Фантастические циклы романов.Компиляция. Книги 1-20 [Андрей Анатольевич Посняков] (fb2) читать онлайн
- Фантастические циклы романов.Компиляция. Книги 1-20 (и.с. Авторские циклы фантастики и фэнтези) 19.95 Мб скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Андрей Анатольевич Посняков
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Андрей Посняков Меч времен
Глава 1 Июль. Усть-Ижора Битва
И слева нас — рать, И справа нас — рать, Хорошо с перепою мечом помахать!Михаил осторожно отодвинул рукой ольховые ветви, всмотрелся, чувствуя рядом напряженное дыханье дружинников. Позади плескали в крутой, поросший густым ивняком и ольхою берег синие волны реки, впереди, за лесочком, на небольшой полянке виднелись шатры шведов. Несмотря на довольно позднее уже время — одиннадцать часов, — или, как считали русичи — «в шестом часу дня» — во вражьем стане стояла мертвая тишина, вражины дрыхли, что ли? Наверное, после вчерашнего перепою… Звякнув кольчугой, Михаил оглянулся — позади, придерживая левой рукою поводья, стоял сам князь Александр — молодой двадцатилетний парень, высокий, красивый, с задорной кучерявой бородкой. Рядом с ним — верные слуги: Ратмир и Яков Полочанин, опытнейший охотник и ловчий. На князе серебрилась кольчуга, да сверху еще и доспех из узких железных пластинок, на голове шлем с золоченой полумаскою, на руках поручи стальные — все надраено, начищено, сверкает — аж глазам больно. У слуг, понятное дело, пластинчатых доспехов нет, однако ж кольчуги сияют — не хуже княжеской. Да и шлемы тоже ничем не хуже, правда, без полумасок, открытые. Зато в руках — щиты червленые с умбонами золочеными да короткие сулицы-копья. У Александра же — меч, добрый клинок, как раз по руке княжеской. Ой не поздоровится вражинам от такого меча, ох постоит князюшка за всю новгородскую землю! И князюшка, и Михаил — Миша-новгородец, и сын тысяцкого — чин в Новгороде немалый — Сбыслав Якунович, и молодой боярин Гаврила Олексич. Все, ясное дело, окольчужены, при мечах, некоторые — со щитами. А у молодого Сбыслава — секира огромная! Не забалуешь, чай, не погулять вышли! Княжеский конь позади тихонько всхрапнул. Тихонько, а показалось — громко, Миша-Михаил аж вздрогнул, да крепче сжал в руке рукоять меча. Снова оглянулся на князя — не пора ли? Тот перехватил взгляд, улыбнулся, кивнул — пора, парни, пора. Взобрался в седло, тронул поводья, опустив наперевес копье: – Постоим, братие, за Новгород и Святую Софью! – Постоим, княже! Ну, вот оно — все! Началось! – За Святую Софьюу-у-у-у!!! Эх, выскочили из кустов, понесшись. Впереди — князь Александр на белом коне, за ним — боярин Гаврила Олексич. Не смотри, что пьян, а в седле сидит прямо, не шатнется, знай только мечом над головой крутит — эх-ма, раззудись плечо! Ну а за ними — уж все остальные, сколь набралось. Кто смог. Так, можно сказать, немало народу. – За Новгород!!! – За Святую Софью!!! Михаил бежал, чувствуя, как бешено колотится сердце, как рвется из груди буйная упругая радость — сколько ждали уже этого момента, почитай, год готовились… ну да, целый год… И вот — наконец-то! – За Святую Софью!!! Удобно лежит в руке меч, ухватисто. Таким вражину — рраз — и напополам! Ну, погодите, собаки свейские! Александр-князь с Гаврилой Олексичем уже у самой поляны — на конях-то не пешком. Но и остальная дружина не особо и задержалась, что тут идти-то? От берега до полянки шагов пятьсот, а то и того меньше. Ввуххх!!! Кто-то из дружинников пустил стрелу. Хорошо пустил, умело — лихо пролетела стрела, ткнулась в ствол старой березины, задрожало зло… – За Новгород и Святую Софью!!! — это соседушка, рядом бегущий, возопил, Сбыслав Якунович. Ишь, несется, черт, секирой машет… На работу бы так спешил. А ведь обойдет, не угонишься! Михаил ускорился, нагнал своих, заорал черт-те что, то ли про Святую Софию, то ли просто — матом, завыл радостно: – У-у-у-у-у!!! Тут и вражины проснулись, из шатров своих повыскакивали, рожи пьяные. Наперерез князю бросилось сразу трое рыцарей — все в чешуйчатых доспехах поверх коротких кольчужных хаубертов, в конических шлемах с наносниками, в длинных щегольских кафтанах из яркого разноцветного шелка. Солнышко на подолах сияет — ярче, чем на кольчугах. Щеголи, мать вашу так… Все с треугольными щитами, с мечами, с копьями. У крайнего на щите по сиреневому полю — золотая звезда — в Святой земле воевал рыцарь, нехристей-сарацинов бил… или они его, воинское счастье — вещь переменчивая. – За Русь и Святую Софию!!! Ух, наскочил князь… рыцари не выдержали, расступились, словно бы давая Александру возможность сразиться с ярлом… Где он, кстати? А вот… Выскочил как черт из бутылки! Одет точно так же, как и рыцари, только на щите — по лазоревому в червленых сердечках полю вздыбился золотой зверь — то ли пес, то ли волк, то ли еще кто — герб славного рода Фолькунгов! Славного шведского рода… Биргер Магнунссон — не кто-нибудь, а королевский зять, а король, Эрик Картавый, такой, что зятя своего во всем слушает. И хотя ярл покуда — Ульф Фаси, а не Биргер, но… Бум! Ударилась в щит Михаила секира. Возник впереди рыцарь… тот самый, с золотой звездой Соломона, из Палестины — Святой земли. Ну и гад! Ишь, щерится, снова секиру занес… Этак на раз щит разрубит — а за него, между прочим, немалые деньги плачены, да и личного труда вложено немало. Одна краска, да лак, да медь на обивку… А ты — секирой?! Вот, паразит гнусный! Изловчился Миша, выставил правую ногу вперед, и — клинок изо всех сил — по секирному древку! Хрясь! Вот тебе и секира! Улетела в крапиву — там ей и место. Давай-ка, брат, по-честному — на мечах. Ну, на мечах так на мечах. Вражина спокойно так вытащил из ножен клинок, ударил… Михаил отбил… Ах, какой звук! Сказка!!! Да тут со всех сторон такие звуки слышались — пошла сеча! Эх! Миша рубанул с плеча, с оттягом, рыцарь едва успел поставить щит, и добрый клинок новгородца рубанул навершье… что явно не понравилось шведу. Ишь, скривился, чучело! И поделом! Это тебе не чужие щиты секирами крушить… Удар! Еше! Еще! По нарастающей, все более яростно и яростно, вот это уже бой, вот это уже битва, в которой пощады не жди! Удар! Звон! А вот враг снова подставил щит… А вот получил по шлему… малиновый звон на весь лес! Словно колокол в храме. Ах, как разозлился рыцарь! Глаза его сузились, стали, как щелки, зло задрожали губы… Ну — ударь? Ага! А вот тебе… Н-на!!! Закрутив клинок, Михаил ловким ударом выбил из рук вражины оружие. Тот сразу же отскочил в сторону, выставив вперед щит. Что, не по нраву?! – Сдавайся, чучело! — грозно возопил Миша. – От чучела слышу! — обиженно отозвался швед… И вдруг глаза его округлись, а тонкие губы тронула презрительная усмешка: – Если кто и чучело, так это вон… Посмотри! Михаил оглянулся и увидел, как на поляну, прямо в гущу сражающихся, не спеша и что-то насвистывая, идет… вермахтовский гренадер в походном, не по уставному расстегнутом почти до пупа, кителе серо-стального цвета «фельдрграу», в каске образца 1935 года, начищенных до блеска сапогах, с небрежно болтающимся на груди пистолетом-пулеметом МП-40, малограмотными людьми ошибочно именуемым «шмайссером». Вот уж точно, чучело! И откуда, гад, взялся?Студенческая песня
Русские и шведы приостановили битву, с любопытством взирая на гренадера. – Морду за такие дела бить! — сплюнув, грозно предложил рыцарь со звездой Соломона. — Наваляем, а, парни? – Подождите, — спешился с лошади Александр. — Я, кажется, его знаю. Нет, ну точно — знаю! Вермахтовец, похоже, тоже узнал князя — к нему и свернул. Подойдя ближе, ухмыльнулся, обдавая округу запахом недельного перегара: – Привет, князь, как делишки? – Привет, Веселый Ганс, — здороваясь с гитлеровцем за руку, сдержанно отозвался Александр. — Чего тут шляешься, нам биться мешаешь? – Ну, извини. — Веселый Ганс посмотрел на князя просящими глазами. — Не мешал бы, да совсем уж мочи нет. Спросить хотел — у вас, случайно, со вчерашнего, водки не осталось? Тут все захохотали — ага, нашел, что спросить, дурень! – Не-а, — покачал головой князь. — То что оставалось, еще утром выпили — похмелились. Может, у шведов есть? Спроси вон, у Биргера. – Нету у нас ничего, — тут же отозвался тот. — А в магазин-то местный что, не судьба сходить? – Ходили уже, — Веселый Ганс тяжко вздохнул и поправил на груди автомат. — Нету там ничего, кончилась! – Во дают! — тихо удивился Гаврила Олексич. — В сельском магазине водка кончилась — это ж надо?! А что, Веселый Ганс, — ваши фашистята тоже здесь, что ли? – Не все, человек двадцать, — вермахтовец снял каску и, вытерев выступивший на лбу пот, неожиданно улыбнулся. — За «опелем» приехали, есть тут у одного мужичка грузовичок, с войны еще. Вот, хотим купить. – Что, прямо с войны так и ржавеет? — закурив, подивился Биргер. — И сколько он просит, тот мужичок-то? Поди, заломил? – Да просит-то немного, только ведь от «опеля» почти ничего не осталось… Эх, как бы «красноармейцы» не перехватили. Михаил хмыкнул и присел на траву рядом: – Скажешь тоже, «красноармейцы»! Им-то до «опеля» какое дело? – Им до всего, что плохо лежит, дело, — шмыгнув носом, Веселый Ганс сдвинул на сторону автомат и, вытащив из кармана кителя пачку сигарет, предложил окружающим. Многие взяли, лишь Михаил отказался, потому как недавно в очередной раз бросил. – Что, правда, водки в магазине нет? — озабоченно переспросил Гаврила Олексич. — Во дела-то! – Говорю же — нету. Ребята только что заглядывали — тут идти-то. – В Рыбацкое надо ехать, не так уж и далеко. Веселый Ганс кивнул: – Уж придется. Сейчас вот и съезжу… Он поднялся, и, поправив оружие, зашагал к видневшимся за деревьями домам. – Чего, прямо так и пойдешь, в форме? — удивился Биргер. — Не боишься, что морду набьют… или — в участок? – Не, переоденусь. У нас тут тачка… – Постой, постой, Ганс, — забеспокоился Гаврила Олексич. — Может, из наших кого с собой прихватишь? Вон, хоть Ратмира или Мишу… – Да я не на машине, на электричке поеду, — вермахтовец махнул рукой. — Всю ночь с мужиками бухали… Не хочется благосостояние гаишников повышать, они у нас и так люди не бедные. Гаврила Олексич ухмыльнулся: – Это уж точно. Вот, помню, с месяц назад еду себе… – Ого! — внезапно воскликнул Александр. — А я-то гадаю — кто это «Лили Марлен» пел? Думал — показалось. – Да, это мы пели… Ну, так что, идет кто из ваших? Составит компанию? – Подожди… Сейчас решим… – Ну, мы там, за липами, на повертке. Только вы быстрей решайте — к ближайшей электричке успеть. Решали по-честному, по жребию. Обломали с куста веточки — кому что? Самая короткая выпала Мише, и тот лишь пожал плечами — судьба. Сунул кольчужку с мечом и шлемом в кусты — в тенек, накинул джинсовку: – Вы тут это, за оружием присмотрите… И за пивом в ларек сбегайте. – А зачем тебе пиво, Мишенька? С водкой мешать? – Дурачье, о вас же беспокоюсь! — махнув рукой, Михаил повесил на плечо сумку, еще раз пересчитал собранные только что деньги — уж сколько вышло! — и поспешно зашагал к липам.
Глава 2 Июль. Усть-Ижора — Рыбацкое — Усть-Ижора Менеджер среднего звена
…и немедленно выпил!Эту группу ролевиков-реконструкторов Михаил отыскал года два назад, в Интернете — «в контакте» или еще где — уже сейчас и не помнил. Просто сам интересовался средневековьем, да и специальность имел подходящую — «учитель истории и обществознания», правда, в школе проработал всего года три, а потом попал — именно что попал, сам и не рвался — к бывшему однокласснику в фирму. Обычная такая была фирма — «купи-продай», каких много, только вот везло приятелю, и фирмочка его обороты набирала, а вместе с ней росло и Мишино благосостояние — что было очень даже неплохо. На квартиру, правда, не хватало — после развода с женой снимал в Металлострое — не очень-то удобно на работу добираться, зато недорого. Торговала фирма удачно — за три года Михаил сменил старую «четверку» на новый «Мицубиси-лансер», чем вызвал лютую зависть бывшей жены, с которой как-то случайно встретились. Вот ведь как, бывают такие женщины, как говорил шеф (одноклассник), тоже, кстати, разведенный — «когда мне хорошо — ей от этого плохо». Вот и Миши бывшая тоже была из таких. Слава богу, ума развестись хватило… еще до приличных заработков, а то бы… Ну, детей не было — так что остались при своих. А вот второй раз Михаил жениться опасался, обжегшись на молоке — дул на воду. Нет, женщины, конечно, в его жизни имелись, как же без них-то? Но… Но вот что-то серьезное с ними замутить — на этого у Миши пока не хватало духу. Вот, наверное, в дальнейшем, может быть, как-нибудь… А вот так они, годочки-то, и шли, можно даже сказать — бежали. Родители дулись — как же, внуков хотели, да и вообще… У сестры личная жизнь тоже как-то не очень складывалась — двадцать восемь лет уже, а еще не замужем, и даже никто в качестве жениха не намечался. Зато не бедствовала — каталась на «ровере», и не в коммуналке жила, далеко не в коммуналке. Да вот, что и сказать — «ровер» есть, а счастья — нет. Ну и у Михаила примерно так же. Хотя, с другой стороны, ему легче, он же мужик, что же касаемо женского полу — баба, она баба и есть: хоть с «ровером», хоть с собственной фирмой, а все ж, без мужика — неприкаянная. Про таких говорят — горе мыкают. У Миши хоть отдушина была — история, ролевики, мечи, кольчужки, шлемы — а у сеструхи-то одна работа, работа, работа… Бедная! Не работа бедная — сестра… И вот тут как-то раз грянул кризис. Сначала вроде бы и неплохо все было, а потом — раз! — и — резко! — пошли неплатежи. Народ в офисе заволновался, занервничал, один Михаил был более-менее спокоен — профессия-то имелась. Ну уволят! Ну пойдет обратно в школу указкой махать, и что? С голоду не подохнет. Да и друзья-приятели-реконструкторы — вот они, никуда не делись! Так что, несмотря на то, что дела в фирме купи-продай шли все хуже и хуже, чувствовал себя Михаил вполне уверенно… в отличие от многих своих молодых коллег. Некоторые даже антидепрессанты горстями ели. Особенно одна молодая особа, которую Миша про себя — впрочем, и не только про себя — перефразируя классиков, называл «людоедкой-Леночкой». Все ж таки испытывал к ней симпатию, да и как-то раз было… да и не раз, правда, ни во что большее ничего не вылилось, но все же — не чужой человек. – Ну что ты ревешь-то? – У-у-у… подругу сократили… еще одну — уволили… И тут шеф сказал… намекнул… у-у-у… – Ну не убивайся. Ты у нас кто по специальности-то, Ленок? Кажется, учитель начальных классов? Ну так тебе и вообще бояться нечего! Мало в Питере школ? Да вот и я — тоже не переживаю. Займемся, наконец, нормальным общественно-полезным делом, приносящим, между прочим, истинное моральное удовлетворение… – Вот именно, что моральное, у-у-у-у…. А у меня кредит за машину не выплачен, у-у-у… – Так зачем такую тачку дорогую брала? Ну не реви, не реви уже… Не помрешь. Вон, на наших балбесов посмотри — Симу с Петюней, — только и умеют, что кофе пить да стучать по клавишам — базы данных, договоры да прочее. Им даже задницу с кресла поднять — с клиентами встретиться — и то лень. И больше ведь ничего не умеют, да ладно не умеют — не хотят! Вот им-то куда идти? Только что в грузчики. – Ага, в грузчики… У Симы родители, знаешь, кто? А у Петюни бабушка с теткой померли недавно — трешку и двушку оставили, ему и работать не надо — знай, сдавай. – Так ведь стыдно так жить — таким вот паразитом! – Стыдно — у кого видно! Ой, умереть мне, что ли?В. Ерофеев. Москва—Петушки
Посмотрев на пробегающие в окне электрички пейзажи, Михаил открыл банку «Невского». – Ну, так что? — смачно прихлебывая пивко, переспросил сидевший напротив Веселый Ганс — в миру Василий Ганзеев. — Уволили твою Ленку-то? – Да какая она, на фиг, моя? Так, поваляться… Не уволили пока, но вот-вот… Ну, думаю, пристроится девка. – А сам-то ты чего думаешь делать? – В школу пойду. Там же, в Металлострое. Директор меня — с удовольствием — часов обещал массу… – Да уж, — Василий покивал головой. — А не страшно — гопников-то учить? Молодежь сейчас такая — придурок на придурке. – Ну, уж это все сильно преувеличивают. Отдельные отморозки есть, да… так они всегда были. Ты-то сам где трудиться изволишь? – Сварщик я, — скромно заметил Веселый Ганс. – Иди ты! — Михаил удивленно вскинул брови. — Вот уж не подумал бы. – Пятый разряд у меня, — с затаенной гордостью улыбнулся собеседник, и Михаил взглянул на него с уважением: – Уж тебе тогда никакого кризиса бояться не надобно! – А я и не боюсь, — спокойно ответил Веселый Ганс. И тут же, этак с намеком, пожаловался: – Пивом-то голову не обманешь… – Это точно, — охотно согласился Миша. Голова и вправду болела после вчерашнего. Можно даже сказать — раскалывалась. Почувствовав возникшее единение душ, новые знакомцы радостно улыбнулись друг другу. Они и внешне были чем-то схожи — оба высокие, сильные, оба брюнеты, только у Михаила глаза — синие, а у Веселого Ганса — карие. Да и статью Миша — пошире, а ну-ка, помахай-ка мечом на тренировках! Это не вермахтовские мундиры шить. – А что ты думаешь, так просто пошить? — обиделся сварщик, но сразу же спрятал обиду и подмигнул. — Ну, так что? Думаю, пять капель нам вовсе не повредит? – Нам и десять не повредит, — Михаил ухмыльнулся. — Только станции дождемся, и там, где-нибудь, по пути, в лесочке… – О, я там одно хорошее место знаю!
Надобно сказать, что парни из группы ролевиков-реконструкторов в том, что касалось их занятия, всегда отличавшиеся дотошностью и даже некой особой мелочностью, на этот раз, в здешних конкретных условиях, вынуждены были пойти на уступки внешней среде. Вообще-то с достоверной точностью до метра никто не мог бы сказать, где именно произошла знаменитая Невская битва, судя по летописям — на мысу, у впадении Ижоры в Неву, это место и бралось за отправную точку. Но — там повсюду были дома, люди, какие-то кучи битого кирпича… В общем, решили поискать что-нибудь получше — и нашли-таки в недалеком лесочке на берегу Ижоры вполне подходящую для битвы полянку, там же, невдалеке, и расположились. От станции — километра три, может, чуть больше. Вот эти-то километры, по здравому рассуждению новых приятелей, и не должны были пропасть втуне, то есть — на трезвую и больную голову. Ну конечно же по пути обязательно нужно было выпить — и не пиво. От пива, честно сказать, Мишу уже тошнило. Потому-то в ларьке пластиковые стаканчики прикупили — не с горла же хлебать? – Счас колбаску порежем, хлебушек, огурчики-помидорчики, — вызывая у Михаила слюну, еще на платформе начал приговаривать Веселый Ганс. — Сядем на бережку… эх! А наши подождут немножко — пивасиком пока отопьются… О! Вот что! Давайте-ка вместе гулеванить, а? Сядем, все честь по чести — мы в форме, вы — в ваших своих железяках… Сфоткаемся… Классные фотки будут, а? – Отличная идея, — поддержал Михаил. — Так нашим и предложим… если они уже вместе не сидят. – Да ну! Чего им там пить-то? Пиво? Эт-то несерьезно!
Сели. Налили. Выпили… – Слышь, Миша… А это… девки-то красивые в ваших рядах есть? – Ха! Да как же без них-то? – И много их? – Хм… не сказал бы… – А как они себя ведут? Песни поют, гулеванят… или наоборот — тихие, словно б не от мира сего? – Да разные… Вот привязался! Лучше б налил. – Извини… Ну, за женщин! Эх, хорошо! Миша занюхал хлебом, закусил помидорчиком, И впрямь — хорошо. Место красивое, не загаженное, не скажешь, что поселок рядом, и не один. Речка, птички поют — соловьи там, жаворонки… вот ворона закаркала. – Не ворона это, — наливая, со знанием дела пояснил Василий. — Коростель. – А ты откуда знаешь? — Михаил посмотрел на приятеля с удивлением. – Так я ж деревенский. – Вот за деревню и выпьем. Долго не засиживались, так и решили — раздавить поллитру — и все, остальное уж там, со своими, в кольчужках… Интересные фотки выйдут — дружинники вместе с вермахтовцами, эх, если б у них еще «опель» был! – Вася, а ты мне «шмайссер» свой сфоткаться дашь? – Не «шмайссер» это. Эм-Пэ сорок. – Ну, все равно — дашь? – Да дам, жалко, что ли? А ты мне — кольчугу! И меч! Сам, что ли выковывал? – Купил. Есть магазины… – А-а-а… — Веселый Ганс зажевал водку вареной колбаской и, улыбнувшись, добавил: — Кстати, о магазинах… У меня и снаряженный имеется! – Да ты что! — едва не поперхнулся Михаил. — У тебя что, автомат-то стреляет? – Да еще как, — Василий скромно потупил очи. — Лично откопал, лично в порядок привел… держу, правда, недалеко, в схроне. А то ведь, сам понимаешь… – Да уж, дело уголовное. – Ничего, пока не схватили… По бутылкам сегодня постреляем, ага! Девок ваших позовем… желательно — скромниц. – Ага! Постреляем, — сплюнув, Миша покрутил рукой у виска. — Да на эти выстрелы весь поселок сбежится! – Так ведь… – Слышимость тут… О! Электричка! Где-то в стороне — а казалось, рядом — прогрохотал поезд. Снова запели птички, вороны закаркали… то есть эти… коростели… … и закричал кто-то. Оборванно так, будто бы кричавшему поспешно заткнули рот. Приятели переглянулись: – Показалось? Или в самом деле кричали? – Тсс! — Миша приложил палец к губам… Долго ждать не пришлось — из ближайшего ольшаника снова послышался крик — на этот раз, похоже, мужской, досадливый… И ругань — «ах ты ж, сучка!»… И удар — словно пощечину закатили. И снова женский крик. – Кажись, девчонку бьют, — несмело предположил Веселый Ганс. — Местные разборки. – Местные, — поспешно — пожалуй, даже слишком поспешно — согласился Михаил. И тут же, устыдясь собственной трусости, добавил: — Все равно, нехорошо женщин бить! – А пойдем, глянем! — с неожиданной решительностью Василий вскочил на ноги. — Может, помощь наша нужна? Может, там… – Пойдем! — азартно кивнув, Миша отбросил в сторону опустевшую бутылку. Не много и выпили, а ведь вот, потянуло на подвиги! Трезвым-то Михаил ни в какие разборки не ввязывался, особенно — в чужой стороне, и не потому не ввязывался, что за собственную физиономию опасался, а потому, что и на этом обжигался уже не раз — так всегда выходило, что местные-то вскоре помирятся, а крайним-то ты будешь! Чего встрял? Кто тебя просил-то? Ну а тут… Выпили чуть — осторожность-то и прошла, схлынула, неизвестно куда… За ольшаником стояли трое… точнее сказать — четверо, четвертой была молодая странно одетая девушка, которую держали за руки двое подростков самого гнусно-пролетарского вида — в замызганных майках, китайских спортивных штанишках и стоптанных туфельках на босу ногу. Третий — стриженный наголо качок — с мерзкой ухмылкой деловито задрал девчонке… юбку, что ли? Нет, платье — длинное, синее, с вышивкой, с опушкой… этакого старинного, древнего даже можно сказать, покроя. Девчонка — красуля такая, по всему видать, синеглазая златовласка, не стояла спокойно — вырывалась… вот пнула ногой одного из гопников. Тот завыл: – Леха, она дерется! – Вот сучка недоумная! Счас я ей! — бритоголовый качок размахнулся… Не раздумывая, Михаил рванулся вперед прыжком, перехватил гопнику руку, и с размаху заехал кулаком в челюсть! Веселый Ганс тоже вступил в дело, схватившись сразу с двумя… Правда, эти двое выглядели весьма худосочно, а вот что же касается Мишиного соперника… Быстро оправившись от удара, он, в свою очередь, нанес свой, да так, что у Михаила перед глазами запрыгали зеленые звездочки… что его еще более раззадорило. Ах ты ж, хмырь! – Я тебе покажу, как к девушкам приставать! Миша набросился на качка, словно разъяренный бык — схватил за грудки, ударил головой в лицо… Гопник закричал, двинул руками по почкам, заорал своим: – Бей их, парни! Ах, бей?! На, вот тебе! Еще, еще, еще!!! Михаил не чувствовал боли — только смачно наносил удары, казалось, что много и часто… Часто и пропускал… Согнулся, получив пинок в живот… Тут на подмогу рванул Веселый Ганс, видать, успел уже расправиться с подростками… Где-то неподалеку послышался вой милицейской сирены. – Атас! — глухо закричал кто-то из подростков. — Менты, Леха! – Сам слышу, — с силой оттолкнув Ганса, качок бросился в кусты. Оглянулся, погрозив разбитым в кровь кулаком. — Еще посчитаемся! – Давай, давай, попробуй… Миша устало опустился в траву. Гоняться за гопниками не хотелось, да и разбитая физиономия вдруг вспыхнула болью, эх… – Слушай, а где девчонка-то? — выскочив из кустов (и что там выискивал? похоже, даже болтал о чем-то с ментами из подъехавшего «уазика», наверное, рассказывал про гопников), сварщик присел рядом. — Ушла куда, что ли? Михаил пожал плечами: – Да убежала, наверное, чего ей тут дожидаться-то? – Так, с нами хоть бы это… познакомилась бы. – Ага, приятный момент для знакомства и светской беседы! Ну, ушла — и ушла… как бы только эти ее не догнали. – Да не до этого им — сирену, небось, слышал? – Слышал… — Миша потянулся. — Ох, и здорово же мы им наваляли! – Да уж, — расхохотался Веселый Ганс. — Тебе, я смотрю, тоже досталось нехило! Михаил ничего не ответил, лишь только поморщился. – А она ничего, красивая, — прищурясь, Василий посмотрел в небо. — Девчонка-то эта. Блондинистая, с косою… Одета чудно, видал? Наверное, тоже из ваших… – А очень может быть! — встрепенулся Миша. — Наверное, тоже на реконструкцию приехала, да чуть припозднилась. Ну да — так и есть! А тогда мы ее сегодня увидим, и, может быть, даже очень скоро! – Вот и познакомимся, — Веселый Ганс потер руки. — Ну, чего, пойдем, что ли? Эх, ну и рожа у тебя, Шарапов! Красавец! – На себя посмотри! – Да я-то еще ничего… Во-он, за тем овражком, наши. Пойдем? – Не, — Михаил отмахнулся. — Схожу лучше к реке, умоюсь. – Эт правильно. Тебя подождать? – Сам приду… Спустившись к реке, Миша сбросил в траву джинсовку, стащил разорванную футболку, умылся — эх, хорошо! Только вот все тело болит… и рожа. Губу ведь расквасил, гад лысый! И под левым глазом точно синяк намечается. Правильно Вася сказал — «красавец»! Ну, да и черт-то с ней, с рожей! На работе о Мишином увлечении знали, а в битве мало ли что приключится? Всяко бывает. Рубка — дело такое, случаются и синяки, случается — и ребра ломают. – Ну что, умылся? Вытерев футболкой лицо, Михаил оглянулся — позади стоял Веселый Ганс и улыбался. В вермахтовской серо-стальной форме, с МП-40 на груди. Улыбчивый ты наш! Быстро управился. – Наши к вашим пошли, пьянствовать, — пояснил сварщик. — Я сказал — мы тоже сразу туда и отправимся. – Как скажешь. Водку-то им отнес? – Да отнес, с чего они радостные-то такие вдруг стали? – А… – Ни гопоту эту, ни девчонку по пути не встречал, не видел. – Ну, может, увидим еще. Михаил поднялся к ольшанику и тоже улыбнулся — как умылся, так полегчало сразу. Вроде и ничего — только лицо да ребра саднили. – Слышь, Миш, а кольчуга у тебя далеко? – Да не очень… По пути вытащу. – Я тут фотик прихватил… Сфоткаемся! – «Сфотографируемся», — машинально поправил Миша. — Или — «снимемся». А еще лучше — «сделаем фото на память». Ты что это с автоматом? Милиции не боишься? – А, не менты это были — пожарные! Ну, сирена-то… Понятно. Михаил нагнулся. Пошарил руками в траве — где-то потерял часы. Здесь… или у реки оставил? Что-то сверкнуло вдруг… Значит — здесь! Отыскал-таки… Сунув руки в крапиву, молодой человек подобрал… изящный стеклянный браслетик приятного желтовато-коричневого — янтарного — цвета. Витой, и застежка в виде змеиной головки с красными камешками-глазками. Красивая вещь… Ага! Так это та девчонка, наверное, потеряла! Ну да! Именно так — кому больше-то? Вещица под старину сработана, такие в Древней Руси носили. – Че, нашел часы-то? – Часы не нашел, а вот… — Миша показал браслетик приятелю. Тот тоже заценил: – Красивый! Старинный, наверное? – Скорее, под старую вещь сделанный. – Слушай, а не та ли… – Я тоже думаю, что та девчонка его тут и потеряла. Сегодня вернем! – Если встретим. – Встретим — куда ей от нас, воинов новгородских, деться-то? — подмигнув Василию, Миша махнул рукой. — Ну что, идем за кольчужкой? – Идем. Ой, а часы-то? – Сейчас к речке спущусь, погляжу… Там он их и нашел, часы-то — лежали себе на плоском камне. Михаил глянул на циферблат — батюшки! С момента битвы четыре часа прошло. А казалось — минуты. В ольшанике пели птицы, вокруг густо цвели одуванчики, фиалки, лютики. Пахло щавелем и сладким медовым клевером, а еще — свежескошенным сеном и — казалось — парным молоком. Приятно пахло. Невдалеке, за овражком, слышались веселые голоса — дружинники орали любимую песню:
Как на поле Куликовом закричали кулики,
И в порядке бестолковом вышли русские полки!
Глава 3 Лето. Нева-Ижора Иснова в бой!
Достоверные факты о борьбе Александра с Западом несколько отличаются от тех, что приводятся в «Житии».Ну, нету и нету, может, отлить отошел… Немного подождав, Миша позвал: – Вася! Василий! Эй, Веселый Ганс, да где ты хоть есть-то? Тишина. Никакого ответа. Волки его, что ли, сожрали? Скорее всего, к своим пошел. Чего ж не подождал-то? «Сфоткаться-сфоткаться»… ну, блин… Плюнув, молодой человек сунул меч в ножны и зашагал по узкой тропинке в обход овражка. Где-то там должны быть свои… пируют уже, поди… Пьянствуют! Ну, Вася, не мог подождать! Браслет на правом запястье Михаила скукожился, сильно прищемив кожу… а через пару шагов — и вовсе сломался, развалившись на несколько коричневато-желтых кусков, полетевших под ноги. И черт с ними! Нет, один все ж таки взять, показать потом девчонке — не твой, мол? Или — не брать? Что в них толку-то? Был бы целый браслет — одно, а так… Махнув рукой, Миша прибавил шагу, потом, услыхав чьи-то голоса, свернул с тропы в ельник, выругался, цепляясь автоматом за ветки. Кажется, разговаривали где-то рядом. Молодой человек остановился, прислушался… Нет, вроде бы тихо все. Показалось? Показалось… К удивлению Михаила, вокруг расстилались какие-то дебри! Сосны, сумрачные высокие ели, осинник, а папоротники-то, господи — в человеческий рост! Что-то он здесь таких не припоминал. Да и вообще, ни дороги, ни полянки приметной — заросли кругом одни, не пройти, не проехать. И, главное, своих нигде не видать, не слыхать даже! А должны бы песни орать вместе со шведами и вермахтом. Не орали! Наверное, пьют… Пьют, оно, конечно, пьют — только что же, молча, что ли? Не может такого быть! Чтоб без похвальбы, без анекдотов, без побасенок разных — «а вот, помнится, прошлое лето в Выборг гоняли, так там Петька-Ведро так упился, что облевал, гад, потом весь автобус». Нет ничего! Никаких голосов не слышно. В участок их, что ли, всех забрали? Вдруг да среди пожарных машин одна милицейская затесалась? А что. Да уж, очень интересно, куда это они все подевались? Что же, выходит, он заблудился, что ли? Да не может быть! Где тут блудить-то? Там вон, слева — поселок, справа — дорога на станцию, железная дорога, прислушаться, так и электрички слышны… Нет… чего-то не слышны. Перерыв, наверное… Поплутав по лесу примерно с полчаса, Михаил плюнул и решил пойти вдоль реки к станции — уж всяко где-нибудь на кого-нибудь да наткнется. Рассудив таким образом, потрогал распухшую губу, зашагал к реке… вдруг оказавшейся куда более полноводной. Или это просто Миша на такое место вышел? По всему берегу тоже тянулись почти непроходимые заросли, путник даже уже пожалел, что меч у него тупой, не наточенный, так бы сейчас пригодился в качестве мачете, прорубать дорожку сквозь папоротники. Вокруг все так же пели птицы, солнышко светило в вышине, жужжали какие-то мухи, шмели, пчелы… А жарища-то! Духота прямо. Похоже, к грозе дело. Не обещали, правда, в Интернете гроз в ближайшие три дня — Михаил специально смотрел, — да ведь они там и соврут, недорого возьмут. Сколько он уже прошел — километра два, наверное, уж никак не меньше. Уже должен был давно показаться поселок, станция — а не было! Что такое? Может, не в ту сторону повернул? Да что он, дурак, что ли? Где тут заблудиться-то? Вон — Нева, там — Ижора. На мысу — дома. На мысу… Миша замедлил шаг, а там и вообще остановился, прислушиваясь — с мыса явно доносились крики и звон мечей. Точно! Во дают! Снова решили битву устроить! Ах, ну да, Веселый Ганс же не дал закончить, как надобно, вот они и… Улыбнувшись, путник прибавил шагу, радуясь — ну наконец-то отыскал своих. Отыскал…Джон Феннел. Кризис средневековой Руси
Взмахнув мечом, он ворвался в самую гущу боя и на миг опешил, пораженный несравненным многолюдством! Вот это народу — и шведов, и русских — никак не меньше сотни, а то и куда как больше! Москвичи! Наверняка москвичи приехали! Да, их как раз и ждали, обещались быть… Теперь все понятно… Ну, держитесь, братцы! Й-эххх!!! С громким хохотом Михаил обрушил клинок на ближайшего шведского кнехта… точнее, если по-шведски — «свена», именно так именовались пешие воины из простонародья. Все, как полагается — стеганый доспех из плотного полотна с нашитыми металлическими полосками, железная шапка, копье, массивный миндалевидный щит с большим умбоном. Опа — получи! Пехотинец зазевался, и Миша достал-таки кончиком меча железную шапку — чтобы звонче вышло! Обозленный свен тут же ткнул копьем, правда, не попал — Михаил успел отскочить, и, в свою очередь, рубанул по древку… Был бы клинок наточен — перерубил бы нечего делать, а так… Но силен был удар, силен, копейшик не удержал свое оружие, выпустил, тут же выхватив из ножен короткий меч. Да уж — не рыцарь! У Миши-то клинок куда как изящнее, лучше… ну, денег, конечно, стоит немаленьких… не то что у «свена»… х-хэ… позорище одно, а не меч. Ап! Отбив! Вот тебе! Чего и следовало ожидать! От Мишиного удара вражеский клинок жалобно хрустнул и, переломившись у основания, обиженно улетел в траву. Швырнув в соперника щит, «свен» бросился наутек… Вот гад! Ну, за такие штуки морду бить надо! Край щита угодил-таки Михаилу по ноге… Ах, больно, черт! Согнувшись, Миша ухватился за ногу… Нет, вроде бы перелома нет… не должно бы… Однако вокруг диво как хорошо! Ах, что за битва, не битва — песня! Столица, она и есть — столица. Ишь, как москвичи бьются — любо-дорого посмотреть. Натурально так, с криками, воплями, ругательствами… И раненые падают, и стрелы — тучами летят, и кровь… Кровь? Во как хлещет… Интересно, как они так делают? Кетчуп, что ли? Нет, скорее всего, натуральная — для пейнтбола — краска. Все же да… все же — этого у москвичей не отнять — многолюдство, кураж… Звон мечей, крики — во, шумят-то! Сейчас сюда точно, милиция явится… и еще пара пожарных машин — эх, окатят водичкой… – За Новгород и Святую Софью! Голосистые, мать их… Аж завидно. Ну битва, ну красотища — прямо историческое кино! Миша поискал глазами своих — да так никого и не увидел, ни «князя» Сашку, ни Юрку — «Ратмира», ни Петьку-Ведро — «боярина Гаврилу Олексича». Где их носит-то? Хотя, поди-ка, разберись тут. Ладно, потом найдутся… Вдруг затрубили трубы, и радостный громкий вопль раздался над всем мысом — рухнул подрубленный кем-то вражий шатер. Все, как по-писаному… А уж шатры… Где уж они только такие достали? Одно слово — столица. Ладно, хватит любоваться! Заметив, как сразу трое вражин бросились на одного своего — высокого парня с вьющимися белыми кудрями, выбивающимися из-под шлема. Прикинут парень был неплохо — светлая, видать, тщательно начищенная, кольчужка до колен, червленый треугольный щит с золоченым рисунком в виде проросшего креста, синий, с золотым узорочьем, плащ. Двое шведов с копьями в руках одновременно напали на дружинника спереди, третий же пытался оглоушить парня сзади, крутя в руках палицей. И оглоушил бы! Кабы не ринулся на выручку своему Михаил. В раж вошел! Поднял над головою клинок, заорал: – За Новгород и Святую Софью! Налетел вихрем — одному по копью шарахнул, другому, крикнул парню: – Берегись! Сзади! Тот быстро обернулся — и вовремя! Шведская палица едва не угодила ему в голову… – Спаси тя Бог, друже! – Не за что! Михаил ловко отбил натиск обозленного рыцаря. И на него тут же бросился второй. Ах вы, гады! Один удар… Второй… Третий… Хорошо, Миша успел подобрать брошенный «свеном» щит… Вражеский меч застрял в нем, едва не разрубив пополам. Однако! У москвичей что же, клинки заточены? Тупым так точно не разрубишь! Ну отморозки… Так ведь и до беды недалеко! – Справа, друже! — это крикнул тот парень, кудрявый, улыбнулся, взмахнув окровавленным клинком. Михаил повернулся, подставил клинок под секиру… Хороший меч — выдержал! А уж у шведа-то как округлились глаза! Видать, не ожидал… – В полон его, друже, в полон! — радостно заорал кудрявый. И что-то добавил по-немецки. Нет, скорей уж по-шведски. А ситуация — Миша краем глаза увидел — уже — прямо на глазах — изменилась. Наши побеждали — да так и должно было быть по сценарию. – За Новгород и Святую Софью!!! Уже появились вокруг рыцарей свои — новгородцы-дружинники. Кудрявый снова что-то бросил по-шведски, даже поклонился вражинам. Те — интересное кино! — тоже в ответ поклонились. Протянули мечи. Один — кудрявому, второй — Мише. – Полоняники наши, друже, — радостно улыбнулся кудрявый. Махнул рукой ратникам: — Уведите обоих, потом ужо разберемся с ними… И снова с улыбкой взглянул на Михаила: – Добро бьешься! Хоробр! Цтой-то я тебя не припомню? Он так и сказал — не «что-то», а «цтой-то» — так именно и говорили древние новгородцы, «цокали» вместо «ч» — «ц», а еще добавляли в слова лишние гласные. Миша об этом знал — все ж историк. Ну, москвичи, молодцы — все точно изобразили. – Ты из каких будешь? Уж точно не наш? Пелгусьев, цто ль? – Я сам по себе… точнее — мы. – А, — парень улыбнулся во весь рот. — Из охочих! Поди, своеземец, с дальних земель? – Лэтенант я, старшой, — ухмыльнувшись, пошутил Миша. — Михаил я, а ты кто? – Так и знал, цто своеземец. А меня Сбыславом кличут… Сбыславом Якуновичем, — парень гордо подбоченился. — Слыхал? – Слыхал. Тысяцкого сын? – Ого, и у вас в далеке про нас знают! Ты, Мисаил, с Заволочья или с Бежецкого Верха будешь? – С Заволочья… Металлостроем зовется. Ну, рад познакомиться! – И язм рад. – Слушай, а где князь? – Ворогов гонит княже, — солидно пояснил подъехавший на коне дружинник в броне из узких сверкающих на солнце пластин. Шлем его был окован позолотой, сапоги — червленые, шпоры позолоченные. Правда, говорил он не цокая. – Тебе, Сбыславе, велел передать, чтобы по бережку со людями со своими прошелся, вдруг, да свеи снова где на берег выйдут? – Да куда им еще выйти-то? – Береженого Бог бережет. – А вот и князь! — громко закричал кто-то. — Александр, свет Ярославич, сюда скачет. Миша посмотрел на быстро приближавшихся всадников и еле сдержал ухмылку. «Московский» князь — особенно вблизи, когда, подскакав, спешился, бросив поводья слуге — оказался не очень, по виду — куда хуже Сашки. Какой-то тощий, длиннорукий парень лет двадцати, носатый, бороденка сивая, реденькая — ну никакой тебе вальяжности. На наркомана похож чем-то, когда без дозы — такой же смурной. Но молодец, хоть держался важно, по-княжески, глазищами зыркал, на слуг покрикивал… впрочем, и не только на слуг. – Почто еще здесь, Сбыславе? Я ж сказал — вдоль реки идти! – Токмо своих собрал, княже, — поклонился сын тысяцкого. — Посейчас и в путь. Думаешь, свеи на брегу снова высадку содеют? – А кто их, собак, знает? Биргер — воевода опытный, хитрый. Не смотри, что мы им тут хвосты прижали… То не битвища — стычка! Это кто еще? — Александр хмуро взглянул на Мишу. — Вижу, меч у тебя добрый. Знать, не из простых будешь? – Своеземец я, — поддерживая разговор, Михаил улыбнулся. — С Верха Бежецкого… – Ты ж говорил — с Заволочья? — выпучил глаза Сбыслав Якунович. – Так! У меня и там землишка имеется. – С Заволочья, с Верха — без разницы, — резко осадил князь. — Берите отрядец — и в путь. К вечеру жду с докладом. Сказал и — сразу же — птицей взлетел в седло. Поскакал к реке… за ним и вся свита. Один — толстоморденький — обернулся, плетью погрозил гневно, мол — ужо я вас! – Ишь, еще и грозится, собачья харя! — сплюнув, выругался тысяцкий сын. — То — дружба дружбой, а тут, гляди-ко — с князем спелся… Эй, вои! А ну, собирайтеся! – А кто это? — Миша с любопытством посмотрел вслед удаляющимся всадникам. — Ну, тот, что грозил. – Мишей-Новгородцем его кличут, не знаешь, что ли? Ах да… ты ж с Заволочья. Боярский сын, Мишиничей рода… На весь Новгород сей род славен… Сбыслав так эту фразу произнес, что сразу стало ясно — недолюбливает он Новгородца-Мишу, и это еще мягко сказано. За что, интересно? А, впрочем, какая разница? Сейчас хорошо бы своих дружбанов отыскать — Сашку, Петьку-Ведро, Юрика… да хоть того же Веселого Ганса… – Идем, Мисаиле, — обернувшись, позвал Сбыслав. — По тропкам рыбацким бережком пройдемся с оглядкою… Ну а там дальше — пелгусьевы пущай сторожат. Ишь — идем! Была охота… Хотя, может, у станции кто встретится? – Что ж, идем, прогуляемся, парни, — махнув рукой, Михаил поправил висящий на поясе меч и в три прыжка нагнал всю ватагу. Переправившись на лодках — тоже старинные! — через Ижору, пошли вдоль Невы, быстро, растянувшись цепочкой один задругим. Почти и не разговаривали, только лишь иногда шедший впереди молодой воин — подросток лет шестнадцати — оборачивался и что-то негромко сообщал Сбыславу. Миша снова обратил внимание на заросли — ольха, ива, рябина — такое впечатление, что тут вообще не ступала нога человека! И это, можно сказать — Питер! Пусть даже и окраина. Но все равно — безлюдье редкостное. Куда все делись-то? И это… электричек не слышно. Вот совсем! Сколько ни прислушивайся. Вот так, в тишине, все шли и шли, на реку поглядывая… И река-то казалась пустой — ни корабля, ни катера, ни даже рыбачьей лодочки. – Нет сейчас рыбачков, — словно подслушав мысли, обернулся Сбыслав. — Свеев убоялися. – Слушай, а, может, хватит? — наконец не выдержал Михаил. — Не знаю, может быть, у вас там, в Москве, свои правила, а у нас — по-простому: кончил дело — гуляй смело. Короче говоря — после битвы не грех и выпить! – А это ты верно молвил, друже! — сын тысяцкого радостно улыбнулся. — Конечно, выпьем. Посидим, погулеваним… Вот, токмо княжий указ выполним. Он ведь дело говорил, князь-то: Биргер — воевода опытный. – Ты сам-то откуда? — Михаил вновь пристал с разговором. – Я ж говорю — с Новгорода, Господина Великого… Да ты ж батюшку моего, тысяцкого, знаешь! – Да знаю, — Михаил сплюнул. — А князь что, с Москвы? – Москва? — недоуменно переспросил Сбыслав. — А, ведаю — есть такой городок в земле Владимирской. – В земле Владимирской, — со вздохом повторил Миша. — Ладно, наиграетесь — скажете. В это время забежавший вперед пацан вновь обернулся и предупреждающе махнул рукою: – Шнеки! – Всем затаиться, — передал по цепочке Сбыслав, сам же бросился в ольшаник, осторожно развел рукой ветви… Михаил, естественно, за ним… Интересное было зрелище — на излучине реки, уходя, маячили старинные корабли, чем-то напоминавшие драккары викингов, только не с таким изяществом обводов и значительно более объемные, толстые. Корабли — целая флотилия — быстро уходили прочь, по очереди скрываясь за мысом. – Не пристали, — утерев пот, перевел дух сын тысяцкого. — Инда теперь вертаем обратно. Дале пущай пелгусьевы люди… Дождавшись, когда скроется с глаз последнее шведское судно, отряд Сбыслава Якуновича после краткого отдыха отправился в обратный путь. Все так же — берегом. Михаил уже устал удивляться, гадая — где хоть они вообще есть? Что-то он совсем не узнавал местность — ни домов не было, ни железной дороги… Что за глушь-то? И — самое главное — где? Под самым Питером! Снова не выдержал, нагнал Сбыслава, спросил: – То — Нева-река, а то — Ижора, — спокойно пояснил тот. — Ижора — сие племя такое, народ, как раз в этих местах живет. – Да знаю я и про Неву, и про Ижору, — разозлился Миша. — Ты мне скажи, где платформа, станция? Железная дорога где? Усть-Ижора, Рыбацкое, Колпино? Да, завод же где-то должен быть — что-то не видно, чтоб трубы дымили. Скажешь — кризис? – Рыбацкое? — Сбыслав явно чего-то не понимал. — Не, рыбаков сейчас нету… свеев убояшеся! Вот и поговори с таким! Впрочем, и другие не лучше — отвечали так же, либо вообще молчали, пока Михаил, наконец, не оставил всяческие попытки хоть чего-то добиться. Махнул рукой: да ну вас всех на фиг, опосля разберемся, а сейчас без стакана, похоже, все равно ничего не поймешь. Так и шли дальше, Миша, посматривая по сторонам, молчал да вполуха прислушивался к разговорам идущих рядом дружинников. А те много не болтали — затянули вдруг песню:
Хозяюшка, наш батюшка!
Раствори окошечко, посмотри немножечко!
Что у тебя в доме деется?
Раствори окошечко, посмотри немножечко…
Глава 4 Лето. Ижорская земля Раба
Если сам факт наличия рабовладения в Древнерусском государстве не вызывает сомнений ни у кого из историков, то вопрос о степени распространения рабства породил разнообразные мнения и споры.Хорошие были ладьи, красивые. И слажены этак хватко, с умом — ну, в точности, как средневековые. Мощные весла, борта-насады, вздыбленные лошадьми носы, мачты с полотняными парусами. Ветер, правда, не был попутным — на веслах и шли. Михаил и сам не знал, зачем он сел в ладью вместе со всеми? Сбыслав позвал? Ну разве что… Миша все ж таки чувствовал симпатию к этому веселому кудрявому парню, хоть тот и не отвечал на многие его вопросы — отшучивался, молол всякую чушь или вообще молчал. Почему так? Не хотел? Или не знал ответов? У Михаила почему-то возникло такое чувство, что сам, один, он из этих диких мест ни за что не выберется. Да уж… «Дикие места»… Это под Питером-то! Предчувствие чего-то невероятного, невероятно нехорошего, уже не раз и не два терзало его душу, но молодой человек все эти мысли гнал — не может такого быть! Потому что не может быть никогда. Ну, рано или поздно, кончится вот этот вот путь, вот сейчас, за излучиной, покажется Кировск, пристань с облупленными суденышками, мост, танки на берегу, у диорамы. Чего-то не видать ни того, ни другого, ни третьего… Рано еще? Выплыли-то не сразу с утра, к обеду ближе, как сказал Парфен — «в седьмом часу дня», что в переводе с древнерусского — полдень. И плыли уже… А черт его знает, сколько плыли? Может, часа четыре уже, а может, и больше. Миша сидел на носу, вместе с остальными воинами, так же попивал из пущенной на круг фляжки трофейное винишко, очень даже, кстати, неплохое. Все вокруг были без кольчуг, в длинных разноцветных рубахах — тоже, естественно, древнерусского стиля — с обильною вышивкою по вороту, рукавам и подолу. Вышивка эта имела по большей части сакральное, доставшееся еще с древних языческих времен значение, впрочем, и для пущей красоты тоже ничего себе — годилась. Разные были на воях рубахи — у того, кто на веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых — шелковые — голубые, желтые, малиновые. Князя Михаил с утра не видал — тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем — орясиной здоровенной — и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать — новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно — не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал — историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались. Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти — все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или — сложнее все? Невероятней? Страшнее? Да нет… Не может быть. Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост… А вот и нет! Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?! Между тем с идущей впереди — княжеской — ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе — кормчий или его помощник — обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да — к деревне — три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там — надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку… Стали на ночлег, станом — даже князь в избе не ночевал — разбили шатер. Запалили костры — ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и — кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит — подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками. На высоком крыльце под вальмовой — четырехскатной — крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе. – Эй, эй, мужчина! — закричал Михаил, да поздно уже — ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял. – Тихо, тихо, Бельмак, — раздался вдруг нежный девичий голос. — Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец? Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую — очень-очень даже миленькую — с синими… нет, все ж таки — с зелеными — глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица… – Привет! — Михаил улыбнулся и помахал рукою. — Не подскажешь, в какой стороне шоссе? – Что, господине? Господи! И эта — туда же! – Дорога, говорю, далеко ли? – А дорога там, — девчонка махнула рукой куда-то в сторону леса. — Сразу за околицею. На Новгород, на Великий. Правда, плоха дорожица, по реке — лучше. – Пускай хоть какая. А автобусы по этой дороге ходят? Или вообще хоть какой-нибудь транспорт? Девчонка ничего не ответила, лишь улыбнулась и, подобрав подол, принялась выливать в стоявшее у сарая корыто крошево из увесистой деревянной кадки. Миша мысленно повертел пальцем у виска — странная девочка. И одета более чем странно — в какое-то серое рубище из мешковины, не поймешь — то ли балахон, то ли платье. Тоже реконструкторша, мать ее ити? Или тут все так ходят? В избу зайти? Так тут кобель — еще набросится. – Эй, девушка… Тебя звать-то как? – Марья… – А тут что, живешь? Или в гостях? Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила: – Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба. Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!! – Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда? Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней. – Красивая девка… Нравится? Михаил вздрогнул, обернулся — позади стоял Сбыслав и ухмылялся: – А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь? – Не пробовал… — осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота. – Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно — с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат? – Прогнал я свою жонку, — Михаил хмуро подделался под местный говор. — Надоела она мне. Разонравилась! – Ну — ты муж!!! — Сбыслав аж крякнул от удивления. — Разонравилась — и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал? – Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! — Мишу уже несло — а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя? – Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? — не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. — А что детушки, чады? – Не дал Господь детушек. – Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи — как окиян-море, чтоб коса — до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний! – Погощу, уговорил, красноречивый. — Михаил усмехнулся. — Говоришь, девки в Новгороде красивые? – Уж не как в Заволочье! – А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал? – Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе… – Откуда ты знаешь, что не продаст? — поддержал беседу Миша. — Главное — предложить правильную цену. – Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или — купец? – Говорил же тебе — своеземец. – И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? — сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом — не в кости позвать играть, нет — чтоб поговорить без лишних ушей — так, видно. – Не ответствуй, не надо, — оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. — Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине… – Боишься, что подслушает кто? – Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил — тиун Мишиничей — на тебя глаз свой единственный положил — мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить — не переманивайся, — снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. — У них ведь как, у Мишиничей — гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть — обельным холопом станешь — оно те надо? – Не надо. – Ну вот! — сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. — Бояре — Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи — сам ведаешь, не люди — волки зубастые! Глазом не моргнешь — скушают. Иное дело мы — люди житьи… – Ты мне классовый-то подход не приплетай, — хохотнул Миша. — Говори прямо, что надобно? – Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался! – Так и ты боец не хилый! – Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так? – Ну так! – Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты — очень-очень нужны. «Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли? – Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца. – А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? — с усмешкою осведомился Миша. – Не может, — сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. — Но и ты пойми — нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится! – Это верно. – Эх, Мисаил, друже, — вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру — песен послушаем, выпьем. – Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили? – Вот-ки? Водицы? – А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней — с «МП-сорок». – Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного — с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет — всю руку проглотит. – Ага… Еще скажи — «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… — Михаил не выдержал-таки, обернулся. — Все же хороша девочка… Как ты говоришь — раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
Славен город, славен город
Да на возгорье, да на возгорье! —
Звон-от был, звон-от был
У Николы колоколы, у Николы колоколы…
Трое сватовья, трое сватовья,
Трое большое, трое большое… —
Первое сватовье, первое сватовье
Да из Новгорода, да из Новгорода…
Глава 5 Лето. Новгородская земля Рядович
Одним из способов феодального закабаления было установление «ряда», договора между феодалом и свободным человеком. Человек соглашался жить и работать у господина на определенных условиях, теряя, таким образом, свою прежнюю независимость.Миша проснулся рано, оттого, что кто-то, просунув руку через полог, тряс его за ногу. Открыв глаза, погладил по спине сладко сопевшую Марью… хм, рабу! Ну, раз ей так себя нравится называть… – Проснись, господине! — приглушенным шепотом настойчиво попросили снаружи. Михаил встрепенулся: – Кто здесь? – Выглянь-ко! Поговорить надоть. Ага, поговорить — это с утра-то пораньше! Да, какое — с утра, ночь еще не кончилась, солнышко не встало, лишь за черными елями алело зарею небо. – Чего тебе? — быстро одевшись. Миша выбрался из шатра и окинул внимательным взглядом плюгавенького одноглазого мужичка с длинной козлиной бородкой. И вспомнил — про этого вот хмыря совсем недавно что-то рассказывал Сбыслав. – Язм — Кривой Ярил, Мишиничей верный пес, — с усмешкой представился хмырь. — Кто такие Мишиничи, небось, и у вас в Заволочье слыхали. – Слыхали, как не слыхать? — молодой человек пожал плечами. — Ну, говори, что хотел. – Отойдем… Вон, к ельнику. – Боишься, подслушают? – Лишние уши ни к чему. О! И этот туда же! Историческое действо со шпионским уклоном. Сейчас, небось, начнет вербовать… В своем предположении Михаил не ошибся. Едва зашли за ельник, Кривой Ярил, не тратя времени на долгие предисловия, сразу же приступил к делу: – Мишиничи предлагают тебе служить им… Не токмо им — но Великому Новгороду Господину! Будешь верным слугою — будет тебе все: почет, уважение, богатство. Ну и — защита и покровительство. Михаил прищурился: – И что я буду делать? – Что скажут, — хохотнул Ярил. — Коли согласен, сейчас пойдем к… м-м-м… грамотцу составим… – Ага… кабальную… В рядовичи поверстать хотите? — Миша не преминул показать знание социальной структуры средневекового русского общества. — А с чего бы это я — сам себе господин — чуть ли не в холопы должен податься? – Иной боярский холоп куда как важней кого другого! — с важностью произнес уговорщик. — Зато защита тебе будет и честь. А грамотцу — ряд — можно ведь всяко составить. Вот, сволочь! Правильно предупреждал Сбышек — мягко стелет, да жестко спать. Вот так вот и теряют свободу — в полном соответствии с теориями Грекова или там Черепнина. Экзамены-зачеты сдавали — знаем! – Как, согласен? – Да ну вас всех, — Михаил отмахнулся, словно от назойливой мухи. — Пойду-ка я спать. – Смотри-и-и-и, — нехорошо протянул Кривой Ярил. — Как бы потом пожалеть не пришлось, слезами горючими не умытися! – Да пошел ты! Тоже мне, Мюллер выискался. – Как знать, как знать… Девка у тя в шатре — не Ефрема-своеземца раба ли? – Твое какое дело? — вспылив, Миша сжал кулаки, и Ярил опасливо попятился. – Не ярись, не ярись, паря… Ухожу уже… И все ж таки — зря. Михаил ничего не сказал, направляясь к шатрам. – Помни, — прохрипел вслед Кривой Ярил. — Мишиничи два раза не зовут!Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
В шатре было все так же тепло, уютно. Даже комары не зудели — ну, под утро их обычно меньше становится. Миша стянул футболку, улегся, обняв «рабу». – Не спишь, господине? — девчонка прижалась к нему всем телом. – А ты что проснулась? Рано еще. Спи… – Что-то ты задумчив, господин мой. – А ты что, видишь, что ли? – Чувствую… Бабка моя ворожеей была. – Ишь ты, ворожеей… — Михаил погладил девушку по плечу. — А, может, и ты ворожить умеешь? – Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу? – Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться? – Питер… Странное имя. Немецкое? – Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? — озлился Миша. – Прошу, не гневайся, господин, — Марья отпрянула, задрожала. — Я ж вижу — ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой — буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная. Михаил не выдержал, хохотнул: – Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки. – Эх-ма, скоро дома будем! – Домой-то путь — куда как быстрей, нежели из дому. – Скоро, скоро увидим Святую Софью! – Эй, Мисаиле, вставай! Сбыслав. Поднялся уже. – Встаю, встаю, дружище… Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок». – Что, понравилась раба-то? — сын тысяцкого Якуна расхохотался. — Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой. – А может, себе оставлю? — поддержал шутку Миша. Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью: – Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится — уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж — в нашей лодье? – В вашей… Ха — в ладье! Хорошо хоть, не на лошади! – Что, коней не любишь? – Коней люблю, верхом — не люблю. Лучше уж на телеге. Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни. – Порастрясешь кости-то на телеге, — снова засмеялся Сбыслав. Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко: – Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал… – О! — Сбыслав поднял вверх указательный палец. — А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая. – Не понимаю, — Михаил потер виски. — На что я вам всем сдался? Что — такой уж сильный боец? – Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, — понизил голос сын тысяцкого. — А вот в Новгороде ты — чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал — то может быть полезным. – Ага, — уязвленно отозвался Миша. — Не у Мишиничей с рук есть, так у вас… Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу: – Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее. Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал — а, наверное, надо было бы — просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы — привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат — у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно — сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно — психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша. Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал — после такой-то бессонной ночки… надобно сказать — весьма приятной, да-а-а… Кормщик оказался знакомый — Парфен, — да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом — с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только — куда? В Кировск? В Ладогу? Все так же тянулись кругом леса — бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора — с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами. Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье — его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же — не похож, ой не похож! — несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго. А комарья-то было кругом — у-у-у!!! А еще нещадно била мошка — мелкая, гнусная, кусачая. А днем — по жаре — слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся. Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось — негде, — хоть и возвращались домой с победой! А в последний — как оказалось — день плыли и ночью — по озеру, надо полагать — Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра… С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где… И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно — попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри — каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть! А кораблей, кораблей-то сколько! И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком. – Слава Святой Софии, почти что дома! – Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли? – А с победой идете ль? – С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно? Ладьи степенно подошли к пристани. Князь — и все вслед за ним — важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом — словно сошедшим с кадра исторического фильма. Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику! Михаил тоже шептал, крестился… Даже закрыл глаза — а вдруг да пропадет все? Нет, не пропадало. Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок: – Господи, скоро дома будем, в Новгороде! Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал. – Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься! Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги — упарились! А потом опять, как в кино. Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью… И снова тот же — киношный — народ… Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все. Подойдя к каменной крепости — детинцу, — снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или — на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!! Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми. – Вишь, тот, дородный — посадник, Степан Твердиславич, — негромко пояснял Сбыслав. — Рядом с ним — бояре именитые — Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке — Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем. Михаил рассеянно расхохотался: – Ну, это запросто… Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий — толпа целая… Есть! И все настоящие, живые — потрогать можно. Да и не потрогать — от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри! – Слава благоверному князю! – Новгороду Великому, Святой Софии слава! После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился: – От, батюшка, друг мой — не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою! Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы! – Рад, рад гостю. Откель сам? – С Заволочья, своеземец, — отозвался за Мишу Сбыслав. Тысяцкий расхохотался, пригладил окладистую бороду: – Знаем, знаем, какие в Заволочье своеземцы! Всего и землицы — что вокруг избы: сами пашем, сами сеем, что спроворим — то едим. – Вот-вот, — Сбыслав обнял Михаила за плечи. — Мыслю, он бы и у нас неплохо прижился. Воин умелый! Хоробр! – У нас? — Якун пожевал губами и внимательно посмотрел гостю в глаза. — Поглядим. Поговорим вечерком. Я тут посейчас задержусь, с князем да господою, а вы на усадьбу езжайте. Там уж столы накрывают. – Вот это хорошо, что столы! — Сбыслав радостно потер руки и с силой ударил Мишу в плечо. — Ну что, друже?! Пировать едем! Эй, слуги… давай сюда жеребца того, белого… Поскакали, дружище! Легко сказать — поскакали… Миша едва из седла не вылетел, хотя конек и казался смирным. Хорошо, хоть года два назад пару раз посидел в седле… кое-что помнил… но плохо. Ехал, скукожившись, по сторонам не глядя — как бы с седла не упасть, не убиться… Не убился… Ну, слава тебе, Господи!
Огороженная нехилым частоколом усадьба тысяцкого Якуна занимала обширное пространство на перекрестье двух улиц и, кроме трехэтажного господского дома и обширного двора с различного рода постройками, имела еще и сад-огород, и выпас, на котором паслось целое коровье стадо. Богато жил Якун, что и говорить, не всякий боярин такую усадебку мог себе позволить, не всякий… Однако ж, как помнил Михаил, ни один «житий человек» — то есть землевладелец незнатного происхождения, скажем, выходец из среды разбогатевших ремесленников или купцов — по своему общественному положению стоял куда ниже боярина, даже самого захудалого владельца какой-нибудь отдаленной вотчины хоть в том же Бежецком Верхе или еще где-то у черта на куличках. Такая уж была градация в обществе — сначала шли «лучшие — вятшие — люди» — бояре, затем — «житьи», а уж потом — «молодшие или черные» — все прочее население. Потому «житьи» бояр не любили и сильно им завидовали. Было с чего! Тысяцкий не напрасно говорил про столы. Столы — ломились от яств, и это не было пустым словом, — Михаил ясно видел, как прогнулись тяжелые доски столешниц. Поста, слава богу, никакого не было, а потому и дичи, и всякого мяса, и хмельного питья имелося вдоволь — хоть упейся-укушайся! Разномастные каши с мясом и мясною подливою, жаренные с яблоками гуси и перепелки, смородиновые кисели, пироги-рыбники и простые — со всякой прочей снедью, а еще щи с кислой капустою, ушица налимья, ушица карасевая, окуневая, с лососью. Ну и жаренная на вертеле рыба — ух, и вкусна же — куски большие сочные, прямо-таки во рту таяли… – Кушай, кушай, друже, — улыбаясь, приговаривал Сбыслав. — Эй, челядин… Найлей-ко! Пили из больших серебряных кубков — не только пиво, бражку, мед, но и привозное вино — мальвазеицу. Пили в больших количествах и не особо пьянели, чай, мед с брагой — не водка паленая, да и правду говорят, что закуска лишний градус крадет. Миша от удовольствия аж глаза закрыл да прогнал смурные мысли — сначала поесть как следует, а уж потом думу думать! Глаза разбегались — и не только от яств. Посуда на столах — золотая, серебряная, лавки-скамейки резные, узорчатой тканью покрытые, в окна — свинцовые, со слюдой, переплеты вставлены, божница-киот — оклады все в золоте, лампадка зеленым огоньком светится. Да уж, не бедно жил тысяцкий Якун, совсем-совсем не бедно! Окромя молодого хозяина и гостя, за столом сидела дородная женщина в вышитом затейливой вязью убрусе — Сбыславова матушка, и другие родственники — младшенькие братья-племянники да девчонки — сестры-свояченицы и прочие. Девки пересмеивались, переглядывались, выпивали… и, вопреки всем представлениям Михаила о затворничестве древнерусских женщин, вовсе не чувствовали себя в чем-то ужатыми, скорее даже, наоборот — развеселясь, песни запели, почему-то — про дождь:
Дождик, дождик, пуще,
Дам я тебе гущи,
Хлеба каравай,
Сильней поливай!
А проснулся — Веселый Ганс его за плечо тряс! – Эй, Миха, вставай, чего разлегся?! Миша глаза раззяпил — боже ж ты мой! Это где ж он? Похоже, что в камере! Стены серые, спит на голых досках, да еще и дверь железная — заперта. – Вася, мы где с тобой? – В ментовке, где же еще-то? Не помнишь, что ль, вчера побуянили? – Побуянили? — Михаил уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. — Нет. Не помню. – Ну как же! Помнишь, водку мы с тобой на бережку пили? – Водку — помню. – И девка еще была… – Девку — не помню… – Ну, такая еще, в старинном платье… – А-а-а-а!!! Гопники еще к ней приставали… Вспомнил! – Вспомнил, вспомнил, — передразнилВеселый Ганс. — Колом только их не надо было бить… – А что, я их колом, что ли? – Ну да — выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила… – Браслетик? Какой браслетик? Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот — целый… целый… – Слушай-ка, Ганс… Миша поднял глаза… и обмер — никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался… А вокруг — не камера, а… горница, что ли? Черт побери!!! Михаил рывком поднялся. – На вот, испей, — протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. — Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья — славно. Миша сделал пару долгих глотков — и в самом деле, славно! И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня! – Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь? Сын тысяцкого кивнул: – О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха — что выручишь, твое! – Продадим? — Михаил помотал головою. — А оставить ее нельзя? – Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо! – Оженить?! Бррр!!! – Ладно, оставим пока рабу твою, — ухмыльнулся Сбыслав. — А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою — в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся — про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все… Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь. Браслет, господи!!! Сон-то — в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и… – Дозволишь ли войти, господине? – Войти? А ты кто? — Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос. – Я-то? А Мекеша-книжник, — мальчишка поклонился в пояс. — С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы… – А, — вспомнил Миша. — Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь? – Что, господине? – Ладно, давай спрашивай! Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку — писало. Все правильно: сперва — на черновик, на бересту, а уж потом — после правки игумена — и на пергамент, да в переплет — вот и готова летопись. – Мне уж мнози про битву рассказывали, — пояснил Мекеша. — Теперь бы токмо уточнить малость. – Давай уточняй, — махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину. – Вначале — о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал — их тридцать три тысячи было? Миша поперхнулся квасом: – Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился… – А сколько тогда? – Да черт его… не считал… – Напишу — тысяча… – Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то? Книжник улыбнулся: – Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал — «народу свейского полегло без числа — и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь — два десятка! – Лихо! — поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. — Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно — что у тебя еще такого написано? – Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали. – Так-так уж и «мнози»? — с усмешкой усомнился Михаил. – О том воин один, Парфен, говорил — что, мол, мнози… А сколько именно — не указывал. Так сколько, господине? – А я почем знаю, фальсификатор юный? Пиши уж, как пишется… Что еще Сбыслав Якунович наговорил? – Как воевода Гаврила Олексич пьяным-пьяно с лошади свалился… прямо с мостков — в воду. Сам-то Гаврила Олексич такого не припомнит… – Да уж — с чего бы его на мостки-то верхом понесло? – Может, на шнеку свейскую хотел взобратися? Вот! Михаил чуть было не захохотал во весь голос! Вот так вот и писались летописи — «со слов очевидцев» да с подачи самого летописателя, еще и игумен потом откорректирует, да так, что только держись, да потом переписчики чего наврут, недорого возьмут, вот и получится нетленка — хоть на «Звездный мост» отправляй, есть такой конвент фантастики. А профессура-то потом невесть по чему диссертации пишет, докторские защищает, нет, чтоб вилку-то взять, да лапшу с ушей снять, на чужие не перекладывая… – Не могу вот понять — как королевича звали? — потупив очи, честно признался Мекеша. — То ли Биргер-воевода, то ли Ульф-Фаси — ярл? Каждый по разному бает… Вот я и написал — королевич — чтоб не соврать зря. – Это ты молодец, постарался. Слушай, а ты под каким летом все это записываешь? – Известно под каким, — усмехнулся отрок, — под нынешним, шесть тысяч семь сотен сорок восьмым от сотворения мира Господом нашим! Ну понятно… Тысяча двести сороковой год… Тринадцатый век… Господи!!! Впрочем, что и следовало ожидать, несмотря на разные там — «не может быть»! Вот ведь, может, оказывается. Если не брать в расчет того, что весь город — психи. Ну, не могут же все разом с ума посходить! А, значит, значит… Эх, что и думать-то теперь? Да ладно думать — что делать?
Летописец времени отнял немного — быстренько что-то записал на берестиночке, поклонился с улыбкою, да и был таков — мол, еще многих расспрашивать. Ну-ну… иди, паря, работай, ври дальше… на радость Академии наук Российской! Едва монашек ушел, как в дверях возник рослый челядинец с охапкой шмоток в руках. Поклонился, сложил шмотки на лавку аккуратненько: – То от молодого хозяина подарок! Ага, от молодого хозяина, значит? Ох, любит Сбыслав подарки дарить! То девку-рабу подарит, то вот одежонку… Впрочем, одежонка как раз сейчас и не помешает — в кольчуге все время ходить не будешь, а в футболке стремно. Так… Что тут принесли-то? Порты синие, с полосками, ага… Рубаха белая, тонкого полотна — льняная, нижняя. Рубаха верхняя, длинная, добротного сукна, с вышивкою, желтая… нет, скорей, желтовато-коричневая… Как браслет! Браслет, чтоб ему пусто было!!! Одевшись, Миша натянул на ноги черевчатые, без каблуков, сапоги, подпоясался шелковым поясом — эх, хоть куда парень! Прямо жених писаный, красавчик, хоть сейчас к невесте… к невесте… С браслетом бы разобраться, да и вообще… Как отсюдова выбраться-то? А вдруг — никак? Нет, не может быть, чтобы никак, ведь должен же быть хоть какой-то выход, обязательно должен… Девка та, в старинной одежде, она ведь, верно, тоже как-то не в свою эпоху попала… вот из этой! Значит, можно уйти, можно. Браслет… в нем ко всему ключ… скорее всего, иного-то, пожалуй, и не придумаешь… Браслет… Пройдя светлыми сенями, Михаил вышел на крыльцо — на обширном дворе усадьбы уже трудилась челядь: кто-то кормил гусей и уток, кто-то гнал на выпас отару овец, кто-то подметал, кто-то что-то тащил, копал, строил… Да уж — феодальный строй в действии — все зависимые люди при деле. Интересно, ему-то, Мише, какое здесь дело найдут? Неужто — ратное? С делом разъяснилось сразу после обеда, когда вернулся на усадьбу хозяин — тысяцкий Якун. Все, как и предполагал Михаил — его вербовали в зависимые люди, как сказали где-нибудь в королевстве Французском — в вассалы, однако, тут понятия такого не было — просто в дворню, в зависимость по ряду — в рядовичи! Хорошо — не в холопы. Тут же ряд и составили — четко прописали, что Мише надлежит делать — уж, конечно, не пахать, не сеять, не прислуживать, а «исполнять службу ратную живота не щадя, и еще службу тайную, о чем укажут». Службу тайную… интересно… Подписал, согласился — деваться некуда, — не выжить современному человеку в средневековье одному без поддержки и покровительства, не выжить. А так… Говоря шпионским штилем — легализовался. Своим стал. Ну почти своим… За новый ряд и выпили — теперь уж и Сбыслав — дружок называется! — и тысяцкий Якун поглядывали на него снисходительно, по-хозяйски, учили уму-разуму. Михаил сдержанно кивал, соглашался, а куда деваться, он теперь не сам по себе, а зависимый от хозяина человек — рядович! Хоть и не холоп, а все ж подчиняться должен. Но нет худа без добра (как, впрочем, и добра без худа) — получил Михаил и место жительства, можно сказать — прописался. Адрес простой — Новгород, Неревский конец Софийской стороны, угол Великой и Кузьмодемьянской, усадьба тысяцкого Якуна. Не спутаешь, хоть заказные письма пиши! Избу на дворе выделили — небольшую, однако, по питерским меркам — хоромы! Метраж более чем приличный, и все, как полагается — горница на подклете, по-черному печь, лавки, полати. Даже сундук — и тот имелся. – Ну, вижу — по нраву! — довольно улыбался Якун. — Дай срок, оженим тебя… Хорошую девушку сыщем… но уж и ты, паря, не подведи… Завтра с тобой да со Сбыславом в господу поедем… Дела-то нехорошие в Новгороде Великом творятся — бояре князя прогнать замыслили… Власти, грят, у него слишком уж много! Нам, житьим людям, то ох как не на руку… Пусть бы и бояре и князь… друг друга бы жрали поедом! Вот оно! Михаил опустил глаза — вот оно, как, оказывается! То-то об изгнании Александра из Новгорода в учебниках и монографиях говорилось как-то невнятно, вскользь, без всяких подробностей… Теперь вот в эту бучу самому лезть… Только — надо ли? Головенку оторвут — враз. А никуда не денешься — ряд-то подписан… хм… рядович!
Глава 6 Лето 1240 г. Господин Великий Новгород Закуп
Аже господин переобидить закоупа, а оувидить купу его или отарицю, то ему все воротити, а за обиду платити ему…Михаил совершенно правильно сообразил — зачем он так понадобился тысяцкому и «житьим людям». Взяли его под свою руку, естественно, как выразился Сбыслав — «не токмо добра ради». Своеземец из дальних земель, ни с кем не связанный, никого в городе не знающий, умелый воин, да еще и смел, и не дурак в общем-то… Как такого не использовать во всякого рода интригах? «Житьим людям» — особенно тем, кто, пожалуй, и побольше бояр землицы имеет — очень уж знать хочется, что там эти самые бояре замышляют? Тем более, сейчас — когда положение князя Александра, несмотря на победу на Неве, как-то сильно быстро стало уж больно неустойчивым. Недели не прошло, как во все колокола звонили, князя да дружину славили, и — на тебе, уже совсем другие слухи по всем концам новгородским пошли. Дескать, и неуживчив молодой князь, и властолюбив, и — страшно сказать! — на казну новгородскую да земли зарится! Такому бы сказать — путь чист, — да, чем скорее, тем лучше. Миша, как историк все-таки, помнил прекрасно, что почти сразу после Невской битвы вышибут Александра из Новгорода, точно вышибут, вот сейчас прямо… Но вот — за что? Составители научных — и не очень научных — монографий отвечали на этот вопрос уклончиво, а то и вообще игнорировали. Ну, выгнали и выгнали защитничка единственного — бояре, они, псы такие… Таким вот образом историки-марксисты мыслили… ну и житьи новгородские люди заодно с ними. Бояре-то, понятно, псы… Но вот что конкретно умыслили? Супротив князя копают, понятно, с ними еще и купцы — «заморские гости» — те, что с немецкими странами торговлишку ведут. Не хотят с немцами ссориться, а Александр-князь совсем другую политику ведет… оно им надо? Да и власть, власть… уж точно сказано — властолюбив! Да и как же иначе — ведь князь же! Хоть и молокосос двадцатилетний — а князь! Хотя и насчет молокососа… в эти-то времена лет с тринадцати-четырнадцати уже считалися вполне даже взрослыми, а следовательно, по-взрослому себя и вели… так что, по местным меркам, двадцатилетний князь — человек уже вполне зрелый и опытный, это в России-матушке — в той, будущей России — двадцатилетние оболтусы все подростками считаются, инфатилы долбаные мать их… Сталкивался Михаил с такими еще в фирме… Мамы-папы-дедушки на теплое местечко устроили, работать сии «мальчики» не хотят, не умеют и не любят, хотят только денег, как они выражаются — «бабла», которое тут же спускали на красивые игрушки — машинки — ночные клубы, девочек — в общем, на все детсадовские радости. Да черт, конечно, с ними, на что они там все тратили — работали б как следует… так ведь нет! Полная безответственность! А зачем что-то делать, в какие-то скучные непонятные вещи вникать, когда прямо в офисе можно повеселее время провести — кофе попить, покурить, поржать, в «одноклассниках» пошариться… А выгонят? Да и ладно — мамы-папы-бабушки в другую фирму пристроят. Вот такие были… работнички. Хорошо — кризис, многих вытурили… А, впрочем, ладно… с чего бы это Михаил молодых балбесов вспомнил? Ах да… о князе думал. Не юнец князь, хоть и двадцати лет еще, пожалуй, нету… По-местным меркам — человек, конечно, еще молодой, но вполне зрелый. И своего — по всему видать — не упустит. И не только своего… В Новгороде Великом князь — человек служебный, для войны, для суда верховного, ну а насчет верховной власти — шутишь! У Новгорода своя власть есть — посадник, тысяцкий, Совет господ — бояре именитые, «сто золотых поясов» — ну и вече, конечно, собрание городское. Понятно, бояре там первую дудку дули, а «житьи люди» и «гости» богатые им конкуренцию старались составить. У аристократов-бояр — власть, князь тоже власти хочет — вот пусть бы они и дрались, интриговали — именно так и рассуждали «житьи», так что князь был бы им сейчас нужен. Напрасно надеются… Михаил усмехнулся. Хотя… сейчас уйдет, через год позовут — явится, репрессии начнет против тех, кто за «немцев». Хэ! А хорошо все наперед знать, однако… Только пока какая самому от этих знаний выгода? А никакой! Браслет, браслет искать надобно… мастерскую…Суд Ярослава Владимировича. Правда Русская
Михаила инструктировал лично хозяин, тысяцкий. Все подробно обсказал — как и куда идти, что говорить, и что делать… Договорились и о связи — это уже со Сбыславом. По ходу дела понял Миша — на долгое время его внедряют, Штирлица хотят сделать, мать их… Ну и черт с ними, Штирлиц так Штирлиц! Обжиться — пусть даже и так, в шпионстве, да свои дела делать. Обжиться — да… Главное, по-другому-то никак не выйдет, делать то, что прикажут, надобно — а как иначе выжить? Ну, допустим, послать всех, да сбежать — а потом что? Где жить, что кушать? В таксисты идти, ха? Что он, Миша, умеет-то такого, чтобы здесь пригодилось? Мечом махать? Ну, так это уже пригодилось — вона… К другому кому наняться — воином — так не факт, что лучше будет, может даже — и много хуже. Здесь хоть Сбыслав — вроде как друг… Да еще эта Марья… Ну и привязчивая же девчонка! Здесь ее, правда — в работу: полоть, поливать, стирать — а она и расцвела вдруг! Похорошела вся, по воскресеньям — в платье новом — из холстины, но чистое, красивое, с вышивкой — бусы на шее дешевые, но тоже ничего, сверкают зеленью изумрудной… как и глаза… А красивая девка! Сбыславов подарок… тьфу… Пришлось ведь дружка уговаривать, чтобы «холопку» оставить… Сын тысяцкого разрешил, конечно… правда, нахмурился, предупредил — «кто на рабе женится, сам робичич» — по закону так. Женится… Ага, как же… Сбыслав ухмылялся: – Если хочешь, пусть в твою избу раба изредка наведываться будет… тайно… Хоть и грех то… После невесту тебе сыщем, из наших… такую, чтоб не стыдно. От рабы своей тогда избавься… Ну, время еще есть. Марья так и жила в людской, вместе с остальными девушками-челядинками, на Мишу при встрече поглядывала, кланялась, однако ж в избу его к ночи не просилась, а приказать самому Михаилу вдруг стало стыдно — экий рабовладелец выискался. Да и сколько девчонке лет… шестнадцать хоть есть ли? Говорила, что больше — врет, явно врет! Хотя здесь в тринадцать-четырнадцать замуж выходят, потом рожают каждый год — кто ж позволит бабе пустой простаивать? Детская смертность высокая, а помощники в доме всякому нужны, и чем больше — тем лучше. Патриархальная семья, аграрное общество — что уж тут говорить-то? В общем, непонятные отношения были сейчас у Михаила с Марьей — он и сам вроде как теперь человек зависимый — рядович, — а она, уж так вышло — его имущество. Собственность. Велик соблазн, но… Он же, Михаил Сергеевич Ратников — человек, а не похотливый козел! Ну, было раз… не сказать, чтоб по принуждению, а сейчас… совсем другая ситуация сейчас, и зазвать Марью на ночь в избу, как ни крути — подло. Да и не до того стало…
В корчме на Лубянице — что на Торговой стороне, близ площади-торга — на Ильин день, в честь праздника, подавали свежее, недавно сваренное пиво. Хорошее оказалось пиво, вкуснющее, Миша уже третью кружку — деревянную, верно, литра полтора объемом — выкушал и еще хотелось. Деньги были — корову только что на Торгу продал, так что гулеванил теперь, можно сказать, на свои кровные «белки»-вервицы. Не было сейчас на Руси мелкой монеты, как, впрочем, и крупной, не считая немецких и старых арабских дирхемов. Как помнил Михаил с института — «безмонетный период». Крупные сделки гривнами серебра обеспечивались, а мелкие — чем придется — беличьими шкурками, бусинами, медными колечками или — тоже медной — византийской монеткой, у кого таковые имелись. Корова, ясно, была не Мишина — тысяцкого Якуна. Тощий такой нетель, давно уже забить собирались или продать — вот как раз и сгодилось. Для, так сказать, более правдивого вхождения в образ. По тщательно разработанной Якуном легенде, Михаил — бедный однодворец, пришел вот в Новгород единственную коровенку продать, поскольку с год тому назад сгорели в лихоманке и жена, и чады-домочадцы, а все хозяйство, стало быть, пришло в полное — полнейшее! — разорение. А он, Михаил, оставшись бобылем, взял последнюю коровенку да отправился в город — искать не счастья, а хотя бы пристанища. – Может, в артель какую возьмут, плотником, — жаловался Миша соседям по рынку — таким же, как он, горемыкам, молодым — лет по шестнадцати, парням с похожей судьбою. Один — рыжий светлоглазый Мокша — торговал лично подстреленную в лесу дичь — куропаток и рябчика, второй — чернявый, похожий на грека, Авдей — пытался продать почти что не ношеные лапти. – А вот, налетай, лапоточки лыковые, новые… Рябчика-то с куропатками быстро взяли, а вот на лапоточки не налетали чего-то, может быть, потому что совсем близехонько — через рядок — как раз и торговали лаптями, корзинками, туесами, коробами разными и всяким прочим плетеньем. Правы люди — уж если и покупать лапти, так новые — стоят дешево, снашиваются — месяца за два… ну, это как ходить. Миша, в отличие от босоногих парней, был обут в кожаные постолы с обмотками и высокой оплеткой. Постолы выглядели уж о-очень сильно поношенными, как и вся прочая одежка — зипун, порты, длинная, до колен, рубаха… между прочим, шелковая, но, увы, давно потерявшая и вид, и блеск. В общем, такой вот образ человека, некогда имевшего кое-что, но ныне пришедшего в полный разор. – Говор у тебя цудной, Миша, — еще на рынке заметил Авдей. — Издалече? – Вообще-то — с Заволочья. – Поня-а-атно. Михаил уже, конечно, попривык к Новгороду, но все же, все же смотрел по сторонам, широко раскрыв глаза, что провинциалу с какого-то там Заволочья было вполне даже простительно. Ничего не скажешь, красив город, хоть и мало еще каменных строений — всего несколько храмов да стены детинца на Софийской — а все же, все же… Улицы бревнами — а кое-где — и брусом — мощенные, чистые, усадьбы за частоколами ладные, аккуратные, с высокими домами в два-три этажа, с резным узорочьем, с крышами из серебристой дранки… ох эти крыши… особенно сейчас блестели — ну чистое серебро. Денек-то выпал теплый, не дождливый, но и не ярко-солнечный, а такой, с серебристо-облачным небом, словно бы озаренным неким матовым сиянием, как оклады на древних иконах. Сияние это отражалось в многочисленных озерцах и ручьях, и конечно же — в Волхове, седом батюшке Волхове, без которого — уж всяко — не бысть бы великому граду, не бысть… А зелень вокруг! Прямо здесь, в городе. Яблоневые и вишневые сады, смородина, выгоны — целые луга, прямо здесь, в городе, вот, хоть у многоводного Федоровского ручья — ах, а цветов, цветов сколько! Пушистые — дунь — и нет — одуванчики, розовый вкусный клевер, и все оттенки голубого и синего — васильки, колокольчики, фиалки… да, еще иван-чай — фиолетово-розовый, налитой, душистый, а еще ромашки — девушками на гаданье «любит, не любит, плюнет, поцелует», и желтизна-желтизна — лютики. Красиво… глаз не оторвать прямо. А воздух… воздух такой, что, кажется, пить его можно. Даже не пить — хлебать большими деревянными ложками. Ну и народу соответственно — много, день-то праздничный. В церквях колокола — поют, гудят, заливаются! Боом, боом… — басом, солидно — на Софийской звоннице, красивым баритоном — в церкви Богоявления, что на воротах детинца, почти так же, но как-то громче, изысканней — рядом, в церкви Параскевы Пятницы… ну и в остальных церквях — дисканты — динь-динь-динь, динь-динь-динь… Про колокола — это Мише Авдей обсказал, тот, что на грека похож, чернявый. Оказывается, он у себя на погосте дальнем звонарем был. – Хорошее дело — звонарь, — одобрительно покивал Михаил. — Чего ж сюда-то поперся? Парень сразу нахмурился: – Емь поганая деревни наши спалила… Язм еле ушел. Теперь вот — один… с Мокшей. Изгои мы с ним… летом-то еще ништо, а вот что зимой заведем? – Мыслю — уйдем подале в леса, избу-землянку сладим… — тут же улыбнулся Мокша. — Поохотимся, перезимуем как-нибудь… – Ну перезимуем, — грустно кивнул Авдей. — А дале-то что? Так и будем в берлоге своей жить… медведя вместо? – Тем более, парни, вся земля — она чья-нибудь, — напомнил Миша. — Явится к вам тиун Софийский… ну или боярина какого-нибудь, скажет — платите-ка, ребята, за житье-бытье! – Ну, лет пять мнози дозволяют и так жить… – Это если сами позовут, сманят! А вас-то кто покуда сманил? – Да покуда — никто. – Эй, робяты, коровушку кто продает? Михаил оглянулся — мужичок. Темнобородый такой, шустренький. Лицом худ, востер глазом. Одет — ну примерно как Миша… чуть, может, получше. На голове — шапка кожаная, простая, без всякой опушки. – Ну я продаю, — Миша с важностью выставил вперед ногу. — А ты, мил-человек, купить хочешь? – Сперва посмотрю… Телка-то яловая? Стельная? Михаил только рукой махнул: – Дурить не стану — нетель. Ну надо ему еще и коровой этой заморачиваться! Скорей бы избавиться — это да. Впрочем, и не это главное… Мужичок, осмотрев коровенку, ухмыльнулся: – Ну, вижу, что нетель. И — тут же — к парням, хлестнул внимательным взглядом: – Вы — вместе, что ль? – Не… – Лапти что — свои продаешь? Он говорил «цто», да Михаил привык уж, не обращал внимания, того более — и сам начал на местный манер язык коверкать. – За нетеля свово сколь хочешь? — это уже другой подошел — крестьянин, бородища лопатой. Тоже, наверное, однодворец… или смерд. Зачем такому нетель? На мясо разве что… Ну да, чуток откормить на лугах, да забить осенью. Сговорились на несколько «белок». Миша-то торговаться не умел, брезговал… такая дешевка вышла, что даже парни-изгои — Мокша с Авдеем — удивленно эдак переглянулись, мол, что делаешь, совсем уже спятил? Хоть и нетель, а все ж, чай, корова, не кошка! Ну, продал — и продал… Тут опять тот мужичок хитроглазый, что недавно нетеля торговал, подошел… Так, поболтать просто… Якобы. Михаил давно заметил, как он у забора стоял, приглядывался… Сбыслав ведь так и говорил — подойдет кто-нибудь обязательно! Уж не может так быть, чтобы даже и совсем пропащие люди никому не надобны были! Ничьи людишки — они многим надобны! – Облака-тучи-от ходят, — прищурясь, мужичок посмотрел в небо. — Не было бы дождя. – Да, дождя бы не надо — сенокос, — мотнул рыжей шевелюрой Мокша. – Особливо плохо — у кого крыши над головой нетути, — продолжал незнакомец. — Вам-то есть, где укрыться, парни? – Да как сказать… – Одну корчму тут, на Лубянице, знаю. За пиво возьмут недорого. Идем? За-ради продаж ваших выпьем! Меня Ефимом кличут. – В корчму? — ребята задумчиво переглянулись. — Ты как, Михайла? Михаил улыбнулся: – А чего ж? В корчму — так в корчму. Вон, и правда, дождь собирается. Сговорились. Пошли с Ефимом. Через все Торжище многолюдное, мимо церкви Иоанна Предтечи — центра купцов-«гостей» — «Ивановского ста»… Орали, шумели вокруг — рынок. Чем только не торговали! Разноцветными тканями, дорогой — и не очень — посудой, оружием, лубяным плетеньем, медом, скотом, замками… Некогда смотреть было — глаза разбегались. Да, к новому знакомцу по пути один человек подошел, чем-то неуловимо на самого Ефима похожий — взгляд такой же внимательный, цепкий… Спросил что-то… Улыбнулся — как почему-то показалось Михаилу — завистливо. Дальше пошел. – Видали мужичка? — Ефим показал на незнакомца глазами. — Держитеся от него подале, ребята! – А что так? – Прощелыга известный. Прощелыга? Хм… А ты-то сам кто? Миша ухмыльнулся — кажется, Сбыслав был прав — вербовщиков тут хватало. Вот и сидели теперь в корчме все четверо: Ефим, парни, Михайла. Угощал Ефим — ну как же! – Пейте, пейте, робята… Так, говорите, сироты? А ты, Миша? – Тож в разоренье впал. – Ничо! Ничо! — с ласковою улыбкой Ефим потрепал Михаила по плечу. — Авось, найдутся добрые люди, парни. Ну, еще по кружечке? – Да хорошо б… – Добро! Эй, человек… Человеце! Вот уже и не пиво на столе. И на мед — на вкус — не очень похоже, скорей, на дешевый портвейн — такого же рода пойло. – Чего это, Ефиме? – Медок переваренный… Пейте, парни, — весело будет! – Ну, разве что — для веселья… Слушай, Ефим… а тута, в этой корчме, заночевать можно? – Ужо сыщем, где вам ночевать. Сыщем! Ефим хохотал, подливая. Миша помотал головой — шумело уже не хуже, чем с паленой водки. – Вы чего умеете-то? — исподволь выпытывал навязчивый доброхот. — Ну, окромя крестьянской работы… – Я — в колокола бить могу! – Хм… в колокола… – А язм — охотник. – Охотник — это уже лучше. А ты, Миша? – Я по-разному, — Михаил улыбнулся. — И швец, и жнец, и на дуде игрец. – А по-серьезному? — взгляд у Ефима был вовсе не пьяный, внимательный, цепкий. – По-серьезному — мечом махать приходилось, и вообще, много чего… – Славно! Вот это — славно! Эй, малый… давай еще перевар! Пейте, ребята, пейте! А насчет ночлега не беспокойтесь. Посейчас на усадьбу пойдем… К знакомцу тут одному. Там и переночуете да — ежели повезет — так и счастие вам будет. – Какое еще счастие? — пьяно ухмыльнулся Мокша. – Ужо увидите сами… Михаил так и не понял — с чего вдруг возникла драка? Ну прямо на пустом месте. Вот, только что сидели все посетители за длинным-длинным столом, болтали, некоторые уже и песни мычали, и вот те… Мишин сосед слева — здоровый пегобородый мужик — ка-ак зарядит тому, что напротив, в ухо! Бедняга и с лавки — хлобысь! Только ногами задрыгал. А здоровяк не унимался, вскочил на ноги: – Ах вы ж, тварюги! Обмануть меня хоцете? Не глядя, махнул рукою — Миша с Ефимом враз на пол слетели — схватил скамью, да ка-ак швырнет ее на обидчика… Или, уж верней — на обидчиков. Те, естественно, не стерпели — тут и пошло, поехало. Михаил едва успел вскочить, как — вот тут же! — в ухо прилетела плюха! Да такая звонкая, что аж сразу захорошело, и перед глазами поплыли малиновые, желтые и ядовито-зеленые звездочки и круги… непонятно, от чего — от плюхи или от перевара. Тем не менее Миша на того мужичка, что его зацепил, обиделся и, подножкой сбив нахалюгу с ног, набросился на того, схватив за грудки: – Ты что это творишь, рожа? Занес кулак… А был Михаил парень внушительный… Да и три раза в неделю тренировался с ролевиками — помахай-ка мечом, этакой железякой — вмиг мускулы нарастут. – Не серчай, православный… — загнусавил лежащий мужик. — Обознался. – Ну, вот то-то же… — вся злость уже у Миши сама собою прошла, рассосалася — уж больно смешно выглядел поверженный вражина — экий коренастенький мужичок в разорванной на груди поддеве недешевого немецкого сукна — в этом Михаил уже разбирался — и с аккуратно подстриженной «профессорской» бородкою, такой же, какую носил когда-то завкафедрой истории Древнего мира. Миша оглянулся: драка не затихала, но переместилась на середину залы, и уж там, без всяких помех, продолжалась… – В ухо, в ухо ему, Мелентий! — радостно подбадривали зрители. — Да размахнись же! Не жалей! – Как не жалей? Все ж хрестьянска душа! – Это Вастка-то Корел — хрестьянская душа? Язычник — он и есть язычник! Бей, не думай! Ага… Похоже, основных соперников было двое: здоровенный бугаюга Мелентий — с которого, собственно, все и началось, и — ничуть не уступавший ему статью парняга с сивыми, как выбеленный холст, волосами. Эти вот двое и бились, а их прихлебатели, уже угомонясь и потирая ушибы, лишь подбадривали дерущихся… Нет чтобы разнять! – И частенько тут так? — Михаил подсел к своим юным знакомцам. Мокша ухмыльнулся: – Да говорят, нередко бывает! Великий Новгород — город вольный. – А где Ефим? – А вона, в углу… рукой машет. Михаил тоже помахал в ответ… и вдруг почувствовал, как кто-то несильно ткнул его в бок. Оглянулся — тот самый мужик с квадратной бородкой. – Слышь, паря, — оглядываясь, тихонько заговорил мужичок. — Ты это… Ефима-то пасись… недобрый он человек, недобрый… Чего предлагать станет — отказуйся. Миша лишь усмехнулся: – А ты-то кто таков, чтоб советовать? – Меня Онуфрий Весло кличут. Лодочник я, с Федоровского вымола. Как что куда перевезти — на вымоле спросишь, покажут. – Хорошо, обращусь, ежели что… А за Ефимия — благодарствую. Может, выпьем? – Не, — поблагодарив за предложение, Онуфрий попятился. — Ефим-от сюда идет. У него на меня зуб. Не хочу встречатися. – Да кто он такой-то, этот Ефим? – С Онциферовичей двора тиун, — шепнул новый знакомец и тут же исчез, затерявшись в собравшейся на середине залы толпе. Драка как-то сама собою закончилась, народ вновь подобрел, запел песни… «С Онциферовичей двора тиун!» Вот оно! Ну, прав был Сбыслав, и посадник Якун, батюшка его — прав. Все правильно, рыскали боярские служки по рынкам да по пристаням-вымолам — вот таких вот, как Михаил да его новые дружки, выискивали — сирот, разорившихся своеземцев, в общем — изгоев, или, лучше сказать — бичей. Искали зачем — ясно: закабалить, люди-то всем нужны… тем более — сильные молодые парни. Всем нужны — Онциферовичам, Мирошкиничам, Мишиничам… хватало в Новгороде знатных боярских родов.
Усадьба Онциферовичей — похоже, именно туда их и привел Ефим — занимала, такое впечатление, целый квартал, вольготно вытянувшись к северу от Федоровского ручья. Еще не стемнело, и Михаил прекрасно разглядел обширный двор с хозпостройками, кузницами, красковарнями и еще какими-то мастерскими. Имелся и огород-сад, и выгон, ну и конечно же — господский дом — трехэтажные хоромы с многочисленными переходами и слюдяными окнами. Двор был чисто выметен и замощен дубовыми плахами и вообще располагался заметно выше уровня улицы — чтоб всякая грязь по дождю стекала не во двор, а со двора. Повсюду с крайне деловым видом ходили слуги — парни, девки, женщины — что-то таскали, пололи в огороде траву, пасли домашнюю птицу… У самых ворот, под высоким раскидистым вязом, виднелась собачья будка, возле которой вызверился цепной пес — огромный, серый, с желтыми подпалинами, зверь, судя по виду — злобный почти до бешенства. На чужаков не лаял — лишь глухо рычал, показывая желтые клыки. Такой укусит, так мало не покажется! Да что там укусит — разорвет. – Трезор это, псинище, — ухмыляясь, пояснил тиун. — Страж неподкупнейший. Никого не признает, окромя привратника Семена, да — иногда — поварихи Марфы. На ночь с цепи спускаем — ни один тать на усадьбу не сунется — до того лют Трезор! – Да уж, — Миша с опаскою покосился на пса. — Это что же, он каждую ночь не привязанный бегает? А вдруг кто на двор захочет? – Ну, так он к избам-то не бежит… – И все же… Собака так и рычала, пока все не прошли. – Ну, как вам? — с явной гордостью, словно бы он сам и был истинным хозяином всего этого богатства, Ефим обвел усадьбу рукою. – Видать, могущественный человек здесь живет. – Не здесь, это его вторая усадебка… не самая и богатая. А человек, ты прав, могучий — Софроний Евстратьич, Евстрата Онциферовича сын, боярин знатный! А язм, человечишко — тиун его, управитель. – Вон оно что… тиун! — уважительно протянул Мокша. А приятель его, чернявый звонарь Авдей, почему-то вздохнул, грустно так, тяжело, горестно. – Не вздыхай, паря! — утешил его тиун. — Глянь-ка — как жить тут пригоже! Хотите — и вы тут будете… в надеже, в спокое, в богачестве… – Уж так-так — и в богачестве? — Михаил счел за нужное усомниться. – А как же! Онциферовичи верных людей награждают щедро! Вона, избу видите… идемте-ка, покажу… Располагавшаяся в углу двора, сразу за овином и выгоном, изба — рубленный в обло дом под крышей из серебристой дранки — и в самом деле выглядела неплохо. Высокая клеть, крыльцо, просторная — живи, не хочу — горница с печью, — естественно, топившейся по-черному, полати… Хорошая изба, спору нет. Вот только неуютно тут как-то, не обжито… – С прошлого лета пуста стоит… — пояснил Ефим. — Парни — холопи боевые — жили, да хозяин-батюшка их в корельску землю послал. Там теперя. – А что изба? – Хотите — вы живите! Ясно — не просто так… Избу вам дадим, снедь, прочее… Всю эту купу — отработать надобно будет. Хозяин, вишь, новую конюшню строить затеял, да частокол менять — руки нужны… Три лета проживете — заработаете, уважаемыми людьми станете, а уж дальше сами решайте — тут оставаться аль податься куда… Сладко пел тиун, ох как сладко. Ребят тянул в кабалу без зазрения совести, Михаил даже почувствовал себя неловко — жалко парней стало. Хотя, с другой стороны — оба изгои — ну куда им деваться? К сильному не прибьешься — сгинешь! Быстро переглянувшись, парни кивнули и посмотрели на Мишу. – Согласны, пожалуй. – Только не на три лета… на одно для начала, — предупредил Михаил. – Хо… — тиун явно замялся. — Так это… про лето-то я так сказал, просто… Не на срок — за купу работать будете, коли согласны? – А за что купа-то? – За пожилое. За избу, за снедь… Сговоримся! Сговорились, куда уж. Две гривны хозяину должны были возвернуть — в служебном эквиваленте вестимо. Как сказал тиун: – Сколь на что наробите. Две гривны серебра — около четырехсот грамм… Интересно, сколько это человеко-дней будет? Или — человеко-лет? – Смотря как робить, — Ефим нетерпеливо сплюнул. — Втроем конюшню к осени сладите — вот вам, считайте, полгривны. Робяты, лучше нигде не найдете… По рукам? – По рукам, ладно… Парни уже давно мысленно согласились — хуже-то уж не будет — куда? Чем изгоем, которого всякий обидит, так лучше уж под сильной рукою — всяко, в голоде не помрешь, а уж работы только лентяи боятся! И жилье, опять же, имеется, и снедь — полный, так сказать, пансион. С этой стороны, не так-то уж и худо жилось зависимому люду, тем более, в богатых-то усадьбах да вотчинах. Однако ж — с другой стороны — воли своей нет, что хозяин скажет — то и выполняй. Кстати, этот вот тиун, Ефим… он ведь тоже не вольнонаемный — по ряду-договору служит — рядович. Миша с парнями — за купу закабалились — закупы. А еще были пущенки, прощенники, задушные люди, обельные холопы, челядь… Ой, много кого… И кто только о них не писал в свое время: Греков, Тихомиров, Мавродин, Фроянов, Зимин… Михаил еще на первом курсе сдавал монографии… зачетом. Ну, тогда, по молодости-то, социально-экономические структуры его мало интересовали, больше — политика да война. В общем, сговорились. Тиун только глазом моргнул молодому парню-привратнику, тот живо с улицы видоков привел — свидетелей, людей незаинтересованных, свободных — молотобойца и ученика ювелира. Ну, вот и сладились… Михаил потянулся: – Ну, так что — мы в свою избу пойдем, время позднее… Тиун уже давно потерял весь свой приветливый вид, осклабился: – Э! На молитву сперва, нехристи! Потом уж — в избу. – Да, и насчет снеди… – Какая же вам снедь, коли вы еще ничего не заробили? Вот она, классовая сущность боярского прихвостня! Правы были Маркс с Энгельсом, ах, как правы — Михаил теперь убеждался в этом на личном примере. – Что ж нам теперь, с голоду помирать? – Так в корчме ж только что ели! — вполне справедливо возмутился Ефим, впрочем, немного подумав, тут же смилостивился. — Ин ладно, после вечерни зайдете на летнюю кухню… Марфа, челядинка, что-нибудь сыщет вам… А завтра с утра — пожалует и боярин-батюшка. Боярин-батюшка… Вон оно теперь как! В церкви Мише не понравилось — душно и народу полно. Дьячок быстро читал что-то непонятное тихим гнусавым голосом, собравшийся народ его не слушал — толкался, что-то обсуждал, иногда даже — тихонько, но без особого страха — смеялся. И не сказать, чтоб это все были какие-нибудь, не приведи господи, атеисты — молились вполне истово, крестились с размахом, кланялись — вот-вот лбы расшибут. А вот как-то в Святое Писание не вникали. Или это дьячок слишком уж тихо читал? Отстояв вечерню, пошли обратно на усадьбу — ну, куда же еще-то теперь? Новоявленные закупы — Михаил с Авдеем и Мокшей — и прочие холопы-челядинцы. Выглядели они, надо сказать, вовсе не так уж и грустно — шутили, задирали встречных девок, смеялись. Глядя на них, и ребята повеселели, особенно — Авдей, а то уж совсем было нос повесил. – Слышь, Михайло… А может, и в самом деле, неплохо здесь будет? Миша лишь пожал плечами в ответ: – Может быть, и неплохо. А может… Кто знает? Поживем — увидим. Ну а пока действительно было неплохо. Даже пес Трезор больше не рычал — видать, привык и спокойно лежал возле своей будки. Вроде как грозившийся целый день вот-вот пойти дождь так и не хлынул, налетевший с волховских заливных лугов теплый, пахнущий духмяными травами ветерок растащил тучи, высветлив в темнеющем вечернем небе яркую просинь. Оранжевый закатный шар солнца обдал город пожаром, выклюнулись в небе серебристый месяц и звезды. Похоже, завтра не стоило ждать дождя… Челядинка Марфа — дебелая повариха лет тридцати с мощными бедрами и талией, словно у необхватного дуба — встретила новоявленных закупов не особо приветливо, однако снеди собрала — крынку молока, лепешку, десяток вареных яиц и изрядный шмат жаренной на вертеле рыбины, по виду — лососи или форель. Так что поужинали плотно, даже яйца еще на утро остались. Поужинали да легли спать уже на новом месте, в избе: парни — на полатях, а Михаил — на широкой лавке, подложив под себя спрошенного по пути на конюшне охапку свежего сена.
Утром — до восхода еще! — закупов разбудил тиун. Лично проследил, чтоб умылись, причесались чтоб, даже лапти не забыл прихватить — босоногим. Ходил вокруг, вздыхал, инструктировал: – Как взъедет в ворота боярин-батюшка, так сразу кланяйтесь в пояс… В ноги токмо не вздумайте кинуться — хозяин того не любит. – О как! — Миша поднял вверх большой палец. — Слыхали, парни, — не любит! – От того, что кидаются-то в ноги кто? Всякие просители, челобитчики… надоели они батюшке боярину хуже горькой редьки, — вскользь разъяснил Ефим. — Уж и деваться от них некуда стало… пришлось велеть высечь. И ведь все одно — не унимаются, жалятся друг на дружку, да на меня… Вы-то жалиться, надеюсь, не будете? – Да не на что пока, — выходя на улицу, хохотнул Михаил. — Ну, где он там, наш хозяин? Боярин-батюшка, хха!!! Губернатор!
Боярин Софроний Евстратович появился ближе к полудню — а до этого времени все слуги с усадьбы никуда не уходили, ждали. Явился не один — с двумя отроками — наверное, сыновьями или уже внуками. Сед был боярин, лицом красив, представителен: в седле сидел как влитой, борода на ветру развевалась. На голове у боярина шапка соболья, рубаха верхняя до колен, длинная, голубая, на шее — ожерелье узорчатое с самоцветами, пояс с золотыми бляшками на солнце сверкает — глазам больно, — на поясе — меч в красных сафьяновых ножнах, на плечах — плащ зеленого шелка, горностаевым мехом подбитый. Конь под боярином вороной, в золоченой сбруе… Представить даже трудно, сколько вся эта краса стоит? Уж не меньше, чем какой-нибудь там «хаммер»… да «хаммер» что — железяка… а здесь… Конь, конь-то какой! Красавец! Отроки — один на вид лет четырнадцать, другой помладше — были чем-то похожи на отца (или деда?), — оба держались гордо, поглядывали вокруг с важностью. Аккуратно подстриженные волосы их отливали на солнышке золотом или, лучше сказать, перепрелой соломою. Тот, что помладше, в красном распашном плаще поверх зеленой рубахи, тот, что постарше — в синем. Кони под мальчишками ничем не уступали боярскому, разве что казались куда как смирнее. Позади отроков — и на лошадях, и пеше — толпились вооруженные слуги, одетые, конечно, не так, как боярин, но тоже празднично, красиво. Пес Трезор, выскочив из будки, разлаялся — но был тут же угомонен привратником Семеном. – Здрав буди, боярин-батюшка! — по знаку тиуна собравшиеся во дворе люди поклонились хозяину в пояс. — Да не оставит тебя Святая София своими милостями, и чад твоих тоже… Милостиво кивнув людишкам, Софроний Евстратович спешился с помощью сразу двоих слуг — для пущей важности — и неспешно прошествовал в хоромы. Отроки, так же кивнув, подались вслед за батюшкой, а уж за ними — слуги. Двое тотчас же встали на крыльце у дверей, небрежно скрестив короткие метательные копья-сулицы. Не потому, что боярин кого-то на усадьбе своей опасался, а тоже — для важности. – Ефимий! — почти сразу же вышел на крыльцо слуга. — Батюшка-боярин видеть желает. Пригладив бородку, тиун тут же бросился на зов, едва не споткнувшись на высоких ступеньках. Интересно было бы, если б споткнулся — покатился бы вниз, завывая, прямо вон, в чуть подсохшую лужу. Михаил усмехнулся, в подробностях представив сию картину, а потом подумал, что лужа эта, наверное, не понравится и самому боярину — кактак, на мощеном дворе — и вдруг лужа. Перемостить бы нужно! Так и вышло! Выскочив из сеней, Ефим споро спустился с крыльца и, махнув рукой, отправил всех на работы. Всех, кроме троих, недавно попавших в кабалу, закупов — этим было велено взять лопаты и заступы — вытащить дубовые плахи, подкопать, снова положить — чтоб уж никогда больше тут никакой лужи не было. Лопаты — полностью деревянные, лишь рабочий край был обит узкой железной кромкой — удивления у Михаила не вызвали — видал он такие на раскопе. Не сами, правда, лопаты, а лишь железную обивку. Поплевав на руки, заступами споро подцепили край плахи, поднатужились, приподняли… И, тут же бросив работу, почтительно поклонились спустившемуся с крыльца боярину с сыновьями. – Ефимий! — по-хозяйски позвал Софроний Евстратович. – Слушаю, господине! — проворно выскочив, неизвестно откуда, тиун тут же застыл в позе «чего изволите-с?». – Пойдем-ка, пройдемся… глянем… Тяжело повернувшись, боярин быстро зашагал по двору, направляясь к конюшне и саду. Позади поспешали отроки и свита, тиун же, постоянно оглядываясь и подобострастно щурясь, бежал впереди. – От, господине, конюшня… почитай, к осени закончим… В овине тож крышу перекрывать начали… – Перекрывать! — передразнил боярин. — Управитесь к урожаю? – Ужо управимся! Они ходили не так уж и долго, вряд ли больше часа, Михаил с парнями как раз успели вытащить все плахи и теперь выравнивали яму. Судя по довольной физиономии Ефима, больше никаких недостатков, похоже, выявлено не было. Вот, кроме этой лужи… точнее — уже бывшей лужи. И как же так тиун пропустил? Под самым-то носом… – А это вот, господине, закупы новые… Про которых язм говорил. – Закупы? — боярин — а следом и свита — остановился, внимательно разглядывая парней… Которые тут же бросили работу и принялись кланяться… – Полно, полно, — Софроний Евстратович махнул рукою. — Успеете еще накланяться… Идем, Ефимий, обскажешь — кто такие… Снова все поднялись на крыльцо, скрылись в дверях… Все, кроме отроков — те с любопытством посмотрели, как меняют плахи, а потом, смеясь, принялись бегать по всему двору взапуски. – А вот, Глебушка, не догонишь, не догонишь! – Врешь, догоню, Бориско! Догоню ужо! – Догони, догони же! – Ну держись. Хорошо им! Работать не надобно. Бегай себе, играйся. Да вообще, в детстве хорошо — никаких забот: мамка накормит, приберет, постирает… Вот потому-то некоторые-то недоросли лет до тридцати никак не хотят с детством расстаться — а как же, тогда самим себя придется обслуживать, отвечать — уж за себя-то, по крайней мере… Видал таких Михаил еще на первом курсе — до восемнадцати лет доживут, а не суп сварить, ни картошки поджарить, да что там картошка — носки постирать — и то не умеют! И, главное-то, и не хотят, паразиты! Зато гонору да самомнения — у-у-у-у!!! Некоторые — по девкам да по ночным клубам, а иные — в науку: дискуссии разведут, споры «ученые» — и друг друга, между прочим, не любят. Чем болтать, так лучше б полезному чему научились да оторвалися от мамкиной сиськи. Так нет же! Раньше, в старые-то времена, хоть армия была — хоть какая-то социализация, а сейчас… Вот и эти… Ишь, разбегались! А чего им? Юные феодалы, наследнички, мать их за ногу… Миша вдруг рассмеялся — прямо так, вслух, к большому удивлению своих напарников. Ишь ты, как рассуждать начал — прямо как правоверный марксист-ленинец! Феодалы юные ему не понравились, смотри-ка! А может, просто из зависти все? Из зависти к смеющемуся, безмятежному детству, когда каждый день таит в себе приключения, когда не думаешь о хлебе насущном, когда один год тянется, как целых десять, а лето — наоборот — проскакивает, словно один день. Эх, детство… Правда, не сказать, чтоб безоблачное — проблем и тогда хватает, и не менее значимых, чем у взрослых, а вот возможностей для их решения — несоизмеримо меньше… Вот и эти, бояричи… Когда их детство кончится? Через год, два? В эту эпоху взрослеют рано. А потом на коня — в военный поход, который вполне может окончиться весьма плачевно — смертью. Да и на какой-нибудь там охоте можно погибнуть — в когтях разъяренного медведя или под копытом здоровущего, косящего кровавым, налитым лютою злобой глазом, быка — лося. Средневековая жизнь опасна и непредсказуема — и отнюдь не только для простолюдинов. А пока — играйте, детишки! Носитесь, кричите, смейтесь… пока резко не кончилось, не оборвалось жалобно звякнувшею струной ваше детство. Мальчишки так и делали — носились, кричали, хохотали, кидались в друг дружку репейником, а потом, чуть подуспокоившись, принялись играть в… в некую игру, которую когда-то в собственном детстве Михаил знал под названием «чижа». Подбрасывалась — или выбивалась — вверх палка, разбивались другие мелкие палочки и дощечки — их надо было собрать за какое-то время… Примерно такие вот правила, точнее не вспомнить. Оп! Подлетела высоко в воздух палка… Впрочем, не так уж и высоко, но мальчишкам-то наверняка казалось — что в самое небо! И — тотчас же — рванулся собирать дощечки младший боярич… одну подобрал, вторую, третью… Эх, не успел! Закупы уже как раз заканчивали укладывать последнюю плаху и присели в тени — отдохнуть. Щурясь от солнца, Авдей с Мокшей о чем-то негромко болтали, а Миша с явным удовольствием наблюдал за играющими детьми, вспоминая себя в их возрасте. Хорошее было время! Жаль только, быстро закончилось. – А ну-ка, давай, Бориска! — смеялся младшенький — Глеб. — А вот, побегай-ка теперь ты! Взвилась в небо палка… Разлетелись далеко в стороны досочки… А Борис уже там, схватил одну, вторую… Оп — подбежал к вязу, наклонился… Быстро и без всякого лая из будки выскочил пес. Остановился, зло оскалив клыки, зарычал — вот-вот бросится! А ведь бросится же! А боярич, заигравшись, словно бы не замечал псину… да если б и замечал — что с того? Что с ним, с юным представителем знатного боярского рода Онциферовичей, может случиться здесь, в собственной вотчине? Уж конечно же ничего плохого. Вот только жаль, пес об этом не знал… Вызверился… Раскрыл пасть… прыгнул! Михаил уже бежал наперерез — жалко стало мальчишку… Прыжком — раз, два, три… И — словно в замедленной съемке: летящий, вытянув лапы, пес, желтый, в подпалинах… оскаленная пасть… клыки… медленно — казалось, что медленно — оборачивающийся отрок… ужас… ужас в глазах… А пес уже близко — сейчас схватит за горло… Сейчас… Миша с ноги ударил животное в бок, отбросив в сторону… Зверь тут же поднялся, бросаясь уже на другого соперника… Михаил ухватился руками за раскрытую пасть — и как так только вышло? Ну, схватил — и что теперь делать-то? А пес злобно косил глазами… Не пес — волк! Такой сожрет! Вот отпустишь — и сожрет, не подавится… – Трезор! Трезорушка! Цыть!!! Господи — Семен, кажется… Привратник… – Ну, иди, иди сюда, псинище… — привратник погладил собаку, почесал за ушами, потом кивнул Мише. — Ну, отпускай… отпускай уже… не тронет… Молодец, Трезорушка… хороший пес… служишь… Отпустив пса, Михаил уселся на траву, поглядывая на подбежавших закупов, на тиуна… Да-да — тот тоже был здесь и, похоже, все видел. – Ну и псинище! — пришел в себя Борис. — Едва не разорвал… — улыбнулся. — Хороший пес, верно добро стережет! Можно погладить? – Погладь, господине! — расплылся в улыбке Семен. — Цыть, Трезор! Цыть… – И я тоже, тоже хочу погладить, — подбежал к собаке младшенький, Глеб. Михаил только сплюнул — даже не поблагодарили. Хотя — не разорвал пес мальчишку — и то славно! – Бояричи, — поклонился тиун. — Батюшка вас к себе кличет — обедать…
А Михаил отряхнулся да пошел дальше плахи мостить — положили проворно последнюю… Мокша все удивлялся: – Вот так пес! Страшно ночью без ножа выйти. – Ночью вообще без ножа страшно! – Да уж… А, смотри-ко, Авдей, тиун-то не доглядел — лужу почитай, у самого крыльца оставил… Как так? Может, дождей давно не было? – Не в дождях дело, а в хитрости тиуньей, — улыбнулся Авдей. — Ну-ко, сам суди — приехал хозяин проверить — как тут да что… Ежели недогляд не найдет — долго везде шарить будет, что-нибудь да отыщет… А тут — лужа-от — на глазах. Зато все остальное вроде бы как в порядке… А за лужу — с тиуна спрос! Да и исправили все уже — на глазах прямо. – Эх, Авдейко, Авдейко… До чего ж ты умен, паря!
После обеда со всеми закупами — по очереди — говорил сам хозяин. Сначала — с парнями, потом пришло время и Мише. Пригладив волосы, молодой человек вошел в горницу и поклонился, сказал, как учили: – Здрав буди, боярин-батюшка. – И тебя не оставит Господь своими милостями, — приветливо улыбнулся боярин. — Слыхал, слыхал уже про твои подвиги — рассказали чады. И знаешь, кто в этой истории мне больше всего по нраву пришелся? – Пес. – Угадал! — Софроний Евстратович погладил бороду. — Верно — пес. Хозяйское добро стережет, ни на кого не смотрит… А что ты вступился… так то и должно быть, нет? Вместо ответа Михаил еще раз поклонился. – Вижу, ты не глуп весьма… Грамоту розумеешь? – Да у меня инсти… Розумею, господине. – Говорят, ты мечом бьешься изрядно? — прищурившись, продолжал допрос боярин. Интересно, кто ему про это сказал? Ах да… сам же Михаил перед тиуном и хвастал… Ладно… – Бьюсь, господин. Софроний Евстратович усмехнулся: – Сейчас и проверим — как. Выходи-ко на двор, парень.
На залитом солнцем дворе, возле крыльца — как раз на месте некогда бывшей лужи — стоял, небрежно помахивая увесистой палкою, мускулистый парень из числа приехавших вместе с боярином вооруженных слуг. Такой же палкою был вооружен и Михаил. Софроний Евстратович вместе с детьми расположился прямо на крыльце, остальные зрители толпились кто где, тиун — так почти у самых ворот. Болтали, переглядывались, заключали пари… – Ростислав… на Ростислава ставлю… – А я на нового закупа! – Смотри, проиграешь, Семене! Почмокав губами, боярин махнул рукой — начинайте. Ростислав — судя по выкрикам, именно так, кажется, звали мускулистого парня — не стал долго кружить и напал первым, сделав длинный выпад… Ловко отбитый Михаилом. Соперник тут же отскочил в сторону и снова нанес удар… пришедшийся Мише в плечо… Ох и больно же! Пропустил… солнце-то прямо в лицо, не увидел… Теперь понятно, почему вражина не кружит — зачем? Заранее выбрал удобное положение… Удар! Бах! Целая серия… Подставляя палку, Михаил сделал несколько маленьких шажков в сторону… еще чуть-чуть… еще… Теперь-то солнышко светило всем одинаково, поровну: Ростиславу — в левый глаз, Мише — в правый. Удар! Ах, хорош… Едва не переломились палки… Уцелели бы клинки? Ну, это, смотря какие… Удар! Удар! Удар! И вопли зрителей… – Дай ему, дай! Миша внимательно следил за соперником. Смотрел не в глаза — а как бы сквозь, улавливая малейшее движение, шевеление… даже намек. Вот противник дернулся влево… слишком быстро дернулся, явно — значит, провоцирует… ждет оплошки… Не поддаваться! Ага… отбить! И теперь самому — в нападение: на! на! на! Ага! Не по нраву? Ростислав снова отскочил, осклабился… Снова дернулся влево — явно показушно, неуклюже… зачем? Хочет, чтобы Миша подумал, что он хочет… А мы туда же! Без труда увернувшись от провоцирующего выпада, Михаил с силой опустил палку на правое плечо соперника… Тот охнул, упал… И тут же подбежал тиун: – Хватит! Подойди к боярину, паря. Положив палку возле крыльца, Михаил пригладил волосы и поклонился. – Вижу, бьешься ты хорошо, умно! — улыбнулся Софроний Евстратович. — Чады мои, Борис с Глебом, за тебя переживали… Ишь, смеются! Вот что, Мисаил… Ого! Миша удивился — боярин его уже и по имени назвал — а это что-то да значило! – Детушки мои в возраст воев входят, особого пригляду, умения требуют… Вот ты и займешься ими… вместо прежнего их воспитателя, Нифонта-грека, беспробудного пианицы… Что? Михаил сначала не понял… Это что же ему предлагают-то? Стать воспитателем юных бояричей? Это ему — закупу? Впрочем, а почему бы и нет? Были же в Древней Греции и Риме рабы-педагоги… Да и вообще — прежний-то воспитатель, похоже, за пьянство с должности изгнан… А ведь неплохая должность, черт побери! Все лучше, чем на хозяйстве. И — по специальности как раз — «учитель». Как же в эти времена должность сия называлась — «дядька», что ли? Или — это чуть позже? У Петра Первого вот был дядька — Никита Зотов — тоже, кстати, пьяница… Что ж… «дядька» так «дядька»! Опустив глаза, Михаил поклонился в пояс: – Благодарствую за доверие, боярин-батюшка! – Ништо… Поглядим, как дело сробишь!
Глава 7 Лето 1240 г. Великий Новгород «Дядька»
Своеобразной разновидностью рядовичей были закупы…«Дядька» так «дядька». Бывало и хуже, когда в бытность свою «молодым специалистом» (сразу после окончания вуза, еще до фирмы) Михаил преподавал историю в классе ЗПР — «с задержкой психического развития», если кто не понимает — для пущего благозвучия переименованного просто в «коррекционный». Эти детишки понимали только силу и страх — их нужно было бить, — как втихомолку советовал директор, — а бить было стыдно, да еще и жалко, в конце концов, он ведь, Михаил, мужик, а они дети… Потому, конечно, не слушались — делали что хотели, стояли на ушах, орали… вызывая пристальное внимание администрации, имевшей нехорошую привычку прохаживаться во время уроков по школьным коридорам — отслеживали, так сказать, учебный процесс. Мише, конечно, за дисциплину, точнее — отсутствие таковой — на всех педсоветах доставалось — склоняли. Поначалу обидно было, а потом… потом привык. К детям, не к администрации. Решил для себя — если кого-то, не дай бог, зашибешь, завуч и директор в камере рядом сидеть не будут… а раз так, то пошли они со своей «дисциплиной» туда и туда… Вам тишина нужна? Вы и наводите, а я уж займусь чем поинтереснее… Урок выстрою грамотнее, к примеру… Так Михаил никого и не тронул — ни единого ребятенка… Ну, подзатыльник, бывает, даст иногда… так, в запале… Дети не обижались. Такой вот опыт… Применить его здесь? А почему бы и нет? Поработать, так сказать, по заявленной в дипломе специальности — учитель. Тем более, бояричи-то были, по тутошним меркам, почти взрослые — еще год-два — и — по крайней мере, старший, Борис — уже воин! Они были очень похожи внешне, эти погодки — оба светловолосые, светлоглазые, только — как это ни странно — а младший, Глеб, имел характер куда как шабутней, нежели у братца. Побоевитее был, поактивней, на проказы и мелкие детские шалости куда как охоч… иное дело — Борис. Тот все в умственную сферу рвался — рассказки послушать, книжки, что у батюшки-боярина были, прочесть, написать что-то на берестяной грамоте. Мише он понравился — умный, серьезный, внимательный. И младшенький его слушался… хоть иногда и бивал. Те приемы владения мечом, что показал Михаил, братьям весьма понравились, вызвав забаву на целых полдня — все тренировались на деревянных клинках, бились, пока у младшего от усердия «меч» не сломался. Утомились все, запотели — денек-то жаркий выдался, вёдро. – Мисаиле, а давай пойдем выкупаемся! — напившись из колодца воды, заканючил младший. — Ну, давай, а? На вымол пойдем, в предмостье… – В предмостье не пойдем, — резко пресек отрока Миша. — Батюшка ваш не велел. – Так он не узнает! – Ага, не узнает… А тиун? Уж тот-то все доложит. – А батюшка сказал, чтоб ты нас не неволил! Ага, вот оно как. Не неволил! – Купаться сходим, — Михаилу и самому было жарко. — Только не на вымол… На Федоровский ручей. – У-у-у, на ручью не интересно. – В догонялки там поиграем, нырять вас поучу! – О, да мы умеем! В общем, уговаривал недолго — бояричи покривились да все ж таки согласились — не река, так хоть ручей. Обсказали тиуну, собралися, пошли. – А ну-ка, кто тут что знает? — вышагивая, не торопясь, расширял свой кругозор новоявленный «дядька». — Это вот что за церковь? – Это Павловская… два сорока лет назад выстроена. – А эта? – Эта? Святой Ирины. – А что за частокол? Чей? – Ха! Чей?! То — Никодима Мирошкинича усадьба, боярина знатного… такого, как наш батюшка! – Никодима Мирошкинича, значит? Угу… Отвечал все Борис, Глеб отмалчивался… то есть нет, не молчал, конечно, наоборот — галдел, вскрикивал, показывал пальцем: – А вона ворона, видите? На той осине! – Это не осина, братец, а липа. – Да и бог с ней, я ж не о липе — о вороне. Вот, ежели б мне стрелу с луком — я б это ворону с сорока шагов свалил. – Хвастун! — Борис улыбнулся. — Не сбил бы ни за что? – Я бы не сбил?! А вот сейчас ка-ак дам! – Цыц!!! — Михаил окинул детей строгим взглядом. — Мы купаться идем или драться? – Купаться… – Вот то-то же! На Федоровском ручье, шагах в ста от впадения его в Волхов, на песчаной излучине и остановились, близ зарослей ольхи и ивы. Михаил нагнулся, потрогал рукой воду, показалось — холодная, однако мальчишки уже поскидали одежду и с хохотом бросились в ручей наперегонки, поднимая брызги: – Ай! Уй! Славно-то как! Славно! Миша и моргнуть не успел, как был уже с головы до ног обрызган. Вот, гады! Впрочем, приятно! В знойный-то день… Разбежался, нырнул… ах! И вправду — славно. На ручье купающих хватало — в основном подростки, юноши, но были и взрослые — судя по одежке, мастеровые, купцы — точнее сказать, приказчики — или что-то в этом роде. Как и все студенты-педагоги, Миша когда-то проходил практику в детском лагере и теперь вспоминал инструкцию. «Строго запрещается: нырять, брызгаться, заходить в воду без разрешения вожатого (инструктора, тренера)…» Примерно так, кажется… Водичка и вправду оказалась прохладной, и Миша выбрался, уселся на бережку обсыхать рядом с какими-то парнями. Поздоровался вежливо, те тоже отозвались — мол, и ты здрав буде. Михаил поискал глазами своих: ага, во-он они, плещутся вместе с какими-то ребятами… орут, ныряют друг за дружкой, толкаются… Как бы, не дай бог, не утопли! Не должны, тут мелко… – Отроков выкупать привел? — поинтересовался сидевший рядом молодой человек — худой, но жилистый, с узкими смуглым лицом и открытым взглядом. — Не бойся, друже, не утопнут — не Волхов. Сюда мнози приводят. – Не утопнут, оно так, — Миша улыбнулся в ответ. — А вот как бы не замерзли. Закашляют, зачихают… Не знаю даже, как теперь их из воды выманить? И правда — не знал. Не крикнешь же, как в лагере: – Кто последний, тот без компота! Этих оставишь без компота, как же… – А чего их выманивать? Пущай себе плещутся, жара ведь, — молодой человек подмигнул и представился. — Меня Онисимом кличут. Онисим Ворон, смугл потому что. – Михаил, — Миша протянул руку и улыбнулся, увидев, как бояричи, выбравшись наконец из воды, принялись бегать по песку взапуски. Ну, теперь-то уж не замерзнут, согреются, солнце-то — эвон, палит! Ноги бы только не раскровянили… Ха! Уж битых стекол тут точно нет, как нет и бутылок… бутылок… стекол… – Слышь, Онисим, я деве одной знакомой хочу в подарок браслетик стеклянный прикупить. Подскажи, у какого мастера лучше? – Смотря какие, «новгородки» или «киевки»? – А чем отличаются? — Михаил удивленно моргнул. – Ну ты, брат, видать, издалеце! – С Заволочья. – А, ну тогда ясно, — Онисим пригладил волосы, охотно разъяснив, что «новгородки», стеклянные браслеты из местного сырья, обычно коричневые, желтые, зеленоватые, а вот «киевки» — синие, голубые, сиреневые… – О, мне бы, пожалуй, «новгородки» бы подошли! — Михаил и не старался скрыть радость — ну, хоть что-то узнал. — У кого покрасивше? – Много мастеров есть, — новый знакомец степенно почесал затылок. — Ты вот что, у самих стеклодувов и погляди… Да по торжищу походи, погляди, может, что зазнобушке своей и высмотришь. Кваску хошь? – Да я бы с удовольствием. Онисим вытащил из кустов плетеную флягу, протянул: – Пей. Поглядывая на играющих ребят, Миша с удовольствием сделал пару глотков, поблагодарил: – Вкусный! – Еще б не вкусный, бабка делала! — улыбнулся Онисим. Потом почесал затылок, подумал немного, добавил: – А браслеты красивые у Симеона-мастера, что на Лубянице живет… Да, на Лубянице, тамо… Так-так… на Лубянице, значит. Где та корчма… А весело там дрались, ничего не скажешь — жаль, мало. И знакомец там появился — Онуфрий Весло, лодочник… с Федоровской пристани, кстати — совсем рядом. Сходить, что ли? Нет, за мальцами приглядывать надобно. Ишь, разбегались… не пора ли домой, на усадьбу? – Не, не пора, не пора! — закричали хором. — Ну еще немножечко! Убежали, в воду — хлобысь! Только по сторонам брызги. Михаил тоже окунулся еще разок, выбрался на берег, за ним — и мальчишки, постояли немножко на ветерке, пообсохли. Онисима уже на прежнем месте не видно было — ушел. – А что-нибудь нам расскажи, дядько Мисаил, — подергал за руку младшенький, Глеб, посмотрел серебряными, как волховская водица, глазами. — Ну, расскажи, а? – Верно, — поддержал братец. — Чтоб не скучно было до усадьбы идти. До усадьбы… Как понял Миша, эта вот, что на большой Московской дороге, усадьба считалась у Онциферовичей не основной, а так себе, лишь бы была — для богачества. Опять же — и детишкам потом. Да и сейчас, летом — им там самое раздолье: мамок-нянек поблизости нет, никто не причитает, не следит… окромя вот «дядьки», которому, откровенно-то говоря, не до детей больше дело, а до проблем собственных, так сказать, сугубо личного плана. Ну, надо же как-то отсюда выбираться, не навек же застрял! И браслетики нужные поискать, и… Вот кто была та дева в средневековом наряде? Красавица в синем платье… Почему-то чувствовал Михаил — при делах она, при делах… – Рассказать, говорите? — одернув рубаху, Миша подпоясался, усмехнулся. — Ладно, кое-что расскажу, идемте. Ребята обрадовались, засмеялись, опять же — и оделись быстро. Как понимал Михаил — мальцам сильно охота было нового человека послушать. А как же! Здесь ведь ни Интернета, ни телевидения, ни газет, все новости так вот — на слух, из уст в уста. Что бы им такое рассказать-то? Ага!!! Пошли по тропиночке вдоль ручья, к дороге. Хорошо кругом: в синем небе солнышко ярко светит, облака бегут белые, ветерок свеженький, приятный такой, прохладный, в кусточках и на деревьях пичуги щебечут радостно, клевером сладко пахнет, шиповником, иван-чаем, какой-то пряной травою. Вон ее тут, травищи-то! Коровы пасутся, козы… Михаил остановился, подождал мальчишек. – Есть такие люди, — сказал, — которые других людей крадут да продают в рабство. – Знаем, знаем, — засмеялся Глеб. — Мамушка про то все уши прожужжала. – А вот у нас, в Пи… в Заволочье, много людей пропало. Все больше — молодых девушек. – Так ясно же! — Борис махнул рукою. — Дев-то куда как выгодней продавать, да и справиться — чем с мужиком — легче. Ты рассказывай, дядько Мисаиле, рассказывай. Рассказывай… Миша уж постарался, выдал пару страшных историй — с похищениями, с пытками, с убийствами кровавыми, ну как в романах, — парни сразу языки прикусили, заслушались. Между тем уже и знакомый частокол из-за кустов показался — усадьба. Свернули с тропы на мощеную улицу, Михаил улыбнулся: – А вот еще случай был… – Стой, стой, дядя Мисаил, не надо! — неожиданно замахал руками Борис. Миша посмотрел на него с удивлением — как это, не надо? Ведь только что сам просил. Глебушка — младший — тоже глазенками заморгал изумленно — мол, что это еще братец выдумал? – Сейчас вот — не надо, — с улыбкой пояснил Борис. — Тут и светло, и людно. А вот после вечерни мы на сеновал ночевать придем… вот там и расскажешь! Темно кругом, страшно… и тут — страсти этакие. – Ой, славно, славно! — Глеб захлопал в ладоши. — И правда — ночью на сеновале послушаем. Лихо! – Только не я все время рассказывать буду, — пряча усмешку, заявил Михаил. — Вы тоже не молчите. Где у кого какую девицу-красу вели, украли — расскажете. – Да мы и не… – А ежели не ведаете, так поспрошайте… День-то велик!Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
После полудня позанимались с ребятами оружным боем да снова пошли гулять. На этот раз — на торжище, людей посмотреть, товары… якобы. На самом-то деле Мише на Лубяницу было нужно — в мастерскую стеклодува Симеона. Туда и зашли, уже после торга, отыскали быстро. – Да зачем тебе стеклодув этот? — хмыкнул Борис. — Эвон, на торгу, браслеток-то мало ли? – Много, да все не те. Мне покрасивше надобно. – Оба! — братья весело переглянулись. — Что, зазноба, никак, есть? – А как же?! — хлопнув Глеба по плечу, Михаил весело рассмеялся. — Как ей не быть, зазнобе-то? Парень я весь из себя — видный… – Да уж, — разом кивнули оба. — Не сомневаемся… Дак ты зазнобу-то бы на наш двор привел. Батюшка бы вам отдельную избу дал — жили бы. – Избу, говорите… Ну, может, привезу зазнобу, дай бог. – Ежели за тебя пущать не будут, ты, Мисаиле, нам скажи, а уж мы за тебя… Миша только хмыкнул: – Вот, спасибо, парни! – Эй, мужичина! — поглядев в сторону, громко крикнул Борис. — Где нам мастера Симеона найти? – Стеклодува, что ль? — остановился сутулый мужичок в армяке и суконной, безо всякой опушки, шапчонке. Подумал, почесал затылок, потом рукою махнул: – Эвон! За тем перепутьем его усадебка. Усадебка. У стеклодува — усадебка! Впрочем, почему бы и нет? Если мастер хороший, да товар ходовой… Товар оказался — да, ходовой. Именно, что товар — «продукт труда, произведенный для продажи или обмена». Не на заказ… хотя и на заказ Симеон тоже работал, но основную прибыль имел с торговли. – Браслетиков, бус — много, все на любой вкус, да дешевы — для простого народу деланы. А простых-то людей куда как больше, чем бояр да купцов именитых. Там «вервица», тут «белка» — вот они, «куны»-то, и набегают. Михаил оглядел усадьбу — небольшую, уютную — с мастерской, с двухэтажным домом, с банею и двумя курными избенками — для подмастерий. Почесал затылок: – Что, значит, на заказ мало что делаешь? Стеклодув — высокий широкогрудый мужчина с черной окладистой бородой — усмехнулся: – Коли заказы есть — так что же не делать? Ты выберешь что? Высмотрел? Миша покосился на целую россыпь браслетов — красивые, конечно, вещи… но все не те. – Мне бы вот хотелось в виде змейки, с алыми такими глазками. – У-у-у! — Мастер покачал головой. — Не часто я узорочье делаю… А с глазками алыми… м-м-м… не ведаю даже… Да и из наших никто. Может, на боярских усадьбах… да, там могут. У Онциферовичей, Мишиничей… Да, у Мирошкиничей знатные стеклодувы… целая артель, вот они могут с узорочьем, а мне — без надобности. У Мирошкиничей… Выйдя на улицу, Михаил с досадой сплюнул. Попробуй, к ним проберись! Только подойдешь к усадьбе — кто таков?! К мастерам, браслетики заказать? А не пошел бы ты, паря! А ну-ка, в собаки его, ату, ату! Ну, хорошо хоть — узнал про Мирошкиничей. Какая вот только от этих знаний польза? Тут думать надобно, думать… Может, через мальчишек как-нибудь? Они ж все-таки бояричи, это Мишу сразу со двора попрут. Бояричи…
Лежали бояричи в темноте смирно, слушали, лишь иногда шуршали свежим сеном. Сеновал на усадьбе большой, просторный, обхватистый. По углам да по стрехам особые травы висят — от комаров, оводов-слепней да прочей летучей нечисти. Помогает, правда, нет-нет да какой комар и прорвется — эвон, зудит прямо над ухом. – И вот, с тех пор, ни слуху о нем, ни духу, — закончив очередную страшную рассказку, Михаил с удовольствием отхлебнул хмельного кваску из объемистой глиняной крынки. – А дальше! Дальше-то что было? — принялся допытываться Глеб. — Неужто так и сгинул? – Сгинул, сгинул, — Миша смачно зевнул. — Безо всякого следу, словно бы растворился. Искали-поискали — не нашли даже косточки. – Жаль… – Хм, жаль им… Спите уже, время-то позднее. – Спать? А я вот тоже хотел рассказать… про пропавших. У Жидического озера, на вымоле двое ребят пропали — небольших, — о том сегодня на торгу говорили. Утонули, верно — водяник на дно утянул. Он, водяник-то, кого хочешь, утащит. Не в первый раз уже… Рассказчик внезапно замолк — то ли заснул, то ли припоминал что-то. – Эй, Глебушка, — шепотом позвал Михаил. — Спишь уже, что ли? – То не Глеб… То я, Борис, рассказывал… – А… И что там с водяником-то? – В последнее лето — все больше и больше лютует — страсть! Все на Волхове, особливо — за стенами, за валом, к обители Хутыньской, да к Ладоге ближе… Мнози уже утопли. – Бывает, тонут. – Бывает, — согласился Борис. — Токмо не в этаком множестве. Миша ухмыльнулся: – А ты откуда знаешь про множество-то? – А ты, дядько Мисаил, будто не знаешь?! По всем концам болтают. – Ну, болтать всякое могут. – Все равно — боязно. Это ж водяник — нечисть, его токмо крестом да молитвой возьмешь… и то — молитвою истовой! Монаси, верно, могут… и владыко… Да, дядько! Мирошкиничей боярышню, Ирину — тоже водяник утащил! Услыхав про Мирошкиничей и пропавшую боярышню, Михаил едва не закричал — йес! — до того возбудился! Ну а как же? Все к одному складывалось — браслетики витые узорчатые на Мирошкиничей дворе делают, боярышня, опять же, у них пропала… Не та ли — в синем платье, с браслетиком? Господи, неужели… Неужели хоть какой-то проблеск… Ниточка, ниточка показалась! Теперь бы не упустить, ухватить за кончик. Ай, Бориска, ай, молодец, парень, такую весточку подогнал! Мирошкиничи!!! Мирошкиничи!!! Стеклодув! Пропавшая боярышня Ирина!!!
– А что, Ирина эта, боярышня, давно пропала? – Ха, пропала… — Борис усмехнулся этак по-взрослому, с некоторым даже цинизмом. — О том, что пропала они не говорят, таятся… Токмо я-то примечаю — давненько ее в тереме не видать — так, дак, почитай, каждый вечер на галерейку выйдет… сидит, любуется… почитай, далеко-от, с галерейки видать… – А ты откуда знаешь про галерейку-то? Отрок неожиданно вздохнул: – Да уж знаю… Там напротив, на Прусской, церквушка… на наше серебришко выстроена. Я туда заходил молитися… так с паперти Мирошкиничей усадьбу куда как хорошо видать. – А ты, значит, на боярышню любовался… – Ничего и не любовался! Так… смотрел просто. И снова вздох. – А красивая она, боярышня-то? – Красивая! — тут же — тихонько, шепотом — откликнулся Борис. — Не оторвать взгляду. Коса толста, блестит золотом, лицо белое, чистое, а глаза — синие-синие, как вот небо! На край свету б за нею пошел… – А ты глаза-то как разглядел… с паперти? — усмехнулся Миша. – В церкви видал… А вот уже с травня месяца — не заходит… Ну, в церкву-то. – Так в своей, на усадьбе, молится. – Нет, она завсегда в эту, тоже на Прусской, ходила… Святого Мисаила храм… И на галерее не видно! – Так, может, не пускают родители-то… – Так она ж не в девках! Вдовица. Два лета назад муж ее, Анкудин-боярин, в земле Корельской погиб. Так что, в своем праве боярышня… А деток вот Господь им не дал. Это ничего… это наладится, молиться токмо надо… – Так, может, боярышня-то в монастырь и уехала. В обитель святую — о детках молиться. – А — может, — чуть помолчав, согласился отрок. — Добрый бы ей путь и удачи. Тогда уж скоро вернуться должна бы… давно бы должна. Господи! Не дай Бог, постриг примет… Господи… Борис что-то тихонько зашептал — молился. А Миша подавил явно не нужный здесь смех — а, похоже, боярич-то воспылал к красавице Ирине платонической подростковой любовью! Ишь ты… В церкви на глаза боярышни засматривается, каждый день на Прусскую ходит, по чужим галереям взглядом шарит. Втюрился отрок — нечего и думать! Как вот, бывает, какой-нибудь восьмиклассник в учителку молодую втюрится… Бывает и ответная любовь вспыхнет — Миша таких примеров кучу мог привести. А ведь, и в самом деле, вполне могла боярышня Ирина Мирошкинична в монастырь уйти — тем более, деток нет, и вдовица. Вдовица… А та-то, в Усть-Ижоре — совсем ведь девчонка. Или — показалась девчонкою, долго ли Миша ее видел? Уж точно, пристально не рассматривал — не до того было: с гопниками метелились. Вот ведь, задержись тогда, не выпей с Веселым Гансом водки… Ничего бы и не было! Или — все ж таки — было бы? Потому как — судьба? Да какая, к черту, судьба — браслетик тот, чтоб ему… Ладно, хорошо хоть — уже кое-что есть! Интересно, как там Веселый Ганс? Ха! Нашел, кого вспомнить… Лучше бы Марьюшку вспомнил — рабу, Сбыслава Якуновича подарок. Хорошая девчонка, смешная такая… Ну, дай-то бог, на усадьбе тысяцкого ей хорошо будет. Пока вроде бы неплохо было. – Слышь, Бориско, не спишь? – Не… задумался чуть. – А боярышне-то, Ирине, сколько лет? – Ой… — отрок призадумался. — Ну, лет, может, двадцать… или чуть мене… Или боле. Так как-то вот. Двадцать… Вполне подходяще — девчонка. Пусть даже — и вдовица. По тутошним меркам — вполне взрослая и самостоятельная женщина. А, может, с этой стороны и зайти? Вот, через мальчишку этого, молокососа влюбленного? Михаил пошевелился, пошуршал соломою: – Вот, думается, как так выходит, что люди живут, друг о дружке ничего не зная, а потом вдруг — оп! — и встретятся, чаще всего — случайно. И, наверное, это только кажется, что случайно, а на самом-то деле — все давно предназначено Господом! – Вот-вот! — явно обрадовался Борис. — Господом! – Тсс! Не кричи так, друже, братца разбудишь. – Ага, разбудишь его, как же! Коль уж уснул… – Бывает, вот увидишь деву… — гнул свою линию хитрый Михаил. — И — словно сердце оборвется, не знаешь даже — с чего бы? – И у меня тако было! — отрок разволновался. — Вот прямо как ты говоришь. Обедню стояли на Прусской… И там… там боярышня, вот она самая, Ирина. Язм — рядом молился. Она вдруг оглянется… ка-ак окатит взглядом… Господи! Да есть ли еще где такая краса?! – А ты с Ириной-то, боярышней, говорил? – Как можно? К чужой женщине с речами пустыми приставать! Нет… вот, подрасту… Скоро уже, скоро… – А батюшка? – Батюшка, конечно, не очень-то рад будет. Мы, Онциферовичи — с Мирошкиничами всяко. Когда дружно, а когда — и врозь. Миша про себя усмехнулся: понятно, конкуренция. – Значит, ты к Мирошкиничам этим на усадьбу не заходишь? – Почему не захожу? — несколько обиженно переспросил отрок. — Захожу. Вместе с батюшкой. Вот, недавно были… И скоро опять зайдем. – Так ты б и спросил про Ирину-то! — негромко посоветовал Миша. – А что?! И спрошу! Прямо у братца ее старшего — батюшка-то давно помер — и спрошу. – Нет, нет, что ты! — Михаил вдруг испугался за свое дело. — Так, в лоб спросить, нехорошо, неблагостно как-то… Скажут — что за нахал с глупыми вопросами лезет? Какое кому дело, куда боярышня подалась? Не-ет… Тут прямо нельзя. Тут хитрее надо. У тебя на усадьбе Мирошкиничей, конечно, никого знакомых нет? – Вестимо, нет. Откуда? – А у слуг твоих? Ну, кто вас туда сопровождает… – У слуг? А ведь верно! — тихонько засмеялся Борис. — Ну конечно же — слуги! Уж им-то всегда все известно — ничего-то от них не скроешь! – Вот и ты от них кое-что узнаешь, для себя важное, — продолжал подзуживать Миша. — Потом похвалишься… Вижу — запала тебе в душу боярышня. – Ой, запала! – Ну и ладно. Дело молодое. А время быстро летит — не все тебе мальцом быть. – Вот и я так мыслю! Проговорили долго, почти до утра, до самого солнышка — сначала алого, а потом — ну, почти сразу же, едва поднялось — золотисто-лучистого, радостного, такого, от одного вида которого прямо воспаряешь душою. Вот как сейчас… Миша проснулся первым, да и вообще, спал плохо — может, от слишком уж колючей соломы, а может — от мыслей, от узнанного. Сегодня собирались с отроками прогуляться по Прусской, а уж после — как пойдет. Никакой другой работою, окромя пригляду за парнями, Михаила на усадьбе не обременяли, а тиун Ефим — так прямо ужом стелился. Едва Михаил вышел на двор, как увидел въехавшего на усадьбу всадника, в коем тут же признал Ростислава — верного боярского человечка, с которым не так давно дрался на палках. Слегка кивнув — боярский служка, не высокого полета птица — Миша хотел было пройти мимо, к уборной, да Ростислав ухватил его за рукав: – Бояричи где? – На сеновале. Поди, спят еще. – На сеновале? — слуга в удивлении вскинул брови. — Что, больше спать негде? – Нравится им там, — терпеливо пояснил Михаил. — Интересно. Себя-то в детстве вспомни. – Нравится, говоришь? — Ростислав усмехнулся и — Мише показалось — хотел добавить что-то еще, но ничего не сказал, лишь махнул рукою: иди, мол, куда шел. Михаил и пошел, а, возвращаясь уже, заметил, как боярский служка разговаривает у сеновала с парнями — Борисом и Глебом. Вот чертяка, разбудил ведь! Тут же, от амбаров, бежал уже и тиун: здрасьте, мол, Ростислав Тимофеевич, как боярин-батюшка почивать изволили? Все ли по добру, по здорову? – Ниче боярин-батюшка, здоров, — кивнул слуга. — Послал вот справиться — как-то детушки его тут? Как «дядька» — не забижает? – Не забижает, — рассмеялся тиун. — Да и спуску не дает — вчера вон, почитай, весь день на тупых мечах бились. – А еще по городу гуляли, — потянувшись, добавил Глеб. — На ручей хо… Тут Борис ткнул его кулаком под руку — дескать, не болтай чего не надобно. – Гуляли много где, — тут же поправился Глеб. — Потом сказки разные слушали. Ростислав улыбнулся, пригладил бородку: – От и славно, пойдемте-ка в дом, батюшка гостинец вам переслал. – Гостинец! Гостинец! — обрадовались, запрыгали отроки. — Идем, идем же скорей, Ростислав, не стой же! Ушли, скрылись в сенях, только и видели: бояричи, Ростислав и тиун с ними. Не… тиун на крыльце задержался — на двор посмотрел строго, всех увидал — челядинцев, холопов, закупов, — помахал кулаком строго: мол, насквозь вас, лентяев да воров, вижу! Все, бывшие поблизости во дворе, работники, поклонились — кто, конечно, заметил тиуна. Ну а кто не заметил, с тех иной спрос… ужо не даст таким Ефим спуску, уж в этом-то Михаил ни капельки не сомневался, а потому поспешил поскорей на задворки к своей избе — ребят подымать, Мокшу с Авдеем. Все ж таки втроем они в закупы подались, так сказать — в феодально-зависимые люди, а, поскольку Михаил был из них по возрасту самым старшим, то считал себя за обоих ответственным… Хм… И самому интересно — с чего бы так? Вот ведь никогда никого опекать не стремился, ни в школе когда работал, ни уж тем более в фирме — а кого там опекать-то? Бездельников-недорослей? Так у них и без Миши опекунов — целое войско: мамы, папы, бабушки… А вот эти вот… Эти славные парни, сметливые, работящие, ничуть не виноватые в том, что злодейка судьба к ним повернулась задом… Впрочем — как еще посмотреть. – О, Мисаиле! — вышел из избы Авдей. — Где-то тя всю ночь носило… Ну да ладно — где был, там был. – Зазнобу, поди, заприметил какую? — вслед за приятелем показалась рыжая шевелюра Мокши. Хорошо, встали уже парни. Авдей заскочил в избу, квасу крынку вынес, протянул: – Испей, вкусен зело! Михаил отпил — и верно, вкусен, — улыбнулся, поблагодарил кивком. Смотрел, как парни фыркают, умываются… И внезапно почувствовал себя неловко — парни целые дни вкалывают, конюшню строят, а он… А он вот сказки недорослям хозяйским рассказывает — и все дела. Стыдно — здоровому-то мужику! Хотя, а с другой-то стороны… воспитание — оно, может быть, в чем-то и есть истинно мужское дело? Вот как в России — да и в СССР тоже было — устроено? Ну, детский сад — понятно — одни женщины, то же и школа — ну, там, может, два-три мужичка найдется, и то вряд ли. Тоже одни дамы. Вот дите среди них подрастает, шкодит — а все наказание, между прочим, исключительно на одних эмоциях, именно так — и ни на чем другом. Либо ори, либо бей, либо родителям ябедничай — тьфу! Мише вспомнилось, как завуч — дородная такая тетя — его, «молодого специалиста», убеждала — «ой, не правы вы, Михаил Сергеевич, мы же и родителей в школу вызываем, и выговоры объявляем, и…» И что, спрашивается, с того толку? Родители — это еще смотря какие, имеют они на своих чад влияние — хорошо, а ежели нет? И чаще всего — нет. А уж насчет выговоров — так испугали ежа голой задницей. Это ж надо додуматься, взрослые виды наказаний к детям применять. Выговор ведь что значит? Вот тебе не премия — а фиг, вот тебе отпуск в мартобре, вот тебе… да много чего можно. И «тринадцатую» зарубить, и возможное повышение по службе, и… А в школе чего? Премий у учащихся никаких нет, каникулы им не отменишь, что остается — пшик! Вот он и действует, то есть — не действует. «Вы же, Михаил Сергеевич, мужчина, вам легче: гаркнули, кулаком по столу треснули — хулиганы юные, как осиновые листы — дрожат!» Ага… Дрожат-то дрожат, только ж это опять все по-женски, на эмоциях, без всякого проблеска разума или уважения к законам. Сначала кулаком по столу, потом — по хребту, потом… потом куда? Правильно, на скамью подсудимых. А ежели сам недоросль чего-нибудь такое натворит — так инспектор по делам несовершеннолетних чаще всего тоже женщина… как и следователь, и судья… Вот, кругом один феминизм получается! Хорошо это? Вряд ли, особенно — для мальчишек, у которых — очень у многих — и отца-то никогда в доме не бывало, одна мамка. Так что насчет воспитания… это еще как посмотреть! – Как вообще, работа-то? — спросил-таки парней Миша. Те улыбнулись. Мокша мотнул головой: – А ничо! Робить можно. Нам тиун за тебя купу скостил — так что теперь не торопимся, делаем справно. – Да уж, — поддакнул Авдей. — С такой-то работой можно и лет пять в закупах провести. И долг отдать, и скопить «кун». Свободным человеком, оно, конечно, вольнее… но без покровителя худо. Думаю, зиму осмотримся, а там видно будет… У Онциферовичей где-то в дальних землях погосты есть — вот бы и нам туда, своеземцами на починки. Расплатимся — сами себе хозяева, тогда и жениться можно. Михаил, услыхав про женитьбу, растянул губы: – Хорошее дело! Значит, все пока в порядке у парней, вот и славно. А тиун-то, смотри-ка, скостил купу… Ну а как же?! Что, Михаил дело не делает? Еще какое!
Пока разговаривали, уехал со двора Ростислав — слышно было, как заржал у ворот конь, как пес Трезор заблажил, залаял. Вот уж верный псинище, за хозяйское добро кому хошь перегрызет горло. Выбежали с крыльца отроки — веселые, умытые,причесанные — «дядько Мисаиле, пойдем-ка гулять скорее!» Ну, гулять так гулять — Мише-то что? Еще и лучше. Около усадьбы Мирошкиничей, на Прусской, покружить бы… может чего б от кого вызнал бы? – Не-а, на Прусскую не пойдем, — неожиданно запротивился Борис. — Давайте лучше на Лукину, на Синичью гору, там красота — ужасть! – Да, да, на Синичью, — тут же поддакнул Глеб. — Там и яблоки, там и сморода! Михаил улыбнулся: – Так яблок-то нет еще! – А сморода есть — мы едали уже, скажи, Бориска? – Да, дядько Мисаил, едали. Так идем? — парнишка подкинул в руке ножик — небольшой, красивый, серебристый, с красной узорчатой ручкой — наверняка из батюшкиного гостинца. Хороший ножик, острый, наверное. Впрочем, черт с ним. Миша только рукой махнул: ну, что с парнями поделать? На гору так на гору. Лукина улица оказалась широкой, как и все — мощеной, а попробуй-ка, не вымости, так по весне-осени в грязище вместе с конем утонешь, не вытащат! Вот и мостили все, тщательно, на совесть, потом ремонтировали, следили, перемащивали, в общем, мостникам работы хватало — уважаемые люди. Вот бы и парням туда, Мокше с Авдеем, куда уж лучше, чем на дальний погост в починки. А почему бы и нет? Парни они рукастые, труда не боятся… Вот только бы не оказались «мостники» настолько замкнутой корпорацией, чтоб со стороны ну никак не пробиться. Не должны бы, чай, не бояре же! Вот опять! Вот опять Михаил поймал себя на мысли о том, что он вот о ком-то заботится… нет, пожалуй, «заботится» — не совсем здесь подходящее слово. Лучше — «покровительствует». Да — именно так. И — главное дело — нравилось это Мише, приятно было. Вот кто бы сказал раньше! Не поверил бы ни за что.
Синичья гора вся заросла… гм-гм… даже можно сказать — лесом, самым настоящим, густым! Осины, березы, липы, какие-то молодые дубки и — огромный дуплистый вяз, за которым, шагах в полусотне, виднелась скромненькая деревянная церковь Петра и Павла. Скромненькая, но… очень и очень красивая, с резными наличниками, с любовно крытым дранкой серебристым куполом, с золоченым крестом — лучистым, притягивающим взгляд словно магнитом. Оставив ребят играть, Михаил не поленился, подошел ближе и, упав на колени, принялся глубоко и истово молиться. Ощутил вдруг такую потребность — сам себя не узнавал! Ну, раньше-то какой он был христианин, православный? Да никакой. Из тех, кто больше в обряды верил, да даже и не верил, а исполнял иногда — потому что все так делали. На Троицу ездил на кладбище, к своим, поминал, на Пасху яйца переводными картинками «красил», традицию соблюдал, в церкви иногда заходил, свечки за упокой — во здравие ставил… вот, пожалуй, и все Мишино православие. Как и у всех. По крайней мере, у тех, кого знал, с кем общался… А тут вдруг… Ну церквушка… ну красивая… изысканная в чем-то даже… А вот на колени пал! И молился… именно что молился — истово, по-настоящему! От всей души. Поблагодарил Господа за то, что не дал сгинуть, да попросил немножко помочь — выбраться. Всего-то и делов. Ничего Господу за помощь не обещал, почему-то чувствовал — не по-христиански это: ты — мне, я — тебе. Торгашество какое-то гнусное, больше ничего. Помолившись, встал, оглянулся — парни все так и играли. Нет, вот Глебушка прибежал — употел, умаялся, «дядьку» увидав, прижался плечом, пожалился на братца: – А Бориска сначала ножик свой кидал, а теперь по деревам лазит, вот-вот свалится, зашибется! – Да там деревьев-то таких высоких нет. – Ага, нет… А вяз? Высоченный, дуплистый… Эй, эй! Бориска! – Что орешь? — Михаил строго посмотрел на отрока. — Не видишь — церковь здесь. – Вижу… Оглянулся малец, поклонился, лоб перекрестил: – Спаси, Господи, братца моего, батюшку с матушкой, мя, грешного, да всех наших родичей! Тут и Борис прибежал, нашелся: – А! Вот вы где… Молитесь? Доволен был — аж светился. И — как бы это сказать? — словно бы стал вдруг участником какого-то важного дела. Губы этак надул, посматривал многозначительно… мол, вы тут играетесь, а я… Именно такое впечатление сложилось сейчас у Михаила — парень-то был сам на себя не похож. Какой-то необычно возбужденный… и молчаливый. А ведь всегда обо всем рассказывал — каждую церковь знал: кто построил, когда — а тут вдруг замолк. Ну, с подростками такое бывает… возраст-то — переходный, говоря словами из учебника возрастной психологии — «пубертатный период». Вот и снова… Потянул Мишу за руку: – Ну, пойдем уже… – Что, наигрались? – Не еще… – Молчи, Глеб! — неожиданно жестко выкрикнул Борис, так, что даже шелопутный младшенький братец послушался, перестал ныть, лишь глазами похлопал обиженно: – А куда пойдем-то? Только не говори, что домой. – Не, не домой. До немецкого двора прогуляемся, дядьке Мисаилу немцев покажем. Он ведь их в Заволочье-то своем и не видал, поди. – Точно, не видал, — с ухмылкой подтвердил Миша. — А посмотреть интересно — что еще за немцы такие? Интересно… Михаил вдруг оглянулся — показалось, будто кто-то смотрит на них из кустов. Смотрит нехорошо, пристально… Эвон, глаза блеснули! Нет… показалось… – Ну, идем, парни… Не прошли и сотни шагов по Лукиной улице, как позади — как раз у церкви — заржала лошадь. Хм… Впрочем, а, может, человек специально в церковь приехал?
В городе явно пахло паленым. Нет, не в прямом смысле, в переносном. Пока шли, попадались по пути группы возбужденных людей, шатавшихся, такое впечатление, безо всякого видимого дела. Слышались какие-то выкрики, разговоры… Точно мужички-уличане собирались кому-то бить морду… Уж не посаднику ли, за плохое правление? Нет, посадник, Степан Твердиславович, был в городе в большом авторитете. Значит, не посаднику — князю. Черт! Михаил совсем забыл, для чего появился у Онциферовичей — для шпионства же! И вот как раз завтра нужно было явиться в одну корчму близ Торговой площади — для отчета. Кто придет — сказано не было, наверное, кто-нибудь из знакомых, поскольку никакого тайного слова — пароля для встречи — Мише дано не было. Сбыслав только сказал — тебя, мол, узнают — вот и все, собственно. И с какими же вестями Миша явится? Да ни с какими. Так и скажет — время-то, мол, маловато еще прошло, еще до конца не внедрился, своим не стал, и тиун, гад, продыху не дает, еще и ребят для пригляду приставили. Так и заявит. А какое ему дело до местных разборок? Со своими бы делами справиться. Так что так вот… Немецкий двор Михаилу понравился. Хоть вовнутрь, за ворота, и не заходили, а видно было — аккуратный, чистенький. Подъезжали к воротам возы, проходили — а иногда и подъезжали верхом — немцы в смешных куцых плащах, в кожаных остроносых башмаках, в узких — в обтяг — штанишках. – М-м-м, знаю, чего мы сюда пришли, — вдруг заканючил Глеб. — Тебе, Бориска, немец один псалтирь ихний дать прочесть обещал, так? – Ну так, — явно высматривая знакомых, хмуро откликнулся старший братец. – Вот ведь грех-то!!! Язм вот расскажу батюшке! – Ну и ябедничай! – Кто ябеда?! Я?! Оп! Миша, конечно, уследить не успел, как младший братец старшему — бац! — в ухо! А тот ему — в нос! Хорошо, силенок еще мало, да и промазал — а то бы кровища! Но и так… – Эй, эй, цыц!!! Цыц, кому говорю? Схватив подопечных за шиворот, Михаил живо развел их в стороны и укоризненно помотал головой: – Это еще что такое? Вы же братья родные, заодно должны быть! А вы что творите? Да еще на глазах у немцев! – А чего он? – Стыдно, братцы! Стыдно. Насупились. Помирились вроде. А тут Борис и знакомого углядел. Обернулся: – Я сейчас. Подошел ближе к высокому немецкому парню — бритому, с длинными белокурыми волосами: – Гутен таг, Маркус. – О! — парень расплылся в улыбке. — Гутен таг, герр Борис! Битте… И рукой на распахнутые ворота показывает, мол, проходите. Борис и вошел, правда, надо отдать ему должное, отсутствовал недолго, почти сразу и вышел с книжкой в руках. Псалтырь или как она там у католиков? – Немецкий язык учишь? — одобрительно улыбнулся Михаил. – Не учу — разговариваю. А книжица сия — чтоб читать научиться получше. – Молодец! А младший братец ничего не сказал — засопел, обиделся. Миша потрепал его по волосам ласково, наклонился, шепнул: – Славно ты вчера мечом махал. Куда лучше братца! Отрок от похвалы такой аж засветился. Заулыбался, весь довольный такой, радостный. А старший, наоборот, загорюнился. Что такое?! – Ножик, подарок батюшкин, потерял… Там, на горе Синичьей. Миша такой памятливости засомневался: – А, может, тут где-нибудь выронил. Или украли, когда по Торжищу шли. Всяко может быть — народец там ушлый. – Да нет, там он, в вяз воткнутый… Я ведь помню! Метнул — оглянулся, нет никого. Я вас искать. Так он, нож, там и остался. – Так уж, поди, нет уже! – Не, должен быть, место глухое. Батюшкин подарок. Совсем пригорюнился отрок, насупился, голову опустил — вот-вот заплачет. Миша младшему подмигнул: – Ну что, прогуляемся еще разок по Лукиной? Братца твоего выручим. – Выручим, ништо, — серьезно отозвался Глеб. — Уж так и быть. В церкву заодно на вечерню сходим. Михаил засмеялся: – Ну, уж вечерни-то дожидаться не будем, домой пойдем. Долго вы еще тут, на усадьбе-то, будете? – Батюшка сказал — до осени. Потом по вотчинам дальним поедем. Так, за разговорами, и не заметили, как дошли до Синичьей горы. Синиц там, правда, Михаил не увидел, ни тогда, ни сейчас — может, они тут зимой тусуются? Наверное, зимой — не зря ж гору так прозвали. Гору… Какая ж это гора, так, пригорок просто, лесом густым поросший. И церковь. Красивая, глаз не оторвать. Жители Лукиной улицы для себя выстроили, не скупились — так всезнайка Борис пояснил. И тут же: – Ну, вы пока помолитеся, а язм — враз обернусь. Чего вам по кустам да репейникам шататься? – А не найдешь ежели? – Тогда так приду. Убежал боярич, только его и видели. А Миша с Глебом церковь кругом обошли, внутрь заглянули, свечки поставили — хорошо, сумка с собой была прихвачена с «белками». Сотворив молитву, едва вышли — тут и Борис. Радостный — ножик в руках вертит, показывает: – Ну, что я говорил?! Нашелся! – Слава те, Господи. Миша приметил вдруг — совсем неискренне говорил отрок, глаза прятал… И радовался как-то чересчур уж громко. Ну, подумаешь — ножик. Понятно, что батюшкин подарок, но все-таки… не бог весть что. И вообще, странно он сегодня себя вел, Борис… Немец этот… Ножик… Два раза в одно место смотались… Глеб говорит — вяз там дуплистый? Хм… А ну-ка… Михаил вдруг схватился за живот, скрючился… – Пойду до кустов. Вы там, на дороге, ждите. – Пождем, чего уж. Молодой человек тут же ломанулся в кусты. Смородина, малина, репейник. Вот липы… или — тополя? А, черт их… А вот это, наверное, вяз… Толстый, дуплистый. Подойдя ближе, Михаил сунул руку в дупло… И нащупал сверток. Небольшой такой, в ладонь спрятать. Оглянулся… Прислушался… Вытащил… Развернул осторожненько. Глянул — кольцо, точнее сказать — перстень. Красивая серебряная печатка с непонятным рисунком и буквицами наоборот — «Ал-др кн-зь». Александр князь — так выходило. Хм… интересно… Что за игры тут затеваются? И зачем? А зачем он, Миша, вообще к этому вязу сунулся? Ну, были у отрока какие-то свои — недетские — дела? И что с того? Какое кому дело? Зачем, спрашивается, полюбопытничал? Просто потому, чтобы не чувствовать себя полным лохом? Может быть, может… Ну, Бориска… не ожидал! Впрочем, а ну их всех… Положив перстень обратно в дупло, Михаил поспешно побежал обратно к ребятам. Где-то позади, за церковью, громко заржала лошадь.
Глава 8 Лето 1240 г. Господин Великий Новгород Смута
Не успел Александр вернуться с войны, как в городе «бысть крамола велика». В чем суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился с новгородцами и в гневе отбыл в Переяславль.Вот так вот получается! Ребенок подставляет князя. Хм… по-местным меркам — уже не ребенок, да и то — его просто используют, вот и все. Взять перстень с печатью из дупла, отнести на немецкий двор, потом положить обратно. Интересно, что с кольцом проделали немцы? Сняли восковую копию? А зачем им поддерживать бояр против князя? Это ведь не орденские немцы-крестоносцы, это торгаши из Любека и прочих северонемецких городов, прообраза будущей Ганзы. Значит, бояре им что-то такое обещали… какие-нибудь торговые выгоды. Вот те и подмогнули… Впрочем, ему-то, Мише, до всех этих интриг какое дело? Выбраться бы отсюда поскорей, а для того — проникнуть к Мирошкиничам, найти стеклодува, а там… А там — видно будет. Назавтра, ближе к вечеру, явился дьячок из ближней церкви — учить отроков Святому Писанию. Воспользовавшись этим, Михаил тут же ушел — якобы на торжище, купить гребешок да ножик — на самом же деле — зашел в условленную корчму, пора уже было встретиться с человеком тысяцкого. В городе было беспокойно, очень беспокойно, в душном вечернем воздухе явственно пахло смутой. Да, собственно, она и началась уже — туда-сюда бродили по улицам вооруженные палками группы, что-то кричали, дрались меж собой, а кое-где — слышно было — как звякнули вечевые колокола городских районов-концов. До концов уже дошло! С улиц да сотен. Боярин Софроний Евстратович позаботился — большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти — на всякий случай, добро хозяйское уберечь — мало ли? Смута — она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет — кто за кого. Бей, круши, грабастай! Люди шептались… да что там — шептались — говорили открыто, болтали, можно сказать, на всех углах: князь, мол, продался немцам, дал им особую торговую грамоту, а, окромя того, городскую казну похотел под себя подмять и, еще пуще, власть взять полную — над посадником, тысяцким, господой. – Люди новгородции! Не отдадим наших вольностей жаднолюбивому князю! Постоим за Святую Софью! Скажем же властолюбцу — путь пуст! Вот именно так вот и кричали. Мол, убирайся, княже, откуда пришел — без тебя обойдемся. Между прочим, судя по одежке, простые люди кричали, «молодшие» или «черные». Можно подумать, это именно им князь продыху не дает! Ага, как же… Боярское серебро здесь ищи, интересы… как и в любом бунте. Или — почти в любом. Подобное Михаил видел еще в юности, в конце восьмидесятых, когда по всему Питеру вот так же бродили с лозунгами, кучковались, кричали всякое разное — от «Долой КПСС» до «Партия, дай порулить». И — такое впечатление — что никто не работал. Вот как и здесь. Только вместо «Долой КПСС» — «Долой князя!» Путь — чист! А ведь выгонят, как пить дать — выгонят. Вон как активно действуют — видна, видна организационная жилка. Покричав на улицах да по сотням, пошли собирать веча по концам, а уж оттуда наверняка двинутся к Святой Софии или на Ярославово дворище — собирать главное вече. А уж там какое решенье примут — ясно. Что и говорить, не повезло Александру. Сейчас, в данный момент, не повезло… Ничего, через год вернется, сами же новгородцы и попросят — вот, примерно так же, как теперь — и уж тогда развернется, получив нужную легитимность, многих, многих казнит из нынешних крикунов. Ну, до того долго еще… А пока же… Пока… Постоим за Святую Софью и вольности новгородские! Долой князя — путь чист!Джон Феннел. Кризис средневековой Руси
– Кольцо? Что за кольцо? — переспросил Парфен, старый знакомец Миши еще по Невской битве, именно его и прислал Сбыслав. Надо же — оказывается, поддерживали отношения! – Обычное такое кольцо, перстень с печаткой… Михаил обсказал в подробностях. Парфен задумчиво покивал, скривился: – На немецком дворе ювелиры знатные. Что хочешь подделают. Вощанник с перстня сняли — вот и печать княжья. Однако познания. Вот тебе и простой мужик, возчик. Да-а… не так-то и много тут простых было… разве что Авдей с Мокшей да раба… хм… раба… Марья. Интересно, как она хоть? Спросить у Парфена? Так откуда ж ему знать? Про другое надобно спрашивать, про другое. – А что, Мирошкиничей никак нельзя прищучить? Ну и всех прочих. Ведь подлог явный! – Да все знают, что подлог, Миша, — рассеянно отмахнулся возчик. — Не сегодня вся эта смута затевалась, и не вчера даже. Князь на шведов, а бояре — тут как тут. Чужими руками все делают, псы, поди, поймай! Да и поймаешь, так с того что? У них сила… – Так и у «житьих» и у «гостей» сила немаленькая, — глотнув пива, усмехнулся Михаил. — По крайней мере, серебришка уж не меньше, чем у бояр, на любую смуту хватит, не так? – Так, — Парфен неожиданно улыбнулся. — На то и расчет. Выгонят сейчас князя, подуспокоятся… Тут наш черед и придет! Через год посмотришь — по-другому все повернется. Не дадим боярам всю власть, не дадим! Миша хохотнул: – Не сомневаюсь. – Да и бояре не все заодно, — возчик пригладил бороду, через плечо собеседника бросив внимательный взгляд на дверь. — Сам посадник Степан Твердиславич, да сын его, Михалко Степанович — за князя. А ведь тоже не последние люди! Ничего — сейчас, главное, кровушки лишней не нацедить, успокоить буянов. А уж потом — полегонечку, потихоньку. Посадник с тысяцким, думаешь, где сейчас? – Не знаю. – У князя. Уговаривают спокойно уехать. Чтобы потом — очень скоро — вернуться. – Кстати, о князе, — Михаил потянулся и понизил голос: — Предатель в дружине его, из самых ближних людей — перстень ведь выкрал кто-то, передал, потом забрал да тихонько вернул на место. – Хм, предатель… Тоже — удивил, — цинично усмехнулся Парфен. — Верные дружины, они ведь токмо в стародавние времена были — и то наверняка не известно, были ли? А ныне — серебро всему мера. Все купить, все продать можно… даже вот и князя. Почему бы и нет? Эх, времена… Волчьи! – Лучше уж сказать — шакальи. А корчма между тем заполнялась народом. И не сказать, чтоб это были добропорядочные торговцы, приказчики, приехавшие на рынок крестьяне или там мастеровой люд. Куда там! Громко перекрикиваясь и хохоча вошла целая кодла с палками — то-то Парфен то и дело поглядывал на дверь. Впрочем, новые гости — все как на подбор молодые мускулистые парни — вели себя довольно прилично: на пол не плевали, других посетителей не задирали, даже палки аккуратно, в рядок, составили у входа, да, усевшись за длинный стол, потребовали каши, пирогов, пива. Все правильно: смута — смутой, а обед — обедом. На голодный-то желудок палками много не помашешь. Да что палки — у многих и ножи в сапогах, и широкие кинжалы за поясом. Усевшись, парни по-хозяйски командовали корчемными служками: того несите, этого. Сам кабатчик — вислобородый старичок в круглой кожаной шапке — выбежал к новым гостям, закланялся, шапку сняв, что, мол, угодно? Улыбка — на пол-лица, а в глазах — Миша заметил — страх. Заплатят ли? Или так пришли, на халяву? – На вот тебе, дед! — один из парней, высоченный, с руками-оглоблями и квадратным подбородком — по-видимому, он и был тут старшим — достав из заплечной сумы, небрежно бросил корчемщику кунью шкуру. Старик обрадовался, просветлел ликом, на служек своих цыкнул — а, пошевеливайтесь-ка, парни! Те и без того бегали — упарились. На «куну»-то много чего можно и съесть, и выпить. Парни довольные стали, разговорились: – Что, Кнут Карасевич, куды теперь-то? Это они главного так называли, того, что с квадратным подбородком. Михаил усмехнулся — ну, надо же! Кнут, кажется, варяжское имя… Вообще, верзила этот на скандинава похож… белесый, точнее сказать — сивый. Волосы длинные, но редкие, плохие, сальные. Борода почти не растет… или он ее тщательно бреет? Но сильный тип и, видать, ловкий. За поясом — Миша только сейчас разглядел — плеть. Красивая, с узорчатой рукоятью… – Сейчас, поснидаем… потом помыслю — куда, — Кнут усмехнулся, прищурился. — Эй, дед! Рыба-то есть у тебя? Есть? Так тащи! И жареную, и уху — налимью, окуневую, с линями… Батюшка мой, чтоб ему на том свете в аду гореть веки вечные, рыбу любил — страсть. Сам прозывался — Карась, и всех чад своих прозвал тако: кого Линем, кого Окунем, я вот Сомом звался… покуда другое прозвище не прилипло. При этих словах парняга с ухмылкой погладил плеть… кнут… Вот потому — и Кнут! Ничего не скажешь, доброе прозвище. – Пойдем-ка отсюда, друже, — с опаской покосившись на гоп-компанию, негромко промолвил Парфен. — Неча тут с имя сидеть, с псами боярскими. Кнут-от — парень смурной, злопамятливый. Люди говаривают — многих уже кнутищем своим насмерть засек. То ему в радость — сечь. Упырь — одно слово. Михаил кивнул, подозвал служку — расплатиться. И правда, нечего тут с этакими людишками сидеть — мало ли, ссора какая выйдет? Оно кому надо-то? Мише — уж точно не надобно. Ему б мирошкиничей стеклодува сыскать для начала… Вышли спокойно, никто к ним не цеплялся, лишь Кнут проводил долгим внимательным взглядом. Ну да и ладно — пущай смотрит, не жалко. На улице простились, Парфен к торжищу пошел, а Миша, голову почесав, призадумался. То ль идти на усадьбу обратно, то ли дела свои спокойненько порешать, вот, хотя бы с теми ж Мирошкиничами. На Прусской, Борька-боярич говаривал, их усадебка. Не ближний свет — через мост да вокруг детинца. До вечерни и не управиться. Но с другой стороны — а куда спешить-то? Чай, смута! Поди-ка, доберись вовремя — забастовка, транспорт не работает… типа того. В драку ввязался с кем-нибудь или там еще что — придумать можно. Рассудив таким образом, Михаил лихо сдвинул шапку на затылок и решительно зашагал через Торговую площадь к мосту через Волхов. На торжище, несмотря ни на какую смуту, было все так же людно, шумливо, весело. – А вот сбитень духмяный, кому сбитня? — перекрикивая друг дружку, орали мальчишки-разносчики. – Пироги, пироги! С рыбой, с луком, с яйцом — есть станешь, язык откусишь! – А вот квас, квасок, разевай роток! – Сбитень, сбитень! – Пироги! Миша жестом отогнал навязчивого пирожника: – Не нужно мне твоих пирогов, с корчмы только что вышел. Дальше пошел, к мосту пробираясь. Тут, за лошадиным рядком, не орали, не ругались — тихо все было, благостно — торговали людьми. Рабы обоих полов — в основном, конечно, женщины, девки и дети — держались смирнехонько, искоса поглядывая на покупателей. А те не стеснялись — ощупывали, оглаживали, заставляли присесть, смотрели в зубы… – Девка-то точно раба? – Да раба! Клянусь Христом-Богом! А не слишком ли громко клялся? Гаркнул, гад, почти прямо в ухо — со всех мыслей сбил. Михаил оглянулся недовольно… Опаньки! Ба-а-а!!! Знакомые все лица — Кривой Ярил, Мишиничей верный пес! Шестерка боярская… Интересно, кого он тут продавать привел! – Не его раба я!!! — громко закричала девчонка, которую Кривой Ярил крепко держал за руку. — Не его! – Ефрема-своеземца чудского холопка беглая, — цинично сплюнув наземь, пояснил Ярил. — У меня и грамотка от Ефрема есть — если увижу, хватать, продать, а уж деньги — ему. Хошь, принесу грамотцу-от? Торговец — борода лопатой — лишь махнул рукой, ухмыльнулся, да девчонку за бок ущипнул: – Сколь хошь за деву? Не вмешивайся! — сам себе беззвучно кричал Михаил. Какое твое дело до Ярила и этой девчонки? Проходи мимо! Здесь твоих дел нет, дела там, у Мирошкиничей. А девчонка… Что ж — всех от произвола не убережешь… Узнал, узнал Миша девку — рабу Марью. Рабу, да не Ефрема, и уж тем более не Ярила. Узнал… Хорошая девчонка, веселая такая, миленькая… И в постели однако ничего себе так — помнится, угощали. И так она все смотрела глазищами своими зелеными… Так смотрела… Аж на усадьбе тысяцкого неловко было. – Не его я раба, не его! – А ну, не ори, девка! — гулко предупредил торговец людьми. — Посейчас кнутом ожгу, або велю язык отрезать — немые тож за хорошую цену идут! — почесал бороду, повернулся к Ярилу. — Так сколь? – М-м-м… — тот задумался, а Марья тихо заплакала. И правда — помощи ей сейчас ждать неоткуда. Эх, Марья, Марья… Миша не выдержал, оглянулся — и встретился с девчонкой глазами… И уже не мог. Не смог пройти… Плюнул, да шапку оземь: – Эй, одноглазый! Что, уже чужое добро крадем-торгуем? А виру заплатить не хошь? – Ты?! — Кривой Ярил неприятно удивился. — Откель здесь? – Откель надо. Девку пусти. За делом, видать, шла. – Ты шел бы паря себе, куда шел, — с угрозой в голосе произнес торговец. — Инда, бывает, и головы на торгу проломляют. – Смотри, как бы тебе не проломили, борода гнусная! — взъярился Миша. — Говорят тебе — девка это, Марья, с тысяцкого Якуна двора! Хочешь с тысяцким поссориться?! – А хоть бы и так! — злобно хохотнул Ярил. — Нет теперь его власти. Власть вся — у бояр! – У бояр? А вот, получи, боярский прихвостень! — Михаил с размаху ударил одноглазого в челюсть, да с такой силою, что тот, выпустив девчонку, кубарем покатился прямо в гущу выставленных на продажу рабов. Видя такое дело, торговец — бородища лопатой — опасливо попятился и вдруг, сунув два пальца в рот, молодецки свистнул — подзывал своих. Ага! Станет его Михаил дожидаться, как же! Девчонку — за руку, да бежать! Мимо рядков с товарами, перепрыгивая, опрокидывая, напролом — ах, сколько «добрых» слов про себя услыхали, из которых «лешаки» и «шильники» — самые ласковые. Ничего, прорвались! Погоня-то, чай, к мосту убежала, а беглецы умней — к пристани-вымолу, что у Федоровского ручья. Миша — как раз к месту — знакомца своего вспомнил, с кем не так давно на Лубянице пиво пил. Подбегая к лодкам, окликнул: – Бог в помощь, парни. Онцифера Весло не видали ль? – Только что двоих в обитель Хутынскую повез, — обернулся один из парней, чернявый, смуглый… – Онисим! — обрадованно воскликнул Михаил. — Онисим Ворон! – Мисаиле? Ты как здесь? – Да мне б на тот берег… Только вот заплатить… – Да ладно, — Онисим поднялся с мостков и махнул рукой. — За так перевезу. После отдашь — ты ж на ручей почти каждый день ходишь. – Отдам, вестимо. – Вона, в крайнюю лодку садись. Что за дева-то? Зазноба твоя? Красна! Марья неожиданно зарделась, прижалась к Мише щекою. Тот ласково погладил девчонку по волосам, приголубил: – Ничего, ничего… сейчас, отвезу тебя к тысяцкому, на усадьбу. – Не надобно мне на усадьбу, убегла я! — тихо призналась Марья. – Как — убегла? – Да так… Продать меня восхотели. Продать… Вот оно что! Ну, Сбыслав-то, кстати, о том как-то и говорил. Что, мол, неплохо для Миши было бы от рабы избавиться, ибо по всем законам — «рабынин муж сам робичич». А Сбыслав-то, похоже, добра желал. Так ведь Миша вроде бы и не собирался жениться на Марье. Никаким образом не собирался, вот еще, была нужда! Подумаешь, переспали разок — так и что с того? Кто она ему, эта девчонка — да никто. А вот просто взять ее сейчас и бросить — пущай сама, как знает… Не получится! Точно, не получится. Не по-мужски это как-то, да и вообще — гнусно: в такой ситуации девчонку одну, без всякой помощи, бросить. – Посидим-ка сейчас… помозгуем…. – Ну, так что? Плывем? — закричал идущий с веслами на плече Онисим. – Плывем, Онисим. Только… не на тот берег. До Щитной подкинешь? – Само собой. Михаил специально так решил, по-хитрому на усадьбу идти-пробираться. Не прямо, а таким вот крюком, через Щитную, через Молоткову улицы — чтоб погоню (буде еще не угомонились) с толку да со следа сбить. Ну, Ярил, чучело одноглазое! Это ж надо, удумал что? – Кривой знал, что ты в бегах? — усаживаясь в лодку, негромко спросил Миша. Марья покачала головой: – Не ведал. Увидал на Торгу — я туда шла, думала, своих кого встречу… ну, из наших, из смердов, чудских крестьян. А он — тут как тут! С парнем каким-то стоял, высоченным. Руки — что две оглобли, голова сивая, морда — как кирпич. – Ох ты! — узнал Михаил. — Ну и портретик, не обознаешься. А кнута у него за поясом не было? – Был, был кнут. Да Ярил так его, парнягу, и звал — Кнут! Что-то ему говорил, а тот слушал почтительно, да головой кивал. – Хм… вот как, значит. Ну, понятно… Понятно, кто тут у кодл начальник — координатор. Бояре Мишиничи — через Кривого Ярила. Однако Миша-Новгородец вроде как князя поддерживает. Да и на Неве себя проявил — со шведами лихо бился. Что ж теперь-то? Иль не посмел идти против клана? А может, это клан его к князю и направил? Все может быть. Бояре — народ изворотливый, хитрый — чего все яйца в одной корзине держать? Вдруг, да победит Александр-князь — а у них уж и дружок его имеется — Новгородец Миша! Тезка, блин…
До места добрались быстро — что тут плыть-то? Выбрались, поблагодарили Онисима, прошли чрез воротца малые — вот и Щитная. Звон от молотков-наковален — на всю округу. Понятное дело — оружейники. Работают все, по улицам шайками не шатаются, видать — некогда. – А куда мы идем? — дернула за рукав Марья. — Может, я сама бы себе… – Иди уж. Сама! Конечно, девчонку нужно было прятать на дальней усадьбе Онциферовичей — а где еще-то? Договориться с тиуном, теперь-то уж это нетрудно, теперь-то уж и сам Михаил мог при случае за кого-нибудь перед боярином-батюшкой словечко замолвить. А чего ж? Он же теперь не простой закуп-рядович — а воспитатель юных бояричей, педагог, «дядька»… Песталоцци, ититна мать, Жан-Жак Руссо, Макаренко… – Интересно, откуда у Ярила грамота на тебя? Или врал? – Может, и врал. А может, у Ефрема взял зачем-то… – Поживешь пока на одной усадьбе… – Ой, господине… — закручинилась Марья. — Вот дура-то — сбегла. Как бы теперь хуже не было. – Ничего! Уж придумаем, что с тобой делать, потолкую с тиуном. Может, тебя на дальний погост отослать? Поедешь? – Куда скажешь… Только — с тобой, господине. Ишь, «с тобой»… Нужна ты больно. Однако помочь-то надо. К Онциферовичам, куда ж еще-то? К Онциферовичам.
Еще на подходе к усадьбе Михаил почувствовал что-то неладное. Ворота почему-то были распахнуты настежь, однако Трезор не лаял, словно его и не было… да и не было — лежал, бедняга, невдалеке от своей будки, раскрыв пасть и недвижно смотря мертвыми глазами. На боку мертвого пса запеклась кровь. Однако дела-а-а-а! Миша обернулся к Марье: – Погодь-ка на улице… Во-он, за деревьями спрячься. Сам же, подхватив валявшуюся у ворот палку, побежал на задний двор — именно там, судя по шуму, и разворачивалось сейчас основное действо. Не ошибся — так оно и было. Какие-то чужие люди — крепкие, вооруженные коротким копьями и палками парни — деловито осаждали недостроенную конюшню, где заперлись оставшиеся в живых обитатели усадьбы… да-да, вот именно так — оставшиеся в живых. Много, слишком много мертвых тел — челядинцев, закупов и прочих — валялось на огороде, у колодца, за баней. Кое-кто еще хрипел, исходя кровью… Михаил сунулся к одному — привратнику Семену, тот прятался за колодцем и, увидев Мишу, сплюнул кровавой тягучей слюною: – Шильники… песьи рыла… Явились, незнамо откуда… Ничо! К боярину за подмогой послано… – Где наши-то — на конюшне? – Там… Этих-то много, куда боле наших… Словно знали, что почти все холопи с усадьбы ушли. Отроки!!! — привратник с трудом приподнялся. — Чад упаси! – А где они? – В хоромах, с дъячком… Семен снова захрипел, застонал, дернулся… Эх-ма, хорошо его в бок приложили — кровинушки-то много повытекло. Однако ничего — держится молодцом, улыбнулся вот, через силу: – Беги скорее! Отроцев спаси… Мечи там, найдешь… Ты можешь… – А ты как же, Семен? – А язм не преставлюсь, — привратник осклабился. — Подмоги дождусь. Рано мне помирать… рано… Кивнув раненому, Михаил отпрянул к забору, и — справедливо полагая, что для облегчения участи осажденных его скромных сил будет явно недостаточно — кусточками пробрался на задний двор, а уж оттуда, прислонив найденную у овина лестницу, забрался на галерею… Забрался, и задумался. Чего теперь делать-то? В какую сторону двигаться? Семен сказал, что дети — в хоромах, однако хоромы-то не маленькие, пять срубов, и каких только помещений в них нет: две высокие горницы на подклетях, с печами изразцовыми, еще — теремом — повалуши — летние спальни, иначе еще светлицами называемые, те без печей, конечно; меж срубами — соединение — сени, светлые, с большими «красными» окнами, забранными слюдой, в сенях обычно сидели «сенные девушки» — пряли, пели песни, смеялись… теперь вот, не до смеха. Где же бояричи могут прятаться? В сенях? В светлицах? Или, может, на галереях? Или вообще со двора убежать успели? Только подумал так — крик услыхал! Не крик — стон даже. Прислушался — вроде как откуда-то сверху, из светлицы. Ага… С чего б там кому кричать? Неужто добрались вражины? Осторожно, на цыпочках, Михаил подкрался к горнице, заглянул — никого! Пусто! Быстренько подскочил к стене, схватил висевший на стенке меч… Настоящий, боевой, жаль только — коротковатый, старый, с большим полукруглым навершьем. Видать, когда-то принадлежал знатным боярским предкам. Ага! Снова крик. Наверху, в светлице… Сжав покрепче меч, Михаил перепрыгнул через три ступеньки, рванул дверь… И остановился, удивленно оглядываясь — горница-то оказалась пустой! Так кто же, черт побери, кричал? Ну вот только что… Что-то скрипнуло… сундук! Да-да — чуть приподнялась крышка. – А ну-ка, вылезай, не прячься! — поигрывая мечом, посоветовал Михаил. Крышка со стуком отвалилась к стене. – Дяденько Мисаил!!! Словно чертенок, выпрыгнул из сундука Глебушка — босой, под левым глазом — синяк, на лбу — царапина. Но жив, жив, ишь, улыбается, обниматься лезет: – Дядюшко… Вот — заплакал. – Ну, ну, милый… — Миша погладил отрока по голове. — Будет, будет… А где братец-то? – Парняга с кнутищем за нами погнался — мы на крыльце играли, когда чужие люди пришли. Бориска крикнул — в сундуке схоронись, а сам — бежать, за ним и погнались, язм — в сторону, в горницу. Схоронился. – А чего ж кричал? – Так страшно же! – Понятно… Ну что, пойду твоего братишку искать. – И я с тобой! – Нет уж… ты сиди пока здесь, запрись вон, на засовец. – Ага, — скептически ухмыльнулся Глеб. — Запрись. А вдруг они дом подожгут? – Так успеешь, откроешься… Не-не, со мной — и не думай! Враз головенку отвертят — а я в ответе. Сиди уж лучше здесь. – Мисаил… а ты не долго? – Уж как пойдет. Куда они побежали-то? – Да по всем хоромам носились. – А тиун где? Не видал? – Не… Подмигнув мальцу, Миша с грохотом спустился по лестнице вниз, в сени. Снова заглянул в горницу, потом вышел на галерею, стараясь, чтоб не увидали со двора. Где ж они могут быть-то? Боярич Борис и верзила по кличке Кнут… человек, верно, предобрейший. К конюшне вряд ли Борис побежал — не дурак же. Остаются подсобки… те, что на заднем дворе: амбары, овин, гумно, рига… Таясь от лишних взглядов, Михаил протиснулся меж амбарами на задний двор и застыл, прислушался. Кроме доносившихся с конюшни криков — ничего. Хотя… вот, кажется, скрипнула дверь… Да, скрипнула — ветер. А вот, похоже, голоса… Или — показалось? Вон там говорили, в дощатом молотильном сарая — риге. Или — не там? Рядом овин — бревенчатый сруб с печью для сушки снопов — сооружение солидное, вряд ли оттуда было бы слышно. Значит — в риге. Или — на гумне — тоже сарайчик, только для обмолота. Вот снова голоса… Точно — на гумне! Прокравшись вдоль овина, Михаил заглянул на гумно — пустое, урожай-то еще не сняли. Пустое и гулкое. – Ну, пащенок, держись! Ага! В самый раз поспел. – Мавдяй, а ну, держи его… не так, за руки… Щас я ожгу! – Меня-то не задень! — Мавдяй — тоже не слабая орясина лет двадцати пяти — резко выкрутил мальчишке руки. Борис застонал, выругался, насколько мог гнусно: – Давай-давай, ожги, пес! Батюшка потом с тебя шкуру спустит. – Если найдет, — ухмыльнулся Кнут. Миша опоздал чуток. Неуловимое движение… свист… Из распоротой на спине рубахи показалась кровь… Борис дернулся, застонал… Гнусно захохотав, Кнут снова раскрутил свое страшное оружие… Только на этот раз — зря. Честно говоря, Михаил вовсе не собирался играть в благородных рыцарей, вовсе наоборот — хотел, незаметно подобравшись, ткнуть Кнута мечом в бок — в почку или куда там еще. Жаль, не вышло! Ушлый оказался верзила, обернулся, отпрыгнул и — вжик! — проворно вытащил меч из висевших на поясе ножен. Миша не ждал более… Удар! Удар! Удар! Скрежет, тупой железный срежет, искры… Яростное сверканье глаз. И пахнущее чесноком и луком дыханье — тяжелое дыханье врага. Оп! Михаил чуть отскочил назад, размахнулся… Ага! Соперник хотел достать его острием клинка… дурачок! Кто же на такие детские приемы ловится? Разве ты сам? А ну-ка… Раскрутив меч, Миша рванулся влево, и — сразу же — припал на левую ногу, вытянувшись стрелою… есть!!! Есть укол! Прямо в левый бок, чуть пониже сердца… да и так, вскользь… Плевая рана, однако кровища хлынула… На помощь вражине тут ж, отшвырнув отрока к стенке, рванулся второй — времени тут зря не теряли. Все происходило быстро, очень быстро, буквально в какие-то секунды. Миша специально форсировал бой — чтоб не дать соперникам сказать и слова. А то начали бы торговаться, угрожать жизни подростка… А так — попробуй, поугрожай, когда на тебя и не смотрят, и слов твоих не слушают. Делай, что хочешь… Ну да ладно — чуть постращать или кнутиком хлестнуть пару раз, а вот жизни юного боярича лишить — чревато! Весьма-весьма чревато! Такого беспредельщика всеми кланами искать будут — возможностей хватит, нигде не укроется, даже в самой далекой вотчине, даже у немцев. Разве что — где-то далеко на юге. Удар! О, этот оказался куда более изворотлив, нежели Кнут. Бился умело, храбро, но зря на рожон не лез, блюл дистанцию. Ага! Вот резко бросился вправо… конечно же притворно. Выбросил вперед меч… Миша отбил, и сам перешел в атаку… Раз… два… три… Скрежет! Звон! Искры! И прямо сочащиеся злобой глаза… Вот противник снова нанес удар — сильный, с оттягом… Михаил подставил клинок… с ужасом услыхав вместо уверенного в себе звона мерзкий и противный треск… Сломался! Древний клинок не выдержал напряжения боя. Враг ухмыльнулся, сплюнул, прищурился, готовясь завершить жизненный путь соперника. Михаил скосил глаза — не убежишь, не отпрыгнешь, — не даст, не даст чертов вражина, не даст… – Лови! Борис… боярич… Что-то летело… Нож! Тот самый, с красной резной рукояткою… Ударился лезвием в стену, задрожал… все быстро происходило, очень быстро, но почему-то казалось, словно в замедленной съемке. Или даже не так — просто как будто все происходящее вдруг разбили по кадрам. Торчащий в стене нож. Враг замахивается мечом. Руку — за спину. Нащупать рукоять… Меч опускается… Податься влево… якобы уклониться… С хорошим мечником такой трюк не пройдет! Ага… вот и клинок повело влево… Бросок!!! На!!! Получи, сволочь!!! Острое засапожное лезвие вонзилось вражине в правый глаз… Миша специально туда не метился, хотел в горло… Тем не менее и тут вышло неплохо… только уж больно кроваво. Хотя, и в горло бы… Тьфу ты… Михаил вдруг почувствовал, что его вот-вот вырвет. Вообще, замутило всего, и стены зашатались, поехали… Тоже мне — воин! Правильно убил — не ты бы, так он! – Мисаил, ты не ранен? Господи! Боярич! – Бориска! Ты как? – Спина саднит… — отрок пошевелил лопатками. — Ну, где кнутом. А так — славно. – А второй… Кнут где? – Кто-о? Ах, тот… Убежал куда-то. Там, на дворе, кричат. Верно, наши с подмогой пожаловали… Миша устало вытер со лба пот: – Вовремя. – Вот и я говорю… Пойду, гляну. Нет! Сперва ножик вытяну. Хороший ножик, по старине сработан — точить не надо. Хлюпанье… Мерзкое такое… Мишу снова едва не вырвало. А отрок ничего — вытер лезвие о подол рубахи убитого да побежал себе… Вот заглянул обратно, улыбнулся, крикнул радостно: – Наши! Батюшка сам! С ним вои. Я побегу! – Беги. Ну, слава Господу! Михаила все ж таки вырвало, прямо здесь же, рядом с окровавленным трупом. Вроде и недолго, да все же, пока к колодцу шел, пока напился… Парней увидал — Авдея с Мокшей. Живы! Стоят, улыбаются… А солнце — такое ясное. Или это луна уже? Черт, словно пьяный. – Ну, вот он, господине, что я говорил! Вели хватать! Черт! Что это? Почему заломили руки? Зачем веревки? А кто это тут командует? Господи! Кривой Ярил! Он-то откуда здесь? И боярин, Софроний Евстратович, недобро так щурится. А мальчишек нигде уже не видать — ни Бориса, ни Глебушки… – Вот он, Сбыслава Якуновича тайный пес! — потирая руки, гнусно расхохотался Ярил. Обернулся: — Подтверди, паря! Рожа какая-то… холоп или закуп. Вроде бы Миша его на дворе тысяцкого видал. Да, видал… Харя ухмыльнулась в бороду: – Он! Соглядатай! – Ах ты шпынь! — совсем взъярился боярин. — А я-то, дурень старый, чад своих ему доверил. А ну — в железа его, в железа!!! И в клеть, в клеть… Пущай посидит перед смертушкой. Да, это не солнце все-таки… Луна. Яркая такая, зараза… Господи, ну, почему все так гнусно-то?!
Глава 9 Лето 1240 г. Господин Великий Новгород В бегах
Аже закуп бежить от господы, то обель: идеть ли искат кун, а явлено ходить, или ко князю или к судиям бежить обиды деля своего господина, то про то не робять его, но дати емоу правдоу.Вот так вот! Ну и дела пошли — хуже некуда. Обвинение в шпионстве — уж куда как серьезнее. Шпион, шпион, как ни крути… А Кривой Ярил — сволочуга та еще. И как он, интересно, здесь оказался-то? Столь вовремя… точнее сказать — не вовремя. А может… Марья говорила — видела, как Ярил о чем-то беседовал с верзилой Кнутом. О чем шептались? А вдруг, вдруг это Ярил подговорил Кнута под шумок напасть на дальнюю усадьбу Онциферовичей, бояре — они ведь как пауки в банке… Почему бы и не напасть? Не столь уж и невероятное предположение. Однако не о том сейчас нужно думать. Выбраться бы живым — вот задача! А что, возьмут его завтра по приказу боярина Софрония — да оттяпают головенку — запросто. Если кто и пожалеет, так это Борис с Глебушкой… так им ведь и не скажут. Скажут — сбежал… Или убивать не будут? Отправят «на исправление» в дальнюю вотчину? А могут и продать в рабство какому-нибудь восточному купцу. Увезет в Хорезм или Бухару — ищи-свищи. Хотя нет, в Хорезм не увезут — разрушен монголами. Ну, так в другое место — какая разница? Глаза уже привыкли к темноте, и Михаил внимательнообследовал узилище. Он находился в каменном подклете, заставленном старыми рассохшимися сундуками, какими-то корчагами, крынками и прочим хламом. Дверь — низенькая, но, судя по всему, крепкая, сидела в петлях словно влитая, даже чуть-чуть не шаталась. Значит, не на замке. Скорее всего, ее просто приперли снаружи чем-то тяжелым, да хоть тем же бревном, мало ли их у конюшни. Тщательно ощупав дверь, узник внезапно склонился, углядев явственно проникающий в подклеть свет. Такая чуть видная размыто-белесовато-туманная полосочка. А щель-то ничего, рассохлись доски… палец, конечно, не просунешь, но… Миша проворно обернулся к сундукам и прочему хламу, пошарил руками… оторвал от старого сундука медную обивку, засунул в щель… эх, мягковата! Не расшатать. Был бы гвоздик хотя бы… еще лучше — нож. Ага, нож — размечтался. А вот гвоздик-то… Неужели не отыщется хоть один? Еще раз все осмотреть, прощупать внимательно. Вот, что здесь, доска какая-то трухлявая? А если перевернуть? Наверняка ведь — была куда-то прибита, так, может быть… Ага!!! Йес!!! Ну вот он, гвоздик! Не такой уж и маленький, сантиметров пять. В щель его, в щель! И — шатать, шатать, шатать… Стоп! Кажется, чьи-то шаги там, снаружи! Михаил затаил дыхание — неужели выставили все-таки сторожа? Зачем? Если уж приперли дверь бревнищем, так какой смысл в стороже? Никакого… Народ здесь ушлый, ничуть не глупее тех, кто в двадцать первом веке, знаменитую «бритву Оккама», наверное, еще не формулируют, да зато исполняют — не плодят лишних сущностей. Есть надежное бревно — зачем сторож? К тому же — риск! С бревном-то попробуй, сговорись, а вот с человеком — вполне возможно. А ну… Миша припал к щели ухом, прислушался. Что там, шаги? Показалось! Тихо все. Тогда опять — гвоздик, и шатать, шатать… Опа, щель-то уже расширилась — палец влезает, этак совсем скоро можно будет досточку вытащить, а там… Ага… Тянем-потянем… Тссс! Скрипит, зараза! Осторожненько, осторожненько… та-ак… Не без труда вытащив доску, Михаил протянул в образовавшееся отверстие руку, нащупал бревно и… И внезапно почувствовал, как бревно отходит, поднимается, словно бы само собою! А ведь едва дотронулся… что же оно, под воздействием мысли, что ли? – Мисаил… Шепот! Но — достаточно громкий, чтоб можно было услышать. – Мисаиле… Спишь, что ли? Миша ухмыльнулся: – Да нет, разбудили уже. – Выходи… Только быстрее. Могли бы не приглашать! Молодой человек и так не собирался задерживаться в подклете… тем более когда кто-то ему помогал. Кто-то… Да ясно кто — Борис-боярич… Вон он стоит у бревна, нервный, подрагивающий. А рядом — Марья! Раба… И парни здесь, закупы — Авдей с Мокшей. Миша даже растрогался — ну, блин, не ожидал. Осмотрелся — было, наверное, часа три-четыре утра — зябко, сыро, темно… А краешек неба уже алеет — восход скоро. – Уходите, — быстро распорядился боярич. — Есть, где на время спрятаться? Узник пожал плечами: – Найдем. – Через три дня, после вечерни, встретимся с тобой, Мисаил, у церкви Параскевы Пятницы, — деловито, совершенно по-взрослому распорядился Борис. Впрочем, по здешним меркам он и был уже почти взрослый. – Свидимся тайно, чем смогу — помогу, — отрок оглянулся по сторонам. — Задним двором уходите. Там калитка есть… парни знают. Ну, что стоите-то? Все молча поклонились бояричу, поблагодарили… пошли. Миша на ходу оглянулся — Борис уже стоял у крыльца, смотрел им вослед… Вот помахал. Михаил тоже махнул, улыбнулся — славный парнишка этот Борис. – Славный отрок, — словно прочитав его мысли, промолвила на ходу Марья. — Еще душою не зачерствел. Знаешь что сказывал? – Что? — Михаил обернулся. – Мол, долг платежом красен. Это он про тебя. Ты ведь его от многих… упас… – Да, благодарен боярич, — шепотом откликнулся Авдей. — Это потому, что еще не совсем взрослый. Но умен, умен парень, не по годам умен. Умен — это точно. Михаил лишь хмыкнул, вспомнив недавнюю историю с княжеским перстнем. – Идите, говорит, парни, в бега — и пленника вы освободили, все именно так и подумают. А девку… девку тут и не знал никто. Прибежала, тайком в ноги бояричу пала — мол, суженый мой тут, у вас, Мисаилом звать. – Добрый отрок, — Марья засмеялась и взяла Мишу за руку. — Эвон калитка-то. Идем. Выбрались, выбрались, ступили в кудлатый мягкокисельный туман. И хорошо, что туман — не увидит, не углядит никто. Правда, времени-то осталось — всего ничего, чай, утро скоро. – Ну, и куда мы теперь? — отойдя уж порядочно, Марья остановилась, пристально посмотрев на Мишу. Точно так же — ожидающе, с надеждой в глазах — на него взглянули и парни, как видно, признали за старшего. Ну, те давно признали. – А вы-то чего со мною пошли? — задумчиво усмехнулся молодой человек. — Бориску послушали? А то б сидели себе на усадьбе… – Борис-отрок умно говорил, — покачал головой чернявый, похожий на грека, Авдей. — Ежели ты в бега — то и нам с тобой надобно. Вместях ведь на усадьбу пришли, вспомни — тиун Ефим нас вместе в закупы поверстал, в одной избе жили… – Хвастать не буду, а, как боярин Софрон нас в ночные сторожа выставил, мы первым делом решили тебя сыскать да ослобонить… — неожиданно поведал Мокша. — А уж там, у клети, и этих встретили… Марью-деву с бояричем. Ну? Так куда идем-то? – На Федоровский вымол, — Михаил решительно махнул рукой и зашагал к ручью, над которым клочья предутреннего тумана казались еще более густыми и плотными. Слышал, как, негромко переговариваясь, идут за спиной остальные: Марья, Авдей, Мокша. Такая вот компания собралась… не сказать, чтоб очень плохая. Над Федоровским вымолом тоже клубился туман, только уже не такой плотный, и больше таившийся по низинам, словно последние сугробы слежавшегося майского снега. На песчаной косе, близ дощатых мостков, лежала кверху дном вытащенная на берег лодка. – Там, слева — шалаш, — негромко сказал Миша. И тут же нарочито громко поздоровался: — Бог в помощь, добрые люди. – Тихо ты! — недовольно отозвались из тумана. — Всю рыбу нам распугаешь. Кто такие? Ага, вот показался рыбак — крепенький седоватый дедок в сермяжной поддеве. – Лодочника Онуфрия Весло други, — Михаил широко улыбнулся. — И Онисима Ворона — тоже. – О, так вы и Онисима знаете? – Ну, ясно, знаем. – А говоришь ты, парень, чудно… Постой-ка! Не ты ли — Мисаил с Заволочья? – Я… – Хэ… Рассказывали про тебя… не помню кто, Онисим ли, Весло ли… Ну, что встали? Ушицу хлебать будете? Кто бы отказался! Знатная оказалась ушица, налимья! Ух! Потом еще жареху поели — уж до того вкусно, что слаще налимьей печенки, казалось, и нет ничего. – Ешьте, ешьте, — улыбаясь в бороду, приговаривал дед, звали его Федором: Федор Рыбий Зуб — вот так вот кликали, за то, что был у деда — давно уже — гребень работы искусной, из рыбьего зуба — моржового клыка — вырезанный. А кроме гребня, еще и рукоять ножа, и даже ложка — все из рыбьего зуба. Оттого и прозвище. Голова у Федора круглая, борода седая, на немецкий манер подстриженная, внуки — трое мальцов — вон они, налимов только что выловленных на кукане тащат — такие же круглоголовые, как и дед, курносые, веснушчатые, смешливые… – А вы теперь тут, в шалаше жить будете? Али — под лодками? Тут мнози так жили. Вон хоть Ванятка, с Прусской бег… ой… Ну, Ванятка, жердина такая, худая — тоже тут жил, покуда водяник не утащил в Волхов. – Кто-кто? — усмехнулся Миша. – Водяник! Это уж такой… такой… — старшенький мальчишка, а за ним и его братцы, проворно перекрестился. — Такой страшный… Он там, на дне живет. И всех — мнозих — топит, к себе забирает… кто по нраву. – А вы, значит, ему не по нраву? — облизав ложку, хохотнул Авдей. Мальчишка улыбнулся: – Не-е, мы буйные. – Это уж точно — буйные, — подтвердил дед. — Никакого с ними сладу! – Так это ж хорошо! — Михаил потрепал парнишку по волосам. — Весело. На вымоле, почти у самой воды, пылал, догорая, костер, и первые лучи утреннего веселого солнца, разгоняя туман, уже чертили на волнах узкую золотую дорожку. Кричали чайки. Онисим Ворон явился вместе со всеми лодочниками, другой Мишин знакомец, Онуфрий Весло, еще не вернулся из дальнего пути в Ладогу. Лодейка у Онуфрия большая, вместительная — много чего поместится, вот и заказывают люди. А Онисим что ж — перевозчик. Челн есть — и то отрада. В монастырь какой кого отвезти, в лес, за ягодами-грибами, за рыбой — к присмотренному да прикормленному омутку… Пару «кун» в день… на жизнь хватало, да еще и оставалось немного. И вообще, Михаил давно уже сделал для себя вывод о более справедливом здешнем общественном устройстве, куда более справедливом, чем современное ему российское. Всякий трудяга здесь мог спокойно прокормить и себя и многочисленную семью, у всякого же имелась изба — пусть даже маленькая — и хозяйство. А у кого не имелось — тот шел к боярам или к житьим. В ряд, за купу, в холопи… С голодухи никто не помирал, жили люди новгородские, можно сказать, хорошо, зажиточно. Всего всем хватало… Это только бояре-кровопивцы алкали. Все им, паразитам, мало! Основное — хлебушек — как с некоторым удивлением понял из разговоров Михаил — вполне рос себе и на скудных новгородских почвах: озимая рожь, яровая пшеница, бывали, конечно, неурожаи, и тогда уж приходилось покупать жито на понизовых землях или в той же Швеции. Но редко такое бывало, уж куда реже, чем написано в высокоученых трудах-монографиях, что штудировал когда-то Миша, будучи студентом. Вот, не выглядели средневековые люди — даже холопы-челядинцы! — ни забитыми, ни темными, ни безграмотными. Умны, сметливы, посмеяться и разыграть кого — не дураки, друг дружке помогают — по крайней мере, лодочники да и все здесь, на вымоле — славные люди, право, славные. И куда в России-то матушке все это ушло? Ладно, олигархи какие — те-то, понятно, а уж и из нормальных-то людей каждый сам себе алчет, за копейку удавятся, и ближнему своему кровушку и кишки — опять же, за копейку — выпустят. А уж за рубль… Дальше чисто по Марксу — «нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал…» Уж точно — нету. Такое впечатление, сквалыги одни да жлобы в России-матушке и жируют, благоденствуют, машинками блескучими друг перед дружкой хвастают, ровно чадушки малые, домиков настроят каменных — опять же, для хвастовства…. Тьфу! Мише аж стыдно стало — сам же таким вот точно был. Нет, ну, не до сквалыжности, но… А здесь… Здесь совсем другие люди. Лучше, чище, добрее. Благороднее, что ли. Взять хоть того же Бориса. Или вот здесь, на вымоле — Онисима Ворона. Кто он Мише, дружок-приятель? Да никто! Так, случайный знакомый… Однако поди ж ты — какое участие в судьбе беглецов принял! И сам Онисим, и друзья его, лодочники. Ни о чем не расспрашивали — догадались сами, перевезли вверх по реке, к Жидическому озеру, к плесу — места там глухие, болотные, никто без нужды особой не сунется. Там и шалашики соорудили, все вместе, артелью — беглецы и Онисим с приятелем, лодочником, высоким улыбчивым парнем. – Вот вам мучица, лук, соль с кореньями, завтра навещу — привезу полбы да пива-квасу, а покуда не обессудьте, вот вам крючки, острога… промышляйте рыбку, варите. Огниво есть ли? Не, это не огниво уже, так… Вот вам хорошее, свейское. Простившись с лодочниками до завтра, молодые люди отправились ловить рыбу, Марья же — или как ее теперь все называли — Марьюшка — принялась наводить уют. Набрала на заливном лугу трав пахучих — от комаров-мошки, от кусачих слепней-оводов, — цветов набрала — васильков, колокольчиков, ромашек — то для красы. В шалашах букеты поставила, ромашковый венок сплела, надела на голову — Миша как раз рыбу с плеса принес, увидел «рабу» — обомлел. Ну до чего ж красива — прямо с картинки! И — главное, голая, нагая — платье-то выстирала, да на ветках повесила — сушиться. Увидав Мишу, ничуть не смутилась, словно бы специально его дожидалась… А может быть, и… Подумать-то Михаил ничего не успел, да ни о чем таком и не думал… просто внезапно почувствовал на губах соленый вкус поцелуя да жаркий шепот — «милый»… А руки уже гладили девушку по спине, плечам, по… Прижали к груди крепко-крепко… Ах… Так и завалились в траву, средь цветов, и желтые мохнатые шарики одуванчиков щекотали кожу…Русская Правда: Аже закуп бежить
Через три дня, как и уговаривались, Михаил поджидал Бориса у паперти церкви Параскевы Пятницы, что близ Торга. Место было оживленное, людное, туда-сюда сновали разносчики, приказчики, торговцы, вот пробежали стаей мальчишки, вот, звеня кольчугами, гордо прошествовали воины городской стражи. Миша от них, на всякий случай, попятился — мало ли. Главную новость ему сообщил еще Онисим, едва выпрыгнул из челна: Александра-князя прогнали. Сказали на вече — путь чист! Иди, мол, проваливай. И выпендриваться тут не фиг! Сказано, казна для города, а не для князя, так не алкай чужого, и власти излишней тоже не алкай! И веди себя скромно, глазьями гневно не вращай, боятся тебя, как же. Да! И немцам любекским давать нечего! Вот тут, во время Онисимова рассказа, Михаил усмехнулся — уж насчет немцев-то он доподлинно знал. Собственными глазами видел. Ну, боярич… Впрочем — их разборки. И Мишу они не касаются. Боярич не опоздал, явился вовремя, аккурат после вечерни. Встал на паперти, на углу, на видном месте — весь такой из себя: ликом пригож, златовлас, в кафтанчике — как васильки-цветы — ярко-синем, поясом золоченым шелковым подпоясан, на ногах — сапожки алые, вместо шапки — обруч серебряный волоса стягивает, не дает разлететься. Короче — виден отрок издалека. Приметен. Интересно, а что же, боярин-батюшка его без слуг отпустил, вот так просто? И это — после того, что было? Хм… Хотя именно так здесь и поступали — приучали чад к самостоятельности, это ведь не в России, где здоровенные, лет хорошо за двадцать, парняги все мальчиками считаются, как же — студентики, дети. Срамота, тьфу! Михаил прошел мимо отрока, рукою задел… Скосив глаза, перехватил взгляд, шепот услышал — за мной иди, мол. Пошел… Шли недолго, завернули на Лубяницу, обошли корчму, за забором, в лопухах, встали. Борис улыбнулся: – Ну, как вы? – Милостию Божией, — Миша уже наверстался отвечать по-местному. — И твоею. – Уезжать вам надобно из городу, — негромко промолвил боярич. — Батюшка осерчал шибко — ладно, соглядатай, так ведь еще и закупы сбежали, а это уж прямой убыток, надобно поймать, да наказать для острастки, чтоб другим неповадно было. Чуешь, Мисаил, о чем я? Миша усмехнулся: – Тиун-то не догадался? – Может, и догадался, да при себе держит, — Борис презрительно сплюнул в траву. — Батюшка не вечен. А Ефим — умен, на меня ставит. – Да уж… — Михаил не удержался, пошутил: — Умник умника издалека видит. – Это верно, — серьезно отозвался отрок. — Так вот, о вас… Я тут подумал — лучше всего вам в нашей дальней вотчине схорониться, спрятаться. Уж там — точно искать не будут. Никому и в голову не придет, что вы в ту сторонушку ринулись. – А если в другую? – Вот там-то вас ждать и будут. Батюшкины люди на всех дорогах, на всех пристанях есть. Да и слух пошел — будто вы к немцам сбегнуть хотите. – К немцам? — удивленно переспросил Миша. — Небось, ты слух такой пустил? – Ну я… А в вотчине отсидитесь… Может, и беломосцами станете… – Кем? — Михаил подзабыл термин. – Ну своеземцами, — терпеливо пояснил подросток. — Выделю вам наделы… – Наделы? Так это что ж… вотчина-то не батюшкина, твоя? – Да, батюшкой мне подарена, — откровенно усмехнулся боярич. — С чего бы мне верных людей туда не сманить? Верных, работящих, умелых воинов… таких, чтоб я верить мог, как себе! А-а-а!!! Вот оно, где собака-то порылась! Дальний-то надел — Борискин, оказывается. Ну, молодец, пострел, настоящий хозяин… феодал, мать его ити! Прямо страшно — до чего умный. Борис улыбнулся, словно подслушал Мишины мысли: – Скрывать не стану, я даже рад этому. Ну, что так все вышло. Вот грамота, к холопям тамошним да смердам… — боярич вытащил из-за пазухи кусок отбеленной бересты с буквицами и зеленой восковой печатью. — Мало пока на усадьбе и тех и других… Тут вот наказ мой, печать, подпись. Тиуна на усадьбе нет… Ты, Мисаиле, там тиуном будешь! – Тиуном? — вот уж тут Миша присвистнул. Ну, надо же, как карьера-то задалась — из «дядек» в тиуны. Может, тут остаться, да не искать ничего? Никаких стеклодувов, браслетов, Мирошкиничей… Ну, это он шутил, конечно. Сам с собою шутил. Однако предложение и в самом деле было неплохое. Особенно — для парней и Марьи… Марьюшки… Ух, и девчонка… – Вот что, господин Борис Софроньев Онциферович, — приняв решение, Михаил посмотрел отроку прямо в глаза. — Предложение твое принимаю… только не сразу… Вот тут Миша схитрил — не хотелось обижать парня. – Как это — не сразу? — вскинулся тот. – Мои люди — Марьюшка и Авдей с Мокшей — отправятся на твою усадьбу хоть сейчас, с этой вот грамотой. Я же прибуду чуть позже. – Позже — только по зимнику! — Борис сердито сверкнул глазами. — Иль мой уговор тебе не гож? – Гож, очень гож, Борисе… Только и ты пойми — дела у меня есть неотложные. Справлю — сразу к тебе. – Поклянись! — подумав, потребовал отрок. — Перекрестись вон, на церкву. Михаил быстро исполнил требуемое и улыбнулся: – Ну! Говори, где твоя усадебка, да как до нее добраться? – Усадебка-то неблизко, — улыбнулся, наконец, и боярич. — Хотя поближе Заволочья будет. Про Обонежский ряд слыхал поди? От Ладоги — по рекам, Сяси да Паше, до погоста Пашозерского. То не наш погост, Софийский — иноки тож ту землицу алкают, хоть и княжий там ряд, не их… Усадебка моя, почитай, рядом… починок. Ничего, разрастется! Земли неблизкие — зато ворогов нет. А охоты, а рыболовля какие?! Правда, суд высший — у князя. – Так, говорят, прогнали ж его? – Сегодня прогнали, завтра — обратно позовут, — философски заметил отрок. — Не того, так другого. – А много ль на усадьбе людей? – Да есть, — на этот раз боярич ответил уклончиво, похоже, и сам точно не знал, о чем тут же и проговорился: — Мирошкиничи, псы, тоже в тех местах починки устраивают. Смердов моих сманивают, чтоб им пусто было! Вот этим ты там тоже займись! Миша только головой покачал — понятно. Договорились — парни и Марьюшка уезжают в дальнюю вотчину прямо завтра, вместе с караваном ладожского торгового гостя, а Миша… что ж, Миша уж по зимнику, ежели не успеет за неделю дела свои неотложные справить. Борис — видно по нему — и тому был рад, главное, не отказался «дядько», да от должности-то такой — тиун — кто откажется? Хорошо — человек Мисаил верный, да и Авдей с Мокшей тоже, кажется, из таких. А раба… кто ее знает? Ну, уж ладно — пусть будет, до кучи. После встречи с Борисом, Миша не поленился, дошагал до Лубяницы — благо рядом — заглянул в мастерскую стеклодува Симеона. Мастера, правда, не было, да и черт с ним. Поговорил с подмастерьями о том, о сем, что надобно — вызнал, отправился на вымол довольный.
Вечером, у костра, Михаил вручил грамоту Авдею, подробно объяснив предстоящий путь. Опять же — со слов боярича. К слову сказать, так уж долго объяснять и не пришлось — Авдей (да и Мокша) тот путь хорошо знали — «это, как в Заволочье, только на Матицу повернуть». На Матицу — на Большую Медведицу, на звезду Полярную — на север. Перед сном снова говорили о водянике — мол, многих уже утащил — и все, как на подбор, либо детей, либо молодых и красивых девок. – Ну а кого ж еще-то? — с некоторым цинизмом ухмыльнулся Авдей. — Ты б, Мокша, ежели б водяником был, мужиков бы таскал? То-то же! А чадушки… так мелкота в основном и тонет. Оставят без пригляду детушек трехлетних, они и… – А я слыхала, уж совсем-то малых водяник не берет, — Марьюшка вышла из шалаша, села рядом. — Только тех, кто уже в разуме. – И где это ты слыхала? — Михаил просто так спросил, поддержать беседу, на самом-то деле не особо-то его и интересовали всякие там предрассудки и пережитки язычества, другими мыслями голова забита была. – На торжище как-то болтали, — обняв себя за коленки, пояснила девушка. — Я слыхала. – Смотрите там поосторожней, в пути-то, — Миша посмотрел на ребят. — Дорога трудная. Пригладив рыжие вихры, Мокша пренебрежительно отмахнулся: – Да чего там трудного-то? Все по рекам. С ладожским гостем — до Ладоги, потом — тиунами да биричами — к погосту Пречистенскому, ну и дальше… У нас — грамота! Чай, не изгои, попробуй, обидь кто? В княжьем суде живо найдем правду. – Так-то оно так… — протянул Миша. — И все ж тревожно. – Ты за себя лучше тревожься, — ухмыльнулся Авдей, пробуя из котелка уху большой деревянной ложкой. — Мы-то — вместе, а ты-то один пойдешь. Да по зимникам! – По зимникам скорей доберется, — заметил Мокша. — Ну, опять же — не один, а с биричами да приставами. Они как раз за дачей явятся — с каждого погоста собирают. Для Новгорода Господина и для князя — суд-то в Обонежском ряде — его. – Ты еще про софийских чернецов не забудь, — Авдей, обжигаясь, подул на ложку. — У них там тоже землица имеется. – Да уж. Кого там только нет! Это только кажется, что край далекий, дикий… Михаил отошел к реке… и вдруг услыхал плеск — весла! Присмотрелся, увидев в свете луны черные силуэты челнов. Быстро повернувшись, подбежал к своим: – Парни! Костер тушите! – А что там, плывет кто? – Да уж. Затушив костер, припрятали в шалаше ушицу, и, оставив там же Марьюшку, затаились на берегу, в ольшанике. Любопытно было — кого там по реке несет на ночь глядя? Рыбаки? Может быть. А может… кто знает? Два челна приблизились к берегу. Гребцы подняли весла. Причалят? Не хотелось бы… Послышались чьи-то грубые голоса — над водой прокатилось гулкое эхо. А челны полны людей — даже в лунном свете видно, как глубоко сидят. Правда, все остальное видно плохо — зыбко так, призрачно. Немного проплыв по инерции, челны застыли прямо напротив прятавшихся в ольховых зарослях беглецов. Постояли… Кто-то что-то прокричал. Снова вспенили воду весла… – Слава Господу, не к нам, — перекрестился Мокша. – Подожди еще. — Авдей отозвался тревожным шепотом. — Там, вверх по реке, удобная коса есть — пристать. Отсель недалече — высадятся, потом сюда придут. Недалече. – Да что им тут делать-то? — негромко возразил Михаил. — Челны-то — груженые, плывут куда-то по своим делам. Чего им сюда приставать, даже если и костер заметили? Хотя не должны бы заметить, в яме-то… Да и так — ну, костер и костер. Рыбаки! Еще немного посидев на берегу — а вдруг да вернутся челны? — парни отправились к шалашам, обратно. Спасть пора, время позднее, тем более — завтра кое-кому в путь неблизкий. – Да уж, путь, — негромко хохотнул Авдей. — В ладье-то сидеть — не пешком топать. Чу!!! — Парень тут же насторожился. — Кажись, голоса! – Голоса? Все трое насторожились, прислушались… Показалось? Нет, точно! Кто-то, переговариваясь, шел прямо через кусты. Сколько-то человек… Двое? Трое? Пятеро? – О! — сделав пару шагов, явственно услышали парни. — Я ж тебе говорил — ушицей пахнет! Вон и шалаши… Хо! Да тут девка! – Девка? Что за девка? — второй голос был заметно грубее, увереннее. — А ну, тащи ее на свет. На свет… Ну да, луна-то была полная. Серебряная, огромная, колдовская, висящая прямо над головой сияющим нимбом. Освещала все не хуже иных фонарей. Особенно — на открытой местности, на лугах или вот, на полянке. – Чу! Точно девка! Девка, ты кто? Что смотришь — язык проглотила? Ты одна, что ли, здесь? – Нет, с братьями… Ох ты, хватило ума сказать. – Они там, рыбалят… – Ночью, что ли? – Сети ставят… – Поня-атно! Недозволенною ловлею промышляют, виру, небось, не платят — иначе зачем ночью-то таиться? Вот что, девка, — братьям своим, как вернутся, скажи: до утра пусть носа из шалаша не высовывают. Поняла? – Как не понять… А вы-то кто будете? – Люди вольные… — незнакомцы — кажется, их все-таки было двое — расхохотались. – Ну, прощевай, дева… Прятавшиеся за деревьями парни перевели дух — неохота было показываться, опасно. Боярич предупредил — беглых искали: трех молодых парней, с приметами. А девчонка… Про девчонку-то никто особо не знал. Зашуршала под ногами трава… И вдруг — тишина. И снова голос: – А девка-то ничего себе… Может, забрать ее? – Да ты что! Братья ведь… мало ли, шум подымут? Искать начнут… – Ин ладно… Забирать не будем. Вот что, Данило, ты иди себе к нашим, а язм… Язм задержусь малость… чуток. – Так ты что, замыслил… – Что замыслил — не твое дело. Иди давай. Послышались удаляющиеся шаги. Потом другие — крадущиеся, быстрые… – Эй, девка… А ну-ка, выгляни! Эх, хороша… Оп! – Пусти! – Ну-ну, не ерепенься! Звук пощечины. Резкий, словно выстрел. Интересно, кто кому дал? Впрочем, уже не интересно — девчонку выручать надо! Миша толкнул Авдея локтем: – Бежим! И тут — же, словно позвали — стон: – Пусти-и-и-и… Опа! Вот он, гад, уже навалился на Марьюшку, разорвал платье. Здоровущий! – Ах ты, гнус прековарный! Получи! Пнуть! С разбега! Гнус быстро откатился в сторону, вскочил… Сивые растрепанные волосы, бритое лицо… подбородок квадратный… Кнут! Кнут Карасевич! Ах ты, гад… В морду ему! В морду! Отпрянув от удара, парняга все же сумел удержаться на ногах — такая-то орясина! — мало того, выхватил из-за голенища длинный и узкий нож, перекинул из руки в руку, хохотнул нагло: – А ну? Кто хочет в салочки поиграть? Люли-люли! Оп! Миша ударил его носком сапога под колено. Кнут скривился… и тут заметил остальных — Мокшу с Авдеем. Авдей тоже вытащил нож, а Мокша подобрал с земли увесистый сук… – Эй, эй, парни! — тут же убрав нож, заулыбался Кнут. — Может, разойдемся? Чего я вам сделал-то? Вон, и мои уже идут… Он кивнул куда-то поверх голов. Миша — вот дурачок! — обернулся. Как и остальные… Тем временем Кнута уже и след простыл. Исчез, растворился в зыбком мареве призрачно-лунной ночи, словно и не было. Лишь только слышно было, как — уже где-то в отдалении — затрещали кусты. – С песчаной косы явился, — нарушил возникшую тишину шепот Авдея. — Значит, там и пристали. Парняга приметливый — не он ли усадьбу громил? Михаил усмехнулся: – Он. Склонился над дрожащей девчонкой, погладил по голове, обнял: – Ну, что дрожишь, что? – Рукав мне оторвал, гад… — Марьюшка неожиданно рассмеялась. — Теперь пришивать. А дрожу я — от холода. Вон, промозгло-то как, верно, к утру туман будет. – Да уж, верно, будет, — Михаил вытащил из шалаша плащ, накинул девчонке на плечи. — Может, спать пойдешь? – А вдруг эти явятся? Кто знает, сколько там их? – Слова верные. Так, может, нам пока на луга податься? Переждать до утра. – На лугах — мошка съест. Лучше — в рощицу. – В рощицу так в рощицу, — Миша, соглашаясь, кивнул. — Идем. И в самом деле, случай был такой, что лучше перебдеть. Приплывших с Кнутом людей могло оказаться слишком уж много для четверых беглецов, из которых одна — девушка, а двое — совсем еще молодые парни, почти дети. Интересно, что здесь делают кнутовы гопники? Та же самая компашка, что сидела тогда в корчме на Лубянице, а потом лихо громила усадьбу Онциферовичей? Скорее всего — да, те самые. И сюда явились — за каким-то своим, тайным и нехорошим делом. Таким, что требовало быть подальше от людских глаз. Значит, вряд ли гопники сейчас начнут масштабную облаву, в худшем случае — явятся впятером-шестером к шалашам — посчитаться. Да, наверное, явятся… А искать не станут — ну-тко — походи по лесу ночью, даже и при яркой луне — много высмотришь? И все равно, до утра не спали. А едва взошло солнце, выбрались на пригорок, увидев, как выплывают из-за излучины челны — гопники Кнута Карасевича возвращались обратно в город. Ну и славно… А еще примерно через час к ольшанику причалила лодка Онисима Ворона. Как и договаривались. Миша не стал провожать друзей до ладьи ладожского гостя, вылез на Ворковом вымоле, на Софийской. Обнял ребят, крепко поцеловал Марьюшку, перекрестил всех: – Удачи! – И тебя да не оставит Господь своей милостью. Ждать будем! Ждать… Мише на миг стало совестно — он ведь и вовсе не собирался переться в какую-то там дальнюю вотчину. Совсем другие мысли занимали молодого человека, совсем другие. И тем не менее — защемило, все ж таки защемило в груди под сердцем. Хорошие они люди — Авдей с Мокшей, Марьюшка… Марьюшка… Смешная такая, юркая… Ишь, сидит, машет… А глаза-то мокрые — всплакнула, что ли? Ну что ж… Тут самому бы не всплакнуть в самом-то деле… Жаль, больше не свидимся. – Счастья, счастья тебе. Марьюшка… и вам, парни…
До Кузьмодемьянской добрался быстро — тут идти-то всего ничего, от пристани, вверх, через воротную башню, дальше — по Воркова, по Великой — вот она, и усадебка. Усадебка тысяцкого Якуна. Подойдя ближе, Михаил усмехнулся, застучал в ворота. – Кого там черт несет? — нелюбезно осведомился привратник. Беглец засмеялся: – Не узнал, что ли, Козьма? То ж я, Мисаил, ваш рядович… – Вай, Мисаиле! Цыит, собачище, цыть… Уняв разлаявшихся псов, привратник распахнул ворота: – Поди с дальней вотчины? Посейчас доложу господину. Оба — тысяцкий Якун и его сын Сбыслав — приняли Михаила немедленно, даже оказали великую честь, усадив за свой стол. – Ешь, пей… докладывай! – Доложу, — Миша отпил бражки — ай, хороша, холодненькая, смородиновая — и кратко, с упором на некоторые нужные ему лично акценты, поведал о всех недавно произошедших событиях. – Так что вот, выдали меня, едва выбрался! – Да уж, — сочувственно кивнул Сбыслав, — Кривой Ярил — корвин сын известный. А Кнут — парнище звероватый и много чего дурного творящий. Паскуда, тьфу! Значит, они с Кривым Ярилом о чем-то шептались? – О том мне доподлинно поведали. – А раба твоя, Марья, сбегла, — неожиданно ухмыльнулся Сбыслав. — Уж извиняй, не уследили. Ничего, я тебе заместо нее коня подарю, увидишь — хороший конь! – Вот и отлично! – Что-что? (Цто-цто, — так вот сказал Сбыслав, да Миша уже давно новгородскому говору не удивлялся.) – Славно, говорю — конь-то! – А как же! А рабу твою мы и не искали… хотя, если хочешь — половим. – Да не надобно, — с презрением отмахнулся Михаил. — Мало ли на свете девок? Жаль только — твой ведь подарок. – Говорю ж, коня подарю! – Хватит вам про коней, — посадник строго посмотрел на сына, после чего перевел взгляд на рядовича — внимательный такой взгляд, умный, холодный. Спросил вроде бы невзначай: — У тебя, кажись, какие-то мысли были? – Были, господин тысяцкий. О Мирошкиничах мысли. Много чего про них у Онциферовичей болтают… — Михаил замолк, на ходу придумывая — что же это там «болтают». – Ну, ну, ну? — потеребив бороду, нетерпеливо подогнал Якун. — Чего болтают-то? – А всякое! Говорят, они, Мирошкиничи-то, самые первейшие — против князя. – Ну, то и так ясно… – И вообще, у них на усадьбе многие собираются, всякое замышляют… – Это слова покуда… Что замышляют? Знать бы! Миша улыбнулся: – Вот и я про это! Есть у меня один план… – Что есть? – Ну… мысля одна. – Чудно ты говоришь, паря! Выкладывай, что за мысля?
Через два дня, аккурат на Преображение Господне, на Софийской стороне, по Прусской улице — богатой, боярской Прусской! — громыхая, катила телега. Большая, с крепкими высокими колесами, вместительная. Груженая — накрыта рогожкой, а что там под рогожкой — бог весть. Запряжены в телегу не медлительные волы — крепкие кони, значит, не бедняк хозяин-то, возчик! Далеко не бедняк, с этакими-то лошадьми. Да и сам — собой видный: волосы черные, как у мирянина или у иных немцев, бородка аккуратная, щегольская, глаза — синие, яркие, в синюю же рубаху одет, поверх — доброго немецкого сукна поддева. На поясе кожаный кошель изрядный, кинжал в алых сафьяновых ножных — длинный, не кинжал, меч целый! Взгляд у возницы уверенный, важный — по всему видать, пользоваться кинжалом умеет, и не только кинжалом. Голова шапкою не покрыта — видать, ухарь! Проходившие мимо девки — заглядывались. Подъехав к богатой — с яблоневым и вишневым садом — усадьбе, ухарь-возница лениво спрыгнул наземь, постучал в ворота резной рукоятью плети. – Кто таков, господине? — тут же вопрос последовал. Спрашивали вежливо, видать, уже углядели — не голь-шмоль-шпынь ненадобный. – Онфима-песочника знаете? – Ну! – Нынче я за него. – О!!! Так ты песок привез, господине? Давно, давно ждем! Посейчас, враз ворота отворю… Заезжай, заезжай, господине. Онфим-песочник — был поставщиком сырья для стеклодувов, о чем Миша выспросил еще третьего дня у подмастерий мастера Симеона с Лубяницы. Разыскать Онфима и договориться подменить его на денек-другой-третий для тысяцкого никакой проблемы не составило. Сладились быстро — и вместо песочника на усадьбу Мирошкиничей явился Михаил — при полном, так сказать, антураже. Видать, и правда, ждали на усадьбе Онфима, точнее сказать — сырье. Обрадовались! Тиун-управитель едва по земле не стелился — ну до чего, пес, улыбчивый! Говорит прибаутками, сам так и льнет… Миша уж засомневался — не голубой ли? Отошел с опаскою — ну его… Спросил: – Где мастер-то? Куда сгружать? Тиун расплылся в улыбке: – Да холопи все сделают. А мы пока — кваску хмельного… – Нет уж, — строго взглянул на него Михаил. — Квасок потом, поначалу — дело. Привык сам лично за всем следить, уж извиняйте. – Ну, тогда во-он, к мастерской поезжай… Видишь? – Да уж вижу… – Гермогена-мастера спросишь. Стегнув лошадей, Миша проехал по двору вполне довольный собой — все же получилось у него управляться с упряжью, а ведь не такое уж и простое дело, как кажется. Вот и мастерская — еще издали чувствовалось, как пышет жаром печь… Спрыгнув с воза, Михаил заглянул внутрь и поздоровался: – Бог в помощь, работнички! Гермогена-мастера где сыскать? – Язм Гермоген, — оглянулся возившийся у печи мужичок — невысокий, худой, сгорбленный. — А ты, мил человек, кто таков будешь? – Я-то? Михаил, Онфима-песочника вместо. – Песок привез?! — мастер явно обрадовался, повеселел, улыбнулся. — Вот славно! Давненько уже ждем. — Гермоген махнул рукой подмастерьям: — Эй, парни, — воз разгрузите. Где-от воз-то? – Рядом, у мастерской. – Ай, славно… А Онфиме что же? Приболел? – Приболел, — Миша развел руками. — Так, несильно. Меня вот попросил нынче съездить, говорит, уж раз обещал… – Молодец Онфим, слово свое держит. Может, кваску? – Можно. Выйдя из мастерской, уселись в тени, под навес, степенно попивали холодный ягодный квас, беседовали… О песке, о соде и о прочих, нужных в стеклодувных делах вещицах. – Слава Богу, дела неплохо идут — товар недорогой, ходкий, на торжище расхватывают враз, да еще «гости» берут, те, что в Югру, да за Камень ходят. – Да, товар у вас славный, — поддакнул молодой человек. — Я б зазнобе своей тоже чего-нибудь этакого взял, недорого, на «белку». Гермоген вытер усы и хохотнул: – На «белку» много возьмешь! Идем, поглядишь, выберешь. Готовая продукция стеклодувов — браслетики, колечки, подвески, колты, бусы (все из приятного глазу желтовато-коричневого и зеленого стекла) складировалась в больших плетеных коробах, как видно, приготовленная к отправке на рынок. Подойдя ближе, Михаил запустил руку в короб, зацепив браслеты — целую горсть, — и невольно залюбовался: красивые, прямо-таки сияют солнцем! Есть и витые, есть и гладкие, только вот того, чего нужно… – В виде змейки, говоришь? Да еще с глазками? — мастер внимательно посмотрел на гостя. — Такие не на продажу, на заказ делают. Куда дороже выйдет! Ты где их видел-то? – Купчины с Заволочья привозили. Хотел еще тогда купить, да опоздал — уже продали. – Чтоб браслетик в виде фигуры какой сделать, с каменьями, с чешуею — это и труд и время нужно… а кто сейчас труд ценит? Стеколье-то само по себе — дешевое. Вот ты, хоть к примеру, возьми ножи. Когда лучше были, посейчас или лет двести назад? – Хм. — Миша задумался. — Даже не знаю, что и сказать. – Да я тебе сам скажу — те ножи, что двести лет назад деланы, — лучше. И крепче, и точить их не надо — однако ж, чтобы сладить, это постараться нужно — основу булатную выковать, к ней — с двух сторон — наварить железные щечки. Железо-от мягче булата — стирается быстрей, и нож-то всегда острый. Чем больше им робишь, тем он острее. Однако ж, говорю — делать его долго, да и не просто. А сейчас что? Клинок железный, к нему полосочку узенькую булатную — вжик! И все дела. Работы — с гулькин нос, зато ножей таких видимо—невидимо наделать можно — знай, торгуй. Дешевы — купят. Так и с браслетами, с бусами… – Так купцы заволочские хвастали — у Мирошкиничей, мол, на усадьбе, такие змейки-браслеты делают. Гермоген лишь усмехнулся и покачал головой: – Нет, я не делаю… На всю эту красу время нужно. Постой-ка! А в дальних вотчинах того времени — полно! – И что, там тоже стеклодувы есть? — как бы между прочим поинтересовался Миша. – Да есть, видать, на Обонежском ряде… Не знаю, уж и кто… одначе, браслетик такой, змейкой, я как-то раз на боярышне нашей видел, Ирине. Она как раз с вотчины дальней явилась. Может, там, на Обонежье, кто и мастерит… А что, времени там у них много, заняться нечем, — стеклодув хохотнул в усы. – Ну, в такую даль уж не поеду, — Михаил засмеялся. — Возьму вот, на «белку», какие есть… – Так я ж и говорю — выбирай, друже! – А боярышня-то, Ирина ваша, красивая… – Да уж, не дурна… Ты ее видал, что ль? – Приходилось… Вот тут Миша, похоже, ничуть не покривил душой, вспомнив ту девушку с Усть-Ижоры, красавицу в синем платье… И гопников. И браслет… Браслет. – Правда, давненько уже ее не встречал, даже в церкви. – Так на вотчине она дальней, на Долгом озере, в Обонежье. Редко бывает — в ино лето раз, два — Никодим-то Мирошкинич, боярин, ей братом родным приходится, а сама — вдовица. И погост там, на Долгом озере, от мужа покойного Ирине достался. Вот и хозяйствует. Она, боярышня-то, хоть и молода, а умом справна — не всяк мужик сравнится. Миша покачал головой: – И как же ей там не скучно-то? Почитай, в тех местах и людей-то нет, одни медведи да рыси. – Ничего, — хохотнул Гермоген. — Живет как-то. Может, у ней какой другой там интерес имеется?! Она ведь не рассказывает. – Да-а-а… Вкусный у тебя квасок. – Так пей еще-то! – Вот, благодарствую. Вкусно… А дорожка-то, видать, неблизкая… – Уж не близкая… До Ладоги, потом по Сяси-реке, по Паше, а там уж дале — покажут. Погост-то не маленький. – Так кто ж покажет, коли, сам говоришь, людей вокруг нет? – Это не я, а ты говоришь. Есть там люди — весяне и наши, новгородцы. Миша, хоть и вызнав, что было нужно, не спешил уходить. После того, как подмастерья разгрузили телегу, еще с полчеса потрепал языком со словоохотливым мастером… О том, что Гермоген зело поговорить любит, вызнал еще раньше, все у того же Симеона с Лубяницы. Поговорили, обсудили и то, и се: и виды на урожай, и немцев, и шведов, и, уж как же без этого, недавно изгнанного с позором князя. – Захватчив зело князь, да и горделив больно, — неодобрительно высказался стеклодув. — Правильно его прогнали. – Зато ведь свеев разбил! – Разбил, это верно. Так ведь мало ли их били? В таком вот ключе и закончили разговор. Гермоген вернулся к своим делам, а Миша, всхлестнув вожжами, покатил со двора на Прусскую и дальше, к детинцу. По обеим сторонам улицы, за частоколами, за дубовыми воротами, тянулись обширные боярские усадьбы с высокими хоромами, конюшнями, птичниками, яблоневыми и вишневыми садами. Хорошо жили бояре в Новгороде, уж куда как славно! Впрочем, боярам везде хорошо жить. Даже вот, на дальнем погосте — у чертей на куличках — в Обонежье, на Долгом озере. И как только боярышне там не скучно? Видать, прав Гермоген — есть у нее там какой-то свой интерес. Или — уже нету? И вообще ее на погосте нету… Господи, уж, кажется, верную нитку нащупал… Верную!
Глава 10 Лето 1240 г. Господин Великий Новгород Водяник
Ов пожьре неводу своему, имъшю мъного (благодарственная жертва за богатый улов).Нет, таки не вышло! Не захотели тысяцкий Якун и его сын Сбыслав отправлять доверенного своего рядовича к черту на куличики — в дальнюю долгоозерскую вотчину бояр Мирошкиничей. Нечего, мол, там делать, и в самом городе, чай, тайные порученья найдутся. К тем же Мирошкиничам на усадьбу ходок проделал — Онфима-песочника вместо — так давай, действуй и дальше. А дальний погост… Да черт с ним! Не там вовсе политика новгородская делается, не там… А вот Мише-то как раз бы туда и надобно. Как вот только? Эх, кабы раньше про Долгое озеро знал — уехал бы вместе с парнями и Марьюшкой! Они ж тоже примерно в те места подались… да уж — знал бы… Один выход — уйти от тысяцкого да пробираться самому по себе, с каким-нибудь купеческим караваном. А о караване том — на торгу спросить… или лучше у кого-нибудь из хороших знакомых… да хоть у тех же лодочников. Михаил так и сделал, уже ближе к вечеру — отпросился у Сбыслава: мол, по важным делам — к Мирошкиничам, да был таков. Ничто его на усадьбе тысяцкого Якуна не держало. Однако следовало быть осторожным — конечно, вряд ли тысяцкий тут же отправит погоню за сбежавшим рядовичем, но и просто так побег не спустит — начнут искать. А где будут искать? В «родных» Мишиных местах — в Заволочье. А это не очень хорошо — ежели вовремя сообразят, могут и нагнать на полпути, — дальше-то дорожки разойдутся. Поэтому нужно было рассчитать так, чтобы покинуть усадьбу в день отплытия каравана. Лодочники были на месте — жгли костерок, переговаривались, перед тем как разойтись по домам. Вечерело, и длинные тени крепостных стен и башен, подрагивая, ложились на серебристо-желтые волны Волхова, качающего на своей могучей спине ладьи и лодки. Онуфрий Весло уже ушел домой, а вот Онисим Ворон не торопился — сидел вместе с молодыми парнями вокруг костра, слушал какого-то плюгавого типа, взахлеб вещающего о кровавых проделках водяного. – Ой, ой, сколь народу к себе утянул водяник-от! Несть числа! Вчерась — двух дев, Любомиры-вдовицы дочек, прям на глазах и утянул. Пошли с подружками купатися — глядь-поглядь — и нет их. Токмо хвост над водою махнул, стра-а-ашный… – Знаю я Любомиру-вдову, — негромко подтвердил Онисим. —На Славковой живет. Сегодня видал — убивается… О, Миша! — заметив Михаила, лодочник приветливо махнул рукой. — Садись с нами, ушицы похлебай, послушай. – Так от, водяник-то третьего дня на плесе трех отроков утащил — приблудные были отроки, никто об них и не плакал… Однако все ж жалко. – А какой он из себя, водяник-то? — несмело полюбопытствовал один из парней. — Я вот его не видал… – И слава Богу, что не видал, — Онисим Ворон усмехнулся и перекрестился… а следом за ним — и все, окромя рассказчика. Вообще, странного вида он был, этот плюгавый мужичок с растрепанными — палею — волосами и редковатой козлиной бородкой. Одет в какую-то длинную сермягу, на шее — ожерелье из звериных клыков, на поясе — какие-то мелкие черепушки — то ли птичьи, то ли змеиные головы. Волхв, что ли? А, похоже, что так… Рассказчик сделал паузу, принявшись прихлебывать из протянутой кем-то миски обжигающе-вкусное варево. И тут же посыпались вопросы: – Что же, никак этого водяника не поймать? — спросил востроглазый парень с синюшными, будто вечно мерзнет, губами. — Ишь, озорует. Плюгавец выплюнул в ладонь кость и презрительно усмехнулся: – Поймать? Смотри, паря, кабы он тебя не поймал! Сжует, да выплюнет. – Молитву, молитву творить надобно! – Молитву?! — неожиданно засмеялся рассказчик. — От вашей молитвы ему никакого вреда. Другое надо молвить… присловье одно… Сказать? – Скажи, скажи, Всеславе! Волхв зачем-то оглянулся вокруг и понизил голос: – Он-от, водяник-то, любит, когда его орехами потчуют… Орехи завсегда с собою носите… иль в челнах где спрячьте. Как почуете — здесь он, водяник, так быстро скажите: сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом, сиди под кустом, ешь орешки каленые… Бросайте орехи через левое плечо — и поскорее, покуда водяник их есть будет — веслами, веслами… Главное — не оглядывайтесь. Оглянетесь — смерть! Утащит водяник под воду, выпьет всю кровь, сожрет с потрохами! – Господи, Господи, помилуй! – А как же мы его почуем, водяника-то? — снова спросил тот, с синюшными губами. Волхв негромко хохотнул: – Почуете… Водяник, как на поверхность из воды-от выходит, ухает… Протяжно так, гулко — у-у-уххх!!! У-у-уххх!!! Рассказчик приложил руки к губам, изобразил… На что уж Миша в подобные ужастики не верил — а и у того от подобных мерзких звуков мурашки по коже побегли, что уж говорить о молодых лодочниках. – Темнеет уже, — посмотрел в небо синюшный. — Пора и домой пробиратися… – Да уж, пора… — согласно кивнул Онисим. — Ты, Мисаил, чего приходил? – Спросить кой-что… — Миша поднялся, отошел от костра с парнями. — На Заволочье купцы-гости не отправляются ли на днях? – В Заволочье? — лодочник задумчиво почесал затылок. — Так они третьего дня отплыли. А больше и не ведаю… На Софийском вымоле поспрошать разве что? – Был я сегодня на Софийском, — парень с синюшными губами — Пахом — покачал головой. — Нет там заволочских, отплыли уже. Путь-то не близок-от. – Жаль, — искренне огорчился Михаил. — Что, все-все отплыли уже? – Ежели сильно надобно, их в Ладоге можно нагнать, — Пахом улыбнулся. — Уж там они постоят всяко… Стоит у Софийских мостков одна ладейка гостя ладожского, Рангвальда Сивые Усы. Он уж, Рангвальд-то, все свое распродал, чего надо — прикупил, день-другой — и отправится. Услыхав такую весть, Миша обрадовался, упросил парня о госте ладожском получше узнать. Здесь же, на Федоровском вымоле, и встретиться уговорились — завтра примерно в это же времечко. Покуда Михаил разговаривал с лодочниками, волхв все стращал оставшихся сторожить лодки парней — детин вполне себе ничего, мускулистых, однако ж, похоже, что боязливых… Хотя, с другой стороны — водяника-то дурак только не испугается, потому, как мозгов нет — не у водяника, у дурака. Все выспрашивали: да какой из себя водяник, да как узнать, да как что… – Водяник — он как ящерица огроменная али как коркодил-зверь… Слыхали про коркодила-то? – Не-е… – Ну, ящериц видали… Ящер целый! Так и зовут — Яша. Вы, главное, как услышите — плеск, а потом — у-у-уххх!!! Уххх!!! — так сразу ничком тут, на бережку, падите… Главное, на него, на ящера-то, не глядеть… тогда и он не увидит. – У-у-у! — смешно было видеть, как здоровенный верзила боязливо передернул плечами. — А орехи… орех-то нетуть у нас! – Ладно с орехами — не поспели еще. Главное — присловье помните: сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом! – Сиди, сиди, Яша… — нестройным, словно нашкодившие первоклассники, хором повторили парни. — Ой, дяденька Всеславе, — поможет ли? – Поможет. Обязательно поможет. Главное — все делайте, как я наказывал. Тогда живы останетесь. Ништо, он не страшный, водяник-то! — неожиданно рассмеялся волхв. — Главное, не смотреть на него, да шептать присловье… Сразу ж отвернитесь, а уж ежели оглянетесь — тут вам и конец. – Господи! Господи! Страсть-то какая! – Ништо-о-о-о! Делайте, как я сказывал. Михаил слушал весь этот бред краем уха и едва сдерживал смех — уж больно это все походило на какой-нибудь инструктаж. Ну парни-и-и… Ну простота… Про крокодилов в Волхове — это только академик Рыбаков мог написать… Холодновато им тут, крокодилам-то, как и всем прочим ящерам-динозаврам. Как там песенка-то? Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом? Жуй орешки каленые… Орешки, ишь, любит… Гурман!Цветник. Русская устная словесность
Попросив Онисима перевезти на Софийскую сторону, Михаил переночевал у себя в избе на усадьбе, а прямо с утра явился пред очи тысяцкого Якуна. Поклонился — тысяцкий как раз спускался с крыльца: – Здрав будь, господине. – И ты не хворай, Мисаил, — Якун явно куда-то спешил — слуги уже подводили коня, покрытого длинной расшитой попоной. — Хотел тебе поручить тут… Ну, да некогда — Сбыслав, сыне, расскажет… Сбыслав как раз на крыльцо вышел, кивнул — с отцом простился: обнялись, поцеловались троекратно… Это куда ж тысяцкий собрался? Заржали кони. По-молодому взметнувшись в седло, тысяцкий Якун нетерпеливо махнул рукою — привратники поспешно отворили ворота, и вся кавалькада помчалась к детинцу. Проводив всадников взглядом, Михаил вопросительно посмотрел на Сбыслава. – От псковичей посланцы явились! — скупо пояснил тот. — Изборск орденские взяли! Дело важное — Псков-от (Сбыслав говорил — «Плесков») давно от Новгорода отложитися хочет. Как бы орденских немцев не призвали! Могут… Ежели Ярослав-князь Владимирович почует, что прогнать могут, немцев позовет — бискуп рижский ему — по отцу второй жены — сродственником приходится. Позовет! А те и явятся… От того Новгороду — худо. Вот и поспешают посейчас все — помочь ли тем псковитянам, что за нас стоят, нет ли? Ой, непростое дело. – Да уж, — согласился Миша. — Так что отец-то твой от меня хотел? – А, — сын тысяцкого вдруг улыбнулся. — Мало дело. Отроци наши, холопи, Аксиньи, поварихи покойной, детушки, третьего дня купатися пошли… с тех пор нету. Сбежать вроде не должны — плохо им тут, что ли? («Цто ли?») Верно, утопли. Ты, Мисоиле, узнай — ежели утопли, пес-то и с ними, жалко, конечно — может, подросли б, так вышел бы толк — а так… ну да ладно. А вот, ежели убегли… — Сбыслав посерьезнел. — Так это совсем другое дело. Миша при этих словах поежился. – Совсем, совсем другое… Тогда выяснять надобно, разбираться — почему сбегли, кто подбил-сманил? Сыскать, вернуть, наказать — чтобы другим неповадно было! Вот этим ты, Мисаил, и займись… заодно с другими делами. — Сбыслав погладил бородку. — Выясни наскоро — утопли или сбегли. Дня тебе хватит? Михаил тут же вспомнил про ладожского гостя Рангвальда: – Лучше бы три! – Два… Но не более! Вот как удачно все складывалось! Теперь можно спокойно заняться своими делами, подготовиться, чтоб незаметно уйти. Да сделать так, чтоб не сразу хватились… Как? Тут думать надобно, думать… Ну и — уж заодно — беглецов поискать… или утопленников, хм… Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом…
Перво-наперво — время-то было — Михаил поговорил с тиуном. Что за отроки? Да куда ушли — не говорили ли? Тут же для себя запомнил имена да приметы… которых, по сути-то, и не было — оба парня, Трофим и Якся — одинаково светловолосы, светлоглазы, худы, Трофиму — тринадцать годков, Якся — на год помладше, кстати, у этого последнего и приметы обнаружились — на щеке, слева, рваный шрам — прошлолетось рыболовным крючком зацепил. Выслушав тиуна, Михаил покивал: – Ясно… Так не говорили, куда пошли? – Да на реку, куда ж еще-то? Двор подмели, дров на баню накололи — язм их и отпустил. Кто ж знал, что так вот все выйдет? – А время-то какое было? День или, может быть, вечер? – Время-то? — тиун задумался, покрутил длинный ус. — А не день и не вечер, а, скорей, послуполуденье. – И что же, пропавших сразу хватились? – Да кому они вечор нужны-то? Утром кликнули воды таскать… а нету! – А жили они… – На заднем дворе, на сеновале ночевали. Одни. – Угу… И никому не говорили, куда именно пошли? Ну, в какое место? – Да куда они ходят? Тут, рядом, к мосткам. Не к тем, где ладьи, а в камыши, к рыбацким. – В камыши, значит… ну-ну… — покивав, Михаил отправился по указанному адресу. Надо сказать, пока еще для него — весьма смутному. Спустился по утопающей в садах многолюдной Кузьмодемьянской вниз, потом поднялся на земляной город, прошел воротною башней, снова спустился, на этот раз уже к Волхову, к вымолам. Остановил первую попавшуюся компанию ребятишек: – Парни, рыбацкие мостки где? – А вона, пройдешь к камышам, там увидишь. Миша сделал, как сказали. Прошел. Увидел. Сняв сапоги, уселся прям на мостках, спустив ноги в воду. Хорошая вода, пока еще теплая, и все же, нет-нет, да и увидишь качающийся на волнах первый желтый листик, предвестник близкой, увы, осени. Да уж, вот и осень скоро. А он, Михаил, еще здесь… черт знает, где, господи! И случится же! Кому потом рассказать — у виска пальцем покрутят. На противоположном берегу реки, от Федоровской пристани, отчалив, уходили вниз по теченью груженые ладьи, обгоняя их, мчались челноки полегче, поменьше — кто на веслах, а кто — и под парусом. У мостков, на мели, поднимая тучи брызг, с шумом и гамом плескались мальчишки. Играли в какую-то игру — в пятнашки-догоняшки, что ли… Миша присмотрелся… Да нет, не в пятнашки — в водяника! Водящий — сиречь водяник и есть — прятался в камышах и, резко нырнув, должен был утащить кого-нибудь под воду. Кого утаскивал — тот потом и водил. Нехитрое игрище… – Эй, парни, племянников моих тут третьего дня не видали? Оба сивые, у одного — младшего — шрам на щеке, вот тут… — молодой человек показал — где. – Со шрамом говоришь, дядько? А они, племяши-то твои, вольные аль боярские? – Да с усадьбы, — Миша не уточнил, с какой именно. – Значит, боярские. А мы с челядью не водимся, так-то! – А кто водится? – Отдельно они купаются, вона, за той ракитою, — один из отроков показал рукою. — А ежели сюда придут, так мы их бьем, не даем спуску! – За ракитою, говоришь… Миша спрыгнул с мостков, зашагал, держа сапоги в руках. Дойдя до свесившейся почти до самой воды ракиты, свернул к берегу… и тут же увидал на ветвях — белело что-то. Ближе подошел… Ну конечно! Двое портов, две грубого полотна рубахи, на солнышке выбеленные. По размеру — как раз на пропавших отроков. Значит — утопли. Голыми же в бега не подадутся? Логично. Можно возвращаться да спокойно докладывать обо всем Сбыславу. Или не торопиться? Два дня ведь даны… вот и использовать их для себя. Дойти до Федоровского вымола… эх, жарковато в обход, через мост шагать, круг выйдет немаленький. Вон они, Федоровские мостки — через реку, видать, если хорошо присмотреться. Переправил бы кто? Сходить, поискать лодку? Михаил внимательно посмотрел на реку — как назло, поблизости не было видно ни одного рыбачка. Ни единого! Все там, за плесом, у Жидического озера, там самый клев… Видать, придется пешком тащиться. А тогда зайти на усадьбу — пообедать, что ли? Миша уж совсем было собрался так вот и поступить, как вдруг увидал в камышах лодку — обычную долбленую ройку. Старую и, кажется, ничью. Да — была бы чья-нибудь, так уж привязали б, или пригнали б к мосткам — чтоб на людях, на виду… Нет. Скорее всего — действительно ничья… Ишь, лежит, вроде как просто волною прибило… Ха! Так, может быть, и прибило. Откуда-нибудь сверху, с плеса. Ну да… вон, веревка-то перетерлась. Михаил наклонился, внимательно рассматривая остатки веревки. А уж когда в ройке обнаружилось и запасное весло — больше не думал. В конце концов, какая разница, куда унесло лодку — на Софийскую сторону к Рыбацким мосткам или — на торговую, на Федоровский вымол? Кинув в лодку сапоги, столкнул в воду, уселся — эх, хороша лодочка! И идет неплохо, хоть с виду и колода колодой, а все же слушается весла и на волнах устойчива… нет, все же захлестывает. Доплыв примерно до середины реки, Миша призадумался — чем бы вычерпать воду? Неужели ничего подходящего? Обнаружив позади углубление, сунул руку — вроде бы есть что-то… Дудка! Камышовая, с каким-то утолщением посередине — чуть ли не тромбон! Михаил из озорства дунул… Ну и звук! Уханье какое-то, а не звук — аж уши завяли. Сунув дудку обратно, снова пошарил… вытащив, наконец, обломок глиняной корчаги, вполне подходящий для вычерпывания. Посидел, почерпал воду, снова взялся за весло, и вскоре уже был у Федоровских мостков. Завидев знакомого — с синими мерзлявыми губами — парня — помахал рукою: – Здоров, Пахом! – И ты будь здрав. Вовремя пожаловал — Рангвальд Сивые Усы, гость ладожский, раненько поутру отплывает. За перевоз возьмет немного — «куницу» — но будешь у порогов, на волоке, помогать. – Вот, славно! — обрадованно воскликнул молодой человек. — Конечно, помогу, спина не отвалится. Только вот насчет «куны»… Придется в обрат, на тот берег. – Хорошая ройка, — Пахом оглядел Мишин челнок. — Справная. – Да? А мне так показалось — не очень. – Справная… да ты глянь! И двух лет ей нету… Дорого взял? – Не моя… — Миша не стал врать, к чему? — К вымолу вон, прибило, к Рыбацким мостам. – Добрая ройка. Я б и сам такую прикупил. – Так бери эту! Все равно — ничья! Пахом с сомнением покачал головой: – У такой лодки хозяин, чай, сыщется. С плеса видать, унесло, а куда — сообразить можно! Вот увидишь, явится за нею хозяин, явится. Сказал, и как накаркал! Михаил едва успел сплавать туда-сюда — взять «куну» — едва привязал ройку к мосткам остатком веревки, как — на тебе! Причалил чуть ниже по реке длинный шестивесельный челн с тремя мужиками. Один из них — горбоносый, чернявый — завидев на вымоле Мишу, зашагал прямо к нему: – Здрав будь, мил человеце. – И тебе не хворать! – Ройку чай, сеночь, не прибивало? Михаил равнодушно кивнул: – Да вона, стоит какая-то… Твоя что ль? Горбоносый ринулся к лодке, осмотрел и, обрадованно осклабившись, обернулся: – Моя! Она самая! Вон, тута, на боку — сучок, а там вот, дырочка… – Твоя, так забирай, — махнул рукою Миша. — Вообще-то, хорошо б с тебя что-нибудь взять за потерю… – А ты, мил человек, лодочник? – Лодочник… – Инда пришлю вечерком пива на «белку», — садясь в ройку, пообещал мужик и замахал рукою своим. — Эй, эй! Нашел, нашел, парни. В челне засмеялись: – Добро, что нашел. Иначе б Кнут бы тебя… Кнут?! При чем тут Кнут? Или — послышалось… Да, наверное, послышалось. Черт с ним, с Кнутом, не до него сейчас. Еще тогда, когда у Рыбацких мостков обнаружилась одежка утонувших отроков, в голове Михаила зародился некий план, не то чтобы весьма остроумный, но вполне даже действенный: утонуть! Утонуть, чтоб не искали. Где-нибудь в ближайшем омуте и… не то чтоб при скоплении народа… но чтоб он, народец этот, там был, хоть сколько-нибудь — свидетели.
– Где тут омута? — Онисим Ворон — уже к этому времени приплывший — помотал головой. — А зачем тебе омута? – Утонуть хочу, — хотел было честно признаться Миша, но передумал. Кто его знает, как тогда сладится? Онисим, конечно, парень хороший, и вон как помогает, но… Одно — помочь с попутной ладьей — обычное дело, и совсем другое — участвовать в каком-то непонятном — и, бог знает, ради чего? — обмане. За кого тогда Мишу примут? За беглого? Или — того хуже — за шпиона орденских немцев? Нет уж, надобно самому «утонуть», да так, чтоб потом не искали… И желательно, чтобы кто-то видел… чтоб на глазах… но чтоб спасать не полезли. В крайнем случае, конечно, можно обойтись и слухами… Мол, приходил один человек, про отроков утопших выспрашивал, сам в воду полез — да и сгинул. Только пятки сверкнули! Кстати, и одежка тогда другая понадобится… эту-то — на берегу оставить. – Слышь, друже Онисим, я тут подумал, что хорошо б одежку новую справить… Эта-то уж не больно богата. На две «белки», а? – На две «белки»? — Онисим Ворон смешно наморщил нос. — Ладно, придумаем что-нибудь. – А где тут искупаться можно? – Да эвон — река! – Нет… чтоб понырять… чтоб омуток какой-нибудь. Лодочник прищурился: – Гляди, в омутке-то можно и остаться, не выплыть. – Ничего, плаваю я хорошо! – Да и поздновато уже для купания — Илья-то Пророк когда был? То-то же! – И все ж таки? В общем, уговорил Миша, показали ему удобнейшее местечко — плесо, камыши, ольховник и, конечно, омут. Вода воронки крутила — смотреть страшно. Жаль только вот — вокруг ни души! – Подожди, ближе к ночи приблуды явятся, — засмеялся Онисим. – Кто? — Михаил поначалу не понял. – Приблуды. Ну, изгои всякие… Днем-то они на торгу, на подхвате, а ночевать некоторые сюда приходят — тут и скрытно, и родников много, опять же — и поплавать, грязь да пыль с себя смыть. – Ясно. Рангвальд, ладожский гость, с Торговой пристани отплывает? – С Торговой. Прекрасно! Пешком недалече дойти. – Так что с одежкой-то? – До вечера подождешь? – Ну, конечно! – Пришлю с Пахомом, сеночь его сторожить очередь. Вот и славно!
На пару «белок», конечно, не бог весть что прикупил Онисим Ворон, однако слово свое сдержал, прислал с синегубым лодочником на вымол. Михаил, подальше отойдя, развернул сверток — рубаха плотного тепло-коричневого сукна, длинная, с оторочьем, к ней пояс, да рубаха нижняя, льняная, да порты. Коричневый цвет, это, конечно, не синий — как на Мише сейчас. Уж не спутаешь. И никто ту — коричневую — рубаху не видел, кроме Онисима… Ну, а уж тот какой вывод сделает — ладно. Михаил усмехнулся — вряд ли они больше когда-нибудь свидятся — повезло бы с браслетами! Эх, разгадать бы тайну, уйти… О том, что будет, если все не срастется, не сложится, Михаил сейчас старался не думать — просто шел себе по чуть показавшемуся следу, словно хорошая гончая, и все тут. Получится — не получится, выйдет — не выйдет, нечего сейчас рассуждать — другого-то ничего нет, только браслетик — Мирошкиничи — Долгое озеро. Так-то! Со стурожей похлебали ушицы — солнце садилось уже, золотисто-оранжевое, теплое — отражалось в реке последним прощальным лучиком… однако совсем еще не закатилось, сверкало, пускало по волнам золотисто-багряную полосу, вытягивая длинные черные тени. Простившись с лодочниками, Михаил зашагал прочь — якобы к себе — сам же, не доходя до Никитиной улицы, снова свернул к реке — к ольшанику, к купальне, к омуту. Прошелся по узкой тропинке — а вечер-то был такой чудный, спокойный, тихий! В малиновых — рядом — зарослях пели соловьи, где-то на другом берегу куковала кукушка, сладко пахло клевером, иван-чаем и — почему-то — только что скошенным сеном. А какие плыли по небу облака! Нет, не белые — багряные, ярко-золотые, голубовато-зеленые — целая радуга. Миша никогда таких раньше не видел, может быть, плохо смотрел? Да нет… просто — он давно приметил уже — в этом мире цвета были ярче: не то чтобы небо синее, чем в двадцать первом небе, не то чтобы солнышко ярче, но… Но вот взять, к примеру, хоть те же цветы, вот, скажем — желтые. Кроме одуванчиков, мать-и-мачехи да купальниц Миша никаких других и не знал, ну, может, еще лютики да мимозы. А тут… Тут их столько! Вот, кажется бы, ромашка — а вся золотистая, солнечная, а вот здесь что-то похожее на иван-чай, целые заросли — и тоже желтые, и здесь еще… и там… А взять голубой цвет? Синий, сиреневый… Что там Миша-то помнил? Васильки, незабудки, колокольчики, фиалки… а здесь вот — справа, протяни руку — целое море! Глубоко-синее, небесно-голубое, сиреневое — почти до пурпура. И что за цветы такие? И с любым цветом — так. Вот розовый — само собой, клевер, иван-чай — и что-то еще, много-много. А вот красные маки, а вот… даже непонятно и что — длинные узкие лепестки, словно капли крови. М-да… ну и сравнил! Нет, не кровь, конечно… словно художник, какой-нибудь там Клод Моне, обронил из палитры краску, не донес до своих знаменитых «Маков», разбрызгал — и вот они, лепестки, пламенеют! А воздух, воздух какой! Сказать — пьянящий — ничего не сказать. Пить можно. Есть глубокими столовыми ложками — и, кажется, одним им, воздухом-то, и будешь сыт. А вода… Миша припрятал сверток с новой своей одежкой за приметным кусточком, скинул старую рубаху, порты, сложил на бережку приметливо… и — прихлопнув пару комаров — в воду… Аж дух захватило! Молоко! Молоко парное… А солнышко — вот уже и не видать почти, только пламенеет вдалеке крыша воротной башни. Михаил, ясное дело, в омут соваться не стал, поплавал рядом, нырнул… а когда вынырнул, выбрался на бережок — и тут же спрятался в ольшанике, услыхав быстро приближающиеся девичьи голоса и смех. Спрятался, да так неудачно — не повернешься, не выбежишь, до одежки — хоть до старой, хоть до новой — незаметно не доберешься, тропинка-то — вот она, совсем рядом. А девки — тут уже! Три грации… Бегут, на ходу одежонку снимают… Миша аж присвистнул восхищенно — тихонько, чтоб не услышали — ну до чего ж хороши, чертовки! Молоденькие, стройные, крутобедрые, с золотистою — и, верно, шелковистой на ошупь — кожей… Ах… Посмеялись, да, взявшись за руки, зашагали в воду — одна другой краше. Или Михаилу просто так сейчас казалось? Как вот с цветами… Ага, вот одна нырнула… вот, вынырнула… обдала брызгами подружек. Те заверещали: – Ну, хватит, Добронега, хватит! Добронега, хм… Имечко-то, кстати, языческое. Вот все уже поплыли вокруг омута, а Миша-то, между прочим, подмерзать начал — после воды-то да на улицу. Между прочим — вечер, сумерки уже, скоро и совсем стемнеет — вон, и звезды на небе, луна — серебристые пока, но наливаются золотом, а небо синеет, синеет, синеет… Откуда раздался этот звук. Миша не мог бы сказать. С дальнего ольшаника, что ли? Или от излучины… Вот опять! У-у-ух!!! Уу-у-ух!!! Девчонки завизжали, поплыли к берегу… И вдруг — из камышей — им наперерез — лодка! Быстрый приземистый челн! И снова этот звук — у-у-ух!!! у-у-ухх!!! Господи! Так ведь это — как дудка. Та дудка, что Миша сегодня нашел в ройке. И — так кричит водяник! Об этом предупреждал тот хмырь, волхв. Надо, мол, прятаться, говорить какое-то дурацкое присловье и ни в коем разе на водяника не смотреть… Не смотреть… Ах вы ж твари! Из своего убежища Миша увидал, как на несчастных купальщиц накинули сети… хороша рыбалочка! А и водяники — куда как хороши… сволота поганая! Не смотреть, говорите? Ладно… покажем вам — не смотреть! – У-у-ухх!!! У-у-у-хх!!! — доносилось с реки. Уже стемнело, и в самом деле было страшно. И так-то, знаешь, что дудка, а все равно — мурашки по коже от этого — уу-у-ххх!!! У-у-уххх!!! А девчонки визжат… – Помогите!!! Ах вы ж… Не думая больше, Михаил выскочил из кустов, заорал что есть мочи: – Что творите, шильники косорылые? А ну, пусти девок! Заходи справа, братва!!! Про братву — это он специально крикнул, чтоб разбойникам было страшнее. Ишь, суки, нечистой силой прикинулись. – У-у-ухх!!! У-у-уххх!!! Сейчас будет вам — ух! Сейчас, сейчас… Лодочников на помощь позвать, уж не должны бы струсить… – Эй, парни! – Эй… Это кто-то сзади. Миша обер… Нет, не успел. Что-то тяжелое ударило в голову. И темнота. И все… – У-у-уххх! У-у-ухх!!!
Глава 11 Лето-осень 1240 г. Нагорное Обонежье Леший
…чем дальше от жилья людей, чем дальше от священных мест, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой.Опа! Вот так плюха! Ну, снова на больную голову. Миша отпрянул в сторону, как мог дальше, стараясь не попасть в край затянутой зеленой тиной болотины… Супостат дернулся за ним — и увяз! Увяз, увяз, собачина — а нечего нападать на честных людей, как будто другого места для ночлега в ближайшей округе нету. Это, конечно, удобное, кто бы спорил? И рядом с водой, и укромное, и — одновременно — хорошо продуваемое, что немаловажно, речка-то не зря называлась Сясь, что в переводе с языка веси значило — комариная. Однако ладно… Пора бы и гада в болотину свалить, чтоб не рыпался. Оглянувшись на своих активно махающих кулаками попутчиков — заволочских гостей, — Михаил пнул вражину ногой в бок, ничуть не жалея — а нечего было первыми нападать! Да еще — исподтишка, нахрапом. Н-на!!! Упал, завалился, гад — вот, копошись теперь в холодной жиже, так тебе и надо. Хотя… тут таких много, многовато даже — как бы не пришлось хвататься за мечи, похоже, к тому все идет, хотя пока и на кулачках только… Странно, но напавшие на едва разбитый лагерь люди — такие же купцы-торговцы — похоже, вовсе не собирались доводить дело до крови. Вот один снова подскочил к Мише, но кинжала из-за пояса не выдернул, а ведь он был, кинжал-то, вон, в зеленых сафьяновых ножнах. Здоровый мужик! Взгляд звероват, бородища — пегая — лопатой, ручищи — оглоблями. Размахнулся с плеча, ударил… Ага, будет Михаил дожидаться, как же! Пригнулся — просвистел над самой головою кулак — и в морду! Н-на!!! Ага! Не понравилось? А вот, в следующий раз будешь знать! Мужичага покрутил головой, словно оглушенный на скотобойне бык, утер тыльной стороной ладони выступившую из носа юшку, оглянулся… и неожиданно подмигнул: – Эх, вижу, ваша взяла, паря! Ну, еще бы, не взяла… это уж было понятно. Заволочские попутчики Миши оказались куда как ловки на кулачный бой, будто всю жизнь только тем и занимались, что дрались по выходным дням и всем престольным праздникам, а, ежели выпадал подходящий повод для драки в будни — то и по будням. Что и говорить, умельцы! Да и больше их было, заволочских — на шести ладейках-насадах шли. От самой Ладоги, вот, по Сяси-реке, затем — по Тихвинке, по Чагоде, по Мологе… Хватает рек, хватает и волоков — а у каждого волока, знамо дело, какой-нибудь супостат-разбойник таится, до чужого добра жадный. Потому и купчины были — здоровяки, как на подбор, да и приказчики, и служки — такие же, хилых не брали даже в попутчики. Мишу вот взяли — так он и парень-то хоть куда — тоже косая сажень в плечах, да и удар не слабый, вон как пегобородому вмазал — любо-дорого посмотреть! Любой бы боксер, верно, позавидовал бы такому удару. А пегая борода ничего, сплюнул через зуб, юшку вытер — стоит, улыбается. Да и все его… как и назвать? подельники, что ли? – Хорош, хорош, парни! — обернулся, закричал своим, те сразу послушались, отскочили. А мужичага: — И кто тут старший у вас? – Ну я, — Никифор-суконник, кулачищи травой отерев, ногу вперед выставил. — Что, хотели нас с места прогнать, да не вышло? – Не вышло, — супостат развел руками и снова улыбнулся, еще шире, чем улыбался Мише, хотя, казалось, куда уж еще-то шире — морда, чай, не резиновая, разорвется. — Не вышло… Зато драка какая была! Ух, и повеселились. Михаил только сплюнул: – Да уж, куда веселее… – Вы кто ж такие будете? — поинтересовался Никифор. — Тати лесные, аль кто? – Не тати мы, купцы — сено в Ладогу везем продавать, — усмехнулся пегая борода — по всему, он тут был за старшего, остальные его слушались и молчали. — С Пречистенского погоста, с Тихвинки мы… Уж завсегда подраться любим! – Уж я вижу, доброй драки не пропустите, — уже не так напряженно хохотнул суконник. Мужичага пожал плечами: – А что ее пропускать, драку-то? Тем более — вы на наше место встали. – Да ладно, на ваше, — влез в разговор Михаил. — Чай, не подписано. Последнее слово его неожиданно вызвало в рядах… гм-гм… супостатов некое веселое оживление. – Как, как ты сказал, паря? – Меня, между прочим, Мишей зовут. Михаил Сергеевич. – Михайло, значит? А меня — Доброней! – Да уж, — Михаил засмеялся. — Подходящее имечко. – Что ж, — Доброня развел руками. — Видать, придется нам на другое место идти. – Да уж видать, придется, — с усмешкой покивал Никифор-суконник. — Косточки поразмяли — можно и поспать. – Поспать — оно конечно. Супостаты — или как их теперь называть — пречистенские купцы? — заухмылялись, однако никаких попыток возобновить драку не делали. То ли выжидали удобный момент, то ли и вправду утихомирились. – Пошли, мужики, — Доброня махнул рукой своим и, посмотрев на Мишу, ухмыльнулся. — Говоришь, подписать надобно, место-то? Инда ладно, на обратном пути подпишем. Пречистенские ушли, посмеиваясь и потирая синяки и ушибы, но, судя по гомону, встали лагерем где-то недалеко, так же вот поблизости от болота. Впрочем, болота здесь попадались часто. Как и комары. Слава богу, хотя бы не было мошки, то ли ночи уже для нее были холодноваты, то ли — сезон закончился. Никифор-суконник первым делом выставил в охранение сразу трех человек: двух — по берегу, и одного — на реке, уже клубившейся вечерним промозглым туманом. Днем-то, да вот еще и вечером — жарило, и было, наверное, где-то под тридцать градусов выше нуля, а вот, как солнышко — даже не закатилось, а просто скрылось за лесом — вот тут-то захолодало, и так резко, что, если б не драка, так давно бы продрогли все до костей. А может, пречистенские для сугрева дрались? Особо уже не таясь, запалили костер, большой, жаркий, с искрами до самого звездного неба. Поставили шалаши, наловили на ушицу рыбы — уклеек, окушков, хариусов, Мише попались на блесну даже несколько щук. Варили по-походному, все подряд, не так, как обычно принято: налимья уха — так одни налимы, окуневая — ясно, из окуней, ну и так далее. Не принято было разного рода рыбу в одной ухе смешивать, но вот тут — уж куда деться, пришлось. Хорошая вышла ушица, наваристая — уж что-что, а некоторые рыбьи головы — не все — сварили отдельно, без соли — уж так вкусно вышло — укушаться! Все не съели, оставили и на утро — холодцом — да собрались уже спать, как вдруг оставленный в сторожах приказчик прокричал в кусточках коростелем — как условлено. Все затаились, похватали ножи, копья… Прислушались… Кто-то шел, не таясь, и даже напевал песни. Вот уже приблизились, разодвинули кусты… – А мы — к вам! Здрасьте-пожалуйста, наше вам с кисточкой — явились — не запылились! Все те же ухари с Тихвинки-реки, любители доброй драки. Мало получили, что ли? Еще явились. – Не, мы не драться, — с хохотом замотал бородой Доброня. — Мириться пришли. Вона! Он обернулся к сопровождавшим его двум парням — хорошо хоть, не всей кодлой явились, — мигнул, и те разом достали из заплечных мешков объемистые плетеные фляги. – То вино наше, местное, — ухмыльнувшись, Доброня уселся у костра. — Ну, где у вас кружки? Сам тут же хлебнул первым — чтоб видели, не отравить собрался, а так — для дружбы. Ну, для дружбы так для дружбы. Никифор незаметненько еще пару парней послал — в сторожу — с остальными же уселся, поставил кружки да предложил: – Ушицы-от похлебайте нашей. – А не откажемся! — хохотнул гость. — Кто ж откажется от ушицы? Ну, за дружбу! Конечно, не вино это было — брага. Но хорошая — крепкая, забористая, духовитая. Кажется, на морошке… или — на чернике… на малине? Нет — микс. А неплоха, отнюдь неплоха! Миша намахнул пару кружек — захорошело! По-доброму так захорошело, не так, как с паленой водки или того гнусного пойла, что продается под ностальгическим названием — «портвейн». Сразу песен попеть захотелось. А и запели ведь! Гости затянули первыми:А. Буровский. Несбывшаяся Россия
Вился клен с березою,
Не развился!
Ой, ладу, ладу —
Не развился!
Ой, ладу, ладу —
Не развился!
Ой, ладу, ладу…
Ой, ладу, ладу,
Не развился.
Ой, ладу, ладу…
Нет, до утра не сидели — всем завтра вставать, да в путь двигать. Бражку допили, ушицу доели — да разошлися. Опытный Никифор сторожу не снимал, одначе — мало ли, что там на уме у пречистенских? Сейчас они песни пели, а потом вдруг да новую драку начнут? И хорошо — если только драку… Тем не менее ночка прошла спокойно — а Миша, кстати, проснулся вдруг ни с того ни с сего, где-то под утро, и уже больше не спал, а так, лежал на подстилке из веток — думал. Вспоминал, как после удара по голове очнулся в камышах вот так же, под утро. Голый, замерзший, с разбитой башкою — похоже, веслом треснули. А и поделом — не зевай! Добро еще не убили, видать, посчитали, что хватит и одного удара, а может, и не хотели убивать, так, пугнули просто… Встал Миша тогда, водою холодной умылся… а кругом туманище — руки собственной не видать! Походил Михаил по кусточкам, пошарил — одежку свою новую отыскал, ну а как же! Знал ведь, где прятал. Оделся, сапоги натянул, кушаком шелка лазоревого подпоясался — ну, совсем другой вид, хоть сейчас женись! Голова вот только саднила… там, ближе к затылку… но рвать не тянуло, да и не сказать, чтоб очень кружило… Да уж — как говорится — были бы мозги, было б и сотрясение, а так… Миша подшучивал над собой — хороший признак — постепенно, покуда к пристани шел, и настроение повысилось. Не убили — значит, живем! Значит, еще поборемся! И Рангвальда, гостя ладожского отыскал быстро — и вовремя! — тот уже отчаливать собирался. Миша, спросив, где ладья, руками замахал, побежал пребыстро: – Эй, эй, подождите! – Да ты кто таков? – Так договаривались… за куну. – Ну, за куну, так давай, прыгай! Прыгнул, что поделать? Едва в воду не плюхнулся да все коленки о борт расшиб. Кто-то из гребцов руку протянул, помог взобраться. Тут и хозяин — Рангвальд Сивые Усы: – Лодочники федоровские за тебя просили? – За меня. – Ну, ин ладно… Плыви. На волоке подмогнешь. Подмог, конечно, на волоке, так вот до Ладоги и добрался, можно сказать — вполне даже ничего, быстро. По пути с купцом Рангвальдом накоротке сошелся — оба любили восходы-закаты солнечные наблюдать, любовалися. Рангвальд — он варяг оказался. Наш, ладожский варяг, не заморский — завсегда варяги в Ладоге жили, когда та еще не Ладогой — Альдегьюборг прозывалась. Вот с тех — наших — варягов и Рангвальд. Христианин, да, не какой-нибудь там язычник, человек уважаемый, однако языка своего не забыл, не забыл и обычаев. У них, у варягов ладожских, даже еще в эти времена прялки рунами украшались. Потом-то, лет через двести—четыреста, конечно, забылось все, а сейчас вот — помнилось. Любил Рангвальд о народах разных — тех, про которых знал — порассуждать, а Миша — послушать. О колбегах, о еми, о веси, о конунгах древних весянских, о священных камнях да рощах. О татарах ничего не молвил — не знали их тут, в лесах, не видели, так, только смутные слухи ходили. Про ижору Мишу расспрашивал гость ладожский — очень ему любопытно было, что за народ такой? Какого роду-племени — фенны али, может, варяги? Михаил рассказал, что знал — мол, точно не варяги, финны, на весян местных речью похожи. И сам же спросил про путь по Сяси-реке. Рангвальд и свел с Никифором, суконником с Заволочья, попросил взять — взяли, уважали Рангвальда в Ладоге. Так вот Миша и очутился средь заволочских купцов. Так вот с ними и шел по Сяси — Комариной реке. Вот уж точно, что комариной! Вроде и холодно — а никуда не деваются комары, все зудят, зудят, зудят… ну, заразы! Михаил еще поворочался да вышел на воздух. Поежился, нужду малую справил, склонился над речкой — умыться, вдруг — чу! Показалось, будто уключина скрипнула! И скрипнула где-то вверх по течению, там, куда и заволочские купцы плыли… должны были вот сейчас, скоро поутру, отплыть. Хм, кто бы это мог быть, интересно? Вроде бы в Ладоге ни о каких других гостях — кроме Никифора — и слыхом не слыхивали! А вот, поди ж ты, плывет кто-то. И — такое впечатление — таится. Потихонечку этак, по-хитрому, к тому берегу жмется… ну да — вот опять уключина скрипнула… вот кашлянул кто-то… выругался. Утром-то, по туману, звуки далеко слыхать. Сколько отсель до плывущих — километра два, а то и поболе! Отсель… Миша усмехнулся — вот уже и думать стал, как местные, — проговаривал теми же словами. Скоро и «цокать» начал бы — зацем, поцему, цто… Истинно новгородец! И все же, кто ж это там, впереди, плывет-поспешает? Рыбаки, наверное… А таятся — так, верно, услыхали по-ночи залихватские песни, побоялись пристать к берегу. Даже мимо — ночью! — побоялись пройти. Небось, встали где-нибудь ниже по реке, за плесом — не могли же всю ночь плыть. А скорее всего, и не плыли они никуда — просто отчалили только что от ближайшей деревни, а где эта деревня — бог весть. Быть может, рукою подать, да не видно из-за тумана. Туман… Такой, как и тогда, на Волхове. Когда веслом по башке треснули. И это еще было — у-у-ухх!!! У-у-уххх!!! Ишь ты, водяники хреновы, утащили все ж таки девок. Хитры — горожан да тех, за кого постоять могут, не трогают — приблуд берут, изгоев, бедноту никому не нужную. Хитры… И — понятно — что девок да отроков: именно на таких и спрос. Интересно, кому их сейчас продают? Раньше-то понятно — купцам восточным. Волжская Болгария, Иран, Хорезм… Сейчас-то татары всех прижали, не до рабов, а как бы и самих рабами не сделали. Хотя… война войной, а торговля — торговлей. Торговля людьми — дело прибыльное, не было бы прибыльное — не занимались бы. Ишь, водяниками прикинулись, суки! Главное — и дудку какую придумали — дунешь: у-у-ухх, у-у-х-х! Действительно — водяник. Рано еще было, рано. Еще и солнышко не показалось — хотя небо светлело уже, а за дальним лесом алая полоса протянулась. От нечего делать Михаил прошелся вдоль реки, махнул рукой стороже приказчику. Тот улыбнулся, кивнул на небо — скоро, мол, кончится моя стража. – Ты тут ладеек чужих не видел? — проходя мимо, справился Михаил. – Чужих? Не, не видал. Никого тут не было. – А мне показалось — уключины скрипнули… – Блазнится! — приказчик захохотал, словно в ответ ему гулко закричала на болоте выпь. — О, кричит! Пущай — скорей все проснутся. Ну еще бы… Михаил улыбнулся: – Пойду, пройдусь вдоль реки — восход встречу. Приказчик лишь ухмыльнулся — знали все мишину страсть — солнцем утренним любоваться. И вечерним, кстати, тоже. Низкий берег густо порос осокою и ольхою, поначалу идти было трудно, но вскоре Миша обнаружил рыбачью тропу и зашагал уже по ней. Куда шел? А никуда! Спуститься вниз по реке шагов на двести-триста, да потом — обратно. Глядишь, уже и проснутся все, встанут, засобираются. А пока… Светлело быстро, и так же быстро туман вокруг становился клочковатым, редким, буквально на глазах таял. А вот уже и первый солнечный лучик — вспыхнул золотом на вершине высокой осины! Вот перебрался чуть ниже, еще ниже… еще…осветил уже и березы, и ольху, и орешник… Со стороны лагеря донесся звук рога — проснулись. А ласковое утреннее солнышко, разгоняя туман, играло в росе, на папоротниках… на заливном лугу… Проснулись уже и птицы, защебетали, запели — иволга, малиновка, жаворонок. Застучал где-то неподалеку в лесу краснобокий трудяга-дятел, закуковала кукушка, шмель зажужжал прямо над ухом — и откуда взялся? На лугу просыпались цветы — чистые, вымытые росою, они тянули к солнцу разноцветные радостно распахнутые ладони — синие, лазоревые, сиреневые, желтые… Желтых было, пожалуй, больше всего. И еще — сиреневых, точнее сказать — пурпурно-багряных. Иван-чай, лютики, васильки, ромашки… Вот, словно желтая дорожка, а вот — посреди зелени луга — сиреневое озерко ирисов, Миша и не знал раньше, что эти цветы здесь растут… хм… здесь-то растут, здесь еще не то растет. А это что там сверкает ярко-синим? Бутылка из-под немецкого вина? Ха… Вот, у реки, на ольховой ветке… Михаил подошел ближе, нагнулся…черт побери! Браслетик! Синий стеклянный браслетик новгородской работы, но — «киевский» — таких Миша много видал в мастерских и на торгу. Откуда он здесь? Видать, потерял кто-то — вещица нередкая… Хотя… Нет, не потерял — уж слишком аккуратно повешено. И даже можно сказать — как-то торопливо-аккуратно: можно ведь было и вон на ту веточку примостить, повыше, тогда бы видней было… да, и с ладей наверняка заметили бы. Странно… Миша повертел браслетик в руке — без всяких узоров, обычный. Но как играет на солнышке, ух ты! Нет, верно, местные девушки обронили, пошли вот, купаться, или так, на луг вить венки, и потеряли. А кто-то — пастух ли, рыбак ли, купец — нашел да повесил на ветку — увидят потеряшку, так подберут, да спасибо скажут доброму незнакомому человеку. Да, так, верно, и было… На местном диалекте говорят — «правда и есть»! – Эгей, Миша!!! Михаил вздрогнул — ага, звали уже! Повесил браслетик обратно, да поспешил обратно в лагерь. А там уже собирались, да и вчерашние гости пришли — прощаться. Не одни пришли, с бражкой… и сколько же у них этой браги, интересно? Немереные, похоже, запасы. Цистерна на ладье, что ли? Такое впечатление — да. Простившись с пречистенскими, продолжили путь по Сяси-реке, только Михаил на этот раз плыл недолго — высадили у погоста Липно, да сказали — как к погосту Пречистенскому выйдешь, от Доброни поклон передашь. Тут-то, в Липне, и сыскал Миша позовника — Ермолая-бирича. Мыто переписать да собрать, суд творити от княжьего имени — за тем Ермолай-бирич на дальние погосты и ехал. Сам в Ладоге жил, с Рангвальдом Сивые Усы приятельствовал — и Мишу приветил. Какой разговор? — сказал, — надо тебе, так едь с нами. До Паши—реки — на телегах, дальше — на ладьях-насадах, еще дальше — в верховьях уже — на ройках. Доберемся, в первый раз, что ли?! Уже ближе к вечеру, под хмельком — похвастал, мол, и у самого небольшое сельцо в той стороне имеется, совсем маленькое, так, починок. Маленькое — но свое! Так и зовут — Биричево. А Мишу-то что волновало? Да все тоже. Вот и спросил, далеко ль от того села до Долгого озера? Ермолай усы пожевал: – Долгое озеро недалече, да только путь зело худ — чащи одни, урочища да болота. Ктой-то у тебя в этаку даль забрался? – Так, знакомец один… – По чьему праву на княжьей земле сидит? – Думаю, сговорился с князем… – А грамота на то у него есть? – Да есть, сам видал. Про грамоту Михаил, конечно, соврал — откуда ему знать-то? Просто надоел уже не в меру дотошный бирич — ишь, пристал, выспрашивает. – Как доберешься, вели, пущай грамоту к зиме приготовят и мыто. Ужо доберусь по зимникам и до тех краев, а как же! Здесь по всей земле — княжий суд да княжья воля! – Так нету в Новгороде князя-то, — не выдержав, ляпнул Миша. Ермолай глазами сверкнул: – То есть как это — нету? – А так. Прогнали его на вече — и все тут. Сказали — путь чист! Бирич неожиданно расхохотался: – Ну, одного прогнали, так позовут другого. Никогда Новгород совсем уж без князя не жил… а не будет князя — владычные приберут землицу. Приберут, приберут, я уж их знаю… За себя не боюсь — опытные позовники-биричи всякому надобны! Ну, что смотришь? Пей вот, да расскажи, что там еще на Новгороде деется? Свеев, говорят, разбили? – Конечно, разбили! — уж тут Михаил рассказать мог, и рассказывал, куда там монастырскому писцу Мекеше или школьным учебникам! Всему место нашлось — и битве, и пиру, и князю, и разному прочему люду. Бирич и люди его слушали, уши растопырив. А Мишу несло уже — не то что видел, что читал — рассказывал, врал вдохновенно, как академик ученый: – И возложи бискупу Спиридону печати на челе острым своим копьем! – Кому возложил? Бискупу? – Какому еще бискупу? – Так ты сам только что сказал! – Послышалось. Не бискупу — Биргеру, ярлу… тьфу… королевскому зятю. – Хо! Самому зятю?! – А вы что думали? Станет Александр-князь просто так тешиться? Понял уже Михаил — заканчивать со всем этим надо, язык от меда стоялого заплетался, а ноги не несли, не сойти с лавки. Так там спать и улегся, в старостиной избе, на лавке — сыт, пьян и доволен. Еще бы не доволен, шел-то ведь — к цели!
Утром, сотворив молитву, отправились в путь — не столь дальний, сколь трудный — до Паши-реки верст немного, однако ж дорожка та еще, можно сказать — и вообще никакой нету, мимо болот, лугами, лесами, рощицами едва заметно тележная колея тянется. Бирич Ермолай — мужчина осанистый, видный, при бороде черной — впереди, верхом — неохота в возу-то трястися. Сразу за ним — воины ладожские числом в полсорока (в новгородской земле все по сорокам считали), кольчуги днем, по жаре, сняли, щиты в телеги сложили, а рогатины все же держали в руках, да и мечи с пояса не снимали. – Всяко может быть, — обернувшись, пояснил Мише бирич. — Прошлолетось емь с набегом пришла… пожгла много. Да и местная-то весь… мирные-то они мирные — одначе осторожка не помешает. До Паши-реки ехали долго, муторно — возы часто застревали в болотинах, приходилось вытаскивать, и это еще хорошо, что давненько уже не было дождей — вторую седмицу стояло вёдро. Не шибко-то велико и расстояние — верст тридцать — а шли чуть ли не два дня. К исходу вторых суток добрались, обрадовались, завидев сливающиеся, сверкающие отраженной синью, воды двух рек — Паши и Капши. Здесь же, на мысу, у слияния, расположилась уютная деревенька, небольшая, в один двор — рубленная в обло изба на подклети, овин, амбары, баня. Вся усадьба была обнесена частоколом, распахнутые настежь ворота покосились и явно нуждались в ремонте, о чем, распекая выбежавшего навстречу тиуна, не преминул напомнить бирич. – Ты воротца-от поправь, человеце, — неодобрительно качал головой Ермолай, — нешто плотников средь челяди нету? Нет, так ближних весян попроси — уж не откажут. – Справим, справим воротца, батюшка, — кланяясь, заблажил тиун — небольшого росточка хитроглазый мужичок с редкой рыжей бородкой. — Мы ить третьего дня хотели, да не смогли — леший в деревах завелся, не пустил к весянам, у них-то плотники знатные, не то что наша челядь. От, как леший уйдет, так и справим! – Леший, говорите? — поднимаясь по узкому крыльцу в избу, бирич неодобрительно скривился. — Что ж часовню не срубите? Помогла б от нечистой силы. – А, пожалуй, что и надо часовенку-то, — согласно кивнул тиун. — Ты, батюшка, входи, входи… Отдохнем, покушаем… Служки как раз баньку истопят. – Банька — это хорошо, Офонасий, — Ермолай сменил гнев на милость. — Но ворота все ж таки исправь… Смотри, как обратно поеду — взыщу! – Исправлю, исправлю, батюшка! Вот, как уйдет леший. Дался им этот леший! Бирич тоже заинтересовался — пока воины располагались, уселся на крыльце, на скамеечке: – Что за леший такой? Когда объявился? – По ночам шастает. Огромен зело, злой — а глаза, как плошки горящие! И воет — у-у-у, у-у-у! – Так это, может, волк тут у вас воет? – Не, батюшка, волк не так. Тут прибежал служка, доложил — банька на бережку готова, стоплена. Тиун заулыбался — пожалте, мол, на полок, гости дорогие. Аль сперва поснидать? – Потом поснидаем, как вымоемся, — бирич поднялся на ноги, позвал: — Пойдем, что ль, попаримся, Миша? Михаил пожал плечами: – Пойдем. И в самом деле, неплохо было сейчас — в баньку. Первым бирич Ермолай пошел, с Мишей да двумя воями — ух, и задали же пару, черти! Уж так наподдавали, Михаил вылетел — едва жив! — да, чуток дух переведя — с разбега в реку — бултых!!! Уххх… Отпустило… Вынырнул, поплавал — да в баню, чего зря морозиться-то? Как выходил, в песке ногой за что-то зацепился… Глянул — браслетик синенький! Однако!!! Воин уже сзади вылезал, отфыркивался. Михаил оглянулся: – Чего это тут в песке-то валяется? – А что? А… браслет. Видать, молодуха какая обронила. – Да какие тут молодухи? – Есть… или так, волною прибило. Тут бывает, еще и не то прибьет… — воин потянулся, подставив заходящему солнцу могучую грудь. — Эвон, за излучиной горку видишь? – Ну. – Так там, сказывают, и завелся леший. Ночью третьего дня приходил, ухал, сверкал глазом… Михаил про себя усмехнулся — а не той ли породы здешний леший, как давешний новгородский водяник? Любопытно стало — и чем таким леший сверкал? Глазами? А может, факел это был — путь ладьям тайным указывал? Спросил после бани тиуна — давно ль леший окрест бродит? – Почитай, третье лето, — подумав, отозвался тот. — Раньше не слыхивали. И тут — аккурат третьего дня был, как раз перед вашим приездом. За день, значит, ага… Наверное, и браслетик тот синенький тоже в это же время появился. Хотя… может, он и впрямь — здешний. – Не, это не наш, — внимательно рассмотрев украшение, тиун отвернулся. — Наши все желтые да зеленые носят, а этот… Да с лодки обронил кто-нибудь, вот водою и принесло. – А леший-то за излучиной ходит? – Там… Ух, и глаз у него — горит, прямо как пламя адское, спаси, Господи, и помилуй! Хм — глаз. Не леший, а циклоп какой-то… Михаил был заинтригован, однако переться за излучину на ночь глядя не стал, благоразумно дождавшись утра, благо этот день выдался для него свободным: бирич Ермолай «творил на починке закон» — сиречь принимал челобитчиков из ближайших селений. Испросив ройку, Миша, не спеша, отчалил от берега и поплыл к излучине, стараясь, чтоб в лодку не попадала поднятая вдруг налетевшим ветром волна. Река была как река — ничего необычного — темная болотная вода, каменистые отмели, плесо. Приткнув лодку между камней, Михаил — по камням же — пробрался к берегу, и, протиснувшись сквозь густые заросли ивняка, поднялся на кручу. Круча как круча. Обычный, поросший орешником и рябиною холм, с вершины которого — ежели хорошенько раздвинуть ветки — открывался великолепный вид на починок. Присмотревшись, Миша даже обнаружил следы! И примятую траву, и отпечаток чьей-то ноги на глинистой осыпи… обычный отпечаток, ничуть не похожий на лапу лешего… А вот — еще один отпечаток… И — вот! Тут босая нога… девушка… или подросток. Судя по всему — бежал! Ну да — через весь холм — к плесу, к починку… Господи! Михаил напряг зрение — кажется, в густых зарослях папоротников на склоне холма что-то лежало. Что? Какая-то колода, что ли? Внимательно оглянувшись по сторонам, молодой человек на всякий случай выхватил из-за пояса узкий кинжал, приобретенный еще в Ладоге, и, напряженно прислушиваясь, спустился по склону. Нагнулся… Тело!!! Тело мальчишки, подростка, на вид — лет двенадцати — в рубахе из грубой холстины, в рваных портах… Парнишка лежал лицом вниз, под левой лопаткой его, посреди бурого пятна запекшейся крови, торчала стрела. Похоже, подстрелили на бегу… Ну да — еще чуть-чуть — и нырнул бы, поплыл бы к починку, к людям… А рубаха-то — явно с чужого плеча… Вытащив стрелу, Михаил осторожно перевернул труп на спину… детское испуганное лицо, широко распахнутые глаза… рваный шрам на левой щеке, у самого носа… Шрам… Господи! А не юный ли это утопленник часом? Тот самый, пропавший с усадьбы тысяцкого Якуна… Вот так леший на этой горе! Вот так леший…
Глава 12 Сентябрь 1240 г. Нагорное Обонежье Браслетики, ямы…
Аще челядина убиет, яко разбойник, епитемию приметь.Шрам от рыболовного крючка! Ну точно. Один из пропавших с усадьбы тысяцкого Якуна «утопленников»… как бишь его? м-м-м… Якся, что ли? Наверное, так… Михаил не был уверен насчет имени парня, однако во всем остальном — и примета, и возраст, и одежка с чужого плеча… Отрок явно попытался бежать, бежать на погост, к людям — выпрыгнул из ладьи (или они пристали к берегу), бросился через мыс, напрямик, и… и словил спиною стрелу. А тот, кто стрелял — спец! Попасть в бегущую мишень, да еще в сумерках… или — уже под утро? Тогда злодеи — кто бы они не были! — где-то здесь, рядом. Браслеты! Дешевые девичьи браслеты из синего стекла — теперь ясно, что их оставляли не зря, подавали знак. Этакий немой крик о спасении. Девушки, подростки… оптимальный выбор для торговцев людьми. А не «водяники» это, часом? Кнут и его людишки. Нужно быть осторожным — эти готовы на все. А потому — немедленно сообщить о страшной находке старосте погоста и биричу Ермолаю. Немедленно!Заповедь ко исповедующимся сынам и дочерям. (Церковные правила о челяди, холопах, изгоях, смердах)
К удивлению Миши, свежий, пронзенный стрелою труп не произвел особого впечатления ни на того, ни на другого. Староста, осмотрев стрелу, уверенно пробурчал, что здесь такое бывает, бирич же с ним полностью согласился. – Вестимо — холопей на дальние погосты везли, судя по стреле — емь или весяне. Вишь, — он показал на оперение — крестиком. — Емь и весь так делают. – А зачем им холопи? — качнул головой Михаил. — Что, в окрестных селеньях народу мало? Нельзя ближе найти? – Вот то-то и оно, что мало, — внимательно осматривая труп, усмехнулся бирич. — Да, скорее всего — холоп. Вон, одет как… – А если он своеземец? Или пусть даже изгой — ведь тогда нужно искать убийц! – Не нужно, — Ермолай поскучнел лицом — похоже, его не очень-то интересовала судьба несчастного отрока. — Вот, ежели заявит кто. Ну, те, из чьего он рода… – Не заявят, — вытерев руки о росу, цинично высморкался староста. — Не наш это парень, говорю — не наш. Бирич хохотнул: – Ну, вот видишь. Похороним его по хрестьянски… а там видно будет. Может, шепнут что весяне местные. Оба — староста и Ермолай — размашисто перекрестились. – А если не шепнут?! — Миша был возмущен подобным отношением к человеческой жизни, пускай даже холопьей. — Что же, у княжеского бирича не хватит воинов провести следствие? Установить правду, наказать убийц. – Да хорошо бы наказать, ты не думай, — Ермолай неожиданно положил руку на плечо Михаила. — Просто по опыту знаю — безнадежное это дело. Похоже, в вотчину дальнюю отрока везли — значит, тут концов не сыщешь. И никто не скажет — откуда он? Новгородский, ладожский? – Новгородский, — вздохнув, Миша помог перенести труп в лодку. — Вишь — примета: щека крючком разорвана… С усадьбы тысяцкого это челядинец сманенный… Бирич и староста удивленно переглянулись: – Да ты его знаешь, что ли? – Когда-то знал. – Ну, раз такое дело…
Покрепче привязав лодку, все трое тщательно осмотрели берег. Вот здесь — на песке — смазанные следы — видать, бежали. Отпечатки босых ног — беглеца — а вот — сапог… еще один, круглоносый… — погоня. – Вон видишь, челнока след, — подойдя к Мише, негромко сказал Ермолай. — Не туда смотришь, вон… за папоротниками. Михаил кивнул: – Ага, вижу. Выходит, парень-то — из ладьи выпрыгнул. – Выходит — так. – То-то ночесь собаки лаяли, — задумчиво протянул староста. — Мстилось — на лешего. Он в этих местах бродит, леший-то… – Так ты говоришь, отрок этот убитый — самого тысяцкого Якуна собственность? — снова — в который раз уже — переспросил бирич. Миша кивнул: – Его, его… Не знал бы — не говорил. Слышь, Ермолай, — он вдруг встрепенулся. — А там, на ладье этой, еще и другой паренек должен быть, чуть постарше — тоже с Якуновой усадьбы! Вот бы нам ту ладью нагнать! – Нагнать-то можно, — Ермолай почесал голову. — А потом что? – Как это что? — изумился Миша. — Вот — ладья, а вот — убитый! А вот — в ладье — пленники. Поспрошать — они все и расскажут. – Ну, расскажут, а дальше? — возмущенно сорвал травину бирич. — Экий ты не понятливый, Мисаил! Это ведь все слова — а им подтвержденье, доказательства-то в Новгороде искать надобно. Где Новгород — а где мы? И те, людокрады, они ведь тоже не полные дурачины — наверняка и грамоты кабальные на всех холопей имеются. Нет, голыми руками их не возьмешь — я уже сталкивался, обжегся. Тут хитрее действовать надо. – То так, то так, — охотно поддакнул староста. Честно сказать, на Михаила эти слова произвели впечатление отговорки. Явно было видно — не очень-то хотел княжий бирич ввязываться во все это дело — больно уж муторно, да и барышей больших не заработаешь, вообще никаких не заработаешь — на холопях да изгоях-то! Но тем не менее — хоть порядок-то в здешних местах-то должен быть! Бирич ведь — человек князя, и суд здесь тоже княжеский… А князя-то, кстати, прогнали… М-да-а-а… – В открытую нагонять не будем, — усаживаясь в лодку, резюмировал Ермолай. — Мы так, тайненько поглядим, скрытно. Через рыбаков, через охотников… Что-нибудь да придумаем. Михаил лишь сплюнул — ага, придумаете вы, как же! Жалко было убитого паренька, жалко было и всех прочих, попавших под руку людокрадам-водяникам. Водяникам… мать их за ногу. И тут тоже, говорят, шляется какой-то леший. Наверное, такой же, как водяник?
– Что за леший? — обернулся в лодке староста. — Так я ж рассказывал. Шастает тут по холмам — глазами сверкает, далеко видать. Ох ты, страсти какие, Господи! Глазами сверкает… далеко видать — а не факелы ли это, часом? В темную пору на реке ладьям знак подает — чтоб мыс прошли да на мель не сели? Выловить бы этого «лешего» да поговорить вдумчиво… – Выловить? Что ты, что ты! — староста испуганно замахал руками. — Как можно? То ж нечистая сила.
Убитого отрока схоронили вполне по-людски, на кладбище близ погоста. Красивое было место — сосны, аккуратные могилки, невысокая, аккуратно сложенная из камней, ограда. Нашелся и священник… Закопав, сняли шапки, помолись еще разок, потом сели за стол, помянули… А потом начали собираться в дальнейший путь, благо — по словам Ермолая — немного уже осталось. Сели в ладьи-насады, поплыли… кое-где пришлось вылезать, перетаскивать по отмелям… – Ничо, скоро вообще их бросим, у плеса, — обнадежил бирич. — Там дальше токмо пешком сподручней. К плесу добрались уже вечером. Вокруг заметно сузившейся реки теснились высокие сосны и хмурые разлапистые ели. Деревья лиственных пород — береза, осина, липа — встречались редко, все больше по холмикам, или — как ольха и рябина — жались к воде. Днем жарило — до духоты, до пота, а вот вечером становилось прохладно, даже до холода, так, что, если бы не костер — так зуб бы на зуб не попадал. Ну, это и хорошо — не было уже ни мошки, ни слепней, ни оводов, да и комары — зудели иногда, — но так, раз два и обчелся. Славно!
Чужую ладью обнаружили на другой стороне плеса, уже когда шли пешком. Вместительная, с плоским дном, она лениво покачивалась на поднятых внезапно налетевшим ветром волнах. И конечно же оказалась пустой. Правда, рядом обнаружилась и сторожа, — варили себе ушицу человек пять… нет, десять… – Ха, Ермолай!!! — один из сторожей — коренастый пегобородый крепыш в красной суконной поддеве и юфтевых недешевых сапогах — при виде бирича радостно улыбнулся. — Рад, рад видеть, друже! Все остальные лодейщики разом вскочили и поклонились. – Микифор? — явно удивился бирич. — Вот уж не ожидал тебя здесь встретить! То Микифор-кормщий, знакомец мой, — обернувшись, шепнул он Мише. — Вот, посейчас и расспросим. – Садитесь, поснидайте с нами, — гостеприимно предложил Микифор. — Ушица вот, квасок. – Ушицы не будем, — Ермолай жестом отправил своих людей вперед, сам же, подмигнув Михаилу, уселся на бревно у костра. — А вот от кваску не откажемся. Ладожский, квасок-от? – Оттуда… Кормщик казался мужиком вполне незлобивым: веселый такой, дружелюбный… как и его парни — те тоже улыбались. Может, потому что — бирич? Должность в здешних местах не последняя. Ермолай, кстати, тянуть резину не стал и, глотнув квасу, спросил: – Кого вез-то? – Нашли уже? — неожиданно нахмурился кормщик. — Я так и думал, что он к вам сбежал, парень-то… – Что за парень? – Да тот, беглый… В холопи кабальные подался, а сам — прыг из ладейки… И был таков! Гнались за ним — не догнали. – Не догнали? — Ермолай с Михаилом переглянулись. — Как это не догнали? – Кнут Карасевич самолично и с ним еще один гнались… Вернулись быстро. Сказали — убег. – Убег… Постой-ка! А лук со стрелами у кого из них был? – Лук? — Микифор призадумался. — И не упомню теперь… У Кнута, кажись… Ну да, у него… А что? Неужто пристрелили парня? Бирич лишь молча кивнул, и парни с кормщиком перекрестились: – Вот злодеи-то! Ужо больше с ними связываться не буду! – Ну, ну, давай, обсказывай все, как есть, — подзадорил приятеля Ермолай. — Оченно нам знать интересно, что за Кнут такой? – Кнут Карасевич. Мужчина молодой, видный, из Русы. – Из Русы? – Ну, так он сказал. Нанял меня в Новгороде еще — холопей да рядовичей-закупов в дальнюю вотчину перевезть. Язм поначалу не хотел, осень на носу, как бы в обрат зимовать-то не пришлося. Да уж Кнут Карасевич заплатил немало — целую гривну серебром! – Надо же! — уважительно ахнул бирич. — Целую гривну! – Вот я и говорю, — Микифор довольно погладил бороду. — За гривну-то — чего же не подрядиться? Тем более, Кнут сказал — ждать его не надо. Вот, сейчас поснидаем, да в обратный путь. Ой! Слушай-ка, Ермолай-друже! Хорошо, что я тебя встретил — может, у вас в Биричеве чем разживусь? Чтоб пустым-то назад не плыть, а? Ермолай усмехнулся: – Там поглядим, может — и есть чего. Ты лучше дальше рассказывай про душегубов этих. – Да чего там рассказывать… — кормщик махнул рукой. — Везли, как обычно — молодых, что и понятно — кому старичье-то нужно? В вотчину дальнюю, близ Онеги-озера… – Однако далече!!! А чья вотчина-то? – Кнут Карасевич сказал, что его. – Вот как? Именитый вотчинник, значит? – Своеземец — я так мыслю, — кормщик шумно высморкался, утерев нос рукавом. Пожаловался: — Подпростыл что-то. Чай не лето уж. Бирич рассмеялся: – Да уж не лето.
Вот так вот оно и выходило — не верить кормщику оснований не было. Прельстился мужик хорошим заработком, взялся довезти людокрадов — ну, знал ведь, что людокрады, догадывался, правда, уж на этом его не поймать — песни поет, что, мол, к честным купцам нанимался, а чего ж? Пошли, мол, на Онегу в погосты дальние, и холопей туда ж повели — обычное дело. Кстати, очень может быть, что часть людишек у Кнута не украдены, а, так сказать, по собственной воле — закупы, рядовичи, челядь. Так ведь бывает — на чужой сторонушке счастья искать… иль — что вернее — горе мыкать. Хм, Кнут Карасевич — надо же! И усадьба у него на Онеге-озере… Врет? А очень может быть, что и нет. Людей крадет — на себя работает, чай, на дальней-то усадебке работнички нужны. Да и не было б ни в чем худа, коли бы — по доброй воле. Да еще убийство это… Ну, зачем парня-то убивать? Юный совсем мальчишка, ну убег бы — да и не велика потеря. Зачем, зачем убивать?
Биричево, Ермолаев починок, располагалось на крутом берегу длинного озера и, по всему видать, постепенно превращалось в многолюдное село: кроме усадьбы бирича, уже пристраивались поблизости большие, рубленные в обло избы, пристраивались, не как у словен, а по обычаям веси — углом к дороге, крыльцом на юг, к солнышку. Веси здесь было много — их земля. Племя могучее, древнее, в летописях старинных упомянутое многажды. Нравом диким весяне не отличались, к поселенцам относились ровно, однако ж и не привечали — не любили чужих, не в обычае то было. На другом берегу озера, на пологих холмах, тоже располагались избы, усадьбы и небольшая церквушка с куполом, искусно крытым лубяной дранкой, — глянешь издалека — чистое серебро. Погост назывался, как и озеро — Пашозерский, и пока что принадлежал князю, однако давно иноки Софийские — Новгородского архиепископа-владыки двор — давно уже точили зубы на здешние богатые зверьем и драгоценными мехами земли. Но покуда не пересилить им было князя… покуда не пересилить. Михаил переправился на тот берег в небольшом челноке, принадлежащем худющему чернявому парню по имени Николай. Парень был не местный, ладожский, поселился тут года три назад, с соизволения княжьего — своеземцем. За жилье да землицу — платил пожилое, не такое уж и большое, в месяц по три белки — а уж этих белок промышлял Николай видимо-невидимо, такие уж тут были места. Да еще рыба! Уж этого-то добра — навалом! Серебристая форель, юркие уклейки, хитрый и скользкий налим, щуки, окунь, даже сазан и сом. Уж кого только не водилось. А в окрестных лесах — повсеместно — дичь: кабаны, лоси, медведи, да всякой птицы море — рябчики, глухари, утки. И это уж не говоря о грибах, ягодах, орехах, которых — бери, не хочу! Окромя лесных да водных богатств, местные сеяли жито: озимую рожь, ячмень — меньше пшеницу, не вызревала она здесь, да и урождалась мелкая. На заливных лугах, на пожнях, пасли скот — коров, овец, коз. Кое-кто держал и гусей, и одомашненных уток. – Говорить нечего — землицы богатые, — ловко орудуя веслом, ухмылялся в усы Николай. — И чужих мало. Тут ведь леса кругом, чащобы, дорог, почитай, что и нет, только зимники, а летом вот так — по озерам, по рекам… – Понятно, — Михаил потянулся, прищурился, рассматривая показавшуюся меж деревьями церковь. — А что, Онциферовичей-бояр вотчина далеко от вас? – Онциферовичей? Да не очень, — лодочник сплюнул. — Ох уж, бояре эти… Так и хотят землицу к себе прибрати, людей сманити… – А, так их много здесь?! — Миша нарочно удивился. — Что, и кроме Онциферовичей еще кто-то есть? – Да есть. Не здесь, подале, на Долгом озере — как в Заонежье да в Двинскую землю идти. – Ну-ну-ну? И что туда, дорога есть или только зимники? – Зимники, — привязывая лодку к мосткам, кивнул перевозчик. — Однако и так можно пройти, ежели охотничьи тропы знать. От Харагл-озера свернуть влево, вдоль — а там полдня пути… – А до Онциферовичей вотчины как добраться? – Так тебе туда? — Николай удивленно обернулся. — Что ж раньше-то не сказал? Вона, на другой конец озера плыти… – Так поплывем?! — с надеждой вопросил Миша. Лодочник улыбнулся: – Инда сплаваем. Заодно сети проверю.
Плыть оказалось долго — озеро-то длинное, впрочем, как и почти все местные озера, — Михаил даже не смог с уверенностью сказать, сколько они добирались, пока, наконец, в камышах не показались серые деревянные мосточки — часа два, три или, может быть, больше. В общем, долго. И это еще на лодке — однодревной долбленой ройке — а если б пешком идти? Кустищами да чащобами-урочищами продираться? За день не дойдешь — точно. – На вот тебе, добрый человек! — выбираясь на мостки из ройки, Михаил протянул перевозчику заранее приготовленную ромейскую монетку с изображением императора-базилевса. – Ух ты! — не сдержал своего восхищения Николай. — Серебряная!!! — и тут же погрустнел. — Не, не могу принять — совестно. Больно уж дорогой перевоз выйдет. – Да ладно, — Миша широко улыбнулся — ну, надо же, какие тут люди-то совестливые! Ишь ты, дорого им… — Бери, бери, Никола. Может, назад еще перевезешь. – А и перевезу! — бережно пряча монетку в пояс, кивнул своеземец. — У меня тута — вона! — сети. Частенько проверять плаваю, так что, выйдешь к мосткам — кричи. – Сети, говоришь? — Михаил усмехнулся. — А те, из вотчины, ничего? Разрешают близ своих земель ставить? – Так озеро-то, чай, не их, общее, — резонно возразил Николай. — Да и поделено тут все давно уже. Мое место — до мостков, их — после. Простившись с лодочником, Миша выбрался по мосткам на берег и зашагал по широкой тропинке, идущей в высокой траве к редколесью. Было пасмурно, но не дождливо, солнце давно уже встало и висело в золотистой облачной дымке тусклым желтым шаром. Не успел путник пройти по тропе и пары десятков шагов, как его довольно строго окликнули: – Стой! Кто таков? К кому? По какому делу? Чувствовалось, что голос был молодой… но вот откуда кричали? Миша быстро осмотрелся по сторонам — всюду трава, деревья. Ага… во-он, из-за стога! Ну да — именно оттуда выглядывал молодой растрепанный парень с рогатиной и висевшим на шее рогом. – Ты меня, что ли, спрашиваешь? — улыбнулся Миша. – Тебя, а то кого же? — похоже, парень был вовсе не настроен шутить. — Говори, к кому, не то… — он угрожающе качнул рогатиной. Путник пожал плечами: – На Онциферовичей вотчину пробираюсь, с делом. – С каким таким делом? – То не тебе скажу, а тиуну. – Так нет у нас тиуна-то! – Ну, значит, старосте, — Михаил насмешливо прищурился. — Боярин Софроний Евстратович личное поручение дал! Не перед тобой мне отчитываться, смерд! А ну, веди скорее в усадьбу! Упоминание боярского имени-отчества в сочетании с непререкаемым тоном тут же произвело должный эффект — парнишка вышел из-за стога и, шмыгнув носом, махнул рукою: – Так бы сразу и сказал. Ну, пошли, что ли… Миша лишь пожал плечами — пошли. Шли недолго — версты две или, может быть, три, вряд ли более. Из-за перелеска внезапно возник частокол из высоких заостренных бревен, надвратная башенка прикрывала массивные, окованные широкими железными полосами ворота, на данный момент широко распахнутые. За воротами, во дворе просторной усадьбы, виднелись избы, амбары, рига… При виде незнакомца, навстречу тут же выбежали люди — парни, женщины, дети. – Эй, Микул, кого привел? С Биричева? – Не, навроде в Биричеве таких нету. – Вот и я не видал. – Микул, так кто ж с тобой-то? Оп! Миша и не заметил, как оказался в окружении крепких, вооруженных короткими сулицами парней. В довершенье ко всему посередине двора возник какой-то низенький старичок в отороченной беличьим мехом шапке и луком в руках. – А ну-ко, паря, ступай в амбар, — нехорошо прищурившись, старик прицелился в Михаила из лука — такое впечатление, будто прямо в глаз. Неприятное было чувство — Миша даже поежился. – Шагай, шагай, — сладенько улыбаясь, покивал головой старичок. — Посидишь, покуда наши вернутся. Там посмотрим, кто ты есть. – Говорит, боярина Софрония Евстратовича посланник… — несмело промолвил Микул. – Говорить-то каждый из нас горазд… — прищурился старикан. — К тому же не Софрония Евстратовича эта вотчина, а сынка его, Бориса Софроньича. Ему и сказ. – Так и Бориса я хорошо знаю! — Михаил засмеялся. — Можно сказать — друзья. – Чай, и на усадьбе их ты не раз бывал? – Да бывал, и часто… Я — Михаил, может, вам кто про меня уже и рассказывал? – А вот и поглядим. Посейчас, наши вернутся… Покуда ж — в амбар, в амбар, мил человеце! Посидишь, не рассохнешься… — старик хитро прищурился. — Слова — они слова и есть. Откуда мы знаем, может, ты Мирошкиничей верный пес? И никуда не денешься — пришлось ведь пойти в амбар. А как иначе — когда из лука целятся, да еще в спину копьями подгоняют? Пришлось, пришлось уж пойти. Хорошо хоть амбар оказался просторный, сухой, да и сенца не пожалели — кинули, и даже лепешек с парным молоком принесли. – Ешь, пей, мил человеце! Однако ж и нас пойми. И как не рассуждай — правы они, абсолютно правы — в этом мире каждый чужак — потенциальный враг, соглядатай. Все правильно — не ты, так тебя. Вот и сидел теперь Миша в амбаре, пил молоко из глиняной запотевшей крынки, да ждал, пока придут… как выразился старикан — наши. Да, а старик-то здесь, похоже, заместо тиуна. Или — тиун? Нет, не тиун — тиуном-то Борис ладил его, Мишу, поставить — «чтоб был человеце верный». А что же, тогда, выходит, этот въедливый старик — не верный? Борис ему не очень доверяет? Тогда зачем держит? Миша нарочно заставлял себя думать… хоть о чем-нибудь, лишь бы… лишь бы не о том, что тревожило его с самого начала — а вдруг, да ничего не выйдет? Вдруг след, ведущий в дальнюю усадьбу Мирошкиничей — ложный? Всяко может быть… Но сейчас-то главное — пройти этот путь до конца, выяснить. Должно, должно повезти… не повезти даже, а… Михаил вдруг поймал себя на мысли о том, что тот, прежний его мир, мир мегаполисов, метросексуалов и финансовых кризисов, уже кажется каким-то далеким и совсем нереальным. Реально сейчас вот это — амбар, вотчина Бориса Онциферовича, и его же феодально-зависимые люди. Кстати, и Михаил тоже — феодально-зависимый — закуп, рядович. Ой, послать бы скорее все к черту! Чу!!! Вдруг показалось, что кто-то возится снаружи около дверей. Чьи-то осторожные шаги, шепот: – Эй, Мисаил… Мисаиле! Миша вскочил с соломы: – Кто здесь? – Твой друг. Бежать тебе надобно — и как можно скорее! – Бежать? Почему? – Убьют тебя здесь… – Да почему же убьют-то? — узник непроизвольно повысил голос. — Кому тут надобно меня убивать? И где… где парни — Мокша, Авдей… где Марья? – Незнамо, про кого ты и говоришь, мил человек, — немного помолчав, глухо прошептали за дверью. — Несть у нас на усадьбе таких, и не было никогда? – Не было? — ошеломленно переспросил Михаил. — То есть как это — не было? Не добрались, что ли? Вот это новость! А он-то надеялся… Что ж, теперь придется, как и прежде надеяться только на самого себя. Интересно, что же произошло с парнями, с Марьей… Марьюшкой… Почему не дошли, не добрались? А всякое может быть — может, попались в разбойничьи лапы, может, заплутали и вышли совсем не туда, а, скажем, к Заволочью или, наоборот, к Онежским погостам. А, может, и сами решили в дальнюю вотчину не ходить… подумали, покумекали — да и подались обратно в Новгород! Или — в какой-нибудь другой большой и многолюдный город. Могло так быть? Запросто. Правда, в чужом городе придется жить на правах изгоев… то есть — вовсе без прав. Так они и так — изгои, нет своего рода, некому заступиться. Хорошо б, если ушли или заплутали… лишь не погибли, ребята хорошие, славные, а уж Марьюшка… Миша неожиданно для себя вспомнил жаркие объятья девчонки и покраснел. То же мне — воспользовался «подарком». Хотя, а потом-то… она ж сама к нему приходила. Да так, что и не прогнать! Хм, Марья… «раба»! – Эй… ты тут еще? — подойдя к самой двери, тихонько позвал узник. Тишина. Ушел, что ли? И кто это вообще такой… неизвестный друг-доброхот? Михаил в волнении принялся ходить по амбару, еще пустому, если не считать брошенной охапки душистого сена. Хорошая нынче выдалась осень, не дождливая, теплая. Самый раз собирать урожай… или вот — сено косить по второму, третьему кругу. – Эй, Мисаиле! Ага! Снова пришел. – Все наши пришли, собралися у старосты Нежилы в избе. – Нежила — это тот старичок? – Он. Кончать тебя на рассвете решили. – Кончать? За что? Неизвестный доброхот не ответил — да Миша и без него знал — за что. За то, что чужой, ведь любой чужак — опасен. Опасен тем, что не свой, не их клана… а значит — непредсказуем, и — в случае чего — ответить за него некому. Да уж, самое простое решенье — избавиться от такого. Изгнать или — самое верное — убить. Камень на шею — да в озеро. И никаких проблем. Одно лишь оставалось неясным: – Почему на рассвете? – Здешние весяне… Давно ищут себе жертву, а Нежила с ними ладит. Жертву! Вот еще только этого и не хватало для полного счастья! А очень может быть… если они с весянами — дружно. Запросто принесут в жертву какому-нибудь кровавому богу… или богине… Впрочем, постойте-ка! Кажется, у веси не было ни богов, ни богинь. Одни духи природы, всякие там священные озера, родники, камни, рощи. Ну, значит, принесут в жертву священной роще — тоже приятного мало. Прав, прав этот… гм… неизвестный друг — бежать надо, бежать! – Кто ты, друже? – Страшком меня кличут. А про тебя, Мисаиле, я от Ефима-тиуна слыхал. – Ах, от Ефима… Тогда понятно. – Подмогу тебе — за то мне от тиуна и боярича награда будет! И это верно. В меру цинично, но верно. Молодец, Страшок, не теряется, блюдет свою выгоду! – Ты будь готов, друже… Как момент улучу — выберемся. Скажу — куда там податься. – Так в Биричево бы! – Верно, туда. Ну, ты жди. Узник и ждал — а что еще в его положении оставалось делать? Выбраться из амбара самому — не реально, слишком уж крепкий, двери тоже надежны, снаружи заперты на засов. Тем более, зачем самодеятельность, когда есть надежда на помощь? Которую, в общем-то, не пришлось ждать так уж и долго — по мишиным прикидкам не прошло и часа, как Страшок объявился вновь. Зашептал: – Готов, друже? Михаил отозвался по-пионерски: – Всегда готов! И тут же скрипнул быстро отодвигаемый засов. Дверь приоткрылась… – Выходи. Быстро. У амбара, по-хозяйски расставив в стороны ноги, стоял молодой парень на вид лет двадцати или чуть больше. Белобрысый, круглоголовый, стриженный в скобку. С обычным, ничуть не примечательным лицом, усыпанным редкими веснушками, и курносым носом. В руках парень держал сломанный кол… засов! – Идем, — с улыбкой кивнул он. — Засовец-от, сломался — ты и убег. Никто и не виноват. – Понимаю. А… – Все мужики на тоне — верша вытаскивают, крупную рыбу поймали. Бабы с детишками — на лугу, эвон, распогодилось — ужо, просушится сено! Михаил кинул быстрый взгляд на небо: и впрямь, распогодилось — облачность почти совсем сгинула, освободив широкую полосу звеняще прозрачной сентябрьской лазури, с летящими по ветру серебристыми паутинками и стаями перелетных птиц. Летели, курлыкали… Журавли? Утки? Хотя, кажется, рановато еще уткам-то… Вслед за своим провожатым, освобожденный узник быстро прошагал мимо хлева и конюшни к узкой калитке на заднем дворе. Калитка выводила к лесу… – Теперь — сам, — ухмыльнулся Страшок. — Иди по этой тропинке, никуда не сворачивая. Аккурат к Пашозерскому погосту выйдешь, а уж там — перевезут в Биричево. – Спаси тя Бог, — на местный манер поблагодарив парня, Михаил быстро пошел по указанной тропке. Вокруг расстилался лес! Угрюмая такая чащоба с елями, соснами, буреломом. Да еще и болотины по краям — никуда с тропинки не денешься при всем желании. И — странно — Миша приметил по солнышку, по мху на деревьях — тропка-то вела вовсе не на юг, к Пашозерскому погосту, а совершенно наоборот, явственно уводила к северу, в какие-то совсем уж непролазные дебри. Впрочем, очень может быть, что только таким путем сейчас и можно уйти, выбраться. Та, южная-то, дорожка наверняка мимо лугов да полей тянется, а там народ, людно, беглеца запросто заметить могут. Несмотря на ясный день, в лесу было сумрачно, темно, угрюмо. И — казалось — смотрят со всех сторон чьи-то злобные глаза. Рысь? Медведь? Волки? Хотя зверье-то сейчас сытое, бояться нечего… и некого, ну разве что — лося. Вот уж тот-то дурак рогатый может и просто так, ни за что ни про что — копытом башку снести, бывали случаи! Беглец вдруг резко остановился, услышав впереди, в зарослях, чей-то стон! Или даже — вскрик… Ну, явно человеческий голос! Оглянувшись по сторонам, Михаил ломанулся вперед, с трудом протискиваясь сквозь растущие прямо на тропе колючие заросли… и едва не упал вниз, останавливаясь на самом краю глубокой, разверзшейся под ногами ямы… Именно — ямы. Ямы-ловушки — волчьей, а то и на медведя. Во-он, торчат колья! Если б не голос… если б кто-то уже не провалился в ловушку допрежь, вот только что — Мишу уж точно пронзили бы колья. Прямо насквозь, как какого-нибудь медведя! – Эй, кто здесь? — беглец склонился над ямой. И тут же отпрянул — кто-то рубанул ножом, едва не достав Михаила. Кто-то? Молодой человек лет двадцати пяти, русоволосый, кудрявый, с задорной кучерявой бородкой и пшеничными усами. Миша, между прочим, обиделся: – Хотел помочь, а ты — ножиком! Хорош гусь. Ну и сиди теперь там, охотничков дожидайся. Когда они еще ловушки свои проверят! С досадою сплюнув, беглец подался в кусты — обойти яму слева, справа, похоже, что никак нельзя было — болотина. Угодивший в яму путник неожиданно застонал. Михаил обернулся: – Ты там что, ранен, что ли? – Да колом бок распороло. – Лихо ты прыгаешь, для раненого… Хочешь, чтобы помог, так нож выкинь. Просьба сия тут же была исполнена — на край ямы, сверкнув, вылетел узкий клинок. – Не хотел я тебя резать, думал — зверь какой, — тихо признался раненый. – Индюк тоже думал… Наклонившись вниз, Миша присвистнул и, поразмыслив, все тем же брошенным ножом принялся вырубать в попавшихся рядом рябиновых зарослях подходящий шест. Ямища-то оказалась глубокой — метра четыре, не выпрыгнешь. Да еще края мокрые, сыпкие… – Сам вылезешь или помочь? – Вылезу… Парень выбрался — ловкий, черт… И снова застонал, приложив ладонь к окровавленной рубахе. – И большая рана? — участливо поинтересовался Миша. – Да не так, чтобы очень… Юшку унять бы. Постой, я сам… Подорожника у тропы посмотри… должен быть бы… Рана оказалась рваной, большой, однако — даже на мишин непросвещенный взгляд — неглубокой. Так, вырвало клок мяса… Однако вполне загноиться может — от той же грязи. Приложив подорожник, перевязали бок оторванной от подала рубахи тряпицей. – Вот, поганцы, ну надо ж — на самой тропе волчью яму устроить, — скрипя зубами, выругался незнакомец. – Так местные-то, верно, про нее знают, — усмехнулся Миша, внимательно рассматривая нож — хороший, с наваренным лезвием и резной рукоятью из рыбьего зуба. Новгородской работы ножик! – Местные-то знают… — парень зло сплюнул. – А чужие здесь и не ходят! — в голос захохотал Михаил. – Тс-с!!! — незнакомец вдруг тревожно приложил палец к губам и прислушался. — Кажется, голоса. – Так — охотники! – Охотники? Может быть… а не лучше ль нам скрыться? Спрячемся, во-он, хоть в том буреломе — век никто не найдет, а нам все слыхать будет. – Не найдут — если у них собак нету, — резонно заметил Миша. — А ежели есть… – На собак у нас нож найдется! Идем… может, и не охотники это вовсе. Ну же? Идем! О какуже сказал — «у нас»! Прогресс — одно слово. Михаил спрятал усмешку — этак ежели дело пойдет — так его скоро братом родным величать будут. Однако послушался незнакомца, зашагал к бурелому. На ходу, правда, спросил: – Тебя хоть как звать-то? – Василий… Василий Нежданов сын. Новгородец я, лоцман. – А я — Михаил. И чего ж тебя в этаку даль занесло, лоцман? Тут, чай, ни немецких купцов, ни готландцев… Василий отмахнулся: – Надо было… Тс-с! Нет, собаки с ними не было. Да и не охотниками были те, кто вот как раз сейчас подошел к краю ямы. Белобрысый круглоголовый Страшок и с ним тот старикашка, староста Нежила. – Ну? — внимательно осмотрев ловушку, староста оглянулся на парня. — И где ж он? – Тут должен быть, — Страшок озадаченно взъерошил затылок. — Ну, никак он ямину эту миновать бы не смог… провалился б, тут же ее и не заметишь. А заметишь, так уже поздно будет… О! Да вот же, юшка! – Да где? – Вон-вон, на кольях. – Ну, юшка… — старик призадумался и вдруг, неожиданно, изо всех сил закатил Страшку оплеуху. — Нна!!! Едино дело доверил, и то не смог как следует сладить! – Так, дядько… – Я те покажу дядьку! Иди вон теперь, рыскай по лесу, аки волк, ищи. И покуда не найдешь — не возвращайся. – Да найду я, дядько Нежила… – Найдешь?! — староста с подозрением посмотрел на обиженно засопевшего парня. — И где ты его тут найдешь — в чаще? А собаку не дам! Нечего наших всех бередить. – Да и не надобно собак, дядько Нежила, — вдруг ухмыльнулся Страшок. — Он, если и уйдет, так недалече. Других троп тут нет, а эта — к Чоге-реке выведет. И не свернуть — болота кругом, трясина. Я посейчас ройку возьму — на речке его и встречу. – Встретит он… — староста сварливо потряс бородой. — Эх, надо было сразу, как вывел, ножиком в бок… – Так я же так и предлагал! А ты все — заметят, заметят… Оттащили б потом в овраг — никакие б собаки вовек не учуяли. – Ин ладно, — Нежила махнул рукой и строго посмотрел на собеседника. — Пойдем, возьмешь лодку. Но смотри… – Ты ж знаешь, дядько, — я стрелой белку в глаз бью! – Ладно хвалиться-то — в глаз! – Христом-Богом клянусь… И еще Родом с Мокошью! Во как! Не только Христом, но и Родом с Мокошью! Двоеверы, однако, язычники… Голоса постепенно затихли, и Михаил, вздохнув, повернулся к Василию: – Ну-с, господин лоцман, в свете услышанного что делать будем? По тропе идти — на стрелу нарваться, а свернуть, похоже, нигде и нельзя — было бы можно, не были б они так уверены. – Даже не знаю, что и сказать, — новгородец искоса взглянул на Мишу и усмехнулся: — Чаю теперь — яму-то не для меня, для кого-то другого готовили. Михаил глухо хохотнул в ответ: – Этот другой — перед тобою сидит! – А я догадался! — ухмыльнулся Василий. — Я вообще — догадливый. – Как же ты, догадливый наш, в яму-то угодил? Лоцман отмахнулся: – Ладно тебе смеяться-то. Лучше думать давай — как выбираться будем. – А что там думать-то? На усадьбу вернемся! — резко, как отрубил, заявил Михаил. – На какую еще усадьбу? – Есть тут одна… Откуда тропа. Сам же слыхал все. Вперед нам нельзя, в стороны — невозможно, остается куда? Правильно — назад. Туда сейчас и отправимся. Что смотришь? Нет, ночи дожидаться не будем — к чему? На усадьбе-то нас как раз сейчас никто и не ждет. Ай да староста… ай да Страшок! Ай да я, глупый дурачина… – Ты про что это? – Так, друже Василий, о своем, о девичьем… – О девичьем? — лоцман зачем-то потянул с себя кушак. А Мише, честно сказать, не до него сейчас было. О себе думал — ну надо же, так глупо попасться! Поверил, блин, хитрецам. Да что там, хитрецам, стоило только повнимательней присмотреться к поведенью Страшка — и все стало бы ясно уже с самого начала. Ведь все, как нарочно — и двор пустой (на луга все ушли, как же!), и сам Страшок стоял как хозяин — даже не моргнул, а ведь нехорошим делом занимался — пленнику убегать помогал. Эх, чего уж теперь говорить? Одно хорошо — из всего следовало, что его, Михаила, староста и Страшок замыслили убить в тайне от всех. И это очень хорошо, что в тайне… – Идем, идем, не сомневайся, — на ходу обернувшись, Миша весело подмигнул своему спутнику. — Чего кушак-то снял? – Показать хочу кое-что… Ты тут про девок давеча говорил? Так вон, взгляни — может, встречал такой где поблизости, у реки, вдоль озер, на тропинках… Василий с грустной улыбкой протянул новому знакомцу… девичий изящный браслетик синего новгородского стекла! – Гламурненько! — с хохотом заценил Михаил. — Видал, а как же! На Паше-реке один, и один уже здесь, к Пашозерью ближе. – Так ты видал?! Видал?! Здесь? — лоцман аж весь затрясся и чуть было не схватил собеседника за грудки, да ведь и схватил бы, кабы не помешала рана. А так — дернулся, застонал — у-у-у… – Ничего, вылечат скоро твой бок, — пообещал Миша. — Твою девчонку что, людокрады похитили? – Похитили, так… — новгородец посмурнел ликом. — Ненаглядную мою Добронегу… – С Федоровского вымола? – Там… рядом… Постой! А ты что, бывал в Новгороде? По выговору вроде не новгородец. – Да уж приходилось, бывал… А девчонка у тебя сообразительная — ишь, выдумала знаки после себя оставлять. – Мы с ней раньше в такую игру играли… Она спрячется где-нибудь… браслетиками путь укажет, а я ищу. Браслетов этих я ей много дарил… мог бы и серебряных, да Добронега любила стеклянные. Нравились они ей почему-то. Михаил хмыкнул: – Да уж, серебряными-то не поразбрасывалась бы — отняли бы сразу. – Слушай-ка, Михайла… А ты-то кто такой, откудова? Не поверю, что местный! – Так с Заволочья! И на новгородской службе бывал. – А, вон оно что. – Скажу, не хвастаясь — с князем Александром вместях лихо свеев рубили! Прямо, как в той песне — мы красные кавалеристы и про нас… Впрочем, ты эту песню, верно, не знаешь. – Я много песен знаю! – Эту — нет. А вот про браслетики… Ты такой, золотисто-коричневый, в виде змейки, случаем, не встречал? – Золотисто-коричневый? В виде змейки? — Василий задумчиво покачал головой. — Нет, не встречал… Разве что только обломки! – Обломки?! И где? – Да здесь, рядом, на Чоге-реке… Я ж как раз оттуда к яме этой чертовой вышел!
Подойдя к усадьбе, беглецы не стали хитрить, а просто-напросто постучались. Прямо в калитку, как могли, громко… – Эй, эй, открывай! Да открывайте же, мать вашу за ногу! – Чего лаетесь? — наконец откликнулись со двора. — Кто такие? – Друг мой торговый гость, а язм — тиун. Отворяй быстрее, дурья башка, надоело уже тут мерзнуть! – А вроде не холодно… жарковато даже… Тем не менее калитка открылась… и уж теперь-то на дворе было полно народа — видать, вернулись охотники… или рыбаки… – Ого! — завидев Мишу, удивленно воскликнул кто-то из давешних парней, подручных старосты Нежилы. — Вот так да! Вернулся в обрат, сам пришел!. – А я никуда и не убегал, — Михаил пожал плечами. — Так просто, погулять вышел… – Мисаил! Мисаиле!!! — из толпы собравшихся рванулись вдруг двое парней… чернявый и рыжий… Авдей и Мокша!!! Обнимая их, Миша аж прослезился: – Господи… господи… живы… Постойте-ка! А Марья где? Она ж с вами шла, с вами… – Да с ними, с ними… — знакомый голос зазвучал позади, за спиною. — Жду не дождусь, когда меня так, как их, прижмешь, господине… Михаил оглянулся… Господи… Марьюшка!
Глава 13 Сентябрь 1240 г. Обонежский ряд Лужа
Аще кто с робою своею блуд сотворит…Она ждала его в предбаннике, распаренная, нагая, счастливая. Марья-Марьюшка, раба. Уж конечно, Миша был очень доволен… и вовсе не любовными утехами — хотя и они, надо сказать, вовсе не были лишними — но главное все-таки было не это — радость наполняла сердце: и Марьюшка, и ребята нашлись — вот они, живы, здоровы, веселы! Никуда не сгинули, не затерялись, не утонули в болотах. Для Михаила эти люди были свои. Свои… Пожалуй, пока единственные, кого можно было бы называть так в этом мире. Мокша, Авдей, Марьюшка… А кроме них? Ну, лодочники с Федоровского вымола, хорошие, добрые парни — однако ж это так — друзья-приятели, как вот и Василий Нежданов сын. Марья… а ведь, похоже, запала девка. Запала… Говоря откровенно, Мише-то это было до лампочки — ну не испытывал он к ней никаких серьезных чувств. Так, переспать пару раз по обоюдной приятности — не более… А вот Марьюшка — по всему видно было — совсем иначе считала. Ну, ее дело… Мысли такие Михаил от себя гнал. Еще не хватало — влюбиться. О доме надобно думать, о возвращении. Кстати, в суматохе встречи как-то не сразу заметилось отсутствие Страшка. Исчез куда-то, сгинул — скорее всего, староста сплавил его подальше от Мишиных глаз. Сам же остался, ходил нагло — да и чего ему было опасаться? Кто тут что смог бы доказать, и, главное — кому? Ни Авдей, ни Мокша покуда особой силы в вотчине не имели. Так что чувствовал себя староста Нежила вполне спокойно, уверенно, с Мишей разговаривал, улыбаясь — какой такой стыд, божья роса. А вот помощник его — молодой кудрявый парень по имени Кирьян, кстати, недавно женившийся, Михаилу понравился — добродушный и, судя по всему — честный малый, явно пользующийся уважением. Вот такого бы и в старосты! Собирались на Долгое озеро. Михаил с Василием, рана которого уже начала подживать, с ними и парни — Авдей с Мокшей. Все честь по чести — испросили разрешенья у старосты проводить давних друзей в Заонежье. А Нежила тому и рад — пущай проваливают, лишь бы больше не возвращались. Вслух, конечно, ничего такого не говорил — улыбался. Ух, до чего ж мерзкий, пакостный человечишко, Миша хотел уж было рассказать все парням, да по совету Василия передумал — нечего тут отношения осложнять, лучше уж потом сказать, на обратном пути. Браслетики синенькие, путь к любушке своей указующие, Василий Нежданов сын уже после Ладоги стал находить, а до Ладоги путь — знакомые корабельщики подсказали. Туда, мол, людокрадам самое милое дело — к югу-то какие-то страшные мунгалы, ну их, опасно — этак и самому можно в рабство попасть запросто, вместе с товаром. А Ладога, что ж — путь оттуда и в емь, и в корелу, и в свейские земли, и в Заонежье, Заволочье, на Терский берег. Справные девки везде нужны. Василий в Ладоге еще понаводил справок, узнал про путь по Сяси-реке, туда и двинулся, наняв узкий быстрый челнок — прям сразу за биричем и плыл, не торопясь да поспешая. А как первый-то браслетик увидал, екнуло сердце. Понял — на верном пути, на верном! Теперь вот, на Долгое озеро путь тот лежал. И Михаил был тому рад — хоть у кого-то еще есть к тому починку дальнему искренний интерес. Туда-сюда — а прособирались дней пять: покуда рана поджила, покуда Мокша с Авдеем освободились, покуда… в общем, хватало в вотчине дел. И крышу на овине срочно надобно перекрыть, и столбы на конюшне подправить и хлев перебрать по бревнышку — работы много.Церковные правила о челяди, холопах, изгоях, смердах
Наконец, собрались уже. Нежила, гад, улыбался довольно, правда, проводника не дал, сказал — все на север, по дороге до Харагл-озера, а там — на восход солнца, недолго. Мокша с Авдеем, конечно, местных стежек-дорожек еще не ведали, но тропу на Харагл-озеро знали, уверяли — найдем! Перед дорогой истопили баньку, помылись, а после, к закату ближе, Марьюшка зазвала Мишу в луга. Просто так, прогуляться. Чудные были луга — заливные, многотравные, желтые от лютиков и купальниц. Вокруг — липовые и березовые рощицы, ельники, река. Чуть дальше начинались леса, густые чащобы, урочища, впрочем, лес тут и не заканчивался нигде, простирался изумрудно-голубоватой дымкой, как Вселенная, без конца и без начала. – Хорошо здесь, — усевшись в траву, Марья плела венок. — Благостно. Все кругом свои, не чужие… Староста Нежила, правда, старичина въедливый, вредный — всю работу самолично проверит да поворчит: то не так, это не этак. Но он ведь и должен ворчать, раз староста… Эх… Мисаиле… Девушка прижалась плечом, и Миша ласково погладил ее по волосам:. – Чего тебе? – А правда, что ты здесь, в вотчине, тиуном будешь? Так Авдей с Мокшей бают. Михаил усмехнулся: – Вот у них и спроси. – Хорошо бы, коли так. Радостно. Марья прижалась теснее, и Михаил, обняв девушку, принялся с жаром целовать ее в губы… – Ах… — негромко вскрикнула Марьюшка. — Сладко как… ах… Жарко! Я в поту вся… Пойдем, выкупаемся! – Так холодно же! – Да мы быстро… – Ну пойдем… Оба наперегонки бросились к озеру, на ходу сбрасывая одежду. Пробежались по узкой полоске песка и — бултых! — в воду… Словно морозом ожгло! Да-а-а!!! Не лето уже, не лето… – Брр!!! — немного проплыв, Миша выскочил из воды, зябко обхватывая себя руками. – Что, замерз? — Марьюшка брызгалась, смеялась… Потом тоже выбежала на берег… Михаил обнял ее, погладил, поцеловал… И оба повалились в траву, душистую, мягкую, с желтоватыми проплешинами осени. Такие же стояли кругом и деревья, еще зеленые, но уже тронутые золотыми осенними прядями. Высоко, в синем небе, курлыкали журавли, улетая далеко к югу. Совсем рядом, в рощице, порывы ветра шевелили папоротники — большей частью зеленые, однако попадались уже и желтые, и багряные… – Ты красивая, Марьюшка, — Михаил ласково погладил девушку по спине. — И хорошая… да-да, очень хорошая. Девчонка ничего не ответила — лишь блаженно зажмурилась, да прижалась крепче… Вот хотела что-то сказать… нет, промолчала. А солнце уже зашло, скрылось за дальним лесом, и только вершины сосен горели закатным пожаром. Холодало, у самой воды начинал уже стелиться туман. Да, не лето… не лето… Михаил поднялся первым. – Пойдем уже. Поздно. – Пойдем… Ой, слышишь? Кукушка…. А вот — песни… Наши поют. Побежали? – Успеем… Марьюшка вдруг взяла Мишу за руку, заглянув в глаза, прошептала: – Знаешь, у меня почему-то плохое предчувствие… Не хотела говорить, да вот сказала… Как-то зябко мне… Неуютно, хоть и с тобой рядом. Ты — мой господин, я — твоя раба. Верная раба… Михаил скривился: – Да брось ты — раба. Будет еще у тебя и свобода, и счастье. – Ты так сказал… — девушка неожиданно дернулась. — Так, будто прощался. – Так ведь и прощаюсь, — пожал плечами Миша. — Уходим завтра. – Ты так сказал, как будто прощаешься навсегда. Молодой человек поспешно отвел глаза — хотя, что могла сейчас увидеть в них Марья, в вечерней-то фиолетовой мгле? И все же было неловко.
На усадьбе, у распахнутых ворот, сидя на вытащенных скамьях, пели девушки.
Ой, дид-лало, дид-лало…
Ой, дид-лало, дид-лало…
Утро выдалось холодным, росистым. Над озером клубился густой туман, сквозь который едва проглядывало тускло-золотое, только что взошедшее солнце. – А ты бывал на этом… на Харагл-озере? — как отошли, Михаил спросил у Авдея. – Нет, не бывал, — оборачиваясь, негромко отозвался тот. — Так нам туда и не нужно, до самого озера-от. Не доходя чуть, у сосны приметной, свернем. Ту сосну я знаю. Там дальше зимник будет, по которому, говорят, и летом можно пройти. Особая примета на том пути есть — лужа, в любую жару стоящая. Ну, дождей пока не было — пройдем. – Пройдем, ништо, — тряхнув рыжей шевелюрой, засмеялся Мокша. — На каком берегу починок-от Долгозерский? – А пес его знает! — одновременно произнесли Василий и Михаил. Сказали и рассмеялись. В путь приготовились накрепко: окромя припасов в заплечных мешках, взяли и луки со стрелами, и ножи, и короткие копья. Миша же копья не стал брать, а выпросил у старосты Нежилы старый, с закругленным концом и массивным навершьем меч. Каролингского типа, откуда только такой здесь и завалялся?! Но клинок, кажется, крепкий, без ржавчины. Идти нужно было на север, однако бегущая под ногами охотничья тропа петляла — то огибала болота, то уходила в ельники. Кругом — прямо под ногами — было видимо-невидимо грибов — подосиновиков, подберезовиков, белых. На сырых местах крупными каплями кровавилась клюква, в лощинах тянулись орешники, а кое-где сидели на сосновых суках упитанные глухари и рябчики. А вот впереди, в кустах, шмыгнуло что-то быстрое, рыжее… Лиса? Рысь? Да-а, места кругом были богатые. С голоду не помрешь — точно. – Охоты тут знатные, — подтвердил Мокша. — И припасов всяких в лесу хватает. Ежели неурожай какой, так на дичине, да рыбе, на грибах, ягодах, орехах прожить можно. Лес — он выкормит. Главное, с весянами дружно жить, да не рубить их рощи. Поклоняются они там… всяким… – Та сосна, к которой мы идем, для весян — священная, — добавил Авдей. — Уж не ошибемся, увидим. Шли не особо таясь, но и не привлекая к себе внимания — громко не разговаривали, ветками-сучками почем зря не хрустели. С одной стороны, какой-нибудь охотник их давно уже заприметил, однако, с другой — люди мирошкиничей-то являлись здесь чужаками, да и не столько их было много, чтобы выставлять черт-те знает где сторожу-посты. Достаточно лишь наблюдать вблизи, у озера. Да и не ходят здесь чужие по осени — а вдруг да дожди зарядят? Тогда поплывут все тропки, утонут в зыбкой грязи зимники, и подвысохшие за лето болота превратятся в непроходимые топи. Зайдешь куда далеко — назад до зимы не выберешься. Да еще леший чужих по лесам не любит — водит их кругами, кружит, кружит, кружит… Вот только не зря ли идет Василий? Вряд ли людокрады обосновались в вотчине древнего и влиятельного боярского рода. Хотя вполне могли туда зайти, продать свой товар — люди нужны везде, особенно — по дальним селищам. Могли, могли зайти… А могли и пройти стороной — запросто. Тут в Заонежье на один путь — множество. Путники шли уже долго, по мишиным прикидкам, часа четыре, а то и пять, лесная тропинка вскоре вывела на достаточно широкую дорогу — зимник, — которую, судя по следам волокуш, использовали и летом, в тех местах, где это было возможным. На возвышенностях, на вершинах холмов, по лугам и редколесью шагалось легко и даже, можно сказать, радостно — солнышко светило ярко, но уже не жарко, не было ни комаров, ни слепней, ни мошки, воздух был чист, свеж и прозрачен — чего ж еще-то для доброго пути надобно? Миша даже насвистывал что-то, вернее, пытался — насквозь фальшиво, но — если прислушаться — можно было бы угадать какой-то знакомый мотив…
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве…
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне… —
Минут через двадцать или что-то около на пути обнаружилась лужа, похоже, та самая, о которой и говорили знакомые Авдею и Мокше весяне. Не такая уж и широкая — метра полтора-два — однако не обойдешь — и слева, и справа — болото. В длину лужа была метров двадцать, а в глубину — бог весть, но, судя по следам по краям — вполне проходима. – Пошли! — Михаил решительно поднял валявшуюся у кустов палку — слегу. Сделав пару шагов, подумал, остановился и, сняв сапоги, закатал порты повыше. Водица оказалась теплой — видать, успела уже нагреться от солнышка. Вот уже по колено, вот — чуть повыше… Ага… снова по колено… А вот и конец. Суша. Выбравшись, Миша оглянулся на своих спутников — шли, никуда не делись. И шли именно там, где нужно — и сосну миновали, и приметную лужу. Миновав лужу, путники прошагали еще верст пять, а уж дальше идти стало заметно хуже. Тропа сузилась и пошла теперь лесом, почти непроходимыми урочищами, чащей, настолько густой, что, казалось, сюда никогда не попадает солнце. Временами тропинка взметалась на кручи — и Михаил чувствовал, что задыхается, что воздуху явно не хватает — горы! Самые настоящие горы! Слава Господу, уже совсем скоро впереди заблестела вода. – Долгое озеро, — шепотом произнес Авдей. — Теперь уж близко. Лес у самого озера оказался вырублен, чуть дальше виднелись мостки, а за озером, на том берегу, маячили какие-то строения — частокол. Не такой уж высокий…
– А ворота-то заперты, — прищурившись, шепотом протянул Авдей. — Видать, кого-то пасутся. Василий хмыкнул: – Так, может, от зверья! – Может, и от зверья. – Парни! — перебил своих спутников Михаил. — А ну-ка прикиньте-ка — где тут лучше сторожу устроить? Чтоб чужих — нас то есть, заранее углядеть? Все дружно заоглядывались по сторонам, примечая: тут, справа, сосны высокие, слева — болотце, для сторожевого поста уж никак не годящееся, а там вон, холмик с березовой рощицей. Пожалуй, с него все озеро видать, да и повертка просматривается. Так, не сговариваясь, и решили — в рощице сторожа, больше ей быть просто негде — сплошная лесная да болотная неудобь. Прокрались, пробрались тишком, незаметно — Михаил нарочно вперед парней пустил, те все же охотою промышляли когда-то, могли ко зверью подобраться, как вот сейчас — к стороже. Ушли парни, скрылись в березняке, лишь качнула золотою листвой ветка. И тишина. Кукушка, как куковала где-то рядом, так и куковала, никто ее покой не нарушил, так же и дятел невдалеке стучал себе — тук-тук, тук-тук… Тишина. Пока ребята ходили, Миша с Василием пробрелись по бережку — искали лодку. Ну, хоть как-то на тот берег, к починку, должны же переправляться — не в обход же идти! Должна быть лодка… однако не было. Только на той стороне — у мостков.
И пяти минут не прошло — вернулись парни. Оба довольные: – Все высмотрели, — поправив рыжую прядь, быстро доложил Мокша. — Нет там сторожи… одначе место для нее — есть! – На старой березине, аккурат мосточки приделаны — седалище, — добавил Авдей. — Высоко, снизу не видно, разве вот только сейчас, осенью, да и то, если присмотришься. Ага, вот оно как! Миша усмехнулся: место для часового есть, а сам страж — отсутствует. И чтобы это значило? Вообще решили по осени никого не выставлять, за ненадобностью? Ну, кто сейчас сюда забредет-то? Уж никак не бирич, случайный рыбак-охотник если только. Вот именно — случайный, земля-то кругом — Мирошкиничей, чужих бы быть не должно… А, может, и есть часовой, да вот по какой-нибудь нужде отлучился? – Не, нет никого, — уверенно возразили парни. — Мы б заприметили. Ну, раз нет… – А вона, гляньте-ка! — резко пригнувшись, Василий показал рукой на надвратную башенку, в которой замаячила чья-то фигура. Путники поспешно укрылись в кустах. – Только что объявился, — тихо прокомментировал Михаил. — Почувствовал что? А стражник на башенке, приложив руку козырьком ко лбу — защищался от выглянувшего осеннего солнца — внимательно осматривал округу. Осмотрел… Согнулся… Нет — вообще исчез, видать, спустился по лесенке обратно на двор. – Ну? — Миша обвел взглядом своих. — Что делать будем? Пути у нас два — либо объявиться, дескать, охотники мы, заплутали, пустите люди добрые обогреться… Либо — выждать, последить, авось, чего и высмотрим? – Лучше обождать, — тут же отозвался Василий. — Так мыслю — ежели мы вдруг объявимся, так ведь и не пустить могут, да и насторожатся… Мокша солидно кивнул: – Да, лучше выждать, высмотреть… вон, хоть с той самой березины. С березы? Отличная идея! Усадьба с нее уж точно должна просматриваться. Оставив Мокшу с Василием наблюдать за дорогой, Миша с Авдеем забрались на наблюдательный пункт, устроенный вполне комфортно, можно даже сказать — с любовью: ладно пригнанные друг к дружке жердочки, над которыми имелось даже нечто вроде крытой соломой крыши. – Смотри-кось, — тихонько засмеялся Авдей. — Тут даже и спать можно. — И посмотрел вдаль. — А починок-то невеликий. И в самом деле невеликий. Прищурив от солнца глаза, Михаил хорошо рассмотрел усадьбу: огороженный частоколом двор, три избы, часовенку, амбары, баню, еще какое-то бревенчатое строение — овин или ригу. Даже колодец — и тот имелся, хотя озеро — вот оно, рядом. От ворот к озеру, к мосткам, спускалась неширокая тропка, у мосточков покачивались лодки — две большие, округлые, и несколько маленьких, роек. Около мостков шарились какие-то звери… Господи — псы! Явно привязанные, огромные, похожие на медведей. Слава богу, ветер дул с леса — и собаки не ярились, не лаяли. Странно, но никаких полей — ни озимых, ни яровых — вокруг починка не имелось. Может, за лесом где? – А двор-то пуст, — прошептал Авдей. — И на озере никого не видать. Вымерли, что ли? И все же вот кто-то появился. Миша пожалел, что не было бинокля, однако и так можно было рассмотреть прошедшего по двору мужика. А вот, навстречу ему, из избы, вышел другой… постояли, точно о чем-то сговаривались… подошли к крайней избе, покричали… Ага, дверь отворилась. На крыльце возник еще один человек. И сразу замахал руками, точно возмущался или хотел чему-то воспрепятствовать. А те двое не сдавались, тоже принялись махать руками, один даже махнул шапкой оземь, перекрестился… точно бы клялся в чем-то, обещал. Стоявший на крыльце снова махнул рукой, но, на этот раз не так, как в первый раз, а по-другому — мол, черт с вами, уговорили. Парочка явно обрадовалась, один бросился к амбару, другой — к воротам. Ворота распахнулись… оба вышли, один — тот, что бегал к амбару, что-то нес на плече… какие-то жердины… Весла! Ну, так и есть — весла. Вот мужики спустились к озеру, сели в лодку, поплыли… покуда не исчезли за изгибом берега. А ворота, между прочим, за ними закрылись. Авдей шмыгнул носом: – Похоже, эти трое там только и есть. Миша кивнул — он тоже так думал. Момент казался вполне подходящим… – А ну-ка, парень, давай-ка быстренько вниз. Быстренько сплели из ивовых прутьев плотик — для оружия и одежки — разделись, вошли в воду — ох, и холодна же! Однако ж ладно — иного пути на тот бережок, к починку, не имелось, а в обход — за триста верст киселя хлебать. Да и не так зябко оказалось, когда поплыли — разогрелись, водичка даже приятной показалась. Да и плыть-то не так и долго, в узком месте — всего шагов восемьдесят-сто. Доплыли, выбрались в камыши, быстро оделись. Василий не выдержал, передернул плечами: – А ничего водичка, ядреная! Миша привязал к поясу ножны с мечом, оглянулся: – Как твой бок? – Да не болит уже. Бог спас — вверзился тогда удачно. Ну что — идем?
Пошли. Побежали даже — тут теперь все от быстроты зависело. Один ли человек на усадьбе, два ли, три — ясно было уже, что вряд ли больше, тем более что двое уплыли на лодке — видно, по рыбным местам. – Жердочку по пути поищите, — на ходу попросил Михаил. — Какую-нибудь сушину. Нашли. Завалили — осторожно, на мох, чтоб без особого хряста. Мокшу рыжего вперед послали — прямиком к воротам. Тот побежав, забарабанил: – Эй, люди добрые, откройте, Христа ради! Пока он этак блажил, остальные трое, прихватив сушинку — изрядная вышла жердина — подобрались к частоколу с противоположной стороны, осторожненько прислонили сушину. – Эй, эй, — не переставал кричать Мокша. — Есть тут кто живой? – Чего орешь? Ага! Вот оно! Обитатель починка влез, наконец, в башенку, выглянул: – Кто таков, паря? – С Онциферовичей усадьбы закуп. – С Онциферовичей? У-у-у… А почто тут? – Да за дичиной собрался, да заплутал. – Так ты один, что ли? – Один, один. В охотку вот пошел, да… – Ну и иди, куда шел! Шляются тут всякие, потом лодки пропадают. – Да я вот и хотел… На тот бы бережок мне. Перевез бы кто-нить? – Ха… перевез… А ведь повезло тебе, паря! До полудня пожди — вернутся наши с рыбалки, перевезут. – Так, может, запустишь в избу? – Вона, на пригорочке посиди — тепло. – А… – А к озеру спускаться не вздумай — там у нас, вишь — собачки лают, разорвут, да еще и сторожа, враз стрелами продырявят. – Это за что ж — стрелами-то? – А вдруг да похощешь лодку украсть? Пока они так говорили, Михаил с Василием и Авдеем не теряли времени даром, а, прислонив сушину к частоколу, ловко перелезли во двор и затаились за дальним амбаром. Похоже, кроме того мужика, что разговаривал сейчас с Мокшей, никого иного в усадьбе не было — никто не ходил по двору. Та-ак… А псов-то они не зря у мостков привязали… на всякий случай — чтобы кто-нибудь лодки не спер. Значит — охранять-то некому! Двое уплыли, один здесь… один… да, похоже на то — один. Ну и усадьба! А где же, спрашивается, остальной народец? Закупы, холопы, девки? Кроме этих трех, что, никого больше не имеется? Странно. Может, ушли куда? Лес на избы валить, или, там, загонную охоту устроили. На того же лося. Да, но хотя бы женщины-то должны на усадьбе остаться! Сидят по избам? А кто же будет пасти птицу — гусей там, уток, курей… Стоп! Как раз их почему-то здесь и не видно — ни куриц, ни гусей-уток, вообще никаких животных не видать, окромя вот тех псов, что у мосточков привязаны. В высшей степени странно! Ни женщин, ни ребятишек, ни домашних животных. Не починок, а какой-то форт, из тех что когда-то строились на Диком Западе америки. Крепость. Впрочем, не такая уж и неприступная. – В общем, жди, паря. Закончив разговор, обитатель усадьбы — здоровенный мужик с черной, почти до самых глаз, бородой и угрюмым взглядом — проворно спустился по лестнице вниз и с крайне деловым видом зашагал по двору к центральной избе — повыше и понарядней других. Прятавшиеся за амбаром путники переглянулись. Михаил посмотрел Василию в глаза и молча кивнул. И все трое, покинув свое убежище, рванули к избе. – Авдей, останешься тут, — поднимаясь по ступенькам крыльца, распорядился Миша… Миновав сени, толкнул дверь: – Эй-эй, хозяева, есть кто-нибудь? Возившийся в горнице у скамьи угрюмый мужик с удивлением обернулся. – Ворота-то, говорю, у вас не заперты! — широко улыбнулся Михаил. — Кто хочешь — заходи, что хочешь — бери. Ай-ай-ай, нельзя так неосторожно! Мало ли кто тут по лесам шляется? – Да ты кто таков, парень? — угрюмый, наконец, пришел в себя. — Ворота, говоришь, не заперты? Счас, погляжу… Подойдя к Мише, он ухмыльнулся и, не говоря больше ни слова, ударил незваного гостя в бок узким засапожным ножом, который выхватил из-за пояса с такой ловкостью и быстротой, с какой это делают люди явно определенного склада и образа жизни — разбойники-лиходеи! Если б не Василий — лежать бы Мише на полу с распоротой печенью, хватать бы ртом воздух… Одначе лоцман не сплоховал — рванул приятеля позади за плечо: острое лезвие лишь вспороло кафтан. – Ах ты ж, гад! — Миша с ходу хватил лиходея кулаком в скулу. Удар вышел хорош, обитатель усадьбы отлетел в угол — но тут же вскочил на ноги: все ж таки массу имел солидную — бросился влево, к лавке, сорвал висевшую на стене секиру… Удар! Однако Михаил давно уже вытащил меч, оказавшийся на ограниченном пространстве избы куда как удобнее. Правда, закругленным каролингским лезвием не очень-то удобно колоть… ну, да за неимением лучшего! Оп! Пока мужичага замахивался, Миша длинным выпадом достал его в грудь. Лиходей сразу остановился, заклекотал, словно горный орел, и, выронив из рук секиру, тяжело повалился на пол, заливая темно-бордовой кровью. Василий склонился над поверженным и покачал головой: – Готов. – Жаль… — вытирая меч о лежавшую на лавке старую волчью шкуру, искренне огорчился Миша. Да уж, конечно, лучше было бы вдумчиво побеседовать с этим вот лиходеем, но уж ничего не попишешь — вышло, как вышло. – Осмотрим амбары и избы, — выйдя на крыльцо, Михаил прищурился от солнца. — Авдей, все спокойно? – Все. Может, позвать Мокшу? – Верно, — Миша кивнул на надвратную башню. — Залезай и посматривай, ворота мы сами откроем. Завидев своих, Мокша вбежал на двор с радостью. Повел плечом: – Ух, и псинищи же там, у мостков. Не собаки — медведи! Волки! Взъярились посейчас, разлаялись, как бы не сорвались. – Ничего, — засмеялся лоцман. — Авось, через частокол не перелезут. А ну-ка закроем воротца… Вот так! Пошли по избам?
Как и предполагал Михаил, все три избы починка оказались пусты. Никого! Усаживаясь на крыльцо, Миша покачал головой и скосил глаза на Василия: – Ну, что скажешь? – Скажу, что здесь нехорошее место, — неожиданно заявил тот. — Все как-то не так… так не должно быть. В избах-от ни игрушек детских нет, ни свистулек, ни пряслиц… Зато оружия — куда больше, чем для охоты надобно. Словно бы одни мужики тут живут… воины! Михаил поднял голову, закричал: – Эй, Авдей, как там? Авдей свесился с воротной башни: – Спокойно все. Только псинищи лают, бесятся — видать, нас почуяли. – Ладно, — Миша хлопнул лоцмана по плечу. — Пошли по амбарам. Первым на пути оказался овин — приземистый сруб с печью, предназначенный для сушки снопов. В этом сушилось сено… нет, даже не сено — солома. И не очень-то ее было много. – Для крыш да для спанья, чтоб помягче… А вон — овес… Лошадям, вестимо. Конюшня обнаружилась рядом — с тройкой лошадей, такое впечатление, ничуть не удивившихся появлению незнакомцев. – Ну вот, — усмехнулся Миша. — Есть лошади. Значит — тут и сеют, и пашут. – Нет, друже, — Василий ласково погладил одного из коней по холке. — Это добрые кони, да. Только они не для пахоты… для войны! Глянь, какие бабки, копыта, грудь! Нет, эти не вспашут… зато промчатся — быстрее ветра. Миша задумчиво покачал головой: – Военные, говоришь, кони… Ой, не нравилась ему эта усадьба, и чем дальше — тем больше! Впрочем, не только ему одному — всем. Не усадьба — какой-то военный лагерь. Только вот — для каких целей? И где все воины? – Наверное, грабят заонежских купцов, — пожав плечами, предположил Василий. — Тут ведь в Заонежские погосты путь, да в Югру, на Терский берег. Правда — не сказать, чтоб тот путь рядом. Могли б и поближе устроиться. – Зато безлюдно тут, — заглянув в конюшню, подал голос Мокша. — Твори — что хошь, прости, Господи! Я кузню отыскал, а там… Пошли, глянете. Кузница оказалась небольшой, на две наковальни, и почему-то располагалась прямо в центре усадьбы, а не где-нибудь с краю, как было обычно принято — а мало ли вдруг пожар? Значит, была какая-то надобность в таком вот ее расположении — как раз напротив большого и длинного амбара. – Вона! — Мокша кивнул в угол, где, смазанные чем-то скользким, похожим на рыбий жир снадобьем, аккуратной кучей лежали цепи! А рядом, в соседнем сарае-пилевне, в достатке имелись плети, ошейники, деревянные рогатки, короткие и прочие весьма специфические вещи, с детства знакомые Мише по роману Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Там, в книжке, даже картинка была — «Снаряжение работоргового судна». Цепи, колодки, ошейники… все — как здесь! Однако. По-всему выходило, обитатели починка и его хозяева Мирошкиничи, вели тривиальную торговлю людьми, занятие по здешним временам вовсе не порицаемое, а, даже можно сказать, вызывающее нешуточное уважение, а у некоторых, возможно, и зависть. Торговля людьми. Обычное дело. Правда, некоторых, похоже, все-таки крали, а это — даже здесь — дело подсудное. Вот потому Мирошкиничи и таились! А людишки их — тот же Кнут Карасевич! — прикрывались всякими там «водяниками» и прочими суевериями. Вот так… – А, похоже, мы опоздали, — выйдя из кузницы, покачал головой Михаил. — Правда, думаю, что — не очень, ведь невольничья ладья шла рядом с нашей! Чуть-чуть впереди. Нагоним! – Конечно, нагоним! — волнуясь, согласился лоцман. — Знать бы, куда их увели? А может, они уплыли на ладье — ведь озеро длинное. Мокша ухмыльнулся: – Спросить бы кого… Да хоть тех двоих, если вернутся. – Если вернутся, — согласно кивнул Михаил. — Спросим… – Засаду надобно будет устроить. Лоцман подошел к длинному амбару: – Смотрите-ка, тут и засовец изрядный! – Думаю, именно тут пленников и держали, — снова кивнул Миша. — Ну, отворяй, глянем. Узкий луч солнца, золотистой вспышкою разорвав темноту, упал на земляной пол амбара. Длинное узкое помещение, чем-то похожее на корабельный трюм, запах затхлости и еще чего-то… непонятно чего… может быть — застарелого человеческого пота. Кипы старой соломы — на ней спали невольники, металлические штыри вдоль стен, в дальнем углу — выгребная яма. Встав на колени, Василий принялся деловито шарить в соломе, видать, искал синенький осколок — привет от своей несчастной суженой. Миша с Мокшей переглянулись и бросились помогать приятелю, правда, ничего похожего на браслетики не нашли, зато отыскали другое — надпись, выцарапанную на одном из бревен чем-то недостаточно острым, явно не гвоздем, быть может — обломком речной раковины или чем-то подобным. А надпись была замечательная! И — весьма неожиданная для Михаила: «Боярич Борис о се лето на Федоровском вымоле схищен бысть»! Боярич Борис!!! Похищен!!! Вот те раз!!! Как же людокрады не побоялись? Ведь не простой человек, боярич из знатного и могущественного рода. Ошиблись, схватили не того? Или Борис чем-то им помешал, сунул нос во что-то такое, во что совать никак не следовало бы. Все может быть, может. Значит — боярич Борис тоже в пленниках людокрадов! Ай да Мирошкиничи, нечего сказать — весело. – Ты что там такое нашел, Мисаил? – Читай, — Миша отодвинулся, чтобы не заслонять свет. – Боярич Борис… — быстро прочел лоцман. — Ну, надо же — боярич. Что, людокрады теперь уже и до бояр добрались? Ну, тем для них хуже. – Или — для боярича, — тихо произнес Михаил. Вот, то-то и оно! Нет, ну,неужели и вправду — Борис?! Судя по надписи… а надпись свежая — видно — буквально на днях выцарапывали. Ладно, отыскать бы лиходеев, а там… там видно будет. – Опа, браслетик! — пошарив руками в соломе, вдруг воскликнул Мокша. Василий резко обернулся: – Покажь! И тут же вспыхнувшая было в глазах лоцмана надежда угасла — браслетик оказался вовсе не синеньким, а золотистым, желтовато-коричневым… в виде витой змейки с двумя рубиновыми глазками. – А ну-ка, ну-ка… — взяв находку, Михаил внимательно осмотрел ее со всех сторон и осторожно надел на запястье. – Как по тебе сработан, — улыбнулся лоцман. Миша пожал плечами… и тут вдруг снаружи послышался крик. Кричал Авдей с башни, мало того, вот уже рысью спустился вниз, побежал… – Там, там… – Да что случилось, Авдеюшко? – Ратники! Целая ладейка! – Ратники? А ну-ка взглянем! Миг — и Михаил с Василием уже стояли на башне, смотрели, как еще вдалеке, на излучине, неспешно выплывает ладья… нет, пожалуй, просто большая лодка, человек, может, на десять, да-да, примерно столько в ней и находилось. Гребли. Горели на солнце кольчуги и наконечники копий. Привязанные к мосткам собаки лаяли и радостно вертели хвостами. – Вскорости тут будут, — кивнув на ратников, хмуро промолвил Василий. — Мыслю — встречаться нам не с руки, тем более… Он не закончил, но нетрудно было понять — имел в виду убитого. И правда, не с руки было встречаться. Миша махнул рукой: – Уходим, парни. Да побыстрее! Напоминать никому не нужно было, не распахивая сильно ворота, все четверо выскочили из усадьбы и, таясь за кустами, быстро побежали к лесу. Как помнил Михаил — Долгое озеро тянулось узкой полосой километров на двенадцать, и сейчас беглецам нужно было бы поскорее достигнуть его оконечности, а затем повернуть на юг, к Пашозерской усадьбе Онциферовичей или еще дальше — к селенью бирича Ермолая. Памятуя Нежилу-старосту и Страшка, Миша с Василием больше склонялись к последнему варианту. Итак — на юг. Немного отбежав, остановились передохнуть на краю озера. Таясь за деревьями, смотрели, как причаливает к мосткам ладья, как, отвязывая собак, идут к усадьбе ратники… – Собаки у них, — поморщившись, словно от зубной боли, опасливо протянул Авдей. — Если будет погоня… Дальше не продолжал — и без того было понятно, в случае чего, не уйдешь, не затаишься, не спрячешься. Лоцман стиснул зубы: – Эх, на тот берег надо! Может, опять вплавь? – Можно и вплавь, — Михаил не отрывал взгляда от прибрежных кустов, стелющихся по серо-голубым волнам. — А можно и по-другому — вон, гляньте-ка, у бережка не долбленка, часом? – Не, бревно… Хотя проверим. Мокша проворно бросился к воде, только рыжие пряди сверкнули. Едва не упав, обернулся, радостно сияя улыбкой: – Челнок! Челнок — долбленая осиновка-однодревка — не очень большой, на двоих, имел вид старой, малопригодной к плаванию колоды, к тому же — полной воды… которую Авдей с Мокшей тут же вычерпали пригоршнями. Миша с Василием тем временем тоже не стояли без дела — вырезали из подходящего валежника весло… точнее сказать, что-то более-менее похожее на весло. Чтоб можно было хоть как-то грести. – Выдержит, — усевшись на мокрое днище, Мокша раскачал челнок. — Должна! Только вы это… не очень-то шевелитесь. – Мисаил, давай — в середину, вы, парни — на нос, — окинув суденышко профессиональным взглядом, распорядился лоцман. — Я — позади. С веслом. Садитесь осторожненько и — Мокша верно сказал — не шевелитесь. Ну… с Богом, поплыли. Отвалив от берега, погрузившийся в воду по самое некуда, челнок поплыл, медленно набирая ход. Василий, надо отдать ему должное, греб уверенно, плавно, ни капельки не поднимая брызг. И если бы не рябь на воде да время от времени не набегавшие волны, у Михаила не было бы и малейших сомнений в успехе задуманного дела. А так, конечно, пришлось поволноваться, особенно когда особенно резвая волна едва не потопила суденышко прямо на середине пути. – Ниче! — успокоительно бросил Василий. — В крайнем случае — поплаваем, как и собирались. Слава богу, поплавать таки не пришлось — увернувшись от очередной волны, лоцман мощными гребками вогнал челн в камыши. Кто-то — Мокша или Авдей — радостно перекрестился: – Ну, слава Богу, приплыли. Выпрыгнув на берег, Миша тоже не скрывал радости… однако, как оказалось, радоваться было рано! – Тсс!!! — оглянувшись, предупредил Василий. Михаил всмотрелся в озерную гладь и увидел неспешно пробирающуюся у того берега ройку с двумя мужиками — теми самыми, что не так уж и давно отчалили от мостков. Путники быстро пригнулись, затаились за кустами ракиты, гадая — заметили или нет? Похоже, что нет — обогнув мыс, ройка спокойно повернула к усадьбе. Авдей снова перекрестился: – Слава Богу, пронесло. – Не говори «гоп»… — Михаил до боли в глазах вглядывался в противоположный берег, представляя, как бы сам он повел себя на месте незнакомых ратников — охранников людокрадов — в такой ситуации. А так же бы и повел… как — вот сейчас — и они. Солнце едва клонилось к закату, и было хорошо видно, как из распахнутых ворот починка один за другим выехали три всадника и, прихватив с собой пса, скрылись в осиннике. Поехали, значит, в обход. Остальные же — плюс два пса — погрузились в ладейку, направляясь… Ну, ясно куда направляясь. – А ведь все-таки заметили нас те мужики, — хмуро протянул Миша. — Углядели, черти. Ну, что делать будем? – Бежать, — Мокша передернул плечами. — Куда глаза глядючи. – А может, лучше устроим засаду? — неожиданно предложил лоцман. — Чего нам от собак по болотинам бегать? Вот, прямо здесь, на берегу и устроим — стрелы у нас есть, не дадим высадиться. – А ты знаешь, где они замыслили высадиться? — усмехнулся Миша. — Вот и я не знаю… Авдей вдруг улыбнулся: – А дорога тут одна — через лужу. Вот там бы и… – Годится! — Михаил хлопнул отрока по плечу. — Место подходящее — кругом болота, лужу уж никак не минуют. Там и… Вперед, парни! Бросив на отчалившую от мостков ладью не сулившие ничего хорошего взгляды, беглецы быстро исчезли в девственной чаще леса.
Засаду организовали грамотно, можно даже сказать — с некоторым изыском. За два десятка шагов от лужи натаскали валявшихся вдоль дороги бревен — последствий давнишнего, а может, и не столь уж давнишнего, бурелома, сложили этакой баррикадой на левой стороне зимника, замаскировали — точнее, украсили — папоротниками и еловым лапником. Получилось красиво — по-новогоднему как-то. Расположились с удобствами, приготовили стрелы — ждали. Михаила, правда, грызла совесть — больно уж не хотелось никого убивать. Однако тут ситуация была предельно ясной — либо они, либо — сам. Если, конечно, сунутся… Сунутся! Зачем же они тогда в ладейке-то плыли — за дровишками, что ли? – Чего-то долгонько нет, — зябко поежился Мокша. — Заплутали? Авдей махнул рукой: – Погоди, объявятся еще. Жди. – Так, а я что делаю? – Так и… – Тихо вы!!! — Василий резко поднял руку и прислушался. — Похоже, идут. Ну конечно — тут уж все услыхали яростный быстро приближающийся лай. Вот показались и собачки — здоровенные, неопределенной породы псы. То ли дворняги, то ли волкодавы, поди, разбери. Однако хорошо видно было, что — чрезвычайно злобные. Мохнатые, востроглазые, ростом с теленка, а уж клыки… Клычищи!!! Не у всякого волка такие. В общем, особой дружелюбности собаки у беглецов не вызвали. Мокша даже сплюнул: – Пострелять их к черту, а? – Подожди… — Михаил придержал парня. — Вот как из лужи выскочат, тогда стреляй. Псы оказались умными — в лужу не полезли, закружили, яростно рыча и ожидая хозяев. И те не замедлили явиться… здоровенные как на подбор парни, с короткими копьями, мечами, секирами, у многих за плечами — луки. Семеро. Как в какой-нибудь сказке. Да-а… явно не за клюквой собрались парни! – Как войдут в лужу… — свистящим шепотом предупредил Михаил. Сам он стрелял плоховато, потому и лук с собой не таскал, а вот Мокша с Авдеем — охотнички… Ох, каким нехорошим азартом светились их лица! Наскоро посовещавшись, ратники, пустив вперед псов, вошли в лужу… Одна за другой, с интервалами в пару секунд, засвистели стрелы. О, несчастные псы! Их-то как раз было жалко… Что же касаемо остальных — то трое лиходеев уже окрасили лужу кровью, оставшиеся четверо, выхватив мечи и секиры — сразу видать, профессионалы! — со всех ног бросились вперед, к баррикаде. Вот упал еще один, пораженный стрелой в шею… а остальные уже были здесь! Беглецам больше не было никакого смысла прятаться. Выпрыгнув на дорогу, Михаил скрестил меч с одним из лиходеев — высоким красивым парнем с украшенным многочисленными шрамами лицом. Лиходей бился молча, лишь стиснул зубы. Лишь иногда, в такт ударам, выкрикивал-выдыхал: – Хэк! Хэк! Хороший боец, однако. С таким приятно сразиться. Приятно — и смертельно опасно. Выпад вперед… кольчуга, звякнув, приняла удар. Враг презрительно хмыкнул, отбил направленный в шею клинок и, в свою очередь, ударил сам… Миша качнулся в сторону, пропуская вражеский меч, напружинил ноги, устремив взгляд как бы сквозь вражину — так можно предугадать любое его движение… Ну, почти любое… – Хэк! Хэк! Да что ты все «хэкаешь», словно дрова рубишь! Ну, железный дровосек, надоел… А ну-ка… Михаил ухмыльнулся и, улучив момент, смачно плюнул вражине в харю, угодив прямо в глаз! Лиходей опешил, похоже, уж никак не ждал такой вот гнусности, замешкался — пусть только на миг… Его — этого мига — хватило! Молнией сверкнул клинок… Схватившись за шею, вражина мешком повалился в грязь. Оттолкнув его сапогом, Михаил бросился на помощь к Авдею и Мокше — парням приходилось туго, двое вражин, ухмыляясь, теснили их к луже. Видать, эта лужа должна была превратиться в могилу. Братскую, ититна мать! А ну-ка… Миша давно уже не действовал, так сказать, «по-рыцарски» (здесь так никто не действовал), просто-напросто подкрался сзади да ударил вражину в сердце — благо тот был без кольчуги. А второго уж совместными усилиями достали Авдей с Мокшей, завалили, словно матерого кабана, по крайней мере, кровищи было ничуть не меньше. – Аой!!! — это воскликнул лоцман, прыгнув на грудь поверженного врага. Миша устало вытер лицо: наконец, победа за ними. Оглянулся, заметив, как кривится от боли заметно побледневший Авдей, а Мокша придерживает правую руку. – Да вы, похоже, ранены, парни! А ну-ка… У Мокши рана оказалась не опасной — вражеский клинок лишь рассек мускулы на плече — а вот с Авдеем дела обстояли хуже: бедняга получил хороший удар в грудь и теперь, прислонившись спиной к бревнам, харкал кровью. Плохи дела… задето легкое? – Ничего, на волокуше дотащим, — отойдя в сторону, тихо произнес Михаил. — Спешить нам особо некуда, лишь бы… Лишь бы не помер Авдей раньше времени. – Мокша, травы какие-нибудь знаешь? – Ведаю, как и все. Однако ж — осень уже. – Жиру бы хорошо барсучьего, — подойдя, заметил Василий. — А вообще, можно не волокуши, можно носилки сделать — парень-то наш не так и тяжел, одни мощи. В Пашозерье дотащим, ништо. Миша кивнул: – Сделаем. Не было бы погони. Признаться, его волновали те трое всадников с собакой, пустившиеся вокруг озера — где, когда их ждать? С раненым не очень-то порыскаешь по чащобам, придется идти по лесным дорожкам, вполне проезжим для конных, особенно — сейчас, осень-то стояла сухая. И только Михаил вот так вот подумал, как тут же услыхал в отдалении собачий лай. Все насторожились — ага, вот они, всаднички. – Раненого — в кусты, Мокша, Василий, — за бревна. Как покажутся — стреляйте без разговоров. Быстро оттащив Авдея в сторону, беглецы укрылись за бревнами, приготовили луки. На этот раз, судя по лаю, погоня приближалась с другой стороны, так что спасительная лужа теперь уж никак помочь не могла, оказавшись за спинами путников. Лай становился все ближе, яростней, вот уже стал слышен глухой стук копыт… Первым показался пес. Перестав лаять, палево-серая бестия, грозно рыча, остановилась, терпеливо поджидая хозяев. А те, появившись, сразу же остановились, спешились, внимательно осматривая округу. И конечно же заметили и бревна, и трупы, однако не бросились, размахивая мечами и копьями, видно, не понадеялись на свою силушку, а, может, просто оказались умнее. Привязали пса… Эх, далековато стояли, да и укрылись за елками — стрелой не достать, если только подобраться поближе, да вот только как подберешься-то — собака сразу поднимет лай. И чего вражины этак вот затаились? Наверное, ждали своих, какой-нибудь другой отрядец, или тех мужиков, что плыли в ройке. Не торопились, вполне понимая, что беглецам с этой дороги деваться некуда — вокруг болота. Либо вперед, в чащу, либо — через лужу — назад, к озеру, иного пути не было. А раненый Авдей хрипел уже, метался в бреду, шевелил потрескавшимися от жара губами… да-а, не повезло с ним. Одни бы попытались прорваться, ушли б… Нет, нужно тащить парня, несмотря ни на что… вот если помрет — тогда уж другое дело, но, пока не помер… Хорошо еще сухо, не зарядили дожди. Михаил обернулся к Василию: – Как думаешь, заметили нас? – Конечно, — лоцман хмуро кивнул. — С собакой-то — грех не заметить. Знают — у лужи мы. Потому и не скачут — стрел опасаются, либо подмогу ждут. А вот как стемнеет… Василий не договорил, махнул рукою — и так было ясно. Всадники дождутся либо подмоги либо сумерек, и уж тогда бросятся на баррикаду со всей прытью, разметают по бревнышку — не помогут и стрелы, в темноте-то не очень и выстрелишь. А до вечера, между прочим, не так уж и много осталось. – Пойду вокруг болота, — подумав, решительно заявил Михаил. — Часа через два дойду… А вы покуда подумайте, как собачину отвлечь — очень уж она мне помешать может. – Отвлечем, — ухмыльнулся лоцман. — Ты про то не думай. Как проберешься — знак какой подай. Миша не выдержал, хохотнул: – Да зачем же знак-то? И так услышите. По звону. – А может, всем разом броситься? — оторвавшись от раненого, предложил Мокша. Василий хмыкнул: – Пока добежим, сто раз достанут стрелами. – А если ночью?! – А ночью — бабушка надвое сказала. Дорожка-то у нас одна, ждать будут. И. словно в ответ на его слова, скрывающиеся за соснами враги громко затрубили в рог. – Своим знак подают, — негромко прокомментировал лоцман. — Значит, есть еще отрядец. Слава Господу, покуда никто не отзывался. – Ну, пойду я, — шепотом попрощавшись, Миша краем дорожки, по кустикам, подобрался к луже и быстро миновал ее, надеясь, что вражины ничего не заметили. Надежда такая была — лужа из сосняка просматривалась плохо. А что псина принялась лаять — так это мало ли… Может, медведя почуяла или лося. Прошел удачно — стрела в спину не прилетела, и вражины, похоже, не всполошились, расслабились, а может, просто напросто ждали беглецов лоб в лоб, вполне резонно полагая, что те вряд ли будут возвращаться назад. Оставив позади лужу, Михаил прошагал по лесной дорожке километра два и — как только показался лес, туда и свернул, вправо, к озеру, слева все так же тянулась трясина. Ох, и не легко же оказалось пробираться в чащобе! Корявые сосновые ветки хватали за руки, рвали одежду, царапали щеки, норовя выбить глаза. Пару раз путник сбивался с пути, и выходил к озеру, после чего, напившись, шел некоторое время вдоль берега — тут уж был ориентир верный. Сосны и хмурые темно-зеленые ели сменились осинником, потом пошла рябина, березки, потянулся орешник — реденький, по-болотному чахлый. Снова справа заблестела вода — вот уж, действительно, Долгое озеро, идешь-идешь, а оно все никак не кончается… Как так вышло, что беглец не заметил болото? Просто задумался, или трясина оказалась не такой уж и большой, что-то типа затянутого тиной лесного озерка, коварно прикинувшегося солнечной лесной полянкой. Такой добродушной, зелененькой, совсем еще летней. Михаил и пошел напрямик… Сделал шаг, другой… И вдруг ухнул почти что по пояс! И почувствовал, как словно бы кто-то схватил за ноги, упорно так схватил, безо всякого намерения выпустить. И тащил, тащил в глубину, на дно… Вот по пояс, вот уже по… а вот сейчас — еще чуть-чуть — и по грудь, а потом… потом уже не будет никакого «потом»! Михаил знал про такие случаи из рассказов бывалых туристов, так сейчас и действовал, как те говорили. Широко раскинув руки, упал животом в трясину, подгребая под себя ряску и камыши. Единственное спасение — когда лежишь, давление тела куда как меньше, есть шанс выбраться, есть… Ряску под себя, камыши, тину, не сдаваться, барахтаться, как та лягушка, что сбила из молока масло… Еще, еще… Что там такое твердое? Шишки? И шишки — под себя, и вот эту палку… откуда здесь палка? Так это не палка, господи! Это корень. Корень. А где тогда дерево? А вот оно! Вот оно! Совсем рядом! Ухватившись за корень, Миша подтянулся, и, наконец, достал рукой тонкий осиновый ствол… только бы не сломался, только бы… Стройненькая молодая осинка, конечно, треснула… но уже после того, как Миша выбрался на берег. Возмущенно чавкнув, мерзкая болотина с неохотой выпустила несостоявшуюся добычу, забрав себе сапоги, меч и пояс. Браслетик на руке — и тот разбился, разлетелся осколками, видать, в запарке Миша таки хряснул его о дерево. Ну и черт с ним! Потом думать будем. Сейчас главное — выбрался. Выбрался! И сразу показалось — ярче засияло солнце! Ярче и даже как-то теплее. Переведя дух, Михаил упорно зашагал дальше, теперь уж, по всем прикидкам, совсем ничего оставалось. Вот только как теперь без меча-то? Ладно, что-нибудь придумается… лишь бы с собакой решить. Сейчас стемнеет, вряд ли они пса в чащу отпустят — пусть хоть излается. А вдруг медведь? Лось? А уж как соберутся в атаку, тут и напасть… Вот и камень вполне подходящий, таким милое дело вражину по башке угостить. Поободрав камень, Михаил осторожно зашагал дальше и, завидев за кустами дорогу, затаился, прислушиваясь. Собачьего лая слышно не было. Вышел не там? Да, скорее всего. Значит, сейчас надобно пойти по дороге в обратную сторону, к луже… Только осторожненько, чтоб не пропустить засаду… Так и пошел, почти что на цыпочках, а вражин все не было, не лаял пес, не хрипели кони. Словно сгинули все. Господи! И вот, зайдя за очередной поворот, Михаил увидал лужу. Ту самую — узкую, длинную, одна здесь такая… Ни баррикады, ни вражин, ни своих нигде видно не было. Мало того — было кое-что другое. Миша сперва глазам своим не поверил, но… Словно огромная ленивая жаба, прямо посреди лужи, по самые крылья в воде, стояла серая «тридцать первая» «Волга».
Глава 14 Наши дни. Октябрь. Долгое озеро Старый знакомый
На востоке Ленинградской области, на стыке Подпорожского, Лодейнопольского, Тихвинского и Бокситогорского районов находятся фрагменты уникальных девственных лесов.Из-под капота «Волги» шел пар — то ли радиатор пробило, то ли — гидроудар. И то и другое — хреново. Хотя… что же такое получилось — он, Михаил, вот буквально только что был там, в тринадцатом веке, а сейчас… сейчас, выходит, вернулся обратно? Ну да — судя по «Волге», куда же еще-то? Браслет, в нем все и дело. Сломался и… Надо было самому сломать, попробовать… да не до этого тогда было, и подумать-то времени не имелось. Ратники на реке, побег, погоня, схватка… Не до браслета. Честно говоря, Миша в последние часы и думать-то про него забыл, а вот сейчас только и вспомнил, когда «Волгу» увидел. Интересно, где шоферюга? Наверное, за помощью пошел, в ближайший населенный пункт или… Кстати, а машина-то стояла мордой туда… к починку, к усадебке. А буквально через пару минут обнаружился и водитель — коренастый мужичок лет пятидесяти, в сапогах и потертой джинсовой куртке. Вышел из-за кусточков: – Слышь, закурить не найдется? Миша покачал головой: – Не. Твоя, что ль, машина-то? – Ну, — мужичок смачно сплюнул. — Санитарную комиссию на турбазу вез… и вот, сам видишь! Теперь только «уазиком» вытащить. – Комиссию, говоришь? — тут же переспросил Михаил. — На турбазу? Очень хотелось спросить — что здесь за турбаза и далеко ли, но, с другой стороны, не хотелось вызывать подозрения — видок-то у Миши был тот еще. – В болотину, вот, провалился, — предваряя вопросы, он с улыбкой развел руками. — Хотел путь срезать — и на тебе! Едва не утоп. – А! — Шоферюга внимательно осмотрел путника с головы до ног и хмыкнул. — Так ты из этих, как их… реконструкторы или ролевики. В райцентре сказали — как раз на Долгое и уехали. И много вас там? – Да хватает, — уклончиво отозвался молодой человек. И задумался: вот как, оказывается — тут где-то рядом и турбаза, и реконструкторы-ролевики — родные, можно сказать, люди. Интересно, кого они здесь изображают? И чего ради потащились в такую глушь? Хотя, с другой стороны — безлюдье, кругом один лес да озеро, делай себе, что хочешь — никому не помешаешь. Но без зрителей тоже не ахти, скучно. – Постой-ка, — сняв сапоги, водила закатал брюки. — Сейчас посмотрю в багажнике. Была там у меня запасная обувка. Войдя в лужу, он подошел к машине, открыв багажник, вытащил оттуда трос и пару резиновых сапог. Трос положил рядом с лужей, а сапоги протянул Мише: – На, надевай. Хоть и дырявые, а все же не босиком. Ты ведь на турбазу сейчас? – Ну да. – И я туда же. Там, говорят, «уазик» имеется, и еще джип. Оттащили б мою ласточку в Пашозеро, там бы и починили. Тетки, кстати, проверяльщицы, тоже бы должны уже до Пашозеро добраться — самолично их на шоссе вывел. На попутный лесовоз посадил. Парень-то, лесовозник, сказал — был бы пустой, вытащил бы, а так… С лесом ехал, — водила вздохнул и снова сплюнул. — Эх, жаль у тебя закурить нет, свои-то кончились — маловато взял. Меня Иваном зовут. – Миша. Пожав друг другу руки, переглянулись и, форсировав лужу, зашагали к усадьбе… Вернее сказать, к турбазе. Как раз в ту сторону, к озеру. Шли недолго — чего тут идти-то, километров с десяток — и всю дорогу Михаил слушал шоферские байки, водила Иван, как видно, оказался не дурак поболтать, из тех, кто любит сам лясы точить, а не других слушать. Ну, Мише то было на руку. Уж в подробностях наслушался — и про теток, и про турбазу, и про дорогу, конечно. – А говорили, слышь, будто тут на старых «Жигулях» проезжают! Ничего себе, на «Жигулях»! Михаил, естественно, всю дорогу помалкивал — думал. С одной стороны, вот вроде бы и радоваться сейчас — все наконец-то закончилось! Еще немного — и дома! Дома! Рассказать кому — не поверят, точнее даже, не воспримут всерьез, примут за очередную реконструкторскую байку, каких много ходит. Дома!!! Черт побери, дома! Радоваться бы надо — да все не отойти никак, не поверить. Это ж надо! С самим Александром Невским шведов рубал! Потом в рядовичи скатился, в закупы… Умереть — не встать. Господи, кажется, в прошлом теперь все, в прошлом… И там же — Марьюшка, парни… Интересно, выберутся ли они? Вряд ли. Без Мишиной помощи — вряд ли. Ну, Василий хоть от раны оправился, да и Мокша вроде ничего себя чувствовал, несмотря на пробитое плечо, а вот Авдей… Нет, Авдей не жилец, явно не жилец — вражины с ним возиться не будут, в крайнем случае — прибьют, чтоб не мучился, как говорится — и на том спасибо. Очень нехорошее, неприятное чувство захлестнуло вдруг Мишу, он внезапно почувствовал себя предателем, словно бы специально предал своих, сбежал, скрылся… И теперь вот он — здесь, в полнейшей безопасности, дома, а они — Василий, Авдей, Мокша — там, на болотине, в окруженьи врагов. И что там будет? Да ничего хорошего. И понимал, конечно, Михаил, что не так все, что и сам-то он ничего подобного не желал, не ждал даже, бежал на подмогу, а получилось… вот так вот неожиданно все и вышло. Как и в тот раз, в Усть-Ижоре. Кстати, а ведь, выходит, та девчонка, в Усть-Ижоре — боярыня Ирина Мирошкинишна и есть! Похоже, что так… Черт побери! Парней жалко! Ведь не выберутся, пропадут. Не погибнут сразу, так во вражьих лапах окажутся, а еще не известно, что хуже. Но он же, Михаил, в этом не виноват! Ну вот, нисколечки. А что же тогда так ноет сердце? Что же так пакостно на душе? Словно бы что-то важное не доделал, не смог. Да и черт с ним — все равно уже ничего не поправишь! Что теперь поделаешь-то? Туда — обратно — уж точно, по своему хотению не попадешь. А раз так — нечего и думать. И все равно — пакостно.И. В. Горлова. Краеведение
Турбаза представляла собой просторную поляну с десятком небольших уютных с виду — и, наверное, внутри — домиков, еще имелась кухня, дизель-генератор и — ближе к озеру, на самом склоне — баня, куда Мишу сразу же и отправили. Как сказал повар — «что б не простыл». И еще предложил водки, от которой не отказался и водитель застрявшей «Волги». Правда, в баню не пошел — начальник турбазы, увы, сейчас отсутствовал — не было и «уазика». – Ну, может, тетки чего в деревне разыщут, — махнув рукой, шофер с удовольствием затянулся предложенной сигаретой. — Пойду, а то будут потом искать. – Начальник должен к вечеру объявиться, — обнадежил повар, кудлатый мужик лет сорока пяти с круглым хитроватым лицом, обрамленным шкиперской бородкой. — Уж всяко вытащит. Шофер улыбнулся: – Вот и я про то. Михаил тоже парился недолго, больше выспрашивал про турбазу, причем хитро, сам ведь выдавал себя за ролевика — к чему лишние сложности? Еще вдруг паспорт попросят предъявить или чего еще. Зачем? Как охотно пояснил повар, турбаза летом предоставляла домики под детский оздоровительный лагерь, а в остальное время жила на рыбаках, охотниках и туристах, привлеченных дикой красотой сего незатронутого цивилизацией края. Охота — как и рыбалка — тут, по словам повара, были знатные. – Вот такие налимы водятся, — хватанув граненый стакан водки, азартно кричал повар. — Вот, ей-богу, не вру! С руку! – Ну, пора мне… — Когда Михаил принялся прощаться, уже смеркалось. — К нашим-то как попасть? – А, на ту сторону… Подожди, сейчас перевезу… лучше б, конечно, утром. Да, поди, уж обыскались тебя? Черт. Хорошо б, конечно, до утра тут остаться, ну да, впрочем, ладно… – Думаю, что так. Ищут. Ух, и болотины же у вас — едва не сгинул. – Это — запросто! Зато клюквы там сколько.
Моторка не завелась, и повар — звали его, кстати, по старинному — Никодимом — поплевав на руки, схватился за весла. – Может, помочь? — усевшись на банку, предложил Михаил. – Сиди, тут плыть-то… Миша и сам знал, куда примерно плыть — чуть наискось, через озеро, к мосткам, за которыми угадывались такие же домики, как и на турбазе. Над дальним холмом повис серебристый месяц. Холодало. В черной воде отражались звезды. Вот и мостки — лодка мягко ткнулась носом. – Спасибо! — выскакивая, поблагодарил Михаил. – Не за что. Бывай. Я-то уж к вашим не пойду — начальство вскорости явится. Махнув рукой, повар Никодим оттолкнулся веслом от мостков.
Миша тихо поднялся верх, на крутой берег и остановился, соображая — куда же дальше? Вообще-то, никакие ролевики ему ни на фиг сейчас не сдались. И чего, спрашивается, в бане-то не сиделось? Надо было б лучше охотником прикинуться или рыбаком — зачем ролевиком назвался? Так, как-то само собой получилось. Шоферюга еще этот, повар — ролевик, мол? Вот и пришлось согласиться. Ладно, черт с ним — переночевать с реконструкторами, а там видно будет — кстати, можно будет с ними и до Питера добраться, да… может, там и кто знакомый сыщется? Почему бы и нет? Более чем вероятно. От таких мыслей как-то повеселело, даже, кажется, дышать стало легче. Домой! Не пешком же, в конце концов, тащиться, а вот — с ролевиками. Ну, если даже и не окажется конкретных знакомых, знакомые знакомых — наверняка — все ведь, считай, в одном кругу крутятся. Наверняка кто-то знает… ну, хотя б того же Веселого Ганса — личность вполне запоминающуюся, колоритную. Передать привет, сказать — к вам, мол, шел, да заплутал, едва не утоп в болоте, там и сумку оставил… с деньгами и мобильником. А что? Житейская вполне история. Ну а квартирку свою, до Питера добравшись, можно и без ключей открыть — через окно, или, в крайнем случае, дверь высадить, не проблема. Вот только парней жаль… И еще Бориса, Добронегу — зазнобу Василия-лоцмана. Их наверняка в Заонежье погнали — будто ближе продать некому. Ладно… Все равно теперь ничего уже с этим не сделаешь. Тьфу ты! Оступившись, Михаил едва не угодил в какую-то яму. Чертыхнулся и, подойдя к первому попавшемуся домику, громко постучал: – Эй, есть кто-нибудь? Не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Дернуло сквозняком тусклый огонек свечки. Сидевшие за столом мужики повернули головы. – Заходи, коль не шутишь, — глухо бросил кто-то. Бородачи, как на подбор — ну точно реконструкторы! Войдя, Михаил уселся на лавку, улыбнулся… И едва не вскрикнул. Прямо перед ним, в обществе бородачей-мужиков, вальяжно развалился на скамье чем-то похожий на варяга верзила с руками-оглоблями и бритым квадратным подбородком… Старый знакомый… Кнут! Кнут Карасевич!!! Вот это попал!
Глава 15 Наши дни. Октябрь. Северо-восток Ленинградской области. Турбаза «Долгое озеро» Боярыня
Кто сколько-нибудь знаком с русской историей X–XV вв. по данным источников или по художественным произведениям, имеет собственное представление о месте и роли в ней женщин.Кнут тоже узнал Мишу и, надо отдать ему должное, действовал без промедления: сузив глаза, тут же вскочил, выкрикнул: – Хватайте его! Бородачи тут же набросились на незваного гостя, однако и тот уже сообразил, как нужно действовать — ударил кулаком в скулу одного, второго, остальные — трое — навалились, скрутили руки… – Может, ножом его? – Нет! Живым брать, гада. Живым… Ну-ну… Чья-то тень вдруг неслышно скользнула в двери… на миг все затихло. Миша дернулся… эх, слишком уж их тут много, слишком… И все здоровенные, с одним-то еле справишься, а тут столько… В общем, как Михаил ни старался, а вырваться не удалось — чай, не в голливудском боевике, не так-то просто! Один супротив шестерых бугаев — поди-ка, попробуй… Разбили губу, схватили, заломили за спину руки, связали… эх, судьба-злодейка. Но, черт побери, откуда они здесь? Как?! Каким образом?! Так значит, и все пленники тоже здесь? Скрипнув дверью, в домик вошел Кнут. Хм… вот как, он, оказывается, куда-то выходил. – Связали? – Так, господине. Накрепко! – Давайте его… м-м-м… до утра хоть заприте в амбарце, а уж потом, — верзила нехорошо ухмыльнулся и положил руку на торчащую за поясом рукоять кнута. — А уж там поглядим! Миша и опомниться не успел, как уже оказался в амбаре, точнее сказать — в подвальчике, тесном, холодном и темном. В таком запросто можно было замерзнуть! Да еще и руки связаны — не развязаться, не выбраться. Вот это попал, вот это засада! И все же — надо пытаться, не сидеть же здесь сиднем? Вот, что это здесь, рядом? Гвоздик? Сучок? А вот бы и… так, так… чуть-чуть извернуться, зацепиться веревкой… черт, соскакивает… а если немного растянуть? Так… ага… есть! Теперь потянуть… зацепилась! Еще потянуть… еще… Есть!!! Не особо-то и долго возился — минут, наверное, двадцать, ну — полчаса — вряд ли дольше. Тоже еще — вязальщики, мать их за ногу. Растерев затекшие запястья, Михаил почувствовал себя куда веселее и, не тратя времени даром, тут же приступил к двери… которая вдруг распахнулась, словно сама собою! Что, уже утро? Да нет вроде бы, не похоже. Что-то рановато пришли… ладно, сейчас, сейчас… Миша сжал кулаки… – Мил человече! Что такое? Откуда здесь женский голос! – Ты, чай, не мертвый? — голос звучал тихо, словно бы журчал, как маленький ручеек. Пленник ухмыльнулся: – Да вроде покуда жив! – Тогда выбирайся скорее! Бежим! – Бежим? А интересные дела заворачивались! Вот и неизвестная спасительница объявилась. Кстати, похоже — вовремя. Ну, а раз так… Михаил выскочил из подвала, словно черт из бутылки, оглядел темный девичий силуэт — платье до пят, да и речь старинная — ну, явно «оттуда» девушка, только вот космы по плечам — простоволосая. Схватила за руку: – Бежим, господине! Бежим, пока не проснулись. Хорошее предложение! Почему бы не убежать? – Куда бежим? Незнакомка махнула рукой: – Туда, вниз, к лодкам. – Отлично! Спустившись по дощатым мосткам к озеру, Михаил быстро отвязал первую попавшуюся лодку и галантно протянул руку даме: – Прошу. Осторожней, тут мокро. Незнакомка невесомо скользнула в лодку: – Здесь, на мостках, должны быть весла. На мостках? Ну надо же… Михаил пошарил рукой — действительно, были! – Я днем видела… случайно, когда вели в узилище. – Что-то не убрали… – А здесь нет татей. Татей, сказала, не воров — по-древнему. Опустив весла в воду, Михаил сделал осторожный гребок, направляя лодку на середину озера, точнее сказать, на огни, вспыхнувшие по тому берегу — кто-то явно врубил генератор, наверняка вернувшийся начальник. Черт побери, электричество! Цивилизация… а здесь? Господи, и принесло же упырей… ладно, разберемся! – Нам не туда, — послышался голос с кормы. — Не на тот берег. – Не на тот? — удивленно переспросил Миша. — Это почему же? – Там люди Кнута. Везде. Сторожат, — отрывисто пояснила беглянка. Ах вот что. Однако предусмотрительны, сволочи! Значит, выставили посты. Умно. – Сворачивай на правую руку, мил человек, — слышно было, как незнакомка зачерпнула рукою воду, напилась. — Там островок есть, там укроемся, денька два переждем. – А не сыщут? – Нет, — девушка неожиданно расхохоталась. — Да и некогда им будет. Я-то давно тут… островок тот приметила. – А остальные? — быстро переспросил Михаил. – А остальные — по-всякому. Кого продали уже, кого вот-вот продадут. Меня вот для забавы держат… муторно все, худо! Для забавы… Легко себе представить — для какой именно. Немудрено, что эта девчонка решилась-таки убежать. – Я тебя сразу приметила, — голос незнакомки ручейком журчал с кормы. — Как вязали, как в амбарец вели. Помыслила — помогу, вместях убежим, одной-то мне страшно, да и не сдюжить — лес дремучий кругом! – Да уж, — поворачивая лодку, довольно хохотнул Миша. — Вместе выдюжим — точно! Ты сама-то откуда? – Из Новгорода, Господина Великого. – Ясно. Я тоже, считай, оттуда. А как здесь оказалась? – Долго рассказывать… Потом, как приплывем. Плыли долго, часа, может, три или даже больше. Лодка оказалась неповоротливой, тяжелой, Михаил на веслах упарился, к тому же пару раз едва не врезался в берег — темно было еще, хоть и ночка выдалась ясной, однако месяц — еще молодой, растущий, колыхался серебристым узеньким серпиком. Какой от него свет — смех один. Ладно, хорошо хоть — звезды, да беглянка в меру своих сил помогала. – Левым веслом греби, мил человече! Теперь — правым… Скоро уже и остров, скоро… Добрались лишь с рассветом — алая заря вставала над дальним лесом, быстро голубело небо, а вот и первые лучи солнца окрасили в золото поросшие соснами и елью холмы. – Вот он, остров! — приподнявшись, вскрикнула девушка… Настоящая красавица, Миша только сейчас рассмотрел, как стало светать. На вид — лет восемнадцать-двадцать, молоденькая совсем девчонка, волосы золотистые, пышные, лицо такое… красивое-красивое, правильное, как у греческой статуи. Высокий лоб, пухлые губы, длиннющие ресницы, глаза… кажется, светлые… нет, синие, словно весеннее небо! Направляя суденышко к небольшому островку, Михаил улыбнулся: – Тебя как звать-то, душа моя? – Ириной… – Ирина? Ирина… Мирошкинична? — словно сами собой вырвались эти слова. Боярышня — вот именно, боярышня! — приосанилась, сверкнула глазами и вдруг рассмеялась: – Все сидела — думала, когда ж ты меня признаешь? Ведь говоришь — из Новгорода. А там меня многие знали. Ну точно — боярышня! Пропавшая юная вдовица из могущественного рода Мирошкиничей! Так вот, оказывается, как с ней поступили — похитили! И теперь измываются, используют для… гм… для разного рода «забав»! Эх, бедолага… Тебе б обратно вернуться, в свое время, в Новгород, на свою усадьбу… – Что? Что ты сказал? — боярышня неожиданно встрепенулась. – В Новгород бы тебе, говорю. Домой. Ирина вдруг резко посмурнела: – Нельзя мне домой… Братец мой старший меня лиходеям и спровадил. Мешала я ему. – Ну и гад же! – Хорошо — не убил. Лодка ткнулась носом в высокий песчаный берег, поросший папоротниками и осокой, уже осенними, желтовато-бурыми. Соскочив в воду, Михаил помог боярышне выбраться и, привязав лодку в кустах, поднялся следом за беглянкою. Небольшой — буквально несколько десятков шагов в поперечнике — островок почти полностью зарос густым сосняком, рябиной и вербою, так, что не видать было свободного места… хотя нет, имелось таки — и там стояла изба. Небольшая такая охотничья заимка, с маленьким — в ладонь — оконцем и квадратной дверью из толстых дубовых плах. Остановившись перед избенкой, боярышня обернулась: – Вот здесь покуда и поживем. Конечно, не хоромы… Ох, какая же она все-таки была красавица! Классическая, безо всяких изъянов — это что касаемо лица, что же до фигуры — фигуру скрывало длинное, синее с красным, платье с богато вышитым мелким бисером воротом, подолом и рукавами. Впрочем, даже под этим плотным — бархатным, точнее сказать, аксамитовом — платьем угадывалась — фигура была ничего себе… мягко сказать. С такой девчонкой, да в одной избе? Миша внезапно почувствовал, что краснеет.Н. Л. Пушкарева. Женщины древней Руси
Примерно до полудня провозились с дровами, да с костром, да с ушицей — в избушке нашлись все рыбацкие припасы: лески, крючки, а к тому же еще и соль, и перловка, и котелок, и — ура! — спички, ничуточки даже не отсыревшие. Наломав на дрова хворосту, Миша развел костер, да, накопав червей, отправился на берег — половить на ушицу рыбки. Попались и окуни, и пара щучек, и даже хитроглазый прощелыга хариус. Боярышня, ничуть не чураясь, почистила рыбу найденным все в той же избушке перочинным ножом, да побросала в котел — вариться. Михаил все опасался — как бы лиходеи не заметили дым. Ирина в ответ лишь беспечно расхохоталась: – А на этом островке часто охотники-рыбаки живут, я видала. Нет, лиходеи сюда не сунутся. И нас искать не станут… мы больно уж далеко… от Новгорода далеко и от иных городов. Так далеко, что тебе, Мисаил, и в самом страшном сне не приснилось бы! – Загадками говоришь, — пробуя уху перекрученной алюминиевой ложкой — уж какая нашлась! — усмехнулся Миша. – Ничего, поймешь еще, что за загадки. Ты сам-то как к лиходеям попал? Расскажи, интересно. – Да так вот и попал… Можно сказать, случайно. Михаил, мало что привирая, бегло изложил историю с похищениями людей некими «водяниками», потом еще рассказал про бирича и усадьбу Онциферовичей. Боярышня слушала внимательно, время от времени задавая уточняющие вопросы, видать, ей и в самом деле было интересно. А потом… А потом завечерело, и, похлебав на ночь оставшейся от обеда ушицы, беглецы загасили костер, да отправились в избушку — спать. Уступив даме лежак, Миша набросал в углу лапника, улегся… Нет, он ничего такого не думал, не мечтал даже… Ирина пришла сама, просто прилегла рядом, и, почувствовав щекой горячее дыханье, Михаил машинально приобнял девушку, точнее сказать — молодую женщину — неожиданно почувствовав нежную шелковистость кожи. Сам-то он спал, не раздеваясь, а вот боярышня… Миша провел рукой по ее спине, погладил плечи, рука, словно сама собой, скользнула к нежной выпуклости пупка… вот поднялась выше, ощутив восхитительно-упругую грудь… Дыханье боярышни стало тяжелым, жарким, и вот уже Михаил ощутил на своих губах сладкий вкус поцелуя… а нежные руки принялись стаскивать с него одежду… – Ирина… Ира… Боярышня… — с нежностью и страстью шептал молодой человек, чувствуя в своих объятьях гибкое юное тело… – Ирина… Покончив с любовной атакой, боярышня в изнеможении прильнула к Мише и тихонько засмеялась. – Здорово, — поцеловав женщину, восхищенно промолвил тот. — Вот уж не думал, чтобы я… чтобы ты… – Тсс! — смеясь, Ирина накрыла его губы ладонью. — Я всегда любила сама выбирать мужчин. Тех, которые мне по нраву. – Ого! — обрадованно хмыкнул Михаил. — Выходит, я тебе по нраву! Боярышня ничего не ответила, лишь опять рассмеялась и, взъерошив новоявленному любовнику волосы, принялась расспрашивать об его жизни. Снова. Теперь уже — в подробностях. Ох, и любопытная же! Впрочем, нелюбопытных женщин, наверное, и не существует вовсе. Миша ничего особенно и не скрывал, рассказывал о жизни в Новгороде — какая теперь, к черту, разница, кто он там был — закуп или рядович? Теперь-то уж совсем другая ситуация, совсем другое время. А о том, что сам он — как раз из этого времени и есть, Михаил пока не говорил, посчитал, что еще рановато. Пусть уж лучше Ирина пока считает его дорогим земляком, а дальше… дальше видно будет. А вообще, интересно, представляет ли она — и те парни во главе с Кнутом — где очутились? Вряд ли… Верно, думают — где-нибудь в Обонежье, заплутали в чаще и вот… А что? Места тут глухие, безлюдные, ежели не общаться ни с кем, так и не подумаешь, что в двадцать первом веке. Лес и лес себе, чаща! Хотя, с другой стороны, Михаил подозревал, что не все здесь так просто, с Кнутом и его сообщниками. Да и боярышня… – Ты сама-то как здесь? – Похитили. Я же говорила уже. А вот о своей жизни Ирина отвечала односложно — неприятно было вспоминать? — а потом и вообще, заглушая вопросы, накинулась с поцелуями. Миша, уж конечно, не сопротивлялся… И только утром… Утром он проснулся раненько, едва первый солнечный лучик весело заглянул в оконце. К удивлению, боярышни рядом не было… впрочем, чего удивляться-то, средневековые люди вставали рано, с восходом, и так же рано — с петухами — ложились. Ну Ирина… и куда подалась с ранья? Хм… куда… Да по всяким интимным надобностям, вот куда. А хорошо ночью было! Прикидывая, одеваться или все-таки немного обождать — мало ли? — молодой человек подошел к окну, нагнулся… Боярышня — в одной нижней рубашке, перехваченной по бедрампоневой, стояла на пригорке у старой сосны и смотрела куда-то вдаль… да-да, именно такое впечатление — смотрела. Впрочем, недолго… Вдруг резко оглянулась, словно бы почувствовала на себе Мишин взгляд, передернула плечами и, зябко поежившись, пошла обратно в избу. Михаил — сам не знаю почему — быстро отошел от окна и улегся. Скрипнула дверь… Молодой человек не стал притворяться спящим — распахнул глаза, улыбнулся: – Какая ж ты красивая, Ирина! – Я знаю, — боярышня усмехнулась, сбросила с себя поневу, через голову стащила рубашку тонкого золотистого шелка… Михаил восхищенно замер — то, что он ощущал ночью при свете дня, оказалось не менее, а, наверное, даже и более, притягательным, манящим, волшебным! Тонкая талия, стройные бедра, грудь — небольшая, но и не маленькая, с твердыми коричневыми сосками, изящная ямочка пупка… – Или сюда… — шепотом позвал Михаил. Впрочем, звать было и не надобно… Молодые тела сплелись в щемяще-радостной любовной неге, и лишь дыханье да сладостные стоны рвались сквозь приоткрытую дверь наружу, навстречу осеннему солнцу.
А потом уже, ближе к обеду, Михаил наловил рыбы и, возвращаясь, все ж таки подошел к старой сосне, той самой, что росла на пригорке… именно здесь утром стояла боярышня. Куда-то смотрела… Куда? Миша приложил к глазам руку — с пригорка открывался прекрасный вид на противоположный берег, тот самый, где располагалось становище лиходеев Кнута. Виден был и перелесок, и пожухлый, с желтой травою, луг, и тропинка, и старый дуб на склоне холма. Рядом с дубом вдруг мелькнула чья-то фигура… быстро так… оп — и пропала. Но — Мише хватило времени, чтоб разглядеть старинную одежду — длинный отороченный рыжим мехом кафтан, шапку… Хм, интересные дела. Показалось? Да нет, не показалось… Похлебав ушицы, Михаил ушел в избу и вновь притворился спящим… немного выждав, бросился к оконцу — боярышня вновь стояла у сосны! Вот махнула рукой… Ой, нечистое дело! И там, на том берегу, было нечистым. Слишком уж безалаберно его связали, слишком уж вовремя подоспела на помощь Ирина… Слишком. И — настояла, чтобы не плыть к турбазе, а повернуть к этому островку. Зачем? А затем, чтоб втереться в доверие, прояснить, что к чему! Могло быть так? Вполне вероятно. Кстати, и безудержный секс в эту картину очень даже хорошо вписывается… Правда, в этом смысле хотелось бы верить в несколько иное… Решив для себя, что боярышню Ирину все ж таки стоит хотя бы подозревать, Михаил соответствующим образом и действовал — о прошлой своей (здешней!) жизни, естественно, не рассказывал, зато во всех подробностях живописал и средневековый Новгород, и Невскую битву, причем явно перехваливая юного князя Александра. – Ой, не такая уж и великая битва была, — не выдержала боярышня. — Мнози рассказывали. Миша развел руками: – Великая не великая, а свеям все ж всыпали! – Да и черт с ними, — прихватив опустевший котелок, Ирина направилась к озеру, вымыть, Михаил, естественно — за ней, в свете последних своих мыслей, не очень-то хотелось ему оставлять эту хитрую женщину без пригляду. Тем более что смотреть на боярышню было одно удовольствие… и не только смотреть. Подобрав подол — ах, приятно! — Ирина принялась тереть котелок мелким песком, заодно пытливо расспрашивая Мишу о его будущих планах: – Ну вот, отыскал ты людокрадов. И что? Дальше-то что? – К биричу явлюсь княжьему! — сурово сдвинул брови молодой человек. — Обскажу все, как есть — мало злодеям не покажется. – А при чем тут князь? — боярышня оторвалась от котелка. – Так на землице-то сей, чай, суд — княжий! — весело напомнил Михаил. — Забыла, что ль? Ирина фыркнула: – А и верно — забыла. Так ты что же, бирича этого хорошо знаешь? – Ермолая-то? Да неплохо. Можно сказать — друзья. – Хм… вот как… — женщина надолго задумалась, все так же яростно натирая песочком закопченный бок котелка. Если она входила в шайку, то бирич и его люди конечно же представляли явную опасность для лиходеев. Ага! Так и есть! Некоторое время помолчав, Ирина начала выспрашивать о Ермолае: сколько, мол, у него людей, да много опытных ли воинов, да часто ли он в этих местах самолично бывает, да есть ли проводники из местных… В общем — хотела получить полный расклад. И радовалась, явно радовалась — ну, еще бы — верно, думала — не зря лоха охмуряла! Ой, хитра, хитра — змея, а не женщина! Впрочем, очень даже приятная змея. Михаил неожиданно улыбнулся: пора было бы уже и кончать всю эту комедию. Или… еще чуток растянуть, на ночку-другую? Ирина-то наверняка бы не прочь… только вот как бы потом с ножиком под ребром не отыскали! Вполне может статься. В общем, как бы ни было сейчас хорошо и приятно с Ириной, а надо заканчивать. Как спать ляжет, сесть в лодку — да на турбазу! Всего и дел. Вернувшись потом к костру, Миша украдкой осмотрел дверь. Вчера вот не обратил внимание на большие плотницкие скобы — как раз для засова, дверь-то открывалась вовнутрь избы. И видно было — недавно эти скобы вбиты, может, дня три тому или с неделю назад. Засова, правда, нигде поблизости не было, хотя — что же ему на виду лежать? Михаил пошарил по кустикам да под сосенками — нашел. Нашел-таки бревнышко — хороший такой засовец. Интересно, как его боярышня тащить собиралась? Силенок-то хватит? – Пошто такой задумчивый? — боярышня с улыбкой уселась ближе к костру. — Дровишек подбросил бы, а? – Дровишек? Это мы враз. Михаил отправился к сосняку, краем глаза увидев, как Ирина швырнула в тлеющий костер охапку еловых веток… И сразу повалил дым! Знак! Она ж знак подает кому-то! Хм… Кому-то? Ясно, кому… Видать, сегодня все и случится… к ночи ближе. Однако, вернувшись с хворостом к костерку, Михаил понял, что времени у него практически не осталось — призывно облизывая языком губы, боярышня ждала его у избы в одной шелковой сорочке. – Что-то я притомилась сегодня… Пойдем, отдохнем, приляжем. Ага, приляжем… Потом, под каким-нибудь предлогом выскочит из избы, запрет на засов дверцу… А оконце в избенке маленькое, только кошке пролезть. Бросив хворост, Миша подошел к Ирине и, крепко обняв, с жаром поцеловал в губы. Та подалась навстречу, обхватила руками шею: – Ну, идем же скорей… идем… – Идем… — Михаил едва оторвался от властных губ боярышни. С большим-большим трудом… Даже мелькнула мысль: а может, зря он плохое подумал? Может, показалось все? И боярышня Ирина — такая же безвинная жертва, как и все прочие… Может быть. А может — и наоборот. И скорее — последнее. Главное сейчас — осторожничать, не потерять головы… а с такой женщиной ее потерять очень даже можно! – Ты иди… Я сейчас… Сбегаю тут… Миша кивнул на кусты, посмотрел, как, улыбнувшись, боярышня скрылась в избушке… И бегом бросился к лодке! Вот она, в кустах, у бережка… Черт, где же весла! А нету! Ни в лодке, ни в кустиках… Что же, черт возьми, делать? Не руками же грести? Не руками… Прыгнув в лодку, Михаил с силой ухватился за центральную скамеечку-банку… Ага! Ну, так и знал… Дернул — скрипнула, дернул еще сильней — поддалась, поддалась, зараза! Ну, хоть что-то. С силой оттолкнув лодку от берега, Миша перевалился через низкую корму и принялся ожесточенно грести оторванной доскою, направляя лодку к берегу — тому самому, где турбаза, до которой было где-то километров семь, а то — и все десять. Такой путь, раз уж нет весел, куда удобней пройти пешком. Он уже подплывал к бережку, когда услыхал позади крик и, обернувшись, увидел Ирину — та махала рукою, что-то крича. Наверное, ругалась… или просила вернуться? Дождавшись, когда лодка ткнулась носом в берег, беглец соскочил в ивняк, набрав в дырявые сапоги холодной водицы. И снова обернулся — боярышни на берегу уже не было… только от костерка снова повалил густой дым. Ага! А вот теперь — выкусите, подите-ка, поймайте! У беглеца — сто дорог… А не могут ли лиходеи явиться на турбазу? Там ведь совсем мало людей. Почему б не явиться, да не перебить всех? Значит, надобно поспешать, предупредить всех, предупредить… Успеть бы! Вылив воду из сапог, Михаил, как мог быстро, побежал по идущей вдоль края озера рыбачьей тропке. Хлестко били по лицу ветки, пахло сыростью и сосновой смолою, и холодное октябрьское солнце зябко светило в спину. Беглец все поглядывал на озерную гладь, когда к тому находилась возможность, все высматривал, не покажутся ли вражеские лодки… Нет, покуда не показывались. Ан нет… вот нарисовалась одна, отвалила от островка, направляясь вдоль берега. Ишь, гады — умно придумали. Ничего, посмотрим еще, кто быстрее! Михаил еще прибавил ходу, где возможно, сокращая путь. Тянувшийся по берегу густой смешанный лес внезапно сменился широкой поляной, выходящей к озеру песчаным плесом. Михаил остановился, нервно взглянув на преследователей — достать его стрелами здесь, на открытом месте, было бы плевым делом, и лодка-то с вражинами уже подгребала ближе к берегу, поворачивала… И вдруг… вдруг по крутой дуге свернула на середину озера! Бросили погоню! Ушли! Но почему? Что им помешало? И лишь только сейчас, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце, Михаил увидел причину… вернее, сначала услышал: глухой рокот двигателя. Обернулся — через всю поляну, к плесу, выкатился темно-зеленый «УАЗ-Хантер», выкатился и остановился у самой воды. Хлопнув дверцей, из машины вылез высокий брюнет, чем-то похожий на Мишу, такой же небритый, только вот у Михаила глаза были синие, а у этого — карие. И вообще, этого парня беглец очень хорошо знал! Настолько хорошо, что глазам своим не поверил. А потом, выйдя из-за сосны, свистнул, махнул рукою: – Привет, Веселый Ганс!
Глава 16 Наши дни. Октябрь. Озеро Долгое Знакомые новые… и старые
Вся территория края покрыта многочисленными живописными озерами, их насчитывается около двухсот.– Привет, Веселый Ганс, — снова повторил Михаил. — Что, не узнал, что ли? Веселый Ганс — Василий Ганзев, так звали этого парня — отфыркиваясь, умывался в озере. Потом обернулся на голос: – Ого! Миха. Ты как здесь? Никак на рыбалку? – На рыбалку, — радостно подтвердил беглец. — Да не повезло вот — в болотине едва не утоп. – Ну, раз не утоп — значит, повезло. — Веселый Ганс улыбнулся. — Ну и бородища у тебя! Не заговорил бы — нипочем не признал. Выглядел он, надо сказать, довольно устало, и обычных своих шуток не отпускал, и карие глаза смотрели не очень-то весело. Интересно, зачем он-то сюда приперся? Тоже на рыбалку? Да уж, нечего сказать — ближний свет. – Товарищ капитан, мы на турбазу едем или как? Миша аж обалдел от такой фразы! Товарищ капитан? Это он кому… и кто — он? Обернувшись, беглец рассмотрел, наконец, высунувшегося из приоткрытой дверцы водителя — собственно, он и спрашивал: молодой краснощекий парень лет двадцати пяти в серой милицейской форме с погонами старшего сержанта. – Или как. Сережа, — обернувшись, устало ухмыльнулся Василий… Веселый Ганс. — Приятеля вот, встретил, смотрю — весь промок. Где-то у нас там водка была? – Понял, сделаем, — широко улыбнувшись, водитель исчез в салоне. – Только не говори, что не хочешь, — Веселый Ганс обернулся к Мише. Тот ухмыльнулся: – Ну, и как вас теперь называть? Герр гауптман? – Можешь и так, — Василий, наконец, хохотнул. — Пошли вон к бревну — сядем. Уселись на нагретое солнцем бревнышко почти что у самой воды, налили — выпили, сержанту тоже плеснули, но только пять капель, чтоб баранку не потерял. А вражья лодка, между прочим, давно уже исчезла из виду! Лиходеи-то лиходеи — а милиции испугались! Впрочем, откуда они знали, что это — милиция? Да и вряд ли ведали, что вообще такое — «милиция». Небось, просто испугались непонятной самодвижущейся и рычащей штуки? Или… или уже с подобным сталкивались? – Так вы, герр гауптман, тут на рыбалке, или — по государевой воле? Василий махнул рукой: – Ага, на рыбалке… если бы! – Понятно… Поди черных лесорубов выслеживаете? – Почти угадал… Веселый Ганс замолчал, а Михаил все думал о прихотях и странных изгибах судьбы — вот уж кто бы сказал, что Ганс — капитан милиции… судя по всему — опер или как там у них… – Так ты, Вася, опер? – Не опер… А старший опер, — Василий потянулся к бутылке. — Давай, добьем, что ли. Да ты не думай, у меня не одна. – Ну, выпьем… Твое здоровье! А водка как раз вот пришлась в тему! Михаил прямо-таки физически ощутил, как уходит накопившаяся усталость, как наступает желанное расслабление, не такое, конечно, как после двух, трех, пяти бутылок, но все же… Вот он, оказывается, Веселый Ганс — опер! То-то он еще в прошлый раз, в Усть-Ижоре, все с расспросами приставал… Миша еще тогда подумал, что Василий с детства такой любопытный, а оказалось вот — профессия. Ишь ты, черных лесорубов ищет… – Ну, про лесорубов я тебе ничего не скажу — не знаю, — поставив стакан, Михаил пожал плечами. — А вот если ты еще и людокрадами интересуешься… ну, киднепперами… Во, здорово придумал! А пущай с этими гнусными паразитами родная милиция разберется! Одному-то ему, Михаилу, ну никак сейчас не сладить — несподручно… А так, глядишь, и пленников удастся освободить, и всю гнусь повязать, и… – Киднепперы?! — при этом известии Василия как подбросило. — А ну-ка, ну-ка, выкладывай, все, что знаешь! Насторожился весь, облизнулся даже, словно почуявший сметану кот. Миша пожал плечами и рассказал. Не полностью все, конечно — кто б в такое поверил? — а так, вкратце: приехал, мол, на рыбалку, да потом услыхал про ролевиков — мол, тут как раз они, рядом. Пошел в гости, да угодил в болото, еле выбрался, потом застрявшую в луже «Волгу» увидал… интересно, вытащили уже? – Да вытащили. — Василий кивнул. — Мы вот, с Серегой и вытащили. Ты дальше, дальше рассказывай — очень интересно слушать. – Ну, так я и говорю, — оживился Миша. — Перебрался я на тот берег, повар местный, Никодим, перевез, сам-то он не высаживался… Короче, вышел, а там… Налетели, повязали, там еще и девчонка какая-то с ними… в общем, еле убег! – Девчонка? — Капитан проявил крайнюю степень заинтересованности. — Случайно, не Ирой зовут? – Ирой. Ирина Мирошкинична. – Ага. Погоняло — «Боярыня». Жуткая баба! Очевидцы рассказывают, парочку своих за какие-то косяки зажмурила… Лично. И не из волыны, а — ножом в сердце. При людях. Так вот, ткнула… как пописать сходила. Вот это баба! – Да уж, — огорошенно поддакнул беглец. — Как в том фильме… подруга Фокса. – Кто-кто? – Да Фокса подруга, говорю… Ну, где Шарапов еще с Жегловым. – А, вон ты про что. Да уж, баба бедовая… Говорят, и красивая — жуть. Так? Ты ведь ее видел? Не врут? – Не врут, — Михаил сглотнул набежавшую внезапно слюну. — Насчет красоты не врут, точно. – Эта вот Ира — в этой шайке — главная! Все под ее дудку пляшут… есть там и садист один, кличка — Кнут, да вся шайка такая… отмороженные на все головы. Их даже постоянные партнеры боятся. – Да что за шайка-то? — с некоторым возмущением воскликнул вдруг Миша. — Хоть объяснил бы чуть-чуть, а то все только выспрашиваешь. Ну, расскажи… хотя бы, что можно. – Да чего рассказывать-то, — поднимаясь на ноги, опер махнул водителю. — Заводи, Сергей, едем на базу… — и оглянулся на приятеля. — Ну а ты что встал? По пути расскажу, что можно. Взревев двигателем, машина развернулась и, оставляя на песке следы колес, рванула к лесу. Веселый Ганс не обманул — рассказал. Оказывается, банда эта объявилась не так уж давно, года два назад, в Рыбацком. Сняли хату, да принялись торговать живым товаром — через посредников, разумеется, посредники-то, собственно, эту шайку и отыскали. Так и органы через них на беспредельщиков вышли. Тоже не так давно. – Понимаешь, Миха, их свои же посредники и сдали. Потому как товар поставляли не вполне качественный. – Как это — не вполне качественный? — удивился Михаил. — Некрасивых баб, что ли, толкали, или — упаси боже — больных? – Некрасивых баб, Миша, не бывает, — наставительно заметил опер. — Бывает мало водки. А вот насчет больных… Понимаешь, их ведь и в Польшу отправляли, и в Израиль… В публичные дома… ну, ты, думаю, знаешь, об этом говорят много. Красивые, как на подбор. Молчаливые, испуганные, заторможенные — ну, это как раз то, что надо. Да, интересно — оплату бандиты требовали исключительно драгметаллами — золотом там, серебришком, никаких долларов и евриков. Так им и платили — товар-то качественный! И все бы хорошо, да вот, через некоторое время мереть все начали, словно мухи. То девка в притоне помрет, то пацан — голубых бардаков тоже везде хватает, иные мальчики куда дороже девчонок идут. И вот кто-то все эти странные смерти взял да просчитал, смикитил — все те мерли, что шайкой «Боярыни» проданы были! Исключительно они. Смекаешь? – Ну да… — Михаил пожал плечами и вздохнул. Оно и понятно — отчего средневековые люди мерли: от вирусов (прививок-то нет никаких), от экологии: от воздуха с выхлопными газами, от продуктов некачественных, да мало ли в современном мире всякой дряни? Мы-то, современные люди, к ней привычны — не сразу загнемся, — а вот эти бедолаги — увы… Интересно только — а что же сами-то лиходеи не мерли? Те же парни, боярышня, Кнут… Впрочем, а кто сказал, что не мерли? Вполне может быть, что кто-то со временем и двинул коньки. К тому же сами-то людокрады в здешнем времени, надо полагать, не так долго и обретались. Придут, пригонят товар, оплату получат — и обратно к себе. Черт! Браслеты! Браслеты! В них все дело! Интересно, кто ж такую штуку сотворил? Раз, сломал — и переместился во времени: в прошлое или, наоборот, в будущее. Причем, во вполне конкретное прошлое — 1240-й год, Новгород… или, нет — Усть-Ижора и вот, Долгое озеро. И такое же конкретное будущее — вот это. Еще интересно, почему они сейчас на Долгое озеро переместились — отсюда же проблемно в Питер выбираться… хотя — а зато в Усть-Ижоре людно. Слишком людно. – Слышь, герр гауптман, а как их вообще в Питер везли? Ну, пленников. – На автобусах. Желтенькие такие арендовали у школ да детских домов. Жертв, ясно, сначала запугивали, переодевали в старинные наряды, сами переодевались — дескать, клуб исторических реконструкций, на ролевую игру едем! Прокатывало в полный рост. – А-а-а, — пригладив шевелюру, протянул Михаил. — Так вот почему ты в реконструкцию подался… По заданию? – Сам до всего допер! Легендированное внедрение называется. – А что не рыцарем прикинулся, не воином древнерусским? – Да познаний о той эпохе маловато, а читать некогда, — добродушно признался Веселый Ганс. — Вычислили бы враз. А Второй мировой я все-таки с детства интересовался. Так где, ты говоришь, твои людокрады? На том бережку?И. В. Горлова. Краеведение
Уж конечно, Василий не взял с собой Мишу, прикинулся рыбачком, да, спросив на турбазе лодку, отправился один. Михаил же вместе с сержантом Серегой тихонько переправились в другом месте, и, таясь по лесам и кусточкам, осторожненько подобрались к базе лиходеев с другой, противоположной от озера, стороны, дабы, в случае чего, «оказать поддержку» — для чего у Сереги имелся очень даже весомый аргумент — АК-74. Да и опер не пустой пошел — с табельным ПМом, который, по его же собственным словам, годился только пивные бутылки открывать, но на малом расстоянии и от этого ствола была бы польза. Обойдя базу, Миша и сержант спустились с холма и затаились в перелеске, в полусотне метров от домиков. Было уже часа четыре или все пять, вечерело, и рыжее солнце медленно клонилось к озеру. Хорошо было кругом — тихо, безветренно. Михаил пошевелился — что-то не очень ему нравилась эта тишина — и желтый кленовый лист мягко спланировал ему на плечо. – А красиво тут, — мечтательно заметил сержант. — Закатиться бы на недельку — с ружьецом, с сетками, с водкой. – Девок еще забыл, — ухмыльнулся Миша. — Как же без них-то? – Да, без них никак. – Тсс! Кажется, дверь хлопнула. Оба настороженно прислушались, вглядываясь в домики базы… из-за сарая вдруг показался Василий, посмотрел на холм, махнул рукой, свистнул: – Эй, где вы там? Выходите. – Это он нам, что ли? — удивился Серега. Михаил пожал плечами: – Наверное, нам. Кому же еще? Переглянувшись, молодые люди выбрались из кустов и — прямо по лугу — зашагали к базе. Дожидаясь их, Веселый Ганс неспешно закурил, с деланным безразличием пуская в воздух голубоватые круги дыма. – Нет никого, — сплюнув, хмуро пояснил опер. — Опоздали! – А через озеро не переправлялись, — сержант покачал головой. — Наверное, тут еще одна дорога есть… ну, к шоссе. Не в лес же поперли! – Да есть дорога, — присев на крыльцо, Василий достал карту. — Вон… до Харагл-озера, там деревня… автобус ходит. – Автобус… — хмыкнул Сергей. — Что же они, на рейсовом, что ли, поедут? – На своем! — опер явно заволновался. — Вот, смотрите — дорога. Конечно, не проезжая, но, худо-бедно, а пешком можно пройти. Сколько тут до грунтовки? Километров семь… ну, пусть — десять. Даже если не очень спешить — максимум часа три ходу. А на шоссе, думаю, их и автобус ждет. Вот что, Серый! — Василий жестко взглянул на сержанта. — Давай-ка, дуй обратно, в машину — и наперерез. Встанешь там на шоссе — в случае чего, бей по колесам, смотри только не промахнись. – Обижаете, товарищ капитан, — азартно хохотнул сержант. – Мишу с собой возьми… – Э, нет! — Михаил замахал руками. — Я, Василий, лучше с тобой… Места здесь глухие, лишний человек — не помеха. А что случись? Тут даже и не позвонить — связи нет никакой. Да и места эти я более-менее знаю. Тут Миша если и лукавил, так самую малость — местность он и в самом деле знал. Здешнюю. Ту, которая была в тринадцатом веке. Впрочем, с тех пор здесь мало что изменилось. – Ладно, черт с тобой, — опер кивнул. — Давай, Сережа, с Богом. – И вам удачи! — сержант быстро побежал вниз, к лодке. – На турбазе там кого-нибудь помочь попроси… Думаю, не откажут. Прогрохотав берцами по мосткам, милиционер спрыгнул в лодку и шустро погреб к базе. – Пора и нам, — убрав карту в карман, Веселый Ганс поднялся со ступенек. Миша тряхнул головой — пора.
Лесную дорожку долго искать не пришлось, приятели просто прошлись вдоль заброшенной деревни, мимо покосившись, с пустыми глазницами окон, изб — так к дороге и вышли. – Смотри-ка, когда-то и клуб тут был, — опер кивнул на приземистое, с деревянным портиком, здание. — Танцы-шманцы, кино…. – Да, кипела когда-то жизнь, — невесело усмехнулся Миша. — Вон, и столбы остались — электричество… радио, телефон. – Телевизоры… – Не, думаю, до телевизоров эта деревня не дожила. Наверное, уже к семидесятым в ней никого не было… Тут много таких селищ. – Все перестройка… – Нет, перестройка тут ни при чем. Говорю ж тебе — семидесятые. Сначала Хрущев — агрогорода — в поселки крестьян сгоняли, на центральные усадьбы, потом — Брежнев — «указ о бесперспективных деревнях». Так вот и сгубили. – Гады! – Не совсем. Тут объективный процесс — урбанизация называется. Думаешь, легко в деревне жить? Тут не город, все время вкалывать нужно, это кроме колхоза: дрова, огороды, скот… А когда еще клуб закрывают, да школу… да детского садика нет… Ну, куда людям деваться? – Конечно, в город. – Вот и я о том. Заводы работали, жилье строили — чего не жить? Так, за разговором, и не заметили, как прошли километра три, и резко остановились, увидев за деревьями свинцовый блеск озера. Озеро, лес, заросшая пожухлой осенней травою дорога, больше напоминавшая просеку. И тишина кругом, только дятел неутомимо стучит да где-то далеко — но слышно — кукует кукушка. И никого. Михаил почесал затылок: – Да где же они все есть-то? И где грунтовка? – Погоди… — Василий развернул карту. — Ага… Это не то озеро. Это — Гагарье. Еще и полпути не прошли. Возвращенец из прошлого — так он теперь сам себя называл — внимательно осмотрелся вокруг… показалось вдруг, что желтые кусты, что у самой воды, чуть шевельнулись. А ветра, между прочим, не было. – Слышь, Вася… — Михаил понизил голос до шепота. — Кажется, там, у озера, кто-то есть. Ну, такое ощущение — будто смотрит кто. – Ага. — Опер прищурился. — Точно. Прячется за кустом какой-то черт. Причем — не очень-то и умело прячется. А зачем доброму человеку скрываться? – Думаешь — бандит? – Все может быть… Притомились, выставили часового. Как бы знак не подал, — Веселый Ганс задумчиво поджал губы. — Вот что, будем себя вести, как будто мы обычные рыбаки… пришли вот, к озеру, что в этом подозрительного? Сейчас ближе подойдем, взглянем… Эх, мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь! Миша подхватил и, гнусаво коверкая песню, оба свернули к озерку. Подошли к самой воде, умылись… – Не, сетки лучше не здесь ставить, — подмигнув, громко заявил Василий. — Лучше — там! Пойду-ка, посмотрю дно. Сказал — и быстро пошел к кустам. Оп-па! Дернулись ветки… И выскочил из кустов… босоногий пацан… бросился бежать, да неудачно, споткнулся… Тут его опер и схватил за руку, да и Михаил подбежал. – Ты что ж это, парень, от добрых людей бегаешь? Мокрый мальчишка дернулся, затравленно сверкая светлыми из-под соломенных спутанных волос глазами… – Ты кто такой, парень? Ну, отвечай! – Трофиме язм… — испуганно отозвался парнишка. — Новгородции мы… Миша вздрогнул: – Трофим? Новгородец? И тут же вспомнился Федоровский вымол, «водяники», пропавшие с усадьбы тысяцкого Якуна отроки — Трофим и Якся. – Трофим… Не на тысяцкого усадьбе живаху? – Там… Господи… А я ж тебя вспомнил, мил человече! Ты — Мисаил? — Парнишка не менее удивленно хлопнул ресницами. — Мисаиле… На усадьбе жил. Молодого Сбыслава Якунович — друже… Господи… Или ты — оборотень? Чур меня, чур… Высвободив правую руку, Трофим истово закрестился: – Сгинь, сгинь, пропади! – Да не мертвяк я, — как можно шире улыбнулся Миша. — Живой. Потрогай вот руку — теплая. Отрок осторожно дотронулся до протянутой ладони — так пробуют раскаленную сковородку или утюг… – Теплая… – Ну! Поверил теперь? – Мисаил… – Что, закомый? — вступил в разговор опер. — Надеюсь, никуда теперь не побежит, держать не нужно? Миша кивнул: – Не нужно. И, снова повернувшись к подростку, спросил: – А ты-то как здесь оказался, парень? – От лиходеев убег, — подросток снова перекрестился. — Связали поутру слабо… я озеро за деревьями увидал — и деру. Плаваю-то хорошо, а лиходеи за мной не бросились, побоялись, стрелы только метали, ну да Господь упас. А вот братца моего, Яксю… убили… Царствие ему небесное! Мальчишка снова перекрестился. – Странный у тебя знакомый, — хмыкнул Веселый Ганс. — Сектант, поди, какой? – Ну да, адвентист седьмого дня. – Да-а-а… — опер покачал головой. — Смотри, мокрющий-то какой… и босиком! Не заболел бы… Может, коньячка ему дать? Михаил встрепенулся: – А есть? – Да найдется… Опер быстро достал из-за пазухи плоскую металлическую фляжку и, открутив колпачок, протянул ее отроку: – Пей! Да смотри, все не выпей, только пару глотков. Трофим опасливо посмотрел на фляжку. – Пей, пей, — подбодрил его Михаил. — Это почти как стоялый мед. Только лучше. Отрок выпил и тут же закашлялся, Миша похлопал его по спине: – Ничего! Сейчас лучше станет. – Ну, и где бандиты? Куда пошли? — Веселый Ганс взял мальчишку за плечо. — Да говори же! – Лиходеи куда делись? — быстро перетолковал Михаил. – Туда… по зимнику пошли, — Трофим показал рукой в сторону Харагл-озера. — Меня не стали ловить, торопились… а может, думали, что утоп. – Так! — Василий быстро встал на ноги. — Надо с ним что-то делать. А ну-ка, парень, снимай рубаху… давай-давай… На вот, куртку мою накинь… сейчас, из карманов все выгребу, ключи вот, лопатник… главное — ксиву не забыть. Ну, одевай, что зенками хлопаешь! Скинув мокрую рубаху, парнишка одел Васину замшевую куртку и поклонился: – Благодарствую, мил человеце! – Ладно, поноси пока… сектант. Ботинки, уж извини, не дадим — размерчик не тот. До турбазы как добраться, знаешь? – А вдруг — не дойдет? — быстро возразил Михаил. — Нельзя его одного отпускать… пусть уж с нами. – С нами? – Дойдем до деревни — там постучим в любую избу, тут идти-то… А как он до турбазы доберется? Лодок-то нет? – Ладно, черт с ним, — опер махнул рукою. — Так что, пойдешь с нами, парень? Трофим часто закивал — видать, не хотелось оставаться одному. Да-а, запугали парнишку… Дальше пошли втроем — впереди Василий, за ним Миша в рваных сапогах и Трофим — совсем без обувки, босой, зато в шикарной — пусть малость потертой и промасленной — куртке. А вокруг — не хватало глаз — тянулись девственно непроходимые леса, косматые кустарники, буреломы, бурые папоротники высотой едва ли не в человеческий рост. Дорожка была та еще — одно направление, — то и дело приходилось перепрыгивать через поваленные ветром деревья, обходить топкую грязь, продираться сквозь колючие заросли. Высокие сосны, сумрачные разлапистые ели, хмурые осины — лишь изредка промелькнет белоствольная красавица березка — и снова непроглядная лесная тьма. Тут что двадцать первый век, что тринадцатый, что вообще — до нашей эры — никакой разницы! Откуда-то слева вдруг пахнуло падалью, да так пахнуло, что хоть нос зажимай. И тут же где-то рядом раздался жуткий рев! Веселый Ганс дернулся к наплечной кобуре, за ПМом, обернулся: – Слыхали? Медведь! Как бы на нас не набросился. – Не набросится, — поспешно успокоил Миша. — Если мы к деликатесу его не пойдем. – К чему, к чему? — удивился опер. Эх, городской человек — сразу видно! Михаил, правда, тоже не из деревни, однако со многими охотниками общался, да и в тринадцатом веке поошивался, пожил — а в те времена люди гораздо ближе к природе были. – К деликатесу, — охотно пояснил возвращенец. — Чувствуешь — падалью, мясцом гнилым пахнет? Это медведь лося завалил или, там, кабана… а может, и человека. Завалил, забросал ветками — и ходит, жрет. С душком-то ему приятнее, вкуснее. Пока не сожрет — не уйдет, и на нас не бросится. Веселый Ганс только головой покачал — однако! – А вообще, медведь — зверь коварный, гнусный и хитрый, — ободряюще подмигнув Трофиму, продолжал Михаил. — И умный — этого не отнимешь, куда там обезьяне! Ловкий — ужас до чего, — не смотри на размеры. Бегает, прыгает, по деревьям лазит — не спасешься от него в лесу, не убежишь, не спрячешься, захочет сожрать — сожрет, хоть ты что делай. Ну, разве что его пристрелить. – Пострелять нам и так есть в кого, — угрюмо хмыкнул опер. — Надеюсь, правда, что до того не дойдет. – Слышь, Трофиме, — Михаил подождал отрока. — А боярыня… она тоже с лиходеями? – Ирина Мирошкинична? — Трофим зябко поежился. — Там. Все ее боятся, слушаются… даже Кнут. И молодой боярич тоже с ними — вроде как тоже пленник… но его не бьют, нет, и кормят хорошо. – Боярич?! — Михаил напрягся. — Что за боярич? Как звать? – Зовут Борисом, — охотно пояснил Трофим. — Отрок еще, меня чуть постарше, ликом пригож, златовлас, глаза карие… Миша сжал губы: он. Борис из рода Онциферовичей, сын боярина Софрония… И как же он-то угодил к людокрадам? – Боярич-то себе на уме, — неожиданно усмехнулся мальчишка. — Пленник-то пленник, а с боярышни Ирины глаз не сводит. А та его жалует — улыбается, разговаривает ласково. Ирина… да уж, эта может… Михаил цинично ухмыльнулся, вспомнив сексуально раскрепощенную вдовицу. Надо сказать, никакой злобы, никаких дурных чувств у него к этой лиходейке не было, скорее даже наоборот… – А ты с братцем своим с «водяниками» к людокрадам попали? – С «водяниками». — Трофим кивнул, украдкой вытерев набежавшие слезы. — Не одни мы тако — мнози. – И много вас, пленников? – Был десяток, а повели сейчас пятерых: меня да трех дев. Да еще — боярича Бориса. – Пятерых… А лиходеев с ними сколько? – Кнут, с ним трое оружных, и сама боярыня, тоже справно и со стрелой и с ножом управляется. Была бы нужда… – Ага… Слышь, Василий! Там бандюков всего четверо, пятая — атаманша, Ирина. – Да слышу, — улыбнулся опер. — И сам хотел спросить… пятеро, значит. Плюс — те, кто приедут. Водитель и охрана. Думаю, пара человек при автобусе точно будут… А может, и нет — может, своими силами обойдутся. Да и водитель — не факт, что при делах. Вполне могли нанять втемную. Борис, боярич Борис! Ну надо же… Михаил все никак не мог поверить. Впрочем, Борис — не Борис, — а все равно надобно выручать пленников. Когда впереди, за холмом заблестело большое озеро, путники невольно прибавили шагу. Вечерело уже, и солнце скрылось за дальним лесом, и небо быстро становилось низким, непрозрачным, синим, в лесу — так и совсем уже было темно, правда, дорожка уже пошла по пустошам, вдоль озера, а впереди, на холме, вдруг вспыхнув, словно волчьи глаза, сверкнули огни деревни. Веселый Ганс улыбнулся: – Ну, слава богу, хоть тут электричество есть. Деревня-то жилая, думаю, в какой-нибудь избе и телефон найдется… – Дорога! — когда подошли к деревне, предостерегающе выкрикнул Михаил, показывая рукой на большую горку… по которой, натужно рыча двигателем, поднимался желтый школьный автобус. Лучи фар шарили по дальним соснам, поднимаясь к синему, быстро темнеющему небу. – Эх, — разочарованно выдохнул Веселый Ганс. — Опоздали! Теперь одна надежда — на Серегу… Да — сейчас позвоним. Он кинулся наперерез вышедшей на улицу старушке: – Бабушка, в какой избе телефон? – А вон… — Старушка показала, куда идти и повернулась к Мише с Трофимом. — Эко, мокрой-то какой… и босиком… В ройке, что ли, перевернулись? – Ну… – Вижу, что ну…. Парнишка-то совсем замерз. А ну, пошли-ка ко мне в избу. – Да неудобно… – Пошли, пошли… Ужо чайку горяченького попьете… Да и окромя чайку чего-нибудь есть… – Вася, мы в избу, — крикнул Михаил вослед уже стучащему в окно крайнего дома оперу. Тот махнул рукой — мол, слышу. Ему навстречу как раз вышел из избы какой-то кудлатобородый дед… – Здравствуйте! Мне позвонить бы…
В избе Анны Осиповны — так звали гостеприимную старушку — оказалось тепло и чисто. Жарко натопленная печь, домотканые половики, ситцевые занавески. Посреди горницы — большой овальный стол, в углу — старый ламповый радиоприемник и цветной телевизор «Рубин», как тут же не преминула похвастаться бабушка — подарок дочери. – Ну, что встали? Проходите к столу, садитесь… Попили чаю с местными ржаными лепешками с картошкой — калитками, Анна Осиповна еще угостила белым и красным киселем, разваристыми щами с мясом, капустником и бутылкой мутного самогона. – Зять с дочкой на выходных были, вот, осталось, — усаживаясь рядом, пояснила старушка. — Ну, будем, что ли? И налила самогон в голубые толстостенные рюмки. Трофиму — тоже. Миша было запротестовал: – А… – Парень большой — можно немножко-то, — хитровато прищурилась хозяйка. — Чай, в гостях воля-то не своя. Вот уж — не своя — точно! Отрок конечно же поперхнулся, аж до слез и потом уже опасную жидкость не пил, с видимым удовольствием пробавляясь калитками и чаем. А Михаил не отказывался — кто их, местных вепсов, знает? Откажешься — кровная обида! – С города, чай? — улыбалась хозяйка. – Да, из Петербурга. – Из самого Ленинграда? И чего вас сюда тянет? – Охота у вас знатная… рыбалка… – Это уж да. Машина-то где у вас? – На турбазе. – Хо! — старушка удивленно поставила стопку. — Это на Долгом озере, что ль? – Там. – И как же вы туда доберетесь? Босые да мокрые? – Так… – Ну сеночь-то ночуйте… Постойте-ка… Покопавшись за шкафом, хозяйка вышла в сени и вскоре вернулась, неся в руках старые кроссовки, джинсы и свитер: – А ну-ко, померь, парень. Должны подойти — внуковы. Померь, померь, что сидишь? Трофим, конфузясь, зашел за занавеску, переоделся — джинсы оказались тесноваты, зато кроссовки пришлись вполне впору — Миша самолично завязал шнурки и улыбнулся: – Ну, теперь хоть куда! По телевизору начался какой-то утомительный сериал, и гости уже начали подремывать, когда в избу заявился Василий, несколько утомленный, но довольный. – Дозвонился, — здороваясь с хозяйкой, радостно пояснил опер. — До местного отделения милиции, тут недалеко, километров с полсотни. Обещали помочь, выслать на перехват наряд. Хозяйка, Анна Осиповна, конечно, предложила чайку. Василий чаек выкушал, а от чего покрепче — отказался. – Местным сказал — пусть, ежели что, водилу моего сюда отправят. Так что — дождусь, да за дела. Могу и вас с собой захватить. — Опер все ж таки махнул стопку, правда — одну. Заел калиткой, да пояснил, что обошел уже всю деревню в поисках хоть какого-нибудь транспорта, так и не нашел — выходные давно закончились и все, кто приезжал навестить своих, ясное дело, уехали. Идти же километров пятнадцать пешком… не было не то что желания — смысла. Покуда дойдешь — часа три, как минимум — только к шапочному разбору и явишься. – А паренек-то ваш, вижу, в сон клонится, — кивнув на сопевшего носом Трофима, хозяйка вышла из-за стола. — Посейчас, направлю постелю. В этот момент в сенях послышались чьи-то шаги, дверь — по-деревенски, без стука — открылась, и на пороге возник тот самый кудлатобородый дед, из той самой избы, куда ходил звонить опер. – Здорово, Осиповна. — Дед подсел к столу и обрадованно уставился на бутылку. — Так и знал, что милиция у тебя. – Ох. — Старушка подбоченилась, — знал он. Выпьешь с нами? – А как же! Грех обижать. – Только больше не проси, нету. Она ловко налила стопку деду, ну а заодно и всем остальным. Чокнулись, выпили, закусили… – Ты, Федор, зачем пришел-то? — строго поглядев на нового гостя, поинтересовалась хозяйка. — Просто так, аль с делом каким? – Дак, с делом, с делом, — дед повернулся к Василию. — Тут с Пашозера звонили, милицией назвалися… какого-то капитана спрашивали… сказали — перезвонят минут через двадцать. – Перезвонят?! — Веселый Ганс резво вылетел из-за стола. — Так пошли, пошли, дед… я ж — капитан и есть. – Да ты иди, иди, — дед Федор хитровато прищурился. — Я ведь избу-то сноровку не запер… Сыщешь? Не заплутаешь? – Да не заплутаю, — опер в единый миг вылетел из избы, и слышно было, как побежал по улице. – Вот и я говорю — верно, ему и звонили. Мотнув головой, дед разлил остатки пьянящей жидкости и, не дожидаясь тоста, молча выпил. – Заешь хоть калиткой, — Анна Осиповна сердобольно покачала головой. – Спаси тя Бог, соседушка, — ухмыльнулся старик. — Осиповна… что, точно ничего больше нету? Ну хоть чекушечки? – Хвостом тебе по голове — чекушечку! — наконец, возмутилась хозяйка. — шел бы ты, Федя, к себе, спать. – А и пойду… Пойду… — старик, похоже, и не думал уходить. — Раз уж у тебя ничего больше нету… Тут в сенях снова загрохотало, и в избу вбежал опер. – Взяли! — радостно сообщил он с порога. — Всех взяли! То есть… почти всех. Серега за нами едет, будет вот-вот. Так что, собирайтесь, парни — поедем! – А, так вы на машине, что ль? — полюбопытничал дед. Веселый Ганс улыбнулся: – Ну да. Приедут за нами сейчас. Старик покачал головой: – Эх… жаль, раньше-то не знал, люди вон, пехом пошли. – Что за люди? — быстро переспросил Василий. — Куда пошли? – Да на Долгое, — Дед Федор пригладил кудлатую бороду. — Вот только что встретились, когда сюда шел. Четыре парня и с ними девка… красивая такая, гордая. Одеты чудно в рубахи длинные, как вот батюшка наш, отец Геронтий… Окликнул их — так и разговаривать не стали, оглянулись, да еще быстрей пошли — как раз на долгоозерскую дорожку. От, чудаки — на ночь-то глядя! Снаружи послышался шум мотора, а затем и призывный сигнал. – Серега, — выглянув в окно, усмехнулся Василий. — Ну, поехали, что ли… Миша разбудил клевавшего носом Трофима и, выйдя в сени, зашептал приятелю на ухо: – А главные-то лиходеи, похоже, ушли, а? Может, догоним да перехватим. – Перехватим, но догонять не будем, — азартно отозвался Веселый Ганс. — Сам видишь — темнотища, хоть глаз коли. Побежим за ними с фонариком — враз просекут, свет в темноте далеко виден. Нет, брат, мы их там, на базе их, встретим. Прикинь, нам на машине туда — пусть даже в объезд — ну от силы час, полтора, а им все три-четыре топать. Жаль, конечно, эта-то дорожка непроезжая… Ладно, никуда они от нас не денутся, давайте в машину. Взвыв двигателем, «хантер» споро покатил в гору, и водитель Серега с ухмылкой рассказал о засаде. Оказывается, помощь со стороны местного отделения милиции подоспела как нельзя более вовремя — еще до подхода автобуса людокрадов. То ли они там по пути сломались, то ли еще что… Да и местные здесь где-то, неподалеку, были — на вызов ездили. Так что, едва заметили показавшийся из-за поворота свет фар, так автобусик и тормознули, по всем правилам: прикинулись, что сами сломались, да затем, вычислив негодяев, вытащили из салона, да мордой в грязь. Водилу, конечно, тоже — хоть тот и божился, что не при делах. – Двое их было, бандитов, — ухмыляясь, рассказывал сержант. — У каждого ксивы — охранное предприятие такое-то, газовики, дубинки — все честь по чести, оформлено, не подкопаешься. Местные сказали, что пока их подержат… но чтоб ты к ним обязательно заехал. – Заедем, — усмехнулся Веселый Ганс. — А остальные? Ну, кроме бандитов. – А, живой товар… — перекладывая руль, водитель понятливо кивнул. — Парнишка лет пятнадцати и три девки — красули, глаз не отвести… особенно одна… – Ну-ну, ты слюни-то подбери, давай по существу! – Так я и по существу, — судя по тону, сержант немного обиделся. — В общем, все четверо — в невменяемом состоянии… видно, вкололи что-то. Одеты в старинные одежки, охранники — тоже, мол — клуб любителей исторических реконструкций. Их местные в больницу отвезти обещались. – Куда — в Питер? – Не, тоже в местную. Серега, не пропусти поворот! – Да вижу…
Примерно через полчаса они уже подъезжали к турбазе. Пока разбудили начальника да спросили лодку — прошло еще столько же. Переправившись на тот берег, бегом кинулись к домикам. – Нет, не в этот, вон — в тот. Там они, гады, сидели. Естественно, лиходеев еще не было, не успели прийти. Засаду Веселый Ганс устроил по всем правилам, грамотно, посадив на улице, за сараем, сержанта Серегу с АК-74. И до самого утра нервно проходил по комнате — ждал. Миша — тоже. И не дождались! Лиходеи к утру не пришли! Подождав еще с полчасика, решили выдвигаться навстречу бандитам, по той же знакомой дорожке, что вела через Гагарье озеро к озеру Харагл. Трофима будить не стали — пусть отдохнет парень, Серегу тоже оставили здесь же, на базе, так, на всякий случай, вдруг да людокрады с другой стороны явятся? Все предусмотрев, Веселый Ганс и Миша поспешно зашагали к лесу в направлении к Гагарьему озеру. И дошли до Харагла! Так никого и не встретив! – Где-то лоханулись мы с тобой, брат, — усевшись на круглый камень, устало промолвил Василий. — И я-то дурак — тебя с собой таскаю… Не надоело? – Ничего, я привычный, — невесело засмеялся Михаил. — Думаю, где-то на этой дорожке у них схрон или что-то подобное… Не могли же они вот так пропасть в никуда?! Сказал и осекся: ведь знал, что — могли. Как раз пропасть и могли… просто сломали браслетики и… А что им тут еще делать — задача-то выполнена, товар отправлен. Наверняка и предоплата получена — золотишко-серебришко-камешки… Так что на обратном пути Миша лишь для отвода глаз пялился по сторонам, делая вид, что внимательно осматривает местность. А нечего было здесь нынче искать, все — улетели птички. И, к удивлению, Михаил сам же заметил повертку. Просто увидал невзначай сломанный папоротник. Позвал ушедшего далеко вперед напарника — а тот уже обнаружил следы, отпечатавшиеся на влажной тропке. – Туда они пошли, — кивнул Миша. — Во-он к той рощице… – Да, местечко тут приметное, — Василий указал на большой почти правильной квадратной формы, валун. — И как я сразу не догадался? Ну, идем, глянем… Только осторожно! Опер выхватил из кобуры пистолет, снял с предохранителя и быстро зашагал по тропе вдоль молодых осинок и ив. Посреди сосен и елей светлела небольшая круглая полянка, посреди которой тоже стоял камень, такой же квадратный, как и у начала тропы. Какой-нибудь древний жертвенник… серый, поросший сырым мхом, валун… на котором — и рядом, вокруг камня — поблескивали на солнце коричневато-золотистые осколки. Миша вздохнул: он и не ждал ничего иного. Ушли! Устало уселся на траву, задумался… А Веселый Ганс шарил вокруг с энергией, вполне достойной пресловутого инспектора Лейстреда, которого Холмс сравнивал с фокстерьером. И все приговаривал себе под нос, рассуждал с сам собой — видать, была у опера такая привычка: – Так, куда же они могли деться? Других тропинок, кроме вот этой — нет. Еще ночью вернулись обратно в деревню? Маловероятно — зачем тогда вообще нужно было куда-то уходить? Остались бы сразу. Да, и, судя по рассказу деда — с местными они старались не контактировать. Значит, допустим, пришли зачем-то сюда… А куда отсюда можно уйти? Только по дороге — если ее можно так назвать — в деревню или на базу. – Еще до Гагарьего озера здесь рукой подать, — с усмешкой заметил Михаил. – До Гагарьего? Ну да — до Гагарьего… А с Гагарьего куда можно выскочить… допустим, если у них лодка? Веселый Ганс быстро вытащил карту. – Так… Поднявшись, Миша подошел ближе — тоже стало интересно — куда? – Вот оно, Гагарье, — опер показал пальцем. — Вот дорога… О, речка Карповка… Совсем, как на Петроградской! А это что тут рядом за речка? Генуя… Ну, надо же! Хорошо — не какая-нибудь Темза или Сена. А дает она нам Капшозеро! Это, если на запад. А если на восток — то вообще уже другой район. Там, хоть деревни и нежилые, однако дорожки вполне проезжими обозначены… Конечно, ежели верить карте. – А через Капшозеро можно на север, к Лодейному Полю выйти. – И это верно. Значит, два района… и третий — этот. Нет, брат, никуда они от нас не денутся, если только у них где-нибудь тут вертолет не припрятан! Да хотя бы и вертолет. Все равно не уйдут! Перехватим! Сегодня же свяжусь с начальством… Ну, что, Миха, пойдем обратно? Тут, думаю, искать больше нечего. – Пошли, — Михаил пожал плечами, внимательно осматривая валун. Камень как камень, только что квадратный… почти квадратный. Тут вот — мох, трава… – А мох-то — двигали, — наклоняясь, негромко заметил Веселый Ганс. — Видишь, роса сбита… А ну-ка… Оба быстро сняли слой мха, обнаружив под ним — отсыревшую деревянную крышку! Даже бронзовое колечко имелось, чтоб, значит, открывать удобнее! – Ну, Миха, запишу тебя понятым, — Василий азартно взялся за кольцо. — Хоть один будет… не тащиться же в деревню за вторым… Как думаешь, что там? – Золото-брильянты! — не думая, выпалил Михаил. – А я думаю — волына… или даже несколько! Забьемся на жбан? – На жбан? А что, пожалуй! Пари? – Пари! Открываю… Стоп… А вдруг — взрывчатка? Знаешь, береженого Бог бережет… Есть у меня с собой лесочка… Привязав к кольцу леску, приятели спрятались за камень. Опер осторожно потянул… Привстал… – Не, вроде бы не взрывчатка… Бежим смотреть? Под крышкой оказалась средних размеров полость, этакий закопанный в землю сундучок, оказавшийся почти пустым… если не считать… десятка полтора браслетов из желто-коричневого стекла. Витых, в виде змейки. – О! — нервно хохотнул Миша. — Я же говорил — золото-брильянты. – Да какие это брильянты? — Василий разочарованно разглядывал браслетик. — Стекляшка обычная… Но все равно изымем… Хм… как записать-то? Протоколом выемки? Или — осмотра? Пожалуй, лучше — осмотра. Да! Протоколом осмотра. Где-то у меня был такой бланк… – Их на экспертизу, что ли? — безразлично посмотрев вдаль, поинтересовался Миша. — Ну, браслеты эти. – А черт его… Так, пару-тройку прихвачу… Что я дурак, все с собой тащить — вон их тут сколько. Хочешь — тоже возьми, девчонке своей подаришь. – А и возьму… — Михаил быстро кивнул… — Целую горсть! – Бери-бери, — махнул рукой опер. — За все твои треволнения… Ха! Вот уж не думал, что у тебя столько девок! Миша сразу прихватил штук шесть, потом, украдкою, еще парочку… Все правильно: тех — пришлых — пятеро: боярич Борис, Трофим и три девчонки, да ему самому — туда-сюда проскочить, да еще один — так, на всякий случай. – О, да там еще и осталось! — расхохотался Веселый Ганс. — Ладно, закрываем шкатулочку… Засаду выставлять не будем — вряд ли они сюда так уж скоро вернутся. Тщательно закрыв крышку, приятели аккуратно присыпали дерн, обложили мхом — как и было. Василий написал протокол осмотра. И оба отправились себе восвояси. Пахло падалью. В спины путников светило красное осеннее солнце.
Глава 17 Октябрь. Урочище Долгое озеро «Больные»
А оже уведеть чюжь холоп, любо рабоу, платити емоу за обидоу 12 гривне.– Ну, вот сюда, сюда… Быстрее! — Михаил обернулся, подгоняя «больных» — трех девчонок и боярича Бориса. Опер Веселый Ганс оказался прав — им всем точно что-то такое вкололи, что-то наркотическое, а, может, просто димедрол — все четверо двигались заторможенно, словно сонные мухи. До отделения милиции Миша, прихватив с собой Трофима, добрался вместе с Василием, а уж там, узнав, где находится местная больница, мигом подался туда — не пешком, на такси. Таксисты гуртовались на главной площади поселка, дожидаясь желающих выехать в районный центр. Название «Долгое озеро» особого энтузиазма у них не вызвало, хоть Михаил и пообещал хорошо заплатить, деньги-то как раз имелись — занял у опера. Но таксисты все равно кобенились: – Дорога там, не приведи, господи… да еще лужа… Вас двое всего? Миша обернулся на Трофима и усмехнулся: – Нет… еще четверо будут. Да я заплачу, не сомневайтесь. – Тогда на две машины получится… Вам на автобусе лучше, а там — пешком, через лужу сейчас все равно никто не поедет. – А есть он, автобус-то? – Да минут через сорок будет… Сорок минут… Михаил бегом бросился к больнице, с виду, впрочем, как и внутри, оказавшейся вполне даже неплохой, видать, не так давно выделили на ремонт деньги. В коридоре, за столом сидела медсестра в белом халате. – Девушка, милая, мне бы родственников навестить! Их вчера с Долгого озера привезли… – А, — медсестра улыбнулась. — Да, есть такие… Что, все — ваши родственники. – Ну почти. Увидеться хоть с ними можно? – Только с молодым человеком… Девушки уж очень слабы. Да и вообще, гражданин, — у нас тихий час, зайдите часика через два! Часика через два? – Девушка! — упав на колени, Михаил с ловкостью фокусника вытащил из-за пазухи специально купленную шоколадку. — Из Питера два дня добирался… сейчас вот, проездом… Ну, пожалуйста! Уговорил ведь, а как же! Вошел в палату к бояричу — тот дремал на койке прямо у входа — нагнулся, тронул парнишку за плечо: – Борис… Господине! Проснись! Мальчишка дернулся: – А? Что? Господи!!! Мисаиле?! – На, слава богу, узнал, — Миша с облегчением перевел дух. – Но ты же… – Вставай, собирайся, — оглядываясь на соседа — читавшего какую-то потрепанную книжку деда, — Михаил понизил голос: — Идем. Все потом обскажу. – Так ты не… – Не умер. Жив. – А мы где вообще? Борис поднялся, уселся на койке: смешной в нелепой больничной пижаме — видать, сохранившейся еще со старых советских времен. Усмехнулся: – Одежку, вот, отобрали… – Ничего, новую справим… идем… Боярич пошатывался, но, видно было, что уже чувствовал себя не так уж и плохо: щеки розовели, глаза блестели, реагировал на все вполне адекватно. – Девушки вон в той горнице… Идем! Эх, «белая палата, крашеная дверь», — Миша с усмешкой взялся за ручку. — Прошу вас, ваше боярство… – Только недолго! — предупредила с поста медсестра. Михаил расцвел улыбкой: – Да-да, всего-то часок… – Что-о? – Ну, полчасика…Русская Правда
Девушки (а в палате, к счастью, оказались только они одни) испуганно воззрились на вошедших, но, увидав Бориса, улыбнулись. Одна — синеглазая — даже спросила: – Боярич, это кто с тобой? Миша вновь улыбнулся, еще шире, чем медсестре: – Не ты ль Добронега будешь, душа моя? – Ну я. — Девушка переглянулась с подружками. — А ты-то кто, добрый молодец? – Именно что добрый. — Михаил подмигнул сразу всем девчонкам. — А про тебя мне дружок твой, лоцман Василий Нежданов сын, говорил… – Василий?! — девушка вскочила на ноги. — Так ты его видал, мил человек?! – Вот как тебя… Здесь он… По браслетикам синеньким шел. – Ой! А я-то, дура, уже не надеялась… Он ведь, Василий-то — суженый мой! – Ладно, хватит болтать! — оглянувшись, Михаил быстро распахнул окно. — Пошли, что ли… Ушли не просто так — оставили записку: мол, все в порядке, уехали домой. Пусть, как хотят, так и понимают — в Питер ли, куда еще ли… Для Михаила сейчас главным было — вывести всех этих людей, отправить их в свою — точнее, в их родную — эпоху, пока не заразились, не нахватали всяких вирусов, в конце концов — не сошли от увиденного с ума. Одно дело — турбаза, лесное урочище, даже этот поселок, и совсем другое — Санкт-Петербург. Как бы его восприняли Борис, Трофим, девушки? Нет уж, лучше вывести их сейчас… тем более — оно и удобней. Правда по всему выходит, что с Усть-Ижоры тоже можно уйти… Но это так, на крайний случай — больно уж место людное, до которого еще нужно добраться. А здесь… Здесь все, считай, рядом. Миша предполагал, конечно, что в будущем обрекает себя на проблемы с правоохранительными органами — в конце концов, его могут связать с таинственным исчезновением важных свидетелей (или — потерпевших?). Могут… А могут — и не связать! Да и когда это еще случится, уж потом как-нибудь можно будет разобраться, потом, не сейчас, сейчас некогда — скорей бы, скорей, да еще бы гладко все прошло… Михаил сам не смог бы с достаточной степенью убедительности объяснить — а почему он вообще это делает? Почему помогает невольным пришельцам из прошлого — людям, кроме боярича Бориса, вовсе для него незнакомым, чужим? Не сказал бы… Однако чувствовал себя за них ответственным, в конце концов, так уж сложилось, что в целом мире, пожалуй, некому было бы им помочь, кроме вот как Михаилу Ратникову! И нужно было помочь, раз уж мог… Нужно!
Они дошли до автобусной остановки безо всяких приключений — ну, местные ребятишки, конечно, посмеялись над Борисом в пижаме, а вот девушки в синих байковых халатах никаких особых эмоций не вызвали. Дошли, быстро погрузились в автобус — поехали. Трофиму вдруг стало плохо — парня начало рвать, единственного из всех — может, на остальных еще действовало введенное бандитами снадобье? Эх, Трофим, Трофим… Впрочем, его и по дороге в поселок рвало, правда, тогда милицейский сержант Сергей успел вовремя остановить свой «уаз-хантер». А здесь вот… Миша, конечно, чувствовал себя неловко перед водителем и пассажирами — но тут уж ничего нельзя было поделать… Они сошли у повертки на турбазу и, дождавшись, когда несчастный Трофим немного придет в себя, пошли по знакомой лесной дорожке, вернее — по бездорожью. Так и добрались до пресловутой лужи. – Надевайте! — Михаил снял браслеты, одетые на обе руки… один, два… пять. — Так! Борис, Трофим, девушки — браслетики по моей команде ломаем… вот так вот… должны хрустнуть… Борис неожиданно вздрогнул, бросив на Мишу вдруг ставший подозрительным взгляд, да и девчонки переглянулись… Михаил успокаивающе улыбнулся: – Лиходеи делали то же самое? – Ну, — настороженно кивнул боярич. — Сами и ломали, с хрустом. – Вот и сейчас надобно так же — такой уж обряд. Задобрим местных божеств. – Ха! — Борис ухмыльнулся. — Вот уж не думал, Мисаиле, что ты — язычник! – Он правду говорит — леших задобрить надобно! — решительно заявила Добронега. — Иначе, чувствую, не выбраться нам — закружит кругами леший, сгинем. – Не сгинете! Только все разом ломайте… Ну — раз-два… Готово! Они исчезли все разом — в синеватой вдруг вспыхнувшей ярким огнем, дымке… Все, кроме самого Михаила… и Бориса! Миша специально выжидал — а получится ли? Боярич же, как видно, не доверял… – Ну? — Миша улыбнулся. — И чего ты ждешь? – А ты? — подросток нервно дернулся. — Где они? Куда исчезли? Ты что — колдун, волхв? – Почти, — Михаил вдруг насторожился, услыхав быстро приближающийся шум мотора. А вдруг — погоня? Медсестра позвонила, местное отделение милиции выслало наряд… Борис тоже обернулся на звук… Миг — и Михаил набросился на него, схватив за руку, дернул, надавил на браслет… Оп! Хрустнул! Теперь свой… сразу, тут же… И ничего, казалось, не произошло — все та же лесная дорога, лужа… Только шум двигателя вдруг как-то резко исчез, словно и не было! Да еще с жуткими воплями бежали прочь какие-то вооруженные копьями люди! Засада! Те самые преследователи, парни с усадьбы Мирошкиничей… о которых Миша совсем позабыл. Видать, испугались, когда прямо перед ними, из воздуха, стали материализоваться тела… люди… Да тут любой испугается… кто не в теме. Этих, похоже, в тему не посвящали — не сочли нужным? Тем лучше, тем лучше… Но, черт побери, где же… Ага — вот они! Увидав своих, Михаил закричал, замахал руками: – Эгей, девчонки! Трофим! Господи… Одна из девушек уже увлеченно обнималась с каким-то оборванцем! Да что там обнималась — целовалась взасос… Добронега… Добронега — и Василий Нежданов, лоцман! Ну, встретились, наконец, полюбовнички. Встретились! – Эй, эй, Василий! — подбежав ближе, Миша с хохотом стукнул лоцмана по плечу. — Отыскалась-таки, твоя зазнобушка! – Мисаил! Миша! — из-за бревен выскочил рыжий востроглазый парень. – Мокша! – Где ж ты целый день-то шатался? — улыбнулся Мокша. Целый день? День… Всего лишь день. Михаил мотнул головой: – Авдей… Что с ним? – Да все так же… — Мокша, нахмурясь, обернулся к «баррикаде». — Правда, и не хуже… Его б на усадьбу скорей. Тати-то убегли… с чего бы? С чего бы? Как и сказать… А вообще-то, нужно было, пока не поздно, пользоваться представившейся возможностью — бежать, бежать, возвращаться, покуда не поздно, на усадьбу Онциферовичей, тем более, что хозяин ее, молодой боярич, с ними… Кстати, а где же он? Наверное, где-нибудь рядом, в лесу… – Эй, Борис! Борис!!! Ответом была тишина. Лишь где-то недалеко, на болотах, изредка кричала выпь.
Глава 18 1240 г. Октябрь. Нагорное Обонежье Усадьба
Будет стал на разбои, то разбоиника люди не платят, то выдадят его всего со женою и з детми на разграбление.Не было Бориса нигде! Напрасно кричали, напрасно искали по лесу — может, зашибся, подвернул ногу? — нет, зря все, бесполезная трата времени. – Остался! — нервно потерев левую щеку, подумал Миша. Браслетик не подействовал, плохо сломался или еще чего… В принципе — не особенно-то и страшно, боярич-то там, в будущем, не пропадет — на турбазу выйдет или в деревню. А завтра — хотелось бы верить, что уже завтра — Михаил и сам там объявится, уж тогда можно будет отыскать парня, да отправить — браслеты в тайнике еще оставались. Рассудив таким образом, молодой человек несколько успокоился и вплотную занялся проблемами нынешними, здешними — нужно было как можно быстрее добраться до усадьбы княжеского бирича Ермолая. Сейчас осень — время для сбора мыта, и наверняка не сегодня, так завтра на усадьбе объявится и сам бирич, и немалое количество воинов. Бирич — представитель князя Александра, представитель закона, против которого вряд ли решатся вступить люди Мирошкиничей, боярышня Ирина — девка умная, на голову ничуть не отмороженная, это ж надо — такое дело замутить! Значит, зря на рожон не полезет, не сунется. До Биричева, по всем прикидкам — километров где-то около двадцати по лесным тропам, да потом — через озеро, к ночи вполне можно добраться… можно было бы, если б не тяжело раненный Авдей, которого нужно было нести. Собственно, Авдею с Мокшей вполне было б достаточно добраться до усадьбы Онциферовичей, они ведь были там не чужие… что же касаемо остальных… Лучше — у бирича. Безопаснее как-то. Староста Нежила — тот еще фрукт, явно связанный с Мирошкиничами, так что лучше уж не оставлять там ни Трофима, ни девок. Мокша с Трофимом ловко смастерили носилки из сухостоя и лапника, и, осторожно переложив на них раненого, вопросительно посмотрели на Мишу — не пора ли, мол, в путь? Михаил махнул рукой и зашагал впереди, стараясь не очень спешить — приноравливался к шагу носильщиков. Сразу за ним шел лоцман Василий, позади него — девушки, замыкал процессию Трофим, настороженно прислушивавшийся к тому, что делается позади — мало ли, погоня? По ходу пути делали небольшие привалы, да по очереди сменяли носильщиков. Шли неожиданно ходко, благо худенький Авдей весил не так уж и много. Более-менее широкий зимник то и дело прерывался небольшими болотцами и ручьями со студеной водицей. Ручьи приходилось форсировать вброд, что было не особо приятно, даже учитывая солнечную погоду — хоть с этим повезло, поистине вокруг стояло настоящее бабье лето, с золотой листвою берез, пронзительно голубым небом и красно-желтыми кленами. По пути, конечно, можно было бы подстрелить какую-нибудь дичину — глухаря или рябчика, на худой конец — утку — их тут было во множестве, имелись и луки со стрелами, свои и трофейные, подобранные у лужи. Однако охота и костерок означали задержку, да и дым в такой ясный день был бы хорошо виден издалека, а зря рисковать никому не хотелось. Поэтому, справедливо рассудив, что поесть можно будет и в Биричеве, путники дружно решили не тратить зря время. Насколько помнил Михаил, зимник выводил к пашозерской усадьбе Онциферовичей, староста которой, Нежила, да его подручный Страшок — тайные соглядатаи лиходеев. Впрочем, в открытую они действовать не решались… Мокша с Авдеем, таким образом, были бы уже дома… И лучше бы — одни, лучше бы не показывать старосте девушек и Трофима, да и самому б — нежелательно.Русская Правда. О разбоинице
Михаил вздохнул — имелось у него на усадьбе Онциферовичей одно небольшое личное дело — повидать Марью, проститься. Все же, как ни крути, а хорошая она девчонка… хоть и раба. Раба — гм… Холопка, с одной стороны — не имеющая никакой собственной воли и полностью зависящая от своего господина, а с другой — находящаяся под этого самого господина защитой и покровительством, без чего в этом жестоком мире было просто не выжить. Впрочем, как и в будущем… Рассуждая на ходу, Михаил решил сопроводить всех до озера, а уж там проститься да свернуть к Онциферовичам, к Марьюшке, заночевать, да вернуться обратно к Долгому озеру — домой, браслетик, слава богу, имелся. Поглядывая по сторонам, Миша примечал путь: вот здесь — старая, обуглившаяся от удара молнии, сосна, тут — ельник, а там, за ручьем — повертка. Никакой реки, с удобством соединявшей бы Долгоозерский и Пашозерский починки, не имелось — а потому зимник был вполне приметен даже сейчас, практически летом. Пусть ручьи, пусть болотца, но идти можно, правда — лишь в светлое время суток, в темноте вполне можно угодить в какую-нибудь трясину или вообще заплутать. Оторвав от подола рубахи пару лент, Миша, чуть поотстав, привязал их в самых глухих, заросших местах — чтобы потом, на обратном пути, шагать смело. Да, что и говорить, осень выдалась славная: было, наверное, плюс пятнадцать или около того, в небе ласково светило солнышко, вокруг, в лесу чирикали какие-то птицы, а в прозрачных водах попадавшихся на пути ручьев радужно-серебристыми отблесками играла форель. Золотая осень — хорошее время: нет ни комаров, ни слепней, ни мошки. Нет и жары, и особого холода, сейчас вот повезло и с погодою — с неделю уже стояло вёдро. Одно только не забывать — осень коварна. Особенно когда тепло, когда идешь вот так, под лучами яркого солнышка, когда над головой опрокинутой голубой чашкой — небо, и кажется, что еще лето… а на самом-то деле — не так! Темнеет-то по осеннему рано. Рассчитываешь дойти до нужного места до ночи, рассчитываешь, обманутый погодой, по-летнему… а ночь наваливается быстро! Часов в семь спряталось за вершинами деревьев солнце, наступили сумерки, и вот уже — почти полная тьма, хотя небо еще какое-то время оставалось светлым, еще алело закатом. Вот, как сейчас… Рассчитывали добраться до озера к ночи, да так бы, часам к девяти, и пришли… Но — стемнело уже, и идти больше не было никакой возможности, ну, разве что имелись бы мощные фонари, а лучше — у каждого на лбу — туристские, специально для ночного ориентирования. Факела здесь проблемы не решали — привлекли бы внимание, да еще нужно было бы их сделать, да развести для огня костер… который все равно пришлось разводить, так или иначе. Выкопав глубокую ямку, наломали валежника, разожгли, уселись кружком на лапнике — совещаться. По-всему, до цели оставалось не так уж и много, от силы километра четыре, и, по общему мнению, их можно и нужно было пройти сейчас, пусть даже рискуя. – Да нет никакой погони, — уверенно заявил Василий. — Были бы — давно бы напали. – Это верно, — Михаил, согласно кивнув, взглянул на Мокшу с Трофимом. — Что? Пошли за факелами… Смолистые сучья обернули оторванными от одежки тряпицами, опять же, пропитанными смолою — уж этого-то добра здесь, в лесу, имелось достаточно. Миша с Василием снова пошли вперед, освещая путь и напряженно всматриваясь во вдруг ставшую угрожающе-злобной чащу. Боялись не зверей, нет, те не пошли бы на огонь… Люди! И ямы-ловушки — вот что было по-настоящему страшно! Да еще — болотца. Что же касается ручьев — так на них уже не обращали внимания. Так и шли — медленно, осторожно, в любую минуту готовые ко всему. – Тсс!!! — лоцман вдруг остановился, застыл. — Слышишь? – Собаки! — услыхав доносящийся впереди лай, облегченно улыбнулся Миша. — Починок! Значит, правильно идем. Скоро уже и озеро. Оно открылось перед ними опрокинутым вниз звездным небом — две бездны смотрели друг на друга, а вокруг стояла мертвая тишина, даже собаки перестали лаять, видно, путники оказались с подветренной стороны. Впрочем, никакого ветра не было. – Холодновато, однако, — Василий поежился. — Ну, что? Надо поискать мостки да взять лодку. Потом вернем, конечно… Мокша поежился: – Говорю — лучше б к нам завернули. Чего ночью-то по воде переться? – Так староста же ваш — тот еще пес! – Окромя старосты, чай, и другие люди есть. – Пошли уж, проводите, — Миша усмехнулся. — Я-то пожалуй, к вам и загляну — только утром. Провожу вот…
Они спустились к озеру, черные лодки покачивались у черных мостков, а в черной озерной воде играли оранжевые сполохи факелов. Неизвестно, откуда взявшийся, порыв ветра зашуршал камышами… Или то был не ветер? – Все наверх! — Михаил первым увидел поднявшиеся от озера черные тени воинов. Огненные блики факелов отразились в клинках мечей и наконечниках копий… И такой же огонь вдруг вспыхнул на вершине холма, у леса! Обложили! Обложили со всех сторон, словно диких зверей. Черт! Если б не раненый, не девчонки… Михаил упал в траву, перевернулся, хватая за ноги первого попавшегося врага… Завладеть бы мечом! Тогда совсем другой расклад будет… Ага… вот он, кажется… Сзади кто-то подбежал… Свой? Миша быстро обернулся, узнав в призрачном огненном свете Мокшу. Тот, наклонившись, пристально смотрел на поверженного вражину… И улыбался! – Кирьян, ты, что ли? – А ты-то кто? — вражина — молодой круглоголовый парень — прыжком вскочил на ноги… и с удивлением переспросил: – Мокша?! – Я. Авдею плохо, ранен. Вон, на носилках. Кирьян, обернувшись, громко свистнул своим: – Эгей! Не рубите никого — наши! Все произошло буквально в какие-то секунды, и вот уже парни с усадьбы Онциферовичей, подняв выше факелы, любезничали с девчонками, а кто-то уже подхватывал носилки с раненым Авдеем. – Кто-то у нас по ночам сети снимает, — явно довольный, что обошлось без сечи, с улыбкою пояснял Кирьян. — Нежила велел сторожу выставить, да предупредил всех молодых, чтоб спали вполглаза, вот мы и… – Вовремя вы объявились, — похвалил лоцман. — Были бы тати — накрыли бы их. – Да уж, — парень зашмыгал носом. — Ничего, еще попадутся. Ну, что, пошли к нам? – Да мы к биричу хотели… – Завтра ужо отвезем, переправим. Михаил пожал плечами — похоже, от этого гостеприимства сейчас никак нельзя было отказаться. Впрочем, а что отказываться-то? Вот и случай свидеться с Марьюшкой! – Слышь, Кирьян. Марья-то, девчонка, как у вас? – Да весело, — Кирьян хохотнул. — Обжилася, работает, вечерами песни поет с нашими, та еще егозища, на язык востра! – Значит, хорошо ей здесь? – Да уж, не плохо. – Ну и слава богу. Неожиданно для себя Михаил вдруг на миг почувствовал какую-то щемящую грусть, сдавившую сердце… Ишь, хорошо ей. Весело… Что ж, оно и к лучшему. Тряхнув головой, молодой человек хлопнул собеседника по плечу и осведомился насчет выпивки. – А бражка есть, — со смехом заверил Кирьян. — Да и мед стоялый найдется. В мою избу заходи сейчас. Супружница рада будет. – А староста как же? С нами не посидит, не приветит? — оборачиваясь на ходу, ухмыльнулся Василий. – Староста с утра еще в лес ушел, с мужиками, — с явно слышимой в голосе неприязнью пояснил Кирьян. — Места для новых покосов подыскивать, да к весянам зайти, о межах договориться. Дело небыстрое — через три дня только и явится. – Через три дня? — услыхав такое известие, Миша сразу повеселел. — Ну и ладненько.
На ночь глядя, посидели по-тихому, громко не пели, так, самую малость. Михаил, Василий да Мокша — девкам не положено было с мужиками сидеть, да и изба Кирьяна не такой уж была большою, ну а раненым Авдеем занялись сразу: имелся на усадьбе один дедок — лекарь-травник. Авдею с Мокшей больше и не надобно было никуда идти — дом у них давно уже был здесь, на усадьбе, что обоим парням пришлось по нраву, оба же и приглядели себе зазнобушек… Если б еще не хитрован-староста… Но и с тем можно было бороться, не все его на усадьбе поддерживали, далеко не все. Уже когда собрались спать, и молодая супруга Кирьяна Ольга постелила на лавки мягкой соломы, кто-то дернулся в дверь: – Мисаил-тиун у тебя, Кирьяне? Мальчишка. Белоголовый, глаза заспанные — видать, разбудили, послали… – Ну я Мисаил. Отрок улыбнулся: – Зовут тебя. – Зовут? — Михаил, кивнув, поднялся с лавки. — Что ж, пойду, выйду… Он уже знал — кто зовет. Ну кому же еще-то?
Низко поклонившись, Марьюшка бросилась в объятия с поцелуями, с плачем: – Господи, Господи… Наконец-то вернулся… ну, наконец-то… Теперь заживем. Ведь так, да? Ты тиуном станешь, а я — твоей верной рабою. Миша ласково погладил девушку по спине: та не сказала — «женой», понимала: женившийся на холопке становится холопом и сам. Жалко девчонку! Похоже, не светило ей в жизни счастье. – Пойдем, — жарко целуя любимого в губы, шептала Марьюшка. — Тут, в овине, тепло… Солому вчера сушили… В овине и в самом деле было тепло, даже жарко… и мягко — на соломе-то! Марья замешкалась, закрывая ворота, затем — в темноте — позвала шепотом: – Где ты, милый? – Здесь, — чувствуя себя самой последней сволочью, так же шепотом отозвался молодой человек. И вытянул вперед руки. – Обними меня… И почувствовал обжигающий жар молодого тела — Марьюшка уже сбросила с себя всю одежду, прижалась — нагая, жаждущая любви… – Истосковалась вся… Давненько же Михаил не помнил подобной ночки! Казалось бы — и куда только делась накопившаяся за день усталость, куда только исчез навалившийся было в избе сон? Куда… Ясно, куда… – Милый… — шептала Марьюшка. — Любый мой… любый…
Утром Михаил проводил девчонок да Василия с Трофимом через озеро — на усадьбу бирича Ермолая. Через озеро плыли весело — с шутками-прибаутками, песнями — прощались же на усадьбе с грустью. – Ну, бывай, — Василий обнялся с Мокшей. — Будешь в Новгороде — заходи. Василия-лоцмана на Федоровском вымоле всякий знает. — Мисаил, ты что — обратно, что ли? – Да уж… есть кого навестить… — Миша сконфуженно отвернулся. Лоцман хлопнул его по спине, хохотнул: – Да уж. Я заметил. Когда вернешься? – Не знаю. Может, через день, а может — вообще до весны там останусь. Девы теперь в безопасности — воинов в Биричеве много. – Да и сам бирич скоро появится, — согласно кивнул Василий. — Жаль, что не вместе в Ладогу… Так тебя не ждать? – Не надо. — Михаил махнул рукою. — Если дня через два не объявлюсь — плывите себе с оказией… Иначе застрянете тут до весны. – Оно понятно… Ну, на всякий случай — обнимемся. Удачи тебе, друже! Все девушки — три грации — на прощанье крепко целовали Мишу в губы. Досталось поцелуев и Мокше — ох, как раскраснелся парень, щеки-то стали похожи на волосы — такие же пунцово-рыжие. Миша улыбнулся: – Бывай и ты, Трофиме. – Увидимся в Новгороде… Я провожу до лодки? – Давай… Умный парнишка оказался этот Трофим, да и многословием не отличался, все больше помалкивал, да улыбался. И не проговорился никому о том, что Михаил-то — рядович с усадьбы тысяцкого Якуна! Впрочем, никто его ни о чем подобном и не спрашивал, так, разузнали малость — чей, да кто, да откуда? На том расспросы и закончились, да и некому было особенно-то выспрашивать. Тем не менее Михаил испытывал к пареньку благодарность — за то, что тот лишних вопросов не задавал. А вот у самого Миши они имелись — и все как-то времени не было спросить. То некогда, то забывал… А сейчас вот уселись на бережку — прощаться — Мокша достал плетеную фляжку: – Пей, Трофиме! – Ну, за здоровьице. Парнишка выпил, закашлялся — видать, пошла не в то горло крепкая медовуха. – Так ты, говоришь, браслетики на вас на всех надевали? — словно бы продолжая начатый когда-то разговор, негромко спросил Михаил. – Да, на всех, — Трофим кивнул. — На меня, на дев, на Бориса… тогда я еще не знал, что он боярич. Потом, на поляне, сломали — так же вот, как ты… Зачем — не знаю. – Слушай, Трофим… а ты не заметил, откуда они эти браслеты брали? Мальчишка пожал плечами: – Как же не заметил — из большой плетеной корзины. Ее завсегда самолично Кнут таскал, Кнут Карасевич — ух и гнусная же людина, как только таких земля носит? – Да уж. — Миша согласно кивнул и, хлебнув из фляжки, продолжил беседу: — А корзину эту с самого Новгорода везли? Или, может быть, с Ладоги? – Не, вроде здесь ее, на Долгоозерской усадьбе брали… – Угу… Да, ничего толком не знал парень, как и девчонки — что и понятно, воли-то им никакой не давали. Вот бы с Борисом на эту тему потолковать — с ним, говорят, куда как ласковей обращались, может, он и видал чего? Ладно, может, еще и удастся выспросить. Допив фляжку, Михаил с Мокшей забрались в лодку — точнее сказать, небольшой баркас — и уселись на весла. Миша оглянулся, махнул на прощанье рукою. Трофим тоже помахал и долго стоял на берегу, смотрел вслед. По светло-голубому небу бежали белые перистые облака, погода менялась, и где-то далеко на западе, над дальним лесом, уже синели тучи. Этак задождит — и не выбраться в Ладогу! Хотя, с другой стороны — реки полноводнее станут. Дожди — пусть, лишь бы морозов не было — для тех, кому в Ладогу. А вот для того, кому в обратный — к Долгому озеру — путь, дожди — помеха немалая. Ручьи разольются, лужи, болота опять же — попробуй, пройди! А нужно! Хоть как — нужно.
Причалив к мосткам, молодые люди привязали лодку и, прихватив с собой весла, пошли по широкой тропинке на холм — к призывно распахнутым воротам усадьбы Онциферовичей, точнее сказать — боярича Бориса. Михаилу еще издали показалось что-то неладное — слишком уж шумно было на усадьбе, многолюдно слишком, да и много незнакомых воинов возилось на просторном дворе у старостиной избы. Вернулся, что ли, Нежила? Ну, да черт с ним — неприятно, да не смертельно. Миша все искал глазами Марью — что-то не находил. На болото, быть может, ушла, за клюквой? Да, вроде как вчера собирались девки… Наверное, если б Марьюшка сейчас вот оказалась здесь, на усадьбе, Михаил и ушел бы тоже сегодня — простился бы, поцеловал накрепко в уста, обнял… ну, может, кое-что еще… сказал бы — что в Новгород, мол, встретимся по весне. В общем, соврал бы. В конце концов, кто ему такая эта девчонка? Раба… И все же… Все же, все же что-то легло на сердце, что-то такое, чего словами, наверное, и не определишь… Любовь? Да нет, пожалуй, до этого не дошло еще, однако, что-то подобное было, имелось наверняка — как вот только назвать это чувство? Вот оно-то и не давало Михаилу сейчас уйти. Не простившись. Не посмотрев в глаза. Не… Ладно. Уйти и утром можно. – Мисаиле? — снова тот белоголовый мальчишка. Или — другой? – Ну? – Зовут, — пацаненок кивнул на избу старосты Нежилы — пока что самые просторные хоромы на усадьбе. Именно что хоромы, на высокой подклети, в два этажа, с галереями — в таких и самому боярину при нужде остановиться не стыдно. Михаил усмехнулся: – Зовут — так сходим. Кто зовет-то? – Сказали — ты знаешь. – Староста, что ли? – Не, не староста. Не староста? Хм… уже интересно. А может, развернуться, да уйти, убежать? Ага… не простившись, не поговорив с Марьюшкой? Да и стражники уже закрывали ворота… Поздно! Молодой человек быстро поднялся на высокое крыльцо, пригнувшись, толкнул дверь… Миновав просторные сени, вошел в горницу, поклонился: – Здравы будьте! – И ты не хворай, — с усмешкой произнес… сидевший в красному углу под образами боярич Борис! Михаил узнал — улыбнулся: – Рад видеть тебя в добром здравии! Боярич поджал губы… на крыльце и в сенях послышались чьи-то шаги. – Ну, вот он… — Борис смотрел мимо Миши, через плечо. Михаил обернулся и вздрогнул: как ни в чем не бывало, в горницу один за другим чинно вошли староста Нежила, Страшок… Кнут Карасевич и четверо вооруженных мечами воинов! А за ними — Миша глазам своим не поверил — боярышня Ирина Мирошкинична! Вошла и, не удостоив Михаила взглядом, уселась на скамью рядом с Борисом.
Глава 19 1240 г. Нагорное Обонежье Меч времен
А второе холопство: поиметь робу без ряду…– Сам пришел, ага, — громко, с этаким издевательским хохотом, повторил староста Нежила. — Зазноба-то его у нас! С утра еще велел запереть в амбаре. Он гнусно ухмыльнулся и потер руки. Михаил дернулся было, но тут же остыл — и не потому, что вокруг были воины. Марьюшка оказалась в заложницах! Марьюшка… Широко улыбнувшись, Михаил снова поклонился и развел руками: – И что вам всем от меня надобно? – Поговорить, — отрывисто произнесла боярышня. — Спросить кое-что. – Спрашивайте, — молодой человек с самым беспечным видом уселся на стоявшую рядом лавку. — Все, что знаю — скажу. – Нет, — Ирина Мирошкинична резко поднялась, синие глаза ее засверкали смарагдами. О, как смотрел на нее сейчас юный боярич Борис! Как смотрел… Да… кое-что уже стало понятно. Вот, оказывается, куда делся Борис! Мишу все же связали — а попробовал бы дернуться! — и, выведя из избы, повели к амбару. Впереди, не оглядываясь, шагала Ирина Мирошкинична, за ней, с подобострастной ухмылкой — Кнут и его люди, за которыми уже поспешал и староста Нежила и его подручный — Страшок. Бориса с ними не было — Ирина, обворожительно улыбаясь, попросила его немного подождать в избе. О, какая же все-таки у нее была улыбка! А глаза… А… Не на одного Бориса действовало — Кнут тоже смотрел на свою хозяйку, словно преданный пес, точнее — словно кот на сметану. Да и многие его людишки — туда же… Даже и Михаил, нет-нет, да, скосив глаза, поглядывал на боярышню, хоть и знал, что перед ним за змея! И все же, все же… Все же было в этой молодой женщине нечто такое, что притягивало мужчин, нет, не только редкостная обворожительная красота — хотя и это, вне всяких сомнений, играло свою роль, — а, скорее, некая необычность, волнующий шарм, загадочный флер — ну, как еще можно выразится? — некая явно ощущаемая внутренняя сила и потрясающий всякое воображение эротизм, почти животная страсть, манящая, непостижимо притягивающая, извергающаяся из синих глаз боярыни, словно раскаленная, пышущая огнем лава из жерла внезапно пробудившегося вулкана. Нет, это была не женщина — это было нечто! И боярыня явно осознавала свою волшебную силу. Вот обернулась, стрельнула глазами — и все — Кнут, его люди, староста — тут же бросились к ней, готовые исполнить любое желание, любой приказ, любое слово. Наверное, скажи сейчас Ирина Мирошкинична: «Рвите друг друга!» — рвали бы, ну, ей-богу — рвали! Да что там скрывать, под обаяние этой опасной и вместе с тем так влекущей к себе женщины, попал и сам Михаил — чужак, никто, для всех здешних — выходец из ниоткуда, а для себя человек, прорвавший время, словно клинок меча рвет вражью плоть… меч времени или меч времен… да, хорошее имя для клинка. Впрочем, здесь не рыцарство, подобные фишки не в моде… хотя — как сказать… Ирина Мирошкинична остановилась перед запертыми воротами амбара, староста стремглав бросился с ключом к большому замку, отпер, поклонился, широко распахнув створки. – Заходи, — обернувшись, боярышня обдала Михаила синей небесностью глаз, так, что мурашки по коже… Какой там меч времен! Молодой человек вошел… и обмер. Посреди амбара, на чисто подметенном земляном полу, стояла широкая лавка, на которой, привязанная по рукам и ногам, лицом вниз лежала Марьюшка. На девушке не было никакой одежды, а на дворе стоял октябрь, и первым желанием Михаила было броситься к ней, освободить от пут, защитить, обогреть… – Староста не соврал, ты испытываешь к ней какие-то чувства, — негромко промолвила Ирина Мирошкинична. — Впрочем, мы их сейчас испытаем… Кнут! – Я здесь, моя госпожа! — в руках садиста стремительной ядовитой змеей извивалась плеть из воловьей кожи. Слабая улыбка — от которой мороз пробежал по коже! — тронула губы боярыни: – Милый Кнут, поведай-ка нам, что ты можешь сделать одним ударом? – Все, что угодно, моя госпожа! — здоровяк покраснел от удовольствия. — Могу рассечь кожу — так, что никогда не срастется, могу слегка ожечь — больно, но того не более, могу же с одного удара рассечь хребет и тогда… – Ожги! — быстро приказала боярыня. — Покуда — слегка. Взмах кнута. Короткий удар. Крик… Михаил бросился на садиста, ударив того головой в грудь… эх, жаль, руки связаны… Его тут же схватили, ударили поддых… – Хватит! — тут же распорядилась Ирина Мирошкинична и, подойдя к Мише, нежно погладила его рукой по щеке. — Ты ведь не будешь больше ни на кого кидаться? Иначе… – Не буду, — Михаил хмуро опустил голову. — Только и вы… – Мы тоже не будем, — боярыня улыбнулась со всей вежливостью и теплотой, в синих глазах заплясали веселые искорки. — Нет, клянусь… коль тебе так дорога эта… Так мы с тобой поговорим? Михаил скрипнул зубами: – Так я же сказал! Спрашивай! Зачем было… – Затем, чтобы ты мне не лгал. Не сердись, так было нужно, — боярыня резко повернулась на каблуках. — Оставьте нас! И закройте, наконец, ворота — дует. Зябко поежившись, Ирина Мирошкинична подошла к стоявшей в углу жаровне, протянув ладони к углям… – Моя госпожа, — он может быть опасен, — закрывая ворота, услужливо предупредил Кнут, в бесцветных глазах его сверкало лютое пламя. – Я сама — опасна, — боярыня мягко улыбнулась Мише. — Ты ведь помнишь, неправда ли? О, эти глаза! Синие, как море, как высокое летнее небо, как сверкающая молния, как смертный огонь василиска. Они притягивали, эти глаза, властно, всепоглощающе, ощутимо, словно два омута… Со скрипом захлопнулись тяжелые двери, и теперь быстро наполняющийся теплом жаровни амбар освещали лишь угли да медный светильник, укрепленный на дальней стене. Рядом с жаровней, у стены, стояла широкая лавка, накрытая мягкой медвежьей шкурой. – Садись… — светски — словно ничего такого здесь и не происходило — пригласила боярыня. — Я буду спрашивать, а ты — отвечать — хорошо? Что ты так смотришь на этудевку? Хочешь ее? Так можешь взять. Прямо здесь — я отвернусь и, клянусь всеми святыми, вовсе не буду подглядывать! Она явно забавлялась, опасная, словно змея. Играла словами. Потом вдруг снова стала серьезной, подсела к Михаилу ближе: – Я давно хотела спросить тебя — кто ты? Миша непроизвольно вздрогнул: – Неужто не знаешь? Рядович я. Онциферовичей человек, боярич Борис о том ведает. – Боярич Борис еще слишком юн и знает не все. Что молчишь о тысяцком? Тьфу ты… И это знает! Черт… – Да, ему я тоже служу. – Сразу двум господам? – Так уж вышло. Слуга двух господ — разве плохо? – А ты мне нравишься! — боярышня неожиданно рассмеялась. — Нет, в самом деле. Слуга двух господ… и слуга самого себя! Что ж, ты быстро нашел нас… – Выполняя поручение своего господина. – Ага… — глаза боярышни вновь сверкнули огнем. — Только ты сейчас не все говоришь… ведь ты — человек оттуда! – Откуда — оттуда? — Михаил сделал вид, что не понял. – Мне позвать Кнута? — Ирина Мирошкинична кивнула на несчастную Марьюшку. Кстати, та еще не проронила ни слова — не стонала, не просила помиловать — ничего. – Не надо Кнута… Я скажу все. – Славно. Знаешь, как я догадалась? Борис рассказал мне, как ты действовал там… в чужом, не нашем мире. Никаких сомнений: тот мир для тебя — свой! – Борис… – Красивый и наивный мальчик. Кстати, он меня очень любит и готов на все. Молодой человек усмехнулся: – Я думаю — и не он один. – Верно думаешь. – Что ты с нами сделаешь? – Тебя убьют, — спокойно пояснила боярыня. — Ты — слишком уж большая угроза. – Но я ведь могу… – Служить мне? Увы, ты — чужак. А я не доверяю чужим… впрочем, как и своим тоже. – А… – А девка твоя может остаться жить… Нет, в самом деле! На что мне она? Продам… ты знаешь, куда… или даже оставлю здесь, на усадьбе. – Последнее было бы лучше, — Михаил сжал за спиной кулаки. — Что для этого сделать? – Любить меня, — обняв Михаила за шею, Ирина Мирошкинична властно притянула его к себе и властно поцеловала в губы. — Чем лучше будешь любить, тем добрее я буду… Привязанная к скамье девушка застонала, заплакала… – Цыц! — злобно выкрикнула боярышня. — Я ж тебя предупреждала — будешь нам мешать… Синий, подбитый соболем, плащ, тихо шурша, упал к ногам женщины. Полетело к жаровне платье… повойник… нижняя, красного шелка, рубашка…Русская Правда. О холопстве
Шел проливной дождь, настоящий ливень, все небо затянули низкие плотные тучи, похожие на серый овсяный кисель. Порывы холодного ветра бросали холодные брызги прямо в лицо часовому на надвратной башенке, тот отворачивался, но коварный ветер подбирался с другой стороны. На дворах починка было пусто — холопы с закупами работали в овине и на конюшне, челядь занималась обычными домашними делами — все под крышей, не было особой нужды идти на дождь. Вечерело, в слюдяных оконцах хором заплясали оранжевые блики свечей. Рядом, в курных избенках, зажигали лучины, заводили песни — собирались девушки, пряли. Стражник — молодой кудрявый парень — завистливо прислушался и с тоской посмотрел на небо: стоять ему еще было долго, до самой полуночи. И дождь не унимался, наоборот, полил еще сильнее. Конечно, имелась над головою крыша, до что толку — ведь не было стен, и ветер бросал в лицо тяжелые брызги. Вот снова порыв… – Эй, стражник! Показалось… – Да ты там спишь, что ли? Часовой обернулся и вздрогнул, узнав высокую гостью, боярыню Ирину Мирошкиничну. Синий, подбитый соболем плащ падал мокрыми складками на круп гнедого коня, волосы были убраны под богато украшенную жемчугом шапку. Гостью сопровождал слуга — да, судя по неказистой одежке — слуга — сильный высокий парень с черными, блестящими от дождя волосами. – Открывай! — кивнув на ворота, боярыня махнула рукою. Стражник опасливо поежился — с одной стороны, кто она такая, чтоб ему приказывать? А с другой — гостья вела себя здесь по-хозяйски, и молодой господин, боярич Борис, похоже, потакал ей во всем. Может, тятенька, старый боярин Софроний Онциферович, решил оженить сынка? – Что, нагостились уже? — спускаясь вниз, негромко поинтересовался страж у слуги — боярыню, естественно, опасался спрашивать — не его поля ягода. – Да, домой пора… А то дороги раскиснут. Часовой понятливо кивнул: – Уж тут это разом. Ну-ка, помоги с засовом… Чего, все ваши сейчас выедут? – Да они давно уж отъехали, госпожу-от, только и ждут, — слуга хохотнул, — С утра еще. А те из наших, кто еще здесь — до утра пробудут, завтра им важных гостей встречать. – Ага, — снова кивнул стражник, — понятно. Ворота со скрипом открылись, и, пришпорив коней, двое всадников скрылись в серой промозглой мгле. Пожав плечами, часовой посмотрел им вслед, пока не скрылись из виду и, поплевав на руки, принялся запирать ворота. А дождь все лил. Дождь все лил, и копыта коней разъезжались, тонули в грязи. – Ничего, Марьюшка! — перекрикивая шум дождя, «слуга» обернулся к «боярыне». — В такую погодку вряд ли кто раньше времени на двор выйдет. – А куда мы сейчас? — Девушка поправила на голове богатую боярскую шапку, и Миша невольно залюбовался своей подружкой: ладненькая, красивая, ничуть не похожая на приниженную рабу. Да уж, боярское платье ей пришлось впору, как и шапка, и сапоги, и плащ… Немного, конечно, жаль Ирину Мирошкиничну… да уж, делать нечего, пусть немного полежит голенькой да привязанной к лавке, до утра не замерзнет — в жаровне углей хватало. В конце концов — виновата сама, просто не оставила другого выхода. – Мы сейчас — в бега, Марьюшка, — Миша подмигнул. — У Долгого озера, на заимке, укроемся — нас там искать им и в голову не придет. Переждем, а потом — к биричу, за заступой. – Что-то не верится мне в его заступу, — невесело усмехнулась девчонка. — Что бирич, что боярыня… ворон ворону глаз не выклюет. Михаил рассмеялся: ну, вот он, классовый подход — в чистом виде. И ведь вполне разумно рассуждает представительница угнетенных масс! Очень даже разумно. Прятать ее на усадьбе бирича — да кому она нужна? Скажут — беглая раба, да попросят выдать — Ермолай законов нарушать не будет, кого ради? Значит, нет места для Марьюшки на его усадьбе… А где есть? В Ладоге? В Новгороде? В Заволочье? Ладно, сейчас главное — переждать, а там видно будет. Лошадей пришлось бросить — вязли в грязи, к тому же быстро темнело, и кони просто-напросто переломали бы себе ноги. Свернув с зимника, беглецы укрылись от дождя под раскидистой елью. Михаил наломал лапника, на нем и улеглись, накрывшись плащом и тесно прижимаясь друг к другу. – Милый… — прошептала Марьюшка. — Ты ведь не бросишь меня, правда? Миша поцеловал ее в губы: – Конечно, нет. – Я буду тебе верной рабою. Они так и уснули, здесь же, в ельнике, и проснулись лишь утром… от лучей яркого, бьющего прямо в глаза солнца! Да, за ночь дождь кончился, налетевший ветер разнес, разогнал тучи, и чисто вымытые, с красно-желтой листвою, деревья засверкали, радуясь погожему дню. Над вершинами елей и сосен голубело небо, пахло мокрой травою и смолистым запахом хвои. Рядом, над головою, деловито бил в ствол дятел. – Ну вот, — выбравшись на небольшую поляну, Михаил потянулся, прикидывая — куда же податься дальше? Для начала, вообще-то, хорошо бы было прикинуть — где они вообще есть? Зимник утопал в грязи, в многочисленных лужах с какой-то затаенной насмешкою щурилось солнце. – И как же мы пойдем? — подошедшая сзади Марьюшка кивнула на грязь. — Ведь утонем. – А мы — в обход. — Михаил задумчиво осмотрелся. Вот тут, слева — сосна с привязанным к ней лоскутком — сам же и привязывал, значит, покуда с пути не сбились, двигались правильно… Правильно — это если идти к усадьбе Мирошкиничей, к людокрадам… А зачем к ним идти? Запутать возможную погоню? Так и так уже, похоже, запутали — теперь и самими обратно не выйти, дороги-то нет… Ждать когда высохнет? Легче уж — до зимы, до первых морозов. Нет уж, некогда, лучше двигаться… взять лесом немного к западу, потом свернуть на юг, обойти озеро да выйти к Паше-реке. Раздобыть лодку да неспешно плыть к озеру Нево — Ладоге. Михаил неожиданно для себя улыбнулся — а ведь неплохая идея! И как только раньше-то она не пришла в голову? Не пришла, потому что знал — с Ладоги — не уйти! Вернуться в свою эпоху можно вот только отсюда, с Долгого озера… да еще, похоже что, с речки Ижоры, у впадения оной в Неву. Долгое-то озеро куда как ближе! И браслетик есть — хоть сейчас можно… Если б не Марьюшка. А ее нужно вывести, укрыть, лучше всего — где-нибудь в Ладоге, хоть у того же Рангвальда, попросить, Бог даст, не откажет. Да и… – Кукушка кукует, — негромко произнесла Марья. — Так куда мы пойдем? – В Биричево, — взяв девушку за руку, решительно заявил Михаил. — В Биричево. К Василию-лоцману, к Трофиму, к девам… К нашим! Да-а… было бы хорошо, если б те не успели еще отплыть… Одно тревожно: враги тоже знали, куда в первую очередь кинутся беглецы, правда, не ведали — какой дорогой? На это сейчас и рассчитывал Миша. Постоял, осмотрелся, прикинул, где север, где юг… И вдруг увидел, недалеко, как за деревьями, блеснула широкая полоса воды. Долгое озеро — чему тут еще быть-то! – Вот, вдоль него пока и пойдем, по рыбачьим тропкам. Так и сделали. Свернув с зимника, по которому все равно сейчас невозможно было идти, беглецы углубились в лес и где-то около часа продирались сквозь вековую чащу, покуда не выбрались на узкую тропку, ведущую к берегу. – Устала? — Миша ласково привлек Марью к себе и чмокнул в щеку. – Немножко, — улыбнулась та. — Передохнем, а? Да и попить бы. – Пей, — весело засмеялся молодой человек. — Воды много — целое озеро, чай, все не выпьешь. – Тебе оставлю, милый… Девушка шутила, и это было радостно — видать, понемножку отходила от всего, что с ней приключилось. Подойдя к озеру, они развесили верхнюю одежку на кустах — просушить — и вошли в воду. Марьюшка наклонилась, подобрав подол, зачерпнула водицы… Тонко пропела стрела… Михаил еле успел броситься, свалить девушку в воду… – Плывем! — отплевываясь от брызг, закричал он. — Быстрей! На тот берег! Студеная вода обожгла тело… Погоня все-таки настигла беглецов, над головами которых тучами свистели стрелы. Никто не вступал в переговоры, видать, приказ был простой — убить. Михаил оглянулся, узнав Кнута… Страшка, еще пару лиходеев. Ни боярышни Ирины, ни Бориса, видно не было — ну да, им-то зачем? Ирина Мирошкинична просто отдала приказ… Как и собиралась. Нет. Все-таки в чем-то она — неплохая женщина: не рассвирепела, не приказала пытать… просто убить — и все. И все концы — в воду. Потому вот так, тучей, и летели стрелы… – Лодку, лодку надоть! — закричал кто-то. — Мы побежим, Кнут Карасевич? – Бегите… А вы — лучше цельтесь… Хотя… Они и до середины не доплывут — утонут, вода-то студеная. – Туда им и дорога. Нам меньше забот. – Это верно, Страшок. Хотя если б в воду не лезть, я бы позабавился с девкой… – Хватит еще на наш век девок-то, Кнут Карасевич! – Это ты прав… Эй, эй… гляди-ко — уходят! Вот черти! И как только им удалось? – Никуда они не уйдут, Кнут Карасевич, — вот и наш челн… Не такое уж и широкое оказалось озеро в этом месте — вот он — чуть-чуть — берег, лес, да и под ногами уже песочек, пусть даже и вязкий… И снова стрела!!! Лодка!!! – Ч-черт… Сам-то бы Михаил, может, и ушел бы, кинулся б в воду, нырнул… но вот Марьюшка… Девушка явно утомилась и тяжко дышала. Нового заплыва она наверняка не выдержала бы, нечего и пытаться. Не выдержала б… А лодка со стрелкам быстро приближалась, и уворачиваться от стрел становилось все труднее… – Вот тебе подарочек! Сняв с руки браслет, Миша одел его Марьюшке на запястье, спасаясь от стрел, увлек девушку в воду… ух, и холод… теперь сломать браслет… во он, вот… ага! Кажется, хрустнул! Хрустнул? А почему же они все еще здесь, вдвоем? Что, не сработало? Не рассек пространство разящий меч времен? Господи… Михаил вынырнул, прикидывая, как бы укрыться от стрел… И не увидел стрелков! Да, лодки нигде видно не было. Не было и людей на том берегу… Хотя нет — были! Выбегая из бани, сигали в воду окутанные паром голые мужики. А из-за излучины, громко рыча двигателем, вылетел катер! – Откуда здесь взялись эти люди? — мокрая девушка прижалась к Мише, дрожа всем телом. — Это — лиходеи? – Нет, милая… Думаю, они просто парятся в бане. – В бане? В какой еще бане? – В которую сейчас пойдем и мы! Любишь крепкий парок?
Андрей Посняков Крестоносец
Глава 1 Наши дни. Псковская область Усадьба
Вот аллоды, кои состоят в вечном владении аббатов…Усадьба, она так и называлась «Усадьба», потому как стояла на отшибе, в лесу, на берегу небольшой речки, а даже, лучше сказать – широкого ручья, что впадал в реку Черную, а уж та пополняла своими бурными водами беспредельно-серебристую гладь Псковского озера. До него от Усадьбы было километров десять, а до второго озера, Чудского, чуть побольше – пятнадцать, но это, если напрямик, через леса, ручьи, болотины… Имелись, вились тропки – в сухое лето запросто можно было пройти, даже и проехать – по заброшенной и разбитой лесовозами до полного некуда грунтовке. Не на легковушках, конечно, проехать – на «УАЗике». У Миши как раз «УАЗик» и был куплен, почти одновременно с Усадьбой. А что, плохо разве? Рубленый дом – крепкий, на века, только лишь починить крышу – амбары, участок чуть ли не в гектар. Кругом лес, река, озеро вот… Вообще, эту Усадьбу Мише приятель, питерский опер Василий Ганзеев по прозвищу «Веселый Ганс», посоветовал. Ты, сказал, хотел ведь чего-то уединенного, да на лоне природы, да подальше от людских глаз? Так вот и покупай – место хорошее: природа, охота, рыбалка, цивилизации почти никакой нет, даже сотовая связь – и та не берет. Покупай, пока просят недорого… Миша – Михаил Сергеевич Ратников, молодой человек лет тридцати, высокий синеглазый брюнет с небольшой бородкой, бывший коммерсант, бывший учитель истории (о, это в какие седые времена еще было?!) – подумал-подумал, да и купил. Не для себя уединенья и покоя искал – для Марьюшки: стройненькой, миленькой, зеленоглазой… а как распустит по плечикам сахарным волосы льняные – ну, чисто русалка! Не думал, не гадал прожженный циник Михаил Сергеевич, что вот эдак вот Господь сподобит влюбиться, словно бы броситься с головой в глубокий речной омут! И вот на те ж – бросился… Выжав сцепление, Михаил врубил первую передачу и, поднявшись в крутую горку, остановился, заглушив двигатель. Тут – рядом, буквально в двух шагах – щавеля росло немеряно, вот Миша и решил нарвать – на щи, Марьюшка-Маша любила… Управился быстро – минут за десять нарвал пакетик, а больше и не надобно было. Хороший щавель – густой, крепкий, забористый, и здесь его прорва, не то, что за Усадьбой. Там, конечно, близко, но все не то – редкий да мелкотравчатый – не то, что вот здесь, тем более и по пути же. Разогнувшись, молодой человек потянулся и повернул голову, услыхав надсадный рев мотора. Рев быстро приближался, и вот уже между деревьями, на лесной дорожке показался замызганный по самое некуда «Урал», под завязку груженный лесом. Ну, ясно дело – воры. Миша, конечно, в местные дела не лез, потому что был умный и вовсе не хотел, чтобы кто-то пустил красного петуха в Усадьбу или, пуще того, в магазин, еще по весне открытый им в ближнем, в пяти километрах, поселке. Поселок – а, вернее, два сросшихся – имел двойное название – «Советский номер 3» и «Сяргозеро». Первое досталось от времен колхозов-строек-лесоповалов, второе – от древних финно-угорских племен – «белоглазой» чуди. Проживало в сем довольно красивом местечке, если верить переписи, четыреста двадцать два человека, число которых летом, за счет приезжих дачников, легко переваливало и за тысячу. А магазин до Миши имелся один – бывший «ОРС», да и тот торговал только продуктами. Ну, господин Ратников, пообжившись да приглядевшись, это дело быстро поправил – арендовал помещение в добротном кирпичном здании недавно закрытой восьмилетки, завез товар – парфюм, батарейки, шмотки, мелкую электронику и прочее – расторговался… И вот, на следующий год уже подумывал о магазинчике автозапчастей. А что? Дело выгодное – машины у всех не новые, ломаются часто, да еще мотоциклы, да моторные лодки, катера… Поэтому ссориться с местными не хотелось. И без того – чужак. Хорошо, хоть жил в отдалении – все ж не так завидовали, как, к примеру, недавним переселенцам из Узбекистана Кумовкиным, этнически русским, которых в поселке, как водится, сразу же прозвали – «узбеки». Ох, как их возненавидели! Поселковые и так-то промеж собой жили недружно – в свое время в Советский переселили жителей так называемых «неперспективных деревень» – Карякина, Пустыни, Горелухи, издавна враждовавших. Выходцы из каждой поселились отдельными улицами, так сказать «средь своих», исконная вражда никуда не делась, но потихоньку притухла, проявляясь лишь по большим праздникам, когда в местном клубе традиционно устраивались драки. Все, как и положено издревле: карякинские на пустынских, или те и другие – на горелухинских, летом вариант – все вместе – на дачников или стройотрядовских студентов… Все как положено – с пьяными воплями, с кольями, с красной юшкой из носу и сломанными ребрами бузотеров. В общем, весело жили по праздникам, с огоньком, с задором, жаль, времена те давно ушли. Молодых мужиков нынче маловато осталось, да и те большей частью спились, а кто не спился, те, на пилорамах да лесовозах халтурили – после банкротства леспромхоза никакой другой работы в поселке не было. С одной стороны, молодцы – семьи-то кормить-одевать надо… Да и леса, в общем-то, не жалко – вон его сколько кругом, не окинешь взглядом! Леса не жалко, жалко дорог – уж их-то лесовозники-гады разбили, как «юнкерсы» в войну не разбивали. Так вот, об «узбеках» Кумовкиных. Приехали они крепкой семьей, сами вдвоем, сын с невесткой, дочери, зятья, внуки. Сразу же взяли ссуду, да и так, верно, накопления были, выстроили просторный двухэтажный дом, с садом-огородом, с теплицею… И конечно же сей особнячок сразу же стал бельмом на глазу для каждого, уважающего себя, сяргозерца. Ходили, мычали – вот, мол, понаехали тут на все готовенькое… Ну и по мелочи пакостили, по крупному пока опасались. Отогнав «УАЗик» с дороги в траву – чтоб лесо-возник-гад невзначай не помял, а то ведь они та– кие – Миша с интересом следил, как груженный лесом «Урал» с натугой штурмует горку… Нет, выкатил все же! Молодец! Только вот дорога… – Здорово, командир! – лесовозник тоже остановил машину на пригорке, выскочил из кабины, закурил. Кудрявый молодой парень, лет на пять помоложе Ратникова, звали его Николай Карякин… Карякин, да – как и бывшую деревню. – Привет, Николай, – Михаил вылез из авто, поздоровался. – Что – на халтурах? – А куда ж нам деваться? – Карякин хохотнул. – Не все ж водку жрать. И прищурился. Нехорошо так прищурился, не по-доброму… Миша знал, что Карякин-то был судимый, отсидел лет пять за грабеж, недавно вернулся… семью завел – вроде бы совсем стал порядочным человеком, и все же… Все же сквозило в его облике и повадках нечто такое… волчье… И это вот – «командир»… Карякина в поселке побаивались. – Слышь, командир, – сплюнув, с ленцой протянул лесовозник. – Там, у повертки, ментов случайно, не видел? – Да не видел, – Миша пожал плечами. – Однако ж – менты: они сейчас здесь, а потом – там. Никогда не угадаешь. – Это верно. Ну, бывай, командир… Карякин выбросил окурок в лужу и полез в кабину. Загудел двигатель, тяжелая машина тронулась, спустилась под горку… Михаил видел, как, выбравшись на шоссе, «Урал» резко прибавил скорость – что и понятно: сделка. Сколько рейсов сделаешь, столько и получишь. – Собьют они когда-нить кого-нить! От, Хрис– том-богом клянуся – собьют! Ишь, как носятся – словно черти угорелые. – Это точно! Ратников обернулся, увидев подошедшего старичка, бывшего лесника, а ныне пенсионера, Пантелеича, сухонького, седого, но еще вполне бодрого – вон, и сейчас шагал с ружьишком, хотя… сезон охоты уже что, открыт? Ах – Миша поморщился – не его это дело! Старик проводил удалявшийся лесовоз долгим взглядом: – Случай, не Колька Карякин за рулем? – Он. – Двух горелухинских третьего дня в клубе уделал… На танцах, Генка Горелухин видал – как раз проходил мимо клуба. Он так-то нелюдим, Генка-то… Участковый приезжал – разбираться. – Разобрался? – А, – Пантелеич махнул рукой. – Никто ничего не видал, никто ничего не хочет. Но колеса ему про– ткнут – вот, Христом-Богом клянуся – проткнут! Михаил лишь усмехнулся – кто бы сомневался? – Слышь, Миша, а ты не в поселок? – Не, на Усадьбу – домой. – Жаль, жаль… думал – может, подвез бы? Ну, раз так, пешком доберусь… Хо! Людей седни странных видал… аккурат у Черной, на бережку – в одежке старинной, ну, знаешь, как в кино показывают, некоторые даж – с мечами! Слыхал, в городах-от, клубы такие есть. Как их зовут-то? – Реконструкторы, Пантелеич… Тут ведь Чудское рядом… Наверное, чего задумали изобразить, – Миша улыбнулся. – Хотя Ледовое побоище вряд ли у них выйдет. По причине полного отсутствия льда, потому как – лето красное стоит. А где ты, говоришь, их видел? – Да у Черной речки. Ну, там недалеко к Красной Горке повертка… где черника… Черт! Аристаршка Брыкин, бригадир бывший, уже, верно, все ягоды там обрал. А не он – так Горелухин, уж тот-то все места знает. – А, – Михаил улыбнулся. – И я знаю. Съездить, что ли, проведать? Может, кто знакомый? Ратников и сам когда-то, когда еще жил в Питере, занимался исторической реконструкцией и тамошнюю тусовку знал. Впрочем, эти-то вполне могли оказаться и местными… А действительно – съездить, что ли? Нет, сначала – домой, Маша, поди, заждалась… – Ну, ладно, пойду я, – Пантелеич протянул Ратникову руку. – Слышь, Миша, ты когда за товаром поедешь? Михаил пожал плечами: – Да ездил уже. Теперь в августе только. – Жаль, жаль… Мне б кабель для телевизора, а то старуха совсем заела – сделай да сделай… Мне-то он ни на хрен собачий не нужен, телевизор этот, а вот ей охота – «кармелит» всяких смотреть. – Тебе кабеля-то много надо? – Да метров пять… А что есть, что ли? – Так загляни в магазин, там отрезки должны оставаться. У продавщиц спроси – уж всяко еще не продали. – Ладно, – Пантелеич обрадованно затряс головой. – Спрошу! Спасибо, Миша, обнадежил… Ну, пойду… – Добрый путь, – Михаил улыбнулся. – Супруге привет. – Передам ужо…Из средневековой грамоты
Места вокруг расстилались красивейшие – зеленое изумрудье лесов с синими прожилками ручьев и речушек, прозрачные зеркала озер, желто-розовые – от лютиков и клевера – луга, воздух – прозрачный, тянучий, сладкий… И тишина вокруг! Ну, не считая пилорам и лесовозов… Миша все же решил навестить реконструкторов, тем более тут и ехать-то всего ничего, а потому остановил машину, не заезжая во двор. Проходя воротами, окинул хозяйским глазом высокий, недавно слаженный забор, огород, сараи… – Мисаиле!!! – оторвавшись от грядок, кинулась навстречу Марьюшка – милое зеленоглазое чудо в подоткнутой длинной юбке (коротких, как и, упаси Боже, джинсов или там шортиков, девушка не носила принципиально… может быть, пока?). – Мисаил… любый мой… Приехал! Михаил обнял девушку, прижал к себе и не говорил покуда ни слова, чувствуя, что соскучился, сильно соскучился, хотя и времени-то прошло мало… день всего, сутки – съездил в поселок, да там и заночевал, решая возникшие проблемы с лицензией. Ах, как радовалась Марьюшка! Целуя девушку в губы, Миша подхватил ее на руки, закружил… расстегнул блузку… Никакого белья Марьюшка не носила – еще не привыкла – под блузкой и юбкой ничего не было… Михаил поцеловал девушку в грудь, поласкал языком, чувствуя, как быстро твердеют соски… – Ах… – прикрыв глаза, томно застонала Марьюшка. – Ах, любый… Они повалились в траву, и белый пух одуванчиков, сверкая, взлетел к солнцу… – Ты такая у меня загорелая! – восхищенно, будто впервые, Миша смотрел на любимую, гладил ее по плечам и бедрам, Марьюшка смущалась, потом вдруг прижалась крепко-крепко, всем телом… – Прямо статуя бронзовая. Небось, на реку купаться бегаешь, когда меня нет? – Бегаю, – улыбнулась девушка. – Хорошо ведь! – Так вот прямо, голой… – Так ведь тут нет никого? Или… – Бегай-бегай, душа моя, – Михаил ласково похлопал Машу по ягодицам – тугим и упругим, чувствуя, как вновь нарастает желание… – Бегай! Их утехи прервал вдруг треск мотоцикла – та– кой громкий, что слыхать было еще издалека, от повертки. Миша поцеловал Марьюшку в губы… – Черт, принесло кого-то… – Не говори так! – девушка засмеялась. – Гость в дом – счастье в дом, ведь верно? – Верно, верно, – Михаил кивал, быстро одеваясь. – А ну-ка, глянем, что там за счастье? Темно-голубой «Восход-2М» – насколько помнил Ратников, именно так именовалось сие восстановленное двухколесное чудо – выскочил из-за леса на ведущую к Усадьбе повертку и теперь быстро приближался, грохоча, словно немецкий танк. Миша присмотрелся, опершись на ограду. За рулем сидел щуплый пацан, то ли поселковый, то ли дачник, черт его знает, с копной светлых, растрепавшихся от ветра – какой, к черту, шлем? – волос и в обрезанных до колен джинсах, за ним виднелся и пассажир – ухмыляющийся и чем-то неуловимо похожий на самого Ратникова – тоже темноволосый, только без бороды, да и глаза не синие, а карие. Неужели? Господи – вот уж действительно радость, права оказалась Марьюшка! Гость в дом – радость в дом! – Здорово, лесной житель! – слезая с сиденья, пассажир скинул с плеч рюкзак. – Здорово, Веселый Ганс! Друзья обнялись. – Ну, давай, давай, заходи… – Ратников радостно похлопывал приятеля по плечу – и в самом деле, не так уж и часто на Усадьбе бывали гости. – Сейчас посидим, отдохнешь с дороги, я пока баньку сварганю… – Банька – это хорошо! – с чувством промолвил гость. – Однако я ведь того, не устал. Чай не пешком! – Ага… Так ты, Василий, хочешь сказать, из Питера сюда на общественном транспорте добирался? – Да нет, на своей… В поселке оставил – к тебе же на нормальной машине никак! – А то ты не знал? – Да знал… Ну, что, может, на рыбалочку сходим? – Можно и на рыбалочку… – Михаил хохотнул. – Но сначала – водки! – А вот это по-нашему, по-бразильски! – обрадованно подхватив рюкзак, гость вслед за хозяином зашагал по двору к дожидавшейся у крыльца Марьюшке – по обычаю, поклонившейся в пояс. – Ну, ну, Маша, – Василий с видимым удовольствием чмокнул девушку в губы. – Зачем уж так-то? – Дядя Миша! Михаил оглянулся – во двор заглянул тот самый пацан, мотоциклист. Надо бы и его позвать, а то нехорошо как-то… – Айда обедать с нами! – Не-а… спасибо. Мне б уехать. – А!!! – догадался наконец Ратников. – Что, не заводится? Подтолкнуть, что ли? – Угу, подтолкните… если, конечно, не трудно. – Да не трудно… Тебя как звать-то? – Максимом… – Ну, давай, Максюта, прыгай в седло… Разбегаемся… Оп-па! Немного прокатившись под гору, мотоцикл оглушительно затрещал, и улыбающийся Максим, радостно поддав газку, скрылся за ближним лесом. – Ну, вот, – посмотрев ему вслед, Михаил потер руки. – Теперь порядок…
– Порядок, говорю, – войдя в горницу, Ратников заплескался у рукомойника, краем глаза наблюдая, как сноровисто и быстро Марьюшка накрывает на стол. Свежий лучок, молодая, только что появившаяся, редиска – краснобокая, крепкая, хрустящая, соленые огурцы, капусточка – в печи поспевало жаркое с гречневой кашей. А вот ни картошки, ни помидоров на столе не было – Марьюшка относилась к ним с недоверием, сии овощи были для нее незнаемыми, непонятными. Хотя, конечно, картошку Михаил выращивал, вон, пол-огорода засеяно. Зря, наверное, – все равно Маша ее не ест. – Ну, вы кушайте, – поставив на стол аппетитно нарезанный толстыми хрустящими ломтями хлеб, девушка вновь поклонилась. – А я пока баньку спроворю… – Да обожди, никуда не денется твоя банька, – разливая по стаканам водку, с нарочитой сердитостью проговорил Ратников. – Посиди вот лучше с нами, люба. Уваж гостюшку. Стесняясь, девушка уселась на лавку… выпила, точней – пригубила. Да и потом не сидела спокойно – все бегала, сновала от печи к столу и обратно, да в сени – за квасцом холодненьким, в конце концов уж так-таки и сбежала в баньку… – Хорошая девчонка эта Маша, – смачно хрустнув огурцом, похвалил Веселый Ганс. – Я бы сказал – неиспорченная. И вообще, повезло тебе с ней. – Или – ей со мной, – хохотнул Михаил. – Нет, – гость со всей серьезностью посмотрел прямо ему в глаза. – Тебе! Это точно. Хлопнув пол-литра, друзья по-быстрому накопали червей и спустились вниз, к ручью, порыбачить… – Хорошо как! – закидывая удочку, Веселый Ганс посмотрел вокруг с таким видом, словно это он и был истинным хозяином всего вокруг – вот этого вот ручья, того перелеска, луга с ромашками, даже синего, с небольшими белесыми облачками, неба. Всего. – Да, сейчас здесь неплохо, – Михаил вытащил из прихваченной с собою сумки сверкнувшие на солнце жестяные банки. – Лови! Оп! – Вот это правильно: пиво без водки – деньги на ветер, – одобрительно кивнув, гость откупорил банку «Невского». Ратников хохотнул: – Или – наоборот – водка без пива. – Так я не пойму… Мы в баню-то сегодня идем или как? Ого – холодненькое… – Так из холодильничка же! – А ты что – уже и электричество провел? – Поговорил кое с кем… с просеки фазу бросили. Зимой, правда, плохо… ну так у меня на тот случай и свой дизель имеется. – А телевизор чего не заведешь? – Да видишь… Ловит здесь плохо… Врал Миша, врал. Как ни хотелось самому – не покупал в дом телевизор, боялся за Марьюшку… И так-то, пока в Колпино жили, насмотрелась на улицах всего, бедная… как только с ума не сошла. – Эй, эй! – Что такое? – Клюет у тебя, говорю! Тащи – о чем думаешь? Эх… поздно… – Да и черт с ней! Ну что, в баньку? – А готова уже? – Ну, конечно – сейчас же лето, топить долго не надо.
Всласть напарившись в бане, друзья вновь уселись за стол. Вечерело уже, и черные вершины сосен и елей царапали оранжевый край солнца. – Ну, что? – Миша искоса посмотрел на приятеля. – Еще по пять капель? Тот молчал, задумчиво устремив взор на литровую бутыль «Путинки». – Да настоящая, не переживай, не паленка! – оглянувшись на деловито возившуюся с рыбой Марьюшку, заверил Ратников. – Да я не об том, – гость поскреб на подбородке щетину. – Слышь, Миш… Я ж тебе подарок привез – коньячок «Эчмиадзин», вкус – уммм! – Так доставай! – Да нету… Весь рюкзак обшарил – нет… Видать, в машине оставил. – Не переживай, завтра съездим, – Михаил рассмеялся, весело наполняя стаканы, и тут же осекся. – А он, коньяк-то, у тебя там где? В багажнике лежит? – В том-то и дело, что нет. В салоне. В пакете на заднем сиденье лежит… – Ай-ай-ай, – Ратников с осуждением покачал головой. – Как же ты так неосторожно? А еще опер! – Да, понимаешь, торопился… Панельку от магнитолы тоже забыл выдернуть. – Э! Растяпа! – Так и в вашей глуши тоже по салонам шалят? – Эк, сказал – глушь! – ухмыльнулся Миша. – Есть, есть и у нас охотнички, и свои и приезжие… Тем более – суббота сегодня, танцы. Ты где тачку свою бросил, надеюсь, не у клуба? – Не. У магазина. – Ага. Вот туда-то все перед танцами и пойдут… Да не переживай ты так, дотемна стекла бить не станут… – Может, позвонить? – Василий вытащил мобильный. – Ну, продавцам твоим… чтоб присмотрели. Михаил саркастически усмехнулся: – Ага, позвонить… Связи-то нет! – А я, кажется, видел вышку… и не так далеко… – Да, поставили… до кризиса еще. С тех пор так и стоит – без всякой нужды, аппаратуру-то когда еще установят? Обещали к зиме. – К зиме… – В общем, так, – посмотрев на загрустившего дружка, Ратников прихлопнул ладонью по столу. – Сейчас мы к твоей тачке съездим. Туда, обратно – за час и обернемся. А Марьюшка нам пока рыбку пожарит, верно, Марьюшка? – Пожарю, милый, – оторвавшись от своего занятия, девушка поклонилась. – Как вернетесь – так и за стол. – Вот это девушка! – остановившись на крыльце, восхищенно промолвил Веселый Ганс. – Вот это я понимаю! Другая бы начала ныть – да куда, да зачем, да не езжайте… или сама бы напросилась вместе… А эта – нет! Как ты сказал – так и будет. Ни слова не возразила! Даже поклонилась… слушай, а это она зачем? – гость резко понизил голос. – Издевается? – Да нет, – рассмеялся Ратников. – Просто… привычка у нее такая. Она ведь из этой… из старообрядческой семьи, вот! – Кержаки? Знаю. Теперь понятно, что повезло тебе. И как же я, дурак, раньше-то не догадался? В прошлом году еще… – Ладно, хватит разоряться, поехали. – Слушай, а ничего что мы… что ты… – Ты еще про ГАИ спроси! На этой дорожке их отродясь не бывало. Ну, разве что – с вертолета. Усевшись в верный Мишин «УАЗ», приятели поехали к поселку, понимая за собой тучу светло-оранжевой песчаной пыли, клубящейся в нежных лучах заходящего солнца. – Ну и пылища здесь, – поскрипев песком на зубах, вымолвил Веселый Ганс. – Так – суглинки! Подожди, сейчас ручей пере– едем, там получше пойдет… Весело рычал двигатель, подпрыгивая на ухабах, машина ходко бежала по узкой лесной дорожке. – Там, в поселке, заодно пива в магазине купим! – ворочая рулем, громко кричал Ратников. – Чтоб завтра зря не ездить. – В твоем магазине? – Не. У меня – промтоварный. – А чего ж пивом не торгуешь? – Так лицензия… да и… тут у нас разделение труда, знаешь ли! – А, вот так! – А ты думал? Все строго. Километров через семь, за лесом, пошел уже более-менее приличный участок дороги, и «УАЗ», если верить спидометру, разогнался аж до восьмиде– сяти. – Смотри на скорости не разбейся, Шумахер! – глядя на проезжавших по обочине велосипедистов, пошутил гость. – Ой, смотри-ка… А девочки тут ничего! Может, поедем потише, а? – Девочки ему… – сворачивая с грунтовки в поселок, Миша хмыкнул. – Тебе сколько годков-то, черт? – Тридцать три… скоро будет. – Во! И я говорю – седина в бороду, бес – в ребро. – Нет, в самом деле – велосипедистки симпатичные… Особенно во-от та, в желтой юбочке! – Это, между прочим, восьмиклассница! – Восьмиклассница… ммм… А говорят, что тебя по географии трояк, а мне на это просто… – … наплевать! – подхватил Михаил. – У-у-у – восьмиклассница-а-а-а… Вот так вот, под старую песенку Цоя и подкатили к площади, на которой располагался старый ОРСовский магазин, ныне гордо именующийся «Немезида», деревянная одноэтажная почта, еще какое-то здание в псевдоклассическом стиле позднего сталинизма, с облупленными колоннами и штукатуркой, и – чуть в стороне, за небольшим сквериком – школа, точнее сказать, уже бывшая школа. – Во он, мой магазин, – выходя из «УАЗика», Ратников кивнул на школу. – А вон моя машина, – Веселый Ганс радостно улыбнулся, глядя на серую «десятку». – Смотри-ка, еще не вскрыли… Оп! Пикнула сигнализация… – Ну, вот он, коньяк! А вот – магнитола. – Вот что, Вася, – негромко произнес Михаил, задумчиво глядя на тусующуюся у «Немезиды» молодежь, – думаю, мы твою машинку сейчас отгоним… к одному хорошему человеку на двор… Нет, ты не думай, тут тоже безопасно… но… сам видишь – танцы сегодня. Понаедет со всей округи шантрапа, так что уж лучше… Как говорится – береженого Бог бережет. – Да-да, – поспешно закивал гость. – Так и нужно сделать. – Ну, тогда езжай за мной, да смотри, по пути не потеряйся! Объехав толпу азартно пьющих пиво и тоник подростков, Ратников свернул налево, потом – направо, потом – еще раз налево и, миновав приземистое здание клуба, остановился метров через сто от него, напротив зажиточного вида ворот и ограды. – Ну, вот, – выйдя из машины, он дождался, когда рядом остановится Веселый Ганс. – Здесь мой знакомый живет, у него тачку твою и оставим… Подожди-ка… Михаил что есть силы загрохотал кулаками в ворота. Во дворе злобно залаял пес. – Гляди-ка, – Веселый Ганс опасливо попятился. – А ведь не написано «осторожно, злая соба– ка»! – Да она не злая, – немного передохнув, Ратников застучал вновь. – Эй, эй, есть кто дома? – Ой! Здрасьте, дядя Миша, – в ограде открылась неприметная маленькая калиточка, выпустив со двора девочку лет десяти, веснушчатую, с косичками, в смешном коротеньком платьице, красном в белый горошек. – А я думаю – и кто это там барабанит? – Привет, привет, Настюшка, – Михаил ласково потрепал девчонку по голове. – А где твои все? – Так в Городище поехали, в гости. Там у них свадьба! – Что?! – Миша покачал головой. – У дедушки-бабушки твоих – свадьба? – Да не, не у них. У их знакомых. – И что же – ты теперь на хозяйстве одна? – Не одна – с Пальмой! А бабушка с дедушкой обещали к одиннадцати вернуться. – К одиннадцати? – Миша кинул взгляд на часы – едва набежало девять… Ну да – самое начало танцев. – А мы-то хотели машину у вашего дома поставить. – Так поставьте! – девчушка улыбнулась. – Только ворота сами откройте – тяжелые! – А Пальма твоя нас не разорвет? – Не… я ее счас на цепь! Настенька скрылась во дворе: – Пальма, Пальма… А ну-ка, иди сюда… Вот я тебя, вот! Ты зачем опять в огороде грядки порыла? Ну, ни на минуту нельзя оставить! Не собака, а наказание… – Вот что, Настюшка, – косясь на Пальму – здоровенную овчарищу – уши торчком, – Ратников заглянул во двор. – А там, ну, где свадьба… телефон есть? – У Кадниковых-то? Есть, конечно… такой, зеленый… – А номер ты помнишь? – Номер? Ой… А! Он у нас на обоях записан! Да вы заходите, дядя Миша… Через пять минут приятели, поглядывая на явно волнующуюся при виде чужих овчарку, проворно открыли ворота и, загнав «десятку» на просторный двор, поехали на «УАЗике»» обратно. – В свой магазин сейчас загляну, – рассуждал по пути Миша. – Потом – в продовольственный, за пивом… ну и – домой! Маша, небось, рыбки уже нажарила… Умм! Знаешь, как она рыбу готовит? Нет, ты не знаешь! – От твоих слов прямо слюни текут, – хохотал Веселый Ганс. Настроение его резко улучшилось, еще бы – машину пристроили, коньяк нашли, вот, еще и пиво купят, и впереди еще – один выходной и два дня отгулов, с большим скандалом выпрошенных у райотделовского начальства. – Здоров будь, Димыч, – притормозив, Ратников громко приветствовал какого-то молоденького мальчика, на вид – так вообще почти подростка, в серой, на кнопках, форме с погонами младшего лейтенанта милиции. С черным дипломатом в руке, паренек с крайне деловым видом шагал куда-то в сторону грунтовки… нет – к шоссейной дороге. – Здравствуйте, Михаил, – младший лейтенант улыбнулся… и с некоторой даже надеждой спросил. – Случайно, не в райцентр? – Не! – Жаль… А кто туда сегодня поедет – не в курсах? – Не в курсах, – Михаил подмигнул. – Завтра – да, многие обратно поедут, а сегодня – вряд ли. Суббота же! – Да знаю, что суббота… – Слышь, Димыч, а зачем тебе в райцентр? Давай ко мне в гости – водочки тяпнем… – Да не пью я. – Ну, тогда – в баньку, и – пива. Ну? Хочется же! По глазам вижу – хочется! Младший лейтенант вздохнул и отрицательно тряхнул головой: – Хочется, конечно, да времени нету. Материалов полно – и у всех сроки вышли. Начальник сказал… а-а-а, не охота и пересказывать, что он сказал. Этим летом как прорвало, Миша! То одно, то другое, третье… То корову со двора сведут – не успеешь разобраться: морды друг дружке набьют, или незаконный поруб, или там труп некриминальный… А еще отдельные поручения следователя выполняй… будто у меня своей работы мало! Вы куда сейчас – в магазин? – Ну да, сначала в мой, потом в «Немезиду», за пивом. Кстати… а ведь Игорь из «Немезиды» как раз вечером домой поедет… в райцентр… – Точно! – милиционер просиял. – Игорь! И как это я мог позабыть? Побегу… И, смешно дергая дипломатиком, побежал к магазину. – Это что ж такое за недоразумение? – удивленно хлопнул ресницами Веселый Ганс. – Только не говори, что участковый. – Участковый и есть, – усмехнулся Миша. – Дмитрий Дмитриевич, здесь все его Димычем кличут… ничего паренек, безобидный. – Да-а-а… наберут детей в милицию, потом сами не знают – что с ними делать? А как он, интересно, материалы разрешает? А случись в клубе драка… Михаил хмыкнул, притормаживая у своего магазина: – Дурак он, что ли, драки тут разнимать? Ты пока посиди, я быстро… – А, с другой стороны, такой клуб – очень даже хорошо, – сам с собой рассуждал старший опер Василий Ганзеев, в узких кругах реконструкторов известный как Веселый Ганс. – По пьяным да по мелким – всегда план выполнен. Не надо и стараться. Миша отсутствовал недолго, минут пять, после чего, легко прыгнув за руль, повел машину к «Немезиде» – последнему пункту пребывания обоих приятелей в поселке Советский № 3. Из магазина уже как раз вышел участковый Димыч, поставил дипломат на крыльцо, закурил… приосанился… – Ой, Дмитрий Дмитриевич! А что это вы, на службе, да? – Ут-ти, какие! – Веселый Ганс не удержался, обернулся, посмотреть на окруживших младшего лейтенанта девчонок, тех самых велосипедисток лет пятнадцати… – Ты не о девочках думай! О бане! – И еще – о пиве. И – о коньяке! – хохотнув, старший опер вошел в магазин следом за Мишей. – Нам вот это, вот это… и еще – вон то! – дождавшись очереди, показал пальцем Ратников. – Да, еще карамелек… вон тех, «Взлетных»… – Ты чего это, уже на конфеты перешел? – Да нет, Машка любит… Все купив, вышли… А крыльцо все прямо цвело от обступивших участкового голоногих девчонок! – А что же вы к нам на танцы не ходите, Дмитрий Дмитриевич? Некогда? А тогда так, на чаек загляните… вот хоть ко мне! А? Правда, приходите в понедельник, а? Чай у меня вкусный… с баранками… Это все издевалась та, в желтой мини-юбке и бежевой безрукавочке. Длинные, поплечам, волосы, большие серо-голубые глаза, смуглая, точнее сказать – загорелая – кожа. – На Машку твою похожа чем-то, – угнездившись на сиденье, ухмыльнулся Ганзеев. – Вон та, в желтой юбочке… – Да ладно тебе – похожа! – Миша повернул ключ… да так и застыл, углядев на запястье девчонки в желтенькой юбочке браслетик золотисто-коричневого стекла… И как током кольнуло… Бросил: – Я сейчас. Выскочил из машины: – Девушка… Вы, вы… Ваш браслетик… Я бы супруге хотел такой, в подарок… Можно взглянуть? – Да, пожалуйста, – девчонка манерно ухмыльнулась и протянула руку. – Смотрите! В вашем магазине, небось, таких нет? Тот! Или, по крайней мере – очень похожий. Витой, в виде змейки с красными рубиновыми глаз– ками. – А откуда такая прелесть, можно узнать? – Да можно, – девчонка пожала плечами. – Максик Гордеев подарил вчера… То же еще, мелочь, клеится… – Нет, Лера, Макс вообще-то симпатичный. – Ну и целуйся с ним, если симпатичный! – Ага… Максик, значит… Гордеев… Черт! Так это ж тот самый, мотоциклист… Эх, знать бы раньше! – На танцы он, конечно, придет? – Нет, не придет… С родителями в город уехал. – Что, насовсем? – К середине недели объявится. Ладно… пусть так… ладно… А браслетик этот надо бы у девчонки… Нет! Слишком уж подозрительно, нелепо даже… Может, просто похож? Да нет… такой же! Один в один. Ладно, подождем Максика… В машине нетерпеливо забибикал Веселый Ганс. – Иду, иду уже… Усевшись за руль, Михаил завел авто и тронулся с места, задумчиво глядя на девчонку с браслетиком… Леру… Нет… скорее всего – просто похож…
Глава 2 Наши дни. Июль. Псковская область Советский-3
Мы же в обмен на названную его крепостную дали господину епископу Парижскому Эмелину – нашу крепостную, для выдачи ее замуж…Через день Ратников отвез Веселого Ганса обратно в поселок – гостю нужно было возвращаться. Забрав «десятку» со двора, тормознулись у магазина, обнялись на прощанье. – Ну, – улыбнулся Ганзеев. – Ты не забывай, звони. Миша кивнул: – Буду. Да и ты информируй, ежели что-нибудь интересное… ну, в знакомых местах. Опер вскинул глаза: – Понял… Не пойму только – и что ты к этому браслету привязался? Ну, похож – и что? – Да так… – Ратников отмахнулся – да что тут скажешь-то? Что это никакой не браслет, а прибор для мгновенного перемещения во времени? Кстати, вчера ведь по пьяни так и брякнул… Конечно, Василий, как всякий нормальный человек, на это не прореагировал, даже у виска пальцем не покрутил, счел за шутку… Нет, этот браслетик, тот что на девочке Лере, конечно, может, и не тот… Во, как мысли причудливо изгибаются – «этот – не тот»! – уж точно – по древу. Михаил усмехнулся и, хлопнув приятеля по плечу, пожелал удачного пути. Гость завел двигатель и высунулся в форточку: – Спасибо за все, Миха! Отдохнули классно. – Да не за что. – В Питер когда? – Да к осени выберусь… – Ну, будешь – заходи. Посидим не хуже, чем у тебя здесь. – Да уж. Не сомневаюсь. Махнув рукой вслед отъехавшей «десятке», Ратников немного еще постоял, подумал и, взяв в «УАЗике» сумку, зашел в магазин – за пивком. И сразу же выпил, вот только отъехал за угол, в тенечек, чтобы особо-то не отсвечивать. Первую бутылку – на этот раз взял бутылочного, оно почему-то казалось вкуснее – Михаил охоботил разом, в три глотка – уж больно после вчерашнего душа горела, прямо таки надрывно просила влаги, а вторую уже смаковал, пил медленно, с чувством. Пил и думал. О браслетике… О Марьюшке… О том невероятном, что приключилось с ним почти год назад. Тоже вот началось все с найденного случайно браслетика – желтовато-коричневого стекла, в виде змейки с красными глазками, благодаря которому Ратников, к ужасу своему, очутился вдруг в тринадцатом веке, а точнее – в тысяча двести сороковом году, 15 июля – как раз в момент знаменитой Невской битвы. На битву эту Михаил, собственно, тогда и приехал в Усть-Ижору – с историческими реконструкторами – целой ватагой! Помахали мечами всласть, потом выпили – как всегда, мало показалось. Миша с Веселым Гансом – Василием Ганзеевым – махнули за водкой. Ратников тогда еще не знал, что Ганзеев – опер, специально внедрившийся в среду реконструкторов: под их видом кто-то поставлял в городские притоны подростков – юношей и девушек – очень странных, словно бы не от мира сего. Как выяснил Михаил уже позже, разобравшись, где очутился – в Новгороде Великом, мать честная! – ребятами этими торговала целая шайка во главе с боярышней Ириной Мирошкиничной, молодой и обворожительно сексуальной дамой из могущественного аристократического рода. На нее работали хитрые ярыжки, типа Кривого Ярила, тиуна, и такие откровенные садисты, как некий Кнут Карасевич, которого Михаил едва не убил. В общем, удалось тогда выбраться – вместе с Марьюшкой – да, эта девчонка была оттуда, из прошлого. Холопка – раба! Ой, не просто оказалось найти эти браслеты – да и сам Ратников далеко не сразу догадался, что это именно с ними все связано. Как выяснилось, перейти время можно было только в двух местах – а может, иных Миша просто не разведал, не установил – в Усть-Ижоре, на месте Невской битвы, и далеко на северо-востоке Ленинградской области, в Долгозерье, рядом с турбазой. Там-то – уже когда перебрался с Марьюшкой – весьма кстати пришлась помощь Ганзеева, давно пасшего всю банду. Удалось тогда выбраться, удалось… Ганзеев конечно же так ничего и не понял, думал – странных «рабынь» возили с дальних архангельских деревень или от староверов. Такой же вот староверкой он считал и Марьюшку, Машу, как ее стал называть Михаил, потому как короче. Именно из-за Маши он и оставил родной Санкт-Петербург, поселившись в сельской глуши, средь непроходимых болот и лесов. Для Маши – любимой! – это действительно оказалось лучше. Ее воспитанная с детства покорность теперь пришлась как нельзя более кстати – лишний раз она ничего не спрашивала, все перемены воспринимала, как есть, занималась домашним хозяйством – только еще не смогла привыкнуть к картошке – и, похоже, была очень счастлива. Еще бы – сбылась наконец давно лелеемая мечта – жить с любимым человеком! В загсе, конечно, не регистрировались, правда, Миша предложил как-то – в Петербурге – венчаться, но Марьюшка лишь хмыкнула – ты что, мол, совсем с ума сбрендил? Да Ратников и сам знал – по «Русской Правде» жениться на рабе – значит, лишиться всего, самому стать холопом, причем полным – обельным. А вот так жить, с наложницей – это не возбранялось, хотя церковь, конечно, смотрела косо… да не особенно она была и сильна в те времена, в городах только, хотя и там иногда процветало самое оголтелое язычество. Да, в Петербурге у Маши случился выкидыш… От всего пережитого. Так что предложение Ганзеева – дача в псковской глухомани – пришлось как нельзя более кстати. Девчонка постепенно отошла, повеселела, похорошела, прямо расцвела вся! Людей уже не дичилась, с туристами, рыбаками, охотниками разговаривала смело. Миша даже начал ее потихоньку учить управлять «УАЗиком» – «бесовской повозкой», как ее называла Марьюшка поначалу… А потом, как увидела за рулем «Хантера» православного батюшку, махнула рукой, – учи! Железный конь в хозяйстве сгодится… все равно обычного нет. Подумывали уже и о коровушках – это, конечно, Маша просила – и по осени Ратников решился уже взять телочек, ну, а следующей весной – и кур, и уток, хотя, сказать честно, к животноводству его душа ну уж никак не лежала. Он бы, конечно, Машу в магазин в свой магазин пристроил – продавщицей – вот только подучить кой-чему. Да… тогда, в прошлом году, бонду хорошо приложили: как сказал Ганзеев, ни разу больше ничего необычного в тех местах не было. И это хорошо, хорошо… Только вот, браслетик… Миша ведь тогда так и не смог узнать – как их делают, зачем, по каким технологиям… или это – магия? Да и черт с ними! Нет ничего – и нет… Только вот девочка Лера… Максик Гордеев ей браслет подарил… А тот где взял? Приедет – спросить: наверняка купил в какой-нибудь сувенирной лавке… А если это именно тот браслет? Который… И вдруг девочка Лера его случайно сломает… И окажется где-нибудь в средневековье! Вот будет номер! Черт… и как же позавчера-то об этом не подумал? Жалко девку… Хотя раньше браслеты «работали» только в определенных местах – в Усть-Ижоре и на Долгом озере. Так, может, и сейчас? Нет, браслет все же у нее надо будет забрать! Под любым предлогом. Но – осторожненько – не сломать. Размышляя таким образом, Михаил сидел себе в машине, потягивал пивко да посматривал на прохаживавшихся к магазину и обратно местных… слонявшихся гурьбой и что-то оживленно обсуждавших. Ага!!! Вот и участковый объявился… в рубашечке серо-голубой, в фуражке, со всегдашним своим дипломатиком… явно чем-то сильно озабочен– ный. Ратников распахнул дверь: – Димыч! – Здрасте, Михаил. – Что такой озабоченный? – А, – подойдя к «УАЗику», участковый махнул рукой. – Фигней всякой маюсь. Якобы девчонка одна пропала. – Якобы? А кто? – Лерка Размятникова, местная юная… ммм… как бы поприличнее выразиться… – Не надо, я понял. Да ты садись! Пивка? – А – выпью! – умостившись на сиденье рядом с водителем, младший лейтенант снял фуражку и устало вытер выступивший на лбу пот. Жарило сегодня прямо с утра, и духота такая кругом расстилалась… к хорошей грозе, верно. – Понимаешь, Михаил, – как всегда, когда волновался, участковый незаметно для себя переходил на «ты». – Я-то в отгулах должен был быть – уже с друзьями договорились в один бар забуриться, да потом в Струги, в баньку съездить… Только собрался, и тут – на тебе, начальство вызывает! – Бывает, – понимающе кивнул Миша. – Ваше дело такое – служебное. Да ты пей, пей… – Спасибо… уфф… Холодненькое! – Так что Лерка-то? – Да ничего! – младший лейтенант поморщился, словно от зубной боли. – Пропала, дескать – тетка в отделение позвонила, мол, как в субботу на танцы ушла, так и в воскресенье целый день не было… подумаешь! Трех суток еще не прошло, а начальство погнало – посмотри, мол, чего там да как… У нас, видишь, серия изнасилований, как раз вот в сельских клубах, после танцев… Вот и Лерку, может… Хотя – она сама кого хочешь изнасилует! – Да-а, – Ратников покачал головой и откупорил очередную бутылку. – А сколько ж ей лет, этой Лерке? – Пятнадцать, кажется… или вот-вот будет. Ты, Михаил, на возраст ее не смотри – со столбами разве еще только не перетрахалась, извиняюсь за грубое слово. – Гулящая, что ли? – Не то слово! Причем знаешь – избирательно, не со всем и не с каждым. А только, как она говорит, – с тем, кто понравился и почти по любви! – На этих словах участковый неожиданно покраснел и замолк. Правда, ненадолго. – Она ведь как бы и не деревенская, городская… не поверишь – из Питера! – Да ну? – удивился Михаил. – Землячка, значит. – Почти. Бабка у нее в Питере жила, в коммуналке, а мать здешняя, пьянь – клейма ставить негде! – вот бабка-то внучку и забрала, в гимназию какую-то крутую пристроила, с французским уклоном… да года полтора назад померла. Комнатуху соседи прихватили – уж не знаю, как – да Лерка там и прописана не была, не успела бабка. Увы! Побарахталась девчонка в Питере – да сюда. Не к матери-пьяни – у той каждый день шалман – к тетке. Та тоже, конечно, не ангел, но ничего – племянницу кормила, правда поругивала, соседи говорят – скандалили они часто. Да Лерку-то ругать было за что! – Я так полагаю, на такую красивую девку многие западали, – задумчиво произнес Ратников. – И те, кому она, грубо говоря, не дала, могли запросто ее… тем более, что другим-то она как раз давала, о чем весь поселок уж наверняка знал. – Да знали… Вот и я о том же подумал! Из особо подозрительных к Лерке двое клеились – Эдик «Узбек» и Колька Карякин. Карякин – местный – тот еще урод, с зоны недавно откинувшийся, ну и Узбек – тоже себе на уме, семейку их здесь очень не жалуют, жлобами кличут. – Это ты про Кумовкиных, переселенцев? – на всякий случай уточнил Михаил. – Про них. – А мне так кажется, зря их не любят – завидуют просто, вон какую домину выстроили. И непьющие все, работают с утра до зари. Завидуют. Просто потому, что чужаки. – Так и ты не местный! – хохотнул младший лейтенант. – Однако ж тебя жлобом не зовут? – Потому что в магазине местным работу дал… – Правильно! И продавцы твои в долг запросто отпускают. А у Кумовкиных – снега зимой не выпросишь. Вот и говорят – жлобы. – Еще? – Миша достал с заднего сиденья бутылку. – Нет, спасибо, – участковый отрицательно качнул головой. – Пойду. – Ну, как знаешь. А что про Максика Гордеева не говоришь? Он ведь тоже – Леркин воздыхатель. И, я полагаю, неудовлетворенный. Кстати, чем ей Карякин с Узбеком не нравились? – Карякин – потому что сидел, да и вообще, в поселке говорят – злой он. А Эдик Узбек – жлоб, Лерка таких ненавидела. – Младший лейтенант вылез из машины и обернулся. – Что ж до Максика, так он же ребенок еще, таких целая куча за Леркой таскались. Парни хорошие, безобидные… как вот и Максик. Она, Лерка-то, среди них, как королева – принеси-подай. Ладно, пойду к матери ее прогуляюсь… наверное, похмелилась уже. – Слышь, Димыч, ты это, в баньку-то заходи или так, в гости… Да, и если съездить сегодня куда на– до – я пока в поселке. Максик Гордеев уже завтра должен бы вернуться. Вот и спросить – про браслетик: откуда взял? А Лерка… правда, может, ничего с ней такого и не случилось – просто загуляла девка, видно снял кто-то – кто понравился. И, если бы не случаи изнасилования, никто бы сюда участкового по такому поводу не погнал. Да и сейчас – так просто пригнали, на всякий случай. Вдруг да чего? Размышляя, Ратников вдруг с удивлением обнаружил, что только что купленное пиво – кончилось, и очень быстро. Ну да, ведь еще и участкового угощал, вот и… Хлопнув дверью, Михаил зашел в магазин… где, как всегда, уже гомонила очередь. Обсуждали как раз участкового. – Ишь, – размахивал руками старик Пантелеич. – Лерку-поблядушку ищут! Милиции больше заняться нечем, нет что ворюг огородных ловить… – Так, так, Пантелеич, – одобрительно кивали поселковые бабки. – Лерка эта, та еще курвища – а одета-то как, прости Господи? Пуп голый, юбка – по самое некуда. Срам один! – Да все они сейчас так одеваются, – здороваясь, хохотнул Миша. – Мода такая, молодежная. – Бляжья, а не молодежна! У тебя, вон, жена тоже молода – а этак не ходит! Совесть, значит, да стыд есть. – Сергеич, а ты пленку-то в магазин завез? Обещал ить. – Какую пленку, баба Зина? – Так парниковую. Мою-то какие-то ироды изорвали. Участковому жалилась – да тот только рукой машет, мол, и других дел полно. – Лерку эту искать. А чего ее искать-то? Сама объявится. – И то верно. – Колька Карякин, грят, на эту девку глаз положил… И не стыдно? Женатый-то человек! – Дак это, может, она его приваживает. Сука! – И Эдик Узбек, жлобина… внук говорит – так в клубе к ней и цеплялся, ну, к Лерке-то. – Как матушка – такая и дочка! – Да уж, яблочко от яблоньки недалеко… – Они, Узбеки эти, на все способны… – Да и Колька парень не сахар… – Сергеич, так ты привези пленку-то… – А? Ах, да… Уже привез, баба Зина. Можешь идти покупать. – Ай! Вот молодец, вот и славно. – А Лерка-то все по танцулькам, по танцулькам… вот и допрыгалась! – Да все они по танцулькам… – Вот в наше-то время хоть танцы были, так танцы… а счас что? Трясенье одно, скажи, Пантелеич? – Верно, верно, бывали ране дела. Помнишь, Зинка, как я тя у забора зажал? – Ой, бабоньки! Да что ж он такое горит-то, ирод! Ты че несешь-то, Пантелеич, че несешь? – То что было, то и несу… Дедок ухмылялся в усы, окружившие его старушки хохотали, косясь на не на шутку разошедшуюся бабу Зину: – Ирод ты, Пантелеич! Как есть – ирод.Из средневековой грамоты: об Эмелине, женщине, даной в обмен аббатом и монастырем св. Германана Лугу, епископу Парижскому
Клуб! – выходя из магазина, вдруг подумал Ратников. Точно – клуб. Вот если кто и знает, кто там Лерку «склеил», так это те, кто позавчера на танцах трясся. Пацаны… или девки… и надо помладше выбирать – те, может, поразговорчивей. Кстати, участковый, верно, тоже этим же путем пошел? Хотя, нет – он вроде к Леркиной мамашке-алкоголичке отправился. Скатертью дорога… И где сейчас молодежь? В такую-то жару? Конечно, на пляже, у речки. Правда, рановато еще, но, может быть, кто-нибудь уже и есть, а нет – так подойдут.
Подъехав к реке, Михаил оставил машину в тенечке, разделся и с удовольствием выкупался, после чего разлегся на песке, невдалеке от азартно резавшихся в карты ребятишек лет по двенадцати: – Три вальта! – Верю! Ходи, Жека. – Валет… – Еще валет… – Еще два… – А не верю! – А – забери! Ха-ха-ха! Из валявшегося рядом в траве раздолбанного магнитофона хрипло матюгался «Сектор Газа» – вот уж, поистине, вечная для подростков группа! – А ну, Жека, подставляй лобешник, раз проиграл! Ратников лениво потянулся: – Парни, в клубе вчера были? – Были, дядя Миша. – Что, вас уже на танцы пускают? – Ха! А мы и не спрашиваем. – Лерку видели? – А как же! Ходила, как павлин, выпендривалась. А у самой под блузкой лифчика нет, как плясать стала – я сам титьки видел! – И я видел! – И я! – Вот что, парни, а браслетика вы у нее на руке не заметили? – Михаил решительно направил разговор в нужное русло. – Такой, желтенький. – Да много на ней всякого было. – Я почему спрашиваю – хочу такой же браслетик супружнице своей купить. Лерка обещала сказать – где купила. – Это Макс Гордеев ей подарил, я сам видел. – Макс, значит? Ну-ну… А что парни – красивая девчонка Лерка? Вам нравится? – Да… ничего вообще-то. Не жадная и не дура. Только вяжется с разными… – Эдик с Колькой из-за нее вчера подрались! – Эдик с Колькой? – Ратников резко насторожился. – Колька, я так понимаю – Карякин, а Эдик – Узбек? – Они, – светлоглазый, загорелый почти до черноты, пацан – Жека – радостно делился увиденным. – Колька ка-ак ему даст, жлобу этому – тот так и покатился. Потом, такой, встал… ка-ак заедет с ноги, типа каратист… А Колька… – Ну, и кто ж победил? – Колька, конечно, – он поздоровее будет. – А с чего ты взял, что они из-за Лерки дрались? Может, так просто. – Ха, так? – Жека склонил голову на плечо и хитровато прищурился. – Да сначала Узбек с Леркой о чем-то за клубом шептались-жимкались, а Колька увидел… – Узбек Лерке кольцо подарил – вот! – Да ладно те, Жека, заливать-то! Кольцо! Этот жлоб-то? – Точно вам говорю – Лерка сама в клубе хвасталась. Вы уж к тому времени ушли давно, а я все видел! – Все-то ты видел, – на этот раз прищурился Ратников. – А еще что видал? Лерка-то с кем ушла? – С Эдиком. Ну, с Узбеком… Уже после драки. Так… значит, все-таки с Узбеком… – А куда пошли? – Так к Танаеву озеру поехали… на Узбековой «семере»… Ясно зачем! – А Карякин куда делся? – Колька-то? Так он еще раньше ушел. Ушел… Танаево озеро – любимое место для местных пикников – Михаил конечно же знал: небольшое лесное озерко весьма живописно располагалось километрах в пяти от его Усадьбы, можно сказать – совсем рядом. Правда, от Усадьбы к озеру можно было добраться только лишь по рыбацкой тропинке, которую еще далеко не каждый из дачников знал, а вот на машине – только в объезд, через поселок.
Туда-то Ратников сейчас и рванул – к Танаеву, сам еще не зная – зачем. И в самом деле – красивое было местечко! Как на картинке – плакучие ивы, ракитовые заросли, зеленая травка, стройные сосны и – в середине всего этого – озеро с песчаными берегами и теплой прозрачной водою. А вокруг, по берегам – кострища, пивные банки, бутылки и всякий прочий мусор. Вылезая из машины, Миша даже головой покачал – троглодиты! Ну, приехали, выпили, посидели, девчонок потискали – так за собой-то потом уберите! Куда там… Одно слово – свиньи. Насвистывая, Ратников захлопнул дверь и неспешно зашагал по тропинке вдоль озера, приглядываясь к разного рода укромным местечкам – вот здесь, за кустиками, ничего спокойно, а вот тут можно проехать на «жигулях», а вон там, чуть дальше – нет, не проедешь. Тихо было кругом, безлюдно – лишь радостно пели птицы. Может быть, потому-то они и радовались, что еще не понаехали людишки, не учинили безобразий, не намусорили… хотя, куда уж больше… и вот есть еще целая неделя покоя – до ближайших, следующих, выходных. Чуть дальше от берегов, в ложбинке, желтели кувшинки, а пригорок за кустами малины и ежевики был розовым от клевера… Нет, и там что-то желтело. Какой-то мусор… Пакет, что ли? Нет… Миша наклонился… Юбка!!! Короткая, по самое некуда – такая же, какая была на Лерке! Леркина?! А чья же еще-то? Однако дела-а-а… Миша озадаченно присел на валявшуюся на берегу сушину. С минуту посидел, подумал… Потом встал, закричал: – Лерка, Лерка!!! Быстро разделся, нырнул, поплавал – никакого трупа не обнаружил, вылез обратно, обсох. Потом огляделся по сторонам и, спрятав юбку в кустах, рванул к «УАЗу».
Участкового Димыча он обнаружил там, где и предполагал, – тот как раз выходил из клуба. Отлично! Быстро по тормозам… – Ну как, Пинкертон, чего выискал? – О! Михаил! Ты-то мне и нужен, – явно обрадовался милиционер. – До Танаева не подбросишь? – Садись… – Ратников предупреждающе открыл дверцу и эдак небрежно спросил: – А что там, с Танаевым-то? – Да, понимаешь, вроде как туда Лерка с Эдькой Узбеком поехали, – бесхитростно признался Димыч. – Ну, некуда просто больше… – А на шоссе? В город? – Могли и туда рвануть… – младший лейтенант задумчиво кивнул, но тут же вскинул глаза. – Хотя… а чего им там делать-то? По выходным и здесь не скучно. Тем более – лето. Нет! На Танаево они рванули, больше некуда. – Райка-завклубом сказала? – догадался Ми– хаил. – Она. Ну, так что – едем? – Поехали… – прямо по-гагарински отозвался Ратников и, лихо развернув машину на площади, покатил в обратный путь. Машину покачивало на кочках, но все же дорожка была укатанной, на «жигулях» вполне можно проехать. Над ярко-желтым лютико-одуванчико– вым лугом весело синело небо, высокое и чистое – налетевший с обеда ветерок развеял, унес тучи, и собиравшийся с утра дождь так и не случился. – Вот, если задуматься, красота-то вокруг какая! – глядя в окно, негромко промолвил участковый. – И чего только людям надо? Только не говори, что – только денег! – Ну, почему ж только денег? – Ратников философски усмехнулся. – Удовольствий всяких – тоже надобно. – Понимаю – на Эдика с Леркой намекаешь. – На них.
Михаил остановил машину почти там же, где и в первый раз, невдалеке от озера. Участковый сразу выпрыгнул, не забыв прихватить дипломат, и деловито распорядился: – Вон – тропа. По ней и пойдем. Поглядим! – Давай, – согласно кивнул Миша. – Она как раз вокруг всего озера… Юбку милиционер так и не заметил, пришлось Ратникову самому привлечь внимание: – Слышь, Димыч… а там вроде что-то желтеет! – Да лютики… – Не вроде не лютики. – Тогда – кувшинки. Или одуванчики какие-нибудь, тут всего много. – Не… Пойду, гляну… – Давай… Придав лицу как можно более удивленный вид, Михаил выскочил из кустов: – Юбка! Честное слово – юбка. Леркина, факт! – Ну, то что на Лерке была такая же, еще не значит, что эта – ее, – пристально рассматривая находку, весьма резонно заметил милиционер. – Но – очень может быть, очень. Спасибо, Михаил, ну и глаз у тебя! – Группу вызвать надо, – Ратников дипломатично улыбнулся. – Эдьку Узбека арестовывать. – На каком основании? – снова спросил Димыч, и снова – весьма резонно. – То, что он куда-то там ездил, пусть даже и с Леркой – еще не факт! Скажет, подвез ее… да на то же Танаево… да сразу обратно. Уж попросила, не отказал. А народу тут много было, всех и не упомнил. Ведь так он скажет? – Ну… Тебе виднее, ты же у нас участковый. – А потому – давай-ка не будем горячку пороть, а все еще разок внимательно осмотрим… А ж потом отзвонюсь начальству, доложу. Пусть оно решает, на то у него и звезды большие. Больше ничего не нашли, как ни искали. Ну, конечно, на худой конец, труп можно было б и закопать – и тут участковый что-то сказал о собаке. И это правильно было бы – чего уж тут искать-то? То же еще – Следопыт и Зоркий Глаз. Нет… вот младший лейтенант застыл… ну, точно взявшая след гончая – наклонился… – Колеса! – Так «жигули» – «семера» Узбекова. – Не-ет… тут на «Урал» больше похоже! И следы свежие… Прав ты, Михаил, вызову-ка я лучше группу! – Вот и правильно, – одобрительно кивнул Ратников. – А то мы одни с тобой тут наворочаем… Ладно, отвезу тебя в поселок, и – бывай. Вечерком заглядывай, я тут недалеко – во-он по той тропке километров пять, не больше. Если, конечно, девчонку убили, если дело вовсе не в браслете… Лерку было жалко. По сути, ведь и пожить-то не успела еще, пятнадцать лет – соплюшка. Жаль, жаль, если вдруг найдут прикопанный кем-то труп… С другой стороны, а зачем Узбеку ее убивать? Коль уж она сама к нему в машину села, вместе и поехали… опять же, колечко он ей подарил, не пожадничал, хоть и жлоб… Опа! Едва Ратников притормозил на площади, у магазина, как прямо к машине торопливо зашагал некий молодой парень с обмотанной бинтами головой. Эдик Кумовкин – Узбек! – А я вас повсюду ищу, товарищ участковый! – И чего ж, интересно, ты меня ищешь? – Рассказать все хочу… Ну, как на Танаевом озере было. – Ну, тогда пошли к тебе… – Нет. Лучше здесь, в машине, – Эдик неожиданно застенчиво улыбнулся. – Не хочу, чтоб мои видели. И так-то не отпускали… – А меня не стесняешься? – кивая на заднее сиденье, хмыкнул Миша. – А мне стесняться нечего, – парень пожал плечами. – Расскажу все как есть… Он быстро забрался на сиденье и захлопнул дверь. – Короче, Лерка со мной на Танаево поехала… Я ведь всегда ее… ну… нравилась она мне, очень… Кольцо вот ей подарил. А она все – жлоб да жлоб… Я понимаю, всю нашу семью здесь не любят. Ну вот, в общем, поехали… Как бы искупаться, потом – костерок, шашлыки, музыка. Я мясо купил, в машине – стереосистема хорошая. Весело ехали! Лерка все смеялась – никто, говорит, за мной еще так не ухаживал. Нет, что вы смотрите?! Именно так и сказала! Никто, говорит… – Ладно, – младший лейтенант оторвался от бланка «Объяснения». – Давай – что дальше было? – А дальше… – парень вновь застеснялся, опустил ресницы. – Ну, сами, наверное, понимаете… – Ты говори, говори, коль уж начал! Потом еще следователю то же самое рассказывать будешь. – Так я и говорю… – Что у тебя с головой-то? – Так там все, на Танаевом… Короче, приехали, из машины вышли. Я музыку романтическую включил, громко… Хотел костер, да Лерка на капот села… Стали целоваться… А потом вдруг – бамм!!! Кто-то меня приложил по затылку… Отключился… Очнулся – вокруг никого. Ни Лерки, ни… того, кто меня огрел… Ну, покричал-покричал Лерку… да домой поехал. Башка вся в крови… до сих пор трещит – вот. Участковый задумчиво погрыз колпачок ручки: – И кто тебя так приложил, ты, конечно, не видел? – Нет… – Эдик кисло усмехнулся. – Могу, конечно, предположить… – Потом предположишь, – Димыч спрятал объяснение в дипломат и, защелкнув замки, многозначительно посмотрел на парня. – Значит, сидишь сейчас дома и ждешь следователя… ну, или опера… Заодно – вспоминаешь все подробности, даже самые незначительный… типа там – какая именно музыка играла и какие трусики были на Лерке! – Трусики, кажется, розовые были. А музыка – Милен Фармер, новый альбом… – Все, Эдик! Иди. Вежливо попрощавшись, парень вышел из машины и скрылся за магазином. – Ну? – Димыч посмотрел на Мишу. – Как тебе ухажер? – Он к тому гнет, что это Колька Карякин его по башке треснул, – Ратников усмехнулся. – Кстати, очень может быть. Не удивлюсь, если так оно и было. Только вот Карякин к тебе точно не побежит ни в чем признаваться! Да и этот тоже… ишь – только целовались они… Так, что юбка в кусты улетела. Ладно, пошел я звонить. – Как группа отработает, заглядывайте на огонек, коли время будет, – врубая мотор, гостеприимно пригласил Михаил.
Они все ж заявились уже ближе к ночи, часов в десять – Димыч и с ним какой-то незнакомый коротко остриженный парень, высокий и худой, Димыч его представил Сашей, дознавателем. – Задержался после работы – дела в порядок привести, – вот и послали, – Саша развел руками. – Кого уж нашли. – А я думал – на убийства следователь прокуратуры должен выезжать, – разливая водку, дипломатично сказал Ратников. – Правильно, – Саша с готовностью кивнул. – Только какое ж это убийство, когда трупа нет? Да, Кумовкин пострадал, но у него, как максимум – средней тяжести вред здоровью, а то и вообще – легкий: как эксперт скажет. – Но девка-то, похоже, пропала! – Так ведь еще не вечер… – Дознаватель посмотрел в окно и улыбнулся. – Ой… я в смысле – может, найдется. – А Карякин что? – Да ничего – я, мол, не я и лошадь не моя! Никто ж его там не видел! – А следы? От «Урала»? – А он не отрицает – заезжал на Танаево, искупаться, только вечером, а не ночью. – С ворованным лесом! – Да… Только ведь он не дурак: ворованный лес ему куда лучше признать, чем возможное убийство повесить… Хотя – какое там убийство? Трупа-то нет! А Карякина, кстати, мы все же тормознули… пока по-мелкому… – По какому? – Ты, Миша, не вникай, – встрял в разговор участковый. – У них там свои тонкости. Кстати, забыл сказать – плохо мы с тобой искали… то есть – не там. – Что значит, не там? – вскинул глаза Ратников. – В «Урале» Карякина монтировку нашли… с плохо вытертыми следами крови… Не успел выбросить или не захотел, пожадничал, решил, что и так сойдет. – Теперь уж мы из него все вытрясем, – ухмыльнувшись, пообещал Саша. – Не мы, так прокурорские, если их прижмет. Это здесь, у себя дома, они все пальцы гнут, в казенных-то стенах совсем по другому разговаривается. Совсем-совсем по-дру– гому… – Ну и славно, – улыбнулся Михаил. – Димыч! Ты никак водку пить начал?! – Начнешь тут… – младший лейтенант смущенно помотал головою. – Коли такие дела. – Маша! – Ратников обернулся к возившейся у печки супруге… или лучше сказать, сожительнице. Пока – сожительнице. – Хватит там елозить, давай, садись к столу.
Миша промолчал тогда про Максика. Решил сначала сам поговорить, а уж потом… Выяснить, откуда ж у него тот браслет? Браслет… А может, зря все? Показалось. Ну, браслет… Похож просто… Чего панику-то раньше времени разводить? Да и Лерка, быть может, найдется скоро… хм… без юбки. Что, если Карякин и вправду ее того… Все той же монтировкой. Остается надеяться, что все вскоре выяснится. Утром Миша отвез гостей в поселок, а к ближе к вечеру снова наведался туда же – к приходу рейсового автобуса. Заняв удобную позицию на крылечке расположенной неподалеку от остановки почты, читал газету и делал вид, что кого-то ждал. Впрочем – действительно ведь ждал. Конечно, наверное, лучше было бы самому не светиться, расспросить Максика через каких-нибудь ребят… да вот ребят-то – хороших знакомых – не было, а доверяться незнамо кому – еще больше подставиться. Поэтому Ратников и решил действовать нахрапом, грубо. Знал, что тетка Лида Гордеева живет на самом конце деревни, куда как раз сейчас поселковый пастух пригонит стадо… Так что никак тетушка не побежит встречать родного племянника, ни– коим образом не побежит. Да где же, черт возьми, этот долбаный автобус? Что-то запаздывает… А давно уж должен быть… Ага! Вот он! Подняв тучу пыли и прогнав с площади роющихся там кур, автобус – видавший виды «ЛиАЗ», какие в более приличных населенных пунктах, верно, остались только в музеях, – остановился прямо напротив почты, выпустив из своего прожаренного, словно печка, нутра вялых, как мухи, пассажиров, большей частью поселковых теток с кошелками, в которых виднелись немудреные городские гостинцы типа вареных колбас и французских булок. Вот еще одна тетка вылезла… еще… – Михална, в больницу ездила? – Дак, туда… – Чего говорят-то? – Дак, что они скажут? Деньги только зря прокатала. Еще тетки… Вот какой-то дед. Девчонки… А где же, интересно, Макс? Ага… Вот он! Светлоглазый лохматый подросток в белых – пижон! – шортах и клетчатой красно-желтой рубахе выбрался из автобуса одним из последних, взлохмаченный, распаренный, краснощекий… – Максим! – А? – парнишка на ходу оглянулся. – Здрасьте, дядя Миша. – Привет, привет… – Ратников нехорошо прищурился. – Разговор есть, Макс. Я поначалу хотел сразу в милицию заявить, да подумал… может, так разберемся? – Разберемся? – мальчишка непонимающе моргнул. – В чем? – У меня из магазина партия браслетов пропала… Желтенькие такие, янтарные, в виде змейки. Я у Лерки Размятниковой увидел, спросил – она божится, что ты подарил. Так? – Так, – подросток сглотнул слюну и остановился. – Я подарил, не врет Лерка. Но… я не вор, дядя Миша! Честное слово – не вор! Я их нашел, эти чертовы браслеты, у Танаева озера нашел, хотите, так завтра же покажу – где… Так это у вас их украли? Но там немного было – всего три – валялись себе в траве, я случайно наткнулся… Нет, если б их больше было… или – в коробке… я бы… я бы сразу взрослым сказал… А так… Глаза у парня казались честными-честными, Максик даже чуть заикаться от волнения начал, тянуть гласные – «за-автра», «ска-азал». Ну, завтра, так завтра – так и уговорились встретиться, на повертке к Танаеву. Договорившись с мальчишкой, Ратников обошел автобус и, насвистывая, зашагал к стоявшему за углом «УАЗику»… где нос к носу столкнулся с участковым. – Привет, Димыч? Почто опять в наши края? Что, Лерка отыскалась? – Да не отыскалась, – милиционер достал сигаретную пачку и закурил, нервно поглядывая на автобус. – Как бы раньше времени не ушел… Михаил улыбнулся: – Да кури, кури – успеешь. Что Карякин, так все и играет в молчанку? – Карякин? – Димыч довольно выпустил в воздух дым – попытался по-пижонски, кольцами, да не получилось, видать, опыта не хватало. – Ты не поверишь – признался! – Да ты что? – Ратников удивленно хлопнул себя ладонями по коленкам. – Значит, что же, выходит, он ее и… – Не, – стряхнув пепел в траву, участковый помотал головой. – В убийстве он не признался… Ну, разве что – в неосторожном, так ведь опять – трупа нет. Озеро все переглядели, тем более – мелко там. Сказал да, было дело – увидел, как Лерка в машину к Эдику Узбеку садилась, так решил – за ними, как он выразился, «слегка проучить». И ладно бы, сказал, хоть бы кто из своих, деревенских, Лерку эту увез, а то – Узбек! Непорядок! Короче, те – на Танаево и он, на своем «Урале» – за ними, этак, не торопясь – чего их там искать-то? Издалека видны, еще больше – слышны – музыка-то на весь лес грохотала. В общем, выскочил Карякин из машины, монтировочку прихватил… а Эдик уже девчонку на капот посадил, юбку с нее снял и блузку расстегивал… Вот Карякин ему и двинул по черепу – как говорит: слегка… – И в самом деле – слегка, – кивнул Ратников. – Не слегка бы – убил! – Это уж точно, – участковый вновь стряхнул пепел, на этот раз – себе на брюки. – Короче, дальше самое веселье пошло. Лерка как бы рассердилась, заорала, все больше матом, на Карякина с кулаками кинулась… тот ее схватил за руки… оттолкнул тихонько – она и в озеро… И – не видать! Он говорит – сразу за ней… Нырял, нырял – никого! Такая вот странная история… Но в озере трупа точно – нет, водолазы уже проверяли. – Тогда куда же он делся? – Загадка! – Димыч пожал плечами и, выбросив окурок в пыль, нетерпеливо взглянул на автобус. – Слышь, – тихо спросил Ратников. – А он как ее за руки схватил… за запястья? – Да, наверное, за что же еще-то? О, завелся наконец! Ну, пока, Миша, поехал я! Подхватив дипломат, младший лейтенант галопом побежал к автобусу, да по пути запнулся о какую– то корягу, едва не упал, выронил дипломат… склонился, пособирал вывалившиеся бумаги – автобус уже сигналил – мол, поторапливайся… Успел… Задумчиво покачав головой, Михаил забрался в машину и завел двигатель.
Утром, не раненько, а уже часов в десять – что для подростков летом, в общем-то, рано – Максик Гордеев, позевывая, поджидал Ратникова на повертке. Как и условились. Лохматый, в старых порванных джинсах и длинной черной майке с изображением рогатого черепа и надписью «Motorhead» – «Kiss Of Death». – «Поцелуй смерти», – вслух перевел Михаил, едва мальчишка забрался в кабину. – Нравится «Моторхед»? – Да ну, – Максик отмахнулся. – «Расмус» там, «ХИМ», «Найтуиш» – еще ладно, а это старичье… Нет, не люблю. – Чего ж тогда майку надел? – Просто так. Прикольно! А что? – Да так просто. У меня дома отрывной календарь на таком же вот плакатике присобачен. «Моторхед». Как раз сегодня листок оторвал с рецептом… Миша зачем-то вытащил из кармана измятый листок: – Двадцать девятое июля… Борщ по-украински. Вкусная штука – хочу вот Машу научить… да забыл отдать. Впрочем, ладно, поехали. Место-то помнишь? – Найду, – подросток хмуро кивнул и спросил про Лерку… Мол, правда ли, что ее… на озере… – Не знаю, – выруливая на лесную дорогу, честно ответил Ратников. – По мне так вряд ли она там утопла. Озеро-то мелкое… если что, давно нашли бы. – Это точно, мелкое, – шепотом повторил Макс. Михаил искоса посмотрел на мальчишку: – Ты-то сам как думаешь, могла она куда-нибудь свалить втихую, никого не предупредив? – Да могла, конечно, – от такого вопроса Максик сразу повеселел. – Запросто! Взяла, да махнула с кем-нибудь в Питер, у нее там знакомых – тьма! А я как раз там, у Танаева, этих… ну, которые старинных воинов изображают, видел… когда эти долбаные браслеты нашел. – Реконструкторов ты видел, – улыбнулся Миша. – Их многие видели… – Ну, вот я и говорю… Лерка могла запросто с ними напроситься в город, аж дальше – ищи-свищи… Вы ж сами говорите, что… трупа нет. – Нет, – Ратников согласно кивнул. – Это точно. Если только Колька Карякин девчонку не отвез на Чудское да не притопил там… А он мог – ушлый! Тогда уж точно – никаких концов не найдешь. Этой своей мыслью Михаил с пассажиром делиться не стал, а спросил про браслеты. – Да я ж говорил уже! – парнишка пожал плечами. – Шел себе по тропинке, смотрю – в кустах блестит что-то… – В этих, что ли, кустах? – показал рукой Ратников – они как раз уже подъезжали к озерку. Максик всмотрелся: – Не, не в этих. Подальше. – Ну, показывай тогда. Проехали еще метров сто… – Вон-вон, здесь! Ратников остановил машину, вышел вслед за выпрыгнувшим пацаном. – Вот она, тропка, – деловито показывал тот. – А вот – кусты… Тут они и лежали, вот под этой ракитой, кучей. И, знаете, один даже на ветке висел – словно бы кто-то повесил, чтоб увидели. – А сколько их было, ты говоришь? – Да не помню… Я взял два – один маме подарил, другой Лерке вот… Наклонившийся к земле Михаил с усмешкой обернулся: – Чего ж все-то не забрал? Продал бы – наварился. – Ага, наварился… держи карман! Это ж не золото, не серебро – стекляшка! Хоть вы и говорили про янтарь – но, нет. Стекло! Уж мама-то у меня разбирается… Блин… Что-то не видно… Штук пять тут точно еще оставалось… Не найти. Может, тоже нашел кто? – Может, – Михаил подавил вздох. Не нравились ему эти браслеты, очень и очень не нравились… – Вон здесь один лежал, прямо на колее… видать, обронил кто-то… На колее… Они обыскали все, насколько можно это было сделать – ну, не рыть же землю? Максик честно отработал час, а потом – видно было – надоело, и Миша отпустил парня купаться. Сам же еще раз осмотрел кусты, заросшую густой травою дорогу… Да-а… тут при всем желании… – Ну что? – выкупавшийся и довольный Максик, прыгая на одной ноге, выбивал попавшую в ухо воду. – Нашли что-нибудь? – Да нет, увы, – Ратников развел руками и мотнул головой. – Давай, одевайся. Едем. – Угу… сейчас, только обсохну… Когда парнишка забрался в салон, Михаил запустил двигатель и аккуратненько развернулся, заехав задними колесами в кусты… Потом медленно тронулся… Черт! – А где дорога-то? – повернув голову, очумело спросил Максим. – Ведь только что была… А вон сейчас – травища какая! В пояс! Не говоря ни слова, Ратников смотрел в зеркало заднего вида, в котором отражался… натуральный тевтонский рыцарь! На коне, в накинутом поверх блестящей кольчуги белом, с большим черным крестом посередине, плаще.
Глава 3 Лето. Окрестности Псковского озера Христовый брат
Так собрались все графы и все знатные бароны, которые взяли крест.За рыцарем – он был налегке, без щита и шлема – маячили оруженосцы и кнехты. Тоже с крестами. С короткими копьями, в сверкающих открытых шлемах – железных касках с широкими полями. – Привет! – Максик выскочил из машины первым и сразу же подбежал к рыцарю. – Как у вас все натурально! И кольчуга… И меч… А почему – кольчуга? Я в кино видел – все рыцари в латах… – Это добрый доспех, работы мастера Герхарда Мюллера из Нюрнберга, – рыцарь отвечал вежливо, даже с улыбкой, и по-русски говорил довольно хорошо, только с ярко выраженным акцентом. Эстонским – «топ-прый тоспехх»… – Кто ты есть, славный юноша? Я вижу – у тебя герб? Ты – оруженосец. Подожди… Я сам попробую угадать твоего господина… Рогатый череп – это не есть геральдическая фигура! Похожий герб имеет славный Бруно фон Эшберг… но, нет… это не герб Эшбергов, их я хорошо знаю. Ммм… Ха! Подойди-ка поближе, славный юноша. Я вижу, здесь и девиз… «Кисс Оф Дет»… Что это за язык? Какой-то смутно знакомый… – Обычный английский, – подросток пожал плечами. – Странные вы какие-то. А можно ваш меч посмотреть? – Меч?! – крестоносец горделиво обернулся к кнехтам. – Вот! Слышали? Знающие люди ещеиздалека определят лучший клинок! Даже в ножнах! Что бы там не говорил брат Бруно! Реконструкторы… Ратников вышел наконец из машины и – как и принято было – поклонился: – Приветствую тебя, о, доблестный рыцарь! Не ожидал встретить вас в этой глуши. – Не ожидал? – крестоносец – он был довольно молод и весьма приятен – светловолосый, с небольшой бородкой, улыбчивый. – Вы нас искали? Понятно… К нам многие хотят примкнуть, особенно после призыва его святейшества папы. Так вы англичане?! Славные воины благочестивого короля Генриха! Я немного знаю саксонскую речь… но ведь английски йомены говорят не совсем по-саксонски. – А рыцари и бароны – вообще по-французски! – рассмеялся Миша. – Мон амур, ту жур, бонжур! – Ах да, да, я это слышал! К сожалению, я не понимаю вашей речи… хотя в Ордене есть и французские, и английские братья. Но – ваших земляков, увы, немного. В Пскове их сейчас нет. Похвально, что вы выучили язык врагов. Ордену нужны хорошие толмачи, которым можно было бы доверять… Странная у вас повозка. А где быки? Лошади? – Вы сами-то откуда? – улучив момент, Ратников наконец-то прервал словоохотливого рыцаря этим простым и не вызывающим особого подозрения вопросом. – Москвичи? Питер? Нет… в питерской тусовке я почти всех знаю… О! Про Веселого Ганса слыхали? – Ганс? – рыцарь улыбнулся. – О да, в пограничном замке есть каштелян, Ганс… Вы про этого Ганса? – А он веселый? – Гм… не думаю, что очень. – А вас самого как зовут? – Ах, – рыцарь приосанился. – Совсем забыл. Мое имя – Иоганн фон Оффенбах, я младший сын славного Готфрида фон Оффенбаха и дамы Матильды, урожденной младшей ветви рода маркграфов Пфальцских! – Ого! – Михаил хлопнул в ладоши. – Рад знакомству со столь именитым рыцарем. Но ныне, судя по кресту, вы у тевтонцев? – Вот уже третий год, как я дал обет нести слово Божие поганым язычникам и примкнул к братьям славного Ордена! Вы, думаю, хотите того же? А какого вы рода, разрешите узнать? – Михаил… Майкл… Максик, как по-английски – ратник? – Ратник… Воин, что ли? Кажется, уориор. – Майкл Уориор – как вам имя? – Ратников хохотнул и уже серьезно поинтересовался: – Куда запропастилась дорога? – А дорога там, дальше, – с улыбкой махнул рукой Иоганн. – Вам крупно повезло. Я вижу, что вы заблудились… Но теперь – с нами – мы войдем в Псков, и я представлю вас маршалу! – Спасибо, о, благороднейший рыцарь! – Михаил издевательски сплюнул. – Может, хватит уже? Лучше б вытолкнули на дорогу машину, парни. – Да, нам бы пора уже уезжать, – Максик наконец оторвался от разглядывания рыцарского вооружения и коня. – А вы тут сражения устраивать будете? А когда? А можно прийти с ребятами, посмот– реть? – Какой у вас забавный оруженосец, герр Майкл, – усмехнулся рыцарь. – Зато ваши кнехты, как на подбор – молчаливые. – А я еще не давал им право заговорить. Ну, что, идите за нами… Увы, конь у меня только один… Ничего, думаю, вы скоро себе добудете лошадей! Несмотря на кажущуюся безлюдность, здесь, в лесах, есть деревни русских схизматиков… Только добывать трофеи нужно сейчас, через сутки уже будет поздно – там пойдут деревни герцогства Плескау, а, поскольку герцогство сие с недавних пор наше, эти деревни грабить нельзя. Наоборот, мы должны будем их защищать. Ну, чего вы ждете? Идемте же! Ратников положил руку на плечо Макса: – Идем. Глянем, где тут эта чертова дорога. А рыцарь хорошо излагает – в подробностях не теряется. Действительно, был такой момент в тринадцатом веке, когда тевтонские рыцари владели Псковом, правда, не очень долго. – Захватили? – Нет, часть псковичей открыли ворота. – Предатели! – Не все так однозначно, Максим. Многим было все равно, под чье покровительство отдаться. Рыцари точно так же могли бы защищать Псков от тех же литовцев, от Смоленска, от Новгорода, наконец. Хоть и считался Псков младшим братом, а новгородцы его при каждом удобном случае плющили. Так что немцы – для многих не такой уж и плохой вариант. Не лучше других, но и не хуже. Но, конечно, неминуемо начались бы проблемы с религией… Господи! Это что – дорога, что ли? То, на что указывал рыцарь, вовсе не напоминало ту укатанную лесную дорожку, по которой можно было проехать и на «жигулях». Какая-то невообразимо жуткая – такое впечатление, что тележная – колея, грязь, точнее – густая пыль. Максик покачал головой: – Нет. Это какая-то не та дорога. Парень на коне, похоже, ничего тут не знает. Да все они… Я думал, он эстонец, а вышло – немец. У них тут что, международный сбор? Вот здорово! Наверняка рыцарский турнир устроят, я такой один раз видел в Выборге, у замка… – Ты в Выборге был? – Да, у меня же мама оттуда… Ой! Чего это ему надо? Один из кнехтов – приземистый мужичок с рыжей разбойничьей бородой – подойдя к Ратникову, поклонился и, поправив шлем, обратился… кажется, по-немецки… – Макс, ты немецкий знаешь? – В школе учу… Только… он как-то не совсем понятно говорит. Лишь некоторые слова разобрать можно… Ага! Светлый какой-то… Светлый рыцарь… Светлый рыцарь Иоганн приглашает нас отдохнуть в его шатре и разделить трапезу… – Скажи – пойдем, раз приглашает. Максик быстро перевел и обернулся к Мише: – Вы как хотите, дядя Миша, а я, наверное, пойду. Не очень-то и далеко тут… – Да подожди ты – посидим да вместе поедем. Что ты так заторопился-то? Мальчишка пожал плечами: – Не нравятся мне эти иностранцы. Странные они какие-то. Не говорят ничего, а глазами так и зыркают. Нет, сам-то этот Иоганн вроде парень нормальный… – Ну и пойдем. Посидим с «нормальным парнем». – Так вы пока идите, а я к машине сбегаю… забыл кое-что… – Ну, беги, коль охота, – махнув рукой, Михаил хмыкнул и быстро зашагал к видневшемуся за деревьями высокому шатру… естественно, тоже украшенному черными тевтонскими крестами. – Вы без оруженосца? – рыцарь Иоганн, сняв кольчугу, развалился на разостланной кошме. – Он недостаточно знатен? – Да нет. Явится чуть позже. Какой-то у вас восточный стиль… Кошмы эти, циновки, скатерть на траве… думаете, именно так у крестоносцев и было? Ну, разве что в Палестине… – Палестина? – Иоганн вскинул глаза. – О, да! Я вижу, вы много где побывать успели… В Латинской империи? Вот почему ваш оруженосец ходит с голыми руками, в хламиде… – Я говорю – стиль похож: как там. Рыцарь вдруг улыбнулся: – Все хочу спросить вас, герр Майкл… Ваше платье… Это в Англии такое носят? Или в Латинской империи? Джинсовая рубаха на Мише, в общем-то, не была такой уж старой… А, впрочем – понятно: герр Иоганн шутит. – Откуда вы? Гамбург? Берлин? Мекленбург? – Мекленбург, – кивнул хозяин шатра. – Рад, что вы вспомнили мой род, герр Майкл! Более того – польщен! А оруженосца вы, верно, послали присмотреть за повозкой? Не беспокойтесь, по возвращению Плескау пошлем сюда кнехтов с быками. А вашего коня и ваших быков, видать, увели местные, а? – рыцарь хитро прищурился и шутливо погрозил пальцем. Он был одет в узкие штаны-шоссы и гамбизон – стеганую – как раз под доспехи – куртку, с этой стороны у Ратникова не было замечаний – все, как и в то время. Не было претензий и к языку – это раньше, еще до своего появления в средневековом Новгороде, Миша считал бы, что древние русичи разговаривали именно так – «вельми понеже» – ан, нет, все гораздо проще. Громоздкие словесные формулы употреблялись лишь в официальных прошениях да в летописях, достаточно лишь берестяные грамоты прочитать – «что ты такое ко мне имеешь, что не приходишь» – как писала одна новгородская девушка своему парню. Обычный русский язык, вполне понятный. Мы же тоже редко говорим «санузел», «головной убор» и прочее. – Ничего! – снова засмеялся рыцарь. – Вот завтра с утра, по пути устроим охоту. Тут ведь на наши деревни – повеселимся! Оп! А вот уже и дичь! Огромный, зажаренный на вертеле – такое впечатление, что целиком – гусь оказался чересчур – до изжоги – жирным и жестким, к тому же жутко пах тиной, и Ратникова едва не вырвало, хорошо – вовремя схватил кубок. – Доброе рейнское вино! – горделиво похвастался Иоганн. – Отец-каштелян не часто балует таким братьев. – Да, вино хорошее, – попробовав, искренне похвалил Миша. – Давненько такого не пил! – Ну, а я что говорю?! Признаюсь – весьма рад нашему знакомству, герр Майкл, весьма рад! Вы как рассчитываете – примкнуть к Ордену братом, приняв все обеты, или пока так… невоцерквленно… – А вот прием – посмотрим, – Михаил со смаком откусил изрядный кусок жареной рыбины – форель, что ли? Так и есть! Однако удачливые рыбаки, эти иностранцы. – Герр Иоганн, вы вино где покупали? У себя в Мекленбурге? А сколько оно там стоит? Знаю один магазинчик в Париже, рядом с Данфер Рошро, так там меньше двух евриков – совершенно потрясающее бордо, честное слово! – Париж – вы сказали? – крестоносец неожиданно ухмыльнулся. – Знавал я некогда оттуда студентов… Редкостные буяны! – Так вы игнорировали мой вопрос относительно вина, герр Иоганн! – Ах, вино… Недавно прибывшие братья привезли пару бочонков. Вот приедем – напробуемся. Вы, я вижу, не очень-то любите поститься? – Да нет, не очень. – Я тоже. Только… тсс… не очень-то болтайте об этом, друг мой! Среди кнехтов есть наушники отца Германа, командора – а это, хочу предупредить, очень уж въедливый брат. Он послан великим магистром… для пригляду… Ну что, герр Майкл, поднимем бокала за Орден! – Поднимем! «Помогать, защищать, лечить!» – Девиз Ордена Святой Марии тевтонской Ратников ввернул весьма к месту… и к большому удовольствию своего сотрапезника. Рыцарь фон Оффенбах обслуживал гостя сам, по-походному – кнехты в шатер не лезли, что было странно – неужели, им не хотелось выпить? Ага… вот послышались чьи-то шаги… шуршала трава… – Можно к вам? – в шатер заглянул запыхавшийся Максик. Грязный, как черт – и где только уделался? – Кеды снимай, – крикнул ему Ратников. – Где шлялся-то? – Да вокруг озера пробежал… Нет там дорог! Мальчик сопя, уселся на кошме, по-турецки скрестив ноги. – Ну вот, – хмыкнул хозяин шатра. – Будет теперь кому нам прислуживать. Как зовут парня, забыл спросить? – Максом кличут. – Ого! Как римских императоров! Верно, он и в самом деле древнего и весьма достойного рода. Разливай вино, Максимус, так и быть – плесни и себе во-он в тот кубок. – Хорошие у вас рюмочки! – старательно наливая из кувшина вино, хмыкнул подросток. – Такими и убить можно. Дядя Миша, это что – из какого-нибудь музея, да? – Новоделы… Да не тряси ты так – больше расплещешь! Так нет, говоришь, дороги? – Нигде! Честно слово – не видел. А облазил кругом все… Главное – мы-то как-то проехали… Нехорошие подозрения вмиг закрались в голову Ратникова. Тевтонский рыцарь, шатер, странные разговоры… ни одного современного предмета – радио там или навигатора – ничего! А может… Миша похолодел… Неужели? Но – как? Ведь никаких браслетов-то ни на нем, ни на Максике не было! И машина… Машина… Она-то – как? Черт! А если… если чисто случайно, когда разворачивался, наехал… раздавил… – Макс! Не в службу, а в дружбу, сбегай-ка снова к машине… посмотри под колесами… нет ли чего? Может, осколки какие лежат? – Осколки? – Да, посмотри, пожалуйста, и повнимательней, а? – Ну… ладно… – с явным удовольствием допив из кубка вино, Макс вытер рукой губы и выскочил из шатра. – Да не беспокойтесь вы так за свою повозку, герр Майкл! – хохотнул тевтонец. – Хотя, оно конечно – оруженосец не должен бездельничать, за это вам его родители спасибо не скажут! Неужели… неужели… правда?! В шатер – очень уж быстро – заглянул раскрасневшийся от вина Макс. Протянул на ладони осколки… те самые – золотисто-коричневые… витые… – Вот. Вы не про это спрашивали? Они… Черт побери… они… Значит… Впрочем, может быть, не стоит зря разводить панику? Да, паниковать не стоит… но подстраховаться нужно. Если представить, что сейчас… гм… тринадцатый век, точнее – тысяча двести сорок первый год – то… Хорошо еще, крестоносец принял их за рыцаря и оруженосца – небось, хватало в ту эпоху таких вот искателей удачи и славы. Из Палестины рыцарей давно выбили, почти всех, осталась новая фишка – Прибалтика да псковские и новгородские земли. Да, еще Литва. Литовский Кунигас Миндовг не столь уж давно так лихо врезал тевтонцам при Шауляе, что Ордену наверняка требовались люди. И это, несмотря на объединение с меченосцами, которые теперь превратились в филиал Тевтонского Ордена в Ливонии, или просто – в ливонцев. А еще были германские князья, император Священной Римской империи Фридрих (кстати, главный враг и конкурент папы римского), Рижский архиепископ, орденские комтуры, уже упоминавшиеся литовцы, а еще к ним – и поляки, плюс ко всему – смоленцы, полочане, новгородцы, псковичи… И у каждого – свои интересы, и каждый – друг другу враг, а если на какое-то время и друг – так исключительно из тех, про кого пословица – «против кого дружить будем?». Такая вот в тринадцатом веке в здешних местах ситуация, насколько себе представлял Миша. Да! Оружие. Крестоносец попался вежливый, еще ничего толком и не спросил, но очень скоро спросит, обязательно спросит… – Наш баркас угнали какие-то люди… Вернее, это был их баркас… мы его наняли… Сказали, что так быстрее добраться в Плескау. – Ха! – Иоганн громко расхохотался. – То-то я и смотрю… Конечно же на баркасе осталось и ваше оружие, и кони… – Да, именно так. Успели выгрузить только повозку. Пока мы с нею возились, баркас неожиданно уплыл… – Вы слишком доверились этим закоренелым язычникам эстам, мой дорогой друг! – покачав головой, крестоносец поднялся на ноги и выглянул из шатра: – Эй, Теодор! Принеси-ка сюда еще один кувшинчик. – Что-то я не пойму… – озадаченно хлопал глазами Макс. – Какой баркас? Какое оружие? Что за повозка? И где наконец дорога? – Объясню, – Ратников быстро кивнул. – Обязательно объясню, только – чуть позже. А сейчас пока много не болтай… лишь поддакивай да важно кивай. – Но зачем? – Скоро узнаешь… хотя, конечно, лучше бы и не знать. – А знаешь, герр Майкл, – усаживаясь обратно на кошму, усмехнулся рыцарь. – Если б не герб на хламиде твоего оруженосца да не шикарная повозка, я, наверное, принял бы вас за бродяг. – Ничего удивительного, – буркнул Ратников. – Именно на них мы сейчас и похожи. – Тога не побрезгуйте… я распоряжусь, чтобы вам дали мантии или плащи… вполне добротные вещи… Уж не беспокойтесь, как-нибудь подберем вам платье! – Вы очень добры, герр Иоганн! – Пустяки! Ведь все мы – братья во Христе, верно? – Истинная правда, о, благороднейший! – Господин… – Снаружи, перед шатром, что-то звякнуло. – Теодор? В шатер, поклонившись, вошел белобрысый парень – кнехт – довольно мускулистый и рослый, с ним крестоносец заговорил по-своему, на мелкенбургском диалекте, который ни Ратников, ни Максик не понимали. – Боюсь, сегодня нам понадобятся все силы! – взволнованно произнес рыцарь, едва кнехт ушел. – Мои соглядатаи видели совсем рядом большой отряд язычников. Приплыли на двух карбасах, псы. Видать, это они вас и ограбили… – Сколько их, ты сказал? – С полсотни человек будет. А у меня – только одно «копье»: я да с дюжину кнехтов. – Можешь вполне рассчитывать на нас, герр Иоганн! – высокопарно заверил Миша. Рыцарь улыбнулся: – Клянусь, и не ждал иного ответа, мой друг! Думаю, язычники нападут ночью… или рано поутру, как это у них принято. Придется не спать! – А что, если… гм… переместиться куда-нибудь в боле удобное место. – Это самое удобное! К тому же мы не очень хорошо знаем местность – все эти ручейки, речушки, болота… Нет, встретим их здесь, да поможет нам Бог! – крестоносец набожно перекрестился. – А, если уж не поможет – что ж, тогда умрем с честью! Я приказал разбить для вас походный полог, отдохните, переоденьтесь… И… Рыцарь засунул руку под кошму и вытащил оттуда – меч! Довольно длинный – около метра длиной – с большим перекрестьем и заостренным концом. – Бери, герр Майкл! Конечно, это не нюрнбергский клинок, но все ж – плесковский. Извини, ножен к нему тоже нет. А твоему оруженосцу я пришлю копье, надеюсь, он хорошо им владеет… – Добрый меч, – проведя по клинку пальцем, довольно произнес Ратников. – Спасибо. Я – твой должник Иоганн! – Ничего-ничего, – снова засмеялся рыцарь. – Быть может, с долгами мы разберемся уже на том свете! – Хорошее напутствие, – выходя из шатра, вполголоса заметил Михаил. – Макс, не видишь тут того полога, что для нас разбили? – Нет… – И я тоже… – Ой! А вон там, за деревьями – не он? Низенькая такая палатка… Подскочивший кнехт – Теодор – поклонился и что-то сказал, указывая рукою на полог. – Говорит – это для нас, – Максик, наконец смог хоть что-то разобрать. – И еще что-то говорит – да я не все понимаю. – Хорошо еще хоть что-то понимаешь, – забираясь под полог, хмыкнул Михаил. – Дядя Миша! – устроившись рядом, взволнованно воскликнул подросток. – Я вообще ничего не понимаю! Что тут такое делается-то? Куда дорога делась, тропки все? Почему все эти люди такие странные? – Ты только не волнуйся, Макс… я попробую объяснить. Слыхал что-нибудь про путешествие во времени? – Фильм смотрел французский – «Пришельцы». – Вот и хорошо – представление, значит, имеешь. – Да о чем представленье-то? – Максим уже чуть не плакал. – О чем? – О том, что мы здесь – такие же пришельцы. Мальчишка обхватил себя руками за плечи и обиженно скривился: – Все равно не понимаю… Одно понял пока – с этими людьми нужно быть поосторожнее, верно? – Верно мыслишь, Шарапов! – Так, может, лучше убежать, пока не поздно? Черт с ней, с дорогой… и с «УАЗиком», потом как-нибудь его заберете! – Ладно, попробуем уйти… Прямо сейчас предлагаешь? Максик зябко поежился: – Да нет – темновато уже. Давайте утром, пораньше. – Утром? Давай… Ну, тогда сейчас спи. – Ага… Дядя Миша, а я ведь правда, осмотрел тут все, пока бегал, – немного помолчав, растерянно промолвил подросток. – Ничего знакомого не нашел! Тропинки есть, правда, но какие-то не те… да и вообще, как-то уж слишком чисто кругом, прибрано. – Что значит – прибрано? – Ни бутылок вокруг, ни банок… Как такое может вообще быть? Ратников ничего не ответил, лишь вздохнул и попытался забыться. Да уж, ситуация… А ведь получается, если все так, как он подумал, то… То ведь именно он и подставил Макса! Ведь, если бы парень с ним не поехал… Господи, только бы все это оказалось дурным сном! А если – не сон, если – правда? Была ведь в его жизни похожая ситуация… Тогда нужно выбираться! Если и здесь действуют браслеты – значит, во-первых, как минимум, нужно хорошенько запомнить место – Танаево озеро. И еще запомнить – как к нему добраться, дороги тут могут быть другими, да, наверняка – другие. А затем? А затем – искать эти самые браслетики! Ведь их же кто-то принес! И, значит, кто-то этим переходом пользуется! Отвязаться от этих чертовых крестоносцев, поселиться здесь – и ждать! Черт… Псков-то под тевтонцами сейчас. Потом Александр Грозны Очи явится… нет, отсидеться вряд ли получится. Ладно, это все надо обдумать… А вот пока Максику-то что сказать? А все как есть – так и сказать! Все равно, ведь начал уже. А поверит– не поверит – его дело. – Макс, спишь? – Да, дядя Миша? – мальчишка вздрогнул и тут же обернулся. – Слышите? Идет кто-то! – Мейне геррен? Ну, эту-то фразу Ратников понял и без перевода. Пришел белобрысый Теодор, принес одежку – положил у полога с поклоном и, еще раз кивнув, удалился к шатру… нет-нет – к повозкам! Тяжелые такие, крытые рогожкой, телеги, волы… нет, быки все же. Значит – есть тут где-то дорога! Правда, машина – даже «УАЗ» – сейчас туда вряд ли проедет, местность уж больно болотистая… а вот, когда чуть подмерзнет… или – еще больше подсушит. – Дядь Миша, чего этот парень принес-то? – А вот сейчас и глянем… – Ратников присел на корточки. Смеркалось, но небо еще было белесым, высоким, на его фоне контрастно выделялись аспидно-черные вершины елей. Где-то совсем рядом куковала кукушка – ку-ку, ку-ку… Господи, сколько нам здесь жить? Ку-ку, ку-ку, ку-ку… – Так, что тут у нас… Плащи… Этот – синее корзно с фибулой, мне, тот, рваненький – тебе. Не кривься, не кривься, именно такой оруженосцу и полагается. – А это что? – у парня аж глаза округлились. – Кольчуга, что ли? Ишь, звенит… – Кольчуга… короткий хауберт. Все ее тогда носили – и наши, и рыцари… Это вранье все про тяжелые рыцарские доспехи, они много позже появятся, да и то, в основном, для турниров… Хауберт – мне, а тебе вот – панцирь из чудеснейшей свиной кожи – чуешь, как пахнет? – Да уж, – Максик с отвращением отодвинулся. – Вонища – хоть нос затыкай! – А какие на нем прекрасные железные бляшки! Многих, правда, нет – отвалились, ну, уж извини – дареному коню в зубы не смотрят. Ага! Шлемы! Этот, с наносником – мне, а ты бери каску… Максим тут же водрузил шлем на голову и поморщился: – Великовата шапочка… – Ничего, с подшлемником в самый раз будет. Меч у меня уже есть… а вот и твое копье… Потом покажу, как пользоваться. – Дядя Миша… Мы что же – тоже в турнире будем участвовать? Ратников усмехнулся: – Вот в турнире – вряд ли! А в какой-нибудь мелкой стычке – запросто. Ты, Максюта, помнишь, что я тебе недавно сказал… ну, про другое время? – Да помню… И как вам только прикалываться-то не надоест? – Так вот теперь слушай, как мы здесь могли оказаться… Браслеты помнишь? – Ну! – Так вот – с их помощью… Наехали колесом – ты сам принес осколки. И с их же помощью мы можем вернуться назад. Нужно только их отыскать, эти браслетики… через тех, кто их сюда принес. Останемся, подстережем… Не такое уж и сложное дело, верно? Найдем браслеты, выберемся… Черт! Еще бы эту вертихвостку Лерку найти! – Лерку? – мальчишка дернулся, губы его задрожали. – Так вы… вы думаете, что… – Ты слышал уже про нее? – Да слышал. Эти два урода… Узбек и Карякин… – В общем, думаю, что она тоже здесь, в этом времени, и мы… – Ой, дядя Миша, – обхватив голову руками, Максик тихонечко застонал. – А давайте, вы мне все это потом расскажете, ну, когда домой придем, а? Ратников в ответ только вздохнул: не поверил парень. – Ладно, давай спать – утро вечера мудренее! – А утром уходим – не забыли? – Да уж не забыл, спи, с утречка разбужу.Робер де Клари.«Завоевание Константинополя».
А утром они проснулись от жутких криков! Кто-то бежал, что-то звенело, вопили, казалось, прямо над головою и еще – жутко пахло гарью! – Надевай! – Ратников швырнул Максу панцирь и подшлемник. – Быстро! – Да не надену я это… – Давай без разговоров! Михаил и сам уже облачался в кольчужку – имелся опыт – справился один, без помощи оруженосца, надвинул на глаза шлем и, взяв в руки меч, высунулся наружу… – Ой, мать моя! Тотчас же прямо на Мишу набросилась какая-то совершенно жуткая бородатая рожа с перекошенным от ярости ртом и огромной дубиной… которая едва не угодила Ратникову в голову… хорошо, тот успел пригнуться… и пустил в ход меч, ударив коротко, тычком, бородачу в пах! Враг зарычал, дико и страшно, как рычит смертельно раненный, выгнанный из теплой берлоги медведь. Зарычал… выронил дубину… и тяжело повалился в траву, орошенную кровью. – Дядя Миша! Что это? – испуганно возопил выбравшийся из полога Макс. – Что тут происходит… Боже? Он что – мертвый? – Мертвее некуда, – оглядываясь, сквозь зубы процедил Ратников. – Ты вот что… спрячься пока где-нибудь и не высовывайся… не до тебя. Огромными от ужаса глазами подросток смотрел на стекающую с меча Михаила кровь… – Дядь Миша… – Кому сказал – исчезни! А вокруг происходила уже самая настоящая битва! Какие-то люди в плотных стеганых панцирях из звериных шкур, ловко орудуя рогатинами, дубинами и топорами, окружили тевтонцев и теперь крушили их со злобной и молодецкой удалью. Надо сказать, «копье» рыцаря Иоганна фон Оффенбаха, несмотря на численное превосходство врагов, защищалось умело – сам рыцарь быстро организовал оборону, меч его сверкал над головой, словно молния, в блестящем, похожем на перевернутое ведро, шлеме, отражались первые лучики солнца. – Helfen! Wehren! Heilen! – с каждым ударом фон Оффенбах выкрикивал едва слышный из-под шлема девиз Ордена. – Помогать! Защищать! Лечить! У Ратникова даже и сомнения не возникло – кому помогать, да и, честно сказать, не до того было… Вот снова подскочил какой-то лохматый черт! Выпучив глаза, завращал дубиной… Мечом такую не отобьешь – клинок жалко… Михаил резко отпрыгнул вправо и тут же взмахнул мечом, оцарапав противнику плечо. Враг еще пуще рассвирепел, что-то закричал, поудобнее перехватив страшное свое оружие… вернее – только попытался перехватить, Ратников не дал ему это сделать. Стремительный выпад вперед… Укол! Хруст… Выплеснувшаяся фонтаном кровь вновь обагрила лезвие… – Дядя Миша-а-а! Михаил обернулся… увидев под своими ногами поверженного, хрипящего еще врага – молодого парня… Выпавшая из его рук секира валялась тут же, в траве, рядом стоял Максик, смешной, в казавшемся таким нелепым шлеме. С острия его короткого копья капала свежая кровь… Значит – он… – Молодец, Макс! Выкрикнув, Ратников ухватил парня за руку и метнулся к толстой березе – врагов вокруг было слишком уж много, как бы не зашли за спину. Вот они, вот они – напирают, теснят… Что там за треск позади? Неужели… Теодор! Так, кажется, его зовут… Белобрысый парень, кнехт с круглым лицом… Без шлема – видно, сбили дубиной. На лице – кровь, но в руках – копье… Парень прихрамывал – в бедре торчала обломанная стрела. Ах, у них и луки! – С нами Бог! – Теодор неожиданно улыбнулся. – Постоим за Святую Деву! Помогать! Защищать! Лечить! Их сразу же окружило человек десять – двое здоровяков в ржавых кольчугах, с рогатинами, остальные – мелкий, в медвежьих шкурах, сброд… Да, у двоих луки… И помощи ждать – неоткуда! Теодор снова что-то крикнул Мише, задиристо потрясая копьем. – Говорит, нам бы еще чуть-чуть продержаться, – сглотнув слюну, тут же перевел Макс. – Дядя Миша… а они нас сейчас убьют? – Если мы им это позволим! – ловким ударом Ратников отбил рогатину, и Макс… Максик… немедленно сунул копьем в шею вырвавшемуся вперед верзиле… Тот захрипел, осел, зажимая рану… Остальные завыли, словно тучи дьяволов, кто-то метнул дубину, едва не пришибившую Макса… Просвистела стрела… – С нами Бог и Святая Дева! Держитесь! Ратников поднял голову – рыжебородый кнехт и фон Оффенбах в сверкающем ведре-шлеме, а с ними еще человек пять, орудуя мечами и копьями, пробивались на выручку… Ага… вот рыжий упал с разможженной головой… Черт… – Помогать! Защищать! Лечить! – снова выкрикнул Теодор и, закусив губу, вдруг повалился спиной на толстый березовый ствол… Макс встал рядом, выставив на врагов копье… Ратников взмахнул мечом и грустно ухмыльнулся: похоже, помочь им сейчас и в самом деле могла только Святая Дева. – Помогать! Защищать! Лечить! И вдруг, где-то совсем рядом, за лесом, раздался звук рога… И вот уже за деревьями показались всадники, в белых, с большими черными крестами, плащах, в сверкающих шлемах! – Помогать! Защищать! Лечить! Их было человек двадцать, из которых – двое рыцарей, а все остальные, насколько мог судить Ратников по вооружению и одежде, – кнехты. Вражины замялись… дрогнули… и вот уже, не дожидаясь разгрома, рванули, побежали в разные стороны, словно зайцы… Повернув коней, всадники кинулись было преследовать их, но, куда там, тщетно… – Рад видеть тебя, брат Гернольт, – сняв шлем, Иоганн фон Оффенбах устало опустился на землю. – Клянусь святыми мощами, ты появился вовремя. – Вообще-то, я не очень спешил, – орденский рыцарь в подбитом волчьим мехом плаще слез с коня и передал шлем подскочившему кнехту. Лет сорока, с худым узким лицом, он напоминал аскета. Редкие светло-рыжие волосы падали на плечи, на макушке виднелась аккуратно выстриженная тонзура. Тонкий, с небольшой горбинкой, нос, реденькая, как и волосы, бородка – ничем не примечательный облик, какой-то даже потасканный, блеклый… если бы не глаза! Глубоко посаженные, черные, они сверлили всех таким яростно-жгучим и подозрительным взглядом, что Ратников невольно поежился. – Сколько у вас потерь? – хмурясь, спросил брат Гернольт. Спросил, естественно, по-немецки, вернее, на том диалекте, что был в ходу в Ливонии. Подтянувшись, герр Иоганн быстро доложил обстановку, после чего с улыбкой показал рукою на Ратникова: – Это герр Майкл, рыцарь из Англии. Прибыл к нам с оруженосцем. Сражался, как лев! О, видели бы вы, брат Гернольт, как ловко он орудует мечом! – Так любой рыцарь должен владеть им, – крестоносец усмехнулся, краем глаза наблюдая, как кнехты оказывают помощь раненым и складывают в скорбный ряд погибших. – Так вы прибыли из Англии, сэр Майкл? Ратников слабо улыбнулся и, разведя руками, покачал головой. – Герр Майкл не знает нашего языка, – поспешно пояснил фон Оффенбах. – Как же вы общаетесь? Неужели, как в Англии? Или – по-латыни? – Нет… Зная, куда отправляется, герр Майкл специально выучил речь руссов. – Даже так? Поистине это великий подвиг… Из какой вы семьи, сэр Майкл? – спросил брат Гернольт по-русски. Хорошо спросил, почти совершенно без акцента, даже не «цокал», как, скажем, новгородцы – те ведь так и говорили – «зацем», «поцему»… – Я… ммм… Мой род известен в Ливерпуле. Сэр Пол Маккартни – слышали? Так это мой дядя. – Сэр Пол Маккартни? Увы, не слыхал. Ведь ваша Англия столь далека от нас… Хотя, в комтурствах Пруссии найдутся ваши земляки англичане. Вы славно бились… – брат Гернольт потер руки. – Да и вы подоспели вовремя. – Что ж… сейчас погребем павших… помолимся… и потрапезничаем, а уж потом – в путь. Так, брат Иоганн? Фон Оффенбах кивнул и направился к своим – подсчитывать потери. – Я рад, что вы прибыли к нам, сэр Майкл! – неожиданно улыбнулся крестоносец. – Опытных рыцарей нам очень не хватает, особенно здесь и сейчас, ведь надобно брать под руку Ордена все эти дикие земли. Кстати, знаете, сколько братьев-рыцарей взяли Плескау? – Интересно, сколько же? – Двенадцать! Да-да, всего-то дюжина. Ну, не считая кнехтов и того, что добрые бюргеры Плескау во главе со своим бургомистром Твердильо Иванковичем с радостью распахнули пред нами ворота. Вот оно – гнусное предательство, – подумал про себя Ратников. – хотя, наверное, имелись у «добрых псковских бюргеров» во всем этом и свои интересы. – Теперь нас всего четверо в Плескау… я имею в виду – четверо рыцарей, – брат Гернольт продолжал водить неофита в курс дела. – К сожалению, великий магистр Хайнрик фон Вида отстранил гроссмейстера отделения Ордена в Ливонии. Магистр считает, что мы зря вмешались в русские дела, что нас используют все кому не лень. Вот и сейчас обиженный на псковичей князь Ярослав Дорогобужский захотел отвоевать себе трон. Якобы нашими руками, именно так и считает магистр. Да, наверное, это и так – но и мы здесь немало поимеем! Вы толок представьте – Плескау – наш! О, это большой и красивый город, вы скоро сами увидите и восхититесь. Что же касается князя Ярослава… он всем надоел. Приехал в Феллин, ныл там, ныл, мол, обижают… интриговал, выпросил помощь – ну как отказать? Жена его отца, князя Владимира Мстиславича – дочь Дитриха фон Буксгевдена, а Дитрих – родной брат рижского епископа, ссориться с которым нам пока не с руки. Кстати, и сам князь Владимир в свое время пытался использовать Орден – тогда еще – Меченосцев – в своих корыстных целях, силясь оторвать Плескау от Новгорода. Вот и великий магистр относится ко всей этой эпопее с Плескау с большим недоверием. Вот и мало рыцарей – буквально некому доверять. А ведь нужно основывать дальние комтурства, крестить язычников, строить замки… А некому! О, у нас здесь много достойных для любого славного рыцаря дел, сэр Майкл! Брат Гернольт хитро прищурился: – Вы как хотите… сразу принять обет Ордена? Предупреждаю, наш устав очень строгий. – А может быть, мне пока остаться на правах орденского вассала? – хитро вывернулся Михаил. – Кто его знает, как там все сложится? Может, жениться захочу? Говорят, в Плескау очень много красивых и знатных дев… – О, вы правы, их там великое множество, как русские говорят – «бесщисла»! – крестоносец прищелкнул языком… но тут же заплевался и перекрестился. – господи, прости меня, грешника… Ну, что ж – жду вас за трапезой, сэр Майкл. Там уж поговорим посерьезнее. Ратников усмехнулся – не такие уж тевтонцы безвинные овечки, как пытается убедить брат Гернольт. Надо же – в русские дела их втянули… затащили лису в курятник – а то они на русские земли не зарились?! Псковичи, правда, тоже хитрованы еще те – и опека со стороны Новгорода – «старшего брата» – многим наверняка давненько уже надоела, вот и пригласили немцев да князя Ярослава Дорогобужского – из Смоленского, кстати, княжества – тамошние князья во Пскове и сидели, а вот суздальцы – Ярослав и сын его, Александр Грозны Очи, через много-много-много лет прозванный летописцем «Невский», – никакого отношения к Пскову не имели. Назвать псковичей «предателями русской земли»? Ну, это если только считать «Русской» землею сузадьцев или Новгород… А ведь там полно еще княжеств! И никакого единства – как, впрочем, в германских землях. Суздальцы от нашествия монголов ослабли? Отлично! Кто больше всех радуется, руки потирает? Немцы? А вот и нет – смоляне! А вот Новгород смотрит на поднимающийся Псков как на свою колонию… кому ж такое понравится? Тут сойдет и Орден… Почему бы нет? Сейчас поможет, а потом… насчет католичества… там посмотрим… Мавр выполнит свое дело… а дальше ему и накостылять можно! С помощью того же Смоленска или Литвы. Нет! У литовских кунигасов слишком уж руки загребущи, хуже, чем у немцев, – потом не выгонишь. «Немцы» в контексте Ордена – это именно что «немцы» – иностранцы. И датчан там хватало, и французов, и шведов… да и Мекленбург, Померания, Бавария – все разные земли, и очень часто друг другу – враги. А вот рыцарей Тевтонского Ордена смело можно назвать предателями… предателями интересов Священной Римской империи (германской нации), император которой – Фридрих – был самым яростным врагом римского папы, верховного сюзерена Ордена. И, в общем-то, брат Гернольт прав – сильно потрепан Орден: в тридцать восьмом, при Шауляе, накостыляли литовцы, совсем недавно – монгольские тумены хана Кайду. Так что не хватало рыцарей, не хватало… Ратников все ж закончил когда-то истфак, кое в чем разбирался… Черт побери! А где же Максик-то? Неужели… Нет, нет, не может быть – он же вот, рядом был, буквально только что… Так куда ж делся? – Максим! Макс! – сложив рупором ладони, позвал Ратников. Тишина… Только слышно, как переговариваются кнехты, делая свою неприятную работу. Закусив губу, Михаил подбежал к березе… той самой, с красным от крови стволом. Осмотрел все, рванулся в кусты, по тропинкам… И там, в камышах, у самого озера наконец обнаружил Макса. Мальчишка лежал ничком… Господи! – Ма-а-акс!!! В три прыжка Ратников оказался рядом, упал на колени, с ужасом трогая подростка за плечо… Мертв? – Дядя Миша… Максим обернулся – лицо его было мокрым от слез: – Дядя Миша… да что же это… я вот того, бородатого… копьем… А он… Я что же – убил? Нет! Нет! Парень уронил голову в ладони, плечи его задергались. – А ну, не реви! – схватив Макса за подбородок, Ратников ударил его ладонью по щекам. Несколько раз. Не сильно, но вполне чувствительно. – Прекратить истерику! Да – ты его убил. Иначе бы он тебя! Помнишь, что я тебе говорил? Ну? Помнишь? – Дядя Миша… – Иди умойся, да пойдем обедать. Не журись, парень! Выберемся! Это я тебе говорю – выберемся! Самое сложное – это Лерку найти. Ну да ничего – и тут справимся. Парнишка неожиданно улыбнулся: – Да, Лерку найдем… и свалим! Верно, дядь Миша? – Конечно же верно, Макс!
– Кто это были – русские? – сидя в шатре фон Оффенбаха за скромной трапезой, спросил Ратников. – Чудины или эсты, – обгладывая кость, хмуро бросил Иоганн. – Русские нас бы вмиг… – Это были язычники, – брат Гернольт скривил губы. – По пути мы видели капище – огромный серый камень на берегу озера. А вокруг кости птиц, зверей, даже человеческие… И еще – разноцветные ленточки. – Чудины поклоняются бесам, – согласно кивнул фон Оффенбах. – Брат Гернольт, мы отправимся в путь сегодня? – Да, – крестоносец вытер жирные руки о край плаща. – Язычники могут вернуться, и в гораздо большем количестве. На трех карбасах, на четырех, на десяти. Следует поспешить. Сэр Майкл? – Да? – Ратников поспешно оторвался от кубка. – Помните, я говорил о серьезной беседе? – Ну да… – Ее час пришел. Вам следует знать – я нынче исполняю обязанности командора Плескау и вверенной мне властью решил основать несколько пограничных комтурств… одно из которых предлагаю возглавить вам! Хитро прищурясь, крестоносец посмотрел прямо в глаза собеседнику: – Это очень непростое, опасное, но весьма бого– угодное дело. Да вы и сами, наверное, уже это поняли… – За тем и явился! – слегка наклонил голову Михаил. Брат Гернольт удовлетворенно кивнул: – Признаюсь, иного ответа не ждал. Ратников опустил глаза, лихорадочно соображая – что же дальше? Сообразил, надо сказать, быстро и тут же спросил: – А могу я сам выбрать комтурство? – Ну, конечно же! – неожиданно расхохотался Гернольт. – Их ведь, в общем-то, еще нет, вернее есть, но пока только – здесь, – он постучал себя по лбу указательным пальцем. Так что – выбирайте! На правах вассала, конечно… – Тогда – здесь! – решительно заявил Ратников. – На этом вот самом месте. – Хорошо, – крестоносец устало кивнул. – В десяти лигах отсюда, на берегу, есть что-то вроде нашего опорного пункта.
Глава 4 Лето 1241 года. Окрестности Чудского озера Комтур
Желаем, чтобы поместья наши, коим мы определили обслуживать наши собственные нужды, всецело служили нам, а не другим людям. Чтобы с нашими людьми хорошо обращались и чтобы никто не доводил их до разорения.Вот тогда только Максик Гордеев поверил в то, что говорил ему Ратников, когда увидел Псков! Тот самый, средневековый, с полной лодок и кораблей пристанью на реке Великой, с горделиво возвышающимся на высоком холме белокаменным кремлем – Кромом – с огороженным валом и деревянной стеною посадом, с мерцающими вдали куполами Спасо-Мирожского монастыря. – Вот это прикол! – едва город открылся перед глазами, только и вымолвил Макс. Бедняга… Псков произвел впечатление и на Ратникова, хотя тот уже видал и Новгород, и Ладогу – и все же, тем не менее, и тот был очарован и потрясен псковской красотою, богатством и мощью. Неожиданно вдруг даже закралась мысль: – И все это немцам отдали! Впрочем – а что, лучше литовцам? Смолянам? Суздальцам? Нет, может быть, в чем-то и лучше – уж, по крайней мере, католичество те насаждать не будут. В Пскове, кстати, Михаил с Максом долго не задержались. С благословения брата Гернольта и – заочного – гроссмейстера Ливонского отделения Ордена Святой Марии Тевтонской, новоявленный крестоносец «сэр Майкл» получил отряд в три копья кнехтов – сорок человек самого разноплеменного сброда – да две телеги оружия – копья, старые кольчуги, мечи, секиры, было даже два тяжелых крепостных арбалета, орудия, некогда запрещенного папой в силу своей дьявольской действенности, но с успехом используемого даже вот, божьими рыцарями. Кроме того, имелась и бумага на право вассального владения землями – грамота великого магистра – а как же без нее-то? Надо сказать, впечатления оккупированного города Псков не производил – орденских немцев в нем было не так уж и много, куда больше купцов – торговлишка шла вовсю, причем не только с немцами. Лето нынче выдалось сухое, знойное, хлеб в псковских землях мог и не уродиться, потому следовало позаботься заранее – с кем-то договориться, заплатить. Эти же заботы тревожили сейчас и «сэра Майкла» – важной задачей была заготовка продовольствия на зиму, до которой Ратников, вообще-то, задерживаться вовсе не собирался, однако, кто знает? Человек предполагает, а Бог располагает.Капитулярий о поместьях
На смирной белом коняшке, с некоторой грустью помахивающем желтовато-пегим хвостом, Михаил, не особенно торопясь, ехал во главе своего небольшого отряда, сборного, а лучше сказать – сбродного, кого там только не было! Беглые крестьяне-баварцы, наемные лучники из Бранденбурга, с десяток державшихся на особицу чудинов, столько же белоглазых эстов, да, были еще и русские – Иван Судак и Доброга – тоже, верно, из беглых. Иван – здоровенный крепыш, косая сажень в плечах, с кудлатой огненно-рыжей бородою, Доброга – чернявый, цыганистый, не такой широкоплечий, но тоже – верзила с ручищами, словно оглобли. К ним почему-то прибился Эгберт – совсем еще молодой парнишка из Любека, похоже, что из подмастерий или, скорее, учеников, из тех вечных бедняков, что никогда не выбьются в мастера. По типу характера – как знаменитый чеховский Ванька – такой же зачуханный, светленький, сероглазый, с тонкой, вечно замотанной какой-то грязной тряпицею, шеей. Остальные кнехты его откровенно шпыняли, один из бранденбуржцев – сутулый, с длинным вислым носом, звали его, кажется, Фрицем – даже как-то на привале под общий смех завалил бедолагу, наплевав на все Божьи заповеди, явно намереваясь использовать того, как девочку… Ратников уж хотел вмешаться, да не успел – рыжий Иван Судак, не говоря ни слова, просто огрел охальника кулаком по хребтине – тот и осел. Бранденбуржцы хватились было за копья… да тут выступили вперед молчаливые чудины и эсты… Угомонились. Вот с той поры Эгберт, устало примостив на узком плечике копьецо, и шагал следом за русскими, как собачонка. Короче – то еще было воинство, недаром брат Гернольт, прощаясь, вполне серьезно советовал первым делом парочку из этого сброда повесить, просто так, для острастки. Наверное, так бы и стоило сделать, да Миша – «сэр Майкл» – почему-то стеснялся.Наверное, проклятое воспитание мешало. А Максик, уже помаленьку приходивший в себя, шагал рядом с Ратниковым – конь парню не полагался, как и любому другому из всех этих с позволения сказать, солдат. Михаил ехал неспешно, да при всем желании не получалось быстрее – в телеги-то были запряжены быки, а уж они-то никуда не торопились, помахивали себе хвостами, отгоняя назойливых мух, да время от времени останавливались – жевали траву. Возами правили баварцы – видно было, что – крестьяне. Беглые. А никто их, похоже, о прошлом и не спрашивал – людей у Ордена не хватало, и не только рыцарей.
Бург – если его так можно было назвать – располагался километрах в двенадцати от Танаева озера, на мысу, в виду большого острова у впадения в Чудское озеро реки Желчи. Частокол с воротами, сложенная на скорую руку башня и несколько жилых и хозяйственных построек, многие из которых были еще не законченными. Вновь прибывших встречал священник – орденский брат – отец Арнольд. Даже с виду весь какой-то желчный, с отечным носом и желтым лицом, священник сразу же не понравился Ратникову, как, впрочем, и сам бург, центр нарождавшегося комтурства. – Я – рыцарь Майкл, – спешившись, представился Михаил, вытаскивая бумаги. – Из… – Я знаю, кто вы, – холодно ответствовал отец Арнольд. – Меня уже известили – брат Гернольт отправил связного на лодке. Ага… Ратников ухмыльнулся в усы: Гернольт ему ничего о подобном вестнике не говорил – специально? Или просто не счел нужным? – Располагайтесь, – священник соизволил изобразить на тонких губах нечто вроде улыбки. – Ваши покои, герр Майкл – в главной башне, там же, я полагаю, поселиться и ваш оруженосец, в привратницкой же обычно располагалась охрана. Прошу вас, проходите… Вскоре приготовят обед, уж извините, не успели… – Ничего, ничего… – А пока я бы порекомендовал вам после молитвы и краткого отдыха ознакомиться с уставом, герр комтур. – Гарнизонной и караульной службы? – пошутил Миша. – Хорошая вещь, тащите сюда, отец Арнольд. – Я велю принести. Велю… А не слишком ли ты много на себя берешь, гнида желтолицая? Ратников усмехнулся – а брат Гернольт хитер, ишь ты, предложил комтурство. Он, «сэр Майкл», вроде как – командир, а этот отец Арнольд, выходит, за комиссара?! Для слежки, пригляду, наушничества и наблюдения за морально-политическим обликом вверенного гарнизона? Не дурак брат Гернольт, не дурак… все правильно – разделяй и властвуй. Ладно, поглядим, кто кого! Привратницкая располагалась на первом этаже башни, на второй вела узкая приставная лесенка – в покои комтура и оруженосца. Последнему, собственно, никаких таких отдельных покоев и не полагалось – он спал на скамье в небольшой зале – приемной. Весь первый этаж был сложен из замшелых камней и выглядел довольно старым, остальная же – верхняя, бревенчатая – часть башни явно была пристроена недавно, и в покоях вкусно пахло свежей сосновой смолой и опилками. – Ну, вот, – сбросив плащ, Ратников уселся на лавку. – Вроде прибыли. – Выбраться бы поскорее отсюда, – сжал губы Макс. Выглядел он сейчас хоть куда – в мягких башмаках из лошадиной кожи, в длинной, перехваченной широким поясом, тунике с черным крестом на груди. На поясе висел устрашающих размеров кинжал – трофейный, чудинский. – Да-а… – хохотнул Миша. – Ты у нас теперь – истинный ариец! Подросток наморщил лоб: – Дядь Миша… а что же это – мы теперь с тобой крестоносцы? Псы-рыцари? – Псы? – Михаил улыбнулся. – У тебя, Максюта, что по истории было? – Четыре! Нет, ей-богу, четыре! – Ну, вообще – да, что у нас в школьных учебниках написано – ясно. Выдумка на пропаганде сидит и глупыми побасенками погоняет. Тевтонцев, Максюта, современники псами не звали… Это уж потом, пресловутого Карла Маркса не совсем правильно перевели – он-то писал «рыцари-монахи», а получилось – «псы». Ты, кстати, фильм «Александр Нев– ский» случайно не смотрел? Ну, тот, старый… – Нет. – И слава Богу! Чу! Вроде как кто-то внизу кричит… Сбегай-ка. Макс, посмотри. Кивнув, парнишка выбежал из покоев… и тут же вернулся, держа в руке пожелтевший пергаментный свиток: – Сказали – устав. – Понятненько! – Ратников потер руки. – Сейчас взглянем… ну-ка… ах, блин, по-немецки… Ну-ка переводи! Разложив свиток на столе, Максим придавил его тяжелыми подсвечниками – что б не скручивался – и снова наморщил лоб: – Ну и почерк – убил бы! – Что – совсем ничего не разобрать? – Да нет… сейчас попробую… «братьям позволено носить и использовать холст для нижних рубах, подштанников и чулок, простыней и покрывал… верхняя одежда должна быть спокойных тонов…» – Стой, стой, что это ты такое читаешь? – Что написано, – подросток пожал плечами. – Дальше продолжать? – Давай, – Миша разлегся на лавке, вытянув ноги. – Только с другого места. – Как скажете… «все братья должны стричь свои волосы в монашеской и духовной манере…» – Подожди! – Михаил уселся и, пододвинув свиток к себе, неожиданно рассмеялся. – Так это они мне Орденский устав подсунули, клоуны! Так и знал – нет у них караульного устава! Бардак. Ладно, разберемся и с этим… – А чего разбираться-то, дядя Миша? Валить надо при первом же удобном случае! Ратников насмешливо взглянул на подростка и покачал головой: – Э, это ты погоди, Максюта – валить! А куда валить? – Ну… к машине, куда же еще-то? – Допустим. И что там делать? Ждать, когда кто-нибудь с браслетами явиться – на подносе нам их принесет? А вдруг опять чудины? Ну, те… Нет, братец ты мой! Не наш это путь, мы пойдем другим путем… – Каким другим путем, дядя Миша? – жалобно поморгал Макс. – Тут ведь только одна дорога. – Эх, молодежь, молодежь, – Михаил с осуждением покачал головой. – Вот в чем беда – не знаете классики. Ладно! Я к тому, что ведь очень хорошо, что мы с тобой в крестоносцах. В командирах, а не где-нибудь там в пыточном подвале! Этим надо воспользоваться, Максюта. Мы там, около Танаева – пост выставим! И, ежели что – сразу знать будем. Обо всех подозрительных людях! Смекаешь? – Понял, – мальчишка обрадованно закивал. – Понял, дядя Миша… Вы не смотрите, я вообще-то понятливый… только вот растерялся немного… – Любой бы на твоем месте растерялся, – Ратников потрепал парня по голове. – Хорошо. Отдохнул? – Ну… – Так иди-ка теперь на разведку, разузнай там насчет обеда… и спроси, где туалет, что-то я его тут не видел. Максим убежал, а Миша встал у узенького – бойницей – оконца и долго разглядывал мерцающие голубым серебром просторы Чудского озера. Вот где-то здесь… примерно в этих местах, напротив мыса, у Узмени и Вороньего камня и разразиться битва… Знаменитое Ледовое побоище… Или – похабище? В приемной послышались шаги. – Ну? – Михаил обернулся. – Узнал? – Узнал! Обед сейчас подадут в трапезную… а уборной тут, похоже, и нет! – То есть, как это нет? – удивился Ратников. – А так! Все за угол ходят… в ров… – Да-а, – Михаил угрюмо вздохнул. – Я и говорю – бардак! После трапезы – вареной рыбы с грибами и просяной кашей, обильно сдобренной проповедями отца Арнольда, новый комтур решительно объявил строевой смотр. Его еще во время пути сюда достали взаимные придирки, разборки и драки, которым нужно было бы как можно быстрее положить конец, ибо Ратникову было совершенно точно ясно, во что это все может вылиться. Как в семнадцатом году в России… Три явившихся вместе с Михаилом из Пскова «копья» сменили весь гарнизон бурга, кроме, разве что, кастеляна и отца Арнольда – эти относились к категории несменяемых. Что же касается остальных, то их уже и след простыл, лишь где-то далеко в лесу слушалась быстро удаляющаяся залихватская песня. Ну, ясно – смена кончилась – чего им тут теперь и делать-то? В этой-то опасной глуши? Пусть теперь новенькие хлебнут лиха. Со скучной рутиной службы, с ничем не ограниченным произволом начальников, с постоянными набегами чуди, с полчищами комаров, наконец! По приказу комтура, все воинство выстроилось в две шеренги – по «копьям»: чудины, эсты и все остальные – бранденбуржцы, баварцы, русские – и с ними забитый мальчишка Эгберт из Любека. Осматривая войско, Михаил угрюмо качал головой. Нет, вооружены-то все были более-менее… Кольчуги, правда, не у всех, так есть кожаные панцири с нашитыми на них металлическими платинами, зато – копья, мечи, секиры – этого добра в полном достатке, как и шлемов, простых, открытых. А вот что касается боевого состояния гарнизона, то с этим дело обстояло не очень. Нет, конечно, Ратников вовсе не собирался учить их чему-то – бою, строю и прочему – но элементарный порядок должен был навести, от этого в буквальном смысле слова зависело все. И жизнь и – скорейшее возвращение в свою эпоху. Во-первых, начинать нужно было с понимания. Эсты понимали немецкий – ливонский диалект, чудины – русский, остальные все – серединка на половинку. Потому Ратников и, не мудрствуя лукаво, отдал команды по-русски, а уж потом Максим переводил – как ни странно, его понимали. Затем Михаил сразу же перетасовал всю колоду, разбавив «чудинское» и «эстское» копья скандальными бранденбургскими лучниками – те против перестановки не возражали – лишь бы не видеть ненавистных баварских рож, оставшихся в третьем «копье» – по имени десятника Ивана Судака Ратников стал именовать его «русским». Карауль– ную службу стали вести по очереди – через день на ремень… нет, тут через два дня выходило. Все же остальные вне наряда вовсе не бездельничали – надзирали за исполнявшими повинности местными жителями – в большинстве, чудинами – лениво ремонтировавшими дорогу, а также ловили рыбу, соби– рали в лесу грибы и занимались прочими промыслами. Да! И вопрос с уборной Ратников решил в первый же день. Выстроив всех, приказал выкопать две выгребные ямы, установить будки: – Чистить их будет – кто? Нет, не местные… Вы, бездельники! Те, кто спит на посту, спустя рукава выполняет приказы или иным недостойным образом уклоняется от службы господу нашему и Ордену благочестивых рыцарей Святой Марии Тевтонской. Кто-то хмыкнул за спиной – Миша углядел отца Арнольда – тому явно понравилось принятое решение. Удивительно – хоть что-то понравилось! А вечером Ратников пригласил к себе всех десятников: от русских – Иван Судак, от чуди явился высокий, с длинными русыми волосами мужик, звали его Витольдом, от эстов – немногословный круглоголовый Тойво. Ни бранденбуржцы, ни баварцы таким образом, в начальство не попали – не повезло, ладно. – Вот что, господа сержанты, – меряя шагами приемную, негромко начал комтур. – О дисциплине я вам уже все сегодня сказал, больше повторяться не буду. Теперь вот о чем… Вам нужно будет выделить из каждого копья наиболее ловких и ушлых людей, у кого получится с местными… пусть даже они им в чем-то будут потакать, не важно, пусть пьют иногда в местных корчмах… Присутствовавший на совещании – а как же! – отец Арнольд при этих словах возмущенно вскинул брови. – Я должен знать все обо всех подозрительных людях, появившихся на территории вверенного мне приказом магистра и Божьей волей комтурства. Обо всех! И особенно – о людях из Новгорода. Отец Арнольд навострил уши. – Таковых ушлых людей вы пришлете мне завтра же! На этом день и закончился. Отдав все необходимые распоряжения, Михаил – «сэр Майкл и вассал Ордена Святой Марии Тевтонской» – улегся спать на широкой лавке, укрывшись тяжелой медвежьей шкурой. Рядом, за стенкой, давно уже посапывал Макс. В горнице надоедливо зудел комар.
Долгое время ничего существенного не случалось, все шло своим чередом. Время от времени, как и было заведено, отец Арнольд брал десяток воинов и отправлялся на баркасе по прибрежным деревням, как он выражался «навестить недавно крещеный люд», а на самом деле, конечно, – получить богатые подарки да и просто развеяться, отвлечься от надоедливого сидения в бурге, где, кроме как молитвами да интригами, занять себя было совершеннейшее нечем. Этим его очередным отъездом и решил воспользоваться Ратников, давно уже намеревавшийся перетащить поближе машину – жалко было оставлять без пригляду, ведь разберут, рано или поздно, странно, что еще не разобрали, видать, побаивались незнакомого предмета, да и народу в тех местах бродило немного – охотники, рыбаки, да вот – орденские братья. Дорогу к бургу уже к тому времени отремонтировали, топи у Танаева озера по приказу Михаила замостили валежником – уж как получилось, но должно быть можно было б проехать. И вот, едва только баркас под крестоносным флагом Ордена скрылся за ближайшим мысом, Ратников немедленно отправился в путь, прихватив с собой свободных от смены кнехтов да деревенского кузнеца – приладить к машине оглобли, в которые намеревался впрячь быков, именно для этой цели и реквизированных. По здравому размышлению, Михаил не очень-то хотел прослыть чернокнижником и колдуном, управляющим самобеглой повозкой. – Да, это верно, – согласился Максик. – Только вот – долго провозимся. А возились не так уж и долго! На болоте, уж конечно, пришлось помочь быкам и толкающим машину кнехтам двигателем… Немножко все напугались… Но – «УАЗ» выскочил все-таки, проехал через болото… А уж дальше спокойно покатил себе, поднимая тучи пыли и влекомый медлительными быками. Михаил специально отослал кнехтов обратно в замок и на подъемах все же заводил мотор. Сидящий рядом, на пассажирском сиденье, Макс ухмы– лялся: – Хорошо хоть, аккумулятор не сдох и бензин не слили! – Аккумулятор новье, а бензин… да кому он тут нужен-то – бензин! – Ой… это верно. Чудную повозку загнали в дальний амбар, кнехты прозвали ее «латной колесницей». Отец Арнольд, по возвращению, на железную повозку дивился, но ничего не сказал – колесница, так колесница, он вообще не лез в дела вооружений и тактики. В августе выстроили наконец и уборные, и баню – к вящей радости русских, Ивана Судака и Доброги, уже те любители были попариться, да и Ратников с Максом баню жаловали, а вот отец Арнольд – что– то не очень, слишком уж ему там было жарко – «как у дьявола на сковороде» – именно так он и выражался. Михаил даже установил во вверенном ему «гарнизоне» банный день и каждую неделю гонял свободных от службы в лес, по дрова – чтоб не расслаблялись, у хорошего командира солдаты без дела не сидят! Наряду с отцом Арнольдом манкировал помывкой и Эгберт, вечно ходивший грязным, в баню его не могли затащить даже русские – слишком уж упирался, кусался даже. Бывший подмастерье неожиданно сблизился с Максиком, Ратников не раз уже замечал, как парни, усевшись за амбаром на траве, о чем-то разговаривали, смеялись. – Эгберт мне про Любек рассказывает, – как-то вечером пояснил Макс. – Красиво, говорит, там, весело. Только он оттуда сбежал – хозяин семь шкур драл. – Нашел, куда сбежать, чудо! – Он говорит, Орден переселенцев привечает, особенно – кто из немецких земель. Всякие льготы дают, земли… – Ну да, ну да, – Михаил рассмеялся. – Как в Штатах на Диком Западе. Закон о гомстедах! Наделы всем желающим фермерам! Ничего, что на индейских землях? Ничего, что на орденских землях – пруссы, эсты, чудь? – Ну, не знаю, – мальчишка пожал плечами. – Так Эгберт сказал. Говорил еще – и поляки многие под Орден идут, и даже литовцы. Выгодней, чем своих алчных князей кормить! – Эгберт, Эгберт, – Ратников оперся на резные перила высокого, пристроенного недавно, крыльца. Перила, кстати, вырезал Иван Судак, оказавшийся неплохим плотником и столяром. – Смотрю, скорешились вы с ним. – Ну да, – Максик пожал плечами. – Он меня ненамного и старше – всего-то на полгода. Много чего повидал, интересно послушать. Да и говорит он понятно, не как другие. К примеру, баварцев так я сосем не понимаю, а бранденбуржцев – через слово. – Ты б спросил своего друга – когда он в баню пойдет? Или привык – вечно чумазым? – Он бы пошел… он бы рад, – сразу же кивнул подросток. – Но боится. К нему и так этот, вислоносый Фриц пристает… – Ах так? Ну, это дело мы быстро исправим! – Да нет… он не открыто… – И все же, пусть твой дружок вымоется наконец, а то стыдно смотреть – воин!
Эгберт и мылся – в озере, так сказать, в свободное от ратной службы время. Уходил подальше, за мыс, почти к Черной речке – всерьез опасался Фрица и ему подобных ухарей. И вот однажды… Собственно, со слов юного кнехта о случившемся доложил Макс, сам Эгберт почему-то постеснялся, да, наверное, не счел и особо важным то, что невзначай увидел. А дело было так… Ратников даже представил воочию. Лес, сверкающая гладь озера, жаркое солнце – лето в этом году выдалось на редкость знойным. На песчаную косу, подозрительно озираясь, из леса выходит Эгберт. Сбрасывает одежку, боязливо пробует воду ногой… И вдруг – слышит шум весел! Из-за мыса появляется вместительный баркас, с мачтой и только что спущенным парусом. Подхватив одежку, кнехт быстро прячется в ближайших кустах – к лесу-то не успеть, далековато. Баркас причаливает к берегу – там, у впадения в озеро Черной речки, есть подходящее место. Дюжие, вооруженные мечами и копьями, парни выталкивают на берег… юных стенающих девушек, похоже что – пленниц. Кое-кто лупит их кнутом… Дев гонят в лес, как раз по той тропке, что тянется вдоль Черной реки… Быстро накинув одежку, Эгберт крадется за незнакомцами следом. Вот они – подозрительные люди, о которых предупреждал герр комтур! Вот она – награда, теперь уж никто не скажет, что Эгберт – плохой воин, грязнуля и неумеха. Теперь уж… Юный кнехт крадется неслышно, в серых глазах его сверкает огонь любопытства… Странный отряд сворачивает к Танаеву озеру. Эгберт затаился в кустах. Господи! Кажется, идут обратно! Нет, не все – только вооруженные парни. Дюжие такие, один – с кнутом. Идут, усмехаясь, о чем-то негромко переговариваются, смеются, как люди, только что выполнившие какое-то важное дело. Эгберт пропустил их – ну, ясно, что возвращаются к баркасу, да сейчас уплывут. А вот девки… Куда они-то делись? Далеко уйти не могли… Но, нет! Напрасно бегал парень по всему лесу – никого и ничего не нашел, словно и не было тут никаких парей и девок, похоже что – пленниц. И крови не было, и мертвых тел – ну, не успели бы закопать, слишком уж быстро вернулись. Тропки там две через болотины – быстро не пойдешь, а по дороге – той самой, недавно отремонтированной – либо к бургу, либо во Псков. Что же, девки туда одни отправились? Или – кто-то за ними явился? – Так ведь он и не узнал толком ничего, – пожаловался Макс. – Потому и доложить не решился. – Гад твой дружок! Я же говорил – докладывать о любой мелочи. – Ну, мне-то он рассказал! Дядя Миша, я ведь тоже думаю – куда те девчонки делись? Можно я… можно мы… ну, с Эгбертом… к Танаеву сбегаем, посмотрим там повнимательней? Ратников лишь рукой махнул: – Бегите. Авось, и впрямь чего сыщете… – Спасибо, дядя Миша! – мальчишка едва ли не кубарем бросился с крыльца. – Только вряд ли, – сплюнув, желчно заключил Михаил. – Не такие уж они дураки… наверное. А у самого сердце екнуло – а вдруг и, правда, это те, которых он ищет? Так и нервничал целый день почти до самого вечера, пока ждал парней… Те вернулись ни с чем. – Ничего там нету! – виновато доложил Максик. – Трава только примята… Но точно! Куда ж девчонки делись? К нам! Стопудово – к нам! – глаза парня вспыхнули. – Охолонись, – Ратников подошел к узкому оконцу и посмотрел вдаль. – В Псков скорее всего их угнали. На рынок – живой товар. – А… а ведь у них сейчас феодализм, а не рабовладение, дядя Миша! Михаил прищурился: – Умный ты, как я посмотрю… Слова ученые знаешь – «феодализм», надо же. А рабов-то вокруг полно, ты не заметил? И пленниками на рынках торгуют. Даже слово такое есть – не то, что холопка – раба! Сказал и осекся. Вспомнил Марьюшку. Она ведь и была когда-то рабою…
И все ж таки пришлось Эгберту вымыться. Нет, не в бане, а снова – в озере – кто б его в баню-то пустил, такого… А дело все в том, что бывший подмастерье заснул на посту – и самым дурацким образом попался вездесущему отцу Арнольду. – В выгребную яму! – тут же и распорядился священник от имени комтура. – Вычистить до утра. Что поделать, пришлось незадачливому бедолаге брать золотарскую телегу да лопату пошире… Во– зился долго… но к утру ничего, вычистил, благо ночка выдалась светлая, лунная… А утром, сразу после трапезы и молитвы, к Мише побежал Максик. Глаза горят, весь такой возбужденный, зашептал взволнованно: – Есть кое-что! Отдав очередному наряду распоряжения, Ратников обернулся: – И что же у тебя есть? – Есть… отойти бы. – Ну… пошли тогда в горницу. По скрипучей лестнице оба поднялись наверх, в башню. – Вот! – Максик вытащил из-за пазухи что-то завернутое в тряпицу, бросил на стол… Осколки! Стеклянные желтовато-коричневые осколки… Неужели – те самые? Ратников протянул руку, взял одно стеклышко, поднес к окну… Оно! Вон – змеиная головка, глазки… и запах такой… Михаил поморщился: – Где отыскал? Опять на Танаево без моего разрешения бегал? – Не-а… Эгберт их в выгребной яме нашел. Сегодня ночью. Говорит – сверху плавали.
Глава 5 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера Ведьма
…этот клирик, то и дело рискуя собственной жизнью, совершил подвигов больше, чем кто-либо иной.Значит, кто-то есть в бурге! Кто-то, кто как-то связан с работорговцами, кто помогает, пусть даже не зная всей правды. И это, скорее всего – кто-то из «старичков», из тех, кто живет здесь уже достаточно давно, можно даже сказать – постоянно. Следовательно осталось лишь его вычислить… Кто бы это мог быть? Кто постоянно в бурге? Отец Арнольд? Хм… маловероятно, хотя и его нельзя сбрасывать со счетов. А кроме него? Кузнец с молотобойцем, каштелян, конюхи… да, еще может быть кто и пришлый, из деревенских. Были они в тот день, когда Эгберт проспал? Ну, разумеется – ведь каждый день кто-нибудь да приходит, то с оброком, то пожаловаться на соседей, то еще с каким делом – земли-то окрестные теперь – орденские. Пойди, попробуй, вычисли… Однако и то хорошо уже, что теперь точно известно… Был уже послеобеденный час, и солнце постепенно клонилось к закату. Размышляя, Ратников валялся себе на лавке, закинув ногу на ногу, и даже чуть задремал, когда услышал донесшиеся со двора крики. Кто-то кричал… Должно быть, опять бранденбуржцы с баварцами что-то не поделили, вот уж, поистине, вражины – и дня не могут прожить без доброй ссоры. А ну их… Пускай десятники разбираются – потом доложат. Михаил перевернулся на бок, пододвинув под голову медвежью шкуру, заставив себя не обращать решительно никакого внимания на доносившуюся со двора возню. Оруженосец Макс вновь отпросился на Танаево озеро – Ратников не возражал, пускай, может, чего-нибудь еще отыщет? Браслет, браслет… Эх, если б вдруг целый! Тогда бы можно было Максика спровадить обратно домой, а самому уж остаться здесь, выручать Лерку… если она тоже сюда попала, если ее Колька Карякин не придушил. Честно говоря, закрадывались у Миши сомнения насчет Лерки – что-то про внезапно объявившуюся в здешних лесах странную полуголую девку в окрестных деревнях не болтали. А ведь, по идее – должны были б… Снизу послышались шаги, скрипнула лестница. – Герр комтур! И кого там черт несет… – Мы с вами договаривались… Ах да, отец каштелян. – Входите, входите, брат Герман! Вот уж поистине, более незаметного человека нельзя было себе представить! Вечно сгорбленный, низенького росточка, отец Герман и сам, казалось, старался выглядеть как можно скромнее, незаметнее. Он был монахом, не рыцарем – темная, подпоясанная обычной веревкою, ряса, благообразное, без всяких особых примет, лицо, нельзя сказать, что красивое, но и не безобразное, обычное такое лицо мелкого канцелярского служащего, этакого офисного планктона, бюрократа средней руки. Ему бы еще нарукавники… Кстати, в окрестных селеньях отца Германа почему-то уважали, Ратников узнал это не так давно от Макса, а тот – от Эгберта – и был очень удивлен. Впрочем, тут же и позабыл – настолько отец Герман был неприметен, не вызывал буквально никаких эмоций. Вот и сейчас, перекрестившись, долго и нудно читал список оброчников – кто чего должен был и кто чего дал… – Крестьянин Гуго Лахти, с женой и детьми, держащий надел от Ордена, должен хлеба на 12 любекских марок, да десяток яиц, да – на день Святого Марка – курицу… Эйно, кузнец, за пользование водою из орденского ручья – подков на 12 шиллингов или на одну кельнскую марку, либо серебром – арабским, ромейским или германским – на ту же сумму… Кроме того, бесплатно чинить орденские брони, и копья, и мечи и прочее… Василиса, вдова, за водяную мельницу на орденском ручье – две любекские марки в год, а помесячно на сумму, равную двум шиллингам серебра – в любых монетах либо продуктами на указанную сумму… Ну, настолько нудно читал отец каштелян, что Ратников опять задремал, лишь иногда просыпаясь. – …Эрмендрада, крестьянка из эстов, недавно крещенная, за крешение лично отцу Арнольду – десяток яиц, да курицу, да двух утиц, да холста домо– тканого на полдюжины шиллингов или на половину любекской марки… Насколько помнил Миша, все эти шиллинги да марки были в это время чисто счетными единицами, точнее сказать – счетно-весовыми, монетами же обходились разными – какие попадутся, в большинстве случаев – германскими либо византийскими. – Иоганн, крещеный чудин, за пользование орденским лугом… Орденский лучей, орденский луг, орденская роща – а не многовато захапали? Словно тут до появления рыцарей и не жил никто! А ведь жили же – чудь в основном, но и русские деревни имелись, и селенья эстов… – К чему вы мне все это читаете, брат Герман? – Ратников уже немного понимал и по-латыни и по-немецки – вернее, на той его разновидности, что использовалась в Ордене. А брат Герман прекрасно знал и русский… и даже говорил с чудинами и эстами на их родном языке! – К тому, чтобы вы знали, герр комтур. Хочу вас кое о чем попросить. – Да, слушаю. – Лето нынче жаркое, сухое… боюсь, плохо уродиться хлеб. Потому счел бы целесообразным заменить часть оброка с зерна на дичь и рыбу… И даже несколько его уменьшить – разоренные деревни нам не нужны, ведь это же наши деревни. А его не зря уважают… Ратников улыбнулся и махнул рукой: – Делайте, как знаете, брат Герман. Не сомневайтесь, я вас во всем поддержу. – Да, но отец Арнольд… – Отец Арнольд всего лишь священник! Поступайте, как считаете нужным. – Хорошо, – встав со скамьи, брат-каштелян поклонился. – Тогда у меня все, герр комтур. – Послушайте-ка, брат Герман, что это такое там происходит, во дворе – кто там орет как резаный? – А, – отец-каштелян улыбнулся. – Отец Арнольд велел пытать ведьму! – Ведьму?! – несказанно удивился Ратников. – Откуда она здесь взялась-то? – Из деревни чудинов, тех, кого недавно крестили, – пожал плечами монах. – Крестьяне же и пожаловались – мол, завелась у них одна приблуда – портит скот, наговаривает, порчу насылает. Засуху вот, говорят, она и вызвала. – Вы сами-то в это верите, брат Герман? – Даже не знаю, как вам и сказать, – каштелян неожиданно улыбнулся. – Дыма ведь без огня не бывает, верно? Так я пойду, герр комтур? Дел полно. – Да-да, идите… А я уж все-таки тоже спущусь, посмотрю – что там за ведьма?Робер де Клари. «Завоевание Константинополя.
Нет, это была не Лерка. Обычная местная девка – чудинка или даже русская – на вид где-то лет двадцати, с длинными каштановыми кудрями и неожиданно черными жгучими глазами. Красивая. Наверное, потому ее и объявили ведьмой. Девка лежала на широкой лавке, специально для этого притащенной в распахнутый настежь амбар – кстати, именно там и стоял «УАЗик» – по пояс голая, на спине ее виднелись кровавые полосы, а рядом, ухмыляясь, поигрывал кнутом вислоносый извращенец Фриц. Сидя на высоком стуле, отце Арнольд важно задавал вопросы, тут же записываемые служкой из числа послушников – тоже, кстати, одного из тех, кто остался в бурге при смене гарнизона. – Итак, женщина, ты говоришь, что никогда не летала на метле, не вынимала ногти покойника и не колдовала с помощью свиной требухи? – Нет, господин… – девушка отвечала по-немецки. – А что же Эрмендрада, эта добрая женщина, наговаривает на тебя? А Салия? А Марта? А Евстифения? Они что же, все врут? – Выходит, что так, святой отец, – плача, сказала девчонка. – Не знаю, чем уж я их так расстроила? – Честно-честно, не знаешь? – неслышно войдя, Ратников наклонился к девушке. – А ну-ка подумай! Брат, перетолмачь… А ты поди пока прочь! Последняя фраза относилась к Фрицу, немедленно убравшемуся. Отец Арнольд недовольно покусал губы: – Решили вмешаться в святое следствие, герр комтур? Осмелюсь напомнить, что, согласно капитулярию великого магистра от… – Да бросьте вы, – Михаил рассмеялся. – Честно слово, просто стало вдруг любопытно – с чего бы это вдруг в здешней глуши взялась ведьма? – Мне вот тоже очень любопытно, – желчно усмехнулся священник. – Смотрите, как бы она вас не околдовала, герр комтур. Знаете ли, бывали случаи. – Ничего, ничего, как-нибудь… – Велев монаху развязать девушку, Ратников уселся рядом, на капот «УАЗа». – Оденься, голубушка… – Вы очень добры, господин. Да, это была настоящая красавица с тонкой талией и большой тугой грудью… посмотрев на которую, отец Арнольд сглотнул набежавшую вдруг слюну и перекрестился. – Так что? – дождавшись, когда девушка накинет поверх белой полотняной рубахи жилетку, Михаил взглянул на нее неожиданно строго. – Расскажешь нам, как переспала со всеми мужьями уже упомянутых женщин? – Что?! – нервно дернулся отец Арнольд. – Да-да… Полагаю, именно за это на нее и были обижены. Ведь так, голубушка? Как твое имя? – Лиина, – девушка зарделась. – А с мужчинам я не спала… не со всеми… – Ну, остальные, стало быть, подстраховались… Я имею в виду жен. А как вы очутились в деревне? – Приплыла на лодке. Нашу-то деревню сожгли, а здесь у меня родичи… Правда, не приютили. – Не приютили? Понятно… Я б на их месте тоже такую не приютил. Кстати, отец Арнольд, вам не нужна экономка? Постирать там, полы помыть… а то зовете все какую-то старушку… И у меня в башне тоже бы неплохо начать убираться – а то пылища скоро все глаза выест. – Экономка? – священник явно не ожидал подобного предложения. Скорее всего, он намеревался отправить «ведьму» на костер, предварительно подвергнув пыткам… Но вот так… – Пусть эта грешница сперва покается! – отец Арнольд приосанился. – Десять псалмов на ночь, сто поклонов… Ты знаешь ли псалмы, женщина? – Нет, святой отец… – Что ж, придется научить… Зайдешь ближе к вечеру. – Отец Арнольд поднялся со скамьи: – Пойду, посмотрю, как там дела со строительством церкви. – Да-да, конечно, – громко засмеявшись, Ратников догнал священника одним прыжком. – Подождите, святой отец, и я с вами. Так вы, кажется, сказали, здесь уже бывали подобные случаи? И какого же рыцаря околдовали? – Тсс! – отец Арнольд неожиданно завертел головой и понизил голос. – Об этом не велено распространяться. Был тут такой рыцарь, заезжал, незадолго до вас… Анри де Сен-Клер из Нормандии. Искатель приключений, авантюрист… Был тут проездом – возвращался из новгородского плена. Решил выкупаться в озере… ест тут оно, лесное… и там повстречался с русалкой! – Неужто, с русалкой?! – ахнул Михаил. – А вы ведь говорили – с ведьмой. – Ведьма это и была, – со знанием дела пояснил священник. – Просто она обратилась в русалку. И молодой граф увез ее с собой! Околдовала! Об этом немногие знают… Оруженосец графа рассказывал. – И куда же он ее увез? – быстро спросил Ратников. – Неужто в Нормандию? – Да нет, поближе – в Дерпт. Прежде чем вернуться домой, граф дал обет совершить какой-нибудь подвиг во славу христовой веры! И еще – он жаждет участвовать в какой-нибудь славной битве. Лерка… расслабленно подумал Ратников. Неужто – Лерка? Ведь все сходится – время, место… и это… Русалка!
Глава 6 Осень 1241 года Окрестности Чудского озера Кто?
Так эта проклятая собака умела скрыть свое коварство.– А ну-ка, Максюта, поддай парку! – вытянувшись на полке, распорядился Ратников. – Эх, и попаримся всласть… Жаль, Иван с Доброгой в наря– де! С камней пахнуло жаром… и чем-то таким, вкусным… – Я малинового кваску плеснула… Ничего? – Да ничего… Ой! Михаил с удивлением обернулся, увидев вместо Макса с удовольствием расположившуюся на лавке рыжеволосую красавицу Лиину! Девчонка сидела в чем мать родила, ехидно скалила зубы и прикрывало лоно веником. Впрочем, недолго… – А ну-кось, господине… Уж, разомну сейчас твои косточки, кровушку разгоню! – Ого! – ухмыльнулся Миша. – Ты, оказывается, и русский знаешь? – Я много чего знаю, – загадочно улыбаясь, девушка взмахнула веником. – Ну, давай, – сдался Ратников. – Попробуй… сама только не угори… Постой… а Макс, оруженосец мой, где? – Я его в солодовню послала… за пивом приглядеть – как раз варить зачнут скоро. – А он, значит, так вот просто взял и убежал? Тоже еще, пивовар хренов. – Нет, не так просто… покраснел почему-то… – Понятно, – Миша с удовольствием подставил спину под веник. – Значит, догадался, что тут дальше будет… – А что тут дальше будет? – невинно опустив глаза, поинтересовалась девчонка. – А вот там поглядим, – Ратников расхохотался и, обернувшись, легонько ущипнул самозваную банщицу за талию. В конце концов, он ведь был всего лишь мужчина и никаких высокоморальных обязательств на себя не брал, так что уж дальше все вышло, как вышло… как и должно было выйти. Нет, не в бане, конечно – больно уж жарковато – в предбаннике, на широкой скамье… Без ложной стыдливости Лиина обняла комтура и с жаром поцеловала его в губы: – Ну же… давай… Она оказалась истинной обольстительницей, эта страстная чудинская девка, и Ратников почти сразу понял, что был полностью прав, догадываясь, от чего это так невзлюбили ее местные крестьянки. Лиина сама потянула его к себе, раздвинув ноги, повалившись на лавку, обхватил руками спину, выгнулась, закатила глаза… застонала… – Ох! – наконец выдохнул Миша. – Вот это парок у нас с тобой вышел! Ядреный! – То ли еще будет, мой господин, – девушка многообещающе улыбнулась… И Ратников только сейчас понял, как он все же истосковался по женской ласке! Какая же чудная красота создана Господом в женщине, в этих сверкающих черных глазах, в этих бедрах, в изящной ямочке пупка, в большой упругой груди, белой-белой… как снег… – Ах, чаровница! – застонав, Михаил поочереди накрыл губами соски. – Что же ты со мной делаешь? – То, что надо, мой господин… Лежи спокойно… Дальше я все сама… Они провели в предбаннике, наверное, часа два, если того не больше, и странно, что парочку никто не побеспокоил. Впрочем, наверное, об этом побеспокоился Максик? Ага… как же, станется с него… – Я поставила у дверей одного парня с копьем, – лукаво улыбнулась любезница. – Пусть стоит, караулит. – И он тебя послушал? – удивился Ратников. – Послушал, герр комтур. Ведь я передала ему твой приказ! Ты бы ведь его конечно же отдал, если б знал все наперед, да? – Что – знал? Ах, ладно… – Я тебе очень благодарна, – неожиданно серьезно произнесла девушка. – Если б не ты, тот желторожий упырь меня б точно сжег! А сейчас весь такой ласковый… как побитая собака… На словах такой святоша, а сам… Ратников неприятно поморщился… впрочем – чего морщиться-то? Сам же эту вот девку и присоветовал отцу Арнольду. Все лучше, чем костер. – Знаешь, желторожий святоша обещал мне покровительство, – улыбнулась Лиина. – Говорит, у него кто-то есть в Риге… я ведь оттуда. И хотела бы вернуться. – Ну, вот, – Михаил потянулся к простыне. – Видишь, как тебе повезло. А что из Риги-то выгнали? – Пришлось бежать… Но это ведь мои дела, правда? – девушка поцеловала Мишу в губы и призналась. – Знаешь, Арнольд просил меня последить за тобой, втереться в доверие… Вот я и втираюсь! – И довольно успешно, надо сказать! – Ратников хлопнул девчонку по упругим ягодицам. – Я вовсе не собираюсь шутить! – Лиина почему-то больше на его провокации не поддавалась, может, устала или просто хотела сделать разговор как можно более вдумчивым и серьезным. – Слушай. Ты помог мне, а я помогу тебе… Этот Арнольдик, между нами, такая тварь, что… Но я его использую, уж будь уверен, а вот ты с ним можешь и не ужиться. Он на тебя доносы еще не писал? – Не знаю. Наверное, успел уже. – Вот и я думаю, что успел. Слушай, – Лиина понизила голос. – Мало ли что, вдруг тебе придется бежать… – Бежать? – Пожалуйста, не перебивай! Так вот… есть у меня верный человек в деревне, что у Желчи-реки. Зовут его Тойво, Тойво-рыбак – запомнил? Ратников молча кивнул. – Что случится – найдешь его, покажешь вот это, – сунув руку под груду валявшейся на лавке одежды, Лиина вытащила круглую янтарную бусину с застывшей в ней древней мухой. – Есть один остров, далеко, у северных берегов. Тойво переправит. Оттуда в Ливонию – рукой подать. Рига, Ревель – потом, куда хочешь… Бери бусину! Спрячь и никому не показывай. – Спасибо, – искренне поблагодарил Ратников. – А почему ты мне так доверяешь? – Ты на них не похож! – Лиина усмехнулась и посмотрела Мише прямо в глаза… да так, что у того на миг захолонуло сердце. – Ты вообще ни на кого не похож, – тихо продолжила девушка. – Словно бы вообще не из нашего мира… А ведь, действительно – ведьма! Как она догадалась? – Не спрашивай меня ничего… Поверь, я просто это чувствую. Ратников ни секунды не сомневался, что эта хитрая, пусть даже в чем-то и весьма наивная девчонка, сможет использовать отца Арнольда в своих целях. Сможет, сможет, и еще как! Достаточно было взглянуть на этого святошу – раньше вечно ходил хмурый, а теперь словно бы даже посветлел лицом, вроде как даже всегдашняя желтизна куда-то делась. Может, Лиина пользовала его травами, лечила пе– чень? Что же касается тогдашней баньки, то Максик никак об этом не напоминал, разве что лишь иногда ни с того ни с сего ухмылялся, да и то недолго – Михаила все чаще прогонял к Танаеву озеру, вместе с Эгбертом, устроив там нечто вроде временного поста. Костер обоим было строго-настрого приказано не жечь, рыбу не удить, меньше болтать да больше посматривать… Ну, уж об этом можно было бы не сомневаться, особенно – в отношении Максика! Все подозрительное парни прилежно фиксировали в памяти, а потом подробно докладывали Мише. Пока, правда, зацепиться было особенно не за что, но Ратников все же надеялся, что рано или поздно что-нибудь этакое случится, как-нибудь работорговцы себя проявят. Старший опер Василий Ганзеев говорил, что в «старых» местах – в Усть-Ижоре и на Долгом озере – ничего подозрительного больше не случалось, никакие новые люди там не объявлялись, тишь да гладь, да божья благодать. И это было хорошо! Это позволяло надеяться! Торговцы людьми сменили дислокацию, точнее, что-то заставило их сменить, так сказать, прикормленные места. Что-то или кто-то… Ну ведь явно сменили, иначе бы… По крайней мере, хотелось бы верить. Но пока ничего не случалось, а время шло. Уже позолотились деревья, и прохладный осенний ветер срывал с ветвей листву и серебряные паутинки, а высоко в небе потянулись в теплые южные края крикливые птичьи стаи. Хорошо еще, осень выдалась сухая, солнечная, теплая. Хоть по утрам частенько были заморозки, покрывая изморозью траву, но днем солнышко пригревало вполне по-летнему, жарило, пекло плечи. Чем дальше, тем больше Максик ходил смурной, засыпал в последнее время молча, не заходил на обычную «беседу», да и срывался – покрикивал зло на Эгберта. Маялся парень, чего уж… Да Миша и сам маялся… И как-то не выдержал, поднялся ночью… ходил, мерял нервными шагами горницу… А потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и позвал Макса. – А? – недопонял спросонья тот. – Чего еще? – Вставай, говорю! Разговор есть. – Что еще за разговор? – Интересный… Недовольно сопевший парнишка уселся на лавку и хмуро уставился на Ратникова. Тот ухмыльнулся: – Квасу хочешь? – Квасу? – Максик непонимающе поморгал. – Ну, как знаешь, было бы предложено… А я выпью! Пододвинув крынку, Михаил плеснул квас в тяжелый серебряный кубок и медленно, с явным наслаждением, выпил. А потом, словно бы невзначай, сказал: – Надо бы нам бучу поднять, Макс! – Какую еще бучу? Зачем? – Да проснешься ты наконец, чудо?! – разозлился Ратников. – Мы, большевики, не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача! – Дядя Миша, – жалобно протянул подросток. – Ну, пожалуйста, говорите понятно. – А что тут такого непонятного? – Михаил глухо хохотнул и снова наплескал в кубок квасу. – Будешь? Короче, объясняю популярно. Здесь, в бурге – или где-то рядом – явно есть человек, который нам нужен. Это – во-первых. Во-вторых, Танаево озеро и те исчезнувшие девчонки. Куда именно они исчезли, думаю, нам с тобой объяснять не надо. Туда, куда бы и нам неплохо. Однако мы здесь можем сидеть и ждать до морковкина заговенья! Когда эти чертовы работорговцы еще явятся? Я не знаю. Может, завтра, а может – зимой… или даже летом. Значит, надо не ждать, а – что? – Что? – Нужного нам человечка выцепить! А для этого – заставить шебуршиться, действовать! Вот тут-то вы мне с Эгбертом и нужны… Слушай…Из хроники Жана де Венетта
Парни прибежали к вечеру. Возбужденные, они громко кричали и размахивали руками: – Русские! Русские! – Где русские? Как? – Там, там, в лесу… у Танаева! В общем, переполошили весь гарнизон, пока герр комтур самолично не учинил строгий допрос, здесь же, во дворе. И уже через пару минут выяснилось, что Эгберт и Максимус – глупые паникеры, и что видели они не русский военный отряд, а каких-то непонятных людей с молодыми девушками… скорее всего – купцов. – Да что купцам-то на Танаевом озере делать? – махал руками Макс. – Это ж встороне от дороги. – Да-да, – округлив глаза, поддакивал Эгберт. – Я думаю, это не купцы, а соглядатаи русских. – Ага, соглядатаи… с девками! Ладно, прямо с утра пошлю туда «копье»… даже два. Ночью все равно ничего не увидишь…
Устроенный переполох быстро сошел на нет, закончился… А поутру, как и обещал комтур, два «копья» – «чудины» и «эсты», «русские» находились в карауле – в полном боевом вооружении подались к Танаеву озеру… где и рыскали до обеда, после чего возвратились в бург не солоно хлебавши. – Нет там никаких русских, – глухо грозился кто-то из бранденбуржцев. – И девок нет. Ноги только зря истоптали. Ну, Эгберт, гадина мелкая, это тебе так даром не пройдет! Эгберта, конечно, избили, но не сильно – так, пару раз пнули слегка по ребрам, да расквасили нос. Максика, конечно, тронуть побоялись – все ж оруженосец комтура, а так бы досталось на орехи и ему, вне всяких сомнений. А сразу после обеда, Ратников наконец-то смог выслушать Максима… относительно вчерашнего вечера. – Значит, так… – парень откашлялся. – Вечером отсутствовали пятеро… Нет, многие, конечно, выходили – но шли к озеру, и возвращались уже через полчаса. А вот те пятеро… – Короче, – Михаил усмехнулся. – Кажется, понимаю, о ком ты говоришь… Ну, ну, давай, интересно послушать! – Итак, начнем, пожалуй, с отца Арнольда, – важно произнес Макс и тут же огляделся вокруг и понизил голос почти до шепота. – Знаете, дядь Миша, мне почему-то кажется, что это именно он! – Когда кажется – креститься надо, знаешь такую пословицу? Так что отец Арнольд? – Вот… у меня все записано, – Максик вытащил записную книжку и посмотрел на часы – и часы, и записная книжка, и даже фонарь – все это богатство оказалось в «УАЗике» и было немедленно прибрано Ратниковым, едва только машину водворили в амбар. Часы, правда, оказались со сломанным браслетом, но ходили вполне исправно – и это сейчас очень даже пригодилось. – Отец Арнольд ушел – якобы в деревню, читать вечернюю мессу – в 17.45. – а вернулся в бург – ночью. Месса обычно заканчивается часам к девяти. – Мог и в деревне задержаться. Дальше! – Один бранденбуржец, Фридрих… ну, тот самый Фриц… тоже явился ближе к ночи… Так же в числе подозрительных эст Эйнар, Иван Судак и брат Герман, каштелян… Все они отсутствовали больше четырех часов – вполне достаточно, чтобы добраться до Танаева и обратно. – Ну, брат каштелян наверняка по хозяйственным делам шастал, он, кстати, и предупреждал, что пойдет в деревню… А всех остальных надобно будет проверить… Этак осторожненько поговорить, выспросить… Справишься? – Смогу, – подумав, убежденно кивнул Максим. И доложил уже вечером. Легче всего оказалось разговорить Ивана Судака – тот и не скрывал, что проверял поставленные переметы… Один, и специально подменился, остальные из его «копья» были в карауле. А вот с остальными дело пошло куда труднее. Эст Эйнар вообще не стал разговаривать, он вообще многословностью не отличался. Точно так же себя повел и обычно брехливый Фриц – все отшучивался, да и невозможно было спросить прямо – где был, да что делал? – Ты ведь сам предупреждал, дядя Миша, чтоб осторожно… – Предупреждал… – Ратников вдруг улыбнулся. – Да это сейчас и не очень важно, что там ты выспросил. – То есть как это – не важно? – захлопал ресницами Макс. – А зачем же я тогда… зачем мы… – А затем! Кто-то все же ходил к Танаеву… или не ходил… Мы выясним это наверняка через неделю! – Через неделю? – Да-да, именно так, друг мой!
На этот раз на Танаево озеро было послано трое свободных от смены кнехтов из «чудинского» копья – якобы для охраны засыпавших дорожные ямы крестьян. И с ними – Эгберт и Макс. Которые снова увидели «русских», едва отошли с дороги… Прибежали, размахивая руками… молодец Эгберт – настоящий артист, Максим от него ничего подобного и не ждал: – Эй! Эй! Русские! – Да где? – кнехты схватились за копья. – Там, там!!! У озера… Эгберта чуть не ранили! – Да много их там?! – Кажется, двое! – Ха! Двое? А ну, пойдем, посмотрим. – И еще – с десяток молодых дев. – Ах, там еще и девы? Тогда бежим! Никого, конечно, не поймали, мало того, даже не увидели. Бедолага Эгберт снова получил по шее… К обеду вернулись в бург, доложили… А после полудня герр комтур с верным оруженосцем, прихватив с собой «русское копье», отправился объезжать дальние селения, как того и требовали дела службы. По дороге разделились на части – одна, под командованием Ивана Судака – отправилась вдоль берега к югу, вторая – ею командовал Доброга – на север, по дальним деревням, ну а уж все ближние селенья взял на себя лично герр комтур с оруженосцем и Эгбертом. Ну, те места считались пока относительно безопасными… Едва кнехты скрылись из виду, Ратников резко поворотил коня на лесную дорогу, пришпорил, обернулся: – Устанете – скажете! И поскакал. А Максик с Эгбертом бежали за ним пешком. Не то чтобы им не полагалось сейчас коней – могли бы и взять – просто всадники парни были те еще – запросто могли свалиться на всем скаку да сломать себе шеи! Так что пусть уж лучше пешком, тем более от поворота до Танаева озера всего ничего – километров семь-восемь.
Расположились таким образом, чтобы можно было рассмотреть две тропы – и ведущую к озеру с побережья, и ту, что шла от дороги. – А если враги не появятся до темноты? – осмелился поинтересоваться Эгберт. – Что тогда? Может, приготовить факелы? Тут много смолистых сосен. – Нет, – Ратников покачал головой. – Уж как-нибудь обойдемся и так… Солнышко светило совсем по-летнему, было очень тепло, даже жарко, и Михаил незаметно уснул, а когда проснулся – был уже вечер. Остальные караульщики, слава Богу, не спали. Эгберт что-то негромко рассказывал Максику, а тот внимательно слушал, время от времени задавая вопросы. – Об жизни своей говорит, – повернув голову, пояснил подросток – ага, заметил все ж таки, что начальство проснулось! – О Любеке рассказывает… – А в Уставе любекских стекольщиков записано так, – чуть прикрыв глаза, продолжал Эгберт, а Максик тихонечко переводил, впрочем, Ратников и без него понимал кое-что. – Всякий желающий самостоятельно заняться стекольным делом должен пользоваться славой человека, который, по своему поведению и искусству, достоин этого звания. И должен дважды заявить о своих притязаниях на это звание… и быть бюргером. – Так ты заявлял? – А ты слушай дальше, Максимус. Ведь в Уставе любекских стекольщиков также сказано, что каждый желающий стать мастером должен обладать свободным имуществом в десять любекских марок, доказать свое искусство и дать обед. А также, желающие стать самостоятельными мастерами должны внести двадцать четыре шиллинга панцирного взноса и еще восемь шиллингов на покупку свеч… Видишь – сколько всего? А я ведь даже еще не подмастерье, хотя давно должен был. Мастеру Фердингу выгоднее держать меня в учениках. – И ни фига не платить, – невесело усмехнулся Макс. – Да, так. Именно. – А что такое панцирный взнос, Эгберт? – Это, видишь ли, те деньги, что идут на… – Тсс!!! – прислушавшись, глухо прошептал Ратников. – Тихо вы оба! Похоже, идет кто-то! Все трое насторожились… и действительно, услыхали чьи-то торопливые шаги на той тропе, что вела с побережья, со стороны бурга. Шаги становились все ближе, трещали кусты, слышались даже приглушенные ругательства – тот, кто явился сюда, вовсе не затруднял себя и подобием конспирации, видать, не рассчитывал встретить здесь особенно любопытных… Между тем уже сильно стемнело, и ночка на– двигалась черная, пусть даже и ясная, звездная, да вот только месяц висел на небе тоненьким, едва заметным серпом. – Подпустим ближе, – взволнованно прошептал Михаил. – В конец концов, нам бы его только увидеть, опознать… – А если это незнакомец! – Тогда будем хватать – я ж говорил уже… – Смотрите, сворачивает! Уже у самой воды возникла невысокая, в накинутом на плечи плаще с капюшоном, фигура. Остановилась у старой березы… послышался треск ветки… Ага – вот как они оставляют друг другу знак. Предупреждают, блин… Так… подобраться чуть ближе… – Поползли, парни! Еще… еще… и – совсем немного… лишь бы раньше времени не ушел, обернулся… «Апчхи!!!» – громко чихнул Эгберт. Фигура в плаще дернулась, обернулась… Ратников тут же включил фонарь… выхвативший из темноты искаженное страхом лицо… Лицо брата Германа, каштеляна! – Вот уж никогда б не подумал, – покачал головой Макс. А брат Герман… брат Герман вдруг расхохотался – весело, зло… Что-то прокричал, поднял вверх руку… И исчез. Исчез совсем, как и не было! – Ясненько, – подбежав, Ратников пошарил лучом фонаря у березы и, нагнувшись, поднял желтовато-коричневые осколки… Ясненько!
Глава 7 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера В Плесков!
И, как волки вечернею порою подстерегают овец, так и они… каждодневно строят козни.Каштелян, исчезнув, так и не появился, что вызвало откровенную радость отца Арнольда, неофициально обвинившего пропавшего «брата» в пособничестве русским, о чем и был составлен самый серьезный доклад, отправленный с нарочным в Псков. И теперь ждали комиссию – представителей капитула. Дежурство у Танаева озера Ратников не отменял, отправляя туда то парней, то одного Максика, то кого еще, благо теперь и вполне понятный повод имелся. Дни становились короче, по утрам подмораживало, хорошо, хоть дожди шли редко, и лес кругом стоял сухой, красно-желтый, красивый. Несмотря на все произошедшее с отцом каштеляном, Михаил с Максом сразу же после происшествия почувствовали нешуточную надежду – еще бы, ведь все их догадки полностью подтвердились: и в самом деле, с Танаева озера можно было уйти. Как ушел отец Герман… По всем прикидкам, каштелян, несомненно, должен был бы вернуться – только вот, когда? Да, в каморке исчезнувшего был проведен обыск… увы, никаких браслетов Ратников там не нашел. Красавицу Лиину отец Арнольд перед ожидаемым приездом комиссии сплавил с попутным обозом в Псков, от греха подальше, отчего тосковал и еще больше исходил желчью, изводя паству придирками. Все – даже задиры бранденбуржцы – притихли, ждали. Члены капитула явились на трех баркасах, два из которых принадлежали псковским купцам – попутчикам орденцев – шедшим за товаром на север, к Нарове. Спустив паруса, суда осторожно подошли к причалу на веслах, спустили сходни. Герр комтур и отец Арнольд лично встречали высоких гостей – брата Дитмара, тощего сутулого и худого, с лысым, обтянутым сухой коричневой кожей, черепом, и его помощников, двух орденских монахов. Кроме них, было еще два «копья» хорошо вооруженных кнехтов, по мнению Ратникова – предосторожность совершенно лишняя, в бурге хватало и своих воинов, а по пути, на озере, вряд ли бы кто осмелился напасть на обоз – пиратов не имелось. Да и у союзных рыцарям псковских купцов было достаточно охраны. Дородные, с окладистыми бородами, торговцы, сойдя на берег, с любопытством рассматривали укрепления, переглядывались, пересмеивались, перешептывались, да и вообще, такое впечатление, были себе на уме. Михаил не обращал на них никакого внимания, полностью поглощенный представителями капитула. Брат Дитмар оказался въедливым, дотошным, и сразу же, едва помолившись, пожелал лично осмотреть комнату пропавшего каштеляна, каковая возможность и была предоставлена сразу же. Не обнаружив ничего любопытного – ну, конечно, Ратников там уже раза три все обыскал и бесполезно! – крестоносец, не выказав никаких эмоций, деловито скрылся в отведенных ему покоях – в небольшом гостевом домике, недавно пристроенном к южной стене – куда и велел привести ему некоторых братьев, «для существенной и важной беседы». Помощники орденского брата – монахи – рыскали по всему двору бурга: что-то расспрашивали, вынюхивали, примечали. Даже отец Арнольд, косясь на них, что-то злобно шептал и нехорошо щурился… доносчик чертов! Мог бы ведь и не выносить сор из избы – замяли б дело… Так нет же, решил себя показать! Ну, получай теперь. – Что-то они с нами не разговаривают, – столкнувшись со священником во дворе, сухо заметил Михаил. – Не доверяют? – Брат Дитмар известен своим особым подходом к расследованиям, – скривился отец Арнольд. – Не думал, что он в Плескау, иначе б… Ближе к вечеру глава высокой комиссии все же наконец соизволил побеседовать и с непосредственными руководителями бурга. Долго не рассусоливал, мыслию по древу не елозил, вопросы задавал въедливые и по существу дела: почему именно на дальнем лесном озере был выставлен пост? Чем это было вызвано, что там такое раньше происходило? Кто чаще всего был караульным? Говорят, молодой послушник Эгберт из Любека? И еще ваш оруженосец, брат Майкл? А можно поинтересоваться – почему именно эти двое? Так-так… теперь – о несчастном отце каштеляне. Когда вы узнали о его исчезновении? Кто доложил? Ах, оруженосец… Кстати, вы его пришлите для разговора… Ах, на посту… и где же? Опять на том озере? Гм… Выйдя из гостевого дома на двор, Ратников вытер рукавом пот. Не понравилась ему только что проведенная беседа, и вопросы брата Дитмара не понравились. В таком вот несколько нервном состоянии Михаил и поднялся себе, долго не мог уснуть, ходил, меряя шагами пол, а утром, когда наконец задремал, был разбужен громким и настойчивым стуком. – Кто там? Поднявшись, Ратников отодвинул засов… с большим удивлением увидел перед собой брата Дитмара и четырех дюжих кнехтов с мечами и короткими копьями, за которыми маячила довольная рожа отца Арнольда. Этот-то хоть чему радуется? – Герр Майкл! – слегка поклонившись, официальным тоном произнес капитульер. – К сожалению, интересы проводимого мною расследования требуют временно отстранить вас от должности комтура вплоть до окончания дела. – Вот как? – Ратников дернулся было к мечу, но отец Дитмар с усмешкой покачал головой – мол, не стоит. И в самом деле, пожалуй, не стоит – четверо на одного, плюс ко всему надо подумать и о Максе, который сейчас как раз на озере… и скоро бы должен вернуться… – Прошу ваш меч! – капитульер требовательно протянул руку. – Здесь нет никакого урона для вашей чести, герр Майкл – расследование есть расследование. – Меня в чем-то подозревают? – передавая клинок, быстро спросил Михаил. – На каком основании? – Вы узнаете все сегодня, – передав меч кнехту, отец Дитмар вежливо поклонился. – И, уверяю вас, очень скоро. Пока же прошу вас оставаться в башне. Я мог бы выставить пост, но… наверное, будет вполне достаточно вашего слова. Даете? – Что ж, – Ратников развел руками. – Есть какие-нибудь просьбы? – Да… пусть принесут квасу… и каши. Капитульер улыбнулся и, еще раз поклонившись, вышел… За ним загрохотали тяжелыми башмаками кнехты.Церковные фогты, из грамоты 1122 г.
Квас. И каша. О, хитрый Ратников знал, чего просил. Точно знал, и кого пришлют – а больше и некого было б… И все же нервничал, прислушивался… ага! Вот раздались шаги… ближе… робкий стук… – Я принес вам квас и кашу, герр комтур. Эгберт! Повезло хоть с этим! С поклоном поставив миску и кувшин на стол, юноша поклонился. – Вот что, парень, – плотно прикрыв за ним дверь, Ратников вытащил из-под матраса бусину. – Сейчас пойдешь к Танаеву озеру… – Сейчас? – Эгберт вскинул глаза. – Так мы вроде после обеда договорились меняться. – Сейчас, – настойчиво повторил Михаил. – И постарайся выйти из бурга незаметно. Передашь Максу вот это, – он протянул послушнику бусину. – Сюда возвращаться не будете… В деревне, за мысом, у пристани спросите рыбака Тойво. Покажете ему бусину, он переправит вас на остров – там и будете меня ждать. Все понял? – Да, но… – Эгберт поморгал. – А кто же будет здесь, в бурге? – Ты сам видишь, что здесь творится, – невесело усмехнулся Михаил. – Так что безопаснее будет там. Да! Вот еще, если я… если меня долго не будет – ждите! Ни в коем случае не показывайтесь на этом берегу… да… ммм поздней весны. – До поздней весны? – Ты все правильно понял. Расскажешь Максу все, как есть… И вот еще… – Вырвав из блокнота (того самого, найденного в бардачке «УАЗа» вместе с фонариком) листок, Миша быстро написал записку, протянул. – Иди! Эгберт ушел, недоуменно оглядываясь, однако Ратников знал – этот парень выполнит все.
Брат Дитмар не заставил себя долго ждать, исполняя свое обещание, явился уже ближе к обеду – сидя за столом, Михаил как раз допивал квас. – Сидите, сидите… герр Майкл, – капитульер недобро прищурился, и по его знаку два кнехта уселись по обеим сторонам Ратникова. – Прошу зайти и вас, отец Арнольд, – брат Дитмар обернулся. – И вас, братья… Все вошедшие, не спрашивая разрешения, расселись на лавках, у стены выстроились в ряд кнехты. – Давайте его сюда! – выглянув в дверь, капитульер махнул рукой. Послышались быстрые шаги, и в горницу, пригнувшись на пороге, вошел небольшого роста купец в длинном, подбитом заячьим мехом, кафтане. Верткий, жилистый, с чуть тронутой рыжиной бородой… одноглазый… Ратников на миг опустил глаза – не может быть! Впрочем, почему же не может? – Скажи нам, уважаемый, кто этот человек? – кивая на комтура, вежливо обратился к вошедшему брат Дитмар. – Этот? – одноглазый прищурился. – Это некий Мисаил, новгородец, бояр Онциферовичей верный пес! – Так-так… – ухмыльнулся капитульер. – Все слышали, господа? А вы, герр Майкл, что на это скажете? – Скажу, что он лжет, – Ратников равнодушно пожал плечами. – Я его не знаю. – Не знаешь? – неожиданно взвизгнул одноглазый. – Ты – не знаешь? Ты… Кривого Ярила забыл, да? Кривой Ярил… служка рода Мишиничей… а заодно и работорговец… из тех… Откуда он здесь взялся? Ха… откуда. Потому и взялся, что… – Что такое происходит, брат Дитмар? – встав на ноги, Ратников гневно повысил голос. – Я знать не знаю этого гнусного проходимца! Да и знать не хочу! – Его многие из новгородцев помнят, – гнусно ухмыльнулся Кривой Ярил. – Во Пскове есть люди… Я их уже называл. – Мы их спросим, – жестко кивнул брат Дитмар. – Обязательно спросим, так что… – он резко повернулся к Ратникову. – Уж придется вам, герр Майкл, проехаться с нами в Плескау!
Глава 8 Осень 1241 года. Псков В узилище
Не в добрый час пришли они туда, ни с чем и вернулись обратно.Лязгнул засов, и тоненький луч дрожащего света едва занимавшегося осеннего денька, похоже, что бессолнечного, хмурого, упал на земляной пол, с набросанной на него гниловатой жесткой соломою. – Входи, располагайся, герр! – издевательски хохотнув, стражник – тучный, с чем-то похожим на свиное рыло лицом, кнехт кивнул на охапки соломы. – Тут теперь твой бург. Пожав плечами, Ратников звякнул цепями – ру– ки и ноги орденский кузнец только что заковал в кандалы. – Малую нужду справлять во-он на тот угол, – хохотнул второй страж, вислоусый, длинный, почти под самый потолок. – Большую – утром, как выведем. Ну? Чего встал-то? Узник сделал шаг, неприятно пораженный открывшейся перед ним перспективой, точнее – ее отсутствием. По приезде в Псков орденские братья резко перестали вести себя с ним, как рыцари – куда только делась их былая вежливость и относительное радушие? С чего бы? Что-то случилось здесь, во Пскове, едва зашли на орденское подворье… Кто-то еще опознал Ратникова? Почему бы и нет? Раз есть Кривой Ярил, вполне могут найтись и другие. Хоть тот же Кнут Карасевич, если не сгинул еще. Быть может, даже сама боярышня Ирина – главарь шайки. Или лучше сказать – атаманша? Почему бы и нет, раз уж теперь именно здесь, на Танаевом озере, открылся переход – сюда и переориентировали весь работорговый бизнес. Отца каштеляна в долю взяли, надо же! А как же – раз уж это теперь орденская территория… вернее – союзного Ордену Пскова. А с немцами они, похоже – вась-вась… Тот же Кривой Ярил – по крайней мере… Михаил покачал головой – нет, явно его на подворье кто-то увидел. И не случайно – специально провели, показали… в этакую рань. Ну, что уж теперь… За спиной лязгнул засов, и Ратников, чуть склонив голову, поздоровался – в узилище, насколько можно было разобрать, кроме него, находилось еще с десяток человек, некоторые по виду – бродяги, а другие – купцы или просто зажиточные горожане, быть может, даже и бояре… Нет, бояр вряд ли стали бы в таких застенках держать. – И ты здрав будь, братец, – откликнулся старческий голос слева от входа. – Присаживайся – местечко есть. – Гостеприимный ты человек, Дромило, – пробасил кто-то рядом. – Словно в свои хоромы зовешь. – Да не было у меня ни в жисть никаких хором. А ты, Бреслав, чем смеяться, так лучше б подвинулся, человек, может, устал да прилечь хочет. – Ляжет, когда с Сытенем повидается, – глухо хохотнул бас. – От, тогда уж точно – ляжет. – Типун тебя на язык, Бреславе! Сделав пару шагов, Ратников осторожно уселся на солому и осмотрелся – насколько это вообще оказалось возможным сделать. Впрочем – возможно. Чем дальше, тем в узилище становилось не то чтобы светлее, но уже не так темно и мрачно. Свет проникал сквозь маленькое – в ладонь – окошечко под самым потолком. При всем желании – не пролезешь. Пахло прелой соломой и потом, из дальнего угла несло сильным запахом мочи. Вытянув руку, Миша потрогал стену – каменная кладка, сырая и холодная – дом на подворье бы выстроен по-новгородски, на высоком каменном подклете, в котором сейчас и находились узники. – Меня Мисаилом зовут, – разглядев силуэт сгорбленного старичка – он-то, похоже, и бы Дромило, – представился Ратников. – А я – Дромило, приказчиком у Миношичей был, до немцев. Ну точно – угадал. – Миношичи-то, вишь, завсегда супротив немцев шли, – поежившись, пояснил Дромило. – Вот нас всех и… – Да не слушай ты его, паря! – снова прогрохотал бас. – За дебош его сюда укатали. – А хоть и за дебош! – взъярился старик. – Так ведь – против немцев! – Ага, против… – бас – Бреслав, что ли? – издевательски захохотал. – Просто бражки пить меньше надо! Тогда б магистра собакой не обозвал. При рыцарях. Черт старый! – Ладно те лаяться-то, – Дромило, похоже, обиделся, замолчал. Зато забасил Бреслав – назвал свое имя да спросил, что за человек новый узник? – Не знаю, как и сказать, – признаваться в комтурстве Ратникову почему-то казалось как-то не с руки. Но ведь и не новгородцем же называться – кто знает, что тут за люди сидят? Наверняка есть и соглядатай и, может быть, даже не один. – А ты как есть, так и говори, паря, – загремел Бреслав. – Стесняться тут нечего, верно, братцы? Никто не отозвался, только у противоположной стены хмыкнули. – Управлял я тут одним… местом, – уклончиво пояснил Михаил. – Отсюда далече. – Тиун, что ли? – Можно сказать и так. А вы-то, православные, кто? – Ну, православные тут не все, – пробасил собеседник. – Я, к примеру, католик. – Тьфу ты, тьфу ты, – заплевались у стены. – Ты поплюйся еще, чудило, живо по стенке размажу! – громыхнув цепями, пообещал Бреслав. Видать, даже здесь, в узилище, угрозу сочли нешуточной, поскольку у противоположной стены больше не произнесли ни звука. Только Бреслав хохотнул: – Видишь, пан Мисаил – народец здесь у нас разный. Ближе к полудню посветлело, и Ратников наконец смог как следует разглядеть своих собеседников – седенького лысого старичка с длинной пегой бородой – Дромило – и здоровенного парнягу в зеленом, отороченным лисьим мехом, кунтуше с многочисленными шнурами, с круглым веселым лицом с задорно подкрученными кверху усами – Бреслава. Кроме этих двоих, еще – как и рассмотрел Ратников раньше – имелись трое довольно неплохо одетых людей с аккуратно подстриженными в кружок волосами, остальные же пятеро, судя по всему, представляли собой разную шваль – нечесаные, одетые в рубища, они постоянно шипели руг на дружку и время от времени дрались, с явной опаской посматривая на Бреслава. Поляк наверняка был пленником, и не из простых. Чего ж его тогда здесь держали? Не могли подыскать узилище поприличнее? Или – поприличнее не было? А зачем тогда сунули сюда всякую шваль? Непонятно.Из летописей аббатства Мури
Надо отдать должное, брат Дитмар вел следствие умело и быстро – не успел Ратников задремать, как явившиеся стражники выдернули его для допроса… Точнее сказать, это была очная ставка с очередным старым знакомцем – здоровенным верзилой с бритым подбородком и квадратным лицом. Ну, конечно… старый знакомый – садист и работорговец Кнут! Кнут Карасевич. Ратников даже не удивился – чего-то в таком роде он и ждал. Угодливо кивая капитульеру, Кнут живо подтвердил все то, что до него уже говорил немцам Кривой Ярил. «Герр Майкл» никакой не английский рыцарь, а верный человек Онциферовичей, мало того – тесно связан с новгородским тысяцким Якуном и его сыном Сбыславом! – Ай-ай-ай! – выпроводив Кнута, брат Дитмар радостно потирал руки. – Ну что, будете и дальше упираться, герр… ммм… Мисаил? Имейте в виду, я немедленно отправлю гонца в Феллин. Доложу о вас и маршалу, и самому магистру. Доверенное лицо ратмана Якуна! Не часто, не часто попадают к нам подобные гости. Уверен, вы не обычный шпион и многое нам расскажете! И, знаете, совсем не хотелось бы приглашать палача… хотелось бы договориться. – Что вам нужно? – Ратников скривил губы. – Все! – кратко отозвался капитульер. – Вы выдадите всех ваших людей здесь, в Плескау, а также – на всем побережье и в Иссабурге. – Иссабург? Изборск – так, кажется? – Да-да, Из-бор-с-к – так его называют русские. – В Изборске я никого не знаю! – Хорошо, – с неожиданной покладистостью согласился брат Дитмар. – Пока обойдемся одним Плескау. И побережьем. Прошу вас помнить, герр Мисаил, мои слова о палаче – вовсе не пустые угрозы! Ратников улыбнулся как можно более безмятежнее: – Ладно. Предположим, мы с вами договоримся. А что я с этого буду иметь? – А что вы хотите? – вопросом на вопрос отозвался монах. – Все! – хохотнул Михаил. Брат Дитмар посмотрел на него со всей возможной серьезностью: – Так таки – все? – Ну, я же не знаю всех ваших возможностей. Если я вдруг захочу дом в Любеке и пожизненную ренту – вы вряд ли сможете все это мне предоставить… – Ну почему же нет? – капитульер улыбнулся. – Я вижу, у нас пошел деловой разговор, герр Мисаил. – С Любеком у нас налажены неплохие связи. С домом… постараемся устроить, а вот насчет ренты – это прерогатива магистра. Хотя… хотите честно? – Давайте! – Михаил вскинул глаза. – Лучше всего вам попросить землю на правах вассала Ордена, – негромко произнес монах. – У нас привилегии для переселенцев, особенно – явившимся из германских земель, хотя на наших землях с удовольствием селяться и поляки, особенно из Мазовии… Их жадные князья дерут семь шкур, а мы… мы хозяйствуем куда более разумно. – Угу, – кисло улыбнулся Ратников. – И где вы мне предоставите землю? В Пруссии? Курляндии? Жемайтии? На переднем крае – образно говоря. – И об этом можно будет договориться, – брат Дитмар довольно кивнул. – Я рад! Клянусь святыми мощами – рад! Ну… герр Мисаил, может быть, поговорим более конкретно? Сейчас как раз принесут обед, вы, небось, проголодались? – Что ж, рад буду отобедать, тем более – в вашей компании. Вы кажетесь мне умным человеком, брат Дитмар. – Как и вы мне, герр Мисаил. Да, конечно же я прикажу вас расковать… Обменявшись любезностями, оба ненадолго примолкли, ожидая, когда вошедший слуга расставит на узком столе принесенные на серебряном подносе яства: рыбу, жаренную на вертеле дичь, явно только что выпеченный, с тонкой хрустящей корочкой, хлеб. Был даже высокий серебряный кувшинчик с вином…
– Итак? – откушав, потер руки монах. – Я внимательно вас слушаю, герр Мисаил. Очень внимательно! – Вам бы лучше записать, – любезно предупредил Ратников. – Смею вас заверить, информация будет обширной! – У меня хорошая память… Впрочем, вы правы, сейчас позову писца. Брат Дитмар выглянул за дверь, что-то прокричал… Тотчас же в трапезную… впрочем, нет, это, скорее, был кабинет, неслышно вошел молодой монах с писчими принадлежностями – пером, чернилами и бумагой, судя по белизне, не самого худшего качества, вероятно, выделанной где-то в Италии. Хотя, у Ордена наверняка имелись и собственные бумажные мельницы. – Записывайте! – спрятав усмешку, Ратников махнул рукой. – Сначала о Пскове… потом о Риге… если вас интересует этот город. – Рига? – капитульер удивленно похлопал глазами. – У вас что – есть свои люди и там? – У нас много верных людей, герр Дитмар! Ну, что, вы слушаете? – О да, да, конечно же да! – поспешно закивал монах. – Не сомневайтесь, брат Феликс запишет все с надлежащей тщательностью. – Пишите… – Ратников прикрыл ладонью глаза. – Итак, Псков. Во-первых, каждый третий и четвертый вторник месяца по утрам мне нужно быть у реки, на пристани – и, держа в правой руке бумажный свиток с зеленой печатью, ждать человека с важными сведениями. – Что за человек? – оживился брат Дитмар. Ратников пожал плечами: – Не знаю. Честное слово, не знаю, друг мой! Обычный человек, связной… Подойдет, спросит: «У вас продается славянский шкаф»? Я – ему: «Был нужен, да уже взяли», он: «А может, и я на что сгожусь»? Я: «Может, и сгодишься». Писец успевает? – Да-да, продолжайте. – Свисающая со свитка печать обязательно должна быть зеленой, если будет красная – это знак опасности, слежка или, того хуже, провал, – продолжал витийствовать Миша. – Кроме этого, также, во Пскове, но уже в другом месте – у Мирожского монастыря, прямо у дороги, по церковным праздникам тоже обусловлены встречи. Также – нужно держать свиток с зеленой печатью и детскую куртку, знаете, такую, коричневую, из замши, что еще носят кнехты. – Да, знаю. Дальше, пожалуйста. – Так вот, подойдет мальчик, спросит, не для него ли курточка. Надо в ответ сказать, что не для него, а для Бинского… – Кто такой Бинский? – Один портной из Риги… он уже умер, а раньше работал на нас, у него на квартире обычно хранилась рация… – Что-что хранилось? – Ра… Рацио – так мы называли нашу книгу шифров. – Шифры! – брат Дитмар облизнулся. – Так вы их тоже знаете? – Увы, далеко не все. Но, что знаю, естественно – скажу. – Так… это все ваши люди в Плескау? – Нет, конечно, – Ратников пожал плечами. – Просто эти могут непосредственно связаться со мной, остальных же я знаю поскольку-постольку, можно сказать, случайно. Где-то кто-то проговорился, знаете, так ведь бывает… Одного звать Ондрей, он перевозчик… или рыбак, в общем, что-то связанное с лодками. Высокий, чуть заикается, нос такой… немножко влево… Следующий – Антон, таксист… тьфу… подмастерье… В течение получаса Михаил вдохновенно перечислил монаху всех своих хороших знакомых из Санкт-Петербурга, тех, чьи имена наверняка мог бы повторить при следующих допросах, а то, что таковые обязательно воспоследуют, Ратников ни чуточки не сомневался. Сделав небольшую паузу, Михаил выпил вина и продолжил: – Теперь – о Риге. – С вашего позволения, о Риге – чуть позже, – неожиданно возразил крестоносец. – Сейчас я бы хотел услышать о ваших, так сказать, непосредственных помощниках – оруженосце и том юноше из Любека, Эгберте. – А, вот вы о ком, – Ратников светски улыбнулся. – Об этих. Вот уж, действительно, послал Бог помощничков. Я отправил их в Новгород. Немедленно. С сообщением о моем возможном провале! – Возможном? – Ну, я же все-таки поначалу надеялся выкрутиться. Вы сами-то наверняка точно так же и поступили бы на моем месте, уважаемый брат Дитмар! Монах покивал головой: – Да… может быть, может быть. Значит, в Новгороде уже знают о том, что мы вас схватили… Это не есть хорошо, друг мой! Ратников лишь пожал плечами: мол, что ж теперь с этим поделаешь? И осторожно сказал: – Через две недели, возможно, некий человек явится ко мне в бург. – Вот как? – монах вскинул глаза. – Он должен знать меня в лицо. Пароль не нужен. Брат Дитрих лишь покачал головой – возвращаться обратно в бург, ему, как видно, не очень хотелось.
Они проговорили долго – за окном уже смеркалось. Не только о делах, но и так, за жизнь. Даже об отце Арнольде потрепались, как выяснилось, брат Дитмар его давно и хорошо знал. – Неуч! Между нами говоря – неуч! – Монах позволил себе рассмеяться, причем, кажется, вполне искренне. – Вы попробуйте затеять с ним ученый диспут, скажем, об универсалиях или о книгах Блаженного Августина… Не услышите толкового слова! А вот, ежели речь зайдет о падших женщинах… Кстати, у него ведь была одна, в бурге. Ведь так? Что же вы о ней не упомянули, друг мой? – А вы не спрашивали, – усмехнулся Миша. – Незадолго до вас она, кстати, уехала во Псков. Отец Арнольд отправил. – Наверняка на подворье рижских купцов… есть у него в Риге и добрые знакомцы и связи… Но, в общем, бог с ним, не будем завидовать зря. – Зависть вообще – нехорошее чувство. – И – один из семи смертных грехов! Выпьете еще вина? – улыбнулся брат Дитмар. – Пейте, пейте… Эту ночь вы еще проведете на старом месте… Придется снова вас заковать. Вы же ведь понимаете – нам нужно обо всем доложить, все тщательно проверить. Так что уж, как говорят русские, не обессудьте!
И снова узилище, на этот раз – уж точно, настоящая темница. Лишь только слабо мигающая звездочка угрюмо заглядывала в оконце, лишь только маленький кусочек луны. Ратников вполне отдавал себе отчет – зачем именно его засунули обратно, когда могли бы – несомненно могли бы – выказать и более радушный прием, коли уж все так хорошо пошло. Могли. Но – не захотели. Почему? Ежу понятно – потому что здесь имеется подсадная уточка, а то – и не одна, и эти водоплавающие в случае с новым узником еще никак себя не реализовали. А надо было бы использовать и их! По крайней мере сам-то Михаил именно так бы и поступил на месте брата Дитмара – использовал бы все, имеющиеся в распоряжении, возможности. Лиина… Значит, на подворье рижских купцов? – Спишь, Мисаиле? – послышался вдруг шепот Дромилы. С чего б это он интересуется? Просто так? – Да нет, не сплю, – так же тихо, шепотом, ответствовал Михаил. – Думаю. – Не стращали еще Сытенем, палачом? – Да нет, пока обошлось как-то… – И-и-и, мил человек! Ты так не думай, что обошлось. И вообще немцам не верь – обманут! Вижу, парень ты неплохой… тсс… Не говори громко… Спят все? – Да, похоже, что так. – Тогда послушай… Отсюдова просто так не выбраться. Ратников ухмыльнулся: – Да я уж заметил! – Одначе с воли могут помочь… если есть кому. Надо только весточку передать… а уж дальше… – Неужто, помогут? – А то! Мнози тут вот, поначалу так, как ты… А потом оп – и нет их. На свободе гуляют! Кто надо кому надо подарок заслал, серебришка сунул, малую толику иль великую – уж и не знаю. – А что? – заинтересованно зашептал Михаил. – Так можно? Весточку отсюда послать? – Конечно, можно, – задребезжал тихим смехом старик. – Только вестимо – не всем. Ежели есть кому – говори, я завтра-послезавтрия – выйду. Кому надо – дали дружки. Так передать, весть-то? Есть у тебя во Пскове кто-нить? – Во Пскове нет, – тихо, якобы раздумывая, протянул Ратников. – Есть в Изборске. – Изборск не так и далече. Хорошему человеку – чего ж не помочь? Ладно, так и быть, говори – где твоих отыскать в Изборске? – Да на реке… Там рядом с пристанью, корчма… знаешь? – Сыщу. – Свиток с собой возьми, ну, грамотцу, письмо… любой. Только печать чтоб была – зеленая. По свитку этому, по печати, тебя и узнают, подойдут… – Ишь, как чудно, – старик усмехнулся. – Чудно, зато – надежно, – на этот раз Ратников не стал придумывать никаких паролей. – Подойдут, спросят про меня, как мол там, Мисаиле, чего сам не пришел? Вот тут им все и обскажешь. Да не за просто так, человече! – На то и надеюсь, на то и надеюсь, – тихонько захихикал Дромило.
А уже под утро Мишу разбудил Бреслав, поляк. Загундосил гулким шепотом: – Ты этому старику, Дромиле, не верь! А дальше сказал, что и сам вскоре выходит… и может помочь, сказать, кому надобно, о бедственном положении Мисаила, ну, и все такое прочее – о чем говорил и Дромила. Едва сдерживая смех, Ратников и ему рассказал про Изборск, про корчму, про свиток, откровенно намекая, что в Изборске у него хороших знакомых много и все – люди чрезвычайно влиятельные, не какие-нибудь шпыни. Больше заснуть не удалось, но почти до полудня, если судить по блеклым солнечным лучикам, иногда все же попадавшими в оконце, никаких изменений в Мишиной судьбе не происходило, ежели не считать, что из камеры увели троих – в том числе и Бреслава с Дромилой. Ну, флаг им в руки… Михаил с усмешкой покачал головой. За ним пришли немного погодя, чуть ближе к вечеру. По пути освободив от цепей, привели к брату Дитмару, усадили за стол, накормили… – Ну? – капитульер потер руки. – Прогуляемся до пристани, друг мой? Сегодня как раз тот вторник, который нужен. Сам монах в длинной сутане шествовал рядом, чуть ли не под руку, за ними и чуть впереди, пряча под плащами мечи, тащились стражники-кнехты. Двое впереди, двое сзади. Брат Дитмар – пятый. Монаха можно не брать в расчет, он человек хилый… Улицы Пскова были полны народу – купцы, мелкие торговцы, приказчики – вот плотники потащили куда-то увесистую балку… Поднырнув под нее, Ратников на какое-то время остался один, без наблюдения… и терпеливо дождался стражи и брата Дитмара. Когда вышли к реке, Михаил поудобнее перехватил свиток – чтоб еще издалека была видна зеленая восковая печать. Четверо кнехтов фиксировали его четко – «коробочкой» – так что бежать было невозможно. Брат Дитмар вовсе не дурак – наверняка предвидел такую возможность и выставил еще людей у самой пристани. Нет, не убежишь! Ладно! Тогда расчет на его нетерпение! Они явились на пристань и в следующий вторник… и, наверное, пришли бы еще, если бы брат Дитмар не вспомнил о бурге. – У вас ведь, кажется, там скоро встреча, друг мой? – Да, – безо всяких эмоций, Ратников мотнул головой. – Именно так.
Ветер оказался попутным, и баркас под белым с черным крестом флагом Ордена добрался до нужного мыса часов за пять, как раз к вечеру. С Ратниковым обращались достойно, но глаз не спускали – «копья» кнехтов было для того совершенно достаточно. Мало того, брат Дитмар принял все меры, чтобы максимально затруднить общение «герра Майкла» со своими бывшими воинами: договорившись с отцом Арнольдом, специально выждал до темноты, а уж потом в бург ввели пленника, поселив в гостевом доме под чутким присмотром капитульера и кнехтов его «копья». – Посланник должен прийти рано утром, – проиграв брату Дитмару в шахматы вторую партию подряд, Ратников широко зевнул и прикрыл рот рукою. – Скорее всего, когда привезут дань. Воины распахнут ворота – повесьте на створку еловый венок – это знак, что все хорошо. – Надо же? – монах покачал головой. – А вы раньше ничего не говорили про венок. Миша с улыбкой пожал плечами: – Забыл. Хорошо вот сейчас – вспомнил. Да! Он придет в дальний амбар… я там буду ждать, как условились. Можете посадить у дальней стены кнехтов, сразу за повозкой – думаю, там есть, где спрятаться. Хорошо, что осень выдалась сухой, почти без дождей. Да и лето стояло знойное… А с утра подморозит – так и совсем хорошо. Совсем… Главное – выбраться, а там видно будет. Утром, едва рассвело, в бурге распахнули ворота, на створку которых брат Дитмар самолично водрузил еловый венок. Ратников же отправился в дальний амбар в сопровождении все тех же кнехтов. Двое остались снаружи, у открытых ворот, двое расположились у дальней стены, за повозкой… за железной повозкой… за автомобилем «УАЗ»! Слава Господу – ключи торчали на месте. Лишь бы аккумулятор не подвел… не должен бы, двигатель заводил все же… иногда… Потянувшись, Ратников распахнул дверцу… уселся за руль… Запустил двигатель и, не прогревая, врубив передачу, вылетел во двор, пересек его под крики ужаса и испуганные взгляды брата Дитмара и кнехтов и, пролетев ворота, повернул на луг, навстречу только что взошедшему солнцу!
Глава 9 Осень 1241 года. Чудское озеро Предатель
Первое мытарство – оболгание, елико боудет солга от оуности и до старости.Выехав на луг, Михаил поехал по пожне, затем повернул к лесу, на недавно отремонтированную дорогу, по которой и разогнался километров до сорока—пятидесяти. Куда именно ехать – выбора не было, конечно, к Танаеву озеру, после него уж такая начиналась дорожка, что только черту проехать. Да и не хотелось людей зря пугать. Мотор урчал хорошо – довольно и ровно, бензина было еще полбака, жаль вот пути не было, до Танаева и все – туши свет, сливай масло. Следовало поторапливаться – крестоносцы, опомнившись, могли бы организовать и погоню. Однако и бросать машину просто так было жаль – вдруг да еще пригодится? Когда за золотыми деревьями показалось голубое, как небо, озерко, Ратников снизил скорость и, обнаружив слева подходящее местечко, не задумываясь, свернул. Поставив «УАЗ» на пригорке, впритирку к раскидистым елям, Михаил, как смог, забросал автомобиль лапником, так, чтоб был не очень заметен. В принципе, скоро уже и снег выпасть должен – уж тогда точно никто тут ничего не найдет, разве что случайный охотник. Прикинув, сколько у него еще форы – выходило примерно часа два, – Миша немного подумал и решительно зашагал к Черной речке, намереваясь по рыбацкой тропинке выйти к Чудскому озеру… Точнее сказать – к Псковскому, но оно в эти времена отдельного названия не имело. Нанять какой-нибудь баркас или лодку… поискать остров, ребят… Нет, сначала – в деревню, ту, что за мысом, поговорить с рыбаком Тойво. А будет он говорить без бусины, без пароля? Скорее всего – нет. И все же… все же стоит попробовать, не бросать же в конце концов Максюту –надобно его отыскать, и почему бы – не сейчас? Ратникову повезло – выйдя к озеру, он сразу же наткнулся на рыбаков, закричал, замахал руками. Сидевший в ближнем к берегу челноке седобородый дед, оглянувшись на Мишу, взялся за весла: – Чего надобно, мил человек? – Тойво-рыбака знаешь? – Тойво? Это что на мысу, что ль? – Его… То приятель мой. Старик вдруг посмурнел лицом и перекрестился: – Сгинул твой приятель – утонул с неделю назад. Ветер, вишь, налетел внезапно, челн перевернул… Тойво о днище головою ударился – и поминай как звали. Хорошо, вытащили, схоронили. Жаль. Хороший был человек, хоть и чудин. – Утонул? Господи… Царствие ему небесное! Ратников тяжело вздохнул, тоже перекрестился и покачал головой. Куда ж теперь было податься? А туда, где меньше всего будут искать! Здесь побережье, конечно, все облазят, может, и награду за поимку объявят, если уже не объявили, это только в дурных снах советского агитпропа все местное население дружно ненавидело немцев – увы, действительность от этой агитки отличалась сильно. Какие-нибудь охотники-рыболовы вполне могли схватить, выдать. Прельстившись наградой или просто так, потому что – чужак. Значит, отпадал берег… – Так поплывешь с нами-то? – прервал затянувшееся молчание дед. – Тогда садись скорей, не мешкай. Садиться в челнок? А, пожалуй… – Слышь, добрый человек, а в Плесков никто из ваших не поплывет ли? – В Плесков? – рыбак озадаченно взъерошил затылок. – Вообще, частенько туда ходим. Вчерась вот были… Да! Васька-баркасник сегодня рыбу должен везти… Как раз вот-вот… Если не прошел уже… Старик чуть приподнялся в лодке, приложил ладонь ко лбу от яркого солнца. Улыбнулся: – Повезло тебе, паря! Во-он, видишь, парус? То Васька и есть, больше некому. – Так мы его догоним? – Не, не догоним. Он сам сюда за рыбкой свернет… А уж что за провоз уплатить – ты с ним сам сговаривайся. Вообще-то – да. За провоз. Ратников как-то об этом и не подумал, а надо было бы. Вот сейчас и сидел на кормовой банке, прикидывал, чем расплатиться? Серебришко, которое и было, увы, кнехты давно уж похерили-поделили, и что ж оставалось? Длинная шерстяная туника, очень даже добрая, но ведь не голым же ходить? Пояс? Или плащ? Он обычный, без крестов, но теплый, подбитый лисьим мехом. Да, пожалуй, плащ – уж во Пскове как-нибудь что-нибудь можно будет сообразить, лишь бы побыстрее добраться. Псков, именно Псков – уж там-то, точно, никто сейчас искать не будет. Судно Васьки-баркасника – добрая, с высокой мачтой, ладья – приблизилось довольно быстро. Ветер наполнял выгнувшийся дугой парус, да и гребцов на ладейке хватало. – Аой, робята! – ухватившись за шкот, орал Васька-баркасник – здоровенный мужик со светлой, аккуратно подстриженной на немецкий манер, бородой. – Рыбка-то есть-от аль не? – Да есть, есть, – выкрикнул в ответ кто-то из рыбаков, а дед, в лодке у которого сидел Ратников, замахал руками: – Эгей, Василий! Попутчика в Плесков не возьмешь ли? – Отчего ж не взять? Эй, парни, – баркасник обернулся к гребцам. – Бросай веревку! Перебравшись на ладью, Ратников расположился, где сказали – у левого борта ближе к корме – все внутреннее пространство беспалубной ладьи было заполнено серебрящейся на солнце рыбой. Дул в снастях ветер. Солнечные зайчики весело отражались от темно-голубых волн. Груженная рыбой ладья, взрезая водную гладь, словно норовистый конь, двигалась к югу.Кирилл Туровский. Слова о мытарствах.
Ратников все же продал на пристани плащ – хватило расплатиться с баркасником да и еще остались деньги – серебряные византийские монетки – динарии. Немного пошатавшись по рынку да пособирав свежие сплетни, беглец прикупил надежный и крепкий нож в кожаных тисненых ножнах и, повесив его на пояс, отправился на подворье рижских купцов, располагавшееся на постоялом дворе, недалеко от каменного Кремля – Крома. Пришел, как обычный посетитель, усевшись за стол, заказал с раками пива, только что сваренного по случаю дня священномученика Ерофея. С Ерофеева дня, как считалось, резко усиливались холода, а в лесах, прощаясь с летом, начинали буйствовать лешие – выворачивали с корнем вековые дубы, ломали деревья, гоняли зверей. – С первым морозцем! – поклонившись, принесла в деревянных кружках пиво женщина в светлом узорчатом переднике поверх длинного шерстяного платья. Из-под белого чепца выбивались непокорные светло-рыжие пряди. – Лиина! – откинув капюшон, улыбнулся Миша. Девушка сверкнула глазами: – Герр комтур! – Тсс! Зови меня просто – Михель. Что, еще не перебралась в Ригу? – Да нет, – Лиина лукаво прищурилась. – А вы что же, бросили комтурство? Ратников подвинул пиво поближе: – Можно сказать и так. Потянуло, знаешь ли, на острова… Помнишь, ты говорила про Тойво? Ну, к которому дала бусину… – Ну да, помню. – Говорят, умер Тойво. На прошлой неделе утонул. – Господи, – девушка набожно перекрестилась. – Вот ведь как бывает… Жаль Тойво – хороший был человек. Так вы и не воспользовались моей бусиной, герр… Михель? – Посидишь со мной? – поднял глаза Михаил. – Или вам тут не разрешают? Лиина качнул головой: – Да нет, можно. Пока народу нет. Улыбнулась, уселась на лавку, рядом. – Да, жаль Тойво, – покачал головой Ратников. – А что, кроме него… тот путь, к острову, никто не знает? – Здесь – никто, – твердо сказала девушка. – Тойво ведь не здешний, с Нарвы-реки – просто вышло так, что пришлось родные места бросить. – Да-а, – Михаил задумчиво сделал долгий глоток. – Хорошее пиво… И как же мне теперь тот островок отыскать? Ты сама-то там бывала когда? – Бывала, – Лиина кивнула. – Только я маленькая еще была, не все помню. Да и ни к чему вам тот остров, Михель. Девушка говорила об острове с явною неохотой, даже несколько раз оглянулась, словно бы искала причину уйти. – Видишь ли, там, на этом острове, мой приятель, – взяв собеседницу за руку, все ж таки признался Ратников. – Хотел бы его отыскать. – Поня-атно, – Лиина вновь улыбнулась и тут же наморщила нос. – Ума не приложу, кто бы тебе мог в этом деле помочь. Разве что наши… с Нарвы. Там есть селение… Передашь от меня поклон старому Яану. – Обязательно передам, как только доберусь в те места. – Добраться просто – завтра уходит торговый караван в Дерпт. С ними и езжай, по озеру-то нынче опасно, вскорости лед встанет. – В Дерпт, говоришь? – подумав, Миша махнул рукой и улыбнулся. – А черт с ним, почему бы и нет-то? Уж где-где, а в Дерпте его точно никто б не сообразил поискать. Тем более, где-то именно в тех местах затерялись следы некоего французского рыцаря, того самого, что, по слухам, сделал своей возлюбленной юную озерную ведьму, русалку. Лерку, наверное… Ее ведь тоже надобно поискать, не только одного Макса… – Пошли, – снова оглянувшись, вдруг предложила Лиина. – Поищу… может, найду еще одну бусину. С ней надежней. Они прошли через всю залу, полутемную, почти пустую, с длинными лавками и столами. Из расположенной рядом кухни сильно пахло кислой капустой и дымом. – Сюда, – девушка кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж, вернее сказать, на чердак, под крытую соломой крышу. – Осторожней, не провались… Заходи… Каморка Лиины оказалась маленькой, но весьма уютной – зарешеченное, забранное слюдой, оконце, сквозь которое проникал страдавший излишней желтизной свет, пара сундуков, небольшой стол, мягкое, с накропанной соломою тюфяком, ложе под синим бархатным балдахином. – По случаю прикупила, – кивнув на балдахин, похвасталась хозяйка. – У Саввы из Дерпта. Он вообще-то, порванный… не Савва – бархат. Потрогай… А я пока бусину поищу, где-то здесь, в сундуке должна быть… Она нагнулась, так, что тонкая шерсть платья во всех подробностях обрисовала упругие ягодицы. Ратников сглотнул слюну… Лиина, похоже, и не собиралась тотчас же разгибаться. Обернулась, прищурилась: – Знаешь, что-то никак не найду. Наверное, и нет таких больше. Отойдя от сундука, она уселась на ложе и, притянув к себе гостя, властно поцеловала его в губы: – Помнишь, как мы с тобой… Еще б не помнить! Ратников, не сопротивляясь, позволил освободить себя от одежды и, растянувшись на соломенном тюфяке, помог разоблачиться Лиине. В желтых слюдяных лучиках притягательно сверкнуло белое женское тело: тонкая талия, животик, грудь – упругая и большая… – Ты все так же красива, Лиина, – обнимая девчонку за шею, прошептал Михаил. Та улыбнулась и, лукаво щурясь, облизала кончиком языка губы: – А ты все такой же страстный… герр Майкл! Их молодые тела слились в едином порыве, лишь шуршала солома да чуть скрипело ложе… да слышались томные стоны… – Славно! Славно! Истосковавшийся по женской ласке Ратников любил эту разбитную девчонку долго и страстно, почти до полного изнеможения, и Лиина отдавалась ему точно так же. И губы ее были жаркими, как огонь, а в глазах сверкало буйное пламя страсти.
Караван – полтора десятка возов плюс дюжина кнехтов охраны – как и говорила Лиина, тронулся в путь еще засветло – купцы явно собирались добраться в Дерпт до наступления темноты… если такое вообще было сейчас возможно. Впрочем, в саму крепость Ратникову и не нужно было – добраться до узкого, соединяющего озера, пролива, а там – вдоль озера или, наняв лодку, – к Нарве-реке. Никто из купцов особенно не интересовался, кто такой их новый спутник и по каким делам едет, видать, Лиина шепнула кому надо что надо, вот и не приставали – побаивались задавать лишние вопросы орденскому брату – именно так его ушлая девушка и представила. Обильных дождей в эту осень – не говоря уж о лете – не было, да и подморозило – возы ехали хорошо, ходко. Везли, как определил любопытный Ратников, в основном хлеб – зерно в мешках – да бочки с медом и воском. Торговцы были псковскими, некоторые полностью поддерживали немцев, другие – не особо, а большинству же было абсолютно все равно, какая в их городе власть, лишь бы блюла спокойствие горожан, не драла семь шкур да не мешала торговать и получать прибыль. Даже возчики, обычно большие любители почесать языками, в пути переговаривались довольно вяло, политические темы вообще не трогали, предпочитая обсуждать местные дела да всякие слухи. Миша тоже спросил – не слыхали ли про русалку, что набилась в любовницы к какому-то тевтону? Оказывается, слыхали, но не от псковичей – об этом случае одно время говорили в Дерпте, правда, что был за рыцарь и что за русалка, ни возчики, ни купцы толком не знали. В Дерпте нужно было расспрашивать, в Дерпте, бывшем Тарбату – древнем городище эстов, в 1030 году захваченном Ярославом, много-много лет спустя прозванным «Мудрым». Ярослав назвал город своим христианским именем – Юрьев, но вот в это время Юрьев был Дерптом, форпостом крестоносцев ливонской ветви Тевтонского Ордена. Бывших меченосцев, короче. Несмотря на небольшие размеры каравана, никто по пути купцов не тревожил. То ли нигде поблизости крупных шаек не было, а мелкие несколько смущала даже та охрана, которая имелась, то ли просто все боялись Ордена, контролировавшего местную торговлю. Как стало смеркаться, караван вышел к озеру, к тому самому, узкому его месту, куда и надобно было Ратникову. На склоне пологого холма маячили деревенские избы. – Йыига, – силясь выговорить непривычные звуки, обернулся возница. – Там заночуем… не успеем до ночи в Дерпт. Михаил пожал плечами – Йыига, так Йыига, ему, честно сказать, было все равно – лишь бы в этом селении нашлась лодка (хоть какой утлый челнок), да хватило бы оставшихся монет ее арендовать или купить.
Хозяин постоялого двора (а по совместительству – и староста деревни) – высокий худощавый эст с немецкими именем Карл – встретил гостей приветливо, но без особых любезностей. Не лебезил, не кланялся, особо ничего не выспрашивал, лишь поинтересовался числом лошадей и кнехтов. Купцы тоже не проявляли никакого интереса ни к старосте, ни к его белесым дочерям-подросткам, что тут же занялись размещением прибывших и приготовлением пищи. Видать, и те и другие давно были друг другу не в новинку. Кроме Ратникова – на него девчонки явно заглядывались, особенно одна… длинная, как коломенская верста, белоглазая, с белесыми, как у молочного поросенка, ресницами. Нет, вообще-то она была ничего, симпатичная и даже вполне… Но с Лииной, конечно, никакого сравнения! Она подкараулила его во дворе, почти сразу после не очень-то изысканного, но сытного – каша, печеная рыба, кисель – ужина. Сказала, что зовут ее Айна, что сейчас покажет место, где ночевать… Показала… В собственной постели, в небольшой пристройке, летней и сейчас довольно прохладной, если не сказать более. Вот вместе и грелись под одеялом из волчьих шкур. Ратникову не хотелось обижать девушку отказом, к тому же подобное поведение в здешней лесной глуши, похоже, было делом обыденным, во всяком случае, староста – если Айна, конечно, была его дочь – не проявлял ну совершенно никакого волнения или там, нездорового любопытства. По-русски девушка говорила так же плохо, как и – надо полагать – по-немецки, ее же родную речь Миша, естественно, не понимал. Впрочем, тут нечего было и понимать, итак невооруженным взглядом видно… Ничего не говоря, Айна усадила гостя на ложе и быстро, без всякого намека на стеснение, скинула юбку… рубашку… Тощай! Ай, тощая! Хотя, если по-другому сказать – фотомодель! И на личико ничего, приятственная… – Ну, иди сюда, – улыбнувшись, Михаил привлек к себе прыгнувшую под одеяло девчонку. – Забеременеть не боишься? – Цто? Цто? Ах, нет… Хочу! Вот такие, однако, дела – хочет. Михаил неожиданно для себя распалился не на шутку, быть может, потому, что девчонка эта оказалось полной противоположностью Лиине… и чем-то неуловимо напомнила ему Машу. Нет, чувства стыда и неловкости Ратников не испытывал – ну, разве что только намеки – не то было на дворе время. Он с нежностью гладил Айну по плечам, спине и бедрам… поласкал ртом грудь, чувствуя, как до того несколько холодная девушка постепенно распаляется, впитывая в себя настоящий вулкан внезапно вспыхнувшей страсти. А какая у нее оказалась улыбка! Ходила-ходила себе вокруг да около эта неприветливая и чем-то смешная чухонская дылда, но вот, стоило ей лишь улыбнуться, всего лишь улыбнуться, как тут же, буквально сразу, Ратников понял весь затаенный смысл поговорки о том, что некрасивых женщин не бывает! Не бывает – это уж точно! И дело тут вовсе не в водке, тем более ее еще и не было-то в это время, о, нет, отнюдь… Просто чудесная улыбка преобразила вдруг несколько утомленное лицо Айны, а вырвавшийся изо рта слабый стон удовольствия и неги растопил оставшийся лед. Фотомодель! Явная фотомодель… если б на дворе был двадцатый век, двадцать первый… А сейчас, в это время наверняка на эту Айну никто из местных парней и смотреть-то не хотел, плевались – тоща, как палка! – Ты очень красивая, Айна. – Ой… Не надо… лгать, да? – Нет-нет, поверь, я говорю правду. Ты видела свое отражение в светлых озерных водах? А блеск своих глаз? А эту улыбку, поистине, волшебную, колдовскую…. Нет, пожалуйста, улыбнись еще… вот так! Теперь садись… поудобней… Ах… – А разве так… – Можно, Айна, можно! Поверь, тебе будет очень приятно…
Утром он нашел лодку. Вот через Айну и нашел – девушка спросила у Карла, приходившегося ей двоюродным братом. Купцы собирались, не торопясь – Дерпт был, почитай, рядом, всего-то ничего и осталось. На всякий случай порасспросив торговцев и возниц о крепости – мало ли, пригодится – Ратников вслед за Айной спустился к озеру. Кругом было тихо и благостно, лишь потрескивал под ногами первый тонкий ледок, да где-то крякали утки. Деревья и кусты уже стояли в большинстве своем голые, лишь некоторые еще щеголяли в изысканных осенних нарядах. Над озером стоял туман, невесомый, почти прозрачный, за ним угадывался противоположный берег – серо-черный, с редкими яркими свечками не успевших расстаться с листвою деревьев. – Будь… опасен, – вытаскивая из-за куста весла, предупредила Айна. – Страшен… Осторожен. – Да-да, – Ратников улыбнулся девушке. – Осторожен – так правильно. – Лед, – показывая рукой на озеро, Айна нахмурилась. – Лед. Скоро! – Я знаю… Вот деньги за челнок… Хватит? – Не надо деньги… Нет… надо. Благодарю. Счастливый путь! Деревня на северном берегу, у Нарвы-реки, насколько себе представлял Михаил, была чудинской или вообще – водской – а чудь и водь – это не эсты, и расспрашивать о них Айну было бы бесполезно. Хорошо хоть лодку дала… По краю озера ветер шевелил высокие камыши, бледно-желтые, сухие. Уныло склонили головы в воду ракиты и вербы… вдруг озарившиеся внезапно вспыхнувшие светом – из-за высоких елей на том берегу выглянуло желтое, по-летнему веселое солнышко! Выглянуло и тут же скрылось за белесым облачком. Рядом, не плесе, всплеснула какая-то крупная рыба… нет, не рыба! Весла! Челнок! Выскочив из камышей, он быстро поплыл к тому берегу. На веслах сидел какой-то парень с небольшой бородкой и в синем, небрежно наброшенном на плечи, плаще. – Ваш? – кивнув на быстро удаляющуюся лодку, спросил Михаил. Айна дернулась, на бледном лице ее появилось на миг выражение тревоги: – Нет. Не наш. Чужой. Тут бывают. Часто. Надо сказать Карлу! – Да-да, – Ратников взял девушку за руку. – Скажи. Ты правда красивая, Айна! Очень красивая. Да! Девушка улыбнулась и, вдруг опустив ресницы, несмело спросила: – А ты еще приходить? – Не знаю, – пожав плечами, ответил Миша. – Не буду тебе лгать. – Я буду ждать, – повернувшись, Айна обняла его за плечи и крепко поцеловала в губы. – Когда бы ты ни пришел… Эту фразу она произнесла на своем родном языке, но Ратников все равно понял. Вздохнул и, еще раз целуя девчонку, ласково погладил ее по плечам и тихо сказал: – Прощай. Сев в лодку, оттолкнулся веслом от берега и, подняв голову, посмотрел на Айну… не оглядываясь, девушка поднималась к деревне, стройная и гордая фотомодель… несчастная обитательница средневековья, обреченная из года в год рожать детей и быть всегдашней рабой мужа. Если бы еще этого мужа найти! Все так… И все же! Как она сейчас шла! Как ставила ноги! Какая осанка, какой царственный стан… Как будто вокруг не холмы и пожухлая осенняя трава, а подиум какого-нибудь модного кутюрье, создателя высокой моды. Ишь, как идет, как идет… О, Боже! Ну, оглянись же… Нет! Все правильно – зачем? Все приходит… и все уходит… Айна скрылась за высокой изгородью, и Ратников, вздохнув, приналег на весла, стараясь вести челнок сообразно изгибам береговой линии – на столь утлом суденышке, да еще без необходимого опыта, пуститься прямо через озеро он все же не рисковал, даже несмотря на то, что водная гладь выглядела приветливой и спокойной. Михаил греб в охотку, почти не отдыхая, потому быстро согрелся и скинул прикупленный в Пскове плащ. Озеро не обманывало, оставаясь все таким же спокойным и благостным, утренний туман рассеялся, и сквозь полупрозрачную дымку облаков желтым волейбольным мячиком проблескивало нежаркое осеннее солнце. Ратников невольно улыбнулся – до чего ж хорошо было кругом! Светло-голубая гладь озера, низкие, серовато-желтые берега, солнышко в блекло-синем небе. Главное – и ни намека на дождь! Это славно все, славно… Чу!!! Опустив весла, беглец вдруг всмотрелся в оставшийся позади путь… Показалось – кто-то плывет следом! То самый парень, в синем плаще? Или кто-то другой? Мало ли в здешних местах рыбаков, чего зря тревожиться? Да и тот, кто там плыл, кажется, чуть поотстал. Да-да, поотстал! Вот, его уже и почти не видно. Видать, расставил сети. Рыбак… Ратников повернул голову – впереди показался какой-то большой остров, довольно низкий, почти стелющийся по воде, густо поросший смешанным лесом. Может быть – именно этот остров и есть? Может, именно там сейчас Макс с Эгбертом? И не надобно никуда больше плыть, ничего узнавать… Жаль, жаль, что вот так вот случилось с Тойво! Михаил бросил весла и, отдыхая, завалился на корму. А вдруг – и вправду, вот сейчас, вот из-за тех сосен вдруг покажется Максик Гордеев, закричит, замашет руками, обрадуется… Ах, если бы, если бы… Но, нет, не все так вот просто. К тому же Лиина говорила, что тот остров где-то на севере, дальше. А может, причалить? Ну, вот просто так, на удачу? Постоять, покричать… вдруг… Ратников схватил весла и в три гребка врезал челнок носом в прибрежный песок острова. Привязал за какой-то корень, аккуратно сложил весла, вышел. Ласково плескались волны. Михаил подошел к видневшемуся невдалеке серому приметному камню высотой примерно с него самого. Остановился, всмотрелся в начинавшийся уже тут же, сразу, лес – угрюмый, непроходимый, чужой – встал зачем-то на цыпочки, крикнул: – Эгей! Макси-и-и-им! Эгберт! Ре-бя-та! И кричал так минут семь, покуда не сорвал голос. И ничего, зря старался. Ну, в самом деле – а чего ждал-то? Ведь не ребенок, нечего в чудеса верить… их надобно организовывать самому, что намного труднее, нежели вот просто так, ничтоже сумняшеся, просто стоять и ждать какого-то там чуда! Набрав в припасенную флягу волы из журчащего рядом с валуном родника – пожалуй, повкуснее озерной будет! – Михаил зашагал обратно к челну. Наклонился… А весел-то не было! Не рассуждая, Ратников тут же бросился в камыши, в любую секунду ожидая пения каленой стрелы, которую вовсе не собирался ловить сейчас собственной спиной. Да она и не запела, стрела-то… что странно. Зачем тогда украли весла? – Эй, паря! – это прокричали рядом, из-за ракиты, прокричали по-русски, явно обращаясь к затаившемуся в камышах беглецу! – Ты, ты! Вышел бы – поговорил б. И тут же повторили все то же самое по-немецки… точнее, это Ратников сообразил, что – повторили. И что делать? Выйти? Их, кажется, двое… Ага – как же! Вон еще парочка, с копьями, обходят по воде, слева. Да нет… не копья у них – мощное короткое древко, длинное навершье… Рогатина. С такой можно и на медведя. – Да выходи ты, – показывая пустые руки, пошел к камышам вышедший из лесу человек – добродушный с виду мужик, коренастый, широкоплечий, с задорной кучерявой бородкой. Одет незнакомец был в русский полукафтан и длинную, с расписным подолом, рубаху, узкие штаны – порты – недешевого синего сукна (как сразу определил Ратников) были заправлены в такие же узкие сапоги, без каблуков, темно-красной, с тисненьем, кожи. Типичный прикид средней руки купчины… новгородца, псковича… а может, это торговец из Изборска или Смоленска, Полоцка – этих здесь тоже хватало. – Да мы не разбойники, не воры, не тати, – улыбка у незнакомца казалась вполне дружелюбной, чем-то приятной даже. – Выходи, мил человек. – Не тати, говорите? – Ратников все же решился выйти – держал в уме тех, с рогатинами. От них-то куда денешься? – А что же весла мои украли? – Ну, извини, брат, – остановившись шагах в пяти от вышедшего навстречу беглеца, мужик смущенно развел руками. – Мы тут становьем встали, лодейку чинить. Так у нас неведомо кто всю снасть схитил! – Лучше надо за своими вещами приглядывать, – напряженно пошутил Михаил. – Тогда их никто хитить не будет. – Да мы вроде смотрели… – незнакомец выглядел таким бесхитростным и даже простоватым, что Ратников не выдержал, рассмеялся. – Ага, вижу я, как вы смотрели… Так думаете, я это? – Что-ты, что-ты, мил человек, – мужик перекрестился. – Не похож ты на шпыня ненадобного. – Тогда весла верните. – А и вернем… Меня Игнатом зовут. – Михаил, – Ратников краем глаза наблюдал за теми… с рогатинами. Ага, вот и они подошли, безмолвно взглянули на Игната. Тот, как видно, и был у них за старшего. – Извиняй, Михайло, – еще раз произнес Игнат. – А за то, что обидели тебя, прошу, не отказать – откушай с нами. Ушица знатная, налимья, есть и из белорыбицы. – А весла… Старшой обернулся к своим, цыкнул: – Да положите вы ему весла в лодку! – Уже положили. – Слыхал? Ну, пошли ушицу хлебать. Гости из Дорогобужа – именно так представил всю свою компанию Игнат – расположились лагерем метрах в трехстах от приметного камня. Устроили шалаши, даже шатер разбили… И – старшой не соврал – с дюжину молодцев усердно конопатили вытащенное на берег судно – не такую уж и большую ладейку. Работали ладно: с шутками, прибаутками, с перекличем. Увидев подходившего к горевшему у самого берега костру незнакомца – Ратникова, – ничуть не удивились и дело свое не прервали. Может, потому, что рядом с ним, широко улыбаясь, шагал Игнат. Дорогобужский гость… Он-то, может, и дорогобужский, а вот эти парни… Миша не зря прислушивался: «цто, зацем, цевой-то» – ну, явно новгородский говор, то же еще – «дорогобужцы»! Ох, не прост этот зачем-то прикидывающийся добродушным простофилей Игнат! Далеко не прост. Однако ушица и в правду знатная. Она у «купцов» была в трех видах, в трех котлах. В одном – налимья, в другом – белорыбица, в третьем, кажется, из форели. Все, как положено, в те времена рыбу в ухе не смешивали. Налимья уха, так в ней одни налимы, форелевая – так, вестимо, форель, а не какой-нибудь там паршивенький окунь. – Хороша ушица! – похлебав, искренне поблагодарил Михаил. – Вкусная. – То-то, что вкусная, – старшой ухмыльнулся в усы. – Так ты, Мисаиле, откель будешь? – Известно, откель – с Плескова! – И как вам там, под немцами? Ага! А то ты не знаешь, дорогобужец?! Коли ваш князь Ярослав тевтонов и привел… за себя воевать подначил, за трон псковский… а братьев рыцарей ведь уговаривать не долго. – А по-разному, – честно отозвался Ратников. – Кому хорошо, кому – не особо. Да при любой власти так. – А веру латынскую немцы как… не навязывают? – Да не так чтобы уж очень, – Михаил ухмыльнулся. – Церкви латинской – так, почитай, и поныне нет! А ведь у нас в Плескове не одни орденцы – и рижские купцы, и цесарские, и даны – из Равеля, немцев хватает. А храма у них общего нет. Дело это, по справедливости молви, Игнат? – Не дело, – Игнат согласно кивнул. – А ты-то сам как с Орденом? Уживаешься? Миша сплюнул: – Уживался, так сюда бы не подался! Тут-то, считай, свобода – охоться себе, рыбку лови, никому ничего не должен! – Так ты что ж… один? – Да не один. С ватагою. Только ватажка моя припоздала что-то. Боюсь, теперь до снега и не пожалует, придется тут одному куковать. Ну, да ничего, я привычный, – Ратников расхохотался и протянул опустевшую миску. – Еще ушицы не нальешь ли, хозяин? – А? Кушай, кушай, гостюшка. Плесковский, значит? Это хорошо, что мы тебя встретили! Ну, ты трапезничай… а я пока своих молодцов проверю, в нашем деле ведь, сам знаешь, глаз да глаз. – То, Игнат, верно! Сидя на бревнышке у костра, хлебал себе Миша налимью ушицу, а сам все вокруг примечал. И речь – говорок новгородский – и орудие: мечи – вона, у молодого дубка сложены, копья-рогатины, луки-стрелы в саадаках, всего с дюжину, а еще и боевые топоры, и шестоперы… Куда мирным купцам столько?
– Ширше, ширше пеньку-от кладите! – командовал у ладейки Игнат. – И смолой, смолой заливайте… От, так! За работой приглядывал, а сам, нет-нет, да и косил на костерок глазом – как там гость? А гостю что делать? Недалече в кустах еще двух парней заприметил, оружных. Вот и сидел. А куда денешься? Солнышко уже поднялось высоко, засверкало куда приветливей, нежели утром, разморило, разжарило, кое-кто из парней у ладьи уже и рубахи скинул, работали по пояс голыми… все, как на подбор – мускулисты, поджары… Ой, не купцы это – воины! Не иначе – разведывательный отряд князя Александра! Точнее – один из многих подобных отрядов. А где сейчас сам-то князь новгородский? Копорье громит? Или уже на Псков движется? Да нет, вроде бы рано еще ему на Псков… Как прикидывал Ратников, Александр Грозны Очи – много-много позднее прозванный историками Невским – должен был взять Псков только в самом начале весны следующего, 1242, года. А затем – 5 апреля – знаменитая битва на Чудском озере. Вот, может быть, где-нибудь здесь или чуть южнее. Все правильно – это как раз и есть разведка. Купцы, блин, дорогобужцы! Одна небольшая ладья… немного. Но и немало – зачем разведывательному отряду много людей? Игнат этот, похоже, человек бывалый, опытный… Одна ладья… Нет! Вон, еще кто-то плывет… Встав, Михаил посмотрел на озеро, насколько это позволяло слепящее глаза солнце. Смотри-ко, вроде бы осень, а вот, поди ж ты… И лето было сухим, и такая же осень… Хлеба, однако, недород, как бы голод не вышел. Быстро приближающийся челнок, похоже, заметили. Бросив раздавать ценные указания, Игнат тоже всмотрелся в водную гладь, точно так же, как вот только что Миша, прикрывая глаза ладонью. Затем подозвал двух парней, что-то сказал – послал навстречу… Сам же к ладье не вернулся, зашагал к костру, к гостю… – Ну, еще ушицы? Ратников ухмыльнулся: – А вина что, нету? – Вина? Да найдем. Посейчас, велю принести… Эй, Славко! Подбежал какой-то поджарый парень, смуглый, чернявый. – Вина принеси… взять, знаешь где. Молча кивнув, парень ушел… вернулся через минуту, с кувшином и тремя кружками… – Ну, и мы с тобой выпьем… – ухмыльнулся Игнат. – Я и дружок наш, Никифор. Давно уже его здесь ждем. Заждались… Да вон он идет! Михаил обернулся и непроизвольно вздрогнул: со стороны озера, от только что причалившей лодки, к ним направлялся знакомый светлобородый парень в синем плаще… тот самый… лодочник… – С кем это ты вино пьянствуешь, Игнате? – увидев Ратникова, лодочник неприязненно скривился – узнал. – А – этот? – Игнат хохотнул. – Это друг. Плесковский. Все здешние места знает. Никифор вдруг осклабился и схватился за нож: – Местный, говоришь? Места знает? Он, между прочим, про все места здешние у Айны расспрашивал, а та девка с немцами знается. Так что зря ты с ним вино пьешь, Игнат. Никакой он не друг – предатель! – Предатель, так предатель, – поставив кружку наземь, Игнат равнодушно пожал плечами и, обернувшись к своим, скомандовал. – Хватайте его. Предатель, так предатель. Интереснее будет поболтать!
Глава 10 Осень – зима 1241 года. Чудское озеро Колобок
И спасались бегством все… если не хотели стать жертвами…Ну вот, надо же так глупо попасться! Называется – из огня да в полымя. И ведь сам, сам во всем виноват, внимательней надо было быть, глядеть в оба. Игнат сразу же провел допрос – говорил уже не так, как прежде, а по-другому, с угрозами и пристальным взглядом. Много чего интересовало этого хваткого мужика: кто в Новгороде предатель? Кто связник, через кого уходит информация в Орден? То же еще, вопросы – как будто не ясно! Купцы – они в эти времена были главными поставщиками информации, шпионами. А кто из бояр – тут Ратников пожимал плечами – в таких высоких кругах не вращался. А Игнат – и тот, второй, в синем плаще, Никифор – наседали, вели допрос можно сказать, неотрывочно: есть ли сообщники здесь, на Чудском? Во Пскове? Кто непосредственно связан с ними в Ордене? Почему Михаил плыл именно сюда? Зачем, ведь скоро зима и на озере встанет первый лед – тогда какое-то время с островков вообще никуда не выберешься… У Миши уже голова разболелась от всех этих расспросов, и даже появился точно такой же соблазн, как при беседе с братом Дитмаром – выдумать всего как можно больше, пускай себе проверяют, ищут, а пока суд да дело, что-нибудь и придумается, может, и побег выгорит… Куда вот только теперь бежать-то? И так крестоносцы ловят, теперь вот, еще и новгородцы будут. А ведь эти люди Мише не чужие, почитай – земляки. Господи! А ведь есть и еще одни землячки, черт бы их побрал! Чего ж про них молчать-то? – Кнут Карасевич, Кривой Ярил? – Игнат и Никифор озадаченно переглянулись. – Это еще кто такие? – Кривой Ярил – Мишиничей человек верный, тиун иль еще кто – точно не знаю. – Но, но! – неожиданно взъярился Игнат. – Ты на знатные роды-то не наговаривай! Сам знаешь – такие наветы только под пыткой проверяют. А вот тут он врал! По новгородским законам применение пыток было запрещено, по крайней мере – официально. – А второй, Кнут, он кто? – требовательно посмотрел прямо в глаза Никифор. – Тоже скажешь, что боярских родов человече? – И скажу! – Михаил ухмыльнулся. – Сами думайте – у кого еще важные сведения имеются, как не у бояр? Про Мирошкиничей род, поди, слыхали? – Ну ты и плут! – покачав головой, неподдельно восхитился Игнат. – Со всеми боярами нас перессорить хочешь? Смотри-ка, и Мишиничи у него предатели-переветники, и Мирошкиничи? Все знатные роды перечислил? Никого не забыл? Может, еще Онциферовичей сюда приплетешь? Или самого посадника? Не верили… Что ж – их дело. Впрочем, нет – приметы Кривого Ярила и Кнута Карасевича Никифор тщательно записал в небольшую грамотку: – В Новгороде поглядим. Может, и потолкуем. Связав пленнику руки сыромятными ремнями, они пока поместили его в шалаше, рядом с ладьею. Все, как полагается, – приставили для охраны часового, молодого веселого парня, старательного напускавшего на себя серьезный, приличествующий сложившейся обстановке, вид. Звали парня Афоней, Афанасием – именно так обращался к нему Игнат. – Смотри, Афанасий, в оба! Переветник хитер – чуть что, враз сбежит. Парень лишь усмехнулся, показав белые зубы: – Ницего, дядько Игнат – у меня не сбежит! «Ницего» – новгородский, новгородский говор… Как стемнело, костерок притушили, видать, опасались в открытую жечь, днем-то дымок развеивал ветер, а вот ночью, во тьме, пламя не скроешь – далеко видать. Афанасия никто не сменил, то ли забыли, то ли не сочли нужным, парень так и проходил всю ночь вокруг шалаша с пленником. Не спал, даже не пытался – упертый. Утром, как рассвело, вывел «переветника» на моцион, деликатно отвернулся, но местечко подобрал открытое, не сбежишь – живо достанут стрелою. Утро выдалось хмурым, промозглым. Все небо обложили низкие темно-серые тучи, накрапывал холодный, пополам со снежной крупой, дождь. Парни разложили костер, наскоро перекусили, пленнику от их щедрот достались остатки ушицы. Затем, поплевав на руки, под руководством Игната спустили на воду отремонтированную лодейку да принялись быстро собирать на берегу скарб – скатали шатер, затушили костерок, подобрали манатки и копья. Довольно потянувшись, Игнат обернулся к пленнику: – Ну? Что сидишь? Пошли. Зачавкала под ногами мокрая грязь, скрипнули сходни… Кто-то подхватил Мишу под руки, усадил на какой-то тюк, на самое днище. Низко, ни берегов не видать, ни озера – одно серое, затянутое тучами, небо. Порыв ветра швырнул в глаза ледяную кашу… Да, погодка… По команде Игната, парни дружно взялись за весла, отчалили… поплыли. Куда только – интересно знать? А вообще – куда они могли здесь плыть? К Желчи-реке? К Черной? Ладейка небольшая, узкая – вполне по тем рекам пройдет, а по перекатам и протащить можно – легкая. А может, они сейчас будут тщательно изучать береговую линию? Примечать впадающие в озеро реки, ручьи, расположенные неподалеку деревни… Полная разведка, как и положено, князь Александр, несмотря на молодость – воевода опытный, ушлый. Между прочим, скоро лед на озере встанет, того момента не так уж и долго ждать. А потому – миссия новгородских агентов должна была бы вот-вот закончиться. Если, конечно, они не собирались, бросив лодейку, оставаться в здешних местах и дальше, дожидаясь подхода новгородского войска где-нибудь на побережье, в лесах. Новгородское войско… скорее уж – суздальская дружина Александра, кованая рать в сверкающих шлемах. Ратников уже стал замерзать, когда ладья наконец приткнулась к какому-то берегу. И это снова оказался остров, только очень маленький, шагов сто на двести, поросший низким густым кустарником и осиной. Далеко, почти на горизонте, угрюмым серым маревом проглядывался берег. Насобирав валежника, воины проворно развели костер, поставили в котелках воду. Верно, затем и приставали – обедать. Опять ушица – а что еще-то? Правда, можно было бы взять на стрелу и парочку уток, вон их сколько крякало в камышах, но парням, похоже, было не до уток, как догадался Миша, разведчики то ли кого-то ждали, то ли, наоборот, незаметно преследовали, осторожно делая остановки в разных неудобьях. И, скорее, второе – когда садился в ладью, Ратникову показалось, что где-то впереди мелькнул парус. Михаил специально немного задержался, якобы споткнулся на сходнях… Ну точно – парус! И не так далеко. – Что, ослабел, человече? – помогая пленному подняться в ладью, усмехнулся Афоня. Похоже, у этого парня теперь появилось особое задание – приглядывать за Михаилом, что он и делал, исполняя поручение старательно, но без нарочитой истовости. Сероглазый, с круглым веснушчатым лицом и легкомысленными кудряшками, Афанасий производил впечатление весельчака – часто шутил, смеялся. Игнат и все остальные смотрели на это снисходительно, быть может, делали скидку на молодость? Парню ведь вряд ли было больше семнадцати, безбородый еще, лишь над верхней губой – легкий подростковый пушок. А парус-то приближался! Неизвестное судно двигалось навстречу. И кто бы это мог быть? Обычные рыбаки? Тевтонцы? У Ордена, между прочим, очень приличный флот, правда, на Балтике…Хроники Фруассара
– Как мыслишь, Игнате, они это? – как-то непонятно спросил Никифор. Спросил тихо, почти что шепотом, но Михаил услышал. Интересная фраза… Что же, новгородцы тут кого-то ждут? – На парусе должны быть лев и корона… Правда, сейчас плохо видно, – Игнат задумчиво почесал бороду и решительно махнул рукой. – Вздымайте стяг! Лев и корона… Однако! На носу взметнулся к небу флаг ярко-алого шелка с вышитыми на нем серебряными медведями. Взметнулся, затрепетал на ветру, яростно, словно бурно разгоревшийся факел. – На всякий случай приготовьтесь, – перебравшись на нос, Игнат обхватил высокий форштевень в виде головы лошади и пристально всмотрелся вперед, на быстро приближающееся чужое судно. Впрочем, пленник дальше уже ничего не видел – его наконец усадили на днище. Воины быстро облачались в кольчуги, изящные, серебристые, они сияли даже сейчас, в непогодь, видать, хорошо были начищены. Обычные короткие хауберты – такие же, как и у тевтонских рыцарей. Кое у кого, правда, двойные, те доспехи что сверху, – более грубой вязки, а некоторые – из крупных стальных пластин – чешуек… Понятно… на всякий случай, готовятся к битве. Ратников непроизвольно поежился – а ему-то что в данном случае делать? – Отбой!!! – неожиданно обернувшись, весело закричал Игнат. – Они подняли знамя!
То, другое, судно оказалось гораздо больше – двухмачтовая купеческая барка, какие были в ходу у псковских и изборских купцов и ходили по всему озеру. На передней мачте было поднято синее полотнище с вышитым желтыми нитками львом и короной. Чей-то герб? Нет, скорее уж просто услов– ный знак – недаром ведь тут все так конспирировались. У Ратникова неожиданно засосало под ложечкой от дурных предчувствий – очень нехорошо, когда какое-то третье лицо становится невольным свидетелем чужих тайн. Не очень-то приятно самому быть таким вот третьим лицом… долго таковые обычно на этом свете не задерживаются. – Корона и лев! – громко выкрикнул Игнат. И тут же, в ответ ему, послышалось столь же громкое: – Медведь и секира! Ратникову показалось, что кричали с акцентом. – Что-то вы долго! Мы уж думали, не придете, – с улыбкой бросил старшой, Михаилу не видно было – кому. Кому-то с того корабля, скорее всего – кормщику. – Мы б и хотели раньше, но… Да и погода – сами видите. – Да, погода не очень. Сворачивайте за нами, друзья! Ого! Друзья – вот как? Интересно, что же это за друзья такие? – Здесь недалеко остров. Вполне безлюдный, там и поговорим. Спустив парус, новгородцы налегли на весла, разворачивая ладью. Поднявшийся ветер бросил Мише в лицо ледяные брызги. Примерно через полчаса мерной гребли ладья ткнулась носом в песок. Как понял Михаил, это был все тот же маленький островок, на котором обедали… Ну да – вот и кострище… – У нас тут задержка, – под присмотром Игната Афоня вывел Ратникова из ладьи все в тот же, оставшийся еще с прошлого бивуака, шалаш. – Можешь пока поспать, потом – покормим. Ага, поспать… Улегшись в шалаше на лапник, Ратников укрылся плащом, сквозь дыры в ветвях наблюдая, как сходят с купеческого корабля одетые на немецкий манер – узкие штаны, башмаки, плащи поверх коротких кафтанов – люди. Всего трое. У двух молодых – длинные волосы, бритые подбородки, короткие мечи, тот, что постарше – седобородый – с золотой цепью поверх синей бархатной куртки. Зеленый, вышитый серебром, плащ оторочен бобровым мехом, на голове – такая же бобровая шапка. Он, похоже, и был за главного. – Прошу, пожалуйста, господа, – Игнат гостеприимно кивнул на только что разожженный костер. – Там мы можем спокойно поговорить. И неожиданно перешел на немецкий, на какой-то диалект – любекский или южный, баварский. Ратников в таких тонкостях не разбирался. Но кое-что понимал, разговаривали не таясь, довольно громко, правда – и вокруг, у костра, никого не было, кроме вот Игната с Никифором да троих немцев. Мишу в шалаше брало любопытство – кто же это такие? Да и вообще, что тут происходит? Что, Игнат с Никифором запродались Ордену? Или они встречаются с рижанами? А может, это вообще – датчане из Ревала-Ревеля-Таллина. Они как раз там сейчас, датчане, и город, бывшую свою Калевииан-Колывань местные эсты называют «Таан Лиин» – «Датский город». – Передайте великий поклон цесарю от князя… И вот эти небольшие подарки. Игнат обернулся, махнул рукой – один из воинов поспешно достал из мешка ларец, деревянный, узорчатый. Поднес, протянул с поклоном… Седобородый немец улыбнулся, распахнул крышку: – У нас тоже есть, что подарить… А дальше уже говорили тихо, Ратников редко что мог разобрать, как ни прислушивался. Так, некоторые обрывки фраз только и долетали. …император не может… ударить с запада… папа… а вот – что-то про ломбардцев… Ломбардская лига! Господи! Понятно теперь! Фридрих Штауфен, номинальный император германских земель и самый главный враг покровителя Тевтонского Ордена римского папы! Фридрих – человек одаренный и умный – заручившись поддержкой германских князей (попросту, не вмешиваясь в ихдела), решает сейчас проблемы с папой – бьется в северной Италии за инвеституру – право назначать епископов. Уж понятно – каждому хочется иметь везде своих верных людей, а епископы в раздробленной Германии – сила, соперничающая с князьями. Ломбардская лига – союз североитальянских городов, к которому примкнул и папа. Все это, как бывший историк, Ратников себе очень хорошо представлял – дело известное, сдавал когда-то экзамен. Хитер, хитер Александр – хочет договориться с Фридрихом по принципу – враг моего врага – мой друг. Оно, конечно, так, но… вряд ли дело дойдет дальше простого обмена любезностями и подарками, вряд ли они договорятся – император уж слишком увяз в итальянских делах, даже в германские некогда вмешаться, что уж говорить о далекой Прибалтике! Однако… самим фактом таких переговоров можно повлиять на Орден! Ага… вот у костра начали хлебать ушицу… похоже, переговоры закончились… Пьют вино. Прощаются. Немцы уходят на свой корабль…
Тяжело шагая, Игнат с Никифором остановились рядом с шатром. – Что переветник? – спросил кто-то из них, похоже, что Игнат. – Спит! – бодро отрапортовал Афоня. – Спит? Ну, хорошо… Ты иди, Афанасий, к костру, похлебай ушицы. – А… – А за переветником мы присмотрим, не сомневайся. Иди! Парень ушел, слышно было, как хрустнула сухая ветка под его кожаным башмаком-постолом. Ратников затаил дыхание. – Что будем делать с этим? – донесся до него приглушенный голос Никифора. – Хорошо бы еще разок допросить. С пристрастием! Не всех он назвал. Не верю я ему, не верю. – И я не верю. И я хочу допросить… Вечером. А потом… – Что – потом? – В воду! – отрывисто бросил Игнат. – Слишком у нас тут важная встреча. Мог догадаться… не нужно рисковать. – Хорошо, – Никифор ухмыльнулся и сплюнул. – В воду – так в воду, меньше хлопот. Послышались удаляющиеся шаги… Ратников стиснул зубы. В воду!!! Все правильно, как говорится – все концы… Это ведь про него шла речь – уж и полный бы дурак догадался. Что ж так неосторожно-то? У самого шалаша… Вначале будут пытать с пристрастием… затем – в воду. Вечером. А чего не сейчас? Вероятно, сейчас есть еще какие-то неотложные дела… Резко запахло дымом – кто-то подбросил в костер валежник. Снова раздались шаги. Кто-то заглянул в шалаш: – Эй! Просыпайся! Афоня. Что – уже… – А-а? – Ратников расслабленно потянулся. – А я тут прикорнул малость. Парень ухмыльнулся: – Вставай! Велено покормить. О, вот как… покормить. Честно говоря, у Михаила кусок в горло не лез. Да и этот еще черт, Игнат, заявился, как ни в чем не бывало уселся рядом. Хорошо, хоть ничего не расспрашивал, больше почему-то с Афоней говорил и еще с каким-то таким же молодым парнем. – Как, Афанасий, службишка – по нраву? – Дак ведь как не по нраву… Хорошо! – Олекса, а ты там, на мысу, за лесочком, костер проверил? – Проверил. Хотел бы и доложить, да… – Докладывай! – Рыбаки там… бывали. Верно, местные. Лодчонка в кустах… утлый такой челн. Продырявить? – Зачем? – Игнат пожал плечами. – Людям еще рыбу ловить. Нешто мы какие-нибудь нехристи? – Как мунгалы? Дядька Игнат, а, говорят, они в мадьярской стороне тевтонов дюже побили, так? Не брешут? – Не брешут, – Игнат улыбнулся. – Не только тевтонов, но и короля мадьярского Белу, и поляков тоже, богемцев… Всех! – А чего ж потом не пошли дале? – Не знаю. Дела у них какие-то, свои заморочки. Хан верховный, вишь, умер – возвращаться, выбирать надо. Ну и дальше говорил все вот в таком же духе, по мнению Ратникова – ничего интересного. Как бы спастись да Макса с Леркой отыскать-вызволить – о том голова болела. Особенно за Макса стыдно было – ведь получалось, он здесь из-за Михаила очутился. Не позвал бы Миша парнишку на Танаево озеро браслеты искать – ничего б и не было. Сидел бы сейчас себе спокойно Максюта у себя на даче в Советском, попивал бы чаек… эх… – Поел? Михаил кивнул и поставил в траву миску. Игнат обернулся к Афоне: – Ешь, ешь, паря! Давай сюда ремень – сам свяжу. И – Ратникову: – Ну, переветник, вставай, поворачивайся… От так-то лучше будет! Связал умело, быстро… ушлый. Быстро дохлебав ушицу, Афанасий поднялся и отвел Мишу в шалаш. Ухмыльнулся, усаживаясь к дереву и примостив на колянях копье: – Поел – теперь спи дальше! Ага, спи… Уснешь тут! Вечерело уже, Ратников и не заметил, как быстро пробежало время. Вечерело… Скоро поведут пытать, затем… А затем – в воду! Миша поработал запястьями, дернул… так просто, попробовать… И стягивающий руки ремень тут же лопнул! Сгнил? Прохудился? Бывает… Теперь бы… Чу! Кто-то позвал Афоню… Никифор. Парень шумно поднялся, прихватив копье, зашагал к костру. Пора! Ратников выполз из шалаша и, добравшись до леса, опрометью бросился бежать по первой же, попавшейся на глаза, тропке. Колобок, колобок… и от бабушки у шел… Ага, тропка! Значит, не такой уж этот остров не– обитаемый, как сперва казался. …и от дедушки ушел! Ну да, Игнат… или Никифор… кто-то из них говорил о каких-то рыбаках, лодке… Да-да – то парень, молодой воин, у костра. Лодка… Где-то за лесом. За лесом! Темно, черт – не споткнуться бы! Впрочем, не об этом нужно сейчас думать, торопиться надобно, бежать! Хлестали по рукам ветки, и злой промозглый ветер дул прямо в лицо. В лицо… С озера дует, однако… Темнота сгустилось, и стало уже почти не видно тропы, Ратников двигался наугад, ориентируясь на светлеющее за деревьями озеро. Пару раз едва не упал в какие-то ямы, потом чуть было не напоролся на брошенный кем-то кол… Или это было просто поваленное ветром дерево? Вот, похоже, и озеро! Миша едва не угодил в воду, хорошо – успел почувствовать, как под ногами зачавкало. Немного отдышавшись, огляделся – позади угрюмо чернел лес, впереди поднималась стена камыша. Ага – вот там, слева, просвет… волны… Ратников прислушался, чувствуя, как непозволительно громко бьется в груди сердце. Тишина… Лишь воет в ветвях ветер. Никаких голосов, криков… Значит, нет еще погони. Еще не обнаружили… Не тратя больше зря ни секунды, беглец, настороженно озираясь, вышел на свободное от деревьев и камышей место – какой-то мыс. И сразу увидел лодку – небольшой челнок был привязан к выдающемуся в воду камню. Черт побери – удача! Еще бы весла… Где бы они могли быть? Где их рыбаки обычно прячут? Ну, конечно, рядом, в кустах… Миша нагнулся, пошарил… вот они! Развязав узел, уселся, сильно оттолкнувшись веслом. Черные волны неслышно подхватили суденышко, увлекая за собой в наступавшую ночь. Внезапный порыв ветра едва не захлестнул челн волною, он же развеял на миг облака… Показавшаяся луна яркой сверкающей полосой отразилась в озере, выхватила из темноты берег… Всего лишь на миг. Но теперь Ратников знал, куда плыть и, поплевав на руки, приналег на весла. Не так уж и далеко берег! Теперь уж добраться можно… А дальше – у беглеца сто дорог! Ловите! Разогнавшись, Михаил ткнулся в низкий берег с такой силой, что едва не вылетел из лодки. Вылез – по колено в воде, постоял, прислушался… Вроде бы все вокруг было спокойно. Подумав, Ратников спустился к озеру и вытащил на берег челнок. Замаскировал, как смог, как увидел, в кусточках. Задумался… Теперь куда? А куда-нибудь подальше! Собак у новгородцев нет, да и вряд ли они пустятся в погоню ночью – кого тут поймаешь-то? Значит, нужно переждать до утра, а уж утром, таясь, ноги в руки… А даже и нет – просто посидеть где-нибудь, посмотреть, куда поплывет ладейка? На ощупь наломав лапника, Миша сунулся подальше от берега в лес и, кое-как устроившись, чутко, вполглаза, задремал. Несколько раз, естественно, просыпался, прислушивался… кругом все было тихо. Тихо… До тех пор, пока не стало светать – вот тогда и послышались отдаленные крики. Ясно откуда – с островка. С осторожностью выйдя на берег километрах в двух севернее от того места, где был спрятан челнок, беглец пристально всмотрелся в бледную озерную гладь. Словно гигантский жук-плавунец, черная ладья, помахивая веслами, быстро удалялась на юг. Прочь! Не стали искать – некогда? Неужели, уплыли по своим делам? Или… Ратников вдруг подумал – а как бы он сам поступил сейчас на месте Игната? Прочесывать лес – людей не хватит. Но ведь беглец – человек, а нелесной зверь, а потому – рано или поздно выйдет к людям, в какое-нибудь селение. Вот там-то и нужно ждать… либо оставить кого-нибудь, а может быть, там давно есть свои люди. Скорее всего – именно так. То-то они не очень-то суетились, знают – никуда «переветник» не денется, просто некуда, рано или поздно попадется. Ратников ухмыльнулся – а мы пойдем другим путем! Челнок есть – чего ж еще желать-то? Теперь вдоль бережка – осторожно, чтоб никого не встретить – и на север, на север, к Нарве-реке. Там – селение, Орден, вряд ли новгородцы туда сунутся. В селении – Яан, рыбак, про которого говорила Лиина. Он знает про тайное убежище – остров, а быть может, даже встречал там ребят, Максюту и Эгберта. Сколько тут всего плыть? Километров с полсотни, вряд ли больше. За двое суток вполне можно добраться, если приналечь. Следует поторопиться, и не только из-за возможной погони – скоро вообще-то лед встанет. Почти до полудня Михаил греб, насколько хватало сил, а потом устроил себе небольшой привал, выбрав пустынный на вид мыс. Согрелся, да и из-за облаков выкатилось, на радость беглецу, солнце. И жутко захотелось есть. Пересилив себя, Ратников вновь уселся в лодку, погреб… и, заметив показавшийся из-за мыса парус, резко повернул к берегу. Спрятался в камышах, переждал, покуда рыбаки не проплывут мимо… Рыбаки… По сути, им-то до беглеца какое дело? И снова в путь, и волны, и холодный ветер в лицо, и кровавые мозоли на ладонях, и ноющая от усталости спина. Греби, греби, Миша! Усмехнувшись, Ратников сбавил темп и посмотрел на небо – бледно-голубое, высокое, безоблачное… Это плохо, что безоблачное. Лучше уж дождь, чем мороз, – этак, не успеешь оглянуться – и лед. Ближе к вечеру резко похолодало, и приставший к берегу Михаил тоскливо подумал о том, что его самые нехорошие предположения скорее всего сбудутся не сегодня-завтра. Однако, что было с этим поделать? Он же не механический двигатель, чтоб работать подряд целые сутки. Да еще желудок сводило… И ни огнива, ни трута, ни – конечно же – зажигалки. Вот как плохо не вовремя бросить курить! Ратников прикинул – сколько он уже обходился без сигарет? Лет пять? Больше? С тех пор, как бросил… А вот не надобно было бросать, сейчас бы, глядишь, зажигалочка какая-нибудь завалялась – огонь! Поймал бы рыбину или глухаря – уж пошарил бы по чужим силкам да вершам. Итак, конечно, придется пошарить… Но вот жрать дичину сырой что-то не очень-то хотелось. Привязав челнок в камышах, Михаил отправился присмотреть себе ночное убежище… и тут заметил костер. Легкий полупрозрачный дымок, дрожа, понимался в темно-голубое, пока еще с бледными серебристыми звездочками и луной, небо. Миша не стал таиться – вряд ли это погоня. Кстати, насчет своего удачного побега он теперь имел несколько иное мнение… Ему просто позволили убежать! Можно сказать – вынудили. Чтоб рассказал своим «хозяевам» тевтонцам о странных переговорах… Да, скорее всего, Игнат – вовсе не производивший впечатления рассеянного или плохо разбирающегося в жизни человека – поступил именно так.
– Бог в помощь, – подойдя к костру, вежливо поклонился Ратников. – И тебе того же, – откликнулся седенький старичок в меховой телогрее и сдвинутом на затылок треухе. – Садись, поснидай с нами ушицы. Михаил, конечно, уселся, второй рыбак – вихрастый мальчишка лет десяти-двенадцати – протянул ему деревянную ложку: – От. Не побрезгуй мил-человеце. – Благодарствуйте… Ах, с каким наслаждением беглец поднес ко рту обжигающе-ароматное варево! Хорошая была ушица, духовитая, наваристая, да с луком, с кореньями. Не налимья, а окуневая, да уж и на этом спасибо. – Хороша у вас уха! – наедаясь, искренне поблагодарил Миша. – Возьми-ко, мил-человек, хлебушка, – протянул краюшку парнишка. – Кушай, кушай. Издалече, видать? – А нут-ко, помолчи, Гришатка! – охолонил парня старик. – Ты ешь, гостюшка, ешь, его не слушай. Ишь, любопытный больно, все ему расскажи, вынь да положь! – Да я ж просто так, дедко Силантий! – С Плескова я, – насытившись, улыбнулся беглец. – К Нарове-реке, к родичу дальнему добываюсь. В Плескове, вишь, дом у меня сгорел… – Ай-ай-ай! – дед Силантий горестно покачал головой. – Вот горе-то. А семейство-то твое, как… упаслось? – Да слава Богу! К свату уехали… туда и я пробираюсь. – Ясно, в Ыйву путь держишь, старик улыбнулся. – Большое село, красивое. Сват-то твой, спрошу, из чудинов что ль? – Из них, – спокойно кивнул Ратников. – Долгонько тебе еще плыть, – дед Силантий посмотрел в темнеющее прямо на глазах небо. – Инда, с утреца выплывешь – к вечеру будешь. Лишь бы ледок не встал. – Да уж, – озабоченно повел плечом Миша. – Да уж. Поев, стали налаживаться спать. Чуть отодвинув в сторону угли кострища, настелили на горячее место лапника, улеглись, пригласив гостя, накрылись шубейкой а сверху – рогожкой. Сразу же стало тепло, уютно… И Ратникова тут же сморил сон. Едва только успел улечься. Умаялся за все эти дни, бедолага! С утра подкрепившись превратившимися в студень остатками ушицы, Михаил простился с гостеприимными рыбаками и, спустившись к озеру, вывел из камышей лодку. Уселся, помахал рукой рыбачкам – деду с внуком – да потихоньку погреб, обмотав тряпицами обмозоленные ладони. К вечеру не успел, приткнулся к дощатым мосткам деревни уже ночью – хорошо, вызвездило, да и луга светила. Привязав лодку, обстучал об доски весла, нарочно, чтоб было слышно издалека. Где-то совсем рядом взъярился, залаял пес. – Тихо, тихо, Шрамко. Тихо! Да говорю же – не лай! Эй, мил человек! Кто таков будешь? Этот же вопрос сначала произнесли на ином языке – чудинском. Ратников улыбнулся – а по-немецки не повторят ли? И – того не дожидаясь – отозвался: – Мисаил я, к Яану-рыбаку в гости. – К Яану? – судя по изменившемуся тону, спрашивающий сразу успокоился и подобрел. Даже, придерживая у колен кудлатого пса, вышел на свет луны из-за растянутых на кольях сетей. – Зайди, зайди, Яан завсегда гостям рад. Вчерась только жаловался, что не навещали.
У рыбака Яана Ратников прожил с месяц, так уж вышло. Хороший оказался человек (Лиина ему приходилась племянницей). И жена его, Клара, и дети – все, разинув рты, слушали россказни Михаила о Плескове, о далеком Новгороде и новгородцах. Беглец ведь, не ломая долго голову, сказался разорившимся купцом. Мол, рассчитался с орденскими немцами за долги и теперь вот пробирался на родину, в Новгород, а сюда вот заглянул по пути – дела были. Какие именно дела, сказал через три дня, когда получше присмотрелся к Яану. Про остров. Про бусину с мухой. Про друзей. – С этого б и начинал, – ухмыльнулся в бороду Яан. – Знаю я, где этот остров, у нас его Змеиным кличут. Сейчас уж мы туда не пойдем – опасно. Теперь уж только по льду. Вот и пришлось ждать настоящей зимы, которая, надо отдать должное, оказалась вовсе не за горами. Буквально через несколько дней после появления Миши, встал на озере лед, вначале – у берегов, припоем, а потом и полностью затянул водную гладь. Скоро уж было и совсем собрались к острову, да грянула оттепель, и пришлось снова ждать. Наконец, после морозцев, метелей, снега, Яан махнул рукой – мол, завтра с утра поедем. Лошадь не стал запрягать, встали на лыжи, широкие, подбитые куньим мехом. Прихватили с собой луки со стрелами – в пути поохотиться – силки, капканы. Вообще, село Ыйва выглядело довольно зажиточным, если не сказать больше. Обитали здесь большей частью рыбаки и – немного – охотники, вполне лояльные к тевтонцам, и – многие – крещенные в католическую веру. Немцы собирались к лету ставить храм, никто – даже православные (имелись здесь и такие) не возражал – в общем-то, неплохо жилось селянам под Орденом.
Шли хорошо, ходко, погодка выдалась не шибко морозная, но солнечная – благодать! По пути пару раз останавливались поохотиться на зайцев, затем, на одном из попадавшихся островков, разложили костер, подкрепились свежей дичиной. Отдохнув, пошли дальше, заночевав тоже на острове, в сложенной рыбаками заимке. Змеиный остров – небольшой, лесистый, издали смотревшийся словно покрытый снегом еж – показался на исходе следующего дня. – Тут тайная тропа есть, капище раньше было, – Яан неожиданно замедлил шаг и обернулся. – Молились люди старым богам… и сейчас еще молятся – кому они мешают-то, старые, проверенные боги? – Никому не мешают, – к явной радости рыбака (наверняка бывшего скрытым язычником или двоевером) покивал головой Михаил. – Как говорится – старый друг лучше новых двух! – Это правильно! Слышь, Миша… А что, если мы… одного зайца там, в капище… ну, ты понял? – А запросто! – Ратников широко улыбнулся. – Ты хороший человек, Яан, потому – делай, как знаешь. Чудин закивал головой: – Вот и хорошо, вот и славно… Лиина – про нее многие нехорошо говорят, однако ж – ни разу эта дева ко мне плохих людей не приводила! Лес на Змеином оказался густым и почти что непроходимым, однако ж, Яан знал верный путь и как-то умудрялся находить тропу по одному ему видимым приметам. – Что ж он, остров-то, пустой? – когда проводник оглянулся, быстро поинтересовался Ратников. – Никто, говорю, тут не живет, что ли? – Зимой – нет, а летом… всякое бывает, – Яан неожиданно засмеялся. – Ничего, не переживай, не пропадут твои дружки! Дичи здесь много, да и заимка теплая. К заимке они наконец и вышли. Небольшая такая избенка в дремучем лесу, заваленная снегом по самую крышу. – Однако – да, – почесал бороду проводник. – Дверь отрывать надо. У Ратникова все в душе упало… Неужели… Неужели – погибли оба? Или – ушли куда? – Давай, давай, не стой, работай! – подзадорил рыбак. – Дверь раскопаем – может, узнаем что. Это уж точно! Иного-то пути не было. Сняв с плеч лыжи, путники живо разбросали снег. Холодея в душе, Ратников толкнул дверь… Та со скрипом открылась. Миша нагнулся, вошел, чувствуя позади дыхание Яана… Обернулся: – Темно здесь. Свет-то не загораживай, отойди… Избенка, как избенка – небольшая, но ладная, с широкой лавкою, с печью. В такой можно и зимой жить-поживать. Тогда интересно, где же… Войдя следом за Ратниковым, Яан шарил руками по полкам: – Ага, свечи… две штуки… Лучины – целый пучок. Трут, огниво… соль. Ого – крупа! А твои друзья тут не голодали! – Знать бы, где они сейчас? – хмуро отозвался Миша. – А это что еще? Березовая кора… на растопку. Славно, славно! Сейчас печечку… Присев, старый рыбак побросал в печь найденные тут же дровишки, схватил огниво… поцокал языком: – Хорошее, свейское! Миша, дай-ка сюда берестину. Счас, обогреемся! – Какую еще берестину… Ах, эту… Черт! На березовой коре было что-то нацарапано… – Яан, ты откуда эту берестину взял? Рыбак обернулся: – Да вон, с полки… там ее полно. – А ну-ка… посмотрим… Выбежав на улицу, Михаил вчитался в буквицы… Тут и не надо было знаний палеографии, чтоб прочитать – буквы оказались вполне современными… еще бы… «Дядя Миша, – деловито извещал Максик. – Мы с Эгбертом идем тебя искать. В бург, потом – не знаю. К лету вернемся к Танаеву…» Ратников обрадованно уселся в сугроб и, сдвинув на затылок шапку, расхохотался: – Молодец, Максюта! Хоть известить догадался.
Глава 11 Зима 1242 года. Псков Медведев-Путин
Никто также никому не должен платить или обещать платить… больше обычного.Ратников так и предполагал, что в бург парни вряд ли заглянут, скорее, будут собирать информацию в окрестных деревнях. Так и вышло – многие рыбаки, крестьяне, охотники хорошо помнили двух любопытных подростков, вполне подходящих под данное Мишей описание. Эгберт и Максимус? Нет, как их звали – не вспомнить, но точно – оба немцы. Один совсем плохо по-русски лопочет, второй лучше, но так, что тоже мало что разберешь. Второй – это наверняка был Максик. Михаил смог отправиться на поиски парней не сразу, а лишь в январе, с попутным караваном, санным поездом, обновлявшим проложенный по озеру зимник. Ревельские купцы везли в Псков закупленный в Стокгольме хлеб. Лето на Руси выдалось жарким, знойным, вот и недород, в Швеции все же попрохладнее было, жита собрали в достатке. К купеческому каравану, сопровождаемому солидной охраной, по пути присоединялись и местные – удобный был случай съездить на псковский рынок, поторговать да потом, с такой же оказией, вернуться обратно. Вот и односельчане Яана собрали, что смогли – лисьи, беличьи, куньи меха, мороженую рыбу, дичину – набралось на пару саней, возницами да торговцами отрядили двух мужиков, самых ушлых, с ними, простившись с гостеприимными чудинами, уехал и Ратников. Наконец-то! Радовалась душа пушистому, сверкающему на ярком солнце, снегу, небу – чистому, высокому, голубому, свежему бодрящему воздуху, белым деревьям, отбрасывающим синие, фиолетовые, нежно-сиреневые и темно-голубые тени. Стоял небольшой морозец, градусов семь-восемь, от лошадей поднимался пар. К исходу пятого дня пути увидели белые от снега псковские стены и купола Спасо-Мирожского монастыря. Уплатив на воротах пошлину, в город въехали с темнотою, да сразу на постоялый двор, где и расположились на отдых.Ордонанс о рабочих и слугах 1349 г.
Утром, как обычно, все поднялись рано, с первыми лучами солнца. Хозяйская прислуга уже затапливала печи, гремела дровами, перекликалась. На улице звал к заутрене малиновый звон церковных колоколов. Умывшись под рукомойником из сверкающей, старательно начищенной служками меди, Михаил вместе со всеми сходил в ближнюю церковь – деревянную, небольшую, со смешной, чем-то напоминающей скворечник, маковкой, крытой серебристою дранкой. Помолясь, поставил свечки – во здравие Марьюшки и ребят – после чего вновь зашагал на постоялый двор, прикидывая начать поиски ближе к полудню – со всех городских рынков, откуда ж еще-то? Да, и не забыть зайти на рижское подворье… В синем, чуть тронутом белыми плавно плывущими облаками небе сияло солнце. Тени церквей, палат и башен переливались на снегу всеми оттенками голубого. На папертях и прилегающих к ним улочках голосили нищие. – Пода-а-айте, Христа ради! – Хле-е-ебушка, хле-е-ебушка! Нищих было много, кроме обычных, местных, так сказать, профессионалов, прибавились и жители окрестных деревень – хлеба-то нынче не хватало, да и не только хлеба. Слишком жаркое лето – бич аграрного общества. Впрочем, дождливое тоже ничем не лучше. Вот и просили: – Хле-ебушка! Хле-ебушка! Ратников деньгами не сорил, экономил – кто его знает, сколько он здесь пробудет? Что узнают – не опасался, внешность изменил сильно – побрил бороду, отпустил вислые усы и, обрезав «в кружок» волосы стал похож на Тараса Бульбу. Боялся даже – ладно, Лиина не сразу признает, но парни? На подворье рижских купцов было на удивление безлюдно, даже собаки не лаяли, лениво свернувшись в снегу. Сидя на завалинке главной избы, какой-то чернобородый мужик в подпоясанном цветным кушаком зипуне, примостив рядом копье, лениво потягивал что-то прямо из кувшина и довольно щурился. На коленях у него сидел огромный полосатый котище и тоже щурил глаза. Собаки на кота не лаяли – обленились. – Здоров будь! – подойдя, кивнул Ратников. – А чего тихо-то так? – Так старые купчины съехали, третьего дня еще. А новые вот, еще на постой не встали. – А-а-а, понятно, – Миша озадаченно сдвинул на затылок отороченную бобровым мехом шапку – подарок Яана. – Уехали, значит. А ты-то кто будешь? – Сторож. Хочешь сбитню? – Давай. Усевшись на завалинку рядом, Михаил глотнул варево прямо из кувшина – горячий, сильно пахнувший травами и хмельной сбитень напоминал что-то среднее между вермутом и глинтвейном. – Благодарствую, – сделав долгий пахучий глоток, Ратников передал кувшин обратно. – Вкусно! – Еще б не вкусно! – сторож ухмыльнулся и погладил кота. – А помнишь, была здесь такая Лиина, – тут же спросил Михаил. – Ее где найти? – Где? – мужик неожиданно хохотнул. – Да, пожалуй что, в Риге. – В Риге? – Ратников, не сдержавшись, ахнул. – Ну да, там. С купчинами она и уехала. Давно собиралась. А те, мил человек, она зачем, Лиина-то? – Дело одно было. Значит, уехала… Миша и сам вспомнил, что, в общем-то, девушка и сама не раз говорила про Ригу. Мол, у отца Арнольда так какие-то связи. Отец Арнольд… Ну, блин, нашла себе покровителя… А, впрочем, чем худо? По крайней мере с женитьбой не будет навязываться – сан не позволит. На всякий случай спросив сторожа про ребят – безуспешно, – Ратников отправился шататься по городу – расспрашивал торговцев на рынке, нищих на папертях, стражников. Нельзя сказать, что совсем уж безрезультатно, однако от всех полученных сведений толку не было никакого. Да, парней похожих видали… «бесщисла», много их тут крутилось. Да уж, среди этих «многих» наверняка были и Максим с Эгбертом. Только вот найди их, попробуй, за рубль – за двадцать.
Вернувшись на постоялый двор, Ратников заказал миску щей с блинами и задумчиво уставился в стену. В противоположном от входа углу о чем-то шептались торговцы, один – судя по одежке, немец, второй – русский. Какая-то белобрысая девчонка в сером, грубого сукна, платье, согнувшись, старательно скоблила пол, время от времени убирая рукой выбивающиеся из-под платка пряди. Невдалеке от Миши примостился худенький мужичок с сивой бородкой. Разложил на столе кусочки пергамента и выделанной бересты, чернила, перья, писала… Клиентура набежала быстро. Не успел Миша опустить ложку в принесенные щи, как к соседу, поклонившись, подсел здоровенный детинушка косая сажень в плечах. Вид детина имел самый глупый и, похоже, не очень-то понимал, что хотел. – Мне б ну это… это самое… дядько Федот посоветовал… напиши, мол… – Так что случилось-то? – вежливо поинтересовался писарь. – Прошение какое написать? Посаднику али в суд? – Во-во! В суд! – обрадовался парень. – Говорят, один я на Косого Кузьмы в корчме кулаками махал… а там ить и окромя меня – народу! Дохлебав щи, Ратников отправился в людскую – немного вздремнуть да подумать, что делать дальше. Растянулся на широкой лавке, заложив за голову руку. Натопленная с утра печь распространяла приятственное тепло, нагоняла дрему. Миша почесал подбородок и, посмотрев в потолок, вдруг поймал себя на мысли, что ищет там надпись. Ну, типа – «Макс и Эгберт здесь были. 13.01.42». Вот, что-нибудь в этаком роде. Усмехнулся… А дела-то складывались не особо весело. Ясно было, что парней быстро отыскать вряд ли получится, а следовательно, нужно было как-то легализоваться в городе и, самое главное, на что-то жить. На что-то… Ратников вдруг подпрыгнул на лавке и, схватив кушак, снова вышел в трапезную. На ходу подпоясываясь, присел на лавку рядом с писарем, терпеливо дожидаясь, когда тот освободится. Заказал хмельного кваску… две кружки. Как принесли, одну пододвинул соседу: – Испей, друже! Гляжу, притомился… – А с удовольствием! – писец не стал ломаться, сразу намахнул полкружки, после чего с хитрецой посмотрел на Мишу. – Издалека к нам? – Из деревни. Вижу, неплохо у тебя, мил человек, получается. – Да уж, не обижен. – А я вот не сказать, чтоб совсем неграмотен… Но так, серединка на половинку. А в деревне у нас судиться приходится часто. То корова чужие луга потравит, то не так нарежут межу, то еще что… – Поня-атно! – ласково протянул писарь. – Меня, между прочим, Софроном кличут. Так тебе, значит, прошеньице? Посейчас враз сообразим. Да ты не журись, дорого не возьму. – Не, не, – Ратников помотал головой. – Мне не то чтобы прошеньице… мне бы много… – Как это много? – не понял Софрон. – Так ведь говорю – в деревне дела разные… а грамотеев нет. Ехать куда – далече, не наездишься. Ты б мне изобразил, как писать… к примеру – на одной грамотце – «Прошение в суд», на другой – «О меже», на третьей – «О холопах»… – А-а-а! – догадался писец. – Вон ты о чем… Что ж… сделаем. Тебе как, по-дорогому писать? – Нет, конечно. – Тогда на берестице… Денег-то у тебя сколь? – Три серебряхи немецкие. – Ладно, так и быть… на две напишем! Пока Софрон писал на бересте образцы, старательно выкарябывая острым металлическим писалом буквы, хитрый Ратников, пользуясь моментом, расспрашивал обо всех писарских хитростях. Софрон отвечал охотно: – Чернила, это брат, только кажется, что просто. На торгу продают, да смотреть надо в оба – живо подсунут слишком жидкие или, наоборот, такие, что и зубами не раскусишь. Плотными они должны быть, да, чернила-от, густыми, а на цвет смотреть не надобно – коричневые они там или бурые. Хочешь почернее – так добавь сажи. Еще краски есть – киноварь, охра да прочие – но то для прошений не надобно. Перья? Конечно, только гусиные, вороньи или там, куриные – только курам и на смех. Писала для берестин лучше железные брать, костяные, хоть и удобней, да ломаются быстро, зато железные – тупятся. Где взять? Опять же, на рынке. А берестины особо подбирать нужно… – Слышь, друже Софрон, – под конец попросил хитрый Ратников. – Ты мне еще азбуку изобрази. Вот, на отдельной грамотке. – Азбуку? – писарь почмокал губами. – Что ж, изволь… Выцарапанные, вернее, выдавленные, на берестине буквы мало напоминали приятное в летописях письмо – устав – не очень-то удобно было выводить писалом. А по Мише, так оно и лучше – незатейливей. Еще со студенческих времен, сдав зачет по палеографии, он четко представлял, как именно писали в тринадцатом веке. Прежний тяжеловесный начерк – устав – уже отходил, сменялся более быстрым стилем, так называемым «поздним уставом». Буквы становились более вытянутыми, скошенными вправо, увеличивается нижняя половина некоторых буквиц, типа «И», «В» и прочих… Вот они все – их начертание – в старательно изображенной писцом «Азбуке». А вот и образцы – «О краже», «О меже», «О закупе»… Отлично! Аккуратно сложив грамотцы в наплечную суму, Ратников радостно потер руки. Теперь можно было не думать о хлебе насущном! Правда, для того еще нужно было кое-что предпринять…
На следующее утро Михаил прошелся по всем, как он выражался – «заведениям общепита» – корчмам и постоялым дворам. Везде примечал – не занято ли местечко, не сидит ли уже где-нибудь в уголке писарь. И ближе к вечеру отыскал таки кое-что подходящее – постоялый двор у южных ворот, недалеко от реки Великой. Двор был так себе, можно даже сказать – захудалый. Вытянутая в длину изба, с пристроенными к ней летними сенями и кухней, крытые соломой крыши, небольшая конюшня для гостей, рядом, в снегу – зеленовато-желтые кучи навоза. Местечко сие, похоже, пользовалось успехом у самых невзыскательных путников – окрестных крестьян-смердов, периодически приезжавших на ярмарки либо с данью за пожилое. Да, еще частенько привозили рыбу, и даже из относительно дальних мест, благо – зима, товар в пути не портился. Быстро сговорившись с хозяином – на редкость угрюмым, но, как оказалось, вполне понятливым типом – Ратников тут же и остался на ночь, а с утра скромненько уселся в углу, разложив перед собой все необходимые причиндалы – берестицы, писала, перья с чернильницей из яшмы, вчера прикупленной на последние деньги вместе с двумя листами пергамента. Не для письма – для солидности больше. В ожидании клиентов, новоявленный писарь потихоньку потягивал квасок, сам с собой рассуждая об ушлом хозяине дворища, запросившего сразу половину всего будущего Мишиного заработка, но, в конце концов, согласившегося на треть. Наверное, истово поторговавшись, можно было бы сбавить сей грабительский процент и до четверти, а то и до пятой части, но Ратникову было лень торговаться, к тому же за эту треть он выпросил себе ночлег и стол по принципу «все включено». И вот теперь сидел, думал. О жительстве и еде, таким образом, вопрос был снят, и дело теперь оставалось за малым – найти парней. Что найдет – Ратников ни капельки не сомневался, если, конечно, ребята в Пскове. Ну, а куда ж им еще пойти-то? Если они всерьез намеревались искать Мишу – а дело, несомненно, обстояло именно так. И конечно же перед ними так же встал тот же самый вопрос, который только что удачно разрешил Ратников – где жить и что кушать? Что вообще парни умели делать? Эгберт – ученик стеклодува. Могли в чью-нибудь мастерскую пойти? Вполне. В обычные, те, что на виду, Михаил наведался еще позавчера, правда, безрезультатно. Но ведь были еще мастерские боярские… Орденские, в конце концов… Нет, туда б они, наверное, не сунулись, хотя… Кто их сейчас будет искать-то? Времени-то сколько прошло? Печатных станков еще нет, плакаты с их физиономиями и надписями «Розыск» по городу не висят, чего бояться, спрашивается? Только какой-нибудь чисто случайной встречи, от которой, увы, не застрахован никто. Так, стеклодувы… Что еще? Что, к примеру, умеет Максик? Как и любой средний подросток, в общем-то – ничего. Языком болтать только… Болтать. Он ведь немецкий знает, и неплохо… да и здесь поднаторел. Почему б не пойти в толмачи? Кстати – обоим. А где в Пскове нужны толмачи? Да везде! Псков ведь сейчас под Орденом! Впрочем, и так – пограничный город, иностранцев полно, в основном, конечно, немцев, в смысле – из германских вольных городов и княжеств. Та-ак… Хорошо бы это «везде», так сказать, поточней обозначить. Локализовать. К примеру, пристань – да, там можно – нужно даже – поспрошать. Еще где? Крупные постоялые дворы, купеческие объединения…
– Здоров, мил человек! Жалобы пишешь? Какой-то кривоносый мужик в нагольном полушубке из лисьих шкур, присев рядом на лавку, пристально посмотрел на Ратникова. – Пишу, – кивнул тот. – По какому вопросу жалоба? – По важному, – кривоносый усмехнулся и, отдуваясь от жары – в гостевой горнице было жарко натоплено, – распахнул полушубок. Блеснула на груди золотая цепь… смотри-ка! А ходит во всякой рванине! Пестряди домотканой порты, штопаные онучи да постолы драные! Однако… А цепь-то толстенная! – Ну, – Ратников улыбнулся. – На чем писать будем и кому? Есть берестица и пергамент. – На пергаменте, – не стал жмотиться мужик. – Судиям посадским. – Угу, – солидно кивнув, Ратников положил перед собою на стол лист пергамента – ха! пригодился таки! И в первый же день! – и, обмакнув в чернильницу гусиное перышко, вывел «поздним уставом»: «Господину посаднику Твердиле Иванковичу…» – От кого жалоба-то? – Ась? – Как кличут тебя, спрашиваю? – А-а… Онфимий Рыбий Зуб. – А… кто ты есть-то? Смерд, али закуп, иль из торгового люда? – Пиши – человек посадский. – «…посадский человеце Онфимко Рыбий Зуб челом бьет», – послушно написал Михаил. И теперь уж спросил о сути дела. – Уличане в татьбе обвиняют облыжно, – скупо признался жалобщик. – Так-так, – быстро перебирая берестяные образцы, покивал Ратников. – В татьбе, значит… – Аще и в разбое, – подумав, добавил Рыбий Зуб. – Ага, ага… и в разбое, значит. Перебирая грамотцы, Михаил исподволь косился на клиента. Этот скошенный на бок нос, кривая рыжеватая бороденка, мрачные, глубоко посаженные глаза, да все повадки – проситель цедил слова этак небрежно, с нарочитою ленцою – не вызывали никакого доверия, однако Ратников старался исполнять свое дело честно. – Ага… вот… «Оже станеть без вины на разбои», – взяв нужную грамоту, Миша с выражением зачитал вслух. – Будеть ли стал на разбои без всякой свады, то за разбойника люди не платять, но выдадядь и всего с женою и с детьми на поток и на разграбление. – На поток и разграбление, говоришь? – зло прищурился жалобщик. – Не! Поищи-ка, давай, что другое. – Хорошо, – спокойно кивнул Ратников. – Сейчас посмотрим… Секундочку… Ага… Вот, кажется, подходящее – «О поклепной вире». – Во-во, – кривоносый явно обрадовался. – О поклепной! – Аще будеть на кого поклепная вира, то же будет послухов семь…Есть у уличан семь свидетелей? Ну, в смысле – послухов? – Хм… – Онфим Рыбий Зуб задумался. – Токмо трое. – А троих мало! В законе ясно сказано – семь. – Нет у них семи! – Нет? Вот и славненько. Поскольку ты, Онфиме, у меня сегодня первый – скидка. – Чего? – Не три серебряхи, а две! – Дорого берешь, одначе, – Онфим покривился, но тут же ухмыльнулся и махнул рукой. – Ладно. Вот те две, с вязью… С вязью… два арабских дирхема. Черт возьми, неплохо для начала! – А уж, коли поможет твоя писанина, отблагодарю, не сумлевайся. Онфим Рыбий Зуб слово держит! – Осподине! – в горницу вдруг вбежал запыхавшийся молодой парень в телогрее из желтой овчины. – Пристава орденские… сюда идуть! – Пристава? – кривоносый быстро встал и запахнул полушубок. Ратников тоже проворно сгреб все свои принадлежности в объемистый плетеный короб. – Ого, – уходя, обернулся на пороге Рыбий Зуб. – Похоже, и ты не очень-то приставов жалуешь. Сказал, еще раз ухмыльнулся и, сплюнув через выбитый зуб, вышел. А орденские так и не появились. То ли вовсе не сюда шли, то ли, увидав кривоносого, решили потолковать с ним посерьезней. Увидав… Ага, стал бы он их дожидаться, как же! Судя по всему, тот еще гусь этот Онфим! Тот еще… Немного выждав, Михаил вновь вытащил все причиндалы, разложился… Правда, в этот день никого больше и не было. Зато на следующий… Клиент, можно сказать, попер валом уже с самого утра, и кого только не было! Крестьяне с межевыми тяжбами, подравшиеся супруги, обиженный на весовую «заморский гость», обсчитанный нечестными хозяевами печник, даже бывший челядин, ныне, по хозяйской воле, обретший новый статус. Ратников, естественно, не отказывал никому и, что греха таить, притомился, зато заработал за день немало… К вящей радости упыря-хозяина. Эх, надо было с ним договариваться на конкретную сумму, надо было, ну, да чего уж теперь – после драки кулаками не машут. А самое-то главное – Михаил выспросил у «заморского гостя» про толмачей! Тот и рассказал – у весовой, примерно с месяц назад, объявились двое. Молодые парни, являются обычно ближе к вечеру, и не каждый день – нужно договариваться. Берут недорого, да и кормятся на чужом месте, потому и таятся – опасаются, как бы тамошние толмачи не набили б морды или того хуже. – У весовой, говоришь? – быстро уточнил Ратников. – Это у той, что близ собора Иоанна Крестителя, что ли? – Что ты, что ты! – рассмеялся торговец. – Куда им туда соваться – враз головенки открутят. Не, у речной пристани они крутятся, есть там одна корчма, вдовицы Матрены. Вдовицы Матрены… Ратников запомнил. – А тебя как же кличут, мил человек? – поинтересовался купец. – А то ведь будут спрашивать… И что отвечать? Писарь, что на Угрюмого Потапа дворище? Угрюмый Потап – так звали хозяина постоялого двора. В точку! А ведь и правда, о рекламе-то тоже следовало позаботиться. Да и… Не своим же именем называться, любым другим… Ан, нет, не любым! Надобно таким, чтобы… чтобы Максик Гордеев, его услыхав, мигом бы сюда мчался… Ммм… Что ж придумать-то? Быстрее надо, быстрее… Ага! Пусть уж так… уж это-то имя Макс точно вспомнит. – Владимир я, Путин – так зовут, потому что в пути родился. – Владимир? – удивленно переспросил купец. – Язычник, что ль? – Что ты – крещеный. – А чего ж имя языческое? Ратников пожал плечами: – Привык. В крещенье-то я – Димитрий. Димитрий, Медведя Обрукова сын. – Димитрий Медведев, значит… Ладно, оба твоих имени запомню. Ратников только головой покачал после его ухода. Ну, надо же – выдумал! Попроще не мог? А, с другой стороны, зачем проще-то? Медведев-Путин – как раз то, что в данном случае и нужно!
В корчму вдовицы Матрены, что располагалась рядом с речной пристанью, Ратников отправился уже вечером – нечего было зря время тянуть! Двое толмачей, молодые парни… Кому и быть, как не тем, кого Михаил искал? Наконец-то, наконец-то он встретится с Максом… и потом останется только вызволить Лерку – что будет, наверное, уж куда трудней. Да – и еще хотелось бы отправить Макса домой. Очень бы хотелось. Нужно искать Кривого Ярила, Кнута… Может быть, через Онфима по прозвищу Рыбий Зуб? Похоже, этот скользкий тип знал здесь, во Пскове, многие ходы-выходы. Матрена оказалась дородной ухватистой теткой лет сорока—сорока пяти, в высоком кокошнике и темно-голубом, вышитом мелким бисером, сарафане, она лично встречала гостей у входа. Кому-то кланялась, кому-то – лишь кивала, а некоторых даже и выпроваживала, вернее – они сами уходили, едва ее завидев. Видать, когда-то тут натворили чего, вот хозяйка и осторожничала. К Ратникову вдовица отнеслась, в общем, благосклонно – кивнув, улыбнулась – проходи, мол, не стой. Тут же побежал и служка – усатый молодец руки-оглобли – такому бы в поле с косой иль, на худой конец, за углом стоять с кистенем, а не тут, с мисками бегать. – Квасок есть добрый, осподине, – изогнулся в угодливом полупоклоне халдей. – Вино – рейнское и мальвазеица, пироги с визигой, ушица. – Тащи все! Но – понемногу, – прикинув собственную кредитоспособность, Михаил уселся на свободное местечко ближе к углу, между громко храпевшим, уронив голову на руки, детиной, похоже, уже укушавшимся, и приятным с виду мужчиной в опрятном полукафтанье из добротного фландрского сукна, с аккуратно подстриженной бородою. – Сметанников, Опанас, – подвигаясь, с улыбкой представился сосед. – Фомы Сметаны сын. Слыхали, верно, про моего батюшку? – Нет, не слыхал, – честно признался Миша. – А что, должен был бы? И тут же, улыбнулся в ответ: – Владимиром меня зовут. Во крещенье – Дмитрий. Служка как раз принес кувшинчик и кружку. – Винца? – тут же предложил Опанасу Ратников. – Ну, за знакомство. Выпив, как водится, разговорились. Опанас Сметанников, как выяснилось – письмоводитель в канцелярии Совета Господ, оказался собеседником превосходным и, что немаловажно, много чего знающим. Для затравки поговорив о ценах и видах на будущий урожай, Ратников умело направил беседу в русло нужной ему темы: о немецких купцах да о торговцах с речной пристани. Отолмачах-переводчиках. – Мне б хоть с кем-нибудь из них знакомство накоротке свести, лучше б с каким молодым парнем… чтоб много не брал. – Есть тут молодые парни, – охотно закивал собеседник. – Как раз в этой корчме и кормятся. И берут недорого, так что – повезло тебе Димитрий! – И в самом деле – повезло! – Ратников и не пытался скрыть радость. – Так ты меня с ними сведешь? – Сведу, – улыбнулся Сметанников. – Чего ж не свести хорошего человека? Выпьем еще? – Выпьем, – Михаил ловко разлил по кружкам оставшееся вино и тут же заказал еще кувшинчик. – Ну, еще разок – за знакомство! Выпили и принесенный кувшинчик, после чего Опанас тут же попросил у прислужника квасу: – Да, смотри, хорошего, не твореного принеси, паря! – Как можно?! – Плуты они тут все, – едва служка – не тот дюжий усач, другой, совсем еще молодой парень – удалился, пожаловался Ратникову Опанас. – Глаз да глаз нужен. – Это так, – негромко посмеялся Миша. – Ну? Еще за дружбу… – Чуть погоди… Отлить бы надоть. – Давай… Сметанников выскочил из-за стола и быстро вышел, верно, отправившись во двор, в уборную. Хороший человек. Ратников невольно усмехнулся – сильно уж ситуация смахивала на ту, что в фильме «Брильянтовая рука». – Ты зря с ним дружишься, мил человек, – вдруг послышался чей-то гулкий голос. Миша повернул голову – все это время храпевший на столе детина, проснулся и смотрел на Ратникова мутными, но не такими уж и пьяными глазами. – Не пей с Опанасием, паря. Гнида он! Тля! Сказав, парняга поднялся с лавки и, пошатываясь, направился к выходу. На полпути обернулся, снова посмотрел на Михаила и, приложив палец к губам, вышел. Ратников не знал, что и думать. Что за странные слова? Почему – гнида? Тля? Поговорить бы поподробнее с этим парнем, да, похоже, пока не судьба… Вон, уже и Опанас возвращается. Улыбается, аж цветет весь. Нет, ну право же, до чего же приятственный человек! Не то, что тот полупьяный детина. И все же, Ратников решил держаться настороже – мало ли? Зря ведь никто подобными словами бросаться не будет. Но – улыбнулся – а как же? – Повезло тебе, друже! – усевшись, снова сказал Сметанников. – Спросил я про тех парней, ну, толмачи которые. Вскорости должны бы быть… служка, как придут, скажет. Сходишь, договоришься… им ведь тут тое не с руки, за столом-то – народу, ишь… Сам знаешь, всякие люди на свете бывают. Ратников усмехнулся, кивнул: – Это уж точно – всякие! – Ну… пожалуй, еще выпьем? Или Мише так показалось… или вскорости подошедший усатый служка все же Опанасу подмигнул. Впрочем, может, и просто – покривился. Сметанников угощал уже на свои средства, и это несколько коробило Ратникова, привыкшего к тому, что в этой жизни всегда и за все приходится рано или поздно платить. Всегда – и за все. И, скорее, рано, чем поздно. Выпивая, Михаил искоса поглядывал на собеседника. С чего бы эта неожиданная щедрость? Широта русской души? Или – просто зачем-то напоить хочет? А вот это вряд ли выйдет – привыкший к водке, виски и коньяку Ратников мог с ходу, без всяких особых для себя последствий, выкушать ведро стоялого меду, не говоря уж о всякой там мальвазеице. Так что все пока выходило, как выходило – Сметанников быстро пьянел, а вот у Миши, можно сказать, и ни в одном глазу еще не было. Нет, вот, если б сейчас, сверху всего, намахнуть граммов сто – двести водочки, то, конечно, захорошело бы, а так… И в самом деле, сидишь в кабаке трезвый – стыдно людям в глаза смотреть! – Эх, за дружбу… Ну, за дружбу, так за дружбу – поехали… Снова подошел усатый служка. Поставил очередной – четвертый уже – кувшин, наклонился к Опанасу, шепнул что-то на ухо, ухмыльнулся. – Ну, все – пришли! – Сметанников хлопнул собутыльника по плечу. Миша вскинул глаза: – Кто пришел-то? – Да тот, кто тебе и нужен. Толмачи. Парни. Идем… не… я не могу… что-то шатает… Давай, ты – один. Я скажу – куда… – Ну, говори, – Ратников пожал плечами. Новый знакомец обнял его за шею, зашептал, обдавая перегаром: – Как выйдешь во двор, налево, мимо навозной кучи… там избенка стоит, курная – в ней они и живут. – Ладно, – поставив кружку, Ратников поднялся с лавки. – Пойду, пройдусь.
Снаружи уже начинало темнеть, но, несмотря на это в корчму все прибывали люди – местные рыбаки, мелкие торговцы, подмастерья. Многие были друг с другом знакомы – громко здоровались, радостно били друг друга по плечам. – Эва! Савва! От не думал тебя здесь встретить-то! Как тесть? – Да ничего, лучше уже. К травнице Катьке сводили… – А у меня братец помер. Вчерась схоронили. От лихоманки скончался, сердечный. – О, вон оно что. Ну, так идем, помянем. Все приходили и приходили. Что же, сия корчма с наступлением темноты не закрывается? Закон ей не писан? Или во Пскове под немцами другие законы стали? Да нет, не похоже – во внутренние дела рыцари не лезли. Ну, вот и навозная куча… Ишь как пахнуло! А вон там, у забора – изба. Маленькая, курная… Да тут у всех курные, окромя боярских палат да хоромин купеческих. Если б, конечно, он был пьян, так ничего бы и не заметил. Точнее говоря – никого. А так… Ратников четко почувствовал – за ним кто-то следил, крался. Слышно было, как скрипел на расчищенной тропинке снежок. Чуть-чуть… еле слышно… И все же… Михаил не стал нарочно оборачиваться, нет, наоборот, пьяно пошатнулся да неловко завалился в сугроб. Покачиваясь, встал на ноги, отряхнулся… а тем временем внимательно все осмотрел. Ну – да, вон они, спрятались за навозной кучей. Двое! Один, похоже, тот самый служка – дюжий усач. Второй… Второй – черт его знает… Если у них ножи или кистень, может прийтись туго. Чего ж они хотят-то? Может, не идти в избу? А куда? Обратно – так эти встретят… Может, у них и луки со стрелами за кучей спрятаны, кто знает? Ладно… Подойдя к избе, Ратников вновь зашатался, упал, подобрав обломок увесистой палки, поднялся, пнул башмаком дверь… как во всякой избе, естественно, открывавшееся вовнутрь, чтобы зимой не завалило снегом. – Здорово, Максюта! И тут же опешил. Ни Максюты, ни Эгберта в избенке не было, а за маленьким столом сидели какие-то совсем другие парни, сгорбленные, какие-то малость пришибленные, что ли. – А толмачи где? – сжав в руке палку, Михаил неприязненно посмотрел на ребят. – Мы и есть толмачи, – испуганно отозвались те. На столе перед ними что-то лежало… какие-то стекляшки… Некогда было рассматривать! Услыхав снаружи чьи-то крадущиеся шаги, Ратников погрозил сразу притихшим парням палкой и рванул на себя дверь… Первым влетел дюжий служка… получив по кумполу, растянулся на полу, второй оказался осторожней – рванулся было бежать, но и его Михаил достал таки палкой. Метнул – попал по затылку… Шпынь взвизгнул, пошатнулся, громко и жалобно закричал… и повалился в навозную кучу ничком. Самое ему место! – Что? Что тут такое? – закричали выбежавшие из корчмы люди. Видать, услыхали таки крик. – А черт его знает! – улыбнулся им Миша. – Какая-то пьянь в куча упала. Да… в еще в избенке кричали, подите-ко, гляньте… И, проводив глазами метнувшуюся к курной избенке толпу, насвистывая, зашагал в воротам. И вдруг застыл. Повернулся… Вспомнил… Вспомнил. Что за стекляшки валялись на столе перед толмачами! Те самые осколочки… коричневато-желтые… Господи! Неужели… Сплюнув, Ратников решительно бросился обратно в избенку.
Глава 12 Январь – февраль 1242 года. Псков Суета
И он посылал их туда, где видел, что в этом была особенно большая надобность.Ратников не стал наезжать на парней сразу – слишком уж много вокруг было свидетелей, и откуда только набежали? А, впрочем, ясно – откуда – из корчмы. Но, с другой стороны, сидели себе, сидели, потягивали бражицу да медвяной квас, и вдруг – сорвались: ах, ах, никак бьют кого-то? Скорее, конечно, из любопытства – не вступиться, а посмотреть… Ну, да смотреть и не на что было – побитый Мишей служка свалил, а молодые толмачи сидели себе смирно, не рыпались. Ну, были осколки на столе – желто-коричневые… Так, может, не стекляшки – янтарь? Ан, нет – точно они, Михаил нагнулся, хорошо рассмотрев витой «змеиный» узор. Но действовать пока не стал – опасно, слишком уж людно кругом, вот и решил наведаться по-тихому завтра. А завтра, с утра уже, на постоялом дворе началась суета – бегали служки, топили печи, таскали из пилевни солому – ждали гостей из Смоленска по санному пути – в Дерпт и далее, в Ревель. Ратников тоже проснулся – снимал для себя каморочку в углу – только разбудил его вовсе не общий шум – экая безделица! – о, нет, кто-то настойчиво колотил в дверь. Кого еще черт принес? Быстро накинув на плечи кафтан, Миша, на всякий случай, придвинул поближе длинный засапожный нож и откинул кованый крюк: – Кто? – Разрешишь ли войти, милостивец? Михаил удивленно хмыкнул – вот уж если кого и ждал, так только не этих! А тут явились – оба-два – усатый корчемный служка с перевязанной грязной тряпицею башкой и Опанас Сметанников с хитрой рожей. Насчет башки – это вчера Миша постарался. И чего ж, интересно, они приперлись-то? Смирно стоят, не похоже, что для разборок. – Ну, заходите, – Ратников распахнул дверь пошире. Войдя, оба гостя смиренненько перекрестились на висевшую в углу иконку и вдруг разом упали на колени: – Прости нас, батюшка, за вчерашнее. Извиняй – бес попутал! – Ладно, – Мише уже стало очень интересно – а чем, собственно, вызвано сие превращение вчерашних волчин в нынешних белых и пушистых овечек. – Садитесь вон, на лавку. Бражки выпьете? – Коли угостишь, милостивец… – Да пейте – жалко, что ли? – Ратников кивнул на стоявший на сундуке кувшин с кружкой. – Уж извините, за второй кружкой сами идите… – Да мы с одной. Выпив по очереди, снова уставились очи долу. – Ну? – не выдержал Ратников. – Так вы только извиниться явились? Усач – понятно, но почему пришел Сметанников? Его-то Миша не видел, вряд ли и догадался бы, что тот при делах. – Не токмо… – отвечал за двоих служка – похоже, он был в этой парочке за главного – дюжий, коренастый, усатый, лицо такое… Ратников присмотрелся – на рожу фашистского прихвостня похоже, какого-нибудь зажравшегося полицая. – Мы, батюшка, отслужить готовы, – подобострастно осклабился Опанас. – Что тебе надобно – говори, сладим! – Что надобно? – Михаил усмехнулся и задумчиво взъерошил затылок. – Песни какие знаете? Пойте! – Что?! – незваные гостюшки удивленно переглянулись. – Правда, что ли, петь? – угрюмо переспросил служка. Миша улыбнулся: – Шучу! Уж, не беспокойтесь, сыщу вам дело поинтересней. Скажите-ка вот только для начала – кто вас прислал? Что молчите, кобенитесь? – Ратников и сам с удовольствием хлебнул бражицы из кувшина, с утра – самое оно то! – Ладно, не хотите говорить, не надо – сам догадаюсь. Онфимий Рыбий Зуб – угадал? Гостюшки поникли голосами, правда, вслух так ничего и не сказали, да Михаил и без их слов сразу догадался – угадал. Хотя, чего тут было угадывать-то? Ясно, что упыри эти не сами пришли, ясно, что босс у них есть криминальный, он и прислал с извинениями, а кому то было надобно? Тому, кому Ратников сильно помог, – Онфимию! Так что – что тут гадать-то? – Значит, это вы так вот на пару в корчме промышляете? Добрых людей выслеживаете, ты, Опанас – их забалтываешь, а ты… как звать? – Корятко, – смущенно прогундосил усатый. – … а ты, Корятко, бьешь. Короче – разбойнички, тати! И многих уже поубивали? – Да никого, – служка неожиданно перекрестился. – Вот те крест святой, милостивец, – никого! Я ж кистеньком… умело… Ратников даже рассмеялся: – Умелец, гляди-кось! Ладно, умельцы – раз уж пришли, давайте, выкладываете – что про парнишек тех, толмачей, знаете? – Про толмачей? – Корятко задумчиво посмотрел в потолок, точнее сказать – на стропила. – Да мало что, милостивец, – недолго они у нас, с лета. Говорят – дорогобужские. Явились, сперва в людской жили, потом вот, перебрались в избенку. Матрене платили честно. – Да, да, Матрене, – Михаил покивал. – Это ее ведь корчма-то? – Корчма не ее – общества. Лодочники-перевозчики, Матрена-от, ихнего старосты покойного, Гунивы, вдовица. – Поня-атно… Так что еще про толмачей знаете? Ты, Опанас, что молчишь? Сметанников уныло развел руками: – Да я ж разве что знаю? Без интереса к ним мы… – Так-так-так, – насторожился Ратников. – Без интереса, значит? А почему? Ты б, Корятко, и их тоже – по башке кистенем, а все, что нашли, – ваше. – Неможно, – мотнув головой, прогундосил служка. – Они ить – жильцы. Матрена то не одобрила б… Ратников аж руки потер: – Чудненько! Матрена, значит, тоже с вами в доле? – Что ты, что ты! – Да ладно вам врать – конечно, в доле, тут и говорить нечего, – убежденно перебил гостей Михаил. – Разве ж без ее соизволенья вы б решились… вот так запросто, в корчме. Не, ну, естественно – в доле. Онфимий Рыбий Зуб ей кем приходится – полюбовник? – Брат… – Угу, – Миша снова потер руки. – Значит, так, парни. Эти двое толмачей – из молодых да ранние – мне и знакомцам моим, о которых вам ведать ненадобно, много крови попортили в делишках торговых. А потому – желаю знать о толмачах все! Думаю, вас это не слишком обременит – на корчемном дворе Корятко за ними присмотрит, а, как пойдут куда, – ты, Опанас. – Это и всего-то? – обрадованно потер ладони усач. – Это нам ничего, это мы сладим… – Матрену о них расспросите. Сами ли за постой платят или, может, кто за них? – Ну, уж это-то мы знаем – сами. – Вот и славненько – идите, господа, работайте. К вечеру жду с докладом… ну, хоть тебя, Опанас. Вновь поклонившись, визитеры покинули каморку Ратникова, дюжий служка Корятко при этом выглядел радостным, улыбался, а вот его напарник почему-то хмурился – видать, чувствовал, что дело окажется не таким уж простым.Робер де Клари. Завоевание Константинополя.
Ратников и сам не сидел сложа руки, едва утренние посетители ушли, подкрепился свежеиспеченными пирожками с капустой и, допив остатки бражки, отправился на торг. День выдался чудесный, слегка морозливый, но солнечный, светлый. По средам – а была как раз среда – на торжище приезжали крестьяне из окрестных сел, привозили сено, дрова, убоину, беличьи, куньи и прочие – кого запромыслят – шкурки, за неимением медных монет, повсеместно игравших роль разменных денег. Вот и сегодня еще издали слышан был шум – уже на углу, у деревянной церкви, скинув шапки, спорили о чем-то мелкие купцы, ярились: – Ты сам-один за свои слова ответь! При чем тут обчество-то? – Как это при чем? Нешто, можно без обчества-то? – А вот я тебе счас покажу – обчество! Один из спорящих – длинный сутулый бородач – размахнулся и тотчас же заехал своему собеседнику в ухо, от чего у того слетел в снег треух, а каких-либо иных повреждений, похоже, и не случилось – сутулый казался не особо-то сильным. Соперник его – маленький, круглый – однако ж, тоже взъярился, нагнулся и, словно бык рогами, ударил сутулого головой. – Аой! – падая, заголосил тот. – Да что ж это делается-то, люди добрые? Между тем в собравшейся поглазеть на зачинавшуюся драку толпе уже вовсю шастали какие-то оборванные мальчишки, нищие в кое-как залатанных рубищах и весьма подозрительного вида народец, наверняка охочий до содержимого чужих котомок и кошелей. Предвидя такое дело, проходивший мимо Ратников держал ухо востро… и проворно схватил за руку потянувшегося к висевшему на поясе лыковому кошелю воришку. – Ага! Попался! Сейчас на посадников двор сведу! – Ой, ой, – свободной рукой размазывая по лицу сопли, заныл, заканючил воришка – растрепанный светлоглазый пацан лет двенадцати. – Не надо к посаднику… Не буду больше, Христом-Богом клянусь – не буду-у-у-у… Ратников быстро огляделся: – Ты вот что, рожа немытая, заработать хочешь? – Заработать? – вореныш разом перестал ныть. – А что делать-то, дяденька? – Девок искать… впрочем, и не только… В общем, кто такие челядь да холопы – знаешь? – Ха, еще б не знать! – усмехнувшись, парень тут же осекся, и Миша догадался – беглый. – Так каких девок-то, дяденька? – Молодых и красивых. Ими не должны торговать – скорее всего, держат где-нибудь взаперти, где-нибудь в подходящем месте. Знаешь такие места? – Да полно! – воренок вырвал руку, но никуда не убегал, видать, позарился. А потом спросил прямо: – А что дашь-то, дяденька? – А вот! – Миша вытащил из кошеля жемчужную бусину, весело блеснувшую на солнце. – Коли сыщешь мне молодых дев да место, где их держат… Ее и получишь! – Поклянись! – Чтоб у моего соседа хоромы сгорели и все коровы сдохли! Пацан засмеялся: – Уж поищу, ла-адно. – Эй, эй, подожди… Как звать-то тебя? – Микитка. – А где меня потом найти, знаешь? – Не-а… – парнишка озадаченно поковырял в носу. – Эх ты, чучело! Покачав головой, Ратников назвал постоялый двор, где поселился, и, немного подумав, добавил: – И еще… приятелям своим скажи, да и так, по всему торгу… Мол, на постоялом дворе том, писец есть… за мзду малую прошения, жалобы пишет. Зовут – Путин. Владимир, в крещении – Димитрий. Запомнил? – Чего ж тут не запомнить-то? – Ну, и славненько, беги теперь… Хотя, нет, постой. Стекольных дел мастера где своим товаром торгуют? – А вона, там… за посудным рядком. – Понял, – Миша кивнул и, посмотрев вслед убегающему мальчишке, деловито зашагал на торг. Зима – самое время для торжищ! Реки-дороги встали, где раньше болотина – теперь удобный санный путь – езжай, не хочу! Вот и ехали ухари-купцы, торопились, везли. Из Риги, Ревеля да германских земель – штуки доброго сукна, зерно, кованые клинки (ими, несмотря на римского папы запрет, из-под полы торговали), вино – рейнское и мальвазеицу, селедку в крепких покатых бочонках; из свейской землицы – то же зерно и сельдь, а еще – медь в звонких полукруглых крицах; из Смоленска, Дорогобужа, Полоцка – воск, мед, меха – то, правда, не во Псков, а так, транзитом… Добрых рабынь тоже можно было купить – в основном, у восточных, ордынских, гостей, хотя и свои живым товаром не брезговали, работорговля – занятие почетное, прибыльное, Михаил даже не думал, что оно так вот сильно распространено – все в голове сидело: феодализм, феодализм… а вот, вам – и рабы – пожалуйста, сколько душе угодно и за вполне приемлемую цену! Нужна девушка для хозяйства – постирать, сварить, еду приготовить? Пожалуйста, иди – покупай. Можешь ее и наложницей сделать – красивые, правда, дороже стоят – только жениться не вздумай, по «Русской Правде» кто рабу в жены взял – сам рабом стал. Хочешь рукодельниц – тоже купи, хочешь даже детей – на вырост, дешево очень. – А такие, красивые молодые девы есть? – Ратников задержался у небольшой группки согнанных для продажи людей. Было их, правда, немного, и в основном – дети: бледные, худые, синие от холода мальчики и девочки. Работорговец – дородный смоленский купчина в мохнатой нагольной шубе и лисьей шапке – при виде потенциального покупателя заулыбался, забегал: – Ах ты, батюшка, проходи, посмотри. Эвон, девоньки пригожие… не смотри, что маленькие – год два и вырастут. Сейчас – дешево, за трех полгривны возьму, а как подрастут – куда дороже выйдет! Да ты не сомневайся, друже, товар хороший, справный… Ратников отвернулся и сплюнул: – Тощи больно! Больше съедят, чем от них толку. – Да ты посмотри, экие красавицы… А что тощи… Эй, Манька – а ну, заголись! Девчушка лет четырнадцати спокойно, без всяких эмоций, сбросила на снег полушубок и вздернула кверху платье. Бледное, несколько осунувшееся лицо ее не выражало никаких чувств, серые большие глаза с полным безразличием смотрели куда-то вдаль – на церковь, и дальше, на Кром, на голубое январское небо. Миша лишь головой покачал: – Я же говорю – тоща больно. Да и мала… У тебя настоящего-то товара что, нету? – Да был, – работорговец махнул рукою, и девчонка быстро оделась. – Как раз перед Рождеством привозил… Да бери этих, других-то я на заказ – сразу скупают. – Скупают?! – насторожился Ратников. – Это, интересно, кто же? – Да есть тут… – Холодно как! – Миша похлопал себя руками. – Может, в корчму зайдем – сбитню выпьем? – В корчму? – купчина немного подумал и кивнул. – А пожалуй. Посейчас, распоряжусь тут… Подозвав высокого худого парня – по всей видимости, приказчика, – работорговец приказал ему убрать пока весь товар «в амбарчик»… – Печь-то стопили? – Дак, как раз посейчас и стопили, батюшка, – поклонился парень. – Ну вот, пущай там пока одна часть сидит, греется, а то перемрут и будем мы с тобой, Акулин, в убытках. – Не перемрут, – Акулин неожиданно улыбнулся. – Ужо, натопим жарко. Покушать бы им что? – Рановато еще – покушать, – охолонил купец. – После обедни поглядим… покормим… к тому времени, может, Бог даст, и купят кого… Миша только головой покачал от такого расклада, хотя, в общем-то, все было чисто по-купечески логично. Чего зря кормить? Может, и в правду купят? – Вон там, за углом, корчемка славная, – улыбался на ходу купчина. – Блины там, ушица. – А пиво-бражка есть ли? – Да, я чаю, найдется. А ты что же, друже, не здешний? – Проездом, – Ратников не стал вдаваться в по– дробности. – Далеко еще идти-то? – Да вон, видишь ворота? Туда, в распахнутые настежь ворота, и вошли в числе многих прочих. Располагавшаяся сразу за деревянной церковью святого Иоанна Крестителя корчемка оказалась заведением шумным и, судя по количеству людей, весьма популярным среди торговцев с ближайшего рынка, артельщиков и всех прочих посадских. Несмотря на постоянно открывающуюся дверь, внутри было тепло и уютно, правда, несколько душновато – вьющийся от топившейся печи дым уходил в волоковое окно под крышей. Для начала заказали сбитню, бражицы и блинов с ушицей из белорыбицы, ну, еще пару пирогов с визигой и две краюшки хлеба. Хоть нынешнее лето и выдалось слишком уж знойным и неурожайным и все окрестные села голодали, но во Пскове хлеб был – привезли купчины. Правда – очень и очень недешево, пожалуй, по нынешним временам за пуд ржи можно было прикупить с десяток красивых рабынь. Миша нынче решил не мелочиться – у него еще оставалось полсорока беличьих шкур – вервиц. Да и жемчуг имелся, правда, мелкий – так это и хорошо, платить удобнее. Писать жалобы оказалось неожиданно прибыльным делом. Не то чтоб можно было разбогатеть, но на жизнь хватало. – Ну, за знакомство! Работорговец – звали его Николай, Николай Скородум – привез свой товар из Смоленска. Часть девок продали в холопство по суду, часть – за долги, а некоторых Николай и сам подобрал по дороге, в голодных деревнях, чем, можно сказать, спас девчонок от смерти. Вообще, он оказался очень неплохим и дружелюбным человеком, этот смоленский торговец людьми. Даже жалостливым. – Понимаешь, Миша, – сняв шапку, жаловался новый знакомец. – Стою вот сейчас на торгу – себе в убыток! Мне бы домой – так товарец не продан. А некогда уже! – Так ты их отпусти, – закусывая пирогом, посоветовал Ратников. – Вообще отпусти, так, забесплатно – все равно ведь толку нет. На волю! – Шутишь! – работорговец испуганно перекрестился. – Нешто на мне креста нет? Нешто я их прогоню на верную погибель? Помрут ведь – кому они нужны-то? А вот это уж точно! Михаил даже головой покачал – настолько был поражен открывшимся перед ним парадоксом. Вот вроде бы торговец людьми – должен бы быть изувером. Ан нет… И совесть, и понятие имеет – в самом деле, прогони этих девочек сейчас «на волю» – и что? В лучшем случае, будут у церквей, на паперти, побираться… если им, правда, позволят – сейчас, в голодный-то год, конкуренция за «хлебные» места жесткая. Да и так… даже и лето было б – одному, без коллектива и покровителя, в этом мире не выжить! – Ты, Николай, говорил, перед Рождеством кому-то что-то продал? – А, – работорговец неожиданно рассмеялся, словно бы вспомнил какой-нибудь веселый случай. – Знаешь, я и не ждал уже – зима. Нет, слыхал, конечно – летом тут скупали как-то молодых дев, но плохо скупали – по дешевке, я тогда торговать и не стал – зачем? Себе в убыток? – А что за люди их скупали-то? – Так, подожди, я ведь о том и говорю. Перед самым Рождеством – смех один – я уж думал товарец в женский монастырь сбагрить – с настоятельницей договорился вроде… Да она потом отказала – не прокормить. Да и девы те еще попались, никакого в них смирения не было, один блуд… – Да ну! – Во те крест! Не рабыни, а настоящие блудницы вавилонские! – Как же ты таких купил? – А… навязали. В общем, стою я перед самым Рождеством, здесь же, на своем месте, жалуюсь в разговорах – мол, да, блудницы… Вот этих уж совсем было собрался прогнать – верши, нет? – и тут вдруг, подходят ко мне два молодых парня. – Ну-ну-ну! Парни, говоришь? – Ратников быстро спрятал возникший нешуточный интерес за долгим глотком забористой бражки. – И что? – Подошли, и прямо таки спросили – «у тебя, говорят, тут блудницы вавилонские»? Я и приказчики мои – в смех. Думали – издеваются, коли так спрашивают… Ан нет! Всех пятерых блудниц купили! Задешево, правда, ну уж, с паршивой-то овцы… – Ну, надо же! Эт тебе повезло, Николай. – А я о чем? Повезло, ясно… – Так, может, и сейчас эти парни объявятся? – Умм… может… – купец пожевал рыбки. – Только – весной. Так они сказали. Мол, будет добрый товар – возьмем. Ага, так я им добрый товар и продал! – Почему? – пододвинул кружку Миша. – Чем они тебе не понравились? Да и вообще – что за парни-то? Ты их потом где-нибудь в городе встречал? Выпив, Николай мотнул головой: – Да нет, не пришлось как-то. Нет, вру! Их приказчик мой, Акулин, видал как-то. – Акулин? Ладно… Поговорим с ним? – А хочешь, так и поговорим… Правда – не советую. Жадные они какие-то. Скопидомы!
Как этих парней звали, ни работорговец, ни приказчик его, Акулин, не знали, как и не ведали – откуда парнишки вообще взялись. – Видал я их как-то – с одного двора выходили, – вспомнил приказчик. – Хороший такой двор, тыном огороженный. – А чей, чей двор-то? – Да не знаю, – парень пожал плечами. – тут таких дворов – тьма. И все – огороженные. Михаил задумчиво потеребил усы: – Усадьба, значит, а не двор. – А, пожалуй, что и усадьба, – согласился Акулин. – Только – небольшая… Но, где – точно сейчас не вспомню. Обитель там какая-то… монастырь… – Монастырь? – оживился Ратников. – Что за монастырь? Спасо-Мирожский? Иванов? – Да не знаю я, – приказчик почмокал губами. – Случайно в те края забрел – хотел от пристани путь срезать. Может, и не монастырь там… может, просто большая церковь. – Деревянная? Каменная? – Деревянная. Но – большая, красивая. Деревянная большая церковь. На пути с пристани. Тут можно будет и поискать. Да и лиходеи – Карятко с Опанасом – за «толмачами» присмотрят. Интересно – а зачем парни держали на столе осколки? Случайно? А может, пытались склеить? Наверное, ведь можно их и склеить, эти разбитые браслетики. Склеить да продать. Работать они, конечно, не будут… а вот продать их… Не зря же Николай говорил, что парни эти – жадные. Если это, конечно, те парни… Те! Наверняка те! Господи, неужели – повезло? Господи… Теперь еще бы Макса отыскать… Лерку… вытащить их отсюда… Проходя мимо собора Иоанна Крестителя, Ратников старательно прятал радость – так… Каким-то слишком уж суеверным в последнее время сделался. Опасался тревожить Господа просьбами – уж, как-нибудь сам… лишь чуть-чуть помочь с везением… с небольшим. Как бывает со слишком надоедливыми просьбами? Все ходят, жалуются – да что это за зима, теплая. Снега нет, дождь – разве это зима, нам бы морозцу… Идиоты! Потом сами же плачут – ах, холодно нам, бедным, ах, не проехать нигде, ах, сосульки по головам бьют. Нет, чтобы в теплую-то зиму не ныть, а поблагодарить Господа!
Вечером Ратников составил пару жалоб и на следующий день отправился бродить по городу. Не с самого утра отправился, выждал, когда солнышко поднялось, когда потеплело. Синело над головой небо; отражаясь в снегу миллионами искр, солнце сверкало так ярко, что приходилось все время щуриться. Смешные красногрудые снегири толкались на стрехах, на белых ветвях деревьев что-то чирикали воробьи. Огромная черно-серая ворона, спугнув прочую птичью мелось, тяжело уселась на суку и каркала. Кому каркаешь, пернатая сволочь? Кому беду кличешь? Проходя мимо, Миша на всякий случай сплюнул и даже хотел швырнуть в ворону что-нибудь подходящее, какую-нибудь ледышку, да вот беда, не нашел. Первым делом он направился к подворью Олифея Касаткина, известного псковского стеклодува, усадьба которого располагалась на узенькой улочке, недалеко от берега Великой. Обширный двор, ворота, накатанная полозьями дорога, белая, в желтых навозных проплешинах. Ворота заперты, но рядом, впритык – рубленный в лапу небольшой бревенчатый сруб с печью – лавка. Поднявшись по невысокому крыльцу, Михаил отряхнул с сапог снег специально поставленным у дверей веником-голичком и, не стучась, вошел, перекрестясь на висевшую в глубине лавки икону: – Здравствия вам, православные, удачной торговлишки. – И тебе счастия, господине! Лавочник, до того, словно сытый кот, сидевший на широкой скамье около самой печки, обрадованно вытянул шею: – Желаешь ли чего купить? Ратников улыбнулся: – Посмотрю сперва… – Смотри, господине. За смотр мыта у нас не берут! Приказчик – ну, кто еще мог сидеть здесь в лавке, не сам же хозяин, мастер Олифей! – захохотал и, поглаживая объемистый живот маленькими по паучьи проворными ручками, ринулся к другими посетителям: одетой в богатую бобровую шубу девице с круглым несколько дебиловатым лицом, густо усыпанным рыжими веснушками. Поверх расписного платка была надета черная соболья шапка, из чего уже опытный в таких делах Ратников сразу же сделал вывод о социальном положении ее обладательницы: раз соболей хватило только на шапку, значит – из выбивающихся в люди купцов-нуворишей. Позади молодой купчихи шагали две девчонки с большими плетенными корзинками – сенные девки – обе с лисьими мордочками заядлых сплетниц и обожательниц пополоскать грязное белье, в общем – этакий местный аналог поклонниц телепрограммы «Дом-2». – Здрав буди, боярыня! – оставив Ратникова, низко поклонился приказчик. – Ай, душа моя, боярыня злата-краса, купи-ко что-нить, не пожалеешь! – Купить? А что у тебя есть-то? – купчиха ухмыльнулась и обернулась к девкам. – Ась? Тут что-нить торгует он, али как? Девки разом поклонились: – Торгует, матушка! – Ну, тогда будем смотреть. Чего нам надоть-то? – Гребни, матушка, надоть, – охотно, наперебой, принялись подсказывать девки. – И браслетов бы, и бисеру… – Бисеру… А есть он тут у них-то? Бисеру в лавке не оказалось, но ушлый приказчик этим вовсе не обескуражился, принявшись с недюжинной силою втюхивать покупательнице какие-то стекляшки: – Гляди, гляди, краса-боярышня, эвон, как солнышко-от, на браслетке играет? Ась? Хорошо? Кроме продукции стеклодувного производства – дешевых браслетов, гребней и бус – в лавке еще продавался разного рода плетеный лыковый ширпотреб: кошельки, лукошки, лапти. Плести лапти, кстати, было довольно выгодным делом, причем не столько зимой, сколько летом, когда хороших лыковых лаптей едва хватало на две недели носки. Зимой, конечно, сия обувка носилась подольше – снег кругом, мягко. – А нам бы, слышь-ко, паря, таких бы браслеток, что на немецком дворе продают, – одна из сенных девок, рассмотрев предложенные товары, презрительно фыркнула. – А то ведь простые они у тебя какие-то! Такие и нам-то надеть стыдно, не то, что хозяюшке… ну, разве что на вервицу дюжину… Аль как? – Дюжину на вервицу?! – приказчик, похоже, был оскорблен в лучших своих надеждах. – Да вы что! Да таких и цен-то нет. – А на немецком дворе, говорят, есть, – упрямо заявила девка. Ее хозяйка – купчиха – захохотала: – Ты, паря, как ни старайси – а мову Марфутку не омманешь! – Да что ты, боярыня-краса, нешто мне нужно обманывать? – Эгберт-стеклодув, немец, чай, не у вас на усадьбе работает? – услыхав про немцев, вовремя ввернул свой вопрос Михаил. – Молодой такой парень… с ним еще один – Максимус. – Не, – оскорбленно отмахнулся лавочник. – Немцев у нас никаких нет, ни молодых, ни старых. Да нешто свои, православные, хуже сделают? Да ни в жисть! Токмо лучше! – Жаль, жаль, – с видимым сожалением покивал головой Ратников. – Будем искать. Боярышня-краса – у тебя на примете нет ли мастера стеклодува – немца? Тут девки твои про немецкий двор говорили… Это какой двор, орденский? – Не, милостивец, – остроносая Марфутка ухмыльнулась. – Рижский. На подворье рижских купцов Михаил уже заглядывал и раньше, а потому продолжение завязавшейся беседы не вызывало у него никакого интереса. У него-то не вызвало… Но вот у сенных девок… – Ай, господине! Чи вы из бояр, аль из торговых гостей? – Из гостей, – ухмыльнулся Миша. – Только не из торговых. – Это как же? – А так. Ратников хотел уже удалиться – делать ему, что ли, нечего, как только языки зря чесать… Да вдруг подумал, что зря он пренебрегает этаким вот информационным кладезем… который явно можно было превратить в неудержимый поток. – Вот что, девушки, – обернувшись на пороге, Миша игриво подмигнул сенным. – Мне бы совет ваш нужен… и матушки вашей, боярышни-красы… Жизнь свою расскажу – может, что и присоветуете? И действительно, ну, как раньше-то в голову не пришло – браслетики да стеклодувов искать – куда как легче именно с помощью лиц, стеклянным товаром дюже интересующихся, сиречь – через небогатых девок. Распахнув шубу – что-то стало жарковато, – Ратников встал у крыльца, дожидаясь… Первой вышла боярышня… тьфу ты – купчиха … за ней – девки. Тут же, откуда ни возьмись, подкатили и сани с возницей: – Садись, матушка! – Погодь, Варфоломейко… Одна из девчонок что-то зашептала на ухо своей хозяйке, время от времени азартно поглядывая и кивая на Михаила… вроде бы как безразлично смотрящего в небо. – Эй, мил человек… Хозяюшка наша тебя послушать хочет. Пойдем-ка, эвон, туда, на солнышко. Ратников спрятал улыбку: – Как скажете, девчонки, как скажете! Сани поехали впереди, девки – и Михаил – зашагали за ними. Выбрались на самый берег, почти перед самым монастырем, остановились – ах, как сверкало солнце! Невдалеке, на залитой льдом горке, веселясь, каталась ребятня. – От и мы раньше тако… – неожиданно с грустью протянула одна из девок. – Но тут же опомнилась. – Ну, что, матушка? Тут слушать будем? – Тут, – поудобнее устраиваясь на соломе, купчиха требовательно взглянула на челядинок. – Орешек-то каленых не забыли? – Не забыли, матушка! Девки – по очереди – начали щелкать орехи. Просто бросали их горстями в рот, выплевывали шелуху, лущили и – уже очищенными – с поклоном протягивали хозяйке. Та ела да слушала, временами блаженно щурясь, словно нагревшаяся у печки кошка. А Миша уж не терялся, растекался мыслию, точнее – словами, по древу, рассказывая мелодраматическую историю в духе женских романов: о том, как бросила его неверная возлюбленная, сбежала с заезжим стеклодувным подмастерьем, кстати говоря – немцем. – Ай-ай! – качали головами девки. Купчиха тоже дивилась: – Нешто так может быть? Чтоб прямо на глазах… в постелюшке… Ох ты, Господи, грехи наши тяжкие! И слушать-то такое стыдно… Да ты говори, говори, мил человек, чего замолк? Михаил и продолжил, насыщая историю несчастной любви различными эротическими подробностями… – Прихожу как-то в хоромы… а они – там! Нагие! Он – лежит, а она… – Ой-ой-ой! Вот курвищи-то! Девки стыдливо краснели, а глазки-то были масляными! А купчиха, ну такое впечатление, возбудилась, словно от порнофильма – вот-вот бросится! – Ну, а дальше, дальше-то что? Не томи, сердечный! – Дальше? – Ратников многозначительно усмехнулся. – А дальше будет, как на след полюбовнич– ков выйду… Уж погляжу! Ужо, сладко-то им не придется! – Ой, господине… ты это… полегче, полегче… – Да уж… ужо, в монастырь спроважу! – От, это верно! А только как ты их найдешь-то? – Прослежу. Помните, говорил про браслетики? Стеклянные такие, желтенькие? – Ну! – Вот, по ним и прослежу. И вы мне в том поможете! – Мы? А как? – А слушайте…
Проинструктировав неожиданных волонтерок, Ратников довольно подпоясался и, подумав, решил еще раз пройтись по торговой площади в надежде, что, может быть, и самому повезет – или браслетик увидит, или вызнает что-нибудь. Шел, можно сказать, гоголем – фу-ты, ну-ты – шапка на затылок, орешки каленые пощелкивает – молодая купчиха угостила, верней – ее девки. Шел, шел, приценивался, приглядывался… и нарвался… Сам даже поначалу не понял, чего это на него монах орденский выпялился, словно баран на новые ворота? Сутулый такой монах, худой, со смурным подозрительным взглядом, больше подходящим какому-нибудь полицейскому детективу, нежели божьему человеку. – Хальт! – вдруг закричал монах, словно ударенный током. – Хальт! Держи его! Вот тут-то Ратников его и узнал – брат Дитмар. От которого убег еще по осени, в бурге, точнее сказать – уехал на машине. А орденский монах уже ухватил беглеца за пояс и вовсю звал кнехтов. А те – кнехты – вот они, тут как тут – целое «копье», человек с дюжину. С копьями, с мечами… Вызверились – ату, мол его! – бегут, суки! Миша, конечно, не долго думал – намахнул крестоносному братцу в морду, наотмашь кулаком, от всей души! Тот так и улетел за рядок, сбивая наваленные на прилавке горшки и кувшины. Хозяин – горшечник – тут же заругался, наподдал незадачливому монаху еще – нечего чужие горшки бить! Хоть и немец – а нет такого закона! Ратников ничего этого не видел и ругани не слыхал – бежал, подхватив полы полушубка, чтоб не мешались. Перепрыгнул один рядок, другой, третий… Оглянулся – кнехты, гады, не отставали… Черт! Вот еще один появился – прямо у собора, вывалили из-за угла… Все… некуда деться… Разве что – к берегу… Беглец развернулся, юркнул в проулок, и ноги в руки… А сзади уже неслись, орали! Хорошо еще – никто не метнул копье… наверное, брат Дитмар предупредил, чтобы живьем брали. И как только узнал, в новом-то – с вислыми усами – прикиде? Узнал… умный… впрочем, если б умный так мог бы зря глотку не рвать – сперва подозвал бы кнехтов… Видать, спонтанно все вышло… Ах, гады – близко! Вот-вот схватят. Выбежав на берег, Миша рванулся к горке, где катались детишки, прыгнул к кому-то в санки: – Хей, поехали, покатили – а ну, кто быстрей? На калач с маком спорим! И покатил! А за ним – и все детишки, так что подбежавшие кнехты остались без санок… разве что на рюхе по ледовой горке съезжать или на задницах… Так они и поступили – упорные, суки! Ратников быстро поднялся, вскочил на ноги, осмотрелся… где-то они здесь должны были быть… не успели еще уехать. Ага… Вот они! Сани… – Эй, боярышня! Девчонки! Матушка! Погодь… Да погоди же! – Да кто тут? Ой… мил человече! Ты как… – Беда пришла, матушка, помоги… Полюбовнички кнехтов послали! Вона бегут, злыдни. Купчиха прищурилась: – Эвон, далеконько-то… Ну, ништо, не догонят. Садись, мил человек, в сани… Девки, подвиньтеся… А ты что спишь, Варфоломейка? А ну, гони давай! Очнувшийся возница взял лошадей в кнут… Ох, и помчались! Ох, и поехали! Едва все рядки – один за другим – не сшибли! Хрипели лошади, на крутых поворотах скрипел под полозьями снег. Хватаясь за шубу Ратникова, визжали сенные девки… А незадачливые кнехты копошились где-то внизу, с детьми, у подножия ледяной горки.
Глава 13 Февраль 1242 года. Псков «Леви Страусс»
Над этим городом издавна тяготело такое злополучие, что в нем никто не боялся ни Бога, ни властей.Михаил соскочил с саней в каком-то проулке, юркнул меж стоящих близко – едва только протиснуться – оград, пробежал мимо чьих-то хором и остановился лишь на паперти возле собора Иоанна Крестителя – отдышался в толпе, перевел дух. Нет, никто уже больше за ним не гнался. Давно уже… Брат Дитмар! Узнал-таки, крестоносное рыло! Теперь будут искать… но Псков – не какая-нибудь деревня, народу много, тем более и времени-то у тевтонцев почти нет – не пройдет и месяца, как город возьмет Александр Грозны Очи. Если осторожно, не паниковать – вполне можно продержаться. Улыбнувшись, Ратников на всякий случай еще раз огляделся по сторонам и, насвистывая, зашагал на постоялый двор – «домой». Выносивший помои служка – светлорусый парень, с длинным исхудавшим лицом – загородил Мише дорогу у самых ворот. – Спрашивали про тебя какие-то, – оглянувшись на гостевую избу, негромко доложил слуга. – Ты говорил – если что, сказать… – Жалобщики? – Ратников вскинул глаза. Парень дернул головой: – Нет, не похоже. Немцы! – Немцы? Сколько их? – Я видел двоих. Нахальные молодые кнехты… Двое… Михаил быстро зашел за амбар. Как быстро… О, брат Дитмар вовсе не дурак, небось, уже вычислил странного писаку! Придется уходить… черт… Ратников осторожно высунул голову. – Ну? И где тут у вас уборная? – громко вопросили с крыльца. – Что-то никак не могу углядеть? – А вот, сюда, батюшка, – поставив помойную бадью, деревянную, с плетеной ивовой ручкой, длиннолицый служка показал пальцем. – Эвон! За пилевней. – За пилевней? Ну, так бы и сказал. Молодой человек в наброшенном на плече полушубке с нашитым черным крестом с ленцой спустился с крыльца. Кнехт! Крест! Бритое лицо, мохнатая – на глаза – шапка… Черт!!! Да ведь это ж… Ратников не поверил своим глазам… Ну, конеч– но же! И, выскочив из-за амбара, побежал следом за идущим по узкой тропе парнем. Нагнав, ударил по плечу и громко и радостно заорал: – Лыжню-у-у-у! – Чего-чего? – кнехт обернулся… – Ну, здорово, Макс! – глядя на него, довольно улыбнулся Ратников. – Наконец-то я тебя нашел! – Это, скорее, я – вас… Дядя Миша! Экий вы… сам на себя не похожий. – Ну, так ты ж узнал! Впрочем, не только ты… Друзья обнялись, Максик украдкой утер рукавом внезапно набежавшие слезы. – Дядя Миша… мы так… мы… в общем… – Пошли, пошли, – Михаил обнял подростка за плечи. – В доме расскажешь… Второй – я так понимаю – Эгберт? – Какой – второй? – хлопнул глазами Макс. Ратников хохотнул: – А, не бери в голову!Из автобиографии Гвиберта Ножанского
На постоялом дворе все трое расположились в каморке Михаила. С Эгбертом тоже обнялись, правда, тот держался почтительно – все ж таки, что бы там ни происходило, для него «герр Майкл» оставался важным и влиятельным господином. – Что ты, как аршин проглотил, Эгберт?! – Ратников потряс парня за плечи. – Давай, садись вон, на сундук, сейчас ужинать будем! Максик тут же перевел сказанные Мишей слова, и подмастерье наконец улыбнулся: – Ужин – это хорошо! – Ну? – Ратников весело посмотрел на обоих. – Расскажете наконец где вас все это время черти носили? – Это вас, дядя Миша, черти носили, а мы – просто ждали, – с улыбкой пояснил Максим. – Сначала на острове, Тойво-рыбак нас туда доставил… ну, к язычникам. Неплохие люди… только Эгберт их почему-то побаивался… Длиннолицый служка с поклоном принес еду: печеную рыбу, ржаные лепешки, капусту. Выпроводив его, Ратников развел руками: – Уж извиняйте за не слишком обильный стол, сами знаете – пост! Масленица-то когда была… Максик кивнул: – Мы знаем. А рыба мне вообще нравится… особенно здешняя. Какая-то она жирная, вкусная – у нас такой нету. Мне, по крайней мере, не попадалась. – Ага… а ты у нас рыбак заядлый? – Ну… типа да, – подросток подцепил пальцами изрядный кусок рыбины. – Умм… Вкуснотища! Верно, Эгберт? – Угу… Парни набросились на нехитрое угощение с таким аппетитом, словно бы не ели дня три, а то и всю неделю. – Ладно, кушайте, – тихонько смеялся Миша. – После, как наедитесь, расскажете. – Одно другому не мешает, – облизав пальцы, сыто рыгнул Макс. Ратников только головой покачал – сей вьюнош, похоже, впитал все здешние привычки. – Ну, так вот, – наконец доклад был продолжен. – Короче, мы на том острове до зимы и ждали… А как лед встал, решили как бы самим поискать. Как раз и купцы с обозом рыбным мимо проезжали – ну и мы с ними попросились. В бург не заезжали… а в деревне, рядом, останавливались, мы там все и выспросили – про то, как вы, дядь Миша, сбежали… Ну, решили все равно на остров пока не возвращаться – в Пскове поискать. Заодно узнать кое-что… Явились на орденский двор – нанялись служками. Никто давно уже нас не искал, забыли. – На орденский двор? – Миша покачал головой. – Смелые парни! Впрочем, вот именно там и прятаться. Кому в голову-то придет? Кстати, я вас там тоже искал… – Небось, у отца эконома спрашивали? – хитро улыбнулся Макс. – Да, наверное. – Он бы не сказал – мы, считай, лично на него работали, не на Орден. Чего только не делали, дядя Миша! Ну в основном, конечно, все по хозяйству – дрова поколоть, печь истопить, воды натаскать, да разное. – А меня как нашли? По имени? – Ну да… – Максим качнул головой и присвистнул. – Это ж надо же – Путиным обозваться! Как тут не сообразить? Мы, как на рынке от парня одного услыхали, так сразу сюда. К отцу эконому-то нам что, возвращаться? – А будет искать? – Вряд ли. На что ему лишние заморочки? Других наймет с легкостью. Да! Дядь Миша! – юноша вдруг возбужденно хлопнул себя по коленкам. – Самое главное-то я и не сказал! Мы ж Лерку нашли! – Что?! – вот тут Ратников по-настоящему удивился. И обрадовался – неужели, правда? – Ну, не так, что бы уже нашли, а типа – где она – знаем! – И типа где же она? – передразнил Михаил. – В Дерпте? – В Дерпте. С орденским рыцарем по имени Анри де Сен-Клер! Отцу эконому про то кто-то рассказывал, а Эгберт подслушал. Говорят, Лерка, ее там «озерной нимфой» называют, мол, взялась непонятно как, из Танеева озера – замуж за этого Анри собралась. Не знаю, правда, можно ли крестоносцам жениться… – Типа нельзя, – снова ухмыльнулся Ратников. – Они, знаешь ли, как бы монахи. Правда, этот рыцарь Сен-Клер может быть и невоцерквленным. Просто вассал. Явившийся на святое дело бродяга со звучной фамилией. – Которую, может быть, просто выдумал! – расхохотался Максик. – А вот это вряд ли, – Михаил качнул головой. – Видишь ли, знатных родов а Европе не так уж и много. Хороший герольд более-менее знает их всех, все гербы, имена, даже прозвища. Так что самозванца раскусят быстро! А про Анри де Сен-Клера и его озерную нимфу я и раньше знал… только вот не думал, что они в Дерпте. Это хорошо – почти рядом. Стало быть – нам надобно будет и туда. – Да, тут не очень далеко, – Максим кивнул и тут же спросил. – А как с… ну, браслеты вы не отыскали еще? – Пока нет. Вспыхнувшая было в глазах отрока надежда тут же и погасла. – Но вот-вот найду, – с улыбкой обнадежил Ратников. Мальчишка вновь вскинул глаза: – Правда?! – Осколки я уже видел… И в скором времени прихвачу тех, кто их зачем-то принес. Люди они жадные, рано или поздно сдадут своих хозяев. Или так, в темную, на них выведут. Лишь бы не помешали! – Да, орденцы помешать могут, – серьезно покивал Макс. Михаил поджал губы: – Не только и не столько они, как князь Александр Грозны Очи, который в эти места вот-вот явится. Тогда те, кто нам нужен, на какое-то время лягут на дно, затаятся… – Александр Грозны Очи? – недоуменно хлопнув ресницами, переспросил Максим. – Что-то не помню такого. – А Ледовое побоище помнишь? – Да. Но там Александр Невский был! – Невским его много-много позже прозвали. Точнее – прозовут… Ну что, парни – пора и на боковую. Вон Эгберт давно уже клюет носом. Значит, так… я – на сундуке, а вы оба – на ложе, как раз поместитесь. А завтра прикинем по деньгам, может, еще одну каморку снимем… или лучше даже – избу.
Утром, почти сразу после заутрени, на постоялый двор неожиданно явился Карятко – усатый служка из корчмы вдовицы Матрены, волею «авторитетного человека» по имени Онфимий Рыбий Зуб вынужденный кое в чем помогать Михаилу. Он и помогал. Войдя, поклонился, искоса посмотрев на отроков: – Беда, господине! – Что?! – у Миши застрял в горле кусок. – Что такое случилось? – Обоих мертвыми нашли. Угаром отравились – печь, вишь, протопили, заткнули волоковое окно… а угли-то не заметили, вот и… – Так-так, – Ратников быстро поднялся на ноги. – А ну-ка, пошли, взглянем. – Затем посмотрел на парней. – А вы что сидите?
В Матрениной корчме Михаил усадил Максима и Эгберта в уголок – послушать, чего народ болтает, сам же вместе с Каряткой пошел взглянуть на трупы. Синюшные, с высунутыми языками, они лежали в уже успевшей выстыть избе прямо на полу, накрытые рваной рогожкой. – Дьячок-от явится – отпевать, – негромко пояснил корчемщик. – Вскорости и схороним. Матушка Матрена бочонок бражки на помин души выкатит – все же не звери, люди. Карятко набожно перекрестился. – Оконце волоковое, говоришь, рано закрыли? – встав на цыпочки, Ратников внимательно осмотрелся. – Ага… вот этим, надо полагать, войлоком? – Да, им, наверное. Обычно все соломой заты– кают. – Ну да – соломой… А этим, видите ли, особого тепла захотелось… Ладно, пошли, что ли? Выйдя из избы, Михаил внимательно осмотрел стрехи… оконце… Войлок можно было запросто засунуть и снаружи! А тогда что же – парни не почувствовали неладное? Задремали? Может быть, может быть… особенно, если им помогли задремать. Добавили, скажем, чего-нибудь в похлебку… Вернувшись обратно в избенку, Ратников заглянул в стоявший на столе горшок… и поморщился! Ну да – постные щи, что же еще-то? Капуста кислая… запашина такой, что хоть нос затыкай! С таким амбре могли ничего и не учуять. Миша хотел спросить у служки, не было ли вчера на дворе посторонних? Однако ж сразу же усмехнулся, уяснив суть вопроса. Не было ли посторонних? Да полно! Чай – корчма, а не закрытое учебное заведение типа какой-нибудь гимназии для благородных девиц. И следов у избенки полно… и желтые струйки мочи на снегу. Ну да – здесь, до уборной не доходя, и мочились. Так что – любой мог оконце заткнуть, любой… С чего бы это парней убрали-то? И кто? Не с того ли, что Ратников ими сильно интересовался? Ничего не попишешь, теперь все концы обрублены… по крайней мере – с этой стороны. Ладно! Придется подступаться с другой.
Позвав Макса и Эгберта – так они ничего толком и не наслушали – Михаил поставил им четкую задачу: – Так, милые мои, сейчас будем искать одну усадебку. Вводная следующая – небольшая, но и не слишком маленькая, вблизи – какая-то деревянная церковь, и находится на пути от речной пристани – той, что не на Пскове, а на Великой – к торгу. – Что находится – церковь? – непонятливо переспросил Макс. Ратников только головой покачал: – Усадьба, чудо! Церковь-то нам – к чему? В общем – ищите. Как чего подходящее увидите, постойте, поспрошайте соседей – мол, девушку, сестру ищете… говорят, мол, на этой усадьбе видали молодых девок. – Ага! – с готовностью закивал отрок. – Я все понял, дядь Миша! Значит, от пристани – к торгу? – Ну да. Как бы так.
Отправив ребят, Ратников и сам прошелся по нескольким улицам, расспрашивая народ да примечая в уме подозрительные усадьбы. Потом задержался на торговой площади – перекинулся парой слов с работорговцем Николаем. Тот выглядел озабоченным: – Понимаешь, друже, немцы что-то зашевелились, кнехты по рынкам да постоялым дворам шастают, что-то вынюхивают, ищут кого-то… – Ха – зашевелились? – неожиданно встрял в разговор приказчик Акулин. – Так уж пора бы! Александр Грозны Очи скоро в город войдет… а уж тут его найдется кому поддержать – недовольных много. – Да уж, – согласно кивнул купец. – Немцев куда как меньше народу поддерживало, а все же открыли ворота. – Так и Александру откроют – в том никаких сомнений нет. Михаил усмехнулся – ну да, при любой власти всегда есть недовольные. И – если они достаточно активны – то могут эту власть сменить, точнее – ей изменить в любой подходящий момент. Так было, когда в Псков в смехотворно малом количестве во– шли немцы, так будет и сейчас – уже скоро – когда у городских ворот покажутся передовые сотни Александра. В свое время посадник просто не выявил вовремя таких вот активных вожаков… да и сам переметнулся к немцам, точнее сказать – к Ярославу, Дорогобужскому князю… кстати, имеющему все права на псковский престол, псковичи сей род давно привечали… чего никак нельзя сказать о суздальцах – в том числе и об Александре. Этот уж выглядел бы чистым узурпатором! Впрочем – кому какое дело? – Так, говорите, зашевелились немцы? Простившись с торговцами, Ратников зашагал к собору – подождать ребят. Там, на углу, они и условились встретиться – да уже и ошивались, зябко поеживаясь на не на шутку разбушевавшемся ветру. – Ой, дядя Миша! Мы все выспросили, все посмотрели, даже заглянули на пару дворов… Есть две очень подозрительные усадьбы… три даже! Михаил хохотнул: – И у меня примерно столько же! Ничего – проверим все, чай, не два десятка. Что, замерзли? – Да есть немножко, дядя Миша. – Ну, тогда айда на постоялый двор – обедать.
И снова встретился им у самых ворот тот же длиннолицый служка. Как его звали-то? Бог весть… Ларион, кажется. Снова, как и в прошлый раз, оглянулся, зашептал: – Кнехты! А вот теперь, в свете уже услышанного Михаилом, дело было куда серьезнее. – Кого ищут, друже? – Тебя, господине, спрашивают. – Что, прямо по имени? – Не… писарь им нужен. Я тут слыхал… во всех корчмах спрашивали. Софрония-писца взяли, на свой двор увели. – Так-так, писцов, значит, ловят… Ну, спасибо тебе, парень! Миша повернулся к парням: – А ну, быстро… Уходим отсюда! Ничего не спрашивая, Максим и Эгберт молча зашагали следом. Ратников обошел торжище, недолго постоял у какой-то небольшой церкви и лишь на берегу Псковы, в кусточках, обернулся к парням, мол – как вы там? – Куда мы идем, дядя Миша? – наконец поинтересовался Макс. – Не знаю, – честно отозвался Ратников. – Похоже, нет у нас больше дома. И в любую корчму соваться не след. – А куда же тогда… – А вот сейчас о том и подумаем – самое время. Впрочем, вы-то можете и по корчмам наведаться – писца ловят, не вас. Да, так! Не знаете ничего тут поблизости подходящего? – Вон там, за церквушкой, есть одна, – Максим показал рукой. – Один хромой мужик держит, бывший стеклодув. Братчина там у них. – Туда сейчас и идите. Вот вам векши, – Миша протянул парням пару беличьих шкурок. – Обогреетесь, поедите чего-нибудь. – А вы, дядь Миша? – А я тут пройдусь. Вы ждите. Проводив взглядом ребят, Ратников надвинул на глаза шапку и, закрываясь от ветра локтем, быстро зашагал к торговой площади. Имелась у него одна неплохая задумка… давно уже на всякий случай лелеемая. Оно конечно, парней-то можно было б и к стеклодувам пристроить… или – в рядовичи, в закупы, наконец – в холопы, уж всяко не померли б с голоду… Но это так, на крайний случай, у зависимых людей никакой свободы в действиях нет. А она сейчас очень нужна, свобода-то. Николая Скородума и приказчика его Акулина Ратников нашел все там же, на торжище, в отапливаемом очагом амбарчике с живым товаром. Работорговцы и товар в лице тощих малахольных девиц и двух – лет десяти – отроков сидели кружком вокруг очага и по очереди хлебали горячее варево из большого булькающего котла. Увидев гостя, Николай обрадовался: – О? Здоров будь, Миша, садись с нами шти хлебать. – Да с удовольствием бы, – не стал отказывать– ся Михаил. – Вот только ложку не захватил, извиняйте. – Ништо! Сыщем… Ермолайко, дай-кось свою. Только оближи почище! – Оближу, батюшко. Один из отроков с поклоном протянул гостю ложку. Варево неожиданно оказалось вкусным – вместе с какими-то пахучими кореньями в котле плавали изрядные куски рыбы. – Откуда рыбка-то? Сами наловили, что ли? – Ага, счас… Гость заморский Федор из Ревеля остатки товара по бросовой цене распродал. Я взял – не пропадать же добру! – А, – Ратников внимательно посмотрел на только что вытащенный из котла кусок. – Так это селедка, что ли? То-то я смотрю. Но все равно – вкусно. – Кушай, кушай, гостюшко. Выпить не предлагаю – пост. Хотя… – Николай неожиданно ухмыльнулся. – Разве что с морозца… чтоб не занедужить. – Во-во, – охотно поддержал его Михаил. – Именно, что с морозца… Насытившись и выпив вина, Ратников в тепле разомлел, даже клюнул носом, однако же тут же пришел в себя, не забывая – за чем явился. Кивнул на детишек: – Вижу, еще не расторговался? – Не… уж, как видно придется их обратно с собой тащить. Не бросать же тут – жалко, да и не по-божески это. – Поня-атно, – Миша покрутил кончик усов. – И когда в обрат? – Да дня через три думаю. Пока доедем, то, се… чтоб в распутицу-то не угодить. – Что ж, ясненько. А что амбарец-то этот… за дорого ли снимаешь и у кого? – Боярин один есть, Никодим Ефроньевич, – помолчав, пояснил купец. – Я его как-то от разбойников, воров да татей лесных спас… вот он задешево мне и сдает. – А так, когда тебя нет, что тут? – Да амбар обычный. Склад. Очаг-от никто не топит. А что ты спрашиваешь? – Да, понимаешь, мне б этот амбарчик на месяцок-другой… ну, после тебя-то… Не за так, разумеется. Ты б поговорил с хозяином? – На месяцок, говоришь, – задумчиво пробормотал Михаил. – Что ж, на месяцок – можно. О цене условимся… Хочешь, так прям посейчас к боярину сходим… Ай… нет боярина-то, в отъезде. Придется – к тиуну. – К тиуну, так к тиуну, – улыбнулся Ратников. – Нам-то какая разница?
Три дня Миша с парнями прокантовались где придется – ночевали на самых захудалых постоялых дворах, а то – и просто так, по окраинным посадским избам просились – и ничего, пускали. А уж, потом, как работорговцы съехали, поселились в амбарце, можно сказать – в самом центре города! Ратников даже посмеивался про себя над собственной наглостью – ну, надо же, немцы его по всему городу ищут, а он вот – на самом виду! Правда, оно, конечно, Миша на рожон-то не лез. Вновь отрастил волосы, бородку, став похожим на какого-нибудь рижского или ревельского купца, да и зря по улице не шатался. А в амбарце устроил нечто вроде лавки старьевщика – жить-то ведь на что-то надо, а в писцы опять не пойдешь – именно среди них и ищут. Хорошо хоть еще ребята могли свободно передвигаться – никому, даже своему отцу эконому, не были нужны. Вот и ходили по дворам да усадьбам, в особенности отираясь у тех, подозрительных, кои Михаил аккуратно занес в список, не пожалев на такое дело изрядный кусок пергамента. Быстро раскусив, что к чему, по дворам охотно давали старые вещи – за комиссию Ратников брал недорого, так что уже через неделю образовалась и первая прибыль, с которой Михаил первым делом купил изрядный жбан бражки для угощения торгового пристава. Хороший тот оказался мужик – выжига, каких мало. Брал мзду, ничем не брезгуя. Однако ж был по своему справедлив и надежен – взятки отрабатывал честно. С ним как-то под вечер и выпили – «с морозцу». А иначе как было бы торговать? Захмелев, пристав все жаловался, что невозможно стало работать: – Такие времена настали, Миша, что не знаешь, кому служить. Вроде Орден сейчас… а вдруг придут новгородцы? Опять все под себя подомнут. Их тут многие ждут, рады будут… И кому служить-то? – А ты, друже, служи делу, – улыбался Ратников. – Вот ведь, сам суди, на торжище изо всех приставов тебя только да Ермолая Кузьмичева уважают. А все почему? – Почему? – поморгав, заинтересованно спросил пристав. Человек дородный, щекастый, он тут, от тепла, раскраснелся, распахнул шубу и стал чем-то напоминать борова. – А потому, что ты с Ермолаем не как остальные глоты! – убежденно пояснил Михаил. – Себе – да, берете, но дочиста нет грабите, и другим, людям всем, жить даете. С кого обычную мзду берете, с кого – малую… дифференцированный подход. – Чего? – Говорю – людям жить даете, не барствуете. Верить вам можно и дела решать. – Это правильно, – пристав совсем раздобрел. – Всегда нужно, чтоб был кто-то, с кем договориться можно. А иначе-то как? Ратников тут же налил и поддакнул: – Это верно! Думаю, Александр-князь, как в город войдет, приставов менять сразу не кинется – чай, и поважнее заботы будут. – Ох! А ведь и верно! – пристав посмотрел на Мишу с нескрываемым уважением. – Вот ведь спасибо, утешил… Ну, ин ладноть, пойду я, дела. Благодарствую за угощение! – Не за что! Заходите еще, Тимофей Нежданович.
Торговлишка потихоньку пошла, народ приносил вещички – и сам, и парни бродили, выпрашивали, выкрикивая классической «старье-о-о бере-ом». Не так уж много прибыли получалось, но на прожилое хватало, а больше и не надобно было, ни Михаил, ни Макс вовсе не собирались тут век вековать. Вот еще бы Эгберта куда-нибудь к хорошему делу пристроить, все-таки не чужой уже… Но, это потом, когда отыщут браслетики, Лерку… а пока нужно было искать, искать, искать, тем более – что следок ощутимый имелся: осколочки у убитых «толмачей», упорно ходившие слухи о неведомо куда пропадавших девах, усадебки подозрительные. Вот их-то и начал сейчас разрабатывать Ратников. Еще раз поразмыслив да вспомнив слова работоргового приказчика Акулина, Михаил отмел пару-тройку усадеб, стоявших явно не там – не на пути от пристани к церкви – или неподходящих по размеру – слишком больших или, наоборот, маленьких. Таким образом всего осталось четыре усадьбы, которые Ратников тщательно зафиксировал на пергаменте, оставив место – записывать всякие выбивающиеся за рамки обычного несуразности. По несуразностям этим Миша и собирался вычислить нужных ему людей. Первая усадьба, та, что ближе к пристани, принадлежала некоему Нежиле Твердиславичу, обедневшему потомку некогда влиятельного и знатного боярского рода, ныне обмельчавшего и растерявшего земли до такой степени, что всех доходов – так называемой феодальной ренты – едва хватало на проживание. Мог такой человек прельститься дополнительным заработком, предоставив кров людокрадам? Более чем. Следующая усадьба располагалась на Лодейной улице, которая, как яствовало из названия, вела к реке. Солидный тын, почти всегда накрепко запертые ворота… даже о хозяевах толком ничего не известно. Очень подозрительно, очень! Третья усадьба – рядом, на маленькой, без всякого названия, улочке. Владел ею некий «бобыль Ермола», тоже не пускавший в свою частную жизнь посторонние взгляды. Усадьба четвертая раскинулась на обширном пустыре, образовавшемся после какого-то пожарища, хозяином ее был Онцифер-бондарь, однако никаких бочек ни на усадьбе, ни рядом не продавали и ничего подобного на обручи и доски не ввозили. Да и готовый товар – если его там делали – не очень-то торопились вывозить, что весьма, весьма подозрительно. Михаил собирал сведения об усадьбах и сам, и посылал парней, чтобы не примелькаться. Все, что удавалось узнать, любая мелочь, несколько выходящая за рамки обыденного, скурпулезно фиксировалась на пергаменте, и уже через неделю усадебки начали обрастать подозрительными моментами, словно выкинутая на улицу барбоска – блохами. Итак – усадебка Нежилы Твердиславича, боярина, можно сказать. Вроде, на первый взгляд, боярин, как боярин, пусть даже и обедневший, но не хуже и не лучше других. Достаточно молодой – судя по виду, ему не было еще и тридцати – представительный: все, как полагается – светлая борода, кудри, глаза вот только подкачали – маленькие и смотрят исподлобья, а так – молодец, хоть куда! И вот этакий-то молодец жил полнейшим затворником, никуда на пиры не выезжал, в корчмы и иные какие заведения не захаживал, а жил безвылазно и бездетно, с супружницей – женщиной на лицо смурной, тощей и на редкость малахольной. Тем более, одетой так, словно бы ей вообще было все равно в чем ходить. Это все подсмотрели парни, а Ратников уж потом исподволь посетителей порасспрашивал о том, о сем. И выяснилось, что почти никто из старожилов Нежилу Твердиславича раньше не знал, хоть и земелька-то да, принадлежала его роду, что явился он то ли из Смоленска, то ли еще откуда, в общем – с южных русских земель, и сразу начал жить этаким вот бирюком, изредка, по большим праздникам, показываясь вместе с супругой в церкви. Еще одна интересная деталь – никаких подарков Нежила Твердиславич женушке своей не покупал, ни дорогих, ни дешевых. В черном теле держал? Почему? А, может, она ему и не жена вовсе? На Лодейной улице к усадьбе вообще не подступиться было – похоже и не жил в ней никто, так, слуги приглядывали: топили в хоромах печи да расчищали на подъездах к воротам снег. А зачем его, спрашивается, расчищать, коли хозяина нет? Бобыль Ермолай вроде бы от людей не таился, но и нельзя сказать, чтоб был полностью на виду. В корчму – да, захаживал, но ни с кем особенно не общался – это бобыль-то! – длинных бесед за жизнь не заводил, да и бражку пил не от души, а лишь пригубляя. Не наш, не наш человек – ужас как подозрителен! В корчму заходит и бражку толком не пьет – что уж тут скажешь? Онцифер-бондарь. Слишком уж смазливый мужик, улыбчивый, краснощекий. В пьянстве на стороне не замечен, жена – женщина молодая, красивая, только все время грустная, может быть, потому, что детишек пока Бог не дал? Вот, к Онциферу-то было бы легче всего подобраться, на усадебке его пошарить, вызвав его куда-нибудь… Скажем – по торговым делам, к приставу. Сказано – сделано. Дождавшись прихода парней – их очередь была сегодня следить за усадьбами, – Михаил подсчитал выручку и, прикупив в ближайшей корчме крепкий медовый перевар, побежал искать пристава… едва не столкнув по пути красивую молодую женщину в цветастом, наброшенном на плечи, платке и бобровой шапке. – Ах, извините-простите, – приложив руки к груди, Ратников рассыпался в извинениях. – Это же надо же – такую красу, да едва не в сугроб! О, боярыня-краса, что хочешь, требуйте – все исполню. – Да ладно, – поджав губы, отмахнулась женщина и, усевшись в стоявший рядом возок, крикнула кучеру. – Погоняй, Гвоздило… И – как отъехали – обернулась, окатив Мишу таким откровенно зовущим взглядом, что тому аж жарко стало! Никто так на него еще не смотрел… даже, наверное, Марьюшка… хотя нет, та, бывало, смотрела… тоже вот так же – лукаво, с хитринкой… и откровенным призывом. Мало того, что обернулась – спросила что-то у возницы и снова посмотрела на Ратникова: – А, так это ты, мил человек, старьем торгуешь? – Я, госпожа. – Ладненько. Загляну как-нибудь в твою лавку. Заглянет… Однако… Возок давно уехал уже, а Миша все еще стоял под впечатлением. Вот это женщина! Впрочем… не о ней – о деле надо думать, надобно Лерку с Максом спасать да самому выбираться… а женщины… хватит и Марьюшки! Как-то она там одна? И все же не удержался, спросил знакомца шапочного – тот как раз проходил мимо, в корчму: – Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых? – Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена. Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует? Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости – там обо всем и уговорился: – Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хо– тя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю? При этих словах пристав расхохотался: – Доверяй, но проверяй – слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.
Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю. Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился – да в путь, на пустырь, к усадебке. Оп – не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница – молодой парень, на сене развалясь, – Онцифер-бондарь. Одетый с изыском – пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя… Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес. – Кто таков? По кому такому делу? – выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария. – Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности. Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил: – Туда! Ратников состорожничал: – А собака? – Трезор? Да он не кусается, идите с миром. Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом. Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь – заходи, что хочешь – бери? Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца – не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская – располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть – продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда – и топором. Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя. А ведь и поджидали! Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась: – Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню – когда? – А тогда, у саней, неужто забыли? – Михаил широко улыбнулся. – Что ж, – хозяйка повела плечом. – Заходи, коли пришел. Уж поговорим. И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле. В жарко натопленной горнице царил приятный глазу полумрак – небольшие, забранные свинцовыми, со слюдой, переплетами окна были закрыты затканной замысловатым узором бархатной тканью. Пахло благовониями, топленым – от горящих в высоких шандалах свечей – воском, и еще чем-то таким, приторно-вкусным, от чего сводило скулы. Посреди горницы, у печи, располагалось богатое, под узорчатым балдахином, ложе, накрытое медвежьей шкурой. – Пришел… Жена бондаря быстро закрыла дверь на кованый крюк и, сбросить душегрею на пол, подошла к так и стоявшему у самого порога гостю… постояла, посмотрела в глаза, обдавая темно-голубым почти что хмельным жаром широко распахнутых глаз, и, облизав губы языком, вдруг крепко обняла, прижалась, целуя Михаила в губы… Под тонкой шерстяной тканью ощутимо чувствовалось молодое гибкое тело, все его пленительные изгибы: бедра, ягодицы, тонкая осиная талия, даже пупок… И уж конечно грудь… ах, как твердо торчали соски! Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот – лоно, восхитительный животик… грудь… – Давай… – не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. – Давай же… Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят… – Ах… Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь… Ах! – закатив глаза, стонала женщина… – Ах… Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Два– дцать? Или даже чуть меньше – замуж здесь отдавали рано. Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда – наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент. – Онцифер хороший человек, добрый, – тихо промолвила Мирослава. – Только… Тут из глаз ее вдруг полились слезы. – Ну-ну, не надо, – Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. – Сама же говоришь – добрый… Ведь не бьет он тебя? – Лучше б бил! – с неожиданной злостью выкрикнула женщина. – Говорят, бьет – значит, любит. – Как же можно тебя не любить? Такую… – Можно, – Мирослава со вздохом кивнула. – Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая-бобыля и этих своих мальчиков… целый дом… Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка – еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.
Уходя с усадьбы, Ратников снова встретил сани Онцифера… Михаил остановился, посмотрел вслед и, покачав головой, быстро зашагал к торговой площади. Немного поторговал, сбагрив за умеренную цену траченный молью полушубок, залоснившуюся замшевую шапку и ношеные, вполне еще крепкие, сапоги. К вечеру явились ребята, довольные, с целым тюком всякого тряпья. – Представляешь, – улыбаясь, рассказывал Макс. – Приходим мы на Лодейную, ну, к той усадьбе… А ворота-то нараспашку! И хозяин, приятный такой человек, по виду – не из бедных, даже собак на нас не спустил. Михаил вскинул глаза: – А что, были собаки? – Да были… Хозяин… а может, это и типа приказчик был… нас у ворот заметил, вышел – улыбается такой, чего, спрашивает, надо? Ну, мы и говорим – тряпье ненужное берем… за пустую цену. Чего не жаль… А он такой – мол, подождите вон, у ворот. Ухмыльнулся и… притащил разных вещиц две охапки. Уж теперь типа того, расторгуемся… – Да уж, – Ратников вытащил из кучи лапоть, брезгливо понюхал и меланхолично кинул обратно. – Вы усадьбу-то хоть рассмотрели, ухари? – Обижаете, дядя Миша! Все, как есть рассмотрели. Изба там имеется… то есть типа две избы, а между ними – сени. Баня есть, какие-то сараюхи, пристройки, дров заготовлено полно. – Значит, есть, где живой товар содержать? – Конечно! И опять-таки – ничего подозрительного – какая же усадьба без хором, без амбаров, без бани? Михаил снова нагнулся, подцепил пальцем какую-то тряпицу… рваные порты. Хорошая ткань, крепкая… только старая, выцветшая и цвет такой… светло-голубой… индиго. Индиго… А что это там блестит, не молния часом? А это… заклепка? Джинсы?! Ну да, вон и затертый лейбак – «Леви Страусс»! – Где, говорите, парни, вещички брали?
Глава 14 Февраль 1242 года. Псков Полный аудит
Аще кто зазжет гумно, то на поток и на грабеж дом его… а кто двор зазжет, тако же…О подозрительной усадебке на Лодейной Ратников выспросил всех, кого мог, начиная с торгового пристава и заканчивая корчемным служкой Каряткой. Ничего толком не выяснил, узнал лишь о том, что принадлежит она какому-то средней руки купцу – торговому гостю, большей частью находящемуся в разъездах, что и понятно – на то и купец. Над сей скудной информацией рассуждать всерьез было пока нельзя, а потому Миша поскреб затылок и решил поискать ближайшую к усадьбе корчму, справедливо рассудив, что уж если где о подозрительном купчине и знают, так в первую очередь – там. Корчемка таковая нашлась, и довольно быстро, хотя и располагалась неприметненько, на углу маленьких и узких улочек, одна из которых вела на торг, другая – к речке Пскове. Туда Ратников и отправился, наказав ребятам во все глаза следить за усадьбой. Максика, впрочем, и не надобно было подгонять – он, как увидал джинсы, так прямо сам не свой стал. Как будто раньше не мог рассмотреть… – Да не мог, дядя Миша! Там целой кучей свалено было.«Русская Правда»: О гумне
Усевшись на лавке у узенького оконца, по причине зимы заткнутого соломой, Михаил протянул озябшие руки к горевшей на столе свечке, дешевой, коптящей – сальной. – Медку? – сладким голосом осведомился подскочивший слуга. – Тако ж и сбитень найдется, и квасок хмельной. – Давай для начала сбитню, – махнул рукой Ратников. – Уж хлебну горяченького. А, пожалуй, и надо было! Подморозило сегодня изрядно, хоть до календарной весны и оставалось совсем немного времени. Начавшийся не так уж давно Великий Пост, как могли, соблюдали и в корчме – скоромную закуску не подавали, все постное – квашеная капусточка, соленые огурцы, щи, орехи. Закусив сбитень орешком, Михаил тоскливо посмотрел вокруг – в убогом сием заведении народу пока что-то не наблюдалось. Кроме храпящего на лавке у очага проходимца в каком-то жутком тряпье, по всей видимости – нищего, в полутемной маленькой горнице за столом сидели трое молодых людей, оказавшихся заезжими торговцами и об усадьбе на Лодейной знавших еще меньше, чем сам Ратников – о лунном грунте. Одна надежда была – что ближе к вечеру навалит народ. Вот, вроде бы уже совсем скоро должен. Пробежавший мимо служка – хитроглазый, рыжий – потащил изрядный кувшин… нищему! Интересно… что же, у того есть, чем платить? Миша незаметно посмотрел на бродягу… и поспешно отвернулся, встретившись с его взглядом – вовсе не пьяным и не сонным. Внимательным таким, дерзким… Нет, никакой это не убогий! Скорее всего скрывающийся от правосудия тать – отморозок, бандит типа Онфимия Рыбьего Зуба. Снова заказав сбитню, Ратников, словно бы невзначай, обернулся… Оборванец не спускал с него глаз! И даже не отвернулся – таращился хладнокровно, нагло. И чего, спрашивается, уставился? Может, он на немцев работает, по приметам узнал беглеца? Уйти, что ли, от греха подальше? Только – спокойно. Якобы на двор, в уборную, а там – ноги в руки… Расплатившись обрезками серебряной монеты – Миша заметил, как блеснули в свете сальной свечи стружки – торговцы вышли из-за стола и неспешно направились к выходу. Вот скрипнула дверь… Вы– шли… Пора бы и самому. Допив сбитень, Михаил поднялся… – Не торопись, господине! Нищий уже садился рядом! По-хозяйски, щелчком, подозвал служку: – Меда кувшин и чарочки! – Так ить – пост… – Я сказал – меда! Ратников только головой покачал – вот это убогий! Интересно, с чего б это он привязался? Неужто и вправду – немец, точнее – орденский шпион, соглядатай? Посейчас ухватит, кликнет кнехтов… – А я тебя не сразу узнал, – посмотрев прямо Михаилу в глаза долгим внимательным взглядом, хмыкнул оборванец. – Хотя на память не жалуюсь… Незнакомец потянулся, едва не сбив локтем только что поставленный на край стола кувшинец: – Пся крев! Матка бозка! – Бреслав! – тут же вспомнил Ратников. Тот самый поляк, с которым еще по осени сидел в орденской темнице! – Ты что же, бежал? – Отпустили… – Бреслав ухмыльнулся. – Ничего у них на меня не было… плохо искали. Сейчас, правда, спохватились… Да поздно уже! – Ну, ты даешь, – Ратников покачал головой и улыбнулся. – И все же – рад тебя видеть в добром здравии. – И я тебя. Еще больше, чем ты. Крутить не буду – дело есть срочное. – Дело? – Миша напрягся. – Какое дело? – Тебя по всему городу ищут, – неожиданно сообщил Бреслав. Ну да… удивил, можно подумать. – Ищут ведь не зря… – поляк улыбнулся. – Значит, не зря и в темнице держали. Ратников ничего не говорил – слушал. – Потому на тебя и надежда. Я сегодня ухожу… уезжаю с купцами в Литву… потом в Польшу. Много чего насобирал… об Ордене, о том, кто немцев во Пскове поддерживать будет, об укреплениях Дерпта. Кунигасу отдам, Миндаугасу… Но и… – Бреслав неожиданно рассмеялся. – С тобой поделюсь тоже. Вот! – он вытащил из-за пазухи пергаментный свиток. – Здесь все… Только не говори, что тебе некому его передать! Новгородские войска на подходе. Черную речку знаешь? – Ну? – Там человек будет один ждать. Никифор. Передашь от меня поклон… и вот это. – Но мне действительно… Бреслав не стал и слушать, поднялся: – Передай. Думаю, это поможет. А теперь – прощай. И да хранит тебя Божья Матерь. – Тебе тоже удачи! – уже вдогонку прокричал Миша. И прислушался. Как он и предполагал, в корчму уже набралось достаточно много народу – человек с десяток, и вот, только что – еще двое пришли. Мастеровые-артельщики, судя по заткнутым за пояса топорам, которые эти молодые парни тут же сложили в углу – плотники. Ясно – кому-то что-то строят и, вот, зашли погреться. В углу – трое мужиков постарше, мелкие торговцы или ремесленники – эти, видать, просто зашли пообщаться. Хмельного не пили, не скверно– словили – соблюдали пост. Двое вошедших заоглядывались… узрев свободное местечко, уселись рядом с Ратниковым, поздоровались вежливо, улыбнулись. Тоже заказали горячего сбитня – с морозца. Бороды расчесаны, одеты прилично – крытые добрым сукном полушубки, шапки лисьи, на поясах – плетеные кошели-калиты. Сидели, молча пили сбитень. А плотники, между тем, разговорились, расспорились: – Я говорю – «в лапу» надо рубить, «в лапу»! – Нет, в «обло»! – «В лапу» крепче будет! – Зато «в обло» быстрее. Миша усмехнулся: да, «в обло» быстрее. В кругляк бревна на срубе соединять или тесать квадратом? То-то и оно… – Зря спорятся, – поставив кружку на стол, не– ожиданно ухмыльнулся один из только что усев– шейся рядом с Ратниковым пары. – На том месте, что «в обло» руби, что «в лапу» – все равно долго не простоит. – А что такое? – поддерживая начавшуюся беседу, поинтересовался Миша. – Слишком уж много там всего настроено, – убежденно отозвался мужик. – Близко слишком. Не раз и не два уж там пожары были. – Стену каменну надо выстроить! – вступил в разговор тот, второй. – Я такие в Риге видал. Пущай староста уличанский пойдет, распорядится. – Ага, распорядится… А за чей счет строить-то? – А чьи хоромы! Да и промеж многими усадьбами стенки такие не помешают… я уж давно Ивашке-дьяку об том говорил. – А что Ивашка? – Да все одно – подожди, грит, еще не известно, чья вскорости власть будет! Как будто разница есть – огненный-то петух не разбирает, какая там власть. При любой власти строить надобно, а кто не делает – заставлять! – Так я не понял, немцы, что – против? – Да не против, только не до того им. Храм латынский – и то с разрешеньем мурыжат, а то – какие-то там стенки. – Уличане, уличане должны решать! Староста уличанский. А уж, ежели никто не послушает, уж тогда обращаться к Господу, к посаднику, к князю… – Так князь-то какой еще будет? И посадник? – Огню, говорю, без разницы. Любые должны понимать, хучь немцы, хучь новгородцы… Интересная эта беседа почему-то запала в память, и Михаил на пути домой все никак не мог отделаться от какой-то навязчиво крутящейся в мозгу мысли… которую ну никак не мог ухватить. А вернувшиеся с улицы парни уже истопили печь – жарко стало в амбарце, но дымно, так, что даже пришлось приоткрыть дверь. – Ишь, морозит-то как, – Ратников покачал головой, словно бы осуждая погоду. – А ведь весна скоро. – Да, весна… – растянувшись на старом сундуке у печки, мечтательно прикрыл глаза Максик. – Скорей бы домой, дядя Миша… Как там родные, друзья… мама… Господи! Они уж, наверное, обыскались… подумали – утонули… мама плачет. Подросток вздохнул, украдкой вытирая слезы. – Ничего, Макс, – Миша потрепал парня по голове. – Не переживай – прорвемся! – Да я знаю… Только все равно – грустно. Вот как представлю только. – У тебя мама-то кто? – Врач. Стоматолог. – То-то я и смотрю – зубы-то у тебя белые! А отец? Батюшка-то твой кем работает? – Инженер. Только… он не живет уже с нами. Давно уже. Нет, он хороший, – Максик вскинулся. – Только семья у него другая… у меня даже сестренка есть, Ленка…По отцу сестренка. – А ты сам-то в каком классе учился? – В восьмой перешел. – Поди, круглый отличник? – Ратников нарочно уводил разговор от родителей, видел – говорить о школе парню было куда менее болезненно и даже в чем-то приятно. Подросток повеселел, засмеялся: – Ну вы, дядя Миша, и скажете! – Ничего, теперь уж по истории – точноотличником будешь, – потянувшись, заверил Михаил. Максик покачал головой: – Не думаю. Что в учебнике и что на самом деле здесь – большая разница! Ничуточки не похоже. Вот заявлю я, что во Пскове людьми торгуют – и что мне учительница скажет? А то и скажет – феодальный строй, а не рабовладельческий, и быть такой торговли не может! – Ну и, значит, дура, – сердито отмахнулся Миша. – Есть много такого, друг Горацио… – Кто-кто? – Шекспир, кажется… если не ошибаюсь. Спи, давай, Макс, завтра вы мне оба понадобитесь. Свеженькие, нарядные и красивые. – Красивые? А зачем? – А к содомитам вас отправлю, – подавив улыбку, вполне серьезно пояснил Михаил. – Войдете в доверие, разузнаете там кое-что… Тебе, Максим, кто больше нравится – бобыль Ермолай или Онцифер-бондарь? – Да мне никто не нравится! – всполошился мальчишка. – Дядя Миша, вы что, правда, что ли… – Да шучу, шучу, чудо! Спи давай. Завтра уличанских старост изображать будем. Вернее, я – старосту, а вы – его служек.
Назавтра мороз спал, и довольно резко – небо затянули низкие сизые тучи, и густо повалил снег. Ратников, вообще-то, выглядел довольно прилично – мягкие сапоги, полушубок, бобровая – незаметно, что слегка траченная молью – шапка, пояс с лыковой калитой. А вот что касается парней – «уличанских служек», то с ними дело обстояло хуже. Правду сказать – оборванцы, они оборванцы и есть – только тряпье по усадьбам выпрашивать, а так – ни в один приличный дом не пустят. Пришлось разориться – купить каждому по яркому пояску, пусть хоть так принарядятся, а то уж совсем… Долго барабанить в ворота не пришлось, открыли почти сразу. Дюжий молодец в нагольном полушубке и с непокрытой кудлатой головой, подбоченясь, оглядел незваных гостей: – Кто такие? Почуяв чужих, на усадьбе злобно залаяли псы. – Ты собак-то уйми! – Да кто… – Уличанский староста Терентий! – приосанился Ратников. – А то – мои служки-писцы. – Староста? – гонор у детины заметно поубавился. – А что же вы это… – Боярин твой дома ли? – Не боярин, господине. Торговый гость. – Ну, торговый гость. Давай, веди! – Нет посейчас его, господине, – в отъезде. А что случилось-то? Подати у нас все заплачены, вот истинный крест! – парень перекрестился… и словно бы невзначай оглянулся, посмотрел на дальний амбарец. – Что же, ты тут сейчас один, что ли, паря? – строго спросил Михаил. – А дело у нас спешное! Когда хозяин-от твой объявится? – Ой, думаю, не скоро, господине. – А хозяйка его где? Детушки? – Вдовец он, господине. А детушек Господь не дал. Остановившись посередине двора, Ратников, не торопясь, осмотрелся. Все, как и рассказывали ребята: два добротных дома на подклетях, меж ними – сени с высоким крыльцом, амбары, баня, дровишки. – А усадебка-то не малая! Что, один и управляешься? – Дак, когда хозяина с приказчиками нет – чего мне одному-то? Много ли надо? – Скучно так! – Скучно, господине, – детинушка согласно кивнул. – А сам чего не женишься? Хозяин не разрешает? – Михаил все время атаковал парня вопросами, не давая толком опомниться. – Да нет. Просто не присмотрел еще зазнобушку. – Давай, паря, веди в дом! Дело важное – нешто на дворе решать будем? – Так… без хозяина-то… – Да хозяин нам твой, может, и не понадобится. Давай, веди в избу, пока приставов да кнехтов не кликнули! – Ратников грозно нахмурился и даже топнул ногою… вызвав дурацкий смешок Максика. То ли суровость его произвела таки должное впечатление, то ли угрозы относительно приставов и кнехтов, но детинушка все же поклонился и жестом указал на крыльцо: – Заходите. Тщательно оббив сапоги от налипшего снега, Михаил следом за парнягой вошел в жарко натопленную горницу и, сняв шапку, размашисто перекрестился на висевшую в красном углу засиженную мухами икону. «Уличанские служки» смущенно топтались сзади. – Примечайте все, каждую мелочь, – обернувшись, шепнул Ратников и без приглашения уселся за стол на широкую лавку. Детина выжидательно стоял у печи. – В общем, так, – Миша многозначительно побарабанил пальцами по столу. – Ты, паря, про пожары слыхал? – Да кто ж не слыхал-то? Ужо, во прошлое лето едва не сгорели. Да и допрежь того тоже, бывало… – Вот и я о том, – Ратников улыбнулся. – Обчество решило стену каменну меж усадьбами класть. – Стену? – И на ту стену от каждой усадьбы – по гривне кун! – По гривне! – парняга неподдельно ахнул и замахал руками. – Ну, уж об этом в точности не со мной – с хозяином говорить надоть! – Может, и меньше придется. Вот что, паря, нам надо всю усадьбу измерить, а то ведь как получается – у кого много строений, у кого – и почти нет. У кого усадебка большая, у кого – не особенно. А платить всем гривну – справедливо? Слуга пожал плечами. – Вот и я говорю – не очень, – ухмыльнулся Ратников. Все, что надо, он уже тут, в горнице, высмотрел – и гребень женский приметил, и монисты в углу, и мелкий дешевый бисер… не иначе с кокошника девичьего. Высмотрев, поднялся: – Ну веди, паря, показывай. Все срубы измерять будем. – А мнози амбарцы заперты… – детинушка попытался было возразить. – А ключей у меня нет – у хозяина. Михаил хмыкнул: – Нам твои амбарцы без надобности, внутрь мы входить и не собираемся. Снаружи измерим – достаточно. – Ах, снаружи… – парень заметно повеселел. – Тогда, оно конечно, тогда – пожалте… самолично все покажу… – Ты собак-то уймешь или нет? – Посейчас – на двор-от выйдем… На улице парняга цыкнул на собак – здоровенные псинищи заворчали и испуганно попрятались по будкам. – Ну, – детинушка оглянулся. – Эвон – амбарцы, хоромины, банька. Что измерять будете? – А все, милай! – Ратников уже издевался в открытую – он давно понял, что парняга не отличался особым умом. Обернулся к «служкам»: – Ну что встали? Пояса снимайте – и начали. Во-он с того амбара начните. Детина вздрогнул – и Миша сразу сообразил, что с дальним амбаром угадали точно. Парняга-то ишь, как нервничает. Во-он, пошел сзади… А Максик с Эгбертом молодцы – настоящие землемеры! Ишь, как ловко все вымеряют – золото, не ребята. А амбарец-то с замком! Солидный такой замочище, новгородской или немецкой работы. Такой на раз-два не возьмешь… Впритык, к крыше – отверстие – бревна черны от копоти. Ясно – волоковое окошко. Значит, внутри – очажок имеется. Это в амбаре-то! Окошко вроде не такое и маленькое… самому, конечно, не пролезть… – Все! – Ратников неожиданно хлопнул в ладоши. – Закончили измерения. – Что, все, что ли? – обрадовался детина. – Эко вы быстро управились. – Так, чай, не камни ворочали, – потер руки Миша. – Ну, пошли в избу – все запишем со тщательностью… – Так что потом хозяину-то сказать? Платить ему гривну-от? – А это, мил человек, на уличанском вече решим. Вот, как все окрестные усадьбы измерим. – Так вы уходите уже? – детинушка с явным облегчением перевел дух. – Благодарствую, что зашли… – Ну, что, паря, угощай квасом! Найдешь? – Да уж сыщу, господине. Парняга рванулся в подпол, откуда почти сразу и вылез с небольшим бочонком. – В амбаре оконце видел? – Миша успел шепнуть Максику. – Как угодно, а пролезть должен. Там, рядом, вроде можно через ограду перемахнуть… – Перемахнем, – облизав потрескавшиеся губы, кивнул Макс. – Только б этот черт… – Этого черта беру на себя… Ого! Ты уже здесь, паря?! Тебя как кличут-то? Миколой? Так мы, получается, тезки… – Квасок-от… – Счас. Я служек своих отправлю… Неча бездельничать, пусть пока в другом месте поизмеряют. А сам запишу… Дождавшись возвращения выпроводившего «служек» детины, Ратников неспешно разложил на столе вытащенные из плетеного короба письменные принадлежности – чернильницу, перья, пергамент, березовые грамотки с писалом. Потер руки: – Ну, начнем, пожалуй. Итак… От баньки до ворот – десять с половиной аршин… Та-ак… и там еще пол-локтя… и за домом… Снаружи, во дворе неожиданно залаяли псы. Парняга насторожился. – Хороший у тебя квас, – ухмыльнулся Ратников. – Принеси-ка, друже, еще… Так-так… Два пишем – три в уме… Баланс – с дебетом… дебет – с кредитом… В общем – полный аудит!
Он вышел с усадьбы уже ближе к вечеру, рассудив, что отпущенного парням времени должно было хватить с избытком. Либо забрались, либо – уж тут никуда не денешься – нет. Интересно, надыбали они там хоть что-нибудь, в этом амбаре? Если, конечно, смогли забраться… Ребята ждали его на углу, близ церкви. Улыбались, и особенно радостно – Макс. – Что как голый зад при луне светисси? – подойдя, ухмыльнулся Михаил. – Нашли чего? Показывайте! – Ты не поверишь, дядя Миша! – сунув руку за пазуху, Максик радостно протянул Ратникову… желто-коричневый стеклянный браслетик. Тот самый, витой…
Глава 15 Февраль 1242 года. Чудское озеро Санный путь
«…а клирик сказал, что сделает это; и вот он пополз туда…»Снег на деревьях блестел, переливался всеми оттенками радуги, от глубоко-фиолетового до алого, и все вокруг было такое же сияющее разноцветное, казавшееся какой-то иной, радостной и веселой, планетой. Синяя колея тянулась вдоль берега, иногда раздваиваясь, иногда – сходясь, яркое солнце то пряталось за сумрачными вершинами елей, то прорывалось в глаза жарким желтым взрывом. – Хэй-гой! – едущий впереди возница знай нахлестывал лошадей, сани неслись, и бил в лицо седока свежий февральский ветер. Небольшой – в десять возков – караванец направлялся из Пскова в Дерпт. Везли речную рыбу, меха, воск и сорок бочонков с липовым медом, ехали хорошо, ходко – с погодою повезло: небольшой мороз, ясное голубое небо, солнце. Не то что еще неделю назад, когда по всему озеру яростно завывала пурга. – Ночуем у Черной речки, – повернувшись к седокам, прокричал возница. – Посейчас повернем. Ратников кивнул, поплотнее запахнув рогожку, – все ж таки сидеть в санях было холодновато. Парни, Макс с Эгбертом, тоже мерзли, да куда больше Миши, тот хоть время от времени согревался специально прикупленным в путь переваром – убойным медовым пойлом, сваренным по принципу – дешево и сердито. И все же – радостно было на душе! И не только потому что ясно кругом и солнечно. Браслетик-то, похоже, оказался тем самым! Можно было прямо вот хоть сейчас встать на лыжи да пройти по Черной речке к Танаеву озеру, всего-то десять верст с гаком, а там сломать браслет и… Но была еще Лерка Размятникова, которую тоже нужно было вытаскивать, не бросать же? По этому вопросу никаких разногласий у Макса и Михаила не возникало, имелись только сомнения: а действительно ли Лерка та самая «озерная нимфа»? Может, и не она вовсе? Вот потому и ехали сейчас в Дерпт. Найти, посмотреть. Если не она – уж тогда делать нечего, тогда придется вдвоем возвратиться… Да Эгберта еще в Дерпте к какому-нибудь хорошему делу пристроить…Робер де Клари. Завоевание Константинополя.
– Я сперва подумал – застряну, – сидя в санях, в который раз уже от нечего делать рассказывал Максик. – Оконце-то узкое. Эгберта поставил, сам – ему на плечи… оп! Не пролезть! Полушубок скинул, поддеву, в одной рубахе остался – холодно, зубы типа стучат. Едва пролез! А там – давай шарить, темновато, да кое-что видно было… – Молодцы, молодцы, – прихлебывая из плетеной фляжицы перевар, похваливал Ратников. – Сообразили. Эх, как же все удачно сложилось! И с усадьбой, и с браслетиком, и вот, с караваном этим попутным… Теперь бы еще в Дерпте повезло! – Эгберт, а Дерпт большой город? – Да не особо, – парень презрительно скривился. – Куда как меньше Любека. – Ты сравнил… У Ордена, значит, там свое по– дворье? – Ну да. Это же их крепость! – Значит, найдем, – Михаил улыбнулся. – Сыщем. А там и поглядим – та аль не та, верно, Максюта? Максим повернул голову: – Мне все-таки кажется, что Лерка – там. Ну вот как бы предчувствие такое. – Предчувствие у него, – хмыкнув, Ратников снова потянулся к фляжке. Все ж таки хорошо, что фляжица-то не металлическая, а плетеная из лыка – губы на ветру да на морозе не обжигает. Удобно! Здесь, в средневековье, вообще все вещи были удобными – в основном для себя да на заказ мастерили. Летели из-под лошадиных копыт яркие искорки снега, звонкой медью звенели в упряжи колокольчики, уютно пахло навозом и сеном. Проехав еще версты две, санный поезд свернул на накатанный путь к берегу – к реке Черной. – Дядь Миш, а чего купцы здесь ночуют, а не в бурге? Ну, русские – ясно, а вот немцы? Они ж тоже с нами едут, на трех санях… и вон, гляди, поворачивают. – Это не те немцы, чей бург, Максюта, – походя пояснил Михаил. – Бург – тевтонский, а купцы – рижане. Общего между ними мало. Макс сдвинул на затылок шапку: – Ах, ну да… конечно.
Поставив сани кругом – от волков – приказчики уже распрягали коней, разводили костры, топили в котелках снег на ушицу. Место – на широкой полянке недалеко от реки – оказалось наезженным, видно было, что останавливаются здесь часто. – Хорошо нынче, – усаживаясь рядом с Михаилом к костру, улыбнулся Арсений, купец. Собственно, с ним путники и напросились, не за бесплатно, конечно. Кстати – через Опанаса Сметанникова, хоть какая-то от него вышла польза. – Ветер стих, морозец слабый. – Волков бы в гости черт не принес. Купец ухмыльнулся в усы: – С волками, не впервой, сладим. Луки-стрелы-рогатины, чай, найдутся. Да и костры – уж тушить не будем! Да уж… костры горели яркими жаркими звездами, посылая в синее звездное небо сверкающие оранжевые искры. Пахло похлебкой, старыми онучами, еще чем-то таким жилым, человечьим… – На Танаево бы сходить, тут ведь недалеко, – прихлебывая горячее варево, улыбнулся Макс. – Просто так, посмотреть – что там? Ратников хохотнул: – А что там может быть-то? Озеро, как озеро. Лерку прихватим – вот тогда и сходим. – Да-а… прихватить бы… Наскоро перекусив, помолились да улеглись спать – чего было зря сидеть-полуночничать, коли завтра раненько поутру – в путь? Выставили часовых-караульщиков, чуть притушили костры…
Ратников проснулся утром от голосов. Прислушался – явно говорили по-немецки. Осторожно откинув рогожку, Михаил присмотрелся, заметив привязанных к старой березе коней. Мощных, с широкой грудью, никак не торговых – воинских! Рыцари? Ну да – вон… крестоносцы! Рыцарь, собственно, один… и с дюжину вооруженных короткими копями и секирами кнехтов. Рыцарь… или – священник, монах? Откуда они здесь взялись? Ехали сзади? Ночью? Нет, скорее всего, они заночевали в бурге – здесь ведь рядом, а с утра зачем-то подались сюда, к купцам. Зачем? Странно все это… Ратников осторожненько зашуршал сеном, разбудил парней. – А? Что? Что, уже едем? – Тсс!!! А ну-ка выбирайтесь… и – потихоньку, за санями – во-он за те деревца. – А что случилось-то, дядя Миша? – Сам пока еще не знаю… Ну, пошли… Они выбрались из саней и, никем не замеченные, спрятались за молодой порослью елей. – Стойте пока здесь, – распорядился Михаил. – А я пойду, гляну. – Да что такое случилось-то? Игнорировав вопрос, Ратников, прячась за санями, вернулся обратно к обозу, и теперь уж подобрался как можно ближе к рыцарю… или – монаху… А тот как раз повернулся… Миша закусил губу – брат Дитмар!!! Так вот, оказывается, в чем тут дело? Откуда же он узнал? Кто выдал? Кто вообще знал? Сметанников! Опанас! Тля! Так же осторожно Михаил пробрался обратно к ребятам и, оглянувшись на караван, тихо, сквозь зубы, бросил: – Уходим! – А как же Дерпт? – Здесь Дитмар, орденский брат, – Ратников нервно повел плечом. – Я про него рассказывал, помнишь? – А! Тот самый… Так он нас, выходит, нашел? – Думаю, Сметанников навел, больше некому… Ну, шагаем, шагаем… быстрее! Конечно, жаль было расставаться с купцами, когда до цели было, казалось бы, уже рукой подать. Однако – что делать? Не попадаться же обратно Божьим рыцарям в лапы? Подумав, Миша отдал браслет Максику. Пусть у него… вдруг, если сломается где-нибудь в подходящем месте… ведь Танаево озеро не так уж и далеко. Пусть тогда Максик вернется домой, а с Леркой разберемся. Гордый оказанным доверием, подросток аккуратно завязал браслетик в тряпицу и сунул за пазуху. Пошли…
– А куда мы идем? – версты через две спросил Макс. Миша лишь усмехнулся – резонный вопрос. Только вот как на него ответить? – Не знаю. Скорее всего в какую-нибудь деревню… пересидеть. А тебе, Макс, лучше к Танаеву… браслет возьмешь… – Не-ет… – подросток обиженно хлопнул ресницами. – Я без вас не пойду, дядя Миша. И без Лерки. Ни за что не пойду – хоть режьте. А ведь не пойдет – Ратников махнул рукой: – Что ж, тогда давайте думать – что делать? – Предлагаю добыть у кого-нибудь лыжи и потом… Не так уж тут и далеко до Дерпта. – А еще можно подождать попутный караван… – В какой-нибудь деревне… – Среди рыбаков… – Рыцари ведь их могут проверить. Все подряд! – Не забывайте, парни, про Александра Грозны Очи! Его войска-то как раз уже где-то здесь, рядом. Так что в деревнях схорониться для нас в самый раз, вряд ли крестоносцы туда сунутся. Рассудив таким образом, решительно повернули налево, пошли по тропе, точнее сказать – по лыжне – вдоль берега. Не очень-то хорошо было идти – ноги проваливались, застревали в глубоком снегу, в сугробах, и жаркий соленый пот заливал лицо. Прошагав около трех верст, Михаил обернулся и махнул рукой: – Ну, все, шабаш! Привал, парни. Кому он это сказал? Пробирающемуся через сугробы в полусотне шагов Максику? Или Эгберту, вообще едва ползущему еще на сотню шагов дальше? Устали ребята… отстали… упарились… – Уф! – добравшись наконец до Ратникова, Максим широко раскинул руки и повалился спиною в снег. – Господи… как хорошо-то! – Упарился? – Не то слово. Интересно, как там Эгберт? Идет? Миша всмотрелся: – Идет… едва-едва тащится. Черт! – Что такое? Присмотревшись, Ратников увидел за маленькой фигуркой Эгберта выскочивших наметом из леса черных хрипящих коней! И белое, с большим черным крестом, знамя. И кнехтов с копьями! И – сразу за ними – брата Дитмара. Заметили… нагнали… черт! – Бежим, Максюта! А поздно уже, поздно. Уже слышны лающие команды и хохот. Уже не уйти. Разве что, броситься в лес? Так это не на долго укрытие… И все же… – Туда, Макс… Вон, за ту елку… Рывок. Спасительная крона. И голубой снег. А кнехты все ближе. Нет, вот остановились, заметались… Один вдруг упал. За ним – второй. Третий… Что такое? Миша прислушался – и вдруг услыхал, как запели стрелы.
Глава 16 Март 1242 года. Чудское озеро Грозны Очи
А уж этот превзошел всех других, и знатных, и низкородных, и не было там никого, кто совершил бы столько ратных подвигов и выказал столько доблести…Кнехты частью были перебиты, а частью бежали. Ратников возблагодарил Господа и бросился назад – к упавшему в сугроб Эгберту. Максик-то стоял на ногах, что-то радостно кричал, а вот Эгберт… Неужели… Нет, вот поднялся! На поляну между тем выходили какие-то люди в сверкающих на солнце кольчугах и мохнатых шапках. Мощные рогатины, мечи, закинутые за спину луки… Новгородцы! Кому здесь еще быть? Один из воинов, убирая в ножны меч, направился к Михаилу. Остановился, ухмыльнулся, с удивлением хмыкнул: – Ну, здрав будь! Не чаял я тебе здесь встретить! Никифор! Тот самый, что специально позволил Мише бежать с ценными сведениями, приняв его за орденского шпиона. Если так, то… Ратников улыбнулся: – И тебе не хворать! А Игнат где? – А зачем тебе Игнат? – Никифор скрестил на груди руки, окидывая беглецов пристальным задумчивым взглядом, словно бы рассуждал – что теперь с ними делать? – Просто так спросил, – Михаил потуже затянул пояс. – Мне бы старшего, Игната. – Язм посейчас за старшего, – усмехнулся Никифор. – Что у тебя за дело? – Вот! – Ратников проворно распустил пояс, вытащив оттуда пергаментный свиток. Тот самый, что передал ему Бреслав. – Доложи воеводе. Или даже князю. – Доложим, – бегло просмотрев послание, воин кивнул. – Ну, а вам всем придется с нами пройти. – Иного и не ждал, – буркнул Миша. – Ладно, давай, веди, что зря стоять? Руки, надеюсь, не свяжешь? – Зачем? Деваться-то вам все одно – некуда. А вот это было логично – уж точно, некуда! Весь лес завален снегом, по сугробам не очень-то убежишь, тем более – после такого марафона, да и новгородцев здесь полно. Передовой отряд Александра. Вот оно, началось! – Дядь Миша, – нагнав Ратникова, несколько испуганно спросил Макс. – Это ведь свои, русские? – Русские, – обернувшись, кивнул Михаил. – Только вот – свои ли? Всяко могло сейчас случиться. Ну, передал послание, довольно важное, между прочим. И что? Никифор, насколько помнил Ратников, никак не относился к слишком уж доверчивым людям. Оставалось надеяться, что сразу не казнят, но допрашивать, конечно, будут, возможно даже – с пристрастием.Робер де Клари. Завоевание Константинополя.
Вместе с новгородским отрядом беглецы прошагали по лесной тропе, можно даже сказать – узкой дорожке – верст пять или чуть меньше. Продвигались быстро, без остановок, пока наконец за сумрачным строем убранных снегом елей не показалась такая же заснеженная деревня. Большая, в восемь дворов. И в каждом дворе, насколько мог заметить Михаил, проходя мимо, кони, возы и воины, воины, воины. Жгли костры, шутили, смеялись, сновали из избы на двор и обратно. – Входите! – спешившись, Никифор завел беглецов в курную избу, располагавшуюся на задворках крайней усадьбы, и, велев ждать, вышел, что-то шепнув находившимся в избенке воинам. Наверное – чтоб приглядывали, чего еще-то? Мог бы и не шептать – не убежать при всем желании… Одно хорошо здесь было – жарко натопленный очаг: Максик с Эгбертом сразу уселись поближе, подстелив на лавку простенькие свои шубейки. Вытянули к огню руки и ноги, разогрелись, разомлели. Эгберт, обронив голову, задремал. – Умаялся, сердечный, – бросил один из воинов – молодой вихрастый парень, старательно чистивший кольчугу мелким речным песком. Интересно, где он его взял, зимой-то, этот песок. Вероятно, специальные запасы были. – Обождите-ко, посейчас сбитень сладим, – вихрастый поставил на очаг котелок с водой и, нагнувшись, подкинул дровишек. Ползущий по стенам к волоковым оконцам синий дым ел глаза до слез, на что никто не обращал никакого внимания – привыкли. Даже – Максим с Ратниковым. Снаружи заскрипел от чьих-то шагов снег, и в избенку вошел Никифор. Глянул на прикорнувших ребят, усмехнулся и махнул рукой Мише: – Пойдем, человече. Доложишь все воеводе. Выйдя со двора, они прошли по накатанному пути к центральной усадьбе, точно так же заполоненной воинами, как все остальные. Солнце встало уже, начинало по-весеннему греть, а как же – весна-красна пришла, уже и Новый год – первое марта – успели отпраздновать, и снег на солнечной стороне постепенно становился ноздреватым, серым. А вот в лесу еще лежал сугробами во всей красе, да и лед на озерах был по-зимнему крепок. – Сюда-от, – пройдя ворота, Никифор показал на крайнюю избу на высокой подклети. Заскрипели ступеньки крыльца…
Воевода – звали его Домаш Твердиславич – оказался чем-то похож на бухгалтера – круглое добродушное лицо с маленькими умными глазками, стрижка в кружок, по обычаю – расчесанная бородка. Ему бы еще очки… Однако вопросы задавал дельные – по существу: что за человек передал послание? Был ли сам Михаил во Пскове, в Дерпте? Какие там настроения, о чем говорят-шепчутся люди. Много ли стоит за немцев? Поддержит ли новгородскую рать большинство? Ратников отвечал кратко, по древу мыслию не растекаясь, говорил, как сам видел и представлял, а чего не знал – о том не распространялся. Немцев – да, поддерживают, правда, немногие. Зверств орденцы не чинят, в законы особо не вмешиваются, но многим не нравится их вера. Веру, конечно, никто не хочет менять. Однако сие вовсе не значит, что все безоговорочно поддержат новгородцев. А почему б тогда не смолян или еще кого? Опека «старшего брата» – Новгорода – многим псковичам давно уже надоела и, если б немцы были православными, то еще не известно бы, что происходило бы. А так… Большинству, как всегда, по сути-то все равно – новгородцы, немцы или сам дьявол – лишь бы в их жизнь не лез, ну, и защищал, когда требуется, но есть активные люди, весьма влиятельные и богатые, связанные с новгородской торговлей… вот они-то чувствуют себя ущемленными и, несомненно, организуют вой– ску Александра Ярославича всяческую поддержку. В конце концов, немцам ворота тоже не особенно-то много народу открыло – очень даже мало. Но – активные, точнее, оказавшиеся активными на тот самый момент… – Хорошо, – выслушав Ратникова, Домаш Твердиславич удовлетворенно кивнул и сразу прищурился. – Тут Никифор, сотник мой, про тебя, мил человек, странные вещи рассказывает. – Думает, что я – соглядатай орденский и сведения ложные принес, – невесело усмехнулся Миша. – Знаю я, как он мыслит. – А что – не так? – воевода хитро улыбнулся. Ратников хмыкнул: – Не так, вестимо. Все, что там, в грамотице, написано, все, что я тебе сказал только что ведь и проверить можно. Думаю, ты не одними моими сведениями воспользуешься. Вот и сравни. – Сравню, – серьезно кивнул Домаш Твердиславич. – Как же без этого? А покуда спрошу: ты-то сам как свою жизнь дальше мыслишь? Вот – вопрос. Что и ответить? – В Пскове останусь, как немцев оттуда выбьют. Да и… землица у меня на бережку, рядом. Угодья охотничьи. – Ясно, – воевода покивал головой. – Так ты – пскович, что ли? – Нет, новгородец. Точнее – из Заволочья. – Новгородец из Заволочья? Нешто так бывает? Хотя… то-то я и смотрю – говоришь не по-нашему. Ну, конечно – в Пскове мало кто на новгородский манер «цокал» и вставлял в слова лишние гласные. – А что, мил человек, знает ли тебя кто-нибудь в Новгороде? Из тех, кому можно было бы верить, кого можно будет спросить? – Тысяцкий Якун, – усмехнулся Миша. – Сын его, Сбыслав, боярин Онциферович – Софроний… – Боярин Софроний?! – неожиданно обрадовался воевода. – Так и сыновья его за тебя скажут? Ратников пожал плечами: – Скажут. Как не сказать? – Ну, тогда обожди чуток, мил человеце, – загадочно протянул Домаш Твердиславич. Немного помолчав, встал, подошел к оконцу… ухмыльнулся. – О! И ждать-то почти не пришлось. Едут! Миша, конечно, хотел бы спросить – кто едет? – но этот было бы не очень вежливо. Да и зачем? И так все сейчас выяснится. Воевода приосанился, пригладил на голове волосы, поправил пояс… Так полковник нервно поправляет амуницию перед визитом генерала. На крыльце послышались голоса… шаги… скрипнула дверь. И в горницу, впуская за собой уличный морозный холод, вошел князь. Князь Александр Грозны Очи – длинный, немного сутулый парень лет двадцати – двадцати пяти на вид, некрасивый, с вытянутым, всегда хмурым лицом и пронзительным, казалось бы, прожигающим людей насквозь, взглядом. Под распахнутой собольей шубой князя сверкала-переливалась кольчужица тонкой изящной вязки – словно какой-нибудь пижонский костюм «с отливом», на золоченом поясе висел длинный, с большим перекрестьем, меч в красных сафьяновых ножнах. Такие же красные сапоги были вышиты бисером. Модник, мать его… Впрочем, именно так и положено князю – по-другому просто нельзя, не поймут. Оба – воевода и беглец – поспешно поклонились. – Ну? – князь скинул шубу на руки подбежавшему слуге. – Как тут у тебя дела, Домаш? Боярин улыбнулся: – Мыслю – неплохо, княже! Псков можно брать… – Без кованой рати суздальцев? – Александр скривил губы. – Придется ждать. Или… без нее справимся? – Конечно, справимся! – со всей серьезностью заявил воевода. – Псков не так уж много рыцарей брали… а мы чем хуже? Вот и человек подтвердит… Наш человек, только что из Пскова. – Да-да, – охотно поддакнул Миша. – Ситуация там такая же, как и с немцами. Думаю даже лучше – большинство нас поддержит или уж, по крайней мере, не станет мешать. – Мудрено говоришь, паря! – хмуро осадил князь. – Постой-ка! – вытянутое лицо его вдруг озарилось догадкою. – Так я ж тебя знаю! На Неве-реке в позапрошлое лето не ты ли был? – Я, государь! – Ратников низко поклонился. Александр усмехнулся и качнул головой: – Помню, помню… изрядно мечом бился. Такие люди нам нужны! Домаш! Зачисляй его в свою рать. Возьмем Псков – первыми на Дерпт пойдете! На Дерпт… Михаил задумчиво почесал голову. Так ему как раз туда и надобно. Только вот… хотелось бы войти мирным путем. И – как можно более незаметно. Впрочем, тут, похоже, деваться некуда, возражать уж точно не стоит. Миша снова поклонился: – Спасибо, княже, за честь! Только… – Что?! – глаза Александра вспыхнули гневом – вот уж, точно – Грозные Очи! – Не один я. Двое отроков со мной… оруженосцы. – Оруженосцев – тоже в рать, – тут же распорядился князь. – С тобой вместе. Ты наладь их, Домаш. – Сделаем, княже, – воевода повернулся к Ратникову. – Ну ты иди пока, жди. Я скажу кому следует… В дверь постучали. – Кого там черти несут? – обернулся с лавки князь. – С докладом к тебе мнози на дворе толпятся, княже! – А, Борис… заходи. Ратников вздрогнул, буквально на пороге столкнувшись со старым своим новгородским знакомцем… впрочем, не только новгородским. Сверкая кольчугой, в дверях стоял юноша с блестящими карими глазами и длинными, светлыми локонами. Борис… старший сын боярина Софрония из славного рода Онциферовичей. Не так уж и давно Ратников был его опекуном. – Ты?! – Борис тоже узнал. – Господи… вот так встреча! – Боярич! А ты повзрослел… вытянулся… – Я вижу, вы знакомы? – громко осведомился князь. – Ну, Борис, скажи нам, кто это? – Это наш человек… рядович… Язм его на усадьбе дальней тиуном хотел поставить… да он исчез куда-то, сгинул. Отрок непонимающе моргнул. – Сгинул, говоришь? – Александр вдруг расхохотался, и от неожиданного веселья этого смурное лицо его резко посветлело, стало даже как будто красивее, белее. – А вот он куда сгинул – в Плесков! Так ты говоришь – рядович? – Рядович, – Борис поклонился. – Ряд честь по чести составлен, ты не сомневайся. – Ладно, – князь покладисто махнул рукой. – Тебе он после послужит, а посейчас – мне. Пущай мечом помашет во славу русскую! – О! – рассмеялся боярич. – Мечом он машет изрядно. Да уж, да уж – что, что – а это… Михаил не зря в клубе реконструкторов занимался – мечом и там помахать пришлось, а потом уже здесь, в новгородских землях, сын тысяцкого Якуна Сбыслав обучал – тоже рубака не из последних. – Ну иди, рядович, – хохотнул Александр. – Быть тебе мечником!
В задумчивости Ратников спустился с крыльца и направился в дальнюю усадебку. Никто – никакой Никифор – за ним сзади не шел, видать, разъяснили уже, что к чему. Боярич Борис! Вот уж кого не ожидал… Теперь вот думай – к добру эта встреча иль к худу? Судя по тому, что Борис при Александре – Онциферовичи у князя в фаворе. Так что Борис вполне может потребовать себе своего рядовича, зависимого человека – ведь Ратников подписал когда-то грамоту – «ряд». Правда, до того момента всякое может случиться… в крайнем случае, с дальней Борисовой вотчины, с Долгого озера, ведь тоже можно уйти. Так что – и это вариант. Правда, куда как дольше получится. И как быть с Леркой? В Дерпт надобно, в Дерпт, бросить их всех, свалить да пробираться. Народу много – пойди, поймай. Да и связи никакой толком нет – ни интернета, ни даже захудалого телеграфа – всех о беглецах не известишь, сие просто-напросто невозможно. Значит, сваливать! Однозначно – сваливать. Улучить момент – и в Дерпт, за Леркой. А там дальше видно будет. Увидав показавшегося в воротах усадьбы Ратникова, Максик кубарем скатился с крыльца. По лицу его текли слезы… – Ты что ревешь? – строго спросил Михаил. – Обидел кто? Ну! Отвечай, не хнычь же! – Дядя Миша… – подросток глотал слезы. – Что – «дядя Миша»? До говори ты толком. – Браслетик… – перестав хныкать, шмыгнул носом Максим. – Я… вот только что заметил… Видно, когда упал… Он вытащил из-за пазухи тряпицу, развернул… В лучах солнца блеснули желто-коричневые осколки.
Глава 17 Март 1242 года. Псков Вхождение Александра
О, многих победили, братья, бесчисленное число…Псков взяли почти сразу же, с ходу. Да, какие-то мелкие стычки завязались, но именно что мелкие, хотя, надо признать, рыцари сражались отчаянно. Только их мало было, рыцарей. Как и кнехтов. Основная масса политически активных псковичей с радостью поддержала Александра. И тут, и там, выскакивали на улицы вооруженные люди, с криком «Бей немцев!» устремляющиеся навстречу новгородской рати. Махал мечом и Ратников, причем был кровно заинтересован в скорейшем вхождении во Псков Александровых ратей – ясно, почему. Распотрошить усадебку на Лодейной, в клочья разнести, раскатать по бревнышку – но браслетики отыскать обязательно! А с тем… ну, разбился, стекло – вещь хрупкая. Миша тогда и утешил Макса – не переживай, мол – еще надыбаем! И вот теперь – старался. – Дядь Миша, слева, за углом – кнехты, – информировал продвигающийся по неширокой улице воинов Макс. В подобранной по росту кольчуге, в сверкающем шлеме, с коротким копьем в руках, он выглядел на редкость воинственно и ни чуточки не смешно. Как и Эгберт. Беглый любекский подмастерье в новгородском войске – это надо было видеть! Впрочем, отрок старался нести службу честно, тем более, что здесь его никто не задирал, как, скажем, некогда в бурге. Наоборот, всячески помогали, жалели даже – Ратников сказал, что Эгберт – из пруссов. – Кнехты, говоришь? Ратникову доверили пехотное «копье» – дюжину молодых воинов из новгородского ополчения. Конечно, все эти парни – плотники, гончары, лодочники – не были профессионалами в воинском деле, но, в общем, сражались вполне умело. Тем более под руководством опытного «десятника Михайлы». Осторожно продвигаясь по улице, самых проворных – Макса и Эгберта – Миша выслал на разведку, вперед. И вот, парни вернулись, докладывали… точнее – за двоих говорил Максим: – Кнехты, с десяток, может, чуть больше. Рыцарей с ними не видел. Два арбалетчика! Прячутся за частоколом, в усадьбе. Арбалетчики – в тереме. Ну, конечно, в тереме – где же еще? Что ж, задача предстояла простая – выбить кнехтов из этой усадьбы. Причем с как можно меньшими потерями в собственных рядах, Ратников был не из тех, кто разбрасывается людьми, как гнилой соломой. – Нилыч, Онфим, Раздрай, – обернувшись, Михаил подозвал лучников. – Арбалетчики – ваша забота. Вон ту колокольню видите? – Да, господине! – Оттуда кнехтов достанете? Кто-то из парней – нахальный и вечно всех подначивающий Раздрай – лишь хмыкнул: – О чем разговор! – Как подниметесь, дайте знак… в колокол ударьте, что ли, – быстро инструктировал Ратников. – А мы их постараемся выманить. Слышали все, да? Поначалу не увлекаться! Ну все, парни – пошли. Лучники проворно перемахнули через ограду и, прячась за амбарами, подались к колокольне. – Идем! – тихо скомандовал Михаил остальным. – Щитоносцы – вперед. Мелкими перебежками – зигзагом. От ограды к ограды. Дернулись. Побежали. Ратников – в первых рядах, сразу за щитоносцами – так он именовал двух дюжих парней-плотников, с легкостью управлявшихся не только секирами, но и в общем-то не столь уж и легкими миндалевидными щитами. Вообще-то, такие лучше бы подошли конным, но и здесь – в умелых-то руках – вполне себя оправдывали. Правда, тяжелая арбалетная стрела – болт – щиты пробивала на раз. Зато метательные копья – сулицы – застревали вполне надежно. Да, главная проблема, конечно, арбалетчики. Оружие страшное. Выстрел – в буквальном смысле слова – убойный. Да и перезарядить не так уж долго – воротом или только что появившейся «козьей ногой». Вот он, впереди – частокол, ворота. За ними – кнехты. Главное сейчас – прорваться на двор. И выбить арбалетчиков, обязательно выбить… Михаил догнал щитоносцев: – А теперь – по углам, парни. Ты – налево, ты – направо. По моей команде осторожно высунете щиты… самый краешек. Воины послушно устремились в указанную десятником сторону, замерли. Ратников обернулся: – Остальным – приготовиться! И махнул рукой щитоносцам: – Пора! Парни послушно высунули шиты… одновременно. Чпок! Чпок! С мерзким звуком навершья щитов тут же пробили безжалостные арбалетные стрелы… А вот теперь стоило поторопиться. – Вперед! – Кто на Бога и Великий Новгород? Именно с таким кличем бросились в бой новгородцы. Быстро достигли частокола – не такого уж и высокого – дюжие щитоносцы уперлись руками в бревна, остальные быстро вскочили им на плечи, перемахнули ограду – вниз, вниз, во двор… Приземлившись в сугроб, Ратников взмахнул мечом, отражая натиск подскочившего кнехта… И тут услыхал наконец давно ожидаемое – «бумм!». Колокол! Лучники подавали знак. А со всех сторон уже слышался звон мечей, крики – начиналась сеча, и засевшие в высокой пристройке-тереме стрелки теперь не могли прицелиться. Пока не могли… Но были бы вполне способны осложнить победу. Нужно было рискнуть. Отразив без особого труда натиск кнехта – удар – отбив – ложное уклонение – выпад в шею! – Миша специально не стал ввязываться в бой, а отпрыгнул в сторону, специально подставляясь арбалетчикам. Еще бы, такая мишень! Высокий, статный, в сверкающей на солнце кольчуге, алом плаще и золоченом шлеме, сразу видать – не простой воин. Такого и подстрелить… Оп! Миша сделал шаг в сторону… пропуская стрелу… и тут же рухнул лицом в сугроб, так, что не очень-то было бы видно с терема, так, чтоб нужно было бы высунуться, чтоб добить… Ну! Давайте же! Давайте! Казалось, прямо над головой ударило: – Бумм!!! Отлично – есть один! А как же второй? Ратников осторожно дернулся, пополз… затаился. Сняв с голову шлем, вытянул руку… И тут же отдернул – не хватало еще словить ею стрелу! – Бумм!!! Слава Господу! Ну, вот и все, кажется… Ан, нет, не все! Затихшая уже было во дворе схватка вдруг возобновилась с новой силой. Откуда-то появились новые кнехты… четверо… вдобавок к тем, кто уже, похоже, готовился сдаться… Бросились! Один подскочил к Максу… Тот не дрогнул! Отбил натиск мечом – как учил Ратников. Ударил сам… Уклонился… Еще удар… Михаил уже со всех ног несся на помощь, обзывая себя самыми последними словами – ну, надо же, подставить под вражеские мечи ребенка. Хотя… Сколько там лет Максику? Тринадцать? Четырнадцать? По здешним меркам, далеко не ребенок – воин. Удар! И звон мечей со всех сторон. И крики. И орошающая снег кровь. Что ж ты по панцирю-то бьешь, Максюта? Бей в шею! В лицо! Удар… Кнехт застыл… закричал… Ну, добей же! Взмах меча. Короткий удар. Кровь… Вот так вот! – Молодец, Максим! – подбежав, похвалил Ратников. И тут же услышал за воротами лающее: – Helfen! Wehren! Heilen! Девиз рыцарей-тевтонцев – «Помогать! Защищать! Лечить!». И откуда вы сейчас здесь взялись, лекари хреновы?О побоище новгородцев с Ярославом
Кто-то из уцелевших кнехтов поспешно распахнул ворота… – Построиться! – быстро скомандовал Ратников. И ухмыльнулся – не такой уж великой оказалась крестоносная подмога! Всего-то один рыцарь, правда – конный, ну и за ним – двое дюжих оруженосцев и мальчишка-паж. Все, как полагается – добрый, бьющий копытами землю, конь, седло с высокой лукой, снежно-белый, закрывающий кольчужный хауберт, плащ с черным крестом, треугольный – все с тем же гербом – щит, блестящий, похожий на перевернутое ведро шлем – бикок. Сквозь прорези шлема гневно сверкали глаза. Несмотря на численное превосходство новгородского «копья», рыцарь опустил копье и ринулся в бой, не раздумывая ни секунды. Однако, выехав на середину двора, вдруг осадил коня, спешился, бросив копье подскочившему оруженосцу. Вытащив из ножен меч, картинно на него оперся, заняв этакую презрительно-выжидательную позу. Видать, признал в блестящем витязе с развевающимся за плечами алым плащом и в сверкающем шлеме благородного человека. Достойного соперника, рыцаря. И все, кнехты и свои воины, посмотрели на Ратникова – момент как раз настал именно такой, когда требовалось только личное бесстрашие, только личное благородство, только личное мужество. Михаил усмехнулся и, выступив вперед, слегка поклонился рыцарю. Крестоносец кивнул и, с не– ожиданным проворством рванувшись вперед, сделал первый выпад. Со скрежетом скрестились клинки, полетели искры… Удар! Еще удар! Рыцарь оказался опытным и умелым воином – ну, а как же еще-то? Уклоняясь от рубящего удара, Ратников отскочил в сторону и сам, в свою очередь, рубанул наотмашь… Соперник вовремя подставил по удар щит. Миша попытался нанести укол… рыцарь отбил его моментально, ударил сам… Черт! Острый конец клинка прорвал-таки Мишину кольчужку, оцарапав бок… Хорошо хоть так обошлось. Ах ты так?! Почувствовав боль, Ратников совсем обозлился и, потеряв всякую осторожность, принялся махать мечом, словно ветряная мельница крыльями! Удар! Удар! Удар! И только звон, и хрип, и яростный взгляд, и изодранные в клочья плащи… Ратников поудобнее ухватил щит… и сделав вид, что поддался на провокацию врага… выпустил из рук меч! Сверкающий на солнце клинок птицей упорхнул к небу… и тяжело полетел вниз, в сугроб… Он еще не успел упасть, как Михаил со всей молодецкой удали хватанул рыцаря по шлему своим тяжелым щитом! Снова ударил наотмашь, на этот раз, правда, уже не мечом! Крестоносец пошатнулся… упал на одно колено… И воины-новгородцы, не удержавшись, едва не взяли его в копья. – Стоять! – в бешенстве заорал на них Ратников. – Это мой! Мой пленник! А кнехты уже давно побросали оружие – на выручку своим неслисьнаметом по узенькой улочке всадники воеводы Домаша! – Эх-ха-а-а!!! Кто на Бога и Великий Новгород? – Сэр Майкл?! Ратников с удивлением обернулся. – Сэр Майкл… – сняв шлем, с горечью произнес пленник. – Так вы выбрали себе более подходящего сеньора? – Иоганн?! – Михаил тоже узнал соперника. – Фон Оффенбах! Что ты тут делаешь, друг мой? – Просто приехал в гости, а тут такое… – рыцарь улыбнулся. – Вот уж неожиданная встреча. – Да уж, – Ратников покачал головой. – Так ты приехал из Дерпта? – Оттуда, – рыцарь кивнул. – Мне б с тобой переговорить… – обрадовался Михаил. – Только не сейчас, попозже… – И обернулся: – Как там наши, Домаш Твердиславич? – Слава Богу, все кончено! – воевода спрыгнул с коня и громко расхохотался. – Своих пленников можешь запереть хоть вот в этот амбар… Я имею в виду простолюдинов. А рыцаря – взять на слово.
Ратников так и сделал – кнехтов заперли пока в сараюхе, на этих парней имели все права и воины новгородского десятка, вот и пусть распоряжаются, у Миши же здесь, в Пскове, имелись совсем иные заботы. – Эгберт, Макс, вы целы? – Да… как ни странно… Максим был бледен, но не так, как тогда, летом… когда впервые достал человека копьем. – Ну, тогда пошли отсюда… Ты славно бился, парень! – Да… наверное… дядь Миша, а это, правда, фон Оффенбах? – Да… Черт. А где он? Ратников обернулся – рыцарь упрямо шагал следом. – Ну? – прищурился Михаил. – И что, ты теперь вот так и будешь следом за нами шататься? Макс, переведи. – Я – твой пленник, – крестоносец наклонил голову и неожиданно улыбнулся. – Клянусь, не думал, что ты вот так вот используешь щит! – Ага, не понравилось! Как голова, не болит? – Немного кружится. Но, полагаю, скоро продет. Где твой шатер, сэр Майкл? Куда мне следует идти? – Сказал бы я тебе – куда, – со вздохом качнул головой Ратников. – Вот только, боюсь, это будет совсем не по-рыцарски. Кстати, ты знал в Дерпте рыцаря Анри де Сен-Клера? – Анри из Сен-Клера? Нормандца? – переспросил фон Оффенбах. – Конечно, знал. Это славный воин и очень хороший человек! – А его жена… или там, полюбовница… о ней ты что скажешь? – А ты, сэр Майкл, верно, имеешь в виду даму Элеонору! – Кого-кого? – Ратников переглянулся с Максом. – Какую еще даму? – Про которую говорили, что она русалка, – охотно пояснил крестоносец. – А еще называют – озерной нимфой. То ли сам Анри спас ее из пучины, то ли она его… В общем, они живут вместе, и очень многим это не нравится! – Не нравится? – сворачивая к знакомой корчме, удивленно переспросил Ратников. – Завидуют, что ли? – Да нет, не завидуют, тут дело в другом, – фон Оффенбах задумчиво покачал головой. – Видишь ли, Сен-Клер – славный рыцарь и совсем уже собирался принять обет, став полноправным орденским братом. Нести язычникам слово Божие, отказавшись от всех мирских утех… И тут – озерная нимфа. Говорят, она его просто околдовала! И становиться орденским братом славный рыцарь Сен-Клер больше не хочет! – Ах, вот оно что… – А что за нимфа-то, – поинтересовался Максим. – Молодая она или старая? Вы-то сами ее видели, герр Иоганн? – Да видал, – крестоносец покривился. – Обычная такая девчонка, вполне приятная, но… тощая больно. Ее бы чуть откормить. Лерка – не Лерка? Больше ничего толкового от рыцаря было не добиться. – Ладно, там поглядим, скорее всего – она это! Ратников подвел резюме и кивнул на призывно распахнутую дверь питейного заведения: – Пошли, зайдем, что ли? С утра росинки маковой во рту не было. Иоганн, дружище, ты деньгами не богат? После небольшой пирушки герр Иоганн фон Оффенбах был отпущен восвояси под честное слово – никогда больше не воевать с русскими. Рыцарь покривился, но слово все же дал – и это означало для него покинуть Ливонское отделение Ордена, поскольку тут если не войн, то мелких стычек с теми же новгородцами либо псковичами было никак не избежать.
Простившись с пленником, Ратников и его спутники, насытившиеся и довольные, зашагали на Лодейную улицу – все к той же усадьбе. И вот там-то их ждал облом! Михаил еще издали почувствовал что-то неладное: над усадьбой трепетали на ветру багряные с изображением какой-то православной святой – стяги, а у ворот стояли двое окольчуженных воинов с червлеными щитами и короткими коптями-сулицами. Этакие неподкупные стражи. – Куда? – один из воев хмуро посмотрел на подошедшего Ратникова. – Туда! – ухмыльнулся тот. – Дай пройти, брат! Страж приосанился: – А пущать никого не велено! – Как это – не велено?! – возмутился Миша. – А вдруг там немцы? Или – их прихвостни? – Да успокойся ты, друже, нет там ни немцев, ни прихвостней, – успокоил Ратникова второй стражник, выглядевший постарше и поумнее своего напарника. – Боярыня новгородская там, во владенье вступает волею князя благословенного Александры! – Боярыня? Что за боярыня? – Михаил похолодел – он уже знал, какой ответ услышит. И в своих предположениях не ошибся. – Боярыня Ирина Мирошкинична, – с улыбкой пояснил страж. – Так нашу хозяйку кличут. Князь Александра к ней благоволит вяще! Ирина Мирошкинична… Та самая… Атаманша! – Ну, дядь Миша, что там? – нетерпеливо окликнул скромно стоявший в сторонке Максик. – Да ничего хорошего, честно сказать, – подойдя, махнул рукой Михаил. – Пошли в корчму… посидим. Думать будем!
А в корчме веселились! Пели песни. Во славу князя Александра и так, задиристые, про любовь. Особенно надрывался один чернявый парень с рябым неприятным лицом: Ай люли, ай люли-люли… А у моей зазнобушки-то брови чермные! А у моей – фиолетовые, – неприязненно подумал Ратников. – Тоже мне – песня. Нет чтоб… Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве… пожелай мне удачи в бою, пожелай мне… – Вы что там мычите, дядь Миша? – А? Что? Да это я так, о своем… Вы ешьте, ешьте, парни! – Да мы типа наелись уже, вообще-то. Типа наелись… Что же, однако, делать-то? Надо бы явиться, так сказать, в расположение части – воевода Домаш Твердиславич уже присылал человечка, так что искать не надо было. Но до возвращения хорошо бы что-то придумать… Ай люли-люли-и-и-и! Теперь к чернявому присоединился какой-то мелкий оборванный пацаненок, гнусаво так пел, противно… словно собака скулила… Ай люли-люли… Вот тоже – песня! Хоть бы повеселей чего спели… типа – мой папа – фашист, а-а-а-а!!! Ратников еще с детства любил питерский рок-клуб, хотя особо-то музыкой не увлекался. Однако чтобы такое придумать-то, а-а-а-а? Силой ничего не выйдет, боярышня Ирина у Александра-князя, видать, в почете. Значит, нужно хитростью… Выкрасть! Ах, Михаил Сергеевич, криминально мыслите, дорогой. Выкрасть… Ну, в прошлый раз повезло, детинушка один на усадьбе оказался, да и умишком не востр. А нынче? А нынче все не так, все наоборот нынче – и народу там полно, и Ирина Мирошкинична особа весьма и весьма неглупая, а в чем-то – даже талантливая, это ж надо – подобную торговлю (прошлого с будущим) устроить! Ай люли люли-и-и-и… Да прекратите вы наконец выть-то? А пацаненок вроде знакомый… певец хренов… Юра, блин, Шатунов… Ну, конечно, знакомый! Воренок с торга! Который едва кошель не увел. Воренок… – Эй, парень, – дождавшись, когда наконец пес– ня утихла и исполнявшие ее бедолаги пошли по корчме с шапкой, Ратников ухватил парнишку за рукав. – Заработать хочешь?
Ближе к ночи все трое дисциплинированно явились на постой в войско Домаши Твердиславича, расположившееся на обширном постоялом дворе – бывшем рижском подворье. Воевода Ратникову обрадовался, выкатил бадью бражки – за-ради победы – так и прображничали всю ночь, утром Миша даже «мяу» сказать не мог, хотя уж на что к местным слабеньким напиткам крепок. Даже «мяу» не сказать, не то что возвращаться обратно в ту корчму, где договаривались с воренком. Хорошо, Макс с Эгбертом вот так вот еще не пили, не умели еще Максик так вообще местной бражкой брезговал, дурачок… там же все натуральное, не какая-нибудь пепси-кола или, упаси Господи, джин-тоник! Послав ребят в корчму, Михаил завалился спать и, верно, продрыхнул бы, как и многие, до вечера, ежели б, ближе к обеду, его не разбудили вернувшиеся парни. Судя по довольному виду Макса – воренок деньги свои отработал сполна. – Есть! – едва Миша открыл глаза, радостно сообщил Максим. – Есть браслетик! – Славно… – Ратников икнул и потянулся к кувшину с квасом, стоявшему тут же, у изголовья. – Браслетик… А почему – один? Просто так спросил – пошутил вроде, а Макс за чистую монету принял: – Да, Микитка тот сказал, три было… Один он, когда бежал, разбил, другой – выпал да где-то потерялся. – Ладно, – Михаил махнул рукою. – И одним обойдемся. Он где их нашел-то? – Так, там же, где и мы – в амбаре. Долго, говорит, шарился. Зато знал – что искать.
Глава 18 Март – апрель 1242 года. Псков – Чудское озеро Львы
Битва происходила не так, как описано в учебниках и показано в кино…О том, что отряд Домаша Твердиславича уже через пару дней отправится лихим рейдом на Дерпт, Ратников узнал сразу же, как появился на подворье, и теперь не знал – радоваться ему или, наоборот, печалиться. Да, в Дерпт, конечно, надо бы. Только не так – с наскока! Кто его знает, куда там денется рыцарь Сен-Клер и его озерная нимфа? Ну, и Максика подставлять под тевтонские мечи тоже не очень хотелось, хватит, наподставлялся уже. Однако другого-то пути не было – никаким мирным путем в Дерпт не проникнуть: тамошний епископ наверняка уже обратился за помощью к крестоносцам, те выставили на всех дорогах посты – мышь не проскочит! Да и купцы притихли, не ездили пока никуда… Значит – выход оставался один: с войском! Да и деваться было некуда – попробуй-ка, откажись, задержись, потеряйся! Ратников и так-то оставался под подозрением, а Александр Грозны Очи на расправу крут, ходят слухи, велел повесить семьдесят пленников-кнехтов. А вот Миша своего отпустил! Правда, как оказалось, ненадолго.О. Музыкина. Иной путь
Ближе к обеду выйдя пройтись – до ближайшей корчмы и обратно, Михаил услыхал вдруг раздавшийся позади кандальный звон. Обернулся: четверо сурового вида воинов Александровой рати – в двойных кольчугах, с рогатинами – вели по улице пленных. Человек двадцать, не только кнехты, но, судя по одежкам – и рыцари, среди которых Ратников, к удивлению своему, обнаружил и Иоганна фон Оффенбаха. Не может быть! Он же отпущен! Снова попался? Но ведь мог сказать, сослаться, так сказать, на своего благодетеля – и что же, кто-то осмелился не поверить рыцарскому слову, слову благородного человека? За такие дела виновные могли получить по шапке от самого князя! Враги – врагами, а благородство – благородством. Или, говоря словами историков-марксистов, – классовая солидарность. Что ж такое случилось-то? Михаил подошел к стражам и, указав на Иоганна, заявил: – Это мой пленник! Воин развел руками: – Извини, друже, токмо об том не у нас спрашивай. Твой – не твой… Их по приказу самого князюшки, дай ему Бог здоровья и долголетия, взяли! Ах, вот как… по приказу князя… – А куда ведете-то? – Дак, на посадничев двор, в узилище… там и княже… – Понятно… Заложив за спину руки, Ратников проводил глазами уныло бредущий отряд. Фон Оффенбах конечно же заметил его, обернулся… и презрительно сплюнул на снег – вот она, мол, твоя милость. Все это было неправильно, не по-честному, в буквальном смысле слова не по-честному – честь в это время значила много. Подумав, Миша быстренько забежал в корчму, похмелился холодной бражкой и с новыми силами побежал догонять пленных.
На посадничьем, а ныне – княжьем, дворе было людно и суетно. Ходили взад-вперед воины, в кольчугах и без, ржали у коновязи кони, в кузнице – слышно было – деловито постукивал молот. Если б Михаил был совершенно, ну, абсолютно трезв, так он бы и не решился действовать вот так, нахрапом, уж наверняка придумал бы что-нибудь похитрее. Если бы… Но попавшая на вчерашние дрожжи бражка ударила в голову, словно таран в крепостные ворота! Взбежав по крыльцу, Ратников, оттолкнув гридей, буквально ворвался в горницу: – Княже! Александр Грозны Очи сидел на широкой лавке, блаженно вытянув руки – две сенные девки, слева и справа, аккуратно подстригали князюшке ногти и тихо напевали какую-то песню. – В городе мне жить или на выселках… скажи ку-ку-шка, – послышалось вдруг Мише. Ну, конечно же – с похмелья, девушки пели другое – все то же ай-люли лю-ли… – Княже! – Ратников низко поклонился. – Ты почто здесь? – недовольно повернул голову Александр. – Дозволь слово молвить! Князь раздраженно махнул рукою: – Говори, говори, коль уж пришел, та побыстрее, не видишь – песню слушаю! – Там, в полоняниках, рыцарь… мой пленник… я его отпустил. За выкупом, а он… – Что за рыцарь? – Иоганн фон Оффенбах, мекленбуржец… сивый такой, молоденький. – Все они там – сивые, – молвил Александр. – Так, говоришь, твой пленник? И снова взяли? Значит, было за что. Наверняка попытался освободить кого-нибудь из своих… – Но он дал клятву! – Тебе? – князь нехорошо усмехнулся. – А ты у нас кто? Князь? Боярин? Всего-то простой мечник… Все! Вон пошел! – Княже! – Я сказал – вон! Михаил вышел как оплеванный и, стоя на крыльце, долго костерил Александра самыми гнусными словами – обиделся. Ишь, блин, тоже еще, шишка на ровном месте – «вон пошел»… Ладно, погоди… Все одно – завтра в поход, в Дерпт, а там… Бог даст, и домой. Так что – терять-то особо нечего. Опять же, был бы трезв – разве ж задело бы так отношение какого-то там немца? Ну плюнул, ну козлом посчитал – наверное, даже всех русских – и что? Эка невидаль! И все же, все же… Нехорошо себя Ратников чувствовал, прямо сказать, погано. Это выходит он человеку пообещал, а вышло… Ну, допустим, не виноват – в самом деле не князь, и не боярин… Так нечего было тогда и обещать, а раз уж обещал – так исполни! Приняв решение, Миша вернулся на усадьбу – точнее, на постоялый двор – воеводы Домаша, и, спросив у хозяина перо и чернила, что-то быстренько написал на кусочке пергамента, после чего принялся наряжаться. Одел – для солидности – кольчужицу, только что до блеска начищенную Эгбертом, поверх нее – трофейную немецкую шубу с собольим воротником, накинул на плечи плащ алый, причесался… Даже Максик присвистнул: – Боярин! Как есть – боярин! И куда ж вы собрались-то, дядя Миша? Ратников лишь рукой махнул: – Ждите!
Как ни в чем не бывало Михаил зашел на княжий двор и, спросив, где содержатся знатные пленники, направился прямо к узилищу – курной избе на заднем дворе усадьбы. У избы стоял молодой воин – страж. – Ты, что ли, немцев стережешь? – подойдя ближе, лениво справился Ратников. Стражник кивнул: – Ну я. – Вот! – Миша протянул только написанную самим же записку и запоздало справился: – Читать-то умеешь? – Да уж, господине, разберу… И-ога-н фон Офф… Уф… – стражник читал старательно, по слогам. – Лы-марь… – Иоганн фон Оффенбах, рыцарь, – оглянувшись, быстро подсказал Михаил. – Сам вижу, господине… Кы-назь… Александр Не…в …ский… Невский? Это кто ж такой-то? Тьфу-ты, черт! Ратников про себя выругался – и надо же было так вот опростоволоситься – Невским-то Александра Грозны Очи когда еще прозовут? В лучшем случае лет через сто-двести, а то и вообще – при Иване Грозном! – Это так князюшку нашего прозвали… – лилейным тоном пояснил Михаил. – За битву на Неве-реке… Не знал, что ли? – Не знал, – стражник пожал плечами. – А что, была там битва? – Да была… – Ратников только головой покачал – вот ведь, невежа, важнейших исторических вех не знает! – Там еще князюшка наш Биргеру-ярлу копьем «возложи печать на челе»! – Биргера-ярла – копьем? – парень неожиданно расхохотался. – Да ты что-то путаешь, боярин! Наш князь и ярл Биргер – в друзьях. – Ну, в друзьях, так в друзьях, – Ратников нервно потеребил бородку. – Давай, выпускай рыцаря! Видишь, написано – «отпустить на поруки». – На чьи поруки? – Да на мои ж, Господи! – А ты-то кто такой будешь? – Князь Жорж Милославский, мать твою! – Князь?! – Ну, боярин… В конце концов Ратников переспорил, уговорил – страж вывел таки крестоносца, вообще не удостоившего Ратникова взглядом. Гордый… Ну, вот и сидел бы… И вздернули бы тебя завтра… наверное… – А цепи расковать? – недовольно буркнул Михаил. Воин только руками всплеснул: – Ну, это уж не моя забота. Мое дело – выпустить-посадить. – А, – Ратников махнул рукой. – Ладно. И, вконец обнаглев, повел пленника в кузницу. Простились, кстати, славно – обнялись даже. – Ну, ты уж это… больше не попадайся! – Они не знают, кто такой сэр Майкл! – А, вот оно в чем дело-то… Тогда ссылайся на боярина Ратникова. Михаил сказал и подумал – а не один ли черт? Что тот, что другой – самозванцы.
Утром, едва рассвело, передовой отряд воеводы Домаша Твердиславича вырвался на рысях из Пскова, направляясь на север, к Дерпту – в земли Ливонского Ордена, точнее сказать – бывшего Ордена Меченосцев, с недавних пор именующегося Отделением Тевтонского Ордена в Ливонии. Утро выдалось хмурым, промозглым, но снега не было, а ближе к обеду налетевший с Балтики ветер немного разнес облака, так, что проглянуло солнце. Сразу все повеселели, начались разговоры, песни… Лишь Домаш Твердиславич хмурился. Вскоре остановились на привал, конные на этот раз не дожидались пеших – те, словно мотопехота, двигались следом за всадниками на санях, ни чуточки не отставая. Опытный воевода Домаш, как и полагается, выслал вперед арьергард, однако окрыленные недавней победой воины вели себя довольно беспечно. Псков взяли! А тут – какой-то Дерпт, Юрьев – что там возиться-то? Шапками закидаем! Так считало большинство… и просчиталось. Быстро перебив арьергард, немцы появились внезапно, нагрянули, взяли отряд в копья – а слева и справа – из покрытых снегом лесов – навалились кнехты. – Рыцари! – выпрыгивая из саней, Ратников вытащил меч. – Макс, Эгберт… Сюда! Весь «десяток» выстроился толково и быстро: воткнули в снег щиты, выставили рогатины – а ну-ка, враг, возьми, за рупь-за двадцать! Вокруг слышался звон мечей, крики раненых, стоны и хрипы. Эта музыка битвы сейчас нисколько не возбуждала Ратникова, как бывало иногда раньше. Наоборот – вызывала раздражение… Черт их принес, этих рыцарей! А крестоносная конница, между тем, зайдя с левого фланга, прорвала строй пеших воинов, за рыцарями рванулись кнехты, а справа, из-за леса вылетел еще один конный отряд под белым с разлапистым черным крестом орденским флагом. – Помогать! Защищать! Лечить! Новгородцы бились достойно, да вот только силы были неравные, да и рыцари выбрали удобный момент – русская рать нацелилась с ходу брать Дерпт, никак не ожидая засады. Что ж, на этот раз крестоносцы оказались хитрее, военное счастье – вещь переменчивая, как настроение юной красавицы, избалованной повышенным вниманием мужчин. – Helfen! Wehren! Heilen! Проклятый орденский клич уже навяз в ушах! А ну-ка: – Кто на Бога и Великий Новгород? Трое – рыцарь и конные оруженосцы – опустив копья, понеслись на десяток Ратникова, смяв воткнутые в снег щиты. Рогатина поразила одну лошадь… другую… Но рыцарь пробился, отбросив ненужное копье, взмахнул мечом – хлынула кровь… один из воинов-новгородцев упал, ткнулся лицом в снег, крестоносец взвил коня на дыбы, безжалостный меч вновь искал жертву… Эгберта! Такой удар наверняка перерубил бы мальчишку пополам… если б не Макс! Тот, словно тигр, бросился на рыцарского коня, ухватил поводья… Рыцарь ударил парня локтем, отбросил в снег, словно надоедливую шавку, развернул коня – ударить копытами, затоптать… А кнехты уж наседали со всех сторон, со всех сторон доносились вопли, ругательства, кличи. – Кто на Бога и Великий Новгород?! – Helfen! Wehren! Heilen! Орошая алыми ручьями сугробы, щедро лилась кровь, и своя и чужая. Хрипели лошади, звенели мечи и сбруя. Крестоносцев становилось все больше… Врешь, не возьмешь! Стиснув зубы, Ратников подхватил валявшуюся в снегу рогатину и что есть силы швырнул ее в рыцаря, угодив по шлему. Копье, конечно, не причинило особого вреда, но все ж таки на какое-то время оглушило, и кто-то из своих тут же стащил рыцаря с седла укрепленным на конце копья железным крюком. – Бей, псину, парни! Кто на Бога и Великий Новгород? – Макс, ты как?! – Все о'кей! Парень улыбался, но по лицу его текла кровь… Черт. Ранен… Ратников затравленно оглянулся – новгородцев явно теснили к лесу… где тоже блестели копья и развевалось на ветру знамя крестоносцев! Господи… что ж их так много-то? Кажется, они везде… Разрывая шум битвы, вдруг послышался звук рога. По приказу воеводы трубили отступление. Ну, конечно…. Тут уж куда… теперь лишь бы сохранить людей. – Сани! – ударив подступившего кнехта мечом, Ратников кивнул на возок. – Попробуем вырваться, парни! Снова затрубил рог, уцелевшие воины стали стягиваться на его звук, насколько это было возможно, стягиваться для поспешного отхода. – Ну, выносите, родные! – причмокнув, Михаил натянул вожжи. – Нно, залетные! Нно! Кони взялись вскачь, понеслись, словно птицы, едва не перевернув сани… Эгберт чуть было не вылетел, хорошо, Макс схватил его рукою за шиворот. – Дядь Миша, наши! Подберем! Ратников придержал коней – как раз на его пути двое новгородцев отбивались от наседавших кнехтов. Лихо бились парни! Двое против десятка. Миша осадил лошадей: – А ну, давай сюда! Воины прыгнули в сани. Ратников хлестнул коней. Эгберт ударил копьем бросившегося было следом кнехта. – Сворачивай, дядя Миша, сворачивай! Беглецы вылетели на повертку – в лес, а там – и к озеру… Сзади послышался стук копыт – погоня! Один из прыгнувших в сани парней сдернул с плеча лук: – Ницево, ницево, ужо посмотрим… И первой же стрелой сразил одного врага – тот так и полетел в сугроб, кувырком свалившись с лошади. Вторая стрела тоже нашла свою жертву… И третья… – Ну ты и стрелок! – с уважением выкрикнул Максик. Воин улыбнулся: – Я ж охотник. Влетев в лес, беглецы безостановочно поехали лесной дорожкой, Ратников чуть ослабил поводья, давай лошадям отдохнуть. Смеркалось. Небо сделалось ниже, вдруг повалил снег, и это было хорошо – заметал следы от погони. – Смотри, какие снежинки, Эгберт, – улыбнулся Макс. – Большие, пушистые… Дядя Миша, а мы сейчас куда едем? Сказал и упал, повалился в солому. – Макс? – почувствовав неладное, Ратников обернулся и быстро передал поводья сидевшему рядом воину. Не лучнику, другому. – Максюта! Да что ж ты лежишь-то? Что ж ты… Вот когда Миша осознал, что такое настоящий страх! Неужели зря все? Неужели Макс сейчас вот так глупо погибнет? И что? И зачем тогда все… этот браслет… неужели… – Макс! Макс! Максюта! – Ты его не тряси, господине, – тихо промолвил лучник. – Покой ему посейчас нужен. Покой. – Покой… – Ратников горько усмехнулся. – Где его сейчас найдешь-то? – Поищем… Тут, я чаю, деревни должны быть. Озеро-от – рядом. Дав лошадям передохнуть, поехали дальше – и до наступления полной темноты уже были на берегу: впереди, далеко-далеко, расстилалась заснеженная равнина озера. Скоро уже и апрель, а лед все еще не таял. На протяжении всего пути Максим так и не пришел в сознание, лишь метался, бредил – видать, хорошо его приложил тот чертов крестоносец. Хотя… сотрясение, вряд ли чего больше – лучник прав, парню сейчас бы покой… Покой… – Что это там слева, не деревня, часом? – Избы! – присмотрелся стрелок. – И церковка… или часовня. Какое-то большое село! Ратников хмыкнул: – Теперь бы еще узнать, есть ли там немцы? Ну, прямо, как в кино! Этакие партизаны… Возница придержал лошадей, обернулся: – Так что, сворачивать? На фоне быстро темнеющего неба светились тусклые огоньки лучин. Скоро и они погаснут – спать в те времена ложились рано. – Я схожу, посмотрю, – неожиданно предложил Эгберт. И несмело улыбнулся. Этот парень вообще стеснялся незнакомцев, чужих. – Давай, – Миша махнул рукой и, услыхав донесшийся лай, добавил: – Смотри только, чтоб собаки не разорвали. С минуту было слышно, как под ногами Эгберта скрипел снег. Затем все стихло. Лишь собаки залаяли еще больше, заливистей – понятно, почему. Снег давно уже перестал валить, небо прояснилось, видны стали и звезды и нарождающийся молодой месяц – узенький такой серп. Максим наконец пришел в себя и попросил пить. Ратников рванул с пояса флягу: – Как себя чувствуешь? – Ничего… Только перед глазами – мурашки зеленые. Мурашки… Хорошо, хоть так. Могли ведь и мечом достать… и копьем… и стрелою. Могли… Нет уж, больше для Макса – никаких схваток! – А где Эгберт? – Да должен бы уже прийти… Сказав, Ратников снова услыхал скрип – кто-то шел. Видать, возвращался Эгберт, кому ж еще-то? Точно, он! – Поехали, нет там никого. Ни русских, ни немцев. Бывший подмастерье давно уже научился прилично болтать по-русски, и в войске Александра его не считали чужим, принимая за чудина или эста, и тех и других хватало с обеих сторон, и кнехтами-ратниками, и так, на подхвате. Гибли они обычно первыми, и никто их не считал, так и в летописях указывалось – «бесщисла». С новой силой залаяли псы. – Я тут договорился, – Эгберт кивнул на крайнюю избу, хозяин которой, выскочив на улицу, уже отворял низенькие воротца. – Сюда, сюда от, заезжайте. Коняк можете в хлев поставить, все одно немцы коровенку свели. Немцы коровенку свели… Это хорошо! Вряд ли сей мужичок питает симпатии к крестоносцам. – Ну, заходите… Что с малым-то? Чего шатается? Ранен? – Да есть немножко.
В маленькой курной избенке оказалось очень тепло и уютно, к тому ж – малолюдно, хозяин оказался вдовцом и жил один месте с дочкой – рыженькой, лет тринадцати с виду, девчонкой, с явным удовольствием исполнявшей роль домовитой хозяйки. – Сюда, эвон, на лавку садитесь, к столу… Посейчас, еще один светец зажгу… Раненого давайте туда, ближе к печке. Вона, на сундуке шкура постелена. Господи, молоденький-то какой… А бледненький! Ничего, вылечим, выправим, на ноги поставим. Онучи туда, к огню, вешайте. – Я так-то рыбак, да зимой больше охочусь, – рыжеволосый, невысокого росточка, хозяин чем-то походил на свою дочку… Вернее – она на него. Вздернутые носы, круглые, с веснушками, лица, любопытные светло-серые глаза. – Меня Путятой зовут, а дочку мою – Ефросиньей… Вы ешьте, ешьте, варево-то.
На следующий же день Макс почувствовал себя гораздо лучше, даже порывался встать, пойти… Только вот пока не очень-то ясно было – куда идти? На псковской дороге вполне могли быть немцы, а остатки разгромленного отряда Домаши Твердиславича уже давно наверняка пробились к своим. И все же, решились отправиться к Пскову. Уже приготовили лошадей, с утра решили выезжать, а сегодня, что ж – Ефросинья топила баньку, а ближе к вечеру обещался вернуться хозяин, ушедший на охоту вместе с лучником Ермолаем. Они вернулись гораздо раньше, возбужденные, почти что бежали, а Ермолай так прямо светился радостью: – Отыскали! Отыскали своих, братцы! – Да что ты говоришь? – удивленно вскинул глаза Михаил. – А это точно – свои, не немцы? – Свои… Я ж охотник. И стяги видны, и шеломы сияют – кованая рать суздальская. Станом встали на озере, близ Вороньего камня.
Обоих парней, Макса и Эгберта, Ратников отправил в деревню, что на том берегу озера – у Путяты там жили дальние родичи. Ребята поехали не одни, с проводницей – рыженькой Ефросиньей, явно положившей на Максика глаз. Когда прощались на озере, у развилки, девчушка окинула Ратникова честнейшим взглядом и, перекрестясь, заверила, что присмотрит за раненым самолично. – Ну и за этим тоже, – она кивнула на Эгберта и засмеялась. – Дядь Миша, – Макс все же пытался встать. – А вы куда же? – А я разберусь тут, что к чему, и за тобой приеду. Ты, главное, выздоравливай, нам с тобой еще в Дерпт надо! Вот тут Миша соврал – в Дерпт он собирался один, без Максика. Для того и отправлял – с глаз подальше. Пусть уж лучше полежит, оправится… – Ну, мы поехали тогда? – натянув вожжи, Ефросинья причмокнула губами. – Н-но милаи… Трогай! Лошади ходко понесли сани по накатанной дорожке и вскорости скрылись в зарослях камышей, близ берега выпирающих изо льда настоящим лесом. А Ратников и двое воинов быстро свернули влево – туда, где развевались гордые новгородские стяги и блестели на солнце шлемы суздальской кованой рати. Говорят, суздальцев должен был привести князь Андрей, брат Александра Грозны Очи. Они успели как раз вовремя! Как раз – к своим, к новгородцам… Те были рады, многие узнавали: – Эгей, Мисаил! Парни! Да вы никак упаслися?! – Упаслися, чего ж! – Как там было-то, на дорожке? Говорят, жарко? – Да уж, не холодно! У леса, по всему берегу, горели костры – ратники готовили пищу. Настроение было боевым, решительным – не сегодня-завтра ждали немцев. Не так и много было воинов – вряд ли больше двух тысяч, так ведь и рыцарей не ждали много. В ожидании неминуемой брани, воины подбадривали друг друга. Со всех сторон слышались шутки, прибаутки, смех. Михаил понимал, конечно, куда угодил, и что не сегодня-завтра будет. Знаменитое Ледовое побоище – что же еще-то? Да и по времени уже пора – скоро, может, уже завтра – пятое апреля. Ратников, как историк, такое забыть просто не мог. Как не мог теперь и уйти – тогда просто почувствовал бы себя трусом. Хотя, оно конечно, можно было бы затаиться все в той же деревне да посмотреть на битву издалека… Все так, но что сказали бы воины, те двое? Ладно – не вполне еще оправившийся от удара по голове Максим или слишком уж юный Эгберт – эти, да, пусть сидят за печкой. Но такой умелый воин, как Ратников… Его отказ пойти сейчас к русской рати вызвал бы у лучника Ермолая и его неразговорчивого спутника Силантия, мягко говоря, недоумение. А то б – и скрутили, как несомненного предателя-переветника? А оно надо? Да Миша и сам рвался в бой – посчитаться за псковскую дорогу! И сам бы перестал себя уважать… Кстати, браслетик он оставил Максу, ежели что – тот и сам выберется. И Лерку найдет… хотелось бы верить… – Давай к нашему костру, братие! Чего так шелупонитесь? Откуда будете? – Домаша Твердиславича, воеводы. – Да уж, не повезло ему… Садитесь! Счас, кликну сотника, ужо порешит, куда вас поставить. Какое ратное дело ведаете? – Мы – лучники. – А я – мечник. – От и славно, нам такие нужны! Похлебав горячего варева, Михаил приободрился и даже начал шутить, да, как раз вскоре появился и сотник – дородный мужчина в сверкающем на солнце панцире из крупных стальных платин, надетом поверх кольчуги. Калин – так его звали. – Что ж, добре, добре, – выслушав Ратникова, сотник пригладил растрепавшуюся на ветру бороду. – Инда вовремя. Как раз посейчас князь-от место для боя выбирает… Вон там, – Калин указал рукой. – У Узмени, теплое место, полынья, лед слаб… там нельзя… а вот тут – крепок, тут суздальцев и поставит, брони их чуть тяжельше лыцарских будут. А по краем – конницу… За ней – лучников… ну мечники тоже надобны. На переднем, брат, крае. Ну, конечно, на переднем, где же еще-то? Ратников примерно представлял, как будет проходить сеча – уж, конечно, не так, как показано в старом фильме «Александр Невский», совершенно, можно сказать, по-иному. Рыцарское вооружение в эти времена – шлем да кольчужицы, да чулки-рукавицы латные – не столь уж и тяжело, ничуть не тяжелее новгородского, а суздальцы в своих двойных доспехах – так еще и потяжельше будут! Все то вранье о тяжелых рыцарских латах в тринадцатом веке – суть плод инерции человеческого мышления. Еще с позапрошлого столетья ведется, когда иные лихие художники и романисты даже рыцарей Карла Великого умудрялись изображать в сплошных, так называемых «белых», латах эпохи позднего средневековья и Ренессанса. Крестоносцы, конечно, будут идти «свиньей» – наиболее удобный в данном случае строй для прорыва обороны. Кстати, весьма нетипичный для рыцарей, обычно сражавшихся кто как пожелает. Гонору было столько, что каждый сам себе был за командира, какой уж тут строй. Но это – обычные рыцари, а тут – орденские братья, давшие обет послушания и повиновения. Этих можно было построить, в буквальном смысле слова – можно было.
Все так и случилось. Уже с утра запели, захрипели трубы, послышался быстро приближающийся гул, и вот из легонького утреннего туманца пополам с изморозью показалась… Нет, это была не конница! Это было что-то страшное! Сплошная стремительно несущаяся по льду масса, ощетинившая копьями, словно дикий кабан – клыками. Ратников, в ряду прочих ополченцев, стоял впереди, сжимая в руках меч и хорошо себе представляя всю роль ополченцев. Их подставили для первого удара… чтоб завязли… чтоб потом наткнулись на суздальцев, которых уже не прорвать… Вон они, позади, князья в золоченых шлемах. Гарцуют на белых конях. Ярославичи, Александр и Андрей. Рядом с Александром, тоже на коне – легкая фигурка подростка – боярич Борис из славного новгородского рода Онциферовичей. Странно… Обычно бояре Александра недолюбливали, за самовластье да неуживчивость, а Онциферовичи вот, похоже, сделали на него ставку. Ратников перевел глаза на рыцарей и покрепче сжал щит… вот сейчас… вот-вот… Гремели копыта. Звенели, громыхали доспехи. «Кабанья голова» крестоносцев казалась исполинским живым существом, поганое дыхание которого вот-вот должно было опалить новгородских ратников, а острые клыки – растерзать их тела! – Помогать! Защищать! Лечить! Ну, помощнички… давайте… Мчащийся впереди крестоносец, выставив вперед копье, наклонил голову… А ведь их меньше. Раза в полтора меньше… Удар!!! Михаил даже не понял, как это все произошло, как налетели, сшиблись… Просто – один сплошной удар. И такой звук – как будто железнодорожный состав с разгона налетел на кирпичную стену. Грохот, скрежет, искры… – Helfen! Wehren! Heilen! – Кто на Бога и Великий Новгород?! – Постоим! Постоим за Плесков! Ого, и псковичи здесь… Что-то тяжелое пронеслось совсем рядом, ударило, отбросило и едва не растоптало… Ратников быстро поднялся, поправил шлем, ощущая в себе все больше наливающуюся ярость. Помогать, защищать, лечить – говорите? Ладно, сейчас вам покажем, как тут у нас лечат! Удар! Двое кнехтов ринулись на Ратникова с двух сторон… Ан нет, одного тут же достал копьем поднявшийся с заснеженного льда новгородец. Миша махнул мечом – на, получи! – и отрубленная голова кнехта, подпрыгивая, покатилась по льду, мешаясь меж копыт рыцарских коней и ног пеших ратников. И снова – музыка битвы. И снова – стоны раненых и яростные крики. Черт! Один из рыцарей едва не поразил Ратникова мечом. Миша умудрился отбить натиск, но всадника было не достать, как мечом ни маши… Вражина наверняка ухмылялся под шлемом. Ага! Вот кто-то из пеших ратников попытался стащить крестоносца крюком… не удалось – подоспели кнехты, окружив воина плотным кольцом… сейчас расправятся… Михаил раскрутил меч над головой: – Держись, паря! И обрушил меч на плечи кнехтов… поразив одного, другого, третьего… Черт! И совсем забыл про рыцаря… Его удар отрезвил, заставил задуматься об обороне. – Слева, друже! Черт! Еще один всадник. И скачет сюда… да-да, именно… – А вон там – третий… Эх, где же лучники-то? Михаил обернулся и увидел, как машет ему из камышей Ермолай – мол, пригнись, пригнись, парень! Дай нам прицелиться, выстрелить, добраться наконец до гадов… только дай! Да-а… пешие ратники сейчас только мешали… – Слушай меня! – ударив мечом в щит, громко, как мог, закричал Ратников. – А ну – на раз-два – ложись! Падай в снег… Раз-два… Те, кто слышал, – упали… И тут же дождем полетели стрелы – поражая и рыцарей, и их коней, и кнехтов! – Что, суки, не ждали? – лежа в снегу, Ратников с большим удовольствием слушал, как пели над головой стрелы. – А вот вам! Получи, фашист, гранату! Кто на Бога и Великий Новгород? Яростная атака крестоносцев захлебнулась, на– ткнувшись на мрачное спокойствие кованой суздальской рати. С флангов ударила конница – личная дружина князей, начали сжиматься клещи… Все, как и должно было быть. Хотя, признаться, в первый момент у Миши появились сомнения – ну, разве ж можно остановить взбесившийся бронепоезд? Остановили. Не дрогнули. Кто на Бога и Великий Новгород? А дальше уже началось избиение. Выбив рыцарей, конница Александра начала с молодецкой удалью громить кнехтов – чудинов и эстов – их смерти никто, как всегда, не считал. Лед покраснел от крови, часть рыцарей и кнехтов, желая спастись, бросились к Узмени, к теплому течению… проваливаясь в полынью. Конечно, не в таких масштабах, как фильме – просто им некуда было больше бежать, разгромленное воинство повсюду натыкалось на русские копья. Простолюдинов-кнехтов, конечно, в полон не брали – куда такие полонянники, нищета? Что же касается рыцарей, то это совсем другое дело, за него ж можно потом получить выкуп, и весьма значительный. Живой рыцарь – живые деньги, такой вот дебет-кредит. – Ну, как ты, друже? Лучник Ермолай, подбежав, хлопнул Ратникова по кольчуге. – Да вроде бы ничего, – улыбнулся Миша. Лучник захохотал: – Смотри-ка, а ведь накостыляли мы им?! Посчитались за воеводу Домаша… – Да уж, – Ратников усмехнулся, что ни говори, а осознавать такое было очень приятно. – Хо?! Смотри-ка, что гад творит! Повернув голову, Михаил взглянул в указанную приятелем сторону: орденский рыцарь, один из последних сброшенный с коня, хоть и не сдавался, выставив вперед щит, яростно отбивался мечом от наседавших суздальцев. – Лихой рубака, – вытаскивая стрелу, нехорошо прищурился Ермолай. Нацелив лук, вдруг обернулся и лукаво подмигнул Ратникову: – Спорим – с одного выстрела уложу? – На бочку бражки? – На бражку! Хотя б и так! – Забились, – Миша быстро оценил и сверкающий рыцарский шлем – бикок – и латный нагрудник-кирасу – не так давно появившееся новшество, и щит… Щит… Поверх лат у крестоносца был наброшен белый орденский плащ… а вот на щите… А вот щит был поделен на четыре части: две – по диагонали – с черным тевтонским крестом на белом фоне, а вот другие четверти – красные, с желтыми, точнее сказать – золотыми – львами… нет – леопардами, лев – фигура не геральдическая. Герб нормандского герцогства! Нормандец! Мишу внезапно осенило – так это же, это же… – Стой! – он тут же дернул лучника за руку. – Ты чего, друже? – округлил глаза тот. – Герб видишь, со львами? Может, мы его лучше в полон? – Ага, в полон, – Ермолай скептически усмехнулся и кивнул на скачущих во весь опор к рыцарю всадников в алых, зеленых и голубых плащах, в сверкающих серебром бронях, в сияющих на солнце шлемах… – Опоздали мы с тобой, Мисаил! Йэх, бочонок браги ушел! – Ничего, угощу я тебя и так, без спору, – Ратников засмеялся. Лучник покачал головой: – Без спору – какой интерес? Слушай, а может, он и не сдастся? Вишь, как отмахивался. – Это он от мужиков отмахивался, – со знанием дела пояснил Михаил. – Они ему не ровня. А боярам – сдастся, как миленький. Свой – своим. – Это ты про то, что ворон ворону глаз не выклюет? – понятливо ухмыльнулся Ермолай. И, чуть помолчав, добавил: – А ты я вижу ничего, парень свойский. – Насчет воронов ты прав, друже, – Михаил прищурил глаза, внимательно рассматривая, как рыцарь, опустившись на одно колено, передает свой меч пленившему его всаднику, точно так же опустившемуся на колено. – Только тут не вороны, тут – львы. Нормандские леопарды настороже… Такие вот дела.
Глава 19 Апрель – май 1242 года. Псков А если это любовь?
Когда император увидел, что девица прибыла, он вышел ей навстречу, а с ним и бароны…Часть пленных рыцарей Александр, возвращаясь в Новгород после успешных переговоров с тевтонским магистром, взял с собой, но значительную часть оставил в Пскове, поручив улаживать дела с выкупом своим верным людям, один из которых, суздальский худородный боярин Нечай Анкудинович, славился своим гостеприимством и склонностью к бражничеству. Завязав знакомство, Ратников хаживал к нему каждый божий день, точнее говоря – вечер, и посиделки частенько заканчивались далеко за полночь. Нечай Анкудинович был довольно молод, даже чуть помладше Миши, чуть пониже, чуть поуже в плечах, но все же статен, приятен в обращении и красив лицом. Льняные волосы, ухоженная бородка, тщательно подобранная одежка – все из дорогих ромейских тканей, боярин был настоящий рыцарь. К тому же хорошо знал латынь и немецкий – тот его диалект, что был в ходу в Ливонии. Всех доверенных ему пленников Нечай Анкудинович тотчас же взял «на слово» и, выпустив из узилища, пировал с ними каждый вечер. А когда приезжали с выкупом – часть откладывалась для князя, часть боярин оставлял себя в качестве, так сказать, комиссионных, а часть – и не маленькая – тут же пропивалась. Кроме самого Нечая и пленных рыцарей, за столом обычно сиживали его помощники, служилые суздальские люди, иногда – кто-нибудь из представителей псковских знатных родов и вот – Ратников, познакомившийся с боярином, можно сказать, чисто случайно. Правда, случайность эту пришлось тщательно готовить. Надо сказать, Нечай Анкудинович оказался большим любителем певчих птиц, на той почве и познакомились на торгу – оказывается, Ратников тоже без птичек жить не может! Разговорились – Миша к этой беседе специально готовился, выспросил все про птичек у охотника Ермолая, уж, сколько успел, покуда тот не ушел в Новгород – и через некоторое время уже были друзьями. Ратников представился своеземцем из Заволочья, ну, а о подвигах его новый приятель был уже наслышан. Кстати, Михаилочень рад был, когда князь Александр, после успешных переговоров с посольствами, присланными епископами Дерпта и Риги, отъехал таки в Новгород. А что ему тут было делать? Епископы извинились за вторжение, договорились обменяться пленными и оставить все границы земель, какие те были до 1240 года. Михаил откровенно радовался, честно говоря – побаивался, что всплывет история с фон Оффенбахом. Нет, не всплыла. Может, не до того было, а может, стражники и все прочие ответственные люди погибли во время сражения. Скорее же всего, просто приняли искусно исполненную Ратниковым записку за подлинное распоряжение князя. А сам Александр о том и не спросил – дело ли ему до какого-то там крестоносца? Так вот и прокатило. Да, еще одна новость была, из разряда не очень приятных – усадьба на Лодейной сгорела. Не одна, вместе с другими – соседними. Все ж таки правильно тогда Ратников предлагал каменную стенку поставить – брандмауэр. То ли немцы сожгли, то ли русские, то ли сам по себе начался пожар – запросто – только выгорело все дотла. Так вот! И оставался теперь у Ратникова с Максом один браслетик на пару. Да еще Лерка… Ничего – выбраться и с одним можно, только вот… Только вот, иметь бы еще один, на всякий случай – да уж теперь ладно… Лерка… Анри де Сен-Клер, нормандский рыцарь, заявил, что его суженая обязательно явится за ним с выкупом – и в самое ближайшее время. – А серебришко-то у нее есть? – качал головой Нечай Анкудинович. – Для такого дела найдет, – граф де Сен-Клер – высокий красивый парень лет двадцати, кареглазый, с черными, как смоль, волосами, смеялся, по всей видимости, нисколечко не сомневаясь в кредитоспособности своей возлюбленной. – Пару лошадей продаст, да доспехи, да кое-что из оружия. Дело наживное! Он любил петь, этот нормандец, аккомпанировал себе на лютне, которую приобрел уже здесь, в Пскове, у рижских или ревельских купцов. А боярин Нечай любил слушать не только птиц, но и песни, которых граф знал великое множество:Робер де Клари. Завоевание Константинополя.
Под липой свежей,
У дубравы,
Где мы лежали с ней вдвоем,
Найдете вы все те же травы,
Лежат, примятые, ничком…
Красавица явилась с неба,
С волосами, цвета спелых снопов,
С очами, пылающими любовью…
Все ночь Мише снилась какая-то хрень: поющие соловьи, падающие с неба девчонки, единороги… Да, и еще – здоровенная белая обезьяна! Она сидела рядом и немилосердно трясла Ратникова за плечо. – Пошла, пошла вон! – отбивался Михаил. – Обезьяна белая!
– Ладно вам обзываться-то, дядя Миша! – обиженно пробормотал Макс. – Лучше вставайте быстрей, тут такое! – А? Что? – Ратников уселся на ложе и с минуту недоуменно хлопал глазами. Потом улыбнулся: – Ну и приснится же! Ты чего такой взъерошенный, Максюта? Случилось что? – Случилось! Случилось! Конечно же, случилось! – Несмотря на такие слова, мальчишка вовсе не выглядел озабоченным. – Наконец-то вас разбудил… Там, во дворе – Размятникова! – Какая еще Размятникова? – Да Лерка же! – Лерка?! Ах ты ж, черт… Вскочив с ложа, Ратников быстро оделся и, сунув ноги в сапоги, выбежал во двор вслед за Максиком. И тут же увидел ее… Лерку… Нет – даму Элео– нору! Как видно, она только что слезла с белой, покрытой длинной цветастой попоной, лошади и теперь, в сопровождении двух дюжих парней в смешных узких штанишках-шоссах, шагала по двору в изумрудно-голубом приталенном платье, с золотым пояском на бедрах, с ожерельем на тонкой шее. Пышные волосы ее были забраны жемчужной сеткой, большие зеленые глаза сверкали, словно драгоценные камни. Да-а… чувства рыцаря можно было понять – такая могла влюбить в себя любого! И что, эта красивая молодая девушка – Размятникова? Что-то не похоже. – Лерка! – первым к «даме» подскочил Макс. – Это ты кому, паж? – дама недовольно обернулась. Нет, не она, – тоскливо подумал Ратников. – Веди себя достойно с дамой, иначе… Сопровождающие «даму Элеонору» парни нахмурились. А Максик не отставал: – Размятникова! Ты чего, меня не узнаешь, что ли? Я – Макс! Нет… не она… Хотя… И без того большие глаза девчонки вдруг удивленно расширились: – Господи… Гордеев, ты, что ли? И что ты тут делаешь? – Да то же, что и ты! Так же вот… провалился… – Максик!!! Лерка бросилась к парню с поцелуями: – Максик… Нет, не может быть! Максик!!! – Здравствуйте, – Ратников подошел ближе. – Мы рады, что смогли найти вас, Валерия. – Ой! – оторвавшись наконец от пунцового Макса, девушка обернулась. – Здравствуйте. А я вас помню! У вас еще магазин… ну, в Советском, на площади. Вы мне расскажете, как вообще все… как сю– да… – Не только расскажем, но и… – Ой! – поправив жемчужную сеточку, снова воскликнула Лерка. – Что же я тут с вами стою-то? Давайте все рассказы попозже, а? Я же выкуп привезла! Где Анри? Надеюсь, его не в узилище дер– жат? – Что за шум, а драки нету? – позевывая, вышел на крыльцо боярин Нечай. Увидев Лерку, изящно поклонился: – Вы, должно быть, дама Элеонора? – Да. Она самая. – Граф про вас говорил… – Нечай Анкудинович спустился с крыльца и галантно подал даме руку. – Нет, он ничуть не соврал, верно, Миша?! Вы – истинная красавица, способная украсить собой самое изысканное общество, подобно тому, как играющий всеми цветами смарагд украсит любой ожерелье! Ратников даже головой покачал от зависти: красиво излагает, собака. – Где вы держите Анри? И вообще – кто вы? – Я – боярин Нечай Анкудинович… Прошу вас сюда. Сейчас, сейчас встретитесь с вашим дорогим суженым… надеюсь, все-таки – не очень дорогим… серебришко при вас? – А как же?! С чего бы я тогда явилась? – Вы не только красивы, но и очень умны, любезнейшая дама Элеонора! Пропустив даму вперед, боярин вошел в горницу, а Ратников с Максом уселись на крыльце – ждать. Ждать пришлось долго, наверное, с час – покуда там все устроилось. Оба, и Макс, и Михаил, не скрывали радости, заразив ею и подбежавшего Эгберта, в последнее время – почему-то хмурого. – Неужели, все, дядя Миша? – растроганно приговаривал Максик. – Неужели наконец нашли? Ну! Когда на Танаево? – Браслетик-то не потерял? – Ну, что вы! А Лерка-то, Лерка… настоящая дама! Вот будет потом вспоминать… Они вышли на крыльцо вдвоем – граф де Сен-Клер и его юная дама. И, никого не стесняясь, начали целоваться… жарко, с таким пылом и сексуальностью, что Максим отвернулся и покраснел. – Мой суженый хочет устроить небольшой пир, – оторвавшись наконец от разомлевшего от счастья рыцаря, негромко произнесла Лерка. – Да, милый? – О, любовь моя! – Сен-Клер снова поцеловал девушку в губы. – Конечно же – пир! Пойду сейчас же распоряжусь! Договорюсь с герцогом… Он очень хороший человек – герцог Нечай Ану… Анку… Очень хороший. Рыцарь отправился обратно в хоромы, а «дама Элеонора», не чинясь, уселась тут же на ступеньку крыльца, между Ратниковым и Максом. – Ну, – мягко улыбнулся Михаил. – Рассказывайте, что там с вами приключилось? Тогда, на озере, с Карякиным… Кстати, браслетик-то желтенький свой помнишь? – Конечно помню! Красивый! Правда, разбился, когда… Ой, жуть! – девчонка зябко передернула плечами. – Вот, честное слово, прямо вспомнить жутко, клянусь Святой Женевьевой! – Кем-кем клянешься? – Ой, да ну тебя, Макс! Короче, поехали мы после танцев кататься… ну, с Эдиком. На Танаево, куда ж еще-то? Да вы ничего такого не подумайте, целовались просто… хотя… – Лерка лукаво улыбнулась и легонько щелкнула Макса по носу. – Может, там у нас и дальше чего б было… Если б не этот идиот Карякин! Это ж уголовник, я его боюсь просто! Появился откуда ни возьмись, Эдьку ударил… на меня налетел, навалился, стал одежду срывать да по всем местам лапать… целует, гад, в губы – а сам чесночищем пахнет! Короче, еле вырвалась… побежала, а он за мной, не отстает… Я на мосточки… поскользнулась и – в озеро… И тут вдруг – день! Вы представляете? Только что темно было – и вдруг солнце! Я перепугалась… тонуть начала… Пришла в себя на берегу – надо мной какой-то парень склонился… красивый – жуть! Я таких только в кино видела… Анри… Если б не он… не знаю, что тут со мной сталось бы! – Так ты догадалась, куда попала? – Да уж, сообразила, не дура… Анри меня с собой взял… Обет хотел дать… дурачок. В Орден вступить, как эти придурки с крестами… Ха! Да там половина – гомиков, я точно знаю. Короче, Анри я из этого всего вырвала, мозги прочистила – он же граф! У него ж замок в Нормандии, и не один… И старший брат – вчера гонец прискакал – умер! На охоте, говорят, свалился с коня… Теперь все земли – наши! Те, что по реке Орн, близ Кана. А те, что по побережью, пока что Генрих Плантагенет захватил, король английский… Ничего! Мы их отспорим… по суду или венной силой – вассалов хватит! И еще землицы есть… три деревни близ Байё – тоже когда-то наши были. Теперь, правда, их Людовик, король Франции, захватил… но мы ему руки-то укоротим! Нечего рот разевать на чужое! – Ну ты и расфуфырилась, Лерка! – покачал головой Макс. – Король Английский. Король Французский, вассалы… сама-то себя слышишь? Домой скоро поедем! Мы знаем, как вернуться… тебя только и ждали! – Это правда? – опустив пушистые ресницы, девушка обернулась к Ратникову. – Вы… в самом деле. – Да, Лера. Тебя вот, искали… С Танаева озера можно уйти… – Я за вас очень рада! – Лерка улыбнулась. – Нет, честное слово, рада… Мы даже вас проводим до озера. Я и Анри… – Как это проводим? – не понял Макс. – Ты что же, обратно не собираешься?! – Нет! – девчонка неожиданно расхохоталась. – Нет, понимаете? Нет! Кто я там была? Малолетняя шлюшка… Никому не нужная…хотя, нет, нужная… для известных целей. Мать – горькая пьяница, денег – нет и не предвидится… – Да уж, да уж, – покачал головой Максим. – А тут у тебя земли! Как же – графиня! – Дурачок, – девушка ласково взъерошила парню волосы. – Не в землях и не в титуле дело, хотя и это немаловажно, особенно – здесь. Анри! Я просто его люблю. И – очень надеюсь – он меня тоже.
Глава 20 Май 1242 года. Псков – окрестности Чудского озера Что-то вы быстро!
Получив этот ответ, возрадовалась дама…И сколько бы Ратников не уговаривал «даму Элеонору» – Лерку – все тщетно! Сколько ни говорил, ни объяснял, даже целую лекцию прочитал на тему «бедственное положение женщины в Средневековье». Ничего ведь не утаил, обсказал все, как есть: что женщина здесь – никто, всего лишь машина для ежегодного – ну, пусть, почти ежегодного – рождения детей, большая часть которых неминуемо умрет еще во младенчестве. О том, что замуж тут выходят лет в тринадцать-четырнадцать, потом вот, каждый год рожают, годам к тридцати женщина уже считается зрелой, ну а к сорока – старухой. Соответственно и выглядит. Нет, совершенно напрасные хлопоты! Сколько бы ни говорил Михаил, а Лерка только смеялась… Может, и вправду – любовь? Очень на то похоже. – Ну, как же ты без сериалов-то будешь? Без «фабрики звезд», без интернета? – Господи, Михаил Сергеевич! Телевизор только лохи смотрят, а интернет… компьютера у меня и там никогда не было. В конце концов, Ратников махнул рукой – ну, как знаешь! Хочешь в Средневековье жить – ради бога. – Смотри, ежели вдруг назад захочешь… – Знаю, браслетик нужен. Вы уж рассказывали. Да некогда мне об этом думать, Михаил Сергеевич, надобно нам с Анри побыстрее домой возвращаться, в эту его Нормандию… а теперь – и в мою. У него там замок, представляете? С башнями, с подъемным мостом! Четырнадцать деревень у нас! А еще земли сколько! Пригляд во всем нужен, на слуг тут уж не понадеешься, Анри мне порассказывал – вор на воре. Все самой придется… где уж тут скучать? А вы говорите – интернет, телевизор… – Ладно, ладно, – Михаил окончательно сдался – не хочет девка, не надо, чего зря уговаривать-то? Как говорится – было бы предложено. – Вы это только… Эгберта с собой возьмите. Боюсь, пропадет тут мальчишка… Не пожалеете, он парень чест– ный! – Если честный – можно и в мажордомы, – задумчиво протянула Лерка… сиречь – дама Элеонора. – Это хорошо, дядя Миша, что вы про него вспомнили – нам с Анри верные люди во как понадобятся! – девчонка резко провела ребром ладони по шее. – Кое-какие землишки отсудим, а кое-что силой возвращать придется… Борьба предстоит трудная! – Да уж, да уж, – Ратников скептически хмыкнул. – Ну, Эгберта мы уговорим… попрошу Макса… Вон он, как раз, идет! Эй, Максюта! Михаил с дамой Элеонорой сидели на высоком крыльце той самой усадьбы, что по-прежнему занимал ушлый боярин Нечай Анкудинович. С момента Леркиного появления прошло уже недели две, дороги за это время превратились в самое настоящее месиво, приходилось ждать, когда хотя бы чуть-чуть подсохнут. Скоро должны бы уже – весна в этом году выдалась пусть не особенно ранняя, зато жаркая – вот и сейчас, после полудня, сидели в тенечке, любуясь буйной зеленой травкой, молодой листвой и мохнато-желтыми шариками одуванчиков, во множестве выросших у частокола. Дама Элеонора обмахивалась веером. – Что, Лера, жарко? – ухмыльнулся Ратников, глядя на быстро шагавшего от ворот Макса. – Теперь уж в коротенькой юбочке не походишь и шортиками парней не смутишь – тут такого не носят, не принято как-то… – Дядя Миша, я вас умоляю, – Лерка стрельнула глазками и лукаво улыбнулась. – Вы что… до сих пор мое летнее платье не оценили? Ратников скосил глаза… потому и не оценил – не считал Лерку за возбуждающе-сексуальный объект, не мог себе это позволить, строго-настрого мысли свои контролировал… А если бы нет… Давно бы уже заметил, давно б заценил: и тонкое сукно, и забранный тонкой серебряной нитью ворот, сквозь который просвечивали голые плечи, и облегающий покрой, подчеркивающий изгибы бедер, грудь… Да уж – под таким платьем ничего не скроешь! – А белья, между прочим, здесь тоже не носят, – громко расхохотавшись, добавила девушка. – И купаются – голыми. Ратников лишь рукой махнул: – Ла-а-адно! – О чем это вы тут треплетесь? – подойдя, уселся на ступеньку Максик. – О сексе – о чем же еще? – Дама Элеонора пожала плечами и окатила смутившегося мальчишку веселым взглядом. – Дядя Мише, видишь ли, платье мое не нравится – слишком, говорит, закрытое. – Закрытое? Ну… не знаю… – Макс почему-то покраснел и быстро перевел разговор на другое. – С Эгбертом сегодня на торг ходили. – Ну, ну? – нетерпеливо переспросил Михаил. Подросток улыбнулся: – Рижские купцы приехали! О том вам и хотел сказать. – Приехали?! – дама Элеонора обрадованно всплеснула руками. – Ну, наконец-то! Все же, красивое было на ней платье, обворожительно красивое с этакой небрежно подчеркнутой сексуальностью – небесно-голубое, с темно-синими и изумрудными вставками и тоненьким золоченым пояском. Граф Анри де Сен-Клер явно было рыцарем не из бедных… Кстати, он с раннего утра еще отправился прогуляться – тоже узнать про купцов и дороги. Что-то еще не вернулся… – А мы как раз об Эгберте беседовали, Макс, – Михаил пригладил рукою волосы, растрепавшиеся порывом весеннего ветерка, пахнущего пряными травами, смолой и березовым соком. – Вот, хочу его к Лере определить. В хозяйство. – Крепостным, что ли? – удивился Максим. Лерка скривилась: – Надо говорить – вилланом. – Ах-ах-ах, какие мы теперь образованные! Ты с женихом-то своим как разговариваешь? По-немецки? – По-французски, чучело! – фыркнула девчонка. – Я ж когда-то в гимназии с французским уклоном училась… Только все равно – у Анри говор свой, поначалу я вообще мало что понимала. – Ну, конечно, – Ратников слабо кивнул. – Единый-то французский язык едва-едва к пятнадцатому веку сложится… да и потом в провинциях еще долго на диалектах говорить будут. А Эгберта мы не в крепостные – в мажордомы сплавим, это Лера над тобой так, прикалывается, как вы, молодежь, говорите. Максим повеселел: – Это другое дело! А то ведь Эгберт мне все-таки друг. Скучать по нему буду… и по тебе. Подросток опустил голову – все ж таки, что ни говори, а нравилась ему Лерка, нравилась… еще там, раньше… – Да, мажордомом – это хорошо. – Ты хоть знаешь, что такое мажордом, чудо? – Нет. Но, думаю, это значительно лучше, чем крепостной. – Слушай… а где, кстати, Эгберт? – Земляков на торгу встретил, зашли в корчму – поболтать. Наверное, не захочет он в мажордомы… Домой вернется. А может, с собой его взять? – С собой? Ты сначала думай, а уж потом говори, Максюта. Где он будет жить? Что делать? А вдруг документы кто спросит? Ратников покачал головой и тут же подумал о Марьюшке, Маше, любимой супружнице, которую не видел вот уже почти год… Как она там? Ну, вообще-то, с голоду не умрет – огород да охота, рыбалка – это все Маша умеет куда лучше наших, так называемых, «профессионалов». Черт… а вдруг… вдруг родит? Нет, не должна бы – месячные у нее были… И Макс вдруг закручинился, поник головою, – и тоже, по такому же поводу, как вот, Ратников. Когда вот уже ясно было, что не сегодня-завтра домой, тогда и полезли в голову разные не очень-то веселые мысли, раньше-то просто некогда было грустить, не до того. – Мама… Вот почти год уже, как… господи!!! – подросток вздохнул и, наверное, всхлипнул бы, если бы не сидевшая рядом Лерка. А та вдруг ухмыльнулась и сплюнула: – А вот меня там некому ждать! И дома у меня никакого не было… Сегодня у тетки, завтра – где придется… как бы так! Слава Богу, один человек в целом мире нашелся… которому я нужна! И этот человек, которого – одного-единствен– ного! – и имела в виду сейчас юная дама Элеонора, вот как раз и появился! Въехал на коне ворота, спешился, бросив поводья привратнику-слуге. Действительно, обаятельный парень… Миша прищурился… на Джонни Деппа чем-то похож… этак, слегонца. Поклонившись Ратникову, сир Анри де Сен-Клер дружелюбно кивнул Максу и, взбежав на крыльцо, упал на одно колено: – О, возлюбленная моя дама! Позор мне, позор – словно сиволапый мужик, оставил тебя скучать! – Да я, в общем-то, и не скучала, милый! Разговор шел на старонормандском… но о смысле его можно было легко догадаться и без перевода. Влюбленные обнялись и тут же принялись целоваться с таким пылом, с такой недюжинной страстью, что бедолага Максик поспешно отвернулся и снова покраснел, хотя, уж казалось бы, куда больше? Нет, все ж таки он, несомненно, был немножко влюблен в Лерку… а может быть, даже и не немножко… и вот теперь от всей души завидовал графу Анри де Сен-Клеру. Еще б не завидовать, м-да-а-а… – Сир! – оторвавшись наконец от чувственных губ возлюбленной, рыцарь поднялся на ноги и обратился к Ратникову. – Двое достойных всяческого уважения людей, которых я хорошо знаю и за которых готов поручиться собственной честью хотят встретиться с вами на Рижском дворе по весьма срочному и важному делу. – Граф вдруг улыбнулся. – И – очень приятному для вас, смею заверить! – Дело? – нахмурился Михаил. – Что за дело? И что за люди? – Завтра с утра они будут ждать вас на Рижском подворье. Один из них вас хорошо знает. – Да кто же они? – Я обещал никого не называть, – рыцарь развел руками. – Если хотите, мы с вами можем пойти туда вместе, сир. – Благодарю вас, граф… Но, я полагаю, мы с моим оруженосцем вполне обойдемся и своими силами. – Ну, как хотите, – пожав плечами, молодой граф снова повернулся к любимой. – Милая! В столь чудесный день будет хорошо прогуляться по лугу… по безлюдному лугу, с такой обворожительно мягкой травой, мягкими одуванчиками и сладким клевером. – Так клевер вроде еще не распустился? – И что с того? Твои уста, любимая, слаще всякого клевера! С утра, в полном соответствии с переданной графом де Сен-Клером просьбой, Ратников, прихватив с собой Макса и Эгберта – для вящего антуража, негоже было знатному человеку шастать без экскорта, – и отправился на подворье рижских купцов.Из хроники Камбре
Худого, с аскетичным лицом, священника – члена орденского капитула отца Гернольта – Михаил узнал сразу же, второй же – молодой рыжий монах – был незнаком. Оба сидели в корчме на подворье и пили пиво, сваренное бог весть по какому случаю. Оставив своих спутников во дворе, Ратников подошел к столу и слегка поклонился: – Это вы желали меня видеть, отец Гернольт? – О, да. Второй – рыжий – оказался переводчиком. – Присаживайтесь к столу, герр… ммм… даже не знаю, как вас теперь и называть? – Называйте – герр Михаил, – Ратников усмехнулся. – Не бойтесь здесь вот так, свободно. – Ничуть, – священник развел руками. – Фюрст Александер разрешил построить в Плескау католический храм – я приехал именно по этому вопросу… ну и кое-что попутное. Рыцарь Иоганн фон Оффенбах шлет вам поклон и выкуп. – Выкуп? – удивленно переспросил Миша. – Но ведь я ничего не требовал! – Он знает, – тевтонец слегка улыбнулся. – Но считает, что должен. И просит не наносить бесчестье отказом. Ратников только головой покачал – надо же: «не наносить бесчестье»! Отец Гернольт, между тем, что-то негромко сказал рыжему, тот кивнул и, наклонившись, вытащил из-под стола небольшой мешочек и… меч в темно-голубых сафьяновых ножнах. Довольно длинный – где-то с метр, а то и чуть больше – с широким перекрестьем и золоченым навершием. – Мастер Иоганн Зеен, Нюрнберг, – вытащив клинок, прочитал Михаил. – Доброе оружие! – Владейте им, герр Микаэль! Это подарок от брата Иоганна… увы, он решил покинуть нас навсегда, отбыв в Палестину. Встав, Ратников прицепил меч к поясу и поклонился: – Что ж, спасибо славному рыцарю фон Оффенбаху! Ну – и вам, господа. За то, что доставили. – Не забудьте мешок, – прищурившись, напомнил отец Гернольт. – В нем полсотни золотых монет, недавно чеканенных бранденбургским фюрстом Иоганном, тезкой и родственником нашего дорогого фон Оффенбаха. Желаете взглянуть? – Ну, что вы! Тем не менее монах уже развязал мешочек, захватив тускло блеснувшее золото горстью: – Будете пересчитывать? – Верю на слово! Вообще-то, Ратников, выручая фон Оффенбаха, ни о чем подобном не думал… но сейчас вовсе не собирался отказываться от подарков. И от денег, и – тем более – от меча. Золото, пусть даже не очень высокой пробы, вполне можно было реализовать и там… дома… а часть дать тому же Эгберту – на обзаведенье, так сказать – подъемные, точнее – прощальные. Простившись с тевтонцами, Михаил направился к выходу, на самом пороге столкнувшись с каким-то суетно мельтешащим мужичком в серой поддеве. Завидев Ратникова, мужичок низенько поклонился и мышью прошмыгнул во двор. Знакомая морда… Где ж его… Ха! Еще бы не знакомая! Опанас Сметанников – жив, выходит, морда! Ну, а что преступному элементу сделается – при любой власти благоденствуют. – Ну как там? – накинулись во дворе парни. – Держи, – Михаил небрежно кинул приятно звякнувший мешочек Максу. – Смотри на потеряй – пригодится. – Дядя Миша, а что там? Деньги, да? – Догадливый парень! – Ой… и меч у вас… А посмотреть можно? – Подожди. На усадьбу придем – посмотришь.
Следующее утро выдалось солнечным, росистым. В кустах жимолости, у самой усадьбы, весело пели жаворонки, над цветами, несмотря на ранний час, порхали бабочки, жужжали шмели и пчелы. Чистое голубое небо не содержало даже намека на облачность, славный начинался денек, славный и, вместе с тем, грустный – ведь это был день прощания. Впрочем, грустили не очень-то долго, и не сказать, чтоб всерьез: Лерка – дама Элеонора – была ослеплена любовью, Михаил с Максиком предвкушали скорое возвращение домой, а Эгберту вообще было сказано, что его друзья явятся в Нормандию уже этой зимой. – О, к тому времени я открою постоялый двор, – получив полтора десятка золотых монет, бывший подмастерье и не скрывал своей радости. – Приезжайте – пиво будет вкусным! Они отправились вместе с караваном рижских купцов – до Риги, а там на датском или орденском корабле – во Фландрию, где можно было отыскать попутное судно в Нормандию. – Так и не вышло вас проводить, – немного всплакнув, Лерка по очереди поцеловала Ратникова и Макса. – Ничего, вы ведь и так доберетесь, правда? – Да уж, конечно, тут и говорить нечего, – Максик взглянул на девушку и вздохнул. – Дядя Миша, – дама Элеонора вытерла мокрые глаза рукавом. – Там это… если вдруг мать трезвая будет… Что-нибудь скажите ей… да? – Скажу, – соврал Ратников. – Ох… Лера, Лера! – Да перестаньте вы охать, – замахала руками девчонка. – Разве не видите, как я счастлива? Миша только рукой махнул: – Видим… А уже ржали запряженные в телеги лошади, и подъехавший на белом коне граф, спешившись, попрощался и, бросив поводья Эгберту, галантно проводил суженую к повозке. Там же, рядом с возницей, примостился и подмастерье… Тронулись. Рыцарь поскакал рядом со своей дамой. Обернувшись, Лерка и Эгберт махали руками, пока повозка не свернула за угол. – Ну, вот и все, – тихо промолвил Ратников. – Уехали. Эх, Лерка… Что ж – это ее выбор, и пусть будет счастлива! – Думаю, она счастлива, похоже на то. – Грустная улыбка тронула губы подростка. – Ну, что, дядя Миша, поедем к озеру? Или у вас здесь еще какие-нибудь дела есть? – Да нет никаких. Сейчас пройдемся на торг да по пристаням, поищем попутных. – А не надо искать, – неожиданно улыбнулся Максик. – Я вчера еще выспросил: какой-то Арефий Зерно как раз сегодня собрался в Новгород. Нам как раз по пути… Уж довезет… за монету. – Тогда поспешим, друг мой! – Ратников искоса посмотрел на слепящее глаза солнце. – Купец наверняка уже выехал. Придется уж нам догонять… Полагаю, ни с кем на усадьбе мы прощаться не будем. – Конечно, не будем, вот еще! – фыркнул Максим. – Идемте, дядя Миша, скорее.
Груженные кожами и сукном возы Арефия Зерно двигались медленно, не спеша переваливаясь на ухабах. Ратников с Максом догнали их быстро, но уже за городом. – Куда, вы говорите, вам надобно? – Арефий – мосластый, с растрепанной рыжеватой бородкой, мужик – окинул незнакомцев профессионально-недоверчивым взглядом. – Так, до Танаева озера… ну, до повертки, – пояснил Максик. – Я ж вчера с вами договаривался, помните? – А, – ухмыльнулся купец. – Теперь вспомнил. – Мы заплатим, сколь скажешь, – быстро добавил Миша. Вообще-то можно было бы пуститься в путь и одним, без каравана… однако это было бы весьма неосторожно – здешние леса вовсе не были безопасными, тем более сейчас, с началом нового торгового сезона. – Коли пешком пойдете – одна цена, – Арефий Зерно хитро прищурился. – Ну, а на телеге – другая. – А так и этак можно? – ухмыльнулся Ратников. – Часть пути – пешком, а часть – на телеге? – Можно, – покладисто согласился торговец. – Вервицу – мне да вервицу – воям. Ну, цену загнул! Две беличьи шкурки непонятно за что? Впрочем, торговаться не стали – Михаил вытащил из калиты заранее припасенную золотую монету, протянул алчно сверкнувшему глазами купцу: – Хватит? – Хо! Тогда и пообедайте с нами, други!
От Пскова до Танаева озера было примерно километров шестьдесят с гаком, купеческому каравану – три дня пути. Двигались не спеша, хоть и поднимались еще засветло – дорога, хоть и подсохла, но приходилось форсировать многочисленные мелкие ручьи и речушки. Иногда возы вязли, тогда их приходилось вытаскивать, навалившись всем миром. Всего возов было дюжина. И тридцать человек обслуги, не считая воинов нанятой в Пскове охраны – возницы, приказчики, служки… Второй день пути, а потом и третий, Арефий Зерно частенько прохаживался пешком – разминая затекшие ноги – заодно приглядывался, а что там, позади? – И что там видно? – Ратников как-то уже под вечер не выдержал, подошел. – Да кое-что… – обернувшись, вздрогнул купец. – Едет за нами кто-то… а может, и не за нами – дорога-то здесь одна. – Едет? – Миша насторожился. – И кто б это мог быть? Тати лесные? – Крупных шаек тут нет, – задумчиво покачал головой Арефий. – А мелким мы не по зубам… Вон-вон, видишь? Присмотревшись, Ратников и сам увидел показавшегося на пригорке всадника. Кто это – из-за дальности расстояния рассмотреть не представлялось возможным. – Конные, – тихо промолвил купец. – Могли б и догнать… Однако ж, не нагоняют – держатся сзади. Непонятно! – Может, местные? По своим делам… Или новгородская сторожа… – А может, и они, – Арефий кивнул и пригладил бороду. – Ладно, идем, друже. Скоро, к вечеру, и поверка ваша. Лучше б вам с нами заночевать, не переть на ночь глядя. – Конечно, – подумав, согласился Миша. Да, хотелось бы добраться до озера побыстрее… но эти люди, сзади… да и вообще – ночью не особенно– то по лесным дорожкам походишь – запросто переломаешь ноги. Ну, утром – так утром, в конце концов спешить-то особо некуда – почти год прошел, так какая разница – днем раньше, днем позже?
Расположившись на ночлег, торговые запалили костры, часть служек рубили на шалаши еловые лапы, часть – с приказчиками и свободными от службы воинами – ловила в ближайшем ручье рыбу – живенько натаскали на ушицу радужной ручьевой форели да налимов. – Н-да-а, мелковата рыбка, – сокрушался Арефий, подбрасывая на ладони почти полуметровую рыбину. – В старые-то времена с такой мелочью и возиться б не стали. Уж рыба была, так рыба – во! Ага… в сажень – как же! Кстати, купец оказался неплохим стригольником. Увидев, как он подстригал какого-то молодого приказчика, Ратников и сам попросился – а то волосы-то отрастил до плеч, неудобно было в таком виде и объявиться… Видя такое дело, скинул рубаху и Макс: – И меня подстригите! Арефий лишь ухмыльнулся: – Да запросто! Садись-от, на пень, паря. – Покороче его, покороче, – смеялся Ратников. – Хоть на человека походить станет!
Похлебав ушицы, тут же и полегли спать – вставать, как и всегда, приходилось рано. – Ох, – все никак не мог заснуть Макс, все ворочался. – Ну, тут и комары же! Настоящие волки! – Смолою натрись, – засмеялся Ратников. – Только смотри, не очень – потом не отмоешь. – Нет уж, я лучше пойду, выкупаюсь… Мише тоже почему-то не спалось. Подумалось вдруг – вот и последний день здесь. Как-то там Маша? Ладно Маша – а как матушка Максика? И – бабушка или тетка, к кому он там приезжал? Хорошо бы заранее придумать – что им всем потом говорить… не только им – и милиции, наверняка уж розыскные дела завели… Правду? Ну, не смешите. Пожалуй, единственная версия кое-как прокатит – заблудились в лесу, скитались… Ага! Почти год, да? Черт… да чтоб такое придумать-то? Не самому – Максу… Гм… допустим, сам-то Миша никуда и не терялся – типа, в Питер уезжал. А вот Макс… Скажем, искал Лерку… Где-нибудь далеко… в Сибири. М-да – шито белыми нитками… и – крупными, крупными стежками. Выкупавшись, Макс вернулся – чуть обсохнув у догоравшего костра, поспешно – комары! – натянул рубаху. Забрался под телегу, на сено – там они ночевали: – Дядя Миша… Я вот тут подумал – а что маме-то говорить буду? Как объяснить – где столько времени шатался? Почему весточку не подал? Нет, она, конечно, обрадуется… я даже представляю – как! Но все же… Наверное, скажу, что заблудился – что же еще-то? Ногу, мол, подвернул… или даже сломал… полз… потом вот вас встретил. Добрались в какую-то заброшенную деревню… тут и дожди пошли – не выбраться, связи нет… и заморозки, и снег, и зима… Вот так вот, пока нога не зажила, да не подсохло, и не могли выбраться. Ничего придумка, да, дядя Миша? – Неплохо, – Михаил хмыкнул. – С ногой и заброшенной деревней – неплохо. Молодец, Максюта, неплохо мозгами шевелишь! – Я еще и не то придумать могу! – шепотом похвастался отрок. – Только вот, поверили бы… – Поверят. Тебя увидят – поверят. Во что им еще верить-то?
Утром поднялись, как всегда, рано – похлебали душистой, застывшей за ночь, ушицы. – Ну, прощевайте, – улыбнулся Арефий. – Счастливой дорожки. – И вам того же! – засмеялся Максим. Подстриженный, лохматый со сна, он выглядел сейчас довольно забавно. Впрочем, и сам-то Миша – не лучше. – Браслетик-то не потерял, Максюта? – как отошли, негромко справился Михаил. – Что вы! – мальчишка обиженно передернул плечом и вытащил из-под рубахи браслет, привязанный на суровую бечеву. – Ношу вот на шее. – Молодец, – похвалил Ратников. – Шире шаг! Теперь скоро уже. – Да, – Максим широко улыбнулся. – Теперь уж скоро. Танаево-то, вон, за тем холмиком. За лесом, золотя вершины высоких сосен, поднималось солнышко. Где-то совсем рядом стучал-молотил по дереву неутомимый труженик дятел, перекликиваясь, куковали кукушки, даже запела какая-то ранняя птаха… жаворонок? малиновка? коростель? Боярин Нечай Анкудинович уж точно сказал бы. – Интересно, а машина ваша там? – задал вопрос Максик. Ратников, кстати, тоже об этом подумал. – Вообще-то, должна быть. Если здешние не разобрали по винтикам. – Ага, как же, разберут! – расхохотался подросток. – Ну уж это они вряд ли смогут. – Не скажи, не скажи… есть умельцы. – А вон, это не она, под ветками? Стекло-то блестит! Миша прищурился – ну, точно, «УАЗик»! Ветки – да, набросаны, сам же когда-то и набросал… ветровое стекло блестит, пускает в глаза зайчиков… Колеса вроде на месте, бензин – вот уж, точно – не слили. Там с полбака, наверное… Так, может, не бросать транспортину? – Макс… Ратников обернулся… и не увидел мальчишку, буквально только что стоявшего сзади. Пожав плечами, позвал: – Макс! Ты где есть-то? – Здесь, дядя Миша… Голос парнишки был какой-то не такой, напряженный… Михаил повернул голову – из чащи вышли четверо: Макс и еще трое… Опанасий Сметанников, корчемный служка Карятко… и кривоносый разбойник Онфимий Рыбий Зуб! Шайка! Карятко держал Макса за шею, приставив к горлу подростка широкий, с блестящим лезвием, нож. И у Онфимия, и у Сметанникова в руках были взведенные луки. – Ножик-то уберите, – хмуро промолвил Ратников. – Не жалко золота-то – берите! Миша, как увидел гнусную рожу Сметанникова, так сразу все понял: ну, конечно, тот же был в корчме на рижском подворье. Подсмотрел, гад! Справедливо не рассчитывая на свои силы, доложил «шефу» – Онфимию… – Это вы за караваном ехали? Словно в подтверждение, где-то рядом, в лесу, заржали кони. Они… Михаил неожиданно усмехнулся: – А если б мы до Новгорода с ними? – Ущучили бы и там, – нехорошо прищурился Рыбий Зуб. – Еще и удобней – народищу много… Ну! Золото-то давай. – Парня отпустите… – Убери ножик, Карятко! Звякнув, брошенный Ратниковым мешок тяжело упал в траву, прямо под ноги татям. – От и молодец, – нагнувшись, ухмыльнулся разбойник. – От и славно… – Парня-то теперь отпустите! – Миша схватился за меч. – Отпустить, говоришь? Меч-то положи, от греха, в травку… Ну! Карятко снова приставил нож к горлу Макса, прижал с силою… отрок застонал, скривился… Ратников осторожно положил меч… Да пусть они подавятся этим золотом! – От… так… – гнусно ухмыльнулся Рыбий Зуб. – Хороший ты человек, друже… Выручил меня тогда. Потому и умрете вы быстро, не мучаясь… – Что? – А то! Люди вы в Плескове известные… что же нам потом – ходить да оглядываться? Ка-азлы!!! Ратников упал на землю, пропуская над собой сразу две стрелы, закричал: – Ма-а-кс! – Дядя Миша! Растянуться на все еще мокрой от росы траве… вытянуть руки… ухватить за ноги Карятко… Ага! Есть! Что, сволочи, не ждали такого? Скользнул по груди мальчишки нож, зацепился за бечеву… Сверкнув на солнце, полетел, укатился в траву браслетик… Ну, уж сейчас покуда было не до него… у них луки… Да и меч уже в чужих лапах. – Быстро к машине, Максюта! Они бросились в лес, укрываясь от стрел за деревьями. Бежали, петляя, как зайцы. – Быстрей. Максюта, быстрей! Враги замешкались – поначалу пускали стрелы, и уж потом – пусть даже через какое-то мгновенье – поняв, что стрелой никого не достать, кинулись в погоню. Ратников оглянулся… Черт! Был бы меч… Ладно… вот она, машина, верный «УАЗ»! Стоит себе на пригорочке… Рвануть на себя дверь… Ключи – на месте. Покачать бензинчику… – Давай-ка, Максюта, подтолкнем… Тут чуть-чуть всего… Ага! Поехала! Теперь – в салон. Педаль… Передачку… Вторую… Уф!!! Завелась!!! Заурчала! – Ну, едем! – Миша плавно отпустил сцепление и прибавил газу. Двигатель взвыл! Тати опешили… кинулись врассыпную от мчащегося прямо на них автомобиля! Интересно – что подумали? Ладно, не до того сейчас… Та-ак… где тут можно проехать… Пожалуй, здесь… Ага! Вот он – меч! Остановиться… выскочить… подобрать… Развернуться… Пара стрел пробила тент! Опомнились, суки… Развернувшись, Михаил снова бросил машину на татей – а просто некуда здесь было больше ехать! – Давайте, дядя Миша, давайте! – возбужденно кричал Максик. – Дави их, гадов! Рычал двигатель. Вражины бросились врассыпную. – Дави их! Взобравшись на пригорок, Михаил посмотрел в зеркало – разбойничков не было видно. Затаились, заразы… – Дядя Миша! – неожиданно севшим голосом вдруг произнес Макс. – А дорога-то – с колеей! С колеей? И в самом деле… И вон, у дерева – мусор! Яркие пластиковые пакеты, бутылки… Неужели… – Ушли, дядя Миша! Ушли! – радостно завопил подросток. – Ну, ведь ушли же! Точно… Ратников остановил машину… двигатель зачихал и заглох, но это уже было неважно, ведь в самом деле – ушли. Да, судя по мусору, по наезженной лесовозами колее, беглецы уже были дома. – А эти… – повернув голову, осторожно поинтересовался Максим. – Они за нами здесь не погонятся? – Ну, это, я полагаю, вряд ли! Михаил устало улыбнулся и, выбравшись из машины, хлопнул дверцей. – Пошли, Максюта… Сначала – ко мне, до моей усадебки тут совсем ничего – напрямик рядом. Парнишка улыбнулся: – Пойдемте. Ой, дядя Миша! А меч вы что, в «УАЗе» оставите? Ведь украдут же! – Это ты прав, – Ратников поспешно вытащил из салона клинок. – Нельзя оставлять, украдут – точно. В небе ярко сверкало солнышко, жарило…
В усадьбе, на огороде, Маша, склонившись и подоткнув юбку, деловито полола грядки. – Марьюшка… – подойдя, тихо позвал Михаил. – Маша… И почувствовал, как вдруг сдавило горло… – Милая… дай-ка обниму тебя! – Ой… – оторвавшись от грядки, девушка, кажется, ничуть не удивилась. – Мисаиле… – Марьюшка! Заключив юную супружницу в объятия, Ратников принялся с жаром целовать ее, не обращая внимания на стоявшего позади Макса. – Марьюшка… душа моя… Маша… – Что это с тобой? Маша наконец положила наземь тяпку. – Здрасьте! – вежливо поздоровался Максик. – Мама моя к вам, случайно, не заходила? Или бабушка? – Нет, – Маша окинула удивленным взглядом обоих. – Никто не приходил. А что, должны были? А вы вообще что так быстро вернулись? Я еще и щи не начинала варить… ты ж, Мисаил, сказал– чтоб ближе к обеду вернешься. А сейчас-то еще утро… И как вы только так быстро успели? И… лохматые вы какие-то… и одежка… Одежка… Хорошо еще – меч догадались положить пока у крыльца. – Быстро? Вернулись? – что-то наконец сообразив, Ратников со всех ног бросился в дом… На часах – пол-одиннадцатого… На отрывном календаре… на календаре… Тридцатое июля на календаре! Того самого года… Господи… теперь понятно… Ха! Так они ж, выходит, в тот же самый день и вернулись! Как будто и не было ничего… не было… Медленно опустившись на порог, Ратников обхватил голову руками и громко захохотал. – Что такое? Чего вы смеетесь-то, дядя Миша? – недоумевающее спросил вбежавший в сени Макс. Михаил лишь махнул рукой: – На календарь посмотри, Максюта! Вон, на стенке висит… с «Моторхедом»…
Глава 21 Наши дни. Начало августа. Окрестности Чудского озера Колесо и дверца
Тех, у кого имелись луки и арбалеты, выставили они вперед.– Ну, вот, ты только посмотри, какой красивый купальник! Бикини! Прямо переливается изумрудами… как твои глаза! – Ой, – голенькая Маша уселась на кровати и смущенно опустила голову. – И что, мне вот это – надевать? – Ну, мы ж на пляж с тобой собрались, милая. А совсем нагими там… как бы тебе это сказать… ну, можно, конечно, но… Ратников расхохотался и, обняв жену за плечи, снова привлек к себе, покрывая жаркими поцелуями шею. Левая рука его, погладив Маше пупок, скользнула вниз, к бедрам и лону, правая нежно ласкала грудь… – Ах, – застонала Марьюшка. – Ты так все… такой… Не говоря ни слова, Михаил накрыл Машины губы своими, юная женщина закатила глаза… – Мисаил… Мисаиле… Миша… Обнаженные тела супругов сплелись, сливаясь в экстазе любовной неги… – Господи… – шептал Ратников. – Как же я тебя люблю, Машенька… как же люблю… не думал, не гадал, что может быть такое вот счастье! – А я – надеялась… – Марьюшка бессильно раскинула руки. – И молила Господа… – Ты ж душа моя! Миша погладил женушку по животу, снова поцеловал и расслабленно вытянулся рядом. Полежал, поглазел в потолок, чувствуя возбужденное дыханье прижавшейся к нему супружницы. Снова посмотрел на висящий на спинке стула купальник: – И все же придется надеть… Ну ради нас с то– бой, а? Машенька улыбнулась: – Ну, если только ради нас… Слушай! А там, на пляже этом, что – и кроме нас еще люди будут? – Конечно! – И тоже… почти что нагие? – Так кто ж в одежде купается?! – Ой… – девушка покачала головой. – Стыдно. – Ага, у вас-то на Ивана Купала что делалось? Сама ж рассказывала… Не стыдно было? – То на Ивана Купалу… – И все же… Надо же нам с тобой постепенно в свет выходить… хотя бы для начала здесь, в поселке, – достав из холодильника банку пива, распалялся Миша. – Не можешь же ты все жизнь здесь просидеть, на Усадьбе! – Почему – нет? – Так ведь скучно! – С тобой? – Машенька тихо рассмеялась. – С тобой нет, не скучно. А потом, Бог даст, детишки пойдут… – Детишки, вот-вот… А с детишками-то гулять надо! Ратников давно уже собирался серьезно поговорить с Машей, да вот все никак не мог выбрать время, решиться. Надо ведь было как-то объяснить ей все – и об этом странном мире, и том, что тот мир, что был в прошлом, там навсегда и остался. Хотелось верить, что навсегда… Вообще Миша давно уже лелеял мысль пристроить супружницу в магазин – пусть понемножку привыкает к людям… ну, до тех пор, пока не родит, а уж там… Давно, давно надо было все объяснить… Ну, да вот хоть сейчас – чем не подходящий момент? С чего бы только начать-то? – Пива хочешь? – Ратников протянул супруге банку. Та кивнула: – Глону… Ой, холодное-то! – Вот-вот! – Миша сразу же ухватился за вполне подходящую для столь сложного разговора мысль. – А почему пиво холодное? – Так с ледника потому что… Хороший у нас ледник – белый, на сундук похожий. Ни у кого раньше такого не видела. – Ты, Маша, много чего не видела… Подожди, вот привезу телевизор, тарелку… Сказал – и сам испугался! И в самом деле, от телевидения у Марьюшки, пожалуй что, возникнет самый настоящий шок. Нет… надобно подготовить заранее… – А вот где, по-твоему, это пиво сварено? Девушка неожиданно расхохоталась, довольно громко и даже где-то обиженно: – Милый! Да ты меня совсем, что ли, за полную дуру держишь? В немецких землях и сварено, вон, на банке-то написано… а я ведь немецкие буквицы знаю. Читать, правда, не могу – речи ихней не понимаю. Миша только рукой махнул и снова прижал женушку к себе. Погладил по плечу: – Чудо ты мое чудное! А вот, машина… Ну эта, повозка наша, без лошадей… – То волшебство, – убежденно ответила Маша. – Чего ж в этом такого? – А может, все-таки не волшебство? Может, все-таки – механизм? – Может, и механизм… Только волшебный! Кстати… милый… ты когда меня с повозкой управляться научишь, ведь обещал? – Обещал – научу, – хохотнул Ратников. – Вот, прямо сегодня и научу, как на пляж поедем. «УАЗик» он давно уже забрал с Танаева… теперь вот туда же и собирался. А что – пляж там замечательный, народу не так уж и много. Хотя… денек сегодня чудесный – может и многолюдно быть. И что с того? Все равно когда-нибудь придется показывать женушку. А пусть смотрят, завидуют! Миша так прямо вслух и сказал: – Пусть на тебя все смотрят! И мне завидуют! То есть не мне… а вообще – нам. – Ну, разве так только… – Марьюшка фыркнула. – Тогда, конечно, пускай. Как хоть это одевать-то? Вот тут-то уже слегка покраснел и Ратников, в полной мере почувствовавший себя главным героем некогда нашумевшего итальянского фильма «Синьор Робинзон». Как тот надевал белье на очаровательную дикарку Пятницу… – Это вот… трусики… сюда… Давай ногу… А вот лиф… Повернись…Та-ак… Ну вот, справились! – Миша довольно оглядел облаченную в узенькое бикини супругу, с таким видом, словно бы это он сам только что высек ее из мрамора. – А ну-ка, подойди к зеркалу… посмотрись! – Ой! Машенька ничуть не смутилась, а, похоже, вовсе наоборот. – Ой… Непонятно как! Вроде и нагая… а вроде – все что надо, закрыто. Господи, вот для людей искушенье-то! – Ничего-ничего, никого ты тут этим не искусишь, здесь все так ходят… – Миша немного помолчал и, обняв с интересом смотрящуюся в зеркало женушку, вкрадчиво поинтересовался: – Марьюшка, душа моя… ты как думаешь, вот где мы с тобой есть? – Как где? – Маша скосила глаза. – У себя на усадьбе! – Нет, я не про это. Вообще! Вот, скажем, где Новгород… тот Новгород, который ты знала? – Где-то очень далеко, – отойдя от зеркала, юная женщина уселась на кровать и с полной серьезностью взглянула на супруга. – Так далеко, что ни в одной сказке не рассказать… Вроде бы тут все, как и должно быть… но и – все какое-то непонятное, чужое – я чувствую. Этот свет, ледник в белом сундуке, музыкальная шкатулка… повозка самобеглая. И люди здесь другие… – Лучше или хуже? – Конечно, лучше… Хотя худые-то, верно, к нам и не заходят. – Верно! – Ратников и не хотел, а рассмеялся. – Худых не зову. Так, значит, что мы не там… ты догадалась? – Давно уже, – Машенька махнула рукой. – И что с того, что не там. Главное – с тобою вместе! – Ой, душа моя, – до слез растрогался Михаил. – Ну, иди ко мне скорей… поцелую… И снова оба почувствовали, как бешено колотятся сердца. Стучат в унисон, со вновь поднимающейся страстью, охватившей пламенем все… казалось, все вокруг… Наплевав на проделанную работу, Миша проворно снял с суженой лифчик, стянул трусики… – Ах, душа моя! – Любый…Хроника первых четырех Валуа.
А потом пришлось все надевать обратно. И даже больше! Поискав в шкафу, Миша нашел подходящие джинсики, обрезал, сделал для жены шорты… Рубаху – старую свою – завязал ей на животике узлом… Что еще? Очки! Ну да – вот как раз давно хотел предложить… Хамелионы… итальянские! И вот еще кое-что… вчера прикупил в поселке. – А ну-ка, закрой глазки! – Закрыла! – Оп! Улыбаясь, Миша ловко подвесил супружнице на шею золоченую цепочку с кулоном – кусочком какого-то синего камня: – Открывай! – Ой… Красиво как! Благодарствую… – Ладно, целоваться потом будем – успеем. Ну что, поехали наконец-то купаться? – Поехали! – радостно закивала Маша. Ратников даже сам удивился, на нее глядя: фотомодель! Истинная фотомодель, куда там многим. – Ну, ты у меня раскрасавица! Выйдя на улицу, прошли огородом к машине. – Э нет, не сюда – за руль, милая! – распахивая дверцу, засмеялся Миша. – Садись садись… Усадил женушку, сам уселся рядом: – Вон ключик… поверни… Ага! Довольно заурчал двигатель. Не женская, конечно, машина – «УАЗик» – но зато потруднее ее вусмерть разбить. Ничего, научится Маша ездить, можно будет и приличную тачку взять, недорогую, конечно, что-нибудь типа «шевроле-ланос»… – Ту педаль отпускай плавненько… эту нажимай… Во-от! Поехали… Можешь газку прибавить… – Чего? – Во-он ту педалечку чуток придави… Ой! Да не так резко! А ничего… получается! Насчет прав – тут, конечно, купить только. Да и другими документиками озаботиться надо… паспорт бы сделать. Через того же Ганса попробовать? Может, поможет? – Так-так, милая… Рули-рули… Ага, правильно. Потом все же пересел за руль сам, покатили через поселок к Танаеву озеру. – Знаешь что, милый… – глядя в окно, вдруг улыбнулась Маша, – а я ведь и тот непонятный град хорошо помню… каменный, с каменными лошадьми и львами, с хоромами огроменными, палатами каменными. С самобеглыми повозками – по всем улицам, «бесщисла». Михаил усмехнулся: это она Петербург вспомнила… Может, еще когда-нибудь и туда станет возможным вернуться? Поскорей бы Марьюшка привыкло… впрочем, излишняя торопливость тут не нужна. Постепенно все, постепенно…
Обогнав толпу гомонящих подростков, Ратников повернул к озеру и, выбрав неособенно многолюдное местечко, остановил машину. – Ну, душа моя, вылезай, приехали. Вытащил из салона покрывало, разложил на песочке, открыл пиво: – На, попей вот. Маша осторожно сняла рубашку, шортики… оглянулась. И успокоилась – именно в таком виде здесь все и были. Даже более того – девушки-горожанки, расположившиеся веселой компанией на дальнем мысу, явно загорали топлесс. Именно там в основном и стали плескаться подошедшие к озеру подростки, средь которых Михаил заметил и Макса. Тот тоже его заметил, вылез из воды, подошел: – Здрасте! – И тебе не хворать, Максюта. Чего там, в поселке, нового? – Ой, много чего нового! – парнишка уселся прямо в песок, сложив по-турецки ноги. – Кольку Карякина вроде как арестовали… – Арестовали? – Ну это… Димыч говорил – задержали по подозрению. – Понятно. – В город увезли, в камеру. Так ему, черту, и надо! – Максим шмыгнул носом. – Эдика Узбека тоже на допросы вызывают. Видать, не все еще выспросили… – Мама-то твоя как? Не приезжала? – На той неделе приедет! Представляете, дядя Миша, я ей каждый день звоню, она даже удивляется – что это, мол, с сыном, на солнышке перегрелся? А как я ее увидеть хочу! Господи, вы даже не представляете! – Почему же, – Ратников покосился на Машу. – Как раз очень хорошо представляю. Очень-очень хорошо. В нежно-голубом, с редкими сахарно-белыми облачками, небе, ласково сияло солнышко, отражаясь в озере мерцающе-золотистой дорожкой. – Как-то там Лерка, Эгберт? – вздохнув, тихо промолвил Максим. – Добрались уж, наверное, до Риги. – До Риги – да. А вот до Нормандии – вряд ли. – Ну… – подросток вскочил на ноги и улыбнулся. – Побегу к ребятам, купаться. – Ага… на девок глазеть! – рассмеялся Ратников. – Вижу я, где вы все купаетесь! – Ничуть и не там! – обиделся Макс. – Я к тому берегу поплыву… и обратно! – А сможешь? – Ха! Да хоть пять раз подряд! Бросившись в озеро с разбега, он сразу проскользнул под водой, вынырнув, обернулся, помахал Михаилу и Маше рукою и поплыл дальше. – И в самом деле – неплохо плавает, – пожал плечами Ратников. – А я и не знал. Ну, что, Машенька, пойдем и мы, нырнем? – Пошли… Они купались долго, конечно, не дольше, чем бултыхающиеся вокруг подростки, но все же немало, пока Михаил, встав на песок, со смехом не обнял супругу за талию: – Ну, хватит, выходим, вон, губы-то уже синие! Да куда ты смотришь-то? – Там… – Маша не сводила глаз с противоположного берега. Ратников повернул голову: – Что – там? Барахтается кто-то, ныряет… – Тонет! – тихо произнесла девушка. – Или – топят. Поплыли спасать! И, не дожидаясь ответа, бросилась в воду, поплыла… странно, без всякого стиля, но, надо отдать должное, довольно умело и быстро. Михаил конечно же рванул следом… Хотя уверен был – никто у того берега не тонет, там ведь мель, максимум по шею, так что показалось все женушке, балуется кто-то, да хоть тот же Максик Гордеев – он же ведь туда и плыл. – Помогите! Когда Ратников услыхал вдруг этот отчаянный выкрик, то сперва подумал – послышалось. – Помо… И бульканье… противное такое… И парня – точно – Макс! – словно бы утянули под воду… Миша сразу прибавил скорость: – Держись, Ма-а-кс! Нырнул… Верная супружница – следом… Вода была прозрачной, пронизанной желтовато-зеленым солнцем, повсюду виднелись какие-то водоросли, коряги, консервные банки… Со дна поднималась коричневая муть… и кто-то лежал… Макс! Поднырнув, Ратников ухватил подростка за волосы, потащил… Маша тоже принялась помогать, подхватила почти что уже утопшего парня. А берег-то – вот он, рядом! В считанные секунды новоявленные спасатели вытащили из воды подростка, Михаил сразу положил его грудью на колено – вылить из легких воду… помнил еще кое-что из своей студенческой практики в детских оздоровительных лагерях. Макс дернулся, изо рта его хлынула мутным потоком водица… Миша осторожно уложил парня в траву… – Господи! Жив, кажется, – выдохнула Маша. Утопающий чуть приоткрыл глаза… простонал… И вдруг улыбнулся: – Дядя Миша… какая у вас жена…. красивая… – Ты посиди с ним, Марьюшка, – вскочил на ноги Михаил. – А я – за машиной. Тут, по кустам проеду – «УАЗ» все-таки, не паркетный джип. Обожди, Максюта, сейчас тебя в медпункт отвезем… Мальчишка заморгал: – Может, не надо? – Надо, Максюта, надо – мало ли что? А вообще, что случилось-то? – Показалось – вдруг за ноги ухватил кто-то, дернул… – Подросток помолчал. – Или за корягу зацепился, тут ведь их уйма. – Скорее уж – за корягу, кому тебя топить-то нужно? – входя обратно в воду, усмехнулся Ратников. – Ну, я за машиной.
Миша проколол колесо, там, в кустах, когда подъезжал к берегу. Спускало не сильно, и поначалу Ратников ничего не заметил: отвез мальчишку в недавно открытый поселковый ФАП – «Фельдшерско-акушерский пункт», потом вернулся домой, на усадьбу, Маша вытащила из печки обед – щи, да блины, да кашу. Поели, потом немного поспали, и лишь где-то уже ближе к вечеру Михаил подошел к машине – съездить в поселок за хлебом, кончился вот, а даже и не заметили. Бросил взгляд на колесико – переднее левое, и, махнув рукой, уселся на корточки рядом. Посмотрел, подумал… Да что тут думать-то? Надо менять! А это, дырявое, отвезти на заправку, в шиномонтажку – пущай заклеят, а то без запаски-то страшновато ездить, тем более – по здешним дорожкам. Подложив под колесики камни, Миша ослабил гайки, потом вытащил домкрат, примастырил, поплевал на руки… Открутил одну гайку, третью… И вдруг… Чпок!!! Словно что-то ударило в дверцу. Хорошо так ударило… Ратников встал на ноги, посмотрел… и удивленно свистнул – в водительской дверце, внизу, зияла дыра! Небольшая – диаметром, может, сантиметра два… Но ведь, не было раньше ее, Ратников точно помнил, что не было – машину-то после всех приключений осмотрел с пристрастием, кое-что подшаманил, подкрутил. И дырки этой не видел, а значит, ее и не было, значит, она появилась сегодня… Может быть, на озере, когда по кустам пробирался, что-нибудь этакое зацепил? Может быть… За распахнутыми настежь воротами послышались чьи-то голоса. Михаил с любопытством выглянул со двора и, увидев знакомых, махнул рукой: – Здорово, парни! «Парни» – поселковые мужики, каждому лет за сорок с лишним, тоже кинули: – Привет, Миша. – С рыбалки? – Ну. Эвон, рыбки-то! Возьми-ка пару щучек. – Да неудобно… – Бери-бери, женушка уху сварганит… или так, пожарит. Ратников щучку взял – не обижать же мужиков отказом? Отдал супружнице – чтоб почистила, и, конечно, предложил мужичкам… нет, не водки – пивка. – А с удовольствием! – те не стали чиниться. – Ишь, жарит-то. – Так милости прошу, – Миша кивнул на распахнутую дверь. – Не, мы уж лучше бы тут, на бревнышках, в тенечке. – На бревнышках, так на бревнышках. Бревна эти Михаил привез еще по зиме – задумал к осени обновить баньку – нижние венцы давно уже требовали замены, да и предбанник хотелось бы иметь пошире, попросторнее. – Ох, и погодка стоит – жарища, – потягивая пивко, мужики расслабленно закурили. – Дождика-бы немножко надоть. – Да на что он нужен, дождище-то? – азартно воз– разил самый старший, седой, с вислыми и тоже седыми, усами, бывший бригадир Аристарх Брыкин. – Солнышко – и хорошо: дорожки все проезжие, сенокос, опять же… Я вон двух телок держу – сенцо нужно! – Чтой-то ты тогда на рыбалку отправился, Аристарх? – мужики с усмешкою переглянулись. – Косил бы себе! – Не на рыбалку, а за рыбой, – сделав долгий глоток, туманно пояснил Брыкин. – Разница – понимать надо. С крыльца спустила Маша, уже переодевшаяся в длинное домашнее платье, принесла еще пива, протянула с поклоном: – Пейте на здоровье, гостюшки. – А и ты садись с нами, краса! – Да нет, благодарствую – у меня дела еще. – Хорошая у тебя жена, Миша, – Брыкин завистливо прищурился. – Нет, честное слово – повезло тебе с ней. У иных такие жены попадутся – прямо хоть из дому беги. Верно, Коля? – А чего я-то? Что я-то? – Коля, лысый, с вислыми усами, мужик в мешковато сидевшем на нем сером камуфляже, с досадой хлопнул себя рукой по коленке. – Нет, ты скажи, Аристарх?! – А не тебя ль женушка твоя третьего дня поленом по двору гоняла? – Меня? Да кто вам такое сказал-то, мужики? Кто сказал-то? – Да есть люди… Хоть вон, соседка твоя… – Эта дура-то старая, Агриппина? Ну, вы нашли, кому верить – бабка Грипа, ясно всем, за всю деревню – сплетница. – И все ж – говорят! Эх, Николай. Николай… – Ладно вам, – Коля поднялся на ноги и, пристально посмотрев на «УАЗик», обернулся к Ратникову. – Че колесо спустили, что ль? – Да проколол на Танаеве. – Там можно… – явно уходя от не очень-то пришедшейся по нраву беседы, Николай подошел к машине, нагнулся. – А с дверью-то у тебя, Миша, что? – Да тоже вот, цепанул что-то. – Н-да-а… похоже, как из ружья стрельнули! Эвон – дыра-то. Автопластилином не замажешь. – Да не пластилином тут надо… Тоненькую жестяночку вырезать… – Или – заварить… – Не, жестяночку. – Да заткнуть чем-нибудь… – Чем это тебя таким приложило-то, а, Михаил? – Да черт его… Допив пиво, мужики, поблагодарив, прихватили свои пожитки да отправились дальше, в поселок. Проводив их взглядом, Ратников вернулся к машине, снова осмотрел подозрительную дыру, заглянул в салон… И дернулся, ударившись головой о жесткую каркасину тента. Мать честная! Вот это дела-а!!! В салоне, рядом с рычагом трансмиссии, торчало нечто… до боли напоминающее короткую арбалетную стрелу – болт! Нет… не напоминала – эту штука именно такой стрелой и являлась! Вот, значит, как… пробила дверь… Михаил похолодел – а ведь это в него целились! И, если б не спугнувшие неведомого стрелка мужики, явно был бы и следующий выстрел… и, может быть, куда как более прицельный! И кому тут баловаться арбалетом? Им… Тем… Оттуда… Брат Герман, каштелян – он ведь пропал с браслетиком как раз на Танаеве. Переместился сюда – куда же еще-то? И вот теперь – вредит… Хм, вредит – не мягко ли сказано? Макс! А может, этот чертов арбалетчик и его пытался утопить? Да не вышло – вовремя заметила Маша. Господи, и как же теперь жить – под прицелом? Что же делать-то? Надобно этого стрелка вычислять – никуда не денешься. Самому… Или – заявить в милицию, вполне официально, показать стрелу, дырку, мол, какая-то падла… Сработает? Будут искать? Почему нет? Правда, конечно, опергруппу не вышлют – участковый Димыч, Дмитрий Дмитриевич, лейтенант милиции, и будет осуществлять, так сказать, проверку поступившего материала и принимать решение о возбуждении уголовного дела… либо – об отказе в таком возбуждении. Но проверку проводить будет… И что с того? И – зачем? Димыч, при всем к нему уважении, вряд ли сможет хоть что-то установить. К тому же, естественно, первым делом примется дотошно расспрашивать Ратникова – были ли у него враги, да на кого думает… Ни на кого не думает? Так-таки ни на кого? А у жены вашей недоброжелатели были? Мне бы и ее опросить. Вообще, откуда она? Где раньше жила? Как-как? Марья Довмонтовна? Обельного холопа дочь? А год рождения? Шесть тысяч такой-то от сотворения мира? Издеваетесь? А документики ваши позвольте! Вот так вот все и будет, никак иначе! Значит – самому нужно искать… самому… Да! Макс! Хорошо б ему из поселка уехать обратно в город – где, уж точно, никто не достанет. Надобно предупредить парня, все рассказать – какие уж тут секреты – и сделать это, как можно быстрей. Вот, колесо наконец привинтить, да ехать… А потом расследовать все самому! С чего любой следователь начинает – ясно: с осмотра места происшествия. Ну, стрела, считай, осмотрел – арбалетная, тут и думать нечего. Что еще здесь можно осмотреть – дырку? А, пожалуй! Вот она… родная… И откуда стреляли? Дверь была закрыта… так… А ворота – распахнуты, они вообще закрывались редко. Что там у нас за воротами – ивы, за ними ручей, параллельно ручью – рыбацкая тропка, по которой, вот, и пришли мужики… спугнув арбалетчика. Надо будет у них спросить – может, кого на тропинке встретили? Или что-нибудь такое заметили… подозрительное… Рассудив такими образом, Ратников вышел за ворота усадьбы и, внимательно осмотрев заросли, обнаружил примятые кусты и обломанную толстую ветку… на которой как раз очень удобно было примостить арбалет… да вот, похоже, его именно здесь и примащивали. Вон, какой обзор – прямо, метрах в полсотне, усадьба – стреляй, не хочу! Кто ж это мог быть-то? И как узнал? Ну, узнать мог и случайно… Увидел на Танаевом – тот же брат Герман, каштелян. Он и выстрелил… А может – сообщник – кто-нибудь из местных, а из арбалета – потому что неслышно. Да… но ведь самострелом пользоваться – тоже определенный навык нужен. И что толку гадать? Искать нужно! Самому быть осторожнее, и Макса, Макса поскорей в город спровадить. Хотя бы на время… А там – и осень, учеба начнется.
Уладив дело с машиной, Ратников кинул пробитое колесо в багажник – заехать на шиномонтажку – завел двигатель и порулил к поселку. Хорошо было кругом, благостно – над головой, отражаясь в ручьях и озерах, ласково сверкало солнышко, по синему небу бежали белые кудрявые облака, на скошенных лугах стояли стога, но косари все еще косили траву. Пастораль! И вот где-то здесь бродит злыдень! Брат Герман? Кто-то другой? В поселке он первым делом заехал на площадь, проверил свой магазинчик да заглянул в продовольственный – купить хлеб, обязательно вот сейчас, по приезде, иначе точно забыл бы. Взяв три буханки – на всякий случай, перед выходными – Миша нос к носу столкнулся с Брыкиным. – О! – усмехнулся тот. – Ты уж тут, Миша. Как колесо-то, приладил? – Угу, – Ратников коротко кивнул. – Старое собираюсь на шиномонтажку закинуть. Брыкин покачал головой: – Зря собираешься. – Это почему – зря? – Митька-монтажник третий день пьянствует. С дня рождения тестя. Теперь с неделю из запоя не выйдет. Так что, через неделю на шиномонтаж заезжай. – Н-да? Что ж, ладно… ты чего в магазин-то? – Да за пивком. Жена рыбу чистит… Слышь, Миш! Давай-ка я тебе угощу… пошли, во, за магазин, на бревнышках посидим, по бутылочке дернем! – Чего ж на бревнышках-то? – Ратникову-то как раз и нужен был Брыкин… или кто-то еще из тех мужиков, для разговора. – Зачем на бревнышках? Пошли ко мне в машину. Там и пили. Отъехали чуток от магазина, и пили. С наслаждением пили, жара ведь. В открытые – точнее сказать, в напрочь снятые боковины-окна, задувал легкий ветерок. Сделав пару глотков, Брыкин закурил с разрешения Миши. – Значит, Аристарх, неплохо сходили? – Да уж, половили… Места хорошие, рыбные, жаль на машине не добраться, болота кругом, гати. Ратников хохотнул: – Потому и рыбные, что не добраться. Никто вам, по пути, на тропинке, не встретился? – Да нет. А что, должен был кто? – Знакомого одного жду, с Чудского. Все думаю – как бы не заплутал. – Да не заплутает, – Брыкин выбросил окурок в окошко. – Народу сейчас по лесам много ходит – рыбаки, ягодники… грибники пойдут скоро – дорогу спросит. – Так не встретили никого? – Да нет… Хотя, постой-ка… Кольке вон, показалось, будто идет кто-то. Ну, кустами, у ручья пробирается, он еще думал – шурин – тот там обычно крючки ставит. Колька его и позвал, шурина-то… Генка, кричит. Генка… его Генкой звать, Генка Горелухин, парень смурной, как и сестрица его старшая, злюка, супружница Колькина. Ох, Колька-Колька… чем так жить… Либо уж развелся, либо супружницу свою построил! А Генка, хоть и смурной, но рыбак и охотник справный. Только – одиночка, компаний не любит, один ходит, как волк, да и живет… всю жизнь бобылем. – Так, что Колька-то? Встретил своего шурина? – Да не, не докричался. То ли ушел уже Генка, то ли вообще его там не было. Послышалось, или зверь какой пробежал. Ратников покачал головой: – Поня-атно… – Ну, что? Еще по пивку? – неожиданно предложил Брыкин. – Нет, спасибо, – Михаил вежливо отказался. – Мне еще тут дела делать. – А, ну раз дела… Ну, тогда бывай, Миша. Прихватив пакет с оставшимся пивом, Брыкин выбрался из машины и, махнув на прощанье рукой, скрылся за деревянным зданием почты.
А Миша завел мотор и поехал к дому Максика Гордеева – то ли тетка там его жила, то ли бабка. Остановившись на углу, принялся терпеливо ждать – неудобно это, когда взрослый мужик к мальчишке заходит. Ну, ведь должен же когда-нибудь Макс появиться… На краю улицы виднелся заросший чертополохом пустырь. Какие-то мальцы лет по двенадцати кидали там увесистые палки-биты – то ли в городки играли, то ли в попа на баню. Ратникову надоело ждать, и он подъехал ближе. Распахнул дверцу: – Парни, Макса Гордеева не видали? Дома он? – Макс-то? Так он с утра еще ушел куда-то. Мы звали играть – отказался, некогда, говорит. Так… ушел, значит… Спросить у тетки-бабки – куда? Или подождать, покуда явится. Должен ведь явиться-то… Проезжая мимо Максова дома, Михаил вытянул шею – заборчик-то был не высок, аккуратненький такой штакетник… а на двери висел замок! Ага… значит, и бабка-тетка куда-то уперла. Куда Макс мог деться? В поселке где-то… клуб, магазины, почта… Мог и на речку пойти. Поискать? Наверное, стоит. Неспешно проехав по пыльной улице, Михаил повернул к площади, останавливая машину у почты… Остановился и улыбнулся: площадь как раз пересекал молодой человек в серо-голубой милицейской форме с погонами младшего лейтенанта милиции, но без головного убора – участковый Димыч. Ратников не поленился, вылез: – Дмитрий Дмитриевич! Залезай, поболтаем. Может, и пивка хлебнем? Младший лейтенант улыбнулся: – Поболтать – с удовольствием. А вот насчет пивка – извините, на службе. Мне еще людей опрашивать. – Милиционер забрался в салон и хлопнул дверцей. – Кстати, заодно и тебя, Михаил Сергеевич, опрошу. Про Генку Горелухина ничего не слышал? – Про Горелухина? – Миша пожал плечами. – Ничего. А что случилось-то? – Соседей он своих обложил матом, те заяву накатали – придется Горелухина оформить «по-мелкому». «По-мелкому»… по мелкому хулиганству, значит. Все правильно – за матюги административная ответственность предусмотрена. Протокол составлять надо. – Горелухин, он мужик того, себе на уме, скрытный, – участковый размышлял вслух. – Нелюдим, ни с кем не дружит… с мужем своей сестры только вот иногда и общается. Муж сестры, кстати – кто? Деверь? Ратников улыбнулся: – Не знаю. Наверное. – Ладно, Сергеич, пойду я… Мне еще в библиотеку надо. – В библиотеку? – удивленно переспросил Михаил. – Почитать, что ли, чего надумал? – Какое там почитать! Библиотекарша-то как раз Горелухину – соседка – свидетельница. Опрошу поподробнее – как там у них да что вышло? – Подожди…. Подброшу, – Миша завел двигатель и посетовал. – Ну, что за люди? Из-за каких-то матюгов заяву накатать! – Вот и я о том! – ухмыльнулся Димыч. – Но, думаю, тут не в матюгах, тут в Генке Горелухине дело – характер у него нехороший, не любят его в деревне. Не так, конечно, ненавидят, как тех же Узбеков, но все ж таки – не жалуют. Сам он и виноват – живет, бирюк бирюком. Раньше в леспромхозе работал, потом – недолго – вальщиком, да с бригадою не ужился, теперь на бирже. Зол на весь свет! – А чем живет-то? На пособие? – Говорят, он классный охотник. Да и рыбак удачливый. А по зиме веники вяжет, сдает, мужик-то трудолюбивый, но, между нами говоря, куркуль. Потому и не любят его поселковые.
Выпустив участкового у библиотеки, Ратников, к удивлению своему, почти сразу увидел Макса. Тот как раз из библиотеки и выходил, в новой красной футболочке, в белых своих пижонских шортах. – Максюта! – А? Здрасте, дядя Миша. – Садись, подвезу… Ты что это, книгочеем заделался? – Да нет, – мальчишка умостился на сиденье. – Просто вот зашел узнать, есть ли у них старинные книжки. – Старинные? – Ну, не так, чтобы старинные… но чтоб там про старые времена было написано. – А зачем это тебе? Максик явно смутился, но все же ответил: – Понимаете, дядя Миша, я думаю… может там, про старину, там и про Лерку будет чего… ну, про даму Элеонору… – А-а-а, – протянул Ратников. – Вот ты, значит, чего… Ну, здесь, брат вряд ли чего выгорит – в город надо. Тебе история Нормандии нужна, или там – Франции. – Вот я и думаю рвануть на пару деньков, – подросток улыбнулся. – В библиотеку схожу, с мамой пообщаюсь. Как вы думаете, стоит? – Конечно, стоит! – Ратников едва спрятал радость. – И, Макс, как можно быстрее. Мне тоже, кстати, весьма будут интересны твои изыскания… может, чего и накопаешь про даму Элеонору и ее славного рыцаря Анри де Сен-Клера! В интернете еще полазь. – Точно! Сегодня же, на вечернем автобусе, и уеду. Вот и славно! Выпустив парнишку на площади, Михаил уже не сдерживал радость. Вот ведь как все хорошо обернулось – пущай едет, ищет, желательно подольше… Хорошо хоть не надо ничего рассказывать, пугать лишний раз парня… Пусть в библиотеках сидит, ищет… И самому надо тем временем поискать!
Глава 22 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера ГАЗ-М20 «Победа»
Разрешается всем вам и всем прочим, там живущим, покупать… все, что хотите, свободно и спокойно.Горелухин! Ну, точно – либо он кого-то видел, либо сам как-то связан с людокрадами. Сейчас самое главное – не спугнуть, не дать залечь на дно, затаиться. Аккуратненько так проследить, поговорить. Да и вообще, для начала хорошо бы о нем расспросить кого-нибудь поподробнее. Кого-нибудь – да деверя – или как там его? Злой горелухинской сестрицы супружника – Колю. Хотя, с другой стороны, а стоит ли огород городить? Взять да и поговорить с Геной, завести, так сказать, непринужденную беседу… Немного подумав, Миша заехал в магазин и, узнав у продавщицы адрес Горелухина, туда и направился… и поцеловал дверь, точнее сказать – калитку с классической надписью «Осторожно! Злая собака!». Судя по раздававшемуся за высокой оградой истошному лаю, собака и вправду была злой. Пожав плечами, Ратников собрался уж было идти, как вдруг услыхал где-то неподалеку: – Гена! Горелухин! Да постойте же! Обернулся и увидал бегущего со всех ног участкового Димыча, догонявшего какого-то угрюмого мужика, бывшего, несмотря на жару, в оранжево-зеленой хэбэшной куртке, какими снабжали своих работников добрая половина еще кое-где действовавших леспромхозов. Куртки такие в поселке носил каждый второй мужик, не считая каждого первого. – Гражданин Горелухин! – Кому гражданин, а кому – Геннадий Иваныч, – Горелухин с неудовольствием замедлил шаг и посмотрел на участкового, как солдат на вошь. Действительно, тот еще тип – лицо вытянутое, небритое, с узкими, презрительно искривившимися губами. Недоброе лицо, неприветливое – в старых советских фильмах такие обычно были у шпионов, предателей и всяких там прочих полицаев. И взгляд такой… мол, шел бы ты, парень, по-хорошему… – Мне нужно вас опросить, гражданин Горелухин! – повысив голос, милиционер произнес эту фразу подчеркнуто официальным тоном. – Относительно заявления гражданки Капустиной, вашей соседки. – А, так вот откуда ветер дует?! – Горелухин плюнул в дорожную пыль и огляделся. Ратников поспешно укрылся за каким-то полуразвалившимся сараем, рядом с которым лежали аккуратно уложенные невысоким штабелем доски. Свежие. Видать, кто-то недавно привез с пилорамы по какой-то своей надобности – крышу там, перекрыть, перебрать пол или заборишко подправить. – Эта дура, значит, все-таки накатала свою кляузу?! – Гражданин Горелухин, я бы вас попросил… – Ладно, поговорим… Небось, протокол будете составлять, товарищ… младший лейтенант? – при этих словах Горелухина перекосило, словно от зубной боли. – Ладно, составляйте – только знайте – я ничего не подпишу! Из принципа! – Ваше право, – участковый пожал плечами. – Я сам напишу – «от подписи отказался». Правда, еще бы свидетелей… Напрасно вы все усложняете, гражданин! – А я к вам в дружинники не нанимался! Миша за сараем только диву давался – вот это тип! Выходит, правильно все про него говорили. На месте участкового с таким бы не разговаривать надо, а под любым предлогом засадить в кутузку, чтоб не выпендривался. – Ну, пошлите тогда присядем, к вам или на опорный… – На опорный – через полпоселка ташшыться, а в доме у меня, уж извините, не прибрано, гостей-то не ждал… Ежели не возражаете, гражданин начальник, давайте вон тут, на дощечках присядем. Горелухин кивнул на доски. Те самые, рядом с сарайчиком. Ратников затаился. – А, как хотите, – младший лейтенант уселся и, вытащив из дипломата бланки, приладил чемоданчик на коленях. – Итак… В понедельник, первого августа, вы, гражданин Горелухин Геннадий Иванович, находясь в состоянии алкогольного опьянения… – Постой! – громко возразил Геннадий Иваныч. – Не пил я тогда! Не было этого, врет она все, курва! – Ну, вот, – участковый озабоченно нахмурил брови. – Опять оскорбляете. – Не оскорбляю, а уточняю правду. – Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша… – Бранью не оскорблял! – Горелухин вскинулся. – А матом обложил – было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая… – Гражданин!!! – Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло… – Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было? – А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! – снова взъерепенился опрашиваемый. – Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавить– ся. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили – теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю – ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка – три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье? – Видно, работала много… – Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит – тянула – это да! – Так вы, значит, признаете, что оскорб… – Никого я не оскорблял! – …что ругались матом. – Матом – да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь? – Хочу на авто ссуду взять… – Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее – гнус, – никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… – Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот – участковому. – Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке – такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите! – Так, наверное, родители им купили. – Во-во – нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше – тем лучше. Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно. – Так… – участковый наконец закончил писать. – Прочтите… здесь вот напишите – «с протоколом согласен» или «не согласен». – С протоколом не согласен, – выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. – Матом ругался, но не оскорблял. Все? – Все. Тут вон, в уголке распишитесь. – Так я же… А, ладно. Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла – только теперь уже не со злобой, а преданно-радостно, видать, почуяла таки хозяина. Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою – чего прятаться-то? Вышел: – Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба? – Да потихоньку, – младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. – Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где – в библиотеке или на почте. – Скорей – на почте, – хмыкнул Михаил. – В библиотеку ты уже без фуражки ездил. Участковый задумчиво взъерошил затылок: – Да… так и есть – на почте. Придется зайти. – Уж таки придется, – засмеялся Ратников. – Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще? – Да не… Думаю, не погибла она и не утонула – рванула в Питер, а там – ищи-свищи, – милиционер неожиданно засмеялся. – Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила. – Да ты что? – искренне удивился Миша. – Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит – пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается. – Еще и в Москву? – присвистнул Ратников. – Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то? – Да Анька не помнит – как всегда пьяной была. – Что – так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто? – Не… говорит – точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах – так Анька сказала. И больше – никаких примет. – В Рио-де-Жанейро надобно ехать, – хохотнул Ратников. – Там, если верить классике, все в белых штанах ходят. Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый. – А что Карякин? Ну, Колька-то? – А выпустили… Нет трупа – нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили… – Но он же Эдьку Узбека… – А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего-то. – Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь – всегда рады. Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд». – Максюта! Не уехал еще? Ах, вечером… да-да помню. Слушай, ты эти шортики свои пижонские, ну, которые белые… запрячь куда-нибудь подальше, а лучше – выкини… Почему? Да так… слишком уж ты в них приметный.Хартия Бомона в Аргонне
Максик все-таки уехал вечером, Ратников не поленился, специально проследил – и словно с души упал камень. Слава богу – одним беспокойством меньше. Участковый Димыч, кстати, тоже отправился в город этим же рейсом, уже в фуражке, нашел все-таки, видать, и в самом деле на почте оста– вил. Проводив глазами только что отъехавший от остановки «ПАЗик», Ратников неспешно зашагал к машине, намереваясь еще зайти в магазин, подкупить пива, а то кончилось, а без пива, как известно, и жизнь некрасива! Было уже часов семь, и оранжевое солнце медленно клонилось к закату. В воздухе плавился теплый деревенский вечер, галдела возвращающаяся с речки ребятня, мычали только что пригнанные пастухом с выпаса коровы. Выбравшиеся из подъехавшего кунга мужики с пилами деловито направились к магазину. Ясно – за чем. Проходя площадью, Михаил вдруг краем глаза заметил знакомую, чуть сгорбленную фигуру с вытянутым лицом и вечно хмурым взглядом. Горелухин! Вышел с почты… с крайне озабоченным видом. Вообще-то почта закрывалась в шесть, но работавший при ней магазинчик торговал до восьми. Оттуда Горелухин и вышел. И что такое могло его так взволновать? Интересно… Более того – подозрительно! Прибавив шагу, Миша поспешил следом за подозрительным типом.
Геннадий Иваныч шел да оглядывался, и довольно часто, словно какой-нибудь шпион из старых советских фильмов! Пару раз Ратников едва не встретился с ним взглядом, но вовремя отвернулся, сделав вид, что с интересом изучает расположенную напротив магазина доску объявлений: «дешево продаются куры-несушки», «куплю нетеля», «сдам дом на август-сентябрь, место хорошее, у реки. Недорого». Нетель Михаилу не был нужен, как и куры, да и дом у него был свой. Краем глаза увидев, как преследуемый свернул за клуб, Миша быстро зашагал туда же, причем – с самым озабоченным видом. Чтоб сразу было видно – идетчеловек по какому-то важному делу. Так вот, с ходу, и выбрался в начинавшийся сразу за домом культуры лесочек, из которого доносились громкие детские голоса и вопли: – Лови его, Витька! Стреляй! – Ага, убит! Ты что? Убит же! Детишки играли в войну… А где же, интересно, любезнейший Геннадий Иваныч? Что-то его и не видать вовсе! И куда бы он тут мог пойти? К своему дому – так это крюк делать, в гости к деверю Кольке – совсем в другую сторону. А больше ни с кем Горелухин не знался, так что не к кому было и идти! Или все ж таки – было? Подумав, Михаил зашагал прямо по тропке – она тут, похоже, была единственной. Широкая, усыпанная сосновыми иголками, а по обе стороны – как зашел в лесок – ягоды: черника, голубика, брусника. Может, ягод решил набрать Гена? Ага… такой, если и берет – то «хапалкой», и не для себя, а на сдачу. И не в поселке за клубом, а в своих, заранее присмотренных местах – у черта на куличках. Зато и ягод там видимо-невидимо. Ускоряя шаг, Ратников перепрыгнул противопожарный ров, тронутый желтыми россыпями лисичек, и, поднявшись на небольшой холм, замер, едва не налетев с ходу на того, за кем шел! Горелухин, сидя на поваленной бурей сосне спиной к Мише, увлеченно болтал с каким-то юным субъектом – белобрысым мальчишкой лет десяти в бежевой, с длинными рукавами, рубашечке, отглаженных шортах и гольфиках. Судя по одежке – явно не деревенским. Интересное кино! Ратников поспешно укрылся за елками. Что же это такое делается? Нелюдим Горелухин с пацаном о чем-то трещит, да еще так увлеченно! Есть о чем говорить? Или – завлекает? Ну, Геннадий Иваныч… А что? У такого-то нелюдима сексуальные пристрастия могут быть очень даже причудливыми. Маленькие мальчики, например… Ишь, как разговорился… словно тетерев на току, точнее сказать – глухарь. Во! Во! Что-то дает… Миша вытянул шею… Деньги! Ну – точно извращенец, теперь уж ясно. А что если он этого вот мальчишечку прямо сейчас… здесь вот, за елками? Тем более – деньги уже заплатил… Придется вступиться – деваться некуда. Жаль, не прихватил меч. Привычно подумав об оружии, Миша едва не рассмеялся – ишь ты, меч! Не те на дворе времена, не те! И все ж, пригодился бы верный клинок. Ага, вот мальчишка встал… улыбнулся… Ага, побежал куда-то… да по тропе, в поселок – больше некуда. А Горелухин посидел еще немного, покурил, затем, выбросив окурок в пожарный ров, отправился вслед за парнишкой. Ратников только головой покачал – хитер, бестия! Не хочет, чтоб с пацаном прихватили… договорился, денежку за хм… услуги заплатил, сказал, куда идти. Неужели, домой к себе поведет? Там же соседи… лучше уж было здесь, в лесочке. Или хочется более комфортных условий? Все может быть, может быть, этот Геннадий Иваныч – в некотором роде извращенный гурман? А может, они давно с этим пацаном знакомы? Вон, сидели, болтали… Задумавшись, Михаил споткнулся и едва не полетел в ров. Услыхав позади шум, Горелухин обернулся, мазнул по елкам хмурым настороженным взглядом. Бандеровец, блин… лесной брат. С минуту постоял, прислушался… И быстро зашагал по тропе. А выбравшийся из можжевельника Миша – за ним. Горелухин уселся на лавочку сразу за клубом. Снова закурил, развалился, выпуская клубами дым. И, надвинув на глаза кепочку, рыскал по сторонам настороженным взглядом. Чего-то… или – кого-то ждал. И затаившийся за деревьями Ратников – тоже.
– Здоров будь, Миша! Господи, это еще кого черт принес? – За лисичками, что ль? – За лисичками… так просто, дай, думаю, посмотрю – есть ли? С улыбкой обернувшись, Михаил увидел позади бывшего бригадира Брыкина, в высоких болотных сапогах и с корзинкой, полной восхитительных белых! – Что, уже пошли, что ль? – удивленно поинтересовался Ратников. – Пошли! – бывший бригадир ухмыльнулся. – Только тут, на горушках… завтра на работу, а люди говорят – есть. Вот я и подумал – дай-ка, пройдусь вечерком. Корзинку набрал. – Надо и мне у себя посмотреть. – Умм, там нету, – Брыкин покачал головой. – Сыровато больно – ручьи кругом да болотины. На горушках, на горушках надо искать. Ты куда сейчас – в поселок? – Туда, – Миша едва скрыл досаду – и принесло же этого черта в самый неподходящий момент! – Ну, пошли тогда. Как ни странно, Горелухин так и сидел на лавочке, с явным неудовольствием наблюдая за взявшимися неизвестно откуда подростками на разноцветных великах. Проходя мимо, Ратников про себя улыбнулся – а, по всему, не будет сегодня встречи! Не станет Горелухин ждать в этакой шумной компании. И точно – вот, встал, поправил кепочку. – Здорово, Иваныч, – подойдя ближе, кивнул бригадир. Горелухин молча протянул руку обоим. Миша пожал. Неприятная оказалась у извращенца ладонь – какая-то влажная, дрожащая даже. Или насчет дрожи – показалось? – Иваныч! – обрадованно воскликнул Брыкин. – Ты-то мне и нужен. Печку в старой избе перекладешь? Горелухин подал плечами: – Сделаю. – А когда? Мне бы, Гена, поточнее договориться. Извращенец лениво сплюнул: – А, как деньги найдешь, так и перекладу. Знаешь ведь – в долг не работаю. – Да деньги-то есть, Гена! Пошли-ка сейчас ко мне – там и сговоримся. Заодно старую печку посмотришь. К удивлению Ратникова, Горелухин думал недолго и почти сразу же согласился: – Пошли… Только это – дело у меня тут одно… Ага! Дело! – Ты иди, а я тебя догоню минут через пять, лады? – Лады! Миша, пока! – Брыкин махнул рукою и, не торопясь, направился в магазин. Горелухин же зашагал к почте… нет, не дошел, остановился, заоглядывался. Ратников уже заводил машину: следить за подозрительным типом Горелухиным пока не представлялось возможным, уж, по крайней мере, сегодня… Ага! А во он, пацан. Тот самый, светленький, в гольфах… Вышел из почтового магазина с каким-то пакетом в руках, побежал к клубу… Горелухин – следом. Вот нагнал, свистнул! Пацаненок оглянулся… передал пакет… убежал. Горелухин тоже удалился быстрым шагом. И, между прочим, довольно что– то насвистывал! То ли вальс «Прощание славянки», то ли знаменитый вальс «Амурские волн». А может быть, это был марш гренадеров Бранденбургского полка – кто его знает, какие там у извращенцев вкусы?!
На следующее утро Ратников снова прикатил в поселок и, бросив машину за собственным магазином, занял наблюдательный пост все за тем же сарайчиком у пустыря, напротив горелухинского дома. Слава богу, денек вроде как налаживался солнечный, теплый – одно удовольствие было сидеть в за– саде. Жать пришлось недолго: без пяти минут десять – Миша засек по часам – Горелухин вышел из дому и направился к площади, к магазинам. Заглянул в один, второй, третий… не обошел вниманием и Мишину торговую точку. Нигде ничего не покупал, но из ратниковского лабаза вышел, насвистывая – довольный. И что он там такое увидел? Что присмотрел? Не забыть потом спросить продавщицу… Потом. Миша купил пивка и расположился рядом, на железобетонной плите, за деревьями. Открыл бутылочку, с наслаждением глотнул. Наблюдал дальше. Между тем Горелухин совершенно открыто присел у магазина на лавочку и закурил, по своему обыкновению надвинув на самые глаза кепку. Не просто так сидел – присматривался. Ага – вот насторожился, проводил взглядом подростков лет по четырнадцать-пятнадцать, даже привстал… Нет, уселся обратно. Миша ухмыльнулся: возраст, выходит, не подошел – ну да, конечно… А вот эти мальчишки на велосипедах вполне должны были бы подойти – лет по десять-одиннадцать. Похоже – любимый горелухинский возраст. Ага! Извращенец, не докурив, выбросил сигарету, встал… Мальчишки, поставив велосипеды у магазина, за– шли внутрь… Вот один вышел – темненький, в светло-голубых джинсах и белой нарядной рубашечке – тоже не деревенский. Как и тот, что вчера… Горелухин прямо к нему и подошел, заговорил – видимо, спросил что-то… Вот бы кем Димычу-то срочно заняться. Впрочем, он и так его недавно оформил – по мелкому хулиганству. Но вот это-то все – мелким не пахнет! Ага… оглянулся… сунул руку в карман… что-то протянул пацану… Деньги? Мальчишка кивнул и со всех ног бросился к ратниковскому лабазу. Горелухин снова оглянулся и неспешно зашагал по улочке, как раз у лабаза и начинавшейся… Парнишка вышел… что-то передал извращенцу… какой-то сверток… нет – журнал, что ли… И убежал! К той своей компании, что на велосипедах. Ладно! Пожалуй, пора наконец и узнать, что к чему… Проводив настороженным взглядом быстро удаляющуюся фигуру в серой низко надвинутой на глаза кепке, Ратников с деловым видом зашел в собственную лавку. – Ой, здрасьте, Михаил Сергеевич! – продавщица – симпатичная рыженькая девчонка, не так давно закончившая школу, – удивленно оторвалась от глянцевого журнала. – Что-нибудь еще хотите спросить? Нет, запчастей пока не спрашивали. – Здравствуй, Вера, – рассеянно поздоровался Миша, хотя заглядывал сюда уже второй раз за день, вернее – за утро. – Тут мальчишка один заходил, лет двенадцати. Ну вот только что. Темненький такой, в белой рубашечке. – А, этот, – улыбнулась девушка. – Да, заходил. – Он что купил-то? – Так журнал… ну этот, с машинками, за двести семьдесят. – А! – Ратников ударил себя по лбу. – Модель, что ли? Что там было-то? Ммм… кажется, «ГАЗ-М20 «Победа»? Отличная, между прочим, машина! – Ну вот, – продавщица неожиданно рассмеялась. – А вы еще говорили, что вряд ли кто купит. Для детишек – дорого больно. – Когда это я говорил? – сдвинул брови Миша. – Ну как товар привезли. Говорили еще – на пробу взяли. Ратников расхохотался: – А ведь точно – на пробу! Придется теперь в следующий раз… да через пару дней и рвану… Ладно… Не прощаясь, он вышел из лавки и быстро зашагал к почте. Зашел в только что открывшийся магазинчик, поздоровался, спросил громко: – Машинки детские есть? Приятель с сынишкой приезжает… хочу вот подарок купить. – Машинки? – стоявшая за прилавком дебелая тетка с накрашенными ярко-алой помадой губами и с химической – мелким бесом – завивкой, смачно зевнула: – Да такого добра сколько угодно. – А мне бы модельку… Знаете, такие, в коробочках? – Да они все в коробочках. – А можно взглянуть? Никаких моделек тут не было, не считая примитивно-пластмассовой китайской дряни, на которую всякий уважающий себя коллекционер даже и не взглянул бы… ну, разве что только – с презрением. – А частенько их покупают? Ну, модельки? – Да берут… Вот, кстати, вчера перед закрытием мальчишка какой-то купил. Тоже в коробочке. – Мальчишка – в коробочке? – Да нет, машинка!
Модельки, значит… Вот оно в чем дело-то! Вот где собака порылась! Значит, выходит, Горелухин никакой не извращенец, а коллекционер? Сначала ходит, модельки присматривает, потом кого-нибудь из мальчишек просит купить… Сам стесняется, что ли? А, похоже, что так! Мыслимое ли дело для деревенского мужика – в игрушки играться? Вот и оглядывается, таится. Ну, Геннадий Иваныч! Ратников даже был несколько разочарован – ни на соглядатая людокрадов, ни на извращенца Горелухин теперь как-то вроде и не тянул. Обычный мужик со своим – тоже вполне обычным в городах – хобби. А что угрюмый… так мало ли сейчас в провинции угрюмых, разочаровавшихся в жизни, мужиков? Значит, не Горелухин… Эх, Геннадий Иваныч, сколько же ты времен отнял! Впрочем, не так уж и много. И снова нужно было искать вражину! Или – его пособников. Арбалетная стрела – вещица вполне серьезная. Забравшись в машину, Михаил поехал обратно к себе, на усадьбу, ехал не быстро, по пути раздумывая, размышляя… Прежде всего, если стрелу выпустил пришелец из прошлого – а, похоже, что это так, скажем, тот же брат Герман – то он должен где-то жить, что-то есть, с кем-то общаться… Хотя последнее вовсе не обязательно. Но что обязательно – так это его отличие от всех здешних людей, не важно – приезжих или местных. Выходец из средневекового мира обязательно должен казаться странным, не таким, как все! И тогда – о нем знали бы в поселке, сплетничали бы. А раз не сплетничают, значит, он, скорее всего, живет не в поселке, а где-то в лесу. Мало ли там охотничьих домиков да заброшенных деревень? И опять же тогда должен был бы попасться на глаза охотникам, рыболовам… Горелухин, кстати, заядлый охотник и рыболов. Его и спросить? А скажет? Вряд ли, скорее – пошлет. С чего это он будет с полузнакомым человеком беседы разводить? Тем более – с «магазинщиком», с представителем, так сказать, частного капитала – тех самых глубоко ненавидимых «ворюг». К черту бирюка этого! А вот с другими можно поговорить… правда, уже их всех расспрашивал. Ничего! Не помешает спросить еще раз – в лес-то они почти каждый день шастают. Может, кого и видели? А не видели, так еще увидят.
Михаил снова начал с Аристарха Брыкина, бывшего колхозного бригадира, благо мужик тот был компанейский, и всех в поселке – и не только в поселке но и вообще, по всему побережью – знал. – А, Миша! Ратников нарочно прошелся мимо брыкинского двора – обширного, с двумя избами, сараем, обширной беседкой, гаражом и баней. В одной избе – огромном доме-пятистенке – Брыкин со своей супружницей и жил, зимой – вдвоем, летом – с наезжающими из города детьми-зятьями-невестками и целым сонмищем внуков мал-мала меньше. Дом был обшит светло-серым сайдингом, вторая же, в глубине двора, изба, как видно, ремонтировалась, покуда используясь в качестве летнего домика. – Куда направился? – Здрово, Аристарх! – Михаил остановился у забора, глядя, как бегающие по двору внуки Брыкина играют в пятнашки. – Шел вот мимо, по делам, вижу – ты тут копошишься. – Да вот, сети задумал чинить… ты, если никуда не торопишься, заходи. Посидим, жбанчик раздавим. – Почему б и не раздавить? – хохотнул Ратников. – Сейчас прогуляюсь до лавки – куплю. – Да не ходи ты, есть… Там, в беседке, и сели. Детей-зятьев не было, а брыкинская супружница Марья Петровна, поставив на стол в беседке сковородку жареной рыбы, черный, крупно нарезанный хлеб, зеленый лучок и прочие – прямо с грядки – огурчики-помидорчики, выпила рюмочку да ушла кормить внуков, не вмешиваясь в мужские беседы. – Ну, давай еще по одной, – Брыкин деловито разлил водку. – Сейчас, чуть погодя, и Гена Горелухин придет – он у меня в старой избе печку кладет. Уже бы должен закончить. – Горелухин? – Михаил вскинул глаза. – А он тоже выпьет? – Почему ж нет? – расхохотался Брыкин. – Генка – парень хороший, а что нелюдим малость – так судьба у него такая, тяжелая. Лет двадцать назад супружница его, как началась в стране вся эта катавасия, сбежала с каким-то городским фертом. Кооператором, мать его за ногу! – Ах, вот оно что… Аристарх, ты вот скажи – на рыбалку-то еще хаживал? Ну, после того как тогда ко мне заходили… – Да был, не раз уж! – Все на Черной речке иль у Танаева? – И там… – А правду говорят, странный какой-то мужик где-то в тех местах бродит? Ратников шумно зажевал выпитую рюмку лучком. Честно говоря, никто про странного мужика не говорил – это он вот только сейчас придумал, форсируя беседу и направляя ее в нужное русло. – Не, ничего такого не слыхал. Да что за мужик-то? – Не знаю, – Миша пожал плечами. – Просто говорят – странный. На лешего чем-то похож… и одет в какие-то балахоны. – Не, не слыхал… Может, Генка что слышал? – Брыкин повернул голову. – А вон он как раз идет. – А мы уж заждались тебя, Гена! Давай, к столу… Тебе полный набулькать? – Половину, – Горелухин уселся на лавку и, сняв кепку, повесил ее на вбитый в поддерживающий крышу брус гвоздь. – Ну, Аристарх… Чтоб печь твоя века простояла! – Да мне не надо века-то… Ох, хорошо пошла… Ты, Гена, не стесняйся, бери вот, рыбинку, лучок… Это – Миша, ежели вы не знакомы. – Да виделись, – гость прищурился и смачно надкусил помидор. – Соли-то не тут у вас, что ли? – Да вон, рядом с тобой и стоит. Слышь, Гена… Тут вот Михаил какого-то непонятного мужика в лесу видел… говорит, в балахоне каком-то… не наш. – Да я его тоже видал, – неожиданно произнес Горелухин. – Точно – в балахоне, глухаря промышлял и угадайте чем? – Чем? – Луком! – Зеленым, что ли? – Да не зеленым, а тем, из которого стрелы. Ловко бьет, паразит… Правда, меня увидел – убежал. – Ну и дела! – доставая из-под скамейки вторую бутылку, Брыкин сокрушенно качнул головой. – И кто только по нашим лесам не шастает! – А где ты его видел-то? – Ратников прямо задрожал от нетерпения. Неужели – повезло? Неужели – вычислил супостата? – Да в лесу, где же еще-то? – собеседник отмахнулся. – Есть там деревни заброшенные… Аристарх, ты должен помнить – МТС еще была, ну, давно, при Хрущеве. – Скорей, при Сталине, – не преминул уточнить Ратников. – При Хрущеве МТС как раз ликвидировали. – Козлы, – Горелухин потянулся к стакану. – Ну, последний… да пойду, пора мне. – Как же, помню МТС, – покивал Брыкин. – Ребятами еще там игрались. А в деревнях там пути нету. Дороги заросли, ручьи кругом, болотины. Раньше-то дренаж делали. Мелиорация, понимать надо! – Ну, за мелиорацию! – Миша поспешно поднял рюмку и, выпив, негромко сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь: – И я тоже пойду. Завтра в город. Автомашинок прикуплю – приятель просил, скоро в гости приедет. – Каких еще машинок? – удивился Брыкин. – Модели… В масштабе один к сорока трем. Их серьезные люди коллекционируют, вот, как мой приятель. Между прочим – главный инженер на военном заводе. Да много таких, увлеченных. Жаль – если какая модель и есть уже и у него, так здесь вряд ли кто купит. Вряд ли! Зря Михаил болтал. И про машинки, и про главного инженера. Не купился Горелухин, ни словечка не произнес. Надел свою кепочку да поднялся: – Пора мне! Миша тоже засобирался: – И мне… Вышли вдвоем, пошли, темнеть уже начинало так, слегонца. Шагали молча до самого пустыря. А там Ратников распрощался: – Ну, пока! Может, еще и свидимся. И зашагал себе к магазину. И вот тут-то услыхал: – Эй, Михаил, погодь! – А? – Я насчет моделек… Когда, говоришь, привезешь? – Да завтра, к вечеру ближе. – Мне бы это… на них взглянуть бы, когда в магазине никого нету… А то… честно признаться… стыдно как-то… Свои деревенские засмеют, как узнают. – Зря, между прочим, посмеются, – Ратников сдержал радость. – Если захочешь, я к тебе сразу из города и заеду. Модельки занесу – у себя и посмотришь, может, чего-нибудь и возьмешь. – О! – обрадовался Горелухин. – Это вообще здорово будет! Если, конечно, не затрудню. – Ну, что ты! Свои люди – сочтемся.
Дома у Геннадия была представлена целая эпоха! Ратников, как вошел – так присвистнул, увидев любовно сделанные хозяином стеллажи с застекленными полочками. А в них – модели, модели, модели… С полсотни штук было – точно! – Это я еще в школе начал, – Горелухин с гордостью обвел свое богатство рукою. – Вон, видишь, «жигули», «копеечка», желтенькая? Шесть рублей тогда стоила – деньги немеряные! Я мальчишкой еще был – в лесхозе подработал, елки высаживал. – Да, «копеечка», – мечтательно улыбнулся Миша. – У меня тоже когда-то такая была… да потом делась куда-то. Во! И «сороковой» «Москвич» был! – Тоже тогда же куплен! А на тех полках, смотри – старый «РАФик», «Чайка»… – Да уж… – Ратников восхищенно качнул головой. – Прямо сказать – полное собрание сочинений! В смысле – моделей. Ну, ты мои-то посмотрел? Он оглянулся на диван, где хозяин всего этого автомузея деловито рассматривал привезенные Ратниковым модельки: – Вот этого «Москвичонка» возьму, ну и «два– дцать первую» «Волгу», конечно. Хорошая была машина! – Она и сейчас не дешевая, – Михаил хмыкнул. – Даже, прямо сказать – дорогая. Слышь, Гена! К тебе надо сюда экскурсии водить! – Скажешь тоже – экскурсии… – Нет, я серьезно! – Садись-ка вон, лучше за стол, – отложив выбранные модели, Горелухин поднялся с дивана. – Пивка выпьем. Водку-то я, честно сказать, не очень жалую, особенно – летом. Потому и не знаюсь почти ни с кем – к семейным мужикам вроде и не пойдешь вот так, запросто, у них свои заботы, а кто не женат – алкашня, клейма ставить негде. – А ты, Ген, ко мне, на усадебку, заходи, – радушно пригласил Ратников. – Нет, честное слово, заглядывай! Жена только рада будет. Горелухин лишь как-то неопределенно хмыкнул, но, судя по глазам, приглашению обрадовался – давненько, видать, надоело вот так, бирюком-то! – Кстати, – Михаил прищурил глаза. – Что ты там про лешего говорил-то? – Про какого лешего? – Да про того, что с луком да стрелами промышляет.
Глава 23 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера Дама Элеонора
Так совершается любовь, чтобы имели мы что в день судный…Деревня называлась Мануйлово. Одна из многих прочих, давно, еще с конца шестидесятых, заброшенных, она смотрела на Ратникова пустыми глазницами окон и, кажется, ухмылялась – мол, зря ты сюда пришел, парень. Нет тут никого и давно уже не было! Да уж, судя по избам… В более-менее приличном состоянии, в которых, при желании, можно было бы и жить, было только две, их и проверили на пару с Горелухиным Геной. И ничего не нашли, кроме старых рыбацких снастей да заплесневелой корочки сыра, валявшейся тут, наверное, уже недели две. – Ну, что, Геннадий Иваныч, пусто? – Ничего, – Горелухин махнул рукою и, пошарив в кармане, вытащил пачку сигарет. – Тут, невдалеке, еще три такие деревни да один хутор. Все нежилые. – Найдем твоего должника, Миша! Если, правда, он здесь. – Да здесь должен бы быть… вроде. Новый знакомец ни за что не хотел отпускать Ратникова одного в эти гиблые, со всех сторон окруженные непроходимыми болотами, места; отговаривал, говорил, что Мишина гибель будет на его совести, что не дойдет один, обязательно увязнет в трясине, что… В общем, вызвался быть проводником, пришлось уступить – один-то Михаил и в самом деле мог долго по лесам скитаться, а так – есть местный, знающий все стежки-дорожки, человек, чего ж от его услуг отказываться? Себе дороже. Правда, пришлось сказать, что Михаил ищет старого должника, кроме него самого еще многим людям должного, потому вот и скрывающегося в этакой глуши. – Он, странный, этот парень, может в балахоне ходить, ну, типа монаха, что ли… – Сыщем! Горелухин должников недолюбливал, всех, особенно тех, кто брал кредиты, а потом и не мог отдать – чего ж тогда, спрашивается, брал-то? Блескучую машинку купить? Ну, так теперь не плачь, не горюй – знал ведь, на что шел. – Миша, я в той избе керосинки присмотрел… две. Хорошие еще, на обратном пути не забыть бы забрать. – Заберем! Ратников улыбнулся – Геннадий Иваныч сюда не просто так поперся, что-то там кому-то показывать, кого-то искать, нет – были и еще более, так сказать, меркантильные цели. По избенкам старым пошарить, мало ли, что в хозяйстве сгодится, вдвоем-то куда больше можно будет унести, а на машине сюда, увы, не проехать, на вертолете добраться разве что… Ну, керосинки, так керосинки… хорошо, пока еще только две. – Раньше тут, ну, при Сталине еще, в соседней деревне клуб был, библиотека, – на ходу пояснял Горелухин. – Теперь, суки гладкие, развалили все. – Теперь, или еще при Хрущеве? Брежневе? Миша лишь усмехнулся – хороший человек Гена, но, честно сказать, надоел уже своим нытьем. Мол, раньше и солнце ярче светило, и небо было синее и выше… Вроде ведь и не старик еще, пожалуй, чуть постарше самого Ратникова, ну, может, лет на шесть-семь, а все ворчит, ворчит – вот, раньше лучше было, а теперь суки гладкие все развалили, украли… как будто раньше этих «сук гладких» меньше было… нет, наверное, все-таки меньше… или не такие наглые они были. – Я и раньше-то к этому клубу присматривался, – сворачивая к болоту, пояснял Горелухин. – Добра там много, только вот, полный всегда шел, с грибами-ягодами или там, с рыбой. Некуда лишний груз было вешать, а вдвоем-то сейчас – унесем. Там книги неплохие остались – Гоголь, Достоевский… я бы взял – все равно сгниют. – Книги и я бы взял, – Михаил улыбнулся. – Что ж их не вывезли вовремя? – А кому нужны-то? Ты, Миша, здесь осторожней ступай – гать хлипкая, узенькая. – Постараюсь… Клуб Ратников увидал еще издалека – высокий такой, с деревянными колоннами, явно, бывшая церковь, выстроенная, конечно, не так давно, веке в девятнадцатом или начале двадцатого… но, в общем, довольно красиво. Жаль только – маковку с колокольни срубили, покрыв обычным шифером. – Ну, пришли, – выйдя на сухое место, Горелухин довольно притопнул ногою и закурил. – Что, может, перекусим? – Давай, – Миша и сам уже чувствовал, как сводит желудок – заночевав в какой-то избе, утром попили чайку, а сейчас уже шел шестой час. Вечерело. Впрочем, поесть успеется: – Может, сначала посмотрим тут все, а уж потом перекусим? Геннадий Иваныч пожал плечами: – Можно и так. Ну, пошли тогда, глянем? Здесь, кроме клуба, вообще изб не сохранилось – то ли сгорели они уже давно, то ли разобрали да вывезли. А в клубе было пусто! И тоже – никаких признаков чужого: ни остатков продуктов, ни котелка, ни запаха пищи… – Пошли… библиотека там у них. Горелухин уверенно поднялся на второй этаж по шаткой скрипучей лестнице с местами провалившимися ступеньками. Миша – куда более осторожно – пошел за ним следом. Библиотека оказалась маленькой, большую часть книг уже давно разворовали или пустили на самокрутки, однако, кое-что еще имелось… – О! – сняв с полки небольшой томик, обернулся Геннадий. – Что я говорил? Ну, вот он, Гоголь! Ты посмотри, Миша, может, и себе что приглядишь? А Миша уже приглядел, наклонился к полочке с остатками букв – «Рабовладельческий строй» – там ни одной книжки не было, а вот дальше, под указателем «Феодализм», имелось несколько разбухших от сырости томиков, Ратников выбрал один, с виду сохранившийся лучше, пролистнул, присвистнул: вещь неплохая – второй том «Социальной истории Средневековья» под редакцией Косминского и Удальцова. «Государственное издательство. Москва – Ленинград, 1927 год». Редкость! Ну-ка, что там? Английская деревня… Немецкий город… Парижская революция 1356–1358 гг… Крестьянство во Франции в двенадцатом – четырнадцатом веках… «О свободе, дарованной Готфриду Боше, и об имуществе…», грамота короля Людовика Девятого, «О земле, возвращенной…»… Я, дама Элеонора де Сен-Клер… Что?! Миша глазами своим не поверил, едва книжку не выронил. Неужто… «Я, дама Элеонора де Сен-Клер, милостию Божией супруга графа Анри де Сен-Клера, в отсутствие мужа, но его и своей волею, освобождаю от крепостной зависимости Гарэна из Асток-вилла… Дама Элеонора! Господи… жива ведь! – Вот вам, пожалуйста – привет из прошлого! – Что? – Говорю – вот эту книжку возьму. – Давай… Только не набирай много – нам еще керосинки нести… да и так, может, еще чего встретится. Клуб стоял пустой, пыльный – ни следочка… Где же тот странный тип? Сунув в рюкзак несколько книг, Горелухин уселся на стол: – Знаешь, Миша, я вот подумал – а твой должник, верно, ближе к Танаеву озеру затаился. Сюда-то ведь ему ни за что не пройти, коли он не местный – болотины кругом, сам видел. – Вот-вот! – встрепенулся Ратников. – Давай-ка пойдем туда… к Танаеву ближе. Что там за деревни-то? – Да есть одна – Карпушино. Скорей, даже не деревня – хутор. Три избы, одну в прошлое лето какие уроды спалили, так вот две осталось. Не понимаю, Миша, и чего людям неймется? Ну, переночевали, выпили… зачем жечь-то? – Может, случайно как-нибудь вышло? – Ага, случайно… Уроды!Поучения Владимира Мономаха
К Карпушино выбрались уже к вечеру, к темноте ближе. Небо еще оставалось светлым, но кругом быстро темнело, и меж вершинами высоких елей загорались первые звезды. Молодой месяц, легонький и тонкий, сверкал с подростковым задором. В полутьме едва угадывались избы. Одна – без крыши – сгоревшая, и две – более-менее целые. – В крайней и заночуем, – Горелухин махнул рукой. – А уж утром тут посмотрим. – Постой! – дернулся Михаил. – Не спугнуть бы… – Если он здесь. – Если здесь… Так узнать бы! – Узнаем… Он курит, должник-то твой? – Курит? Да нет, не курит. – Жаль, – Горелухин вздохнул. – А то б давно учуяли… или огонь увидали – спички там, зажигалка… – Тсс!!! – Миша вдруг приложил палец к губам. – Слышишь? – Что? – шепотом спросил Геннадий. – Показалось… вроде как голос чей-то. – Голос? Что же он, сам с собой разговаривает? Наверное, рыбаки. Оба затихли, прислушались… Тишина. Можно сказать – гробовая, даже ночные птицы не пели. И впрямь, показалось… Ратников пожал плечами… и вдруг снова услыхал голос! Приглушенный и что-то монотонно бормочущий! – В крайней избе, – шепнул Горелухин. – Идем потихоньку, глянем. Они осторожно подобрались к самому крыльцу… И тут Ратников заметил мелькнувший в окошке свет – зеленоватый свет лампадки. И снова голос… – Патер ностер… Латинская молитва! Господи… – Он что – не русский, что ли? – снова зашептал Геннадий. Миша быстро обернулся к нему: – Постой, чтоб в окно не выскочил… А я уж… – Смотри, осторожней! – Ничего, справлюсь. Скрипнула под ногою ступенька, и сердце захолонуло – показалось, словно бы разорвало тишину ядерным взрывом! Нет… молящийся ничего не заметил, так и продолжал нудное свое бормотание. Ага… сени… Не споткнуться бы… Чуть приоткрытая дверь… Скрипнет? Конечно же! Кто тут ее смазывал? Ну, заскрипит – и что? Теперь – чего уж! Резко распахнув дверь, Ратников включил фонарик… и осадил ударом в скулу бросившегося на него монаха. Худая фигура в сутане отлетела в угол, фонарь выхватил из полутьмы бледное, словно бы обескровленное, лицо, до крайности исхудавшее: – Гутен таг, брат Герман, – тихо поздоровался Миша. Каштелян, тут же овладев собой, усмехнулся: – Тогда уж – «доброй ночи», герр комтур. Он говорил по-русски, и не так, чтоб уж очень плохо. – Зачем вы хотели меня убить? И мальчика? Озеро, арбалет – это же ваша работа. – Моя, – помолчав, признался тевтонец. – Я тут уже три месяца… а кажется – триста лет! Один, в чужом мире. Все про меня забыли, даже те, кому я помогал… Каждый день я бродил у озера, наблюдал, думал – вот-вот объявится кто-то… Увы! А когда увидел Максимуса, подумал, что вот до меня и добрались… Вы ведь следили за мной еще там, в бурге. И выследили – едва ушел. – Ушел, чтобы не вернуться обратно? – Ратников невесело усмехнулся. В окно неожиданно стукнули: – Ну как там? – Спасибо, Иваныч, все нормально. Сейчас переговорим, выйдем… – Да, я хотел вас убить… обоих, – честно признался брат Герман. – Я был потрясен, увидев вас здесь. – Почему ж не попытались договориться? – Договориться? – глаза монаха блеснули холодом. – С вами? Вы же с меня преследовали! Вы – враги! – И, тем не менее… раз уж вы не встретили здесь своих друзей, а они у вас здесь, несомненно, есть… Тевтонец развел руками: – Были… Но за три месяца – никого! Понимаете? Никого… Значит, и это место потеряно… – Потеряно? – не выключая фонарика, Ратников уселся на лавку. – Сейчас вы мне расскажете все, брат Герман. Нет-нет, не протестуйте, мы просто заключим с вами одну небольшую сделку. – Сделку? – Ну да. Вы мне расскажете все, подробно и откровенно ответив на все мои вопросы. Взамен же… – Что взамен? – Вернетесь к себе… в свой привычный мир. – Что? – тевтонец подпрыгнул. – У вас есть… – Есть! Правда, не с собой… в ином месте. Воспрянувший было монах вдруг поник головой: – Нет… думаю, что даже с браслетом отсюда теперь уже не уйти. Так иногда случается – и нужно менять места. – И тем не менее – это ваш единственный шанс, брат Герман! Воспользуетесь им? Или останетесь здесь навсегда? – Нет! Только не это! – Что – нет? – Ратников вскинул глаза. – Не хотите отвечать на вопросы? – Отвечу! Господи… Отвечу на все! Только… хотелось бы знать, что вы не обманете. – Вам мало моего слова?! Эти слова Михаил произнес с истинно рыцарской гордостью, и неожиданно для него она подейство– вала. – Вашего слова… вполне достаточно… герр Майкл. Спрашивайте… Постойте! Там, на улице… – Это мой друг. Сейчас он разведет костер… по– ужинаем. – У меня есть утка, – неожиданно улыбнулся тевтонец. – Я ведь охотился… правда, пожалел, что здесь оказался арбалет, а не лук. Стрелы, знаете ли – проблема… – Арбалет… это вы его спрятали? – Нет, кто-то до меня… – Кто-то? – Люди боярыни… Вы должны ее знать. – А вы? – Немного. – Хорошо, – Ратников вытянул ноги. – Теперь расскажите мне о браслетах. Что знаете… – Немного, – пожал плечами монах. – Их делает какой-то стеклодув далеко, в новгородских землях… какой-то волхв накладывает заклятье… – Что за волхв? Что за заклятье? – Волхва не знаю. Заклятье… Слышал, что оно очень древнее, языческое… еще с незапамятных времен. – Кривой Ярил, Кнут… боярыня… они сейчас где? – Не знаю. Не в этом мире, точно… Иначе давно бы явились. Я же говорю – что-то произошло! Обычно «ворота» действуют долго… но и они не беспредельны. Периодически нужно менять. Но эти… их не так давно нашли. – Нашли? – Да… Волхв почувствовал… в тех местах, где были раньше, там ведь уже давно ничего не работает. – Так-так, – протянул Миша. – Понятно… Как же волхв узнал? – Я об этом думал, – монах задумчиво почесал заросшую уже тонзуру. – Размышлял, сопоставлял… Здесь что-то должно быть… из нашего мира. Что-то или кто-то… иначе б волхв… – Понятно, – снова кивнул Михаил. Кто-то… Уж ясно, кто… И, оказывается, у этих мест… «ворот» есть некий лимит, который неожиданно был превышен… «УАЗик»? Очень может быть – слишком уж большая масса. Интересно, а что, если тевтонец не сможет уйти? Впрочем, это уж от него, Ратникова, не зависит. Вернее, зависит – но только в отношении браслета… – Те девушки, рабыни… Значит, там, где они находятся, есть и «ворота»? – Поначалу – да, – монах усмехнулся. – Но, с течением времени и они закрываются… видимо, девушки привыкают… – Или – погибают, – Ратников сказал и осекся… У Маши, кстати, тоже не было никаких прививок. Надо срочно делать! А то… какой-нибудь пресловутый «свиной грипп», и… – А как вы вообще попали в этот бизнес, брат Герман? – Что-что? – Ну как связались с людокрадами? – Долгая история, – монах махнул рукой. – Видите ли, два года назад я угодил в плен, к новгородцам, к боярину Никодиму Мирошкиничу. Денег на выкуп у меня, увы, не было, но я сошелся… не подумайте плохого, чисто по-дружески – с боярыней Ириной. О, это, поистине, очень умная и деятельная женщина! Ратников хохотнул: – Не сомневаюсь! В сенях послышались шаги, и в горницу заглянул Горелухин: – Ну что, добазарились? – Можно сказать и так. – Тогда пошли… Я тут ушицу сварганил.
Они остались у Танаева озера вдвоем – брат Герман категорически отказывался куда-то идти, видать, боялся отходить от «ворот», быть может, даже уже и не действующих. Горелухин, простившись, взгромоздил на плечи рюкзак с книгами и керосинками – больше ничего подходящего в заброшенных деревнях не нашлось – кивнул на прощанье: – Ну, ты заходи, Миша. И быстро зашагал в поселок напрямик, через лес и болотину. – Ну? – обернулся тевтонец. – И где же обещанный вами браслет, герр Майкл? – Не все сразу. – Ратников скинул куртку и, поплевав на руки, полез на высокую разлапистую сосну. Было еще утро, довольно раннее, прохладное, с полупозрачной туманной дымкой, стелющейся по берегу озера. Монах с удивлением наблюдал за Мишей. А тот, добравшись почти до вершины, вытащил из кармана рубахи мобильник. Ага! Две «палочки» есть! Ухмыльнувшись, Михаил нажал кнопочку: – Макс? Что, спишь еще? Я понимаю, что рано… Помнишь, ты говорил, что маме своей подарил браслетик? Нет… желательно бы – на утреннем. Есть утренний автобус-то? Ну, вот, давай… жду на Танаеве. Да! Пожрать что-нибудь захвати… Что-что там у тебя еще есть? Спустившись с дерева, Ратников довольно вытер о траву руки: – Ну, что, брат Герман? Время у нас еще есть. Подождем до полудня. – Подождем, – монах развел руками и, отойдя в сторону, принялся негромко молиться. Вообще-то можно было его и не переправлять никуда, меньше возни… Ментам сдать – тому же Димычу. А те – в психушку… Так-то оно так… но все же ведь дал таки слово! И тут уж никуда… Михаил усмехнулся: а ведь, вот оказывается, как проникла в него средневековая рыцарская идеология! Можно сказать – въелась! Все правильно – дал слово, даже врагу, – держи. Иначе никто уважать не будет. Макс появился в полдвенадцатого, Ратников еще издали услыхал треск мотоцикла, выскочил на дорогу. Прислонив старый «Восход» к дереву, Максим сразу же отдал Мише браслет: – Вот… жаль, мама грустить будет – он ей понравился. – Привезли? – брат Герман выбрался из кустов, сдержанно поклонившись подростку. Тот тоже кивнул: – Здрасте, брат Герман. – Дайте же его скорее, дайте! – монах уже демонстрировал явное нетерпение. – Да берите же! – Ратников протянул браслет. Тевтонец тут же ухватил стекляшку, поднял глаза к небу, помолился… и с хрустом раздавил браслетку в руках, так, что кругом полетели осколки… И исчез!!! Как и не было! – Гляди ты, сработало? – усмехнулся Миша. Максим удивленно посмотрел на него: – А что, не должно было, что ли? – Да не знаю… В общем, пошли ко мне – расскажу. Да… Ратников наклонился и достал из рюкзака книжку. Открыл: – На, почитай… второй абзац снизу… – Я, дама Элеонора… Лерка, что ли? Ха! Дядя Миша, а ведь и у меня кое-что есть! Мама в прошлое лето в Париж ездила, там такой музей – музей Средневековья, привезла буклет… Вот, смотрите… на вот эту картинку… видите? На буклете с подписью «Le Moyen аge» красовалась репродукция из какой-то средневековой рукописи: замок со рвом и подъемным мостиком, пашущие землю крестьяне, овцы, деревья, а – на их фоне – рыцарь в кольчуге и дама – юная красавица в изумрудно-голубом платье, с не характерной для того времени прической – распущенными по плечам волосами, – увенчанной роскошнейшей диадемой. – Лерка! – ахнул Ратников. – Ну, точно – она! – Так тут и подписано, – засмеялся Макс. – Граф Анри де Сен-Клер и его супруга – дама Элеонора. Засмеялся – и тут же повторил уже с грустью: – Дама Элеонора… Надо же!
Андрей Посняков Демоны крови
Глава 1 Лето. Окрестности Чудского озера ГОСТЬ
Благородные сеньоры, живя в сельской местности, никогда не занимались сельским хозяйством.— Вот это тачка! Миша посмотрел в зеркало заднего вида и ухмыльнулся. — Да уж, по нашим дорогам только на таких и ездить. Кстати, что за модель-то? «Опель-Капитан»? «Испано-Сюиза»? Сидевший рядом с ним, на пассажирском кресле видавшего виды «уазика», Генка Горелухин — Геннадий Иваныч, мужик лет сорока с половиной, местный, заядлый рыбак и охотник — скривил в усмешке тонкие губы: — Ну, ты уж скажешь тоже — «Испано-Сюиза»! Где ее сейчас найдешь-то? «Мерс» это, тридцать пятого года, Гитлер еще на подобном ездил, кажется. Машинка и в самом деле была хоть куда — доведенная до ума, отлаженная, сверкающая никелем и лаком, двухцветный — красно-белый — кабриолет с поднятым верхом, водителя Михаил разглядеть не успел — уж слишком быстро пронесся этот ретроавтомобильчик, здесь, на шоссе, «уазику» с ним не тягаться. — Смотри, смотри, на нашу дорожку свернул, — Горелухин удивленно прищурился. — Это к кому, интересно? — Может, автопробег? — притормаживая у заправки, предположил Миша. — Ну, это… Ударим по головотяпству и разгильдяйству и все такое прочее… Геннадий Иваныч покачал головой: — Не, вряд ли. Если б пробег — я б точно знал. Тут Горелухину можно было верить вполне — он на ретротехнике был помешан, журналы специальные время от времени покупал, автомодельки — за неимением финансовой возможности приобрести какой-нибудь репликар. В общем — разбирался. Залив полный бак, Михаил закрутил крышку и, забравшись в салон, покатил по шоссе к лесной дорожке, куда совсем недавно свернул ретро-«мерс». — Дачники, может, какие, — тихо предположил Геннадий Иваныч — ну, не давала ему покоя эта машина! — Или туристы. — А может, к Узбеку… — Может, и к этому… — Горелухин презрительно скривился и сплюнул в окно. — Понаехали тут… Узбека… и вообще, «узбеков», в поселке — сросшемся когда-то из двух — леспромхозовского «Советский № 3» и древнего Сяргозера — не любили. К слову сказать, сие многолюдное семейство вообще-то было чисто русским — Кумовкины, — просто вот лет пять, а то и больше — никто уже точно не помнил — назад они переехали в здешние края из Узбекистана, быстро обжились, выстроили приличный особнячок, кто-то занялся лесом, кто-то торговлей — конечно, были связи, иначе не позволили бы. Местных мужиков это злило — ишь, какие-то там пришельцы живут во много раз лучше их! Миша в эти неприязненные отношения не лез, лишь прикидывал иногда, этак, по справедливости рассуждая — вот ежели б здешние мужики за воротник-то не закладывали по любому поводу и без оного, глядишь, и сами бы жили не хуже… — Чего, думаешь, мы хуже живем, оттого что пьяницы? — Горелухин словно подслушал Мишины мысли. — Ну, я вот не пью почти… И что? Богато живу? Михаил ничего не сказал — а что тут скажешь? Хороший мужик Геннадий Иваныч, и работящий, и на все руки мастер, только вот невезучий, да… — Вот ты, Миша, только не обижайся, как магазин-то в поселке открыл? — скосив глаза, собеседник ухмыльнулся. — Вот просто так взял и открыл, да? Явился вот, здрасьте, мол, я Ратников Михаил Сергеевич, решил тут у вас поторговать? — Ну не так, конечно, — Ратников усмехнулся. — У приятеля моего тут кое-какие связи имелись… ну, среди местной власти. Василия-то помнишь, приезжал ко мне как-то? — Василий… А, мент-то питерский? — Он. Михаил резко свернул на лесную дорожку, и Горелухин едва не ударился головой о лобовое стекло.Хмыкнул: — Я сперва думал, Вася — это брат твой. Очень уж вы похожи. — Ну да, похожи, — Ратников улыбнулся — обоим слегка за тридцать, оба высокие, оба брюнеты, только у Миши глаза синие, а у Василия — карие. — Ганс только чуть младше, на год. — Кто младше? — не понял Геннадий Иваныч. — Ну, Ганс, прозвище у него такое, у Васьки, от фамилии — Ганзеев… Хотя и не только от нее. Пару лет назад старший опер капитан милиции Василий Ганзеев внедрялся по служебным надобностям в среду исторических реконструкторов, всяких там клубов и прочих — косил под вермахтовского гренадера, форму даже пошил и все такое. Вот с тех пор и повелось — Ганс! Так теперь и на службе звали. Ратников притормозил и переключился на пониженную, проезжая лужу и как только «мерседес» в ней не застрял? — Ну вот, — задумчиво покивал Горелухин. — Я же говорю — связи! Лапы мохнатые. — Ага, лапы… Я, Гена, еще и в Питере родительскую квартиру продал… сюда уж приехал на свой страх и риск… да, Ганс помог, присоветовал. Не столько ради себя, сколько ради Машки — ей деревенский воздух нужен, легкие. — А-а-а… Это да, воздух у нас знатный — ложками есть можно! — Геннадий Иваныч зачем-то снял кепку и, пригладив волосы, неожиданно улыбнулся. — Жена у тебя, Миша, славная! И красивая, и работящая, и приветливая… Где только такую нашел? Где нашел? Ратников только хмыкнул — знал бы ты, Гена, где! — Так, значит, говоришь, супружница твоя легкими мается? — Ну… не мается, но… — Ей барсучий жир нужен! Натираться и внутрь… Что ж ты раньше-то не сказал, а? — Горелухин осуждающе покачал головой. — Есть ведь у меня, привезу… хочешь, так прямо сейчас заедем? — Спасибо, Гена! — от всей души поблагодарил Михаил. — Только это… сейчас некогда — в администрацию зачем-то вызвали. Давай на днях? — На днях так на днях, — Геннадий Иваныч вытащил из мятой пачки папиросину, сунул в рот и вопросительно посмотрел на некурящего — точнее, бросившего — Ратникова. — Я закурю, можно? — Кури, кури, Гена. Горелухин чиркнул спичкой, с видимым удовольствием затянулся и, выпустив дым, продолжал разговор: — Я, кстати, знаю, зачем вас председатель зовет. Тебя, «узбеков», Пальчинского — всех, у кого заправки да лавки, ну и всякие там пилорамы… — Геннадий Иваныч презрительно сплюнул: частных предпринимателей он откровенно не любил, всех — ну вот разве что кроме Миши — считая ворами, мошенниками и проходимцами, да и вообще симпатизировал КПРФ. — Детский дом какой-то на лето домишко снял — ну, интернат бывший — небось, спонсорской помощи хотят, вот к председателю и обратились, а он — к вам, к кому же еще-то? Председатель — так в поселке по старинке именовали главу администрации волости Юрия Михайловича Поганкина, не старого еще мужика, бывшего (при коммунистах еще) заведующего свинофермой, несмотря на свою фамилию, человека в общем-то неплохого и в округе вполне уважаемого. — А, — сворачивая к поселку, кивнул Михаил. — Для детского дома, значит. Ладно… Тебя, Гена, где высадить-то? — Да у магазина… Не, не у твоего — у ОРСа. Магазин (бывший ОРСовский) назывался — «Немезида» — и принадлежал некой гражданке Капустиной, которую Горелухин на дух не переносил и даже продукты у нее покупал скрепя сердце — просто больше не у кого было. Ратников торговал промтоварами, сейчас вот разворачивался и с автозапчастями, о продуктовом ассортименте тоже, конечно, подумывал, но пока вот отдел не открыл, хотя в помещении бывшей школы — давно уже не функционирующей — подходящие местечки имелись, только вот нужно было нехило вложиться в ремонт. Но, вообще, если хорошо переговорить с тем же Поганкиным… — Ну, спасибо, Миша, за то, что подвез… — Да че ты… — Маше привет большой… А за жиром обязательно заезжай! — Хорошо, хорошо, заеду.Марк Блок.Феодальное общество
Простившись с Горелухиным, Миша проехал через сквер к старой школе, сиречь к собственному магазинчику — рядом с недавно отремонтированным крыльцом поблескивала на солнце синяя новенькая «Ока» — недавний подарок Ратникова супруге. Ну, не на «уазике» же ездить молоденькой женщине, можно сказать, девчонке — Маше, Марьюшке, не было еще и двадцати. Поставив «уазик» рядом, молодой человек бегом взбежал на крыльцо и, открыв дверь, поздоровался с покупателями. — Здравствуйте, дядя Миша, — заулыбались подростки-дачники — они всегда заходили за какими-то наклейками, нашлепками, солнечными очками и прочим подобным. — А катушки для спиннингов не привезли? — После выходных заходите — будут… Маша, привет! Ратников помахал рукой жене — стройненькая, темно-русая, зеленоглазая, она раскладывала на прилавках недавно привезенный товар — стиральные порошки, мыло, зубную пасту… Ой, как ей шел темно-голубой джинсовый костюмчик и желтая маечка! А ведь поначалу не хотела надевать, хмурилась… ну, понятно… А еще и косу недавно обрезала, подстриглась в «каре» — опять же, по желанию любимого мужа — и совсем уж — особенно в костюмчике этом — стала очень похожа на юную Софи Марсо из старого французского кинофильма «Бум». — Здоров будь! — увидев, а точнее услышав мужа, Марьюшка отвлеклась от всех дел, выскочила из-за прилавка и, ничуть не стесняясь подростков, троекратно поцеловала в губы. — Ну, как съездил, удачно? — Да слава богу, — Михаил ласково погладил жену по плечам. — И журналов привез, и дивидишек, и компьютерных дисков… — О, диски! — обрадовались подростки. — Дядь Миш, а вы когда их выгружать будете? Давайте, прямо сейчас! Мы поможем. — Да ладно, — Ратников махнул рукой. — Там всего-то пара коробок… Быстро занес коробки, поставил на прилавок и обратился к парням: — Смотрите! Вам, как первым сегодня покупателям — скидка.
Закончив с магазином, Миша кивнул супружнице и поехал обратно на площадь, в администрацию волости, располагавшуюся в довольно угрюмом здании, выстроенном в стиле позднего сталинизма — с белыми облупившимися колоннами и фронтоном. Едва только выехал из сквера, как мимо пронесся тот самый автомобиль, красно-белый ретро-«мерс», кабриолет с поднятым верхом. Да-а-а… Интересно, и в самом деле — к кому? Неужто к Узбекам? А за рулем… мужик какой-то в сером пиджаке, при белой рубашке и галстуке. Надо же, еще и в шляпе, интеллигент недорезанный! Оба! Едва не подрезав «уазик», напротив администрации лихо затормозила бело-синяя милицейская «нива» — местный участковый наконец-то получил транспорт. — Здоров, Димыч, — захлопнув дверцу, Ратников помахал рукой участковому — молодому, напоминавшему оборзевшего подростка парню, лейтенанту милиции Диме… Как его? Дмитрий Дмитриевич? Все звали просто — Димыч. — А, Михаил! — участковый совсем по-мальчишески улыбнулся. — Разговор один есть. — Так заезжай вечерком, — Миша развел руками, — баньку сварганим… водочку… Жена рада будет. — Ну, уж как получится, — вытащив пачку сигарет, милиционер закурил, торопливо выпуская дым. — Что, тоже Михалыч позвал? — Ну да. Ратников кивнул, подождал, пока участковый докурит и потом уже с ним вместе — поднялся на второй этаж, где уже толпились приглашенные: вечно небритый Борька Ватников — владелец одной из многочисленных пилорам, хозяйка «Немезиды» и еще двух лавок в окрестных деревнях — Капустиха, не первой молодости жеманно-скандальная дама в жутких розовых брючках, едва налезших на объемистые бедра, два «узбека» Кумовкины — старший, худой, с седоватой бородкой — Николай — и его младший братец, Эдик. Самого главного «узбека» — Петра Палыча — не было, видать, не счел нужным явиться — прислал сыновей. Кроме них, в небольшом зальчике скромно притулился к стеночке высокий сутулый мужчина в темно-синем костюме с галстуком, коротко стриженный, в очках, на вид лет пятидесяти или что-то около этого, наверное, это и был директор детского дома. — Привет всем. Здравствуйте! — Миша и участковый поздоровались с мужчинами за руку и, в ожидании председателя, уселись в жесткие кресла, как видно в старые времена стоявшие еще в клубе. Глава волости — юркий живенький мужичок с веселым прищуром — не заставил себя долго ждать. С шумом поднявшись по лестнице, всплеснул руками: — Ну, вот уж и собрались все! Извините, задержался немного… О! Хорошо, и участковый наш здесь. Так, что, начнем сразу? — Ну, конечно, сразу, — пожал плечами старший Кумовкин. — Зачем звал, начальник? — Сейчас узнаете, — усевшись за обшарпанный конторский стол, председатель отодвинул локтем разбросанные бумаги и указал рукой на незнакомца в костюме и галстуке: — Прошу любить и жаловать — Сидоров Иван Андреевич, директор детского дома. Его, так сказать, подопечные целое лето будут у нас в интернате… ну, в бывшем интернате. И вот по этому поводу я бы хотел со всеми вами поговорить… вернее, не столько я, сколько Иван Андреевич. Конечно, речь зашла о деньгах. Впрочем, и не только о них — что касается лично Ратникова, так у него попросили — если это возможно — помочь не деньгами, а товаром — стиральным порошком, мылом, зубной пастой… — Ты уж помоги, Михаил, — уговаривал глава волости. — А уж я потом… потом решим что-нибудь с помещением… Ага! Как раз под магазин промтоварный. — Или детишки детдомовские тебе огород прополют… Прополют ведь, Иван Андреевич? Директор детдома поморщился, словно у него от этих слов заболел зуб: — Юрий Михалыч, родной, давайте их детдомовскими не называть… Понимаете, прицепится такое слово… ну, как ярлык, что ли. А насчет огорода вы, Михаил Сергеевич, не беспокойтесь, все сделаем. Ну надо же… и отчество уже знает. А этот Иван Андреевич — мужик не простой. — Да ладно, — Миша замахал руками. — С огородом мы с женой как-нибудь и сами управимся, вот еще — детей чужих припахать. А с порошком да мылом — помогу, хоть вот сейчас прямо подошлите детишек… или даже кого-нибудь одного, со списком, а уж Маша — супруга моя — вам все к самому интернату подвезет, ну или я… Вам когда удобно? — Да когда скажете, — директор улыбнулся и, поправив очки, подошел к Капустихе… а уж с той стало сложно! Ратников не стал слушать, как владелица трех магазинов жалуется на беспросветно нищую жизнь, кивнул директору и, пожав председателю руку, направился к двери. — Эй, эй, эй! — закричал вдруг участковый Димыч. — Постойте! Вы это, не расходитесь пока. — Ах да, да, — глава волости хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл… Вот, товарищ участковый нам что-то сказать имеет. Послушаем. — Вот-вот, послушайте, — молодой лейтенант улыбнулся, привычно пошарив глазами по креслам — не забыл ли фуражку. Фуражку он забывал везде, где только мог, а потому в последнее время вообще обходился без головного убора, тем более служебная «нива» имелась. — Короче, Лешу… ну, в смысле — гражданина Афоничева — все вы знаете… — Афоню-то? А что с ним опять такое? Поди, чего натворил? — Да не он… Пришел тут, заявление писать… — Афоня — заяву?! Вот чудеса-то! И на кого? — Да не знает он — на кого. Короче, пошел он тут на Танаево озеро, на рыбалку, а вернулся голым! — Как голым?! — все недоуменно переглянулись, а Капустиха так даже томно опустила ресницы. — Ну, правда же как? — Да так, — лейтенант ухмыльнулся. — Не помнит он точно — как. Говорит, выскочил из лесу какой-то парень — голый, в чем мать родила — скидавай, говорит, одежку… — Ой, как интересно! — хлопнула в ладоши лавочница. — Где это голые мужики бегают, говорите — у Танаева озера? Ну-ну… — Ишь как заинтересовалась-то! — глухо хохотнул Вашников, пилорамщик. — Ой, бабы… все вы об одном только и думаете… — Это о чем это? — Капустиха надулась, даже, кажется, покраснела. — О мужиках голых — о ком же еще-то? — Вашников уж совсем рассмеялся, в голос, а следом за ним — и все остальные, включая участкового и директора детского дома. Впрочем, участковый тут же опомнился; — Зря, между прочим, смеетесь! Типичный грабеж. У терпи… у потерпевшего в кармане куртки японская леска была, крючки, блесна какая-то крутая, недешевая и деньги — пять тысяч рублей. Ущерб для него значительный. — У Афони — пять тысяч?! — Вашников снова захохотал. — Да трендит он все, Димыч! Ты ему веришь, что ли? Напился он пьяным-пьяно, полез купаться, а потом куда одежку кинул — забыл! Да кому она нужна-то, его одежонка… а про пять тысяч — это он врет! — Да и я, честно сказать, так же думаю, — чуть смущенно признался тот. — Отказной материальчик готовлю… Но вот, счел за лучшее вас предупредить, мало ли что… Тем более — дети тут будут детдо… ну, короче — дети. — Спасибо, товарищ лейтенант, за предупреждение, — громко поблагодарил председатель. — Мы его в своей работе учтем обязательно, верно, Иван Андреевич? — Да-да, — директор детского дома машинально кивнул. — Ну, конечно, учтем. — Миша, подождешь минут пять? — участковый схватил уходящего Ратникова за рукав. — Я сейчас тут, быстро. — Подожду, чего же? — пожав плечами, Михаил спустился по лестнице и остановился на крыльце, рядом с уже успевшим закурить Вашниковым. — Кури, Миша… Ах, черт — ты ж не куришь, все время забываю. И что, не тянет совсем? Ратников улыбнулся: — Почему же? Иногда очень даже тянет. — А что тогда делаешь? — Да так… водки наливаю стакан — намахнул, и уже ни к какой сигарете не тянет. — Ты смотри-и-и, — уважительно прищурился пилорамщик. — Надо будет и мне так попробовать. Интересная метода! Как вообще, Миша, дела? — Да ничего, идут себе. Слышь, Борис… мне бы горбыля малость на забор — подкинешь? — Не вопрос! Пришлю грузовичок к твоей фазенде. — О цене договоримся… — Да какая цена, что ты? Мне все равно этот горбыль выкидывать… Водителю пива купишь — чтоб не зря катался — и все. — Ну, спасибо, коли так… Ты вообще что такой задумчивый-то? — Да так… — Вашников выбросил окурок. — У тебя твои продавцы жалованье прибавить не просят? — Жалованье? — Ратников усмехнулся — ну, надо же, выбрал слово! — Да я и так им повысил, вернее, одной Верке — на тысячу, а второй продавец у меня Маша, супруга, ей-то зачем платить? — Это точно! Умеют же люди устраиваться! Кстати, я тоже повысил, — владелец пилорамы снова закурил. — Кому на тысячу, кому даже на две… хоть вообще-то у меня и сделка, просто расценки немного поднял… так, вишь, мало! Те, кто не пьет, а вкалывает, у меня по тридцать штук заколачивают — и мало. Да ладно, если б только у меня… Вашников явно разволновался, похоже, эта тема его задела давно и прочно: — Вот у меня знакомый один есть, у него в городе своя фирма, офис там, ну, не суть… так лет пять назад, когда открывался, много народу к нему из бюджетных структур перешло… рады были — едва руками не плескали! Еще бы — у всех по семь-восемь тысяч зарплата, а у них — по пятнадцать-семнадцать. Красота. Сейчас по двадцать — и недовольны! Дескать, плохо хозяин зарплату повышает… надо больше! В газеты пишут — надо, мол, частника заставить, чтобы зарплаты росли, а они ведь и так растут… — Э-э, — тихо засмеялся Ратников. — Я так думаю, им — в разы рост-то нужен! Сам посуди — у всех твоих бывших коллег зарплата семь тысяч, — а у тебя — двадцать! Так ты — кум королю… А когда у всех почти одинакова… Это ж что получается? Не, Боря, им не на три тысячи надо повышать, а в три раза — тогда только довольны будут. — Сволочи! — угрюмо кивнул пилорамщик. — Увольнять таких надо на хрен. Жаркое июньское солнце спряталось за набежавшим вдруг облаком, белым и кудлатым, подул легкий ветерок, зашумели росшие рядом деревья. Хорошо было кругом, славно, сладко пахли высаженные на клумбах цветы — синие, желтые, голубые — в кустах жимолости радостно щебетали птицы, а из не такого уж и далекого леса ветер приносил озабоченные позывные кукушки. — И почему у людей такие глаза завидущие? — докурив, Вашников сплюнул. — Ну, народ! То хвалятся друг перед другом всякой хренью, то завидуют. Михаил хохотнул: — Так одно без другого не бывает! Потребительская цивилизация — культ наживы и денег! — Хм… А ты, я смотрю этот… философ! Ладно, не обижайся! А я вот еще думаю… если б сейчас государство наше всем разом — обязательно всем! — пенсионерам пенсию до двадцати тысяч подняло… так опять недовольные бы отыскались: почему, мол, всем? Мы больше работали, а они меньше… И так — во всем! Ну, народ… Махнув рукой, Ватников попрощался и, сев в свой «рено», укатил… наверное, на пилораму. Через пару минут на крыльцо спустился Димыч, а следом за ним и все прочие, кроме председателя — тот, как видно, остался на своем служебном посту, хотя время уже было обеденное, точнее сказать — к нему подбиралось. Кивнув, ушел директор детского дома, за ним — Капустиха — недалеко, в свой магазин, — братья Кумовкины, Эдик и Николай, сели в новенькую, сверкающую никелем и лаком «семерку» — других машин старший Узбек почему-то не признавал — и уехали. Миша повернулся к участковому: — Так о чем ты поговорить-то хотел? Димыч вытер рукою выступивший на лбу пот: — Об Узбеках. Точнее сказать, о старшем — Николае. Слышал — он пароход прикупил, вся деревня в шоке! Ратников рассмеялся — действительно, это была самая обсуждаемая вот уже в течение месяца новость. — Ну, допустим, купил. Но, ведь не крейсер, а так, суденышко, баржу самоходную или траулер бывший. Цветной металл собирается в Эстонию переправлять — кажется, законно. — Да законно, — лейтенант махнул рукою. — Лицензию я лично смотрел — не подкопаешься. Только вот… — он оглянулся по сторонам и понизил голос: — Бизнес-то этот давно налажен, поделен… а Коля Кумовкин тут — без году неделя. Как бы не грохнули такого прыткого… мне на участке криминальные трупешники не нужны. — Ну, — Михаил хмыкнул. — Думаю, Кумовкин не от себя работает… они, узбеки-то, вообще люди в таких делах осторожные. — И все же! Ты это, мало ли услышишь чего, ну, про Кумовкина, про кораблик его… — Чего услышу — скажу, — Ратников ухмыльнулся. — Да, думаю, тебе и деревенские все расскажут — Кумовкиных тут не любят.
Простившись с участковым, Михаил поехал в магазин, к Маше. Подумал, может, детдомовский директор успел своих детишек прислать — за порошками и прочим. Один парнишка как раз ошивался на крыльце — небольшой, лет, может, одиннадцати, светлоглазый и, как почему-то показалось Мише, какой-то меланхоличный. — Здравствуйте, — слегка картавя, поздоровался мальчик. — Вы — Михаил Сергеевич? — Я Михаил Сергеевич, — улыбнулся Ратников. — Только не Горбачев. Ты из дет… Тебя директор прислал? За порошками и пастой? — Угу, — парнишка кивнул как-то без особенной радости. Маленький, худенький, с соломенными растрепавшимися волосами, в коротких, чуть ниже колен, штанишках, он чем-то напоминал грустного воробья. Ратников спрятал усмешку: — А что, побольше и посильней тебя не нашлось? — Не нашлось, — мальчишка вздохнул. — Побольше и посильней на пилораму ушли и за продуктами. — Понятно. Тебя хоть как звать-то? — Артем… Тема… — Ну, что стоишь, Тема? Заходи. В магазине на этот раз было пусто, и Маша с Ратниковым быстро подобрали товар в соответствии с принесенным Артемом списком, загрузили в «уазик»… — Постой, — Маша выбежала на крыльцо с каким-то журналом. Ага… Очередной номер «Истории авиации», Михаил его недавно начал возить, так, на пробу — может, Горелухин купит? или подростки… Пока вот, никто что-то не покупал… — Тебя ведь Артем зовут, да? — Маша подошла к мальчишке поближе и улыбнулась. — Да, Артем… — На! Это вот для тебя журнал, бери… Как это… бонус, да, милый? — Угу, — Ратников кивнул. — Бонус. — Но… — парнишка озадаченно заморгал. — Но я не могу вот так… спасибо… но… — Ну, бери, пожалуйста, я же видела, как ты на него смотрел… — девушка улыбнулась. — Ты же не хочешь меня обидеть, верно? — Нет… — мальчишка покачал головой. — Не хочу. — Тогда — забирай. И вообще, заходи иногда… У нас тут много чего интересного, да и так… поболтаем. — Бери, бери! — расхохотался Михаил. — Да полезай в машину — поедем уже. — Хорошо, — Артем обрадованно кивнул. — Поедем… Хлопнула дверца. Маша обняла супруга за шею, шепнула: — Милый… Ты не обиделся, что я тут так вот, распоряжаюсь. — Что ты, родная, — Ратников крепко поцеловал жену в губы. — Это ж и твоя лавка тоже. — Вот уж не думала, что в люди торговые выбьюсь… А отрок этот, он мне таким грустным показался, несчастным, думаю, у него какое-то горе, я в таких делах разбираюсь, поверь… — Я знаю… — И журнал… он так на него смотрел, что я… я подумала… — Правильно подумала, душа моя… Слушай, а что это у тебя на шее-то? Марьюшка смутилась: — Да бусы! Понравились они мне… красненькие, как рябинки. Себе оставлю — можно? — Нет, нельзя! Она еще спрашивает! Оставляй, конечно, раз нравятся… Хм — между прочим, там «Made in China» на каждой бусине выбито. — Тебе не нравится? Тогда сниму… — Не, не, что ты! Очень даже тебе к лицу — к глазкам твоим зеленым… Ай, иди сюда, краса моя! Еще раз поцеловав жену, Миша забрался в машину, повернул ключ и, уже отъезжая, повернул голову, заметив в светлых глазах мальчишки слезы. Хотел было сказать что-то… спросить… но раздумал. Наверное, и вправду у парня какое-то горе… Марьюшка разбиралась, уж сама-то за всю свою не такую уж и долгую жизнь горюшка хлебнула с лихвою. Да и сейчас… один выкидыш был, а второй раз что-то не беременела, а ведь хотелось бы уже и деток, и Маша по этому поводу переживала, чем дальше, тем сильнее — Михаил это чувствовал… — А это жена ваша? — когда сворачивали к интернату, неожиданно спросил Артем. — Да, жена. — Хорошая… — Мальчишка почему-то вздохнул и отвернулся. Потом снова — явно стесняясь — спросил: — А правда можно в ваш магазин заходить? Даже так… ничего не покупая, просто… — Конечно, заходи! — Ратников потрепал парнишку по голове. — Тебя ж приглашали.
У входа в интернат их уже поджидал директор. — Ну вот, Иван Андреевич, — выскочил из машины Миша. — Привез, что обещал. Все по списку. — Спасибо вам большое, Михаил, — крепко пожав Ратникову руку, улыбнулся директор. Обернулся: — Артем, положи там все внизу, на скамейке… Подожди, помогу сейчас. — Я сам…
Оставив молодую супружницу торговать дальше, Миша покатил, наконец, домой, на усадьбу, располагавшуюся километрах в пяти от поселка и приобретенную года два назад при способствовании и по совету Ганса, точнее сказать — Веселого Ганса, так его звали реконструкторы. Не для себя покупал Ратников — ради Марьюшки, Маши, только ради нее. Но вот неожиданно и самому понравилось — прижился уже в здешних мечтах, как сказала Маша, «привык к волюшке» — и все меньше вспоминал родной Питер. Отремонтировал дом-пятистенок, поставил забор, ворота, сарай, скот вот только покуда заводить не решался — проблем с ним много, а выгода — сомнительная, от везения много зависит, от рынка сбыта. А какой тут, к черту, рынок, когда свой собственный поросенок — почти у каждого? Однако овощей сажали немало, все больше капусту, свеклу, огурцы, репу, к картошке и помидорчикам Марьюшка относилась с опаскою. Вот и Михаил постепенно привык поменьше картофеля есть, и больше — всего другого, оно и для здоровья полезнее оказалось. Сворачивая на лесную дорожку, к усадьбе, Ратников посматривал по сторонам — скоро должны были пойти ягоды — черника, голубика, за ней и смородина, — Маша собирать любила, все время просилась в лес. В лес… Вот он, лес-то — прямо за забором усадьбы и начинался — густой и дремучий, с высокими соснами, с вечно хмурыми елями, с ольхой, с орешником, со светлою липою, с папоротниками чуть ли не выше плеча… Чу! Что это там такое, среди папоротников, на дорожке… точнее сказать — в луже? Что-то такое блестит красно-белое… Ха! «Мерседес-Бенц», ретро! И чего, спрашивается, в этакую грязину полез? В последнюю неделю все дожди шли, это сейчас — третий день — солнышко. Впрочем, и здесь проехать можно — Маша же на «Оке» проезжает. Подъехав ближе, Ратников остановил машину и вышел: — Что, застряли? Давно уже углядевший «уазик» мужик в сером костюме, водитель «мерса», обрадованно улыбнулся: — Уважаемый, вытащить не поможете? — Ну конечно, — Миша пожал плечами. — Трос у меня только металлический… — Ничего. И свой найдется трос. Вы не сомневайтесь, я заплачу. — Да ладно! Заплатит он… Не сказать, чтоб Михаил в деньгах уж совсем не нуждался, но вот в такого рода копейках — точно. Уж, слава богу, не бедствовал. И вообще, мужик этот сильно Ратникову не нравился, не сказать даже — почему? Вроде и одет более чем прилично, и вид, несомненно, интеллигентный — вон, в шляпе даже, — и все же было в этом человеке нечто отталкивающее: то ли губы были слишком уж тонкими, то ли подбородок — квадратным, то ли волосы слишком короткие, а уши — маленькие, прижатые, как у боксера. Нос большой, с едва заметной горбинкой, но в общем-то, обычное, ничем не примечательное лицо. Разве что взгляд… Резкий, хватающий, цепкий. И глаза тоже неприятные — какие-то бесцветные, холодные, как у снулой рыбы. И, как показалось Мише, неслабый был мужик — крепенький, коренастый. Возраст? Ну, можно было дать и тридцать пять и все пятьдесят — запросто. Непонятный такой возраст. И это тоже почему-то было не очень приятно. Как и костюм. Что-то в этом костюме было такое… этакое, не совсем обычное. Скорее всего — и пиджак и брюки выглядели как-то уж слишком старомодно… под стать машине. Тоже еще — пижон в шляпе! Глядит, как солдат на вошь. А голос бархатный, с небольшим таким мягким акцентом… эстонец, что ли? Вытащив застрявший «мерс», Михаил гордо отказался от предложенных денег — двести рублей, не густо! — и полез в свой УАЗ. — До губы как дорожка? — неожиданно поинтересовался пижон. — Вы какую губу в виду имеете? — переспросил Миша. — Ту, что у Черной речки? — Ну да, ну да, — незнакомец кивнул с каким-то нетерпением, словно бы раздраженный непонятливостью собеседника, — там, где пристань. — А, где «Гермес» стоит, — Ратников ухмыльнулся. — Дорога есть — доедете. Если осторожно. — Помнится, я тут по весне еще без всяких проблем проезжал, — усаживаясь в свое авто, буркнул пижон. Завелся, поехал — осторожненько, не торопясь. Миша — следом. Тут одна дорога была, та, что вдоль Черной речки — к Псковскому озеру. Выбравшись на сухое место, «мерседес» поддал газу и быстро скрылся из виду, а Ратникову было все равно, он уже поворачивал к усадьбе и лишь про себя усмехался — ездят тут всякие! Ага… вот он к кому, значит — к Коле Узбеку, к Кумовкину. Небось, подельник по всяким неблаговидным делам. Тогда зачем такая приметная машина, спрашивается? Ладно, черт с ним. Миша, наверное, и забыл бы и про пижона этого, и про его бело-красное авто, ежели б буквально на следующий день лужу не засыпали щебнем. Щебень привез самосвал — старый сто тридцатый ЗИЛ, собственность Коли Узбека. А, видать, рассердился на бездорожье неведомый гость — Узбек зря не расстарался бы! Ишь ты — самосвал щебенки ухнуть… да, похоже, и не один. — Как хорошо стало ездить! — радовалась Маша. — И чего этих Кумовкиных так в селенье не любят? Вон как они для людей расстарались! Ратников ухмыльнулся: — Да не для людей, Маша, — больше для себя, чтоб ловчее было к пристани подъезжать. Подожди еще, разобьют нашу дорожку их грузовозы! — А что, дядя Миша, правда, что у этих Кумовкиных — целый корабль? Это спросил Тема, Артем, тот самый мальчик, что приходил за стиральным порошком и прочим. Потом еще раз пришел, и еще — Маша его привечала, вот и в гости привезла, второй раз уже. Даже призналась как-то: — Мы оба с ним в этом мире… словно чужие. Я чувствую. Миша даже обиделся — ишь, как заговорила, не любил он, когда у супружницы такое вот упадническое настроение… хотя, конечно, во многом она была права… хм, во многом? Да, в общем-то — во всем… — Ну, кораблик у них, конечно, так себе, — Ратников усмехнулся. — Хотя, с другой стороны — вполне еще приличный. Им же железяки возить — не людей в круизы. Старый, конечно, но хороший, финской постройки, кажется. Бывшая самоходная баржа, называется «Гермес». — Античный бог торговли, — кивнул Артем. Вот так он и выразился, как всегда, слегка картавя — «античный», а даже не «греческий». Впрочем, этот мальчишка не так еще выражался, даже знал и умел к месту употребить выражение «гнусные инсинуации» или что-нибудь подобное. Это в одиннадцать-то лет! Умный был парень, только — Маша права — несчастный. Жил раньше в Питере — земляк! — в довольно обеспеченной, даже богатой семье, родители, судя по всему, его, единственного своего сыночка, любили, правда, не разбаловали, что большая редкость, и совсем недавно погибли в автокатастрофе. А ребенок остался никому не нужным, хотя и имелись какие-то дальние родственники… Так вот Артем в детском доме и очутился — мальчик, можно сказать, из интеллигентной семьи, не как все прочие — социальные сироты, при живых родителях, алкоголиках да бомжах. Нет, Тема никогда не жаловался, да и в детском доме его не обижали, не дразнили даже, но все же, все же… Маша его состояние очень даже понимала, верно, потому мальчишка так к ней и привязался. Иван Андреевич, директор, тому не препятствовал, наоборот, даже как-то попросил Ратникова, чтоб парня от себя не гнали… ну, разве что надоест сильно. — Ты, Тема, молоко-то пей, — Маша налила целую кружку. — Хорошее молочко, деревенское. Парнишка кивнул: — Спасибо. Потом поморгал немного: — Дядя Миша… все спросить хочу… А почему у вас телевизора нету? — А мы его не смотрим, некогда, — Ратников лениво потянулся. — Все, видишь ли, на работе… Маша — в магазине, я тоже — туда-сюда мотаюсь. Вот и некогда смотреть. — Да и я тоже не смотрю, — Артем неожиданно улыбнулся. — Просто иногда бывают интересные передачи. В основном, конечно, вечером, поздно. Вот, я недавно про Колчака смотрел, потом — про Троцкого. Интересно. — А ты, Тема, в каком же классе-то? — В шестой пойду… осенью… Родители меня рано в школу отдали, сказали — нечего неучем шляться. — Это они молодцы, — одобрительно ухмыльнулся Михаил. А пацан опять загрустил — видно было, нахохлился весь, скукожился, голову свесил… — Еще молока налить, Артем? — А? Нет… спасибо. Пойду я уже, — парнишка вздохнул. — Пойду… Иван Андреевич сказал, чтобы к ужину не опаздывать. — Так, может, тебя отвезти? — Нет-нет… Мне, наоборот, по лесу гулять нравится. — Мне тоже нравится… Смотри только не заблудись. — Ну что вы! Там же дорога, тропа… До свидания. — Постой! — вскинувшись с места, Маша вытащила из залавка конфеты и фрукты. — На-ка, возьми. — Спасибо, не… — Возьми, возьми… ребят угостишь. Ну! Бери же! Сейчас, мы тебе суму справим… Сложив сладости в полиэтиленовый пакет, Маша почти насильно всучила его Артему и даже проводила гостя до самых ворот. Улыбалась: — Завтра в магазин заходи, Тема. — Обязательно… А… Маша, дядя Миша, я не надоел еще вам? — Ну, что ты, дурачище! Не надоел, нет. — Тогда зайду… обязательно. Закрыв ворота, Марьюшка зашла в дом, пригладила волосы: — Славный отрок… «Своих бы нам!» — пряча глаза, стыдливо подумал Миша. Почему-то никак не беременела супружница… Почему? Надо бы к врачам… не сейчас, чуть позже, пусть еще попривыкнет… — Любый… Как хорошо, что мы сегодня в церковь съездили, — перекрестившись на висевшую в красном углу большую икону Николая Угодника, Маша улыбнулась. — От того и на душе хорошо, благостно. А какой перезвон был?! Славно. Надо нам каждое воскресенье в церковь ездить, а то стыд — живем, словно магометане какие или, прости Господи, язычники. Вот и отец Александр про то говорит… — Знаю, знаю, — обнимая жену, улыбнулся Михаил. — Хоть и далеко живем, а все ж ты у него — самая ревностная прихожанка. — Ну, не самая… — Марьюшка, зардевшись, опустила глаза. — Но из молодых — да, наверное… Послушай-ка, любый… Давно хотела сказать — а давай часовенку в селенье поставим! — Часовенку? — Ратников озадаченно поскреб затылок. — А, собственно, почему бы и нет? Одни, конечно, не сладим, так можно с народом вместе… Ватников, пилорамщик, досок даст, Капустина… с Капустихой не знаю, удастся ли, ну да и без нее люди найдутся… Господи, Маша! Чего же мне-то эта идея в голову не пришла? — А ты молись чаще! Вот сейчас-то не стой дубинищем, голову-то склони, осени себя крестным-то знаменьем… да попроси смиренно у Господа чего хошь. Давай даже вот вместе попросим… И стали вместе молиться. Михаил — негромко, Маша, наоборот, истово, словно свято верила в божественное провидение. А ведь и верила же! Ратников, под ее влиянием, кстати, тоже. А потом… Потом Миша схватил супругу в объятья, поцеловал с жаром в губы… Маша поддалась, обняла мужа за шею… ах… Вот уже и оба — на ложе, Ратников быстро расстегнул на супружнице джинсы… стянул… полетела на лавку и маечка, и Машина грудь трепетная и нежная застыла, затвердела упругими сосками… А Миша уже ласкал, гладил руками плечи, живот, бедра… — Грешники мы с тобой, любый… Ай, грешники… — закатывая глаза, шептала Марьюшка… шептала и улыбалась… А из музыкального центра пел Цой: — Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве… Маша подпевала — ей эта песня нравилась.
На следующий день, с утра, на усадьбу неожиданно заглянул Николай Кумовкин, Узбек. Заехал вроде бы просто так, по пути, так сказать — по-соседски, Ратников хорошо знал — Узбеки-Кумовкины просто так ничего не делают, потому и не любили их в поселке, а не только за то, что пришлые. Маша в магазин торговать уехала, а Михаил собирался заняться машиной, старым своим УАЗом — подчинить, подлатать, подправить… Но, конечно, гостя приветил — чаю предложил, пивка, водочки… От пива с водкою Кумовкин отказался, а чаю попил с удовольствием, целых две чашки. О погоде поговорил, о политике, а потом, уходя уже, гость обернулся: — Михаил, спросить хочу… У вас на усадьбе ничего в последнее время не пропадало? — Не пропадало, — Миша пожал плечами. — Так у меня тут ничего такого и нет. Да и место отдаленное. — И у меня отдаленное, — гость неожиданно вздохнул и пригладил бородку. — Да только вот стал замечать — то одно пропадет, то другое… По мелочи, в общем-то, но все же приятного мало. Своих проверял — не они, да и не стали бы так мелочиться — куртку старую у сторожа забрали, нож, удочки… При этих словах Ратников не выдержал, хмыкнул: — Сторож-то спал, поди? — Да спал… — Кумовкин поморщился. — Только это ведь все среди бела дня украли. Да и участковый наш говорил — в лесу деревенского парня раздели — вы ж сами слышали… — Да слышал, — махнул рукой Миша. — Только думаю, врет все Афоня! — Выходит, не врет. Или, скорее — врет, да не все. Завелся у нас в лесу какой-то черт. Или черти. Вы, Михаил, опасайтесь… и вдруг да заметите кого… этакого, неадекватного… звякните мне на мобильный, не в службу, а в дружбу. Номер я вам скину. — Хорошо, — согласно кивнул Ратников. — Звякну. А что значит — неадекватный? — Да не знаю, как и сказать… — гость замялся. — Ну, такой… не совсем психически нормальный — кому еще нужны старые вещи? Удочки? — Может, пацаны озоруют? — Может, — невесело усмехнулся Кумовкин. — Но Афоню же не они раздели! Вообще-то Узбек правильно сделал, что предупредил — по здешним лесам всякого народу хватало, не только свои, псковские, но еще и новгородские, и даже питерские бомжи добирались. Проводив гостя до ворот — прямо за ними и стояла машина, тоже УАЗ, не паркетный джип, Михаил принялся наводить порядок в сарае, игравшем роль гаража, точнее сказать — ремонтной базы. Подобрал нужные детали, ключи, поднатужась, вытащил проветриться на солнце… и минут через двадцать, матерясь, затащил обратно: откуда ни возьмись, натянуло на небо тучи — серьезные такие, густо-сизые, низкие, злые, по всему видать — задождило надолго. Миша уже собрался уйти в избу — нашлись бы и там дела, — да вот вдруг на глинистой, возле самого сарая, почве заметил отчетливый отпечаток ноги. Между прочим — босой! Сам он босиком сюда не ходил… Маша вроде бы тоже… да и по размерам — явно не Машин след, у нее-то тридцать шестой, а тут… тут, пожалуй, размера на три-четыре больше. Опять же — у самого-то Михаила — сорок третий. Что за черт? И кому тут надобно было шляться? Вообще-то Ратников бомжей не боялся, но… вдруг что подожгут? Да и Маша… мало ли, одна тут останется. Черт… Прямо как Робинзон на своем острове — точно так же след дикаря увидал. Вот и здесь… Следы — поискав, Ратников обнаружил еще парочку — вели к сараю, а там уж дальше — мощеная дорожка, ходи — не хочу. Да и трава, опять же, смородиновые кусты, малина… Включив в сарае свет, Миша не поленился, тщательно все осмотрел на предмет покражи… да вроде бы все на месте — ключи, запчасти… Новый трамблер вон, и тот не взят! Запасные колеса, зимняя резина, фары… все тут, все в наличии, как и было. Ну не потащат же они на себе колеса? Они… или все-таки он? Кто, интересно? Впрочем, бомжей хватало, правда, так далеко они обычно не забредали. Ну а вот сейчас, кто знает, может, и забрели? Заброшенных деревень в округе много, жить можно вольготно, почти до самой зимы, ну а ежели печечку какую-нибудь подлатать, то и зимой тоже. Однако это все лирика. Надо на крыльце посмотреть, на веранде — может, там что пропало? А ведь и пропало! Рейки — хорошие такие, сухие, пряменькие, Миша их от Борьки Вашникова с пилорамы привез — вот их не было! В уголке тут, у самых дверей, стояли, а сейчас нету. Исчезли! Странным образом испарились! Так-так… что еще? А еще — японская леска, толстая, на щуку… Соль! Целая солонка, старая такая была, деревянная, ею и не пользовались-то уже. Да-да, соль вместе с солонкой. И сухарики! Черные, ржаные — Маша специально для мужа, пивка попить — насушила. Так вот их тоже не было. И в самом деле — пацаны, что ли? Афоню раздели… Удочки, старый ножик, леска… соль… рейки зачем-то… Странный набор. Хотя в удочках-то, сухарях да соли — ничего странного. Вот только рейки… Ха! И ведь — топор! Топор тоже пропал — и это уже серьезно. Вот тут был в пнище вогнан… и нету. Ладно, черт с ним со всем… но все же, Кумовкин-Узбек прав — нужно быть поосторожнее. И позвонить… Нет! Сперва лучше все-таки самому разобраться.
На обед — дождь к тому времени уже почти кончился — приехала Маша, не нравились ей перекусы на скорую руку, любила дома обедать, мужу самолично на стол подать, поцеловать в уста… Ах… Такие б все жены были — никто б и не разводился! — Хороша ушица налимья! — попробовав обжигающего варева, Маша похвалила Мишину стряпню, что делала редко. — И квасок неплох ягодный. Ну, квасок это уж она сама. — Любый, а что там Артем про телевизор-то спрашивал? Может, нам и в самом деле его прикупить? На ярмарку в город съездим… — Рано, — отрезал Ратников. Маша не возражала: — Рано так рано. Хлеба-то бери еще, я привезла. — У Капустихи в лавке брала? — Так где же еще-то? Логично в общем-то. Ратников откусил пирог с ревенем. — Тема-то заходил сегодня? — Захаживал, — Марьюшка улыбнулась. — Страсти какие-то рассказал. Отроки их на рыбалку пошли, так их там едва не убили! — Да ты что?! — Миша чуть было не подавился. — И кто? — А пес его знает… — Отроки-то что рассказывали… ну, вернее — Тема? — Сыро было… вот, как сейчас… Они рыбы наловили, давай костер разжигать… чиркали-чиркали спичками, разожгли… Потом, говорят, выскочил какой-то черт из кустов, набросился с топором — отроки бежать… После вернулись, посмотрели — ничего и не пропало, ни удочки, ни рыба… одни только спички. — Так-так, — тихо заметил Ратников. — Теперь и спички. Ну, все правильно… Маша вскинула глаза: — Что правильно? — Да так… О своем я, о девичьем… — О чем, о чем?! — она округлила глаза. — Бродяги в нашем лесу появились, — повысив голос, пояснил Михаил. — Кое-что покрали… так, по мелочи. И все же дом на замок запирать теперь надо. И сарай. И веранду. — Бродяги… — подперев рукой подбородок, задумчиво протянула Маша. — Может, это нищие — странники божьи, калики перехожие? Может, лучше бы не гнать их, а подать? Ратников усмехнулся: — Ну, положим, пока их никто никуда и не гонит… Только, похоже, один он… бродяга-то. Все ведь про одного рассказывают. Ну, отроки эти… Тема… — Один, так один… тоже ведь — человек божий. Одному-то в лесу несладко! Вот тут Миша не выдержал, фыркнул: ну, пожалела! Нашла — кого. — Чего еще Тема интересного рассказывал? — Да ничего, — Марьюшка вдруг рассмеялась. — Больше меня слушал. — Ну да? — Ратников аж руками всплеснул. — И про что же ты ему говорила? — А про жизнь свою, — тихо призналась девушка. — До той поры, как тебя встретила… Помнишь? Еще бы… Маша совсем загрустила, вот-вот расплачется… что и говорить — нелегкая у нее была жизнь… Ратников подсел ближе к супружнице, обнял, прижал к себе, поцеловал в щеку: — Так, стало быть, ты Теме все и рассказала… — Ну… почти… Знаешь, как он внимательно слушал! Даже переспрашивал… Ой! — Марьюшка встрепенулась. — Совсем ведь забыла — сейчас с деревень дальних приедут. За мылом, да порошком, да прочим — третьего дня договаривались. Поеду я, любый! А то ведь ждать будут… — Давай, — Миша махнул рукой. — Хотя подожди-ка… Давай-ка лучше я съезжу! Кое-что расспросить надобно, кое с кем переговорить… Оставайся! — Хорошо, — мужу Маша прекословила редко, почти что и никогда. Все местные мужики откуда-то про это знали (честно сказать, сам же Миша и хвастал!), а потому завидовали Ратникову самой лютой завистью. — Я тут пока тесто замешу… Пирогов давно не пекли, рыба еще осталась — как раз на рыбник. — Вот и славненько! — вставая, Михаил поцеловал жену. — Умница ты у меня. Славная!
Он вернулся в сумерках. Поставив машину во дворе, выключил фары. Свет в доме не горел — видать, супружница уже спала… умаялась за день. Стараясь не очень шуметь, Михаил снял на веранде ботинки и отворил дверь… Маша сидела за столом, на скамейке — прямая, словно бы проглотила жердь. И молчала. — Машенька, я… — А ну-ка, повернись, господине! И — медленно так — на лавку присядь. Что такое? Ратников недоуменно обернулся… увидев в дальнем углу незнакомого, в какой-то мешковатой одежде, парня. В рукахпарень держал лук с наложенной на тетиву стрелою и, ничтоже сумняшеся, целился Мише в грудь!
Глава 2 Лето. Окрестности Чудского озера ОЛЕКСА
Как только благородный становился покровителем другого благородного, уважение к нему повышалось.— Так, может, мы все ж таки свет включим? — послушно усевшись на лавку, негромко поинтересовался Ратников. — Чего в потемках-то разговоры вести? — Свет? — незваный гость задумчиво помялся с ноги на ногу. — Ладно. Свет, пожалуй, можно. Заодно хоть увижу — есть у вас иконы аль нет. — А то не видно, — протягивая руку к выключателю, ухмыльнулся Миша. — Конечно, не видно. Лампадки-то не горят! Лампадки ему… Под потолком резко вспыхнул плафон — парень в углу дернулся, и спущенная с тетивы стрела, едва не поразив хозяина дома, хлестко впилась в стену, где и задрожала — противно так, словно оборвавшаяся на гитаре струна. Ратников уж конечно не преминул воспользоваться сим обстоятельством: тут же метнулся в угол, ударил с ноги, а уж потом, не давая опомниться, схватил парня за подбородок да хватил головой об стену. Настолько зол был, что хотелось рвать, бить, убивать даже… Выпущенный из враз ослабевших рук лук мягко упал на пол, а Михаил все не отпускал гостя, ударил об стену еще раз и еще… На, гадина, получай! На! На! На!!! — Стой!!! — сбросив оцепенение, Маша подлетела к разъяренному мужу, повисла на руке… — Нет… ну, я прошу… не надо! Ну, ты глянь только — он весь в крови уже! Ага, в крови…Марк Блок.Феодальное общество
Едва только Ратников отпустил парня, как тот взвился, словно ракета, откуда и прыть взялась? Кабы Михаил не был столь опытен в подобных делах — ударил бы вот сейчас лбом в подбородок… Однако шалишь! Миша, чай, не в лесу найденный… Уклонился, отпрянул, схватил со стола нож: — А ну-ка потише! Парень нехорошо осклабился: — Вижу, хваток ты в делах ратных… Ниче! — он утер выступившую на губах кровь. — Ниче, посмотрим, как оно еще выйдет. — Маша, звони участковому… Впрочем, я сам… Не спуская с незваного гостя глаз, Михаил пытался придумать, как бы ему добраться до мобильника? Хотя что тут думать-то? Совсем уже с ума сбрендил — можно ведь просто послать за ним Машу! — Принеси-ка мне телефон, милая. Он там, в комнате, в старой куртке. А парень-то — настоящий бомж, бродяга! Босой, одежка явно с чужого плеча — теперь понятно, кто ограбил Афоню! — лицо… Господи, да он же совсем еще молодой, юный даже! Максимум лет шестнадцать-семнадцать, безусый еще, молоко на губах не обсохло, а туда же — грабить. Волосы грязные, спутанные, этакой соломенною копною… шея тонкая, да и вообще — весь в кости тонок. Однако жилистый, верткий. Глаза серые, злые — ишь, как зыркает… Вот снова поднял руку — утереть кровь. Что-то на запястье блеснуло… Браслет? Неужели серебряный? Тоже спер где-нибудь, паразит! — Ты глазищами-то меня не сверли, — ехидно ухмыльнулся Миша. — Не просверлишь! Маша… ну, что ты? Он что, сделал с тобой что-нибудь? — Нет… — супружница моргнула. — Мы просто говорили… Эй, отроче, откуда у тебя на руке такое? — Мое! — Я поближе посмотрю? — Э, нет! — Ратников тут же выступил против такого явно не умеренного в данной конкретной ситуации любопытства. — Лучше не подходи к этому типу, милая… Маша кивнула и снова посмотрела на парня: — А ты брось! — Да на… лови, жалко что ли? — Снятый с руки браслет полетел прямо в подставленные ладони. — Ох и светильники у вас… Аж глазам больно. — Ничего, потерпишь… Михаил тоже скосил глаза, рассматривая неожиданно изящную серебряную или из какого-то тускло блестящего металла вещицу. Браслетик оказался не простой — с рисунками в виде каких-то динозавров… нет, лучше сказать — драконов, ящеров… — А браслетик-то наш, — тихо промолвила Марьюшка. — Точно — наш, новгородский. Вон и надпись — «Путята с Ильина». Верно, он и ковал. — Это где ж такая улица? — Ратников задумчиво почесал затылок. — Случайно, не у Ильинской церкви. — Не… — тут же отозвался парень. — Но рядом, на Славне. — Славенский конец, значит, — Миша не преминул показать свое знакомство с историей средневекового Новгорода… знакомство более чем тесное… — Да, Славенский! — в светлых глазах подростка вдруг вспыхнула какая-то непонятная надежда. — А ты из кончанских, что ли? — уже кое о чем догадываясь, продолжал Ратников. — Из уличанских… — парень улыбнулся. Говорил он чисто по-древнему, по-новгородски, цокал — не «уличанских», а «улицанских»… — А с Федоровского ручья знаешь кого-нибудь? — С Федоровского?! Да у меня ж там Аграфена, тетка! У Козьмы-гребенника в приживалках! — А вымол, пристань, от того гребенника Козьмы далече? — Да рядом же! Ратников пристально посмотрел прямо в серые глаза незнакомца: — Значит, ты, отроче, Онуфрия Весло с вымола знать должен, и еще — Онисима Ворона. — Знаю обоих!!! — обрадованно завопил парень. — С Онуфрием как-то за рыбой к Юрьевой обители плавали, а с Онисимом вообще дружки были… — Ты сказал — были? — Так я это… давно уже в городе-то не жил. Улыбка у незнакомца оказалась очень даже обаятельной, веселой, и сразу стало видно, что вряд ли ему есть даже семнадцать… скорее — пятнадцать, четырнадцать. — Боярин! Кажись, я тут наконец-то своих встретил! Не так? — отрок перекрестился — углядел-таки Николу Угодника. Супруги переглянулись. — Ну, похоже, что так, — осторожно промолвил Миша. — Не сильно я тебе приласкал-то? — Да нет, боярин, — гость улыбнулся. — И посильнее бывало. Да и что сказать — я ведь первый начал. В хоромы твои вломился, боярышню, вон, напугал, обидел… Поделом! — Да не обиделась я вовсе! — всплеснув руками, воскликнула Маша. — А испугаться — так и вообще не успела. Тебя как хоть звать-то? — Олекса. Олекса Рыбин. Батюшка мой, Егорий Рыба, рыбак — на Федоровском вымоле знаменит был… пока не помер. Оттого-то и я там всех почти знаю. — Ну, ты вставай-ка, Олекса. Садись с нами, поешь. — А вот от этого не откажусь! — Олекса снова улыбнулся — радостно и светло. — Клянусь Михаилом Архангелом, с утра крошки во рту не было. Дожди пошли, костерок не развести, даже с огнивом местным, чудным, а рыбу сырую есть — сыроядец я, что ли? — Огниво? — ухмыльнулся Миша. — Это ты про спички, что ли? — Про что? Подросток поднялся на ноги, и Маша ринулась собирать на стол. Ратников тут наконец разглядел и валявшийся на полу самодельный лук с зеленой тетивой-леской, и вытесанные явно из рейки стрелы. — Ну, ты садись, садись… Руки вон вымой — рукомойник в углу, водицы не жалко. — Благодарствую, боярин. Парнишка поклонился… и в этот момент в окна попали с улицы длинные хваткие лучи — фары! — И кого еще это несет, на ночь-то глядя? — всматриваясь в ночную мглу, негромко протянул Ратников. — «Семерка», что ли? Ну да, со спойлером… вон она, остановилась. Ха! У Эдьки Узбека такая! У них у всех, Узбеков, «семерки»… Маша! — Михаил принял решение тут же. — А ну-ка спрячь-ка нашего гостюшку… ну хоть в дальнюю комнату уведи… Олекса! А ну-ка спрячься! — Враги? — понятливо кивнув, отрок поднялся. — Не сказать чтобы враги… Но и не друзья тоже. Ратников теперь понял — кого именно настойчиво выискивал старший Узбек Николай Кумовкин. Осталось выяснить только — зачем? — Можно к вам? — приятный на вид молодой человек, лет двадцати трех, Эдик Кумовкин, осторожно постучался в окно. — Входи, входи, Эдик, — дождавшись, когда Маша уведет гостя в комнаты, Михаил гостеприимно распахнул дверь. — Ехал мимо, вижу, у вас свет горит… Дай, думаю, загляну. Все у вас спокойно? — Да, все спокойно… А что? — Ратников умело изобразил на лице недоумение. — Да так… Воруют у нас. — Знаю, брат твой рассказывал. — Так вот, — младший Кумовкин, как видно, не намеревался тратить время на долгие разъяснения. — Я, кажется, этого вора видел. Вот только что… Молодой такой парень, босиком. Меня увидал — в лес сиганул, не догонишь. Так вы, если что… — Понял. Позвоню тебе или братцу, мне ведь тоже ворюги тут без надобности, — Миша ухмыльнулся. — Может, чайку? — Нет, спасибо, — решительно отказался Эдик. — Я ведь так просто заехал — предупредить, мало ли. — Спасибо. Ежели что, уж будь уверен — звякнем! Тебе или участковому. Узбек резко обернулся на пороге: — Участковому лучше не надо. Мы бы сами разобрались — зачем во всякую мелочь милицию впутывать? — Да незачем, и верно, — Михаил улыбнулся, запер за гостем дверь и, дождавшись, когда скроются вдали, за лесом, мерцающие снопы фар, пошел в дальнюю комнату: — Ну, Олекса! Давай, рассказывай, что натворил да как и, главное, откуда тут взялся? — Так, может, все ж сначала гостя накормим? — вступилась Марьюшка. — Эвон отощал-то! Кожа да кости. — Конечно, накормим, — улыбнулся Ратников. — Да ты, мил человек, не переживай — мы с Машей — тоже новгородцы, свои… Олекса снова заулыбался: — Это я уж вижу. Господи, как славно-то! Вот ведь славно!
Олекса Рыбин родился в Новгороде Великом в тысяча двести двадцать восьмом году, если считать от Рождества Христова, или — от сотворения мира в шесть тысяч семьсот тридцать шестом. Родился изгоем, батюшка-лодочник жил в бобылях, да вскорости и вообще помер от великого, случившегося года через два после рождения Олексы голода и мора. Олекса помыкался-помыкался у приживалки тетки, да не вынеся издевательств и побоев гребенника Козьмы, лет в двенадцать от него сбег, пристав поначалу к скоморохам — веселым людям, с которыми исходил и Владимирскую, и Полоцкую, и Псковскую земли, да был схвачен и поверстан в холопы одним прытким и жадным до чужого боярином… а уж от боярина он сбег к воинским людям, меч, рогатину и копье кому хочешь предлагавшим. Ну, за кровушку свою — не за бесплатно, вестимо. — Понятно, — ухмыльнулся Ратников. — Ты, Олекса, значит, у нас — наемник, кнехт, если по-немецки. — В кнехтах тоже побывать приходилось, — с аппетитом доедая рыбный пирог, коротко кивнул отрок. — У орденского лыцаря Иоганна. — Не боишься мне про то сказывать? — А чего мне бояться-то? — подросток усмехнулся. — Лыцарь Иоганн — человек не из последних, это вам всякий скажет, служить у него — за честь, а я волен хозяина себе выбирать… ну, как из холопства сбег… так ведь туда меня и поверстали облыжно. — Откуда ж твой рыцарь? Из Мекленбурга? Из Померании? Швабец? — Из Мекленбурга. Да, лыцарь Иоганн фон Оффенбах… — Фон Оффенбах?! — обрадованно воскликнул Миша. — Так я ведь его знаю! Это поистине славный и достойнейший рыцарь, можно сказать — мой добрый друг. Ну еще бы не друг! Знал Ратников очень хорошо и рыцаря Иоганна, и много кого еще, включая представителей знатнейших новгородских родов и даже самого князя Александра Ярославича Грозные Очи, впоследствии — лет через двести или того более — прозванного Невским.
А все началось в тот июньский день, года два назад, когда Михаил, вместе с другими членами клуба исторических реконструкций, воссоздавали в Усть-Ижоре знаменитую Невскую битву. Вот тогда-то, совершенно случайно, Миша и провалился в тринадцатый век и потом вынужден был долго и упорно оттуда выбираться, сообразив, что причиной подобного перемещения явился неприметный стеклянный браслетик, случайно найденный им у Ижоры-реки. Да, браслетик оказался ключом ко всему. Его активно использовали торговцы людьми из того, прошлого, времени — новгородская боярышня Ирина Мирошкинична и ее подельники — Кнут Карасевич, Кривой Ярил, да и современники, о которых Ратников, по сути, совсем ничего не знал. Вот там-то, в далеком тысяча двести сороковом году, он и встретил Марьюшку, Машу — холопку, рабу… девушку, вначале ставшую его любовницей, а затем — женой и другом. Именно из-за Маши пришлось бросить Питер, перебраться сюда, в глушь… Впрочем, юная Мишина супруга мало-помалу привыкала — уже и джинсы носить не стеснялась, и на «Оке» ездить — Миша обучил, да не просто так, сама же Маша и попросила — хочу, мол, с повозкой без лошадей управляться. Сначала у Ратникова один «уазик» был, теперь для Марьюшки пришлось «Оку» прикупить. Вот только с телевизором пока опасался Миша, как бы не вызвать у любимой женушки шок! Хотя с другой стороны — все она уже про «другой мир» понимала, в меру собственного менталитета, конечно, однако воспринимала все без страха, как данность. И это радовало. Еще проблема была бы с милицией да с властями. Сам-то Ратников тут прописался, женушку же любимую, естественно, не прописал. Никто этим вопросом и не интересовался, а с участковым местным, Димычем, Миша приятельствовал, как, впрочем, и с главой волости. В крайнем случае можно было подключить и «тяжелую артиллерию» в виде питерского опера Ганзеева — «Веселого Ганса», но пока такой надобности не возникало. Конечно, нужно было бы выправить Марьюшке хотя бы паспорт… Кроме Миши с Машей, о провалах в прошлое знали еще только двое, не считая работорговцев, конечно, — один парнишка, дачник, Максик Гордеев, и девчонка Лерка, но ее можно было не считать, она так и осталась в прошлом — любимой супругой славного нормандского рыцаря Анри де Сен-Клера. Сама не захотела возвращаться. Ну, да бог с ней, можно надеяться, все там хорошо, в конце концов, не в бесправных холопках осталась, как вот Маша была, а благородной дамой. Так что один Макс и знал… Вот об этом-то пареньке Ратников сейчас, глядя на Олексу, и вспомнил. Как раз прошлым летом Максим, гуляя в окрестностях Танаева озера — недалеко, километрах в пяти, в лесочке — случайно наткнулся на браслеты — их как раз там обронили. Потом один Михаил использовал, отправляя обратно в прошлое орденского каштеляна отца Германа… в обмен на кое-какие сведения. Максим тогда о браслетах говорил, что маме один подарил, другой — Лерке, нынешней даме Элеоноре, а больше у него и не было… У него не было. А у других? Может, кто-нибудь тоже наткнулся? Почему нет? Эх, хорошо бы, конечно, Олексу обратно отправить! Чего ему тут…
— Ты ешь, ешь, не стесняйся! Маша еще положит. Оторвавшись от еды, парень приложил руку к сердцу и слегка наклонил голову: — Благодарствуйте! Усмехнувшись, Ратников открыл две банки пива и, пододвинув одну гостю, спросил: — А ты вообще как тут появился-то? Ну, в здешних лесах. — Да как… — Олекса покривил губы. — Ходили мы тут с ватажкой по ливонскому бережку. Столкнулись кое с кем… Думаю, это орденцы были или дорпатского епископа люди. — Какого-какого епископа? — Ну, Дорпат… город такой… Дерпт еще говорят, Юрьев… — подозрительно осмотрев банку, юноша хлебнул пива и скривился. — Брр!!! — Может, лучше кваску? — тут же предложила Маша. — Сама делала. — А, пожалуй, — брезгливо вытерев губы, гость ухмыльнулся. — Уважь, хозяюшка. — Так дальше, дальше-то что было? — Михаил в нетерпении забарабанил пальцами по столу. — Ну, столкнулись с орденцами и… — Едва ушли! — отрок передернул плечами. — Правду сказать — я один и ушел… Так, наверное. И, знаешь, поначалу-то мы от них отбились, а потом… откуда ни возьмись вдруг грохот какой-то страшенный. Я как раз к одному нагнулся — браслетик с руки снять… — Так-так-так! — заинтересовался Миша. — Что за браслетик? — Да стекляшка… желтенький такой, витой, в виде змейки… Он у меня в руке и сломался — хрупкий… Вот оно! Вот именно так и происходил переход, так сказать — нырок в чужое время! — Дальше, дальше-то что?! — Да ничего, — парень пожал плечами. — Только чудно как-то… Куда-то вражины все подевались… и наши, и мертвяки… Вот были только что… и еще грохот этот… Наклонился, голову поднял — и нету! Словно колдовство какое! Олекса размашисто перекрестился на Николая Угодника. Михаил усмехнулся: а паренек-то, оказывается — палец в рот не клади! Ишь, «с ватажкой бродили». Иными словами — зипуна промышляли на ливонских границах, разбойничали! Впрочем, уж кто-кто, а Ратников этому парню не судья… И сам не ангел. Да и времена тогда были — не ты, так тебя! Никаким гуманизмом еще и не пахло. — Значит, поднял ты голову — а вокруг озеро! Лес! — прищурясь, продолжал Миша. — Вот и нет, боярин! — подросток резко качнул головой и глухо засмеялся. — На острове одном дело было. Мы туда на ладеечке скрытненько подошли — там и склады, и усадьба… Думали отсидеться, да не вышло — похоже, ждали нас там. Сноровку поджидали! Пришлось биться… И вот, выпрямляюсь я… А никого уже и нету! Я — к ладье, думаю, может, наши туда сбегли… Нету ладейки нашей! Чудной кораблище стоит — железный, и как не тонет-то? Я и рот от удивленья открыл, дурень, — тут-то меня и увидали, погнались. Снова трещотки затрещали, засвистало что-то… Ратников при этих словах только головой покачал — неужели по Олексе из автоматов палили? Нет, вряд ли, скорее просто ружья. Однако что же получается? Танаево озеро тут ни при чем? А ведь раньше там переход был… или эти… ворота в иной мир, что ли? Браслетик-то ломать только в определенных местах нужно было — в других не действовал. Вот как раз на Танаеве и нужно было… А тут — остров какой-то… — А далеко остров-то? — Далече… Они б меня достали, больно уж их много. Одеты чудно, как все тут. А остров не очень большой, маленький… Так я тишком на их корабль пробрался, спрятался! А как к берегу подошли — ну, к этому уже — потихонечку соскользнул в воду… Правда, один гад заметил, тревогу поднял… — Ушел? — Ушел, — Олекса ухмыльнулся. — Одежку скинул, а плаваю я хорошо — не поймали. — Угу, — кивнул Ратников. — Потом гопника местного раздел, позаимствовал удочки, спички. Понятно! Понятно было, что ничего не понятно. Ну, ясно, парень проник на «Гермес», кораблик Николая Кумовкина… Но зачем надо было его ловить, стрелять по нему? Михаил задумчиво закусил губу: была во всем этом какая-то совсем нехорошая тайна. И гостя из прошлого следовало поскорее отсюда отправить, иначе он может и о Маше рассказать, и о Ратникове, о том, что те приветили его, как родные. А кто-то — Кумовкин? — сделал бы из всего этого выводы. Таким образом, даже в целях личной безопасности, от парня следовало как можно скорее избавиться, отправить прочь, вернуть в то время. Ну в самом деле — не убивать же! Хотя, конечно, искать Олексу никто бы не стал… кроме тех, конечно, кто в него стрелял, кто ловил… зачем-то…
Итак, нужен был браслетик! Нужен, как хлеб, как соль, как вода и воздух. Ратников первым делом позвонил Максиму Гордееву — тот был в лагере, где-то на юге… И конечно же ничем помочь не мог — браслетов у него не было, о чем Михаил и так знал. Просто вот позвонил, на всякий случай. А Макс, между прочим, не на шутку встревожился: — А что? Что такое? Зачем вам, дядя Миша, браслет? Случилось что? — Да нет, Максик, — Ратников покривил душой. — Так просто… думаю, чтоб никто вдруг в прошлое случайно не провалился… мало ли. — А ведь могут, — без раздумий отозвался Максим. — Раз я эти нашел, так и кто другой вот так же мог бы. Эх… был бы в деревне — поспрошал бы, может, и нашли бы кого, а то вот получится так же, как тогда с Леркой… графиня, блин… дама Элеонора! Да, конечно, браслетики на Танаевом озере мог и кроме Макса кто-нибудь найти. Надел на руку — носить… или подарил кому — вещица изящная, только, если, не дай боже, сломается… Интересно, больше в поселке никаких загадочных исчезновений не было? Да нет, не было. Если что случилось, Миша бы знал — тут деревня, новости да слухи быстро расходятся. Так что приходилось что-то придумать, нужно было что-то придумать — как искать-то? Хотя, признаться, надежда была слабая… однако все же лучше, чем никакой. Олексу, само собой, оставили на усадьбе, но рано или поздно все равно по поселку поползли бы слухи о ратниковском госте… Ну, на худой конец можно будет обозвать Олексу каким-нибудь дальним родственником, даже приезд натурально обставить — привезти в Псков или Великие Луки, посадить на рейсовый автобус, а потом, обогнав его, встретить в поселке, на остановке, у всех на виду — обнять, облобызать, проронить скупую слезу — типа, мол, брат с севера приехал. Или племянник. Можно. И нужно. Не бросать же парня! Но лучше, конечно, отправить. Браслетик нужен, браслетик… Если таковой, конечно, имеется. Но Макс сказал — там целая россыпь этих браслетов валялась, в траве, у Танаева озера, — мог, мог кто-то и кроме него подобрать, ведь мог же! Может, девчонки какие за грибами-ягодами ходили, или ребята — на рыбалку, в ночное… Клуб!!! Вот то место, где надо искать! Самому с Машей и заявиться на танцы, только не в простой выходной, а в какой-нибудь праздник, какой тут ближайший-то? О! День молодежи! Как раз подойдет. Что они с Марьюшкой — не молодежь, что ли? Вот такую идею Ратников супруге своей и высказал: — Машенька, душа моя, а давай-ка на выходных в церковь съездим! Маша обрадовалась: — Ну наконец-то решился! И правду сказать, а то живем, как нехристи. Олексу тоже возьмем… — Нет, нет, — Михаил замахал руками. — Олекса путь пока на усадьбе безвылазно посидит. Его ж ищут! Забыла? А ты, в магазине когда, примечай — может, браслетик желтенький у кого на запястье заметишь? — Да примечаю я, — серьезно кивнула Марьюшка. — Помню про браслетики. Но — нет, ни у кого покуда не видела. — Ну, тогда после церкви в клуб заглянем, на танцы. Ты, душа моя, небось, давно уже не плясала? Супружница расхохоталась: — А ты, так можно подумать, плясал? Последний раз, помнится, в прошлую осень, когда Василий-боярин приезжал. — Да уж, — Михаил мечтательно прикрыл глаза. — Ничего не скажешь — зажгли тогда с Гансом! Но ты не думай, в этот раз мы так не будем — аккуратненько попляшем, спокойно… — В тот раз тоже спокойно все начиналось. А потом Митенька, человек служилый, приехал, сказал, что вы едва полклуба не разнесли! Помнишь? — Так это мы на радостях, — Ратников скромно потупился и перевел разговор на другое: — Эх, Машуля, ты хоть танцевать-то умеешь? — А будто нет?! — девушка даже обиделась, сверкнула зелеными своими глазищами. — Бывало с девчонками такой пляс заведем! Хоть и челядинками были, а все ж веселились, когда могли. Без веселия-то совсем смерть! Вот тут Михаил с женой был полностью согласен. Подмигнул, кивнул одобрительно: — Молодец! Верно мыслишь. Ну, что, давай-ка попробуем, попляшем? Кинул в магнитолу компакт-диск со старыми танцевальными записями: «Е-type», «Асе Of Васе», «Yaki Da» — нового-то все равно ничего такого не знал. — Эх, милая, а ну-ка, зажжем!
I say you dance!
Happy natio-o-on…
Сиди, сиди, Яша,
Под калиновым кустом…
Яркое солнышко, проникая сквозь темно-зеленые кроны высоких сосен, рассыпалось мириадами лучистых изумрудных, голубых, янтарно-желтых брызг, таких же, как и усыпанные прошлогодней хвоей тропки, поросшие с обеих сторон густыми, отбрасывающими иссиня-черные тени папоротниками, среди которых жужжали шмели, порхали бабочки и темно-голубые, с иллюминаторами-глазами, стрекозы. Пахло жимолостью, тягучей сосновой смолою и барбарисом. С озера несло свежестью, однако денек выдался жаркий, даже здесь, в лесу, бросало в пот. Хорошо хоть озеро рядом. Пошарив в кустах, Ратников вытащил из кармана куртки баночку «Холстейн», откупорил… Ах!!! Ну до чего же благодатный напиток, особенно сейчас, в жару! Уфф… Ну до чего ж хорошо кругом! — Дядя Миша… А вы ведь не чернику ищете! — Я? С чего ты взял? Склонив голову набок, Артем смотрел на Ратникова и улыбался: — Да так. Я же не дурак, вижу. — Хм, — Михаил уселся на старый, поросший серовато-зеленым мхом пень и сделал долгий глоток. — Ну, и что же ты видишь? — А все… — мальчик хитро прищурился. — Черника во-он там, где не так сухо… где Маша и я вот был… А вы все вокруг тропинок ходите-бродите, но кустам шарите — ясно, ищете что-то. Что-то такое потеряли? Вы мне скажите, дядя Миша, я вам помогу, ну вот, честно-честно! У меня глаза знаете какие зоркие — ого-го! А вы уже это… в возрасте… — Вот спасибо! — Ратников не выдержал, расхохотался. — Старым меня обозвал. — Да не так все! Михаил с минуту подумал, неспешно допивая пиво. Артем терпеливо ждал, не уходил — вот ведь упрямый чертенок! А с другой стороны — почему бы и нет? Хочет помочь — пусть помогает. В конце концов, ведь не ради черники они сюда явились, ягод этих и около усадьбы полно… — Ладно, Тема, так и быть, скажу. Только ты — тсс… Мальчишка обрадованно закивал: — Могила! — Вещицу одну ищу… браслетик стеклянный… желтенький такой, в виде змейки, витой. Здесь где-то потеряли… — А-а-а, — протянул Артем. — Понятно. Тогда вы, дядя Миша, давайте здесь и ищите, а я — во-он от той елки. — Давай, — выкинув банку в болото, Ратников махнул рукой.
Они прочесали всю округу, рыскали часа два и совершенно без всякого результата. Ни-че-го! Хотя, конечно, стеклянный браслетик — это такая штука, что не очень-то и заметишь, особенно — в старой хвое. Вообще, Миша понимал, что, наверное, зря затеял все эти поиски… но надо же было хоть что-то делать. Может быть — и не зря все это? — Дядя Миша! — Тема метнулся к кустам… миг — и нет его, лишь сверкнула за ветками желтенькая футболочка, Ратников насторожился обрадованно — вдруг, да и впрямь мальчишка нашел чего?! — Не, Михаил Сергеевич, — выбравшись на тропу, Артем обескураженно развел руками. — Бутылка разбитая на солнце сверкнула… вот и показалось. — Ничего, бывает… — А я вот думаю, дядя Миша, может, надо у местных девчонок спросить? Если у кого такие браслетики и будут — так у них только, — мальчик потер рукой левую щеку и скривился. — Ты чего, парень? — обеспокоился Михаил. — Зуб заболел аль укусил кто? — Правый верхний резец что-то побаливает, — совсем по-взрослому пояснил мальчишка. — Кариес, наверное, или пародонтоз. В городе обязательно к врачу пойду. — Ишь ты… И не боишься? — Не-а. Вон… Тема показал сгиб руки… с проколотой, словно у наркомана веной, улыбнулся: — Знаю, знаю, о чем вы подумали! А вот и нет — не наркоман я. — Да ла-адно… — Это мне Алия, медсестра наша, витамины колет… не часто, но… Говорит, что для поддержания. Улыбается всегда, Алия-то, шутит… только глаза у нее какие-то ненастоящие… не знаю, как объяснить, но… А вообще-то я процедур не боюсь, у меня же мама врач… была… Артем опустил голову — казалось, вот-вот заплачет, но нет, справился с накатившей вдруг грустью, улыбнулся даже… нерадостно улыбнулся — да и с чего радоваться-то? — а так, уныло и словно бы недоумевающе. Немного помолчав, спросил негромко: — Дядя Миша… а почему так? Ратников непонимающе моргнул. — Ну… за что мне все это? — скривив губы, пояснил мальчишка. — Жил себе, жил… и вот, сразу оба… Миша ничего не сказал — а что тут скажешь? Погладил мальчишку по голове, взъерошил волосы. Артем и тут не заплакал, лишь шмыгнул носом. — Я говорю, девчонок местных расспросить надо. — Расспросим, — улыбнулся Ратников. — Специально на танцы сегодня зайдем. — Нет, Михаил Сергеевич, не на танцах надо, — Артем наклонил голову и хитровато прищурился. — Те девчонки, про которых говорю, на танцы, наверное, еще не ходят. Миша пригладил волосы и, усевшись на валявшееся у тропинки бревно, заросшее папоротниками и высокой травою, пристально посмотрел на мальчишку: — А ну-ка давай поподробней! Что у тебя там за мысли бродят? Тема сел рядом: — Я вот думаю, что такие браслетики, про которые вы рассказывали — это ж стекляшка дешевая, так? Ратников хмыкнул — однако парень умен не по годам, кивнул: — Ну, пожалуй, так. — А раз так, те девчонки… ну взрослые уже или почти что взрослые, что на танцы ходят, такую дешевку и не наденут, наверное. Хотя в деревне могут… — Могут, могут, — Михаил тут же вспомнил Лерку Размятникову… даму Элеонору, законную супругу славного нормандского рыцаря Анри де Сен-Клера… это сейчас… то есть там, в прошлом, она, поди, только изумруды да бриллианты носит, а тогда, здесь, в деревне… польстилась и на стекляшку! — Но вообще-то ты прав… — Так я побегу, спрошу? — Артем тут же вскочил с бревна, задорно сверкнув глазами. Ратников замахал руками: — Стой, стой! Куда ты побежишь-то? В поселок? — Вовсе нет! — весело расхохотался парнишка, и Миша подумал, что вот же, дети всегда так — сначала грустят, а потом тут же смеются, от слез до хохота, один, очень небольшой шаг. — Сейчас, наверное, уже часов одиннадцать, так? — щурясь от солнца, осведомился Тема. Миша взглянул на часы: — Без пятнадцати. — Ну, вот! — Артем хлопнул себя по коленкам. — Как раз сейчас сюда площадка придет! — Какая еще площадка? — Ну, в школе бывшей что-то типа лагеря. — А-а-а, — сообразил наконец Михаил. — А что, есть она здесь, что ли? — Да, есть, — мальчик тихонько засмеялся. — Ничего-то вы, Михаил Сергеич, не знаете! Миша хохотнул: — Зато ты все знаешь. То-то, я смотрю, приоделся комаров кормить… Ну, если там девчонки, то тогда, конечно… А точно придут? — Да точно. Я ж вчера спрашивал… у одной.
Мальчишка не обманул — не прошло и пяти минут, как Ратников услыхал чьи-то громкие голоса и тут же увидел, как показавшиеся из перелеска дети — немного, с дюжину — радостно метнулись к озеру. — Осторожней! Осторожней! — позади шли две женщины-воспитательницы. — Внимание! Никому в воду не заходить. Света Бурякова, к тебе относится в первую очередь! Я кому говорю, Бурякова?! — Ну, Евгения Викторовна… ну пожалуйста… — Никаких пожалуйста! Артем тряхнул головой, словно застоявшийся в стойле жеребенок: — Ну, я побегу! — Ну, беги… А тетки-то эти тебя не прогонят? — А чего им меня прогонять? — расхохотался мальчик. — Я же вежливый и воспитанный… не какой-нибудь гопник! Шмыгнул носом, шорты подтянул и убежал. — Здравствуйте, Евгения Викторовна… Михаил только хмыкнул — во дает парень! Этак точно всех там разговорит, не только девчонок, но и воспитательниц. Допив пиво, Ратников аккуратно положил пустую баночку на тропу — подберут, кому надо — и зашагал к Маше. А та уже выбралась из кустов, шла навстречу с полным ведерком ягод: — Черницы вот набрала. А браслетиков так и не видала… даже осколков. Жаль… Что и говорить — жаль. Ну, так ведь они тоже, браслетики-то, кучами здесь не валяются. Случайно только можно найти. В этом смысле сейчас больше на Артема надежда. — Ой, — Маша поставила ведро наземь. — А где Тема-то? — Вон, у озера, с девчонками, — кивнул Михаил. — Может, чего и вызнает? Где-то неподалеку, за перелеском, послышался приближающийся шум двигателя, солидный такой шум, явно не «легковуха»… Лесовоз, что ли? Ратников повернул голову: нет, не лесовоз. Старый «сто тридцатый» ЗИЛ, с многократно крашеной голубой краской кабиной, грузовой транспорт «узбека» Николая Кумовкина. На нем он металл и возит. То есть — шоферюга его… Ха! А ведь старый знакомец — Колька Карякин, местный молодой мужик, уже успевший отмотать «пятерик» по серьезной — за грабеж — статье, и опять же, в прошлом году, попавший под следствие по делу о пропаже Лерки — дамы Элеоноры. Ничего тогда не доказали — да и не могли бы! — выпустили… Однако все равно странно: Карякин, из кондовых, так сказать, местных — и работает у пришлых? С Эдиком Узбеком у него, кстати, отношения те еще были… Колька Эдику даже как-то башку пробил… Лерку все никак поделить не могли. Даму Элеонору. Хотя Карякин-то женат, а вот все ж таки не унимался — на молодых девочек тянуло. Интересно, чего ж он теперь с Узбеками-то? — Здорово, Сергеич, — поставив машину у елки, Карякин хлопнул дверцей и закурил. — О, Марья, и вы здравствуйте! — Привет, привет, Николай, — Михаил протянул руку, поздоровался. — Какими судьбами тут? — Да вот, думаю, зайду, искупаюсь, а то что-то жарко… — шоферюга с видимым наслаждением затянулся и сплюнул. — Тебе курево не предлагаю, знаю — в завязке. — Пять лет уже! — с гордостью подтвердил Ратников. — Ты чего такой бледный-то? — Да посидели вчера… Вот подумал — дай-ка, заеду по пути, искупаюсь. — Понятно… Так тебе пивка бы лучше! Хотя ты ж за рулем… — Коли угостишь, так не откажусь! — Карякин засмеялся, показав редкие зубы. Вообще-то он был красивый парень, Колька Карякин, и скроен ладно, и на работу востер, только вот характер имел — не приведи господи, да и самолюбия — выше крыши. Как он все-таки к Кумовкину-то попал? Узбеки ж — чужаки, вражины. — Пей, пей, — вытащив из сумки банку рабоче-крестьянской «Охоты крепкой», Миша протянул ее собеседнику, открыл и себе… — Эх, хорошо! Спасибо, — смачно глотнув, поблагодарил Николай. Оставив с полбаночки, присел на бревнышко, снова закурил: — Хороший ты человек, Сергеич! И продолжил неожиданно зло: — А вот наши… совсем со мной знаться перестали, сволочи. Ну, после того как я к Узбекам пошел. А к кому здесь еще идти-то? Тем более судимость еще не погашена. На вашниковскую пилораму лес возил, потом — бух! — снова под следствие, из-за Лерки все… Ну, ты знаешь. А вернулся — место уже на лесовозе занято. Вашников, конечно, ждать не стал — думал, посадят меня. Да я его не виню — всякий бы так сделал. Ну а мне-то чего? Куда податься? А тут услыхал — Коля Узбек водилу на «сто тридцатый» ищет — металл на его баржу возить. — На «Гермес», что ли? — Ну так одна ведь баржа у него, самоходка. — А я думал — траулер. — Не, баржа, — Карякин сплюнул. — Да какая разница? По озеру-то ходить, чай, не по морю. Хотя, конечно, и тут шторма бывают. — Ну, и как работается-то? — просто так, чтобы подержать беседу, спросил Михаил. Впрочем, не просто так — Димыч-то, участковый, ведь просил, если что — так узнать про «Гермес» и вообще — про Кумовкина Николая. Что там у него за цветмет? — Работается? — Николай махнул рукой. — Да так себе. Когда пять рейсов за месяц сделаешь, когда — три, когда — и того меньше. С этого и зарплата. Да ведь ты пойми, мне больше идти-то некуда. Разве что в город… да и то… Кто возьмет-то с судимостью? — Интересно, — глядя на озерную гладь, медленно протянул Ратников. — Что же это, выходит, у Коли Узбека дела не очень? — Выходит, так. — Тогда еще интересней, на какие шиши он себе двухэтажный домишко строит? Особняк целый. — А черт его! — Карякин быстро допил пиво и, выбросив банку в кусты, вытер рукавом губы. — Может, у него еще какое дело есть? Знаешь, Сергеич, я ведь в чужое не лезу, отучен. Вот тот же Коля Узбек… До сих пор не пойму — на хрена ему корабль… ну баржа эта? Цветмет этот поганый лучше на том же ЗИЛе посуху через границу возить. Через Печоры… Хотя, конечно — по озеру куда как прямее. И все равно, это ж сколько возни лишней! С грузовика на территорию, ну, где склады — металл перегрузи, потом — на баржу, в Эстонии опять же выгружать… Морока! — А куда возят-то? — Да черт его знает. Там, на эстонском-то береге, деревня какая-то есть, колхоз раньше был рыболовецкий… называется… То ли Выыру, то ли Вииру… нормальному человеку и не выговорить. Туда и возят… Да я сам-то не был, не видел. Ладно, — докурив, Карякин поднялся на ноги. — Пойду, окунусь, да поеду. Спасибо за пиво, Сергеич. — Да не за что.
Миша снова посмотрел на озеро — детишки там не купались, воспитательницы не пускали, и правильно, Танаево озерко такое — дно нехорошее, илистое, топкое, да и чего только там нет, начиная от обычных коряг и битых бутылок и кончая старой эмтээссовской сеялкой, потопленной пьяным трактористом в бог знает каком лохматом году. — Ну, Евгения Викторовна, ну, можно, мы просто по водичке походим? — Бурякова, не канючь! Ты что, стекло не видишь? — А дяденька вон купается! — Он сам за себя отвечает, а за вас — я! Хорошая воспитательница детишкам попалась, с такой не забалуешь! — Евгения Викторовна, а можно мы чернику в лесу поедим? — Ешьте! Только не в лесу, а на поляне… во-он, где мальчик тот вежливый… прямо не верится, что из детдома. Ближе к обеду дети ушли, организованно ведомые воспитательницами, давно уже уехал на своем ЗИЛе и Колька Карякин, «ягодники» — Михаил с Машей — тоже решили домой подаваться, позвали Артема… да он и сам уже бежал вприпрыжку. Прибежал, улыбнулся: — Светку до лесочка проводил… Кстати, узнал кое-что! — Узнал?! — Миша как раз открывал дверцу «уазика», да так и застыл, обернувшись. — Так чего ж не позвал-то? — Нехорошо это, когда взрослый мужчина с девочками-малолетками о чем-то говорить будет, — наставительно произнес Тема. — Мало ли что воспитательницы подумают — вот и беседы не выйдет. Потому я сам, надо полагать, справился. Мальчик почесал под коленкой — видать, укусил все же комар или слепень. Ратников прищурился: — Ну, ты говори, говори, чего замолчал-то? — Так я и говорю: Светка мне как раз и рассказала, когда мы с ней чернику ели… — Ну! — Браслетика такого у нее не было… — Господи… — разочарованно хмыкнул Миша. — Это и все-то? — Да нет, не все, — Артем задумчиво пожевал сорванную травинку. — Мы сегодня со Светкой у клуба встречаемся, в пять часов… — От всей души поздравляю! Но… — Так она обещала кое-что притащить… головку змеиную, стеклянную, желтенькую, с красными глазками. Я так полагаю — от того самого браслета, что вы ищете. — Хм, — Ратников озадаченно почесал голову. — Мало ли стеклянных змеек… — Я у нее выпрошу, не сомневайтесь… Утром принесу показать. — Да зачем до утра-то… Ты вот что… Ты в магазин принеси, Маше… Ах, черт, выходной сегодня… Ладно, я сам к пяти подъеду, заодно навещу кое-кого. Договорились? — Договорились, — серьезно кивнул Артем. Миша подмигнул парню: — Вот и лады! Ну, что? Поехали?
К пяти часам вечера Ратников уже был в поселке. Поставил машину у своего магазина, подумал было зайти, потом передумал — неохота было снимать с сигнализации, отпирать замки, это ж возня все, да и незачем — выходной. Рассудив таким образом, Миша оставил эту затею и, хлопнув дверцей, направился в продуктовый, бывший магазин райпотребсоюза, а ныне — ЧП Капустиной. Где и прикупил три бутылки «Старого мельника». Потом подумал и взял еще три, назавтра,чтобы сто раз в поселок не ездить. Забравшись в машину, завел двигатель и поехал к клубу. Встал чуть вдалеке, у лесочка, в тень, сунул в магнитолу диск «Кино» — радио тут не очень-то ловило — распахнул дверцу, откупорил пивко… — Уходи-и-и, оставь телефон и иди-и-и… — глухо пел Цой, в голубом, чуть тронутом белыми мазками облаков, небе ярко сверкало солнце. Черт! А комары-то, гады, жрали! Откуда только и взялись, ведь вроде не было? И вообще, интересно — кого они в лесу жрут, когда людей нет? Зверей вроде как кот наплакал… Да и попробуй-ка, присосись к какому-нибудь там зайцу! Намаешься за ним бегать… точнее — летать. Ага! А вот и детишки. Артем — в серых, отглаженных брючках, в рубашечке белой, ишь ты… и белобрысая девчонка лет двенадцати, в ядовито-желтом, с красными — а ля Анри Матисс — рыбками, платье. Вообще, тот еще наряд, слишком уж яркий, кричащий — «фовизм» называется, в переводе — «дикий». Встретились… Нет, пока не целовались, наверное, стеснялись — людно слишком. Разговаривали о чем-то, вот — засмеялись, побежали в магазин… — По шумной улице вдвоем с тобой куда-то мы идем… Снова Цой… Миша так и не менял диск, только потише сделал. Вышли, оба — с мороженым. Наверное, Светка эта купила, у Темы-то откуда деньги? Хм… откуда? А ведь родители-то погибшие, судя по его рассказам, отнюдь не бедствовали… Артем, значит — единственный наследник… хотя нет, родственники там еще какие-то есть, но он — прямой, первой очереди. До восемнадцати лет в детском доме перекантуется, а уж потом… — Я объявляю свой дом безъядерной зоной! Тоже хорошая песня! Вообще, у Цоя все альбомы хорошие, Мише нравились, хоть и не меломан был совсем.
— Дядя Миша! Черт! Закемарил, что ли? — А? Это ты, Артем… Ну, что? — Вот! — раскрыв ладонь, мальчишка показал змеиную головку… желтого витого стекла… ту самую. — Так! — Ратников обрадованно потер руки. Тема прищурился: — Ну? Это вы искали? — Это… А где девчонка-то? Ты б ее позвал… — Зачем? Я и так все подробно расспросил… Вам-то она и не рассказала бы. — Да ты не стой так, забирайся в кабину, рассказывай, — озаботился Михаил. — Где ж она ее нашла-то, эту змейку? — На острове, — усевшись, поведал Артем. — Есть тут у вас такой, на Чудском озере. Называется как-то нехорошо… Маза какая-то… — А-а-а!!! — догадавшись, воскликнул Ратников. — Не маза, а мыза! Проклятая мыза… иногда еще называют — Горелая. — А почему так? — Да черт его знает… Сам-то я на том острове не был, но слыхать — слыхал. Рыбы там, говорят, до черта. — Рыба — это хорошо. — Да уж, неплохо… Так что эта девчонка рассказывала-то? — Они как-то с отцом туда на лодке плавали, отец у нее — лесник, что ли… или лесничий… Короче, есть там старый дуб… или не дуб, но — с дуплом. Вот, в этом дупле-то… — А ты не спрашивал, целых-то браслетиков в этом дупле не было? — Не, не было… там патроны какие-то валялись, гильзы и вот этот вот обломок… Светка случайно в то дупло заглянула — у нее туда мячик залетел. Сама с собой играла, пока отец — по работе. — Понятно, — усмехнувшись, кивнул Михаил. — Что ж, остров так остров. Посмотрим, может, и повезет.
Глава 3 Лето. Чудское озеро ПРОКЛЯТАЯ МЫЗА
Мы знаем, что у людей есть цели… но какие именно — мы не знаем.Лодку взяли у Горелухина. Была у него, даже с мотором, на веслах-то в этакую даль переть — намахаешься! С этим-то проблем не было, а вот с другим… Островок — небольшой совсем, можно даже сказать, маленький, располагался как раз у эстонской границы. Назывался… а черт его знает, как он там назывался! Все звали — Проклятая мыза… или Горелая, дом там когда-то давно сожгли или хутор. Раньше, до войны еще, остров принадлежал Эстонии, потом, естественно, СССР, а сейчас вот — России, Псковской области, хотя, конечно, эстонцы и скалили на него зубы — дескать, наш был, так отдайте! Ну, они и на Печорскую землю тоже посматривали… Ну, посматривай не посматривай, а никто им ничего отдавать не собирался! Никакого разрешения Ратников не делал, а по совету того же Горелухина просто дал взятку командиру пограничной заставы — была тут такая, располагалась довольно далеко, пришлось уж съездить, деваться некуда. Командир, точнее временно исполняющий обязанности командира, — толстый, похожий на заматеревшего бурундука, капитан — взял на лапу охотно и, можно даже сказать, вполне рутинно. Видно, просьба его ни капельки не удивила. Да многие ведь приходили с тем же… — Что, у Желчи, в губе половить хотите? Клев там знатный… Нет, никаких бумаг я вам выписывать не буду. Так ловите. Просто скажу своим, чтобы не трогали… Как, говоришь, зовут-то? — Миша… Ратников Михаил Сергеевич. Племянник еще со мной будет, Олекса… Алексей Рыбин. Капитан хохотнул: — Рыбин? Фамилия подходящая. Паспорта возьмите с собой… ну или ты свой хотя бы. Если наш катер увидите — спокойно дождитесь, я предупрежу. Когда ловить-то собираетесь? — Так завтра. — Завтра… — вытащив из кармана камуфляжной куртки замусоленный блокнот, капитан аккуратно записал туда дату и имена, после чего удовлетворенно махнул рукой. — Хорошего клева! Вот так вот все просто! Покидая заставу — несколько деревянных, выкрашенных веселенькой зеленой краской домиков, — Михаил с ухмылкой посмотрел на припаркованный возле шлагбаума новенький серебристый «форд», похоже, принадлежащий тому самому капитану. А что? Каждый живет, как может… в меру своих способностей и возможностями предоставления требуемых обществу услуг. Хотите рыбки? Так и быть, ловите, не тронем. Но никакой бумаги не выпишем… а зачем? Слово на слово! Ушлому капитану Ратников дал тысячу. Немного, но такова была такса за день. Ночь — больше, несколько дней — соответственно. Вполне разумные расценки… всем доступно, всем хорошо… А какие-то гады еще с коррупцией бороться собрались! Зачем, спрашивается? Это ж ясно — не столько взяточникам, сколько простому мужику хуже будет.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
Утром Миша с Олексой встали на заре, как и положено рыбакам. Пока добрались до Черной реки, до озера, к лодке. Выгребли на веслах подальше, чтоб зря не шуметь, потом Ратников завел мотор. Затарахтело, задымило — Олекса едва не свалился в воду, хоть Миша его и предупреждал, что будет шумно. — Да ты не боись, не боись, парень! Гляди, как ходко идем. — Вот то-то, что ходко… — мелко крестился юноша, — Ой, Господи… за грехи наши… — Да перестань ты, — Ратников деловито направлял лодку к проливу между Псковским озером и Чудским. — Глянь лучше — денек-то какой хороший! Клев будет, этот точно… Ладно, ничего не найдем, так хоть рыбы наловим. Любишь, Олекса, ушицу? — Люблю, — парнишка со страхом косился на тарахтящий движок. — Всякую люблю — и налимью, и стерляжью, и осетриную, и сомовью… — Да уж, — засмеялся Миша. — Губа не дура! Ты чего так на мотор таращишься? Не бойся, говорю, не укусит. Мельниц ведь водяных не боишься? — Не боюсь, господине… Так ведь то мельница! — Так и это тоже вроде мельницы… только не на воде, а на… на другой жидкости. Сейчас вот мысок пройдем… потом свернем на север, потом — еще один мыс, а там уж часика три, три с половиной, останется. — Ась? — К полудню, говорю, будем! И тем не менее Олекса косился на мотор со страхом — все ж таки средневековые люди были весьма косными, а страх — это основное, что имелось в их жутковато-беспросветной жизни. Страх перед Господом, перед всем новым, непонятным, перед чужаками, перед самим собой — необходимостью самолично отвечать за что-либо, ну и, наконец, страх перед властью. Привычный все поглощающий страх, который, однако, можно было значительно ослабить ощущением стаи — «мы» — «наши», «они» — «чужие», тупостью и — как вариант — бесшабашностью, этаким весельем, пиром во время чумы. Олекса, между прочим, многих этих страхов уже не имел, потому как относился к типу бесшабашному и в последнее время добывал средства к жизни тривиальным разбоем на пограничных территориях Тевтонского ордена. Или Ливонского. Еще точнее — отделения Тевтонского ордена в Ливонии — бывших меченосцев. И вот этакий-то юный башибузук опасался обычного лодочного мотора. Вовсе не потому, что движок был такой страшный… он просто был насквозь непривычным, иным. А иное — тем более непонятное — всегда пугает.
Пройдя последний мыс, выбрались на просторы Чудского озера, широкого, привольного, этакого озера-моря, как и другое, северное озеро — Нево — Ладога. Хорошо, повезло с погодой — тишь стояла да гладь, а в небе ласково сверкало солнышко. Моторная лодка шла ходко, видать, двигатель был отлажен, да и волн особых на горизонте не виднелось, так вот и шли, спокойно-уныло, Олекса — видно было — затосковал и, похоже, совсем уже привык к мотору, даже затянул какую-то бесконечную песню, муторную и монотонную, чем-то похожую на религиозный гимн. Время от времени Ратников сверялся с картой, корректируя по компасу курс. Вдали, слева показался какой-то большой остров — эстонский, — к нему приближаться не следовало, и Михаил взял ближе к берегу, низкому, болотистому, чуть дальше от озера покрытому непроходимой чащей, наполовину, впрочем, выпиленной «черными лесорубами». Там же, куда мог пройти лесовоз, уже ничего не было. Миновав хорошо видные с озера поселки, Подборовье и Подолешье, Миша еще раз сверился с картой и пошел точно на север. По пути встречались рыбацкие баркасы и лодки, даже один раз показался на волне пограничный катер, правда, близко не подошел, исчез где-то за мысом. Ну и неплохо…
Островок показался из воды внезапно, а может, это Михаил просто его не сразу заметил, поглощенный двигателем. Как-то не так тот стал работать… стучал или так показалось? Не показалось — фыркнул и едва не заглох! Черт, этого еще не хватало! А Горелухин-то божился, мол — мировой движок, лично не один раз перебранный. Вот именно что не один раз. Может, горючее на исходе? Открутив крышку, Ратников заглянул в бак… ага, увидел, как же! Да и чего смотреть-то, он же самолично перед отправкой залил десятилитровую канистру… и еще такую же прихватил с собой. Так что не в горючем дело. — Остров, господине! Вот тут-то он и возник. Остров — крутой, обрывающийся прямо в озеро, холм, густо поросший лесом. Ель, сосна, осина, кое-где — белоствольные пятна берез. Сосна и береза — деревья сорные — значит, тут некогда была вырубка… люди жили. Ну, ясно — жили, иначе бы откуда мыза-то? Та самая, что прозвали Проклятой… а еще — Горелой? Горелая, это потому что сгорела… или сожгли? А вот почему — Проклятая? По этому поводу никто ничего конкретного не сказал, да и далековат островок от поселка, могли не знать. Это раньше, в пятидесятые-шестидесятые, когда колхоз был, рыболовецкие баркасы на островок частенько захаживали — шторм переждать, да и так, перегрузиться. Горелухин сказал, тут где-то причал должен быть… Вот только где? Подойдя ближе, Михаил заглушил двигатель. На всякий случай — а вдруг мель? — Давай-ка на весла, Олекса! Вон на тот мысок греби… да возьми мористее. Наверное, в данном случае следовало бы сказать — «озеристее», все-таки Чудское озеро — не море. Миновали мыс. Ратников велел повернуть к берегу и как раз увидел причал. Облезший, с ржавыми, давно не крашенными кнехтами. К нему и поплыли, к нему и причалили, не обратив никакого внимания на предостерегающую надпись — «Частная собственность». Прямо на причале, крупными красными буквами. Ага, собственность, как же… Прикалывался кто-то. Слава богу, до островов еще не добрались. Накрепко привязав лодку с подветренной стороны пирса, путники выбрались на берег и озадаченно завертели головами. Куда теперь идти-то? Та девочка, Светка, про дуб какой-то рассказывала. Вот его и нужно искать — дуб с дуплом. И где тут могут расти дубы? Явно не слишком далеко… так тут нет такого понятия — далеко — островок-то не шибко большой, может, два на три километра всего лишь. — Гляди-ка, боярин… вроде как дорога. И в самом деле — дорога. От причала и куда-то в лес. Миша посмотрел под ноги, увидев на песке свежие следы шин. Интересно, откуда они здесь могли взяться? Ратников нагнулся, потом присел на корточки, даже понюхал песок. В общем-то следы как следы — явно не грузовик и не трактор. Легковушка, только протектор такой, необычный… Расстояние между колеями слишком уж широко для обычной машины, даже для «Волги». Что же это за авто такое? И откуда оно здесь взялось? Наверняка с корабля какого-нибудь — с баркаса, буксира — ну, не с воздуха же! Остается понять — зачем? За какой такой надобностью? А, что голову ломать, когда можно пойти да взглянуть, что там да как. Вот прямо по этому шоссе и пойти, в конце концов, ежели что, всегда можно сослаться на пограничного капитана. Или сказать, что заблудились… Поднявшись на ноги, Миша стряхнул прилипший к старым джинсам песок: — Пойдем, Олекса, глянем. Идти пришлось недолго, нырнув в лес, дорожка метров через двести упиралась в ржавые широко распахнутые ворота, за которыми виднелись какие-то развалины. Черные, на фундаменте из больших гранитных валунов. Ратников невольно замедлил шаг: ну вот она, пресловутая Проклятая мыза. Когда-то двухэтажное, здание теперь наполовину осыпалось, лишь кое-где на уровне второго этажа угрюмо торчали стены. Черные стены — точнее то, что от них осталось — черные глазницы давно выбитых окон. Жуть. Самое подходящее место для обиталища какого-нибудь вампира, оборотня или прочей, подходящей к случаю нечисти. Даже Олекса поежился: — Вот так дубрава! Ну, дубрава — слишком уж громко сказано. За развалинами мызы, примерно в полсотне шагов, виднелся запущенный сад — густые, вымахавшие в полтора человеческих роста акации, тополя, рябины. Тут же, у небольшой, когда-то заасфальтированной, площадки, росли и дубы. Ну да, где еще играть в мяч, как не здесь? Разве что на дороге. А вон и тот самый дуб, дуплистый… — Господине, это ты искал? Это, это. Миша уже подбежал к дубу. Прежде чем сунуть руку, отыскал какую-то корягу, пошевелил ею внутри — вдруг гадюка какая? Укусит — местные говорили «жикнет» — и как зовут, не спросит. Бегай потом, причитай! Увы, никаких браслетиков Ратников в дупле не нашел, как, впрочем, и их обломков. Правильно, на что надеялся-то? На случай да на удачу? Так-то оно так… Зато дупло оказалось прямо напичкано гильзами — похоже, что пулеметными. Миша нагреб целую горсть, высыпал в песок, подкинул одну гильзу в руке — просто так, машинально… Что-то вылетело… Записка? В войну так делали наши бойцы: помещали в гильзу записку со своими данными, на случай почти неминуемой гибели. И здесь, похоже, тот же случай… только записки какие-то странные… не бумага… целлулоид, что ли? Ха! Тридцатипятимиллиметровая кинопленка! Вон и перфорация… Кадры какие-то… и что-то наколото… Вернее, выцарапано иглой. Михаил поднял пленку над головой, посмотрел… Что за черт? — «Бр-т во фл. кино — звезда по…». Такая вот оказалась забавная надпись. И в другой гильзе — точно такая же. И в третьей. А всего таких записок было семь. Абсолютно одинаковых… «Бр-т»… Может, это значит — «браслет»? Кто-то хочет помочь… хотел… оставил знак, где искать. Но, черт побери, кто? Ладно, об этом и потом можно будет подумать. А если и действительно кто-то оставил знак, где искать браслеты? Тогда что значит — «фл»? Флигель? — Олекса! А ну-ка, парень, осмотрим тут все. — Как скажешь, боярин. Заколебал он уже своим «боярином». Впрочем, Миша старался не обращать внимания — привык. Вдвоем, они обошли всю мызу, обнаружив дальнее крыло — пристройку, пострадавшую чуть меньше других, и за разросшимися зарослями рябины и ивы — отдельно стоящее здание, старинное, одноэтажное, на массивном фундаменте из темно-серых тесаных плит. Флигель! Деревянный, обшитый добротными досками с остатками зеленой краски. Окна плотно прикрывали тяжелые ставни. Дверь — тоже надежная, обитая ржавым железным листом… с замком. Да-да, в петлях торчал амбарный замок… Похоже, им пользовались! Михаил не поленился, наклонился, понюхал — отчетливо пахло маслом. Смазывали… и судя по запаху, совсем недавно. Впрочем, а что тут такого загадочного? Просто кто-то из рыбаков хранит здесь свои снасти. Или вообще — целая артель приспособила флигелек под нечто вроде ночлежки. А что — удобно! Всегда отдохнуть можно, и палатки не надо тащить. Миша улыбнулся: — Ну, вот он, искомый флигель. Осталось найти загадочное «кино» и «звезду по»… Что, Олекса, зайдем, посмотрим? — Как же мы войдем-то, боярин-батюшка? — подросток озадаченно почесал голову — Прикажешь сломать дверь? — А, пожалуй! Хотя нет, постой… Положи, говорю, камень! Дай-ка подумать… Хм… Если это рыбачки придумали, то зачем им с собой ключ таскать по всему озеру? Что глазами хлопаешь? То-то и оно что незачем. А значит, ключик-то наверняка где-то здесь… особенно, учитывая, что чужие здесь вряд ли ходят. А ну-ка… Подойдя к двери, Ратников пошарил рукой за притолокой и извлек оттуда искомый ключ. — Ну? Что я говорил, брат Олекса? Нужно было всего лишь логически помыслить… Оп! Вот и открылся… Отворив дверь, Михаил аккуратно повесил замок с торчащим в нем ключом (чтоб потом не искать) на дверную петлю и, оглянувшись к своему спутнику, приглашающе махнул рукой: — Заходите, дорогой друг, не стесняйтесь! Можете даже не вытирать ноги… тем более что никакого коврика здесь и нет. Солнечный свет, проникая через распахнутую дверь, освещал внутреннее пространство флигеля достаточно, и Ратников не стал открывать ставни. К тому же отпирались ставни почему-то снаружи. Странно, но у каждого свои причуды. А вообще флигель как флигель. Обычная — метров пять на четыре — комната, два окна, старинный конторский стол, продавленный диван, старинная печь, точнее сказать — плита, все из тех же тесаных плит, два колченогих стула, алюминиевый бак с водой… Кружка. На столе — черствый кусок хлеба… Ну точно — рыбаки. Миша лихорадочно выдвинул из стола ящики… Тоже ничего интересного: старые, советские еще, журналы — «Огонек» и «Вокруг света» — обломок столового ножа, карманный фонарик на батарейках, тоже старый, но вполне еще рабочий, правда, светил тускло, пара гильз — на этот раз от охотничьего ружья — а также запутанные до полной кудлатости лески, блесны, грузила… Рыбаки… Однако ведь в записке ясно сказано: «бр-т» — «фл», что значит — браслет — флигель. Ну все уже обыскали, все, осталось разве что плиту по кирпичику разобрать. Михаил еще раз осмотрел и стол, и стулья — просто-напросто вскрыл их, как поступали знаменитые охотники за сокровищами пресловутой воробьянинской тещи… Диван — и тот обыскал до самого последнего уголка и уже приготовился снимать обивку, как вдруг… Как вдруг белый свет взял и померк, очень даже резко. Еще бы — ведь столь же резко захлопнулась дверь. Ветер? Фиг! Не открывается! Как ни толкать… — А ну, друг Олекса, навались… Давай вдвоем, резко! И-и-и-и… раз — два… Тщетно! Хорошая оказалась дверь. Надежная. И кто-то ее запер! На тот самый замочек, легкомысленно оставленный Мишей снаружи.
Глава 4 Лето. Чудское озеро ОСТРОВ
Поскольку всякое событие столь же исторично, как любое другое, событийное поле можно делить совершенно произвольно…— Эй, кто там балует?! Не шути! — ударив ногой в дверь, грозно рыкнул Ратников. Показалось, что снаружи послышался смех… неприятный такой, дребезжащий, злорадный. — Вроде как смеется кто… — негромко заметил Олекса. Миша вздрогнул — значит, не показалось! Значит, специально заперли! Зачем, интересно? И кто? Подростки балуются? Но откуда здесь подростки? А вот так же, взяли да припыли. — Давай-ка, Олекса, ставни попробуем… Попробовали. Навалились вдвоем… Напрасные хлопоты — ставеньки оказались очень даже надежными, такие хоть в доты ставь, да и открывались они снаружи — что, кстати, заметил Михаил еще входя во флигель. Заметил, но выводов никаких не сделал, слишком уж был поглощен непонятной запиской. Теперь вот расхлебывай! — Может, им что-то от нас надобно? — шепотом спросил Олекса. — Ну, тем, кто нас запер-то… Может, выкуп или еще что. Ратников отмахнулся: — Да какой, на хрен, выкуп?! Скажешь тоже! Эй, черти! Открывайте, пока худо не стало! Сейчас вот погранцам позвоним! Михаил блефовал, конечно, никакой тут связи не было, да и мобильник он с собою не взял, зачем — раз уж все равно сети нет. Утопить только… — Фу! — Олекса неожиданно скривился. — Что за запах адский? Господи, прости и сохрани! Запах? У Миши екнуло сердце. И в самом деле, уже не нужно было и принюхиваться — пахло бензином. И звуки какие-то снаружи послышались мерзкие… словно бы что-то булькало. Ну конечно, кто-то обливал флигель бензином! А зачем обливал? Думать долго не надо — чтобы поджечь, конечно! Ну, точно! Вот уже и потянуло дымком… и вспыхнуло пламя! Еще раз ударив ногой в дверь, Ратников выругался и повернулся к Олексе: — А ну-ка давай столом попробуем… Вышибить дверь… ага… разбежались! Стол оказался неподъемным, да и неудобным, широким — вдвоем сотоварищи по несчастью едва сдвинули его с места. Да уж, что и сказать, на совесть раньше мебель делали, без всяких там ДСП, чистое дерево, дуб или что-то вроде. А дым, между прочим, уже проникал во все щели, ел глаза, забирался в ноздри и горло… — Черт! — Миша сплюнул, понимая, что все, кранты, что не выбраться из этого чертова флигеля никак. Никак? Впрочем, было кое-что… — А ну-ка снимай одежку! Молодой человек и сам стащил с себя куртку, заткнув внизу, под дверью, широкую щель. Олекса лихорадочно разделся… бросился к окнам… Черт… темновато было. Фонарик! Он же здесь, вот, в столе… Тускловато светит, но вполне сойдет. Что там в записке-то сказано? Браслет — во флигеле… под какой-то звездой по… Может, эта звезда где-то здесь нарисована? Откашливаясь, Ратников лихорадочно зашарил по стенам узким тусклым лучом. А во флигеле становилось все жарче, уж слышно было, как, занявшись неудержимым пламенем, трещали бревна и доски. Ел глаза дым, проникал, хоть и заткнули щели… еще немного и все… Не от огня смерть придет, скорей — от удушья. Черт! Черт! Черт! Одна теперь надежда… Да где ж тут рисунок-то? Миша мазнул лучом по плите, переметнулся к трубе… Ага! Вот они — рисуночки… Правда — слишком много, и все мелкие, детские какие-то каракули. Смешные человечки, цветочки, облака, солнышко… И никаких звездочек! Одно солнышко… Солнышко? Дым уже стоял тусклым слоем, слезились глаза, и было уже не вдохнуть и не выдохнуть, а в дальнем углу уже прорывалось жаркое пламя. Олекса, упав на колени, молился… Солнышко! «Кино»… Ну конечно же — «Звезда по имени Солнце»! Интересно, автор записки откуда-то знал Мишины увлечения… Впрочем, не до того сейчас… Стул — к плите! Шатается, колченогий… Господи, до чего же тут дымно-то… невозможно! Спрыгнуть вниз, наклониться… вдохнуть обжигающий легкие воздух… Снова на стул… Вот оно, солнышко, на кирпиче… Михаил протянул руку… Шатается! Точно — шатается! Вытащить быстро… ага! Ну, вот она — ниша… а в ней… а в ней — господи! — браслетик! Витой, в виде змейки, желтенький… Он! Олекса уже упал на пол, задыхался, выпучивая глаза… Да и Миша чудом держался… Из дальнего угла и от двери вдруг вырвались огромные огненные языки. Ударили, обожгли… Схватив лежавшего без движения парня за руку, Миша тут же сломал браслет… И поначалу ничего не почувствовал… Правда, исчезло пламя… И жар. И дыма уже не было, а вот флигель — был! Только какой-то… новый, что ли… Веселенькие, сиреневые, в цветочек, обои, портрет какого-то дядьки на дальней стене, а в простенке, меж окнами — картина. Мазня какая-то… Детский рисунок, наверное — окно, белые облака, коричневое небо, а перед окном — скрипач. Тоже какой-то несуразный, коричневый, с белой, круглой, как шар, головой. И все как-то угловато, квадратами, линиями… та еще мазня! Миша перевел взгляд — на столе стоял старинный радиоприемник, ламповый, в лаковом деревянном футляре, со стрелкой… а рядом, на тумбочке — патефон и стопка пластинок. Все, насколько успел заметить Ратников, в очень хорошем состоянии… успел заметить… Вот то-то и оно! Через пару минут, а то и раньше, стены флигеля вдруг стали бледнеть, размываться… вот исчез стол… приемник… детская мазня — картина… Да все исчезло! Осталась лишь густая трава да кривые сосны. А над головой — синее, с белыми прожилками, небо. Черт! А ведь сработало! Господи, а парень-то где? Ага… Олекса все так и лежал, словно пьяный, раскинув в стороны руки, только уже — не на полу, а в траве, среди ромашек и клевера. Обнаженная грудь юноши мерно вздымалась. Ну, слава богу, жив! Михаил уселся рядом, в траву, с наслаждением вздохнул густой сладковато-медовый воздух, потряс спутника за плечо: — Эй, эй, парень! Ну, хватит уже спать, подымайся! — А? — Олекса широко распахнул глаза и тут же прищурился от выглянувшего из-за облачка солнца. — Господи… где мы? — А вот сейчас и узнаем! — усмехнулся Ратников. — Пройдемся, посмотрим… Ты вообще как? — Да ничего, — подросток улыбнулся. — Грудь только саднит. И кашлять хочется. Господи! Так мы что ж, не сгорели? Так ты, боярин-батюшка, меня вытащил? Я ж навеки теперь твой должник! Олекса бросился на колени. — Ну, ладно, ладно, хватит тебе кланяться-то, — раздраженно попятился Михаил. — Давай-ка лучше пройдемся. Только, смотри это, осторожно… Парнишка лишь улыбнулся и, с готовностью кивнув, вскочил на ноги: — Батюшка-боярин, идем!Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
И никакого здесь не было флигеля! Как и сгоревшей мызы, и причала — и, кстати, лодки горелухинской тоже. А зато была трава по пояс, многочисленные цветы — анютины глазки, колокольчики, васильки, ромашки; а еще — сосны, елки, дубрава, заросли ивы по берегам, камыши с крякающими утками, и даже песчаный пляжик с плесом. На плесе плескала какая-то крупная рыба. Ну, точно — рыбацкий рай! И ни-ко-го! Ну, не единой души — островок маленький, Миша с Олексой исходили его весь часа за два. Потом выкупались, растянулись на пляже, подставив спины солнцу. Эх, хорошо! Даже комаров со слепнями нет — ветерком с озера тянуло изрядно, сдувал кровососов. Олекса перевернулся на спину, довольно похлопал себя по животу, потом посмотрел на Мишу и тихо спросил: — А мы сейчас где? Хороший вопрос! Ратников и сам бы хотел это знать… Нет, где — ему было вполне понятно, куда больше занимало другое — в какой именно эпохе? Какой сейчас век на дворе? Если рассуждать логически, памятуя все прошлые перемещения, то — середина тринадцатого века, где-то сороковые годы. Среда, в общем-то, можно сказать, привычная — Миша ведь не первый раз уже… Это впервые был шок, все никак, до последнего не верилось, а вот сейчас… сейчас, наверное, привык. Еще бы не привык — жена-то из этих вот самых мест, вернее — из этой эпохи. Средневековье, мать его за ногу. И все же, хотелось бы поточнее узнать — очень уж сильно Мишу смущал изменяющийся на глазах флигель… — Мы, Олекса, на острове. — Ну, это я понимаю, — парень усмехнулся и набрал в ладони песок. — Горячий! Эх, хорошо бы поесть! Да уж, это уж точно не помешало бы! Напиться-то беглецы напились вволю, как-никак — воды целое озеро, пей не хочу. А вот насчет еды… Насчет еды Михаил, к слову сказать, не очень и беспокоился — их двое молодых и здоровых мужиков — неужто не пропитаются? Не об этом сейчас думал — о том, как выбраться. Отыскать еще один браслет, другого выхода, как ни крути, не просматривалось. А значит, нужно было оставаться тут — выжидать, высматривать… Коль уж здесь есть переход, темпоральный туннель, значит, им пользуются. Те, кому надо. Торговцы людьми, люди Ирины Мирошкиничны. Кнут Карасевич, Кривой Ярил и прочие… Да, еще отец Герман, тевтонский каштелян! Вот его бы и разыскать, уж он-то точно поможет, Миша же ему в свое время помог, проводил самолично… А не захочет помогать, так и заставить можно! Нет, в этом плане определенные перспективы все-таки имелись. Теперь — насчет еды… Ратников сел на песке: — Прикинем-ка, друже, что у нас имеется! Имелось, увы, не так уж и много. У Миши — резиновые сапоги, джинсы с ремнем, клетчатая рубашка… да на ремне — ножны, а нож там, во флигельке остался… черт бы его побрал. Олекса экипирован еще хуже — даже рубахи нет — снял, щели затыкать. Старые Мишины брюки да кеды — что уж нашлось. Хорошо хоть на дворе, судя по всему, лето. На деревьях — ни одного желтого листика, да и солнышко жарит. — Надо бы нам, боярин-батюшка, отсюда выбираться. И лучше — на немецкий берег, там у меня дружки. Ишь как! Дружки у него! Бандиты-разбойнички — так прямо и сказал бы! Впрочем, это ведь и не худо, все какая-никакая — поддержка. Мало как там с отцом Германом все сложится? Если это, конечно, именно то время, тысяча двести сороковые… — Выбираться, говоришь? — Михаил задумчиво посмотрел на синюю озерную гладь, тянувшуюся до самого горизонта, и, мысленно вспоминая карту, постарался прикинуть, сколько километров до эстонского — «немецкого» — берега. Выходило — уж никак не меньше десятка. И что? Ратников невесело усмехнулся и сплюнул: — Выбираться-то вплавь будем? — Почему вплавь? — дернул плечом юноша. — Можно плот сладить. Или с рыбаками… Они ведь тут должны быть, вестимо! С рыбаками… Да, это мысль. Только вот — стоит ли выбираться-то? Может, все ж таки лучше здесь подождать? Ну, этих людокрадов с браслетиками. — Ты сказал — плот? — натягивая джинсы, Михаил ухмыльнулся. — Голыми руками делать будешь? Деревья рубить? Топора-то у нас нет. Ножа — и того даже… — Да, это плохо, — согласно кивнул Олекса. — Тогда рыбаков придется ждать. Ницо! Бог даст, выберемся. «Ницо» — так и сказал, по-новгородски «цокая». — Лишь бы до зимы тут не просидеть, — Ратников поежился и накинул на плечи рубаху — Ну, давай насчет еды думать! Насчет еды сообразили быстро: отыскали в сосняке подходящие сухостоины, выломали, заострили камнями, как смогли, да пошли на плес бить рыбу. Двадцать минут — и запромыслили пять штук увесистых лососей. По Мишиным временам — мечта рыболова, а здесь — обычная, так себе, рыбка. Здесь… знать бы еще наверняка, где это — «здесь»? — Во! — пошарив на берегу, Олекса радостно показал два только что подобранных камня. — Кремень! Огниво! Посейчас костерок сварганим… испечем рыбку… Эх, еще бы сольцы малость! Подросток говорил «посейцас», «испецом» — Ратников не обращал внимания, привык уже к подобному говору, хотя сам так не говорил, да и в прошлые разы всегда прикидывался жителем Заволочья, этаким мелким феодальчиком — своеземцем. Еще пара часов, и молодые люди уже сидели тут же на бережку, у таявшего красными угольями костерка, ели только что испеченную рыбку. Нечищеную, конечно — ножа-то не было да и без соли… Но голодная смерть им уже не грозила. Конечно, хорошо было бы прихватить с собой ножик… и соль, коль уж на то пошло. — Эх, хорошо! — наевшись, довольно потянулся Олекса, казалось, вообще не обращавший особого внимания ни на комаров, ни на мошек. — Сейчас, батюшка-боярин… — Да не зови ты меня боярином-батюшкой, — раздраженно попросил Миша. — В который раз уже говорю! — А как же звать-то? — Зови просто — Михаил! — Михаил-боярин! Ратников поморщился и махнул рукой: — Ну, пусть так… Они сладили чудесный шалаш, большой, из елового лапника — уж пришлось наломать голыми руками. Олекса притащил мху, каких-то пахучих трав — сказал: от клещей да от мошек, и в самом деле — в шалаше никаких насекомых не было, что очень нравилось Мише. В шалашике этом, можно сказать, и обустроились: рядом, на полянке, выложили камнями место для костерка, притащили два сухих ствола, видать, когда-то поваленные бурей, чтобы было на чем посидеть, погутарить. В общем, неплохо устроились… еще бы ножик… и соль, надоела уже нечищеная и несоленая рыба. Кстати, рядом, в лесу, вокруг небольшого болотца, в изобилии росла черника. Попадалась и голубика, и земляника с малиной, хотя для последней в общем-то было еще рановато, и даже первые грибы — подосиновики, подберезовики, опята. От грибов, впрочем, было мало толку, хоть Миша и жарил их на углях, вернее — подсушивал. Потом пожевал да выплюнул — невкусно. От нечего делать «робинзоны» вставали поздно, если не было дождя, шли на озеро, купаться, потом били кольями рыбу да ходили к болотине, за черникой. Так вот — достаточно уныло — и тянулись дни. Спохватившись, Ратников даже стал их отмечать палочками, которые аккуратно втыкал в песок — пошла уже вторая неделя, а все ничего не происходило, и никто на острове не появлялся, ни рыбаки, ни кто иной. Нет, мимо как-то проплыла одна лодка, по всей видимости — рыбацкая, да приятели, увы, заметили ее слишком поздно, покричали, конечно, но… — Ой, не надо бы нам так орать-то, — вечером рассуждал сам с собой Олекса. — Не ровён час, на лихих людишек нарвемся… — На твою шайку? — Не… мои отсюда далече. По вечерам обычно вспоминали общих знакомых: новгородцев — Онуфрия Весло, Онисима Ворона. Михаил меньше рассказывал, больше слушал — Олекса оказался большим любителем потрепать языком. Много чего рассказывал, кстати, довольно интересно. И как в Новгороде жил, у бобыля, да потом — изгоем, как обманом поверстали в холопы, избивали каждый день — «примучивали», как, улучив случай, сбежал. Пристал к скоморохам, потом — в шайку. За новгородцев с рыцарями бился, потом — за рыцарей супротив новгородцев, потом — за псковичей… кто больше заплатит. Насколько помнил Михаил, тут, в пограничье, таких отрядов промышляло много. Иной раз грабили, большей же частью продавали свои мечи и копья — тем же рыцарям (в кнехты) или дерптскому (Олекса называл — «дорпатскому») епископу, псковичам, новгородцам. Еще смолянам можно было продаться, но те были прижимисты, платили немного — от военной добычи часть. Еще был литовский князь, тот платил щедро, однако и людишек у него своих хватало. — А монголы? — как-то подначил Ратников. Им послужить не пробовал? — Мунгалы? — Олекса мечтательно улыбнулся, кивнул. — Был и у тех, а как же! Бату-хан, Кайду… мужчины серьезные! Правда, и строгость у них… чтоб старшого ослушаться ни-ни! Сразу голова с плеч. Не нравится мне это… Да и грязные они — пахнут, смердят просто! Хотя выпить не дураки — любят. Так вот дни и тянулись. И не происходило ничего. Абсолютно! Никому этот убогий островок не казался интересным, никто сюда не заглядывал, похоже, рыбы и в иных, близких к человеческому жилью, местах хватало. Олекса перед сном молился, уж это обязательно, крестился мелко-мелко на какой-то ракитовый куст, что-то там выпрашивал у Господа, какие-то тряпочки, от брюк оторвав к веткам привязывал… Тьфу! И как только не стыдно! Это что — христианство, что ли? Так, пародия какая-то… Сам Миша, кстати, тоже молился — ощущал в себе такую потребность, и даже чувствовал некоторые укоры совести: это ж надо — в церковь так редко ходил! Права, права была Машенька, правильно ругала. Ратников все чаще вспоминал жену, все думал — как ему с ней повезло. И еще одно тревожило: Маша почему-то ну никак не могла родить, а ребятишек хотелось — сына или дочку, а лучше — обоих. Что это за семья — без детей? Врачам, что ли, Марьюшку показать? Нужно бы… В конце концов, если все так серьезно, так можно и из детского дома ребеночка взять. Усыновить, так сказать… А что? Чем плохо-то? Вот на такие вот мысли наталкивало Михаила вынужденное безделье, весь этот остров, заброшенный и первозданно-дикий, тающие угольки костра, шум набегающих на берег волн и далекое кукованье кукушки. Ладно, семья, Машенька, людокрады и флигель, все это можно понять, но все чаще и чаще Мишу тянуло на размышления о проблемах глобальных, больших, общечеловеческих. И это был плохой признак. Почему плохой — Ратников и сам бы не мог сказать. Наверное, потому, что какой толк рассуждать о том, на что сам никак повлиять не можешь? Что же касается конкретики, тех же рыбаков или кого еще… — Лекса! — подумав, воскликнул Ратников. — А не поискать ли нам на бережку мест, для ладеек пригодных?! — Пойдем, поищем, Мисаиле-боярин, — охотно откликнулся юноша. Было как раз утро, точнее, уже ближе к полудню, хороший такой денек, с синим высоким небом, ярким ласковым солнышком, птичьим гомоном и пряным запахом трав. Сделав по бережку круг, напарники обнаружили четыре удобных для причаливания лодок местечка: одно — на том самом песчаном пляже, второе — за плесом, и два — на другой стороне островка, ближе к ивовым зарослям. И везде Миша, не поленившись, понацепил по кустам да камышинам тоненьких, вытащенных из подола рубашки, ниточек, чтоб, ежели что, так потом увидеть, был здесь кто-то или нет. Вообще, хорошая идея — жаль, поздновато в голову пришла, ну, да лучше уж поздно, чем никогда. День «сторожки» простояли, другой, а на третий… Первым заметил глазастый Олекса, на той стороне, на одном из дальних местечек, за ивами. Прибежал, запыхавшись: — А нитки-то порваны, Мисаиле! — Порваны? А ну-ка, пошли, сходим! Ты смотрел там чего? — Не. Ты ж, боярин, сказал — сперва тебя звать. — Молодец! А то все следы затопчешь. Улеглись вчера поздно — с вечера молотил дождь, в шалаше мокровато стало, потому и уснули уже под утро, соответственно и проснулись… А куда торопиться-то?
Ниточки, ниточки, веревочки… Ну, конечно, порваны. Кто бы сомневался! А еще на песке след от киля ладьи или какой-то большой лодки! Видать, вытаскивали на берег. — Не, не вытаскивали, — вскользь возразил Олекса. — Просто втюрились в берег с разгона, выскочили… — Ну-ка по песочку пройдись… Вон, до тех камышей! Что-то они какие-то… вроде бы как примятые. — Точно — примятые! Может, бежал кто? Или на челноке… — Вот и посмотри… Постой! Пройдусь-ка и я с тобой. Оба закатали штанины, пошлепали по мелководью, по песочку, стараясь не порезать ноги острыми раковинами. Олекса внезапно остановился: — Глянь, боярин! Вроде как след. Цепочка целая! Миша опустил глаза: гм-гм… если и следы, то уж очень сильно размытые. Не поймешь, то ли к камышам шли, то ли, наоборот, оттуда к ладейке. — А тут не один человек бежал, — Олекса присел на корточки. — Трое! — Бежал? — Ну да. Вон, расстояние-то… Оп-оп. Больно уж широковато шагать-то. Нет, не шли, бежали! Один… за ним двое. Пошли в камыши? — Стой! — Ратников насторожился. — А вдруг там есть кто? — Да нету! — отмахнулся юноша. — Вон, утки-то спокойные да и птицы поют… Был бы кто — так бы не пели. Вот с этим можно было согласиться, вообще, средневековые люди, в отличие от современных, обладали изрядной наблюдательностью, и уж раз Олекса сказал, что в камышах никого нет, стало быть, нету. Песок. Синее небо над головой. Жгущее спины солнце, бликующее в волнах золотой сверкающей змейкой. Цепочка размытых следов. Примятые, явно примятые камыши… И там же, в этих вот, камышах — лежащее навзничь тело. Голая девушка с черной стрелой в спине.
Глава 5 Лето. Чудское озеро МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ
…общественное мнение превыше всего ценило силу, причем в самом примитивном ее проявлении.Девушка лет шестнадцати была убита часа два-три назад, утром, по крайней мере, именно так, внимательно осмотрев труп, утверждал Олекса, а он в таких делах понимал не хуже любого судмедэксперта — жизнь выучила. — Девка, видать, выскочила с ладьи, убегти восхотела, — не мудрствуя лукаво, высказал свою версию юноша. — За ней двое побегли… кто-то стрельнул из лука. И все! Не, стрела добрая, новгородцка! — Новгородская, говоришь? Ну-ну… — Ратников сжал губы и тут же спросил: — Слушай, а чего им стрелять-то? Коли уж в погоню бросились? — Не знаю, боярин, — Олекса пожал плечами. — Я ведь не кудесник, не чаровник, предсказывать да гадать не умею. Что вижу — про то и говорю. Нагнувшись, парень вытащил стрелу и, перевернув мертвое тело на спину, внимательно всмотрелся в лицо убитой: — Нет, не знаю такой. А девка ничего, красивая… была. Олекса произнес это с таким равнодушием, что Мише на миг вдруг стало страшно: это что же за парень такой! Сидит рядом со свеженьким трупом, рассуждает цинично… Ни вздоха, ни оха, ни сожаления… даже брезгливости — и той нет. Хотя, если спокойно рассудить — а чего ему охать и вздыхать? Сам-то Ратников, вон, тоже не особо-то покоробился. Кто она им, эта мертвая девушка? Уж, слава богу, не сестрица и не женушка любимая… так, не пойми кто. Ну, жалко, конечно, но… Это Михаилу жалко, а Олексе… он человек своего времени, где смерть — вполне привычное дело. Убили и убили… слава богу — не его самого. Сейчас — не его, а дальше — один бог знает. — Похоронить бы надо юницу, — шмыгнув носом, неожиданно промолвил Олекса. — Негоже так оставлять, не по-людски это, не по-божески! — Ага, похоронить, — на этот раз цинично усмехнулся уже Миша. — Руками будем могилу копать? — Так в песке-то быстро. Крестик выломаем… а то как же так-то? Прав был Олекса, кругом прав: тело телом, а ведь и о душе надо думать. И коли уж так случилось, что, кроме двух странников-беглецов, никому в целом мире не было дела до несчастной убитой, то уж придется им и взять на себя все дальнейшие хлопоты. По мысли средневекового человека, очень даже необходимые хлопоты. Мыслимое ли дело — тело непогребенным оставить? — Она хоть православная? Ах да… — нагнувшись, Миша заметил на шее несчастной крестик. Маленький, зазеленевший, медный, не на цепочке даже, на нитке суровой, по всему видать — из небогатых слоев была девка, наверное, челядинка-холопка — раба. Как когда-то Марьюшка. Марьюшка… А ведь и она могла бы вот так же вот лежать со стрелой в спине или в груди, или вообще с перерезанным горлом, запросто могла… И что — тогда тоже не нашлось бы кому схоронить? — Что ж, давай рыть могилу, парень, — сухо кивнул Михаил. — Ты начинай, а я в лесок прогуляюсь — досочку там подходящую видел. «Подходящей досочкой» оказалась коряжина с плоским обломом, удобная вещь, почти как лопата, не забыть бы с собой потом прихватить, пригодится. Могилу вырыли быстро, причем побольшей-то части копал один Олекса, парень явно стеснялся, когда за импровизированную «лопату» брался «боярин-батюшка». Но сам-то работал умело, ходко, управившись с ямой менее чем за пару часов. Вырыв могилу, выпрямился, посетовал: — Эх, жаль, без гроба хоронить придется, да и не вовремя, до обеда ж надо… ну да Бог простит, не оставлять же на завтра — жарко, протухнет вся. Ратников только хмыкнул: ну конечно протухнет. Вдвоем осторожно перенесли убитую в яму, положили, скрестили на груди руки. Миша нагнулся — закрыть глаза. Большие, синие, кажется… да-да, синие… Или в них просто отражалось небо? Олекса прочел молитву, бросил горсть земли, потом взялся за «лопату»… Михаил почему-то никак не мог отвести взгляд от мертвого лица девушки. Действительно — красивая. Такой бы замуж по любви, да нарожать бы деток… А тут… Да уж — вот она, жизнь. Зарыли быстро, соорудили из песка холмик, Миша, оторвав от рубахи подол, примотал крест-накрест найденные неподалеку в лесу палки, воткнул. Оба перекрестились: — Ну, милая, пусть тебе земля будет пухом. Не сладилась на этом свете жизнь, Бог даст, сладится на том, лучшем. Постояли, помолчали. Потом вздохнули да зашагали себе обратно, шли тоже молча — каждый по-своему переживали чужую смерть.Марк Блок.Феодальное общество
Лишь ближе к вечеру, когда пекли на углях рыбу, Ратников тихо спросил: — Как думаешь, кто ее? — Шильники! — убежденно отозвался Олекса, а Миша кивнул: ну, знамо дело, шильники. Этим словом в Новгороде называли всех душегубов-разбойничков да, бродяг. — Стрела-то новгородская, — осторожно переворачивая палочкой рыбу, рассуждал юноша. — Так это еще ничего не значит. Мало ли у кого могут новгородские стрелы быть? И у гостей торговых, и у шильников, и у чудинов здешних, даже у рыцарей… у кнехтов — само собою… Михаил не спорил, думал, и думы его были не особо веселые… хотя довольно-таки интересные. Молодая красивая девушка из низших слоев. Да еще в таком месте, где… где можно уйти-перейти, занырнуть в чужое время, а там — налаженная работорговая связь! А не старые ли знакомые здесь проявились? Людокрады боярыни Ирины Мирошкиничны? Очень может быть, очень… Кстати, немцы тоже тем же делом занимались — отец Герман, каштелян орденский, тому пример. Друг с другом на пару работали? Или, наоборот, конкурировали? И так могло быть, и сяк. Однако стрела-то все-таки новгородская… — Я вот что думаю — зря мы здесь сидим, не пасемся! — неожиданно встрепенулся Олекса. — А вдруг… Михаил покровительственно похлопал парнишку по плечу: — Ну, это ты, может, не опасаешься… я — так очень даже наоборот. Думаешь, для чего сторожи-нитки поставили? И костерок мы с тобой в темноте не палим, и днем он у нас сильно-то не дымит, я слежу, ты не думай. И местечко у нас глухое, не видное… Отрок покачал головой: — Ох, Мисаил-боярин, умный ты человек! — А ты думал! — внезапно расхохотался Миша. — Не был бы умный, давно бы вон, как давешняя девчонка, лежал, царствие ей небесное! — Во веки веков. Аминь! Подросток благоговейно перекрестился. Впрочем, это он в том, оставшемся мире, подросток, а здесь уже очень даже взрослый, путь даже и молодой. Молодой и умелый воин, способный на все! Усевшись к догорающему костру, Михаил задумчиво поворошил хворостиною угли: — Я вот что подумал, Лекса… Парень тут же напрягся, аж шею вытянул — слушал, внимал умному человеку с благоговением. Даже рыбину есть перестал. — Может, эта девчонка не просто так бежала, а знала — куда. Может — к кому-то, кто бы ее мог поджидать в камышах. — Да, так могло быть, — важно кивнул Олекса. — Вполне. — Вполне, — Миша вдруг хохотнул. — Но скорее всего — нет. Однако могло… значит, и мы должны эту возможность со счетов не сбрасывать. Вдруг да кто-то сюда заявится, вот на то самое место… в ближайшие дни. Может быть — даже сейчас вот. Юноша открыл рот, прислушался… вздрогнул: — Чу! Кажись, веслище плеснуло! — Ага, веслище… что на той стороне делается здесь и не услышишь. Дежурить нужно. По очереди. — Что делать, боярин? — Де… сторожу ночную нести! Дозор. — Ясно! — Олекса оживленно всплеснул руками. — Я так могу хоть целую ночку не спать! — Я же сказал — по очереди, — Михаил недовольно скривился. — Ты когда в дозор хочешь? — Хоть сейчас, Мисаил-боярин! Приказывай только. — Ну, сейчас так сейчас, — подумав, согласился Ратников. — Дорогу-то помнишь? — Угу! — Тогда иди. Вернешься… м-м-м… — Когда Матица на поклон пойдет! Матица… Полярная звезда, что ли? Наверное, так и сеть… На поклон — значит, под утро. — Молодец! Верно все рассчитал, парень. Олекса аж зарделся от похвалы, заважничал, не перед Мишей — перед собою: — Я, боярин-батюшка, если что, тихохонько в шалаш прибегу… — Опять — «батюшка»? — Не гневайся, Мисаиле-боярин! — Да не кланяйся ты, сколько раз уже говорить? Собрался? Иди! Ратников и сам, как мог, старался рассчитывать: с той стороны острова до шалаша минут двадцать ходу — это учитывая ночь. Вряд ли там за двадцать минут что-то такое произойдет, что нельзя бы чуть позже иль раньше увидеть… тем более, все равно Мишу-то разбудить некому. Ладно — уж как решил!
В эту ночь Ратникову приснился сон, странно, но Миша его запомнил, хотя обычно такой вот на сны памятливостью не отличался, как, впрочем, и любой другой человек, кроме совсем уж древних старушек. Ну, не запоминал он сны, даже если когда и видел, а тут вот запомнил — наверное, потому, что разбудили посреди ночи. Олекса и разбудил, кто же еще-то? А сон был престранный! Будто стоит он, Миша, на вершине белой и искрящейся от снега горы, стоит не так просто, а на лыжах, а за спиной у него — рюкзак, а внизу, в долине темно — буря, а на вершине горы — солнышко… даже не солнышко вовсе — а сияющий змейка-браслет! И вокруг, сколько хватает глаз — снег, снег, снег! Синие долины, снежные шапки угрюмых скал, перевалы… Что за место такое? Михаил мог бы поклясться, что никогда и нигде ничего подобного не видел. Может, конечно, чуть позже и прояснилось бы что-нибудь в этом сне, если бы не разбудил Олекса: — Боярин-батюшка, поднимайся! Сам ведь строго-настрого наказал будить. — Спасибо, что разбудил, молодец, службу знаешь! — Ратников протер глаза, уселся на мягком, заменявшем ложе, мху. — Ну, как там? — Все спокойно! — тут же заверил подросток. — Уж я все глаза просмотрел. Ну, уж в этом ему можно было верить. — Благодарю за службу, товарищ сержант! — пошутил Ратников и, пожелав парню спокойной ночи, вышел. Ночь была спокойной и тихой, такой, какой и должна быть летняя ночь — спокойной и тихой лишь в меру. И для того только, кто не умеет ходить бесшумно. Миша вот, как ни старался, не умел… в отличие от того же Олексы. Впрочем, такое умение не купишь и не приобретешь — таким родиться надо. В этих вот самых условиях. Отведя еловые ветки от глаз, Ратников на секунду остановился, замер. И тут же услышал, как где-то неподалеку плотоядно ухает филин, как — чу! — пронеслась меж деревьями чья-то небольшая стремительная тень — белка? Заяц? Как что-то затрещало наверху, на ветках… затрещало и стихло. А вот кто-то пискнул… Наверное, филин все ж таки нашел свою жертву. Интересно было бы послушать ночную симфонию дальше, но нужно было идти, уж потом там, на месте, наслушаться. Михаил старался передвигаться неслышно, бесшумно, как ходили охотники, и получалось вроде неплохо, но… для человека двадцать первого века, конечно, неплохо, даже просто замечательно, а вот для местных же — хуже некуда! Уж те-то ходили, как индейцы, — и Миша даже надеждами себя не тешил, что сможет перехитрить в лесу охотника, да и вообще — обычного средневекового человека, бывшего куда как ближе к природе, нежели он сам. Не тешил… но старался. К камышам путник выбрался без всяких проблем — все-таки умел ориентироваться, не потерял еще нюх, даже живя в глуши, приобрел и некоторый опыт. Затаился в ивовых зарослях, место специально выбрал так, чтобы озеро, чтоб камыши, чтоб узенькая полоска песка — чтоб все было как на ладони. Чтоб, ежели что, не отводить потом ветки рукой. Отведешь — покажется, что бесшумно, а на самом-то деле «шильники» услышат на раз. Запросто. Куда там индейцам! Яркая луна, сверкающая на полнеба, постепенно стала приобретать утренний серебристо-белый цвет, блекли и звезды, а небо на востоке алело пока еще узенькой полосой. Алый, оранжевый, темно-голубой, глубоко-синий такая вот предрассветная радуга. Часа четыре утра, тот самый час, когда так хочется спать. Час волка. Вот именно, что волка! И волки эти не замедлили появиться. Естественно — двуногие!
Михаил сначала услышал негромкий плеск волны под веслами, а уж потом заметил вынырнувшую из утреннего тумана ладью, небольшую, в пять пар весел. Она шла ходко, видать, плывущие на ней люди хорошо знали фарватер, мелей не убоялись. Разогнав суденышко, разом подняли весла, мягко ткнулись в песок, выскочили. Немцы! Разглядев наконец пришельцев почти впритык, Ратников закусил губу — ну точно немцы. Двое монахов с бритыми лицами и с десяток кнехтов — стеганые гамбизоны, кое у кого кольчужка, небольшие, с черным на белом фоне тевтонским крестом щиты, железные шапки. Ну, копья, понятное дело, шестоперы-палицы, даже секиры. А вот мечи только у двух — оружие дорогое, рыцарское. У этих-то наверняка самые плохонькие, хорошие-то клинки не по чину. Итак, орденцы. Верно, приплыли проведать рыболовные свои угодья. Но почему явились под утро? И почему так таятся? Громко не разговаривают, общаются все больше жестами… Ага! Вот ладья отчалила, скрылась в тумане, тихонько так, словно подводная лодка во вражеских водах, а эта дюжина — кнехты и два монаха — так и остались на берегу. Впрочем, нет — тут же пошли в лес, и Ратников, немного подумав, за ними. Утро уже, утро, солнышко вот-вот взойдет, роса кругом — знать, снова погожий денек будет. Еще чуть-чуть, и весело запоют-зачирикают птицы, лес наполнится шумом, не так-то просто будет идущим заметить осторожно крадущегося позади человека. Да и не очень-то они и прислушивались — шли себе по узенькой тропке, шагали быстро и целеустремленно, наверняка знали куда. Ну и Миша сзади. И все думал, как бы к шалашу не свернули, не заметили бы… Нет, не свернули. Прошли прямо к поляне в окружении сосен и молодых дубков, той самой, где и появились провалившиеся в прошлое Ратников с Олексой, где в далеком будущем будет стоять мыза… Горелая мыза… Проклятая мыза. Ага, пришли… Один из монахов — высокий и сутулый, лица за дальностью было не разглядеть — что-то отрывисто бросил, и кнехты разом попрятались в сосняке, затаились… гам же, чуть погодя, укрылись и монахи. Зачем? Кого-то поджидали? А, пожалуй! Очень уж все было похоже на засаду. Мише даже стало интересно, кого это они тут ждут, кого схватят? Все равно было — кого, Ратников давно уже научился в чужие дела не встревать, особенно здесь, в Пограничье. А потому тоже затаился за ракитовыми кустиками, ждал. И все прикидывал, с какой стороны подойдут те, на кого охотились монахи и кнехты. С той стороны, куда причаливала ладья? Вряд ли… тогда б уж там бы и ждали — куда как удобнее, взяли бы сразу по высадке, тепленьких! Скорее всего — с пляжа подойдут, с того, где обычно купались «робинзоны»… или с плеса. Но откуда тевтонцы знают, что те, кто появится, придут именно сюда, именно на это место? Значит, знали откуда-то… Михаил почувствовал волнение, азарт даже — ведь именно с этой полянкой и была связана тайна проникновения в иную эпоху, туда-то ему и надо бы… так может быть, повезет? Чу! Рядом, слева, вдруг послышались чьи-то шаги, не такие уж и осторожные! Кто-то шел по лесу прямо на затаившегося в кустах Ратникова. Миша приготовился выскочить, убежать, петляя, к болотцу… конечно, не с той стороны, где шалаш… Кнехты — да, это были именно они, двое — прошли мимо, буквально в двух шагах… уселись за деревьями, так, чтобы хорошо видеть поляну. Приготовили копья, один сорвал с плеча лук… вообще-то оружие для орденских служилых людей нехарактерное. Но у этого вот был хороший такой лук, татарский — уже стало настолько светло, что Ратников во всех подробностях смог рассмотреть. И кольнуло вдруг — а не из этого ли лука была убита та несчастная девушка? Ладно, что уж гадать… мало ли здесь лучников? Ну, не так много, конечно, как где-нибудь в степных кочевьях, но все-таки… Странно вели себя эти кнехты. Не то чтобы очень уж шумели, но и не особо таились — вполголоса переговаривались, шутили, смеялись даже. Умели бы курить и было бы курево, так, верно, и засмолили бы, а что ж? Ну ничего себе засада! Любой местный охотник или рыбак засек бы враз. А им, похоже, и дела нет. Ни на тропу, ни назад вообще не смотрят, только на поляну пялятся, надо сказать, весьма внимательно, глаз не отрывая. И чего ждут? Или — кого? Оп!!! Миша и не заметил, как в воздухе словно бы что-то хлопнуло, как потянуло гарью… да нет — сигаретным дымом! И на поляне прямо из воздуха материализовался, возник — именно возник, вот как Михаил с Олексой возникли! — плечистый мужчина с квадратным подбородком и такими же квадратными плечами, одетый в серый приталенный плащ вполне современного покроя и кепку. В руке визитер держал небольшой чемоданчик — коричневый, старинного типа, с блестящими металлическими застежками и уголками, таких чемоданов полным-полно на шкафах у всех наших бабушек-дедушек. Но этот был новый, ослепительно новый. На уголках вдруг отразилось только что вышедшее на небо солнышко… Мужчина снял кепку, прищурился… И Ратников едва сдержал крик! Узнал… еще бы… Кнут! Кнут Карасевич! Старинный, с новгородских еще времен, враг, садист и убийца, опытный людокрад и доверенное лицо боярыни Ирины Мирошкиничны! Ах ты, гад… Кто-то повелительно крикнул. Вскинув лук, затаившийся кнехт ловко пустил стрелу… угодившую работорговцу в грудь! Миша только головой тряхнул — ну и дела, однако. Кнут Карасевич пошатнулся и, выпустив из рук чемодан, медленно повалился навзничь. Радостно загомонившие тевтонцы бросились к нему со всех сторон. Ага… вот на кого, значит, была засада! Ну, не повезло тебе, Кнут… и поделом! Бабах!!! Утреннюю тишину, едва тронутую людским гомоном и пением птиц вдруг разорвал выстрел! Потом — еще один, и еще! Вот упал на бегу один кнехт, смешно перевернулся через голову, застыл… За ним повалился другой его сотоварищ… еще один… Бах! Пришла очередь и сутулому монаху! Ратников аж привстал, вытянув шею. Картина того стоила: казавшийся мертвее мертвого визитер, сбросив плащ, под которым оказалась кольчуга, прицельно выстрелил в тевтонцев из парабеллума. Да-да, это был именно парабеллум, Миша хорошо разглядел… Не так-то и глубока, видать, оказалась рана! Или и не было никакой раны, и людокрад просто умело притворился? Снова выстрел. На этот раз, судя по всему, мимо. Пора бы уже и закончиться патронам… или имеется еще и запасная обойма? Да нет… похоже, что нет… Впрочем, кнехты тоже не оказались такими уж потрясенными… Вот поднял голову один, другой… Снова засвистели стрелы. А ведь точно — патроны кончились! Сунув парабеллум за пояс, Кнут Карасевич подхватил чемодан и, петляя, как заяц, со всех ног бросился к озеру. Туда бежал, туда… к плесу… Тевтонцы — те, кто еще был жив — нимало не растерявшись, понеслись следом. Ну а за ними, чуть выждав, и Михаил. Разбойник бежал быстро, очень быстро, ловко перепрыгивая через овражки. Вот метнулся к болотине… гад! Там же шалаш! Нет, снова свернул… Опытный. Прячется за деревьями — попади в него тут, попробуй! Вот и пляж, плес… Ага! Кнут уже без чемоданчика — видать, сбросил где-то… остановился, быстренько скинул сапоги, кольчугу — ах, как блеснуло, прямо больно глазам! Оглянулся, ухмыльнулся и, бросившись в воду, поплыл, умело загребая руками. Погоня замешкалась. Лучники выпустил пару стрел… безрезультатно. Выбежал на берег запыхавшийся монах с чемоданом… ишь ты, подобрал все-таки… Что-то отрывисто приказал… Трое кнехтов скинули одежку, вошли в воду… Только, увы, поздно. Из-за мыса уже выгребала узенькая рыбацкая лодка. К ней-то как раз и плыл Кнут Карасевич. По всему, «рыбачки» именно его тут и ждали. Подплыл, перевалил через борт. На лодке заработали веслами, подняли парус… Монах возвел глаза к небу, сплюнул и гнусно выругался.
Глава 6 Лето. Чудское озеро КРОВЬ
Конкретность всякого исторического объяснения означает, что наш мир состоит из действующих сил, из центров действия, которые только и могут быть действующими причинами, в отличие от абстракций.— Вот это вещица! Блестит, спасу нет… Для чего вот только? Однако орехи колоть ей хорошо будет! Сидя на бревне, у погасшего еще с вечера кострища, Олекса любовался парабеллумом. То подбрасывал пистолет вверх, то заглядывал в ствол, одновременно дергая спусковой крючок… — Эй, эй! Ты не очень-то! — выбравшись из лесу на поляну, Ратников первым делом отобрал у парня оружие, вытащил пустой магазин, передернув затвор, убедился, что патрона в патроннике нет, а уже потом, переведя дух, спросил: — Где взял? — А там нашел, на тропинке, — беспечно отмахнулся подросток. — Присел по большой нужде, гляжу — блестит что-то… А что это, Мисаиле-боярин? И вправду — орехи колоть? — Можно и орехи, — оторвав от рубахи подол, Миша хозяйственно завернул оружие в тряпицу и, подумав, сунул под бревно. — А можно и по голове кому-нибудь дать! — Однако по голове неудобно… — Тебе, например, чтоб с незнакомыми штуковинами не игрался! — С чем не игрался? — Все, проехали, парень, давай-ка черниц поедим да пройдемся… поглядим тут, что к чему! — Приплыл кто? — Олекса тут же преобразился — вот только что сидел расслабленный, добродушно-вялый, улыбался совсем по-детски щурился, ни дать, ни взять ленивый двоечник на последней парте… а вот, предположив про чужих, резко собрался, свел скулы, глазами сверкнул серьезно, так, что сразу стало ясно — воин! — Да уж, приплыли… Михаил кратко рассказал парню о том, что случилось утром, не особенно акцентируя внимание на деталях. Ну, зачем Олексе знать, откуда именно появился Кнут и кто он такой? Просто высадились на острове тевтонцы, устроили засаду, в которую едва не угодил один черт… ловким оказался, ушел. — Прямо так вот и уплыл на рыбацкой лодке? — не поверил юноша. — Тогда уж ясно — рыбачки эти его и ждали. Умен! — А кнехты что? У них же тоже ладья! — На другой стороне. — А-а-а… Опростоволосились, значит. Так им и надо, собакам. Девку зачем убили? — Ну, девку и не они, может… Олекса вдруг вздрогнул, вскочил: — Батюшка-боярин! Так нам это… пастись надобно, вдруг да кнехты… — Нет, не придут, — отмахнулся Ратников. — Они всех своих убитых-раненых подобрали, да на ладью. Уплыли. — Ого! — подросток уважительно покачал головой. — У них, значит, и убитые, и раненые… И все — один? Это великий воин! Михаил лишь усмехнулся: с парабеллумом против копий все великие. Хотя да, храбрости Кнуту не занимать… как и наглости, и злости, и откровенного садизма… Кнутом его за то и прозвали — любил кнутишком побаловаться, постегать… особливо молодых девок. — Пойдем, Лекса, посмотрим… Может, еще чего найдем? Поднявшись на ноги, Ратников быстро зашагал к поляне, чувствуя, как, озабоченно сопя, поспешает позади юный напарник. Плащ! Если тевтонцы его не подобрали и не обшмонали… Может, там, в карманах, хоть один патрон завалялся? Или хотя бы нож… Ножа не было. Как и патрона. Вообще ничего, кроме засунутого в наружный карман сложенного втрое журнала. Ратников внимательно осмотрел плащ — он так и валялся в кустах, густо испачканный кровью… видно, все ж таки зацепило Кнута. Что ж кнехты-то не подобрали? Не заметили в кустах? Или просто лень было лезть в колючие заросли? А, скорее всего — просто не до того. Раненых нужно было уносить, убитых… Да еще спешили, похоже… В общем, не подобрали. Красивый такой плащ, тонкого серого габардина, с большими лацканами и широким, тоже габардиновым, поясом. И вот, в кармане — журнал. Модный, с картинкам, можно даже сказать — антикварный — «Зильбершпигель», за март 1936 года. Немецкий! Однако чудны дела твои, Господи! Откуда у этого шильника Кнута — немецкий иллюстрированный журнал? Да еще за тридцать шестой год! Фашистский! А откуда парабеллум? И собственно плащ? Как раз такой, как на одной из фотографий в журнале. Да и чемодан… судя по виду, тоже ведь примерно из того же времени. Однако интереснее все же другое — что в чемоданчике? Вдруг браслетики? Почему бы и нет? Нет, уж браслетами-то людокрад непременно воспользовался бы, ушел… Или просто не сообразил да на пистолет понадеялся? Может… А может, он просто «попка», курьер, и чемодан просто-напросто заперт на все замки? Кнут, конечно, их бы и открыл, вне всяких сомнений, полюбопытствовал бы… да вот, похоже, не успел. Чуял! Нутром чуял Ратников маячившую за всем этим какую-то жуткую тайну! Впрочем, черт-то бы с ней, с тайной, выбраться бы поскорее обратно! По зрелому размышлению, Михаил решил больше не сидеть, бессмысленно тратя время на ожидание неизвестно чего — так и до белых мух можно высидеть, а начать действовать активно. Примерно ясно было, в каком именно направлении. Искать монахов, кнехтов… и раненого Кнута. Все эти люди — не демоны и не бесплотные духи, а ливонский берег заселен достаточно густо, да и охотники везде, рыбаки… шайки там всякие. Кто-нибудь что-нибудь да видел, знает. Надо лишь аккуратненько местных людей расспросить, для чего лучше бы прикинуться торговцами… хоть из того же Торопца, Полоцка, Пскова… лучше — из Торопца, они с немцами зело дружат… как всегда — супротив владимирцев. Да и псковичи-то с тевтонами задружились и — после договора — Новгород. Так, исподтишка друг дружке, конечно, пакостят, но особого ожесточения нет. Да его и не было, в общем-то… Не те времена. Ну, подрались из-за землицы — с кем не бывает? А крестьяне по чудским берегам — зажиточные! Рыба, зверь лесной, да и климат уж куда лучше, чем в тех же новгородских землях. Море ближе — теплее, сельскохозяйственный цикл недели на три, а то и на целый месяц больше, а следовательно, и крестьяне живут богаче, и не такие забитые. Тевтонцы, кстати, правильную политику ведут — на захваченные у пруссов да эстов земли переселенцев привечают, разные льготы дают, законы разумные установили, податями не душат. В первую очередь, конечно, немцев все это касается, из разных германских земель… Но и поляки начинали на землицах орденских селиться, и с удовольствием, от князей своих алчных сбежав… позднее, в знаменитой Грюнвальдской битве сколько знамен польских на стороне тевтонцев дралось? Ну, поменьше, конечно, чем против… но не особо. Так что бегли поляки на тевтонские земли, да и из русских крестьян многие бежали в Ливонию, переселялись. Родина, она для того Родина, у кого что терять да что защищать есть. А если нечего? Если боярин, гад, дерет семь шкур, хоть и без того не продохнуть не выдохнуть? Тогда уж лучше к немцам… и климат лучше, и дерут не семь шкур, а только пять. Уже вздохнуть можно. Так что крестьяне, пусть не на орденских землях, а даже здесь, на ливонском берегу, в Пограничье, жили уж куда зажиточней, и даже многодворными деревнями: пять-шесть дворов — не редкость. А на Руси-матушке, в разных ее государствах-княжествах — все больше по одному двору, по два, редко — по три. Потому мелкими торговцами прикинуться, гостями торопецкими — милое дело. На Новгородчине не прокатило бы — крестьяне бедные, злые, нечего им даже и на очень нужные товары выменять, а здесь… здесь уже люди другие. Пусть чуть-чуть, пусть самую малость… На эстов, главное, не нарваться — с этими немцы не церемонились, примучивали, только треск стоял. Потому и опасно было — Олекса как-то говаривал: и в прусской земле, и в лесах у эстов чего только не творится! Тевтонцам туда лучше и не соваться. Да и не только тевтонцам… Однако здесь, на Чудском, покуда спокойно. Относительно всяких других мест, конечно. Что же касается еще одного следствия из всех произошедших событий, то теперь Ратников практически точно знал, где очутился… В нем, в родном, в тринадцатом веке. Наверняка! Исходя из этого, и нужно было теперь действовать.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
— На немецкий берег? — Олекса озадаченно почесал за ухом. — Не, не доплывем, боярин! Далече! Я, хоть и хорошо плаваю, а все ж не отважился бы. — Да зачем же нам вплавь-то? — добродушно рассмеялся Миша. — Вот еще — вплавь! Плот сладим! — Плот? Так у нас же ни топора, ни даже ножика. — А зачем? Плавника — я видел — у плеса много, ивовыми прутьями свяжем, выждем попутного ветерка — и в путь! Да и коряжину ту, какой могилу копали, можно вместо весла. И еще такую же отыскать… неужто до немецкого берега не доберемся? — Доберемся, боярин! — неожиданно обрадовался подросток. — Главное — решиться. Так где, ты говоришь, плавник видел?
Плот конечно же вышел неказистым, да и неповоротливым, тяжелым, однако вполне держался на плаву — а что другое от него требовалось? Вместо весел взяли две подходящие коряги, соорудили и мачту из подходящей сушины, приспособив под парус все тот же плащ. Стоя на берегу, Миша озадаченно осмотрел получившееся плавсредство и скривился: — Да уж — не гламур! — Что ты говоришь, боярин-батюшка? — Говорю, неказист плотец. Ну да ладно, ветерок вроде бы подходящий… Пожалуй, и в путь! — Конечно, в путь, господине! Чего тут еще выжидать-то? Олекса выказывал явную радость, видать, жизнь «робинзонов» парню давно уже надоела. Как, впрочем, и Ратникову. Этак и впрямь до зимы можно было сидеть. Тем более, теперь хоть какой-то план появился. Оба островитянина, закатав брюки, столкнули плот с песчаной мели и, быстро на него запрыгнув, заработали веслами. Сколько пены подняли, сколько брызг, употели все, а оглянулись назад — вроде никуда особо и не отплыли! — Греби, греби, Лекса, что встал? Сейчас на ветер выгребем — парус поставим. Парус… хорошее название для габардинового мужского плаща по моде тысяча девятьсот тридцать шестого года! И все же поставили мачту, и парус-плащ… И пошел, пошел плотец, не так чтобы очень уж ходко, но пошел… часа через два уже и заметно стало, как островок отдалился, явно отдалился… не обман же зрения все же? «Робинзоны», конечно, гребли… потом отдыхали… и снова гребли, не слишком-то надеясь на ветер, которого не то чтобы совсем не было, но он был такой слабенький, явно не под массу кое-как связанных в плот бревен. Кто первый заметил далекий немецкий берег, Ратников не сумел бы сказать с точностью. Вроде Олекса… А может, и он, Миша… Впрочем, Олекса первый воскликнул: — Земля! Словно матрос Христофора Колумба после далекого и опасного плаванья!
Вот такими они к ближайшей деревне и вышли: лохматые, по пояс голые оборванцы, босяки, прокаленные солнцем до бронзовости. Затаились у мыска, заранее высмотрев воткнутые для сушки сетей вешки, дождались возвращения рыбацких лодок. И, как только рыбаки выбрались на берег, тут же и выбежали из камышей, бросились на колени в горячий песок, закричали — все по науке, по психологии: — Люди добрые, поможите! Сами мы не местные… Ну, про то, что дом сгорел врать не стали и деньги на лечение детей не выпрашивали. Просто сказали: так, мол, и так, были мы купцы, из Торопца-города торговые гости, продали в орденских землях воск да мед, обратно железа закупили да криц медных, но… Увы, не судьба была в родные места возвратиться: напали на лесной дороженьке тати, все как есть отобрали, ироды, все-все, что непосильным трудом нажито, даже вот, одежонку богатую поснимали, видать, приглянулась татям! — Теперь домой, к себе в Торопец, пробираемся. Рыбаки посмеялись, посочувствовали: — Всяко бывает, на то вы и торговые гости. Самих живота не лишили — и слава Господу! Олекса смачно плюнул в песок и, истово перекрестясь, согласился: — Оно так, мужички, правда ваша. А Миша переночевать попросился: углядел — полным-полно в ладьях рыбищи, видать, хороший сегодня денек выпал, удачливый, вот и довольны были рыбачки, веселы. — А и ночуйте! Чай, не стесните, в избе места хватит. — Мы можем и это… ночлег отработать. На ловлю вон, с вами, пойти… — Ладно уж, сидите! На ловлю… Молодого, приятного с лица, парня, что предложил «купчишкам» заночевать, звали Егором. Он приходился средним сыном рыбацкому старосте Тимофею Овчине, мужику себе на уме, кудлатобородому, строгому, авторитетному — артельщики его слушались беспрекословно. Да и как не послушать-то? Тимофей — главный во всей деревне, большак, все остальные — его родичи-приживалы. Деревня так и называлась — Овчины — и располагалась в глубине небольшой бухточки, насчитывая целых пять изб — по тем временам богато! Пятую — новую, недавно подведенную под крышу, как раз и занимал недавно отделившийся от авторитетного папаши Егор, только-только женившийся на одной чудинке, Эйне. Женушку свою молодую парень по пути, как можно было ожидать, не нахваливал, видать, боялся сглазу, однако по всему придурковато-счастливому виду его, по улыбке, по горящим от тихого счастья глазам, видно было — если Егор и не по любви женился, так любовь эта тут же и пришла, в дверь постучала. И от того было славно! На площади, перед часовней — тоже выстроенной недавно, с видимой любовью, с этаким деревянно-кружевным украшательством — мужики попрощались. Большинство вслед за Тимофеем-старостой свернуло на его двор, огороженный высоким тыном, с крепкими воротами и злобно лающими — было далеко слыхать — цепными псами. — За таким заборчиком ядерную войну можно выдержать! — усмехнулся Миша. Егор на ходу обернулся: — Ась? — Говорю — изба у батюшки твоего справна! — А, это да, как же без справности? Тати да чудины немирные по лесам бродят, с озера могут приплыть… Ай, что я вам-то рассказываю? Сами-то пострадали, сердечные. Голодны небось? Ничо! Сейчас вас Эйна накормит. Ушицу налимью сладим, да щучью, да из лососки — знатно! Миша, как бывший историк, знал, что рыбу на уху в те времена было принято варить отдельно, все виды ухи считались разными блюдами. Как и грибы, скажем, и дичь, и овощи. Все ели отдельно, никаких салатов-винегретов не делали. — Ух! — подходя к новой, сверкающей в лучах заходящего солнышка, избе, Егор остановился, принюхался. — Чуете? Женушка с утра хлебы свежие испекла… мучицы невдавность в Дорпате купили. — А далеко ль до Дерпта? Парень отмахнулся. — Да недалече. — Бискупу, значит, платите, — коверкая слова на средневековый манер, понятливо покивал Михаил. — Ему. То-то вы такие и смелые! Небось, рад дерптский епископ рыбке! Да и рубежи его охраняете — от тех же новгородских да псковских шальных отрядов — тоже дело немаленькое. В общем, неплохо устроились… только опасно, одно дело — отряды да шайки малые, а вдруг Александр Ярославич решит снова ливонские земли повоевать? Или орден, или епископ чего напортачит? Да что там говорить — с Ледового побоища еще и пары лет не прошло… Правда, все сейчас замирились, Александр Ярославич с тевтонским магистром да епископом дерптским — друзья. Как вот Дмитрий Медведев — с Саркози и Обамой. О «юрьевской дани» Ярославич уж и не заикается, землицы дерптской не просит. Согласен на мир… да немцы много чего уступили, признали. Могли бы и сразу, без всякого побоища, договориться, решить дела полюбовно — что в конце концов и вышло вполне. Но в эти времена такое было как-то не по понятиям! Как это — миром? А сперва мечом помахать? Нет, сразу миром — как-то беспонтово, обидно… Да и соседушки — литовцы, поляки, шведы — не поймут, скажут — ну и лошины! — А за веру-то как? — проходя в небольшие воротца — до больших еще не дорос Егорка, хватит на деревню и одной крепости! — негромко справился Ратников: — Не придирается бискуп? Вы ж православные, так? — Знамо, так, — солидно кивнул парень. — Не до нас покуда бискупу — язычников по лесам полно. А мы что — мы на виду, никуда не денемся… Понятно… Если что, всегда прищучить можно. Вообще, здесь, в Пограничье, и дальше — в Ливонии — много всякого народу жило: немцы, датчане, русские, поляки, литовцы, эсты-чудины… Одно и то же? Нет? А черт их… В общем, особой кондовой закрытости не было, ксенофобией страдали куда меньше, чем, скажем, в центральных русских княжествах, хоть во Владимире том же… — Ну, входите гости! Егор с гордостью кивнул на крыльцо, пока еще без перил, со свежих, вытесанных — пилорам еще не было — дубовых досок. Хорошее крыльцо — высокое, крепкое. Как и все остальное: жилая изба на высокой подклети, клеть, помещеньице не отапливаемое, там летом спали, а зимой припасы хранили, между ними — сени, с сеней во двор — крыльцо, с другой стороны — хлев, слышно было, как мычала корова… а может, и не одна. Что и говорить, домишко справный, большевики бы его точно раскулачили… Двор, правда, пока не обустроен — один сарай, но нет еще ни пилевни, ни бани, ни птичника… однако бревна уже привезены, вон, лежат аккуратненько. Весной, видать, в марте еще рубили, пока соки не пошли… такие бревнышки не гниют. Молодая супружница Егора — высокая, несколько тощеватая по местным меркам, девчонка лет шестнадцати с милым курносым лицом, при виде мужа и гостей улыбнулась, сошла с крыльца, поцеловала благоверного в уста, гостям же поклонилась в пояс. Справная девка, в длинной, до пят, юбке, полотняной рубахе с вышивкой, жилеточке — уж точно, не русской, чудинской. Волосы под повойник убраны, да не шибко еще умело — торчит веселая белесая прядь, на лоб, на глаза падает, от того Эйна стесняется, украдкой пытается сдуть непокорный волос. Смешная. А глаза-то у нее — синие-синие, как васильки-цветочки. Еще раз поцеловав мужа, Эйна приветливо улыбнулась: — Пожалуйте в избу. Олекса вдруг застеснялся пуза своего голого, ног босых, в цыпках, в сенях потянул хозяина за рукав: — Егорий… нам бы это… рубаху какую — наготу прикрыть, а то срамно. — Дам, дам вам рубахи… Уж какие есть… Входите, входите. Перешагнув высокий порог, гости оказались в горнице. Собственно — вся изба представляла собой одно большое жилое помещение: слева — глинобитная, на широком поду, печь — естественно, топившаяся по-черному, справа, у небольшого оконца — широкие лавки вдоль стен, сколоченный накрепко стол, прялка, рядом — деревянный ткацкий станок, в красном углу — иконы, чуть дальше, за печью, — ложе с набитым свежей соломой матрасом. Никакого потолка, конечно, в те времена еще не было — так и поднимались стрехи, крыша — туда, в специальное отверстие, и уходил дым, да еще — в расположенные под самой крышей волоковые оконца. У печи стоял ухват, в углу, над наполненной водою кадкой, в железном светце уютно горела лучина. Вытащив из-под лавки сундук, Егор распахнул крышку: — Посейчас вам рубахи сыщем… Вона! Одевайтеся, да поговорим, покуда супружница ушицу спроворит. Путники не заставили себя долго упрашивать, быстро натянули любезно предложенные хозяином рубахи, а вот насчет обуви, увы… ну, не брать же с собой резиновые сапоги и кеды? Пришлось там, на островке, оставить. Пока Эйна возилась во дворе у летней кухни, гости и хозяин степенно беседовали, лениво потягивая квасок из голубики с черникой. Или лучше сказать — морс. Больше говорил Ратников, умело уводя нить разговора в сторону от Торопца, где ни он сам, ни Олекса отродясь не бывали. Поговорили про погоду, про лихих людей — «шильников», — потом Миша принялся рассказывать про Господин Великий Новгород, где бывал якобы по торговым делам. Егор слушал раскрыв рот — понятно, в деревнях такие разговорчивые гости появлялись нечасто. Вообще, в средневековье чужаков не жаловали… но послушать любили. — Ай, неужто каменный храм-то? — удивленно бил себя по коленкам хозяин. — Конечно, каменный! И еще много каменных церквей в городе есть. — Иди ты! — А еще… — Погодь, погодь, не рассказывай… Пойду, гляну — как там супружница? — Ну, ты! — едва Егор вышел, Миша неприязненно посмотрел на Олексу. — Чего воды в рот набрал? Давай, давай, рассказывай тоже, я же не могу за двоих языком ворочать. — Ой, батюшка! — явно обрадовался парнишка. — Так ты бы только сказал! Я много чего порассказать могу… Да боялся тебя перебить, милостивец! — Боялся он, — Ратников хмыкнул. — Чего другого бы лучше боялся… Ничего! Вечером настал и черед Олексы — после ушицы явились «на беседу» самые уважаемые мужики и парни, да и Тимофей Овчина самолично пожаловал, а как же! Торговых гостей всем было интересно послушать. И уж Олекса их ожидания не обманул — молол языком так, что даже привычный к российскому телевидению (хотя за последнее время и немного отвыкший) Ратников давно уже потерял нить беседы: юноша рассказывал то об одном, то резко перескакивал на другое, потом — на третье, затем снова возвращался к первому… Клиповый подход, мать его за ногу! А как Олекса описывал «шильников», якобы лишивших «добропорядочных господ купцов» честно заработанного прибытка! Как он их крыл… — Раскудрит-твою через так разэтак в перду за морду через сапоги на ногу голенище! Вот так примерно. Не только у Миши уши вяли — Егор давно сплавил женушку к соседям. А нечего тут мужские разговоры слушать! Еще чему плохому научится. Особенно от этого, молодого… ишь, как заковыривает, экими загогулинами словеса пускает! Молодо, однако не зелено… Отнюдь! Ишь ты… Соседушки засиделись до полной темноты, пока староста Тимофей Овчина не пристукнул, наконец, рукой по столу: — Все, робяты! Завтрия, чай, не воскресенье — работу робить. Все степенно поднялись, поклонились, вполголоса переговариваясь и смеясь, вышли. Староста задержался на пороге: — Ну, что и говорить — уважили, гостюшки. Вы что там себе дальше-то думаете? Ага! Вот он — главный вопрос. И в самом деле — дальше-то что? — В Плесков-град будем пробираться, — твердо заявил Михаил. — Однако поначалу попробуем и в Дерпт, может, кто из знакомцев поможет. — В Дерпт — это правильно, — Тимофей улыбнулся в бороду. Еще бы не правильно — самому хоть не ехать, докладывать о чужих. — К Якову, приказчику орденскому, зайдите… тут, недалече, я обскажу, как найти. Может, и поможет чем. Орденский приказчик? А вот это уже интересно… — Недалече? — Да замок тут есть, кром. Недавно выстроен, — наскоро пояснил староста. — Лыцарей, правда, там нет, одни монаси да кнехты… И вот приказчик, Яков. — Обязательно зайдем, добрый человек. Только это… нам бы обувку какую… А то босиком неудобно как-то. Тем более — в замок. — Обувку, говорите? — Тимофей задумчиво сложил губы кружком. — Сладим!
Эйна постелила гостям в клети — хорошо там было, привольно! Узкие, закрытые изнутри ставнями на ночь окна, широкие лавки вдоль стен, полки с припасами, стол. На лавки хозяйка набросала свежего сена, накрыла сверху холщовыми покрывалами — спите, гостюшки дорогие. — И вам спокойной ночки, — вежливо улыбнулся Ратников. Повернувшись к иконе, перекрестил лоб и тихонько, вроде бы как себе под нос произнес: — Ну и лето вышло у нас… несчастливое. Вот в прошлом, от Рождества Христова одна тысяча двести сороковом, иное дело было… Молодая хозяйка услышала, обернулась в дверях: — Разве ж прошлое лето сороковое было? Ну-ка… — зашептала про себя, подняв глаза к небу… — посейчас лето шесть тыщ… м-м-м… это от сотворения мира, а от Рождества Христова — сорок второе… нет, сорок третье… А сорок второе — в прошлое лето и было! — Да… — Михаил тоже зашевелил губами, якобы считал. — Так и есть все, это я запамятовал. Уснули быстро, долго не ворочались, не разговаривали, да оно и понятно — устали, уморились за день. Дурманяще пахло пряными травами свежее сено, слышно было, как в хлеву блеяли загнанные на ночь овцы, в кустах, рядом с забором, вел свои трели чаровник-соловей. А где-то совсем рядом, под лавкою, неумолчно трещал сверчок.
Сразу с утра, наскоро позавтракав, отправились в замок, Егор показал, как идти — вдоль по широкой, наезженной возами дорожке, сухой и пыльной, лето нынче выдалось не дождливое, хорошее, ведреное. Староста Тимофей Овчина с утра еще прислал мальчишку — тот принес кожаную обувку, поршни с обмотками, и плащи, чтоб уж совсем-то нищими не казаться. Гости поблагодарили, обулись, накинули на плечи плащи — хоть и жара, да уж так было положено. И пошли себе, поднимая поршнями серовато-желтую дорожную пыль. Дорога тянулась вдоль озера, мимо болот, полей, перелесков, взбиралась на невысокие холмы, постепенно теряясь в густом смешанном лесу. На вершине одного из холмов путники обернулись: хорошо было видна деревня с часовенкой, причал, развешенные для починки старые сети, белые паруса рыбачьих лодок и синяя водная гладь. Почти как море! — Глянь-ка, боярин! — Олекса показал рукой вперед, туда, где за изумрудно-голубым лесным маревом высились прочные деревянные стены и башни. Над главной — самой высокой — башней (кстати, сложенной из камней) гордо развевался белый флаг ордена с черным разлапистым крестом. Впрочем, крест отсюда видно было плохо, и флаг казался просто белым, словно бы рыцари-монахи заранее собрались сдаться. — Полагаю, это и есть замок, — вглядевшись, усмехнулся Ратников. — Часа через полтора будем, может, и раньше. Отыщем этого приказчика Якова, представимся… Ой, чую, расспросы будут! Ты, Лекса, главное, не проговорись про остров! Иначе нам с тобой… В общем, плохо будет. — Да знаю я, не дурной, — подросток обиженно скривил губы. — Все сделаю, как надобно, не беспокойся боярин-батюшка. Опять «боярин-батюшка»! Впрочем, и черт с ним, с этим парнем, пускай хоть как называет. Чуть передохнули, глотнули ягодной бражки из прихваченной в дорогу плетеной фляги, да пошли себе дальше. Не особенно-то людной оказалась дорожка — никто не встречался, никого не обгоняли, не догоняли, все понятно — лето, страда… Миша шел молча, Олекса же вполголоса напевал какую-то песню, сильно похожую на «Хэппи Нэйшн», Ратников даже удивился — откуда знает? Потом прислушался… нет, все же — свое поет. Обычное — про какого-то ящера: — Ой, сиди, сиди, ящер, под ракитовым кустом… А по мотиву, кстати, похоже! И что они все любят про ящеров-динозавров петь? Неужто этакие звери еще водятся, скажем, где-нибудь в Волхове или Ладоге? А что, почему бы и нет?Академик Рыбаков такой возможности не отрицал. Дорога постепенно становилась все шире, со всех сторон в нее, словно ручьи в полноводную реку, вливались лесные тропки-повертки, густой еловый лес сменился сосняком, затем пошла липа, и вот уже за поворотом показались бревенчатые угрюмые стены. Ветер развевал знамя, на башнях блестели шлемы часовых. Впрочем, сами ворота — мощные, дубовые, обитые широкими полосами железа — оказались беспечно распахнутыми… Куда-то собрались монахи-рыцари? В какой-то очередной рейд? Или кого-то ждали? Нет, ни то, ни другое. Едва путники подошли к замку, у ворот которого уже толпилось человек двадцать просителей, как за его стенами послышалось стройное пение, и на дорогу вышла вся братия в строгих белых с черными крестами рясах. Впереди — с большим крестом в руках — шел священник, за ним дюжие кнехты несли гробы! Четыре гроба… Что за мор напал на тевтонцев? Посторонясь, Олекса и Ратников переглянулись — обоим сразу же стало ясно, откуда эти гробы. С острова — не иначе! — Похоже, не вовремя мы, — глядя на скорбную процессию, негромко промолвил Миша. — Может, лучше завтра зайти? Все равно, сейчас не до нас здесь. — А и хорошо, что не до нас! — Олекса вдруг улыбнулся. — Я пройдусь, поспрошаю. — Ты что же, немецкий знаешь? — Немножко могу… да и так… тут, вон, и наших много. Ужо зацеплюсь языком! Ратников хохотнул: — Кто бы сомневался! Юноша тут же подошел к стоявшим у дороги людям, судя по виду — рыбакам или крестьянам, о чем-то заговорил. Михаил же хотел было пройти в замок, да вот незадача — кнехты закрыли ворота. — Завтра, завтра всем приходить! — свесившись с надвратной башенки, раздраженно прокричал мордатенький часовой. Ну, понятно. Завтра… — Чего это у них гробов столько, — обернувшись к уныло побревшим мимо крестьянам, поинтересовался Михаил. — Нешто, не дай Боже, мор какой напал? — Не, не мор, — лениво отмахнулся мужик — коренастый, небольшого росточка, заросший по самые глаза рыжеватой бородой, он чем-то напоминал медведя. — С озера вчерась привезли. Кнехты бают — озерные воры напали. — Озерные воры? — Ратников покачал головой. — А что, есть и такие? — Да как не быть-то? Понятно. Значит, и впрямь — с острова, значит, чемодан находится именно здесь, в этом замке, значит, туда необходимо проникнуть. Как вот только? Взять крепость штурмом? Думать, тут думать надобно. Этот приказчик Яков… может, через него как-нибудь? — Ну что, идем обратно, боярин? — подскочил откуда-то сзади Олекса. Оглянулся, зашептал: — Узнал, узнал кое-что. Со служками говорил — здесь, здесь сундучок! Ну, тот самый… Здесь. Да ясно, что здесь. Только как в нем теперь порыться? Да и у кого он хранится-то? У командора замка? У отца-каштеляна? Или у приказчика Якова? — Кстати, как приказчика-то зовут, не выяснил? Ну, по-ихнему, по-немецки. — Якоб Штраузе, был когда-то в Любеке, в небогатых купцах, за какую-то провинность изгнан… или бежал… пристал к крестоносным братьям, вот, с тех пор — с ними. Вообще, кнехты его не любят, да и братья побаиваются — хитер герр Якоб, пронырлив, себе на уме. Говорят, он здесь самого магистра глаза и уши. — Вот, значит, как? — Ратников невесело покачал головой. Пожалуй, трудновато с таким ушлым типом придется.
Они вернулись в деревню к обеду, а затем до самого вечера, пока не вернулись с лова рыбаки, маялись бездельем. Ну, не сказать, чтоб уж совсем ничего не делали — Олекса натаскал в избу воды из озера — своего, во дворе, колодца еще не выкопали — сбегал поворошил сено, потом принялся колоть дрова… Миша, конечно, ему бы помог, но… это было бы не по чину, не по статусу, и, конечно, непременно вызвало бы изумление и подозрение, с какой стороны ни взглянуть: и торговому гостю — пусть и средней руки — и уж тем более боярину, даже из самого захудалого рода — поганить свои руки физическим трудом было не по понятиям. Не поняли бы — точно! Всякий должен своим делом заниматься, кому как на роду написано, как Господь повелел! Купец — так торгуй, а не вороши сено. Иное дело — Олекса, он приказчик, служка — ему можно.
Вечером рыбаки, поужинав, снова собрались на беседу, и невоздержанный на язык Олекса от души развлекал их всякими побасенками. Кстати, не особо и врал, жизнь у парня выдалась, по здешним меркам, куда как необычная, бурная, интересно было послушать, местные-то крестьяне — как все и везде! — редко с насиженного места срывались. Ну, пару раз в год в Дерпт на ярмарку съездят — потом лет десять вспоминать будут! А уж чужого человека послушать… Разве что Мише надоело уже, вышел тихонько на крылечко, сел, закатом любуясь. Скрипнула позади дверь — Тимофей, староста, усмехнулся, уселся рядом: — Что, небось, слышал уже все? — Слыхал… да и душновато в избе-то. — Значит, говоришь, похороны в замке? — Похороны. Озерные разбойники кнехтов убили. — Ишь ты, озерные… — староста недоверчиво хмыкнул. — Что-то я таких не видал. Может, Господь миловал? — В лесах-то лихие людишки есть… — угрюмо кивнул Ратников. — И как мы им только попались? Эх, домой бы скорее, домой… — Так вот и я как раз об том поговорить хотел, — Тимофей улыбнулся в бороду и прищурился. — Тут, недалече, деревня чудинская есть… Эйна оттуда. Так мужики тамошние — ээсти себя прозывают — по озеру-то к плесковскому берегу ходят. Мы сегодня повстречали рыбачков тамошних, лодочников… На той седмице — пойдут проводниками, барки из Дорпата-города поведут на плесковский берег. Дорпат-город… Дерпт… он же — Юрьев. Весьма, весьма спорные территории. Ну, у кого сила — тот и прав, всегда так было и будет. На той седмице… это что же — так мало времени осталось? И ведь никуда не денешься, придется отплыть… правда, там уж можно что и придумать. Остаться… чего в Пскове-то делать? Там, конечно, тоже можно концы поискать, на людокрадовой усадебке, но уж больно следок шаткий, да и людишки есть, с какими бы лучше не встречаться. — Мы вас завтрия поутру подкинем в деревню, поговорите со старостихой, теткой Эйновой, Анна-Лиза зовут, жонка справная, всех мужиков в кулаке держит! Предложение было из таких, от которых не следовало отказываться. Уж конечно, Ратников хорошо понимал старосту — чужаки никому не нужны, и коль уж есть возможность, от них поскорее избавиться.
С утра поплыли. Скрипели уключины, и налетевший ветер наполнял паруса рыбацких челнов, унося их в синюю озерную даль. Лодкой, в которой сидели Михаил и Олекса, умело правил Егор. Чуть отстав от остальных, он направил челн вдоль берега, обходя прихотливые изгибы и заросшие плотным камышом плесы. Кроме Егора и гостей, в лодке находилось еще четверо парней — потеряв ветер, они взялись за весла. Билась о борт волна, хмурились над головами синие прозрачные тучки. К грозе? Может быть… А может, и нет, может, еще и разнесет все — как ветер. Челнок шел довольно ходко, и примерно через пару часов на берегу показалась деревня, состоявшая из нескольких убогих хижин. — Чудь белоглазая, — поворачивая лодку, ухмыльнулся Егор. — Вон, видите, изба справная? Она одна тут такая… Это и есть старостихи Анны-Лизы дом. Мы-то не будем заходить — некогда, а вы от нас поклон передайте. — Обязательно, — заверил Михаил, ополаскивая озерной водою лицо. И покрепче прижал к груди котомку с припасами… и парабеллумом. Пока бесполезным, без патронов, а дальше — кто его знает?
Анна-Лиза — Анне-Лиизе, по-местному — оказалась совсем не такой, какой почему-то представлял ее себе Ратников. Вместо ожидаемой дебелой бабищи с обликом и повадками Кабанихи, на пороге избы гостей встречала высокая и стройная женщина с красивым, с тонким чертами, лицом, быть может, чуточку скуластым, но это лишь прибавляло пикантности. Тонкий, немного курносый, нос, пухлые чувственные губы, большие серо-голубые глаза, ресницы… не поросячье-белесые, как можно было бы ожидать, а густые, темные, загнутые… Настоящая красавица! И ведь не старая еще, что-то около тридцати, тридцати пяти… Опрятная, в длинном приталенном платье-тунике доброго немецкого сукна, темно-голубого, с желтой шелковой вышивкой по подолу и на манжетах… Шелк! Это и не всякой боярыне по силам, а тут… Да еще жемчужное ожерелье на шее… и темно-зеленые сафьяновые сапожки, и безрукавка из соболя, накинутая этак небрежно, как много позднее будет принято у модных кутюрье. По всему чувствовалось — эта женщина за собою следила. Гости, войдя во двор, поклонились: — Здрава буди, хозяюшка! Терве! Ратников поздоровался по-эстонски, и, видно сразу, это старостихе понравилось. Женщина улыбнулась, показав ровные ослепительно-белые зубы: — И вам здравстовать, — она говорила по-русски с приятным акцентом — «страфствофать». — Прошу, проходите в дом. — Эйна, да Егор с Тимофеем велели кланяться. А мы — гости торговые. Я — Михаил, а он — Олекса, служка. — Да-да, — наши рыбаки вчера говорили. Прошу за стол, садитесь. Входя в избу, Ратников на крыльце обернулся, наскоро осматривая хозяйственно прибранный двор с добротными приземистыми постройками из рубленых бревен: вместительный амбар, длинный сарай для обмолота снопов — гумно, рядом, почти впритык — овин с печью, где эти самые снопы сушились. Чуть дальше, в глубь двора — летняя кухня, баня с поленницей приготовленных для топки дров, и пилевня, в которой хранили солому и сено. Слева от ворот виднелась собачья будка со здоровенным, посаженным на цепь псом. Лохматый, пего-палевого окраса, зверь этот не лаял, а лишь злобно рычал, показывая крупные желтые клыки. Прямо напротив ворот стояли дровни с сеном — как и в новгородских землях, санями здесь пользовались и летом — по пожням да по болотинам — в самый раз. У сараев деловито возились прислужницы и слуги, похоже, Анне-Лиизе была строгой хозяйкой. Внутренняя обстановка избы ничем не отличалась от общепринятой, та же топившаяся по-черному печь, широкие лавки, скамья, сундук с добром… и еще явно немецкой работы шкафчик с посудой. Да еще иконы в красном углу не было, ее заменяло изящное распятие. Что же, хозяйка была католической веры? Анне-Лиизе вдруг улыбнулась, перехватив любопытные взгляды гостей: — Да, я крещена десять лет назад. Мой крестный — сам нынешний епископ. Ого! Вот как, оказывается! Сам дерптский епископ — крестный! Теперь понятно, откуда богатство и почему старостиха. Эсты ведь, в массе своей, еще язычники — живут в лесу, молятся колесу или какой-нибудь елке, а тут… Интересно, силой ее крестили или добром? И так может быть, и этак. Одно несомненно — всеми своими, связанными с верою, привилегиями хозяйка умело пользуется. И деревня довольно зажиточная — семь дворов, шутка ли! — как видно, не трогают ее немцы, наоборот даже… Ишь, прижились как… И Анне-Лиизе эта, и Тимофей Овчина. Ну а почему бы и нет? Всяк всегда свою выгоду разумеет. У старостихи, кстати, выгоды этой должно быть больше, опять-таки — из-за веры. Ни мужа, ни детей в избе и во дворе видно не было, и Ратников знал — почему, Эйна напоследок сказала. Тетушку ее, Анне-Лиизе, еще в детстве долго насиловали какие-то набежавшие из лесу хмыри, Бог, а лучше сказать — Дьявол, знает, что это были за люди: лесное ворье, душегубцы, одним словом. С тех пор Анне-Лиизе никак не могла родить… может, потому и приняла крещение, надеялась, что Бог поможет. Увы, не помог. И уж конечно же никто не взял несчастную в жены — кому такая нужна? Женщина в этом суровом и неприветливом мире — лишь станок для рождения детей и не более. А Анне-Лиизе вот смогла подняться, несмотря ни на что и используя все, что возможно — за одно это ее уже можно было уважать. — Кушайте, кушайте, — усевшись за стол вместе с гостями — вовсе не по обычаю — женщина гостеприимно улыбалась. — Пейте вот, молоко, творог ешьте, сметанницу, простоквашу… Опять же со слов Эйны, Ратников знал уже, что старостиха держала полторы дюжины дойных коров, имелись и покосы, вообще-то принадлежавшие ордену, но… судя по количеству молока на столе, Анне-Лиизе пользовалась ими невозбранно. Как и всем прочим. Молоденькие приживалки-служанки таскали из летней кухни разную снедь, в большинстве своем — рыбную и из дичины, что и понятно: мучица, если и оставалась, так до нового урожая ее экономили, что же касается мяса — говядины, баранины или там свинины, так скотину, вестимо, забивали по осени, ближе к морозам. Да и день вообще-то был постный — пятница. Но и так, что и сказать, стол просто ломился: ушица налимья, щучья, лососевая, тушенная в молоке налимья печенка, дикий, прямо в сотах, мед, вареные яйца… И это при всем том, что овощи-то еще не вызрели — репа, огурцы, свекла, лук, редиска. — Дай Бог тебе счастья, хозяюшка, — насытившись, поблагодарил Михаил. — Теперь и о делах поговорить можно? — Говорите, — женщина улыбнулась. — Знаю, какие у вас дела. Сладим! Вы — гости торговые, те, что из Дорпата — тоже. Купеческое слово свято — договоритесь. Да, думаю, у вас не токмо в Торопце свои люди есть… — Да, есть и в Плескове, — улыбаясь, кивнул Михаил. — Вот только в Дорпате — увы, нет. — Что ж так? — Да вот так… Ничего, Бог даст, скоро в Дорпате двор свой торговый откроем. И не только в Дорпате — в Ревеле, в Риге! — Эко вас размахнуло! — Анне-Лиизе хмыкнула и махнула рукой. — Ну, да поможет вам Святая Дева Мария. О, как она на него посмотрела! Миша хорошо понимал такие вот женские взгляды… лукавые, зовущие, грешные… И не противился, когда, улучив момент, хозяйка шепнула: — Пусть твой приказчик прогуляется с моими девушками в лес, по ягоды… все веселее. А к вечеру приплывут наши — договоритесь. Олекса, конечно, насчет девушек сразу просек, заулыбался — мол, конечно, прогуляюсь, боярин-батюшка, и не только в лес, а и вообще — куда приказано будет. С такими-то смешливыми девками! Проводив приживалок, хозяйка повернулась к гостю, улыбнулась томно: — Не хочешь ли осмотреть двор? Пилевню? Пилевню… как раз там, где сено… Вот туда-то, в сено, и повалились оба, едва прикрыв за собой двери. Пахучее, душистое, мягкое… Жаркие женские губы целовали Мишу с таким пылом, с такой неугасимой жаждой, что, наверное, вряд ли можно было бы сейчас желать чего-либо лучшего. Вообще, по всем повадкам ощущалось, что эта женщина привыкла сама брать мужиков. И не всегда — добром, похоже, иногда — и силой. Ах, какая у нее оказалась фигурка — точеная, с тонкой по-девичьи талией, с большой и упругой грудью! Михаил уткнулся в эту грудь лицом, гладя руками шелковистые бедра, ахнул… Анне-Лиизе закатила глаза, застонала, томно и страстно, какая-то пряная истома, благодать, накатила на обоих, и казалось, что не было больше сейчас ничего — ни этой пилевни, ни двора, ни деревни, ни озера… — А ты востер! — откинувшись, наконец, на мягкое сено, тихонько засмеялась женщина. — Клянусь, у меня уже давно не было подобных! — Я польщен. — Но нет, не думай. Я не предложу тебе остаться. Нет, не предложу, хотя, быть может, и хотела бы… Но если будет случай — заезжай в гости. Всегда приму с честью… Она снова поцеловала Мишу в губы, принялась ласкать, как будто и не было еще ничего, как будто все только начиналось… И снова исчезли серые стены пилевни, и молодые тела сплелись в прекрасный и грешный узор, узор любви, страсти и неги… нет, пожалуй, любви здесь не было, но вот все остальное… — Ах! — стонала Анне-Лиизе, словно большая кошка, выгибая спину. — Ты такой… такой… Ратников тоже получал истинное наслаждение, еще бы… Вот это женщина, вот это страсть, вот это чудо! Такое, какое ну никак не ожидал бы обрести в этой забытой богом деревне. Да, сознание средневековых людей было религиозным, и главное место в их менталитете занимал страх. Однако в случае с Анне-Лиизой… Какой же тут страх? И какая религиозность? Что же, открыто греша, эта женщина совсем не боялась Бога? А, может, потому и не боялась, что пришла к нему слишком поздно? И действительно, по доброй ли воле? — Мисаил… ты мне расскажешь про Торопец? Дался ей этот Торопец! — Вчера в замке хоронили своих, — одеваясь, вполголоса заметил Ратников. — Говорят, их убили на каком-то маленьком островке… Женщина встрепенулась, даже выронила в сено гребень: — Островок? Кто тебе про него сказал? — Не помню, — пожал плечами молодой человек. — Там же у замка, вчера… мужики какие-то говорили… да мне какое дело до их бесед? Так, краем уха слышал… — Что за мужики? Не можешь ли вспомнить? — Говорю же, не знаю. Видел их в первый и последний раз. Анне-Лиизе больше не спрашивала, одевалась, но Мишу никак не покидала возникшая вдруг уверенность, что эта красивая, но, что уж тут говорить, не очень счастливая женщина что-то такое знает про остров. Про тот самый остров… Жаль, не было времени ее как следует разговорить… и все же Ратников попытался. — Те мужики говорили, будто про тот островок многие знают… — Многие? Кто? Ах, ты же не ведаешь… Да, есть тут один островок, — накинув соболью телогрею, неожиданно произнесла старостиха. — Рыбаки прозвали — Проклятый остров. В бурю там многие гибнут… — Так, может, и те кнехты… — Может. Я про вчерашние похороны слыхала… Наши в замок плавали, с оброком. Но нет, не на острове их… В лесу! Тут ведь каких только лиходеев нету, если б не орден, не люди епископа — давно бы от наших изб остались одни лишь уголья. Миша кивнул. Права баба… — Госпожа! — едва любовники вышли из пилевни, как кинулась навстречу служанка — девчонка лет четырнадцати, в рубище, с длинными нечесаными космами. Поклонилась, что-то сказала на языке ээсти. Анне-Лиизе ответила хлестко, жестко даже — девчонка дернулась, словно бы от оплеухи, зашмыгала носом… Убежала в слезах… — Велела ей лепешек напечь, — уже войдя в дом, с усмешкой пояснила хозяйка. — Так эта дурища молоко упустила… Да и ладно б с молоком — а то ведь мучицу перевела, а сейчас ее мало, муки-то. Со двора послышались веселые голоса — возвращались с ягод девчонки с Олексой. В избе было жарко — нагрелась за день, а за окном, клонясь к закату, плыло оранжево-желтое солнце. Ничего себе — вечер уже! Вот времечко-то промчалась… — А хозяйка-то здешняя — строга! — незаметно шепнул Олекса. — Потом обскажу… Немного погодя все — и хозяйка и челядинки-холопки ее — побежали на берег, к озеру — встречать мужиков с уловом. Там, на причале и сговорились на ту седмицу — плыть с дорпатским караваном на плесковский берег. Не за так сговорились, за штуку сукна немецкого — оную штуку, ничтоже сумняшеся обещал Михаил, надеясь никогда в жизни больше с этими лодочниками не встретиться. Небо быстро меняло цвет, становясь из лазурно-голубого белесым, вечерним, потому уж и вовсе засинело. Следом за местными вскорости приплыл и Егор — за гостями. Пора было возвращаться, а Миша никак не мог расспросить напарника — что он узнал такое у приживалок? — Ты, Егорий, у свояченицы своей… или как там ее… молочка бы попил, а мы пока к лодке пойдем, спустимся. Выкупаемся, да обратно. — Купайтесь, купайтесь, — рассмеялся Егор. — Уж подгонять вас не буду. — Посейчас и девки к озеру спустятся — с котлами за водой, да посуду мыть-чистить… — на ходу проговорил Олекса. — Ну, тебе-то, батюшка-боярин, они ни в жисть не скажут, чего мне рассказали. — Это почему это? — Ратников несколько обиженно обернулся. Отрок улыбнулся, широко, весело, однако и лукаво тоже: — А потому, господине, что я молод вельми… как они. А молодой с молодыми, известное дело, куда как легче сходится. — Ишь ты, — стягивая с ног поршни, хмыкнул Михаил. — А ведь верно! Ну, рассказывай, не тяни — что там они тебе такое поведали? — Посейчас… окунусь токмо. Больно уж в лесу гнус зажрал. Ох, и водичка была сейчас в озере. Парное молоко! И по цвету похожа, только, может, чуть серебристее… Ветерок задул, хороший такой, свежий. Поднял волнищу, заодно унес куда-то комаров да мошку. Выкупавшись, Миша с Олексой уселись на бережку, за ивами — обсыхать. — Ну? — Ратников скосил глаза. — Расскажешь ты уже? — Так я и говорю… — парнишка смешно сморщил нос и, понизив голос, продолжал уже на полном серьезе: — Островок тот, на котором мы были, тут хорошо известен — его Проклятым зовут… Ну, это Михаил и так знал! — И не только потому, что в бурю много лодок тонет. Там еще и люди пропадают! — Вот как? И много пропало? — Да не так уж, — Олекса зябко поежился. — Но зато совсем недавно. Два здешних отрока и с ними девчонка из приживалок. Девчонку-то хозяйка особенно не искала, а вот отроков… мужики весь остров прошарили — и ничего! — Откуда же известно, что они на острове-то пропали? Может, пошли купаться да утонули? — Не! Они на остров тот и поплыли — за травой, там трава какая-то особенная, хорошо огурцы солить, добавишь в кадку — хорошо огурец получится — духмяный, хрустящий, такой, что… — Ты не про огурцы, про пропавших рассказывай! — Ага, — опомнился отрок. — Так вот, всех троих туда Анна-Лиза эта отправила, за травою… — Ну, отправила — и что здесь такого? Кого еще за травой отправлять-то? Мужиков, что ли? — Да, а допреж того, еще по весне как-то, своеземица здешняя отроков-робят да молодых юниц девок в замок водила. Там, в замке-то, им про Иисуса Христа толковали… Чудины-то многие не против, чтоб их дети крестились, одначе не все… А у них, у немцев, так положено, что, прежде того, чтоб христову веру принять, надобно о ней узнать хоть что-то. Ну, этим, язычникам… Понятно. Анне-Лиизе в меру своих сил помогала католическим миссионерам крестить язычников. Что ж, не самое плохое дело! Юным эстам там все рассказывали, не силком тянули… — Так, не понимаю — что в этом плохого-то? — рассердился Ратников. — Ты что, мне все здешние байки решил пересказать, неизвестно зачем? — Не гневайся, боярин-батюшка! — Олекса сделал попытку упасть на колени, но Ратников сумел его удержать. — Там не все чисто, в замке-то… А ты же про замок тоже велел спрашивать. — Так-так… — насторожился Миша. — Ну! Давай выкладывай, что там такого? — В замке юнцам с юницами таинства объясняют… — Ну, понятно… — И руку, на сгиб локтя, колют иглой… — Что?! Пытают, что ли? — Да нет, — Олекса подал плечами. — Они говорят — не сильно-то и больно. Так, пощиплет чуть-чуть… А вообще — обращаются ласково, кормят… Кормят… Ох, не понравилось почему-то Ратникову это в общем-то очень даже хорошее слово. Ему вообще все безличные слова не нравились: ну, в самом деле, что это значит — кормят? Конкретнее надо: кто кормит? На какие такие средства? Зачем, с какой целью? — Ну кормят… и что? — И все… Боле ничего не рассказывали. Токмо те, кого пытали эдак, потом и пропали… ну, на острове том. — Так… — снова задумался Миша. — Послушай-ка, друг мой, а ты не мог бы хоть кого-нибудь, из этих, пытанных, привести, только побыстрее? Сам же говорил — служки как раз сейчас сюда заявятся — за водой горшки мыть. — Да, придут… сами говорили. — Ну, так давай, давай одевайся! Вот так всегда… не подгонишь, так никто ничего как следует и не сделает ни за что! Олекса живенько оделся, убежал за кусты, к мосткам, оттуда как раз доносились голоса и девичий смех. А Миша в ожидании заходил по песку. Думал. Иглами пытают… зачем? Но, вообще, обращаются ласково… странно… А если… Нет! Это уж вряд ли, всяким домыслам есть и предел. — Вот, привел, господине! Олекса вывел из-за куста парнишку лет двенадцати, лопоухого, светлоглазого, с соломенными, смешно торчащими в разные стороны волосами и круглым веснушчатым лицом. — Вот он… зовут Хейно. — Здрав будь, Хейно. Тере! — Тере… — мальчик сконфуженно улыбнулся и поковырял в носу. — Ты в орденском замке был? — Он не все слова понимает, боярин, — пришел на помощь Олекса. — Если хочешь, так я спрошу по-ихнему? — Ну, спроси, спроси! Юноша о чем-то заговорил с мальчишкой, не так, чтоб очень быстро, но, похоже, Хейно все понял. Что-то ответил… так, с явным страхом в глазах. — Был он в замке. По весне еще. Их многих тогда водили. Ну, ребят некрещеных… того, конечно, чьи родичи не прочь, чтоб крестили. — И всегда кололи иглой? — Нет. Один раз только. Но всех. — Спроси — кто колол? Монах? Кнехт? Рыцарь? Олекса спросил… и выслушав ответ, усмехнулся: — Он говорит, не кнехт это был и не рыцарь. Вроде похож на монаха — лицо бритое… но не монах. В маске — все лицо закрыто, одни глаза. Монах рядом стоял… даже двое. Эти улыбались, руку держали… подбадривали, дескать — Христос терпел и нам велел. Да и не больно им было… так, страшновато только. Так ведь один раз и было. — А что родители на это сказали? — Да ничего. А Анне-Лиизе сказал — значит, так Господу надо. Кто выдержал пытку иглой — за того Господь и заступится. Да не такая эта и пытка была, так, смех один. — А что за иголка? — Острая… тоненькая, блестящая… Оп — и уже вена проколота, вон, на сгибе. Нет, смотреть не стоит — давно уж не осталось и следа. — Так… Тоненькая да блестящая, говоришь? — Это не я говорю, боярин, это — он. — А спроси-ка… Что еще в той иголке было? Такого необычного… Парнишка вдруг замялся, видать, почему-то не очень хотел говорить — то ли запуган был, а может быть, просто не знал, как описать то, что видел. Скорее — последнее. — Говорит, из иголки сукровица бежала… как-то вот так! И в небольшую такую чарочку… — Что за чарочка? — Ну, на другом конце иглы… прозрачная… как вот браслетики из стекла бывают. — Прозрачная… и с кровью… С их кровью… — Да-да, все так, боярин. — Ну, что ж, спасибо, Хейно! И что, многих после того крестили? — Да всех и крестили! Теперь к ним немцы — с уважением… Улыбаются, когда видят. Похоже, скоро вся деревня в латинскую веру перейдет… да и наши, я думаю, тоже. Тимофей, Егор и все прочие… — Олекса цинично усмехнулся и сплюнул. — Вера верой, а жить-то надо. Вот вам и религиозный тип сознания! Сегодня одна вера, завтра другая… и ничего! Правда, далеко не все здесь такие циники. Хотя… вовсе не это занимало сейчас Михаила, совсем не это. А вот то, о чем буквально только что услышал: острая и блестящая иголка, улыбчивые монахи, стеклянная колбочка. Больше всего это напоминало забор крови! Из вены. Для анализа. Господи, неужели правда?!
Глава 7 Лето 1243 года. Чудское озеро ЗАМОК
Но для того, чтобы охранять подобный замок, требовалось гораздо больше воинов, чем могли содержать даже несколько рыцарей.По сути, какая-то относительно официальная необходимость визита в замок у лжеторговцев из Торопца отпала — сладились уже с чудинскими лоцманами, однако Ратников в разговоре со старостой Тимофеем Овчиной специально высказывал опасения — вдруг да все пойдет не так? Вдруг да немцы не разрешат лоцманам везти с дорпатским караваном чужих людей? Надо, надо было переговорить на эту тему с местным орденским начальством. — Да, сходите, — охотно поддакнул Тимофей. — Тем паче есть еще время.Марк Блок.Феодальное общество
Пошли. Снова принарядились, хотя это слово вряд ли было уместно к старым холщовым плащам и запыленным поршням. Ну да выбирать не приходилось. Дорогу теперь знали и, выйдя из деревни с восходом солнца, путники оказались у замка часам к восьми… даже еще раньше. Как часто бывает в здешних местах, с утра блиставшее солнышко, словно не в меру стыдливая девка, быстро закуталось облаками, мягкими, серовато-белесыми, с небольшими прожилками неба. Было тепло, но не жарко, да еще с озера задул ветерок, унося комаров и прочую кровососущую нечисть. Хорошо было идти, славно, даже болтун Олекса не отвлекал разговорами — то ли спал на ходу, то ли думал о чем-то своем. Миша тоже думал: о странных уколах, больше всего напоминавших забор крови на анализ… кто мог это делать? Зачем? Или — гораздо проще все? Просто какой-то обряд… У католиков-немцев? Сомнительно… Впрочем, кто его знает — для обращения в христову веру таких закоренелых язычников, как эсты, наверное, все средства были бы хороши. Какого-то конкретного плана действий в голове у Михаила пока не сложилось, молодой человек решил действовать нахрапом, смотря по обстоятельствам, главное дело было — зацепиться за кого-то из замка, лучше всего — за обслугу, имеющую доступ ко всем покоям. В этом смысле Ратников надеялся на своего юного спутника, уже во время прошлого визита заимевшего кое-какие связи. — Олекса! Эй, парень, ты там спишь, что ли? — А? — Юноша резко обернулся и едва не упал, запнувшись о какую-то корягу. — Чего такое? — Ты с кем в прошлый раз беседовал? Ну, у замка. — С пастушками. Там, в замке-то, коров да овец развели, чтоб, значит, всегда молоко да мясо свое было. — С пастушками… — задумчиво повторил Михаил. — Вряд ли они нам, конечно, помогут, но… они могут знать кого-то еще, те — тоже, и так далее… А где орденское стадо обычно пасется? — Не знаю, — Олекса беспечно пожал плечами. — Да, мыслю — как подходить будем, увидим. Или услышим, как коровы мычат.
Вдоль нырнувшей с пологого холма вниз дороги высились сумрачные ели и янтарные сосны, быстро, впрочем, сменившиеся липою и рябиной. Вот уже вдалеке, за деревьями, показался и замок. На каменной — главной — башне развевался флаг. — Вон там, лужок подходящий, — Олекса кивнул направо, в сторону озера. — Заливной. — Сворачиваем, — тут же распорядился Миша. — Еще рано… как раз время для первого перекуса. Стадо у тевтонцев оказалось изрядным — дюжины две коровушек, упитанных буровато-пегих телок. Видно было, что о животных заботились — чистили, ухаживали — уж больно довольный вид имели орденские буренки, залюбуешься! Ну, просто образцово-показательное стадо из какого-нибудь лживого советского кинофильма про счастливую колхозную жизнь, типа «Кубанских казаков». — Господь в помощь, работнички! — громко поздоровался Ратников, подойдя ближе к пастушкам — двум, лет по двенадцати, паренькам, босоногим, небольшого росточка. Один — на вид чуть помладше — был светловолосый, веснушчатый, второй, наоборот — темненький, смуглый… или просто загорелый, откуда в здешних местах смуглым-то взяться? Разве только цыган, что ли, вернее — байстрюк цыганской крови. — И вам удачи во всех делах, — пастушки вежливо поклонились. — Снова в замок? — Туда, — ухмыльнулся Олекса. — В прошлый раз не попали, сами знаете — похороны. — Да уж, — темненький пастушонок усмехнулся и, прищурившись, пристально осмотрел путников. — А вы чего сюда-то свернули? — Так, думали, ближе… — Не-а, не ближе, — отрок лениво поковырялся в носу. — Только крюк лишний сделаете. — Ну и ладно, — стащив с плеча котомку с припасами, Ратников уселся под крону раскидистой, стоявшей неподалеку сосны. — Хоть поснедать… Садись с нами, парни! Пастушки переглянулись… уселись. И с видимой охотою принялись уминать прихваченную Мишей в путь печеную рыбу. Ели так, что за ушами трещало, видать, не очень-то их хозяева баловали… в отличие от коров. — А что, собак-то у вас нету? — словно бы невзначай спросил Михаил. — Чего ж нету-то? На ночь из замка берем… — А замок, значит, ночью без собак? — А зачем им? Но к осени вырастят — щенки есть. — Приказчик Яков, он там за главного? — Приказчик? А-а-а, герр Штраузе, баллеймейстер… магистр имения, замка то есть, — цыганистый парнишка оказался весьма даже неглуп, пояснил толково. — Приказчиком его наши зовут — так им понятней. — А вы-то как в замок попали? На барщину? — Так. — Понятно… И давно уже здесь? — Давно, с травня-месяца. С травня… да уж — «давно». Ратников покачал головой: вряд ли эти ребятишки могут знать хоть что-нибудь важное, за такой-то срок… тем более и социальный статус крайне низок… — А этот приказчик Яков… Штраузе — так? — Да-да — герр Якоб Штраузе — он любит, чтоб именно так обращались, — парнишка потянулся, заложив за голову руки. Рукава ветхой — явно с чужого плеча — рубахи его соскользнули вниз, к плечам… А на сгибе правой руки, там, где вена, Ратников вдруг заметил синяк. Бывает, если неумело колоть… долго искать вену… — Иголкой тыкали? — Михаил показал на синяк пальцем. — А ты, мил человек, откудова ведаешь? Ой! — парнишка вдруг сконфузился и живенько опустил руки. — Да знаем, знаем, не прячь! — поспешно успокоил Миша. — Таких, как ты в чудинской деревне знаешь, сколько? Напарник твой… у него тоже? — Угу… — парнишка опустил глаза. — Герр Штраузе строго-настрого запретил про то говорить. Мы и не будем! Ратников громко расхохотался: — А мы вас и не спрашиваем! И без вас знаем… Тоненькая такая блестящая игла, не очень-то и больно… кровь в чарочку хрустальную стекает… Так? Пастушки испуганно переглянулись. — По глазам вижу, что так. Михаил ковал железо, не отходя от кассы: — А что сказали? Ну, как заставили-то? — Лекарь приезжал… Сказал — дурную кровь надобно выпустить. Выпустил… — мальчишка неожиданно улыбнулся. — А потом нас накормили — вкусно-вкусно. Жареные перепела, хлебушек пшеничный. Белый, вино… никогда так не ел! — А дружок-то твой, что ничего не расскажет? — подал голос Олекса. — Молчит, словно немой. — Никола-то? Так он и есть немой. — Понятно… А что за лекарь-то? — Герр Якоб говорил, чтобы мы… — Так вы и так уже все рассказали… Точнее говоря, за вас — мы. Ну? Так что за лекарь-то? Верно, чудной? — Чудной, верно! — парень, как видно, и не хотел уже ничего говорить, но вот после слова «чудной» вдруг кивнул, даже слегка улыбнулся. — Лица не разглядеть — под повязкой, одни глаза сверкают. Белесые такие, рыбьи… Ратников вздрогнул — рыбьи глаза! Впрочем, мало ли у кого такие бывают? — Одет в рясу, темную такую, длинную, как орденский брат или послушник… но не брат! Вообще, словно не от мира сего… Не от мира сего! А вот в этом, средневековом, аграрном мире люди очень наблюдательны. Парнишке вполне можно доверять. — А с чего ты взял, что не от мира сего? — Ну, не знаю, — пастушонок — звали его, кстати, Парфен — пожал плечами. — Просто вот по всему чувствовалось — ну, не наш он, не из наших мест: и ходит не так, и смотрит… как змея, брр! — А телосложение, рост? — Чуть пониже тебя, мил человек, в плечах чуть шире, осанистый такой, крепкий… Герр Якоб его вроде как побаивался! — А голос, голос какой? По-русски говорит чисто? — Голос? — Парфен скривил губы. — Так он вообще ни говорил, все делал молча — и иголку совал, и вынимал… Быстро все этак, ловко — видать, и впрямь добрый лекарь! Умеет! — И часто он в замке бывает? — Один раз и был… Нет, пару — я еще как его поутру, как стадо гнал, видел. Больше — нет. И с тех пор, как кровь из нас выпустили, герр Якоб с добром к нам с Николой стал. И кормить получше, и одежку вот — дали. Справная! — Так лекарь этот только вам кровь отворял? — Почему? Не токмо! И кнехтам многим. Ну, те сами шли, просили — мора боялись. Ратников сорвал травинку, сунул в рот, пожевал… Вот, значит, как — лекарь! Лицо скрыто маской, одни глаза. Рыбьи! Кровь берет профессионально, хотя… вон, синяк же! Но, это, может быть, просто у Парфена вены слабые. — Ну, ладно, парни, пошли мы… Удачи! — И вам того же… Ой! — Парфен вдруг рассмеялся, видать, радовался окончанию столь непонятной беседы. — Забыл сказать — обувка у того лекаря смешная — блестящая, и обвязки торчат… Понятно — начищенные ботиночки со шнурками. Ясно — чужой это, пришелец. И наверняка как-то связан с Кнутом. Но зачем брать у местных кровь? Неужели… Михаил уже вышел на дорогу, оглянулся — Олекса все никак не мог расстаться с пастушками, все о чем-то болтал… Вот, махнул рукой — сейчас, мол. Побежал… Догнал. Улыбнулся: — Днем замок не особенно-то и охраняется… так, лишь пара стражей на башнях. Ратников улыбнулся: а ведь молодец, Олекса — главной-то цели не забыл! А вечером, до темноты еще, и собак пастушки забирают, летний загон охранять. Так что, как раз вот нам бы и… — Воспользуемся, — добродушно заметил Миша. — Обязательно воспользуемся, Лекса! Что еще Парфен говорил? — Говорил, муторный день сегодня — мужики оброк привезут. Ну, те, кто на орденских землях… Раньше должны были бы, да, сам видал — похороны. А вот это здорово! Народу в замке будет порядочно! Значит, и внимание стражей распылится… если они вообще наблюдают за оброчниками со вниманием, что вообще-то вряд ли.
Двор замка был полон! Запряженные ленивыми лошаденками возы — у тех, кто побогаче, у большинства же — сани-волокуши, использовавшиеся во множестве и летом, и вообще в любое время года. Многие приплыли на лодках — принесли оброк на плечах: корзины с яйцами и битой дичью, куры, гуси, утки, много было и белорыбицы, и дикого — в сотах — меда, даже горшки и кувшины — целая телега, — а еще — плетенные из лыка туеса, короба, корзины; в санях-волокушах — подковы, замки, прокованные железные крицы — «уклад»… чего только не было! Вот только зерна-жита не было, да овощей, да грибов — не сезон еще. Добродушного вида монах — пожилой, толстогубый, пухленький, в белом, с черным крестом, плаще — принимал оброк в сопровождении двух помощников-кнехтов, самолично делая пометки писалом по бересте — список, кто, чего и сколько ордену должен. В отличие от многочисленных рисунков в школьных учебниках, привезшие оброк мужики относились к этому делу довольно спокойно, многие даже весело — как видно, немцы последнее не забирали, вот именно так — не забирали, — экономика ордена была налажена толково и четко, каждый знал — что он должен и в какие сроки, каждый обязан был исполнять законы — немногочисленные, но обязательные для всех. Многих, очень многих в Пограничье, все это более чем устраивало. Тевтонцы давали защиту и землю. За все это, естественно, приходилось платить. Ворота были распахнуты настежь — похоже, орденцы прекрасно знали всех своих оброчников, никого лишнего во дворе замка и не шлялось. Исключая разве что вот — Мишу с Олексой. На этих двоих — да, косились. Потому Ратников сразу же подошел к первому попавшемуся на глаза кнехту и справился, где найти герра Якоба. — Мы, видишь ли, ограбленные злыми душегубами-разбойниками торопецкие торговые гости… — Герра Якоба? — кнехт с подозрением посмотрел на более чем скромное платье «торговых гостей». — Ограбленные? По-русски воин говорил плохо, но вполне понятно. — А зачем вам герр Якоб? — Ну… может, поможет в чем? Кнехт зевнул: — Тогда ждите. Вон, у сарая. Михаил и Олекса дисциплинированно подчинились, уселись, осматриваясь… Юноша вдруг толкнул Ратникова локтем и шепнул: — Вон, досочки… — Ну, досочки… и что? — Из крепкой сосны тесаны… длинные… Ежели б такую в невидном месте к стене прислонить… — Молодец, Лекса! Давай, прислоним… — Что, прямо так вот возьмем и прислоним? — юноша удивленно хлопнул ресницами. Ратников хохотнул: — Ну да — прямо так! Смотри, эвон какая сутолока! Видишь, там корзины да горшки в амбар носят? Пошли-ка поможем. Пристроившись к крестьянам и служкам, хитроумные приятели принялись деятельно таскать оброк, стараясь обратить на себя внимание кнехтов — не того, который их расспрашивал, тот все стоял у ворот. Потаскали корзины, горшки, посидели на скошенной травке, у амбара, рядом с кнехтом, потом еще что-то принесли, а уж опосля — переглянувшись — за доски! Словно ни в чем не бывало пронесли мимо меланхолично жующего пирог одну доску, вторую… пятую… все прислоняли к дальней башне — доля ремонта якобы или черт там знает, для чего. А досочку самую длинную, крепкую, из сосны тесанную — к стеночке прислонили. Так что, ежели что — оп — и нету! — Обратно прыгать, как бы ноги не поломать, — снова усевшись на траву, озабоченно промолвил Олекса. — Там ведь ров, а водица-то еще не напущена. Еще с озера-то канавицу не прорыли. Ратников улыбнулся — в который раз уже: вот уж с напарником ему действительно повезло: — И что ты предлагаешь? — Веревка нужна, тут и предлагать нечего. Хоть бы и не длинная, так… чуть спуститься только. На пояс себе привяжем — добро! Миша быстро обозрел двор: — Ну, веревку, я полагаю, мы тут найдем. Вон, хоть у того мужика. Видишь, тот, что у воза. — Ага, вижу, да, — понимающе кивнул Олекса. — Сделаем! Вот посейчас и сладим. Как этот ушлый парень умыкнул веревку, Миша не видел — как раз разговаривал с вернувшимся кнехтом — тем самым, что спрашивал. — Герр Якоб примет вас в келье. Я провожу. Надеюсь, оружия при вас нет? — О нет, нет! — Развяжи-ка мешок… Хм… пироги… фляжка… — Угощайся, воин! — Данке… А это что еще? — кнехт удивленно вытащил за ствол парабеллум. — А это — мешалка, — лениво пояснил Михаил. — Тесто месить. — Странная какая… — Жена заказала, купил! Воры на нее не польстились… Хоть что-то домой привезу. — Да уж, — хохотнул кнехт. — Хоть что-то! Ратников все таскал пистолет с собой, этакую ненужную обузу, рука вот никак не поднималась выкинуть, все ж таки — оружие, да еще какое! Понимал, конечно, Миша, что патронов к нему сейчас нет и не будет, но… Но все же таилась в мозгу мыслишка — а вдруг? Вдруг? Вот и не выбрасывал. Повернувшись, кнехт махнул рукой: — Иди уже! Как раз подбежал Олекса. — Э, нет! — насторожился стражник. — Без слуг, один ты, торговец! — Ты туесок-то оставь, уважаемый… Вижу — бражица-то понравилась — так и на здоровьице! — Данке. — А это не слуга, это приказчик мой, самый верный помощник. Возьму и его, а? Ты на молодость-то не смотри, это человек бывалый. — Гут, — сунув за пазуху флягу, кнехт согласно махнул рукой. — Идите оба за мной, да поспешайте.
Они пошли сразу в главную башню, сложенную из серых камней, лишь самый верхний этаж да крыша были из дерева. Пахнуло холодом… это потому что пасмурный день, было бы солнце, можно б сказать — в башне тевтонцев царила приятная прохлада. Наверх — и, кстати, вниз тоже — вела узкая винтовая лестница, по ней и пошли, минуя сумрачно-угрюмые залы с узенькими бойницами-окнами. Чем выше поднимались, тем почему-то становилось радостнее и веселей, может быть, потому что наверху было куда больше света. — Пришли! — сделав повелительный знак — мол, ждите — кнехт полез дальше, однако заглянул в следующую, деревянную, залу не полностью, высунулся лишь наполовину Что-то спросил… спустился: — Поднимайтесь. Вас ждут. Миша с Олексой переглянулисьи молча полезли дальше.
Лестница была отгорожена от жилого помещения дощатой перегородкой с резной — очень красивой — дверью, запиравшейся — видно было по петлям — на навесной замок… а ведущий вниз люк — на кованный из железа засов. Без воли хозяев не заберешься, не впрыгнешь — если только долбить перекрытия. Ратников вежливо постучал в дверь: — Можно? — Входите, да, — негромко отозвались по-русски. Миша вошел, ощущая, как напряженно дышит в затылок Олекса: — Да поможет тебе Бог, господине! Герр Якоб, Якоб Штраузе, оказался очень красивым и приятным с виду мужчиной лет где-то около сорока, чуть седоватый, чисто выбритый и с аккуратно подстриженными волосами, он чем-то напоминал знаменитого итальянского актера, любимца женщин Микеле Плачидо. Баллеймейстер — магистр владения, имения, замка. Титул, определяющий власть. Как и лицо, взгляд твердый, но без жестокости, и губы… тонкие, упрямо сжатые губы. — Садитесь, — герр Якоб кивнул на лавку рядом со входом, сам же он сидел в высоком резном кресле за крепко сбитым столом с большим бронзовым шандалом, в котором, несмотря на день, ярко горели свечи. С плеч немца ниспадала белая мантия с черным крестом на плече, на груди же имелся еще один крест — в виде красных перекрещенных мечей — герб меченосцев, монашеско-рыцарского ордена, лет пять назад, после разгрома, учиненного литовцами у Сауле, слившегося, по указанию папы Григория Девятого и гроссмейстера Германа фон Зальца, с тевтонским, и ныне называемый «Отделение ордена Святой Марии Тевтонской в Ливонии». — Мы — бедные торговцы, и просим вашего разрешения уехать с караваном дерптских купцов, — осматриваясь, быстро произнес Ратников. — Тимофей Овчина, староста… — Да, его люди о вас докладывали, — сухо улыбнулся герр Якоб. Краем глаза Михаил вдруг увидел, как тихонечко, безо всякого скрипа, приоткрылась еще одна дверь, в углу, ведущая в прилегающее помещение, быть может, спальню… Кто-то смотрел оттуда. И слушал. Внимательно так, можно даже сказать — напряженно. — Кто вам посоветовал плыть с дерптскими купцами? — Староста и посоветовал. И мы уже договорились с лоцманами. — Я знаю. И это знает! Чего ж тогда слушает, не отпускает? Власть свою показывает? Силу? И кто там, за дверью? Не нравилось все это Мише, и тем не менее нужно было что-то говорить, иначе зачем же пришли? И нужно было что-то делать, Ратников почему-то чувствовал, что чемодан именно здесь, скорее всего — даже в соседнем помещении. Спальне? А вот и посмотреть! Замолк… обернулся к Олексе, шепнул: — Дверь! — Я понял… — На раз-два… — Расскажите мне о Торопце? — неожиданно попросил немец. — О Торопце? Раз-два… Они не успели. Резко распахнулась дверь, и в келью ворвались вооруженные мечами и короткими копьями кнехты, много, человек десять — особо не рыпнешься, чай, не рембы! Окружив лжеторговцев плотным кольцом, стражники вопросительно посмотрели на своего господина. — Вы никогда не были в Торопце, — выходя из-за стола, усмехнулся герр Якоб. — И на торговцев вы не похожи. — Я поняла это сразу! — раздался вдруг женский насмешливый голос, странно знакомый, с таким, легким акцентом. Ратников обернулся. Черт! Вот это сука! Так вот кто там прятался вместе с кнехтами… Анне-Лиизе!!! Любовница — теперь уж ясно было — вот этого самого герра Якоба Штраузе. А эта келья — ловушка! Хорошо подстроенная ловушка. — Здрава будь, Аннушка, — миролюбиво поздоровался Михаил. — Чего нас тут хватают-то? Женщина повела плечом: — Просто хотим знать, кто же вы все-таки такие? Ратников ткнул локтем Олексу: — Эх, не зря мы все сделали. Так и сделаем, как решили. — Что это вы хотите сделать? — Ну конечно, никакие мы не купцы, — Ратников горделиво приосанился. — И прошу обращаться с нами сообразно нашему положению, не такому уж и низкому. Мы — верные люди князя… Оглянувшись, молодой человек внезапно умолк и презрительно скривился: — Сколько здесь любопытных! — Связать их! И выйдите! — герр Якоб махнул рукой, и кнехты, беспрекословно нырнув в люк, загрохотали по лестнице. — Ну вот, сразу и связать! — Ратников пошевелил связанными за спиною руками и перешел на вполне сносный немецкий, точнее, на тот диалект, принятый здесь, в Прибалтике, которому научился еще в прошлом, сорок втором году, когда исполнял на орденских землях обязанности, сходные с обязанностями герра Якоба Штраузе. — Вам что, недостаточно нашего слова? — Но, черт побери, кто вы?! — удивленно воскликнул немец. — Кто ваш сюзерен? — Я?! — Михаил гордо сверкнул глазами… и замялся, переведя взгляд на женщину. — Анне-Лиизе, подожди в спальне. Ну, понятно — любовница. Дождавшись, когда хлопнула дверь, Ратников улыбнулся: — Я — граф Арнольд фон Шварценеггер, а это мой верный вассал, барон Макс фон Штирлиц. — Так вы… — понимающая улыбка вдруг тронула тонкие губы немца. — Так ваш сюзерен… — Да! Наш сюзерен — император Фридрих Штауфен! — Император Фридрих, — потемнев лицом, эхом повторил герр Штраузе. — Я мог предполагать… и даже об этом думал. Император — враг папы… Заключить союз с русскими… с кем-нибудь из их князей… Почему бы и нет? А почему… Почему вы об этом так спокойно со мной говорите, любезные господа? Миша улыбнулся еще шире, насколько было вообще возможно: — А потому, любезнейший господин Штраузе, что мы хотим и вас приобщить к нашему делу. Что же вы думаете, мы просто так сюда явились? В ловушку? Ну да, как же… Думаете, не сообразили, зачем нас так подробно выспрашивала о Торопце ваша, гм-гм… — Это моя крестница! — поспешно сообщил герр Якоб. — Навещает меня время от времени, исповедуется… заблудшая овечка… Анна-Лиза! Ну, отойди же, наконец, от двери! Здесь совсем не то, что тебе нужно бы знать… Так, значит — император Фридрих?! — Да! И мы предлагаем тебе, о, достойнейший клирик… — Подождите, подождите, — тевтонец в волнении заходил по келье. — Вы же сами понимаете — я должен подумать. Нельзя же принять столь важное решение вот так, сразу… И вообще… извините меня, благородные господа за мой, могущий показаться бестактным вопрос — а почему я должен вам верить? — Резонно, — усмехнулся Миша. — Ну, вы развяжете наконец руки? А то затекли… И я вам докажу… У нас конечно же имеется грамота. Естественно, не при себе… Надеюсь, вам знакома большая императорская печать? В эти времена еще не обращались конкретно на «вы» — не было принято, — но «ты», произнесенное сейчас Ратниковым — и, кстати, герром Штраузе — во всем контексте звучало именно как «вы». — Уверяю вас, господа, у нас найдутся знатоки печатей… Сейчас я позову кнехтов — они пойдут с вами. Прошу меня понять, господа… Да, я еще не осмотрел ваши вещи. Олекса ударил его парабеллумом, едва только любопытный немец вытащил пистолет из котомки. Просто выхватил из рук и ударил. Все произошло настолько быстро, почти мгновенно, что Миша сразу и отреагировать не сумел, а потом уж было поздно. Некогда было даже посмотреть, что там, с завалившимся под стол герром Штраузе? Оглушен или уже мертвяк? Впрочем, пусть Олекса и выясняет… Ратников быстро скользнул за дверь, в спальню и, резко клонясь влево, перехватил руку с ножом, вывернул… Анне-Лиизе застонала. Широкий клинок со звоном упал на пол. Бросив женщину на широкую кровать под цветным балдахином, Михаил быстро связал ее и заткнул рот сделанным из обрывка покрывала кляпом. Ни о чем он больше не собирался просить эту женщину, а убивать вроде бы было жалко… Хотя нет, кое о чем спросить все же стоило… Ратников наклонился и рывком вытащил кляп: — Чемодан где? — Что?! В глазах пленницы мелькнуло нешуточное удивление. — Такой сундучок, с блестящими уголками! Не знает. Или притворяется. Но первое все же вернее, ну откуда она может знать? Герр Штраузе вряд ли делился с ней самыми сокровенными своими тайнами. Вернув кляп на место, молодой человек выглянул в келью: — Лекса, как он? — Жив… жилка бьется. — Быстренько осмотрим тут все… и подумаем, как выбираться. — А чего тут думать-то? — усмехнулся Олекса. — Вон оконце, вылезем, да и вниз… Миша быстро выглянул и присвистнул: легко сказать — вниз. Башня была высотой примерно со стандартную панельную пятиэтажку — не бог весть что, конечно, но и так вот, что запросто выбраться… А этот парень — большой оптимист! — Веревка же у нас есть! — Олекса живо размотал привязанную к поясу веревку, и Ратников улыбнулся: ну да, про веревку-то он и забыл. Хорошая такая, пеньковая, с виду — вполне даже крепкая. Метров десять — как раз до второго этажа хватит, а там и спрыгнуть можно. Само собой, обыск провели наскоро, кое-как — осмотреть все более тщательно просто не хватало времени, в сложившейся ситуации следовало поспешить. Посмотрели везде — под столом, под ложем, под лавками — больше тут и негде искать было, разве что имелся какой-нибудь тайник в стене. Так и стены Ратников простучал… тем самым ножичком, с каким бросилась на него старостиха Анне-Лиизе. Ничего вроде… Жаль, Олекса так сильно немца ударил — тот до сих пор не очнулся, да и жилка у него на шее билась так себе, еле-еле. Ну что ж, незачем парня ругать — действовал правильно, быстро и смело. А за чемоданом можно будет наведаться в следующий раз, сейчас же — поскорей уносить ноги, что-то Мише не очень хотелось попасть в лапы местного мастера пыточных дел, а что таковой в замке имелся, сомневаться не приходилось. Конечно, лучше было бы дождаться, пока стемнеет, но это было бы нереально — вот-вот могли объявиться кнехты. Люк в полу, правда, закрыли, но… ведь заподозрят, что что-то не так, начнут стучать, ломиться… Тогда уж точно не выберешься. Михаил снова посмотрел в окно — внизу, на хоздворе, словно мураши, копошились люди — разгружали возы, что-то тащили в амбары. Наверх никто не смотрел, и, быстро привязав веревку к штырю от ставень, Миша решился: — Давай! Только быстро… Вон за теми кадками спрячемся. Олекса нырнул в окно ногами вперед и, стремительно съехав вниз, за пару секунд оказался внизу, тут же укрывшись за кадкой. Что и говорить — ловко! Внизу, на лестнице вдруг раздались шаги, кто-то постучал в люк… чей-то громкий голос позвал герра Якоба. Ратников перекрестился, поплевал на руки… Спустился, ударился ногами в траву, спружинил, откатился в крапиву, за кадки. И в тот же момент выскочивший из главной башни кнехт быстро побежал к воротам. Опаньки! Затворили! А неплохо у них тут служба поставлена, что и говорить. Малейшее подозрение, и… На заднем дворе началась суматоха, все работники поняли: в замке что-то случилось. — Хватаем бочку! — быстро распорядился Михаил. — Потащили… — Эй, вы! — почти сразу закричал на них какой-то кнехт. — Приказано было прекратить работу и всем собраться в часовне! — Ага, счас! — обернувшись, Ратников презрительно скривился и зло сплюнул наземь. — А бочку с вином тут бросить прикажешь? С самым лучшим итальянским вином? — Хм… — кнехт махнул рукой и отвернулся. — Черт с вами, тащите. Только давайте поторапливайтесь, свиньи. Миг — и лазутчики были уже у стены. Бросив бочку, живо вскарабкались по заранее прислоненной досочке… спрыгнули — уж тут абы как — в ров, покатились, хорошо хоть песок оказался мягким. — Теперь куда, боярин? — поморщившись, видно все-таки ушибся, шепотом осведомился Олекса. — Выберемся да бежим? Михаил хохотнул в ответ: — А зачем выбираться? Так, по рву и пойдем, не высовываясь… Он ведь к озеру ведет? И не докопано там немножко, всего-то шагов с десяток…
Глава 8 Лето 1243 года. Чудское озеро ШАЙКА
Само собой разумеется, подобные нравы предполагали полное пренебрежение к человеческой жизни и человеческим страданиям.Никем не замеченные, беглецы проскользнули по дну крепостного рва и, пробежав метров семь, нырнули в спасительные камыши, где и затаились, переводя дух. Михаил хорошо понимал, что, по сути, явились они в замок зря, без всякого конкретного плана, на рывок, наудачу — подобные наглые эскапады не так уж и редко удачей заканчиваются. Увы, не повезло! На сей раз… Зато повезло в другом — выбрались! Все-таки выбрались, вот что значит не пускать дело на самотек и заранее присмотреть пути отхода. Хотя, если разобраться — так и здесь все наудачу, по-наглому. Главное — быстро, эта вот быстрота и стала залогом успеха. Успеха временного — в замке были профессионалы, и уже, скорее всего, организовывали погоню. — Как ты мыслишь, Лекса, где они нас будут ловить? Как здесь лучше всего уйти? Юноша улыбнулся: — Вестимо как, боярин! Озером! — Значит, и они сейчас погрузятся в свои ладейки… прочешут все… В лодке, даже если мы ее и украдем — не уйти, точно. — Не уйти, вестимо, — хмуро согласился Олекса и, осторожно вытянув шею, добавил: — А на корабликах-то орденских уже паруса поднимают. — Вижу, — Ратников тоже осторожно раздвинул камыши, выглянул. — Ну, поищут нас по озеру, не найдут, к тому времени и из леса погоня вернется… та, что с собаками — слышишь, лают? — Они-то нас потом тут и учуют… ежели не уйдем. Боярин, а ежели темноты выждать? — А дадут? Далеко еще до темноты-то… Ты чего задумался? Знаешь, где спрятаться? Миша просто так это сказал. Но вот именно такой вид сейчас у подростка и был! Хитроватый, уверенный в себе… нет, не самоуверенный вовсе, но с этакой надеждой. Будто знал он что-то такое… схрон, что ли? Впрочем, а почему бы и нет? — Что, парень, никак ватажку свою прежнюю вспомнил? — вкрадчиво осведомился Михаил. — Вспомнил, — Олекса не стал отнекиваться. — Я к ним и хотел… ну, как тебе помогу дела сладить да отсель выбраться. А куда мне больше? И то верно. Тут как у Маяковского в знаменитых стихах — единица ничто, единица — ноль. В одиночку в Средние века просто не выжить, здесь каждый — член какой-то группы, клана. И каждый нуждается в могущественном покровителе. А у Олексы такового нет, значит остается одно — шайка. Тем более, там его хорошо знают. Вариант, конечно, так себе, но… Миша, как ни бился, так и не мог предложить парнишке ничего лучшего. Ну, не в холопы же подаваться, в самом-то деле? Что ж… шайка так шайка. — И где они, твои ватажники? — В Черном лесу обретались, там, ближе к Дерпту. — Далековато, — Михаил присвистнул. — Да и не уйти все равно. — Пешком не уйдем, — согласно кивнул Олекса. — А вот были бы лошади… Знаю я тут одно место… вмиг бы домчались — не догнали бы, — а уж дальше болотами. — Ишь ты, лошадей ему подавай… — Ратников задумался. — Где их вот только взять-то? Слушай, а что, без лошадей-то — никак? — Не уйдем! Погоня-то конная… ой, боярин-батюшка, а может, нам у них лошадок и взять? Ну, у погони! Вон те кусточки как раз подходящие — засаду устроить! Давай побежим-ка! Поспешим, покуда все-то не ускакали. — Поспешим, говоришь? — Ну да — вон за теми кусточками. Михаил усмехнулся: — А, черт с тобою! Бежим! Коль, уж говоришь — без коней никак…Марк Блок.Феодальное общество
Да, конечно, скорее всего, конников пришлось бы убить — а что еще с ними делать-то? Кнехтов уж наверняка было бы больше двух. И так-то не очень справишься… — Да нет, очень даже легко, — Олекса презрительно скривился. — Кнехт — не рыцарь. Так, собака воинская, ни умения особого, ни злости. Да этого от них и не ждут. Я так мыслю — не особо-то они за нами и погонятся. Нет, поначалу, оно понятно, всякое рвение выкажут, ну а уж опосля, когда поднадоест по лесам шататься… Нам бы, боярин-батюшка, самых ленивых выбрать — оно бы и легче, да и живота лишать никого бы, наверное, не пришлось. — Ленивых, говоришь? — усмехнулся Миша. — А как же мы их выберем? — А подумаем, поразмыслим! — юноша сейчас выглядел очень даже азартно, прямо глаза горели. — Вот, куда самые ленивые сейчас поскачут? — И куда же? — А туда, где можно затаиться от сотских-десятских подальше, пересидеть, отдохнуть… — Так они ж, верно, за награду нас ловят! — Ага, за награду. Только награду ту еще заработать надобно! А в лесах здешних на лихих людишек запросто нарваться можно. Тем более, язычники-чудины посейчас — не мирные, и о том кнехты добре ведают. Не все слуги дураки, боярин! Найдутся и те, кто отсидеться захочет, волю себе устроить, пусть даже и на денек. Они замок с той стороны объедут, с севера, якобы в леса поскакали, а сами… есть там одно урочище рядом с лесным озерком. Озерко небольшое, неприметное, однако водица в нем чистая, и среди местной чуди поверье есть: в том озерке купаться — от всех болезней помогает. — Хм, — внимательно выслушав парня, Ратников пошевелил камыши, с осторожностью вглядываясь в идущую от ворот замка дорогу, по которой только что пронеслись вооруженные всадники. — По этой дорожке дойдем до твоего урочища? — По этой… дойдем, вестимо, но… — Олекса решительно махнул рукой и засмеялся. — Ну, ты даешь, боярин-батюшка! С утра бегающие по небу облака наконец разразились теплым дождиком, не крупным, но и не очень мелким — грибным, и это было для беглецов весьма кстати — прятались в камышах, в сырости, одежка-то вымокла. Из ворот замка как раз вышли оброчники — кто на возах, кто с санями-волокушами, большинство же — пешком, эти сразу направились к озеру, к лодкам. Миша с Олексой опередили волокуши и возы, шагали себе, не быстро, но и не медленно, глядя, как где-то впереди, за деревьями, маячат конные кнехты — погоня. Так вот, вслед за ними, и шли, а потом, верст через пять, резко свернули направо. Сомкнулись над головами сумрачные кроны деревьев, мокрые еловые лапы больно ударили по лицу, узенькая — едва разглядеть — тропинка, не поймешь, человеческая или звериная, терялась среди мокрого густого подлеска. Однако Олекса шагал уверенно, быстро, обернувшись, подмигнул даже: — Я тут, боярин-батюшка, каждое деревце знаю! Хорошо было иметь такого проводника, без него Ратников и не сунулся бы в такую непролазную чащу. Ну вот, темень кругом — папоротники, густые кусты, деревья — не скажешь даже, в какой стороне озеро, замок, Дерпт… — Скоро уже, — снова обернулся Олекса. — Тут осторожней — ручей. Он сказал — «ручей», с ударением на первом слоге… Вот ведь сленг — не сразу и догадаешься. Перепрыгнув через темный неширокий ручей, путники зашагали дальше: вскоре тропинка заметно расширилась, лес стал реже — меньше становилось елей, все чаще попадались могучие вязы, рябины, солнечно-желтые красавицы липы. Да и небо посветлело, дождь кончился, и в голубых разрывах выплакавших свое туч весело засияло солнце. — Вон он, овраг… урочище, — останавливаясь, показал рукою Олекса. — Однако мы туда не пойдем, свернем к озерку. — Тсс!!! Юноша вдруг замолк, присел даже, напряженно вслушиваясь в лесную тишь, нарушаемую лишь птичьим щебетом да дальним перестуком дятла. Ратников тоже прислушался и явственно уловил голоса. Веселые такие, детские… или женские… И смех! — Купается кто-то, — негромко заметил подросток. — Скоро и кнехты объявиться должны… Пошли, боярин-батюшка, глянем… Миша махнул рукой: — Пошли. Дернул невзначай рябинку — окатило каплями с головой. Да и черт с ним, все равно мокрый. Нырнув в малиновые кусты, беглецы пробрались орешником и, обойдя старую липу, впритык вышли к озерку — славному, совсем не по-лесному прозрачному, светлому. Озеро окружали редкие высокие сосны, их мокрые, быстро сохнущие стволы горели в солнечных лучах ярким сусальным золотом. Сильно пахло смолою. А в озере… В озере, брызгаясь и смеясь, купались девчонки — юные лесные нимфы! — Чудинки! — укрывшись за кустиком, прошептал юноша. — Ишь, белявые все… Тощие. Ратников хмыкнул — по его-то мнению, не такие уж и тощие были эти купальщицы, нет — в самый раз! По меркам двадцать первого века, конечно. — Ой, какие! — Олекса не отрывал от нимф глаз. — Особливо вон та, слева… Вот это титьки! Ой! — Тсс!!! — Ратников резко зажал парню рот, услыхав, как где-то рядом фыркнула лошадь. Кнехты! Кто же еще тут мог быть? Беглецы убрались в кусты… затаились… Ага! Ну точно — кнехты. Их было трое — молодые парни в белых, с черными тевтонскими крестами, плащах, у одного имелся средних размеров меч с большим перекрестьем, напарники же его были вооружены короткими копьями и небольшими топориками — чеканами. Тот, что с мечом, стоял лицом к старой липе и громко мочился. Вот, закончив свое дело, обернулся к озеру… длинное, вытянутое, словно у лошади, лицо его с бритым подбородком и темными вислыми усами вдруг озарилось улыбкой: — Эй, мужи! Да тут девки! — обернувшись к своим, обрадованно прошептал он. — Привяжем-ка лошадей… Привязали. Быстро, словно куда-то спешили. Беглецов лучше бы ловили с таким рвением! — Тут, кусточками проползем, глянем… — шепотом командовал вислоухий. — Матка Бозка Ченстоховска… Не зря мы сюда ушли, что я говорил?! — Умный ты, Збышек! Прислонив к липе копья, кнехты один за другим исчезли в густых зарослях. А беглецы, пропустив тевтонских слуг, подобрались к лошадям. Двух отвязали, тихонечко отвели подальше, уселись в седла. — Надо было третью забрать, — запоздало обернулся Олекса. — Чтобы не было соблазна погнаться. — Погнаться? — Ратников засмеялся. — Одному за двумя? Ты ж сам сказал, что эти кнехты не дурни. — Вообще-то — да. Ну, поехали, что ли, боярин-батюшка? — Поехали, — Ратников размашисто перекрестился. — Да поможет нам Бог!
Широкая тропка вилась меж сосен и елей, вскоре вообще потянулось редколесье, луга, поля, пожни, вот впереди, за кустами, послышался вдруг скрип колес, и беглецы немедленно свернули в чащу, пропуская возы. — Ну? — тихо поинтересовался Ратников. — Долго еще ехать? — Кто знает? — Олекса хитровато прищурил глаза. — Дотемна добраться бы до нужного места, а там поглядим. Может, лошадок придется бросить и болотом идти. Миша лишь головой покачал. Болотом! Этого только еще не хватало. Остаток пути, впрочем, прошел без приключений, снова полил дождь, зарядивший на это раз, похоже, надолго, глинистая дорога раскисла, и копыта лошадей скользили по ней, облипая желтовато-коричневой грязью. Хорошо еще, лошади были подкованы. Маленькие, неказистые, со спутанной гривой, они мало напоминали злых рыцарских жеребцов. — Мунгальские, — пояснил Олекса, со знанием дела похлопав лошадь по холке. — Добрые кони, выносливые. Токмо рыцари их не любят — не под стать им. Оттого и не так ценятся, но все равно, ежели с умом продать — наварец получим хороший. — Продать, — хмыкнул Ратников. — Ты подожди загадывать — сначала доехать бы! Доехали, хотя последнюю часть пути лошадок пришлось вести под уздцы — слишком уж глинистой да скользкой была дорога, потом еще свернули на узенькую лесную тропу. Над черными верхушками елей быстро темнело небо. Дождь так и лил не переставая, под ногами и под копытами коней чавкало, а вскоре и вообще пошел сплошной бурелом, запахло какой-то гнилью. — Все, — оборачиваясь, промолвил юноша. — Похоже, приехали. Михаил вскинул глаза: — Так приехали или «похоже»? — Лошадок придется отпустить, — вздохнул Олекса. — Привязать — так волки сожрут или медведь. — Ну, так отпустим, черт с ними! Вообще, долго еще? — Посейчас тут, у дубка, заночуем. В болотину в темень соваться — себе смерти искать.
«Дубок» оказался старым и раскидистым, с толстым узловатым стволом и корявыми ветками, торчащими, словно загребущие руки какого-то сказочного великана. Там, под широкою кроной, и заночевали, отпустив коней. Спасибо разиням-кнехтам — в переметных сумах оказался и хлебушек, и зеленый лучок, и печеная рыбка, и даже плетеная баклажка с ягодной брагой, которую продрогшие от дождя путники тут же и выпили, а уж потом, устроив шалашик, принялись за еду. — А погоня сюда не доберется? — все опасался Ратников. — Не на слишком ли приметном месте ночуем? Олекса лишь отмахнулся: — Не, как раз там ночуем, где надо. Что он под этим «где надо» имел в виду — бог весть, да Миша и не переспрашивал. Вообще Олекса стал держаться как-то по-другому, без подобострастия, почти как равный с равным, и назвал уже не «боярин-батюшка», а просто «боярин» или даже «Мисаил». Юноша быстро уснул, засопел на мягком лапнике, а вот Ратников, несмотря на усталость, все никак не мог забыться, все рассуждал, думал, корил себя за так бездарно проведенный визит в тевтонский замок. Ничего толком не вызнали, хорошо хоть сами ушли. Могли бы и не уйти, вполне. Лишь под утро, уже когда начинало светать, Михаил смежил веки, проваливаясь в глубокий сон… а проснулся от того, что кто-то нагло тянул его за ноги! Тянул да приговаривал: — А ну-кось вылезай, мил человеце! Вставай, вставай, просыпайся… Покажись — кто ты есть? Рядом, у шалаша — вот гад! — во все горло заливался смехом Олекса. Сидел, развесив на кустах мокрую рубаху, щурился на ярком солнышке. Да, погодка нынче, слава богу, похоже, налаживалась… — Ну, вот он, дружок мой! — махнув рукой, подросток кивнул на Мишу. — Прошу любить и жаловать. Мисаил Сергиев сын, боярин… такой же, как мы, боярин… вояка знатный! Что смотришь, Хевроний? Чернобородый, самого зловещего вида мужик, к которому сейчас обращался Олекса, являл собою тип классического разбойника-лиходея, лесного татя, вернее сказать — вора, татями тогда лишь воров называли, а ворами — серьезных преступников-душегубов. Кудлатая бородища, кустистые и густые, как у Леонида Ильича Брежнева, брови, темные, глубоко посаженные глаза, широкий нос с торчащими из ноздрей волосами, золотые серьги в обоих ушах, рваный шрам на левой щеке, через губы… красавец, что уж тут скажешь! Видно было, что сей разбойник много чего повидал, много в чем участвовал, и кровушки людской поцедил — будьте нате. Вся фигура его, коренастая, ладная, была будто специально создана для войны, для боя: ухватистые узловатые руки, толстые ноги в красных сафьяновых сапогах, мускулистая, обтянутая слегка поржавевшей кольчужкою, грудь. К поясу его было привешено два меча в простых, обтянутых воловьей кожею, ножнах. — Воин, говоришь? — Хевроний усмехнулся и сплюнул. — А вот мы посейчас проверим… Держи! Вытащив меч, он бросил его Михаилу, да так ловко — рукояткой… Ратников поймал — реакцией бог не обидел — вскочил на ноги… Разбойничий атаман уже вытащил другой меч, как успел заметить Миша, чуть более длинный, явно трофейный, рыцарский… не чета тому, что был сейчас в руках у Ратникова — плохого железа подделка, контрафакт, уж Михаил на своем веку мечей повидал, разбирался. Ну, что ж… биться так биться, придется уж и таким… — До первой юшки! — быстро предупредил Хевроний и, азартно сверкнув глазами, ринулся в бой. Удар! Хороший такой, справный, от которого, вообще-то, и падают… тяжелым мечом не очень-то пофехтуешь, тут больше настрой на другое — именно на удар, разящий и страшный, такой, в который вкладываешь обычно всю свою силу… Хевроний вот — всего лишь полсилы вложил, это по всему чувствовалось — Миша все же сумел отбить, даже плохим клинком… не совсем отбить — отклонить скорее… И сам перешел в атаку, вытянув руку, нанес укол… Был бы добрый меч, не этот, с закругленным концом, старинного типа — таким только рубить, не колоть, нет… Противник снова размахнулся, ударил… Ратников тут же уклонился, снова подставил клинок — так, на отводку, изящненько… И опять ударил, теперь уже — в рубку, клинком, так, что разбойник едва успел подставить свой меч, отбивая направленный якобы в сердце выпад. Якобы в сердце, на самом деле — в шею, ее-то Михаил и достал, так, слегка поцарапал, да тут же и ухмыльнулся, воткнул в землю меч: — Кажется, до первой крови собирались биться? Соперник набычился, сплюнул… и, бросив клинок в траву, громко расхохотался: — Ай, молодец, парень! Не знаю, какой ты боярин, а рубишься знатно! Одначе была бы секира… Миша пожал плечами: — Так и против секиры приемы есть… Не этим клинком, конечно. — Ого! Так ты и в клинках разбираешься? — А чего ж? Тут ведь все видно, — Ратников вытащил воткнутый в землю меч и презрительно прищурился. — Клинок толстоват, значит, железо плохонькое, непрокованное, незакаленное, дол нет — кузнец неумелый был, только и сумел, что клеймо выковать — «Людота коваль» — клеймо знатное, однако такие мечи в глубокую старину ковали. Так что, ежели на базаре меч купили — так то на дурня. — Не на базаре, — ухмыльнулся Хевроний. — От орденских кнехтов меч… — Понятно! Откуда у них хороший-то? Атаман перевел взгляд на Олексу, живенько наблюдавшего за ситуацией: — А дружок твой по нраву мне! Можно в ватажку взять… — Ну так бери, Хевроний, не пожалеешь! — подросток вскочил на ноги и приосанился. — Я ж плохого не приведу. — И взял бы… Да с пол-лета уж, покуда ты где-то шлялся, двое нас в атаманах. — Двое? Ну так второго зови. Я его знаю? — Увидишь… — разбойник посмотрел в небо. — Как раз сейчас и должон явиться. Пора. О! Слышишь? И в самом деле, где-то неподалеку вдруг закуковала кукушка — видать, разбойничий страж подавал условный сигнал. И вот уже за деревьями послышались голоса… И на полянку, к старому дубу, вышло с дюжину вооруженных копьями и топорами людей — лесные воры, душегубцы. А впереди, в блестящей кольчуге, положив на плечо рогатину, шагал… Кнут! Ратников узнал злодея сразу, еще издалека, и первым побуждением Миши было броситься поскорее отсюда, убежать, схорониться, больно уж силы неравны… Бежать? Но куда? Лесные братки знают округу куда лучше Михаила, а тот ее и вовсе не знает… Впрочем, а может быть — пронесет еще? Может, Кнут его не узнает? Ага… не узнает, как же… Это средневековый-то человек?! — Здорово, Кнут Карасевич! — радостно улыбаясь, Ратников первым сделал шаг навстречу давнему своему недругу. — Гляжу, в чудские леса подался? — Ого!!! — Кнут едва не уронил рогатину, тяжелую, крепкую, с листовидным острием. Узнал, узнал, было видно сразу. Узнал и озадачился. Иное дело, в бою, в схватке бы встретились, но вот что бы так вот, почти по-дружески… — Здоров и ты, — людокрад нехорошо прищурился. — Вот уж не ждал увидеть… Какими судьбами тут? — Тоже решил в леса податься, — Михаил улыбнулся еще шире. — В вашу ватажицу… возьмете? Воин я, врать не буду, изрядный… ты знаешь. — Да уж ведаю, — в глазах Кнута на миг промелькнула ненависть… впрочем, быстро сменившаяся деланным безразличием. — Мы ж не особо-то дружны были… — Так то когда! — Ну да, ну да… Тут подал голос и Хевроний: — Так ты, Кнутище, молвишь за своего знакомца слово? — Молвлю, — чуть подумав, согласился душегуб. — Молвлю. Воин он и впрямь изрядный. Правда… Ладно, потом с ним поговорим. Ну что, Хевроний Евлампьевич? Говоришь, на той седмице берем караван? — Вестимо, берем, — гулко хохотнул атаман, а следом за ним и все остальные разбойники, даже и те, что только что пришли с Кнутом. — А ты все тевтонский бург предлагаешь? Да что там брать-то? — А брать там есть что, скажу без обиняков! — неожиданно произнес Михаил. — Вчера только оброк привезли. Есть чем там поживиться, есть… И нападения они не ждут, и ров еще до конца не выкопан. — О! — обрадовался Кнут (еще бы, Михаил ведь знал прекрасно, зачем ему нужен был замок). — Вот видишь, Хевроша — человек дело говорит! — Ладно, — атаман скривился и махнул рукой. — Вечерком потолкуем. А покуда пошли. Посидим, отдохнем, обсохнем… Людокрад кивнул и снова зыркнул глазами на Мишу… однако на этот раз ничего не сказал, лишь усмехнулся: — Пошли, Хевроне… Постой! А это что за парень? — Олекса то. Знаемый мной в давность, до тебя еще. Не пасись — парнище вольный! С самого начала со мной был. Подросток тут же гордо распрямил плечи и поклонился вожаку в пояс: — Благодарствую, дядько Хевроний, за слова твои благостные! — Благодарствовать опосля будешь, — снова хохотнул атаман. — Пошли.
Разбойничья база — замаскированный в еловом бору схрон — находилась, насколько мог судить Ратников, не особо и далеко, километрах в четырех-пяти от старого дуба. Правда, добраться туда мог далеко не каждый, тайная тропка шла болотиной, мимо самой настоящей трясины — один неосторожный шаг и все! Будешь, как Лиза Бричкина из известного фильма. Поэтому шли с осторожностью, шаг в шаг. А как вышли на место, в бор, так утомленные дорогой разбойнички сразу повалились в шатры — были тут и такие. И знамена были — белые с черным крестом — тевтонские, синие с золотыми львами — шведские, новгородские — с медведями, а еще — полоцкие, владимирские, торопецкие — все со своими святыми. Видать, ватажица не только тривиальным грабежом промышляла — иногда и продавала мечи достойным людям. Не врал Олекса. Близ бора — шагах в двадцати — журчал ручеек, светлый, прозрачный, такой, что на дне был хорошо виден каждый камешек. Ратников заприметил ручеек еще раньше, когда шли, а потом, похлебав ушицы, отошел… ополоснул лицо, уселся на бережку на поваленной бурей сушине… Ждал. Потому, услыхав позади быстрые настороженные шаги, даже не обернулся. Просто сказал: — Присаживайся, Кнут Карасевич, давно тебя жду. Людокрад — а кто же еще-то? — молча подошел, уселся на бревно рядом, ухмыльнулся нехорошо. Ратников скосил глаза: — Ну что? Побеседуем? — Давай. За тем и пришел. Ну вестимо… — Мне нужен замок, — не растекаясь мыслью по древу, Михаил решительно взял быка за рога. — Я знаю, там есть браслеты… какие, ты знаешь. Они мне нужны, хотя бы парочка… Думаю, и тебе что-то надобно в замке… — Миша покуда решил помолчать про то, что видел чемодан. — Слишком уж упорно ты склоняешь Хеврония к тому, чтобы напасть на бург. Да, мы враги… Но сейчас — похоже, нам нужно одно и то же, нет? — Пожалуй, так, — людокрад сверкнул глазами. Ох, он был вовсе не глуп, далеко не глуп, на это и рассчитывал Ратников. — Так как насчет браслетика? Договоримся? Имей в виду, меня совершенно не интересует, что в замке нужно тебе… Твои дела — твои, я в них не лезу… Как, кстати, боярышня? Кнут от неожиданности вздрогнул: — Ирина Мирошкинична? С чего б ты ее вспомнил? — Да так… — Миша пожал плечами. — При случае передавай поклон. — А сам что, в Новгород не наведаешься? — Нет. В дальние земли уйду. — Это куда же? — К немцам франкским, в Нормандию… есть там у меня один знакомый, граф де Сен-Клер… славный рыцарь! Давно меня в вассалы звал. Землицы даст, мужиков работящих… выстрою себе бург, женюсь — чего не жить? — А вот в это я, пожалуй, поверю, — усмехнулся Кнут. — И знаешь, почему? Потому что я всегда чувствовал — ты не наш! Не наших кровей, не нашей землицы… чужак! Наглый и опасный чужак. Решил все же вернуться на свою сторону? — Решил, — Ратников хмуро кивнул. — Что тут делать-то? — А браслеты зачем? Ты ж знаешь, для чего они… — Знаю. И есть у меня кое-где кое-какое дело… Не сверкай глазами, с вашими делами не связанное. Надо пробраться… потом быстро убраться… И домой. В Нормандию. Разбойник вздохнул, ухнул даже, словно обожравшийся мышами филин: — И все ж не верю я тебе до конца… — Что с того? Я тебе тоже не верю. Просто мне нужно в бург… и тебе… у тебя есть люди. У: меня нет. — А зачем мне нужен ты? — Кнут наконец произнес главную фразу. А у Ратникова ответ уже был давно приготовлен: — Просто я знаю, где чемодан… Небольшой такой сундучок с красивыми сияющими уголками, тот самый, что кнехты недавно привезли с одного островка. Прощелыга вздрогнул, квадратное лицо его на миг исказилось ненавистью: — Черт! Дьявол! Откуда ты… — От верблюда! — холодно пояснил Михаил. — Без меня ты его не найдешь. Так решайся! — Хеврония трудновато будет подбить… — Ничего! Управимся, пусть даже не сразу. Ну? Так что, Кнут Карасевич, — вместе? — Ратников улыбнулся душегубцу, словно лучшему другу. — Вместе, — с усмешкой отозвался тот. — Пусть пока так… А там дальше — видно будет. Последние слова людокрад произнес уже уходя, буркнул себе под нос… но Миша все же услышал. Ну, конечно… они союзники только до поры до времени — кто бы думал иначе? Замок, чемодан… что ожидало Михаила дальше? Смерть? Скорее всего… Однако кое-какой план все же имелся. Пока все дремали в шатрах после сытной ушицы, Ратников все сидел себе, думал — какие из людокрадов опаснее? «Свои», новгородские, или тевтонцы? Ох, не зря они этак вот встречали Кнута, знали, знали, сволочуги поганые, кого надобно встречать и зачем, небось, и сами полазали по иным временам, торговали людишками… конкуренты, мать их за ногу! Еще и кровь эта… Зачем кровь-то брать? Действительно на анализы? Что же, в подпольных борделях инфекции забоялись? Господи… А ведь те, у кого кровь-то взяли… они ведь первые кандидаты… товар… Вечером Кнут Карасевич ходил смурной — никак не получалось договориться с Хевронием о немедленном штурме замка, да что там о немедленном! Атаман вообще сомневался, стоит ли трогать бург. Чай, не караван, да и тевтоны — не купчишки, мстить потом будут — запросто! Ратников покуда помалкивал, рассуждая, не подослать ли к Хевронию Олексу с каким-нибудь завлекательным рассказом о несметных сокровищах, спрятанных крестоносцами в замке? Самому-то Мише не с руки было лезть — кто он тут? Так, никто, приблуда, по-местному говоря — пришалимок. По всему, атаман куда больше склонялся к ограблению купеческого каравана — к тому все и готовились, оставалось лишь разочарованно вздыхать да тихонько, про себя, ругаться. Помощь в этом непростом деле пришла, откуда не ждали. Перед самой темнотой, когда в быстро синеющем вечернем небе уже начинали желтеть бледные до того звезды, вернулся откуда-то небольшой, высланный еще с утра на разведку отрядец — человек с полдесятка. Вернулись не одни, с пленными, точнее говоря — с добровольно примкнувшими к разбойничьей ватаге гражданами — давешними раззявами-кнехтами, коих Миша с Олексой так здорово облапошили насчет лошадей. А и правильно! Не фиг на голых девок пялиться! Тоже еще… крестоносцы. Впрочем, все трое вовсе не скрывали причин, приведших их в разбойничье логово. — Мы ведь давно хотели уйти, да все побаивались, — ухмыляясь словно ни в чем ни бывало, объяснял вислоусый Збышек. — А тут в погоню за кем-то послали, а у нас лошадей увели. Ну, и как возвращаться? Подставлять спины под господскую плеть? Так надоело уже, мы, если хотите знать, бург это чертов давно уже ненавидим, вот, коли б восставшие эсты в округу пришли — и у нас бы стены заполыхали, клянусь Святой Девой! Самое подходящее для того время! — Это отчего же? — тут же справился атаман. — Объясните-ка — почему подходящее? — Дак ясно, почему, батюшка! — захохотал кнехт. — Кто-то серьезный из замка убег — ловить дня три будут, все людишки в погоне, по дальним лесам, да по озеру, а замок — пуст! Окромя дюжины караульных, священника да герра Штраузе-командора — он за главного там — никого! И ров, главное, без воды, и стены кое-где не достроены — приходи, бери бург, вот он как на ладошке! — Неужто так? — Хевроний Евлампьевич усомнился. — Да вот те крест, батюшка! — Вот-вот! — тут же подал голос Кнут. — А я про что говорил? И этот еще… Мисаил. Все о том же! — И ладно! — немного подумав, атаман махнул рукой. — Коли уж удача сама в руки лезет… грех не воспользоваться. Грех!
Ватажники выступили в поход уже утром, едва рассвело. Сорок человек, они шли тайными тропами, одетые в кольчуги и кожаные, с металлическими бляшками, панцири. У кого-то были латные шлемы, у кого-то — войлочные татарские шапки, у многих же не имелось и этого — в шайке Хеврония немалую массу составляли беглые холопы да примученные немцами эсты. Между прочим — все еще язычники, ну да в ватажке это никого не смущало. У каждого из них было короткое копье, топор, увесистая дубина, ну и главное — злость! Да что там злость — ненависть. Ненависть к угнетателям немцам и к их непонятному и злому богу. На ходу эсты молились своим лугам, священным озерам, рощам… Проходя мимо раскидистого дуба — того самого, под кроной которого не так давно ночевали беглецы, — эсты привязали к ветвям разноцветные ленточки — на удачу. Остальные разбойнички, глядя на это, лишь прятали подальше усмешку — не стоило гневить чужих богов, тем более — в их родных местах, ведь все эти земли, этот лес, это небо, озеро, все вокруг когда-то принадлежало эстам, светлоглазой прибалтийской чуди, добродушному и покладистому народу, доведенному до белого каления захватчиками-тевтонами. Азарт, сладостное предвкушение предстоящей битвы, исходил сейчас от каждого, от самого последнего мальчишки-чудина до атамана. Азарт предвкушения боя раздувал ноздри, гнал в жилах кровь, заставляя сильнее биться сердца. Выкатившее на небо солнце — желтое, сверкающее, рассветное — отразилось в шлемах и наконечниках копий, а где-то далеко впереди, за изломанной кромкой еловых вершин, блеснуло синевой озеро. Атаман дал знак останавливаться. Немного передохнули, помолились — каждый своим богам, — впрочем, остановку сделали вовсе не за этим. Хевроний расчетливо выслал вперед разведку — вызвался Олекса и с ним еще двое парней — всем остальным было приказано делать лестницы. Нарубили жердин, привязали перекладины… Еще повалили увесистую сосну для тарана. Пока суть да дело, вернулась разведка. — Все так, как и было, — радостно доложил Олекса. — Дальняя стена так и стоит недостроенной. — Добро, — Хевроний осклабился, показав крепкие желтые зубы, вытащил из ножен меч — трофейный, рыцарский — взмахнул клинком: — Ну, с Богом! Или с богами… или с дьяволом… Кто за кого… Ломанулись. Пошли. Ринулись. Полторы дюжины, вместе с атаманом, ударили в лоб, в ворота… эх, как они разогнали сосну! Ворота дрогнули… однако не поддались с первого раза. И сразу же последовал новый удар… еще удар… еще… еще! Ратников уже дальше не видел, что там — вместе с людьми Кнута он бежал к дальней стене. Бежал, чувствуя, как все сильнее бьется сердце… А страха не было, его обычно и не бывает в таких ситуациях ни у кого. Все уже отбоялись… Все равно уж… Теперь — только вперед! — Давай, робяты! — взмахнув дубиной, громко закричал Кнут. — Лестницы! Давай! Ухх-ха-а-а-а!!! Кто на Бога и Великий Новгород?! Ратников на бегу скривился — вот ведь, гад какой, позорит древний новгородский клич своими разбойничьими устами! Одно слово — сволочь, хотьи не знали здесь пока этого слова, оно поздней пошло, с верхних волоков, тамошние людишки — изгои — везде были чужими, безобразничали в ближних к волокам городках-деревнях, девок заманивали, устраивали групповые изнасилования — «толоки» — их уже и злыднями не прозывали, вообще никак, одно было название — с волочи, с волока то есть… вот и пошло с тех пор — «сволочи». Кнут Карасевич как раз из таких был. Но не трус, нет… и не дурак. Не полный придурок. Напрасно крутился на башне часовой — кто-то пустил стрелу, поразил кнехта в шею. В часовне ударили в колокол… поздновато, да и кого звать? Так, для острастки больше… Первая лестница прилегла к недостроенной стене… за ней — вторая, третья… пятая… Немного опомнившиеся защитники замка пытались взять атакующих на копья. Напрасные хлопоты! Проткнули одного, другого… Третий метнул секиру… голова кнехта разлетелась напополам вместе со шлемом, густо забрызгав навершье стены скользкими беловато-красными мозгами. Олекса бежал, поскользнулся, упал вниз, кувырком скатился в ров… У Ратникова захолонуло сердце… жаль было парня, жаль, если вот так вот глупо погибнет, ни за что… Нет! Вот парень вскочил на ноги, помахал рукой… Ну, слава богу, жив! А вот все — и Ратников — уже на гребне стены. Ударить мечом — подарком Хеврония — подскочившего кнехта, тот так и полетел вниз, вверх тормашками… спрыгнуть… Ого! Да откуда ж вас столько? Миша едва успел отразить летящий прямо в сердце удар — острие копья запросто бы пробило старенькую кольчужку, тоже разбойничий подарок… точнее — ее дали взаймы. Тем более, следовало беречь, почем зря не дырявить. Гневно сверкая глазами, кнехт снова произвел выпад. Стеганый плотный гамбизон, вытянутый книзу щит с большим умбоном, круглый «шапель» — шлем, железная шапка с полями. Эх, если б меч был нормальный, с острием… А так — вряд ли закругленное на конец лезвие проткнет гамбизон. И все же… Удар! Отскочив в сторону, Ратников рубанул врага по плечу — тот успел вовремя подставить щит, и снова выкинул вперед копье… не очень-то удобно, со щитом — и копьем. Но парень, видать, был силен… давно пора было уже с ним кончать. Якобы уклоняясь, Михаил отклонился в сторону, перенося вес на правую, опорную, ногу… и когда копье вновь просвистело у самой шеи, ухватив за древко, дернул его на себя, подставив меч. Насадил кнехта, как таракана! Или бабочку — на иглу. Черт! Так и знал! Плохо откованный, «контрафактный» клинок, подделка под легендарного «коваля Людоту» — треснул, сломался… Правда, сломался, уже проткнув гамбизон. Кнехт дернулся, застыл… светлые глаза его закатились, изо рта хлынула густая черная кровь. Совсем молодой парень… жить бы да жить. Ратникову было его искренне жаль, Миша вовсе не собирался никого убивать, но… Слишком уж ловко ты управлялся с копьем, парень! Тут уж — либо ты, либо тебя. Не до сантиментов — закон битвы. Нельзя поесть дикого меда, не прибив часть пчел. Ввязался в сражение — вот тебе кровь. И своя, и чужая — в достатке, пей — не хочу. Так что — все правильно… И все ж на душе стало скверно. Осмотревшись, Михаил увидал бегущих к главной башне разбойников, тут же принявшихся колошматить дубинами в дверь. К ним уже подбежал Кнут Карасевич, махнул окровавленной секирой, показывая на аккуратно сложенные штабелем бревна. Вон они, рядом. Возьмите-ка, братцы, да с раскачки… хабах! От дверей только щепочки полетели. Ратников мигом подбежал, Кнут оглянулся, скривил гримасу — непонятно, то ли сожалел, то ли радовался. Распорядился, косо поглядывая на Мишу: — Вы двое — здесь, вы — с нами. — Я тоже с вами! Олекса… Вовремя подбежал парень. Кнут лишь махнул рукой: — Вперед! Дюжина лиходеев тут же побежала в главную башню… А во дворе уже поджигали сараи.
Ведомые людокрадом шильники, поднявшись по винтовой лестнице, приготовились вышибать люк прихваченным внизу бревнышком. Взялись, поднатужились и ударили. Крышка со стуком отвалилась, так, что бревнище едва не залетело в келью. Не заперто! Миша похолодел — что же, выходит, зря все? Птичка улетела? Да не сама по себе — с чемоданом в клюве, с браслетиками.
Глава 9 Лето 1243 года. Чудское озеро АМБАР
Что касается другой добычи, то способом ее добывания издавна были грабежи.Со двора замка поднимались к небу густые клубы черного дыма — горели сараи, дровяники, сено. На этот дым теперь и оставалась одна надежда: кому надо — заметят, вернутся. Ну конечно же герр Якоб Штраузе решил самолично возглавить погоню. И что же, сколько теперь ждать его возвращения? Ворвавшись в келью, Ратников конечно же сделал вид, что точно знает, где что искать, бросился под кровать… и вынырнул с самым обескураженным видом: — Нету! Видать, перепрятали. — Перепрятали?! — нехорошо прищурился Кнут, окровавленное жало меча в руке его угрожающе покачивалось. Однако быстро справившись с охватившим его гневом, шильник оглянулся на кнехтов и понизил голос: — И как же мы теперь будем искать? Михаил пожал плечами: — А никак! Единственный путь — ждать возвращения хозяина замка. — Якоба? Ну-ну… Знает! Знает, как зовут конкурента! Ну конечно, а как же иначе-то? И вот теперь, предоставив разбойникам заниматься любимым и привычным делом — грабить и жечь, — оба авантюриста ждали, надеясь лишь на авось. Да, клубящийся над замком дым был виден издалека… но, кто знает, где сейчас находился герр Штраузе и его люди? Может, на озере, может, даже где-то в районе Дерпта. И когда они все объявятся? Тревожило и еще одно — разбойники, так сказать, коллеги. Это сейчас они с упоением предаются грабежу, а что будет часа через три или к вечеру? Хевроний Евлампьевич наверняка прикажет возвращаться домой, на болотную базу. И сделает это задолго до наступления темноты — все же он был неплохим атаманом. — Как бы их задержать… — тихо произнес Кнут. Оба врага теперь не спускали друг с друга глаз, тем более Ратников хорошо понимал это, теперь он был людокраду не нужен, более того — опасен! Правда, вот битва уже закончилась, и всадить в Мишу кинжал или меч не получалось — слишком вокруг было людно, не так поняли бы, да Олекса был настороже, поигрывал кинжалом. Даже от нечего делать покидал его в распахнутые ворота амбара — втыкал, куда хотел, на раз. Даже вот зазевавшуюся бабочку пришпилил. Людокрад не сдержал усмешки — он тоже хорошо понимал, зачем Олекса играется ножиком. Намекает — ежели что, так ты, чучело, умрешь первым… Уйти бы… Но кто знает, а вдруг чемоданчик-то и найдется? Так вот или примерно так — рассуждал сейчас Кнут. И Ратников знал это. — Слышь, Кнут Карасевич, а в замке ведь винный подвал есть… — Михаил задумчиво почесал затылок. — Ну есть, — согласился шильник. — И что с того? — А наши бы его нашли… глядишь, и подзадержались бы. А то Хевроний, вон, все на солнышко смотрит. Скоро скажет, чтоб уходили. — Это верно… Надо спросить кого-нибудь… о! Эй, как там тебя… Збышек? — Да, господин? — вислоусый кнехт неохотно остановился — на плече он тащил штуку доброго сукна. — Винный погреб тут есть? — Погреб? Само собою! Герр Якоб, приказчик орденский, большой был любитель… Только напрасно вино в главной башне ищут, оно вон в том амбаре хранилось. Видите, каменный? — Это за колодцем-то? — Там… Обложенный замшелыми валунами амбар выглядел весьма солидно — приземистый, с крепкими воротами, он чем-то напоминал Ратникову бункер, убежище на случай ядерной войны. Зачем в обычном амбаре такие крепкие ворота? Почти крепостные… Что там такое хранить? Вино? Хм… Охотники за браслетами поднялись с бревнышек… И в этот самый момент казавшиеся такими неприступными ворота амбара вдруг распахнулись! Нет, не настежь… лишь только левая створка. Из амбара, пошатываясь, вышел какой-то парень, похоже, тот, перебежчик из недавних кнехтов, что пришел со Збышеком… Парень по виду был сильно пьян… однако вовсе не это сейчас привлекло пристальное внимание Ратникова и Кнута. Нет, не это… Какая разница — пьяный этот бывший кнехт или трезвый? Нешуточные эмоции вызвало совсем другое — в левой руке молодой разбойник тащил… чемодан! Небольшой, коричневый, с никелированными замочками и уголками! Людокрад бросился к амбару первым… Ратников с Олексой за ним… — А ну стой, пьянище! — на ходу кричал Кнут. — Стой, кому говорю! — Ась?! — обернувшись, парень глуповато улыбнулся и, выронив из рук чемодан, упал в траву. Кнут добрался до заветной цели первый — подхватил, дернул крышку… В крапиву повалились… небольшие кувшинцы и фляжка. — Э-э-э! — дернулся валявшийся в траве пьяница. — Вы это… зачем мое вино взяли? Там… и-к… еще много… а это — мое… я его первый… вз-з-зял… — Но, ты! — шильник схватил парня за горло. — Там, в сундучке этом, еще что-нибудь было? — В каком сун… сундучке? Ах, в этом… Да ну… дрянь всякая — какие-то браслетки дешевые, стеклышки… Я их там и высыпал… а потом… и-ик… поскользнулся, упал! — Где?!!! — Так в амбаре же! Где вино… Сказал — и снова повалился в траву, захрапел пьяно… На сей раз Ратников рванулся в амбар первым. А Кнут… А Кнут почему-то не спешил. Внутри оказалось темно, на длинных полках стояли какие-то сундуки, бочонки, фляжицы… В дальнем углу, кажется, что-то блеснуло! — Олекса! Открой-ка пошире двери… Они!!! Ратников наклонился к осколкам стекла — видать, этот пьяница кнехт невзначай растоптал браслетики, раздавил… правда, никуда не провалился — так не в этом месте переход, на острове! Или на той стороне, на Танаевом озере… Впрочем, похоже, что на Танаевом ничего уже и не работает. Почему так? Ладно, некогда сейчас о том думать. Да-а-а… парнишка упал нехило! Раздавил почти все… одни вон осколки — желтовато-коричневые, новгородской работы, и синенькие, бирюзовые — «киевские». Все витые, в виде змейки… Синеньких Михаил раньше не видел, не использовал… Черт! Неужели это пьяное чучело раздавило все? Да не может быть! Хоть что-то, да должно целым остаться… Миша скинул с плеча котомку, с которой не расставался даже во время боя — а что, ничего ведь почти не весит, пустая почти… Наклонился, зашарил руками, рискуя порезаться об осколки… Вот, похоже, один целый есть… вот еще… вот… Нет, этот поломанный. — Эй, Олекса! Да ты откроешь наконец дверь! — Откроем, откроем… Черт! Ратников дернулся, обернулся… Ну, ведь мог бы предвидеть! Никакого Олексы не было. Были вооруженные до зубов шильники… И ухмыляющийся Кнут. — Ну, что, отыскал-таки? — людокрад глухо засмеялся и махнул рукой. — На копья его, парни! Их было с полдюжины. Сильных, готовых на все парней, привыкших к убийствам и крови. Слишком уж неравные силы… Слишком. — А ну стоять! — громко выкрикнул Михаил, выхватывая из котомки… парабеллум. Вороненый ствол тускло блеснул в полутьме. Людокрад в удивлении округлил глаза и приказал: — Стойте! Михаил усмехнулся: — Вижу, знаешь, что это такое. Не сомневайся, положу всех, а тебя — первого. Ляжешь с дыркой во лбу… с аккуратной такой дырочкой. А ну, к стене все! Копья и секиры — на пол. Похоже, шильник вовсе не собирался помирать, скривился, но махнул своим — делайте, мол, как сказано. — Где Олекса? — пряча в котомку уцелевшие браслетики, быстро спросил Ратников. — Так у ворот… — ухмыльнулся Кнут. — Валяется, видать, устал. — Так ты, сука, его… — Не, не! Всего-то оглушили слегка… Слышишь, стонет? Ничего с твоим дружком не сделалось. Патронов, естественно, у Миши не было — откуда? Но Кнут об этом не знал… а Ратников знал, и сейчас думал что делать? Как выпутаться? — Пейте вино! Ну, быстро! Разбойнички удивились, но подчинились с охотою… вот уже и заулыбались, загалдели… Лишь людокрад все кривился. Михаил повел стволом: — Ну?! Тебе что, особое приглашение надо? Или в рот заливать? Кнут что-то угрожающе прошептал, но приложился к кувшину… Миша быстро прошел к воротам, обернулся с добродушной улыбкой: — Ты, Кнут Карасевич, в стекольях-то поищи. Кажись, там браслетиков пара целых имеется! И вышел! И захлопнул тяжелую створку, заложил на изрядный замок, на засов — амбар-то закрывался, еще бы, не слишком-то герр Якоб Штраузе доверял своим кнехтам. Олекса сидел на траве рядом с амбаром и мотал головой. — Ты как? — бросился к нему Ратников. — Да ничо! По башке какой-то гад стукнул. Хорошо, слегонца… Но болит, башка-то… — юноша осторожно потрогал окровавленную голову и скривился. — Видать, шишка будет. — Что, раненый? — откуда ни возьмись подошел Хевроний. — Да так… не сильно. — Собирайтесь — уходим. В ворота амбара стукнули с силой. Похоже, ногою. — Это что там еще? — удивленно обернулся атаман. — Кнехты. Мы заперли. Пущай посидят. Разбойник хохотнул: — И то верно! Кнута не видали? — К озеру со своими ушел… Деревеньку пограбить. — Мало ему, аспиду! Эх, недаром я этому Кнутищу не доверял… — Хевроний недовольно сплюнул и махнул рукой. — Одначе ждать не будем, пойдем. День-то к вечеру клонится… Успеть бы до темноты. — Хорошо бы за Кнутом проследить, — негромко молвил Олекса. — Не нравится он мне… Не связан ли с рыцарями? С чего бы к озеру-то попер? Деревеньку грабить? Ага, как же! Мы с Мисаилом посмотрим. — Добро, — согласно кивнул атаман. — Как голова-то? — А, тряпицей перевяжу. Заживет до свадьбы. — И то верно. Вернетесь когда? — Через пару ден. К старому дубу выйдем. — Ну, добро, добро… Простившись с атаманом, Ратников перевязал Олексе рану подолом рубахи, предварительно промыв вином из прихваченной с собой фляжки. Юноша морщился, но терпел. — Ну как, парень? Идти сможешь? — Да хоть на край света! — Тогда пойдем. Поспешать надо — опять же, до темноты. Думаю, у орденцев челноки есть. — Есть. Найдем у причала.Марк Блок.Феодальное общество
Когда они причалили к острову, уже смеркалось, и черные тени сосен неслышно скользили по серебристой озерной глади, чуть тронутой едва заметной рябью. Выпрыгнув на песчаный берег, Ратников обернулся: — Ну, все, друже, не провожай. Дальше уж сам доберусь. — К себе? — понятливо спросил-кивнул Олекса. — Да, к себе. В свой мир. К супруге. Поди, уже заждалась. — Хорошая у тебя боярышня, — неожиданно улыбнулся подросток. — Красивая, добрая… Мне б сыскать такую! Миша расхохотался: — Сыщешь еще, какие твои годы? Сам-то сейчас куда? К Хевронию? — К нему. Куда же еще-то? — А то в Новгород бы подался… — Так меня там и ждут, руками плещут! Ну да, ну да… Ратников замялся — понял, что сморозил глупость. Один в поле не воин. Горе одному. А тут все же — шайка. — Да мы не все время разбойничать будем. Хевроний сказывал — в тевтонской земле сейчас волненье большое. Эти восстали… пруссы! Вот мы магистру свои мечи и предложим… А, может, и не магистру — пруссам. Кто как заплатит. Михаил хмыкнул: — У пруссов серебришка не густо… — И-и-и, боярин! Это было негусто, а посейчас, когда они столько бургов пограбили-пожгли… Посмотрим! — А Кнут? Вдруг вернется? — Вернется? — парнишка насмешливо качнул головой. — Не думаю. Веры ему у Хеврония уже нет. Если не дурак, Кнут — не явится. — Он не дурак… Ну… Удачи тебе, дружище! И счастья. — Тебе тоже, боярин! Бог даст, еще свидимся. — Бог даст… А вот это вряд ли! Возвращаться сюда Ратников вовсе не собирался. Хотя, с другой стороны — кто знает, как оно еще сложится? Человек предполагает, а Бог располагает. Друзья обнялись. Михаил нагнулся, подобрал котомку и, повесив ее на плечо, быстро зашагал к лесу. На полпути обернулся, помахал уже отгребшему от островка парню. Тот тоже бросил весло, махнул, снова погреб, теперь уже без оглядки. Спешил, понятно. Славный парнишка. Поговорить, конечно, любит, однако вопросов лишних не задает. Все случившееся просто принял как есть, без всяких теоретических рассуждений. Ну, подумаешь, переместились из одного мира в другой — делов-то! На белом свете еще и не такое бывает. Михаил на ходу улыбнулся, вспомнив, что даже Рай и Ад в здешней эпохе — понятия географические. Выйдя на полянку у дуба, молодой человек взглянул на луну, вытащил из котомки браслет — коричневато-желтый, — задумался. Там ведь вполне могли ждать! Те, кто поджег флигель. А куда Миша вернется, в какой именно момент времени — один Бог знает. Может — прямо в полымя! Хорошо бы чуть отойти… вот, за дуб хотя бы… Недалеко, иначе можно и не уйти. Так… Вот здесь хорошо будет. Ну, прощай, друг Олекса, прощайте, разбойнички, прощай, незадачливый людокрад Кнут! Улыбнувшись, Ратников сжал в ладони браслет. Хрупкое стекло треснуло…
Глава 10 Лето. Чудское озеро МАША
В какую бы эпоху мы не заглянули, люди, как первобытные, так и цивилизованные, всегда знали, что их судьба будет отчасти такой, какой ее сделает их деятельность.Первое, что услыхал Михаил в ту же секунду — был треск падающих балок! Объятые пламенем, они свалились вниз, погребя под собой все основание флигеля, которого уже и не было, собственно — один лишь огненный, рвущийся к небу факел с черным хвостом дыма. Чуть в стороне от пожарища стояло двое парней. Довольно молодые, лет по двадцати пяти, в старых засаленных пиджачках, как у дачников-пенсионеров, в кепочках, в каких-то непонятных, похожих на галифе, штанах, заправленных в яловые сапоги. Обычно так одеваются рыбаки-сельчане. Лица у обоих неприметные и чем-то похожие: одинаково круглые, с резкими веснушками. Белесые, коротко подстриженные волосы, чуть оттопыренные уши. Братья, что ли? И у каждого в руке — револьвер! Именно револьвер, наган, что ли, из-за дальности было не очень-то хорошо видно. Парни внимательно посматривали на пожарище, многозначительно покачивая стволами. Впрочем, там уже нечего было и смотреть-то — все рухнуло, догорало. Наверное — и останки Миши с Олексой — именно так и должны были полагать эти двое. Вот один оглянулся — Ратников поспешно юркнул в росшие возле дуба кусты, затаился… осторожненько выглянул. Второй братец — или просто похожий — засучив рукав пиджачка, взглянул на часы. Что-то сказал, кивая на догорающий флигель. Его напарник негромко засмеялся и произнес какую-то длинную фразу на непонятном языке. Это был точно не английский, и не немецкий, не французский, а… эстонский, что ли? Да, скорее всего так… Михаил зябко передернул плечом: интересно, с чего бы это решились пойти на двойное убийство эти горячие эстонские парни? Два трупешника… И что дальше? Ну, во-первых, трупешники обгорелые, никто и заморачиваться особо не будет — сами перепились да сгорели, что не так уж и редко бывает. Это — во-первых, ну а во-вторых… не собираются ли эти ребятки свалить к себе в Эстонию? Тарту — Дерпт — рядом. Старинный университетский центр, милый, красивый и уютный город — Миша как-то бывал там, приходилось. Свалить… А пограничники? Угу, угу… тот толстый взяточник капитан… Запросто свалят! Но зачем убийство? Какой в этом вообще смысл? Чем Миша с Олексой могли помешать хоть кому-то? Или… просто своим появлением здесь? Ох, нечистое дело! Угли догорали, и дым уже стал меньше, стелясь по траве сиреневой дымкой. Парни переглянулись, перекинулись парой фраз и, сунув револьверы за пояса, быстро зашагали прочь, к берегу Ратников — само собою — следом. Пробирался осторожненько — как-никак, имелся кое-какой опыт. Это средневековые рыбачки-охотнички-крестьяне его бы враз просекли, но эти… Шли себе, ничем особо не заморачиваясь, словно с прогулки вернулись. Убийцы, мать их… И кто ж это такие? Зачем все? А может, их кто-то послал? Опять же — зачем? Зачем поджигать флигель с людьми? Странно. Более чем странно. У причала парней ждала лодка, без мотора, с веслами. Поспешно докурив, оба выбросили сигареты в воду, уселись, погребли… Куда ж так быстро-то? Аккуратно раздвинув ветви, Ратников всмотрелся в бирюзовую озерную гладь… Ну конечно! Кораблик. Выкрашенная шаровой краской самоходная баржа с гордым именем «Гермес». Именно это суденышко и появилось из-за мыса, замедлило ход… Именно к нему и погребли парни… Ясно! Сейчас рванут в Эстонию… Ну Узбек! Ну Коля… Ну набрал себе уголовников… впрочем, и сам — такой же. Ох, не зря Узбеков в поселке не любили. Не только потому, что пришлые. Миша поискал свою лодочку — ту самую горелухинскую моторку, на которой сюда и приплыли с Олексой… нашел, вот она, стоит, как и была, с той стороны причала, покачивается на привязи. Быстро прыгнув в лодку, Ратников заглянул в бензобак и приготовился уже завести двигатель… Подумав, привстал — посмотреть на баржу. «Гермес» уже удалялся… А те двое, в лодке, гребли к берегу! К этому берегу, к острову! Интересные дела… что же, их не взяли с собой? Зачем тогда плавали? Доложить? Странно… Михаил все же счел за лучшее ретироваться, не играть в догонялки с парнями — а ну как пальнут? Судя по поджогу — запросто. Снова спрятался в кустах, и смотрел, как молодые люди, привязав лодку, выбрались на берег. Постояли, посмотрели вслед удаляющемуся «Гермесу», закурили… Выбросив окурки, неспешно обошли причал, осмотрели моторку. Один что-то сказал, вытаскивая из-за пояса револьвер… Неужто выпалит? По мотору… в лодку… Черт! Жалко, что Горелухин-то потом скажет? Придется потом двигатель откупать. Нет, выстрелить все же не решились, просто вылили из бака бензин… Сволочи! Ясно… Пограничники… или рыбаки, или туристы, обнаружив пожарище и обгоревшие трупы, найдут и моторку — сопоставят, что к чему: кто приплыл — тот и сгорел. По пьяному делу, понятно. Видимо, парни так вот и рассудили. Снова, присев на причал, закурили, о чем-то заговорили, потом один посмотрел на часы… оба встали, зашагали к мызе, обошли со стороны флигеля, остановились, переглянулись… одновременно сунули руки в карманы… оп!!! Исчезли! Вот были только что — чуть слышный хлопок — и нету! Так вот что это за пареньки! Причастные… ясно — причастные, при делах, и сильно озабоченные тем, чтобы чужие в дела их носы не совали. Интересно, что у них за тема с «Гермесом»? С Николаем «Узбеком» Кумовкиным? Все случившееся Ратникову очень сильно не нравилось, хотя, казалось бы — какое ему было дело до чужих проблем? Однако эти вот чужие проблемы почему-то почти всегда оборачивались против него самого. Однако ж солнце уже катилось к вечеру — пора было и домой. Не тратя времени даром, Михаил уселся на весла и, поминая недобрым словом выливших горючее парней, погреб, стараясь держать курс на восток — к берегу, где надеялся раздобыть бензин. Добрался без приключений, правда, руки до мозолей стер, однако горючее раздобыл, а как же — выменял на пустую канистру. — Лейте прямо в бак, парни! Парни — рыбаки из местной артели — быстро перелили в бак моторки литров пять из своего катера, смеялись — эк, мол, тебя угораздило-то без горючки остаться — да все поглядывали на забавную одежонку Ратникова: порты да длинную домотканую рубаху — посконину. Хорошо хоть кольчугу по пути скинул, да меч… А вот парабеллум не повернулась душа выбросить, так в котомочке и лежал.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
Мерно плескались волны. Моторка шла хорошо, ходко, видать, бензин у рыбаков оказался хорошим. Оранжевое с золотом солнце садилось, отражаясь в воде длинною сверкающей полосою. Мимо, метрах в ста, не обращая никакого внимания на Ратникова, пролетел пограничный катер, видать, решили-таки проверить, почему на дальнем островке дым? Сообщил кто-то. Уже начинало темнеть, когда Миша, миновав узкий пролив, миновав узкий пролив, обогнул мысок, направляя лодку в залив реки Черной. Там же ее и поставил, где и была, притулил к причалу, замкнул цепь на замок, ключ же, как и уговаривались, отдал местному мужичку с соседнего хутора — горелухинскому приятелю. Там же, на хуторе, стоял и «уазик». Хуторянин поначалу Ратникова не признал, все плескал удивленно глазами — что, мол, за космач-бородач? — Что, оброс? — хохотнул Миша. — Так вас вроде двое было… — Было… — Да и обрасти… Нешто за три дня обрастают так? Три дня! Всего лишь! Это вот столько тут времени и прошло… Понятно, чему так удивлялся мужик: — Ну, ты это… в голову не бери. — Да я и не беру, — хуторянин расхохотался. — Лодку ты пригнал, ключ принес, остальное — не мое дело. Вот, молодец. Все бы так рассуждали! — Ну, бывай! — махнув рукой, Ратников покинул хутор и, вытащив спрятанные под бампером ключи — было там сделано специальное потайное место — забрался в машину. Немного посидел, улыбнулся, запустил двигатель… Поехал. Насчет рожи своей, бородищей заросшей, особенно не переживал — в людные места заезжать не собирался. Все вот эдак, лесною дорожкою, через шестнадцать километров — поворот к усадьбе. Там хорошо, там дом, там — Машенька. Маша! Михаил только сейчас осознал, как соскучился. Ведь это здесь три дня прошло, а там — почти два месяца! Скорее! Скорее домой… Скорее. Еще издали Ратников заподозрил неладное. Ворота усадьбы были открыты настежь, свет в доме не горел, хотя должен был — на улице-то темнело. Да и синей Машкиной «Оки» тоже нигде не было видно. Задержалась в магазине? С чего бы? Бросив машину во дворе, Миша, полный нехороших предчувствий, заскочил в избу: — Маша! Машенька! Напрасно, никто не откликнулся. Михаил заглянул в холодильник — продуктов хватало, появились и новые, да и щи стояли почти не тронутые, а их Маша к возвращенью супруга хотела варить. Сварила. А супруга не дождалась. Или не дали дождаться? А может, она все ж в магазине, чего раньше времени психовать? Съездить сейчас да проверить. Побриться только и волосы подровнять… незачем вызывать недоумение. Молодой человек так и сделал — наскоро побрил бороду, подстригся — как уж сумел, а уж потом, попрыскавшись пахучей туалетной водою, прыгнул за руль. Поехал…
Было уже темно, фонари на улицах притихшего поселка горели через раз, да и те, что горели, казалось, еще больше сгущали тьму желтым своим тщедушным светом. Михаил сбавил скорость — по обочинам и прямо по проезжей части фланировали целые сонмы подростков и молодежи, в большинстве своем — пьяной, что было понятно — танцы. Как раз вот, наверное, кончились… Или только еще начинались? Впрочем, черт с ними. Ратников подъехал к магазину, и не останавливаясь — увидел засов с замком — рванул дальше, на площадь, к почте… тоже, кстати, закрытой. Черт! У кого бы спросить-то? Ну не у этих же полупьяных мальчиков-девочек… Горелухин! Заехать к нему — как раз и надо было бы… Может, он чего знает? Ежели на рыбалку никуда не упер или на охоту он может. Еще с поворота увидев в окнах горелухинской избы свет, Михаил перевел дух ну, хоть один дома. Поставив машину, вскочил на крыльцо, постучал… — Кого там черти несут? — Это я, Гена. — Кто — «я»? — хозяин избы выглянул в окошко. — А, это ты. Заходи, Миша, здорово! — И тебе не хворать, Геннадий Иваныч, — войдя, поздоровался Ратников. — Что, ужин, что ли, затеял? — Садись, садись, — Горелухин приветливо улыбнулся. — Вместе вот поснедаем. Он так и не женился, жил бобылем, поскольку искренне считал всех баб алчными и неверными тварями. Не повезло один раз, вот и, обжегшись на молоке, дул на воду, да и что говорить — вряд ли в поселке еще оставались для него кандидатки, прошли уж давно те времена, канули в Лету. Из всех в деревне женщин Геннадий Иваныч уважал только старушек да некоторых «ученых» дачниц, ну вот Машу еще — но Маша — статья особая… — Как сплавали? — Да ничего. Моторку я твою на хутор пригнал, ключ отдал, как ты и сказал. — Ну и славно. Портвейн будешь? Хороший, «три семерочки», Брыкин из города привез, я заказывал… — Геннадий Иваныч встал с лавки и полез в холодильник, старенькую, но вполне еще рабочую «Ладогу». — Капустиха-то разве настоящим товаром торгует? Людей только травит, тварь! Миша вообще-то подобные напитки не жаловал, слишком уж современная их рецептура отличалась от той, прежней. Однако сейчас… — А, давай, начисляй, чего уж! Ну, за здоровьице. Махнув по полстакана, закусили жареной рыбкой прямо со сковородки. — Слышь, Ген, — помолчав, тихо произнес Ратников. — Ты жены моей не видел? — Маши, что ль? — А что, у меня какая-то другая жена есть? — Хм… Да ладно! Как же, третьего дня вот видал супружницу твою, в лабаз захаживал, она как раз на щи звала. Знатные щи-то? — Спрашиваешь! — И вчерась видал — на машинке своей в город мчалась. — В город? — от удивления Ратников едва не пролил портвейн. — А что ей там делать-то? Да и правил она не знает… Водить-то умеет, да, но чтоб в город… А точно ее «Ока»? — Да точно! Мы с Николаем, деверем, как раз на Малышкину гать шли… А она, «Ока»-то — на шоссе выезжала. Синяя такая… м-м… Эм три-два-один А Эм… — Гляди-ка! — Михаил покачал головой. — Ты и номер помнишь! — А что тут помнить-то? Оченно уж он приметный, — Горелухин долил из бутылки остатки. — Давай! Выпили. — Значит, уехала твоя жена, а ты, похоже, не в курсе? — Да не могла она никуда уехать, Гена! — Ну, могла, не могла… а ведь уехала! И что, даже записки никакой не оставила? Записки… А ведь верно! Что же не посмотрел-то? Вот так прямо сразу взял и бросился, поехал… А вдруг и в самом деле написала чего Машенька? Ведь грамотна — сам учил! — Поеду-ка домой, — озаботился Миша. — Вдруг Маша уже вернулась, а я тут. — Учует портвешок-то, — провожая гостя на крыльцо, Геннадий Иваныч ухмыльнулся. — Этот запах любая баба учует. — Ну, прощай… участковый-то наш когда будет? — Димыч-то? Так завтра… К Капустихе обещался нагрянуть, давно пора! Травит людей, сучка гладкая, честная предпринимательница, ититна мать! Предпринимает все, что хочет, тварюжища, ОБХСС на нее нет. — Завтра, говоришь… ладно. А за рулем-то точно Маша сидела? — Да не разглядел я… Честно говоря, и не разглядывал… Слышь, Миш, — Горелухин вдруг придержал гостя за локоть. — Чуть не забыл… Там, за «Окой»-то, «мерседес» ехал, бело-красный, ретро… ну, который мы с тобой как-то видели. — «Мерседес»? — Михаил напрягся. — Что, прямо вот так за Машей и ехал? — Ну, ехал… Ехал и ехал, сзади… Я к чему это вспомнил-то? Может, водитель тот Машу твою и видел — куда поехала, в город или, может, свернула куда-то… — Может, и видел, — невесело усмехнулся гость. — Только толку что? У него ведь теперь не спросишь. — Так, может, приедет на днях… вдруг? Хотя Маша-то твоя куда как раньше найдется. Найдется… Кабы так — хорошо бы! Усевшись в машину, Ратников поехал короткой дорогой, за клубом, и прямо на старой волейбольной площадке едва не сшиб старательно писавшую девчонку… не такую уж и малолетку, но пьяную — вдупель! — Вот ведь чудище! — тормознув, беззлобно выругался Михаил. — Сняла посеред поселка трусы — и ссыть, як корова! О времена, о нравы! Представляю, что в самом клубе делается — очаг культуры, мать его так! Стараясь не очень гнать, Ратников покатил по улице, объезжая толпы нетрезвой молодежи, и прибавил скорость, лишь вырвавшись на большак. Так и гнал до тех пор, пока не свернул на лесную дорожку, а уж там до усадьбы было рукой подать.
Записка! Вбежав в дом, Миша резко включил свет. Ну и где Маша могла бы ее оставить? На столе? Нету. В столе — бумаги, бумаги, бумаги, квитанции… Тоже нету. Может, на кухне? Пусто и там. Ратников уселся на лавку, у компьютерного, купленного не так уж и давно столика… Сделали бы мобильную связь, сволочи, подключил бы наконец Интернет, а то сидишь тут, как… как какой-нибудь феодал средневековый! Ни и-мэйл почитать, ни «в контакт» не выйти — остается только коровам хвосты крутить. Да были бы коровы! Рядом с компьютером — тоже приобретенном не так и давно — стояла деревянная рамка… а фотография, Машина фотография, почему-то лежала на столе, рядом… Почему? Ведь была же в рамочке. Миша же сам вставлял! А ну-ка… Дрожащими руками Ратников перевернул глянцевую картонку…
«Артему!!!»Вот так вот, ни больше, ни меньше. И чуть ниже — вчерашнее число. Подписано как раз перед тем, как… Перед тем — как! Ну, подписано и подписано, видать, решила Машенька пацану фотку свою подарить, почему бы и нет? Красивая фотка, на ней Маша в джинсовой курточке, которая ей так шла… Софи Марсо — ну прям вылитая! Михаил таких фоток много наделал, на принтере, вот, с цифровика распечатал, классная фотка, и Маше нравилась… Фотка… Фотки! Их ведь много было… Ну, вот они здесь, в столе… И какого ж черта надо было надписывать именно эту? Да еще так торопливо… Вытащить из рамки… И три восклицательных знака поставить! Черт побери! А может быть, Маша что-то такое чувствовала? Или кого-нибудь увидела в окно, торопилась, понимала, что не уйдет, что дадут ей оставить записку… а может, и оставила, да те ее подобрали… Те… Кто интересно — «те»? «Артему!!!»… Так вот у Артема и спросить! Завтра. Да, теперь уже только завтра.
С утра Ратников вновь уселся в «уазик» и поехал в поселок. Денек начинался туманный, хмурый, с озера дул холодный ветер, моросил дождь, и обложенное низкими серыми тучами небо напоминало прокисший овсяный кисель. Пару раз машина едва не застряла в размякшей грязи — пришлось включить передок. Михаил все делал машинально, все думал, рассуждал сам с собою: ну не могла, не могла Маша рвануть в город, вот так вот взять и рвануть, ни с того ни с сего, обязательно бы дождалась мужа, тем более что недолго оставалось ждать-то. Да и из документов у нее — одна рукописная доверенность с фальшивыми данными паспорта, отродясь у Машеньки не имевшегося. В страховку, правда, Ратников ее своей рукой вписал… Впереди показалась машина, полоснула фарами, Михаил взял чуть вправо, остановился, пропуская… «Нива»! Белая, с синими милицейскими полосами… Участковый! Димыч! Ратников распахнул дверь, помахал рукой, «нива» остановилась, и участковый выбрался из салона в грязь, что его, в общем-то, ничуть не обескуражило, милиционер был одет по погоде — в непромокаемый плащ с капюшоном и длинные рыбацкие сапоги. Миша невольно улыбнулся: — Здорово, Димыч! Ты никак на рыбалку собрался? Ну и погодку выбрал. — Это не я, Сергеич, выбрал-то, это побегушники, — участковый вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. — Что еще за побегушники? — удивился Михаил. — Да детдомовские, сегодня ночью свалили… или вчера еще, да сообщили только сегодня. Сам директор их на опорник заяву писать прибегал. Комиссию они какую-то ждут сегодня… вот и не скрыть ничего. Так бы, конечно, сами найти попытались… или подождали, может, побегушники эти и вернулись бы… где-нибудь к осени. — Из детдомов всегда бежали и бегать будут, — философски заметил Ратников. — Такой уж там контингент. Да ты не переживай: жрать захотят — объявятся. — Да я и не переживаю, — участковый пожал плечами. — На выезде, на заправке, их не видели, значит — сюда рванули, вот я и подумал — заеду с утречка к тебе, да потом к Кумовкину, на пилораму. Мимо вас беглецы уж никак не прошли бы… может, кто чего и видал. — Я лично не видал… — Жаль. — Слышь, Димыч, а ты из города сейчас? — Ну да. С утра пораньше и махнул — дела все сделать, да в отгулы-загулы уйти. У меня ж отпуск скоро! — Хорошо тебе… Ты случайно, жену мою в городе не встречал, у нее «Ока» синяя, номер… — Да знаю я ту «Оку», — ухмыльнулся Димыч. — А что, Маша в город поехала? — Да, говорят, поехала… мне только ничего не сказала. Вернулся с рыбалки и… — Понятно, — участковый кивнул и засмеялся. — Да никуда твоя Маша не денется, не переживай… Когда уехала-то? — Вчера… нет, позавчера уже. — Ха! Тем более! Сегодня к вечеру и вернется… — Милиционер выбросил окурок в лужу и с тоской посмотрев в серое небо, побрел к своей «ниве». — Ладно, поеду к Кумовкину. — К Вашникову еще заедь, у него тоже там пилорама. — И к нему… — Димыч вдруг осекся и, взяв валявшуюся на пассажирском сиденье папку, снова подошел к Ратникову. — Сергеич, я тебе ориентировки дам… ну, на побегушников этих, так ты, ежели что… — Давай, мобильник я твой знаю. — На! Михаил взял два бумажных листка с отпечатанной на принтере информацией: фотками каких-то пацанов лет по пятнадцати или чуть постарше, и с любопытством вчитался: — Артюхов Роман Сергеевич… года рождения, русский, был одет… особых примет не имеется… Евсеев Игорь Дмитриевич… год рождения… одет… примета — на левом предплечье голубая татуировка — логотип группы «АРИЯ». Хм… надо же — меломан, что ли? Ну вот — будет повод зайти в детский дом, точнее — в их летний лагерь. С Темой поговорить… с чего-то ведь Машенька на него указала! Именно на него! А может, лучше сейчас рвануть с участковым к Кумовкину? «Гермес» ведь его суденышко… и те парни, поджигатели — тоже как-то с ним связаны… может быть. Или не с ним, а с кем-то из кумовкинских… Ну, приедут они на пилораму, на склад — здрасьте, вы побегушников случайно не видели? А Машу? Нет, да? Жаль, жаль… Вот так все и кончится — Узбековы работнички, даже что и знают, так лишнего не сболтнут, тем более — милиции: там половина судимых, едва не только что с зоны, а остальные туда же глядят. Нет, не скажут. Особенно если с Димычем… Лучше уж чуть погодя, одному… — Да еще чуть не забыл… — уже садясь в машину, милиционер обернулся. — Еще и самоубийство у них в лагере было, вчера только труп оформлял, с утречка… такое вот «доброе утро». — Самоубийство?! — Пацаненок один таблеток наглотался… заметили, да уже поздно, так и не смогли откачать. Предварительно — передозировка снотворного… ну, это и так ясно. Медсестру тамошнюю, конечно, надо взрючнуть, чтоб за лекарствами лучше следила… в прямом смысле бы неплохо взрючнуть… — участковый плотоядно зажмурился. — Эх, Алина, Алина… классная девочка! — Пацаненок?! А что за пацаненок-то? — Да не помню я… Спихнул, да из головы вон, других дел, что ли, мало? Маленький такой, лет одиннадцати… Артемом, кажется, звали… — Артем?! Одиннадцать лет?! — У Миши разом пересохло во рту. — Слышь, Димыч, а он точно сам? — Ха! Конечно, сам… да кому он на фиг нужен?! Вот так вот! Ну и дела! Вот это жизнь складывается: Маша неизвестно где, Артема уж и в живых нету… Дела!
Простившись с участковым, Ратников погнал машину без остановки до самого лагеря. Взбежав на крыльцо, протопал грязными сапогами по коридору, едва ли не пинком распахнул дверь кабинета директора. — Господи, это вы… — привставший было Иван Андреевич без сил опустился в кресло. — Я уж думал… Комиссию мы тут ждем, вот-вот должны подъехать. Причину вы уже, наверное, знаете… — Да уж, — кивнув, Михаил уселся на стул. Директор выглядел плохо — осунувшийся, небритый, в мятом галстуке, с каким-то потухшим, словно у побитой собаки, взором. Переживал — это было видно. — Не уберегли паренька… — скорбно вздохнув, Иван Андреевич развел руками. — Хотя должны были, должны… Такие, как Артем, «домашние» — как раз группа риска. С виду спокойные, тихие, а на душе… Никогда не знаешь, что выкинут! Похороны скоро… придете? — Уж постараюсь. — Утром на зарядку не встал. Я как раз ночью из райцентра вернулся, и… — Понятно, чего уж. — Еще двое сбежали у нас, — снова вздохнул директор. — Час от часу не легче. Впрочем, с этими-то хоть ясно — оторви да брось… И тем не менее, господи! Да что же это такое творится? Называется, отдохнули детишки летом… О! — Иван Андреевич посмотрел в окно на только что подъехавшую «Волгу». — Вот и комиссия. Явились, не запылились… Потерев виски, он тяжело поднялся с кресла. Миша не стал мешать, попрощался и направился к выходу, чувствуя на себе любопытные взгляды бегущих из столовой детишек. Расспросить еще кого-нибудь? Поговорить с воспитателями, со сторожем — нелюдимым мужиком самого угрюмого вида — с той же медсестрой, наконец… А что это даст? Насчет самоубийства — директор уже все сказал. А что другое… надо сначала самому осознать — о чем спрашивать-то? Черт, как жаль было пацана-то! Эх, Тема, Тема… И ведь не похоже было, чтоб собирался он свести счеты с жизнью, совсем не похоже! В гости все время прибегал, радостный такой, веселый… Ну, о погибших родителях грустил, конечно, как же без этого? Но чтобы так вот… Прав директор — эти «домашние» как раз самая что ни на есть группа риска! И что делать теперь? Купить водки да помянуть? Разве что… Нет! Сначала — в город, поискать Машу! Раз уж ее «Оку» на шоссе видели. Черт! Погруженный в невеселые мысли, Ратников и не заметил, как наехал на что-то острое… Старая борона, господи! Лежит себе, зараза, в кусточках, зубьями кверху… Паразиты, это ж надо так положить! Хотя кто ее положил-то — так, выкинули, да в свое время в скупку не сдали… вот сейчас, верно, сдадут, отвезут Кумовкину. Да уж, чего ругаться? Если беспристрастно рассудить, так Миша сам виноват — тут ведь отродясь никто не ездил, это Ратников вот решил дорожку спрямить… Спрямил, блин! Теперь возись… Михаил выпрыгнул из машины и громко выматерился: два колеса сразу! Ну, кого теперь ругать-то? Себя. Сняв запаску, Миша почесал голову, соображая, где взять еще одно колесо? Вообще-то — много у кого можно, УАЗ — не «Хаммер» — птица не редкая. У Брыкина есть, бригадира бывшего, у главы волости… у того, правда, старый, не на ходу, ну так тем и лучше… У него и спросить! Хорошо хоть дождик закончился — солнышко выглянуло, красота! Не шибко тут и делов — пару колес поменять, чего уж. Кто-то подъехал, остановился рядом. Бело-синяя «нива» по самые «уши» в грязи! Димыч! — Что, вернулся уже? — Так а чего мне? Я ж взад-вперед… Хотел в магазин напрямки, гляжу — ты гут копаешься. Случилось что? — Да колеса… — Ой-ой-ой! — подойдя к «уазику», участковый сочувственно поцокал языком. — Сразу оба… А еще хотел тут проехать! Сейчас бы тоже вот так стоял, чесал шею… — Слышь, Димыч, — быстро сообразил Михаил. — Ты меня в волость не подбросишь? У Михалыча вроде «уазик» есть… — А, ты насчет колеса? Так легко… Хотя постой-ка! Михалыч еще с утра в город уехал, к вечеру только будет. Мне как раз навстречу попал, утром еще. С ним этот еще был, Брыкин, бригадир бывший… — Черт!!! Придется до вечера тут сидеть… тоже ведь в город хотел. — В город? — Димыч вдруг расхохотался. — Таксадись, поедем! Мне тоже нужно — туда-сюда — горящие материалы сдать да очередной втык получить… Да ты не переживай, к вечеру тут будем, возьмем у Михалыча колеса, поставим… А в городе в отдел заедем, про «Оку» твою спросим. Может, патруль ее где и видал? Ратников немного подумал и махнул рукой: — А, поехали, и то дело! Махнув рукой, уселся в «ниву». Участковый запустил двигатель…
По пути Димыч что-то весело болтал, рассказывал, Миша не слушал, потрясенный всем случившимся — таинственным исчезновением Маши, смертью Темы. Мимо тянулись угрюмые ели, сосняки, березовые рощицы, потом пошли поля, луга, перелески, побежало под колесами «нивы» асфальтовое шоссе… Заехали на заправку. Михаил поинтересовался, не видал ли кто синюю «Оку». Нет, точно сказать не могли — тут за день столько машин проезжало, что поди-ка, упомни. Тем более — какую-то там «Оку». Нет, не видели… Поехали дальше, вот уже показался и город, приземистые древние стены, сверкнула на солнце излучина реки. Люди… машины… светофоры… Миша не обращал на все это никакого внимания, не больше, чем до того на елки и сосны. А Димыч все болтал… похоже, что сам с собою. Подъехав к отделу милиции — двухэтажному зданию с синей вывеской над входом, — остановились. — Ты, Миш, посиди пока тут, а я спрошу… Участковый убежал, здороваясь на ходу со знакомыми… отсутствовал, правда, недолго, выскочил, улыбаясь: — Видали твою «Оку»! Или похожую… Она ведь у тебя синяя? — Ну да! — Михаил почувствовал, как захолонуло сердце. — У вокзала стоит, слева, у сквера… да там увидишь. Ключи-то есть с собой? Ключей-то как раз и не было, но разве в этом сейчас было дело? Та «Ока» или нет? Поскорее узнать бы! — Слышь, Димыч… А номер-то не запомнили? — Да не запомнили, потому что и не глядели. Инспектор по разбору вчера вечером тещу ездил встречать, как раз там, у скверика, парковался. Он бы про «Оку» и не вспомнил, кабы я не спросил… Ну, уж это понятно. — Ты извини, Сергеич, — продолжал участковый, — но у меня дел полно, а до вечера надо бы успеть сладить… На общественном транспорте до вокзала съездишь? — Да не вопрос! — Ратников хмыкнул. — Вот и славненько… А я после обеда в морг заеду, к судмедэкспертам, заключение по мальчишке забрать… ну, по тому самоубийце. Так ты, если что, прямо туда подходи, к моргу — оттуда домой и поедем. — Да я уж тогда на «Оке», наверное… — Так сам же говорил, что ключей нет… Ладно, побег я. — Удачи, — махнул рукой Михаил. Димыч на ходу обернулся: — И тебе! Если что — звони.
Солнышко уже сверкало очень даже нехило, можно сказать — жарило, точнее — парило: недавно прошел дождь, и испарения поднимались к небу голубой прозрачною дымкой. Обогнув клумбу, Ратников вышел на улицу и, увидев неподалеку автобусную остановку, резко прибавил шагу — как раз подходил муниципальный автобус. — До вокзала доеду? — Запросто! Он как раз туда и идет. Отлично. В салоне было душно до невозможности, не помогали даже открытые люки, да и народу набилось немало — тетки с кошелками, старички-пенсионеры, дети… Миша был очень рад, когда транспортное средство, наконец добралось до вокзала. Вышел. — А где тут сквер, не подскажете? — А вон, где алкоголики… — Спасибо! «Алкоголики» — трое небритых личностей, напрочь классические типы — усевшись в тенечке, за кустиками, передавая друг другу бутылку, по очереди потягивали из горла какое-то пойло. Никакой закуски, кроме собственных засаленных рукавов, у сей троицы, как заметил Ратников, не имелось. Да уж точно — вполне классическая картина, мужики соображали на троих, используя терминологию хиппи — «дринкали вайн из баттла». А вот и «Ока»! Миша узнал сразу, даже еще не рассмотрев номер. Бросился… Ну — точно! Она, родимая! Дернул дверцу… открыта… Если еще и ключи в замке зажигания… нет, нету… А в бардачке? И там ничего… Ага, ну да, конечно — будет тут хоть что-нибудь в бардачке, магнитолы-то вон, нету — вытащили! Вообще, надо бы что-то с машиной делать, разберут ее тут, те же вот алкоголики — запросто. Были бы ключи… впрочем, и так можно… придется ломать, вытаскивать проводки… Да еще вдруг попадешься — документов-то на «Оку» при себе нет, забыл, не подумал даже… Димыча подключить, вот что! Сейчас у него дела, а ближе к вечеру — сам сказал — в морге будет. Туда и подгрести… Сейчас же… А что сейчас? «Ока» — вот она, но говорить, увы, машина не умеет и о судьбе Маши ничего не расскажет. Надо бы поспрошать местных… хоть вон ту алкогольную братию, пока те не слишком-то упились. А что? Вид у Михаила вполне подходящий — голова лохматая, рожа выбрита кое-как — хоть сейчас на стенд: «Их разыскивает милиция». Рубаха только слишком приличная… и джинсы… Но это ничего, это дело поправимое! Сейчас… Оглядевшись по сторонам, Ратников вышел из машины и, аккуратно захлопнув дверцу, зашагал к скверу. Не к тем кусточкам, за которыми вольготно расположились алкаши, а в противоположную сторону — к клумбе. Снова огляделся, нагнулся… испачкал джинсы и рубаху мокрой землей, подумав, надорвал рукав, и, спрятав в карман джинсов часы, в таком, слегка богемном виде направился к выпивающим. В уютном скверике одуряюще пели соловьи, с клумбы сладко пахло цветами, почему-то розами, хотя там вроде как росли флоксы или что-то типа того, в садовых растениях Ратников не очень-то разбирался. Ага! Вот откуда запах — куст шиповника! Ну да, ну да… Обойдя куст, Михаил подошел к алкоголикам: — Здорово, земляки! — Здоровей видали, — сняв кепочку, неприязненно покосился на Мишу один из выпивох — невзрачный гнилозубый мужичонка в старом, залатанном пиджачке и спортивных штанишках. — Чего надо? — Червонец дайте, а? — Ха! — от подобной наглости сразу же передернуло всех троих. — Мужик! А в рот тебе не плюнуть? — Если только — жеваной морковкой… Не, земляки, я же не просто так. Не халявщик я — партнер! — Ратников приосанился и громко шмыгнул носом. — На спиртягу-то есть… да по такой жаре спирт хлебать — ну его на хрен, так и кони двинуть недолго. Водка — дорогая, зараза, а вот портвешок… видел тут в магазине, ноль семь — тридцать пять рублей! — Тридцать пять рублей? О, дает! — искренне удивился гнилозубый. — Мы что, тут, Абрамовичи, что ли — такой дорогущий портвейн брать? Можно и дешевле… если знать, где брать, конечно… — А вы знаете? — Ха! — Так пошли! Если чирик добавите, так, может и две бутылки возьмем. Взяли одну. И еще — неподалеку, в аптеке — фуфырик настойки овса. Назад, в скверик, возвращались уже друзьями, а как же! От овса Ратников отказался, а вот портвейн залудил первым — да почти полбутылки, брезговал после других, таких вот. Выждав удачный момент, кивнул на «Оку»: — Чего мужички, вижу, не заперта машиненка-то? — Да мы уж с нее маг… Ой… Навалите-ка овсеца, ребята! Ох… хор-рошо! — Так, ничья говорю, машинка-то? — Миша направлял разговор в нужное русло. — И давно тут стоит? — Э, Миха! Да с чего ты взял, что ничья-то? — прищурился гнилозубый, звали его, кстати, Витек, остальные двое были Леха с Миколой. — Мы, конечно, ночкой-то пошустрили, но… надо бы отсюда рвать, а то, не ровен час, хозяин вернется… — А что, там не женщина за рулем была? — Не… хы… не женщина. Мужик какой-то… он потом в эту, крутую тачку сел… старинную навроде… — Чего, «Оку» здесь бросил и в другую тачку сел? Быть такого не может! — Да ты не возникай, Миха. Именно так все и было… Леха, скажи! Увы, к уже сказанному Витьком Леха ничего добавить не смог, ибо уже храпел, откинувшись навзничь. Эк, развезло-то с овса! — А что за тачка-то была… крутая? — Так я ж и говорю — старинная. Ну, как это, в фильмах показывают… про Штирлица да про немцев… — Про немцев… — Михаил хмыкнул. — Это такая желтая с синим, что ли? Видал! — Ментовский «луноход» ты видал! — Витек и еще не впавший в полную прострацию Микола громко заржали. — А та тачка совсем другого цвета была — красная с белым! Как «скорая», хы-ы… Сказал — и вырубился, упав в траву. Туда же повалился и Микола. — Во дают! — с досадою сплюнул Ратников. — Богатыри, не мы… Впрочем, черт с ними. Похоже, эти сказали все.
Со вздохом пройдя мимо «Оки», Миша привел себя в более-менее приличный вид, вернул из кармана на руку часы и, взглянув на стрелки, присвистнул: пора было уже двигать к моргу! Туда и направился, спросив дорогу по очереди у трех граждан. Первая — немолодая, замученная жизнью и бытом женщина — в ужасе отшатнулась, вторая — помоложе — недоуменно пожала плечами, зато третий — ушлый старичок-доминошник в летней старомодной шляпе и коротких брючках со стрелочками, охотно подсказал и даже вызвался было проводить: «Я, молодой человек, всю жизнь в медицине отработал!» Ратников поспешно отказался: — Спасибо, отец, дальше я уж как-нибудь сам. Старичок лишь с некоторой обидою пожал плечами — ну, сам так сам.
Больничный комплекс Михаил отыскал сразу, а вот морг… Тут, оказывается, их было два — морга. Один — новый, другой соответственно — старый, и все их путали, даже явные медики, люди в белых халатах. День между тем уже явно клонился к вечеру, вообще, время пролетело как-то незаметно, Миша даже не мог понять — а как вообще так произошло? Вот, только что был день, а вот уже — вечер, и солнце уже скрылось за крышами домов, а бледная луна повисла над старой поликлиникой с обшарпанным крыльцом и покосившимися фонарными столбами. На крыльце сидели бродячие коты самого потасканного и облезлого вида и, щурясь, смотрели на последних, покидающих медицинское учреждение пациентов. Подходя к моргу, Михаил, как научили, обогнул его слева и, зайдя с противоположной от обычного, предназначенного для торжественного выноса покойных входа, очутился перед замызганной дверью с табличкой «Бюро судебно-медицинской экспертизы». Рядом, напротив крыльца, словно ожидающий хозяина верный конь, притулилась знакомая «нива». Ну наконец-то! Ратников уже взялся за ручку, но вдруг застыл. Из глубин морга явственно доносилась песня! Что-то типа «Скакал казак через долину» или «Ромашки спрятались, поникли лютики». Нет, все же это был «Батяня-комбат»! Миша с осуждением покачал головой: ишь ты, затейливо люди отдыхают — еще и рабочий день едва закончился, а они уже дошли до песенной стадии. Впрочем, может быть, у них, у медиков, именно так и принято? Ратников вошел в коридор, гулкий и темный, и громко позвал: — Эй, есть здесь кто-нибудь? — Нет, тут никого нет! — с веселым смехом откликнулись из-за выкрашенной белой краской двери. — А вам кого надо-то? — Да мне бы участкового… Вроде машина стоит. — А! — дверь распахнулась и в коридор выбежал Димыч. Без галстука, в расстегнутой рубахе, красный. — Заехал вот, за бумагами… А тут у них праздник! Григорьичу день рождения, главному. Неудобно отказываться. — Дима, кто там? — закончив петь, гулко спросили из-за двери. Такое впечатление, что прямо из прозекторской. — Это приятель мой… заехал. Хороший человек. — Так раз хороший человек, пусть заходит! Чего на пороге стоять? — Пошли, Сергеич, а? — участковый умоляюще сложил на груди руки. — Посидим чуть-чуть и… Очень уж мне не хочется их обижать… да и вообще… — Вот-вот, не надо нас обижать, Дима! Так вы идете там или нет? Ратников ухмыльнулся и махнул рукой: — Ладно, пошли, коли зовут. Посидим немного… «Оку»-то я отыскал, теперь на ней и поеду, тебя вот сопроводить просил бы — не захватил документов. — Ничего! — довольно улыбнулся Димыч. — Не переживай, сопровожду… сопроводю… сопрово… В общем — поедем. — Ну, тогда веди к столу… Харон, блин! — Идем, идем, Сергеич, люди тут замечательные собрались, сам увидишь… — Да я уж чувствую… Ну и запах здесь! — Формалин… наверное… — перед самой дверью, участковый вдруг резко остановился. — Один вопрос. Сергеич — ты как к трупам относишься? — В смысле — к каким трупам? — Михаил несколько опешил. Димыч пожал плечами: — К обычным, мертвым трупам. — А-а-а… а я думал — к живым. Ты чего спрашиваешь-то? — Да они там, за прозекторской, в кондейке засели… — Кто засел — трупы? — Да какие трупы — врачи! Григорьич, патологоанатом, ну, у кого день рождения, и прочий весь персонал… Там нам мимо трупов идти… Ничего? — Да ничего, — Ратников пожал плечами. — Мне как-то до лампочки. — Вот-вот, и мне до лампочки… я ж участковый… Пошли! Димыч дернул дверь… Резко пахнуло формалином. В прозекторской стояли обитые железом столы, на двух из которых лежали уже препарированные трупы… в одном из них Михаил с ужасом узнал Артема… Маленький, голый, со вскрытой грудной клеткой и желудком, с аккуратно спиленной специальной дисковой пилкой верхней частью черепа. Понятно — взяли на исследование мозг. — Сергеич, ты что встал? — А чего с этим-то не закончили? — Как раз и закончили — только зашить осталось. — И что, уже заключение есть? — Конечно! За ним и приехал. Да ты заходи, заходи, не стесняйся… Вот! Прошу любить и жаловать, мой друг — Михаил Сергеевич, частный предприниматель… Ратников улыбнулся: — Можно просто — Миша. — Ну, тогда за знакомство! Давайте, давайте, по чарочке… В кондейке был накрыт стол. Аккуратно порезанная — явно женской рукой — колбаска, банка огурчиков, даже чугунок с вареной, густо посыпанной укропом картошечкой. А еще — зеленый лук, огурчики-помидорчики, хлебушек — тоже не накромсанный кое-как. Только водки не было, а была какая-то колба… Ясно — спирт. Все-таки медики. Командовал парадом именинник, Григорьич — седенький, с небольшой чеховской бородкой и усиками, мужичок в распахнутом белом халате, в компании, кроме еще двух мужчин — участкового Димыча и смешливого молодого парня-интерна, сидели и две женщины, вернее сказать — весьма симпатичные девушки-медсестры, темненькая и беленькая. Темненькую звали Верой, а блондиночку — Таней. Или наоборот, Ратников плохо запоминал имена. — Ну, за именинника! Тостующий интерн — звали его Игорем — лихо махнул стопку и закашлялся. — Ну-ну, Игорек! — патологоанатом заботливо похлопал его по спине. — Не надо так спешить — сегодня мы никуда не торопимся, верно, девочки? Медсестры весело засмеялись. Неплохие девчонки. И стол неплох — покушать есть что. Миша вот только сейчас почувствовал, как сильно проголодался. Что он сегодня ел-то? — Вы закусывайте, закусывайте, молодой человек! Картошечку вот берите, помидорчики. Хорошие, грунтовые — зять из Ростова привез. — Спасибо! — Миша охотно захрустел огурцом, добрался и до картошечки, и до помидорчиков, и до колбаски, причем лежащие за перегородкой трупы его ничуть не смущали… как и всех здесь сидевших. Но у этих-то все было профессиональное, а Михаил просто такого за свою жизнь навидался, что… Что вряд ли его могло хоть что-то сильно смутить. Тем более, покойники не кусались, по крайней мере — пока. Снова выпили, правда, больше уже не пели, разговор, как это обычно в подобных узкопрофессиональных компаниях и бывает, зашел на специализированные темы, быстро перескочив на коллег… Хотя участковый сделал попытку его прервать: — Николай Григорьич! А помните, вы мне как-то обещали реберный нож подарить? — Обещал — подарю. Только не сегодня, лень искать-то! Приедешь еще, так напомни… Ты заключение-то по отравленцу взял? — Взял, взял. — Вот тоже — странный случай. Ратников тут же насторожился: — Почему странный? — Да потому, — Николай Григорьич вдруг усмехнулся. — С одной стороны — да, типичное отравление. Передозировка снотворного, но с другой… Таблеток у него в желудке не так уж и много. Только перед этим ему укол сделали — тоже снотворное. А он еще таблеток добавил — вот и… Медсестре их надо на вид поставить — пущай получше за лекарствами смотрит. — Что же? — встрепенулся участковый. — Это со стороны медсестры преступная халатность, что ли? — А докажешь? — ухмыльнулся эксперт. Димыч поник головой. — Вот то-то же! Да и не будет здесь никакой халатности — кто его знает, где этот парень таблетки взял? Мог ведь и в аптеке купить… — Да нет там аптеки! — Или спросил у кого-нибудь… — Не, вообще, Алия, медсестра тамошняя, женщина дотошная, — вступила в беседу блондинка. — Уж так она там все поставила — не придерешься. Иногда и чего не очень надо — делает! — Как это — чего не очень надо? — Михаил поставил на стол недопитую до конца стопку. — Ну вот, недавно кровь в лабораторию к нам прислала, четыре пробирки — определить группу. У них же там такой контингент, знаете… Вот, видать, и не было указано в карточках. Другая бы подождала до осени, а эта, видишь ты, не стала… Не поленилась, пробы взяла — дотошная! Димыч вышел отлить, за ним на улицу потянулись курящие. Михаил не спешил. Лишь потряс головой. Кровь! Снова кровь. Кровь на анализ, на группу… — Еще позвонила, попросила побыстрее сделать, сообщить. — А случайно не помните, чья именно кровь-то? — быстро спросил Ратников, покосившись на дверь — не вернулись бы все раньше времени, зачем их посвящать в… в черт знает что! Особенно — участкового. Пока ведь никаких зацепок, ничего конкретного. — Да не помню, конечно… — блондинка задумалась, с явным интересом посматривая на Мишу. — Группы помню хорошо, там двое парней — у одного первая положительная, у другого — тоже положительная, но — третья… и две девчонки — у этих обеих — вторая. А кто там конкретно… Вообще-то я на память не жалуюсь… Вот если бы вы фамилии назвали, тогда, может быть… Ратников быстро вытащил из кармана листочки с информацией о двух побегушниках, протянул… — Артюхов… Евсеев… — пробормотала про себя медсестра. И вдруг улыбнулась: — Эти!
Глава 11 Лето. Окрестности Чудского озера ГРУППА КРОВИ
Группа крови на рукаве, Мой порядковый номер на рукаве, Пожелай мне удачи в бою…Как нарочно, день похорон выдался замечательным — теплым, но не знойным, со свежим, дующим с озера ветерком и ярким солнцем. В высоком голубом небе величаво проплывали белые, словно манная каша, облака, гуртовались, сбивались в кучи, быстро разносимые ветром. Тему хоронили на местном кладбище, что располагалось километрах в двух от поселка, в сторону пилорамы и скупки Узбека, как раз по дороге к озеру. Высокие, рвущиеся к небу сосны, покосившаяся, а местами и просто отсутствующая ограда, нестройные ряды могил с разномастными памятниками — крестики, пирамидки со звездами, солидные гранитные постаменты с выбитыми золочеными буквами. Постаментов, впрочем, было мало, все больше железные, сваренные на скорую руку, крестики. Вокруг кладбища и между могилок рвались к небу могучие корабельные сосны, шумели вершинами, перебивая довольное карканье воронья, всегда жировавшего во время религиозных праздников и поминок. В последний путь несчастного паренька провожало не так уж много народу, честно сказать — и совсем мало. Директор детского дома Иван Андреевич Сидоров, медсестра Алия — знойная брюнетка с большой грудью и чуть заметным пушком на верхней губе, — пара старших воспитанниц — чтоб не было совсем уж убого, трое местных бичей — землекопы — ну и Ратников заглянул, опоздал, правда, поздно узнал, и, когда приехал, уже зарывали. Да уж, и денек сегодня! Недаром — тринадцатое число… Бросив машину внизу, на дороге, рядом с желтым «детским» автобусом, как видно, выпрошенным по такому случаю в районо, Михаил все же успел кинуть на гроб земельки. Потом уж поздоровался со всеми, кивнул, отошел в сторонку наблюдая, как бичи, среди которых был и пресловутый Леха Афоничев, Афоня, не так давно раздетый Олексой, сноровисто закапывают могилку землей. Девчонки уже перестали плакать и о чем-то шептались… Вот и совсем отошли, закурили. Директор и медсестра деловито суетились с бутербродами и водкой, на которую уже давно поглядывали трудившиеся ударными темпами гопники. Водка была плохая, паленая, та самая дешевка, что продавалась в лабазе Капустихи по цене сорок девять рублей за пол-литра. Ратников даже знал, в какой баньке ее катали. Димыч говорил как-то. Вот кто-то — медсестра! — пролила водку мимо стакана, засмеялась… улыбнулся и директор, что-то сказал, погладив женщину по руке… Этак вот погладил, тоже нехорошо, неуместно, тем более здесь, сейчас, на кладбище — уж больно похотливо все выглядело. Впрочем, черт с ними. Кому какое дело-то до чужой личной жизни? Никому — верно. А особо психопатические личности, одержимые зудом нездорового любопытства, пущай ток-шоу «Пусть говорят» смотрят. Миша подошел к девчонкам и тихонько спросил про Тему: мол, как хоть все произошло-то? — Да как громом! — выбросив окурок, откликнулась одна, стройненькая такая блондиночка с простоватым круглым лицом. — Целый день веселый бегал, ну, Артем-то… И вот… — А вообще-то нам запрещено с незнакомыми взрослыми разговаривать, — вмешалась другая, тоже светленькая, но полная, если не сказать — толстенькая — с упитанно-добродушным лицом. — Директор строго-настрого наказал! — Ну, правильно, — Ратников пожал плечами и подошел к могиле, которую как раз уже зарывали. Помог воткнуть крест, запоздало сожалея, что не успел купить венок. Ничего… еще будет время сюда наведаться, как следует помянуть… — Давайте, мужики, подходите, — громко позвал директор. Бичи оживились, побросали лопаты, однако вели себя скромно, даже с достоинством, вполне сообразуясь с моментом. — Ну, пусть земля ему… Выпили. Иван Андреевич водрузил на крест аляповатый венок, почему-то с желтой лентой, по которой шли кривоватые буквицы «от детского дома №…». Сами, что ли, писали? Наверное. Экономил на всем — и это тоже было неприятно. И еще… Артем ведь был крещеный, а тут… Даже батюшку не позвали, зарыли как собаку — водку вот теперь пьют, смеются, Андреич медсестру свою уже открыто лапает. Тоже еще, козлик… Кстати, насчет священника… Нужно будет поговорить с отцом Александром. Да-да, обязательно поговорить, и в самое ближайшее время. Ратников не стал больше пить, уехал, по пути соображая, что делать дальше? Все почему-то не давала покоя полученная в морге информация. Об анализах на группу крови. И в самом деле — почему так срочно-то? Еще и там, в том времени, в тевтонском бурге, тоже ведь брали кровь. Тоже — на группу? Ощущение какой-то нехорошей зловещей тайны не оставляло его ни на минуту. Тот же Артем… Может, он не сам, может… Прикоснулся невзначай к этой вот тайне и… Почему бы и нет? Нет! Сколько можно-то? Резко остановив машину, Михаил спустился к ручью, ополоснул холодной водицей лицо и шею. Господи! Да что за бред-то в голову лезет? Ну, отправила Алия эта кровь парней на группу — так на то она и медсестра, чтоб о здоровье подопечных заботиться, а Тема… тут уж, как ни крути… Мог! Вполне мог. И то, что он целый день веселый пробегал, ничего особо не значит. Дети, они ведь такие, в эмоциональном состоянии неустойчивые… то смеются, то сразу плачут. Нет, вряд ли Артем кому-то был нужен… да и по похоронам этим видно — никому! Зарыли и забыли. Даже за могилкой наверняка ухаживать будет некому… ну разве что самому Мише… и Маше. Вот кого искать надо, искать! Итак, что есть-то? Надпись на фотографии — «Артему!!!» — ну, у того теперь не спросишь… Брошенная у железнодорожного вокзала «Ока»… Хотели запутать следы? Типа Маша куда-то срочно уехала… Хм… дурацкий ход, как есть — дурацкий… Красно-белый «мерс»! Мужик еще в нем такой сидел, в старомодной шляпе «борсалино», с рыбьим холодным взглядом… Неприятный тип! Вот его бы и прижать, попросить Димыча, а если что, вызвать из Питера «тяжелую артиллерию» — старшего опера Ваську Ганзеева, знаменитого Веселого Ганса. Да, Ганс сразу врубится в ситуацию, уж не откажет. Позвонить… и срочно! Миша поднялся на горку — там, с горки, брало — вытащил телефон… Слава богу, отозвались! — Здорово, Ганс! Да я понимаю, что здоровей видали… Тут такое дело… Ты сейчас можешь разговаривать? Тогда слушай, что не поймешь — спроси…Виктор Цой. «Кино»
Веселый Ганс все понял. Ну или почти все. Что не понял, можно было рассказать и потом, как приедет, а приехать он обещал быстро, на той неделе — как раз в отгулы… Ну, вот и хорошо, вот и славненько! Уж с таким опытным опером, как Вася, поиски куда быстрее пойдут. Так… время сейчас… Миша взглянул на телефон… кто-то звонил. Ну да — один пропущенный звонок… Кто? Максик. Максим Гордеев, тот самый молодой человек лет четырнадцати, с которым в прошлом году шастали по тевтонским да псковским землям. Тот, кто знает… кто был… Тоже неплохая поддержка! Лишняя пара зорких глаз, быстрых ног… да и не дурак Максим, не дурак… Вот его и зарядить выспрашивать у детишек про Тему… Может, кто-то видел, как они с Машей общались, может, даже слышал — о чем? Да уж, с этим делом подросток куда лучше справится, все же подозрительно выглядит, когда взрослый дядька пристает с непонятными расспросами к детям, да и не все дети взрослому — тем более незнакомому или плохо знакомому, скажут, далеко не все. Михаил улыбнулся… — Здорово, Максюта! Смотрю, звонил… Да ничего живу, так себе… Сюда приезжаешь? Отлично! Дело к тебе есть… Какое — потом расскажу, при встрече… Вечерним автобусом? Понял… Пока.
До вечера Ратников четко наметил, что поручить Максу, а что оставить себе… вместе с Васей Ганзеевым. Подкрепился, наскоро похлебав все тех же Машиных щей — не съел и тарелки, ну не было совсем аппетита! Забрался в машину, поехал, остановился напротив автобусной остановки, в тени. Ждал на удивление недолго — обычно всегда солидно опаздывавший автобус на этот раз приехал вовремя, и даже чуть раньше. Старый чадящий «Икарус», красно-белый… как «мерс»! Максик за год не изменился — все такой же смешливый, лохматый, с непокорными темно-русыми прядями, во всегдашних своих белых пижонских шортах и черной маечке «Чилдрен Оф Бодом». С сумкой через плечо. Ага, вот встал, оглядывается. Ратников посигналил. Ага! Пошел! Все ж таки он вытянулся, ну да, вытянулся, за год-то… можно даже сказать — возмужал. — Здрасьте, дядя Миша! — Привет, привет. Ты чего, Максюта, такой потный? — Так жарко ж в автобусе. Пекло просто какое-то! А я в лагерь ездил, в Анапу, здорово! Михаил засмеялся: — Вижу, вижу — обгорел, как черт! — Не видели вы, дядя Миша, как обгорают… Маша-то где? В магазине? Ратников опустил глаза: — А нету Маши, Максюта. Пропала. — Как пропала?! — подросток ошарашенно захлопал глазами. — Да так… была и нету. Я вот думаю — не туда ли ушла? Туда… обоим было ясно — куда. — Так она, что, собиралась? — Как раз и нет! В этом все дело… Я вот даже думаю — не увели ли? А еще Миша думал, что супруги его может уже не быть и в живых. Но гнал от себя подобные мысли. Надеялся… А надежда, как известно, умирает последней… — Маша о чем-то таком говорила с мальчишкой одним, детдомовским… только вот тот умер, схоронили сегодня. Так что не расскажет теперь ничего. — Умер?! Господи… — Максим сглотнул слюну. — Ну и дела здесь… — Я вот что думаю, Макс… Кто-то ведь из ребят, детдомовских да с площадки летней, мог ведь и… кому-то Артем мог сказать… — Артем? — Парнишка тот… увы, ныне покойный… И вот о чем я тебя. Максюта, хочу попросить… Поговорил бы ты с ними… ну со всеми этими детишками… у детдомовского лагеря пошатайся… они, кстати, еще и тайком на танцы ползают. В общем, тебе сподручней, чем мне… Понял, о чем спрашивать-то? Только так, невзначай… Поможешь? — О чем разговор, дядя Миша! Да я ради вас… ради Маши… Эх, да вы не переживайте так. Найдется она, обязательно найдется!
В общем-то основную работу Максик и сделал, уже на следующее утро явился докладывать — приехал на усадьбу на старом, на ладан дышавшем «Восходе». Ратников еще издали услыхал треск, приглушил выставленный на подоконник магнитофон — слушал старые альбомы «Кино», сборник, музыка Мише думать помогала — выглянул за ворота: — Здоров будь, Максюта. Ну, что скажешь? Судя по хитрому виду парня, кое-что тот все-таки выяснил. Но начал издалека. Даже немножко подпел Цою: — Следи за собой, будь осторожен… Ратников хмыкнул: ишь ты, знал ведь откуда-то! — Короче, в детдоме Артема этого и не вспоминает никто, так, погоревали малость. — Ну да, ну да, — Миша покивал головой. — Он же там новенький, не прижился еще… вот уж точно — не прижился! Эх, что за жизнь такая штука поганая? — Больше о беглецах говорят, мол, вроде как и не собирались они никуда убегать, наоборот даже — с девчонками-дачницами замутили, на танцы втихаря бегали, хвастались. Нет, не собирались они рвать — все уверены. И Милка, и Ленка с Катькой… — Ты что же, всех уже их знаешь? — удивился Ратников. — Вчера познакомились, в клубе… Веселились. Михаил сплюнул: — Веселились они… парня только похоронили. Ну, люди! Ты, не подумай, Макс, это я не в твой адрес. — Если кто об Артеме и грустит, так это девчонки с площадки. Особенно одна… Светка, — подросток хитровато прищурился и, склонив голову набок, сунул руку в карман. — Они как раз в тот день тусовались, почти до самого вечера. У Светки этой как раз день рождения был… вот он ей и подарил, гм… кое-что… Вытащив из кармана руку, Максик раскрыл ладонь… Сверкнули на солнышке бирюзовые осколки стекла… осколки браслетика… такого же, в виде витой змейки, как тот, желтенький. — Артем Светке сказал — Маша дала. Мол, склеить можно — и будет, как целый. Они еще хотели «Момент» купить, да опоздали — Маши уже в магазине не было. — Так-так-так… — тихо пробормотал Ратников. — Вот оно как, значит… — И это еще не все! — Максим хохотнул. — Ты еще про красно-белый «мерседес» спрашивал, старинный… Так та же Светка рассказывала — видела она эту машину, и не раз. Белая, говорит, с красным, старинная… — Ну, ее многие видели… — И человека видела. Водителя, в шляпе — больше ничего не запомнила, только шляпу… издалека смотрела, да и недолго. — Ну, мужика в шляпе я и сам видал. Даже разговаривал как-то. Макс снова прищурился: — А знаете, дядь Миша, что этот, в шляпе, делал? Ни за что не догадаетесь! Рисовал что-то мелом на старой трансформаторной будке! Ну, у школы которая, где детдомовский лагерь. — Рисовал?! — Ну или писал, я не знаю, Светка еще удивилась — вроде такой солидный дядька… А потом, утром, там стерли все — девчонки детдомовские всю стенку отмыли, видать, директор приказал. — Отмыли… — Да не особо-то они и старались, если хорошо присмотреться — заметно все… ну, не все, но большая часть. Я даже на листок все переписал, не поленился, случай уж больно стремный, вообще! Нужен листочек-то? — Конечно, нужен! Давай! Ты молодец, Максюта… Парнишка улыбнулся и, пригладив волосы, подошел к мотоциклу: — Поеду… Еще, может, кого расспрошу. — Эй, эй, — Ратников придержал его за локоть. — Ты это… не торопись, притормози пока. А вечерком я тебе разыщу… ну или звякну, лады? — Лады, дядя Миша! Только вы это… если вдруг Маша придет, мне тоже звякните. — Само собой, Максим, само собой… Подросток разбежался, разогнал мотоцикл, завел с толкача и, прыгнув в седло, укатил все с тем же страшным треском. Проводив парня взглядом, Ратников зашел в дом и, расстелив листок на столе, вчитался:
«Ленка + Колька = Любовь до гроба дураки оба», «7 + 8 + 6 = X — У», «3 + 1 +», «Колька дурак», «АРИЯ»…И дальше снова пошли какие-то арифметические примеры — кто-то считал в столбик… — …под светом звезды по имени Солнце… — все так же пел Цой, магнитофон Ратников так и не выключил, правда, и звук не прибавил. Звезда по имени Солнце… да… Интересно, кто тогда на острове подал знак, где следует искать браслеты? Кто-то, кто явно помнил песни «Кино». И знал, что Ратников их тоже помнит. Да-а… Что тут и говорить? Запишем пока в загадки. А что мог написать на трансформаторной будке мужик в старомодной шляпе? «Колька дурак»? Или производил в столбик личные финансовые подсчеты? Икс от игрека отнимал… вернее — игрек от икса… И эти еще странные цифры — три и один. Три и один… три плюс один плюс… незаконченный какой-то пример получается.
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве…
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожела-а-ай мне…
Глава 12 Лето. Окрестности Чудского озера ЖЕНЩИНА И РОЗЫ
Все будет сведено к чему-то более банальному, чем сама реальность.Маша не зря вспомнила про Тему, скорее всего — именно из-за странного своего подарка — бирюзовых осколочков, как две капли воды похожих на те, коричневато-желтые. Уж конечно же об их происхождении девушка догадалась, не дура. И вот, когда что-то такое случилось, произошло, непонятно пока что, но что-то не очень хорошее, Машенька о своем подарке вспомнила, указала… место, где ее искать? Гм… скорее — путь к нему. А для этого указания должны были быть условия, да такие, которые, наверное, можно бы назвать экстремальными — кто-то входил в дом или подъезжал, и Маша точно знала, что добра от незваного гостя (или гостей) ждать нечего. И не успеть было написать записку, указав все свои подозрения (а, может быть, и специально не писала, боялась, что найдут) вот и сообразила — вытащила из рамки фотку… «Артему!!!» Значит, Артем тоже знал что-то… и тогда его самоубийство — очень даже странное, быть может, это и не самоубийство вовсе. Медсестра сделала укол… потом — таблетки… Одно снотворное на другое и… Нет, с этим делом все до конца не ясно! И еще — побегушники… группа крови, написанная пижоном с ретро-«мерса» на старой трансформаторной будке. Что-то такое несчастный мальчишка знал, это точно. И хотел склеить браслетик, бирюзовый, с синеватым отливом, подарить Светке… Такой же браслетик имелся сейчас и у Миши. Витой, в виде змейки с рубиновыми глазками. Почему бирюзовый, а не коричнево-желтенький? Да потому что это совсем другой ключ, ключ к дверям, которые ведут вовсе не в Средневековье, а… совсем в иную эпоху! Вот хоть взять Кнута — парабеллум, пиджак по моде тридцатых, немецкий модный журнал… опять же — за тридцать шестой год. Тридцать шестой… или чуть позже. Скорее всего, это время — незадолго до Второй мировой войны… Иначе бы Кнут вполне мог обзавестись и более серьезным оружием. Мог… А мог и не обзавестись, всяко бывает. Но если допустить конец тридцатых… Кстати, и те парни-поджигатели, что общались с кем-то на борту «Гермеса» — самоходной баржи Николая «Узбека» Кумовкина, они ведь тоже были одеты именно по той, довоенной, моде. И тот флигель, странно проявившийся во время перемещения: портрет какого-то угрюмого человека с квадратным подбородком, коротко стриженного, патефон с пластинками, картина — стоящий перед окном скрипач. Мазня? Да нет — стиль такой. Явно не соцреализм… постимпрессионизм, скорее. Значит, хозяин флигеля… или просто жилец… человек для своего времени весьма продвинутый — любитель искусств, как же — патефон, пластинки, картина… Конец тридцатых… Кстати, остров тогда принадлежал Эстонии. Независимой Эстонии. И это плохо, очень плохо. В Средних веках хоть документы не спрашивают, а здесь… Тогда была пограничная зона, как, впрочем, и сейчас. Можно, конечно, нахрапом, но лучше подготовиться, хотя бы чуть-чуть. Если они — черт знает пока, кто конкретно — Машеньку забрали с собой, а не убили вот прямо здесь, сразу, да еще обставились, запутывая следы, — типа сама уехала, то какое-то время все-таки есть. Какое-то время… Еще бы хорошо и здесь кое-кого проверить. Как вот только? Да так! Внаглую! Съездить в поселок — там таксофон — позвонить по телефону доверия, инкогнито или вымышленным именем назваться. Сказать… А что сказать-то? Некую девушку похитили пришельцы из прошлого? М-да-а… А тогда про Артема! Дескать, мальчишку убили… И что, хватит доказательств? Да и вообще, по этому делу заключение медэкспертизы имеется, весьма двусмысленное, кстати. И так, и всяк трактовать можно — ну, это уж дело следствия. Хотя… какое следствие? По самоубийству проверку Димыч ведет… Ладно, с ним еще разок потолковать можно. Опять же Ганс должен приехать — оставить ему, на всякий случай, подробную записку о всех своих подозрениях, о всем, что здесь творится, без указания на пришельцев, разумеется — просто бандиты, похищают людей, главный подозреваемый — пижон на красно-белом «мерсе»… и кто-то из команды «Гермеса». Об этом и по телефону доверия сообщить — мол, принимают ворованный металл, увозят на барже в Эстонию. Пусть пошерстят, проверят — Коле Узбеку лишняя заморочка, хоть он и не при делах, наверное. А может, и при делах, кто его знает? Димыч когда еще говорил — по всем документам — дела у Кумовкина идут ни шатко ни валко. Так на какие шиши жирует? Хм… Да ясно на какие — «паленый» лес на пилорамке своей пилит… как и многие прочие. И тем не менее все это надобно в письме отразить. Эх, самому бы «Гермес» этот проверить, да только как? Да и некогда — Машу искать надо. Что там искать — спасать, вытаскивать! Ладно. Написав записку Ганзееву, Михаил вложил ее в конверт… подумал и заклеивать не стал, лишь подписал — «Веселому Гансу». Максим Гордеев — подросток воспитанный, чужие письма читать не будет. Впрочем, ему-то как раз и можно эту записку показать, нужно даже. Итак, в поселок! Заодно колеса на шиномонтажку отвезти да вернуть председательские — это первое дело. Потом — к Максику, потом… Потом видно будет! Да, позвонить еще, не забыть.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
Новенький красный таксофон висел на торцевой стене продмага. Подъехав, Ратников нарочно выждал, когда пройдет народ, затем, сняв трубку, набрал нужный номер и тихонько заговорил нарочито хриплым голосом: — Эт-та милиция? Милиция, спрашиваю? Ага… А я, значит, Иван Степаныч Колобков, с поселка Советского дачник. Сообщить хочу! Записываете? Ага… Тут у нас такие дела творятся! На пароходе «Гермес» ворованный металл в Эстонию возят… «Гер-мес»… Да-да, именно так. Ах, знаете? Ну, тем лучше… И еще это — в детском лагере здесь детишки убегают, а медсестра их неправильно лечит… И вот еще… Взгляд Михаила упал на висевший тут же, рядом, плакат, призывающий граждан активно «стучать» на сбытчиков наркоты. Плакат из тех, что вызывают, мягко говоря, недоумение — это что же, получается, опер из отдела по борьбе с наркотиками не знает, что у него на «земле» делается? Или что гораздо хуже — знает, но «в доле»? Как хочешь, так и понимай. — И вот еще про наркотики… Тут у нас один, на красно-белом «мерседесе» ездит, старинном… анашу продает, гад! В запасном колесе ее прячет. Записали? Да-да… Коробкин меня зовут, Степан Иваныч… Быстренько повесив трубку, Миша откашлялся и, пройдя к оставленному аж за клубом «уазику», поехал на шиномонтажку. Управился быстро: отвез колеса Михалычу, затем вызвонил Максима Гордеева, встретился с ним за клубом, передал письмо: — Мало ли, я задержусь где, а в гости ко мне приятель приедет. Ты его знаешь — Вася Ганзеев из Питера. Письмецо передай. Сначала и сам прочти, вот прямо сейчас и прочти, чего непонятно — спросишь. Вытащив записку из конверта, подросток зашевелил губами: — Не, все понятно. Кумовкина проверить, «Гермес» этот подозрительный… А что за мужик-то на «мерсе»? — Да черт его знает… — Михаил пожал плечами. — Не нравится мне этот пижон. Ты вот что, Максюта, ежели увидишь, держись-ка от него подальше. Ратников тут же закрыл рот, сообразив, что сморозил глупость. Уж теперь-то Максик точно «подальше» держатся не будет! Ладно, чего уж. — Слышь, Макс, у тебя здесь Интернет есть? — Нету. Я хотел ноутбук взять, да мама… — Понятно… — Здесь в библиотеке есть и на почте, только на почте плохой, и все время занято. — Ясно. Значит, в библиотеке… — Ратников неожиданно улыбнулся. — Вот что, Максюта… У твоей тетушки на чердаке никакого старого хламу нет? Ну, там старые грампластинки, патефон и все такое прочее? — Самовар есть! — охотно отозвался парнишка. — Старинный, с медалями. Ратников хмыкнул: — Ну, самовар — это слишком! А, скажем, старая полевая сумка, ручка с чернильным пером, те же пластинки… — Спрошу, — серьезно кивнул Максим. — У меня здесь друзей много. Позвоню, как отыщу что-нибудь… — подросток вдруг задумался, улыбнулся. — Знаете что, дядя Миша? Вы еще у Горелухина спросите, приятеля вашего, у него на чердаке хламу-у-у… Племянник евонный рассказывал… — Не «евонный», а «его», — наставительно поправил Миша. — Ну ищи, Пинкертон. А я — в библиотеку. — Живут же некоторые! — подросток дурашливо ухмыльнулся. — По библиотекам ходят…
Библиотека располагалась рядом, в клубе — обитая железом дверь, решетки на окнах — первый этаж, как же! Книги-то, они никому не нужны, но вот компьютер… Библиотекарша — пожилая, в круглых очках, дама в длинном темно-сером платье и с прической «мелкий бес» (видно, бывшая учительница) визиту Ратникова не удивилась: — Интернет? Да-да, пожалуйста, сейчас включу… А вы у нас записаны? Миша виновато развел руками: — Да, к стыду своему — нет. — А тогда записаться нужно. Паспорт у вас имеется? — Только права. — Давайте. А данные паспорта вы мне позже скажете, можете по телефону даже. — Отлично! Тогда, может быть, вы мне кое-что подскажете, — Михаил светски улыбнулся, — по части художников. — Художников? — библиотекарша оторвалась от формуляра и, приподняв рукою очки, радостно округлила глаза. — А кто вас интересует? Кто-то конкретно? — Ну… — замялсяМиша. — Скорее — стиль… — Классицизм, реализм, импрессионизм? — Гм… Наверное — этот последний. Знаете, такой вот портрет… — Ратников прикрыл глаза, стараясь припомнить как можно более точно. — Такой серо-бело-коричневый… Скрипач напротив окна. Такой стилизованный, с круглой, как шар, головой, прямоугольными ногами… — Гм-гм… Наверное, кто-то из кубистов. Впрочем, я посмотрю — вы пока вот проходите к компьютеру. Сейчас я включу… Ага… Настроив «Мегафон-Интернет», библиотекарша исчезла за полками. Пришли какие-то умные детишки. Затихли, ушли. Михаил пробежался по клавишам: Эстония, история развития… Вот! Выборы в учредительное собрание, земельная реформа… 1919 год — это, пожалуй, не то… Ага! 1934 год. Константин Пятс занял пост премьер-министра… И портрет! Тот самый мужик! Нет, не скрипач, другой — с квадратным подбородком, угрюмый… Совершил государственный переворот совместно с Йоханом Лайдонером, запретив «Лигу ветеранов» (вапсы). Запрещены все партии, кроме правящей — Исамаалийт — «Союз Отечества». Начавшийся период назвали «эпохой безмолвия» — авторитарное правление триумвирата: Пятс (президент), Лайдонер, Ээнпалу. 1 января 1938 года — Конституция. Эстония — президентская республика. Парламент не собирался. Ограничение прав и свобод, нищета, батрачество, лагеря принудительного труда для безработных… Пожалуй, и все… Ага, карта. Этот райончик, где остров… уезд Тартумаа… Нет! Рядом — Йыгевамаа. Вот теперь все. Остальную беллетристику читать некогда. — Молодой человек! Ратников быстро оглянулся. — Кажется, я нашла то, о чем вы спрашивали… Вот, взгляните. Встав, Михаил посмотрел на репродукцию в открытой на нужной странице книге… Он! Анри Матисс, «Скрипач у окна»! — А еще что-нибудь подобное? И желательно из того же периода. — Подобное? — библиотекарша задумалась. — Пожалуй, Пикассо, Брак, быть может, Кандинский, Шагал… — А у вас репродукции есть? — Разве что-то в энциклопедиях по искусству… Вы подождите. «Матисс, „Розовая Обнаженная“, „Одалиска“ — аккуратно записал в блокнотик Ратников. — Жорж Брак, „Дома в Эстоке“, Пикассо, „Женщины, бегущие по пляжу“»…
Все это он потом, вечером, аккуратно переписал дома на вырванный из старой тетради листок. Написал пером, чернилами — их подогнал Максик. И еще — старые заезженные пластинки, целую кучу… И у Горелухина (с чердака) Михаил взял пластинки… и патефон! Красивый, обитый красным панбархатом, выпуска завода имени Молотова! С запасными иглами! Пружину, правда, пришлось заменить — и теперь все работало. А какие пластинки были! Миша специально старался выбрать немецкие (впрочем, уж какие попались) — оркестры Роберта Ренара, Марека Вебера, Оскара Йоста, Барнабаса фон Гечи… Завел пружину, поставил танго «Женщина и розы» танц-оркестра Роберта Ренара. За этой пластинкой последовали и другие — Миша слушал, старательно запоминая мудреные названия и простенькие мелодии. Заслушался «Мою старую клячу» Оскара Йоста, уронил кляксу, пришлось переписывать:
«Матисс, „Одалиска“, Величко, Л-д, Б-р Профсоюзов, 14–17 — 500 р., Жорж Брак, „Дома в Эстоке“, Л-д, Иванеев, Зверинская 21–24 — 750 р., Модильяни, три эскиза, Моск. обл. Аникеева…»Закончив писать, дождался, когда чернила высохнут и, аккуратно свернув листок вчетверо, убрал в портсигар — старинный, но, увы, не серебряный, тоже изысканный где-то Максом. А вот черные сатиновые трусы до колен Миша сам прикупил на почте — там торговали всем! Подумав, Ратников положил в портсигар золотую цепочку и перстень-печатку. Потом еще раз осмотрел все Машины вещи, вчера еще заметил — нет нитки красных бус, не таких уж Машиных и любимых. Красные бусы… так… Не забыть бы! Не забыть… К утру Миша управился, немного поспал и поехал к погранцам — к тому самому мздоимцу, толстячку-капитану… А потом — все по старой схеме: к горелухинской моторке. По пути заглянул на кладбище, к Теме. Постоял, положил цветы… Вздохнул.
До Проклятого острова добрался без приключений: мотор работал ровно, да и путь был знаком. Никакого «Гермеса», да и просто рыбаков, Ратников вблизи островка не встретил, хотя и кружил, всматриваясь в серовато-синюю озерную гладь. Никого! И славно. На этот раз наученный горьким опытом Михаил оставил моторку за песчаной косой, в камышах. Подальше от лишних глаз — так, пожалуй что, лучше будет. Подойдя к самой воде, нагнулся и начисто сбрил усы и бородку прихваченным с собой одноразовым станком. Еще раньше, в поселке, коротко подстригся, памятуя, что в тридцатые годы длинных волос не носили. Да и Кнута помнил — быть может, в таком вот, бритом, виде и не узнает? Хотя, конечно, надежда слабая — средневековые (вообще, все древние) люди отличались редкостной наблюдательностью и памятливостью на лица. Умывшись, Михаил наскоро выкупался и, прихватив патефон, пару пластинок и портсигар, направился к сгоревшему флигелю. На левой руке его тускло поблескивал бирюзовый браслет… Молодой человек, конечно, не подходил бы слишком уж близко, но тут нельзя было рисковать — кто знает, на каком расстоянии подействовал бы браслетик? Миша примерно прикинул, откуда появился Кнут, где исчезли парни… В принципе, не так уж и рядом! Вот здесь вот, за пригорком, близ небольшого заливчика, пожалуй, будет в самый раз. Тихо, нет никого. Хотя это здесь нет, а там… Ну, как говорится, с богом! Вытянув руку, Ратников переломил браслет…
Все так же светило солнце — оранжево-золотое, закатное, отражавшееся в озерной глади трепещущими лунками света. Все так же тихо было кругом и, казалось, ничего не изменилось, Миша так уж точно ничего такого не почувствовал и даже испугался — неужели не вышло? Правда, тут же успокоился, увидев внезапно выросшую кленовую рощицу, густую траву, прошедший невдалеке, по озеру, белый пароходик с длинной, как у самовара, трубой. Помахав пароходику рукой, Ратников снова выкупался, завел патефон, поставил пластинку… Ласково плескались синие волны. В голубом, едва тронутом прозрачной облачностью, небе кричали пронзительно белые чайки, а на песчаной косе громко играло танго «Женщина и розы». Рядом с патефоном, подложив за голову руки, загорал Михаил. Из одежки на нем были одни лишь длинные сатиновые трусы и те — мокрые.
Глава 13 Лето. Чудское озеро ДВА МЕЛОМАНА
Историческое познание якобы интеллектуально лишь наполовину; в нем есть нечто принципиально субъективное…Они появились из-за кустов, окружили — четверо молодых людей в полувоенной форме: сапогах, смешных галифе и фуражках. Ратников заметил их еще издали, однако вида не показал, лишь прикрыл глаза рукою, от солнца якобы. Подошли. Кто-то что-то сказал по-эстонски. Михаил лениво открыл глаза и, усевшись на песке, улыбнулся: — Терве! — Терве, — без тени улыбки отозвался один из парней, постарше других лет, наверное, двадцати трех — двадцати пяти. И что-то добавил по-своему. Ратников добродушно развел руками: — Не понимаю! Русский я… Вене! Вене! Понял? — Вы есть откута? Ага, сообразил наконец по-русски спросить. — Оттуда я, — неопределенно махнул рукой Михаил. — С той стороны… бежал. — Бежаль? Так это по фам стреляли? Ого! Здесь уже по кому-то стреляли? Славно. — Ну, ясно — по мне. Стреляли, да не попали… сперва… Я вот и патефон из лодки вытащил, как вдруг… снова! Пришлось нырять, чтобы не продырявили… Ну, не попали чтобы… Пиджак утопил, сапоги… деньги с документами тоже в пиджаке были… — Что ж. Пойтемте с нами. — Охотно! Только — куда? Вы, вообще, кто? — Там увитите. Пожав плечами, Миша поднялся и, подхватив под мышку патефон, направился вместе с парнями… к мызе куда же еще-то? Новая, нет, все же не такая уж и новая, постройки примерно середины, а то и начала девятнадцатого века мыза производила такое же отталкивающее и неприятное впечатление, как сгоревшая. То ли окна были слишком уж маленькие, да и со ставнями, то ли стены — чересчур мощными, как у средневекового замка, то ли… Была в этом строении какая-то несуразность, некрасивость, что ли… А вот сад… Сад совершенно сглаживал первое, довольно-таки угрюмое впечатление! Аккуратные аллейки, старый дуб, разбитые повсюду разноцветные клумбы, дорожки, посыпанные желтым песком. И флигель! Веселенький такой, выкрашенный ярко-зеленой краской. Во флигель они не пошли, обогнув фасад мызы, свернули к пристройке. Там, в полутемном вестибюле, Ратникову и велели ждать, кивнув на большой, обитый темно-коричневой кожей диван, не очень-то и мягкий. Ждал Михаил не один, а в компании все тех же парней, старший из которых, прихватив патефон, куда-то ушел, свернув по коридору налево — по всей видимости, доложить, кому надо. В вестибюле, в простенке меж узкими окнами, тоже висел портрет того угрюмого мужчины с квадратной челюстью — президента Константина Пятса. Ратников ухмыльнулся — значит, туда и попал. Конец тридцатых! Парни оказались неразговорчивыми, да Миша у них и не спрашивал ничего — не того полета птицы. Что они могут сказать-то? Нужно было говорить с более осведомленными людьми. И подобная беседа, по всем признакам, вот-вот должна была состояться. — Прохотите! — выглянувший из коридора старшие сделал приглашающий жест. Михаил с готовностью поднялся с дивана, стоявшие вдоль стен парни пошли вслед за ним. Голые, выкрашенные темно-серой краской стены, двери… дубовые, что ли? Одна из них приоткрыта. Туда и вошли. Ратников зажмурился от хлынувшего прямо в глаза солнца. Помещение оказалось небольшим, но светлым, с высокими, забранными мощными ажурными решетками окнами. Больше всего оно напоминало приемный покой больницы — белые стены, топчаны, какие-то — тоже белые — шкафчики, большой конторский стол напротив окна. И белая ширма, за которой обычно переодеваются для осмотра. — Отевайтесь! — усевшись за стол, охранник кивнул на лежавшую на одном из топчанов, слева, пижаму… Ну точно — больница! — Вижу, вам как раз… Михаил улыбнулся: ну, вообще-то да, впору. Правда, штаны чуть коротковаты… зато шлепанцы — в самый раз. — Садитесь… Расскашите о себе, кратко. — А чего рассказывать-то? Родился я в шестнадцатом году, в Санкт-Петербурге, Петрограде тогда уже… Отец — столяр, мать — домохозяйка, братьев-сестер нет, не успели родить. Да и отца я не помню — мал был, он на войне и погиб, на империалистической, матушка тоже долго не зажилась — в Гражданскую сгорела от тифа, ну а я… Какое-то время беспризорничал, потом — нашлись хорошие люди, пригрели… — Что за люти? — Считайте, по-вашему — преступники, — криво ухмыльнулся Миша. — Но от них я тоже сбежал, как подрос. Не люблю никакого давления, знаете ли. Работал в одном тресте, счетоводом… — Но старые связи остались? — выйдя из-за ширмы, спросил невысокий чрезвычайно подвижный человек лет пятидесяти, с длинным, лишенным всяких морщин лицом, совершенно ничем не запоминающимся, обычным, и бритой наголо головой. Или незнакомец был просто лысым. В добротном — сером, с искрою — костюме-тройке, при белой рубашке с вишневого цвета галстуком, заколотом золотой булавкой, в черных, надраенных до блеска башмаках со скрипом, выглядел он, надо признать, вполне авантажно. Охранник поспешно вскочил со стула. — Спасибо, Матиас, — занимая место за столом, улыбнулся вошедший. — Теперь же — оставьте нас. На сегодня ваша работа закончена. — Слушаюсь, господин Лаатс! — по-военному прищелкнув каблуками, молодой человек вышел за ширму — сразу повеяло сквозняком, видать, там тоже имелась дверь… ну, конечно. — Возьмите за ширмой стул и присаживайтесь ближе, к столу, — тут же распорядился господин Лаатс. — Вот так… прекрасно! Он говорил по-русски легко и свободно, хотя и чувствовался небольшой акцент: — Ну-ну, рассказывайте дальше. Как ваше имя, кстати? — Михаил. Михаил Сергеевич Ратников. — Значит, счетовод, говорите? — Да, счетовод… — Ратников потянулся и хмыкнул. — Но вообще-то я занимаюсь антиквариатом, картинами там и всем прочим… Вы же нашли портсигар, господин Ласт! Там, в патефоне. — Да, нашел, — кивнул лысый. — Я просто предположил — а зачем брать с собой патефон, нелегально пересекая границу? А действительно, зачем? — А вот именно для этого и надо! Чтобы пересечь границу… — цинично усмехнувшись, Михаил заложил ногу на ногу. — Кофе не предложите? А то что-то пить хочется. — Предложу ужин. Только чуть позже. Так что насчет патефона? К чему? — Небольшой пикник — лодки, девочки, патефон… Немного проворства и — оп! — я уже в иных водах. — Не нравятся Советы? — Достали!!! Они хотят строить светлое будущее, а я — нет. Устал жить в страхе. Да и тучи уже сгустились, еще б немного, и… Хорошо, есть кое-какие знакомые на границе. Помогли. — Об этом, если потребуется, напишете подробно, — господин Лаатс ухмыльнулся. — Сейчас же — о портсигаре. Золото — это понятно, но… Что значит эта вымокшая записка… кое-что я все же смог прочитать… Модильяни, кажется? — Да, Модильяни, — хитро прищурился Михаил. — Три великолепных эскиза! И не менее великолепные Матисс, Брак, Пикассо! Они есть, есть… их нужно только взять… и не за такую уж большую цену. — О, Матисс! Пикассо! — собеседник, похоже, пришел в возбуждение: встал, прошелся по комнате, усмехнулся. — Вы хотите сказать, что знаете, у кого и где все это взять? — Ну конечно! А зачем же тогда я все это записал, позвольте спросить? Знаете, всегда жаловался на память, господин… Лаатс. — Да, да, вы именно так и можете меня называть. А жаловаться на память в вашем возрасте глупо! — Светло-серые холодные глаза холеного господина сверлили Мишу насмешливыми недоверчиво-колючими буравчиками. — И еще глупее — фиксировать на бумаге кое-какие вещи… Зачем вы все это записали? Память? Хм… А хотите, я вам скажу? Ратников развел руками: — Что ж, извольте! Интересно будет послушать. — Вот-вот, послушайте, любезный! — Господин Лаатс снова прошелся из угла в угол. — Вы записали все это не просто так, и не в памяти, думается мне, здесь дело. Просто… вы сразу хотели произвести впечатление человека, у которого есть что предложить, так? — Ну, допустим, так, — неохотно согласился Миша. — И этот патефон, пластинка с оркестром маэстро Роберта Ренара… Вы знаете, я тоже люблю танцевальные пьесы. Но вам-то зачем привлекать к себе излишнее внимание, отвечать на лишние вопросы? — Я просто хочу побыстрее закрепиться здесь, — Ратников с самым серьезным видом посмотрел в лицо собеседнику. — И да — вы правы — привлечь внимание. Только — не эстонских властей, вы уж извините… Есть некоторые страны… страна, которой я симпатизирую и, быть может, вскорости предложу свои скромные услуги… — Абвер? — жестко перебил господин Лаатс. — А не перебор ли? Мало того что черный антиквар, так еще и шпион? Точнее — навязывающийся в шпионы! Михаил светски улыбнулся: — Так я именно этого и хочу — внимания! И прекрасно понимаю, что без помощи… без посторонней помощи никогда не доберусь до всего того, что упомянул в записке. Как вы правильно догадались — специально упомянул. Умный поймет. — Странный вы человек, — задумчиво промолвил господин Лаатс. — Хотя по здравому размышлению, в таком вашем поведении есть свой резон. Если уж привлечь внимание… Считайте, что вы его привлекли! — Абвер? — оглянувшись, шепотом спросил молодой человек. Собеседник лишь усмехнулся: — Пока — только мое. Но поверьте, и этого уже вполне достаточно… Вы действительно можете… имеете возможности приобрести все указанное? — Почти все, господин Лаатс. Но придется потрудиться и весьма изрядно. — Потрудиться… там? Ратников хохотнул: — Ну а где же? Правда, если вы или кто-то другой найдет способ переправить меня обратно… с чистыми документами, разумеется. — И стоило ради этого так рисковать… ради того, чтобы убраться восвояси? — Стоило! — кивнув, молодой человек упрямо сжал губы. — Ради того, чтобы потом жить здесь, в Европе. Так сказать, долго, законно и счастливо. — А вы мне чем-то импонируете! — немного помолчав, негромко рассмеялся господин Лаатс. — Нет, в самом деле. Ну, в отношении того, чтобы жить в Европе долго и счастливо — это уж пускай будут ваши проблемы, а вот насчет законности… с этим мы, пожалуй, мы вам сможем помочь. В обмен на некоторые услуги. — Мы — это кто? — Вам незачем знать. Пока… Уверяю вас, мы здесь — очень влиятельные и весьма небедные люди. Так что все в ваших руках! Хотя конечно же мы должны подумать — в чем вам можно довериться? — А чем вы рискуете? — быстро поинтересовался Ратников, и господин Лаатс тут же расхохотался: — Вы правы — ничем! Рискуете только вы… И там, и сейчас — здесь. — Вот-вот! А вы разве что потратите на меня некоторую сумму… не такую уж и большую… на советские документы, экипировку и прочее. — Подумаем, подумаем, — покивал господин Лаатс. — Доктор Лаатс, — так его назвала заглянувшая в дверь женщина в белом крахмальном халате. Медсестра? Врач? — Что вы хотели, Марта? — Лаатс что-то добавил по-эстонски. Женщина отозвалась на том же языке, наверное, сообщила что-то важное — собеседник явно чем-то озаботился и, посмотрев на Мишу, махнул рукой: — Сегодня разговор у нас с вами окончен. Вас проводят, подадут ужин. Прошу пока никуда из палаты не выходить. Да вам и не дадут, поймите нас правильно. — Господин Лаатс! Доктор недовольно обернулся в дверях: — Что такое? — А можно мне принесут патефон? И пластинку? — Пластинку? Ах да, вы же любите музыку… — Глаза господина Лаатса неожиданно потеплели. — Как вы относитесь к оркестру Бенни де Вайле? — О! Обожаю! — Пару грампластинок я сейчас велю принести. Смотрите, не поцарапайте! — Ну что вы!Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
«Она не хочет ни цветов, ни шоколада» — именно так в переводе с немецкого называлась пьеса знаменитого танцевального оркестра, как, уходя, не преминул заметить доктор, ни в чем не уступавшего модным английским составам — Гарри Роя, Генри Холла и Джеральдо. «Sie will nicht blumen und nicht schokolade» оказалась очень приятной и веселой пьесой, джазовой даже, Мише очень понравилась, хоть и слушал он ее первый раз в жизни. Но ставил раз десять подряд, снова и снова… Палата. Ну да, это и была палата белая, с двумя койками, небольшим, выкрашенным в белый цвет столом и такими же белыми тумбочками. Вполне спартанская обстановка, если не считать патефона с пластинками. А этот господин Лаатс явно не военный — даже запасные иголки не убрал… А вдруг что?! Иголки-то, они острые… Доктор! Клиника! Анализ крови! Анализы… Снова предчувствие чего-то зловещего, какой-то гнусной подлости, сдавило Михаилу грудь, как когда-то. Маша! Надо искать Машу. Воспользоваться буквально первыми днями — за это время не так уж и просто будет разобраться с тем, что Миша о себе нагородил: спекулянт модными картинами, меломан, набивающийся в шпионы… Воспользоваться, отыскать браслеты и Машу… и убраться. Черт! А на окнах-то решетки — ну, вполне можно было ожидать. Хорошо, успел припрятать в кустах парабеллум. Хоть и без патронов, но ведь такие патроны в здешней эпохе не особая проблема найти. Доев ужин — тушенное с черносливом мясо с овсянкой и овощами и чашка кофе, — Ратников завалился на кровать — думать, что делать дальше. Впрочем, и не только об этом, а, пожалуй, обо всем увиденном… Доктор. Клиника. Анализы крови — и в прошлом и в будущем. И пропавшие дети… Нет, отсюда не поставляют наложниц и сексуальных рабов! Сюда, в эту чертову клинику, детей и подростков привозят совсем для другого. Для опытов? Или… для трансплантации органов?! А почему бы и нет?! Последнее даже вернее. И тогда все становится ясно… эти группы крови и пижон на красно-белом «мерсе». Он что у них, курьер? Такой же, как и Кнут Карасевич? Поставщик «запчастей» клиентам? Да, но из прошлого, похоже, детей поставляет замок-бург. А Кнут… Кнут тевтонцам конкурент, вот они и пытались его взять, чтобы, так сказать, «самим всем володети». А та убитая стрелою девчонка на острове? Случайная жертва? Просто неудачно попыталась бежать? Да, так, наверное. Однако что же здесь-то делать? Неужели эта лысая башка, доктор Лаатс, так и не зайдет? Хм… чтоб меломан да не поговорил с меломаном? Не похвастал записями… в смысле пластинками? Да и картины… Матисс, Брак, Модильяни — на любой вкус. Неужто Ратников так плохо все просчитал… Да нет, вроде все сходится — обитатель флигеля вот этот самый доктор Лаатс и есть!
Доктор зашел-таки, только уже утром. Усталый, но довольный. — Извините, дорогой господин Ратникофф, никак не смог к вам вчера заглянуть… ну да ничего! Сегодня устрою выходной, пойдемте прогуляемся, у нас здесь очень красивые места. Исключая саму мызу — она, увы, оскорбляет любой художественный вкус, даже самый неразвитый. Кстати, как вам Бенни де Вайле? — Я и раньше его обожал… Особенно песню про шоколад. — А Джеральдо? — Хм… Гленн Миллер мне нравится больше! — Но разве можно сравнивать?! — Вы совершенно правы, дорогой доктор, нельзя, конечно.
Доктор Лаатс (или как там его по-настоящему звали) взял с собой на прогулку фотоаппарат, замечательную немецкую «Лейку», долгое время выпускавшуюся и в Советском Союзе под именем «ФЭД». Да, этот доктор имел весьма разносторонние увлечения — искусство, легкая музыка, фотография… Обо всем этом болтал без умолку — видно, больше не с кем было. Ну еще бы — какой же коллекционер да не похвастает перед понимающим человеком? На то и рассчитывал Ратников, понимая, что явиться сюда просто так — гиблое дело. Островок маленький, людей — много, не спрячешься. Пришлось вот так, по-наглому, экстравагантно — в семейных трусах и с патефоном! Местная охрана просто опешила, да и доктор — а, похоже, именно он и был тут за главного — не знал, что и думать. Не знал, пока не разглядел в пришельце «родственную душу» — а уж Миша-то постарался, чтоб разглядел. — Знаете, здесь, сразу за мызой, в саду, растет один старый дуб, языческий, вот, право же, языческий — местные эстонцы даже приносят ему жертвы! — Да что вы говорите! — искренне изумился молодой человек. — Да-да, господин Ратников! — господин Лаатс рассмеялся в голос. — Ну, не совсем, конечно, жертвы, но… привязывают к ветвям разноцветные ленточки, приносят цветы, бусы… и, что удивительно — по христианским праздникам! На Рождество, к примеру, на Богоявление. Но и так, без всяких праздников, преподносят. Считается, что божество старого дуба обязательно поможет во всех начинаниях… Вот, кстати, и он — полюбуйтесь! Дуб был тот самый, с дуплом, высокий, с кряжистым стволом, он ничуть не помолодел с начала двадцать первого века, оставаясь все таким же древним. И в самом деле, у подножия, у могучих корней, лежали уже подвядшие цветы, а на ветвях ветер теребил разноцветные ленточки, раскачивал бусы — янтарные, и даже из яшмы — видно, кто-то что-то просил по-серьезному. Бусы… Мише вдруг показалось… да нет, не показалось! На нижней ветке, в ряду всех прочих приношений, висела ниточка красных бусин. Те самые, Машины? Или просто похожи, мало ли красных бус? Ратников подошел поближе, вытянул руку… — Вот-вот, так и стойте, друг мой! — доктор уже вытащил из футляра «Лейку». — Именно с таким выражением лица! Внимание, снимаю… Оп!!! Отличный кадр, я вам обязательно подарю фотографию. А Миша уже поднес к глазам крайнюю в ожерелье бусину… сам ведь и брал когда-то на оптовой базе, целую кипу привез — желтенькие, сиреневые, голубые… Маше вот красные понравились… эти? Ну да! Вот она, надпись-то — «Made in China»! В здешние-то времена Китай еще никакой не поставщик всего и вся.
Глава 14 Июль 1938 года. Чудское озеро АРИЯ
Пережить ощущения карфагенянина, приносящего в жертву богам своего первенца? …пунийцы были подготовлены своей средой для жертвоприношения первенцев, как мы подготовлены для сбрасывания на людей атомных бомб.12 июля 1938 года. Именно эту дату Ратников заметил на перекидном календаре во флигеле доктора Лаатса. Да-да, во флигеле — доктор взял манеру почти каждый вечер приглашать Михаила в гости. Видно было, господин Лаатс (он велел называть себя «просто Отто») совсем одичал здесь, на этом Проклятом острове, на мызе, и был рад каждому свежему человеку, тем более, такому заядлому меломану, как «дорогой Михель» — родственные души все-таки, как раз тот случай, когда рыбак рыбака видит издалека. Да, конечно, танцевальную музыку тридцатых годов Ратников не очень-то хорошо знал, но поддерживал разговор междометиями: — О! Ах!!! Здорово! Ну и запоминал — меняя на патефоне пластинки, доктор Отто Лаатс любил разглагольствовать о музыке и о музыкантах: — Ах, Тино Росси — это что-то! Этот бархатный тенор, он просто завораживает, вы не находите, Михель? — Тино — просто потрясающ! — Совершенно с вами согласен, друг мой! Вот! Уже — «друг мой»! Так бы и дальше шло… — А Ренцо Мори с оркестром Дино Оливьери? Вероника, Вероника… — «Вероника» — замечательная песня! Мне всегда очень нравилась, — вот тут Миша не врал, эту «Веронику» доктор заводил вчера почти целый вечер. Да что уж, и не надо ему было ничего говорить, достаточно просто слушать, ведь дорогой друг Отто болтал без умолку. А еще все время хвастал пластинками, показывая их, как всякий истинный коллекционер, с непревзойденной гордостью: — Вот эту я приобрел в Париже, на Елисейских Полях, «Одеон» — прекрасная фирма. А эти вот — «Полидор» и «Колумбия» — в Берлине, а вот то — в Венгрии, в Будапеште. Кстати, в Таллине есть очень неплохой магазин, да и здесь, совсем рядом, в Дерпте — только там надо заказывать. Кстати, есть один местный лавочник… впрочем, он завозит пластинки лишь так, иногда. — А вы часто заказываете, Отто? — Увы, друг мой! — доктор с сожалением развел руками. — Я не могу надолго покидать клинику в течение… гм-гм… определенного времени. Ага… вот даже как! Интересно, кто ж за ним следит, за этим доктором Отто? — Что же, вы даже не можете вот так просто взять и уехать? — Вот именно, не могу! — Рабство какое-то! — Ратников возмущенно фыркнул и отвернулся. — Пусть так… — обиженно отозвался господин Лаатс. — Но очень хорошо оплачиваемое рабство! Мир ведь еще не до конца оправился от кризиса, а тут… Тут — перспективы, тут полный простор для… Доктор вдруг резко осекся и замолчал — видно, чуть не сболтнул лишнего. Правда, тут же не преминул похвастать: — Знаете, такого уникального оборудования нет больше нигде в мире! Поверьте, поверьте, я много где успел поработать. — Но не можете уехать… И предлагаете помощь мне! — Вы — другое дело! — неожиданно расхохотался господин Лаатс. — Вас ведь никакие контракты не связывают. Вам нужно лишь сорвать куш… и вы согласны делиться, что очень правильно, особенно в вашей ситуации. Не бойтесь, друг мой, в цене я вас не обижу! — Вы знаете, дорогой Отто, я ведь не столько из-за денег… — осторожно напомнил молодой человек. — Вернее, не только из-за них… — Да, помню, помню, — снова захохотал доктор. — Вам нужна легальность. Но… если вы выполните свои условия, я исполню свое. Документы у вас будут… Как вам Германия? — Замечательная страна! Но лучше будет Швеция, еще лучше — Штаты или Канада. — Э-э, плутишка! Так вы не любите Адольфа Гитлера! — Не люблю, — честно признался Ратников. — Я уж, извините, достаточно нажился при Сталине, чтобы менять одного диктатора на другого. — Эк как вас понесло! Германия все же европейская страна, а не дикая Россия… увы, Советский Союз… Ах, Россия, Россия… Я там когда-то учился, когда еще была империя, государь… Потом работал чуть-чуть и не так давно. Впрочем, ладно. Штаты, так Штаты… только учтите, документы у вас будут немецкие! — Но… — Настоящие, смею вас заверить! О, у меня в Германии влиятельные друзья, очень влиятельные. Доктор Вольфрам Зиверс — заместитель председателя управляющего совета директоров научно-исследовательского совета рейха! Видите — какая длинная должность. А у другого моего приятеля, доктора Карла Брандта, должность очень короткая… просто — личный врач фюрера. Ха!!! — Да уж, и друзья у вас! — Ратников покачал головой, как бывший историк он хорошо помнил, что этих обоих — и Брандта, и Зиверса — сразу после войны повесят по приговору Нюрнбергского суда за организацию бесчеловечных исследований на узниках концлагерей. — Будете кофе? — господин Лаатс снял трубку стоявшего на конторском столе черного телефонного аппарата. — Я сейчас закажу… Конечно, у меня есть и коньяк, хороший французский коньяк, но… Мы его выпьем завтра! Завтра — пятница… очень трудный день. И вместе с тем — радостный. Доктор потер руки, как показалось, несколько суетливо, он вообще делал много лишних движений, видать, берег собранность для операций… Для операций? Ну да, он же ведь хирург, наверное… — Дорогой Отто, а вы кто по профессии? Нет, я понимаю, что врач, но… — Уж конечно не терапевт! — ухмыльнулся господин Лаатс. — Да хирург же! Хирург, конечно. Вообще, хирургия — это самая важная отрасль медицины, отрасль, без которой просто не может быть никаких прорывов! Впрочем, об этом поговорим потом, завтра… сейчас же — спать, спать! И рад бы посидеть с вами еще, но, увы, завтра я должен быть в форме. — Ничего не имею против, дорогой господин Лаатс, — Ратников поднялся с кресла и направился к выходу — Завтра так завтра. — Слушайте, Михель, — недовольно остановил его доктор. — Ну, сколько вас просить, не называйте меня Лаатсом. Зовите — Отто! — Хорошо, господин… Отто! — светски улыбнувшись, Михаил пожелал новому приятелю спокойной ночи и быстро покинул флигель, чувствуя, как по садовой дорожке, у него за спиной, шагают двое охранников. Все ж таки не доверяли. Точнее, опасались, как бы невольный гость не узнал чего лишнего. Где-то в дальнем крыле мызы, вырабатывая электричество, тарахтел дизель. Квадратные фонари на чугунных столбиках освещали все подходы к клинике и аллеи. Все окна в мызе давно погасли, лишь на первом этаже, у входа, горел яркий свет. У закрытых ворот важно прохаживались охранники с крупными овчарками на поводках. Недалеко, на причале, мощный авиационный прожектор время от времени прочесывал узким лучом темные воды озера и ночное небо. Он, казалось, доставал до самой луны, этот чертов прожектор. Михаил невольно передернул плечами — до чего все здесь напоминало концлагерь. И он, Ратников, здесь, в этом концлагере всего лишь арестант, пусть даже самый привилегированный. Одно пока радовало — бусы! Машенька точно здесь! А значит, рано или поздно Миша до нее доберется — в том никаких сомнений не имелось.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
На следующий день, в пятницу, Михаила не выпускали из палаты до самого вечера. Просто начальник охраны — Матиас — зашел и вежливо предупредил, чтоб даже в сад носа не высовывать, да и по коридору — с опаской. — Расве што по нуште, в упорную, — ухмыльнувшись, издевательски-шутливо козырнул охранник. Ну, по нужде так по нужде! Миша сразу туда и отправился, памятуя, что маленькое окошко уборной как раз выходило к торцу и, если высунуть голову, можно было увидеть и все подъезды к зданию. Из окна палаты, увы, виден был лишь задний двор да густые кусты. А здесь вот, из уборной… из уборной Ратников сразу же заметил вальяжно подкатившее к воротам знакомое авто — тот самый красно-белый «мерс»! И водитель — пижон в шляпе «борсалино»! Тот самый… Понятненько — вот, значит, кого тут ждали, вот, кто приезжает по пятницам — и сразу же у хирурга Отто Лаатса начинается работа. Много работы. И много денег. Вот так же, из уборной, Миша заметил, как «мерседес» уехал. Насколько было видно — пустой, кроме пижона-водителя, в салоне никого не было. Уехал. Охранники поспешно закрыли ворота. Красно-белый бок машины блеснул за деревьями… Интересно, а куда тут вообще можно ездить? Островок-то — раз, два и… Разве что — к причалу. А там — на паром или баржу, до берега не так уж и далеко. И все дороги открыты — Тарту, Таллин, Рига, Берлин! Доктор зашел часов в пять вечера, уставший — это было видно, но радостный и воодушевленный до такой степени, что даже не мог шутить. Лишь все время восклицал: — Ах, друг мой, какой был сегодня чудесный день! Поистине чудесный! Идемте же, скорее идемте, вчера я, кажется, обещал вам коньяк? — Да-да, вот именно обещали, дорогой Отто! Целый день вас прождал. — Ну, полноте, полноте, сейчас посидим, выпьем! Кстати, мне сегодня привезли десяток пластинок! Американские — Энрико Мадригуэра, Гай Ломбардо! — Вообще-то, в танцевальной музыке я больше предпочитаю англичан… — Не только вы, друг мой, не только вы. Сие — мировая тенденция! — Но все равно интересно будет послушать… — Послушаем! И выпьем! Господи, как я сегодня устал!
Под какое-то танго — Миша уже запутался в названиях оркестров — приятели ополовинили бутылку коньяка, — как и положено, под лимончик, а затем уж принялись не спеша смаковать. Кстати, в углу комнаты доктора был установлен фотоаппарат на треноге. Классический, так сказать, тип, с фотопластинками. — Сейчас сниму вас для паспорта, — поставив опустевший бокал на стол, господин Лаатс довольно потер руки. — А ну-ка садитесь вот сюда, в кресло… Ага! — он скрылся за аппаратом, под черным покрывалом. — Замрите… Внимание! Ап! — Вижу, вы все же решились действовать, дорогой Отто, — светски улыбнулся Ратников. — Рад. Очень рад. — А вы думали? Ну, если я и рискую, то, поверьте, очень немногим. — А я на вашем месте сказал бы совершенно наоборот! — молодой человек расхохотался и пододвинул поближе бокал. — Еще? — Пожалуй… Под лимончик. Зря вы его посыпаете сахаром, попробуйте с солью. Вкус — уверяю вас… Выпив, Михаил обмакнул в соль лимон, кинул в рот: — Умм… ничего, вкусно. Так, говорите, скоро все? — Буквально через пару дней… в крайнем случае — в следующую пятницу. А что вы так разволновались? — Признаюсь, меня немного смущает обратный путь, — поставив бокал, негромко промолвил гость. — А не надо смущаться! — расхохотался доктор. — Нет, в самом деле, не надо. Все будет так, что никакие пограничники ничего не заметят. Уверяю вас — и ухом не поведут. А вот как вы будете добираться до Ленинграда без документов… — А это уж, извините, Отто, не ваша забота, — угрюмо хохотнул Михаил. — Поверьте, есть надежные люди. — Из вашего криминального прошлого? — господин Лаатс насмешливо скривил губы. — Впрочем, у вас и настоящее вполне криминально. Ну-ну, не обижайтесь, дружище! Налейте-ка лучше еще! Как вам эти американцы? — Да неплохо. Но все-таки я бы предпочел англичан… или немцев. — Тогда… Оскар Йост — устроит? — О, это будет чудесно! Быстро поднявшись, доктор заменил пластинку и широко улыбнулся: — Знал, что именно так вы и скажете! Кстати, а как у вас в СССР с танцевальной музыкой? Выходят пластинки? — Гм… — Миша ненадолго задумался. — Ну как же, есть артисты. Тот же Утесов… — О, Утесов — это неплохо, очень неплохо! — И еще Вертинский мне нравится… Помните: «Пей, мой девочка, пей, моя милая, это плохое вино…» — Оба мы нищие, — тут же подпел господин Лаатс. — Оба унылые, счастия нам не дано! Нет! Нет! Никогда не понимал декаданса. То ли дело — танцевальный оркестр, я ведь, друг мой Михель, оптимист по натуре. Тут вдруг зазвонил телефон, тот самый, эбонитово-черный, выглядевший не то чтобы очень солидно, а скорее как-то зловеще. Наверное, с этого аппарата можно было бы запросто позвонить в ад. — Слушаю! — подняв трубку, хозяин флигеля быстро заговорил по-немецки. Этот язык Ратников знал плохо, да и то, что знал, относилось к какому-то средневековому диалекту… — Опять они требуют роговицы! — бросив трубку, в сердцах выругался господин Лаатс. И, похоже, сам не заметил, что произнес эту фразу по-русски. А у Миши все внутри екнуло — ну, вот оно! Значит, правильно предполагал — в этой клинике занимаются трансплантацией органов. Точнее сказать — органы здесь вырезают! У несчастных детей, подростков. Ну, как же, детские органы приживаются быстрее и служат дольше! Да и отторгаются не так часто, как взрослые. Курьер — пижон на красно-белом «мерсе» — забирает контейнеры и доставляет их куда надо. В будущее! А эта клиника — вот уж действительно Проклятая мыза! — наверняка в частной собственности. Да и связи у Лаатса… Никто и носа не сунет! Интересно, Машу они тоже намерены на запчасти пустить? Сволочи… Наверное, у Михаила непроизвольно изменился взгляд, потому что господин Лаатс даже спросил с некоторым участливым испугом: — Что с вами, дружище? Дьявол тебе дружище! — Немного волнует переход границы… — Да не волнуйтесь вы, сколько раз уже говорить?! Не сомневайтесь, все пройдет нормально… — А как потом возвратиться? — И это уже продумано! Да уверяю вас, никаких проблем не будет! Вот, сами вспомните, когда вы появились, у вас имелись проблемы с местными пограничниками? — Нет… — Ну вот! А вы, думаете, они не слышали выстрелов? Не хотели попасть сюда? Увы… — доктор жестко прищурился. — Возможностей не хватает! И ни у кого не хватит, понимаете — ни у кого! Кстати, я как раз говорил с курьером… на вашу тему… Он согласен войти в долю! — М-да, — тяжело вздохнул Миша. — Представляю, что же тогда достанется мне! — Не бойтесь, по миру побираться не пустим! Кстати, а давайте-ка составим самый полный реестр… возможно более полный. Что, вы говорили, у вас имеется-то — Модильяни? — И еще — Брак, Матисс, Пикассо… только не у меня, не совсем у меня. — Но ведь это уже ваши проблемы, верно? — Все так, — Ратников мотнул головой. — А Поленов вас не интересует? И еще — Коровин. Есть несколько эскизов, легко можно взять. — Что за эскизы? — Парижский цикл… Так возьмете? — О, друг мой! — пьяно расхохотался доктор. — Не беспокойтесь, мы возьмем всё! «Мы»… в который раз уже он говорит «мы»… Шайка! Наверняка есть еще кто-то… кто-то, кто в курсе всего, включая и пресловутые браслетики. Вряд ли таких людей много, быть может, один, два… курьер — наверняка, а охранники, медсестры и прочий обслуживающий персонал — просто пешки. А вот этот доктор Лаатс… тот еще тип! Циничен, умен, нахален и, похоже, абсолютно лишен всяких нравственных принципов. Врач ведь все-таки должен помогать людям! Так он и помогает. Одним за счет других. А доктор пьянел все больше и больше, как видно, он принадлежал к тому не такому уж и малочисленному типу людей, которые напиваются достаточно редко, да и то — только в компании или вот — на пару с кем-либо, по большому счету все равно с кем, не это главное… главное — говорить, говорить, говорить… Изливать душу, вещать, словно оракул! Вот и сейчас господин Отто Лаатс как раз и доходил до подобной кондиции, он уже не пил — швырял в себя коньяк, как грузчики швыряют тяжеленные мешки в прожорливое жерло корабельного трюма! Маленький, с тонкими губами, рот его ни на секунду не закрывался, как писали когда-то классики — «Остапа несло»! И несло вполне пафосно! Господин доктор уже чувствовал себя величайшим знатоком искусства, причем изливал из себя суждения крайней непоследовательно — вот только что обругал дивизионистов и тут же похвалил Сера, обозвал нехорошим словом Коро (за что — было не очень понятно) и принялся восхищаться художниками барбизонской школы, потом перешел на музыку — как же без этого? А Ратников все выжидал удобный момент для того, чтобы, будто бы случайно, перевести разговор на нужные рельсы. Вот для начала хотя бы на медицину… — Медицина? — пьяно икнув, с надрывом переспросил Отто. — Что вы знаете о медицине, друг мой? Что вообще знает о медицине обыватель? Да ни черта! Только то, что мы, врачи, ему скажем. А мы ведь многое не договариваем, очень многое! Чтобы в медицине сделать прорыв, в любой ее области, нужны люди. И не добровольцы, нет! Ну, кто согласится добровольно принять препарат, если после этого шансы бедняги на жизнь упадут до одного-двух процентов? А кто добровольно согласится на декапитацию, грубо говоря, на то, чтобы ему оттяпали голову. Очень быстро оттяпали, иначе все гистологические исследования мозга коту под хвост, фикция! Никто на это не пойдет, естественно. Потому нам, медикам, приходится выкручиваться, все время выкручиваться, все время ходить на грани… Плесните-ка еще коньяка, Михель! Спасибо, дружище… Так. О чем это я? Ах да, о медицине… Выплеснув в себя коньяк, доктор кривовато улыбнулся и продолжал: — Медицина… Спасать людишек… хм… А для того, чтобы спасти, скажем — создать вакцину от чумы или гриппа, скольких таких же людишек нужно убить? Да-да, именно убить, заразив во имя эксперимента! И речь идет не о десятках — о тысячах! О сотнях тысяч! Для уверенности, для чистоты эксперимента — чем больше, тем лучше. Вы знаете, друг мой, какой всплеск был в медицинской науке сразу после Великой войны? А почему? Да все потому же — человеческий материал… все эти раненые, умирающие… а ведь могли и не умереть. Но должны, должны во имя науки! И я, ее скромный служитель… то, что я здесь делаю… О, это не только деньги! Это возможности, чудеснейшие возможности… уникальная аппаратура… ну где еще можно грамотно провести ту же декапитацию? И даже — тсс!!! — исследования на живых мозгах! После того, как «консервы» уже выпотрошены, зачем их сразу же убивать? Пусть послужат науке… Честно сказать, даже такой почти законченный циник, как Ратников, был сейчас немного вне себя. Людоед! Вместо милого и приветливого человека, тонкого ценителя музыки и искусства перед Михаилом сейчас сидел людоед. Мясник с кровавыми руками, из той породы людей, что скоро — очень скоро! — затопит в крови весь мир. И это — врач, представитель одной из самых гуманных в мире профессий! Впрочем, о гуманности медицинской науки доктором Лаатсом тоже было заявлено: — Медицина гуманна? Да кто вам это сказал, дружище Михель? Гуманности в ней не больше, чем в артиллерийском снаряде, поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Вовсе не дурацкая клятва Гиппократа определяет лицо медицины, а кое-что другое… Главное — это личные амбициимедицинских светил, многие из которых — законченные садисты, и финансовые интересы фармацевтических фирм. То есть амбиции и деньги, и больше ничего. Да, и еще желание встать вровень с Богом! Вот так вот — ни больше ни меньше, как вровень с Богом. Лаатс быстро пьянел, вот уже начал клевать носом, потом вдруг встрепенулся, подбежал к патефону, снял с диска пластинку, уронил, чертыхнулся, наклонился, чтобы поднять да так и завалился на пол, захрапел, и Ратникову стоило немалых трудов водворить своего подгулявшего дружка на тахту. — Спи, дружище Отто! — Миша подошел к окну и отдернул занавеску. Ну конечно же никаких часовых у флигеля не было, еще бы — кто бы посмел-то? Оглянувшись на храпящего доктора, молодой человек осторожно вышел из дома, осмотрелся и неспешно зашагал на задний двор, уж там-то не должно было быть никаких охранников… а и были бы, так что? Водворили бы обратно в палату… но не так быстро, как если бы Михаил вышел сейчас к фасаду. На заднем дворе кипела работа: у пристройки, шагах в десяти, имелся сарай, точнее говоря — дровяник, рядом с которым активно кололи дрова трое подростков лет по пятнадцати или чуть старше, в смешных широких трусах, босые. Один — круглоголовый, стриженный ежиком пацан — все время подгонял остальных: — Эй, эй, не сачкуйте! Норму выполним — в деревню за соломой поедем, сам доктор сказал! — Лучше бы сказал, для чего нас тут держат? — нервно выкрикнул другой, растрепанный и тощий, с топором в руках. Третий — темненький — молча подбирал расколотые дрова и складывал их в поленницу. — Для чего? — круглоголовый пожал плечами. — Так он же говорил — эпидемия, карантин! Вот проверят и выпустят… Эх, парни, пусть тут и скучно, да зато кормят от пуза! У себя в деревне я отродясь так не едал… Ой! Парнишка быстро осекся, словно сморозил явно не то, что следовало бы говорить в полузнакомой компании. Попытался неловко оправдаться: — Я хотел сказать, что… ну котлет у нас в деревне не было… ой… Снова запутался, оглянулся по сторонам и, заметив Ратникова, облегченно улыбнулся: — Здрасьте, дяденька! Вы не с фермы? — Не с фермы… — Жаль. Остальные двое парней тоже прекратили работу, с любопытством уставившись на Михаила. — Что-то я вас здесь раньше не видел, дяденька, — снова завел круглолицый. — Вы из города приехали? А-а-а, наверное, вы русский плохо знаете! А я и по-эстонски могу… Ратников не слушал сейчас ни русского, ни эстонского, он глаз не мог отвести от небольшой синенькой татушки на левом предплечье темненького паренька… очень даже клевая татушка для конца тридцатых годов — синий логотип российской хэви-металл группы «Ария».
Глава 15 Июль 1938 года. Чудское озеро СТУК-ПОСТУК
Первая условность приучила нас противопоставлять настоящее под видом вещи как таковой, и прошлое, с маркировкой «история», которая делает его полуреальным.— Жанна из тех королев, — быстро напел Ратников первую вспомнившуюся к случаю песню. — Кто любит роскошь и ночь… «Ария», значит, нравится? — Очень! — темненький парнишка застенчиво улыбнулся. — А вам? — И мне… в молодости еще нравилась. — А я так больше рэйв уважаю, — подал голос второй, лохматый. — Дяденька, а вы не знаете, нас случайно не ищут? Мы ведь из детского… — Ищут каких-то, — Миша пожал плечами. — Вас как звать-то, парни? — Я — Рома, — лохматый опустил топор и кивнул на темненького. — А это вот — Игорь. Ну, все понятно… Те самые побегушники! Группа крови — первая с положительным резус-фактором… и третья, тоже положительная… так, кажется. — А меня Колькой зовут, — подал голос круглоголовый. — Я из Гдова. — А меня — Михаилом, — в тон ему отозвался Ратников. — Можно — дядя Миша. — Дядя Миша, а у вас сигаретки не будет? — оглянувшись, шепотом спросил лохматый… Рома, Роман Артюхов, детдомовец-побегушник. — Да, покурить бы сейчас неплохо, — темненький, с «Арией», Игорек просительно заглянул в глаза. — Нет у вас? — Увы, парни, бросил! — Михаил виновато развел руками и тут же исправился: — Погодите-ка, сейчас схожу, гляну… вроде у приятеля были. — У приятеля? Так вы в гостях тут? — Считайте, что так. Махнув ребятам рукой, Миша быстро зашагал обратно во флигель. Доктор Лаатс так и храпел, раскинув на тахте руки, рядом, на столе, возле выкрашенного темно-зеленой краскою сейфа — увы, запертого — лежала пачка «Кэмэла», нераспечатанная, да и не похоже было, чтоб доктор курил, так, наверное, держал для кого-нибудь. Распечатав, Ратников взял несколько штук, и, прихватив с плиты коробок спичек, пошел обратно к парням. Имелась, конечно, мысль — пошарить у доктора в карманах, поискать ключик от сейфа, но… рано! Рано! Сейф-то был опечатан, незаметно вскрыть не удастся.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
При виде Миши ребята тут же побросали работу, встали, выпрямились, и захлопали с надеждой глазами… Первым не выдержал лохматый, Рома: — Ну, дядя Миша, принесли? Ратников с деловым видом уселся на какой-то чурбан и, вытащив из кармана сигареты и спички, щедрым жестом протянул ребятам: — Курите, парни! — Ой! Спасибо!!! Мы только за сарай зайдем, чтоб санитары не увидели… Дядь Миша, вы нас так… так выручили! Понимаете, тут если насчет добавки или компоту там — хоть заешься… а вот с сигаретами строго. Не разрешают курить, сволочи… у нас сразу все отняли, еще когда в машину… дядя Миша, а это что, «скорая» такая? Ну, «ретро»? По цвету — подходяще: красная с белым, только вот без крестов… Радостно затягиваясь, лохматый Ромик болтал без умолку, не надо было и подгонять вопросами. — Мы уж с неделю здесь… или даже больше. Говорят, анализы хорошие — в пятницу выпустят, хорошо б, если так… Но все равно сегодня понедельник только… или вообще — суббота. Долго! Знаете, надоело уже в палате, телика нет, даже радио… — Ну вот вам еще и радио! — ухмыльнулся круглоголовый Колька, этот-то, судя по всему, был как раз из местных, — У нас его и в колхозе-то нет… на центральной усадьбе только. А хорошее курево! Даже лучше, чем «Дели». — Ты-то как здесь? — быстро спросил его Ратников. — Да на лодке перевернулся, — парнишка грустно махнул рукой. — Вот, на островок выплыл, а тут и набежали — карантин, говорят, у нас. Этот, как его… гриб! — Грипп, что ли? — переглянувшись, рассмеялись Игорь и Рома. — Дак я и говорю — гриб! — докурив, Колька заначил окурок за ухом и шмыгнул носом. — Вот как «испанка» была, мне тятенька покойный рассказывал… — Вы на него внимания не обращайте, дядь Миша, — махнул рукой Игорь. — Он у нас как бы того, малость с придурью. Говорит, иногда и не врубишься, о чем базарит. — Сами вы с придурью! — Колька обиженно хлопнул глазами. — Я, про между прочим, поболе вашего во всем понимаю. Вот вы думаете, вы где? — Да ясно где, — пожал плечами Роман. — На острове, в клинике… на карантине. Нас с детдома увезли в срочном порядке. Медсестра сказала, чтоб быстро… Нам даже руки связали, чтоб по пути не убегли, правда! Но мы попытались… Ах медсестра… — А вот и не знаете вы ни фига! — прищурившись, важно заявил Коля. — Мы не просто на острове, мы — в буржуазной Эстонии! Зуб даю! Побегушники снова переглянулись: — Да ла-а-адно! — Вот вам и ладно! Выпустят вас в пятницу — куда пойдете? — Так это… в детдом обратно, там, вообще, не так уж и плохо, прикольно даже. Правда, директор ну до чего ж душный… все разными придирками докапывается — это не так, то не этак… Да и кровь у всех взяли — анализы. — Ну, это понятно — раз эпидемия… — Да какая эпидемия, Колян? Это б и по телику, и по радио триста раз бы сказали… а ведь молчат что-то! — Так, может, и не молчат. Радио-то здесь нету! — Ну вообще-то — да, — Рома махнул рукой. — Нету. — К себе, в детский дом, говорите? — оглянувшись, продолжал Колька. — Так вас пограничники и пустили! А если и пустят… ой… Он снова осекся, испуганно обернувшись на Ратникова. — Вы, ребята, не беспокойтесь, — быстро произнес тот. — Вернуться домой я вам помогу. — Правда?! — Только сначала вы мне кое в чем помогите. — Да не вопрос! Что делать-то, дядя Миша? Ратников огляделся по сторонам и, понизив голос, продолжил: — Вы всех знаете, кто в клинике этой лежит? — Да откуда? — нервно хохотнул Игорь. — Нас же из палаты не выпускают. Еду приносят, туалет — в номере. Вот только дня три назад… бросили на дрова. Так и то — за счастье! Охраняют строго — карантин ведь. — Девчонки какие-то в соседней палате лежат, — негромко перебил Колька. — Да какие на фиг девчонки?! — Это вы ничего не видите. Вроде как и не от мира сего. А я вот все примечаю! — Ой, приметливый ты наш! — Тихо, парни! — цыкнул Михаил. — Говори, Коля. — Так я и говорю, — подросток пожал плечами. — Две девки там… Было четыре — двоих в ту пятницу выпустили. — Это ж откуда такие сведения? — улыбнулся Миша. — Вы спали, а я видел в окно — на прогулку их выпускали или еще куда, они к дубу старому шли — ну, куда всякие талисманы вешают, на счастье — пережиток, в общем. Медсестра их и вела… а потом, я видел — они молились! Эстонки, видать. — Ага, эстонки… Чего ж нас-то не разбудил? — Да уж вас добудишься! Как-то ночью санитары дверь запереть забыли, я и хотел рвануть да вас прихватить… — Ну, и чего не прихватил? — Так не добудился! Да и замок закрыли — видать, вспомнили. Со двора вдруг раздался какой-то крик, ругань… Парни вздрогнули. — Наверное, Матиас, охранник, — вслух предположил Колька. — Пошли-ка… А то больше и вообще во двор не выпустят. Ой, как бы он не принюхался. — Да не очкуй, учует, — негромко хохотнул Роман. — Матиас сам смолит, как заводская труба.
Черт! Быстро ушли парни! Слишком уж быстро, Ратников просто не успел ничего конкретного им предложить, да и не было у него пока никаких планов — слишком уж спонтанной оказалась эта встреча. Миша лишь помахал вслед ребятам рукой: — Пока! Надеюсь, еще увидимся. — Конечно, увидимся, — на ходу обернулся Игорь. — Думаю, мы тут до самой выписки провозимся, ну, короче, до пятницы — куча-то вон большая! До пятницы… До этого времени нужно срочно что-то придумать, как-то использовать этих парней, себе и им же на пользу. Михаил неожиданно усмехнулся: ишь ты, придумали — карантин! Эпидемия! Над головой, по светло-синему небу безмятежно плыли белые кучерявые облака, подсвеченные золотистыми лучами вечернего солнца. Рядом, в кустах, сладко пели птицы — малиновка или соловей, прямо под ногами бурно росли васильки и ромашки, пахло пряной травою и сеном. Эх, хорошо! Кабы не знать — где… Выждав минут пять, молодой человек осторожно выглянул из-за сарая — у дровяной кучи остался один круглоголовый Колька, сноровисто докладывающий поленницу. — Дядя Миша! — он сразу заметил Ратникова, словно бы специально ждал. — А остальные где? — подойдя ближе, справился Михаил. — Что, ушли уже? — Да, их в палату загнали. Меня вот оставили — дрова в поленницу доложить. Вдруг — дождь? — Да вроде не похоже на дождь-то! — Миша, прищурившись, посмотрел в небо. — Так это сейчас не похоже. А ночью? Ветер, вон, опять же, поднялся… Дядя Миша! — Да? — Мне с вами поговорить надо. Серьезно поговорить. Ратников пожал плечами: — Ну, давай там, в тенечке, присядем. В тенечке — это за сараем, так, чтоб не отсвечивать в окна. — Сейчас, только дрова доложу… я быстро! И в самом деле парнишка управлялся со своим делом недолго, видать, к труду был привычный. Впрочем, несколько поленьев так оставил валяться, чтоб, ежели что, сказать — вот, мол, немного устал, притомился, присел в тенек отдохнуть… а потом — все и закончить. — Ну? — Ратников строго посмотрел на подростка. — Выкладывай, что ты там хотел? — Дядя Миша… — с мольбой в голосе воскликнул Колька. — Мне ведь нельзя обратно. Это я так только перед этими… хорохорился, мол — сбежим на ту сторону и все дела… А там что? Мне ж не поверят! Скажут — раз с той стороны, значит — завербованный, непременно так и подумают, у нас парторг знаете какой липкий? Да еще политрук погранцовский… и еще из органов полно людей. А у меня ведь тятенька не погиб, соврал я… — Мальчишка опустил глаза. — В лагере он — «Указ о колосках» слышали? — От седьмого августа тридцать второго года, — кивнув, заученно повторил Михаил, когда-то сдававший тему сталинских репрессий — кстати, с третьего раза, и не потому, что не знал, просто препод был зверь. — Приравнивает мелкое хищение государственной и колхозной собственности к крупному. Десять лет, кажется? — Да. Столько тятеньке и впаяли — говорят, еще легко отделался. Потому — вернусь я, не поверят, точно! Мамку в лагерь, меня — в детдом для детей врагов народа… а то и расстреляют, запросто! — По возрасту под расстрел подходишь, — кивнул Михаил. — С двенадцати лет ведь высшая мера… — То-то и оно, что с двенадцати… А мне — шестнадцать уже, да и происхождение — из поповских. — И происхождение у тебя не очень… — Так о чем я и толкую! Нельзя мне туда. Вы бы, дядя Миша, мне здесь помогли, а? Чтоб только не в «лагерь для лодырей», а? И не в батраки… лучше б в город, при мастерской какой… я ж к технике во какой тянучий! Сызмальства у МТС крутился, только гнали меня… из-за батьки. Ратников снова усмехнулся: — Так здесь ведь тоже не сахар! Сам же сказал — «лагеря для лодырей», тюрьмы, нищета кругом беспросветная! Люди бегут массами — на корабль иностранный матросом — за великое счастье считают! — Да знаю я все, дядя Миша! Только сами видите, нельзя мне обратно никак. Вернусь — точно мамку посадят, сестер-братишек — по детским домам. А здесь… может, как-нибудь приживусь. Только бы в городе лучше, а? — А почему ты именно меня обо всем этом просишь? — поинтересовался, наконец, Михаил. — Так кого же? — в карих глазах паренька вновь мелькнула надежда. — Доктор со мной не разговаривает, санитары-медсестры тоже, об охранниках я и не говорю. Матиас — так тот только приказы отдает… А вы… Я ж вижу! Вон какой костюм на вас… туфли… И в самом деле, еще третьего дня, с легкой руки Лаатса, Ратников сменил больничную пижаму на добротную пиджачную пару приятного светло-серого цвета. Модный, с большими лацканами, пиджачок пришелся как раз впору, лишь брюки, на Мишин взгляд, были чуть широки и коротковаты… впрочем, в это время все именно так и носили. Именно так… А еще под костюм имелись две сорочки, несколько пар носков и белые парусиновые туфли — вообще, писк здешней моды. Немудрено, что хлопец принял Ратникова за лицо, несомненно, наделенное властью. — А еще я как-то раз вас в окно видел. Вы с доктором по парку гуляли. — Да, — Михаил кивнул. — Было дело. А теперь — давай-ка конкретно! Чем ты мне можешь помочь? — А всем! — радостно откликнулся парень. — Знаете, эти двое, Игорек с Ромиком, ужас как подозрительны! Потолковать бы с ними как следует — много чего рассказали бы. И так-то как примутся меж собою гутарить — ни одного словеса не поймешь, хоть вроде и по-русски… Очень подозрительные парни! Их ведь могли и специально с той стороны забросить. — Ладно с парнями, — Ратников посмотрел вдаль. — Что насчет «мерседеса» скажешь? Появляется тут иногда такой… красно-белый. — А, красно-белый… Какс на нем ездит. Юстас Какс, так его зовут, я слышал. И должность знаю — курьер. А больше ничего не знаю, но могу проследить, вызнать. — Хорошо, — кивнул Михаил. — Теперь о девчонках. Что за девчонки? Подробнее! — Об этих тоже пока мало знаю, — подросток сглотнул слюну. — Двоих выписали, две остались. Но с этими проще — мы с одной, Верка зовут, перестукиваемся сквозь стенку. Ну, азбука Морзе, знаете? — Ха! — удивленно воскликнул Миша. — А ты-то ее откуда знаешь? Колька обиженно хмыкнул: — Что ж я, в школе не учился, что ли? У нас в семилетке военных кружков много было: и «Ворошиловский стрелок», и «Красный водник», и… — Короче! Можешь кое-что спросить? — Конечно!!! — Кто вторая? Ну кроме этой Верки. — А! — подросток повеселел. — Так это я и так знаю, Верка сообщала. Зовут — Маша, лет — около двадцати, хитрая. — Хитрая? — Ну о себе мало рассказывает, ничего почти. — Та-ак… Ратников призадумался. С одной стороны, на душе его вдруг стало радостно — теперь-то он точно убедился, что Маша — здесь, в клинике. С другой стороны… С другой стороны — нужно было что-то предпринимать, используя вот этого добровольного стукача, Кольку. — Ты знаешь что? — Миша соображал на ходу. — Ты эту свою Верку проверь… может она того, заслана… — Заслана? — Ну, оттуда. Да и Маша эта мне что-то не нравится… Ишь ты — хитрая, говоришь? — Это не я говорю, это Верка. — Ты вот что, вот что ей отстучи… есть такая кодовая фраза, совдеповская… «Группа крови на рукаве»! Отстучишь? — Обязательно! — И передай, что ответили. Сможешь? — Мы на дровах еще дня три точно будем. Поговорив с парнишкой, Ратников отправился обратно во флигель — доктор Лаатс все так же храпел, только теперь перевернулся на бок, уткнулся в стенку, как раз под «Скрипачом» Матисса. Опустевшая бутылка коньяка валялась на полу, рядом вторая, початая, так же стояла на небольшом столике с закуской. — Эй, эй, дружище! — оглянувшись на дверь, молодой человек потормошил спящего… прошелся руками по карманам… Мог бы и не шарить — с металлическим стуком из внутреннего кармана на пол выпал небольшой браунинг. Изящный такой, можно даже сказать — дамский. И с полной обоймой. Аккуратно положив пистолет обратно, Михаил уселся в кресло и выпил грамм двадцать. Закусил лимончиком и, посмотрев на висевшего меж окнами портрет президента Пятса, подмигнул: — Ну, что хмуришься, братец? Не нравится, что тут пьем? Погоди, вот скоро придут Советы… Надрывно зазвонил телефон, а минуты через две, снаружи, за дверью послышались чьи-то торопливые шаги. Постучавшись, во флигель вошел Матиас, начальник охраны: — Господин Ла… Ого, та вы тут неплохо провотите время! Михаил улыбнулся: — Хотите выпить, Матиас? — О, нет, нет, спасипо. На рапоте не пью. — Ну, как знаете, — Ратников пожал плечами. — Тогда я, пожалуй, пойду к себе. — Та, та, ошень правильный решение. Ну еще бы… За этим, небось, и приходил — проверить. Сначала прозвонил, а никто трубку не взял, так и сам явился. Всю малину разогнал, гад! Они ответили — Маша ответила! Как передал на дровах Колька — «на рукаве порядковый номер»… ну да — «мой порядковый номер на рукаве», Марьюшка эту песню знала. Как знала теперь, что родной супруг ее на произвол судьбы не бросил и вот явился на выручку. С одной стороны, Михаил сейчас радовался тому, что дал о себе знать, с другой же — тревожился, спрашивая себя: а стоило ли так рисковать? Может быть, если б он подумал получше, поразмышлял бы, то… Впрочем, что сделано, то сделано, и, наверное, сделано правильно. Маша-то, небось, неизвестно что думала, а тут вдруг такая радость! Весточка! Нет… правильно все, правильно! В этот день Лаатс как раз зашел с утра, извинялся за «не совсем подобающее поведение». Улыбался, шутил, но глаза смотрели настороженно, холодно, словно бы с угрозой спрашивали, а не наболтал ли их обладатель чего лишнего? — Вы заходите вечерком, Михель. Обязательно заходите! А почему бы и не прийти? Ну как же…
Вечером доктор не зашел за Ратниковым по пути во флигель, как это он обычно делал. На этот раз прислал Матиаса. Поднявшись с койки, Михаил набросил на плечи пиджак и вздохнул — с Лаатсом нужно было что-то решать, и, если до пятницы невозможно будет ничего придумать, то придется… В конце концов, доктор Лаатс — единственный здесь хирург. Или… или есть еще кто-то? А вот это надо было узнать у того же Кольки, непременно нужно узнать, вчера вот забыл спросить, так хоть завтра. К удивлению Миши, доктор ждал его не один, а в компании двух молодых людей, которых представил как своих ассистентов. Молодые люди выглядели довольно угрюмо, хотя при появлении гостя встали и, вежливо кивнув, уселись обратно: один — на тахту, другой — на стул у самой двери. Оба чем-то схожи — мускулистые, коротко стриженные, в одинаковых серо-зеленых френчах такого покроя, который когда-то нашивал Александр Федорович Керенский. И где-то их Ратников уже… Черт! Те самые парни… Поджигатели! Молодой человек инстинктивно дернулся к выходу. — А вот это вы напрасно! — холодно произнес Лаатс. — Совершенно напрасно, друг мой. Смею вас заверить — мои ассистенты стреляют неплохо. А еще очень хорошо владеют приемами джиу-джитсу. Хотите испробовать на себе? Ратников оглянулся, словно затравленный волк, парни с ухмылкой вытащили пистолеты. — Я же говорю вам — не дергайтесь! Садитесь вот сюда, в кресло, — доктор с усмешкой махнул рукой. — Интересно будет с вами поговорить… перед тем, как разобрать на запчасти! — Что?! — Шучу, шучу, — Лаатс примирительно улыбнулся. — Просто у меня уже накопилось к вам много вопросов. Нет сил терпеть! — Я всего лишь бедный беженец… — Ой, бросьте вы! — цинично засмеялся доктор. — Какс давно уже узнал вас. Случайно, уверяю вас, чисто случайно. Хотя… может быть — не совсем. — Какс? — Юстас Какс, человек на красно-белом «мерседесе». Кстати, машина не из дешевых. Да-да, не из дешевых. Какс пару раз видел вас там… вы понимаете, где. А память у него очень и очень хорошая, особенно — на лица. Михаил быстро пришел в себя, улыбнулся, заложил ногу на ногу, даже попросил, если можно, плеснуть в бокал коньяку — специально тянул время, стараясь выбрать линию поведения. По-прежнему все отрицать, придерживаясь избранной версии? Подумаешь, какой-то там Какс… он вполне мог и обознаться! — Налейте ему коньяк, — Лаатс обернулся к ассистенту, сидевшему на тахте, и тот поспешно выполнил приказание. — Только давайте договоримся больше не лгать, — негромко предупредил доктор. — И чтоб у вас не осталось даже соблазна… Ники! Дверь немедленно отворилась, и во флигель с поклоном заглянул… Колька! Скользнул краем глаза по Ратникову, усмехнулся: — Звали, господин Лаатс? — Что поделывали вчера наши друзья, Ники? — радушно осведомился врач. Парень пожал плечами: — Ничего такого, больше болтали. О чем — будет предоставлено в отчете. — Отлично! Ты пока свободен Ники. Поклонившись, Колька ушел, круглая голова его мелькнула в окне… — Ну? — Отто Лаатс потер руки. — Будем разговаривать? Или мне немедленно погрузить в формалин тех двух девок, которым вы передавали кодовую фразу? Что-то там про кровь… Кто-то из них работает на вас. Вера или Мария? Или сразу обе? Вы это непременно скажете, всенепременнейше, уверяю вас, друг мой, уж это — без всяких сомнений… Что вы хотите? — Хочу в долю, — глотнув коньяку, нагло заявил Ратников. — В долю?! — доктор неспешно прошелся по комнате и, резко обернувшись, насмешливо посмотрел на Мишу, — А вы знаете, я вам почему-то не верю! Да и не нужно нам никого, как вы изволили выразиться, «в долю» — поверьте, конкурентов и так достаточно. Я имею в виду… гм-гм… поставщиков. Господин Лаатс подошел к телефону и снял трубку: — Доктор Нойман? Готовьте девушек к операции… Да-да, обеих. Начинаем сегодня же! Он быстро оглянулся на Ратникова, а тот смотрел в окно… на воинов в сверкающих на солнце кольчугах, быстро бегущих к мызе… — Хороший коньяк… — молодой человек приподнялся. — Можно еще? — Ну… если в последний раз… Что ж, извольте. Олле, налейте… Сидевший на тахте парень, убрав пистолет, потянулся к бутылке… Второй, у двери, тоже расслабился — Миша метнул ему бокал прямо в голову. Попал, впрочем, сам того уже не видел — прыгнув к неосторожно приблизившемуся Лаатсу, выкрутил ему руку, выхватив из кармана докторского пиджака браунинг… Знал, где лежит. — Сесть всем! — передернув затвор, ухмыльнулся Ратников. Быстро! И не вздумайте дергаться — живо прошибу башку вашему врачу! — Но ваши девушки… — злобно застонал Лаатс. — Я один могу спасти их… — А с чего вы взяли, что мне их будет жаль? — Михаил громко расхохотался. — Вовсе не факт, дорогой Отто, вовсе не факт! — Хорошо, — покладисто кивнул хирург. Попробовал бы он в такой ситуации быть непокладистым! — Вы позволите, теперь уж я выпью… что-то разволновался. — Пейте, черт с вами. Лаатс потянулся к бутылке — Миша не спускал с него глаз… Чем тут же воспользовались ассистенты — довольно ушлые, надо сказать, парни. Тот, что был у дверей, немедленно выскочил, второй же, Олле, бросился в окно, вышибая раму и стекла… Все произошло настолько быстро — буквально в какие-то секунды — что ни Ратников, ни — тем более — доктор не успели ничего сообразить. Вот только что были ассистенты — оп! — и уже нету! Лишь один президент Пятс хмуро глядел с портрета. Впрочем, не на Ратникова и не на хирурга, похоже, что на круглоголового музыканта. Смотрел явно неодобрительно, видать, не нравился эстонскому диктатору-президенту Матисс. — Все! — обхватив голову руками, надрывно воскликнул Лаатс. — Теперь — все. Вы понимаете, теперь они не оставят нас в живых! Кроме меня, ведь есть еще и доктор Нойман. Пусть он еще молод, но… Нет! Нет! Они будут стрелять, непременно будут, ведь на карту поставлено все! О, боже! Боже! Вы разрешите позвонить? Быть может, еще не поздно договориться. — Извольте! — кивнув на аппарат, Михаил подошел к окну… Парни в кольчугах… они то появлялись, то исчезали в каком-то зеленоватом мерцающем мареве… И охранники… В них, похоже, летели стрелы, тающие в странной дымке… Ах, вот оно что! Ратников закусил губу — он понял. Он все правильно понял. — Они отключили телефон, — плюхнувшись в кресло, растерянно бросил врач. — Все. — Нет, не все! — Михаил протянул руку и коротко приказал: — Браслет! Браслет, живо! И только не говорите, что у вас их нет! Смею предположить — они хранятся в сейфе. Открывайте! Ну! Живо! Трясущимися от страха руками доктор Лаатс вытащил из внутреннего кармана ключи. Лязгнула дверца… — Вот, здесь только один… — опустив глаза, доктор протянул Мише синенький стеклянный браслетик. — Можете сами взглянуть. — Ну, один так один… От зорких глаз Ратникова вовсе не укрылась та мстительно-радостная усмешка, что промелькнула на тонких губах доктора, словно тень стремительной хищной птицы на спокойной глади синего лесного озера. Ну конечно же… Миша ведь тоже был не под забором найден — давно уж сообразил, что к чему: синий браслетик вел отсюда прямиком в тринадцатый век! Несомненно, гнусный лекаришка прекрасно знал это! И теперь лишь нетерпеливо прятал ожидание своего торжества, своей победы! Ведь выпихнуть подозрительного типа в Средневековье — все равно, что убить. Что ж… Подойдя к окну, Миша снова увидел воинов, то появляющихся, то вновь пропадавших… обернулся, насмешливо подмигнул: — Еще увидимся, док! И с хрустом сломал браслет. А со двора уже доносились выстрелы и громкие крики.
Глава 16 Лето. Чудское озеро СНОВА ОСТРОВ
…то, что не является случайным совпадением, обязательно повторится…Михаил снова оказался на поляне, заросшей густой травой и деревьями — старый дуб, ива, липы. В выцветшем бледно-лиловом небе вовсю жарило солнце. Именно жарило, как в какой-нибудь знойной пустыне, а Миша все же был не бедуин, и не собирался торчать здесь на жаре, к тому же — нужно было что-то делать. Что-то, хм… Имелся один план, которой должен был — обязательно должен был! — выгореть. Впрочем, если подумать, то и вовсе не обязательно: фигуры из прошлого в саду при клинике то появлялись, то вновь исчезали. Значит… Значит, все зависело сейчас от Ратникова. Немного подумав, молодой человек направился в глубь островка — если тут вообще существовало такое понятие — в глубь — там уже имелся шалаш, где, при случае, можно было укрыться. Ориентируясь довольно свободно — не столь уж и давно он здесь был — Михаил быстро отыскал знакомую полянку и остатки шалаша, уже порядком обожженные солнцем. Такое впечатление, что с момента появления на островке Миши с Олексой прошел по крайней мере месяц. Да, наверное, так оно и было — здесь, судя по всему, уже стоял август — на краю полянки Михаил заметил грибы — два крепеньких подосиновика и рыжую россыпь лисичек. А еще было много малины, молодой человек не отказал себе в удовольствии полакомиться спелой, местами — уже чересчур, ягодой, слава богу, медведей на островке не водилось. Наевшись вволю малины, Миша направился к берегу, к пляжу и песчаной косе, хватанул по пути горстью бруснику, кинул в рот, пожевал — вроде бы тоже уже успела поспеть, не вся, правда. Под ногами хлюпало, а кое-где даже стояли лужи — видать, день-два назад здесь прошел хороший дождик или даже дождики. Не очень-то хорошая погода для клева… хотя, кажется, местные рыбаки островок этот обхаживали далеко стороною, не без оснований называя Проклятым. Или это название появилось позже? Может, хоть кого-нибудь из мирных людей да повезет встретить? Может, из деревни старосты Тимофея Овчины кто-то приплывет за ягодами-грибами? Девушки там, дети. Лодку бы, лодку! Другого ничего и не надобно. Ратников остановился у самой воды, задумчиво глядя на папоротники и камыш. Прикинул, а что у него вообще есть-то, не считая солидной пиджачной пары — презента доктора Отто Лаатса? А есть еще пистолет! Браунинг! С полной обоймой. Кстати, тоже от доктора, только уже не презент, а, так сказать, трофей. Красивый, небольшой, легонький — и сбоку золотистая надпись «Браунинг». Очень изящная вещь… в ближнем бою, разумеется. Да, собственно, любой пистолет и предназначен для ближнего боя, кроме разве что знаменитого «Маузера». Да, браунинг, это, конечно, хорошо, а вот костюмчик, увы… В таком к местным людям не выйдешь, придется приводить то, что есть, к местной моде. С пиджачком, как уж ни жаль, а все ж таки придется расстаться, а вот все остальное… Все остальное вполне еще можно сделать comme ils faut. Вытянуть из брюк ремень, выпустить поверх сорочку, подпоясаться, те же брюки — подкатать, а вот парусиновые туфли лучше оставить — все ж не очень-то привык Михаил ходить босиком… Так… Пистолет? А вот в брючный карман и сунуть! Отлично. Совсем хорошо. Конечно, по местным меркам — чудно одет, однако издалека в глаза бросаться не будет. Жаль вот только стрижка слишком уж коротковатая, ну да уж с этим ничего не поделаешь, придется так и ходить — парика тут раздобыть негде. От жары Ратникову сильно хотелось выкупаться, но все же молодой человек решил повременить с этим делом — для начала осмотреть остров, точнее говоря — его берега, заливчики, пляжики. Особенно те места, где густой камыш да плакучие ивы. Может, кто челнок припрятал? А вдруг? Увы, все поиски оказались напрасными, хотя и не заняли так уж много времени. Обойдя островок по кругу, Михаил уселся у могилки, той самой, что они соорудили с Олексой. Жаль девчонку, кто бы она ни была. Пленница, решившаяся на отчаянный побег… Либо кто-то просто решил позабавиться — кнехты или лесные разбойники, здесь всякого люду хватало. Устроили массовое изнасилование. Вот девчонка и вырвалась, да далеко не убежала, какой-то гад всадил промеж лопаток стрелу, наверняка вызвав недовольство сообщников — девку ведь не для того на остров тащили. Сначала бы позабавились, а уж опосля… Можно и пострелять — в охотку! Да, скорее всего, так и было, или примерно так, точно уж теперь не узнаешь… Пусть земля будет для несчастной пухом. Миша помолился, как уж сумел, невольно вспомнив и другую могилку — Темину. Неправильную, очень неправильную могилку — дети ведь не должны умирать. Увы. Ладно… Молодой человек сжал кулаки — еще предстоит разобраться с этим гнусным делом. И медсестра тут при делах, и директор… и Узбек-Кумовкин со своим «Гермесом». И тот, на красно-белом «мерсе». Юстас Какс, курьер. Наверняка из тех, из конца тридцатых, какой-нибудь знакомец доктора Отто Лаатса, точнее говоря, не знакомец — подельник. Помолившись, Миша выкупался и, обсохнув, отправился обратно к шалашу — день уже катился к вечеру, начинало темнеть, а комары — так и вились, гады. А ведь где-то в шалаше должна была оставаться отпугивающая кровососов травка. Сорвав с ближайшей березы веточку — отмахиваться, — молодой человек свернул по пути к старому дубу… здесь, впрочем, не такому еще и старому… но тоже украшенному разноцветными ленточками — видать, язычники эсты приплывали, что уж. Может быть, их и попросить перевезти? Если повезет встретить… Ага, тем более, и старостиха их — знакомая, Анне-Лиизе, чтоб ей ни дна, ни покрышки. Она ведь, кстати сказать, тоже в деле. Всего, конечно, не знает, так, поставляет детей на запчасти. Через Якоба Штраузе, коменданта замка. Вот кого надо крутить по-серьезному! И с Кнутом хорошо бы встретиться да как следует прижать. Он много чего знает, Кнутище! Опять же, все на том же можно сыграть — на конкуренции. Шайка людокрадов боярыни Ирины Мирошкиничны явно мозолит глаза Штраузе. А он — им, Кнуту то есть, больше, похоже, из новгородских здесь никого и нет. Поубивали всех? Очень может быть, запросто — законы рынка суровы. А поначалу, может быть, даже действовали вместе… до поры до времени, когда каждый захотел кусок потолще… за счет соседушки. Как сплошь и рядом бывает — подлая человеческая природа, увы, неизменна. Кнут и Штраузе. Два врага. Два гнуса. И кто из них, так сказать, матери истории вреден? Да оба! Обоих и уничтожить… нет, стравить для начала. Выгорело же один раз, почему бы не быть и другому? Только продумать все побыстрее — время не терпит… Впрочем, а почему не терпит? Ведь, сколько бы здесь времени не прошло, а туда, в тридцать восьмой, можно явиться хоть в тот же самый день. Как, кстати, и произошло… произойдет… может быть… Обойдя дуб, молодой человек поднялся чуть выше, на холм, осмотрелся… И, чертыхнувшись, сплюнул: за орешником, на осине, покачиваясь на ветру, висела голая женщина. Более того! Подбежав ближе, Ратников чертыхнулся еще раз, узнав… Анне-Лиизе! Это была она! По всей видимости, старостиха висела здесь не так уж давно — труп еще не успел почернеть, и даже не начал разлагаться, лишь затвердел — Миша пощупал ногу. Эх, Анне-Лиизе, Анна-Лиизе… Эта роковая женщина, любовница крестоносца, даже в этой отвратительной смерти по-прежнему оставалась красивой. Или это просто так казалось Мише, не замечавшему ни вывалившегося языка, ни кровавых, сочащихся желто-коричневым гноем ран на месте выклеванных жадными птицами глаз. О нет, Михаил сейчас не видел этого… он видел ту Анне-Лиизе, ту, прежнюю, жутко красивую, уверенную в себе хозяйку деревни эстов. Да, конечно, эта женщина принесла ему зло. Вернее, хотела принести, намеревалась… и все сорвалось отнюдь не по ее вине. Да, она посылала на страшную смерть несчастных детей, даже их подыскивала… И все же… Все же Ратникову было жаль эту женщину. Страшная смерть… Гнусная, некрасивая… да смерть и не может быть красивой, хоть и говорят, что «на миру и смерть красна»… Нет! Вовсе не красна! Что может быть красивого в тлене и разложении? Первым порывом Михаила было сейчас броситься, снять, похоронить по-человечески, как ту, пронзенную стрелой девушку… Молодой человек уже полез на осину, но передумал. Кто-то ведь казнил старостиху, именно казнил — вряд ли она сама повесилась, хотя, в принципе, всего можно ожидать. Однако же во всех теперешних предположениях нужно исходить из худшего. Казнили. Повесили. Хотя и не на самом видном месте… Да нет! Как раз наоборот — если смотреть с той стороны острова, где тогда высадились кнехты — так очень даже на видном! Что же, для них и повесили? Чтобы знали. Чтобы зашлись в злобной ярости. Нарочно! Кто бы это мог быть? Эсты? Прознали, что их старостиха — любовница крестоносца, и… Ну, вот уж вряд ли! Эстам это как раз выгодно, ведь тевтонцы тут сейчас за хозяев. Тогда, может быть, Кнут? Этот может… Впрочем, что гадать? Повесили… картинно эдак. В надежде, что те, кому сей поганый сюрприз предназначен, его скоро увидят. Скоро… Очень скоро, учитывая стоявшую жару. Может быть, даже — сегодня ночью, завтра… Короче — на днях! Нет, не стоит снимать и хоронить несчастную Анне-Лиизу… не стоит. А стоит затаиться где-нибудь рядом, хоть вон в тех кустах, последить. И поспешить — заранее приготовить местечко да сбегать в шалаш за антикомариной травой.Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
Михаил устроился отлично — тихо, сухо и комары не кусают, только вот травка от комаров и прочих кровососов пахла так, что хоть нос затыкай. Противно, короче говоря, пахла, ну да Миша скоро привык — уж лучше вонять, чем всяких летучих тварей приманивать, не говоря уже о всяких там энцефалитных клещах. Это ведь только так кажется, будто летом на природе легко и приятно. Ага! Сейчас! Припасенная еще Олексой травушка уже иссохлась, рассыпаясь на ладони в труху — пришлось разводить водой, потом натираться. А перед всем этим еще и побить острогой рыбу на мели возле песчаной косы. Приготовить старым способом — испечь на углях, слава богу, хоть спички у Ратникова имелись, прихватил во флигеле с печки, сунул в карман. А вот ножик — не догадался, да и кто бы ему дал ножик-то? Браунинг, оно конечно, хорошо — но ведь им рыбу-то не почистишь! Пока то, пока се — уже стало смеркаться, и полная луна засверкала над озером гигантским желто-оранжевым апельсином. Рядом с нею безмолвно повисли звезды. Быстро темнело — Михаил едва успел забраться в свое убежище, как наступила ночная тьма. Впрочем, не такая уж и тьма — все-таки луна, звезды… Если присмотреться — можно было кое-что разобрать, а уж услышать — и подавно. Тихо было кругом, благостно, и даже насквозь привычные ночные звуки, казалось, тоже принадлежали этой тишине: чей-то писк в густой траве, хлопанье крыльев какой-то крупной птицы, курлыканье журавля, редкий крик выпи на болоте посередине острова… …и молодежная компания с включенным на всю громкость магнитофоном! Вот же, гады — приперлись! Играло что-то мерзкое — что-то из российской попсы, что нормальные люди могут слушать лишь в качестве рвотного средства, ну или там комаров отпугивать. Двое парней и три девки… девки тут же скинули одежку и стали плясать голые при луне, а потом… потом… Потом Ратников дернул головой и проснулся. Ну, надо же — таки закемарил! Прислушался… Тишина. Все так же… Вот снова вскрикнула выпь. Невдалеке, у песчаной косы, плеснула рыба. Хорошо плеснула — видать, крупная. Форелина… или карась с шесть ладоней. Такого бы зажарить да с пивком! Эх, жаль соль-то не прихватил… и ножик… Оп! Вот опять плеснуло! Черт… А не слишком ли? Не слишком ли мерный плеск? Плюм — плюм, плюм — плюм… Гребет кто-то! Озера отсюда было не видно — мешали кустарники и деревья, а вот звуки в ночи разносились далеко, да еще по воде. Точно! Ладья! Миша насторожился, потрогал браунинг, на миг ощутив успокаивающую прохладу вороненой стали… Вот послышались голоса. Шаги. Да-да, с озера кто-то шел… несколько человек, верно, те, что сейчас приплыли в ладье. Шли, не особо таясь, видать, не ожидали никаких сюрпризов. Уверенно, уверенно шагали, вполголоса переговариваясь… Молодой человек осторожно раздвинул кусты — ночные гости как раз выходили на поляну, О нет! Они явились сюда вовсе не просто так — тащили что-то тяжелое, какие-то мешки. Отдыхая, опустили мешки в траву… что-то лязгнуло. Что там может так лязгать? Пулемет Дегтярева? Ага, вот опять… знакомый такой звук… кольчуга! Ну да. Кстати, на повешенную эти люди — а было четверо, у каждой пары по мешку — не очень-то и смотрели. То ли раньше уже все видели, то ли сами и повесили… Последнее, кстати, можно было предположить с большой долей уверенности. Кто были эти ночные странники? Восставшие эсты? Очень может быть — как раз после Ледового побоища в этих краях замутило. Эсты… да… Тогда понятно — восставшие казнили предательницу. Михаил невольно затаил дыхание — очень уж не хотелось попасться. Крестьянское восстание — штука страшная и гнусная, как и любая классовая война. Заметят соглядатая, поди потом, доказывай, что ты не при делах! И слушать никто не станет — повесят рядом со старостихой, и это еще в лучшем случае, а ведь могут и поиздеваться — в котле живым сварить или сжечь — принести в жертву своим божествам. А какие у местной чуди божества-то? Насколько Ратников знал — никаких. Одни священные рощи, озера, деревья… Ага, как раз тут и подходящий дубок имеется — тоже священный. Вот на этом-то дубу и… Ежели что, придется отстреливаться на полном серьезе, жалеть тут некого. А вот с меткостью в ночи будут проблемы. Поди-ка попади, попробуй… Значит, стрелять надо наверняка, как только что-то заподозрят, подойдут ближе. Пока, слава богу, все шло спокойно — парни прошли буквально в нескольких шагах, мимо. Куда-то к середине острова. Впрочем, шли недолго — Михаил услышал, как остановились. Снова заговорили. Что-то скрипнуло… послышался шум и лязг — видать, мешки куда-то скинули. В какую-то заранее подготовленную яму, схрон… Справившись со своим делом, ночные визитеры тут же зашагали обратно, и желтая луна светила им в спины. На этот раз шли с облегчением, слышно было, как кто-то что-то сказал, все засмеялись… — Зря ее повесили здесь! — кто-то произнес по-русски, но голос был незнакомым. — Лишь дразнить гусей. — Это местные. Эта тварь уводила тефтонам их тетей, — откликнулись с явным акцентом. — Черес этот остров… пошлет на покос… и они не вернутся. — Понятно, — русский угрюмо сплюнул. — То-то вы его Проклятым прозвали. — Та, та — Проклятый! Этого орушия нам пудет мало, Ампросий… Скажи Кнуту — нато есчо! — Скажу. Ого! Миша резко насторожился. Опять Кнут! Или просто послышалось? — Но вы, парни, не привередничайте. Это добрые новгородские брони! И закаленные рогатины, и мечи! — Та, та — мечи! И кольчуги! Рокатины же мы сделаем сами. У нас есть хорошие куснецы. — Будут у вас, Эйно, и мечи, и брони — не хуже, чем у лыцарей. Раз уж боярыня обещала — сделает! Боярыня! Не об Ирине ли Мирошкиничне шла речь? Судя по всему, больше не о ком! — Боярыня и Кнут свое выполнят… Только и вы должны исполнить свое! — Та! Мы исполним! Все наши люти пойтут завтра на бург! На бург? Ого! Ратников покачал головой. Неужели сновасобрались штурмовать замок? В прошлый раз выгорело, но сейчас… Тевтонцы далеко не дураки и наверняка сделали соответствующие выводы из совсем недавней, бесславной для них, кампании: надстроили стены, укрепили ворота, наполнили водою ров. Да и усилили гарнизон конечно же, как же без этого? Именно так поступил бы в данной ситуации и сам Михаил, а ведь он когда-то сам исполнял обязанности коменданта тевтонского замка! Было, было дело… Всего-то два года назад… даже меньше… — Ампросий… мы отни… мошем не справиться… — Не беспокойся, Эйно, — вам помогут наши. Ух уж этот бург… прямо — кость в горле! Ха! А ведь для Кнута, для боярыни Ирины Мирошкиничны — именно так! Парни ушли, их приглушенные голоса стихли над озером… Снова послышался плеск весел. Ладья ушла. Можно теперь и самому покинуть убежище, но Михаил не спешил. Эти люди — восставшая чудь и их новгородские друганы — были вовсе не те, кого молодой человек ожидал. Если можно так выразиться — вовсе не для них была повешена Анне-Лиизе, вовсе не для них! Ратников потер кулаками глаза. А почему он, собственно, решил, что тевтонцы явятся сюда ночью? Что, им мало дня? Да, но день-то Анне-Лиизе провисела. Кто-то мог видеть. Или немецкие соглядатаи в деревне, а что они там имелись, можно было не сомневаться — донесли уже, что старостиха исчезла. Или даже конкретно — казнена на Проклятом острове. А ведь комендант Якоб Штраузе, похоже, эту женщину искренне любил. Или был сильно привязан — наверное, так лучше сказать. Да-а-а… а ведь не позавидуешь мужику… если в самом деле — любил. Если в самом деле любил — явится! И вот только Михаил так подумал, как услыхал в отдалении, на немецком берегу — собачий лай. Лай… Что-то в нем было не так! Да, конечно, звуки над водой распространяются очень даже неплохо — вот, хоть тот же плеск весел… но все ж таки не настолько хорошо, чтобы доноситься за восемь верст, а именно столько и было до того берега. И все же — собаки лаяли! Лаяли, бестии! И лай этот постепенно становился все отчетливее, все ближе. Ладья!!! Еще одна ладья! С собаками! Понятно, прихватили с собой псов — ищут… Черт! Собаки — это было хреново, островок-то маленький, не убежишь, а спрятаться от собак трудновато. Разве что где-нибудь в воде… в воде. Вот именно! Пройти по воде, по мели, пробраться по бережку в камыши — затаиться. Больше не раздумывая, Ратников бросился в противоположную от собачьего лая сторону, бежал как мог быстро, благо в небе ярко светила луна. Вот, наконец, захлюпала под ногами вода, вот уже дошла почти до колен, Миша укрылся за ивами, в камышах. А собаки уже метались по острову, рядом, правда, лай их был уже не такой уж истошный. Вот кто-то прикрикнул на псов, те замолкли, правда, ненадолго — вот опять залаяли, унеслись куда-то прочь — видать, за уткою иль еще за какой птицей — вот завыли… Почуяли повешенный труп? Уже начинало светать, луна быстро становилась бледнее, готовясь вот-вот растаять в бело-голубом утреннем небе, тронутом оранжево-золотистой полоской рассвета. Ратников, конечно, хотел бы получше рассмотреть, что там творилось у дуба, у осины, но, увы, если бы не собаки. Привлекать к себе внимание, в случае чего — надеясь на браунинг? Ага, как же! Эта хлопушка только в ближнем бою годна, против лука или арбалета у пистолета в этих условиях вообще шанса нет. Потому — не нужно было высовываться, совсем не нужно. И все же… Все же Мишу грызло нестерпимое любопытство. Взглянуть, хоть одним глазком взглянуть, что там происходит. Кто явился на остров, сколько людей? Может быть, именно с ними удастся отсюда выбраться? Иначе сидеть на островке можно довольно долго, хоть до белых мух — не такое уж и посещаемое это было место… хотя… Передернув затвор, молодой человек с осторожностью выбрался на берег, таясь за плакучими ивами, пробираясь вдоль разросшихся камышей. Слава богу, подул ветер, как раз с той стороны, с острова. Не должны бы почуять собаки, не должны… Не так и много пришлось идти! Миновав отмель и пляж, Ратников сразу же увидал стоявшую за песчаной косой ладью — длинный орденский баркас, с развевающимся на ветру флагом — белым, с черным крестом. Около судна возились кнехты — кто разжигал костер, кто собирал хворост… Что же, выходит, они явились сюда надолго. На день, на два, на неделю? Впрочем, разбитых шатров нигде видно не было, ни на ладье, ни рядом, а, значит, сильно задерживаться крестоносцы на острове не собирались. Рассудив таким образом, Миша несколько приободрился, и теперь думал, как бы отсюда выбраться. Вот с этой вот оказией и свалить — с тевтонцами. Если возьмут… Нет, взять-то они возьмут — в плен. А вот как сделать так, чтобы… Чу! Из-за рощицы показалась целая процессия, человек десять вооруженных короткими копьями кнехтов и двое монахов; в общем-то, их лица вовсе не были Ратникову знакомы, что еще ничего не значило — эти наблюдательные средневековые люди могли его видеть в замке, вполне могли и запомнить… Впрочем, времени на размышления у Миши уже не осталось — выбежавшие из рощицы псы мгновенно сделали стойку и зарычали. Учуяли! Что ж… Кажется, восставшие эсты уже сегодня намеревались штурмовать бург. Именно об этом говорили ночные гости. Это неплохо, неплохо… Оставить бы при себе браунинг, так, на всякий случай… Впрочем, путь даже и обыщут, заберут — черт с ним, с пистолетом, надобно рисковать, когда еще подвернется удобный случай выбраться отсюда? Ближе к зиме? Наконец, решившись, Ратников покинул свое убежище и, хлюпая по песку мокрыми парусиновыми туфлями, вышел из-за кустов. Собаки рванули было… лютые здоровенные псы… по знаку одного из монахов их тут же придержали кнехты. Одинокий незнакомец, одетый пусть несколько странновато, но вполне прилично, вряд ли представлял опасность для дюжины вооруженных людей. — Гутен таг, братья! — подойдя, молодой человек с улыбкой приветствовал тевтонцев. — Да поможет вам Бог и Святая Дева Мария. — Мы тоже приветствуем тебя, уважаемый, — учтиво склонил голову один из монахов — высокий, с приветливым умным лицом. — И приглашаем разделить с нами скромную трапезу. Монах кивнул на костер, где уже закипала похлебка. — С большим удовольствием приму ваше предложение, — Миша продолжал говорить по-немецки, точнее, на том его диалекте, который был здесь в ходу. Нельзя сказать, что это было для него так уж легко, но тем не менее что-то да вспоминалось. — Я — Жерар, студент из Парижа, — присаживаясь к костерку, Ратников снова улыбнулся, как можно более светски. — Был у безбожных татар и в Новгороде, сейчас пробираюсь в германские земли а дальше — в Италию. Увы, не повезло — какие-то люди, которых я принял за достопочтенных купцов и напросился в попутчики, ограбили меня и сбросили с ладьи. Едва не утонул! — Что ж, — с усмешкой кивнул монах. — В здешних местах такое частенько случается… Впрочем — и не только в здешних. Меня зовут — брат Гуго, а все мои спутники — кнехты и монахи — братья ордена Святой Марии Тевтонской. Ты ничего не заметил на этом острове, уважаемый брат Жерар? — Заметил, а как же! — с готовностью кивнул Михаил. — На осине была повешена женщина. О, несчастная! — молодой человек тут же вскочил на ноги. — Надо ее похоронить по-христиански! Идемте же, я покажу — где… — Мы уже погребли ее, брат Жерар, — брат Гуго мягко улыбнулся. — Погребли и помолились о ее бессмертной душе. Судя по нательному крестику — несчастная была христианкой. — Да упокоит Господь ее душу! — Во веки веков. Аминь. — Аминь! — Михаил молитвенно сложил руки и, немного помолчав, спросил: — Не возьмете ли вы меня с собой, достопочтенные братья? Я бы, конечно, не осмелился напрашиваться, но… такая оказия… — Конечно, возьмем, брат Жерар! — усмехнулся монах. — Тем более, мы просто обязаны доставлять в замок всех подозрительных… для приватной беседы. Прошу покорнейше извинить. — О, ничего, ничего… Я понимаю! — Так же прошу понять и нас — мы должны произвести обыск. Ратников пожал плечами — ну, уж куда деваться? — У меня совершенно нет никакого оружия, имеется лишь одна забавная вещь — монголы ей колют орехи. Широко улыбаясь, Михаил вытащил браунинг: — Хотелось бы подарить ее вашему настоятелю… Так сказать — лично, из рук в руки. А то не совсем удобно являться просто так, без подарка. Пусть — безделушка, но… Вполне приятная, хоть и не очень нужная вещь. — О да, — брат Гуго внимательно осмотрел пистолет. — Вещица и в самом деле изящная. Думаю, она понравится брату Якобу. — Кому, осмелюсь спросить? — Брату Якобу Штраузе, баллеймейстеру ордена и коменданту бурга.
Глава 17 Лето 1244 года. Земли Тевтонского ордена БУРГ
Война феодальных времен не была войной в белых перчатках. Ей сопутствовали действия, которые нам сегодня трудно назвать куртуазными…Тысяча двести сорок четвертый год. Да-да, именно так — 1244-й. Год, целый год прошел с того момента, как Михаил вместе с шайкой Хеврония и Олексой хорошенько пошумели в замке, едва не спалив его дотла. Не спалили. Да и бург за год уже отстроили — еще бы! Год! Целый год! Ратников ухмыльнулся — неудивительно, что его не вспомнили ни монахи, ни кнехты. Уж наверняка много всего произошло за год, поди тут припомни всех гостей — и званых, и незваных. Ну, герр Якоб Штраузе конечно же Мишу вспомнит… так что не стоит доводить дело до встречи, тем более — браунинг-то — вот он, под рубахой, за поясом… 1244 год от Рождества Христова — именно эту дату с удивлением сообщил брат Гуго в ответ на вопрос Ратникова. С удивлением… впрочем, не с таким уж и большим: мало ли сколько человек странствовал, вполне мог сбиться со счета! 1244 год… С одной стороны — хорошо, мало уже кто из случайных людей вспомнит Михаила, с другой же… Где найдешь теперь того же Олексу? Хеврония? А шайка — люди — ох как нужна! Как, впрочем, и браслетики — именно синенькие, бирюзовые — для тридцать восьмого года. Проникнуть, свалиться, как снег на голову, сжечь на хрен ту Проклятую мызу-клинику. Ишь, что удумали — людей на запчасти красть!Марк Блок.Феодальное общество
Молодой человек и не заметил, как впереди показался берег — сосновый лес, ельник, причал и за ним — бург, вновь отстроенный замок с высокими башнями, наполненным водой рвом и орденским флагом на донжоне. Надо признать, вид бург имел весьма неприступный, похоже, крестоносцы сделали все необходимые выводы из прошлогоднего казуса. — Вижу, не ожидали? — усевшись на скамью рядом с Мишей, горделиво ухмыльнулся брат Гуго. — Да-да, — рассеянно отозвался Ратников. — Такой могучий замок… где-то в забытой Богом глуши. Монах рассмеялся: — О, скоро это не будет глушью! Уже сейчас в Ливонии цветут города, а верные вассалы ордена — повсюду. И пользуются немалыми льготами, смею заверить! — А местные язычники? — осторожно поинтересовался молодой человек. — Я слыхал, будто они вновь подняли бунт? — У нас есть чем унять бунтовщиков! — резко бросил брат Гуго. — Скоро им всем придется туго. — Не сомневаюсь! — негромко хохотнул Михаил, внимательно наблюдая за деревянным пирсом, у которого лениво покачивалось около десятка ладей и, если судить по флагам, лишь два корабля из них принадлежали тевтонцам, остальные же явно были движимым имуществом псковских купцов. Впрочем, может, и дерптских… Высокие мачты, красные миндалевидные щиты по бортам, аккуратно уложенные весла. И товары! Так же аккуратно прикрытые рогожками — эти озерные суденышки не имели крытой палубы. Везут товары в Дерпт, на ярмарку? Или уже оттуда? Ратников усмехнулся, в общем-то — никакой разницы. Всего-то и нужно — спрятаться, продержаться хотя бы до ночи… а лучше — до обещанного ночными гостями штурма, попадать в лапы герра Штраузе Мише что-то не очень хотелось. Герр Штраузе… Важное звено в цепочке людокрадов. Конкурент Мирошкиничны и Кнута. Хм… ясно, кто и почему снабжает оружием восставшую чудь. Молодой человек прищурился, ожидая, когда судно стукнет бортом в причал. Перехватив настороженный взгляд монаха, улыбнулся: — Скорей бы попасть в замок, брат Гуго! Признаюсь честно, надоело ночевать в лесу, питаться рыбой… заметьте — без соли! — Вы получите в замке и хлеб, и соль, — прикрыв глаза, пообещал тевтонец. — И добрую беседу. Ну, насчет беседы Ратников и не сомневался. Только вот имелись сильные сомнения насчет того — будет ли она доброй… — Это что же у вас — ярмарка? — Михаил заинтересованно кивнул на небольшую площадь перед подъемным мостом, кстати — опущенным. По краям площади располагались деревянные рядки, впрочем, многие торговали прямо с возов: сеном, вяленными на солнце снетками, плетеными корзинками, лаптями, керамическими горшками, дичью, диким — еще прямо в сотах — медом, новгородской и псковской работы замками, дешевыми украшениями — теми же стеклянными браслетиками, подвесками, ожерельями. Никакой дорогой посуды — золотой и серебряной, — ни оружия, всяких там булатных мечей в богато украшенных драгоценностями ножнах — ничего этого не было, никакой роскоши — только то, что на каждый день, что действительно необходимо в хозяйстве. Похоже, к замку съехались крестьяне с окрестных деревень, те же рыбаки-чудины, охотники — в общем, было довольно людно и, можно даже сказать — празднично. А по озеру еще подплывали ладьи — небольшие, с сеном, с наваленными кучей снетками. — Опять они здесь! — выбравшись на причал, недовольно бросил брат Гуго. — Все эти торговцы… есть большая опасность! Я давно предлагал брату Якобу перенести торговлю чуть дальше, на берег. — Да, шумновато, — согласно кивнул Ратников, глядя, как несколько мужичков разжигают на бережку костер — видно, решили поесть ушицы. Пламя все никак не хотело разжигаться, чадило, видно, среди хвороста попались невзначай и сырые ветки. Рядом — с той стороны замка — тоже потянулся в небо черный столб дыма — и там такая же ситуация, неумело запаленный костерок. Неумело? Что — здешние, прожженные жизнью крестьяне такие уж неумехи? А если… если это условный знак? Знак к нападению! Тогда тем более нужно спешить! Резко оттолкнув идущих рядом кнехтов, Михаил в два прыжка преодолел расстояние до торговых рядов, смешиваясь с толпой покупателей. И брат Гуго, и кнехты, надо отдать им должное, быстро опомнились, организуя преследование, кто-то даже спустил с поводков псов… впрочем, от них тут было мало толку. Кнехты ворвались в толпу, кто-то даже перевернул рядок со снетками — однако Ратникова давно уже на площади не было. Быстро прошмыгнув под дальним возом, молодой человек ринулся к берегу и, скользнув через камыши в воду, никем не замеченный, поплыл к пирсу, к ладьям, на одну из которых и забрался, укрывшись в дурманящее пахнущим пряными травами сене… И теперь, посмеиваясь, поглядывал на разворачивающуюся суматоху! Ловля черной кошки в темной комнате, когда кошки там уже нет. А костры, между прочим, вновь задымили — теперь уже белым — и с дюжину крепких ребят-торговцев, нахваливая свой немудреный товар — плетеные лапти и прочее — словно бы невзначай столпились на мостике… Ага! Вот к ним подбежал еще один — продавал топоры! — А вот топорики, секиры! Для любого дела хороши — и дрова рубить, и хоромы! Интересные дела заворачивались! Миша вдруг понял, что сидит на чем-то твердом — вовсе не на сене… Опустил руку вниз — наткнулся на что-то железное… Кольчуга! Да не одна! И вот тут, рядом — копья! Эх, еще бы меч! Ну, да не до жиру…
Все началось как-то внезапно, словно бы само собою. Все приехавшие торговцы и покупатели вдруг враз превратились в воинов — откуда ни возьмись в руках у них объявились рогатины, мечи, секиры… Те парни, на подвесном мостике, вмиг перерубили канаты, побежали к воротам… Маячивший в надвратной башенке часовой упал, получив стрелу в шею. Со всех кораблей с громким кличем выскочили воины, а с озера, из-за мыса, выплыло еще с полторы дюжины лодок, полных вооруженных людей! Ну и Миша конечно же не стал упускать благоприятный момент: вмиг облачился в кольчугу — благо первая же попавшаяся как раз подошла по размеру — схватил копье, закричал для пущего антуражу: — Смерть поганым псам! Псами тевтонцев пока никто еще не обзывал, это уж опосля пошло, с Карла Маркса, точнее — с неверного перевода слова «монах», так что из рыцарей-монахов получились рыцари-псы. — Смерть! Смерть! — тут же откликнулись отовсюду. С причаливших ладеек тоже выпрыгнули людишки, судя по звероватому виду — язычники. Кто с копьем, кто с секирой, большинство же — с дубинами. У самых ворот уже завязалась сеча, быстро опомнившись от первого изумления, кнехты сражались отчаянно, хорошо понимая, чем грозит им потеря ворот. Это же понимали и осаждающие, число которых все прибывало — из-за леса вдруг вынеслись конники, тоже, судя по виду, — вовсе не крестоносцы. Трудно было выделить какой-то общий клич — вопили все и как можно громче, а что именно вопили — да черт их разберет в этакой-то свалке! Ратников тоже бежал к воротам, стараясь не хуже других, да все посматривал по сторонам, насколько это было сейчас возможно — искал знакомцев, Олексу, Хеврония — без них-то совсем было бы нехорошо, ну, да если здесь такая заварушка, не может того быть, чтоб уважающая себя шайка да не приняла в ней участие, безразлично на чьей стороне. А кто больше даст! Ну, если уж совсем никто ничего — так, увы, тоже случалось, — тогда немного выждать, а уж потом решить — на чьей стороне военное счастье. С теми и ударить, в нужный, так сказать, момент. А счастье-то, похоже, склонялось на сторону осаждавших. Резко отбив рогатину, Михаил ударил тупым концом копья подвернувшегося под руку кнехта — совсем еще молодого парня, жалко было убивать — и, азартно погрозив кулаком неизвестно кому, ринулся к воротам, где давно уже кипела битва. Удар! Удар! Удар! Вообще-то Миша не искал свары — ему просто нужно было пробиться в замок, пробиться вот сейчас, иной возможности не было. А крестоносцы защищались отчаянно! Ратников даже не успел как следует осмотреться, поискать глазами Якоба Штраузе, не дали! Двое верзил в мантиях с черными крестами набросились на него с мечами… Михаил перехватил копье посередине, как шест в каких-нибудь восточных единоборствах, здесь тоже так действовали, уж Миша-то был учен… Острие у рогатины широкое, тяжелое, крепкое, да и древко — не всяким мечом перерубишь, на медведя можно ходить. Нет, если, конечно, был дорогой и закаленный рыцарский меч какой-нибудь известной фирмы, лучше всего — из Нюрнберга, уж тогда, оно понятно, рогатина имела бы мало шансов, фирменная вещь — она везде фирменная, мастера за качество бьются. Но откуда ж такие вещи у простых кнехтов? У этого набранного где только возможно сброда? Звякнув, отлетел в сторону меч… другой клинок, с силой ударив по древку, в нем и застрял, да так, что не вытащить. Кнехт попытался было… да, махнув рукой, поспешно ретировался… Ратников приосанился, загордился: вот хорошо-то — уже сколько бой тянется, а он все еще никого не убил! Славно, славно! Так бы, даст Бог, и дальше! Не людей убивать явился сюда Михаил, вовсе нет… другое было надобно. Браслетики! Якоб Штраузе! И еще — воины. Кстати… а вот и они! Ну точно они! Услыхав вдруг до боли знакомый клич: — Кто на Бога и Великий Новгород? — Ратников тут же обернулся, увидев мчащихся прямо на воротную свалку всадников, окольчуженных, с мечами и в сверкающих шлемах. Шлемы, впрочем, были весьма разномастными — от традиционных новгородских, вытянутых кверху, до простых железных шапок, какие носили кнехты. И даже виднелась парочка рыцарских — в виде перевернутого ведра. — Кто на Бога и Великий Новгород?! С этим вот кличем врезалась в дерущихся кнехтов окольчуженная лесная вольница. Врезалась, раздробила надвое, а потом и уже на много частей, засверкали мечи, послышались крики… — Эге-гей!!! — Михаил радостно потряс отобранным у кнехта мечом — тем самым, который его хозяин оставил в древке, а Миша все ж таки вытащил. — Кто на Бога и Великий Новгород? И в самом деле — кто? Оборонявшие ворота кнехты уже разбегались кто куда, прятались по всем щелям, словно тараканы, однако многие башни и главная — донжон — еще держались, вовсе не собираясь сдаваться. Откуда-то появились лестницы, вот подвезли солому, зажгли… Потянулось к небу в момент вспыхнувшее пламя, зализало плотоядно стены и башни — а вот вам, получайте! Михаил улыбался — он давно уже узнал в только что прибывшем отряде шайку Хеврония, помахал рукой предводителю, чья грузная фигура осанисто возвышалась на вороном жеребце. Все та же кудлатая бородища, кустистые и густые, как у Леонида Ильича, брови, темные глубоко посаженные глаза, широкий нос, золотые серьги в обоих ушах, рваный шрам на левой щеке, через губы… ухватистые узловатые руки, толстые ноги в красных сафьяновых сапогах, мускулистая, обтянутая сверкающей чешуей брони грудь, в левой руке — меч, в правой — окровавленная секира. Эх! Ехал на ярмарку ухарь-купец! — Эгей, Хевроний Батькович! Эгей! Разбойник обернулся, прищурился… узнал? Нет, похоже… Зато узнал другой, тот, что гарцевал рядом, в глухом рыцарском шлеме… Спрыгнул с коня, сбросил наземь шлем, скинул войлочный капюшон-подшлемник… Соломенные волосы, смуглое худое лицо, серые бесстрашные глаза… — Олекса!!! — Мисаиле! Боярин! Ты какими судьбами здесь? — За помощью к вам явился! — обнимая друга, не стал врать Ратников. — За помощью?! — Сейчас вот сожжем бург — обскажу. — Ничего, друже, поможем! — Олекса улыбнулся, широко и безмятежно, как улыбаются совершенно ничего не боящиеся и живущие в ладу с самим собой и Господом люди. И тут же задорная улыбка его вдруг погасла, словно бы припорошилась серо-желтой дорожной пылью. Миша обернулся, перехватив взгляд приятеля, — Кнут! Кнут Карасевич. Ну да, как же без него-то? Людокрад скакал на белом коне, в сверкающей кольчуге и шлеме, с квадратных плеч его ниспадал ярко-алый плащ с желтым шелковым подбоем — вещица цены немереной! Ишь, прибарахлился, тать… — Ты его пасись, друже, — сплюнув, хмуро процедил Олекса. — Он тут теперь в силе великой. Княже Новгородский, Олександр Грозны Очи, чрез него оружье да поможу шлет. Чудь местная восстала, да и пруссы. — Князь Александр восставших язычников оружием снабжает? — Ратников не отрывал взгляда от Кнута. — Чушь! Врут все. Зачем ему это? С орденом замирились, тевтонцы покуда не вякают, все тишком да гладком… Зачем ему язычникам помогать? Будто больше заняться нечем? Тот же Батый, Спартак — вот с кем срочно задружиться надобно, политику делать. — Но ведь оружье-то шлют! И немало! Еще и серебришка чуди подбрасывают. Михаил усмехнулся: уж ему-то доброхоты восставшей чуди были очень даже ведомы. Боярыня Ирина Мирошкинична и прочие ей подвластные людокрады, которым свалить конкурентов — прямая выгода. По большому счету: и те, и другие — сволочи!
Кнут Карасевич с окружавшими его всадниками умчался к главной башне, туда же подался и приветливо кивнувший Мише Хевроний и все прочие разбойнички… сиречь восставшая чудь. Кто-то ловил по всему орденскому двору оставшихся в живых кнехтов, кто-то мастерил таран из подходящего по размеру бревна, подобранного поблизости, за конюшней, а кое-кто уже сгружал с возов сено. Весь замок пылал, подожженный с нескольких концов, пылал с треском и жаром, и лишь сложенный из мрачных серых камней донжон еще держался, еще трепетало над ним белое крестоносное знамя. Ударил, бухнул таран — от башенных ворот полетели щепки. С донжона вылили вниз кипящее масло, кто-то из осаждавших закричал, повалился наземь от нестерпимого, разъевшего кожу и кости жара. Наверху радостно затрубили трубы, снова полилось масло… или кипяток, не так-то и много имелось в замке конопляного масла, слишком уж дорогостоящего для того, чтобы лить его на головы язычникам. — Рогожки! — подбежав, подал идею Ратников, вовсе не желавший излишних жертв как с той, так и с другой стороны. — Тащите рогожки! Да не забудьте водичкой полить. Послушались, притащили, укрылись — дело пошло куда как быстрее, теперь уже не особо боялись льющегося со стен кипятка… зато полетели камни! — Лучников сюда! — Хевроний вмиг смекнул ситуацию. — Бейте в бойницы, робяты! «Робяты» — судя по всему, в большинстве своем, охотники — и без своего атамана прекрасно знали, что делать: рассредоточились за возами, наладили луки… Засвистели стрелы, таран снова заухал — бумм, бумм… — А ну поднажми! Поднажми, робя! А с другой, с противоположной от ворот стороны, под деятельным руководством Кнута, уже поднимались осадные лестницы — одна, вторая, десятая… И не похоже было, чтоб их сколотили вот так, наспех… Готовились! Конечно, если бы была такая возможность, Михаил предпочел бы и вовсе не встречаться с людокрадом, но… Кстати, интересно, каким образом он привлек сюда разбойников? Байками о несметных сокровищах, запрятанных в подвалах донжона? Впрочем, чего гадать, когда можно просто спросить? Выбрать только момент… Ага… — Олекса, вы как здесь? — Тевтоны схватили наших, — коротко пояснил отрок. — В подвалах у себя держат, пытают, тварищи! — Ага, — понимающе кивнул Михаил. — На святое дело явились. Ничего! Выручим из беды ваших! Олекса улыбнулся: — Ну, знамо дело — выручим! Эге-гей! Кто на Бога и Великий Новгород? И снова ударил таран… да он и не прекращал работы — упорно и методично долбил окованные широкими полосами железа ворота: бумм… бумм… бумм… И вот наконец ворота подались, развалились… — Кто на Бога и Великий Новгород?! Йэх!!! Раззудись, плечо! Нападавшие хлынули внутрь башни, азартно и неудержимо, словно злая морская волна в пробоину обреченного на скорую гибель судна. И одновременно с ними ворвались на среднюю площадку люди Кнута с лестниц! Уж теперь-то дела осажденных казались совсем плохи, хуже некуда, тем более что неоткуда было ждать подмоги. Хотя… почему — неоткуда? — Да, да! — обернувшись, покивал Олекса. — Из Дорпата обязательно вышлют отряд… Вот только мы будем уже далеко — уйдем на ладьях к Пскову! — Ловко придумано! — взбираясь по винтовой лестнице, одобрительно выкрикнул Миша. — Молодцы! — Это все Хевроний… Вот уж кто голова! То, что разбойничий атаман умен и расчетлив, для Ратникова вовсе не было тайной еще с прошлого их знакомства. Да-а… умеет Хевроний жить… И иногда довольствоваться малым. А ведь с виду — варнак варнаком! На ладьях к Пскову… А по пути заскочить на один неприметный островок… помахать немного мечами — почему нет? В клинике, наверное, найдется что взять… Да и людей надо не так уж и много, главное — лучники.
В главной башне ничего не изменилось за прошедший год, да и что там могло поменяться? Все те же стены, мрачные своды, винтовая лестница, люк… Люк уже вышибли, и Ратников поспешил подняться на верхний этаж, где уже начиналась новая свара — звенели мечи, раздавались проклятья и вопли. Разбойники Хеврония уже разделались почти со всеми защитниками донжона — с кнехтами — рыцарей в замке не было, а несколько человек из числа восставшей чуди схватили Якоба Штраузе, явно собираясь отрубить незадачливому баллеймейстеру голову. Здоровенный, устрашающего вида язычник с рыжей кудлатой башкой плотоядно размахивал над головою секирой, выкрикивая что-то по-своему. Побледневший, но не утративший мужества Штраузе громко ругался в ответ, призывая на головы врагов самые жестокие кары. — Умри!!! — по-немецки закричал чудин. — Умри, похититель детей! И знай, что это мы казнили ту сучку! — Мерзкие языческие собаки! Твари! — с ненавистью прищурив глаза, продолжал ругаться тевтонец. — Ничего… Ничего! Скоро от ваших проклятых капищ останется только пепел и гарь! Сверкнуло лезвие. — Стойте! — Михаил в прыжке перехватил древко, повис, не давая ударить. — Стойте! Это ценный пленник! — Эта тварь умрет! — оборачиваясь, злобно зарычал рыжий. — Мы отрубим гнусному похитителю голову! — Слишком легкая смерть! — цинично усмехнулся Миша. — Сначала надо пытать его, допросить, а уж потом… Потом лучше сжечь. Пусть даже во славу ваших богов или в кого вы там верите. Сильно сказал. Кудлатый чудин с удивлением опустил секиру — никто из язычников не ожидал подобного предложения от христианина! Еще бы — ведь сознание этих людей было насквозь религиозным… Чтобы русский, православный человек предложил принести кого-то — пусть даже поганого немца — в жертву не менее поганым языческим демонам? В это было невозможно поверить! — Да! Я отдам его вам! — все с той же усмешкой подтвердил Ратников. — После допроса. Кстати, вам что же, совсем не интересно узнать — куда пропадали ваши дети? — Мы знаем это и так, — хмуро отозвался рыжий. — Проклятые крестоносцы отдали их демонам крови! — Нет! Нет! — в исступлении закричал тевтонец. — Это вовсе не так, клянусь святой… Он не успел договорить. Просвистела стрела… Маленький железный арбалетный «болт» пронзил Якобу Штраузе шею. Крестоносец захрипел, захлебываясь собственной кровью, красивое лицо его исказилось, серые, холодные, как у рыбы, глаза вспыхнули еще большей ненавистью — Ратников видел — узнал! — Будьте вы прокляты во веки ве… Вспыхнули и закатились… погасли. Миша немедленно обернулся: у деревянного люка с арбалетом в руках, посмеиваясь, стоял Кнут.
Глава 18 Лето 1244 года. Чудское озеро ДЕМОНЫ КРОВИ
Война для рыцаря не была исполнением возникающего по необходимости долга… Война для него была смыслом жизни.— Это предатель! — кивнув на Ратникова, дерзко заявил Кнут. В слегка прищуренных глазах людокрада пылала ненависть, ничуть не меньшая, нежели только что у Якоба Штраузе, бездыханное тело которого сейчас лежало в углу. — Хватайте его! — Кнут обернулся к чудинам. — Он заодно с вашим врагом! — Ну уж нет! — Михаил выставил меч навстречу бросившимся на него язычникам. — Это как раз он, Кнут Карасевич, и есть истинный демон крови! Именно он сожрал ваших детей! — Он привез нам оружие, — рыжий детина хмуро поигрывал секирой. — И мы его знаем. Тебя же — нет! — Меня знают Хевроний и его помощник — Олекса, — хрипло возразил молодой человек. — Быть может, стоит спросить у них? Людокрад неприятно засмеялся: — Спрашивать у лиходеев? Нет уж, не стоит их ждать, — он посмотрел на язычников и махнул рукой. — Убейте его, Эйно, убейте, если вы верите мне! — Мы верим тебе, Кнут! В грудь Ратникова, ощетинясь, уперлись рогатины… Да-а… вряд ли их сдержит кольчужка! — Хотя… я лучше убью его сам! — Так может, тогда сразимся? Пусть Бог рассудит, кто из нас прав! Ничего на это не ответив, людокрад, уперев арбалет в пол, принялся натягивать тетиву, сноровисто управляясь с особым механизмом; следя за его движениями, Михаил все отчетливее понимал, что — все! Край! Никакого поединка не будет, какой там «Божий суд»? Кнут просто решил уничтожить его без всяких дурацких красивостей и без особого риска. Вот сейчас натянет тетиву и… Черт! И не дернешься — копья! Пожав плечами, Михаил бросил на пол меч и, опустившись на колени, принялся громко молиться, осеняя себя крестным знамением. Видя такое дело, язычники, по знаку своего предводителя, опустили копья и отошли в сторону, оказывая последнюю дань уважения христианской душе, готовящейся вот-вот покинуть тело. С корявой ухмылкой людокрад вскинул арбалет, прицелился… Михаил быстро вытащил из-под кольчуги браунинг, передернул затвор и выстрелил, почти не целясь… А что тут было целиться-то? Грохнул выстрел, от которого тут же заложило уши, и кислый пороховой дым защипал глаза. Отброшенный к дальней стене людокрад дернулся и тяжело завалился на пол — пронзив кольчугу, пуля угодила ему в грудь. — Не советую подходить ко мне ближе! — следующим выстрелом Ратников разнес в щепки чей-то прислоненный к стенке щит. — Лучше зовите Хеврония! О, язычники вовсе не были дураками, и быстро смекнули, что к чему, какая великая и грозная сила таится в этой маленькой блестящей штучке! — Это что же? Самострел такой? — послав людей за Хевронием, озадаченно произнес Эйно. — Вот бы нам такие! Не скажешь ли, уважаемый, где их можно купить? Естественно, «уважаемый» сей интересный вопрос проигнорировал напрочь, тем более что в люке как раз показалась цыганистая голова Хеврония. — Ну, что тут у вас? — хмуро осведомился разбойник. — Хо! Кнута живота лишили! — Туда и дорога, — вслед за Хевронием с лестницы выбрался Олекса. — Этот Кнут… слишком уж он был хитер. — То верно, — без особой жалости кивнул атаман. — Слышь, Эйно! Там, в подвале, нашли ваших детей.Марк Блок.Феодальное общество
Сунув браунинг за пояс, Ратников тихонько уселся на резную скамью. Все трое — Якоб Штраузе, Кнут, Анне-Лиизе — увы, были мертвы. Единственные, кто знал… Правда, имелся еще отец Герман, каштелян… но где его искать? Да на худой конец можно еще рвануть в Новгород — прижать Ирину Мирошкиничну и ее людишек. Можно… Все можно… Вот только — время! Якоб Штраузе так и лежал у стены, устремив взгляд мертвых глаз на висевшее в углу распятие. Хотел покаяться в последний момент? Или просил защиты? Поднявшись, Михаил тщательно обыскал труп, затем прошелся по комнате, заглядывая в укромные места — под кровать, в стоявший рядом сундук, за распятие. Увы… Впрочем, а что если… Подвал! Ну да, подвал, тот самый, что в прошлый раз! И допросить кнехтов… кто остался в живых. Опять же — если будет время. Михаил быстро спустился во двор, глядя, как со всех сторон лижет стены замка трепещущее жадное пламя, как поднимается в небо густой черный дым и, гонимый ветром, стелется к озеру, растекаясь над синими водами горелым смрадом. По двору — тут и там — слонялись довольные победители, многие уже — пьяные, видно, добрались до подвалов. На Мишу почему-то не обращали внимания, хотя история с убийством Кнута, вне всяких сомнений, уже должна была растечься бурными ручейками слухов. Но… То ли Кнута тут все же не слишком жаловали, то ли знали, что при странной смерти людокрада присутствовали вожаки — Хевроний и Эйно. Кстати, они как раз выходили из подвала вместе с Олексой и полудюжиной воинов вели освобожденных пленников, среди которых Ратников приметил двоих детей — мальчика и девочку — светловолосых, светлоглазых, с круглыми бледными личиками… — Мы успели вовремя! — заметив Мишу, подошел ближе Олекса. — Их уже приготовили к жертве Демону крови! — Что-что? — быстро, сам еще не зная, зачем, переспросил Михаил. — Говоришь, детей приготовили к жертве? Олекса невесело усмехнулся: — Это не я, это они говорят. Племянники Эйно. — Так! — Миша вскинулся. — Мне бы тоже с ними потолковать. — Так потолкуй! — юноша махнул рукой. — Идем, да поскорее — пора уже нам убираться отсюда. — Да-да, — рассеянно кивнул Ратников. — Пора.
Малолетние племянники Эйно — мальчик и девочка, имен их Миша не запомнил — совсем не говорили по-русски, хорошо что Олекса понимал язык местной чуди, перевел: — Они говорят, где-то семь, может десять, дней назад кнехты забрали их за недоимки и веру. Налетели на деревню, все пожгли, детей увели всех, чтобы родители потом выкупили. Ну, сам знаешь, как это бывает… — Знаю, знаю. Дальше! — На следующий день пленников по одному таскали из подвала в главную башню — там их ждал Якоб и какой-то человек в белой маске, с глазами, как у дохлой рыбы. — Как-как? — Так они говорят… — Олекса о чем-то переспросил детей и кивнул. — Да, как у рыбы. Неприятные такие глаза… И он у них пил кровь, этот рыбоглазый! — Пил? — несколько опешил Ратников. — Вот прямо так, присосался и пил?! — Да, наверное, — юноша пожал плечами и снова повернулся к детям… что-то спросил… усмехнулся: — Не, говорят, не присасывался. Просто слил кровь в чарочку… — Ага! Понятно! Чего еще говорят? — Потом, дня через три, родичи привезли выкуп, всех выпустили, а вот этих двоих оставили… сказали отдадут чуть позже. Детишки сильно испугались — в подвале им сказали про Проклятый остров. — А кто сказал? — Кто-то из пленников, они уже и не помнят, кто. Сказал, что так всегда бывает — привозят детей, потом некоторых отпускают, а кого-то — нет. И, кого не отпускают, везут на Проклятый остров… Вот такие слухи. — Хм, слухи… И дальше что? — А дальше… Сегодня за ними явились! Уже повели к причалу… да тут — мы! Я и говорю — вовремя подоспели! — Да уж, — Ратников задумчиво усмехнулся. — Это уж точно — вовремя. Так вы прямо сейчас отплываете? — Да! Нечего тут больше ждать… Ты с нами, боярин? — С вами… — Славно!!! — Только — до одного острова… Помнишь? Олекса покривил губы: — Конечно! — Туда сегодня собирались везти несчастных детей и… Ратников запнулся, но юноша тут же перебил его, обрадованно и дерзко: — Я понял! Ты хочешь устроить засаду на Демона крови! — Именно! — в голос расхохотался Миша. — И мне нужны люди… Немного, но — готовые на все! — Я возьму свой отряд! — Олекса азартно потер руки. — Клянусь… Ведь и у меня есть к демонам свои счеты… ты знаешь. Можешь не сомневаться, боярин, мы поможем тебе накрутить хвосты этим кровавым мордам! — Ну, вот и отлично! — Ратников хлопнул приятеля по плечу. — Тогда чего же мы тут стоим? Не пора ли? — Пора! — оглядевшись вокруг, согласно кивнул парень. — Уже давно пора… Идем! Идем же к причалу.
Разбойничьи корабли — не ладьи, а обычные рыбацкие баркасы — отчалили буквально минут через десять, едва только Олекса с Мишей перепрыгнули с пирса на борт. — Хевроний! — пробежав на нос, громко закричал юноша. — Мы задержимся по пути. Есть одно дело. Сидевший на корме идущего впереди судна атаман обернулся, нахмурился, впрочем, почти сразу же махнул рукой: — Делай, как знаешь. Это ведь твой отряд. Вас ждать? — Не надо, — отмахнулся Олекса. — Мы сами нагоним вас к вечеру. — Смотрите, не нарвитесь на лыцарей… Хотя это уже ваши дела, — Хевроний отвернулся и махнул рукой кормчему: — Парус! Давай поднимай парус! Подняли парус и на суденышке Олексы. Гребцы — почти все как на подбор парни молодые, безусые даже — сложили весла, с любопытством поглядывая на своего предводителя. — Это — моя ватажка! — обернувшись к Ратникову, с гордостью шепнул парень. — Я ее сам набрал. Мы — когда с Хевронием, а когда и сами. — Ага, — тихонько засмеялся Миша. — Так вот почему он вас так легко отпустил. — Так еще бы! Почти вся добыча-то — на его ладьях! — А что же твои… — Ратников вдруг улыбнулся. — Хотя добыча у вас еще будет. Демоны крови — вовсе не самые бедные люди! — Слышали?! — радостно воскликнул Олекса. — Разобьем демонов и захватим себе все их богатства! Парни — а было их чуть больше дюжины — откликнулись не менее радостно, завопили, потрясая мечами и копьями, кто-то даже затрубил в боевой рог! Радовались, а как же иначе?! Средневековый человек жил эмоциями и верой! Да еще страхом… Страх был и у этих парней, только — страх перед Богом, никого другого они не боялись, потому что зависели только от себя, от своей удачи. Драка! Битва! Что может быть лучше? — Что может быть лучше, чем нестись в бой под водительством достойного и храброго мужа? — перефразируя кого-то из средневековых поэтов, вполголоса заметил Михаил. Действительно — что может быть лучше? Такие уж были времена — если существовала хоть малейшая возможность решить дело не миром, не нудными переговорами, а доблестной и веселой схваткой, «достойные и храбрые мужи» всегда выбирали войну! Рыбацкий баркас шел по ветру довольно ходко, оставшийся позади берег быстро исчез и лишь черный дым напоминал о недавнем штурме. Ветер все еще доносил запах гари, но уже все меньше и меньше, пахло тиной и почему-то соленой рыбой. Может, где и солили? В небе сверкало солнышко, но было нежарко, и голубую межу небосклона затягивали белые облака, похожие на снежные горы. Парни затянули какую-то военную песню — в ней пелось о войне, о схватке, о звоне мечей и добрых кольчугах, о павших героях, а еще — о девушках, являющихся в мечтаниях. Если бы Михаил знал слова, он бы тоже, наверное, подпел бы, ну а так — слушал, вглядываясь в серебряные озерные воды, отражавшие и баркас, и сидевших в нем молодых воинов. Кстати, эти парни были неплохо вооружены: почти у каждого — кольчуга, на худой конец — стеганый панцирь, шлемы — железные шапки, какие носили кнехты, у Олексы — шлем рыцарский крестоносный, видать — боевой трофей. Да и кольчуга — подлиннее других, тоже рыцарская. А кроме того, у всех — треугольные либо миндалевидные щиты, сейчас развешанные по бортам ладейки, кроме рогатин, еще и метательные копья — сулицы, и луки со стрелами, и секиры, и шестоперы, и мечи… мечи, правда, далеко не у всех. Но в общем — довольно хорошо вооруженный отряд… шайка? Банда? Ватажка? Такие могли натворить немало дел. Вот как сейчас… Откуда у этих парней оружие? Откуда угодно! Могли отбить караван, могли ограбить какого-нибудь рыцаря с кнехтами, могли, наконец, просто купить. Откуда угодно… Ветер свежел, выгибая дугой парус, и опытный кормщик ловко орудовал рулевым веслом, огибая мели. Впереди, наконец, показался остров, тот самый, Проклятый… Олекса привстал и сделал знак рукой — двое парней сноровисто спустили парус, и дальше уже шли на веслах. — Так спокойней, — с ударением на последний слог, пояснил юноша. — Ладья низкая, если что — не сразу заметят. Где высадимся? С той стороны? — Лучше — за песчаной косой, ну, ты знаешь. — Ага… Эй, кормщик! Держи левее! Остров быстро приблизился, вот уже совсем рядом зашумел камыш, ивы… Там, под ивами, и спрятали баркас, оставив для присмотра самого юного паренька — а как же! Нет, конечно, местные рыбаки никогда бы не взяли чужого, но ведь есть еще кнехты, а этот разноплеменный сброд был способен на все. — Куда пойдем? — выстроив своих воинов на поляне, за густыми деревьями, негромко осведомился Олекса. — К дубу? — Да. Пусть воины будут осторожны и приготовят луки. — Вышлем вперед разведку! — Нет! Мы сами пойдем. Ратников снял кольчугу и, вытащив браунинг, сразу предупредил: — Остальным брони неснимать! Олекса — тебе тоже. — Я и не собирался… А ты… — Я буду приманкой. Подойду, посмотрю, что к чему, ежели что — дам знак… Эх! Не спугнуть бы! Михаил пристально оглядел воинов — волевых, решительных, смелых… и очень юных. — Демоны крови явятся за детьми, — задумчиво пробормотал Миша. — За детьми… Так мы их и приведем, точнее я! Олекса! Кто у тебя тут самый юный? Или как там лучше сказать — «бе бо детеск»? Впрочем, лучше сам посмотрю… прикажи всем снять шлемы. — Ого… плащик у тебя немецкий, с крестом! — Не успел спороть, боярин, — парень виновато потупился. — Вот и хорошо, что не успел. Давай-ка его сюда! Та-ак… Рослые были парни, хоть и безусых среди них хватало, но… Никого и не выбрать! Этакие парняги — грудь колесом, косая сажень в плечах, как на подбор. Сам Олекса — и тот смотрелся куда как менее грозно… его и взять? Нет, вон тот белоголовый юнец, в конце шеренги. — Как звать? — Михаил подошел ближе. — Ондрейка! — Снимай, Ондрейка, кольчужицу, разувайся… Помни, на опасное дело пойдешь! Парень явно обрадовался, как подросток радуется предстоящим танцам или спортсмен-лыжник — спуску с крутой горы: — Да я, батюшка-боярин, да я… — Так, — азартно потер руки Ратников. — Мальчик у нас есть. Теперь — девочку… Гм… Ха! Олекса, у вас ладью охранять парнишка поставлен. Нельзя его сюда? — А, Пруток… Игнат, позови! — Почему Пруток? — удивился Миша. — Да худ больно, тоненький, будто пруток. — Ага, понятно… Пруток явился тотчас же, вытянулся, преданно глядя на своего командира. Сколько же было лет этому авантюристу лесных дорожек? Вряд ли больше четырнадцати. Худ, белобрыс… То, что надо! — Волосы вымой в озере, — быстро распорядился Ратников. — Потом расчеши гребнем. Найдется гребень-то? — Да сыщем…
И вот, наконец, пошли. Впереди — Михаил в тевтонском плаще с накинутым на голову капюшоном, за ним — двое юных разбойников со связанными за спиной руками… хитрым узлом связанными, так, что веревочки враз сбросить можно. У каждого разбойничка — у одного и второго — с собой кинжал острый, Олекса и все остальные рядом — по лесочку, за кустиками таятся. Никуда! Никуда демонам проклятым не деться! Кабы явились бы только, явились бы… да раньше времени бы не спугнуть. Подойдя к дубу, Ратников и его «детишки» остановились и, усевшись в траву, принялись ждать. Ондрейка прилег и, кажется, начал подремывать, а вот его напарник Пруток оказался парнем разговорчивым, даже слишком: — Боярин-батюшка, это про тебя Олекса рассказывал? — Наверное, про меня. А что рассказывал-то? — Да так… небылицы разные. Про то, что у тебя самобеглые телеги есть и еще много чего чудесного. А правда есть? Ну, Олекса, блин! Уж точно язык без костей… — Правда есть, — Миша улыбнулся. — И телеги, и сапоги-скороходы и этот, как его… ковер-самолет. — Вот чудо-то! — округлив глаза, парнишка стукнул себя ладонями по коленкам и снова хотел что-то спросить, да не успел — Ратников приложил палец к губам — тсс! — и прислушался… Какой-то звук… обычный, ничем не примечательный, но вместе с тем… странный. Кто-то ехал. Да-да, слышно было, как урчал двигатель! — Едет кто-то, — задумчиво протянул Михаил. И тут же вздрогнул, привстал. Шум мотора приблизился, и вот уже из-за перелеска показался… старинный бело-красный «мерс» с отрытым верхом. Выехал и покатил прямо по полю! За рулем сидел тот самый пижон в шляпе «борсалино» — курьер, Юстас Какс! — Встали! — быстро приказал Ратников. — Пошли. Помните — все делать только по моему приказу. Пижон Юстас тут же заметил их, повернул, мягко затормозил рядом. На переднем сиденье рядом с ним Ратников заметил небрежно прикрытый пиджаком маузер — и ствол и рукоятка торчали. Что и говорить, маузер — хорошая штука, только вот в кармане не спрячешь. — Гутен таг, герр Юстас, — подойдя ближе, вежливо поздоровался Миша. — Куда детей? — Все спокойно? — О да! — Тогда сажайте сзади… подождите, я открою дверь… Ой! Едва курьер вышел, как ствол браунинга уперся ему в грудь. — Эт-то… эт-то что такое? — герр Юстас Какс удивленно захлопал глазами. — Это пистолет, друг мой! — охотно пояснил Михаил. — Точнее сказать — браунинг. Удобная вещь! Конечно, хуже, чем маузер… Пруток, друже, возьми то, что лежит впереди, во-он там… Молодец! А вы поднимите-ка руки! Хенде хох, герр Какс! — О, майн гот! Да что, черт побери, происходит? Что, мы неаккуратно платили? И… Господи, да кто вы?! Махнув рукой скрывающимся в роще воинам, Ратников сбросил наконец капюшон: — Я — друг господина Лаатса. Вернее — его хороший знакомый. — Что-что? — бесцветные, действительно, словно у снулой рыбы, глаза курьера забегали. — Я… я, кажется, догадываюсь… — Спокойно! Не дергайтесь! — Я только… только хотел вытащить носовой платок… можно? — Хорошо, — глядя на подошедших разбойничков, покладисто разрешил Миша. — Вытаскивайте. Только осторожно, без глупостей. — Что… — сняв шляпу, господин Какс вытер выступивший на лбу пот белым шелковым платком с затейливой монограммой. — Ого! — поигрывая браунингом, насмешливо ухмыльнулся Ратников. — Красиво жить не запретишь! — Я из старинного баронского рода! — выпятил грудь курьер… правда, тут же сник. — Правда, увы, уже давно обедневшего. Последними нас доконали эстонцы… отобрали поместье… Сволочи! Как я их ненавижу! — Однако работаете на них. — Не на них, — господин Какс угрюмо мотнул головой. — На Отто. Он не эстонец — немец. Истинный ариец, как сейчас в Германии говорят. Думаю… думаю, уважаемый господин, вы с ним тоже кое в чем разошлись… Иначе не стояли бы здесь с револьвером! — С пистолетом, друг мой! — Да-да, с пистолетом. Чего вы хотите? Денег? И где, осмелюсь спросить, господин Штраузе? — Увы, господин Штраузе мертв, — Ратников развел руками. — Как и Анне-Лиизе. — Мертв? Мертвы? Оба? — герр Какс возмущенно вскинул глаза. — Так вы их… — Нет, это не я, — светски улыбнулся Ратников. — Это местные. Совершенно без моего участия, уверяю вас. — Ага… Так что вам все-таки надо? — Поговорить. — Просто поговорить? — Да, и очень быстро. А потом — или сразу — вы отдадите мне браслеты. Вы знаете — какие именно. — А если… — Мы вас убьем! — Михаил усмехнулся. — Либо сразу… либо — отдадим местным эстам. Скажем, что вы — убийца их детей… Курьер побледнел, но быстро с собою справился, улыбнулся даже: — И что же вы хотите знать? Спрашивайте! Только имейте в виду, я не так давно в деле. Миша оглянулся на воинов и махнул рукой: — Будьте готовы! — Да-да, я дам вам все. И все расскажу. Только не говорите, что вы — из полиции, — не поверю! — Рассказывайте! Только быстро — откуда браслеты? — Не знаю! — герр Какс развел руками. — Вот честное слово, представления не имею, откуда они взялись. Мне их выдает ваш друг Отто Лаатс, выдает скупо, под роспись. Ну, еще бы — такая ценность! — Узбек… Кумовкин, с той стороны, он давно в деле? — Кумовкин?! Узбек? — непонимающе повторил курьер. — Тот, с которым вы имели дело там… несколько в другой эпохе. Хозяин самоходной баржи «Гермес» и двух пилорам. — Ах, хозяин «Гермеса», — натужно улыбнулся Какс. — Так бы сразу и сказали! А то Узбек какой-то… Да, он в деле. — Поставляет «запчасти»? — Ого! Вы и это знаете? — Я много чего знаю! Так Узбек — поставщик? И директор детского дома? И медсестра? Курьер неожиданно рассмеялся: — Извините, но мне вам и рассказывать нечего! Тем более, я — просто перевозчик. Езжу туда-сюда, вожу, что дадут. — Или кого дадут. — Да — или кого. Будете читать мне мораль? — Нет, просто пристрелю, — Ратников передернул затвор. — Если вы сейчас же дадите мне браслеты… Впрочем, мы можем отыскать их и без вас… — Успокойтесь! Я все отдам… — герр Какс обернулся. — Ваши друзья… Они так действуют на нервы! Нельзя ли им чуть-чуть отойти? — Нельзя! Впрочем… Олекса, отойдите шага на три. Но будьте настороже! — О, боже, боже! Настороже! — Да, — вспомнил вдруг Ратников. — Еще мне нужна система охраны клиники. Сколько охранников, их вооружение, где размещены посты… ваш «мерседес» где возникает? У причала? — Да, так. Отто, что ли, вам натрепал? Хотя мне-то какая разница? — господин Какс улыбнулся и поправил на голове шляпу. — Присядем в машину, у меня там найдутся и карандаш, и блокнот… я вам начерчу схему постов. Только… что взамен? — Жизнь! — с ходу пообещал Ратников. — Уж можете мне в этом поверить. И Михаил вовсе не собирался нарушать свое обещание… только вот брать с собой Какса в тридцать восьмой год он тоже не собирался. Пусть остается здесь, а там уж, как повезет. В конце концов, на этом милом острове не так уж и плохо. Тем более, скоро осень — грибы пойдут, ягоды… впрочем, ягоды уже давно есть. — Вы любите бруснику, герр Какс? — Что? — А жареные грибочки? Кстати, некто по имени Кнут… Такой… с квадратной челюстью, вроде как у вас. Он был в клинике? — Мы поручали ему иногда кое-что. Точнее — Отто, — курьер вдруг неприятно поморщился. — Видите ли, он явился туда… примерно так же, как вот сейчас — вы. В буквальном смысле приставил нож к горлу. Пришлось взять… Тем более, в отличие от вас, многого он не просил. Жил в клинике полгода… пообтерся, кое в чем помогал… Потом Отто снабдил его браслетами и вернул назад, работать. Знаете, я был против — никогда не доверял славянам. Лучше уж немцы — такой приятный человек, как герр Штраузе… или Анне-Лиизе. Да, это все Отто! Пусть, говорит, будет здоровая конкуренция, так сказать — разделяй и властвуй. А я ведь сразу предупреждал, что поставщики меж собою перегрызутся и нам все выйдет боком! Так и случилось! Ратников хмыкнул: — С чего вы взяли? — С вас! Вы ведь не так просто здесь появились, верно? Прошу вас… садитесь! Можете даже плюхнуться с размаху — сиденья мягкие! Герр Какс услужливо распахнул дверцу, уселся сам рядом и криво улыбнулся: — Вы спрашивали браслеты и схему? Извольте… Он наклонился… И вдруг страшной силы удар поразил Михаила в подбородок! Курьер ударил локтем, ударил умело, намереваясь перешибить горло и шею, но, увы, просчитался — Ратников среагировал быстро, дернул головой, поставив подбородок… Тоже пришлось несладко — перед глазами полетели зеленые искры, молодой человек даже потерял сознание на пару секунд, а когда очнулся, курьер Юстас Какс уже был мертв. Он лежал, уткнувшись головой в руль, черная стрела торчала в шее. С наконечника, вниз, на пижонские брюки курьера капала кровь, шляпа «борсалино» слетела и валялась в траве, среди ромашек и клевера. — Игнат — наш лучший лучник! — с гордостью произнес Олекса. — Ты-то как, друже? — Да вроде бы ничего, — Ратников помотал головой. — Может, в деревню? Там есть такие бабки… — Нет! — упрямо сжав губы, возразил Михаил. — Уберите этого… Так! Теперь — посмотрим. Этот пижон Юстас Какс вовсе не походил на самоубийцу. Почему же решился на такой демарш, видя вокруг вовсе не расположенных к шуткам воинов? Да и у Миши был браунинг… Почему же? На что надеялся? Ратников внимательно осмотрел приборную панель, дорогую, из красного дерева, покрытого сверкающим лаком… что здесь спрятано? Пистолет? И где именно? Зачем было наносить удар? Лучше бы просто выхватить… Значит он, Михаил, чем-то мешал! А еще Какс предлагал «плюхнуться» на сиденье… именно так и выразился — «плюхнуться»… Ратников быстро встал, ощупывая обитую белой кожей подушку сиденья. Осторожно нажал на никелированные держатели, поднял… И тут же увидел браслет! Только один, синенький, он был спрятан под сиденьем, рядом с водителем, спрятан хитро — закреплен таким образом, что достаточно было, как выразился сам курьер, «плюхнуться» на сиденье с силой. Или вышибить Ратникова, быстро достать… Да-а… надо признать, шанс у пижона был! И не такой уж маленький. Если бы Миша не среагировал, если б парни не оказались такими прыткими… Курьер мог и уйти. Мог! Впрочем, что уж теперь об этом? Пора действовать! Но… Михаил задумался — а имеет ли он право подставлять этих парней? Может, лучше сделать все в одиночку… тем более их ведь потом придется возвращать. Ага! В одиночку… Был он уже на мызе один — и что? — Ну? — Олекса насмешливо посмотрел прямо в глаза Мише. — И не говори, друже, что ты позвал нас только ради этого! Мои парни жаждут битвы, добычи… — Ладно! — осторожно потрогав ушибленную челюсть — хорошо, не сломанную! — Ратников решительно взмахнул рукою. — Садитесь все в машину… в повозку… — Ого! Мы поедем на ней?! Четверо парней уместилось на заднем сиденье, еще трое уселись на них сверху, Миша уселся за руль, рядом с ним — Олекса и еще двое — Пруток и Ондрейка. Этих бы, конечно, лучше оставить… — Они тоже очень хорошие лучники, — с улыбкой пояснил атаман. — Как Игнат. — Что ж, луки нам пригодятся! — Ратников тряхнул головой. — Ну, все готовы? — Все! — Тогда поехали, что тут сидеть!
Глава 19 Лето 1938 года. Чудское озеро ГОРЕЛАЯ МЫЗА
Само собой разумеется, подобные нравы предполагали полное пренебрежение к человеческой жизни и человеческим страданиям.Вроде бы ничего и не произошло. Впрочем, нет — впереди, под колесами «мерседеса», расстилалась осыпанная гравием дорога, ведущая вниз, к причалу. Слева от машины рос старый дуб с унизанными разноцветными ленточками и бусами ветвями, справа располагалась мыза. Флигеля видно не было — мешали густые кусты и деревья, но Ратников прекрасно помнил, где все находится. — Там, за оградой — сарай, идемте! — Мисаиле… — вытаскивая из ножен меч, тихо промолвил Олекса. — А мы это… где? — Это — сад, а вон там — замок, — кивая на клинику, быстро пояснил Миша. — Там, в замке — враги. А наших держат в замке, нам надо туда пробраться и наших спасти. — Понятно, — юный атаман кивнул, подмигнул своим парням, как и все «доблестные мужи», охочим до всякого рода экстрима, и тут же спросил: — Наши — это кто? Может, я кого знаю? Маша?! — Да, Маша. Она тоже в плену. — Супружница твоя в плену? Ах ты, Господи, беда-то какая! Что ж ты сразу-то не сказал, друже, я бы побольше людишек нашел! Ну да нестрашно — и с этими справимся, ты только взгляни, боярин, — молодец к молодцу! — Тсс! — Михаил быстро огляделся. — Сейчас нам нужны лучники… Мы — я и вот эти двое, — они кивнул на Прутка и Ондрейку — сейчас пойдем в замок. За нами — кусточками пойдут еще четверо, и обязательно — Игнат, лучник… Я его работу видел. Игнат — высокий и стройный парень с льняными кудрями — от похвалы зарделся и приосанился: — Уж будь покоен, боярин, не подведу! Дело святое — супружницу твою спасать… и богатства не надобно! Ты ж вожаку нашему — друг! — Друг, друг, — улыбнулся Миша. — Но и добыча тут у вас будет! Итак — четверо — ты, ты, ты и ты, Игнат, со мной, остальные — с тобой, Олекса. Проберетесь незаметно к сараю — если там трое отроков колют дрова, то… Одного — круглоголового — связать, двух других же… Впрочем, вяжите покуда всех, а там разберемся. — Да свяжем, — разочарованно отозвался атаман. — Не такое уж хитрое дело. — Это не все еще! Потом, по саду, пройдете к небольшому домишке с зелеными стенами, — никого оттуда не выпускать, ясно? — Ясно! — Олекса обиженно надул губы. — Мисаиле, а можно я с тобой пойду? Я ж мечник, ты ведаешь. Да и Марьюшку твою знаю, уж, ежели что… — Ладно, — подумав, махнул рукой Ратников. — Идем. Оставь только за себя надежного человека. Юный атаман ухмыльнулся: — Так у меня все надежные! Онцифер, все слышал? — Все, друже Олекса! — Тогда бери парней — и к сараю. Метнулись серебром ловкие кольчужные тени, исчезли в кустах… — Ну! — Михаил нервно потер руки. — Пора и нам. Игнат! — Слушаю, друже боярин! — Там, на причале — один или даже двое. Сможешь стрелами взять? Игнат лишь усмехнулся — вопрос, что ли? Двоих враз двумя стрелами уложить — это ж не дюжину! — Если еще, кроме них, кто на причале будет или рядом — вали всех! — подумав, жестко приказал Миша. Не до гуманизма! Нечего с преступниками церемониться. Пистолеты с карабинами, да еще пулемет на пирсе — против копий, стрел и мечей. Нет, тут сейчас главное — внезапность. И бить только наповал, никаких пленных, даже попыток… Охрана — она на то и охрана, чтобы толком ничего и не знать. Главное — людей спасти, Машу, да это гнездо змеиное сжечь! Ишь, чего удумали — людей на органы разбирать… исследования проводить… на живом мозге… декапитация, мать вашу! Получите сейчас декапитацию, черти! — Олекса! Как махну рукой — шлите стрелы! — Уж будь покоен! Достанем всех. Распределив парней, Михаил уселся в машину, посадил на заднее сиденье Ондрейку с Прутком — тоже, кстати, не совсем безоружных — и, надвинув на глаза пижонскую шляпу «борсалино», запустил двигатель. — Ой! — дружно сказали сзади. — Парни! — обернулся Ратников. — Я же вас просил — ничему не удивляться. — Не, боярин-батюшка, не просил! — оба дружно завертели головами — уморительные такие ребята, белобрысые, веснушчатые, только у Прутка волосы подлиннее, мордочка посмазливей, да и вообще — здорово он похож на девочку. Глаза вон — больше васильковые… Недаром ушлый курьер Юстас Какс ничего, на свою голову, не заподозрил. Пройдет и здесь! Пусть хотя бы издали. Мягко тронувшись с места, Михаил неспешно подъехал к воротам и посигналил. Ни слова ни говоря, стоявший у крыльца часовой с пистолетом в коричневой кобуре бросился открывать створки. Выглянувший из небольшой будки напарник — похоже, один их тех, поджигателей, хотя нет, не из тех — смотрел гораздо более подозрительно. Даже подбежал с вопросом: — Где же ваш пиджак, господин Какс? Господин… Ну вот — узнал. И второй, тот, что отворял ворота — тоже. Что ж… Ратников цинично улыбнулся — «не я заставлял вас кормиться от людской крови!» — и махнул рукой… Что-то свистнуло… И оба охранника беззвучно завалились в траву. — Ну вот, — Михаил поправил на голове шляпу и обернулся. — Едем к крыльцу, парни. Там, у крыльца и остановился, снова обернулся: — Выходим! Ондрейка с Прутком дважды себя просить не заставили, выскочили на раз, довольные — ну наконец-то приехали, в этакой-то смрадной штуке, вот уж поистине в таком только демонам крови и ездить! Подойдя к двери — довольно элегантной, сработанной из покрытого затейливыми узорами дуба, Ратников взялся за ручку… Ага! Открыл, как же! Хотел было постучать, да заметил сбоку бронзовую вертушку звонка… повертел… надвинул на глаза шляпу… В двери неожиданно открылось окошечко: — Ах, это вы господин Какс… А что же охрана-то не предупредила? Говорили по-немецки, но смысл Михаил понял и, пожав плечами, кивнул на парней, угрюмо маячивших сзади. Дверь, наконец, распахнулась, и Ондрейка — как и было уговорено заранее — замешкался в дверях, давая возможность взойти на крыльцо остальным своим сотоварищам… Они и вошли! Бегом, звеня кольчугами и мечами… Ворвались в коридор, сбивая с ног еще одного охранника и выскочившую на шум медсестру… — Это что еще за маскарад! А ну стоять! — голос прозвучал отрывисто, гулко. — Стоять, я сказал! Иначе… Начальник охраны Матиас на удивление быстро сориентировался в складывающейся ситуации и сейчас, схватив за шею Прутка, приставил к его виску револьвер: — Назад! Я сказал — назад! Отпустите Адель, медсестру… Адель, звони в охрану! Ну? Ждете, чтоб я пристрелил вашу девчонку? — О, да вы никак собираетесь ее убить, Матиас? — Ратников улыбнулся так широко, как, вероятно, не удавалось еще ни одному крокодилу от Африки до Австралии и от Ориноко до Инда. — Зря стараетесь! Она вас сейчас сама убьет… вернее — он! — Он? Что… Пруток уже давно вытащил пристроенный под рубахой ножик и, дождавшись приказа, умело всадил его в бок незадачливому начальнику охраны. Под третье ребрышко. Прямо в сердце. Матиас сам виноват — нечего нападать на беззащитных! — Ну вот, — вытирая окровавленное лезвие о брюки только что убитого ими охранника, Пруток горделиво улыбнулся. — Еще тут вам кто мешает? — Вы двое — туда, вы — туда, — быстро распорядился Ратников, расставляя воинов по углам коридора. — Проверьте все покои. Остальные — за мной. Он быстро поднялся по лестнице на второй этаж: — Тсс! — вскочила со своего поста медсестра… которой тут же зажали рот и связали ее бинтами. Михаил остановился перед белой, с непрозрачными стеклами, дверью — видимо, ординаторской или операционной, — поднял вверх руку — мол, тихо! Прислушался — из-за двери слышались чьи-то громкие голоса и смех… Господи… только бы попали туда! Именно в тот день… Вот раздалась телефонная трель… мужской голос ответил. Положил трубку… И что-то громко сказал по-немецки — Ратников разобрал только одно слово — «девушка»… или — «девушки»… Дверь наконец распахнулась, и в коридор вышли двое парней в белых халатах, санитары или медбратья. Вышли и тут же застыли, с удивленным напряжением глядя на вооруженных копьями и мечами людей в средневековых кольчугах и шлемах. — Это что еще за маскарад? — произнес один из парней… и замолчал, получив хороший удар тупым концом копья в грудь. Закашлялся, захрипел. Второй посмотрел вокруг с неподдельным ужасом и жалобно попросил: — Не бейте! — Связать обоих, — махнул рукой Михаил. Ну, не убивать же вот так вот, запросто, тем более — мало ли, парни еще пригодятся? Давать показания в эстонской полиции, например… х-ха! — Что там за шум? — из ординаторской (или операционной… нет, это все-таки была ординаторская) выглянул молодой доктор — со стетоскопом, в ослепительно-белом халате и в начищенных до столь же нестерпимого блеска лаковых туфлях, выглядывающих из-под модных габардиновых брюк. Лощеный такой докторишка — молодой, но с черной пиратской бородкой, с усиками, в небольших очочках, дорогих, в золотой оправе… — Здорово, лечила! — Ратников со смехом хлопнул его по плечу. — Ты, значит, и есть — доктор Нойман? — Да, я… Но, позвольте… мы разве знакомы? И вообще, как вы здесь оказались… в таком виде? Кто все эти люди? — Мы все — старые друзья Отто! — светски улыбнулся Миша. — Очень-очень старые и добрые друзья. Кстати, он пригласил нас на маскарад! — На маскарад? — герр Нойман уж точно никак не мог взять сейчас в толк, что же, собственно, происходит? — Господи… Прямо сюда пригласил, что ли? Я сейчас же ему позвоню… — Вяжите! — Михаил устало махнул рукой. — Олекса, друже, пойдем-ка, посмотрим, что там? Вслед за Олексой увязались и Ондрейка с Прутком — уж до чего же оба были любопытны! Ратников недовольно покосился на них, но ничего не сказал — пусть уж потом Олекса от их вопросов и отбивается. А парни и не сдерживали восхищения! Вот уж простота… шептали один другому: — А вон, гли-ка! А там… А тут… А это что ж такое — ложе, что ли? Миша только посмеивался про себя: многое, очень многое здесь производило впечатление на этих простых бесхитростных пареньков, родом из первой полвины тринадцатого века! И блестящая эмалированная посуда, и разложенные на низеньком стеклянном столике шприцы, и мягкие кресла, и дорогой, обитый черной блестящей кожей диван. — Туда! — осмотревшись, Ратников показал рукой на небольшую дверцу, ведущую… Ведущую в операционную — судя по всему, именно так эта комната и именовалась. Операционный стол с подвешенными над ним яркими лампами, многочисленные медицинские приборы: Миша узнал систему искусственной вентиляции легких, еще что-то подобное… многое было явно не из тридцать восьмого года. Ну, конечно, имелись сообщники… там… Сволочи — одно слово! Гады ползучие! Ишь, приспособились — мошну свою гнусную людской кровью набивать, вот уж действительно — бизнес на крови. — Так, парни, набивать мешки всем приглянувшимся добром будете позже, — бросив взгляд в окно, распорядился Миша. — Сначала все тут закончим. — Ну, знамо дело, — кивнул подошедший Олекса. — Пошли, друже, боярыню твою искать. И в самом деле — пора уж было… Как вышли из ординаторской, подскочил парень, из тех, что посланы были к сараю. Доложил: — Все трое связаны, уложены за поленницей. Еремейко присматривать оставлен, остальные — к дому пошли, а я вот — к вам. Докладывать. — Молодец, — Ратников усмехнулся и обернулся к воинам: — Сейчас осматриваем покои — толкайте все двери подряд! Осторожно только… — Может, насчет боярыни кого из шпыней спросим? — тихо подсказал Олекса. Михаил улыбнулся — и верно, почему б не спросить? Уселся на корточки рядом с пленниками: — Доктор Нойман, девушки где? — В третьей палате, — с готовностью пояснил врач. — Там, ближе к лестнице. Поднявшись, Ратников быстро зашагал по коридору, глядя на циферки над дверьми: первая палата, вторая… третья. Сердце стучало так, что, казалось, это его эхо, а не стук шагов, отдается сейчас под сумрачными сводами. Галантно постучав, он толкнул дверь… В пустой палате, поднимая какой-то мелкий мусор, гулял ветер. Широкое окно было распахнуто, прутья решетки отогнуты… Девушки исчезли! — Черт! — подбежав к окну, Михаил выглянул наружу. Ага… вон, трава примята… Спрыгнули. Убежали! Черт… не могли чуть-чуть подождать? Хотя, с другой стороны — понять их можно. Машу и эту… как ее — Веру? Так, кажется, называл ее гнусный стукачонок Колька? — Сбежала боярышня? — тихо осведомился Олекса. — А я ведь, друже, иного чего и не ждал! Супружница твоя, не в обиду сказано — женщина ушлая, отважная и храбра вельми. Станет она в узилище сидеть, как же! Вот, подвернулся случай — и сбегла… Да еще и супостата связала — ах, боярыня! Хороша! — Какого еще супостата? — не понял Михаил. — А ты под ложе загляни… Не, не под это… Ратников наклонился и в самом деле увидел под левой койкой связанную медсестру… или санитарку. Ну дела! Ну, Маша! Не стала дожидаться подмоги, рванула… Вдвоем с Олексой извлекли из-под кровати пленницу, вытащили изо рта кляп: — Где девки? — Спешали, — лупоглазая чухонка захлопала белесыми, как у свиноматки, ресницами. — Опе. Через окно. — Да уж видим, что не через стену просочились. Ты кто такая? — Я Магда. Медсестра. Доктор Лаатс звонил, сказал — готовить дефушек. Я пошла. И фот… — Так тебе и надо, дуре! Эй, парни, тащите ее к остальным. И всех заприте… Я покажу, где. А мы с тобой — в сад, Олекса. Трех воинов с собой прихвати — в сарай заглянем, да во флигель… ну и поищем, само собой. Обойдя мызу с севера, Михаил с Олексой и воинами тщательно осмотрели сад и причал. Безрезультатно! — С собаками их только искать, — вздохнул Миша. Олекса потупился: — Собак, друже, мы первыми положили — больно уж здоровущи. — И правильно сделали! — Ратников громко расхохотался. — Ничего, найдется Марьюшка, далеко ведь не убегла — остров! Пошли к сараю, парни! — Куда? — Ну, к этому… амбару, где дровишки.Марк Блок.Феодальное общество
А в сарае их ждал еще один сюрприз! Вместо троих, там, за поленницей, валялся один связанный — в кольчужке, с кляпом — Еремейка! — Та-ак! — опустившись на колени, Олекса разрезал ножом стягивающие парня путы и вытащил кляп. — Ну, чудо, рассказывай! Как в ощип попал? Еремейка конфузливо покраснел: — Да чего уж тут говорить-то… Сидел я, сидел… Потом вдруг услыхал — будто идет кто-то. Ну, шаги… Встал, подошел к поленнице, выглянул осторожненько… А они — сзади подкрались! — Да кто они-то?! — Демоны! Кто ж еще? — А может, не демоны — девки? — Ага… — парень, похоже, обиделся. — Смогли б девки меня уложить? Как налетели, как дали ногой в грудину — аж в глазах помутилося, я и сообразить ничего не успел! — А полоняников, значит, ослобонили? — С собой, в лес, увели. — Откуда ты знаешь, что в лес? — Да друг с дружкой болтали, покуда развязывали. Я слышал. — Лучше бы ты, Еремейка, другое слышал, — Олекса сплюнул и махнул рукой. — Лук и стрелы, что — забрали? Эх… Ладно, что уж теперь с тобой делать — пошли. Миновав старый дуб, они свернули на тенистую аллею, обошли кленовую рощицу, за которой уже виднелся флигель. Красивый такой, нарядный, зеленый с белыми ставнями. — Никто покуда не выходил, — доложил один из выставленной стражи. — В избе четверо, мы видели в окна. В окна. А окна, между прочим, все — целые… Пока целые… Черт! Так ведь сейчас-то все и начнется! Нырнув в кусты, Миша шепнул Олексе, чтоб готовили луки. — Сейчас из окна выпрыгнут! Готовьтесь… берите в стрелы! — Понял, друже боярин! Но… тихо все было. Звенящая такая тишина наступила, даже птицы не пели. Ратников уже начинал нервничать — что же, они явились к флигелю позже? Да не может того быть! Впрочем, можно ведь и заглянуть, проверить. Молодой человек уже хотел так и сделать, как вдруг… Как вдруг стекла одного из окон разлетелись ядерным взрывом! Вышибив раму, прямо на клумбу выпрыгнул крепкий молодой человек в сером костюме, за ним — почти сразу — другой, этот, правда, не в окно — в дверь. У обоих в руках — револьверы. Быстро поднявшись, они бросились к окнам, один — к одному, другой — к другому… решили взять в клещи… Свистнули стрелы. И оба охранника полегли в клумбы с красивыми красными цветами. И правильно! Нечего тут рыцарские бои затевать — еще бы отстреливаться начали, положили бы кого… Михаил вышел из-за кустов, улыбнулся: — Метко стреляют твои люди, Олекса! — Это я того жирного завалил! — ту же похвастал Пруток. — А я — второго! — закинув за спину лук, выпятил грудь Ондрейка. — Боярин-батюшка, когда сокровища грабить будем? — А вот скоро и зачнем, готовьте мешки, парни! — Ой! — Пруток скуксился и жалобно заморгал длинными, как у девчонки, ресницами. — А мешков-то мы и не припасли… Вот беда-то! — Ничего! — Ратников со смехом хлопнул его по плечу. — Сыщем мешки и тут. Сыщем! — Это уж точно, сыщем! — довольно расхохотался Олекса. — Вы мне лучше Машу сыщите! — усмехнулся Миша. — Прочешите-ка островок… а я к вам присоединюсь чуть позже. Поговорю тут… с одним. Отряхнув брюки, он направился к флигелю, громко насвистывая какое-то аргентинское танго. Вот подошел к крыльцу… поднялся… резко распахнул дверь: — Гутен таг, герр Лаатс! Давненько не виделись. Олекса проводил приятеля пристальным взглядом и повернулся к своим: — Приказ слышали? Тогда всем — в лес. Ищем молодую боярыню, зовут — Маша — можете даже покричать. — Всем в лес, да? — Всем. И стрел ни в кого не метать… не тех еще подстрелите. Пошли! Хотя… Вы, двое… — юный атаман посмотрел на Прутка и Ондрейку. — Останетесь здесь, при боярине. Мало ли что?
— Вы?! — доктор Лаатс изумленно дернулся в кресле. — Вы… уже… успели… — Да, я вернулся, — Ратников безмятежно присел на софу. — А мои люди сейчас громят вашу клинику. — Как громят? — Да так! Они, видите ли, очень не любят, когда крадут их детей. Хирург побледнел: — Мы могли бы договориться… Вы знаете… Нет, вы не знаете, чьи интересы замешаны в этом деле! — Намекаете на ваших дружков в рейхе? — Откуда вы… — доктор побледнел еще больше и вообще стал походить на вампира. — Оттуда! — насмешливо перебил Михаил. — Вы же сами мне все про них и рассказали. Пить надо меньше! — Ах да, да… — господин Лаатс обхватил голову руками, но, похоже, быстро пришел в себя. — Можно вопрос? Даже несколько? — Валяйте, — молодой человек махнул рукой. — Кто… кого вы привели? — Скоро узнаете. — А мои люди… — Часть — кто оказывал сопротивление — убита, остальной персонал мы, уж извините, заперли. В той самой палате, где некогда находился ваш покорный слуга. — Некогда? Ах да, да… вы же были там… — Да, был. И, как видите, смог вернуться! А вы-то надеялись, что избавитесь от меня навсегда? Хирург ничего не ответил, лицо его из белого превратилось в серое, как у какого-то древнего идола, нижняя губа отвисла, еще больше усиливая сходство с нежитью. Вампир! Как есть — вампир! И не только в переносном смысле… Жить, уничтожая людей! Проводить мерзкие опыты на живых детях… Такой же, как и его фашисты-дружки. Ишь, дрожит теперь, тварь… опасается за свою шкуру. А не забывай мудрую пословицу — сколько веревочке ни виться… Эх, медицина, медицина… что же к тебе всякая сволочь тянется? Садист на садисте… — Что будет со мной? — А вот это уже зависит от вас! — довольно рассмеялся Миша. — От того, насколько подробно мы с вами сейчас побеседуем. О, не беспокойтесь, много времени это никак не займет, я, видите ли, спешу, и вопросы будут конкретные. Вы готовы отвечать? Доктор отозвался не сразу, он никак не мог оторвать взгляд от браунинга в правой руке гостя. — Что вы так смотрите, Отто? Все же здорово я его у вас отобрал! Да, скальпелем вы наверняка пользуетесь куда лучше, нежели пистолетом… Впрочем, и скальпель в ваших руках — оружие смертоносное! Хирург дернулся: — Вы не правы! Я дарю людям жизнь! — Только очень богатым людям… за счет жизней бедных детей. Скольких вы уже убили, а? — Это уже вопрос? — цинично усмехнулся доктор. Ратников сунул пистолет за пояс: — Считайте это предисловием. А вот вопрос: браслеты — выкладывайте, что вы о них знаете? — Думаю, ничуть не больше вашего, — пожал плечами господин Лаатс. — Если и больше, то совсем чуть-чуть. Впрочем, извольте, расскажу… По всему чувствовалось, что это был не тот вопрос, которого доктор ждал и боялся. — Лет семь назад я работал врачом в Мурманске… — Где-где? — изумленно переспросил Ратников. — В Мурманске, в СССР. А что вы так удивляетесь? Если помните, в мире тогда был экономический кризис, а уж о Германии и говорить нечего, а Советы платили неплохие деньги. И им нужны были опытные врачи. Тем более что я отлично владею русским. Предложили — поехал, все честь по чести — заключил контракт. Военный госпиталь, море работы, денег — тоже море. Да еще и бесплатный спирт… который, при известной сноровке, тоже можно было кое на что выменять. В общем, все хорошо… Только вот насчет развлечений… Знаете, русские… советские русские — народ закрытый, запуганный. В рейхе, впрочем, сейчас не лучше. И все же у меня постепенно появились… ну, не друзья — приятели, что ли. Я неплохой лыжник, знаете ли, и каждой весной, в конце марта, мы совершали марш-броски по приполярной тундре. Ловозеро, Хибины… О, горы — это моя третья… нет, четвертая страсть, наравне с медициной, музыкой, искусством. Хибины… Вы себе даже не представляете, как там красиво! — Доктор мечтательно закрыл глаза. — Сиреневые горы, голубые льды, ослепительно-белый, сверкающий на весеннем солнце снег… И вот там-то, в тех местах, я как-то спас человека, саама или лопаря… Да-да, что вы так смотрите? Именно спас — вовремя сделал операцию, почти без наркоза, если не считать водки. Небольшое селение… там добывали руду… нифелин, кажется… Тот, спасенный, оказался шаманом. Он мне эти браслеты и подарил… рассказал, что они достались ему от деда, а тому — от его деда, ну и так далее… Показал, как пользоваться. Я и не поверил поначалу, думал — блажь. Ан нет… Ну, это долгая история, вас ведь интересует конкретика? — Да-да, хотелось бы! — А конкретно — так. Когда я поверил, проверил и понял, наконец, что к чему, осознав свой шанс, в моем чемодане осталось пятнадцать желтых браслетов и девятнадцать синих. Приятные такие стеклышки. И вот тогда… тогда я стал думать… читать журналы оттуда, из будущего, учиться… Знаете, извлекать человеческие органы для пересадки — не так уж трудно, а я давно уже хотел открыть клинику… Купил эту мызу, место безлюдное — издавна пользующийся дурной славой остров. — Проклятый остров! — Да-да, вот именно. Стал потихоньку подыскивать компаньонов… и там — и сям. — Нашли Кумовкина… хозяина «Гермеса», Якоба Штраузе, Анне-Лиизу, Кнута, — быстро перечислил Ратников. — Еще кого? — Кнут объявился сам! — господин Лаатс усмехнулся. — Оказывается, не один я знал о браслетах! Были и еще люди… Только они сразу же начали жестко конкурировать. Едва друг друга не перебили! Издержки производства, так сказать… — Директор детского дома, медсестра… из вашего будущего… Почему вы не говорите о них? — А это не мои люди! Ими занимался Какс, курьер. Когда-то он был связан со спецслужбами, специалист. Он и строил сеть — вербовал, подбирал клиентов, биомассу… Биомассу! Господи, вот ходят еще по земле такие двуногие твари! — Вообще, именно Какс и занимался всеми связями, мне, уж извините, было некогда — доктор Нойман слишком уж молод и неопытен, пока еще научился бы. Какс же и выплачивал гонорары… — И чем же? Доктор пожал плечами: — Золотом, серебром… Но большей частью, вы не поверите — чистыми безделушками. К примеру, бижутерия очень хорошо шла! Они ж, древние — совсем дикари. Даже меняли безделушки на браслеты — у дикарей их откуда-то много. Наменяли порядочно, и все равно я настаивал на экономии. — Потому Какс и использовал свое авто? — Не только поэтому, — господин Лаатс поморщился. — Какс, видите ли, и по жизни — пижон. — Хорошо, я все понял, — Ратников вдруг резко поднялся с софы. — Еще о браслетах… Как можно вернуться не в то время, когда… ну, вы понимаете… А хотя бы на день раньше. Существует такая возможность? — Ну, вообще-то — да, — задумчиво кивнул хирург. — Можно. Это как-то связано с месторасположением… Вам лучше бы спросить Какса. — Говорите, что знаете! — Так я же и говорю. Можно! Только не знаю точно — как. При… скажем так — отправлении — нужно быстро идти против вращения земли, на запад. Так, кажется, рассказывал Какс, да я особо и не вникал — какая мне разница? Какс еще предупреждал, что тогда можно и в расстоянии ошибиться — ну, не в то место попасть! — господин Лаатс улыбнулся. — Как видите, я с вами вполне откровенен. — Да, — скептически хмыкнул Ратников. — Только не сдаете всю вашу сеть. Доктор замахал руками: — Так это все Какс, Какс! Он всем этим занимался, я же — чистой наукой! Чистой наукой! О как! А с каким пафосом сказано! Этот хитрый и скользкий господинчик, доктор Отто Лаатс, давно уже догадался, что Какса Ратников расспросить не смог. Либо не нашел, либо еще что-то… Потому и валил сейчас все на своего курьера. А может, и вправду — не шибко-то что и знал. Узбека-Кумовкина колоть надо — вот кого! Ну, это там, дома… специалисты по расколке найдутся! — Так, хорошо… Браслеты! Где вы их храните — показывайте! В сейфе, как я понял — так, мелочь на всякий пожарный. — Но вы гарантируете мне… — Да! Черт побери, да! Хотя, признаться, и очень хочется. Идемте же в закрома! И не вздумайте бежать — здесь повсюду мои люди, всадят еще невзначай стрелу! — Стрелу? — доктор вновь побледнел. — Вы… вы привезли с собой дикарей?! — Не дикарей, а доблестных и смелых воинов! А кто же еще будет сейчас громить вашу чертову мызу? Да, кстати, их нужно будет отправить обратно — браслетиков понадобится много. Найдется у вас штук двадцать синеньких? — Увы… только то, что здесь, в сейфе… Какс, знаете ли, должен был доставить партию. Да, еще с десяток я переправил с Кнутом! У него там были какие-то временные затруднения. «Насчет Кнута — он не врет, — неприязненно подумал Ратников, — только вот, говорит ли правду насчет Какса?» — Так я открываю сейф? — Да-да, извольте! Лязгнула дверца… И тут же, развернувшись, доктор Лаатс бросился на Мишу, сжимая в руке обломок скальпеля… видать, валялся в сейфе. Легко уклонившись, Ратников лениво двинул доктору в скулу. На шум тут же вбежали двое — Пруток и Ондрейка: — Подмогнуть, боярин-батюшка? — Спасибо, не надо, — не сдержавшись, рассмеялся молодой человек. — Лучше шильнику этому подмогните. Усадите вон в креслице. Та-ак… — Прыток шильник-то! — недобро прищурился Пруток. — Неужто на тебя, батюшка, кинулся? — Как кинулся, так и откинулся, — Ратников подул на кулак. — Только вот гад, сокровища отдавать не хочет. Не говорит — где. — И-и-и, — тихонько засмеялся Пруток. — Это ты, батюшка боярин, его плохо спрашиваешь. Позволь-ка мне! — А что ж! — Михаил подбоченился и сплюнул на пол. — Давай действуй. Умеешь ли? — Умею, батюшка, — довольно улыбнулся мальчишка. — Я с нашим отрядом с мунгалами в мадьярской державе был. Кой чему научился. Сперва, батюшка, шильника привязать надобно, чтоб не дергался. Ратников махнул рукой: — Давай вяжи. Хоть вон, поясами вашими. — Уж ты, боярин, не сумлевайся, сладим! Ондрейка, сымай поясок! Доктора прикрутили вмиг, тот даже охнуть не успел, только заморгал глазами, да чуть погодя выругался: — Доннерветтер! Вы что же, собрались меня пытать?! — Не я, — злорадно засмеялся Миша. — А вот эти юные воины. Уж, наверное, они свое дело знают, а, парни? Ондрейка кивнул, а Пруток вдруг выхватил из-за пояса нож и, не говоря ни слова, ловко отхватил доктору мочку правого уха. — Ай! — словно резаная свинья, завизжал хирург. — Ай-ай! Что вы делаете?! Прекратите! К слову сказать, Ратников тоже был немного шокирован и счел за лучшее попридержать Прутка: — Эй-эй, не так быстро! — Знамо, что не быстро! — довольно обернулся отрок. — Пытка быстро не делается. Это так, для начала, чтоб разговорчивей был. — Я покажу! — заверещал господин Лаатс, с ужасом глядя на собственную кровь, капавшую на рубашку — Я отдам… все отдам, все… Только прекратите! — Вот видите! — желчно заметил молодой человек. — Могли бы и раньше все отдать, тогда б не ходили теперь, как Ван Гог, с отрезанным ухом. — Пластырь, дайте пластырь… вон там, в столе… А лучше — бинт. — Сумеете сами перевязать? — Я же хирург! Бандит ты, а не хирург! Лиходей, убийца! — Развяжите его, — отыскав в ящике стола бинт, приказал Ратников. — Пущай перевязывается, а то кровушкой еще изойдет раньше времени.
Так они, всей компанией, и вышли из флигеля — Миша с доктором и позади оба парня. Господин Лаатс постанывал и с явным испугом косился на беспечно насвистывавшего что-то Прутка. — Что вы так смотрите, друг мой? — издевался на ходу Ратников. — Пруток — очень хороший мальчик! Любознательный такой, умелый… Хотите еще с ним побеседовать? Доктор обхватил головуруками: — Ну, хватит! Хватит! Похоже, господин Лаатс был полностью деморализован, раздавлен — он даже, кажется, стал меньше ростом. Браслеты хранились в операционной, в особом тайнике под подоконником, как раз за решеткою отопления… По мнению Ратникова, детский сад какой-то! Не так-то их много и было, а по чести сказать, так и совсем мало — три коричневых и два бирюзовых. Было из-за чего рисковать ушами! Ну уж, что есть, то есть, тем более — доктор божился, что все последние запасы отдал Кнуту — как раз для транспортировки новых. Что ж, вполне похоже на правду, учитывая состояние хирурга с Проклятой мызы. Да и вообще — браслетов хватало с избытком! А потому Михаил больше не заморачивался, а забрав у Ноймана ключи, запер доктора, причем отдельно от всех, чтобы не с кем было строить коварные планы, и, покончив с этим делом, позвал ребят да направился к лесу — искать Машеньку, давно пора уже было.
Едва только Ратников спустился с крыльца, как увидел бегущего со стороны пирса человека, по пояс голого и в мокрых портках… По льняным кудрям узнал Игната — тот размахивал руками, кричал. — Да говори ты спокойно, — остановил Миша. — Что случилось-то? — Враги, боярин! Стрелами сыплют — головы не поднять. Наши за причалом залегли, а я поднырнул, выплыл — теперь за подмогой. Надо Олексу позвать да всех наших. Михаил задумался: — Подожди, подожди… А что за стрелы-то? — Да обычные, к луку. — И кто стрелял — не видели? — Не… Откуда-то из кустов бьют, говорю ж — головы не высунуть! И только он это сказал, как со стороны пирса прозвучал выстрел. Да-а… Похоже, дела осложняются! — Игнат, давай в лес, ищи Олексу. Пусть берет своих и сюда. А вы двое, — Ратников посмотрел на Прутка с Ондрейкой. — Давайте быстро в мызу… ну, в замок. — Не, батюшка! — прищурив левый глаз, неожиданно возразил Пруток. — Нас Олекса к тебе приставил — так уж мы ни на шаг! Да и юркие мы… и плаваем, как рыбы — мало ли, сгодимся? — А, черт с вами, — Миша махнул рукой. — Идем. Смотрите, осторожнее только. Малость передохнув, Игнат быстро побежал к лесу, Ратников же и его юные спутники решили обойти причал по берегу озера — пробраться вдоль пляжа и песчаной косы. — Похоже, оттуда стреляли, — на ходу рассуждал Михаил. — Там пригорок один есть… и сосна корявая. Место удобное. Ага! Вон она, сосна-то. — Точно, там они, лиходеи! — азартно прошептал Пруток. — Эвон, птицы-то раскричались! Боярин-батюшка, давай, я с озера зайду, проплыву там и — в камыши. А вы уж — отсюда… — Давай, — Ратников согласно кивнул — парнишка предлагал дело. — Ты там затаись в камышах и жди… А мы попробуем их на чистое место вызвать. — Ну, так я побегу… Как доберусь, выпью крикну — услышите. Крик выпи раздался из камышей минут через десять — Пруток плавал быстро, да и что там было плыть? Главное, чтобы незаметно… Снова грянул выстрел. Стреляли явно не из пистолета — карабин. Охрана? Да, выходит, кто-то остался в живых, уж теперь бед наделает. Хорошо еще, если один, а если — двое, трое… Сейчас пробьются на пирс, к пулемету. Черт! Пулемет в чужих руках — это плохо… Значит, надо самому бежать, немедленно бежать, успеть. Миша выскочил из травы… Бабах!!! — А ну, руки! А голос-то — женский! — Хенде хох, кому сказала?! Ратников медленно исполнил требование. — Теперь брось браунинг. Подальше, вон в те кусты. Ишь ты — браунинг усмотрела. Видать — матерая, кое чему учена. Охранница, мать ити! — Шагай теперь! Вон к той сосне! И не вздумай дернуться — стреляю я метко. Пожав плечами, Михаил не торопясь пошел в указанную сторону, стараясь немножко скривить путь через стернину, так, чтоб удобнее было целиться укрывшемуся в камышах Прутку. Вот, еще шагов с десяток… — Маша, не стреляй, это пленник! Маша? — Гляди, важный какой! Обменяем на лодку. — На водку лучше обменяйте! — обернувшись, посоветовал Михаил. — Есть что отметить, а как же! — А ну… — Господи… Любый!!! Выскочив из-за сосны, с луком в руках, к Ратникову бежала Маша. В смешном больничном халате, подпоясанном затрапезненьким кушаком, босая, растрепанная… — Маша!!! — радостно закричал Ратников. — Маша… И расставил руки, обнять. И увидел рядом — серьезную белобрысую девчонку с карабином в руках, прыгнул к ней, сбивая всем телом в с ног: — Ложись! Ложись, дура! И повалились в траву оба… И просвистела пущенная из камышей стрела. Ратников тут же вскочил, встречая несколько опешившую супружницу, обернулся к озеру, махнул рукой: — Не стреляй Пруто-ок! Не надо-о-о-о! — Миша… Любый… — Маша с жаром целовала мужа. — А я ведь твою весточку получила… Колька перестуком передал… А бежать мы с Верой давно готовились, у нее пилка была — мы решетку пилили… А как от тебя весточка пришла, решились… и тут — как раз такая оказия, переполох. Мы и… — Парней в сарае вы освободили? — Мы… А на кольчужников думали — мало ли — Кнута людишки? То есть я так подумала… Но осторожничала — помнила, что ты где-то здесь, рядом! Бусы-то мои на дубу видал? — Видал, видал… — А то что я здесь… По Темкиным словам догадался? — По Темкиным… Ратников покривил душой — не хотелось огорчать Машу. — Эй, голубки! — наконец, в беседу вмешалась Вера. — Может, в другом месте пообщаетесь? Тут слишком опасно. — Да не опасно, — обернувшись, подмигнул Михаил. — Здесь кругом мои люди. А враги — докторишки и прочая сволочь — в мызе заперты. — В расход бы их всех! — Вера прищурила глаза с неожиданной злостью. — У меня б рука не дрогнула! Буржуи чертовы… фашисты… еще и людей режут! — Вера, вы вообще, откуда? — Я то? — карие глаза девушки вновь вспыхнули подозрением. — Маша, этому человеку можно верить? — Это муж мой. За мною явился — я ж тебе говорила. — Ну, если так… Тогда давайте знакомиться! — закинув за спину карабин, Вера протянула руку. — Эале, Вера Эйновна. Круглая, можно сказать, сирота. Раньше мы на Сааремаа жили… я слишком маленькая была, не помню. Отец был рыбак, коммунист, его убили в феврале девятнадцатого. Расстреляли. Мама потом рассказывала. Она со мной в Тарту бежала, к тетке… а три года назад умерла — чахотка… Ого! — Вера оглянулась на быстро подходивших воинов во главе с Олексой. — Меня Миша зовут — Михаил Сергеевич, — коротко представился Ратников. — Машенька, ты вон того паренька узнаешь? — Которого? — А вон, в кольчуге. — Так они все в кольчугах… Ой! Никак, Олекса! Олекса!!! — девушка обрадовалась и замахала рукою. — Олекса-а-а-а!!! Юный атаман тоже помахал в ответ, улыбнулся. Что-то сказал воинам. Те поотстали, встали невдалеке. — Я вот не пойму только, почему они ряженые? — негромко спросила Вера. — Какой-нибудь карнавал или исторический клуб? — Ну… типа того, — улыбнувшись, Ратников хлопнул по плечу подошедшего Олексу. — Ну все, друже! Пора приступать к грабежу! Так сказать — экспроприировать экспроприированное! — Ого! — толкнув Машу в бок, Вера посмотрела на Михаила с нескрываем уважением. — А муж-то твой… как в «Капитале» Маркса шпарит! Он тоже, что ль, коммунист? — Вера, — молодой человек повернулся к девушке и улыбнулся. — Вы куда намерены выбираться? В Тарту? — Ну куда ж еще-то? Там у меня дом, тетка… она так-то хорошая… только обуржуазившаяся, — Вера неожиданно улыбнулась. — Раньше все меня шпыняла — мол, не девичьим делом занялась. Я ж в мастерскую пошла, автомобильную… у меня там… ну, жених, так, наверное, сказать можно. Яан зовут, Яан Мяте, может, слышали? — Нет. Мы и в Тарту-то были только проездом. — А-а-а, тогда понятно. Яан неплохой парень, я его буржуем зову, хотя работает он — дай бог каждому. С утра до ночи пашет — ну, и я на подхвате. — Значит, в Тарту, — Михаил улыбнулся. — На мызе лодки хоть есть? — Да паром по пятницам ходит. Выберемся, не беспокойтесь. Вы-то куда? — А мы, Вера, далеко, в… в Южную Америку, в Буэнос-Айрес! — Господи! Эмигранты! Я почему-то так и подумала… говор у Маши чудной. Буэнос-Айрес! Вот даль-то! Так вам сперва в Таллин надо. — Так и сделаем… Только, если лодку сыщем, вам все же лучше на ней… тихо… Мало ли, на пароме у этих… сообщники. — Это вы правы! Может быть и такое, не удивлюсь… Ой! А вы-то как же? — А ты, Вера, за нас не переживай — выберемся! Пойдемте-ка лучше на мызу, Олекса, зови своих, скажи — настала пора и для добычи! Пусть берут только ценное, что на себе унести можно, остальное — сжечь к чертям собачьим! — Ха! — радостно хлопнула в ладоши Вера. — Вот именно — сжечь!!! Ой, здорово вы придумали! Маша покачала головой: — А пленников куда? Ты сказал — есть они. — Ах, черт, — Ратников почесал затылок. — Не хотелось бы их жечь-то… Вот что, Олекса, какие-нибудь другие строения на острове есть? — Да есть, — усмехнулся парень. — На той стороне что-то вроде амбара. Старый такой, без двери. Но, если камнями да бревнами завалить — не вылезут. — Вот! Давайте всех полоняников туда и ведите! Пущай посидят… А потом — мыза. Только быстро все, быстро… Вера, я вас попрошу письмишко одно отравить… Сделаете? — А как же! — Тогда… Олекса! Пусть вой твои лодочку поищут… Ну, не может быть, чтоб не было! Ой… Что такое? Размахивая руками, с пирса бежали парни — Ромик и Игорь — пресловутые побегушники… — Ой! — Маша и Вера переглянулись. — Мы ж совсем забыли про них… Оставили в лесу, велели ждать да сидеть тихо. — Здорово, парни! — Ратников помахал рукой. — А Колька где? — Да черт его… делся куда-то. Нам ничего и не сказал — свалил напрочь. — И черт с ним! Что там на пирсе, купались? — Угу… Дядя Миша… там это — баркас! Сюда плывет, кажется. — Баркас? Да иди ты! — Михаил сообразил быстро. — Так… Олекса, уводи поскорей всех своих… Девчонки, парни, — за мной! Ухватив Машу и Веру за руки, Ратников торопливо зашагал к пирсу. Баркас — небольшое рыбацкое суденышко — уже спустил парус и теперь шел на веслах. Да-да, именно к причалу! — Эй-гей! — закричал с борта бородатый рыбак в черной жилетке поверх рубахи навыпуск. — Матиас! — Я за него! — галантно поклонился Ратников. — Что кому передать? — Да вот, пластинки, — бородач ухмыльнулся. — Господин Лаатс просил завезти, если у лавочника будут, передать Матиасу, охраннику… — А вы откуда? — Из Каллесте, рыбаки… — А меня вы не узнаете, дядюшка Тынис? — Тебя? Погоди-ка… Никак, Верка, Степаниды Эрховны племянница. — Да, ее… До берега довезете? — Так полезай, нам ждать некогда, — рыбак кивнул двум сидевшим на веслах парням. — А ну-ка, подвиньтесь. И пластинки, пластинки давайте… Целая связка… тяжелые — ух! Господин Лаатс сейчас заплатит или на счет записать? — На счет. Сейчас нет его. Приедет — заплатит лавочнику… да и вам — за труды. — Ну, в этом-то мы не сомневаемся, не впервой! Миша даже не посмотрел — что там за записи? — некогда было. Пока прощались с Верой, потом — на мызу… Посмотреть на творящийся там разгром! Впрочем, долго любоваться не пришлось, Ратников вполне к месту вспомнил вдруг об еще одном неотложном деле. Кивнул парням — Ромику и Игорю: — Дожидайтесь у пирса! Сам же прихватил полевую сумку с браслетами (сумку подобрал в клинике) и, вместе с Машей, быстро зашагал к флигелю. — Милый, а зачем мы туда идем? — на ходу спросила супружница. Михаил хитро осклабился: — А вот как придем — увидишь! В ряду многочисленных увлечений доктора Отто Лаатса значилась и фотография, Ратников помнил… И знал, как нужно употребить пленку. Обязательно нужно, иначе… Короче — помочь самому себе! Поднявшись по деревянным ступенькам крыльца, Михаил толкнул дверь: — Прошу, любимая! Несмотря на выбитое окно, сквозь которое уже начинало тянуть гарью — парни Олексы не теряли времени даром, — в комнате доктора оказалось не слишком-то светло из-за закрытых ставень. Да и вообще, хирург-убийца не любил яркого света, губительно сказывавшегося и на сохранности картин, пусть даже — единственной — «Скрипача» Матисса, и на граммофонных пластинках. Да и для занятий фотографией солнечный свет — помеха изрядная. — Ой, как тут темно! — изумилась Маша. — Хотя… не так уж… Ага! Я, кажется, знаю, зачем ты меня позвал, любый! Ратников уже наклонился к фотоувеличителю, вытаскивая оставленную в рамке пленку, когда родная супружница вдруг набросилась на него, словно рысь! Вот именно так — набросилась, напала, обминая и целуя в шею… Михаил, конечно, поначалу опешил… но долго не сопротивлялся… Обернувшись, обнял любимую, с жаром целуя в губы, руки его скользнули под халатик, смешной больничный халатик из темно-синего плюша, под халатиком больше ничего не было, кроме горячего, жаждущего любви тела, такого родного, такого желанного… Чувствуя, как Машенька срывает с него рубашку, Миша повалился на софу, увлекая за собою супругу, уже без всякого халатика, голенькую, с нежною шелковистою кожей и горящими, словно два изумруда, глазами. — Ах, милый… я так… так соскучилась… — Я тоже! Тоже! Тоже… Ратников гладил жену по спине, по плоскому животику и бедрам, вот руки его скользнули к пупку, потом еще ниже — к лону… Машенька застонала, закатывая глаза… Миша ласково потрогал языком твердые трепещущие соски… Юная женщина изогнулась: — Ах… любый… А потом все исчезло! И «Скрипач» у окна, и увеличитель, и сейф, и старая плита, лишь угрюмый эстонский диктатор-президент Константин Пятс неодобрительно хмурился с портрета — видать, не был сторонником открытого и свободного секса. — Ишь, выпялился! — уже позже, после того, как схлынула первая волна любовной неги, Машенька обернулась, прищурилась. — Ну чего он так смотрит? — Завидует! — расслабленно улыбнулся Михаил. — А может, он и вообще — гей. Немного отдохнув, они занялись любовью снова, и Ратников, лаская любимую, благодарил Господа за то, что у него есть Маша. Не было, просто не было больше человека роднее, милее, любимее… — Вот уставился! В самом деле, чего ему неймется-то? — теперь уже Миша неодобрительно посмотрел на портрет. А Маша вдруг засмеялась: — А нам не пора ль, милый? Михаил вздрогнул: — Пора! Нам еще гостей провожать… в смысле — выпроваживать. — Олексу? — Его, его… — Славный юноша! — Много у него… славных… хоть того же Прутка взять… Нет, что удумал — Ван Гога из доктора сделал! — Что-что? — А, не вникай, Марьюшка! Нам ли быть в печали? Но вообще-то пошли… Одевайся, милая! Эх, ну и халат у тебя… уж точно — не от Армани. Они уже вышли на крыльцо, когда Ратников, наконец, вспомнил — зачем, собственно, приходил. Застыл на ступеньке, обернулся: — Маш, ты рисовать умеешь? — Да так себе… А что? — Пошли… Пошарив в столе, Михаил достал циркуль и обломок скальпеля. Да еще и гильзы! Похоже, что пулеметные… откуда они здесь? Впрочем, не все ли равно? Циркуль молодой человек оставил себе, подняв оброненную на пол фотопленку, обломок же протянул супруге: — Видишь плиту? Рисуй на ней разных птичек, ромашки… а над отдушиной — ну, где кирпич выступает — солнышко! — Обязательно солнышко? — Обязательно, милая! Очень ты тем мне поможешь. Ни слова больше не говоря, Маша пододвинула к плите кресло и принялась воплощать в жизнь принципы наивного искусства. Ратников же, разрезав пленку на несколько частей, усердно выцарапывал на каждой циркулем — «бр-т во фл. кино… звезда по…»… Каждое послание аккуратно вставлял в гильзу… Закончив, посмотрел на Машу: — Ты все? — Угу! — Да-а… Неплохо получилось. Прямо — Пикассо! — А? — Хорошо, говорю, нарисовала — молодец! — взобравшись на кресло, Миша вытащил из полевой сумки желто-коричневый браслетик-змейку. Вытащил кирпич с нарисованным солнышком, аккуратно положил браслет в углубление, после чего с размаху треснул кирпич об пол — Маша даже вздрогнула. Хороший получился обломок — как раз неприметно… заткнуть… то, что нужно! Одно солнышко и сияет! — Ну, — Ратников отряхнул руки. — Теперь к старому дубку прогуляемся… к тому, дуплистому… — Знаю. Я на него бусы вешала. — Их и приметил… издалека еще… Супруги снова вышли на крыльцо и, косясь на поднимающиеся над мызой клубы черного дыма, пошли по тенистой аллее. Ратников взял Машу за руку и улыбнулся: — Кстати, все спросить хочу — ты хоть как тут оказалась-то? — Да как… — девушка шмыгнула носом. — Как ты уехал, как-то под вечер паренек на усадьбу прибежал… Ну, этот… Игорь! Просил позвонить в милицию… Мол, его с дружком похитили. Связали… да он вот развязаться сумел, вырвался… Позвоните, де, срочно! Позвоните… Да у нас, сам знаешь, иногда есть связь, иногда — нет… А я уж смотрю — гонятся за ним двое… Одного узнала — Кнут это был! Кнут Карасевич! Второго потом уж здесь видала — неприятный такой, с глазами, как у снулой рыбы… Я и смекнула, как тебе знак подать: допрежь того дня мы с Темой в лес ходили по ягоды… к амбару кумовкинскому… там обломки синенькие нашли — я и смотрю, браслетик-то, точь-в-точь такой же, как те, желтенькие, Тема говорит — склею, девчонке своей подарю, а я ему — мол, ежели что, так и мужу моему, тебе то есть, тоже интересно будет взглянуть. Вот, шильников увидав, я про то и вспомнила — схитрила тебе знак оставить — парсуну свою из рамки вынула, подписала… Чтобы ты Тему нашел — он ведь тоже про каких-то парней говорил, мол, их убежать заставляют… вынуждают, да… Записку-то оставить побоялась — мало ли, тот, рыбоглазый, прочтет, а спрятать… да сыщешь ли? Да и некогда уже было — по крыльцу сапоги стучали. — Умная ты у меня! Машенька улыбнулась: — Кабы дорога получше была, я б на «Оке»… да подумала — застряну. Да и спохватилась поздно — шильники уже во дворе были. Ой, милый! Этот, рыбоглазый, как глянул! Думала — убьет! Кнут ведь меня узнал, гажья морда, убить советовал. Да только тот, другой, сказал — глаза у меня замечательные, роговицы… Мол, с собой возьмем, пригодится… Взяли. На авто сначала, потом — в амбар кумовкинский привезли, самого-то хозяина там и не было… Как понял Миша — там, в амбаре, Машу с ребятами и держали — покуда Какс (с Кумовкиным?), запутывая следы, перегнали к вокзалу «Оку»… — А уж опосля, — негромко продолжала Марьюшка, — на корабле, на остров этот поплыли. Прямо в авто на корабль и заехали. А здесь, в замке, ничего — обращались добром, кормили… Токмо соседка, Вера, мне все растолковала — что тут за дела делаются! Господи, нешто так можно-то? — Можно, милая, можно… Лиходеев в мире полно! И каждый богатства алчет, а как он это богатство себе добудет — все равно. У нас в стране так — не важно, где взял, важно, что богат. — Плохо, — сокрушенно вздохнула Машенька. — Не по-людски это, не по-людски. Ратников только руками развел: — Кто бы спорил?!
Положив в дупло гильзы с записками, молодые супруги отправились прямо к мызе, уже почти полностью объятой пламенем. Ватажники Олексы — молодец один к одному — усталые, но довольные, стояли около кучи добра — никелированные ножи, пинцеты, золотые и серебряные монеты — видать, приготовленные специально для обмена — и штук пятьдесят железных ножек от топчанов и стульев. Михаил скривился: — И не лень было отрывать? — Доброе железо! Не лень, — ухмыльнулся Олекса. — В кузнице на мечи перекуем — сгодится. — Да уж, — Ратников на ходу прикидывал — как все это добро переправить? Да еще самих ватажников около дюжины… На «мерсе»? Пожалуй… Сами-то потом уйдут, как-никак три коричневых браслетика имеются… А синих — из тридцать восьмого в средневековье — один! Жаль, не спросил Лаатса — сколько человек на одном браслете можно? Сейчас уж не до того… — Повозки никакой нигде не приметили? — Как же не приметили, милостивец? — Олекса громко расхохотался и, подозвав Ондрейку с Прутком, приказал: — Тащите свою телегу! Ну, ту, что за причалом нашли. Подойдя ближе, парни смущенно переглянулись: — Ой! А нам-то одним не сладить. — Парни! Помогите притащить. В телегу — старую рассохшуюся — все добро и сложили. Часть молодцов по Мишиному указу уселось там же, часть — самые дюжие — впряглись в оглобли. Те, что в телеге — по этому поводу шутили, смеялись: — Эй, лошадушки! Сенца пожевать не дать? «Лошадушки» тоже смеялись и отвечали непечатно. — Ну! Прощевайте, други! — Михаил обнялся с Олексой, потрепал по волосам сидевших в телеге Ондрейку с Прутком, кивнул всем. — Сильно вы мне помогли, век помнить буду! Супружницу мою спасли… и ребят… Маша поцеловала всех в губы, не поленилась — по очереди: — Дай Бог вам счастия! — И тебе, боярыня! Токмо… куда ж мы поедем-то? — А вперед! — махнул рукой Михаил. — Вон по той дорожке… А ну, взялись-ка дружненько… и-и-и… р-раз! Сдвинувшись с места, телега, под общий смех, ходко покатила по садовой дорожке, мимо объятой огнем мызы. Ратников быстро догнал повозку и, вытащив заранее приготовленный браслетик — бирюзовый, как весеннее небо — ловко подбросил его под колесо… Послышался хруст… Телега и все сидевшие в ней люди, а также и впряженные в оглобли «лошадушки» — исчезли в один миг, как и не было! Вот так вот взяли и просто растворились в воздухе! Маше-то это было привычно, а вот парням… — Ну, ни фига же себе! — Ромик с Игорьком переглянулись. — Это что ж такое делается-то, а? Нам что, это все показалось? — Нет, ребятишки, не показалось, — не стал разочаровывать парней Михаил. — «Назад в будущее» смотрели? Старый такой фильм… — Ну… — Ну, вот и здесь — то же самое. — А мы… — Сейчас и мы вернемся домой. Потом можете всем рассказать… если поверят. Парни очумело хихикнули: — Вот именно… если поверят. Дядя Миша, а мы на машине поедем? — На машине? — Ратников посмотрел на пижонский «мерс» и улыбнулся. — А почему бы и нет? Чай, комфорт заслужили! — Да и браслетики экономить надобно, — добавил он уже тише, буквально себе под нос, — может, еще и сгодятся когда. Дождавшись, когда все уселись, Ратников мягко тронул машину, выворачивая руль на закат, фыркнул двигателем, наезжая на положенный на дороге браслет. Единственное, о чем он сейчас пожалел — то, что не успел написать письмо местным правоохранительным органам. Впрочем, помогло бы? Ничего, через два года здесь будет советская власть… А Вера Эале — девушка жесткая, памятливая…
Глава 20 Лето. Окрестности Чудского озера СНОВА ДЕМОНЫ…
Сознание видит в прошлом сотворение настоящего…Местность вокруг поначалу показалась всем незнакомой. «Мерседес», подернувшись на мгновение синим холодным туманом, неожиданно вынырнул почти у самой воды, едва не въехав в озеро. Ну да, ну да, Лаатс же предупреждал — могут быть и пространственные изменения. Впрочем, и черт с ними — лишь бы в другом повезло, ведь вроде бы все правильно сделал, направил машину на запад… — Странное какое-то озеро, — изумленно прошептал Игорь. — Дядя Миша, а мы вообще где? Ратников и сам бы хотел это знать — где. А еще больше — когда, в какой день явились? Михаил поднял голову — оранжево-золотистый шар солнца маячил за кронами сосен. Похоже, дело к вечеру, наверное, часов шесть-семь… — Господи! — выйдя из машины, Маша всплеснула руками. — А ведь это — Танаево, парни! — Да ладно! — не поверил второй побегушник, Ромик. — Мы ж на Проклятом острове были… а это, наверное, далеко… — Далеко, далеко, — обычно державшийся куда как скромнее Игорь тихонько стукнул приятеля по затылку. — Можно подумать, ты хоть во что-нибудь врубаешься! — А, можно подумать — ты… — Цыц! — Миша настороженно прислушался. — Кажется, едет кто-то! А ну-ка глянем… Выскочив из салона, он подбежал к озерку, раздвинул руками кусты, заметив голубую кабину старого «сто тридцатого» ЗИЛа. Колька Карякин купаться приезжал! Та-ак! Ратников облегченно перевел дух — одной проблемой меньше. — Миша, а мы ведь и вправду — у себя! — указывая на мусорную кучу, радостно закричала Машенька. — Вон, тут и бутылки, и банки, и пакетики разные. Михаил усмехнулся — да уж, что и говорить — все приметы цивилизации были налицо. — Что ж, — молодой человек подошел к машине и уселся за руль. — Тогда поехали, что тут время терять? Негромко заурчал двигатель. Мягко перекатываясь на ухабах, «мерседес» выехал на лесную дорожку и неспешно покатил в сторону поселка. Танаево озеро — это было хорошо, очень хорошо! Сразу отпадала главная проблема — как выбраться с острова. А моторку Горелухину можно и попозже вернуть… не слишком затягивая, понятно. Михаил улыбался — славно, ах как славно! Напевал даже: — Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве… — Пожелай мне удачи в бою, — тонким красивым голосом подтянула Маша. — Пожела-а-ай мне… Вххх!!! Ратников резко затормозил на развилке. Поворот налево вел в поселок, правый… А стоит ли время терять? Стоит! Не так тут и долго ехать, минут пять-десять… Подумав, Михаил решительно свернул вправо. — Миша! А на кладбище-то нам зачем? — Да так… Заедем, посмотрим. Надо! Он сказал это таким непререкаемо-уверенным тоном, как обычно говорят на пару родные президент с премьером, демонстрируя глуповатому и доверчивому «пиплу», неустанную об оном заботу. — Подождите! — доехав до кладбища минуты за три — дорога оказалась на удивление хорошей, — Ратников выскочил из машины и быстро зашагал вдоль могилок. Солнце мелькнуло меж сосен. С гомоном взметнулись вверх жирные вороны и галки. Нету!!! Ратников волновался — все же боялся увидеть свежую могилку, венки… «от воспитанников детского дома» и прочие… А не было ничего! Вот тут, под приметной сосною… один нетронутый бугорок. И никакой могилки! — Господи… Господи! Неужели… Молодой человек мысленно вспоминал слова благодарственной молитвы… Господи, Господи, спасибо тебе… за все спасибо, за все… Впрочем, еще не все, не все… вечерело уже, и следовало спешить. Усевшись за руль, Ратников, не жалея подвески, с рычанием бросил машину вперед: — А ну-ка, держитесь! Покатаемся… Летя-а-ать утки… Помчались, подпрыгивая на ухабах, Маша и парни смеялись — здорово им было, словно на американских горках. Вот уже и поворот, вот грунтовка в поселок, можно прибавить скорость… Михаил так и сделал — лети, «мерседес», лети! Долго лететь не пришлось — километра за три до поселка, перекрывая дорогу, стоял бело-синий милицейский «форд» с мигалками и надписью «дорожно-патрульная служба». Черт! Вот об этом-то Михаил и не подумал… а надо было бы! И откуда они здесь взялись, интересно? Что, ловят кого-то? — Командир, извини, — затормозив, Ратников развел руками. — Документы дома забыл, штраф заплачу любой! Или… может, так договоримся? — Не договоримся! — резко возразил инспектор. — А ну, выходим из машины, граждане! Так-так… документиков, говорите — нету? Гаишников было двое — один, с погонами младшего лейтенанта, толстый, другой — капитан — сутулый, тощий. Капитан, ишь ты! Не просто сержанты… Случилось в районе что? Мамлей вытащил из кобуры пистолет: — Вон туда, к дорожке отошли… Бежать не советую! — А мы и не собираемся! — неожиданно дерзко отозвался Игорек. — Вы пистолетом-то не размахиваете — не видите, дети перед вами, и женщины… — Тюленков, ты и впрямь это… пистолет-то убери, — быстро приказал капитан. Младший лейтенант подчинился с явною неохотой, а капитан меж тем повернулся к Мише: — Запаску снимите, молодой человек! Запаску? При чем тут запаска? Господи!!! Так это же… Это же он сам, Миша, себе и подсуропил! А кто звонил по телефону доверия и мерзким голосом сообщил о наркоте, якобы спрятанной в запасном колесе ретро-«мерса»? Хотел курьера подставить… а получилось — себя! Классически, прямо по Черномырдину — хотели как лучше… Ратников даже не сдержал смеха — ну надо же! Но запаску снял, ухмыльнулся: — Ну, нет там никакой анаши, господин капитан! — Все так говорят — нет, — гаишник недоверчиво усмехнулся и, отойдя к авто, дернул рацию. Удобный момент бежать! Жалко только Машу с парнями… ничего, этих можно и потом выручить… Вот, еще пару шагов, вырубить толстого — и в кусты. А что делать? Речь-то о жизни и смерти идет. — Фиалка, Фиалка, ответь Носорогу! Ишь ты Носорог! Шутники, однако… — Слушаю, Носорог, я — Фиалка! Так… вот еще шажочек… — Машину нужную нашли, ну, ту, что в ориентировке! Нам бы участкового или опера. — Так я и есть участковый… Фиалка… Пора! — Димыч, ты, что ли? — Да я, я! Димыч?! Ратников радостно замер. — То-то я и смотрю — голос какой-то знакомый! Ты вообще где? В поселке? Так давай дуй сюда… мы тут, верстах в трех по танаевской дорожке… Гражданин, вы куда это отошли? Оставайтесь на месте! А Михаил уже откровенно улыбался, глядя, как на грунтовке появилось быстро приближающееся облачко песочной пыли. А вот и «нива»! Участковый… — Хо! Здорово, Миша! Ты что тут — в арестантах? Ого… и Маша здесь! А что за мальчишки? — Детдомовские… ну, те, что сбежали. — А, нашлись, значит… — Купались вот, на Танаеве, Маше вдруг плохо стало — я гляжу, «мерс» стоит, вокруг никого… вот повез в медпункт. А этих по пути подобрал, побегушников… — Ну вот! Действовал правильно — в случае крайней необходимости! — участковый хлопнул Ратникова по плечу и обернулся к гаишникам. — Это вот тот самый мужик, про которого я вам говорил… Ну, где сегодня в бане будем! Давайте, заканчивайте тут всю бодягу — я за него ручаюсь. А «мерсюк» этот сейчас к опорнику отгоним или лучше даже к усадьбе Мишиной — там точно никто не раскурочит! — Ладно… — гаишники переглянулись и подобрели. — Раз он дружок твой… доложим — «мерседес» на дороге нашли. Пустой. Димыч потер руки: — Вот и славненько! Кстати, машинку эту у складов Николая Кумовкина частенько видят. Приметливая машинка. — У склада Кумовкина? — настороженно переспросил капитан. — Тогда придется в главк доложить — там по этому Кумовкину целая группа… из Питера даже один приехал — старший опер… Ганзев… Ганжев… Фамилия такая нерусская. — Может, Ганзеев? — радостно выпалил Михаил. — О, точно, Ганзеев! А вы… ты его что, знаешь? — А то! Что, прямо сейчас с ним и свяжетесь? — Ну да… доложим по рации — враз прилетит. Хотя… он мобильник давал — здесь берет, кажется. Капитан вытащил из кармана «нокию»: — Алло… Василия? Это Мешков, из ГАИ… да-да, тот самый капитан… тут у нас такое дело… Парни-побегушники толком ни во что не врубались, но уже над чем-то хихикали, Маша же радостно обнимала слегка смущенного Димыча. Ратников подошел к разговаривающему по телефону гаишнику: — А мне можно пару слов? — Хм… давай… Василий, тут с тобой один товарищ поговорить хочет… говорит, что знакомый… даю… Михаил улыбнулся и, приложив трубку к уху, негромко сказал: — Ну, здорово, Веселый Ганс. Быстро же ты явился!Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
Оранжевое вечернее солнце скрывалось за деревьями, и Тема смотрел на него с неожиданной тоскою. Почему-то вспомнились родители… вообще, он их часто вспоминал… но уже давно не плакал — понимал — плачь не плачь, а ничего уже назад не воротишь. Что ж, нужно было жить… А здесь, кажется, было неплохо — ребята вроде бы перестали привязываться, привыкли, да еще с Машей из магазина здорово было поговорить, да с мужем ее, дядей Мишей… ну, еще Светка была… Которой подарил склеенный таки браслетик… и еще кое-что рассказал, так, самую малость — он же не болтун, а Маша просила не очень-то распространяться. Да! Кстати! Надо кое-что рассказать директору! О красной… бело-красной машине, что увезла старших парней… Игоря… и Рому, кажется… Да, только вот когда он появится — директор? Говорят, уехал в район. Ну, к ночи, наверное… Или — позвонить? Сообщить… В милицию! — Ты что такой задумчивый, Темочка? Алия. Медсестра здешняя. Не очень-то она Артему нравилась, какая-то была… ненастоящая, что ли… Словно большая накрашенная кукла. Красивая кукла. И голос ее казался притворным, и — особенно — глаза… Холодные, пустые, страшные! Брр… И ведь ничего плохого она никому не сделала. А все же — вот не нравилась, и все тут. Тема и сам бы не смог объяснить — почему. — Алия, а вы не знаете, Иван Андреевич скоро приедет? — Ой… не знаю. В этот раз к утру, наверное. А что такое? — Да так… А кабинет его заперт, где телефон? Знаете, кое-что сообщить срочно надо… в милицию! — В милицию?! — Ну, про ребят наших! Игорь и этот… Рома… Их в машину затаскивали, я видел! Сначала одного, потом другого… грубо так… — В машину? — нервно переспросила медсестра. — А что за машина? — Не знаю, как называется. Старинная такая, красная с белым. — Затаскивали… скажешь тоже! Ну, сам подумай, кому они нужны-то? — Не знаю… — мальчик задумчиво покачал головой. — А только я видел. Надо в милицию позвонить, да! Раз Ивана Андреевича нету… Медсестра обернулась на дверь и понизила голос: — Ты об этом еще кому-нибудь говорил, Темочка? — Нет, директора ждал вот… — Вот и молодец! Вот и правильно! А в милицию мы позвоним, обязательно — по мобильнику… — Ах да, — смешно сморщив нос, рассмеялся Тема. — И правда. — Пошли-ка, малыш, сделаю тебе укольчик. Как всегда — витаминчики… Потом таблеточку дам — на ночь выпьешь. — А позвонить? — Позвоним, позвоним… не сомневайся. Кстати, Иван Андреевич, может, еще и вернется. Так что немножко подождем — сначала ему доложим, так уж положено, он же директор все-таки… Ты посиди вот на кушеточке, а я пока укольчик… Ловко разбив ампулу, Алия набрала в шприц такую дозу, которой можно было бы усыпить и слона, а уж этот сопливец — точно утром не встанет. Уйдет в иной мир, тихо так, спокойно, никому не звоня и ничего не требуя. А что делать? Иного выхода нет — слишком уж много этот парень увидел. Совсем не то, что нужно. Начнет болтать, он ведь с этой продавщицей, Машей, общается, с мужем ее — а они с участковым дружат. Начнут копать… Эх! Говорила ведь! Ну, зачем такое приметное авто? Пижоны чертовы! И этот кретин Андреич… И чего его в город понесло? Сначала бы организовал отправку, проследил… Черт старый! Все на хрупкие женские плечи взвалил! Расслабился… Да все они расслабились… Самой бы всем заправлять, уж тогда бы все по-другому было! Четко! Хотя с другой стороны — ну кому до этих детдомовцев дело? Прав, наверное, Иван Андреич — и нечего горячку пороть… Нечего… Но слишком уж любопытного сопливца убрать надо! Тем более… Алия закатила глаза, испытывая нечто вроде оргазма… убивать — это ведь так приятно! Так… — А ну, зайчик, дай сюда ручку… Сейчас. Сейчас, комарик укусит… — Стоять!!! Вломившиеся откуда ни возьмись люди заломали медсестре руки. Упав на пол, жалобно звякнул шприц… Алия успела наступить на него… ухмыльнулась и тут же завопила: — Люди добрые! Да что ж это такое делается-то?! Медработнику руки вяжут! Да еще при детях! — Помолчали бы про детей, — защелкнув наручники, устало произнес Димыч. — Директор где?
Глава 21 Осень. Окрестности Псковского озера ГОРЕ ОТ УМА
…и новость эта вызывает волну радости и надежды.Ратников лежал на диване и поглаживал прильнувшую к нему женушку по животу. Беременна! Маша была беременна, случилось наконец то, чего так долго ждали! Господи… наконец-то… По телевизору шел какой-то нудный исторический фильм — то ли «Русь изначальная», то ли «Ярослав Мудрый», Маша смотрела вполглаза, не особо вникая в сюжет, зевала. Миша тоже зевал, подумывая, не поехать ли завтра поутру на рыбалку? Тем более что Димыч должен был приехать с теми гаишниками. Или они на следующие выходные собирались? Тогда можно и без них, погодка-то вроде бы ничего наладилась. — Тем! — потянувшись, позвал Михаил. — Ты как, уроки уже все сделал? — С утра еще… А что такое? — из соседней комнаты — специально для него отделанной — выглянул Артем — вытянувшийся за лето, подросший. Документы на опеку давно подали, да что-то там застопорилось, надо будет знакомых подключить. Или не надо? Обычная бюрократия… — На рыбалку, говорю, завтра пойдем? — На рыбалку? — мальчик похлопал ресницами. — Дядь Миша, а мы ж вроде в город, в театр собирались! На «Горе от ума»… — Ах да! — Ратников смущенно хлопнул себя по лбу, — Точно — «Горе от ума» ведь! И как я мог позабыть? Так мы тебя, Темыч, вечером в интернате и оставим… ничего? Артем хмыкнул: — Конечно, оставляйте — чего сто раз ездить? Кстати, я и декларацию с собой заберу, занесу в налоговую. — Это ты правильно! — И еще… — мальчишка уселся на диван, рядом, прильнул к Маше, прищурился. — Дядь Миша… Он так и звал — «дядя Миша, Маша» — большой уже был, почти взрослый… — Дядь Миша, там новый оптовый рынок открылся. Ну, по запчастям и прочему железу. Может, нам там все брать выгоднее? Я на неделе посмотрю. — Вот-вот, — оживилась Машенька. — Посмотри, будь милостив. И не забудь составить точный список, что там есть да почем. Может, не намного там и ниже цены-то. Зачем тогда старых поставщиков бросать? Артем важно кивнул: — Сделаю! Поначалу, в сентябре еще, Ратников каждый день возил парнишку в школу, в райцентр. Хорошую — гимназию с французским языком. Там и интернат имелся, тоже весьма неплохой, да вот Михаил сомневался — стоит ли отправлять на казенный кошт только обретшего вторую семью пацана? Впрочем, как оказалось, с Артемом и в этом не было проблем. Сам же и предложил — отправьте, мол, нечего каждый день бензин зря жечь, ездить. — А ты там того, не соскучишься, часом? — Михаил все же засомневался. — Ну что ты, дядь Миша, там скучать некогда! Да и… если свой дом есть — пять дней в неделю можно и в интернате пожить, не страшно. Тем более — каникулы скоро… ну, не так скоро, но все-таки…Поль Вен. Как пишут историю.Опыт эпистемологии
— Сказал бы я, во-первых: не блажи,
Именьем, брат, не управляй оплошно,
А, главное, поди-тка послужи.
— Служить бы рад, прислуживаться тошно.
— Вот то-то, все вы гордецы!
Спросили бы, как делали отцы?
Не продолжайте, я виню себя кругом,
Но кто бы думать мог, чтоб был он так коварен!
Андрей Посняков ДИКОЕ ПОЛЕ
Глава 1 Лето. Окрестности Чудского озера ЗАКУРИЛ!
Курение опасно для вашего здоровья!— Тяни, тяни… Подсекай! — Миша — Михаил Сергеевич Ратников, высокий, с легкой небритостью, брюнет с синими насмешливыми глазами, взмахнув руками, едва не опрокинул лодку. — Тьфу ты, чтоб тебя! — напарник его, Василий, выругался и конечно же упустил поклевку, в чем тут же обвинил Мишу. — Да ла-а-адно! — беззлобно отмахнулся тот. — Лучшая рыба — колбаса! Пошли-ка лучше выпьем. — Подожди, может, клюнет еще… Чувствую ведь — крупняк! — Ага, — зачерпнув ладонью воду, Михаил сполоснул лицо — слишком уж румяное: то ли загорелое, то ли — с перепоя. Нет, с перепоя не должно бы, не так-то уж много вчера и пили. Так, бутылку «Тенесси» на двоих раскатали — в честь Васиного приезда, который, кстати, бутылочку эту ипривез, да еще похвалялся — вот, мол, теперь только виски пью, никакой водки или там коньяка поддельного — оттого и голова по утрам не болит, да и вообще — на мир веселее смотрится. — Во-во-во! Видал? Блеснула! Хороший такой карасик, со сковородку! Давай-ка, Миха, осторожненько во-он к той коряжине подгреби. — Да нет тут никаких карасиков, Вася! — Михаил все же взялся за весла, погреб к коряге. — Щуки в лучшем случае или так, окунье да ерши. — Все равно… Эх! Сачок бы… — Пиявок ловить? Экий Дуремар выискался. А еще подполковник! — Сам ты Дуремар, — поправив на голове кепку, Василий прищурился, глядя на вдруг выкатившееся из-за бугра косматое июньское солнышко, желтое, чистое, словно бы умывшееся первой утренней росою. И озеро было под стать солнышку, чистое, прозрачное, так и называлось — Светлое, и рыбу тут отродясь не ловили, так, если только пацанва совсем мелкая, в основном же наезжали шумными компаниями отдыхать — жарили шашлыки, купались. Для мусора, по указанию местной администрации, был даже поставлен контейнер — коричневый и ржавый, как немецкий фугас — однако заполнялся он быстро, а вывозить вовремя забывали, так что бутылки, банки, пакеты и прочее непотребство уже давно грозило рухнуть в светлые озерные воды, изгадив и чистоту, и прозрачность. — Что ж они мусор-то никак не вывезут? — выбираясь на берег, посетовал Василий и тут же, с силой хлопнув себя ладонью по шее, выругался: — Ну и комаров же! — Так утро еще, что ты хочешь! — Михаил засмеялся, вытащил лодку на пляж, посмотрел в чистое, без всяких облаков, небо. — Мы с тобой, Ганс, на ветерке сядем, во-он на том пригорочке, за машиной. Да — Ганс, даже еще хлеще — Веселый Ганс — именно под таким именем старший питерский опер Василий Ганзеев был когда-то известен в узких кругах деятелей, занимавшихся историческими реконструкциями — когда-то, года три назад или даже больше туда внедрялся, кстати, именно тогда он с Мишей и познакомился, а со временем и подружился, даже дом здесь вот, в псковской глуши, купить посоветовал, а Михаил с радостью согласился, переехал из родного Санкт-Петербурга. Не ради себя, ради жены Маши, Марьюшки, которой жить в современном мегаполисе было ну никак невозможно. А здесь вроде и ничего, за два с половиной года привыкла, даже на «Оке» ездить выучилась и вот совсем недавно — наконец-таки! — родила сына Пашку. Да Миша и не жалел ни о чем — в здешних местах прижился. Магазин открыл — автозапчастями торговал да прочими промтоварами, усадьбу целую выстроил, с огородом на полгектара, в общем — на жизнь грех было жаловаться. Пашка вот родился, да еще и второй сынишка был — Тема — тому уж тринадцатый год пошел. Не родной, Миша опекунство оформил, но — ближе родного. Сейчас вот, в лагере оздоровительном отдыхал, на Азовском море. Пока Михаил возился с лодкой, Ганзеев уже вытащил из УАЗика брезент, разложил на траве, под корявой сосною, и теперь лихо кромсал копченую колбасу огромным, как римский меч, ножиком. Завидев подошедшего приятеля, ухмыльнулся: — А ничего колбаска! Ты хлеб-то захватил? — Да есть краюшечка. Вот уже и сели, налили по стопочке «Белой лошади», намазали на ржаной хлебушек паштет с сыром. — Ну, будем! — Хорошо пошло! — выпив, довольно улыбнулся Василий. — Все-таки виски лучше, чем водка. Ратников хмыкнул: — Ну, ты у нас теперь аристократ, господин подполковник. Шампанское по утрам не лакаешь? Ладно, давай-ка «на вторую ногу»! Снова выпили, Ганзеев закурил, картинно выпуская дым фиолетово-серыми, качающимися, словно медузы, кольцами. Миша поморщился — ветер подул на него, а курить Ратников давно уже бросил, о чем не жалел ни разу, да и было б о чем жалеть-то. Василий вдруг вспомнил своего деда, героический, мол, был человек, тоже Василий — в честь него и назвали внука: — На Третьем Белорусском воевал, Кенигсберг брал… Выпили и за деда. Славный выдался денек, солнечный, тихий. К обеду, конечно, разжарит, но сейчас было самое то. Вот только рыба… Однако вовсе не из-за рыбы Михаил притащил сюда гостя, на рыбалку уж можно было и куда подальше уехать, или по речкам, или на Чудское, но… Не рыбу ловить явились оба сюда, на Светлое, ни свет ни заря — для разговора. Много, много вопросов имелось у Ратникова к Веселому Гансу, а под выпивку да на природе даже самый серьезный разговор куда как легче идет, слова прямо сами собой изо рта вылетают. — Ну, как там с тем делом-то? — наполнив стопки, негромко спросил Миша. Ничуть не удивившись вопросу, Ганзеев ухмыльнулся, потом уточнил: — Ты про Кумовкина? — Ну про кого же? — Пока под следствием… там неясного много. А детдомовский директор свой «пятерик» получил. — Мало собаке дали! — Я тоже считаю, что мало. Но доказательная база, увы… Медсестра их, ну ты помнишь, красивая такая стервочка… — Алия. — Да, Алия… Вообще условным сроком отделалась. — Да как же так?! — Михаил возмущенно всплеснул руками. — Она ж Темку чуть на тот свет не отправила, да и отправила бы, кабы… — Если бы да кабы на печи росли грибы, сами бы варились, сами в рот валились, — помрачнев, гость махнул рукой. — Свидетелей-то раз два и… Умысла-то не доказать! Так, преступная халатность — ошиблась мол, пробирками, бывает… — Этак еще и Кумовкина выпустят. — Не-е, — Василий усмехнулся и погрозил пальцем. — Этот засел крепко. У него ж кроме участия в организованной преступной группе похитителей людей, еще и контрабанда, и наркотики… Сядет. Не по той статье, так по другой. Обязательно сядет! — Так что ж тянут-то? — Дело такое, брат. Сложное! Непоняток очень и очень много, а адвокат этим и пользуется.Предупреждения Минздрава РФ
Да уж, Ратников и сам все прекрасно понимал, и даже — куда лучше, нежели старый питерский опер, которому, если все правду рассказать… ни в жисть не поверит! Да и никто не поверит. Ну, как же — директор детского дома, медсестра и частный предприниматель Николай Кумовкин, подбирая и похищая детей — беспризорников, отправляли их в частную клинику, которая находилась на небольшом эстонском островке… в тысяча девятьсот тридцать восьмом году! Мало того — другой контингент несчастных поступал туда вообще из… тринадцатого века, где как-то совсем случайно оказался Михаил. Выбрался тогда, вернулся, даже жену с собой привез — вот, Машу… Правда, потом еще пару раз пришлось побывать в прошлом, и все из-за этих поганых людокрадов! Удобно придумали, сволочи — в клинике людей «разбирали» на органы, делали операции — спрятались в тридцать восьмом году, надежно! Поди, господин подполковник, сыщи! Если б не Миша, так и вовсе бы ничего с душегубами этими не было б… Осатанели от наглости, сволочуги, особенно этот их, доктор Лаатс, доктор Отто Лаатс, лучший друг многих фашистских врачей-изуверов. Интересно, успели его «сдать» Красной Армии? Было, было там, кому сдать… скорее всего — на том карьера сего душегуба и закончилась. А проникать в прошлое оказалось довольно просто — лишь сломать некие браслетики, витые, в виде змейки, желтенькие или бирюзово-синие. Желтенькие — прямиком в тринадцатый век, ну — и обратно, синенькие — в тридцать восьмой год, в предвоенное время. Ничего сложного — имей только браслеты, которые, как понял Ратников, были все же в ограниченном количестве — какой-то колдун или шаман где-то на севере их заговаривал, делал… неизвестно, зачем. А людокрады — просто пользовались. И тевтонские рыцари, и новгородцы — боярышня Ирина Мирошкинична такую банду организовала, что будьте-нате! Правда, немцы в конкурентах объявились, да и самый главный ее человечек — садист Кнут Карасевич — не так-то и давно был лично Мишей застрелен в орденском бурге. Рассказать бы обо всем этом Гансу! Михаил улыбнулся: а ведь можно рассказать, почему бы нет? Только вот господин подполковник воспримет это все, как байку — и не иначе. А как еще-то? — У тебя Темка-то, говоришь, в лагере? — вспомнил вдруг Ганзеев. — Ну да, — оторвавшись от своих мыслей, Миша кивнул. — На Азовском море, там, рядом с Приморском. — Так это Украина ведь. — Украина. А лагерь хороший — какая-то художественно-образцовая смена. Темка же у меня не дурак! — Азовское море, — подполковник мечтательно прикрыл глаза. — Там Мелитополь рядом, Молочанск, Токмак… Дед у меня туда в конце сороковых в командировку ездил, служебную, рассказывал кое-что потом… я еще мал был, мало что запомнил. Он ведь в МГБ служил. Кстати! Людокрады и в те места органы перевозили, но куда конкретно… увы, пока глухо! Местные все клиники проверили — ничего. — Может, плохо искали? — Не думаю. Там ведь медучреждений не так уж и много. Скорее всего, те деятели просто свернули свои делишки, так, на время, пока все не уляжется… — Или сменили место. — Или сменили место, — Ганзеев согласно кивнул. — И это — даже более чем вероятно. Будем искать. Еще по одной? — Давай. За твое звание. — Вчера ж вроде пили… А, впрочем, ладно. — Слышь, подполковник, — смачно зажевав виски молодым зеленым лучком только что с грядки, Ратников согнал присосавшегося ко лбу комара, — вечером сегодня ребята придут, так, посидеть. С тобой поговорить — с новым-то человеком. Да ты знаешь их — Генка Горелухин, Брыкин, бригадир бывший, да Димыч, старлей, участковый. Посидим. — Посидим, — улыбнулся Василий. — Только ты меня на рыбные-то места отвези, а то ведь засмеют мужики в отделе, скажут — на Чудское озеро ездил и рыбы не привез! — Ла-адно, — Ратников шутливо отмахнулся. — Будет тебе рыба, Горелухин таких мест полным-полно знает. Поехали уже — баньку истопим. Допив бутылку — а что там было пить-то, всего-то пол-литра, — друзья уселись в УАЗик и поехали обратно домой, «на усадьбу», как гордо говорил Ратников. И было ведь чем гордиться — забор, ворота затейливые, с резьбою, дом с наличниками узорчатыми, с крыльцом высоким, недавно пристроенным, с летней кузнею, со светелкою, с беседкой просторной, баней — как же без нее-то? И сарай был — гараж для «Оки» Марьюшкиной — «повозки самобеглой», УАЗик же, словно боевой конь, у ворот всегда стоял — наготове, рядом с велосипедом Темкиным. А во дворе, под навесом — красно-белый «Мерседес», еще довоенного выпуска, ретро. Памятная машинка… На ней в прошлый раз и выбрались. — Эй, мать! Вот и мы. Вернулись! — постав машину у ворот, Михаил соскочил на посыпанную желтым песком — специально привез — дорожку, засмеялся, замахал руками, углядев возившуюся в огороде супружницу: Маша что-то полола, а Пашка, похоже, спал. — Вернулись? — бросив все свои дела, Марьюшка подбежала к мужу, поклонилась, как и положено. Смешно было смотреть: в шортах коротеньких, в маечке легкой — поцеловала в губы, ах, совсем еще девочка, нет еще и двадцати, и… не то что б писаная красавица, но миленькая, очень миленькая, с русыми, подстриженными в «каре», волосами, зеленоглазая… На юную Софи Марсо похожа, уж никак не скажешь, что из тринадцатого века дама, да и не дама вовсе — холопка, раба… А ведь приноровилась и к этой жизни, привыкла, в магазине торговала, уже весь ассортимент выучила, ни в чем не путалась, а на «Оке» ее Михаил лично ездить выучил — больно уж просила. В город, правда, Ратников супружницу не пускал, так: до поселка да обратно в «усадьбу». Прижав к себе жену, Миша почувствовал под тонкой маечкой ее волнующе упругую грудь, ощутив некое томление, даже головокружение легкое — так бы сейчас и съел, уложил бы вон, в траву… только вот стеснялся гостя. — Ой! — Маша вдруг тоже спохватилась, залилась краской, убежала в дом, натянув длинную ситцевую юбку. — Как там малыш? Спит? — снова — уже на крыльце — обнял жену Ратников. — Спит, — Марьюшка счастливо улыбнулась и тут же, чуть смущенно, спросила: — Любый, я завтра вечером подружек позвала, из причта — Валентину, Глафиру, Любушку. Мы тут посидим, песен попоем. Миша махнул рукой: — Да сидите вы, сколько хотите. Любушка — это почтальонша, что ли? — Да, там робит… работает. Марьюшка все еще путала иногда слова современные, нынешние, и старые, из века тринадцатого, откуда и сама была родом. Правда, в прошлое ее вовсе не тянуло, отнюдь, она и вспоминать-то про прежнюю свою жизнь не любила — да и что хорошего могла вспомнить раба, сиротинушка? Как измывались, как за скотину держали, как… как подсунули Мише — в качестве подарка. Наверное, вот именно поэтому, из-за того что там, в своем прошлом, жизнь Машеньки была очень нерадостной и даже можно сказать — беспросветной, к нынешнему своему положению она привыкла на удивление быстро, причем без всяких умственных терзаний и стрессов. Людей нынешних — почти всех до единого — считала Маша на удивление хорошими и добрыми, «домой» ее ничуть не тянуло, а наоборот, первое время юная Мишина супружница все переживала, как бы те злодеи, «шильники», из прошлой ее жизни не явились сюда, не начали б окаянствовать, не сломали бы весь тот уклад, любовно ею взлелеянный — семейный очаг, муж, сын… нет, сыновья — двое: младший, младенец еще, Пашка и старший — Тема. Кстати, Ратников юной своей женушке документы таки выправил, а проще говоря — купил, с помощью Ганзеева «сделал» паспорт «взамен утерянного», а уж потом и брак зарегистрировали честь по чести и вот, родившегося недавно Пашку. Если уж по правде, весь современный, начала двадцать первого века, мир Маша считала некой немного волшебной страной, именно «немного», ибо люди-то в любые времена одинаковы, что же касаемо вещей… Ну, вот же — «Окой» управлять научилась, и довольно быстро, Михаил уже и о правах для нее подумывал — чтоб и в город могла ездить, Тему в гимназию отвозить или по торговым делам. Подружки у Марьюшки появились, а как же, коли такая обаятельная барышня в магазине сидит? Валентина с Глафирой — жены замужние, лет на пять Маши постарше, дамы серьезные, а хохотушка Любушка сразу после школы в почтальонши пошла, так, поработать до следующего лета, а уж потом рвануть на поиски счастья в большой город. Любушку, кстати, Ратников в свой магазин взять планировал вторым продавцом — расширялся, да и ребенок малый забот требовал. Тем более, молоденькой совсем девчонке по дальним деревням пенсию разносить уж больно опасно — дураков по нынешним временам много, и за тысячу рублей прибьют. Вообще же, в поселке Машеньку уважали, даже, казалось бы, самые вредные старушки — всегда приветлива, обходительна, слова грубого не скажет — их стараниями все в округе знали — повезло магазинщику Мише с супружницей! Привыкала, привыкала Маша потихоньку ко всем современным вещам или, говоря худым словом, — гаджетам: за компьютером, правда, еще не сидела и «живых картин» — телевизора (а Миша его все-таки купил, для Артема больше) — побаивалась, однако мобильником уже пользовалась, да и магнитофоном — Пашке колыбельные песни включала. А уж трудолюбива была! В магазине с утра до вечера торговала, еще и умудрялась экий огородище содержать — с мужниной помощью, конечно, но тем не менее! Капуста, огурцы, репа, лук-чеснок, морковка, укроп, сельдерей — чего только не было! Картошки не было, помидоров — к этим «чудам» Марьюшка относилась с опаской, в ее-то времена ничего такого не едали. Корову вот хотела завести, поросят, уток, но уж тут Миша уперся, отговорил — куда, мол? Магазин на себе, огород, да еще и живность? Нет, не получится так распыляться, либо торговать, либо фермерствовать.
Спустившись с крыльца, Маша поправила юбку, улыбнулась: — Садитесь в сенях с гостем, пирогами угощать буду. — Пирогами? — холостяк Ганзеев довольно потер руки. — Эк, Миха, повезло тебе с женою! — Так и ты женись. — Ага, женись… Не все ж такие, как твоя Марьюшка! Ты смотри — с утра уже и с дитем управилась, и пироги успела. Ратников приосанился — любил, когда жену хвалили: — Ты, Василий, иди пока в терем… тьфу-ты — в беседку, а я затоплю баньку. Долго не провожусь, не думай. — А я и не думаю, — усмехнулся Веселый Ганс. — Пива пока попью с пирогами. — С пирогами-то тогда уж — чай. — Ладно тебе — чай. Иди уж.
Живенько растопив баню, Ратников вернулся к столу — Марьюшка уже расстелила скатерть, поставила большое блюдо с пирогами — с рыбой, с луком и яйцом, с просом. Принесла сбитню горячего, пива, ушицы, кашу с шафрановым маслом, жареного сазана… — Вот это дело! Гость уплетал все за обе щеки, только успевая нахваливать. — Вот повезло с женой черту… Маш! А ты что ж с нами не садишься? Пашка-то ваш вроде как спит еще. — Ой, — тут же озаботилась Марьюшка. — Пойду-ка, гляну — вроде как не слыхать, уж проснулся бы — плакал. — Трудно, поди, с малышом, Маша? — Да чего ж в том трудного? И Тема, когда был, помогал… Как-то он там сейчас, в людях? — Да ничего, в море купается, — Ратников улыбнулся, откусил кусок рыбника, прожевал, запил сбитнем. — Вчера только ему с горки звонил… Хотя нет, не вчера, дня два тому уже. Мобильник отсюда, с усадьбы, не брал, не было связи, чтоб позвонить, приходилось подниматься на вершину холма, метров за триста. — Артем-то, верно, большой уже. — Доев рыбник, Ганзеев потянулся к ложке. — Сколько ему сейчас, тринадцать? — Двенадцать… тринадцать скоро. Шестой класс почти на одни пятерки закончил! — Гляди-ка — отличник! — А то! Что, может, по стопочке? Или уж до вечера подождем, до бани? — Хозяин — барин. Как скажешь!
Все-таки подождали. После обеда Ганзеев отправился вздремнуть, а Миша топил баню — пил пиво в беседке, время от времени, подкидывая в каменку дровишки. Поворошит кочергой угли, подбросит, дверцу захлопнет — и снова полчаса жди, пока прогорит, потом опять — поворошить кочергой… — Утомился, поди, любый? — заглянула в предбанник Марьюшка, уже успевшая загореть, с сияющими зелеными глазами, ах… — Утомился… А ну-ка, зайди-ка. Вроде как угарно? Маша вошла в предбанник, принюхалась: — Нет, не угарно… Ой… ты что творишь-то? Ох… Пусти, ну, пусти же! Отбивалась, но так… притворно, а глаза-то, глаза совсем о другом говорили… Обняв жену, Ратников принялся с жаром целовать ее в губы. — Тише… тише… — томно шептала Марьюшка. — Пашка проснется… Полетела на лавку маечка… тут же — следом — и юбка… И… Вообще-то Маша долго привыкала к нижнему белью, и вообще его носить не очень любила… но вот сейчас… вот сейчас надела красные кружевные трусики, ради него, Миши, надела… ох, как приятно было их снимать! А потом и вообще — приятнее некуда! Прямо на широкой лавке, хорошо хоть половиков подстелено было, да все равно, твердо… однако это уже и вовсе не интересовало обоих… Только лишь жаркий шепот, томный взгляд, нежная шелковистость кожи и… — Сладко… — улыбалась Марьюшка. — Ах, как сладко-то, любый… А потом и совсем ничего не говорила, закатила глаза, стонала… — Сладко!!! А на улице уже кто-то громко кашлял! Хм… кто-то? Ганзеев конечно же, кому еще там быть? Подмигнув Марьюшке, Миша быстро натянул одежку, вышел: — Ты что тут, как чахоточный? Оба! — повернувшись к беседке, Ратников вдруг увидал там молодого белобрысого парня в серо-голубой рубашке с погонами старшего лейтенанта милиции — Димыча и старого своего кореша Горелухина Генку, мужичка лет сорока пяти, немного сутулого, тонкогубого, желчного, но в общем — человека вполне незлобивого и отзывчивого, вот только не очень-то жаловавшего современную российскую власть. Так ведь и было за что, наверное. — Оба! — растянув губы в улыбке, снова повторил Михаил. — Здорово, мужики! Что-то вы рано сегодня. — Да, думаем, чего зря сидеть-то? — участковый махнул рукой. — Я из опорника, из окна, вот, Геннадия Иваныча заприметил, он как раз ко мне шел. — Да, — Горелухин хмуро кивнул — он вообще-то всегда выглядел хмурым. — Брыкин-то, бригадир, не придет — к нему зять с дочкой приехали. — А-а-а! — Вот я подумал — чего еще ждать-то? — И правильно, — радостно засуетился Ратников. — И правильно решили, сядем пока, выпьем по рюмочке — а там и баня поспеет. Маша! Маша-а-а!!! Ой… кажется, Пашка проснулся. Ну, вы тут располагайтесь, а я пойду, погляжу… — Слышь, Михаил, — старший лейтенант вдруг встрепенулся. — Ты фуражку мою заодно посмотри — не у тебя ль оставил? Вторую неделю найти не могу! — Не, не оставлял. Наверное, в другом месте где… В «Ниве» своей посмотри, может, под сиденье закатилась? — Смотрел уже — нету. Вообще же, участковый Димыч головные уборы свои терял не то чтобы часто, но — почти всегда, а потому — когда еще «Нивы» у него не было — прекрасно обходился без оных. — Ладно, — Миша ухмыльнулся. — Найдется. А, не найдется, так новую выдадут. — И то правда.
Банька славная выдалась, с парком ароматным — Горелухин все пивом поддавал, и тут главное было — не переборщить, плеснуть пивка в корец с водой чуть-чуть, самую малость, для запаха вкусного, хлебного… — Ах, — разгоняя веником жар, ухмылялся Геннадий. — У меня матушка когда-то в колхозной пекарне работала. Я еще пацаном был, но запах этот никогда не забуду. Слышь, Миша, ты когда продуктами торговать станешь? — Не знаю, — Ратников надел на голову войлочную шапку. — Муторно больно с продуктами. Всякие СЭС и прочее. Да и есть тут уже продавцы. — Это Капустиха-то? Я у нее, окромя хлеба, другое и брать-то боюсь, — Горелухин скривился, слишком уж не любил соседку свою — гражданку Капустину, Зинаиду Михайловну, владелицу продуктового магазина «Немезида» (бывшего ОРСовского). — А что, Дмитрий, часто у Капустиной продукты просроченные бывают? — обернулся к участковому Михаил. — Да бывают… как и у всех — куда деваться? Проверку проводим — наказываем. — Да черт с ней, с Капустиной, — рассмеялся Миша. — Что, говорить больше не о чем? А ну-ка, Василий, поддай-ка парку!
Из бани вышли часа через четыре, распаренные, довольные. Уселись в беседку, Ратников только налил, как… — Дядя Миша, здрасьте! И вам всем — здравствуйте. Михаил оглянулся, заметив спускавшуюся с крыльца миловидную девушку в джинсах и светлой блузке, улыбнулся: — И тебе не хворать, Любушка. Маша сказала, ты завтра придешь… — Так завтра и собиралась… А сегодня так, по делу… — Девушка опустила ресницы и потупилась, словно бы хотела что-то такое сказать, да вот никак не могла собраться с духом. — Дядь Миша, мне б с тобой… Ну, на пару слов. — Ого?! — сидевшие в беседке мужики шутливо переглянулись. Ратников быстро поднялся и махнул рукой: — Да ладно вам… Сейчас приду. Пока закусывайте. Вслед за юной почтальоншей он зашагал к воротам, к УАЗику, рядом с которым к забору был прислонен синий дамский велосипед — транспортное средство Любушки. Ну, правильно — на нем она сюда и приехала, не пешком же грязи мерить! Останавливаясь у ворот, девушка искоса посмотрела на Ратникова, помолчала, будто собиралась с духом. — Ну, ну, — улыбнувшись, подбодрил Миша. — Ты говори, говори, Любушка, не стесняйся. — Так я и говорю… В общем, дядя Миша, вас просили срочно позвонить в лагерь, там с Артемом что-то. — Что?! — Ратникова словно обухом по голове ударили. — В лагерь? С Артемом? А что, что с ним? — Не знаю, дядь Миша, честно, не знаю. Но позвонить просили срочно! Номер… — Номер я их знаю, спасибо, Любушка… конечно, сейчас… Только ты это… Маше ничего не говори, ладно? — Не скажу… Я так и хотела — сначала — вам. Заскочив в дом, Миша схватил лежавший на подоконнике мобильник и, махнув рукой кормившей проснувшегося Пашку жене, побежал к УАЗику. — Эй, Михаил! — забеспокоились в беседке гости. — Ты куда это собрался? — Да на горку, — обернувшись, пояснил Ратников. — Позвонить срочно надо. Запустив двигатель, Михаил выехал за ворота и погнал на вершину холма, там, где брала связь. Остановился, вытащил телефон, набрал сначала Темку… «Абонент временно недоступен!» Черт! И в самом деле, что-то случилось… Трясущими от предчувствия чего-то непоправимо страшного руками Михаил отыскал в меню — «Лагерь», нажал кнопку… — Здравствуйте, я — Ратников, Михаил Сергеевич, опекун Артема… Вы просили срочно позвонить… Да не волнуюсь я! Что с ним случилось? Что-о?!!! Как — утонул?! Господи… Да-да, конечно, сегодня же выезжаю…
Бросив автомобиль у ворот, Михаил, чувствуя, как становятся словно бы ватными ноги, подошел к беседке и хрипло спросил: — Иваныч! У тебя курить есть? — Так ты ж не… — Дай!
Глава 2 Лето. Побережье Азовского моря НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Миша с Ганзеевым (тот, на правах старинного друга, увязался следом, да и опять же — по дедовской боевой славы местам) добрались до Москвы к вечеру, как раз к самолету, и в десять часов вечера уже были в Запорожье, точнее сказать — в аэропорту. Ну а там до Азовского моря взяли такси. Дорого, конечно, но не тот случай был, чтоб мелочиться… Тема… Неужели — правда? Ратников осунулся и снова начал курить — оттого кашлял, то и дело сплевывая за окно, в ночь, табачно-коричневой тягучей слюной. Веселый Ганс — обычно балагур — на этот раз по большей части ничего не говорил, и со словами утешения не лез — а как тут утешишь? Знал ведь, Темка для Миши с Марьюшкой давно как родной, стал. Кстати, Маше ничего о случившемся не сказали, не хотели пока расстраивать, ей и с Пашкой забот хватало. Просто сказали: «Надо бы на родительский день съездить, Темка звал ведь», и Маша больше ничего не спрашивала — такой уж был менталитет: раз муж сказал, значит, так и надобно. Просто собрала в дорогу, поцеловала, перекрестила да спросила — когда ждать. Вот так-то…Сегодня не будет поверки,Горнист не играет поход.Владимир Луговской.Курсантская венгерка
Таксист попался неразговорчивый, все курил да слушал свой шансон… нет, не Азнавура или Жильбера Беко, и уж, тем более, не Брассанса, а то, что по российским радиоволнам обычно гоняют — песенки из жизни и быта уголовных зон. Чем подобная музыка народ привлекает, Ратников, честно говоря, не очень понимал — можно подумать, будто в России-матушке буквально каждый второй либо сидел, либо в самое ближайшее время сесть собирался. А вот Ганзееву, кстати, нравилось! Ишь, сидел, головой в такт мотал… ну, оно и понятно — опер. С кем поведешься, от того и наберешься. — Далеко еще? — дождавшись очередной паузы меж музыкальными номерами, негромко спросил Михаил. — Да не очень, — водитель — лезгин или татарин — неопределенно хмыкнул и поправил на голове кепку. — К утру точно будем. Как рассветет, считайте — приехали. Вам там в какое место надобно? — Сказали же — в детский лагерь! — Веселый Ганс неприязненно покосился на водилу. — Там лагерей много. — В «Рассвет», — пояснил Ратников. — Знаете, где это? — В конце поселка, — таксист кивнул и снова закурил сигарету. — На окраине самой. Ничего — скоро уже доедем. Снова все замолчали, а из колонок лился неумолчный шансон — «базар-вокзал» и все такое прочее. — Светает уже… — Михаил показал вперед и чуть влево. — Светает… — тут же согласился Василий, рад был, что дружок его хоть немного разговорился. — Давно хотел сказать, да как-то к слову не пришлось… Помнишь, о чем мы с тобой на озере говорили? — Ну да, не забыл, — Ратников пожал плечами… даже, пожалуй, с некоторым удивлением. — А что? — Так вот… так клиника, в Украине, что с бывшим директором детдома связана, — она ведь здесь рядом находится, в Токмаке — мы только что его проехали. Не сразу и нашли. — А почему не сразу? — Михаил, видя усилия своего сотоварища, счел необходимым поддержать заявленную беседу. — Потому что клиника-то — ведомственная! — довольно ухмыльнулся опер. — Какой-то «Физтехприбор», что ли… — Вах! «Физтехприбор», говоришь, уважаемый? — неожиданно обернулся шофер. Ганзеев хлопнул глазами: — А что? Э, ты на дорогу-то смотри, уважаемый! — Ха! Я эту дорогу с закрытыми глазами знаю… А на заводе «Физтехприбор» двадцать лет отработал, с младшего лаборанта начал. И сейчас бы работал, кабы не развалили все, уроды… Эх, и времена раньше были… Водитель ностальгически вздохнул и даже чуть прикрутил звук, как видно, намереваясь предаться воспоминаниям. — Такой заводище был — огромный! Поликлиника своя, ПТУ, три пансионата, больница — вы, верно, про нее сейчас и говорили — тоже в девяностые продали, прихватизаторы хреновы! Кстати, пионерлагерь этот, «Рассвет», куда вы едете, — он ведь тоже раньше физтехприборовским был. Во-он, видите — поселок? Еще километра три. По краям шоссе потянулись заборы, ворота, частные домики, потом снова пошли тополя и снова заборы с воротами… — Ну все, приехали, уважаемые, — заложив крутой разворот, водила остановил свою «семерку». — Сейчас багажник открою… Ага… Во-он туда, за тополя, гляньте-ка! — А что? Это усадьба маркиза Карабаса? — Сами вы маркизы, я извиняюсь… Это физтехприборовский санаторий… бывший. Ныне — уж и не знаю, кому принадлежит. — Поня-атно! — усмехнулся Веселый Ганс. — Слышь, Миш — у них тут этот завод — вместо маркиза Карабаса, куда ни глянешь — все тут физтехприборовское. — Так я ж вам и говорю — такой был заводище!
Взяв дипломат и рюкзак, приятели расплатились с таксистом и, переглянувшись, подошли к выкрашенным в тоскливый серовато-зеленый цвет воротам, с красно-белой вывеской «ДОЛ „Рассвет“». ДОЛ, да… Детский оздоровительный лагерь. — Эй! — несколько раз нажав кнопку расположенного на стойке ворот звонка и не дождавшись результата, Ганзеев что есть мочи забарабанил по железным створкам кулаком. — Эй, есть тут кто? Между прочим, уже совсем рассвело, и за лесополосой, над крышами поселка, выкатывалось ласковое желтое солнышко. Улыбалось, жмурилось — мол, что еще, лежебоки, спите? А вот, сейчас я вас! — Чего хулиганите? — за оградою наконец показался сторож — худой и лохматый старик в потертой джинсовой куртке и малиновой баскетке с надписью «Ай лав Нью-Йорк». — Я сейчас в милицию позвоню! Василий лишь ухмыльнулся, но «корочки» доставать не стал, лишь спросил — чего все спят-то? — Солнышко-то — оно вон где! — Солнышко-то вон где, а времени-то еще полшестого! — вполне здраво возразил старик. — Людям еще спать да спать, тем более — детям. Так что попрошу вас, граждане, не хулиганьте! А то ведь у меня этого того… быстро! — Да ты, отец, не кипятись, — посмурнев лицом, вздохнул Ратников. — Мы ведь не просто так шумим — по делу приехали, издалека… Мальчик тут у вас… утонул… — А-а-а, вон оно что, — сторож тут же завозился с запорами. — Так что ж вы сразу-то… Я ведь понимаю… Вы что же — родственники ему, значит… Ай-ай-ай… Артемка. Артемка — хороший парнишка… был. Эх, как же так… как же так-то… Мише тоже очень хотелось поинтересоваться — а как же так-то? Но не у сторожа же спрашивать. А вот Ганзеев, ничего, спросил: — А что, отец, как все случилось-то? Может, расскажешь? — Да уж, чтой-то и я слыхал. Что знаю — поведаю. Во-он, в сторожку пока идите, сейчас я чайку… — А тело-то, конечно, в морге, отец? — А? Ах, да, да… там. В райцентре. Да тут недалеко, на шоссе выйдете — там и автобусы ходят, и маршрутки, да и так, на попутках можно. — А тут мы просто вещи Артемины заберем… — А как же! Я понимаю — память… Эх, ну, что ж за судьба такая злая, это ж надо — безвинное дите… Вон, на софу присаживайтесь. Сейчас, сейчас… В восемь у нас подъем, но вожатые и начальство раньше поднимаются — в семь. Планерка у них. Вот в это самое время они купаться-то и убежали… не иначе, как бес попутал! Ну, понятно еще было бы — кабы ночью, а то с утра пораньше вдруг. Сашок, вожатый, их и без того баловал — купаться каждое утро водил, хоть и не особенно близко тут. — Чего же они поперлись-то? — А поди знай! Я ж и говорю — бес. Набрав в чайник воды из зеленого жестяного бачка, сторож достал из тумбочки пачку печенья, сухари, вазочку с сахаром. Развел руками: — Уж попрошу, не обессудьте. Ратников хотел было отказаться — как-то не до чая было, но передумал — зачем обижать старика? — Так, значит, пацаны с утра купаться ушли, — между тем продолжал выпытывать Василий. — Пока вожатые на планерке были… — Ну да, ну да, — сторож затряс головой. — Так. Втроем и убежали — Артемка и дружки его — Вовка с Русланом. А потом, уже в восемь, на подъеме, их и хватились — где да как? Сашок с вожатыми — живо к морю… А он уж, Артемка-то, и не дышит. Вовка-то с Русланом его вытащили — да поздно. — Да-а-а, — сглотнув слюну, Ратников вытащил сигареты. — Слышь, отец, тебя как зовут-то? — Иван Федотычем кличут. — А я, стало быть, Михаил, отец Темки… приемный. А это — друг мой, Василий. Кури, Федотыч. — Благодарствую. Все трое закурили, меж тем поспел и чайник, старик Федотыч принялся заваривать какой-то особый чай с пахучими степными травами, мол, такого чая гости отродясь не пивали. Чаек и в самом деле оказался на удивленье вкусным, Миша выпил вприкуску сразу две чашки, а Ганзеев — три. — Вещички Артемкины вам Матвеевна, начальница, отдаст… Может, вы и поговорить с кем хотите? Вчера милиция приезжала, Вовку с Русланом расспрашивали… а потом, вечером, родители за ними приехали, увезли. Мол, что уж им тут теперь… Понять можно. — Та-ак… значит, дружков Темкиных здесь и нету! — Нету, нету! Говорю же — родители вчера увезли. Они там друг другу какие-то родственники… — Ага… — набычившись, кивнул Василий. — Ну, а место происшествия нам хоть кто-нибудь здесь может показать? — Да хоть кто! Вон, хоть вожатого, Сашка, спросите.
Пока чаевничали, пока разговаривали, время и пролетело. В десять минут восьмого Федотыч привел гостей в кабинет начальницы лагеря, Алевтины Матвеевны, оказавшейся дамой лет под пятьдесят, весьма приятной наружности, из тех, кого в здешних местах называют — «бедовой». Типа — коня на скаку, и в огонь, и воду. — Ай, ай, — едва узнав, кто перед нею, начальница тяжко вздохнула и даже смахнула слезу. — Вещички сейчас заберете… а пока садитесь, сейчас, я скажу — чайку… — Да мы пили уже, спасибо. Федотыч, вот, угостил. Нам бы поговорить. — Так вы присаживайтесь… Господи! Все мы виноваты, — женщина на пару секунд закрыла лицо руками. — За неделю до конца смены… да-а… Артем, Артем… хороший у вас парнишка, Михаил… э-э… — Можно просто — Михаил. — Да вы не стесняйтесь, спрашивайте, я ж понимаю — горе! Уж теперь, чем смогу… Вот, кстати, альбом, — начальница кивнула на лежащие на столе рисунки. — Тема ваш оформлял, с друзьями. Хотите забрать? Или… тяжело будет? Женщина, похоже, переживала вполне искренне и так же искренне желала помочь… хотя, чем уж тут поможешь. — Вы ведь в райцентр поедете? Так я отправлю машину, у нас есть, сейчас позову шофера… — Ну, что вы! — Нет, нет, прошу вас, не отказывайтесь… хоть в чем-то — помощь. — А с ребятами нам нельзя поговорить? — осторожно закинул удочку подполковник. — С вожатыми опять же… — Почему же нельзя? Можно. Скоро подъем, потом зарядка. Поговорите. Сначала, думаю, с Сашей, вожатым. Воспитатель у нас в отгулах, а он вам подскажет, кто из ребят больше всего с Артемом дружил… Вовка с Русланом, конечно, больше — так их родители вчера забрали. — А родители их далеко живут? — В Токмаке, на Володарского, кажется… Если вам нужно, я уточню. — Можно, Алевтина Матвеевна? — приоткрыв дверь, в кабинет заглянула девчушка-вожатая. — А? — начальница обернулась. — Заходи, Ирочка. Заходите, ребята… У нас планерка сейчас, — Алевтина Матвеевна, словно бы извиняясь, перевела взгляд на гостей. — Да-да, мы не будем мешать, — толкнув локтем Ганса, поспешно поднялся Ратников. — Нам бы вот только поговорить… — Да-да, понимаю, с вожатым… Вот как раз и он. Саша! Александр Борисович! — Да, Алевтина Матвеевна? — высокий худощавый парень — блондин в смешных очках, чем-то похожий на знаменитого гайдаевского Шурика, отделившись от остальных, подошел к начальнице. — Вот, познакомься — Михаил и Василий, Темины родственники… — Ах, вот оно что… — вожатый протянул руку. — Хотите поговорить? Пойдемте, присядем где-нибудь, на скамеечке… понимаю, каково вам сейчас.
Выйдя на улицу, они уселись здесь же, на уютной скамеечке у крыльца. Ратников достал сигареты, помял пачку в руках, растерянно посмотрев на Сашу. — Вообще-то у нас на территории лагеря не курят… Но вы… вы курите, пожалуйста. — Ну раз у вас не курят, так и мы не будем. — Ганзеев безапелляционном забрал у приятеля пачку и сунул себе в карман. — Александр, вы нам место происшествия покажите, если, конечно, не затруднит. А по пути бы и побеседовали. — Да нет, не затруднит, — мягко улыбнулся вожатый. — Напарницу свою я предупредил, что задержусь. Да тут не очень-то и далеко… Идемте. Лагерь был, как лагерь — обычный, какие Ратников помнил еще по своему детству: те же выкрашенные синей и зеленой краской домики, беседки, летняя сцена, забор. За забором виднелся стадион, за ним — густые кусты акации и дрока, а уж дальше, за ними — бурая песчаная коса и море — ярко-голубое, дрожащее, словно бы тающее в синей туманной дымке. Дул легкий ветерок, и набегающие на песок и камни волны оставляли после себя пышную грязно-белую пену. — Они сразу же подружились, эти мальчишки — Тема ваш, Вовка, Руслик. Их потом все тремя мушкетерами звали. Ну, как обычно в этом возрасте бывает — какие-то секреты, игры… — Секреты? — Да обычное дело. Тем более, отряд у нас разновозрастный, и «мушкетеры» — самыми старшими были, — вожатый вдруг замедлил шаг и, щурясь от солнца, показал вперед. — Вон, видите, косу, а на ней — будку? — Ну. — Раньше лодочная станция была, давно, в советские еще времена, теперь — сами видите — одни развалины. — Да, — оглядывая покосившиеся стены, задумчиво пробормотал подполковник. — Вполне романтичное место. — Главное — уединенное и от лагеря недалеко. — А купаетесь вы тоже здесь? — Да нет, что вы, — Александр замахал руками. — Тут слишком уж грязно, да и мелко — взрослому по пояс далеко не везде будет… — Странно, — почесал затылок Василий. — Как же он мог тут… — Да ничего странного, — вожатый уселся на старую, давно рассохшуюся лодку — тут много таких валялось килем кверху. — Это ведь ребенок, не взрослый. Мог оступиться, споткнуться, упасть — а там хлебнул воды, растерялся — и вот вам, пожалуйста. Он же не так уж и хорошо плавал, Артем-то. Ратников согласно кивнул: — Да, не очень. — Ну вот видите… Другое дело — зачем он в воду сунулся? Ну сидел бы себе в будке… При этих словах гости переглянулись: — А действительно, зачем? Ребятишки-то что рассказали? — Тема что-то им показать хотел… Секрет какой-то, потому попросил подождать на бережку, где коса начинается. Мол, сбегает к будке, а потом их позовет — махнет рукою. — А чего в такую рань? — Да черт его знает. В общем, проснулись они — Вовка-то ранняя пташка, дружков своих разбудил вовремя — и пошли. За лагерем уже в это время и не следит никто — сторож дежурство закончил, планерка началась, в столовой завтрак готовили… Народу на территории много. — И конечно же никто не уследил. — Да и не подумали даже! — «Мушкетеры», кстати, и бутерброды с собой взяли, — вдруг улыбнулся Саша. — Хотя утром обычно мало кто кашу свою съедает. А тут… Ратников снова кивнул: — Ну, море, свежий воздух… понятно. — К тому же бутерброд-то, да еще в старой будке, уж куда приятнее есть, чем манную кашу в столовой! — негромко заметил Василий. — Кстати, про бутерброды — это вам сами «мушкетеры» сказали? — Да, они… Хотя нет, — вожатый на секунду задумался. — Это другие ребята сказали: мол, «мушкетеры» с вечера еще у кухни крутились. Готовились. — Ага, — саркастически хмыкнул Василий. — Решили закатить лукуллов пир. В семь часов утра! Этакий пикник на обочине. — Это ж дети — всяко бывает, — Саша пожал плечами. — Помните, как у Дюма? Завтрак при осаде Ла-Рошели? Вот и они так же. Миша посмотрел на берег, до которого от косы было метров тридцать, не больше: — Значит, это вот здесь он и… — Да, — отрывисто кивнул вожатый. — И никто не знает — за каким чертом он в воду полез! — Может, просто решил искупаться? — Нет, его в одежде нашли — в шортах, в майке… «мушкетеры» крик услыхали да бежать бросились, вытащили… увы, уже поздно, — вожатый зябко поежился и продолжил: — Я так думаю — Артем на тот берег шел, вброд — глубина позволяет. Шел, шел, споткнулся… ну я вам говорил уже. — Ага, — Ганзеев почесал небритый подбородок. — А что у нас на том бережку-то? Ну вот, прямо напротив, за кустами? — А черт его… — усмехнулся Саша. — Раньше санаторий был, а сейчас… сейчас, по-моему, там вообще полное запустение… Впрочем, нет — кто-то недавно купил, кажется. — Так пойдем, посмотрим! — Михаил вскочил на ноги и, не дожидаясь ответа, решительно скинул джинсы. Обернулся. — Вот прямо тут, по воде, и пойдем.
М-да-а… Вожатый Сашок оказался прав — глубины тут не было. Где-то — по колено, где-то — по пояс, а кое-где — и вообще — по щиколотку. — Да уж, — выходя на берег, усмехнулся Веселый Ганс. — И курица брюхо не замочит. Впрочем… для ребенка хватит. Ну, что? Идем глянем, что там за забор? Миновав заросли, молодые люди пошли по узкой тропинке, быстро перешедшей в уютную аллейку, тянувшуюся меж стройных красавцев-тополей… и упиравшуюся в наглухо закрытые ворота! Железные, глухие, двустворчатые, высотой метра два, да еще и с угрожающей надписью — «Проход запрещен! Частная собственность». — Вот вам и заброшенный санаторий! — сплюнув, покачал головой Михаил. Саша подошел ближе: — Я же говорил — купил его кто-то. — Эй, парни, — вдруг рассмеялся Ганзеев. — Вы на заборчик взгляните! Да уж, забор, наверное, больше подходил для тюрьмы, нежели для санатория, — двухметровый, бетонный, а поверху — колючая проволока. — Да уж, — Миша прищурился. — Частный инвестор собственность свою защитил, ничего не скажешь. Ну, что — идем обратно в лагерь? Интересно, что ж тут мог искать Тема? Ведь зачем-то он сюда шел? — Почему ты думаешь, что именно сюда? — недоверчиво хмыкнул Василий. — Вовсе не факт. Может, у него на берегу, в кустах, что-то спрятано было? Какой-то сюрприз. Вот Темка и попросил дружков подождать, а сам — через заливчик… — Ну, в общем — да, — согласился Миша. — Вполне логично.
Начальница лагеря угостила гостей завтраком —настояла, и отказываться было очень уж неудобно, тем более, и в самом-то деле, неплохо было бы подкрепиться. — Спасибо, Алевтина Матвеевна, — искренне поблагодарил Ратников. — На здоровье… Вещички Артемкины я приготовила, — женщина кивнула на небольшой рюкзачок и не выдержала, улыбнулась. — Не так уж и много у него и вещей, мы все шутили — мол, все свое ношу с собой. — Так ведь — парень, не девка же! — ухмыльнулся Василий. — Чай, косметички не надо. — Да нет, знаете ли, иные родители чадам своим чего только не напихают — фломастеры, игрушки, одежку чуть ли не на три сезона, а уж о печеньях и разных там чупа-чупсах и не говорю. Некоторые даже консервы суют, представляете? Как будто у нас есть нечего! Сережа! Сережа! — вдруг обернувшись, начальница помахала рукой невысокому чернявому парню в светлой рубашке с воротом апаш и в бежевых легких брюках. — Это Сережа, водитель наш… Ну что, Сергей, все готово? — Да, Алевтина Матвеевна, — подойдя ближе, улыбнулся шофер. — Можно ехать. — Ты, Сергей, на сегодня — в полном распоряжении Михаила с Василием. Сначала — в морг, потом — куда скажут. В общем, поможешь. — Да вы не сомневайтесь, все сделаю, — водитель перевел взгляд на гостей. — Ну что, господа, поехали? Белый микроавтобус «Газель» уже стоял у распахнутых ворот. Миша уселся рядом с водителем, Ганзеев — сзади, что, впрочем, ничуть не помешало ему взять на себя всю беседу. А что — молча тащиться, что ли? — Слышь, Сергей, а что там у вас на побережье заборище, словно в концлагере? — едва только машина выехала на шоссе, тут же поинтересовался опер. — Скажете тоже — концлагерь! — водитель хмыкнул. — Санаторий раньше был, техприборовский, потом позабросили все, разворовали, а вот весной вдруг и на то, что осталось, нашлись хозяева, купили, в порядок приводят. Забор, это, конечно — первое дело, и еще — охрана. Иначе ведь все растащат! Говорят, снова санаторий этот открыть собираются, только уже — для богатых. А что? Места тут для здоровья хорошие, да и красота кругом — сами видите. — Да уж, видим. Сережа, а до райцентра далеко? — Минут через пятнадцать будем. Райцентр оказался обычным, зеленым на частных окраинах и довольно унылым в центре. Типичная застройка тридцатых-пятидесятых — облупившаяся штукатурка двухэтажных домиков, монументальное здание с колоннами — наверняка бывший горком, чуть дальше, за поворотом, — больница, а уж за нею — морг. Приземистое здание из красного огнеупорного кирпича. Старинное. Интересно, что в нем раньше было? — Здравствуйте! — Едва успели затормозить, как, откуда ни возьмись, возник усатый мужчина в форме с погонами капитана. — Участковый уполномоченный Петренко, Иван Кузьмич. Мне из лагеря звонили, сказали, что вы едете. Здорово, Сережа. — Здоров, Кузьмич. Так ты тут проводишь? — За тем и жду, — улыбнувшись в усы, кивнул участковый. — У нас тут и морг, и кочегарка, и медэкспертиза — целый лабиринт, сразу и не разберешь — что где. Вы, значит, родственники? Что ж… сейчас все оформим — расписку напишете… Да, если с материалом проверки ознакомиться желаете — пожалуйста, я захватил. Жалко, конечно, пацана, но… дело ясное — типичный несчастный случай. Никого вообще рядом не было — ребятишки, те, что потом прибежали, чужих увидели б обязательно. Сказали б. — Медэксперт то же самое говорит? — Ну, естественно. Мишу не покидало ощущение дежа-вю — ведь все это когда-то уже было, и не так давно. Тогда тоже он ездил в морг… и тоже — по такому же поводу… — Вот, сюда, по лестнице… идите за мной. Осторожней, тут выступ… Ага… вот и пришли. Сюда, пожалуйста. Петренко открыл дверь: — Николай Васильевич! Мы по поводу мальчика… — А! — оторвался от заваленного бумагами стола невысокий жизнерадостный толстячок в белом несвежем халате. — Кто из вас отец? Вы? Ну что же, пошли. Нервы-то крепкие? А то всякое бывало — вот, на всякий случай нашатырь держу. Странный, странный у вас ребенок, сказать честно — никогда такого не видел. — И что же в нем такого странного? — насторожился Веселый Ганс. — Да понимаете… я ведь давно уже работаю, много чего повидал, но… Боюсь тут вы не поймете, если по-научному объяснять. — Так вы не по-научному — покороче. — А покороче: такое впечатление, что этот мальчик вообще не от мира сего! — Как это — не от мира? — удивленно переспросил Михаил. — А так! Он словно бы никогда на принимал антибиотики, и прививок ему никогда не делали, никаких… Ага, сейчас налево, за мной, вот по этой лестнице… Ну… смотрите, если есть на то такое желание. Желание, конечно, было, особенно — у старой ищейки Ганзеева, а вот Мишу трясло… и не только от холода. Впрочем, можно было понять… — Вот он… Доктор откинул простыню с трупа… Ратников сглотнул слюну — Артем! Уже успевший загореть, худенький, с растрепанными соломенными волосами… Кукла! Теперь — просто восковая кукла. И выражение лица такое… не сразу и узнаешь. — Вот и одежда его… Михаил скосил глаза, повторил металлическим голосом: — Да… это его одежда… — И еще можно кое о чем спросить? — патологоанатом все не унимался. — Вот, под мышкой, слева, интересная вещь… все никак не могу понять — то ли шрам… то ли родинка, а вообще — сильно на клеймо похоже. Смотрите! Врач поднял левую руку мальчика… и Ратников вздрогнул, увидев под мышкой… да нет, не похоже это было на родинку… на шрам — да. Давний, затянувшийся… или даже — клеймо, каким метят скот. У Артема ничего подобного не было!!! — Ну-ка, ну-ка… — Михаил наклонился ниже, осматривая труп уже куда более внимательно, придирчиво даже, разве что уже только не нюхал… И много чего нашел! Вот этой небольшой родинки за левым ухом — не было, и той… и того пятнышка… да и вообще… Господи-и-и-и!!! — Слушайте-ка! А это ведь и не Артем вовсе!
Глава 3 Лето. Побережье Азовского моря КЛЕЙМО
— Как не Артем? — участковый с доктором удивленно переглянулись. — То есть вы хотите сказать — это не ваш сын? — Не мой! — твердо заявил Михаил. — А тогда — кто же? — Ну, это уж у вас надо спросить… — Ратников ощущал сейчас радость, смешанную с острой тревогой, — а куда же тогда Артем-то делся?! Вот тот же вопрос и задал сейчас участковый, причем довольно растерянно, словно бы спрашивал у самого себя: — А где же тогда ваш сын? — Не знаю! — жестко отозвался Михаил. — И признаться, это меня очень и очень волнует! — Но… одежда, вы ж только что сказали — ваша! — Одежда — точно Артема, и майку эту, и шорты я в своем магазине брал. — Может, просто похожи? — Да нет, — Ратников присмотрелся внимательней. — Вот здесь, видите — шов распоролся, Маша — жена — зашивала. — Действительно, зашито… Господи! Ну, дела! И что теперь делать? — А ничего не делать, капитан, — командным тоном заявил Василий. — Объявляйте по вновь открывшимся обстоятельствам розыск. Кстати… — Он живенько вытащил из кармана ксиву. — Я, между прочим, ваш коллега, если уж на то пошло. — Да, товарищ подполковник, — капитан подтянулся. — Все сделаем, вы не сомневайтесь. Ясно — теперь искать надо. Послушайте… — участковый посмотрел на Мишу. — А может, это и не ваш сынок в лагерь приезжал? — Да как же не мой? — Ратников усмехнулся. — Коли я сам его на поезд сажал, вместе со всеми? Не могли же его подменить? Да и к чему? — Всяко бывает… — Капитан прав, — одобрительно кивнул Ганзеев. — Сейчас ни одну версию со счетов сбрасывать нельзя, даже самую дикую. Что ж, докладывайте руководству, Иван Кузьмич, пусть объявляют парнишку в розыск, в райотдел мы с вами поедем, дадим показания. — Да… да-да! — участковый сдвинул на затылок фуражку. — Так и поступим. А тут пока — все… — Да как это все? — кивая на труп, обиженно возразил доктор. — А с этим-то что делать? Василий устало отмахнулся: — Да что обычно. Участковый оформит.Меня берут за лацканы,Мне не дают покоя…Владимир Луговской.Послесловие
Из райотдела милиции приятели вышли изрядно вспотевшими, и не только потому, что был уже полдень. Сотрудницы местного отделения по делам несовершеннолетних — а именно их и бросили, так сказать, на прорыв — надо отдать им должное, отнеслись к новому делу неформально, опрашивали дотошно, до самой последней мелочи. — Эх, гарны дивчины! — купив в киоске водички, с восторгом промолвил Веселый Ганс. — Особенно — та, с косой — Оксана. — С косой, по-моему, Настя, а Оксана — майор, — уточнил Ратников. — Не, майор — Надя. Надежда Петровна. Тоже гарная дивчина. Да все они тут… Хотя, конечно, жаль, что опер по розыску в отпуск уехал. Ну, надо же, нашли время для отпусков — летом! В самое горячее время. — Да ну? — покосившись на друга, Михаил хмыкнул. — А ты-то сам когда обычно отпуск берешь? — Когда начальство дает — в ноябре-декабре обычно. Или в марте. Ну, понимаешь, разные там дела… выговоры… — То-то ты ко мне почти каждое лето ездишь! — Так то не простой отпуск, а дополнительный, по выслуге мне положенный. — Гляди-ка — по выслуге! Старичок ты наш. — Да уж, стаж имею. — Ганзеев горделиво расправил плечи и рассмеялся. — Что-то долго наш водила заправляется. — Видать, полный бак берет. Ты ж сам сказал — в Токмак ехать. — Да, Миха, в Токмак. Там же те пацаны… — Василий тут же принял самый серьезный вид. — Понимаешь, тут надо ковать, пока горячо — а для начала выяснить, точно ли в лагере Артемка твой был… или, может, кто другой? — Да я ж ему звонил недавно! — Все равно, надо проверить. И вот одежда эта… точно — твоя, ну, в смысле — Темы? — Да его, его, точно! — Тогда как она на том пацане оказалась? Что молчишь? Не знаешь? Вот и я не знаю. А хорошо бы узнать. Ладно, прокатимся, а потом — обратно лагерь. Там надо копать — надеюсь, Матвеевна нас не прогонит. — Да не должна бы… А вообще, я ее телефон записал, сейчас позвоню… обрадую. Или, думаешь — рано? Опер пожал плечами: — Да нет, звони. Вон, кстати, и «Газелька» наша…
Пока приехали в Токмак, пока отыскали нужный дом на улице Володарского, времени прошло немало. Миша даже несколько сконфузился — как-то неудобно было так напрягать водителя, а Ганзеев — хоть бы хны, как так и надо. Ухмыльнулся, пригладил волосы, позвонил в ворота. — Да-да? — отозвалась возившаяся в саду миловидная блондинка лет тридцати пяти. — Вы к кому? — Аникеевы здесь проживают? — Василий еще загодя приготовил удостоверение. — А-а-а, — сразу же насторожилась женщина. — Так вы из милиции. Насчет того утонувшего мальчика… Но Руслан и Вовик уже все рассказали! Нельзя же снова травмировать детей, они до сих пор в себя прийти не могут. — Так помогите им, — улыбнулся опер. — Артем-то не утонул. — Как?! Что вы говорите? — Вернее, тот мальчик, что утонул, — вовсе не Артем, — счел необходимым уточнить Миша. — А кто же он? — блондинка очумело хлопала глазами. — И кто тогда утонул? — Вот и мы это хотим выяснить. — Вы думаете, что дети… — Поймите, гражданочка — может быть, хоть что-то… — Хорошо, — женщина наконец махнула рукой и улыбнулась. — Проходите вон туда, в беседку, а ребят я сейчас позову. — Неплохой домик, — Ганзеев кивнул на кирпичный особнячок с красной крышей и аккуратными зелеными ставнями. — Живут же люди: у некоторых — особняки, у других, — он покосился на Ратникова, — усадьбы целые. А тут всю-то жизнь — в коммуналке на Ваське! — Зато у тебя там весело! — Да уж, куда веселее. О! Глянь-ко, свидетелей наших ведут. Оба паренька — и темноволосый Руслан, и тот, что посветлее, Вовик, выглядели как-то не очень. То ли осунулись, то ли… Впрочем, смотрели вполне даже заинтересованно. — Дяденька, а правда, Темка не утонул, да? — Не утонул, сказал ведь уже! — Василий кивнул на Ратникова. — Вот и отец его приемный подтвердит. — А Тема нам про вас рассказывал! И про жену вашу. И еще — про Пашку маленького. — Слышь, парни, — Михаил быстренько перехватил инициативу, дотоле принадлежавшую почти исключительно своему непоколебимому дружку. — Вы позавчера весь день чем занимались? Ну вот, с Темкой… — Позавчера? — мальчишки переглянулись. — Да ничего особенного. Говорил в основном темненький, загорелый почти до черноты Руслан, а его стеснительный братец лишь кивал да поддакивал. — Что, с утра прямо рассказывать? — Ну, если помнишь. — Да помню, чего ж не помнить-то? Утром на зарядку бегали, потом, после завтрака, в кружок пошли, ну, в судомодельный, мы туда все трое записались. Потом новую речевку репетировали, а вечером, после полдника, концерт был — Тема там стихи читал, между прочим — сам сочинил. Мы, как он сочинял, видели. — А ничего необычного в друге своем не заметили? Ну, может, молчалив был, задумчив… — Темка-то? Так он и так задумчивый. Не, ничего такого не было… — Погодь! — в дело неожиданно вмешался Вовка. — Да как же не было-то? А котлеты? — Что за котлеты? — Да за обедом… В столовой лишние иногда остаются, так он выпросил и нас еще отправил просить, а суп, между прочим, не доел! — Конечно, не доел, я тоже не доел — суп-то рыбный был, вспомни! — Так-так, — быстро покивал Ратников. — Котлеты, значит. И еще — бутерброды? — Да, и бутерброды. Но те — вечером. — А утром он вас на косу позвал, в будку. — Не, сказал, у кустов пока ждать, а уж он нас потом крикнет. Мол, показать кое-что хочет. — Погодь, Рустик! Он нас вообще утром брать с собой не хотел, один хотел слинять, мы его еще пристыдили. — Да, да, было такое. Темка начал — типа я сейчас без вас пройдусь быстренько, а потом мы его все же уговорили — не по-товарищески это, одному! Ведь верно? — Верно, парни, верно. — Ну, а потом — крики услышали. А дальше вы уже знаете. — Знаем. И что, никого не видели? — Никого. Только… Тему. А если не Тема, так кто это тогда был-то? — Не сомневайтесь, узнаем. Хорошо б побыстрей Артема найти — потому вас и расспрашиваем, уж извините. — Да мы готовы, готовы, спрашивайте, что хотите! — Приятель ваш с утра во что одет был? — Как обычно — в шорты и майку. — Майка светлая, да, а шорты какого цвета? — Темные. — Темно-синие или черные? Вот тут ребята озадаченно замолкли. — Ну… темные, это точно… — А светлых у него и не было, — усмехнулся Ратников. — Специально не взял, чтоб не пачкать. Значит, какие точно — с уверенностью сказать не можете? — Не, дяденька, не можем. — Ладно, спасибо — помогли! — А вы, когда Тема найдется, нам… — Сообщим обязательно! Телефон только дайте… — Ганзеев с готовностью вытащил мобильник. — Ой, мой запишите… — И мой… Блондинка, до того неотступно наблюдавшая за ходом беседы, отошла, но вскоре вернулась с большим кувшином. — Вино свое. Выпейте, в жару лучше нету! Приятели не отказались, выпили, да не по одной кружке, а уж потом, поблагодарив хозяйку — и еще раз ребят, — направились к выходу. — Темнеет уже, а нам еще ехать. Платками им вослед не махали, но проводили куда приветливее, нежели встретили. — Ну? — усаживаясь в машину, обернулся Миша. — И что ты обо всем этом думаешь? — Тоже, что и ты! — опер хитро прищурил левый глаз. — Твой Темка и тот, утонувший, были знакомы! Мало того, это именно ему, утопленнику, Артем таскал в будку еду… Ну и кем бы этот парнишка мог быть? — Черт… А ведь скорее всего — побегушник! Из лагеря какого-нибудь выгнали, или сам откуда-нибудь сбежал — например, из детского дома. — Или из спецприемника, из интерната, от цыган… от кого угодно! — Надо девчонкам сказать… ну тем, гарным дивчинам из детской комнаты. — Мишель! «Детских комнат» с семьдесят восьмого года нет, есть отделения по делам несовершеннолетних. — Да ла-адно, не суть. Сергей, трогай. — Куда прикажете, господа? — запуская мотор, поинтересовался водитель. — Домой, Сережа, в лагерь. Надеюсь, местечко там для нас сыщется? — Да сыщется, конечно. А лучше я сейчас начальнице позвоню — чтоб уж точно. — Звони, звони, Сережа, а то свалимся, как снег на голову. — Веселый Ганс радостно потер руки и хлопнул Ратникова по плечу. — Не журись, Миха! Отыщем твоего Темку, зуб даю — отыщем!
Алевтина Матвеевна, несмотря на поздний час, встречала гостей лично. — Не утонул Артемка-то, говорите?! Господи, радость-то… А кто же тот мальчик? И… Артем-то где? Сбежал? Не сбежать не мог — зачем? Может, заблудился где в плавнях? — Тогда, наверное, позвонил бы. — Тут у нас не везде связь, да и телефон разрядиться мог. Ну мог ведь? — Да мог. — Или вообще он его потерял, телефон свой. Мы всегда родителей предупреждаем — ответственности не несем. Ой, да что я! Голодные, поди? Пошли-ка в столовую, там у нас и девочка уже чай пьет… инспектор детский. — Опаньки! — Василий радостно потер ладони. — Вот и тут кое-что узнаем. Так сказать, из первых рук! Ведите нас скорей, любезная Алевтина Матвеевна, ужас, как есть хотим, прямо ночевать негде. К огорчению Ганзеева, девушка оказалась без косы — не Оксана, но тоже вполне симпатичная, старший лейтенант. Звали ее Людой. — На последний автобус опоздала, теперь только утром будет, — помешивая ложечкой чай, улыбнулась инспекторша. — Ну да ничего, не впервой, этот лагерь — на моем участке. Так что — в своем праве, ночую, где хочу! — Оч-чень, оч-чень верно замечено! — не преминул поддакнуть Веселый Ганс и облизнулся, когда дебелая повариха поставила на стол миски с макаронами, котлетами и подливой. — Подливка — это хорошо, вкусно! — Кушайте на здоровье! — присела рядом начальница. — Может… настойки хотите? Так, с устатку. — А есть? — тут же переспросил Василий с интонациями потерпевшего кораблекрушение, вдруг увидевшего совсем рядом землю. Алевтина Матвеевна усмехнулась: — Да найдется. Сейчас, принесу. — Ну? — доев макароны, Ратников посмотрел на Люду. — Как поиски? Девушка улыбнулась: — Ищем. У меня, кстати, раньше к вам вопрос был… ну, когда думала, что тот погибший мальчик — ваш приемный сын. — А что за вопрос? Давайте, давайте, спрашивайте? — Ну, — инспекторша чуть смущенно пожала плечами. — Теперь уж это не к вам… а к кому — не знаю. — Ну, Людочка, — светски улыбнулся Ганзеев. — Скажите, раз уж начали — в чем там дело-то? Просто изнемогаю от любопытство, что же такое вы хотели спросить у моего друга? Прямо теряюсь в догадках. Ратников хохотнул: ишь ты, павлин, распустил перья! — Ну… раз вы так просите… Люда принесла лежавшую на скамейке у окна папку, раскрыла… — Вот! — фотографию она протянула вовсе не Василию, а Мише. — Что скажете? — А что это? — Михаил и в самом деле не очень понял, что было изображено. — Увеличенный и обработанный снимок того, что было под мышкой у погибшего мальчика. — Так-так-так-так-та-ак! — внимательно вглядываясь в фотографию, задумчиво протянул Ратников. — Буквы какие-то… древнерусские. Ну да… «И. Мир». Что за «мир»? Клеймо какое-то! — Вот и я думаю — очень похоже на клеймо! Может быть, здесь и зацепка — откуда ребенок сбежал, зачем? — Ай, Людмила, ай, молодец, — похвалил Ганзеев. — Замечательно рассуждаете! Нет, в самом деле. В этот момент в столовую вернулась начальница с саквояжем, из которого и достала бутылочку смородиновой наливки, столь чудесного цвета и изысканного запаха, что попробовать не отказался никто, даже инспекторша. Так вот, вчетвером и выпили: за успех в поисках. Ганзеев снова принялся болтать, а вот Михаил как-то рассеянно смотрел в тарелку. Еще бы… Возникла уже у него одна догадка, о которой никому нельзя было рассказать, чтобы не приняли за полного и конченого психа. Ну, конечно — клеймо! «И. Мир» — Ирина Мирошкинична, боярыня из древнего и влиятельного новгородского рода… Главарь банды людокрадов в тринадцатом веке!
Глава 4 Лето. Побережье Азовского моря ГАУПТВАХТА
Что и говорить, поиски Артема велись оперативно, о чем красноречиво свидетельствовал наклеенный на павильон автобусной остановки листок с портретом пропавшего мальчика и надписью «Внимание — розыск!». Ну и ниже, мелким шрифтом — двенадцать лет, волосы светлые, телосложение, рост, цвет глаз… — Да, быстро вы, — обернувшись к Людмиле, одобрительно заметил Ратников. Девушка улыбнулась, и стоявший рядом с ней Ганзеев тоже раздвинул губы в улыбке — ну, этот-то ясно, чего лыбился. Все ж удалось с инспекторшей переспать! Он и разбудил утром Мишу, явился — не запылился, предложив с утра пораньше пойти прогуляться, заодно и проводить… гм… кое-кого. Автобус пришел быстро — бело-голубой «Лиаз». Галантный опер помог даме подняться в салон и даже чмокнул в щеку, против чего Люда вовсе не возражала, наоборот, улыбнулась и помахала на прощание рукой. — Хорошая девушка, — глядя вслед отъехавшему от остановки автобусу, мечтательно протянул Василий. — Нет, правда. Ратников цинично хмыкнул: — Кто б сомневался — да только не я! Ну! И что ты тут предлагал посмотреть? — Да вон, — подполковник кивнул на видневшиеся неподалеку ворота. — Глянем, что там за хрень, в этом санатории бывшем. Я заметил, туда грузовик какой-то проехал… вроде как с кирпичом, что ли. Михаил пару секунд соображал, что к чему, а потом усмехнулся: — Ага, понял: это тот самый «концлагерь», что мы с черного хода — с залива — видели. — Ну да — а тут у них, похоже, вход парадный! — Ага… только вряд ли они кого-то ждут. Уж не нас — точно. — А мы к ним в гости напрашиваться не будем… пока, во всяком случае. Здесь вот, на остановочке посидим, понаблюдаем. — Ганзеев вытащил из кармана сигаретную пачку. — Покурим? — Кури, а я воздержусь, пожалуй. — О! Молодец, ожил, значит, немножко? Часика через два опять на ту косу сходим, побродим по бережку, посмотрим, уже куда как внимательней. — Посмотрим… Понимаешь, Ганс, я все думаю — куда же Темка мог деться-то? Разные, знаешь, нехорошие мысли бродят. Ну, как так могло случиться? Парни-то, Вовка с Русланом, клянутся, что именно с Темой они утром шли… а потом оказывается, что утонул не он. Ну, сколько они там Тему ждали, минут десять? Так ведь сказали… — Да, вряд ли больше. И вот за эти десять минут, Миша, произошло что-то такое, чего мы еще не знаем. — Ну, кое-что знаем, — вдруг улыбнулся Ратников. — За эти десять минут произошла подмена — Тема и некий очень похожий на него мальчишка, причем в Теминой же одежке. Мальчишка утонул… или был кем-то утоплен! — Хм, вряд ли, конечно… — подполковник задумчиво почесал затылок. — Хотя и эту версию со счетов сбрасывать нельзя — толком ее и не проверяли! Да, с косы, с заливчика этого незаметно не убежишь — ребята увидели б… А если убийца и не пытался никуда убежать? Просто утопил парня и спрятался… к примеру, под одной из лодок? — Не мог! — резко возразил Михаил. — Парни-то что говорят, вспомни? Услышали крик, сразу побежали, и мальчишку того из воды вытащили… Так что убийца уж никак не мог на берег выскочить — им навстречу! — М-да, не мог… — Ганзеев согласно кивнул и тут же выдал новую версию. — А если это аквалангист? — Ты еще скажи — космонавт! — Нет, правда… Просто — утопил, увидел бегущих мальчиков, отплыл метров на двадцать, там же, под водой, и затаился, переждал… — Профессионал, что ли? — А почему б и нет? Мы же не знаем, кто тот несчастный пацан и откуда? Может, что-то не то, что нужно, увидел, его заметили, погнались, искали… а он скрывался при помощи Темки, пока вот, не нашли… — Вася, Вася! Эй! — Ратников помахал ладонью перед глазами приятеля. — Тебе романы ненаучно-фантастические писать. — О! Ты сейчас как начальник мой говоришь — словно в слово! Или как дед… Он, кстати, тоже что-то такое пописывал… рассказы, в детстве еще — его даже «Капитаном Грантом» прозвали. — Ганзеев ничуть не обиделся, рассмеялся, и продолжал, уже куда более серьезно: — А что, чем плоха версия? Может быть, вот за этими воротами, за забором, что-то такое творится… а парень случайно увидел, вот они его и… бродяжка, чего бояться-то? А твоего Артема… ой, извини… — Да понял я — типа его просто захватили и держат, чтоб чего не надо не разболтал. А трогать бояться, потому как просекли, кто не беспризорник, — последствий опасаются. Так? — Так. Но, может, он и сам где-то затихарился — и просто боится показываться. Этих вот людей и опасается, может, даже видел того… аквалангиста. — Сам ты аквалангист, Василий! Но… в общем-то, ты в чем-то прав. Может, и затаился Темка — испугался просто… Но мог ведь и позвонить! — Да мало ли что с мобильником, начальница ж совершенно верно сказала — разрядился, потерял, отобрали. Может, до сих пор на берегу лежит — волной на песочек вынесло. Сходим, глянем. — Да надо посмотреть, — согласился Михаил. — О, смотри, смотри! — Ганзеев возбужденно кивнул на ворота, левая створка которых вдруг начала медленно отъезжать в сторону, выпуская с огороженной территории грузовик — желтовато-бурый бортовой «МАЗ» с запыленными номерами. В кабине сидели двое… — Опаньки! Вот кого и расспросить! — Василий быстро вскочил на ноги. — Ты уж, Миш, сам на пляже посмотри, а я… Коль уж такой удобный случай… Эй, эй! — выскочив на шоссе перед грузовиком, опер замахал руками. К большому удивлению Ратникова, «МАЗ» послушно остановился. — Слышь, командир, выручай! — заблажил Веселый Ганс. — В город срочно надо. Водитель — усатый, кулацкого облика дядька — высунулся в окно: — Штука гривен! — Согласен! — Тогда залезай… Мыкола, подвынься. Обдав Мишу вонью выхлопных газов, грузовик неспешно покатил к райцентру. Василий, правда, успел обернуться и махнуть рукой.Тихо, тихо…Редко, редкоПолночь брызнула свинцом, —Мы попали в перестрелку,Мы отсюда не уйдем.Михаил Светлов.В разведке
Ратников посидел еще с полчасика, да так ничего и не высидел — ворота больше не открывались, никто не выезжал, не заезжал, не заходил, все было глухо, как в танке, осталось лишь уповать на то, что ушлому питерскому оперу удастся хоть что-то узнать. За лесополосой показалось солнце. Умытое и радостное, оно зависло над тополями этаким апельсиново-оранжевым улыбающимся колобком, протянув поперек шоссе черные тени. Рядом с остановкой, в кустах жимолости, весело щебетали птицы, и легкий освежающий ветерок приносил с собой соленый запах моря. В лагере сыграли подъем, и Михаил поспешил к пляжу. Хотелось все же побродить там одному, без многочисленной бегающей ребятни… хотя лагерные-то купались не у косы, но все же… Повсюду слышались радостные крики, смех, визг — физрук и вожатые выгоняли детей на зарядку. Вот уже и из репродуктора послышалось что-то бодрое: раз-два — три-четыре, три-четыре — раз-два… А затем поставили музыку, старую украинскую песню:
Ти вышла замуж за вэсну,
Ти вышла замуж за вэсну…
Проводив взглядом убежавших детей, Ратников уселся на плоский камень и тревожно задумался. Осколок был точно «тот», Михаил узнал бы его из тысячи, из миллиона! Слишком уж много было пережито… Но раз есть браслет — значит, должны быть — или были — и люди из прошлого. Людокрады — кому больше-то?! Кстати, и тот несчастный парнишка… то-то он вызвал такое изумление у патологоанатома! Ну, еще бы… человек тринадцатого века, естественно, отличается по метаболизму от современного, пусть хоть и немного, но отличается. У средневековых людей, допустим — тридцать два зуба, у наших современников — тридцать, а то и двадцать восемь, из которых — половины кариесных. Да! Значит, тот парнишка — из прошлого. Сбежал от людокрадов, как-то познакомился с Артемом… А те — спокойно его могли с собой прихватить… Черт! Нехорошо! Ох, как нехорошо-то! Однако что же делать-то? Ведь, скорее всего, база злодеев — если она есть — во-он за тем забором! За воротами. И в этот чертов санаторий — бывший санаторий — просто так не заберешься. Позвонить, что ли, Гансу, спросить, как там у него? Миша вытащил мобильник: — Але? — А, Миха! — Ганзеев откликнулся сразу и, судя по веселому голосу, явно уже что-то накопал. — Короче, машинка эта — обычная, не при делах, просто заказали кирпичи привезти… Но вот Игнат Пилипыч, шофер, мужик глазастый оказался, кое-что интересное увидал, пока разгружались: гауптвахта, говорит, там у них, как есть — гауптвахта! И еще пристройку к ней делают — расширяют. — А что за люди? — Да охрана вроде обычная. Сейчас я их через Пилипыча начальство пробью. Они, кстати, в последнее время частенько то кирпичи, то раствор заказывают. Вот пока так. А у тебя? Есть что новое? — Да так… Приедешь — поделюсь мыслями.
В ожидании приятеля Ратников решил пока пройтись, побродить вокруг бетонной оградки непонятного «санатория» или, как сказал шофер «МАЗа», — «гауптвахты». Нет, непонятными тропами не пробирался, отыскал широкую, выходящую на шоссе, аллейку, по ней и зашагал, уступив дорогу лихо пронесшимся к морю велосипедистам. Ух, как пронеслись эти парни! Едва не сбили… — Дорогу, дяденька! И звонок! Велосипедный звонок… Миша поспешно отскочил в сторону и обернулся: — А ты еще откуда взялся? — А я, дяденька, напрямик — вдоль ограды! — помахав рукой, парнишка приветливо улыбнулся и закрутил педали, нагоняя уже усвиставших к морю своих. — Вдоль ограды… — задумчиво повторил Михаил. — Там же вроде бы не пройти — не проехать? Или это мы с Гансом плохо смотрели? Или — не туда… Пожав плечами, молодой человек свернул прямо в кусты — туда, откуда так внезапно выскочил велосипедист, и тотчас обнаружил узкую, но вполне проходимую тропку, прижимающуюся вплотную к ограде… к железной… хотя нет — кованая высокая ограда очень скоро закончилась, пошел обычный забор… который Михаил, оглянувшись, перемахнул как нечего делать! И пошел себе по аллейке — неведомо пока куда. Пока не услышал за спиной злобный собачий лай и чей-то хрипловатый голос: — Уважаемый… Тут это, ходить-то нельзя. Сторож. Ну, конечно сторож, типичный такой дед — борода лопатой. И собака у него вовсе не страшная — вполне добродушная такая лаечка — уши торчком. — Хорошая у вас собака. — Да уж, неплохая… Цыть, Трезорка, цыть… Вы что же, уважаемый, снова дорожку срезать решили? — Снова? Да… тут раньше тропинка была… Я как раз год назад так же вот приезжал, в отпуск. — Была, — покладисто кивнул дед. — Но вот теперь — оградка. И меня для охраны приставили. Понимаю, конечно, что многим трудно привыкнуть — завсегда тут запросто хаживали. — Вот-вот, — охотно поддакнув, Ратников вытащил пачку сигарет. — Кури, отец. — А чего ж? Закурим. — А я тут с тобой на лавочке посижу — притомился малость. — Сиди, сиди. Собачку мою не боись — не тронет. Миша тут же погладил лайку: — Хороший пес, хороший… И часто, отец, у тебя тут по территории бегают? — Да часто. Не привыкли еще. — Ага… значит, и тут что-то строить хотят? Старик неожиданно ухмыльнулся: — Да, правду сказать, ничего не хотят. Хозяин, Кольша, моего приятеля старого сын, этот участок еще лет пять назад прикупил, да потом деньги кончились. Хотел уже избавляться, да… Соседи-то, вишь, строительство затеяли, вот Кольша и говорит — вдруг да расширяться захотят? Вот тогда им тут все и продать подороже. А чтоб остатки не покрали, меня с Трезором уговорил посторожить недолго. — Ага, — с улыбкой кивнул Михаил. — Вот оно как, значит. А Кольша-то твой, я смотрю хват! — Да какой он хват? Хват был бы, так не выжидал бы незнамо что. Тебе, мил человек, в какую сторону сейчас надо-то? К лагерю иль к остановке? — К стадиону, отец, — быстро прикинул, что к чему, Миша. — В прошлом году всегда через старый санаторий ходил — так ближе. А нынче смотрю — стену-то какую отгрохали! Не пройти, не проехать. — Ну это кому — как, — дед неожиданно улыбнулся. — Пошли, так и быть, укажу тебе дорожку. Только, если уж там охрана ихняя разоряться будет, сам выкручивайся. — Да выкручусь, не впервой. Ишь, взяли моду заборы строить! Пройдя вслед за сторожем с полсотни шагов, молодой человек остановился напротив сарая. — Ты что это, отец, меня под замок посадить решил? — Да не под замок, — старик живенько распахнул жалобно скрипнувшую дверцу. — Там, с той стороны, в стене — дырка… Аккурат на их территорию. Широкая, не сомневайся — не ты первый лазаешь. — А… — А забор они тут еще не успели построить. Ну все, мил человек, бывай… Не, постой… У те сигаретки-то не будет больше? Больно уж вкусные! — Питерские! — Во! Я и говорю — не наши. Отдав деду всю пачку, Ратников нырнул в щель… и выбрался уже на территории бывшего санатория, как раз в кусточках. Немного посидел, осмотрелся, прислушался и выбрался на сильно запущенную аллейку. Густые кусты акации, кроны ив и тополей закрывали солнце, жаркие лучи которого сквозь листву казались зелеными, словно бы это было вовсе не солнышко, а какое-нибудь инопланетное злое светило. Насколько мог сейчас понять Михаил, окромя недостроенной бетонной ограды, на всей доступной сейчас взгляду территории об инвесторах не напоминало более ничего. Все те же покосившиеся домики, бараки, попадавшиеся тут и там стенды, оставшиеся от бог весь каких времен. В общем — самое полное запустение, ничуть не лучше, чем за забором, у старика. И где тут, интересно, водитель «МАЗа» разглядел гауптвахту? Разве что — ближе к выходу? Чу! Михаил вдруг услышал чьи-то голоса и проворно нырнул в кусты, едва не порвав рубашку. Затаился, и вовремя: на аллейке как раз показались двое мужчин, один — лет тридцати, высокий, с неприятный лицом, в рабочей спецовке; второй — пониже и постарше, в костюме, шляпе и с кожаной папочкой. — Вы поймите меня, Филимон, ну как я могу не осмотреть территорию? Как планировать, где потом что построить? Что ваши хозяева себе думают — один забор строить? Да и он ведь забот требует. — Тот, что в шляпе, показал на то место, где только что прокрался на территорию Миша. — Одной машиной тут не обойдешься, уж по крайней мере нужны две. Да еще раствор. Рабочая сила, значит, у вас своя? — Да-да, своя, — оглянувшись, поспешно закивал парень в спецовке. — Ну, вот, — вытащив блокнотик, пожилой что-то записал и ухмыльнулся. — Ну? И как бы вы тут без меня производство работ определили? Филимон равнодушно пожал плечами: — Да я-то что? Это все начальство. — Ох, уж это начальство ваше неуловимое. Хорошо, хоть платят вовремя. Ну, что — тогда завтра с утра я подошлю машинку. Тот же самый «МАЗ» будет, водителя с экспедитором вы знаете. — Завтра? Отлично. — Хозяева именно так и планировали. Все осмотрели? — Да, пожалуй… Ладно, там по ходу работ уж сами все решите, понадобится — обращайтесь за консультацией, всегда рад помочь! Господи… — Говоривший едва не споткнулся, даже шляпа слетела в траву, пришлось поднимать, нагибаться. — Что тут у вас такое, цепи, что ли? — Да не обращайте внимания — какого тут только хламу нету! Да… — Филимон осклабился и, сунув руку в карман спецовки, вытащил небольшой конвертик. — Вот вам за консультацию и вообще — за содействие. Хозяева наказали передать. — Покорнейше вас благодарю! Ну, что — даст бог, еще свидимся. Пойду. — Да-да, я вас провожу. Оба повернули обратно, скрывшись за углом старого барака, скалившегося темными провалами окон, словно позеленевший от времени череп — глазницами. Вот в один из этих провалов Михаил, не долго думая, и запрыгнул, а уж там пробрался по коридору к дальним окошкам, выглянул — собеседники как раз выходили к воротам… Которые уже закрывались вслед за только что отъехавшим автомобилем. То ли «Волга», то ли что-то покруче… Ага — вот и кирпичи, и… гауптвахта! Действительно, чем-то похоже: строгое кирпичное здание, как видно, недавно выстроенное, одноэтажное, приземистое, без всяких архитектурных излишеств. Окна из темного стекла забраны фигурными решетками, выкрашенными в матово-черный цвет, дверь тоже черная, металлическая. Интересно, что у них здесь? Караульное помещение? Офис? Наверное, и то, и другое, но на гауптвахту смахивает сильно — прав шоферюга, подметил верно. Ага! Вот и охранники — не густо, не густо, всего-то трое, включая того, в спецовке — Филимона, который тут и был, судя по всему, за старшего. Двое других — ничем не примечательные качки-станичники, из таких обычно получаются либо мелкие бандиты, либо охранники, либо водители при среднего масштаба шишках: одинаковые короткие стрижки, курточки, штанишки спортивные, одинаковые мысли: «крутая» тачка, «много бабла» и «зажечь в Турции» — предел жизненных мечтаний. — Значит, Гоша, ты сегодня — по периметру, — смачно зевнув, Филимон принялся распределять дежурства. — А ты, Василь, как понимаешь, — здесь. На воротах, ну и присмотришь, знаешь, за кем. — А что, их разве не заберут? Так-так-так! Миша тотчас же навострил уши! — Не сегодня. Завтра, может быть. Опасно сейчас светиться — повсюду пацана какого-то ищут. — А тут их не опасно держать? Вдруг менты? Скажут, откройте-ка… — Не скажут. А скажут — ты тоже скажи, что ключи у меня. Приеду, разрулю. Все! Что-то ты больно разговорчивый стал, Василь, а? Надоело? Или платят плохо? Так не стесняйся, скажи. — Да нет, что ты, Филимон, что ты! — охранник резко пошел на попятную. — Я так просто спросил. — А ты не спрашивай, а исполняй. Спрашивать потом будешь, когда начальником станешь… может быть. Ухмыльнувшись, Филимон достал сигарету и закурил. Задымил и один из охранников — Василь. Гоша же, похоже, что табаком не баловался. — Ну, собака поела? — сплюнув, осведомился старшой. — Поела, наверное… — Паша пожал плечами. — Пойду, посмотрю… Пса-то потом у ворот привязать? — Зачем? Пущай по территории бегает, местных прохиндеев пугает — заколебали уже тут шастать. Скорей бы забор доделали… Охранник ушел в «караулку»… или «гауптвахту»… и почти сразу же вывел оттуда огромную немецкую овчарку на длинном поводке. — Ну, Мадрас, погуляй… — наклонившись, мордоворот отцепил собачинищу, и та, помахав для начала хвостом, вдруг насторожилась, повела мордой в ту сторону, где прятался Миша, зарычала, пару раз гавкнула и вдруг опрометью бросилась к бараку. Ратников даже предпринять ничего не успел, как овчарища, ловко запрыгнув в окно, встала перед ним, угрожающе щеря зубы! Тьфу ты! Вот это называется — попал! И не дернешься… — Тихо, Мадрас! Сидеть! Собака послушно села, а к Мише уже подходили двое — Гоша и Василь. Филимон же дожидался снаружи. — Ага! Попался, ворюга. Счас будем морду бить. А ну, вылезай! — Ох, мужики, мужики, — исподлобья посмотрев на задержанного, старшой сокрушенно покачал головой. — Как вы уже заколебали, а?! Ловишь вас, ловишь… А вы все лезете, лезете! — Я только хотел путь спрямить! — Счас мы те спрямим! — Тихо, парни! Вам что, слово дали? Дождавшись, когда бойцы заткнулись и смущенно потупились, Филимон спокойно продолжал дальше: — На бомжа вроде не похож… Слышь, мужик, ты вообще — кто? Отдыхающий? — Отдыхающий. — А у кого остановился? — Ни у кого. К сыну в лагерь приехал. Говорю же — путь хотел спрямить. — Ага… в лагерь, значит, — покладисто покивал Филимон. — Что ж, бывает. Придется штраф заплатить — здесь частная территория. — А… а много? И — можно ли в рублях? — В рублях даже лучше будет, —начальник охраны поощрительно ухмыльнулся. — Пятьсот рублей — и гуляйте себе за ворота. Иначе будем с милицией разбираться — намного дороже выйдет. — Пятьсот рублей, говорите? — с облегчением переведя дух, Ратников вытащил из кошелька пятисотку… — Вот, пожалуйста. — Спасибо, — Филимон только что не поклонился. — Квитанцию вам выписывать, уж извините, не будем. Идемте за мной… И тут вдруг зазвонил телефон, не у Миши — у старшого. Не вовремя зазвонил, блин… — Сестричка наша явилась, — сказав пару слов, Филимон убрал трубку. — Срочный анализ сделать надо… Ладно, пошли. Василь отворил небольшую железную дверцу — кроме ворот, оказывается, была и такая. Ратников посторонился, галантно пропуская во двор пришедшую молодую даму в летнем белом платье и легкой косыночке, с глазами… Глазами-то они и встретились! Михаил сразу узнал Алию — ту самую медсестричку, преступницу, едва не погубившую когда-то Артема и отделавшуюся условным сроком! Женщина — это было видно — тоже сразу же узнала Ратникова, только почему-то ничуть не удивилась, лишь холодная улыбка скользнула вдруг по ее тонким губам. — Здравствуйте, Михаил… — День добрый… Миша уже собрался пройти… — Вы знакомы? — резко насторожился Филимон. — Знакомы, знакомы… Взять его! Живо! — Мадрас! Фас!!! Могучая псина прыжком сбила Михаила с ног, задышав в лицо, оскалила зубы… На запястьях противно щелкнули наручники. — Куда его? — Туда же, куда и всех. — Слышь, Алия… а его ведь искать будут. — Будут, будут, — ухмыльнулся Ратников. Медсестра злобно дернулась: — Пусть! Исполняйте сказанное! — В камеру его, парни.
Буквально через минуту столь глупо попавшийся Ратников был водворен в узкую железную клетку, где, кроме него, сидело еще трое — двое молодых парней и девушка, все в каких-то пижамах. Вот, сволочи, сообразили же — девчонку с ребятами посадить! Лязгнул засов… Миша дернулся… Опаньки! А ведь обыскать-то его в суматохе забыли! Нет, кошелек-то забрали, а вот мобильник позади, на ремне — не нашли… если он, правда, не вылетел в траву… Ура! Не вылетел! Ратников уселся, подтянул колени, переведя скованные наручниками руки вперед, потом повернулся спиной к парням: — Мобилу у меня достань, уважаемый. — Чегой-то? Не врозумлю, что просишь-то, господине? Михаил похолодел, услыхав знакомый говор… та-ак… понятненько, кто такие эти узники и откуда взялись… — На ремне мовом возьми вещицу. Парень послушался… вытащил трубку… — Теперь — дай. — Благодарствую… Теперь выщелкать Ганзеева… ага… вот он… Ну, возьми же трубку, возьми… — Тут такое дело. Слушай внимательно, Ганс… Да-а… а завтра, между прочим, в Темкином лагере родительский день. Не прошло и получаса после сделанного звонка, как снаружи послышались завывание сирены и усиленные мегафоном голос… — Ничего! — Ратников улыбнулся упорно молчавшим сокамерникам. — Сейчас вызволят нас, вызволят. Парни ничего не ответили, а девушка истово перекрестилась. И тут распахнулась дверь, в камеру ворвался Василь… или Гоша. Застыв на пороге, врубив свет, почесал голову… — Блин… чего тут надо разбить-то? Ага… На гвозде, вбитом в дверной косяк, висели три браслета — синий и два коричнево-желтых. — И зачем их бить? Ну, раз сказано… Ратников распахнул прищуренные глаза, закричал что есть мочи: — Эй, парень! Парень! Не вздумай! — Да пошел ты! С улицы донесся вой сирены. Чьи-то крики. Хруст… И темнота. Резкая такая, глухая… Словно кто-то вновь вырубил свет, а заодно — и солнце.
Глава 5 Лето. Приазовская степь РАЗНОЦВЕТНЫЕ КИБИТКИ
— Э, че за хрень? — взволнованный голос охранника прозвучал словно бы где-то в отдалении, вовсе не гулко, не отдался под потолком, нет… Да и потолка-то никакого не было, а были… звезды! Целая россыпь, они сияли в черном бархатном небе, чуть оттеняя узенький серп месяца. Ночь казалась теплой, где-то рядом, в кустах неумолчно стрекотали сверчки, горько пахло полынью и пряным запахом привольных степных трав: именно степных, в свете звезд и луны все ж не заметно было никакого леса. — Черт! — Василь явно чувствовал себя не в своей тарелке, нервно щелкнул зажигалкой, закурил. — Куда все делось-то? Эй… Хорошо, хоть эти здесь. — Не думаю, что это для тебя так уж хорошо, — усмехнулся Миша. — Ключи есть? — Какие? — Такие. Открыл бы клетку! — Ага, сейчас — бросился! — охранник зло хохотнул. — Может, с вас еще и «браслеты» снять? — Было бы не худо, — вполне серьезно отозвался Ратников. — Сам же видишь, что тут творится. — Ничего я пока не вижу. Василь замолк и больше уже не разговаривал до рассвета, который, в общем-то, наступил очень скоро. Михаил только на минуточку задремал и тут же проснулся от яркого, бьющего прямо в глаза солнышка. Потянувшись, Ратников подмигнул соседям по клетке: — Ну что, может, все-таки познакомимся наконец? Меня Михаилом зовут. — Я — Прохор, — не очень-то приветливо отозвался один из парней. — А то брат мой молодший, Федька, и Анфиска, сестрица. — Своеземцы? Мастеровые? Холопы? — Хрестьяне мы, смерды. Во прошло лето, по недороду, с Каликой-боярином составили ряд. — Ага… рядовичи, значит. И задорого вам боярин землицу в обработ дал? — Издольщина. — Понятно. Не шибко-то разбогатеешь! — Ничо, жить можно, боярин-то был незлобив… Эх, кабы не татары безбожные! — Налетели? Угнали в полон? Вы где жили-то? — Под Рязанью. — А пригнали, значит, сюда? — Сюда, — Прохор угрюмо кивнул. — Поначалу в яме держали, потом от — в клеть да в темень… А теперя, стало быть, снова — в степь. Ну, оно привольнее… — Это в клетке-то привольнее?! Ну, ты, Проня, и скажешь! А те, кто вас захватил, — точно татары были? — Не знаю, может, и бродники, у них-то в шайках каждой твари по паре. Ох и ушлый ты молодец, Мисаиле! — Парень насмешливо сощурился. — Чего это я ушлый? — широко улыбнулся Миша. — Да со всего! Про нас, вишь, все выспросил, а про себя ничего не сказал. — Так ты и не спрашивал, эка! — Ратников покосился на похрапывающего неподалеку, в травище, охранника. — Своеземец я, с новогородчины. — Вона!!! — остальные узники удивленно переглянулись. — С самого Нова-Города? — С него. — А правда бают, будто у вас там худые мужики-вечники — что хотят, то и делают? — Ну, не «худые мужики», а «лучшие люди». — Ратников приосанился. — Не обязательно шибко знатные, а и такие, как вот я. Недавно вот опять князя выпроводили — на чужой каравай роток-то не разевай! — Это какого вы князя выпроводили? — Александра. Ну, который свеев на Неве разбил. — Свеев? На Не-ве? Не слыхали. — И о том, как рыцарей немецких на Чудском озере расколошматили, тоже не ведаете? — Не, не ведаем. — Эх вы! Темнота! Стыдно для русских-то людей таких основополагающих вех не знать. ЕГЭ вы точно не сдали бы! — Мудрено говоришь, своеземец. Михаил усмехнулся, внимательно оглядывая соседей по клетке. Младший братец — Федька — парнишка лет шестнадцати, выглядевший, впрочем, куда как сильнее старшего, давно уже пытался расшатать или разогнуть железные прутья решетки, аж покраснел весь, бедолага. Ничего не получалось, куда там! Оба брата выглядели вполне обычно — светловолосые, широкоплечие. Прохор, правда, чуть более тонок в кости, а вот сестра их, Анфиса, оказалась девушкой очень даже симпатичной, красивой даже — русая коса, соболиные брови, глаза, словно васильки, голубые. Красавица. Интересно, сколько же ей лет? Шестнадцать? Двадцать? Да, где-то так вот примерно, точнее вряд ли она и сама-то знает. То, что Ратников по первости принял за пижамы, оказалось вполне добротной — рваной правда — древнерусской одежкою: полотняные порты, рубахи, а на девушке — длинное, до щиколоток, платье, в нескольких местах заштопанное. Естественно, ни у кого никаких украшений — бродники все поотбирали, сволочи. «Бродники» — это слово Миша и раньше слышал — означало «всякий сброд», шайки полных отморозков, промышлявшие по окраинам княжеств или вот здесь, в южных степях, прозванных в народе Дикое поле. Под одну из таких шаек вполне могли замаскироваться людокрады… или даже не маскировались, просто преступные морды из будущего сами на них вышли, так сказать, приручили для своих нужд. Интересно только, почему именно здесь, у Азовского моря? Браслетики браслетиками, но Ратников хорошо помнил, что переместиться во времени можно лишь в определенных местах, которые могли вдруг и поменяться: вот раньше, года три-четыре назад, одно такое местечко располагалось в районе Усть-Ижоры, другое — на самом северо-востоке Ленинградской области, в непроходимых лесах. Потом вдруг, через год-другой, все переместилось на Чудское озеро, словно бы за Михаилом следом… Нет, не за Михаилом, конечно же — за Машей. Маша ведь была отсюда, из этих времен, словно бы маячок, заброшенный прошлым в будущее. Значит, наверное, и здесь, в Приазовье, имелся такой маячок… Может быть, даже специально бандитами привезенный — для удобства! Одну-то клинику — на Чудском — разгромили, осталась лишь в Украине, здесь… — О, проснулся! — Ратников взглянул на очумело вращающего головою охранника и радостно улыбнулся. — Доброго вам утречка, Василий, не ведаю, как по батюшке! — Хлебало-то завали, — недружелюбно посоветовал страж. — А то как бы фигулина не прилетела. — Какая такая фигулина? — издевательски ухмыльнулся Миша. Василь погрозил кулаком: — А вот такая! — Да хватит тебе уже ругаться-то! Лучше скажи, долго мы еще здесь сидеть будем? — Сколько надо будет, столько и посидите! — Ишь ты, сколько надо… Ты что, парень, не понял, где мы? Глаза-то разуй! Охранник вытащил из-за пояса баллончик с газом и нехорошо ухмыльнулся: — Шмальнуть? — Ну и к чему? — А ну не болтать, сидеть молча! Иначе точно шмальну, век воли не видать! — Ладно, ладно, сидим, — успокоительно закивал Ратников. — Василий, а у тебя хоть ключи-то от клетки есть? — Нету! У Филимона ключи! Все? Кончились вопросы? — Жаль… Минут пять все молчали. Михаил уселся на корточки, привалившись спиной к решетке, и, прикрыв глаза, думал. Нельзя сказать, чтоб мысли его были такими уж веселыми, впрочем, особенно грустными их тоже назвать было нельзя. Он почему-то четко чувствовал, что вновь оказался в прошлом — ну, а где же еще-то? И это не то, чтобы радовало, но внушало определенные надежды, ибо, если где и стоило искать пропавшего Артема, так, скорее всего — именно здесь. А для этого нужно было побыстрей обрести свободу, отыскать хоть кого-нибудь — рыбаков, кочевников, даже тех же бродников. Артем — мальчик необычный, а слухи в степи распространяются быстро, можно даже сказать, что вся степь — это одно большое ухо и губы. Губы — шепчут, ухо — слушает. Наверняка кто-нибудь что-нибудь да знает, остается лишь поискать. Чу! Соседи по клетке вдруг встрепенулись, вытянули шеи, прислушиваясь. Ратников тоже услыхал быстро приближающийся стук лошадиных копыт, обернулся… По степи, вдоль моря, скакали четверо, кто именно, пока сказать было сложно, судя по одежке — штаны, кургузые халаты — татары (или, скорее, половцы, собственно, они и составляли большинство населения так называемой «Золотой Орды»). — Эй, Василий! Ты бы спрятался, что ли… — Пасть свою поганую заткни! — Ну, как знаешь. Ратников всего лишь искренне хотел помочь. Но раз сам человек упорно никакой помощи не желает… А всадники уже заметили клетку и приближались довольно быстро — вот стали заметны лица и детали одежды… Ага, двое — явно воины: кривые мечи, кинжалы, короткие копья, луки и стрелы за спиной, еще один — мальчишка лет тринадцати, судя по одежке — баранья жилетка на голое тело — слуга, и четвертый — тоже мальчишка, хотя нет — юноша, и очень красивый юноша — тонкий стан, расшитая жемчугом куртка, длинные темные, с явным медным отливом, волосы, степные глаза — не раскосые, не узкие, а именно степные — миндалевидные, сверкающие, зеленые… или карие… — Э, Шамшит, — обернувшись, юноша щелкнул камчой… Тонковат голосок-то… Черт! Никакой это не юноша — девка! Красавица из бескрайних степей, дочь синих трав и горького полынного ветра. Один из воинов — Шамшит — рванув удила, вскачь понесся к морю… просто объезжал клетку сзади… Девчонка же, ее юный слуга и второй воин остановили коней невдалеке, как раз перед незадачливым охранником. — Будь здрав, — с неуловимым акцентом — словно бы во рту перекатывались шарики — поздоровалась девушка. — Ты кто есть? — Я-то? Василий, — ухмыльнулся охранник. — А вы кто, цыгане, что ли? — Мы? — девчонка вдруг расхохоталась, подбоченилась с гордостью. — Мы — хозяева степи! Я — Ак-ханум, местная госпожа! — Тьфу-ты, — охранник отмахнулся и сплюнул. — Я и сам местный… король степи, ха-ха! И что-то тебя не припомню. Ты из цирка, наверное… Да, похоже на то. Слышь, мобилы не дашь позвонить, а то мой что-то сел. Ну, что глазами пилькаешь, пигалица? Не врубаешься, что ли, цыганча? Или мобилы у тебя нету? Угрюмо покосившись на Василия, воин спрыгнул с седла и, поклонившись девушке, что-то гортанно выкрикнул. Юная всадница улыбнулась: — Ты знаешь, что сказал Джагатай? — Он что, татарин, что ли? — Тебя следует научить почтению! — Чему-чему меня следует научить? Я щас тебя сам почтению поучу, прошмандовка хренова! Дернувшись, Василь ухватил девчонку за ногу, пытаясь вытащить из седла… И тут же получил камчой по лицу, завыл, отпрянул, выхватывая из-за пояса баллончик… прыснул… Попал в морду коню — тот взвился на дыбы, заржал, понесся… однако степная красавица Ак-ханум, быстро обуздав жеребца, нехорошо усмехнулась, прищурилась… Эх, бедный Василь… он еще не знал, с каким чертом связался! — Бросай нож! — напрасно кричал Михаил. — Кланяйся! Кланяйся, дурень! Куда там! Обычный сельский бандос — какие там мозги, одна наглость да дурь! — Я вас счас! Я вам сейчас, суки… Просто пропела стрела, попав в сердце… И все. Выпал из враз ослабевшей руки нож, улетел в травищу баллончик с газом. Туда же, в траву, под копыта коней, повалился и незадачливый Василь… Увы! А ведь предупреждали! — Все ж жалко дурака, — посетовал Ратников. — К тому же у него и ключ мог быть. Может, врал, что у Филимона? — Вы чьи, пленники? — юная ханум наконец спешилась, с явным любопытством осматривая клетку и тех, кто в ней находился. — Приветствую тебя, о, прекраснейшая госпожа, — галантно поклонился Миша. — Проклятые бродники полонили нас, людей честнейших и благороднейших. Ак-ханум вдруг неожиданно фыркнула и громко расхохоталась. — Ты чего смеешься-то? — молодой человек немного обиделся. — Я смешно говорю? — Ты смешно выглядишь, — фыркнула девушка. — Зачем рубаху в порты заправил? — Да так… ты бы нас выпустила отсюда, госпожа. — Как же я вас выпущу? — краса степей изумилась. — Я что — кузнец? Сняв лисью шапку, она вытерла выступивший на лбу пот… Ах, что за волосы! Что за глаза! И вовсе она никакая не смуглая… загорелая — да. — Что ты так смотришь, пленник? — Ты очень красивая, госпожа. — Я знаю. Не ты первый мне это говоришь. Ладно… Вы теперь — моя добыча! — взлетев в седло, Ак-ханум приосанилась и, обернувшись, что-то бросила воинам. Потому усмехнулась, перевела: — Джагатай останется вас сторожить. Он хороший воин, якши. — Ты тоже хороша! И так хорошо говоришь… — Я учила. Я умная. — О, моя госпожа — кто бы спорил?! Один из воинов — Джагатай — общим обликом и невозмутимостью напоминавший каменную статую, остался у клетки, не говоря ни слова, стреножил лошадь, уселся в траву рядом — да так и сидел. Да, убитого люди ханум обыскали тщательно — ключей, увы, не нашли, но степная принцесса прихватизировала золотую цепочку и мобильник — красивенький, блестящий, потому, видать, и понравился. Нашедшиеся в портмоне охранника деньги — как мелочь, так и купюры, никого, даже мальчишку-слугу, не прельстили. Впрочем, куртку он на себя натянул, прямо поверх жилетки. И тоже приосанился, а уж госпожа заливалась, аж в ладоши хлопала: «Вах, Джама! Якши!» Та еще оказалась хохотушка. А у слуги-то… Миша присмотрелся… Эх, далековато был парнишка, не шибко-то разглядишь… И все же — да! да!Он шел на Одессу,А вышел к Херсону —В засаду попался отряд.Михаил Голодный.Партизан Железняк
В клетку залетел шмель, полетал, пожужжал важно… Анфиса его выгнала и вздохнула. — Что так тяжко-то, девица? — Да так, — девушка зябко поежилась. — Из одного полона в другой. От бродников — к татарам. — Из огня да в полымя, — так же безрадостно протянул Прохор. Ратников всплеснул руками: — Вот, блин, послал Бог пессимистов! Радоваться надо — хозяйка-то наша — красавица, да и веселая — с такой точно не заскучаем! — Эх, и веселый же ты человек, Мисаиле! А Миша знал, с чего веселится! Еще бы. У юного слуги Джамы на шее висел ключ — средних размеров, фигуристый, серого металла — Темкин ключ! От дома, от Усадьбы!!! Так как тут сейчас было не балагурить, да на судьбу обижаться? — О, гляди-кось! — младший из братьев, Федька, вдруг показал рукою куда-то в степь. — Едут. Едут? Действительно, ехали: четверо всадников и — за ними — одноосная кибитка, этакая арба на сплошных деревянных колесах. Хорошие были колеса, основательные, размерами — точно с тракторные! Кибиткой управлял мускулистый чернобородый мужик в короткой кожаной куртке, небрежно наброшенной на голове тело, в красных расшитых серебряным галуном, шароварах с широким поясом. На босяка он похож не был… Господи! Кузнец. Ну конечно же. Были высланы для охраны воины, за арбой же еще бежали слуги, по знаку чернобородого живенько вытащившие переносную наковальню, горн и кузнечные инструменты — всякие там молотки, кувалды, клещи. Возились, в общем-то, долго, но основное время занял процесс, так сказать, подготовки — пока разожгли огонь, набросали углей, то да се… А потом как-то так быстро… Чирк! И нет замочка! Засмеявшись, кузнец махнул рукой — мол, выходите, но наручники пока снимать не стал — это уж потом, дома. Дома… Где-то тут у них дом…
Пленников привязали арканами к кибитке. Всадники с копьями и луками гарцевали рядом, скрипели колеса, в небе, над бескрайним степным морем, широко распластав крылья, парил одинокий ястреб. Шли не очень долго, может быть — час, а может — два, строго на север — за спиною еще долго виднелось Азовское — по-здешнему Сурожское — море. За ним, в Крыму — богатые генуэзские колонии: Кафа, Феодоро, Солдайя, Мадрига, впрочем, и на Сурожском (Азовском) море подобная тоже была — Тана называлась. Однако Темины следы явно вели не туда, а на север, в степь, в Дикое поле, вообще-то считавшееся частью владений одного из сыновей Чингисхана — улусом Джучи, коим, выстроив себе в низовьях Волги-Итиля столицу — Сарай — нынче правил Чингисханов внук, небезызвестный Батый — Бату. «Золотая Орда» — так это государственное образование станут именовать в летописях много-много позже, лет через триста, когда от него и след уже успеет остыть. Становище показалось внезапно, вот только что тянулась ровная унылая степь, и вдруг — словно из-под земли — выросли кибитки, юрты. Сразу же, откуда ни возьмись, появились всадники, в основном — молодежь и вообще еще просто дети. Всем любопытно было посмотреть. Ратников тоже крутил головой во все стороны — надеялся увидеть Артема, ну, а почему бы и нет? Вряд ли мальчишку убили, какой в этом смысл? А вот сделать слугой… или продать — другое дело. Продать… Куда тут обычно продают? В Тану? Морским купцам-перекупщикам? Или — увозят в Орду… «В татары», если по-русски. Да нет, сразу вот так продать — вряд ли успели бы. Молодой человек поискал глазами Ак-ханум… Да, похоже, она и вправду была в этом стойбище главной — во-он, вышла из шикарной — белого войлока с сине-голубым узором — юрты, в окружении верных нукеров в сверкающих шлемах, с саблями и круглыми небольшими щитами. Что-то спросила у кузнеца, улыбнулась и, подозвав какого-то мужичка, рыжебородого и босого, что-то повелительно бросила. Кроме монгольской, верно, в жилах ее текла и кыпчакская кровь, о чем говорило прозвище. «Ханум» — «госпожа» — это тюркское слово, монголы бы сказали «хатун». Угодливо тряхнув бороденкой, мужичок поклонился и подбежал к полоняникам: — Вы, трое, ждите меня здесь, а ты, девка… Пошли! — Куда это мне с тобой идти? — Узнаешь… Что рот раскрыла — горда больно? Ничо, гордость твою эту тут живо прижмут. Идем, говорю… девками у нас Казы-Айрак ведает. Во-он она у желтой кибитки стоит, видишь? — Та старуха? — Какая она тебе старуха? Сказано ж — госпожа Казы-Айрак. Делать умеешь чего? — на ходу допытывался у Анфисы рыжебородый. — Все умею. Прясть, щи варить, войлок катать, вышивать бисером… — Это хорошо, хорошо. Якши! Униженно поклонившись старухе — по виду сущей ведьме, — мужичонка оставил девушку и проворно побежал обратно. Ухмыльнулся, потер руки: — Ну, все — идем. Покажу вам, что тут да как. Бежать не советую — словят да кожу сдерут — с живых. — Тьфу ты, Господи, — не выдержав, сплюнул Федька. — Вот нехристи-то! — Або хребет переломают да волкам-шакалам на пир бросят, — осклабился рыжий. — Но то крайне дело, так-то тут ничего, жить можно. Кочевье еще до осени продлится, а как начнет дождить — так, может, и повезет, поедете с молодой госпожой Ак-ханум в Сарай. А до той поры работать будете — лошадей пасти, сено косить, мясо заготавливать, войлок катать — работы хватит. — А ты-то тут кто такой? — Прохор насмешливо прищурился. — Меня Кузьмой звать, я тут над всеми русскими — старшой. — И много тут русских? — Да есть, — Кузьма неожиданно задумался. — До вчерашнего дня целых две дюжины было! — А почему — до вчерашнего? — насторожился Миша. — Что, все в побег рванули? — И-и-и-и! Окстись, паря! Скажешь тоже — в побег. Вчерась в Сарай караван ушел, вот молодая хозяйка с оказией рабов своих и отправила — в Сарае у ней подворье, дворец надо ставить, двор глиной мостить. А то приедет осенью — а где жить-то? А так — все уже есть. Ак-ханум — девушка умная. — Рыжий шумно высморкался. — Ну, пошли, пошли, ишь, разговорились. Посейчас вас к работе приставлю — войлок мять… — Слышь, Кузьма… — Ратников поспешно придержал мужичка за локоть. — А тут, средь полоняников, отрока не было? Такой светленький, щуплый… — Были отроки, — согласно кивнул старшой. — Не один, и не два — четверо! Все доходяги, все — сивые… один на одного похож. — И что, всех их — в Сарай? Никого в подпасках не оставили? — Подпасков тут своих хватает. Не, отроков всех — в Сарай… кроме двух — этих, кажись, сурожцам отдали, в обмен на рыбу. Да, вчера утром и отдали, до каравана еще. Хорошая рыба была, вкусная… — Кузьма облизнулся. — И, главное — много. Мне — и то перепало. — А отроков тех… куда? — Да пес их знает. Может, в Сурож, может, в Тану, а может, еще куда… Один Господь ведает… Во! Пришли! Заведя пленников на окраину становища, Кузьма кивнул на огромные кучи шерсти, среди которой копошились два полуголых, тощих и смуглых до черноты, парня. — Этот — Азат, а тот — Арат, — указал на парней рыжий. — Или наоборот, черт их знает. По-русски ни бельмеса не говорят, но кое-что понимают. Как работать — покажут, заодно и присмотрят, чтоб не бездельничали. Будете дурковать — сообщат госпоже, ну а у той разговор недолгий. На первое — плетью отходят, а уж потом… — Ишь ты — плетью, — недобро набычился Прохор. А Федька хмыкнул: — Я и говорю — нехристи! — Но! Ты за всех-то не говори, — неожиданно обиделся старшой. — Госпожа Ак-ханум, между прочим, христианка. — Да ну! — не поверили братья. — Быть такого не могет! — Да как же не могет-то? Говорю вам — христианка. Конечно, вера ее не такая, как у нас… — Латынница, что ль?! — И не латынница. Своя какая-то вера. Но — тоже в Иисуса Христа! — Батюшка наш еретиками таких людей звал, — хмыкнул Прохор. — Заблудшая душа — хуже язычника. — Подожди, я вот расскажу, как ты госпожу честишь! Похоже, говоря так, рыжий коллаборационист ничуть не шутил, и Ратников решил быстренько перевести разговор в несколько иное русло. Наклонился, зачерпнул, как показали, шерсть… — Слышь, Кузьма, пока не ушел, дозволь еще кое-что спросить… — Дозволяю, — старшой важно махнул рукой. — Спрашивай. А вы робьте, робьте, не стойте. — Вот госпожа наша… девушка, сразу видно, гордая… Сколько ей лет, интересно, не знаешь? — Чего ж не знаю? Семнадцать. — Хм… я почему-то так и подумал. А что, у татар все девки такие вольные? Сама себе на коне скачет, в штанах, что хочет, то и воротит? — Татарские девки… мунгалы, найманы, меркитки — они, конечно, вольные, это так, — Кузьма поощрительно улыбнулся, видать, нашел-таки себе собеседника. — У нас бы иную и за меньшее плетью промеж плечей приладили. А Ак-ханум к тому ж и вдовица! А уж вдовицы у татар в почете — как и князь какой, сама себе полновластная хозяйка и людям своим. — А-а-а, так она вдова! И давно? — Да года три уже, мужа ее, Хубиду-князя, где-то в полночных странах убили. Лыцарь какой-то проткнул копьем. Меж нами говоря, госпожа тому ничуть не печалится — дурной был князь, старый, и бил ее часто, а детей Бог не дал. Не, одного, говорят, дал, да через год и прибрал — лихоманка. Ладно, заболтался тут с вами, пойду… Ого! Чего это у тебя за обувка? Сымай! Старшой плотоядно смотрел на Мишины кроссовки, и Ратников решил с ним не ссориться. Послушно развязал шнурки, протянул обувь: — Носи на здоровье, пользуйся. — Добрый ты человек, паря! Покладистый… всем бы так. — Думаю, вечером еще с тобой поговорим, — улыбнулся Миша. — Интересно мне, как тут люди живут? — Поговорим, — уходя, обнадежил Кузьма. Кроссовки он почему-то не одел, а сунул под мышку, да так и зашагал к юрте. Работа оказалась вроде бы не такой и тяжелой, однако нудной. Правда, Ратников балагурил и тут — все высказывал какие-то прибаутки, шуточки — даже чернявые Азат с Аратом и те смеялись, щерились. Так вот, до темноты, время и пролетело, а потом, с факелом в руке, явился, как обещал, Кузьма и, придирчиво оглядев работу, хмыкнул: — Ну, однако, ладноть. Пущай хоть так. На! Забирай свою обувку! Он брезгливо протянул Ратникову кроссовки. — Никому не глянулась — жестковата больно, да и воняет премерзко. — Чего это премерзко-то? Михаил поспешно спрятал радость: все ж ходить босиком без привычки — не самое веселое дело. И еще подумалось: вот чем Тема отличается от всех других — местных — отроков! По внешности — да, ничем, вон, тот же Кузьма так и сказал — все доходяги да сивые. Ничем, кроме одежды! И обуви. В чем Артем был? В шортах, майке, кроссовках, в носках даже. Ежели здешними глазами смотреть — очень даже смешная одежонка… запоминающаяся! — Эй, Мисаил! Чего расселся? Давай, поспешай, не то похлебки не достанется. Похлебка оказалась вкусной — с травами, на мясном бульоне, с мучицей. Несколько жидковата, правда. Миша несколько раз уже ловил себя на мысли, что пытался искать в котле картошку или макароны. А потом как-то вот вырубился и вдруг уснул… с устатку, что ли? Никто его не будил, не бил, не тащил куда-нибудь в яму — или где тут обычно ночевали пленники? Ничего подобного. А проснулся Михаил, как и все, утром, с первыми лучами солнца. Потянулся, прислушался — позади кто-то что-то смачно жевал. Ратников обернулся — собака! Здоровенный такой пес, бурый, с подпалинами, клыкастый, но, кажется, не злой — грыз себе кость да добродушно косил по сторонам желтым глазом. — Камсикар, Камсикар! — подойдя, погладил псину мальчишка-слуга. Как его — Джама, что ли? — Тебя Джама зовут? — Джама. — Песни любишь петь? — Нет. Больше слушать. Ратников вздохнул: — И я — больше слушать. Вот такие мы с тобой музыканты. Хорошо по-русски говоришь. — Я же кыпчак! У нас все говорят. Да и бабушка у меня была — русская, из Переяславля. — Хм, надо же, — покачав головой, Михаил повнимательнее взглянул на парнишку. Темно-русый, вполне европейское лицо, но вот глаза — темные, узкие, степные. — Красивый у тебя амулет, Джама! Откуда такой? — У полоняника добыл. — Парень ничуть не удивился вопросу. — А что за полоняник? — Такой, как и я… Но — смешной. И ни к какой работе непригодный. А ест… ну, так мало! Уж кормил его, кормил… — Ты сказал — смешной. Как это? — Одет смешно. На ногах — чуни, вроде как вот и у тебя. А порты — до колен обрезаны! Вот умора! Точно! Артем! — А… скажи-ка, Джама, этот отрок, он где сейчас? — Да не знаю, — подросток отмахнулся и, что-то ласково приговаривая по-своему, почесал собачинищу за ушами. — Может, с утра сурожцам продали… Может, в Сарай отправили. Думаю — что сурожцам. — Почему? — А на что он в Сарае? Говорю ж — бесполезный. Да-а… — Миша покачал головой — «скрипач не нужен». — Эй, как спалось, Мисаиле? — окликнул Прохор. — Мы уж тебя не стали будить. — Сами-то где спали? — На сене, во-он под той кибиткой. Всю-то ночь волки где-то рядом провыли. — Волки? Вот уж не слышал. И собака не лаяла. — А Камсикар и не лает, — поднимаясь, с ухмылкой заметил Джама. — Он сразу рвет. В клочья! Такой уж это пес. Псинище, видимо чувствуя, что говорят про него, недобро покосился на Мишу и зарычал.
В этот день снова работали на войлоке, потом ездили к морю, за плавником — навозили к становище выкинутые на отлив бревна, потом рыли какие-то ямы, в общем, за день порядком умаялись, зато повидались с Анфиской — старуха Казы-Айрак отвлеклась на зов молодой хозяйки, вот девчонка и улучила момент, к своим прибежала. — Ой, братцы! Вижу, тяжко вам. Федька оскалил зубы: — Ничо! Ты-то как? — И я ничо. В юрте прибираюсь, а завтра — старуха сказала — будем колеса кибитками смазывать. Быстро, как всегда на юге, темнело. Вот еще только что в сиреневом воздухе маячили какие-то смутные тени, и вдруг — темнота. Густая, почти непроглядная, лишь чуть смягченная светом узкого месяца и далеких мерцающих звезд. Ратников снова задержался у костра — сидел, смотрел на огонь, думал. Никто его не трогал — видать, привыкли уже. Даже пес Камсикар, подбежав, лишь махнул хвостом, словно бы разрешая — сиди, мол, да сгинул, где-то в ночи, и вскоре где-то за околицею становища послышался лай. Михаил потянулся, подкинул в костер каких-то веток — это добро разрешалось жечь безвозбранно, правда, и огня они давали мало, а больше дымили. Ну, хоть так… Позади, за спиной, вдруг послышались чьи-то легкие шаги. Кто-то проскользнул, сел к огоньку рядом. Миша скосил глаза и удивленно свистнул: — Госпожа! — Сиди, не кланяйся, — махнула рукой Ак-ханум. Узкие синие штаны, сапожки из мягкой замши, белый, с синим узорочьем, халат — «дэли», такая же белая, отороченная лисьими хвостами шапка из мягкого войлока… Может, это из-за одежды так вдовицу прозвали — Ак-ханум — «Белая госпожа»? — Расскажи мне про свои земли, урус, — обняв коленки руками, негромко попросила девушка. — Говорят, там много больших городов. Михаил, пряча усмешку, кивнул: — Много! — В каком ты жил? — В Новгороде. Это большой и богатый город, с белокаменными храмами, с могучими стенами и рвами, с немолчным торгом, где каких только товаров нет! Кто только туда не приезжает… — Я знаю. Наши купцы тоже ездят. А кроме Новгорода, какие еще города есть? — Да много. Владимир, Полоцк, Псков, Переяславль, Рязань, Киев… — О, да, да — Киев и Рязань я знаю. У вас ведь в каждом городе — свой князь? — Ну, почти так. Княжеств на Руси много. — И все друг другу — враги. — Ну, не все, но… В общем, ты правильно заметила. Дозволь спросить кое-что? — Спрашивай. — Ты помнишь смешного отрока в кургузых портах? — Помню. Я велела отправить его в Сарай — тут от него мало толку. В Сарай! Миша поспешно спрятал радость — ну хоть что-то конкретно узнал! — А почему ты про него спрашиваешь? Это твой родич? — Думаю, что да. — Забавный. Все глазами хлопал, всему удивлялся и говорил… как-то смешно и не очень понятно. — А… А откуда он здесь взялся? — Наши ездили за плавником. Ну вот как вы сегодня. Выловили в море. Там еще с ним двое было — нас увидали, пытались сбежать… Далеко не убежали. Джама хоть и слуга, а стрелы кладет метко. — Они тоже были смешно одеты? — Я не видела. Но, говорят, — да. Как ты. Вот не знала, что урусуты заправляют рубахи в порты! Так что — удобнее? — Не знаю. Ак-ханум неожиданно вздохнула: — Ох, не зря ты так печешься об этом отроке. Замолчала, немного посидела, а потом тихо, нараспев, произнесла: — Кулун алган куландай кулунумдан айлырдым. Айрылышкан анкудай эр улумдан айрылдым. — Какие печальные стихи, — прошептал Ратников. — Да, печальные… Это песнь о разлуке: подобно кулану, лишившемуся своего детеныша, я тоже разлучен со своим детенышем… вот так примерно. Говорят, великий владыка Чингисхан сказал так, когда узнал о смерти своего сына Джучи. А вскоре умер сам, успев назначить ханом улуса сына Джучи Бату. Бату — хороший хан! Не то чтобы добрый, но… знаешь, мне рассказывал один дервиш там, в Сарае, — в древности были такие злобные властители — сатрапы, так вот, Бату — не сатрап. Господи Иисусе, и что это я с тобой разговорилась? — Ты веришь в Христа? — Верую. Но не так, как вы, урусуты. И не так, как в полночных землях. По-своему. Как в давние времена учил епископ Нестор. Что смотришь? Да, мы, найманы — христиане. Как и некоторые меркиты, а иные верят в пророка, а иные — в Вечное Небо и Тенгри. Всяк, как хочет, так и верит, так сказано в «Ясе»! Царевич Сартак, сын Бату, тоже в Христа верует, а его дядя, Берке, — в Пророка. Тех же, кто сохранил нашу древнюю веру, всегда легко отличить по запаху. — Ак-ханум тихонько рассмеялась. — По запаху? — Да. Они никогда не моются — считают, что нельзя оскорблять духов воды. А я моюсь! И обожаю купаться! — Дозволь еще спросить, прекраснейшая госпожа. — Спрашивай. — Люди в смешных одеждах… Они часто бывают в здешних местах? — Нет. Я впервые про них услышала. Что? — Вдовица вдруг прищурилась. — Ищешь своих земляков, раб? — Скорее — врагов. Какой сейчас год? — Что? — Девушка хлопнула ресницами. — Не поняла, что ты спросил? — Лето, какое сейчас лето идет от сотворения мира или от рождества Христова? — Не знаю… — Ак-ханум повела плечом. — Я тебе что — священник? — А… когда великий Бату-хан вернулся из своего похода на Полночные страны? — Ну, это тебе всякий скажет, даже Джама! — расхохоталась юная госпожа. — Два лета с тех пор прошло, а третье — идет. Тысяча двести сорок второй плюс три — тысяча двести сорок пятый, — про себя прикинул Михаил. Ну да — где-то примерно так и должно быть. — Идем, — Ак-ханум поднялась, стряхнув с рукава пепел. — Проводишь меня. Ратников поспешно поднялся на ноги и поклонился: — Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа. Они вошли в юрту, оказавшуюся изнутри куда просторнее, нежели казалось снаружи. Мягкая кошма под ногами, какие-то завешенные плотной тканью перегородки, очаг… ложе. В золотой плошке светильника, чадя, потрескивал фитиль, давая желтое неровное пламя. Потянувшись, юная госпожа опустилась на ложе. — Разуй меня! Михаил послушно стащил с красавицы сапоги. — Теперь — сними пояс… дэли… И вот она уже возлежала почти обнаженная — в одних узких синих шальварах: тонкий стан, крутые бедра, темная ямочка пупка и грудь… упругая, уже налившаяся соком любви, грудь, не очень большая, но такая аппетитная, что Ратников позабыл обо всем на свете. Остались лишь эти глаза, эта волнующе вздымающаяся грудь, эти зовущие губы. — Ну что ж ты? Раздень меня дальше! — Но… — Экий ты стеснительный! — Юная вдовушка вдруг рассмеялась. — Хочешь сказать: я — госпожа, а ты — раб? Да, так и есть. Но я ж не в мужья тебя зову. А мужчин монгольские девушки привыкли выбирать сами! Ну… иди же сюда… не медли… Забросив руки за голову, степная красавица повалилась на спину… Миша быстро стащил с нее шальвары, погладил бедра, поласкал языком пупок, грудь… — Только не целуй меня в губы, — томно вытянувшись, прошептала девчонка. — Как-нибудь обойдусь без таких ласк… Да, сколько помнил Ратников, монголы не знали поцелуя — терлись щеками… Вот и он сейчас — потерся… Ак-ханум застонала, затрепетала вся… А кожа ее оказалась мягкой и нежной, объятья же — жаркими и сладкими, как вкус нуги. Тусклое пламя светильника отражалось в зеленовато-карих глазах красы степей, на губах застыла улыбка, и рыжие волосы стекали по плечам расплавленной медью…
Глава 6 Лето 1245 года. Приазовские степи ХАЛАТ И ВОЙЛОЧНАЯ ШАПКА
В этот день никто не работал, даже самый последний раб! Приехали гости из соседних кочевий; бросив стада помощникам, явились пастухи с дальних пастбищ, вообще в степи, рядом с ордой Ак-ханум, стало довольно многолюдно и весело. Уже с раннего утра суетились: расстилали кошмы, размечали места для игрищ, женщины варили в котлах мясо — готовились к пиру. Хмельной напиток из кобыльего молока — «айран» — приготовили еще загодя, целых два чана, да еще имелось и вино — так что молодая хозяйка ходила с утра пьяная, ничуть этого не стесняясь! Напились и воины — неутомимые степные джигиты, некоторые уже валялись в траве, впрочем, большинство все же дождалось гостей, церемонно встречаемых раскрасневшейся и веселой госпожой Ак-ханум. Ратников только головой качал, потягивая айран из глиняной плошки: — Ну и дела! Столько пить! Ладно мужики, но госпожа-то! — Да не такая уж она и пьяница! — хлопнув Михаила по плечу, захохотал сидевший на кошме рядом Кузьма. — Но выпить любит. Они тут все выпить любят, потом пьяные своими похождениями хвастают, а кто не пьет — так тот вообще худой человек, нехороший! С таким и знаться-то не будут. Ратников не поверил: — Неужто — так? — Так, милай, так! Чингисхан ихний уж как с пьянством не боролся… а не победил! Единственный враг, что над ним верх взял, — так-то. — Ну да, ну да, — Миша закусил крылышком куропатки. — Сейчас напьются, буянить будут, морды друг дружке бить. Кузьма вдруг расхохотался: — Не-е, милай, что ты! Они во хмелю не драчливы, наоборот — веселы да добры изрядно. Кто дерется, считается — совсем уж плохой человек, бес, мол, в него злобный вселился. Ратников больше ничего не сказал, лишь ухмыльнулся. Невольники и слуги сидели за кибитками, на расстеленной прямо в траве кошме дымилось только что приготовленное угощение — куропатки, жеребятина, пресные лепешки. — Сейчас еще выпьем да пойдем на состязания смотреть, — почесав живот, улыбнулся рыжебородый. — Интересно. — А мы, дядько Кузьма, не пойдем, — повернув голову, Прохор подмигнул сидевшему рядом брату. — Лучше поспим малость. — Какое — поспим?! — неожиданно возмутился старшой. — Хотите, чтоб вас на праздник плетьми пригнали? Так это у них живо. — Ладно, — махнув рукой, Михаил поставил на кошму плошку. — Идем, что ли, взглянем.И грозный соленый бушующий валО шлюпку волну за волной разбивал…Александр Жаров.Заветный камень
Они пришли вовремя, уже как раз начинались ристалища. Сперва, как водится, соревновались джигиты — кто быстрей скачет, кто лучше пошлет стрелу и все такое прочее. Управлялись с лошадьми ловко — Ратников не раз и не два свистел в восхищении — что и понятно — кочевники все же, лет с трех на коне, а без лошади и жизни нет. Да, в степи — так. Кони там — все! И богатство, и пища, да и вообще — жизненная необходимость. — Хэй, Амир, хэй! — сидя на белой кобылице, накрытой бело-голубым — счастливые цвета — чепраком, Ак-ханум азартно подбадривала джигитов, то и дело прикладываясь к небольшому серебряному кувшинчику, что держала на подносе стоявшая рядом управительница — старая карга Казы-Айрак, ради праздника обрядившаяся в длинный, богато расшитый жемчугом, халат густого темно-синего цвета. — Давай, обгоняй его! Подобные крики и без перевода понять было нетрудно. Джигитовка закончилась победой какого-то молодого парня с плоским и невозмутим лицом, как у какого-нибудь гурона. Ну, точно — вылитый индеец, Виннету, ему бы еще и перья… Ак-ханум спешилась и самолично поднесла молодцу фаянсовую чашу с айраном — арькой. Джигит выхлебал подношение в один присест и, утерев губы рукавом, довольно крякнул: — Якши! Оба — и «Виннету», и ханум, вновь вскочили на лошадей и поехали смотреть на борцов. Тут и идти-то было всего ничего — рядом, но, как уже подметил Ратников, степняки не очень-то любили ходить пешком, даже и десять шагов — а все равно на лошади проедут. Миша даже улыбнулся, вспомнив некоторых своих знакомых, — до магазина сто метров, а все равно на машине надо! Ну, что за люди? Монголы! Как есть — монголы. К тому же и насчет спиртного — очень, очень много общего. А борцы состязались интересно! Раздевшись до пояса, кружили друг против друга, кружили, выжидая удобный момент, потом — раз! И один из соперников оказывался поверженным. Как-то очень уж быстро. Потом, уже ближе к полудню, начался, собственно, пир. То, что каждый из гостей к этому времени был, так сказать, очень даже подшофе, не считалось. Подумаешь, немножко выпили, разогрелись, теперь можно было предаться кутежу и по-настоящему, чтоб небесам жарко стало! Почетные гости конечно же скрылись в юрте ханум, и что там конкретно происходило, Михаил не видел, правда, время от времени некоторых, особенно уставших, гостей, выносили поблевать… Те облегчались, отлеживались… и снова — в юрту, а там уже пели песни. Сначала — протяжные, грустные, затем — все веселее.
— Сейчас и в пляс пойдут, — ухмыльнулся Прохор. Невольники снова сидели за кибитками, под присмотром Кузьмы и двух юных воинов, коим еще рановато было потреблять арьку в столь безбожном количестве. Оттого воины злились и неприязненнопосматривали на рабов. — А что вы думали? — ухмыльнулся Кузьма. — Сторожа, она и есть — сторожа. Как ни старайтесь — не убежите, стрела догонит. — А стреляют они хорошо, — вздохнул Федька. — Сам видел. Старший братец его махнул рукой: — Да все мы видели. Что там, осталось еще хмельное-то? — Да есть, — Ратников улыбнулся, плеснул из бурдюка в плошку. — Что, по нраву пришлось? — Не, не по нраву. Наши меды да квас куда лучше! А это… лошадиной пахнет. — Так не пей! — Хэ… не пей. А вот выпью! — Понятно. Как говорится, на халяву и уксус сладкий, и хлорка — творог. Михаил еще хотел что-то добавить или о чем-то спросить у Кузьмы, но не успел: в степи, за кибитками вдруг послышался стук копыт и чей-то протяжный крик, явно не праздничный… скорей, это был крик боли и ужаса. — Глянь-ка! — привстал Ратников. — Это случаем не наш Джама скачет? Щурясь от уже начинавшего клониться к закату солнышка, Кузьма приложил ладонь ко лбу: — Да, это Джама. И чего он так несется-то? Арьки ему все равно не нальют — молод еще. — Эй, гей! — на ходу кричал юный всадник. — Эй! Наброшенная на голове тело баранья жилетка его распахнулась, с плеча стекала кровь… Немного не доскакав до кибиток, парнишка вдруг свалился в траву и застонал. Переглянувшись, невольники бросились к нему: — Эй, Джама! Джама! Ратников осторожно приподнял подростка за плечи… Джама застонал. Ранен! — Бродники! Угоняют стада… скажите ханум. Кузьма опрометью бросился к юрте… И тотчас же оттуда выскочили все — и сама хозяйка кочевья, и ее почетные гости, включая раскрасневшегося от выпивки «Виннету». — Бродники… — дернувшись, повторил Джама. Ак-ханум присела рядом, что-то переспросила, затем погладила парнишку по волосам… потом резко вскочила, что-то крикнула… Вмиг протрезвевшие джигиты живо взметнулись на лошадей. «Виннету» что-то гортанно скомандовал, построил людей… Ак-ханум тем временем забежала в юрту… и выбежала уже в блестящей кольчуге и шлеме с бармицей. Усевшись в седло, выхватила из ножен сверкающую, словно тысяча солнц, саблю, взмахнула… И все орда умчалась, неведомо куда, в степь, и стук копыт затих, растворяясь в бескрайних просторах. К раненому подошел какой-то старик, седой, как лунь, по знаку его невольники перенесли парня в кибитку. Джама молча терпел боль и улыбался. — Выздоровеет, — негромко промолвил Кузьма. — Старик Акчинай — хороший лекарь. — Дай-то бог, — Ратников пождал губы. Всем было жаль мальчишку. Снова вдруг вспомнился Артем — как-то он там, в этом непонятном и неизвестном Сарае? Впрочем, караван, наверное, еще и не добрался до тех мест. Одно хорошо — дороги там безопасные, за этим еще со времен Чингисхана зорко следит специальная — ямская — стража. Отыскать Тему, уехать… вот, обратно сюда. А дальше? А дальше — искать людокрадов, следить — ничего другого и не остается-то. Правда, в самом крайнем случае можно попытаться добраться до Новгорода или в орденские тевтонские земли — там ведь тоже должны быть браслетики! Нужно только их найти… вернее — отыскать нужных людей. А там… Миша вздохнул… и вздрогнул, снова услышав крики, на это раз, правда, похоже, что радостные. Ну да — вон и топот, и пыль. Возвращаются, возвращаются джигиты, недолго и ездили… — Хэй! Хэй! Хурра-а-а-а!!! Кузьма бросился к Ак-ханум, помог спуститься с лошади. Хозяйка выглядела раскрасневшейся и довольной. — Бродники убежали, — вернувшись к кибиткам, с ухмылкой поведал старшой. — Не так-то много их и было, шпыней. Думали — раз пир, так все перепьются, не дюжи будут и скакать. Просчитались, одначе! — Так что? — Ратников почесал бородку. — Отбили стада-то? — Отбили. Быстро отбили — говорю ж, бродники сами разбежались. Просто на обратном пути пока с гостями прощались, то се… — Понятно… Ну что, Кузьма, спать сегодня пораньше ляжем? — Да уж поспим… всяко. — Старшой потянулся и смачно зевнул. — Там наши пленника взяли — пойду, взгляну, любопытно больно. — И я с тобою, Кузьма, — тут же встрепенулся Миша. — Все равно не спится что-то. Рыжебородый махнул рукой: — Ну, пошли… Бродник-то, верно, в яме.
Пленник оказался дюжим мужиком с кудлатой непокорною бородищею и звероватым взглядом. Был он похож то ли на Стеньку Разина, то ли на известного рок-музыканта Шнура. Вел он себя, впрочем, тихо — не ругался, очами не сверкал, а лишь что-то шептал одними губами, скорее всего — молился. Однако, вовсе не молитвы бродника привлекли пристальное внимание Миши, а его одежка: из-под распахнутого армяка торчала… нет, не рубаха с вышивкой, хотя издалека именно так и казалось… Не рубаха — футболка с надписью «Harvard University Team»! — Платье у тебя баское! — ухмыльнулся Ратников. — Откель? Сидевший в ямине разбойник поднял голову: — Попить дай! — Дам. — С дозволения Кузьмы Михаил сбегал за арькой, опустил на веревке глиняный кувшин вниз. — Пей… Ну, так откуда платье-то? — С моря. В заливе на камнях нашел. — Точно в заливе? Не врешь? — А чего мне врать-то? И в самом деле…
Гуляющие угомонились к утру, невольники как раз встали, как обычно, вместе с солнышком — в эту (и не только в эту) эпоху все так вставали. Ратников потянулся — спина после этого чертова войлока боле-е-ела! Радикулит бы не подхватить или какой-нибудь, не дай бог, артроз. Проснувшиеся невольники выстроились — похоже, сегодня они должны были что-то рыть. — Эй, рыжий. — Голос молодой хозяйки кочевья прозвучал резко, словно выстрел в ночи. — Да, моя госпожа? — Повернувшись, низко поклонился старшой. — Этого я беру с собой. — Подъехав ближе все на той же резвой белой кобыле, Ак-ханум указала камчой на Ратникова. — Слышишь ты, урусут, побежишь рядом с моей лошадью. Михаил поклонился, пряча улыбку: — Слушаюсь и повинуюсь, госпожа. — Ну, тогда вперед! Огрев кобылу камчой, хозяйка кочевья унеслась в степь столь проворно, что Ратникову стоило немалых трудов ее догнать, хоть и бегал он быстро. Хорошо, что красавица смилостивилась, пустила лошадь шагом. По бокам ее ехали невозмутимые мальчики-воины, Миша же, как ему и было указано, зашагал рядом с юной вдовой. — Знаешь, зачем я тебя взяла? — улыбнувшись, искоса посмотрела девушка. — Нет, госпожа. — Будешь меня развлекать! Путь не такой уж и близкий, а эти юноши мне надоели… к тому же они мало чего интересного могут мне рассказать. — А куда мы едем, госпожа? — Тебя это очень волнует? К морю. — Славно, — улыбнулся Ратников. — Мне нравится море. — А мне — не очень. Просто хочу выкупаться… после вчерашнего пира. А потом — поваляться в росе! Михаил хмыкнул: — Хорошее дело. — Ну что ты замолчал? Рассказывай что-нибудь. — О чем ты хочешь услышать, моя госпожа? — Обо всем! — Ак-ханум передернула плечами. — Расскажи мне, как живут в урусутских городах? Неужели все время — на одном месте? — Ну да, — задумчиво кивнул Михаил. — Все время — на одном. У бояр, правда, еще и за городом усадьбы есть, а у людей обычных… — Ужас какой! Неужели же можно так — все время внутри городских стен, без простора?! — Так и живем, госпожа. — Я бы так не смогла. В Сарай-то приезжаю, потому что повелитель велит. Да и весело там бывает. И все же — пусть и выстроят мне дворец, а все равно в юрте жить буду. — Это потому что ты любишь степь, госпожа. Любишь простор, волю… — И еще — свежий шепот трав! И ветер — в лицо, и степные цветы, и синий купол неба. — Каждому свое, — улыбнулся Ратников. — Кому-то степь, а кому-то — город. Потом они говорили об охоте, о праздниках, в основном, конечно, рассказывала Ак-ханум, а Михаил слушал да иногда поддакивал. Девушка смеялась, дурачилась — пускала коня вскачь, оборачивалась, махала рукою. Ишь, развеселилась… впрочем, а что ей еще делать-то? Просторы — просторами, но ведь и общения иногда хочется, простого человеческого общения, и вовсе не с теми, кто уже давно примелькался, кого и без того, как облупленных, знаешь. Так, незаметно, добрались и до моря — оно встало, казалось, прямо из трав, такое же бескрайнее, как и степь, как небо. — Ждите здесь! Спрыгнув с коня, Ак-ханум быстро разделась, ничуть не стесняясь, и, смеясь, побежала к воде… вот, взвизгнув, присела… нырнула… окатилась водою, поплыла. Потом выбралась на песчаную косу, встала, подставив тело солнцу, красивая, как фея утренних зорь. Жаль, далековато встала, не все подробности рассмотришь… Подумав так, Ратников устыдился подобного цинизма и, отвернувшись, стал смотреть совершенно в другую сторону, в степь, в блеклое небо с черными крапинками птиц. Прямо над ухом зажужжал откуда-то прилетевший шмель, вот исчез, улетел куда-то по своим делам… ан, нет — звук остался. Михаил помахал рукой и вдруг замер, ощутив, что звук-то доносился откуда издали! Обернулся к морю и увидел… шхуну! Небольшое одномачтовое суденышко, опустив паруса ввиду полного штиля, неспешно шло на моторе, оставляя после себя след грязно-белой пены! Шхуна, черт побери! Или, как она там называется, — моторный бот? Да как бы не называлось — не для тринадцатого века кораблик. От излучины, от лукоморья, к шхуне направлялась лодка. Откуда она взялась, Миша так и не понял, скорее всего — из-за мыса. В лодке сидели двое… нет, трое! И третьей была Ак-ханум! Вот девчонка дернулась… да-а-а — похоже, ее затащили насильно. А вот не купайся голой… хотя, с другой стороны, до изобретения купальников еще очень и очень долго. Ратников взволнованно подбежал к воинам: — Эй, куда смотрите, разини?! Куда-куда… куда и он — в степь. Не положено им было на раздетую госпожу смотреть — вот они и не смотрели, идиоты стеснительные. Нет, чтоб во все глаза пялиться, глядишь — и лодку, и кораблик этот вовремя бы заметили. А теперь что? В стойбище без хозяйки не явишься — хребет точно сломают, а в степи тоже лихих людишек хватает. Черт! Это ж надо… все, считай что на мази было. Еще б немного — поехали бы в Сарай, там бы отыскали Темку… Эх! Ага, вот лодка ткнулась в борт шхуны… Активно дергающуюся пленницу передали на палубу… Опа! Двинули по лицу, сволочи! Куда-то потащили… видно, бросили в каюту или в трюм. Вновь затарахтел двигатель. Уходят, что ли? Да уж, невезуха — уходят… Впрочем, кажется, недалеко. Подойдя ближе к косе, шхуна застопорила ход и бросила якорь метрах в двадцати от берега. — Эй, вы, а ну — цыц!!! — Ратников резко приструнил бросившихся было в воду воинов. — Перестреляют вас, как куропаток… вернее — как рыбин. Русский знает кто? — Я, бачка! — Обернулся один из парней, постарше и, видать, поумнее других. — Тамбовский волк тебе бачка, — внимательно вглядываясь в морскую гладь, Михаил усмехнулся. — Во-он тот большой камень на косе видите? — Камень? Да, да. — Плаваете хорошо? — Плавать? Совсем нет, бачка. — Это плохо. Ладно, от того камня сможете в лиходеев стрелой попасть? — Стрелой? — Воины переглянулись и радостно закивали — мол, не вопрос. — Тогда вот что — незаметно туда проберитесь. Так, чтоб вас с корабля не видели… не знаю даже, как. — Не увидят, — заверил парень. — Мы за лошадь прятаться. Пусть там думать — дикий табун. — Якши… — Миша довольно кивнул. — Тогда вперед, не стойте. Ну, а я уж — вплавь. И улыбнулся, глядя, как парни, свесившись по бокам седел, пустили коней вскачь. Действительно, со стороны — полное впечатление, что одни лошади мчатся. Молодцы, джигиты! И, самое главное, что они сейчас его, Михаила, послушались, не стали артачиться, выступать. Не глупые, да — понимали, что в подобной гнилой ситуации надо ловить любой, даже самый завалящий, шанс. Впрочем, Ратников отнюдь не считал себя завалящим. Тем более очень хотелось узнать — что там, на шхуне? А вдруг, да и браслетик отыщется? Да и девчонку, честно говоря, было жалко. Что они там с ней сделают? А все, что угодно. Таясь за кустами, Михаил пробрался по берегу как можно ближе к стоящему на якоре кораблю. Присмотрелся — палуба была чистой — и, не раздумывая, бросился в воду, поплыл — самое главное было сейчас добраться до судна, чтоб не заметили. Быстрее, быстрей… Ага! Есть. По светло-серому борту, на скуле, тянулись белые буквы — «Эспаньола». Стивенсона начитались, романтики хреновы… Ухватившись руками за якорную цепь, Ратников подтянулся и, оказавшись на палубе, затаился за небольшой надстройкой, скрывавшей вход в трюм или в машинное отделение. Да-а, и в самом деле, назвать это суденышко шхуной можно было бы лишь с большой натяжкой. Скорее, мотобот или даже шестивесельный ял, только что — с настланной палубой и мотором, короче — клуб и художественная самодеятельность или моделист-конструктор. Прислушиваясь, Ратников наморщил нос — откуда-то вдруг сильно пахнуло соляркой, и тут же из трюма — машинного отделения? — донеслись приглушенные голоса. А вот и чья-то голова показалась: — Аслан! Эй, Аслан! Говорил же — сальники менять придется. Теперь точно — до вечера встанем. — Стоять можем и до вечера… — В кормовой надстройке резко распахнулась дверь. — Главное — товар не упустить. — Да не упустим. Слышь, Аслан… мы кое-какие детали на палубу вытащим, промоем соляркой, а то там, в машинном, духота невыносимая. — Промывайте. Только смотрите не курите рядом, а то на хрен разнесете тут все. Из каюты донесся приглушенный стон, явно женский… Миша скрипнул зубами. — Ладно, делайте… Пойду пока дикаркой займусь, а то Фосген один не справится. — Ишь, дикаркой… — завистливо произнесли под палубой. — Слышь, Палыч, они сейчас там девку пялят. Вот бы нам дали попробовать! — Ага… догонят и еще дадут. Давай, Кешка, не зуди — работай. До вечера еще много чего надобно сделать. В каюте снова застонали… А вот вдруг послышался смех. Неприятный такой, скорее даже — гогот. Ратников проскользнул к двери, подхватил валявшийся у борта лом… — Ах ты ж сука! Ты ж его грохнула, тварь! Фосген, эй, Фосген, ты че? Ну, я тебя сейчас, падла дикая, приласкаю… Миша успел вовремя — здоровенный, голый по пояс бугай, заросший густой серовато-коричневой шерстью, как раз размахнулся, явно намереваясь ударить пленницу, привязанную за руки и ноги к койке. Меж ногами девушки, безжизненно опустил голову какой-то ферт со спущенными штанами и в рваной полосатой майке… Ак-ханум наверняка переломала ему шею бедрами, чем теперь и возмущался шерстнатый Аслан, правда, возмущался недолго — Ратников вовсе не собирался с ним миндальничать, тут же проломив ломиком башку. Удивленно крякнув, похотливец рухнул под койку, и Миша, достав торчавший за поясом незадачливого насильника нож, проворно освободил пленницу. — Ты вовремя, урусут, — улыбнулась та. — Дай нож, я вырежу остальных! — Боюсь, они могут быть вооружены, моя госпожа. — Оружны? Тем хуже для них. — Степная красавица сверкнула очами. Ох, как она была сейчас красива, какое желание вызывала! Крутые бедра, упругая грудь, растрепанные медные волосы… и пылающие ненавистью глаза! Бегло осмотрев каюту — уж что успел, Михаил вслед за своей юной госпожой выбежал на палубу… увидев, как шустро юркнула в трюм чья-то выглянувшая было фигура. — Тут чужаки! Давай наган, Палыч! Бабах! Бабах! Доски палубы вспучились под ногами от пуль. — Не пори горячку, Кастет! Сейчас поглядим… чего там. Бух! И снова выстрелы. И наглый, донесшийся снизу смех: — Ничо, суки! Пуль у нас хватит. — Уходи! — Ратников взял девушку за руку. — Быстро! — А ты? — А я задержусь чуток… Прыгай, кому говорю? Прыгай! Без всякого почтения схватив девчонку в охапку, Михаил выбросил ее в море и издевательски помахал рукой: — Плыви, краса моя! Еще увидимся. И тут же присел: кто-то снова высунулся из трюма, на этот раз выпустив автоматную очередь! Однако… Наверное, автоматчик задел бы Ратникова, и все стало бы гораздо хуже, если бы не прятавшиеся на скале лучники, поразившие стрелка в руку. Слышно было, как тот орал: — Ай, Палыч… Чуть руку не продырявили, сволочи. — Дай-ка сюда машинку, Кешка… Ничего, не канючь — прорвемся. А ну, прикрой… И снова очередь! И снова — стрела. — Ишь, суки, садят… Индейцы проклятые. Мише, конечно, очень хотелось перешерстить сейчас весь этот кораблик. Однако нужно было еще отыскать Тему, а геройствовать уж потом. Обернувшись, он помахал рукой лучникам, еще раз указав на надстройку… В ответ кто-то поднял руку — ага, поняли, значит. Можно надеяться, стрелков на палубу не выпустят, а раз так… В три прыжка Ратников снова оказался в каюте, теперь уже осматриваясь куда более внимательнее, нежели прежде. Узкая койка, на ней и под ней — трупы… Хотя нет, тот, с проломленной башкой, вроде бы дышит. Черт с ним… Что тут еще есть? Полка на стене, какая-то до неузнаваемости засиженная мухами гравюра, привинченная к полу тумбочка. А в ней что? Жаль, не револьвер — какие-то сапоги, миски, консервы… книжка — «Лоции Азовского моря», «Госметеоиздат», 1946 год. Консервы… Хо! «Юнайтед Стейтс», однако. Свиная тушенка, говядина… Яичный порошок. Нож — финка с наборной плексигласовой ручкой — явно самодельный, говорят, такие «мастырят» на зонах. Больше ничего интересного. Черт! Снова выстрелы… Так и стрел не напасешься… Бабах!!! Миша едва успел зажать ладонями уши — вот это бабахнуло! Вот это приложило! Скрывавшиеся в трюме гопники, похоже, не придумали больше ничего лучшего, как швырнуть в каюту гранату, рискуя утопить свое суденышко! Ну, придурки… Однако, если б кинули поточнее… если б им дали кинуть… Да ну вас к черту, ребята! Выскочив на палубу, молодой человек перевалился через борт и нырнул в воду, старясь вынырнуть как можно дальше от корабля. Вынырнул, отдышался, поплыл… Как раз к камню! Джигиты ждали там, а с ними и Ак-ханум, уже накинувшая чей-то халат. — Что там такое? — Уходим. И побыстрее. Там — демоны. — Я уже поняла, что демоны, — задумчиво усмехнулась краса степей. — И все же они смертны. Впрочем, хорошо, что Господь дал нам степи, а не море. Уходим. На шхуне запустили двигатель. Ага, выбрались все-таки, сволочи. Вот выбрали якорь… Отвалили, разворачиваясь курсом в открытое море. «Эспаньола», блин… Пираты недорезанные. Впрочем, этим парням сейчас несладко пришлось. Один — труп, второй — раненый. Проводив тающую в морской дымке шхуну глазами, джигиты вскочили на коней и вслед за своей госпожой неспешно направились в степь. Ратников, как и раньше, шагал возле лошади Ак-ханум. — Я в долгу перед тобой, — вскользь заметила девушка. Потом усмехнулась, кивнула на воинов: — И все они — тоже. Если б со мной что случилось, им бы переломали хребты. — И тебе их не жалко? — Жалко. Но таков уж обычай. Все забываю спросить… как тебя зовут, раб? Впрочем… отныне ты больше не раб! И можешь идти, куда хочешь. — Ты меня гонишь, моя госпожа? — О, нет, я не такая неблагодарная, как ты почему-то думаешь! Конечно же оставайся в нашем кочевье. Но свободным, не рабом. — Благодарю тебя, моя госпожа! — Так ты не сказал свое имя. — Михаил. — Михаил? Надо же, как Святой Михаил Архангел. Я позову тебя сегодня в свою юрту… вовсе не за тем, о чем ты, может быть, думаешь. — Да ничего я такого не думаю, госпожа.
Владычица сдержала свое слово — вечером прислала служанку. К этому времени уже все кочевье знало — урус Михаил больше не раб, а свободный воин. Отнеслись с уважением, особенно те молодые парнишки, что едва не проворонили свою госпожу. Старший из них, четырнадцатилетний Утчигин, улучив момент, отвел бывшего невольника в сторону: — Михаил, брат наш. Мы — я, Уриу, Джангазак и Карнай — мы все хотеть угощать тебя арька! — А вам уже можно пить? — Нет, но… сейчас можно. Госпожа разрешила. — Ну, раз сама госпожа… Ладно, уж не буду ссылаться на то, что не спаиваю подростков. Сегодня я иду к госпоже… а вот завтра вечером и посидим. Где только? — Там. За кибитками. Я покажу.
Владычица Ак-ханум встретила Ратникова приветливо — ну, еще бы! Угостила арькой из золотой чаши, выпила и сама, не без этого, потом горделиво отдернула занавеску, указав на разложенное на кошме платье — ярко-голубой, с серебристой тесьмою, халат «дэли» и белую войлочную шапку. — Бери, это твое! — Ты даришь мне халат и шапку, моя госпожа? — Дарю. Ну, одевай же! Примерь! И никогда больше не ходи в обносках. — Красивая одежда. — Михаил живенько облачился в халат, подпоясался желтым — тоже подаренным — поясом, приосанился. — Ну чем я не князь? — Князь! — Ак-ханум захохотала. — Такой дэли стоит дюжину лошадей — целый табун. Теперь многие в Сарае будут снимать перед тобой шапки. Ты же поедешь со мною в Сарай? — Если ты позовешь меня, госпожа. Что ж… благодарю за подарок… обмыть бы надо, чтоб хорошо носился. — Обмыть? Не поняла… — Ну, арьки выпить. — А, вот ты про что. Ну конечно же, выпьем, — юная вдовушка согласилась более чем охотно. А выпив, порозовела, распарилась… и вот уже скинула свой дэли, оставшись в одних шальварах… Ах, ну как тут удержишься, когда сидит рядом такая вот краса, сверкает глазищами… да еще — полуголая. — Поцелуй меня в грудь… — наклонившись, тихо произнесла Ак-ханум. — И если хочешь — в губы…
Глава 7 Осень 1245 года. Улус Джучи ИЗРАЗЦЫ ИЗ САМАРКАНДА
Справа синели горы, слева, за желтым океаном трав, виднелась широкая протока — Маныч — с низкими, заросшими камышом и рогозом, берегами. Широкая дорога, наезженная тысячами повозок, натоптанная тысячами коней и пеших, тянулась вдоль протоки к югу, и у самых горных отрогов резко поворачивала на восток, к великой реке Итиль, где вот уже несколько лет строилась, шумела базарами и многолюдством, сверкала куполами мечетей и церквей величественная и богатая ордынская столица — Сарай. Туда и держал путь караван хаджи-тарханского купца Ичибея, а следом за ним неспешно двигалась и орда красавицы Ак-ханум, владетельной госпожи из старинного и знатного найманского рода. Приземистые монгольские лошадки не знали усталости, да никто их и не торопил, все равно, запряженные в кибитки волы тащили свой груз слишком медленно. Так ведь и некуда было спешить — выехали-то загодя, могли бы еще подождать, да пришла весть о караване торговца Ичибея — вместе-то ехать куда веселей, к тому же, несмотря на все усилия Бату-хана, здесь, на степных дорожках, еще пошаливали бродники да спускались с гор за зипунами дикие никому неизвестные племена, про которые всерьез поговаривали, будто они людоеды. Орда Ак-ханум, увы, была вовсе не так велика и могуча, чтоб игнорировать все эти факты, и, конечно же, явилось большой удачей двинуться в путь вместе с богатым и хорошо охраняемым караваном известного многим в улусе купца. Хорошо — вовремя о нем узнали. Впрочем, в кочевьях новости распространяются быстро, недаром старики говорили, будто вся степь — это одно большое ухо! Михаил тронул поводья коня — смирной такой лошадки, недавно подаренной госпожой, нагнал юных воинов — Утчигина, Уриу, Джангазака, Карная — с ними и поехал дальше, зорко посматривая по сторонам. Сейчас, поутру, Утчигин и его парни караулили, их была очередь. Ну и Ратников с ними, а с кем же еще-то? Взрослые джигиты его все еще сторонились, презирали, как же — бывший раб! А вот Утчигиновы парни, совсем наоборот, — добро помнили. Не Михаил бы, так лежать им с перебитыми хребтами на корм волкам! Конечно, еще Ак-ханум пыталась научить его тюркской речи, за то же самое взялся и Утчигин, и дело потихоньку продвигалось, бывший раб уже выучил несколько фраз и понимал многие слова, пока что из самых простых: земля, степь, войско. Русские пленники — братья Прохор с Федькой — с ним теперь не общались, наверное, считали предателем, да и черт-то с ними, пускай хоть кем считают. С рыжебородым Кузьмой тоже больше не выходило поговорить по душам — сей хитроватый мужичок теперь откровенно заискивал, улыбался без дела да постоянно кланялся: — Ай, господин, ах, господин, ох… И тоже — черт с ним, чай, детей друг у друга не крестить, да и недолго уже оставалось ехать, Утчигин сказал — еще три дневных перехода, а там — и Итиль. Славным парнем оказался этот Утчигин — немногословный, со смуглым непроницаемым лицом дикаря и добрым сердцем, он пользовался непререкаемым авторитетом у молодежи — этих вот почти что детей: Уриу, Джангазака, Карная. Уж эти-то любили поболтать, хлебом не корми, все смеялись, друг друга подначивали, аж чуть не до драк доходило. Утчигин в таких случаях грозил кулаком — цыц, сойки лупоглазые! «Лупоглазые сойки» в ответ смеялись, однако слушались, успокаивались. Пользуясь случаем, Ратников все расспрашивал по пути: большой ли у госпожи дворец, много ли в нем слуг, с кем она в Сарае общается, к кому ходит в гости. — Раньше ни к кому не ходила — старый князь не пускал, а теперь, как приедет, сразу гостей назовет, да и сама поедет, — неспешно отвечал Утчигин. — Многие нашу госпожу любят, даже и те, что куда выше ее стоят. А что ж ее не любить? Молодая, веселая, в свары чужие не лезет — зиму в Сарае переживет, а по весне обратно в степь. А дворца у нее никакого не было — всегда юрту во дворе разбивали, вот сейчас только, к этой осени, говорят, выстроили дворец. Приказ великого хана! Ну, а как же — знатной и самостоятельной женщине, конечно, положен дворец. Эх… — Юноша вдруг прищурился, искоса посмотрев на Мишу. — Ты чего? — удивился тот. — Что на мне такого-то? — Дэли твой уж больно красотою в глаза бьет. — Ты знаешь, кто подарил… — Знаю. Да уж, многие Ратникову из-за халата завидовали, причем очень даже откровенно и не стесняясь. Даже, казалось бы, вполне взрослые состоявшиеся джигиты-батыры. Подъезжали, трогали материю, восхищенно цокали языками, да, поглядывая на госпожу, качали головами — непонятно, то ли одобряли ее поступок, то ли совершенно наоборот. Халат и в самом деле выглядел чрезвычайно нарядно и богато — небесно-голубой, с серебристой вышивкой, он и Мише-то радовал глаз, хоть Ратников по натуре и не был тряпичником. И конечно же такой дорогой подарок требовал соответствующего обращения — Михаил старался его беречь, зря не пачкать — даже на ночь снимал, складывал аккуратненько и, ночуя под кибиткой на сене, укрывался старой кошмой. — У меня тоже такой дэли есть, — не выдержав, однажды похвастался Утчигин. — Конечно, не такой богатый, как твой… но немногим хуже. — А что ж ты его не носишь? — А зачем? В Сарае одену. Ратников лишь махнул рукой и расхохотался: логично, в общем-то. — Смотри, Шитгай скачет! — показал камчой Утчигин. — Небось, сейчас скажет, чтоб с утра во-он ту горушку проверили. Как будто больше некому! — Воины должны безропотно повиноваться своим командирам, — процитировал «Ясу» Михаил. Его собеседник ухмыльнулся: — Ишь, ты — помнишь, чему учил. Все так, но… сам посуди, надоело уже: как арьку пить — так еще малы, а как каждый день грязи мерить — так в самый раз. — Хэй, гэй, Утчигин! — осадив коня, десятник Шитгай — здоровенный, с заплывшими жиром щеками, детина — поздоровался с воинами, Ратникову же едва кивнул — презирал, это было видно. — Славно ли спал, Шитгай-эгэ? Жирны ли бараны в твоей отаре? — Слава великому Тенгри и Иисусу Христу, — толстяк благоговейно посмотрел в небо. — Вот что, Утчигин, выйди-ка завтра со своими с утра, проверь вон ту сопку. Мы как раз возле нее заночуем… — Тут десятник наконец соизволил посмотреть на Ратникова: — И ты, Мисаил, помоги нашим. Молодой человек ухмыльнулся: — Да уж не оставлю. Шитгай улыбнулся: — Ну, договорились — поскачу других проверять. А вы будьте начеку — бродяг нынче много, как бы не украли что-нибудь. И в самом деле, прослышав про караван, кто только за ним не пошел! Какие-то непонятные артельщики — то ли плотники, то ли каменщики, паломники, нищие дервиши из Дербента, даже — как подозревал Ратников — беглые рабы. Все шли в Сарай — зимовать куда как легче в большом и богатом городе, нежели в нищем кочевье в степи. Поскрипывали колеса. Неспешно катились повозки, и правившие ими женщины неумолчно тянули какую-то однообразно унылую, бесконечную, как сама степь, песню — этакий кочевой блюз.Ты лети с дороги, птица,Зверь, с дороги уходи, —Видишь, облако клубится,Кони мчатся впереди!Михаил Рудерман.Песня о тачанке
Как и предполагал десятник Шитгай, на ночлег остановились у сопки — горного отрога, густо поросшего «зеленкой» и, верно, таившего в себе немало опасностей в виде вороватого и разбойного люда, до поры — до времени скрывавшегося под сенью кустов и деревьев. Плотно поужинав, полегли спать — Ратников, как всегда, со своим арьергардом — под кибиткой, аккуратно сложив халат. Уснули сразу, как только стемнело, — дорога все же выматывала. Вокруг лагеря горели сторожевые костры, а в темном небе сияли звезды, и узкий серп месяца, покачиваясь, отражался в черных водах ручья. Улус Джучи — так именовались все эти земли, широкой полосой степи тянувшиеся аж до самого Иртыша, от русских княжеств на западе до южных касожских гор. Вот эта конкретная местность, по которой сейчас шла орда, считалась улусом Берке — родного брата великого Бату-хана, чей родовой удел — улус — раскинулся на другом берегу Итиля до самых Уральских гор, или, как их именовали русские — Камня. А где-то далеко-далеко, в Каракоруме, сидел верховный хан — Гуюк, остро ненавидевший Бату, платившего ему той же «любовью». Такие вот были интриги — и это только то, что знали в степи все. Ратников проснулся еще засветло. Утчигин тронул его за плечо: — Вставай, Мисаил! Пора. Все остальные уже поднялись, и Миша потянулся к халату… вместо которого на соломе лежало какое-то жуткое рубище! — Дьявол разрази! — Что такое, друг? Что ты ругаешься? — Халат, блин… — Какой блин? — Да подарок мой украли! — Э-э-э, — поняв, в чем дело, сокрушенно покачал головой Утчигин. — Говорил тебе — прямо в дэли спи. Это, верно, бродники… тут сейчас всякого худого народу много! — А мы-то как не заметили? — О, бродники так хитры… не заметишь! В прошлое лето овец отару свели — ни одна собака не шелохнулась! А ты говоришь — халат. Ругая себя за разгильдяйство, Ратников накинул на плечи предложенный сердобольным Утчигином армячишко, сунул за пояс кинжал и, прихватив короткое копьецо, взобрался на лошадь. — Поехали, — махнул рукой старшой. — Во-он по тому распадку промчимся, глянем, что к чему, да назад — догонять орду. Так и сделали, пустив лошадей вскачь. Промчались распадком, взобрались на кручу, глянули — никого, обратно поскакали другой дорогой, небольшим ущельем… Там-то, в кустах, Утчигин и увидел кое-что… Взвил на дыбы коня, оглянулся: — Мисаиле, смотри-ка! Да Ратников и сам уже увидел — халат. Его голубой, с серебристым узорочьем дэли. На каком-то страшном бомже! Бомж, правда, был мертвее мертвого — лежал себе спокойненько на спине, с торчащей в груди стрелой. — Теплый еще, — спешившись, потрогал Уриу. — Во-он с той скалы били. Сейчас уж скрылись давно. Придерживая лошадь, Утчигин вдруг неожиданно улыбнулся: — Ну вот, друже, и нашелся твой халат, забирай. Ратников пожал плечами без всякой брезгливости — ну, конечно, забрать, такими подарками не разбрасываются. А Утчигин вдруг покачал голвой: — Э-э, Мисаил. А это ведь в тебя стреляли! — В меня?! — Ну, кому нужен какой-то бродяга? Ты посмотри, с него даже халат не сняли. Не-ет, думали, что там лежишь ты. — Может быть, ты и прав, — молодой человек пожал плечами. — Однако кому это надо-то? — У настоящего багатура всегда много врагов. В общем, убедил парень, и дальше уж Ратников ехал с опаскою. Прямо в халате теперь и спал, не снимая, впрочем — тут все так делали. Врагов… нет, пожалуй, враги у него здесь еще наморозиться не успели. А вот завистники…
Дорога постепенно становилась все шире, синие горы остались далеко позади, вновь потянулись бескрайние, местами тронутые солончаком, степи. То и дело налетали ветра, приносили горький запах полыни и пряных трав, бросали под копыта коней шарики перекати-поля. Все чаще стали попадаться красивые каменные столбы — отмечали расстояние, да и ночевали уже не в степи, а на дорожных станциях — «ямах», представлявших собой нечто вроде небольших поселочков с гарнизоном, обширным постоялым двором и конюшней, — там всегда держали наготове свежих лошадей для ханских гонцов и почты. Заведовал всем этим особый человек — ям-баши, с готовностью предоставлявший путникам все необходимое, и не за столь уж тяжелую плату. В караван-сарае ночевали, естественно, госпожа Ак-ханум и ее наиболее знатные воины, все же остальные, включая парней Утчигина и Ратникова, теснились во дворе, рядом. Купив хвороста, раскладывали костры, готовили пищу, за отдельную плату можно было отведать и местной стряпни, и даже — женщин, из числа имевшихся для определенного рода услуг — на взгляд Михаила, в большинстве своем — грязных и страшных. Впрочем, молодых багатуров прельщали и такие. Правда, Утчигиновы ребята и для этого были еще слишком юны и со всепоглощающей страстью отдавались игре в кости. Они и раньше-то это дело любили, сражались между собой с азартом, а уж здесь, так сказать — ближе к цивилизации… Тем более в одном из караван-сараев оказался такой же азартный служка. О, как он бросал кости, как вертел в руках игорный стаканчик, как что-то приговаривал, поминутно призывая Аллаха… Как ругался, когда бросок явно выходил не очень: — Э, шяйтан! Ихх! Парни играли с ним целую ночь — даже спали по очереди — и надо же, степнякам везло, служка проигрался вдрызг, даже кафтанишко с себя скинул, а потом… Что было потом, Михаил не помнил — заснул, а когда проснулся, все уже собирались в путь. Одернув халат, Ратников посмотрел на своих попутчиков — похоже, все остались при своих… ан нет, в переметных сумах у самого азартного — Джангазака — явно что-то звенело. — Злато-серебро выиграл? — ухмыльнулся Миша. — Э, какое там злато! — презрительно отмахнулся Утчигин. — Медь. Но так, на рабыню хватит… какую-нибудь худую и не очень красивую. Ха! А этот черт караванщик ближе к утру у десятника Шитгая две лошади выиграл! — Две лошади! — Михаил ахнул. — Ну, ничего себе! Вот ведь — переменчиво игорное счастье. А ну, давай, давай, Джангазак — хвастай! Видим ведь, что не терпится. Джангазак, скуластый, ничем не примечательный парнишка, выслушав Утчигина, растянул губы в улыбке, аж до самых ушей. — Якши! — сказал. — Якши. И, развязав переметную суму, зачерпнул горстью… — Смотрите, э! Яркое утреннее солнце, упав на медяшки, зажгло чистым золотом, так, что Ратников даже прищурился. Потом, заметив вдруг кое-что, протянул руку… Какая-то знакомая монетка… Еще бы не знакомая! Российские десять рублей!!! А вот еще — пять. — Это что же, ты все у караванщика выиграл? — У ямского служки. — Ах… а как бы его увидать? Просто хочу спросить кое-что. — Так беги скорей, пока не уехали! Вон он, у летней кухни сидит, зовут — Хасан. Миг — и Ратников оказался рядом: — Мир тебе, уважаемый. — И тебя да благословит Аллах. — Хочу спросить… воспросить… спрашивать… — Говори по-своему, вах! Я урусутскую речь понимаю. — Вот эта монетка, — Михаил подкинул на ладони на время выпрошенный у Джангазака «десярик». — Откуда она, не помнишь? — Эта — новая, — глянув, ямской служка кивнул. — Я всегда новую мелочь — медяхи всякие — на отдельное блюдо кладу, мне хозяин ими и платит. Вчера вот, до вас, караванщики Эльчи-бея ночевали, расплачивались. Так эти медяшки — от них. — Точно — от них? — переспросил Ратников. — А больше никого тут и не было! — Так-та-ак… Значит, Эльчи-бей. А кто такой этот Эльчи-бей? — Вах, а ты не знаешь? — Хасан, похоже, сильно удивился. — Это же самый богатый работорговец в Сарае! Уважаемый человек, его сам хан знает. — Надо же, сам хан! И что же, Эльчи-бей этой мелочью расплачивался? — Не сам. Говорю же — люди его. Иштым-приказчик — он в этот раз караван вел. — Ах, приказчик, — задумчиво протянул Михаил. — Приказчик Иштым. И что же, Иштым этот частенько по этой дороге ездит? — Да бывает. Э, смешно — все рабов в Сарай везут, а этот — иногда из Сарая! Поблагодарив служку, Ратников вскочил на лошадь и кинулся догонять орду, на ходу переваривая только что полученные сведения. Весьма, между прочим, интересные. Значит, Иштым — приказчик знаменитого купца Эльчи-бея… Купец тоже при делах? Или это только приказчика бизнес? А черт его… Точно сейчас и не скажешь.
Сарай показался еще издали, величаво выплыв зеленью садов, могучими башнями, разноцветными куполами дворцов и храмов. Огромный и многолюдный, он раскинулся на левом берегу Итиля, за перевозом, заставляя путников замереть в немом восхищении, преклоненных перед этой неземной красотой. Широкие, мощенные желтым кирпичом улицы, великолепные дворцы, украшенные изразцами храмы — мечети, синагоги, церкви — казалось, не было такой религии, которой бы не нашлось места на главных площадях ордынской столицы. Тут и там били фонтаны, у многочисленных колодцев и лавок судачили меж собой горожане, в большинстве своем — булгары, иранцы, арабы, но попадалось много и русских, точнее — людей чисто европейского облика. Когда плыли на перевозе — на настиле из толстых досок по десяти лодкам уместилась почти вся орда красавицы Ак-ханум, — Ратников даже не мог охватить взглядом весь город и был просто сражен открывшимся перед глазами великолепием. Такого он не ожидал! Хотя повидал и Великий Новгород, и Псков, но… эти действительно красивые русские города терялись, словно сироты, перед великолепием и многолюдством ордынской столицы! Сколько здесь всего было знакомого! Шумная людская толпа, одетые строительными лесами здания, родные до боли лица гастарбайтеров-азиатов. Впрочем, в числе последних много было и русских — по-русски и перекрикивались: — Эй, Еропша, раствор давай! — Дак щас, дядько Егор. — Я те дам — щас! Быстрее давай, поворачивайся, чай, не у себя в деревне! — Эй, работнички! Пирогов не хотите ли? — А с чем у тя пироги-то? — Да рыбники. С визигою, сомовики, со стерлядкою. — А что просишь? — Да недорого, хоть пару бусин. — Инда, давай, пожалуй, со стерлядкою. И сбитенщика еще кликни аль водоноса. — Так водоноса покричать или сбитенщика? А вот провели рабов — грязных, изможденных, одетых в какие-то уму невообразимые лохмотья! То ли ров их вели рыть, то ли таскать тяжелые камни — бог весть, только выглядели бедолаги — краше в гроб кладут. — Эльчи-бея невольники, — обернувшись в седле, сквозь зубы пояснил Утчигин. — Он на откуп строительство укреплений взял. — А это что там за суда? — Ратников показал рукой на причалы. — Гавань? — Да, торговая гавань, — покивал юноша. — По морю с Дербентом торг ведут, с персами, с городищами по Яику-реке. Ну и тут, вверх по Итилю. Говорят, тут когда-то богатые булгарские города были… потом их наши сожгли. Нынче что-то отстроилось, что-то нет… — Поня-атно. А где наша госпожа живет? — Долго еще. На самой окраине. — Бедолага! — Почему бедолага? Очень даже удобно, захотел — откочевал в степь. Так все монголы делают. Дивные ограды, сады, дворцы и строительные леса тянулись по всему городу, в общем-то, довольно обширному, можно даже сказать — вольготному. Тут и там виднелись корчмы, у которых были устроены коновязи и ясли для кормления лошадей. При более внимательном рассмотрении архитектура производила впечатление некоторой эклектичности: типично восточные закрытые дворики и приемистые, с плоскими крышами, дома соседствовали с витиеватыми дворцами, даже с хоромами в русском стиле, из-за которых выглядывал золоченый купол каменной православной церкви. Завидев церковь, рыжебородый Кузьма соскочил с лошади и, широко перекрестив лоб, поклонился. Ратников тоже перекрестился, попросив у Господа помощи во всех делах. И тут же, вскинув глаза, поймал на себе внимательный взгляд Ак-ханум. Улыбнулся… степная принцесса тоже отозвалась улыбкой. Не забыла… Стоявшие почти что впритык друг к другу дома постепенно сменились обширными садами и пустошами, средь которых — опять-таки вольготно! — раскинулись усадьбы ордынской знати — высокие ограды, тенистые дворы с фонтанами, двухэтажные каменные дома-дворцы. К одному из таких дворищ и свернули. — Эй, отворяй ворота! — еще издали закричал Кузьма. — Госпожа хозяйка домой едет! Их, видно, давно уже ждали. Нет, не именно в этот день, а все равно — поджидали, это было заметно: и ворота сразу же распахнулись, и вся челядь выбежала во двор — встречать да кланяться. — Вай, госпожа! Вай! Особенно усердствовал некий молодец в сером тюрбане и с крашенной хною бородкой. Весь такой энергичный, кругленький, взгляд хитроватый, как у барышника или работника какой-нибудь российской госкорпорации, — ясно, что ворюга, однако поди-ка, схвати за руку! — Вай, госпожа, какое счастье видеть тебя сейчас. Ах, какое счастье! — Это кто еще? — спешиваясь, спросил Михаил. — Это Рахман, управитель, — пояснил Утчигин, привязав коня. — Очень надежный и знающий человек. Без таких в городе пропадешь! — Ну да, ну да, — Миша скептически ухмыльнулся. — Очень надежный. А что, под ним все домашняя челядь ходит? — Под ним. — А это, я так понимаю, дворец? Обычный, сложенный из квадратных глиняных кирпичей, дом в два этажа и под плоской крышей напоминал простую небогатую дачу, впрочем, был достаточно просторным, при желании в покоях могли спокойно разместиться все багатуры орды Ак-ханум, судя по всему, пока явно не горевшие особым желанием приобщиться к городской жизни. В обширном саду, огороженном высокой оградой, меж деревьями уже ставили кибитки и юрты — кочевая знать даже на зимовке, в городе, не очень-то желала расставаться с привычным укладом жизни. Миша все высматривал Артема, все представлял, как паренек удивится, обрадуется, услыхав вдруг вот здесь, среди всего этого безобразия, такой родной и близкий голос — «Тема!». Да, невольников на усадьбе Ак-ханум было предостаточно. Вот только Тема… Что-то Ратников его никак не мог увидеть. Наконец не выдержал,подошел, спросил у Рахмана. — Урусутский мальчик? Смешной? — управитель почти свободно перешел на русский. — Нет, не было. Каких-то мальчиков из степи отправляли, да… но их, говорят, продали по пути… или сами они убежали. Рахман говорил так честно, улыбался так льстиво и с такой готовностью услужить хлопал глазами, что Михаил сразу же понял — врет! Что ж, надо было прижать на чем-то этого черта, иного выхода сейчас пока просто не усматривалось. — Мисаиле! — подбежав, низко поклонился Кузьма. — Госпожа тебе требует. Говорит, чтоб ты посмотрел. — Якши, — Ратников потуже затянул пояс. — Идем, посмотрим. Вслед за рыжебородым он поднялся по широким ступенькам в дом, прошел анфиладой комнат, поднялся по резной деревянной лестнице в спальню. Ох, и хоромы же были! Изнутри еще просторнее чем кажется снаружи. Впрочем, ордынская знать тесноты не терпела. Остановившись у распахнутой двери, молодой человек галантно кашлянул: — Звала, госпожа моя? — А, это ты… — Ак-ханум обернулась от окна, как всегда, притягательно красивая, стройненькая, в ослепительно белом дэли, туго подпоясанным узеньким, синим, с голубыми кистями, поясом. Тонкая нитка жемчуга струилась по ее волосам, темным с медным отливом, и такая же нитка сверкала на правом запястье. О, эта повелительница степей одевалась с изысканным вкусом! — Смотри, это моя опочивальня! — девушка кивнула на невысокую лежанку, выложенную великолепными бирюзовыми изразцами и обогреваемую изнутри потоком горячего воздуха, — кан. — Думаю, не жестковато ли будет спать? — Так вели постелить перину! Или лучше — накропанный свежей соломой матрас. — Велю, — юная госпожа кивнула, задумчиво наморщив лоб. — Я попрошу тебя провести эту ночь рядом… за этой дверью. Степные багатуры плохо переносят стены… а в тебя я верю. Ратников приложил руку к сердцу: — Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа. — Копья и кинжала достаточно? Или велеть, чтоб тебе дали меч? — Меч было бы неплохо, — довольно признался молодой человек. — Правда, смотря какой. — Урусутский. Их много в Орде. — Благодарю тебя, моя госпожа. — Ханум, ханум! — вбегая, заверещал Рахман, грохнулся на пол, пополз, стеная на разные голоса. — О, горе мне, горе… Недосмотрел! — Куда ты недосмотрел, Рахман? — Шайтан я недостойный, у-у-у… — А ну, хватит выть! — рассердилась краса степей. — Говорю четко и по делу. — Так я и по делу, моя госпожа… у-у-у… Эта отрыжка шайтана, гнусный Казан-али, чтоб ему вечно мучиться, подсунул мне никуда не годный кирпич! Боюсь, придется покупать другой… две повозки. — Две повозки?! — Ак-ханум изумленно округлила глаза. — А ты куда смотрел, черт? — О, вели казнить меня, госпожа! Вели подвергнуть меня самым жестоким мукам… Зато какие изразцы здесь, на этом ложе, на печи, ах, загляденье! Конечно, пришлось изрядно переплатить, но… Госпожа! Такой лежанки нет даже у самого великого хана! Скажи, тебе нравятся эти изразцы, о, свет моих недостойных очей? — Ну, нравятся… — Ак-ханум важно кивнула и улыбнулась. — Что, на самом деле у самого хана таких нет? — Конечно нет, чтоб меня шайтан забрал! — истово поклялся пройдоха. — Их привез мой земляк из далекого города Самарканда. Ах, поистине, как чудесная вся эта красота, как она достойна такой величавой госпожи… — Вот что, Рахман… Да! — владычица кочевья повернула голову к Мише. — Ты иди, Мисаил, готовься… Рахман! — Да, госпожа? — Когда уладишь дела, выдашь этому воину меч. Да смотри у меня — самый лучший! — Слушаю и повинуюсь, моя несравненная повелительница!
Пока Ратников таскал вместе со всеми снаряжение — ибо настоящий джигит никогда не доверит оружие и сбрую рабу, пока пообедали, прогулялись по саду, то се… уже и стемнело. Тут только Михаил вспомнил про меч и принялся искать управителя, да так и не нашел. То здесь его «только что видели», то там, то совсем в другом месте, а на кухне вообще сказали, что господин Рахман «отошел ненадолго в мечеть молить Аллаха за здоровье любимейшей госпожи». Причина уважительная, что тут скажешь? В общем, пришлось явиться на караул без меча — зато с копьем и кинжалом. И тем, и другим Ратников давно уже пользовался уверенно — была возможность натренироваться и в Новгороде, и в орденских землях. Да повелительница про меч и не вспомнила, лишь холодно кивнула сквозь приоткрытую дверь — мол, хорошо, сторожи и не вякай. Миша только хмыкнул: и эта недоступно-ледяная красавица не так давно делила с ним ложе?! Пусть по-хозяйски делила, на правах госпожи, но все же… все ж было в ней хоть что-то человеческое, доброе. Где все осталось? Там, в степи? Вот что дворцы с людьми делают! — Мисаил! Ага! Хорошо хоть имя еще помнит. — Да, госпожа? — Сейчас ко мне придут мои служанки и с ними рассказчица. Пропустишь! — Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа. Молодой человек едва не расхохотался в голос — в роли восточного слуги ему еще никогда не приходилось бывать. Что ж, все когда-то бывает впервые. Услыхав за дверями шаги, Михаил приосанился и, опершись на копье, сурово воззрился в изрисованный затейливой росписью простенок. Появились женщины — наперсницы и служанки, среди которых Ратников заметил и Анфиску, весьма, кстати, похорошевшую и, похоже, покуда не имевшую особых оснований жаловаться на жизнь. В длинной, до щиколоток, тунике, бежевой, с узорочьем, в кожаной степной жилеточке, девушка о чем-то оживленно переговаривалась с другими служанками и смеялась. Нет, вот пару раз стрельнула серо-голубыми глазками на застывшего неподвижной статуей Мишу и почему-то зарделась. Около покоев госпожи девушки замерли, и Ак-ханум, выглянув, нетерпеливо махнула рукой: — Заходите! Что, сказочница Айрилдин-биби еще не пришла? — Нет, госпожа. Но она непременно явится, коль уж обещалась.
Сказочница явилась минут через двадцать — в темной хламиде с наброшенным на голову капюшоном, в узких зеленых сапожках, украшенных жемчугом. Этакая себе на уме дама лет сорока, смуглая, с черными цыганистыми глазищами. Вошла… За дверью опочивальни, где до того слышались веселые девичьи голоса и смех, сразу все стихло. И — чуть погодя — послышался голос сказочницы. Обволакивающе плавный, он то становился громче, то наоборот, едва слышался — Айрилдин-биби строила свое повествование, словно музыкальную партитуру. О чем она там говорила и на каком языке, было не разобрать, да Ратников и не особо старался — просто стоял себе да о своем думал. Кроме него, внутренние покои дворца охраняли еще четверо стражей из числа наиболее доверенных багатуров; снаружи на часах стояли двое нукеров, ну а во дворе, в саду, охранников вообще было до дури — вся орда! Никакой враг не сунется. Миша едва не задремал под убаюкивающий голос сказочницы… даже чуть не пропустил, как девчонки и сказочница вышли, а из-за двери послышался шепоток: — Мисаил… Зайди сюда, мой верный страж! — Да, госпожа… Красавица Ак-ханум растянулась на ложе, словно кошка, и так же лениво щурилась. Кроме шальвар и короткой жилеточки из конской кожи, на ней больше ничего не было, лишь в пупке, переливаясь, поблескивал сине-голубой драгоценный камень — сапфир. — Как ты прекрасная, моя госпожа! — Вот тут Ратников ни капельки не лукавил! И тут же сморозил глупость. — Не пойму, почему такая красавица и умница, как ты, томишься в одиночестве? Почему не найдешь себе достойного мужа? Ну, подумаешь, вдова… Ак-ханум засмеялась: — Может быть, и найду. Не сейчас, позже. И так же, смеясь, развязала тесемки жилетки, сбросила, ничуть не рисуясь. Улеглась на живот: — Погладь мне спинку, мой воин. О, Ратникова не надо было долго упрашивать! Тем более — приказ госпожи. Ах, как изогнулась эта обворожительно юная женщина! Застонала: — Так, так… сильнее! А вот уже перевернулась, подставляя под сильные мужские руки грудь и живот… И вот уже полетели в угол щальвары и знаменитый голубой дэли, изодранный непонятно чьей стрелой… И звезды за окном вдруг стали ближе. Колыхнулась штора. И два тела слились в одно… — О! Мой воин…
Они не спали до самого утра, правда, не столько занимались любовью, сколько болтали. Ак-ханум неожиданно пожаловалась на сказочницу, мол, таких страстей нарассказывала, что хоть стой, хоть падай. — Представляешь, оказывается здесь, в Сарае, есть люди, которые пьют кровь! Айрилдин-биби называет их — гули. Ратников хохотнул, покрепче прижимая к себе девушку: — Что? Вот так прямо и пьют? Кружками? — Не кружками, а чарками! Тонкого венецианского стекла. — Да что ты! Неужто — венецианского. — Зря смеешься! Сказочница та-ак рассказывала — кровь в жилах стыла. Мол, есть у этих гулей особый зуб, блестящий, вроде как серебряный или железный… Вот этим зубом они вены-то на руках и прокусывают! — Так, та-ак… — сразу насторожился Ратников, слишком уж этот «железный зуб и чарка» напоминали шприц. Ну, конечно… брали кровь на анализ! Как тогда, в замке… И, тех, чьи органы подходили для пересадки, отправляли к Азовскому морю… на мотобот! Хм… а не слишком ли сложно? Да нет, если поставить дело на широкую ногу… нет. К тому же и богатейший работорговец Эльчи-бей, похоже, в деле. Или его приказчик Иштым. Черт! Темку надо быстрее искать! — Госпожа моя… — Хочешь что-то спросить? — Помнишь, я говорил тебе о забавном отроке? Моем родиче… — Да-да, я не забыла… Ты уже встретился с ним? — Увы, нет, моя госпожа. Рахман сказал, что здесь такого и не было! — Рахман так сказал? Хм… Погоди, утром я его сама спрошу! И ведь спросила, не забыла, за что Ратников был своей госпоже очень благодарен. Вышла во двор, подозвала управляющего, взглянула строго: — А ну, признавайся, куда смешного мальчишку дел? — Но, госпожа… — Я сказала — живо! Ох, каким тоном она это произнесла. Ясно теперь, почему монголы завоевали полмира. Раз уж у них такие женщины… Пройдоха с крашеной бородкой съежился и задрожал, словно осиновый лист. — Не вели казнить, моя госпожа. — Так где он? — Я просто… просто подумал, что так будет лучше. — Как будет лучше? — Я обменял бесполезного парня на ту самую самаркандскую черепицу. Ведь красиво же!
Глава 8 Осень 1245 года. Сарай ТЫ — МНЕ, Я — ТЕБЕ
Однако, в этот день приступить к поискам Темы не получилось — Ак-ханум снова вмешалась в Мишины планы. Вызвала к себе сразу после полудня, надменная, словно бы ничего такого между ними и не происходило, глянула, как солдат на вошь, да бросила сквозь зубы: — Готовься. — К чему, моя госпожа? Владычица махнула рукой: — Рахман все скажет. Лучше б Рахман помог в поисках! Что ж, делать нечего, пришлось пока уступить госпоже. Как пояснил тут же подбежавший управитель, их «лучезарнейшая госпожа» была звана на пир в Золотой шатер Бату-хана, где вечером собиралась вся кочевая знать и столь же знатные гости. — Твое дело, уважаемый, сопровождать госпожу, вызывая зависть своим внушительным видом. — Надо же — зависть! — Ратников ухмыльнулся. — А я-то думал — охранять. — Охранять ее нет никакой надобности, — расхохотался Рахман. — Никто не осмелится напасть без веления великого хана. Ну, а от его гнева уже ничто не спасет. — И что ж мне там делать-то? — Сейчас я выдам тебе сверкающие доспехи, шлем, плащ, копье с цветным бунчуком… Не думай, ты не один отправишься — есть и еще воины, просто госпожа хочет, чтоб ее сопровождали… гм-гм… ну, как бы выходцы изо всех земель: кыпчаки, монголы, кара-коюнлу и вот ты — урусут. — Понятно — пыль в глаза хочет пустить девчонка. — Что-что? — Да ничего. Пошли за доспехами.И лишь одна девчонкаС замысловатой стрижкойБыла спокойна слишком…Агния Барто
Михаил выбрал блестящую пластинчатую броню — как раз по размеру вполне подходила: кованый шлем с высокой тульей и бармицей, ярко-синий плащ с серебряной вышивкой, высокие сапоги, а под бронь — длинную — почти до колен — голубую тунику с узкими рукавами и обильным узорочьем по вороту и подолу. Еще взял секиру — больно уж понравилась, серебристая такая, красивая, с резной ручкой. И щит выбрал — миндалевидный, червленый, с большим блестящим умбоном и рисунком в виде золотых сплетенных змей. — Ну и добра же у вас! — бросив беглый взгляд на арсенал, развешанный по стенам амбара, молодой человек присвистнул. — Откуда все? — По-разному, — Рахман пожал плечами. — Что-то старый хозяин с Калки-реки привез, что-то из Хорезма, Ургенча, что из Булгара, а кое-что и местное — из степи. — Понятно, — Миша кивнул. — Когда идти-то? — А как госпожа скажет… Пока посиди во-он под каргачом, в тенечке. Ратников так и сделал — уселся на небольшую скамеечку, поставив рядом тяжелый шлем. Видел, как к амбару прошли трое парней-воинов, подозвали управителя… вышли — красавчики писаные: в разноцветных плащах, в кольчужицах, в ламеллярных доспехах из узких, сверкающих на солнце платин, а кое-кто — в изысканных монгольских латах из полированной, с узорочьем, кожи. Степные витязи знали толк в доспехах ничуть не хуже рыцарей, и весило их снаряжение ничуть не меньше. Впрочем, в эти времена ничего слишком уж тяжелого еще не имелось — до изобретения сплошного «белого» доспеха оставалось еще лет двести. С левого крыла дворца доносился шум — строительство шло полным ходом, как и везде, по всему городу. Ордынская столица только еще строилась, прямо на глазах превращаясь в красивейший и великолепнейший город с канализацией, водопроводом, мощеными улицами. О, на этой стройке можно было очень хорошо заработать, и угнанные в полон артельщики — каменщики, плотники и прочие — не очень-то торопились вернуться в разоренные набегами родные края. Еще бы, Сарай — город хлебный. Сарай-Бату — так станут его называть, или уже называли. Улус Джучи еще не стал независимым государством, все только начиналось, хотя Бату-хан открыто ненавидел верховного правителя — Гуюка, сидевшего в далеком Каракоруме и номинально считавшегося главным. Впрочем, Гуюка еще, верно, и не выбрали главным, но матушка его, Туракина-хатун, это дело уже замутила. — Раствор, раствор давай! Чего встали? — стройкой деятельно распоряжался Прохор. Младший его братец, Федя, тоже казался вполне довольным — кормили здесь неплохо, работа оказалось знакомой, к тому же после окончания строительства дворца имелись вполне реальные перспективы обрести свободу и поработать уже на себя — строители в Сарае требовались повсеместно, тем более такие умелые, как эти русские парни.
Михаил вздрогнул — во дворе звонко протрубила труба, и слуги с готовностью подвели к самому крыльцу белую лошадь. Ак-ханум, в голубом, сверкающем драгоценностями дэли и круглой белой шапочке, украшенной павлиньим пером, казалась волшебной феей из сказки. Надменная и красивая, как картинка с обложки глянцевого журнала, юная вдова ловко уселась в седло, едва сдерживаясь, чтоб не пустить лошадь вскачь — в ханскую ставку полагалось въезжать торжественно и невозмутимо. Впрочем, слишком уж медленно тоже не тащились. Впереди скакал приодевшийся по такому случаю Джама, исполнявший роль синей мигалки: — Дорогу владетельной госпоже Ак-ханум! Дорогу госпоже! Эй, ты, деревенщина! Посторонись, кому говорю?! За ним ехала пара багатуров в одинаковых зеленых плащах, затем — сама Ак-ханум в окружении толпы прихлебателей и слуг. Замыкали всю процессию воины, в их числе и Миша. Ехали недолго, хотя дворец ханум располагался на окраине. Выехав в степь, прибавили ходу, и вот уже впереди, на крутояре, заблестел огромный золоченый шатер — Золотая Орда — ставка и обиталище великого Бату-хана. У шатра уже собирались гости, раскланивались со знакомыми, смеялись, шутили. Степная аристократия на сытых конях, какие-то хитроглазые восточные господа с крашеными бородами, были и русские. Ратников вздрогнул, вдруг заметив в толпе носатого молодого человека лет двадцати пяти, в котором тут же признал старого своего знакомца — новгородского князя Александра Грозные Очи, впоследствии — лет через двести-триста — прозванного Невским. Обычно хмурый, нынче Александр улыбался, почесывал реденькую сивую бородку, весело болтая с каким-то весьма приятным молодым человеком в ослепительно белой епанче, отороченной горностаем. Красивое улыбчивое лицо, нос с едва заметной горбинкой, серые чувственные глаза — лишь несколько выступавшие скулы выдавали в нем степняка. О чем они говорили с князем? И что здесь Александр Ярославич делал? Просто приехал в гости? Или — за ярлыком? Нет, за ярлыком вроде бы еще рано — еще батюшка жив, Ярослав Всеволодыч, сын знаменитого владимирского князя Всеволода Большое Гнездо. Ярослав Всеволодыч хитер, осторожен, ловок — тот еще интриган, в прошлом году в Булгар ездил — тогда там еще была ханская ставка — с богатыми дарами. Выпросил у Бату-хана ярлык, нынче вот тоже приехал — во-он подошел к сыну — осанистый, седовласый, а глаза — как две букашки — хитрые, так и бегают. Где-то в городе вдруг послышался колокольный звон, Александр и его батюшка тут же перекрестились, следом за ними и тот степной юноша в белой епанче. Хм… христианин, значит. Впрочем, в Орде много христиан… В Орде… Еще ее никто так не именовал, и не было такого государства — Золотая Орда. Говорили «ехать в татары»… или «к татарам», но не «в орду», до этого не пришло время. Ратников кое о чем мог уже судить вполне здраво и даже с научной точки зрения — дома еще подчитал книг. — Хэй, Сартак! — спешившись, юная госпожа подбежала к князьям, слегка поклонилась. Юноша в белой епанче обернулся: — Ак-ханум! Они обнялись, потерлись щеками, а уж о чем там говорили — Миша не прислушивался. Видел, как поморщился старый князь — видать, не очень-то одобрял столь вольное поведение, а монголы ведь именно этим и славились — вольностью, особенно — среди женщин. Монгольская женщина — тем более, госпожа! — это вовсе не изнеженное создание и никакая не затворница, а вполне самостоятельная личность, которая и на коне скачет, и повозкой управляет, и стрелой при нужде метко бьет! И мужиков себе выбирает — сама. Нет, не в смысле замужества — там-то условности есть, в смысле секса. И какому-нибудь степному богатырю-аристократу ничуть не зазорно взять в жены женщину, у которой уже двое-трое детей, и воспитывать их как своих. Это что касается обычных женщин, а уж вдовы… Вдова — полностью самостоятельный и уважаемый человек, ничуть не хуже любого князя. Вот как Ак-ханум. Ишь, что-то рассказывает, машет руками, смеется… А князь-то, князь — не молодой, старый — скривился, аж сейчас плеваться начнет! Сразу видать кондовое воспитание. — Ах, Сартак… Сартак. Совсем еще юный царевич — сын Бату-хана. Христианин. Названный брат Александра Ярославича. Самый ближайший его конкурент и соперник — родной дядя Берке. Берке, в конце концов, племянника и отравит. Не сейчас — много позже. Либо Гуюк, сын Туракины — тот тоже мог. Вполне.
По обеим сторонам от входа в ханский шатер горели костры, вокруг которых, жутко завывая, извивались шаманы — Бату-хан по старинке исповедовал черную веру бон, поклоняясь верховному небесному отцу — великому Тенгри, и прочим, более мелким богам — в каждой роще, у каждой горы, реки, озера. Многие монголы оставались язычниками, хотя хватало и христиан, и мусульман. В кого хотели, в того и верили, как завещал Чингисхан — великий потрясатель Вселенной. Вот противно завыли трубы — длинные, узкие, неудобные. Откуда-то из-за дальней кручи показался отряд, и все поспешно расступились, видать, великий хан возвращался с соколиной охоты или откуда-нибудь еще. Да, так и есть… Прищурив глаза, Михаил увидел Бату — невысокого, кряжистого мужичка лет сорока на вид, с желтым усталым лицом и небольшими вислыми усиками. Чуть усмехаясь, великий хан довольным кивком приветствовал гостей, а уж те низко кланялись… — Тот высокий человек рядом с императором — герцог Аргун-ага, бывший невольник, а ныне — наместник Хорасана, — послышалось сзади. Михаил немедленно обернулся, услыхав за спиной латинскую речь. Европейцы! Худые, с бритыми лицами, в сутанах… Монахи! Вероятно, посланцы папы Иннокентия Третьего. — А где этот Хорасан, — брат Бенедикт? — В Персии, брат Иоанн. Кстати, видите женщину в белом? — Молоденькую хохотушку? Она, бесспорно, красива. — Она еще и умна, эта красавица Ак-ханум, графиня западной кыпчакской степи, но я сейчас не о ней, брат Иоанн, о другой… более, так сказать, в возрасте… Вон она, на черной лошади с большим султаном из перьев. — Ага, вижу. И кто это? — Королева, брат мой. — Сама королева? — Одна из королев, ведь император Бату — язычник. А эта — Баракчин-хатун — его старшая жена, дама весьма властолюбивая и склонная к интригам. А вот тот мужчина с одутловатым лицом — владетельный герцог и принц Берке, младший брат императора. Тоже тот еще интриган. — Понятно. А что здесь делают русские? — Они же вассалы императора! — Император еще не выбран. В Монголии вот-вот должен быть созван съезд всех князей — курултай. Однако регентша Туракина очень хитра — специально все затягивает, хочет, чтоб императором избрали ее сына, Гуюка. — Бату его не жалует. — Скорее он — Бату. Вслед за ханом, проходя между ритуальными кострами с беснующимися шаманами, в золоченый шатер потянулись и гости — степные аристократы, посланцы далеких восточных краев, русские князья, монахи. Михаила, как и прочих охранников, естественно, никто к дастархану не пригласил, пришлось лениво шататься неподалеку, внимательно поглядывая на огромную ханскую юрту и стоявшие рядом повозки — могучие, словно танки; шесть толстых колес, колея метров восемь, две дюжины быков — этакие сухопутные дредноуты, назвать все это телегами просто не поворачивался язык. — У кыпчаков повозки не хуже, — протиснувшись с конем ближе к Ратникову, негромко промолвил Утчигин. — Ха! — Михаил обрадовался. — Ты как здесь? Что-то я тебя не видел. — Сзади скакал, своих невдалеке оставил — как госпожа и просила. Уриу, Джангазака, Карная… — Славные воины, — усмехнулся Миша. — Главное, что не старые. — Именно потому-то госпожа нас и взяла. Мы — люди простые, в нехороших делах еще не погрязли. — Ну и молодцы, — кивнул Ратников, поправляя узду. — Ты ж знаешь, я против вас ничего не имею. — Тебе тоже госпожа доверяет, — приосанился Утчигин. — После того случая… А вот Шитгаю, Джагатаю и прочим — не верит. Самовластны и много чего хотят. — Так прогнала бы! — Ага, прогнала — скажешь тоже! Они ведь не голь перекатная… Да и прогонишь, а где других взять? У знатной госпожи должно быть много знатных воинов. Не будет таких, что в степи скажут? Скажут — нищая и неуживчивая, с людьми ладить не умеет. Позор! — Позор, — Ратников согласился и, прикрывая глаза от солнца, посмотрел на сверкающую юрту. — Парча! — Что? — Ткань, говорю, дорогая. — У наших плащи да дэли — тоже недешевые, — юноша кивнул на остальных воинов Ак-ханум, восседающих на своих конях важными недвижными статуями. Ратников усмехнулся: — Этим наша госпожа тоже не доверяет? — Конечно — нет, она же не дура. Просто для важности с собою взяла. Ну, показать, что других не хуже. — Понятненько — для престижа, значит. Тюркский язык показался Мише не таким уж и сложным — учился молодой человек быстро, да ведь и как не научишься, коли каждый день общаешься? Пожалуй, несмотря на все кажущееся двуязычие, тюркский — язык завоеванных татар и кипчаков — играл в жизни улуса Джучи куда более важную роль, нежели собственно монгольский, может быть, потому, что подавляющее большинство населения улуса составляли тюрки — булгары, татары, те же кипчаки-половцы. Письменность была исключительно тюркской, даже ярлыки на этом языке выписывали. — Госпожа специально нас позвала, — продолжал гнуть свою линию Утчигин. — На всякий случай. Вот увидишь, как стемнеет, она этих павлинов отправит. А мы — останемся. Вон Джама — не зря у самого шатра вертится, ждет. — И колдунов этих не боится. — А чего ему их бояться? Он же христианин, как и я, и ты, как светлая госпожа наша. Как Сартак, старший сын великого Бату-хана. — В Сарае много христиан. — Много. Поклонников Магомета тоже хватает — сапожники, медники, торговцы, даже главный визирь! О, смотри — что я говорил? Под растянутым на длинных копьях пологом шатра показалась красавица Ак-ханум, к которой тут же подскочил Джама. Поискав глазами воинов, госпожа махнула им рукой и показала пальцем сначала на свои губы, потом — на Джаму. Понятно: парня, как меня, слушать! Распорядившись, вновь исчезла в шатре, из которого слышались уже громкие пьяные голоса и песни. Джама подбежал к воинам: — Вы, славные багатуры, возвращайтесь домой и глаз не смыкайте! А утром — явитесь. А ты, Утчигин, и ты, урусут Мисаиле, до утра будете ждать здесь. — Слушаем и повинуемся! — хором промолвили воины. Багатуры, тут же повернув лошадей, ускакали, с насмешкой посмотрев на оставшихся. — Думают, что госпожа их уважает, — ухмыльнулся им вслед Утчигин. — Дурни. Павлины расписные. Мои-то парни, хоть и неказисты, да зато верные! И место свое знают — думаешь, им тоже не хочется щеголять в красивых плащах, с дорогим оружием? — Добудут они еще себе и плащи, и оружие, — негромко рассмеялся Миша. — И хороших жен. Смотри-ка, Джама обратно скачет. Эй, хэй, Джама! Мы здесь! — Вижу, что здесь, — мальчишка спешился и, подбежав ближе, зашептал. — Госпожа велела вам ждать в урочище возле каменной бабы. — Возле каменной бабы? — удивленно переспросил Михаил. — А где это? Утчигин дернул поводья коня: — Поехали — я знаю. — Да подождите вы! — Джама нервно дернулся. — Я еще не все сказал. Там затаитесь, кто свой подъедет — спросит, не видели ли вы здесь лису? Вы в ответ скажете про горностая. Вот те, кто спрашивал, и будут люди нашей госпожи. — Люди госпожи? — Ну, ее друзья. Очень может быть, что она и сама с ними поедет. — Поедет? Куда? — То нам знать не нужно. Джама прыгнул в седло и погнал своего неказистого конька вскачь, быстро скрывшись из виду. Приятели переглянулись. — Ну что, поедем? — улыбнулся Михаил Утчигину. — Показывай, где это твое урочище? — Поскачем. Наших по пути заберем. Утчигин понесся так, что Ратников едва-едва за ним поспевал, а потому все время ругался: джигит хренов! Вообще, местные багатуры медленной езды не терпели, все время мчались, как угорелые, и только к ханскому шатру подъезжали степенно. — Вот по этой дороге, — останавливаясь у развилки, подождал отставшего напарника Утчигин. — Смотри, осторожней — поля. Михаил и сам видел стерню и распаханные под озимые поля, тянувшиеся вдоль реки широкой темно-коричневато-желтой полосой. Тут и там виднелись деревни в три, пять домов и более, надо сказать, выглядели сии населенные пункты весьма зажиточно! — Земледельцы великого хана, — с почтением произнес Утчигин. — Скакать по полям нельзя — переломают спину. Ничего — дорожка эта ведет в степь, а уж там — приволье и никаких полей нету! Айда! — Да подожди ты… Наши-то где? — Там, — юноша неопределенно махнул рукой. — Да они нас заметят. И действительно, приятели еще не проехали и пары верст, как вдруг из кустов, им навстречу, вынеслись юные всадники — Уриу, Джангазак, Карнай… — Хэй, Утчигин, Мисаиле! Куда скачете? — Давайте за нами, — на ходу махнул рукой Утчигин. — В урочище, к каменной бабе. И вновь понеслись. И вновь задул в лицо осенний ветер. Под копытами коней расстилалась бескрайняя степь, а позади, за полосками полей, мерцала холодным блеском Итиль — Волга. Палеолитическая Венера — насколько помнил Ратников, именно так именовалась эта каменная баба, истукан, грубо высеченный из серого валуна каким-то древним неведомым народом. Рядом с бабой виднелся глубокий овраг, заросший невысокими деревьями и кустами — жимолостью, малиной, орешником. Орехи еще росли, правда, большинство валялось под ногами, и парни с удовольствием принялись их щелкать. — Смотри, зуб не сломай, Джангазак! — беззлобно шутил самый младший — Уриу. Джангазак кидал в рот целую горсть лещины и скалился: — Да уж не сломаю. Орехи только разожгли аппетит. Всадники развязали переметный сумы, достали узкие полоски вяленого мяса, твердые шарики острого сыра, лепешки. Перекусив, сразу почувствовали себя веселей, принялись смеяться, рассказывать какие-то истории, сказки. Костра не раскладывали — повелительница могла появиться в любой момент, да и вообще уже начинало темнеть, а огонь в ночной степи далеко виден. — А ну, цыц! — прикрикнул на своих Утчигин. — Разорались, как глупые сойки — на всю степь слыхать. Ребята послушно притихли, правда долго еще пересмеивались, поглядывая на вышедшую из-за облаков луну. Все-таки к ночи ветер натянул тучи, пошел дождь, правда, слава Господу, ненадолго. И, едва стихли последние капли, как со стороны послышался стук копыт. Парни обрадовались — ну, наконец-то! — взметнулись в седла. — Подождите шуметь! — грозно шепнул Утчигин. — Они должны спросить про лису. Никто ничего не спрашивал, неведомые ночные всадники наметом промчались мимо, даже не задержавшись у каменной бабы. — Полдюжины всадников, — задумчиво заметил Миша. — Уриу! — вскинулся Утчигин. — А ну-ка незаметно скачи за ними. Так, присмотри… на всякий случай, смотри только не попадись. — Я буду ловок, как змея в траве! — Скачи уж, змея. Если что — встречаемся здесь, у бабы. Спешившись, Уриу вытащил из переметной сумы тряпицы, обмотал копыта коня и уж потом поскакал — неслышно, не видно — скрылся, растворился в ночи. — Гляди-ка, — уважительно покачал головой Ратников. — А наш Уриу — человек опытный. Интересно, что это за люди? — За добрыми делами сломя голову не скачут в ночи, — негромко произнес. Утчигин. — Ничего, Уриу за ними присмотрит. И снова они принялись ждать — молча, под желтыми далекими звездами, временами проглядывающими сквозь нависшую пелену черных дождевых туч. И вновь послышался стук копыт и лошадиное ржание. На этот раз вынырнувшие из ночи всадники замедлили ход, останавливаясь у каменной бабы. — Эй, хэй, здесь кто-нибудь видел лисицу? — Нет, только горностая. Утчигин и Ратников быстро выехали из оврага. — Госпожа! — в призрачном свете луны Михаил узнал Ак-ханум и еще одного человека… юного царевича, старшего сына Бату-хана и Баракчин-хатун. — Сартак… — прошептал за спиной Карнай. Или то был Джангазак — не важно. — Встаньте здесь, у оврага, — быстро распорядилась госпожа. — И не пускайте чужих. Они так и сделали, рассредоточились по степи, возле истукана. С госпожой и царевичем было еще с дюжину воинов — они тоже остались сторожить. Нет, это нельзя было назвать любовным свиданием, скорее — просто тайная встреча подальше от любопытных глаз. О чем говорили Ак-ханум и царевич Сартак в эту дождливую ночь? Какие такие важные дела обсуждали? Бог весть… Но только… Но только уже начинало светать, как из желтой предутренней мглы вдруг выскочил Уриу. — Они ползут сюда. Спешились и ползут, словно змеи, — взволнованно доложил парень. — Ползут? — С собой у них луки и стрелы. — Их нужно перехватить! — раньше всех сообразил Михаил. — Или убить — кто бы они ни были. — Да, — согласно кивнул Утчигин. — Хорошие люди не будут ползать в траве с луками. — Вперед… Всадники спешились, вытащили мечи и кинжалы, скрылись в тумане следом за Уриу. — Мы обойдем их со стороны реки, — обернувшись, шепотом предупредил проводник. Так и сделали. Обошли… А первые лучи солнца уже освещали быстро светлеющее над головами небо! Туман быстро таял… и вот уже впереди, в траве, стали видны лучники! Они ждали, ждали, когда растает туман… и вот наконец дождались! Кое-кто уже приподнялся, прицелился… Боже! Ратников тут же увидел невдалеке, у оврага, неспешно едущих рядом всадников — госпожу Ак-ханум и царевича. Оба о чем-то беседовали, и лошади их спокойно помахивали хвостами. Безжалостный кинжал Утчигина вонзился меж лопаток тому лучнику, что был ближе всех к цели. Некого тут было жалеть… и некогда. Вражины встрепенулись, почуяв неладное. Кто-то успел пустить стрелу — однако вовсе не в тех, кого так долго поджидали. Ратников пригнулся, пропуская стрелу над головой. И, бросившись вперед, взмахнул мечом, отражая удар кривой сабли. Искры! Скрежет! И узкие ненавидящие глаза, злобные, как глаза оборотня! — Ышшь, Ышшь! — Шипи, шипи, — усмехнулся молодой человек, с оттяжкой нанося удар. Враг отскочил в сторону, и Михаил бросился в атаку, изгоняя поднявшуюся было в душе ярость — сердце воина всегда должно оставаться холодным. Удар! Удар! Удар! И яростный скрежет, и злобный шепот, блеск глаз… Еще удар! Ага, не шибко хорошо владеешь ты своей саблей! А вот, попробуй так… Ударь, ударь… бросься! Миша нарочно поддался, якобы поскользнулся в мокрой траве, упал… Торжествуя, противник бросился на него… и наткнулся брюхом на меч! Захрипел, выронил саблю… Ратников отпихнул его ногой, огляделся, вытирая о траву окровавленный меч… С остальными, похоже, все было кончено. Молодец Уриу! Если б не он… — А где Карнай? — Ратников осмотрелся. — Нет больше Карная, — угрюмо качнул головой Утчигин. — Убили. Получил в сердце стрелу. Миша искренне опечалился: — Жаль. Нет, честное слово! — Он погиб, как настоящий витязь. — Он и был витязем. — Да, был… мы справим по нему достойную тризну. Красавица Ак-ханум и Сартак уже пустили лошадей в галоп, мчались, а за ними — и воины. Спешили на помощь. — Ну, что тут у вас? — Уже все хорошо. Вот только жаль, не удалось взять пленных — они не сдались. И еще — Карнай… Мы его потеряли. — Он умер достойно, — Ак-ханум спешилась, склоняясь над убитым. — Возьмите его в собой. Устроим достойную тризну. — Что делать с трупами врагов, моя госпожа? — Сложите в ряд. Хоронить их не будем. Но… может быть, хоть кого-то удастся опознать. Сартак, юный ордынский царевич и христианин, спрыгнув с коня, закусил губу, внимательно всматриваясь в убитых: — Нет, не могу сказать точно. Это йисуты — они все похожи. И… их вполне мог послать и Гуюк. Или, скорее всего — Туракина, прочащая своего злобного сынка в великие ханы. — Туракина и Гуюк далеко, господин, — осторожно заметила Ак-ханум. — У тигра длинные когти. Она пытается достать меня, отца… и сделает все, чтобы мы не приехали на курултай. Да мы и не поедем! Ладно, — царевич неожиданно улыбнулся. — Твои воины достойны награды, Белая госпожа! Ратников, Утчигин и все прочие поклонились, приложив руки к сердцам. — Кто из вас проявил себя лучше всего? — быстро спросил Сартак. — Он! — не сговариваясь, Ратников с Утчигином указали на скромного Уриу. — Вот тебе, — вытащив кинжал, старший сын Бату-хана протянул его юному воину. — Ну, что ты моргаешь глазами? Бери — заслужил! Вы же… Вот вам на первое время! — щелкнув пальцами, Сартак подозвал слугу с переметной сумой. Зачерпнув, горстями высыпал золото в поставленные ладони. — Владейте! Радуйтесь. Но помните — о случившемся никому ни слова. Они еще перекинулись парой слов с госпожой, после чего царевич уехал в сопровождении верных джигитов. Ак-ханум же велела своим чуть-чуть обождать: — Не нужно, чтоб нас видели вместе. Вот, встанет солнышко… Утчигин, вели своим людям забрать погибшего. Пусть везут в дом. Мы же — ты, и ты, Мисаил, — вернемся к ханскому шатру. Скоро туда приедут наши. Так и сделали. Уриу с Джангазаком повезли домой тело убитого друга, а Михаил с Утчигином сопроводили юную госпожу к золоченой юрте великого хана, где, судя по голосам, все еще продолжался пир. Словно ни в чем ни бывало, Ак-ханум прошла мимо все так же горевших костров и извивающихся шаманов в шатер, сопровождающие ее воины остались снаружи. А вскоре уже подъехали Шитгай, Джагатай и прочие. Ухмылялись: — Ну как вы тут? Не замерзли? — Не замерзли — ночка горячей выдалась. — Вот как? Горячей? Ну-ну…
Карная похоронили достойно, и справили достойные поминки, в своем, конечно, кругу, гостей со стороны не звали. Поминальный пир затянулся далеко за полночь, и, как это обычно бывает, с течением времени арька, пиво и бражка сделали свое дело — ближе к утру большинство уже и забыло, зачем, собственно, собрались. Повсюду слышались скабрезные шутки и смех, временами переходящий в непристойно громкий хохот. Ну что там для того же Шитгая какой-то там подросток — Карнай? Так, мелочь… Но раз госпожа повелела оказать ему посмертные почести, достойные самого знатного багатура, что ж — так тому и быть, почему бы и нет? Шитгай смеялся, и жирные щеки его колыхались, как волны, впрочем, и Утчигиновы парни тоже не грустили уже — радовались. Да и как было не радоваться? Несчастному Карнаю, конечно, не повезло, но… как сказать? Ведь какую честь ему сейчас оказали, пусть даже посмертно! — Спи спокойно, друг, — в очередной раз подняв рог с брагой — ее тут почему-то называли вином, Утчигин выхлебал его до дна и тут же упал на кошму, туда, где уже похрапывали упившиеся на поминках Уриу с Джангазаком. А Ратников еще посидел, поговорил со священником о тщетности и суете земной жизни, выпил… пока его не поманила захмелевшая Ак-ханум. — Проводи меня в покои… — Да, моя госпожа. Они вышли из расставленной в саду юрты, где и пировали, поднялись по широкой лестнице в дом, прогнав слуг, уселись в опочивальне. Краса степей самолично разлила из кувшина вино, настоящее, из Ширваза. — Сартак думает, что йисутов послала Туракина. — Выпив, Ак-ханум поставила золотой кубок на невысокий столик. — Да, эта могла. Она хоть и нашей, найманской крови, но… Есть такие родственники, которые куда хуже откровенных врагов. Гораздо опаснее! О, как она меня ненавидит! Но убийцы конечно же были посланы вовсе не ко мне… Сартак! Вот их цель! И может быть — сам Бату! Впрочем, может, это — Берке. Хитрый лис давно мечтает о троне. А есть еще Мунке! И Менгу-Тимур. Тоже те еще гады, и кто знает, какие мысли ходят в их немытых, покрытых вшами, башках! Хорошо, что вы убили всех. — Они не хотели сдаваться, моя госпожа. И мы, увы, не смогли… — Я же говорю — хорошо! Теперь никто не сможет сказать, что видел меня с Сартаком. — Ак-ханум зябко поежилась, обнимая себя за плечи. — Это великое счастье, что царевич — христианин, как и я, как и весь мой род. Мы, найманы, издревле считались мятежниками. Меркиты, кераиты и прочие — они то выступали против Темучина — будущего Чингисхана, то поддерживали его. Мы же всегда враждовали. Думаешь, кто-то об этом забыл? Та же Туракина лишь прикидывается… всю жизнь прикидывалась. Это божий промысел, что Сартак — хотя бы по вере — наш! Ах, если бы он стал ханом, возглавил улус! — И станет! Он же старший сын! — Ага… у царевича, увы, слишком уж много родичей. И каждый на словах улыбается, привечает, а на самом же деле они в любой момент готовы вонзить нож прямо в сердце. Отравить, подослать убийц… И я… пойми, Мисаил, наш род, хоть и знатен, но, увы, слишком слаб, чтобы открыто становиться на чью-нибудь строну. Да, я поддерживаю Сартака, ты это видел… и знаешь. Как знают и те мальчики, что были с тобой. Им можно верить, они еще честные. А тебе… ты знаешь, тебе я верю давно. И вовсе не потому, что иногда пользуюсь тобой, как мужчиной, — улыбнувшись, Ак-ханум шутливо погрозила пальцем. — Нет, вовсе не поэтому. Просто ты здесь — чужой. Если я не поддержу тебя — пропадешь, сгинешь. Поэтому — я пока могу тебе доверять. Ты — мне, я тебе — так получается. — Ты сказала — пока? — Пока ты не так давно в Сарае и мало здесь кого знаешь. Я же собираюсь тебя использовать в своих делах, можно? — Зачем ты спрашиваешь, моя госпожа? Ратников подавил горькую улыбку: девчонка-то была абсолютно права, что он тут без нее значил? Ничего. Так, пыль… какой-то безродный урусут, бывший невольник. А ведь нужно еще было отыскать наконец Артема, да и как-то выбраться отсюда. Нет, без Ак-ханум — ну просто никак! Ничего без ее поддержки не выйдет, сожрут — тот же Шитгай, Кузьма и прочие. Значит, все верно, правильно заметила госпожа — ты мне, я — тебе, такой уж здесь принцип, а впрочем, и не только здесь, везде. Помолчав, Ратников потянулся к кувшину: — Я бы хотел напомнить тебе кое о чем, моя госпожа. — Я помню — о том смешном мальчишке, твоем родиче. Рахман что, не помог тебе? — Не успел. — Хорошо, я напомню ему. Сделаю все, — Ак-ханум лукаво прищурилась. — Но и ты поможешь мне. Ты — урус. А князья урусов сейчас будут часто наезжать к Бату. Возить дань, выпрашивать ярлыки… о, у них много сокровищ, и все захотят погреть на этом руки: не только Бату. — Так, а в чем моя задача? — Ты должен знать о приезжающих урусутах все! Зачем приехали, где остановились, с кем встречались, много ли чего привезли… Думаю, ты понимаешь. — О, да. — Ты поможешь мне, я — тебе. Завтра же напомню Рахману. — Госпожа… — Ратников отвел глаза. — Мне кажется, ты доверяешь не всем своим людям. Юная женщина повела плечами: — Конечно, не всем. Шитгай с Джагатаем — давно себе на уме, остальные — кто как. — А Кузьма? — Кузьма хитрый. Говорит одно, думает другое, делает — третье. Ну… — красавица Ак-ханум вдруг улыбнулась. — Вот мы с тобой и договорились обо всем. Теперь же… Что ты сидишь? Расстегни скорей мой халат… И снова Ратников оказался в плену этих лукавых зеленовато-карих глаз, этого пленительно гибкого тела! Он просто не смог с собой совладать, как не смог бы любой нормальный мужчина, да и нужно ли было противиться, обижать без особой нужды столь восхитительно красивую женщину, госпожу?! — Какая ты красивая! — восхищенно прикрыв глаза, вполне искренне шептал молодой человек. — Какая же ты красивая…
Глава 9 Осень 1245 года. Сарай ПОИСКИ
Юная госпожа незабыла своего обещания, она вообще никогда ничего не забывала. Уже с утра, не успел Ратников позавтракать лепешкой и мясом, как у летней кухни к нему подошел Рахман. Поклонился низенько — едва тюрбан не слетел, улыбнулся: — Сегодня, господин, пойдем. Мой друг самаркандец, надеюсь, еще не уехал. — А что, мог уехать? — Мог, господин, — управитель развел руками. — Ведь уж почти месяц прошел. — Ну, тогда пошли… точней — поехали. Возьмем на конюшне лошадей. — Господин, позволь сказать, — вдруг замялся Рахман. — Я, видишь ли, не очень-то хорошо держусь в седле. Давай, ты поедешь, а я пешком рядом пойду? Только быстро не скачи. — Пешком, говоришь? — Михаил ухмыльнулся и махнул рукой. — Ну, как знаешь — хозяин-барин. Так и двинулись: Ратников неспешно трусил на гнедом коньке, управитель шагал рядом. — И далеко нам добираться? — скосив глаза, поинтересовался молодой человек. — О, нет, господин, недалеко. Сейчас вернем к рынку, потом — по улице Медников, с нее — на Работорговую улицу — очень красивая, широкая улица, вся в каштанах — а там уже рядом и постоялый двор Косого Абдуллы. Там обычно и останавливается мой друг самаркандец. — Хм, самаркандец… — Михаил хмыкнул. — Имя-то у него есть? — Все его так и зовут — Анвар Самаркандец. Он хороший человек. — Ладно, посмотрим — что за хороший… Куда сейчас? — Вон, господин, налево, мимо стройки. — Да тут везде стройки! Весь город — сплошная стройка, вот гастарбайтерам повезло! — Что ты сказал, господин? — Так… о своем. Строят, говорю, много. — Да уж, — Рахман охотно закивал. — Много! Сарай — большой город, а ведь вроде недавно начал строиться. В прошлое лето еще ни вон тех домов не было, ни этих. И ту мечеть совсем недавно построили. — А вон ту церковь, рядом? — Вместе, за один раз и выстроили. — То-то я и смотрю — похожи. Молодой человек усмехнулся: действительно, церковь и мечеть выглядели ну не то, чтоб как близнецы-братья, но как творение одного зодчего — точно! И купола — что у мечети, что у христианского храма — одинаковы, и колокольня на минареты очень похожа. И украшена — что та, что другая — красивой поливной керамикой, кстати — бирюзовой. — Вах, эту плитку тоже Самаркандец привез. Из Ургенча. — Почему ж не из Самарканда? — Ту, что у нас — из Самарканда, а эта — из Ургенча, — со знанием дела пояснил домоправитель и вдруг заискивающе улыбнулся. — Господин, может, щербету у разносчиков купим? Вкусный у них щербет. — Щербет? — не сразу врубился Миша. — Что еще за щербет? — Вон как раз и разносчик. Я позову? — Зови, ладно. Щербет оказался вкусным — густым, кисло-сладким, тягучим. Оба путника выпили аж по две фаянсовые чашки. Кинув разносчику медяшку, зашагали дальше, благо и недалеко уже оставалось идти. Работорговая улица напоминала типичный парижский бульвар, какой-нибудь Распай, Монпарнас, бульвар Итальянцев… Такая же широкая, мощеная, с аккуратно посаженными по обеим сторонам деревьями — каштанами и платанами. Не хватало только сине-зеленой таблички с названием и номером округа. И так же на бульваре… сиречь на Работорговой улице хватало различного рода забегаловок — устроенных прямо под открытым небом небольших закусочных — харчевен. Посетители — в большинстве своем степенные купцы и приказчики в чалмах и длинных полосатых халатах — неспешно пили шербет из больших чашек, ели, что-то негромко обсуждая. Вкусно пахло жареной рыбой, и Ратников, проезжая мимо, ощутил вдруг какое-то непреодолимое детское желание забраться с удочкой в камыши да просидеть там весь день напролет в полном одиночестве, наедине со своими мыслями. Эх, найти бы Артема! Неужели, они сейчас вот встретятся? Вот совсем осталось чуть-чуть… — Сюда, господин! — останавливаясь, Рахман указал на коновязь возле распахнутой настежь большой двухстворчатой двери. — Внутри — постоялый двор Косого Абдуллы, а здесь — харчевня. Заходи, господин, там все и узнаем. Мухой вылетевший из харчевни служка, проворно привязав лошадь, изогнулся в угодливом поклоне: — Прошу, любезнейшие господа, заходите! Нынче у нас чудесная осетрина под белым и красным соусом! — Да некогда нам есть! — Вах-вах, — укоризненно покачал головой Рахман. — Не закажем — ничего не узнаем. — А что нам тут узнавать? — Миша заволновался. — Нам Самаркандец нужен. — Вот про него сейчас и спросим. И про людей его. Уселись здесь же на улице, под платаном — скрестили ноги на застеленной пестрым ковром веранде, покушали жареной рыбы — и в самом деле вкусно, запили: Миша — вином, мусульманин Рахмат — все тем же щербетом. Потом позвали хозяина, Косого Абдуллу. — Вах, Абдулла-джан, — домоправитель, перейдя на родной язык, быстро о чем-то заговорил, на что хозяин постоялого двора — кривобокий косой мужичок с коричневым, словно глина, лицом и заметно косящими глазами — довольно кивал. — Анвар Самарканди, э? Вай… Вай! Йок Самарканда йок. — Что? — подозрительно перебил беседу Ратников. — Уехал, что ли, дружок твой? — Не дружок он мне, так, земляк просто, — Рахман покачал головой. — Косой Абдулла говорит — да, уехал. Недели две тому как. — Шайтан! — Михаил не сдержался, выругался. — Что, мальчишку он с собой увез? Да и был ли мальчик? Ратников спросил кабатчика напрямик, по-тюркски. — Мальчик? Ах, да, был у него такой смешной, светленький. Темар звали. Нет, Анвар Самаркандец с собой его не увез, за день до отъезда проиграл в кости! Ух, и игра же была, вах! Кому проиграл? Так Фирузу-Ишди, серебряных дел мастеру. Фируз, вишь, поставил на кон свое лучшее блюдо — и выиграл! Вах, выиграл! Михаил вскинул глаза: — Так, значит, мальчишка сейчас у этого самого Фируза? А где он живет? — В квартале ювелиров, где же еще-то, уважаемый, вах?! Минут через двадцать Ратников и Рахмат входили в квартал ювелиров, разместившийся вдоль тихих и уютных улочек, засаженных тенистыми платанами и высокими пирамидальными тополями. На углу, рядом с выложенным розоватой мраморной плиткой, колодцем, что-то деловито достраивали. Судя по крикам гастарбайтеры были русскими. — Эй, парень! — не слезая с коня, Михаил подозвал водоноса. — Где живет серебряных дел мастер Фируз-Ишди? — Фируз-серебряник? — мальчишка покопался в носу и лениво мазнул рукой. — А вон его мастерская, за тем забором. Ну, слышите — где молоточки бьют. Туда и пошли. Ратников спешился, привязал у забора лошадь, тем временем домоправитель вежливо постучался в ворота: — Мастер Фируз-джан дома ли? Дома… Скажите, что к нему пришли по очень важному делу. Немного погодя ворота отворились, и выглянувший со двора слуга — черкес или армянин — с поклоном предложил гостям заходить: — Фируз-ага ждет вас, любезнейшие. Ювелир ожидал их на первом этаже уютного, с витыми колоннами, дома, в окружении небольших тиглей, мехов, молоточков и наковаленки. Трое молодых людей — по всей видимости ученики — усердно наносили чеканку на огромное блюдо. — Вы ко мне, господа мои? — мастер, с длинной седой бородкой, в рабочем халате и круглой, вышитой бисером, шапочке, оторвавшись от дел, сложил на груди руки и с любопытством посмотрел на гостей. — Сейчас велю принести щербет и вино. — Не откажемся, — повинуясь гостеприимному жесту хозяина, Ратников и Рахман с готовностью уселись на низкую лавку. — Небось, хотите заказать что-нибудь? — полностью опровергая приписываемый восточным людям неторопливый этикет, тут же поинтересовался мастер, как видно, ценивший свое время весьма высоко. — Говорят, вы недавно выиграли в кости мальчика? — со всем почтением спросил Михаил. — Мальчика? — Фируз-ага задумался. — Гм-гм… — В харчевне Косого Абдуллы, — поспешно напомнил Ратников. — У Анвара из Самарканда. — Ах, Самаркандец! — старик неожиданно весело хлопнул в ладоши. — Вот это, я вам скажу, был игрок! Ничего, мы с ним еще по весне встретимся, как приедет. Уж сразимся! — Мы не про Самаркандца, уважаемый, — усмехнулся Михаил. — Мы про мальчика. Где он? — Мальчик? — старик удивленно хмыкнул. — А нигде. — То есть как это — нигде?! — А так. Мальчик мне и вовсе был не нужен — у меня слуг и подмастерьев достаточно, зачем еще лишний рот? — Так ты, уважаемый, его… — Продал — да. Вот на следующий же день и продал. А кому, уж не взыщите, не вспомню. Кому-то из русских, им как раз нужен был шустрый мальчонка — «принеси-подай». — Так-так-так, — Ратников озабоченно потер руки. — Русским, значит. А что за русские-то? — Говорю ж вам — не знаю. Да и не сам продавал — послал на базар Шахруха. Шахрух, эй, Шахрух! — старик обернулся и подозвал слугу. — Помнишь мальчишку, уруса? Ну, которого я в харчевне Косого Абдуллы в кости выиграл? — И велели мне продать. — Слуга — смуглый, худой и длинноносый — явно был малым неглупым. — Я ж вам докладывал, уважаемый Фируз-ага — продал какому-то русскому. Не очень дорого, как и было велено. — Так что за русский-то был? — в отчаянье воскликнул Ратников. — Из местных, сарайских, русских или, может, приезжий? И откуда, уважаемый Шахрух, ты вообще знаешь, что это был русский, а не какой-нибудь булгарин или кипчак? — Скажете тоже — булгарин! — обиделся слуга. — Что я, булгарина от русского не отличу? Русский это был — я по говору понял, и русский из местных, ну, он давно здесь живет. — Откуда ты знаешь, что давно? — Одет по-нашему — длинный дорогой халат, на голове — войлочная шапка. Однако борода желтая, и на шее — золотой крест. Я так думаю, это либо подрядчик, либо приказчик какого-нибудь богатого купца, либо сам купец. — А может быть, как вот, господин Фируз — мастер? — Может, и мастер, — согласно кивнул Шахрух. — Тут после похода хану Бату много таких пригнали: сканьщики, зернщики, эмальщики. Многие уж давно на волю выкупились, мастерские открыли. Ва, Алла! Вам бы лучше в храме спросить, в русском! Там рядом целый квартал русских. Наверняка оттуда кто-нибудь вашего парня купил. — А ведь и верно! — хлопнул в ладоши Рахман. — Пойдем, Мисаил-джан, русских — в русском квартале искать надобно.Осенний путь…Осенний ржавый шлях!Как мертвецы, снопы лежат в полях…Леонид Первомайский.Земля
Русский квартал — надо сказать, с виду весьма зажиточный — раскинулся вокруг стоявшей на площади небольшой церкви, сложенной из желтоватого известняка и увенчанной красивым синим куполом с большим позолоченным крестом сверху. Рахман остался снаружи, а Михаил, сняв шапку, вошел в храм, где долго молился, крестясь на большую икону Николая Чудотворца, явно византийской работы или писанную по византийским канонам — плоское, с длинным носом, лицо, завитая кудряшками бородка, цвета неяркие, золочено-пастельные. Хотя служба не шла — для вечерни было еще не время, в церкви все же имелся народ: кто-то ставил свечки, кто-то, как и Миша, молился. Не отвлекая священника, Ратников усмотрел некоего разбитного малого в красной епанче, за ним и вышел, позвал: — Эй, господине. — Ну? — молодец недовольно обернулся, но, увидев более чем приличный наряд Михаила, тут же сменил гнев на милость. — Не спрашиваю, откель будешь, по кафтану вижу — местный. — Местный, — согласно кивнул Ратников. — Меня Мисаилом зовут. — А меня — Евстафием. Евстафий Ерш. Ну, здрав буди, Мисаиле! — И ты будь здрав. А почему — Ерш? — Потому что — колючий, ха! Новый знакомец вдруг оглянулся: — А что это на тебя рожа смуглоликая косится? — Где? — Да вон, у забора. — А! Это знакомец мой, Рахман. — В Магомета верует? — Верует. — Так гони его к черту, да пойдем в корчму вино пить! Давно ищу — с кем… Ну, пошли, пошли, Мисаиле — аль мы не русские люди? — Так ты тут многих наших знаешь? — Да многих! Идем же. — Погодь… Эй, Рахман… — Слышь, Мисаил, — новый знакомец вдруг придержал Ратникова за рукав. — Эвон там конь — твой, что ли? — Мой. — Так пусть дружок твой его с собой заберет — не то от корчмы точно сведут. Татары хоть и строги, да воровства тут хватает. Потому что народу — кого только нету! — Понятно… Сейчас! Подбежав к Рахману, Ратников передал ему поводья коня и, украдкой подсчитав имевшиеся в поясном кошеле капиталы — золотишко Сартака, проворно вернулся назад, к церкви. — Ну, где тут твоя корчма? — Счас сыщем, не беспокойся! Новые знакомцы свернули за угол и, пройдя с полсотни шагов, оказались перед призывно распахнутой дверью — туда, в тенистый полуподвальчик с горящими по стенами светильниками, и вошли, усевшись за небольшой столик. Вообще, внутри Ратникову показалось довольно уютно — на стенах висели серебряные и медные блюда, глинобитный пол был чисто выметен и аккуратно застелен свежей соломой. — Ух, запах-то! Чисто сенокос. — Татары сюда тоже заходят, не брезгуют — и им запах сей нравится. Степняки! Эй, Ляксей! Ляксей! — Евстафий Ерш громко позвал то ли хозяина, то ли служку. На зов тут же явился плечистый малый с окладистой бородой, кудлатой и черной, словно у какого-нибудь разбойника Кудеяра! — Здорово, Ляксей! Медок стоялый есть ли? — Для тя найду, Евсташа. Хтой-то с тобой? — Дружок мой — звать Мисаилом. Ну, давай, Миша, за знакомство хлопнем! Радость у меня — хорошее дело с утра сладил. Теперь заработаем! И я, и людишки мои, с артели. — Ну, будем! Новые знакомые чокнулись серебряными чарками, опрокинули. Да-а-а… Ратников блаженно закрыл глаза. Медовуха — это не какая-нибудь там пошлая арька — русскому духу куда как приятнее! — Хорошо пошла! — Так давай еще по одной — вдогонку! Выпили. Ах, ну до чего ж приятный человек этот Евстафий! — Слышь, Евстафий… ты кто есть-то? — О, спросил! — Ерш как-то загадочно ухмыльнулся. Евстафий с виду был парень осанистый, крепкий, лицо имел приятное, белое, с небольшой рыжеватой бородкой и усиками. И вообще — обликом, скорей, походил на немца. — Кто я, спрашиваешь? А ты сам-то из каких земель будешь? — С новгородчины, — не покривил душой Ратников. — Новгородец?! — недоверчиво вскинулся собеседник. — Иди ты! Как же ты тут-то? Хотя… всяко бывает. Не хочешь — не рассказывай. Значит, из Новгорода? Значит — друг. Я-то сам — с Рязани! — С той, что татары все пожгли, — ухмыльнулся Михаил. — Всю, да не всю… Да и допрежь татар было кому жечь, — Евстафий желчно хмыкнул. — Суздальцам, вражинам! Вот супостат — куда как мунгалов худший. Про Евпатия Коловрата слыхал? — он неожиданно понизил голос. — Ну, слыхал, — кивнул Ратников. — Немало татар побил, воин знатный. — Так я с ним был. Копейщиком. — Слышь… — Ратников уже несколько захмелел, еще б — с медовухи-то! — А правда, что вас с Евпатием… камнеметными машинами всех побили? — Камнеметом? — удивленно переспросил Евстафий. — Да, у татар такие были. Но нечто мы дурни — лбы под каменюки летящие подставлять? Не так все было, подлее гораздо. Подлее! Нашлись суки, предали, хотели к суздальцам переметнуться, а вышло — к татарам. А Евпатий на моих глазах стрелу словил, царствие ему небесное! Ну, помянем. — Помянем, — Михаил с готовностью поднял чарку. — Так, значит, в копейщиках был? — Да был копейщик. А нынче вот — в подрядчиках. — Да ну?! — на этот раз удивился Ратников. — Быть такого не может! — Чего же не может-то? Очень даже может. Невесту мою, Елену, вишь ты, татары в полон угнали, вот я — за ней, аж до Сарая добрался. По пути к артельщикам пристал — каменщики, строители — ой, тут, в Сарае, золотое дно оказалось! И серебра-золота заработал, и Еленку свою нашел, из полона выкупил. Тут и с ней и осели, домишко завели, хозяйство. А зачем нам в Рязань, там уже почитай, ничего и нету. Не татары сожгли, так суздальцы. — Вон оно как! — А ты думал? Я тут теперь по водопроводам мастер! Где в каких домах нет, так мы делаем. Многие мурзы сзади ходят, канючат — сделай да сделай. Так что многих, многих я знаю. Да не переживай ты, Мисаиле, найдем твоего парня, чай, не иголка, сыщется! — Твои бы слова да Богу в уши, — улыбнулся Ратников. — Ну, по последней? — Здесь — по последней. А потом ко мне в гости пойдем. С женой познакомлю. — А она нас того, не выгонит? — Не выгонит! Зря, что ли, я ее из полона выкупил?
Михаил вернулся на усадьбу Ак-ханум поздно, изрядно под хмельком. Госпожа еще не спала, гуляла в саду, о чем-то сама с собой рассуждая. Увидев пьяного Ратникова, ухмыльнулась: — Я смотрю, ты хорошо своего родича ищешь! — Хорошо, — усаживаясь под карагач, согласно кивнул молодой человек. — Земляка вот встретил — строительный подрядчик. Водопроводы делает. — Подрядчик?! — юная госпожа вдруг оживилась. — Водопроводы?! Вай! Какой нужный человек. Я тоже акведук устроить хотела, да Берке, гад противный, мастеров перехватил. А тут, видишь — знакомый подрядчик! Договорись с ним, Мисаил. Миша покладисто кивнул: — Сделаем! — И еще, — несмотря на позднее время, Ак-ханум что-то не торопилась идти в дом. — Помнишь, я тебе говорила о русских князьях? Так вот, они явились. С подарками и с дурацкими просьбами. Завтра я покажу тебе их, а уж дальше — сам думай. Еще раз напомню — об этих урусутах я должна знать все!
Глава 10 Осень 1245 года. Сарай КНЯЗЬЯ
Ох, ну и сволочи же все они оказались, эти противные, гнусные хари — князья. Как они лебезили перед монголами — стыдно было смотреть! Непрестанно кланялись, улыбались сладенько и старались загодя угадать, а как будет одет хан, влиятельный мурза или царевич, тот, к которому они желали бы обратиться с какой-нибудь чрезвычайно выгодной для себя просьбой. И сами одевались под стать. Как московские чиновники — при Лужкове все они носили разномастные кепки, а как Собянин стал с непокрытой головою ходить — так и те шапки поскидывали. А надел бы мэр московский, к примеру, чалму? И эти бы тоже в тюрбаны обрядились. Чурбаны в тюрбанах. Тьфу, смотреть тошно! Рабство, всеобщее рабство! Вот оно откуда идет-то… нет, не с Орды, не из Сарая — из угодливых, источенных червями чванства и себялюбия душ. Перед ханами да мурзами князья лебезили, угодничали, а на своих бояр покрикивали, иногда и ударить или за бороду отодрать могли — очень даже часто! Вот он, принцип: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Вертикаль власти, когда каждый более младший начальник — раб и полный холоп чуть более старшего. И так — сверху донизу. Эх, Россия, Россия… Какое там, к черту, демократическое государство? Увы… что-то вот типа Орды… И все чего-то выгадывали, друг на друга доносили, всем что-то было нужно — ни, боже упаси, для родной земли — исключительно для себя, любимых.Собирайте, волки,Молодых волчат…Владимир Луговской.Песня о ветре
Ак-ханум с Михаилом сидели на лошадях чуть поодаль от золотого шатра, на небольшой возвышенности, так, чтобы хорошо было видно толпу приехавших «в татары» князей и их приближенных. Княжна — да, пожалуй, эту степную красавицу можно было бы именовать и так — подозвала к себе одного из ханских слуг, скорее всего — человека царевича Сартака, неприметного малого в добротном халате и с многозначительной усмешкой на смуглом лице. — Слушаю, госпожа, — человечек с достоинством поклонился. — Говори по-русски, — подумав, попросила Ак-ханум. — Расскажи про всех, кого видишь. — По-русски, так по-русски, — незнакомец согласно кивнул. Впрочем, это для Ратникова он был незнакомцем, княжна не сочла за труд его представить, а сама называла Алим-бугой. О, этот явно был не простой слуга, скорей — секретарь, помощник какого-нибудь мурзы или даже визиря. И, наверное, христианин — все единоверцы старались при нужде помочь друг другу. Все, кроме великого хана — этот, какую бы веру не исповедовал, стоял как бы над схваткой. — Князь Владимир Константинович Углицкий со своими людьми, — быстро, почти без акцента, произнес Алим-буга, указывая на длинного нескладного человека с реденькой бородой и в богато украшенной собольими хвостами шапке. Он чем-то напоминал одуванчик, этот князь из далекого Углича — слишком уж худой, длинный, и шапка казалась для него непомерно большой и тяжелой — того и гляди хребет переломиться. — Спина у него гибкая, — с усмешкой прокомментировал Алим-буга. — Вчера до самой ханши добрался, до Баракчин-хатун. Подарки богатые привез, очень богатые, верно, все свое княжество налогами непомерными разорил, все для того, чтобы тут, в Орде, понравиться, покровительство обрести. Нет, выгод пока никаких не искал, просто заводил дружбу. Так-так… дружбу, значит… Ратников постарался запомнить: длинный «одуванчик» — углицкий князь Владимир Константинович. Так себе, средней руки князек… Михаил повернул голову: — Уважаемый, а о владимирских князьях чего скажешь? Алим-буга махнул рукой: — Такие же. Правда, посильнее других. Молодой князь, Искендер — тот еще здесь мало известен. Однако уже многие его уважают — единственного. Хан Бату к нему благоволит, любит, как сына, «тысячу» менгу дал — против немцев. Да и с Сартаком они — не разлей вода. Опасно это! Тут и других влиятельных людей — море. — Ну уж, — Ратников усмехнулся. — Александр еще не самый главный князь. Батюшка его, Ярослав Всеволодыч, на владимирском столе сидит твердо. — Ярлык выпросил, потому и сидит, — человек Сартака презрительно сплюнул. — Еще лет шесть назад, до полночного похода, я помню, он в Булгар приезжал, к Кутлу-буге, наместнику, к эмиру Гази Бараджу. Дань зачем-то привез немерянную, хотя еще ни один ханский воин в русских землях не показался. Голову себе обрил в знак покорности — эмир с наместником тому потом долго удивлялись. — Старый авантюрист. Но ведь ярлык-то выпросил! — Выпросил, — согласно кивнул Алим-буга. — Но много позже. Дождался, когда родич его, Юрий, великий князь владимирский, на Сити падет, и тут же — к хану. Ну по старшинству — на трон имел право, вот сиятельный хан ему ярлык и пожаловал. Ладно, бог с ним… Вот еще деятели — кланяются. Тот, что с рыжей бородой, — Константин Ярославович, а в расстегнутом кафтане — Василий Всеволодыч. Так себя князишки, не особо. Тоже покровительства ищут. — Понятно. Не сами по себе в авторитете будут, так хоть через Орду. Всем хан Бату нужен! — О, не то слово! Глянешь иногда, так и подумаешь: и как же раньше-то русские князья без татар жили? Кому кланялись, у кого защиты просили? Кого старались в своих интересах использовать? — Кипчаков иногда… — Кипчаки слишком слабы были. А вот еще, — Алим-буга сухо кивнул на целую толпу в одинаковым червленых плащах. — Ростовские князья, целый выводок. На Ярослава Всеволодыча жаловаться приехали, дурачки. Думают, что-то у них выгорит. Ага, как же! Зря, что ли, Ярослав Всеволодыч башку себе брил? Зря дары хану и ханшам возил? Зря сына своего, Искендера-Александра с царевичем Сартаком знакомил? Э-э, нет, не зря! Так что напрасно ростовские тут что-то ищут… хотя кое-что найдут — князя владимирского соперников уж всяко, кто-нибудь да поддержит. Даже, может быть, и сам великий хан. Так, на всякий случай. Ну, не он, так Берке, Баракчин-хатун или какой-нибудь дальновидный мурза… Вон тот, старый, с седой бородой — князь Василько Ростовский, рядом с ним, на хряка похожий, — Борис Василькович, по его левую руку — Глеб — это все сыновья. А вот чуть позади — племянник, Всеволод, с сыновьями своими — Иваном и Святославом. — Да-а, — покачал головой Ратников. — Целый выводок. И всяк — своей выгоды ищет, друг дружку утопить норовя. Основной лозунг российских чиновников — умри ты сегодня, а я — завтра. — Ты это о чем? — Ак-ханум удивленно повернулась в седле. — Так, о своем, о грустном. Да уж, грустное было зрелище — эти все жополизы-князья! У себя-то в княжествах их, верно, уважали, поскольку ведь положено князей уважать… а тут… Господи, да нечто ж можно вот так унижаться, совсем о чести забыв и лишь только о личной выгоде помня? Здесь, в Сарае, вон, шеи гнут, улыбаются искательно, а вернутся домой — и не подойдешь! Важные, спесивые, фу-ты ну-ты! Не так кто посмотрит, так и собак велят спустить. А тут они все белые и пушистые. Князья… князюшки… вертикаль власти. Быдло, самое натуральное быдло! Ратников вдруг, сам для себя незаметно, о судьбах России задумался. О начальничках, совесть давно потерявших. Вот почему в России, как в средневековой Орде, даже хуже? Да потому что человечек любой, на высокое место назначенный, очень хорошо понимает — почему он туда, на это место, попал. Совсем не потому, что такой умный и знающий (хотя у многих и ум и знания есть, но ведь вовсе не в этом дело!), нет, не поэтому. А благодаря ленивому шевелению еще большего начальничка пальчика. И прекрасно этот, новоназначенный, знает: чуть что не так, чуть какое непокорство — высший начальник снова пальчиком шевельнет этак слегка… И покатиться головенка в кусты! Запросто! Оттого все начальнички — словно зайцы. И оттого они, сердечные, маются, ведь сами-то понимают прекрасно — кто такие есть и почему в этом кресле сидят. А хотят — хотят! — казаться людьми большими, значимыми и, вроде как бы сами по себе, вроде как бы с другими большими шишками на равных, а над обычными людьми уж куда как выше! Оттого и желание пыль в глаза пустить, мигалки эти, лимузины блестящие. Нормальному, совестливому, знающему и себя ценящему человеку ничего этого не надо, а вот какой-нибудь не шибко умной, но хитрой, жестокой и алчной бессовестной тварюшке, в начальственное креслице мановением чужой десницы задницей чугунной усевшейся, без мигалок, лимузинов, вип-залов — никак! Потому что без всего этого ощущение власти уйдет, испарится, и останется «голый король» — никому не нужное дрожащее быдло. Оно так рано или поздно и случится, и те, кто не слишком уж глуп, это тоже хорошо понимают (не по Сеньке шапка!), а потому и спешат воровать, брать откаты, законы для себя любимых придумывать… Орда! Что уж тут скажешь? Орда… Хотя… и эта, плохая, власть (а другой-то нет и вряд ли когда-нибудь будет) куда лучше, чем полная анархия, откровенное волчье право, кровь… Да и уважаемые граждане пусть на сами себя со вниманием, посмотрят. Чиновники да милиционеры не с Марса в матушку Россию засланы — это ж все наши люди, такие же, как мы, плоть от плоти. Обычные граждане, конечно, в таких масштабах, как высокопоставленные чиновники, не воруют — так это не из-за честности вовсе, а потому, что возможностей нет, силенок, грубо говоря, не хватает. А было бы? Миша, правда, знал одного честного человека — Веселого Ганса дружка. Молодой совсем парень, но из — так скажем — зажиточной семьи. Никогда ни в чем особенно не нуждался, машинку с помощью родичей справил, жилье, потом тетушка любимая померла — племянничку еще одна отошла квартирка. Вот и трудился он себе помаленьку опером — честным и правильным. А когда все есть, чего ж не работать-то? А если б не было? Вопрос риторический, да и вообще — неча на зеркало пенять! А опер тот честностью своей, между прочим, гордился, хотя было ли чем гордиться-то? Когда все вот так, на блюдечке.
— Ну, — Ак-ханум улыбнулась, толкнула задумавшегося Михаила локтем. — Все услыхал? Всех увидел? Теперь твоя работа начнется. Ратников кивнул: — И что конкретно я должен узнать? — Снова говоришь непонятно. — Ну… Ты сказала — «все». Но это как-то… — Я тебя поняла, Мисаиле. Узнай, кто из них с кем договорился и о чем. Да-а… Ратников покачал головой — задача-то не из легких. Но кто сказал, что будет легко? С другой стороны, пообретаться среди ордынских русских — тоже дело неплохое: Темку-то где-то там нужно искать. И еще этих… людокрадов. С браслетиками!
Человек предполагает, а Бог — располагает. Напрасно Миша надеялся, что, исполняя задание княжны, проникнет в русскую общину Сарая. Как быстро выяснились, князья с ордынскими русскими не общались — брезговали, свиньи чванливые, как же — они же особо важные персоны, випы! Ростовские князья со всем своим табором поселились в виду ханского шатра, в специально выделенной им юрте — там так вот, по-татарски, и жили, отгородившись от всех плотным кольцом обслуги и стражников. Князья углицкие и все остальные прочие такой халявы не имели и жили в городе, на подворье, нарочно поселившись подальше от местных русских по принципу «гусь свинье не товарищ». Этих вот, углицких и прочих, было проще всего достать, с них-то Михаил и начал, заявившись на подворье под видом боярина-новгородца, ищущего в Сарае приличный, дающий немаленький куш, пост. — Хочу вот, в баскаки податься, — угощая вином охочего до дармовой выпивки «молодшего князя» Василия, делился своими мыслями Ратников. С князем он познакомился возле церкви, вполне к месту ухватив за воротник сдернувшего княжеский кошель воренка, которого сам же специально для этого и нанял. — Эй, господине! Не твоя ли мошна? — Что? А ведь моя! — чернявый, похожий на проигравшегося в пух и прах выгнанного из полка гусара, князь радостно принял кошель. — Вот благодарствую, мил человек, спаси тя Бог! — Жаль, татя-то упустил, уж не взыщи. — Да пес с ним, с татем! — князь Василий подмигнул и залихватски подкрутил усы. — Вижу, человек ты не бедный. Ха! Еще бы! Зная, что по одежке встречают, Михаил приоделся по местной довольно-таки эклектичной моде и выглядел теперь, как брачующийся фазан: поверх ярко-голубого, подпоясанного желтым шелковым поясом дэли — ярко-пунцовый армяк, отороченный беличьим мехом, ну а на плечах — небрежно накинутый плащ нежного травянисто-зеленого цвета. Да, еще лихо заломленная набекрень соболья шапка! Ну и меч в красных сафьяновых ножнах — вот этот меч-то ясно указывал, что «господин боярин» человек не простой. Вообще-то русским в Сарае оружие носить запрещалось. Уселись неподалеку, в харчевне, хитрый гусар-князь сразу же заказал кувшинчик, а уж дальше как-то уж так само собой вышло, что за выпивку платил Ратников, а пил новый знакомец, как выяснилось, изрядно, можно даже сказать — лихо. И так же лихо болтал, хвастался: — Да мы вчера, да к самому царю! Сам царь нас чествовал! — Ну уж прямо так и чествовал? — Гм… ну, не чествовал… но — с честию принял! — Сам царь… А кроме царя Бату, с кем-нибудь еще встречались? Просто я тут, в Орде, многих знаю, могу, если надо, чего подсказать — стоит кому подарки дарить, или так, пустое. — А, вон ты про что! — князь махнул рукой. — А ну-ка, выпьем. И скажи-ка, коли такой ушлый, кто больше на царя влияет? Царица? Братовья? Старший сын? — А вы с кем спелись-то? — Да покуда еще ни с кем. Хотели к братовьям царским сунуться, так там уже ростовские сволочуги свои подарки заслали. А нам с ними не тягаться — Ростов-то побогаче будет. — Так-так, — Ратников покачал головой. — Значит, к ханам соваться не стали? — Говорю же — не так и много добра у нас. Сразу на всех не хватит, надо кого-то одного выбирать… вот, может, царицу? — Можете и царицу. Баракчин-хатун — женщина очень даже влиятельная. Обязательно ей надо что-нибудь этакое подарить, а уж она в долгу не останется. — Вот-вот, — радостно потерев ладони, собеседник подозвал служку и, алчно блеснув глазами, заказал еще выпивки. Выпили. — А худой-то этот ваш, в шапке собольей, — закусив, промолвил Михаил. — Неужто такой бедняк? — Худой? А, князь Владимир Константинович. Ну ты, Мишаня, нашел бедняка! Не, князь Владимир богат, я тебе скажу! Но и прижимистый, гад худой, и, между нами говоря — скупердяй, каких мало. — А, вон оно что… А ростовские, конечно, богаты. — Да уж, конечно. Князь Василько Ростовский, гнида пучеглазая, всю масть нам тут портит. Ишь, понаехали. Со всеми мурзами задружиться хотят. — А Ярослав Всеволодыч как на это посмотрит? — Похабник старый! Помним, помним, как он башку себе побрил да в ногах татарских валялся, ярлык выпрашивал. Юрия, родственника своего, предал — специально у Сити-реки на помощь не пришел, с татарами сговорясь… А потом — хап! И уже — великий князь владимирский! Стар, стар — а ухом не вялит, так-то! Похожий на гусара князь быстро хмелел, и вот уже заорал песни, а потом, вдруг протрезвев, спросил: — А ты про баскака… правду ли молвил? — Вот те крест! — Ратников размашисто перекрестился. — Даст Бог, баскаком и стану. Буду для царя дань собирать. — На откуп бы хорошо… — Ишь ты, на откуп! — насмешливо ухмыльнулся Михаил. — На откуп-то хорошо, никто не спорит. Только таких желающих, я чаю, и тут, в татарах, много найдется! — Да уж, — князь Василий сокрушенно мотнул головой. — То так. Ладно, значит, к царице податься советуешь? — Да ничего я вам не советую, с чего ты взял? Просто намекаю. — Что ж — благодарствую за намек. Еще по кружечке? На посошок? — Давай, — Ратников поспешно спрятал усмешку. — Слышь, княже, а ты, случайно, людишками не торгуешь? — Я — нет. — Жаль. А то б я красивых холопок прикупил. А кто торгует, не знаешь? — Хм… — гусар-князь задумчиво подкрутил усы. — Да можно найти. Константиныч, вон, девок с собой привез… но это все — на подарки, а не так, чтоб продать. — А ростовские? Эти как? — Да пес их знает. Мы ведь не особо дружимся, хоть и соседи. — А Ярослав Всеволодыч, князь великий Владимирский — над вами всеми старший? — Гнида бритая! Ну да, так — старший. Ярлык, сука гладкая, выпросил. — Не очень-то ты, я смотрю, его любишь. — А он не девка красная, чтоб любить! Два сынка вон, тоже еще подрастают — Алексашка с Андреем. Меж собой собачиться начинают — Александр на татар смотрит, Андрей — на свеев с прочими немцами. — Александр-то на Неве-реке хорошо свеев прибил! — Александр? На Неве? Свеев? Никогда не слыхал. — Ну то новгородские дела… — А-а-а… — А про Чудское озеро ты хоть слыхал? — Про Чудское слыхал. С немцами орденскими там собачились… татары еще войско давали… Ладно, ладно, оставь! Сам заплачу. Эй, теребень… Вытащив из кошеля горсть меди, князь картинно швырнул всю это мало что стоящую мелочь на стол, и, казалось, сейчас подкрутит усы да совершенно по ухарски скажет — сдачи не надо! Нет. Не сказал. А на столе, средь мелочи, Михаил вдруг углядел денежку… серебристый российский пятак! — Ого! Это у тебя откуда? Непонятная какая серебряшка. — За такую серебряшку купцы морду набьют! — Неужто, не серебро? — В том-то и дело, что нет! Так, железка. Третьего дня Бориско Ростовский в кости ей расплатился, гад ползучий! Я-то дурень, не посмотрел, тоже вот, как ты, думал — серебряная. Хрен те на! — Что же, Бориско Ростовский… Михаил хотел сказать «бесчестную монету чеканит», да вовремя спохватился: в русских землях в эти времена вообще никаких монет не чеканили, так в истории и прозвали — «безмонетный период». Для расчетов использовали серебряные слитки — гривны, беличьи и куньи шкурки, разноцветные бусины или пользовались монетами иностранными — старыми арабскими дирхемами, византийскими солидами или вот — серебряной ордынской «денгой». А в монгольской империи, кстати, уже был основан первый банк и выпущены бумажные ассигнации… Значит, Бориско Ростовский… Борис Василькович. Тот самый хряк… Или хряк — это Василько? — А точно — от князя Бориса монетина эта? — От него, от него, от гада! Век не забуду и тоже свинью подложу, ужо попомнит.
Ну, естественно, вечером Ратников снова явился домой пьяным — такая уж сложилась традиция, в чем, по старой монгольской традиции, никто не видел ничего худого — ну выпил человек, идет себе осторожненько, шатается — значит, хорошо у него на душе, радостно! Значит, ничего он дурного не замышляет… Да уж, что и говорить, трезвенников в Орде не жаловали, в полном соответствии с позднейшим русским присловьем о том, что ежели человек совсем водку не пьет, так он либо больной, либо сволочь. Кстати, так оно частенько и выходит. — Отправлю-ка я в следующий раз с тобой слуг, — смеялась Ак-ханум. — Вот Джаму и отправлю. Мало ли, свалишься еще в канаву, замерзнешь — ночи-то нынче холодные. — Вот уж спасибо тебе за заботу, краса моя, вот спасибо! Неужто тебе не все равно, что там со мной случится? — Конечно, не все равно! Ты же мой человек, верно? — Ну конечно — твой. — А по-настоящему преданных людей у меня не так уж и много. Как и у всех. — Ишь ты, — Ратников покачал головой. — Значит, я тебе по-настоящему преданный? — Да, похоже, что так. Просто тебе больше деваться некуда. — А… Слышь, Ак-ханум, а почему ты замуж не выйдешь? Такая красивая, богатая… свободная женщина степей! — Вот именно, что свободная! — княжна хмыкнула — видимо, ее этот поздний разговор забавлял. — А выйду замуж? Одену себе на шею хомут — оно мне надо? Нет, может быть, когда-нибудь и выйду… хорошо бы по любви. Я ведь до сих пор еще никого не любила. Тебя тоже не люблю… — Кто б сомневался… — Но использую. Молодой человек желчно усмехнулся: все-таки, ну, до чего же откровенная женщина эта Ак-ханум! Без всякого там восточного коварства-притворства — один голый расчет и цинизм. Наверное, то и неплохо… — Ну? — Велев принести в юрту (нынче в ней и сидели) вина и закуску, юная госпожа сверкнула глазами. — Давай, докладывай. Вызнал чего? — Да кое-что есть… Ратников вполне толково и обстоятельно доложил о разговоре с углицким «молодшим» князем. Ак-ханум слушала внимательно, кивала: — Так, значит, углицкие к Баракчин-хатун решили податься? Ну-ну… А ростовцы? — К ростовским загляну завтра. — Ладно… иди к себе, спи. Выгнала все же. Ну и ладно. Миша давно уже заметил ошивавшегося вокруг юрты молодого и красивого воина из десятка толстощекого Шитгая. Что ж… Ак-ханум в своем праве. С кем хочет, с тем и спит. Свободная госпожа степей!
Утром Ратников поднялся поздно — никто не будил, а во дворце у него уже была своя каморка, в левом крыле, рядом с лестницей. Ничего себе такое помещеньице, площадью метров двадцать с глинобитной лежанкою и застеленным кошмой полом. Все остальные русские — невольники и слуги — жили в приземистом сарайчике во дворе, никто их не сторожил — да и куда было бежать-то? Здесь хоть кормили, и очень даже не плохо, к тому же совсем непосильной работой не тиранили. Так — все строили, строили… За водопровод вот только не брались — раз уж Михаил обещал договориться с профессионалами. Итак, «пятак» Бориса Ростовского! Откуда у князя такая денежка? Спер где-нибудь? Или на сдачу дали? Что гадать, нужно было выяснять, спрашивать… А для начала встретиться с подрядчиком Евстафием — Ак-ханум просила, да и самому нужно было: вдруг ушлый рязанец что-нибудь да узнал об Артеме? Обещал ведь.
Когда молодой человек наконец выехал на гнедом своем коньке с усадьбы, с серого низкого неба накрапывал мелкий холодный дождик. День выдался хмурый, пасмурный, что, однако, не мешало мелким торговцам, водоносам, разносчикам… — А вот шербет, шербет… Купи, господине! — Пошел ты со своим шербетом. Лучше бы вина предложил! Вот и знакомая харчевня, за церковью Петра и Павла, там и уговаривались встретиться с подрядчиком. Да и как же не встретиться, коли теперь уж они — друзья?! Пока Ратников спешился, пока подозвал служку да препоручил коня, подошел и Евстафий. Улыбнулся: — Здрав будь, друже. — И тебе не хворать. Что бездельничаешь? Рязанец засмеялся: — Скажешь тоже! Артельных своих по работам расставил с утра еще, проверил, что там да как. Теперь новые заказы искать надобно! Кстати, как там твоя ханум? — Тоже водопровод хочет. А что — у тебя заказы кончились? — Да нет. Просто и о будущем ведь нужно думать. — Понятно — расширяешь, так сказать, практику. Как там моя просьба? — Есть один странный парнишка, — подумав, ухмыльнулся подрядчик. — У Мефодия-ювелира в слугах. Завтра пойдем, глянем. — А чего не сегодня? — Сегодня не выйдет никак — Мефодий на богомолье отправился, к зарецким старцам, в скиты, к завтрему только вернется, а без него никто нас на подворье не пустит. У ювелиров — у них, сам понимаешь, с этим строго. — Понятно, — Михаил кивнул. — А чем же он такой странный, отрок тот? — Да заговаривается, всякие небылицы плетет — подмастерья заслушиваются, уши развесив. Я через них и узнал. И… вот еще… рисунок принес… Этот отрок рисует, письму уже выучился, знать, не так глуп. — Так где рисунок-то? — Вона! Евстафий с усмешкой вытащил из-за пазухи небольшой свиток желтоватой китайской бумаги, из тех, что была здесь в ходу, протянул… Ратников едва не поперхнулся вином, увидев изображенные на листке автомобили, самолеты, небоскребы, мосты… Ну, точно — Темкин рисунок! Господи… неужели — нашел? — Завтра, говоришь, сходим? — Ну, конечно, пойдем. Только не с утра — утром встречаюсь с одним мурзой. — Давай, вечером? — Уговорились! Вечером, так вечером. Да, Ратников сейчас ликовал! И было с чего. В таком вот приподнятом настроении попрощался с дружком до завтра и, взгромоздясь на гнедого конька, поехал на окраину — к юрте ростовских. Поднявшийся ближе к обеду ветер разогнал серые облака. Выглянуло небритое солнышко, облизнулось, сплюнуло да и закатилось себе обратно за облако — хрен вам, еще не весна, еще и зимы-то толком не было! И, тем не менее, даже такое — в золотисто-желтых прожилках облачности — небо сияло, сверкало, переливалось речным жемчугом, и оттого, от сверкающей красоты этой на душе у Михаила было сейчас хорошо и приятно.
Нужное место Ратников обнаружил самостоятельно, ни у кого не спрашивая — ростовские забулдыги-князья, забившись в свою вип-юрту, пьянствовали с тоски да наперебой орали тягучие длинные песни. Все больше традиционной антикочевнической тематики: — Ай ты, гой еси, светлый Игорь-князь! А пожег бы ты да вежи половецкие… И дальше — все вот в таком, не отличавшемся особой толерантностью, духе. Видать, даже и этих выжиг вконец достали татары. — К кому, бачка-джан? — стоявшие у юрты стражи — воины в унылых серых кольчужках — приняли модно одетого Ратникова за татарина. Подумав, молодой человек не стал убеждать их в обратном, а спешившись, бросил поводья коня: — Лошадь мою привяжите. Князь Борис Василькович где? — Там, господине, в шатре. Слышь — песню поют? — Слышу. С утра уже нализавшись. Ладно, — Михаил швырнул воину цветную бусину. — Пойду, гляну. — Постой, господине! — поклонившись, неожиданно возразил страж. — Охолонь-ко, а я пока доложу. — Ин ладно, — махнул рукой Ратников. — Беги, докладывай. — Ты не сумлевайся, господине. Я быстро, сейчас… Воин скрылся в юрте… и тотчас же выскочил с самым недоуменным видом: — Господине! Забыл ведь спросить, как про тя доложить-то? — Скажи… Ибрагим-мурза! Ханский конюший боярин. Кивнув, стражник снова скрылся в юрте: — Так какой-то мерзавец с ханской конюшни. — И чего этому мерзавцу надо? — А не знаю, князюшка, не сказал. — Ну, зови. Поправив на голове шапку, Ратников нырнул под полог: — Здорово, парни. Салям! — И тебе… — Сидевшие на ворсистом ковре князья приосанились. — Тебя что, сам царь с конюшни послал? Лошадей нам обещал… давно. — Лошадей потом сами у него спросите, — нагло усаживаясь рядом с мордастым хряком — князем Василько Ростовским, незваный гость потер руки. — В кости играете? — Играем, — старый князь с готовностью ткнул локтем молоденького юношу, видать — сына. — Эй, Глебушко, Бориску покличь. Спит, поди, Бориска-то? — Да спит, сволочь, что ему сделается? — Э-э! Нешто можно так братца-то родного ругать? — Можно, батюшка! Он вчера шапку мою Ваське Углицкому проиграл! И твой воротник, тот, бобровый. — Воротник мой проиграл? И впрямь сволочь, креста на ем нет! — Не, крест он потом в обрат отыграл. Может, пущай лучше спит? — Все равно — покличь. Пожав плечами, князь Глеб, пошатываясь, поднялся на ноги и нетвердой походкою направился к выходу. Вышел и долго с шумом мочился где-то рядом, после чего, довольно рыгнув, вернулся обратно и громко позвал: — Борька! Спишь, что ли? — Ну, сплю, — неожиданно спокойно отозвались откуда-то из-за перегородки. — А что ты блажишь-то? Воротник чужой пожалел? — От народил иродов! — сокрушенно посетовал князь Василько. — Ты что же, мурзаевич, вина совсем не пьешь? — Отчего же не пью? — Ратников усмехнулся. — С хорошими-то людьми чего же не выпить? — От это правильно! От это по-нашему… Онфим! Офимко! Тащи еще кувшин. Насколько мог судить Михаил, ему сейчас оказывали милость, все же он назвался мурзой, а не ханом, а принимали его — как равного: усадили рядом, угощали вот вином. Явились наконец Глеб с Борисом — высоким одутловатым парнем, лохматым и не очень-то любезным со сна. — Ты, что ль, мурзаевич? — Ну, я. — Ну, выпьем тогда. Выпили, закусили, пошла беседа. Причем такая, от которой у Ратникова, будь он из местных, давно б завяли уши. Ничуть не стесняясь гостя, ростовские князья, как видно, продолжая начатую отнюдь не сегодня тему, взахлеб обсуждали своего сюзерена и родственника — великого князя владимирского Ярослава Всеволодыча, причем именовали его исключительно «бритоголовым чертом», видать, в память о том, как князь ездил с поклоном в Булгар. — Бритый-то бритый, а ярлык-то у него! — закусывая, цинично хмыкнул Борис. — Да я б ради ярлыка за великий стол… я б не только башку да морду — задницу бы побрил! — Срамник ты, Боря! — Батюшка, у тя давно уже отжившие взгляда. Рассуждаешь, как двести лет назад. А времена-то сейчас не те уже. Скажи ему, Глеб! — Да, батюшка, изменилось времечко-то. Сейчас честь-то не в чести, а в глубокой заднице! Вон, черт-то бритый — на коне! И сын его старшой, Олексашка, к царевичам в друзья набивается. Слышь, мурзич, ты царевича того знаешь? — Сартака? — Да, да, так его и зовут. — Хороший человек. Христианин, между прочим. — Христианин, а жен, говорят, не одну имеет! — Ну, так у них тут можно. — Ты чего зашел-то, мурзич? Просто так или с делом каким? — Мимо к хану шел… дай, думаю, загляну — посмотрю, кто тут. — А-а-а… — Ой, забыл спросить… Ты вчера Ваське Углицкому денежку смешную проиграл? — Что еще за денежку? — Ну, монетку… не серебряную и не медную… не понять, какую. — А-а-а, вон ты про что, мурзич. А тебе что до монетки этой за дело? — Так… я вообще люблю денежки собирать. — Ишь ты — это дело все любят. А ту монету… я уж теперь и не вспомню, откуда она у меня? М-м-м… — Ты б лучше вспомнил, Боря! — с нажимом произнес Ратников. — А то ведь у нас тут законы свои. — Думаешь, я монеты бесчестные чеканю?! — взвился вдруг князь. — Да ни в жисть! А этой деньгой со мной новгородец один расплатился — узду у человека моего сторговал. — Что за новгородец? — насторожился Ратников. — Не Мирошкиничей человек, случайно? — Может, и их, — князь Борис спокойно кивнул. — А может, и не их, может — Мишиничей, кто его знает? Наше ли, княжье дело о каждом холопе ведать? — То верно — не княжье, — Ратников важно кивнул. — И все ж… Сам Бирич-оглан этим делом заинтересовался! — Сам Бирич-оглан?! А кто это? — О! Очень важный человек! Очень. — Ну так бы сразу и сказал, — князь Борис потер руки. — Пойдем тогда покажу, где того новгородца сыскати. — Пойдем, — обрадованно поднялся на ноги Михаил. — Покажешь. От того от Бирич-оглана тебе большой респект будет! — Что будет? — Ну, уважение — так скажем. — Что мне его уважение… лучше б денег дал или с ярлыком поспособствовал. — Может, тебе еще и всю русскую дань на откуп отдать? — Ладно, мурзич, не шути. Идем.
Когда они вышли на улицу, снова моросил дождь, нудный, промозглый и серый. И столь же нудные серые лица были, казалось, у всех вокруг: у князя Бориса, у его воинов, и у только что подъехавшего откуда-то всадника с челядью. — Здоров будь, князь! — громко приветствовал нового гостя Борис. — Заходи в вежу, там все. А я скоро буду, ты дождись. — Мне б с тобой словом перемолвиться, княже. В госте — небритом и помятом — Михаил неожиданно узнал князя-гусара Василия, с кем вчера только пьянствовал напропалую. Вчера пьянствовали, а сегодня — гляди-ко — не признает, морду воротит. Вот она — классовая спесивость! Пошептавшись о чем-то с Василием, князь Борис зачем-то скрылся в юрте… Потом вышел — не один, с воинами. — С нами поедут — мало ли! Интересно… а до того, похоже, он и не собирался охрану с собой брать… Ладно, так уж положено — все-таки князь. Ладно… Лишь бы новгородца того показал… весьма подозрительного. Они поскакали наметом и вскоре уже были в центральных кварталах, где, проехав мимо какой-то стройки, свернули к постоялому двору. Князь спешился: — Идем, мурзич… Лошадь-то свою оставь, авось не сведут — людишки мои присмотрят. Борис, Михаил и воины вошли в корчму, вонючую и грязную, поднялись по узенькой лестнице наверх, спустились во двор, и, миновав его, оказались в каком-то непонятном месте — то ли это был склад, то ли недостроенная церковь, Ратников так и не понял. Массивные перекрытия, маленькие решетчатые оконца под самым потолком, обитая железом дверь. Каменный, замызганный известкой, пол… — Вперед проходи, мурзич… Сейчас тот, кто тебе нужен, и явится… Ха-ха! — Князь захохотал. Михаил прошел вперед. Дверь захлопнулась… — Ну, посиди покуда. Мурзич, говоришь? Ну-ну!
Глава 11 Осень — зима 1245 года. Сарай КОРЯГИН
Ай, нехорошо как вышло-то! Сиди вот теперь здесь, коли такой дурень. Ишь ты, расслабился, князьям поверил, поехал черт-те куда. Теперь самое главное — вызнать, при делах эти суки или просто так осторожничают, на всякий случай? Мол, что за людина к ним подокралася да с какими такими целями? Может, и так. Скорее всего. Тогда ничего, тогда легче — уж всяко можно придумать что-нибудь. Хотя вообще-то лучше ничего покуда не думать, а поскорее отсюда выбраться! Пройдясь вдоль стен, Михаил внимательно осмотрелся — решетки на окнах казались весьма крепкими, даже с виду, а вот никаких стекол не было, похоже, еще не успели поставить — тут все еще строилось, пахло сырой штукатуркой, известкой и еще чем-то таким специфично строительным, в чем, верно, разбирался лишь «водопроводчик» Евстафий Ерш. И, как назло, никаких кирпичей по углам не валялось, ничего такого. Молодой человек схватился за пояс — к тому месту, где с утра еще висел кинжал… Ага, не висит уже. Когда только спереть успели? Ну долго ли умеючи-то, князья эти чертовы — ворюги те еще. Ладно… Подойдя к дверям, Ратников потрогал петли — створки открывались вовнутрь, и можно было этой створкой ударить вошедшего, а потом… потом видно будет. Главное — сразу же ошарашить, выбить из колеи. Того, кто придет. Или — тех. Только вот, когда они придут-то? Может, и вообще через пару дней. А между прочим, на дворе не май месяц, и холод тут — прямо до костей пробирает. Михаил снова прошелся, теперь уже подолгу задерживаясь у каждого оконца. Уж, слава богу, ростом узник вышел немалым, а потому достаточно было приподняться на носки, чтобы краем глаза увидать: что там снаружи, на улице, делается! Два окна слева от входа выходили во двор, пустой и унылый, огороженный высокой — метра два с половиной — глинобитной стеной, оконце справа смотрело на улицу — такую же пустынную, как и двор. Окраина. Только не та, что в степи — привилегированная — нет, эта выходила куда-то к реке, откуда явственно тянуло промозглой сыростью. Молодой человек быстренько проверил на крепость все решетки — напрасно старался, те даже не шелохнулись — пнул пару раз дверь — с той стороны никто не закричал, не заругался… вообще, никак не прореагировали. Это хорошо, значит, часового к узнику не приставили, не сочли нужным. Хорошо… А вот решетки, наоборот, не хорошо были вделаны — с той стороны, снаружи кирпичом да штукатуркой придавлены, не от воров охраняться, а узников несчастных стеречь! Ратников снова выглянул на улицу… и заметил одинокого всадника, ехавшего куда-то, не торопясь, с самым праздным и скучающим видом. А это было неправильно, шариться тут безо всякого конкретного дела, да еще в такую погодку — с дождем, с ветром, со снежком мокреньким. Хороший хозяин собаку не выгонит! А этот вот черт… Конек — обычный монгольский, приземистый, на плечах — бесформенный малахай, подбитый лисьим мехом, под ним, на поясе — сабля в красных сафьяновых ножнах, на ногах — мягкие сапожки-ичиги. Круглая, отороченная куницей шапка… не из дешевых, но и не из самых дорогих. Шапка, малахай, сабелька… Не «Лексус», но и не старая «Семерка». А, так скажем, какой-нибудь кредитный «Логан». По-местному, значит — не князь, не хан, не боярин — служилый человек при ком-нибудь. Вряд ли сам по себе. И что тут, спрашивается, этому служилому человеку делать? Да еще так вот, не спеша. А глазами-то, глазами-то — зыркает, поляну сечет. Соглядатай? Тот самый часовой, что, верно, и должны были оставить подлые суки-князья? Хм… что-то не похоже. Впрочем, а что гадать-то? Взять, да и спросить. — Эй, эй! Господин-товарищ! Гуляете? Незнакомец тотчас же оглянулся на крик, мазнул по оконцу взглядом — словно бы чего-то такого и ждал. Узник подпрыгнул, помахал рукой — мол, подъехал бы ты, мил человек, поближе, а то, что отсюда орать-то? Служилый словно бы услыхал Мишины мысли — завернул лошадку и вот уже оказался под самым окном. Ухмыльнулся: — Чего, добрый человек, голосишь-то? Черт возьми, русский! Ну здесь то не удивительно. Но — добрый человек?! Ратников явно обрадовался — поистине, хорошо сказано, этак обнадеживающе, что ли. — Да вишь, какие-то шпыни заперли. Вроде никому ничего не должен. — А чего ж тогда заперли-то? — Да так… В чужие разборки встрял. — В чего встрял? Хотя — твое дело. Поехал я — дела. — Эй, эй, погоди! — заволновался узник. — Что, прямо так и поедешь? А то поговорили бы. — Да неудобно тут разговаривать. Холодно, да и вообще — сыро. — Вот и я про то! — охотно поддакнул Ратников. — Нам с тобой в какую-нибудь корчму хорошо бы. — Хорошо бы, — всадник согласно кивнул. — Только ты-то вот вроде как заперт. — Да заперт, — досадно сплюнул Миша. — А ты б, мил человек, аркан к решеточке привязал, да лошадкой и дернул. Мне-то отсюда неудобно выдавить — больно уж высоко, не разбежишься, не прыгнешь — чай, не человек-паук. — Дернуть, говоришь? — осматриваясь по сторонам, негромко повторил незнакомец. И вдруг улыбнулся. — А что? Пожалуй, дерну. А ну-ка… помоги привязать. Да-а-а… Одна лошадиная сила — это все же куда больше человечьей! Служилый стегнул конька… не особенно-то тот и напрягся, а вот штукатурка да кирпичики так и треснули, посыпались во все стороны, и вылетевшая со своего места решеточка жалобно хлюпнулась в лужу. — Ну, вылазь! — обернувшись, расхохотался избавитель. — Да ты в окно-то протиснешься ли? — Протиснусь, — подтянувшись, Ратников нырнул в оконный проем «рыбкой»… едва не в лужу! Но в грязи измазался будьте нате, служилый даже испугался: — Э-э! Кто ж теперь нас в добрую корчму пустит? — Ничо, тут и недобрых полно, — опасливо оглянувшись, Михаил наконец улыбнулся. — На Зарядье знаю одну. Даже парочку. Там мечеть рядом и Великомученицы Хевронии церковь. — На Зарядье, говоришь? — избавитель присвистнул. — Это ж черт-те где! Беглец лишь махнул рукой: — Да мне, мил человек, все равно, лишь бы отсюда подальше. — Оно поняа-а-тно! — Ну, что стоим, кого ждем? Поехали, что ли? — Ладно, давай. Садись сзади. На другой конец города, в Зарядье, как его прозвали русские артельщики и купцы, конечно, не поехали — слишком уж далеко, а погода не жаловала — дождь пополам со снегом припустил с новой силой, а окраины замощены не были, приходилось пробираться по глине, по глубоким лужам, так, что терпенья хватило лишь до ближайшей харчевни, впрочем, весьма многолюдной, наверное, ввиду гнусной погоды. В основном, конечно, посетителями были русские — мастеровые, приказчики, какие-то непонятные личности в длинных темных хламидах — ну и пара скуластых, смердевших с детства не мытым телом, монгольских воинов, упившись, храпели прямо на полу в уголке, на подстеленной сердобольным кабатчиком кошмице. Ничего дурного пьяницам никто не делал, наоборот, поглядывали уважительно и с опаской. А попробовали б иначе! — Меня Саввой кличут, Савва, Корягин сын. Приняв от служки кувшин медовухи и кружки, незнакомец снял шапку, и Ратников наконец-то смог его как следует рассмотреть. Лет тридцати — тридцати пяти. Узкое, немного вытянутое лицо со впалыми щеками, ухоженная бородка, тонкие темные усики, светлые — гораздо светлее усов — волосы, длинные, падавшие локонами на плечи. Этакий граф де ла Фер. Глаза умные, светло-серые, с прищуром, а на левой щеке — белесый шрам. И взгляд такой… пронизывающий, острый. Кондотьер! Как есть кондотьер — наемник. И сабелька — что надо, не игрушка какая-нибудь: тяжелая, мощная, длинная, с небольшим изгибом, а под кафтаном — Михаил это еще раньше заметил — кольчуга. Два серебряных перстня на пальцах, один — с мертвой головой, почти как у эсэсовцев. — Ну что ж, Савва Корягович, за знакомство выпьем! — Ратников поднял кружку. — Меня Михаилом зовут, я тут… короче, человек простой, вольный. И завтра, уж позволь — тебя угощу. Ты где остановился-то? — А что? — сделав пару быстрых глотков, Савва тут же задал встречный вопрос. — Я не похож на местного? — Не похож, — покачал головой Михаил. — И перстни у тебя, и сабля. А главное — взгляд. Монголы такого взгляда не жалуют. — А мне плевать, что там они жалуют, а что нет, — еще больше прищурившись, расхохотался Корягин. — И вообще, давай-ка, Мисаиле, на чистоту, а? Что думаешь, я зря тебя выдергивал? — А что — не зря? — Простой, говоришь, человек? Угу, угу, как же, — поставив опустевшую кружку на стол, Савва резко ухватил Ратникова за отвороты кафтана и, зло скривив лицо, прошептал: — Ты ведь из ханских веж выехал. Вместе с ростовскими князьками да углицким Васькой! — Ой! — Михаил вежливо, но твердо оторвал вцепившуюся в отворот руку. — Смотрю, ты тут многих знаешь. — Многих и много, — сверкнул глазами Савва. — Это они тебя заперли? Ратников неожиданно улыбнулся: — Они. Видать, спутали с кем-то. С пьяну-то — оно бывает. Завтра бы, на трезвую голову, разобрались, отпустили. — Ага, отпустили бы, — собеседник глухо хохотнул. — То-то ты так рад был выбраться! Отпустили… скажешь тоже! Углицкие да ростовские князьки — упыри известные. За «белку» удавятся… А к татарам, вишь, много всякого добра навезли! С кем встречались? Кому дарили! Только не говори, что не знаешь. — Знаю! — Михаил ухмыльнулся. — О многом могу тебе рассказать, многое поведать… ты ж меня все-таки выручил! Собеседник с видимым облегчением кивнул: — Ну вот и славно. Значит, не зря я за князьками от самых веж ехал. — Я почему-то так и подумал, что ты не вот так запросто на пустыре объявился, — улыбнулся Михаил. — Явился зачем-то к татарам… хочешь дела их знать, помощи просишь… Что ж — помогу, чем смогу. Кто знает, может, и твоя подмога мне еще раз сгодится? Человек ты, я вижу, бывалый. — Да и ты не лыком шит. У меня глаз наметан. — Углицкие к Баракчин-хатун подадутся, — понизив голос, произнес Ратников. — Ростовские — пока не знаю. Может, к Берке, может — к Мунке. Но не к Баракчин и не к Сартаку… Сартак с суздальцами связан, точнее — они с ним. Ярослав Всеволодыч… его тут «лысой башкой» прозвали… и сын его старший Александр. Ну, тот, что на Неве-реке свеев разбил. — На Неве-реке? — удивленно переспросил Савва. — А где это? — А еще — немцев-рыцарей на Чудском озере. — Про Чудское озеро слышал, — Корягин спокойно кивнул. — Они ведь потом вроде договорились? — Да, договорились. — А суздальцы сейчас здесь? — Уехали. Но, — Михаил задумчиво посмотрел как бы сквозь собеседника. — Думаю, они обязательно должны были оставить своих людей. Я бы оставил. — Я бы — тоже, — Савва покусал ус. — Ты их знаешь? Ну этих, суздальских соглядатаев? — Нет. Но очень хочу знать. А тебя кто больше интересует? Суздальцы, ростовцы? Или — другой кто? Савва некоторое время молчал, сурово буравя Ратникова глазами, а потом, что-то для себя решив, резко бросил: — И суздальцы, и ростовцы, и прочие… Но и — кое-кто еще? — Кто же? — Некий князь. Его сейчас здесь нет… но он очень скоро появится. Может быть, уже завтра. Будет упрашивать татар дать ему удел. Любой — какой дадут. На любых условиях. И я должен знать, дадут ли? И если дадут — какой? И на каких условиях. Сможешь узнать, сообщить? Не за так, ясно дело… — Корягин потряс мошной. — Что за монеты? — прислушался к звону молодой человек. — Серебро? Золото? — Серебряные талеры, гроши. Из немецких земель. Есть и золотые — гульдены. — Ого! И как все это добро у тебя в пути-то не отобрали? — Попробовали бы… Впрочем, кое-кто пробовал… — жестко усмехнувшись, Савва поднял глаза к небу… точнее сказать — к поддерживающим крышу стропилам и лицемерно перекрестился: — Царствие им небесное. Все-таки тоже люди. Были… — Хорошо, — Ратников тряхнул головой. — Узнаю. Только давай-ка подробнее — что за князь? — Да так, — презрительно отмахнулся Савва. — От князя у него только титул остался. Удела нет. Некий Михаил Всеволодыч Черниговский — слыхал? — Что-то такое слышал. — Сынок его, Ростислав, воевал не так давно с Даниилом, князем Галицким. Воевал неудачно — бежал к мадьярам, в Пешт, к королю Беле. И вот бежал — удачно, ныне у короля Белы в зятьях. — Так-так, — понятливо покивал Михаил. — А папашка? Ну, этот, Михаил Всеволодыч? — А Михаил Всеволодыч в Киеве тогда был… да взять там после монгольского разорения особенно нечего, вот и решил — подыскать себе удел. А кто ж даст? Чтоб самому-то взять — войско нужно. Вот он у Белы и попросил, по-родственному. — Не дали? — Не дали. Теперь князь сюда едет — просить. — Понятненько, — Ратников задумчиво потер руки. — Послушаем, поглядим. Тебя как найти, если что? — Я сам тебя найду. Скажи, где живешь. — Что ж… Подворье Ак-ханум знаешь? Кто такой был этот кондотьер Савва Корягин, Михаил, конечно же напрямую, из первых уст, не узнал, но догадывался: либо тот — человек венгерского короля Белы, либо — что вернее — Ростислава, либо… либо самого Даниила Галицкого, первого и единственного русского короля. Скорее даже — последнее, Даниил вполне мог отправить верного бойца — присмотреть за безземельным авантюристом, который — при монгольской помощи, буде такая последует — вполне мог еще много чего замутить. Да вот, где-то так как-то. И кондотьер этот — Савва — калач еще тот, тертый. Такой может быть полезен. То есть уже полезным стал. И кого-то очень сильно Ратникову напоминал, какого-то очень хорошего знакомого… даже двух! Ну, конечно, подполковника Ганзеева по кличке Веселый Ганс и артельного подрядчика Евстафия Ерша. Все трое чем-то походили друг на друга, нет, не внешностью, хотя и здесь имелось что-то похожее, но, скорее, характером и общим отношением к жизни. Эти люди не бегали от опасностей и привыкли наносить удар первыми.Справа маузер и слева,И, победу в мир неся,Пальцев страшная системаВрезалась в железо вся!Александр Прокофьев.Матрос в октябре
С Евстафием-то Михаил как раз и встретился уже на следующий день, как и договаривались. Возвращался с богомолья местный сарайский ювелир Мефодий, конечно же — русский. Именно у него и находился сейчас Артем; мальчишку нужно было поскорей выручить. — Усадьба у Мефодия знатная, — погоняя коня, на ходу рассказывал артельщик. — Да ты и сам видал. С наскока не возьмешь, нет, да и Баракчин-царица ему всяческое покровительство оказывает… не просто так, конечно. — Да зачем мне с наскока? — отмахнулся Михаил. — Мне б парня найти! А уж там договорился бы. — С Мефодием ты вряд ли договоришься, — Евстафий прищурился. — Он не только мастерством своим, но еще и скупостью изрядной известен. — Да сладим уж как-нибудь. Главное — парень. Был бы сыт, одет, накормлен. — А вот с этим — плохо. Мефодий рабов своих в черном теле держит. Михаил про себя хмыкнул — эх, Тема, Тема, и угораздило ж тебя так вот попасть! Ничего, погоди, выручим… обязательно выручим, в крайнем случае даже выкрасть можно, несмотря на всех покровителей скуповатого ювелира. — Он по какому делу-то мастер? Серебрянник, золотчик, медник? — Медник — скажешь тоже! Золотчик! Да еще и зернь, и скань кладет — доход большой имеет. — Но скуп, говоришь? — Скуп, скуп — не то слово. — А точно — отрок-то у него? — Да был похожий… — Именно что — похожий. — Ну ты ж рисунок видел?! А вот это — да. Точно — Тема! — Вон уже и усадьба… Ты тут особо-то не гомони, у Мефодия покровителей много, ссориться мне с ним не с руки. Спешившись, артельщик подошел к воротам и вежливо постучал: — Эй! Есть кто дома? — Чего тебе? — из приоткрывшейся калиточки высунулся слуга — смуглый, одетый в какие-то неимоверные лохмотья парень лет двадцати с изможденным, тронутым какими-то подозрительными прыщами лицом осужденного за сексуальные преступления раба-галерника. Да-а… что и сказать. Похоже, этот чертов ювелир и в самом деле слуг своих верных не жаловал. Ни едой, ни одежкою… ни вон, даже, обувью — на улице снег с дождиком, а молодец-то — бос! Ох, Тема… — Хозяин, спрашиваю, дома ли? — Дома. Да чужих не велел пускать. — А мы не чужие, — ухмыльнулся подрядчик. — Доложи — Евстафий Ерш, артельщик, по делу пришел. Служка скрылся и отсутствовал минут десять, а то и все двадцать. Ратников, конечно, уже давно плюнул бы, ушел, но куда более знакомый с местными реалиями Евстафий ждал вполне терпеливо, неспешно рассказывая какую-то длинную и не совсем понятную историю из собственной производственной практики. — А я им и говорю — ну, кто столько песка кладет, когда тут щебень нужен? А они мне… Досказать он не успел — заскрипели воротные петли: — Господа мои, — поклонился служка. — Заходите. То, что перед гостями открыли ворота, а не впустили, как каких-нибудь шпыней, через узенькую дверцу-калиточку, явно было хорошим знаком. Значит, Мефодий нежданных гостей ценил — оказал уважение. — Во-он, сюда, по тропочке проходьте. Мимо навозной кучи. — Фу-у… Это что — конюшня у вас? — Хлев. Конюшня там, дальше. — Большо-ое хозяйство-то! — Еще и птичник есть. Работы хватает. Слуга произнес это как-то нехорошо, грустно и безрадостно, и у Михаила от тревоги за Тему захолонуло сердце. Не заболел бы чем парень, заразы б какой не подхватил, здесь это запросто, вон, двор-то — навоз, птичий помет, мусор — полная антисанитария. — Хозяин вас ненадолго примет. Занят очень… — негромко поведал служка, остановившись перед узорчатой — явно в восточном витиеватом-цветочном стиле — дверью, ведущей в приземистый особнячок с плоской крышей, Точнее говоря — раб. На шее виднелся ошейник с биркой на кириллице — «Мефодий злт». Ишь ты, черт, — пометил свою собственность. Это что же, и Артем, выходит, вот эдак — с ошейником. — Ну, проходите же, господа. Первым в дверь вошел Евстафий и, сразу же поклонившись, перекрестился на закопченную, висевшую в дальнем углу икону, а затем громко поздоровался: — Здрав будь, Мефодий Силантьевич. — И ты будь здоров, Евстафий, — тряхнув седой бороденкой, оторвался от маленьких тисочков небольшого росточка старик в длинном, с заплатками, платье. Да-а, похоже, и на себе ювелир тоже экономил, даже башмаки — и те старые, прохудившиеся. Ратников следом за приятелем поклонился, подумал — тем лучше, за Тему-то можно будет немеряных деньжат отвалить, а уж, где их достать, вопрос другой. — Ну? Чего пожаловали? — Мастер не тратил времени даром на всякие там шуры-муры и прочие приличия — даже сесть не предложил. Впрочем, тут и некуда было. Тигли, столы, верстаки, какие-то непонятные ящики, стружка… — Занят я, гостюшки, — хмуро пояснил Мефодий. — Чепь златую для царицы Баракчин-хатун мастерю — толстенную! — Это зачем же царице такая чепь? — Для пардуса-зверя. Эльчи-бей, купец, подарил недавноть. Вот на той цепи царица пардуса и станет держать. Ну? Говорите! Артельщик снова поклонился: — У тебя в слугах, уважаемый Мефодий Силантьевич, мальчонка смешной есть. Дружку моему — Мисаилу — родич. — Что за мальчонка? — похлопал глазами старик. — У меня рабов много. — Вот этот… — Ратников живенько вытащил из-за пазухи рисунок. — Кто вот это нарисовал… — А-а-а, — ювелир задумчиво почесал бороду. — Есть такой, да. Токмо я его на тот берег, за глиной отправил. Ну, для отливок мне глина нужна. Оглянувшись на дверь, он неожиданно закричал: — Охлоня! Эй, Охлоня! — Звал, господин? — юркнув в дверь, тут же пал на колени давешний парень — привратник. И как это он так быстро успел? Наверняка за дверью подслушивал. — Гостей проводи. Мне некогда. — Господин Мефодий! — твердо произнес Михаил. — Так когда же мой родич вернется с этой твоей глины? Я хочу его выкупить и, поверь, дам хорошую цену. Любую, какую ты предложишь. — Любую говоришь? Хм… — Мефодий махнул рукой. — Токмо с глины-то парень твой не так скоро явится. Может, седмица пройдет, может — две. — Понятно. А далеко эта глина? — Сказал же, на том берегу. Работы там много… до льду успеть бы. — Ладно, через две неделю зайду. Думаю, мы с тобой сладим. Ничего не сказав в ответ, хозяин отвернулся к тиглям. Лишь махнул слуге раздраженно: — Охлоня! Сказал же, проводи гостей. И это «проводи» прозвучало как «выпроводи». М-да-а… — Идемте, господа мои, — забежав вперед, слуга зашагал к воротам. Мимо конюшни, мимо хлева и птичника, мимо навозной кучи и роющих какую-то яму доходяг-слуг. — Что-то не очень обрадовался этот старик, — задумчиво бормотал Миша. — А ведь я б заплатил с избытком. Серебришко есть… а не хватило бы — у госпожи занял бы. Дала б. — Да и я б, Мисаиле, помог! Ниче… подождем, никуда твой отрок не денется. — Осподине… — Чуть прикрыв ворота, служка Охлоня выскочил следом. Оглянулся по сторонам и шепотом произнес: — А Темирка-то отрок — ни на какую глину не ездил. — О, как! — изумился Ратников. — И где ж тогда он? Ухмыльнувшись, Охлоня пошевелил пальцами. И ведь выпросил-таки дирхем — а как не дашь? Ничего ж тогда и не узнаешь. — Ну вот, — опасливо оглядевшись вокруг, слуга поспешно спрятал денежку. — Я и говорю — здеся отрок ваш, на усадьбе. Хозяин, вишь, обещался Эльчибеевым людишкам его запродать — те скупают негодных. — Негодных? — Ну, да, — Охлоня с пренебрежением сплюнул. — Правду сказать, Темирка-то совсем малахольный, к никакой работе непригодный. На что такой? Вот Мефодий и решил избавиться, да до завтрева парня в сарай посадил, чтоб не сбег. — А что, Тема… Темир уже бежать пытался? — Да не-е, — слуга неожиданно рассмеялся. — Куда ж ему бегти-то? Я ж и говорю — малахольный. — Эльчи-бею, говоришь, продать хочет… Чего ж не мне? Я больше дал бы. — То — ты, — невесело покачал головой Евстафий. — А то — Эльчи-бей. Ты одного отрока купишь, а Эльчи-бей — и дальше, потом возьмет… — Понятно — постоянный клиент. Значит, не продаст и уговаривать бесполезно? — Нет, — служка покачал головой. — Не продаст. Уже сговорился. — Жа-а-аль, — Михаил широко зевнул и усмехнулся. — Ладно, и черт с ним, с отроком. Не такой уж и важный родич. Ну, хоть на него поглядеть бы, поговорить… А уж там я, может, и с Эльчи-беем сговорился. Поможешь? — С Эльчи-беем тебя свести? — глупо улыбнулся Охлоня. — Не-е-е… Не того я полета птица. — Да не с Эльчи-беем, — терпеливо пояснил Ратников. — Мне б с парнем поговорить. — Ой… нелегкое дело. Сам видишь — забор тут у нас. Собак по ночам спускають. — Три дирхема. — Ой, тяжело… — Четыре. — Пять! Токмо тебя ради — добрый ты человек, видно сразу. Михаил тряхнул головой: — Так я зайду ночью. — Не! — Что значит — «не»? Не договорились, что ли? Тогда давай серебряхи обратно. — Не ночью, нет, — слуга понизил голос. — Как в церкви Хевронии колокола к вечерне забьют, так и приходи. Хозяин на молитву уедет, а ты во-он с той стороны зайди, с проулка — я тебе открою калиточку. Поговоришь, токмо недолго. Смотри, не опаздывай. — Не опоздаю. А коли все добром сладишь, еще серебряшку дам. — Вот и ладненько, — обрадованно потерев руки, Охлоня скрылся за воротами. До вечерни оставалось уже не так и много времени, и Ратников решил не идти на усадьбу, а перекусить где-нибудь в ближайшей корчме, куда позвал и Евстафия. — Не, не пойду, у меня еще дел полно, — с видимым сожалением отмахнулся подрядчик. — Завтра увидимся. — Ну, как знаешь. — И еще — предупредить хочу, — Евстафий почмокал губами. — Эльчи-бей тебе отрока не продаст, он его в Кафу под заказ отправит. Я так мыслю. — Под заказ? — недоуменно переспросил молодой человек. — Ну да, так, — кивнул подрядчик. — Понимаешь, с Кафой у Эльчи-бея давние связи, ему тамошние важные люди заказы делают — кому какого раба или рабыню надобно. Раз Эльичьбеевы приказчики на родственника твоего глаз положили, значит, он им нужен. В Кафу погонят, хоть чем клянусь. — Та-ак, — прощаясь с приятелем, задумчиво протянул Миша. — Так, значит. Ладно. Посмотрим еще. Поглядим. На углу, у проулка, какой-то явный монголоид чистил от грязи лошадь — вот уж пустое дело в этакую-то непогодь!
Выехав на людную улицу, Ратников придержал коня, оглядываясь в поисках ближайшей харчевни. — Вон та корчма неплоха! — негромко сказали сзади. — Пироги с капустой пекут да рыбники. И пиво у них вкусное. — Пиво? — молодой человек оглянулся… Ну, конечно — Савва Корягин, кому еще быть-то? — Ты как здесь? «Кондотьер» прищурился: — Так, проходил мимо, смотрю — лицо знакомое. Думаю — не ищет ли с кем выпить? Так пошли? — Пошли, — спешившись, Михаил взял конька под уздцы. — Хорошая, говоришь, корчма? — Добрая. Ясно было, что Корягин здесь не просто так ошивался — специально выследил, подошел. Знать, что-то было надо. — Эй, хозяин, хозяин! — усевшись за стол, кондотьер хлопнул в ладоши. — Пива нам принеси. — Да смотри — свежего! — Ратников плюхнулся на лавку рядом. — А что, бывает несвежее? — удивленно переспросил Савва. — Да… в некоторых местах бывает. Ты что хотел-то? — Ну, вот, — кондотьер грустно пригладил бородку. — Нет чтобы посидеть, поболтать, пивка дерябнуть… Так ты сразу к делам! — Так, потому что некогда мне, — раздраженно прихлопнул по столу Михаил. — Так что давай, говори сразу. — Ну, сразу, так сразу, — Корягин покладисто кивнул и понизил голос. — Помнишь, я тебе про Мишку Черниговского говорил? Ну который удел себе ищет. — Да помню, помню. Он что, объявился уже? — Да нет, но — в пути. Тут другое дело. О князюшке-то, о Мише, уже по всем постоялым дворам выспрашивали… некий новгородский гость. — Новгородец? — насторожился Ратников. — Что за человек? — Не знаю, — задумчиво протянул кондотьер. — Не знаю, но очень хотел бы знать. Может, он и не новгородец вовсе. Нутром чуют — из Суздаля, князя Ярослава, черта бритого, соглядатай! И про Мишу Черниговского он не зря пытает. — Думаешь, что-то хочет предложить? Какую-нибудь гадость? — Конечно, гадость! — Савва гулко хохотнул. — А что еще суздальцы предложить могут? Только не князю Мишке, нет — этот проходимец вообще никому, кроме себя любимого, не надобен. Что с него толку-то? Ни удела, ни дружины. Болтается по городам да весям, как дерьмо в проруби. Не-ет… тут не к Мишке подкатывают… к свояку его — мадьярскому королю Беле! — Тогда непонятно — почему здесь? — недоверчиво прищурился Михаил. — Где Сарай, а где Бела? Прямо шесть, кругом четыре — так получается? — Хэ! — Корягин стер густую пену с усов. — Экий ты непонятливый, друже. Суздальцы — они завсегда так, издаля заходят. А как иначе-то? Своего человечка к мадьярам заслать, к Беле или Ростиславу — это ж не так-то просто! Каждое новое лицо как на ладони. Ратников улыбнулся: — Для кого — на ладони? Для Даниила, князя Галицкого? Ты ж ему служишь, нет? Немного помолчав, кондотьер зыркнул глазами… и вдруг неожиданно хлопнул собеседника по плечу: — А ты, Мисаиле, догадливый! Только… лучше больше ничего такого не спрашивай, ладно? — Хорошо, — Ратников потянулся ко второй кружке, только что принесенной расторопным слугой. — Тогда попытаюсь продолжить твою мысль. — Ну, продолжи. — Князь Даниил опасается, как бы мадьяры и суздальцы не ударили на него разом — с двух сторон. Но ведь суздальцы очень далеко! От них до Галича еще Смоленск, Полоцк, Киев… — То понятно… Только у суздальских князей руки загребущие да длинные. И, не забывай, татары — за ними! Что, Ярослав или сын его, Александр, у царя Бату рать не выпросят? Выпросят, тут и думать нечего. А что для этой рати Смоленск, Полоцк? Смоленские, кстати, тоже не так давно за ярлыком ездили. Не-ет, из всех русских князей Даниил для татар — единственное бельмо на глазу. — Так ведь далеко он! — Далеко. Только еще раз повторю — руки у всех загребущие, а глаза — завидущие. Так ты, Мисаиле, мне того новгородца прощупай. В самом ли деле он из Новгорода, или нет? И с каким делом приехал? Вы ж земляки… вот и встретитесь, как бы случайно. Тем более, человечек этот сам подобных встреч ищет — привечает верных людей. Эй, эй, парень! А ну еще пива давай! И еще — полпирога с визигою. Ага… вот оно как. Честно говоря, у Ратникова нет никакого резона втравливаться в чужие интриги. Кто хуже, кто лучше — Даниил Галицкий или, скажем, Ярослав Всеволодыч и сын его Александр Грозны Очи, это еще бабушка надвое сказала. Все хороши. На Руси уж издревле так повелось, как большой начальник — так обязательно сволочь. Впрочем, не только на Руси так. Ту же Орду (будущую «Орду») взять — интриган на интригане сидит и завистником погоняет. Все власти хотят… властушки! Потому что от нее, родимой, все — и почет, и уважение, и деньги немалые. Оп-па!!! Подумав, Михаил вдруг стукнул себя по лбу и улыбнулся. Ну, раз такое дело, раз этот галицкий кондотьер Савва намерен использовать его в своих разборках, так почему бы и не использовать его самого? В личных, так сказать, своекорыстных целях. — Слышь, Савва, и у меня к тебе тоже одна просьба будет. — Слушаю! — Даже и не просьба — просьбишка. Так, делов-то на медяху. Тут недалеко место одно есть… там парнишка, родственник мой. Надо бы его вызволить… и где-нибудь на короткое время спрятать. — Хэ! — Корягин расхохотался. — Всего-то? Надо — так вызволим. Парнишка твой в невольниках, что ли? — Да. У Мефодия, есть тут такой ювелир. — Знаю я Мефодия… — задумчиво покивал кондотьер. — Когда вызволять-то? — Уже… Слышишь звон колокольный? Усмехнувшись, Савва положил руку на эфес сабли: — Ну, тогда идем — чего время терять?
Привязав коней в проулке, Михаил с Корягиным подошли к узкой дверце, замаскированной в кустах так, что летом ни черта и не заметишь, мимо пройдешь в полной уверенности, что тут глухая ограда тянется. Вот только сейчас, когда листья все давно уже облетели, калитка была хорошо видна. — Смотри-ка! Не заперта, — кондотьер вытащил саблю. — Словно бы ждут… или ждали. — Так ведь меня же и ждут! Саблю-то спрячь, не пугай народ раньше времени. — Ждут, говоришь? — Корягин оглянулся по сторонам. — Вот так вот — почти нараспашку? — Постой… Михаил потянул на себя дверцу… и едва успел отскочить в сторону: к ногам его вывалилось окровавленное тело Охлони. — Ловко его, — наклонившись, спокойно произнес Савва. — Прямо в сердце. О, слышишь? Шум… видать, хватили уже… заподозрили. Пожалуй, пойдем-ка отсель, друже. — Да, — прислушиваясь к быстро приближающимся голосам, Ратников со вздохом кивнул. — Пожалуй, навряд ли у нас с тобой что сейчас сладится. Эх, Тема, Тема… и когда ж твое время придет?
Глава 12 Зима 1245–46 годов. Сарай ЙИСУТ И ОКУНЬ
Михаил конечно же знал тюркскую речь далеко не в совершенстве, но вполне достаточно, чтобы понять смуглого узкоглазого всадника. Тот окликнул Ратникова уже у самой усадьбы, нагнал: — Ты — тот, кого называют Мисаил Урус? Верный нукер Ак-ханум? — Пусть так, — Миша скривился — этот кривоногий черт ему явно не нравился. Мосластый, харя круглая, словно плошка, нос приплюснутый, ноздри едва не навыворот — этакий красавец. Что еще сказать? Лисья шапка, такой же малахай, щедро украшенная серебром узда, за поясом плеть да сабля в синих ножнах, саадак с луком и стрелами и у седла, две переметные сумы — обычная экипировка степного витязя, искателя удачи. Смотрит нагло, щурится… хотя это у него от природы глаза такие. — Тот, кого ты искал, — у нас, — оглянувшись, поведал всадник. — Хочешь узнать больше, приходи завтра вечером на постоялый двор Джур-Али. Приходи один, иначе… Недоговорив, стегнул коня плетью, исчез, умчался в фиолетовый вечер, промозглый и дождливый… нет — уже больше — снежный. К ночи резко захолодало, с реки налетел злой, пронизывающий насквозь ветер, запела, закружила поземка. У нас… Интересно — у кого это? Молодой человек даже не сделал попытки догнать степняка, понимал — бесполезно. Тем более — зачем догонять, коли тот и так уже назначил встречу. Постоялый двор Джур-Али — Михаил примерно представлял себе, где это. Где-то за мечетью, в квартале медников-мусульман. Что ж… придется идти… а что еще делать? Слава богу, хоть с Артемом кое-что прояснилось. Значит, парня похитили… кто? А кто — ну, совершенно сейчас не важно, куда важнее — зачем? А затем, чтоб надавить на Ратникова Михаила Сергеевича… похоже, выследили… недаром какой-то косоглазый черт у забора своего коня чистил. И зачем им Ратников? А не зачем. Ак-ханум — вот кто им нужен, тут уж — яснее ясного. Наверняка завтра на постоялом дворе сделают предложение, от которого невозможно будет отказаться. Тему в обмен на… на информацию, на что же еще-то? Почему именно он, Михаил? Что, другого кого-нибудь нельзя вербануть в шпионы? Того же толстомясого Шитгая или рыжего прощелыгу Кузьму? Те завсегда с удовольствием… Почему не их? Да потому что Мише Ак-ханум доверяет куда больше других! А откуда об этом стало известно? Опять же ясно, откуда — тот же Кузьма и поведал. Или — Шитгай. Да мало ли? Да-а-а… Михаил маялся в своей каморке без сна — слишком уж много всего за этот день на него свалилось. Корягин этот с его намеками на черниговского бродягу-князя, какой-то подозрительный мифический «новгородец», которого по просьбе Корягина нужно осторожно «прощупать», теперь вот — Тему похитили. А если еще вспомнить недавнее покушение на царевича Сартака… или на Ак-ханум. Ай, девка, девка, куда ж ты вляпалась-то? Да, еще и о ювелире Мефодии забывать вовсе не стоит. Если он и вправду такой скупердяй, как рассказывают, так с потерей своих рабов вряд ли примирится, искать будет. А кто первый под подозрением? То-то.Льется полночь в окно,Льется песня с вином…Михаил Светлов.Пирушка
Наступивший день выдался куда более светлым и даже солнечным, только уж больно холодным и ветреным. Выехав ближе к вечеру со двора, Ратников кутался в плащик. На встречу — на первую встречу — он решил явиться один. Послушать, посмотреть, прикинуть, а там уж и решить, что делать дальше, как себя вести и как помочь Теме. Пару раз спросив путь, молодой человек неспешно объехал мечеть и, свернув в квартал медников, сразу же обнаружил постоялый двор по характерному запаху конского навоза и плова. Въехав в гостеприимно распахнутые ворота, Михаил соскочил с коня и, бросив поводья подскочившему служке, зашагал к приземистому глинобитному зданию под плоской крышей — как раз оттуда пловом и пахло. Заведение явно пользовалось популярностью: кроме Мишиного гнедого конька у коновязи помахивало хвостами еще с полдюжины лошадей, а в глубине двора, за амбарами, виднелись верблюды. — Уважаемый! — дернул Ратникова за полу возникший неизвестно откуда грязный мальчишка-бача, раб в ошейнике и лохмотьях. — За мной иди, господин мой. — А кто тебя… — Иди, иди, господин. Ждут тебя. Миша пожал плечами: ну, раз уж ждут… Его действительно ждали. Где-то на заднем дворе, за амбарами и конюшней, в небольшой, раскинутой на жухлой траве юрте из белого войлока. К ней-то мальчишка и подбежал, что-то спросил, оглянулся: — Сюда, господин, сюда. Ратников, приподняв полог и пригнувшись, вошел… Застыл на пороге, дожидаясь, когда глаза привыкнут у полумраку. В юрте, впрочем,было не так уж и темно — посередине жарко пылал обложенный круглыми камнями очаг, рядом с которым, на золоченой треноге, горела медная лампа с длинным, щедро источающим жир, фитилем. — Здрав будь, воин, — вежливо приветствовал вошедшего сидевший у очага мужчина. — Могу говорить на языке урусов. Наверное, так будет удобнее. Садись. Кивнув, Ратников снял грязные сапоги и уселся на белой кошме, скрестив ноги. Усмехнулся: — Это ты хотел со мной говорить? — Я. Можешь называть меня Йисут. Это мой род. — Хорошо. Михаил присмотрелся: этот уже не первой молодости мужчина с красивым надменным лицом человека, привыкшего повелевать, вовсе не напоминал вчерашнего кривоногого узкоглазого парня. Роскошный ярко-синий халат-дэли, желтый шелковый пояс, золотая пектораль на груди, сильные жилистые руки — руки воина… или даже князя. — Могу я спросить? — поднял глаза Михаил. — Спрашивай, — хозяин юрты кивнул, пряча усмешку. — Впрочем, если ты меня выслушаешь, возможно, расспросы тебе не понадобятся. Он очень хорошо говорил по-русски, практически без акцента, однако русским не был — лицо явно восточного типа, что-то такое китайское, что ли… одно слово — йисут. — Твой родич, отрок Темир, у меня. В надежном месте. И ты получишь его… как только исполнишь одно важное для меня дело, скажу сразу — не очень-то легкое. — А я смогу его исполнить? Йисут неожиданно усмехнулся: — Все зависит от тебя. — Что ж. Говори свое дело. — Ак-ханум. Ратников прикрыл глаза — ну, конечно! Кто б мог другое подумать? — Ак-ханум, Сартак… Бату! — тихо, но твердо продолжил хозяин юрты. — Сартак? Бату? — изумленно переспросил Миша. — Уважаемый, это же не мой уровень! — Ты сделаешь все, чтобы никто из этих троих не явился в Монголию в ближайшее время. Используй Ак-ханум — она имеет влияние на Сартака. Ну а Бату… Бату и так вряд ли куда соберется. — Понятно, — Михаил поспешно опустил глаза, словно бы надменный йисут мог сейчас прочесть его мысли. Ну, конечно, понятно, чего же тут непонятного? Йисута послала Туракина-хатун, именно за этим и послала — чтоб не допустил, чтоб пресек, чтоб… Или — не посылала, а он всегда тут жил, так сказать — резидент. Просто получил еще одно задание, очень даже важное, для решения которого использует буквально все подручные средства — того же Ратникова хотя бы. И наверняка Михаил в этом деле далеко не главный… просто — один из многих. Взять хоть тех же ночных убийц… теперь ясно, откуда они появились. А Ак-ханум, между прочим, жалко… — Те воины, которых вы убили у каменной бабы, — это были мои люди. Черт! Он что, правда умеет читать мысли? — Они поторопились. — Йисут презрительно скривился и махнул рукой. — Слишком поторопились. Пока не нужно никого убивать… только на самый крайний случай. Понятно? Ратников склонил голову: — Более чем. Когда вы отпустите отрока? Сколько ждать? Месяц? Два? — Я же сказал, все зависит от тебя, уважаемый Михаил… От тебя и от воли Всевышнего, — собеседник воздел руки к небу. — Иншалла. Ага… этот, значит, мусульманин. То-то он на этом постоялом дворе и поселился — среди единоверцев. — Твои люди убили слугу одного достойного человека… — Перестарались! Но Мефодий-ювелир не будет никого искать, с ним уже договорились. — А Эльчи-бей? С ним тоже договорились? Учтите, уважаемый, насколько я знаю, сей почтенный работорговец не любит, когда ему перебегают дорогу даже в мелочи. Йисут ничего не ответил, лишь усмехнулся, и тогда Ратников задал давно назревший вопрос — о гарантиях. — Только мое слово, — собеседник повел плечом. — И здравый смысл. Зачем мне мальчишка? — Тебе — незачем. А вот Эльчи-бею его вполне можно будет отдать. Зачем с таким влиятельным человеком ссориться? — А ты не глуп, — чуть помолчав, негромко промолвил Йисут. — Что ж, это неплохо. Надеюсь, ты сделаешь все, как надо. — Сработаемся, — махнув рукой, Ратников засмеялся. — И еще хотелось бы просить одну вещь. Вполне возможно что по ходу дела мне понадобятся деньги… пусть даже небольшие, но ведь никаких постоянных доходов у меня нет, только случайные. — Хорошо, — махнул рукой хозяин юрты. — Я дам тебе серебра. Немного, но дам. А ближе к весне ты получишь… вполне солидную сумму. Все, уважаемый. Можешь идти. — Могу я увидеться с отроком? — Нет. Я отправил его на дальнее кочевье. Не здесь же держать! — Ну хоть… записку-то ему можно передать, грамотцу? — А это — запросто, — улыбнулся йисут. — Пиши, если грамотен. На постоялом дворе Джур-Али найдутся и чернила, и перья, и кисточки, и даже хорошая китайская бумага.
Дня через три наступила оттепель, температура воздуха явно была плюсовая, выпавший снег бурно таял, истекая грязными коричневато-черными ручьями, дул теплый ветер, а в небе засияла совершенно весенняя просинь. — Ништо-о-о, — поглядев на плывущие облака, прищурился рыжий Кузьма. — Хоть тут и юг, а зима-зимушка свое возьмет, морозцы еще будут. Да и как без морозцев-то? Зимники встанут — и что? До лета никуда отсюда не выберешься. Проходивший мимо Ратников хмыкнул: вообще-то, насчет дорог Кузьма был абсолютно прав — по зимникам передвигаться даже и на большие расстояния куда как легче, нежели летом — и ручьи-речки-болота замерзли, и грязи нет. А потому следовало подсуетиться — и с Артемом, и с браслетиками. С последними — труднее, об Артеме-то хоть что-то уже было известно. Прохаживаясь около ворот, Михаил ждал Евстафия с артелью. Наконец-то решившись провести на усадьбу водопровод, Ак-ханум долго упрашивала, да еще скольких трудов стоило получить разрешение на отвод от главного акведука. Получила… ну, кто бы сомневался — раз уж с Сартаком-царевичем задружилась, он и помог, кто же еще-то? Из-за дальних холмов выкатилось солнышко, и еще больше стало походить на весну: закапало с крыш, ручьи зажурчали куда как радостнее, весело защебетали птицы, а кое-где, у ворот, проклюнулась зеленая травка. От всего этого, от музыки весенней, от теплого ветра, от щебета птичьего у Миши захолонуло в груди острой грустью. Господи, Господи… Да когда ж это все кончится-то? Когда же они выберутся наконец отсюда? Дай-то бог успеть до весны, по зимникам. Заложить тройку вороных в сани и рвануть со свистом — по степи, через замерзшие болотины, к теплому Азовскому морю и дальше — домой, домой, домой… К любимой супруге, к Пашке-младенцу, к… ко всему, чем живешь и что любишь. — Что загрустил, Мисаил-друг? — похожий на юного индейца Утчигин, проезжая к воротам, спешился, улыбнулся. Ратников тоже улыбнулся в ответ, потрепал парня по плечу: — Весною повеяло, брат. И, знаешь, захотелось вдруг далеко-далеко, в степь. — Так поехали! — сверкнул глазами молодой воин. — Бери коня, садись… Госпожа с нами отпустит. Джангазак, Уриу — все втроем на дальние пастбища едем, проверить, что там да как. — Эх, и я б с вами рванул! — с явной завистью произнес Михаил. — Да не могу — дел много. Сейчас артельщики приедут — надо проследить, показать… — А Рахман? Он-то на что? — Рахман пусть домом занимается. К тому же ты знаешь — госпожа мне куда как больше верит. — Потому что ты ее никогда не обманываешь, — покивал Утчигин. — А Рахман — всегда. — Что же она его не прогонит? — Сам знаешь — хитрые люди тоже нужны бывают. — Хэй, хэй, Мисаил!!! — радостно хохоча, выехали с заднего двора подростки — Уриу с Джангазаком, узкоглазые, смуглые «индейцы», им еще бы перья, да броситься с кручи с кличем: «У-у-у-у, у-у-у! Апачи-и-и-и!!!» Да поснимать скальпы с какой-нибудь бледнолицей сволочи, хоть, скажем, с углицких пропойц-князюшек, до власти да чужого добра жадных. Седой, старый привратник живенько отворил ворота, и трое юношей, радостно крича, выехали из усадьбы да пустили лошадей вскачь — навстречу ясному солнышку, свежему ветру навстречу, навстречу весне… пусть даже и фальшивой. Ратников немного позавидовал этим мальчишкам — ну, до чего ж хорошо! Скачи себе… ни забот особых, ни хлопот. Только что в любой момент убить могут — врагов у Белой госпожи хватает. Ага, вот она и сама из юрты нарисовалась — видать, встала только что, но уже себя в порядок привела: волосы уложила, приоделась в белый свой кафтан-халат-дэли. Ай, красавица, красавица вдовушка — что уж тут скажешь? Только оближешься. Бровь соколиная, солнечно-карие, с зелеными весенними искорками, очи, тонкий — руками перехватить — стан, гибкое юное тело, грудь… бедра… ах, ах… редакция «Плейбоя» в полном составе завистливо пускает слюни — фотографа-то сюда не прислать! — Хэй, хэй, Мисаил! — красавица приветливо помахал рукой. — Ты что так уставился? Нет, нет, не смотри — я еще не накрашена. — Да и не нужно тебе краситься, — весело засмеялся Миша. — Лицо только портить. — Артельщики твои когда придут? — Сказывали — с утра, сразу после заутрени. — Так заутреня-то давно уж… — Так должны бы уж и быть… — обернувшись, молодой человек посмотрел за ворота и с облегчением выдохнул. — Да вон они едут. — Рахман, встреть их и пусть пока ждут! — подозвав домоправителя, деловито распорядилась хозяйка. — А ты, Мисаил, пойдешь со мной. Покажу, где, как да что делать. — Так ясно ж уже… — Пойдем! Ак-ханум повернулась, пошла — ну, до чего ж хороша, прямо не отвести взора! — и эту свою красоту юная госпожа конечно же осознавала вполне и пользовалась. А почему бы нет-то? Поднявшись по невысокому крыльцу, они прошли в залу, натопленную настолько жарко, что у обоих сразу же выступил пот. — Говорила же Рахману — не надо так жарко топить, по-зимнему… Сюда подойди, Мисаил… видишь, вот тут я прикажу бассейн сделать… как у римлян когда-то — атриум. — Ого! — молодой человек искренне восхитился. — Откуда ты, моя госпожа, про римлян знаешь? — Ну, ты совсем-то глупой меня не считай! — обиженно прищурилась девушка. — Я много чего знаю. — Да я и не сомневаюсь, моя госпожа! — приложив руку к сердцу, Ратников со всем уважением поклонился. Ак-ханум махнула рукой: — Ла-адно. Вот здесь пусть трубу проложат… и вон там — там воду подогревать будут. А здесь, вот по бордюру, хочу мозаику в римском стиле устроить. — Ага, ага, — послушно покивав, Михаил не удержался, съехидничал. — А чтоб совсем на Рим походило, надобно дыру в крыше пробить. В атриуме так. — Дыру? В крыше? В голове у себя пробей, больше толку будет! — Ак-ханум расхохоталась, сдула упавшую на лоб прядь, лукаво сверкнув глазами. Ратников аж языком прищелкнул: — Ну до чего ж ты красивая! Чувствуя, что теряет голову, подпадая под власть этих сверкающих зеленовато-карих глаз, подошел ближе, обнял, крепко целуя в губы… Красавица поддалась было… но тут же отпрянула, шутливо погрозив пальцем: — Нет-нет, не сегодня… Не в эти дни. — Как пожелаешь, моя госпожа. — Желаю-то я почти всегда, — цинично призналась хозяйка. — Но далеко не всегда могу себе позволить. Вот, как сейчас… сейчас я могу понести… а иметь детей хочется от того… от кого хочется. Я еду в гости сейчас, вот сейчас, прямо. И думаю, что вернусь только к утру… Ах… — мечтательно запрокинув голову, юная женщина улыбнулась. — Ах, если б все сложилось, как я мечтаю! Мисаил… вели, чтоб готовили лошадей. Ах… Ты же мой друг, ведь так? — Да. И ты сама это знаешь. — Знаю, — Ак-ханум обняла Михаила за шею, потерлась щекой об щеку. — Ты, верно, догадываешься — куда я еду… и зачем… Только не говори никому, ладно? Резко повернувшись, юная госпожа выбежала из дворца во двор, в юрту, а Ратников неспешно подошел к артельщикам, степенно здороваясь со всеми за руку: — Здрав будь, Евстафий! — И ты будь здрав, друже. Поболтали, потом Михаил повел часть артельщиков в дом… На крыльце оглянулся — Ак-ханум, верхом на вороном жеребце, пронеслась мимо в сопровождении воинов Шитгая. Ай, ай… зря она доверят этому гнусному толстяку! Лучше б Утчигина и его парней с собою взяла… хотя, с другой стороны, им еще не по чину — слишком уж молоды. — Сам Сартак-царевич нашу госпожу звал! — выглянул из дверей Рахман. — Ах, какие люди. Сартак… Михаил про себя улыбнулся — теперь ясно, куда красавица Ак-ханум так спешила с утра… и ясно — от кого хотела ребенка. Что ж — просила не болтать… Так и не надо. — Это дело госпожи, куда и к кому она едет! И не стоит слугам об этом болтать, — резко оборвав управителя, Михаил обернулся к артельным. — Заходите, парни. И сразу же закипела работа — артельщики под руководством Евстафия что-то измеряли, долбили стены… Ратников зачем-то зашел к себе в каморку, что-то взять или так просто заглянул… и вдруг отчетливо услыхал голоса, доносившиеся сквозь проделанную в углу дыру из гостевой залы. Хорошо было слышно, отчетливо… каждое слово. А что если… — Евстафий, друг, — выйдя из своей комнаты, Михаил отозвал приятеля в сторону. — Ты вот через эту дырку трубу не тяни… возьми левее — так красивей будет. — Как скажешь! — подрядчик пожал плечами. — Левей, так левей. Эй, парни — дыру вон ту заложите. — Не, не, не, — замахал руками Ратников. — Закладывать ничего не надо — просто решеточкой золоченой закройте. Вдруг да пригодится еще дыра? — Добро, закроем. — И бассейн, бассейн — главное. — Что? — Ну, пруд этот домашний.
Отдав необходимые распоряжения, молодой человек вышел во двор и тотчас же увидал бегущего к нему Джаму: — Мисаил, Мисаил, тут тебя из какой-то корчмы спрашивают. Говорят, ты задолжал там. Проходивший мимо как раз в этот момент Кузьма навострил уши и ухмыльнулся. — Задолжал? — Миша задумчиво поскреб затылок, проводив рыжего пройдоху взглядом. — Ах да, да, было. Только вот, сколько задолжал — убей бог, не помню. Пойду, уточню… Где там корчмарь-то, Джама? — Сказал — у старого карагача ждать будет. Под старым карагачом, в орешнике, паслась белая лошадь, рядом с которой, беспечно прислонившись спиной к толстому узловатому стволу, задумчиво жевал старую соломину галицкий кондотьер Савва Корягин. — А-а-а, — подойдя ближе, усмехнулся Ратников. — Я почему-то так и подумал, что ты. — Здрав будь, Миша, — выплюнув соломину, Корягин протянул руку. — Здравствуй, здравствуй. Случилось что? — Да так, — кондотьер лениво потянулся. — Помнишь, я тебе про одного новгородца рассказывал? — Который то ли новгородец, то ли — нет? — Да, да, про него. Сегодня ты с ним должен встретиться. К вечеру ближе в корчме Африкана Корыта — знаешь такую? — Нет, — покачал головой Михаил. — Что же я, такой пьяница, что все корчмы должен в городе знать? — У южных ворот это. Там, где яблоневые сады. — Южные ворота, — Ратников издевательски свистнул. — Знаю — там юг, там тепло, там яблоки. А что за Африкан? Имечко, как у какого-нибудь ди-джея. — Не понимаю тебя… Впрочем, имя, как имя. Корыто — наш человек, то есть в смысле — мой, рязанец. Суздальцев куда больше, чем татар, ненавидит. Да и других своих соседей — черниговцев, смолян — не жалует. Миша при этих словах усмехнулся: — Ишь ты! Рязань татары пожгли, а рязанцы суздальцев ненавидят! — Это потому, что суздальцы еще допрежь татар Рязань разорили. Татарам уж одни ошметки остались. А вообще-то, все там хороши, чистеньких нету. Вот и Африкан — был себе своеземцем, хозяйничал, до татар еще. Отъехал как-то в Рязань, в базарный день. А тем временем суздальцы налетели, усадьбу пожгли, супружницу его да детишек — в полон, в рабство булгарам продали або смолянам — поди-ка, найди. Погоревал Африкан, да делать нечего — только усадьбу отстроил, а тут — татары. — Дальше можешь не рассказывать, — махнул рукой Михаил. — Понятно — попал мужик из огня да в полымя. Был своеземцем, стал рабом… потом, видно, выкупился. — Выкупился, — подтвердил Корягин. — В полон-то его Субэдэев сотник взял… а кто такой Субэдэй, объяснять не надо. Вот и сотник тот — весьма уважаем. Африкан ему сразу предложил вино, да бражку, да медовуху ставить… Так вот и деньжат скопил, выкупился, корчму открыл. Сотник, хозяин его бывший, Африкану покровительство оказывает. Не за так, конечно. — Понятно — крыша, значит. — Причем тут крыша? — Так… к слову. А почему прозвище такое — Корыто? — Так Африкан-то первое время в корыте брагу ставил. — А ты… и те, кто за тобой… ему деньжатами подмогнули, вложились тайно. Ну, не лично, а, скажем, через какого-нибудь галицкого купца. Корягин хмыкнул: — А ты умный. Все хорошо понимаешь. Если что не так пойдет, Африкан тебе и поможет. С новгородцем как знакомство свести — твое дело. — Сведу. А как я его узнаю? — Африкан покажет. — А… — А ты ему от меня поклон передашь. — Что ж ты сам-то не познакомишься? — Сказал уже — раскладов местных покуда не ведаю, да и… — Понятно — светиться лишний раз не хочешь. На долгое залегание, значит, послан. — Опять невесть что говоришь! Ну, у вас, новгородцев, и речь — иногда вообще не понять ни одного слова.
Корчма Африкана Корыто оказалась не какой-нибудь там глинобитной мазанкой, а основательной постройки зданием, сложенным из кирпича и выложенным по карнизу симпатичными голубовато-изумрудными изразцами. Выходящие на улицу стены — по восточному обычаю, глухие — были расписаны узорочьем, узенькие оконца смотрели во внутренний двор, где были устроены летние террасы и кухня, террасы, кстати, не пустовали и сейчас, тем более что погода выдалась теплой. Двор чисто выметен, с каменными амбарами и конюшней — все добротное, выстроенное на века, видать, бывший раб стоял на этой земле прочно. Как и многие, ему подобные. А что? Вести бизнес в Орде было куда удобней и безопасней, нежели на разоренных русских землях, разоренных не столько нашествием Батыя, сколько — до него — княжескими междоусобицами. Из более четырехсот городов монголы разорили десятка три, не больше. Все же остальное свои, свои творили. Какая там, к черту, «Святая Русь», когда рязанцы, суздальцы, новгородцы и все прочие друг для друга — вражины лютейшие! Зря, что ли, князья к хану за ярлыками ездят? Заручиться поддержкой, войско, если что, попросить — и соседушек своих гнобить, гнобить, гнобить! А если еще и сбор дани на откуп взять получится… все финансовые потоки на себя перевести… у-у-у… об этом только мечтали. Пока. Покачав головой, Михаил подошел к террасе и осмотрелся. Под увитыми виноградной лозой навесами уютно расположились клиенты — пока еще их было немного, с дюжину человек: парочка уже хорошо выпивших монголов, узнаваемых по резкому запаху от рождения немытых тел, а все остальные, судя по внешнему облику, — русские: купцы, приказчики и так, мелкая торговая теребень. Ратников задумчиво уселся на свободную скамеечку в сторонке от всех. Интересно, новгородец уже здесь? Или еще не пришел, не появился? — Хозяина покличь, — негромко попросил Михаил враз подбежавшего служку. — Скажи, поклон ему… от Корягина Саввы. Он знает. — Передам, — шустро поклонился слуга. — А что принести? Бражицы? Пива? Или, может быть, фряжского вина? — Так уж и фряжское? — усомнился молодой человек. Слуга улыбнулся: — Из Кафы. Но по вкусу, как фряжское. Они же и делают. Правда, скажу сразу, недешево. — Ладно… — Ратников тряхнул мошной, в которой приятно звякнуло полученное от йисута серебро. — Тащи кувшинчик на пробу. Вино и закуски — пареную репу с запеченной в яблоках уткой, пироги да ячменную кашу на большом серебряном подносе — принес, надо полагать, сам хозяин осанистый угрюмого вида мужик с окладистой, черной с проседью, бородою, одетый в длинную, до колен, рубаху и лазоревый, расшитый мелким бисером, кафтан, явно свидетельствующий о его финансовой состоятельности. — Угощайся, друже, — поставив поднос на стол, поклонился кабатчик. — Нужного тебе человечка еще нет. Как появится, я дам знать. — Добро, — Ратников выкатил на стол серебряху. Африкан Корыто поморщился: — Убери, друже. Угощаю нынче! — Даже так?! — Друзья Саввы — мои друзья. Нешто друзей обирать можно? Михаил, честно говоря, обрадовался — йисут-то не так уж и расщедрился, денег было мало. А тут — утка в яблоках, каша, пироги да еще вино… Неплохо. Очень даже неплохо.
Новгородца Ратников углядел сам, точнее сказать — услышал. — Эй, целовек! Целовеце! Миша сразу и обернулся: это ведь в Новгороде вот так вот «цокали» да вставляли лишние гласные. — Целовек! — Что угодно, господине? — Пива пока принеси да покушать что-нибудь… Ратников искоса присмотрелся: довольно молод — лет и тридцати нет, не высок, не низок, лицо неприметное, круглое, с реденькой кургузою бороденкой и такими же редкими усиками, не сказать, чтоб неприятное, но и красавцем особым не назовешь, так, обычное лицо, обычный мужичок. Неприметный, такой, как все. Одежка тоже подобрана в тему: темная рубаха, синий, без изысков, кафтан, армячок серенький. Но все добротное, новое, а на поясе — увесистый кошель и кинжал. Да еще за голенищем — Миша приметил — ручка от ножика засапожного торчала. Вооружен изрядно! И, похоже, никого видеть не хочет, знакомиться ни с кем не намерен, сидит себе в уголке, кушает. Что, больше негде перекусить? Или тут у него встреча? Да и этот ли? Может, показалось? — Вон тот, — поставив еще один кувшин, незаметно кивнул подошедший хозяин. — В углу который. Он! Правильно угадал, значит. Ага… вот и еще один — этот явно местный, татарин или, скорее, кыпчак, лицо, как тарелка, плоское, узкоглазое, злое, одежка дорогая, да грязная, за поясом плеть… — Ай, ай, Караим-мурза, как я тебя рад, уважаемый, видеть! — выскочив из-за стола, рассыпался в любезностях новгородец. — Садись, садись, дорогой. — Зыдырав буть, Окун. Чэго звал? — Так, может, поначалу откушаем? — Некогда минэ кушат! Гавары! На сто дырхэм сагласен? Нэт — ухажу. — Эй, эй, постой, уважаемый Караим-мурза. Сто дирхемов за шестерых пленников, это, знаешь, слишком. Здесь ты их за такую цену нипочем не продашь. — Я и нэ прадаю. Пуст у минэ будут. — Ну и сдохнут они у тебя с голоду. И что? Ведь точно — за зиму сдохнут! — Пуст! — Караим-мурза! А за полсотни дирхемов ты себе хорошего коня купишь, ай! — Полы сотна? Нэт. — И невольники у тебя — дохлые, ты ж сам знаешь. — Сотна! И — всэх бэры. — Все мне не нужны, уважаемый. Только те шестеро, о которых мы с тобой уговаривались. — Сэмдесат! — Шестьдесят. Ну сам подумай, на что тебе эти доходяги? Долго не спорили, то ли Караим-мурза и в самом деле куда-то торопился, то ли все уже было давно решено и осталось лишь уточнить оплату. На чем-то сошлись… на семидесяти, кажется. Со скорбным лицом новгородец отсчитал монеты. Мурза ухмыльнулся, встал… намахнул на ход ноги кружку, вышел, пошатываясь. Скорбная мина на лице новгородца враз сменилась самой довольной улыбкой: — Целовеце! Вина давай. Самого лутцего! — Эй, эй… — Михаил поспешно задержал служку. — Скажи хозяину, пусть даст кислое. — Кислое? — Тсс!!! Самое что ни на есть. Чтобы аж скулы сводило. — Не понял тебя, госпо… — Хозяину мои слова передай! Отпив из кубка, новгородец скривился и заплевался: — Целовек! Целовек! Ты цто принес-то? Кисло! — Вот и у меня, кажись, кислятина, — Ратников тут же пересел к парню. — А думал — показалось. — Да ницего не показалось! Попробуй-ко, добрый целовек. Ну разве такое пить можно? — Пусть другое несут! И уж теперь — два кувшина. Бесплатно! Эй, хозяин! Корчмарь! А ну, иди-ка сюда, любезный. Убирай свою кислятину. Тащи другое, хорошее! Вот… это другое дело. Попробовав мигом принесенное служкой вино, молодой человек улыбнулся: — Меня Мисаилом зовут. — А я — Окунь. — Из Новгорода? Говор-то новгородский. — Из Новгорода, — парень кивнул, внимательно поглядывая на Мишу. — А ты откель будешь? — Да, почитай, из местных. Боярыни одной управитель и доверенный человек. — Рядовиц, цто ль? — Сам ты рядович. Сказано тебе — доверенный человек! — А боярыня твоя кто? — Госпожа Ак-ханум, очень богатая и влиятельная вдовица. — Ак-ханум?! — обрадованно переспросил собеседник. — Так я ж про нее слышал. И ты, Мисаиле, у нее — в доверенных людях? — Именно так и есть. — Ах… это хорошо, цто я тебя встретил. Я ведь не просто так здесь, в татарах. Пленников выкупаю — народ по папертям собирает выкупное, а я вот — тут занимаюсь. — Хорошее дело, — Ратников широко улыбнулся. — И многих уже выкупил? — Да многих. Боярыня твоя, Ак-ханум, говорят, с самим царем накоротке знакома? — Не только с царем, но и с царевичем! — Ай, добро, ай, славно. У нас ведь всяко бывает, сам знаешь — без покровителей — ну, никак! Так ты, если цто… — Если что — сладим. Всегда обращайся, дружище Окунь. Кстати, а почему у тебя имя такое? Батюшка рыбаком был? — Был, — собеседник растянул губы в улыбке. — Так его у нас, в Новгороде, на Федоровском вымоле, и прозвали — Онфим Рыбак. А я вот — Рыбаков Окунь. И братец у меня — Налим, а сестра — Плотица. На Ак-ханум конечно же этот подозрительный черт и клюнул — а кто бы не клюнул-то? От таких знакомств не отказываются и мимо не пропускают. Никогда. Что здесь, в тринадцатом веке, что в будущем, двадцать первом. Значит, выкуп невольников из рабства… Благое дело. Только что ж тогда привлекло столь пристальное внимание кондотьера Саввы? А вот у него и спросить. Правда, для начала надо уговориться с новым знакомцем о встрече. — Окунь, дружище! А, давай-ка, мы с тобой еще разок посидим где-нибудь. Вот хоть тут же и посидим. — Посидим, славно, — новгородец с готовностью кивнул. — Слушай, Миша, а ты у своей госпожи про ханский караван не узнаешь? — Что еще за караван? — насторожился Ратников. — Говорю ж тебе — ханский. Гости знакомые баяли, что вскорости выйти должен. Из Сарая в Кафу. Многие хотят присоседиться — дорожка-то дальняя, а там ведь и воины, охрана. Да и кто посмеет на ханский караван напасть? — Добро, — Михаил допил вино и кивнул. — Узнаю. — Вот и славненько, друже.
Корягин подошел почти сразу же, как только фигура новгородца скрылась из виду. Видать, кондотьер ошивался где-то здесь, рядом, контролируя весь процесс. Что ж — разумно. — Обычный, говоришь, человек? Пленников выкупает? Новгородец… точно? — По говору — да. Да и город знает. — А чей человек? — Про то не сказывал. Ну, так ведь рановато еще. Для полной-то откровенности не один кувшин выпить надобно. А что ты так им заинтересовался-то? — Да так, — Корягин задумчиво почесал бородку. — Есть у меня подозрение, что выкуп пленников для этого Рыбакова Окуня — дело не главное. — И что ж тогда главное? — А вот ты, Мисаиле, это и должен вызнать. — Тогда еще спрошу. — Спроси. — У тебя-то с чего насчет него подозрения? — Не всех пленных берет, выкупает. Очень уж избирательно. И, что странно, таких, за которых и заступы-то никакой нет. Смерда запросто может выкупить, холопку, закупа. Все равно. Но вот стариков почему-то не берет… да и вообще — больше молодых да здоровых. — Оно и понятно. Не всякий старик обратный путь выдержит. — И еще одно. Слишком уж резво наш Окунь все ходы-выходы ищет. На Ак-ханум вот сразу же через тебя бросился, с Эльчи-беем что-то мутит. — С Эльчи-беем?! — Пока только с приказчиком его, Иштыном. Они частенько встречаются, хотя не друзья и не родичи. Ты бы это прояснил, а? Сдается мне, тут не новгородцами, тут суздальцами пахнет! — Ладно, — Ратников спокойно кивнул. — Выясню. Только вот… серебришко у меня заканчивается. Вдруг да где чего? — На, брат, — рассупонив висевший на поясе кошель, кондотьер щедро отсыпал деньги. — От Окуня не отставай ни на шаг! И, знаешь, проясни все побыстрее. Еще один человечек у нас на подходе. — Это кто еще? — Князь Мишка Черниговский. — Ясно. Слышь, Савва… пока суд да дело, ты бы меня с этим приказчиком, Иштымом, свел. Или хотя бы узнал, где новгородец купленных полоняников держит?
Ночью Ак-ханум так и не пришла. Как и обещала, вернее сказать — надеялась. Видать, сладилось у них с Сартаком. Ну да дело молодое, сердечное. Не сказать, чтоб Миша ревновал свою госпожу — с чего было ревновать-то? Но… какой-то нехороший осадочек на сердце все-таки появился, неприятный такой, хоть и едва заметный. Как бывает — вскочит какая-нибудь небольшая болячка, не тревожишь ее, так и не болит, но если уж заденешь… Ратников улыбнулся, скинув сапоги и растянувшись на ложе. Ак-ханум, конечно, девка красивая, тут спору нет, но опять же — ничуть не красивее Маши. Только у Марьюшки, у той красота неброская, по-домашнему милая, а вот у Ак-ханум — у той, аж прям по глазам бьет! И все-то у степной повелительницы есть — и красота, и богатство, и связи… а вот счастья — нет. Да, наверное, и не было. Может, будет еще? Хотелось бы, Ак-ханум — женщина неплохая, добрая, умная… Нет, с Сартаком у нее счастья точно не будет — пришьет бедолагу царевича родной дядька! Такие уж тут дела, впрочем, не только тут — повсюду. Время такое — собачье, как в России-матушке в девяностых. Солнце уже скрылось за рекою и дальним лесом, быстро смеркалось, короткие зимние сумерки сменялись сырой и прохладной ночью. Гулко забарабанил по плоской крыше дождь, зашумел, забуранил ветер. Со двора вдруг донеслось лошадиное ржание и громкая ругань привратника. Потом кто-то засмеялся — по-юношески весело… Ага! Утчигиновы парни с дальнего пастбища вернулись. Вот кто-то затопал по крыльцу: — Мисаил! Мисаиле, ты спишь уже, что ли? — А что ему делать, как не спать? — послышался сварливый голос Рахмана — видать, и его разбудил поднявшийся шум. — На улице-то ночь давно уж. — Не ночь, а вечер. Мы, когда ехали, в церкви Хевронии колокола только-только к вечерне звонили. Благостно так, звонко. — Тьфу-ты, благостно им! Какие-то убогие колокола, хэк! А ведь всем давно известно, что нет ничего благостнее приятного голоса муэдзина. — Эй, муэдзин, может, хватит тебе заедаться? Михаил, что, еще не пришел? — Да явился. Как всегда, пьяный. И как только госпожа его терпит? — Не твое дело за госпожу решать! — Ну, оно так, конечно… — Не пьяный, а выпивши! — Михаил резко распахнул дверь. — Разницу-то понимать надо. — Мы ж, мусульмане, не пьем! — Ага, ага… зато нюхаете, жуете и курите всякую шмаль, так что еще неизвестно, что хуже! Кинуть, что ль, в тебя сапогом, а, Рахман? Спорим, что попаду? Домоправитель поспешно убрался, едва не защемив самому себе крашенную хной бороду. — Заходи, Утчигин, брат, — гостеприимно пригласил Ратников. — И вы все заходите. Винца выпьем — я прихватил кувшинчик. — Вино — это хорошо! — радостно закивал Утчигин. — Только… Уриу с Джангазаком нельзя — они молодые еще слишком. — Ну пусть тогда спать идут… или лучше — на кухню. — Да-да, на кухню! — спешившись, парни радостно загалдели, да не удержались, похвастались. — Мисаиле, а мы двух зайцев по пути затравили, и еще вот — куропатки. Сейчас и приготовим. — Так я не понял — вы пастбище проверять ездили иль на охоту? — Одно другому не мешает, брате. — Ладно… Утчигин, что стоишь-то? Пошли, пошли, друг, в ногах правды нету. Ну, чего хотел-то? Плеснув из кувшина в глиняные щербатые кружки, Ратников протянул вино припозднившемуся гостю. — Пей, приятель, пей! — Вкусное вино! — с ходу опростав кружку, заценил Утчигин. — Но похуже арьки будет. Не такое хмельное. — Так это градус вкус крадет! — захохотал Ратников. — А вкус — градус. — Че-го крадет? — Ладно, проехали. — Куда проехали? Кто? — Еще налить? — Угу! — Так ты чего хотел-то? — Я? Ах, да… — Парнишка поспешно полез за пазуху дэли и вытащил оттуда… небольшую дощечку, вернее даже две, перетянутые веревочкой, одна на другой. Восковые… на таких детей грамоте учат. — Вот. Просили передать. — Давай… Михаил поспешно развязал бечевку… и не поверил своим глазам, увидев написанные на воске буквы.
«Дядя Миша, ты здесь! Я пока О.K. Тема».Господи-и-и-и… — Эй, эй, брат… что с тобой такое? Худая весть? — Наоборот, я бы сказал — добрая. Так! А вот теперь, друг Утчигин, давай-ка поподробнее — кто эти досочки передал, где, когда. — Один человек нас на обратном пути нагнал, почти у самой каменной бабы, ну, где урочище. — Что за человек? — Обычный слуга — по одежке и по повадкам видно, да и по лошади — больно уж худа. — Так. И откуда он взялся? Кроме пастбищ, там что еще есть-то? — Ханское кочевье, — ухмыльнулся парнишка. — Ты ж сам знаешь! И я даже представляю, с какого краю этот слуга мог появиться. — Вот славно! — Ратников явно обрадовался. — И показать сможешь? — Конечно! Хоть сейчас едем… Ой, — Утчигин задорно тряхнул головой, но тут же осекся. — Только, думаю, нас туда вряд ли пропустят. Там, у ханских кочевий, везде разъезды, стража. — Так-так и везде? — недоверчиво прищурил глаза Михаил. — Ну… — Юноша смешно сморщил нос. — Кое-где можно проехать. Урочищами. — Славно, славно… Только сейчас мы никуда не поедем. Малость погодим. Ох, как это было здорово! Знать, что Темка теперь знает… Знает, что не один, что за ним явились, что скоро отсюда выберется. Здорово. И еще хорошо, что теперь примерно известно место, где парня держат. В ханских кочевьях. Ой, не простой человек этот йисут, не простой… впрочем, это было заметно еще во время встречи.
Утром, ни свет, ни заря, явились артельщики — доделывать свою работу. На этот раз пришли без Евстафия — подрядчик уже обговаривал новый заказ, стараясь выторговать для себя и своих людей наиболее выгодные условия. Что же касается владетельной госпожи Ак-ханум со своей свитой, то та, похоже, не собиралась возвращаться так рано, да и куда ей было спешить? Зимний день, он только для солнышка короток, а для степняка так очень даже долог. Савва Корягин встретился с Михаилом все на том же месте — у старого карагача. Прислал позвать мальчишку, тот и стоял у ворот, хлопал глазами, мол — зовут, а кого — пока бежал, запамятовал. Хорошо хоть кондотьера сумел описать — «такой осанистый, с усиками» — да ни Рахмана, ни Кузьмы поблизости во дворе не было: пользуясь отсутствием госпожи, дрыхнули, сволочи, до обеда. — Насчет приказчика Иштыма, ты, Мисаил, прав, — не тратя времени даром, сразу же сообщил Корягин. — Окунь держит полоняников у него в загоне. То есть загон-то — Эльчи-бея, но приказчик, похоже, там верховодит — что захочет, то и творит. Хотя… не думаю, чтоб Эльчи-бей вообще не при делах был… Ты это и прояснишь, узнаешь. Окунь ведь хмельное пьет? — Еще как! — Ну, вот и славно. — Ладно, — Ратников поплевал на ладони. — Прямо сейчас и отправлюсь, пока госпожа не вернулась. — Она и не вернется, можешь не ждать, — гулко расхохотался Савва. — Как не вернется? — У них там, в кочевьях, праздник какой-то… Дня на три, а то и больше. Сыроядцы ведь, сам знаешь, зимой почти каждый день что-то празднуют — был бы повод выпить. — Они и без повода выпьют. — Оно так, конечно. — Так где, говоришь, загон-то?
Загоном тут называли рубленое или сложенное из кирпича помещение, в котором обычно держали приготовленных для продажи невольников либо скот. Иногда узилище отапливалось, но чаще — нет, впрочем, судя по вьющемуся в волоковые оконца дымку, Эльчибеев приказчик вовсе не склонен был отдавать на растерзание холодам хозяйскую собственность. Расположенный несколько на отшибе от обширной усадьбы работорговца, этот загон, скорее всего, был уже собственностью приказчика, а не купца. Или приказчик просто его арендовал — что вернее. И расхаживал, расхаживал по двору, распоряжался — сидевшему напротив, в корчме, Ратникову все хорошо было видно через распахнутые настежь ворота. Только вот сидеть было холодно — на открытой террасе, да еще в мусульманской харчевне ничего хмельно не подавали, только щербет, и Михаил, морщась, выпивал уже третью кружку. Ворота были распахнуты, потому как со двора, верхом на кауром коньке, только что выехал Окунь Рыбаков. Даже обернулся в седле, помахал приказчику да крикнул… что-то типа, чтоб приказчик помнил. А что помнил? Бог его знает. Приказчик — сутулый и худой человек непонятной национальности лет тридцати на вид — также помахал в ответ и, поплотнее запахнув кафтан, зашагал к дому… Створка ворот со скрипом дернулась… — Стой, стой, — поспешно обернулся приказчик. — Не закрывай, не надо. Сейчас придут. — Кто придет, господин? Да-а… для этого слабосильного парнишки-раба и приказчик был господином. — Кто надо, тот и придет. Не твое дело, пес… Вот тебе! Вытащив из-за пояса плеть, Иштым несколько раз хлестнул незадачливого невольника по спине. Хлестнул, впрочем, без злобы, а просто так, для порядка — поучить слегка. Ага… Ратников вытянул шею — вот, кажется, и тот, кого тут ждали. Какой-то сивобородый дед. Ясное дело — верхом, но лошаденка убогая, тощая. Ишь ты… какой важный клиент. — Эй, бача, Иштым-джан здесь ли? — Здесь, здесь, господин. Идем в дом. — Не надо в дом, — приказчик тут же спустился с крыльца. И о чем там они болтали дальше, Мише слышно не было — слишком уж тихо говорили. Да и зачем им кричать на всю улицу? О чем они там сговаривались, неизвестно, однако вскоре сивобородый старик выехал за ворота, да не один: рядом с лошаденкой, привязанный за руки, бежал босой парень. Что же получается — Окунь Рыбаков привел к своему подельнику или компаньону рабов — подержать… а тот их распродает потихоньку? Так получается? Получается — так. Если особо не думать, а все принимать, как видится. Но Ратников-то давно на веру ничего не принимал… вот и здесь — незамедлительно вскочил на коня да поехал за стариком. Жутко интересно было — что эта за босой парень? Может, знает чего? — Помочь чем? — Корягин, как и всегда, не пускал дело на самотек и появился вовремя. — Переговорить бы с тем парнем. — Сделаю… В Корытовой корчме жди. Кондотьер привел туда босоногого невольника минут через двадцать после того, как Михаил, с удобством расположившись в гостевой зале, выпил кружечку бражки. — Вот он. Разговаривай, а у меня еще дела, — усадив парня на лавку, хмуро бросил Корягин. — Потом прогони, а лучше — убей. Мне он ничего не сказал и почему-то подумал, что я буду пить его кровь! — Пить кровь? — Ратников сразу насторожился и, едва кондотьер ушел, велел парню заголить руку до локтя. Ага… есть! — Что это у тебя за дырочка на вене? Откуда? Белый, как полотно, невольник испуганно хлопнул ресницами.
Глава 13 Зима 1246 года. Сарай ДЯДЯ МИША И СКАЗОЧНИЦА
Парень ничего толком не рассказал, все дрожал да испуганно оглядывался вокруг, даже, есть не смог, и Ратников, подумав, решил оставить его на некоторое время здесь, в корчме Африкана Корыто, под бдительным присмотром хозяина. Трактирщик согласно кивнул и ухмыльнулся — мол, присмотрим, ништо. — Ну, так я завтра зайду, — поднявшись, Михаил ободряюще похлопал раба по плечу. — Ты пока здесь побудешь. Имя-то твое как? Как зовут, спрашиваю? А, ладно… Завтра поговорим, может, разговорчивей будешь. Парень так и сидел, забитый и согбенный… лишь только начал мелко-мелко креститься. Покачав головой, Миша направился к выходу, да на пороге обернулся: — Африкан, друже, вы ему обувку какую-нибудь справьте, а! — Сделаем, — с готовностью кивнул хозяин корчмы. — Ты, Мисаиле, не сомневайся, все, как надо, сладим. Взобравшись на своего конька — подарок Ак-ханум, между прочим, молодой человек неспешно поехал на усадьбу, по пути завернув на рынок — посмотреть изразцы для «атриума». Ничего подходящего не нашел, хотя и времени потратил изрядно, да еще зацепился языком с пирожником — обсуждали, какая рыба вкуснее. И когда вернулся домой, уже стемнело. Ак-ханум так и не вернулась ни в этот день, ни на следующий, видать, Корягин оказался прав — в Орде что-то праздновали, о чем и поведал приехавший за новым кафтанцем госпожи Джама. — Старый-то того, в вине да мясной подливке испачкался, — пояснил мальчишка Рахману. — А ты ж нашу госпожу знаешь — не любит в грязном. — Там как вообще? — тут же справился Ратников. Он все же начинал волноваться за степную красавицу и сейчас почувствовал облегчение — ничего плохого с госпожой не случилось. — Как? — Джама похлопал глазами и улыбнулся. — Да как всегда — весело и пьяно. — Ну и слава Господу — пускай веселится хозяйка! С заднего двора донеслась протяжная песня — пели девчонки-рабыни — Анфиска и прочие. Хорошо пели, заливисто, звонко и — как показалось Ратникову — без особенной грусти. А чего грустить-то? Непосильной работой их тут не загружали, ни в чем не неволили, кормили сносно. Радоваться надо, что к такой госпоже попали! Даже вредная старуха надсмотрщица — и та к песням привыкла, слушала с удовольствием, только что не подпевала — видать, слуха не было.Ночью подлый народДо креста пропивался в кружалах…Дмитрий Кедрин.Зодчие
Ой, камыш, камыш, камышина,
Что шумишь на брегу, что качаешься-а-а-а…
Корягин как в воду глядел — уже подъезжая к усадьбе, Михаил еще издали услыхал веселый шум — чьи-то громкие голоса да залихватские крики. Во дворе, напротив ворот, стояло двое саней, и какие-то незнакомые молодцы-слуги как раз распрягали коней. — Эй, Джама, это кто еще? — склонившись с лошади, молодой человек подозвал озабоченно пробегавшего мимо мальчишку. — Это гости, — улыбнулся тот. — Вижу, что гости. Ты куда так несешься-то? — На кухню… сказать, чтоб готовили поскорее да вино-мед-брагу несли. — Ишь ты… И кому такие почести? — Князь какой-то… Чер… Чир… Не выговорить. Но зовут, как тебя, — Мисаилом. Ратников усмехнулся: — Что, такой важный князь? — Да нет, не важный — его и к хану-то не звали, сам напросился, приехал. А на обратном пути с госпожой языками схлестнулись, слово за слово — вот князь уже и в гостях. Рассказывает, словно песни поет, — заслушаешься. Правда, думаю, больше половины врет, собака. Но госпожа ведь любит интересненькое послушать, ты знаешь… Ну все, я побег — некогда. — Знаю, знаю, — спешившись, задумчиво пробормотал молодой человек. — Любит наша краса всякие россказни, хлебом не корми — дай послушать. То сказочница Айрилдин-биби, то вот — князь Мишка Черниговский. Князь-проходимец — без престола, без войска, без денег. Из Чернигова родичи выжили, в Киев подался — так и оттуда пришлось свалить, в Венгрии зять короля Белы — родной сынок Ростислав — знать родного папашку не хочет… Одна надежда на Бату-хана, царя Батыгу, как его на Руси звали. Может, отрядец даст и какой-никакой ярлычок? Из главной залы слышались голоса, туда-сюда сновали слуги с большими, уставленными яствами, блюдами. Красавица Ак-ханум принимала проходимца-князя, как должно. Ну, не по высшему, конечно, разряду, но… в грязь лицом не ударила. Вспомнив совет Корягина, Михаил не стал зря светиться, а сразу же прошел в свою комнату. Все ж вольный человек — незачем перед госпожой отчитываться. Запер дверь на засовец, разулся и, вытащив из оставленной «водопроводчиками» дыры кирпичик, прислушался. Говорили по-русски. — Ай, госпожа моя! Ты ведь, как есть, красавица, ай… Голос князя оказался чуть хрипловатым и таким… кобелиным, что ли. Сразу было ясно, несмотря на пожилой уже возраст — к пятидесяти годам уже — проходимец с женщинами не терялся. Впрочем, Ак-ханум могла осадить любого. Ой, князь, князь, ой, дурень старый — ежели начнет грязно приставать, ногой в промежность получит запросто! Ак-ханум и воинов своих звать не станет, сама управится. Однако нет, пока слушала спокойно, разговаривала ласково: — Ты, князь, про мадьярского короля Белу сказывал… — Ах да, да… Ой, гад этот Бела, чертушка, каких мало. Скупой, свилогубый… и говорит так надменно, вроде бы как камни во рту перекатывает. — А князь Галицкий, Даниил? О нем что скажешь? — Еще пуще Белы — черт! Нахрапистый, загребущий. Ах, красавица Ак-ханум, если б ты только знала, душа моя, как приятно заблудшему путнику вкушать хлеб и вино в обществе столь лучезарнейшей госпожи, поистине, затмевающей солнце! Ах! Ратников скривился: черт старый! Словесные кружева умело плел — не откажешь. — Ах, царь, царь Батыга Джучиевич… не жалует он меня, многогрешного, нет… Не дает войско, даже и выслушать не хочет. — Знать — занят. — Хм, занят… — Ты, князь Мисаил, по многим землям странствовал… — Да уж, помотался немало. И вот что хочу сказать — очень уж мне хочется в Монголию, на Гуюка взглянуть, на матушку его Туракину-хатун, почтение свое засвидетельствовать. Ты сама-то, душа моя, не думаешь туда съездить? — Нет пока. — А зря, зря. Говорят — сам царевич Сартак хочет. Вот прямо сейчас, по зиме. — Сартак? — голос красы степей дрогнул. — Откуда ты, князь, про царевича знаешь? О том, что он ехать хочет? — Так о том, душа моя, все давно знают. Надо ему ехать, надо! Да и тебе бы не худо. Подумай сама… — Я подумаю. — Вот-вот. Давеча слыхал, как Берке-князь про царевича и про тебя, госпожа, плохие слова говорил. — Что за слова? — Ой! И язык-то произнести не поворачивается. Чую, одна у тебя защита — в Монголии. Ехать, ехать надобно. Ратников при этих словах едва не поперхнулся: вот ведь гад! Правильно предупреждал Савва — Мишка Черниговский интриговать начнет, ему терять нечего. А для Ак-ханум, между прочим, поездка к Туракине и Гуюку — прямая гибель! И она про то знает, но… если поедет Сартак… А князь ведь к нему обязательно наведается! — Ах, душа моя… это что за девица? Ну вот, которая только что вино приносила. — Анфиска, рабыня моя. — Анфиска-рабыня… Душа моя, госпожа лучезарнейшая, ты в кости играешь? — Иногда. — Давай-ка бросим, а? Так, от скуки. Я сани свои поставлю, а ты… да хоть ту Анфиску. А? Сыграем? — Нет… может, в следующий раз. Ты ведь, князь, заглянешь еще? — Обязательно, лучезарнейшая, обязательно! Так я у тебя заночую? — Ночуй. В гостевой зале места много. А слуг твоих я уже велела покормить. — Вот и славно, ай, славно, гостеприимнейшая госпожа. Давай-ка, выпьем… От так… Хорошо винцо-то, вкусно. Где только берете такое? Из Кафы? Можно и еще выпить… не грех… Госпожа моя! Ты мне ночью-то Анфиску-рабыню пришли… почесать на сон пятки. Пришлешь? Ничего интересного Ратников больше не услышал, да и гость что-то уж очень быстро захмелел, да так, что вскоре послышался храп. — Утчигин, Уриу! — громко повала хозяйка. — Тащите гостя в опочивальню. Да… скажите, чтобы Анфиска к нему заглянула… буде проснется если. Ак-ханум, Ак-ханум… Сама себе госпожа, повелительница рабам да слугам. А времена-то для женщин стоят черные — куда не кинь, что в Европе, что в Азии, что на Руси-матушке. Лет в двенадцать-тринадцать девок (любых — и знатных, и простолюдинок) выдавали замуж (безо всякой, конечно, любви, по родительскому расчету), лет в четырнадцать юная, жена рожала первого ребенка… и потом дальше — по одному почти каждый год, пустыми женщины не ходили, кто бы позволил, да и противозачаточных средств не было. Вот этак к тридцати годам — пятнадцать рожденных детей, из которых семь-восемь умирало во младенчестве, не дожив и до года, да еще пяток — сразу после. Таким образом, до детородного возраста доживало трое — четверо. И опять — в тринадцать лет замуж — и рожать, рожать, рожать… Такие соломенные вдовушки, как Ак-ханум, — редкое исключение. — Ты здесь, Мисаиле? Господи… до боли родной голос! Поставив кирпич на место, молодой человек рванулся к двери: — О, моя госпожа! Ак-ханум явно была под хмельком — раскрасневшаяся, веселая, к тому же еще и пошатывалась, что у монголов зазорным не считалось. Ну, выпила немножко женщина, в луже-то ведь, в грязи, не валяется? А даже и валялась бы… Ну, хорошо человеку — и что? Вина-то совсем не пьют только больные и сволочи. — М-м-мисаил… — с размаху усевшись на ложе, Ак-ханум поставила на пол принесенный с собою кувшин. — Кружки-то у тебя найдутся? — Найдутся и кубки! Ты ж сама дарила… забыла уже? — Дарила… да… У меня тут сегодня гость был… ох и молотило! — Что-что? — Ратников проворно разлил вино. — Языком, говорю, молотит, как ботало колокольное. Но послушать интересно. Выпьем! А то свалился гостюшка, захрапел, а я ведь только во вкус вошла. Выпили… видно было, что госпожу повело, глазки-то заблестели… Миша ничего такого про нее и не думал, только хотел в опочивальню отнести, поднял на руки… — Н-нет! — хлопнула ресницами Ак-ханум. — Оставь меня здесь… И поцелуй… Крепко-крепко! Как галантный кавалер, Михаил конечно же исполнил просьбу… А потом — опять же, по велению госпожи, снял с нее пояс… обнажилась грудь, изящная, набухшая, твердая, Ратников впился в нее губами, начал целовать, стаскивая с красавицы дэли… а вот уже поласкал, погладил пупок, спинку… обнял, прижал к себе, уложил на ложе и, покрывая поцелуями гибкое манящее тело, стащил с девушки шальвары… — Мисаил… — Да, краса моя? — Ты потом… утром, гостюшку развлеки, а? А я посплю. — Спи, спи, ласточка. Слушай, ты, случайно, про ханский караван ничего не слыхала? В Кафу, говорят, скоро отправится. Как раз через ваши места. — Про караван Алим-бугу спросить надо. Он им и занимается, а я покуда на летние пастбища возвращаться не собираюсь — скучно сейчас там, безрадостно. — Алим-буга, значит… угу. Ак-ханум ушла к себе еще до рассвета, превратившись в надменную недоступно-холодную госпожу. Будить ее никому было не велено, и с утра все ходили по дому на цыпочках. А еще слышно было, как в гостевой спальне гулко храпел черниговский князь. Выйдя на крыльцо, Ратников полюбовался на голубое, звенящее от прозрачности небо, вдохнул полной грудью морозный воздух. — Осподине… Поклонясь, окликнул его Федор, младший Анфискин братец. Здоровый — косая сажень в плечах — и, несмотря на молодость, плотник знатный. — Что хотел, Феденька? — Мисаиле, что там за хмырь храпит? — Князь Мисаил Черниговский в гости заехал. — Что, в самом деле — князь? — Ну… почти — так скажем. А что? — А то! — парняга раздраженно сплюнул. — Пусть этот черт седой лапы свои к Анфиске не тянет! Не то и схлопотать можно, я ведь не посмотрю, что князь, подкараулю да огрею оглоблей. Ратников громко захохотал: — Может, не стоит сразу оглоблей? Может, повременишь? — Не, брат, временить тут не надобно! Я эту породу змеиную знаю — ни одной девки не пропустят, опозорят да бросят. Знаю, знаю таких. — Да ладно, — Миша махнул рукой. — С князем сам разбирайся, а мне пора, пожалуй… Слышь, орет кто-то? Видать, проснулся князь. Надев кафтан, Ратников туго подпоясался, послал пробегавшего мимо слугу за вином и, пригладив у рукомойника волосы, вошел в гостевую залу. — Здрав будь, княже. По добру ли ночевал? Черниговский князь Михаил оказался вполне приятным с виду мужчиной лет пятидесяти. Поджарый, с седоватыми, подстриженными на европейский манер, бородкой и усиками, он чем-то напоминал галицкого кондотьера Савву Корягина, правда, казался куда более подвижным и щуплым, этакий живчик. — Здрав будь и ты, добрый человек! Слуги уже помогли князю умыться и теперь причесывали, аккуратно прикрывая седоватыми прядями лысеющую макушку. — Откель будешь? Местный? — Местный. Но не слуга. — Я вижу, что не слуга, — усевшись в резное креслице, князь заливисто расхохотался. — Ближний дворянин, значит? Дружины господской гридень? — Пусть так, — согласно кивнул Михаил. — Ну, а раз так — тогда, может, выпьем? С утра-то голову похмелить — самое время! — Выпьем. Я уж и за вином послал в погреб. Ой… может, ты, князь, медовуху предпочитаешь? Или — арьку? — А что, есть арька-то? — Да есть. Вели все принести, все попробуем. Меня, между прочим, Михаилом хвать. Тезка. — Вот и славно! — Гость хлопнул в ладоши и захохотал. — Я как раз так и подумал, что ты, Миша, человек наш, добрый! Эх, и погулеваним… Скажи… а ты тут, в Сарае, все харчевни знаешь? — Да знаю. Надо будет — сходим. — Ай, Миха! Хороший ты парень! Дай поцелую… Умм! Постучав, слуги принесли кувшинчик фряжского вина, красного и терпкого, да плетеную фляжку арьки, такой, что валит с ног, да кувшинчик изрядный бражки из сушеных ягод, да… В общем, было чего выпить — гостю, похоже, это дело нравилось. Одну кружечку махнули, другую, третью… Вот уже — и лучшие друзья, князь оказался мужиком ничуть не чванливым, свойским, правда, балаболом страшным! Все болтал, болтал языком, безо всякой логики перескакивая с одной темы на другую, то прошлое свое вспоминал хвастливо, то каких-то девок. — Ты, Миха, можешь меня дядей Мишей звать… я ведь тебя-то постарше. Ну, наливай, наливай… а хочешь — так я и сам налью. Ну, будем! — Будем, князь… дядя Миша. Выпили. — Ты к Сартаку-царевичу, случаем, не вхож. — Княжна моя вхожа. Через нее могу помочь. — Славно! Славно! А ну… Снова выпили. — А я вот тут, у вас на усадьбе, девку одну заприметил, холопку, Анфиской зовут, кажется… я бы ее купил, ну, в услужение… Как княжна-то твоя — продаст? — Как попросишь. Но не советую. — Что так? — Зла та девица больно. — Эт-то хорошо, что зла! Эт-то мы укротим. Ну, ты чего сидишь-то? — А… Выпили опять. — А давай-ка теперь медовуху попробуем! — Давай, дядя Миша. За нашу с тобой дружбу! После арьки медовуха пошла как-то не очень, Ратников даже заколдобился, поспешно занюхивая ржаной корочкой. Князь расхохотался и с силой хлопнул собутыльника по спине: — Что, не в то горло пошла, что ли? — Не в то… Благодарствую, дядя Миша. Едва ведь не подавился! — Да ты закусывай, закусывай чаще… Это что тут? Куропатка? Она… Умм… Ну, теперь вина попробуем. Надеюсь, не кислое. Ближе к обеду к пирующим присоединилась проснувшаяся и малость оклемавшаяся после вчерашней пьянки хозяйка, с которой и просидели до самого вечера… пока снова не полегли спать. Хорошо, Михаил догадался попросить Джаму разбудить, а то так бы и проспал до обеда, а так… Выскочив во двор голым до пояса, умылся, растерся свежевыпавшим снежком, ухнул… — Э, как тебя разобрало! Оглянувшись, Ратников приветливо махнул рукою: — Э, дядя Миша, никак уезжать собрался? — Так ведь и не уезжал бы, — князь фанфаронисто подкрутил усы и поправил висевший на боку меч. — Но дела, дела. Они, они и влекут… — Ну, дядя Миша. А я-то думал — выпьем. — Так и выпьем еще! Давай-ка вечерком встретимся в какой-нибудь корчме. Посидим, погутарим. — Встретимся, — охотно кивнул Михаил. — Я как раз одну очень неплохую харчевню знаю. — Вот и славно. Ты это… про девку Анфиску-то спроси, не забудь. Я куплю — уж больно ядреная! Ух!
Народная сказительница госпожа Айрилдин-биби, как и положено всякой уважающей себя вдове средней руки, жила в собственном, доставшемся от покойного супруга, домике, расположенном на северной окраине города, почти что у самых ворот. Вокруг дома, в небольшом садике, росли яблони и вишни, по ним Ратников и опознал нужный ему дом. Корягин, сославшись на важные дела, сопровождать его сюда отказался. Да и зачем он тут нужен? Спасибо, просьбой не пренебрег — кое-что про сказительницу вызнал. Ратников, поблагодарив, сразу же туда и направился, правда, по пути ненадолго задержался, встретившись с кривоногим посланцем йисута, которому и поведал о Михаиле Черниговском. Не все, конечно, так, самую малость, куда меньше, чем Корягину, впрочем, тому Миша тоже мало что рассказал. А зачем болтать лишнего? Любую информацию нужно выдавать постепенно, тем более, надоели уже все эти интриги до чертиков, не о том нужно было сейчас думать, вовсе не о том. Айрилдин-биби — это сейчас была ниточка. Не зря же она про кровавых демонов что-то болтала — значит, знала или по крайней мере хотя бы краем уха что-то такое слышала, а для Ратникова нынче любая информация была нужна, как воздух. Вот затем к сказочнице и явился. Как и принято, доложил пожилому рабу-привратнику: мол, к госпоже сказительнице пожаловал с важным делом — пригласить к одной влиятельной даме за очень приличную плату. — К важной госпоже, говоришь? — приложив руку к уху, переспросил невольник. — Добро дело, вах. Сейчас, доложу хозяйке. Сказочница Айрилдин-биби приняла посетителя не то чтоб очень приветливо, но и не так, как незваного гостя. Пирогов на стол не поставила, но выслушала внимательно, не перебивая. Потому улыбнулась, кликнула служку с выпивкой: — Испей, господин. Знать, снова красавица Ак-ханум по моим сказкам соскучилась? — О, да, уважаемая Айрилдин-биби. Особенно ей одна рассказка понравилась — про демонов кровавых, как они у несчастных кровь пьют сверкающим зубом! Вот это сказка, так сказка — страшная, аж жуть. Хорошо, хоть на самом деле таких упырей нету! — Покачав головой, Ратников прикрыл глаза и перекрестился. — Упаси, Господи. — Напрасно ты, любезный, думаешь, что их нету, — усмехнулась Айрилдин-биби. — Встречаются еще даже у нас здесь. Не все, что я говорю, — выдумка. — Да ну! Быть такого не может. — А про упырей кровавых мне сам человек, от них пострадавший, рассказывал. Раб бывший… правда, он потом сгинул, неизвестно где — видать, достали таки демоны. — Нечистая сила! — Михаил снова перекрестился и разочарованно хмыкнул: напрасно он надеялся — похоже, сказочница не особенно-то чего и знала. Нет, не ниточка то была — паутинка… за которую все же стоило осторожненько потянуть, раз уж пришел. — А что за человек-то был? Ну который… — Я ж тебе говорю — бывший раб, молоденький такой булгарин… Его кто-то из приказчиков продал… А вот это уже горячее! Кто-то из приказчиков… не Иштым ли? — …продал одному моему знакомцу, ну, а тот мне уступить хотел — я как раз проворного слугу искала, вот и с этим булгаром поговорила… да только сбежал он в тот же день и сгинул. — Домой, наверное, подался, в Булгар. — Ага, от которого одни стены остались. Думаю, не дошел он до дома… мало ли мертвяков по весне в Итиле-реке всплывает? — А что он рассказывал-то? Видишь ли, уважаемая Айрилдин-биби, я уже не от первого человека такую жуть слышу. — Ага! — Сказительница потерла руки и зябко поежилась. — И тебя, любезнейший, проняло? То-то же. Могу повторить, что помню… Будто бы взялись того несчастного продавать, поначалу оно все, как обычно, было — пришли покупатели, раздели всех да осмотрели, а потом… потом привезли в одно место да начали по одному таскать… то ли в кузницу, то ли в пивоварню… — В пивоварню?! — Булгарин так сказывал. Пахло там… ну, как от арьки или от забродившего меда. И вот там-то его упырь за руку и кусил! Сверкающим зубом! А кровь потом — в чарку, небольшую такую… — А потом что? — Да ничего. Есть его упырь не стал — отпустил… — А что за упырь-то? — Белый… и вроде как — женщина! — Женщина?! Ведьма, что ли? — Может, и ведьма. Булгарин сказывал, что вся в белом. Халат белый, тоненький, короткий, бурнус белый, повязка на лице белая — одни глаза торчат. Красивые такие глаза. И ноги — красивые. — Чьи ноги? — Ну, упыря этого. Изобразив на лице недоверчивость, Ратников помотал головой: — А не врет твой булгарин? — А врет, так не слушай, — обиделась сказочница. — С чего ему врать-то? Ак-ханум я эту сказку рассказывала, так она недоверием не страдала. — Ладно, ладно, — Михаил покладисто махнул рукой. — Что и говорить — чего только на свете не бывает! А где это все было-то, булгарин не сказал? Что за приказчик-то? — Да кто знает? Булгарин не сказывал, а я не выпытывала… и тебе, любезный мой господин, не советую. — Да мне и не надобно. Это ж подумать только — жуть-то какая! Так что, уважаемая Айрилдин-биби, когда к нам на усадьбу пожалуешь? — А когда позовете, тогда и приду. Долго ли мне собраться? — Вот и славно… Так и передам госпоже. — Передай, передай. Что ж она сама-то не заглянула? Обычно заглядывает. — Так некогда пока. Праздники всякие, то да се… У богатых да знатных жизнь занятая!
Может быть, тот несчастный раб и рассказал что-то конкретное, но сказочница, не будь дурой, на этот счет хранила глухое молчание. Да и черт с ней, не пытать же! Одно можно было уже утверждать наверняка… почти наверняка: приказчик Иштым явно здесь при делах. Если все так вот и представить — связанные с приказчиком (или даже с самим Эльчи-беем) людокрады отбирают под заказ нужных рабов — молоденьких и здоровых, затем делают экспресс-анализ крови, потом кого-то отправляют в степь, а кого-то — обратно приказчику, на следующий раз оставляют… Ага, а Иштым этот, похоже, хмырь тот еще — кое-кем из рабов втихаря приторговывает, пускает налево — отсюда и информация просочилась. Итак… Эльчибеев приказчик Иштым. Михаил придержал коня, осмотрелся — погруженный в мысли, не очень и замечал, куда сейчас едет. Ага… вон, слева — купол церкви Хевронии, а справа — громада мечети. Там — квартал медников, а за ним… За ним — в двух кварталах — обширное подворье Эльчи-бея. Туда молодой человек и поехал, погнал коня, отворачиваясь от начавшегося вдруг снегопада. Хорошо еще, что вырвавшийся из вольных степей ветер здесь, в городе, ослабевал, теряя всю свою силу, насквозь уже не продувал, лишь крутил под ногами поземку. Тьфу ты, черт! Михаил резко натянул поводья и, выругавшись, хлопнул себя по лбу, вовремя задавшись вопросом: а куда же он, собственно, едет-то? Посмотреть на Иштыма-приказчика, так того, по словам Корягина, и след давно простыл! Свалил куда-то приказчик… А парень-то тот босоногий не по его ли приказу убит? Или по приказу истинных хозяев приказчика — людокрадов? Просто устранили лишнего свидетеля… Только тогда — как они на него вышли? Кондотьер опростоволосился, парня не смог взять незаметно да притащил за собой «хвоста»? Очень может быть. Как может быть и другое — за приказчиком давно и плотно следили, подозревая его в ненадежности! Куда ни кинь, всюду клин. И так, и этак худо. Что же делать-то… что? Если людокрады здесь, если они берут… совсем недавно брали кровь на анализ… Стоп, стоп, стоп! Какая-то важная мысль вдруг возникла на миг в голове Михаила… мелькнула и пропала, так бывает… И надо было ее срочно поймать! О чем он думал-то? О людокрадах, да… о несчастном босом парне, о дырочке — едва заметном пятнышке — на его локтевом сгибе… весьма характерной дырочке… явно след шприца. Да, да — брали кровь… или делали укол… нет, скорее — кровь, зачем ему укол-то делать? Думай, думай. Миша! Лови мысль, ищи. О чем он еще-то размышлял? О! О словах булгарина. Об упыре кровавом… упырше! Белый халат, белая повязка… да-да-да… белая палата, крашеная дверь… Нет, это Багрицкий… не о нем надо думать. А о ком? Ну, конечно же — о женщине! О той самой, с красивыми ногами и в белом халатике, что брала кровь. Женщина! Медсестричка чертова… не Алия ли часом? Да пусть даже и не она, пусть другая… но это ведь современная женщина, ему, Ратникову, современная и которая вынуждена какое-то время здесь жить. И что, она все время сидит где-то взаперти? Да быть такого не может! Надо лишь ее найти, точнее — поймать на какую-то приманку. На какую именно — вот об этом нужно подумать! Кстати, если уж употреблять рыбацкие термины, то почему бы не использовать в качестве блесны подозрительного новгородца Окуня Рыбакова? Он ведь как-то связан с приказчиком… а приказчик — допустим — с людокрадами, с торговцами человеческими органами, а значит — и с медсестрой. Ищите женщину, как говорят французы, — шерше ля фам! Только с Окунем этим очень осторожно надо… не выдать бы себя, не спугнуть бы дичь. Окунь. Окунь Рыбаков. Не зря ведь он про ханский караван спрашивал! Хочет побыстрее вывезти приготовленных на органы рабов? Почему бы и нет? Хотя, может, он и не при делах вовсе. Женщину надо искать, медсестру эту чертову! Тогда, наверное, все вопросы проясняться и главный — с браслетиками. Как-то ведь надо будет вместе с Артемом отсюда выбираться. Артем… Йисут этот проклятый… Черт! Парня ведь еще нужно выручить. Решив срезать путь у излучины реки — так было к усадьбе ближе, молодой человек поворотил коня и, спустившись к заснеженной пристани, увидал собравшуюся там чем-то взволнованную толпу. Кто-то что-то говорил, кто-то крестился, явно было видно — что-то случилось. — Эй, парень, — спешившись, Ратников схватил за рукав пробегавшего мимо мальчишку. — Что там такое-то? Стихийный митинг против повышения цен за услуги ЖКХ? — Чего?! — парнишка захлопал глазами. — Что там такое? — А-а-а… Иштыма, приказчика господина Эльчи-бея, в проруби выловили. Мертвого. — Да что ты говоришь! Михаил аж зубами скрежетнул — вот это была новость! — И что — совсем мертвый? — Совсем, совсем. — И это точно — приказчик Иштым! — Да точно! Его тут все знают, он здесь, у пристани, когда-то жил. — Ладно, беги, брат… Сунув мальчишке маленькую зеленую бусину, кое-где игравшую роль мелких денег, Ратников спустился ближе к реке… Иштым! Да-а… правильно парень сказал — мертвее мертвого. — И как же так получилось-то, люди добрые? — Да говорят, ехал на тот берег, да лошадь поскользнулась на льду. Приказчик в седле не удержался — и прямо в прорубь. Прямо в прорубь — вот так-то! Как-то он уж очень удачно упал. Теперь и впрямь все концы — в воду.
Глава 14 Зима 1246 года. Сарай КОСИЛ ЯСЬ КОНЮШИНУ…
— Колька Вонючка? Фу-у-у… Не будем мы его иск… А это правда — дирхем? Настоящий? — Хочешь — на зуб попробуй! Только смотри, не проглоти, — усмехнувшись, Ратников швырнул серебряху рыночным мальчишкам, с которыми давно уже стоял на углу — болтал, пытаясь выведать кое-что важное. Кое-кого отыскать пытался. — Уу-у! Настоящий! — один из пацанов подхватил брошенную монетку, куснул и, едва не сломав зуб, растянул в довольной улыбке щербатый рот. — Я смотрю, ты частенько дирхемы на вкус пробуешь! — Так ведь и надо — у нас тут не забалуешь! — То не только у вас… — Ратников чуть не сказал — «в Орде», но быстро поправился, — «…в татарах». А получилось бы нечто типа временнообязанных крестьян, едущих на заработки куда-нибудь в Санкт-Петербург: «Вы откель, люди добрые? Да с Ленобласти. А куда путь держите, страннички? В Ленинград-город, к барыне!» Так обычно в советские времена «исторические» романы и стряпали, изображая жадных и властолюбивых князей-«братков» «крупными государственными деятелями», озабоченными «внешней и внутренней политикой Древней Руси». Скажи такое, к примеру, хоть тому же Александру Грозны Очи, так он и не поймет, о чем и речь. — Ты, осподине, тут маленько постой. Мы счас… — Маленько постою, — ухмыльнулся молодой человек. — А не дождусь вас, так без дирхема останетесь. — Хэ! Так вот же он, дирхем — у нас! — Один — да. А второй — вот он! — вытащив вторую монетку, Миша пустил зайчика прямо самому наглому в глаз. Мальчишка прищурился, склонив вихрастую голову набок: — Ой, осподине… Вправду, ежели Вонючку приведем, дашь? — Чтоб мне сдохнуть! — Ратников размашисто перекрестился на дальнюю колокольню. — Ну, что встали-то, пионеры юные, головы чугунные? — Какие головы, осподине? — Бегите уже, говорю — долго вас ждать не буду. Лениво потянувшись, Михаил шумно вздохнул и, запрокинув голову, посмотрел в высокое морозно-голубое небо. Ах, какой чудесный выдался нынче денек! Солнечный, искристый, так, что на сугробы смотреть больно. И снег — чистый-чистый, но вовсе не белый, а разноцветный, совсем, как на картинах импрессионистов, переливающийся всеми оттенками радуги: под ногами — голубоватый, на крышах — сияющее-золотой, на ветках деревьев — жемчужно-розовый, под полозьями пронесшихся мимо саней — изумрудный… это все — на солнце, а в тени — темно-голубой, пурпурно-фиолетовый, синий… — Привели, осподине. Дирхем давай! — Хм… — Оторвавшись от вдумчивого созерцания снега, молодой человек скептически оглядел подбежавших ребят и усмехнулся. — Ну и кто из вас Колька? — Я Колька. Выступивший вперед подросток казался постарше и посерьезней других, темный кафтан его был подпоясан узеньким щегольским шнурком, серые глаза смотрели внимательно и даже с некоторой затаенной насмешкой. — Значит, ты… — Да. Золотарь. Недоросли Вонючкой прозвали — не от большого ума. — Ага… — Осподине! Дирхем-то гони, обещал ведь, на церкву крестился. — Обещал — получите… — Ратников быстро швырнул мальчишкам монетку. — Все — пошли прочь. А к тебе, вьюнош, у меня одно дело есть. — Что еще за дело? — Подросток подозрительно сморщился. — Ты ведь не сам по себе золотаришь — в артели? — Ну да, так. — И часто выгребные ямы чистите? — Да как позовут, — парнишка шмыгнул носом. — Сейчас-то — самое время, подмерзло все. — У Эльчи-бея когда в последний раз чистили? — У Эльчи-бея? — золотарь тряхнул головой и неожиданно рассмеялся. — Ну, ты господине, и скажешь! У Эльчи-бея, чай, для такого дела рабов хватает, зачем ему нас звать? — Я понимаю, — терпеливо кивнул молодой человек. — Но ведь вы все дерьмо в одно место свозите… и вы, и рабы. Так? — Так. Попробуй-ка не туда вывалить — живо хребет сломают. Следят! — Правильно делают, — Ратников усмехнулся и подмигнул. — Заработать хочешь? — Хочу. А что надо-то? Яму у тебя вычистить? Так это запросто, только подождать малость придется, сегодня — воскресенье, а завтра мы Хакиму Щитнику чистим, потом… — Подожди, подожди, — махнул рукой Михаил. — И вовсе не надо мне ничего чистить — с чего ты взял? Просто одну вещицу ищу… — В выгребных ямах… понятно. К большому удивлению Ратникова, золотарь ничуть не удивился. — Бывает, обращаются люди… уронят что-нибудь, потом ищут. Мы не отказываем. За особую плату, конечно. — Десять дирхемов! — Дюжина! — Согласен. Сговорились? — Сговорились. Так что искать-то? И где?А тут и не дальние дали,Да глушь — заповедный удел.Александр Твардовский.Памяти Ленина
После беседы с золотарем Колькой Вонючкой Ратников выпил в ближайшей корчме две кружечки пива — как раз наварили к Сретенью Господню, купил каленых орешков и, отвязав лошадь от коновязи, неспешно забрался в седло и поехал домой, на усадьбу. Ак-ханум сразу после обеда собиралась с визитом «в Орду» — в кочевье — к царевичу Сартаку, так, на беседу, без всякого особого дела. А поскольку там же, в кочевьях обретались и какие-то послы, то и явиться надлежало как следует — со свитой и всем светским блеском. Ратникову в таких случаях следовало одеть доспехи, которые он называл гламурными — ярко-начищенный сверкающий панцирь, для боя малопригодный, поскольку маловат да и тяжел слишком. — Эй, Миша, друг! Черт! Его только сейчас и не хватало… Опять будет заставлять пить! Однако и пренебрежение выказывать — негоже. Молодой человек поспешно изобразил на лице радость: — Дядя Миша! Князюшка! Вот так встреча. Ты куда это собрался-то? В церковь, поди? — Из церкви уже и еду да гадаю — с кем выпить? — князь Михаил Черниговский остановил коня и, хлопнув приятеля по плечу, радостно засмеялся. — А я-то думаю — ты это или не ты? Издаля еще заприметил. Ну пойдем, пойдем в корчму, друже… тут есть хорошая… Князь Михаил уже освоился в Сарае настолько, что «хорошая» корчма для него стояла буквально на каждом углу. Его даже в мусульманских заведениях знали — наливали и там безвозбранно, чем вызывали злобное негодование ортодоксов. Что и говорить — этот удивительно безалаберный князь умел наживать врагов на пустом месте. И все же, Ратников искренне считал его совсем неплохим человеком… особенно, по сравнению со всеми прочими князьями — алчными и сребролюбивыми «гусударственными деятелями». Вот именно так — «гусударственными» — от слова «гуси лапчатые». Ой, те еще были гуси! Взять хоть того же «гусара» Ваську Углицкого или «пучеглазую гниду» — ростовского Василько. — Ась? — сдвинув набекрень богатую, отороченную собольим мехом шапку, князь Михаил приложил руку к уху. — Ты чего сейчас сказал-то? — Говорю, что-то давненько углицких с ростовскими не видал. — Тьфу-ты, тьфу! — заплевался князь. — Век бы их, сук, не видеть. Да пойдем в корчму-то, пойдем… с лошади-то слезай, приехали, вон коновязь-то! Кстати, как боярыня твоя поживает, Ак-ханум-краса? — А, скучает, — Ратников совершенно искренне вздохнул и пожаловался: — Вчера вечером арьки бурдюк в одно лицо опростала и не поморщилась. — Иди ты?! — не поверил Михаил Черниговский. — Неужто, целый бурдюк? — Целый, целый… — Да-а-а… Горазды девки мунгальские пить — ни один мужик не угонится. — Говорят, Угедэй, хан их прежний, как раз от пьянства помер. — Хороший, видать, был человек. Не как эти гниды… Ладно, пес с ними, выпьем… Эй, корчмарь! Корчмарь! Теребень! Вина тащи живо! Все же завалились в корчму, уселись, опрокинули сразу по кружке, зажевали капусточкой. Князь снова потрепал собутыльника по плечу: — Эх, Миха! Как жизнь-то? — Да по-всякому. Ты-то как? Все дела свои сладил? — Сладил бы — так тут не сидел, давно б на свободный стол подался, — князь мечтательно закатил очи. — Йэхх!!! — А есть — свободный-то? — подколол Ратников. — Чтой-то плоховато верится. — А как царь ножкой топнет — так стол свободный и будет. Хошь — тверской, хошь — владимирский… — Уж так-так и владимирский? — А что? Бритоголового Ярослашку подвинуть да сынков его убрать… — Мечты, мечты… Суздальцы сидят крепко! — Батыге-царю задницу лижут — вот и сидят. Я б тоже так мог — запросто. Йэх… не повезло просто — подсуетиться вовремя не сумел. Ничо! Еще поглядим, чья возьмет, посмотрим. Снова выпили… Ратников уже старался пропускать… не то чтоб боялся не угнаться за князем, а просто не время сейчас было гнаться-то. Ак-ханум еще нужно сопровождать. А собутыльник, между тем, хмелел быстро… видать на старые дрожжи… тут у всех здешних монголов с утра — на старые дрожжи, каждый ведь день пьянствуют. — Йэх, Миха, дружище… — напившись, князь принялся жаловаться на жизнь. — Скажу тебе по секрету — цари да царицы мунгальские — суки еще те! Хуже, чем суздальцы или галичане. Хотя нет — те во сто крат хуже! Да-а, что и говорить — старая песня: «сволочи тут все», настоящий российский гимн, музыка и слова — народные в тяжелой алкогольной аранжировке. — Эй, дядя Миша! Ты спишь, что ль? Слуги-то твои где? — Слуги? Чьи слуги? А… мои… Там. Во дворе должны быть. Ща домой поеду… на постоялый двор. Спать! Там такие красны девки… у-у-у… О! А Анфиску-то боярыня твоя продать обещалась, ага! — Неужель обещала-таки? — Угу, угу… третьего дня еще. Ну, помнишь, я заезжал? — Не, — подумав, честно признался Ратников. — Не помню. — Да наливку еще земляничную пили! — Наливку? Наливку — помню. Тебя, дядя Миша, извини — нет. — Да как же! Я ведь ее и привозил, наливку-то. Еще Анфиску ущипнул… ай. Хороша девка, хороша… я ведь ее тогда к тебе в опочивальню затащил… случайно… Ты там что-то в сундуке прятал… — Не прятал, а перекладывал. Чтоб моль не завелась. — О! Вспомнил-таки наконец. Ну, давай еще по одной, да поеду. Выпив «на посошок», приятели расстались. Князь Михаил, взгромоздившись в седло с помощью слуг, с неожиданной прытью поскакал прочь, вдогонку за ним поспешно бросилась свита. Ратников покачал головой — ишь ты, глазастый князь-то! Сундук углядел… Да ничего там такого и нет, в сундуке-то. Шмотки одни да… да рисунок Темин и его записка на воске. Та самая, что йисут передал… Или — не там рисунок? Да нет… там… Все же посмотреть неплохо бы.
Однако заглянуть в сундук Мише удалось лишь на следующий день, уже после возвращения «из Орды», сиречь — с кочевья. Обычно зимою хан, мурзы и нойоны жили в городе, лишь время от времени выкатывались в снежную степь, ставили юрты, охотились, отдыхали. В этом Ратников как-то не очень понимал степняков — какая, казалось бы, разница, где арьку пьянствовать — в юрте или в городском доме? Ак-ханум, кстати, вполне серьезно утверждала, что в юрте — «любовь слаще». Ну, это кому как… Михаил вдруг усмехнулся, вспомнив одну свою знакомую… Так, шапочное было знакомство, в Петербурге еще, и женщина такая… не то чтобы классический «синий чулок», но где-то рядом. Всю жизнь проучилась — институт, потом аспирантура… научный сотрудник… Со всей ответственностью валяла статьи о высокой нравственности «простого народа в прошлом», причем в качестве примера почему-то приводила исключительно сельских жителей, в укладе жизни которых разбиралась примерно как чистый гуманитарий в составе атмосферы Венеры. Ахала больше, на эмоции била — «это были чистые высоконравственные люди»… Типа наши предки ничего о сексе не знали. Ага, как же! Ратников когда-то, в детстве еще, пожил лето у двоюродной тетки в типичной деревенской избе, где на всех одна большая комната — горница, в крайнем случае, шкафами перегорожена или там занавесочками… пусть даже перегородками тоненькими, опять же — не до самого потолка и не до пола. Все для того, чтоб теплый воздух от печки распределялся по избе равномерно, чтоб всем тепло было, чтоб не замерз никто. В таких условиях сохранить сексуальные отношения в тайне — задача нереальная, да никто такой цели и не ставил, не заморачивались, понасущней проблемы были, чай, не в городе, где кран повернул — и вот она, водичка, горячая и холодная, в деревне-то воды натаскаешься, да еще и дрова… А потому дети деревенские прекрасно все слышали и видели — как мамка с папкой на кровати тешатся, сексуально грамотными росли, в отличие от своих городских сверстников, в ханжеском советском невежестве воспитуемых. Вспомнив про секс, Ратников улыбнулся… Эх, Маша, Маша, когда же… Ак-ханум, конечно, вдовушка сладкая, но… с Машей не сравнится, это уж точно… Хотя, конечно, и против степной красавицы Михаил ничего не имел… да и какой же мужик имел бы? Осторожно уложив заснувшую по пути в санях госпожу на ложе, молодой человек закрылся в своей каморке и открыл сундук… Ага. Вот он, рисунок. А вот — восковая дощечка… Черт! А почему буквы смазаны? Ведь были всегда четкими, старательно, по-детски, выдавленными, а ныне что? Словно бы корова языком лизнула… или… или кто прижался к печке… Черт его знает. Но буквы-то смазаны — видно. Или — такими и были, да просто запамятовал Миша, паранойей стал вдруг страдать? Нет. Посещения прошлого все ж таки приучили Ратникова быть очень внимательным к любым мелочам. Вот и насчет дощечки он точно помнил. А раз так… значит — брал кто-то досочку, а может, и рисунок. Вытаскивал из сундука, кому-то носил, показывал. Кто? Кому? Да кто угодно — никакого замка на двери каморки не было, она лишь изнутри на засов запиралась. Да и зачем тут замок? Не нужен, красть нечего, да и не имелось на усадьбе воров. Давно б уж вычислили да отрубили руки. Молодой человек задумчиво покачал головой — однако! Кто-то ведь в его сундуке рылся. И хорошо бы узнать — кто? Рыжий Кузьма? Рахман-управитель? Шитгай? Ну, Шитгай вряд ли руки будет пачкать — не так воспитан, все ж — степной багатур, никак негоже в чужих вещах тайком от хозяина шарить. А вот эти двое — Кузьма с Рахманом — могли. Запросто могли — сволочи те еще. Выскочив на крыльцо, Ратников заметил у разбитой на заднем дворе юрты друзей — Утчигина, Джангазака, Уриу. То ли они боролись, то ли снеговика лепили — в общем, бездельничали. Ухмыльнувшись, молодой человек замахал руками: — Эй, эй, парни! Арьки не хотите ли выпить? — Я — выпью! — радостно откликнулся Утчигин. — А тем пучеглазым сойкам еще рано. — Сам ты сойка! — Уриу обиделся, но насчет выпивки не настаивал — все же понимал, что и в самом деле по всем степным законам возрастом для пьянства еще никак не вышел. А вот Утчигин — вполне уже. В пятнадцать лет самое то — пьянствовать. И пьянеешь быстро, и с похмелья голова не так трещит — организм-то еще молод. — Хэй, хэй, брат, я уже иду, да? — Иди, иди… арьку только не забудь, возьми кувшин на кухне. — А мне дадут? — Пусть только попробуют не дать — госпоже-то на опохмелку. И вот уже сели со всей степенностью, как иположено багатурам. Степенно налили, степенно выпили, закусили твердым овечьим сыром — соленым, аж скулы свело. — Йэх! — шумно выдохнув, Утчигин почесал за ухом. — Забористая. — Это сыр забористый, а не арька. Слышь, брате, ты Рахмана или Кузьму, случайно, у каморки моей не видал? — Не, не видал — да они к тебе и не ходят. Боятся. — Не видал, значит… — Их не видал. Видал Анфиску. — Кого? — Михаил похлопал глазами. — Анфиску? И что ей тут надо было? — Не знаю, чего надо, а в каморку твою она вчера заглядывала. Верно, госпожа приказала. Да ты сам-то спроси! — Спрошу, — пьяно ухмыльнулся Ратников. — А ну, давай, зови Анфиску. — И позову! — юноша почему-то обрадовался, вскочил. — Может, она с нами и арьки выпьет? Миша и слова сказать не успел, как Утчигин нахлобучил на голову мохнатую свою шапку да исчез с глаз долой. Впрочем, быстро вернулся — не один, с девушкой. — Ну, вот она — Анфиска! Садись, садись, Анфиска-хатунь, сейчас арьку пить будем. Ой, брат! У тебя и кружки-то третьей нет. Я сейчас сбегаю! — Давай, беги. На скорости только не разбейся и об порог сапогами не зацепись. Ну… — Ратников хмуро взглянул на девчонку. — Сказывай, кому восковую дощечку показывала? — Я?! — Только не лги, а то попрошу госпожу тебя дяде Мише, князю, продать. Он давно просит. — Этот пьяница-то? Похотливец? Ой, господине-е-е… не продавай, Христом Богом молю! Анфиска грохнулась на колени и тихонько завыла. Михаилу стало совестно — он вовсе не собирался обижать девчонку, просто хотел немножко наехать… Наехал. И, наверное, зря. Анфиска-то в его каморку могла и просто так зайти — прибраться. — Да поднимись ты. Говорю же — не вой! Просто поведай… я ж к тебе добр. Девчонка подняла голову и всхлипнула: — Только ты, Мисаиле, хозяйку попроси, чтоб меня похотливцу пьяному не продавала. Ага… вон оно что. Не зря, выходит, наехал-то! — Конечно, попрошу, душа моя! Ты ж меня знаешь. Вставай, вставай… на вот, арьки хлебни, да не поперхнись только. — Не люблю я эту арьку… горькая. Лучше б Утчигин бражки принес. — Так сейчас и пошлем. Ну? Так кому же? — Парень один подошел, третьего дня еще, — начала колоться Анфиска. — Весь такой пригожий, светленький — кыпчак или из наших, русских. По-нашему говорил чисто. Я как раз для кухни в обжорном ряду мелочь какую-то покупала. — Ага, ага… И вьюнош этот тебе сразу понравился. Еще бы — весь такой из себя, да еще и пряниками, поди, угощал. — Щербетом… у-у-у… Мисаиле! Ты точно с хозяйкой поговоришь? — Сказал же уже! — А вот и я! — не дав договорить, в каморку вбежал Утчигин с небольшим бурдючком под мышкой. — Арьку принес, едва выпросил. Эти сойки еще… — Ага, не прошло и года. Давай сюда бурдюк, да дуй обратно — Анфиска бражки хочет! — Бражки? Это я сейчас… мигом… Парень исчез за дверью, и Ратников продолжил беседу: — Ну? Дальше-то что? Ты говори, говори. — Угостил щербетом, потом проводил… про тебя выспрашивал. — Выспрашивал? — Ну, дома ли, мол? Я сказал — не знаю, а он — мол, поглядим. Мол, хозяин его тебе одну вещицу продал, да по недогляду — плохую. И надо бы заменить. Я его к нашим воротам и привела, коли такое дело. А тебя, Мисаиле, не было, и хозяйки не было, вообще почти никого… А парень этот мне — проведи да проведи в дом. Я — девушка честная, не стала — человек-то чужой. А он и не упрашивал, улыбнулся, сказал — нельзя, так нельзя. Но, мол, хозяин его гневаться шибко будет, мол, хоть одним глазком взглянуть бы… И знаешь, даже ведь не знал, какая вещь, вот! Говорит, хозяин спохватился да забыл сказать… а он спросить позабыл — чучело. — Что же, он тебя так и попросил — найди то, не знаю что, да принеси взглянуть? — удивился Ратников. — Ну, почти что так, — девчонка кивнула. — Сказал — увидишь какую-нибудь необычную редкую вещь, ее и неси… Я и принесла. Дощечки эти… рисунок. — А он что? — Да ничего. Осмотрел все внимательно, да вернул. Сказал, что все накрепко запомнил и хозяину скажет. — Ишь ты. Ладно. А больше парень этот сюда не приходил? — Да нет. Может, придет еще? Ты, Мисаиле, скажи, если что не так… — Он про себя-то хоть что-нибудь говорил? — Не… Про меня больше, — девушка вдруг зарделась. — Какая я красивая, да какие глазам у меня красивые, да косы… Мол, никогда он таких дев красных не видел. — Оно понятно. А как выглядел, говоришь? Приметы какие-нибудь запомнила? — Конечно, запомнила, нешто я дура? — Ну-ну? — Светленький, глаза большие, серые… И это — в шапке! — А кафтан, кафтан какой был? — Темный… кажется. — А может, армяк? — Может… у-у-у-у… — Да не реви ты, сколько можно уже говорить? Где там этот чертов Утчигин с бражкой? «Чертов Утчигин» ворвался тут же, словно бы стоял за дверью. Ухмыльнулся, поставив на стол глиняную большую корчагу: — Вот она, бражка-то! Вкусная. — Ты уже, я смотрю, попробовал! — А чего же? Нешто какую-нибудь гниль нести? Счас, разолью, подставляйте кружицы… А эти-то сойки, слышь, Мисаиле, Уриу с Джангазаком, по двору ходят, облизываются, с золотарем каким-то болтают. — С золотарем? — По запаху чувствуется. Я ему сказал, что у нас выгребные ямы почищены, чтоб не стоял зря… Эй, эй, Мисаил! Куда ты? Выскочив во двор, Ратников сразу же увидел стоявшего у ворот Кольку Вонючку, и помахал золотарю рукой. Подойдя к крыльцу, юноша поклонился и вытащил из-за пазухи пахнущую дерьмом — а то чем же? — тряпицу. Развернул: — Это ты искал, господине? Ратников застыл на секунду. А затем на радостях едва не закричал «йес!». Он, конечно, надеялся отыскать какие-нибудь характерные осколки — от шприца или даже иглы. Или еще что-нибудь. Но вот такое… Использованные женские прокладки! С «крылышками»! — Ну что, медсестричка, попалась?! — Что, господин? — Ты где это нашел, парень?
Часа три Ратников просидел в харчевне. В той самой, мусульманской, что располагалась напротив обширного подворья уважаемого в городе работорговца Эльчи-бея. Сидел на террасе, хоть и холодно было, потягивал щербет, смотрел… На что надеялся? Что хотел увидеть? А бог его знает. Просто не мог спокойно дома сидеть. Ждал. И дождался. — Хэй, Миха, друг! Ты что здесь уши морозишь? Господи… гадость какую-то пьет… Что, арьки не наливают? — Так здесь арьки нет — магометане все же. — Это они тебе сказали, что нет? Усмехнувшись, князь дядя Миша Черниговский хлопнул Ратникова по плечу: — Э, друже! Плохо ты людишек знаешь. Пошли-ка, зайдем. Михаил досадливо закусил губу, думая, как бы побыстрей отвязаться от надоедливого собутыльника. Все ж придется с ним выпить — иначе никак. — Ладно, сейчас… — Молодой человек обернулся… и увидел, как из распахнувшихся ворот со двора Эльчи-бея выехали сани, в которых, укрывшись рогожкой почти до плеч, сидела молодая и красивая женщина — Алия! Она, она, Ратников узнал бы эту чертову медсестру и лет через тысячу! Мало того, рядом с санями гарцевал всадник — уверенный в себе мужчина на вороном коне… Йисут! Господи, вот только этого еще не хватало. Что же, получается… Потом! Все — потом. Сейчас некогда рассуждать — вперед! — Ты что встал-то? — обернулся от дверей корчмы князь. — Знакомых кого увидал? — Да… знакомых… Быстро вскочив в седло, Михаил погнал коня следом за санями. Оно, конечно, где-нибудь в степи или в лесу такой трюк явно не удался бы — средневековые люди (не йисут, так возница) срисовали б погоню враз. Но вот здесь, в городе… Здесь еще можно было подергаться. Тем более, что ехали-то злодеи недолго — миновав площадь у церкви Хевронии, обогнули мечеть… И вот уже заворачивали на постоялый двор, шумный и многолюдный… а у коновязи их поджидал Окунь Рыбаков! — За кем-то следишь? — как всегда, неслышно, возник за спиной галицкий кондотьер Корягин. Ну, как же без него-то? Теперь все в сборе… Ан нет, не все… — Эй, Миха! Ты куда умчался-то? Вот теперь — все. — Да я, дядя Миша, так… думал, что знакомые. Показалось. Другого вот знакомца встретил… Корягин тут же поклонился и приосанился: — Пахомом меня зовут. Пахом Сердитый, боярин из псковских земель. — Из псковских, гришь? — князь Михаил рассмеялся. — Далеко ж тебя занесло, боярин. Ладно, коль ты Михе друг, так пошли, выпьем. Посмотрим, какой ты сердитый. — Дядя Миша, — покусав ус, решительно промолвил Ратников. — Мне сейчас помощь твоя нужна. И твоя, боярин, тоже. — Что за помощь? — разом спросили оба. — Обычная, — Михаил усмехнулся. — Попрошу вас собраться со своими людьми у восточных ворот. Конно, людно и оружно. — У меня и людей-то нет… — тихо промолвил Корягин. Ратников кивнул: — Знаю, сам-так приходи. И это… — он понизил голос до шепота, так, чтоб только кондотьер и слышал: — Все же попроси кого-нибудь за Окунем присмотреть… и за теми, которые с ними вместе. Дева там одна и монгольский князь. — Уже присматривают. — Славно. Прикажи тогда, пусть, если что — монгола задержат. Насколько выйдет. — Понял — скажу. Значит, у восточных ворот ждать? — О чем это вы там шепчетесь? — О девках говорим, дядя Миша. Стыдно вслух рассуждать. — Стыдно — у кого видно! — князь захохотал на всю улицу, так что даже присели привязанные у коновязи кони. — Ладно, поехал я за своими. Заодно — вооружусь. — Кольчужку натяни, князюшко! — Вот даже так? — покачал головой Корягин. Миша скривился: — А ты думал?
Метнуться к усадьбе да взять с собой Утчигина с парнями — Джангазаком и Уриу — времени много не заняло. Парней, конечно, не хотелось брать, да уж увязались — не прогонять же. Да и не стоило прогонять, кто знает, как там еще все сложится — лишняя пара рук никогда не помешает, тем более Джангазак с Уриу — стрелки меткие. Монголы все меткие, с детства белок в глаз бьют. «Боярин Пахом Сердитый», Савва, и черниговский князь со своей свитой послушно дожидались у восточных ворот. Корягин, как и предупреждал, явился один, да зато аж с двумя саблями, у князя же было человек с дюжину. Плюс еще сам Михаил с Утчигином и парнями — вполне хватало для лихого рейда. Не останавливаясь, Ратников махнул рукой: — Поехали! Словно Гагарин в космос отправился. Конники рванули с места, помчались, поднимая копытами сверкающую снежную пыль. — Эй, Мишаня-а-а! — догнав, заголосил князь. — Далеко ехать-то? Ратников оглянулся на Утчигина, хотел спросить — помнит ли он путь, на котором встретил того, кривоногого, с подарком от йисута. Хотел спросить… но не стал, осекся вовремя. Ну, конечно же Утчигин все прекрасно помнил, и сомневаться в том — значило сильно обидеть парня. Люди тех времен помнили каждую мелочь, могли и через двадцать лет вспомнить все в мельчайших подробностях, ведь от этого часто зависела жизнь. — Там, на холме, сворачиваем, — придержав коня, выкрикнул Утчигин. — Скоро уже. Шесть полетов стрелы — и на месте. Так и вышло. Правильно все рассчитал этот раскосый степной парень. Вон оно — кочевье — белая юрта на огромной, словно танк прорыва, телеге на шести сплошных деревянных колесах, размерами ничуть не меньше, чем у «Камаза»; за главной юртой, за телегою, виднелись две юрты поменьше, за ними — загон из жердей, дальше уже ельник и степь… а далеко-далеко — темная полоска леса. — Утчигин… глянь со своими — много ли в кочевье воинов? Спрыгнув с коней, парни змеями поползли по снегу… — Предлагаю не спешиваться, а зайти во-он оттуда, с холма, — оценив обстановку, предложил Корягин. — Сверху-то куда как сподручней обрушиться. Да и быстрее. — Оно верно, — дядя Миша, князь, согласно кивнул и махнул рукой свите. — Эй, робяты! Слыхали, что к чему? — Слыхали, князь-батюшка. Тут вернулся и Утчигин, доложил, задорно сверкнув зубами: — Воинов и с полдюжины не наберется. Но еще есть пастухи. — Этих сколько? — Девять. — Ясно. Вперед! Дядя Миша, князь… ты уж по старшинству — командуй! Ну, конечно. А как же иначе-то? Раз есть князь — так тому и карты в руки. Иначе — обида не на жизнь, а на смерть. Да оно и не положено, иначе-то. Князюшка приосанился, покрутил обильно тронутые сединою усы и, выхватив из ножен саблю, бросил: — Пошли пока на гору, вой. Обойдя становище ельником, воины остановились, слушая последние распоряжение князя: — Эй, парень! Ты — живо на елку. Смотри во все стороны, ежели появится кто — свисти во все горло. — Понял, коназ, — спрыгнув с лошади, Джангазак тут же взобрался на елку. — Та-ак… — князь Михаил задумчиво потеребил бороду. — Лучники справные есть ли? — Вот они, — Ратников указал на Утчигина с Уриу. — Охотники. Белку в глаз бьют. — Вон там, в засаде останьтесь, охотнички. Мало ли — добро захотят увезти? Вот вы их тут и встретите. Распоряжения черниговского князя оказались вполне разумны и деловиты… и вместе с этим — весьма специфичны — и тут вовсе не обороной родной стороны пахло… скорее наоборот — лихим разбойничьим набегом. Корягин, кстати, при каждом слове одобрительно кивал, поигрывая сабельками. То же еще тот типус… — Так… теперь вы — туда давайте, где скот. Сразу его и гоните! — Эй, эй, дядя Миша! Нам скот-то чужой без надобности. — Как это — без надобности? Очень даже… Ой… Господи… забыл ведь, где я. — И убивать никого зря не нужно. — Понятно, что не нужно — лучше в полон, а потом продать. — Ой… дядя Миша-а-а… — Ладно, ладно, понял я… Ну, все. Сейчас с лихим посвистом… Помчали-и-и-и!!! — Й-и-и-и-ийух-х-хаа-а-а!!!! Лошади вынеслись к главной юрте, в которую первым ворвался проворно спешившийся кондотьер, а князь уж поспешил за ним, гулко крича и размахивая над головой саблей. Туда же рванулись и остальные воины, часть которых все же окружила загон с овцами — видать, по привычке. Хорошо, еще пока не подожгли тут ничего. Ладно… Некогда думать, сейчас главное — быстро. Чтоб опомниться никто не успел, чтоб… с наскока… и так же стремительно уйти, раствориться, исчезнуть. Вот тут специфические навыки черниговского князя могли очень даже пригодиться! Подбежав к дальней юрте, Ратников дернул полог, заскочил внутрь, выставив вперед меч. С порога рявкнул: — А ну, на колени все, живо! В юрте, похоже, находились одни женщины, послушно исполнившие приказание… Впрочем, Михаил был уже достаточно опытен, чтобы не принимать на веру показушную покорность обитательниц кочевий. Вовремя среагировал — сразу две небедно одетые девки метнули в него ножи. Словно «Стингеры» вертолет брали в клещи. Один нож молодой человек отбил, от второго увернулся и тут же схватил одну из метательниц за косы, приставив к горлу меч: — Я не пришел взять ваши жизни. Хм… не реагировали никак. Явно тюркского наречия не понимали. Хотя нет, одна все же дернулась, с ненавистью сверкнув глазами: — Тогда зачем ты явился, рыжий пес? — И вовсе я не рыжий. С чего ты взяла? Родич мой где? Тот странный отрок. — А, малахольный… — проворно поднялась с колен какая-то старая бабка. — Так бы сразу и сказал, нечего тут все рушить. — Да разве ж я хоть что-нибудь тут порушил, а? Чего зря наговаривать-то? Мальчик где? — Не ты, так твои люди. Слышишь, что снаружи делается? Малахольный тебе нужен… идем. Отпусти девушку. Сказала же — нет твоего малахольного в этой юрте. — Ладно. Опустив меч, Ратников без всякой галантности швырнул девчонку на кошму. — Будем пока считать, что я вам поверил. — Ты хорошо знаешь, чье это кочевье? — Мне наплевать. — Вахх!!! Пятясь, молодой человек выбрался из юрты вслед за старухой… и едва не подставил голову под огромных размеров секиру, казавшуюся детской игрушкой в руках здоровенного бугая-атлета. Явный монгол, он был настоящим богатырем — высоченный, крепкий, с широкой, словно ствол дуба, грудью, с плечищами, как крылья авиалайнера, а уж руки… как две ноги Ратникова. Перед багатуром кровавой кучей лежали погибшие… человек шесть, не меньше! Те, кто был у загона… А теперь вот, настал очередь Миши. Что же, старая ведьма специально его под этот топор привела? Очень может быть… Ввухх!!! Молодой человек снова пригнулся… а вот уже и отпрыгнул в сторону, и ухнувшее, словно с неба, лезвие воткнулось в утоптанный снег. Утоптанный… А рядом — сугроб… Михаил попятился, отпрыгнул… Вражина тут же ринулся за ним, размахивая секирой, словно косой… Ввухх! Ввухх! Косил Ясь конюшину… Ратников уже несколько раз пытался достать великана мечом — куда там! Тут надо было что-то иное придумать, что-то хитрое… Вухх!!! Если б Миша не успел в этот момент подставить под топор меч, так уже просто нечем было бы думать. Отлетела бы головенка, покатилась, подпрыгивая и сверкая зубами, в сугроб. Как вон та… или вот эта… Меч противно треснул. Ну, конечно, какой же клинок подобное издевательство выдержит? Черт… Детинушка гулко захохотал при явном одобрении старухи и выскользнувших из юрты женщин. О, он теперь уже не спешил убивать обезоруженного соперника! Играл, словно кошка с мышкой. Явно рисуясь, прошелся гоголем, искоса посматривая на молодок — позер! Ой, позер! Просто какой-то пижон дешевый — картинно перебросил секиру из руки в руку. Ухмыльнулся… Михаил повернулся и опрометью бросился бежать… Сначала — к юрте… затем резко изменил курс, и великан с воплями пронесся мимо. Впрочем, враг быстро оправился… Но Ратников-то уже со всех ног мчался к ельнику. И даже ничего не думал, он знал уже почти что наверняка, чем все закончится… Так и случилось. Вылетевшая из-за деревьев стрела ударила незадачливого детинушку в глаз. Как белку. — Дядя Миша-а-а-а!!! — кто-то закричал совсем рядом, радостно и звонко. Ратников конечно же знал — кто. Обернулся: — Ну, здравствуй, Тема. Как ты тут без нас?
Глава 15 Зима — весна 1246 года. Сарай — Дикое поле ХАНСКИЙ КАРАВАН
Из-за леса, наметом, вынеслись всадники, числом примерно с полдюжины, и, поднимая копытами снег, бросились к обозу. — Вах, вах! — забеспокоился старший обозник Мангыл-кули, человек уже пожилой, седобородый, опытный, но еще вполне крепкий и хваткий, каким и должен быть купец или главный приказчик. — Хаким, Вир, Азамат! Готовьте луки. Али, скачи к Трегляду за помощью. Пусть пришлет воинов, мало ли — их там много, этих разбойников. О, великий Тэнгри, видать, они совсем потеряли страх! Видано ли дело — на ханских дорогах беспредельничать? Скачи, скачи, Али! Эх, говорил же — быстрей надо двигаться, от главного каравана не отставать. — Не надо никуда скакать, уважаемый Мангыл-кули. — Откинув рогожку, Ратников давно уже приподнялся в санях, внимательно всматриваясь в преследователей. — Это не разбойники. — Не разбойники? — Это мои друзья… Приехали попрощаться. Да ты сам-то не видишь, что ли? Кто там впереди скачет? — Впереди? — старший обозник приложил руку ко лбу, защищая глаза от вышедшего из-за облака солнца. — Ой… похоже, дева! Шапка соболья, белый кафтан жемчугами искрится… Ха! Ак-ханум! Глазам своим не верю. — Нет, уж ты поверь. Спрыгнув с саней, Михаил встал посреди укатанного сотнями полозьев зимника и, скрестив на груди руки, ждал. Ага! Вот они вынеслись… Юная госпожа, раскрасневшаяся от скачки, и с ней — Утчигин, Джангазак, Уриу. Молодец, вдовушка! Наконец-то сообразила, кому в ее кочевье стоит верить. — Мисаиле… — Соскочив с седла, девушка чуть не упала, и Ратников поддержал ее со всей галантной прытью. — Ак-ханум, милая… — Почему ты со мной не простился? — Повелительница степей обиженно сверкнула глазами. — Не хотел тебя беспокоить, благороднейшая госпожа. И… я же оставил записку! Юная вдовушка вдруг улыбнулась: — Я и без нее догадалась, куда ты подался. Не зря ведь про ханский караван выспрашивал. — Всегда знал, что ты умная. — Хочу предупредить — тебя ищут йисуты, — нахмурилась Ак-ханум. — Кашкаран-оглан, их князь, просто вне себя! Никогда не видела его таким несдержанным. — Кашкаран-оглан, — негромко повторил Ратников. — Ну наконец-то узнал его имя. Что черниговский князь? Уехал? — Ага, как же! Видала его вчера в орде — веселился с девицами. Да, еще ко мне опять приставал — просил продать Анфиску. А я не продам, раз девка сама не хочет! — Остался, значит, в Орде… — молодой человек покачал головой и сплюнул. — Ну, дядя Миша! Смертушкой своею ты точно не помрешь. А ведь уговаривал вчера весь вечер! Мол, пора тебе, князюшка, сваливать, не с этим караваном, так с ростовскими — те даже рады будут: слава Богу, хоть один конкурент от татар съехал. Вот вроде и неплохой человек этот князь, пусть даже и незадачливый, бестолковый. Пьяница — да, бабник — дальше ехать некуда, вот уж поистине — седина в бороду, бес — в ребро. Но ведь — смел, безрассуден даже — ишь, как тогда на выручку кинулся! Не побоялся никаких йисутов… И вместе с тем — интриган. Всех уже против себя восстановил: Бату, ханшу Баракчин-хатун, новгородцев, ростовских, углицких, посланцев Таракины и Гуюка… даже невольников — Анфискиных братцев. Уж они-то вполне серьезно похабника князя удавить обещались. Или оглоблей попотчевать. Савва Корягин тоже остался — ну, этот-то никуда не денется — резидент как-никак. Да и не светился особо нигде — разве что в кочевье йисута. Ну, так там все быстро произошло, вряд ли запомнили, тем более — русского, которые для монголоидов все на одно лицо. — О чем задумался? — тихо спросила Ак-ханум. Ратников улыбнулся: — Так… — Очень надо уехать? — Ты сама знаешь. — Жаль. Не так-то и много у меня верных людей. Думаю, ты к себе, в Нов-го-род пробираться будешь. Но, пока весна, пока вода спадет… вот… — Степная княжна протянула Мише приятно звякнувший мешочек и небольшой кусочек пергамента с какими-то затейливыми письменами. — Ярлык тебе. В моем кочевье, как князя примут. — Так там у тебя одни пастухи зиму коротают. — Пусть так. Все равно — мало ли что? Ладно, пора мне… — Прищурив глаза, девушка птицей взлетела в седло, ожгла коня плетью… — Ак-ханум! — закричал вослед Ратников. — Эй, эй, подожди же! — Что-то забыл? — княжна повернулась в седле. — Хотел сказать… — подбежав, Михаил взялся за стремя. — Ты… ты очень хорошая, Ак-ханум… и я рад, что тебя встретил. Легкая улыбка тронула девичьи губы: — Я тоже… рада… Наклонившись, Ак-ханум с жаром поцеловала Мишу в губы… потом резко оторвалась, бросив коня вскачь… И на этот раз уже не оглядывалась. Лишь Утчигин, Джангазак, Уриу — те помахали руками: — Удачи тебе, брат! — И вам всем — удачи.Послушай, друг, мне уже надоелоЕздить по степи вперед-назад,Чтобы мне вьюга щеки ела,Ветер выхлестывал глаза.Сергей Чекмарев.Размышления на станции Карталы
Нагнав обоз, Ратников уселся на возу, рядом с проснувшимся Темой. Потрепал парнишку по волосам, улыбнулся: — Ну что, Артем. Скоро будем дома. — Она славная, — задумчиво произнес мальчик. — Красивая и добрая… а я поначалу думал — злая. — Это ты про кого? — Про Ак-ханум — про кого же? Дядь Миша, она тебе кто? — Друг, — твердо заявил Ратников. — Очень хороший и надежный друг, каких в жизни, увы, случается мало. Если б не она… — Я знаю… — Артем помолчал, кутаясь в подбитый волчьим мехом плащик, щурясь, посмотрел на солнце и, шмыгнув носом, спросил: — Дядя Миша, а мы, вообще, где? — А как ты сам думаешь? — усмехнулся молодой человек. Мальчишка вдруг сделался, как никогда, серьезным и понизил голос почти что до шепота: — Думаю, мы — в прошлом. В самом настоящем далеком прошлом, не так? — Так. Верно мыслишь, Шарапов. — Я поначалу-то не сразу сообразил… ну, как от этих вырвался… море и море. Только вот делось все куда-то — пирс, лодки, забор. Я друзьям покричал… никого. И откуда-то появились всадники. Потом кочевье это… Мне Ак-ханум тогда еще казалась злой. — Нет-нет, она очень добрая женщина. — Какая она женщина? Совсем еще девчонка. У нас в старших отрядах такие… были. — Ну, дальше, дальше рассказывай! — подбодрил Ратников. — Интересно послушать все же, тем более — пока время есть. — А что дальше? — Тема пожал плечами. — Дальше меня с попутным караваном сюда, в город отправили. Вот тогда-то, в пути, я и просек — что к чему! Ни одного современного города, ни деревни, даже ни один самолет в небе не пролетел. Так ведь быть не может. Я чуть с ума не сошел. А когда Сарай-город увидел… В общем, страшно мне было. Но грустить не давали — все время работой загружали, как какого-нибудь раба… да я ведь и был раб! Покупали меня, продавали, в кости проигрывали… — Мальчик напрягся и покусал губу. — Правда, сильно не били, плетей не давали… А я ведь видел, как других… Как били, как убивали… И вот тогда — догадался. Хорошо, хоть работы было много, ночью едва на солому ляжешь — и тут же уснешь. Утром поднимут пинками — работай, давай. Ой, дядя Миша, чего я только не делал! И глину ногами месил, и кирпичи лепил, навоз таскал часто… — Картинку все же успел нарисовать. — Да, — Артем неожиданно улыбнулся. — Было как-то время. У ювелира Мефодия — тот еще гнус, хоть и русский! А я все время про тебя с Машей думал, про Пашку маленького… Грустно было, а иногда… Иногда надеялся. А когда весточку от тебя принесли… — Это когда ты у йисутов оказался? — У кого? — Ну, в том кочевье, откуда мы тебя выручили. — Да. Ой, дядя Миша, они же меня похитили, натуральный кинднеппинг… Но, сильно не били, кормили… руки только редко развязывали. Вот… — Артем показал на запястьях следы от сыромятных ремней… Дядь Миша… а это правда — Золотая Орда? — Так ее здесь еще не называют. — Я знаю. Говорят — улус Джучи, а русские купцы — «в татарах» — так называют. А город Сарай красивый, мне понравился. Куда больше нашего райцентра… Дядь Миша, а мы домой-то… сможем? Ратников хохотнул: — Ну раз я за тобой приехал — сможем. — Все правильно, — радостно закивал мальчик. — Зря, наверное, и спрашивал. А мы домой только оттуда, с моря, можем вернуться? — Именно так. — Я ж понимаю — иначе б с чего нам ехать… туда ведь едем, к морю? — Догадливый… — Так ведь ты, дядя Миша, сам вчера говорил… А как ты узнал, что я здесь? — Ну… из лагеря позвонили, сказали — пропал. — Я так и подумал! И ты приехал, начал искать. Не один даже приехал, с дядей Васей, который Веселый Ганс — ты мне по телефону говорил, что его ждешь, помнишь? — Помню, помню, — Михаил махнул рукой. — Расскажи-ка лучше, как ты здесь очутился? Артем вздохнул: — Я сам даже и не понял — как. Просто мы с друзьями, Вовкой и Русей — нас в лагере «мушкетерами» прозвали — любили на залив ходить, купаться, и как-то под вечер я задержался немного и там мальчишку одного встретили… странного. Он то ли из приюта сбежал, то ли еще откуда… не говорил почти, только дрожал мелко-мелко. Одет был в пижаму какую-то… Я ему шорты свои старые отдал и майку, котлеты с кашей носил. А пацан этот — его Кольшей зовут — на старой лодочной станции прятался. Я его уговаривал в лагерь пойти в милицию… Он дрожал только да глазами хлопал. Просил, чтобы я никому… я и поклялся. Он ведь только мне доверял. А потом я все ж и подумал, что сколько же так продолжаться-то может? С друзьями Кольшу познакомить решил, а там уж вместе мы его и уговорили бы, придумали бы что-нибудь… Я своим сказал, чтоб в отдалении, на косе, ждали, а сам пошел… Смотрю, а Кольша уже в заливе… ну, мелко там… я — к нему. Вдруг дядьки какие-то, схватили меня, стали топить… едва вырвался… А там уж и всадники. А дядьки эти куда-то делись… И Кольша. Там, у нас, остались? А я почему здесь? — Всяко бывает, Тема. — Я так и понял — какой-то природный катаклизм, типа хроноземлятрясения. Ратников аж крякнул: — Мудрено стал выражаться, Артем! Академиком будешь. — Мне хотя бы до аспиранта… — мальчишка весело засмеялся и, обняв Михаила за шею, прошептал: — Дядь Миша, как здорово, что ты здесь… за мной! Теперь ведь все хорошо будет, правда? Сглотнув подкативший к самому горлу ком, Михаил поспешно кивнул.
На ночлег остановились в степи, за небольшим перелеском — постоялого двора на столь большой караван не хватало. Раскинув походные юрты, разложили костры, да, наскоро перекусив, улеглись спать, выставив ночную сторожу. Артем уснул сразу, а Ратников еще долго сидел в одиночестве у костра — думал. Это ведь он Теме сказал, что все хорошо будет, что скоро домой вернутся. Но для этого нужно еще было кое-что сделать. Браслетики отыскать — вот что! А то, что они здесь есть, в том молодой человек и не сомневался. Новгородец Окунь Рыбаков (человек боярыни Ирины Мирошкиничны?), чертова медсестричка Алия, работорговец Эльчи-бей и его покойный (убитый за безалаберность?) приказчик — все одна шайка-лейка. Да еще — каким-то боком с ними йисутский князь. И они (кроме йисута, наверное) сейчас здесь, с караваном — не зря Окунь выспрашивал. Зима… многолюдный ханский обоз, отличная охрана — что еще нужно, чтобы добраться до нужного места безопасно, надежно и быстро? Другого столь удобного случая может не быть очень долго. А «товар» у людокрадов уже есть, медсестричкой проверенный. Интересно, что же они за тридевять земель пленников возят? Что, ближе в том же Диком поле найти не могли? Договорились бы с какой-нибудь шайкой — мало ли там всяких «бродников» — сброда? А может, и договаривались. Только Эльчибеевы люди быстро все прижали, подмяли торговлишку под себя — пришлось людокрадам с ними сотрудничать. Еще даже и лучше — «товар» надежнее выбрать можно. Только что ездить далеко, утомительно. Так, верно, не так уж часто ездят. Впрочем, черт с ними. Думать надо, как Алию с Окунем вычислить. Браслетики-то наверняка у них, даже скорее всего — у медсестрички. И надо бы их обнаружить — и злодеев, и браслетики их, да так, чтобы самому не попасться. Слава Богу, хоть времени было навалом — караван-то по зимникам хоть и быстро шел, однако уж по крайней мере месяц в запасе был — точно. Утром, когда тронулись в путь, Ратников выпросил (точнее сказать — арендовал за приемлемую сумму) у Мангыл-кули лошадь — немного развеяться, и, махну рукой Теме, быстро обогнал неспешно тащившийся обоз, сворачивая к воротам караван-сарая, еще даже не запертым после отъезда главного каравана. — Эй, сарайщик! Вино некрепкое есть ли? — Да выпили все, господин, — хозяин придорожной гостиницы (по совместительству — директор почтовой станции) — жизнерадостный узкоглазый толстяк в длинном ватном халате, выскочив во двор, поклонился. — Так-таки и ничего не осталось? — спешившись, молодой человек подкинул на ладони сверкнувший на солнце дирхем. — А может, стоит к тебе заглянуть все-таки. — Может… — облизнувшись, охотно кивнул сарайщик. — Заходи, уважаемый, поглядим… посмотрим, может, что-то и сыщется. — Рад буду, коли сыщется, — ухмыльнувшись, Ратников уселся на баранью кошму близ очага и осмотрелся. — Вот, господин, — толстяк все же отыскал небольшой кувшинчик, принес, улыбнулся. — Бери, так и быть — отдаю за три серебряшки. — Давай — за две? Ратников знал — здесь обязательно нужно было поторговаться, иначе не уважали бы, да и вообще — сочли бы весьма подозрительным типом. — Давай, давай, любезнейший, соглашайся, вино твое и одного дирхема не стоит! — А ты, уважаемый, попробуй, глотни! Сарайщик проворно наполнил вином высокий бронзовый кубок и осклабился: — Ну как? — Да ничего, пить можно. Только кисловато малость. — Какое кисловато? Вах! — А еще кто-нибудь это вино у тебя покупал? Ну, может, женщина какая-нибудь заходила? Понимаешь, видел в караване одну… Красавица — ах! — Михаил сладострастно причмокнул губами и подмигнул. — Неужели не заходила, а? Лукаво прищурившись, толстяк махнул рукой: — Да была. Серебрях отвалила немало, да и меди… вона — полна миска-то. Сарайщик хвастливо кивнул на стоявшее у очага глубокое медное блюдо, полное всякой денежной мелочи. Сказать по правде, Ратников давно уже поглядывал на это блюдечко, только вот не успел еще посмотреть денежки. А хотелось бы! — Ой… — Ратников восхищенно поцокал языком. — Сколько у тебя тут всяких. Я и не видал-то таких никогда… Взглянуть можно? — Гляди. Тут все одно — мелочь. Эти вон, даже не медные, а вообще, не поймешь какие. «Не поймешь какие» молодой человек углядел сразу — пять рубликов, два, золотисто-медная десяточка… — Женщина, говоришь, ими платила? А она одна была? — Мужичонка с ней какой-то… то ли слуга, то ли… Бороденка реденька. Понятно — Окунь. — И давно они захаживали? — С вчера еще… потом ушли, тут места не было. Верно, в лесочке, с обозниками своими, ночевали. Йес!!! Ратников вернулся к обозу в приподнятом настроении — все же он оказался прав в главном: людокрады (и браслетики) тоже двигались в Дикое поле с этим вот караваном. Ну, а как же еще? — Ты что такой довольный, дядь Миша? — щурясь от солнышка, осведомился Артем. — Винца вот прикупил задешево. На, выпей… Кружки-то под рогожкой достань… Молодец… Эй, эй… не такими глотками. Ишь, пристрастился! — Да вино-то здесь, дядя Миша, не крепкое, на квас больше похоже или чай «липтон», только кислее. — Ладно, пей уже. Михаил и сам с удовольствием опростал кружечку, подумывая, как бы теперь достать людокрадов, для начала вызнать бы — в каком они обозе? Или едут своим? Для того, прихватив кувшинчик, нагнал едущего впереди Мангыл-кули — тот по своей вере был то ли язычником, то христианином-несторианином — как та же Ак-ханум, то ли еще кем-то… Но вино пил, то Ратников знал точно. — Доброе вино, — заценив, улыбнулся караванщик. — Где взял, уважаемый? — В караван-сарай заглянул. — А, вон зачем ты туда сворачивал. Что, неужто у Карима-ханзы еще осталось вино? — Я заплатил щедро. — Тогда понятно. Доброе вино, доброе. — Мангыл-кули, уважаемый, а ты давно с караванами странствуешь? — Хо-о! Да как себя помню. — И всех-всех обозников знаешь? — Старших обозов — всех. — И что же — они все на постоялых дворах ночуют, в караван-сараях, а мы… — Они — ханский караван, понял, уважаемый Мисаиле? Главные люди. А мы уж так — приспешники. — Ну ты и скажешь тоже — приспешники! А ханский караван, стало быть — сам по себе? И чужаков туда не возьмут? — Конечно, не возьмут. Одиночек. А кто со своим обозом, как вот мы, тех — пожалуйста. Только вот ночевать придется в сугробе, ну, да то ничего — быть бы живу! С ханским-то караваном безопасно — лихие людишки загодя по урочищам прячутся, дрожат, твари, трусливо хвосты поджав! Знают — хан шутить не будет, живо пошлет войско. — Ха! Войско! Найдешь злодеев в степи, как же! Наищешься. — Это только кажется, что степь безбрежна. И там все тропки-дорожки-становища, кому надо, известны. Не забалуешь, не спрячешься. Котян, кыпчакский князь, попытался — до сих пор в мадьярской стороне бегает… если жив еще. Не-е, мил человек, с караваном — оно безопаснее. Главное только не отставать, ждать не будут. — А все обозники… ну, кто чужой… они главному караван-баши докладывают — кто такие, куда следуют? — А как же! Не только доложат, но еще и поручителей позовут — кто б их тогда охранял? И начальнику караванской стражи еще уплатить надо, а уж он-то дотошный — все повыспросит. — Значит, начальник стражи все про попутные обозы знает? — Знает. Как не знать? Ага… Михаил немного помолчал, полюбовался на открывшуюся впереди панораму какой-то широкой, искрящейся от снега и льда, реки (скорее всего — Дона) и, прищурив глаза, словно бы невзначай, поинтересовался: — А мы так вот и поедем… Ни с кем из других обозов не встретимся? — Отчего же не встретимся? Скоро на Азак повертка… там и снега-то почти нет — одна трава пожухлая. Обычно там — общее становище, праздник, дня на два, не меньше, ведь, считай, почти что весь путь пройден. Там уж дальше — кому куда — кто в Азак, кто в Феодоро, в Кафу, а кто и в степи. Те, кто в степь, обычно вместе сбиваются, так что уж ты ухом не вяль. Тебе, Мисаиле, далеко в степь-то? — К самому морю. — Ну, не так далеко — по побережью и пойдете. — И много таких, кому в степь? — Да хватает. Скоро весна — а в степи много кочевий, надо готовить к лету. — Понятненько. Ратников потер руки, соображая, как бы выследить людокрадов и, вместе с тем, не попасться им на глаза. Задачка та пока казалась не столь уж и трудной, но… всякое могло быть, всего ведь не предусмотришь никак. А по всей степи уже веяли теплые весенние ветры, уже таял — где и был — снег, и тянулись к весеннему солнышку первый цветы и жесткие пахучие травы. Пахло горькой полынью, повсюду зажурчали ручьи… как-то очень быстро — вот вчера еще была изморозь, а сегодня… По траве так на санях и ехали — и неплохо, ходко, уже пару раз подъезжали вестники из других обозов, радостно сговариваясь насчет общего праздника. — Чего это они все такие веселые, дядя Миша? — допытывался Тема. — Неужто — конец пути скоро? — Скоро, скоро, Артем. Уже считай что приехали, совсем немного осталось. — Вот здорово! Ну, наконец-то. — А ты утомился, что ли? — Да есть немного. Слава Богу, парнишка не простудился, не заболел, хотя все время на воздухе — может, от того и не заболел, закалился? Грязный только был… ну это — все ничего, негде тут было помыться, разве что вываляться в сугробе. Ратников и сам чесался во всех местах и решил, как только представится такая возможность, устроить баньку. А что и нужно-то? Рогожка да камни. Ну и вода — само собой разумеется.
Праздника конечно же ждали все караванщики, ради этого принарядились, поставили возы кругом, образовав большую площадь — там и было ристалище для потешных схваток борцов, там и ели и пили, кто во что горазд: кто-то солонину да просо, а кто-то уже успел запромыслить дичину. Повсюду звучали шутки, смех, и дым от десятков костров стремительно уносился в чистое весеннее небо. Да-да, весеннее — Ратников и не заметил, как пришла весна. Как-то рано… на календаре, наверное, был еще февраль… а может, уже и март, и к апрелю ближе, Михаил как-то потерял счет времени — ни к чему было. — Дядь Миша! Пойдем, борцов посмотрим! — Ну, пойдем… только это. Тебя приодеть бы надо. — Так и приоденусь. Очень уж Ратникову не хотелось, чтоб Артема узнали. Да и не должны были бы — мало ли мальчишек в обозе? Разных там слуг, погонщиков. Гонимых на продажу рабов держали отдельно, всякий хозяин — в своем загоне, да под охраной, а как же! Праздник праздником, друзья друзьями, а все же нельзя никому доверять — первая заповедь торговца. Вот и опасались, выставляли надежную стражу. Михаил походил по обозникам, подыскал одежку — у кого купил, у кого выменял, у кого так — за спасибо — взял. Принес, подмигнул Темке: — А ну-ка, примерь. Вот эта вот шапочка — точно по тебе шита. — Этот ужасный колпак? — захлопал глазами мальчишка. — Он же грязный да и велик… и вообще — кто его носил-то? Может, вшивый какой? — Очень хорошая шапка — никто тебя в ней не узнает. Артем опустил глаза: — А что, дядя Миша… ты думаешь, могут узнать? И кто же это? Те монголы, что меня похитили? Но зачем им меня ловить? — Много вопросов задаешь… — Молодой человек поморщился. — Не знаю я точно, кто тебя может узнать. Так, на всякий случай страхуюсь. Слава Богу, на ристалище зрителей хватало, и Ратников с Артемом быстро затерялись в толпе. Всюду слышались шутки, смех да веселый посвист, которым зрители подбадривали атлетов. — А ну, Ангичин-каны, покажи этому лысому! — Кинь его, шаркни оземь! — Захватом, захватом давай! Покосившись на восторженно наблюдавшего за схваткой Тему, Михаил похлопал его по плечу: — Ты тут посмотри пока, только никуда не уходи, ладно? — Ладно. А ты куда? — Пройдусь. Может, еще винишка вкусного куплю. — Лучше уж тогда квасу. — Ага, ставил бы тут его кто-нибудь, квас. Выбравшись из толпы зрителей, Ратников зашагал к составленным в ряд возам, где было устроено нечто вроде харчевни. Вина там, правда, не подавали, зато предлагали арьку и еще какое-то подозрительное хмельное пойло, в котором Михаил по запаху опознал сброженную на скорую руку брагу. — Эльчибеевы обозники не заходили? — взяв на пробу кружку, поинтересовался молодой человек у служки. — Да были, как же! С женщиной какой-то заходили… красивая. — С женщиной, говоришь? А где их возы-то? — За орешником, у ручья где-то. Ну, знамо, что у ручья — где ж еще-то? Все по бережкам и встали. Хорошая оказалась водица в этом разлившемся весеннем ручье — холодная, свежая, чистая. Поднятая талым снегом муть давно уже спала, да и не так-то много его здесь и было — снега. Напившись, Ратников зашагал вдоль ручья, натянув на лоб мохнатую, подбитую густым мехом, шапку, в которой его и сам черт не признал бы, не то что Алия или, скажем, Рыбаков Окунь. Впрочем, Алия самого черта стоила!
— Эльчибеевы? — смуглый слуга, яростно чистивший котелок мелким песочком, поднял глаза. — Во-он они там, дальше. — На том берегу, что ли? — На том. Вот еще образовалась проблема — через ручей перебраться, не очень-то хотелось мочить ноги, да и холодновата водица — не май-месяц все-таки. А эти-то, эльчибеевские обозники, как на эту сторону перешли? Наверняка какой-нибудь мосточек сладили. Недолго побродив вдоль ручья, молодой человек наткнулся на перекинутые слеги — оглобли. Узенько — но вполне можно пройти… Чу! Показалось вдруг, будто рядом, в орешнике, что-то тихонько хрустнуло. Словно бы кто-то шел позади осторожненько, да вот не повезло — наступил на хрупкий сучок. Михаил нарочно наклонился, делая вид, что отмывает от грязи руки… и вдруг прямиком в свеженькой травке, чуть ли не под оглоблиной, что-то сверкнуло! Что-то перламутрово-розовое… раковина? Ратников протянул руку… Вот это да! Вот так находка! Кажется, эта штуковина называется пудреницей. Да-да, именно так — розовато-кремовый порошочек — пудра, небольшое зеркальце, на перламутровой пластмассовой крышечке надпись — «Орифлейм»! Алия обронила — больше просто некому. Все правильно — не удержала равновесия, едва в ручей не упав, замахала руками… А может и упала, кто знает? Ратников тихонько засмеялся, во всех подробностях представив, как, поднимая тучухолодных брызг и ругаясь, падает в ручей медсестра. Как потом выбирается — вся мокрая, в грязи, как понуро бредет к костерку, снимает вымокшую одежку… А вот этого, пожалуй, не надо представлять — лишнее. Лучше посмотреть, кто это там в орешнике-то хрустел? Перебравшись на тот берег, молодой человек сиганул в кусты бузины… и резко обернулся. Нет! Никто за ним не шел, и в орешнике не таился. Показалось… Или, может, зверь какой… Да и просто — присел кто-то по большому и важному делу. Вернувшись обратно к импровизированным мосткам, Миша осмотрел все вокруг уже куда более тщательно, однако ничего нового не заметил, да и одной пудренницы уже было достаточно, чтобы еще раз убедиться — он на верном пути. Бросив находку на то же место — пущай хозяйка найдет, порадуется! — Михаил снова осмотрелся вокруг и задумался: стоило ли теперь идти к обозникам Эльчи-бея? Не покажется ли подозрительным Алие или тому же Окуню, если кто-то будет что-то выспрашивать, пусть даже и не про них? А почему это должно показаться подозрительным? Они же не знают, что Михаил с Темой в этом вот караване, вообще про Ратникова не знают… то есть. Окунь, конечно, знает, но он — не Алия. Вот если бы та узнала. О, вот тогда бы возникли проблемы. — Салам! — навстречу Мише, из-за кустов, за которыми виднелись возы, вышли сразу четверо молодых парней… настроенных весьма дружелюбно. Улыбались, переглядывались… — Салам, — так же, по-тюркски, поздоровался Ратников. — Вы лошадку тут поблизости не видали? Славная такая лошадка, пегая, Аулун звать. — Не, не видали. Потерял, что ли? — Да вот отпустил попастись. — Там борцы-то что, борются уж? — Давно! — И харчевня открыта? — А как же! Арька и бражица есть. Весело переглянувшись, парни прибавили ходу. Проводив их взглядом, Миша подошел к костру, поздоровался с людишками… ни Окуня, ни Алии видно не было, то ли ушли на праздник, то ли спали где-нибудь в кибитке. Ну, и черт с ними. Теперь уж ясно… И даже можно было сюда вообще не ходить, но уж раз пришел… — Лошадку свою ищу… Не видели? Нет… Жаль. Хорошая такая лошадка. А ваши потом в Кафу? Ах, в степи… надо же… А наши — в Кафу. Я сам-то в Кафе никогда не был, интересно будет посмотреть. Правда, что там крепость каменная и стены с обоями… тьфу ты — с зубцами? Высоченные, говорите? Ой, погляжу. А вином там торгуют? Ай-ай… хорошо! И красивых рабынь по дешевке прикупить можно? Не по дешевке… жаль. Ладно, все равно — город. А вы, значит — в степи. А у моря будете? Что значит — не все. Ах, некоторые туда и свернут… ах, вон их юрта… Та, что ли, желтая? Не, не, мне не в степи, мне к морю не надо, я ж вам сказал уже — в Кафу еду, в Кафу. Существовал, конечно, большой соблазн перерыть все эту желтую (точнее, крытую пожелтевшими от времени и грязи шкурами) юрту, но… Ратников вовсе не был профессиональным домушником, и спрятанные (наверняка — спрятанные, и весьма надежно!) браслеты просто-напросто рисковал не найти. Да и народу кругом роилось множество, и — вполне возможно — кто-то как раз и находился в юрте, хоть тот же Окунь. Не стоило ворошить раньше времени гадючье гнездо, тем более — с непредсказуемым результатом. Убедился, что на верном пути — и ходу!
Артем встретил Мишу с упреком: — Ты что ничего не принес-то? Что, не торгуют? — Вина — нет, — Ратников виновато развел руками. — А арьку ты пить не станешь. — Не, арьку не стану — крепкая, и мочой пахнет. — Сам ты моча! Ла-адно, не обижайся, скажи лучше — как тут? — Здорово! Сначала-то просто боролись, а потом начали… Прям, как по телеку — бои без правил. Ух, как мутузились… Сейчас перерывчик, а потом уж опять будут, посмотрим! — Ишь ты, любитель боя быков нашелся, — рассмеявшись, Миша потрепал парнишку по волосам… и строго нахмурил брови: — Ты что шапку-то снял, а? — Так жарко же, дядя Миша! — Жарко ему… смотри, вот украдут второй раз — снова тебя спасать прикажешь? Мальчишка округлил глаза: — А что, правда, украсть могут? — Правда, правда, не сомневайся! — Ой, шутишь ты все, дядя Миша! — Шучу? Ну да… ты вокруг-то глянь — чай, не веселые старты! — Да-а… — Артем неожиданно скуксился и погрустнел. — Не веселые… Дядь Миша, когда мы уже дома-то будем, а? — Теперь уж, думаю, совсем скоро. Еще немного потерпи, ладно? — Да я ничего, — улыбнулся парнишка. — Я потерплю, дядь Миша… я сколько угодно могу терпеть, ты не думай… — Да я и не думаю. Ну где там твои бойцы-то?
Они попрощались на развилке у одиноко стоящего дуба, неведомо как занесенного в оправлявшуюся от зимней спячки степь. — Что ж, — прощаясь, усмехнулся Мангыл-кули. — Вам теперь поворачивать… а нам — прямо. Найдете свое кочевье-то? — Да уж всяко! — Смотрите… В степи всякого сброда полно, а вас всего двое. — Трое! — Ратников со смехом выхватил из ножен тяжелую саблю, прихваченную в качестве трофея в кочевье йисутов. — И это — не считая верных коней. Благодаря заботам красавицы Ак-ханум, лошадей у путников имелось две пары, все, как и положено, два коня — основных и два — заводных, вьючных. Впрочем, припасов было не так уж и много, но не так и долго оставалось идти. — Езжайте все прямо, — напутствовал караванщик. — Во-он на ту гору, там свернете к скале, а за ней уже море. Увидите. — Да уж, — усмехнулся Ратников. — Мимо не проедем. Спасибо тебе за все, уважаемый Мангыл-кули. Вот… прими, не побрезгуй. Приняв несколько серебряных монет, караванщик с достоинством поклонился и, пожелав удачного пути, махнул рукой погонщикам. Заскрипели колеса… зашуршали по траве сани. — А они добрые люди, — посмотрел вслед удаляющемуся обозу Артем. — Странно, но здесь таких много. Мне даже иногда кажется, что куда больше, чем у нас. — Это потому что они более открытые, непосредственные, прямые. — Скажешь тоже — прямые! И здесь, в общем-то, всякого народу хватает. Ой… дядь Миша! А я никогда не пробовал на лошади… Боюсь даже! — Так садись ко мне за спину! — Нет… Я лучше сам. Интересно же! — Интересно ему… Шею только себе не сломай. Хотя… эта кобылка смирная. На вот сухарик — угости. Ее Луйка звать. — Луйка, Луйка… — мальчик протянул лошади сухарь и засмеялся. — Ой, как она губами… щекотит.
Глава 16 Весна 1246 года. Дикое поле ЖЕЛТАЯ ЮРТА
— Ну, и куда нам? — Артем кивнул на развилку у большого серого камня. К морю — куда же еще-то? — вели сразу две тропы, утоптанные копытами коней и мулов. Одна сворачивала налево, змеясь средь невысоких кустарников, вторая тянулась вдоль неширокого ручья — похоже, что к заводи. — Поедем вдоль ручейка, — подумав, решительно махнул рукой Ратников. — А там видно будет. Путники неспешно проехали километра два, когда обнаружили кострище. — А зола-то теплая… — спешившись, Михаил потрогал угли рукой. — Дядь Миша! Смотри-ка — цепочка! Прямо вот тут, на кустах висела — видать, потерял кто-то… Можно, я ее себе оставлю? Ну, на память, а то ведь никто не поверит. — Тебе и так никто не поверит, — хохотнув, Миша протянул руку. — Дай-ка взглянуть. Цепочка, как цепочка… тоненькая, изящная… серебро… или мельхиор. И к ней — небольшой кулончик… со знаком зодиака и надписью — «Овен». Хорошо, хоть Тема не рассмотрел все четко — сразу бросился хвастаться. Не надо бы, чтоб он это видел! Хватило парню волнений и так. — Ой… — Кулон в ручей уронил… — Держи свою цепь, Тема! — Так, может, поищем кулончик? — Да черт с ним… я нырять не собираюсь и тебе не советую — холодно. Артем передернул плечами: — Уж это точно. Ратников уселся рядом с кострищем и надолго задумался. Радовало, что шли они правильно, о чем красноречиво свидетельствовал кулон, но вот, что было делать дальше? Миша пока этого не знал, собираясь действовать по обстоятельствам, однако терять зря время явно не стоило — злодеи могли уйти в будущее в любой момент, может быть, даже сейчас, и тогда весь длинный путь оказался бы напрасным… Впрочем, нет. В случае неудачи со злодеями, нужно просто отыскать кочевье Ак-ханум, да и жить себе там, пристально наблюдая за побережьем — рано или поздно людокрады появятся вновь. Да… можно и так. Но очень хотелось бы побыстрее. Тем более, и Теме обещано — скоро. Что ж, нечего тут рассиживать! Хотя и тащить за собой ребенка тоже, наверное, не очень-то правильно. А куда же его девать? Оставить одного здесь или где-нибудь рядом — вряд ли это было бы безопаснее. — Вставай, Артем, — молодой человек улыбнулся и весело подмигнул мальчишке. — Едем! — Едем! — взобравшись в седло, радостно откликнулся Тема. — А куда, дядя Миша? Домой, да? — Домой, — задумчиво кивнул Михаил. — Только не сразу. Они поехали рядом — благо ширина тропы позволяла. Яркое южное солнце светило прямо в глаза, а по сторонам, в кустах, радостно щебетали птицы. — Дядя Миша, я ведь не дурак, ты не думай, — повернув голову, тихо сказал Артем. — Все понимаю. Мы ведь ищем кого-то, да? — Желтую юрту, — честно пояснил Ратников. — Полагаю, через нее наша дорога. — Желтую? А разве такие бывают? — Ну, не совсем желтую, но… — Ой, дядя Миша! А там, впереди — море!!! Море… Оно открылось внезапно, выплеснулось из-за кустов пронзительной сверкающей синью, ударило по глазам отраженным солнечным блеском, шумнуло волной, оставив на черных прибрежных камнях грязно-белую пену прибоя. Море… — Здорово как, дядя Миша! — Парнишка соскочил с лошади, разулся, побежал к воде… — Эй, эй, не торопись, парень! — закричал ему вслед Михаил. — Да поздно уже было, поздно — коварная волна, подкравшись, сбила мальчишку с ног, накрыла… — Ой, здорово как! — отплевываясь, засмеялся Артем. — Только холодновато… ухх!!! — Давай, давай, вылезай, хватит, — Ратников спрыгнул с лошади, заворчал. — Еще не хватало, чтоб кое-кто простуду подхватил или какой-нибудь там грипп. — Грипп — он от вирусов бывает, дядь Миша. — Зато воспаление легких — не от вирусов… Давай-ка, Темка, раздевайся да сушись… грейся на солнышке… хотя бы во-он на том камне, что за скалой. Там и ветра нет, кстати. — Ага… Дядя Миш, а ты купаться будешь? — Да, пожалуй, — молодой человек посмотрел в море и улыбнулся. — Раз уж с банькой не вышло — искупнусь. — И я… — Нет уж! Тебе хватит уже. Кому сказал — давай к камню! Прогнав мальчика, Ратников быстро скинул одежду и решительно бросился в воду… И столь же решительно выскочил обратно — холод-то был — ухх! Все же пару раз нырнул, от грязи отскребся — и то хорошо, и то славно! Вшей да блох вывести… особую травку надо поискать, что им это купание? Одевшись, Михаил привязал лошадей у камня, где уже загорал на солнце Артем. — Пойду, травки поищу… от вшей. — Ой, дядь Миша — давно пора, я уж весь исчесался! А ты хоть знаешь, какую травку-то брать? — Поучи Машу щи варить… — Незлобиво буркнув, молодой человек направился к большому серому валуну, давненько уже присмотренному. На него и взобрался с разбега, глянул… И с облегчением хмыкнул. Ну, вон она, желтая юрта — метрах в двухстах, за мысом. Совсем рядом. Стоит себе и стоит, и людей вокруг что-то не видно. Неужто, ушли уже? Переправились? Так вот, сразу? Миша обеспокоенно всмотрелся… Ага, вот лошади, привязаны к раскидистому кусту. Вот еще дымящийся костерок, а чуть дальше — повозка. Сразу за ней — какие-то люди… отсюда не поймешь, кто — злодеи или пленники? Ладно… Соскочив с валуна, Ратников вернулся за лошадью. — Что, нарвал уже травы, дядя Миша? — Травы? А, нет ее там. В другое местечко съезжу… А ты, Артем, как услышишь чего, сразу в кусты прячься. Лошадок я во-он на том лужку стреножу — пускай попасутся, травку свежую пожуют. — Дядь Миш… а ты долго? — Как пойдет, Темка, как пойдет… Одежка-то как, высохла? — Да почти уже. — Как высохнет, сразу и одевай, да наготове будь — вдруг да срочно бежать придется. — От кого бежать-то? — Не от кого, а — куда. — Ой, дядь Миша, неужто — домой скоро? — Скоро, скоро… лежи. Я быстро.Теребя траву руками,Всадник веки опустил…Сергей Васильев.Голубь моего детства
Подумав, Ратников решил пробираться к юрте пешком — так оно выходило надежнее — и, стреножив лошадей на лугу, быстро зашагал вдоль моря. Не дойдя до становища шагов с полсотни, свернул к самшитовым зарослям, пусть и колючи, зато от чужих взглядом скрывают надежно. Пополз, подобрался почти к самой юрте — слава богу, собак не было. Одни люди… Пятерых связанных пленников — подростков — стерег какой-то кривоногий черт в распахнутом малахае и мохнатой лисьей шапке. Черт сидел на корточках у костерка и что-то жарил, время от времени косясь на пленных и поигрывая сабелькой. Юрта, кстати, находилась от него шагах в двадцати, у самого моря — иные особо наглые волны дотягивались до войлочных стен. Очень неудобно поставили, очень… Могли бы чуть выше — там и удобней, и суше… Могли бы. Но не поставили. А это значит… Значит — злодеям именно это место и нужно: в будущее уйти! Прямо отсюда. Та-ак… Интересно, есть ли кто в юрте? Хорошо бы проверить… Кривоногий страж бдительно охранял пленников, юрту же никто не стерег. Да и зачем — не унесут же ее? Ага… Вот стражник поднялся на ноги, лениво потянулся… и гулко закашлялся. Простудился, что ли? В таком-то малахае? Подыскав подходящий камень, Ратников подкрался ближе, замахнулся… и замер! На веревочке, протянутой от юрты к росшим совсем рядом густым кустам жимолости, среди всего прочего добра сушились на солнышке… розовые женские трусики! У Миши отпали последние сомнения, еще таившиеся где-то в глубине подсознания. Подбросив на ладони камешек, молодой человек снова примерился… В этот момент полог юрты резко откинулся и на улице показались двое — Окунь Рыбаков и Алия… ну, кто же еще-то? Над чем-то смеясь, они подошли к лошадям, отвязали. — Эй, парень! — почему-то по-русски крикнула Алия стражнику. — Мы сейчас отъедем, присмотри за очагом в юрте. Посмотрев на девушку, Окунь усмехнулся и повторил то же самое по-тюркски, после чего оба уселись в седла и неспешно поехали в степь. Пора — решил для себя Ратников и, выбросив камень, рванул к юрте… Затаился, выбрал удобный момент… и вмиг оказался внутри кочевого жилища. Под ногами мягко стелились кощмы, в обложенном круглым булыжником очаге теплились красные угли. Верхняя кошма юрты был откинута, и сверху валился столбом пыльный луч света. Молодой человек усмехнулся: ну, прямо-таки все для удобства поиска! Теперь еще отыскать бы то, зачем явился. И где же людокрады могли спрятать браслеты? Да нигде! Зачем им вообще их прятать? Просто положили… вон, хоть в тот же сундук, куда же еще-то? Упав на колени, Ратников распахнул крышку… Жемчуг, золото… серебряное монисто… все не то, не то… А вот, кажется… Что-то промелькнуло позади… какая-то смутная тень… — Доллары ищете? — разорвал тишину язвительный женский голос. — Или, может быть, вам больше по душе евро? Михаил дернулся было, но тут же застыл — грохнул по ушам выстрел, и пуля раскинула угли по сторонам. Пистолет! У медсестрички был пистолет. Что ж… можно было предвидеть. — Кинжал из-за пояса вынь… медленно, медленно… положи… теперь подними руки… Вяжите его, парни! Ратников и предпринять ничего не успел — что уж тут предпримешь, не Рэмбо! — как руки его, заломив, туго связали арканом. — Усадите его к очагу, — убрав пистолет, приказала Алия воинам… и откуда они тут только взялись-то? Ведь не было же никого! А вот теперь — с полдюжины! Дюжие, вооруженные саблями и кинжалами, парни. И это, не считая новгородца Окуня и кривоногого стража. Ах, вот зачем он кашлял — знак подавал! Что же, получается… а так и получается — здесь просто ловушка! А он, Ратников — дурачок. Ишь ты, прибежал, кинулся. — Оставьте нас! — усевшись напротив, отрывисто бросила медсестра. — Господин Рыбаков, возьмите людей и тщательно осмотрите окрестности. Мальчишку… отрока привезете сюда. Живым! — Сполним все, боярыня, — с усмешкой скосив глаза на пленника, низко поклонился Окунь. — Ишь ты — боярыня! — мотнув головой, Ратников презрительно хмыкнул. — Ну, а я тогда — князь! — Тогда уж — нойон, так вернее будет… Умника-то из себя не строй, Миша! — Алия расхохоталась и, вытащив из-за висевшего на поясе кошеля портсигар, с видимым наслаждением закурила. — А ведь собиралась уже его выбросить… — выпустив дым, медсестра хищно улыбнулась. — Точнее сказать — подбросить… Чтоб ты все шел, шел… чтоб не сбился. Ну, что ты так сморишь? Да, денежки в караван-сарае я специально для тебя оставила, и пудреницу у ручья уронила, и кулон… Наверное, рад был, когда нашел? Ну и тут… чтоб уж точно тебя направить… портсигар пожалела, пришлось бельишком пожертвовать. Вот только ругаться не надо, ладно? — Хорошо, — пленник угрюмо кивнул. — Что ты хочешь-то? Женщина неожиданно расхохоталась: — Да ничего! Вот, поверь мне — ни-че-го. Ничего мне от тебя не надо… — Так, тогда… — Но и в живых вас оставлять — причин нету. Знаешь, на всякий случай… больно уж ты пронырливый да прыткий. — Убьешь? А Тему-то зачем? — За компанию, — Алия улыбнулась. — Но вообще-то, может быть, вы еще долго проживете… не здесь. — В клинике, — тут же догадался Ратников. — Значит, решили на органы нас пустить. — Если подойдете… Должны, должны подойти. Мужик ты здоровый, Артем тоже не больной… кому-нибудь да подойдете. Что-нибудь — почки, роговицы, печенка… Преступница явно издевалась, упиваясь своей удавшейся хитростью, властью. — Нас будут искать, — затягивая разговор, предупредил пленник. Женщина лениво выпустила дым кольцами: — Пусть ищут. Пустое. — Все там перевернут, на вашей чертовой базе! — А ее все равно скоро менять. Как ты, может быть, догадался — дыры недолго на одном месте держатся. Год, два… и ищи другую. — «Дыры», — тихо повторил Ратников. — Вот, значит, как вы это называете… Браслетики и «дыры»… Снаружи послышался топот копыт. — О! — медсестра стряхнул пепел в очаг. — А вот и мальчик. Михаил вздрогнул, услышав — совсем рядом, за тонкой войлочной стеночкой — обиженный голос Артема: — Да отпустите вы меня… Не толкайтесь! Я сам пойду, сам… Где дядя Миша? Уй… — Ребенка-то отпустили б… хотя бы здесь, в кочевье. Что толку его убивать? — Я же уже сказала — бизнес. — Дядя Миша… Оп! В юрту ворвались двое, с ходу ударили Алию, повалили лицом в очаг… Выпавший пистолет глухо стукнулся о булыжник. Женщина страшно закричала — видать, обожгла щеку. Преступницу подняли рывком, спеленали… — Здравствуйте, Алия, — вежливо поздоровался Тема. — Все по-прежнему медсестрой трудитесь? А чувство юмора у этого парня есть! Ратников ухмыльнулся, чувствуя, как кто-то чиркнул кинжалом по стягивающим его руки путам… Кто-то? — Господи! Утчигин!!! Джангазак! Братцы! Вы как здесь-то? А Уриу где? — Уриу снаружи. Нас Темир привел… — Темир? Тема? — Я просто за тобой пошел, дядя Миша… Ну, решил посмотреть… А тут и этих, знакомцев старых, встретил. Я-то их не узнал, зато они меня — враз. Утчигин улыбнулся обычной своей невозмутимо-индейской улыбкой: — Госпожа послала нас за тобой. Велела не высовываться, но, если что, помочь. Вот мы и… — Ак-ханум? — У нас одна госпожа, брат. — Черт! Эх, парни, вовремя же вы явились, вовремя! — Явились? А мы и не уходили никуда, всегда за тобой шли. — Ладно… выйдите-ка на улочку, воздухом подышите… — Может, прикажешь ее пытать, брат? — Нет. Как-нибудь и сам справлюсь… Тема, тоже пройдись. Дождавшись, когда все вышли, Ратников подобрал пистолет (увесистый, явно не женский ТТ, скорее всего — китайский) и с интересом взглянул на преступницу. — Что смотришь? — та с вызовом сверкнула глазами. — Хочешь сказать — роли переменились? — Именно так. — Да нет, — Алия облизала пересохшие губы. — Не так. Убивать ты меня не станешь — воспитание не позволит. Потащишь с собой? Можно подумать, у тебя есть браслет? — У тебя есть. Я знаю. — А знаешь, так тогда поторгуемся! — Нет, — Ратников быстро поднялся на ноги. — Сам я пытать тебя не буду… просто не умею — еще подохнешь раньше времени. Отдам парням… степные люди хитры на всякие нехорошие выдумки. А мы с Артемом пока прогуляемся, на море посмотрим… места здесь красивые. — Сволочь! — Кто бы говорил, — Михаил откинул полог и обернулся. — Ну, пока, не кашляй. — Постой! Я согласна… я дам тебе браслет! Имей в виду, он у меня один. — Врешь! Как же ты собралась переправлять пленных? «Мясо» — вы ведь их так называете? Между прочим, это — люди. — Ой, вот только мораль мне читать не надо, ладно? За нами должны явиться… не знаю даже, когда… честно не знаю. Может быть, уже на той неделе, а может — летом. Как карта ляжет, мне главное — быть здесь с товаром. — Зачем ты вообще в Орду… в татары ездила? — А надо было. Дела кое-какие прояснить. Этот гад Эльчи-бей, видишь ли, совсем нас подмял — наши забили стрелку, перетереть, прояснить вопросы. — Ну и как, перетерли успешно? — Вполне. — Значит, следующую «дыру» на Волге ожидаете? Где-то в районе Астрахани? Вот тут Алия по-настоящему испугалась, дернулась: — Откуда ты знаешь? — Ты ж сама говорила — я пронырливый. Догадался. Иначе с чего бы тебе тысячи верст киселя хлебать? Кстати, поделись — откуда ты знаешь, где следующая «дыра» возникнет? — Сказали. — Кто? — Есть люди. Не здесь. — На той стороне, значит. Ладно, возьму тебя с собой, показывай, где браслеты. Или парням отдам. Позабавятся они с тобой, а потом продадут в рабство. Куда-нибудь за Иртыш. Или — в Кафу, там извращенцев много. Вот и выбирай. Думаю, уж лучше под следствием. Пойдешь на сотрудничество со следствием, много особенно не дадут, отсидишь свое — выйдешь. Наверняка и денежки уже где-то припрятаны… Ну, что ты так смотришь? Не прав? Прав. И ты это знаешь. И очень хорошо понимаешь — лучше три, пять, да хоть десять лет отсидеть — зато потом выйти, чем остаться здесь… не туристом, а навсегда. Навсегда! Подельники твои искать тебя не будут — оно им надо? Не так уж ты и нужна. Да и в деле, скорее всего, оказалась случайно… ведь так? — Умный… Давай, зови мальчишку. — Вот и молодец, вот и умница. Значит, вместе домой пойдем… Браслетик где? — За юртой, у коновязи, в кусточках. — Вот прямо так?! — А чего стекло прятать? Ратников вышел на улицу, щурясь от яркого солнца. Подмигнув Артему, посмотрел на убитых вражеских воинов со стрелами в груди. — Вах, Мисаиле! — Уриу! Как ты, брат? — Славно. Весна! Действительно — весна, кто бы спорил? Свежая зеленая травка, молодая листва, небесная просинь… и море! И желтый песочек пляжа… — Один ушел, — вытерев о траву окровавленную саблю, доложил Утчигин. — Кривоногий? Тот, что стерег пленников? — Нет. Окунь. Повезло… Кривоногий… стерег пленников? — парни озабоченно переглянулись. — Выходит, ушли двое. — Черт с ними, — обнаружив в кустах у коновязи синенький стеклянный браслетик, Ратников тряхнул головой. — Не думаю, чтоб они осмелились напасть на кочевье. Ладно… Давайте прощаться, друзья! — Ты уходишь? Вот прямо сейчас? — Да. Мне нужно спешить, братцы. Сегодня с рыбаками до Кафы, а там… — И что? — обиженно похлопал глазами Утчигин. — Даже у костерка напоследок не посидим, не попируем? — Почему же не посидим? — Михаил задумчиво почесал бородку. — Сгоняйте-ка пока на охоту, парни! — О! Это мы мигом. А с рабами что делать? — Возьмите в кочевье… только не в рабы, в работники, слуги. И если кто-то из них захочет вернуться домой… — Мы поняли тебя, брат. Не сомневайся, сделаем, как скажешь. Вскочив на коней, воины Ак-ханум унеслись в степь. Проводив их взглядом, стоявший рядом Артем улыбнулся: — Вот и славно все кончилось. Хорошо. — Славно. Ну, что, пора и домой? Пошли, брат… Юрта оказалась пустой! Хитрая Алия либо сумела таки развязаться, либо каким-то иным образом достала еще один, припрятанный где-то браслет… может, даже зубами… Сука! Хитрая и коварная сука! Ушла… И браслет подсунула не тот, что нужно — не желтенький, а синий. Что ж… похоже, выбора не было. — А где Алия? Ты что, ее… — Ускользнула, зараза. И, знаешь, Артем, мы с тобой не сразу домой попадем… а через некоторое время. — Да понимаю я все, не маленький! — Та-ак… солнышко у нас где? — Ратников глянул на пыльный солнечный луч… — Ага. По моей команде бросимся строго на запад, во-он туда, к той стеночке. Раньше Алии будем! Готов? — Угу. — Ну, тогда пошли… Раз-два! — обняв Тему за плечи, Ратников сломал браслет… Что-то свистнуло… Вылетевшая невесть откуда стрела пронзила мальчишке шею.
Глава 17 28 июня 1948 года. Колхоз «Рассвет» (побережье Азовского моря) ЧЕЛОВЕК В СИНИХ ГАЛИФЕ
Подняв тучу пыли, полуторка с потрепанной, недавно выкрашенной зеленой краской, кабиной и разбитым кузовом затормозила на просторной площади, неподалеку от двухэтажного здания, явного новодела, но с колоннами и фронтоном, посередине которого сверкал на солнышке белый гипсовый герб УССР. — Ну все, приехали, — распахнув дверцу, высунулся из кабины шофер — скуластый чернявый парень в замасленной кепке. — Станция «Вылезай». — Ну, спасибо, брат, — подхватив небольшой коричневый чемоданчик, из кузова выпрыгнул аккуратно подстриженный брюнет в застиранной гимнастерке с отпоротыми погонами и в синих диагоналевых галифе, которые обычно шили для штабных работников, но почти свободно продавали на любой толкучке. Лет двадцати восьми, высокий, с приятным лицом и небольшими щегольскими усиками, парень был явно из тех, кто нравится женщинам, но почему-то не производил впечатление ловеласа. Может быть, потому, что карие, прищуренные от солнца глаза его смотрели необычно серьезно и строго. — Это что у вас тут, райком, что ли? — одернув туго заправленную под широкий офицерский ремень гимнастерку, осведомился молодой человек у шофера. — Скажешь тоже — райком! — в ответ рассмеялся тот. — Райком — в городе, а это — правление колхоза. Хороший у нас колхоз, рыболовецкий, «Рассвет» называется. Второй год переходящее красное знамя держим — про нас даже в «Правде» писали. — Рад за вас, — брюнет еще больше прищурился — сильно уж яркое оказалось здесь солнце! — А что же ты меня сюда привез? Я ж не на работу устраиваться, я отдыхать приехал. — А ты во-он туда пройдись, мимо газетного стенда. Там колхозный рынок — кто-нибудь тебе точно комнатенку сдаст, долго просто так не проходишь. — Заметно, что приезжий? — А то! Не жарко в сапогах-то? — Зато красиво! — Красиво — да, тут уж сказать нечего, — водитель расхохотался и, достав пачку «Беломора» протянул парню. — Закуривай. — У меня и свои есть… но все равно — спасибо. Шофер чиркнул спичкой, оба затянулись, с наслаждением глотая синий, евший глаза, дым. — Хорошее курево, — мечтательно произнес брюнет. — На фронте, бывало, только о таком и мечтал. — А ты где воевал-то, брат? — На Третьем Белорусском. Царица полей — пехота. — А я — в Карелии, у Мерецкова. Артиллерист. — Ну, здорово еще разок, Бог войны! — Здорово! Слышь, повезло тебе, что жив остался. — Повезло. Ну, ранения, конечно, имею… — молодой фронтовик вдруг схватился за грудь и закашлялся. — Эй, эй, — испугался шофер. — Ты чего? Ты чего это? Может, тебе и курить-то нельзя? — Да, врачи запретили, — откашлявшись, парень улыбнулся и подмигнул. — Но уж очень хочется! Иногда не отказываю себе… А здесь у вас хорошо — солнышко! Не то что у нас, в Ленинграде — когда в поезд садился, такой дождяга полил! — Нам бы ваши дождики, — забравшись в кабину, водила махнул рукой. — Ну, пока, ленинградец. Доброго отдыха. Усмехнувшись, молодой человек подхватил в левую руку чемоданчик и неспешным шагом направился к колхозному рынку, на котором чем только не торговали! И свежевыращенной клубникой, и желтой черешней, редиской, укропом, луком, ну и конечно — рыбой: всякой, на любой кошелек и вкус. Свежей, соленой, копченой… Заметив пивной ларек, парень в синих галифе не отказал себе в удовольствии — купил вяленой тараньки, взял на разлив кружечку, пристроился к круглому столику: — Мужики, свободно у вас? — Давай, давай, располагайся. Из каких мест к нам? — Из Ленинграда. — Ого! Как там город-то, стоит? — Стоит, а что ж, — молодой человек с наслаждением отхлебнул пивко. — Вкусное тут у вас пиво. И недорогое — пять рублей всего. — Недорогое? Ну, это кому как. Невольные собутыльники незнакомца — сельские вислоусые «дядьки» в одинаковых соломенных шляпах — одновременно покачали головами и хитровато переглянулись. — Да-а… пыво у нас хорошее. Меня Тарасом кличут, Тарасом Иванычем, а можно и просто — дядько Тарас, а это вон — кум мой, Левонтий. — Очень приятно. Василий. — И нам приятно, Вася. Ты что же, из отдыхающих? По профпутевке? — Из отдыхающих, — согласно кивнул молодой человек. — Но без путевки. Знакомые сказывали — у вас тут можно комнату в частном секторе снять. Дядьки переглянулись еще более радостно и разом сказали: — Можно! Повезло тебе, Вася, что ты нас встретил. — А что? Комнаты сдаете? — Не мы. Но есть одна гарная тетка… Она тебе сдаст, недорого. У самого моря почти что. Ты насколько к нам-то? — Так, до конца отпуска — на две недели точно. — Тогда ты вот что, — забеспокоился дядько Тарас. — Вы тут пока пывко попейте с Левонтием, а я зараз. Поищу Глафиру… она тут, на базаре, клубникой торгует… Я зараз, швыдко. Селянин вернулся быстро, не один, а с дебелой женщиной лет пятидесяти, в расписной украинской кофте, широченной юбке со складками и в тупоносеньких чоботах. Вероятно, это и была та самая Глафира. — Комнату ищете, молодой человек? — Широкое добродушное лицо женщины при виде молодого человека озарилось самой искренней улыбкой. — Так я вам сдам. Дешево! Как не сдать такому гарному хлопцу! Вот, прямо сейчас и пойти можем. Покажу вам все, понравится — так и сговоримся. Как зовут-то? Василий? Меня можете тетей Глашей звать. Ну идем, идем, чего тут стоять-то? Пыво с этими можно долго пить. — Мужики, — Василий подмигнул дядькам и, сбегав к ларьку, принес две пенные кружки. — За мое здоровье выпейте… Помогли все ж. — О, це дило! — одновременно кивнув, селяне столь же дружно сдули душистую пену.Ты теперь не похож на комбрига,На тебе пиджачок «Москвошвей»…Виссарион Саянов.Шлем
Тетка Глафира проживала в небольшом, но весьма уютном домике, как и у всех здесь — глинобитном, с дощатыми удобствами во дворе, где, кроме грядок с картошкой, помидорами и клубникой, еще росли абрикосы, вишни и сливы. — Вот эта вот комнатка вам, Василий… не знаю, как по батюшке-то? — Да ладно вам, тетя Глаша, чай не велик князь — и на «ты» можно. — Ну и славно. Тогда располагайся — не буду мешать, побегу на рынок. Ничего, что окошко на улицу? — Наоборот, хорошо даже. — Ничего… тут у нас не шумно. — Ой, тетя Глаша… подождите. Я с вами обратно до рынка пройдусь, прикуплю кой-чего. — Если продукты какие — так у меня все свое, об этом не беспокойся. А водку лучше в сельмаге брать… да и то — горилка, чай, сыщется. Если хорошо попросить. — Ой, попрошу, тетя Глаша! Ой, попрошу! — Паспорт-то у тебя при себе, Василий? — А как же! — Так я вас у участкового сама зарегистрирую. Бабка его двоюродная, участкового нашего, Ондрейки, как раз напротив меня живет. Во-он дом ее. Соседка. — Вот и славно будет, и славно, — выйдя на улицу, молодой человек обернулся, посмотрев на дом. — Ворошилова, 38. А большой у вас поселок! — Три тысячи человек! — с гордостью подтвердила Глафира. — А с отдыхающими — и того больше. Две школы у нас. — Да-а, — Василий согласно кивнул. — Много. Потом взглянул на часы и, как-то виновато улыбнувшись, спросил: — А ремонтная мастерская есть у вас? А то вот, встали. — Хорошие у тебя часы. Небось, дорогие? — Трофейные. — А часовщик у нас есть, не думай. Сразу за правлением будка, там немного пройти — да увидишь. — Вот и славно, тетя Глаша, вот и славно. Первым делом молодой человек заглянул в будку часовщика, оказавшегося, вопреки всем общепринятым представлениям, не седым интеллигентного облика старичком-евреем, а молодым мосластым татарином с руками, что грабли. — Часы чините? — Ну, так написано же — «Ремонт часов», — оторвавшись от лежащего на столе брегета, резонно отозвался татарин. — Что хотите? — Вот… — Василий быстро снял часы с руки. — Швейцарские… Отстают что-то. Часовщик сдвинул со лба лупу: — Так их хоть иногда чистить надобно. Оставляйте, почистим. Минуточку подождите, я оформлю квитанцию. — А скажите, долго чистить будете? — Завтра готово будет… может быть, даже сегодня к вечеру. — Отлично! Только знаете… я, наверное, лично не смогу забрать — дела. Приятеля попрошу — зайдет. Естественно, оплачу все вперед… — Платите. Вот, по квитанции. Паспорт давайте. Ага… Ганзеев Василий Николаевич, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения… прописан… Ого! Из самого Ленинграда к нам?! — Из самого. — Места у нас тут хорошие. И рыба… Рыбы — завались. Значит, улица Ворошилова, дом тридцать восемь… у Глафиры, что ли, остановились? — А вы ее знаете? — Кто ж тетку Глашу не знает? Ладно… вот вам квитанция, приятелю своему передадите… — Ой! Он такой безалаберный, приятель-то… запросто потерять может. Ну, ежели что, фамилию мою назовет… и прозвище школьное — «Капитан Грант». — Это по кинофильму, что ль? — По Жюль Верну. Простившись с часовщиком, Василий уселся в тенечке, на лавочку, покурил, любуясь большими портретами передовиков и красиво оформленным политстендом, ярко критикующим «фашистскую клику Тито», после чего справился у прохожих, где «Сельмаг», выбросил окурок в урну и быстро зашагал к магазину, где приобрел парусиновые туфли за семьдесят пять рублей и за сто двадцать — легкие чесучевые брюки. Вернувшись на Ворошилова, переоделся, потом сходил на пляж, выкупался, снова вернулся домой и, завалившись на софу, блаженно вытянул ноги. Закурил, выпуская дым в распахнутое настежь оконце, скептически улыбнулся, глянув на туфли и брюки: — Еще пара-тройка подобных покупочек — и половину отпускных как корова языком. — Василий! — вежливо постучала в дверь хозяйка. — Давай-ка ужинать, пора уж. — Сейчас иду, тетя Глаша. Вытащив из чемоданчика бутылку водки, молодой человек причесался перед висевшим на стенке зеркалом в черной дощатой раме и, надев свежую майку, явился к столу… где, окромя всей прочей снеди, уже поблескивал массивный тускло-зеленый штоф. — Самогон? — ухмыльнулся Василий. — В смысле — горилка. — Она, родная. — Так, может, все-таки для начала водочки? За мой приезд. — Можно и водочки, — тетка Глафира пододвинула стопки. — Ну, наливай… Эй, давненько такой не пила. Небось, дорогая? — Шестьдесят целковых. — Да уж… недешевая. — Ну, будем, тетя Глаша! — Будем. Так вдвоем и просидели весь вечер, ели, пили, слушали радио, а больше — болтали. То есть болтала-то главным образом Глафира, а ее молодой постоялец слушал, время от времени задавая вопросики. — Теть Глаша, а что это у вас там за забор, напротив песчаной косы? Профилакторий какой или что? — А-а-а, вон ты про что! Профилакторий и есть. Но — закрытый. Для особенно крупных начальников, нам туда соваться заказано. — Вон оно что! И из местных никто там не работает? Ну, в сторожах там, санитарках, медсестрах? — Никто, Вася. Говорю же — союзного подчинения профилакторий. Охрана вся вооружена, никого постороннего и близко не пускают! И правильно, мало ли какой теракт? У нас ведь тут, в степях, кого только нету! Казаки-красновцы, что с немцами не успели уйти, крымские татары беглые — ну, кто выселяться не захотел, сбег. — Да уж, да уж, — понятливо покивал молодой человек. — Вижу, у вас тут не забалуешь. Ну, тетя Глаша… на посошок, да спать? Темно уже, хоть глаз выколи. — А тут всегда так, это ведь у вас, в Ленинграде, говорят, летом ночи белые. Улыбнувшись, Василий отправился спать, а утром, проснувшись и наскоро перекусив свежим творогом, взял полотенце и сразу же отправился на пляж. — Вася! — выглянув в окно, закричала тетка Глафира. Постоялец замедлил шаг, оглянулся: — Да, теть Глаша? — Я ведь сегодня на рынок опять… Как явишься — ключ вон тут, за рукомойником будет, на гвоздике. — Хорошо, тетя Глаша, найду. Пляж еще был пустынным, не считая отправлявшихся за уловом рыбаков, и ленинградец, быстро выкупавшись, с удовольствием улегся на теплый песочек, любуясь колхозными баркасами под белыми парусами. Конечно, не особенно-то они были и грациозны, но все-таки — паруса, романтика! Еще б матюги убрать, да треск двигателей, да запах солярки… Ага, а вон мотобот проскользнул… красивый такой, и тоже с парусом — косым, как у шхуны. И на корме крупными белыми буквами — «Эспаньола». Ну, прямо «Остров сокровищ».
Молодой человек вернулся на Ворошилова к обеду и, уже подходя к дому, заметил сидевшего на лавочке человека в светло-сером костюме и белой, распахнутой на груди, сорочке. Крепенький такой мужичок с седыми висками и круглым, тщательно выбритым, лицом. — Здравствуйте. Не подскажете, Глафира Петровна когда явится? — Да скоро. Вы в дом-то заходите, подождите. Взяв за рукомойником ключ, Василий снял навесной замок: — Вот. Посидите пока на веранде. Может, кваску? — Лучше уж водочки! — тщательно затворив за собой дверь, улыбнулся мужик. — Ладно, шучу. Ну, здравствуй, Василий! — Здравия желаю, товарищ подполковник! — Полковник уже… Да ты не журись и не вытягивайся… Дай-ка, хоть тебе обниму… Сколько ж мы не виделись-то? С фронта! — С фронта… С мая сорок пятого… нет, с июня. Ну, Николай Иваныч… Эх! Они обнялись, хлопая друг друга по плечам, как старые, давно не видевшиеся друзья… — Ну, пойдем, Николай Иваныч, ко мне… Посидим, погутарим. Хозяйка моя, думаю, еще не скоро явится. А может, по стопке? — Нет, — полковник резко тряхнул головой. — Нельзя мне сегодня — совещание в районе, у Первого. Да и разговор у нас пойдет очень и очень серьезный. — Даже так? — А ты думал, я тебе просто так из Питера выдернул? Спасибо, что не отказал, приехал… — Николай Иваныч! — Как там у вас, на Литейном, дела? — Да как и у вас. Слухи ходят, милицию под себя подгребать собрались. — Об этом и у нас говорят… Ладно, давай ближе к делу. — Внимательно вас слушаю, товарищ полковник. — Ой, достал уже… Ты-то по званию сейчас кто? — Капитан. — А что майора не дали? Ладно, у вас там свои кулики. Так вот, слушай… в общем, есть тут у нас одно заведение. Василий усмехнулся: — Профилакторий? — Откуда знаешь? — В поезде разговорился с одним. Да и тут кое-что расспросил, у тетки Глафиры. — Ты поосторожней с расспросами-то, дело — серьезнее некуда. И, понимаешь, почти совсем не на кого опереться — пришлось вот тебя вызывать. — Своих оперативников, значит, нет? — Да, как грязи! — полковник неожиданно помрачнел. — Только верить никому нельзя… почти никому. Нет, есть, конечно, опытные, хорошие парни, но тех здесь знают уже, в прошлом году банду Азамата-татарина брали. — Азамат-татарин? — Да был тут такой фашистский прихвостень. Через него мы на некого Аслана вышли, тоже, похоже, из выселенных, но кто-то ему все документы выправил — не подкопаешься, тем более — покровителей высших имеет, но об этом позже. У Аслана этого суденышко имеется, как буксир оформлено, на самом деле — мотобот с парусным вооружением шхуны. — Не его ль я сегодня видел? Часом, не «Эспаньола» называется? — «Эспаньола»… Тут у нас картину в прошлом году крутили — «Остров сокровищ». Трофейную или нашу, уже и не вспомню… А я смотрю — наш пострел везде поспел! Ты, капитан, времени даром не теряешь. Ладно, продолжим. Мотобот этот давно уже был в кое-каких делишках замечен… а трогать не позволяли — чуешь, к чему клоню? Василий молча кивнул. — Так вот, — полковник вытащил портсигар, закурили. — А в начале мая я через своих людишек узнал, что два трупа на «Эспаньоле» этой чертовой появилось. Насквозь криминальные трупы… Аслан с Генкой Фасгеевым… Фосген кличка, так, блатата дешевая, но подвизался… видать, не поделили что-то. — Так это прямое милиции дело! — ленинградец улыбнулся и стряхнул пепел. — Пусть уголовка и занимается. — Я тоже так поначалу подумал, что чистой воды уголовщина, но… Знаешь, Аслан-то, как недавно выяснилось, был тесно с Азаматом связан. Теснейшим образом. — Ясненько, — потер ладони Василий. — Не пойму пока только — при чем тут профилакторий? — А вот сейчас поймешь! Мотобот этот, «Эспаньола» чертова, несколько раз переправлял в профилакторий людишек… очень странных людишек. — Что за людишки? — Не знаю, мой человек их мельком видел. Молодые, некоторые даже очень — подростки, дети, по-русски говорят так, что и не поймешь. Так вот, пару раз их в профилакторий доставили — прямо к их мосткам, к воротам, оттуда сразу же охранники вышли, людишек увели быстренько. А потом — опять таки мой человек видел, как ночью из профилактория на мотобот какие-то ящики тащили. Тяжелые. Смекаешь? — Оружие! — Именно! А молодежь эту непонятную в банду готовят. В профилактории промывают мозги… Целая шайка там. Окопались! Не устроили бы заваруху какую, вот чего боюсь-то. — Так и доложил бы, Николай Иваныч! — Доложил уже. Посмеялось надо мной начальство да рявкнуло — профилакторий не сметь трогать, не по Сеньке шапка! Мол, такие там люди лечатся, такое покровительство из самой Москвы. Туда ниточки тянутся. Да и местные… Сытиков Николай Николаевич — второй секретарь обкома — и тот… — А сам… что? Абакумов? — Виктор Семенович либо не знает, либо не хочет знать… Одна надежда — Огольцов. Знаешь ведь его? — Сергея Иваныча? Онже теперь зам по общим вопросам. — Вот-вот… с ним-то и удалось связаться, он и дал добро. Мол, узнаешь чего конкретно — тогда поддержу, действуй. — Ну хоть так, — облегченно улыбнулся Василий. — Огольцов — поддержка серьезная. — Да. Но только все знают, что с Абакумовым они не в друзьях. Ох, Сергей Иваныч… не слетел бы ты раньше времени. — Товарищ полковник… а человек ваш, ну этот, о котором вы… — Нет больше моего человека, Вася! — с горечью промолвил гость. — Неделю назад в море выловили. Со стрелой в груди — так-то! — Со стрелой?! — Точно — крымские татары это, прихвостни фашистские… Агент-то погибший мне не чужой был… племянник внучатый, Алешка… И я ж его сам… Думал, выполнит задание, потом звание, служба… Будет хоть на кого опереться. Ан не получилось. Ну что ты так смотришь, Василий? Черт с ним, давай, тащи свою водку. Дальше уже продолжили за бутылкой, впрочем, недолго — полковник и в самом деле спешил, тем более, обещал еще раз заглянуть уже завтра. — Примерно вот в это же время и загляну, ты жди, Вася. — Дождусь, — улыбнулся Ганзеев. — Уж мы завсегда гостям рады. — И я тебе кое-что интересное привезу… Тоже рад будешь. — Так, может, мне того… — Капитан задержал гостя в дверях. — К мотоботу подходы прикинуть. Николай Иваныч махнул рукой: — Попробуй. Да и вообще, прикинь, что к чему. Только на рожон не лезь, и завтра мне все доложишь.
Ближе к вечеру, надев новые туфли и широкополое соломенное канотье, прикупленное здесь же, на местном рынке, Василий отправился на пляж, только не на общий и, упаси боже, не на санаторский, а чуть подальше — поближе к колхозным баркасам, к пирсу, около которого покачивался на мелкой волне мотобот с романтическим названием «Эспаньола». На рожон, как и приказал полковник, не лез, в матросы или, там, в мотористы не набивался, просто наблюдал за корабликом… и за тем, кто к нему подходит. Никто так и не подошел, а на мотоботе явно чинили двигатель — меж каютой и люком в машинное отделение проворно летал какой-то по пояс голый парень с глуповатым лицом, затейливыми наколками и с шикарным чубом. То ключи какие-то приносил, то пиво… Потом на палубу выбрался пожилой крепыш, крепко измазавшийся в машинном масле: — Кешка, ветошь подай. И папиросы. — А папиросы-то я откуда тебе возьму, Палыч? — изумился молодой вьюнош. — Ларьков тут нету. — Так у тебя ж были. — Так скурил все! — Экий ты… Ну так стрельни у кого-нибудь, что рот-то раскрыл? — Стрельни… Попробую. Спрыгнув на причал, Кешка проворно побежал к берегу, к только что подошедшим пацанам-подросткам: — Здорово, парни, курева дайте! О! Благодарю…
Уже начинало темнеть, и на пирсе зажглись огни, в свете которых из кормовой каморки-каюты вновь показался Кешка, только на этот раз — приодевшийся франтом: в тельнике и черных матросских клешах. Ну и чуб, само собой, был тщательно расчесан… правда, лицо от этого умнее не стало. Этакий сельский гопник. — Че, Кеша, в клуб? — закричали подростки. — В клуб. Раз уж там танцы. Эх, Одесса, жемчужина у моря-а-а… Пока, пацаны, не кашляйте! Палыч, между прочим, не выходил, видать, решил заночевать сегодня на «Эспаньоле». В каюте зажегся иллюминатор. А вот юные купальщики явно засобирались по домам. Ганзеев быстро оделся, забежал вперед и, надвинув на глаза шляпу, повернул подросткам навстречу. — Здорово, пацанва. Кешку с буксира не видели? Ну, Кастетом его еще кличут. — Не с буксира, а с мотобота. На танцах ищи, в клубе. — В клубе? А я ведь его предупредить хотел… чтоб затихарился покуда. Ищут его в Приморске, говорят, кого-то порезал… или кастетом дал. Не насмерть, правда, но все ж… — Это он может, — опасливо покосившись на Василия, парни тихонько засмеялись. — Ну, ладно, не застал и не застал… В клуб уж не пойду, некогда… Нате вот, пацаны, закуривайте… Посидим малость… А ты чего папиросину не берешь? Мама заругает? Ох ты, господи, ути-пути… Ла-адно. Он, Кешка-то, все так же, вдвоем с Палычем. Не взяли помощника? — Не-а, не взяли еще. Пока двигатель чинят, а за капитана — Палыч, хотя он, вообще-то, моторист да и судимый. — Понятно. Значит, капитана ждут, шкипера? — Да. Уж теперь кого назначат. Василий блаженно затянулся: ясно теперь было — на мотобот ему соваться нечего, на шкипера насквозь сухопутный опер не тянул точно. — Да-а… значит, капитана пришлют — втроем будут? — Выходит, втроем. Да там и двоим-то делать нечего! Тоже еще — шхуна! Кто-то из подростков презрительно засмеялся и сплюнул. — Ладно, парни, бывайте, — махнув на прощание рукой, Ганзеев быстро свернул в первую же попавшуюся аллейку. Переждал, пока стихнет вдалеке шумливый ребячий говор, вышел на главную улицу и не спеша зашагал к себе, наслаждаясь вечерней прохладой. Сладко пахло дынями и вишней, в кустах акации заливались-насвистывали соловьи, и по пыльной улицы — от правления и до сквера — под льющуюся откуда-то музыку прохаживались влюбленные парочки. Чу! Музыка вдруг резко оборвалась, стихла… послышались жуткие крики… звуки ударов… ругань. Оп! Снова музыка…
На следующий день, с утра, капитан никуда не пошел — ждал Николая Иваныча. Полковник не обманул, явился, как обещал, даже еще раньше. Уверенно завернул во двор, стукнул в оконце: — Василий, ты дома? — Дома, Николай Иваныч. Заходите. — Ага… Войдя в комнату, полковник, к большому удивлению Ганзеева, поставил на стол… принесенный с собой патефон и стопку пластинок. — Что так смотришь, Василий? Не, веселиться мы с тобою не будем… Ты, кто такой Тино Росси, знаешь? — Нет, — несколько растерянно отозвался ленинградец. — А что, должен? — Да уж не знаю, как и сказать, — хохотнул полковник. — А оркестр Гарри Роя слыхал? — Не слыхал… — И даже Глена Миллера ни разу не слушал? — Ну уж этого-то… Кино смотрел, трофейное… как же его? — «Серенада солнечной долины», — весело расхохотался гость. — Только это не трофейный фильм, а союзнический… ну, тогда был союзнический, пока не стал вот, откровенно вражеским. Ладно! Вот тебе пластинки, вот — список с краткими аннотациями. Разбирайся, запоминай, слушай. Радиолу, извини, не привез — тяжело уж больно тащить, да и дорогая. Обойдешься и патефоном. Как хозяйка уйдет, сразу же выставляй его на подоконник и жарь… ну, в смысле — крути пластинки. — Хорошо, — справившись с собой, невозмутимо кивнул Василий. — Дни напролет буду патефон слушать. Только, может, поясните — это все к чему? — А к тому, милый мой, что главврач профилактория — меломан! — Ага… понятненько. — Мало того — немец! У тебя как с немецким, не забыл? — Да помню еще. А что еще про немца этого известно? — Да почти ничего. Попал в плен, хотя в общем-то и не военный вовсе, в Дальлаге находился… оттуда и наш областной начальник, Сытиков, который… в общем, ты понял. Капитан молча кивнул. — Известно, что немец этот врач от Бога… Что без его слова ни одно дело в профилактории не решается. Филиппов ему большую волю дал. На этом мы и сыграем! И ты, Вася, в этой партитуре первой скрипкой будешь, усек?
Глава 18 30 июня 1948 года. Колхоз «Рассвет» ЗООТЕХНИК ИЗ ХАБАРОВСКА
Миша с Артемом с разбега повалились в крапиву, прямо в заросли, густые, ядреные, так, что некогда было осматриваться, пришлось выскочить на неширокую тропку со всей возможной скоростью. — Ухх! — Ратников шумно перевел дух и посмотрел на Тему. — А ну-ка, повернись… Кровь, конечно была, да, но, слава Богу, стрела лишь чиркнула, оцарапала шею. — Ничего, — хохотнул Михаил. — До свадьбы заживет — жить будешь. Сейчас подорожник приложим… а вообще, хорошо бы йод. И прививку от столбняка сделать. — Дядь Миша, не надо прививки, — жалобно попросил Артем. — Хоть я уколов и не боюсь, ты ж знаешь, но… все равно неприятно, когда тебя иглой колют. Может, мы скорее в лагерь пойдем? А потом — домой. Самолетом или на поезде. — Для начала нам бы переодеться не худо, — с усмешкой пробормотал Ратников. Мальчик охотно закивал: — Да, да, не мешало бы! А то ходим, как лохи. — Переодеться… — задумчиво повторил Миша. — И еще кое-что сделать. Молодой человек внимательно смотрелся по сторонам — Алии, как он и предполагал, нигде видно не было. Никакой засады. Оно и понятно — ее еще просто здесь нет. Не зря же они с Темкой на закат бежали… Ратников и в прошлый раз точно так же вот уходил — с упреждением. А значит, Алия и ее подельник… подельники (если таковые имелись) здесь, в будущем, еще только появятся, правда — скоро, дня через два или через неделю — вряд ли Михаил с Артемом намного их опередили. Да, и еще помнить надо, браслетик-то синенький, значит, здесь тридцать восьмой или тридцать девятый год — времечко во всех отношениях жуткое. Может, зря они сюда рванули? Сидели бы себе в тринадцатом веке, ждали бы у моря погоды! Да еще стрелы бы в бока получили — запросто. Нет, все же хорошо, что ушли — просто и деваться уже некуда было. Вон, шея-то у Темки — подорожник приложили, а все равно кровоточит, царапина знатная. Йод бы, конечно, неплохо… Ладно, что тут стоять? Надо действовать! — Погодь… Осмотревшись, Ратников вновь нырнул в крапивные заросли и, вытащив отобранный у медсестрички ТТ, тщательно спрятал его у корней какого-то сильно разросшегося куста — жимолости или барбариса. После чего, поеживаясь, выбрался на тропинку и, подмигнув Темке, ухмыльнулся: — Ну что, брат? Пойдем. — В лагерь?! — Да нет, Темыч… пока только к морю. — К морю? Вот здорово! Только… ой! Ты ж говорил — переодеться надо… А где ж мы тут переоденемся? И во что? — Точно! — Михаил с силой хлопнул себя по лбу. — Как же я забыл. Ты ведь прав, Темыч, в таком виде мы далеко не уйдем… Вот что — раздевайся! Все с себя снимай, трусы только оставь — не потерял трусы-то? — Да нет. — И я, слава богу… Та-ак, давай-ка свои лохмотья… Вся средневековая одежка — портки, рубахи, сапоги, пояс с ножичком и саблей, Темкин армячок и фасонистый голубой дэли Ратникова безжалостно полетели в заросли чертополоха и крапивы. Не в те, что у кустарников, а чуть дальше… — Да-а, — почесав грудь, улыбнулся Миша. — Экие мы с тобой, Темка, лохматые! Прямо хиппи какие-то. — Не, дядь Миша. Ты больше на цыгана похож. Особенно, когда был в халате. — Ла-адно, — весело отозвался Ратников. — Посмотрим еще, кто из нас цыган… Да, Артем, помнишь, я предупреждал, что мы с тобой не сразу дома будем? — Да помню, ведь не склерозник. — Надо говорить — склеротик. Впрочем, это не важно, — молодой человек пригладил волосы рукой и посмотрел вдаль. — Уговор такой: ты, Темыч, ничему сейчас не удивляйся и, главное, удивление свое на людях не показывай, а, если чего не поймешь — лучше у меня спроси. Только так, незаметно. — Понял, — кивнув, мальчик недоуменно хлопнул глазами и негромко спросил: — Дядь Миша, а мы сейчас-то куда идем? — К морю, Артем, к морю. Любишь ведь купаться-то? — Люблю!Всей перешедшей по наследству плотью,Всем обликом, которым дорожу,К широкому в плечах простонародьюЯ от рождения принадлежу.Евгений Винокуров.Основа
Вода оказалась теплой, но песочек еще не нагрелся, солнышко-то едва-едва встало. По Мишиным прикидкам шел, наверное, восьмой час утра… или даже еще раньше — шесть, полседьмого… Пробежавшись по воде, Артем, поднимая брызги, нырнул в набежавшую волну… вынырнув, обернулся: — Ой, дядь Миша! Здорово! А тут у нас лето, что ли? — Похоже, что так. Ратников тоже нырнул и с удовольствием поплавал на мелководье. Эх, хорошо. Только… лето-то оно — лето. Но вот точно — не «у нас». Тридцать восьмой год, знаете ли… Да-да, тридцать восьмой, ведь там, в прошлый раз, именно в этот год и вывел синий браслетик. Где-то неподалеку, за лесополосою, прозвучал горн, громко заиграло радио… репродуктор… И вскоре послушались звонкие ребячьи голоса, и на пляже показались пионеры в длинных сатиновых трусах, красных галстуках и панамках. Весело крича, ребята бросились к морю. — Первый отряд! — на бегу надрывалась вожатая. — В воду без команды не заходить. М-да… поглядев на строгую девушку, Ратников покачал головой — точно, тридцать восьмой. — Дядь Миш, можно я с ребятами? — Да ради бога, — Ратников пожал плечами. — Лишнего только не сболтни. Артем повел плечом и прищурился: — Так ведь даже если и сболтну — не поверят! — Это уж точно. Ну, беги, беги… я пока полежу, нам еще тут долго… купаться. Был, был у Ратникова кое-какой план… созрел вот в голове только что. Главное сейчас — выждать, затаиться, легализоваться, что ли. И потом уже приступать ко второму пункту — желтенькому браслетику. Именно он — ключ к дому. Где-то здесь у злодеев — главная база, с посещением которой затягивать явно не стоит — Алия ведь совсем скоро явится, шухер поднимет. — Та-ак! Первый отря-я-ад! Быстро выходим все из воды… Я сказала — быстро, иначе больше по утрам купаться не будете. Мальчик, ты откуда такой нестриженый взялся? Не из лагеря? Тогда иди… Кадушкин, помолчи! Что значит, что он твой друг? Быстро же ты себе друзей находишь. А вдруг он не привитый? Кто за ваше здоровье отвечает? Правильно — я! А ничего себе девушка эта вожатая. Повернув голову, заценил Михаил. Приятненькая такая девушка, с косами, пухленькая… умм! Только вот выражение лица… словно бы в собралась куда-нибудь в Анталью или даже в Париж, а ее в аэропорту за неоплаченный дорожный штраф тормознули. — Так, все расселись, — водрузив на голову панамку, продолжала командовать вожатая: — Начинаем утреннюю политбеседу. Кто у нас сегодня ответственный? Ведь ты же, Кадушкин! Что молчишь-то? О фашистской клике Тито политбеседу приготовил? Ой, Кадушкин… только не говори, что забыл! — Я… я забыл, Фрося… Ну, правда забыл… листочек, на котором написано. Он у меня там, в тумбочке, я сбегаю, ладно? — Сиди уж. Эх, горе мое. А еще правофланговый отряд! Ладно, пошли… после обеда политчас проведем. Но уж ты смотри, Кадушкин, не подведи! — Не подведу, честное пионерское! Фрося, а можно, мы прямо с коек по утрам в море бегать будем, не одеваясь?
Клика Тито… Ратников проводил взглядом уходящий отряд. А это уже не тридцать восьмой… тут концом сороковых попахивает. Хотя тридцать восьмой — сорок восьмой — для них с Темой никакой разницы. Что там, что сям: «Да здравствует наш великий Сталин», со всеми вытекающими отсюда последствиями, для беглецов — весьма напряженными. — Дядь Миша, — Темка улегся рядом. — Я бы съел что-нибудь. — Я бы тоже. Там во-он, у лодок — ларьки. Только закрыты еще… рано. Мальчик вздохнул: — Ну, подождем, когда откроются. — Ага… только где еще денег взять? Да ладно, не переживай, Темыч, раздобудем на зуб что-нибудь. Нам еще тут долго валяться. — Так ведь и здорово! — во все губы улыбнулся Артем. — Пляж, море… солнышко! И никаких вонючих монстров с мечами, со стрелами! Ратников засмеялся: — Да уж, и не говори — вот оно, счастье-то! Впрочем, монстры тут и свои имеются… И еще не известно, какие страшней. — Дядь Миша, ты о чем сейчас? — Так. Не бери в голову. М-м-м… нам с тобой подстричься не худо… хотя бы чуть-чуть. — Что, прямо вот сейчас, здесь? — Да хорошо бы… — Молодой человек задумчиво посмотрел на маячивший метрах в пятидесяти причал, от которого уже начали отправляться рыбацкие баркасы… а вот «Эспаньолы» видно не было… ну, не все же сразу-то! Появится еще «Эспаньола», не здесь, так у другого пирса. — Темыч, ты б к рыбакам сбегал, спросил бы ножницы… вдруг да есть у кого-нибудь? — Ножницы?! — Ну да, скажи — мы отдадим быстро. Мальчик вскочил на ноги… и замялся: — Дядя Миша! Что-то я не помню, чтоб ты кого-то подстригал… — Иди, иди… Не сомневайся — принесешь ножницы, обслужу в лучшем виде. Артем управился быстро, через пару минут уже бежал обратно, с ножницами и большим куском белого хлеба с салом и зеленым луком… — Дядя Миша, а меня за цыганенка приняли, хоть и не темный вовсе! Ну, конечно, не темный. Белобрысый, точнее — соломенно-желтый… Или — золотисто-соломенный? — Ну, давай, садись. Устраивайтесь поудобнее, уважаемый господин. Ну-с, как стричься будем? — Мне мелирование и пирсинг! — Че-го?! — Точнее — пилинг. Ратников улыбнулся — это хорошо, что мальчишка шутит… да и говорит смешно, грассирует, словно камешки во рту языком катает — «мелир-рование», «пир-рсинг». — Ну, вот, — отхватив последний клок, Михаил с подозрением покосился на кровавую царапину на Темкиной худенькой шее. Вроде перестала кровоточить, но… Все же надо бы смазать йодом. — Ой, дядя Миша! — Ты чего смеешься-то? Не понравилось? — Не в том дело. Просто теперь моя очередь издеваться! Ну-с, как стричься будем? Может быть, одеколоном попрыскать? Обкарнались они конечно же кое-как, уж как сумели, но и это было хорошо — длинные волосы в сталинском СССР уж точно не носили, что в тридцатые, что в сороковые. — Ты чего йод у рыбаков не спросил? — Забыл, дядя Миша. Да и не кровит уже… только щиплет. — Щиплет у него… не хватало еще заразу какую-нибудь подцепить. Оп-паньки… Глянь-ка, Тема, там, случайно, не волейбольную сетку натягивают? — Где? — мальчик радостно обернулся. — Бежим, дядя Миша, играть! Ратников быстро поднялся на ноги и ухмыльнулся: — Ну, что ж, идем. Стой, стой… ножницы-то рыбакам отнеси! Знатная оказалась игра, но Михаил в грязь лицом не ударил и вскоре уже заслужил нешуточное уважение и прозвище — бомбардир. Ближе к обеду народу на пляже собралось порядочно — подтянулись и организованные отдыхающие, из санаториев, и — «дикие». Мужики — в длинных сатиновых трусах до колен, женщины — черный низ, белый верх, в смысле — белый лифчик, обычное белье, без всяких там ухищрений. Даже простенький закрытый купальник — как во-он у тех симпатичных девушек! — в это (и не только в это) время — большой дефицит, просто так не достанешь. — Миша, наша подача! — А ну-ка, покажи им, бомбардир! — Давай, дядя Миша, давай! — перекрикивая всех прочих болельщиков, надрывался Артем. — Закрути! Ввухх!!! Свечкой взмыл в небо мячик — Ратников специально так вот и подал, чтоб хоть какой-то шанс у команды соперников был… — Потеря подачи! — замахал руками судья — брюхастенький мужичок в сделанной из газеты кепке. Кстати, неплохая кепочка. Михаил давно заценил — можно и лохмы прикрыть. Это вот сейчас, пока мокрые, волосы еще более-менее прилично выглядят, а когда высохнут? — Счет — одиннадцать: два в пользу… сами видите, кого! — Ура! Ура чемпионам! — Мише-бомбардиру — ура! — Ну, что, товарищи? Купаться? — А пошли! Отдыхающие — и болельщики, и игроки — стадом бросились в море. — Эй, Бомбардир, погодь, — на бегу окликнул Мишу брюхастый. — Может, по пивку? — А есть? — Ратников заинтересованно остановился. И Темка — тоже. Склонил голову к плечу, левый глаз прищурил: — Что, дядя Миша, пивко пить будешь? — Буду, Темыч. Ежели, правда, угостят… — Обижаешь, Бомбардир! У нас, кстати, тут и бутерброды. — От бутербродов тоже не откажусь… Два давайте! — С колбасой или с салом? — Темыч, тебе сало или колбасу? — Колбасу, конечно. Тьфу… сало! Брр… — Темыч, а ты ножницы-то отнес. — Отнес. И даже йод спросил — вон… — Парнишка повернулся, показал густо смазанную йодом царапину и пожаловался: — Еще больше щиплет. — Терпи… Может, тебе и не купаться пока? — Ага, не купаться… в такую жару я тут весь и потом изойду… шея так и так мокрой будет. Так лучше уж водичка. — Водичка-то морская, соленая, а душа, между прочим, поблизости не наблюдается. — Вот вам бутерброды… кушай, мальчик. Артем не заставил упрашивать, умял с ходу — и с колбасой, и с салом. Потом довольно похлопал себя по животу и заявил: — А попить? Пить очень хочется, дядь Миша. — Бомбардир! Ничего, если мы пацаненку твоему пива нальем? Ратников махнул рукой: — А, наливайте. Со стакана не захмелеет. Пей, Темыч! Только Маше ничего не рассказывай. — Не скажу… умм… Фу-у… горькое! Ладно, я побежал уже… Вернув стакан, мальчишка унесся к морю. Ратников и любители пивка — компания из трех мужичков: «судьи» и двух загорелых до черноты парней из Мишиной команды — уселись уже основательно, в тенечке, достали припрятанную в кустах трехлитровую банку с пивом, бутылочку водочки — а как же без нее-то? Потом разложили на газете закуску — вяленую тараньку, зеленый лучок, редисочку, нарезанное мелкими брусочками сало. Хлеб вот только был белый, черного, ржаного, здесь не пекли. — Ты как, Миша? — брюхастый — звали его Иваном Афанасьевичем — щелкнул по бутылке ногтем. — Да неудобно, — Ратников замялся было. — Неудобно штаны через голову одевать… Давай, давай — это ж наш выигрыш. — А, — догадался Михаил. — Так мы на нее играли! Ну, тогда другой разговор, тогда конечно, пиво без водки — деньги на ветер! — Эх, хорошо сказал! — разливая водку, хохотнул Иван Афанасьевич. — Сразу видно — наш человек, не какая-нибудь там интеллигенция. Ну, за вашу победу, что ли? Чокнулись и быстро выпили. Стаканов-то было два — пили по очереди: сперва Иван Афанасьевич с Михаилом, потом — парни, шахтеры с Кузбасса. Потянувшись к закуске, Ратников вчитался в газету:
ПЕРВЫЙ ХЛЕБ — ГОСУДАРСТВУ СТАЛИНГРАД, 28. Колхозы южных районов Сталинградской области, развернув массовую уборку урожая комбайнами, приступили к сдаче хлеба государству… «Правда», № 181, от 29 июня 1948 года.— Мужички, газета-то свежая? — Вчерашняя. Ага… значит, сегодня — тридцатое. Июнь сорок восьмого. Примерно этого Миша и ожидал. — Ты что задумался-то, Михаил? Давай-ка, накатим. — Ого! Товарищи шахтеры уже выпили?! Быстро! — Да что тут пить-то? — Ну… — Иван Афанасьевич сделал торжественное лицо. — За товарища Сталина! Ратников ничего не сказал, опасаясь сморозить пошлость, просто выпил молча да, крякнув, похвалил: — Хорошая водка. — А какой же ей, милой, быть-то? — дружно рассмеялись парни.
Покончив с водочкой, сразу же приступили к пиву. — Вот вы — с Кузбасса, — Михаил похрустел редиской. — Ты, Иван Афанасьевич, — из Челябинска. Это что же — вы со всего Союза здесь? — Так по путевкам. Во-он, видишь у лодок мужика с шахматами? Тот вообще из Хабаровска. Даже дальше еще — зоотехник из зверосовхоза имени Бонивура. — Из Хабаровска? — задумчиво пробормотал Ратников. — Ну-ну… И когда у вас отдых заканчивается? — Да послезавтра уже по домам. — Жаль. Только ведь познакомились… Надо же — из самого Хабаровска! — Дальше еще! Говорят тебе — зверосовхоз. Да он не один, с сыном приехал маленьким, но без жены. Насчет жены мы и не спрашивали. Быстренько допив пиво, мужики, как и следовало ожидать, принялись гоношиться на продолжение банкета, от чего Михаил поспешно уклонился: — Не, мужики. Мне еще вечером супругу встречать. — А, ну раз такое дело… Не повезло тебе, Миша! — И не говорите. — Ну, бывай тогда… мы сейчас в магазин, а потом-потом осядем где-нибудь. Простившись с собутыльниками, Михаил живенько выкупался и, выбравшись обратно на пляж, подошел к шахматисту. — Сыграем партеечку? — Охотно! — Зоотехник, лысоватый мужик, немолодой уже, но кряжистый и мосластый, проворно расставил фигуры и, зажав в кулаках две пешки, с улыбкой взглянул на Ратникова. — Левый, — кивнул Михаил. Зоотехник разжал кулак… Мише выпало играть черными, да ему было все равно — конечно, не Остап Бендер, в шахматы не второй раз в жизни играл, но… все ж не очень-то жаловал это дело, больше предпочитал карты — преферанс там, кинга, покер. Вчетвером-то куда веселее играть, чем харя на харю. Первую партию Ратников, к стыду своему, проиграл быстро и, можно даже сказать, стремительно, вторую… во второй ему уже помогал Артем. Подбежал ближе, шептал, советовал. Рядом болтался еще какой-то мальчик, совсем уж маленький — лет восьми. Стриженный почти под ноль, лопоухий, крепенький… Зоотехника сынишка, кто же еще? — Ленька мой, — улыбаясь, кивнул отдыхающий. — Хорошо, что я его с собой взял. — Дядь Миша… а можно я сыграю? — неожиданно предложил Артем. — Играй, — с готовностью согласился Ратников. — Ой. Мы же с вами и не познакомились… неудобно как-то. Ратников, Михаил Сергеевич, инженер из Ленинграда. А это — Артем. — Неужели из Ленинграда? У меня ж оттуда жена — бывшая… — Вспомнив о супруге, зоотехник сразу поник, свесив плечи. Впрочем, тут же встрепенулся, протянул руку: — Собольков, Виталий Андреевич. Зоотехник. — Издалека сюда? — Из дальневосточной тайги… Что вы так смотрите? — Виталий Андреевич неожиданно рассмеялся. — Хабаровский край — самая что ни на есть тайга. Джунгли! Эх, и места там у нас… — А вы в колхозе каком-нибудь трудитесь? — Зверосовхоз у нас… раньше артель была. Зверосовхоз имени Сергея Лазо, может, слышали? Про нас и в центральной прессе писали — план четвертой пятилетки за три года и восемь месяцев выполнили. — У вас там райцентр? — Село Первомайское, старинное, еще, говорят, при Хабарове или Пояркове появилось. Ой! — Мат вам, Виталий Андреевич! — лукаво прищурился Артем. — Ну все… — Зоотехник с видимым сожалением посмотрел на часы. — Эй, Ленька… уходим. — Пообедаем, да собираться пора… Завтра уже и поедем. Сначала до Токмака, оттуда поездом — до Запорожья, а там — через Москву — домой. — Целое путешествие у вас получается. Не слишком утомительно? — Ничего. Зато всю страну посмотрим. Простившись с зоотехником и его сынишкой, Михаил со всей серьезностью посмотрел на Артема: — Слышь, Темыч… Тут вот какое дело. Теперь ты — Ленькой будешь. А я — Виталием Аркадьевичем. — Дядя Миша… — Я вон тут газетку прихватил — глянь на дату. — Двадцать девятое июня… тысяча девятьсот сорок восьмого года! — Вчерашняя. Теперь все усек? — А-а-а! То-то я и смотрю — не так все… Понял, дядя Миша! Не подведу. Так ты об этом и предупреждал, когда сказал, что не сразу дома будем? — Догадливый ты у нас, Темка! — И что мы теперь будем делать? — Какое-то время придется здесь пожить… дня три, может, неделю… — Так можно тут, на пляже! Или дачку какую-нибудь снять… — А деньги? — Ой, правда… у нас ведь даже одежды нету. Придется чью-нибудь украсть! Некрасиво, конечно… Ратников вздохнул: — Не те времена, Темыч, чтоб на пляже жить или, тем паче, красть. Живо вычислят, или кто-нибудь донесет… не сомневайся. Очень уж сильно мы на других непохожи… слишком уж подозрительны. Ну, допустим, украдем одежку, может, и с деньгами так же повезет — и что? На лавочке не заночуешь, а комнату снять — на это деньги нужны приличные… Да и донесут, сразу же донесут участковому, те же соседи. — И что же делать, чтобы не донесли? — похлопал глазами Артем. — Самим к участковому явиться. — Самим? Что, прямо так и пойдем, в трусах? — Так и пойдем. Ты кепки из газет не умеешь делать? — Не… — И я не умею. Тогда вон, попроси тех ребят.
Примерно через час беглецы — полуголые, в газетных кепках — уже подошли к правлению колхоза «Рассвет», поднялись по крыльцу, вызывая законное недоумение конторских служащих. — Милиция тут у вас где? — предупреждая возможные осложнения, громко поинтересовался Ратников. — Милиция? А, вы к участковому, наверное… Вон туда проходите по коридору, если нету, так подождите. Он сегодня точно должен быть. Остановившись перед обитой коричневым дермантином дверью с табличкой «Участковый уполномоченный Карась А. В.», Ратников немного подумал и решительно дернул ручку… — Разрешите войти? — Минутку… — Сидевший за столом чернявый, примерно одного с Михаилом возраста, мужик в синей майке «Динамо» поспешно махнул рукой. — За дверью обождите, товарищ. Я позову. — Позовут, — пожав плечами, Ратников уселся рядом с Артемом на выкрашенную серой густотертой краской скамейку. Дверь тут же открылась: — Заходите товарищ… товарищи… Уже успевший натянуть темно-синий, с серебристыми лейтенантскими погонами, китель, участковый, казалось, ничуть не удивился экстравагантному виду посетителей. — Вот, на стулья присаживайтесь… Что? На пляже обнесли? Не первый случай. — О-ох, — Ратников тяжело вздохнул. — Стыд-то, стыд-то какой! — Говорю же, не вы первые. Как сезон — так начинается. Вроде и всех пересажали уже, ан нет… — И главное, документы, деньги… вместе с одеждою все унесли! А мы ведь только сегодня приехали… и вот, нате вам, такая оказия! Участковый махнул рукой: — Да не переживайте вы так, дорогой товарищ, чай не в какой-нибудь Америке живем — вот там бы точно пропали, а здесь поможем, чем сможем. Сейчас с вас объяснение возьму… Вы, вообще, издалека к нам? — Хабаровский край. — У-у-у-у!!! Эт вы попа-а-али! Да ладно, сказал же — не переживайте. — Зверосовхоз там у нас… имени Бони… имени Сергея Лазо. — Знаю такой! Не первый раз уж от вас приезжают… обычно по профпутевкам. — Ну а мы с сынишкой решили — диким так сказать, образом. — Ай-ай-ай, товарищи! — милиционер шутливо погрозил пальцем. — Решили частный сектор кормить? Вот и покормили. Что же вы за вещичками-то своими не следили? — Не болтай по телефону, болтун — находка для шпиона, — глянув на висевший над сейфом плакат, шепотом прочитал Артем. — А? Ты чего шепчешь-то, хлопец? Ладно, давайте все по порядку. Сначала — с вас… Имя, фамилия, отчество и все такое прочее. — Виталий Андреевич Собольков, зоотехник… Ратников хорошо себе представлял, что дальше будет — пошлют телеграфный запрос в Хабаровский край… Там с паспортным столом сверятся, подтвердят — да, мол, есть такой гражданин, потом, может быть, в зверосовхоз позвонят — там тоже скажут, уехал, мол, товарищ Собольков в отпуск к Азовскому морю… и вот еще не вернулся. Пока то да се — время пройдет немалое. А за это время Ратников сильно надеялся отсюда убраться. Можно, конечно, что-нибудь и получше было придумать, но… как сложилось, так и сложилось, чего уж теперь? Тем более участковый-то, кажется, мужик правильный. — Ну вот… — лейтенант протянул исписанный мелким убористым почерком лист. — Прочтите, напишите — «с моих слов записано верно, мною прочитано», поставьте подпись. Все! Будем искать… Вы, верно, голодные? Позвенев связкой ключей, участковый порылся в сейфе: — Вот вам два талона… в колхозной столовой пообедаете… она в этом же здании, только с другой стороны вход. Ой… Как же туда пойдете-то, этакими индейцами? — милиционер ненадолго задумался и махнул рукой. — Ладно, до тетки моей прокатимся двоюродной. Муж ее, дядя Слава, на фронте, под Сталинградом, погиб. Хороший был мужик. Так вот — там насчет одежки сообразим, подберем что-нибудь. На вас — точно найдем, а вот насчет пацана — не уверен. Ха! Да какая пацану летом одежда? Трусы да тюбетейка, чтоб голову не напекло. Ну, что? Поехали? Быстро заперев сейф, участковый водрузил на голову фуражку с синим околышем и, прихватив с собой полевую сумку, махнул рукой: — Пошли. У меня тут мотоцикл рядом.
Протарахтев на мощном трофейном «БМВ» почти через весь город, вся честная компания высадилась напротив сильно покосившегося палисадника с маячившей за деревьями хатой. — Вот здесь тетка моя и живет, — открывая калитку, с улыбкой пояснил лейтенант. — Зовут Степанида Лукьяновна. Вы не пугайтесь — она с виду только суровая, а так — золотой человек. — Улица Ворошилова, тридцать семь, — прочитал табличку Тема. — Ондре-эй! — послышался утробный голос из летней кухни. — Ты кого это привел? — Людей, тетушка Степанида. — Я вижу, что не собак. Что за люди-то? — Объясню… Слышишь, им бы одежку какую-никакую старенькую. Ты ж от дяди Славы не всю продала? — Хорошую — всю, сам знаешь, какое время было. Показавшаяся из кухни Степанида Лукьяновна — высоченная, тощая, с изможденным, со впалыми щеками, лицом и крючковатым носом — сильно напоминала Бабу-ягу. Артем даже спрятался за широкую спину Ратникова. — Не прячься, не прячься, — сурово погрозила ему старуха. — Смотри, абрикосы с деревьев не вздумай рвать… вон, с земли бери, ладно. Ондрей, ты мне когда забор-то поправишь? Да в сарае надо крыши покрыть — ить осень скоро. — Так июль же еще не начался! Да сделаю, сделаю, тетя Степанида, перекрою тебе крышу… ну, вот как только время посвободнее будет. — Крышу и я могу перекрыть, — бросив быстрый взгляд на сарай, негромко промолвил Ратников. — Чего-чего? — тетка Степанида среагировала тут же. — А ты умеешь ли? — Я ж на все руки мастер — и столяр, и плотник, — с ходу заверил молодой человек. — Если и хотите, и забор вам новый поставлю… только материалы нужны. — А за материалами дело не станет! — обрадованно откликнулся участковый. — Ты, тетя Степанида, иди пока… одежку-то поищи… а мы тут погутарим малость.
Утро следующего дня, солнечным и жарким, Ратников проснулся рано и, сполоснувшись во дворе под рукомойником, тщательно осмотрел фронт работ — и забор, и сарай. Тетка Степанида уже растапливала кухню — у нее со вчерашнего дня и остановились, так и порешив — Ратников (ну и по вечерам — участковый Андрей Карась) занимается ремонтом, а Степанида Лукьяновна их с Артемом кормит и поит. Да, еще и жилье сдала — тот самый сарайчик… Вчера по этому поводу Михаил с Андреем даже тяпнули горилки, немного, так, за знакомство да за ремонт. Уходя, участковый протянул Ратникову полсотни — «на гвозди, да пива себе… ну и так, пацану — по мелочи». — Что, Виталий, так рано поднялся-то? — выглянула с кухни хозяйка. — Да, думаю, огляжусь тут. — Ну, оглядывайся. К завтраку только ребятенка своего разбуди. — Разбужу. Степанида Лукьяновна, а рынок тут далеко? — Да не очень. Покажу — сходишь. Ты меня по отечеству-то не зови, говори просто — тетка Степанида… А рубаха-то на тебе хорошо сидит! И галифе… прям — генерал вылитый. Этот… Деголь иностранный. Миша засмеялся: — Скажете тоже — де Голль! Рубашка, конечно, была старенькая, еще довоенная, но чистая, светло-голубая, а чтоб заплатки на локтях видны не были — Ратников рукава закатал. Защитного цвета брюки-галифе, конечно, к рубашке не очень-то шли… как, впрочем, и к коричневым босоножкам. Ну, тут уж не до жиру — что дали, то и взяли. Для Темки вон, вообще, тетка Степанида по соседям бегала — принесла выгоревшую майку да черные сатиновые трусы, они Артему ниже колен были. Даже панамку — и ту справили, вот только с обувью пока обломались. А с другой стороны — зачем нормальному советскому пацану летом обувь? И так, босиком побегает, чай не барчук какой. Кстати, пора бы его будить уже. Миша заглянул в сараюху: — Эй, хватит дрыхнуть! Вставайте, корнет, нас ждут великие дела.
Позавтракав вареными яйцами (тетка Степанида держала кур), Ратников с Темой собрались на рынок. — Во-он там, у старой водокачки, свернете, — напутствовала от калитки хозяйка. — Там здание будет кирпичное, красное — рыбозавод, так от него налево, а дальше спросите. Гвозди лучше на рынке купите, в сельмаге дорого. Из дома напротив вдруг полилась музыка — кто-то выставил на подоконник патефон. — А кукарач-ча, а кукарач-ча… — Стремный какой плейер! — полюбопытничав, заценил Тема. — Ты по чужим-то окнам взглядом не шарь — нехорошо это. — Да ла-адно!
На колхозном рынке, несмотря на довольно-таки ранний, по Мишиным понятиям, час, народу было немало — покупатели, торговцы съестным, барахольщики… к последним Ратников и направился — поискать гвозди, да и так, глянуть хоть одним глазком — чем тут торгуют? А посмотреть было на что: чего тут только не продавали! В общем-то, конечно, дрянь: старые почерневшие самовары, кривоватые велосипедные колеса, какие-то жуткого вида штаны, старые галоши и даже — валенки, вот их-то Михаил никак не ожидал увидеть. Ухмыльнулся, скосив глаза на Артема: — Может, валенки тебе купить? — Лучше — крем-соду. Во-он в том ларьке продают, где и пиво. — Погодь. Гвозди сначала купим. Нужного размера гвозди отыскались быстро, с продавцом сошлись на червонце, и в придачу Ратников еще взял щеколду. И застыл взглядом на патефонных пластиночках… Продавец — интеллигентного вида дедок в довоенном пенсне и канотье с выгоревшей на солнце ленточкой — сразу же сделал стойку: — Чего, дорогой товарищ, желаете? — Так… смотрю просто. — Вот, рекомендую — танцевальный оркестр Гарри Роя. Фирма «Одеон», качество гарантирует. — Да какое с нашими патефонами качество! — И не говорите, — испуганно оглянувшись по сторонам, продавец понизил голос. — Вот у одного моего знакомого — трофейная радиола. «Филиппс». Так там зву-ук! Умм! Такой звук можно на хлеб вместо масла намазывать. — Д-а-а… — Ратников согласно закивал. — Что и говорить. А, кроме Гарри Роя, что у вас еще есть? — А вот, пожалуйста, Барнабас фон Геша, естественно, довоенный. А вот — Оскар Йост, Бенни де Вайле. Вы такого нигде не купите. — Я понимаю… да сейчас с деньгами туговато. — С деньгами всегда туговато, — философски заметил старик. — Я — если б оптом — недорого б взял. Подумайте. А то ведь скоро четверг… — А что такое в четверг будет? — Ну, как же! — продавец снял пенсне и принялся тщательно протирать их фланелевой тряпочкой. — По четвергам ко мне самый важный клиент заглядывает… очень большой любитель музыки… и живописи, кстати. Очень-очень большой знаток. — Интересно, кто ж такой-то? — Один товарищ… он прибалтиец, кажется. Главврач закрытого санатория… ну, вы знаете. Та-ак!!! А вот эта встреча была уже из тех, когда на ловца и зверь бежит! Михаил явственно ощутил, как запахло жареным, как покрылись потом ладони, как… — Дядь Миша! Тебе что, плохо? — Да нет, Темыч… Наоборот — хорошо! Очень хорошо. Теперь уж точно скоро дома будем. — Скорей бы… Хотя и тут вроде неплохо. Вот только Маша с Пашкой… Да, Маша с Пашкой… в том-то и дело. Ладно… По четвергам, значит… Доктор Отто Лаатс — преступный немецкий хирург-изувер — обожал танцевальные оркестры и живопись. Неужели он здесь?! Что ж его там, на Горелой Мызе, не прихватили? Тогда еще, в сороковом… Выходит, нет. Или… Или прихватили — и решили использовать! Ишь ты — главный врач! Впрочем, может быть, это и не он вовсе. В четверг! В четверг увидим! — Скажите, уважаемый… А больше в поселке нигде пластинки не продают? — Завозят иногда в сельмаг… — презрительно прищурился старик. — Но там — фу, невозможно слушать. — А парикмахерская, не подскажете, далеко? — Да не очень. Там, около правления, будка «Ремонт часов», а от нее — направо.
В самом приподнятом настроении Ратников подошел к ларьку, купил себе кружку пива, а Артему — крем-соду. Выпили, а уж затем отправились в парикмахерскую. Подстриглись (Артем — полубокс, Ратников — «канадочку»), освежились одеколоном «Шипр» и, благоухая, зашагали к морю. Мотобот «Эспаньола» покачивался на волнах у дальнего причала. — Какое романтическое название! — подойдя ближе к удившим с пирса рыбу мальчишкам, негромко произнес Ратников. — Прямо так и пахнет пиратством. Чей кораблик — колхозный? — Не-а, — один из парней — круглолицый, с густо усеянными веснушками щеками и носом — обернулся и, насаживая червя, пояснил. — Не колхозный, санаторский. — О, как! — изумился Михаил. — У какого-то там санатория — уже свой флот! — Тю, — забросив удочку, рассмеялся парнишка. — Скажете тоже — флот! Вы еще «Эспаньолу» шхуной назовите… или пиратским бригом. — А что такое? — Да так, этому мотоботу давно в утиль пора. Его еще до войны из тральщиков списали, как развозуху использовали, а потом вот профилакторию в аренду сдали. Сволочи! — Почему сволочи? — Ратников удивленно моргнул. — И — кто? — Слушайте, хватит вам тут болтать, — рассерженно обернулся один из юных рыболовов. — Рыбу всю распугаете! — Да ладно, была бы рыба-то! — мальчишка, с которым разговорился Миша, презрительно махнул рукой и пожаловался. — Что-то сегодня клева нет никакого. — Ну, так пошли, крем-соды попьешь, с сынишкой моим познакомишься — он давно приятеля ищет. — Это с тем пацаном, что ли? Ну у него и трусищи — случайно, не из парашютов шили? — Сам ты — парашют! — обиделся внимательно прислушивающийся к разговору Артем. — Уж какие есть. А почему такое название — «Эспаньола»? По Стивенсону, да? — Ну да, — рыбачок неожиданно засмеялся. — По Стивенсону. Мировая книженция — недавно прочел. И кино мировое. Ты смотрел? — Мне «Пираты Карибского моря» больше нравятся, — сдержанно откликнулся Тема. — Там один Джонни Воробей чего стоит! — Не понял. Какой еще воробей? — Ну, вы тут пока поболтайте, парни… а я пройдусь. Подмигнув Теме, Ратников наклонился и прошептал: — Про «Эспаньолу» у него выспроси. — Угу, — коротко кивнул мальчик. — Понял.
Оставив ребят, Михаил неспешно зашагал по бережку, вдоль различного вида заборов, коими ограждали свою территорию многочисленные местные здравницы. Выходившие к морю ворота, наверное, и стоило считать главными, а вовсе не те, что парадно глядели с той стороны на шоссе. «Санаторий завода ФИЗТЕХПРИБОР», «Пансионат „Ласточка“», пионерский лагерь «Рассвет»… — Ратников внимательно читал вывески, пока взгляд его наконец не остановился на глухих железных створках, выкрашенных шаровой краской. Вывески на них никакой не было, зато имелась надпись «Посторонним вход воспрещен» и чуть ниже — «Зона охраняется собаками». Ага… верно, это и есть то, что нужно. — Девушки, не подскажете, я через эти ворота к шоссе пройду? — Ратников помахал рукой проходившим мимо девчонкам в нарядных крепдешиновых платьях. — Не, не ходите. Тут никто не ходит, да и не откроют вам. Лучше через пионерлагерь или во-он там, за пирсом, по тропке. — Понятно. Спасибо, девушки. А здесь-то что такое? — Какой-то закрытый профилакторий. Мы и не знаем точно, там ведь собаки… слышите? — Да уж. Судя по лаю, собаки там точно имелись, уж по крайней мере — одна. Молодой человек осторожно прошелся мимо высокой бетонной ограды, поверх которой была густо натянута колючая проволока, так, что не перелезешь. Просто так не перелезешь, но если подойти к этой проблеме вдумчиво и не предвзято, то можно разрешить и ее. Тем более, что в припрятанном ТТ еще оставались патроны. К тому же особой-то надобности лезть в эту крепость и вовсе не имелось — доктора Отто Лаатса можно было спокойненько достать и на нейтральной почве — в четверг, у торгующего патефонными пластинками старичка. Кстати, как раз к четвергу бы и неплохо вооружиться… — Арте-еом! — вернувшись обратно, Ратников помахал рукой. — Пошли, пора уже. — Ага. Сейчас иду, дядя Миша. Темка подбежал — радостный, веселый… — Ой, дядь Миша! Я тут со многими пацанами перезнакомился… Этого веснушчатого, знаешь, как зовут? — Как? — Вилор. Что в переводе значит — Владимир Ильич Ленин — Организатор Революции. Первые буквы сложить, вот и выйдет — Вилор. Классный, между прочим, парень. Дядя Миша, можно, я вечером пойду погуляю? — Ага… А забор кто делать будет, я? — Так я на маленько… — Ладно, сходи, что с тобой делать? Об «Эспаньоле» узнал чего? — Да так… Вилорка сказал, что мотобот этот сперва хотели в школу его отдать — там клуб юных моряков есть. Но не отдали — из профилактория этого председателя попросили, вот он и… — Понятно. — Еще узнал, что последние недели две мотобот вообще в море не ходит — ремонтируется. Там два человека всего — моторист и его помощник, про которого Вилор сказал, что он приблатненый. Что это за слов такое, а, дядя Миша? — Шавка бандитская, — Михаил сплюнул на песок. — Гонору много, ума мало. А что, за капитана у них там кто? — А нету капитана, еще не назначили. Старому, говорят, в пьяной драке башку проломили. Ратников ничего больше не сказал — лишь про себя усмехнулся. В пьяной драке? Ну-ну… Да на всякий случай предупредил Артемку: — Смотри, меня при бабке дяде Мишей не назови. — Не назову, — мальчишка даже обиделся. — Что я, маленький, что ли?
Вернувшись, они честно отработали часа три, как минимум, — участковый как раз привез штакетник. Пока, правда, только успели разобрать старый покосившийся и вот-вот грозивший рухнуть забор, но и то уже было немало. — Ой, молодцы, ой, милые вы мои, — радостно причитала тетка Степанида. — Ой, горилки налью… поужинаем. А завтра Ондрейка приедет — столбы вкопать поможет. — Степанида Лукьяновна, я тут пока один поработаю… а вы б покормили чуть парня. Гулять, вишь, ему приспичило — друзья-приятели отыскались. — И правильно! Нешто без друзей-то можно? Иди, иди, детка, ужо молочком напою. Пока не начало темнеть, Ратников, выпив стопку принесенной таки бабкой горилки и шумно закусив лучком, прикинул на глаз расположение новых столбов, после чего, попросив у хозяйки веревку, вымерял все уже гораздо более тщательно. — Виталий, ужин-то поспел уже. Картошечка, сальцо. Иди-иди, горилочки тяпнем, посидим. — Да, пожалуй, — махнул рукой Ратников и отложил взятую было штакетину в сторону, затем, подойдя к рукомойнику, принялся шумно, с отфыркиванием, плескаться, как и положено всякому рабочему человеку. При этом даже напевал: — Группа крови на рукаве… мой порядковый номер на рукаве… А из окна напротив снова зазвучала музыка. Какой-то танцевальный оркестр, Миша не смог сейчас утверждать точно, какой именно, а ведь когда-то мог… Когда так же вот ловил чертова доктора! Солнце уже скрылось почти что наполовину, и последние лучи его золотили крыши. Пахло солеными морскими брызгами, рыбой и почему-то — соляркой. Наверное, это был запах возвращающихся с лова баркасов. Ага… вот занавеска в окне дома напротив дернулась… Хозяин патефона перевернул пластинку. Снова полилась музыка… А вообще-то, почему б с этим меломаном не познакомиться? Может, именно через него и удастся выйти на доктора? Обычно увлеченные чем-то люди, как рыбаки, друг друга издалека видят. И в самом деле — почему бы и нет? Натянув майку, Ратников подошел к калитке — пластинка как раз закончилась: — Здоров, сосед! Хорошая у тебя музыка. — Хорошая… — Выглянувший в окно парень приветливо улыбнулся… А Михаил едва не упал… Сперва подумал, что показалось… Да нет… Еще и темнеть-то не начинало… Но… откуда он здесь? Наверняка ведь вот так же… провалился. Оттуда, оттуда, из профилактория. Разогнал банду да случайно наступил на браслетик и вот… Больше не раздумывая, Ратников в три прыжка оказался под окном меломана, стукнул по подоконнику. Снова дернулась занавеска. — Ну чего еще? — Васька? Ганзеев? Ты? — Ну, я. — Ну, здоров, черт! Не узнал, что ли?
Глава 19 Лето 1948 года. Колхоз «Рассвет» ДВА КАПИТАНА
— Здоров, Ганзеич! — радостно повторил Миша. — Что, не узнаешь, что ли? И… это… ты зачем усы-то отрастил? — А… мы знакомы? — неуверенно произнес меломан. — Обожди-ка… С веранды донеслись поспешные шаги, и вот Ганзеев уже вышел во двор, встал напротив, изумленно моргая… Ганзеев… Нет, не Ганзеев! В смысле, не Веселый Ганс! Похож, очень похож, но не он… — Ха!!! — похожий на Ганзеева парень вдруг со всего размаху хлопнул Михаила по плечу. — Вот только сейчас тебя признал. Ты ж с Прибалтийского фронта… Апрель сорок пятого помнишь? Под Кенигсбергом. Ты тогда еще пьяный с трофейного велосипеда в лужу упал! — Я? В лужу? — О! Вижу, что вспомнил. Ну, здорово, разведка. Ты здесь как, в отпуске или здешний? — В… в отпуске. — Я вот тоже в отпуске. Ну, заходи, не стой, за фронтовое братство дерябнем. Я ж тогда на Третьем Белорусском служил. Ганзеев! Это ведь точно — Ганзеев. И на фамилию отозвался… и зовут… — Поди, майор уже? — В капитанах. — И я… — Василий, вот, прямо сюда проходить? — Сюда, сюда, давай, не стесняйся… Извини, друг, забыл, как тебя звать-то? — Миша я, Ратников. — А-а-а! Теперь вспомнил, точно — Мишка! Как ты тогда в лужу-то? Еле вытащили. — Пьяный был, — скромно потупился гость. — Плохо все помню. — Ха! То-то и оно, что пьяный. Слушай, а у вас девчонка одна была, санинструкторша, она где сейчас, не знаешь? — В Хабаровске… Мы даже встречались пару раз. — Ишь ты, куда занесло-то! Так ты что, с Дальнего Востока, выходит? Присаживаясь на предложенный хозяином табурет, Ратников пожал плечами: — Выходит, так. Михаил уже догадался, кого повстречал. Невероятно, но… Надо же! Это и вправду Ганзеев, Василий Ганзеев… Только не Веселый Ганс, а его родной дед! Ганс же про него рассказывал, хвастал, мол, такой был дедок героический, и как раз вот здесь, в Приазовье, воевал… Нет, не воевал, а какие-то лихие дела проворачивал… и служил, похоже что — в «органах». Если так, с дедом этим ухо нужно держать востро! Дед… Вот этот вот молодой парень — дед! Ратников хмыкнул. — Ну, — Ганзеев уже плеснул волку в стаканы. — Давай, брат. Выпив за встречу, закусили таранькой… Михаил четко себе представлял, что будет дальше. Теперь выпьют за Победу, потом — за погибших, следующий тост — за товарища Сталина… Ну, а дальше пойдут воспоминания — и вот тут-то очень легко попасться! Ганзеев легко догадается, что Миша — не тот, за кого себя выдает. Черт… и надо же такой встрече случиться! Теперь попробуй выкрутись. И все же… — Смотрю, музыку любишь? — Ратников кивнул на патефон. — Да так. Балуюсь. — Я тоже. Пластинки гляну? — Конечно, смотри… Ну, за товарища Сталина! На этот раз, как полагается, выпили стоя и по полной. А как же иначе-то? — Ты извини, я у тебя надолго не задержусь — завтра с утра пораньше с сынишкой в Бердянск собрались, — предупредил гость. Ганзеев покивал, как показалось Мише, вполне даже довольно и с облегчением. Видать, и у самого были завтра дела. — Тогда давай по последней — и все. — И — все! Кстати, мы ж с тобой, оказывается, соседи. Я тут, напротив, комнатку арендую, у родственницы участкового местного. — Странно, как это мы с тобой раньше-то не встретились? — Так мы дома-то не сидим. — И то верно. Простились они уже друзьями, Ганзеев проводил гостя на улицу, даже махнул рукой вслед. Миша тоже помахал и, войдя к себе в сарайчик, перевел дух — слава богу, вечер воспоминаний сегодня так и не состоялся. Однако, героический дед Веселого Ганса предложил встретиться послезавтра. Хорошо, хоть не завтра уже. А что у нас послезавтра-то? Четверг… Четверг! Хирург-изувер Отто Лаатс — если это именно он в профилактории заправляет — по четвергам заглядывает на рынок, к торговцу пластинками. Меломан хренов…У нас за спинойСтреляют в тебя и Дантес, и Мартынов…Владимир Торопыгин.Поэзия
Завтра, прямо с утра, едва позавтракав, Артем убежал к друзьям — к Вилору и прочим. Ишь ты, быстро познакомился… Впрочем, Ратникову это было на руку — пусть уж Тема лучше с ребятами бегает, чем за ним хвостом ходит, что может стать очень даже опасным. Проводив тетку Степаниду на рынок — помог донести корзину с клубникой, — молодой человек вплотную занялся сарайчиком. Где надо — подколотил, подправил, подлатал крышу, так и провозился до обеда, часов до двух, а потом, уже ближе к вечеру, приехал на мотоцикле участковый, стали с ним ставить столбики под штакетник, упарились, за ужином еще выпили теткиной горилки… В результате Михаил повалился спать буквально без задних ног. А утром, дождавшись, когда Темка убежит к приятелям, быстро собрался и сам: — Теть Степанида, я на почту… Посмотрю, может, перевод пришел уже? Перевод из села Первомайского, от «родственников», должен был «прийти» на имя участкового уполномоченного — так и договорились, а как же иначе Ратников его получил бы — без документов-то? Андрей, правда, уверил, что удостоверяющую личность справку вот-вот выпишет, но деньги-то по ней все равно не получишь. Выйдя на улицу, Михаил быстро зашагал к правлению… да на полпути свернул, прошел мимо клуба, углубляясь в степь, той самой тропке и приметных кусточков и крапивных зарослей. Туда и полез — в крапиву, пошарил… слава богу, пистолет оказался на месте! Миша сунул его за пояс, под рубашку… получилось плохо — заметно, ТТ — вещь, все же не особо изящная. И куда ж его было девать? В карман галифе — так рукоятка торчала. А без пистолета не пойдешь, ибо план у Миши сложился простой и ясный: захватить Лаатса и раскрутить его на браслет. Все! Чего тут еще было думать? Лишь бы доктор пришел, появился бы… Ну, старик ведь обмануть не должен — зачем ему врать-то? Все же пришлось пока сунуть пистолет в карман, прикрыть рукою. Идти, конечно, неудобно, но… Добравшись до рынка, молодой человек первым делом купил плетеную корзиночку и полкило черешни почти что задаром. Отойдя в сторонку, поспешно спрятал ТТ под черешню. Ну, хоть так. Вполне даже удобно, и оружие выхватить, ежели что, можно быстро. Повеселев, Ратников сразу к старику не пошел — толкался рядом, прицениваясь то к тому, то к другому: — Бабуся, кисеты почем? Сколько-сколько?! А спички? Однако… Папаша, эта цепь для всякого велосипеда пойдет? Для немецкого только… Понятно. А для наших нет? Ах, вместе с колесом. Нет, нет, обойдусь пока… А вот эту кепочку примерить можно? Товарищ, товарищ, а вы куда руки тянете? Михаил поднял глаза… и встретился взглядом с Ганзеевым! — Опаньки! И ты здесь, Василий! — Да так… хожу вот. — И я хожу — что тут еще делать-то? Щеколдочки вот, высматриваю… Где-где, ты говоришь? Ах, у инвалида… Спасибо, сейчас пойду, гляну… Ну, бывай, вечерком встретимся. Может, теперь уж ты ко мне? Да никакая тетка Степанида не ведьма!.. Ну, ладно, у тебя так у тебя. До вечера. Простившись с Ганзеевым, Михаил прошелся по всему рынку и снова вышел к старику-пластиночнику, теперь уже с другой стороны. И снова наткнулся на Ганзеева… Тот как раз со стариком и разговаривал… ну, понятно — меломан чертов. Вот взял одну пластинку… другую… что-то спросил — как видно, приценивался. Ага… отошел… далеко не ушел, черт, у пивного ларька остановился… Тоже, что ли, пивка выпить? Мелочь-то еще осталась, звенела в кармане. Черт! Снова он к старику! А доктора так и нет, так и не появился… Что ж, теперь до следующего четверга ждать? Волнуясь, Ратников снова прошелся по рядкам, стараясь не встретиться с Ганзеевым, который — это было видно — по-прежнему крутился вокруг старика. Ага… вот снова подошел… спросил что-то. И быстро, не оглядываясь, зашагал прочь. А времени-то, между прочим, уже было порядочно — толпа покупателей схлынула, да и продавцы подались с рынка. Вот и старик засобирался, аккуратно складывая пластинки в чемоданчик. Подбежав, Миша так и спросил с ходу: — Что, доктор-то не приходил сегодня? — Да нет, не приходил, — удивленно отозвался торговец. — А что вам до него? — Может, я бы на обмен что-нибудь предложил… Давайте, корзинку вам помогу донести. — А и помогите, — старик явно обрадовался. — Я тут недалеко живу, а все-таки тяжести таскать — возраст не тот. А черешню сегодня что-то не раскупили. Ратников ухмыльнулся: ага, кому она тут нужна, твоя черешня-то? Разве что курортникам, у местных-то ее у самих полно — девать некуда. Да и у старика черешня на прилавке стояла лишь для отвода глаз — по советским законам только продуктами своего труда торговать разрешалось, все же остальное — чистой воды спекуляция, за которую можно было загреметь всерьез и надолго. И все же продавцы как-то выкручивались, время от времени попадая в облавы. Может быть, просто приплачивали участковому? Может быть… хотя — мало вероятно. Это в современной России слова «властушка» и «денежка» — однокоренные, именно за этим во власть и идут, за баблом гнусным, здесь — не так. Власть в деньги еще конвертировать далеко не все умели. Да и не все хотели. Используя блатные термины — тут они был в ходу, для настоящего мужика это полное западло было. Короче говоря, стыдно. — Да, не пришел доктор, — шагая рядом, улыбнулся старик. — А я уже для него Гая Ломбардо припас. Хорошая пластиночка, «Одеон» — фирма. — Гая Ломбардо, может, и я бы взял… Не сейчас, позже. — А позже не будет, молодой человек. — Думаю, доктор у меня эту вещь сегодня вечером купит. — Вечером?! — Ратников насторожился. — Ну да, он мальчишку прислал, передать, что днем не сможет. Но очень хотел бы… — А-а-а, так он к вам в гости зайдет! — Не совсем так. Мы с ним в скверике, за клубом встретимся, часиков в восемь. — Часиков в восемь, в сквере… — шепотом повторил Ратников. — Ну вот мы и пришли уже. Заходите, молодой человек. Корзинку сюда вон, на скамейку, поставьте. У вас, смотрю — тоже черешня? Что-то вы мало взяли. Давайте, я вам еще насыплю. — Что вы, что вы… — Нет-нет, берите, у меня ее множество. Да здесь и не продашь никому.
Михаил отправился к клубу прямо так, с корзинкой. Выражаясь военным языком, нужно было провести рекогносцировку — посмотреть, что там, да и как? Ярко светило солнышко. Аккуратно подстриженные акации почему-то пахли сиренью. Или это просто так казалось? Ратников улыбнулся, глядя на бегающих по аллеям детишек, судя по всему сейчас совсем скоро начинался какой-то детский сеанс. Молодой человек посмотрел на афиши:
«Художественный кинофильм „Поединок“. В ролях — Осип Абдулов, Алексей Грибов, Андрей Тутышкин. Сеансы — 17.30 и 20.00. На вечерние сеансы дети до 16 лет не допускаются».Прохаживаясь, Михаил внимательно осматривал сквер. Вот — очень удобная для встречи скамеечка, как раз под фонарем… и вот. И — рядом, напротив клумбы. Спрятаться заранее вот здесь, в кусточках, выбрать удобный момент… лучше всего, когда доктор распрощается со стариком да пойдет… Он же может и не один явиться. Хотя с чего ему волноваться-то? И, скорее всего, приедет на машине. Черт… надо было узнать, есть ли у профилактория машина? Должна бы быть… раз уж целый корабль имеется, пусть даже и простой мотобот. Если Лаатс на машине явится… тогда ему во-он по той аллейке идти. Там его и перехватить. А это что за будка? Трансформаторная? Ну да — вон провода-то.
Явившись наконец домой, Ратников наскоро перекусил и занялся забором. Он уже прибил один пролет и приступал ко второму, когда во двор ворвался Артем. Странно взволнованный, бледный. — Дядь Миша, я ее видел! Она на «Эспаньолу» заходила, прямо по пирсу шла… мы как раз купались. Нос к носу встретились! — Эй, эй… Ты о ком говоришь-то? — Как о ком? Конечно же об Алие! Ну та медсестра — помнишь. Ратников сжал губы. Еще бы не помнить! Значит, она уже здесь… И что будет делать? Охотиться на него, Михаила. Искать по всему поселку — дело гиблое, значит, будут ловить на живца. На живца… — Артем, а ты, случайно, не обознался? — Да нет! — мальчишка сверкнул глазами. — Говорю же — вот, как тебя сейчас, видел. Нос к носу. — А она тебе не могла узнать? — Думаю, вряд ли. Я ж сейчас как панк — стриженый. И Маша-то не сразу узнает, тем более — медсестра. Да, если б узнала — как-нибудь среагировала бы. А так… как шла себе, так и шла. — А куда шла-то? — Говорю же — на «Эспаньолу». А потом обратно — по пирсу. — И как давно это было? — Да с полчаса назад. — А как она одета была? — Ну… как… обычно — в платье — голубое такое, в горошек, а сверху — бежевый пиджак — в такую-то жару! Да, еще шляпа с цветком. И туфли. — Та-ак… значит, уже успела переодеться, прийти в себя… Ожога на щеке ее не заметил? — Да нет вроде… Я ведь особо и не всматривался — просто узнал и… — Правильно поступил. Правильно. — Дядь Миш, а она откуда здесь взялась-то? Это мы через нее должны домой попасть? — Ну, примерно так, — молодой человек задумчиво покусал губы. — Потом расскажу подробней. Слышь, Темыч, ты сегодня вечером гулять не ходи… а, впрочем — она же тебя не узнала… Ладно… чего стоишь? Подай-ка вон, штакетник. Приколачивая рейки, Ратников лихорадочно думал. Если принять как данное, что Алия — здесь (а почему ей здесь не быть, уж пора бы!), то явно, что появилась она… либо еще вчера, либо сегодня ночью, в крайнем случае — утром. Приодеться успела, отдохнуть малость… А доктор Лаатс на рынок не пришел. Хотя он каждый четверг ходит, а сегодня вот… Как это — меломан и наступил на горло собственной песне? Для этого нужна веская причина… и такая причина появилась — Алия. Конечно же медсестра все своему хозяину рассказала, о Ратникове — в первую очередь. И доктор принял меры… а какие? Какие бы он, Михаил, принял меры? Сразу бы от опасного человечка избавился или сначала с ним потолковал? Ну, конечно — потолковал. Наехал бы, выяснил — что известно? Черт… тогда они и Артемку будут искать. А Михаила постараются взять сейчас, вечером, в сквере, на живца — доктора. Хитро придумали. Впрочем, а не легче ли было захватить Тему? Уж тогда Ратников все, что им надо, сделал бы. Не легче! Они ведь не знают, где искать. Как Михаила выманить — придумали, а как мальчишку — поди, попробуй. Да и двенадцатилетний пацан один, без взрослого, долго не протянет, тем более — здесь. Если все так, то Лаатс в сквер не один явится. И что? В любом случае, может заварушка случиться. Как-то не продумано все у них. С другой стороны — они ж там не шпионы, умения да опыта действий в таких ситуациях нет. Что придумали, то и придумали — торопятся, гниды. Да, да — торопятся. А почему? Наверняка «груз» нужно срочно отправить. Вот и опасаются возможных осложнений.
Будка таксофона находилась на углу, у здания колхозной конторы. Ратников даже не стал изменять голос. К чему? Просто позвонил: — Участковый уполномоченный? Хочу, дорогой товарищ, сообщить, что сегодня, около восьми часов, в сквере у клуба произойдет массовая драка. Откуда сведения? Сорока на хвосте принесла. Я сообщил, а вы уж действуйте, на то вы и власть. Поспешно повесив трубку, Михаил зашагал к скверу, чувствуя, как оттягивает карман пиджака тяжелый ТТ. Да уж, пришлось надеть пиджак, не с корзинкой же по поселку шляться? Пусть и неказистый пиджачок, да и тесноват, но уж какой у тетки нашелся, дареному коню в зубы не смотрят. Было часов семь, когда Ратников, улучив момент, удобно расположился на крыше трансформаторной будки. Оттуда и наблюдал за скамейками, готовый к любым осложнениям — видно все было отлично! Вот окончился пятичасовой сеанс, через заднюю дверь выплеснулись в сквер зрители… А следом за ними — и трое милиционеров в форме, среди них — участковый Андрей. Заложив руки за спину, представители власти принялись ходить по полупустым аллеям, внимательно присматриваясь к стайкам молодежи. Ближе к восьми часам — началу следующего сеанса — сквер вновь оказался пустым. Милиционеры с явным облегчением уселись на скамейку за клумбой, а сразу же рядом с ними на такой же скамеечке примостился и торговец пластинками. Искоса посматривая на милицию, старик ерзал, нервничал — еще бы: вдруг да те специально сидят? Возьмут сейчас с поличным, прихватят за спекуляцию! Впрочем, старичина скоро успокоился — представители власти не обращали на него никакого внимания. Сидели себе и сидели, о чем-то весело болтая и смеясь. А что им еще оставалось делать, когда никакой молодежи и близко не было? Потом участковый вообще ушел — наверное, в клуб, присмотреться. Быстро темнело. Зажглись фонари. К клубу подъехала машина. Миша на крыше напрягся… Ну, вот он — Отто Лаатс! Собственной персоной. Все такой же подвижный, с длинным моложавым лицом. В изысканном светло-сером костюме-тройке и широкополой шляпе. Такой же, как и тогда, даже помолодел… А ведь тогда, в тридцать восьмом, ему уже было около пятидесяти. Ишь ты — один явился! — Здравствуйте, доктор! — заметив клиента, проворно вскочил со скамейки старик. Лаатс развел руки: — Добрый вечер, уважаемый Аристарх Семенович. Ничего, что я вас сюда вытащил? Не смог днем, извините — дела. Ну-ка, ну-ка, что там у вас, посмотрим? Присядем… вот хоть на ту лавочку. Милиционеры не обращали на эту парочку ровно никакого внимания. — Ого, оркестр Гая Ломбардо! Его-то я у вас и возьму. — Я знал, что вам понравится. Хирург расплатился… взял пластинку под мышку… Распрощался со стариком. Уходит… Ратников быстро спрыгнул с крыши, крадучись, зашагал позади. Вот уже клуб… машина — светло-синий «четырехсотый» «Москвич»… или «Опель-кадет»… Неужели вот так просто возьмет — и уедет? Из-за кустов, наперерез доктору, метнулась быстрая тень. — Разрешите прикурить? — Я не курю, молодой человек. — Зато я вижу — любите музыку. Я тоже ее люблю. Черт! Ганзеев! Он-то здесь откуда взялся? И самое главное — зачем? Ратников ни о чем больше не успел подумать — из машины вдруг громыхнула автоматная очередь… Ганзеев откатился в кусты. Однако упускать его, похоже, не собирались… из «Москвича» выскочили трое с немецкими автоматами наперевес. МП-40. Или МП-38. Нет, скорее — сороковые… Упав в кусты, Ратников выхватил пистолет и открыл стрельбу… — Хватит, это не тот! Уходим! — Стоять! — среагировали на шум милиционеры. Ага, «стоять» — поздно. Миша затаился в кустах… Ганзеев тоже не показывался. Убит? Ранен? «Москвич», скрипя шинами, резко рванул с места и скрылся в ночи, за поворотом. Тут же послышался треск мотоцикла — вывернув из-за клуба, участковый тормознул свой БМВ: — Мешкеев — давай в коляску, Коля — звони в район, сообщи. Пусть план «перехват» объявят. Похоже, они в Бердянск рвутся. Затрещав, мотоцикл умчался, а оставшийся милиционер — Коля — подбежал к телефонной будке: — Управление? Дежурный? У нас тут такое… стрельба… Рядом, в кустах, вдруг послышался стон. Ганзеев! Зацепили! Михаил уже не думал, бросился… — Вась! Ты как? — Хо? И ты здесь! А я думал, кто тут стреляет. Спасибо, друг, выручил. — Ладно, потом будешь благодарить. Сильно тебя? — Да пустяки, царапина… — А кровищи-то! Давай-ка, брат, к фельдшеру… Товарищи, товарищи! Ну. Что вы таращитесь? Не видите, пулей человека зацепило… случайно. Шел вот себе из кино, шел и… — И не говорите — совсем обнаглели эти урки! Правильно их Жуков в Одессе стрелял. — Товарищи, вы бы фельдшера позвали… — Уже! — А может, лучше «Скорую» из Бердянска? — Да вон, фельдшер идет уже. Сюда, сюда, Тимофей Степанович…
Ратников явился в медпункт утром, часиков в девять. С букетом цветов и горилкой в кармане старенького пиджачка. Первым делом заглянул в правление — медпункт располагался там же — к секретарше. Галантно протянул цветы: — Вам! — Мне? — Иван Дормидонтович разрешил вашей пишущей машинкой воспользоваться… Но предупредил — чтоб сперва с вами договориться. Вот я и договариваюсь. — Иван Дормидонтович сказал? — Он… — Ах, какой запах… Сейчас я воды в банку налью. Да вы проходите, садитесь — вон машинка-то. Может, мне вам что напечатать? — Да нет, я уж сам. Надолго не задержу, не беспокойтесь. Бумага у вас найдется… один листочек? — Да берите хоть десять. Иван Дормидонтович Левиков был председатель правления, о чем Ратников давно уже был осведомлен. И вот сейчас, прежде чем заглянуть в контору, лично проследил, как Иван Дормидонтович садился в свой служебный «Виллис». Куда-то собрался по делам. Слава богу, клавиатура пишущей машинки по расположению букв практически не отличалась от компьютерной, разве что усилий приходилось прилагать намного больше, впрочем, молодой человек управился быстро и даже, совсем обнаглев, попросил у вернувшейся секретарши конверт, после чего и откланялся.
— Как наш товарищ? — первым делом осведомился Михаил у фельдшера, сухонького седобородого старичка, еще прежней, чеховской, породы. — Вы о раненом? — поправив на носу очки, уточнил старичок. — Ничего особенно страшного я там не вижу. Кость не задета, рука забинтована… крови, правда, потерял не так уж и мало. Да вы не беспокойтесь, полежит у нас денька три, потом выпустим на амбулаторное лечение. — Спасибо! — мотнув головой, с чувством произнес Ратников. — Так я с ним поговорю? — Только недолго: минут десять-пятнадцать. Идемте, я скажу медсестре, чтоб пропустила. Широкий коридор с большим окном в торце, слева и справа — выкрашенные белой краской двери… — Сюда, пожалуйста. Узкий «предбанник»-тамбур… палата с четырьмя койками, пустая, если не считать единственного больного — Ганзеева. — Ну, здорово, Василий! — Здоров! — раненый открыл глаза и протянул руку. В карих — как у внука — глазах его явственно читались вопросы. Ну еще бы! — Как рука? — Да ничего. Скучно здесь только. — На, читай… — Ратников протянул конверт. — «Оперативная разработка на Лаатса, Отто Вильгельма (он же — Лаатнен, Вилле, он же — фон Рибов, Иван Карлович)…» — Ого! — Василий прищурил глаза и вдруг ухмыльнулся. — А знаешь, я ведь и раньше догадывался… там еще, на рынке. Да и вообще — двое молодых мужиков, оба приезжие и оба — меломаны… В такое совпадение верится с трудом. Ратников пожал плечами: — Ну, так этого чертова доктора нужно было хоть на чем-то зацепить. — Понимаю, — Ганзеев кивнул и, резко вскинув голову, осведомился: — Комитет информации? А по званию кто? В смысле — кто там, в скверике, кем командовать должен был бы… Понимаю, понимаю — неуместный вопрос. Шутка. — Капитан я, — улыбнулся молодой человек. — А информацию изучи… Я ее даже не тебе… конторе вашей оставлю. Считайте — подарок. Ну, все… Завтра зайду, не кашляй! — Постой! — раненый рванулся с койки. — А с профилакторием что? Неужто не дозрели еще до штурма? — Да как тебе сказать, Вася? Мне лично очень хочется поскорее разворошить это осиное гнездо и взять докторишку за жабры… — Вот-вот! — Но, увы, не мы все решаем. Ганзеев согласно кивнул: — Это уж точно. Махнув рукой, Ратников направился к выходу, но на пороге обернулся: — Там еще про одну медсестру информация… Внимательно почитай — та еще штучка!
Выйдя на улицу, Ратников быстрым шагом отправился обратно домой. Нужно было срочно менять дислокацию… хотя, наверное, все ж таки сутки у него были. Пока капитан Ганзеев (МГБ — тут и думать нечего!) доложит своему начальству, пока те свяжутся с Комитетом информации (внешней разведкой и контрразведкой, недавно выведенной из состава Министерства госбезопасности), пока примут решение… Вот так запросто приставить хвоста без санкции самого высокого начальства вряд ли решатся. Или — решатся? Сорок восьмой год — шеф госбезопасности Абакумов еще в полном фаворе. Впрочем, столь высоко информация не поднимется, обойдутся республиканским начальством. Значит, время есть… но очень и очень немного. Первым делом найти Темку — парнишка на пляже где-то, играет с пацанами, бегает. И незачем его тащить к бабке, лучше самому заглянуть… Вернувшись домой, Михаил оставил квартирной хозяйке записку: «Встретили земляка, занял денег, едем домой» и, накинув на плечи пиджак, зашагал к морю. На ходу размышлял — в последнее время было над чем подумать. Итак, Отто Лаатс. Подставивший себя в качестве приманки… охота-то велась на Ратникова. Капитан Ганзеев для людей доктора оказался полной неожиданностью. Видать, не ждали, что кто-то из местных станет их разрабатывать. А что это значит? А то и значит — где-то на самом верху прикрытие! Скорее всего, какой-то высокопоставленный партийный босс… который далеко не все знает о делах «лечебно-профилактического учреждения». Да, так может быть, иначе злодеи сразу бы к нему обратились, как только явившаяся из прошлого Алия донесла о Ратникове. А они не обратились, решили действовать сами… Стрельбу в центре поселка устроили! Интересно, как выкрутятся теперь? Да никак — кто их заподозрит-то? Проходя мимо сельмага, Миша позвенел завалявшейся в карманах мелочью… на бутылку ситро хватит, а полбуханки хлеба, лук да шматок сала Ратников, ничтоже сумняшеся, прихватил у тетки Степаниды. А что? Забор-то он ей все ж таки сладил! — Гражданочка, вы последняя? — зайдя в магазин, Ратников пристроился в очередь. — Значит, за вами буду. — За мной, молодой человек, еще девушка одна занимала, в красном таком платье, а за ней — мальчик с бидоном. — Понятненько, — весело улыбнулся Миша. — Девушка в красном платье и мальчик с бидоном. — Да во-он она пришла — девушка. — Марь Ивановна! Баба Маня! Чем болтать да людей задерживать, давай уже говори, что те надо? — окликнула тетку дебелая продавщица в не первой свежести белом переднике. — Ой, Гануся! Уже и очередь подошла? И не заметила! Я ведь по хлеб пришла… — Буханка, половина? — Да мне бы две. — Две в одни руки не положено! — Ить сват с Запорожья приехал, да сватья, да… — Баба Маня! Я ж тебе говорю — не положено! Ты меня под суд, что ли, подвести хочешь? Бери вот свою буханку… Четыре сорок с тебя. — Дяденька, я вот за этой девушкой в красном платье занимал. Ратников скосил глаза: ага, вот и мальчик с бидоном. Смешной такой, лопоухий. Потянул девчонку за локоть: — Скажи ведь, я занимал, Тамара! — Да занимал, занимал. — Тамара — симпатичная, темноглазая брюнетка, с косой до… ггм… до половины тела — обернулась с усмешкою. — Ты куда бегал-то? — Да деньги забыл. — Вот чудо-то! — Зато что узнал! Вчера вечером у клуба стреляли! — Та ну! Скаженный. Вся очередь заинтересованно обернулась. — Вот вам и да ну! — довольно ухмыльнулся мальчишка. — Вы что, ничего не слышали, что ли? — Да мне кума говорила… — И я слыхала. Так, вполуха. Так ты, Юрась, говори, что знаешь. Лопоухий Юрась приосанился: — Так я вам и говорю — вчера у клуба, ну, ночью уже, перестрелка была. Две банды схлестнулись, видать, не поделили чего-то. Милиция явилась, да поздно — так и не словила никого. — А что за банды-то? — Одна — банда татарина Мустафы… — А, того фашистского гада, что из Крыма выселили. Что, их не пришибли еще? — Как же их пришибешь, коли они на конях? Сегодня — там, завтра — здесь. Человек двадцать из этой банды было — все с автоматами, а в машине — еще и пулемет. — А вторая банда откуда? — Вторая — бердянская… браконьеры. У тех больше берданки да пистоли трофейные. Ух, как там палили! Даже в клубе, на вечернем сеансе, все слышно было. — Так ты ж, Юрась, говорил — ночью дело было? — Ночью. Но… ближе к вечеру. — Все! Хватит вам болтать, — продавщица резко хлопнула рукой по прилавку. — Тамара, тебе чего и сколько? — Мне бублики, тетя Ульяна. Во-он те, с маком. Михаил тоже купил пару бубликов — как раз, вместе с ситро, денег хватало. И, сдвинув на глаза старую кепку, вышел из магазина, щурясь от яркого солнца.
Артема Ратников обнаружил, там же, где и предполагал — на пляже у пирса. Загорелый, почти до черноты, парнишка заметил опекуна первым. Выскочил из воды, побежал, замахал рукой: — Эй, дядя Миша! Что, тоже искупаться решил? Или за мной? Так ты ж сам сказал, что крыши на сарае перебирать только завтра будем. — Ты этак вот трещать у местных своих дружков научился? — ехидно ухмыльнулся Миша. — Ладно, ладно… Глаза-то не опускай. На вот, попей водички… Бублики будешь? — Бублики?! Вот здорово… Ой, дядя Миша, а можно я… Можно я ребятам? — Да поделись, конечно, — Ратников махнул рукой и обвел причал цепким настороженным взглядом. — А где «Эспаньола»? — В море ушла. Наверное… — Артем наморщил лоб. — Где-то около часа назад. — «Где-то», «около», «примерно», — передразнил Ратников. — Точнее-то сказать не можешь? Алия на борт не поднималась? — Нет, не было, — мальчик обиженно мотнул головой. — Ты, дядя Миша, не думай, — это уж я точно знаю, специально рядом с мотоботом крутился, присматривался. Молодой человек задумчиво сдвинул на затылок кепку: — Что же, выходит, они вдвоем в море вышли? Моторист и этот, его молодой помощник? — С ними дядька какой-то был. Ва-ажный! — Так!!! — Михаил нервно сплюнул в песок. — Что ж ты с главного-то не начал? А ну, давай поподробнее. Что за человек? Как выглядел? — Обыкновенный такой дядька, старый, — повел плечом Тема. — Ну, пожилой типа. И это… как бы прикинутый. — Как прикинутый? — Костюм такой… Видно, что дорогой, новый. Шляпа с широкими полями, туфли. — Поня-атно… С час назад, значит? — Там еще двое с ним приходили, тащили ящики, — здоровенные такие бугаи, но они в море не пошли, обратно вернулись… не главными воротами, а другими… там, слева, в кустах, железная дверца. Ратников хлопнул глазами: — Что за дверца? Где? — Я покажу. Только оденусь — там крапивы много.
Узкая, но вполне утоптанная — видать, часто пользовались — тропинка отходила от ведущей к воротам профилактория главной дорожки за кустами акации и дрока так, что не сразу заметишь, и вела к расположенной в бетонной ограде дверце, выйдя из которой и выбравшись на аллею, те, кому надо, запросто могли сделать вид, что не имеют никакого отношения к расположенному рядом профилакторию, а просто здесь прогуливаются, как и все остальные. — Ребята сейчас говорили: Кешку — ну, с мотобота который — милиция арестовать хочет. — Да ну? — изумился Ратников. — Интересно, за что же? — В Бердянске двоих порезал. А тут, в местном клубе, на прошлых танцах затеял драку — сильно кого-то побил. Вилорка сказал — кастетом. Кешка может, он такой. Оттого и кличка — Кешка Кастет. — Так-так, — внимательно осматриваясь вокруг, машинально покивал Ратников. — Что еще про этого Кешку рассказывают? Я смотрю, он тут популярнее «Фабрики звезд». — А то! Еще говорят, будто он в Токмак, на фельдшерские курсы ездит. — Хо! — Ратников удивлено присвистнул. — Юноша встал на путь исправления. … или просто им намереваются заменить Алию?! Там, в прошлом… А местечко здесь неплохое! Кусты густые и сухо. Спрятался, да и сиди себе хоть целый день. И даже ночью… Интересно, когда «Эспаньола» вернется? — Темыч, ты у парней своих спроси — надолго ли мотобот обычно в море уходит? — Спрашивал уже, — тихонько засмеялся Артем. — Обычно, если с утра уйдут, на следующий день, утром же — опять у причала. Может, ночью вернутся или на рассвете… — Так-так. А вот это уже лучше! — Михаил потер руки и, улыбнувшись, спросил: — Слышь, Темыч… у тебя есть такие друзья, у которых переночевать можно? — Да есть… Вилорка тот же… А что, у тетушки Степаниды… — У тетушки Степаниды нам пока лучше не появляться! — Да не вопрос! Сказал же — переночую. — Только чтоб я знал, где, если что, найти. — Угу, — кивнул мальчик. — Я так думаю, мы уже совсем скоро домой, правда? — Много будешь знать, скоро состаришься. А вообще… можно сказать, ты в чем-то прав. Первым делом Ратников убедил Артема, чтоб Вилор показал им свой дом. Слава богу, жил тот недалеко, от моря можно было добежать минут за семь-десять. Довольно покивав, Михаил спросил у Темкиного приятеля старую тетрадку и чернильницу с перьевой ручкой, примостился во дворе за столиком, благо родители Вилора белым днем дома не сидели, а находились, как и все советские люди, — на работе. — Дядя Миша… ну мы пошли, а? Тебе долго еще? — Да не очень. Все! Вилор, кнопки у тебя найдутся? И бидон или большая бутылка. Ребята побежали на пляж, а Миша, решив на всякий случай запутать следы, старательно расклеил объявления на всех подвернувшихся столбах и стенках:
«Продам собрание сочинений Дарьи Донцовой в десяти томах. Обращаться — Бердянск, ул. Ленина, дом 12».Это было расклеено специально для Алии — неизвестно, как там насчет Коэльо или Харуки Мураками, но уж Донцову-то она всяко должна была знать. А вдруг прочтет? Ведь злодеи будут искать, будут — Михаил для них прямая угроза. Так пусть поищут… ежели им так тошно не станет, что уже и не до поисков будет.
Набрав в предоставленную все тем же Вилором бутылку воды из колонки, молодой человек отправился к морю, точнее сказать — к пирсу, еще точнее — к той самой тропинке, что вилась в зарослях акации и дрока. Именно здесь и имело смысл устроить засаду, чем сейчас Михаил и занимался: притащил валявшиеся рядом кирпичи, доски, устроив в кустах нечто вроде скамеечки, на которой и расположился. Удобно и не очень жарко — тень, вот только скучновато малость. Впрочем, в отдалении, из расположенного на территории пионерского лагеря репродуктора, похоже, замолкавшего только глубокой ночью, доносились весьма жизнерадостные марши типа «Эх, хорошо в стране Советской жить!», ближе к вечеру сменившиеся томными идеологически невыдержанными танго и даже чем-то джазовым — уж совершенно антисоветским, зато танцевальным, видать, радист был не чужд маленьким житейским радостям. — Ла-ла-ла… Чаттануга-чу-чу! — вполголоса подпевал растянувшийся на импровизированной лавочке Ратников. Как обычно на юге, стемнело довольно быстро. Неподалеку, по аллее, еще какое-то время прохаживались романтические парочки: слышались приглушенные голоса, смех… — Я им говорю — вызвать его на бюро да пропесочить как следует! — И что, вызвали? — Какое там! Отделались выговором с занесением в учетную карточку. Нашли кого жалеть! Да за такое можно и комсомольский билет на стол положить! — И как его только в комсомол приняли? Тех, кто рекомендацию давал, так опозорить! Знаешь, даже среди несоюзной молодежи есть люди гораздо совестливее и чище! — Вот и я о том же! И тебе, как комсомолец комсомолке, скажу… О! Слышишь? Отбой в лагере. Пошли-ка быстрей, а то… Голоса стихли. Внезапно ощутивший резкий приступ голода Ратников вытащил шматок сала и хлебушек. Только открыл рот… и вдруг замер. Со стороны пирса донеслось тарахтение двигателя. «Эспаньола»! Больше просто некому, колхозные-то баркасы давно с лова вернулись. Молодой человек напрягся, вытащил из кармана ТТ… Жаль, только два патрона осталось. Ладно, могло ведь не быть и этого. Выскочить из кустов, приставить к виску Лаатса ствол, потребовать браслет… План, конечно, авантюрный — так ведь больше ничего другого и не оставалось! Что ж… — А ну, руки в гору! Яркий свет фонариков мазнул по глазам! — Руки вверх, кому сказано? И встать! Голос казался знакомым… — Жора, забери у него пистолет. — Слушаюсь, товарищ лейтенант. А ведь точно — знакомый! Ну еще бы! — Андрей!.. Товарищ участковый… — Тамбовский волк тебе товарищ! Руки-то повыше подними… Вот так! Между прочим, гражданин Собольков, за которого ты тут себя выдавал, вчера благополучно в Хабаровск вернулся. На самолете прилетел, с геологами.
Глава 20 Лето 1948 года. Колхоз «Рассвет» ПОСЛЕДНИЙ РЫВОК
— А ну, шагай… — зло бросил участковый. — Жора, веди его к мотоциклу, там наручниками пристегни и охраняй. — Слушаюсь, товарищ лейтенант. А как же… — Кешку Кастета мы и без тебя возьмем, никуда он от нас не денется. «Эспаньола» уже швартуется… — А вдруг он не по этой тропинке пойдет, а сразу к главным воротам? — Верно… переместимся чуток. И снова вспыхнул фонарик. И тоже со стороны — едва только успели выйти на аллею… Ратников, кстати, уже собирался бежать… пока наручники не надели. — Палить только не вздумай, Андрей Венедиктович! На меня посмотри сначала… Яркий луч выхватил из темноты круглое волевое лицо человека с густо тронутыми сединою висками. — Николай Иванович, вы?! — Ну, слава богу, узнал. Участковый вытянулся: — Здравия желаю, товарищ полковник. — И ты будь здоров. Василий, ты фонарь-то опустишь когда-нибудь? Все глаза уже засветил! — Василий! — Михаил рванулся к Ганзееву. — Ты что не долечился-то? Тот улыбнулся, поправив согнутую в локте безжизненно висевшую на бинте руку. — Вот и я уже жалею, что его взял… — внимательно оглядывая освещенного фонарями Мишу, ухмыльнулся полковник. — А вы, значит, тот самый капитан… Лейтенант! Что ты его под пистолетом держишь? — Так это вообще-то — его… — Участковый обескураженно взглянул на ТТ. — Ну, его — так верни. Верни, верни, что смотришь? Под мою ответственность. Капитан, а с тобой мы позжепоговорим… Сейчас, сами видите, некогда. Да выключите вы свои чертовы фонари, сияем тут, как новогодние елки! Фонари разом погасли. — Значит так, — послышался властный голос полковника. — На правах старшего по званию… и по должности принимаю командование операцией на себя! Кто против, может потом оспорить рапортом по начальству. Лейтенант, тебе кто с мотобота нужен? Моторист? — Помощник, — скромно пояснил участковый. — Кешка Кастет. Он двух парнишек в Бердянске порезал. — Ладно, возьмем и его. Вообще, всех брать нужно. Капитан, лейтенант — быстро со мною к пирсу. Василий — это не к тебе относится. Ты тут у ворот постой — покарауль, мало ли что? — Товарищ полковник… — Я приказал, ты — действуй. Остальные за мной. Живо!И ясна, понятна цель,Невозможное — возможно…Анатолий Жигулин.Отвлекающий десант
Жаркая южная ночь пылала звездным небом, в кустах, рядом, стрекотали сверчки. Впереди, у причала, виделся приземистый корпус моторного бота. Полковник обернулся: — Вот здесь их и возьмем. Вон у этого камня. Без команды не стрелять. Все. Ждем. Осторожно выглянув из-за камня, Ратников увидел идущие с пирса тени… Ага, вот кто-то из них включил фонарик… А полковник оказался прав — не зря спрятались. Тут же послышался шепот, ни чуточки не нервный шепот уверенного в себе человека, привыкшего командовать: — Как подойдут, по моей команде включаем фонари. Капитан, сейчас обойдешь справа… Лейтенант — слева. Твои люди — на катер. Все, пошли! Скрипнул под ногами песок. Шелестящий звук набежавшей волны рванул в уши. — Свет! Со всех сторон вспыхнули фонари, выхватив из темноты двоих: доктора Лаатса — уж его-то Ратников узнал сразу! — и пожилого моториста Палыча. — Стоять! Руки вверх! Живо! Ни моторист, ни доктор не сопротивлялись… — Наручники! — продолжал командовать полковник. — Обыщите их. Ну-с, герр доктор, объяснить подробно, кто мы такие? Хирург-изувер покорно подставил руки: — Хотелось бы все же взглянуть на удостоверение. Если раньше, в конце тридцатых, у него и был небольшой акцент, то сейчас он исчез почти полностью. — Пожалуйста. Сержант, посвети! — Министерство государственной безопасности… УССР… — водрузив на нос старорежимное пенсне, прочитал задержанный. — Что ж… как говорится — у всех бывают ошибки. — Но, но! — Николай Иваныч погрозил пальцем. — Вы насчет ошибок — не очень-то. Сейчас проведете нас на свою базу… — У вас есть ордер? — Ах, хотите взглянуть? Пожалуйста… — Полковник вытащил из кармана бумагу и, как почему-то показалось Мише, злорадно хмыкнул. — Кстати, совсем забыл сообщить… Товарищ Сытиков Николай Николаевич вчера отстранен от должности. Вот тут хирург вздрогнул — проняло наконец! — Товарищ Сытиков? — переспросил участковый. — Второй секретарь? — Именно так… В этот момент у пирса снова заиграли фонарики… — На мотоботе никого нет, — подбежав, доложил сотрудник. — А где ж тогда Кешка Кастет? — лейтенант Карась снова изумился. — Ведь он с ними уходил… А! Сошел в Бердянске! — Именно так, — тут же подтвердил герр Лаатс. — Не беспокойтесь, это ему не поможет… Товарищ полковник, я еще нужен? — Пожалуй, да. Черт его знает, что там на территории? Сходим, глянем… Ну что вы стоите? Покажите же свой профилакторий, гражданин главный врач. Ведите!
У ворот их послушно дожидался Ганзеев. Свет горевших на территории профилактория фонарей частично проникал и сюда, за ограду. Увидев арестованных, капитан улыбнулся и заметно ткнул Ратникова в бок: — Днем посидим… поболтаем. — Конечно. — Что, их обыскали уже? — Конечно. — И как? — Да ничего особенного, можно сказать — пусто, — грустно отмахнулся Миша. Полковник тут же обернулся: — То есть как это, товарищ капитан, пусто? А вальтер с наганом — это для Комитета информации уже так… игрушки детские? Понимаю, понимаю — не иначе как атомную бомбу ищете… Ладно, хватит шуток — идемте. Герр Лаатс — надеюсь, все пройдет гладко. В ваших интересах, между прочим. — О, да, — покладисто кивнув, доктор потянулся к укрепленной на створке ворот кнопке — звонку. — Э, нет! — Ганзеев тут же перехватил руку. — Не надо звонить. Стучите! — Ну… хорошо, — задержанный пожал плечами и забарабанил в ворота. — Сторож! Валентин! Открывайте. Минут через пять заспанный сторож, распахнув тяжелую створку, удивленно взглянул на доктора: — Товарищ главный врач… — Пустое, Валентин. Все эти люди — со мной, — скривив губы в улыбке, герр Лаатс обернулся. — Что желают осмотреть, господа? Ой, извините — товарищи. — Издевается, гнида, — прошептал участковый. Полковник тут же обернулся к нему: — Лейтенант! С вашими людьми организуйте охрану периметра. Чтоб ни одна мышь… Да! Это кто еще? — Санитары, — задержанный пожал плечами. — Что-то уж больно дюжие — на охранников больше похожи. Так! Обоих пока задержать. — Слушаюсь, товарищ полковник. — Там, шагах в тридцати от ворот, есть потайная дверца, — вспомнив, предупредил Ратников. Участковый устало махнул рукой: — Спасибо… Что же вы, товарищ капитан, раньше-то не признались? Наверное, уж мне-то могли бы сказать… а то — деньги, документы украли… Мы ведь вас задержали бы, запросто. — Ты, Андрей, не обижайся, — как можно радушнее улыбнулся Ратников. — Работа у нас такая, верно, Василий? — Точнее не скажешь!
Браслетиков при докторе не обнаружилось никаких — ни желтовато-коричневых, ни бирюзово-синих. Вряд ли они были и на мотоботе — все-таки ценность, и не малая. Яснее ясного — спрятаны где-то здесь… И как теперь найти? Задержанных, увы, о таком не спросишь. — Что с этим делать, товарищ полковник? — С этим? Моториста заприте пока где-нибудь, а с доктором мы его кабинет осмотрим. Для начала. Верно, герр Лаатс? Вы ведь, кажется, до войны сотрудничали с Абвером? Еще в Эстонии. — Это было давно. И вину свою я искупил — отсидел весь срок полностью, — поиграл желваками хирург. — В Дальлаге срок отбывали? — поднимаясь по ступенькам крыльца, как бы между прочим поинтересовался Николай Иваныч. Хирург усмехнулся: — Ну, вы же знаете. — Знаем, знаем… И замначальника по политчасти там был — Сытиков, тогда еще майор. Там, я полагаю, вы с ним и спелись. Что молчите, герр доктор? Впрочем, допрос мы еще и не начинали. Это кто еще? — войдя в длинный коридор, полковник кивнул на сидевшую за столом женщину в белом халате. — Дежурная медсестра, — поспешно представил задержанный. — Хотя больных у нас сейчас и нет, но по инструкции положено, знаете ли. — И много у вас медсестер? — Четыре… Но сейчас всего две здесь, остальные — в отгулах. — И все? — полковник прищурился. — Больше никого? — Все, — развел руками доктор. — Вряд ли вы здесь еще хоть кого-то отыщете. Он был сейчас очень спокоен, этот хирург-изувер, расчленяющий людей на органы, куда как спокойнее, нежели там, на пляже. Понятно — пришел в себя, да и в клинике уже ничего такого не было — зря, что ли, «Эспаньола» где-то почти целый день болталась? Ратников сейчас благоразумно держался позади, стараясь не встречаться с доктором взглядом. Хотя тот наверняка не узнал бы, ведь они встречались-то — в тридцать восьмом, еще до войны. Однако Алия должна была предупредить… наверняка предупредила. — Вот мой кабинет. Прошу! Вас что-то конкретное интересует? — Посмотрим… Василий, как у нас насчет понятых? Поищи там каких-нибудь медсестричек. — Слушаюсь, товарищ полковник. Кабинет был, как кабинет, разве что излишне роскошно обставленный, так, главврачи в то время не бедствовали. Второй этаж, эркер с большим трехстворчатым окном, выходящим во двор, точнее сказать — в небольшой садик с аккуратными цветочными клумбами и тщательно посыпанными белым песком дорожками. Пара кресел, письменный стол, размером почти с футбольное поле, кожаный диван у стены, в углу — сейф, выкрашенный серой краской. На стенах несколько картин в золоченых рамах… Рядом со столом — шикарная немецкая радиола на ножках и стопка пластинок. Ну, как же! Конечно же к сейфу полковник первым делом и подошел: — Сами откроете, дражайший герр доктор? — Ну, конечно… Вот ключи, возьмите. Поверьте, мне совершенно нечего от вас скрывать! — Вы, верно, хотели сказать — невыгодно? — Товарищ полковник, — в приоткрытую дверь заглянул Ганзеев. — Я понятых привел, медсестренок… — Так заходите… Чего, одна только? — Вторая сейчас подойдет, только губы накрасит. — Ох, женщины… губы… Ладно, ждать не будем, начнем. Открыв сейф, полковник ухмыльнулся и лично извлек наружу несколько пачек пистолетных патронов, стеариновые свечи, деньги в советских рублях и долларах… — Ого! Иностранная валюта! …и пару коричневых браслетиков! Те самые, в виде витой, с красным глазком, змейки! — Янтарь? — посмотрев на доктора, поинтересовался полковник. — Обычный плексиглас. — Ладно, посмотрим. Ганзеев, что стоишь? Пиши протокол! Рука-то не помешает? — А я пока за второй медсестричкой схожу, — улыбнулся Ратников. — Василий, где она там? — На первом этаже, слева — ординаторская. — Понятно… Забавный какой браслет… Наконец-то!!! Наконец-то в руках Михаила оказалось то, что нужно. То, что он так долго искал, за чем гонялся! — Нет, это точно не янтарь… Даже не плексиглас — стекляшка. — Сталкивались с такими? — Ну да… Я посмотрю в коридоре, там ламп больше? — Давай, — Николай Иваныч махнул рукой. — И медсестричку веди, веди, капитан. Хватит ей там уже губы красить. — Слушаюсь. Уходя, Ратников все ж искоса взглянул на доктора… И понял — тот догадался, узнал! Ухмыльнулся этак гаденько: — Господин полковник, я тут кое-что хотел бы сказать…
Спрятав браслет в карман старого пиджака, Михаил быстро спустился по лестнице. Конечно же ординаторская уже была пуста. Улетела птичка! И Ратников догадывался — какая. Впрочем, и черт с ней — пускай местные органы здесь свои проблемы разруливают… Главное сейчас — прихватить Темку, выбраться, а уж там… там можно будет и клинику эту чертову достать с помощью того же Ганзеева… только не деда, а внука. — Товарищ капитан, а ну-ка, зайдите-ка! — разорвал предутреннюю тишь вырвавшийся в распахнутое с треском окно повелительный голос полковника. Ратников конечно же сделал вид, что не слышит, свернул на боковую аллейку и изо всех сил бросился бежать к потайной дверце. Понимал — за ним тотчас же вышлют погоню. Но пока те сориентируются, пока то се… И, слава богу, сотовых телефонов еще не изобрели! Уже начинало светать, черное ночное небо на глазах становилось бледным, и сияющие, словно бриллианты, звезды гасли одна за другой. — Сержант! — усмотрев за кустами черную тень часового, на бегу закричал Миша. — Быстро к главным воротам, передай всем — ожидается прорыв! — Понял! — кивнув, милиционер — совсем еще молодой парень с наивным детским лицом — опрометью бросился прочь. — Господи, помоги! Последний рывок остался, — размашисто перекрестившись, беглец нырнул в дверцу и, выбравшись на аллею, быстро зашагал в поселок. Бежать никак нельзя было — колхозные рыбаки уже шли к своим баркасам.
Отыскав нужный дом, Ратников долго барабанил в окно — слишком уж там крепко спали, пока наконец в форточку не высунулась физиономия Вилора. — А, дядя Миша… Темку разбудить? — Буди, буди! Уезжаем. Артем выбежал на улицу минут через пять, захлопал глазами спросонья: — Что, правда — домой, дядь Миша? — Домой, домой, Темыч! — радостно закричал Ратников. — Идем скорей к морю. — На лодке поплывем? — Можно и так… Хотя, наверное, достаточно будет просто зайти в море. Как раз возле той самой косы, протоки. Главное теперь — не попасться. Кто знает, что там наговорил этот чертов доктор? Может, полковник отдал приказ стрелять на поражение. Все может быть. — Осторожнее! Да не беги ты так. — Странный ты какой-то, дядя Миша. То — беги, то — не беги. — Погоди маленько… подумать дай. Ратников задумчиво потрогал лежащий в кармане браслет. Наверное, можно было бы попытаться уйти и отсюда — море-то вон оно, рядом. Может, и получилось бы… А если нет? Что тогда? Герр Лаатс ведь мог бы броситься к сейфу, сломать браслет и мгновенно исчезнуть… однако того не сделал. Значит, нельзя было. Из профилактория невозможно уйти. Да и Алия… Наверняка она рвалась к морю… Или — не к морю? — Черт! — раздвинув кусты, молодой человек осторожно выглянул и выругался: у пирса и на косе уже мелькали белые с голубым околышем фуражки. Оцепили! А это полковник оказался профессионалом… впрочем, других тогда в органах не держали. Ишь ты, среагировал быстро, обошелся без всяких мобильников. Интересно, Ганзеев тоже здесь? Наверное. Если так — плохо. Эх, добраться бы только до моря! Проскочить, нырнуть… Да-а, проскочишь тут! — Дядь Миша, мы чего стоим-то? — Погодь… Позади, в пионерском лагере, горны громко сыграли подъем. Послышались веселые голоса… и топот босых ног. И вот уже мимо пронеслись мальчишки в трусах, с ними вожатые… Утреннее купание… — Так! — Ратников сообразил тут же. — Темыч, живенько раздеваемся — и за ними. — Купаться будем, дядь Миша? Вот здорово! Быстро сбросив пиджак, рубашку и галифе, Ратников надел на запястье браслетик… немножко жаль было оставлять ТТ, только ведь в трусы его не засунешь, да и все равно — патронов нет. — Побежали, Темыч! Тех парней догоним! — Тех? Да легко! — И сразу с разбега — в море. Догнали. Пронеслись вместе со всеми. И — вместе со всеми же рванули в море. — Ур-а-а!!! — бросаясь в волну, радостно кричали пионеры. — Дети, осторожнее, не толкайтесь! Кадушкин! Да не толкайся ты, кому сказано?! Опять та пухленькая вожатая. Как же ее? Сейчас и не вспомнить. — Кстати, Кадушкин, ты доклад наконец приготовил? — О клике Тито? — Ну, о чем же еще, горе ты мое луковое? — А-а-а… Фрося, а почему тут сегодня милиции столько? Что, утонул кто-то? — Да не знаю точно. Говорят, ночью мотобот от пирса угнали. — Мотобо-от?! «Эспаньолу», что ли? — Сторож сказал — катера ночь в море ушли. — Катера? Ну, тогда поймают. Куда мотоботу до катеров? А вот не скажи, — про себя ухмыльнулся Ратников. Выходит, ушла Алия… Куда вот только, в прошлое или в будущее? Ладно, черт с ней… — Темыч! Поплыли во-он к той косе, видишь? — Ага… Дядь Миша, а за нами лодка! Наверное, спасатели. — Ага, Чип и Дэйл… — Граждане, немедленно выйдите на берег! — прямо за спиной раздался усиленный мегафоном голос. — Повторяю — немедленно выйти на берег! На берег… Ага, как же! — Темыч, давай руку… Браслет сломался легко… И набежавшая волна захлестнула обоих беглецов — Михаила и Тему. Ратников вынырнул и, отплевываясь, поднялся на ноги — выкинуло-то на отмель… как раз в ту самую протоку, что… А вокруг, между прочим, никого не было! — Темыч! — громко закричал Миша. — Арте-ом! Никакого ответа! Где же, черт побери, парень? Утонул, что ли? Да нет… мелко тут. Значит, остался там? Черт… выходит, что зря все? Ратников хмуро поднялся на косу, к старой лодочной станции, снова взглянул на море… И вдруг увидел вбегающего в воду мальчишку… за которым гнались двое мужчин! — Арте-ом! Ратников проворно бросился в воду, закричал: — Всем стоять! Милиция! А мужики уже догнали Артема… один повалил парня в воду, принялся топить, другой… Другого Ратников сразу же ударил в челюсть — уж что-что, а драться умел. В отличие от этих… да-а… таким доходягам только с детьми и биться. Однако!!! На запястье доходяги блеснул браслет! Желтенький, в виде змейки… А ну-ка… Ратников наклонился, еще разок двинул парня в челюсть, чтобы меньше ерепенился, и, проворно стащив украшение, бросился на второго. Тот, не будь дураком, тут же оставил в покое Артема и быстро побежал к берегу… Оправившийся от удара первый злодей, поднимая брызги, помчался следом. Ясно — куда. На базу… Ратников махнул рукой: ну и ладно, не пришел еще ваш час, не пробил. — Темыч, ты как? Мокрый мальчишка в майке и темных шортах испуганно посмотрел на Мишу. — Ты как, спрашиваю? Ратников вдруг осекся — это был не Артем! Совсем другой мальчик, тело которого Михаил видел в морге! — А ну-ка, подними руку… Не, не ту, левую… Миша оттянул рукав: ну, точно! Клеймо «И. Мир» — боярыня Ирина Мирошкинична. — Ты что же, холоп беглый? — Боярыни Ирины челядин… — Жалобно всхлипнув, мальчишка повалился на колени — прямо в воду, хорошо хоть мелко было. — Не губи, княже! Не хотел я бежати… — Ладно… Домой хочешь? Правда, думаю, в полон попадешь к татарам или к бродникам. — Лучше уж в полон, чем здеся… у диаволов этих. — Как знаешь. Мое дело предложить. На вот… ломай! — Сняв браслет, Ратников протянул его мальчишке. — Ну что глазками хлопаешь? Сказано тебе — ломай! Послышался хруст… Парнишка тут же исчез, как и не было. Михаил довольно потер руки — ну хоть с этим уладил… Обернулся, услыхав рядом, на косе, чьи-то шаги. — Артем!!! — Дядя Миша! Ты как здесь? На родительский день приехал?! — Ну… да. На родительский. Соскучился очень. — Вот здорово! Я даже не думал, что ты… — Ну, здорово, Темыч! Ты как здесь? — Да хорошо. Только… — Артем вдруг отстранился. — Дядь Миша, ты пацана здесь не видал? — Не, не видал. Никого не было. А что за пацан-то? — Да так… один… Значит, уехал уже. Он вообще-то домой собирался… Жаль, даже не попрощались. — Те-ама-а-а!!! — с берега донесся крик. — Это дружки мои, Вовка с Русланом, — улыбнулся мальчик. — Ну, я говорил уже — нас в лагере мушкетерами прозвали. Та-ак… Ратников лихорадочно соображал, что же случилось? В общем-то, все правильно — плыли-то они навстречь солнцу… значит, и провалились — раньше. Дня на два. До того, как… Да, но ведь Артем — здешний, а не тот, что… — Слышь, Темыч… Ты что-нибудь про Золотую Орду помнишь? — Не, мы не проходили еще. В этом году только будем. А что ты спрашиваешь, дядя Миша? — Так… — Ратников взъерошил мальчишке волосы… и вздрогнул. На Темкиной шее, слева, зияла большая едва поджившая царапина. След йисутской стрелы! — Ты чего замолчал, дядя Миша? — У тебя что с шеей-то? — С шеей? — Царапина, говорю, откуда? — Царапина? Мальчик потрогал шею рукой: — Ой, и правда. А я и не заметил! Наверное, где-то о гвоздь зацепился. — Угу… о гвоздь… Слышь, Темыч, мы ведь с Машей тебе деньги в лагерь давали? — Ну, да. Рублей двести осталось еще. — Маловато… у меня, видишь ли, на пляже все вещи украли! — Ну ты, дядь Миш, и раззява! А денег я у пацанов займу, ты не сомневайся… Ой! — Артем озабоченно похлопал глазами. — А как же ты в лагерь пойдешь? О! Мы с ребятами сейчас на рынок сбегаем, одежду тебе купим, там много всего дешевого в сэконд-хэнде. Ты нас тут подожди, а потом уже — в лагерь. — Не, Темыч, в лагерь я чуть позже зайду — извини, дела. Родительский день когда у вас? — Через два дня. — О! В самый раз. Еды какой-нибудь на рынке купите.
Ратников так и перекантовался здесь, в полуразвалившемся сарайчике бывшей лодочной станции, а на исходе второго дня подался к профилакторию. Просто подошел к воротам… полюбовался на штурм — да, собственно, никакого штурма и не было — злодеи сдались сразу же, видно было, как выходили с поднятыми руками. Михаил посмотрел, усмехнулся — пора! Ганзеев — тот самый, здешний — как раз выбегал из хозблока с крайне озабоченным видом. — Здорово, подполковник. Далеко собрался? — Миха! Вот ты где, черт… А я тебя повсюду ищу. Да и всем сказал, видишь — рыщут. Действительно, по всей территории профилактория деловито шастали дюжие молодые люди в камуфляже. — Медсестру взяли? — на всякий случай поинтересовался Ратников. — Взяли, — улыбнулся Веселый Ганс. — Вот это вы молодцы! — Слушай… а ты чего такой… как бомж? — Да ладно тебе — бомж… Жарко тут. Хорошо бы по пивку! — Хорошо, — Ганзеев явно обрадовался. — Сейчас схожу, доложусь-распоряжусь… Думаю, тут теперь и без меня справятся… А ты что такой радостный-то? Прямо весь сияешь? Сбегал уже куда? — Сбегал. Василий вдруг расхохотался: — Неужели… — Верно! Артемка нашелся. С дружками поспорил — на старой лодочной станции ночевал. — Вот черт мелкий! Ну что же… все хорошо, что хорошо кончается… Ты малость обожди, а я сейчас, быстро. — Угу… слышь, мобильник дай. — Ну, на. А свой-то потерял, что ли? — Вася, а помнишь, ты мне про своего деда рассказывал? — Ну да, рассказывал, — удивленно пожал плечами Веселый Ганс. — А что ты его вдруг вспомнил-то? — Так… героический у тебя дед. Ну, иди уже, иди, пива давно хочется… Можно и не только пива. — Ладно, жди. Проводив взглядом быстро удаляющегося дружка, Ратников поискал в ганзеевском мобильнике номер — должен же быть! Ага… «Миха — деревня»… Ну, надо же! Миха — деревня! Ага… вот… Нажав кнопку, Миша приложил трубку к уху: — Але, Маша… Как там Пашка, вообще, как дела? И у нас все нормально. Темыч тебе привет передает.
Посняков Андрей Удар судьбы
Глава 1 Наши дни. Средняя полоса России ПРИ ПОПАДАНИИ НА КОЖУ ПРОМЫТЬ ВОДОЙ
Деревня на своем веку повидала всякое.Валентин Распутин. «Прощание с Матерой»
— Ну, ты и гад, Леха! Йэх! Ты зачем, паразит, трактор в болотине утопил? Сказать, что Михалыч — Василий Михалыч Олейников, бригадир трактористов ОАО «Озерское», по старинке называемое многими — колхоз «Светлый путь» — был рассержен, это ничего не сказать. Светло-серые, с небольшим прищуром, глаза его метали молнии, ноздри возмущенно раздувались, а сомкнутая в кулак правая рука то и дело ударяла в левую ладонь — йэх! Вообще-то, Михалыч считался мужиком невредным, добрым даже, особенно если выпьет, но тут не тот выпал случай. Еще бы! Колхозное — сиречь акционерное — имущество в болоте утопить! Главное — и трактор-то почти новый, ну лет семь-восемь… — Так зачем, а? — Бригадир снова ударил кулаком об ладонь, только вместо привычного — «йэх» — матерно выругался — трактор-то на нем числился. Несчастный Леха, по паспорту — Алексей Сергеевич Смирнов, недавно поступил (собственными силами, без всяких там связей и денег, да и откуда деньги у детдомовца?!) в местный педуниверситет на факультет социальных наук, и теперь с гордостью считал себя студентом-историком. Радовался — ну, конечно! — и в себя верил, а в деревню, точнее, в ОАО (бывший колхоз) «Озерское», приехал подзаработать, деньги не лишние были, а трактора и — немного — сельхозмашины Лешка знал, поскольку ОАО «Озерское» старые связи не разрывало и над детдомом, что называется, «шефствовало» — было когда-то такое хорошее старое слово. Короче говоря, все детдомовские старшеклассники сельхозтехнику знали. Пусть не на таком уровне, как учащиеся ПТУ, но — знали. Вот и Лешка знал, да еще получше других, потому как был умным. Еще бы, в университет-то сам готовился, без всяких там репетиторов, откуда на них деньги? И поступил! Сам Роберт Петрович, декан факультета социальных наук, руку жал, говорил, что вот именно такие студенты им и нужны. Не в том смысле, что детдомовские, а в том, что — умные и сами всего добивающиеся. Лешку в колхозе знали и на временную работу приняли с удовольствием — а как же, страда! Да и парень непьющий, в отличие от многих прочих. Местные ему уж и кличку придумали — «Практикант», немного не в тему, правда, лучше бы уж «Студентом» прозвали, впрочем, Лешка и на «Практиканта» не обижался. Сразу и трактор выделили, не новый, конечно, но и не самую уж развалюху. Трактор… Вот и стоял теперь Алексей, опустив очи долу, и молчал, как партизан на допросе. А что тут скажешь? Правильно бригадир разоряется, понять можно. Вот и молчал. К тому ж знал — Михалыч долго не сердится — поорет – поорет да и успокоится. — Тебя хоть зачем в болото-то понесло? — усевшись за старый конторский стол, вздохнул бригадир. — Нешто в обход нельзя было? А, Лешка? Чего молчишь-то? А Лешка, чуть повернув голову, смотрел в окно на машинный двор. Видел, как — украдкой оглянувшись на нарядную — с самым деловым видом протопали к распахнутым воротам двое слесарюг. И что характерно — у каждого на плече по ржавому обрезку трубы. Видал Лешка эти трубы — валялись в лопухах у забора. По трубам этим, по слишком деловому виду, по вороватому, украдкой брошенному на нарядную взгляду даже Лешка в свои семнадцать лет сразу же догадался — куда именно направились слесаря. Пить, конечно! Даже знал — что. В Касимовке, в соседней деревне, в сельмаг в очередной раз завезли какое-то жуткое пойло — в пластиковой бутылке по тридцать два рубля литр. В отличие от прочих подобных — «Портленда», там, или «Портвейна 777», — пойло сие называлось незатейливо — «вино». Вот именно так, просто — «вино», — к которому, конечно, никакого отношения не имело, но… все лучше, чем технический спирт пить, хотя… Опа! Лешка напрягся, увидев, как к этим двум ханурикам подошел дядька Иван, могучего вида мужичага, вечно смурной и небритый — тракторист с ДТ-75, гусеничника. Вот он-то и был сейчас нужен Лехе, да и, если разобраться, не только ему, но и всему колхозу — сиречь ОАО. Трактор-то ведь не утонул, не та машина — просто засел хорошо на старой гати, можно, конечно, лебедкой попробовать, но с гусеничником куда как надежнее. Собственно, за ним, за дядькой Иваном, Леха сюда и пришел, на машинный двор, не знал, что уже какая-то собака успела Михалычу настучать. Интересно, кто? Наверное, Ленка, почтальонша, она на своем велосипеде как раз мимо болотины проезжала. Да, наверное, Ленка, зараза, больше некому — уж больно глазастая, да и характер у нее дюже вредный. Оно и понятно — тридцать лет бабе, а мужика-то нет, хотя собою-то Ленка ох как недурна — все при всем: волосы длинные русые, глаза — темные, как у цыганки, да и фигурка — закачаешься. Вот только характер… Может, потому и сторонились ее мужики? Впрочем, сейчас не о Ленке, о дядьке Иване нужно было думать — вот-вот ведь сманят слесаря пьянствовать, паразиты! Как тогда трактор из болота вытаскивать? Да никак! Если только лебедкой попытаться… Бригадир, в конце концов, тоже оглянулся, бросив внимательный взгляд на двор. На горе слесарюгам! — Ах вы ж, змеи! Никак пьянствовать собрались? — Позабыв про Лешку, Михалыч схватил кепку и выскочил из нарядной. — Это куда это вы собрались, а? — Дак, по работе… — По какой такой работе? Я вам на ржавые трубы наряд не выписывал! А ну, пошли в слесарню! — Да ты пойми, Михалыч… — Пошли, я кому сказал! Лешка тоже вышел во двор — интересно стало, как там Михалыч со слесарюгами разберется? Погода стояла жаркая, как ей и положено в начале августа. Светло-синее, как старые джинсы, небо казалось выгоревшим, хиленькие белые облачка — так, облачишки — опасливо ползали где-то у самого горизонта, словно бы говорили — тени хотите, дождика? А вот, нате-ка, выкусите — не дождетесь! Плохо в этакую жарищу работать, особенно перед севом — пахать, дисковать, бороновать, — сидишь в кабине как дурак, полуголый, жарища, как в адском пекле, пот грязными ручьями течет, на зубах песок поскрипывает, после работы в зеркало глянешь — мама дорогая! Черт, истинный черт! Сейчас хоть полегче — сенокос не посевное поле, пыли нет. Между тем Михалыч, отправив незадачливых работников обратно в слесарню, вновь обратил внимание на Лешку. Сдвинул этак кепочку на затылок, сплюнул, поинтересовался язвительно: — Ну, что делать думаешь? — Дак вытаскивать… — Вытаскивать! — бригадир хлопнул себя руками по ляжкам. — От, студент! Кто тебя сейчас вытащит-то, коли у нас всего три гусеничных трактора, и те все на ремонте? — А дядю Ваню Иваничева попросить? — несмело предложил Лешка. — Он ведь должен был к пятнице с ремонта выйти… Сегодня ведь как раз пятница. — Кого?! — неподдельно изумился Михалыч. — Иваничева?! Ваньку, что ли? Да этот черт вчера целый день пропьянствовал и сегодня, я погляжу, уж было намылился, со слесарями. Главное, как меня увидал, за старой конюшней спрятался, думает, я не вижу… — Бригадир вдруг резко замолк и задумчиво вытащил из кармана рубашки пачку «Примы». Протянул: — Будешь? Лешка помотал головой: — Я ж не курю, вы же знаете. Михалыч вытащил спички, чиркнул — не зажглась, — вытащил из коробка еще одну — та же история, — выругался, с третьей попытки наконец закурил, выпустил дым и — этак искоса, со значением — посмотрел на парня: — Вообще-то Ванька к вечеру движок переберет, там и осталось-то всего ничего… — Вот и я говорю! — воспрянул духом Лешка. — Перебрать-то — переберете, — задумчиво продолжил Михалыч. — Если надо, и до ночи провозится, уж он такой, коли уж начал… — Угу! — …только вот в субботу на работу нипочем не выйдет! Свадьба у него, вишь ли. Племянник женится. — Это Венька, что ли? — Он. — Так, свадьба-то, небось, часов в двенадцать. — В серых, с чуть зеленоватым отливом, Лешкиных глазах вспыхнула желтая искорка надежды. Бригадир не выдержал, рассмеялся: — Хо! В двенадцать? Да нешто эти глоты до двенадцати ждать будут? С утра уже наквасятся, будь спок! — Ну, я не знаю тогда… — Лешка устало опустился на крыльцо и шмыгнул носом. Хотелось заплакать — да нельзя, не маленький уже, семнадцать лет, в армию скоро. Бригадир присел рядом, обдавая загрустившего парня густым клубком сигаретного дыма, и с минуту сидел молча, вглядываясь куда-то вдаль, где, за распахнутыми настежь воротами машинного двора виднелся синий кусочек реки, а за ней, на другом берегу, белела стволами березовая роща. Белое, похожее на пену для бритья облако, неизвестно откуда взявшееся, накрыло солнце, принося облегчение от зноя. Легкий ветерок шевелил росший у ворот бурьян и светлые волосы Лешки. — Хорошо! — Михалыч вдруг улыбнулся и хитровато подмигнул. — Насчет Ваньки — это ты верно решил. Трактор-то он свой сегодня сделает… только вот мне-то его без толку в субботу звать, а вот ты — пойди, попробуй. Может, и уговоришь. Лешка встрепенулся: — Конечно попробую, Василий Михалыч. Сейчас же вот в мастерские и пойду! — Давай, — бригадир хлопнул парня по плечу и предупредил: — Только ты это, смотри. Застрявший-то трактор охранять надо — болотина-то от Касимовки больно близко, а уж там ухарей хватает — разберут. Так и знай — чего не досчитаюсь, из твоей зарплаты вычту, усек? — Усек. — Вздохнув, Лешка вытер руки об рубаху и деловито зашагал к мастерским. К его удивлению, Иваничев согласился быстро, даже и уговаривать почти не пришлось. Только, естественно, напомнил про магарыч да переспросил, в каком именно месте застрял трактор. — На Черном болоте, — в который раз уже пояснил Лешка, уже не столько для тракториста, сколько для подошедших слесарюг, которым, видать, тоже было интересно. — Там, ближе к Касимовке. — А, — Иваничев понятливо хмыкнул. — Хорошо, что хоть там. Немного до Курской дуги не доехал, а то бы… Слесаря понятливо засмеялись и закурили, стряхивая пепел под ноги с полным и хроническим пренебрежением к правилам противопожарной безопасности, красиво выписанным на большом картонном плакате, который бригадир Василий Михалыч Олейников лично приколотил над дверью, рядом с крупной табличкой «Не курить!». К указанию этому некие неопознанные полиглоты приписали еще «No smoking!» и «Ne fumons pas!» — для кого они это сделали, неизвестно, наверное, для слесарей. Слесаря иностранными языками не владели, поэтому дымили вовсю, не обращая никакого внимания на буквы — привыкли. — Помню, Колька Курынкин как-то под Новый год на Курской дуге завалился, — усевшись на промасленную ветошь, мечтательно произнес один из слесарей, дядька Слава… Или — дядька Федя. Лешка их все равно путал, уж больно они были похожи — обоим под пятьдесят, оба низенькие, худющие и вечно пьяные. — Да, он хорошо тогда улетел, — покивал дядька Федя… или Слава. — На Т-150 главное. Силос вез на ферму, да с ребятами выпил… — Не силос, а навоз, — оторвавшись от пускового двигателя, авторитетно заявил Иваничев. — И не на ферму, а с фермы. Он там и выпил, с доярками. — Тракторист замолк и, подумав, добавил: — И не на Т-150, а на «Владимирце». На Т-150 — это не Колька, это Федька Касимов на «октябрьские» улетел, хорошо — без телеги. Лешка слушал с интересом. «Курской дугой» колхозные остряки прозвали крутой поворот на склоне холма по суглинку, сразу за Черным болотом, с которого не раз и не два слетала в лежащий внизу овраг мощная сельскохозяйственная техника, и не всегда по-пьяному делу, просто поворот был уж больно опасным, скользким, а спрямить дорогу у колхозного начальства и в лучшие-то времена руки не доходили, чего уж говорить про теперь. Неподготовленному трактористу поехать там — верный способ сгубить технику. Вот и Лешка вчера тоже не рискнул — решил по гати… Проехал, блин… Вообще, если б не Ленка… — Ты это… — повернувшись к Лешке, напомнил дядька Слава… или Федя. — Спирт лучше в нашей деревне не покупай, лучше в Касимовке, у Федотихи — у ней дешевле. Она, Федотиха-то, в крайней избе живет… — Да знаю, — отмахнулся Лешка. Попрощавшись с ремонтниками, он вышел из мастерских и, помахав рукою все так же курившему на крыльце бригадиру, спустился к реке — там, пройдя рыбацкой тропинкой, можно было здорово сократить путь. На плесе, у бережка, купались — Лешка присмотрелся и разочарованно свистнул: знакомых не было, вернее, были, но, так, одна скелочь лет по двенадцати, не стоит и подходить. Хотя, оно, конечно, хорошо б сейчас искупнуться, да некогда — вдруг, и впрямь, с трактора чего утащат, как бригадир, типун ему на язык, предупреждал? А что? С касимовских станется, те еще ухари, до чужого добра жадные. Парень ускорил шаг, внимательно глядя под ноги — запросто можно было наткнуться на разбитую бутылку или на что-нибудь похуже — места кругом тянулись не то чтобы людные, но весьма посещаемые, особенно в ночную пору. И тут и сям виднелись проплешины от костров, валялись вскрытые консервные банки, осколки бутылочного стекла, полиэтиленовые бутылки — «пэты», в основном, конечно, из-под пива. Да-а… В такую-то жару неплохо бы пива выпить. В касимовском сельмаге наверняка есть, у них вчера привоз был. Вот только трактор… Немного подумав, Лешка почесал затылок и быстро спустился к плесу, где, на узком песчаном пляжике азартно играли в карты трое ребят, лет на пять помладше Лешки. — Туз! — Еще два! — Еще три! — А вот еще один! — Не верю!!! — Да забирай! — Ах вы, гады! Судя по крикам» резались в «верю — не верю», игра, конечно, малоинтеллектуальная, в отличие от того же «козла» или «тысячи», да зато веселая, как раз для такого возраста. — Здорово, парни, — подойдя ближе, кивнул игрокам Лешка. — О, Леха! Привет! Все трое враз вскочили на ноги, поздоровались за руку — как же, солидно: сам Леха – практикант к ним интерес проявил. Не бог весть что, конечно, но все же… — Пить будешь? Это предложил самый младший, Витька Битюгов, круглолицый, краснощекий пацан, толстенький и не по-детски циничный. Его маманька тоже, как и бабка Федотиха, приторговывала паленым спиртом. Впрочем, в деревнях многие приторговывали… — А что у вас? Спирт? Ну, мог бы не спрашивать… Воровато оглянувшись, Витька вытащил из-под соседнего куста полуторалитровую бутыль из-под «Пепси» с какой-то подозрительно мутноватой жидкостью. — Только что разбавили. Вишь, еще теплая. Счас, стакан возьму… — Да не надо, — отказался Лешка. — Некогда мне сейчас пить. Дело к вам есть. — Что за дело? — Да в тракторе посидеть немного… Короче, заглох я… А еще в Касимовку надо. Трактор-то оставлять — сами знаете… — Да уж знаем. — Витька ухмыльнулся. — Посидим, чего там… Куревом угостишь? — Куплю. — А где трактор-то? — Да на старой гати. — Где?! — хором вскричали все трое. — Это на Черном болоте, что ль? — Ну да, там… Пацаны переглянулись — нехорошее было место, это Черное болото. И люди там ни с того ни с сего пропадали, и скот, да и вообще, слухи ходили разные. Правда, сейчас день, не ночь, но все же… — Далеко, — шмыгнул носом Витька. — Не-а, мы не пойдем, а то потом родоки наищутся. — Да всего-то часок посидеть… Ну, может, два. — Ага… Два часа там, да туда идти часа полтора, да обратно — это к вечеру только дома и будем. Не, не пойдем… — Ну, как хотите. Разочарованно махнув рукой, Лешка отправился дальше. На пацанов, правда, не обижался — да и чего было обижаться, в сущности-то, они были правы. Черное болото — край не близкий, даже если по рыбачьей тропке. Ну и в принципе-то чего ему сейчас сделается, трактору-то, белым днем?! Ну, сидит машина в грязи — и что? Застрял, с кем не бывает? А раз застрял, значит — тракторист где-то рядом, если не спит в кустах, так вот-вот придет — так ведь должны все рассуждать, по идее. Эх… так-то так, да все равно тревожно — не сперли бы аккумулятор. Касимовские — они такие… Лешка и сам сейчас в Касимовке жил, в общежитии, точнее, в старом бараке вместе с двумя молодыми парнями, тоже «практикантами» — Лигуровым Мишкой и усатым Рашидом из медучилища. Хорошо сейчас Рашиду, открыл себе с утреца медпункт, завалился на топчан с книжкой — красота! Не жарко, больных мало, контроля тоже нет — фельдшер в отпуске, не жизнь, а малина! Не то что в тракторе! Двигатель разогреется, кабину солнцем напечет, пылища… Ну, как говорит Рашид — «кто на что учился». Ничего, Лешка тоже уже кое-что в этой жизни смог — в университет поступил. Теперь бы только выучиться… Ничего, выучится, он упорный… и денег на учебу подзаработает. Жаль, что областной центр далековато, а то можно было бы и во время семестра сюда на заработки приезжать… Да, еще как бы в армию прямо из университета не забрали, бывали случаи, тем более, за Лешку-то заступиться некому, а осенью — очень уже скоро — восемнадцать лет стукнет. Ну, да даже если и заберут, так что? Отслужит да вернется, в университете восстановится… Университет… Юноша улыбнулся — с детства мечтал историком стать, копаться в древних рукописях, ездить на раскопки, в общем — вырывать у прошлого все его тайны. А приохотил его к этому не кто иной, как детдомовский воспитатель — старший воспитатель — Василий Филиппович, подсунул как-то лет пять назад пару книжек: одну про Константинополь – Царьград, другую — про раскопки Трои. Хороший человек Василий Филиппович, правильный — и к ребятам безо всякого так дурацкого сюсюканья, да, в общем-то, с большинством и не посюсюкаешь, те еще «сиротки», как в том фильме, что Василий Филиппович как-то приносил, показывал — «Республика ШКИД» называется… А еще воспитатель Филиппович очень интересно про «черных лесорубов» рассказывал — он же следователь бывший, на пенсии в воспитатели подался — какой – никакой — приработок, да и работа поинтересней, нежели охранником-вахтером где-нибудь торчать. Оказывается, для «черных» — нелегальных — бригад, которые безо всякой лицензии нагло лес воруют, самые страшные враги вовсе не милиция, у которой нормального закона нет, а такие же бригады-конкуренты. И автоматная стрельба в лесах не редкость, и гранаты, бывает, кидают, а в каком-то дальнем урочище вообще, всей бригаде головы пилами отпилили. Жуть! Вот и Василий Филиппович предупреждал, чтоб не гнались за быстрой деньгою. Вот и Лешка не гнался. Но все ж — ясно — деньги не лишние были… Тьфу ты, черт! Юноша с маху влетел в топь, провалился, почти по колено, хорошо — в сапогах: жарко, зато по лесам-болотам ходить удобно. Выругался, выбрался на сухое — чу! Позади кто-то плюхал по топи, такое впечатление — босиком. Да ведь и вправду — босиком! И в ярко-зеленых шортах. Пацан из той троицы, светленький, темноглазый… как его? А, все равно не вспомнить. — Я тебя кричу – кричу, а ты будто не слышишь, — обиженно промолвил пацан. — Сам ведь просил в тракторе посидеть. Опа! Лешка не скрыл улыбки. Вот, славно как вышло, уж теперь-то он безо всякой опаски в Касимовку сходит. — Че ж ты раньше-то… — посетовал он. — Вместе бы и шли. — Не знаю, — мальчишка пожал плечами. — Вообще-то, я не очень-то и хотел, — вдруг честно признался он. — Да парни там пить стали, а я… — Ну и не шел бы, раз не хотел, без тебя б управился, — усмехнувшись, Лешка подал пацану руку. — Вылезай, давай, чего в луже-то встал? — А еще — трактор охота посмотреть, — сверкнув глазами, признался мальчишка. — И… может, ты мне еще и порулить дашь? — Ага… — желчно усмехнулся Лешка. — На Курской дуге. — Не-а, — пацан тоже засмеялся. — На Курской дуге не надо. Лучше уж тут, до поселка, а? Он посмотрел на Лешку с такой надеждой, что тому вдруг почему-то стало стыдно — ведь получалось бы, что он обманет этого своего помощника… Хотя как-нибудь в следующий раз… — Ладно, там видно будет… Ну, пошли, что ли? — Пошли… — Да, — на ходу обернулся Лешка. — Тебя как зовут-то? — Вовка. — А меня… впрочем, сам знаешь. Дружки-то твои сейчас там, на пляже, пьют, поди? Вовка вздохнул: — Пьют. Витек спирта отлил у матери. Она у него торгует. — А ты, значит, не захотел? Вообще-то, говоря честно, Лешке было наплевать, чего там захотел или не захотел какой-то малолетний шкет, и черт-то с ним, просто вот надоело идти молча, а этот Вовка — какой-никакой собеседник. Вот и спрашивал. — Не захотел… — Так и не пил бы! — Ага, тебе легко говорить. — Вовка обиженно замолк. А Лешка, между прочим, очень хорошо его понимал, особенно в этом вопросе — пить или не пить, курить или не курить и все такое. Предложили выпить, а ты отказываешься? Да ты маменькин сынок, скелочь пузатая и никто с тобой водиться не будет, наоборот, засмеют. А вот, ежели выпил, да так много, что облевался, обмочился да уснул где-нибудь под крыльцом клуба — вот тут ты герой! Настоящий герой, не придуманный. Все тебя сразу зауважают, да и сам ты будешь иногда вспоминать этак небрежненько, но со значением, для пущей важности вставляя в речь легонькие матерки: мля, вчера с Колькой Шмыгиным пили, мля, все, что горит… И вот потом пройдет лет пять, а то и того меньше — и идет по деревне этакое пропитое чудовище: помятое, с бланшем под глазом, изо рта — перегар на гектар, работать уже не может, да и не очень-то хочет, честно говоря, предел мечтаний — насшибать рублей двадцать на спирт. А ведь еще не так давно был первым парнем надеревне, крутым себя считал, ну а сейчас — да кому ты нужен, лузер?! И жалеть таких не стоит — сам во всем виноват. Лешка про себя усмехнулся — вообще-то, это не его собственные мысли были, а все того же Василия Филипповича, старшего воспитателя. Но — правильные мысли, Василий Филиппович не из тех людей, чтоб пургу гнать. А Вовка этот ничего себе — умный. Надо ж, сразу сообразил: чтобы не пить — на Лешкину просьбу нужно откликнуться. Теперь-то с него взятки гладки, теперь никто из пацанов деревенских, тот же Витька — не скажет язвительно, что, слабак, мол — пить отказался. Причина уважительная — Лехе – практиканту помогал с трактором.
Ну, вот он, трактор, синий МТЗ-82: мощность 81 л.с., масса 3 тонны, число передач — вперед — 18, назад — 4, относится к тракторам тягового класса 1,4, эффективно используется при возделывании и уборке технических и овощных культур… Осмотрев трактор — все вроде на месте, Лешка вытащил из сапога потрепанную, в мягкой обложке, книжку, недавно найденную в местной библиотеке. «Дипломатия Святослава» — так книжка называлась, и читать ее Лешке было интересно. — Леша, а трудно трактора изучать? — заглядывая в глаза, тут же пристал Вовка. Лешка презрительно пожал плечами: — Ха — трактора! Ты б, Вовка, лучше про хазар да ромеев спросил! — Ромеи? А что это? — Не «что», а «кто»! Люди были такие в Средние века. Ух, и хитрые! Вовка присел на корточки у самого трактора и присвистнул: — Ну, ни фига ж себе, засел! И в самом деле, было от чего свистеть — трактор застрял в болотине аж по самые ступицы, и теперь угрюмо синел посреди коричневато-зеленой трясины, с укоризной поблескивая стеклами. Рядом, на кочках, валялись прогнившие жерди гати, собственно, по ним Лешка тогда и выбрался. — Что ж ты по гати-то поехал? — Вовка поднял глаза. — А что, по Курской дуге надо было? — огрызнулся Лешка. — Темно ведь. В общем, ты тут посиди, покарауль, а я быстро. Махнув рукой, юноша зажал в ладони тетрадку и быстро зашагал прочь. — Леш, а Леш, — догнал его Вовка. — А можно в кабине посидеть? — Посиди, — Лешка пожал плечами. — Только, ты когда забираться будешь, смотри, в болотине не утопии. — Не утопну! — рассмеялся Вовка. — Я ловкий.
В Касимовку вела раздолбанная лесная дорога, по обе стороны заросшая молодым ельником и кустами малины. В другой раз Лешка, конечно, не упустил бы случая полакомиться ягодами, но только вот сейчас совсем не было времени. До Касимовки километров пять — пока-а добредешь! — а ведь еще и бабку Федотиху найти надо спирт купить, да заглянуть в общагу — кассетник с собой прихватить, чтоб веселей ждалось. На все про все — примерно час, плюс два — на дорогу. Нет, малину есть некогда, в другой раз как-нибудь. Правда, если попутный лесовоз попадется… Лешка остановился, прислушался — нет, ни двигатель не рычит, ни пил не слышно. Вот так всегда, когда не надо, лесовозы эти так и шныряют, так и шныряют, а вот когда надобно — фиг с маслом! Ну и черт с ними. Вовка в тракторе сидит — не страшно, уж всяко не разберут, побоятся. Местных пацан всех знает, а чужие здесь не ходят: больно уж места глухие. Лешка раскрыл тетрадку — загодя готовился к экзаменам. Так вот и шел парень, с тетрадкой. Учил. А чего зря время терять? Лесная дорога, обогнув холм, выбралась на грунтовку, идти сразу стало гораздо легче — не надо было перепрыгивать лужи. Лешка повеселел — до Касимовки оставалось три километра, — прибавил шагу, даже принялся напевать:
Я свободен, Словно птица в вышине…
Нравилась парню «Ария», а еще «Король и Шут», «Наив», «Кукрыниксы», «Тринадцатое созвездие» и уж совсем не нравилась «гнусная попсятина» типа «Фабрики звезд» — вот уж чего терпеть не мог. Воспитатель, Василий Филиппович, с музыкальными Лешкиными вкусами и пристрастиями соглашался, правда, предупреждал, что по сему предмету людей судить не стоит, если человек слушает «россиянскую» попсу, так это еще не значит, что он полный дебил. Хотя, наверное, где-то рядом. Мы верим, что есть свобода, Пока жива мечта…
Ага! За поворотом, за ельником, замаячили наконец домишки Касимовки. Два трехэтажных, панельных, с балконами, один двухэтажный кирпичный, остальные — деревянные: выкрашенный выцветшей голубой краской клуб, построенный еще пленными немцами, сельпо с оставшейся еще от старых времен вывеской «Магазин ОРСа», почта. Около магазина, на площади, стоял молоковоз — сто тридцатый «ЗИЛ» с желтой цистерной, видать, водила решил заглянуть за пивком. Лешка сунул руку в задний карман старых джинсов, пересчитал имевшуюся наличность — вздохнул. Пересчитывай не пересчитывай — а все равно денег больше не станет. Пятьдесят рублей — десятками — ну еще мелочь — рубля три, точнее — два восемьдесят. Рублей тридцать — на спирт, двадцать — на хлеб, растянуть до понедельника — там аванс обещали. Ну, крупа еще оставалась, макароны, тушенки банка… Рашид обещался с фермы молока принести… Жить можно. А, может, на спирте сэкономить? Тем более, говорили, что он у Федотихи дешевый. Обойтись двумя червонцами, столько же — на хлеб, а на двенадцать — двенадцать восемьдесят — купить в сельпо пива. Как раз на банку «Охоты» хватит — а то жарко! Произведя такие расчеты, Лешка повеселел и резко свернул к магазину. У дверей сельпо, на лавочке, развалясь, сидел рыжий кудлатый парень с широким, несколько простодушным лицом и вдумчиво листал какой-то гламурный журнал, от обложки которого то и дело отражались веселые солнечные зайчики. Отражались и прыгали прямо Лешке в лицо. Юноша прищурился и, узнав в рыжем парне шофера молоковоза, вежливо поздоровался: — Привет, Коля. Как жизнь? — Бьет ключом! И все по голове, — пошутил водитель. — Ну, что, вытащил трактор-то? Лешка вздохнул: — Пока нет. Вечером дядька Ваня Иваничев обещал на «дэтэшке» дернуть. — На «дэтэшке». — Николай мрачно сплюнул наземь. — Тут не трактором, тут груженым «Камазом» надо. Хорошо засел-то? — Да уж, засел. — Ну вот, я и говорю — «Камазом». — «Камазом», — Лешка шмыгнул носом. — Где его только взять, «Камаз» – то? Ну, может, «Урал» лесовозный поедет… Да! Лесовозников и попрошу, если встречу. — Лесовозников, — внезапно обозлился шофер. — Все дороги разбили, козлы, ни пройти ни проехать! А ремонтировать кто будет? — Да, — согласно кивнув, Лешка присел рядом. Не так просто присел — с умыслом. Так же и разговор продолжал — по-хитрому, знал: Колька — парень несговорчивый, резкий, тут издалека начинать надо. — Интересный журнал у тебя. — А, «Плейбой», — Николай усмехнулся. — Братишка из города приехал — привез. Вот, думаю кабину украсить. — О, да тут и машины, не только бабы, — Лешка заглянул в журнал. — Ни фига себе, тачки! — Да уж, — философски изрек шофер. — Нам с тобой, Леха, на них ни в жисть не заработать. А вот какая-нибудь… — Он выругался. — Вон, пишут — одной дорогущую тачку подарили, другой… И за что, спрашивается? Да за красивую задницу, больше ни за что! Во, блин, уроды. Тут пашешь, пашешь — весь в мыле — а на зарплату смотреть тошно. — Ну, уж нам-то с тобой никто тачку не подарит, не думай, даже и ждать нечего, — засмеялся Лешка и, посчитав прелюдию законченной, наконец, задал главный вопрос: — Коль, а ты сейчас с фермы или на ферму? — На ферму. Вот, зоотехника с почты дождусь — и поеду. — А назад во сколько поедешь? — Да через час где-то. — До повертки подкинешь? — Давай… Только ждать не буду — ты вот здесь, на крылечке сиди, ладно? — Конечно! — Лешка обрадовано подпрыгнул. — Короче, я это, по делам побегу… Так не забудешь остановиться? — Да не забуду, отстань. Уговорившись с шофером, Лешка быстрым шагом обогнул трехэтажки и, перейдя по разбитым мосткам неширокий ручей, остановился перед длинным забором из сетки – рабицы. За забором произрастали аккуратно подстриженные смородиновые кусты, за которыми наблюдалась выложенная плиткой дорожка, ведущая к небольшому дачному домику с белыми резными наличниками и крышей из нержавейки. Красивенький такой был домик, как с картинки из глянцевого журнала. Рядом с домиком стоял новый белый автомобиль «шевроле – ланос», не такая уж и крутая тачка, вокруг которой, вооружившись тряпкой, бегала немолодая уже женщина в широкополой шляпе, красном лифчике и серых мешковатых шортах. Дачница. — Здрасьте! — Лешка подошел к воротам и на всякий случай спросил, в каком доме живет бабка Федотиха. — Федотиха? — дачница улыбнулась. — А во-он ее изба, у леса. Видите? — Да вижу, спасибо. Изба бабки Федотихи — добротный, серый, рубленный в лапу, дом под шиферной крышей — была окружена дощатым забором, поверх которого угрожающе поблескивала на солнце колючая проволока. Висевшая на калитке табличка, грозно предупреждавшая — «Осторожно, злая собака», — ничуть не напугала Лешку, со слов Ваничева он знал уже, что никакой собаки у бабки нет, а табличка рассчитана на чужих. За калиткой, на дворе у просторной, пристроенной к дому веранды, стояла бабкина машина — красная «Таврия», что было хорошим знаком — значит, Федотиха дома, а не уехала в город сдавать перекупщикам принятые у местных ягоды и грибы. Обойдя машину, Лешка подошел к веранде и постучал в окно: — Есть кто-нибудь? — Иду-иду, — послышался приветливый женский голос. Дверь отворилась, и вышедшая на двор хозяйка внимательно осмотрела незваного гостя вдруг ставшим подозрительным взглядом: — Чегой без корзинки-то? Аль где оставил? Чернику принес, лисички? — Да нет, — улыбнулся Лешка. — Мне бы спирту чуток. — Спирту?! — зло переспросила Федотиха. — А кто это тебе сказал, что я спиртом торгую? — Дядя Ваня Иваничев. — Ванька? Врет, паразит! — Так значит, нету? — Нету, нету, — бабка замахала руками. — И не было никогда. Иди, иди отсюда, милок, да боле не приходи. Ишь, чего захотел, спирту! — Ну… Враз погрустневший Лешка не знал, чего теперь и делать. Без спирта его точно никто вытаскивать не будет! У кого ж купить? Во! У Рашида в медпункте взять, на время — там-то уж наверняка есть. А потом вернуть — купить где-нибудь, кажется, в трехэтажках кто-то торгует, узнать бы точно — кто. — Эй, парень, — у самой калитки Федотиха вдруг нагнала Лешку. — Ты сам-то кто? — Да тракторист, на практике вот у вас. — А, понятно, — бабка неожиданно подобрела… или это просто так показалось? Выглядела она, надо сказать, точно так, как обычно и выглядят деревенские бабки — темная затрапезная юбка, вязаная кофта, цветастый платок, лицо продолговатое, морщинистое, с тонкими, ехидно поджатыми губами и остреньким носом и небольшими усиками над верхней губой — запоминающееся, надо сказать, лицо. Глаза непонятного цвета, прищуренные — а взгляд такой неприятный, острый, просвечивающий, словно рентген. — Недавно, значит, у нас? — Угу. — То-то я тебя не знаю. Практикант… Случайно, не ты трактор в болотине утопил? Лешка аж закашлялся от удивления — ничего себе, и суток не прошло, а уже вся деревня знает! Наверняка это почтальонша Ленка все разболтала, заразища, она, она, больше некому. — Чего в болото-то сунулся, нешто объехать нельзя было? — Да, думал, проеду… — Думал он, — Федотиха оперлась на калитку. — Нехорошее место это Черное болото, — глухим голосом продолжала бабка. — Не один человек уж там сгинул и сгинет еще. Трясина, да и леший, говорят, там где-то рядом бродит. — Леший?! — Не хочешь, не верь. Одначе берегись, парень, оказаться на Черном болоте ночью, да еще в грозу! — Федотиха набожно перекрестилась и уже будничным тоном произнесла: — Ну, идем. — Куда? — не понял Лешка. Оглянувшись вокруг, бабка понизила голос: — Тебе ж спирт нужен? — Ну. — Сколько? — М-мм… На двадцать рублей сколько выйдет? — На двадцатку? Ну, грамм триста. Посудина какая при себе есть? — Ой, — Лешка хлопнул себя рукой по лбу. — Забыл! — «Забыл», — передразнила торговка. — Ладно, уж посмотрю у себя, может, и найду что-нибудь. Ты тут, у веранды, жди. Сказав так, Федотиха скрылась в избе, но скоро вышла, неся в руке белую пластиковую канистру литров на пять. — Тут, на дне, как раз грамм триста и осталось. На вот! Только канистру сегодня верни. — Спасибо! — Лешка передал бабке деньги. — А хороший ли спирт? — Хороший, хороший, не сомневайся, — хрипловато рассмеялась торговка. — Пей, знай, еще никто не помер. Канистру вернуть не забудь. — Не забуду. Не прощаясь, юноша побежал по узенькой тропке вниз, к ручью — там, кажется, валялись пластиковые бутылки. Продрался кустами, замер у самой воды — нет, никаких бутылок видно не было, наверное, унесло течением. Что ж, можно и у себя в бараке взять, уж там точно есть, Только бы успеть к молоковозу! Сокращая путь, Лешка резко повернул влево и вышел на старую поскотину, возле соснового бора, заросшую густой травою и папоротниками. Вдоль поскотины тянулась тропинка, ведущая через ручей прямиком к трехэтажкам, ну а от них до барака — рукой подать. — Леша! — послышался за спиной звонкий девичий голос. Лешка оглянулся и недовольно нахмурился, увидев позади Ленку, почтальоншу. В ситцевом летнем платье с узкими лямками — голубом в белый крупный горошек — Ленка осторожно вела за руль свой старый велосипед, на багажнике которого была пристроена сумка. Н-да-а… Вот уж кого меньше всего хотелось сейчас встретить! Теперь растреплет на всю деревню, мол, практиканты спирт покупают да пьянствуют, уж за ней не заржавеет. — Ого, канистра! Никак спиртику решил выпить? Ну, вот оно, начинается! — Не рано, Лешенька? — Не рано. — Лешка демонстративно прибавил шагу. — Ой, не беги так, — попросила девушка… нет, скорей, женщина — лет Ленке было уже под тридцать, имелся и ребенок — смешной такой мальчишка лет восьми… или девчонка. Лешка оглянулся: — Тороплюсь я. Нет, вообще-то Ленка была бабой красивой — черноглазая, с длинными темно-русыми волосами — «цыганистая», как ее называли бабки. С тонкой талией и большой колыхающейся грудью, она сводила с ума многих парней и разбила уже не одну семью — за что бабы, конечно, ее не жаловали, а пару раз даже, говорят, изрядно намяли бока. — Ой, торопится он, — Ленка хмыкнула. — Я смотрю, уже весь запарился. Попить хочешь? — Попить? — Лешка обернулся. — А что у тебя? — Минералка, правда, немножко. Хочешь? — Не откажусь. — Тогда подержи. Передав парню руль, почтальонша вытащила из сумки пластиковую бутылку… как раз такую, какая и нужна была Лешке — перелить спирт. — Я все выпью, можно? — Да пей, жалко что ли… Поможешь мне через ручей перебраться? Там мостки узкие. — Да помогу, конечно. Тебе бутылка не нужна? — Зачем? — Так я возьму? — А, — Ленка язвительно расхохоталась. — Поди, спирт бодяжить? — Да уж как-нибудь… Разговаривая, они прошли вдоль старой поскотины и, оставив позади бор, спустились к заливному лугу. Отражаясь в текущем рядом ручье, ярко светило солнце, бледно-голубое небо дышало зноем, а изумрудно-зеленая трава в желтых точках цветов казалась мягким, как одеяла. — Говорят, ты в институт поступил? Правда? — почтальонша искоса посмотрела на парня. — В университет, — почему-то покраснел тот. — На факультет социальных наук — бывший исторический. — Молодец! — женщина улыбнулась. — Это что же, историком будешь, как Владимир Иваныч, учитель наш? — Ну, — Лешке почему-то сейчас не хотелось вдаваться в подробности. — Красиво как! — внезапно остановилась Ленка. Лешка согласно кивнул: — Да, ничего. — Слышь, Леш… У меня чего-то меж лопатками чешется. Посмотри, а? — Где… Опустив велосипед в траву, почтальонша повернулась спиною. Лешка дотронулся до загорелого плеча: — Здесь? — Нет, ниже… Да ты молнию-то расстегни, не стесняйся… Юноша сглотнул слюну. — И лямки спусти. Вот… Почеши, а? Вот тут, под лопатками… теперь ниже… еще ниже… Лешка хотел сказать, что куда уж ниже, но — словно язык присох! Еще бы — лифчика-то на почтальонше не было! Пальцы чувствовали тепло шелковистой кожи, скользя по изгибу позвоночника вниз, к… — Так, так, хорошо… — шепотом командовала Ленка. — А теперь… Она вдруг резко повернулась, ударив юношу голой большой грудью с налитыми твердыми сосками, обняла, расстегнула рубашку, целуя в губы: — Лешенька, Леша… Пойдем… Вон, сюда, в траву…
…Высоко в небе таял реверсивный след самолета. Лешка резко уселся и, помотав головой, потянулся к рубахе: — Мне пора, Лен… Правда, пора. Ленка улыбнулась: — И мне… Приходи вечером, а? — Сегодня точно не смогу. — Приходи завтра. Я буду ждать. Проворно натянув платье, женщина вновь повернулась спиной: — Застегни… Ну, до завтра, Алеша… Лешка счастливо вздохнул: — До завтра… Стой, ты ж просила через мостки перевести! — Да ладно, переберусь и сама. Беги, куда там тебе надо. Лешка все-таки проводил почтальоншу на другой берег, там, правда, целоваться не стали — видно из домов. Лишь простились до завтра. До завтра… Завтра! Лешка еще никогда не был так счастливо близок с женщиной, как вот сейчас, на лугу. Какая она красивая, эта Ленка! Да и характер вроде бы ничего… Как говорит бригадир Михалыч — йэх! Помахав на прощанье, Лешка осторожно перелил спирт из канистры, тут же и разбавил ручьевой водой — ну, не болотной же потом разбавлять. Потом поплотней закрутил бутыль пробкой, взглянул на канистру — и громко захохотал, прочитав надпись на небольшой наклейке: «При попадании на кожу, промыть водой и обратиться к врачу». Ну и ну! Вот так спирт, бляха муха — «при попадании на кожу, промыть водой…»
Глава 2 Начало августа. Средняя полоса России ЧЕРНАЯ СТРЕЛА
— Там еще осталось? — Спиртяга? Есть маленько. Пей, я не хочу больше.Василий Шукшин. «Охота жить»
«…И обратиться к врачу!» Ну, ни фига ж себе! Случаем, не отравятся помощнички? Не, не должны — бабка Федотиха клялась, что еще ни один не отравился. А вдруг? Самому, что ли; сперва попробовать? Лешка открутил пробку, понюхал… Скривился… Закрыл глаза… Глотнул быстро-быстро! И едва перевел дух, вытирая выступившие на глазах слезы, больно уж убойной штуковиной оказалось: бабкино зелье. Еще бы — «при попадании на кожу; промыть водой и обратиться к врачу»! А, в общем, сойдет — то, что надо. Застегнув рубаху;, Лешка взял канистру и быстрым шагом направился к избе бабки Федотихи. Федотихи дома не оказалось, а вместо красной бабкиной «Таврии» у веранды стоял синий милицейский «уазик». Спрятав канистру с бутылкой в ближайших кустах, молодой человек осторожно заглянул во двор… и сразу же столкнулся с вышедшим на крыльцо участковым — веселым молодым парнем и чине старшего лейтенанта. Звали его… блин, да как же? Лешка так и не вспомнил. — милиционер представился первым: — Участковый уполномоченный Бобриков, Иван Иваныч. — Леха… Э-э… Алексей. Участковый подмигнул: — Ты, Леха – Алексей, местный? Лешка кивнул: — Почти. Здесь, на практике. — А! — Участковый, как показалось юноше — радостно — сдвинул на затылок фуражку с разлапистым двуглавым орлом. — Так это ты трактор в болотине утопил? Тьфу-ты! И этот уже в курсе! Ну, Ленка… Хорошая, конечно, баба, но язык — что помело. — Не, не утопил, — Лешка мотнул головой. — Застрял просто… А вам, поди, Ленка наплела, почтальонша? — Не наплела, — старший лейтенант многозначительно поднял вверх большой палец. — А проинформировала, как и полагается любому добропорядочному гражданину. Ты ведь добропорядочный гражданин, Леха – Алексей? Лешка не знал, что и сказать, промямлил только: — Ну да… наверное… — А раз гражданин, — голос участкового внезапно стал жестким. — Так исполняй свой гражданский долг. Короче — заходи, понятым будешь! — Старший лейтенант гостеприимно распахнул калитку пошире и, обернувшись во двор, закричал: — Миха, с тебя пиво — второго понятого нашел! Миха — угрюмого вида субъект в потертом джинсовом костюме и щегольских остроносых туфлях, на вид не намного-то и старше Лешки; судя по всему, следователь или опер — в ответ лишь призывно махнул рукой — подходи, мол. — Здравствуйте, — Лешка поздоровался со второй понятой — той самой дачницей в мешковатых шортах, с которой не так давно уже виделся. Та тоже узнала парня, улыбнулась: — Встречались уже. — Ну вот, — ухмыльнулся опер — или следователь, а, может быть, дознаватель. — Хорошо ли вы, граждане, видите вот эти посадки мака? Лешка с дачницей переглянулись и, не сговариваясь, засмеялись: — Да видим. — Так вот, — ничуть не смущаясь продолжал опер (или… ). — Хочу вас просветить о том, что, согласно действующему законодательству, масличный мак относится к запрещенным к возделыванию и культивированию растениям, таким образом — налицо явное нарушение У-Ка Эр Эф. — Так это на пироги! — Ага, на пироги, — язвительно хмыкнул подошедший участковый. — Неужели вы, Ирина Петровна, не заметили захаживавших к гражданке Иваньковой неких не совсем адекватных личностей? Ведь по соседству живете. — Да замечала, — Ирина Петровна — ага, вот ее как зовут, оказывается — перевела взгляд на Лешку. Парень покраснел, хотя к неадекватным личностям себя уж никак не относил. — Мне кажется, Иванькова спиртом торгует, — продолжала дачница. — Впрочем, это в деревне ни для кого не секрет. — И для нас не секрет. — Старший лейтенант неожиданно вздохнул. — Только вот наказать как следует мы ее не можем — несовершенство законодательной базы… Почти такой же случай, как и с лесом — все видим, все знаем, да вот только мало что можем поделать — руки связаны. — Тогда зачем… — Ирина Петровна, законы не мы устанавливаем. — Ладно, хватит вам, — снова махнул рукой хмурый. — Сейчас при вас мы запакуем вот эти вот запрещенные к возделыванию и культивированию растения в вот эти вот коробки — а вы потом распишетесь. — А разве можно так? — дачница вскинула глаза. — Без хозяйки? — Хозяйку, гражданку Иванькову Аграфену Федотовну, думаю, мы в ближайшее время вряд ли дождемся, — официальным тоном пояснил участковый. — А поскольку имеются веские основания полагать, что вышеуказанная гражданка Иванькова может сокрыть от следствия принадлежащую ей плантацию запрещенных к выращиванию и культивированию растений — по-простому говоря, выдрать весь мак к чертям собачьим! — и тем самым уйти от ответственности, то — изъятие мы вынуждены производить без ее присутствия. В ответ на эту тираду Ирина Петровна лишь пожала плечами, а Лешка подумал, что ничего себе работенка у милиции — веселая — этак у всех деревенских бабок можно мак повыдергать — с чем тогда будут пироги печь? Участковый со старшим дознавателем — тот таки представился наконец — сноровисто повыдергивали с грядок весь Федотихин мак и, упаковав его в картонные коробки, наклеили на них бумажные бирки. — Расписывайтесь! И вот еще здесь, в протоколе… — Так тут же ничего не написано! — Ничего, мы потом напишем… Участковый улыбнулся и, поправив фуражку, поблагодарил граждан понятых за проявленную сознательность, после чего, тепло простившись с дачницей, задержал в калитке Лешку, тихо поинтересовавшись, продается ли в поселковом магазине пиво? Лешка пожал плечами: — Вроде бы завозили в сельпо. — Вроде бы? — Да нет, наверное, точно… Ну да, я сам видел… Милиционеры радостно переглянулись. — Ну, Леха – Алексей, садись, подвезем. Лешка, конечно, и рад бы… Да только бутыль со спиртом куда девать прикажете? Пришлось вежливо отказаться, поблагодарить… И, дождавшись, когда «уазик», переваливаясь на ухабах, исчезнет в дорожной пыли, рвануть со всех ног к кустам — за бутылкой. Забросив пустую канистру на Федотихин двор, юноша припустил было со всех ног по тропинке, но вдруг резко остановился — вытащив из кармана рубашки мобильник, посмотрел на часы… Н-да… Пока с Ленкой… пока здесь, с милицией… Время-то! Уж конечно, ни к какому молоковозу можно было уже не спешить. Ну и черт с ним, и пешком не так далеко, Вовку только жалко — чай, заколебался уже ждать. Ничего не поделаешь, надо будет ему обязательно дать трактором порулить, вот только вытащить сперва… — Молодой человек! — помахав рукой, окликнула от соседнего крыльца дачница Ирина Петровна. — Кваску попить не хотите? Холодненький. Повернув голову, Лешка утер со лба пот и улыбнулся: — Не откажусь. — Так заходите, не стесняйтесь. Вас ведь Алексеем зовут? Нет-нет, не разувайтесь, присаживайтесь на диванчик. А вот вам и квас! — Ирина Петровна с гордостью достала из стоявшего здесь же, на веранде старого холодильника запотевшую бутылку с какой-то коричневатой жидкостью. — Свой! — не удержавшись, похвастала она, наливая квас в высокий стакан. — Пейте на здоровье! Лешка медленно, с наслаждением, пил, с любопытством рассматривая висевшие на стенах веранды фотопортреты — благообразных седых старичков, некоторые из них даже были в старинных галстуках-бабочках. — Родственники? — поставив стакан на стол, поинтересовался Лешка. Хозяйка вдруг засмеялась, замахала руками: — Ой, нет. Это ученые. Этот вот, седой — Арциховский, наш знаменитейший археолог, а вон тот, в шляпе — Греков. — Про обоих слышал, — Лешка улыбнулся. — Арициховский — археолог, по-моему? А Греков — тот, что про Киевскую Русь писал? — Молодец! — почему-то обрадовалась дачница. — Откуда знаешь? — Так… Интересовался, — Лешка даже смутился. А ведь раньше, ну, года четыре еще назад, вообще истории не понимал. — Думал — ну, было все когда-то давно — и что с того? Сейчас-то все равно по-другому живут. Сейчас-то так не думаю. — И правильно, Алеша, — Ирина Петровна вдруг посерьезнела. — Видишь ли, дело в том, что прошлое всегда влияет на будущее, влияет до сих пор. Я сама научный сотрудник, могу говорить… Впрочем, сейчас мало кто знает историю… — Да нет, — Лешка пожал плечами. — В школе ведь проходят… — он смешно наморщил лоб, вспомнить. — Ну, вот, хоть, к примеру — «Кровавое воскресенье», и прочее… Я-то больше древнюю историю люблю, ну и средневековье… — Да, Леша, — хозяйка безо всякого стеснения расхохоталась, да так заливисто и громко, что улыбнулся и Лешка. — Историю сейчас действительно «проходят»… Только все больше — мимо. — А мы, к примеру, историчку совсем не слушались, она молодая была, а мы — балбесы, — признался юноша. — Вот математик — другое дело, ка-ак врежет по башке указкой — мало не покажется! — Ай-ай-ай, — с укоризной покачала головой Ирина Петровна. — Разве ж можно детей бить? — Можно, — с полнейшей уверенностью отозвался гость. — Даже нужно иногда… Только не очень сильно, чтоб мозги не выбить. У нас ведь в школе как было? Как у всех — кого боялись, тому урок и учили. А историчку молодую — чего ж ее бояться? Балбесы, одно слово… — Потому историю и не знают… и не только ее. А что касается прошлого — изучать его, наверное, могут все… «проходить», как ты выразился. А вот понять — доступно не каждому. — Чего ж там такого недоступного? Думаю, там все, как и у нас. — Понимаешь, Алеша, это только непосвященному кажется, что — «как у нас». На самом-то деле… Те, кто жил в прошлом, не только выглядели иначе внешне, они были иными изнутри — думали так, как мы, не так действовали, воспринимали мир совершенно иначе! Лешка удивился — он-то так пока не считал, может, оттого, что еще учиться не начал: — Что же они, инопланетяне, что ли? — Для нас — да. — И все равно, — упрямо сжал губы юноша. — Мне кажется, все же есть что-то одинаковое. Вот, к примеру, напали враги — что сейчас, что в далекие времена. И что делать? Защищать свою землю от врагов, что тогда, что сейчас — ведь так? — Так, — хозяйка согласно кивнула. — Только самое главное — знать, кто враг. Враги вовсе не обязательно скачут на лошадях и машут саблями. Бывает — сидят в правительстве. — А, ну это — само собой, — засмеялся Лешка. — В нашем — особенно. Горючка уже столько стоит — Никакое сельское хозяйство невыгодно. Удивляюсь, кик еще эта агрофирма не развалилась. — Уже разваливалась, Алеша. Не дали. Зоотехники, агрономы, механизаторы. Да тот же Василий Фомич, директор, его здесь по старому председателем называют. Быстро акционировались, чужих отшили, подряды взяли — хозяйствуют, даже дома вон, строят. Да ты пей-пей, не стесняйся. Еще налить? — Да нет, спасибо, — Лешка поднялся. — Спешу очень. — А, ну тогда, конечно… Ирина Петровна проводила гостя до самой калитки. — Ваш? — Лешка с уважением кивнул на «шевроле». — Да, — хозяйка улыбнулась. — Машина — это удобно. Даже, несмотря на пробки. Ты, Алексей, заходи еще. — Зайду, — кивнул Лешка и, осмотрев участок, добавил. — Вы, ежели что сделать трактором — ну, там, пропахать, проборонить — обращайтесь. — Спасибо. — Только побыстрее, пока… — Лешка постеснялся сказать про университет, получилось бы — вроде как хвастается, а хвастать он не любил. — Пока в армию не ушел. — А когда тебе в армию? — Осенью. — Не страшно? Лешка хохотнул: — А чего ее бояться? Руки есть, мозги тоже. К тому же считаю, каждый мужик должен в армии послужить. А то взять некоторых… Сидят, блин, рассуждают — «бей хачей», «Россия для русских», патриотами себя считают, а посмотришь — одного батя от армии откупил, второй закосил в больничку, третий вообще от военкомата в бега подался. Патриоты, блин! А в грудь себя руками стучат. — Это ты правильно рассуждаешь. Очень правильно. Вот, все бы так — глядишь, и выбрались бы… Помахав на прощанье рукой, Лешка аккуратно прикрыл за собою калитку и зашагал по тропинке к ручью. Солнце светило так яростно – весело, так ярко, что, казалось, в небе наступил какой-то праздник, на который с самого горизонта сползались гости — маленькие разноцветные облака и тучки. Рискуя споткнуться, юноша бросил на них недовольный взгляд: опасные это были гости, грозой попахивали! Не дай, боже, туч нанесет — уж тогда точно никакой «дэтэшкой» трактор не вытянуть. И даже — груженым «Камазом». Да и вообще, не очень-то улыбается бежать к Черному болоту под проливным ливнем да еще в грозу. А ведь придется, если… Лешка остановился, поднял голову, внимательно всматриваясь в небо. Да нет вроде бы, не должна гроза собраться — ветра нет. Нет-то нет, да облака-то двигаются, правда, медленно… А, черт с ними. Пройдя по мосточкам, Леха поднялся к трехэтажкам и, обойдя валявшееся на заросшей сорняками клумбе тело одного из местных алкашей, свернул к бараку. «Колхозное общежитие № 3» — гласила засиженная мухами вывеска, а ниже, красным маркером рукою фельдшера-практиканта Рашида было подписано: «имени монаха Бертольда Шварца» и «дешево сдаются комнаты молодым девушкам с ч.ю. и в.о.». Последняя надпись почти не врала — комнаты в бывшем общежитии действительно имелись, правда, находились они в таком состоянии, что вряд ли б подошли девушкам даже с «ч.ю», не говоря уже о «в.о.» Короче говоря, то были трущобы, по мере сил приводимые в относительно божеский вид лишь постояльцами-временщиками, типа вот, практикантов — Лешки и его друзей. Вообще-то, хоть какой-то порядок был заслугой именно Алексея, тот, как детдомовец, весьма трепетно относился к собственному жилью, пусть даже и временному. Первым делом заставил приятелей снимать у порога обувь, вымыл пол и каждый день его подметал. Стены, за неимением в сельмаге дешевых обоев, Лешка самолично обклеил плакатами с изображением российских рок-групп. Количественно преобладали «Ария» и «Король и Шут», за почти полным отсутствием прочих на местной почте. Можно, правда, было заказать, да Лешка не стал связываться — пока привезут и практика кончится. Отперев большой амбарный замок, юноша зашел в комнату, с удовлетворением отмечая царящий там порядок — заправленные серо-голубыми казенными одеялами койки, сияющее блеском, начисто протертое скомканной газетой окно, занавешенное турецкой тюлью, застланный цветной клеенкой стол. На столе, в окружении стаканов и блюдец, стоял кассетный магнитофон «Витэк», настолько старый, что даже местные гопники на него не зарились. Впрочем, работал старичок исправно — а что еще от него и надо-то? Аккуратно сложив магнитофон и бутыль со спиртом в небольшой рюкзачок, Лешка, откинув клеенку, выдвинул ящик стола и, подумав, отрезал несколько ломтиков дешевой чайной колбасы и треть зачерствевшего батона. Остальное оставил приятелям. Еще раз осмотрев комнату, удовлетворенно кивнул и вместо резиновых сапог надел кроссовки — надоело уже в такую жару ноги парить! Сапоги хотел было тоже положить в рюкзак, даже наклонился, но тут же передумал — а, черт с ними, таскай тут! К трактору можно и босиком добраться, джинсы вот только подвернуть. Выскочив из барака, Лешка прошел мимо сельпо и, справившись у подвернувшихся прохожих — не проезжал ли молоковоз с фермы? — разочарованно вздохнул. Ну, конечно же, проезжал! Часа два назад. Словно скаковая лошадь, время стремительно неслось к вечеру. Вот уже и небо стало синеть, и, кажется, зажглись над головами первые звезды. Лешка специально остановился, поднял глаза — нет, звезд не было. Была туча! Огромная, черная, с сизовато-красным, подсвеченным заходящим солнцем, брюхом она медленно поглощала небо — неотвратимо и угрожающе, как наползающий на окоп вражеский танк. И тут грянуло, быстро, почти мгновенно — туча выбросила первый заряд молний, не дожидаясь полной оккупации неба. Сверкнуло, громыхнуло — да так, что едва не заложило уши! Где-то за лесом, в деревне, залаяли, а затем истошно завыли дворовые псы. И хлынул ливень. Пронизывающий, сбивающий с веток листву, плотный, как пулеметная очередь. Сразу промокнув, Лешка побежал, не заметив, что почва под ногами давно стала влажной, а впереди, за деревьями открылась кочковатая, поросшая осокой и редкими низкорослыми елками пустошь — болото. Обрадовавшись — наконец-то! — юноша с новыми силами бросился вперед, не обращая внимания на тугие водяные струи. Снова громыхнуло… Ага, вот и трактор! А в кабине — Вовка. Да, это его силуэт чернел в синих вспышках молний. Лешка замахал рукой: — Эгей, Вовка, эгей! Чего-то он там нагнулся? Спит, что ли? Не снимая кроссовок — а, все равно вымокли — юноша в три прыжка достиг трактора. Схватившись за ручку распахнутой двери, запрыгнул в кабину… И замер! Вовка упал на руль лицом вниз. В спине его, прямо между лопатками, торчала черная злая стрела! — Вовка… Вовка… Вовка-а-а! — перекрикивая грозу, истошно закричал…
Глава 3 Средняя полоса России ОТ СОТВОРЕНИЯ МИРА
И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен.Сказание о нашествии Едигея
…Лешка. Убит! Вовка убит! Да еще как изуверски — стрелой! Это кто ж так постарался? Что за тварь? Маньяк? Или какие-нибудь мелкие пацаны играли, зацепили нечаянно, испугались да убежали, сволочи? Скорее второе — Лешка почему-то никак не мог представить себе маньяка, рыскающего по болотам с луком и стрелами. Дрожащими руками юноша перевернул труп на спину — в мертвых, удивленно распахнутых глазах Вовки отражались сверкающие молнии. Все так же шел дождь, и тяжелые капли молоточками стучали по крыше. Из груди мертвого мальчишки торчала окровавленное острие… Солидный выстрел, совсем не детский. Это ж какую силищу надо иметь, чтоб вот так натянуть лук! И какой лук! Что же теперь делать?! Лешка обнял себя за плечи, задумался. Да, ведь вот-вот, сейчас подоспеет обещанная помощь — «ДТ-75» с Иваничевым и слесарями. Должны бы они уже появиться… Хотя… приедут ли в этакий дождь? Лешка невесело улыбнулся — приедут. Ради бутылки спирта — приедут, никакой ливень не страшен. Или — все же не дожидаться, бежать за помощью самому? В раздумьях Лешка высунулся наружу, прислушался… И в очередной вспышке молнии увидал высунувших из-за кусточков людей! Уже приехали? Странно… Почему тогда не было слышно двигателя? Наверное, из-за грома. — Эй! — держась за ручку двери, крикнул Лешка. — Кто здесь? Дядь Ваня, ты?! И — словно черная молния просвистела — сдавила тугой струною горло. Юноша захрипел, ничего не понимая, схватился руками за ременную петлю. Старался ослабить, да не тут-то было — миг, и парень полетел прямо в болотную жижу. Те двое, что скрывались в кустах, проворно подтянули его к краю болота, навалились, заломили руки. — Эй, эй, что вы делаете? От нападавших сильно пахло чесноком и какой-то гнилью, лиц их не было видно в темноте, но Лешка все ж таки присмотрелся — как раз полыхнула молния… Ну и жуткие же рожи! Грязные, косоглазые! Точно маньяки… Связав пленнику руки за спиной, маньяки, бормоча какие-то непонятные слова, потащили добычу к лесу. Мало приятного ползать на брюхе, даже по скользкой траве. — Козлы! У самых деревьев Лешку рывком поставили на ноги, толкнув к еле заметной тропе. — Иди! — грубо ткнули в спину. Лешка пошел — а куда деваться? Попробуй тут побегай со связанными руками. Хоть бы скорей рассвело, хоть бы дождь кончился… Вот, кажется, меньше стал… А эти маньяки… Зачем он им? Будут издеваться, а после убьют? Запытают до смерти! Однако… Однако бедного Вовку ведь не пытали — убили сразу. Почему? Развлекались, гады — меткость свою показывали… — Шабаш! — ухватив за плечо, парня сбили с ног и вновь куда-то поволокли. Впрочем, недалеко — на небольшую поляну. Спутав ремнями ноги, толкнули под разлапистую ель… — Ишо один, — со вздохом пробормотал кто-то. — Как звать-то, православный? — Алексей… — Откель будешь, Алексий? — свистящим шепотом поинтересовались из темноты. — Агролицей номер сорок пять, под Мценском. Слыхали? — так же шепотом отозвался Лешка. — А, так ты с Литовских земель, паря! Неужто и до Литвы белевцы проклятущие добрались? Лешка ничего не понимал. Литва какая-то… Белевцы… Пожав плечами, спросил: — А вы откуда? — Я с под Коломны. И мнози — с земли московской. Странно как говорил незнакомец! «С под Коломны», «мнози»… Монах, что ли? Впрочем, вовсе не это было сейчас важно. — А эти, варвары, они кто? — Малчат! Малчат! — с каким-то визгом вдруг заорал кто-то из «тех». Подскочил, ломая ветки — послышался свист, звук удара и слабый стон. Кнут! Вот ублюдок поганый! Лешку, правда, не задело, но тем не менее… — После поговорим, брате… — Малчат! Малчат! Паубивай всех! И снова удар плетью. Мерзкий чмокающий звук — видать, подлец рассек кожу. Попавший под удар несчастный застонал. Голосок был тоненький — женщина? Ребенок? Господи! Лешка вдруг догадался. Ну, как же! Он ведь столько про это слышал! Теперь понятно все — и странный акцент маньяков, и пленники, и даже — отчасти — стрелы. Никакие это не маньяки! Чеченцы — охотники за людьми! Ну, совсем обнаглели — почти до Московской области добрались. Хотя чего им? Заплати на всех гаишных постах, да едь себе — вон, сколько про это по телевизору показывали. Значит, у них должна быть фура, «МАЗ» или «КАМаз». Ну да, поди, в Москву мандарины привезли или помидоры, а обратно вот — пленных, рабов. И вряд ли машина здесь, близко — скорее всего, припаркована на грунтовке. Значит, как рассветет, всех туда и поведут. Хотя, наверное, лучше бы — в темноте. Тогда чего ж они ждут? Когда дождь кончится? Нет, вероятно, поджидают подельников — ведь кто-то должен договориться с милицейским постом. Роем пронесшиеся в Лешкиной голове мысли настроения не улучшили. Чеченские бандиты славились самыми гнусными преступлениями — могли и голову отрубить ни за что ни про что, просто так, для устрашения и собственного поганого удовольствия. Уж ему-то, Лешке, ежели что, отрубят в первую очередь — он ведь сирота, детдомовский, за него выкуп никто платить не будет. Хм… тогда зачем его брать? Просто так, наудачу? А утром допросят да ножом по горлу. Хотя, может, им и простые люди надобны, для работы во всяких там аулах. Скот пасти, навоз убирать, да мало ли… Наверное, и трактористы нужны. Трактористы… Ну уж нет, надо постараться бежать! Вот хоть сейчас — удобный случай. Развязаться бы только. Лешка осторожно пошевелился… оп — продел через ноги руки, поднес ко рту, впился зубами в ремень… Крепко! Вязали на совесть, суки! Да еще и мокро все от дождя… И тут совсем рядом вдруг полыхнул факел! Затрещал смолою, разгоняя ночную тьму дрожащим оранжево-желтым пламенем, показавшимся неожиданно ярким. Лешка с удивлением разглядел чеченцев — ну и рожи! Вот уж поистине разбойничьи, косоглазые. А одеты как! Женские, с загнутыми носами, сапоги, шаровары, какие-то халаты, у одного — кожаный нагрудник, а на голове — самый натуральный шлем! Остроконечный такой, железный. Боже! Еще и сабля у пояса! Ну, блин, артисты погорелого театра. Придурки! Грозно вращая глазами, тот, что с факелом что-то повелительно произнес, и все остальные придурки забегали, заголосили, пинками поднимая пленников. А тех набралось много, правда, мало мужчин, кроме Лешки, еще двое — какой-то бородатый здоровяк и монах в рясе — наверное, он и разговаривал с Лешкой, ну да, он, кто же еще? Кроме мужиков имелись еще и женщины, вернее, девчонки, и дети — мальчишки лет восьми-двенадцати, всего человек с десяток. Всех выстроили в колонну по одному, привязали друг к дружке, и погнали по еле заметной тропинке. Ливень между тем наконец кончился — надо же, а Лешка и не заметил! — светало. Первые лучи солнца золотили вершины сосен. Лешка покрутил головой — что-то показалось странным. Ну, как же! Одежда! Вот уж поистине, странно были одеты пленники. В длинных серых рубахах, в каких-то смешных лапсердаках старинного покроя, кто босиком, кто — о боже! — в лаптях. С Лешки, кстати, тоже стянули кроссовки — надо же, даже на китайский дешевый ширпотреб польстились, сволочи. Мобильник, кстати, не отобрали — он сам по себе в болотину выпал. Жаль… Чего-то долго ведут… вообще-то, где-то здесь уже должна начинаться грунтовка. Или людокрады хотят пройти лесом? Ай, неудобно босиком — каждая шишка, каждая веточка, каждый бугорок чувствуется. На стекло бы не наступить, еще не хватало порезаться. Наступил полдень, а они все шли без передыху. Солнце уже выкатило на середину неба и жарило, высушивая мокрые от ночного дождя деревья. Парило. От травы вверх поднимался белесый туман. Впереди и сзади колонны, а, если позволял путь — и по бокам — ехали на малорослых коньках бандиты. Господи… Откуда они лошадей-то взяли?Что, это не чеченцы, значит? Цыгане? Конокрады чертовы… Лешка уже уставать начал, а они все шли и шли, а солнце пекло прямо немилосердно, даже здесь, в лесу, которому, казалось, не будет конца. Один из идущих впереди мальчишек вдруг споткнулся, упал. Конный бандит налетел на него стервятником, с оттягом ударил плетью, разрывая рубаху на худеньких детских плечах: — Вставай, урусут! Подымайсь! Мальчишка испуганно вскочил на ноги, зашагал, вжав голову в плечи. Мокрая от пота рубаха сочилась кровью — видать, удар рассек кожу. Лес наконец кончился, тропинка — или, уже узенькая дорожка — пошла по широкому лугу, поросшему густой зеленой травою и клевером. Идти стало трудней — жарко! К тому же сильно хотелось гм… по естественным надобностям. Да и пожрать было б неплохо, но, похоже, никто пленников кормить и не собирался. И пить, пить бы… Миновав дубовую рощицу, дорога взобралась на холм. Лешка вытаращил глаза, силясь хотя бы приблизительно определить — где они находятся. Покрутил головой — слева, и справа, и сзади синели леса, а впереди… впереди колыхалась голубоватой травою степь без конца и без края! Пахло горькой травой и гарью. Ну, ни фига ж себе! А где же железная дорога? шоссе? По идее, где-то рядом должны быть. Ладно, машин не слыхать, но поездов! Уж их-то километров за пять слышно. Не ходят? Какая-нибудь забастовка? Или — железка совсем в другой стороне? А шоссе-то именно здесь должно быть! Солнце в правый глаз светит, значит, их ведут на юг, куда же еще-то? А раз на юг, то на севере должна остаться Калуга, а на юге — вот-вот показаться Одоев. И между ними — шоссе. А — нету! Оба-на! Когда нырнувшая в ложбинку дорога вновь взобралась на очередной холм, Лешка увидал справа город. Далеко, километрах в трех. — Белев, — тихо произнес бредущий сзади монах. — Скоро придем, упаси, Господи! Бандиты явно обрадовались, заскакали на конях, заулыбались, крича что-то друг другу гортанными голосами. Ага, там, в городе, наверное, фура. Сейчас, подойдут к шоссе — подъедет. Лешка присмотрелся: город был какой-то странный. Ни подъемных кранов, ни высотных зданий — зато много церквей с золотистыми куполами и — такое впечатление — деревянных. — Не молись на те церкви, друже, — неожиданно предупредил монах. — Белев, сам знаешь, не наш град — опоганенный. Сколь уж там Улуг-Махмет-царь? Два лета, а может, и того боле. Ишь, собрался, упырь, Москву сжечь — да кишка тонка, уберегла Богородица. Вот посейчас и лютует, пес. От Москвы все вокруг пожег, людей побил, кого в полон взял. Ох, грехи наши тяжкие… Ох, где ж заступники наши — Василий-князь да Дмитрий Шемяка? Хо, не с татарами безбожными ратятся они, а друг с дружкой, все стол московский делят. А поганые идут с победами на земли русские! — Малчат! — подскочивший всадник ударил монаха плетью. Досталось и Лешке — будто током ожгло, да больно-то как, аж дыханье перехватило! Вот, урод! Что б ты со своего коня сверзился, чтоб тебя… Спустившись с холма вниз, колонна вдруг остановилась у неширокой речки, через которую был перекинут узенький деревянный мостик с покосившимися перильцами из старых жердей. — Отдыхать! — спешившись, приказал тот, что светил ночью факелом, в кожаном нагруднике и шлеме. Видать, этот парень и был среди бандитов главным — те его слушались. Интересно, с чего это они так чудно оделись? Может, и впрямь, артистами решили прикинуться? Ван Даммы, блин, недорезанные, Шоны Коннери. Подскочивший бандюган отвязал пленников друг от друга и, гнусно ухмыльнувшись, что-то коротко бросил сквозь зубы. Судя по действиям остальных людокрадов — по очереди развязывающих пленникам руки, — несчастным разрешили оправиться. Прямо здесь, на виду, под зорким надзором. Всем — и мужикам, и женщинам, и детям. Оправились, куда деваться? Потом напились из реки, умылись — бандюки в этом не препятствовали, однако стерегли зорко — не дернешься. У пояса сабли, в руках — короткие копья с разноцветными бунчуками, за спинами — луки, вот олухи! Автоматов незаметно, хотя, конечно, пистолеты наверняка под одежкой прячут. — Отдыхать! — окинув пристальным взглядом выстроенных в шеренгу пленников, коротко объявил главарь, и, поворотив коня, неспешно потрусил к недалекой рощице. Туда же повели и несчастных. Снова связали, разрешили улечься в траву под кустами. Кормить, правда, не покормили, нелюди, но хоть попить дали да вымыться… Ну и сейчас привели в тень. Лешка поворочался — лежать было неудобно, мешали связанные за спиной руки. Огляделся — жаль, не повезло вновь оказаться рядом с монахом, с которым, кажется, наладился уже контакт. Юноша повернул голову: слева от него лежал белобрысый пацан в разорванной длинной рубахе, тот самый, кого перетянули плетью, справа — шагах в трех — девчонка лет шестнадцати. Босая, с заплаканным лицом и распущенными по плечам спутанными светлорусыми волосами. В смешном — сером, с красной вышивкой — платье, больше напоминавшем длинную толстовку. Лешка внимательно осмотрелся вокруг, намереваясь переговорить с девчонкой, но его опередили. Двое бандюков, похохатывая, подошли к пленнице и, прислонив копья в старой березе, уселись в траву рядом. Загоготали, загирчали по-своему. — Якши! Один погладил девчонку по коленке. Та испуганно дернулась, а второй, ухватив несчастную за плечи, растянул на траве, сноровисто задирая платье. Девчонка застонала, и ей зажали рот. Никакого белья на пленнице не было — лишь голое тело. Хищно похохатывая, бандюк погладил девчонку по животу и, ущипнув грудь, раздвинул ноги: — Якши! Якши! — Эшшь, шайтан!!! Не пойми откуда взялся вдруг главарь, да что-то рассерженно крича, принялся от души охаживать подчиненных плетью. Те не выказывали никакого неудовольствия, лишь униженно кланялись, подставляя под плеть спины. Ну и дисциплинка! — У-у! Шайтан, шайтан, шайтан! — орудуя плетью, приговаривал главный. Потом утомился, вытер со лба пот и, пинками прогнав сообщников, опустился в траву перед пленницей, засунул ей между ног руку. Прикрыл глаза, ухмыльнулся: — Якши! К удивлению Лешки, насиловать не стал, наоборот, натянул на девчонку платье, и, похлопав ее по животу, ушел. Пленница разрыдалась. — Слышь, ты это… не плачь, — Лешка попытался утешить, но куда там. — Ничего ведь не случилось пока… Еще до Чечни сколько постов! Может, и выручат… — Это с Белева татары, — подал голос притихший слева парнишка. — Махметки-царя людишки. Разбойники! — Какого-какого царя? — обернулся Лешка. — Махметки, — хлопнул глазами пацан. — Улуг-Мухаммед — так его татарва называет. — Откуда он тут взялся-то, этот Махмед? Из Чечни? — Из Сарая Ордынского, на Итиль-реке. Оттуда его другой царь, Кучук-Махмет, выгнал, вот он со злости на Оку и подался. А другой царь ордынский, Саид-Ахмат, их обоих не любит. — О-о, — Лешка покачал головой. — Что-то я ни черта не врубаюсь — цари какие-то, Ахметы-Мехметы… Ты сам-то кто? — Ондрейка. С Тарусы мы… Махмета-царя войско и туда добралося. На обратном пути, от Москвы. — А я Лешка, Алексей, мценский. Как-то ты говоришь странно… А Тарусу я знаю — недавно туда доски возил на тракторе. Ты в школе учишься или, может, в путяге? — Учусь, — шмыгнул носом Ондрейка. — Учился у Миколы-сапожника, я ведь сирота — батюшка с матушкой да братцы-сестры в лихоманке сгорели – сгинули, вот меня Микола и подобрал, он человек хороший, добрее его на посаде никого и не было. Жаль, убили. — Убили? Ну, у вас, в Тарусе и преступность! Я, кстати, тоже сирота, детдомовский. — Сирота? Давай вместе держаться… хорошо б к одному хозяину попасть. — Давай вместе, — Лешка усмехнулся. — Говоришь, на сапожника учился? В ПТУ, значит. А мастер ваш, Микола — он что, хохол? — Кто-о?! — Ну, с Украины? — Не, не с окраины. Мы почти рядом с центром жили. — А лет тебе сколько? — Тринадцатое лето идет. А тебе? — Семнадцать. Слышь, Дюша, ты вон ту девчонку не знаешь? — Лешка кивнул назад. — Не, не знаю. —Надо б ее утешить… Понимаю, что трудно. Но хоть попытаться. Попытаться не удалось — со стороны дороги послышался вдруг стук копыт, и вылетевший на поляну всадник громко заорал: — Маметкул, э, Маметкул! Лешка насторожился. Ну, так и есть — бандит звал главаря, наверное, сообщить что-нибудь важное. Маметкул — ага, значит, вот именно так звали главного — выбрался откуда-то из кустов с совершенно заспанной рожей и, недовольно скривившись, небрежно кивнул спешившемуся всаднику — мол, что еще? — Караван, караван, — затараторил тот. — Караван якши. Хаимчи-бей! — Хаимчи-бей? Хо? — Хо! Хаимчи-бей! — Якши!!! Поговорив, главарь вышел на середину поляны, и, подбоченившись, щелкнул пальцами. Вмиг бросившие отдыхать бандиты подобострастно подали главарю копье и шлем. Шлем Маметкул тут же водрузил на голову, а на копье оперся, словно самый настоящий пижон. Остальные бандюки — и было-то их человек десять — встали чуть позади, рядом. Кое-кто — даже с небольшими круглыми щитами! Артисты, блин… Приподнявшись, Лешка с интересом ждал — а что будет дальше? Судя по тому, что людокрады ничуть не испугались и не озаботились, а наоборот, обрадовались — ничего хорошего пленникам ожидать не приходилось. И все же… Ага! Из-за рощицы послышался скрип колес и лошадиное ржание, а через некоторое время на поляне показалась запряженная какими-то странными быками повозка с большими колесами, несколько напоминавшая колхозную сеялку, только из дерева. Над повозкой колыхался голубой шелковый балдахин, укрепленный на длинных жердях, а под балдахином, кроме плюгавенького лысого старичка — погонщика — на мягких подушках сидел одетый в красный блестящий халат толстяк с багровым лицом и небольшой черной бородкой. Голову толстяка покрывала круглая, с поднятыми полями, шапка. Вокруг телеги скакали вооруженные копьями всадники в блестевших на солнце кольчугах! Ничего себе кино! — Салям, Хаимчи-бей! — увидав толстяка, воскликнул Маметкул и, не дожидаясь ответа, показал рукою на пленников. — Якши полон! Важно кивнув, гость, с помощью поспешно спрыгнувших с седел всадников, выбрался из повозки и, подойдя к бандитскому главарю, распахнул объятия. Лешка скривился — ну, вот, целоваться еще будут, придурки! Однако в своих предположениях юноша ошибся — Маметкул с Хаимчи-беем не целовались, лишь потерлись носами, да похлопали друг друга по спинам, после чего главарь банды вновь махнул рукою на пленников: — Якши полон! — Якши, якши, — недоверчиво ухмыльнувшись, Хаимчи-бей что-то отрывисто произнес. Маметкул кивнул и, оглянувшись на своих бандюков, прищелкнул пальцами. Бандиты словно того и ждали — враз накинулись на пленников, пинками заставили встать и выстроиться на поляне в одну линию. Дождавшись, когда уляжется суета, Хаимчи-бей в сопровождении Маметкула прошелся вдоль шеренги, внимательно осматривая каждого пленника. Некоторых отводили в сторону, а кое-кого — маленьких детей и одну женщину — оставили на месте. Девушек раздевали, но толстяк смотрел и ощупывал их без всякой похоти, а так, словно бы выбирал лошадей, даже заглядывал в рот — считал зубы. Ну, понятно — вот он, главный-то людокрад – перекупщик. Только вот средство передвижения у него, мягко говоря, не очень. А может, это специально такая телега — по лесам да болотам ездить? Может… Дошла очередь и до Лешки. Подойдя к юноше, Хаимчи-бей ощупал мускулы и велел открыть рот — тоже еще, стоматолог нашелся! — Родители живы? — Сирота я… — Плохо. Ты кто есть? Селянин? Мастеровой? Воин? — Тракторист я, — Лешка пожал плечами. — Селянин… ну, и мастеровой. — Какой ремесло знаешь? — Трактора могу ремонтировать. Сеялки, бороны, плуги… — Якши! Работорговец кивнул Маметкулу, и Лешку отвели в сторону, где уже находились здоровенный бородач, монах, две девушки и трое парней. И что бы все это значило? Ну, догадаться нетрудно. Хаимчи-бей между тем остановился напротив Ондрейки. Велел снять рубаху, внимательно осмотрел, ощупал и, задумчиво почесав голову, махнул рукой. Лешка обрадовался — парня отвели к ним. Хаимчи-бей с Маметкулом отошли к повозке и принялись азартно кричать, то и дело яростно сплевывая в траву. «Торгуются», — догадался Лешка и тоже сплюнул. Ну, дожили — в родной стране уже людей ловят да продают, словно скот. Докатилась Россия-матушка! Какие там, на фиг, права человека! Люди работорговца тем временем вырубили в рощице несколько стволов — не толстых и не очень тонких, — к которым и привязали попарно пленников. Вот так-то! И сам иди и ещё груз тащи — тут уж точно не сбежишь, при всем желании! Лешка даже слово подходящее вспомнил — ярмо. Ну, точно — ярмо. И все это в двадцать первом веке делается, можно сказать, в самом сердце России! Ну, российское правительство, ну, чмыри чертовы! Выстроенных друг за другом пленных, только что купленных толстяком Хаимчи-беем, погнали вслед за повозкой. Арба — вот как она называется, вспомнил Лешка и чуть было не споткнулся, услыхав позади жалобный, резко оборвавшийся крик. Потом еще один, и еще… И тишина… Лишь заржали кони. Неужели они… — Не отставать, — обернувшись, предупредил работорговец. — Отстающих мои воины будут бить плетками. Кто упадет, выбьется из сил — сам виноват, мне не нужны слабаки. Лешка угрюмо вздохнул — понятно… У реки стоял целый караван из таких же, сцепленных друг с другом попарно пленников. Молодых мужчин, стариков и маленьких детей почти не было, в основном — подростки да женщины. Лешка насчитал около пятидесяти пар. Сто человек! Однако!!! Это что же такое делается-то, а?! Нехорошее, невероятное предположение вдруг возникло в его голове, оформившееся в догадку к вечеру, когда Хаимчи-бей велел устраиваться на ночлег. С измученных пленников сняли бревна, и Лешка устало повалился в траву. Сабли, невероятная жестокость, странная одежда. Полное отсутствие шоссейных и железных дорог, даже ни один самолет в небе не пролетел, а они уже немало прошли, считай, целый день перли! И странные речи монаха и Ондрейки — цари какие-то, Ахметы-Мехметы… Если представить на миг, что… Нет, не может быть! Невероятно! Лешка обернулся к напарнику: — Не спишь, Дюшка? — А? — Какой сейчас год? — Год? Что за год? Ах, лето… Ну, это я знаю, в церкви учил — лето шесть тысяч девять сотен тридцать девятое от сотворения мира! — Какое – какое? — с досадою переспросил Лешка. — Ты, случайно, Андрюшенька, белены не объелся? — Не объелся, — усмехнулся отрок. В блестящих глазах его отражались огни горящих костров. — Где тут белену-то сыщешь? — Но шесть тысяч какой-то там год — это уж слишком! Что ж мы, по-твоему, в будущем, что ли? Ничего себе, будущее! А… — Лешка вдруг вспомнил дачницу Ирину Петровну. — Вы ведь, верно, мыслите совсем по-другому… — По-другому? — удивленно переспросил Ондрейка. — Ты из немецких земель, что ли? А ведь говорил — мценский. Ой! Так Мценск ведь под Литвой! Быстро ж вы русские лета забыли, даже и время, как немцы определяете. — Дак какое сейчас лето… ну, по – немецкому? — Вот, пристал! Будто сам не помнишь… От Рождества Христова? — Ага, вот-вот, — Лешка напрягся. — Именно — от Рождества Христова. — Сейчас сочту… Ммм… Значит, от этого отнять столько-то… будет… Одна тысяча четыреста…
Глава 4 Август 1439 г. Ордынские степи ДИКОЕ ПОЛЕ
По своему обычаю, ордынцы на обратном пути в степи «много зла учинили земле Русской». Улу-Мухаммед, по словам летописца, «множество людей пленил, а иных иссек».В. Каргалов. «Русь и кочевники»
…Тридцать девятый! Е – мое! Да как же такое вообще быть может?! — А ты, Дюшка, не врешь часом? — Вот те крест! Ой, не перекреститься-то — руки связаны. Ну, ей-богу! А чего ты сам-то? Запамятовал иль неграмотный? — Запамятовал, — усмехнулся Лешка. — А насчет грамоты — еще пограмотней тебя буду. Как думаешь, чего с нами сделают? Ондрейка вздохнул: — Тут и думать нечего — в рабство погонят. А куда попадем — не знаю. Скорее всего — в Крымскую Орду, а может, и к ногайцам или в Кафу. В Кафу — лучше всего — там знающие сапожники требуются. Этак лет пяток поработать — можно и на волю выкупиться, свою мастерскую открыть. — Экий ты меркантильный, — неприятно поразился Лешка. — А как же родина, родной дом? — А нет у меня теперь ни родины, ни дома, — отрок отозвался кратко, со злостью. Потом, чуть помолчав, пояснил: — Родители давно померли, Миколу – мастера убили — и кому я теперь нужон? На что жить? В закупы к какому-нибудь боярину податься? Да ни в жисть! Я уж и с детства привык на себя работать, тако и буду. В Орде, говорят, хороших мастеров ценят. — А ты — хороший? — Лешка поддел собеседника. — Да уж неплохой, — огрызнулся тот. Юноша задумался: выходило, что этому прикольному пацану-сапожнику случившееся вовсе не смертельно, а даже и вовсе наоборот — можно сказать, начало карьеры. Ишь, прыткий — захотел свое дело открыть. Хотя, может, так и надо? Заниматься своим делом несмотря ни на что. — С детства помню, плохо мы жили, немирно, — тихо продолжил Ондрейка. — Князья-то дерутся, а нас жгут, палят, убивают не хуже поганых татар. То Василий Васильевич налетит, князь Московский — на оброк поставит, то вдруг соперник его, двоюродный братец Дмитрий Шемяка с отрядом объявится — платите, мол, мне — я главнее, а то их чертов родственничек Сигизмунд Литовский под свою длань заберет, а длань у него дюже тяжелая и даже к своим боярам немилостива. Ну, это жизнь разве? Одно разорение. Вот, может, в Кафе повезет. Господи, только б в Кафу пригнали, только б в Кафу! — Что за Кафа такая? — Ну, сразу видно — неграмотный, а говорил! Кафы не знаешь! Город такой, навроде Сурожа, только еще богаче. Про фрязинов слыхал? — Нет… — Тьфу ты, неуч! — Ондрейка явно озлился. — Вот как с тобой говорить? Фряжской земли он не знает. Про папу римского хоть ведаешь? — Про папу — ведаю, — обиженно отозвался Лешка. — Священник такой. — Не священник, а первосвященник латынский! — наставительно произнес отрок. — Николаем зовут, папу-то. Иоанн, царь Константинопольский с ним договоры ладит — чтоб вместях в латышскую веру верить, а за это папа ему супротив безбожных агарян турок поможет! Про турок тоже не знаешь? — А ну тебя… Лешка усмехнулся. Ну, ничего себе выходит — какой-то средневековый пацан больше него во всяких делах смыслит, да еще и насмехается, гад… — Ты не злися, Алексий, — подвинувшись ближе, примирительно зашептал Ондрейка. — Я понимаю, не всем же грамотеями быть. И сам-то не так давно грамоте выучился, у дьячка с нашего прихода. Думаю, мало ли, когда с мастерской развернусь — хорошее дело хорошего учета требует. — Это ты верно сказал, — усмехнулся Лешка. — Хорошее дело — хороший учет. Ну, ладно, поспим, пожалуй, а то завтра, поди, рано подымут. — Да уж, — Ондрейка шмыгнул носом. — Уж ясно, что рано. Он тут же и засопел, да так сладко, словно спал в собственной постели, а не валялся здесь, в траве, связанным, под присмотром костровой стражи. А Лешке долго не спалось, думалось. И думы все лезли — одна чернее другой. Тысяча четыреста тридцать девятый год! Даже и вообразить невозможно! Да, скорее всего — врет этот Дюшка, треплется, только вот — зачем? Потолковать бы с ним как следует, по душам… А если не врет? Если и вправду… Господи, неужели такое может быть? Ладно, поживем, увидим… если доживем, конечно, бандюганы на расправу круты. Просто кошмар какой-то? А может, снится все?! И эти костры, и тяжелые цепи на руках и ногах, и черное звездное небо? И… и мертвый Вовка с торчащим из груди окровавленным острием! Скорее, скорее проснуться, вырваться из лап жуткого кошмара. А потом можно этот сон дачнице Ирине Петровне пересказать, она ведь в истории шарит. Спросить, что к чему. Просто так, из интереса. К чему б такие страсти приснились? Лешка и не заметил, как провалился в сон, а когда проснулся…
Когда проснулся, в глаза било низкое вечернее солнце, а откуда-то сверху доносилась музыка. Парень прислушался:
Тот садовник, что живет у леса, У него ведь сад такой чудесный…
Ха! «Король и Шут»! Родные! Вскочив на ноги — оказывается, он уснул на полянке, под раскидистою березой, а старый магнитофон – кассетник как раз висел на ветке, играл:
Ты пойди, пойди, братец в сад чужой, Набери цветов, принеси домой…
Ой, как здорово-то! Где-то рядом вдруг заревел трактор. Лешка вырубил магнитофон, прислушался… Гусеничный! Юноша рванулся на треск двигателя, побежал не разбирая дороги, лишь старался не наступить на валявшиеся повсюду бутылочные осколки. Увидав вынырнувший из ельника радостно-оранжевый ДТ-75Д, заорал что есть мочи, замахал руками: — Я здесь, дядя Ваня, я здесь! За трактором к болотине подъехал молоковоз с желтой цистерной, вылезший из кабины водитель — рыжий Николай — принялся о чем-то болтать с Иваничевым и слесарями. Те, видать, тоже приехали на тракторе, и как только поместились в кабине? — О, Леха! — Иваничев обрадовано потер здоровенные свои ладони. — Водки купил? — Да я это, — Лешка замялся. — Спирт только. — Ну, давай сюда свой спирт, — махнул рукой тракторист. — Пить будем! Лешка поспешно вытащил из рюкзачка бутыль и несмело спросил: — А трактор как же? — Какой еще трактор? — Ну, мой, «Беларусь», что в болотине-то засел. — А! Так мы его уже вытащили. Груженым «Камазом». — Здорово! — восхитился Лешка. Как же он сразу-то не заметил, что никакого трактора на болоте нет! Ну, точно, вытащили. — А где ж он есть-то? — А Вовка, мелкий такой пацан тут ошивался, сказал, что в Касимовку его отгонит. Сказал, что ты разрешил. — Разрешил? Вовке? А он… — Лешка замялся. — Он как, нормальный? — Да вроде, не дурак! — разом загоготали слесарюги и тракторист Иваничев. — Да во-он, твой Вовка. Лешка обернулся и в самом деле увидал Вовку — загорелого, в зеленых шортах, живого, здорового и веселого. — Леш, — сверкая глазами, закричал он. — А я трактор-то в реке утопил. Еле-еле успел выскочить. — В реке?! А ну, давай, веди, показывай! Вовка повернулся… И Лешка замер, словно пораженный громом — в спине мальчишки, прямо между лопатками; торчала стрела! У юноши перехватило дыхание, как будто кто-то ударил кулаком в живот…
Да нет, не кулаком, ногой ударили — воины торговца рабами Хаимчи-бея поднимали в дорогу полон. — А ну, поднимайтесь! Вставайте, бездельники, чтоб вас покарал Аллах! В путь, подлые свиньи! Вот так вот… Скрючившись от удара, Лешка едва успел отдышаться, как его снова пнули, на этот раз — в бок. Пришлось поспешно вскочить, превозмогая боль, — слишком уж не хотелось получить еще раз. Один из воинов — плюгавенький, лысый, в чем и душа держится, а туда же — с размаху огрел Лешку плетью по спине. Вот тут уж парень не выдержал, взвыл от обиды и, позабыв страх, дернулся на обидчика, ударив того головою в лицо, а потом быстро отпрыгнул в сторону — связанным-то много не подерешься, но все же… Лысый, хрюкнув, завалился на землю, из разбитого носа его стекала густая черно-красная кровь. — Ну, подойди, подойди сюда, лысая башка! Не сомневайся, получишь еще, если мало! Лешка нагнулся, дернув связанными руками за ножную веревку… ага, кажется, поддалась, теперь бы… Оп! Развязалась… Теперь бежать, бежать, пока не очнулся лысый! Юноша бросился прочь со всех ног, ударил связанными руками дернувшегося наперерез молодого безоружного парня, как видно, слугу, и большими прыжками понесся в лес, петляя, как заяц. Сердце бешено колотилось, в ушах стучала кровь — быстрее, быстрее… Во-он к той сосне, во-он к тому оврагу, а там, а там… А там послышался жуткий презрительный хохот. Хохот хозяина невольничьего каравана! Черт побери, не в ту сторону Лешка рванул, эх, кабы знать… От обиды выступили на глазах злые слезы… — Взять его, — тихо приказал воинам работорговец. — Только осторожнее, не попортите. Парень, кажется, силен и ловок — такого можно хорошо продать. Что? Он ударил Мехмеда? Так тому и надо — не будет подставлять свою глупую рожу.
Со всех сторон гремели цепи — невольников снова разбивали в пары, навешивая на каждого вырубленное в лесной стороне бревно. А вокруг расстилалась голубая от трав степь, без конца и без края. Такое же безбрежное блекло-синее небо нависало над степью исполинским сверкающим на ярком солнце блюдом. В караване Хаимчи-бея кроме рабов были еще и верблюды, и запряженные волами повозки с товарами, видать, купец неплохо прибарахлился, скупая награбленное у воинов Улуг-Мухаммеда. И снова путь, и обжигающие плети надсмотрщиков, и зной, и потрескавшиеся от жажды губы. Идти стало труднее — жарко, и многие пленники просто падали в обморок. Таких поднимали плетьми, а если не помогало — безжалостно рубили саблями. Как пояснил еще утром Ондрейка — работорговец получит хорошую прибыль, даже если дойдет всего одна десятая часть. Дерево — те бревна, что несли невольники — пожалуй, ценилось куда дороже жизни рабов. Да уж, вот тебе и сон… Обходя зарубленного подростка, Лишка почувствовал, что его сейчас вырвет. И вырвало бы, если б было чем. Та черствая лепешка, что досталась рабам вчера, похоже, переварилась в животе без остатка. — Вперед! Вперед, подлые собаки! — визгливо подгонял главный надсмотрщик — высоченный верзила в белом бурнусе. — И не вздумайте останавливаться, гнусные сыны Иблиса! Ибо тогда точно попадете в ад! Ха-ха-ха! Надсмотрщик весело засмеялся над собственной шуткой. Лешка почувствовал вдруг, как бревно чуть вильнуло… а вот уже — и не чуть. Бредущего впереди Ондрейку явно шатало! — Эй, эй, парень! — улучив момент, произнес Лешка. — Ты что? Плохо тебе? Шатает? Отрок ничего не отвечал, но и так было видно: плохо. Да-а. Вот тебе и Кафа, вот тебе и сапожная мастерская, предприниматель чертов. Вот упадешь, живо вспорют саблей живот — да бросят умирать в жутких мучениях, истекая кровью. Как ту девчонку, как того старика, как… Нет уж, друг, держись! — Слышь, Дюшка! — Лешка дождался, когда надсмотрщик отъедет вперед. — Ты обопрись на бревно… Ну вот, так, словно об стену… Как будет шатать — так и делай. Невелика, конечно, помощь, но хоть что-то, другой нет. Иногда и не такой мизер спасает жизни. Лешка почувствовал, что идти стало куда как трудней, еще бы! Он сейчас тащил груз как бы за двоих — за себя и за отрока, хорошо хоть тот весил не много. И все же было тяжело. И горячий пот затекал в глаза, и болели мускулы, а в горле давно уже пересохло, и каждый шаг давался с неимоверным трудом.
Мы верим, что есть свобода, — тихо пел Лешка.
Пока жива мечта…
Песни «Арии», по сути, спасали сейчас ему жизнь. И не только ему.
Древние рощи полны голосов, Шепота трав и камней…
А солнце жарило, палило, слепило, и сгоревшая на спине кожа отваливалась клочьями, а в голове шумело, как после хорошей выпивки.
К северу тянется дым от костров, Враг рыщет в той стороне…
Казалось, прошло уже несколько суток, да что там суток — недель, а они все шли и шли. Без остановок, без воды и пищи, без отдыха. А позади, над растерзанными трупами несчастных пленников кружили стервятники черными тучами смерти. Вот бревно снова дернулось. Качнулось… Идущий впереди отрок упал. — Дюшка-а!!! — Привал! — где-то в стороне послышался рыкающий бас надсмотрщика. — Привал, гнусные ублюдки! Солнце садилось за горизонт кровавым шаром. Горечь полынно смешивалась с каким-то сладковатым запахом. Что так пахнет — клевер? Или — гниющие трупы? Ондрейка вырубился сразу, как только улегся в траву. Провалился в тяжелый сон. Дойдет ли он? И вообще, многие ли дойдут? А если дойдут, то не позавидуют ли участи недошедших? Бежать! Бежать, как только подвернется удобный случай. Бежать, куда угодно, одному или с кем-нибудь. Только не с Дюшкой, тот, кажется, вообще не намерен никуда бежать, уж больно сильно его привлекает Кафа. А дойдет ли? Утром заметно посвежело, подул ветер, понес по небу узкие белесые облака. Многие невольники повеселели, да и Ондрейка чувствовал себя куда лучше, нежели вчера. — Солнцем голову напекло, — признался он и тут же поблагодарил: — Спаси тя Бог, Алексий. Должник я теперь твой по гроб жизни. Не ты бы — сгинул. — Да ладно, — отмахнулся Лешка. — Смотри, ловлю на слове — раскрутишься в своей Кафе, приду башмаки заказывать! — Будешь желанным гостем, — пообещал отрок с такой важностью, словно в Кафе у него уже была собственная мастерская. — Будет! — в ответ на Лешкин смешок убежденно отозвался Ондрейка. — Обязательно будет. Я хороший сапожник, хоть и считался учеником. Дядька Микола секретов от меня не таил, такие сапоги могу стачать — загляденье. Легкие, удобные, красивые! — А некрасивых, значит, не делаешь? — уже на ходу поддел Лешка. — Как можно? — искренне удивился отрок. — В первую голову мне самому вещь должна быть приятной — на то я и мастер. Мастер он… Юноша усмехнулся. Ну и парень, ну артист — это ж надо, вот так выпендриваться, едва не погибнув! Впрочем, может, именно так и надо. Следующий день и последующий оказались еще более легкими. Уже мало кто падал — все слабые остались там, в знойной степи, а вот здесь… здесь уже пахло морем! Все чаще попадались постоялые дворы, чайханы, встречные и попутные караваны. Вообще, местность казалась людной — казалось, вот как раз здесь-то и можно было б рвануть, затеряться. Выбрать удобную ночку… Вот только как быть с цепями? Гремят ведь, сволочи, как колонки на дискотеке, да и неудобно с этакими веригами бегать. Однако же что-то придумать надо. Неужто эти цепи настолько прочны? Ведь их, наверное, давно и постоянно используют… Целый день, во время очередного перехода, Лешка тщательно осматривал цепи. Все примечал — вот здесь ржавина, вот здесь звено истончилось, а там, похоже, вообще разогнуть — раз плюнуть. Наверное, и оковы других невольников вряд ли были прочнее, а только их никто не рвал, то ли смельчаков не находилось, то ли некуда было бежать. Скорее, последнее. Некуда… Ну, кому некуда, а вот ему, Лешке, Алексею Сергеевичу Смирнову, есть куда! Вернее — все равно, куда. Вот еще, не хватало — провести свои лучшие годы в рабстве у черт знает кого! Наконец Лешка улучил-таки подходящий момент! Как раз, когда ночевали на обширном постоялом дворе — караван-сарае. Дождался, когда все уснут, бесшумно освободил руки от заранее разломанных цепей. Опа! И осторожно пробравшись меж спящими, перемахнул через ограду, очутившись в непроглядной черноте южной ночи. Дул теплый ветер, в черном небе висели желтые звезды. Душа пела:
Я свободен, словно птица в вышине!
Лешка растер затекшие запястья. Ну, вот она, свобода! Всего-то и дел. Выбрался! Куда…
Глава 5 Август 1439 г. Причерноморье ГОСТИ-СУРОЖАНЕ
Он выбрался на дорогу и, не прячась и не торопясь, пошел по ней вверх. Куда? Он не представлял, просто двигался подальше от людей, подальше от того, что ему привелось сейчас пережить.Валентин Распутин. «Живи и помни»
…Вот теперь идти-то? Услыхав где-то рядом стук лошадиных копыт, Лешка нырнул в кусты, спрятался. Переждал, покуда спешившиеся всадники лениво переругивались с привратником караван-сарая, и, снова выйдя на дорогу, пошел, куда глядели глаза — лишь бы подальше. Идти было темно, трудно, пару раз юноша едва не свалился в какие-то ямы, плюнул и, отойдя от дороги, завалился под первый попавшийся куст — спать. Куда дальше направиться — все равно ночью не разберешь, лучше уж подождать до утра, отдохнуть хоть чуточку, восстановить силы. Неожиданно для себя Лешка уснул так крепко, что когда проснулся, уже вовсю жарило солнце. Ярко-синее небо, безоблачное и высокое, нависало над степью, а где-то далеко на юге, у самого горизонта, маячили в смутно-голубоватой дымке горы. Приземистые строения постоялого двора белели километрах в двух. Странно, но никакого людского движения видно не было — скорее всего, караван толстяка Хаимчи-бея уже покинул место ночлега. Лешка задумался — интересно, почему никто не ловит сбежавшего пленника? Ленятся? Или просто нет времени? Скорее — второе. Парню вдруг жутко захотелось есть, а пить — еще больше, однако выбраться на дорогу он все же побаивался — мало ли что — поэтому, для начала осмотрелся и, заметив позади, в нескольких шагах, высокое раскидистое дерево, недолго думая, забрался на него, силясь получше рассмотреть окружающую местность. Ничего особенно нового юноша не увидел — все та же бескрайняя степь, пыльная желтовато-серая дорога, далекие горы. Впрочем, нет — за дорогой, поросшей небольшими кустами, угадывался обширный овраг — балка, — по дну которого вполне мог бы течь ручей. Лешка еще раз осмотрелся — вроде бы никого нет — и, спрыгнув с дерева, со всех ног бросился к балке. Шуршала под ногами желтая, выжженная солнцем трава, взметнулась к небу серая дорожная пыль, затрещали кусты, с недовольным шумом выпорхнули какие-то птицы. Парню повезло — ручей в овраге и в самом деле был! Узенький, коричневатый, но, кажется, чистый — Лешка бросился к нему, не раздумывая, упал на грудь, погрузив губы в прохладную воду, и принялся жадно пить. Боже, как хорошо-то! Напившись, юноша с большим удовольствием обмыл лицо, шею, плечи… Эх, искупаться бы, да жаль, глубины не хватает — даже не по колено — по щиколотку. Дно чистое, каменистое — ого! Тут и рыба имеется — юркие серебряные мальки! Раз есть мальки, значит — и что-то покрупнее имеется. Хорошо бы поймать — сложить из плоских камней запруду, заодно и искупаться можно будет… Искупаться — это, конечно, хорошо, спору нет. А вот насчет рыбы — что же с ней потом делать, как приготовить — спичек-то нет, костер не разведешь, да и не из чего — разве что из кустов? Н-да-а, задачка… Лешка в задумчивости уселся на камень. Убежать-то оказалось проще всего — а вот что теперь делать, как быть? Для начала хорошо бы определиться — где он. Однозначно, где-то на юге — уж больно солнце печет, да и степи кругом. Ну и горы вдали. Кавказ? Крым? Тогда и море должно где-то совсем рядом быть. Рядом… Это «рядом» может составлять километров двадцать, а то и все пятьдесят! Пойди, добреди, попробуй. Знать бы еще, в какую сторону идти. Да, еще ведь и время на дворе — тысяча четыреста тридцать девятый год] Господи, как же такое быть-то может? А может — и не может? Кто это, вообще, сказал? Какой-то подозрительный пацан — и что, ему теперь безоговорочно верить? Ну уж нет, надо еще подумать, разобраться. Итак, что имеем? Банду людокрадов — ну, это очевидно — плюс пленников, людей, надо признать, до крайности странных… как, впрочем, и бандиты. Кто они и откуда — вопрос пока оставим открытым. В общем, это то, что есть. Теперь то, чего нет. А много чего нет — ни асфальтированных шоссе, ни железной дороги, ни самолетов в небе, ни крупных городов, ни селений, ни… ни даже разбитых бутылок, пластиковых пакетов, пэтов — а уж этого-то добра повсюду должно быть в избытке, что-что, а мусорить мы умеем. И — нету! Странно. Но, с другой стороны, если за время пути не попадались на глаза ни дороги, ни населенные пункты — это еще не значит, что их нет. Ведь бандиты не дураки, чтобы вести похищенных по людным местам. Наоборот, выбрали побезлюднее, поглуше. А пешком, да на конях — потому что в этой глуши никаких проезжих дорог нет. Да, ловко все рассчитали — никакая милиция не поймает. Что ж, будем пока считать, что никакого чуда не произошло и он, Лешка, Алексей Сергеевич Смирнов, находится сейчас гм… где-нибудь на юге России. Или на Украине, в Молдавии… Да, где-то здесь. Тогда главное сейчас — выйти в людное место. К какой-нибудь деревне, железнодорожной станции или хотя бы к шоссе. Голоснуть — довезут докуда-нибудь, подбросят… Ага, подбросят, как же! Лешка нагнулся к ручью и скривился — нечесаный, заросший, в грязных изодранных джинсах, босой. Какой водила возьмет такого? И с другой стороны, может, среди местных жителей, у бандюков свои люди имеются. То-то за беглецом никто не гнался — выйдет к деревне, тут его и схватят. Нет, похитрее надо действовать. Для начала — изменить, насколько возможно, внешность, чтоб как можно меньше походить на того в умат подозрительного типа, что отражался сейчас в ручье. Во-первых, постираться… Лешка выбрался из оврага и внимательно осмотрелся. Никого — ни автомобилей, ни пешеходов, ни всадников. Убедившись в этом, юноша спустился к ручью, разделся и на сколько мог тщательно постирал джинсы, после чего еще раз вымылся сам. Разложив джинсы на камнях — сушиться, Лешка, за неимением расчески, пригладил волосы руками и, заглянув в ручей, улыбнулся — другое дело! Еще бы обувь… Да и джинсы рваненькие, особенно внизу. Ага! Дождавшись, когда джинсы высохнут, Лешка без особых усилий оторвал обе штанины — получились шорты. Теперь отыскать бы пляж… Наверху, у края оврага, вдруг послышался какой-то шум. Лешка, едва успев натянуть шорты, бросился в росшие на склоне оврага кусты и затаился… так, на всякий случай. И, как оказалось, не зря! Сверху послышались быстро приближающиеся голоса и лошадиное ржание. Посыпались мелкие камешки, и к ручью спустились трое: двое парней примерно Лешкиного возраста и высокий худощавый мужчина с русой бородкой. Одеты все трое были примерно одинаково, чудно — в синие, заправленные в небольшие сапожки штаны, и белые вышитые рубахи, подпоясанные разноцветными поясами. Парни тащили с собой плетеные фляги, которые и принялись наполнять холодной ручьевой водой. Мужчина же лишь ополоснул лицо и теперь стоял, насвистывая, с самым довольным видом. Лешка напрягся. А может, показаться? На бандюков вроде непохожи. Судя по одежке — хохлы или молдаване. Оба-на! У бородатого за поясом нож! Впрочем, даже не нож — кинжалище в украшенных блестящими камешками ножнах. А, это казаки, наверное. Пока Лешка решался, парни набрали во фляги воду и с шутками потащили их наверх. Говорили, кстати, по-русски! Ну, точно — казаки. — Здравствуйте, — натянув на лицо самую доброжелательную улыбку, Лешка выбрался из кустов. — Здорово, коль не шутишь! — бородач, казалось, ничуть не удивился, лишь прищурил глаза, но это, верно, от солнца. — Я из молодежного лагеря, — представился Лешка. — Вот, заплутал немного. Не подскажете, в какой стороне море или хотя бы шоссе? — Море? — незнакомец вдруг улыбнулся. — А мы как раз туда и едем. — Пошли, довезем. Довезем! Он сказал — довезем! Значит, у них есть машина, значит… Обрадованный до глубины души, Лешка вслед за бородачом выбрался из оврага… М-да-а… Машины-то не было. Были лошади. — Так ты русский, мил человек? — обернулся бородач. — Русский. Меня Алексей зовут. — А из каких мест будешь? — Мценский. — Ага, литовец, значит. Господи, да что же это, Мценск — Литва, что ли? — Я Федор, — усмехнулся незнакомец. — А то — Мишка с Терентием. — Он кивнул на парней. — Вот с Терентием на одной лошади и поедешь, только держись крепче. — Спасибо. — Тебе, Алексий, зачем к морю-то? — Да… там… Там лагерь у нас, палаточный. Федор ничего больше не сказал, лишь махнул рукой — поехали. Лешка взгромоздился на лошадь со второй попытки, уселся, крепко обхватив руками Терентия. Тот натянул поводья и легонько стегнул лошадь плетью. Сначала ехали шагом, но потом перешли на рысь. И Лешкино сердце вдруг замерло от восторга — впечатление было такое, словно бы он летел на мотоцикле, на заднем сиденье, со скоростью километров сто пятьдесят — и здорово, и страшно, и от тебя ничего не зависит. И неудобно на лошади-то. Ну, да лучше уж плохо ехать, чем хорошо идти. И Федор этот, и парни, можно сказать, производили вполне приличное впечатление. Говорили по-русски — правда, мало — не отказались подвезти, не набрасывались, не хватали, не заламывали руки. Значит, не бандиты — точно. Они выросли точно из-под земли — разноцветные шатры и палатки, вернее, крытые плотной тканью повозки. Вокруг расстилалась степь, рядом с повозками и шатрами паслись стреноженные кони, остро пахло навозом, какой-то похлебкой и только что выпеченным хлебом. Лешка почувствовал, как во рту загустела слюна. Они спешились около высокого шатра. Суетившиеся вокруг повозок люди — в смешных сапогах и рубахах — не обратили на Лешку почти никакого внимания, лишь поклонились спешившемуся Федору. — Накормите, — бросив поводья подбежавшему мальчишке, Федор кивнул на Лешку. — Поедет с нами в первой телеге. До моря. — Э… Федор, — несмело позвал юноша. — А где же все-таки море? — До моря день пути, — прищурился тот. — А ты думал — ближе? — Да-а, — Лешка улыбнулся. — Далеко ж я зашел. А скажите… — Не спрашивай пока ничего, — покачал головой Федор. — Лучше кушай — скоро в дорогу. Один из сидевших рядом с небольшим костерком мужичков жестом подозвал Лешку и, когда парень подошел, протянул ему миску какого-то варева, похожего на жидкую овсяную кашу с мясом и пахучим маслом. Впрочем, варево оказалось вкусным. Лешка съел аж две миски — настолько оголодал, — после чего заулыбавшийся мужичок откуда-то притащил большую деревянную кружку: — Пей, друже! Друже! Ну, точно — казаки! Поблагодарив, Лешка принялся с наслаждением пить. Чуть не захлебнулся — уж больно вкусное оказалось питье, чем-то походило на вино, но слабенькое. А может, это и было вино, просто сильно разбавленное холодной водою? Пока Лешка ел, казаки споро свернули свои шатры и уселись на лошадей или в телеги. Ничего себе казаки! Какой-то цыганский табор. А может, это и вправду — цыгане. Да нет, не похожи вроде бы. Юноша покрутил головой — в основном все тут были белобрысыми, светлобородыми, чернявых попадалось мало. — Пора, — сзади неслышно подошел Федор. — Вон телега, — он махнул рукой. — Поедешь с Саидой. Там и переоденешься. — Спасибо, но… Лешка хотел бы сказать, что он вовсе не нуждается ни в каком переодевании — и так хорошо, даже более чем, по этакой-то жаре. Ну, шорты, конечно, рваные. Так и что с того? Наоборот, еще и лучше — прохладнее. Да и модно. Федор его не слушал, ушел, громко распоряжаясь отъездом — видать, он был тут за главного. Пожав плечами, юноша отдал кружку подбежавшему мужичку — жаль, не познакомились, не поговорили — и быстро вскочил в отъезжающую телегу — крытый фургон, груженный какими-то тюками и бочками, запряженный рогатыми медлительными волами. Волами правила темноволосая девушка лет двадцати-двадцати пяти, тоненькая, смуглая, с приятным лицом и темными несколько раскосыми глазами. — Вы — Саида? — Лешка растянул губы в улыбке. — Саида, — девушка тоже улыбнулась и кивнула куда-то назад. — Там, на тюках, порты и рубаха. Одень. Лешка пожал плечами: — Да мне и так хорошо. Впрочем, если настаиваете… Одежонка оказалась такой же чудной, как и у всех прочих — широкие сверху и сужающиеся книзу штаны и просторная рубаха из грубой, похожей на стираную джинсовку ткани. А в общем, ничего, довольно удобно. Переодевшись, Лешка уселся впереди, рядом с девушкой. Уж что-что, а с девчонками-то он болтать умел, к тому же, кажется, Саида была здесь единственной, кто одевался обычно — короткие светло-зеленые брюки и расшитый блестящими чешуйками топик, между прочим, недешевый, Лешка как-то видал подобный на одной девчонке в дискотеке. Юноша скосил глаза, присмотрелся. Вообще, неплохо прикинута эта Саида — золотые серьги, кольца, цепочка, на ногах — какие-то кожаные плетеные башмачки, судя по всему — очень дорогие, — Лешка даже знал, как они называются — эксклюзивные! Интересно, кто она Федору? Жена? Любовница? — А почему вы на машинах не ездите? Выпендриваетесь? Или — просто так путешествуете, на лошадях? Вообще-то, да — прикольно. — Прикольно, — повернув голову, Саида заулыбалась и несколько раз повторила: — Прикольно. Прикольно. Прикольно! — А мы куда едем? — Увидишь, — Саида говорила безо всякого акцента. — Вы — русская? — Мы? Хм… Я — татарка. Лешка сконфузился: — Нет, вы не подумайте, я не с той мыслью спросил, что, мол, русские — самые-самые, татары тоже хорошие, вот у меня друг татарин, Рашид, фельдшер… А вы какую музыку слушаете? Наверное, попсу? А я вот рок люблю. Ну, там, «Ария», «Король и Шут», «Наив». Вам «Ария» нравится? — Музыку я люблю, — засмеялась Саида. — А говоришь ты смешно: все «вы» да «вы». Я ведь тут одна. — Ну, неудобно сразу на «ты». Я думаю, сперва получше познакомиться надо. Вы где живете? — На Москве. Вместе с Федором. — А Федор кто? Ну, вообще-то, я вижу, что человек не бедный. — Конечно, не бедный. Купец! Лешка усмехнулся: — Да я так и понял. А вы… ой, ты… ему жена? Тьфу-ты, опять ерунду сморозил… Какая, в принципе, разница? — Нет, не жена, — Саида ничуть не обиделась. — Можно сказать, служанка. — Ага, — понятливо кивнул Лешка. — Значит, Федор — новый русский. А вы… то есть ты — его менеджер, так? — Не очень понятно ты говоришь, — заметила девушка. — Сам-то откуда? — Из-под Мценска. — Ого! — Саида вскинула глаза. — Говорят, Сигизмунд Кейстутович, князь ваш, лют зело? Не выдержав, Лешка покрутил пальцем у виска: — Во! Надоели уже со своим князем! Ты еще литовцем меня обзови. — Не нравится? — Кому же понравится? — Тогда проситесь под руку Василия Васильевича, московского князя! — Кого?! — А, — Саида кивнула. — Так ты, наверное, Шемяке больше веришь? — Слушай, — взмолился Лешка. — Может, хватит, а? Давай лучше о музыке поговорим, а? Тебе кто больше нравится, Кипелов или Беркут? Ну, в смысле, не как мужчина… Что смотришь? Не знаешь, кто такой? Эх ты, темнота! А еще в Москве живешь. От «Фабрики» что ли фанатеешь? Ужас! — Я скоморохов люблю. — «Скоморохи»? Что-то не припомню такую группу. Из новых, наверное, или, наоборот, из старых. Саида, а мы сейчас куда едем? — Куда надо. Ты уже спрашивал. — К морю, значит? — Ну да, к морю. — Слушай, а ты бы не могла с Федором перетереть насчет меня? Ну, типа деньжат занять на билет? Ну, хоть до Воронежа, а уж там доберусь. Сама же говоришь, он богат, это твой Федор. — Да уж, не беден, — Саида внезапно нахмурилась. — Федор — не мой, у него есть жена. Ах, вот оно, значит, как! — Что ж, бывает. Лешка замолк, ничего не говорила и Саида, так они и ехали — молча. По обеим сторонам дороги тянулась все та же степь, изредка перемежаемая небольшими рощицами, которых постепенно становилось все больше — видать, и впрямь, подъезжали к морю или к какой-нибудь большой реке. Значит, Федор из Москвы. Экстравагантный новорусский чудак, а Саида — его подружка, но есть и жена. Интересно… Интересно, чем они все тут заняты? — Слышь, Саида. Федор, говоришь, торгует? Девушка молча кивнула. — А чем торгует? — не отставал Лешка. — Да всем, — Саида засмеялась. — Сукном, шелком, перцем — он же сурожанин, а они на Москве многими правами пользуются, еще старым князем жалованными. Во! Умереть — не встать! Опять князь какой-то. Может, они так Лужкова меж собой называют? — А ты сама в Москве родилась? — Нет, — Саида зло сплюнула на пыльную дорогу. — Не люблю Москву, ненавижу! Правители ее — сребролюбивые, жадные; сами меж собой сладить не могут — порядка нет — а все глазами хищными поглядывают на чужие земли, похотят под свои руце забрати, окаянное племя, хищники! — Вот и мне Москва не нравится, правильно ты говоришь — больно уж хищная. Сама-то давно в Москве? — Третье лето. — Девушка закашлялась — да и было с чего, серая дорожная пыль, поднимаясь из-под воловьих копыт, назойливо лезла в нос и глаза, забивалась в рот, противно скрипя на зубах. И это еще здесь, в первой телеге, что уж говорить о тех, кто ехал сзади. Несколько раз подъезжал Федор, накинувший поверх рубахи какой-то невероятно гламурный пиджак — длинный, блестящий с пуговицами из драгоценных камней — интересно, на сколько такой пиджачок потянет? Тыщ на десять баксов, уж никак не менее. Круто. Федор с Лешкой не заговаривал, лишь о чем-то спросил Саиду. Причем — не по-русски, а на каком-то непонятном языке, наверное на татарском. Ну, ясно, на татарском, на каком же еще-то? Вот, снова подъехал, заговорил. Саида отвечала, а Лешка вслушивался в непонятные слова, для себя отметив что-то не совсем обычное в этой недолгой беседе: вроде бы как Федор что-то приказывал, а Саида оправдывалась. — Шайтан, — когда купец отъехал, выругалась девушка и, тут же повернувшись к Лешке, поинтересовалась его родителями. — Да умерли они давно уже, — негромко отозвался тот. — Говорил же — детдомовский я, сирота. — Якши! — улыбнулась вдруг Саида. И Лешке почему-то очень не понравилась ее улыбка, уж больно хищной она была. — Ты из-под Мценска, сирота… А чем занимался? Ого! Девчонку явно потянуло на беседу. Ну и славно, все лучше, чем молча сидеть, кто знает, сколько там еще ехать? — В университете учился, — усмехнулся Лешка. — Социальные науки изучал. А летом трактористом подрабатывал Саида скривилась: — Ты литовскими словами не говори, Алексий, все одно я их не понимаю: Говори по-русски. — А я по-каковски?! По-английски, что ли? — Так чем ты занимался? — Сельским хозяйством! — не выдержав, Лешка повысил голос, заколебала уже эта Саида своей тупостью. — Это, надеюсь, понятно? Озимые, яровые, посевная… — Озимые? Посевная? Понятно, — несколько разочарованно, как показалось юноше, произнесла собеседница. — Так ты крестьянин. — Сама ты крестьянка, — разозлился Лешка. — Говорят тебе — тракторист. — Что ж, крестьянин так крестьянин, — задумчиво протянула девушка. — Такие тоже нужны. Плохо только — уж больно ты тощий. — Это почему ж плохо? Саида не успела ответить — впереди показалось море! Синее, блестящее от солнца, бескрайнее! — О нет, это не море, — девушка безжалостно оборвала Лешкину радость. — Лиман. — Ну, все равно… Вода! — Да, — согласилась Саида. — Вода — это славно. На самом берегу лимана виднелись белые домики, окруженные садами, какое-то приземистое здание с длинным забором и высокая башня, похожая на пожарную каланчу. Напротив домиков, меж перевернутыми кверху килем лодками сушились рыбачьи сети. Лешка закрутил головой, стараясь углядеть хоть кого-нибудь, однако деревня выглядела безлюдной, может быть, потому что — август, страда? — Все работают, — пояснила Саида. — Сейчас завернем на постоялый двор. — Слушай, — внезапно осенило Лешку. — А телефон там имеется? Ну, почта? — Все есть, — заверила девушка и, спрыгнув с телеги, потянула парня за руку. — Идем! — Куда? На почту? — Ну да! Скорей же, мы здесь не можем долго стоять — надо нагнать большой караван. — Что ж… Вслед за девчонкой Лешка побежал к призывно распахнувшимся в высоком глухом заборе воротам. За ними, на конях, скакали Федор и двое его парней — Мишка с Терентием. Ворот они достигли одновременно. Вышедший со двора дед — седобородый, в татарской одежке, — прижав руку к сердцу, поклонился гостям и вежливо пригласил внутрь. — Уважаемый, — попросил Лешка. — Можно от вас позвонить? Старик лишь поклонился, и за него ответила Саида — мол, можно, идем, покажу. Юноша пожал плечами: ну, идем так идем. Саида провела его через дом во внутренний дворик, окруженный резной галереей и, кивнув на небольшой пруд, предложила выкупаться. — Но я не хочу купаться, — удивленно запротестовал Лешка. — Мне бы на почту… Он и сам не знал — зачем ему вдруг так понадобилась почта. Скорее, просто хотел убедиться, что все нормально, что… короче, что существует телефон, междугородняя связь и прочее. На фоне всего случившегося очень уж хотелось в этом убедиться. Так, на всякий случай. — Нет, — жестко произнесла девушка. — Ты никуда не пойдешь таким грязным. — Да ладно! — отмахнувшись, Лешка повернул к дому. — Постой… — Саида схватила его за руку. — Да постой же! — Чего еще? Говорю же — срочно позвонить надо. Да минутное дело! И потом, если хочешь, искупаемся… —Я хочу сейчас… — взяв его за руки, прошептала Саида. — Пойдем, окунемся. Со мной. — С… с тобой?! — Лешка не знал, что и думать. Они, конечно, проболтали всю дорогу, но еще не стали настолько близки, чтобы… Хотя. Может быть, у этой девчонки и мыслей таких не было… какие сейчас вот пришли в голову Лешке. Подумаешь, искупаются вдвоем, и что с того? Может, одной ей просто скучно? — Ну? — А ты точно будешь? Улыбнувшись, Саида подбежала к пруду, обернулась… и, быстро сбросив одежду, кинулась в воду. — Ну, иди же! Однако! Как бы чего не вышло! Но… Покачав головой, Лешка, уже ни о чем таком не думая, стаскивал через голову рубаху. Плавки, впрочем, оставил, нырнул… Не так-то тут было и глубоко, пожалуй, по грудь, впрочем, юноша не обращал на это внимания — Саида выбралась на мраморный край пруда и разлеглась там, бесстыдно голая, выставив на обозрение потрясающую фигурку. Позвала: — Иди сюда! — А как же Федор? — Он мне не муж… Лешка осторожно уселся рядом, почувствовав, как горячая рука девушки погладила его по спине, нырнула в плавки… — Ой, Саида… — Какие у тебя странные шальвары… Снимай их… Нет, я сама… Лешка и сам не понимал, как очутился в объятиях знойной смуглоликой красавицы, лишь чувствовал тепло гибкого молодого тела, шелковистость кожи и горячий вкус поцелуя… — Ты славный муж, Алексий, — тяжело дыша, прошептала Саида. — Славный и красивый. Хочу, чтоб тебе повезло… Идем. Лешка потянулся к одежде. — О, нет, — засмеялась девушка. — Не надо одеваться, не надо. — Так что, так, что ли, пойдем? — Так… Я покажу тебе еще кое-что… не здесь… Сюда сейчас придут другие… идем. Пожав плечами, Лешка вошел в дом, очутившись в небольшой комнатке с узким топчаном, застеленным шелковым одеялом. Сквозь узкое оконце проникал дневной свет и было хорошо слышно, как во дворе пели птицы. — Ложись, — повелительно произнесла девушка. Лешка послушно улегся. — Перевернись на живот. Вот так… Ласковые прикосновения невесомых рук оказались настолько приятными, что юноша невольно ощутил себя наверху блаженства. Такой массаж ему еще никто никогда не делал, вообще не делал… А вот Саида — однако, похоже, она знала толк не только в сексе. Запахло чем-то чудесным, сладким и пряным, Лешка почувствовал, как в его кожу втирают вкусно пахнущий крем… или, нет — масло. Как в восточной сказке — благовонное масло. Да — «в сказку попал», или, как в прикольном фильме «Борат» — «на трон сел, на трон сел»… — Перевернись… Ласковые руки девушки прошлись по груди и бедрам, да так, что юноша сладострастно застонал и, больше не в силах сдерживаться, притянул к себе прекрасную массажистку… Та не сопротивлялась…
— Ты — просто сказка! — отдышавшись, заметил Лешка. — Знаешь, я никогда не думал, что… — Тсс! — Саида приложила палец к распаленным губам молодого любовника. — Кто-то идет… Лешка встрепенулся: — Влипли! — О, не волнуйся… — Саида! — прогрохотал за стеной чей-то голос. — Я здесь, повелитель, — поспешно натягивая штаны, отозвалась девушка. — Ну, как там… Дальше они говорили по-татарски, и Лешка ничего не понимал, лишь подспудно чувствовал, что лучше б было сейчас убраться отсюда подальше. — Вставай, — когда беседа окончилась, обернулась к нему Саида. — Нет, одеваться не надо… Еще кое-что тебе покажу… — Как хочешь… А этот твой Фе… — Да не вспоминай ты его! Подойди-ка лучше к окну… Повернись… Ага! Лешку покоробило: показалось вдруг, что Саида смотрит сейчас на него так, как совсем недавно смотрел на свой живой товар толстый людокрад Хаимчи-бей. — Хорош! — погладив юношу по плечу, неожиданно улыбнулась прелестница. — Красавец! Ну. — Она торопливо оглянулась. — Пора, идем… Взяв юношу за руку, она повела его по длинной галерее. Лешке, конечно, не очень-то нравилось расхаживать черт-те знает где в чем мать родила, но… Некогда было и противиться! Едва обернулся спросить, как Саида втолкнула его в узкую дверь, ведущую в небольшой зал… полный народу! Здесь был и «новорусский» торговец Федор, и Терентий с Мишкой, и еще какие-то люди в чалмах и пестрых тюрбанах, крайне не понравившиеся юноше. — А, Алексий! — увидев его, осклабился Федор. — Вовремя. Лешка дернулся было назад — но ощутил кожей холодные острия копий. — Я полагаю, уважаемый Фариз, этот красивый молодой невольник заставит тебя забыть мой проигрыш! Терентий и Мишка вдруг крепко ухватили Лешку за руки, а какой-то худощавый мужик в белом тюрбане и с огненно-рыжей бородой, подойдя ближе, раскрыл парню рот и долго ощупывал зубы. — Да, — наконец произнес он. — Я его беру…
Глава 6 Август — сентябрь 1439 г. Крым ДОМАШНЕЕ ХОЗЯЙСТВО ИЧИБЕЯ КАЛЫ
Главной добычей крымских татар были пленники…В. Каргалов. Русь и кочевники
…Якши! Лешка не помнил, как его выволокли из дома, как заковали в цепи, как бросили в какую-то жутко скрипящую арбу. Отчаянье било в виски кузнечными молотами, слесарными тисками давило грудь — значит, это все так и есть. Значит, четыреста тридцать девятый… Значит… А эта-то хороша, Саида… Предательница! Тварь! А, впрочем, он и сам был хорош… польстился… И что теперь? Да не все ли равно… Что будет… Пусть… Чего уж теперь… Пусть… Апатия овладела Лешкой, ему стало вдруг абсолютно все равно — где он и что с ним. Тысяча четыреста тридцать девятый год? Да и фиг с ним! Жалко, что ли… Он даже брезгливо отверг протянутый кусок лепешки — и в самом деле совсем не хотел есть, ну не было никакого аппетита. В арбу забрался рыжебородый. — Если ты не будешь есть, я велю содрать с тебя кожу, — буднично предупредил он, внимательно оглядывая юношу. — Мой друг, московский купец Федор-сурожанин, заплатил тобой свой старый долг, который я никак не рассчитывал получить. Стало быть — ты мне ничего не стоил. Однако, коль уж ты появился, я намерен этим воспользоваться, пополнив свою казну, иначе говоря — выгодно тебя продать. Ты же, если не будешь питаться, умрешь, тем самым нанеся мне убыток. Но, раз ты все равно умрешь, я должен получить пользу от твоей смерти — то есть жестоко казнить тебя в назиданье другим. Увидев, как ты будешь мучиться и просить смерти, призадумаются многие строптивцы, которых у меня, увы, немало. Я понятно объяснил? Лешка вздохнул: — Понятно. — Так будешь есть? — Буду. — Вот и славно, — рыжебородый усмехнулся. — Знай — у Фариза Абдула еще ни один раб не умирал по своей воле. Удивляешься, что не спрашиваю тебя — кто ты? — Нет, не удивляюсь, — юноша покачал головой. — Тебе ведь все рассказал этот гад, Федор, а ему — Саида… — Вах – вах, Саида, — пощелкал языком Фариз. — Красивая молодая женщина и, что характерно, умна — такое сочетание встречается очень редко. Хотя не реже, чем многие думают. Далеко пойдет Саида, да… — Если по башке не получит, — приподнявшись на локте, угрюмо усмехнулся невольник. Фариз рассмеялся — видать, шутка ему понравилась. — Это ничего, что ты раб, — философски заметил он. — Сегодня — ты, а завтра, быть может — я. На все воля Аллаха! Хочешь знать, что будет с тобой? — Догадываюсь… — Лешка вздохнул. — Впрочем, мне все равно. — Я, как ты, наверное, уже успел понять — купец, — Фариз Абдул поудобнее устроился на арбе, видать, любил поболтать. — Торгую рабами от Кафы и Сурожа до Ор-Капу. Тебе, кстати, не очень-то повезло. — Я заметил. Работорговец покачал головой: — Нет, я не в том смысле. Тебе не повезло, как рабу. Не понял? Поясню. Будь ты менее привлекателен, я б продал тебя в какой-нибудь богатый дом, однако никакой хозяин тебя не купит, опасаясь за свой гарем, либо тебя придется кастрировать, а это уж чересчур хлопотное дело, поверь мне. Значит, богатый дом для тебя отпадает! Остаются любители мальчиков — тоже не самый дурной выбор — однако для тебя и он недоступен, для этих пресыщенных и изнеженных богачей ты не слишком красив, к тому же — стар. Сколько тебе лет? — Двадцать! Даже — двадцать два, — услыхав про любителей мальчиков, Лешка нарочно прибавил возраст. — Вот видишь! А им нужны пятнадцатилетние. Жаль, жаль, — купец покачал головой. — Для тебя это могло бы быть весьма недурно, весьма. При известной сноровке и сообразительности, ты б со временем унаследовал и дом своего хозяина, и его дело. Такие случаи бывали, и предостаточно. Но тебе, увы, они не грозят, в силу уже указанных мною причин. Остается что? — Что? — Остается самое плохое — покупатель-бедняк! — Бедняк? Что, такие тоже рабов покупают? — И еще как! Кто будет работать, покуда хозяин в набеге? Кто будет смотреть за домом, поливать сад, копать колодцы и делать еще всякую массу весьма утомительных работ? И не убежишь — под присмотром. Из Крымской орды вообще не убежишь — незаметным никак не пересечешь перешеек, слава великому хану Хаджи-Гирею. Великий хан Кючюк – Мухаммед, да продлит Аллах его годы, все делает, чтоб ни один неверный не проник в сердце благословенного полуострова и чтоб ни один раб никогда бы не смог бежать оттуда! — Значит, ты продашь меня какому-нибудь бедняку, — угрюмо констатировал факт Лешка. — Не «какому-нибудь», а только тому, кто сможет заплатить за тебя приличную сумму. — Но откуда у бедняков деньги? — А это уж их дела. Нужен раб — пусть крадут, пусть продают дочерей, пусть добывают деньги. Ну, мне пора творить намаз… Прощай до вечера, и веди себя достойно. Не кручинься и помни — не человек хозяин своей судьбы, но судьба — человека. Спрыгнув с арбы, Фариз Абдул быстренько побежал к своим спешившимся охранникам, уже успевшим раскатать на пожухлой траве разноцветные молитвенные коврики. — Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи-и-и-и…
Как ни странно, беседа с работорговцем оказала на Лешку весьма благотворное действие. Особенно фраза — «не человек хозяин своей судьбы». Ах, не человек?! А вот посмотрим! В конце-то концов, разве он, Алексей Смирнов, выросший и возмужавший уже в двадцать первом веке, окажется неспособным переломить эту дурацкую судьбу? А вот увидим! Почему бы и не поиграть с ней, терять-то все равно нечего?! И в самом деле… Юноша даже повеселел, с удовольствием съел лепешку и, запив ее теплой затхлой водой из большой деревянной бочки, установленной на одной из повозок, неожиданно для самого себя почувствовал себя уж совсем хорошо. В конце концов, много ли человеку надо? А здесь, кроме всего прочего, были и обворожительные женщины, та же Саида. Змея, конечно, но все же… Ах, какое у нее тело! Пожалуй, даже куда как лучше, чем у почтальонши Ленки. Эх, Ленка, Ленка, жаль, не встретимся больше с тобою… Хотя почему б не встретиться? Болото, гроза, трактор — если эти три штуки сработали в одну сторону, то почему не могут сработать в другую? Придет время, и до болота, до трактора можно будет добраться, а там — чем черт не шутит? Лешка улыбнулся — вообще-то, если хорошо разобраться, его там никто и не ждал, в своем настоящем времени. Ну, пропал и пропал, никто и не пожалеет, не вспомнит. Ну — Василий Филиппович, воспитатель, тот — да. А остальные так… Бригадир, трактористы, та же Ленка. Ну, выпьют водки за помин души, да забудут. Сгинул, мол, в болотине хороший парень Лешка Смирнов, царствие ему небесное! Ах да, Рашид еще… И вот — все. Никому-то особо и не нужен Лешка. Даже наоборот — положенную по закону от государства квартиру можно будет кому-нибудь другому отдать или вообще — зажилить. А что? Запросто.
Ближе к вечеру невольничий караван Фариза Абдула расположился на ночлег близ неширокого ручья, по обоим своим берегам поросшего чахлыми кустиками. Перед приемом пищи рабов развязали — бежать-то все равно некуда, да и надсмотрщики хорошо знали свое дело. Здоровенный, голый по пояс невольник с грязным волосатым торсом выдал на пару рабов по миске похлебки, жидкой, но пахнувшей вполне даже вкусно, так, что у изголодавшеюся Лешки потекли слюни. В напарники ему достался молодой парень с подобострастно-испуганным лицом и бегающим взглядом, нетерпеливо посматривающий на миску. Ложек, кстати, не выдали, и нужно было просто отпивать варево через край. Отбросив брезгливость, юноша жестом предложил миску напарнику: — Ешь. Без всякой благодарности, тот схватил миску и принялся жадно чавкать — жидкое варево (кажется, чечевица или что-то подобное) стекало у парня по подбородку, капало на грудь, под ноги. Лешка поежился — ну и свинья! — Э-э, — он постучал невольника по плечу. — Ты, по ходу, не слишком увлекся? Я как бы тоже хочу! Парень не реагировал — чавкал. — Да дай же! Юноша буквально вырвал у напарника миску… И, получив хороший удар в скулу, отлетел в кусты! Миска с варевом, естественно, выпала из рук и укатилась к ручью. Сидевшие рядом рабы и надсмотрщики обидно засмеялись. Поднявшийся гнев застил глаза юноши: — Ах ты, сволочь! Вскочив на ноги, он бросился на обидчика. Оба парня сцепились, покатились по жухлой траве, молотя друг друга. Соперник неожиданно оказался силен — хотя по виду не скажешь, зато Лешка был куда как гибче, проворней. Вертясь ужом, выскользнул, поднялся, ударил сволочугу ногой в пах… Тот зарычал, словно дикий зверь, прыгнул, ухватив Лешку за ногу, рванул на себя — и бедный парнишка закувыркался, едва не сломав шею. Соперник навалился на него всей массой, уселся на грудь и пару раз успел ударить поверженного в лицо… пока Лешка не хрястнул его коленками в спину. Оба, словно два клеща, вцепились друг другу в горло. Юноша видел сейчас перед собой лишь бешеные глаза вражины, его перекошенное от ненависти лицо с приоткрытым в злобной гримасе ртом, с которого стекала слюна… и, поскольку сволочуга оказался сверху, капала прямо на лицо Лешке. Холодные пальцы все сильней сдавливали горло, юноша захрипел, перед глазами его поплыли сверкающие цветные круги… — Ах ты, собака! Собравшись с духом, Лешка отпустил шею соперника и изо всех сил треснул ему по ушам. Враг завопил, откинулся… — Молодец! — присев на корточки, похвалил Фариз Абдул. — Я думал — ты сдашься. А теперь — цыц! Все! Мне вовсе не с руки, чтоб вы появились на рынке исцарапанные и в синяках. Не вздумайте продолжать драку… Впрочем, я все равно велю всех на ночь связать.
На следующий день они подошли к большому валу, сложенному из серых камней и перекрывавшему узкий перешеек. Караван Фариза Абдула без всяких проволочек миновал огромные, обитые медью ворота и, выйдя на равнину, последовал дальше. Куда? О том знал лишь сам работорговец и его особо приближенные слуги. Лешка оглянулся и тут же зажмурился — в сияющей меди ворот отражалось солнце. Сильно пахло морем и пахучими травами. Порывом соленого ветра в глаза юноши метнуло песок. Лешка зажмурился и едва не споткнулся, однако все ж удержал равновесие — лишь звякнули цепи. Хозяин, купец Фариз Абдул, оглянулся, сидя в седле, и недовольно скривился — ему были нужны сильные и выносливые рабы, а не те, которые спотыкаются. Здоровенный надсмотрщик, подскакав к юноше, в ожидании приказа выхватил плеть… Купец поморщился — и надсмотрщик, ударив плетью коня, поскакал в конец каравана. А под ногами стелилась все та же степь, лишь трава постепенно становилась гуще, да все чаще попадались заросли алого дикого мака. «Наркоманам бы тут понравилось», — ни к селу ни к городу подумал Лешка и почему-то улыбнулся. Впереди, за низенькими раскидистыми деревьями, синели горы. Далеко ли до них было, близко ли — Лешка так и не смог определить, одно он знал точно — за этими горами должно быть море. Впрочем, до гор невольничий караван так и не дошел, остановился на развилке дорог. Справа тянулась степь, а слева угадывались очертания какого-то большого города с белеными домиками и башнями. Несколько всадников в треугольных меховых шапках приблизились к главе каравана, приветствовав его грубыми гортанными голосами. Фариз Абдул что-то ответил, засмеялся и, обернувшись к слуге, махнул рукой. Слуга с поклоном передал всадникам несколько блестящих монет и те удалились, обнажив в улыбках белые зубы. — Что это за город? — Лешка обернулся к закованному в цепи соседу — угрюмому мужику, в последнее время еле волочащему ноги. Вместо ответа тот лишь качнул головой. Не знает… Лешка посмотрел вокруг — у кого бы узнать? Хотя, в общем, какая разница? Судя по всему, это и был конец пути. Невольников хорошо покормили и, разделив на небольшие группы, разместили у самых повозок, натянув сверху пологи от солнца. — Отдыхайте, — ухмыльнувшись, распорядился Фариз и, погладив бороду, добавил: — Набирайтесь сил. Как только пленники улеглись в траву, почти всех их сморил тяжелый сон. Лешка тоже заснул и проснулся лишь от громких криков надсмотрщиков. — Подъем, подъем, собаки! — орали те, размахивая плетьми, однако никого не били, опасаясь испортить внешний вид товара. В багровом свете восходящего солнца город казался окрашенным кровью, лишь кое-где поблескивали золотом крыши. Длинные тени башен протянулись далеко-далеко, словно жадные щупальца гигантского осьминога. Словно старались дотянуться до каравана, ухватить зазевавшихся рабов, утащить их в свое ненасытное чрево. Однако никого не нужно было хватать, караван и так шел в город. — Кырк-Ор, — обернувшись, Фариз Абдул горделиво указал плеткой на город. — Кючюк-Мухаммед… Кючюк… Он неожиданно скривился и сплюнул, да и последние слова произнес таким тоном, словно подзывал сторожевого пса или прогонял свинью. Кючюк-Мухаммед… Так, вероятно, зовут правителя. Как бы сказал Дюшка — «Кучук-Махмет-царь». А Фариз царя, кажется, не очень любит… Такое впечатление. Город просыпался, голосил пронзительными воплями, услыхав которые, надсмотрщики во главе с купцом вмиг попрыгали с коней и, достав коврики, принялись молиться. — Алла илаху Алла-а-а-а… Фариз Абдул, впрочем, не молился на улице, а вместе с особо приближенными, сняв башмаки, зашел в красивое, украшенное нарядным бирюзовым куполом здание, по обеим сторонам которого высились две башни, напоминающие стоящие на боевом взводе ракеты. Скорее всего — местная церковь. Как ее там? Мечеть, во! Вблизи город показался Лешке вовсе не таким большим, как снаружи. Убогонький, можно сказать, был городок — несколько красивых зданий, мечети, а остальное — все заборы, заборы, заборы. Разные — из плоских серых камней, из белого известняка, даже кирпичные, только деревянных не имелось, вообще, Лешка давно приметил — дерево здесь было в дефиците. Заборы и хижины. Люди одеты кое-как — в обносках, словно нищие. А может, это и есть нищие? Сейчас начнут попрошайничать. Хотя… Вот этот вот смуглый парень с большим кувшином — явно продавец воды, а вон тот, с корзиной — лепешечник, а тот — торговец фруктами. Что у него там, за спиной? Лешка повел носом — судя по запаху, яблоки или груши. Молитва окончилась, так же внезапно, как и началась. Вскочив на ноги, охранники свернули коврики, из мечети вышел Фариз со свитой. Тронулись дальше — по узеньким кривым улочкам, мимо высоких глухих оград. Любопытные мальчишки — полуголые и грязные — словно стая собак, бежали за караваном, крича и кидая камни. Ругаясь, надсмотрщики отгоняли их плетками — еще попортят товар. Улочки то сужались, то расширялись, а местами вообще превращались в лестницы. Наконец, сузившись в очередной раз так, что едва пройти, они вывели караван на большую площадь, окруженную белеными двухэтажными зданиями. Кое-где над площадью были натянуты разноцветные пологи, под которыми разложили свои товары торговцы. Слепила глаза золотая посуда, рядом продавали дорогое оружие — круглые щиты, сабли, остроконечные шлемы, за оружейным рядом виднелись разноцветные ткани. Впрочем, дорогого товара было немного, в основном продавали глиняные горшки и плошки, виноград, инжир, яблоки, еще какие-то диковинные фрукты, или, может, ягоды, тонкие лепешки, мясо. Несмотря на ранний час, рынок уже кишел покупателями: они азартно торговались с продавцами, бурно спорили, смеялись, ругались, дрались. На широких помостах под балдахинами пили чай… или какой другой напиток, Лешка точно не сказал бы. Расталкивая толпу, охранники вывели караван на окраины рынка, туда, где продавали коров, баранов, коз. — Ну, правильно, — грустно усмехнулся юноша. — И нас туда же… Тоже — скот. Он сплюнул под ноги и едва не упал, споткнувшись о дышло какой-то телеги… Нет, это была арба, которую надсмотрщики тут же убрали с дороги, опрокидывая вместе с грузом горшков. — Вах! Вах! Шайтан! — закричал, заругался плюгавенький человечишко с узеньким сморщенным личиком — видать, хозяин арбы. Кто-то из надсмотрщиков небрежно толкнул его в грудь — мол, убирайся с дороги, да поскорей. Отлетев в сторону, плюгавец заплакал, заблажил, закричал тягуче: — У-у-у, шайтан, у-у-у! Окружавшие его торговцы скотом злорадно захохотали. Невольников загнали в большой сарай — так же, строго по группам — мужики, женщины, дети. Мужиков — включая и Лешку — оказалось мало, всего-то десятка полтора человек, их отвели в дальний угол, видать, приберегали напоследок. Здесь же, на небольшой наковальне расковывали цепи. Первыми на торги вывели детей, точнее сказать — подростков лет по двенадцати-тринадцати, более младшие, похоже, просто не выдержали пути, усеяв трупами долгий работорговый путь. Подростков распродали быстро — как видно, Фариз не жадничал, уступал цену. Вообще, работорговец произвел на Лешку вполне благоприятное впечатление — человек как человек, вовсе даже не злой и не вспыльчивый, наоборот, обходительный даже. Только вот профессия у него такая — людьми торговать, как какими-нибудь быками или баранами. Уважаемая, судя по всему, профессия. Странно, но никто из находящихся в сарае девушек и женщин не плакал, не голосил, в отчаянии заламывая руки. Хотя, чего уж теперь? Дорогу выжили, а уж сейчас… Как говаривал бригадир Михалыч — «поздно пить боржоми, когда почки отваливаются». Поздно. — Выходить! Выходить! Надсмотрщики шустро, одного за другим, расковав цепи, вывели на утрамбованную площадку мужчин. Фариз Абдул, улыбаясь и поглаживая бороду, расхаживал среди толпившихся покупателей, словно павлин. Что-то говорил, кивая на невольников, улыбался, шутил, балагурил, в общем, вел себя примерно как Галкин на каком-нибудь шоу. Странно, но Лешка почему-то вовсе не чувствовал никакого унижения, которое, наверное, все-таки должен был ощущать. Но нет… Наверное, потому что наконец забрезжил хоть какой-то свет в туннеле его такой непонятной в последнее время жизни. Теперь вот будет хоть какая-то определенность. Интересно, кто его купит? Вон тот гнусный старик с лицом, как расплывшаяся книзу груша? Или толстяк с вислым носом? Или веселый молодой парень в сверкающе – гламурном халате? Или… Услыхав объявленную цену, первым подошел старик. По его просьбе Лешку заставили снять одежду — и парень наконец ощутил запоздалый стыд. Старик ощупывал его, словно лошадь, заглядывал в рот… вот заставил несколько раз присесть, пробежаться… Что-то спросил у хозяина. Отошел, возмущенно поджав губы. Слава тебе, Господи! Не купил. Веселый молодой парень, похоже, вообще не проявлял никакого интереса к мужчинам, что и понятно — наверняка ждал, когда на торги выставят женщин. Видать, хотел прикупить себе какую-нибудь молодую красавицу — халат постирать, песни на ночь спеть, ну и для прочего… Опа! Исподлобья рассматривая покупателей, Лешка вдруг встретился взглядом с неким чернобородым мужичком в серой чалме. Не высокий, но и не низкий, не толстый, но и не сказать, чтоб худой, мужичок не производил никакого конкретного впечатления. Одет… скорее бедновато, впрочем, похоже, что халат из добротной ткани, просто уж очень засаленный. Возраст… Хм… Неопределенный какой-то возраст… ну, наверное, лет сорок-пятьдесят. Лешка и сам не знал, с чего привязался взглядом к этому непонятному типу? Так… А между тем почти всех мужчин уже продали. К удивлению Лешки, буквально влет уходили отнюдь не самые молодые, а вполне даже пожилые. Ага, наверное, они знали какое-то ремесло. Тогда понятно. А вот… К Лешке подошел тот самый, неприметный. Внимательно осмотрел, пощупал, обернулся к торговцу, что-то сказал, для наглядности подняв два пальца. — Э-хе-хе, Ичибей! — засмеявшись, Фариз показал три пальца. Короче, как понял Лешка, сошлись на двух с половиной. Или — на двадцати пяти, черт его знает. Монеты были блестящие, но маленькие, чуть больше ногтя. Отразившееся от одной из них солнце ударило юноше в левый глаз. Лешка зажмурился… и почувствовал, как его дернули за руку. — Идем, — негромко приказал новый хозяин. Оказывается, у него имелся и транспорт — запряженная двумя быками арба, устланная изнутри толстым войлоком. К арбе-то Лешку и привязали за руки длинной веревкой. Наверное, хозяин опасался, чтоб по пути не сбег. Да, убежишь тут… Главное, было б куда. Ничего, сейчас нужно будет определиться, все рассчитать, обдумать… хорошо б и язык выучить, хотя бы несколько слов. — Шагай, шагай! Задумавшись, Лешка едва не споткнулся, тут же получив увесистую затрещину от шедшего рядом слуги — здоровенного мужичаги с бритой наголо головой. Видать, в его обязанности входил присмотр за рабами. Кроме бритоголового, который Лешке сразу же крайне не понравился, в свите неприметного мужичка Ичибея было еще трое человек. Один — мальчик с темными кудрями, — сидя рядом с хозяином, погонял волов, двое — угрюмые тощие парни — тащили на плечах объемистые корзины, те, что не вместились в арбу. Как видно, Ичибей сделал сегодня немало покупок. Шли молча. Лешке говорить было пока не с кем, да и не о чем, к тому ж — и опасно. Парень уже не раз перехватывал пристально-злобный взгляд бритоголового. Парни с корзинами, похоже, тоже не отличались особой разговорчивостью, а хозяин Ичибей угрюмо клевал носом в арбе. Процессия быстро миновала еще одну площадь с красивым фонтаном, охраняемым двумя воинами с длинными копьями, затем арба резко свернула вправо и оказалась у крепостной стены, прямо напротив приземистой башни с распахнутыми воротами. Судя по ржавым петлям и обленившимся толстякам – стражниками, ворота эти не закрывались вообще никогда — нападений врагов тут, похоже, не опасались. Или — надеялись на какую-то другую защиту? Проехав ворота, арба — а следом за нею и слуги, — не спеша, покатила по неширокой степной дороге, поднимая колесами желтую скрипучую пыль. По обеим сторонам дороги росли невысокие деревья и кустарники, кое-где изредка виднелись поля, колосившиеся, на Лешкин взгляд, довольно-таки скудно. Куда веселее было глядеть на виноградники и сады — уж этого добра здесь хватало. Дорога казалась пустынной, лишь пару раз попались встречные повозки — такие же арбы. Сидевшие в них люди здоровались с Ичибеем без особого энтузиазма, впрочем, и хозяин тоже не очень-то приветливо им кивал. В синем небе все так же неудержимо сверкало солнце, становилось жарко, и Лешка чувствовал, как бежит по спине пот. Ичибей хлопнул по плечу кудрявого возницу, и тот проворно натянул над арбою полог, укрепив его на четырех тонких шестах. Лешка вздохнул — судя по этому действию, идти было еще долго. А как надоело уже! Все надоело. И эта унылая дорога, и угрюмые слуги, и ядерно-палящее солнце, и скрипучие колеса арбы… Что такое? Лешка дернул головой, внезапно услыхав песню. И кто тут мог петь, неужто бритоголовый? Нет, уж слишком нежный и тонкий был голосок. Ага — это ж возница ублажает хозяина! А песня ничего, веселая, чем-то похожая на детскую считалку или песни «Рамштайн»:
Раз, два, три! Посмотри! Пионеры там идут, Песню Ленину поют!
Да, очень похоже! Именно так возница и пел. Еще и в ладоши прихлопывал.
Раз, два, три, Раз, два, три…
С такой песней идти стало гораздо легче и веселее. Ноги шагали сами собой, в такт ритмичной мелодии. Эх, еще б добавить бас и барабаны! Лешка засмеялся, представив себе установленную на арбе ударную установку или хотя бы большие дискотечные колонки с пультом.
Раз, два, три, Посмотри…
Здорово бы было! А если звук погромче врубить, может, и хозяина бы с арбы унесло! Валялся бы сейчас на песке, ругался, как бригадир Василий Михалыч на слесарей-пьяниц. Лешка вдруг загрустил, вспомнив колхоз «Светлый путь», практику, трактор. Вечера в сельском клубе… Чувство жуткой горечи, обмана и несправедливости нахлынуло на него с новой силой. Ну почему все так? Зачем? Так ведь просто не может быть… Не может. Арба резко остановилась, и Лешка едва не врезался в нее лбом. Что такое? Приехали? Нет… Оказывается, лишь сделали остановку у узенького ручья. И как его еще заметили-то, в траве? Напоили быков, напились сами. Вода оказалась противной, какой-то солоноватой и теплой, почти горячей, но все же это было вода. Пришлось пить и такую, ледяного, из холодильника, квасу или пива ведь никто не подаст! Придется пить, придется… Утолив жажду, отправились дальше. Лешка как-то совсем перестал обращать внимание на солнце, жару и пыль, наверное, привык, а, скорее, просто стало уже все равно. Сколько они добирались до места назначения, парень не мог бы сказать — может, полдня, а может, и больше. Складывалось такое впечатление, что отмахали уже километров двадцать, а то и все двадцать пять, когда наконец быки, резко дернувшись, прибавили шагу, почуяв родное стойло. Приободрились и парни с корзинами, переглянулись, повеселев — оба тощие, смуглые, горбоносые, чем-то напоминающие общипанных орлов. — Хей, гей! — приподнявшись в арбе, звонко закричал возница. — Хей, гей! На крик его тут же откликнулись, и Лешка с любопытством вытянул шею. Впереди, на горном отроге вздымалась сложенная из плоских камней стена с деревянными воротами, которые тут же и распахнулись. За стеной виднелась сторожевая башня, довольно корявая, на Лешкин взгляд, и — большой, крытый черепицей дом, тоже каменный. Затолкав арбу во двор — в гору, — слуги остановились, ожидая распоряжения хозяина. Искоса рассматривая двор, Лешка чувствовал спиной любопытные взгляды. Вот кто-то пробежал. Вот — хихикнули. Вот уронили чашку или кувшин. Парень быстро оглянулся — нет, все пустынно. Двор, хозяйственные постройки, две крытые соломою хижины. Собака — огромный злой пес — на привязи. Интересно, почему ж он не лаял? Наверное, чуял хозяина, но лаять от радости был не приучен. По знаку хозяина, Лешка вместе с двумя парнями разгрузили арбу и занесли корзины в амбар, после чего парни куда-то свалили, оставив только что купленного раба одного. Так и стоял Лешка посреди двора, моргал глазами, любуясь начинающимися прямо за домом предгорьями. Впрочем, ждал он недолго. Из дому вышел огненно-рыжий парень примерно одного с ним возраста, одетый в какую-то рваную безрукавку из козьей шкуры и узкие короткие штаны. — Меня зовут Владос, — произнес парень по-русски. — Хозяин велел показать тебе твое место и объяснить наши порядки. Знаешь какое-нибудь ремесло? Лешка отрицательно покачал головой. — Это плохо, — усмехнулся Владос. — Тогда сейчас пойдешь таскать камни для новой ограды. Вот твой дом, — он показал на одну их хижин. — Вот дом господина, а вон там — выгребная яма, тебе придется ее чистить. На дворе показался бритоголовый и парни. — Ну, пока все… — поспешно закончил новый знакомец. — Иди, делай, что скажет лысый Кызгырлы, да смотри, будь с ним поосторожнее — высечет, если что не так! Лешка вздохнул — ну, спасибо, утешил. — Кто ти звать? — бритоголовый вперился в юношу бесцветными, как у дохлой рыбы, глазами. — Лешка… Алексей… — Али, — кивнул Кызгырлы. — Будешь Али. Лешка пожал плечами — Али так Али, какая разница? — Сейчас идем таскать камни, — громко объявил лысый. — Будешь работать якши — вечером получать еда, плохо — плеть. Ясно? Юноша кивнул: чего уж тут неясного? Камни пришлось таскать почти до самых сумерек, которые здесь, в предгорьях, наваливались внезапно, как прыгнувший из засады волк. Вот, только что было светло, а уже — оп! Темнотища, да такая, что и собственных рук не увидишь. Юноша чувствовал, что сильно устал, очень сильно, так, что даже есть не очень хотелось. Помня предупреждение Владоса, Лешка старался изо всех сил. Не то чтобы камни были уж очень тяжелыми — к таким никто и не подступался — просто уж больно неудобно их брать и таскать: плоские, скользкие, с острыми, рвущими кожу краями. Поди, поноси такие! Лешка едва не зашиб ногу — все ж таки, не удержал парочку, выронил. И услышал за спиной обидный смех парней. Вот уж были уроды! Нет, чтоб объяснить новичку, ну или, даже не зная языка, хотя бы поддержать жестом, доброй улыбкой — так нет же! Шептались про меж собой, все что-то шипели, как змеи, а при каждом Лешкином промахе ржали, что твои лошади, да гыркотали по-своему — очень было неприятно слушать. Да и — Лешка заметил — шланговали, твари. Когда подходил Кызгырлы — бегали, что твои кони, да и камни выбирали побольше, а как только надсмотрщик отвлекался, тут же принимались гыркотать. Сволочи, одно слово! Один даже пнул нагнувшегося Лешку в зад. Не больно — обидно! И оба засмеялись, гнусно эдак,мерзко… Ах, вы так?! Не выдержав, юноша бросился на обидчиков, вернее, на обидчика, того, кто оказался ближе. Подскочил, с размаху ударив кулаком в челюсть! Хоть и не умел боксировать, а все ж удар вышел хороший — обидчик с воем полетел на землю. Правда, тут же вскочил и, что-то зло гыркотнув, ринулся на Лешку. Не один, конечно же, не один, а в паре со своим гнусным приятелем! Лешка четко соображал — ему нужно сейчас держаться подальше, на расстоянии удара, не дать ухватить себя, если кто-то из нападавших ухватит, второй тут же этим воспользуется. Оп! Лешка ударил ногой неосторожно подскочившего парня, не того, что начал драку, второго. Целил в пах, но попал под колено — тем не менее вражина зло заскулил. — Ну? — Лешка запрыгал, став в боксерскую стойку. Боксировать он, конечно, не умел, но видел бои по телевизору. — Подходите, подходите, твари! Сделав несколько выпадов, он взбил кулаками воздух. Странно, но эти манипуляции юноши весьма охладили пыл «тварей». Те переглянулись, гыркотнули по-своему, и… Ну, конечно же, можно было предвидеть! Испугавшись честной драки — хотя какая же честная двое на одного? — схватились за камни. Ну, сволочуги — они сволочуги и есть! Лешка тоже, отпрыгнув, нагнулся, взяв в руки сразу два камня. И если соперники сдуру похватали довольно увесистые булыжники — далеко не метнешь, надорвешься! — то Лешка как раз выбрал камешки полегче, поудобнее. Выставив вперед левую ногу, ухмыльнулся недобро — учебную-то гранату он в училище на «пятерку» метал! — А ну, положьте булыжники! — Юноша с угрозой подкинул на ладони один из камней. — Иначе и пикнуть не успеете — разобью лбы! Надо сказать, выглядел он довольно убедительно, по крайней мере, сволочуги, хоть, кажется, и не понимали русского, но тем не менее поспешили исполнить столь настойчиво высказанную просьбу. Наклонились, положили камни и, льстиво улыбнувшись, вытянули вперед руки ладонями вверх. Да, еще и глаза скосили, ну ясно — на надсмотрщика. Вовремя тот появился, ничего не скажешь! Перед самой темнотой бритоголовый внимательно осмотрел притащенную с отрогов кучу и недовольно скривился. Один из парней что-то сказал ему, указывая на Лешку. Надсмотрщик кивнул и, подойдя к юноше, с размаху отвесил ему такую увесистую плюху, что Лешка кубарем полетел наземь. А два урода смеялись, сволочи! Впрочем, досталось и им, но куда в меньшей степени. Пошатываясь от усталости, Лешка зашел в хижину и молча повалился на старую солому. Злая обида жгла грудь, не хотелось ни есть, ни что-либо делать. — На, похлебай, — уселся рядом Владос. — Поешь, говорю, иначе завтра не сможешь работать. — И что тогда? — Тогда либо забьют камнями в назиданье другим, либо сбросят в пропасть. Хозяин не любит, когда его рабы бездельничают. — А кто он, этот хозяин? — Лешка и сам не заметил, как втянулся в беседу. И в самом деле, любопытно стало, да и что отмалчиваться, коли подвернулась хоть какая-то возможность прояснить ситуацию? — Ичибей Калы — самый богатый человек в округе, — с нарочитой — как показалось Лешке — гордостью произнес Владос. — Семь сыновей — все, как огонь, джигиты — двое погибли в земле урусутов, пятеро вновь ушли в набег. — Понятно, — Алексей скрипнул зубами. — И не надоест им воевать? Невидимый в темноте Владос явственно усмехнулся: — Сердце воина — схватка, дом — седло, а жена — поверженная пленница. Джигитам хорошо — они не знают и не хотят другой жизни. Рабы — это богатство и хорошая, достойная жизнь. А где взять рабов — конечно, на войне, в набегах на земли поляков, литовцев, руссов. Хороший джигит — удачливый джигит. — Мне кажется, — заметил Лешка, — богатства можно достичь и иначе. Не за чей-то счет. — Я согласен с тобой, можно, — Владос тихонько засмеялся. — Как у нас, в Константинополе. — Где? — Боже! Такое впечатление — ты первый раз услышал! — Да нет, — тут же соврал Лешка. — Много хорошего слыхал, конечно. — Хорошего? — собеседник хмыкнул. — Странно. Обычно никто сейчас не хвалит нашу дряхлую империю. Даже мы сами. — А как… Как ты оказался здесь? — Видишь ли, мой отец, умирая, оставил мне шесть керамических мастерских… — Ничего себе! Так это же здорово! — И в придачу к ним — немереное количество долгов. Вот за них-то и ушли мастерские. Я, конечно, пытался занять деньги и у евреев, и у генуэзцев… Но — проценты, проценты — для них я какой-то впавший в нищету грек… К тому же у меня не было поручителей. — Знакомая история, — Лешка слушал с большим интересом. Вот, оказывается, в Константинополе-то — почти как в России, в той, его России… — И что ты? — А что я? — усмехнулся грек. — Нанялся на корабль к одному торговцу. Не матросом, упаси Господь — управляющим грузами. — Ага, по-нашему — логистиком. — Надо же! — хохотнул Владос. — Вот не знал, что и в русских княжествах до этого же дошли. Ты из каких земель? — Из-под Мценска… — Не слыхал, — подумав, признался собеседник. — Новгород слыхал, Москву, Киев… Впрочем, Киев — это уже в Литве. — Да кто тебя сказал, что Киев — в Литве? — возмутился Лешка. — Отродясь такого не слыхивал! — В какой же дыре ты жил, что не знаешь общеизвестного? Ну-ну, не обижайся… Приятно поговорить с тобой… Здесь вообще не с кем… — Ладно, проехали… Так ты, говоришь, нанялся на корабль? — Ну да, на «Гордость Никеи», так он назывался. Большая такая скафа с четырьмя мачтами, обширными трюмами и каютами для пассажиров. Ходили на Крит, в Александрию, в Кафу… Как-то раз попали в бурю — пришлось войти в Смирну… Там и попались туркам. Те продали перекупщикам — и вот, Владос Костадинос — здесь, в рабстве у гнусного скряги Ичи-бея! В краю, столь далеком от цивилизации, что… гм… не знаю, как и выразить… — Что хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь, — охотно подсказал Лешка. — А еще можно так: если и есть у Вселенной хоть какой-нибудь центр, то… блин, дальше забыл. Да ты что, сам не помнишь? Это про планету Татуин. «Звездные войны» смотрел? — Звездные войны? — удивленно переспросил грек. — Красивое название. Нет, не видел. Это что, новая драма? — Драма? — Лешка закашлялся. — Ну, можно сказать и так. — А в каком театре шла? — В самом продвинутом! — А, в том, что на форуме Быка! Постой… — Владос осекся. — Откуда знаешь? Ты же ведь не был в Константинополе! — Слыхал, — отоврался Лешка. — Ты про местные порядки обещал рассказать. — Ага. Слушай. Итак — здесь, как ты уже успел заметить, все рабы вкалывают… ну, за небольшим исключением. Работа тяжелая, трудная, тупая… Не хочу тебя расстраивать, но здесь всегда так. Теперь о людях. Ну, хозяина ты уже знаешь, о сыновьях его я тоже уже говорил, есть еще его жены, дочери и мальчишка Алныз — ты его тоже видел, — но все они вряд ли до тебя снизойдут. Кроме того, имеются еще скотники — рабы-грузины, сторож — армянин Легост, русских, кроме тебя, нет… как и ромеев… — Кого? — Ой, Али… Не слишком ли ты… как это? Тупишь! Есть такое слово? — Да есть, — Лешка шмыгнул носом. — Только оно обидное. — Хорошо, не буду больше его к тебе применять. — А этот, бритый? — Кызгырлы? Он тоже невольник, но злобен и предан хозяину, словно пес. Правда, Кызгырлы честен и даже способен иногда проявить благородство. И все же, опасайся его. Впрочем, не только его — всех, здесь каждый готов въехать в рай на горбу ближнего. — Да я уже заметил. Эти двое горбоносых парней, что таскали камни, они… — Каим и Гаша. Они не очень хорошие люди, Алексий… Я бы даже сказал — подлые. Скоро они заявятся, и мы не сможем больше разговаривать. — Они тоже понимают по-русски? — удивился Лешка. — Нет. Но обязательно доложат хозяину о том, что мы с тобой имеем привычку много разговаривать. Это очень – очень плохая привычка, по мнению нашего скряги. — Так наш хозяин скуп? — Не то слово. За медяху удавится. Ты заметил, как он нас кормит? Поистине в Константинополе последняя собака лучше питается. — Да-а, — согласился юноша. — Этак недолго и ноги протянуть. А ты, Владос… Ты где работаешь? Скотник? — О, нет, — грек расхохотался. — Я, видишь ли, хороший керамист… э-э… как это по-русски? Горшечник! Еще в детстве научился, пока у отца были мастерские. Кстати, там работало много русских, с тех пор я и знаю язык. — Вы держали рабов? — Хо, рабов! Как же! Наемный рабочий — так вернее сказать. Они очень неплохо зарабатывали, бывало, и по несколько солидов в месяц, правда, не все, только самые умелые. Вообще, в Константинополе живет много русских. Ну, отдельных кварталов они не составляют, так, как, к примеру, евреи или генуэзцы, но все же их достаточно много. — Вот бы побывать в твоем городе! Владос на это ничего не ответил, лишь вздохнул. Лешка тоже замолк и больше ничего не спрашивал, тем более что в хижину пришли Гаша с Каимом. Не вовремя приперлись, уроды!
На следующий день с раннего утра невольников выгнали на очередные работы. Владос ушел в гончарную мастерскую на заднем дворе, из соседней хижины отправились по хозяйским делам скотники, ну и, так сказать, разнорабочие тоже не остались без дела — на этот раз бритоголовый Кызгырлы погнал их копать канаву — отводить со двора водосток. Земля здесь оказалась твердая, каменистая, и большей частью приходилось орудовать не лопатой, а киркой, выгребая руками камни. Лешка на этот раз действовал похитрее — экономил силы. И — точно так же, как и его горе-напарники, Гаша с Каимом — зорко следил за надсмотрщиком. Как только тот отходил — так откровенно филонил. — Эщщ! — как-то по-звериному осклабился Гаша (или Каим, они были чем-то похожи). — Ти, урусут! Работай! Работай1 Лешка перехватил кирку поудобней и ухмыльнулся: — А не пошел бы ты к белой верблюдице в зад?! — Ащщ! Щякал! — Ну, что прищурились, уроды? — разозлился Лешка. — А ну, подходи под раздачу! Что, неохота? Оба парня опасливо попятились — видать, хорошо помнили вчерашнюю драку. А Лещку уже несло: зло прищурив глаза, он выбрался из выкопанной наполовину канавы и, размахивая киркой, пошел, словно в последний бой. — Стой! Лешка обернулся: невдалеке стоял Кызгырлы и целился в него из лука. — Ну?! — повернувшись к нему, закричал юноша. — Давай, гад, стреляй! Чего ж ты не стреляешь? А, не хочешь погубить хозяйское добро? — Положи кирку, Али, — вдруг опустив лук, невозмутимо посоветовал бритоголовый. И где он так выучился русскому? Надо же — весь акцент пропал! — Положи, отдохни и работай, — спокойно продолжал Кызгырлы. — Ты, конечно, будешь потом наказан. Как и эти два ишака! — надсмотрщик бросил злобный взгляд на Кайма с Гашой. Те виновато потупились. А бритоголовый, отбросив в сторону лук, уселся на камень… если б здесь курили, так, наверное, и закурил бы — выдержка у него оказалась железная. Можно было бы, конечно, ударить его с размаху по шее, затем разогнать остальных, затем… А что затем? Лешка чувствовал, как уходит из него весь боевой запал, да и ударить с размаху безоружного как-то не получалось. Ну, просто невозможно было! Лешка с силой воткнул в землю кирку и тяжело уселся рядом. — Молодец, — одобрительно кивнул Кызгырлы. — Отдыхай. Вон там кувшин — можешь попить. Лешка напился. — Отдохнешь, начинай работать, — поднявшись на ноги, бритоголовый подобрал стрелы и лук и удалился, многозначительно посмотрев на Гашу и Кайма. Лешка немного посидел, потом взял кирку… И работал уже так, как хотел. Получилось даже более производительней, нежели раньше. Уроды — Гаша и Каим — делали вид что Лешки вообще с ними нет. Не подкалывали, не орали, не гыркотали по-своему — лишь иногда шипели, как змеи, — «ишь, ишь». А вечером, как честно предупредил Кызгырлы, наказали всех троих. Просто говоря, разложили на вытащенных во двор козлах, да высекли. Больно, но не очень сильно, так, чтоб назавтра работать могли. Разве ж нужны хозяину больные рабы? Нет, понятно – назавтра была опять та же канава, потом еще одна, потом из камней складывали забор, после месили и таскали глину… Работы в хозяйстве Ичибея хватало. И большей частью это был труд тяжелый, монотонный и отупляющий — как раз для рабов. Каждый день одно и то же. Ну, почти одно и то же. Днем — работа, вечером — жиденькая похлебка и сон. Утро — вечер. Работа — похлебка — сон. И так, одуряюще, день за днем. По-прежнему было жарко, но по ночам все чаще затягивалось тучами небо, и шли дожди, и гремели грозы. Только Лешка их не замечал. Он вообще теперь мало что замечал… Даже с Владосом не разговаривал, а, поев, сразу же засыпал. Утро — вечер, утро — вечер. Работа — похлебка — сон… Точно так же, впрочем, вели себя и остальные рабы. И вот однажды…
Они в очередной раз таскали глину с берега когда-то высохшего, а после вчерашней грозы — вполне полноводного ручья. Гаша с Каимом и Лешка. Все трое — большими корзинами, грязные. Кызгырлы даже не требовалось за ними никакого присмотра — и так бы никуда не делись эти почти превратившиеся во вьючных животных рабы. Тем не менее надсмотрщик, конечно, исполнял свой долг, время от времени внимательно наблюдая за невольниками. День выдался чудесный — солнечный, но не жаркий. Чистое небо блестело лазурью, с сиреневых гор долетали порывы прохладного ветерка, пахло яблоками и сливами. На зеленом лугу, недалеко от ручья, паслись тучные овцы. В вышине, над лугом, высматривая добычу, парил орел. Кызгырлы, усевшись на плоский камень и положив на колени лук, внимательно наблюдал за птицей. Конечно, барана бы она не унесла, но все же… Лешка тащил уже черт знает какую корзину, тупо соображая, что скоро наконец и вечер. Миска теплой похлебки, сухая солома, сон. Что может быть лучше? А завтра снова работа… но лучше не думать о том, что будет завтра, гораздо приятнее жить сегодняшним днем, тогда все кажется проще, уютнее — работа, похлебка, сон; работа, похлебка, сон; работа, похлебка… Лешка и сам не понял, что его так поразило в светлых водах ручья. Вроде пронеслось что-то, несомое быстрым течением. Пронеслось… Да мало ли грязи? И все же — прорвалось в сознание, взорвалось — господи, да что ж это было? Пластиковая пивная бутылка! Она самая! Большая такая, родная, с вымокшей желто-синей этикеткой, самое дешевое — «Жигулевское»! Откуда она здесь… Нет… Если она здесь, то… Бросив корзину, Лешка побежал по берегу ручья, разбрасывая по сторонам комки мокрой глины. А стремительное течение словно бы убегало от него, журчало под камнями, ловило стремниной солнце. А Леша бежал, бежал, бежал, всматривался, нисколько не опасаясь споткнуться, позабыв о корзине, о невыполненной на сегодня работе, о бритоголовом надсмотрщике Кызгырлы, обо всем… Только бы не упустить, только бы догнать, рассмотреть… И тогда… И тогда? И тогда! Кажется, впереди что-то блеснуло. Во-он, под тем камнем… Ага! Юноша спрыгнул в воду, нагнулся, зашарив под камнем руками… Нет! Не может быть! Он не мог так ошибиться… Ведь видел же! Точно видел. И вот… Просто кусок старого сена — желто-коричневый, с какой-то синей прилипшей тряпкой, ничуть не похожий на полуторалитровую пластиковую бутыль. По Лешкиным щекам потекли слезы. Ну, как же? Ну, как? Как же он мог так ошибиться? С раздражением отбросив мокрое сено, юноша запрокинул голову и посмотрел в небо — синее, чистое и высокое и долго стоял так, глотая горькие слезы. В этот момент и накинул на него аркан бритоголовый надсмотрщик Кызгырлы. Свалил с ног, потащил по каменистой почве. Острые камни царапали щеки, больно впивались в ребра. Лешка не реагировал. — Ты знаешь, что полагается за побег? — заглянув ему в лицо, начал было бритоголовый, но, присмотревшись, лишь махнул рукой и сделал знак парням: — Тащите в дальний амбар. Пусть хозяин решает.
Хозяин, Ичибей Калы, выглядел зло и хмуро. Под стать ему была и охрана, и даже согнанные во двор невольники: скотоводы, привратник и прочие. В центре двора, голый по пояс, стоял Лешка — Али, — время от времени окидывая собравшихся презрительно-безразличным взглядом. Грозно осмотрев всех, Ичибей произнес весьма прочувствованную речь, которую Лешка, может, с удовольствием бы и послушал, да только вот беда — не понимал ни слова. Впрочем, хозяин недолго злоупотреблял терпением публики. Злобно ощерившись, обернулся, дав знак Кызгырлы… В общем-то, ничего нового. Снова козлы; вытащенные на середину двора, снова плеть, только удары на этот раз оказались куда как болезненней, крепче. Так, что Лешка едва не кричал. Но, странное дело, с каждым ударом из него выходила та апатия, что владела юношей вот уже недели три. Лешка стиснул губы. Бей, бей. Кызгырлы! Ударь, ударь еще. Сильнее, чтоб лопнула кожа… Что б не привыкал. Что б не казались столь уж желанными сон и похлебка. Что б знал — здесь всегда могут сделать с тобой все, что хотят. Что б наконец думал. Что б снова стал человеком! Уй!!! А не ко всему безразличным животным! Бей, бей, Кызгырлы! Экзекуция вскоре кончилась — Лешка даже не понял, когда. Спину, конечно, жгло. Но так, вполне терпимо. А ведь бритоголовый был достаточно силен для того, чтоб одним ударом перешибить позвоночник. Мог бы… Но не делал этого, да и вообще, бил довольно щадяще — не хотел испортить хозяйское добро. Да, что и говорить — иногда скупость Ичибея Калы оборачивалась благом. — Идем! — Кызгырлы рывком поднял парня с козел. Сплюнув, Лешка, пошатываясь, направился к хижине. — Нет, не туда, — негромко произнес бритоголовый. — Иди на задворье, наказание еще не закончено. Ну, надо же, не закончено! Вот уроды. Интересно, что там они еще придумали? Уроды придумали земляную яму, куда и бросили несчастного парня. Узенькая — не сядешь, и вместе с тем достаточно глубокая — краев рукой не достать, не вылезешь. Лешка поначалу обрадовался — подумаешь, всего-то навсего яма, ну узкая, ну глубокая — и что с того? Однако, простояв полдня, ощутил, как жутко заныла поясница. Затекли и руки — их ведь было не вытянуть, приходилось либо скрещенными держать у груди, либо, как солдат по стойке смирно — опустить вниз, либо, наоборот, поднять кверху. Так вот зачем они его развязали, собаки! Чтобы усилить мучения. Ну, садисты чертовы, чтоб вам ни дна ни покрышки. Лешка попытался сесть — но без толку, лишь поцарапал разбитую спину и чуть было не закричал от боли. Сволочи! Это ж надо такое придумать. Вроде бы ничего особенного, а вот, поди-ка, постой. Мысли юноши между тем постепенно приобрели весьма интересную направленность. Вдруг подумалось — а все ли зло, то, что зло? Может быть, в этом зле есть и хоть какая-нибудь частичка хорошего? Вот, Кызгырлы его сейчас бил… И, можно сказать, выбил-таки раба! Заставил опять хоть что-то почувствовать, хоть что-то соображать, думать. Ведь так вроде бы получается? Несомненно, так. Вот и сейчас, на первый взгляд — плохо. Но если хорошенько подумать… Чего он был лишен все последнее время? А вот именно такой возможности — не торопясь, поразмышлять, подумать, привести в порядок мысли. А о многом нужно было бы порассуждать и обдумать — многое. Кто ему здесь друг, кто — враг? И — есть ли возможность бежать? А если есть, то куда? К морю или обратно в степь? Грек Владос — станет ли он напарником в возможном побеге? Или ему неплохо и здесь? Он ведь хороший гончар, хозяин, несомненно, его ценит. Ценит… И что с того? Ведь этот парень родился и вырос в большом городе, с театрами и прочим. Наверняка ему здесь настолько скучно, что хоть волком вой! А значит… Ох! Как болит спина! И ведь не опереться коленками о противоположную стенку — спиной-то все равно не прислонишься, болит! Огнем пышет. И еще жутко хочется пить, в горле так пересохло, что… Лешка вдруг усмехнулся: хорошо хоть, пока ничего другого не хочется. Можно себе представить, что будет, когда захочется… Интересно, долго ли собираются его здесь держать? А что если — несколько дней?! Неделю?! Тьфу… Даже думать об этом не хочется. Боже, как болит спина, как болит… болит… Лешка стиснул зубы и, подняв голову, заметил в черноте неба звезды. Ага — выходит, ночь уже! Или, по крайней мере, вечер. — Али! Чу?! Показалось, вроде как кто-то позвал. Неслышно так, шепотом. — Али, да отзовись же! Точно позвали! — Это ты, Владос?! — Тсс… Я тебе сейчас опущу кувшин… Пей! Дерни за веревку, когда напьешься. Вода! Господи! Дрожащими руками юноша поймал небольшой привязанный к веревке кувшин, жадно припал к узкому горлышку и пил, пил, пил… Жаль, вода быстро кончилась. — Спасибо тебе, Владос, — отправив кувшин назад, горячо поблагодарил Лешка. — Не знаю, как бы и выжил… — Тихо… — принимая кувшин, прошептал Владос. — Я ухожу. Кажется, сюда кто-то идет. Лешка навострил уши, прислушался. Некоторое время наверху все было тихо, настолько тихо, что юноше вдруг показалось, что его похоронили заживо. Даже сторожевые собаки не лаяли! И вдруг… Сверху скатились кусочки земли… Что-то ударило в голову, повисло… Лешка поднял руки — плетеная фляга! — Владос — ты? А в ответ — тишина. Лишь дернули веревку… Понятно — тот же рецепт. Юноша пожал плечами и приложился к горлышку… Опа! А во фляге-то оказалась отнюдь не вода! Не вода, самое настоящее, правда, разбавленное, винишко! Ну, дела… И откуда достал его Владос? Или это не Владос, а еще один совсем незнакомый друг?! Да, наверное, именно так. Что же он молчит-то? Хоть бы голос подал. Интересная какая фляга… вовсе не плетеная, а металлическая, скорее всего, серебряная, лишь искусно сделанная под плетенку. Явно недешевая вещь. Интересно, кто ее хозяин? — Эй, — задрав голову, тихо позвал Лешка. — Спасибо. Флягу так же молча утянули. Послышались торопливо удаляющиеся шаги. И вот — снова! Похоже, новоявленные друзья собрались и вовсе не давать Лешке спать. Всю-то ноченьку шастают! А вообще — приятно. Опа! На этот раз действовали без слов, молча свалив к ногам пленника веревочную лестницу! Усмехнувшись, Лешка тут же ею и воспользовался, вылез… Увидев перед собой мрачную до ужаса знакомую фигуру. — Идем, — тихо сказала фигура — ну, конечно же, это был Кызгырлы! Вот черт, неужели решили выпустить? Недолго музыка играла… Однако почему кругом такая темень? Почему не зажгли факел или хотя бы свечку, ведь ветра-то нет? Экономят? — Иди за мной и молчи, — свистящим шепотом произнес Кызгырлы. — Но что… — Тихо! Схватив парня за руку, надсмотрщик осторожно (!), словно от кого-то таился (!), провел его через двор и, остановившись у галереи, что-то тихонько сказал. Скрипнула дверь, и Лешка очутился в небольшой, освещенной зеленоватым светильником комнатке с узким, застланным синим шелковым покрывалом ложем. — Спи! — Кызгырлы показал на ложе и быстро исчез. Лешка тут же кинулся к двери — заперта и, похоже, надежно. Оконце имеется, но узенькое, с ладонь — не пролезть. Что ж, тогда будем спать — утро вечера мудренее. Памятуя про избитую спину, юноша улегся на живот и с наслаждением растянулся. Здорово! Потрескивая, горел светильник, Лешка не задувал его специально — устал от кромешной темноты земляной ямы. Так и уснул… Правда, один раз проснулся… увидев около ложа красивую девушку! Сквозь прищуренные глаза он смог рассмотреть ее во всех подробностях — круглое симпатичное лицо с тонкими чертами, прямой слегка вздернутый носик, пухлые губы, чистый высокий лоб, подрисованные стрелками брови. И глаза — словно упавшие звезды! Кажется, черные, а может быть, зеленые или карие, синие — ничего тут не разберешь при столь тусклом свете. Незнакомка некоторое время молча смотрела на юношу и улыбалась. Затем почему-то вздохнула, погладила Лешку по волосам и почти неслышно ушла… И тотчас же в комнату заглянул Кызгырлы, зашептал, тормоша: — Вставай. Просыпайся. Идем. Они пришли к той же яме, надсмотрщик поставил лестницу… — Кызгырлы… — спускаясь, оглянулся Лешка. — Кто эта девушка? — Какая еще девушка? — Ну, скажи! Я ведь все равно узнаю. — Да упаси тебя Аллах хоть что-нибудь… — Я просто хочу помолиться за ее счастье, — промолвил юноша уже из ямы. — Гюльнуз, — убирая лестницу, тихо отозвался надсмотрщик. — Ее зовут Гюльнуз. — Гюльнуз, — шепотом повторил Лешка. — Какое прекрасное имя…
Глава 7 Осень 1439 г. Крым ГЮЛЬНУЗ
Была красива и юна, прелестна и невинна, И уступил рассудок мой преступному желанью…Поэма о Василии Дигенисе Акрите
…Гюльнуз! К обеду Лешку выпустили из ямы уже вполне официально — нужно было снова таскать и месить глину, хозяин намеревался выгодно продать изделия Владоса на ближайшей осенней ярмарке в Кырк-Ор, а потому — спешил. По лешкиным прикидкам, стоял уже конец сентября, а то и октябрь, однако здесь по-прежнему цвели цветы, и в синем безоблачном небе ярко сияло солнце, лишь по ночам, все чаще и чаще, шли проливные дожди с грозами. После всего случившегося Лешка словно бы возродился к жизни, обретя утраченный было задор. Еще бы! У него теперь было, по крайней мере, два друга — Владос и тот, неизвестный. Да и бритоголовый надсмотрщик Кызгырлы оказался не таким уж врагом, хоть и действовал наверняка по приказу Гюльнуз. Гюльнуз… Иногда юноше казалось, что это был сон. Таинственное вызволение из земляной ямы, узкая кушетка, сон — и красавица, возникшая словно бы ниоткуда. Поначалу Лешка полагал, что это именно она подала ему в яму флягу, но, хорошенько подумав, пришел к другому выводу. Ну, скажите пожалуйста, зачем девчонке сначала поить невольника, а затем сразу же вытаскивать из ямы? Логичнее было бы поступить наоборот. Значит, фляга принадлежала не ей. А второму неизвестному другу. Первым был Владос. Больше он не обращал внимания на Гашу и Кайма — а пусть доносят, надсмотрщик Кызгырлы вроде как свой человек… ну, если и не свой, то… Короче говоря, эта Гюльнуз им командует. — Гюльнуз? — поставив на пол пустую миску, Владос поднял глаза. — Изнеженная хозяйская дочка. — Так ты ее знаешь? — Слышал много, а видел всего один раз, правда, лицо было скрыто вуалью — они же здесь все магометане, а у магометан отношение к женщинам строгое. — Знаю, — кивнул Лешка. — А что ты про нее слышал? Грек задумался, наморщив лоб, взъерошил рыжую шевелюру: — Слышал — девчонка умна и рассудительна не по годам, Ичибей в ней души не чает, и в последнее время присматривает достойного жениха. — Жениха? — Ну да, — Владос усмехнулся. — Понимаешь, с женихами здесь дело обстоит плохо. По правде сказать — их почти что и нет. — Как это почти нет? — не поверил Лешка. — Я имею в виду достойных женихов — богатых и знатных, — быстро уточнил собеседник. — Наш скряга – хозяин очень не прочь породниться со знатью или уж, в крайнем случае, с каким-нибудь богатым купцом. Ходили слухи о некоем Гвидо Сильвестри из Кафы, его люди как-то покупали у Ичибея баранов. Гвидо не прочь жениться, человек он известный, солидный, имеет несколько рыбацких фелюк и два больших торговых нефа… Вот наш скряга и задумался — с одной стороны, конечно, хорошо б стать родственником такого богача, но с другой — ведь Гвидо Сильвестри католик, как и все генуэзцы… Впрочем, такая мелочь Ичибея бы не отпугнула, коли б он был сам по себе, но вот что скажут соседи, мулла? Ведь невесте придется-таки перейти в веру жениха. — Да, — снова покивал Лешка. — Проблема. Но согласится ли этот итальяшка породниться с нашим хозяином? Ведь по сравнению с ним Ичибей гол как сокол! У того — корабли, компания, а у этого что? — Э, не скажи! — грек глухо расхохотался. — Вот, как ты думаешь, сколько у Ичибея слуг? Юноша улыбнулся: — Да тут и думать нечего, сейчас сосчитаю. Значит, мы с тобой и эти двое, — он кивнул на уже похрапывавших парней — Кайма с Гашой. — Уже четверо. Плюс Кызгырлы, еще пара надсмотрщиков, старик-привратник, скотники… Ну, десятка полтора наберется. Негусто, прямо скажем. — Десятка полтора? — хитровато прищурился Вла-дос. — А сотню не хочешь? Да еще около тысячи голов скота, да горные пастбища, да луга, да виноградники! Да наш Ичибей богат, как древний Крез! — Что ж он тогда живет в таком гнусном бараке? Да еще и на горшках деньги делает… — Я ж тебе говорю — скряга! Скупердяй, каких свет не видывал. Он-то вокруг Сильвестри кругами ходит, в гости зазывает, я так полагаю — дочку ему показать. Итальянец стар и бездетен, а Гюльнуз девочка умная — лет через пять станет вдовой… и единоличной владелицей торговых и рыболовных судов! Неф — это я тебе скажу ого-го какой кораблище! Пожалуй, получше скафы. Та, правда, вместительней, зато неф скоростнее. Представляешь, Ичибей через Гюльнуз будет возить товары в Константинополь, Геную, да куда угодно! Не только б у нашего скряги дух захватило. При таких барышах можно и о вере забыть. — Поня-атно — торговая фирма Гюльнуз и компания! Заколебутся бабки считать! — Какие бабки? — Ну, деньги — солиды. — А… Ну, это уж точно. Не знаю только, как Ичибей из этого положения выйдет — с верой-то. Но, ничуть не сомневаюсь, что Гюльнуз что-нибудь придумает — умна. — Ну, мне кажется, кроме ума, для широкой торговли нужны еще и знания, и опыт. — Опыт придет. А знания имеются — долгое время рабом Ичибея был некий Галлоре ди Стефани больше известный, как Галлор Александрийский. Ну, тот самый, что написал учебник по торговому праву. Добирался из Александрии в Константинополь, попал в плен к каким-то гопникам, те его и продали по бросовой цене — ну, кому нужен полуслепой старик? Вот Ичибей и купил, прельстившись дешевизной. А Галлор ему и заяви — работать, мол, нигде не буду, тем более, коз там или баранов пасти — не дело это для ученого мужа. А вот, если попросишь детей твоих учить — изволь. Ичибей, хоть и скряга, но далеко не дурак — четыре года Галлор Александрийский исправно учил его младшую дочь, после чего, как и было уговорено, Ичибей с честью отпустил ученого домой, даже денег дал на дорогу. И ведь не прогадал! Все его хозяйственные расчеты Гюльнуз ведет. С тех пор и разбогател. — Ну и ну, — Лешка недоверчиво покачал головой. — Ты мне просто какую-то сказку рассказываешь. — Сказку? Ты просто не видел всех богатств Ичибея Калы! Юноша взглянул на полную луну, заглядывавшую в окно хижины и тихо спросил: — Интересно, разве Гюльнуз не хочет выйти замуж по любви? За какого-нибудь красивого джигита? — По любви? — несказанно удивился грек. — Только нищие выходят замуж по любви и то далеко не всегда. В богатых семьях это не принято. Брак — основа для семейных компаний. — И что же, Гюльнуз с этим согласна? — Конечно! Она девушка умная. — И красивая… — тихо дополнил Лешка. Владос хохотнул: — Ну, это тебе виднее. — Сколько же ей лет? — Семнадцать… Старая дева по местным меркам. — А этот старик, итальянец… Он хоть как выглядит? — Да не знаю я, как он выглядит. Давай-ка лучше спать. — Давай… Лешка вздохнул и напоследок, вдруг вспомнив, спросил про сурожцев — мол, кто это такие? — Сурожцы — жители Сурожа, Солдайи — генуэзского города здесь, в Крыму. Солдайя, конечно, не такая богатая, как Кафа, но все же. — Что же они, русские, эти сурожцы? — Говорю ж — генуэзцы. Генуя — есть в Италии такой очень – очень – очень богатый город. И Кафа и Сурож им принадлежат. Ну, оброк хану выплачивают… Вообще-то, есть в Солдайе и русские, но мало. Больше торгуют. В Москве, к примеру, целая купеческая компания есть, из тех, кто не только с Солдайей, со всем Крымом торгует. Так и называют себя — гости – сурожане. Их здесь не обижают, не выгодно, но и они не должны нарушать местных законов — укрывать беглых рабов, покупать краденый скот и прочее. — Ага, — прошептал Лешка. — Теперь все понятно… Что ж, приятных сновидений, господин Владос! — И тебе того же, дружище.
Утром почти всех рабов под руководством Кызгырлы отправили в горы, за хворостом — Ичибей Калы загодя готовился к зимнему сезону. Хоть и не сравнить, конечно, крымскую зиму с русской, однако и там уже не лето. Ярко светило солнце, освещая коричневые отроги гор, зеленые кусты самшита, желтоватые заросли дрока и ивы. Фиолетовые и темно-красные скалы отбрасывали глубокие черные тени, на узкой террасе, огражденной невысоким плетнем, паслась овечья отара, а внизу, в ущелье, журчала река. Лешка углубился в заросли дальше всех. Не то чтобы вновь хотел убежать — знал уже, «на рывок» не получится, все местные жители непременно выдадут беглеца либо устроят на него охоту. Просто, шел себе и шел, любуясь горным пейзажем… Вот так и зашел. Быстро набрав хворосту, взвалил тяжелую вязанку на плечи, повернулся… и озадаченно застыл. Куда же теперь идти? Назад, через колючие заросли? Но ведь их, кажется, не было. Тогда туда, к синей скале… Да-да, именно к ней… Нет. К лугу! Шмыгнув носом, Лешка ринулся наудачу и вскоре понял, что заблудился в переплетении узеньких горных тропинок, каменистых ручьев и почти непроходимых кустарников. Скинув вязанку наземь, юноша взобрался на большой камень, вросший в землю неподалеку от белой скалы, осмотрелся и вдруг услыхал приближающийся топот копыт. Ага, вот и Кызгырлы — он один был на коне. Что ж, вязанка вполне достойная, уж наверняка куда больше, чем у других, показать не стыдно… Лешка подбоченился, ожидая надсмотрщика… Затрещали кусты и, продираясь сквозь заросли, на небольшую полянку у камня, верхом на белом коне выехала стройная молодая девушка в белой рубахе с черной, украшенной жемчугом и золотой вышивкой жилетке и в узких черных штанах, заправленных в красные остроносые сапожки. Тонкий стан девушки перехватывал алый шелковый пояс, на груди позвякивало монисто из золотых и серебряных монет. Да, лицо скрывала голубая полупрозрачная вуаль, прикрепленная к круглой бархатной шапочке, щедро расшитой бисером. Увидев девушку, Лешка вежливо поздоровался: — Салам. — Будь здоров, — со смешным акцентом — но по-русски! — произнесла незнакомка. — Кажется, так у вас говорят? — Ты знаешь ру… — Да, чуть-чуть… И еще я говорю по-гречески и по-итальянски, точнее сказать, на том языке, что используют в Генуе. — Так ты Гюльнуз! — догадался Лешка. — Спасибо тебе за все! — Не стоит благодарить, — девушка засмеялась. — Лучше помоги спешиться. Юноша с огромным удовольствием выполнил поручение. — Здесь есть хорошо! — усевшись прямо в траву, Гюльнуз широко раскинула руки. — Не стоять. Садись. Вот здесь. Рассказывать про свой земля. Я пойму, не волнуйся. — Гм… — Лешка задумался. — Что же тебе рассказать? — О себе. Кто ты? Что ты? Почему — здесь? — Ну, — грустно улыбнулся юноша. — История обычная. Шел себе, шел, вдруг налетели… Оп! И в плену. Ну, а дальше, думаю, догадываешься… Гюльнуз потребовала рассказать еще, что Лешка и сделал, мешая выдумку с истиной. Девушка слушала молча, лишь иногда усмехалась, а под конец разразилась обидным смехом. — Ты говорить неправда! Я слышать о Москве и Рус-стране. Все не так. «Колхоз», «клуб», «дискотека» — не слыхала я таких непонятных слов. — Ну, я не знаю, — Лешка развел руками. — Рассказал, как сумел. — А теперь — спой! — не то попросила, не то приказала Гюльнуз. — Люблю слушать песня. — Спеть? — ухмыльнулся Лешка. — Ну, это я могу… Слушай…
Надо мною тишина-а-а…
Он перепел с десяток песен «Арии», а напоследок еще добавил «Король и Шут» — «Ели мясо мужики, пивом запивали», и, похоже, вышло не так уж плохо, по крайней мере, девушка слушала внимательно и, наверное, даже улыбалась, хоть и не видно было под вуалью. — Ну как? — закончив, поинтересовался юноша. — Хороший песни, — девчонка кивнула. — Якши! — Спеть еще? — Нет… Лучше расскажи. Рассказывай, как у вас дружат. Юноша с девушкой. — Ну, как дружат… — улыбнулся Лешка. — Гуляют вместе, ходят на танцы, целуются… — Целуются? — юноше показалось, что голос Гюльнуз дрогнул. — Я никогда еще не… Покажи, как… — Показать?! — Да! Сейчас! Девушка отбросила вуаль, и Лешка вздрогнул — ночное видение не обмануло его, дочка Ичибея Калы и в самом деле была очень красива. Милое приятное лицо, сверкающие глаза, большие, тепло-карие, с длинными загнутыми кверху ресницами. Розовые, чуть припухлые, губы раскрылись, показав ровный жемчуг зубов: — Целовать! Лешку уже и не нужно было просить… Обняв девчонку за талию, он поцеловал ее в раскрытые губы… сначала нежно, а потом — все сильнее… Не великий, конечно, был целовальщик, но все же… Гюльнуз, похоже, понравилось — она растянулась на траве и, мечтательно прищурив глаза, погладила юношу по плечу: — Ты красивый парень, Али. Отец правильно покупать тебя. Не сиди. Еще целуй. Еще… Девушка раскинула в стороны руки, и Лешка позабыл обо всем… Он целовал Гюльнуз в губы, в шею… Девчонка, застонав, распустила пояс и задрала рубашку, обнажая живот с вставленным в пупок драгоценным камнем: — Целуй… Лешка целовал, обнимая Гюльнуз за талию, задирал рубашку все выше, обнажив наконец грудь, которую юноша тут же принялся целовать со всей страстью. Рука его, погладив девушке спину, скользнула в штаны… — Стой… — тяжело дыша, приказала Гюльнуз. — Хватит… Лешка, конечно, продолжал бы и дальше, кто б сомневался, но скрепя сердце исполнил приказ, хоть и трудновато было. Но, в конце концов, он же не насильник в самом-то деле! Позади хрустнула ветка. Юноша резко обернулся… Кызгырлы? Нет… Какой-то незнакомый мужик с седой бородой, в черном бурнусе. Зыркнул глазенками, ухмыльнулся и тут же скрылся в кустах. Лишь донесся удаляющийся стук копыт. — Это Каримчи, сосед, — заправляя рубаху, негромко произнесла Гюльнуз. Вот как! Оказывается, она тоже заметила седобородого, узнала. Однако и тот ее узнал! Что ж теперь будет? — Все хорошо, — вдруг улыбнулась девушка. — Якши! Прыгнув в седло, она прощально махнула рукой и, поворотив коня, исчезла в самшитовых зарослях. А Лешка, взвалив на плечо вязанку, задумчиво зашагал следом. Где-то впереди, созывая работников, повелительно кричал Кызгырлы. Интересно, что-то теперь будет?
А ничего и не произошло. Все было, как и раньше, словно бы и не целовал Лешка в сахарные уста полуголую хозяйскую дочку, словно не застал их за этим занятием сосед. Конечно, дело такое, в Лешкины-то времена — и не особенно даже предосудительное, подумаешь, целовались — ну а больше-то ведь ничего не было! Эко дело. Правда, как уже хорошо понимал юноша, здесь к этому относительно безвинному поступку отнеслись бы явно по-другому — и, может быть, даже очень жестоко. Но пока, как говорится, Бог миловал… Может, и обойдется? Лешка не рассказывал о случившемся никому, даже Владосу, который почему-то день ото дня становился все грустнее, а на все вопросы обычно отшучивался. Ну, захочет рассказать о своей кручине — расскажет. Грек и рассказал как-то вечером, и причина оказалась банальной, но от этого не менее страшной. Оказывается, хозяин задумал отправить большую часть своих домашних рабов на каменоломню, так сказать, сдать в аренду — пусть приносят пользу, что еще делать зимой? — И вот еще что, — помолчав, добавил Владос: — Алныз сказал, что о тебе Ичибей позаботился особо — живым ты из каменоломни не выйдешь, об этом он уже уговорился с подрядчиком… Не обошлось!!! Ну, в принципе, Лешка чего-то подобного и ждал, так что не очень и удивился. Лишь в который раз уже предложил бежать. — Бежать, — грек покачал головой. — Бежать надо с умом — я над этим уже размышлял, думал. — Что ж мне не сказал? — буркнул Лешка. — Вместе бы подумали. Ум хорошо — а два лучше. — Понимаешь, — отозвался Владос несколько сконфуженным тоном. — Я ведь не так давно знаю тебя… — Понятно. Не доверяешь! — Не доверял, извини и не обижайся. А вот теперь, похоже, настал момент… Признаться, я планировал побег на весну, а уж никак не на осень. Но каменоломни дело такое… Придется все ускорить. — Ну, ну, не томи! — нетерпеливо воскликнул Лешка. — Давай, выкладывай свой план, дружище! Обсудим! — Тсс! Не так громко… — Опасаешься этих придурков? Зря. Они давно дрыхнут, тем более — все равно ничего не понимают. Боже, как хорошо, что ты знаешь русский! Владос усмехнулся: — Было бы еще лучше, если бы ты понимал греческий. Я так полагаю, тебе ведь все равно, куда бежать? — Ну… — Лешка задумался и махнул рукой. — В принципе, так. Предлагаешь махнуть в Константинополь? — Ты очень догадлив. — Тогда говори — как? Друзья шептались до поздней ночи, изредка поглядывая сквозь дверную щель на залитый лунным светом двор. Тихо было кругом, лишь иногда, громыхнув цепью, взбрехивал пес да била крылами какая-то ночная птица. Разработанный греком план в общих чертах сводился к следующему: во-первых, нужно было немного подхарчиться, что Владос уже давно проделывал, суша лепешки в печи для обжига горшков. Во-вторых, следовало выбрать удобный для побега момент, лучше всего тогда, когда будут перегонять скот на зимние пастбища — дело это муторное, суетливое, работы обычно хватает всем, но в суматохе вполне можно ускользнуть, хотя, конечно, главное дело не в этом, главное — не как ускользнуть, а куда. Куда — это в третьих. Владос предлагал перевалить через горы к морю, по весне это, наверное, можно было проделать довольно легко, но вот сейчас, осенью, когда в горных отрогах полно пастухов, заготовителей хвороста, охотников… Лешка сомневался — получится ли? Да и зачем к морю, может, лучше — на север, в степь? — В степь? — ахнул Владос. — Да мы же не пройдем перешеек! Сам же видел — там вал, крепость. И еще — охотники за беглыми рабами. Нет, нечего и думать идти в степи. — Но в горах тоже полно людей! — Там есть, где укрыться. И я знаю несколько ведущих к морю троп. Уже завтра начнут перегонять скот — выберем момент, когда хозяину будет не до нас… — Как же мы это узнаем? — Через Алныза… Да ты его знаешь, кудрявый такой хозяйский мальчик для любви. — Для чего?! — Ну, понимаешь, здесь многие так поступают. Держат гарем, наложниц, мальчиков. По местным обычаям это как бы не возбраняется. — Значит, этот Алныз… — Да — любовник хозяина. Лешка покачал головой: — Неужели ему это нравится?! — Нет, не нравится. — Так чего ж тогда… — Алныз еще слишком слаб для работ. — Да лучше самая тяжелая работа, чем… — Подожди, друг, не кипятись. Без помощи Алныза мы вряд ли сможем бежать. Он нам поможет. — А не выдаст? — Нет. Он ненавидит хозяина. — Чего ж тогда не убежит? — Куда? Вообще-то, он очень надеется на Гюльнуз — в случае удачного замужества та хочет забрать его с собой. Лешка присвистнул; — Ну, ничего же себе! А Ичибей его отпустит? — Отпустит. Он считает Алныза очень преданным рабом. К томуже все мальчики имеют свойство расти — купит себе другого, выбор есть. Они заснули уже заполночь, вернее, уснул один Владос, а Лешка долго ворочался, шуршал соломой, все никак не мог понять Гюльнуз. С чего бы та так набросилась на него? Неужели, и правда, понравился? Что это — прихоть? Или… какое-то более возвышенное чувство?
Подобные грязно-белым кучевым облакам, гонимые пастухами овечьи отары спускались с гор вниз, на зимние пастбища. В перегоне принимали участие почти все рабы Ичибея — этот скряга не мог себе позволить потерять даже хотя бы одну овечку — душила жаба. Не особо доверяя слугам, Ичибей Калы лично носился вокруг отар на белой кобыле, время от времени раздавая руководящие указания. Пастухи — мрачного вида парни неопределенной национальности — не очень-то его слушали, как видно, они знали, что делать, и без ценных хозяйских советов. Остальные же, в особенности — Гаша с Каимом — желая угодить Ичибею, выказывали такое шумное усердие, что у Лешки закрадывались вполне обоснованные подозрения по поводу целостности отар. А не хотят ли эти парни устроить себе шашлычок? В такой сутолоке можно было похерить не одного барана, не заметили бы, вернее, заметили бы, но не сразу. Скряга Ичибей, похоже, понимал это лучше всех и, не жалея, подгонял лошадь, стараясь охватить недремлющим оком как можно больший участок пути. А путь был опасен, не только для овец, но и для людей. Перевалы, узкие тропки, скалы, обрывающиеся в синие бездонные пропасти — вполне можно было свалиться, став пищей для стервятников и шакалов, во множестве обитавших в сих жутких местах. Честно сказать, Лешка никогда не любил гор — да и видел их раньше только на картинке или по телевизору. Какие-то совершенно бесполезные скалы, камни, пропасти, узенькие террасы — короче, сплошная теснота и неудобство. Мрак, короче… Короче… Лешка вдруг усмехнулся — вспомнилось, как боролся с этим словом детдомовский воспитатель Василий Филиппович. Так и представил его нарочито строгий взгляд, добрую усмешку, аккуратно подстриженные усы: — Ну, как ты говоришь, Алексей?! «Короче, мы такие сидим…» Здесь два лишних слова, совершенно лишних, давай, не будем говорить по-русски, как иностранцы, и попробуем их убрать. Я понимаю, очень трудно, начиная рассказ, привлечь внимание слушателей. Но ведь, кроме «короче», есть куда более красивое в данном контексте слово — «Однажды» или вот — «Как-то раз». А «такие»… Вообще убери этого паразита! Ну, попробуй теперь… «Однажды мы сидим……. Нет, все равно еще не очень красиво… «Как-то раз сидим мы…» Вот! Вот это куда как лучше будет! Тьфу ты! Задумавшись, Лешка едва не пропустил сбегающих с горы баранов. Хорошо, вовремя опомнился, закричал, замахал руками: — Цоб-цобе! Цоб-цобе! — Хорошо кричишь, громко! — выскочив из-за кустов, засмеялся Владос. — Еле тебя нашел. Кричал, кричал… Ты не слышал, что ли? — Не слышал, — признался юноша. — А что такое случилось? — Случилось, случилось… — Грек нервно осмотрелся по сторонам. — Брось ты этих чертовых баранов, идем. — Что — уже? — Лешка хлопнул ресницами. — Уже, — тихо повторил Владос. — Я только что говорил с Алнызом. Сейчас он уведет хозяина вниз, в долину. Давай, спрячемся в кустах. Быстрее! Юношу не надо было упрашивать. Спрыгнув с невысокой скалы, друзья бросились в заросли. Острые колючки больно царапали кожу, беглецы не обращали на них никакого внимания, наоборот, радовались — никто сюда не пойдет. Выбрав местечко поудобнее, затаились рядом с козьей тропой… — Нам нужно пропустить всех, — шепотом предупредил Владос. Рыжие волосы грека смешно топорщились, старая рубаха была разорвана на груди, ноги обуты в грязные заштопанные ичиги. Лешка выглядел точно так же, ничуть не лучше, впрочем, пока на это было наплевать… — Тсс! Смотри! — схватив приятеля за руку, Владос кивнул на тропу, где как раз показался Ичибей Калы верхом на белой кобыле. Рядом с ним, ухватившись за стремя, быстро шел красивый кудрявый мальчишка — Алныз. Тот еще, конечно, тип… но сейчас он помогал беглецам. То и дело поглядывая на Ичибея, Алныз взволнованно бросал короткие рваные фразы, видимо — подгонял. — Говорит, в долине уже собралось так много овец, что пастухи запутались — не знают, что делать, — шепотом пояснил Владос, когда тропинка наконец опустела. — Так нам нужно поскорее наверх, — озаботился Лешка. — Чего же мы тут сидим? Бежим! — Погоди, — грек придержал его за локоть. — Еще посидим — как бы нам не нарваться на отставших. Тсс! — Владос навострил уши. — Слышишь? Сверху, не так и далеко, донеслось овечье блеянье. Дождавшись, когда пройдут запоздавшие пастухи, друзья покинули свое убежище и быстро зашагали вверх по узкой тропе. — Надо все-таки поглядывать, — на ходу рассуждал Лешка. — Вдруг еще не все прошли? Как чего подозрительное услышим — спрячемся. — Спрячемся? — обернувшись, грек насмешливо скривился. — Хотелось бы знать — куда? Лешка прикусил язык — и в самом деле, спрятаться здесь было негде… ну, разве что броситься со скалы вниз. Прямо как в песне:
Разбежавшись, прыгну со скалы, Вот я был, и вот меня не стало…
Нет, прыгнуть, конечно, может быть, и придется… но вот со второй строчкой Лешка был категорически не согласен. Рано еще помирать, еще пожить хочется! — Осторожней, — подняв вверх руку, предупредил Владос. — Сейчас пройдем по тому карнизу… и спрыгнем вниз. — Вниз? — Лешка удивился. — Так мы же наверх идем, к перевалу! — Вечно ты сомневаешься, — буркнул грек. — Хочешь выжить — делай, что говорю. Протиснуться по карнизу оказалось не так-то просто, слишком уж узкой была тропа, обрывающаяся в бездонную пропасть. Что, туда и прыгать? Лешка передвигался маленькими шажочками и старался не смотреть вниз… «Разбежавшись, прыгну со скалы!»… Интересно, как здесь овцы-то проходят? Увесистый камень, свалившийся с фиолетовой вершины горы, со свистом пролетел мимо. Камнепад! Этого еще не хватало для полного счастья. Лешка затаил дыхание, застыл, опасаясь малейшим своим движением вызвать лавину. Видал по телевизору, как это бывает… — Не стой, здесь опасно! — протягивая руку, предупредил Владос. — Вижу, что опасно… Закусив губы, Лешка прижался к скале… И едва не сорвался! Сорвался бы. Полетел в пропасть, если б не вовремя поданная дружеская рука, уцепившись за которою, только и спасся. — Держись, держись! — кричал Владос. А ноги противно скользили по тропе, оп! Лешка почувствовал, что срывается, что еще немного, и… Держась за корявую, выросшую прямо на скале, сосну, грек дернул его изо всех сил, буквально вырывая из каменистых лап пропасти. Лешка вцепился в сосну: — Господи! Неужели здесь все время так? — Дальше будет хуже, — честно предупредил Владос. — Мы же не можем миновать перевал обычным путем… Отдышался? — Почти. — Теперь туда, вниз. Легко сказать — вниз! Черная тень скалы закрывала весь вид. Черт – те знает, что там? Мягкий мох, трава или колючие кустарники, острые камни? — Не бойся, здесь не так уж и высоко, — подбодрил грек. — Всего-то саженей пять. Пять саженей… Да, наверное, невысоко. Знать бы еще, что такое сажень. Лешка никогда не думал, что так боится высоты. Да и откуда ему было это знать — в горах-то никогда не был. И вот, оказалось, боится! Не мог, никак не мог, не мог никоим образом заставить себя оторваться от сосны и сделать шаг в ущелье. Грек прыгнул первым и теперь кричал из темноты: — Давай! Ну же! А Лешка… А Лешка не мог даже разжать пальцы. Так и стоял, держась за ветки сосны, ощущая, как течет по спине липкий холодный пот. Страшно было не только прыгать, но и даже посмотреть вниз. — Разбежавшись, прыгну со скалы… Или, как там у «Арии»? «Раб страха»! Ну, нет, он не раб! Был рабом, но теперь — свободен! Свободен! Но, если не прыгнет сейчас, если останется на скале, то эта недолгая свобода вновь обернется жестоким рабством, а, быть может, и лютой смертью. Делать нечего — надо прыгать! Йэх! — как говаривал бригадир Михалыч. Собравшись с духом, юноша отпустил ветки… — Я свободен, словно птица в небесах! Хорошая песня, черт побери! Отличная! Лешка развернулся и толкнулся ногой от скалы… — Я забыл, что значит страх! Он приземлился в мягкие объятия мха. Оглянулся — да, действительно, не так уж и высоко. Чего и боялся? — Ну, наконец-то, — вынырнув из кустов, похлопал его по плечу Владос. — Посмотрим, что нам приготовил Алныз. — Он сбросил на землю объемистую котомку, развязал… Лешка с любопытством опустился на корточки. Лепешки, вяленое мясо, сушеные фрукты, фляга, пара длинных плащей… А плащи-то зачем? Стоп! Фляга! Юноша быстро взял ее в руку. Тяжелая, серебряная… с рисунком в виде переплетенных растений. — Алныз, — прошептал Лешка. — Значит, это был Алныз… Что ж, надеюсь, и сейчас он нам искренне помогает.
Накинув плащи — в горах становилось прохладно, — беглецы зашагали к перевалу. Отроги гор угрюмо чернели на фоне пронзительно синего неба; пролетая стаями, курлыкали журавли, пахло дымом костра и кислым овечьим сыром. — Быстрее, — поторапливал Владос. — Мы должны миновать перевал до того, как стемнеет. Лешка молча кивал — ежу понятно. Тут и в светлое-то время только и смотри, чтобы не свалиться в какое-нибудь ущелье, а уж про темноту и нечего говорить. Коричневые, иссиня-черные, розовато-фиолетовые скалы теснили узкие — едва пройти — тропки. Дул ветер — и чем выше, тем сильнее, так, что уже приходилось опасаться — не унес бы в ущелье. — Хорошо, что ты догадался прихватить плащи, — крикнул Лешка. Грек непонимающе обернулся, переспросил, перекрикивая ветер: — Что? — Говорю — долго еще? — Нет, нет, отдыхать не будем. Надо идти! Лешка махнул рукой: — А ну тебя, глухая тетеря. И, не смотря больше по сторонам, зашагал за резко ускорившимся приятелем. А ветер уже сбивал с ног, срывая с плеч плащи, и беглецы рады были укрыться в какой-нибудь теснине, пробраться по дну ущелья — чтобы потом снова подняться верх, подставляя ветру разгоряченные лица. Чтоб прогнать страх — все тот же противный липкий страх высоты, — Лешка пытался припомнить песню «Смельчак и ветер» в исполнении группы «Король и Шут», но почему-то вспоминалась лишь первая строчка: — Дул сильный ветер, крыши рвал… Ну, еще припев — он вспомнился, когда юношу чуть было не сдуло в ущелье. Врешь, не возьмешь! Лешка уцепился за камни, силясь слиться со скалой в единое целое. Гулко, как ударная установка, бабахало в груди сердце, а обветрившееся до крови губы сами собой шептали:
Я ведь не из робких, Все мне по плечу. Сильный я и ловкий, Ветра проучу!
А ветер ревел, выдувая из прищуренных глаз злые холодные слезы, старался ухватить покрепче, чтобы, завывая хохотом, сбросить беглецов в самую глубокую пропасть. Похоже, поднималась буря. Лешка цеплялся за скалы, упрямо повторяя:
Я ведь не из робких, Все мне по плечу…
Буря разразилась не на шутку — горные вершины окутали черные тучи, полыхнула молния, и ударивший следом гром раскатами прокатился по ущельям. — Быстрее, быстрей! — обернувшись, закричал Владос. — Там, внизу, есть одно место. Ветер швырнул в лицо холодные брызги, да так, что Лешка едва не захлебнулся. А из того, что только что прокричал грек, расслышал лишь одно слово —внизу! Внизу?! Что, они уже взяли перевал? Юноша оглянулся назад — там, в полумгле, дыбились горы! А ведь, похоже, что так! Ура!
Сильный я и ловкий…
Ура! Зацепившись за корень, Лешка кубарем покатился вниз, едва не сбив с ног идущего впереди приятеля. Пронесся, как сорвавшийся с крыши снег, как лавина, как летящий под откос поезд. Йэх! — как говаривал бригадир Михалыч. Странно, что не убился — задержали колючие заросли. Исцарапался, правда, весь, так лучше исцарапанным, чем мертвым. — Эй, Алексий! Али-и-и! — закричал Владос. Лешка, охая, выбрался из кустов: — Здесь я. Здесь. Грек подбежал ближе, обнял за плечи: — Слава Господу, жив! — Жив! — улыбался Лешка. — Куда я денусь? Я ведь не из робких! Владос хохотнул: — Да я уж вижу! Лихо ты прокатился! Словно ветряная мельница. И снова громыхнул гром. И рванул ветер. И тугие струи дождя окончательно погрузили все вокруг в темную беспросветную мглу. — Еще чуть-чуть, — прямо в ухо прокричал Владос. — Там, внизу, есть пещера. — Что? — Пещера? — Почему вчера? — Да не вчера — пе-ще-ра! Идем! Грек потянул приятеля за руку. Спуск стал заметно положе, а затем тропинка и вообще юркнула под кроны деревьев. — Сюда, — остановившись у плоского камня, Владос махнул рукой. Интересно, как он здесь разбирался, в этой мгле? Грек кивнул вперед: — Вон, там — пещера. Хоть убейте, но Лешка не видел в указанной стороне ничего похожего на пещеру. Там и скал-то вроде бы не было — одни кусты да деревья. — Идем, идем! — подбадривал Владос. Господи, опять колючки! Ну, хорошо — не ущелья. Следом за греком юноша юркнул в кусты, снова царапая лицо и руки. Колючки кончились, пошел самшит, ивы… — Эй, Владос! Приятель внезапно пропал! Вот только что шел впереди и… — Сюда! — донеслось из кустарников. Лешка пошел на голос… И в самом деле, это оказалась пещера. Со всех сторон прощупывались каменистые своды, а видно ничего не было — одна кромешная тьма. Ну, хорошо хоть сухо, это уж парень чувствовал. Рядом тяжело дышал грек. — Ты в порядке? — отдышавшись, негромко спросил Лешка. Владос не понял: — В чем? — Ну, как себя чувствуешь? — Бывало и хуже. — Сейчас бы костерок развести, одежку просушить, согреться, — Лешка мечтательно потянулся. Да, обсушиться бы не мешало. — А то можно и воспаление легких схватить! — Чего? — опять не понял напарник. — Костер бы, говорю, хорошо. — А… Сейчас разведем. — Что? — теперь наступила Лешкина очередь удивляться. — У тебя что, спички есть? Владос не отозвался, лишь послышались удары камня об что-то железное. — Алныз положил в мешок огниво, — пояснил грек. — А дрова тут есть, правда, немного — этой пещерой частенько пользуются пастухи, как раз вот в таких случаях. — Пастухи?! — Лешка насторожился. — А сюда они не придут? — Ну и придут? Ничего… Мы тоже прикинемся пастухами Ичибея Калы. Перегоняли, мол, скот, да вот заплутали в бурю. Погодка-то… — Да уж, так и шепчет — займи, но выпей! — На! — Владос протянул флягу. Ту самую, серебряную, с узором. Лешка глотнул — вино! Вкусное, согревающее. — Ну, клево! Живем! Тем временем грек все ж таки высек искру и, раздув трут, стал потихоньку подкладывать хворост. Трепетные язычки желтого пламени, занявшись, потянулись кверху — видать, где-то там имелось отверстие — дымоход. Сняв мокрую рубаху, Лешка пододвинулся поближе к огню, протянул руки: — Хорошо! Как ты думаешь. Владос, не пора ли поужинать? — Поесть? — грек примостил рядом с костерком плащ. — А пожалуй. Он вытащил из котомки лепешки и мясо: — Кушайте на здоровье, уважаемый господин Али! Не прикажете ли подать жареного на вертеле кабана, фаршированного шафраном, гвоздикой и тушенными в белом вине перепелами? — Спасибо, господин Владос, — с полным ртом отозвался Лешка. — Фаршированного кабана мы, пожалуй, оставим на завтра. Оба захохотали. Они смеялись долго, видно, сказывалось нервное напряжение, полученное за день. А снаружи бушевала буря, и порывы ветра порою швыряли в пещеру холодные звонкие капли, плотные, как пулеметная очередь. Уютно пахло дымом. — А наш костер не заметят? — отсмеявшись, запоздало озаботился Лешка. — Ведь ночью огонь виден издалека! — Сейчас буря, — меланхолично отозвался грек. — И дождь. Не думаю, чтобы хоть кто-то здесь шастал в этакую непогодь. Проведем здесь ночь, а утром, пораньше, уйдем. — Логично, — улыбнувшись, кивнул Лешка. Подстелив уже почти высохший плащ, он лег на живот и долго смотрел на огонь и незаметно уснул, вытянув руки. Проснулся от холода — костер в пещере давно погас, а вино, увы, кончилось — Владос со смешными ужимками тряс флягу. Снаружи пробивался утренний свет, и Лешка, недолго думая, высунулся на улицу — в небе сияло солнце. — Солнышко! Вот здорово, Владос! Помочившись в траву, юноша повернулся к пещере… И вздрогнул — прямо перед ним, в окружении верных воинов, стоял Ичибей Калы и гнусно…
Глава 8 Осень 1439 г. Крым СВАТЫ
Родные не смущают их, сосед им не помеха; И стыд забыв, они любви становятся рабами…Поэма о Василии Дигенисе Акрите
…Скалил зубы! Вот, гад! Выследил все-таки, сволочь! Позади, за Ичибеем, маячил здоровяк Кызгырлы и кудрявый мальчишка Алныз. И этот здесь… предатель! По знаку хозяина, слуги, словно пущенные с тетивы стрелы, набросившись, скрутили беглецам руки. — Шакал! — подойдя ближе, Ичибей Калы хлестнул Лешку по щекам, а затем больно пнул в бок. Юноша застонал, скривился и, сплюнув кровь, с ненавистью уставился на хозяина: — Сам ты шакал, паразитина! Сквалыжник чертов! Владос, переведи, брат. Пусть позлится, все веселей помирать. Скажи этому уроду, что… — Думаю, он и сам догадывается о твоих словах, — повернув голову, через силу улыбнулся грек. — …что у меня есть одно хорошее предложение насчет его доченьки! — Что говорит этот пес? — нахмурившись, осведомился Ичибей Калы. Владос добросовестно перевел и, скосив глаза, удивленно посмотрел на Лешку. Тот, ничуть не смущаясь, подмигнул приятелю, и нагло потребовал отпустить руки. — Что ты можешь знать про мою несчастную дочь, подлая урусутская собака?! — воздев руки к небу, гневно вопросил Ичибей. — Ты же сам ее обесчестил — об это судачат все мои соседи — и скоро понесешь заслуженную кару! О, ты, шакал, не умрешь быстро, нет, ты будешь стонать, реветь, как… — Ой, надоело уже слушать все эти угрозы, — Лешка сплюнул. — Владос, скажи ему, он намерен разговаривать по делу или так и будет брызжать слюной? Грек подождал, пока красноречие Ичибея иссякнет, потом перевел и тут же передал ответ: — Будет. Правда, добавил, что это все равно не спасет тебя от смерти… впрочем, и меня тоже. — Ладно, еще посмотрим… — Что ты задумал, Али? — Увидишь. Лешка вел себя так важно, будто сейчас просто-напросто снисходил до беседы с бывшим хозяином. А у самого все внутри сжималось холодом — сырая была идея, только-только пришедшая в голову. Ее бы обдумать как следует, вот тогда… Но — некогда было обдумывать. Уступив, Ичибей для начала велел отпустить пленникам руки и усадить обоих на землю. — Ну вот, — Лешка растер запястья. — Давно бы так… Теперь поговорим. Итак, первое. Я — хороший знакомый того богатого купца из Кафы, ну, с которым этот сквалыжный черт так породниться хочет… — А, Гвидо Сильвестри! — вспомнил Владос и, подавив удивление, в точности перевел слова приятеля. — Этот шакал — знакомый столь уважаемого человека? — не поверил Ичибей Калы. — А, наверное, он был у него в слугах. — Не в слугах, а в компаньонах, — заносчиво отозвался юноша. — Просто мне не повезло, и мои корабли попали в бурю… — Если ты скажешь, что богат — сквалыга тут же назначит выкуп, — не меняя тона, быстро предупредил Владос. — …с тех пор я совершенно разорен! Лишь Гвидо Сильвестри всегда ссужал меня деньгами, всегда… — Купец Гвидо — не только богат, но благороден и жалостлив, — Ичибей покивал. — Так ты, говоришь, что хорошо его знал? — О, очень хорошо! От него я и услыхал о твоей дочери. Гвидо очень ее хвалил, и вообще отзывался восторженно. Все вздыхал — мне бы такую жену! Не пожалел бы и перейти и мусульманскую веру… — Ну, с верой ты загнул! — предупредил Владос. — В это наш скряга ни за что не поверит, даже и толмачить не буду. — Как знаешь… — Лешка собрался с мыслями и продолжил, старательно подавляя усмешку, — вот уж никогда не думал, что так будет горазд врать! А что делать — на кону стояла свобода и жизнь. — Впрямь ли Гвидо Сильвестри так богат, как про него рассказывают? Уж Ичибею ли не знать про богатства старика-итальянца? Хитер, ох, хитер старый скряга! — Да уж не беден. Шесть кораблей у него, яхта, не хуже, чем у Абрамовича, три новых «мерина» в гараже… — Ичибей, как и я, не знает, кто такой Абрамович, — скосил глаза грек. — Не буду про это. А вот про меринов скажу… только не три, а тридцать три! И не только мерины, но и волы, и быки, и прекрасные ИНОХОДЦЫ! — И вот у такого богача, как Гвидо, совсем нет родственников, которым бы он мог передать свою фирму… Последние слова ушлый Владос перевел, как «завещать все свое богатство». — …а ведь он уже далеко не молод. — Вах! — Ичибей всплеснул руками. — Ты что-то говорил про мою дочь? — Да, теперь о дочери, — важно кивнул Алексей. — Хочу тебе сразу сказать, что между нами ничего такого не было… Не было, не было, клянусь честью! А что соседи насплетничали, ну, тут уж я ни при чем, — юноша развел руками. — Впрочем, это очень даже неплохо для нашего плана. Итак, твоя дочь Гюльнуз и я… в общем, в глазах соседей нас связывают какие-то там отношения. Типа любит она меня прям до безумия! Готова отдаться хоть сейчас… Э, Владос, этого не переводи! Короче, фишка вот в чем: соседи ведь скоро узнают, что у тебя был побег… узнают, узнают, не кривься, кто-нибудь да протреплется, хоть тот же красавчик Алныз. Все, как по команде, повернув головы, посмотрели на Алныза, и тот побледнел: — А я чего? Я ничего. Я вообще никогда ни о чем не болтаю. — Слушай дальше, уважаемый Ичибей. Итак, соседи про побег пронюхают, тут уж не скроешь, узнают, и кто бежал… Дальше рассказывать? Ну, не тупи! Что непонятного? Если бежал я — как все почему-то считают, любовник твоей дочери — то почему бы и ей не сбежать вместе со мной… Вполне правдоподобно получится. Потерявшая голову от любви дочка сбежала с невольником. Безутешный отец рвет волосы на жо… на бороде. Все в лучших традициях российских сериалов! А на самом деле, твоя доченька, само собой, в окружении верных людей, плывет себе на каком-нибудь паруснике в Кафу, навстречу с любимым олигархом. Ичибей покривился: — Чушь какая! — А по-моему — классный план! Кстати, у Гюльнуз имеется соперница… одна блондинка из подтанцовки… Глупая, но хваткая. Уж та ни за что не отдаст миллионера, только вот, как назло — я ей так нравился, спать не могла! — Перетолмачу, что ты ее жених? — Давай! Короче, я — жених, Владос — друг жениха — без нас двоих эта история хорошо не закончится! В общем, Ичибей, придется тебе нас отпустить, да еще и денег дать на дорогу. Ну а Гюльнуз отправляй в Кафу, да как можно быстрее! — Ну, ты и жук, Алексий! — восхищенно присвистнул грек. — Вот уж не думал. — Да, мы, трактористы, такие! Ичибей Калы задумчиво посмотрел на двух аферистов и хлопнул в ладоши. — Будете при мне, — жестко произнес он. — До самой Кафы. До тех пор, пока все не сладится. Ну, а задумаете бежать… Кожу с живых сдеру, ясно! Да уж, неясного мало, все очень конкретно. Владос грустно покачал головой: — Похоже, влипли мы с тобой, друже! Как та обезьяна в слоновий помет. — Ничего, — весело подмигнул ему Лешка. — Главное, сейчас сошло. Дорога до Кафы, я так понимаю, не близкая? — Но и не дальняя. — Ничего! Еще посмотрим, кто во что влип!
Большая, пропахшая рыбой фелюка, принадлежавшая старому приятелю Ичибея Калы греку Никандру, неспешно разрезала носом пенные волны моря. Жгло палубу сиявшее в вышине солнце, свежий ветер наполнял паруса, над единственной мачтой судна, крича, кружили белые чайки. По левому борту фелюки лениво двигался скалистый берег, с правой же стороны открывалась безбрежная морская синь. Хитрый Ичибей, оценив Лешкин план вполне положительно, тем не менее вовсе не горел желанием отпускать беглецов — свою свободу те еще должны были заработать, устроив обещанную свадьбу. А уж потом… Свесившись через борт, Лешка, нарушая все морские традиции, плюнул в воду: — Сваты, блин, недорезанные! Вот уж кем никогда еще не был! Слышь, Владос! Даже свидетелем на свадьбе — и то не был, а тут сразу сватом! — Кто ж тебя гнал? Оба беглеца сидели рядом, на всякий случай привязанные к борту фелюки прочной пеньковой веревкой. Позади ворочал большим кормовым веслом кормщик, изредка пробегали матросы, а у самой мачты были раскинуты два небольших шатра — один для Гюльнуз, другой для ее папаши. Вообще, Гюльнуз и не скрывала радости. Так же радовался и Алныз, и даже вечно угрюмый здоровяк Кызгырлы — последний был приставлен к девушке на правах «верного человека», чем очень гордился. Что же касается хозяйского мальчика для любви Алныза — то тот, похоже, вышел из доверия, и лишь вмешательство Гюльнуз спасло его от наказания. — Они меня вынудили, — улучив момент, поспешил оправдаться Алныз. — Проверили мешок, увидали лепешки, мясо… Били… Ну, я и рассказал все… Но я не желал вам зла! Клянусь! — А, ну тебя, — лениво отмахнулся Владос, а Лешка даже подмигнул парню, в конце концов тот когда-то проявил к нему участие, там, в яме. И, наверное, не его вина, что… — Город, по левому борту город! — вдруг встрепенулся Лешка. — Кафа! — Нет, это еще не Кафа, успокойся, — грек покачал головой. — Кафа будет позже. Это Солдайя, Сурож. — Сурож? — пялясь на каменную крепость, задумчиво повторил юноша. — Так вот он какой, Сурож. Город напоминал стайку маленьких белых домиков, спускающихся с гор к морю. Зубчатые стены, грозные башни, уютная гавань с торчащими мачтами кораблей и рыбачьих лодок, кое-где — явные следы недавних разрушений и пожарищ. И море. И горы, и золотые полоски песчаных пляжей. — Так, говоришь, скоро приедем? — Лешка обернулся к приятелю. — Пора что-нибудь думать. — Давно пора, — усмехнулся тот. — Вообще, зря мы прогнали Алныза, он бы мог кое-что прояснить. — А я его и не прогонял, — вполне справедливо заметил Лешка. — Это все ты. Давай, зови теперь… Поболтаем. Как правильно рассудили приятели, Алнызу, по идее, должно было быть хорошо известно о том, что знает его хозяин о синьоре Гвидо Сильвестри, почтеннейшем негоцианте из Кафы. Никаких подробных сведений, как тут же выяснилось, у Ичибея, по сути, не было — что касалось лишь личной жизни купца, а не его прибылей, уж о них-то скряга был осведомлен досконально. Насчет же всего прочего знал лишь одно: синьор Сильвестри бездетный вдовец, не имеющий ни близких, ни дальних родственников, проживает в собственном богатом доме, в окружении преданных слуг. О Гюльнуз знает… Но вот женится на ней… нет, здесь еще, пожалуй, все было писано вилами по воде. — Так надобно ускорить процесс! — тут же высказался Лешка. — Невеста не против, как говорится, осталось уговорить жениха. — А вот это, пожалуй, будет трудновато, — Владос вздохнул. — Видишь ли, синьор Сильвестри всегда отличался большой подозрительностью. — Надо что-то делать с Ичибеем, — оглянувшись по сторонам, заметил Лешка. — Одних он нас в город не выпустит, да и вообще… — …скорее всего, пришибет где-нибудь, после того, как… — Да… Не сам, так его люди. Тот же Кызгырлы. — Значит, думать надо. — Конечно — думать. Через некоторое время за скалистым мысом показалась лазурная, изогнутая пологой подковой бухта, вокруг которой расположились каменные дома, стены и грозные башни. Тут и там виднелись шпили католических храмов, в бухте было полно кораблей, а над широким заливом повисло голубое, с палеными оттенками небо. Кафа!
Хитрый скряга Ичибей Калы дал парням всего лишь три дня, за которые новоявленные сваты и должны были устроить дело с женитьбой. Перед самым заходом в бухту Кафы, приятели нарочно поскандалили, даже демонстративно подрались — это чтоб у Ичибея не возникло нехорошей идеи оставить кого-нибудь из них на фелюке в качестве заложника. Наверное, тот так и собирался поступить, но, поразмыслив и посмотрев на побитые физиономии беглецов, брезгливо махнул рукой. — Идите оба! Но, помните, мои люди будут приглядывать за вами и при малейшем подозрении убьют. Лешка пожал плечами. Мог бы и не говорить, и так догадались, что не просто погулять выпускают. Ну, естественно, под строгим контролем, странно было бы, если б по-другому. Город не знали ни тот, ни другой. Владос, правда, как-то раз бывал здесь, еще будучи ответственным за груз на скафе богатого константинопольского купца, но, кроме портовых таверн, ничего не видел. Туда для начала и отправились, в таверны. Шли, крутили по сторонам головами — больно уж интересно было. Каменные двух– и трехэтажные здания, улочки, мощенные круглым булыжником, массивные и вместе с тем, рвущиеся к небу храмы. Позади шел Кызгырлы и плевался — уж больно ему, мусульманину, не нравились питейные заведения, во множестве располагавшиеся по обеим сторонам улицы. Наверное, от этой назойливой опеки можно было бы убежать — что, подумав, и предложил Лешка — вызвав лишь скептическую ухмылку Владоса. — Полагаю, что кроме Кызгырлы за нами присматривают еще несколько человек. Только они делают это скрытно. Ичибей Калы хоть и скряга, но совсем не дурак. Кызгырлы это так, чтоб чувствовали присмотр… — Вот бы нам остальных вычислить! — Думаю, куда легче будет уговорить жениться купца. К тому же помни, Ичибей обещал нам неплохо заплатить в случае удачи. — Ты веришь этому скряге? — Нет. Но все-таки… Приятно осознавать, что кто-то тебе должен. Лешка засмеялся — и в самом деле приятно. Чтобы «господа сваты» не выглядели полными оборванцами, Ичибей скрепя сердце выдал им — вернее, Кызгырлы — несколько серебряных монет — дирхемов, которые друзья тут же, в порту, и потратили на торжище, облачившись в узкие штаны с остроносыми башмаками и длинные греческие хламиды с шелковыми поясами. Гламурненко так вышло — разноцветные штаны, алые шелковые пояса с медными бляшками, зеленовато-лазурные туники. Как авторитетно заявил Владос — «парни стали, хоть самим женись!». А Кызгырлы, посмотрев на все это безобразие, лишь гнусно выругался: понадевали, мол, какие-то женские платья, стыдно смотреть! Мало того! Друзья заглянули к цирюльнику, подстриглись — так, чуть-чуть — по-модному завили локоны, побрились. — Ну, прямо хоть в модный журнал! — поглядев на себя в зеркале, ухмыльнулся Лешка. — Чем не сваты? Пойдем теперь искать жениха, Владос. Ты, кажется, говорил, что хорошо знаешь итальянский? — Не очень хорошо. Но знаю. — Тогда идем… — Лешка осмотрелся и, приметив уютный подвальчик с висевшей над ним завлекательной вывеской в виде кружки и кренделя, показал рукой. — Во-он, хотя бы туда. Заведение, куда они спустились — естественно, имеете с Кызгырлы, — конечно же, оказалось харчевней. К посетителям тут же подскочил шустрый паренек в длинных полосатых чулках и, вежливо улыбаясь, поинтересовался, что угодно синьорам? — Тебя как зовут, парень? — осматривая харчевню, спросил Владос. — Фабио, синьор. — Вот что, Фабио, тащи нам кувшинчик вина, чего-нибудь закусить по мелочи и… Что имеется для магометан? — Кумыс, — Фабио скривился. — Велите сейчас подавать? — А то когда же? Парнишка оказался проворным — вмиг принес и вино, и кумыс, и кружки. — Кушайте пожалуйста, синьоры. Вижу, вы не из людей Каридиса. — Грацие. А при чем тут этот… Каридис? — О, Каллос Каридис — известнейший скупердяй. Его слуги только что были здесь — такие же скупцы. — А он богат, этот Каридис? — О, очень богат. — А молод? — Скорее стар.
Быстро покончив с вином, друзья переглянулись, и Владос вновь подозвал Фабио, расплатиться: — Вот что, друг, — отсчитывая монеты, негромко произнес грек. — Ты знаешь синьора Гвидо Сильвестри? — Того, у которого корабли? Кто ж его не знает, особенно здесь, в порту? — А что он за человек? Видишь ли, один наш знакомый хочет наняться слугой. Не знаем, стоит ли? Вопрос был подкреплен монетой. — Конечно, не стоит! — Монета тут же исчезла в узкой ладони служки. — Вы, синьоры, я вижу, не местные, а то бы знали, что Гвидо Сильвестри, как бы вам сказать… известен своей подозрительностью. Везде ему видятся какие-то проходимцы, готовые его облапошить, позарившись на имущество и доходы. Очень, очень подозрительный тип этот синьор Сильвестри — об этом все знают. — Вот, значит, как? Подозрительный? И что — совсем никому не доверяет? — Даже в дом не пускает! А слуги у него — звери! Чуть что, сразу хватаются за кинжалы. — Как же можно так жить?! — выслушав перевод Владоса, вполне искренне ужаснулся Лешка. — Без друзей, без привязанностей, без веселых женщин. Один как перст! Ну, не считая слуг, конечно… Но ведь должно же быть у человека хоть какое-то увлечение! Не может такого быть, чтобы не было. Один марки собирает, второй — женщин, третий — деньги… Ну хоть что-нибудь! — Кажется, он любит послушать итальянские песни. Ну да — канцоне! У него даже как-то были в гостях певцы… аж из самого Турина! — Ну, на певцов мы с тобой точно не потянем, — Лешка шмыгнул носом. — А что, здоровье у синьора Сильвестри крепкое? — Старый черт крепок, как дуб! — тут же заявил Фабио. — Но любит прикидываться болящим. Все лекарей к себе таскает — якобы что-то у него там болит. — И что, никак не вылечится? — Могила его вылечит, извините за прямоту, синьоры! Не успеют старому Гвидо одну болячку вылечить, как он сразу десять новых отыщет. Да еще лекарям нагрубит — вот, дескать, плохо лечили! — А не собирается ли он, случайно, жениться? — Еще одна монета упала в ладонь харчевного служки. — Раньше собирался. — Фабио вдруг наклонился и, подмигнув, понизил голос: — Но, говорят, ото всех снадобий у него сломалась кое-какая нужная мужская штука. — Вот оно как! — Приятели переглянулись. — Что, совсем – совсем сломалась? — Да пытался вылечить… Но, ходят слухи, напрасно! Так что теперь ни о какой женитьбе старый Гвидо и слышать не хочет! Наоборот, злится, как увидит какую-нибудь красивую девку. Всем, говорит, им одно надобно! — Ну, это ж ясно… — Лешка уныло повернулся к Владосу. — Ну, лекари из нас точно — никакие. Еще хуже, чем певцы… А петь ты, конечно, не умеешь? — Не умею, — со вздохом признался грек. Лешка задумчиво улыбнулся: — А я вот могу, кажется… Только вот ни на чем не играю — лень было научиться. — И я не играю. — Плохо! Спроси-ка у этого, — юноша кивнул на Кызгырлы, угрюмо потягивающего кумыс. К большому удивлению приятелей, Кызгырлы, оказывается, играл! На домре! — Это такой инструмент типа лютни, кажется, с тремя струнами, — поспешно пояснил Владос. — Припоминаю, что еще и Алныз умеет играть и сама Гюльнуз. Лешка замахал руками: — Ну, эти двое нам без надобности. Нужны, как бы это сказать, совсем левые люди. — Какие-какие? — Ну вот, как Кызгырлы. Бритоголовый надсмотрщик долго упирался, говорил что не дело правоверному мусульманину ублажать музыкой каких-то там христиан, да и вообще — недостойное занятие — для кого-то играть, иное дело — для собственного благолепия или для какой-нибудь пэри. — Будет тебе пэри! — засмеялся Лешка. — Госпожа Гюльнуз устроит? Надсмотрщик зыркнул глазами: — Не пачкай светлое имя молодой хозяйки своим поганым языком, гнусный ишак! — На ишака обижаться не буду, — выслушав перевод, бестрепетно промолвил Лешка. — Вообще, я на дураков редко обижаюсь. Да-да, так ему и передай — дурачина ты, скажи, почтеннейший господин Кызгырлы, не понимаешь своего счастья и счастья молодой госпожи Гюльнуз. Не поможешь нам, так и будешь до конца жизни своей хвосты коровам крутить, не дождавшись никакой осязаемой благодарности от скупого Ичибея. А если поможешь… — Лешка улыбнулся. — Ты только представь себе! Трехэтажный особняк со всякими там фронтонами и прочими красивыми штуками, кованые решетки, бассейн, подземный гараж на три «мерина». И — посреди всего этого великолепия ты — в белых шальварах! А вокруг слуги — так и суетятся, так и бегают — что для вас сделать, господин Кызгырлы, будет исполнено, господин Кызгырлы? Разрешите бегом? А из окна… нет, с лоджии… посматривает молодая вдова — старик Гвидо уж к этому времени помрет — и так, улыбаясь, говорит — о, достойнейший Кызгырлы, скажите шоферу — мы едем сегодня в боулинг! Кызгырлы даже глаза прикрыл — до того заслушался! И в самом деле… Чем коровам хвосты крутить… В белых шальварах! — Ладно, — сказал он. — Я согласен. Домру только надо купить.
С раннего утра они уселись в харчевне, из распахнутых окон которой хорошо просматривался дом престарелого синьора Сильвестри. Почти точно такой, как и представлял себе Лешка — трехэтажный, с красивостями. Правда, ограда была не кованая, а из камня, да и виднелся лишь верхний этаж, но тем не менее особняк производил впечатление. Весьма, весьма производил. — Эй, почтеннейший! — Владос подозвал хозяина. — Что, слуги синьора Сильвестри часто к тебе захаживают? — Каждый день, — важно кивнул хозяин — высокий горбоносый грек или армянин. — Вот и сейчас заглянут, прежде чем идти на рынок… А, вот и они! В харчевню вошли двое угрюмых молодцов и, не глядя по сторонам, молча направились к дальнему столу. Лешка быстро нагнулся и подсунул им под ноги длинный гриф домры. Один из парней чуть было не споткнулся: — Черт побери! Это еще что тут? — Ах вы, разбойники! — визгливо возмутился грек. — Сломали наш инструмент! Вы за это заплатите, негодяи! Непременно заплатите! — Но, но, ты потише! — оглядываясь по сторонам, произнес слуга. — Вы вообще, кто такие? — Ха! Ты не знаешь, кто мы такие, деревенщина? Мы знаменитые артисты из… из… — Из Сан-Ремо! — Да, из Италии! Здесь случайно, проездом из Константинополя в Лондон. А ты нам весь инструмент перепортил, пес худой! Давай, плати триста дирхемов! — Сколько?! — слуги возмущенно переглянулись. — Ну, двести пятьдесят. Домра-то — из красной египетской сосны! Чего шушукаетесь, злодеи? Ждете, когда мы позовем стражу? Парни явно озадачились — уж никак не ожидали такого напора. — Стража, эй, стража! — выглянув в дверь, заорал Лешка. Слуги посмотрели в его сторону с явным страхом. — О, вряд ли вы удержите этого господина! — нагнетал обстановку Владос. А Кызгырлы ничего не говорил, лишь дико вращал глазами и время от времени хватался за заткнутый за пояс кинжал. — Одно может вас спасти от позора, — неожиданно сбавил обороты грек. — У нас сейчас есть время, и мы б с удовольствием развлекли почтеннейшую публику в каком-нибудь богатом доме. У вас есть такой на примете, голодранцы? Парни снова переглянулись, на этот раз — радостно. — Есть, есть! — закричали они хором. — Наш господин, почтеннейший синьор Гвидо Сильвестри будет рад видеть вас, уважаемые господа музыканты!
Немного подождав внизу, в довольно-таки узком зале, приятели, а следом за ними — и Кызгырлы, поднялись по крутой лестнице на второй этаж, где их уже с нетерпением дожидался хозяин дома, пресловутый Гвидо Сильвестри — сухонький старичок с белой реденькой бородкой и обширной лысиной, на которую он тут же надел тюрбан. На шее старичка, поверх длинной бархатной куртки, сияла толстенная золотая цепь, кривые подагрические ноги смешно обтягивали модные штаны – чулки — левая штанина (или чулочина) была в желто-синюю полоску, правая — в красно-белую клетку. Острые носы башмаков загибались вверх так круто, что их приходилось привязывать к щиколотке тонкими серебряными цепочками. — Однако, — удивленно покачал головой Лешка. — Ну и лыжи! Интересно, как он в них ходит? — Приветствуем тебя, о почтеннейший! — с поклоном произнес Владос. Лешка тоже вежливо кивнул, а Кызгырлы — дурачина — так и стоял со своей домрой, как пень. — Ты странно говоришь, — вместо ответа проскрипел старик. — Слуги сказали, что вы — итальянские музыканты. Но вы никакие не итальянцы, — он зло прищурился. — Обманщики! — Мы никого не обманывали! — гордо заверил грек. — Разве ж мы говорили твоим слугам, что итальянцы? Нет! Мы только сказали, что мы из Италии, но ведь не каждый, кто там живет, итальянец. — Мудро ты рассуждаешь, парень, — Гвидо Сильвестри покачал головой. — В каком же городе вы жили? — В Неаполе! — В Неаполе? Так вот откуда твой странный говор! — губы старика презрительно скривились. — Неаполь — никакая не Италия! Так, деревня… Ну и что вы будете петь? — Песни, почтеннейший синьор! — Я понимаю, что не молитвы. Ну, что стоите? Пойте, раз уж пришли, а я послушаю. Лешка вышел вперед и, обернувшись к Кызгырлы, махнул рукой: — Играй! — Не могу, одна струна сорвана! — через Владоса предупредил надсмотрщик, надо сказать — довольно запоздало. — Ну и что? — усмехнулся юноша. — Играй на оставшихся двух! — На двух? Хмм… А что играть-то? — Да все, что хочешь. Бренчи себе на одной ноте — трям-брям, трям-брям — ну, как на «Фабрике звезд». — Йэх, — совсем как бригадир Михалыч вздохнул Кызгырлы и, сев по-турецки на пол, ударил по струнам. — Жанна из тех королев, — громко запел Лешка, — что любит роскошь и ночь! Хотя слушателей было мало — старик и несколько слуг — юноша даже несколько волновался, все ж таки он пел со сцены второй раз в жизни. Первый раз было лет пять назад, в оздоровительном лагере, и тогда вышло неплохо, а значит — и сейчас получится.
— Слышишь, Жанна-а-а!
— В этой грустной песне поется о девушке, которая искала себе жениха, — усевшись рядом с хозяином дома, бесстрастно «переводил» Владос (над «переводом» друзья думали почти всю ночь). — Ей не нужны были молодые дурачки — слишком уж они глупы… — О, да-да, очень верно подмечено, — закивал старик. — И не нужны были бедняки — ибо они тоже не отличаются особым умом. — То так! — А вот люди опытные, уже пожившие — совсем другое дело! — Вот-вот! И что, что эта девушка, нашла она своего жениха? — А вот об этом — следующая песня!
Я свободе-е-ен, Словно птица в небесах!
— О, как прекрасны белые пальцы Гюльнуз!
Я свободен, Я забыл, что значит страх…
— Как строен ее стан! Как черны брови! Уши ее — словно морские раковины, а глаза — словно звезды. Лицо — как молодая луна. И лицо это печально. Скучает Гюльнуз у себя в далекой горной деревне. Хоть отец ее и богач, но… Несчастная девушка так мечтает жить в красивом доме, в большом и шумном городе! — Гюльнуз… постой-постой! Я, кажется, о ней слышал! — Мы тоже бывали у нее в гостях, и эти все песни — о ней.
Холодное тело к воде я поднес…
— Однажды к Гюльнузприслал сватов молодой джигит Джульбарсы…
И в лодку ее положил…
— Молод и глуп этот Джульбарсы, — решила Гюльнуз. — Вот, если б он был опытным и богатым. И бархатный костюм его украшала бы золотая цепь… — О-о-о! какие хорошие песни! — И ночью он бы не лез со всякими глупостями, а спокойно б себе спал… — У-у-у! Как верно замечено! — У молодых ведь одна похоть на уме. Как им верить? — Вот именно! — Иное дело — пожилые, солидные люди — истинная надежда и опора для молодой неопытной девушки. Лешка уже заколебался петь, уж и слова позабыл, начал все песни по новой… А хитрый грек все болтал, болтал, болтал… Хозяин до того расчувствовался, что даже оставил гостей на обед. И, надо сказать, обед был более чем приличный — Гвидо Сильвестри не поскупился. — О, Гюльнуз, Гюльнуз, — потягивая из серебряного кубка вино, качал головою старик. — Как бы я хотел помочь этой чудесной девушке! — Она сейчас здесь, синьор. — Как здесь? — Гвидо Сильвестри расплескал вино. — Ее пригласил в гости Каллос Каридис, купец. — Каллос Каридис? Этот поганый работорговец?! Гюльнуз что, сошла с ума? — Она просто ищет приличного жениха. Опытного, пожилого, небедного… ну и чтоб без всяких ночных глупостей. Ей сказали, что Каллос Каридис как раз такой. — Да он же известный скупец! — не на шутку разволновался престарелый хозяин дома. — Нет, он не пара для умной молодой девушки, совсем не пара… Вот что! А нельзя ли устроить так, чтобы Гюльнуз пришла в гости ко мне?! — О нет, нет. Это совсем невозможно! — А все-таки? — Гм… ну… Знаете, нужны средства… Ну, там, подкупить слуг и все такое… — Я готов платить! — Ну что ж, — Владос подмигнул Лешке. — Пожалуй, попробуем… Но пока ничего не обещаем. Все уже почти сладилось! А вот на фелюке приятелей ждал неприятный сюрприз. Гюльнуз неожиданно пошла на попятную. — Стать женой плешивого старика… Фи! Пожалуй, я лучше вернусь. Лешка усмехнулся: — Владос, скажи ей, что ее никто и не держит. Только не думаю, что ее папаша сыщет лучшего жениха. Нет, кабы она сама выбирала… Но здесь, у вас, такое невозможно даже представить. Так что — хрен редьки не слаще. Короче, мы свое дело сделали. Пускай возвращается, если хочет коровам хвосты крутить на колхозной ферме! А ведь могла бы жить, как в сказке! Молодая вдова! Особняк! Пароходы! Тьфу-ты… Корабли. Рядом — верный Кызгырлы в белых шальварах. Счет в крутом банке. Не жизнь — песня! — Да я понимаю, — посмотрев на Лешку, девчонка вздохнула. — Я ведь не дура, не думайте. Просто вот взгрустнулось чего-то. Подумалось, может, хоть когда-нибудь будет так, что девушки сами будут выбирать себе женихов… — Так ты сама и выбираешь… Ну, из предложенного списка. — Да я не о том… — Вздохнув, Гюльнуз украдкой вытерла слезы и уже другим, обычным тоном, произнесла: — Ну что ж. Пожалуй, я согласна. И в самом-то деле, иначе зачем сюда ехала? К тому ж этот Гвидо Сильвестри, кажется, не самый плохой вариант. — Вот именно, что не самый! Дальше тему развивал Владос. А Лешка… Лешка молча сидел, уставившись в расшитый полог шатра, и слушал, как снаружи кричали чайки. На душе сделалось вдруг так погано, словно бы он только что предал лучшего друга… Нравилась ли ему Гюльнуз? Да! Желал ли он ей счастья? Конечно, от всего сердца! Значит — он все сделал правильно! Замуж за престарелого богача — пожалуй, лучший выход для умной и красивой девушки, измученной тоскливым существованием в опостылевших предгорьях. Папаша, конечно, богат — но и наследников у него много, так что Гюльнуз почти ничего там не светит. Единственный выход. Единственный. И очень даже неплохой. Вот только чувства… Их-то никуда не денешь, не спрячешь, не засунешь в чулок. С годами, конечно, притупятся… Нет, правильно они поступают, правильно! И все же — почему тогда так погано на сердце? — А как ты думаешь, Али? — вернула парня на землю Гюльнуз. — Что? — Лешка хлопнул глазами. — Мы с Владосом сейчас обсуждали, как можно будет украсить дом. — А… Герб себе придумай, Гюльнуз, — неожиданно посоветовал Лешка. — Герб — это такой знак… — Я знаю, что такое герб, Али, — девушка мягко улыбнулась. — Учитель Галлор мне рассказывал. Герб… — Глаза ее затуманились. — У нас это пока не принято… — Так ты будешь первой! — Вот и я о том… Герб… Овальный итальянский щит, а на нем… на нем — по лазоревому полю — серебряные звезды… Нет, звезда, кажется, не геральдический знак… а, пусть будет…
Через день — последний из отпущенных трех — красавица Гюльнуз торжественно вошла в дом синьора Гвидо Сильвестри. Девушка произвела весьма благоприятное впечатление на престарелого богача, даже можно сказать — он был ею очарован. А Ичибей Калы с удовлетворением осматривал внутреннее убранство дома — шелковые шпалеры, портьеры синего фламандского бархата, мраморные лестницы, резная солидная мебель. Что и говорить — жених был далеко не беден. Пир затянулся до самого вечера, естественно, к столу были допущены и «сваты». Лешка задумчиво потягивал терпкое крымское вино, время от времени бросая виноватые взгляды на виновницу торжества, А та держала себя гордо, словно настоящая горная княжна, лишь иногда улыбаясь будущему супругу. К обеду подавали жареную и печеную рыбу, дичь, паштет из соловьиных язычков, различного вида студни, белые пшеничные лепешки, заливную телятину, тростниковый сахар и прочее, и прочее, и прочее. Владос с явным удовольствием наворачивал за обе щеки, а вот у его приятеля кусок в горло не лез. Словно ком стоял почему-то… — Что ты думаешь насчет Ичибея? — улучив момент, шепотом спросил Лешка. — Выполнит он свое обещание? — Думаю, нет, — так же тихо отозвался грек. — Зачем ему нас отпускать? К чему лишние свидетели? Вообще, по-моему, уже давно пора выбираться отсюда. — Пожалуй, — Лешка взглянул на Гюльнуз и отвел глаза. Обед, плавно перешедший в ужин, подходил к концу. Неслышно сновавшие слуги убирали грязную посуду — золотую и серебряную, — не забывая наполнять вином кубки. Гюльнуз, что-то шепнув синьору Гвидо, вышла из-за стола первой. — Эй, Антонио, Велереччо! — вскричал хозяин. — Проводите госпожу в зеленую спальню. А мы с почтеннейшим Ичибеем, если угодно, осмотрим лавки и склады. В сопровождении толпы слуг, они спустились по лестнице вниз. Немного выждав, туда же последовали и беглецы. Напрасно! Из дому их не выпустили! — Хозяин запретил кому бы то ни было покидать дом до его возвращения! — вежливо, но непреклонно пояснил усатый молодец с алебардой и коротким мечом у пояса. Трое таких же стояли настороже у порот. Лешка покривил губы: — Поня-а-атно… — Попробуем через окно, — негромко шепнул грек. — Кажется, там можно пройти по крышам! Взбежав на третий этаж, они выглянули из окна… И тут же отпрянули — длинная черная стрела с оперением из орлиных перьев, зло задрожав, впилась прямо в ставню. — Н-да-а, — парни невесело переглянулись. — Нечего сказать, обложили плотно — не выберешься. Это кто же так метко стреляет? — У Ичибея хватает людей. — Ну и что будем делать? Ждать до наступления полной темноты? А ты уверен, что… — Попросим Гюльнуз! — решительно заявил Владос. — Она, в конце концов, теперь здесь хозяйка. И не в последнюю очередь — благодаря нам. Пускай поможет… Эй, парень! — он схватил за рукав пробегавшего мимо слугу. — Где тут зеленая спальня? — Вон там, синьор, — слуга показал рукой и замялся. — Только… э… там молодая госпожа. Желает ли она вас принять? — Желает! — резко распахнув дверь, заявила Гюльнуз таким беспрекословно-ледяным тоном, что слуга вздрогнул и с поклоном поинтересовался, не нужно ли чего-нибудь принести? — Будет нужно — позову, — надменно бросила девушка и тут же милостиво кивнула парням: — Заходите! Зеленая спальня вполне оправдывала свое название, представляя собой небольшой будуар с затянутыми зеленым шелком стенами и таким же шелковым балдахином над широченной деревянной кроватью с ножками в виде позолоченных львиных лап. Окна занавешивали бархатные шторы красивого изумрудного цвета; кроме кровати в комнате стоял небольшой столик и два резных полукресла. — Мы, собственно, ненадолго… — грек задержался в дверях. — И вообще, очень торопимся — завтра утром отправляется в Константинополь попутное судно. — А, вот вы куда решили отправиться… Я скажу отцу — он велит своим людям вас проводить… — Вот как раз этого бы и не хотелось! Ты бы спросила у слуг, Гюльнуз, где тут запасной выход, наверняка ж имеется… — Запасной выход? — девушка подошла к двери. — Хорошо, сейчас спрошу. Вы тут посидите пока… Выйдя на лестницу, она громко позвала слугу и — как показалось приятелям — очень долго с ним разговаривала. После чего заглянула в спальню: — Идемте! Вслед за слугою — молодым чернявым парнем, одетым на итальянский манер — в тонкие штаны-чулки и кургузую бархатную курточку — вся троица спустилась на второй этаж, и, миновав трапезную, вышла к небольшой двери. — Это выход на галерею, — пояснил слуга. — А с галереи можно пройти на улицу через лавку. Господа еще вернутся? — О, конечно, конечно, — Владос тут же закивал. — Тогда зайдете с парадного хода, этот я закрою на засов… Не знаю, как молодая госпожа, а хозяин терпеть не может незапертые двери. — Я сама закрою, — негромко произнесла Гюльнуз. Слуга поклонился — как и многие здесь, в Кафе, он понимал и по-татарски и по-итальянски — и молча исчез. Подойдя к двери, Гюльнуз обернулась: — Ну, давайте прощаться… Владос и Лешка по очереди обняли девушку… Лешка, пожалуй, крепче, чем надо бы. — Прощай, Гюльнуз! — Прощайте. Приятели вышли на галерею. Быстро темнело, и в синем небе вспыхнули первые звезды. Быстро спустившись вниз вслед за Владосом, Лешка вдруг услыхал позади приглушенный крик: — Али! — Обернулся. — Постой, Али… — подбежав, Гюльнуз обняла его за плечи и крепко поцеловала в губы. — Удачи… — шептала она и улыбалась, чувствуя, как скользнувшие под одежду Лешкины руки гладили ее шелковистую кожу. Спину, живот… грудь… — Нет, — с явным сожалением вздохнула девушка. — Не здесь… В спальне… — Но, как же ты… — Я сказала Гвидо, что уже не девушка! Наврала. Идем! Не чувствуя под собой ног, Лешка взбежал в спальню. Гюльнуз, улыбаясь, улеглась на кровать, раскинув руки. Лешка склонился над девушкой, поцеловал… Полетело на пол монисто… шелковая рубаха… шальвары… — Я знала… — обнимая юношу, прошептала Гюльнуз. — Знала, что ты будешь…
Глава 9 Осень 1439 г. Кафа. В ПОИСКАХ ПОПУТНОГО СУДНА
Кто я? Отколе пришел? Куда направляюсь? Не знаю. И не найти никого, кто бы наставил меня.Григорий Назианзин
…Моим первым мужчиной! Словно соцветие сладостного цветка, словно послевкусие, оставшееся от терпкого вина — именно так Лешка вспоминал потом все то, что произошло тогда между ним и Гюльнуз. Эта запретная внезапно нахлынувшая любовь постепенно исчезала, забывалась, но, наверное, так и не исчезла до конца. Гюльнуз… Красивый цветок предгорий. И — одна из богатейших женщин Кафы! Продолжительная связь между нею и Лешкой просто не имела бы будущего, и юноша понимал это, как никто другой. И все равно, накатывала иногда щемящая грусть, от которой саднило сердце. Выйдя через лавку на улицу, беглецы осмотрелись и быстро двинулись в направлении гавани. Уже совсем стемнело, и короткие южные сумерки на глазах превращались в ночь. Следовало спешить — как предупредил Владос, уже совсем скоро ночные стражники перегородят рогатками улицы — чтоб не шастали невидимые в темноте тати. Высыпавшие было на небо звезды медленно исчезали, затягиваемые черной дождевой тучей. Заморосило, с моря подул ветер, бросая холодную взвесь в лица припозднившихся прохожих. Закрывались ворота постоялых дворов и харчевен, откуда-то издалека доносился собачий лай, а вот в гавани, похоже, еще шумели — вывалившие из портовой таверны подгулявшие моряки горланили песни. — О! У них и спросим! Лешка быстро побежал к морякам, не обращая внимания на предостерегающие крики приятеля. — Эй, парни… — подбежав, начал было он, но тут же осекся — русского-то морячки явно не знали, а вот по-гречески юноша еще разговаривал плохо. Впрочем, должны бы понять, да и вон, Владос сзади бежит… — Нам нужен попутный корабль. Корабль, понимаете? Судно. Вообще, подозрительная была компания, Лешка это только сейчас заметил. Пятеро — в рваных одежках, с перевязанными разноцветными платками головами — настоящие пираты, разбойники, какими их рисовали в детских книжках. Двое — бородатые мужичаги, остальные — подростки, гопота самого гнусного вида. — Хэ! — обернувшись, один из морячков, видимо, главный — с широкой волосатой грудью и свернутым набок носом — ухмыльнулся и что-то громко сказал. Наверное, что-то нехорошее — Лешке почему-то не понравился его тон. Трое молодых гопников тут же отбежали в стороны — ага, перекрывают возможный отход! Что ж… Почувствовав рядом с собой чье-то дыханье, юноша ; повернул голову и облегченно перевел дух: — Владос! Молодец, не бросил… — Зря ты к ним подошел, — тихо произнес он. — Теперь они от нас не отстанут, пока не обберут до нитки. — Нападем первыми, — решительно шепнул Лешка. — Ошеломим — а дальше видно будет! А кривоносый уже гнусно смеялся, и его напарник — угрюмый жилистый мужичага — что-то коротко поддакивал, посматривая на парней кривой нехорошей улыбкой… И трое гопников ухмылялись поодаль. Не дожидаясь, пока главный разбойник выхватит нож, Лешка подошел к нему с самой обаятельной улыбкой и, еще раз вежливо повторив вопрос насчет попутного судна, резко ударил его ногой в живот. Кривоносый согнулся, выпучив глаза от неожиданности и боли — и Лешка со всей силы ударил его по затылку сомкнутыми «в замок» руками. Оглянулся — Владос тоже не терял времени даром — угрюмый согнулся и выл, держась за лицо — видать, грек, не мудрствуя лукаво, просто-напросто сделал ему «козу»! — А теперь — бежим! — Лешка подмигнул приятелю, и оба со всех ног бросились в темноту. Позади топали и орали пришедшие в себя морячки – разбойнички. И ведь нагнали бы, несмотря на хорошую фору, кабы беглецы, не побрезговав, не укрылись в придорожной канаве. — Лови их! Держи! — крича и ругаясь, гопники вихрем пронеслись мимо, куда — бог весть… — Здорово получилось, — тихо хохотнул Владос. — Хорошо, что ты догадался напасть на самых опасных — те явно не ожидали, как, впрочем, и их напарники. Лешка улыбнулся: — Ну, теперь куда? Не хотелось бы вновь встретиться с гопниками. — С кем, с кем? Ах, с этими… Да пусть они себе носятся по всем окраинам, а мы вернемся обратно в гавань — ведь нам именно туда и надо. — Пошли! В гавани, у самого пирса, они увидели двух пареньков — похоже, что юнг. Никакой опасности парнишки не вызывали. Приятели переглянулись — вот у них и спросить про попутное судно! — Эй, братцы! — нагнав, обратился к ним Владос. — Не скажете, какой корабль в ближайшие дни отправится в Константинополь? — В Константинополь? — один из моряков — улыбчивый паренек, шатен, насколько можно было разглядеть при свете факелов, укрепленных на стене весовой, примерно ровесник или чуть младше Лешки — остановившись, обернулся. — А вам когда надо? — Как можно быстрее! — И найдется, чем заплатить? — Конечно! — грек с готовностью похлопал по висевшему на поясе кошелю, хотя, честно сказать, деньжат в нем было маловато, для того, чтобы добраться в Константинополь, явно не хватало, тем более — двоим, тех монет, что остались от щедрот синьора Гвидо Сильвестри, и одному-то было мало. И тем не менее друзья верно рассудили — сначала отыскать попутный корабль, а уж там посмотрим. Можно ведь и наняться на весь переход палубными матросами, либо, сказавшись странствующими мимами, развлекать всю команду. Плыть-то — всего ничего! — Подождите у весовой, — зачем-то оглянувшись, негромко произнес парень. — Попробую поговорить со шкипером одного суденышка. — Вот бы славно! — улыбнулся Владос. — Ну, хорошо — ждем. — Что такого сказал это парень? — усевшись на каменные ступеньки весовой, озабоченно поинтересовался Лешка. — Обещал свести нас со шкипером идущего в Константинополь судна. — А, — юноша усмехнулся. — То-то я и гляжу — ты смотрел на него, как на родного. — Да ладно тебе, — отмахнулся грек. — Имей в виду, денег у нас не хватит, шкипера придется упрашивать. Надо сразу решить, что полезного мы можем делать на корабле? — Веслами ворочать, — Лешка хохотнул. — А больше вряд ли чего. Я лично морского дела не знаю. — Я мог бы быть помощником шкипера по пассажирам и грузу, — вполголоса прикидывал Владос. — Но, это — вряд ли, наверняка на судне уже есть помощник. Прикинуться паломниками? С них ведь много не берут… Да, может, и хватит. Лешка тоже попытался внести свою лепту: — Наверное, я смог бы чинить судовой дизель! Ой… здесь же нет еще никаких дизелей, даже пароходов — и тех нет… И не скоро будут! — Эй, парни! — не добежав до весовой, позвал их новый знакомец. Даже представился — звали его Галинда. Владос с Лешкой тоже назвали себя, сказали, что паломники, возвращались, мол, посуху, из Святой Земли с поклонения гробу Господню. — Не знаю, возьмет ли вас шкипер, — Галинда с сомнением покачал головой. Порывы ветра приносили с моря соленые брызги, в дополнение к мелкой дождевой взвеси, потрескивающей в смолистом пламени факелов, чьи желтые трепещущие отблески маленькими полуночными солнышками отражались в черной воде залива. — А почему бы ему нас не взять? — гнул свою линию грек. — Мы же не какие-нибудь шаромыжники! — Вот, если б за вас кто поручился… Есть у вас здесь родичи или друзья? — Нет, нет, нету! — парни отозвались хорошо слаженным хором. Еще не хватало снова встречаться с Ичибеем и его людьми! Вряд ли беглецы бы остались в живых после подобной встречи. — Значит, нету… — Галинда качнул головой. — Точно нету? — Клянемся святым Михаилом! — торжественно заверил Владос. — А не болеете ли вы какими-нибудь болезнями? — новый знакомец все сомневался. — И достаточно ли вы выносливы и сильны, чтобы в случае чего исполнять тяжелую морскую работу? — Вот в этом можешь не сомневаться! — грек горделиво выпятил грудь. — Ни один шкипер не пожалеет о том, что нас взял, клянусь Николаем Угодником! — Хорошо, — улыбнулся Галинда. — Постараюсь уговорить шкипера — больно уж вы мне понравились. Ждите! Повернувшись, он исчез в темноте, но вскоре вернулся, сообщив радостную весть: — Шкипер Гарнаби Лекамбр берет вас, парни! — Лекамбр? — переспросил Владос. — Он что, франк, латинянин? — Наполовину. И вот что, — Галинда положил руки на плечи обоим приятелям и, в который раз оглянувшись по сторонам, понизил голос: — Шкипер не хочет, чтобы вас записывали в книгу пассажиров… ну, чтобы не платить лишнего, сами понимаете… — Да уж ясно! — Поэтому, чтобы не привлекать внимание портовых чиновников, сядете на корабль Лекамбра на мысе. — На мысе? — удивился грек. — Что, судно сможет туда причалить? — Нет, конечно же, — Галинда негромко расхохотался и пояснил, что именно там новоявленных пассажиров будет ждать лодка некоего Липоса Ионидиса, местного грека. — Ага, Ионидис, значит. А как мы его узнаем? — Узнаете. У него такая окладистая черная борода с проседью. Да там, на мысу, не одни вы будете. — Что, еще пассажиры? — Они самые. Вам еще повезло — успели. Еще бы попозже — и уже бы не влезли. Желающих хватает — шкипер Гарнаби Лекамбр дорого не берет. — А все же сколько? — Лешка уже и сам понемногу овладевал греческим, естественно, благодаря Владосу. — Гм… Сколько? — Галинда замялся, и это отчего-то произвело на юношу не самое благоприятное впечатление. — А сколько у вас есть? — Двенадцать ордынских дирхемов и еще немного меди, — ответил грек. — Двенадцать дирхемов, — повторил Галинда и улыбнулся. — Думаю, вполне хватит. Шкипер Лекамбр не гонится за большой прибылью, просто помогает людям по мере своих скромных сил. Так что, как рассветет, идите к мысу со спокойной душой! А до утра можете посидеть в какой-нибудь портовой таверне, их тут много. Рекомендую «Красного петуха» — наедитесь до отвала всего на дирхем. Только прошу, — парень сдвинул брови. — Не болтайте. Это в ваших же интересах. — Да мы понимаем, не дети. — Ну, вот и славно, — Галинда потер руки. — Вот и сладились. Значит, не забудьте — лодка Липоса Ионидиса. — А успеем? — озаботился Лешка. — Успеете. Судно Гарнаби Лекамбра выйдет в море к полудню. На прощанье кивнув, Галинда потопал к причалу, на этот раз, чтоб уже больше не возвратиться. Проводив его взглядом, приятели поплотнее закутались в плащи и, вразнобой насвистывая что-то веселое, быстрым шагом направились к манящим огням, видневшимся прямо напротив гавани. Навстречу им попался шатающийся полуголый матросик, такое впечатление, только что пропивший последнюю рубаху. — Эй, приятель, — обратился к нему грек. — Таверна «Красный петух» — там? — он показал рукой на огни. — Там, там, — икнув, отозвался пьяница. — Где же ей еще быть? И затянул какую-то лихую песню.
Таверна «Красный петух», где друзья оказались немного погодя, оказалась весьма небольшой, можно даже сказать — маленькой — три небольших столика и прилавок, за которым маячил угрюмого вида хозяин, по мнению Лешки, больше похожий на пирата, нежели на хозяина питейного заведения. — Ну, ты сам посмотри, Владос! Бородища рыжая, брови кустами, левого глаза нет — ну, сущий разбойник! — Все владельцы таверн — сущие разбойники, — подмигнув, весело расхохотался грек. — Тут ты верно подметил, дружище! Друзья выбрали столик у дальней стены. Ведущая в заведение дверь была распахнута настежь, даже создавалось стойкое впечатление, что она вообще никогда не закрывалась — и порывы ветра приносили в нутро таверны промозглую дождевую хмарь, раздувая угли в небольшой жаровне и сбивая зеленоватое пламя светильников. Тот стол, что у самого прилавка, был занят пятеркой заметно подгулявших ребят, один из которых спал прямо на столе, подложив под голову руки. Остальные вели себя на удивление тихо — не галдели, не скандалили — лишь молча опрокидывали в себя кружку за кружкой. И как только в них влезало? — Обопьются! — с осуждением покачал головой сидевший у двери юноша лет шестнадцати, одетый в длинную, почти до самых щиколоток, хламиду и черный шелковый плащ. Похоже, он путешествовал со слугой — пожилым бедновато одетым дядькой с длинной седой бородою — и сейчас, как видно, коротал время в ожидании нужного корабля. — Эти — и обопьются?! — посмотрев на юношу, улыбнулся Лешка. — Да ни за что! Видал я таких, насмотрелся. Вот, у нас в колхозе слесаря уж на что алкоголики, а и то… — Вы, я вижу, тоже из путешественников? — приподнялся молодой человек. Беглецы тут же кивнули: — Да, паломники. Добираемся из… Лешка сильно наступил приятелю на ногу. Ишь, разболтался! Кто его знает, кто такой это парень? И — вдруг он тоже из Святой Земли? Сейчас пустится в воспоминания, расспросы… совершенно никому не нужные. — Мы с другом добираемся в Константинополь, — на хорошем греческом языке — спасибо Владосу — произнес Лешка и учтиво поклонился. — Вот здорово! — явно обрадовался юноша. — Так, выходит, нам по пути! — Может быть, — уклончиво отозвался грек. — Меня зовут Георгий. Георгий Кардай. Мы со слугой пробираемся из Святой Земли. — Эко, вас занесло! — непритворно удивился Владос. — Где Святая Земля, а где Кафа! — Видите ли, мы потом посетили Трапезунд, — пояснил Георгий. — У меня там родственники, к сожалению, уже умершие, — юноша улыбнулся. И вообще весь он был такой чистенький, правильный, вежливый — подобных типов Лешка раньше презрительно именовал «заучками», но — вот странно — этот никакого презрения не вызывал, скорее, наоборот. — Я вскорости собираюсь принять постриг, — продолжал молодой человек. Длинные русые волосы его, перевязанные тоненьким ремешком, падали на узкие плечи. Лицо тоже узкое, какое-то детское — ему бы еще очки — ну, чистый «отличник». — Разрешите, мы присядем за ваш стол? Все же здесь дует. — О, пожалуйста, пожалуйста, — Владос растекся в улыбке. — Вы уже отыскали попутный корабль? «Отличник» посмурнел лицом — впрочем, оно и без того у него было смуглое. — К сожалению… Хотя… — в серых глазах юноши отразились отблески нешуточной внутренней борьбы. — Скажу… — Георгий принял решение. — Вам — скажу. Кому другому бы не сказал, но вы… вы почему-то кажетесь мне людьми, вполне заслуживающими доверия. — Парнишка подсел к беглецам, наклонился и зашептал. — Есть одна возможность. Завтра с утра в Константинополь отправится судно некоего Гарная Лекамбра. Но шкипер не хочет брать пассажиров легально, с отметкой в порту… Поэтому нужно, едва рассветет… — …пойти на косу, где будет ждать лодка чернобородого грека Ионидиса! — таким же свистящим шепотом продолжил Лешка. — Так? — Так! — глаза Георгия удивленно округлились. — А вы откуда знаете? — Подсказал некий парень, Галинда. — Да-да! И нас он тоже направил. Так, значит, плывем вместе?! — А как же! — Владос и Лешка кивнули. Георгий тоже улыбнулся с той неподдельной радостью, какая изредка случается у новичка-отличника, внезапно обнаружившего в новом классе вместо отпетых хулиганов — себе подобных: — Рад! Очень рад! А то, признаться, нам в последнее время не очень везло с попутчиками. Большей частью попадалось одно отребье… Вот, как за соседним столом. Без вас здесь было просто ужасно! — Что же вы не ушли? — Но на улице ведь еще страшнее! — вполне резонно заметил «отличник». Беглецы, не удержавшись, расхохотались: — Да, выходит, тебе сильно повезло, Георгий! Парень чуть смущенно развел рукам: — Выходит так. И слава Господу! Ах, как нам повезло — ведь, кроме этого случайно подвернувшегося судна, в Константинополь ничто не идет! — То есть как это не идет?! — обернулся проходивший мимо стола трактирщик. — А как же «Георгий Навкратос»? Он как раз завтра отходит в Константинополь, правда, с заходом в Трапезунд. И «Кадминия», скафа армянина Каруша. Она тоже отправляется в Константинополь, как и «Громовержец» синьора Камилла Дженовезе! Сплюнув на пол, трактирщик ушел по своим делам. — Я не верю ни единому слову этого страшного человека! — дрожащим голосом произнес Георгий. — Вы только посмотрите на его разбойничью физиономию! Такому — кистень да в темный переулок. О, нет, я ему не верю! — Да, тот парнишка, Галинда — гораздо симпатичнее, — согласно кивнул Владос. — Да и средств у нас маловато, особенно — для «Георгия Навкратоса». Лешка усмехнулся: — А что, это такой крутой лайнер, типа «Титаника»? — «Титаник»? — переспросил Георгий. — А это еще что за судно? Что-то не слыхал? Чье оно? — Да так, ничье, — отмахнулся Лешка и, обернувшись, посмотрел на улицу. — Нам не пора еще выходить? Владос кивнул: — Да, похоже, уже светает. — И дождь вроде бы кончился! — обрадованно воскликнув, «отличник» повернулся к слуге: — Вот видишь, Мисаил! Не зря мы вчера молились. Расплатившись с неприветливым трактирщиком, друзья вышли на улицу. На востоке, за широкой песчаной косою, уже золотилось синее, еще ночное, небо. Узенькая полоска рассвета постепенно расширялась, становилась все больше, возвещая о близком приходе дня. — Хорошо, что мы вышли загодя, — зябко поежился Лешка. — Как раз вовремя и придем. Вон, до косы-то — шагать и шагать. Владос кивнул. Идти и в самом деле было не близко, хорошо хоть утро выдалось спокойным и ясным, правда, довольно прохладным — «отличник» Георгий тоже кутался в плащ. Путники прибавили шагу, стараясь миновать рынок до того, как соберется толпа. А она уже начала собираться — к гавани подъезжали какие-то возы, высокие арбы скрипели колесами, тащили свои тележки зеленщики и торговцы рыбой, громко кричали многочисленные мальчишки — торговцы лепешками и водой. — Купи, господин, купи! — Да отстань ты! — Купи, не пожалеешь! — Отстань, я сказал! — Господин… — Сейчас швырну в тебя камень или собачий помет! Босоногий мальчишка – водонос наконец отстал, и Владос, обернувшись, погрозил ему кулаком. Так, на всякий случай, чтоб не замыслил ничего худого. Так, переругиваясь с торговцами, они и не заметили, как пришли, как белым песком пляжа заблестела перед глазами широкая коса — острый мыс, устремленный в море. Пенные голубовато-зеленые волны, разбиваясь о черные камни и, шипя, уползали обратно. Истошно кричали чайки, остро пахло йодом и какими-то водорослями. Странно, но на берегу уже шаталось человек пять, деловито высматривающих среди волн большую рыбачью лодку под серым заштопанным парусом. Друзья, переглянувшись, побежали. И вовремя! Лодка, наконец, ткнулась носом в песок. — Хей-гей! — соскочив в воду, заорал здоровенный чернобородый мужик. — Я — Липос Ионидис. Кто к шкиперу Лекамбру — садись! Все — все! — околачивающиеся на берегу люди не заставили себя долго упрашивать. Беглецы с новым другом и его слугою тоже поспешили — запрыгнув в лодку уже буквально в последний момент. — Ну, слава тебе, Господи! — отдышавшись, перекрестился Георгий…
Глава 10 Осень 1439 г. Черное море БЕЛЫЕ ШАЛЬВАРЫ
О, что со мною сталось, Боже истинный? О, что со мною сталось? Пустота в душе,,.Григорий Назианзин
… — Успели! К толстенному валику весла была приделана ручка, похожая на блестящие гнутые трубки в спинках старых кроватей. Вся компания — Лешка с Владосом и Георгий со слугой Мисаилом — гремя цепями, остервенело ворочала тяжелое весло галеры. Да-да, именно так! Все случившееся с ними оказалось трагическим фарсом! Поиски судна привели путников к самому гнусному рабству! Их обманули, подло обманули, и самый главный обманщик — проклятый Галинда, скаливший сейчас зубы на длинном галерном помосте — куршее. Все было именно так и задумано — на дурачков. Заманили, сволочи! Схватили, обрили наполовину головы — чтобы, ежели что, легче было ловить — заковали в цепи. «Черная лилия» — так называлась галера Гарнаби Лекамбра, бывшего христианина, а ныне — правоверного мусульманина, промышлявшего морским разбоем. Все они — и капитан Лекамбр, и гнусный мальчишка Галинда, и чернобородый грек Ионидис — оказались из одной шайки. И теперь… Что ждало теперь беглецов, пожалуй, было достаточно ясно — непосильный труд, побои, издевательства и — в конце концов — верная смерть. Больше всех досадовал на сложившуюся ситуацию Лешка. Как же так?! Как он раньше не догадался, что все это обман, подстава?! Внезапно вынырнувший из ночи Галинда, его странные расспросы о родичах, о выносливости, о болезнях… О, теперь они отнюдь не казались странными! Юный разбойник просто-напросто выяснял — подойдут ли эти люди в гребцы? А сцена в таверне? Ведь слова трактирщика о кораблях, направляющихся в Константинополь, должны были — обязательно должны были! — насторожить всю компанию, однако подобного почему-то не случилось. Почему? Владос и Георгий со слугою в один голос твердили о воле Божией. Мол, значит, так и должно было случиться. Молиться надо, вот что! А вот Лешка так вовсе не считал. Молитвы молитвами — но надо надеяться на себя. — Рвать надо отсюда! — перекрикивая шум волн, он повернул голову к Владосу. — Что?! — не понял тот. — Бежать, говорю! — Как же отсюда убежишь? — Придумаем! — Ну… на все Божья воля. Заколебали они со своей «Божьей волей»! И чего только не придумают, лишь бы самим ничего не делать. Лешка, конечно, тоже считал себя православным, как и большая часть россиян — и крещен был, и крестик у него имелся, мало того — даже в церковь заходил иногда по большим праздникам. Но вот спроси — во что веруешь? Блюдешь ли посты? И что ответить? То, что и большинство россиян. А эти верили истово! Даже не сомневались нисколечко, что по морю – океану вполне можно доплыть до рая или, наоборот, попасть в ад. Лешке это казалось смешным… правда. Вот сейчас было не до смеха — плеть надсмотрщика уже проверила его плечи. Ожгло так, что мало не показалось! Бежать отсюда, бежать! Как бы только парней сгоношить с их «Божьей волей»? Ну вроде не дураки… Почему они так рассуждают? Попали в рабство к пиратам — причем лоханулись – то сами… так нет — «Божья воля»! Мол, тут уж ничего не поделаешь. Упаднические какие-то настроения. Лешке вдруг вспомнилась Ирина Петровна, дачница и кандидат исторических наук. Она ведь говорила, что средневековые люди видели мир иначе, чем современные. Совсем – совсем по-другому. И соответственно поступали. Вот как сейчас — эти. «Божья воля», блин… А что если… Что если их немножко того… перепрограммировать? Стоит попытаться — все равно лучше ничего не придумаешь. Дорога-то у них сейчас одна — прямиком на тот свет. А помирать что-то не хочется. Рановато. Да и домой бы хотелось выбраться — рассказать, где был — не поверят! Нет, уж лучше не рассказывать. Или — если уж рассказывать — то, не то, что на самом деле было, а типа как бы сон интересный приснился. Только выбраться бы… Трактор, Черное болото, гроза — наверное, эти вещи как-то связаны с тем, что Лешка очутился здесь, в прошлом. Значит, наверняка имеется и обратный ход! Черное болото… Расположено недалеко от Калуги, вернее, между Калугой и Тарусой — при желании отыскать можно. Добраться бы… А для начала — с галеры сбежать, а то ведь никуда не выберешься и ничего не найдешь, так и сгинешь! Галера уже давно шла под косым парусом, и гребцы отдыхали, пользуясь не столь уж частым моментом. На корме, согнувшись к бортам, дремали музыканты — бубен и литавры, — в обычное время задававшие темп гребле. Нельзя сказать, что на море были уж такие большие волны, не большие, скорее рябь, но — вполне чувствительно, особенно сейчас, осенью. Однако холодновато! Лешка оглянулся, увидев позади, на линии горизонта, лиловые тучки. Такие вполне могут собраться в одну — и очень быстро. А это почти наверняка означает бурю. Значит, сейчас последует команда гребцам… Длинный бич надсмотрщика опустился на плечи несчастных: — Просыпайтесь, шакалы! Ишь, привыкли только жрать да спать. Нынче пришла пора поработать! Проснувшиеся гребцы взялись за весла. Их уже не нужно было подгонять — слишком уж хорошо были видны собирающиеся на горизонте тучи. — Пам-бам! — в унисон с барабаном ударили литавры. Поднявшись, упали в воду тяжелые весла… — Пам-бам! Галера дернулась и увеличила скорость. — Пам-бам! Лешка уже ни о чем не думал — просто греб. Слева от него, ближе к воде, отрешенно работал Владос, справа — Георгий, его слуга Мисаил и еще один несчастный, из тех, что захватили обманом. Всего — пять человек. Вообще-то, как не так давно заметил Владос, их должны были раскидать по разным веслам — чтоб ни о чем не сговорились, — но пока не успели. Так что можно было иногда пообщаться… если б не зоркие глаза надсмотрщиков и не их жгучие плети. — Пам-бам! А волны уже стали больше, выгнули покатые зеленовато-бурые спины, и галера то забиралась вверх, то съезжала вниз по пологой дуге, зарываясь носом в воду. — Быстрее, быстрее! — кричали надсмотрщики, а стоявший на корме капитан в белом берберском плаще подозрительно всматривался в небо. — Быстрей! Гребцы — шиурма — и сами знали, что надо быстрей, ведь в случае чего, они-то уж точно не спасутся, пойдут ко дну вместе с кораблем. — Пам-бам! Пам-бам! — Быстрей!!! Лешка ворочал веслом, как каторжный, да, по сути, все они и были на каторге, только вот не по приговору суда, а в силу собственной глупости. Море дыбилось спинами волн. Трещали борта и ветер свистел в снастях. «Черная лилия» пенила веслами воду. — Пам-бам! В один далеко не прекрасный момент Лешка заметил вдруг, что сидевший справа от него Георгий выдохся и побледнел. — Держись! — закричал юноша. — Держись, Георгий! Только бы не заметил надсмотрщик! Нет, заметил, тут же ожег кнутом, пригрозив выкинуть несчастного за борт. И выкинули бы — Лешка уже видел, как это делается. Вот только сейчас… сейчас было совсем не до этого. Море ревело! Море плевалось брызгами, и пенные волны, огромные, как дома, с уханьем били в корму. — Левый борт! — привязавшись к кормовой мачте, громко орал капитан. — Грести! Правый борт — табань! Гребцы навалились изо всех сил, не давая ветру развернуть галеру бортом к волнам. Тогда — все. Тогда кранты. Тогда — полный… Перевернет, утянет в морскую пучину. Лешка, как и все, хорошо понимал это. Старался. Надсмотрщики тоже перестали махать кнутами — дошло и до них, да и не очень-то сподручно сейчас было бегать по помосту, запросто могло смыть набежавшей волной. Вот снова окатило! Лешка, отплевываясь, едва перевел дух. Еще пара-тройка таких волн и… — Держись, Георгий! Георгий не отвечал, двигаясь вместе с веслом, как тряпичная кукла. Восковое лицо его осунулось, широко открытые глаза смотрели непонятно куда невидящим взглядом. Изловчившись, Лешка больно ткнул парня локтем. — А? Что? — очнулся тот. И гребцов снова скрыла волна. — Ты в порядке? — на американский манер поинтересовался Лешка. Георгий лишь тяжко вздохнул и зашептал молитву. А туча уже полностью затянула все небо, гремел гром, и синие вспышки молний озаряли бушующее море. Очередная волна наподдала галеру так, что та едва не переломилась пополам. Слава богу, узкий крепкий корпус хоть и затрещал, изогнулся, но все-таки выдержал. Лешка оглянулся назад — их снова догоняла огромная злая волна. Еще пара таких ударов — и пишите письма. Неужели — на все Божья воля? Не хотелось бы… — Господи, помоги! — взмолился юноша. — Не дай сгинуть вот так, глупо и зря… — Впереди! — вдруг истошно закричал Владос. — Смотрите, что впереди! Господи! Галеру несло прямо на скалы! Лешка посмотрел на капитана — тот невозмутимо командовал, но вот голоса его не было слышно из-за воя ветра и грома. Музыканты тоже притихли — не тратили силы зря. Их роли взяли на себя надсмотрщики, встав по обоим бортам. Дирижировали кнутами. Кнут вниз — грести изо всех сил, кнут вверх — стоп, табань. Гребцы их хорошо понимали, видать, не впервой попадали в подобные передряги. Черные скалы дыбились из воды прямо перед носом галеры! Словно зубы дракона. Словно поджидающий жертву хищник. Надсмотрщик опустил кнут вниз: грести, грести, грести… Лешка уже не чуял ни тяжести весла, ни жутко болевших мускулов… Грести! Только вот — куда? На скалы? Капитан что, член клуба самоубийц? А сзади коварно подбиралась волна. В снастях ревел ветер. Посмотрев на капитана, надсмотрщик резко выбросил кнут вверх. Табань! В корму ударила волна, высоко подбросив судно… «Черная лилия» развернулась чуть ли не под прямым углом… И — словно нитка в иголку — ломая весла, юркнула в уютную бухту. Сверкнула молния. — Ну, кажется, пронесло! — повернув голову к Лешке, заулыбался Владос. — Слава те, Господи, Иисусе Христе! Там, за скалами, за каменистым мысом, билось в бессильной ярости море. А здесь, в бухточке, лишь слегка покачивало. Слава Господу!
Они проснулись утром, подставляя тела выскочившему на небо осеннему солнышку. Пусть оно уже почти не грело, но все-таки… — Славно мы выскочили, — улыбнулся Владос. — А я уж было думал — все. Молился. Лешка кивнул: — Видать, шкипер — опытнейший моряк. — Разбойник! Надеюсь, когда-нибудь увидеть его болтающимся на рее. Это ж надо такое удумать — ни с того ни с сего хватать честных людей в гребцы! Разбойник! Посмеявшись над искренним возмущением грека, Лешка обернулся к другому соседу, Георгию. Тот спал… нет, не спал — сидел, тупо уставившись прямо перед собою. Серые блестящие глаза его были полны слезами, потрескавшиеся губы тихо шептали молитвы. — Эй, Георгий! Не раскисай! — Я… я никогда… — Юноша обернулся. — Никогда не смогу больше грести… не могу… — Сможешь, Георгий, сможешь! Надо смогать. — Не смогать, а смочь, — машинально поправил Владос. — Учи спряжения, не ленись. — Да, — Лешка осклабился. — Самое время учить. И самое место… Хотя… — он вдруг задумчиво улыбнулся. — Наверное, ты прав, дружище! Что еще здесь, за веслами делать-то? Тупо грести? Так быстро превратишься в скотину. А, Георгий? Георгий не отвечал, лишь молился. Бывший слуга его, Мисаил, метнул на юношу презрительно-неприязненный взгляд, невзначай перехваченный Лешкой. Вот тебе и слуга… Казалось бы, преданный своему юному господину…
Три дня «Черная лилия» стояла в бухте — ремонтируясь и давая восстановительный отдых команде. Разбойный капитан Гарнаби Лекамбр, как видно, занимался своим промыслом уже не первый год — на галере нашлись и запасные весла, и все необходимые инструменты, включая походную кузницу. Гребцам особо расслабляться не позволяли — заставили обстругивать новую мачту, крепить весла, затем по новой перековали. С «Лешкиного» весла убрали Владоса — малолетний гад Галинда вспомнил, что видел их вместе, значит — друзья, приятели — такие и сговориться могут. К большому огорчению Лешки, его дружка грека вообще перевели на другой борт, так что теперь сложно было сказать, когда они свидятся — ведь, пользуясь хорошей погодой, галера вновь собиралась в поход. И вот снова море. И тяжелое весло, и волны, и ветер. Хорошо, не было бури, однако почти все время приходилось грести — «Черная лилия», словно алчущий добычи волк, неспешно пробиралась вдоль гористого берега. Место Владоса занял какой-то угрюмого вида субъект, заросший до самых глаз черной, свалявшейся в колтун бородищей. На все попытки завязать знакомство, он лишь скалил по-волчьи зубы и что-то мычал. Немой, наверное. Странно, но чем дальше, тем становилось теплее, вероятно, галера уходила на юг — переждать штормовую зиму. На мачте, в особом гнезде-корзине, почти постоянно сидел Галинда и пялил глаза на все четыре стороны. Разбойный капитан Лекамбр искал добычу. И вот, наконец, нашел. Пузатое торговое судно, распушившее белые паруса! Безо всякой охраны! Видать, понадеялись, что все пираты давно укрылись от зимних штормов. Капитан принялся деятельно распоряжаться. Для начала опустили мачты, затем покрыли борта серо-голубой — под цвет моря — тканью. Все — чтобы жертвараньше времени не заметила пиратское судно — притаившегося среди морских волн волка. Так же, по-волчьи, принялись преследовать. Музыканты опять отдыхали, как и тогда, в бурю — только теперь, чтобы не выдать резкими звуками подкрадывающегося к жертве хищника. Лишь надсмотрщики опять дирижировали кнутами — вверх-вниз, вверх-вниз. Пока большей частью гребли — и очень-очень быстро. Лешка постепенно вошел-таки в темп, а вот Георгию было куда хуже — не зря он тогда говорил. Узкая грудь юноши часто вздымалась, тяжелое дыхание выходило через открытый рот. «Да, не спортсмен, — с сожалением подумал Лешка. — Даже не умеет дышать… Эй, Георгий! Носом дыши, носом. Ртом — только на выдох». Тщетно… Мисаил что-то злобно выговаривал своему бывшему хозяину и даже, изловчившись, пару раз ткнул локтем в бок: — Работай, чертов ишак! Греби, если не хочешь пойти на корм рыбам. Вот так-то! Как быстро озлобился. А ведь какой раньше был обходительный, прямо золотой — лишнего слова не скажет. Н-да… Как говорил старший воспитатель Василий Филиппович — метаморфозы! Торговое судно вставало из волн, делаясь все ближе и ближе. Большое, трехмачтовое и — увы — обреченное. На «Черной лилии» находилось около сотни головорезов, вооруженных тяжелыми саблями, короткими копьями, луками. Те, что с саблями, таились на носу, у абордажных мостков, за ними стояли копейщики, ну а позади, у самой мачты — стрелки из лука. Затаив дыхание, выжидали, жадно глотая слюни. Еще бы — корабль! Жирный пузатый «купец». Добыча! Даже Лешка уже хорошо различал высокие надстройки на носу и корме торгового судна, флаги и вымпелы на мачтах, паруса с красными крестами. Внезапно бабахнула пушка. Заметили! Ядро с воем пронеслось над галерой и, не причинив никакого вреда, ухнуло в море, в бессильной своей ярости подняв тучу белых брызг. Галера дернулась — ага, оказывается, и на ней имелись пушки. И разбойные пушкари оказались куда как метче, буквально с первого выстрела сшибив заднюю мачту. — Хур-рра!!! — жутко заорали пираты. — Гребите, подлые свиньи! Не теряя скорости, галера подошла к торговому судну и ткнулась носом в корму. Полетели копья, стрелы и абордажные крючья. Узкий корпус «Черной лилии» снова дернулся — есть! Прицепились! Крича и завывая, пираты бросились на штурм. Несколько утомившийся от интенсивной гребли Лешка внезапно почувствовал себя, как в кинозале. Вокруг орали, звенели саблями, палили из пушек. Падали в воду убитые и раненые, рвались с мачт паруса, отпетые головорезы гроздьями висели на корме торгового судна. А Лешка — как и все гребцы — спокойно наблюдал за всем этим действом. Работа шиурмы пока закончилась, оставалось лишь ждать. Пристально всмотревшись, Лешка видел, как бегали по палубе корабля две группы людей — защитники и нападающие. Да, была еще одна кучка — пассажиры, впрочем, они вели себя довольно инертно и особенного сопротивления не оказывали. Похоже даже, массами сдавались в плен. Да не похоже, а точно! — Смотри, смотри! — азартно заорал Лешка. — Наши, кажется, побеждают! Наши? Осекшись, он бросил взгляд на Георгия. Тот сидел, пригнувшись к веслу, полностью погруженный в себя. Ничего из происходящего вокруг, похоже, парня не интересовало. Это было плохо, очень плохо… — Георгий! Да встрепенись же ты, парень! — Ишак! — добавил бывший слуга. — Надо сдать его надсмотрщикам. Он так и сказал — «сдать», насколько Лешка понимал греческий. — Правильно! — вдруг подал голос «немой». — Давно пора выбросить этого бездельника в море. Мы все работаем — а он? — Да, почему мы должны выдыхаться? — это высказался пятый гребец, тот, что сидел у самого борта галеры. — Думаю, сегодня у нас появится много лишних гребцов, — злорадно кивнув на торговый корабль, просипел Мисаил. — Да уж, — согласился «немой». — Шкипер обязательно заменит часть гребцов, разом избавившись от бездельников. И на наше весло не помешало бы взять хорошего сильного человека, а не этого хлюпика, — он пытался ударить Георгия, но не дотянулся. Вот так вот «одновесельники» приговорили своего более слабого собрата. Ничего удивительного — с волками жить… А вот Лешке Георгий был симпатичен, даже вызывал какую-то ностальгию по старым, еще ученическим временам. Похоже, этот чем-то напоминавший зануду – очкарика парень был и тактичным, и добрым… только больно уж неприспособленным к столь жестоким временам, а потому — слабым. А слабым здесь не выжить — это Лешка уже давно для себя уяснил. Между тем часть пиратов, оставшись на захваченном судне, подняли паруса на еще целых мачтах и поплыли следом за развернувшейся галерой. На разбойничьем судне тоже поставили мачты и подняли паруса, пользуясь попутным ветром. Судно шло довольно ходко, и надобности в гребцах не было, наоборот, частенько приходилось тормозиться, уменьшая площадь паруса специальными веревками — фалами, — и поджидать отставшего «торговца». Куда они сейчас направлялись? Скорее всего, в какой-нибудь схрон, делить награбленную добычу. Да, если рассуждать логически, скорее всего — так. Наверняка разбойники, оказавшись на берегу, предадутся буйному кутежу, по крайней мере, во всех пиратских фильмах, которые когда-либо смотрел Лешка, было именно так. А — раз так — значит, наверняка будет суматоха, во время которой… во время которой нужно будет обязательно попытаться бежать. Да-да! Отыскать Владоса и попытаться бежать! И прихватить с собой Георгия — ему все одно теперь терять нечего, как, впрочем, и всем им.
Бухта, куда оба корабля пришли уже ближе к вечеру, оказалась не такой уж и маленькой. Пираты встали слева, у небольшого пирса, сложенного из серых камней. Напротив же, справа, виднелось большое селение с белыми домиками и высокой сторожевой башней, которую Лешка поначалу принял за минарет. Прямо за башней, к его удивлению, располагался каменный, явно христианский храм с тремя золочеными куполами. — Если не ошибаюсь — церковь Святой Анны, — меланхолично пояснил Георгий. — Кажется, мы — в Трапезундской империи. — А ну-ка, поясни поподробней, — в меру своих познаний в греческом попросил Лешка. — Что это еще за империя такая? — Да обычная… — Георгий отмахнулся, но Лешка видел, что вопрос ему приятен. — В лето одна тысяча двести четвертое от Рождества Христова, европейские рыцари – крестоносцы, подзуживаемые Венецией и Генуей, захватили и сожгли Константинополь, — важно продолжал юноша. — В Империи ромеев на долгие времена воцарился раздрай, возникло несколько государств, и Трапезундская империя — в том числе. Основал ее Алексей Комнин, бежавший из Константинополя родственник императора. С помощью своей тетки, грузинской царицы Тамары, он захватил Трапезунд и стал правителем всей западной Грузии. Конечно, сейчас турки сильно преуменьшили ее территорию, даже, можно сказать, ныне Трапезунд клонится к упадку, несмотря на весь внешний блеск. Император — Великий Комнин — платит дань турецкому султану Мураду, и я полагаю, что совсем скоро турки полностью поглотят Трапезунд. Ну, пока этого не случилось… — Ясно, — коротко кивнул Лешка. — Значит, местные жители христиане? — Да, христиане… Но много и поклонников Магомета. — Жаль, что много… Вот что, Георгий… — Лешка покосился на соседей по веслу. — Ты знаешь русский? — Только чуть-чуть. — Жаль… — Хватит сидеть, ленивые ишаки! Лешкино сердце екнуло — к гребцам направились надсмотрщики и кузнец с переносной наковальней! Значит, невольников не станут держать на галере, значит… — Будете таскать товары и вещи, куда вам скажут, — поглаживая бороду, начальственно заявил подошедший грек Ионидис. — Предупреждаю, тот, кто будет плохо работать, рискует оказаться на дне залива — у нас теперь есть из кого набрать новых гребцов! — Грек гнусно расхохотался. Веселый, как и все пираты сейчас! Да и чего им было не веселиться? Взяли — похоже, что чисто случайно — хорошую добычу, вовремя укрылись в надежном месте — что еще нужно для изменчивого пиратского счастья? Им бы сейчас побыстрей покончить со всеми делами — и пить, гулеванить! Вместительные трюмы захваченного разбойниками корабля оказались полны бочонками с вином, тюками сукна, золоченой посудой и какими-то объемистыми мешками. То ли там была шерсть, то ли что-то еще — бог весть. Но тяжеленные — ужас! Один едва тащили вдвоем. Идущий в паре с Лешкой Георгий уже пару раз падал, под злорадный смех шиурмы. И Лешка заметил, как «слуга Мисаил» что-то подобострастно шепнул надсмотрщику. Тот внимательно оглядел Георгия и кивнул с нехорошей усмешкой. Да-а… Похоже, медлить было нельзя. — Ищем Владоса! — оглянувшись по сторонам, шепнул Алексей. — Посматривай. Георгий послушно кивнул… и опять едва не свалился: — Господи! Ну, не могу я таскать эти мешки! — Встать! — немедленно взмахнул бичом надсмотрщик. — Поднимайся, кусок дерьма! И град ударов посыпался на несчастного юношу. — Он встанет, — помогая товарищу подняться, воскликнул Лешка. И ту же получил удар по спине. — Встанет, куда денется? — расхохотался неизвестно откуда подскочивший Галинда. — А не встанет, так тем хуже для него! Пиратский юнга глумливо захохотал. Шепча молитвы, Георгий, пошатываясь, поднялся на ноги и уныло побрел к перекинутым с захваченного корабля сходням. — Эй, Али! — вздрогнув, Лешка обернулся, увидел Владоса с большим бочонком на плечах. — Ну, наконец-то, нашелся! — Это еще как сказать, кто нашелся… — Не будем привлекать внимание надсмотрщиков, — оглядевшись по сторонам, тихо предупредил грек. — Бери бочонок и шагай за мной. По пути и переговорим. Лешка так и сделал, бегом — вот так усердие! — поднялся по сходням, схватил первый попавшийся бочонок, сбежав вниз, нагнал грека: — Вот что, дружище. Хорошо бы отсюда дернуть! — Чего? — не понял Владос. — Сбежать, говорю. Как раз момент очень удобный. Думаю, больше такого не будет. — Правильно думаешь, — согласился грек. — Подождем, когда совсем стемнеет. — Э, нет, — тут же возразил Алексей. — Никогда не считай других глупее себя. Думаешь, они не удвоят ночную стражу? Обязательно закуют… да мы до темноты и не разгрузимся. — Значит, оставят на завтра. — На завтра? — Лешка покачал головой. — Вот уж не думаю. Он мысленно поставил себя на место разбойничьих главарей. Все сложилось удачно, взяли хорошую добычу, теперь бы ее надежно разместить, выставить охрану, побыстрее реализовать… Нет, тянуть с этим не стоит. Хотя можно было бы пока оставить все на захваченном судне… однако, как только причалили, так сразу приступили к разгрузке. Юноша задумался. Зачем-то они торопятся… Наверное, на торговое судно уже есть покупатель, иначе, к чему такая спешка? Коли так, значит, придется работать всю ночь. А дележ награбленного, вероятно, отложат до утра, до окончания разгрузки. Вот, тогда и рвануть! Нет, ведь тогда всех гребцов снова закуют! Значит — сейчас! Сейчас — или никогда. — Владос, а Трапезунд большой город? — Да уж, не маленький. — Значит, там есть, где спрятаться. — Постой… это ты к чему? — Да все к тому же… Где Георгий? — Только что спустился в трюм… Не очень-то быстрый с него работник. — Думаю, на рассвете его убьют, — замедляя шаг, тихо промолвил Лешка. Владос молча кивнул — согласился. Трое надсмотрщиков, стоявших у черного зева трюма, с насмешкой пялились на только что вышедшего из трюма Георгия. Запыхавшийся, словно загнанная лошадь, парнишка с видимым усилием тащил на плечах небольшой тюк. — Поменьше еще не мог взять, гяур? — один из надсмотрщиков пнул юношу в бок. Тот упал, выронив тюк. Надсмотрщики загоготали: — Медленно ходишь, гяур. Медленно… Лешку осенило. Замедлив шаг, он подождал несчастного парня, окликнул: — Эй, Георгий! Есть дело. — Дело? Слава богу, этот парень еще не впал в апатию! Значит, есть надежда. Лешка пошел сзади: — Не оборачивайся. Слушай. — Да – да… — Ты медленно ходишь… — Я… я не могу… — Значит, ни у кого не вызовет подозрения, если ты будешь двигаться еще медленнее. Георгий, несмотря на предупреждение, обернулся с удивлением на лице. — Задержись и пошарь в трюме! — быстро шепнул Алексей. — Ищи то… даже не знаю, что. В общем-то, что поможет нам бежать. — Но ведь в трюме тоже разбойники! — Знаю. Думай. И знай — на тебя вся надежда! — На меня?! — в потухших глазах парня проскользнула искра авантюризма и близкой удачи. — Я сделаю, — тут же заверил он. — Обязательно сделаю. Все, что смогу. Между тем уже стемнело, и пираты зажгли факелы, ничуть не беспокоясь, что их могут заметить с моря или со стороны селения. Впрочем, наверняка староста селения — или как он там у них называется — был для разбойников своим человеком, иначе б они не чувствовали здесь себя столь вольготно. Медным сияющим тазом на небо выкатила луна, вокруг нее уныло затанцевали звезды. Несущие огромный тюк Владос и Лешка переглянулись. Георгий что-то задерживался. Либо он совсем упал от усталости, либо… Ага, вот наконец показался! — Долго ты будешь лентяйничать, подлая собака? — возмущенно крикнул стоявший у сходней разбойник. Другой схватился за плеть. — Постой, — придержал его третий. — Ему все равно подыхать. Так пусть напоследок хоть принесет нам немного пользы. — Да – да, пусть поработает, нечего его пороть. Больше толку! Пираты загоготали. — Нашел, — поравнявшись с друзьями, возбужденно шепнул Георгий. — За бочонками есть люк на верхнюю палубу. Открыт — я проверял. — Хорошо, — Лешка невозмутимо поправил поудобнее тюк. — Значит, заходим во-он с той толпой… Эх, заметят! Их бы там задержать… Впрочем… — Он оглянулся и подмигнул. — Немного поотстаньте, а, как услышите шум — ныряйте в люк и ждите. — Чего ждать? — не понял Георгий. — Меня, господи! Сердце юноши колотилось. А душа пела! И, казалось, все по плечу, все получится, непременно получится, не может такого быть, чтоб не получилось! Войдя в трюм, Лешка дождался, когда друзья останутся позади, и нарочно споткнувшись, полетел прямо под ноги уже возвращающемуся с огромным мешком на плечах «немому». — Ну, ты еще начни тут падать! — не удержавшись на ногах, заорал тот и едва не прикусил язык под тяжестью свалившегося сверху Мисаила. — Ну, чего вы тут разлеглись?! — возмущались следующие… Поигрывая плетью, отвлекся от выдачи мешков разбойник. Кивнул напарнику — мол, пойду, разберусь… Лешка живо протиснулся между ногами невольников. Схватил мешок… Подождал, пока все утихнет. И, осторожно положив мешок, рванул к люку, больно ударившись головой о дощатую переборку. — Уй-я! — Ты чего кричишь? — Понастроили тут… Мы где? — Вон лестница на верхнюю палубу. — Так идем! Только осторожнее! Все трое быстро поднялись по лестнице вверх и выглянули из люка. На палубе нефа до сих пор валялись неубранные трупы, хорошо видимые в медно-оранжевом свете луны. Кто-то еще стонал, у кого-то прямо из груди торчал обломок копья, а рядом валялись выпавшие из распоротого живота склизлые кишки. Лешку чуть было не вырвало, замутило… Ну вот… Парень набрал в грудь побольше воздуха — теперь еще только с самим собой проблем не хватало для полного счастья. По счастью, палуба оказалась пуста — да и что там было охранять? Трупы? Владос обвел глазами остальных беглецов: — Ну? Куда теперь? — На берег нельзя — заметят, — шепотом отозвался Лешка. — Значит, остается — море. Тут случайно не осталось никаких шлюпок? — Чего? — не поняв, Владос с Георгием удивленно переглянулись. — Ну, лодка. Они ведь имеются на больших кораблях. — Да, имеются, — согласился Владос. — Обычно они привязываются за кормой на канате. — А ну, посмотрим! Беглецы осторожно пробрались на корму. Веревка для шлюпки имелась… увы, оборванная. — Придется вплавь. — Я… я не очень хорошо плаваю, — негромко предупредил Георгий. Лешка невесело расхохотался: — А я вообще почти как топор. Как-то вот не случилось научиться. — Н-да-а, — Владос почесал рыжую шевелюру — вернее, полшевелюры, остальное-то было выбрито — посмотрел в море и вдруг улыбнулся. — Вам нужно будет просто чуть-чуть проплыть… до прибоя. А там дальше мелко — можете ползти по песку на коленках, главное, не высовывайтесь из воды. — Хорошая идея! — обрадовался Лешка. — И далеко нам так ползти? — До деревни. Верней, до причала. Уж там-то всяко найдется лодка. Вслед за остальными Лешка, насколько мог, спустился по кормовому канату и, отпустив руки, соскользнул в черноту моря. Вынырнул, отхаркиваясь… Черт возьми — и куда тут плыть? Хорошо, поддержал под руку Владос: — Осторожно… За мной… Вот-вот… уже немножко… Лешка хрипел, выплевывая изо рта воду — эх, зря плавать как следует не научился. Теперь вот плюйся! Хорошо еще Владос помогает. Набежавшая волна захлестнула плывущих парней с головой и потащила в море. Хорошо, опять помог грек… Ну, где же он, этот чертов пляж? Лешка в какой-то момент почувствовал, как его неудержимо тянет на дно. И Владос, как назло, куда-то делся. А вода уже заливала уши… Судорожными движениями юноша замахал руками… И вдруг ощутил, что опирается ногами о дно. Отдышался… Теперь — туда, к причалу. — Эй, парни… Георгий протянул руку… А вот и лодки! Много, на выбор. Жаль, что спрятаны весла. — Берем вот эту, — деятельно распорядился Владос. — И поднимаем парус. Отвязав канат, беглецы оттолкнули лодку от причала, устремляясь в открытое ночное море. — Ну, слава богу, — переведя дух, Лешка тихо засмеялся. — Кажется, ушли. Только вот, доплывет ли эта скорлупка до Трапезунда? — Должна, — улыбнулся грек. — А не доплывет, так и не надо! — То есть как это — не надо?! — в голос завопили Георгий и Алексей. Владос важно переложил рулевое весло: — Я когда-то хаживал в здешних местах… Вон там, по левую руку — Трапезунд, — он показал. — По правую — Цхуми. Смею вас уверить — это весьма оживленная морская трасса. Какой-нибудь корабль нас наверняка подберет, не сегодня, так завтра. — Ого, успокоил. Лучше уж сегодня… К тому же, кажется, уже светает! — Светает? — вдруг заволновался грек. — И в самом деле! Это очень плохо, друзья — пираты, прочухавшись, могут выслать погоню. — Да ладно, — Лешка отмахнулся. — Вряд ли они заметят… — Конечно, заметят! Три человека пропали — и не заметят. Обязательно заметят, рано или поздно. — В таком случае, лучше — поздно, — подал голос Георгий. — Кстати, нас могут и не взять на торговое судно, приняв за беглых каторжников. Посмотрите-ка на себя! — Лучше и не смотреть! — Лешка взъерошил половину своей шевелюры, ту, что не была выбрита. — Для «Плейбоя» с «Максимом» нас точно не снимут. Разве что для «Клубнички». Заливая море нежным золотисто-палевым светом, из-за далеких гор поднималось солнце. Над головою синело небо, а воздух был столь прозрачным и чистым, что в другое время, несомненно, вызвал бы восхищение. Ну, а сейчас погода не вызывала ничего, кроме проклятий — слишком уж далеко вокруг было видно. Лучше бы моросил дождь. — Кажется, позади паруса! — оглянувшись, промолвил Георгий. — Лодки. Наверное, рыбаки. — Рыбаки? — в отчаянье воскликнул Владос. — Нет, не обольщайтесь, друзья мои. Это никакие не рыбаки. Это — погоня! На лодках тоже заметили беглецов и что-то громко заорали, видно, предлагали сдаться. — А вот уж фиг вам! — Лешка обозленно сплюнул. — Давайте уж, поиграем в догонялки. Слава богу, ветер есть, а горючее нам без надобности. Как думаешь, Владос, уйдем? — Если в открытое море — да. А путь к Трапезунду они давно перекрыли. — Не дураки… — Корабль! — неожиданно закричал Георгий. — Клянусь святым Михаилом, корабль! Во-он там, впереди. Какое-то большое торговое судно и не одно. — Шкипер, держите курс на неизвестное судно! — шутливо распорядился Лешка. Владос усмехнулся: — Есть, господин капитан! Велите подать в каюту вино и привести девочек? Вы каких предпочитаете? Блондинок, брюнеток, нубиек? — Пожалуй, предпочту нубиек. Никогда не пробовал, знаете ли! — Тьфу ты! — не выдержав, скривился Георгий. — Нешто можно вот этак шутить? А корабль — корабли — приближался, высокий и красивый, с четырьмя мачтами и белыми, выгнутыми надутой дугой, парусами. На верхушках мачт горделиво реяли на ветру вымпелы и флаги. — Странные какие стяги, — всмотрелся Георгий. — Никогда таких раньше не видел. — Почему странные? — Лешка тоже присмотрелся… Красивый такой флаг трепетал на мачте — по лазоревому полю серебряные звезды. Звезды! Серебряные! По лазоревому полю! «Звезда ведь не геральдический знак… А, впрочем, пусть будет». Господи, неужели… — Эй, эй! — привстав, Лешка замахал руками. Корабль уже был совсем рядом! — Вы кто такие? — перегнувшись через украшенный треугольными щитами фальшборт, осведомился юнга. — Мы бежали от разбойников. Вон они, сзади! — А, может, вы и сами разбойники? Почем нам знать? Идите своим курсом. — Возьмите нас, мы заплатим. Можете даже взять лодку. — Наверняка краденую! Проваливайте и не вздумайте к нам цепляться. Вот-вот, сейчас, на мачтах взовьются все паруса, и красавец-корабль уйдет, растает среди лазурных волн, как последняя призрачная надежда. — Постойте! — что есть мочи, закричал Лешка. — Мы — старые знакомые владелицы судна! — Опусти им лестницу, Килос, — прозвучал грубый голос с кормы. А дальше — еще лучше: — Пушкари, готовьтесь к залпу по разбойничьим лодкам! Господи! Лешка не поверил своим глазам — на кормовой палубе, картинно облокотясь на балюстраду, стоял… Кызгырлы! В синем шелковом тюрбане, алом плаще и… и в ослепительно белых шальварах! Стоял и…
Глава 11 Зима 1439 г. — 1440 г. Трапезунд КИРПИЧИ
Смотри, исполнен договор! Иди ко мне, девица!Родосские песни любви — Стослов
…Улыбался. «Счастливый Юсуф» — так назывался принадлежащий Гюльнуз корабль — спокойно доставил беглецов в Трапезунд. Никакие пираты за ними не гнались, видимо, убоявшись, а, скорее, просто махнули рукой да вернулись делить награбленную добычу. Некоторое время друзья провели на борту судна, и Лешка с удовольствием и какой-то светлой грустью выслушивал рассказы Кызгырлы — бывшего надсмотрщика, а ныне — доверенного лица семейного торгового дома «Гвидо Сильвестри и Гюльнуз». — Хозяйка частенько вспоминает о тебе, Али, — кивал головой Кызгырлы. — И я обязательно поведаю ей о нашей встрече. Кстати, не хотите ли вернуться назад? Мой бывший хозяин Ичибей Калы уехал, и в Кафе вам ничего не грозит. — Нет уж, — Владос замахал руками. — Спасибо за предложение, но все наши пути теперь ведут в Константинополь! — Жаль, мы туда не идем. Скоро будем готовиться к свадьбе! — Как? — удивился Лешка. — Ее еще не сыграли? Кызгырлы заливисто расхохотался: — Да нет, сыграли давно. Просто теперь мы женим Алныза. — Алныза?! — на этот раз удивился грек. — Неисповедимы пути твои, Господи! Корабли Гюльнуз пустились в обратное плавание примерно через неделю, во время которой беглецы постарались привести себя в божеский вид. Подстриглись, побрились, да на занятые у бывшего надсмотрщика — а, вернее, у вышеуказанного торгового дома — деньги прикупили не очень дорогую, но вполне добротную одежонку. И еще хватало на оплату постоялого двора и попутного судна! Лешка, между прочим, мучился совестью: — Как же мы вернем Гюльнуз деньги? Перешлем через какого-нибудь купца? Но, кому доверить, ведь сумма немаленькая? — Темный ты человек, Алексий! — громко расхохотался Владос. — Извини, конечно, но сразу видно, что вырос ты где-то в жуткой глуши, в далеком далеке цивилизации. Верно, Георгий? — Да, — Георгий тоже засмеялся и пояснил: — Мы просто-напросто зайдем в какой-нибудь банк и отправим в Кафу вексель на денежный перевод. — Ах, вот оно что! — теперь уж захохотал и Лешка. — Значит, в банк. Значит, денежный перевод. Вот уж не знал, что у вас уже есть и банки и переводы. Интересно, Интернет еще не изобрели? А то б я, наверное не удивился! — Сколько удивительных слов в русских диалектах — Владос наставительно поднял вверх большой палец. — Признаться, я таких слов в жизни своей не слышал, хотя с русскими общался много. — Не с теми общался, — пошутил Лешка. Грек покривил губы: — Может быть, может быть. Кстати, не пора ли поискать хоть какое-нибудь жилье? Ведь, между прочим, уже скоро стемнеет. Друзья покинули гавань и зашагали вдоль по широкой улице, мимо крепких крепостных стен с высокими башнями, мимо монастырей и церквей с золочеными куполами, мимо мраморных общественных зданий с колоннами и тенистыми портиками. Трапезунд поражал сказочным великолепием дворцов и храмов, ароматом виноградников и садов, привольем оливковых рощ. А уж когда колокола церквей зазвонили к вечерне, приятели и вовсе почувствовали себя благостно и завернули в первый же попавшийся храм, поблагодарить Господа за чудесное спасение. Внутри храма царил приятный полумрак, золотистые лучи заходящего солнца, проникая сквозь узкие окна, выхватывали из полутьмы великолепные фрески, изображавшие первых христианских святых — Петра, Георгия Победоносца, Николая Угодника. Чудесные краски фресок — небесно-голубые, золотистые, палевый — казалось, светились мягким приглушенным светом. Вкусно пахло горящими восковыми свечами, ладаном и еще чем-то сладким. Облаченный в сверкающие золотом ризы священник, помахивая кадилом, скороговоркой читал молитву. Все присутствующие — а в храме было довольно многолюдно — крестились и клали поклоны особо почитаемым иконам. Возблагодарив Господа, перекрестились и беглецы. Священник прочел каноны за здравие и за упокой, и друзья встали в очередь за свечками. Лешка исподтишка рассматривал собравшихся — все они производили на него впечатление чрезвычайно добрых и благонравных людей, да и вообще — атмосфера в храме стояла самая благостная, и юноша пожалел, что раньше, еще у себя, так редко захаживал в церковь. Хорошо хоть вот здесь зашел… И словно бы повеяло чем-то родным и до боли знакомым! Выйдя из дверей храма после вечерни, друзья с просветленными лицами остановились у паперти. Церковь — храм Святой Софии — стояла на пологом холме, с которого открывался изумительный вид на всю округу. Солнце уже опустилось за далекие горы, но последние лучи его еще окрашивали небесный свод мягким нежно-палевым светом. Было тихо, ни ветерка и на небе — ни облачка. Лишь серебрилась луна в окружении рассыпанных мелким жемчугом звезд. — Эй, уважаемый, — Владос задержал какого-то старичка. — Мы — паломники, возвращаемся из Святой Земли. Не подскажешь ли, где нам отыскать недорогой постоялый двор? — Паломники?! — старичок улыбнулся, кивнул. — Святое дело! А правда ли говорят, что безбожные турки не чинят никаких препятствий тем, кто идет поклониться Гробу Господню? — В общем-то, не чинят, — кивнул Георгий. — Хотя случается всякое. — Так что насчет постоялого двора? Вместо ответа старичок пристально оглядел друзей и принялся дотошно расспрашивать их о роде занятий и родственниках. — Ну, я вижу, вы люди почтенные, — наконец резюмировал он. — Но, видно, придется вас огорчить — по морю до Константинополя вы сейчас не доберетесь — не сезон, а по суше — не советую. Сами знаете — турки. — Да уж знаем. — Правда, случайно может зайти какое-нибудь одинокое судно. Надо следить. Есть у меня один знакомый в порту… — Так где бы нам сегодня переночевать, дедушка? — напомнил Владос. В ответ старичок лишь прищурился и поинтересовался, какими средствами располагают его новые знакомцы. — А какие здесь цены? — Недешевые! Нет, думаю, вам совсем не стоит связываться с постоялыми дворами. Поверьте мне, их хозяева такие выжиги… Тем более вам придется ждать корабля до самой весны. — Так что же ты нам посоветуешь, добрый человек? Старичок снова обвел всех взглядом и улыбнулся: — А ведь можно не только прожить до весны, но и хорошо заработать! — Да что ты говоришь? — переглянулись приятели. — И каким же образом? — Я — староста причта церкви Святой Софии, — старичок наконец соизволил представиться. — Зовут меня Николай, Николай Скадос, и у меня есть неплохая работа для достойных людей. Ну — и жилье, разумеется. — Ну и что же нам придется делать? — недоверчиво поинтересовался Владос. — Надеюсь, ничего предосудительного? — О, что вы, что вы, — Николай замахал руками. — Так, кое-что привезти, отвезти… Короче говоря, будете возить кирпичи. Надеюсь, лошадьми править умеете? — Да у меня на мотоцикл права и на грузовик скоро будут! — обиделся Лешка. — Ваш друг не ромей? Ах да — русский. Но, видно сразу — человек достойный. — Вы, Николай, тоже вроде бы ничего. Старичок улыбнулся: — Ну, так что? Согласны? Друзья немного подумали и, договорившись об оплате, ударили по рукам. Сделку не обмывали — все ж таки стоял предрождественский пост — тем не менее настроение у всех троих парней было приподнятое. Ну, еще бы! Теперь-то жить можно — и корабля дождутся, и денег подзаработают, так, что, наверное, можно будет сразу же и осуществить перевод в Кафу. Эх, и повезло же им нынче! Ну, просто какая-то счастливая полоса настала! И давно пора бы!
Старик Николай не обманул — работа и в самом деле оказалась неплохая: нужно было возить кирпичи из загородной деревни, где располагалась мастерская некоего мрачного бородатого субъекта по имени Аристарх, на задворье у церкви Святой Софии. Возили вдвоем — Владос и Лешка, потом, уже втроем, быстренько разгружали — и Георгий, тщательно пересчитав привезенные изделия, отправлялся с докладом к «деду Николаю», как приятели прозвали меж собой старосту церковного причта. Когда выходил один рейс в день, когда два — старика, это, похоже, не очень-то волновало. Правда, в иные дни приходилось и погорбатиться немного — съездить туда-сюда раза три, а то и четыре. Стражники у ворот парней уже знали, пропускали беспрекословно и не обыскивали — да и что можно отыскать в груде только что обожженного кирпича? Такая вот была работа. Жили приятели в небольшой каморке при церкви — довольно-таки уютной и теплой. Помещалось три узеньких ложа, застланных верблюжьими одеялами, небольшой стол, полочка, обитый медью сундук для вещей. Трапезунд Лешке понравился — ничего не скажешь, красивый был город, да и за городом глаз нельзя было отвести от синих гор, зеленых и темно-голубых виноградников, желтых оливковых рощ. И это сейчас, зимой! Каково же будет летом? Правил городом — и всей империей, вернее, ее остатками — император Великий Комнин, которого редко кто видел и, такое впечатление, мало кто уважал, в отличие от предыдущего императора Мануила. На базаре открыто шептались, что Великий Комнин панически боится турок, впрочем, турок здесь все боялись. С другой стороны, на взгляд всех трех приятелей, император отличался гуманностью — не производил никаких публичных казней, никого не пытал, не бросал в тюрьмы, и указы его громко не зачитывали на площадях глашатаи. Правил незаметно, тихо, так, что иногда казалось, что в империи и вовсе никакой власти не было. И, говорят, пьянствовал. Но город все же был чудесен! И Лешка все чаще подумывал даже, что не стоит ехать в далекий Константинополь — а пожить здесь. Подкопить деньжат, нанять людей да двинуть на Русь — искать Черное болото. Неплохой, вполне приемлемый план. Владос и Георгий — другое, они ведь были ромеи, и во всем мире для них имелся лишь один город — Константинополь. А Трапезунд — красивейший, чудеснейший Трапезунд — оба, не сговариваясь, презрительно именовали нищей провинциальной деревней. Ну, что и говорить — каждому свое. В свободное время, по вечерам и церковным праздникам, Георгий истово молился, а Владос с Лешкой открыто тосковали — дед Николай одним из условий поставил то, чтоб ребята ни с кем не общались, не заводили друзей-приятелей, дескать — это одна лишь помеха в работе и строительных делах. Мол, потерпите, парни, до весны-то не так и много осталось. Парни, конечно, терпели — больно уж условия были выгодными — но все ж тосковали, тосковали. О чем вообще может тосковать молодежь? По компаниям друзей, по посиделкам с песнями и танцами, по девчонкам. Да-да, по девчонкам! Природа брала свое, и странно бы было иначе. Иное дело — Георгий, тот истово верил и молился — вот и все развлечения. Впрочем, судя по довольному виду, парню этого хватало вполне. Ну, кому что… И, конечно же, парни не выдержали. Первым задал провокационный вопрос Владос — они как раз остановили повозку на перекрестке — пропускали возвращавшийся со службы отряд ночной стражи. Чеканя шаг, шли тяжеловооруженные панцирники – акриты, крупные чешуйки из брони ярко блестели в лучах зимнего солнца, над шлемами покачивались плюмажи из страусиных перьев, угрожающе торчали короткие копья. — Глянь-ка во-он туда! — воскликнул вдруг Владос. — Ну что за красивая девчонка! — Рыжая? — Лешка присмотрелся. — Нет. Та, что с ней рядом. — Ах, эта… Да она, кажется, толстая! — Сам ты толстый. Вот, что, Алексий, — пропустив воинов, грек тронул поводья и, оглянувшись по сторонам, зачем-то понизил голос: — А не гульнуть ли нам немного? Так сказать, согрешить! Пост-то, чай, давно кончился. — А, пожалуй! — с готовностью откликнулся Лешка. — Только вот как? Боюсь, старик прознает. Мне почему-то кажется, что церковный сторож ему о нас стучит. — Стучит?! — Ну, докладывает. — А, это ясно, что докладывает, — Владос хохотнул и, пригладив рыжую шевелюру, заговорщически подмигнул приятелю. — Так мы ведь не из дома будем на гулянки бегать! — А как же тогда? — А прямо днем… Вот, зачем нам вдвоем ехать? Телегу и один может загрузить — тяжело, конечно, но оно того стоит. В общем, предлагаю ездить за кирпичами по очереди. Сегодня — один, завтра — другой. Вот и погулять можно будет — считай, целый день! Знаешь, сколько в Трапезунде «веселых домов» — лупанариев? Лешка усмехнулся: — А сколько? — Много! — со значением отозвался грек. — Но там ведь надо девкам деньги платить. — Во, дает! Конечно, надо. А ты что, проходимец этакий, хотел за так? Ничего-ничего, не жмотничай. — Но денег-то маловато осталось, — озаботился Лешка. — Так попросим у старика! Скажем, новые башмаки хотим справить.
Дед Николай деньги дал. Поворчал, но дал, в счет будущей зарплаты, так сказать — авансом. Обрадованные друзья всю ночь шептались, а утром, как только выехали за ворота церковного двора, подбросили вверх мелкую медную монетку — обол: — Ну, голова или нос? — зажав медяху в кулак, осведомился грек. — М-м-м… Нос! — решительно заявил Лешка. Владос разжал руку — вместо ожидаемого изображения вражеского корабельного носа — ростра — там бугрилась кудрявобородая голова императора Мануила. — Моя очередь! — радостно закричал грек и, хлопнув приятеля по плечу, добавил: — Не отчаивайся, ведь завтрашний день — твой! Он спрыгнул с телеги, едва та успела завернуть за угол — и был таков. — Везет же людям, — Лешка покачал головой и улыбнулся. И в самом деле, чего расстраиваться-то? Ведь завтрашний день — его. А сегодня уж пришлось потрудиться. Загрузить целую телегу кирпича — и вдвоем-то не получится, а уж одному… Святящийся, как голый зад при луне, грек внезапно вынырнул из темноты уже у самой церкви — Лешка нарочно ехал помедленнее, крутил головой. И все ж — не заметил. — Ну, слава богу, успел! — запрыгнув на облучок, Владос перекрестился на церковный купол с большим золоченым крестом. — Скажи спасибо, что я подождал, — буркнув, Лешка повернулся к приятелю. — Ну, как? — Просто, как в сказке! Недалеко от старой башни есть одно заведение, я тебе расскажу, как найти…
Лупанарий Лешка отыскал сразу, заведение располагалось на втором этаже ничем не примечательной харчевни, в подробностях описанной Владосом. — Что угодно господину? — к гостю тут же подбежал лысый трактирщик с небольшой черной бородкой и вислыми усами. — Есть хорошее вино, родосское… — трактирщик понизил голос и, весело подмигнув, осведомился: — Желаете подать на второй этаж? — Ж-желаю, — Лешка чувствовал себя как-то скованно, все ж таки впервые в жизни посещал столь одиозное заведение, да еще и черт знает где. — Прошу, мой господин! — поклонившись, лысый повел посетителя к лестнице, почтительно интересуясь, какую закуску подать к вину: — Белые пышки, черные маслины, оливки? — Оливки, — решительно кивнул юноша. — Прошу! Резким движением руки хозяин заведения откинул одну из тяжелых портьер, скрывавшую вход в небольшой альков, все убранство которого составляли широкое ложе и небольшой столик на гнутых деревянных ножках. — Придется немного обождать, — гостеприимно кивнув на альков, улыбнулся хозяин. — Не очень долго… Да, извините, что спрашиваю — у вас имеются платежные средства? Лешка без лишних слов вытащил из кошеля несколько небольших серебряных монет — денариев: — Этого хватит? — Вполне, — улыбнулся трактирщик. — Еще раз прошу прощения… видите ли, любезнейший господин, в последнее время развелось столько жуликов, и таких, я вам скажу, ловких, что и не отличишь от честных людей, таких, как мы с вами. Еще раз попросив немного обождать, хозяин заведения зажег зеленоватый светильник и задернул портьеру. Усевшись на ложе, Лешка недоуменно пожал плечами. Вино… закуска… А где же девочки? Он что, ошибся? Или не так попросил? Или это грек все напутал? Портьера внезапно качнулась, и в комнату, грациозно покачивая бедрами, вошла… нет — вплыла — пэри! Красавица из восточных сказок, с темными чуть раскосыми глазами и нежно-оливковой кожей. Полупрозрачные шальвары из тонкой зеленоватой ткани отнюдь не скрывали стройные бедра, а кроме шальвар, на красавице была лишь узенькая, затканная золотом жилетка, оставлявшая обнаженным живот с темной ямочкой пупка. Темные волосы девушки стягивал узкий серебряный обруч. Придерживая обеими руками, пэри несла на голове большое серебряное блюдо с кувшином и двумя бокалами. — Ты просил вина, господин! — изогнувшись, красавица поставила блюдо на столик и уселась рядом с Лешкой. — Как твое имя, о благородный юноша? — Алексей… Али… А ты? — Меня зовут Балия. — Ты очень красивая… Девчонка лишь усмехнулась. Лешка потянулся к кувшину: — Выпьем вина? — Охотно… Рука юноши дрогнула, и рубиновые капли упали на серебро, растеклись кровавыми кляксами. — Ложись, мой господин, — выпив вина, промолвила Балия. — Я сделаю тебе чудесный массаж! Лешка потянулся к поясу… — О, нет, господин. Я сама тебя раздену… Поверь, у меня это лучше получится. Лежа на животе, быстро освобожденный от одежды юноша чувствовал, как нежные девичьи руки гладят его спину и плечи… Не выдержав, перевернулся — голая красавица грациозно изогнула спину… — О Балия! — парень набросился на нее, словно тигр. — Постой, постой… — шептала девушка. — Не так быстро… Я ведь никуда не спешу… Темные соски пэри казались Лешке терпкими на вкус, кожа была горячей и шелковистой, а тело — гибким и соблазнительным. — Балия… Балия… Балия… Бессильно откинувшись на ложе, Лешка погладил девушку по бедру: — Какая ты красивая, Балия! — Красивая? — девчонка прилегла рядом и вздохнула. — О, у нас есть девушки куда красивее меня! Ты можешь их попробовать… Правда, не советую — дорого. Да и вообще… — Нет, — Лешка покачал головой. — Мне кажется, здесь самая красивая — ты. — Наверное, ты просто не видел других, — улыбнулась Балия. — Знаешь такой поцелуй — «вкус лотоса»? — Нет. — Сейчас я тебе научу… Иди сюда! Их губы снова слились в поцелуе, долгом и страстном, Лешка никогда еще ни с кем так не целовался… даже с почтальоншей Ленкой. А руки девушки уже ласкали его тело, и твердые, налитые любовным соком соски крепко прижимались к груди… — Балия… — сладко простонал юноша. — Поистине нет тебя прекрасней… Нет! Нет! Нет!
Они уговорились встретиться через день, и Лешка еле дождался, когда этот день наступит. На этот раз Балия танцевала для него, тихонько ударяя в бубен. Босые ноги ее скользили по ворсистому ковру алькова, обнаженное оливковое тело изгибалось… так, что юноша увлек ее в постель, не дожидаясь окончания танца. — Балия… — Мне тоже хорошо с тобою, Али! Налей еще вина… Впрочем, как хочешь. Поднявшись с ложа, девушка подошла к узенькому окну и посмотрела в небо: — Опять тучи. Кажется, снова пойдет дождь. — И пусть… Балия зябко поежилась: — Все равно, не люблю зиму. А ты? — Замерзла? — вскочив на ноги, Лешка обнял девчонку за плечи, погладил по животу и груди… — О, ты хочешь меня согреть, мой господин? — девчонка изогнулась, упираясь руками в край столика. Обернулась лукаво: — Что ж, я не против. — Балия… Потом они наконец допили вино и, обнявшись, уселись на ложе. — Расскажи мне о себе, — попросила девчонка и, вдруг оглянувшись на портьеру, добавила шепотом: — Расскажи то, что хочешь рассказать, а чего не хочешь — не рассказывай. Абдылчак, хозяин, заставляет нас расспрашивать посетителей. Расспрашивать не просто так — с хитростью. А я не хочу хитрить — устала. Тем более, ты мне очень понравился… Ты не такой, как все. Другой. Я это чувствую! — Да ладно, — Лешка не знал, огорчаться или радоваться. — Ну, если тебе надо — расскажу. Только предупреждаю, рассказ будет длинным. Он рассказал Балии почти все, естественно, исключая трактор, Черное болото и прочее. Почему-то утаил и Гюльнуз, но все, что касается рабства, пиратов, побега и нынешней работы на старика Николая Скадоса — изложил в подробностях и даже с юмором. — Так, говоришь, этот старикашка запрещает вам заводить любую дружбу? — хохотала девчонка. — А ты со своим другом все ж таки его обманули! Молодцы. Сколько он вам платит, этот старик? — Десять денариев за каждую ездку. — Сколько?! — Балия удивленно округлила глаза. — Десять… А что, это мало? Девушка пристально посмотрела на Лешку: — Десять серебряных монет — это много, очень много, Али. Никому столько не платят. Что, вы получаете их после каждой ездки? — Да нет… — юноша пожал плечами. — Старик обещал расплатиться потом. Правда, мы все же вытребовали у него немного. — Потом… — тихо повторила Балия. — Ты добрый парень, Али… — Она немного помолчала, а затем продолжала серьезно и тихо:— Мне почему-то очень не нравится ваш хозяин, уж больно много он обещал заплатить. — Думаешь, кинет? Ну, не заплатит? — Клянусь Джебраилом, я уверена в этом! Ну, кто будет платить столько денег за такую простую работу? И… как бы не обошлось и хуже… Вот что, — девушка приподнялась, посмотрев Лешке в глаза. — Я бы на вашем месте поскорее ушла. Просто взяла бы — и скрылась. Слишком уж все подозрительно. — Да брось ты! — расхохотался Лешка. — Думаешь себе, черт знает что. Николай Скадос — нормальный мужик… Ну, если и кинет, так и черт с ним — мы, чай, за его счет сейчас и живем. — И все ж я б убежала.
Этот разговор с Балией оставил в Лешкиной душе неприятный осадок. И в самом деле, с чего бы деду Николаю им так много платить? Согласились бы и за меньшую плату — никуда б не делись. И впрямь, подозрительно. Своими подозрениями — вернее сказать, подозрениями Балии — Лешка, опасаясь насмешек, не делился с друзьями, а решил для начала уяснить самому — беспочвенны они или все же нет. Просто-напросто начал повнимательнее присматриваться к тому, что творилось — сопоставлять, анализировать. Старик Николай в последнее время заставлял друзей делать по три ходки за день — так, что тем пришлось пока бросить все развлечения на стороне. Чем вызвана такая спешка, Лешка не знал и у старика не спрашивал, опасался вызвать подозрения. Пытался догадаться сам. Думал. Что такое случилось в последнее время? Выходило, что ничего. Абсолютно ничего — все так же уныло, постыло, скучно. Пригородная мастерская — кирпичи — подворье — опять мастерская. И так — по три раза в день. Но в их жизни ничего не менялось! Как же так? А если… Лешку вдруг осенило. Как-то ночью, вернее, поздним вечером, когда все уже улеглись, а ему вот что-то не спалось, юноша вдруг вспомнил одну интересную головоломку. Там нужно было соединить расположенные в три ряда точки тремя прямыми линиями. Сделать это было бы невозможно, если не видеть, что точки — это не точки, а небольшие кружки, а линии могут выходить далеко за границы рисунка. Далеко за границы… Вот именно! Лешка даже сел на постели. А утром специально заговорил с привратником о городской жизни. И узнал такое… — Ты знаешь, Владос, что в город приехало турецкое посольство? — поинтересовался юноша, когда повозка выехала со двора. — Не знаю, — грек пожал плечами. — Да и не очень интересуюсь, честно сказать. Ну, посольство… Что нам до него? — Турки приехали ровно три дня назад, — тихо пояснил Лешка. — И уже ровно три дня мы делаем по три рейса. — Совпадение! Случайность. — Совпадение? Может быть… Владос расхохотался: — Ну и мысли тебе в голову лезут! Вот что значит — три дня без женщины. Уже ведь три дня? — Да ну тебя, Владос! — обиделся Лешка. — Я ему серьезно, а он… — А, если серьезно, старик мне тоже весьма подозрителен, — понизив голос, признался грек. — Думаю, они не собирается нам платить. Но — пока-то мы ведь живем за его счет! Ждем себе корабля — что еще надо? Дождемся — сговоримся матросами. И никаких денег не надо! Лешка покачал головой: — Завидую тебе, дружище! Все-то у тебя просто выходит. А в жизни так не бывает! — А как бывает? — завелся грек. — Не знаю… Но точно — не просто. У нас поговорка такая есть — простота хуже воровства. Разогнавшаяся повозка чуть было не своротила тележку зеленщика. — Смотри, куда правишь, тетеря! — Владос выхватил у Лешки вожжи. — Заладил — просто ему, сложно… Чего это они там столпились? — привстав, он посмотрел вперед. Лешка тоже вытянул шею, увидев впереди, у пересечения с улицей Комнинов, скопление людей и повозок. — Во, блин — пробка! — Там и стражники… Наверное, ждут, когда проедет кортеж правителя. Ждали почти до обеда. Кто-то ругался, кто-то искал обходные пути, а парни просто радовались возможности повалять дурака. Тем более день-то выдался славный — теплый и солнечный. — Смотри, смотри! — вдруг закричал грек, показывая пальцем вперед. Лешка и сам уже увидел проехавших по широкой улице воинов на красивых конях, с чалмами и тюрбанами на головах. За спинами всадников развевались разноцветные плащи, у поясов, в золоченых ножнах висели тяжелые сабли. Разноцветные бунчуки развевались на копьях, гремели привязанные к седлам барабаны. — Турки уезжают, — пояснил кто-то в толпе. — Туда им и дорога — пусть катятся. Лешка ухмыльнулся: — Ну, что, Владос? Спорим — мы завтра съездим за кирпичами только один раз? — Да не буду я с тобой спорить. — Ну, давай… Ну, хоть на денарий. А я поставлю десять. — Один к десяти? Идет! Улыбаясь, грек тряхнул поводьями, и пустая повозка, быстро набирая ход, покатила…
Глава 12 Зима 1440 г. Трапезунд ЛАЗУТЧИК
Глядит оно, как будто разъяренный лев, Из-под бровей густых и нависающих, А глаз его по мере меньше бычьего, Налит густою кровью…Мануил Фил
…По улице Великих Комнинов. И впрямь Лешка оказался прав — буквально со следующего же дня у них началась череда относительного отдыха, который оба молодых человека использовали примерно одинаковым образом. Естественно, по очереди. Правда, длилась эта идиллия недолго — совсем скоро дед Николай снова потребовал возить кирпичи почаще. И что такое случилось в городе? Опять посольство? Да нет вроде бы ничего подобного не было. А что же было? — Завтра поедем в объезд, — ложась спать, предупредил Владос. Лешка поднял голову: — А что случилось? Улица перекопана? — Маневры. — Что?! — Понимаешь, — грек улыбнулся. — Моя знакомая девушка… ну, ты знаешь, откуда… Так вот, она сказала, что Великий Комнин проводит смотр войскам — и как раз завтра отряды панцирной пехоты промаршируют по центральным улицам. — Смотр войск?! — волнуясь, переспросил Лешка. — Так вот значит, что… — Ты это о чем? — Да все о том же… Парень задумался. Ведь так и выходило — один к одному, — как только в городе происходит какое-нибудь важное событие, так резко увеличивается число вояжей за кирпичами. Нет, это уже никакая не случайность, закономерность! Странная, говоря прямо, закономерность, странная — если не сказать больше… Что же, получается, старик Николай — шпион? Турецкий или еще неизвестно, чей… Лешка аж вспотел. Если все непредвзято проанализировать, получается так. А через кирпичную мастерскую — с помощью ничего не подозревающих парней — он держит связь с центром! Получает задания, отправляет шифровки… ну, пусть даже не шифровки — просто сведения. Стоп! Интересно, каким же образом он их отправляет? Ну, получает — понятно как: с кирпичами, а вот отправляет… Черт его знает. А что если старик прикрепляет какой-нибудь свиток прямо непосредственно к телеге? Или прячет сведения в ярме, да мало ли что можно придумать, повозка-то немаленькая. Вот бы поискать! Да-да, прямо завтра, как раз его, Лешкина очередь… хотя нет, вместе поедут, одному на три ходки не управиться, а сведения наверняка будут — маневры-то еще не закончились. Завтра… Да, завтра и посмотреть — выбрать момент, поискать повнимательнее… Назавтра дед Николай поднял всех самолично: — Быстрей, быстрей запрягайте, парни, — суетился он. — Да поезжайте сегодня не прямо, в обход, по Влахернской улице — от церкви налево. — Да знаем, — зевая, махнул рукой Владос. — А с чего б это такая спешка? — Видишь ли, — старик замялся. — Аристарх, кирпичник, собирается вскоре повысить цены. Так что нам выгодно купить и привезти кирпичи сейчас. И — как можно быстрее. — Ну, уж поспешим, раз такое дело, — солидно заметил Лешка. — Не беспокойся, дядь Николай, не подведем. — Да я и не беспокоюсь, — старик на миг хищно осклабился, но тут же кривоватая улыбка его стала весьма дружелюбной. — Чего мне беспокоиться-то? Вы — парни надежные. Видно, придется увеличить вам плату. — Золотые слова! — обрадованно потер ладони грек. — Поистине золотые. Они быстро запрягли лошадей и, усевшись в повозку, выехали с обширного подворья церкви Святой Софии. Как и советовал Николай, сразу же свернули налево и, понукая коней, покатили по узкой Влахернской улице, ведущей вдоль крепостной стены. Солнце, золотое утреннее солнце, разогнав облака, поднималось в небо. На башнях сменялась ночная стража. Когда повозка отъехала уже достаточно далеко от подворья, Лешка неожиданно попросил остановить лошадей. — Кажется, ось как-то не так скрипит, — посетовал он, юркая под телегу. — Я посмотрю. — Посмотри, посмотри, — щурясь от солнца, благостно кивнул напарник. — Только не очень долго. Небось, старикан и сегодня три ездки сделать заставит. Все ему кирпичей мало… Ничего не ответив, Лешка забрался под телегу и внимательно осмотрел днище и оси. Вроде бы ничего… Неужели старик положил сведения прямо в повозку? Но это ведь небезопасно — вдруг кто найдет? — Ну, долго ты там? — сверху прокричал Владос. — Иду… — Лешка прополз к задней оси и замер. — Есть! Как раз там, за осью, и был привязан небольшой свиток, который юноша, недолго думая, сунул себе за пазуху, зачем — и сам не знал. Так… Просто… — Все в порядке, — усаживаясь в телегу, улыбнулся парень. — Думал, ось скоро треснет… Слава богу — нет. — Ну и вид у тебя, — тронув поводья, хохотнул грек. — Грязный, как чушка! — Сам ты чушка, — Лешка почесал затылок и попросил остановиться где-нибудь по пути — обмыться. — Нечего было под телегой валяться, — пробурчал Владос. — Как бы не опоздать. — Не опоздаем. Я быстро. Они остановились у фонтана, вымылись, напились… Лешка, улучив момент, отошел в сторону — больно уж не терпелось развернуть грамоту… — Ну и что ты там от меня прячешь? — заглянув из – за спины, язвительно осведомился грек. — Письмо от любовницы? — Вот, — Лешка разочарованно осмотрел какие-то непонятные символы и протянул свиток приятелю. — Висело под задней осью. — Что?! Ну, в конце концов, почему бы не довериться старому другу? Вредничает, насмехается — да и черт с ним. Самому-то тут все равно не разобраться. — Ничего не понимаю, — Владос почмокал губами. — Белиберда какая-то. — Думаю, это из-за нее мы сегодня совершим несколько ездок, — негромко пояснил Лешка. — Ты так считаешь? — Да. Думаю, наш хозяин не так-то прост! И главное — как бы его игры не вышли нам боком. — А мы-то тут при чем?! — вполне искренне удивился грек. — Мы вообще ни о чем таком ни сном ни духом. — Это все так, — Лешка задумчиво потеребил подбородок. — Вот только чаще всего такие, как мы, и попадаются. Поди потом, доказывай, что ты ни при чем. Боюсь я, дружище! Как бы не запалиться! Не зря нам старик такие деньжищи платит… — Обещает заплатить — ты хотел сказать? — Ну да. Обещает. Интересно, на кого он работает? — На турок, — авторитетно заявил грек. — Или, может быть, на армян, на ордынцев… мало ли. До Трапезунда многие охочи — больно уж вкусен кусок. — Да уж, — невесело кивнул Лёшка. — Это ты верно заметил — вкусен. Как бы только нас вместе с ним не проглотили. Сказал — и словно накаркал! На этот раз у восточных ворот, через которые они всегда и ездили, стояла не обычная стража, а совершенно новые люди — надменные, злые, в блестящих чешуйчатых латах и с копьями. Главный — высокий чернявый мужчина с раздвоенной, словно копыто, бородкой — презрительно выпятив губу, вразвалочку подошел к телеге: — Куда, зачем? — В керамическую мастерскую Аристарха, что на Валясице, — охотно пояснил Владос. — За кирпичами на ремонт подворья церкви Святой Софии. — За кирпичами, говорите? А ну, записывайтесь в подорожную книгу! И платите три обола. — Так мы ж пока пустые… — Четыре! Друзья грустно переглянулись: ничего не поделаешь, видно, придется платить. Какой-то молодой воин — совсем еще мальчишка — принес из привратной будки подорожную книгу — длиннющий папирусный свиток. — Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался копытобородый. — Никогда подобных книг не видел. Интересно взглянуть… — Он развернул свиток, вчитался… — Ага! Вот и вы… Владос и Алексий, возчики господина Николая Стадоса, церковного старосты. Третьего дня с утра везли кирпичи… И в обед везли. И вечером. И за день до того… Ого! Да из этих кирпичей не только церковное подворье отремонтировать, стену крепостную выстроить можно! А не уклоняется ли ваш наниматель от налогов, а? — А мы почем знаем? — Верно, не знаете. Но — поможете его побыстрей отыскать! — расхохотавшись, главный щелкнул пальцами. — Взять их! Рослые стражники враз скрутили парням руки и утащили в воротную башню. — Да что вы делаете-то, ироды? — нарочно привлекая внимание прохожих, громко ругался грек. — Это же произвол! — Меньше болтай, дешевле отделаешься, — цинично бросил стражник и подмигнул своим. — А ну-ка, братцы, обыщем их! Сильные руки зашарили под одеждой. — Ой-ой! Щекотно! — задергался Владос, а Лешка… Лешка похолодел — из-за его пазухи уже вытаскивали грамоту. Развернули. — Ого! Ну и птички залетели в наше гнездо! Господин Каландис, взгляните-ка сюда! Господин Каландис — тот самый командир, чернявый, с раздвоенной бородкой — заглянул в караульное помещение. — Ого! — воскликнул он, рассмотрев найденную грамоту. — Да тут пахнет хорошей наградой! Значит, так: этих, — он кивнул на побледневших друзей, — связать. Сторожить. Потом доставить, куда скажу. И смотрите у меня, отвечаете головой. — Ну, вот оно, — уныло повесил голову Владос. — Дождались. Лешка ничего не сказал — а что было говорить-то? Связав руки, их поместили в узкой комнате для задержанных, забранной решеткой из толстых металлических прутьев. Двое воинов, притащив скамью, уселись рядом с решеткой и не отрывали от пленников глаз. — И не вздумайте разговаривать! — без обиняков предупредил один из стражей. — Не то ка-ак шваркну копьем — мало не покажется. Владос опустил голову, а Лешка… Сказать, что он был подавлен — значит, ничего не сказать. Ну, как же так?! Как же так получилось? Далась ему эта телега, эта злосчастная грамота… Ведь телегу-то не обыскивали, обыскивали седоков, и то — просто так, для профилактики. И вот, на тебе! Как назло. Да-а, вляпались. И самое главное — виноват-то во всем он, Лешка. Как теперь быть? Как смотреть в глаза Владосу? Выход один — взять все на себя, а уж там — будь что будет. Их продержали в караулке почти до вечера, и, уже когда начинало темнеть, посадили в закрытый возок и куда-то повезли под усиленной охраной стражников. Повозку подбрасывало на ухабах, скрипели колеса, а на сердце было так муторно, что просто и не сказать как. Ехали долго, правда, больше стояли, и Лешка даже попытался представить себе, как матерый шпион —куда везут? Впрочем — а к чему все это? Города-то они толком не знали. Скорей бы уж привезли. Лешка старался не смотреть на Владоса, и глотал горькую слюну, чувствуя себя виноватым во всем. А грек… Грек вдруг изловчился, ткнул его локтем и вдруг весело подмигнул — мол, еще повоюем! Как раз в этот момент повозка явно поехала медленнее, а затем и вообще остановилась. Один из сидевших внутри — вместе с арестованными — стражников откинул плотный полог, что-то громко спросил и, оглянувшись, махнул рукой: — Вылезайте, приехали. Один за другим узники выбрались из повозки. Уже было совсем темно и над головами холодно мерцали звезды. Холодный ветер дул откуда-то с гор, раскачивая ветви деревьев, пахло конским навозом и почему-то — розами, вернее — шиповником. А, так и есть — повернув голову, Лешка увидел обширный сад. В руках стражников, потрескивая, горели факелы, добавляя к навозу и розам свежий запах смолы. — Ну, чего встали? — Лешку весьма ощутимо приложили по шее, парень дернулся и, вздохнув, зашагал следом за копытобородым Каландисом — тот их, оказывается, сюда и привез. Сюда… Интересно было — куда? Впрочем, чего интересного? Здоровенный трехэтажный дом, довольно угрюмый, скорее даже — крепость, если учитывать маленькие оконца и башни. Сад был окружен железной оградой, через ворота которой к дому вела посыпанная песком тропинка. Когда подошли ближе, гремя цепями, залаяли псы. Они были невидимы в сгустившейся темноте, но, судя по лаю, чувствовалось — зверюги солидные, не какие-нибудь там болонки. Проведя арестантов длинным пустынным коридором, стражники спустились вниз, в подземелье, мрачное и сырое. Приоткрылась дверь… вторая… В одну камеру втолкнули Лешку, в другую — Владоса. Ну, ясно — разобщили, суки… Лязгнул засов. Внутри оказалось темно, сыро и холодно. Чтобы не озябнуть, Лешка принялся прыгать… но прыгать долго ему показалось не интересным. Тогда он стал делать вид, что заводит гусеничный трактор. Подняв ногу, забрался в кабину — вытянул руку — включил «массу». Спустился. Снял крышку с двигателя. Нагнулся, аккуратно поставил рядом. Намотал на шкив тросик. Резко, с силою, дернул. Эх, не повезло, не завелся с первого раза. Есть ли в «пускаче» бензин? Нету! Так и знал, что нету. Залить. Взять канистру. Поднять. Осторожненько… Ага! Теперь — снова шкив. Дернул! Рраз! Два! Три… Ага! Завелся… загрохотал основной. Теперь перевести рычаг, выключить пусковой движок… Ху-у, слава богу. Умаялся! Лешка согрелся, что ему сейчас, для начала, и надо было. Теперь настала пора подумать, поразмышлять. Итак — как юноша и предполагал, вернее, как предупреждала Балия — старик Николай занимался совсем уж опасным и предосудительным делом, которое и молодым-то не всем по плечу, не говоря уже о пожилых людях — короче говоря, шпионил. И надо ж было такому случиться, что он, Лешка, как раз и попался со шпионской информацией в кармане… ну, не в кармане, за пазухой. Что ж у него теперь будут спрашивать? А что всегда спрашивают у шпионов? На кого работаешь, тайники, информаторы, связь… А ведь ничегошеньки Лешка не знает. Знал бы — выдал, конечно. Какая ему, к чертям собачьим, разница, на какой стороне быть? Но в том-то вся и штука, что ничего такого известно не было! А в истину, естественно, тюремщики не поверят. Да никто бы не поверил. «Твоя грамота? О, нет! А как у тебя оказалась? Случайно нашел под телегой. Ой, не смеши мои шнурки!» Это уж точно — никто не поверит. Одно слово — шпион. Под это дело вполне и повесить могут. Или голову отрубить — как тут у них принято? И не одного Лешку — и Владоса, и старика, и Георгия — всех! Ну, надо же, так всех подставить! Юноша застонал, обхватив голову руками. Если они схватили старика… Интересно, что тот скажет? Хорошо бы — правду, тогда получится, что парни тут ни при чем. А скажет дед правду? Черт его знает. В зависимости от того, что ему будет выгоднее сказать. С одной стороны, если много людей замешано, то, вроде бы как групповуха получается. А если один… А вдруг здесь наоборот — на всех вину распределяют. Тогда старику выгодно их оболгать, представить своими помощниками… Или вообще сказаться не при делах, ведь, похоже, улик-то против него никаких нет! Да против всех нет, только против Лешки. Хорошо б одному и ответить. Он так и не заснул до самого утра, все мерил шагами темницу, думал. И думы его нарушила лишь отворившаяся дверь, и властный голос приказал выходить. Его привели наверх, в комнату со сводчатым потолком и маленьким оконцем, сквозь которое робко пробивался слабый утренний свет. На широком столе чадил светильник. — Ой! — сидевший за столом человек — толстяк в длинном черном балахоне — улыбнулся вошедшему, словно родному. — Кого я вижу! Садитесь же, уважаемый господин! — Спасибо, — усаживаясь на массивный стул, вежливо поблагодарил Лешка. — Но вы, верно, ошиблись. — Все так говорят, милый, все… — толстяк потер руки и зыркнул на стражу. — Оставьте нас! Крепко привязав Лешку к стулу, стражники удалились. — Ну? — улыбнулся толстяк. — Меня зовут Михаил, а тебя? Ты ведь не грек? — Алексей, — отозвался Лешка — Местные называют иногда — Али. — Верно — Али, — Михаил важно кивнул и довольно сложил руки на животе. — Вот видишь, на первый вопрос ты, надо сказать, ответил прямо, ничего не скрывая. Али. Ты ведь турок? — Нет, русский. — Русский? — удивился толстяк. — Ну, надо же: главный турецкий соглядатай — русский! — Да я не соля… не согля… В общем, это случайно все вышло. — Однако ты негодяй, — Михаил скорбно поджал губы. — Только что признался… И опять на попятную! — Осмелюсь спросить… — удивленно моргнул юноша. — В чем это я признался? Толстяк улыбнулся: — В том, что ты знаменитый турецкий лазутчик Али Чутурлык! О, мы тебя давно ищем. — Али Чу-тур-лык?! — по слогам произнес Лешка. — Ну, надо же до такого додуматься! — Ах, ты опять за свое?! — недобро взвизгнул допрашивающий. — А я-то надеялся, что мы договоримся… А ну-ка, обернись-ка назад! Лешка обернулся и вздрогнул. Лучше бы не оборачивался! Позади, на особом столике, словно в кабинете зубного врача, были разложены всякие нехорошо блестящие штуки — клещи, щипцы, какие-то зубчатые колесики, пилы… — Обрати внимание во-он на тот крючок, — ласково пояснил Михаил. — Это для того, чтобы тянуть жилы. А вон там, под потолком — дыба! Уж ее-то мы сегодня испробуем! — А, может, не надо? — побледнел Лешка. — Надо, милый мой. Так, самую малость, так сказать, для лучшей затравки беседы. — Но мы и так… Толстяк, не дослушав, кликнул стражу. Дюжие тюремщики враз отвязали парнишку от стула и, проворно сорвав тунику, продели руки в специальные кольца. Потянули… — Ой, мама! — завопил Лешка. — Мамочка! Да перестаньте вы, больно же! — Пока хватит, — милостиво кивнул толстяк. А по лешкиным щекам уже сами собой текли слезы, и вывернутые вверх руки, казалось, сейчас выскочат из суставов. Ой, мама дорогая, больно-то как! — За тобой, милый мой, будет сейчас стоять наш палач с кнутом, — Михаил улыбнулся, словно родному. — И, как только ты начнешь говорить неправду, он тебя рраз — и ожгет. Об этом — помни. Итак, на-чи-наем разговор, точнее — продолжаем. Вопрос первый — что написано в грамоте? Состав войск? — Да, да, — охотно закивал Лешка. Видимо, ответ толстяку понравился, поскольку никакого удара не последовало. — Кто тебе его дал? Николай Скадос? — Он, он! — оживился Лешка — черт с ним, со стариком, выпутаться бы. Ой, как больно! — Руки ослабьте, а? — Ослабь, — кивнул палачу Михаил. — Так — чуть-чуть. Кстати, хочу заметить — Николая мы тоже взяли. Так вот, он все полностью отрицает. Следующий вопрос — кому ты передавал сведения? Только не говори, что кирпичнику, меня интересует главный хозяин всего этого дела. Итак — ты все передавал Чюнусу Оглаю?! — Кому-кому? — Неужели, самому Казбыку Юнусы?! — Да не знаю я никого… Удар! Сильный, так, что на спине лопнула и закровила кожа. — Ой, боже… — застонал юноша. — Казбык Юнусы? — снова повторил толстяк. А Лешка весь съежился в ожидании удара, словно бы видел спиной: вот палач поднимает кнут, вот — примеривается, вот раскручивает для удара… — Казбык Юнусы? Удар! Искры из глаз. И слезы… — Он! Черт с вами, он! — А Чюнус Оглай? — подойдя ближе, следователь вкрадчиво заглянул в глаза. — Он что, совсем отошел от дел? — Не… ой, не то хотел сказать. Да-да, отошел. Совсем – совсем отошел, от всех дел… И неожиданно снова удар! Господи, да за что же?! — Чюнус Оглай отошел от дел? Да ни за что не поверю! — Так он же хитрый, этот… Чюнус Оглай… Он же всех обманывает. — Да, это непростой человек! В своем роде — великий. Что ж, пожалуй, можно пригласить сюда твоего знакомца. Посмотрим теперь, кто про кого больше расскажет. — А, очная ставка, — Лешка силился улыбнуться. — Знаю. Видал в кино. Следователь подошел к двери, приоткрыл: — Введите Николая Скадоса! Лешка скосил глаза… …увидев вместо старика Николая избитого и окровавленного Георгия! Господи, он то здесь при чем? — Ну, узнаешь своего приятеля? — Это не Николай Скадос! Удар! — Нет! Удар! — Не он! Не он! Не он! Лешка дернулся и свесил голову на грудь. — Воды, — спокойно распорядился толстяк и посмотрел на Георгия. — Пока займемся этим… Юноша съежился и застонал. — Осмелюсь доложить, — вышел вперед палач. — Этот, — он кивнул на Георгия, — очень упорный. Ночью измочалил об него все розги! А такие хорошие были —удобные, в соли вымоченные. Блеск — а не розги! — Ничего, — успокоил следователь. — Сейчас будем рвать ему ноздри. Впрочем… — он вдруг зевнул и посмотрел в окно. — Кажется, у нас есть еще время. Отдохнем, перекусим, заодно дадим этим злодеям одуматься. Эй, стража — развести лазутчиков по темницам! Уже в коридоре толстяк догнал Лешку, обнял за плечи и доверительно прошептал: — Знаешь, почему я не велел сейчас пытать вас до полусмерти? Юноша сплюнул. — Потому что после обеда вами займется сам господин Кратос! Слыхали о нем что-нибудь? Ну, как же — сам Никифор Кратос! Милостью Великого Комнина — верховный следователь, а по призванию — палач, и не из последних! Так что готовьтесь! Советую не запираться и говорить правду. Очень советую. И, главное, побыстрее — иначе может быть поздно, Никифор — человек увлекающийся. — Да пошел он… Отдохнуть не дали. Или просто не удалось — так ныла и саднила разбитая в кровь спина. Сволочи… Вот, кажется, чьи-то шаги в коридоре. Снова открылась дверь. Ну, куда же вы тащите? Что, уже? Господи! Опять та же комната пыток! Страшные инструменты, палач, дыба… А за столом уже совсем другой следователь — высокий, жилистый, сильный, с красивым надменным лицом. Тот самый… Никифор Кратос. О господи, как они все надоели! — Будем говорить? — черные глаза следователя вперились в узника. — Да, — сглотнув слюну, кивнул Лешка и, обнаглев, попросил: — Только, если можно, без дыбы. — Можно, — неожиданно согласился господин Кратос. — И — без лишних ушей. Он даже ничего не сказал стражникам и палачу, только посмотрел. Всего лишь бросил взгляд. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вся тюремная братия бросилась вон, обгоняя друг друга. — Ну, здравствуйте, господин Али Чутурлык! — встав, следователь подошел к юноше и, обняв его, расцеловал в обе щеки! — Как же давно я вас ждал! А вы все ж таки засыпались, уж признайтесь — наши тоже умеют работать. — Как там господин Казбык Юнусы? Ничего не передавал? — Велел кланяться, — Лешка уже начал кое-что соображать. — Чюнус Оглай тоже передавал вам привет. Совсем недавно пили с ним кофе, знаете ли… — Ах, скоро и для всех нас настанут такие же чудесные времена, и зеленое знамя ислама взовьется над Трапезундом! — с чувством произнес Никифор. Затем заторопился, полез за пазуху. — Вот… — он достал несколько пергаментных листков. — Здесь — планы крепости, здесь — состав войск, здесь — правила смены караулов. — Но как же я… мы выберемся? — Об этом не беспокойтесь, уважаемый Али. Я все устрою наилучшим образом. Только вот, ваши люди… с ними, увы, придется расстаться — не могут же убежать все трое. — Нет! — безапелляционно воскликнул Лешка. — Эти двое — лучшие друзья Чюнуса Оглая. Как я могу вернуться без них? — Понимаю, — закивал следователь. — Верная дорога на плаху. Везде семейственность — и это плохо. — Уж куда хуже, — согласился юноша. — Что же вы их взяли? — Сами напросились… Так что насчет побега? — Устроим. Только уже не побег…
Глава 13 Зима — весна 1440 г. Южное побережье Черного моря ТУРЧАНКА
Сладко Ланида, друзья, улыбается, сладко и слезы Льет она из своих тихо опущенных глаз…Павел Силенциарий
…А кое-что поумнее. Это «поумнее» оказалось банальным «переводом» узников в «другую тюрьму» и в конце концов все равно закончилось побегом. Люди Никифора Кратоса даже любезно подвезли мнимых лазутчиков туда, где начиналась примерная граница турецких владений. Точной ее градации никто не знал. Вот, вроде бы это селение — трапезундское, а вон то, где мечеть с минаретом — турецкое. Или наоборот. В вопросы веры турки особо не вмешивались, а налоги на завоеванных территориях устанавливали заметно меньше, чем до их захвата, что, конечно же, было приятно сердцу каждого разумного обывателя. Вот те и «голосовали» сердцем, всячески помогая туркам. А некоторые, впрочем, не помогали — а, наоборот, нападали на турецкие отряды, по каким уж причинам — бог весть. Может, суверенную родину сильно любили, а скорее всего, занимали в ней довольно высокопоставленное положение и были очень недовольны возможным изменением статуса. Такая вот была неразбериха. — Так мы сейчас где? — выслушав Георгия с Владосом, поинтересовался Лешка. — На турецкой территории или нет? — А бог его знает! — парни отозвались хором. — Может, спросить у кого? Лешка посмотрел по сторонам — местность выглядела довольно пустынной: унылые серые камни, пожухлые пальмы, такое серое море, и над всем этим — мрачное, затянутое тучами небо. Ветер гнал по узкой дороге серую пыль. — Что-то не вижу я здесь никого, у кого можно хоть что-то спросить, — скептически произнес Лешка и посмотрел на приятелей. — А что, ребята, хорошо бы сейчас придумать, что нам со всей шпионской информацией делать? — С чем? — Ну, с теми грамотами, что нам дали. — Можно продать туркам, — задумчиво произнес Владос. — Они, наверное, купят. Даже — скорее всего. А можно и не продавать — выкинуть. — Угу, — кивнул Лешка. — Стало быть, я так понимаю — поступило два предложения. Продать или выкинуть. Что ж, будем голосовать. Кто за то, чтобы продать? Ну, что ж вы? Парни явно замялись. — Тогда попрошу высказываться! — Можно, конечно, и продать, — тихо произнес Владос. — Нам это выгодно. Но, с другой стороны — таким образом мы нанесем урон трапезундцам. — А это — самое что ни на есть предательство! — Георгий махнул рукой. — Хоть мы и недолго прожили в этом городе и не успели завести друзей, все равно, я — за то, чтобы не причинять горя людям. Не продавать! — И я так думаю, — кивнул Владос. — Понимаешь, Алексей, одно дело — старик Николай, Никифор Кратос и прочие им подобные, совсем другое — остальные. Может, не очень-то они и ждут турок? Я тоже против продажи. — Ясно, — Лешка вдруг улыбнулся. — Я, значит — за? Напрасно вы так считаете. — Да мы вовсе… — Только у меня еще одно предложение, третье! — юноша лукаво посмотрел на друзей. — Какое же? — удивленно спросил Георгий. — Не продавать и не выкидывать, а сжечь! Чтобы даже пепла не осталось от всей этой предательской гадости! Если хотят турки захватить Трапезунд, пусть захватывают честно, а мы им в этом деле не помощники. — Хорошо сказал! — похвалил Владос. — Просто замечательно. Где бы вот только отыскать огниво? Друзья огляделись по сторонам и, не сговариваясь, вздохнули — больно уж безрадостной казалась местность. И, главное, пустынной. Хотя нет, впереди, на пригорке пылила какая-то арба. Приятели переглянулись: — Догоним? — Можно, — Лешка поморщился — все же таки еще сильно болела спина и плечевые суставы. — Только вот быстро бежать я пока не могу. — Я тоже, — мотнул головой Георгий. — Тогда я сбегаю за вас, — Владос улыбнулся — как-то так вышло, что в застенках он пострадал меньше всех. Запряженная медлительными волами арба, поскрипывая колесами, неспешно катила в гору, и быстроногий грек догнал ее в один миг, о чем-то заговорив с возницей — морщинистым крестьянином в широкополой войлочной шапке. Крестьянина этого Лешка с Георгием рассмотрели чуть позже, когда подошли ближе. Поздоровались, слегка поклонившись. — И вам тоже здравствовать! — откликнулся возница. — Ваш товарищ сказал, что вы ищете огниво? — Да, неплохо было бы сейчас развести костер, обогреться. — А далеко ли держите путь, позвольте узнать? — крестьянин говорил на странной смеси греческого и заимствованных тюркских слов, впрочем, было понятно — Лешка, кстати, давно уже навострился балакать на языке ромеев. — Мы идем в… в Синоп, — незаметно подмигнув друзьям, пояснил Владос. — Не близкий путь, — крестьянин покачал головой. — И весьма опасный — в горах много разбойников. — Вообще-то нам надо в Константинополь, — встрял в беседу Георгий. — Сесть бы сейчас на какое-нибудь попутное судно — и да поможет нам святой Николай! — А, так вы христиане! — возница явно обрадовался. — Тогда зачем вам нужно в Синоп, к туркам? — Мы ж говорим — ищем попутный корабль. — Зря туда идете, — крестьянин сурово покачал головой. — А я вот еду в предгорья, за хворостом. Если подождете или поможете — приглашу вас к себе в гости. Там что-нибудь и придумаем насчет судна — у нас в селении много рыбаков. — Отлично! — Лешка всплеснул руками. — Мы были бы вам очень признательны! И, конечно, поможем с хворостом. — Ну, тогда садитесь! — Да нет, — Лешка переглянулся с Георгием. — Мы уж лучше пешком. Сидеть, знаете ли — невмоготу. — Что так? — Турецкие плети. — Ага, и вы не любите турок! — А вы? — А кто их здесь любит? — крестьянин стегнул быков. — Правда, турок турку рознь. Но все ж… Янычары — это, скажу я вам, сущее бедствие. Головорезы, каких мало. Владос усмехнулся: — Да знаем мы янычар. Они, кстати, не турки, а бывшие христианские мальчики… — Ну, нам от этого не легче.
Дармыс — так называлось селение, куда беглецы приехали на скрипучей арбе Авдея Агрипулоса. Довольно большое — десятка два домов — оно лепилось к горам и узенькой полоской пляжа выходило к морю. В небольшой бухточке покачивались на волнах серые рыбачьи лодки, впрочем, большая часть их лежала кверху брюхом на желтом песке пляжа. Кроме собственно домов — как двухэтажных, зажиточных, так и бедняцких хижин — в селении имелась церковь, выстроенная из мягкого туфа и высокая сторожевая башня, сложенная из серых булыжников. Наряду с основной своей функцией — сторожевой — иногда башня использовалась и в качестве маяка — в штормовую погоду на ее верхней площадке разжигали костер. Все это поведал парням их новый знакомец Авдей, пока чесали языками по пути в селение. Лешка все сомневался — а стоило ли воспользоваться предложением крестьянина? Ведь Дармыс находился на территории Трапезундской империи, и в селении наверняка имелся и староста, и еще какие-нибудь официальные лица. Вот, доложат они о чужаках в Трапезунд… А вдруг? Вдруг хоть кто-то догадается? Своими сомнениями Лешка поделился с Владосом — шепотом и по-русски. — Да брось ты, — отмахнулся тот. — Мы же не на год сюда едем — от силы недели на две. Лешка все равно до конца не успокоился, полагая, что не стоит терять бдительности — спасибо, один раз уже потерял. А вышло так, что вроде бы он и беспокоился-то напрасно. В доме Авдея гостей встретили хорошо — накормили, напоили кислым вином и уложили спать на гостевой половине, где обычно жили нанимаемые хозяином рыбаки. Но сейчас никого не было — не сезон. Зато были две девушки: одна — хозяйская дочка, вторая — племянница. Последняя – то и посматривала на Лешку во все глаза! Юноша тоже обратил внимание — девчонка по своей конституции чем-то напоминала Балию — такая же худая, а, значит, по местным меркам — не красивая, красивыми здесь почему-то считались женщины в теле. А вот Лешке подобные сдобные пышки не нравились, то ли дело такие, как Гюльнуз или Балия… Или вот — Анна, именно так звали племянницу Авдея Агрипулоса. Не очень высокого роста, но стройная, длинноногая, волосы, заплетенные в две косы, светлые, но все же нельзя сказать, что блондинка, скорей, светлорусая, с этаким золотистым оттенком, щеки чуть впалые, а глаза… даже и не сказать сразу, какого цвета. Если смотрит прямо — вроде бы карие, а отведет взгляд — зеленые. У Лешки, кстати, точно такие же — были они глазами похожи. Авдей, имея большое хозяйство, держал племянницу в строгости, впрочем, как и дочку. С раннего утра и до позднего вечера обе хлопотали по дому — кормили и доили коров и коз, присматривали за гусями и курами, ухаживали за лошадьми, да еще успевали управляться по дому — работы хватало, присесть некогда. Катерина, дочка Авдея, девка была, по местным меркам, на загляденье — крепенькая, с большой грудью и широкими бедрами, щеки румяные, черная коса, синие очи. Всем удалась девка — недавно пятнадцать минуло, пора уже и замуж выдавать. А жених-то был на примете — некто Лисандр, молодой рыбак и владелец трех лодок. Из богатой семьи парень, уже и сватов засылал, да Авдей решил пока повременить со свадьбой — подождать до осени, как и принято было. Таким образом, Катерина с Лисандром считались помолвленными, и молодой рыбак частенько захаживал в гости. — А однажды, смотрю — милуются! А у Катьки рубаха расстегнута аж до пупа! — азартно поведал Лешке с Владосом Корнелис, младший авдеев сынишка. — Что ты говоришь?! — Владос поцокал языком. — Неужто прям до пупа? — Ну, почти, — Корнелис оглянулся и смешно наморщил нос. Ох, и любил же поговорить этот парень — язык, что помело, а рот вообще не закрывался. Он чем-то походил на сестру — темненький, синеглазый, с круглым пухлощеким лицом — только тощий, как Анна. — А вот другая твоя сестрица, — словно бы между прочим поинтересовался Лешка. — Она как, тоже с кем-то помолвлена? — Анка – то? — мальчишка — а было Корнелису где-то лет двенадцать — презрительно скривил губы. — Кто ее такую возьмет? Тощую да еще и порченую! Владос захохотал: — Я смотрю, не очень-то ты ее любишь! — А с чего мне ее любить? — огрызнулся парнишка. — Она не нашего рода, приблудная. Мать ее как-то спуталась с турком — вот Анна и родилася. И сама, когда жила еще в своей деревне, говорят, с турками любовь крутила, зараза! Ее за это дело деревенские в перьях с навозом вываляли, хотели утопить, да турок ее отбил, увез. А потом этого турка вроде убили. — А Анна что? — Что-что… Горные разбойники, а — скорее всего — турки, деревню скоро сожгли, вот тогда-то Анка туда и вернулась — похоронить мать. И больше к туркам не пошла — не к кому, говорит. К нам, дальним родичам, прибилась. Отец ее взял, она ведь, Анка – то, к любому труду привычная, да и работает, как лошадь. А что ей еще делать-то? Замуж никто не возьмет — кому нужна «турчанка», так ее у нас и прозвали. Только вы ее так не называйте — не любит, может и кинуться чем-нибудь тяжелым, с нее станется, — Корнелис кривовато улыбнулся. — Что, уже попадало? — захохотал грек. — Правильно, и нечего обзываться. — Ну, вот, — мальчишка обиженно поджал губы. — И вы издеваетесь. Вообще-то, гости хорошо попали — их здесь даже лечили, когда хозяин увидел, как Лешка с Георгием сжимали от застарелой боли губы — спины-то еще побаливали. — Что же вы раньше-то не сказали? — покачал головой Авдей. — Сейчас же велю племяннице сварить для вас снадобье. Она умеет. Натрет вечером. — Вечером? — вдруг озаботился Георгий. — А мы как раз договорились с дьяконом о беседе. Нельзя ли ближе к ночи? — Как скажешь, — хозяин, пожав плечами, перевел взгляд на Лешку. — Ну а тобой она пораньше займется, лады? — Лады, — согласно кивнул юноша. «Турчанка» пришла, как и было сказано, вечером. Войдя, поклонилась, поправив на голове темный платок: — Снимай рубаху, господин, и ложись, — негромко произнесла девушка и опустила глаза. Ух, и ресницы же у нее были! Длинные, загнутые, пушистые… Губы, правда, чуть тонковаты, самую малость, и над верхней — еле заметный золотистый пушок. Ничего такая девчонка, красивая… правда, не по местным меркам. Но Лешка-то по-другому видел! Улегся, чувствуя, как тонкие девичьи пальчики пробежались по плечам, осторожно втирая снадобье… — У тебя здорово получается, любезнейшая госпожа! — решился на комплимент юноша. — Прямо, как у настоящего лекаря. — Я не госпожа, — негромко возразила девушка. — Почти что служанка. — Бывает, — вздохнул Лешка. — Я вот тоже — не пойми кто… — Как это? — А так… Пришел ниоткуда и не известно, зачем. Нет у меня здесь ни родственников, ни знакомых… хорошо хоть, друзья появились. — Один ваш друг — молодой юноша — очень набожный и серьезный человек. — А, Георгий! — Лешка улыбнулся. — Он хочет уйти в монахи. — Принять постриг?! — удивленно воскликнула Анна. — Отречься от всего земного… Это смелый поступок. — Не знаю, не знаю, — Лешка покачал головой. — Для кого как… А ты часто ходишь в церковь? — парень и сам не знал, зачем он это спросил, так, спросилось, словно бы само собой, наверное, просто для поддержания разговора. А ответа не было. Более того, девушка вообще перестала разговаривать, лишь добросовестно втирала снадобье. — Анна, — не выдержал юноша. — Ну, не молчи же, говори что-нибудь! Так неприятно лежать безмолвно. — Что толку в пустых разговорах? — «турчанка» вздохнула. — Сказать по правде, я не люблю много болтать попусту… потому, наверное, и недолюбливаю Корнелиса — он хороший парнишка, да уж слишком много болтает. Пришел Георгий. По указанию Анны смущенно стянул рубаху: — Может, не надо? Уже почти зажило. — Ложитесь, мой господин. И без разговоров! Георгий со вздохом улегся на широкий сундук — на нем он и спал. — А вы не вставайте! — девушка обернулась к Лешке. — Пусть мазь впитается. — Хорошо… И в самом деле — хорошо! — Завтра будет еще лучше. Лешка хотел было спросить, почему девушка столь пристально смотрела на него утром, но не успел — в комнату заглянул Корнелис: — Э, дева! Тебя тут зовут. — Кто? — Анна повернула голову. — Один хороший человек. — Если Лисандр — я не выйду! — Как знаешь, мое дело передать, — мальчик капризно надул щеки. — Кстати, отец велел напомнить, чтобы ты не забыла подоить всех коров — у Катерины, видишь ли, гость. — Гость, — презрительно прошептала девчонка. — Что ты там говоришь? — Ничего. Про коров не забуду. Иди. — Нны-ы! Корнелис показал язык и вышел, но тут же заглянул снова, только уже не к «турчанке»: — Парни, можно я сегодня загляну поболтать? — Поболтать? — лежа, расхохотался Лешка. — Ну, заходи, сделай милость. — Я и орехов с собой возьму! — обрадовался мальчишка. — Пощелкаем! Он вышел, громко хлопнув дверью. — Ну, пора и мне, — Анна оторвала руки от спины Георгия. — Еще сегодня всех коров подоить… Много. А вы не вставайте до ужина! — Благодарю тебя, прекрасная дева, — повернув голову, с улыбкой промолвил Георгий. Лешка тоже улыбнулся: — Да, спасибо тебе. Уже почти не болит. — Я рада!
Владос, время от времени отпивая из стоявшего рядом, на плоском камне, кувшина, сидел напротив горящего очага и шевелил палкой какие-то листочки. Господи! Какие-то?Да это ж шпионские грамоты! Молодец, наконец-то решился, а то все никак руки не доходили. — Остальные не забудь сжечь, — посоветовал Лешка. — Они там, в сундуке. Грек оторвал глаза ох огня и усмехнулся: — Так неси, чего стоишь? Юноша обернулся и громко попросил Георгия захватить грамоты из сундука. — Что-то жжете? — из примыкающей к трапезной комнаты вышел высокий молодой человек — пухлощекий, кудрявый красавец, на Лешкин взгляд — излишне упитанный, если не сказать — толстоватый. Впрочем, его дело — Лешка, слава богу, не женщина, чтобы давать оценку внешности парней. — Это Лисандр, зять Авдея, — обернувшись к вошедшему, пояснил Владос. — Я – то с ним уже познакомился… — Ну, зять — это пока слишком уж громко сказано, — хохотнул Лисандр, усаживаясь на скамью рядом с греком. — Вы тоже — купцы? — Да, это мои друзья, я же говорил, — поспешно откликнулся Владос. — Этот, светленький — Алексий, а тот, что помладше — Георгий. — А я тебя видел сегодня в церкви, Георгий! — будущий зять усмехнулся. — Неужто так тянет молиться? Я думал, торговцы больше рассчитывают на себя, а не на Бога. — Всякое в жизни случается, друг Лисандр, — философски заметил грек и перевел взгляд на Георгия. — Грамоты принес? — Принес. — Так давай, бросай, а не стой! — Что за грамоты? — зевнув, полюбопытствовал Лисандр. — Небось, долговые расписки или какие-нибудь счета? — Да разные, — Георгий протянул грамоты Владосу да так неловко, что уронил парочку на пол и их немедленно поднял гость. Даже пыль сдул с двух сторон, протянул. — Пожалуйте, жгите! И, неловко повернувшись, уронил прямо в очаг кувшин с водой, стоявший на плоском камне. Угли зашипели… — Ах, чтоб тебя… — выругался Лисандр. — Впрочем, вы уже все сожгли… Вот что, парни, пойдемте-ка, поможете мне подтянуть подпругу… Давно хотел попросить, да все не решался. Неудобно вроде бы… — Неудобно штаны через голову надевать, — засмеялся Лешка. — Так у тебя и конь имеется? Надеюсь, не педальный? — Не, иноходец. Во дворе стоит, посмотрите! А я сейчас подойду. Приятели вышли во двор, почти сразу за ними вышел и Лисандр с черными от сажи руками. — Наскреб немножечко сажи, — перехватив удивленные взгляды, пояснил он. — Видите, у моего иноходца белая звезда меж ушей. Не люблю я этого знака, все время замазываю. Он и сейчас замазал, только как-то не очень хорошо получилось — серое пятно какое-то. Лучше было уж так оставить, белым — куда красивее. Впрочем, чужой конь, нечего и советовать. Потом все вместе подтянули подпругу и вновь пошли в дом — ужинать. Во время ужина — печеная рыба с оливками и просяной кашей — разговаривали о рыбаках и погоде, вернее — о непогоде, которая держалась в здешних местах уже достаточно долго. Небо почти все время хмурилось, частенько шли дожди и, взметая волны, дул холодный пронизывающий ветер. Что уж и говорить — неприятная погодка для дальнего плавания, да и для ближнего — тоже. Ну, пока не судьба встретить подходящий корабль. — Но вы не отчаивайтесь, парни! Не сегодня – завтра погода точно сменится, и уж кто-нибудь из наших рискнет пуститься в плаванье до самого Золотого Рога! Продав рыбу, вернется богатеем — лишь бы погода не подвела. Пойдешь, Лисандр? — Запросто! — А пираты? — Они не грабят рыбацкие челны — брезгуют. — Ну, если так… Друзья переглянулись: скорей бы! А на улице уныло моросил дождь. Не сезон. После ужина будущий зять в сопровождении будущего тестя направились к Катерине «для важного и душевного разговора». Приятели немного посидели у очага и пошли к себе — поздновато уже было, да и Корнелис многозначительно тряс мешочком с орехами. — Вкусные — ужас! — он высыпал их прямо на сундук и тут же ударил себя по лбу. — Вот дурень! Забыл — чем колоть. — Зубами! — расхохотался Владос. — Ну, вы и зубами можете, а я уже один вот так сломал! — открыв рот, парнишка показал обломок зуба. — Хорошо, Турчанка помогла — так мучился, и кровь шла, и болело. Вот и у моего дружка тоже точно так было, и совсем недавно. Сейчас расскажу… Ой… Сначала сбегаю на двор — там, у колодца, лежит такой плоский камень, очень удобный… — Я принесу, — поднялся Лешка. — Все равно на двор надо, в уборную. — А я пока за костями сбегаю! — обрадовался Корнелис. — Сыгранем? — На что? На орехи, что ли?
Справив свои дела, Лешка направился было к колодцу, но вдруг, услыхав чьи-то голоса, остановился у коровника. Не то чтоб так уж любил подслушивать, просто — исходя из последних событий — был уверен, что в этом мерзком мире подвоха следует ждать буквально от всякого. Вот и тут — шепчутся. Не иначе, что-то замышляют. Прижавшись к двери, парень навострил уши. Вокруг было темно, моросил дождь — мелкий, холодный и нужный — в забранном куском слюды окне дома зеленовато светился огонек масляной лампы. Вот она, тоска-то зеленая! Сейчас бы телевизор посмотреть, какой-нибудь ди-ви-ди, к примеру — финский концерт «Арии». А в коровнике, между прочим, уже не шептались… говорили в голос, правда, негромко. — Давай, давай, Анна… ну… тебе же все равно… Ну… Дай, тебя поцелую, поласкаю грудь, это ведь так приятно… Да что ты кочевряжишься, подстилка турецкая?! Тут — такое впечатление — кто-то закатил кому-то смачную пощечину. И женский голос добавил: — Уйди, иначе ударю вилами! — Ах ты, сука! Ну, попомнишь еще меня, тварь! Распахнули — похоже, ударом ноги — дверь… И снова — какое-то шевеление! — Уйди, уйди, гад! Похоже, девчонка зря поставила вилы. Коровник… Уж не Анна ли там? И еще какой-то нахал ее домогается. — Я сейчас закричу! — Попробуй! И я вышибу тебе зубы, сучка! Лешка вдруг ощутил, что настала пора вмешаться. Нет, заходить не стал, просто отбежал к дому и громко позвал: — Анна! Эй, Анна! Хозяин зовет. — Твое счастье… Кто там выбежал из коровника, Лешка не рассмотрел — темно. Лишь угадывалось, что фигура довольно грузная. У ворот радостно заржал конь, видно, узнал хозяина… Господи! Так ведь один конь у ворот — вороной иноходец Лисандра! Да, больше никакого нет. Значит — Лисандр?! Ну и сволочь… Тишину ночи разорвал быстро удаляющий топот копыт. Уехал! А из коровника никто не выходит. Не случилось ли чего? Лешка быстро подошел ближе… Резко пахнуло парным молоком и навозом. В коровнике кто-то плакал! — Анна? Юноша вбежал внутрь. — Кто здесь? Точно. Она! — Это я тебе сейчас звал. Алексей. Ну, кого ты сегодня лечила. — Алексей… И что тебе здесь надо? — Пожалуйста, не плачь… Я все слышал. Хочешь, мы хорошенько намнем бока этому сукиному сыну? Лисандр — так его имя? Девушка ничего не ответила, лишь вздохнула. — С тобой все в порядке? — Уходи… — Ну, я думал — тебя проводить… — Не надо… А вообще, спасибо. Ты появился вовремя. — Я рад… Можно спросить одну вещь? — Спрашивай, только быстрее. Мне еще молоко из подойника переливать. — Если надо, я могу помочь. — Смеешься? Ну, что там у тебя за вопрос? — Ты смотрела на меня все утро. Почему? Ведь мы не могли видеться раньше. Я тебе кого-то напомнил? — Напомнил… — еле слышно прошептала девушка. — Одного человека… того, кого давно уже нет.
На следующий день, вернее, еще ночью, когда ушел болтливый Корнелис, Лешка рассказал обо всем друзьям, которые, внимательно выслушав парня, безоговорочно сочли Лисандра хорошей сволочью. — Вообще, хорошо бы его отшить от девчонки, — неожиданно предложил Владос. — Он ведь ей покою не даст. — Точно — не даст, — Лешка тут же поддержал друга. — Насмотрелся я в училище на подобных типов. На первый взгляд — весь из себя мачо на крутой папенькиной тачке, а копнешь глубже — урод уродом. Нормального языка такие не понимают — только фэйсом об тэйбл. — Чего?! — Ну, короче говоря — в морду. Так и порешили — проучить Лисандра, да так, чтоб тот и думать забыл обижать беззащитную девушку. Действовать решили просто — с подобной сволочью, чем проще, тем лучше — подстеречь где-нибудь, начистить морду да пригрозить, что им все известно. — Короче говоря, не хочет, чтоб сообщили тестю — пусть платит! — тихо засмеялся Лешка. А Георгий поморщился: — Не хватало еще деньги от него брать! Кстати, он ведь нас может того… — Не может, — Владос покачал головой. — Невыгодно и незачем. Он же не полный дурак, понимает, что мы здесь люди пришлые и не сегодня – завтра уедем, чтобы уже больше никогда не вернуться в сии благословенные места, глаза бы их не видали! Так и уговорились — подстеречь да наехать. С утра — такое же опять было туманное, серое — выспросили у Корнелиса, где Лисандр обычно бывает, да вышли на улицу прогуляться. Что характерно — даже не задумывался ни один из троих — а стоит ли связываться? Что у них, своих проблем мало? Зачем такие вопросы себе задавать? Есть возможность помочь — помогали. Лисандра они обнаружили на околице, у сторожевой башни. Как пояснил Корнелис — именно сюда частенько захаживал сей нагловатый зажиточный рыбачок. Дружок у него тут рядом жил — Стефан. Вернее даже не дружок, а так, подхалим, без которых личности, подобные Лисандру, чувствовали бы себя неудобно, как акула без прилипал. Вороной иноходец Лисандра стоял, привязанный к покосившейся изгороди. Из-за росших рядом кустов доносились приглушенные голоса, но не успели приятели подойти ближе, как Лисандр, выскочив из-за кустов, вскочил в седло и, стегнув коня камчою, умчался к причалу, где уже давно ошивались стайки рыбаков. — Ну? — парни переглянулись. — Что делать будем? Похоже, сейчас ничего не выйдет. — Еще не вечер! — сплюнул сквозь зубы Лешка. — Да и вообще… — он пристально посмотрел за кусты, на сгорбленную спину какого-то худого парня. — Тот, кто нам мешает — тот нам поможет! Аида! — Что? — Пошли, говорю. И побыстрее. Он побежал первым, заорал, размахивая руками: — Стефан! Эй, Стефан! Парень обернулся и вдруг побежал, поплотнее запахивая армяк из козлиной шкуры. — Стефан, куда ж ты? Нам просто поговорить надо… Владос и Лешка мчались со всех ног, и все равно не догнали — Стефан-то был местный, а они — гости. Беглец просто-напросто юркнул в какую-то расщелину да и был таков. — Ну и черт с ним, — выругался грек. — И без него обойдемся, не больно-то и нужен. Кстати, а где Георгий? Что-то он поотстал… Лешка обернулся: Григорий сидел в пожухлой траве почти у самых кустов. Приятели переглянулись и, не сговариваясь, прибавили шаг. Опустившись на колени рядом с Георгием, Лешка потрепал его за плечо: — Слышь… Случилось что? — Случилось, — кивнув головой, юноша протянул друзьям… обгорелую грамоту! Ту самую…
Глава 14 Весна 1440 г. Южное побережье Черного моря ТУРКИ
Поразив его неожиданностью нападения и обратив в бегство, он преследовал его, убил многих из бывших с ним воинов…Михаил Критовул
…Шпионскую! Так вот зачем Лисандр опрокинул в очаг кувшин с водой! Затем, чтобы не дать Владосу сжечь грамоты до конца! Лисандр — турецкий шпион. Ну, дела-а-а… Трое друзей переглянулись. — И что теперь будем делать? — поднял глаза Георгий. — Думаю, для начала нужно предупредить Авдея. Нужен ли ему такой зять? Да и вообще… — Э, постой, — Владос поскреб затылок. — А кто поручится, что Авдей с Лисандром не заодно? Может, они оба служат туркам? Тогда нам явно не поздоровится. — Да, — подумав, согласился Лешка. — Пожалуй, ты прав. Здесь так все закручено — сам черт не разберет. Надобно быть осторожней. Посоветовавшись, друзья решили Авдею пока ничего не говорить, а понаблюдать за ним, узнать поподробнее — в каких отношениях он находится с Лисандром? Вот, зачем они вчера уединялись? Обсуждали будущую свадьбу? Только ли? Может быть, побольше расспросить Анну? Или лучше — Корнелиса? Уж у того-то язык без костей… это и плохо, мальчишка вполне может доложить обо всех расспросах отцу. Нет, лучше уж начать с Анны, или, как ее здесь называют — с Турчанки. Решив так, друзья спешно вернулись в дом Авдея Агрипулоса. Ни самого хозяина, ни большей половины слуг, ни болтливого шалопая Корнелиса нигде видно не было. Как пояснила выглянувшая на двор Катерина — ушли конопатить лодки. — А вам сказано заняться, чем хотите, — усмехнувшись, пояснила девушка. — Там и без вас справятся, работы мало. — А когда они все вернутся? — Да теперь уж к вечеру… Да, Анка-то наша, знаете? — Что?! — в нехорошем предчувствии приятели округлили глаза. — Что еще с ней приключилось? — Лазутчица наша Анка, вот что! — подбоченившись, поведала Катерина. — Ой, не зря ее Турчанкой прозвали, ой, не зря! Лисандр с утра прискакал ко двору на коне — весь в мыле. В горах двух турок поймали — они и признались под пыткой, мол, к Анне Турчанке шли — она давно им важные сведения сообщает. У старой акации должны были встретиться, да не успели. — Ну, дела-а, — Лешка покачал головой и, прищурив глаза, поинтересовался: — А что еще говорили пленные турки? — Да больше ничего сказать не успели, — пожала плечами девушка. — Лисандр их самолично пытать хотел, да они в бега подались. — Так – так! — Владос подмигнул приятелям. — Значит, убежали! — Не, слава Господу, не успели. Лисандр с другом застрелили обоих из луков. Насмерть! — Ну, еще бы… — грустно ухмыльнулся Георгий. — Теперь уж ничего не докажешь. А где Анну держат? — Пока в сторожевой башне — оттуда уж точно не убежит. А к вечеру, как Лисандр вернется — пытать будут. — Это тебе кто сказал? — Лешка снова прищурился. — Так он и сказал — Лисандр. Когда приезжал за Анкой. Вот уж истинно Турчанка! Ничего, уж мы посмотрим, посмеемся — не на пытки, так на казнь. Ох, и тварь же эта Анка! А мы-то, дураки, этакую змеищу на груди пригрели! Видали ведь, что себе на уме девка. — Значит, говоришь, вечером пытать будут? — Вечером, — подтвердила девушка. — Как Лисандр вернется… — А он-то тут при чем? — удивился Владос. — Что, без него пытать не могут? — Он племянник старосты, — с гордостью пояснила Катерина. — И — глава нашего ополчения. Сейчас как раз поехал проверять горные дороги — не сегодня – завтра должен подойти отряд из самого Трапезунда — подкрепление на случай нападения турок. Давно уж его ждали, отряд-то… Налоги давно собраны — в город везти надо, вот, отряд на обратном пути их и заберет. — Ах, вон оно в чем дело, — Лешка скривил губы. — Тогда все понятно… Значит, Лисандр дороги проверять поехал? — Да, их. К вечеру будет. — А не знаешь, в какую сторону он направился? — Он нам вчера обещал показать одно место, — гася на корню искорку подозрения, вспыхнувшую было в глазах Катерины, тут же поддакнул Владос. — Там, говорит, рыбы… Он, случайно, не к речке поехал? — Не знаю, может, и туда, — девчонка снова пожала плечами. — Да вы-то идите к ней потихоньку, к речке, уж мимо-то Лисандр никак не проедет — у нас здесь в горы дорога одна. Поблагодарив девушку, друзья быстро собрались и покинули гостеприимную усадьбу Авдея Агрипулоса. Дойдя до сельской церкви, остановились у паперти наметить дальнейшие планы. Зачем Лисандр поскакал в горы, конечно же, всем было ясно — искать связей с турками и, может быть, как-нибудь отвести от себя подозрения в убийстве связных, ведь застреленные лазутчики шли именно к нему — тут и думать нечего. — Подстережем его у речки да потолкуем, — решительно заявил Лешка. — Угу, — усмехнулся Владос. — Если он захочет с нами о чем-либо толковать. — А, если не захочет, так просто набьем морду, да подержим где-нибудь в горах до прихода отряда. Без этого засранца вряд ли начнут пытать Анну, он ведь у них тут, считай что, за главного. — Могут и без него начать, — тихо возразил Георгий. — Хотя — на все Божья воля. Но Лисандра в деревню пускать нельзя. И этого еще бы схватить… Стефана. — Схватим, — Владос сплюнул на землю. — Вот о нем-то и можно будет потолковать с Авдеем. Приняв решение, парни обогнули церковь и деловито направились в горы. Катерина сказала правду — в предгорьях змеилась лишь одна узенькая дорога, та самая, по которой не так давно приятели приехали в селение на арбе Авдея Агрипулоса. Серые, застилавшие все небо тучи постепенно развеивались свежим, дующим с гор, ветерком. Кое-где в разрывах облаков уже заголубело небо, и робкие лучики солнца радостно осветили фиолетовые горные кряжи. Кругом было тихо, лишь высоко в небе, кружась, клекотали орлы. Рядом с дорогой, раскинув могучую крону, рос старый карагач, а где-то впереди — было слышно — журчала речка. — Кажись, нам туда, — обернулся идущий впереди Владос. — Туда, туда, — Лешка кивнул. — Больше здесь все равно никакой дороги нет. Сказал — и осекся. Просвистев в воздухе, ткнулась в кору карагача длинная злая стрела. Друзья резко обернулись — и увидели позади четырех всадников в блестящих стальных доспехах и остроконечных шлемах со спускающейся на плечи кольчужной сеткой – бармицей. У бедер всадников болтались мечи и широкие сабли, в руках каждый держал туго натянутый лук. Один из воинов — видимо, главный, — убрав лук, небрежно поправил на плечах алый шелковый плащ. — Еще одно ваше движение — и мы превратим вас в ежей! — насмешливо произнес он. Говорил, между прочим, по-гречески — только вот, с акцентом или нет Лешка не разбирал, — но все было понятно. — Сядьте на корточки и поднимите вверх руки! — Кто вы такие, почтенные господа, и что хотите от бедных крестьян? — усаживаясь, притворно заканючил Владос. — Шли мы себе, шли… никому не мешали… Подъехав ближе, воины ловко связали парней арканами. Захохотали: — Якши, якши… Якши?! Значит, турки… Те самые, к кому поскакал Лисандр. Но что-то их слишком мало. Да и где сам предатель? — Якши… Вах! Сначала один воин, потом другой, а потом и третий в ужасе вылупили глаза на Лешку. — Вах! — несильно подергали парня за волосы, потом разом повернулись к так и не слезавшему с коня предводителю в алом плаще. — Керим! Ва, Аллах! Главарь всмотрелся в Лешку и, спрыгнув с коня, подошел ближе. Похлопав юношу по плечу, снял с головы шлем… затем войлочный подшлемник… — Черт побери! — не выдержав, цокнул языком Владос. — Да вы, похоже, братья! Тут и Лешка наконец догадался. Он и предводитель турок оказались настолько похожи, что можно было и спутать — оба пшеничноволосые, худощавые, с не поймешь какого цвета глазами — зеленовато-серыми — смотря с какой стороны смотреть. И лица… практически — одно в одно. — Однако! — покачав головой, турок — или кто он там был — снова стукнул юношу по плечу. — Ты кто? Лешка пожал плечами: — Так, паломник. — Я спрашиваю — грек? Грузин? — Русский. А ты? Воин гордо вскинул голову: — Я — Керим Челери, каракулчи славных воинов Его великолепия султана Мурада, да продлит благословенный Аллах его годы! — А, так вы все-таки турки… Воины зло прищурились, а Керим, не особо размахиваясь, тут же закатил Лешке смачную пощечину, от которой парень едва не упал. — Спасибо за ласку, братец! — Никогда не называй нас турками, — невозмутимо улыбнулся Керим. — Это бранное слово. Лешка не скрывал удивления: — Турки — бранное слово? Вот уж не знал. А как же тогда вас называть? — Османлы — народ Великого Османа! — Ах, вот оно, значит, как… Запомню. Вообще-то, Лешка никак не мог себе представить, что вот эти воины — турки. Ну, не так они должны были выглядеть! А примерно так, как кочевники в мультиках про Змея Горыныча и Добрыню Никитича — вонючие, немытые, косоглазые, на низкорослых коньках. А тут… И кони были — чистые красавцы, а уж воины… Блестящие доспехи, как у рыцарей, шлемы — как у того же Добрыни… — Даже не знаю, что нам с вами делать? — еще раз взглянув на Лешку, честно заявил Керим. — У моих людей есть свое задание, а вы — лишь помеха. — Тогда чего захватывали? — резонно поинтересовался Георгий. Турок, как показалось Лешке, даже чуть смущенно развел руками: — Алчность. Его воины тут же захохотали. Улыбнулись и пленники. — Наверное, все-таки придется вас всех убить, — прервал веселье Керим. — Жаль… Нет, правда — жаль. Просто не нужно было вам здесь сегодня идти. Тогда бы не напоролись на нас… — А, может быть, просто отпустите? — предложил Владос. — Нет, — Керим покачал головой. — Поймите — я не имею права рисковать. К тому же вы христиане… — Ну да… — Вот видите… — Острый кинжал в сердце, — грустно улыбнулся каракулчи. — Это ведь почти безболезненно. И все же, жаль… Он и в самом деле вытащил из ножен кинжал! — Как твое имя? — Алексей… — Красивое… Я сам тебя убью, — и поинтересовался: — Есть ли какие просьбы? Ну, там, что-нибудь кому-нибудь передать? Говорите, мы выполним, если, конечно, сможете… — А, может быть, мы поклянемся, что… — Мы не верим клятвам неверных… Вот, если б вы были мусульмане… И все равно, и тогда тоже, наверное, пришлось бы вас убить. — Ну, здрасьте, пожалуйста! — вдруг разозлился Лешка. — Шли мы себе, шли, никого не трогали… Нам, между прочим, в Константинополь срочно попасть надобно. А все местные разборки нас вообще не трогают! Вместо того чтоб убивать, лучше бы помогли нам сесть на какой-нибудь корабль. — Наверное, помогли бы… — неожиданно кивнул Керим. — Но — у нас совершенно нет времени. Молитесь же и помните — мы не хотели вам зла, просто так получилось. На фоне голубого, уже очистившегося от туч и облаков неба молнией сверкнул кинжал… — Постойте! — вдруг что-то вспомнив, завопил Лешка. — Слышь, ты, Керим! У тебя ведь когда-то была девушка из местных, так? — Что?! — стиснув губы, турок придержал кинжал. — Что ты сказал, о неверный? — Ее звали Анна, не так ли? — Да… да! Да! — Керим вдруг закричал, тоскливо и страшно, словно бросался словами в горы. — Да! Была! И вы ее убили! Обесчестили и убили, потому что она любила меня! О горе вам… — Анна жива, Керим! Еще вчера мы с ней разговаривали. — Не лгите, о недостойнейшие! — Волосы у Анны светлые, лицо чуть смугловатое, глаза серо-зеленые… и немножко карие, если смотреть сбоку… короче, как у тебя… или у меня… Ресницы длинные, черные, загнутые… Да, над верхней губой — еле заметный такой золотистый пушок… Ее обижают в селении, обзывают Турчанкой… — Что ты сказал?! — Керим в волнении облизал губы и вдруг, отойдя в сторону, бросился на колени, прямо в дорожную пыль. — О Аллах, Всемогущий и Всемилостивейший! Неужели, неужели ты сохранил ей жизнь? Или этот гяур врет? Но что толку ему врать… Нет, не врет — уж слишком точно он ее описал: и волосы, и глаза, и золотистый пушок над верхней губой… — Эй, смотрите-ка! — взволнованно крикнул Владос. — Там, за горами… За горами, как раз со стороны селения, валил густой черный дым. — Видать, деревню жгут… — поджал губы Лешка. — Или… или это поджаривают на костре твою любимую! Эй, Керим. Что ж ты не скачешь на выручку? Спецзадание не позволяет? Впрочем, вы все равно уже не успеете. — Успеем! — схватив коня под уздцы, молодой турок о чем-то взволнованно заговорил со своими. Те закивали, ухмыльнулись… — Пойдете с нами, — оглянувшись на пленников, приказал Керим. — Здесь, по дну реки, есть короткий путь… Путь — это было сильно сказано. Очень уж сильно для вздувшейся после дождей речки. Ну, если плыть на лодке, это, конечно, путь. А вот, если идти по пояс, а то и по грудь в холодной воде — совсем другое дело. Ну, надо же — путь! Быстрое течение сбивало путников с ног, и турки хватались за стремена и седла. Могли. А вот пленники не могли — идти-то пришлось связанными. Вот и захлебывались, вот и падали, вот и ругались самыми гнусными словами. Хоть одно радовало — их все-таки не убили.
Они вышли к деревне, крадучись, почти со стороны моря. Ага, кажется, именно здесь и конопатили лодки. Вон — еще дымящийся костерок, вон — опрокинутый чан с остатками смолы, а вон и они — лодки. Лежат на песке кверху килем, словно выброшенные морем китеныши. А рядом, на песке — кровь! Даже еще и не совсем запеклась. А в селении раздавались жуткие крики. Конское ржание, глумливый хохот, истошный женский визг. Или — то была свинья? Нет, похоже, все-таки женщина. Приказав пленникам оставаться на берегу — «Это в ваших же интересах!» — небольшой отряд Керима вскочил на коней и наметом поскакал по дороге к деревне. — Ну, а мы что? — пленники переглянулись. — Неужто так и будем стоять? Они развязались — с трудом, но развязались, похоже, не очень-то их и связывали — и быстро пошли в ту же сторону, куда только что ускакали турки. Остро пахло дымом и кровью. Не доходя до обложенного хворостом сарая в чьем-то крайнем дворе, друзья нырнули в кусты, увидев, как навстречу им, со стороны горящей церкви, несколько всадников в грязных тюрбанах гонят стенающую толпу женщин, стариков и детей. Лешка присмотрелся — вот эти-то всадники как раз и напоминали турок — грязные, вонючие, одетые в какую-то рвань. Хотя нет, все же пара человек была одета в длинные зеленые кафтаны с золочеными пуговицами — те ехали важно, поигрывая саблями. А уж остальная рвань старалась — только плетки мелькали! — Где же, интересно, Керим с воинами? — прошептал Лешка. — А, наверное, поскакал к башне. Между тем турки загнали людей в сарай, подперли бревном дверь, заложили хворостом… Вспыхнули зажженные факелы… — Это что ж это они, людей живьем сжечь хотят? — злобно осклабился Лешка. — Ну, фашисты поганые! Выскочив из кустов, он ударил ногой в живот опешившего от неожиданности турка и, подхватив выпавший факел, ткнул им в лицо второго: — Получай, гад! «Гад» от неожиданности попятился, но быстро пришел в себя и выхватил саблю! Вжик! Юноша едва успел пригнуться, как над головой сверкающей молнией просвистел клинок. Хорошо, рядом, на земле валялся шест, из тех, что ворошили снопы. Лешка быстро схватил его в обе руки, поднял, закрывая голову от удара… О, чудо! Клинок не только не перерубил крепкое дерево, но даже отскочил с рассерженным звоном! Ну, конечно, откуда у этого оборванца тяжелая боевая сабля, стоившая немалых денег? Впрочем, рассуждать на тему турецкого оружия сейчас было не время — действовать, только действовать, и — как можно скорей! Отбив клинок, Лешка ударил концом шеста в скулу турка… И тут же, крутнув шест, добавил другим, противоположным, концом. Враг — маленький и плюгавый — заверещал, но сабли, собака, не выронил, наоборот, стал пытаться достать ею соперника, нанося уже не рубящие, а колющие удары. Их отбивать было уже затруднительно, и Лешка чувствовал, что долго не протянет… а потому нужно было постараться поскорее вывести из игры турка. Вот только как это сделать? Ух, гад, как он сверкает белками глаз, как злобно щерится, словно сам сатана! И как от него воняет — чесноком, потом, еще какой-то непонятной хренью… Оп! Ну-ка — так! Лешка резко дернул шестом, сбив грязный тюрбан с головы турка. Тот — не тюрбан, турок — снова заверещал, завращал глазами — вот чучело, — забрызжал слюной, заругался… И уж так замахал саблей, настолько рассерженно, настолько бестолково закрутил ее над головой, что этим просто грех было не воспользоваться! Раз! Юноша перехватил поудобнее шест… Два!! Навалился на него всем телом! Три!!! Ткнул концом шеста в грязное пузо турка! Оп! Так тебе, собака! Заверещав, турок выронил саблю, и, согнувшись, упал в песок. Тем временем Владос с Георгием тоже не сидели без дела — дав отпор туркам, отворили дверь сарая: — Бегите, люди добрые! Даст Бог, кто и спасется. Запертые в сарае люди, несомненно, догадывавшиеся об уготованной им участи, не заставили себя долго упрашивать. Выскочив, бросились в разные стороны, кто куда, и турки почти ничего не смогли с этим поделать — не так-то и много их было. — Алексей! Владос! — узнав друзей, радостно закричал Корнелис. — Бежим к морю — там лодки. — Бежим! К сожалению, убежать они не успели — оказались в окружении турок, спешно вызванных кем-то из главарей. Их было человек десять, немного, но более чем достаточно для трех безоружных парней. Впрочем, нет, не для трех — плечом к плечу с ними встал Корнелис, бледный, с разбитой губой и где-то подобранным ножом в левой руке. — Они убили сестру… и почти всех, — громко поведал он. — Ненавижу! Ненавижу! — Что ж, — поднимая с земли камень, философски заметил Владос. — Лучше уж умереть, сражаясь, чем быть зарезанными, словно кролики. Кстати, нашли предателей? — Предательницу… — мальчишка сплюнул кровавой слюною. — Чего ее искать-то? Жаль, не успели сжечь… — А это вовсе и не она, — швыряя камень в неосторожно подскочившего турка, вскользь заметил Лешка. Вообще, они заняли очень неплохую позицию на каменистом пригорке. Долго можно было бы обороняться, камней хватало… если б только не лучники! О, враги умели стрелять! Две стрелы впились в обе руки Георгию, ранили Корнелиса и Владоса… А Лешка вот увернулся… Пока… — Они обездвижат нас стрелами, а затем казнят лютой смертью, — тихо сказал Корнелис. — Живьем снимут кожу… Они так уже делали в соседней деревне… Ну, что я говорил? Вот она, предательница! Мальчик с горькой насмешкой кивнул куда-то в сторону сторожевой башни, откуда, по пыльной дороге, не торопясь, ехали четверо всадников в сверкающих на солнце латах. Алый плащ развевался за спиной Керима Челери, и счастливая улыбка играла на губах его. Еще бы — он придерживал рукой сидевшую рядом девушку с растрепанными светлыми волосами — Анну, Турчанку… — Останови коня! — увидев отбивающихся от нападения турок парней, вдруг попросила она. — Эти люди — мои друзья. И вообще — хватит жестокости! — Но, любовь моя… Это ведь не мой отряд — чужие. Я не могу приказать… Но все ж прикажу! — Эй, кызбаши! — он подъехал к «зеленым кафтанам». — Я — Керим Челери, каракулчи. Приказываю вам прекратить побоище! — Едь по своим делам, каракулчи! — обидно засмеявшись, отозвался один из «кафтанов», и дальше они заговорили уже на турецком наречии, так, что Лешка не понимал ни слова. Впрочем, и без слов все было понятно — ругались, причем — довольно зло. Остальные турки — те, что окружили сражающихся — на всякий случай перестали стрелять и застыли в немом ожидании — мало ли, какой мог поступить приказ? — Предательница! — закричал Анне Корнелис. — Турецкая шлюха! Девушка вздрогнула, словно от удара: — Нет… Это неправда. Я никого не предавала! — Она права, — негромко заметил Лешка. — Предатели-то — Лисандр и его дружок Стефан! — Врешь! — Клянусь святым Николаем! После расскажу, как дело было… Да вон, посмотри-ка! Корнелис, а за ним и все остальные, повернули голову — верхом на черном иноходце к туркам, посмеиваясь, ехал Лисандр! В руке он держал короткое турецкое копье, на которое… на которое была насажена отрезанная голова Авдея Агрипулоса! — Отец… — не веря своим глазам, сдавленно прошептал мальчик. — Как же так? Как же? — А что здесь делает эта сука, уважаемый Иглар? — подъехав к туркам, осведомился Лисандр, злобно кивая на Анну. Он спешился. — Замолчи, подлый пес! — девушка бросилась на него, норовя вцепиться в горло. Предатель без труда оттолкнул ее. Силен, ничего не скажешь. — Я лично отрублю ей башку с одного удара! — похвалился он. — Ставлю десять акче против медного обола! А, Иглар? Поспорим? Кто это с тобой? — Твоя смерть, гяур! — вытащив меч, Керим без лишних слов воткнул его прямо в сердце предателя. — Как это? За что? — тихо опускаясь на землю, успел прошептать тот. — Не правильно… не правильно… не… Черная кровь вытекла изо рта убитого, впитываясь в мокрую землю. — Шакал! — коротко бросил «кафтанный» турок и, посмотрев на своих воинов, быстро вытащил саблю. И тут началось! Керим и его воины были сразу же окружены, но, казалось, не испытывали от этого никакого смущения. Наоборот, радостно бросились в драку! Сверкали сабли, высекая искры об латы, кто-то уже стонал, кто-то орал, кто-то, отползая в кусты, харкал кровью. — Эти турки, что, за нас? Или это не турки? — Турки, — усмехнулся Лешка. — Только не те… Владос ткнул обоих в бока: — А не пора ли нам поскорей смыться отсюда, парни? Я помогу Георгию… А ты, Алексей — мальчишке… Подхватив под руки раненых, друзья побежали к морю… Солнце садилось, опускалось в быстро чернеющие волны прибоя, как раз на границе между морем и сушей. Оранжевая дорожка, слепя глаза, убегала далеко-далеко, к самому горизонту. Сильно пахло соленой рыбой и йодом. — Вот лодки, — через силу улыбнулся Корнелис. — Черт! — он присмотрелся и поник головой. — Продырявленные… Лешка потрепал мальчишку по волосам: — Ничего, починим. Сейчас выберем, какая получше. Вдруг позади послышался стук копыт. Друзья обернулись, готовые ко всему… На вороном иноходце убитого Лисандра скакала Анна. Светлые волосы ее развевались на ветру, подобно боевому стягу, глаза сверкали решимостью и затаенной болью. — А, вот вы где… — спрыгнув с коня, произнесла она. — Так я и знала… Вот что, Корнелис… скажи всем, кто еще жив — пусть уходят морем, только морем, понял? По суше вам не уйти, тут везде турки. — Что, Керим Челери победил? — с усмешкой осведомился Лешка. — Да, — коротко кивнула Анна. — У вас есть еще дня два. Спасайтесь. — А ты? — У меня другой путь. — Девчонка упрямо мотнула головой и, крепко сжав губы, пошла к коню. Вихрем взметнулась в седло, обернулась: — Прощайте! И только мокрая песчаная грязь комьями полетела из-под копыт. — Ну, что ж, — пожал плечами Владос. — Придется ремонтировать лодки. Признаться, я кое-что смыслю в этом деле. — Я тоже, — слабо улыбнулся Корнелис. — Всегда помогал отцу… отцу… Мальчишка отвернулся и тихо заплакал. Лешка дернулся утешать… — Не надо, — придержав его за руку, шепнул Владос. — Пусть… Лучше, давай, поможем Георгию… Обломки стрел глубоко сидели у парня в руках. — Алексей, поищи в тех кустах самшита, — деловито распорядился грек. Лешка кивнул и зашагал вдоль пляжа. И опять появился всадник. Вернее, всадница. Анна. Турчанка. — Совсем забыла… — она быстро спешилась. — Послезавтра с утра здесь пройдет большой торговый корабль. Он идет в Константинополь. Шкипера зовут Абдул Сиен. Это друг Керима. Вот письмо! Девушка вытащила из-за пазухи свиток. Отдала, потом оглянулась на остальных: — У вас есть раненые… В доме несчастного Авдея еще осталось снадобье. Корнелис знает, где… — Спасибо, — запоздало поблагодарил Лешка. Девушка улыбнулась: — Не за что. Это я должна быть благодарной. Если б не ты — меня бы сожгли… Закрой-ка глаза… Лешка послушно исполнил просьбу, догадываясь, что за этим последует — ну, конечно же, соленый вкус поцелуя! — Вот! — девушка оторвалась от Лешкиных губ, выдохнула: — Боже, ну как же вы похожи! Одно лицо! Тебе сколько лет? — Восемнадцать… — Керим чуть постарше… Глаза… — Что — глаза? — Закрой их опять! — Пожалуйста. И снова поцелуй: жаркий, глубокий, трепетный… и последний. Прощальный. — Не забудь про Абдул Сиена, — обернулась в седле Анна. — Не забуду, — Лешка улыбнулся. — Прощай, и да хранит тебя Боже! Налетевший ветер швырнул в лицо юноше…
Глава 15 Весна 1440 г. Черное море — Константинополь ШКИПЕРА ЗОВУТ АБДУЛ СИЕН
Он осмелел при нынешнем смятении Ведь нету при волненьях правосудия.Давид Дисипат. «Обличение духовного «спаивания» молодежи философом-еретиком Акиндином»
…Грязную мокрую взвесь. — Эй, Владос! — вытерев лицо, возмутился Лешка. — Греби поосторожней, да! Законопаченная наспех лодка все равно протекала, и ноги парней болтались в воде. Лешка все никак не мог приноровиться к манере гребли приятеля — оба стукались веслами, брызгали друг на друга, ругались. Сидевший на носу Георгий время от времени принимался вычерпывать воду. Впрочем, от этого она нисколько не убывала. — Брось ты это гиблое дело! — обернувшись, посоветовал Владос. — Следи лучше за горизонтом, а то еще пропустим корабль. — Не пропустим, — слабо улыбнулся Георгий. Обе руки его были туго замотаны чистыми тряпками, пропитанными живительным снадобьем Анны. — Только, сдается мне, как бы до этого времени не пойти ко дну. И кто только конопатил эту лодку? — Корнелис, — усмехнулся Лешка. — О, это славный малый! — Руки бы оторвать этому славному малому. Ты-то сам, как себя чувствуешь? Георгий пожал плечами: — Пока неплохо, хвала Пресвятой Богородице. — Анну лучше хвали, Турчанку. — Дай Бог и ей счастья. Анна — славная девушка, хоть и связалась с турком. Владос прищурил глаза, усмехнулся: — Без этого турка мы б и не выбрались. Алексей, вы столь похожи, что я весь в сомнениях — не родила ли вас одна мать? — Да ну тебя! — Не хочешь, не говори… Однако здесь чувствуется какая-то мрачная тайна, верно, Георгий. Ветер унес слова грека в море. — А? Что? — завертелся на носу раненый юноша. И вдруг, всмотревшись вдаль с гребня волны, громко закричал: — Корабль! Корабль! Гребцы тут же бросили весла, вскочили, от чего лодка едва не перевернулась. — Ну-ну, поосторожнее, — Георгий попытался утихомирить парней. — Не то свалитесь в воду. — Да мы только посмотреть… Лешка с Владосом вновь взялись за весла, направляя лодку к темному силуэту корабля под белоснежными парусами. Судно быстро приближалось — уже можно было рассмотреть мощный, украшенный позолоченной резьбой корпус и четыре мачты с яркими разноцветными флагами. — Вот это кораблище! — еще раз обернувшись, восхищенно воскликнул Лешка. Георгий засмеялся: — Да, хорошая марсильяна! — Какая же это марсильяна? — возмутился Владос. — Что я, марсильян не видал? Тот же неф, только большой, четырехмачтовый. Высокая корма, нос, изящно выгнутый лебединою шеей… Марсильяна — красивое, изящное судно. А это — просто беременная антилопа какая-то! Вы только гляньте на ее кургузый корпус! Типичная ускиера. В Константинополе подобных полно. — Эй, эй! — привстав на носу, закричал Георгий. — Эй, на корабле! — Чего орешь? — перегнувшись через фальшборт, осведомился вахтенный — заросший черной бородой парень. — Если хочешь продать нам рыбы — проваливай, мы ее уже купили у твоих более удачливых собратьев. — Нам нужен шкипер! — еще громче заорал юноша. — Абдул Сиен, так его зовут, кажется? — Ну так, — согласно кивнул матрос. — А что вам за дело до него? — У нас к нему письмо! — Письмо? Ну, так давайте сюда… Я сейчас кину веревку! — Нет! Мы должны вручить ему лично. Поморщившись, бородач все-таки сходил на корму за шкипером. Правда, тот явиться не соизволил, зато с высокого борта ускиеры спустили веревочную лестницу. Парни, один за другим, проворно поднялись наверх. — А как же ваша лодка? — удивился моряк. Лешка с усмешкой махнул рукой: — Да черт с ней, пусть тонет! — Не жалко? — Я как-то раз трактор в болотине утопил — жалко не было, а тут — какая-то дырявая лодка! — Что утопил? Лешка не ответил — спускаясь с кормы по широкой, устланной малиновым ковром лестнице, к ним направлялся коренастый мужик в длинном синем кафтане с разноцветными пуговицами. Смуглое лицо его с крючковатым носом и глубоко посаженными глазами обрамляла седая кудрявая шевелюра. А вот борода, напротив, была аккуратно подстрижена. Незнакомец недобро взглянул на вахтенного: — Что это за люди, Саид? — Говорят, что имеют к вам какое-то письмо, почтеннейший. — Письмо? Что за письмо? От кого? — Вы — шкипер Абдул Сиен? — негромко осведомился Лешка. — Да, я шкипер Абдул Сиен. А вот вы кто и что делаете на моем судне? — Вот письмо! — Лешка вытащил из-за пазухи свиток и протянул шкиперу. — Там все сказано. — Что ж, посмотрим… Абдул Сиен немедленно развернул письмо и принялся быстро читать, беззвучно шевеля губами. — Керим Челери — ваш друг?! — еще раз оглядев всю компанию, изумился он. — Хотя… — он перевел взгляд на Лешку и удивился еще больше. — Вот уж не знал, что у Керима есть брат. Так бы сразу и сказали! — шкипер явно подобрел. — Конечно же, я довезу вас в Константинополь, как просит Керим. Только вот извините, кают предоставить не могу — все заняты. Придется вам спать на палубе… — Это ничего! — Скажу боцману — он выдаст циновки и одеяла… Да, еще получите у него продукты — путь хоть и не очень далек, но и не близок, успеете проголодаться. Ну, что же… Располагайтесь. Саид, покажи новым гостям места. — Слушаюсь, мой господин! — вахтенный поклонился и, потеребив бороду, призывно махнул рукой: — Идем!
«Дойная корова» — так называлась ускиера, принадлежащая Абдулу Сиену. Несмотря на явно турецкое имя, он считал себя греком — точнее, ромеем — и был православным христианином. Получив у боцмана обещанные одеяла и продукты, друзья постелили циновки у левого борта, напротив грот-мачты и, немного подкрепившись пресными лепешками и сыром, с удовольствием улеглись отдохнуть. — Чудесный человек этот Абдул Сиен, — улыбаясь, негромко промолвил Георгий. — Просто чудесный. — Все — благодаря Кериму, — напомнил Лешка. — Что б мы и делали без этого турка? — он помолчал и, ехидно ухмыльнувшись, добавил: — Наверное, придумали бы что-нибудь. Например, продали бы Георгия в рабство, а на вырученные деньги добрались бы, куда надо. — Чего это меня — в рабство? — возмутился юноша. Серые глаза его недовольно сверкнули. — Ого, Георгий! — захохотал Владос. — Ты, оказывается, умеешь сердиться?! Настоящий Георгий Победоносец! — Да ну вас, богохульников, к черту! Ой, прости, Господи! — юноша быстро закрестился. — Не помешаю? — вынырнув из-за мачты, к приятелям подошел вахтенный. — А, Саид! Конечно, нет. Садись с нами, выпей. — Не сейчас, — матрос улыбнулся. — Хозяин сказал, чтобы кто-нибудь сходил на корму, к его помощнику, записал всех в судовую книгу. Такие уж правила. — Да мы знаем, — Владос махнул рукой. — Спасибо, что передал, сходим… Лешка придержал вахтенного: — Саид, ты это, заходи вечерком — поболтаем. — Обязательно! — приложив руку к сердцу, заверил матрос. — Ну, что, Георгий, сходишь? — смачно зевнув, осведомился Владос. — Алексий, тебя как записать? — Да как хотите, не все ли равно? — Э, не скажи! — грек подавил зевок. — Запись в судовой книге — отнюдь не пустая формальность. В Константинополе ее будет тщательно изучать особыйпортовый чиновник. Не превысил ли владелец судна допустимую нагрузку? Всем ли пассажирам хватило циновок и одеял? Кто они и с какими целями прибыли в столицу? И это еще далеко не все вопросы. — Ну, надо же! — Лешка озадаченно почесал голову. — И у вас на каждом шагу — бюрократия. Вот уж не думал! Даже не знаю, как и записаться… Может быть — русский купец? — Тогда ты должен будешь задекларировать товары, какие везешь. А где они у тебя? Купец без товаров — подозрительно. — Тогда, может быть — торговый агент? — неожиданно предложил Георгий. — Уж ему-то товары не нужны… ну, разве что в качестве образцов. — Торговый агент? — Владос наморщил лоб. — Да, это было б неплохо: Только вот — какого купца? У тебя есть кто-нибудь на примете? — Гм… нет. — Погоди, погоди… Ага! Вот! Был у меня один шапочный знакомый — Михаил Ксанф, торговец сукном. Вот мы Алексия так и запишем, его торговым представителем. — Адрес купца? — Ммм… Горбатая улица, дом с зелеными ставнями. Это в том районе, что между церковью Хора и Влахернской гаванью. — Знаю, — мотнул головой Георгий. — За стеной Константина. У дворца? — Ну, не у самого… — Хорошо, запомнил. Тебя самого-то как записать? Владос расхохотался, взъерошив рыжую шевелюру: — А пиши, как есть — Владос Костадинос, владелец гончарных мастерских у Меландзийских ворот. — Ого! Далековато забрался. Райончик тот еще — вечером не стоит и ходить. — Ну, это кому как… К тому же… — Лицо Владоса на миг затуманилось. — Думаю, давно уже проданы все мои мастерские по решению суда за долги. Наверное, и дом тоже продан. Не знаю, где и жить будем. — Ну, об этом после помыслим, — улыбнувшись, Георгий поднялся на ноги и быстро зашагал к корме, стараясь не наступить на спящих людей. Они расположились прямо на палубе, и Лешка, опершись руками на фальшборт, с удовольствием принялся смотреть на море, которого в той, прежней, жизни так никогда и не видел, а только мечтал к нему съездить. Что же касается жизни, так сказать, здешней — то в ней, конечно же, уже было море… только в таких ситуациях, что лучше и не вспоминать! А вот сейчас, здесь, море выглядело замечательным, красивым, играющим: иногда темно-голубым, иногда — изумрудно-зеленым, а иногда и золотисто-желтым с нежными палевыми оттенками. Изумительно красиво все это было, красиво и благостно — и разноцветное море, и нежно-лазурное небо над головою, и надувавший паруса ветерок, и появившиеся на горизонте кораблики, маленькие такие, но быстро приближавшиеся. Так быстро, что совсем скоро уже хорошо проглядывались невысокие, украшенные круглыми зелеными щитами надстройки на носу и корме, косые ослепительно белые паруса и пенящие воду весла. Да-да, весла — суденышки (а их было три) оказались галерами… — Военные суда, — взглянув, негромко сказал Владос. — Интересно — чьи? Если турецкие — плохи наши дела! — Неужто не отобьемся? — Лешка усмехнулся. — У нас и мощь, и пушки, да и людей ты только посмотри, сколько! — Ну, людей на этих галерах если и меньше, то лишь самую малость, зато все — отборнейшие головорезы… Смотри, смотри! Спустили паруса! Ой, не к добру… Вон, вон, заворачивают… Да это же нападение, Господи! Пираты! Словно в подтверждение его слов на носу пиратской галеры бабахнула пушка. Небольшая такая бомбардочка — бомбарделла. Упавшее перед самым носом ускиеры ядро подняло белую тучу брызг. По палубе торгово-пассажирского судна поспешно забегали матросы и солдаты охраны сопровождения грузов. Канониры расчехляли пушки — небольшие, с грозно сияющими на солнце ярко начищенными бронзовыми стволами. — Поднять все паруса! — громко приказал капитан. — Ютовым — на ют, баковым на бак, остальным по расписанию! Всем пассажирам предложили отойти от бортов и перебраться на середину судна. Широкие скулы повернувших к добыче галер уже виднелись так близко, что среди пассажиров едва не началась паника, жестко пресеченная капитаном Абдулом Сиеном, приказавшему всех паникеров и трусов выбрасывать за борт. До этого, конечно, не дошло, но люди притихли, лишь слышно было, как кто-то молился, кто-то тихо причитал, а кое-кто — всхлипывал. — Не поздоровится, если они возьмут нас на абордаж, — негромко заметил Владос. — Но нам от них не уйти! — Георгий перекрестился. — Галеры ведь куда быстроходней. — Значит, придется защищаться! — отважно заявил Лешка. — Давайте, спросим оружие у капитана. — А он даст? — засомневался Георгий. А вот у Лешки никаких сомнений не было: — Даст, он же нас знает! К удивлению остальных, капитан им оружие дал! Не сам, послал к боцману, а тот выдал ржавые пики. Владос хмыкнул: — Ну, хоть что-то. — Это ничего, что ржавые, — улыбнулся Лешка. — Дареному коню в зубы не смотрят! Меж тем разбойничьи галеры сноровисто окружали ускиеру: одна зашла с носа, другая — с кормы и третья — с левого борта. — Идите к корме, — быстро направил ребят боцман. — А здесь? — Лешка непонимающе хлопнул глазами. — А здесь как же? Они сам не замечал, что уже вполне прилично говорил по-гречески. Боцман хохотнул и кивнул на канониров с помощниками: — Здесь обойдутся без вас! И парни торопливо побежали к корме, где уже ждали врагов вооруженные копьями и саблями латники. А вражеские галеры становились все ближе и ближе, так что стало ясно — вот – вот пираты бросятся на абордаж. Добровольных помощников — а таких набралось немало — помощник капитана расставил вдоль нижнего ограждения кормы, ближе к срединной палубе, так что были хорошо видны управлявшиеся с пушками канониры. На Лешкин взгляд, странные это были пушки — длинные, воткнутые в специальные уключины по фальшборту, они свирепо поводили носами, словно турельные пулеметы. Да, если б это и в самом деле были пулеметы! Что б тогда осталось от этих гнусных пиратов? Одно кровавое месиво! Лешка обернулся к приятелям: — Почему они не стреляют, почему? — Рано, — авторитетно пояснил вдруг один из латников — солдат охраны. — Заряжающаяся с казенника кулеврина не то орудие, чтобы славиться меткостью. Зато скорострельно — видите, у самого борта запасные каморы — уже заряженные и порохом и ядром. Заменяй использованную и стреляй. Красота! Правда, не очень надежно. Пираты наконец напали, причем сразу разом. Почти одновременно все три галеры ткнулись скуластыми носами в крутые борта ускиеры. Пираты заулюлюкали, засвистели, раздался грохот мелких галерных пушек, полетели абордажные крючья. Один из таких крюков своей острой стальной лапой впился в лицо неудачно повернувшемуся помощнику канонира. Несчастный зашатался, закричал — и, перевернувшись через фальшборт, полетел в море. Лешка немедленно бросился на замену! Снова попасть в рабство уж никак не входило в его планы, лучше уж быть убитым. Подбежав, юноша хлопнул канонира по плечу: — Я помогу! Канонир — седовласый воин в ржавой кирасе и шлеме — не оборачиваясь, кивнул… И поднял вверх руку. Как видно, он был здесь главный… — Цель — средняя галера. Прицел выше ватерлинии, картечью… Готовсь! А с галеры уже лезли, лезли, лезли, метали стрелы и дротики… Лешка приготовил копье. — Огонь! — резко выкрикнул канонир и сунул к затравочному отверстию горящий фитиль. Бабах!!! Корабль заметно тряхнуло. Все кулеврины — а их было с десяток — выстрелили разом. Лешка закашлялся — до чего ж едким и кислым оказался пороховой дым! А уж каким плотным — настоящая дымовая завеса. — Заряжай! — прорезал пороховую мглу властный голос канонира. А Лешка все кашлял… пока не получил хорошего подзатыльника: — Камору! Камору давай, мать твою! — заругался пушкарь. — Да не ту — с желтой полоской, дурень! Бросив копье, юноша живо наклонился к фальшборту, схватив зарядную камору — там их стояло штук шесть для каждой кулеврины. Молодец, капитан, позаботился о пороховых припасах! Лешка зашатался, с готовностью держа камору на весу — тяжелая оказалась, зараза! Канонир ловко окрутил крепительный винт, оглянулся на добровольного помощника, обернул руки плащом и, чертыхнувшись, выбросил на палубу старую, уже использованную камору, после чего кивнул юноше: — Вставляй! Лешка вставил. Пушкарь сноровисто закрутил винт… А ведь немного и времени прошло — всего-то с минуту, еще и дым как следует не развеялся… — Прицел выше ватерлинии! — заорал канонир. — Огонь! Стрелять по цели свободно! Громыхнув, кулеврины выплюнули заряды. И снова… И снова… Как-то уж слишком быстро… Ага! Подавая камору, юноша догадался, что кулеврины стреляют не беспорядочно, а по очереди — пять на пять. Сначала одни, потом другие… Этакая непрерывная стрельба получалась… Вот было бы побольше камор! Хотя нет… специальные люди уволакивали и заряжали уже использованные. Вот здорово! — Заряжай! Целься! Огонь! Дернулась ускиера. Кулеврины выплюнули огонь. Бросившиеся было на абордаж пираты попадали в воду. Одна огневая волна сменилась второй, третьей… После пятой — не в кого стало стрелять — те из разбойников, что не успели прыгнуть в воду, превратились в кровавое месиво… А ведь не хуже пулемета сработали! Потрепанная галера с продырявленным носом, царапая обломанными веслами воду, торопливо пятилась прочь. — Ура-а-а! — от избытка чувств закричал Лешка. — Ура-а-а! На носовой надстройке судна тоже радовались, а вот на корме… на корме дела обстояли куда как хуже. Пираты уже перекинули с галеры к корме деревянный мостик — ворон, — зацепив его за прогулочно – ремонтную галерею… Не со стороны руля, а сбоку, наверное, чтобы не терять из виду своих… И там скапливались! Более того, разбойники с других галер, как видно, повинуясь приказу своего атамана, торопливо переплывали на главное свое судно. Именно здесь теперь и продолжалась битва! Лешка прекрасно разглядел это, как только развеялся дым… И тотчас же засвистели стрелы. Канонир — тот самый, главный — вдруг пошатнулся и повалился на палубу. Вражеская стрела попала ему прямо в глаз. Жаль… Похоже, славный был и человек и артиллерист — опытный. Впрочем, некогда было жалеть — пираты полезли на корму с новой силой! — Алла-а-а! — кричали они надрывно и протяжно. — Алла-а-а! Аллаи-и-и! — Я вам покажу — ал-ла, — зло передразнил Лешка и, обернувшись, подозвал Георгия — Владос уже маячил где-то в передних рядах. — Будешь подавать каморы… Где фитиль? Ага… Слава богу, не погас, тлеет… — высунувшись из-за фальшборта, юноша задумчиво посмотрел на врагов. — Ну, Георгий, давай для начала ту, с желтой полоской… Зарядили! Поставили! Нахлобучив на голову валявшийся под ногами неизвестно чей шлем — от стрел, — Лешка осторожно повел стволом кулеврины, ощущая в руках приятную тяжесть орудия. Пушка поддалась неожиданно легко, видать, турель — уключина — была щедро смазана оливковым маслом… — Алла-а! Алла-а-а! — кричали пираты. Лешка прицелился… примерно, иначе тут, похоже, никак… но расстояние-то до цели — рукой подать… Наведя ствол на цель, ткнул фитилем и поспешно зажал уши. Секунды через две прозвучал выстрел. Бабах! Разящая картечь просто-напросто смела нападающих с мостика! С криками и жалобными воплями они попадали в воду. — Вот вам и «алла»! — кашляя от едкого дыма, улыбнулся Лешка. Обернулся к Георгию, засмеялся — уж больно черен он был, словно негр или даже сам дьявол. Хотя и сам Алексей наверняка выглядел сейчас ничуть не лучше. Однако некогда было смеяться, нужно было пользоваться моментом, пока не рассеялся дым. — Давай-ка теперь — бронебойным! — Каким? — Ну, бортобойным… Короче тем, с красной меткой! Зарядили. Закрепили. Лешка подождал, когда немного прояснится. Навел ствол на хищный галерный нос… Фитиль! Бросить! Уши заткнуть! — Раз, два… Бабах! И не стало у галеры носа! Лешка радостно закричал, обернулся — ага, оказывается, это не один он стрелял! — Заряжай! Разбойничье судно быстро тонуло, и пираты, спасались, как могли, уже больше не помышляя об абордаже. Доплыть бы до своих галер! Жаль было только шиурму — прикованных к веслам галерных рабов. Ну уж тут ничего нельзя было сделать. Ничего. Разве что, помолиться. Парни — и подбежавший к ним радостно улыбающийся Владос — так и сделали: — Господи, прими с миром их души! Пиратские галеры ушли, как, зализывая раны, уходят шакалы. А на ускиере хоронили в море погибших. Торжественно и грустно читали молитвы священники. Друзья слушали их вполуха — очень хотелось спать.
В эту ночь выспались, а уж после следующей, с раннего утра поспать им не дали. Сначала матросы принялись драить палубу, безжалостно сгоняя пассажиров к бортам, а потом и вообще началась какая-то непонятная суматоха — люди в богатых кафтанах, в сопровождении вооруженных тесаками матросов, принялись по очереди шерстить «господ пассажиров» с неподдельным азартом и огоньком. Некоторых даже раздевали догола! Лешка изумился: — Вот это шмон! Интересно, что такое случилось? — Господин… — неожиданно послышался жалобный голос. Юноша обернулся и увидел у самого борта мальчишку лет тринадцати – четырнадцати на вид, одетого в длинную черную рясу с капюшоном. Мальчишка был худ, смуглое, а точнее, загорелое лицо его худобой своей напоминало лицо какого-нибудь святого, жившего много лет назад. Длинные темно-русые волосы были аккуратно расчесаны, большие голубые глаза смотрели строго и благостно. — Чего тебе, парень? — Не могли бы вы дать мне немного попить? — Попить? А, пожалуйста… — Лешка с улыбкой протянул парню принесенный от боцмана кувшин. — Только вряд ли там много чего осталось. Взяв кувшин, мальчишка принялся жадно пить, острый кадык его заходил на худой шее. — Да поможет тебе Господь, добрый человек! — напившись, поблагодарил он. — Пойду, помолюсь за твое здоровье. А шмон между тем продолжался и вскоре очередь должна была дойти и до новых пассажиров. — Да что такое произошло? — спросил Лешка вернувшегося с кормы Георгия. — Может, ты знаешь? — У шкипера похитили портоланы! — понизив голос, сообщил юноша. — А что такое портоланы? — Ну, как тебе сказать… Такие рисунки, по которым плывут корабли. — А, карты! Понятно. И что же, мы теперь не сможем плыть? — Сможем… — Георгий пожал плечами. — Но они, вероятно, дороги. — Да уж, недешевы! — захохотал проснувшийся Владос. — Но все же, не настолько дороги, чтоб устраивать вселенский обыск! Смотрите-ка — никак к нам идут. И в самом деле, одна из групп во главе с человеком в кафтане, закончив обыскивать соседей — каких-то паломников — подошла к ребятам. — Помощник шкипера Александр Пселл, — наклонив голову, вежливо представился главный, высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти. — К сожалению, мы вынуждены обыскать всех господ пассажиров. — Основания? — лениво осведомился Владос. — Поручение владельца судна, — помощник с достоинством протянул парням витиевато написанную грамоту. — Надеюсь, вы в курсе, что капитан или шкипер имеет право производить дознание на борту корабля? — В курсе, в курсе, — Владос пожал плечами. — Что ж, если вам так надо — обыскивайте, мы не в претензиях. — Прошу вас показать ваши вещи… — Да их у нас нет! — И снять туники и пояса. Матросы тщательно прощупали одежду и обувь, один из них приподнял циновки и одеяла… — Смотрите-ка! — вдруг громко воскликнул он, вытаскивая из-под одеяла… красивую, аккуратно раскрашенную карту. Портолан! — Вам придется пройти с нами, — жестко заявил помощник шкипера. — Воры! Воры! — зашептались вокруг. — Люди, ни у кого ничего не пропало? — Вот, взяли их на борт, и началось! Абдул Сиен обвел всех троих пристальным жестким взглядом. Владос попытался было что-то сказать, но шкипер сурово махнул рукой: — Помолчите! Под чьей циновкой нашли портолан? Георгий сделал шаг вперед. — Я буду вынужден посадить тебя под арест. А вы… — шкипер прищурил глаза. — А вы поможете мне отыскать похищенное! — Найдете? — не понял Лешка. Владелец корабля усмехнулся: — Да, именно так. Слишком уж недавно вы попали на корабль, для того, чтоб знать тут все входы и выходы. А без этого кражу не совершить. — Вы умный человек, капитан… Но почему… — Почему ваш товарищ должен сидеть под арестом? Потому что именно у него нашли пропажу. И это многие видели… да все пассажиры вашего борта. Следовательно, вор — или воры — полагают, что следствие либо почти закончено, либо встало в тупик. А вы, судя по тому, что пишет Керим — вовсе неглупые люди. — Но мы не розыскные чиновники! — И тем не менее… У меня не так много людей. Точнее сказать, совсем нет лишних людей, а вам ведь все равно нечем заняться. Поэтому вы поможете мне… и своему другу, — шкипер кивнул на Георгия. — Он все же посидит под замком — не стоит тревожить воров. К тому же, — Абдул Сиен повысил голос, — хоть я и доверяю друзьям Керима… и даже его родственнику… Помните — у вас есть два дня, до тех пор, пока мы не войдем в бухту Золотой Рог. Если к тому времени портоланы не будут отысканы — ваш друг пойдет под суд, а вместе с ним — и вы, как свидетели либо соучастники. Поверьте, мне просто не остается ничего другого. — И что там такого, в этих портоланах? — покачал головой Лешка. — Говорят, они не такие уж и дорогие. Зачем они вору? Абдул Сиен вздохнул и, оглянувшись на дверь, понизил голос до шепота: — Думаю, портоланы взяли для отвода глаз… Среди них была схема бухты Золотой Рог. Очень, очень подробная схема. Она может здорово помочь нашим врагам или конкурентам. — Ну, здрасьте, приехали! — Лешка хлопнул себе ладонями по коленкам. — Опять шпионы! А, кстати, ваш дружок Керим… Шкипер потемнел лицом: — Керим Челери — благородный человек и когда-то спас жизнь мне и моей дочери. Я обязан ему и сделал все для его друзей — вас. Но он — турок, а я — ромей, и не хочу, чтобы моя империя пала! Мне в ней очень неплохо живется, уверяю вас. И это — моя родина. — И наша. — Так поможете? — Абдул Сиен вскинул глаза. Парни переглянулись: — А куда деваться? — Вот и прекрасно, — потер руки шкипер. — А мы пока подлечим вашего друга. Выпьем-ка по стаканчику-другому вина! — Схема… — тихо себе под нос вымолвил Лешка. — Ее ведь можно легко скопировать… отксерить или перерисовать. Думаете, это до сих пор не сделали? Тогда какой смысл было воровать эту схему. Абдул Сиен кивнул: — Рад, что у Керима такой умный брат! — Да не брат я ему! — Ты правильно догадался — я тоже думаю, что воры хотели взять чертеж незаметно. Скопировать и положить обратно. Но что-то у них не сложилось. — Воры или вор? — Если б знать. — А как выглядел чертеж? Шкипер усмехнулся: — Как выглядит Золотой Рог с крепостных башен? Вот как и этот пергаментный лист. — Что ж, похоже, нам таки придется взяться за это дело, — вздохнув, промолвил Лешка. — Вот-вот, возьмитесь. — Где хранилась схема? — Вот в этом сундуке, — шкипер кивнул на массивный дощатый короб, обитый широкими медными полосами. — Замок не тронут — открыт ключом… А он один, только у меня! Так что, не знаю… Владос осенил себя крестным знамением: — И мы не знаем — с чего начинать? А Лешка ничего не говорил — думал. Конечно же, начинать нужно с людей. Со списка. — Список пассажиров? — Абдул Сиен охотно кивнул. — Пожалуйста, сейчас велю принести судовую книгу. — Хорошо бы еще и команду, — добавил Владос. — Команду? — шкипер почесал бороду. — Но я их всех и так знаю. — Но мы-то — нет! — вполне резонно заметил Лешка. — А вдруг? Я бы попросил вас, уважаемый Абдул Сиен, кратко рассказать о каждом из членов команды… ну, вот, хотя бы Георгию. У него как раз будет время. — У него-то будет, — владелец судна вздохнул. — А у меня? Ведь совсем скоро гавань. — Вот именно! — Ну, тогда я пока вас оставлю, — поднялся из-за стола шкипер. — Сидите, изучайте судовую книгу, меня найдете на корме, у румпеля. Он вышел, тщательно прикрыв за собой дверь, и почти сразу же в каюту заглянул Саид: — Хозяин велел принести вам судовую книгу, — он протянул увесистый пергаментный том. Вот она. — Еще нам, наверное, понадобится бумага или папирус… Ну и чем писать — карандаш, авторучка, перо. — Сделаем. Не прошло и пары минут, как Саид доставил указанное. Ну, не авторучку, конечно, а куриное перо с чернильницей из какого-то красивого переливчатого камня. Все трое — Георгия шкипер пока не задерживал, но и выходить из каюты не рекомендовал — принялись изучать пассажиров. Ну, что тут можно было сказать? — Сто десять человек! — в отчаянии воскликнул Георгий. — Сто десять! Это ж нам вовек не разобраться, тем более — за два дня. Владос молчал, но было видно — согласен с подобным выводом. — Ничего, парни! — нервно хохотнул Лешка. — Ничего! Как говорил один хороший человек — глаза боятся, руки делают. Для начала разобьем всех пассажиров по группам. Купцов — в один список, паломников — в другой, ну и так далее… Георгий, бери перо! — А кто вместе записан? — подняв глаза, спросил юноша. — Ну, как, к примеру, на этой странице. Вот смотрите — одиннадцать человек, все сели в каком-то селе неподалеку от Трапезунда — вроде бы вместе. Но — один купец, двое плотников, третий — вообще банкир! Их куда писать? По месту посадки или по роду занятий? — А, и туда, и сюда, — подумав, махнул рукой Лешка. — Ты пока пиши, а там поглядим. Георгий пожал плечами: — Ну, как знаете… Работа закипела и, ко всеобщему удивлению, сладилась довольно быстро. Не прошло и пары часов, как все сто десять человек уместились в несколько списков, по роду занятий, месту жительства, месту посадки на корабль и классу путешествия. Первый класс — кормовые каюты, второй — палуба, ну а третий — трюм. — Интересно, — задумчиво промолвил Лешка. — Допустим, «Дойная корова» направляется из Трапезунда в Константинополь… — Без захода в Синоп, поскольку там турки… — Без захода в Синоп. Ну, взяли в Трапезунде грузы, запасы продуктов и пресной воды, короче — все необходимое. Тогда вопрос — а зачем тогда шкиперу заворачивать к разным там деревням? Это ж не развозуха, а коммерческое судно. — А он и не заворачивает никуда, — Владос с Георгием пожали плечами. — Просто плывет себе вдоль берега. — А как же деревенские пассажиры? Парни переглянулись и громко захохотали. Смеялись долго, до слез, даже вечно серьезный и набожный Георгий, не говоря уже о Владосе. — Чего ржете-то? — обиделся Лешка. — Вот лошади! Мой вопрос вы, кстати, проигнорировали. — Какой вопрос? Ах, о пассажирах. Они, Алексей, на лодочках к кораблю добираются… ну вот, как мы! — Господи! — Лешка постучал себя по голове. — Ну я и дурень! Это ж надо — до такой простой вещи не додумался. — Ладно, — махнул рукой Георгий. — Давайте смотреть, что получилось. Нет ли где чего подозрительного? Скажем, вот — двое купцов. Оба плывут из Трапезунда, оба везут с собой товар — апельсины, один и тот же товар — а плывут по-разному. Один — в каюте, а другой даже не на палубе — в трюме! Ну, скажите на милость, зачем честному человеку прятаться ото всех в душном трюме? Значит, он чего-то или: кого-то боится. — Или просто-напросто жмот — экономит деньги. — Или за апельсинами своими приглядывает, боится, что украдут. — Ну, тогда я не знаю, — Георгий почесал голову. — Ну, кто тут еще подозрительный? Лешка усмехнулся: — Уж конечно, так сразу не скажешь. Думать надо, анализировать, сопоставлять. Вот ты, Георгий, как раз этим и займешься. Мы к тебе в темницу… в смысле, в каюту — постоянно заходить будем, так сказать, держать в курсе, ну а ты размышляй. — Постараюсь, с Божьею помощью. — А такую поговорку знаешь — на Бога надейся, а сам не плошай? — Да ну вас, думать только мешаете! — Ничего – ничего, Жорик, скоро тебя никто не будет по пустякам отвлекать! Георгий посмотрел в стену: — Вот что, братцы. Я, конечно, постараюсь, но и вы дурака не валяйте! Ведь портолан мне подсунули — факт! А ну-ка, вспомните, кто вокруг вас ошивался, пока я на корму ходил? — Да вроде никто не ошивался, — пожал плечами Владос. — Я, правда, дремал, не видел. — А ты, Алексей? Лешка пожал плечами: — Да никто… Постойте! Парень один подходил, монашек. Попить спрашивал… — Попить? — вздрогнул Георгий. — И что ты ему дал? — То, что и было — вино. — Вино?! Так еще Великий пост не закончился! — Какой еще пост? — лениво отмахнулся Лешка. — Обычный пост. Предпасхальный. Неужто, монашек вино пил? — Да пил… Впрочем, может, он и не монашек вовсе… Короче, я не спрашивал. Владос наморщил лоб: — Надо бы его отыскать, этого твоего монашка. Больно уж подозрителен! В пост вино пить! Ладно мы, грешники… Кстати, Георгий, а ведь ты, кажется, постриг принимать собрался? — А я его и не пил, вино ваше, — обидчиво поджал губы юноша. — Чай, знаю, что пост. — Ты-то не пил, а вот монашек… — Ой, отстаньте, — замахал руками Лешка. — Пил — не пил, какая разница? Может, это и не монашек был вовсе. Униформу вашу сам черт не разберет, при всем желании. И тем не менее молодого монашка занесли в разряд подозреваемых первым. Просто потому, что первым на глаза попался. В судовой книге монахи-паломники значились, но вот идентифицировать парня оказалось невозможным — возраст указан не был, ну и, конечно, фотографий тоже не имелось. Поди тут, разыщи. — Ну, хоть как он выглядел-то? — допытывался на ходу Владос. — Такой, худющий, щеки впалые. Волосы темные, нет, не черные, темнорусые, лицо смуглое, глаза… глаза, кажется, светлые — серые или голубые. На вид лет тринадцать – пятнадцать. — Найдем, — успокоил грек. — Не так и много тут отроков, тем более — монахов. Сказать, однако, оказалось куда легче, чем сделать. Приятели несколько раз обошли всю палубу: бак — левый борт — корма — правый борт — снова бак — и так по кругу. Нет, монахи были, и подходящие по возрасту субъекты попадались, — но все не те. Один — светловолосый, второй — кудрявый, третий — толстяк. Четвертый вообще — негр. — Да ну его к черту! — вконец разозлился Владос. — Забился, небось, в какую-нибудь щель, да дрыхнет. О! — повернув голову, он вдруг весело взглянул на своего спутника. — Знаешь что? Давай-ка, мы чуть позже поищем — во время вечерней молитвы. На молитву-то уж это тип, всяко, вылезет, иначе какой он монашек? Лешка улыбнулся. Да, это была неплохая идея, и, конечно, сработает… в том случае, если отрок и в самом деле монах, а не прикидывался. Ближе к вечеру, когда над мачтами судна уже начинало синеть небо, корабельный священник — здоровенный рыжебородый батюшка — ударил в установленный на корме колокол и, подойдя к балюстраде, зычным басом начал молебен, на который собрались почти все пассажиры, за исключением немногочисленных католиков и мусульман. Прячась за мачтами, Лешка и Владос пристально разглядывали пассажиров, выискивая более-менее подходящих по возрасту. И снова, как назло, попадались не те… После молитвы друзья поднялись к шкиперу, попросив о свидании с Георгием. Парень был заперт в узенькой угловой каморке на баке, куда время от времени проникали вкусные запахи из расположенного по соседству камбуза. Провожатый отпер замок и предупредил: — Только не очень долго. Друзья еле втиснулись в полутемное помещение: — Ну, как ты? Георгий пожал плечами и улыбнулся: — Лекарь приходил, сделал перевязку. Руки скоро совсем заживут. — Вот и славно. Раскопал что-нибудь новенькое? — Лешка кивнул на разбросанные по всему ложу списки. — Один купец очень подозрителен — Хрисанф из Галаты. Сами подумайте — православный ромей — и живет в генуэзском квартале, среди католиков! — Хрисанф из Галаты, — негромко повторил Владос. — Хорошо, запомним. — А у вас как дела? — Да так себе… Ищем. Наверное, никакой это не монах. По крайней мере, на вечерней молитве мы его не видали. — Может, просто не увидели? — Да нет, смотрели внимательно, ты уж поверь. — А если он католик? — Католик? — парни переглянулись. — А вот об этом мы не подумали. Георгий улыбнулся: — Заходил Василий, шкипер. Сказал, что, как и уговаривались, вплотную занялся вашими соседями по палубе — их ведь не так и много. — Какой Василий – шкипер? — удивленно переспросил Лешка. — Он же — Абдул Сиен. — Абдул — это простое имя, — авторитетно разъяснил Георгий. — А Василий — крестильное. — Ах, вон оно как. Простившись с узником, друзья поднялись на палубу. Ветер раздувал зарифленный парус на передней мачте — фоке, в черном ночном небе сверкали звезды. — А наш шкипер не дурак, — заметил грек, посмотрев на парус — один-единственный, все остальные были убраны. — Потихонечку ползет себе и ночью. Видно, и без всяких портоланов хорошо знает фарватер. — А что, обычно суда на ночь пристают к берегу? — Лешка заинтересованно посмотрел на приятеля. Тот кивнул: — Чаще всего. Однако сейчас ветер небольшой, а на берегу — турки. Вот шкипер и взял мористее. Видишь, фонари на корме и баке? — Угу. — Это чтоб случайно не столкнуться с другим судном. — Слушай, — замедлив шаг, Лешка ухватил Владоса за рукав. — А, может, похититель как раз и рассчитывал на то, что ночью корабль бросит якоря в какой-нибудь бухте? Чтоб незаметно сойти! А что? Бросился в воду, проплыл — вот и берег, турки! Грек скептически усмехнулся: — Ничто не помешает ему сойти и в Константинополе. В столице полно турецких лазутчиков. — Да, но мне кажется, что покинуть судно в укромной бухте куда безопасней. Давай-ка расспросим вахтенных — никто не интересовался стоянкой? — Так они нам и сказали. — Не нам, так шкиперу… А, кстати, сегодня на вахте Саид! Владос вдруг улыбнулся: — Ну, пойдем тогда. Заодно вина выпьем. Каждому пассажиру судна, как, впрочем, и матросам, полагался паек: вяленое мясо или рыба, оливки, небольшая лепешка, поллитра пресной воды в день и два литра вина. Вино приятели еще не успели до конца выпить, а потому, прихватив у боцмана кувшин, пошли искать Саида, который обнаружился на баке, у самого бушприта — как старший вахты, пришел проконтролировать юнгу. — Расспрашивал ли кто-нибудь о стоянке? — матрос с видимым удовольствием глотнул вина — кстати, несмотря на пост, который здесь, на корабле, все ж таки соблюдался не очень строго. — Да нет, вроде бы никто не обращался. Ника, тебя никто не спрашивал? Ника — желтоволосый подросток-юнга — отрицательно качнул головой. Вахтенный подал плечами: — Вот видите. — Ну, что ж, — вздохнул Владос. — Пойдем, пожалуй, спать — сегодня уж больше ничего не успеем. Друзья зашагали к мачте, стараясь не наступить на спящих. В небе ярко светила луна, и черные волны били в корму корабля. Судно заметно качало. — Брр! — опустившись на циновку, Лешка прислонился к фальшборту и поплотней закутался в одеяло. — Не сказать, чтобы очень жарко. — Ничего, — шепотом отозвался грек. — Днем согреемся. Да и недолго уже осталось. — Вот, то-то и оно. Владос быстро захрапел, а вот Лешке не спалось — все лезли в голову какие-то мысли, образы. То вдруг привиделся застрявший в болоте трактор, то голая почтальонша, а то — милиционеры, шурующие во дворе бабки Федотихи. Вот и дачница вспомнилась, Ирина Петровна… «Средневековые люди думали и воспринимали мир совсем не так, как мы». Совсем не так… Не так… А как? К примеру, как бы он, Алексей Смирнов, поступил, если б ему приказали выкрасть и доставить, куда надо, грамоту, да при этом еще и отвести от себя подозрения? Да точно так же, как и неведомый вор, правда, постарался бы просто-напросто скопировать нужные схемы, да незаметно положить их обратно. При известном везении никто б ничего не заметил. А почему вор поступил иначе? Вот, как раз в этом данном конкретном случае, он — или они — должны были думать и воспринимать «окружающий мир» точно так же, как и Лешка — вполне адекватно. Нет, не права дачница Ирина Петровна, по крайней мере — применительно к сложившейся ситуации. Ну, не получилось незаметно украсть, пропажу обнаружили, поднялся кипеж — что делать? Что бы он, Лешка, делал? В первую очередь, запрятал бы куда подальше копию, а настоящую схему подбросил бы шкиперу. Интересно, способен Абдул Сиен провести на выходе обыск всех пассажиров? Черт его знает, наверное — да… Значит, копию нужно надежным образом спрятать где-то на корабле… А потом? Что, потом снова наведаться на судно? Ах, извините, господин капитан, кое-что забыл! Правда, у вора могут быть сообщники среди команды… А вот тогда бы он, скорее всего, не имел бы никаких проблем! Скопировал бы, и тут же вернул схему на место, в капитанский сундук. Сундук… Он ведь запирается на замок, а замки здесь хорошие, мастера делают на совесть, каждый с особой хитростью, простым подбором ключей не откроешь. Так – так – так… Значит, ключ сначала выкрали… или просто сделали восковой слепок с замка — куда уж проще и безопасней! Да-а… Только за малым дело — изготовить ключ. Нужна кузница. Корабельный кузнец — сообщник шпионов? Гм… все может быть. А может и не быть! Может, все гораздо сложнее и вместе с тем проще. Шпион воспользовался кораблем два раза! На пути из Константинополя в Трапезунд сделал слепок, в Трапезунде заказал любому кузнецу ключ, снова сел на корабль, ну а дальше — дело техники. Не слишком ли сложно? Да, довольно муторно. Ну, а вдруг этот самый шпион ездил в Трапезунд по каким-то своим делам, а схему похитил так, по пути. Или лазутчику приказали это сделать, узнав, куда тот собирается. Очень может быть, очень может быть… Шкипер, кажется, говорил, что замок не сломан, и сундук цел. Вот, с этого и нужно было начинать, а не искать мальчишку – монаха, который, скорее всего, здесь вообще ни при чем. Итак, завтра же опросить корабельного кузнеца — мало ли, кто что заказывал? «Ах, я такой рассеянный, такой рассеянный, вот, только что уронил за борт ключ от дорожного сундучка. Вот, сделал слепок с замка». Примерно так…
Удар корабельного колокола разбудил пассажиров на утреннюю молитву. Рыжебородый священник забасил, замахал кадилом. Спокойная лазурь неба висела над мачтами, а за кормою вставало солнце. Быстро теплело, но все равно, многие поеживались, не в силах отойти от ночной прохлады. — Господи, иже еси… Крестясь вместе со всеми, Лешка обдумывал план действий. Во-первых, отправить Владоса к шкиперу — пусть разрешит опросить кузнеца, во-вторых — тщательно пересмотреть судовую книгу, обращая самое пристальное внимание на повторяющиеся фамилии — тех, кто плыл и туда, и обратно. Вообще же, это лучше поручить Георгию, ему все равно нечем заняться… Юноша крестился неумело, но старательно. Как и большинство россиян, он вполне искренне считал себя православным, по наивности полагая, что для этого достаточно просто зайти в церковь на какой-нибудь большой праздник. Постов можно не соблюдать, молитв не знать, символа веры — тем более, самое главное — носить на шее крестик, красить на Пасху яйца, а на Троицу ездить на кладбище. Вот, в общем-то, и все россиянское православие. Как с презрением говорил старший воспитатель Василий Филиппович — «Стыдно!» После утренней молитвы матросы принялись за приборку. Абдул Сиен поддерживал на своем судне образцовый порядок, и команда каждое утро вылизывала буквально каждую щель. И не дай бог кто-то что-то пропустит. В руках у боцмана покачивалась увесистая плетка. Согнанные со своих мест пассажиры уже не роптали — привыкли. — Вы — на корму! — контролируя центровку судна, деловито распоряжался боцман. — А вы — на бак! — Куда? — На нос, сопли сухопутные! Владос побежал на корму, к шкиперу, а Лешка — торопливо, как и все — зашагал к бушприту, пользуясь моментом, чтобы навестить узника. Юноша уже обогнул фок-мачту и подошел к трапу, как вдруг… Как вдруг нос к носу столкнулся с тем самым молодым монашком, которого искал весь прошедший день, а с ночи — забыл и думать. Он! Он! Смуглое худое лицо, длинные темно-русые волосы, серо-голубые глаза, ряса… Монашек, как видно, тоже узнал Лешку… и широко улыбнулся: — Здравствуйте, рад вас видеть. Как спалось? — Спасибо, неплохо, — Лешка не знал, что и делать. — Сочувствую, — скорбно поджав губы, кивнул монашек. — Я видел, как арестовали вашего друга. Думаю, капитан возвел на него напраслину — мало ли кто мог подкинуть под циновку похищенный портолан? — Да уж, — юноша махнул рукой. А монашек неожиданно предложил прогуляться по палубе — матросы как раз закончили уборку: — Если у вас, конечно, найдется время. — Да найдется. Чуть ли не под руки, они сошли с бака и неторопливо зашагали к корме. — Приятная погода, не правда ли? — улыбнулся монах и вдруг хлопнул себя по лбу. — О, Святая Дева, я же совсем забыл представиться! Массимо Дженовезе, брат ордена святого Франциска Ассизского. Можно просто — Массимо. — Алексей, — кивнул Лешка. Монашек вдруг показался ему довольно симпатичным — и с чего было принимать его за шпиона? — И можно по-простому, на «ты». — О, конечно, конечно, — Массимо улыбнулся. — Я тоже думаю, что ни к чему разводить церемонии. Очень приятно познакомиться, уважаемый Алексей. И — разреши еще раз поблагодарить тебя за вчерашнее вино. Признаться, так хотелось пить, что… — он виновато развел руками. — Согрешил, каюсь! Нарушил пост. — Да, да, — шутливо улыбнулся Лешка. — Как же это вы… ты… так? — О, мы, францисканцы, больше обращаем внимание на помощь нуждающимся, нежели на соблюдение формальностей. — Это, по-моему, правильно. Монах рассмеялся: — По-моему — тоже. «А он вполне приятный парень, — подумал Лешка. — Наверное, зря мы его подозревали… ну, просто тогда некого больше было…» — Алексей, а я ведь искал с тобой встречи, — оглянувшись по сторонам, Массимо понизил голос. Лешка вдруг почувствовал, что от нового знакомого чем-то пахнет. Чем-то таким родным, приятным, новогодним… Апельсины! Ну, точно — апельсины! — Слава Святой Деве, хоть тебя не упрятали под арест, а ведь могли бы, могли… И вот, о твоем друге… Я видел, своими глазами видел, как около его циновки ошивался какой-то парень… Думал еще — наверное, он что-то хочет украсть. И — увидел, как он что-то вытащил из-за пазухи. — Видел?! А что за парень? — быстро спросил Лешка. — Такой забавный пухлощекий толстяк в короткой зеленой куртке с зубчатым башлыком, тоже зеленым: Кажется, его зовут Илларион. Я слыхал, как окликивали… Он ночует по левому борту, ближе к корме, в компании какого-то жуткого крючконосого типа, очень похожего на разбойника. — Господи, Массимо! — Лешка расслабленно прислонился к борту. — Так ты все видел… Свидетель… Вот что — срочно идем к шкиперу! — О, нет! — непреклонно заявил монах. — Правила нашего братства строго – настрого запрещают нам мешаться в мирские дела. Да и насчет толстяка я не вполне уверен. Видел, как он что-то вытаскивал, но вот — что? Хорошо бы просто незаметно за ним проследить. Мне это просто сделать — мое место по соседству… Слушай! — Массимо вдруг улыбнулся. — А давай последим вместе! Я просто представлю тебя соседям, как старого своего знакомого… Вдвоем-то мы толстяка не упустим! Знаешь, что? Я слышал, после обеда матросы собираются устроить купание. Удобный случай обыскать его вещи! Лешка радостно улыбнулся: — Пожалуй, так и следует поступить! У меня здесь есть еще один друг… — Знаю, — кивнул Массимо. — Грек с огненной шевелюрой. — Угу — Владос. Подключим его? — Конечно! Будь уверен, втроем мы быстро выведем толстяка на чистую воду. Лешка рассуждал так же.
За кормой корабля в воду опустили парус, так что любой желающий — естественно, кроме женщин — мог за сравнительно небольшую плату освежиться в прохладной морской воде, без боязни утонуть либо отстать от судна. Помощник шкипера и боцман тщательно следили за все увеличивающимся числом пассажиров, не без основания опасаясь перегрузить корму. Не то чтобы все, плывущие на «Дойной корове» люди, вдруг в один миг оказались заядлыми купальщиками, нет, просто на судне было так мало развлечений, что многие просто пришли поглазеть, повеселиться, а некоторые — и заключить пари. — Ставлю во-он на того худющего! Нырнет красиво. Лешка искал в толпе пухлогубого толстяка в зеленой куртке,, которого наконец и увидел, сразу же обернувшись к монаху: — Он? — Да, — коротко отозвался тот. — Этот. — Что, нашли? — быстро поинтересовался Владос. — Ага, вижу… Этот толстяк в зеленой куртке и есть ваш Илларион? — Не «ваш», а «наш», — Лешка усмехнулся. — Дождемся, когда он полезет в воду, да пошарим в одежке! — А вдруг он спрятал похищенное в вещах? — резонно возразил грек. — В каких? — Массимо вскинул глаза. — По-моему, все вещи у толстяка за спиной. В мешке. — Хитер, — негромко заметил Лешка. — На палубе мешок не оставил, видать, побаивается, что сопрут. — Что-то он долго стоит, — с сомнением произнес грек. — Захочет ли искупаться? — Захочет, — монашек уверенно кивнул. — Я вчера сам слышал, как он мечтал о купании. Так что наберитесь немного терпения, друзья! Над головами яростно сияло солнце. Весна весною, но пекло оно уже почти по-летнему, и над палубой даже натянули тент, чтобы обезопасить пассажиров от солнечного удара и несколько смягчить полуденный зной. Лешка вытер выступивший на лбу пот и признался, что с удовольствием выкупался бы и сам. — А мы с тобой как раз и пойдем плавать, — улыбнулся Массимо. — Извини, Владос, но ты уж больно приметный, мало ли, он тебя запомнил. Пока мы придержим вора в купальне, а ты тем временем осмотришь его мешок. — Хорошо, — коротко кивнул грек, увидев, как толстяк, раздеваясь, сдает вещи под охрану вахтенного матроса, старого знакомца — Саида. — Махни рукою, как справишься, — напутствовал приятеля Лешка и, обернувшись к монаху, предупредил. — Смотри, Массимо, я плаваю плохо. Тот засмеялся, показав белые зубы: — Не бойся, не утонешь, там же парус. Быстро раздевшись, парни вслед за толстяком подбежали к балюстраде и скользнули в воду по специально спущенному с кормы веревочному трапу. — Уфф!!! — вынырнув, принялся отплевываться Лешка. — Ну и водичка! Массимо, ты как? — Славно! — монашек покрутил головой. — А где наш клиент? Ага, во-он он. Поплыли? — Давай! Вода, вначале изумившая ледяным холодом, постепенно становилась все теплее — то ли солнце так грело, то ли организм привыкал, а, скорее — и то, и другое вместе. Толстяк, отдуваясь, словно тюлень, плескался у края паруса, подозрительно поглядывая на кружившую вморе неподалеку черноморскую акулу — катрана. Акула была небольшая — с кошку, но, похоже, до чрезвычайности любопытная. Плыла, не отставала. Видать, интересно было — кто это тут бултыхается? Оба тощие — Лешка с Массимо быстро замерзли, и все чаще с вожделением поглядывали на теплую палубу. А вот толстяк, похоже, чувствовал себя прекрасно и вовсе не собирался рано вылезать. Чтобы согреться, парни несколько раз проплыли мимо него — туда-сюда. Лешка плавал так себе, совсем по-детски шумно поднимая брызги. — Не представляю, Алексей, — покосился на него новый приятель. — Как ты не смог научиться хорошо плавать? Ведь Константинополь у самого моря! — Я жил в горах, — отмахнулся Лешка и, посмотрев на толстяка, сжал монаху плечо. — Глянь-ка! Похоже, наш черт собирается-таки вылезать! И в самом деле, толстяк Илларион уже подплыл к лестнице и ухватился за выбленку. — Рано… — с досадой произнес Массимо. — Твой приятель еще не подал знак. Ничего больше не сказав, он резко погрузился в воду и, вынырнув у трапа, схватил толстяка за ногу. Илларион, недоумевая, мешком булькнулся вниз под злорадный смех всех остальных купальщиков. — Так тебе и надо, жирняга! — Смотрите-ка, всех акул распугал! Вынырнув, толстяк разразился ругательствами, обещая поотрывать ноги и еще кое-что «этому смрадному гаду». «Смрадный гад» в это время, скромненько притулившись в углу, надрывался от смеха. — Ой, не могу, — хохотал он. — Ой, сейчас лопну! Ты видел, Алексей, как он бултыхнулся? Едва вся вода из парусины не вышла. — Владос! — заметив свесившегося через балюстраду приятеля, облегченно воскликнул Лешка. — Где? — приложив руку к глазам, Массимо посмотрел на корму. — Ага, вижу! Это хорошо, что твой дружок такой приметный — издалека видать. Что ж, повезло толстяку — не замерзнет. — И нам… — тихо дополнил Лешка, у которого уже давно не попадал зуб на зуб. Дождавшись, когда толстяк перевалил на корму, Массимо быстро полез следом. Тощий, но жилистый, стремительный, ловкий. Тело его покрывал ровный слой загара, лишь запястья и щиколотки оставались незагорелыми, белыми. Кандалы? Или, наоборот, браслеты? Выбравшись из воды, Лешка быстро согрелся и, обсохнув, с удовольствием облачился в нагревшуюся на солнце одежду. Впрочем, тут же принялся жаловаться на жару. — Ну, не поймешь, — изумился монашек. — То тебе холодно, то жарко. Где, интересно, рыжий? Лешка посмотрел вокруг и, увидев невдалеке грека, радостно хлопнул Массимо по плечу: — Да вон он! К нам не идет. Чего-то выжидает… А, ждет, когда толстяк спустится вниз. Парни еле дождались приятеля. А тот ничего рассказывать не торопился, нарочито медленно спускаясь с кормовой палубы вниз. — Ну? — наконец не выдержал Лешка. — Как? Отыскал что-нибудь? В серо-голубых глазах монаха читался тот же вопрос. Владос быстро осмотрелся по сторонам и, не говоря ни слова» протянул парням ладонь, на которой… на которой лежал маленький раскрашенный кусочек. Обрывок портолана! — Нашел его в заплечном мешке, — усмехнувшись, пояснил грек. Ну, а где же еще-то? — А больше ты ничего не нашел? — К сожалению, нет. — Жаль. Ну, что, идем к шкиперу? Ведь теперь можно выпускать Георгия! — Бежим! Монах улыбнулся: — С вашего разрешения, друзья мои, я с вами не пойду. Вы уж дальше сами разбирайтесь, а я буду замаливать грехи — и так уже слишком долго вмешивался в мирские дела. Устав ордена это запрещает. — Ну, спасибо тебе, Массимо, — Лешка взволнованно пожал узкую руку монаха. — Спасибо, дружище! Если б не ты… — Не за что, — монах отмахнулся. — Все люди должны помогать друг другу — ведь так? Надеюсь, еще увидимся. — Обязательно. Радостные, Лешка и Владос бегом бросились к шкиперу.
Толстяк Илларион был арестован тут же, и теперь, сидя в каюте, ругался, изрыгая проклятия. — Да знаешь ли ты, кто я?! — брызжа слюной, он топал ногами. — Да известны ли тебе мои родственники? О! Я родня самому эпарху, и он непременно сотрет тебя в порошок, жалкий придаток румпеля! — Мне все равно, кто твои родственники, — Абдул Сиен оставался невозмутимым. — Где чертеж бухты? — Какой еще, к черту, чертеж? — взвился толстомясый. Жирные щеки его дрожали, а лицо чем-то напоминало брыластую бульдожью морду. — Я вам покажу чертежи! Вы все строго ответите за беззаконие и произвол! — Чертеж, копию — и разойдемся мирно, — понизив голос, предложил шкипер. — Нет у меня ни чертежей, ни копий! — Вот этот кусок портолана нашли в твоем заплечном мешке! — А! Вы рылись в моих вещах? На каком основании, позвольте спросить? Вы, может быть, не знаете, что такое презумпция невиновности? О, смею вас уверить, мои родственники это вам быстро напомнят. — Хорошо излагает, — наклонившись к Лешке, прошептал Владос. — Надо же, презумпцию невиновности вспомнил. Непрост, ох как непрост. — А что это за — презун… презанция? — ничтоже сумняшеся осведомился Лешка. Грек лишь вздохнул и скорбно покачал головой: — Темный ты человек, Алексей. Отсталый. Не обижайся, но сразу видно, что ты из глубокой провинции. — Сам ты отсталый, — все же обиделся юноша. Это ж надо, его, жителя двадцать первого века, упрекает в невежестве какой-то там средневековый грек! А вообще-то, было, над чем задуматься. — Это кто там шепчется у меня за спиной? — резко обернулся задержанный. — Это свидетели, — негромко пояснил шкипер. — Ах, свиде-етели, — толстяк нахмурился, он теперь уже не был смешон, скорее страшен и омерзителен — этакая расплывшаяся на стуле брыластая жаба. Но глаза «жабы» горели умом и злобой: — Парни, а вы знаете, что бывает за лжесвидетельство? Читали «Шестикнижье»? Нет? Зря. Нет, задержанный отнюдь не собирался сдаваться. Ругался, сыпал учеными фразами, угрожал, в общем, вел себя крайне неосмотрительно и нахально. Как будто и в самом деле не был ни в чем виноват. — Вы задержали меня на основании этого раскрашенного клочка? С ума сошли. Не думайте, я вовсе не собираюсь вырываться. Хотите меня арестовать — арестовывайте! Но помните, я обязательно подам апелляцию в суд автократора, обязательно подам, и это вам всем выйдет боком! Нате! — Илларион вытянул вперед руки. — Закуйте меня в кандалы! — Нам достаточно и того, что вы будете заперты в одной из кают. — А, узилище!
Душа, утешься! Пусть тебя страданье не осилит! И в малодушие не впадай врагам твоим на радость. Ты, разве, сердце, не клялось, душа, ты не хвалилась, Что с испытанием любым готов я повстречаться! —
вскочив со стула, с выражением продекламировал Илларион: — Быть может и я напишу в заточении «Тюремные стихи», как Михаил Глика, которого, вы, убогие, вряд ли читали… Веди же меня поскорей в заточение, кормчий! И знай — с испытанием любым готов я повстречаться. Вид толстяка был страшен и одновременно величествен. Издевательски поклонившись, он вышел из каюты шкипера в сопровождении четырех вооруженных матросов. — О, стражи, если б знали вы, кого ведете в заточенье!
— Ну, что? — посмотрев на шкипера, тихо осведомился Лешка. — Мы выполнили ваше задание? — Да, — хмуро кивнул Абдул Сиен. — Боюсь только, с лазутчиком у меня будут проблемы. Впрочем, это уже не ваша забота. Небось, ждете, когда я прикажу освободить вашего дружка? — Угу! — парни улыбнулись. — А я уже приказал, — хмыкнул в бороду шкипер. — Новый задержанный сменит старого, как солнце сменяет луну, а день — ночь. Наверное, ваш приятель давно уж в нетерпении ошивается где-то рядом. И в этот момент в дверь постучали. — Можно? — в каюту просунулась русоволосая голова Георгия. Шкипер с усмешкой кивнул: — Заходи, парень! Дружки твои поймали-таки супостата. — Я знаю… И, признаться, тому удивлен. — Чему ты удивлен? — недоуменно переглянулись Лешка и Владос. — Потом расскажу как-нибудь… Вы сейчас куда? — К себе, на палубу. Куда тут еще можно пойти? — Ну, что ж. Не смею задерживать, — Абдул Сиен развел руками. — Подождите, господин шкипер, — на пороге задержался Георгий. — Я бы попросил вас отдать одно распоряжение. — Какое, мой юный друг? — О том, что перед входом в бухту Золотой Рог все пассажиры будут подвергнуты личному обыску. — Боже! Что ты такое несешь? — Абдул Сиен изумленно схватился за голову. — Ты хочешь, чтобы меня затаскали по судам? Один сегодня уже грозился, теперь этот… — Никакие суды вам не грозят, — улыбнулся юноша. — Вы никого не будете обыскивать… Просто объявите! Ну, что вам стоит? Ведь это же не вызовет бунт? — Бунт-то не вызовет… Наверное, ты еще что-то придумал? — Да, — не стал отнекиваться Георгий. — Просто таким образом мы можем попытаться отыскать пропавшую схему. — Что!? Откуда ты знаешь, что она уже не у меня? — Так, догадался. Так дадите распоряжение? — Черт с тобой. Дам.
Друзья вышли на палубу. Пока шли все перипетии, небо уже начало темнеть, а где-то далеко впереди в голубоватой дымке поднимались из воды скалы. Завтра днем судно наконец прибывало в Константинополь. — Что ты еще задумал? — возмущенно осведомился Владос. — Мы ведь уже всех тут нашли, кого можно было… — Может, и так, — Георгий загадочно посмотрел вдаль. Лешка вдруг улыбнулся — уж слишком похожими были эти двое: собирающийся принять постриг Георгий и юный францисканский монах брат Массимо. Оба тонколицые, тощие, светлоглазые, только у францисканца волосы чуть потемнее. — Чего смеешься? — обернулся Георгий. — Так, — Лешка отмахнулся. — Уж больно ты похож на одного францисканского монаха. — Что за монах? — Георгий резко напрягся. — Расскажи! — Так я и собирался… Усевшись на циновке у фок-мачты, друзья распечатали кувшинчик вина из того пайка, что полагался «господам пассажирам». Лешка в подробностях рассказал бывшему узнику весь только что прошедший день, особенно нахваливая Массимо. — Да, — поддакнул Владос. — Без этого монаха мы бы вряд ли чего достигли. — Ну-ка, ну-ка, подробнее! — попросил Георгий. — Да куда уж подробней! И так уже все рассказали. — Нет, не все. Каков он, этот монах? Каковы его привычки, манера держаться, общения? — Да обычное все… Плавает очень хорошо. И весь такой загорелый. — Загорелый? Ну-ну… — Георгий уселся, обхватив колени руками. Впереди, за бушпритом, отражаясь в серых глазах юноши, медленно опускалось в море золотисто-красное солнце. Наступал вечер, синий, спокойный и теплый. Наступал, чтобы быстро перейти в ночь. Последнюю ночь плавания. На корме и баке помощники шкипера громко зачитывали распоряжение о завтрашнем повальном обыске. — Вот что, Алексей, — нагнувшись, зашептал Георгий, — Ты говорил, что собирался навестить того монашка. — А, Массимо! — Лешка усмехнулся. — Ну да, собирался. Только он, наверное, уже спит. — А ты все же сходи… Посмотри, как он себя ведет? Говоришь, он хорошо плавает? — Так ты полагаешь… Георгий покрутил головой: — Ничего еще не полагаю. Ты просто посмотри… — Хорошо… Поднявшись, Лешка зашагал к корме. Массимо на своем месте не было, но его сосед, паломник, сказал, что монах вот-вот подойдет. — Не боись, никуда твой дружок не денется. Вон и вещи его… — А куда он пошел? — А дьявол его знает, я не спрашивал. — А — когда? — Да только что! — Только что… — О чем беседуем? И как он так незаметно подошел?! — А, Массимо. А я вот тебя жду. Сам говорил — заходи, поболтаем. Монах улыбнулся: — Ну и хорошо, что пришел. От него опять пахло апельсинами. — Апельсинами? — по возвращению переспросил Георгий. — А как он себя вел? Ничего подозрительного не заметил? — Да нет… — Ладно, попробуем с тем, что есть… Эй, Владос! Вставай. Идем к шкиперу. Только осторожней, он может следить. — Так, по-твоему — Массимо и есть турецкий лазутчик?! — Еще не знаю! — Георгий нервно повел плечом. Отыскав шкипера, он пошептался с ним, и вот уже все вместе, плюс четверо дюжих матросов, спустились в грузовой трюм. К тому самому купцу, что вез апельсины. — Твои ящики? — М-мои. А в чем дело? — К тебе только что приходил монах, францисканец? — Ну, приходил. Он вообще, частенько заходит — апельсины уж больно любит. Я ему недорого продаю. — А сегодня монах все время находился у тебя на глазах? — Да. Во-он аккурат на том ящичке сидел. Абдул Сиен посмотрел на матросов: — Вскрывайте! — Ой, что вы делаете?! — возмущенно закричал купец. — Тихо! Иначе пойдешь пособником, — Пособником?! — купец в ужасе округлил глаза. Матросы с треском вскрыли ящик широкими тесаками. Выкатившись, рассыпались по полу апельсины, казавшиеся в дрожащем отблеске факелов маленькими оранжевыми солнышками. — Вот он! — нагнувшись, Георгий вытащил из груды плодов небольшой свиток и протянул его шкиперу. Дрожащими руками тот развернул… — Он… Это он! Чертеж бухты Золотой Рог!
Лешка шел по палубе, озираясь в медном свете луны. Массимо — предатель?! В уме не укладывалось. Такой классный парень, несмотря на то, что монах. Жаль… очень жаль… — Алексей, друг! Лешка резко обернулся и увидел прямо перед собой широко улыбающегося монашка. Тот почему-то был без рясы, с голой грудью, в коротких матросских штанах и босой. В руке он вертел монетку. Наверное, только что вылез из-под одеяла. Предатель! — Я хочу тебе кое в чем признаться, Алексей, — тихо вздохнул францисканец. — Жаль, что так получилось. Поверь, я не хотел… — Для признания уже слишком поздно. Массимо, — Лешка качнул головой. — Хотя, говорят, искренняя помощь следствию… — Поздно? — подойдя ближе, монашек закусил губу, в глазах его блеснули слезы. Лешке было так жаль этого, несомненно, запутавшегося парня, что даже сдавило грудь. — Почему же — поздно? — выронив из рук монетку, Массимо нагнулся… И выпрямившись резкой пружиной, ударил Лешку ребром ладони в шею! Юноша захрипел, падая на скользкую палубу, а монах… а лазутчик, тут же перемахнув через фальшборт, сиганул прямо в море. — Утонет! — послышались крики. — Нет. Он очень хорошо плавает. — Как ты? — подбежав, Георгий бросился к Лешке. — Ничего, — откашлявшись, парень пришел в себя. — Только вот шея болит — глотнуть невозможно. — Хорошо, что не перешиблены позвонки… — А вдруг перешиблены? — Тогда б ты так не болтал.
Они уселись в каюте шкипера, теперь уже — озабоченно – радостного. Радостного — ясно почему, а озабоченного тем, что теперь придется отпускать задержанного скандалиста Иллариона. — Чувствую, еще принесет мне забот этот толстомордый парень! — Да бросьте вы, капитан! — улыбнулся Лешка. — Главное-то мы все-таки сделали! — Хвала Господу и Пресвятой Деве! Все разом перекрестились на висевшие в углу иконы. Даже Лешка — и тот на полном серьезе. — Ну? — Владос скосил глаза на Георгия. — Давай, рассказывай! — Да-да, расскажи! — Лешке тоже было интересно, да и шкипер Абдул Сиен выказывал некоторое любопытство. — А что рассказывать? — улыбнулся Георгий. — Просто времени у меня было вдосталь. Вот и сидел, думал, сопоставлял списки. И отыскал-таки нескольких человек, что катались туда и сюда — из Константинополя в Трапезунд и обратно. В их числе — францисканец Массимо Дженовезе. Меня еще фамилия удивила — Дженовезе — «Генуэзец», так любой может назваться. Гражданин мира! Потом, ты Алексей, как-то рассказывал, что этот монашек попросил у тебя вина как раз в тот момент, когда… — Ну да, это еще тогда показалось тебе подозрительным! — И подозрения укрепились еще больше, когда вы, друзья, в подробностях рассказали мне о прошедшем дне. Купание, загар… Да не может монах быть загорелым! Не может, и все тут! Ну, лицо еще — туда – сюда, но тело?! Еще одно подозрение. Дальше… Зачем подозреваемому, ну, этому толстяку, хранить при себе ненужную улику? Какой-то там обрывок. А ведь на толстяка показал монах! И еще одно, — Георгий усмехнулся. — Апельсины. Монахам непозволительны мирские слабости. Ну и что с того, что он их любит? Наоборот, должен в этом смысле особо себя сдерживать, закаляя дух. Так что, никакой этот Массимо не монах — это я понял достаточно быстро. А когда после объявления об утреннем обыске, ты, Алексей, сказал, что от лжемонаха снова запахло апельсинами… Тут-то меня и осенило! И, как видите, отнюдь не напрасно! — Ну, ты даешь! — восхищенно присвистнул Лешка. — Тебе, Георгий, не в монахи идти надо, а в следователи! Шерлок Холмс чертов. С верхней палубы вдруг послышались громкие ругательства и крики. — Что там такое? — Лешка поднял глаза. — Думаю, это ругается толстяк Илларион, — вскользь заметил шкипер. — Вполне справедливо ругается, надо сказать. — Так вы его уже выпустили? Может, лучше было бы подождать до прихода в гавань? — Нет, — Абдул Сиен неожиданно улыбнулся в усы. — Пусть уж он лучше вдосталь накричится сейчас, чем устроит скандал потом. — Так вы полагаете, потом — не устроит? — Конечно, устроит, — шкипер вздохнул. — Но уже не такой могучий. — А вы большой хитрец, уважаемый! Шкипер лично наполнил серебряные бокалы. А наверху продолжал ругаться освобожденный узник. — Я дойду до самого эпарха! — громко кричал он. — Покажу, что значит не соблюдать законы! Со всеми буду судиться, со всеми. Я знаю, шкипера зовут Абдул Сиен! — Шкипера зовут Абдул Сиен, — негромко повторил Лешка. — Впрочем, какой же вы, Абдул? Вы — Василий. С палубы донесся громкий звон, полетели осколки — это Илларион шваркнул о палубу присланный шкипером кувшин с родосским вином. — Первый, — со вздохом произнес Абдул Сиен… Василий. Несправедливо обиженный узник разбил и второй… А вот третий…
Глава 16 Весна 1440 г. Константинополь ТАВУЛЛЯРИЙ
Мы бумажные важные люди, Мы и были, и есть, Мы и будем!Татьяна и Сергей Никитины
…Выпил! Ну и на здоровье! Ведомство называлось длинно — Секрет богоугодных заведений покровительства преподобного Иоанна Дамаскина — и занималось церквями, монастырями, приютами, больницами и тому подобным. Лешку устроили туда по большому блату — заместитель начальника – протокуратора — куратор Велизарий Цикос оказался хорошим знакомым Георгия, в обширном доме которого приятели жили вот уже около месяца. Собственно, им и некуда было больше податься: как и предполагал Владос, и родной дом его, и гончарные мастерские у Меландзийских ворот, и все остальное имущество — все было описано за долги и продано с молотка в базилике на площади Тавра. — Я нищий! Нищий! — грустно хохотал Владос. — Вот так повернулась судьба! — Ничего, — утешал приятеля Лешка. — Главное: жив, здоров и свободен. А деньги — дело наживное. — Так-то так… Да вот поди их наживи, попробуй! Георгий вернулся продолжить послушничество в знаменитый монастырь Святого Архангела Михаила, более известный, как Хора, и располагавшийся на самом севере города, у полуразрушенного дворца Константина Багрянородного. По словам Владоса, монастырь считался очень крутым, и Георгий вновь возмечтал о монашестве, что, впрочем, никогда и не переставал делать. Его дом находился на юго-восточной окраине, у Пятибашенных ворот — большой и просторный особняк, в пустых и запущенных помещениях которого гулял ветер. Ксифилин, старый слуга Георгия, как мог, пытался поддерживать в доме хоть какое-то подобие порядка, но, увы, его скромных сил ни на что не хватало. Тем более что в последнее время он вовсе ничего не делал, даже пыль перестал протирать, а все ходил в ближайшую большую церковь — Иоанна Студита — да возносил хвалы Господу, благодаря за счастливое возвращение хозяина. В общем-то, было за что благодарить — еще немного, и дом бы отписали в казну как выморочное имущество, и тогда бедному старику уж совсем некуда было б податься, разве что в приют при какой-нибудь церкви. Итак, старый слуга Ксифилин днями напролет пропадал в церкви, а его молодой хозяин — в монастыре, таким образом просторный особняк оказался полностью предоставленным новым жильцам — Лешке и Владосу. Очистив от хлама пару комнатух и более-менее прибравшись в столовой, именовавшейся гордым римским словом — триклиний, — парни сочли дом вполне пригодным для жительства. Можно было тоже, на манер старика слуги, благодарить Господа — хотя бы одна проблема — с жильем — была решена. Правда, оставалось множество других, и самое главное — деньги. Хотя, если разобраться, их можно было легко заработать, нанявшись поденщиками — копать канавы, месить глину, таскать грузы на рынках или в какой-нибудь гавани. Друзья поначалу так и делали — уставали, конечно, но не в этом дело — уж больно Владосу было обидно. — Мы ж с тобой не какие-нибудь каппадокийцы или пафлагонцы, Алексей! Вот пусть они и копают канавы, а нам — не пристало! — Понимаю, — согласно кивнул юноша. — У нас в крупных городах тоже на грязных да тяжелых работах — одни гастарбайтеры. Молдаване, узбеки, хохлы… Да кого только нету! — Вот и у нас кого только нету, — Владос скорбно поджал губы. — Это плохо. И цены сбивают, и слишком многие из них откровенно ждут прихода турок. Какое им дело до нашей жизни? — Все это так, — снова согласился Лешка. — Только, если их не будет, то кто будет работать? Ты согласишься рыть канавы за три аспры в день? — Так ведь роем же! — Это потому что пока ничего лучшего не придумали. А деньги нам бы не помешали — не забыл, мы еще Гюльнуз должны перевод отправить. — Не забыл, — хмуро отозвался грек. — Вообще, завтра еще пороем канавы, а уж послезавтра — начнем искать что-то лучшее. Так и сделали. Им повезло — зашел навестить Георгий, обещавший восстановить ради новых друзей кое-какие старые связи. — Есть хорошая должность в Секрете богоугодных заведений — тавуллярий, младший писец. Я считаю — очень неплохое начало карьеры, лет через пять-десять, при условии усердного труда, вполне можно стать хартофилактом — архивариусом, а то и держи выше — куратором! Ну, куратором, конечно, не через десять лет, но дело верное! — А какое жалованье? — тут же поинтересовался Владос. — Жалованье? — Георгий замялся. — Небольшое. Весьма не большое. Но все ж таки больше, чем вы сейчас зарабатываете на рытье канав. Тем более — работенка не пыльная… вернее — как раз пыльная, но это благородная пыль от важных бумаг, а не грязная дорожная пыль. Так пойдешь, Владос? — Нет, — парень отрицательно качнул головой. — Я, видишь ли, хочу все же восстановить коммерцию. Есть одна задумка. А в тавуллярии пусть лучше идет Алексей. — Но он же не умеет писать! — Вот как раз и научится. Лешку приятели не особо спрашивали, да он и не выступал — сказать по правде, давно надоело уже рыть канавы да таскать тяжести — все руки в кровь сбил. Он же не бульдозер, в конце концов, а человек — хомо сапиенс! Вообще-то, конечно, Лешка хотел бы поскорее отправиться в дальний путь — на поиски Черного болота и трактора, но понимал, что пока — рано. Слишком рано. Для начала нужно просто начать здесь жить, и по возможности — хорошо, ну — и ловить удобный случай. Таким вот образом буквально на следующий день после встречи с Георгием, Лешка в сопровождении Владоса уже шагал к Амастридскому форуму — именно там и располагался Секрет богоугодных заведений. Парень никогда раньше не был в большом городе — если не считать нескольких быстрых экскурсионных поездок в Москву и Питер — а потому смотрел по сторонам, округлив глаза. Да ведь и было на что посмотреть! Беломраморные здания, великолепнейшие, украшенные позолотой дворцы, улицы, гладкие, словно стекло, статуи и стелы, аккуратно подстриженные деревья — все это не только радовало глаз, но и вселяло в души ромеев чувство законной гордости за свой город. Правда, кое-где попадались старинные развалины. — Памятники старины? — кивнув, пошутил Лешка. Владос помрачнел: — Нет. Крестоносцы. Было ранее солнечное утро, и широкие улицы великого города заполнялись народом. Хвастливо – небрежно поправляя разноцветные плащи, деловито шагали на работу многочисленные мелкие бюрократы-чиновники, чиновники рангом повыше ехали на службу в раззолоченных носилках – паланкинах, перед которыми, расчищая дорогу, бежал громкоголосый слуга. Уступая дорогу чинуше, расступались по сторонам мастеровые, поденщики, мелкие торговцы, толкающие перед собой тележки с зеленью, сыром, оливками. Разогнав народ, слаженно протопал отряд воинов в блестящих кольчугах и панцирях, в круглых, с забралами, шлемах, украшенных страусиными перьями. Как пояснил Владос — это менялась ночная стража. Амастридский форум — небольшая площадь, застроенная беломраморными зданиями с колоннами и треугольными крышами — портики, так называл их грек — тоже радовала глаз. Чистая, с красивыми статуями по углам и целым роем торговцев, зазывающих посетителей. Спешащие на работу чиновники с охотою покупали жареные каштаны и копченых цыплят — видать, не успели перекусить дома либо затоваривались к обеду. Крича, носились из стороны в сторону мальчишки с серебряными кувшинами — торговцы водой. — Нам сюда, — справившись о дальнейшем пути у подвернувшегося водоноса, Владос свернул в узенький переулок. Пахнуло нечистотами и мочою. Лешка поморщился — ага, оказывается, и у них не все в порядке. Пройдя переулком, друзья очутились на неширокой, но вполне аккуратной и чистой улочке, и, немного пройдя по ней, остановились перед невысокой оградой, за которой росли каштаны и кипарисы. — Что вам угодно? — открывая калитку, важно осведомился привратник — сгорбленный седенький старичок в. серой тунике и складчатой накидке – далматике — падавшей до самой земли. — Мы к господину Велизарию Цикосу. Куратору, — так же важно отозвался Владос. — Ему должны были про нас говорить. — Придется подождать, — привратник гостеприимно распахнул калитку пошире. — Господин куратор еще не явился. Вон там, у фонтана, есть скамейки. Друзья там и уселись, следя, как, жемчугом сверкая на солнце, падают вниз струи фонтана, устроенного в виде львиной морды. Владос о чем-то задумался, видно, прикидывал, как ловчее начать бизнес с нуля, а Лешка, вытянув ноги, с любопытством осматривал двор. Он был небольшой, этот тенистый, усаженный кустарником и деревьями дворик, но прибранный, чистый… Впрочем, нет — в дальнем углу, у ограды, громоздилась изрядная куча мусора, мраморное ограждение фонтана местами потрескалось, позолота на львиной морде облезла, а газоны вокруг заросли бурной травой и чертополохом. — Остатки былой роскоши, — негромко промолвил Лешка. — А? Что? — Владос обернулся к нему. — А, вот ты о чем… Ну да, действительно — остатки. Как и везде в городе… Как и сам город… Впрочем, ты еще увидишь. — Что увижу? — А, не вникай! Смотри, кажется, кто-то едет! Седенький привратник, бросив метлу, которой только что подметал ведущую к портику аллею, с неожиданной резвостью бросился… нет, не к калитке, а к воротам. Поднатужась, распахнул широкие створки, пропуская во двор изящную двуколку, запряженную белой лошадью. В двуколке, кроме кучера, сидел какой-то человек лет сорока, в синем, вышитом серебряной нитью, плаще, в широкополой — от солнца — шляпе и с несколько обрюзгшим лицом, игриво обрамленным темной кудрявой бородкой. — Добрый день, почтеннейший господин Цикос, — низко поклонился привратник. — Как спалось? Все ли по-хорошему? — Твоими молитвами, Аргир! Владос толкнул Лешку локтем: — Кажется, нам пора. Подбежав, они в ожидании застыли у портика. — Господин Велизарий Цикос? — почтительно осведомился Владос у проходившего мимо чиновника. — О нас говорил Георгий Кардай… — Он говорил об одном, — скосив глаза, бросил господин Цикос. — Да, вот о нем, — Владос кивнул на Лешку. — Пусть ждет, — махнув рукой, чиновник скрылся в здании. Невысокое, в три этажа, с портиком и эркерами, оно чем-то напоминало Лешке господский дом в какой-нибудь дворянской усадьбе середины позапрошлого века, какие в изобилии имелись на рисунках в учебнике истории. — Ну, я, пожалуй, пойду, — тихо промолвил Владос. — Сам понимаешь, времени лишнего мало. Ты, как все сделаешь, жди здесь, я обязательно за тобой зайду ближе к вечеру, не то еще заплутаешь. — Не заплутаю, — Лешка обиделся. — Ты уж меня совсем за малое дите принимаешь или за какого-нибудь варвара. Чего тут идти-то? До площади Быка доберусь — тут почти рядом, а дальше почти все прямо. Дойду до стены Константина, а там спрошу. — Ну, молодец! — вполне искренне восхитился грек. — Дорогу запомнил. Ну, тогда тем лучше. Значит, встретимся дома. Удачи! — Удачи! — прощаясь с другом, улыбнулся Лешка. Он просидел в саду почти до полудня. Поначалу в нетерпении прохаживался около портика, даже перекинулся парой слов с привратником — говорили о погоде, — но потом старик, закончив подметать аллею, устроился подремать в воротной будке, и Лешка, вздохнув, вновь отправился на скамейку, к фонтану. Короткая, давно истрепавшаяся туника его внизу расползлась по шву, и юноша только сейчас заметил это. Эх, надо было зашить. А, может, нитка с иголкой найдется и у старика-привратника? Юноша поднялся на ноги… — Эй, парень! — вдруг прокричали с крыльца. Лешка радостно обернулся. — Ты, ты! — кричавший — молодой человек, ненамного старше Лешки, вихрастый, одетый в длинный складчатый далматин — махал с верхней ступеньки руками. — Господин куратор желает видеть тебя. Лешка вмиг подбежал к крыльцу и, пригладив волосы рукой, вслед за вихрастым парнем вошел в полутемное нутро здания. Поднявшись по лестнице на второй этаж, они оказались в довольно обширном помещении, со стоявшими вдоль стен лавками, покосившимися статуями, светильниками. В противоположной от входа стене помещения блестела позолотой шикарная двухстворчатая дверь. «Приемная» — догадался Лешка. — Жди, — обернувшись, прошептал провожатый и, подойдя к двери, подобострастно испросил разрешения зайти для доклада. Зашел. И тут же вышел, махнув Лешке рукой. Волнуясь, юноша поспешно отворил тяжелую створку: — Я Алексей… Явился… вот. Сидевший за обширным, заваленным бумагою и пергаментами столом куратор — тот самый утренний знакомец, подняв голову, скептически оглядел вошедшего. Юноше внезапно вдруг стало стыдно за свой неприглядный вид — за давно нестриженные волосы, за рваную обувь, за исцарапанные, торчавшие из-под короткой туники, коленки. — Ты пафлагонец? — неожиданно усмехнулся чиновник. — Да-а, у меня уж глаз наметан — пафлагонцев вижу издалека. Такие же черти, как всегда и были — бедные, но гордые… Только ты гордость свою пока спрячь! — господин Цикос резко повысил голос. — В будущем, когда, может быть, добьешься известных степеней усердною службой и благоволением начальства, тогда — да, можешь себе позволить и погордиться… Вот, как я сейчас! Есть чем! Да ты не стой, в ногах правды нет, вон, садись на стул, пафлагонец! Лешка уселся, безуспешно пытаясь спрятать коленки под подол туники. — Одежка у тебя, конечно, не очень, — вскользь заметил куратор. — Купишь себе другую в счет жалованья… — Вот, как раз о жалованье, — Лешка внезапно осмелел. — Хотелось бы узнать… Чиновник захохотал, замахал руками и смеялся долго, колыхаясь всем своим тучным телом, так, что, казалось, вот-вот рассыплется. — Жалованье, говоришь? — отсмеявшись, куратор сузил глаза. — Экие вы, пафлагонцы, меркантильные люди! Ишь, сразу ему и жалованье подавай. Пять аспр в день — вот пока твое жалованье. Это, за вычетом праздников и нерабочих дней, получается сто тридцать два иперпира в год! Сто тридцать две золотые монеты! Ты, пафлагонец, держал хоть когда-нибудь столько в руках? — Нет, — честно признался Лешка. — То-то, что нет! — куратор снова рассмеялся, видать, настроение хорошее было — это Лешка удачно попал. — Должность твоя будет называться — тавуллярий — ну, это по ведомости, на самом же деле — пока послужишь помощником старшего тавуллярия, Никодима Калавра, он тебе все и расскажет… Да, писать умеешь? Лешка вздохнул. — Ну да, — хохотнул господин Цикос. — Грамотный пафлагонец — это, я скажу, нонсенс! Значит, Никодим тебя заодно и писать научит. Об оплате уж ты сам с ним договаривайся, из своего жалованья, ха-ха… — Никодим! Эй, Никодим! — неожиданно громко закричал чиновник. Скрипнув, приоткрылась дверь: — Звали, господин куратор? В комнату протиснулся согбенный лысенький старичок… впрочем, нет, старичком его, наверное, нельзя было назвать, скорее так — человек средних лет. Сорока там, пятидесяти. Бледное лицо его было каким-то вытянутым, словно крысиная морда, маленькие бесцветные глазки с обожанием облизывали преданным взглядом начальство. — Вот! — куратор холодно указал на Лешку. — Этот парень будет служить младшим тавуллярием в твоем отделе. Он из Пафлагонии — научить писать, читать, ввести в курс дела. И чтоб через месяц был результат! — Будет исполнено, господин куратор, — поклонился Никодим. — Разрешите идти исполнять? — Не задерживаю.
Рабочее место нового работника располагалось в торце здания, в небольшой сыроватой каморке, вдоль стен которой тянулись дощатые стеллажи с документацией, а между ними умещалось три стола, на каждом из которых стоял чернильный прибор, бронзовые стаканы с перьями и заостренными палочками — стилосами — Лешка знал уже, что такими писали на вощеных деревянных пластинках. — Ну, вот твой стол, — шмыгнув носом, ласково кивнул старший тавуллярий. Юноша чуть было не засмеялся — уж больно его непосредственный начальник походил на типичную канцелярскую крысу, которой, собственно говоря, и был. И точно такой же, по его мнению, должен был стать и Лешка. — Значит, ты из Пафлагонии, — усаживаясь за противоположный стол, утвердительно кивнул Никодим. — Да, собственно говоря, нет! — возмутился Лешка. — Это куратору так показалось, не знаю — и почему! — Во-первых, не куратору, а «господину куратору», — невозмутимо заметил тавуллярий. — А во-вторых — начальству ничего не кажется, на то оно и начальство! Ему виднее. Сказано — «пафлагонец», значит — будешь пафлагонцем, хоть, может, ты македонец или из какой-нибудь там Каппадокии. Понял? — Угу, — угрюмо кивнул юноша. — Ну, вот и славно, — чиновник потер ладони. — Теперь слушай и запоминай свои обязанности. Вот, посмотри на документы… — поднявшись, он взял с полки целую кипу бумаг и пергаментов и вывалил все на Лешкин стол. — Но я пока не умею читать, — на всякий случай напомнил парень. — Ничего, — все так же невозмутимо ответил старший тавуллярий. — Скоро научишься… Это, кстати, и в твоих интересах, не быть же тебе всю жизнь младшим помощником! Пока же уясни для себя главное. Видишь вот эти пергаменты? Что на них? — Какие-то записи? — А номера видишь? Вот эти, зеленые… — Ага. — Зелеными чернилами — это входящие номера, они же заносятся в особую книгу — вот в эту, — чиновник похлопал рукой по увесистому тому, лежавшему на столе прямо перед ним. — Красными чернилами — наши исходящие. Они заносятся в другую книгу — журнал исходящей документации. И не дай бог их тебе перепутать! Теперь сюда посмотри… Что видишь? Лешка пожал плечами: — Блямбы какие-то. — Сам ты блямба пафлагонская! — неожиданно рассердился чиновник. — Это печати! Вот, смотри — восковая, вот свинцовая… вот эта серебряная… А вот эта… — Никодим любовно протер печать рукавом. — Золотая! Особой важности! Его императорского величества государя автократора канцелярии! — Красивая, — согласился Лешка. — Ух ты, как у нас — с двуглавым орлом! — А ты что, не знал, что вот уже двести лет двуглавый орел — герб царственного рода Палеологов? — Не знал… я же пафлагонец! — Теперь знай. И хорошенько запомни следующее, — чиновник наставительно поднял вверх указательный палец. — Простая восковая печать — срок исполнения месяц, свинцовая — десять дней, серебряная — три, ну а золотая, автократорская — всего день! За ненадлежащее исполнение — нарушение сроков — можно не только половины жалованья лишиться, но и сесть в тюрьму хорошо и надолго. Вот, в общем, главное. Есть еще вопросы? — Есть, — Лешка кивнул и осведомился о структуре ведомства. — Хороший вопрос, — похвалил чиновник. — Я как-то это упустил. Как понял юноша, ведомство, куда он поступил на службу, курировало исполнение императорских указов церквями, монастырями, госпиталями и прочими «богоугодными заведениями», расположенными как в черте города, так и в его ближних пределах… ныне весьма сжатых, благодаря нараставшей экспансии турок. Весь «секрет» делился на четыре отдела — «церквей», «монастырей», «больниц и домов инвалидов» и «приютов». Первые два считались привилегированными, но в них работало очень мало чиновников — церквями с монастырями, и кроме этого «секрета» занималось немалое число ведомств, откровенно дублировавших друг друга, так сказать, в целях добросовестной конкуренции. Что же касается оставшихся двух отделов, то те должны были функционировать вполне добросовестно — курированием больниц и домов инвалидов вообще никто не занимался, не говоря уже о приютах. — Вот приютами-то ты и займешься! — «обрадовал» Лешку чиновник. — На, читай… — он протянул юноше грамоту, но тут же ее отдернул. — А, ты же неграмотный… Ладно, сам изложу… Коротко — в этом документе сказано о направлении государственных средств в приюты, которые — средства — они там должны освоить в определенный срок, естественно, под нашим руководством, но дело сейчас не в этом. Нужно решить, в какой из приютов направить средства! Всего их восемь, три в самом Константинополе, и пять — в близлежащих пригородах. — А нельзя сразу всем дать? — поинтересовался Лешка. — Всем? — старший тавуллярий хитро прищурился, отчего еще больше стал напоминать крысу. — Можно и всем… Только — нужно ли? Сумма ведь не очень большая, на восемь частей поделить — совсем сущая останется мелочь. Надобно выбрать один. Вот ты этим и займешься! — Я? — юноша опешил. — Что, я буду выбирать?! Никодим вдруг засмеялся неприятным дребезжащим смехом: — Не ты, успокойся. И не я. Есть люди и повыше нас с тобой! — он многозначительно поднял палец. — Вот они-то и будут определять. А для того им потребуется информация… добывать которую придется как раз тебе, парень! Пять загородных приютов нас не интересуют — их все равно рано или поздно захватят турки, если уже не захватили, так что речь идет только о городских заведениях, а их всего три — приют Галаиды, что в Эксокионии, у ворот Святого Романа, приют при церкви Святого Ильи, это у площади Быка, ближе к гавани Феодосия, и приют Олинф, между церковью Апостолов и стеной Константина. Запомнил? — Лучше бы записать. — Ты ж неграмотный? — Ну, кое-что разберу… — Лешка уже увидал, что ромейские буквы очень сильно походили на русские. Не так-то и трудно будет учиться грамоте! — На вот, — быстро накарякав адреса на обрывке какой-то старой грамоты, Никодим протянул ее Лешке. — Теперь смотри сюда… Какая печать? — Свинцовая, кажется. — Кажется ему… Не кажется, а свинцовая! Значит, что? — Срок исполнения — десять дней! — Молодец, верно! — старший тавуллярий даже соизволил улыбнуться. — По каждому приюту мы с тобой вместе составим отчет. Будет называться — «справка о злоупотреблениях и мздоимствах, чинимых руководством приюта». Лешка хлопнул глазами: — Ничего себе, справочка! А если у них не будет никаких злоупотреблений? Теперь настала очередь удивляться начальнику: — Ага, а еще говоришь, что не из Пафлагонии! Да как же не быть в приютах злоупотреблениям? Обязательно будут. Твоя задача — их быстренько отыскать. Короче говоря, нарыть на каждый по объемистому корыту всяческой грязи, а она у них есть, ты не сомневайся. — Никодим вдруг прищурил глаза. — Только хочу сразу предупредить — работать тебе придется честно. Боже упаси хоть что-нибудь выдумать и тем ввести в заблуждение богоспасаемое начальство, ибо нет ничего страшнее его досточтимого гнева! — Понятно, — тихо протянул юноша. — Что, уже испугался? — Да нет… Только вот — десять дней… Не слишком ли мало? — Десять дней. По три дня на приют, — покачал головой тавуллярий. — Да за три дня, знаешь, сколько всего нарыть можно? — Сколько? — Много. Вот иди — и рой.
Лешка добрался домой без всяких проблем и почти что самостоятельно, ну, пару раз спросил дорогу — и все. Как оказалось, Владос уже давно поджидал его в компании с объемистым кувшином вина. — Ого! — Лешка не скрыл удивления. — Откуда деньги? Что, грабанул какой-нибудь банк? — Открыл торговую компанию, — загадочно улыбнулся грек. — На паях с одном старым знакомым. Его деньги — мои мозги. Уже векселя нарисовали, завтра идем в Секрет госказны — заверять. — Векселя, говоришь? — Лешка усмехнулся и покачал головой. — Поня-а-атно! Советую вашу фирмочку назвать «МММ». Воздухом торговать собрались? — Почему воздухом? — обиделся Владос. — Просто скупим — вернее, возьмем в управление — разорившиеся медные выработки — там ведь еще кое-что осталось, а многие и вообще почти не разрабатывались — владельцы боялись турок. Так что скоро, даст Бог, я стану уважаемым эпискептитом! — Кем-кем? — Эпискептитом! А, ты ж не знаешь… Эпискепис — это государственное либо частное имущество, отдаваемое в управление частному лицу — ну, вот, к примеру, полузаброшенные рудники. Это не только мне выгодно, но и казне — хоть кто-то их разрабатывать будет. — Ага, — скептически ухмыльнулся Лешка. — А турок вы не боитесь? — Да, побаиваемся, сказать по правде, — тряхнув рыжей шевелюрой, честно признался грек. — Но — риск есть риск. Тут уж баш на баш — либо разбогатеем, либо… — Понятно. Ну, что ж, флаг вам руки, барабан через плечо. — Чего? — Ничего. Это поговорка такая. Владос разлил по кубкам вино и поинтересовался делами приятеля. — Даже не знаю, что и сказать, — Лешка задумчиво покачал головой. — С одной стороны, вроде бы и ничего — денег авансом выдали на приличную одежку, да и вообще, объяснили, что к чему — не так и трудно, оказывается… Но… — Что — но? — Задание дали — не знаю, с какой стороны и подступиться. Юноша вначале кратко, а потом — по просьбе приятеля — и в подробностях, изложил содержание прошедшего дня. Внимательно выслушав, Владос покачал головой и вдруг улыбнулся: — Поздравляю, Алексей! Тебе чрезвычайно повезло — не успел поступить на службу, как уже получилважное поручение. Его надо обязательно выполнить, во чтобы то ни стало! Ибо именно это станет первой ступенькой твоей карьеры! Государственный служащий — это ведь не купец, не предприниматель, постоянно рискующий средствами — это глыба! Ведь должность — означает положение, уважение, деньги! — Да какая у меня там должность! — презрительно отмахнулся Лешка. — Младший помощник старшего писаря. — Э, не скажи, парень! Все начинается с малого. — Чего ж ты сам не пошел начинать? — Видишь ли, Алексей, я слишком люблю свободу и риск… — А я не люблю? — Ты — другое дело. Тебе пока деваться некуда. А государственная должность — даже и в малых чинах — верный кусок хлеба. — Владос поднял кубок. — Хочу выпить за удачное начало твоей службы. Надеюсь, у тебя все сложится. Лешка вздохнул: — Я тоже надеюсь. — Ну, не печалься, парень! — выпив вино, расхохотался грек. — Уж, так и быть, с первым делом я тебе помогу! — Правда?! — Лешка не скрывал радости. — Вот спасибо! А то я уж думал…
Ближайшее из заведений, которые следовало взять в обработку, — приют Галаиды — располагался у ворот Святого Романа. До ворот парни добрались быстро — по улицам, параллельным стене Феодосия, ну а там спросили. — Галаиды? — откликнулся бородатый зеленщик. — Во-он там, за термами. Треугольная такая крыша, видите? — Угу, видим, спасибо! — Петрушку у меня не купите? — Да нам без надобности. — А сельдерей? Первый, нового урожая, только что пошел. — Нет, спасибо. Поспешно покинув навязчивого торговца, друзья быстро зашагали к приюту — мрачному серому зданию с узенькими бойницами-окнами. Входная дверь была крепко-накрепко заперта. — Ну? — Лешка оглянулся на грека. — Я же говорил! Как мы тут что узнаем? — Пока просто присядем, подумаем. Оба уселись на поваленное ураганом дерево, судя по всему, валявшееся здесь довольно давно — ну, правильно, это ж не главная улица, так, переулочек — чего убирать, надрываться? — Ну, — Владос хитро взглянул на приятеля. — Давай, рассказывай, что придумал! — Я?! — Ты, ты. На корабле у тебя это здорово получалось. — Хм… — Лешка вдруг улыбнулся. А и в самом деле, чего он волнуется-то? Ну, не получится с заданием — и черт с ним, просто плюнет да уйдет со службы, всего-то делов, устроится вон к Владосу — уж тот, всяко, не откажет. — Да возьму, возьму, что с тобой делать? — успокоил грек. — Ты давай, о задании думай. Лешка кивнул: — Для начала посмотрим, что имеем. Он внимательно осмотрел похожее на неприступную крепость здание, не поленившись, обошел его со всех сторон и даже попытался заглянуть во двор. Потом, отряхнув тунику, вернулся обратно: — Итак, имеем: постоянно закрытую дверь — за все время, пока мы здесь сидим, никто не вошел и не вышел, — глухой высокий забор, а за забором — двор, судя по количеству деревьев, довольно обширный. Чтобы что-то узнать о приюте у нас есть три пути. Первый — втереться в доверие к начальству, — но это требует времени, а у нас всего три дня. Впрочем, может и получится. — Сомневаюсь. — Второй путь — поговорить с воспитанниками, — а для этого надо либо попасть внутрь, либо дождаться, когда они куда-нибудь выйдут. — Вот это уже лучше, — одобрительно хмыкнул Владос. — Путь третий — просмотреть документацию — приходно-расходные книги и прочее. — Так они ее тебе и покажут! — Верно, не покажут… Нужно смотреть самим — то есть пробраться в здание, — Лешка задумчиво почесал затылок. — Поэтому пока самый реальный план — второй. По крайней мере для начала. — Еще можно опросить соседей, — подсказал Владос. — Уж наверняка что-нибудь да расскажут. — Это верно, — Лешка закивал головой. — Как же я упустил? Ну, что, бросим жребий — кому тут сидеть, а кому по соседям идти. — Он достал из кошеля мелкую медную монетку — обол — подбросил: — Голова или нос? Голова — ты остаешься сидеть. Выпал «нос», и Владос, оставив приятеля наблюдать за домом, с явной радостью побежал куда-то за угол, похоже — в ближайшую корчму. Ну да, где еще пособирать сплетен, как не там? Лешка просидел часа два, а то и того больше — в окрестных церквях колокола уже зазвонили к обедне. А из приюта так никто и не выходил! И не приходил никто. Совершенно закрытое заведение! Ну, хоть куда-нибудь выйти должны! За продуктами там или за водой. Хотя продукты можно иметь про запас и покупать раз в неделю на рынке, а вот что касается воды… У них, наверное, во дворе есть колодец… Однако вода в здешних колодцах не вкусная, пригодная лишь для полива, Значит, рядом — акведук или цистерна — а уж из нее проложены трубы… Трубы… Да… — Акведук? — явившись уже ближе к вечеру, переспросил Владос. — Ну да, во-он он — акведук Валента. Ты на бревнище – то заберись! Лешка так и сделал, еще раз осмотрев тянувшееся через весь город гигантское сооружение в виде двухъярусных арок. — Да, — сам над собой посмеялся парень. — Слона-то я и не приметил. Как думаешь, в сие богоугодное заведение вода поступает из акведука? — Наверное… Если поблизости нет цистерны. — И течет по трубам? — Ну да, по трубам, а как же? Лешка хитро прищурился: — А трубы могут и прохудиться… Да и там, думаю, имеются какие-нибудь коллекторы, вентили — короче, требуется постоянный присмотр. — Постой, постой… — понятливо закивал грек. — Вижу, вижу, к чему ты клонишь, авантюрист! Присмотр, говоришь… — Слушай, а у тебя-то хоть как дела? — несколько запоздало поинтересовался Лешка. — Узнал что-нибудь? — Да есть кое-что, — ухмыльнулся Владос. — Идем, по пути расскажу. Лешка вскочил на ноги: — А куда идем? — На ближайший рынок, кое-что прикупить. — А… а сюда? — А сюда уж завтра явимся. С самого раннего утра! Выйдя на широкую улицу, друзья быстро зашагали по ней в направлении старой стены Константина. Вокруг всюду толпился народ — громко кричали уличные торговцы, приказчики, высунувшись из широко распахнутых дверей эргастириев — лавок при мастерских, — зазывали прохожих с ничуть не меньшим азартом, даже чуть было не утащили к себе засмотревшегося на акведук Лешку. На папертях церквей и просто на улицах, нагло выставив напоказ жуткие уродства и язвы, нахально просили милостыню многочисленные нищие, организованные, по словам Владоса, в особый союз — корпорацию. — Ну, так что? — нетерпеливо выспрашивал Лешка. — Чего узнал-то? А узнал Владос много чего. Приют Галаиды оказался женским, и часть старших девочек по вечерам танцевала и ублажала клиентов в ближайших тавернах, и наверняка налог на занятие проституцией никем не платился. Получали ли при этом девушки какие-то деньги с клиентов или у них все забирали — это нужно было еще уточнять, как и то — в курсе ли всего этого попечительница приюта госпожа Харистина Карос, или приютские работники завели свой небольшой, но доходный бизнес в обход нее? Так сказать — левак. Если Харистина тут ни при чем — это одна ситуация, если она все и организовала — совершенно другая. — Хорошо, что тебе, Алексей, в отличие от судебных чиновников, ничего доказывать не надо — поверь мне, не доказал бы никогда, еще б и проблемы обрел! — усмехнулся на ходу Владос. — Как я понял, главное — просто установить истину. — Угу, — кивнул Лешка. — Может, стоит вечером пойти в какую-нибудь таверну да расспросить девок? — Может, и стоит, — задумчиво отозвался грек. — А, может, и нет — можем спугнуть. Лучше уж потерпеть до завтра. На том покуда и порешили.
Яркое солнце, поднимаясь из-за бухты Золотой Рог, весело било в глаза прохожим. У ворот Святого Романа менялась стража, вооруженные кирками и мастерками рабочие под руководством толстяка подрядчика, крича и размахивая руками, столпились у акведука Валента — видно, определяли предстоящий объем работ и ругались из-за оплаты. Свернув в переулок, начинающийся недалеко от крепостных ворот, одетые в темно-серые туники приятели — Владос и Лешка — подошли к запертой двери приюта. Владос важно держал в руках большую деревянную линейку, а Лешка — отвес и моток тонкой проволоки. — Эй! — переглянувшись, парни изо всех сил забарабанили кулаками в дверь. — Открывай! Спите там, что ли?! — Открывайте, мать вашу! Лешка повернулся спиной и заколотил ногами. — Вы кто? — в середине двери приоткрылась небольшая форточка, в которой замаячила чья-то смуглая бородатая рожа. — Хрен в пальто! — нагло закричал Лешка. — Водопроводчики, не видишь, что ли? Тьфу ты, эти… техниты! — Техниты?! А мы вас сегодня не вызывали. — А нам плевать, что не вызывали! Открывай, борода — в квартале утечка! — Но… я должен сперва посоветоваться… — Иди, советуйся, — парни разом сплюнули. — Только мы ждать не будем — некогда. А приют ваш в черный список занесем. Никола, доставай список. Ухмыльнувшись, Лешка положил на крыльцо проволоку с отвесом и полез в котомку. — Сейчас, запишем. Какой это переулок? — Галаиды. — Ага, значит, приют Галаиды отказался допустить на важный объект технитов и… — Эй, эй, погодите, парни! — явно испугавшийся бородач загремел засовом. Заскрипев давно несмазанными петлями, отворилась дверь. — Входите. Друзья не заставили себя упрашивать дважды. Пройдя по длинному полутемному коридору, ведомые неусыпным стражем приятели оказались на просторном дворе, разбитом на грядки и палисадники. У грядок, под присмотром тощей и длинной, словно оглобля, женщины с искаженным злобой лицом, напоминавшей Лешке одну злющую ведьму-воспитательницу из далекого детства, копошились бледные сиротливо одетые девочки лет десяти на вид, некоторые — с обритыми наголо головами. — Акватруба где проходит? — деловито осведомился Владос. — Идемте, покажу… Громко насвистывая, «работники коммунального хозяйства» вслед за своим провожатым направились через весь двор куда-то в дальний угол, к сараям. — Кто это, Варис? — Техниты. Говорят, протечка у нас. — Нет у нас никаких протечек! — надсмотрщица злобно оскалилась, но тут же махнула рукой. — Впрочем, раз уж пришли, так пусть смотрят. Остановившись у сараев, «техниты» обступили керамическую трубу. — Ну, что там? — нетерпеливо осведомился сторож. — Не мешай, — строго взглянул на него Владос. — Сейчас, поглядим… О, да тут трещина! Придется замазывать. Хозяин, песок у тебя найдется? — Песок? — сторож обернулся к надсмотрщице — или воспитательнице, черт ее знает, кем она тут была? — Феофана, техниты песок спрашивают! — А зачем им наш песок? Почему со своим песком не пришли? А ну, отвечайте! Бросив девчонок без присмотра, Феофана подошла к лжеремонтникам: — Как это так получается, что у вас ничего нет, а? — А ну-ка, помолчи, дамочка! — разозлился Лешка. — Сейчас у меня сама будешь трубу заделывать, поняла?! Это ж надо! Довести до такого состояния важнейший объект! Что, раньше на трубу посмотреть трудно было? А?! Не ожидавшая подобного натиска Феофана лишь беззвучно раззевала рот, словно вытащенная из воды рыба. — Тысяча амфор воды через трещину испарилось! — поддержал приятеля Владос. — Думаю, уж никак не меньше! — Да куда там меньше — больше! И кто-то за это ответит! Ну, что стойте?! Живо несите песок! — И известку не забудьте! — Мхх! — Лешка возмущенно махнул рукой. — Стоят тут, как эти… Это ж надо — до такого состояния ака… акра… акватрубу довели! Полквартала без воды оставили, сволочи! А мы-то думаем — где утечка?! — Будем составлять акт! — Может, не надо акта? — льстиво попросил бородатый Варис. — Ты еще здесь?! — грозно посмотрел на него Владос. — А ну, живо тащи песок, не то сами ремонтировать будете! — Да я… да я… враз… — Известку не забудь! — крикнул Лешка в спину убегающему сторожу и повернулся к надсмотрщице: — А ты что встала? Заняться нечем? Стоит тут, смотрит, работать мешает. Худое лицо воспитательницы пошло красными пятнами — на что и рассчитывал Лешка. Он хорошо — еще по прошлой своей детдомовской жизни — знал такой тип женщин, вернее сказать, старых дев, получавших несказанное удовольствие от помыкания какими-нибудь беззащитными существами, вот, вроде этих девчонок, что обрабатывали сейчас грядки. Начальство обычно таких мегер ценило — в группах всегда был идеальный порядок, ну а какими средствами он достигался, да и нужен ли был — никого не волновало. Сейчас, главное, было вывести надсмотрщицу из себя, унизить, громко, на глазах у подопечных девчонок. А Феофана не уходила, лишь чуть отошла в сторону — типа, не очень-то интересуют меня ваши дела, — Ну и баба! — старательно обмеривая линейкой трубу, громко произнес Лешка. — Не баба, а просто какой-то леший! — Да уж, — так же громко захохотал Владос. — Где только таких и берут? Довела трубу… Вот сама бы и ремонтировала, зараза… Кто-то из работавших поблизости девчонок хихикнул… негромко, но мегера услышала, обернулась, зашипела что-то. — Во-во, — тут же прокомментировал Лешка. — Шипит теперь, как змея. Шипи-шипи, раньше надо было шипеть, пока акватрубу не ухайдакали! Владос осклабился: — Интересно, какая она в постели? — Да кто с такой воблиной ляжет?! Надсмотрщица наконец не выдержала, подошла ближе, надменно вздернув вверх нос с видом оскорбленной невинности: — Я бы попросила вас… — Слышь, она бы попросила? А мы тебя сколько уже просим песок принести! Слышь, Влад, пойдем отсюда. Пускай сами все делают. А акт составим, это уж обязательно, пускай потом штрафы платят… — Уж конечно, как же без акта-то? — Полквартала без воды сидит! Полквартала! А они тут жируют, сволочи… О! Надо соседям сказать, кто в их бедах виновник — живо разнесут всю эту богадельню. Ну, виданое ли дело — песка и того не допросишься! С собой, говорят, приносите… А нам по инструкции с собой не положено! — Издеваются! Может, жалобу на них подать протокуратору? — Обязательно подать, а как же! — Нет, не протокуратору… Самому эпарху! Посрамленная воспитательница; не в силах больше выносить хлынувшего на нее потока оскорблений и угроз, чуть ли не бегом скрылась в здании. Тут как раз явился и бородатый сторож Варис, с натугою притащив бадейку песка. Высыпал… — Ну, как тут у вас? — У нас-то все нормально, а вот у вас… Известка где, мать твою?! Тащи, да побыстрее — неровен час, прорвет! Тогда весь город без воды останется! — Неужто весь город? — в ужасе захлопал глазами сторож. — А ты думал? В одночасье! Сторож побежал за известкой. — Эй, девчонки… — тут же позвал Лешка. — Идите, поможете песок перебирать. — Перебирать? — подойдя, удивились девочки — те, что хихикали, — бледные, но с веселыми глазками. — А зачем песок перебирать? — Затем, что акватруба — механизм тонкий, — стараясь не рассмеяться, важно пояснил Лешка. — Не дай бог, попадет какой камень. Все — кранты, пиши пропало! Поручив девчонкам просеивать ладонями песок в поисках мелких камушков, приятели уселись рядом. — Что, достает вас эта мегера? — негромко поинтересовался Лешка. Девчонки опасливо переглянулись. — Вижу, что достает. Она хоть вас не бьет? — Бывает, — одна из девочек вздохнула. — Да, строго тут у вас, как я погляжу, — вступил в беседу Владос. — Небось, никуда и не пускают? — Не пускают, — девчонки разом кивнули. — Только старших, по вечерам. — И много у вас старших? — Филомена, Калликия, Мария… Всего девять. — Угу, — Лешка потер руки, — Значит, девять… — А попечительницу вы часто видите? Чем вас обычно кормят? Как одевают? Что заставляют делать? Через некоторое время приятели знали о приюте все, ну или почти все — по крайней мере, то, что было известно девочкам. А известно им было немало. Это ведь только со стороны кажется, что дети мало вникают в неинтересные взрослые дела. Лешка по себе знал — вникают, да еще как! Вот и эти вникали…
Второй приют, при церкви Святого Ильи, располагался у площади Быка, на той самой улице, что вела в Феодосийскую гавань. Уютный небольшой дом, ограда, за которой зеленели аккуратно подстриженные деревья. Небольшие ворота в ограде тоже оказались закрытыми, впрочем, в городе вообще мало кто имел привычку держать двери настежь. Вскоре, правда, створки ворот распахнулись, пропуская со двора двух мальчишек с ведрами, в длинных черных балахонах. Быстро набрав воды из располагавшегося неподалеку бассейна, ребята потащили ведра в дом. Потом сходили за водой еще раз и больше уже не вышли. — Ну, что сказать? — проведя рекогносцировку, друзья уселись за столик в ближайшей таверне — Никаких труб там нет — за водой ходят на улицу. —Жаль, — вполне искренне огорчился Лешка. — А то привык уже водопроводчиком… тьфу ты, этим — технитом. Владос хохотнул: — Теперь отвыкай. Выпив по стаканчику дешевого, разбавленного водою вина, приятели немного поболтали с владельцем таверны и, выйдя на улицу, направились к соседнему с приютом дому. Именно туда посоветовал обратиться трактирщик — дескать, проживающий там господин много чего знает про всех своих соседей и с большим удовольствием поделится своими наблюдениями. — Просто больно уж он любит с кем-нибудь поболтать, этот господин Мизотер, — с улыбкой пояснил кабатчик. — Ужас, как любит. Кстати, иногда он продает собственное вино, право слово, очень даже неплохое. Но, конечно, дорого. — Вот здорово! — Лешка толкнул локтем Владоса. — Нам ведь именно такой человек и нужен. Дом указанного трактирщиком господина оказался старым, покосившимся и убогим. Давно небеленные стены с местами обсыпавшейся штукатуркой, куски свалившейся с крыши черепицы, ворота такие скрипучие, что, казалось, их было слышно в Галате — на другом конце города. Зато — злобно лающий кудлатый пес, черный и тощий. — Однако, — Владос опасливо попятился от ворот. — Кого там еще принесло? — раздался старческий голос из окна хижины. — Вы — господин Мизотер? Ответа не последовало. — Говорят, вы продаете вино? — Кто? — выбежал из хижины расхристанный тощий старик в какой-то невообразимо старой хламиде — рясной, ветхой, с заплатками. Белые, как облако, волосы старика воинственно торчали в разные стороны, загнутый книзу нос напоминал клюв хищной птицы. — Кто говорит, что я торгую вином? Ась? — он приложил ладонь к уху. — Не слышу! А, наверное, это прощелыга трактирщик! О, он всегда завидовал мне, всю свою жизнь, всю свою жизнь… Желаете купить вина? — лицо старика вдруг приобрело вполне осмысленное выражение. — Подождите, сейчас уберу собаку. Цыц, Ашкедан, цыц! Цыц, кому говорю? Недовольно заурчав, пес позволил хозяину прицепить к ошейнику цепь. — Заходите! Да осторожней, приподнимайте над землею ворота, не то отвалятся. Осторожно отворив — вернее, отодвинув — ворота, друзья вошли во двор. В дом их не пригласили, старик лишь кивнул на стоявшую у стены лавку: — Присаживайтесь. Сколько будете брать? Кувшин, два или, может быть, сразу амфору? — А что, у вас найдется и амфора? — удивился Лешка. — Найдется, найдется, не беспокойся, — старик дребезжаще засмеялся. — Только хватит ли у вас денег? — Нам бы для начала попробовать, — широко улыбнулся Владос. — Может, мы и взяли бы пару кувшинчиков. — «Пару кувшинчиков»! — передразнил господин Мизотер. — Все так говорят, потом просят попробовать и в результате ничего не покупают! На что мне такие прощелыги, скажите, пожалуйста? Платите хотя бы обол — так и быть, налью полстаканчика. Пожав плечами, Владос достал монетку. — Вот, так бы давно, — схватив медяху, обрадованный старик скрылся в доме. Отсутствовал он долго, по Лешкиным прикидкам, может быть, минут сорок, а то и того больше, так, что друзьям уже надоело ждать, хорошо еще, что на двор падала густая тень — все ж таки было не так жарко. — Ну, вот!– когда парни совсем потеряли всякое терпение, господин Мизотер наконец-таки соизволил явиться, и не один, ас кувшином и двумя стаканами. — Вот вам, — поставив стаканы на скамейку, он осторожно плеснул в них из кувшина. Так, наполовину. — Пейте! Вино и впрямь оказалось ничего себе — это шепнул Владос, Лешка в винах разбирался мало — если что и пил когда, так всякого рода «портвейны» — и ценителя из себя не строил. — Божественный напиток! — грек причмокнул губами. — А можно еще на обол? — Да пожалуйста! — с готовностью отозвался старик. — Хоть на два! — Наверное, все соседи покупают ваше вино, — Владос хитро поворачивал только что завязавшуюся беседу в нужное русло. — Они славные люди, ваши соседи. Взять хоть, к примеру, трактирщика… — Гнусный и похотливый тип! — тут же резюмировал господин Мизотер. — Ни одной шлюхи не пропустит. К тому же — пьяница. — А о попечителе приюта что скажете? Говорят, он уважаемый человек! — Отец Сергий — уважаемый человек? Да не смешите мою собаку. Цыц, Ашкедан, цыц! Кому говорю, марш в будку! — Так что отец Сергий? — напомнил Лешка. — Хитрющий прощелыга ваш отец Сергий! К тому ж еще и интриган — спору нет, ловко умеет притвориться достойным и порядочным человеком. А сам только и глядит, где чего урвать, жирует за счет своих сироток! С итальяшками связался — и это православный-то батюшка! Говорю же вам — прощелыга! — Как это — с итальяшками? — заинтересованно переспросил Лешка. — И с кем — с венецианцами или с генуэзцами? — Станет он с венецианцами путаться, — старик презрительно махнул рукою. — Небось, выбрал тех, у кого денег побольше! Наверняка замыслил поддержать поганый флорентийский сговор! Иначе б с чего генуэзцы ему денег дают? — А точно, что дают? — Ха! Вы к нему во двор загляните — смальта прямо на заборе налеплена! Сиротки мозаики складывают — недешевое, между прочим, занятие. На какие шиши? — Ну, мало ли… — Говорю же — дают генуэзцы. Со старостой их, с Галаты, Джованни Пьеццой дружкуется — в гости друг к дружке семьями ездят. И это православный священник! Совсем уж в людях ничего святого не осталось, тьфу! Господин Мизотер презрительно сплюнул наземь. — А что это — Галата? — тихонько спросил приятеля Лешка. — Город такой? — Район, — повернув голову, шепотом пояснил грек. — Да ты его видел — на северном берегу Золотого Рога, с высокой такой башней. Там в основном генуэзцы живут, а венецианцы как раз напротив, через залив. — Что, твой приятель не местный? — у старика оказался чертовски хороший слух. — Нет, — Владос засмеялся. — Он из… из Пафлагонии. — Сам ты… — Лешка хотел было обидеться, но передумал — не время. — А что, к отцу Сергию точно заходит Джованни Пьецца? Может, кто другой? — Да что я, синьора Джованни не знаю? — обидчиво поджал губы старик. — Скажу без ложной скромности, он тоже частенько покупает у меня вино, а уж итальянцы в вине толк знают. — Доброго здоровьица, господин Мизотер! — проходя мимо ограды, кивнула старику молодая женщина в светло-зеленом гиматии и с большим кувшином на плече. Видать, ходила за водой, к фонтану. — И тебе доброго здравия, Филоксия, и тебе! — расплылся в улыбке старик. — Что за вином не приходишь? — Будут лишние деньги, зайду! — Всегда рад тебя видеть… Видали деву? — едва женщина свернула за угол, господин Мизотер тут же перешел на саркастический тон. — С виду — сама непорочность, а на самом деле — первая шлюха в районе! Ляжет с любым, были бы деньги. Да и так, без денег, запросто наставляет рога своему недалекому мужу, плотнику Финогену, придурку. — Так что же, тот ничего не замечает? — Да я ж говорю — придурок! Выпив еще по стаканчику, друзья, чтобы не обижать старика, купили на оставшиеся деньги небольшой кувшинчик вина и, простившись, покинули двор желчного господина Мизотера. — Ну, с этим приютом тоже, похоже, все ясно, — с усмешкой заключил Владос. — Хороший сосед попался! Осведомленный. — Он посмотрел на небо. — До вечера-то еще далеко… Сам домой доберешься? — Ну да, — Лешка пожал плечами. — Заодно и вино донесешь. Смотри только, по дороге не выпей! — Конечно, выпью! А ты что, по-другому думаешь? — Однако и шутник ты, Лекса! Лекса — это так сокращенно теперь называл Лешку Владос. Был, значит, когда-то Лешка Смирнов, а стал — Лекса Пафлагонец. Обижаться ли на «пафлагонца» или махнуть рукой — Лешка еще для себя не решил, думал. Скорее всего — махнуть. Пафлагонец так пафлагонец, чего тут обижаться? Хорошо еще «деревней» не прозвали. — Ну, тогда я побежал по своим делам, а ты иди. — Нет, — Лешка покачал головой. — Я, пожалуй, еще тут похожу, посмотрю. Что-то не нравится мне этот вздорный старик — я имею в виду Мизотера. — Как знаешь, — улыбнулся Владос. — Дело хозяйское — ходи, если ног не жаль. Махнув на прощанье рукой, он быстро зашагал к форуму Тавра. А Лешка безо всяких ухищрений прямиком направился к воротам приюта — а что ходить вокруг да около? Лучше самому посмотреть. В конце концов — не пустят так не пустят, это дело! Информация-то, считай, уже собрана. Вот только правдивая ли? Пригладив волосы свободной рукою, юноша вежливо постучал. — Входите, не заперто, — откликнулся приятный женский голос. Лешка толкнул створку ворот… И тут же восхищенно присвистнул, едва не выронив наземь кувшин с вином. Старик Мизотер был прав — прямо перед только что вошедшим юношей, на ограде играли разноцветными красками великолепнейшие картины, выложенные из кусочков цветного стекла — смальты. Картин, собственно, было несколько. Одна изображала рыцаря в сверкающих латах верхом на белом коне. Длинным тонким копьем рыцарь попирал отвратительное пресмыкающееся, копошащееся у копыт коня. — Нравится? — поинтересовался тот же голос откуда-то слева. — Здорово! — искренне восхитился Лешка. — Только вот динозавр какой-то маленький, неприглядный. — Кто-кто? — Ну, дракон. Юноша повернул голову и увидел возившуюся в летней кухне красивую молодую женщину, светловолосую, сероглазую, в скромной серой тунике и светлой накидке. В левой руке женщина держала шумовку, которой время от времени помешивала в котелке вкусно кипящее варево. — Да, — оглянувшись на смальту, кивнула женщина. — Вы, наверное, правы. Дракон, конечно же, маловат… Но мозаику составляли дети — а им еще неведомо то, что зло может быть всеподавляющим и огромным. Что же вы стоите у ворот? — улыбнулась незнакомка. — Проходите, посмотрите другие картины. Вам, честно, нравится? — Что б я сдох! Ой… Клянусь Святой Троицей. Женщина засмеялась — ей очень шла и эта веселость, и улыбка. — Меня зовут Мария, — представилась она. — А вас? — Ле… Алексей. — Вы, верно, издалека? — Из… Из Пафлагонии. — Вон оно что. — Так плохо говорю? — Нет, нет, — Мария замахала руками. — Говорите вы очень хорошо и правильно… Вот только немного растягиваете слова — так не говорят в столице. — Буду знать, спасибо, — искренне поблагодарил Лешка. — Обязательно исправлю выговор! И клянусь, через месяц вряд ли кто отличит меня от столичного жителя! — Приехали покорять столицу? Как базилевс Василий Македонец? — Да нет, — юноша скривил губы. — Служу тут, в одном ведомстве… А в общем-то — в гостях. Женщина снова улыбнулась: — Вижу, у вас есть тяга к прекрасному. Вероятно, вы любите музыку? — Обожаю! — Поставив кувшин на землю, Лешка прижал руки к груди. — Жить без нее не могу, и очень – очень скучаю. А вы какую музыку любите? — Разную… — Мария задумалась, не забывая помешивать варево. — Мне нравится и литургия, и светские песни из тех, что поют скоморохи. — Скоморохи? Есть такая песня у группы «Король и Шут». Но мне, если честно, больше «Ария» нравится. А вы слышали… Лешка хотел было продолжить, но осекся — здесь вряд ли хоть одна живая душа слышали «Арию». Жаль… — Вы, верно, голодны? — поинтересовалась женщина. Лешка смущенно замахал руками: — Да нет, что вы! Сейчас вот пойду домой, как говорится — пора и честь знать. Спасибо за то, что разрешили посмотреть картины. Пойду. Пора мне… — Неужели вы так торопитесь, Алексей? — явно огорчилась Мария. — А я хотела предложить вам отобедать с вами. Сейчас придет мой супруг, отец Сергий, и дети… Они так любят слушать рассказы о дальних странах. — Отец Сергий? — переспросил Лешка. — Так это ваш муж? — Ну да… А вот как раз и он! Лешка обернулся — со стороны дома к летней кухне в окружении целой толпы детей шагал высокий мужчина лет тридцати с красивым русобородым лицом, обрамленном длинными льняными локонами, скромно перевязанными тонким кожаным ремешком. Мощная фигура мужчины была затянута в глухую черную рясу, на груди отливал золотом крест. Мария радостно подалась навстречу: — Благослови трапезу, батюшка. У нас гость из далекой Пафлагонии. Очень хотел посмотреть мозаики… А вот теперь вдруг намеревается уйти! — Никаких уходов! — добродушно улыбнувшись, пробасил отец Сергий. — Не отпустим! — он смешно, словно медведь, раскинул в стороны руки. — Верно, дети? — Верно, верно, батюшка! — наперебой заголосили ребятишки. Их насчитывалось, верно, десятка полтора, а, может, и чуть побольше. И маленькие — лет пяти, и побольше, и совсем большие — лет по двенадцать, разные — черноволосые, с льняными кудряшками, русые… — Все ваши? — кивнул Лешка. — Все! — со всей серьезностью молвил отец Сергий. — Мы их тут с матушкой на своих и чужих не держим. Ну, инда давайте к трапезе, помолясь! — Ой, совсем забыл! — озаботился гость. — Вы позволите угостить вас вином? — А пожалуй! — батюшка охотно кивнул. — Поста нет, не пятница — не грех и выпить немного, а, матушка? — С удовольствием! — смеясь, откликнулась Мария. Лешка чувствовал себя, словно в кругу семьи — настолько любезными и тактичными оказались его новые знакомцы. Дети за столом вели себя прилично, впрочем, позволяя себя некоторые шалости, ничуть не опасаясь грозного взгляда священника. Похоже, их всех тут очень любили. — Нет, и все-таки не поверю, что все эти дети — ваши! — негромко произнес Лешка, когда ребятишки вышли из-за стола и удалились. — Больно уж разные. — Родных по крови у нас всего трое, — посерьезнев, отозвалась Мария. — Но остальные тоже наши. Видишь ли, уже лет пять, как мы с батюшкой основали приют при нашей церкви, Святого Ильи. Зарегистрировали, все как полагается, правда, вот, помощи от государства пока никакой… Ну, не из-за этого ведь детей брали. Живем! Есть в приходе добрые люди… и не только в приходе… — Да, скрывать не стану, — священник кивнул. — Друг мой Джованни, генуэзец, недавно подарил целую кипу крепкого фламандского сукна. Теперь уж оденем детей к зиме — каждому по кафтану. Вдруг, да дожди с холодами грянут? — Здорово, — улыбнулся Лешка. — А можно и мне когда-нибудь, когда позволят средства, чем-нибудь вам помочь? — Знаешь, Алексий, — улыбнулся отец Сергий, — Мы охотно примем любую помощь. Сам видишь, детей у нас много. Вот, сейчас собираемся делать на заказ пару картин — наши старшие мальчики, Лев с Андреем, истинные художники. «Чудо Георгия со Змием» — они складывали. А смальту Джованни помог достать, мы с ним дружим семьями. — Славно! — еще раз восхитился Лешка. — Это просто чудо какое-то! И эти мозаики, и вы, и то, что я вас встретил! — Мы рады… — оба супруга улыбнулись. — Жаль расставаться, — вставая из-за стола, признался гость. — Жаль… — А ты заходи к нам! — предложил батюшка. — Вот так запросто, безо всяких предварительных уговоров, возьми — и зайди. Всегда будем рады! — Спасибо, — юноша был растроган. — Я… Я обязательно зайду… обязательно. Ласково светило теплое вечернее солнце, на душе у парня было приятно и радостно — он теперь знал, как нужно распределить казенные деньги. Ну, почти знал — оставался еще один приют…
Глава 17 Весна 1440 г. Константинополь КСАНФИЯ
В зеленом платье девушка присела у оконца: Сверкнули очи — синь небес, синее, чем сапфиры, Пусть неприступен замок тот, и море пусть бушует, Я подплыву и поцелуй сорву с пунцовых губок.Родосские песни любви
…Олинф. Именно так именовалось это местечко, расположенное в северо-западном районе Константинополя, между церковью Апостолов и старой крепостной стеной, выстроенной еще во времена императора Константина. Лешка отправился туда один — Владос еще до восхода солнца убежал по делам. Приют располагался в старой базилике, почти у самой стены. Приземистое, окруженное старыми платанами здание, сложенное из темно-серого кирпича, выглядело несколько мрачновато, и было окружено такой же мрачной и мощной оградой, поверху которой торчали остро заточенные штыри. Так вот, по – серьезному. Юноша уже знал, как действовать — для начала расспросить соседей, пособирать сплетни. Ближних соседей у приюта не оказалось — кругом почти непроходимые заросли, пустыри да развалины, дикое и довольно безлюдное место. Впрочем, одну корчму Лешка все же отыскал, правда, не сказать, чтобы близко. — Приют? — озадаченно переспросил трактирщик. — Какой еще приют? — Как какой? Олинф — так он называется. — Олинфом называется запущенный парк, молодой человек! — Но мне показали здание и сказали что именно там — приют. Видите ли, я ищу своего малолетнего родственника, и… Трактирщик внезапно расхохотался и стукнул себя по лбу: — А, ты, верно, имеешь в виду старую базилику? Вот уж не знал, что там приют. Честное слово, больше похоже на тюрьму, чем на богоугодное заведение. Лешка улыбнулся: — Мне тоже так показалось. Ничего конкретного ни сам трактирщик, ни его постоянные клиенты, ошивающиеся в корчме уже с утра, сказать о приюте не могли. Нет, старую базилику все знали, как и запущенный парк, но вот, чтоб там располагался приют… — Знаешь, парень, мы там и детей-то никогда не видали, — покачал головой завсегдатай корчмы — невзрачный потасканный мужичок неопределенного возраста с морщинистым испитым лицом и всклокоченной бородою. — В старом парке мы с приятелями частенько сидим. Знаешь, купим, бывало, по дешевке кувшинчик-другой молодого вина… Чего бы не посидеть, особенно в такую-то погодку? Лешка кивнул — погодка и в самом деле была прекрасной. В лазурном, с белыми кучевыми облаками небе ярко светило солнышко, летали многочисленные птицы и разноцветные бабочки, в садах цвела сирень, и запах ее, казалось, растекался по всему городу. Одно слово — весна. Покинув корчму, юноша озадаченно направился к церкви Апостолов, величественному сооружению с позолоченным куполом, ярко сверкающим в лучах весеннего солнца. Конечно, жаль, что в ближайшей корчме о приюте ничего не знали. Так, о нем наверняка должны знать служители церкви — приют, все ж таки тоже богоугодное заведение. Заутреня давно уж прошла, а до обедни было еще далеко, но Лешка, подумав, заглянул в пустой храм. Впрочем, нет, не такой уж и пустой — человек десяток молящихся крестились перед иконами и ставили зажженные свечки. В обширной зале царил приятный полумрак, лишь откуда-то сверху проникали солнечные лучи, заставляя играть сияющим волшебством разноцветную смальту мозаик. Золотые, палевые, нежно-голубые цвета икон и фресок вызывали неподдельное восхищение. Лешка даже устыдился своих намерений — надо же, не помолиться зашел, а по своему делу. Устыдившись, перекрестился, купил в притворе три свечки, на сколько хватило мелочи, поставил во здравие друзей — Георгия, Владаса… и — старшего воспитателя Василия Филипповича, из той, прошлой, жизни — очень уж Лешка его уважал. Потом подошел к одной из икон, кажется, это был святой Николай, помолился, вернее, просто поблагодарил Господа за благоволение, а у святого Николая попросил помощи в своих дальнейших поисках. И тут же устыдился — все ж вышло, что именно по своим делам он в храм и зашел. Почувствовав рядом какое-то шевеление, юноша скосил глаза, увидев слева от себя молодую женщину, вернее сказать, девушку, в черной полупрозрачной вуали и длинной, до самых пят, тунике, поверх которой складками ниспадала накидка – далматика. — Святой Николай! — негромко — но Лешка все хорошо слышал — молилась девушка. — Прошу тебя, не дай состояться этой свадьбе! Знай — я не люблю Никифора Макрита! Не люблю, не люблю, не люблю! А разве ж это по-божески, жить с нелюбимым? По щеке девушки скользнула слеза — золотистая в свете свечей — длинные темные ресницы дрогнули. Всхлипнув, незнакомка закончила молитву и, ни на кого не смотря, быстрым шагом вышла из храма. Лешка тоже собрался уходить — поговорить с кем-нибудь у паперти, ведь не в церкви же разговаривать! Еще раз перекрестясь, он поклонился иконе… и вдруг заметил на полу, слева от себя, что-то вроде заплечного мешка. Нагнулся — так и есть, заплечный мешок! Небольшой, изящный, из плотной нежно-голубой ткани, расшитой золотой нитью — явно женский. Точно такой же, какие носили юные модницы в старой Лешкиной жизни… Господи! А не забыла ли его только что убежавшая незнакомка? Не думая, юноша подхватил мешок и, ускоряя шаг, покинул церковь. Зажмурился — прямо в глаза ударило солнце. Раскрыв глаза, покрутил головой, заметив изящную одноколку, запряженную небольшой серой лошадкой. Девушка — вроде та самая — уже взяла в руки вожжи… — Госпожа, подождите! Незнакомка обернулась, обдавая сердитым взглядом: — Кто вы такой? Я вас не знаю. Какая красавица! Милое, приятное лицо… да нет же, не приятное, а очень красивое! Изящная, будто выточенная из мрамора, фигура, золотистые волосы, глаза — синие-синие, с этаким зеленоватым оттенком, словно бушующий океан. — Ваша? — без лишних слов Лешка протянул мешок. — Ой! — девчонка всплеснула руками. — Мой! Точно мой! Спасибо вам большое… И — извините, я очень спешу! Кинув мешок на обитое темно-голубым бархатом сиденье, девушка натянула вожжи: — Н-но! А Лешка, застыв у паперти, все смотрел ей вслед, покуда покрытый белым лаком кузов коляски не исчез за углом. — Да, — поднялся на ноги сидевший на паперти нищий. — Бывают же на свете красотки! Юноша обернулся: — Не знаешь, кто такая? — Нет, — нищий покачал головой и, поживописнее расправив лохмотья, уселся в церковную тень. Лешка быстренько полез в висевший на поясе кошель… н-да, кроме завалявшегося обола, увы, ничего не осталось. И все же подошел к нищему: — Вас не обидит обол? — Не обидит, — усмехнулся тот. — Вообще-то, хотелось бы больше, но, судя по всему, у тебя больше ничего и нет. Так и быть, давай свой обол. За кого помолиться? — За раба Божия Алексея, — припомнив ритуальную фразу, рассеянно отозвался юноша. Нищий засмеялся: — Что, понравилась? — Очень… — Так чего ж не познакомился? — Да вроде как неудобно. — Зря. Надо было. Нищий — не старый еще мужчина с седой, свалявшейся паклею шевелюрой — потянулся и, смачно зевнув, похвастался: — Вот и у меня такая же растет. Красавица. Скоро замуж выдавать, вот и сижу тут днями, на приданое зарабатываю. Все ж хочется устроить свадьбу, как полагается, весело и со вкусом. Чай, не голь – шмоль! Лешке было все равно, о чем сейчас говорил нищий. Перед глазами юноши стояло ослепительно красивое девичье лицо. И длинные ресницы, и глаза цвета океана… На колокольне ударил колокол, и Лешка, вздрогнув, повернулся к нищему: — Не знаешь ли ты, любезнейший, где находится приют Олинф? — Приют Олинф? Знаю. В старой базилике почти у самой стены, во-он за тем заброшенным садом, — нищий показал рукой. — А это хороший приют? Как там надзиратели, добрые? Заботятся ли о детях? — Ну-ну, — усмехнулся нищий. — Ты, парень, никогда так не спрашивай. — Как это — так? — удивился Лешка. — Несколько вопросов кряду задают только тогда, когда намеренно хотят запутать собеседника. Юноша махнул рукой: — Да не собираюсь я никого путать! Просто ищу малолетнего родственника, он пропал во время кораблекрушения, и, может быть, не утонул, а в приюте. Потому и расспрашиваю. — Ну, что тебе сказать? — оборванец задумчиво почесал затылок. — Вообще, на мой взгляд — это очень странный приют. — Почему же странный? — насторожился Лешка. — А потому, что про него мало кто знает. Я — и то случайно узнал, а уж много лет здесь сижу. — Ну и что с этого? — А то, что обычно богоугодные заведения — всякие приюты, госпиталя, дома призрения — очень даже заинтересованы в том, чтоб о них знало как можно больше людей. Они ведь почти все существуют за счет пожертвований. А как же люди будут жертвовать, если не знают — куда? — Никак. — Вот я и говорю — странно. — А больше ничего про приют не знаешь? — Больше — ничего. К чему мне? Все же поблагодарив нищего — хоть какая-то информация, — Лешка немного подумал и направился в сторону заброшенного парка — к приюту. Выбрал себе местечко поудобнее — на холмике, среди желтоватых зарослей дрока — там и улегся, хорошо было видно. Вот они, ворота приюта Олинф, как на ладони. Хорошие ворота, добротные, обитые толстыми железными полосами. Не в каждом богатом доме такие имеются. Интересно, зачем они приюту? Ага! Вот, кажется, открываются… Юноша вытянул шею, смотря, как из распахнувшихся створок выехала пустая повозка, запряженная парой коней, и, подскакивая на ухабах, неспешно поехала в сторону церкви Апостолов. Упряжкой правил угрюмый чернявый мужик лет тридцати пяти в синей тунике и засаленной войлочной шапке. Дождавшись, когда ворота захлопнутся, Лешка выбрался из своего убежища и, без труда догнав выехавшую на людную улицу повозку, зашагал сзади. Обогнув церковь, телега повернула налево и покатила в сторону Амастридской площади, не доезжая до которой пару кварталов, остановилась на какой-то широкой улице, напротив целого ряда эрагстириев — лавок — или, как их про себя прозвал Лешка — «бутиков». Да, именно «бутиков», судя по прогуливавшимся мимо — и время от времени заглядывавших в лавки — людям, довольно молодым и хорошо, даже, лучше сказать, изысканно одетым. Длинные тяжелые одежды из прошитых золотыми и серебряными нитями тканей, яркие плащи западного покроя, разноцветные тюрбаны на головах — столичные модники отнюдь не чурались смешения стилей. Лешка — и уж, тем более, возница — казались среди гуляющих жуткими плебеями из самых вонючих трущоб. Парню даже стало на миг стыдно за свой костюм — новую длинную тунику и далматику — как оказалось, в определенных кругах тут давно уже не носили ничего подобного. А вот возница в своей задрипанной тунике и шапке, похоже, ничего не стеснялся, а, соскочив с повозки, как ни в чем не бывало зашел в какую-то лавку. Покупатель, ядри его вкорень! Немного подумав, Лешка тут же заскочил следом — здесь ведь его никто не знал, а возница, конечно же, вовсе и не догадывался о том, что его преследовали. Между тем возница деловито выбирал ткани, между прочим, весьма дорогие на вид. Улучив момент, Лешка шепотом справился о цене у пробегавшего мимо приказчика и, услыхав ответ, удивленно покачал головой. Однако! А возница, купив несколько тюков(!) плотного дорогого сукна, расплатился за него золотыми монетами — иперпирами — и, насвистывая, принялся грузить покупки в телегу. — Небось, хорошую одежонку пошьет! — нарочито завистливо промолвил Лешка. — Одежонку? — презрительно обернулся приказчик. — Это обойная ткань, юноша. — Вместо обоев, что ли? — Такой обычно обивают стены в богатых домах… В очень богатых! Пожав плечами, Лешка вышел на улицу и задумался. Стоило ли идти обратно за возницей? Наверное, стоило еще немного понаблюдать, по крайней мере, до тех пор, пока не станет смеркаться — ведь сам по себе факт покупки дорогущей обойной ткани служителем нищего приюта весьма подозрителен! Ничего себе интерьеры они там устраивают! А, может, возница и его повозка вовсе не из приюта? Может, он совсем левый здесь человек, а в приют просто так заезжал, по каким-то своим надобностям. Тогда, тем более, надобно проследить! Рассудив таким образом, Лешка прибавил шагу — синяя туника мелькала уже довольно далеко впереди — и вдруг замер, увидев знакомую одноколку, «припаркованную» у коновязи одного из «бутиков». Белый лаковый кузов, сиденье, обитое темно-голубым бархатом, позолоченные спицы колес, серая лошадь с вплетенными в гриву шелковыми разноцветными ленточками. Шикарная тачка! Просто — «Ламборджини» по местным меркам. Около коляски ошивался какой-то взъерошенный верзила, довольно молодой, и, кажется, сильный, в изумрудно-зеленой далматике, свешивающейся до самых пят, в смешных башмаках с длинными загнутыми носами. Тип вдруг оглянулся — ну и рожа у него была! Красная, наглая, самоуверенная, с гнусным таким прищуром — настоящая бандитская харя, про которые говорят, что кирпича просят. Щеки толстые, глазки маленькие, злобные — этакий вот красавец с ударением на последнем слоге. А уж распальцован — любо-дорого посмотреть, — на каждом пальце по перстню с драгоценным камнем. — Ксанфия! Лешка вздрогнул, увидев, как краснорожий кинулся к распахнутой двери эргастирия — оттуда как раз выходила девушка… та самая златовласка с синими, как ширь океана, глазами. — Ксанфия! Я же запретил тебе ездить одной, как какой-нибудь простолюдинке! Если у тебя нет денег нанять кучера, я, со своей стороны… — Ты мне не муж, Никифор Макрит! — холодно отозвалась девушка. — И никогда им не станешь. — Так уж и никогда? — нахал загородил девчонке дорогу. — А, хочешь, ты поедешь сейчас в мой дом? — Пропусти! — Нет, ты поедешь! И я сделаю там с тобой такое… после чего тебе ничего не останется, как выйти за меня! Или — в монастырь! — верзила зловеще рассмеялся и схватил девушку за руку. — Не думай, никто тебя сейчас не спасет, даже Герасим Барлак, с которым ты, говорят, уже целовалась, причем — на людях! Свободной рукою Ксанфия вдруг закатила нахалу оглушительную пощечину. Тот еще больше расхохотался… и с силой сдавил девушке руку. Та скривила губы: — Отпусти! Мне больно! — Мне тоже. Нет, таки ты пойдешь со мной, Ксанфия! Лешка чувствовал, что не надо бы этого делать, что лучше было б отвести глаза в сторону и побыстрей удалиться отсюда, как поступили сейчас все гуляющие по «бутикам» франты, но… Подойдя ближе, Лешка хлопнул верзилу по плечу: — Ты — Никифор Макрит? — Ну я. — Идем со мною, и побыстрее! — А что такое случилось? Почему спешка… Игнорировав его слова, Лешка повернулся и небрежной походкой зашагал прочь. Десять шагов… двадцать… Теперь пора оглянуться, посмотреть — отпустил ли верзила девчонку? Если не отпустил — срочно надо придумывать что-то другое. Драка? Ну, нет, в драке Лешка ему не соперник — перешибет одним махом. Эх, жаль, не занимался раньше боксом или каким-нибудь кудо — а ведь была такая возможность, вот и Василий Филиппович говорил как-то… — Эй, парень! Ага! Подействовало! Никифор, догнав его, рванул за плечо: — Ты кто? — Никто, — улыбнулся Лешка. — Просто один прохожий попросил меня передать тебе пару слов, хорошо заплатив. — Что за прохожий? — Не знаю, — юноша пожал плечами. — Неприметный такой, с бегающими глазками. — Неприметный, говоришь? — верзила задумался. — Ага! Кажется, припоминаю… Что он просил передать? — Что ты дашь мне еще две аспры… Давай! — Сначала говори, не то, клянусь, мало тебе не покажется! — Никифор схватил парня за грудки и с силой тряхнул. Да-а, силен, однако — никакое кудо бы не помогло. Кулачищи, что твои арбузы! — Да, скажу, скажу, отстань… Он просил передать, что все пропало. Надо срочно заметать следы! — Что пропало? Какие следы? — А я почем знаю? Говорит, похоже, что Герасим замыслил какую-то гадость. — Значит, он так сказал? — верзила явно задумался. — Ах вот, значит… Герасим! Ну, я покажу этому гнусному ублюдку. Ведь предупреждал! А он не захотел… — Чего не захотел? — Не твое дело! — Мои две аспры! — Обойдешься! — с силой оттолкнув юношу, Никифор Макрит подбежал к одной из привязанных к коновязи лошадей, сноровисто отвязал и, вскочив в седло, понесся неизвестно куда. — Ну, слава богу, — потирая ушибленный бок, Лешка поднялся с мостовой. — Кажется, сработало. На углу, словно бы дожидаясь его, стояла белая лаковая коляска. — Все в порядке? — проходя мимо, юноша с улыбкой, махнул рукой. Златовласка удивленно подняла глаза. — А вообще, не вязалась бы ты с этим придурком, — высказав такое пожелание, Лешка независимо прошел мимо. — Эй! Он чуть замедлил шаг. — Постой же! Юноша обернулся: — А, это ты. Хорошая у тебя коляска. — Да, неплохая, — девчонка пытливо смотрела на него, словно бы силилась что-то для себя уяснить. Наконец, спросила, нервно покусывая губы: — Ты — приятель Никифора Макрита? — Скорее уж — неприятель, — усмехнулся Лешка. — Но ты ему хотел что-то сказать? — Хотел, чтоб он не приставал к тебе. И, по-моему, мне удалось его уговорить Девушка сузила глаза: — Интересно, каким же образом? — Да врал, что на ум пришло, — честно признался Лешка. — Просто ненавижу, когда подобные типы вяжутся к девушкам. Особенно, когда девушки этого не хотят. — Так ты хочешь сказать, что просто-напросто помог мне избавиться от слишком навязчивого кавалера? — Именно так. — Не верю! — А мне и не надо, чтоб ты верила. Главное — можешь спокойно ехать домой. — Доброхот какой выискался! — До свидания, любезнейшая госпожа! — издевательски поклонясь, юноша свернул в подвернувшийся на пути переулок. — Постой! — снова закричала девчонка. — Как тебя зовут, парень? — Алексей. А тебя? — Ксанфия. — Рад знакомству. Ты очень красивая. Ксанфия улыбнулась: — Я знаю… Прощай… И, коли все и вправду так, как ты говоришь — опасайся Никифора Макрита. Это жуткий и мерзкий тип… Как, впрочем, и Герасим… — Я уже заметил… Постой! — теперь уже Лешка бежал за коляской. Девушка оглянулась, придержав лошадь: — Что-то забыл? — Спросить… Где тебя можно увидеть? — Ого! — Ксанфия лукаво прищурилась, на щеках ее заиграли забавные ямочки. — Вот так сразу? — Так где? — настойчиво повторил Лешка. — По вечерам я иногда гуляю у Влахернской гавани. Вместе с подружками и слугами. — А мне можно прийти? Просто так… Честное слово, я вам не буду мешать! Ксанфия неожиданно рассмеялась: — Что ж, если не будешь — приходи.
До составления отчета оставался ровно один день, а приют Олинф до сих пор являлся непознанным, что, естественно, не могло не будоражить Лешку, все попытки которого проникнуть в тайну приюта терпели крах — и опросы соседей, и даже такое, казалось бы, верное, средство, как срочный визит технитов. Юноша попытался было прикинуться водопроводчиком — его не только не пустили на порог, но и вообще не стали разговаривать, сколько он не барабанил в дверь. Пустое! Лишь чей-то глуховатый голос пообещал спустить собак. Собаки в приюте действительно были — из-за ограды частенько слышался злобный лай. Ну, вот, еще и собаки! Словно и не приют, а какой-то военный объект. Да — дела, хуже некуда. Конечно, можно было бы просто выдумать всю информацию, но… Лешка вдруг опять вспомнил ту самую головоломку о девяти точках, оказавшихся кружками. Их нужно было соединить тремя прямыми линиями — и сделать это оказывалось возможным, лишь только выйдя за границы рисунка. Вот и здесь, похоже, нужно было выходить за границы. Ведь приют не мог быть полностью изолированным от внешнего мира — вчерашней ночью юноша даже заметил посетителей, которых безропотно пропускали в приют, словно самых дорогих гостей. Правда, при этом громила-привратник освещал им лицо горящей свечой. Фейс – контроль — ну, надо же! Если б был какой-нибудь пароль, тайное слово, Лешка, конечно, попытался бы подслушать, а там, может, и проник бы в эту неприступную крепость. Если бы… Ну, а пока оставалось лишь лежать за кустами да внимательно вглядываться в приезжавших господ — судя по коням, коляскам и носилкам, — посетители были именно господами, и не из самых последних. Таинственные гости разъехались из приюта под утро, но Лешка так и не смог хоть кого-нибудь проследить — нарвался на гопников, которые гужевались по ночам в заброшенном парке. Пришлось срочно спасаться бегством. Убежал, конечно, тем более, уже наступало утро и улицы постепенно заполнялись народом. Придя домой, поспал пару часиков, и теперь вот сидел, думал. Да, и в самом деле, нужно выходить за пределы рисунка… то есть — приюта. Во-первых, туда ведь должны как-то доставлять еду, во-вторых — детей, сиречь воспитуемых… Да, интересно, откуда они берутся? Лешка не поленился и, заглянув на службу, поинтересовался данным вопросом у непосредственного начальника — старшего тавуллярия Никодима Калавра. — Откуда, откуда, — недовольно пробурчал тот. — Все из разных мест. На другие приюты накопал что-нибудь? — Само собой! — Ну, ладно, о воспитанниках Олинфа я, так и быть, разузнаю сам. — Вот, спасибо! — Так что сегодня можешь быть свободным, — Никодим неожиданно улыбнулся. — А вот завтра будем составлять отчет. Явишься сюда с раннего утра. — Есть явиться! — по-военному отрапортовал юноша и, радостно улыбаясь, покинул Секрет. Придя домой, юноша завалился спать, велев старому слуге Ксифилину разбудить его сразу после полудня. Солнечные лучи сильно нагревали стены, было душно, и Лешка долго не мог уснуть, все ворочался, временами впадая в дрему. В грезах ему виделась Ксанфия — то сидящая в шикарной коляске, то верхом на коне, а то — купающейся, голой… — Эй, парень! — потряс его за плечо вернувшийся в дом Владос. — А? Что?! — Лешка сел на ложе и очумело похлопал ресницами. — А, это ты… Который час? — Полуденный, — хохотнул грек. — Ты что, куда-то собрался? — Откуда ты знаешь? — Ксифилин сказал, что ты велел разбудить. — Да так, — юноша натянул тунику. — Есть тут вечерком одно дело. — Помощь не нужна? — Да нет, — Лешка поспешно спрятал улыбку. — Сам справлюсь. Да, у тебя-то хоть как дела? — А знаешь, неплохо! — похвастался Владос. — С рудниками, увы, не получилось — там уже почти везде турки, зато нашли пару государственных мастерских — завтра берем их в управление. Угадай, что за мастерские? Ха! Ни за что не угадаешь — гончарные! Те, что у Меландзийских ворот, бывшие мои собственные! Их прежний хозяин, урод, каких мало, довел все до ручки и разорился, а мастерские за долги конфисковали в казну, в эпискепис — тут как раз мы вовремя подвернулись. Короче — завтра становимся эпискептитами! Управляющими, черт побери! О, уж я-то знаю, как организовать производство… — Грек помолчал, упиваясь собственной радостью, а потом предложил Лешке, если не сложится с государственной службой, переходить на работу к нему в мастерские — торговым представителем. — Но лучше, конечно, послужи, — неожиданно заключил Владос. — Государственный служащий — есть государственный служащий, что и говорить… — парень вздохнул и, лукаво усмехнувшись, добавил: — Ох, Лекса, если б не было этих паразитов-чиновников — как бы мы развернулись! Весь Пелопоннес бы керамикой завалили, и еще на Каппадокию бы осталось! Порадовавшись за приятеля, Лешка наскоро перекусил и, почистив гиматий, принялся собираться. Да и что там было собираться — только подпоясаться, как говорится! Ну, еще разгладить тунику, красиво зашнуровать башмаки, запахнуть на плече гиматий красивыми складами — это помог сделать опытный в таких делах грек. — Ну, ты еще губы накрась! — смеясь, посоветовал он. — Уж не на свидание ли собираешься? Лешка заметно смутился и ничего не ответил. В конце концов, говорить о свидании еще было рано. Говорить? Мечтать! Уж больно сильно зацепила его сердце греческая красавица Ксанфия, о которой, к слову сказать, юноша совсем ничего не знал. Хотя нет, кое-что, конечно, уже можно было предполагать. Девушка — явно из богатой семьи, причем вполне самостоятельная, — гоняет на своей коляске одна, без всяких там слуг и прочих мамок – нянек. А ведь годков ей не так уж и много, ну, может, восемнадцать, а то и вообще пятнадцать. Впрочем, по здешним меркам — уже давно пора выходить замуж. Замуж… Воздыхатель-то у нее имеется, как же-с, знаем — похожий на поросенка Никифор Макрит, судя по всему, та еще сволочуга! Да, есть еще какой-то Герасим — он тоже, похоже, неровно дышит к этой девчонке. Вот, блин… Ладно, там видно будет. Выросший в совершенно ином времени Лешка не понимал сословных предрассудков и правил, поскольку если б понимал, вряд ли решился бы продолжить знакомство — ведь, кто он? И кто Ксанфия? Хотя что-то подобное уже приходило юноше в голову. И тем не менее…
Розовато-палевые воды залива Золотой Рог ласково омывали золотистый песок пляжа и серые камни Влахернской гавани. Золотой мячик солнца клонился к закату, и черные тени зубчатых воротных башен протянулись далеко – далеко, почти до самых волн. Невдалеке, за стеною, тускло поблескивал купол полуразрушенного дворца императора Константина Багрянородного, чуть левее виднелись серые стены монастыря Хора, того самого, где был в послушниках Георгий. Странный парень. Хороший, добрый, на странный. Вот так взять и добровольно уйти из жизни — запереть себя в монастырь. Ради чего, спрашивается? Ради постижения Бога? Так, может, Его можно постигнуть и каким-нибудь другим, менее радикальным способом? В конце концов, стал бы священником, как вот отец Сергий, женился бы на какой-нибудь красивой и доброй девчонке — ведь православным священникам можно жениться — нарожал бы детей. И служил бы себе спокойно службы в какой-нибудь церкви, пользуясь уважением прихожан. Не жизнь — сказка! И — при Боге, и из мира уходить не надо. Нет, понесло в монастырь! Лешка задумался — конечно, хорошо бы поговорить с парнем на эту тему, да только вот тот что-то давно уже не показывается дома. Видать, и вправду, скоро примет постриг, а тогда уж разговаривать будет поздно. Юноша обернулся, услышав позади девичий смех, и солнечный луч ударил ему в левый глаз. Лешка прищурился… Три девушки в легких накидках, смеясь, спускались по узкой тропинке к морю. Солнце било им в спины, обрисовывая фигуры, так, словно на всех трех вовсе и не было никакой одежды. Пока Лешка раздумывал — подойти сразу или чуть подождать? — девчонки сбросили обувь и, приподняв подолы туник, взбаламутили ногами воду. С многочисленных, стоявших в гавани кораблей им махали руками матросы. Девушки тоже помахали в ответ, и, прихватив обувь, пошли по узкой полоске пляжа в сторону гористого мыса, поросшего густым кустарником и кипарисами. На Лешку даже и не взглянули, впрочем, он и не привлекал к себе особого внимания — стоял себе чуть в стороне от тропинки, делая вид, что разглядывает корабли. С криком и воплями пробежали мимо какие-то мальчишки, на ходу сбрасывая одежку, с разбегу бросились в море — Лешка позавидовал и тоже хотел последовать их примеру, но, подумав, решительно направился к мысу, ведь девчонки-то — а с ними и Ксанфия, которую он давно уже узнал — шли как раз туда! Набегавшие волны ласково лизали ноги, и юноша запоздало снял промокшие башмаки — пока возился со сложной шнуровкой, девчонки уже удалились настолько, что их стройные фигурки еле-еле виднелись из-за кустов и розовато-серых каменных россыпей. Подхватив обувь, Лешка прибавил шаг. Солнце, ласковое южное море, стройные кипарисы на фоне ярко-голубого неба — ему все это снится? Юноша обнаружил девчонок на другой стороне мыса, точнее, сперва услыхал их смех, визг и веселые крики. Вот донесся шум падающих обратно в воду брызг. Кто-то взвизгнул… Ага! Вон они, там, за кустами. Купаются… Подождать? Или все же пойти, взглянуть? Да, почему б не взглянуть? Обязательно! А уж, когда оденутся, подойти, чтоб зря не смущать… Лешка не успел сделать и трех шагов, как навстречу ему, из кустов вышел вооруженный копьем и мечом здоровяк в короткой тунике и узких воинских штанах. — Сюда нельзя, молодой человек! — довольно вежливо произнес он. Скосив глаза, Лешка увидал и второго — такого же. — Почему нельзя? — Там купаются девушки, которых мы охраняем. Охрана, вот оно что! Где ж вы были вчера, парни? Лешка улыбнулся: — Господа, уверяю вас, я вовсе не собираюсь подглядывать. Просто одна из девушек пригласила меня прогуляться с ними… после купания. — Подождите хотя бы во-он у тех камней. — Ну, разумеется. Пожав плечами, Лешка, не спеша, зашагал в обратную сторону, как вдруг, его снова окликнул охранник: — Молодой человек! — Да? — замедлив шаг, юноша обернулся. — Не могли бы вы… — охранник опасливо покосился на кусты и подошел ближе. — Не могли бы вы не говорить про нас девушкам. Видите ли, они не любят слишком назойливой опеки, особенно, Ксанфия. Вчера вот, удрала от нас, еле потом нашли. Не скажете? — Хорошо, не скажу. Устроившись на берегу, за камнями, Лешка от нечего делать покидал в залив мелкие плоские камешки, затем немного полюбовался открывавшимся видом на Золотой Рог, немного подумал и, решительно сбросив с себя одежду, побежал в море, Вернее сказать — осторожно пошел, плавал-то парень плохо. Да он и не собирался переплывать залив, просто окунулся пару раз, не уходя с мели, да поплыл по-собачьи обратно. — Здесь обычно купаются только маленькие дети! Ого! Лешка сконфуженно поднял голову, увидав перед собой всех троих девушек. Мокрые после купания, золотистые волосы Ксанфии шевелились от нежного дуновения ветерка, синие глаза смотрели с любопытством и легкой насмешкой, пухлые розовые губы разошлись в улыбке: — Кажется, я тебя знаю! — Конечно, — Лешка так и сидел в воде, — не вылезешь ведь на берег перед девчонками — голым. — О, да это твой знакомый? — расхохотались остальные девчонки. Они были, конечно, не такими красивыми, как Ксанфия — а, может, это просто юноше так казалось, — но все же довольно привлекательными — чернокудрые, темноглазые, смуглые, одна чуть помладше другой, обе чем-то похожи — наверное, сестры. — Ты плохо плаваешь? — хихикнув, осведомилась младшая. Лешка улыбнулся: — Некому было научить. Вы ведь не станете? — Не станем? — хохотнув, Ксанфия независимо повела плечом и, обернувшись, подмигнула подружкам. — Ну, что девушки, покажем ему, как нужно плавать? — Запросто! — решительно бросила хохотушка и первой стащила с себя тунику, обнажив тонкое, еще совсем девичье тело. То же самое сделала и та, что постарше, а за нею — и Ксанфия! Лешка не поверил своим глазам — три обнаженные красавицы обступили его и, схватив за руки, потащили в море. — Эй, эй, не так быстро! — забеспокоился парень. — Я ведь предупреждал, что плохо плаваю. — Вот мы тебя и поучим! Расхохотавшись, девчонки завели юношу в воду примерно по грудь и принялись нырять и брызгаться. Ксанфия! Ее тронутое золотистым загаром тело оказалось под стать лицу — таким же красивым. Тонкая талия, грудь с пухлыми небольшими сосками, стройные изящные бедра… — Ой, девушки! А он, кажется, покраснел! Покраснеешь тут. — А давайте играть в догонялки, — предложила юная хохотушка и шлепнула Лешку по плечу. — Тебе водить! — Как же, поймаешь вас! Впрочем, Лешка и не думал отказываться — только дурак отказался бы половить в теплой морской воде голых красоток. Набрав в грудь воздуха, плашмя бросился в набежавшую волну, заколотил руками… Уж, конечно, девушки ему не давались — они-то плавали, как русалки. Хотя… Очередной раз отдышавшись, Лешка вдруг обнаружил недалеко от себя Ксанфию… Нырнул… Обхватил руками тугие бедра… — Смотрите-ка! Поймал, поймал! — подплыв ближе, девчонки подняли целую тучу брызг. Лешка стоял, чувствуя кожей напрягшуюся грудь девушки, крепко ухватил руками ее тонкий стан… — Ты красивый юноша… И, кажется, неплохой человек, — Ксанфия улыбнулась и, крепко поцеловал парня в губы, резко нырнула в сторону. — Ага! Чем это вы там занимаетесь? — хохотали подружки. Вынырнув, Ксанфия посмотрела на небо: — А не пора ли нам домой, девушки? — Да, пойдем… Вон, уже сумерки, — послушно кивнули смуглянки. — Лекса, мы сейчас выйдем — ты не подсматривай! — Да нужно мне… Как они его назвали? Лекса… Так же, как Владос с Георгием. Ну да, сокращенно — от Алексея. Не Лешка а Лекса… Тоже ничего. Сестры — они и в самом деле оказались сестрами, старшую звали Платонида, а младшую — Софья — поехали домой в своей коляске, желто-голубой, запряженной черной низкорослой лошадкой, Ксанфия с Лешкой — в белой, лаковой — держались позади, рядом. Сестры жили совсем близко от гавани, неподалеку от церкви Хора и монастыря. Большой трехэтажный дом, подсвеченный изящными светильниками вход — да, тоже далеко не бедная семейка. Девушки попрощались: — Доброй ночи, Ксанфия… И тебе, Лекса! — И вам доброй ночи! Ксанфия тронула поводья: — Тебе куда? — Где выпустишь, там и слезу, — улыбнулся Лешка. — И все-таки? — Далеко, у Пятибашенных ворот, это почти через весь город. — Да, не близко, — кивнула девушка. — И все же — поедем. Мой дом, кстати, от твоего недалеко — у форума Аркадия, так что — почти по пути, — девушка улыбнулась и подогнала лошадь. — Н-но, Деметра! На фоне массивных Адрионапольских ворот, позолоченных последними лучами зашедшего солнца, виднелись купола церкви Хора. Один, два, три… — Их шесть, не считай, — повернув голову, негромко произнесла Ксанфия. — Я, кстати, давно поняла, что ты не местный. — Слишком растягиваю слова? — Да. И некоторые произносишь как-то странно. Откуда ты? — Меня называют Пафлагонцем, — промолвил юноша, прислушиваясь к стуку копыт. — Но это не так — я русский. — Русский?! Вот здорово! У нас в гостях были русские паломники — им очень понравилась и Святая София, и церковь Хора — особенно, конечно, мозаики и фрески. Ты, конечно, слыхал про Федора Метохита? — Нет, — Лешка не стал врать, почему-то вот не хотелось сейчас… — Как? — девушка округлила глаза. — Это же великий ученый, поэт, монах! Он жил и творил в монастыре Хора — основал там огромную библиотеку, украсил церковь мозаиками, знаменитыми на весь христианский мир! «Мария и Иосиф перед проконсулом Квирином» — не видел, что ли? Лешка сгорал от стыда — не первый раз его уже упрекали в невежестве, его, человека двадцать первого века! Впрочем, а что он видел-то, кроме тракторов и сельхозмашин? Да и вообще, что видели и что знали его сверстники где-нибудь в провинции, да и не только. Много ли молодых — да и не обязательно молодых — москвичей или петербуржцев знают, где находится церковь Хора? Да и просто — что такое фрески, мозаика… Лешка покачал головой — тупые, блин, гоблины! А сам-то он кто? — А почему такое название — Хора? — юноша ловко перевел разговор в несколько иную плоскость. — Хора — это одно из восхвалений Господа нашего Иисуса Христа и Матери Божией! — положив вожжи на край сиденья, Ксанфия перекрестилась. — Правда, некоторые полагают, что «Хора» — просто означает «место, расположенное за городом». Не знаю. — Ага! — уколол Лешка. — Вот, и ты не знаешь! Куда уж мне, простому трактористу и пэтэушнику. — Кому? — Ну, провинциалу. Девушка неожиданно улыбнулась: — Твоя беда легко поправима. Лекса! Ведь ты хочешь стать знающим и умеющим подать себя в обществе человеком? — Конечно, хочу… — Ладонь юноши словно бы ненароком накрыла девичью руку. Коляска как раз въехала в тень одного из церковных притворов… и Лешка, набравшись храбрости, поцеловал девушку в губы… И целовал долго – долго, пока предоставленная сама себе лошадь не вывезла коляску на людную площадь. — Слушай, — тяжело дыша, негромко произнесла Ксанфия. — Давай поедем… тут, в одно место… Немедленно! Сейчас! Лешкины возражения во внимание не принимались, да и не очень-то он возражал, так, для порядка. Девчонка, словно осатанев, погнала коляску, не обращая внимания на выскакивающих из-под копыт и колес прохожих, выкрикивающих гнусные ругательства вслед несущемуся экипажу. Ну, не девчонка — чисто Шумахер! Лешка даже опасаться стал — как бы не перевернулись, ведь могли, могли… Наконец, коляска, замедлив ход, въехала в какую-то подворотню и остановилась напротив глухого забора, выкрашенного побелкой. В заборе зияла узкая дверца, увитая густым зеленым плющом. — Подожди, — оглянувшись по сторонам, Ксанфия подбежала к калитке и несколько раз стукнула в нее кулаком. Немного выждала. Затем постучала еще. Дверца наконец отворилась, правда, не до конца, нараспашку, а слегка, чуть-чуть… Что-то кому-то сказав, Ксанфия обернулась и жестом позвала юношу — иди, мол. Пожав плечами, Лешка вылез из коляски и протиснулся в калитку вслед за девушкой. Они оказались в обширном саду с оливковыми деревьями, грушами, яблонями, виноградом и еще какими-то деревьями и цветами. По неширокой аллейке, указывая дорогу, шагал привратник — лысый темноглазый старик, судя по гладкому подбородку и тоненькому голосу — евнух. — Сюда, госпожа! — пропищал он, подойдя к опоясывающей обширный особняк галерее. — Я заплачу чуть позже, — Ксанфия нервно закусила губу. Старик поклонился: — О, не стоит и беспокоиться. Проходите. Влюбленные — наверное, уже можно было их так называть — оказались в полутемной гостиной и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, в комнату, довольно обширную и темную… Лешка вдруг отпрянул, сбоку явно кто-то стоял! — Не бойся! — расхохоталась Ксанфия. — Это всего лишь статуя. Их здесь много! Статуй здесь действительно хватало, похоже, что мраморных, размером с человеческий рост, раскрашенных, голых… Ну, какие же статуи в одежде? — Это настоящие, греческие, — отворив широкие ставни, девушка улыбнулась. — Недешевые, между прочим… За окном, во дворе, что-то журчало. Лешка не поленился, подошел, выглянул, увидев внизу бьющий фонтан и пруд. — Прежний владелец очень любил ловить прямо из окна золотистых карпов. — Да-а… — юноша покачал головой. — Красиво жить не запретишь! И где теперь прежний хозяин? Не иначе — в тюрьме? — Откуда ты знаешь? — Так… Догадался. Подойдя, Ксанфия обняла его сзади и поцеловала в шею. Лешка повернулся… — На! — девушка подала ему… отрез какой-то голубоватой ткани. — Задрапируй окно… Видишь, там, наверху, есть карниз. — Сделаю, — кивнув, Лешка проворно повесил занавесь, и в комнате сразу образовался некий приятный полумрак… навевающий вполне определенные мысли. — Нет-нет, не поворачивайся! Я скажу — когда… Заинтригованный, юноша пожал плечами и принялся ждать. Ожидание, впрочем, не затянулось надолго. — Можешь повернуться, — разрешила Ксанфия. Лешка обернулся… И никого не увидел! То есть никого, кроме статуй, среди которых — он присмотрелся — были и женские — все в разноцветных париках. — Отыщи меня! — прозвучал девичий голос. — Ну же! Юноша скользнул к статуям… Горевшие по стенам светильники еще больше сгущали полумрак… Ага, вот она, Ксанфия! Какая великолепная грудь! — Ты! — Лешка протянул руку… и тут же отдернул, почувствовав вместо нежного тепла кожи каменный холод мрамора… — Не угадал! Не угадал! — голос и смех звучали, казалось, повсюду. — За каждую неудачную попытку будешь снимать с себя какую-нибудь вещь. Начнем с туники] Послушно сняв тунику, Лешка дернулся… и снова неудачно! И так, до тех пор, пока не остался совсем без одежды… -Ну? Юноша присмотрелся — вот эта статуя похожа, очень похожа… Нежные обводы талии, волнующая ямочка пупка, грудь с твердыми пупырышками сосков… почти как настоящая… А, впрочем, почему бы и нет? Лешка протянул было руку… и тут же отдернул — статуя была рыжей! То есть — в рыжем парике… — Ха-ха-ха! Засмеявшись, статуя сбросила парик и, сойдя с постамента, бросилась в объятия юноши, жарко целуя его в уста: — Люби меня, Лекса, люби… Как Орфей любил Эвридику, как прекрасную Елену Парис. Лешка прижал к себе девушку, погладил по спине, ниже… — Там… — томно вздохнула та. — Там есть ложе… Неси меня! Ложе оказалось большим, мягким, застеленным нежно-зеленым шелковым покрывалом… на котором так пленительно, так маняще и так зовуще смотрелось стройное бронзовое от загара девичье тело. Юноша медленно опустился рядом, поцеловал деву в пупок, в твердые соски грудей, обнял… Ксанфия выгнулась, застонала, прикрывая глаза… А потом они еще бегали между статуй, ловили друг друга и снова любили, так, что казалось, это чудо, эта волшебная сказка не кончится никогда. Ну и не надо, чтоб кончалась! Впрочем, кое-кто, оказывается, думал иначе! Снаружи, со двора, вдруг донесся громкий озлобленный вопль, похожий на крик рассерженного осла. Любовники, не сговариваясь, подбежали к окну. — Где она? Где? Отвечай, старикашка! — распаляясь, кричал краснорожий здоровяк… вполне, кстати, знакомый. — Я видел ее коляску! — Ой! — Ксанфия испуганно прикрыла рот рукою — Это же Никифор Макрит! Но как он узнал? Неужели… — Гадать сейчас некогда, — Лешка лихорадочно соображал, что делать. — Скорей одевайся и становись вот сюда, за дверь… Выбежишь из комнаты, когда он войдет. — Но как? — Увидишь. Лешка подскочил к одной из «женских» статуй и, подтащив, положил ее на ложе. Потом сверху взгромоздил и мужскую… По лестнице уже громыхали шаги, слышалось злое сопенье. — А как же… как же ты? — в ужасе прошептала Ксанфия. — Жди меня в конце улицы! Только бы, только бы все удалось… Едва шаги громыхнули у самой двери, Лешка надрывно застонал у самого ложа: — Ох! Ох! Ах! — Что я слышу? — Никифор Макрит распахнул дверь резким ударом ноги. — Горе тебе, неверная! А твоего любовника я сейчас загрызу! С этими словами он бросился на томные крики, словно разъяренный лев, и Ксанфия, пропустив его, благополучно проскользнула к лестнице. — Ага! Полюбовнички! Никифор с размаху пнул «мужчину» ногой в бок… И, заорав от нестерпимой боли, запрыгал на одной ноге! Лешке едва удалось сдержать хохот. Впрочем, Никифор, хоть и был явно озлобленным, но пришел в себя быстро — живо сообразив, кто сейчас лежал перед ним на ложе. — Ах, вы издеваться? Ну, сейчас кому-то мало не покажется, клянусь святым Георгием! Он тут принялся бегать по всей комнате, словно бешеная собака, орать, заглядывать во все щели, заглянул и под ложе, и за полки, за статую, расчихался даже… — Ну и пылища… И подошел к окну, подышать. Наклонился… Застывший в углу обнаженной греческой статуей Лешка, прыгнув, дернул здоровяка за ноги… В пруду послышался всплеск и дикие разъяренные вопли. Засмеявшись, Лешка схватил в охапку одежду и ветром бросился прочь. Вылетев из калитки, миновал арку… Как и договаривались, Ксанфия ждала его в коляске в самом конце улицы. — Садись, — девушка быстро погнала лошадь. — Ты здорово целуешься… да и вообще… Господи! — она снова перекрестилась. — О чем это я?! В старые времена нас бы за все это подвергли такой епитимье — мало не показалось бы! Слава богу, сейчас все по-другому. — Как — по-другому? — Ну, — Ксанфия замялась. — Не как тогда. Более открыто, более естественно, старики говорят — более нахально, но я так не считаю. В конце концов — почему я не могу позволить себе искупаться в жару в заливе? Потому что грешно обнажать тело? И почему я не могу любить — кого хочу? Старики говорят — до свадьбы не имею права! — Чушь какая! — расхохотался Лешка. — Вот именно так считают все мои подружки. Да и вообще — вся молодежь… ну или почти вся. Но — только не мой опекун! — А кто твой опекун? — Андроник Калла, протокуратор Секрета богоугодных заведений! — Господи… — Лешка хлопнул себя…
Глава 18 Весна 1440 г. Константинополь КОРПОРАТИВНАЯ ВЕЧЕРИНКА
Пей и возрадуйся. Что завтра нас ждет, что в грядущем — Кто это знает из нас? Ты не беги, не спеши…Паллад
…По коленкам. — Ну, хорош, хорош! — насмешливо обозрел его Владос. — Уж не потратил ли ты на эту цепь все свое вознаграждение? — Что я, дурак, что ли? — Лешка усмехнулся. — Оставил еще и на плащ. Правда, красивый? Да шучу, шучу, что ты так вылупился?! Есть еще у нас деньги, я совсем немного потратил! Грек хохотнул: — И того, что потратил, вполне хватит, чтоб блистать на вашем сборище, словно павлин! Юноша молча отмахнулся, вовсе не хотелось ему спорить сейчас с приятелем, да и не о чем было спорить — Владос был прав, так шикарно, как сегодня, в лето шесть тысяч девятьсот сорок восьмое, второго индикта, месяца мая в двадцать первый день — а по-русски — 21 мая 1440 года — Лешка еще никогда в жизни не выглядел. Длинная, почти до земли, туника из сверкающей атласной ткани, полусапожки мягкого нежно-зеленого сафьяна, ниспадающая красивыми складками палевая — в цвет туники — шелковая далматика — экий франт! Ну, разве скажешь, что недоучившийся историк-тракторист? Важный, знающий себе цену господин — важный государственный чиновник, пусть даже еще и не в больших чинах, но уже и не младший писарь — повысили после удачно составленного доклада о злоупотреблениях в городских приютах. Кстати, самые гнусные дела творились в приюте Олинф, в том, что располагался в старой базилике неподалеку от церкви Апостолов. Лешкиному непосредственному начальнику — старшему тавуллярию господину Никодиму Калавру удалось – таки вызнать, что там за притон оказался под видом богоугодного заведения. Да-да! Самый что ни на есть притон, да еще какой! Никодим ведь добрался до тех детей, что туда отправляли, вернее, переговорил с нужным, имеющим непосредственное отношение к этому делу, человечком, выяснив, что попечитель приюта Олинф, некий Скидар Камилос, тщательно отбирал для своего приюта только красивых и миловидных мальчиков. Зачем — нетрудно было догадаться, и подозрения эти вскоре вполне подтвердились. Шикарный развратный притон был устроен в приюте Олинф, один из самых дорогих в городе, с мягкими ворсистыми коврами и обитыми дорогой тканью стенами. Туда-то как раз и решили направить выделенные императором средства. — Так ведь притон! — ахал Лешка. — Не средства туда направлять, арестовывать там всех надо! — Правильно, — кивал головой мудрый начальник. — И я так считаю. Олинф — самый гнусный и мерзкий из всех приютов. Поэтому им и достанутся деньги. Сказать, почему? — Догадываюсь, не маленький. Чем больше компромата, тем больше откат! И все же жаль, что мы ничего сделать не можем! А, может, попробуем, а, дядюшка Никодим? — Попробовать-то можно… Только кабы чего не вышло! — Да в случае чего, все на меня и свалим! Мне-то что терять? Невеликий чин? А ведь эти деньги отцу Сергию и матушке Марии ох как пригодились бы! Не так? — Так. Ладно, делай, как знаешь, может, чего и выйдет… — С куратором бы переговорить только… лучше, так сказать, неофициально. — Поговоришь. Будет повод — и очень скоро.
Старый чиновник не соврал — ровно через неделю после того, как Лешка с его помощью счастливо и с большой выгодой для себя сдал начальству отчет, всем служащим Секрета было объявлено о празднике — очередной годовщине со дня образования родного ведомства, счастливо совпавшего с общенациональным торжеством в честь дня Святых царей и равноапостолов Константина и Елены. Константин — этот тот самый Константин Великий, что перенес столицу на восток, и в честь которого, собственно, и был назван город. Ну а равноапостольная Елена — его матушка, тоже известная православная подвижница. Празднество — корпоративная вечеринка, как его называл Лешка — должно было состояться в двух местах. Сначала — торжественная часть — по месту работы, ну а потом — в одном из восстановленных дворцов у Силиврийских ворот, специально снятом для увеселения служащих Секрета. Не всех, правда, а только лишь особо избранных, в число которых каким-то образом попал и Лешка. Наверное, в целях поощрения — его отчеты, надо сказать, произвели очень хорошее впечатление на начальство — молодой тавуллярий даже удостоился устной похвалы от куратора и материального вознаграждения в размере десяти крупных золотых монет — бизантинов. К слову сказать, совсем неплохие деньги для мелкого чиновника, каким сейчас являлся Лешка — Алексей Пафлагон, как он официально значился в списках.
— Ну, нормально смотрюсь? — юноша обернулся к греку. — Хоть сейчас в женихи! — хохотнул тот. — Не забудь только пригласить на свадьбу! — Обязательно! — Лешка ухмыльнулся. — Только — с большими подарками. — Ах ты выжига! — Нет – нет, не надо кидаться подушкой, — на всякий случай отпрыгнув в сторону, смеясь, предупредил юноша. — Знаешь ли, она настолько стара, что может в любой момент разорваться, а старина Ксифилин, как назло, отпросился навестить дочь и вернется нескоро. Кто тогда будет убирать? Конечно, господин Владос Костадинос, эпискептит гончарных мастерских! Как, хотите сделать уборку, господин эпискептит? Нет? Тогда не вращайте так страшно глазами, а лучше одолжите-ка мне ваш новый кошель — мой что-то поизносился, да и выглядит как-то непрезентабельно. — Держи! — сняв с пояса кошель, Владос швырнул его приятелю. — Потом вернешь с тремя иперкирами. — Три иперкира за прокат? С чего такие цены? — Да ты досмотри, что за кошель? Прелесть! Как такой отдать… Буду вот теперь сидеть, мучиться — не потерял ли? Владос, наконец, махнул рукой и расхохотался. У Лешки тоже было прекрасное настроение — а с чего бы ему не быть?! Честно и удачно выполнил поручение — между прочим, очень даже не простое, это все сослуживцы признают — получил от начальства благодарность и премию, сейчас вот — сыт, весел и при деньгах — идет на вечеринку, где, может быть, встретит кое-кого… кого давно хотел встретить. Солнце пряталось в белесой туманной дымке, наводя на мысль о вечернем дожде. Приятная прохлада растекалась по городу, истомленному палящим зноем, пахло цветущими садами и свежескошенным сеном, которое не так давно привезли на продажу окрестные крестьяне – парики. Душа юноши пела — в основном словами «Арии», — а будущее виделось таким прекрасным, что даже забывались о прошлом. К тому же вчера удалось-таки уговорить отца Сергия взять деньги. Не ради себя — ради детей, а для этого можно было пойти и на небольшую аферу, называемую Лешкой на привычный ему манер — откатом. Короче, уговорились откатить половину, по здешним меркам, много, обычно здесь брали процентов двадцать пять – тридцать, суммы больше считались дикостью… на что и рассчитывал юноша. Свернув за угол, он поправил прическу — специально посетил цирюльника, где его побрили, завили, надушили — и, нацепив на лицо улыбку, направился к родному учреждению. — Здрав будь, дядюшка Аргир! — Быстрей, быстрей! — вместо ответа замахал старичок – привратник. — Уже все собрались, вот-вот начнут. Сам господин протокуратор приехал! — привратник многозначительно кивнул на богатую упряжку, стоявшую у коновязи. Лешка поспешно поднялся на второй этаж, в залу для общих собраний, где на специально расставленных скамейках уже сидели служащие Секрета. — Ну, наконец-то, — потянул парня за рукав Никодим. — Я уж волновался — не опоздал бы! — Что, уже началось? — усевшись на скамью рядом, Лешка с любопытством осмотрел помещение. Ага — уже установили трибуну… На которую под громкие и продолжительные аплодисменты присутствующих поднялся высокий мужчина в белой, с красной каемкой, далматике, с несколько угрюмым волевым лицом. — Господин протокуратор Андроник Калла! — благоговейным шепотом пояснил старший тавуллярий, коего Лешка с некоторых пор в неофициальной обстановке называл запросто — дядюшка Никодим. Страшный был крючкотвор, но, как оказалось — совсем даже неплохой человек.
После пламенных речей во славу царствующего императора Иоанна Палеолога, все начальство и особо приближенные к нему люди — в том числе и приглашенный Лешка — отправились для продолжения торжества во взятый напрокат дворец. Там уже были накрыты столы, играла музыка — арфа, две лютни, флейта, — обширную, украшенную цветами залу, освещали восковые свечи в начищенных до блеска бронзовых канделябрах, расставленных на столе и укрепленных на стенах таким образом, что центр — где стоял стол — оказывался ярко освещенным, как, впрочем, и почти все пространство перед музыкантами, а вот чуть дальше, в углах и альковах сохранялся приятный полумрак. Кроме мужчин, здесь, в нарушение древних византийских традиций, находились и нарядно одетые дамы в богато украшенных на модный бургундский манер платьях. Правда, в отличие от своих западноевропейских сестер, мало кто осмеливался выбривать волосы на лбу, как того требовала мода, но от этих спадавших чуть ли не на глаза затейливо закрученных прядей исходила какая-то загадочность и томная любовная нега. Из рассказов Владоса Лешка знал уже, что подобные вольности — дамы, музыка, танцы — были бы немыслимы в давние, золотые для Ромейской империи, времена, а вот теперь — пожалуйста! Правда, православные иерархи осуждали подобные празднества, но не все, а некоторые — и сами на них с удовольствием приходили, как во-он тот прелат в скромной черной рясе, но с большим золотым распятием наизящной золотой цепи. — Прошу за стол, господа! — распорядитель празднества — моложавый мужчина в короткой, на европейский манер, куртке с широченными плечами, приветливо улыбнулся гостям. Неслышно скользящие слуги наполнили серебряные бокалы с тонкими — тоньше волоса — стенками. Вино показалось Лешке прекрасным — кисло-сладким, терпким, волнующим. Сидя в самом конце стола, он искал глазами ту, что должна была сюда явиться, прийти… и никак не мог найти. Неужели что-то случилось? Неужели строгий опекун запретил юной деве украсить собою бал? Внезапно послышались аплодисменты — это распорядитель праздника по очереди представил всех лиц, имеющих отношение к его проведению и устройству: шеф-повара, дизайнера-цветовода, мастера расстановки света. Юноша тоже с удовольствием приветствовал всех этих людей, несомненных мастеров своего дела. Ага! Вот к протокуратору подошла какая-то девушка… Нет, не она… Да где же? Лешка заерзал, скосив глаза на затененный вход, где специальный слуга встречал опоздавших гостей, чтоб проводить их к столу, указав место. Они явились вдвоем — златовласая красавица Ксанфия Калла и какой-то низкорослый плюгавец с бледным прыщавым лицом. Ничего не скажешь, плюгавец был одет богато и модно, так сказать, по-западному, или, как здесь выражались — на латинский манер. Узкие шелковые штаны-чулки — одна штанина красная, другая — ярко-голубая — башмаки с длинными загнутыми носами, бархатная короткая куртка, расшитая крупным жемчугом, с наставными плечами такой ширины, что крупная, чем-то похожая на капустный кочан, голова плюгавца, казалась среди них маленьким сморщенным яблоком. Небрежно кинув на руки слуги плащ с алым подбоем, коротышка протянул руку Ксанфии. Та холодно, словно ничего не замечая, прошла мимо, к столу. Ура! Вот тебе! Тонкие губы плюгавца скривились в злобной гримасе… — Ну, кривься, кривься… Протокуратор Андроник Калла, взяв в руку золотой кубок, поднялся на ноги: — Хочу выпить за здравие моей приемной дочери Ксанфии, которую наверняка многие из вас знают. Не дожидаясь слуги, Лешка поспешно наполнил бокал доверху и, давясь, выпил. Распорядитель махнул рукой музыкантам, и те заиграли громче, а потом и запели слаженным хором:
Голубка, горлица моя, с походкой горделивой! Я увидал тебя тогда, когда ты шла с купанья.
Лешка, конечно, пригласил бы Ксанфию танцевать… если б умел. Здешние танцы не просто было плясать — танцующие, в основном молодежь, выделывали какие-то замысловатые и смешные па, действуя, словно в детской игре — раз – два – три — морская фигура замри!
Едва взглянул — и тотчас кровь застыла в бедном сердце, Расцеловать хотел бы я твои уста…
Расцеловать хотел бы я твои уста… Юноша вздохнул, украдкой поискав глазами Ксанфию. Ага, вот она, скромненько этак сидит рядом с опекуном. Вот к ней подошел плюгавец… Нахально так подошел, наклонился, что-то сказал… Ага — получил ответ, отскочил, как ошпаренный. А глаза-то, глаза! Прямо, как у бешеного таракана! — Слышь, Лев, — Лешка повернулся к соседу. — Что это за тип там вьется около нашего протокуратора? Сосед по столу усмехнулся: — Скорей — около его опекаемой! — Все равно… Кто он? Какой-нибудь барон или, может, князь? — Что?! — Лев расхохотался. — Сказал тоже — барон! Это Герасим Барлак, сынок протопроедра Экимонида. Папаша ворует из казны, а сынок строит из себя аристократа! В какой-нибудь Англии его бы за такие башмаки высекли бы хорошенько кнутом, а то и вздернули бы, не говоря худого слова! — Постой, постой… Протопроедр — немаленький чин. Похоже, папаша у этого Герасима — большая шишка. — Да, только сынок ничего из себя не представляет. Только и может, что папашиным богатством кичиться. Ездит на красивой коляске, в упряжке пара вороных коней, кучер в атласном кафтане… В салонах у ипподрома с себе подобными крутится, — Лев презрительно ухмыльнулся и плеснул из кувшина вина. — Да что спрашиваешь о всяких козлах? Давай лучше выпьем! — Давай, — не отрывая взгляда от Ксанфии, согласно кивнул юноша. — Ненавижу таких уродов, — выпив, сосед шмыгнул носом. — Папенькиных сыночков. Денег да связей в семейке полно, пристроят отпрысков на хорошую денежную должность, так те и той исполнять не хотят, привыкли на всем готовеньком жить, твари. — Ну, не все же такие, — осторожно заметил Лешка, хотя, надо признать, слова сослуживца в чем-то соответствовали и его мыслям. — Ха, не все! — Лев мрачно ухмыльнулся. — А зачем им чему-то учиться, хорошо работать, вникать в суть службы, когда и без того все схвачено? Лучше пофорсить красивой одежкой, колясками, конями, девками, поразвлекаться ночи напролет, платя по бизантину за малый кувшин вина! Ты только представь — по бизантину! Да у нас в Иллирии на бизантин месяц можно жить! И еще попробуй, его заработай! — Парень вздохнул и снова потянулся к кувшину. — Думаю, и у вас в Пафлагонии ничуть не слаще. Вот и едем мы, провинциалы, в столицу, в поисках лучшей доли, боремся за место под солнцем, не щадя ни сил своих, ни ума, ни здоровья. — Но ведь и чего-то добьемся! — Добьемся, да, — согласно кивнул сосед. — Но ведь у папеньких сынков все это уже есть с детства! Вот и бесятся с жиру, курвы, коляски дорогие покупают, дорогущие вина… — Завидно? — подначил Лешка. — Завидно? Нет… Скорей, обидно. И знаешь, я на кого надеюсь? — Лев огляделся по сторонам и понизил голос: — На турок! — На кого? — На турок… Вот придут они… Вот тогда посмотрим… Думаешь, я и такие, как я, пойдем на городские стены защищать богатства и разгульную жизнь всякой сволочи? Ошибаешься, если так думаешь! Юноша поставил бокал на стол: — Нет, я по-другому думаю. Думаю, что эти сволочи и при турках прекрасно устроятся — таков уж мир. Наверняка многие из них уже ступили на путь предательства и измены. Они ж вовсе не дураки, чувствуют, что империя не выдержит прямого удара. — Да, — грустно кивнул Лев. — Мы все это чувствуем. — К черту подобные мысли, Лев! Давай-ка лучше выпьем. — Хорошее дело! Изрядно поддав, Лешка набрался наглости и, подойдя к Ксанфии, поклонился: — Потанцуем? — Охотно! — девушка сразу же встала из-за стола, и, взяв юношу за руку, потащила в самый конец залы, к музыкантам, к танцующим парам, не обращая никакого внимания на поспешавшего следом плюгавца. Громко играла музыка, и Лешка, хоть и совсем не умел танцевать — особенно здешние танцы — все же кружил, кружил, кружил, крепко прижимая к себе… возлюбленную? Наверное, можно и так сказать… А плюгавец, папенькин сынок Герасим Барлак — Лешка видел краем глаза — злобно кусал себе губы у колоннады… Нет, вот куда-то делся… Подбежал к протокуратору — не иначе, жаловаться. Ах ты ж, гнусная морда! Музыканты внезапно смолкли, и Лешка галантно проводил Ксанфию до ее места. И почти сразу к ней подошел протокуратор, Андроник Калла. Не глядя на Лешку, наклонился, что-то сказал… Девушка вспыхнула, вскочила и быстро пошла прочь. Не думая, Лешка рванулся за ней… наткнувшись на плюгавца Герасима. — Далеко ль спешишь, нищий? — издевательски ухмыльнулся тот. — Ах ты… Схватив со стола изрядный кубок с вином, юноша окатил незадачливого ухажера сверху донизу… И тут же из-за колонн к нему подошли трое амбалов… Ага, вот почему Герасим был так смел! Оп! Лешка ударил одного с разворота, понимая, что силы неравны… Да второй ему хорошо припечатал! Бедный парень аж перевернулся через стол — разбиваясь, посыпались на пол дорогие стеклянные фужеры, салатницы, блюда с овощами и рыбой… Вот эта рыбина-то и попалась под руку Лешке… Тот ее и метнул обидчику в голову! А в третьего полетел увесистый кубок! — Ай! — схватившись за пробитый череп, здоровяк осел на пол, глупо вращая глазами. А с улицы уже вбежало еще пятеро таких же парняг! — Бейте его, бейте! — истерически заорал Герасим. — Пусть он надолго запомнит сей пир! Лешка озадаченно застыл у стола. — Э, мужики, наших бьют! — неожиданно вскинулся Лев… а за ним и другие. — Ах вы, сволочуги! Бах! Огромное крепкое яблоко, со свистом пролетев над столом, втемяшилось прямо в лоб Герасиму. Тот ойкнул и поспешно отбежал в сторону, надеясь на своих оглоедов. Не тут-то было! Работники Секрета тоже оказались не лыком шиты, волшебный клич — «наших бьют!» сделал-таки свое дело, превращая нудный корпоративный пир в добрую веселую драку… в которой приняли участие практически все присутствующие, включая даже старшего тавуллярия Никодима. — Не бойся, Алексий! — хватанув кубком об стол, заорал тот. — Мы сейчас тебе поможем! И началось! Несколько человек, сцепившись, укатились под стол и там боролись, не обращая внимания на болезненные пинки сидящих. Только слышались крики: — На! Н-на! Получай, гадина ядовитая! — Мхх… Ах ты так, гнусный шакал? — Вот тебе за шакала! Вот, вот, вот! — А-а-а-а! — Ага! Так тебе! Будешь знать, как приставать к нашим. Несколько пар — исключительно мужских — кружили друг перед другом, периодически нанося удары кулаками и, если везло и удавалось — то и ногами тоже. Приглашенные на пир женщины, весело визжа, кидались яблоками, оливками, кувшинами и всем, что попадалось под руку. Терпко пахло разлитым вином, раздавленными мускусными орехами, еще, какой-то вонючей чертовщиной, в общем, не поймешь, чем. Многие уже и забыли, из-за чего, собственно, началась драка, а, впрочем, большинство этого и не знала, да и не стремилась сейчас знать — дрались, потому что дрались, потому что — ну, никак сейчас нельзя было иначе, никак нельзя! — Бей, бей его, сволочугу! — Сзади, сзади! — Ах, ты кусаться?! — Леонидис, пригн-и-и-ись! — У-у-у! Сволочи, всю бочину отбили! — Это тебе еще мало! Вдруг, буквально на какие-то секунды, все затихло — протокуратор Андроник Калла в сопровождении слуг покидал залу, возмущенно поджав губы. Ему — пожалуй, единственному — удалось уйти просто так. Остальным же… Немного поостыв, драка возобновилась с новой силой! Дерущиеся добрались уже до тех, кто просто сидел, неспешно потягивая вино. — Ты чего расселся, а? ' — Да вот, пью… Никого не трогаю. — Я всегда знал, что ты не наш! На! Получи-ка в ухо! Бух! Сидевший кубарем полетел со скамейки. Отлежался, пришел в себя, озлился… И, схватив в руку валявшийся на полу погнутый медный кувшин, с яростным ревом бросился на обидчика: — Убью-у-у-у!!! А на улице было так чудесно, так мило, так хорошо и тихо! В бархатно-черном небе мягко светила…
Глава 19 Май — июнь 1440 г. Константинополь УЗИЛИЩЕ
Придите, здесь вас ждет гостеприимный кров.Федор Студит. «Монастырская гостиница»
..Луна. — Ну? — судебный чиновник, отойдя от решетчатого окна, вновь обернулся к Лешке. — Так скажешь наконец, зачем ты учинил драку? Да что там драку — целое побоище! Псы-крестоносцы — и те нанесли городу гораздо меньше ущерба! Гораздо меньше! Подумать только: сломано четыре стола, шесть скамеек, разбито двенадцать амфор и двадцать восемь — двадцать восемь! — фужеров. Да не каких-нибудь, а самых дорогих, из тонкого цветного стекла. Ты хоть знаешь, сколько все это стоит? Лешка понурился. — Нет, ты не знаешь, сколько это все стоит, — удрученно покачав головой, продолжал чиновник. — А портьеры? Портьеры ты зачем изорвал, да еще — зубами? — Зубами? — юноша поднял голову с большим розовато-бордово-коричневым синяком под левым глазом. — Не, зубами — это не я! — А кто же? Старший тавуллярий? Мхх… ты, между прочим, еще много там чего учудил, в том числе разорвал платье госпожи Дудники Феранцы, разорвал платье госпожи Аристархи Монты, разорвал платье… — А чести я их, случайно, девичьей не лишил? — С этим еще не разобрались, — серьезно ответил чиновник. Лешка неожиданно засмеялся — уж больно вся эта картина напомнила ему известный всем фильм. — Ты что смеешься-то? — судейский удивился. — Плакать надо! — А часовню я случайно не разваливал? — Часовню?! — с какой-то непонятной радостью вдруг переспросил чиновник. — Я так и знал, что это — тоже твоих рук дело! А говорили — турки, турки… Какие турки — когда вот он, человек сам признался. Ничего не поделаешь, придется восстанавливать. Лешка сидел, словно в прострации — и в самом деле не знал, смеяться ему или плакать? — Ну, иди пока в камеру, — следователь махнул рукой. — Посиди, подумай. — О чем думать-то? — О том, куда делись три золотых блюда, два серебряных, непочатая амфора с дорогим хиосским вином, противни для жарки блинов и кирпичи от разрушенной тобою часовни! — Господи! — Лешка схватился за голову. — Противни-то мне зачем понадобились? — Вот уж этого не знаю, — пожал плечами чиновник. — Сиди, вспоминай.
А был уже вечер, почти что ночь, и снова в окно светила луна, мешала спать, будоража сердце и душу, слишком уж властно нахлынули вдруг воспоминания. Воспоминания о… Лешка даже не знал сейчас — было это иль не было? Он уселся в углу, на старой соломе, подтянув колени к груди. Загремели цепи. Сквозь затянутое решеткой оконце издевательски подмигивали звезды. Ну вот, докатился… Верней — докатался. Вот уж поистине правду говорят — от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Правда, пока ничего, обращались вежливо. Не били, не угрожали, только вот заковали в цепи да бросили в камеру. Не очень-то тут удобно — ни скамеек, ни нар, одна гнилая солома. Снаружи загремел засов. Вошли два стражника: — Поднимайся. Идем. — Куда? — Увидишь. Ну да, конечно. Мог бы не спрашивать. Гремя цепями, Лешка зашагал между стражами по полутемному тюремному коридору. — Стой! — его поставили лицом к стене, загремели ключами. Похоже, пришли… И где же вчерашний следователь? — Заходи. Лешка очутился в небольшом помещении с низким потолком и покрытыми серой штукатуркой стенами. Потрескивая, горели свечи. Посередине, прямо напротив дверей, стоял большой стол, за которым сидел какой-то лысеющий усатый чиновник в темно-коричневой далматике — нет, не следователь, другой. Слева от стола, у стены, имелась длинная скамья… С нее поднялись сразу двое: — Алексей! Лешка заморгал глазами от радости: — Владос! Георгий! Вы как здесь?! — Благодаря милости господина куратора, — оба разом поклонились усатому. — У вас время только до восхода солнца, — потеребив усы, напомнил тот. — Говорите быстрее. — Хорошо, — Владос повернулся к Лешке: — Так вот, пока ничего не спрашивай, слушай… Юноша слушал, время от времени кивая головою. Оказывается, виновником столь крутых изменений в его судьбе оказалась не столько драка, хотя и она имела место, а гнусные происки избалованного сыночка столичного протопроедра Герасима, настрочившего обстоятельнейший донос в канцелярию автократора – базилевса, в котором, кроме драки, обвинял неосторожного юношу во всех грехах, какие только смог выдумать. Нельзя сказать, чтоб Лешка сильно удивился сему известию. Герасим… Ну, кому еще? Разве что, Никифору Макриту? А вот бы их стравить! — Неплохая идея, — засмеялся Владос. — Обязательно стравим. Но сейчас пока не о том надобно думать — как тебя отсюда вызволить, вот вопрос! — Да уж, — покосившись на занимавшегося своими делами куратора, Лешка махнул рукой. — Представляете, обвиняют черт знает в чем — и на полном серьезе!! — Это неважно, — покачал головой Георгий. — То есть неважно в твоем случае. Видишь ли, у протопроедра хватит возможностей продавить любое решение… Нет, нет, о казни речь не идет, но долгосрочная каторга — тоже вещь малоприятная. Эх, хорошо бы тебе скрыться из города хотя бы на полгода. За это время много воды утечет, и много чего изменится. — Как же мне отсюда уехать? — недоуменно переспросил Лешка. — Ведь тюрьма! Он опасливо оглянулся на тюремного куратора, но тот даже усом не шевельнул. Сидел себе, читал какие-то свитки, да время от времени делал в них пометки, обмакивая остро заточенное перо в яшмовую чернильницу. — О том подумаем, — ободряюще улыбнулся Владос. — Ведь с тобой-то мы свиделись, а это, я скажу, не так-то просто! Кстати, привет тебе от всех ваших — через старика тавуллярия. Хорошо о тебе отзываются, добрая, говорят, драка, хорошо повеселились! — Как вы узнали, что я здесь? Георгий улыбнулся: — Помогла некая дева… кстати, тебе знакомая. — Ксанфия?! — Тсс! Никаких имен. — Но она ж вас не знает! — Зато знает, где ты живешь. Вернее — нашла. Ну а дальше уж мы взялись… Усатый тюремный чиновник вдруг оторвался от своих бумаг и важно сказал: — Время! — Да – да, — спохватились Владос с Георгием. Послушник мягко улыбнулся: — Увы, Алексий, но мы вынуждены уйти. Не падай духом и надейся не только на Господа! Мы еще свидимся, ну а пока — прощай. — До свидания, — улыбнулся Лешка. — До скорого свидания, друзья! Когда он вернулся в свою камеру, сквозь решетчатое окно уже виднелись золотящие утренние облака лучи — первые лучи восходящего солнца. Лешка прижался спиною к стене и задумался. И в самом деле — было над чем подумать. Правда, не дали — подсадили еще одного узника, высокого крепкого парня на вид чуть постарше Лешки. — Фирс, — сразу представился он. — Как здесь соломка, мягкая? — Да я б не сказал, — Лешка вполне искренне улыбнулся — ему и в самом деле понравился нежданный сосед — вроде ничего себе парень, веселый. — А тебя как зовут? — устраиваясь напротив, поинтересовался Фирс. Лицо у него было широкое, толстогубое, смешное, волосы русые, лохматые, а глаза — не понятно, какого цвета глаза, темновато было. — Я — Алексей, — Лешка поежился. — Сижу тут за кучу самых гнусных преступлений, которых не совершал. — Все мы не совершали, — сокамерник тряхнул головой. — Я вот тоже ничего такого не совершил, просто треснул по морде десятника. — Ты строитель? — Почему строитель? Акрит, воин. — Воин? — Лешка удивленно хлопнул глазами. — А разве воинов судит гражданский суд, а не свой, воинский. — Понимаешь, дело-то происходило не на службе. Так расслабились маленько с ребятами, выпили, а тут десятник — негоже, говорит, позорить славное имя императорских акритов гнусным и непотребным пьянством! Ну, представляешь, пьяным мужикам такое сказать? — Представляю, — улыбнулся Лешка. — Все равно, что показать быку красную тряпку. И что, все на тебя повесили? — Да, понимаешь, ребята сразу в гарнизон подались, а я не успел — завис тут у одной красули. Теперь вот расхлебываю. — А вообще, как служба? Лешку сильно интересовал этот вопрос, ведь еще в конце прошлого года ему исполнилось восемнадцать и, он, вообще-то, должен уже был вовсю служить в родной Российской армии. Тянуть, так сказать, лямку… или, нет — выполнять конституционный долг, приличествующий каждому порядочному человеку — так гораздо лучше! — Как тебе сказать? — Фирс задумчиво посмотрел в окно. — Наверное, если кто-то слишком привык к Константинополю, к девкам, театрам и прочим развлечениям, тому, верно, служба в дальней крепости покажется пресной и скучной. Но я привык. Даже нравится — как говорится: подальше от начальства, поближе к Господу! Фирс размашисто перекрестился: — Нет, и в дальних гарнизонах жить можно! И не хуже, чем в столице. — А турки? — негромко спросил Лешка. — А что турки? — сокамерник пожал плечами. — Турки — везде турки. Не такие уж они и страшные. К тому же и польза большая от них — по дальним крепостям проверяющие крайне редко ездят. Так что служба, я тебе скажу, очень даже ничего. Да ведь и платят… Вот ты на кого работаешь? — На государство. — Понятно. И какое жалованье? — Пять аспр в день… — Маловато. У нас самый паршивый водонос семь аспр получает! А сотник — целый иперкир. Представляешь — тридцать золотых монет в месяц! — Да, неплохо… — Я бы многим посоветовал завербоваться в акриты. Не на всю жизнь, конечно, а на определенный срок — послужил, подкопил деньжат — и на госслужбу! Ты в каком чине? — Тавуллярий. — О! А тут почти сразу в кураторы можно выйти. Ну сначала, конечно, по мелким делам, а потом и по крупняку. Сплошные выгоды. Лешка задумался, прокручивая в голове услышанное. Дальний гарнизон, пограничная служба… опасно, конечно, но ведь на то он и мужчина, чтобы не чураться опасностей. Уехать, переждать, как советовали друзья… — Слышь, Фирс. А в акриты на какой срок записаться можно? — Да на какой хочешь. — Гм… А из тюрьмы возьмут? — Из тюрьмы? — Фирс почесал за ухом и улыбнулся. — А почему бы и нет? Поди-ка потом, найди на военных управу, особенно — в дальних крепостях. У нас ведь каждый человек на счету. Вот ты как думаешь, с чего я тут веселюсь? — С чего? И в самом деле. — А с того, что прежде чем сюда попасть, переговорил я с одним стратилатом из Силистрии. Ему опытные воины во-от так нужны! — Фирс чиркнул себя ребром ладони по шее. — Как, впрочем, и не опытные. Чувствую, не сегодня – завтра он за мною пожалует. — Фирс, дружище! — решительно произнес Лешка. — А, может, твой стратилат и меня возьмет в эту, как ее… — Силистрию. — Ну да. — Что ж, переговорю, — важно кивнул Фирс. — Парень ты, я смотрю неплохой — ну, подумаешь, в тюрягу попал — с каждым может случиться. Точного результата не обещаю, но, так и быть — переговорю о тебе обязательно. — Да и я еще посоветуюсь. С друзьями и еще… с одним человеком. — Вот-вот, посоветуйся, — сокамерник лениво зевнул и снова посмотрел в окно. Острый солнечный лучик, прорвавшись сквозь разрыв облаков, ударил…
Глава 20 Лето 1440 г. Силистрия — Великая степь И ВНОВЬ!
Достойно вышел юноша из тяжких испытаний.Поэма о Василии Дигенисе Акрите
…Прямо в грязную лужу, рядом с которой, ужасно сверкая глазами, валялась отрубленная голова Фирса. Да, неудачей кончилась эта лихая вылазка! Кто бы мог предсказать?! А ведь так здорово все было придумано — выскочить из ворот крепости, помахивая мечами и копьями, налететь, ошеломить, а затем притворным отступлением заманить турок в засаду! Все так и случилось: выскочили — почти все свободные от стражи воины, во главе с десятником Фирсом — налетели… А вот с засадой вышел облом — перебили засаду-то! Заранее перебили, вырезали почти всю, кроме вот, Лешки — у парня что-то схватило живот, и как раз вовремя. Пока сидел в кустах, все и произошло единым махом. Янычары, конечно, нашли бы и его, да только не успели — к урочищу уже скакали ромеи, навстречу своей гибели и позору. Сеча была яростной и короткой, выскочивший из кустов Лешка тоже принял в ней посильное участие, орудовал коротким копьем, как мог, вернее — как сумел его научить Фирс. Эх, Фирс, Фирс, славный парень! Как лихо он бился, как крушил длинным мечом налево и направо бесконечные орды турок! Да, да, именно так — бесконечные, — настолько их казалось много. Конечно, такой новобранец, как Лешка, едва только еще набиравшийся опыта в воинском деле, не мог долго противостоять янычарам, однако и не собирался сдаваться, проявив хитрость, попытался на время укрыться, подобрать брошенное кем-нибудь копье взамен сломанного. Подобрал бы и меч или саблю, да только вот беда, как-то так получилось, что с копьем юноша тренировался больше… И все же, успел, подобрал… А когда оглянулся, на него уже пер янычар, устрашающе размахивая кривой тяжелой саблей. Глаза турка — или кто он там был — блестели, как у наркомана после хорошей дозы, тонкие губы кривились в ухмылке, ноздри раздувались в предвкушении христианской крови. Удар! Лешка, как учили, подставил копье, так, чтобы вражеский выпад пришелся по наконечнику. Звон! Искры! Горящие глаза врага! Теперь отскочить назад. Так… Копье куда длиннее сабли, единственный выход — держать противника на расстоянии. Ага… Еще удар! Маши, маши своей сабелькой, все равно не достанешь! Тебе ведь надо подобраться поближе, а как? Только хитростью, каким-нибудь обманным маневром, а не напрямик, как ты сейчас делаешь, глупо вращая глазами. Ага, да ты тоже не так уж и опытен! Молод, горяч… Сделать тебя еще погорячее? Разозлить? Запросто! Как там учил Фирс? — Эй, скушай свининку, падаль! — внимательно следя за противником, по-тюркски выкрикнул Лешка и, набрав в рот побольше слюны, с силой плюнул, целя сопернику в морду. Конечно же, не попал, не было опыта, как ни крути, а плеваться его не тренировали… Однако… Ага! Янычар зарычал, заорал что-то гнусное, завращал своей саблей, так, что клинок просто-напросто превратился в сияющий серебряный круг. Юноша чуть-чуть отодвинул копье… Ну, давай! Давай же! Опа! Заорав — Алла-а-а! — турок ринулся в атаку… Давай! Ты, кажется, в кольчуге? Думаешь, сильно она тебя защитит? От сабли, может быть, да… — Ну, давай быстрее, свинья! — Ал-ала-и-и-и! Отлично! Оп! Сделав резкий выпад, Лешка выставил острие копья вперед и, проткнув кольчугу, насадил на него турка, как на булавку жука. Глаза неприятеля удивленно выпучились, рот приоткрылся, и с последним вздохом из него хлынула вязкая черная кровь. Поспешно бросив копье с наколотым на него турком, юноша упал на колени и отполз в кусты — его неудержимо мутило, рвало, — а перед глазами все стояли выпученные глаза янычара… А затем кто-то что-то громко скомандовал. Турки как-то быстро собрались и свалили, так быстро, что блюющий в кустах Лешка ничего толком не понял и только уже потом, услыхав громкий клич ромейской тяжелой конницы, сообразил, что к чему! Наши! Господи, неужели все?! И тут же вновь со всем омерзением ощутил снова нахлынувший спазм, увидев рядом с собой отрубленную голову Фирса! Турки, видать, не успели прихватить ее с собой в качестве трофея, а может быть, просто не нашли — слишком уж далеко она отлетела, слишком силен был удар. Между тем конники подъехали ближе: — Эй, есть кто живой? Лешка вдруг устыдился показываться своим в таком виде — весь в блевотине и крови. Наоборот, пополз к оврагу, к ручью — умыться, прийти в себя, а уж потом… А то потом не отмоешься от насмешек. — Здорово их накрыли, — негромко — но юноше было хорошо слышно — произнес командир. — Знали! — отозвался другой голос, уверенный, насмешливый, наглый. — Все знали — и про вылазку, и про засаду. — Ты хочешь сказать, Кириак, что… — Что в гарнизоне предатель, мой командир! И я тебе уже говорил — кто! — Лекса? Не слишком ли он юн для предательства? Что? Лешка затаил дыхание! Так значит… Так значит они… — Он никакой не Лекса, а Али, — заявил наглый. — Турок! Янычар! Посмотри, командир, ведь здесь, среди убитых и раненых его что-то не видно. Сделал свое черное дело — и ушел к своим. — Подлый пес! Жаль, я не верил тебе, Кириак… — Клянусь, я лично выслежу и убью предателя… если он еще жив. — Да жив. Здесь-то его нет! Бежал, тварь такая! Лешка затаился на дне оврага, среди колючих кустов. Сердце его ныло от недоумения и обиды. За что они его так? За что? Воины уехали, и кони ржали вдалеке, а Лешка сидел у ручья, низко повесив голову. Куда теперь идти? Что делать? Ясно, что в крепость возвращаться нельзя — командир крут на расправу. Сначала отрубят голову, а уж потом будут выяснять — виноват ли? Если вообще будут. Жаль, жаль, что погиб Фирс, он бы заступился, он бы… Если нельзя к своим, то куда тогда? К туркам? Еще хуже — это и впрямь будет предательством. Значит, нужно искать другой выход, другой… Как в случае с точками-кружками — выйти за пределы рисунка. Не к своим, и не к туркам… а на побережье! В селение, к рыбакам! А примут его рыбаки? Рыбаки-то не примут, а вот местные башибузуки, сиречь — бандюки… Надо только их побыстрее найти… Хотя, а чего их искать? Зайти в любую деревню. Башибузуки — только по ночам бандюки, днем они очень даже мирные граждане — крестьяне, рыбаки, ремесленники. Убедившись, что поблизости нет ни своих, ни чужих, Лешка выбрался из оврага и быстро зашагал в сторону моря. Куда идти — знал, ездил пару раз с Фирсом за местным вином. Дорога была свободной, турки дислоцировались совсем в другой стороне, но тем не менее юноша пару раз прятался в колючих кустах, завидев вдалеке всадников… Слава богу, обошлось — до деревни парень добрался безо всяких приключений и сразу же заглянул в местную корчму — Фирс как-то вскользь говорил, что кабатчик — явный бандит. Он и в самом деле походил на бандита — здоровенный бугай с покатыми, словно коромысло, плечами и буйной рыжей бородищей. Увидев Лешку, ухмыльнулся в усы: — Вина, молодой господин? — Вино будем после пить, — негромко возразил парень. — Есть одно дело. — Что за дело? — Не нужно ли вам оружие? Сабли, мечи, кольчуги? — Ты можешь продать? — оглянувшись, заинтересовался кабатчик. — Я могу показать, где взять. Только пусть твои люди собираются побыстрее — иначе оружие подберут другие. — А с чего ты взял, что я… — Как хочешь, — Лешка пожал плечами и направился к выходу. — Я предложил — ты отказался. Пойду, поищу других. — Мы не башибузуки! — Так я же говорю, поищу… Лешка подошел уже к самой двери, чуть замедлил шаг… Неужели — зря? — Эй, парень! Не зря! — Постой! Лешка вовсе не собирался прибиваться к башибузукам просто так, от нечего делать. Выйти «за границы рисунка» он надеялся как можно дальше, так далеко, что, пожалуй, можно было б дотянуться и до русских земель. Да-да, вот именно! И ведь дотянулся-таки! Естественно, поначалу башибузуки ему не доверяли, присматривали, никуда одного не отпускали, а не убивали лишь потому, что у них был на счету каждый боец. Юноша приспосабливался, рисковал, ходил — а куда деваться? — в набеги. В основном на турецкие обозы, конечно, но люди старины Харчаллы — так звали кабатчика — не брезговали и крестьянскими возами, под вечер возвращавшимися с рынка. Правда, своих, христиан, старались не убивать, и Лешка был этому крайне рад. Все ж не хотелось превращаться в совсем уж отмороженного беспределыцика. К тому ж объявилась одна девчонка — племянница Харчаллы Алия. Юная, довольно смазливенькая, но не в Лешкином вкусе — слишком уж тощая — совсем не красавица по местным меркам. Юноша, конечно, поначалу терзался совестью, но потом для себя решил, что для возвращения домой все средства хороши. Тем более, завести шашни с девчонкой — это ведь не кого-нибудь убить! Совсем другое дело, очень даже приятное с обеих сторон! Да, несомненно, Алие было приятно встречаться с не по-здешнему красивым парнем. Первый раз Лешка подловил ее у колодца — наплевав на возможные насмешки, помог дотащить тяжелые кадки с водой. Потом — слово за слово — познакомились, девчонка бойко говорила по-гречески — и стали встречаться, сначала украдкой, а потом и почти что открыто. Но пока все шло целомудренно, даже до поцелуев еще не доходило — просто сидели, да трепали языками, — и Лешка решил форсировать события, уж слишком мало времен оставалось до осени, каких-то два месяца. Ну, сентябрь – октябрь еще ладно — а дальше? Как зимой проберешься на Русь? Холодно. И коням нечего есть. Так что побыстрее надо было с Алией… вернее, с ее дядькой. Шла уже середина июля, когда Харчалла послал девушку на луга, за свежим сеном — погода стояла солнечная, и копны как раз должны были успеть высохнуть. Лешка — а жил он при корчме в небольшой хижине — понаблюдал, как девушка запрягает лошадь, выбрался за ворота первым… И неожиданно выскочил на пути из кустов: — Ага! Не ждала?! — Ждала! — расхохоталась Алия. — Видела, как ты за мною подсматривал. Не стыдно? Усевшись на телегу, Лешка посмотрел девчонке в глаза: — Очень бы хотелось, чтоб было стыдно… А тебе? — Да ну тебя, Али… — Ты знаешь, как это здорово — целоваться? — Нет, нет… что ты… ну, пожалуйста… Губы девушки говорили одно, а глаза — совсем другое. Крепко обняв Алию, юноша принялся со всей — ничуть не наигранной — страстью целовать ее в губы и шею… — Перестань, перестань… Увидят! — Тогда поехали побыстрее на луг! Гони же лошадь, гони! — Гоню… Но имей в виду — только один поцелуй! Хорошо — два. А телега уже тряслась по кочкам луга. Вот и жнивье… Лешка живо покидал в телегу копны, упарился — тяжело и жарко — стащил через голову рубаху и лукаво взглянул на девчонку: — Кто-то обещал поцелуй! — Н-ну… — Алия тревожно огляделась по сторонам. — Ладно. Только один. — Ты же говорила — два. Губы молодых слились в поцелуе, Лешкины руки выпростали из-под широкой юбки Алии белую льняную рубашку. — Что… — шептала девушка. — Что ты делаешь? — Я хочу перецеловать все твое тело… Пупок… — Лешка задрал рубаху повыше. — Грудь… — Ой… — Тебе неприятно? — Мой дядя… — Потом погорим о дяде, ладно? Полетели в траву и стащенная наконец рубаха, и юбка… Голая Алия потянулась к юноше всем своим телом… И, конечно, об этом узнал Харчалла, а Лешка и не старался, чтоб не узнал, наоборот. Позвав парня к себе, кабатчик вперился в него тяжелым взглядом. Лешка опередил готовые сорваться с его губ слова: — О, уважаемый Харчалла! Осмелюсь ли я попросить руки твоей милой племянницы? — Алии? — уточнил кабатчик. — Ну, у тебя же одна племянница! Мы любим друг друга. — Одной любви мало! — Харчалла задумчиво посмотрел на Лешку. — Спору нет, ты неплохой парень и смелый боец… Но вот, честно тебе скажу — слишком уж беден! Кто я — и кто ты? — Я тоже об этом подумал! — улыбнулся юноша. — И решил пойти в набег с отрядом Косого Абдуллы! — Но он же мусульманин! — Ну и что? Ему тоже нужны хорошие воины. До богатых городов урусутов неблизкий путь. — Однако, — Харчалла покачал головой. — Ты выбрал нелегкий путь. Урусуты! — Я пригоню много рабов и скота! Посмотрим еще, кто из нас будет беднее! — Вах! — Кабатчик немного помолчал, а затем махнул рукой. — Уговорил. Клянусь, если ты приведешь к зиме скот и рабов, Алия будет твоей! Лешка улыбнулся: — Спасибо на добром слове, дорогой родственник! Косой Абдулла с удовольствием принял нового воина, к тому же рекомендованного самим Харчаллой — а кабатчика уважали по всему побережью. Отряд прибился к большой и многолюдной орде Кадай-бека, сильной и молодой орде — у каждого воина было по три заводных коня — жаждущей богатств и славы. И то, и другое можно было получить в земле урусутов. Туда и пошли. Степь, бескрайняя голубая степь, бесконечным ковром расстилалась под копытами коней, и горьковатый запах полыни будоражил Лешкино сердце предчувствием близкого дома. Потом потянулись леса, сначала небольшие рощицы, а потом и очень даже непроходимые буреломы. Там юноша и сбежал в одну из темных ночей. Долго мыкался по деревням, даже пристал к скоморошьей ватаге, и все расспрашивал про окрестные болота. Скоморохи смеялись: — Да что тебе дело до этих чертовых болот? — Не до чертовых, а до Черного! И нашел-таки! В одной из деревень крестьяне с ужасом кивали головами — да, мол, есть такое болотце, там частенько пропадает скот и люди, верно — утаскивает леший или болотник. — А точно — Черное болото называется? — Да, точно! — А никаких… гм… необычных предметов там нет? — Необычных?! Господи! А ты-то откуда знаешь? — Ну, ну?! — Там, на Черной болотине-то, стоит дом болотника! Ну, того что в болоте живет да людей утаскивает. — Да не может быть! — Может! Антип, мужик наш, видал — ужас, говорит, какой страшный! Сам железный, синий весь, как небо. А впереди — глаза! — Неужто, глаза? — Вот те крест! Так Антип говорил. Страшные, большие — так и смотрят, так и смотрят… Насилу ушел, Антип – то, а на следующий месяц — помер. — Так покажете мне болото? — Как идти — скажем, а уж сами с тобой не пойдем, извиняй. — Ну, спасибо, мужики и на этом. Селяне не обманули, привели к самой гати — отсель, сказали, иди. А в воздухе пахло грозою, небо сделалось темным, а над дальним лесом уже вовсю полыхали зарницы. Гроза… Это хорошо, что гроза… Лешка заметил трактор еще издали — вон он, родной, синеет! Все так же сидит в болотине по самые уши, понятно, вытаскивать некому. И даже не поржавел нисколько! Не чувствуя, как текут по щекам слезы, Лешка ухватился за ручку распахнутой дверцы и забрался в кабину. Господи! Как хорошо-то! И тут, над самой головой, громыхнул гром, и синяя молния ударила прямо в трактор! Свет померк в закатившихся глазах Лешки, и последнее, что он помнил, была Ксанфия. Она неслась в белой своей повозке по ночным улицам, залитым ярким электрическим светом, и попадавшиеся на пути светофоры подмигивали девушке желтым лукавым светом. Вот она, Ксанфия… Вот улицы… Светофоры… И вот — совсем ничего. Одна темнота… Темнота…
Лешка очнулся от солнца. Отражаясь от наружного зеркала, оно било в глаза, да так ярко! Юноша покрутил головой, выпрямился на сиденье. Где это он? Ага, в тракторе! Стоп… Гроза ж была! Как-то она быстро кончилась… А вокруг все то же болото, чахлые кустики, гать. Чуть подольше — лес. Густой, темно-зеленый… Господи! Лешка вздрогнул. Что там за оранжевое пятно, у леса? Выскочил из кабины, рванул, не обращая внимания на вязнувшие в болотной жиже ноги… «ДТ-75»! Гусеничник! Так, значит, пригнали? Приехали! — Леха-а-а! — послышался в лесу чей-то крик. — Лех-а-а-а! Юноша бросился было бежать на голос, но вдруг застыл. Он же вот… Ладно — грязный, но заросший, в чудной одежке, с саблей… Саблю Лешка поспешно спрятал в кустах… И тут к трактору выбежал Вовка. В тех же своих зеленых шортах. Живой! — Вовка!!! — Ой… Слышь, парень, ты Леху – практиканта не видел? А то его тут мужики давно ищут, приехали вот, вытаскивать, а его унесло в деревню. Обещал прийти. — Обещал — придет, — поспешно отворачиваясь, буркнул Лешка. Все ж таки хорошо, что Вовка его не узнал. Сейчас быстренько домой — помыться, подстричься, переодеться, а уж потом… Лешка обернулся. Вовка все еще смотрел на него: — Так, если Леху увидишь, скажи, чтоб быстрее шел, ладно? — Ладно. Скажу! Юноша повернулся и зашагал прямо через кусты…
Андрей Посняков Тайный путь
Глава 1 Средняя полоса России. Деревня Касимовка Это же – я!
И вот нашел не то, что искал, А искал не то, что хотел.Ускоряя шаг, Лешка уже почти бежал, не обращая никакого внимания на липкий, застилающий глаза пот, на разбитую обувь – зеленого сафьяна сапожки – на рваный, с налипшим репейником и чертополохом, плащ, который юноша, подумав, без всякой жалости сбросил в кусты. Еще раньше припрятал и саблю – хорошая была сабля, турецкая, жаль такую терять, пригодится… Хотя, как пригодится-то? Лешка посмеялся над собственными мыслями – ну зачем, зачем теперь сабля? Он же дома! Дома! Дома! А не в Константинополе, и не в жарких степях, и уж – упаси, Боже – не в рабстве у крымчаков! Переводя дух, юноша несколько замедлил шаг и посмотрел в небо, провожая долгим восторженно-счастливым взглядом маленький серебряный самолетик, оставлявший после себя длинный инверсионный след, постепенно растворявшийся в летней небесной хмари. Да-да – в хмари, во-он, из-за горизонта уже наползала туча… Как и тогда… Как и тогда… Лешка покачал головой – а было ли все? Был ли тысяча четыреста сороковой год от Рождества Христова, был ли татарский отряд, крымское рабство, Константинополь… Ксанфия… Ксанфия… Серые, с неким зеленоватым отливом глаза юноши вдруг затуманились. Ксанфия… Златовласая греческая красавица, приемная дочь знатного константинопольского вельможи Андроника Каллы… Ксанфия… А может, это просто был сон? Ну, не бывает наяву таких красивых девчонок… хотя, нет, встречаются… И эта одежда… Лешка потрогал кафтан доброго немецкого холста, узорчатый пояс. Нет, не сон. Не приснилось. На самом деле все было – и провал во времени на Черном болоте, и налет банды работорговцев, и рабство, и Черное море, и Константинополь – столица некогда великой империи. Господи, да как же может такое быть? Он, Алексей Смирнов, неполных восемнадцати лет, несостоявшийся студент факультета социальных наук – и крымский раб! А потом, уже в Константинополе – помощник тавуллярия Секрета Богоугодных заведений преподобного Иоанна Дамаскина – нечто вроде министерства по социальным делам. А затем – не совсем по своей воле – воин имперской пограничной стражи – акрит. Потом – разбойник… Нет, лучше сказать – искатель удачи. Рейд по южным степям – Дикому полю – и дальше, на север, в родные места… и шальная мысль в голове – а вдруг удастся выбраться? А вдруг? И ведь удалось же, удалось! Нашел Черное болото – место, где все и началось, нашел трактор – синий МТЗ-82 – он так и сидел в трясине, встретил… вот только что, вот сейчас – Вовку, мальчишку, который там… тогда… был насквозь пронзен злой татарской стрелою… А здесь он был жив! Впрочем, почему – был? Жив! Жив! Трактор сторожит, как и договаривались! А рядом, на старой дороге – желто-оранжевый гусеничник, дядьки Иваничева «дэтэшка», не обманул-таки, вон, приехал на выручку… Ага, обманет он, как же – все ж не зря Лешка спирту обещался купить. И ведь купил же! На последние, между прочим, деньги, у местной торговки бабки Федотихи… Где теперь тот спирт? Да-а-а… Нехорошо получается. Мужики-то надеются… Не только Иваничев, но и слесарюги, поди, с ним – дядька Слава и дядька Федя – Лешка их вечно путал, что и не мудрено – обоим было где-то под пятьдесят, оба низенькие, худые, небритые и вечно пьяные. Ну – или с похмелья. А вообще, хорошие люди – отзывчивые. И как таких кинуть? Нет, надо что-то делать, срочно добывать спирт. Для начала зайти домой, в общежитие, переодеться… Да-да! Лешка окинул себя взглядом – именно переодеться, и побыстрее. Хорошо бы еще как-нибудь понезаметнее подобраться к общаге, чтобы никто не видел… Да и подстричься бы неплохо было бы… хотя б самому перед зеркалом патлы обкорнать, а то эвон, оброс – по лучшей ромейской моде. Интересно, где сейчас трактористы? Надо было у Вовки спросить… да уж теперь что, не возвращаться же. Ага, они ж, кажется, ему, Лешке, навстречу пошли. Ну да, скорее всего, куда им еще деться? В Касимовку и пошли, вот по этой самой дороге. Чего же не на тракторе поехали? Ну да, на тракторе – дураки они, что ли, на всю деревню светиться?! Бригадиру сказали, что на Черное болото поехали, «Леху-практиканта» из трясины вытаскивать, а сами – в Касимовку, водку пьянствовать! И ладно бы, сперва бы вытащили, потом-то уж пес с ними, пускайпьянствуют, святое дело – суббота ведь… Суббота! Лешка аж остановился и покачал головой. Это что же, выходит, здесь и времени-то вообще нисколечко не прошло?! А там – там! – год пролетел, если не больше! А тут… Да, вон и Вовка в тех же самых зеленых шортах, что и тогда… И вон, туча на горизонте. Юноша обхватил голову руками – было от чего задуматься! Да и не только задуматься – умом тронуться. Ну-ка, этакие-то дела! Прямо как в старом американском фильме. «Назад в будущее»! Ладно, потом обо всем этом можно будет и поразмыслить, повспоминать, не до того сейчас – мужиков бы не подвести. Очень уж не любил такие дела Лешка – подводить других. Мужики-то надеются, а он? Прибавив шаг, юноша вышел на проселочную дорогу – грунтовку, выходившую прямо к Касимовке через старую колхозную ферму. Повезло – громко урча двигателем и громыхая, позади, из-за поворота, показался пустой «Урал» с фишкой. Лесовоз. Лешка голоснул и, дождавшись, когда небритый водила остановит машину, быстро забрался в кабину: – В Касимовку? – А куда ж еще? – с треском врубая передачу, хохотнул водила. – Не на ферму же! Поехали, подпрыгивая на ухабах. Весело поскрипывала на зубах желтая дорожная пыль, мимо проплывал сосновый лес, затем показался ельник… У ельника, на скамеечке под деревянным козырьком и вкопанным рядом плакатом – «Береги лес от пожара!», уютно расположилась компания, углядев которую, Лешка поспешно отвернулся, опасаясь, как бы раньше времени не узнали. Выпивохи-то были как раз те – здоровенный бугай тракторист Иваничев и слесарюги! Вот они, оказывается, где… К ужасу юноши, узревший теплую компанию водила, подъехав ближе, обрадованно притормозил и распахнул дверь: – Здорово, мужики! – Привет, Кольша! – пьяно замахали слесаря. – Что, на работе сегодня? – Не. – Водила выбрался из кабины и ухмыльнулся. – Выходной. В Касимовку вот, в магазин еду. Жена сказала, рыба там какая-то есть. Путассу, кажется… Бугай Иваничев хохотнул: – Возьми лучше воблы, Кольша! Да с пивком. – А разве есть в сельпо вобла-то? – заинтересованно переспросил лесовозник. – Что-то не видал. – Да на что тебе вобла-то, Николай? – засмеялся кто-то из слесарюг. – Сам, что ли, на рыбалку не ходишь? – Да хожу иногда… – Иногда… хэк! – Иваничев хмыкнул и прищурился. – Видали мы тебя с электроудочкой… Что, бабе-то твоей, щук да окуней мало? Путассу подавай? – Да любит она эту самую путассу. – Водила присел на корточки и, угостив собеседников «беломором», задымил сам. – И минтай еще. Окуней не ест – костье, говорит, одно. – Ох, и баба у тебя, Николай. Привередливая! – Стакан намахнешь, Кольша? Лесовозник хохотнул: – Ты че, Иван, спрашиваешь? – Ну, на! Скукожившийся в кабине Лешка углядел краем глаза, как тракторист Ваничев ловко набулькал в захватанный граненый стакан какой-то подозрительной коричневато-бурой жидкости из бутылки с надписью «Портвейн 777», что продавалась в сельпо, кажется, за тридцать пять рублей. Или – за тридцать два… Не! За тридцать девять! Вообще, это казалось странным, и ничуть не похожим на обычное поведение выпивох – уж на тридцатку-то куда лучше спирту купить, хоть у той же Федотихи, а не тратить деньги на портвейн, который этим трем – что слону дробина. Та же самая мысль, похоже, пришла и к водителю. Выпив стакан залпом, он утер губы рукавом спецовки и с ухмылкой кивнул на бутылку: – Вы чего это, уже на вино перешли? Красиво жить не запретишь! – На ферме взяли, – аккуратно затушив окурок о подошву кирзового сапога, пояснил кто-то из слесарей. – Там скотник, Семеныч, нам давно должен был. – То-то и я и смотрю – ваш портвейн навозом пахнет! – рассмеялся шофер. – То не портвейн, то – бутылка! Во время всей этой беседы Лешка пришел в себя и расслабился – похоже, никого он не интересовал. Да и узнай его сейчас, попробуй – с этакими-то патлами. Иваничев, правда, заглянул невзначай в кабину, присвистнул: – Что это у тебя там за лялька сидит? Лесовозник Николай отмахнулся: – Не лялька это. Пацан. В Касимовку добирается, вот, взял по пути… – Слышь, пацан… – Встав, Иваничев вразвалочку подошел к распахнутой двери машины. – Ты это… В Касимовке если вдруг Леху-практиканта увидишь, передай, что трактор мы и без него вытащим… пусть только то, что обещал, принесет. Ну и это… само собой, закуски какой-никакой купит – сырку плавленого там, кильки, хлебушка… А то ведь с утра не жрамши. – Передам, – кивнув, буркнул Лешка. – Вот и ладненько, – Иваничев отошел обратно к скамейке. – Ну, орелики, потопали на болото! – А Леху, что, ждать не будем? – Да чего его ждать-то? Придет, никуда не денется… А мы пока трактор вытащим… Да там просто вытаскивать, трос только как следует подцепить… Мужики поднялись, отряхнулись, и, простившись с водилой, бодро зашагали по пыльной, разбитой тракторами и лесовозами, грунтовке. Не узнали! Не узнали! Лешка вот, правда, теперь никак не мог решить – хорошо это или плохо? Неужто так изменился? Ладно – переодеться, подстричься – а там видно будет…Андрей Макаревич
За поворотом, за ельником, показались домишки Касимовки. Два трехэтажных, панельных, один двухэтажный кирпичный, остальные деревянные. Урча двигателем, лесовоз повернул к деревне и, прогромыхав по ухабам так, что Лешка едва не расшиб башку о крышу кабины, остановился на небольшой площади перед сельпо и дощатым, выкрашенным выцветшей голубой краской клубом, построенным еще пленными немцами. – Ну, все, парень, – обернулся шофер. – Приехали, вылезай, чего расселся? – Спасибо. – Выпрыгнув из кабины, Лешка поблагодарил и, оглянувшись по сторонам, быстро зашагал к клубу. Не обращая внимания на удивленные взгляды сидевших на клубном крылечке девчонок, зашел за угол и, юркнув кусты, обходной тропкой пробрался к общаге. Немного постояв, огляделся, и решительно шагнул на крыльцо… Ну, вот он, родной дом! Лешку даже слеза прошибла. Сколько же он здесь не был – год? Да, около того… Дом. Именно так – дом. Ну, пусть даже – комната, не на одного, на троих с соседями, и та – только на время летнего приработка, но, тем не менее… Лешка ведь был детдомовским и, собственно говоря, своего жилья еще не имел. А здесь все оставалось так же… Ну, а как же еще-то? Тут ведь и времени-то не прошло нисколько! Рассохшиеся скрипучие ступеньки крыльца, перила с облупившейся краской, дверь с засиженной мухами табличкой – «Колхозное общежитие № 3»… Ниже приписано красным маркером – «имени монаха Бертольда Шварца» – это все сосед, фельдшер-практикант Рашид баловался. Вот еще, ниже, его рук дело – «дешево сдаются комнаты молодым девушкам с ч. ю. и в. о.». Ага, сдаются, как же! Можно подумать, были здесь лишние комнаты – практикантам-то еле-еле нашли. Да, если б и были, вряд ли бы в них девушки поселились, да же и с «ч. ю.» – уж больно тут все выглядело убого… Позади, за углом, вдруг послышались чьи-то голоса, и Лешка тотчас же нырнул в кусты, спрятался – не хотелось, чтобы кто-нибудь видел его тут в таком виде. К чему? Слухи разные пойдут, да и вообще, за вора еще примут. Хотя, что тут воровать-то? Ну, тем не менее… Мимо, болтая и смеясь, прошли какие-то совсем уж мелкие – лет двенадцати – пацаны в резиновых сапогах, с удочками и ведрами. В ведрах серебрилась рыба. А неплохой улов, не зря сидели! Лешка даже позавидовал… И тут увидел еще одного парня, на вид – своего ровесника в старых джинсах, сапогах и рубахе. Высокий, худощавый, светловолосый… С таким… очень знакомым лицом, знакомым – на взгляд Лешки… Знакомый… Только вот никак не вспомнить – кто? В руках парнишка держал канистру… белую, пластиковую… Насвистывая что-то из «Арии», поднялся на крыльцо, по-хозяйски пошарив рукой над притолочиной, вытащил ключ… Вошел… И через некоторое время вышел… А Лешка все сидел в кустах, чувствуя, как холодеет сердце… Парнишка – уже в кроссовках, с магнитофоном – заперев дверь, положил ключ обратно на притолочину и, прихватив канистру, деловито зашагал к сельпо. Лешка смотрел ему вслед дикими, широко распахнутыми глазами… И не знал – что и делать. – Господи! – облизывая враз пересохшие губы, прошептал он. – Да ведь это же, кажется, я! Это же – я! Я – то… Господи…
Глава 2 Средняя полоса России. Деревня Касимовка Я – не я, и лошадь не моя!
Я вижу себя в юности и не узнаю, Но не это самое главное – кто я теперь?…как же так может быть? Как так может быть, чтоб… А может, показалось? Лешка помотал головой. Да нет… Ну, ведь все так и было тогда… Он сходил к Федотихе, купил спирту – вот эту самую пластиковую канистрочку – зашел в общагу, переоделся в кроссовки, прихватил магнитофон… А затем был дождь, гроза и… И проткнутый стрелой Вовка, и татарский отряд, и… И, в общем, все, что потом случилось… Был… Интересно, а сейчас – все так же будет? Вон тот парень – он, Лешка, – сейчас дойдет до болота, а там гроза и… Стоп! Юноша вытер со лба холодный пот. А что, если… Что, если сбегать да посмотреть, как там все будет? Да, да – так и нужно поступить, по крайней мере, не будет уже никаких неясностей-непоняток. Закатав рукава рубахи, Лешка сделал глубокий вдох и уже направился было к площади, но почти сразу остановился, случайно взглянув на свои сапоги. Хорошие были сапоги, мягкие, зеленого сафьяна, отнюдь не дешевые, купленные по случаю у какого-то купца или приказчика. Удобные до ужаса, вот только жаль – слишком приметливые. В таких сапогах шастать – только внимание к себе привлекать. А оно надо? Сплюнув, юноша решительно поднялся на крыльцо и нашарил на притолочине ключ… Отперев большой амбарный замок, зашел в комнату… И устало привалился к косяку. Все то же. Все, как тогда… Заправленные серо-голубыми казенными одеялами койки, сияющее блеском, начисто протертое Лешкой окно, занавешенное турецким тюлем, застланный цветной клеенкой стол. Внезапно почувствовав голод, Лешка, откинув клеенку, выдвинул ящик стола – ага! Вот она, колбаса! Еще и батон есть, правда, черствый… Сделав бутерброд, юноша принялся жадно жевать, медленно – словно в первый раз – разглядывая комнату, когда-то самолично оклеенную плакатами с изображением российских рок-групп с количественным преобладанием «Арии» и «Король и Шут», других плакатов на местной почте не было, да и эти еще поди, попробуй, достань! Переобувшись в резиновые сапоги – свои собственные! – Лешка завернул в старую газету сафьяновую обувку и, сунув сверток под мышку, аккуратно закрыл за собой дверь. Заперев замок, вернул ключ на место, сунул старые сапоги под крыльцо, подумав, отправил туда же и кафтан, после чего, закатав рукава рубахи, бодренько отправился в путь.Deep Purple. Wasted Sunsets.«Perfect Strangers» (1984)
Обогнув площадь оврагом, выбрался на грунтовку и, оглянувшись, прибавил шаг. Висевшее в небе солнце жарко пекло спину, пахло жимолостью и сосновой хвоей, в придорожных кустах весело пели жаворонки, а где-то неподалеку, в лесу, гулко стучал дятел. В небе, над деревьями, носились ласточки… или стрижи… в общем, какие-то птицы с раздвоенными – вилкой – хвостами. Лешка знал – если ласточки (или стрижи) носились низко над самой землей – к дождю. Однако сейчас птицы летали в небе, а вовсе не над землей… так что же, дождя не будет, что ли? А как же тогда гроза? Туча? Юноша замедлил шаг и посмотрел в небо – а туча-то уходила! Уплывала куда-то далеко за линию горизонта, медленно, словно бы нехотя, но все ж таки уходила. А тогда… А ведь тогда… Сокращая путь, Лешка свернул в лес, и зашагал вдоль противопожарного рва, усыпанного рыжими сосновыми иголками. Подлесок был чистым, лишь кое-где, в низинах, густо росли папоротники. Сняв с лица прилипшую паутину, путник внезапно остановился, прислушиваясь к раздавшемуся вдруг невдалеке реву двигателя… Неужто уже пришел? А похоже, так. Лешка быстро пробежал метров двадцать, пока не увидел за коричневатыми стволами сосен оранжевое рыло гусеничного трактора. За гусеничком, на тросе, виднелся злополучный МТЗ, в грязи по самые «уши»… Господи! Да они его что, вытащили уже?! Юноша непроизвольно улыбнулся: а ведь вытащили-таки! И не сказать, чтоб долго возились… Заглушив двигатель, из оранжевой кабины «дэтэшки» выбрался довольный Иваничев. Постояв немного на гусенице, ловко спрыгнул на землю, закурил, глядя, как из вытащенного МТЗ выбирается слесарь дядька Слава… или дядька Федя. Второй слесарь – Слава или Федя – уже деловито отматывал трос. – Лихо мы его, а? – добродушно ухмыльнулся Иваничев. – И ведь, главное, ешкин кот, с первого раза! – Да просто здорово, дядя Иван! – засмеялся вертящийся тут же Вовка – щуплый, темноглазый пацаненок, бронзовый от въевшегося в кожу солнца, с выгоревшей белесой челкой. – Как вы его ухватисто… Я и моргнуть не успел – раз, и уже вытащили! – Профессионалы, понимать надо! – Иваничев прищурился и посмотрел вдаль. – И где же, интересно, Леху-практиканта черти носят? Уж пора бы ему и появиться. Леху-Практиканта… Неправильная, между прочим, кличка – лучше б «студентом» прозвали. Впрочем, на селе всю «рабочую» молодежь «практикантами» звали, да и сам Лешка уже к этому привык, так и говорил, не на работе он здесь, а на «практике»… – Верно, пора, – дружно закивали слесарюги. – Самое оно время. – И где ж… – Да вон он идет! – взобравшись на трухлявый пень, выкрикнул Вовка. – Во-он, за кустами. Канистру какую-то тащит. – Канистру?! – мужики обрадованно переглянулись. – Ну, Леха, ну, молоток! Вовремя! – Лешка-а-а! – громко закричал Вовка. – А мы уже твой трактор вытащили! Лешка… не тот, что шел сейчас по тропинке с канистрой спирта, а тот, что затаился в кустах… до боли закусил губу. А тот, другой, улыбаясь, словно ни в чем не бывало – а чего бы ему не улыбаться? – поставив канистру в мох, весело поздоровался с мужиками за руки. – Вытащили?! Так быстро?! – Да раз только и дернули. Всего и делов. Принес? – А как же! Угощайтесь. Закуску вот только… Зато спирт разбавил уже, чтоб не болотной водицей. – У Федотихи брал? – У нее. Кто-то из слесарюг, сообразив, подозвал Вовку: – Ну-ка, парень, беги, нарви ягод… – А на «дэтэшке» поездить дадите? Ну, хоть фрикционами покачать, а? – Дадим ему, Иван? Иваничев хохотнул: – Дадим, ништо… Ягод только набери некислых! – Наоборот, кислых и надо! Брусницу бери, брусницу… Вовка побежал к кочкам, мерцающим розовато-белыми, неспелыми еще ягодами, а Лешка, прячась за кустами, наблюдал за своим… за собой! Такая вот получалась шизофрения. Быстро нарвав ягод, Вовка принес горсть, высыпал на заботливо подстеленную кем-то из слесарей газету, на которой тут же возник и стакан, тот самый, захватанный, из которого пили у дороги портвейн. Плеснув в стакан из канистры – немножко, наполовинку – Иваничев громко произнес: «Будем!» и, лихо поглотив спирт, довольно крякнул. Слесарюги засверкали глазами: – Ну? Как? – Хороший спирт, – выдохнув, ухмыльнулся Иваничев. – Пейте, ребята. «Ребята», не заставив себя долго упрашивать, тут же выпили, после чего Иваничев протянул стакан Лешке… тому Лешке, местному. Парень покривился… – Пей, пей. Леха. – Тракторист похлопал его по плечу. Слесаря поддержали: – Давай, за компанию! – Ну, разве что за компанию… – Обреченно вздохнув, юноша закрыл глаза и, залпом опростав стакан, принялся хватать ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Наконец, утерев выступившие на глазах слезы, жадно кинул в рот пару брусничин, скривился… – Ничего, ничего, – добродушно захохотал Иваничев. – Сегодня как раз в клубе танцы – сходишь, развеешься, девку какую-нибудь снимешь… Ну, еще по одной. Конечно, выпили, а вот потом чуть призадумались – спирту в канистре еще оставалось порядочно, но нужно было еще не забыть пригнать на машинный двор оба трактора, иначе потом не жди покоя от бригадира Михалыча. – Да, Михалыч – мужик упертый, – согласно кивнул дядька Федя (или дядька Слава). – Может и в выходной на машинный двор заглянуть, проверить, как там все… – Да не «может», а точно – заглянет! – убежденно воскликнул Лешка. Тот Лешка, что прятался сейчас в кустах, хмыкнул – ну явно было видно, что его… что тому… что ему… в общем, что этому парню вовсе не хотелось больше пить, тем более – спирт, да еще по такой жаре. Солнышко-то в небе жарило, припекало, Лешка – тот, что пил сейчас спирт, естественно – даже снял рубаху, от чего сидевший в кустах презрительно скривился – да уж, не атлет. Сам-то ведь давно накачал мускулы, как же, накачаешь, еще будучи в акритах – воинах ромейской пограничной стражи, ну и потом, в вольных авантюристах. А помахай-ка мечом да саблей – накачаешься живо! Юноша украдкой пощупал бицепс – кремень! Не то что у этого… – Вот что, мужики, – меж тем, подумав, произнес Иваничев. – Значит, так сделаем: трактора сейчас отгоним… – Да ты че, Ваньша?! – разом возмутились слесаря. – Бабы-то наши с утра уже около машинного двора крутились, носом чуяли… Твоя, кстати, тоже! – Так мы на машинный двор и не поедем… За речкой встанем, где огороды. Огурчиков свежих нарвем, луку… – Огурчики, это, конечно, хорошо… Да как бы бабы не проведали. – Не проведают… Ништо у нас и пить-то! Ну, на дорожку… Снова выпили, потом пошли к тракторам. Лешка – местный – оглянулся, махнул рукой Вовке: – Ну, ты на какой трактор? – Я? Ммм… Мальчишка озадаченно зачесал заросший затылок. Видно было, что ему и туда и сюда хотелось, и вот сейчас никак не мог решить… – К Лехе садись! – ухватившись за пусковой тросик, обернулся Иваничев. – А на «дэтэшке» так и быть, от речки поедешь… А то ведь мы… – Тракторист с усмешкой подмигнул слесарям: – …в ворота еще не впишемся – чини потом, да и Михалыч разоряться будет. Ты, Вовка, попадешь, в ворота-то? – Попаду! – обрадованно закричал мальчишка. – Обязательно попаду, дядя Ваня! – Ну, тогда беги к Лехе. Завелись, застрекотали, зарычали двигатели, обдавая округу сизым солярным чадом, и сидевший в кустах Лешка вздохнул, провожая трактора долгим завистливым взглядом. Эх, сейчас бы самому вознестись в просторную кабину «МТЗ», врубить передачку да с ветерком по лесной дорожке… Впрочем, можно и не с ветерком, можно и в гусеничнике фрикционами поворочать… нет, в гусеничнике, пожалуй, сейчас пыльно да жарко… хотя и в «МТЗ» не лучше. Все, уехали! Лишь где-то за лесом слышалось приглушенное рычанье двигателей. Лешка выбрался из кустов, уселся на мягкую моховую кочку и долго сидел так, не обращая внимания на зной, и смотрел перед собой невидящим взглядом. Мысли путались… Еще бы… Он – вот он, здесь, на кочке и – одновременно – там, в синей кабине трактора. Было от чего задуматься. Просидев так какое-то время, юноша тряхнул головой и, подойдя к болотине, нагнулся, плеснул в лицо теплой болотной водицей. Походил по кочкам, поел кислой брусники… и вдруг улыбнулся. А чего грустить-то? Он ведь теперь дома! Не в рабстве, не с тяжелой саблей в компании подозрительных личностей, не в чужедальней стороне – дома. У себя. А значит с чего грустить? Вот тот парень… пусть он будет сам по себе, а он, Лешка, как-нибудь выкрутиться. Слава Богу, не сталинские времена, о которых как-то рассказывал Владимир Филиппыч, воспитатель из детского дома. Да и вообще, то, что Лешка был детдомовским сиротой, сейчас, в данной ситуации, выходило куда как на руку. Родителей-то нет, любимой девушки – тоже, как-то не сложилось пока, а значит – делить нечего, вернее, некого. А надобно просто выстроить свою жизнь, с учетом… гм… некоторых обстоятельств. Во-первых, для начала хорошо бы раздобыть денег – купить одежду, еды… Да, еды бы неплохо – на ягодах долго не вытянешь, и так уже желудок сводит. В принципе, можно к дачникам пойти, дров наколоть, воды натаскать – не заплатят, так хоть накормят. Да – так сейчас и сделать! Приняв решение, Лешка пригладил пятерней волосы и быстро зашагал к грунтовке. Шел – рассуждал, думал. Уж приходилось соображать, куда деваться? Дачники, конечно, не выход. Ну – день там можно погужеваться, ну – два, ну – неделю. А потом кто-нибудь стуканет участковому – мол, объявился у нас какой-то молодой бомжик, как бы чего не украл. От участкового, конечно, можно и убежать, но ведь всю жизнь не набегаешься. Да и так… это сейчас в лесу или в стогу ночевать можно – тепло, жарко даже – а ну как дожди пойдут? Делать нечего – придется уезжать, коли место занято. Да, но опять-таки нужны деньги, приличные деньги. А где их взять? Да на пилораме, вот где! Не на той, что у самой Касимовки, на дальней. Туда и без документов возьмут, подрамным, и платят неплохо. Опять-таки, можно еще и на ночь сторожем подрядиться – вот и жилье на первое время. Однако, без документов, конечно, нельзя. Никак нельзя. Паспорт хотя бы… Паспорт… А что, если… Лешка даже остановился, покраснел от внезапно пришедшей в голову мысли – слишком уж она была этакой, нехорошей, что ли… Паспорт он решил выкрасть. Выкрасть у себя самого – ну, вот у этого, местного. А что? Лешка ведь вовсе не собирается как-то вредить или портить жизнь своему… гм… себе, что ли… Заработает денег, уедет куда-нибудь подальше – и все. А этот пусть хоть немножко поможет, с паспортом. Потом уж восстановит, невелико и дело… А вот ему, Лешке ромейскому, университет, куда только что – только что? – поступил, похоже, не светит – нет его ни в каких списках, вернее, есть, но не он… не он? Тьфу-ты! От подобных мыслей свихнуться можно! Итак, сперва – дачники. Поработать да перекусить малость…
Обойдя Касимовку лесом, юноша пересек по расшатанному пешеходному мостику неширокий ручей и вышел на окраину – к дачным домикам, окруженным одинаковыми заборами из ячеистой проволочной сетки – рабицы. За заборами виднелись смородиновые кусты, грядки с зеленью, парники с помидорами, разноцветные цветочные клумбы, отличавшие именно дачников, местные почему-то цветов не садили, да и вообще, изо всех огородных культур предпочитали те, что попроще – картошка, огурцы, лук, редиска – вот, в общем-то, и весь репертуар – дешево и сердито – а уж все остальное – дачники. Вот к одному из таких домиков Лешка и направился, углядев склонившуюся над грядками моложавую женщину в широкополой соломенной шляпе. Ирина Петровна. Какой-то там доктор исторических наук… Или кандидат – Лешка в ученых степенях не силен был. – Здравствуйте! – останавливаясь у распахнутой калитки, выкрикнул юноша. – Дровишек поколоть не надобно ли? Или там, воды натаскать? Не бойтесь, дорого не возьму – сговоримся. Дачница оторвалась от грядки, улыбнулась: – Вечер добрый. Вынуждена вас разочаровать, молодой человек, – дров мне не надо, а воды… у меня насос есть. – Жаль, – пожал плечами Лешка. – Что ж, поищу кого другого. Юноша повернулся уже – уйти, как вдруг дачница окликнув его, подошла ближе: – Вот если только забор подправить… Видите, во-он там, кажется, столбик прогнил. – Да не «кажется», а точно прогнил, – присмотрелся Лешка. – Ничего, в миг подправим. Ножовка с лопатой у вас найдутся? Нашлось и то и другое. Пройдя огородом к лесу, юноша выпилил столбик – небольшой, но крепкий – отцепил от старого сетку, выкопал, вкопал новый и весело застучал молотком. – Как вы быстро справились! – похвалила дачница. – Меня Ирина Петровна зовут, а вас? – Ле… э… Сергей. – Проходите в дом, Сергей, попьем чаю. Изнутри дачный домик оказалось чистенький и уютный, по стенам были развешаны портреты, на полках стояли книги, в большинстве своем – старые и, скорее всего, не очень-то нужные, как раз из таких, что можно отвезти на дачу. Хозяйка кивнула на старое кресло: – Вы посидите пока, я поставлю чайник. – А можно… Можно я книжки посмотрю? – Смотрите, конечно. Разные были книги, некоторых Лешка отродясь не видел – Теккерей какой-то, Джойс, – но попадались и знакомые еще по детскому дому – Жюль Верн, Дюма, Диккенс… А на самой нижней полке стопками громоздились школьные учебники, оставшиеся, верно, от внуков. Математика, химия, история… Юноша нагнулся, вытащил черный томик «Истории средних веков» для 6-го класса. Усевшись обратно в кресло, любопытствуя, просмотрел оглавление: «Византийская империя в 6 – 9-м веках»… Ну, это, пожалуй, рано… «Первый крестовый поход»… Тоже не то… Ага! Вот! «Завоевание турками-османами Балканского полуострова»… Кажется, это подойдет… Ну-ка… Лешка торопливо отыскал в учебнике нужный параграф, вчитался… «…Византийская империя утратила свое былое могущество»… Византийская империя? Ах, ну да, наверное, так в учебнике именуют Империю ромеев, ведь Константинополь когда-то назывался Византием… «Угроза Византии нарастает». Это уж точно! Турки! Что там дальше… ну-ка, ну-ка… «На 53-й день осады турки овладели Константинополем»… Вот как, овладели все-таки… Что ж, можно было предвидеть. «Так, в 1453 году прекратила существование Византийская империя. Султан отдал город на три дня на разграбление своим войскам. Большая часть защитников была истреблена…» Истреблена!!! «Около 60 тысяч жителей продано в рабство»… В рабство!!! Это что же, значит… А он-то, Лешка был в Константинополе в году… ммм… в году… в 1440-м году, вот когда. Значит, через тринадцать лет… через тринадцать лет необузданная ярость завоевателей турок обрушится на его друзей – на Владоса, на Георгия, на Ксанфию, наконец! Ксанфия, Ксанфия… Златовласая фея ночных грез… К тому времени она, вероятно, уже выйдет замуж, народит детей… Интересно, будет ли помнить его, Лешку? Лексу, как она называла… Навряд ли, хотя, кто знает? Ну, а уж Владос с Георгием – точно будут вспоминать. Владос станет богатым и уважаемым коммерсантом, а Георгий – поди, настоятелем, если не архиепископом! И придут турки! И все рухнет! И великий город будет охвачен пламенем и смертью! Закрыв глаза, юноша, словно наяву, представил зубчатые стены Константинова града… И рыжеволосого воина в сверкающем шлеме – Владоса. Он лихо машет мечом, отбиваясь от лезущих на стену турок. Вот проткнул одного, вот – другого… А турки все лезут, их все больше и больше, а защитников города мало… вот остался лишь один Владос, и турки, громко крича, навалились на него скопом, и кровавые брызги обагрили закопченные камни стены, и отрубленная голова Владоса, упав со стены вниз, подпрыгивая, покатилась по кочкам, как когда-то – голова десятника Фирса… А затем турки ворвались в храм… изрубили в клочья молящуюся толпу – стариков, женщин, детей… и подняли но копья рванувшегося на защиту паствы священника в золоченой ризе – Георгия… А потом… потом настала очередь Ксанфии. Грязные, алчно вращающие глазами, турки, выломав двери, врываются в дом, увидев златовласую красавицу, гнусно хохоча, срывают с нее одежду, и… Нет! Господи ты, Боже! Нет!
– Что с вами, Сергей? – Хозяйка принесла с кухни чайник. – У вас сейчас было такое лицо! – А? – Лешка вздрогнул. – Нет, нет, ничего… Просто вспомнилось вот… Он поспешно поставил учебник на полку. Попив чаю, поболтали о том, о сем. Ирина Петровна поинтересовалась, не родственник ли, случайно, «Сергей», некоему молодому человеку из практикантов – Алексею Смирнову – уж больно похож. Лешка, подумав, сказал, что да – родственник, двоюродный братец. Спросил об участковом – часто ли, мол, заходит – и, услыхав в ответ, что нечасто, с деланным безразличием кивнул головой. Поинтересовался и соседкой – проживавшей неподалеку бабкой Федотихой, той самой, что скупала у окрестного населения ягоды с грибами, да из-под полы торговала паленым спиртом. – Надоели уж ее клиенты, честно говоря. – Дачница махнула рукой. – Бывает, целую ночь напролет шумят, шастают. Участковому жаловались – бесполезно, говорит, законодательство у нас несовершенное. – Да уж, это точно, – солидно кивнул Лешка. – Несовершенное. Съев еще один бутерброд с копченой колбасой и сыром, он посмотрел в окно и решительно вышел из-за стола: – Ну, пойду. Поздновато уже. И в самом деле, на улице уже начинал фиолетиться вечер. Теплый, тихий, летний, с обволакивающе прозрачным воздухом, напоенным запахом луговых трав, с надоедливым зудением комаров, звоном колокольчиков и утробным мычанием возвращающихся с пастбища коров. Коров, правда, в деревне держал мало кто – не те времена – однако, все ж, скотинка имелась. Выйдя во двор, Лешка остановился у самой калитки, раздумывая – куда бы сейчас пойти? В лесу-то уж больно неохота было ночевать – все-таки не дикарь же! Уж лучше в чьей-нибудь заброшенной избе или баньке… на худой конец – в клубе. Да, в клубе как раз неплохо будет, там скамейки широкие, мягкие, коричневым дермантином обитые. Красота! – Молодой человек! Лешка вздрогнул и оглянулся. – Вот вам за работу. Спасибо. – Ну, что вы. – Лешка смутился, но деньги взял – сто пятьдесят рублей, для местных гопников – деньги немалые, это ж сколько ж спирту можно купить?! – Вам спасибо… Если чего надо – обращайтесь. Я на пилораме работаю… на дальней… Во, сказал! Юноша сам же над собою и посмеялся, едва отошел подальше. Взяли б еще на пилораму-то; а то, может, им и не нужны вовсе работники… Нет, как не нужны, нужны, не может такого быть, чтоб не нужны, им там всегда люди требуются – текучка лютая. Школьники подзаработать наймутся, студенты, выпивохи местные – все народ несолидный. Оп-па! Какой-то черт вывернул на машине из-за дальней избы, мазнул по глазам фарами. Притормозил… Зачем-то врубил дальний свет. Лешка поспешно прикрыл лицо рукою и, срезая путь, свернул на тропинку через кусты – не любил, когда его вот так разглядывали… словно покупатели на рынке с «живым товаром». Выйдя на тропинку, оглянулся – машина как раз тронулась с места и въезжала под тусклый одинокий фонарь. Красная «Таврия» – авто бабки Федотихи. И чего бабка разглядеть пыталась? Наверное, думала – клиент, за спиртягой. Быстро темнело, и идти приходилось осторожно – с узких мосточков вполне можно было сверзиться в ручей. Не смертельно, конечно, но и приятного мало – иди потом мокрый… Черт! Услыхав впереди музыку, Лешка сплюнул и замедлил шаг. А ведь, похоже, зря он сейчас в клуб поперся. Сегодня ж суббота – танцы! И как он раньше-то не догадался… Что ж, придется пробираться в лес, а лучше – в поле, не на сельповской же лавочке же ночевать. Интересно, кто там сейчас, в клубе, из знакомых ребят? Рашид, Мишка Лигуров – соседи по общежитию – уж, самом собой – и Лешка. Тот, другой, Лешка. Тьфу ты… Лучше и не думать об этом… Только вот как – не думать?! Лешке вдруг стало жалко себя, настолько жалко, что – словно в не таком уж и далеком детстве – захотелось заплакать. Это ж надо, из такой передряги вырвался, что расскажи кому – ни в жисть не поверят, вернулся домой, можно сказать, из далекого далека, и на тебе – никому не нужен! Место-то занято, так что мог бы и не возвращаться, мог бы… И как это могло все таким образом произойти? Уму непостижимо! И если б… если б не было этого… того….то… То сейчас бы, вымытый и подстриженный, явился бы Лешка в клуб, уж непременно явился бы, да и без особой опаски – практикантов в деревне было немного, и те, вроде как, считались своими, пусть даже и не совсем, но настолько, что морды им при первом же удобном случае не били, что вообще-то для деревни – уже само по себе достойно большого удивления. И тем не менее, именно так и обстояли дела. Касимовские издавна враждовали с соседними деревнями и РТС-овским поселком, называемым почему-то «Промкомбинат». Вот тут уж борьба разворачивалась не на шутку – и колья в ход шли, и ножики, и топоры бывало… На смерть зарубленных пока, слава Богу, не было, но до обоюдных кровопусканий дело доходило – как же без этого? Участковому никто не жаловался, какие жалобы между своими? «Промкомбинатовские» и прочие деревенские были для касимовских вражинами вполне привычными, давними и, можно даже сказать, родными. Лешка даже не понял, как уже оказался у клуба – словно бы сами собою вынесли ноги. Опомнился только лишь под ярко-фиолетовым фонарем у афишного стенда, на котором красовалась написанная от руки афиша – «Ди Джей Колесо и Кампания». Слово «компания» почему-то было написано через «А» – «кампания». Ди Джея Колесо – местного уроженца Мишку Колесова – Лешка знал хорошо, как, впрочем, и всю «кампанию» – гопников «туши свет, сливай масло». В музыке они ничего не смыслили, зато обожали подраться, особенно, если вчетвером на одного, да пыхнуть за крыльцом анаши, которой – имелись такие подозрения – через подставных лиц торговала пресловутая бабка Федотиха. Конечно, торговала! Иначе б откуда у нее «Таврия», с одного спирта, что ли? – Э, пацан, закурить дай! Лешка вздрогнул – ну, вот оно, начинается. Ох, зря он сюда подошел. Ну, да делать нечего, не он начал… Пожав плечами, юноша оглянулся, приметив позади себя, шагав в трех, мелкого круглолицего крепыша Витьку Битюгова, касимовского пацана лет одиннадцати, самоуверенного и наглого, как немецкий танк. Ну, еще бы не наглеть, когда во-он, невдалеке, на скамейке – «кампания» гопников. Короткие, «зэковские» стрижечки, спортивные штанишки, кроссовки – а кое у кого и туфли, это при спортивных-то шароварах! – футболочки черненькие… Ничего ребятишки, накачанные, – да только ведь и Лешка теперь не лыком шит! И мечом пришлось помахать, и сабелькой – кровишки попроливал, было дело, не своей, правда, волею, а будучи на военной службе ромейской империи. Так что у этой гопоты шансов перед Алексием Пафлагонцем, акритом пограничной стражи, не было никаких. Турок бивал, татар бивал, а уж эту-то шваль… Жаль, сабли под рукой нет – зато вон тут, рядом, от забора реечка отломалась, хорошая такая реечка, увесистая… Посмотрев на «заводящегося на драку» пацана, Лешка скривил губы и сплюнул: – Не наглел бы ты, Витька, а? Шел бы себе спокойно в клуб. Мальчишка изумленно хлопнул ресницами и вдруг пошатнулся – ага, он к тому же еще и пьян. Не рановато ли начал спиртяшку хлестать? Хотя, по местным меркам, не рановато – тут обычно лет с пяти пить начинают, да потом друг перед другом хвастают, кто больше выпил. Хвастают, правда, недолго, потому как быстро спиваются… – Э, парни, – чуть отбежав к гопникам, закричал Витька. – Он, похоже, наш. Меня знает. – Какой – наш? – зло хохотнул кто-то из гопоты. – У нас отродясь таких патлатых не было! Глаза-то разуй, карасина! Витька засопел – видать, обиделся на «карасину» – снова подбежал к Лешке, и сразу завелся: – А ну, чего тут рыщешь, лошина?! Небрежно оттолкнув Витьку рукой, Лешка рванул сторону, и, оторвав от забора рейку, спокойно направился к гопникам. Кто-то из сидевших на скамье парней нервно рванулся прочь. – Сидеть! – ухватил ренегата за шиворот мускулистый, небрежно развалившийся жлоб лет двадцати на вид. – Не ударит он. Дешевые понты кидает… Эй, брось палку, козел! Игнорировав «козла» Лешка улыбнулся, все так же продолжая продвигаться вперед пружинящей кошачьей походкой, так, как учил когда-то покойный десятник Фирс, увы, сложивший буйную голову под турецкой саблей. Все это Алексей уже проходил в далекой крепости в Силистрии – и как подходить, и как отвлекать врагов, и как действовать обломком копья… Отвлечь – и нанести удар, а лучше – несколько. Ни капли жалости не светилось в прищуренных глазах юноши – он был сейчас не Леха-практикант, а воин пограничной стражи Великой империи, акрит. Перед ним были враги – и поступить с ними нужно было соответствующим образом. – Предупреждаю сразу, господа турки, – пружиня ногами, ослепительно улыбнулся Алексей. – Бить буду по возможности не смертельно… Оказавшись от гопников шагах в пяти, он плавно перенес весь тела на левую ногу… – Но – действенно! …Теперь – на правую. – Ты кого это турками обозвал, козел?! …Теперь – на обе. И – тут же, с менее чем секундной задержкой – безо всякого перехода ударил главного гопника в пах концом рейки. Тот завыл, скрючился – еще бы, удар-то оказался силен да и поставлен правильно – прошедший немало заварушек десятник Фирс не зря потратил время на Лешку! Юноша не останавливался, действуя энергично, как вел бы себя любой акрит. Раз! Отскочил в сторону… Два! Перенес вес тела на опорную ногу… Три! Нанес быстрый удар… Четыре… – еще один! Трое остались лежать, остальные убежали… Нехорошо усмехнувшись, Лешка быстро осмотрел валявшихся на земле гопников, чувствуя запоздавшие укоры совести – все ж таки акритом он был там, а эти… эти были не турки. Главный жлоб так и лежал, скуля, держась руками за пах, второй скрючился и плакал, третий – слабо стонал, устремив взгляд широко раскрытых глаз в черное звездное небо. Этому не повезло больше всех – кажется, Лешка все же пробил ему грудь. Да-а-а… Хорошо б «скорую» вызвать… или хотя бы фельдшера. Послать бы кого-нибудь… Интересно, где этот мелкий черт, Витька? Да сбег, скорее всего, чего ему тут еще делать-то? Хреново тогда придется его сотоварищам… хотя, какие они ему сотоварищи, к чертям собачьим? Обойдя клуб, юноша остановился в отдалении и с минуту прислушивался – нет, никаких криков слышно не было, если не считать обычных пьяных воплей да женского крика – кто-то из матерей надрывно искал свое чадо. Чадо, впрочем, откликаться на родительский зов вовсе не торопилось, видимо, хорошо разглядев в материнской руке длинную гибкую вичину. – Ну, Вовка… – Женщина устало вытерла со лба пот. – Ну, погоди, паразит, ужо, напляшешься у меня, напляшешься… Вовка? Ага, во-он, кажется, прячется за крыльцом… Дождавшись, когда женщина ушла, юноша подошел ближе, позвал: – Вовка! Один из пацанов оглянулся, и Лешка его еле узнал – аккуратно причесанный, в джинсах и такой же джинсовой турецкой рубашечке, Вовка выглядел вполне франтом, этаким сельским джентльменом, не то, что совсем недавно у трактора на болоте – грязный и в штопаных шортах… – Эй, Вовка… Подойдя ближе, мальчишка сверкнул глазами: – Чего тебе? – Тебя мать искала… – Не, это не моя. Мои-то в город на выходные уехали, одна бабуся осталась. – Ну уж, бабусе-то за тобой не уследить, – хохотнул Лешка и тут же попросил самым серьезным тоном. – Рашида-фельдшера знаешь? – Усатенький такой? Молодой? – Ну да, практикант. Он сейчас в клубе? – Да, вроде был. – Слушай, там, в аллее, у скамеечки… – Лешка показал рукой направление. – Три тела лежат, видать опились. Боюсь, не случилось бы чего. Ты б ему сказал, Рашиду… Мне-то самому некогда в клуб заходить, ухожу – на работу завтра. – Конечно, скажу! – уверил Вовка и, мотнув головой, побежал к крыльцу. Славный пацан… Лешка проводил паренька взглядом. Хорошо, что его все ж таки не пронзили стрелой! На крыльце, в сопровождении Вовки, показался Рашид – высокий, усатенький, с черной, тщательно уложенной шевелюрой. Уж он-то мог посещать танцы безо всякой опаски – фельдшера во всех деревнях уважали. Следом за Рашидом виднелся еще один Лешкин знакомый – Мишка, а за ним – еще пара-тройка местных пацанов лет по шестнадцати, относительно трезвых. Не взрослые, конечно, но и не самая мелочь… Вся компания спустилась по ступенькам крыльца и следом за Вовкой направилась в сторону аллейки. Лешка усмехнулся – ну, слава Богу, уж Рашид никому помереть не даст, да и не так уж и сильно пришиб гопников акрит Алексей Пафлагонец – так, может, пару ребер сломал, делов-то! Все же, юноша не решился сразу уйти – сердце не на месте было. Вот, еще не хватало – вдруг, да угробил кого? Осторожно обойдя фонарный столб, прошелся кусточками, встал, прислушался, узнавая хрипловатый голос Рашида. – Этот ничего, оклемается… Да не стоните вы так, Игорь Николаевич, – пах у вас не сильно задело, поболит и пройдет. Лешка усмехнулся – была у Рашида такая манера, всех своих пациентов, независимо от возраста, называть по имени-отчеству. «Игорь Николаевич», надо же! Стоп! А это не Гошка Оглобля часом? Ну да, он и есть – местный Рэмбо! То-то рожа показалось знакомой… Лешка правда, раньше с ним не сталкивался, так, видал пару раз, да слыхал кое-какие россказни о Гошкиных криминальных подвигах. А вот теперь, значит, свиделись… К Гошкиному несчастью. Ну, черт с ним, с Гошкой, интересно, как остальные? Юноша с осторожностью выдвинулся вперед, хорошо расслышав невнятные Гошкины угрозы «из-под земли достать этого патлатого козлину». Угу, достань, кому еще хуже от того будет? Скребет кошка на свой хребет. – Ну, ну, не стоните так, Виктор… как по батюшке? Нет, я никуда не пойду – врачебный долг не пускает. Похоже, ребрышки у вас сломаны… Два… Вот здесь… и здесь… Да не стоните вы… По уму, в ФАП бы вас всех доставить, уж там получше бы осмотрел да перевязал бы… Идти-то можете? Дальше Лешка не слушал, и так было достаточно – слава Богу, все живы! Ну, наконец-то, можно было со спокойной душой идти спать, оставив все проблемы на завтра. Обойдя деревню, юноша спустился к ручью и зашагал по рыбацкой тропинке, старясь не угодить в какую-нибудь яму, хорошо, хоть ночка выдалась ясная – звездная, с полной, сверкающей, словно начищенный медный таз, луной. Лешка знал – за деревней, ближе к лесу, располагался заливной луг со стогами – туда и шел. Ручей постепенно расширялся, превращаясь в небольшую речушку, пользовавшуюся большой популярностью у местных рыбаков. Впрочем, не только у местных, бывало, что и из города приезжали… Ага! Вон, кажись, костерок – мелькают по стволам берез оранжево-желтые сполохи. Пахнет дымом… и еще чем-то вкусным… Ухою! У Лешки чуть ли не до земли побежали слюни – проголодался, чай, что и сказать, окромя колбасы да бутербродиков у дачницы Ирины Петровны, ничего целый день так и не ел. Подойти, что ли, поесть ушицы? А собственно, почему бы и нет? Решительно махнув рукою, Лешка свернул к костру. – Здоровы будьте, добрые люди! – И тебе того же, – откликнулись сидевшие у костра мужики, судя по одежке – джинсы, курточки, модные рыбацкие жилетки, – не местные, городские. – Садись с нами ушицу хлебать, – предложил один из рыбаков – седой, в небольших очках в тонкой блестящей оправе. – На вот ложку… Ты из местных будешь? – На пилораме работаю. – Присев к костру, Лешка запустил ложку в котелок. – Сейчас вот из клуба иду… – Из клуба? – Тот, что в очках, хохотнул. – Что-то подозрительно трезвый. А ну-ка, мужики, налейте ему стопочку. – Не очень-то я люблю это дело – пьянствовать, – прожевав, отмахнулся юноша. – Но за ваше здоровье с удовольствием выпью. – Вот-вот, выпей… Тебя как звать-то? – Алексей… Рыбаки тоже назвались, представились. И тут же намахнули еще – теперь уже за знакомство. Лешка с непривычки закашлялся – все ж таки в Константинополе полегче напитки были. – Ты ешь, ешь, не стесняйся, – заботливо похлопал его по спине седой. – Бери вот колбаску, хлеб… А гость и не стеснялся нисколечки – ел так, что за ушами трещало. Лишь потом покраснел, устыдился: – Спасибо за уху, добрые люди. Знатная у вас ушица! – Это особый рецепт надо знать, – засмеялся седой. – Каждый по-своему варит. Кто лук целиком кладет, а я так на две части разрезаю. Ну – и перчику, само собой, и рыбьих голов – для навару. – Да уж, навар так навар! Вкусно! – Еще бы не вкусно! Тут ведь что главное – не ото всякой рыбы голова для навара сгодится, некоторые и горечь дадут – выбирать надо… Тут рыбаки пустились травить байки, неспешно попивая водочку под успевшую уже подостыть ушицу, которую даже Лешка не смог уничтожить полностью – уж больно велик оказался котелок. Юноша чувствовал, как неудержимо слипаются глаза, а голова клонится к земле… Вообще, пора было идти – не сидеть же тут до утра этаким навязчивым гостем – совестно. – Спасибо вам! – тряхнув шевелюрой, еще раз поблагодарил юноша. – Пойду. Пора мне, завтра, чай, на работу – доски грузить. Седой засмеялся: – Да уж, это не нам – сибаритствовать. Хорошо хоть платят? – Да неплохо. – А все-таки, сколько? Ты, Леша, не подумай чего, я ведь из чистого любопытства спрашиваю – интересно просто. – Да по две тыщи за куб, – от балды брякнул Лешка. – Каждому. – Угу, – поднимаясь, захохотал кто-то из рыбаков. – Ну, что, братие? Встретим утреннюю зорьку? – А не рано? – обернулся седой. – Не, в самый раз будет. Вы на небо-то гляньте! Лешка тоже поглядел в указанную сторону. За ручьем, на востоке полнеба пылало пожаром, а по вершинам далеких холмов – было хорошо видно – гуляли золотисто-оранжевые сполохи, предвестники быстро приближающего рассвета, обещавшие хороший погожий денек. По всему ручью стелился туман, но не плотный, словно овсяный кисель, а так, легонький такой туманец. И ясно было – как только покажется солнышко, так и растает он, исчезнет, пропадет без следа, словно и не было. Простившись с рыбаками, Лешка вновь зашагал по тропинке, иногда останавливаясь и задирая голову к небу, любуясь ало-золотыми рассветными сполохами. И так едва не прошел луг, хорошо, вовремя увидел стога, в один из которых и влез, наслаждаясь душистым запахом свежего сена. Ах, как здорово было зарыться в стог с головой, закопаться, уснуть – крепко-крепко – и спасть спокойно и долго, безо всяких сновидений. Хорошо! Лешка проснулся от чьих-то голосов, а скорее – от жары или просто оттого, что выспался. Говорили двое – девчонка и молодой человек – кажется, где-то совсем рядом… Юноша осторожно высунул голову… Ну да, вон они, на соседней копне. Сидят, милуются. Девчонка ничего себе, красивая – этакая златовласка с прической каре… Вот, если б не эта причесочка – коротковатая слишком – она бы сильно походила на Ксанфию… Ксанфию… Только вот глаза… у Ксанфии – синие, как чистое весеннее небо, а у этой… у этой не видно, какие… – Я, знаешь, что готов для тебя сделать? – продолжал начатый разговор сидевший спиной к Лешке парень в светло синих джинсах и клетчатой красно-зеленой рубашечке. – Что? – Девчонка улыбалась, по всему, явно благоволя своему кавалеру. – Да все! – громко воскликнул тот. – Ты только скажи, Настя! – Вина меньше пей! – Девчонка расхохоталась. – Вина? – несколько удивленно переспросил парень. – Так я и так почти не пью… А хочешь, так вообще не буду… – Он придвинулся к девчонке поближе и, приобняв, нежно поцеловал в губы… Потом – еще раз. И еще… А потом уже и не отрывался больше… Так они и целовались в копне – влюбленная парочка! – и Лешке было хорошо видно, как руки юноши задирали на девчонке футболку, обнажая загорелое тело… все выше и выше… Ага, вот – до самого лифчика… И дернулись к застежке… – Нет… – оторвавшись от поцелуев, жарко прошептала девчонка. – Не сейчас… вот так, сразу… хорошо, да? – Как скажешь… – Парень тяжело дышал. – Я просто хотел поцеловать твои… твое тело… Можно? – Зачем… Зачем ты спрашиваешь? Сдернутая футболка полетела в пожню… туда же отправился лифчик… И юноша принялся целовать голую девичью грудь – упругую, незагорелую, белую на фоне бронзово-золотистого тела, с восхитительными розовыми сосками… – Ох, – стонала девушка. – Леша, Леша, хватит… Леша? – Ну, Леша! Кажется, кто-то идет! – Идет? Где? Парень резко обернулся, и Лешка едва успел убраться обратно в стог. И едва не вскрикнул – парень-то был – он! Лешка Смирнов, собственною персоною. Ишь, черт, какую девку себе отхватил! Ну, молодец, молодец, ничего не скажешь… Когда и успел только? Наверное, в клубе, познакомились. Ну, и черт с ними, пускай милуются, их дело, мешать не стоит, как говорится – я не я, и лошадь не моя! Лешка дождался, когда парочка вновь приступит к поцелуям, выскользнул из стога и осторожненько зашагал к ручью. В коричневато-прозрачной воде весело отражалось…
Глава 3 Средняя полоса России. Деревня Касимовка Сабля
…закрой глаза, Нагни голову И жди, пока не попадет в тебя……желтое солнце. С наслаждением выкупавшись в реке, Лешка, насвистывая, вышел на широкую тропку и, отряхнув прилипшую к одежке солому, направился к видневшейся невдалеке грунтовке – нужно было сходить устроиться на дальнюю пилораму. Километров восемь, а то и все десять. Впрочем, расстояние юношу не пугало, несколько смущало другое – собственный внешний вид: если в сумерках его древняя одежка особых подозрений не вызывала, то днем, увы… Посконная рубаха с вышивкой по вороту и запястьям смотрелась слишком уж вызывающе, да и жарковато в ней было, надо сказать. Шагая, Лешка не раз уже пожалел, что сразу не прихватил в общаге паспорт и какую-нибудь одежку, кроме резиновых сапог, в которых сейчас тоже приходилось не сахар – ноги прели. Ну, не сообразил, тогда, конечно, не до того было. Сегодня у нас что? Воскресенье, значит, соседи на месте – фельдшер Рашид, Мишка… Поди, дрыхнут. Придется дождаться понедельника и проникнуть в общагу с утра… Юноша вдруг замедлил шаг и остановился, задумчиво почесав затылок. Раз сегодня воскресенье, так начальства – хозяина, или того, кто может принимать решения, – на пилораме, скорее всего, нет. А раз нет, тогда зачем же переться в такую даль? Чтобы спросить – не требуются ли вам подрамные? Ну, скажут, требуются, приходи завтра, с хозяином переговоришь. Вот завтра и прийти, уже с паспортом… Впрочем, нет, паспорт, пожалуй, пока не нужно никому показывать – Лешка ведь и участковому заявить может, если хватится. Может, правда, и не хватиться до конца практики, но на то лучше не рассчитывать. Итак, завтра с утра – общага, паспорт и, может, какая-нибудь одежка, затем – на пилораму, поработать с месяц да свалить. В Петербург, к примеру, или в Москву… Нет, лучше туда, где лес пилят. Как раз и опыт уже будет… Рассудив таким образом, Лешка повернул обратно, лихорадочно соображая, где бы сегодня перекусить. Спасибо рыбакам, ухи вчера наелся от пуза, но желудок, он ведь такой зверь, что старого добра не помнит. Ноги, словно сами собой, несли юношу на окраину деревни, за ручей, к дачникам. К Ирине Петровне, конечно, не стоит заходить, вчера только был, а вот у других можно и подзаработать – дровишек попилить-поколоть, натаскать водицы… Строго говоря, по поводу воды и дровишек, лучше было б идти на деревню, к одиноким старушкам. Уж им-то точно требуется и воды натаскать, и дров – только вот Лешке совестно было зарабатывать на старушках, или, там, объедать их, лучше уж – к дачникам. Перейдя ручей, он совсем уже приблизился к дачным домишкам, осталось лишь миновать рощицу, но тут вдруг услышал позади за спиной дребезжание велосипеда. Оглянулся, у видал почтальоншу Ленку – красивую, цыганистую собой, разведенку лет где-то под тридцать, черноглазую, с большой колыхающейся грудью, одетую в узенькие – в обтяжечку – джинсики и выпущенную поверх них светло-голубую рубашку. Ленка, змея такая, разбила уже не одну семью, и даже была за это… нет, не побита, но за волосы оттаскана качественно, что, впрочем, падкий на мужиков характер ее ни капельки не изменило. Уж Лешка-то знал… – Здравствуйте, – приветливо кивнула Ленка. – На даче у нас? – На пилораме. – Лешка поспешно опустил голову – вдруг узнает? – Шел вот мимо, думаю, дай, загляну к знакомым. – Хорошее дело, – почтальонша засмеялась и пошла рядом с Лешкой. – Что же вы нестриженный-то такой? Ой, извините… – Да ничего… Где ж я подстригусь, коли у вас парикмахерша в отпуске? Ленка стрельнула глазами: – Знаете что? А я могу подстричь. Запросто! Не бойтесь, я умею… Вас как зовут? – Ле… Сергей. – А меня – Елена. Может, на «ты» перейдем? – Конечно… Лешка уж сам не сознавал, что делает. С одной стороны, понимал, что Ленку эту ему бы сейчас сторониться, обходить десятой дорогой, а с другой… с другой – тянула его к почтальонше какая-то необъяснимая властная сила… Понятно, впрочем, какая… Такая же точно, что тянула и Ленку к мужикам. Ну, а почему бы и нет? Заодно и пообедать… Раньше бы Лешка, конечно, покраснел бы от подобных циничных мыслей, но вот после Константинополя… – А пожалуй, Елена – и подстригусь! Вы… ой… ты далеко живешь? – Да рядом! – Ленка явно обрадовалась. – Заодно поможешь мне велосипед через ручей перевести – а то мостки узкие, я каждый раз боюсь – вдруг да грохнусь?! – Ничего, поможем… А ты что работаешь-то, ведь воскресенье же? – А… – Почтальонша беззаботно махнула рукой. – Забыла вчера пенсию бабке Федотихе отнести – есть тут у нас такая, звезда старая… Оно, конечно, пенсия ей не особо-то и нужна – другим промышляет – однако ведь попробуй не принеси, скандалу не оберешься! Уж такой человек. – Знаю. – Лешка согласно кивнул. – Знаешь? – удивленно вскинула глаза Ленка. – Откуда? – Э… на пилораме мужик один рассказывал. Ну, про Федотиху. Спирт как-то у нее покупал. – Да уж, спиртом она и торгует. Подождешь? Они остановились уже перед самым забором Федотихи, высоким, сколоченным из добротных досок, из которых бы не заборы – мебель дорогую делать. За забором виднелся добротный рубленый дом под шиферной крышей, а за приоткрытой калиткой с надписью «Осторожно, злая собака!» торчал красный капот бабкиной «Таврии». Прислонив к забору Ленкин велосипед, юноша уселся на корточки рядом и принялся ждать. За соседним забором – сеткой-рабицей, не той, что огораживала участок Ирины Петровны, а рядом – лениво играли в бадминтон двое мальчишек лет по тринадцати – оба белоголовые, загорелые, городские. Один – стриженый, другой – длинноволосый, почти как Лешка. Играли так себе – волан то и дело отлетал далеко в сторону. – А ну его, – сбегав очередной раз в бурьян, тот, что с длинными волосами, скривившись, потер ладонью окрапивленную коленку. – Может, в деревню сходим или на речку? – Слыхал, вчера ночью у клуба драка была? – осведомился второй. – Ха! Драка! Так каждые танцы драки! – Эта – особая. Гошку Оглоблю с компахой так отмутузили – еле жив остался! Витька Карапуз сегодня с утра прибегал, говорил – Гошка кодлу собирает, всех патлатых ловить да лупить будет! – Это почему же – только патлатых? – Длинноволосый обиделся. – Так, видать, патлатые его и отмутузили! Так что, не ходил бы ты сегодня в деревню, Димка. Или – подстригся бы! – Перед школой подстригусь… А в деревню… Может, в дурака поиграем? – Давай. Дружно бросив ракетки в траву, парни побежали к веранде. Вот оно, как, оказывается! Лешка покачал головой. Выходит, недобитый поганый турок Гошка Оглобля возжаждал мести?! Ну-ну… Вообще-то, конечно, не стоило бы с ним связываться – зачем привлекать излишнее внимание? Ни к чему. Ну, а ежели нападут, подло, из-за угла, семеро на одного, как это в подобных шайках обычно и водится, тогда что ж – придется отбиваться. Черт, этого только не хватало! Хоть ножик с собой носи… Хотя, почему – ножик? Сабля ведь есть, у Черного болота, в кустах, припрятанная… Сходить, что ли, забрать? Впрочем, для начала – подстричься, ну, а потом… потом, может, и сабля не понадобится – Гошка же патлатого искать будет. – Ну вот, – выбежала из калитки Ленка. – Теперь – все, свободна! Она потянулась к велосипеду, но Лешка первый ухватился за руль: – Я поведу, чего уж. – Спасибо. Вокруг лился солнечными лучами жаркий летний полдень. Впереди, за рощицей, весело журчал ручей, за ним, на пологом холме, белели две колхозные трехэтажки, рядом виднелся клуб, магазин – вернее, кусочек магазинной крыши – почта… – Сейчас налево, – миновав ручей, обернулась Ленка. Лешка послушно свернул, но про себя усмехнулся – ух, и хитрющая же баба, эта Ленка: она ведь в трехэтажке живет, в крайнем подъезде, тут как раз прямая дорога, через всю деревню, никуда сворачивать не надо, если… если не опасаешься, что тебя увидят да обсудят. А уж коли чужие взгляды достали, то вот этак, в обход, кусточками – оно в самый раз и будет. Уж тут-то вряд ли кто встретится. Так и получилось – они вышли к домам чуть позади клуба, так никого и не встретив. Остановились за углом. – Вот этот дом, – показала Ленка. – Первый этаж, третья квартира… Ты уж чуть позже зайди, хорошо? Ну, минут через пять. Лешка мотнул головой – ну, ясно, никак не хочет почтальонша, чтоб ее с кем-то видели. К чему? Слухи разные пойдут, сплетни… Ну, вся эта скрытность Лешке на руку. Проводив глазами Ленку – красива, чертовка! – юноша немного выждал и быстро зашагал к дому. – Здрасьте! – бросил на ходу сидевшим на лавочке бабулям и с крайне деловым видом заскочил в подъезд. А что б не успели спросить – к кому да зачем. Спросили бы обязательно, в ответ нужно было бы что-то врать – а оно надо? Дверь третьей квартиры была приоткрыта, Лешке даже не пришлось стучать – звонка у двери не было. Вернее, он когда-то был, но уже давно отсутствовал, вырванный с корнем. – Заходи, – впуская гостя, прошептала молодая женщина и, плотно прикрыв дверь, повернула торчащий из врезного замка ключ. Лешка поспешно стащил сапоги. – В комнату проходи, садись вон на табуретку… Я сейчас газет постелю. – Может, помочь что? – Сиди, сиди… Юноша послушно уселся. Хозяйка квартиры явилась тут же, с вафельным полотенцем, расческой и ножницами… Бледно-голубая рубашка ее была завязана узлом, обнажая плоский загорелый живот. Из-под облегающих, с низкой талией, джинсов виднелась красная полоска трусиков. – Рубаху сними, – распорядилась женщина. – Во-от… Какой ты мускулистый, Сергей! – Она с восхищением провела пальцем по Лешкиной груди. – Настоящий мужик! Парень улыбнулся: – Поработай на пилораме! Еще и не такие мускулы нарастишь! – Слушай! – щелкнув ножницами, Ленка вдруг пристально посмотрела на гостя. – Ты мне кого-то здорово напоминаешь! Нет, честное слово. У тебя родственников в деревне нет? – Нет, – Лешка помотал головой. – Ты, пожалуйста, не очень коротко стриги, ладно? – Ладно. – Женщина рассмеялась. – Уговорил, красноречивый. Ножницами она, надо признать, действовала вполне умело, постоянно прижимаясь к Лешке голым животом, нарочно, как же еще-то? Не прошло и пятнадцати минут, как юноша уже был более-менее подстрижен, оставалось лишь чуть-чуть подровнять на висках… – Ой… – вдруг вскрикнула Ленка. – Ну прямо одно лицо! Лешка поднял глаза: – Похож на кого-то? – Ну да… На одного гм… практиканта. Только тот почти как ребенок выглядит, а ты… а у тебя во-он какие мускулы! Слушай, а может, он тебе – младший брат? – Я ж говорил – нет у меня здесь родственников. – И все равно – похож здорово. Только тот, по сравнению с тобой – дите дитем. А ты… Ты совсем неплохо теперь выглядишь, по крайней мере, уж куда лучше, чем раньше. На, вот… взяв со стоявшего у окна стола небольшое зеркало, Ленка неожиданно уселась юноше на колени. – Посмотрись. – Красиво! – искренне восхитился Лешка, крепко обхватив женщину за талию обеими руками. Ощутив шелковистую теплоту кожи, посмотрел прямо в черные глаза. – И ты тоже – красивая… Ленка улыбнулась и потянулась к столу – поставить зеркало… Юноша осторожно развязал рубашку, обнажив упруго колыхающуюся грудь, и ласково впился губами в сосок. Женщина выгнулась, застонала… А Лешка уже стаскивал с нее джинсы и трусики… Заскрипел диван… Послышались стоны…Deep Purple. Child in Time.«Deep Purple in Rock» (1970)
– Ухх… – вытянувшись, блаженно улыбнулась Ленка. – Какой ты сильный, Сережа! И как ты стонал… Я люблю, когда мужики стонут! – Да уж… – Лешка усмехнулся. – Поди, всех бабок со скамейки согнали! – Дурачок… У меня окна на другую сторону… Потом пили чай с колбасой, болтали, и Лешка, наверное, не прочь был бы остаться на ночь, да и Ленка б явно была бы не против, но… – Мать с Илюшкой вечером явятся, – с улыбкой пояснила почтальонша. – Илюшка – это сын мой, первый класс закончил. Почти на одни пятерки, только вот по русскому – четыре. – Молодец, – одобрительно отозвался Лешка. – Вот! – встав, Ленка подошла к серванту и, вытащив фотографию симпатичного малыша с цветами и ранцем, с гордостью показала ее гостю. – Это на первое сентября. – Славный какой. На тебе похож. – Ну, а на кого ж еще-то? Слушай, давай завтра – нет, послезавтра – встретимся, а? Завтра я не могу – пенсия. Пока разнесешь, ноги отвалятся. – Да и мне на пилораму. – Слушай, Сереж, какая у тебя рубашка чудная? – Так я в ансамбле русских народных инструментов играл. На гудке. Специально и пошил такую. – А грязная-то! Оставь, постираю… – А в чем пойду? – Я тебе футболку свою дам… Ты не думай, она растянутая – тебе в самый раз будет. Так Лешка и вышел из подъезда – в новой (вернее, в старой Ленкиной) футболке – зеленой, с кроваво-красным сердцем и ядовито желтыми буквицами «I love you». Сытый, довольный, подстриженный… Так и направился к лугу – ночевать. Так же и шел – обходною безлюдной тропкой, кусточками… И там же наткнулся… Вот шел-шел себе, никого не трогал – и на тебе! Сначала услышал сдавленный девичий стон… Думал, почудилось. Нет, стон повторился. И тут же послышался какой-то шум, словно бы кого-то волочили через кусты, словно бы отбивался кто-то… Отскочив в строну, Лешка схоронился за вербою и тут же выскочил обратно, увидев, как двое скотов – а как еще таких назвать? – вытащив из кустов, завалили прямо в траву девчонку, срывая с нее одежду… Девчонка упиралась, и все сорвать сразу не получалось, тем более что одеждой занимался один – с толстым таким затылком – второй же лишь заломал девчонке руку и сдавливал ладонью рот. Ну, тут все было понятно… Лешка и не раздумывал – сложив замком руки ударил толстошеего по затылку, пнул в бок – тот застонал, откинулся. Второй тут же ретировался, а девчонка – вот, молодец! – придя в себя, принялась дико визжать. – Ничего! – поднявшись на ноги, гопник кинулся прочь, но у вербы остановился. – Еще посчитаемся с тобой, практикант… А ты, Настька, если вякнешь кому… Хуже будет! – Ну, хватит реветь. – Лешка погладил девчонку по голове. – Хватит. Ушли они, убежали. Угроз их не бойся и участковому обязательно заяви. Сегодня же заяви, поняла? Пусть они тебя боятся… – Ой, Лешенька-а-а… – застегнув блузку, девушка кинулась парню на шею. – Они так появились внезапно… Гошка и этот, второй… С Гошкой-то мы в одном классе учились… – Ах, вот это кто! – недобро улыбнулся Лешка. – Мало я его тогда двинул, козлика… – Он и говорит, пошли, мол, на бережок, посидим… винца выпьем, школу повспоминаем… – И ты, конечно, поперлась… – Да поначалу-то все хорошо было, славно так посидели… Это вот потом… Девушка всхлипнула. Внимательно присмотревшись к ней, Лешка вдруг непроизвольно хмыкнув, поняв, почему та с ним держится вот так запросто: красивенькая, волосы – золотистые, подстриженные в каре, глазки блестящие, синие… Это ж не ее ли мял тот Лешка в копне? Не далее, как сегодняшним утречком? А ведь ее… Настей зовут, кажется. Да-да – Настей. Любовь, выходит, у них… или так, просто. Что ж, похоже, Лешка сейчас подставил своего… гм-гм… как и назвать-то? Ну, в общем, ясно – кого. Гошка Оглобля был натурой мстительной, злобной и достаточно бесшабашной, чтобы плохо представлять себе все последствия собственной дурости. Говорят, тянул срок в колонии за грабеж и пьяную драку. Этот может отомстить… вполне… Ой, надо на него натравить участкового, обязательно надо! Правда, участковый здесь один деревень на пятнадцать… Ну, хоть что-то. – Мы с ним ведь раньше гуляли, с Гошкой-то, – Настя постепенно успокаивалась. – Потом поругались… Ну ты знаешь, я ведь рассказывала, помнишь? – Угу… – Ой, какая у тебя футболка красивая! Что-то я раньше такой не видала… Постой! В такой же вот в прошлое лето Ленка-почтальонша форсила… Ой, Леша, Гошка ведь теперь нам мстить будет! – Заколебется! Участкового на него натравим… – Не, Леша… Нельзя участкового. – Настя вздохнула. – Гошка – он же свой, местный. Что люди скажут? – Да обрадуются, он уж, поди, всех тут достал! – Не знаю… Попробую вначале так, сама с Гошкой поговорить. – Ага! Что б он тебя… – Не, он трезвый-то нормальный… По крайней мере, был, до колонии. Ты куда сейчас? – Тебя провожу до дома… Настя отрицательно покачала головой: – А я не домой, к бабушке. – Ну – туда. – Так мы с дядей Саней, на тракторе – тебе-то не влезть. А завтра встретимся, ладно? Я даже к тебе зайду… часиков в двенадцать, ладно? – Уговорились. – Ну, тогда – пока! Остановившись, девушка обняла парня и принялась крепко целовать его в губы: – Лешка, Лешка… Как ты их… Как… Знаешь, я даже раньше не замечала, что ты такой сильный… Казалось – как все. Раскрасневшаяся от пережитого, тоненькая, глазастая, в синих джинсиках и желтой нарядной блузке, Настя вдруг показалась Лешке такой красивой и желанной, что… Что он еле оторвался, посчитав, что перебегать дорогу самому себе – это уж слишком будет. Нехорошо! Подло! Ладно бы, была чужая девчонка, а так… – Ну, ты иди, Настя. – Ага… До завтра. – До завтра. На прощанье они снова поцеловались, на это раз неглубоко, быстро, как брат с сестрой. Девчонка убежала к трехэтажкам, а Лешка прошел к реке, уселся на бережку и задумался. Странная она какая-то, эта Настя. Другая бы три дня в себя не пришла, шутка ли – чуть было не изнасиловали – а этой, вишь, хоть бы что. Наверное, спали они с этим придурком Гошкой, да не «наверное», а точно – спали, судя по всему. Ну, это уж проблемы того… Хотя помочь бы надо… Внизу, за ивами, блестела на солнце – больно глазам – река. С мостков доносились ребячьи крики, шум взбаламученной руками и ногами воды, музыка. Конечно, плохая, хорошую здесь мало кто слушал, все больше пробавлялись родимой российской попсой. Нет, чтобы «Арию», «Наив» или «Король и Шут»!
Блуждают тени возле дома разных сказочных зверей,
Исчезнут и возникнут снова…
Глава 4 Средняя полоса России. Деревня Касимовка Брат-2
И опять я кричу: «Погодите, постойте! Я еще не готов, дайте день на сборы……сабелька?! Поджав губы, Федотиха пристально взглянула Лешке в глаза. – Проваливай! – заорал тот. – Иди, куда шла, дура старая! – Я-то уйду. – Старуха, казалось, ничуть не обиделась. – А вот кому-то из вас – не жить. Пойми, дурачок, не можете вы вместе, на одной землице. Кто-то из вас должен умереть! Пойми, ведь никто ничего не узнает – мертвяк растворится, исчезнет, уж поверь, сделай милость. Вот сейчас он войдет… это ведь ты войдешь, ты… Один лишь взмах сабелькой, и… И снова вернется прежняя жизнь! И все скоро забудется! – Уходи! – Юноша выхватил у бабки саблю, и вдруг нехорошо ухмыльнулся. – Впрочем, нет, постой… Сейчас ты мне все выложишь! Все-о! И про болото, и про переход, и про… Федотиха скорбно покачала головой: – Дурень ты, Леша. Коли б ты мог что со мной сделать, так, думаешь, я пришла бы? Отбросив саблю, Лешка рванулся к незваной гостье, ухватил за руку… и почувствовал, что поймал пустоту. Нет, не бабка Федотиха лично заявилась к нему, то было привидение, морок, оживший кошмар Черных болот! – Ну, неволить не буду, – скрипуче расхохоталась старуха. – Не хочешь, как хочешь – было бы предложено. Одначе, помни – одному из вас все равно не выжить… Еще и отрока малого к смерти притянете, которого стрелой… Помнишь? Ты глазами-то не зыркай, ухожу я… Федотиха бесшумно выскользнула на крыльцо… и исчезла. Вот только что была – и нету, остался лишь сильный запах озона. Будто в грозу. Покачав головой, Лешка в смятении уселся на койку… И тут же послышались торопливые шаги на крыльце. Бабка не обманула – пришел тот, другой… – А-а-а! – кинулся с криком, без всяких разговоров желая зарядить по морде. Лешка без особого труда откинул его в сторону. Парень упрямо закусил губу, до крови, сжал кулаки – вот-вот бросится снова. – Охолони, – негромко сказал Лешка. – Ничего не было. – Ага, не было… – другой Лешка яростно хмыкнул. – Что же мне, показалось, что ли? – Сейчас тебе и не такое покажется! Зеркало здесь найдется? – Да, в столе… Да кто ты вообще такой, и как… – Знаю, что, в столе… Вытаскивай и, прошу, помолчи минут пять, ладно? – С чего это я должен молчать? – буркнул другой Лешка, но зеркало все-таки вытащил. – На! Пользуйся! – Подойди… Ну, ближе, не бойся. – Это кто еще боится! – Встань рядом. Смотри… Оба парня уставились в зеркало, откуда на них тут же взглянули близнецы-братья – светловолосые, загорелые, с серыми, с едва заметной прозеленью, глазами. Одно лицо! – Ну, ничего себе! – другой Лешка удивленно взглянул на своего собрата. – Мы что же с тобой – братья?! – Почти угадал… – Но ведь… но ведь не было у меня никакого брата – это я точно знаю! – В зеркало-то посмотри… – Да-а-а… Парни разом уселись на койку, еще раз переглянулись и неожиданно рассмеялись. Пока что не очень весело, а так – нервно. – Значит… – начал было другой. – Да… Настя приняла меня за тебя. И очень обиделась, что ничего не достигла. – Как не достигла? – Так… Христом Богом клянусь и святой Софией! – Гляди-ка, какой набожный. Прямо поп! Может, расскажешь, наконец, кто ты такой и откуда взялся? – Расскажу. – Лешка кивнул. – Только давай, пойдем куда-нибудь… ну, хотя бы к реке. Другой пожал плечами: – Пошли, коли хочешь. – Да… Кроссовок у тебя лишних нет? А то замучился в сапогах. – Кроссовок нет. А вот старые кеды найдутся. Пошарь-ка под койкой… Ага… вот, оказывается, куда мои сапоги делись! А я-то думал – на машинном дворе оставил. Лешка быстро натянул кеды: – Ну, что, идем? – Идем, коль не шутишь. Только побыстрее, мне еще на работу с обеда… Кстати, может, в сельпо зайдем, пожрать чего-нибудь купим? – Давай! – охотно согласился Лешка. – Я ведь как раз за деньгами и заскочил, – другой Лешка вытащил из висевшей на гвоздике курточки мятые десятирублевки. – Одна, две… четыре… пять… И еще мелочь. На кефир и половину батона хватит. – Оранжевое настроение! – Алексей усмехнулся. – Бутылка кефира – полбатона! Помнишь? – Еще бы! «Чай-ф». Только мне… – Знаю… Больше «Ария» нравится. Другой Лешка ничего не сказал, лишь удивленно покачал головой. Ничуть не таясь, ребята заперли дверь и зашагали к сельпо. Кефира не оказалось, как и батона, пришлось взять, что было – полбуханки «Дарницкого» и пластиковую бутыль молока. – Что Леша, – отсчитывая сдачу, улыбнулась продавщица – дебелая разбитная тетка, – брат к тебе приехал? – Она кивнула на скромно стоявшего у двери Алексея. – Брат, – другой Лешка кивнул. – Похожи! – Ну так… А кефир к вечеру привезут? – Привезут, заходи. Уж так и быть, оставлю тебе бутылочку. Поблагодарив продавщицу, оба вышли на улицу и направились к речке. Ярко светило солнце, в голубом небе радостно улыбались редкие белые облачка, похожие на взбитые сливки, с луга дул легкий ветерок, сладко пахнувший клевером и мятой. Парни уселись под старой ракитою, на обрыве, так, что хорошо было видно реку, мостки и прыгающих в воду мальчишек. – Может, тоже искупаемся? – допив молоко, Алексей вытер губы ладонью. – Некогда, – тут же возразил другой. – Мне на работу скоро. Если опоздаю, знаешь, как бригадир ругаться будет? – Да ничего страшного! Михалыч покричит-покричит да бросит. Горяч, да отходчив. – Верно…Постой! А ты откуда знаешь? Что, у нас на машинном дворе работал? Алексей прищурил глаза, сказал со значением: – Я вообще много чего знаю… – Так рассказывай, чего ждешь? – подзадорил Лешка. – Обещал ведь. – Так слушай… – Алексей пожал плечами, и, устроившись поудобнее, приступил к рассказу. – Детства я своего почти что не помню, жили мы в какой-то хате, плохо жили, бедно. Отец умер рано, за ним и мать… И очутился я в детском доме. – Ну-ну! – поторопил другой Лешка. – И я ведь точно так же жил! – Поначалу плохо казалось. Все прятался под кроватью, плакал… Потом ничего, привык. Воспитатель хороший оказался… Василий Филиппович. – Что?! – Лешка аж взвился. – Откуда ты Василия Филиппыча знаешь? – Так в том детском доме и был! – Врешь! Не было тебя там! Если б был – я бы помнил! – Ладно. – Алексей усмехнулся. – Давай, еще кое-что вспомним… Это случилось, наверное, года четыре назад… ну да, четыре, мне тогда было тринадцать. Стоял май, жаркий такой, словно лето, наши все уехали на экскурсию, а меня за какое-то прегрешение не взяли… – За то, что курил… – тихо пробормотал другой Лешка. – В бойлерной. – Ты глазами-то не зыркай! Будешь дальше слушать? – Да-да, конечно! – Ну вот, – продолжал Алексей. – Остался я, значит, один… В компании двух девчонок-практиканток из педучилища. Им-то не до меня было – все о своем болтали. А я завалился на кровать с книжкой… Конан-Дойль, кажется… – «Долина страха». – Лешка покачал головой. – Кто тебе рассказал? – А никто! Слушай дальше… Значит, лежу я, читаю. Вдруг слышу – кто-то лезет по пожарной лестнице на крышу – она ведь у нас плоская, детсадовская. Взглянул в окно – практикантки, видать, позагорать решили. Ну, мне тут почему-то уже не до чтения стало. Собрался быстренько, да в другой корпус – на соседнюю крышу. Выбрался осторожно, спрятался за вытяжкой… А практикантки уже расстелили одеяло, разделись, лежали в купальниках. Одна – в синем купальнике – страшноватая такая, мне не нравилась, зато вторая – блондиночка… ууу… Я все на нее смотрел, думал – а вдруг лифчик расстегнет? Ну, ведь так обычно девчонки делают, когда загорают, чтоб на спине полос не было… Улегся за вытяжкой, сам шепчу – расстегни, ну, расстегни же! Расстегнула! Мало того, сняла, и даже перевернулась на спину. Ух, и грудь же у нее была! Я аж обалдел… расстегнул джинсы и… Рассказывать дальше? – Не надо. – Лешка покраснел и захлопал глазами. – Откуда ты все это знаешь? Подсматривал? Как? – Интересно, как бы я мог посмотреть? – усмехнулсяАлексей. – Ведь на крыше-то никого больше не было. А высотных домов поблизости нет, в бинокль не увидишь. – Так как же… – А так! Потому что я – это ты, понял? – Нет… – Лешка растерянно улыбнулся. Жалко так, непонимающе. – Наверное, ты все же как-то подсмотрел. – А, Фома Неверующий, – раздраженно махнул рукой Алексей. – Сижу тут с тобой, время теряю. Впрочем, я б и сам не поверил, да и никто бы… Ладно. Мне от тебя, Леха, помощь нужна! – Помощь? – Лешка пришел в себя и кивнул. – Ну да, конечно, помогу, чем смогу. А что делать-то? – Не бойся, не сельпо грабить. Бабку Федотиху знаешь? – Кто ж ее не знает? – Ах, ну да, конечно… Так вот, надо бы за ней последить. Одному не очень сподручно, вдвоем куда веселее. Ты б, Леха, на работе про бабку повыспросил, а? Лешка кивнул: – Хорошо, спрошу. А что именно-то выспрашивать? Про спирт? – Нет, Лех, не про спирт. – Алексей задумался. – Даже и не знаю – про что. – Ну, ты даешь! – Парень понизил голос. – Про анашу, что ли? – И не про анашу… Про всякое непонятное. Даже не знаю, как и сказать, про колдовское, что ли… И про Черное болото, про него – обязательно. – А что в нем интересного-то, в Черном болоте? – ухмыльнулся Лешка. – Трясина да грязь. – И все поспрошай… – Как скажешь… Ну… – Лешка рывком поднялся на ноги. – Пойду, пора мне. А то ведь Михалыч, сам знаешь… – Иди, иди, спасибо за молоко. – Не за что… Ты вообще где здесь? – На пилораму сейчас пойду, к Контакову. – Ого! Свет не ближний. – Потому тебя и попросил помочь, ты все ж в деревне живешь, не на выселках. Давай завтра к вечеру встретимся… так, чтоб обоим не особо далеко идти было. Ну, скажем, на Черном болоте, идет? – Идет, – кивнул Лешка. – Что уж с тобой делать. Да, ты про Настю не врал? – Клянусь Христом Богом! – Алексей размашисто перекрестился. Лешка благодарно улыбнулся: – Ну и славно. – Только смотри, она на тебя обижена. Беги, мирись – обними, поцелуй… Ну, дальше уж как пойдет. – Без сопливых обойдемся, – засмеялся Лешка. – Без советников тесть… Кстати, тебя как звать-то? – Алексей. – Тезка значит… Ну, наконец, будем знакомы! – Будем! Парни крепко пожали друг другу руки. – И все ж таки не очень-то ты на меня и похож, – усмехнулся Лешка. – Вон какой накачанный! – А ты помахай с мое саблей! – С-саблей… Ну, ты даешь, блин! Пока, сабля, до завтра! – Не забудь про болото и бабку. – Да уж не забуду! Лешка ушел, помахав на прощанье рукой. Славный парень. Жаль не поверил. Ну, а кто бы поверил? Все равно – славный…Хм… Сам себя, Леша, хвалишь! – Лешка, привет! – снизу, от реки, бежали ребята. – Ты случайно Вовку Разметкина не видел? – Кого?! – Ну, который хвастался, что с тобой трактор вытаскивал. Поди, врал? – Да не врал… Эй, постойте-ка! А что Вовка, пропал, что ли? – Да со вчерашнего вечера не видали. Мать мечется – не утонул ли?! Так не видал Вовки? – Не, не видал…. Ребята умчались, а Лешка с похолодевшим сердцем как мог быстро зашагал к Черному болоту. Чавкала под ногами грязь, злобно хлестали по лицу ветки – юноша не обращал на все это никакого внимания, вспомнив гнусные слова Федотихи – «и отрока малого к смерти потащите… которого стрелой…» Стрелой! Быстрее! Перепрыгнуть ручей. Здесь – через лужу. Тут по кочкам, теперь вдоль ручья, напрямик… Вот и сосняк… Вот кустики… Вот болото… Выбравшись к тракторным следам, Лешка перевел дыхание и осмотрелся… Екнуло сердце… Рядом, в камышах, лежало пронзенное стрелой тело. Вовка… Лешка присел рядом, дотронулся рукою до трупа… Холодный… Черная, запекшаяся вокруг стрелы, кровь… Стрела охотников за людьми… Что же они его не арканом-то? Юноша безнадежно посмотрел в небо… Бабка! Скорее к бабке! Тряхнуть, заставить выложить все – коль уж и вправду все так, как она говорила, если уж должен остаться здесь кто-то один – пусть им будет тот, другой, местный Лешка. Ведь у него самого, у Алексея Пафлагонца, все-таки есть, есть выход, а у того – только смерть. И еще Вовка… Как бы так сделать, чтобы… Эх, тряхнуть, тряхнуть бабку… пускай рассказывает уж все до конца! Выбежав на грунтовку, Лешка едва не попал под колеса вывернувшему из-за поворота молоковозу. Едва успел отпрыгнуть в сторону. Скрипнули тормоза. Высунувшийся из кабины водитель – рыжий кудлатый парень – принялся было ругаться, но вдруг удивленно замолк… – Леха?! – Привет, Николай! – Юноша узнал шофера – старый знакомец. – А говорили – тебя на машинном дворе током долбануло! Врали, что ли? Или – не сильно? – Не сильно, – покачал головой Лешка. – Так, слегка… – Хм… Зачем тогда «скорую» из города вызывали? И участкового? – помотав головой, Николай забрался обратно в кабину и улыбнулся. – Ну, хорошо, коли так. Поеду. Подбросил бы, да сам видишь – не по пути. Газанув, молоковоз скрылся за ельником. Лешка посмотрел ему вслед, сплюнул и прибавил шагу. Ну, вот, этого еще не хватало – тока! Ай, как скверно-то все получается, ай, как скверно! Выходит, права была бабка! А может, можно еще все изменить? Наверное, можно… Можно! Ведь, когда Лешка уходил «туда», Вовка уже был пронзен стрелою… А здесь – ничего, бегал себе… Значит, можно! Вот и бабкин дом. Дощатый забор, распахнутая настежь калитка… Только бы дома оказалась старая, только бы… «Таврия» здесь, у избы! Значит – дома… С колотящимся сердцем юноша взлетел по крыльцу, дернул дверь… – Ага, явился-таки, – ничуть не удивилась хлопотавшая у плиты бабка. – Ну, садись, коль пришел. Поговорим. – Ага, поговорим, – недобро улыбнулся Лешка. – У меня к тебе много вопросов накопилось, мно-ого… Резко повернувшись, Федотиха окатила незваного гостя жутким, горящим прямо-таки смертною злобой, взглядом: – А ты не ерепенься. Вежливей будь, покладистее. А то ведь как бы чего не вышло! – Так ведь вышло уже. – Юноша скривил губы. – Знаешь небось, и про Леху-практиканта, и про Вовку… Куда уж хуже-то? – Так ведь, милок, все еще и по-другому повернуть можно… Коль послушен будешь! По-другому!!! Можно!!! Проговорилась бабка! Федотиха засмеялась: – Вижу, вижу, как глазки у тебя загорелись. Видать решил уже все для себя, а? Ну, что молчишь? – А что говорить-то? – усмехнулся гость. – Будто сама не догадываешься… – Догадываюсь, милок, догадываюсь… Как не догадываться? – Ну… – Лешка собрался с мыслями. – Раз уж так выходит, что – либо я, либо… другой я… Пусть уж лучше другой. У меня хоть есть, куда податься… И Вовка, пусть он… – Ой, нелегко это сделать, милок! – Бабка явно хитрила, словно бы набивая цену. Кажется, она чего-то от Лешки хотела… Чего только? А и спросить… – Спроси, спроси, Леша! – Федотиха словно читала мысли. Лешка даже испугался – а вдруг, и вправду, читала. Впрочем, он ничего такого про нее и не думал… – А я отвечу. – Подойдя к двери, старуха плотно прикрыла ее и даже заложила на крюк. – Есть у меня к тебе одно предложение… Выгодное предложение, не думай… – Сначала с ребятами реши! – Уж это само собой… – закивала бабка. – Ничего с ними не сделается, будут жить оба… Вместо тебя, Леша. Ты-то уж, я смотрю, свое выбрал… – Да уж, выбрал. – Юноша стиснул зубы. – Ну и правильно, – хохотнула Федотиха. – Чего тут хорошего-то? Паши всю жизнь трактористом или на пилораме на чужого дядю горбись. Там-то можно куда как лучше устроиться… если с умом… Вот что, парень! – Старуха понизила голос. – Так и быть – помогу я тебе обратно вернуться, и дружков… хе-хе… твоих спасу. Но с условием! – Говори свое условие! – Золото, серебро, драгоценные камни! Одежка шелковая, иконки какие, можно – в окладах, а можно – и без… – Во, дает! – очумело присвистнул Лешка. – Откуда ж я тебе все это возьму, бабуля?! – Оттуда! – Федотиха пристукнула ладонью по столу. – Оттуда, милок. Откуда пришел, куда уйдешь, там…Андрей Макаревич
Глава 5 Средняя полоса России. Деревня Касимовка Сделка
И поднялась в людях злоба, и начались грабежи.…и возьмешь все! И переправишь… я скажу – как. – Ах, там. – Лешка понятливо кивнул. – Ну, это другое дело… Постой-ка! Откуда же я узнаю, что ты меня не обманула? Может, ничего тут и не изменится: я там золотишко тебе переправлю, а тут парни так и пропадут? – Хитер! – с ухмылкой похвалила Федотиха. – На кривой козе не объедешь. Ништо, дам тебе знак, что все сладилось… – Не обмани только! – Да надо мне больно – партнера обманывать?! – Бабка даже обиделась. – Мы ж с тобой теперь, как когда-то Леня Голубков с экскаватором – партнеры! Передам весточку, уж, так и быть, передам, хоть и не просто все сделать… Встав, бабка подошла к окну, всмотрелась куда-то. Лешка тоже скосил глаза, увидев большую, наползавшую прямо на деревню, тучу. Старуха усмехнулась: – Вовремя ты ко мне пришел, голубь. Сегодня ночью как раз можно будет… Иначе ждал бы еще лет пять, а то и того больше! – Чего ждал? Чего можно? – Увидишь… Соглашеньице сейчас с тобой заключим, милок. Распишешься кое-где… Кровью! – У тебя бабуся, прямо, как в штатских фильмах – кровью! – Лешка захохотал. – Надо же, удумала, старая! Надеюсь, не душу свою продаю? – Не душу. – Бабка ушла за печку и там завозилась, загремела чем-то. – Так, предосторожности ради. Должна же и я иметь гарантии, что ты меня… как там у вас, у молодежи говорится – не бросишь? – Не кинешь… – Во-во, не кинешь. Кулачком пока поработай. – Чего? – не понял гость. – Ну, пальчики посжимай, поразгони кровушку… Федотиха вынырнула из-за печки с внушительных размеров шприцом, кубиков на десять, никак не менее. Ухмыльнулась: – Не бойся, не больно… Брали ведь когда-нибудь кровь из вены? – Да брали… – Лешка подставил руку и усомнился. – А вообще, не много ли для росписи-то? Игнорировав вопрос, старуха перевязала повыше локтя жгутом и ловко – медсестрой когда-то работала, что ли? – уколола иглой в вену. Действительно, не больно. И вполне профессионально, уж тут ничего не скажешь. В шприц медленными толчками потекла густая темно-красная кровь. Вену задергало, не сильно, а эдак даже приятно, словно бы чуть-чуть дернуло током. Током… Как вот сегодня Лешку… – Чего там хоть с Лехой-то приключилось, не в курсе? – А Бог его… – Федотиха скривилась. – Говорят, в щитке ковырялся, да кто-то невзначай фазу врубил… В щитке… Фазу… Не слишком ли сильно бабка разбирается в электричестве? Впрочем, она и машину водит… – Ну, вот и славненько, – вытащив из вены иглу, Федотиха, нацедив немножко крови в подвернувшуюся пробку от «Пепси-колы», по-хозяйски прибрала шприц в стол. И зачем ей столько крови? На подпись бы и куда меньше хватило б. Пьет она ее, что ли? Ну, да черт с ней, с бабкой, лишь бы помогла, старая! – Пиши. – Федотиха вытащила из залавка лист белой бумаги формата А-4 и шариковую ручку за три пятьдесят. Продиктовала: – Я, такой-то такой-то, год и место рождения, паспорт и ИНН… – Э, бабуся, – вскинул глаза Лешка. – Я паспорт и ИНН не помню. ИНН, по моему, и нет еще у меня… – Плохо! Ладно, оставь место, я потом сама впишу… Пиши далее – обязуюсь в строгости исполнять все условия устного контракта, заключенного с гражданкой Иваньковой А.Ф. – С кем, с кем? – С Иваньковой Аграфеной Федотовной, – терпеливо пояснила старуха. – Это я и есть. Число поставь, а подпишись уж, как договаривались, кровью. На вот тебе перо! – Ну и агрегат! – Юноша изумленно взял в руки заржавленное перо на желтом лаковом древке. – Копье целое. Как хоть им пользоваться-то? – В чернила…тьфу-ты, в кровь окунай да расписывайся. Пожав плечами, Лешка так и сделал. А куда деваться – сам ведь пришел, не силком привели. Федотиха удовлетворенно кивнула: – Пусть пока полежит, просохнет. – Бабусь… – шмыгнул носом Лешка. – Хорошо бы это, перекусить бы чего. – Там, в печке, щи. Наливай сам – мне уж некогда. – Что-то шепча, бабка вновь скрылась за печью. И что она там возилась, машину времени настраивала, что ли? Нет, не похоже эта печка на машину времени, уж, как выглядит машина времени, Лешка знал хорошо. Два варианта. Первый – с колбочками и транзисторами, как в старом фильме «Иван Васильевич меняет профессию», и второй – в виде стремительного угловатого автомобиля из американского – тоже довольно старого – кино «Назад в будущее». Печь ни на разноцветные дымящиеся и клокочущие колбы, ни – уж тем более – на автомобиль отнюдь не походила, а следовательно, и… – Поел? – Федотиха выбралась из-за печи, уже в накинутой на плечи куртке. Опасливо посмотрела в окно, на грозовую тучу, и поторопила. – Скорей доедай, как бы не опоздать. Лешка живо отставил недоеденную миску в сторону. А неплохие щи оказались у бабки, жирные такие, наваристые. Вышли, уселись в «Таврию». Бабка завела мотор и, не прогревая, тронулась с места. Мягко покачиваясь на ухабах, автомобиль выехал на грунтовку и. ускоряя ход, покатил к лесу. Стемнело, начинался дождь, редкие капли которого – пока еще редкие – ударили в лобовое стекло. Заурчали дворники. Вскоре впереди показалась повертка. Та самая, к Черному болоту. Переваливаясь с боку на бок и натужно ревя двигателем, «Таврия» преодолела тракторную колею и остановилась почти у самой болотины. Федотиха заглушила двигатель и скривила губы: – Приехали, вылезай. – Вижу… Выбравшись из машины, Лешка быстро осмотрелся и облегченно перевел дух – пронзенного стрелою Вовки вроде бы нигде не наблюдалось. – Не смотри, не смотри, – усмехнулась бабка. – Все равно ничего не увидишь. В небе вспыхнула молния, прогремел гром. – Торопись, торопись, парень! – подогнала Лешку старуха. – Вставай-ка во-он к тем кусточкам! Видишь, где пень? – Этот, трухлявый, с поганками? – Ну! Запомни его хорошенько. Туда и будешь серебро-злато класть, а уж так – как Бог даст. Главное, положить… Лешка усмехнулся: – А не боишься, что не долежит золотишко-то? Приберет кто-нибудь. За ягодами пойдут, за брусникой, и… – Смеешься, что ли? – хмыкнула бабка. – На Черное болото – за ягодами?! Дураков нет! Ты положи, главное, и жди ближайшей грозы, понял? – Чего уж тут непонятного? Грозы, значит, ждать… А зимой? – А зимой будешь сокровища копить-добывать! – Федотиха гулко засмеялась. – тут уж так все устроено, что без грозы – никак. А как именно и когда все происходит – то человечьему разуму не подвластно! – Но ты-то ведь кое-что знаешь? – Вот именно, что – кое-что… Ну, что встал? Иди давай, а то опоздаешь. Юноша сделал пару шагов и тут же угодил в трясину, да так, что едва выбрался, утопив в болотине левый кед. Снова вспыхнула молния. И громыхнуло, да так, что заложило уши. Умостившись на кочке, Лешка зло сплюнул и оглянулся к бабке… А не было уже рядом ни бабки, ни «Таврии»! Уехала, змеюга такая! И как умудрилась так незаметно… Обманула! Или, может, просто не вышло ничего, не получилось? В небе вдруг показалось солнышко, желтое и веселое, подул ветер, унося так и не успевшую пролиться неудержимым ливнем тучу прочь, к горизонту, куда-то к дальнему лесу. Неподалеку, в кустах, радостно защебетали птицы, где-то рядом, прямо над ухом, зажужжал шмель. Что ж, придется пешком выбираться. Лешка упрямо сжал губы. Значит, так! Сначала – к бабке, пускай что-нибудь другое придумывает, а то ишь, свалила, хитрая какая! Да, сначала к бабке, а там дальше видно будет. Перепрыгнув по кочкам, Лешка выбрался на сухое местечко, снял с ноги правый кед и, матерно выругавшись, швырнул его в болото, вслед левому. После чего засучил штанины и босиком зашагал к лесу, к грунтовке… В траве вдруг что-то блеснуло. Лешка нагнулся, посмотреть… и вдруг услышал плач. Тихое такое рыдание где-то совсем рядом. Показалось? Нет, точно кто-то плакал! Вон там, в ельнике! Оглядевшись по сторонам – лес стоял тихий, спокойный, лишь где-то далеко, на Черном болоте, изредка кричала выпь – юноша осторожно подкрался к ельнику… Под невысокой раскидистой елкою, уткнувшись лицом в мох, кто-то всхлипывал, дрожа всем телом. Можно сказать, рыдал даже. Бедняга… Одет… Черт! Одет – в малиновый недешевый полукафтанец, украшенный серебряной плющенной проволочкой – битью, да подпоясанный желтым шелковым кушачком – нет, отнюдь не бедняга это плакса, скорей – богатяга! Какой-нибудь купеческий сын или даже боярин… Купеческий сын… Стоп! А ведь, похоже, получилось! Ну да, получилось, иначе б откуда… – Эй! – наклонившись, Лешка потеребил плачущего за плечо. – Ты что тут так рыдаешь? Трактор в болотине утопил? Паренек – это был именно что небольшой парнишка, лет, может, четырнадцати или чуть больше – испуганно дернулся, оглянулся – светлоголовый, с припухшим от слез лицом и серыми заплаканными глазами. – Ну, не реви же! – Юноша успокаивающе улыбнулся и присел рядом. – Лучше расскажи вдумчиво – что с тобой приключилось… – Тяте-е-еньку полонили-и-и-и… – шмыгая носом, поведал отрок. – Остальных всех поубивали, ироды… – Угу. – Лешка кивнул. – А ты, значит, убег! – Как увидал татей – в болотину кинулся… – мальчишка набожно перекрестился. – Тем и упасся, спаси и сохрани, Господи! – А тятенька-то твой кто? – Купец Ерофей Размятников! – с неожиданной гордостью выпалил отрок. – А я – евонный сын, Ерофеев Иван. Брянские мы, литовцы. В Белев к татарам с торговлишкой ездили, расторговались удачно, да вот еще решили во Мценск заехать, да потом – по всем верховским княжествам, тятенька уж зело хотел соболей прикупить – да во Львове продать, уж там-то соболей с руками бы оторвали. Выгода! – Смотрю, не особо-то вы в выгоде оказались, – усмехнулся молодой человек. – Караван разграбили, купца полонили, а тебя… Не заметили, что ли? Ой, непохоже это на разбойников… – Да как же не похоже, мил человек? Я-то – вот он! – Да, ты-то – вот он, – согласился Лешка. – Только вот, думается мне, тати тебя специально не заметили… Чтоб было кому за отца выкуп платить. Потому, думаю, можешь сейчас смело идти на все четыре стороны, никто тебя здесь больше не тронет – невыгодно. Ну – и меня за одно. Ну, хватит ныть, давай, вставай, идем. – Куда? – Мальчишка послушно поднялся на ноги. – Сейчас сообразим. – Лешка остановился на поляне и задумался. Интересно, сколько здесь прошло времени, после того, как он ушел к Черному болоту? Неделя, две? Листья на березах чистые, зелененькие, без всякой там желтизны – значит, не август, июль, скорее всего. Или вообще – июнь. Впрочем, что гадать, когда спросить можно? – Месяц? – с некоторым удивлением переспросил Иван. – Светозар, июнь по-ромейскому. Вчера как раз был день мученицы Акилины и Святого Трифилия… Слушай, а ты сам-то кто? Лешка ухмыльнулся – о, спросил, наконец. Значит, пришел в себя парень. – И что здесь делаешь? Не тать-ли, случаем? – Ага, тать, без сапог. – Лешка согнал со щеки слепня. – Был бы тать – ты б у меня давно б без кафтана ходил. – Ой! – Мальчишка испуганно схватился за полы кафтанца. – Не бойся, не отниму, – засмеялся юноша. – Охолони-ка малость, дай сообразить, подумать… Значит, так… – Лешка почесал затылок. – До села… Амбросиево, кажется, называется… да, Амбросиево… по большаку километров пять… – Амбросиево?! – вдруг всколыхнулся отрок. – Знаю Амбросиево, проезжали. Большое такое село – десяток дворов и рядок. Только, по-моему, его татары пожгли… не все, но половину изб – точно. – Это плохо, что пожгли. – Алексей поджал губы. – Как бы не сгубили старосту да мужиков… Я ведь их знаю, да и они меня вспомнят, должны, по крайней мере… Не скажешь, как тут на большак выйти? – Не-а… – Мальчишка пожал плечами. – Мы ведь нездешние. От болота, на полночь, кажется… – На полночь… На запад, значит… Ну, что ж, Ваня, туда и пойдем, посмотрим, что из этого выйдет. Решив так, Лешка посмотрел в небо… Похоже, что солнце здесь только что взошло и еще пряталось за деревьями, все сильнее разгоняя светло-золотистыми лучиками зеленоватый лесной сумрак. Хорошо было кругом! Тихо, спокойно, благостно. Безоблачное голубое небо предвещало погожий денек, на ветвях деревьев радостно пели птицы, трава под ногами была мокрой от росы… Значит, и вправду – утро. – Так все же, – не отставал Иван. – Кто ж ты такой, человече? Лешка усмехнулся: – Так просто, прохожий. Шел себе, шел, никого не трогал, смотрю – ты плачешь. Дай, думаю, подойду – может, обидел кто? – Да уж. – Отрок посмурнел лицом. – Обидели… Так ты говоришь, за тятеньку выкуп просить будут? – Уж будут, ты мне поверь, – убежденно отозвался юноша. – Иначе б зачем они его в плен взяли? Чтоб песни пел? – А может, идолу какому в жертву?! Тут ведь и язычники есть, двоеверы! – Язычники б и тебя не отпустили. Не схоронился бы – либо сгиб бы в болоте. Чай, трясина! – Трясина… – Иван согласно кивнул и передернул плечами. – Бррр! И как только не утоп? – Богатый, говоришь, купец твой батюшка? – Лешка быстро шагал встреч солнышку. – Да уж не бедный! – хвастливо отозвался отрок. – Тем и горжуся! У нас ведь, сам знаешь, не в Московитии – купцы не хуже бояр. Лавка у нас в Брянске, на рынке два рядка, амбары… – А чем торгуете? – Да всем почти… Сюда вот ремесленный товар везем, сукно, вина фряжские. Во Львов – мягкую рухлядь, кожи, воск иногда… Вообще-то, воск с медом из Вильно везут, цены сбивают… – Поня-а-атно. – Алексей хохотнул. – Конкуренция, одно слово. Вообще-то, разбойнички-то должны бы помочь тебе поскорей до родного дому добраться – денежки привезти, тятеньку выкупать. Иван задумчиво покачал головой: – Уж, и не знаю… Пока не больно-то их помощь видима… Постой-ка! А ты сам-то не из татей? – Да спрашивал ты уже! – досадливо отмахнулся Лешка. – И одет ты срамно, – продолжал отрок. – Босиком, руки голые… Юноша поежился – и в самом деле, одежка-то был не очень – кеды в болоте утопли, футболка – зеленая, с желтыми латинскими буквицами… Подарочек почтальонши Ленки… Ванька прав – прикид стремный. За бродягу запросто примут, тут ведь по одежке встречают. Эх, знакомых надо искать, знакомых… И соврать чего-нибудь… Что вот только? Подождите-ка… Парень-то говорит – сейчас июнь-месяц. А тогда… А тогда – август на дворе был… или конец июля, но уж никак не июнь… Значит, что же? Лешка похолодел, остановился: – Какой сейчас год, Ваня? Ну, лето на дворе которое? – Лето? – Отрок смешно наморщил нос, задумался. – Ммм… Шесть тысяч девятьсот сорок девятое. – Это – от сотворения мира, – покивал уже знакомый с подобными тонкостями Лешка. – А от Рождества Христова? – От Рождества Христова? Ммм… Так… От этого вычесть то… а в остатке тогда… нет, не так… ага, вот… Одна тысяча… Одна тысяча четыреста и сорок один год прошел от Рождества Христова! – Тысяча четыреста сорок первый… – Ну ты и вопросы задаешь – прямо, как тот дьячок, что меня грамоте учил! Ух и тяжелая же была у него рука – бывало, как разложит на лавке, да ка-ак всыплет розог… Вот потому я такой и умный! – Тысяча четыреста сорок первый, – задумчиво повторил юноша. – А тогда был – тысяча четыреста сороковой. Целый год прошел… Нет, не так – всего-то – год! Наверное, могло быть и хуже… – Ну, что ты там шепчешь? – оглянулся Иван. – Так ведь и не сказал даже, как тебя кличут? – Кличут меня обычно – выпить, – оторвавшись от мыслей, пошутил Лешка. – Алексеем меня зовут, будем знакомы! – А кто ты? – никак не отставал парнишка. Вот уж любопытный! – Босой и одет чудно. Но на простого мужика не похож – и речь не та, и ухватки… – Приметливый ты чувак, как я погляжу? – Что?! – Ну, больно внимательный. – Так я ж купецкий сын! Мне нельзя ротозействовать – вмиг прогорю. Так кто ж ты? Лешка отмахнулся, словно от овода: – Сам-то догадайся, коли такой умный. Ваня неожиданно улыбнулся: – А и – пожалуй. Страсть, как люблю всякие загадки разгадывать! – Ну, вот и догадайся, уж сделай такую милость. – Ты не из простых, это точно, – на ходу рассуждал отрок. – А одет так… потому что сбежал от татар, верно?! – Догадливый ты парнишка, Иван! Мальчик весело улыбнулся: – Я ж говорил, что я умный, – не зря дьячок столько розог извел! – Не зря… – Юноша усмехнулся. – Давай, продолжай дальше, очень интересно послушать. – Уж продолжу… Не из простых, сбежал от татар, говоришь немножко чудно… Скорее всего, ты – воин… И долго жил где-нибудь в чужих землях. Лешка даже остановился и уважительно посмотрел на отрока: – Однако! В самую точку бьешь, чувачок. – Воин ты тоже не из простых, – ободренный, уверенно продолжал Ваня. – Видно, что привык командовать… туда, мол, идем, сюда… Меня даже не спрашивал – пойду ли… – А куда ты денешься? Отрок улыбнулся: – Вот и я о том. Значит, воин – и не из простых. Ну, на знатного боярина, извини, не очень похож – ты б тогда со мной, как с равным, не разговаривал… Рода ты древнего, может, даже – очень… Но – разорившегося, захиревшего… Не боярин, но и не простой дворянин-служака… Сын боярский! Угадал? – В точку! – Давай-ка передохнем немного, Алексий, – попросил отрок. – Посидим немножко, а то что-то устал… Заодно и поговорим. Мальчик уселся на поваленный ствол дерева, рядом присел и Лешка. Усмехнулся: – Будто мы и так с тобой не говорили – молчали. – Э, нет, – хитровато улыбнулся Ваня. – То не разговор был, так, присказка… Деловой разговор вот теперь будет. – Деловой разговор? – Юноша и не скрывал удивления. – А тебе сколько лет-то, Ванюша? – Четырнадцатое лето идет, – снова улыбнулся отрок. Лешка пожал плечами: – Ну-ну… И о чем будет деловая беседа? – О деньгах, о чем же еще-то? – О деньгах?! – вот тут уж Лешка удивился по-настоящему. Хмыкнул: то же еще – финансист сопленосый! – Именно о деньгах, – без тени смущения заверил Иван. – О чем еще могут серьезно разговаривать деловые люди? – Ну, давай, говори о деньгах, черт с тобою! Бизнес-план не забудь обсказать. – Юноша махнул рукой и расхохотался. А отрок, наоборот, сделался крайне серьезным: – Хочу тебя нанять, Алексей. – Нанять?! – Да, нанять. Человек ты, судя по всему, опытный, бывалый – а я слаб и меня сейчас любой может обидеть. Потому я бы попросил тебя сопровождать меня до Брянска. – До Брянска?! – Лешка покачал головой. – Вот незадача, а мне, вообще-то, в другую сторону. – В какую? Впрочем, ты не дослушал. Я ведь хорошо заплачу, очень хорошо, можешь быть уверен! А коль не доверяешь моему купецкому слову – можем по пути письменный договор составить, написать грамотку… Ты не сомневайся, дело для чести твоей не зазорное – в иных землях не мало достойных рыцарей служат торговому люду, в той же хоть Венеции, в ганзейских городах, в Великом Новгороде. – Да я не о чести беспокоюсь, – отмахнулся Лешка. – Мне-то бы на юг надо, к Константинополю ближе… Твой Брянск уж никак не по пути приходится! Ваня широко улыбнулся: – Да как же не по пути-то?! Как раз по пути! Из Брянска я человечка пошлю за отцом, с выкупом, а сам сразу во Львов, с товарами – торговое дело такое, времени зря терять нельзя, враз обойдут! А из Львова, коль уж тебе так к грекам надобно, прямой торговый путь – в Валахию, в Варну. Хороший путь, удобный – это тебе не через Дикое Поле тащиться. В Варне сядешь на корабль – вот тебе и Царьград. Красота! Ну, соглашайся! Уж теперь тебе и раздумывать нечего. Лешка усмехнулся – больно уж ухватистым малым оказался его новый знакомец. Да ведь и не беден, если, правда, не врет… Нет, судя по кафтану – не врет. Богат, богат купчина! Что же касается Константинополя, то… да, пожалуй, через Львов до него будет куда удобней и безопасней добраться… несмотря на турок. Валахи, кажется, им дань платят. Так и император Иоанн Палеолог – тоже турецкий данник… – Ладно. – Алексей улыбнулся. – Будем считать, уговорил. – Вот и славно! – Парнишка с силой хлопнул юношу по плечу и церемонно приложил руку к сердцу. – Уверяю, ты нисколько не прогадаешь! Теперь об оплате… Предпочитаешь в талерах или дукатах? Или, может быть, в московских или ордынских деньгах? – В ромейских лучше бы! – Лешка расхохотался. – В ромейских? – Иван презрительно хмыкнул. – Так ведь они почти все порченные, по золоту указанной цене не соответствуют… Впрочем, как знаешь… – Могу и дукатами взять, – поспешно поправился юноша. – Или талерами. – Договоримся… В Царьграде обычно платят четыре мелкие серебряхи – аспры – в день, так? – Ну, так… – согласно кивнул Лешка. – А я тебе положу ровно в десять раз больше – это больше двух бизантинов! – Что ж, сумма приличная… – Уж конечно! Однако, я свою жизнь ценю. И, сказать тебе честно – нанимать воина в силе – оружного, с конем, со слугами – мне бы обошлось куда как дороже. – Обязательно воина нужно нанять? – Обязательно! – резко выпалил отрок. – Здешним простолюдинам я совершенно не доверяю! – А мне доверяешь? – А ты – не здешний. К тому же – крученый – уж я в людях разбираюсь, поверь! Судя по мускулам – уж приходилось тебе помахать сабелькой! – А может, я весло на турецкой галере ворочал? – От весла мускулы по другому… – Все-то ты знаешь! – Так я ж и говорю – умный! Таким вот образом и заключили устный контракт. Как не преминул заметить юный бизнесмен – обоюдовыгодный. Между тем лес становился все реже, и вот уже за деревьями показался большак – широкая грунтовка с глубокой, наезженной тележными колесами, колеей. Выйдя на дорогу, путники остановились, внимательно посмотрев в обе стороны, и, завидев маячившие впереди слева избы, дружно туда и направились. – Да, это и есть Амбросиево, – когда подошли ближе, негромко заметил Иван. – Вон рядок, вон избы… А вон – пожарища. И в самом деле, половина села была сожжена, правда, судя по обгорелым пустошам, вряд ли сие произошло недавно, скорее всего – где-то ранней весною. Кое-где уже белели новые срубы, над одним из них, ближнем к дороге, деловито стучали топорами плотники. – Бог в помощь, работнички! – подойдя, первым поклонился Ваня. Лешка уже перестал удивляться его оборотистости, лишь мельком отметил какое-то несоответствие между горькими слезами отрока и вот этим – совершенно иным – его поведением. Впрочем, наверное, слезы – слезами (отца-то, чай, жалко!), а дело – делом. Одно слово – купец. – И вам того же, – путников внимательно осмотрел рыжеватый цепкоглазый мужик, по всей видимости – артельный староста. – К кому путь держите? – К старосте, Кузьмину Епифану, – вспомнил имя Лешка. Артельщик показал рукой: – Эвон его изба. – Знаю… – Так ты, выходит, здесь и раньше бывал? – едва отошли, поинтересовался Иван. Юноша усмехнулся: – Бывал, а как же… Может, и вспомнит меня староста. Должен вспомнить! Изба старосты, ничуть не обгорелая, располагалась сразу за торговым рядком, напротив деревянной церкви с изящной, крытой серебристой осиновой дранкой, маковкой. Точно такой же дранкой была покрыта и четырехскатная – вальмовая – крыша обширного, рубленного в лапу, дома старосты, стоявшего на высокой подклети и со всех четырех сторон окруженного галереей – гульбищем. Не бедный был домик. Да и двор – не бедный, просторный, с многочисленными хозяйственными постройками – амбарами, баней, овином. Рядом с домом, на лугу, паслось с десяток коров, охраняемых кудлатыми псами. Почуяв чужих, собаки вызверились, зарычали… – Кто такие? – поднявшись из травы, недружелюбно осведомился подпасок – веснушчатый рыжий парень лет пятнадцати. – Ты бы собачек-то того, прибрал, – сквозь зубы посоветовал Алексей. – Хозяин, староста Епифан, где? – Во дворе быть должон, – лениво отозвался парень. – Если не на гумне… – Так сходи, позови! – не выдержал Ваня. Подпасок ухмыльнулся: – Ага, позови… А коровы? – Ну, тогда прибери собак! – Откуда я знаю, кто вы? – Эй, Митря! – закричали вдруг от ворот усадьбы. – Ты с кем там собачишься? – Да бродяги какие-то… Видать, побираться пришли. – Так гони их в шею! – Ужо, прогоню… – Пастух с явным наслаждением посмотрел на собак. Те, поймав его взгляд, зарычали на чужаков еще злее, угрожающе так, словно вот-вот разорвут. – Кафтан сымай! – воровато, оглянувшись на усадьбу, вдруг приказал Митря. – Тебе, тебе говорю, малой. – Что?! – Иван возмутился. – Кафтан?! – Кафтан, кафтан… И кушак не забудь. И сапоги. Ну, быстрее, что встал? – Пастух нахально усмехнулся. – Сейчас, псам мигну – разорвут на кусочки! – Смотри, как бы тебя потом хозяин не разорвал! – надменным тоном вдруг произнес Алексей. – А ну, живо зови старосту… – Ага, счас! Лешка сжал зубы. А ведь спустит-таки псов, сукин кот! Разорвут… Вернее, разорвали бы хоть кого… да только не Алексия Пафлагонца, акрита, воина ромейской пограничной стражи! Учили в страже на совесть, пользоваться всем – не только оружием, но и всеми предметами, его заменяющими. Как во-он тот камень… Впрочем, а зачем камень? – Снимай свой кафтан, Ваня, – понурив голову, посоветовал Лешка. – Такая уж, видать, наша судьба… Пожав плечами, отрок снял пояс и принялся расстегивать пуговицы, красивые такие, из темного полированного дерева… Скинуть кафтан Иван не успел… Лешка как-то так, незаметно, не сделав ни одного резкого движения, оказался за спиной пастуха. Ласково ухватил рукою за шею – собачки даже не шелохнулись… – Убери собак… Быстро, не то сверну шею! – Пусти-и-и… Лешка надавил парню на кадык: – Ну?! – Пошли вон, пошли, вот я вас! – испуганно закричал пастух. – Прочь, кому сказал? Собаки, рыча, отошли в сторону. – Теперь зови старосту. Громко! – Епифан Кузьмич! – громко, что есть силы, заорал Митрий. – Епифан… – Чего орешь? – из ворот усадьбы вышел-таки, наконец, староста – высокий мосластый мужик с черной окладистой бородою и внимательным взглядом. Одет староста был по-простому – в летнюю посконную рубаху с вышивкой, подпоясанную тоненьким кумачовым кушаком. Голову прикрывала сдвинутая набекрень зеленая суконная шапка. – Чего звал? – староста окатил всех неприязненным взглядом. Лешка ухмыльнулся: – Здоров будь, Епифане! – И тебе не хворать. Откель будете? – Смотрю, не признал, Епифане? – Господи! – Староста вздрогнул и пристально всмотрелся в лицо юноши. – Господи, никак. Алексий! Вот те на-а! Жив значит. А мы ведь, грешным делом, думали, сгинул! – К татарам в полон попал, – пояснил Лешка. – Насилу убег. Епифан широко улыбнулся: – Ну, заходи в дом, будь гостем! Это кто с тобой? – Купца Епифана Кузьмина сынок, Ваня… Домой, в Брянск, возвращается, отца-то разбойники пленили, выкуп требуют. – А, то-то я гляжу – у мальца, вроде, лицо знакомое… Ну, заходите. Путники поднялись по широким ступеням крыльца. – Марфа! Марфена! – поднимаясь следом, громко закричал Епифан. – А ну, сгоноши девок, пущай обед тащат! Да не забудь кваску – гости у нас. – Староста повернулся к Лешке, усмехнулся. – Гляжу, не сладко в татарах пришлось – поизносился весь да и бос. – Хорошо, хоть такой убег. – Слави, Господи! Вот что, я тебе одежку-то дам. Не взыщи только – не Бог весть какую, может, и с заплатками, да и сапоги старые… Но все ж лучше, чем почти голым-то щеголять! – Вот за это большое спасибо тебе, Епифан Кузьмич! – искренне обрадовался юноша. – На первое время хоть какая одежка сгодится, лишь бы не голышом. Староста ухмыльнулся: – Инда, велю принести… Переодевшись, Лешка с удовольствием прошелся по горнице. Рубаха, правда, посконная, зато чистая, да и сапоги, хоть и старые, а пришлись в пору. Ну, начало есть, остальное раздобудем. – Ничего, Ванька. – Юноша весело подмигнул отроку. – Прорвемся! Тот скривился: – А я и не сомневаюсь! Обедали по-простому, хоть и не постный выдался день, скоромный. Крапивные щи с льняным маслом, каша из ячневой крупы, рыба. Рыбы было много: жареные караси, лещи, томленные с духовитыми травами, три вида ухи – налимья, хариусовая, окуневая – да еще пироги-рыбники. Запивали все хмельным кваском – холодненьким, с ледника. Лешка вяло рассказывал наспех сочиненную историю о побеге из татарского плена, явно рассчитывая на невнимание хозяина дома. Тот и в самом деле слушал в пол-уха, видать, были сегодня и куда более важные дела, чем сидеть тут, в горнице, да калякать с гостями. Лешка даже вздохнул: – Что-то не весел сегодня, Епифане. – А, будешь тут весел. – Епифан с досадой махнул рукой. – Тати лесные уж так надоели всем – хуже шершней! И, главное, ведь не выловить их никак, не сладить. – Как это – не сладить? – удивился юноша. – А князь что? Вы под кем сейчас? Староста приосанился: – Я-то однодворец, надо мной господов нету! – Я не про господина, про князя, – усмехнулся Лешка. – Кому налог платите? – Налог? – Ну, виру, или дань, как там у вас… – Когда кому, – степенно пояснил Епифан. Крупные, в синих прожилках, руки его беспокойно заерзали по столу. – Когда белевцам платили, когда – Василию, князю московскому, когда Дмитрию – тоже московскому князю, они ведь сейчас с Василием разодрались, все трон поделить не могут. – Так тогда им и не платите. – Юноша засмеялся. – Пусть сначала промеж собой разберутся! – Так мы и не платим. Литовцам платим, вроде как под Литвою сейчас… – Староста задумчиво погладил бороду. – Оно все бы ничего, кабы не разбойники, тати. Засели черт-те где по урочищам – нет никакого сладу. – А договориться не пробовали? – Да пытались, что ты – те ни в какую! Эвон, избы сожженные видал? Думаешь, это татары иль московиты? Шишь! Тати! – Староста вдруг замолк, осененный какой-то внезапно пришедшей мыслью. Посмотрел на гостей, ухмыльнулся: – Слушай, Алексий… Нам вот как раз такого воина, как ты и не хватало – с татями справиться! Помоги, а? Лешка усмехнулся – ну, вот еще, не больно-то надо в чужие дела лезть: – Сами-то вы что ж? – Да у нас же хозяйство, пойми, нет у нас времени иные дела крутить. Мы уж с мужиками надумывали охочих людей нанять. По-осени, чтоб было, чем расплатиться… – Не. – Посмотрев на внимательно слушавшего весь разговор отрока, Лешка отрицательно покачал головой: – Не могу я сейчас вашими делами заняться. Вон, сыну купеческому слово дал в Брянск доставить! – Так ведь и доставишь, запросто! – Староста неожиданно просиял. – Мценский купчина Окладников как раз в Брянск через пять ден собрался. С ним и поедете – во многолюдстве, безо всякой опаски! А до тех пор, уж помоги, сделай милость… Много хорошего про тебя прошлолетось мужики рассказывали. Знаю, воин ты умелый. Помоги, а? Хотя б советом каким… А уж мы в долгу не останемся. – Ну что, Иване? – Лешка хлопнул парнишку по плечу. – Поможем, что ль, местным? – Ну, коли уж так… Отчего не помочь? – не очень-то охотно согласился тот. – Но – только что сможем за три дня. Купец Окладников, думаю, нас ждать не будет. – Успеем! – азартно воскликнул Епифан. – За три дня – успеем! К тому же, у татей-то немало всякого добра наворовано – вот бы отобрать неправедное! – Ага. – Юноша хмыкнул. – Отбери, попробуй.Сказание о нашествии Едигея
Ну, раз назвался груздем, так полезай в кузов! Обещал помочь – так уж помогай, без дела-то не сиди. Вот, по такому принципу Лешка сейчас и действовал, вспоминая все, чему научился в Константинополе, да и так, логически размышляя. Ближе к вечеру, в избу старосты набились дюжие молодые парни – косцы, нанятые всем селом в складчину на июнь месяц. И Лешке тогда стало понятно, для чего он так нужен был Епифану, ну, конечно – сила у сельчан была – косцы, у них ума – опытного в воинских делах человека! – не было. Так что Лешку им словно Бог послал! Так можно выразиться. Особых иллюзий в отношении себя юноша, правда, не питал – парень как парень – однако, и ни самоуничижался – все ж таки опыт, надо признать, имел. Сразу после обеда – до прихода косцов еще – уселись с Ванькой в сенях, за выскобленным добела столом, на котором Лешка принялся рисовать притащенным из печки углем. – Вот она – банда… Ну, тати… – Он нарисовал кружок посередине стола. Подумав, пририсовал череп и перекрещенные меж собою кости. – Что им надо? – Грабить, чего еще-то? – Я имею в виду – для жизни. – А… – Отрок задумался. – Ну, где жить надо, чего покушать, кому сбыть награбленное… – Правильно, – согласно кивнул Лешка. – Вот мы и нарисуем. Вот так… «Еда», «Схрон», «Сбытчики»… ну, еще – «Связь». Кто-то ведь должен бандюков на купеческие караваны наводить, вот, как на твой… – Ну да, конечно. – Епифан сказал – они тут все деревни терроризируют… – Чего?! – Ну, не дают жизни. Значит, местных помощников исключаем. Уж больно здешние людишки на этих самых татей злы. Нет, помогать не будут. Откуда тогда еда? Поддержка? – Может, нападают на кого? – Ага… Из-за какого-нибудь куренка… Мелковато мыслишь, умник! Нет. Есть у этой бандочки какая-то нехилая крыша! – Крыша? – Ну, покровитель какой-то имеется… Амбросиево чье село? – Наше, литовское… – Значит – московский князь воду мутит, тут и думать нечего. – Или татары. – Или татары, – согласно кивнул юноша. – Ну, с крышей – это пусть потом сами разбираются, наше дело – банду вычислить. А как ее вычислить? – Как? Лешка насмешливо посмотрел на собеседника: – Эх ты, а еще умным себя считаешь! Соглядатаев их надо взять! Курьеров! Смекаешь? – Ну да, ну да… – Ваня закусил губу. – Кажется, я в тебе не ошибся! – Кажется? – Да уж, не ошибся. – А курьеров не из местных искать надо… Но и не из чужаков. Чужаки-то что могут о местных делах знать? – Само собой. – Тогда – среди кого? Отрок задумался: – Купчишек мелких можно пощупать, приказчиков, проводников… – Верно, верно… – Скоморохов там всяких… артельных… – Артельных? – Лешка хлопнул ладонью по столу. – В самую точку, Ваньша! Их в первую очередь и проверим.
Староста Епифан с помощниками с Лешкиными доводами согласился сразу. И – почти сразу же – буквально на следующее утро был получен результат. Лешка как раз сидел на крыльце, точил бруском ржавую, подаренную старостой саблю – ну, уж какая нашлась… Видел, как пробежал по двору неприметный мальчонка. Дасразу к недостроенному амбару, откуда слышался командный голос хозяина. Как только парнишка юркнул в амбар, Епифан сразу замолк. Потом вышел на двор и быстро направился к Лешке. Тот с интересом ждал новостей. – Нашли гада, – подойдя ближе, взволнованно прошептал староста. – Артельный нарядчик Елмошка с утра к Черной болотине бегал. Говорят, не впервой уже. Места там колдовские, дикие – с какой это надобности честному парню там шляться? – Да уж, – согласился Лешка. – Действительно – с какой это надобности? Хорошо… – Отложив саблю, юноша поднялся на ноги. – Однако, торопиться не следует. Сначала надобно все хорошенько обдумать. – Да чего уж тут думать, – гневно сверкнул глазами Епифан. – Взять за шкрябень поганца да потолковать как следует! – Э, нет, – Лешка возразил с ходу. – Этак и спугнуть можно… Епифан, ты, кстати, Ваньку нигде не видал? С утра куда-то запропастился. Потеряется еще, с кого я тогда бабки за охрану срублю? – Да на сеновале он, Ваньша, дрыхнет… Вроде. Так что с Елмошкой-то делать? – Ладно, потолкуем, – вздохнув, согласился юноша. – Только взять его нужно будет осторожненько, чтоб другие артельщики не видали. Епифан засмеялся: – Ну, это само собой. Пойду, скажу парням… Проводив глазами старосту, Лешка немного постоял на крыльце и пошел к сеновалу. Постучав о бревна подвернувшейся под руку палкой, позвал: – Ванька, эй, Ванька! Тишина. Так крепко спит, что ли? Юноша подошел к лестнице и полез наверх: – Вань! Ванька… И тут вдруг наконец донеслось шуршанье соломы, из-под которой показалась недовольная Ванькина физиономия: – Ну, что орешь? Сплю я. – А чего такой красный? – Жарко… Позади, у ворот, вдруг послышались громкие возбужденные голоса. Лешка оглянулся, увидев быстро идущего через двор рыжеватого цепкоглазого мужика – артельного старосту. Интересно… Может, косцы чего напортачили? Юноша живо зашагал следом, увидев уже идущего навстречу Епифана. – Что, что случилось? Чего шум? Артельщик скорбно снял с головы шапку: – Паренька нашего, Елмошку, зарезали у ручья… Может, сходим вместях, поищем татей? Лешка чуть не споткнулся. Ну…
Глава 6 Июнь 1441 г. Окрестности Мценска Газеты
Газеты надо читать!…и дела пошли. Гнусные, прямо скажем, дела. И кому это Елмошка понадобился? – Да пес его знает, кому? – почесал затылок артельщик. – Может, на лазутчика татарского наткнулся. – Может. – Староста Епифан озадаченно кивнул. – Коли так, дело плохо… А, все равно к боярину придется за помощью посылать. Пойду, людей кликну… Вы тоже посматривайте, – подумав, добавил он. – Верно, малый отрядец нехристей где-то рядом шатается. Был бы большой, не ждали бы, не высматривали – напали б сразу. Лешка с этим вполне был согласен. Тем не менее, задержав в воротах артельщика, попросил поподробнее рассказать про убитого. – А ты кто такой? – вскинулся было мужик. Не рассказал бы ничего, да Епифан поспешил подойти, представил юношу: – То мой приятель старый, воин опытный. Ты уж ему, Семен, расскажи, что просит. Худа не будет. – Ну уж… – Артельщик пожал плечами. – Коли ты, Епифан, просишь… – Он цепко посмотрел на Лешку. – Ты вот что, парень… Мне тут особо некогда – сруб достраивать надо да Елмошку убиенного хоронить. Вот ты к погосту-то и приходи, к могилкам. Там и поговорим. – Что ж вы его, прямо сейчас хоронить собираетесь? – А чего ждать-то? День-то вон какой жаркий. Утерев пот, Семен вышел со двора старосты. У сруба уже гомонили артельщики, жалели так незадачливо погибшего Елмошку, сходясь в одном – хоть и никудышний был парень, да ведь безобидный. И кому понадобилось жизни его лишать? Оно и выходит – татарам. А раз так, опасаться надо.К-ф «Брильянтовая рука»
Могилку вырыли быстро, у самой оградки, так же быстро зарыли. – Земля тебе пухом, Елмоша! Постояли, сняв шапки, послушали, как потный от жары дьячок гнусаво прочел заупокойную молитву, и снова вернулись к срубу. Буднично так, словно бы ничего особенного не случилось. Лешку даже покоробило подобное отношение – все ж человека похоронили, не собаку бездомную. – Семене… – Юноша догнал артельщика. Тот обернулся: – А, это ты… Замедлив шаг, махнул своим – идите, мол, я скоро. Пожевал губами: – Ну, вот и схоронили раба Божьего Елмошку, Елмошку Ягодника. Царствие ему небесное. – Царствие… – покивал Лешка. – А почему – Ягодник? – Ягоды шибко любил, Елмошка-то… – Семен усмехнулся. – Частенько к болотине за черницей бегал. Бывает, прибежит – вся морда синяя. Вот, видать, и сей раз собрался… да не вышло. Артельщик вздохнул. – Да уж… – Юноша тоже вздохнул. – Судьба… А он на какие болота ходил? – Да Бог его знает. Мы ведь не здешние, тутошних местов не знаем, а Елмошка, поди, у кого из Епифаньевых расспрашивал про ягодные угодья. Не знаю… – А чем он у вас занимался, покойничек-то? – Да так, на все руки, – отмахнулся Семен. – Принеси-подай. Он ведь к нам недавно пристал, по пути – из милости взяли. Может, со временем, и вышел бы толк, да уж теперь что об этом? – Это уж точно. – Юноша согласно кивнул. – А когда он к вам пристал-то? – Да недели три тому… – А где? – На дорожке лесной, недалеко тут… Жалок был, плакал… Злые татарови, мол, отца с матушкой в полон увели, один язм и остался, не бросьте, добрые люди, душу хрестьянскую не погубите. – Вот как? – Лешка задумался – что и сказать, интересные были сведения. Елмошка-то оказывается, в умат подозрительный! Не местный, пришлый, да и из артельщиков его никто толком не знает. – Ягоды, говоришь, любил? – Любил, сердечный… – А ни с кем из ваших не сошелся поближе? – Не, не сошелся. Так, сам по себе был. Не выудив больше ничего интересного, Лешка вернулся на усадьбу старосты Епифана. Походил по двору, посмотрел, как достраивают амбар, пообщался у колодца с девчонками – хозяйскими дочками. Мелкими, востроглазыми, смешливыми. Девчонкам тоже любопытно до нового человека было. Поначалу, правда, дичились, а потом ничего – слово за слово, пошла беседа. Разговорчивыми оказались – страсть. Лешка едва успевал вставлять пару слов, направляя разговор в нужное ему русло. – В лес, небось, часто ходите? – В лес-то? Знамо, часто. И за грибами, и за ягодами, и просто так, да мало ли! – Чернику-ягоду любите? – Кто ж не любит? Только пачкаемся… – А много ль ее нынче, черники-то? – Да есть… – Девчонки задумались. – Только мало еще. Она ведь пошла только, да и сушь сейчас. У болот, правда, много. Да на дальнее болото мы сейчас не ходим, а на то, что поближе, – тем более. Колдовской та трясина считается, много людей там сгибло, а скотины – и того больше. Недаром прозвано – Черное болото. – Так черника-то там растет? – Растет, как не расти? Кто был, говорит – много. Поговорив с дочками старосты, юноша сделал для себя вполне определенные выводы, насчет того, где мог обретаться покойный Елмошка. На Черном болотце, значит! По всему выходит – так. Прогуляться б туда, аккуратненько так посмотреть… Что посмотреть – Лешка и сам не знал, но чувствовал – как-то все меж собой связано: ягодные походы Елмошки, его смерть, и Черное болото. Юноша думал недолго – затянул потуже кушак, да, прихватив старательно наточенную и очищенную от ржавчины саблю, отправился в лес, предварительно расспросив у Епифана дорогу к болоту. Узнав, куда собрался гость, староста лишь головой покачал – суешься, мол, к волку в пасть! О болоте-то жуткие слухи ходили. А может, кто-то их специально распускал, чтобы местные поменьше на болотину шастали? Очень может быть – Лешка почему-то именно к этой версии и склонялся. Простившись с хозяином, и пошел себе, насвистывая «Жанну» – старую песенку «Арии». Вообще-то, если точно, песня называлась «Улица роз», а впрочем, какая разница? Главное, чтобы песня была хорошая.
Жанна из тех королев,
Что любят роскошь и ночь…
Лешка вышел к селу вечером. Оранжевое солнце пряталось за чернеющим лесом, и длинные тени деревьев, казалось, хватали за ноги идущих по большаку путников – возвращающихся с уловом рыбаков, крестьян, бредущих с полей, закончивших на сегодня работу плотников. Увидав юношу, староста Епифан ничуть не показал виду, что взволнован – видать, не совсем доверял даже своим. Постоял на середине двора, заложив за спину руки, лениво покритиковал работников, а когда те ушли в избу, кивнул Лешке – пошли, мол… – Вот сегодня ночью и возьмем татей! – внимательно выслушав рассказ, азартно заявил староста. – Пока косцы здесь, да плотники… В соседней деревне воинский десяток на постое – их тоже покличем, посейчас же пошлю вестника. Ух, и зададим лиходеям жару! Век будут помнить… ежели уцелеют – народишко-то на них зол шибко. – Хватит ли сил? – засомневался юноша. – Разбойники – народ ушлый. Не думаю, чтоб мы к ним вот так, запросто, подобрались. – Дороги перекроем. – Епифан кивнул. – И ту тропинку, что вдоль ручья. А через Черное болото они не сунутся – себе дороже. Староста с силой сжал кулаки – видно было, что лесные тати достали его крепко. Впрочем, не его одного… Спать на усадьбе Епифана Кузьмина сегодня не ложились. Работные люди старосты вооружались крепкими рогатинами, а кое-кто готовил и луки с калеными стрелами. Пришедшие ближе к ночи во двор плотники с шумом точили топоры. Лешка потянулся на лавке – после ужина решил хоть немного выспаться. – А ты что же не готовишься? – войдя в сени, поинтересовался Иван. – Спать, что ль, собрался? Юноша улыбнулся: – А хотя бы и спать! Устал вот чего-то… Ну, да пойдут – разбудят, я Епифана предупредил. Ты-то с нами? – Конечно! – Отрок обиженно сверкнул глазами. – Глядишь, и тятеньку ослобоним… Ох, боязно… Как бы его в суматохе живота не лишили. Ну, да все в руках Господа! Мальчик истово перекрестился и, лукаво взглянув на собеседника, вдруг понизил голос: – Не знаешь, когда выступаем? – Думаю, уж всяко после полуночи, даже и к утру ближе. Пока все соберутся, пока воины с соседней деревни придут… Дело небыстрое. Отрок тряхнул головой: – Ну, значит, успею. – Куда это ты успеешь? – удивился Лешка. – Да с девой тут с одной познакомился. – Иван смущенно опустил очи долу. – Из соседней деревни. Договорились вечерком на старом гумне встретиться… Очень уж я ей понравился… да и она мне. – Во, дает! – Лешка захохотал. – Уже девок клеит! Нашел время… – Да успею, наверное… – Ну, наверное, успеешь, – подумав, кивнул юноша. – А не успею, так догоню! – Догонит он… Смотри, не заплутай… дамский угодник. Девка-то хоть красивая? – Как солнце! Отрок убежал, простучав сапожками по крыльцу, и Лешка, наконец, вытянулся на лавке. Спать ему, честно говоря, не особо хотелось, но немного отдохнуть нужно было – чай, отмахал сегодня уже верст пятнадцать. И все же – уснул, не выдержал. Во сне видал почтальоншу Ленку. Та почему-то ехала на красной «Таврии» бабки Федотихи вслед за медленно идущим по краю соснового бора Лешкой и кто-то кричала. Что – Лешка не расслышал, а потому остановился, повернулся… …и едва не упал с лавки! Ну, привидится же… Протопав по крыльцу, в сени заглянул Епифан с саблей на поясе и коротким копьем в руках. – Проснулся уже? Ну, подымайся – выходим. Лешка, кивнув, уселся на лавке, натянул сапоги и, выйдя во двор, подошел к колодцу. Прогоняя остатки сна, умылся холодной колодезной водичкой. Пригладив волосы, поправил на поясе саблю в подвязанных найденной проволочинкой ножнах. Посмотрел по сторонам, поискал в свете горящих во дворе факелов купеческого сына. Нет, что-то не видно. Заигрался, видать, с девкой. Может, оно то и к лучшему – ни к чему парню соваться в пекло, в схватке от него толку не много. Выступили двумя группами – часть сразу же свернула к ручью, а вторая, большая часть, направилась к лесу. Шли пешком – хоть ночь и выдалась звездной, да все ж темновато было, лишь узенький золотистый серп месяца, повиснув над маковкой сельской церкви, кое-как освещал дорогу. Шли, почти не переговариваясь, тихо и споро – все прекрасно знали дорогу. – Тепленькими возьмем, – радуясь, на ходу потирал руки староста Епифан. – Ужо, покажем, где раки зимуют! Лешка ничего не сказал в ответ, лишь усмехнулся. Не верилось ему почему-то, что все пройдет столь гладко. Разбойники – не слепые котята, уж всяко, ночные дозоры выставили. Встретят… Или – уйдут, если их и вправду мало… Лучше б, наверное, ушли… Хотя – нет, не лучше… – Сворачиваем! – несильно ткнул в бок Епифан. – Тут поосторожней – ямы да буреломы. Староста оказался прав – чем дальше в лес углублялось импровизированное воинство, тем чаще поперек резко сузившейся дороги попадались поваленные стволы. Интересно… А днем их вроде не было… Или были? Резко повеяло сыростью, и лес, кажется, стал реже. Светало, и край неба на востоке уже алел близким восходом. А впереди… – Здесь! – Лешка резко дернул старосту за руку. – Во-он за тем ельником… – Ага, на вырубке, значит. – Епифан кивнул и дал знак своим, чтоб готовились. Шепотом – из уст в уста – пронеслась, прошелестела команда. Бойцы крепче сжали рогатины. И наступила такая звенящая тишина, какая бывает всегда – на миг – перед жарким боем. Когда нервы напряжены до предела, когда кажется – только чихни – и сразу же все начнется… Над самым ухом надоедливо зудел комар. Впереди, в ельнике, фыркнула лошадь. Ага, значит, все правильно! Значит, здесь они! Что же, интересно, часовых-то не… Лешка резко выхватил саблю и повернулся, услыхав за спиной тихий треск обломившегося под чьей-то легкой ногою сучка… – Смотри, не махни только, – усмехнулись из полутьмы. – Не ровен час – и башку срубишь. – Фу ты, черт, Ванька! – опуская саблю, прошептал юноша. – Нагнал-таки! – Нагнал. – Отрок тяжело дышал. – Ну и быстро же вы шли – еле угнался. Чего ждем-то? Юноша кивнул на вырубку: – Приказа… Сейчас, наши с боков обойдут… Ага! Слева и справа от заросшей молоденьким ельником вырубки одновременно прокуковали кукушки. Условный знак. – Ну, братие… – негромко сказал староста. – Пора! Вперед, парни! Они вынырнули из предутреннего тумана, как призраки – бесшумно и неудержимо. Обогнув устроенный – наверняка, специально – завал, ворвались в ельник… Ага, вот они, лошади и повозки! И кострище, и брошенные в траву котелки… – Слева! – вдруг закричал кто-то. – Вон они, тати! Из луков бы, Епифане… – Сам вижу… Староста тут же отдал приказ. Лучники наложили на тетивы стрелы… А враги уже приближались, уже становились все четче размытые туманом тени. Сжав рукоять сабли, Лешка почувствовал знакомый зуд, зуд предвкушенья схватки, радостно-щемящий зуд воина… Последний раз он испытал его тогда, в сквере, у деревенского клуба… – Приготовились! – староста махнул рукой. – Лучники… Вражины вдруг ни с того ни с сего остановились… От них отделилась чья-то бородатая фигура, подошла ближе… – Не стрелять, – обернулся староста. – Может, надумали сдаться… Бородач подошел, наконец, ближе. Остановился: – Епифане. Ты, что ли? Староста удивленно поднял глаза: – Семен? – А мы вас за лиходеев приняли! – нервно хохотнул артельщик. Епифан расслабленно выдохнул: – А мы – вас! – Чуть ведь друг с дружкою не схватились, Господи… – Однако ж, а где же тати? – А пойдем, поглядим.
Два воза… Пара стреноженных лошадей… И хныкающий мальчонка лет семи под телегой. И никаких татей! – Дите, ты чего плачешь-то? – Уе-е-еха-ахали все-е-е… Меня с собой не взяли-и-и-и… – Уехали? Когда? – Ночью еще… у-у-у… – Малыш растер по щекам слезы. – Обещали с собой взять, а сами бросили-и-и… А вдруг бы волки-и-и-и… – Не реви, паря! Ты чей? – Из Кулевки… Матрены-оброчницы сын. Три дня уж тут, в полоне… – Ого, знатный полоняник! Поди, большой выкуп за тебя ждали! – Ополченцы весело загоготали. Солнышко уже встало, сверкало, ярко так, весело, и оттого в душах людей вдруг стало теплее, радостнее. От солнышка, от чистого прозрачно-голубого неба, от внезапно нахлынувшего вдруг осознания того, что все кончилось – так, в общем-то и не начавшись – что-то, что могло бы случиться, не случилось, что все живы, что… – Гляньте-ка сюда, братцы! Сдернув рогожку с первого попавшегося воза, словно ужаленный змеей, вскричал вдруг какой-то артельщик. Остальные вмиг подбежали ближе… И ахнули! Было – отчего! Вся телега была заполнена награбленным добром – неразмотанными штуками добротного немецкого сукна, аксамитовыми шапками, зипунами, кафтанами, какими-то узорчатыми золотыми тарелками, поверх всего лежала крытая желтой блестящей парчой соболья шуба, а на ней – с распахнутой крышкой ларец, доверху наполненный густо-молочным жемчугом и разноцветными драгоценными камнями – смарагдами, рубинами, лалами… Упавший на драгоценности солнечный луч отразился в глазах ополченцев волшебным сиянием невзначай свалившегося на голову богатства. Лешка усмехнулся – уж, конечно, ни о каком преследовании врагов сейчас не могло идти и речи! А они не дураки, эти лесные тати… – Мужик какой-то вечером прискакал, страшной, – вдруг произнес мальчик. – Вот тати-то и засобирались… Меж собой говорили – в Елец собралися… Неча, грят, тут больше шататься – больно опасно стало. – Вот, значит, как… в Елец… – не отрывая взгляда от разбойничьего добра, тихо повторил Епифан. – Мужика одного среди полоняников не было? – покусав губы, негромко спросил мальца Иван. – Ерофеем звали… Светленький такой, вроде меня… – Ерофей? – Мальчишка неожиданно улыбнулся. – Вроде бы, был такой… С собой его увели, а меня вот бросили, забыли… – Твое счастье, что забыли… – Значит, жив тятенька…
Разбойничью добычу поделили по-честному – меж всеми участниками ночного похода. Кому достались драгоценности, кому – сукно, а кому – и конь с телегой – тоже богатство немалое. Богатую соболью шубу, подумав, решили презентовать местному боярину или князю – Лешка не очень-то интересовался – кому. Юноше досталась нарядная, в драгоценных ножнах, сабля – тяжелая, боевая! – и изрядное количество жемчуга. Сабле Лешка обрадовался со всем пылом молодого, но уже бывалого воина, а вот жемчуг… жемчуг он знал – куда деть. Вернее – кому… Оглянулся на видневшееся за елками болото… Нет, не при всех же… На обратном пути чуть подотстать… Да, еще бы отделаться и от Ваньки… Отделался… Как пошли назад, поотстал, потом схватился за живот: – Ты иди, Ваня… Я догоню… – Давай… – Отрок участливо покачал головой. – Ишь, как тебя пробрало-то!
Дождавшись, когда груженный добычей отряд скроется за деревьями, Лешка рысью метнулся к болоту. Не снимая сапог, юноша бросился в трясину… Едва не засосало, но ничего, Бог миловал, выбрался… Вот и пень… Черт! Точно такой же, как… как и там! Уж не спутаешь… И как такое может быть? Кажется, что ли… Вытащив из-за пазухи жемчужное ожерелье, юноша спрятал его в углубление в боку пня и тщательно прикрыл мхом. Ну, все… Теперь надобно ждать грозы… А между прочим, через три – нет, уже через два – дня уезжать. Черт… Как и проверить-то? Разве что, потом, через месяцок-другой, сюда же вернуться. А и вернуться! Подрядиться отвезти выкуп за Ванькиного батюшку! Ну, не одному, с кем-нибудь… Елец-то как раз по пути будет. А за месяц – уж всяко – хоть одна гроза да будет, эвон, как парит! Лешка нагнал своих уже на выходе из леса. Просто шел эдак, не спеша, приглядывался. Многое замечал, чего раньше не видел. Вот, к примеру, поваленные на дорогу деревья – между прочим, спиленные. Значит, не ветром повалило… И, скорее всего, не далее, как нынешней ночью… – Ну как? – усмехнулся Ваня. – Полегчало? – Твоими молитвами. – Лешка вздохнул и тут же улыбнулся. Вытащил из ножен новую саблю, с силой махнул в воздухе… – Ухх! Хороша штучка! – А тятенька всегда меч предпочитал. – Меч, конечно, тоже ничего, – согласился юноша. – Одно плохо – тяжеловат больно, с особыми вывертами не помахаешь. Иное дело – сабля! Лешка еще раз взмахнул клинком: вжик! Даже староста Епифан оглянулся: – Ты что это, Алексий, саблюкой машешь? – Комаров бью! – на полном серьезе отозвался юноша. – Двоих уже зарубил. Прямо – напополам. Ополченцы захохотали. Хорошо им всем сейчас было, счастливо. А ведь, когда давеча в бой собирались, многие смурными ходили, молилися… Вот уж, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Что и говорить – нашли-то многонько, на всех хватило. Впрочем, нет, пока – не на всех. Есть еще одна зловредная бабка на красной «Таврии»… – Ну, парит как! – Епифан тяжело утер со лба пот. – Как бы грозы к вечеру не нагнало. Сказал – и как сглазил. После полудня уже в небе стали собираться тучи. Сначала небольшие такие, палевые… А потом – глядь-поглядь – и засверкала серебристо-синею чешуей огроменная угрожающе-мрачная туча. Сразу сделалось темно, тихо, тревожно… И сверкнула молния… И ударил гром… И застучали по крытой осиновой дранкой крыше тяжелые капли… – Это хорошо, что хоть с дождиком… – крестился в горнице Епифан. – Все не так страшно. Ты, Алексей, квасок-то пей, пей… Вкусен, квасок-то. – Твой квасок прямо как джин-тоник какой-то! – одобрительно заметил Лешка. – Убойной силы пойло. Вань, тебе как? – Уф, хорошо! – Купеческий сын только что вылакал полную кружку. – И еще бы не отказался. Староста засмеялся: – Так пей! Наливайте уж сами, все слуги на лугу – сено мечут… Вернее, отметали уже. Дай Бог, до дождя управились… Напившись квасу, гости пошли на сеновал – отдохнуть… «а то в горнице душно!». Бегом через двор – дождь! – забрались, улеглись на свежее сено. Хорошо! Снова сверкнула синяя молния… – Как бы в сеновал не попала! – перекрестясь, забеспокоился отрок. – Не попадет, – успокоил его Лешка. – Чай, на дворе-то и повыше строения есть. Вон, хотя бы светлица… Иван опасливо высунул голову наружу… и улыбнулся: – Глянь-ко, Алексей, радуга! – Радуга? – Юноша поспешно подобрался к отроку, выглянул. Туча тяжело уползала, обидчиво, словно побитая камнями собака, огрызаясь молниями и громом. Сильно пахло озоном, дождь практически кончился, а в образовавшихся на дворе лужах отражалась веселая небесная просинь. – Пойду-ка! – вдруг встрепенулся Лешка. Иван удивился: – Это куда это? – Много будешь знать, скоро состаришься! – Юноша, шутя, щелкнул парнишку по носу. – Есть здесь и у меня одна краля… В соседней деревне. – Ха! – радостно ухмыльнулся отрок. – И когда успел? – А когда и ты… Пойду… Не то потом поздно будет. – Давай. – Иван хохотнул. – Старосте-то чего сказать, ежели вдруг спросит? – Скажи… Скажи, на реку прогуляться пошел.
После только что прошедшего дождя земля была сырой, а трава – мокрой, и Лешка быстро промок, срезая путь лугом. Торопился… Не потому, что так надо было торопиться, просто очень уж хотелось взглянуть, наконец, что там с оставленными для бабки сокровищами? Получилось ли? И – о каком таком знаке толковала старуха? В быстро прояснявшемся небе вновь засияло солнце. Свежее, чистое, умытое, и какое-то совсем по-детски радостное. Не то, что было перед самой грозою – хмурое, недовольное, пыльное. На лугу пахло сладким клевером, душистыми ароматами Иван-чая, мяты и чабреца. Прибитые дождем цветы на глазах выпрямлялись – синие колокольчики, сиреневые фиалки, небесно-голубые васильки, лимонно-желтые лютики и солнечно-желтые одуванчики, розовый клевер, анютины глазки, купальницы… Ближе к лесу Лешка нагнулся, сорвал на ходу щавель, пожевал, выплюнул – кисло. Вот бы щей щавелевых похлебать! Здесь их варить умели… Черное болото оставалось все таким же унылым. Реденькие чахлые деревца, покрытые мохом кочки, трясина, затянутая буровато-зеленой ряской. Угоди только… Едва не ухнув в трясину, Лешка подобрался к пню… Сумка! Он сразу же увидел сумку, торчащую из тайника, сбоку, оттуда, где он не так давно спрятал жемчуг. Нервно облизав губы, протянул руку… Обычная матерчатая сумка, с такими деревенские бабки обычно ходят в сельпо или к автолавке, покупая к чаю слипшиеся дешевые конфеты-подушечки или каменной твердости пряники. Усевшись на пень, юноша осторожно заглянул в сумку… Газета! И даже не одна – две… «Трудовая правда» – орган местной администрации на паях с лесхозом. Лешка развернул… Обе газеты была за седьмое июля… хм…одинаковые… Телепрограмма на четыре страницы – как будто больше нечего печатать! – какие-то статьи, новости и происшествия… Ага, новости и происшествия… Лешка пробежал колонку глазами… …Пропала собака – не то… Взбесившийся сиамский кот укусил хозяйку – тоже не то… Украден мобильник… Ограблена женщина… В лесничестве обнаружен незаконный поруб… скончался… в районной больнице скончался юноша – учащийся местного агролицея, будучи на практике… ударило током… Ага! Вот оно! Скончался?! Так, значит, что обманула бабка? Стоп, вот еще одно… «…и коллектив учителей и учащихся Касимовской средней школы с прискорбием сообщает…» С прискорбием сообщает! «…О трагической гибели учащегося шестого Б класса Разметкина Владимира…» Что?! Так, значит… Так, значит, зря? Лешка похолодел… И тут наткнулся взглядом на вторую газету… Зачем Федотиха прислала две? Открыл… Новости и происшествия… Собака… Сиамский кот… Мобильник… Товарищеский матч… Товарищеский матч по футболу между сборной Касимовки и старшей командой ДОЛа «Ровесник»… Отличились… О! «На шестой минуте матча мяч в ворота гостей забил Алексей Смирнов, учащийся агролицея, практикант агрофирмы…» И фото! Почти на четверть страницы! Улыбающаяся Лешкина морда! Ну-ка, ну-ка… Обрадованный Лешка поискал объявления… Никаких тебе – «с прискорбием сообщаем»! И даже – более того… Вот, даже подчеркнуто красным фломастером – «Конкурс стихов»! Вяткина Наталья, Иванов Саша… Разметкин Владимир… Он что, еще и стихи пишет!? Ну да, так и написано – Разметкин Владимир, шестой Б класс… Господи! Господи! Как хорошо жить! Значит, не обманула бабка Федотиха! Ага… и вот приписала чего-то… Юноша вчитался в красные буквы: – «Так могло быть» – это на той, первой газете, где смерть… – «Так есть» – а это – на другой… Вот оно значит, как… Что ж, под такое дело не жаль и жемчуга! Не…
Глава 7 Лето 1441 г. Великое Княжество Литовское. Брянск Бить!
И с того часа стала вражда множиться……жаль!Рассказ о восстании в Новгороде в 1418 году
До Брянска добрались быстро и безо всяких приключений, с караваном богатого мценского купца Евсея Окладникова. Когда въехали в город, шел дождь, и аккуратные, усаженные липами и каштанами улицы города, казались затянутыми в серую пелену. На ратушной площади, несмотря на дождь, торговали. В открытых лавках – сукном, лампадным маслом, и разного рода ремесленным товаром, из которого больше всего бросались в глаза искусно выделанные продукты хитрого кузнечного ремесла – сложные узорчатые замки, кованые воротные петли, прихотливо изогнутые подсвечники. Народе попроще разложил свой товар на дощатых рядках, выставив на длинных шестах – от дождя – рогожки. Понятное дело, дождь дождем, а торговля торговлей, однако, и мокнуть зря ума никому не охота. Брянские жители буквицу «у» произносили на литовский манер, кратко, так, что получалось – «зря вма»… – Ну как, – сидя в купеческом возке, обернулся к Лешке Иван. – Нравится город? – Да не рассмотрел еще, – честно признался юноша. – Сам видишь – дождь. Дождик и впрямь, хлестал, поливая. Не так чтоб уж очень большой, но и не маленький – средний. И, похоже, зарядивший надолго. Доехав до края площади, возы обогнули кожевенный рядок и остановились напротив каменной лавки. – Приехали, – ухмыльнулся Окладников, потерев широкую – лопатой – бороду. – Сейчас в лавку буду часть товарца сгружать, на постоялый двор уж потом…Так что вы и не ждите. – И не будем. – Отрок ловко спрыгнул с воза и, одернув кафтан, спросил: – Куда денежки за наш провоз передать, Евсей Окладникович? – Сюда можешь. – Купец дернул бородой. – Вон, в лавку… С неделю точно я завсегда в ней буду. Иван улыбнулся: – Ужо, пришлю человечка. Потом перевел взгляд на Лешку и подмигнул: – Ну что? Пошли, что ли? – Пошли, – поправив на поясе саблю, пожал плечами юноша. – Веди – ты ж у себя дома. – А ведь и верно – дома! – Отрок вдруг широко развел руки и посмотрел вверх, в небо, подставив озаренное счастливой улыбкой лицо теплым дождевым струйкам. Улыбка, впрочем, скоро погасла. – Жаль, тятенька пока не со мной… Ну, да ничего, вызволим! Теперь-то уж на выкуп насобираем. Идем, Алексий… Иван зашагал прямо по лужам и снова заулыбался. И, словно под стать его настроению, сквозь разрывы темно-палевых дождевых туч вдруг проглянул узенький солнечный лучик. Украдкой скользнув по мостовой, отразился в луже, весело пробежал по стене дома вверх, к подоконнику, усаженному красной цветущей геранью, – цветы вспыхнули маленькими огоньками пламени… Оп! Сидевшая у окна девушка, коей проказник-лучик угодил прямо в глаза, от неожиданности вздрогнув, невзначай столкнула вниз цветочный горшок… Да прямо в лужу! Да прямо перед Лешкой! Да хорошо – не на голову! – Ничего себе – горшками кидаются некоторые! – стряхнув со штанов брызги, посетовал юноша. – Да за такие дела морду бить надо! Ой… – подняв глаза, Лешка встретился взглядом со сконфуженной девушкой. Большеглазая, в бархатной коричневатой жилетке поверх белой полотняной рубашки с оборками, с выбивающейся из-под чепца вьющейся каштановой прядью… – Вас как зовут, мадам? – весело подмигнул Лешка. – Тогда уж – мадемуазель. – Незнакомка расхохоталась. – Месье из франкских земель? – Нет, скорей, из русских… – А зачем вам мое имя? Чтобы знать, кого бить? – Что значит – бить? – на этот раз сконфузился Лешка. – Я ничего такого и не говорил вовсе… Девушка весело засмеялась. Укорила: – Ну, как же не говорили, а? Я ведь сама слышала… Иль послышалось? – Ну, конечно, послышалось… Дождь ведь, разве чего толком расслышишь? – О, да вы большой хитрец, как я посмотрю! – Хитрец? Ну, что вы… – А вообще, не обижайтесь, горшок я не специально свалила. Это все солнце. Лешка громко расхохотался: – Здорово у нас с вами виноватых искать получается! То – дождь, то – солнце. Главное – не мы. Может, еще как-нибудь поговорим на эту тему? Не подумайте, что напрашиваюсь, но… очень бы хотелось с вами еще увидеться. – Мне бы тоже хотелось, – ничуть не жеманясь, призналась девушка. – Вас как зовут? – Алексей. – Красивое имя. А меня – Анна. – Тоже ничего. Так, до завтра, Анна? Я приду к вашему окну ближе к вечеру, хорошо? – Хорошо. – Анна засмеялась. – Смотрите, не перепутайте дом. – Да уж, как-нибудь… Вообще, на Лешкин взгляд, дом, где проживала столь прелестная девушка (Анна), выглядел как-то неправильно. Деревянный, рубленный стесанными квадратиками – «в лапу» – но именно не изба, а дом – узкий, в два окна – трехэтажный – точнее, два бревенчатых этажа на каменной беленой подклети, он вполне напоминал какое-нибудь европейское жилище, видать, находясь под Литвой, богатые жители города перенимали европейские привычки. И крыт дом был не дранкой, а вполне респектабельной черепицей. К слову сказать, домишко отнюдь не бедный. И не одиноко стоял – тут таких была целая улица или даже квартал, а то – и не один. Оторвав наконец глаза от девушки, Лешка посмотрел вперед – где же Ванька? Что ж он, один дальше пошел, бросил? Да нет! Вон он бежит, аж в припрыжку. – Ну, куда ж ты делся? – вылетел из подворотни отрок. – Я шел, шел, оглянулся – тебя нет. Ну, думаю, потерялся… – Лужу обходил, – усмехнулся юноша. – Большая такая лужа. – Ну и прошелся бы прямо по ней, как я! – Иван пожал плечами. – Тоже мне, чистоплюй нашелся. – Да ладно уж, не ворчи… – Ну, идем тогда… Глаз за тобой, да глаз! Вообще, кто за кем приглядывать должен?! – Но это же твой город! – Мой…
Они прошагали еще довольно долго – или это просто так показалось Лешке? – пока не остановились напротив обширной усадьбы, огороженной высокой кирпичной оградой с довольно изящными коваными воротами, за которыми виднелся слуга. Иван подошел ближе: – Эй, Бронислав, открывай! – Как доложить? – Привратник вскинул седовласую голову. – Это кому ты собрался докладывать? – удивился отрок. – Что, хозяева дома, что ли? – Хозяйский брат… Господи! Никак Иване! Господи… Господи… Привратник удивленно заахал, засуетился… – Не поминай ты Господа всуе, – разозлился юный хозяин. – Отворяй быстрее ворота… Да, что это там еще за брат? – Ваш дядя, пан Лявон из Поруби! И еще завтра должен подъехать ваш второй дядя – пан Николай Кобров. – Слетаются, вороны… – входя во двор, неприязненно буркнул отрок. – С каких это пор, интересно знать, нищий Лявон Порубовский стал именоваться паном? С тех пор как воспылал мыслью получить наследство моего несчастного батюшки? – Это все мои родственнички, – оглянувшись, в полголоса пояснил Иван. – Сам увидишь, какие гниды. – А где же пан Ерофей? – Пан Ерофей, увы, остался в руках разбойников, восхотевших выкуп… – Иван усмехнулся. – Может, это и хорошо, что родственнички слетелись… с паршивых овец хоть шерсти клочок. Много с них, правда, и не возьмешь, с нищеты… Ну, да хоть что-то. Надеюсь, не пожалеют на выкуп родного братца! Пройдя обширным, начисто выметенным двором, усаженным по периметру яблонями, путники поднялись по широкой каменной лестнице в дом – тоже каменный, двухэтажный, украшенный по фасаду лепниной. Не дом – палаты боярские! Нет, даже не палаты – дворец! – Увидишь, как сейчас скривится «пан Лявон», – обернувшись, подмигнул отрок. – Он-то ведь надеялся урвать себе кусок – ан, вишь, не вышло! Откуда ни возьмись, набежали слуги – все как на подбор, одетые довольно прилично, в коротких кафтанах либо безрукавках, в башмаках – босого не было ни одного. Кланялись, причитали, отталкивая друг друга, только б юный хозяин заметил их несказанную радость. Холуи – они и есть холуи. – Ой, радость, радость-то какая! Молодой господин объявился! – Объявился! – скривив губы, передразнил Иван. – Что я вам, черт – являться? А ну, пошли прочь… Да! Быстро приготовьте ужин на две… ладно, на три… персоны, да принесите сухую одежду мне и моему другу, коему я многим обязан. – Будет исполнено, господин! Лешка тихонько балдел – ну, ничего себе, купеческий сын! Граф, как есть граф! Монте-Кристо! Да, видать, батька-то Ванькин и впрямь крутой купчина! Надо же – такую домину отгрохать! Новый русский. Или как тут… «новый литовский»? Хотя, в общем, все они сволочи… А Ванька-то. Ванька-то как изменился! Прынц! И не скажешь, что в ельнике скулил, плакал… Впрочем, он давно изменился… По широкой лестнице они поднялись в обширную залу с полом, выложенным белым и черным мрамором на манер шахматной доски. У входа в залу, нервно опираясь на перила, их дожидался какой-то сутулый субъект в поношенной черно-коричневой куртке, узких штанишках и башмаках фасона «медвежья лапа». Унылое, вислоносое лицо субьекта при виде Ивана озарилось деланной радостью. – О, любимейший племянник мой! – радостно, словно лошадь, заржал сутулый. – Радость моя так безмерна, так безмерна… Дай же скорей обнять тебя, Иване! Родственники обнялись и даже троекратно поцеловались, правда, оба при этом скривились. – Это мой друг и спаситель, господин Алексей… Алексей Пафлагон… – Грек? – удивился сутулый. – Греческий дворянин! – гордо пояснил отрок. – А это, Алексей, младший братец моего несчастного батюшки – пан Лявон из Проруби… – Из Поруби, мой любезный племянник! – Ах, ну да, ну да, из Поруби. – Иван презрительно скривился. – Прошу отужинать с нами, пан Лявон. Только придется подождать, пока мы переоденемся. – Всенепременно. – Пан Лявон сдержанно поклонился. На Лешкин вкус, литовские – вернее, европейские – куртуазные манеры были куда лучше русских. Прямо, как в костюмном кино – галантные кавалеры, прекрасные дамы… Дама… Анна… Красивая девочка и, кажется, определенно, скучает. Почему бы не навестить?
Поужинали быстро, стол был накрыт в длинной полутемной зале. Так и сидели втроем – Лешка, Ваня и его дядька Лявон, как всегда, хмурый – молча жевали пищу, не поддерживая никакого разговора даже из вежливости. Лявон лишь спросил об отце Ивана. – Напали лесные тати, – коротко пояснил тот. – Если б не он, – отрок кивнул на Лешку, – и я бы не выбрался. Дядюшка ничего больше не сказал, лишь смурно качнул головой. Комнаты тянулись анфиладой по всему дому, Лешке постелили в дальней, на узком и, признаться, довольно жестковатом, ложе у самой стены, больше напоминавшем просто широкую лавку. Вообще, интерьер дома представлял собой забавную смесь из древнерусских традиций и попыток хозяина жить, как какой-нибудь литовско-польский магнат. Лавки и большие русские печки соседствовали с резными шкафчиками и висевшими на стенах картинами, большей частью изображавших сцены из Библии. Сняв сапоги, юноша расстегнул кафтан… – Можно к вам, господин? – осведомились из-за двери – нет, не из-за двери, из-за плотной шторы, дверей в комнатах не было. – Да, – разрешил Лешка. Вошла миловидная девушка в скромном сером платье, подпоясанном желтым узеньким пояском, простоволосая, в мягких башмаках лошадиной кожи. Видимо – служанка. В руках она держала небольшой серебряный кувшин и бокал из синего стекла, по здешним временам – роскошь невероятная! – Здесь квас с ледника. – Поставив все на небольшой столик, девушка поклонилась. – Спокойной ночи, господин… Юноша от души поблагодарил ее за заботу… хотя, наверное, все-таки следовало благодарить вовсе не ее, а хозяина. Поставив кувшин, служанка, однако, не уходила. В подсвечнике на столе, потрескивая, горели свечи. Тоже роскошь! – Еще что-нибудь нужно, господин? – потупив очи, осведомилась девушка и почему-то вздохнула. – Молодой панич сказал, чтоб дорогому гостю было все, что его душе угодно… Она недвусмысленно провела себя по бедрам и тут же покраснела, да так, что это было заметно даже в дрожащем пламени дорогих восковых свечей, и жалобно улыбнулась: – Мне раздеваться? – Как тебя зовут? – вместо ответа осведомился гость. – Ульяна… – Девушка чуть не плакала. – А лет-то тебе сколько? – Четырнадцатый пошел… Встав, Лешка погладил ее по волосам: – Ну, что ж ты боишься? Я вовсе не собираюсь тебя насиловать… Спасибо за квас, и… ступай себе по своим делам. Ступай, ступай, что ты смотришь? – Господин… – в уголках больших серых глаз служанки вдруг показались слезы. – Если… если я не ублажу тебя, меня на целую ночь отдадут конюхам… – Что?! – Юноша скривился и присвистнул, бросил в сторону, словно бы обращающийся к публике актер. – Ну, Ванька! Ну и фрукт! Прямо – юный извращенец какой-то. Конюхам! – Никто тебя ни кому не отдаст! – твердо заявил Алексей. – По крайней мере, пока я здесь… Так что отправляйся себе спокойно спать. Ты кто здесь, служанка или рабыня? – Дворовая челядь… – прошептала Ульяна. – Старый господин купил меня у турок, дешево… Я тогда была совсем маленькая, голодная, тощая… Ой… – Девушка осеклась. – Вам правда больше ничего от меня не надобно, господин? – Не надобно, не надобно, – задумчиво пробурчал Лешка. – Ты вот что… я б на твоем месте давно отсюда сбежал! – Сбежать?! – Серые глаза челядинки округлились, казалось, став еще больше. – Но кому я нужна, господин? Где я буду жить, на что? Или… пойти в гулящие? – Н-да-а, – протянул гость. – Задача… Однако, ведь ты человек, а не какая-нибудь там лошадь или кошка. Сама должна думать! Познакомилась бы с каким-нибудь парнем, желательно – не из местных, вышла бы замуж, уехала… Ну, что ты плачешь?! – Лешка взял девушку за плечи. – Ты ж красивая девчонка! Всякий рад будет… – Я бесприданница, – сдерживая слезы, еле слышно откликнулась служанка. – К тому же – рабыня, и… и давно уже не девственна! Кому я такая нужна?! Не сдерживая больше слез, она закрыла лицо руками. – Ну, что ты, что ты, не плачь! – как мог, шепотом утешал Лешка. – Подумаешь, не девственна, эко дело! Хорошему-то человеку на то – плевать, а плохих ты не ищи… На базар ходишь? Ну, посылают тебя на рынок? – Да, господин… Обычно – по пятницам. – Вот видишь! Так ты не так просто ходи, а приглядывайся ко всяким там приказчикам да молодым купцам… А уж коли ты регулярно туда ходишь, можешь не только познакомиться с кем-нибудь, но и договориться о встрече. А уж потом… В общем, от тебя самой все зависит! И не хнычь! Рабыня она… невольница… Плакать-то проще простого, а вот подумать – как свое состояние изменить, что, кишка тонка? Я-то уж знаю, вы, девки, вовсе не такие дуры, какими иногда кажетесь. Ну, поняла, что тебе делать? Перестав плакать, Ульяна слабо улыбнулась, кивнула. – Ну, вот и славно. Так что иди себе спокойно и думай, думай… Каждый день думай! Оно, конечно, не просто – думать – особенно, без привычки – за тебя ведь хозяева все решали: что есть, что носить, где и с кем спать. А как станешь свободной, о том самой нужно заботиться будет. Не у всех получается, многие больше к рабству привыкли… – Господин… – Ульяна сверкнула глазами. – Иди, иди, – Лешка едва не силой подвел ее к дверному проему. – Приятных сновидений. Выставив девчонку из комнаты, задернул штору… – Господин! – Служанка вернулась – лицо ее вдруг сделалось чрезвычайно серьезным, а в широко распахнутых глазах промелькнул страх. – Уходите из этого дома, господин! Уходите как можно скорее! Выпалив это яростным шепотом, Ульяна быстро повернулась и убежала. И как не боится никого разбудить? Впрочем, хозяйская опочивальня, кажется, наверху. А Лявон «из Проруби» гостюет в другом крыле дома. Юноша все же уснул – давала себя знать накопившаяся за всю дорогу усталость – а ведь вроде поначалу, сразу после ухода служанки, как-то вот расхотелось спать. Ишь ты – уходи! Предупредила… и, главное, сразу же унеслась безо всяких там объяснений. Почему уходить? Что здесь, в доме, такого страшного? Странно… А вообще, конечно, пора бы и честь знать! Лешка вовсе не собирался задерживаться в Брянске. Кажется, Ванька что-то говорил о том, что скоро собирается отправлять караван во Львов. Вот с этим бы караваном и… А дальше – через Валахию – в Варну, там сесть на любое подходящее судно, и вот он – Константинополь! Друзья… Ксанфия… Юноша вздохнул? Интересно, помнит ли еще его эта знатная ромейская дама, приемная дочь крупного государственного чиновника? Может, уже и позабыла, может, вышла замуж… все может быть… Лешка принялся вспоминать золотистые, чуть вьющиеся волосы Ксанфии, ее большие зеленовато-карие глаза, точеную фигурку, улыбку чуть припухлых жемчужно-коралловых губ… Ксанфия… Так вот, с этими мыслями, юноша незаметно уснул…
А проснулся от шума! По всему дому, громко перекрикиваясь, сновали слуги. Юноша быстро оделся – белая батистовая рубаха, короткий польский кунтуш, красный, с желтыми шелковыми шнурами, новые сапоги травянисто-зеленого сафьяна, широкий воинский пояс. Гарный хлопец! Ванька расщедрился, уж ничего не скажешь, правда, вот денег пока еще не заплатил, как уговаривались. Ну ведь, вообще-то, еще первый день только… Деньги Лешке были нужны, даже очень. Впрочем, а кому они не нужны? Тому, у кого их очень-очень много. Лишь очень богатый человек может позволить себе не думать о деньгах, все же остальные… Деньги были нужны юноше не только на дорогу до Константинополя, но и для бабки Федотихи. Та ведь откровенно намекала, что, если от Лешки не будет никаких поступлений, его друзьям придется плохо… Хм… Друзьям… Ну Вовка – куда ни шло, но Лешка? Сам себе друг – так вот получается, что ли? Выходит, так. А бабка, скорее всего, просто угрожала… Тем не менее, придется условия выполнять… по крайней мере, пока. А уж потом – до следующего лета – ведь зимой гроз не бывает. А значит, не бывает и перехода… Интересно как получается, оказывается, можно и туда что-то передать, и что-то получить обратно… Передать деньги Лешка намеревался вместе с теми, кто повезет выкуп. Напросился бы и сам иль попросил кого. Нет, все ж таки лучше самому – надежнее. И хорошо бы договориться хоть с тем же старостой Епифаном, о том, чтобы следующим летом он бы – хотя бы изредка – клал на старый пень золото или серебряные монеты. Оставить ему деньги – Епифан, кажется, честный человек… Да, сначала это выполнить, а уж потом – в Константинополь, со спокойным сердцем.
– Ага, проснулся уже?! – резко отдернув штору, в комнату заглянул Иван. – А у нас беда – мой дядюшка Лявон преставился! Отрок еле сдерживал довольную улыбку. – Как – преставился?! – удивился Лешка. – Он же вчера еще, по-моему, очень даже хорошо себя чувствовал. – Болел он сильно, – опустив глаза, Иван присел на край ложа. – Кровью харкал… Вот и… Ночью пошла горлом кровь… И пожалуйста! Что ж, надобно хоронить, делать нечего… Ох, с этими родственниками – одни растраты! Поможешь с похоронами? – Само собой! – Лешка поднялся на ноги и прицепил к поясу саблю. – А чего делать-то? – Поедем сейчас к войту, улицкому старосте, оформим все. – К кому поедем? – не понял юноша. – К войту, старосте… Ну, в немцах его бургомистром кличут.
Двинулись в сопровождении вооруженных слуг – не со страху, для солидности – сытые кони лихо били подковами узкие улочки. Скачущий впереди слуга исполнял роль синей мигалки – криком предупреждал прохожих, чтоб побыстрей убирались в стороны. – Сторонни-иись! Сторонни-и-ись! Город почти весь был деревянный, что и понятно – лесов вокруг росло во множестве, целые дебри, оттого когда-то и прозвали город – Дебрянск, ну, со временем «де» отпало и получилось – Брянск. По небу бежали густые белые облака, но дождя не было, а то и дело проглядывающее из-за облаков солнце отражалось в синей реке, по широкой дуге огибающей холм с укрепленным замком на вершине. Замок тоже был деревянным. – Кремль, – на ходу пояснил Иван, и вся кавалькада свернула к торговой площади. Войт – благообразный седобородый человек в длинном черном кафтане с серебряными пуговицами – принял посетителей сразу же, ничуть не ссылаясь на какие-нибудь важные дела. Обняв Ивана, погладил по голове, вздохнул по-стариковски: – Ну, отроче, отроче… Рассказывай, что с тобой приключилося? Проходите вон, в залу. Это кто с тобой? – Друг и защитник – Алексей Пафлагон. – Из греков? Юноша молча поклонился. Войт радушно махнул рукой: – Ну, проходите, проходите, не стойте. В пыльной зале почему-то сильно пахло кислой капустой… или вчерашними щами. Усевшись за длинный, покрытый зеленой бархатной скатертью стол, войт жестом показал на противоположную лавку: – Садитесь. Ну, Ваньша, рассказывай… Слыхал, слыхал уже, что с батюшкой твоим приключилось. – От кого слыхал, Ондрей Платонович? – Да с утра, на торгу болтали купцы… Уж не упомню, и кто. Злыдни, говорят, напали в верховских лесах на купца Ерофея. Что с батюшкой-то? – Выкуп требуют, злыдни… – отрок смахнул со щеки слезу. – Вот, собираю… – Коль стражники вдруг понадобятся, сопровождать, ты скажи только, Ваня! – Благодарствую, Ондрей Платонович… – Иван чуть помолчал и продолжил, скорбно поджав губы. – Вот уж, верно говорят – беда одна не приходит… Дядюшка мой, младший тятенькин братец, Лявон из Поруби, в гости приехавши, помер! – Как помер? – удивленно вздрогнул войт. – Болел он сильно, кровью харкал… Вот, видать, не выдержал переезд. Сирота я теперь, Ондрей Платонович, один родич у меня и остался – дядюшка Николай. – Да уж, не повезло тебе, отроче! Мать давно померла, теперь вот – дядя… Да и отец… Бог знает, как там все еще с выкупом сложится? Ну-ну, не плачь, Ваня! Поведай-ка, как там все было? Может, и помогу чем… Вздохнув, Иван кратенько, в двух словах, рассказал, про то, как «ехали мы ехали, и вдруг, откуда ни возьмись – лиходеи». Как вылетели из лесу, поубивали слуг, пленили отца… – Я вот только убег, Господь помог, не оставил. – Отрок перекрестился на висевшую в красном углу икону. – Забрел в чащу, уж думал, вовек не выберусь. И сгинул бы, кабы не Алексей… Отрок немного помолчал, а потом поинтересовался, можно ли будет употребить на выкуп отца часть наследства покойного дяди? – Ну, коль у того прямых наследников нет… – почесал бороду войт. – Нет, нет, – Иван натянуто улыбнулся. – Сын, правда есть, но незаконнорожденный, от селянки. Уж он точно никаких прав не имеет… Да там не на что и иметь-то… – отрок вытащил из поясной сумы свернутую в трубочку бумагу. – Вот список, Ондрей Платонович. Все дядюшкино имущество… уж подтвердите наследование. – Список? Что ж, глянем, – войт подслеповато прищурил глаза и зашевелил губами. – Усадьба под урочищем Порубь… Изба жилая, господская… два амбара… овин, конюшня, гумно… Мельница на ручью… Ого! – Да что там та мельница, – презрительно махнул рукою Иван. – Хлам один, еле-еле скрипит, вот-вот развалится… Да там все гнилое. Боюсь, немного я выручу за дядюшкину усадьбу – только-только расходы на похороны покрыть. – Да, не повезло Лявону… – На все Божья воля. Болел он сильно. Мы с батюшкой думали – еще в прошлое лето преставится, ан нет, еще немного пожил… Все кровью харкал… слуга его старый подтвердит, Бронислав… он у меня теперь привратником… Лешка слушал беседу, холодея в душе. Неужели… Неужели вот этот вот милый светлоглазый отрок, Иван – хладнокровный убийца, только что спровадивший на тот свет родного дядюшку?! Может ли быть такое? Хм… Вообще-то, это Ивану выгодно… Нет, пока не ему – его батюшке. А батюшка-то – в плену. И дядюшка как-то очень уж вовремя умер. И слова служанки Ульяны, ведь что-то же значат?! Надо бы ее поподробнее расспросить… Простившись с войтом, Иван с Лешкой поехали обратно домой – отрок намеревался самолично руководить организацией похорон. Из ближайшей церкви был уже вызван батюшка, а на поминках ожидались все свои… вернее, никого не ожидалось: из Трубчевска должен был приехать второй дядюшка, Николай Кобров, не на похороны приехать, а по делам, но вот пока не приехал, задерживался. Ну, а слуг на поминки никто приглашать и не собирался – пусть в людской сидят своим кругом. Интересно – привратник Бронислав, оказывается, раньше служил покойному Лявону, но вдруг каким-то образом очутился в дворне у Ивана… нет, не у Ивана, а у его отца, ныне – пленного. Ох, уж поскорей бы отправиться с выкупом… Отпели и похоронили быстро, и даже очень быстро – управились за первую половину дня. Потом, вернувшись с кладбища домой, сели втроем помянуть – Иван, Лешка и православный батюшка, тот, что отпевал. Выпили за помин души мальвазеицы, поговорили ни о чем, посмеялись даже – не над покойным, упаси, Господи, над какой-то шуткой, о покойнике-то и думать уже забыли, умер и умер, чего уж теперь. Так и просидели в трапезной почти до полудня, покуда священник не засобирался домой. – И я, пожалуй, пойду, пройдусь с батюшкой, – потянулся Лешка. – Проветрю голову… – Сходи. – Иван лениво махнул рукою. – А я пока счета просмотрю. На что тут без меня денежки тратили?
К вечеру распогодилось. Небо, с утра облачное, уже совсем очистилось и сияло над головами чистой девственной голубизною. Клонившееся к закату солнце пряталось за нежно-зелеными кронами тополей и лип, отражаясь во вставленной в окна богатых домов слюде. Тут и там, на улице слышались веселые голоса и смех – горожане, возвращаясь с рынка, спешили к вечерней молитве. Проводив священника, Лешка и сам зашел в церковь, помолился, поставил свечку Николаю Угоднику. Господи, помоги во всех делах! После вечерни на улице стало еще приятнее, лучше, даже как-то совсем по-домашнему уютно. На многочисленных лавках у заборов и стен домов чинно расселись пожилые люди и, глядя в небо, степенно обсуждали цены на рынке и виды на урожай. Подростки и молодежь, сбившись в стайки, гуляли между деревьями, разговаривали, шутили, смеялись. Вкусно пахло яблоками, липой и медом. Наслаждаясь тихим спокойным вечером, юноша неспешно направился к рыночной площади, на ту улочку, где стоял деревянный дом, выстроенный на немецкий манер – с большими окнами и цветущей геранью на подоконниках. Там, за геранью, сидела, уперев руки в подоконник, красивая девушка – Анна. Может, конечно, и не сидела… Но Лешке уж очень хотелось, чтобы сидела. Замечтавшись, он едва не угодил в лужу… и тут же обрадовался – лужа была та самая. Приметная! Юноша поднял глаза – ну, вот он, дом. А вот – герань! А… а где же девушка? На сей раз нет, почему-то… Почему-то нет. А ведь, уговаривались. Лешке вдруг стало грустно, он походил еще немного вокруг лужи да засобирался домой, обратно на усадьбу Ивана – в синеющем небе уже блеснули первые звезды. – Господин Алексей… – вдруг тихо позвали откуда-то из подворотни. Юноша оглянулся… И никого не увидел! Неужто послышалось? – Господине… Нет, все-таки не послышалось, все-таки на самом деле позвали – выглядывая из приоткрывшихся ворот его манила к себе большеглазая красавица. Анна! – Заходите… Ну, смелей же! Собак не бойтесь, они на цепи. А я уж думала, вы вообще не придете. Дождавшись, когда Лешка вошел, девушка быстро закрыла ворота и кивнула на узенькую лестницу, ведущую на галерею: – Поднимайтесь… Лешка без лишних слов – раз зовут! – поднялся на галерею и оглянулся, в ожидании Анны. – Идемте, – оказавшись рядом, она прошла по галерее вперед и, открыв дверь, сделала приглашающий жест. Войдя, юноша очутился в небольшой горнице, обставленной в том самом забавном русско-немецком стиле, который он уже наблюдал в доме Ивана. Широкое, устланное медвежье шкурою, ложе, у стены напротив – шкафчик, маленький резной столик с бронзовым канделябром, в котором, несмотря на то, что еще было светло, жарко горели свечи, и такой же резной стул. Сквозь распахнутое настежь окно с улицы доносились разговоры и смех. – Вот здесь вот, я и живу… скучая… – рассмеялась Анна. – Хоть батюшка у меня старается не отставать от новых взглядов – что вы, вероятно, заметили по облику дома, но все ж не свободен еще от представлений старых и гнусных, по которым молодая девушка до свадьбы обязательно должна сидеть взаперти. – Старой закалки человек! – усмехнулся гость. Девушка улыбнулась: – И не говорите! Вот, пока он в отъезде, мы с вами посидим, поболтаем. Представляешь, у меня даже подруг нет! Была одна служанка, Гарпина, так и ту батюшка третьего дня выгнал – плохо, мол, на меня влияет. Такая вот у меня жизнь! – Неужто, так ни с кем до сих пор и не познакомились? – удивился Лешка. – В ваши-то годы… – Да какие мои годы? – Анна грустно вздохнула. – Шестнадцать лет миновало… Скоро замуж – батюшка уж и жениха приглядел, одного вдовца… В общем-то, неплохой жених – стар, богат, незлобив… Что еще надо для счастья молодой девушке? Выйду сейчас замуж, а уж, став богатой вдовой, свое наверстаю! – Девушка произнесла эти слова с таким пылом, что, махнув рукой, едва не уронила герань. – Второй раз уж выйду замуж обязательно по любви… уж смогу себе позволить поступать так, как мне хочется. Вдовицей-то я уж не батюшке принадлежать буду, а сама по себе. И буду владеть собственностью! – Что ж, – одобрительно кивнул гость. – В целом, неплохая программа. Поддерживаю целиком и полностью. Чем сейчас займемся? – Вина поначалу выпьем… – Девушка засмеялась. – А там поглядим. Выгнувшись, она закрыла ставни, «чтоб не налетели комары», и достала из шкафчика небольшой кувшинчик с бокалами. – Вкусное вино, – отпив, похвалил Лешка. – Да, вкусное… – облизав губы, прошептала девушка. – Знаете что… Гарпина, моя служанка, рассказывала мне, как правильно целуются… показывала даже… И вот я… И вот мы… Юноша молча поставил бокал и, обняв Анну, крепко поцеловал в губы. – Ах… – После поцелуя девушка тяжело задышала, большие голубые глаза ее заблестели. – Снимите вы этот чепчик, Анна, – неожиданно попросил гость. – Без него вам, честное слово, лучше! Девушка быстро сняла головной убор, разбросав по плечам длинные каштановые кудри. – Вы очень, очень красивая девушка, – подвигаясь ближе, серьезно прошептал Алексей. – К тому же, насколько я мог понять, умная… Думаю, вы много добьетесь в этой жизни, если… Руки его крепко сжали в объятиях тонкий девичий стан. – Если – что? – лукаво улыбнулась Анна. – Если всегда будете ставить такие реальные цели… – Он снова поцеловал девушку. – Как вот сейчас! – А какая у меня сейчас цель? – Научиться целоваться… И немного развлечься в приятной компании. Ведь так? Надеюсь, я вам не очень противен? – Был бы противен… не позвала бы… Лешка уже снял с девчонки жилет и, развязав на груди рубашку, вытаскивал ее из-под широкой юбки. – Что вы делаете, Алексей? Что вы… Нет-нет, только поцелуи, прошу вас! – Только поцелуи, конечно! – Юноша согласно кивнул. – Сейчас вы узнаете, как здорово, когда мужчина целует вам грудь… С этим словами он проворно стащил с Анны рубаху, обнажив до пояса прекрасное, словно греческая статуя, тело… Завалил на ложе… И сразу принялся целовать, ласкать и гладить – набухшие пупырышки груди, живот, шею… – Ох… – выгнувшись на ложе, Анна закусила губу. – Тебе плохо? – Нет… очень хорошо! Ласкай же меня, ласкай! А Лешка уже стаскивал юбку… все ниже, ниже… ниже… – Ох!!!
– Где ты, дщерь моя, Аннушка?! – вдруг прозвучал со двора чей-то грозный бас. – Пошто не встречаешь?! – Батюшка!!! – пискнула Анна. – Раньше времени вернулся. Она лихорадочно натянула на себя рубашку: – Иду, батюшка, иду… Уснула малость. – Что-то рано ты нынче спать собралась! Шаги неожиданно вернувшегося папаши послышались на галерее. – В окно! – Анна живо распахнула ставни. – Там не так высоко, прыгай! Только постарайся не уронить герань. Лешка так и сделал, приземляясь в лужу. Лишь услышал, как хлопнули ставни… Да кто-то заругался совсем рядом: – У, ядрена вошь! Ну надо же, только что новое платье надел! Тьфу ты! – Извинюсь за причиненные неудобства, – поднимаясь из лужи, галантно поклонился юноша. – Готов загладить вину в ближайшей корчме. – В корчме? – незнакомец – высокий мужчина с черной цыганистой бородой в парчовом опашне, накинутом сразу поверх рубахи – тут же повеселел. – А и пошли, коль не шутишь! Знаю тут одно неплохое местечко.
«Неплохое местечко», куда Лешку привел незнакомец, оказалось самого гнусного пошиба забегаловкой, полной всякого пьяного сброда. Какие-то пропившиеся до нательного креста подмастерья, грузчики с торга, плотники, скоморохи и прочий подозрительнейший народец пили, закусывая капустой и мочеными яблоками, орали, ругались, азартно играли в кости и в зернь. Впрочем, кажется, Лешкиного знакомца здесь уважали и побаивались – завидев, льстиво заулыбались, поспешно освобождая место на лавке. – Я вижу, тебя здесь знают. – Знают? – незнакомец неожиданно расхохотался. – Не то слово. Я – Кудеяр! Нет, не тот самый знаменитый разбойник, так просто прозвали. – Прозвали – значит, было за что? – Лешка запоздало пожалел, что не прихватил с собой саблю. – Да ты не вникай, – усмехнулся в усы Кудеяр. – Давай, угощай лучше, обещал ведь. Опашень-то ты мне эвон как изгваздал! Весь мокр! – Так и я не сухой, – подзывая служку, хохотнул Лешка. – А в общем, удачно попал, пусть хоть и в лужу. Мог бы ведь и ноги переломать. – От девки, поди, какой убегать пришлося? – со знанием дела спросил собеседник. Юноша молча кивнул. – Муж, поди, не вовремя заявился? – Отец. – Бывает и хуже… Эй, Кузька, корчемная твоя рожа! Ты где там, спишь, что ли? – Несу, несу, Кудеяре! Несу! Рыжий служка живо притащил большие деревянные кружки с взбившимися шапками пены. Поставив на стол, похвастал: – Свеженькое пиво-то! Сегодня только сварили. Кудеяр усмехнулся: – Посмотрим, какое свеженькое. Знаю, знаю, Кузьма, как вы пиво разбавляете! – Что ты, Кудеяре! Как можно?! – Смотри, голову оторву! – Меня Алексием кличут, – выбрав момент, наконец, представился Лешка. Кудеяр кивнул, хлебнул из кружки пива, вытер рукавом мокрые усы и осведомился: – И чем ты, Алексий, занимаешься? Из служилых? Иль, может, боярин какой обедневший? – Из детей боярских, – скромно отозвался юноша. – Ну, я ж и говорю – из обедневших… – Оглядевшись по сторонам, собеседник неожиданно понизил голос и свистящим шепотом спросил: – Мечом работать умеешь, сыне боярский? – Саблей, мечом – меньше. – Лешка горделиво усмехнулся. – Еще – копьем. И думаю, что неплохо. – Это хорошо, что неплохо… Ты здешний? – Нет. – Еще лучше! Эй, Кузьма! Подозвав служку, Кудеяр попросил парня притащить еще пару кружек, теперь уже за свой счет. А потом, когда и это пиво было выпито, встал: – Пошли-ко за угол, отольем… На улице уже стемнело, в ночном городе, одно за другим, гасли окна домов – добропорядочные обыватели, помоляся, ложились спать, а вот тут, в корчме, похоже, веселье еще только начиналось. – Есть к тебе одно дело. – Кудеяр посмотрел на Лешку. – Коли ты не из богатых, не из служилых, а так… да еще умеешь махать саблей. Человек с саблей может неплохо заработать… очень неплохо… Если знать, у кого. – Ты меня в шайку, что ли, какую вербуешь? – возмутился Лешка. – Вот уж уволь! Некогда мне по шайкам шастать. Да и в городе я вашем – человек временный. – Так это и хорошо, что временный! – И – тем не менее… – Ты не зарекайся пока, ладно? Юноша молча кивнул и ухмыльнулся: – Пошли, что ль, еще по одной? Они снова уселись за стол – их места так никто и не занял – и с остервенением жителей пустынь припали губами к холодному пенистому напитку. Корчемный служка не обманул – пиво и в самом деле оказалось свежим и вкусным. Лешка никогда такого раньше не пивал, даже в Константинополе. Впрочем, а зачем в Константинополе пиво, когда там всякого вина полно? Может быть, так просто показалось Лешке, но публика в корчме постепенно становилась все приличнее. Уже почти никто не орал, не ругался, не спорил. Просто сидели по разным краям стола различного рода небедно одетые личности, вокруг которых группировались народ. – Что на них смотришь? – собутыльник легонько толкнул Лешку локтем. – Думаешь – приличные люди? А вот как бы не так! Приличные-то все давно по домам разошлись, спать. Одне упыри остались! Что так смотришь? Говорю – упыри! Вон, видишь того седобородого господина в синем кафтане, что сейчас метает кости? Думаешь, кто это? Юноша безразлично пожал плечами: – Не знаю. – Палач! Здешний палач, кат. Между прочим, самый порядочный человек из всей их компании. Рядом с ним, плешивый, в красном зипуне – лекарь. – Лекарь? – Антошка-фрязин. Не простой, я тебе скажу, лекарь, особый… Примета такая есть – если в городе кто-то странным образом помрет – так буквально в тот же вечер Антошка в корчме гулеванит. А так ведь скупой, в обычные дни не идет. – Что значит – «в обычные дни»? – изумленно переспросил Лешка. – Ну, в такие, когда никто не умер… ни с того ни с сего… Интересно, сегодня у нас в городе кто умер? Эй, Кузька! Подь сюды… Кудеяр ухватил подскочившего служку за ухо крепкими длинными пальцами. – Пусти, дяденька Кудеяре! – заверещал парень. – Нешто пиво не понравилось? – Пиво ничего себе, вкусное. С кого Антошка-фрязин гулеванит? – Ай, не знаю… Правда, не знаю… Христом Богом клянусь! – Да пес с ним, – вступился за корчемного Лешка. – Какая нам разница, кто да как помер сегодня? – Э! Не скажи, – Кудеяр засмеялся. – Чем больше знаешь – тем легче жить. – Ну, надо же, сказанул! А я то всю жизнь думал – наоборот.
С чего началась драка, вряд ли кто смог бы сказать. Как они все начинаются? Кто-то не то сказал, кто-то не так посмотрел, кто-то не так понял – и пошло-поехало! Сначала прямо над Лешкиной головой пролетела оторванная от лавки доска. Никого не задев, она с силой шмякнулась об стену и с грохотом упала на пол, одним из концов ударив похрапывавшего в углу мужичка в коричневом полукафтанье добротного немецкого сукна. – Ах, вы кидаться? – тут же проснувшись, возмутился мужичок и недолго думая с размаху зарядил в ухо ближайшему соседу, мирно прихлебывавшему пивко на краю стола. Полетев с лавки на пол, пивохлеб зацепил кружкой лекаря Антошку-фрязина, тот осклабился, живо вытащил из-за пояса широкий, с ладонь, кинжал – дагассу. Отскочив к стенке, заругался по-своему… И получил в живот с ноги от проходившего мимо здоровущего молодца. А и правильно – нечего тут ножиками размахивать! За лекаря вступился палач – тоже мужичина отнюдь не слабый, а за молодца – целая кодла таких же здоровяков, человек пять… Кодлу эту, однако, похоже здесь не очень-то жаловали, поскольку в тот же миг образовалась и противоборствующая им контора. Повскакали с лавок, похватали тяжелые кружки… Те, кто хотел остаться в стороне от намечающегося побоища, проворно полезли под стол, прятаться. Впрочем, таковых было мало, всего-то три человека, что же касается всех остальных, то они были явно рады подраться. Вскочили, засверкали глазами, заругались, заулюлюкали… – А ну, врежь ему, Михайла! – Не сдавайся, Антошка! Пусти купецким прохиндеям кровушку! – Это кто прохиндеи? Ах ты, сволочуга поганая! Н-на… Н-на… Получай! Один из здоровяков рысью накинулся на небольшого толстенького человечка, за которого тут же вступились сидевшие рядом приятели – сообща повалив парня на пол и принялись пинать ногами, жутко при этом ухая и приговаривая: – На, гадина торговая! Получи, христопродавец чертов! «Торговая гадина» и «христопродавец», впрочем, вскочил на ноги чрезвычайно быстро и, неожиданно схватив толстячка в охапку, швырнул его в заступников, и теперь уже те попадали на пол. А тут уж подскочили торговые молодцы… А на них, размахивая кинжалом, кинулся Антошка-фрязин, за которым угрюмо закатывал рукава палач… – Вы та-ак? Вы так, да-а?! И пошло! Миг – и уже стало совершенно невозможно разобрать, кто с кем дрался – вокруг пыхтели, наносили друг другу удары, ругались, скалили зубы, катались по полу, верещали… – Я же говорил, что здесь весело, – невозмутимо попивая пиво, ухмыльнулся Лешкин собутыльник. Его драчуны не трогали, видимо, опасались связываться, впрочем, в таком бедламе небольшой островок спокойствия в лице Кудеяра и Лешки просто не мог долго оставаться неприкосновенным. Оп! Какой-то мужичонка с расквашенным носом, проехал по всему столу, сбивая на пол кружки и миски с капустой. И тут же на стол, продолжая наносить другу другу удары, вскочили сразу двое молодцов, один из которых, поскользнувшись, едва не заехал локтем Лешке в лицо. Юноша отстранился: – Эй, поосторожнее, господин хороший! Повернув голову, молодец посмотрел на него гнусным взглядом и вместо ответа попытался ударить в ухо – уже вполне осознанно. Уклонившись, Лешка тут же двинул его в челюсть… – Ага! Так ты наших бить, сволочь купецкая? Судя по этой фразе, юноша вмешался в побоище явно на вполне определенной стороне. Что ж, хорошо, хоть не сам по себе! А то бы с обеих сторон наваляли… Это уже Лешка подумал на лету, пропустив удар в грудь… хороший такой удар. Главное, целили-то в нос или в челюсть… Ох! Лешка больно ударился спиной в стену и рассвирепел: – Ну, сволочуги, попьете вы у меня пивка, черти! Оттолкнув подвернувшегося под руку палача, нагнулся, краем глаза отмечая, что и его собутыльник Кудеяр тоже включился в драку… Интересно, на чьей стороне? А впрочем, какая разница, не до выяснений сейчас – как бы не затоптали! Юноша схватил с пола доску… ту самую, с которой все и началось… На него как раз наступало двое… Оп! Одному досочкой в челюсть, другому… Другой убежал… И вместо него, словно грибы после дождя, появилось трое… в их числе и Антошка-фрязин с расквашенным в кровь носом и злобно прищуренными глазами, и без того узкими. Лешка половчее перехватил доску. Никаких угроз не выкрикивал – экономил силы. И ждать, когда нападут, не стал – сказалась акритская выучка – улучив удобный момент, недолго думая напал первым! Бац! С размаху отправил отдыхать одного, по виду, самого сильного… Чуть отпрыгнул в сторону, сунув концом доски под дых Антошке – тот, выпучив глаза, захватал воздух, словно выброшенная на берег рыба… Кинжал со звоном упал на пол… Ух! Юноша резко присел – над головой просвистел кистень… Это третий… Получи, собака! Расправившись таким образом сразу с тремя, Лешка приосанился и наконец-то смог осмотреться пошире. Да, в общем-то, не на что было смотреть – половина хозяйских свечей уже погасла и побоище продолжалось в полутьме, похоже, уже больше по инерции, без прежнего радостного задора. – На те, гад! Н-на! – Пусти-и-и-и… – Кто мне в прошлую пятницу фальшивой деньгой заплатил? – Не я-а-а… – Не ты? А кто ж тогда? Я тебя хорошо запомнил, морда фрязинская! – Пусти-и-и-и… У меня и денег-то не было… Одни талеры да гроши. – Значит, грош был фальшивый! Я ж помню, серебряха такая… а на самом деле – медная! У, супостат?! С каких деньгов гулеванишь? Поди, с покойной вдовицы? Лениво двинув доской какую-то бросившуюся на перерез морду, Лешка подобрался поближе к поверженному лекаришке и разочарованно свистнул – ничего интересного тот больше не говорил, лишь угрожающе сипел. – Поругайся, поругайся, рыло! – уже беззлобно произнес сидевший на груди лекаря крепенький светлокудрый молодец с небольшою бородкой. Оглянулся на Лешку, улыбнулся, протянул руку: – Мирон, приказчик купца Селиверстова. – Алексей. – Юноша крепко пожал руку. – Здорово ты нам помог, парень! Ловко бьешься! Поди, из служилых? – Из детей боярских. – Ого! Какие люди с нами! Ух, и задали ж мы сегодня нахалам… будут знать, как ножичками махать в честной драке. Мирон поднялся, махая рукою своим, – драка явно закончилась в их пользу. Не видать было ни палача, ни того расквашенного в юшку парнягу, что втащил в драку Лешку, ни Кудеяра… Интересно, тот-то куда делся? Спросить, что ль, Мирона? – Кудеяр? – Приказчик хохотнул. – Сейчас ведь наверняка ночная стража пожалует. Как раз к шапочному разбору. А таким, как Кудеяр, лишний раз на глаза стражникам попадаться резона нету. Ты, кстати, с ним как, крепко задружился? – Да нет, – пожал плечами юноша. – Так, случайный знакомый… Сегодня вот и познакомились… – Вообще, ты от Кудеяра подальше держись, – потирая разбитые в кровь кулаки, посоветовал Мирон. – О! Вот и стража! Позвякивая железом, в корчму вошли пятеро воинов, один – видимо, главный – в ярко начищенном колонтаре – гибрида кольчуги с пластинчатым доспехом – остальные – в кольчугах. Все при шлемах, при палашах, трое – с ярко пылавшими факелами. – Ну, что тут у вас?! – главный стражник – дородный осанистый мужчина с густой тщательно расчесанной бородой – подозрительно оглядел присутствующих. – Поди дрались, черти? – Здорово, дядько Ермил! – Мирон вдруг широко улыбнулся. – Садись, пивка выпей… Стражник усмехнулся в бороду: – Ага, сядешь с вами… Потом эти, которым вы тут только что наваляли, нажалуются, обормоты… Войт будет недоволен – снова вече по жалобе собирать! Из-за вас, чертей, промежду прочим! – Ну, уж и из-за нас! Хоть кто подтвердит, они первые начали. Антошка-фрязин уж так размахивал ножичагой, стращал… Да мы не из пугливых. – Как бы вам рядки на торгу не пожгли, непугливые. – Не пожгут, самим потом дороже встанет… Дядько Ермил, так как насчет пивка? Ермил погладил бороду и оглянулся на стражников: – Идите пока, рынок проверьте… мало ли… А я тут разберусь. Воины, переглянувшись, вышли, а их непосредственный начальник тут же оказался за столом и, сняв с головышлем, положил его рядом с собою на лавку, оставшись в сером подшлемнике, покрытом коричневыми ржавыми пятнами. Оглянулся на парней: – Ну, тащите, чего обещали! Пиво, вовсю улыбаясь, притащил не рыжий служка Кузьма, а проворный длиннобородый мужичок с хитровато-добродушным взглядом – похоже, сам хозяин заведения. Поклонился: – Испейте, Ермил Тимофеевич! Хохотнув в бороду, начальник стражи, не чинясь, тут же опростал целую кружку. Литра два с половиной, а может, и того больше. Силен! Лешка с уважением посмотрел на стражника. Тот тоже приметил парня. – Кто таков? Почему не знаю? – Наш это, дядька Ермил, – быстро пояснил Мирон. – Алексием кличут. – Не тот ли Алексий, часом, что… – Не, не тот. Это приезжий. – Откель? – С Мценска, – на этот раз Лешка успел отозваться сам. – По делам приехал. – По каким делам? – Дядько Ермил, на вот тебе еще кружечку! Стражник выпил до дна и эту, и следующую, лишь потом вспомнил, что надо бы и службу знать. Поднялся, поблагодарил: – Хорошее пиво! Ну, да пора и меру знать. Пойду. Смотрите тут без меня… – Доброй службы, Ермил Тимофеевич! Выпроводив стражника, парни чинно допили пиво и, честно заплатив кабатчику за поломанные лавки, принялись собираться домой. – Пора, – улыбнулся Мирон. – Поди, утро уже… И впрямь, когда вышли на улицу, Лешка аж зажмурил глаза от бившего в них солнца! Вставая за дальним лесом, желтый пылающий шар отражался в светлых водах широкой реки, так, что больно было смотреть. Небо над головой было чистым, без облачка, и таким пронзительно-голубым и прозрачным, что, при одном взгляде на него, хотелось верить в лучшее. Дойдя до рыночной площади, Лешка попрощался с парнями. – Ты заходи к нам, на рядки, – улыбнулся Мирон. – Мало, помощь какая потребуется? – Да что там помощь?! Ты просто так заходи, в гости! – это выкрикнул самый молодой из торговых, Мишка, по кличке Два Аршина – меньше он покупателям сукна не мерил. – Зайду. – Лешка покивал. – Обязательно зайду, парни. В чистом голубом небе радостно сияло солнце, ярким красным пламенем пылала выставленная на подоконниках герань, густо пахло яблоками и еще чем-то таким терпким… сладкими булочками, что ли? Наверное, где-то рядом была пекарня либо лавка хлеботорговца. Лужи давно высохли, лишь кое-где оставив после себя влажные бурые пятна. В пыли весело барахтались воробьи. Хорошо! Нет, в самом деле, хорошо! Радостно! Вот уж не думал раньше юноша, что ему хоть когда-нибудь понравиться наглые морды бить. А что с ними еще делать-то, коли они так наглеют? Только одно и остается – бить!
Подходя к усадьбе Ивана, Лешка еще издалека услыхал доносившиеся со двора крики. Яростные и – иногда – надрывные, словно бы оправдывающиеся. Интересно, что это там такое происходит? Вора, что ли, поймали? Оказалось, не вора – воровку! – Ты только глянь, Алексей, что она натворила! – завидев юношу, возмущенно пожаловался отрок, показывая рукой на бледную, как полотно, Ульяну, которую – за обе руки – крепко держали слуги. Девушку только что не трясло. – И что же она такого натворила? – поинтересовался Лешка. Иван презрительно хмыкнул: – Спрашиваешь! Вот ведь, пригрели на груди змеюку ядовитейшую! Ларец с жемчугом из батюшкиной опочивальни выкрала, тварь такая! О несчастной покойнице-матушке последнюю память! И ведь убегла бы с краденым – кабы не Бронислав! Он ведь и задержал воровку, выследил! Привратник Бронислав, молча поклоняясь, улыбнулся, показав желтые неровные зубы. – Расскажи, расскажи ему, Бронислав! – приказал отрок. – Все расскажи – как дело было. – Да что рассказывать? – Привратник усмехнулся. – Вечерком, к ночи ближе, стал я дом обходить, с проверкой. Вдруг гляжу – будто свет в окне дальнем. Тусклый такой… словно кто свечечку рукой прикрывает, таится. А с чего б доброму человеку таиться? Знамо дело – не с чего. Значит, думаю, что-то тут не так. Прошмыгнул осторожненько в дом, потом убоялся – вдруг, да один не справлюсь, стар ведь – спустился в людскую, разбудил слуг… самого ушлого с собой прихватил, Игнашу… вот, его значит… – Бронислав показал рукой, и названный слуга – молодой мордатый парень – горделиво приосанился. – Ну, и пошли мы, осторожненько так, босиком, чтоб, не дай Бог, не спугнуть… Идем, уже наверх поднялись, как вдруг огонек увидели – кто-то со свечкой шел! Затаились… Видим – девка! Ульяна! С хозяйской опочивальни – той, что сейчас пустует – змеею выскользнула, да к себе в комнатенку – шасть! Мы за ней! Нагрянули – а она там ларцом только что краденым любуется! С жемчугами! Вот, змея-то! – Неправда это! – защищаясь, выкрикнула девчонка. – Не крала я никакого ларца, Христом-Богом клянусь – не крала! – Как же тогда он у тебя в комнате появился? – недобро усмехнулся Иван. – Ведь ты ж его рассматривала, так? – Под подушкой нашла… А как он там появился – не ведаю, ей-Богу, не ведаю… – Ульяна заплакала. – Во, ревит теперя, коровища! – зло выкрикнул мордатый Игнаша. – Как хозяйское добро красть – так не ревела. Убить ее, тварищу такую, мало! – Убить-то не надо, а вот побить стоит. – Бронислав ухмыльнулся и искательно взглянул на Ивана. – Вели ее кнутом бить, молодой хозяин! Нам вели – уж мы справимся. – Не сомневаюсь. – Отрок задумчиво посмотрел на Лешку. – Что скажешь? Юноша покачал головой: – Пока не знаю. Тут разбираться надо, а вы сразу – бить! Привратник бросил на гостя быстрый злой взгляд: – Что тут разбираться-то? И так все ясно. – В амбар ее! – махнув рукою, распорядился Иван. – После решим, что уж с ней делать. Я так думаю – наказать, как следует, чтоб другим неповадно было, ну, а потом – продать. Зачем она в доме нужна, воровка? Разве что конюхов ублажать. Тащите ее в амбар, парни! – Ну, а разобраться… – начал было Лешка, но его тут же прервал отрок: – Не будет никаких новых разбирательств, хватит, разобрались уже! Воровку пока в амбар, пусть посидит, подумает, ну, а завтра с утра – бить! Нет, не с утра – сейчас же! Бить, бить и бить! Кнутом, розгами – чтоб неповадно было! Ишь, тварюга… пригрелась… единственную память о матушке… Серые глаза молодого хозяина побелели от гнева, зрачки расширились, словно у наркомана… или у наркоманов, наоборот, суживаются? Впрочем, это, говорят, смотря какой наркотик… – Не извольте беспокоиться, господин! – с мерзкой ухмылкой выступил вперед Игнаша. – Я ее самолично… Ужо, будет помнить… Не изволите ли присутствовать? – Не изволю, – отмахнулся Иван. – Сами знаете – не люблю я ни крови, ни воплей. Но, оно, конечно, наказать надо… – Не торопись с битьем, Ваня. – Лешка поспешно отвел отрока в сторону. – Не торопись, умоляю! Когда я тебе плохое советовал? – А что на этот раз такое? – Отрок удивленно поднял глаза. – Что, по-твоему, я уже и проворовавшуюся рабыню бить не могу? Знаешь, я ведь не удовольствия ради – за дело! – Ты-то – не в удовольствие, а они? – юноша кивнул на слуг. – Вон, как у того мордастого руки чешутся. Аж слюни текут! Жалко девку. – Жалко?! Тебе воровку жалко?! – И тебя тоже. – Лешка оглянулся по сторонам и резко понизил голос. – Кудеяр – слыхал про такого? – Кудеяр?! – ахнул Иван. – А ты-то откуда про него… – Вчера познакомился, – честно признался юноша. – Пиво вместях пили. – То-то я и смотрю… Не с теми ты людьми знакомишься, Алексей! Не с теми! Лешка пожал плечами: – Ну, с какими уж вышло. Я к нему в друзья не навязывался… впрочем, как и он ко мне. Так просто, посидели в корчме, попили пива… – Пияницы! Ну-ну, не обижайся, шучу ведь. – Этот Кудеяр… Он Ульянку, служанку твою, знает! О том говорил. – Кудеяр знает Ульянку? – удивленно переспросил отрок. – Откуда? Лешка желчно усмехнулся: – Не знаю, не спрашивал. А только знает. Так что не торопился бы ты с битьем… – А я и не тороплюсь… – Иван быстро оглянулся, крикнул с крыльца слугам. – Девку сейчас не бить! Не бить, поняли? Запрещаю пока ее трогать. Утром ужо, решим… Ох, какая тоска проглянула при этих словах в плотоядно сверкавших глазах Игнашки! Словно бы у кота отобрали сметану! А Лешка про себя радовался – все ж таки, пригодилось знакомство, помог Кудеяр, пусть, не самолично, но помог, хотя бы одним своим именем. – Вот что, Алексей, – озабоченно произнес Ваня. – Пойдем-ка ко мне в горницу, посудачим… Да, я ведь тебе еще и денег должен! Как говорят по латыни – «гонорар». Идем, получишь. А вот этому юноша обрадовался вполне искренне. Наконец-то, сдвинулось дело! Теперь бы еще поскорей напроситься сопровождать отряд с выкупом… Да и как-то помочь Ульянке, все ж таки жаль девчонку. Не похожа она на воровку, хотя… хотя, кто знает? И вот еще – не забыть, при возможности, ее расспросить – что та имела в виду, когда умоляла побыстрее покинуть сей дом?!
– Проходи! – Иван с плохо скрываемой гордостью распахнул резные дубовые двери, пропуская гостя вперед. Сделав пару шагов, юноша остановился, пораженный открывшейся ему обстановкой. Горница?! Ну, нет, самый настоящий кабинет, офис, да еще какой! Обитые темно-зеленым, с золотым тисненым рисунком, сукном стены, ворсистый персидский ковер на полу, высокие – с плоскими стеклами(!) окна, на стенах – перекрещенные мечи и сабли, в углу – что-то вроде большого комода с чернильницей и гусиными перьями… кажется, это называлось – бюро. Стол! Огромный, крытый темно-зеленым – в тон стенам – бархатом. На столе свалены в беспорядке бесчисленные куски пергамента и листы бумаги – грамоты. – Вот, разбираю батюшкины бумаги. – Усевшись за стол в высокое резное кресло, отрок кивнул гостю на стоявшие в простенке стулья: – Возьми и садись. Лешка так и сделал… стул оказался тяжелый, из дуба. – Во-первых, вот твой гонорар. – Выдвинув ящик стола, Иван вытащил оттуда небольшой мешочек, очевидно, специально до того приготовленный, и, развязав его, высыпал на стол… двадцать сверкающих монет! – Венгерские золотые дукаты, – усмехнувшись, пояснил Иван. – Греческих солидов, извини, не нашлось. Но эти тоже хорошие, не сомневайся… Ну, бери же, бери, чего смотришь? Я свои обещания выполняю! – Вот и замечательно! – не скрывая радости, Лешка сгреб деньги в подсумок. – Уж теперь на дорогу хватит… Отрок ухмыльнулся: – А что в Царьграде-то будешь делать? Юноша в ответ лишь вздохнул: – Да есть там дела… Не знаю, как и пойдут… – Я думаю, все-таки зря ты туда едешь, – качнул головой Иван. – Рано или поздно возьмут Царьград турки. – Это почему ты так думаешь? Лешку и в самом деле очень интересовало Ванькино мнение – отрок не без оснований считал себя умным. – Почему? – Иван с неожиданным азартом стукнул по столу ладонью. – Потому что у турецкого султана гораздо больше денег чем у ромейского императора Иоанна! Потому что в самом Царьграде – разброд: немногие богачи с каждым годом жиреют, остальные нищают. Везде, куда ни ткни – кумовство, мздоимство. Фрязины из Генуи да Венеции всю заморскую торговлю под себя подмяли… Нет, не выстоять Царьграду супротив турок, не выстоять! Его и жители-то защищать не будут – нищим что защищать? У них ведь нет ни дома, ни собственности? Что же касается крестьян… так у турок налоги куда как меньше! И откупщиков нет! – Ну, это пока нет… – Все равно. Одно у Царьграда спасение – может, помогут извне. Поляки, литовцы, венгры, немцы цесарские – кому там еще турецкий султан угрожает? Валахи? Ну, те уже, похоже, почти совсем под турками… Не езди в Царьград, Алексий! Служи мне. Человек ты честный, умелый, в меру циничный – платить буду по-царски. Правда, и поручения у меня опасные… Опасные, но… – Отрок многозначительно помолчал. – Опасные, но очень хорошо оплачиваемые! Батюшка мой ведь не только купцом был – банкиром! Слыхал такое слово? Правда так, отчасти… Ну, ничего, теперь-то все по иному будет! Встав, отрок в возбуждении заходил по кабинету: – Деньги, Алексей! Вот кровь мира! Золото, серебро… Гроши, дукаты, талеры, гульдены… дирхемы, денги, солиды… Деньги – все! Могучие армии, армады кораблей, пушки… И новые города, и дороги, и… Отрок в изнеможении упал в кресло. Широко распахнутые глаза его продолжали гореть желтым огнем наживы. Лешка покачал головой. Вот она, страсть-то! Не нужны парню ни девки, ни оружие, ни слава… Одни эти… солиды, талеры, дирхемы… Да и батюшка, кажется, не очень-то ему нужен! Что-то он о нем даже и не вспоминает… А и напомнить! – Выкуп? – переспросил Иван. – Ну да, ну да, помню. В течении месяца пошлю верных людей… – Вот и я б с ними! – обрадовался Лешка. – Ты?! Так ведь ты в Царьград собрался! – Ничего, сначала в Елец съезжу… есть там дела. – Экий ты неусидчивый, – ухмыльнувшись, попенял отрок и, пристально посмотрев на собеседника, понизил голос до вкрадчивого шепота: – Будет у меня к тебе, Алексей, одно важное дело… – Какое дело? – Не сейчас… – Отрок запнулся. – Чуть позже скажу, вечером… Когда с воровкой решим. – Да может, и не виновата она! – вплеснул руками Лешка. – Может, оболгали! Тот же Бронислав… – Брониславу я верю. А Ульянка – та еще прохиндейка! Все! Об ней разговор закончен! Чем сегодня заняться думаешь? Юноша пожал плечами: – Для начала – посплю, а там посмотрим. – Можешь в моей старой опочивальне спать, – махнул рукой Иван. – В гостевой-то тебе вряд ли дадут – шумно. Поблагодарив, Лешка встал со стула и, в сопровождении молодого хозяина, отправился в старую опочивальню. Плотная дубовая дверь, кровать под бархатным, изрядно траченным молью, балдахином, на резных деревянных ножках в виде львиных лап, куча старой одежды в углу. – Одежку можешь под голову, вместо подушки, – посоветовал отрок. – А я уж распоряжусь, чтоб принесли одеяло. Он вышел, и буквально через минут пять мордатый слуга Игнашка принес обещанное одеяло. Протянул с поклоном: – Пожалте, господине. И тут же ушел, видать, опасался расспросов про Ульянку. Да и черт с ним! Как говорится, утро вечера мудренее… Подложив под голову чей-то старый кафтан, Лешка завалился на ложе и тут же уснул. Спал беспокойно, ворочался, но толком ему ничего не снилось, лишь какие-то уголовные рожи – из тех, что устроили драку в корчме. Встал Лешка не к вечеру, а уже к обеду, разбуженный доносившимся со двора шумом – там будто что-то колотили или забивали сваи. Проснувшись, вышел полюбопытствовать. Интересное сооружение сколачивали на заднем дворе слуги! Похоже и на помост и на мини-эшафот… – Это для чего это? – подойдя ближе, осведомился юноша. – Для воровки, – отозвался кто-то из слуг. – Завтра с утра здесь ее бить будут! Учить уму-разуму, чтоб другим неповадно было! Род Размятниковых такой – все простит, кроме воровства и предательства. Лешка вздрогнул – все же ему было жаль девчонку. А может, та и в самом деле виновата? Он же ее совсем не знает, ну вот нисколечки! Ванька, уж ясно, стоит на своей версии. Уперся. Впрочем, может, он и прав… С минуту постояв у сколачиваемого помоста, юноша направился к дальнему амбару – именно там и томилась сейчас Ульянка, то ли безвинная жертва, то ли и в самом деле – воровка. Лешка уж теперь сомневался. Обогнув яблони и смородиновые кусты, юноша подошел к амбару, запертому на железный засов с огромным висячим замком. Ключ от столь устрашающего продукта кузнечного ремесла наверняка находился у Ваньки. Тщательно осмотрев ворота, Лешка отыскал-таки щель, и даже не одну. Оглянувшись по сторонам, наклонился и тихонько позвал: – Ульяна! Тишина. – Ульяна, ты там спишь, что ли? – Кто здесь? – послышался в ответ едва слышный девичий голос. – Я, Алексей… Ну, гость… Ты ко мне приходила, помнишь? – Алексей… Помню! – судя по голосу, девушка подошла ближе к воротам. – Что вам нужно от несчастной воровки? Пришли посмеяться? – Я что, похож на идиота, которому нечем заняться? – усмехнулся Лешка. – Просто… я бы хотел тебе хоть чем-то помочь… Девчонка ничего не ответила, послышались лишь приглушенные рыдания… – Кажется, ты о чем-то меня предупреждала. – Юноша напомнил узнице ночной разговор. Та вроде бы перестала плакать… Да, перестала… И тихо произнесла: – Уходите из этого дома, господин! Уходите, если не желаете собственной смерти! – Смерти? – Лешка хохотнул. – Интересно, от кого мне ее ждать? От Ивана, что ли? – Бронислав, привратник… Он хочет стать главным человеком при новом хозяине! Вы, господин, ему в этом мешаете… О, Бронислав – страшный человек, поверьте! Юноша презрительно скривился: – Уж не страшнее турок, а я их бивал! – Он не будет действовать открыто… Только тайно, змеей… – Чем же ты ему не угодила? Ведь, насколько я понимаю, именно Бронислав тебя и подставил? – Я была его любовницей… И… И нечаянно узнала то, что никогда не должна была знать! – Что же? – Я не могу сказать. Боюсь. – Хорошо… Ты сказала, что Бронислав хочет стать первым при новом хозяине. А что, купца Ерофея уже никто не ждет из плена? – Не знаю… – Девчонка ненадолго замолкла. – Бронислав – точно не ждет. Ну, я так думаю… Бегите отсюда, господин! Мне кажется, вы хороший человек, порядочный и добрый… А я… я, вероятно, умру… – Ну, от розог, кажется, еще никто не умирал. Да, Иван собирается тебя наказать – он уверен, что ты воровка – но вовсе не забить на смерть! – Он-то не собирается… Но вы не знаете Бронислава! И его мерзкий подручный, Игнаша… Уж тот-то вовсе не человек – зверь! Ульянка снова заплакала. Алексей хотел было указать девушке на отсутствие в ее словах логики – если она ожидает смерти, тогда почему боится рассказать все, что узнала о Брониславе? Ведь какая тогда разница? Впрочем, трудно сейчас требовать логики от несчастной узницы. Юноша осмотрел амбар – крепкий! Затем подергал руками замок… и оставил всякую мысль о возможном взломе. Да уж, без ключа тут не обойтись. Интересно, он у кого – у Ваньки или у Бронислава? Хотя, у Бронислава-то – с чего? Наверняка у Ваньки, значит… Хорошо, допустим, удастся выкрасть ключ и выпустить Ульянку. А что потом? Как ее со двора-то вывести? Забор высокий, глухой, вдоль него проволока с цепными псами – не только не перелезешь, но и не обойдешь даже… Думать надо, думать! Озабоченный этой мыслью, Лешка медленно направился обратно в дом. Подумалось вдруг – а с чего это он вообще озаботился узницей, вполне возможно – воровкой? Понавилась? Имел на девчонку какие-то виды? Да нет… Не поэтому. Просто… Просто жалко ее стало, что ли… И – Лешка прямо чувствовал, что, если не сделает чего-то, что поможет Ульянке, что, хотя бы чуть-чуть облегчит ее участь… он просто-напросто перестанет себя уважать. Ведь мог помочь – и не сделал! Хотя, если честно, – помочь-то ей трудновато. Но ведь – не невозможно же! В конце концов, еще раз поговорить с Ванькой, чтоб отказался от всякой мысли о наказании – просто выгнал бы, раз уж считает, что провинилась девка, выгнал – и дело с концом! Бронислав! Вот от кого тут интрига идет, оказывается… И, судя по всему, он имеет на Ваньку какое-то нешуточное влияние. Какое? Почему? Молодого хозяина дома не было – уехал в город по каким-то делам – и Лешка, в ожидании его, направился к себе в опочивальню, куда с утра еще перетащил все свои пожитки – подаренный Иваном кафтан и две сабли – дорогую, турецкую, и старую – подарок старосты Епифана – в перевязанных проволочинкою ножнах. Так ведь и не выбросил ее Лешка, рука не поднялась – жаль было оружия. Может, и пригодится еще? Скинув сапоги, юноша снова вытянулся на ложе, поправив под головой старый кафтанец. Между прочим – Ванькин, тот самый, что был на отроке тогда, на Черном болоте… Кафтан… А ведь Ульянка, кажется, с Ванькой одного роста… И похожа… Волосы такие же светленькие, серые глаза… А что, если? Юноша схватил кафтан… Подойдет! Должен подойти! Только вот… Только вот, нужно ли рисковать? Нужно! А потом свалить все на привратника Бронислава! Мол, помог убежать бывшей любовнице, а уж что потом с ней сталось – кто знает? Пока разберутся, Лешка уже будет далеко – где-нибудь в Верховских княжествах, с выкупом за купца Ерофея. Хорошая мысль! Главное теперь – как раздобыть ключ?! А кафтан должен подойти, должен… Хороший кафтан, красивый, и ведь не рваный еще! И чего Ванька его выкинул, модник хренов? Лешка внимательно осмотрел кафтан, потрогал даже. Материал дорогой, даже на ощупь, пуговицы тоже не дешевые, полированного дерева… одна оторвана… подумаешь. И серебряные проволочки по рукавам и вороту – бить… Тоже одной нету, интересные такие, с узором… Так! Юноша вдруг очумело дернул головой. Посидел, подумал… И бросился за старой саблей, точнее – за ножнами, еще точнее – за проволочкой, которой их подвязал. Ну, вот она, проволочка! Бить! Быстро открутив проволочинку дрожащими руками, Лешка сравнил ее с остальными, с теми, что были пришиты на кафтан отрока… Один к одному! Вернее, одна к одной. Тот же рисунок, даже дырочки для тесьмы – пришивать – совпадают! Вот так бить! Лешка закусил губу, сраженный подтвержденьем внезапной догадки. Что ж, выходит, Иван был связан с разбойниками на Черном болоте?! И это именно он убил несчастного Елмошку?! Ведь проволочку-то, бить, Лешка нашел именно там, у ручья…
Глава 8 Лето 1441 г. Брянск Иван
Думаю, он ничем не уступал пчеле, медоточивые слова изрекая, из словесных цветов соты составляя……на месте убийства! Нет, не может быть! Тогда что же, выходит, Иван специально подставил разбойникам собственного отца?! А почему бы и нет! Лешка нервно покрутил в руке злополучную серебряную проволочинку. Если – пусть даже пока чисто виртуально – представить себе, что отрок был связан с разбойниками, то… То это многое объясняет, даже, казалось бы, малозначительные события. Взять хоть внезапный уход шайки… Кто-то предупредил. Какой-то мужик… А может, не мужик? Может, Иван?! Ведь как раз перед походом на Черное болото он куда-то исчез – говорил, что пошел встречаться с какой-то девчонкой. Так ли? И потом вдруг объявился в лесу, ближе к болоту… Сказал, что нагонит – и вот, вроде бы, нагнал. Ничего подозрительного. А если отрок и вовсе никого не нагонял? А просто-напросто, предупредив татей, ждал, схоронившись в чаще? Очень может быть… Но тогда что же… Выходит, когда Лешка только объявился на Черном болоте, повстречав плачущего в кустах Ивана, уже тогда разбойники находились где-то рядом, следили… Интересно, Ванька пленение отца заранее рассчитал? Или уже договорился с разбойниками позже? Черт его… Впрочем, какая разница? Если отбросить мораль, то отсутствие батюшки сулит отроку немалые выгоды, все торгово-финансовые ниточки теперь будут проходить через его руки, с младых, так сказать, ногтей. А юность – это такой недостаток, который быстро проходит. Уже и сейчас все почтительно называют Ваньку – молодой господин, хозяин. Так что особенно и не нужен ему родной батюшка! Вот именно! Не нужен! Потому-то Иван сейчас и тянет с выкупом… если вообще намерен кого-то с ним отправлять. Скорее всего, и батюшки-то его уже давно нет в живых… К чему тогда комедия со сбором «выкупа»? Ну да, деньги, конечно, лишними не будут в любом случае… Плюс ко всему – образ несчастного сироты… довольно действенный, надо признать, образ в глазах добряка войта. Сирота, сиротинушка… Что и он, Лешка, всегда, в любом случае подтвердит! Подтвердил уже! Так, значит, он затем и нужен был хитрому отроку, вовсе не только для охраны?! И тогда, рассуждая логически, следует пристальнее взглянуть на странную смерть Лявона. Сильно болел, говорят? А кто говорит-то? Привратник Бронислав! Тип подозрительнейший неимоверно! Интересно, что такого случайно узнала о нем Ульянка… А ведь девка-то и впрямь по краю ходит! Спасать, спасать ее надо, действовать, а не рассуждать, меряя шагами комнату! Юноша резко остановился и, привесив к поясу тяжелую турецкую саблю, решительно вышел из дому. – Куда-то собрались, уважаемый господин? – привратник Бронислав был сама любезность. Но глаза смотрели настороженно, зло… Все ж таки какое неприятное у него лицо. Вытянутое, словно у лошади. Или это просто так кажется? – Так куда же? А не слишком ли он настойчив для простого слуги? Какое ему дело – куда? – Видите ли, любезнейший господин, – отворив ворота, Бронислав поклонился. – Я ведь не из собственного любопытства спрашиваю. Приказ хозяина! Касается всех уходящих… – Ага. – Юноша презрительно скривился. – И меня значит? – Хозяин сказал – ради вашей же безопасности! – Ну, раз сказал… Если он вдруг сильно захочет меня увидеть, пусть идет в корчму, что рядом с торговой площадью. Там еще служка такой рыжий… Кузьма, кажется… – Рыжий Кузьма? – Привратник ощерил зубы в улыбке. – Знаю! Удачно повеселиться, господин! – Да уж как-нибудь… Махнув рукой, Лешка поправил на поясе саблю и быстро зашагал в сторону рынка. Точной дороги он, правда, не запомнил, знал только, что от дома – налево, а затем все прямо, прямо… До того особняка, из окна которого он не так давно имел удовольствие упасть, причем – прямо в лужу. Ну, зато хоть познакомился с хорошими людьми… Нет, не с Кудеяром, с приказчиками – Мироном, Мишкой Два Аршина и прочими… Неплохие парни. И за себя постоять могут вполне. Тем более – обещали помочь.Слово о житии Великого князя Дмитрия Ивановича
– Эй, парень, где торгуют суконники? – Лешка ловко ухватил за рукав пробегавшего мимо мальчишку, торговавшего, кажется, пирогами. – Суконники? – шмыгнув носом, парнишка улыбнулся. – А вот купи пирожок, господине! С луком, с яйцом, с капустою! А хочешь – рыбник?! Юноша покачал головой и нахмурился, словно бы невзначай потрогав богато изукрашенный эфес сабли: – Сыт я, паря, по горло. Мирона-приказчика ищу. Кудрявый такой, знаешь? – Мирона? – Торговец понятливо кивнул. – Кто ж его не знает? Во-он, видишь – кузнечный рядок? – Парень показал рукой. – Ну, где колонтари да кольчужки? Лешка молча кивнул. – Так вот, суконники – сразу за ними. Увидишь. Поблагодарив парня, юноша быстро зашагал в указанном направлении, прокладывая себе дорогу средь многочисленной толпы покупателей. А их было много! Одетые нарядно – и не очень – солидные отцы семейств и совсем молодые парни, девушки-служанки, мастеровые, грузчики, крестьяне с ближайшей округи, все они азартно торговались, приценивались, кричали… – Что за кольчужку просишь, человече? – За кольчужку-то? Да полсорока денег! – Полсорока? А каких денег? Московских, новгородских, татарских? – Татарских, знамо дело. – Дороговато… Если б – новгородских… – А вот замки, хорошие замки, налетай! – Да не нужны мне твои замки! – Бусы, бусы купи жонке! – Вдовец я… – Тогда дочкам купи! – Замки, замки! – Бусы! В толпе деятельно шныряли хитроглазые проходимцы всех возрастов и мастей. Лешка даже схватил одного такого за руку. Сдвинув брови, бросил строго: – Даже и не думай! – Пусти, господине! – Что в моем кошеле потерял? Только не говори, что мобильник! – У-у-у… Пусти, больно! – Проваливай! Еще раз попадешься, саблю достану. – Не попадусь, господине… Карманник сгинул в толпе, и Лешка, обогнув наконец кузнечный ряд, оказался перед суконным развалом. Тут были не только прилавки-рядки, но и вполне добротные лавки, в основном, конечно, деревянные. – Мирона-приказчика где найти? – Мирона? Эвон, в той лавке… Отсель – в третьей. С утра был. – Благодарствую! Лешка еще издалека узнал знакомого приказчика – то и дело приглаживая рукой светлые непокорные кудри, он ловко отмерял сукно большим деревянным аршином. Покупатель – средних лет мужичок, довольно зажиточный, судя по платью, – недоверчиво щупал ткань и недовольно ворчал. – Я ж тебя синего сукна просил, а ты мне какое суешь? Зеленое! – Ах, синее надо? Сейчас! Отвернувшись в лавку, Мирон быстро достал оттуда новую штуку сукна… Тоже зеленую! Обернувшись, раскатал по прилавку ткань и осклабился. – Вот тебе – синенькое! На любой вкус! Мужичок возмущенно хватал ртом воздух – даже уже не ругался. Наконец выдохнул: – А ну тебя! К другому пойду… И ушел. И тут же к лавке подошел Лешка: – Здоров будь, Мирон! – Здоров… – Приказчик как раз убирал сукно. Убрал, повернулся… – Ха! Кого я вижу! Никак Алексей! Ну, здорово, друже. Как жизнь? Слушай, о жизни чуть позже, а? Мы тут с ребятами одного скупердяя зеленим… – Что делаете? – Ты смотри, смотри! Видишь во-он того хмыря, что только что от меня отошел? Лешка кивнул: – Ну. – Видишь, он к Мишке Два Аршина подходит, во-он его рядок… Смотри, Мишка что делает… А Мишка делал то же самое, что – вот сейчас недавно – и сам Мирон. С ходу расстелил по прилавку… зеленую ткань… Потом, вроде как извинившись, потянулся к другой… тоже к зеленой… Мужичок в изнеможении прислонился к росшей неподалеку березе. Снял с головы шапку, вытер рукавом потную лысину… постоял немного и, пошатываясь, пошел прочь. – Видать, надоел он вам крепко! – засмеялся Алексей. Мирон махнул рукой: – Не то слово! Пошли в лавку, кваску глотнем. Хороший квасок, ядреный! Там, в лавке, и переговорили. – Девку увезти подальше? Гм… Можно. – Приказчик вытер усы. – Она тебе кто, родственница? – Нет. Так просто… Жалко… Пропадет она здесь, не дадут жизни… Если уж есть возможность… – Да найдем, не переживай, эко дело! – усмехнувшись, утешил Мирон. – Мишка Два Аршина как раз скоро в Елец едет… – В Елец! – Лешка ахнул. – Так ведь это здорово просто! И часто он туда ездит? – Да уж не редко… – Ой, как славно-то! – Юноша потер руки. – Будет у меня разговор к Мишке… – Так сейчас кликнем, поговоришь…
С рынка Лешка уходил в приподнятом настроении. Одна часть дела, важная часть, вроде бы сладилась. Осталась мелочь – вытащить у Ваньки ключи и незаметно вывести со двора Ульянку. Всего-то… Как только это все спроворить? Лешка по пути все и придумал. Придумал надежно и просто – а чего мудрствовать-то? Придя в усадьбу, еле дождался, когда явился Иван. Вечерело уже, и бледно-голубое небо быстро становилось синим. Тем и лучше… Прежде чем зайти к «молодому хозяину», юноша поболтался по двору и в охотку покалякал со слугами, так, что все уже – даже, кажется, включая дворовых псов – знали, что ближе к ночи «молодой господин» и его гость – сиречь, Алексей – пойдут пройтись в… гм-гм… в одно интересное место с… тссс! веселыми девками! Что ж, дело молодое. Кое-кто из слуг – из тех, что постарше, конечно, осуждал, но все остальные лишь завистливо ухмылялись. Потрепав языком, Лешка быстро поднялся в покои Ивана и без стука толкнул дверь: – Здорово, Ваня! Давно тебя жду. Слышь, дай ключи, а? – Какие ключи? – удивился выглядевший каким-то весьма задумчивым отрок. – Не знаю никаких ключей. – Ну, не от «Мерседеса» же! От амбара! Ну, где девка, Ульянка, сидит… – стараясь не расхохотаться, Лешка скорчил жутко сладострастную рожу. – Ну, с которой я… Ты ж сам ее ко мне ночью посылал, помнишь? Короче, она такое умеет, такое… – А! – Иван засмеялся. – Вот ты про что… черт похотливый! Извини, вырвалось… Вогнал, можно сказать, в краску бедного непорочного отрока… А… Что она там такое умеет? – Ну-у-у… – ухмыльнулся юноша. – Так сразу и не расскажешь… Вот к примеру… Он быстро изложил развесившему уши отроку краткое содержание нескольких порнографических фильмов, которые смотрел как-то вместе с приятелями-пэтэушниками на квартире у одного пацана… Иван даже сконфузился – святая простота, а еще умником себя считает! – Ну, так дашь ключ? Отрок отвязал связку от пояса: – Лови! Я, правда, поговорить с тобой хотел кой о чем… Ну, раз тебе так приспичило, черт с ним, поговорим и завтра… Самому, что ль, потом Ульянку позвать? Ой, что я такое говорю, Господи! Повернувшись к иконам, Иван принялся креститься. Лешка с ухмылкой подкинул на ладони ключи: – Ну, я пошел тогда… – Изыди… Утром загляни – расскажешь!
На ощупь отперев тяжелый замок, юноша вошел в амбар и, бросив на земляной пол принесенную с собою одежду, коротко сказал в темноту: – Переодевайся. Быстро! – Господине! – узнала Ульянка. – Но… – Все вопросы потом. Давай, поторапливайся… ту одежку, что сейчас на себе, спрячь в мешок. Заберем с собой… Да, косу под кафтан убери. Готова? – Сейчас… Готова, господин. Лешка ухмыльнулся: – Тогда идем. Помоги нам, Господь, как говорится. Взяв узницу за руку, он вывел ее из амбара и тщательно запер замок. На дворе усадьбы было темно, в черном небе тускло мерцали звезды, лишь у самых ворот, разгоняя тьму, пылали факелы. Оставив девушку, Лешка подошел к будке привратника: – Эй, Бронислав! Спишь, что ли? Отворяй! Вместо Бронислава из будки выглянул испуганный служка: – Бронислав спать ушел. Посейчас я за него. – Ну, так отворяй! – Юноша повысил голос и кивнул на замаскированную Ульянку. – Не видишь, господин ждет! Что, Бронислав про нас не предупреждал, что ли? – Предупреждал. Служка опрометью бросился к воротам, на бегу посетовал: – Что ж вы без лошадей-то… – Не нужны они нам… топочут только… Еще не была, собственно, ночь, так, поздний вечер. Где-то рядом слышались крики гуляк, в соседнем доме, закрывая ставни, бранились, где-то истошно лаял пес. Лешка с Ульянкой быстро шагали по улице, шли молча – некогда было говорить, следовало поторапливаться. Идущий чуть впереди юноша пристально всматривался в темноту… И все же не он заметил парней первым. Остановился, когда окликнули: – Эй, Алексей! Ты ли? – Мирон! – Идемте. – Приказчик махнул рукой. – У меня за углом телега. – А я никуда не иду, – усмехнувшись, возразил юноша. – Вот она. – Он подвел Ульянку поближе. – Та девчонка, о которой я говорил. Мишка когда уезжает, завтра? – Послезавтра… Не весь еще товар загрузил. – Плохо, – посетовал Лешка. – Лишний день девку прятать… – Да в лавке у меня посидит – ничего! – Ну… ладно. С другой стороны, хоть и сам загляну попрощаться. Ульяна, ты сейчас пойдешь с моими друзьями. Потом уедешь из города с купеческим караваном, поняла? – Поняла, господин, – тихо отозвалась девчонка. – Век за тебя Господа молить буду! – Подожди. – Лешка скривился. – Еще пока не сладилось все… Простившись до вечера, он быстро вернулся обратно. Подойдя к воротам, зашумел: – Открывай! Мы вернулись! Заспанный служка, выскочив, завозился с воротами… Горел уже один факел, да и тот словно бы невзначай Алексей уронил на землю. И нарочно повысил голос, обращаясь в темноту к никому: – Завтра снова пойдем, Ваня? Нет? А что так? Устал? Ну, и я тоже! А все ж таки хорошо погуляли, жаль только – мало. Не дожидаясь, пока служка закроет ворота, Юноша свернул на задний двор, к амбару. Псы у забора даже не дернулись лаять – видать, привыкли. Лишь поворчали глухо да чуть громыхнули цепями. Отперев замок, Лешка оставил дверь амбара распахнутой и, подстелив соломки, завалился спать до утра… Улыбался, представив вытянувшуюся рожу Бронислава!
Бронислав и в самом деле выглядел злобным, но ругаться побаивался – кто он такой-то, в конце концов? Всего-навсего привратник, слуга. Не ему высказывать претензии хозяйскому гостю! Иван в этот раз поднялся рано… Приоткрыв левый глаз, Лешка увидал его у ворот и улыбнулся. – Спишь? – хохотнул отрок. – А забава-то твоя убежала! Ворона ты, Алексей, вот что. – Не знаю, не знаю… – Отряхивая солому, юноша поднялся на ноги и потянулся. – Это еще как посмотреть – кто ворона? Девка-то от тебя сбежала, не от меня. Я ведь ее под замок не прятал! – Вообще, да, – согласно кивнул Иван. – Ну, пошли в дом, расскажешь… Что голову трешь – болит? – Болит, Ваня! – А нечего пьянствовать – до добра не доведет, пианство-то! Лешка согласно кивнул: – Уж, не доведет, это точно. В горнице, оставшись с молодым хозяином наедине, Лешка с удовольствием попил предложенного кваску и вновь принялся фантазировать, восстанавливая в памяти содержание когда-то просмотренных порнофильмов: – В общем, сначала я ее так… Потом этак… А уж потом… у-у-у! Ванька, широко открыв рот, слушал. Собственно, он того и ждал. – В общем, отдохнули неплохо, – допив квас, закончил рассказ Алексей. – Ага, – хмыкнул отрок. – Как же девка-то от тебя убегла? – Не от меня, Ваня, а от тебя! Мне-то до нее что за дело? Я уснул, ну а она… Черт ее знает, как она и через забор-то выбралась? Там ведь собаки! – То верно, собаки, – согласился Иван. – Думаю, привратник проспал, гад! Эх, убежала воровка… По твоей, между прочим, вине! Ты мне теперь должен, Алексей, так? – Отрок хитро прищурился. – Ну, допустим, так, – ожидая какого-то подвоха, кивнул юноша. – Ты ведь воин, – усмехнулся Иван. – Крови чужой не боишься… Вот тут-то Лешка почувствовал, как запахло жареным! Очень остро запахло… – Ты издалека-то не начинай, Ваня. Говори прямо – что надобно? – Хорошо. – Отрок сверкнул глазами. – Прямо так прямо, сам попросил. Кто я – ты знаешь… Юноша кивнул: – Думаю, что да. – Но знаешь далеко не все, – откинувшись в кресле, продолжал отрок. – Да, я не бедный человек, и мне подчиняется много людей, целое, говоря иноземным словом, «кумпанство». Но вот все дело в том, что все договоры-то заключены на батюшку. Ему верят, вернее сказать, верили… – Верили? – Батюшка сгинул в плену. – Иван цинично усмехнулся. – То мне достоверно известно… Но, предупреждаю, Алексей, об этом пока – никому! Не нужно лишних слухов. – Само собой. Отрок передернул плечами: – Однако, рано или поздно встанет вопрос о наследниках. – Так, насколько я знаю, никаких братьев у тебя нет! – удивился Лешка. – Да, братьев нет, Бог миловал – умерли во младенчестве. Но есть дядюшки… То есть теперь – только один… Лешка опустил глаза – его самые худшие предположения, кажется, полностью оправдались. Ну, Ваньша, ну и фрукт! Хотя, там, где пахнет большими деньгами, нет места какой-то морали, родственным связям и прочим человеческим чувствам. – Мой оставшийся в живых дядя, Николай Кобров, злобный и завистливый человек, – негромко произнес Иван. – И очень, очень опасный! – Так его тогда надо того… – Лешка прищелкнул пальцами. – Ликвидировать. – Что сделать? – не понял отрок. – Ну, того… Что б не было. Иван неожиданно улыбнулся: – Я всегда знал, что ты очень умный человек, Алексей. Все правильно – надо, чтоб моего дядьки не было. Вот этого-то я от тебя и хочу! – Почему от меня? – вполне искреннее удивился юноша. – Что, нельзя поручить это дело… ммм… скажем, лекарю Антошке-фрязину или тому же Брониславу? Я полагаю, у них есть некоторый опыт в подобного рода делах. – У-у-у! – Иван с уважением посмотрел на собеседника. – Ты уже и это знаешь? Кто-то рассказал? – Догадался… Не столь уж и трудное дело. – Молодец! Только мой любезный дядюшка Николай вовсе не дурак, и подступиться к нему любому трудно – а уж Брониславу и подавно. Сидит у себя в Коброве, под Трубчевском, хоромины отгрохал – словно немецкий замок. И все ему мало! На батюшкино дело хочет лапы наложить загребущие. Вот ты ему, Алексей, лапы-то и укороти… На всю голову! – Значит, в Кобров ехать. – Юноша спрятал глаза и потер руки. – Что ж, лишние деньги не помешают! – Рад! – Иван и в самом деле не скрывал своей радости. – Рад, что мы договорились! Сумму обсудим… после дела. Разумеется, будут кое-какие расходы… Вот! Подойдя к пристенному шкафчику, он вытащил оттуда небольшой холщовый мешочек и бросил на стол. Мешочек приземлился с приятным звоном. – Это тебе на дорогу и на разные мелочи… К вечеру зайди – нарисую дядькин замок, да вместе посидим, помозгуем… Или ты уже прикинул, как будешь действовать? Лешка отрицательно покачал головой, посетовав на недостаток информации, который отрок посулил возместить опять же – вечером. – Какой хороший день сегодня! – проводив юношу до порога, неожиданно воскликнул Иван. – Удачный. Девка, правда, сбежала, воровка… ну да и черт-то с ней! Зато мы с тобой, Алексей, все отношения выяснили. Ведь так? – Отрок хитро прищурился. – Так, – коротко согласился Лешка. – Значит, с выкупом в Елец никто не поедет… – И думать забудь! – Молодой хозяин цинично расхохотался. – Давно уж нет в живых тятеньки… Зайду завтра в церкву, поставлю свечечку да молитву закажу… Что смотришь? Думаешь, наверное, себе – «какой непочтительный сын» или, еще лучше – «какое ужасное чудовище, родного отца не пожалел»! Признайся, так ведь? Вижу, вижу, что так… Я ж умный… Постой… Отрок вдруг посмурнел лицом и, быстро расстегнув пуговицы, сбросил на пол кафтан. Затем, повернувшись к Лешке спиной, задрал рубаху: – Взгляни-ка! Юноша вздрогнул – все спина Ивана была покрыта страшными белесыми шрамами, уже зажившими следами кнута. – Воловья плетка, – кисло ухмыльнулся отрок. – Батюшка-то мой был тот еще гнус… Надеюсь, ему сейчас очень весело…
Глава 9 Август 1441 г. Валахия Караван идет в Варну
По порядку гости разместились, На конце же воевода Милош, Рядом с ним два сербских воеводы……в Аду!Вук клевещет на Милоша. Героический эпос южных славян
Да, пожалуй, в Аду вряд ли было бы жарче! Лешка устало вытер со лба пот и, поправив на боку саблю, задумчиво посмотрел вперед, туда, где в мерцающей дымке утреннего тумана маячили синие валашские горы. А здесь, в долине, вернее, уже в предгорьях, рос густой лес, тянувшийся до самых гор, и чем ближе были горные кряжи, тем гуще становился лес. Клены, дубы и липы постепенно сменялись сумрачными мохнатыми елями, корявой сосной, осиной. Все чаще на пути встречались буреломы, распадки, урочища. Хорошее место для засады. Впрочем, караван хотя и мал, но достаточно хорошо вооружен – львовский купец Игнатий Валюк не пытался экономить на охране, такая экономия порой выходила боком, а торговец допускал риск лишь в разумных пределах. Опытный человек, он и воинов нанял опытных – украшенных шрамами наемников, когда-то немало потрудившихся на ниве войны в рядах Ливонского ордена, Польши, гуситов, мелких германских княжеств – в общем, у всех тех, кто хорошо платил.Вот и Игнатий Валюк не жадничал. К тому ж предводитель предлагавшего свои услуги купцам наемного отряда, пан Велизар Чашко – обедневший моравский рыцарь, – насколько знал Лешка, был старым знакомым купца, как, впрочем, и почти все наемники, что сейчас внимательно осматривали показавшийся впереди завал – очень уж удобным для засады казалось местечко. Пан Велизар лично проехал вперед и, знаком велев каравану остановиться, положил руку на прицепленный к седлу огромный двуручный меч, коим без особого труда можно было развалить человека на две части одним хорошим ударом. На рыцаре был надет полный доспех – надежнейшая пластинчатая броня, кованная в немецких землях, на голове красовался войлочный подшлемник, из-под которого выбивались рыжие, местами поседевшие, пряди. Буйная борода предводителя наемников закрывала шрамы на подбородке и щеках, впрочем – далеко не все. Собственно, и на Лешке был почти точно такой же доспех, только не полный – лишь сверкающая на солнце кираса с наплечниками и набедренниками, между прочим, довольно удобная, гораздо удобнее кольчуги, ведь вес лат распределялся равномерно, а кольчуга всегда давила на плечи. Да и от стрел латы защищали лучше. Что и говорить, удачнейшая покупка, хотя и не дешевая. Лешка забыл уже, сколько точно и каких именно монет ушло на эти доспехи – дукатов, талеров, иперпиров – только помнил, на эти деньги можно было бы свободно приобрести во Львове, по крайней мере, десяток хороших стельных коров, а если хорошенько поторговаться – и больше. Взять латы, кстати, посоветовал пан Велизар, как оказалось, старый знакомец Кудеяра. Кудеяр, кстати, Лешку к нему и пристроил, но то особая история… Интересно, конечно, припомнить, весело… Только не время сейчас! Мало ли, в завале – засада? Скосив глаза, Лешка видел напряженные лица приказчиков, погонщиков мулов, воинов. Сорок три человека, все вооружены. Из них – двенадцать наемников, не считая Лешки, – тот был тринадцатым. Тринадцать – несчастливое число, говорят… Вообще-то, Лешка в приметы не верил… Чу! С той сторон завала оказались воины. Без шлемов, с короткими палашами… Увидев их, все облегченно заулыбались – свои! Их как раз и выслал на разведку пан Велизар Чашко. Воины замахали руками – чисто – и старший приказчик Яцек Голый Зад (доверенное лицо купца Игнатия Валюка) немедленно послал людей разбирать завал. Лешка тоже подъехал ближе, полюбопытствовать. – Вразнобой лежат, – кивнув на поваленные деревья, пояснил Яцек. – Значит – ветер и гниль. Яцек был еще довольно молодым парнем, лет, может, на пять старше Лешки. Внебрачный сын «вечного подмастерья» и проститутки, обреченный, казалось бы, на вечную бедность – оттого и прозван – «Голый Зад», – Яцек сумел всего добиться сам. По случаю выучился читать и писать, затем пристроился грузчиком на какой-то местечковый рынок, где, будучи от природы смышленым, приглянулся сначала зеленщику, а затем и более крупным торговцам. Так и выбился в приказчики, сам по себе – ум, труд, ну и немного везения. Откинув со лба длинную белесую прядь. Яцек сплюнул наземь и улыбнулся: – Перевалим горы – там уже недалеко Тырговиште. Городок небольшой, но и не малый. Отдохнем, захватим попутный груз – и в Варну. А уж оттуда и до Константинополя рукой подать, по морю… – Через Дунай бы еще переправиться. – Лешка тоже показал хорошее знакомство с местными реалиями, почерпнутое в беседах с тем же паном Велизаром. – Мало ли – турки? – Ну и что – турки? – Приказчик пожал плечами. – Они тут почти везде. Не так турки страшны, как гайдуки – больше грабят. – Гайдуки? – не понял юноша. – А кто это? – Да лазают тут по горам, – неохотно пояснил Яцек Голый Зад. – Турок бьют, ну и так…всех, кто под руку… В общем, лучше бы их не встретить.
Разобрав завал, поехали дальше. Неширокая дорога вилась вокруг горных кряжей, поросших бурой пожухлой травою. В выцветшем небе злобно сверкало знойное солнце. Эх, сейчас снять бы латы, сбросить одежду, выкупаться… во-он, хоть в том ручье. Как тогда, с Кудеяром… Лешка усмехнулся. Теперь можно было и вспомнить. Даже рассказать – Яцек, кстати, о том давненько просил – прослышал от Велизара. А и позвать – все веселей ехать! Юноша повернул голову: – Эй, Яцек! – Что, – едущий впереди старший приказчик оглянулся и придержал коня. – Никак, решил рассказать? По-русски он говорил неплохо – года три жил в Литве, кажется, в Витебске. Впрочем, и пан Велизар тоже по-русски балакал, правда, не так хорошо, как Яцек. Многие приказчики в караване хорошо знали греческий – торговали с константинопольскими купцами – так что языковой барьер для Лешки отсутствовал. И то хорошо. – Ну, что же, расскажу, парни. – Боковым зрением юноша заметил, как многие наемники и приказчики поспешно окружили его в ожидании обещанного рассказа. Это было приятно. – Короче, еду я такой… Ой… – Лешка внезапно запнулся и, сплюнув, начал говорить уже по другому, куда как более интереснее. – Как-то раз, в начале июля, собрался из Брянска во Львов по одному делу… Чуть прикрыв глаза, Лешка, словно бы наяву, припомнил тот погожий денек, когда, распрощавшись наконец с юным прохиндеем Ванькой Ерофеевым, ехал якобы в Трубчевск в сопровождении двух Ванькиных слуг – здоровенных, не отличавшихся особой разговорчивостью мужичаг, отправленных то ли для помощи, то ли для пригляду. Лешка считал, что скорее – второе. Ни в какой Трубчевск ему, конечно, ехать не хотелось – юноша вовсе не собирался убивать Ванькиного дядюшку Николая, который, в общем-то, не сделал ему ничего плохого, да что там плохого, они с Лешкой и знакомы-то не были. Одна мысль занимала тогда Лешку – как бы побыстрее свалить в Константинополь, хотя бы и через Львов – пожалуй, этот путь и в самом деле был бы куда быстрей и удобней, нежели тащиться через Дикое поле. В связи с последними событиями юноша чувствовал себя полностью свободным ото всех обязательств в отношении юного пройдохи, не пожалевшего ради своих амбиций собственного отца… который, наверное, и вовсе не стоил жалости. Ну, это черт с ними, пускай сами разбираются, а Лешка уже задыхаться стал в этой мутной водичке и рад был наконец вырваться на волю. Впрочем, пока еще не вырвался – нужно было как-то избавиться от этих двоих, верней, избавить их от собственного общества, короче говоря – сбежать, пользуясь первым же попавшимся случаем, а ежели такового случая не окажется, то сбежать вот так, тупо и нагло – взять да уехать. Конь-то под седлом резвый. Тем более ничего теперь Лешку с Ванькой не связывало – в Брянск юноша возвращаться вовсе не собирался, да и не только в Брянск, а и на Черное болото даже. Ульянка! Вот кто должен был стать главным посредником в Лешкиных расчетах с бабкой Федотихой! Она, и ее… гм… воздыхатель? возлюбленный? жених? В общем – приказчик Мишка Два Аршина – парень молодой, пригожий собою, умный и, что самое главное, имеющий в этой жизни вполне определенные перспективы и, кажется, по настоящему втюрившийся в Ульянку с первого же взгляда. Чуть на руках не носил девку – та, конечно, млела… А уж Лешке, когда прощались, поклонилась в ноги… Еще бы… Кабы не он, как бы тогда спаслася? Всплакнула даже… Ну, уж тут юноша не растерялся – «есть к тебе одно важное дело, Ульяна»… А дальше уж разъяснил – и про Черное болото, и про пень, и про старосту анасимовского, и про грозу… Отсыпал денег – дукатов Ванькиных: – Ты уж не подведи меня, дева… Ульянка снова бросилась на колени: – Христом-Богом клянуся! Так вот хоть одно дело устроилось. Кажется, девчонке можно было верить… А другого выхода у Лешки и не было – ну, не сидеть же самому у болота до конца лета? А день был чудесный – погожий и жаркий. В светло-голубом небе ярко сверкало солнце, дул легкий ветерок, приносивший с лугов запах клевера, шафрана и мяты. Дорога то вилась меж полей, то ныряла в березовые рощицы, то взбиралась на холмы, поросшие редкими корявыми соснами. Припекало… Когда впереди блеснул неширокий ручей, все трое, не сговариваясь, свернули с дороги – напоить коней. Пользуясь остановкой, Лешка потрогал рукой воду и решительно сбросил с себя одежду – пусть и мелковато, да хоть грязь смыть. Дойдя до середины ручья, бултыхнулся, едва не поцарапав живот о мелкие камни, и, перевернувшись на спину, блаженно застыл, разведя руки в сторону. И тут увидел ее… Нагую черноокую деву, с мокрыми, распущенными по плечам волосами, покрытыми зеленой тиной. Стоя по пояс в воде, дева гладила себя руками по талии и призывно улыбалась Лешке. С берега ее видно не было – мешали кусты. Интересное дело! И, главное, ведь ни чуточки не смущается. Нет, тут явно что-то не то… А девчонка меж тем уже принялась махать рукою – иди, мол. На груди ее, большой и упругой, поблескивали бисером маленькие капельки воды. В каждой капельке сияло желтое солнце. – Ты что там застыл, господине? – забеспокоились на берегу Лешкины спутники. – Русалку увидел, что ли? Юноша ничего не отвечал, завороженный красотой девы. Поднявшись на ноги, сделал шаг вперед… затем другой… А девчонка вдруг бросилась спиной в воду… Из которой показался на миг… Русалочий хвост! Блестящий, чешуйчатый, в тине! Лешка очень хорошо его разглядел… и услыхал из ближайших кустов негромкий насмешливый голос: – Не двигайся, паря! Сюда подойди… Лешка оглянулся и вздрогнул: за кустами прятались бородатые мужики и целились в него из арбалетов. Тати! – Дружков позови, – приказал один из разбойников. – Да побыстрее! Лешка покачал головой: – Не пойдут. – А ты позови так, чтоб пошли… Не бойся, убивать не станем – не душегубы. Оглоушим да свяжем накрепко. Ну! – Сейчас… Юноша развернулся и, сделав вид, что споткнулся нелепо замахал руками, закачался, балансируя на одной ноги – нарочно, чтобы татям было хорошо видно – не специально он, так уж вышло… И – поднимая тучи брызг – нелепо завалился в воду. Хоть и была глубина по пояс, а все ж достаточно, чтобы быстро поплыть под водой – тем более по течению-то. Хоть и невелик пловец был Лешка, а все ж – чего не сделаешь, когда жизнь заставит? Ага! Попробуй-ка теперь в него попади! Задержав дыхание, юноша плыл, сколько мог, и вынырнул лишь за небольшим омутком, под свесившейся над самой водою вербою. Отдышался, прислушался… – Молодец, – насмешливо произнесли с берега. – Хорошо плаваешь! Лешка быстро обернулся, готовый тут же броситься в воду, да, наверное, это и нужно было сделать, не оборачиваясь, но… Правильно, что обернулся! Тать-то оказался знакомый. Черная бородища, прищуренные цыганистые глаза… Кудеяр! – Здорово! – выбираясь из воды, ухмыльнулся Лешка. – Людишкам своим прикажи, чтоб моих слуг не трогали. – А ты кто… Господи! Никак, Алексий? – Кудеяр опустил самострел и хохотнул. – Надо же, свиделись! – Свиделись. – Лешка уселся на берегу, рядом с разбойником. – Чего девку-то русалкой заделали? – А что б меньше кровушки лить, – вполне серьезно пояснил Кудеяр и, засунув два пальца в рот, заливисто свистнул. – Лихо ты свистишь, – ухмыльнулся юноша. – Прям – Соловей-разбойник. – Своим знак даю, чтоб не безобразничали, – видно было, что разговор этот и встреча Кудеяру в охотку, уж слишком радостно и безмятежно он выглядел. Почему? Ну, наверное, скажет… – Звал, атаман? – выглянула из противоположных кустов бородатая рожа. – Звал. Мужичков тех не трогайте… Разбойник кивнул: – Так они с саблями рыщут! – Я скажу, чтоб подождали… – Лешка дернулся было, но тут же замер, хитро взглянув на разбойного атамана. – Впрочем, мне с ними не очень-то надобно. Пусть дальше одни едут. – Понял! – радостно осклабился Кудеяр. – Слышал, Матяня? Действуй. Бородатая рожа бесшумно убралась обратно в кусты, и главный тать присел в траву рядом с Лешкой. Ухмыльнулся: – Видать, мы тебе в чем-то помогли, а? Юноша кивнул: – Помогли, врать не буду. У тех мужичков – свой путь, у меня – свой. Не надобно нам вместе. Да… – Лешка чуть помолчал. – Похоже, и я тебе зачем-то нужен? – С чего это ты взял? – Да больно уж ты радостный. Кудеяр расхохотался и хлопнул собеседника по плечу: – А ведь угадал, Алексий! Ты как-то в корчме говорил – тебе во Львов по делам нужно? – Нужно. – Вот и славно. Отвезешь по пути одну вещь. Одному человеку… славному рыцарю пану Велизару… «Одна вещь» оказалась набитым золотыми монетами поясом, который Лешка по пути, конечно, вскрыл, но ни одной монетки не взял, доставил честно. Ну, а уж – через пана Велизара – и с купцом, и с караваном сладилось… Хорошо все ж таки помогать людям! – Ты не о Велизаре, о русалке рассказывай! – выслушав, подзадорил Яцек Голый Зад. – Неужто, с ней так и не свиделся? – Да свиделся, – засмущался Лешка. – Она мне одежку приносила – мою-то старую слуги забрали, хорошо – сумы переметные успели прибрать Кудеяровы тати. – Выходит, слуги-то еще хуже татей? – Выходит. – Так что русалка-то? Что? – Да ничего… – Юноша чуть покраснел. – Девка как девка – вполне даже пригожая. Мелька – Меланья – племянница Кудеярова. Подошла, позвала меня – одежку, мол, подбирать… Одетая уже… Я возьми, да и спроси по пути – где хвост? А она – сам пощупай! – Ну?! – весело загоготал Яцек. – И как, пощупал? – Пощупал, – под всеобщий смех отозвался Лешка. – Как у вас говорят – гарна дивчина. А уж целуется… Едва губы не откусила! А хвост у нее невзаправдашний… так, купчишек завлекать – то Кудеяр придумал. Потом кинутся жаловаться – ограбленные-то – мол, русалка сгубила – и что? Епитимью сразу наложат, да и искать никого не будут – известно как пресвятая церковь к русалкам относится. Все снова захохотали, даже едущий впереди пан Велизар скривил в усмешке губы, хотя и слышал уже от Лешки всю эту историю. – Поспешайте! – вдруг посмотрев на небо, махнул рукой Велизар. – Видите, над перевалом тучки? Как бы не принесло грозы. – Ну, ежели что, заночуем на перевале у хромого Мисаила, – пожал плечами Яцек. – Не хотелось бы, конечно, но в грозу мы перевал не пройдем… Впрочем, может, еще и не будет, грозы-то. – Будет, – приложив ладонь ко лбу, усмехнулся предводитель наемников. – Чую, как ноют старые раны. И ведь как накаркал! Не успел караван въехать в тень горных кряжей, как все небо уже затянули плотные темно-синие тучи. Где-то впереди, в горах, ослепительно сверкнула молния. Громыхнуло. – Сворачиваем на постоялый двор! – приподнявшись в седле, скомандовал Яцек и погонщики послушно направили мулов на узенькую повертку, вьющуюся средь красно-черных, местами поросших колючим кустарником, скал. Им повезло – успели до начала грозы. Из-за поворота вдруг показалась сложенная из плоских камней ограда с крепкими воротами и сторожевой башенкой, пристроенной к длинному двухэтажному дому, тоже каменному, с крытой соломой крышей. На башенке маячил сторож – слуга. – Эй, отворяйте! – подъехав ближе, громко закричал старший приказчик. – То караван купца Игнатия Валюка. – А, Яцек! – свесившись с башни, узнал слуга. – Что ж, заезжайте, хозяин рад будет… Ворота, скрипнув, открылись, и караван быстро втянулся на постоялый двор. И вот тут-то загромыхало по настоящему! Едва успели загнать под навес возы! Как-то на 9 мая Лешка смотрел в кинотеатре фильм про Великую Отечественную войну. Так вот: и там так не громыхало, как сейчас здесь! Выскакивающий на свободу гром отражался от скал многократным эхом, по сравнению с которым артиллерийская канонада, наверное, показалась бы детской хлопушкой. На фоне темно синего грозового неба яростно сверкали ветвистые молнии. На вершине ближней горы вспыхнула, пораженная ударом, сосна, загорелась, легко, словно спичка. И, наконец, начался ливень. Он вовсе не начался постепенно, медленно, нет – хлынул сразу, весь, так, что замешкавшиеся во дворе слуги сразу оказались мокрыми, а каменистая почва в миг покрылась лужами, из которых по водоотводам, пузырясь, побежали ручьи. Оглянувшись на пороге, Лешка зябко передернул плечами и поспешно скрылся в доме. Хозяин постоялого двора хромой Мисаил принял гостей без особой радости, непонятно, почему – ведь караван на постое – ему прямой прибыток. Радоваться надо, расстилаться перед дорогими гостями, подавать все самое лучшее, чтоб заехали и на обратном пути. Ан нет, хромец был мрачен и, недовольно сдвинув густые черные брови, что-то бурчал себе под нос, невпопад отвечая на вопросы новоявленных постояльцев. Лешка не мог отделаться от чувства, что хозяин постоялого двора смотрит на них с досадой, словно на какую-то помеху. И это было странно. Впрочем, гостей кое-как покормили (большинство караванщиков предпочло собственные припасы), а в качестве места для ночлега предложили просторную залу на втором этаже, с широкими, предназначенными для спанья лавками, покрытыми старой соломой. Ну, и тому были рады – в такую-то погоду все же лучше в сухом жилище, нежели мокнуть под тугими струями ливня. Гром все гремел, не умолкая, и молнии рвали сверкающими разрывами небо. Дождь, казалось, стал еще больше, неудержимее, и шумел за узенькими оконцами, словно море. Пахло сыростью, но не свежей, как это обычно бывает при грозе, а какой-то затхлой, что ли. Может быть, потому что совсем не было ветра? Это плохо, в таком случае ненастье могло затянуться надолго. К тому же в том углу, где улегся почивать Алексей, вдруг стала протекать крыша. Юноша заметил это не сразу, а уже когда почти уснул – холодные капли упали прямо за шиворот. Лешка спросонья скривился – вот еще не хватало! – и отодвинулся в сторону… прямо под тоненькую струйку! Вздрогнув, проснулся уже окончательно, сел на лавке, покрутил головой, прислушиваясь к храпу сотоварищей. Судя по всему, те чувствовали себя вполне уютно – не ворчали, не ругались, даже не ворочались, спали себе вполне даже мирно. А чего бы и не поспать, когда снаружи черт знает что, а здесь – тихо, спокойно и сухо. Впрочем – сухо, это кому как. Входная дверь была полуоткрыта, и из узеньких окон несло сквозняком… тоже каким-то затхлым. Или это так просто казалось недовольному юноше? Пошарившись в темноте, озаряемой лишь вспышками молний, Лешка понял, что уже вряд ли заснет. Ушел куда-то сон, пропал, улетучился… Да и душновато здесь, несмотря на затхлый сквозняк. Спуститься, что ли, во двор, поточить лясы с караульным? Кто из наемников сейчас сторожит? Кому выпал жребий? Кажется, длинному угрюмому поляку Збышеку? Или, нет мадьяру Ласло – известному балагуру. Вот с кем потрепаться, коли делать нечего… Хотя… Хотя, наверное, там все же Збышек. Вот же черт – и поговорить не с кем! Ну, хоть в трапезную зайти, вина выпить, хоть, по правде говоря, не вино тут у них, а кислятина. Дождавшись очередной вспышки, Лешка осторожно обошел спящих и, выйдя из опочивальни, стал медленно спускаться по шаткой лестнице вниз, в трапезную, где – о, чудо! – горели свечи! И даже слышались чьи-то приглушенные голоса! Наверное, Бог послал хромому Мисаилу еще одних постояльцев. Ну да, так и есть – у очага собралась компания с полдюжины человек, нет, чуть побольше – семь, если считать за человека черноволосого мальчика лет одиннадцати в белой, насквозь промокшей рубашонке и длинных черных штанах, заправленных в белые онучи – тоже мокрые. Мальчик сидел у самого очага, суша на вытянутых руках красивую бархатную курточку – красную, украшенную желтыми шелковыми шнурами и блестящими пуговицами. Кроме него, остальные припозднившиеся посетители оказались вполне взрослыми – высокий красивый господин с чуть тронутыми сединою висками и небольшой черной бородкой, тоже, как и мальчик, в одной рубахе – мокрый кафтан сушился рядом, на пододвинутой к очагу скамье. Кафтан, насколько мог сейчас судить Лешка, был явно не из дешевых, но и не из очень дорогих, а такой, средний, приличествующий, к примеру, какому-нибудь разбогатевшему ремесленнику – владельцу мастерской – или торговцу средней руки. Рядом, на той же скамейке, примостился добродушного вида молодой человек с простецким лицом, то и дело переворачивающий кафтан – чтоб лучше сох. Напротив указанной троицы, за столом, сидело еще четверо молодцов, одетых довольно просто – в узкие крестьянские штаны с длинными чулками и домотканые рубахи, поверх которых были небрежно накинуты овчинные кожухи. Пастухи или лесорубы. А те трое – отец, со слугой и сыном. Ну да, скорее всего, так и есть – мальчишка здорово похож на седоватого господина: такое же красивое лицо, черные глаза, темные брови. – Добрый вечер, – вежливо поздоровался Алексей. – Что-то не спится. – Он оглянулся на хлопотавшего у котлов хромца. – Вот, подумал – а не испить ли мне вина? Тем более – тут и компания. – Пожалте. – Хозяин постоялого двора чуть приподнял левую бровь. – Можете и испить, если хотите. Сейчас, приготовлю гуляш и подам вам вино. – Гуляш? – Лешка потер руки. – Я б и от него не отказался! – Тогда подождите, скоро будет готов. Юноша говорил по-гречески, но хромой Мисаил его отлично понимал, как, впрочем, и господин с седыми висками, быстро спросивший: – Вы грек? – Да, ромей, – улыбнулся Лешка. – Алексей Пафлагон, воин… охранник из каравана львовского купца. – А я владею мельницами! – улыбнулся мужчина и, чуть привстав, представился. – Миклош Фарма, так меня кличут. Там у очага – мой слуга Герд. – А тот мальчик, верно, ваш сын? – Мальчик? О, нет. Он, мне кажется, сам по себе… И пришел сюда раньше нас. – Меня зовут Влад, – услыхав, что разговор зашел о нем, обернулся мальчишка. – Я охотился в горах и немного не рассчитал с грозою. Миклош усмехнулся с усы: – Родители, небось, беспокоятся? – Ничуть! – Парнишка сверкнул глазами. – Я же уже взрослый! Ну… почти… Подумаешь, гроза. Эко дело! Вот только жаль, у меня нет с собой денег – а то б и я не отказался от мяса. – Тогда, господин Влад, – негромко произнес владелец мельниц, – осмелюсь предложить угостить вас ужином. Вижу, вы из хорошей семьи. – О, да… – Мальчишка встал и с достоинством поклонился. – Можете верить, это так. Имя же моего рода… позвольте пока не называть, – посмотрев на удалившегося за вином хромого, он понизил голос. – Слишком много чести для этой нищей корчмы! – Это тоже ваши люди? – Лешка кивнул на парней. – Эти? Нет… Они только что появились. Верно, местные пастухи. Кажется, они совсем не говорят по-гречески. – Ну, конечно – простые люди. – Так ведь и мы с вами не из князей, верно? Лешка с улыбкой кивнул, а юный господин Влад лишь гордо повел плечом, никого не удостоив ответом. Хозяин постоялого двора наконец принес долгожданный гуляш и вино. Парни, впрочем, перебивались лепешками с сыром – видать, на мясо не было денег. Если они вообще хоть когда-нибудь у них бывали – деньги. Запивая сыр вином из глиняных кружек, они о чем-то негромко разговаривали по-своему, по-валашски, ничуть не интересуясь соседями по трапезной. Впрочем, и те скоро перестали обращать на простолюдинов внимание. Гуляш оказался вкусным, да и вино не таким кислым, как то, что подавали караванщикам. Вполне сносное было вино. Хозяин – о, чудо! – сейчас был сама любезность и прямо лучился добродушием. Даже на минутку присел рядом: – Не часто… Не часто Бог посылает мне столь важных гостей… Едете в Тырговиште, господин Миклош? – Да, туда. – Владелец мельниц кивнул. – Заключил подряд с хозяином замка. При этих словах мальчишка вдруг вскинул брови… но, ничего не сказав, принялся разделываться с гуляшем. – Не советую ехать по верхней дороге – там сейчас оползни, – негромко продолжал трактирщик. – Вы знаете другой путь? – Знает мой слуга Герд. Мальчишка – Влад – моргнул глазами и кашлянул, но снова ничего не сказал. А хромой Мисаил уже подсел к нему: – Вы кого-то мне сильно напоминаете, молодой господин. Не родственник ли вы, случаем, Мирче из Таништэ? – Нет, – односложно отозвался мальчик. – Позвольте, я все-таки поем. Не люблю говорить с полным ртом. – О, как скажете, мой юный друг, как скажете… Улыбаясь, хромой проковылял к парням. О чем они говорили – Лешка не знал, не понимал языка, но, верно, о чем-то веслом, поскольку парни все время смеялись. – Старая побасенка, – вполголоса произнес Влад. – И чего они ржут, как лошади? Будто раньше не слышали этой истории. – А что за история? – заинтересовался Лешка. Мальчишка лишь скривил тонкие губы: – Да так… Ничего интересного. Вы тоже едете в Тырговиште? – Нет. – Юноша отрицательно качнул головой. – Наш караван идет в Варну. – В Варну… – повторив, Влад вдруг мечтательно улыбнулся. – Хорошее место: море, песок… Жаль только – там слишком много турок. – Вы не любите турок, господин Влад? – тут же переспросил Миклош. – Ненавижу! – Мальчишка сжал кулаки. – Впрочем, как и все здесь… – Ох, к сожалению, не все, господин Влад, не все… Далеко не все! Дальше разговор, как всегда, зашел о политике – а о чем же еще разговаривать меж собой едва знакомым людям? О погоде – скучно, о бабах – скабрезно, остается одна политика. Поговорив минут пять, Миклош и Лешка – Влад по своему малолетству все больше молчал, слушал – дружно решили, что Константинополю против турок одному ни за что не выстоять, не те силы. Одна надежда – на Владислава, молодого короля Польши и Венгрии, на трансильванского воеводу Яноша Хунъяди – известнейшего рыцаря и благороднейшего человека. Лешка еще считал «естественными союзниками ромеев» и Венецию с Генуей, на что Миклош лишь раздраженно хмыкал, доказывая, что никакие они не союзники, а конкуренты, уже задавившие всю международную торговлю империи и без всяких турок. – Ну да, признаю, – потягивая вино, горячился Лешка. – Венеция с Генуей – больше Генуя – подмяли под себя ромейскую торговлю, но отсюда же вытекает, что не помочь им Константинополю против турок – это рубить сук, на котором сидишь! Ведь турки-то, чай, и без них обойдутся, сами торговать будут! – Торговать будут греки! – Миклош вдруг произнес странную фразу. – А также армяне, евреи и все, кто останется в Константинополе после взятия его турецким султаном. – Боюсь, что там никого не останется, одни трупы. – Лешка сокрушенно покачал головой и залпом намахнул кружку до дна. Снова появился трактирщик. Поклонился, кося хитрым глазом на Лешку: – Я приготовил вам прекрасные комнаты, господа! – У меня совсем нечем платить, – напомнил Влад. – Ничего. – Хромец улыбнулся. – Был бы человек хороший. Ночуй! Господа, я лично провожу вас! Он поднялся уже, но юный господин Влад внезапно опередил его, подбежав к входной двери. Распахнул… И тут же поник головою – хотя гроза и, кажется, кончилась, ливень хлестал с прежнею силой. – Как бы не на три дня зарядил, – высказал опасение Миклош. – Нет, господин. – Подойдя к двери, трактирщик пристально всмотрелся в небо: – Во-он там, над горами, просветы… Утро будет чистым. – Не развезло бы дороги. – Не успеют. Идемте, я вас провожу. – Хромой Мисаил обернулся к мальчишке. – И вас, молодой господин. – Вы поднимайтесь. – Влад набросил на левое плечо курточку. – Я следом… Лешка обвел взглядом полупустую залу – сидевшие за столом парни интересных собеседников, пожалуй, не представляли. Ну, и черт с ними. Спать! Завтра ведь ливень закончится, если верить трактирщику, а значит – снова в седло. По скрипучей лестнице, держа в руке тускло горящую свечку, первым поднимался хозяин, за ним осторожно ступали владелец мельниц со своим слугою, следом, не особенно торопясь, шагал юный господин Влад. Когда трактирщик и следовавшие за ним постояльцы скрылись в одной из комнат, мальчишка неожиданно остановился и, обернувшись к Лешке, быстро зашептал: – Вы кажетесь мне здесь единственным достойным доверия человеком. Умоляю, зайдите как можно скорее в мою комнату. Так, чтоб не заметил хромой… – А вот и я, молодой господин! – не замедлил явиться трактирщик. – Прошу за мной, ваша комната прямо по галерее… Прямо по галерее – про себя повторил Алексей. Был ли он заинтригован? Скорее всего – да. Или просто решил навестить мальчишку со скуки. Опять помогать малолеткам?! Как тогда, на Черном болоте, Ваньке, который оказался… гм… как бы полегче выразиться? Впрочем, данное Лешке слово он, надо признать, сдержал, да и вообще держал себя вполне даже достойно… если отвлечься от всего прочего. Интересно, этот тоже будет уговаривать убить собственного дядюшку или какого-нибудь иного родственника? Если так, просто взять да уйти – проблем-то! А зайти в гости стоит, все равно спать что-то не хочется. Дождавшись, когда по галерее прошаркают приглушенные шаги хромца, юноша выждал, пока дрожащий свет свечи не растворился внизу, в трапезной, и на цыпочках вышел на галерею. Пошел, оглядываясь и замирая, щупая пальцами стены… Ага, вот, кажется, дверь… – Влад? – Я здесь. – Мальчишка отозвался встревоженным шепотом. – Заходите, прошу. Он тихо притворил дверь. Огня не зажигали, и в комнате было темно – ведь молнии за окном давно уже не сверкали. – Садитесь. Там, у стены, лавка… Нашли? – Да. – Теперь выслушайте меня. Не бойтесь, я не отниму у вас много времени. Лешка даже улыбнулся – ишь ты, какой вежливый! Ну, точно какую-нибудь пакость попросит… – Прежде всего – один вопрос, – в шепоте парня послышалась надежда. – Я видел под навесом возы… Вы здесь не одни? – Нет, нас здесь много. – Юноша не стал скрывать очевидного. – Купеческий караван. Идем в Варну. – Можете не дойти… – в темноте послышался грустный смешок. – Что?! – Что слышали. Я объясню, извольте. – Мальчишка немного помолчал, видать, собираясь с мыслями и наконец спросил. – Вам не показались странными сегодняшние постояльцы? – Парни? – Лешка пожал плечами. – А что в них странного? – Они очень хорошо знакомы с трактирщиком, но почему-то от нас это скрывают. Не очень и тщательно, достаточно было лишь внимательно присмотреться… – Допустим… И что из этого? – Дослушайте. Мы с этим… господином Миклошем и его слугою, что сделали, едва вошли? Правильно, принялись сушить одежду. А эти? Почему они так не поступили? – И почему же? – Они не сняли одежду потому, что у них есть что под ней скрывать – ножи, кинжалы и прочее. Это – во-первых! – Что же, интересно, «во-вторых»? – А во-вторых – зачем сушить одежду, если все равно скоро предстоит промокнуть? Они вовсе не намереваются задерживаться на постоялом дворе – возьмут, что нужно, и сгинут во тьме! – И что же им нужно? – Лешка поразился бурной фантазии парня, не лишенной, надо признать, некоторой логичности. – Деньги… Это раз. И – я! Это два. Я боюсь, что не справлюсь с ними один, просто не хватит сил – тетива моего лука намокла от дождя, а кинжал… Один клинок против четырех – силы явно не равные. Потому я вас и позвал… И рад, что вы не один! – Хм… – Юноша усмехнулся. – Вы, друг мой, только что заявили, что лишь один я показался вам достойным доверия. Ну, парни – понятно. А чем вам не понравился мельник? – Этот… гм… владелец мельниц… В округе пять мельниц, и я точно знаю, кому они принадлежат! Не ему!!! И относительно какого-то договора с местным владыкой… Не было у него никакого договора! – Откуда вы это можете знать? – Могу! Уж поверьте. – А что скажете на счет трактирщика? – Пройдоха, каких мало! И явно связан с парнями. Он затевает какую-то мерзость… Надо же, сделал вид, что меня не узнал! – Я тоже вас не узнал, уж извините, – скептически кривился Алексей. – А что, вы в здешних местах настолько известны? – Известен, – твердо отозвался мальчик. – Думаю, что каждому. Тем более – моя куртка… на ней же вышит герб, видели? – Как-то не обратил внимания. – Дракон! Дракон с разверстой пастью! – Так, значит, вы… Ммм… Сын местного князя? – Да! Да! Да! – шепот мальчика сорвался на тусклый крик. – Меня зовут Влад Дракула! Лешка чуть было не упал с лавки! Вот это да-а-а! Да и любой бы струхнул, на его месте… Темнота, подозрительная корчма, и в одной комнате с тобой – вот здесь, рядом, только протянуть руку – Влад Дракула!!! Всем хорошо известный вампир. Вернее, пока – вампиреныш… Лешка очумело покачал головой. Мало ли что там покажут в американских фильмах? Однако, дыма без огня не бывает! – Да, мой отец валашский господарь Влад Дракул – Дракул – это его прозвище, а Дракула – наше родовое имя. Трактирщик точно узнал герб… Но не показал виду… О, мой отец был прав, когда предупреждал меня, чтобы я не ездил на охоту один и остерегался бы подобных мест. – Так вы полагаете… – Да! Меня похитят. Похитят, чтобы надавить на отца. Если это сделают гайдуки – чтобы настроить его против турок, если турки – наоборот. Но, похоже, они – кто бы они там ни были – просчитались. Никак не рассчитывали на ваш караван и мою сообразительность. Во! Ахнул про себя Лешка. И этот тоже себя умным считает! Ну, прямо кругом одни умники… а этот еще и… гм… со вполне определенной славой, между прочим – весьма специфической. – Тсс! – Мальчишка вдруг нервно схватил Лешку за руку. – Слышите, как скрипят ступеньки? Идут! Юноша прислушался – и в самом деле, скрипели. А потом послышались легкие, быстро приближающиеся шаги. Словно бы кто крался на цыпочках – точно так же, как только что Лешка. – Когда они ворвутся, бросайся под ноги и кричи, – прошептал юноша. – Я же – ударю в морду… Поднимем шум! – Не надо никакого шума, – так же шепотом неожиданно сказали из-за двери. – Это я, Миклош. Впустите меня, если не хотите погибнуть. – Погибнуть? – Лешка приготовился бить. – Уж не от вас ли? – Нет… Клянусь…
Глава 10 Август 1441 г. Валахия Дракон над печной трубою
Только в небе солнце засияет… …выходи ты к городским воротам. Проходить тут будет наше войско……Б-богом. – Клянетесь Богом, а заикаетесь! – не преминул заметить Лешка. – Ну, ладно, входите, коли пришли… Влад, приготовьтесь! Дверь скрипнула. – Только ради всего святого, не поднимайте шум. Вот, как видите, я один. – Как раз и не видим… – Ах да, темно… Кажется, владелец мельниц и впрямь не соврал. Остановился у косяка и, прикрыв за собой дверь, зашептал: – Дом окружен, снаружи, за оградой – разбойники. – Откуда такие сведения? – Я – опытный путешественник, поверьте. Мне сразу же показался подозрительным хозяин… Проследил, и… Алексей, вы с караваном? – Да. – Можете сейчас незаметно разбудить всех своих людей? Надеюсь, средь них найдутся опытные воины? – Найдутся… Да, там, во дворе, часовой… – Боюсь, что ему уже ничем не поможешь. Идите же! Дом вполне можно защитить – это самая настоящая крепость! Трактирщика и его людей следует немедленно взять в плен… Затем выставить арбалетчиков у окон. Хвала всем святым, они узкие – никто не пролезет… Видимо, владелец мельниц обладал редким даром убеждать людей. Лешка послушался – тем более что ничего подозрительного тот и не предлагал: разбудить караванщиков – вряд ли к такому призвал бы разбойник. Только вот… – Юный господин. Он пойдет со мной! – Ради всех святых! – Миклош усмехнулся. – Только поскорее, прошу. Как бы не было уже поздно! Поздно не было. Лешка с малолетним «вампиренышем» Владом безо всяких приключений прошли по галерее к общей опочивальне. Пан Велизар и Яцек, хоть и спросонья, но все же быстро поняли, что к чему, – и отнюдь не восприняли Лешкины слова в шутку. Быстро поднялись, разбудили наемников, приказчиков и слуг, разобрали оружие, с которым по нынешним временам опасно было бы расставаться и ночью. Осторожно спустились вниз… Увидев вооруженных людей, хозяин постоялого двора, словно бы позабыв о своей хромоте, рысью бросился к двери… И ведь выбрался бы! Если бы не узкий кинжал, пущенный умелой рукой моравского рыцаря Велизара Чашко. – Собаке – собачья смерть, – холодно произнес пан Велизар, вытаскивая окровавленный клинок из спины хромого Мисаила. И тут же распорядился: – Запереть дверь на засов. Алексей, Ласло – к черному ходу, вы – займитесь слугами, арбалетчики – на галерею! Вы что встали? – Он хмуро посмотрел на приказчиков. – Укрепляйте ставни, слава Господу, они запираются изнутри… Это кто еще? – Он перевел взгляд на спускавшегося сверху Миклоша со слугою. – Эти – за нас! – поспешно представил Лешка. – Как и этот вот господин. – Он взял за плечи Влада. – Только детей нам тут и не хватало. – Предводитель наемников сплюнул на пол. – Впрочем, и от них иногда бывает толк. Стрелял когда-нибудь из арбалета, парень? – Я сбиваю на лету дичь! – горделиво приосанился Влад. – Вот и славно. Давай на второй этаж, думаю, там для тебя скоро найдется работа. Яцек, вы арестовали слуг? – Да, почти всех, пан Велизар. Только двое заперлись в чулане. Думаю выкурить их оттуда дымом. – Давайте… Смотрите только, не подожгите дом. И в это момент сильный удар потряс запертую на железный засов дверь. Снаружи закричали, заулюлюкали, засвистели – не дожидаясь окончания дождя, разбойники пошли на штурм. В дверь долбануло еще раз – видать, бревном, вряд ли у нападавших имелся таран. Пан Велизар кивнул рукой на столы и скамейки – всей этой мебелью тут же забаррикадировали дверь, а сверху, с галереи, на разбойников посыпались стрелы. За дверью послышались стоны и ругательства. Удары стали редки, а затем и вообще прекратились, как видно, лиходеи решили временно отступить, подкопить силы. Однако их стрелы свистели в воздухе ничуть не реже, чем стрелы защитников. Светало. Сквозь щели в ставнях сочились алые лучи утренней зари. Воспользовавшись временной передышкой, Велизар Чашко велел привести слуг для допроса. Трясясь от страха, те могли мало что поведать. Да, хозяин, кажется, водил какие-то шашни с гайдуками. И, бывало, снабжал их провизией. Нет, в горы никого не посылал, разбойники приходили сами. Кто ими командует? Да кто ж того не знает – конечно же, Гацько Лопата! Человек серьезный, его здесь все боятся. Велика ли банда? А Бог его… Сотня человек наберется. Сотня… Это – как минимум. Осажденных же почти ровно в два раза меньше. Что ж, не самый плохой расклад. Лешка и Ласло-мадьяр – смешливый молодой наемник – как и было приказано, живо прошли к черному ходу, указанному одним из пленных слуг. Узенькая дверь, похоже, вела прямо на улицу, в горы и, если верить слуге, снаружи была замаскирована густым кустарником. Интересно, знают ли об этом ходе разбойники? Если нет… Ласло немедленно доложил обо всем командиру и явился обратно к двери уже не один – с самим паном Велизаром, Яцеком и еще парой воинов. – Попробуем пробиться, посмотреть. – Пан Велизар скептически осмотрел дверь. – Куда ведет ход? – В горы. – Ласло просительно взглянул на командира. – Я разведаю? – Давай. Алексей, будешь прикрывать… Осторожно, буквально по щелочке, они приоткрыли дверь. Не сильно, так, чтоб только смог протиснуться Ласло. С той стороны дома, куда выходила дверь, было спокойно и тихо, крики разбойников слышались лишь где-то в отдалении. Вдоль всей задней стены дома, глухой, без окон, тянулся кустарник, невысокий, но довольно густой, так, что вполне можно было спрятаться, что сейчас и делал Ласло, осторожно пробираясь ближе к горному склону. Там, за кустами, виднелось ущелье с узенькой тропкой, вот, если б удалось незаметно проникнуть туда… туда… А потом – куда? Куда она ведет, эта тропинка? Оп! Ласло ужом шмыгнул в расщелину! Лешка тоже выбрался в кусты, поудобнее примостив заряженный арбалет на коленке – мало ли, как там все сложится? Пока тихо, но… Позади, за распахнутой настежь дверью черного хода, притаились пан Велизар и Яцек. Кругом повисла тишина, лишь было слышно, как гулко билось сердце… Ну, где же Ласло? Что же не возвращается? Долго ли там посмотреть? Лешка не смог бы сказать, в какой именно момент из ущелья выскочили разбойники – больно уж резко они появились – с криками, воплями, посвистом, видать, хотели взять нахрапом. Однако, руки среагировали сами собой, послав арбалетный болт прямо в грудь одному из врагов. Тот резко дернулся, словно наткнулся на невидимую стенку, и, выронив саблю, медленно повалился наземь. Второй, завывая, бросился напролом, в кусты… Лешка отбросил бесполезный арбалет и, выхватив саблю, выскочил навстречу вражине. Тот оказался высок и ухватист, этакая дубинища с вислыми, чуть ли не до груди, усами. Грудь разбойника прикрывала блестящая кираса, в руке опасно сверкал изогнутый клинок сабли. – Вххх! – просвистело над головой. Лешка отпрыгнул назад, напружинил ноги… Ага, за усатым виднелось еще человек пять, а то и больше. Правда, местечко узкое – всем вместе разбойникам не напасть. Им бы, дурням, остановиться у самой расщелины да использовать самострелы или луки. Зря эта орясина бросилась вперед, напрочь перекрыв другим сектор обстрела… Обстрела… Увлекая за собой врага, Лешка дернулся влево, освобождая этот самый сектор своим. Ага! Пан Велизар не дремал – из кустов тут же полетели стрелы… Вражина снова взмахнул саблей… Ух, и глаза же у него – бешеные! Юноша смотрел сейчас как бы сквозь противника, что позволяло мгновенно улавливать любое его движение, даже самое незначительное. Вот враг замахнулся, вот с хэканьем нанес хитрый удар – от такого не отскочишь, да и не нужно было этого делать – Лешка просто подставил на отбив саблю. Бамм! Столкнувшись, зазвенели клинки, посыпались искры, бесцветные глаза разбойника вспыхнули злостью… Злись, злись… Лешка сконцентрировался, собрался, почувствовав саблю продолженьем руки… Так… Полшага левой на зад. Правой – вперед. Резкий разворот. Удар! Искры!!! А он опытный воин, этот усач… Контратака! Блеск вражеского клинка… Нет, он не ударит в грудь – что толку пытаться прорубить доспех? Значит, будет целить в шею… Резко клинок вперед и вверх… Отбив! Искры! А теперь отклониться чуть влево… оп! Удар! Удар! Удар! Ну и звон – ушам больно… Сильный замах… Вражина подсознательно ждет нового удара… Ну, так вот он! На, получай! Ты ведь его сейчас отобьешь? А куда, не знаешь? Зато я знаю – в собственную шею!!! Оп! Мощная струя вражьей крови забрызгала Лешкины латы. Разбойник захрипел, падая навзничь. Лешка тоже пригнулся – помня про своих. Не давая врагам броситься вперед, просвистели над головой стрелы. – Давай назад! – скомандовал пан Велизар. – Ныряй! Юноша так и сделал – резко нырнул взад себя, словно в воду. Упав в кусты, почувствовал, как сильные руки вдернули его в дом. Дверь тут же захлопнулась. – Жаль Ласло, – похлопав Лешку по плечу, покачал головой рыцарь. – Добрый был воин. – Так, может, он… – Нет. Он не сдастся. Лучше погибнуть в бою, чем медленно умирать от пыток. Странно, но в дверь никто не ломился. Не ломился, но… Юноша потянул носом, ощутив явственный запах дыма. – Они подожгли кусты, – негромко промолвил Яцек. Лешка вздрогнул: – Ведь могут поджечь и крышу. – Она давно горит. – Пан Велизар усмехнулся. – Правда, вражинам от того не легче. Ну, выгорит – и что? Дом-то каменный. Нет, самое уязвимое место – двери. – Могут пробить и стены! – У них нет таранов, Яцек! Были б – давно бы пробили. Что это там, в углу, камни? – Как видно, хозяин готовился к ремонту. – Завалите ими дверь! Когда все было исполнено, предводитель наемников велел Лешке подниматься с ним наверх: – Я видел, как ты дрался, парень. Думаю, тебе здесь слишком скучно… Яцек, пришли сюда пару приказчиков… и того малолетнего паренька. Жалко будет, если убьют. – Мальчишка вряд ли согласится, – засмеялся Лешка. – Это – сын местного князя. – Какого князя? – Дракула. Так, кажется, его кличут. – Местного господаря?! – удивился Яцек. – Интересно, знают ли об этом разбойники? – Думаю, что знают. Иначе б, может быть, и не лезли с таким остервенением. Юноша оказался прав – разгоряченный боем Влад напрочь отказался уйти куда-то в другое место. – Мне нравится здесь, – гордо возразил он. – И мои стрелы нашли уже не одну жертву! На красной курточке его гордо трепетал вышитый золотой дракон – Дракул. Вражеская стрела, проскользнув в узкий проем окна, дрожа, впилась в стену. Здесь, на втором этажа, крыши, собственно, не было – сгорела, и лишь высокая печная труба упиралась в пронзительно голубое небо. Вражины что-то притихли и лишь изредка посылали в защитников постоялого двора стрелы. – Небось, замышляют какую-нибудь пакость, – нервно усмехнулся Яцек. Пан Велизар пригладил растрепавшуюся бороду: – Что они замышляют – догадаться нетрудно. Вот ты бы, Алексий, как бы сейчас поступил на их месте? – Как бы поступил? – Лешка пожал плечами. – Наделал бы лестниц да пошел бы на штурм. – Вот именно! – Пан Велизар посмотрел наверх, на догоравшие остатки стропил. – Через окна им не пробраться, но вот через стены – свободно. Крыши-то больше нет. – Это ж какой длины лестницы надо?! – Сделают. Коль уж чего задумали – сделают. Посовещавшись с командиром наемников, Яцек, пользуясь временным затишьем, немедленно приказал своим таскать на второй этаж разный хлам: столы, скамейки, мешки – делать приступы к стенам, вернее – к притолокам. Кроме того, по совету пана Велизара, все стены облили оливковым маслом – уж сколько нашлось в доме. – А если они его подожгут? – забеспокоился Влад. Лешка махнул рукой: – Пусть жгут! Как они тогда полезут на штурм, хотел бы я видеть! Передышка длилась недолго. Собравшись с силами, враги с гомоном и воплями ринулись на новый штурм. И правда – тащили с собой длинные лестницы, наспех сколоченные из связанных между собой древесных стволов. Действовали решительно и умело – часть разбойников пробиралась к постоялому двору с лестницами, часть, засев за оградой, поливала зашитников градом стрел. – Совершенно непонятное остервенение, – уклоняясь от очередной стрелы, заметил Яцек. – Что им от нас нужно? Товары – вон они, внизу. Давно бы могли взять. – Товары – да, но деньги и драгоценности? – Лешка ухмыльнулся. – Кой толк им в вашей посуде и кожах? – У нас еще и сукно! – обидчиво поправил приказчик. – Доброе фламандское сукно из брюссельских сукновален. – Да на кой черт им ваше сукно?! Им золото нужно! – Юноша засмеялся. – Думаю, не только золото, – поправил подошедший сзади Миклош. – Но и кое-что еще… Вернее – кое-кто. – Он кивнул на Влада. – Я бы, на их месте, давно прислал парламентеров. – Не пришлют, – возразил Яцек. – Пока не убедятся, что голыми руками нас не возьмешь. Миклош скептически усмехнулся и понизил голос: – А может, им просто не нужны лишние свидетели? Ох, в недобрый час забрел сюда этот мальчишка!Царь Лазарь и царица Милица. Героический эпос южных славян
Несмотря на все ухищрения защитников, разбойникам все же удалось подтащить к дому лестницы, взвившиеся в воздух, словно лапы сказочного чудовища. Взметнулись из-за ограды тучи свистящих стрел. Лестницы со стуком уперлись в стены. Подбадривая себя жуткими воплями, разбойники лихо пошли на штурм. Лешка осторожно высунул голову из-за обгоревшей притолочной балки. Пересчитал лестницы – одна, две… пять. Пять! Не так уж и много. Но, у каждой – человек по двадцать. И еще – арбалетчики. Да их куда больше, чем сотня! А своих? Сколько уже осталось, учитывая всех погибших от вражеских стрел? Человек двадцать пять? Двадцать? Впрочем, что считать? Надо действовать. Первый же появившийся над стеной разбойник получил в голову аж сразу две стрелы и тяжелым мешком упал вниз, во двор. Следующие были осторожнее, действовали слаженно, вместе, одновременно ринувшись на стены сразу во всех местах. Кого-то успели сбить стрелами, кого-то – нет. Вот уже один спрыгнул со стены, сразу вступая в бой, следом появился второй, третий… Брешь! Где-то образовалась брешь! – Алексий, Яцек – живо к торцу! – размахивая окровавленным мечом, громко распорядился пан Велизар. – Там одни приказчики… Подмогните! – А здесь? – Лешка уже выбирал соперника, хищно поводя саблей. – Здесь и без вас справимся! Хэк!!! – с этим словами огромный меч моравского рыцаря нашел себе очередную жертву, разрубив незадачливого разбойника чуть ли не пополам! Лешка лишь усмехнулся: пожалуй, верно, здесь справятся и без них. А вот у торца и в самом деле дела шли куда хуже. Один из щитников стены был убит, второй – ранен, лишь третий – невысокий белобрысый парнишка, погонщик мулов – неловко орудовал пикой, почти не мешая разбойникам проникать на галерею. Ему б подойти ближе, но… Но там слишком опасно, а кому же охота погибать за чужое добро? – Помоги своему приятелю, парень, – подскакивая к стене, сквозь зубы бросил Лешка. Вххх!!! Закрутив саблю, с маху поразил выскочившего было с лестницы лиходея в грудь! Ай-ай-ай! Напрасно ты пренебрег латами, разбойная рожа! Хотя б кольчужку надел… Оп! Следующего из нападавших поддел копьем Яцек, просто с силой ударил в защищенную кирасой грудь… Разбойник, теряя равновесие, зашатался и повалился назад, сбивая с лестницы ползущих позади него лиходеев. Красиво попадали! Жаль, невысоко – отделались легким испугом. – Помогите-ка! – крикнул приказчикам неведомо откуда взявшийся здесь Миклош. Надо сказать, владелец мельниц – или кто он там был – проявлял себя отважным и умелым воином, лихо действовал и копьем, и брошенной кем-то из врагов саблей. Вот слуги его что-то нигде видно не было – скорее всего, убили… Отбив очередной вражий наскок, Лешка на мгновенье обернулся – Миклош вместе с погонщиком мулов и малолетним Владом подтаскивали к стене еще тлевшую головню – остатки стропила. – Хорошая идея! – чуть отойдя в сторону, улыбнулся Яцек и тут же перевел взгляд на Лешку. – Справишься? Юноша кивнул, с ненавистью глядя на вновь подбирающихся врагов. О, они теперь стали куда осторожнее, видно, почуяли настоящих бойцов! Выставили вперед латников в тяжелых шлемах, этот вот, что впереди, лез с алебардой… Не очень-то удобное оружие в данном месте. Хотя, если б там, на конце, был крючок, то… А, наверное, он там и есть, этот самый крючок, иначе б с чего тащиться по лестнице с алебардой? Предугадав замысел врага, Лешка вовремя отпрыгнул в сторону и, перехватив древко алебарды левой рукой, резко потянул за собой. Не удержав равновесия, латник свалился вниз. Хорошо упал, с грохотом! А тем временем Миклош и его помощники наконец затащили головню на импровизированный пристенок. – Пригнитесь! – поспешно присев, Лешка махнул саблей. Над головой пролетел град стрел. Ага, опомнились! Стрелять начали! Поняли, что ничего не выйдет с наскока. – Не высовывайтесь. – Юноша подполз поближе к своим. – Просто сейчас раскачаем ее на руках да выбросим. Главное, не промахнуться. Лестница – там! – Он показал рукою и, убрав бесполезную сейчас саблю в ножны, ухватился за край стропилины, сменив упарившегося и мало годного для столь тяжелой работы Влада. Раскачали… – И-и-и… Раз! И-и-и…два! И-и-и…три! На счет «три» тяжелая балка улетела за стену. Послышался треск и крики. – Ага! – Выхватив саблю, Лешка вскочил на стену, увидев поверженных вражин и остатки лестницы, и тут же спрыгнул обратно, опасаясь вновь полетевших стрел. – Я видел в подвале кувшины с оливковым маслом, – неожиданно подал идею Влад. – Можно ведь и их точно так же кидать… – Сделаем, – тут же кивнул Яцек. – Побегу, распоряжусь… Вы тут держитесь! – А чего держаться-то? – показав крепкие белые зубы, засмеялся Миклош. – Вряд ли они сейчас сюда ринуться, ведь другой лестницы у них нет. Лешка согласно кивнул и улыбнулся: – Пойду посмотрю, что там! Пробежав по галерее, он оказался в самой гуще… нет, уже не сражающихся. Просто – освобождающих залитый кровью пол от трупов. Действом сим распоряжался пан Велизар Чашко – ну, кому же еще-то? – Кувшины с маслом? – Он обернулся к подскочившему Яцеку. – Мы их давно использовали! Надо сказать, с большим эффектом. Вдруг подул свежий ветер, повеяло холодом и влагой. Алексей поднял глаза, увидев внезапно появившуюся над головою тяжелую темно-синюю тучу. Впрочем, очень может быть, что она появилась здесь не так уж и внезапно, просто раньше-то никто здесь не смотрел на небо, не до того было. Грозы на этот раз не было, но хлынул дождь, тугой и плотный, правда, теплый. – Вряд ли разбойники полезут теперь по мокрым лестницам, – улыбнулся кто-то из приказчиков, бережно баюкая левую руку, перевязанную окровавленной тряпкой. – Темно как… Неужели снова ночь? Струйки дождя стекали по утомленным лицам людей, пахло гарью и кровью. – Нет, не ночь. – Яцек посмотрел в небо. – Скорее, полдень. – Что-то очень уж быстро они утомились, – Лешка подобрался к стене и осторожно выглянул – внизу, во дворе, уже никого не было, лишь в отдалении разбивали шатры. – Дело плохо, – встав рядом, покачал головой Велизар. – Похоже, они или хотят взять нас измором… – Или? – Юноша повернул голову. – Или – дело куда хуже, чем я думаю. Они чего-то ждут! Скорее всего – подмоги. Лешка покачал головой: – Никак не пойму – и зачем мы им сдались? Ведь возы с товарами они уже угнали, вон, погляди – пусто! – Э, не скажи! – гулко хохотнул рыцарь. – Не говоря о деньгах, у всех нас есть оружие, латы – неплохая добыча в этих местах. Да и… – Он немного помолчал, сплюнул вниз и продолжил. – Знаешь, есть еще такая штука – разбойничья честь… Нет, даже не честь – слава! Боюсь, это как раз наш случай. – А… – Юноша понимающе кивнул. – Знаю. Пойдут всякие нехорошие для имиджа разбойников слухи – о том, что кто-то здорово им задал, что вовсе они не такие крутые, какими хотят казаться… – Не все я понимаю из того, что ты говоришь, – улыбнулся пан Велизар. – Но, в общем, рассуждаешь верно. Они с нами теперь, как тот дурак с писаной торбой – и не унести, и бросить нельзя. Скверное дело, очень скверное… Сейчас они, наверняка, пришлют вестников, предложат сдаться… И тогда ни один из нас не уйдет живым, включая даже малолетнего сына господаря Влада Дракула. Увы – лихая слава иногда ценнее хороших отношений с местным владыкой. Хотя, если разобраться, какой, к черту, Дракул владыка? Владыки тут другие. – Он кивнул на маячивших вдалеке разбойников. – Гайдуки да еще турки. Лешка не преминул разговорить старого воина: – Как думаете, пан Велизар, ромеи выстоят против турок? Рыцарь даже не думал, бросил с ходу: – Одни – никогда. Этих сволочей надо давить вместе! Я слыхал, молодой король Владислав, господин Польши и Венгрии, хочет собрать большое войско. Король, правда, молод, но трансильванский воевода Янош Хунъяди, вояка лихой. Не знаю, правда, долго ли будут собираться рыцари для этой святой борьбы… И, боюсь, соберутся ли вообще? Хм… – Пан Велизар хмуро посмотрел на разбойников. – Однако, похоже, они вовсе не собираются присылать нам вестников. Значит, полностью уверены в своей победе. Почему? Ведь стены крепки, и оружия у нас еще много – это не говоря уже о провизии, которой, слава Господу, тоже пока достаточно – трактирщик оказался запаслив. Раненых и убитых у нас не так и много, вполне по силам выдержать и осаду, и штурм. К тому же – мальчишку наверняка ищут, не могут не искать. – Да, но как те, кто ищет, узнают, что он здесь? Старый рыцарь посмотрел на своего молодого собеседника с нескрываемым уважением и хитро улыбнулся: – Думаю, ты хочешь что-то предложить? – Знак! Какой-нибудь хорошо видимый издалека знак, что неоспоримо свидетельствовал бы о местонахождении мальчишки! – не задумываясь, выпалил Алексей. – Думаю, его курточка как раз подойдет – яркая, заметная издалека, к тому же – на ней герб. Просто прикрепим ее к трубе на копейном древке! Так и сделали. Вместо куртки Миклош отдал Владу свой плащ – «чтоб не замерз», а яркая курточка мальчика взвилась над постоялым двором видимым даже с далеких горных вершин флагом с драконом – гербом рода Дракула. – Ну вот, – усмехнувшись, Миклош потрепал мальчишку по плечу. – Думаю, уж теперь-то нас разыщут люди твоего батюшки. – Думаю, что да! – Влад улыбнулся. – Лишь бы кончился дождь.
Весть о том, кто такой этот мальчик, незаметно распространилась среди всех осажденных, способствуя их немалому воодушевлению. Еще бы – одно дело, когда обычные торговцы отбиваются от нападений разбойников, и совсем другое, когда в рядах этих самых торговцев – сын владетельного местного князя. На первом этаже слуги приготовили ужин, и у Лешки словно сами собой потекли слюни – уж больно вкусные запахи поднимались со стороны лестницы. Дождь так и лил, наверное, намереваясь прошелестеть до ночи, а то и того больше. Горные склоны покрылись серою смутною пеленою, и даже величественные вершины было невозможно сейчас разглядеть из-за дождя и затянувших все небо туч. Что и говорить, безрадостная картина. Где уж тут хоть кому-то разглядеть трепетавшего над печною трубою Дракона! Выставив наверху часовых, пан Велизар пригласил всех оставшихся вниз – ужинать. В трапезной по-прежнему было все так же уютно, все так же жарко горел в очаге огонь, все так же пахло вкусной мясной похлебкой, слово не было никаких разбойников, никакого пожара и штурма. – А те четверо парней? – со смаком разгрызая кость, вспомнил вдруг Лешка. – Их допросили? Сидевший рядом Яцек лишь покачал головой: – Слишком уж яростно сопротивлялись. Пришлось убить. – Жаль! – Пан Велизар тоже сокрушался. В углу, за импровизированным столом из перевернутой бочки, возникла оживленная дискуссия. Юноша вслушался в хрипловатые голоса наемников. Кое-кто из воинов предлагал сегодняшней ночью совершить вылазку и попытаться пробиться, мотивируя тем, что «нечего тут сидеть, словно крысы»! Ну да, ну да… на драконий «флаг» слабая надежда в этакий ливень. – Пожалуй, лучше его пока вообще снять… – задумчиво протянул Яцек. – Нет, не сейчас – как стемнеет. Странно, но Лешка совсем не чувствовал никакой сонливости, хотя ночью почти не спал. Как видно, в жилах его все еще бурлила взбаламученная сечей кровь. Впрочем, и не у него одного – много было таких возбужденных, даже вот тот же Влад. Ишь, как пылают щеки, как горят – прямо-таки светятся – широко распахнутые глаза! Вампиреныш, блин… Дракула… Неужели, и вправду, кровь пить будет? Не, вранье все это, разве в американских фильмах правду покажут? И все равно – спать лучше от этого паренька ложиться подальше, мало ли… Ого, он, кажется, нашел во владельце мельниц друга! А ведь еще совсем недавно считал его до чрезвычайности подозрительным. А теперь – ишь, как разговаривают, смеются… – Алексей, идите к нам, – обернулся к юноше Миклош. – Я раздобыл в подвале отличное вино! Лешка оглянулся – вроде, невежливо вот так уходить…Хотя, пан Велизар давно ушел проверять караулы, да и Яцек, вон, тоже куда-то собрался. – Как настроение? – Юноша присел рядом с Владом. – Да ничего себе, – улыбнулся тот. – Думаю, скоро нас отыщут люди отца! Здорово вы придумали с моей курткой, господин Алексей. – Да, действительно, – поддержал мальчишку Миклош. – Я вот о чем сейчас говорил – посмотрите вокруг, Алексей, у нас очень мало убитых и раненых. То есть я хотел сказать, очень мало – для какого-нибудь сражения между двумя армиями… даже не армиями а, скажем так, хорошо обученными военному делу людьми… – Хотите сказать – разбойники не так уж и умелы в воинском деле? – Именно это. – Миклош с улыбкой кивнул. – По крайней мере, стреляют они отвратительно. Ну, бьются, конечно, куда ни шло. Однако мы в более выгодном положении – этот дом хорошая крепость, так просто его не возьмешь. Тем более без надлежащего опыта! – А у разбойников такого опыта нет? – Ну, откуда? – расхохотался владелец мельниц. – Вы что, не видели, как эти чучела ползли по лестницам? И несведущему человеку ясно – они это делали в первый раз. Никакой четкости, деловитости, один напор… надо признать – хороший. И, тем не менее, – еще два-три таких штурма, и мы выбьем большую часть их бойцов. – Чего ж они тогда выжидают? Подмоги? – Может быть… Если б им удалось ворваться в дом – ситуация сразу бы изменилась. – Миклош покачал головой. – Вояки они лихие, этого не отнимешь. Вот только без опыта взятия крепостей. Привыкли лазить по своим горам да грабить торговые караваны. Особого ума для того не требуется. – И, главное, договориться с нами вовсе и не пытаются, – задумчиво протянул юноша. – Думаю, им это и незачем. – Собеседник кривовато усмехнулся и от души плеснул из кувшина в подставленную Лешкой кружку. – Ведь сразу слухи пойдут – знаменитые разбойники, гайдуки, и вступили в переговоры с какими-то там купчишками, не смогли взять силой! Если хотите, это смерть для их шайки! Или, уж по крайней мере, для ее вожаков. На их место всегда найдутся другие, более удачливые… Как вам вино? – Нектар! – сказав так, юноша вовсе не покривил душой. Прекрасное было вино, терпкое, не кислое и не сладкое, и – одновременно – и кислое, и сладкое… даже не сказать, какое! Уж явно не тот портвейн, что продавали в касимовском сельпо. Миклош почему-то покривился и, повернувшись к юному Владу, спросил его об отце, Владе Дракуле-старшем. – Вы как-то говорили, что имеете с ним торговые дела? – Мальчик насмешливо вскинул брови. – О нет, нет, – замахал руками хозяин мельниц. – Это всего лишь мои мечты… Надеюсь, вы, господин Влад, поспособствуете их осуществлению? – Пожалуй. – Мальчишка важно кивнул. Сопляк! Видать, нравилось чувствовать себя вполне взрослым и самостоятельным… – И я бы, если это не особенно затруднит, осмелился бы попросить вас о рекомендательном письме… в любой, совершенно произвольной форме. Ох, и хитер же! Лешка усмехнулся – вот уж эти бизнесмены… Еще непонятно, как отсюда выбраться, а он уже о будущих контрактах заботиться! Всякие там «способствования», рекомендательные письма… Вот же ушлый! Хотя, наверное, предпринимателям таким и нужно быть – иначе схарчат. А парень-то парень! Ох, умора. Гляди-ка, подозвал Яцека, справился о пергаменте или бумаге… А Миклош! Вот, точно, пройдоха. Не стоит, мол, беспокоиться, ваша милость, в моей поклаже сыщется и бумага, и перо, и чернила… И ведь в самом деле – сыскал. Пожалте, мол, господин Влад… Осмелюсь спросить, вы грамотны? Или, может быть, лучше мне самому написать? О, как сверкнул глазами мальчишка! Вот уж точно – будущий вампир. Едва не испепелил Миклоша взглядом. Сказал важно – мол, несколько языков знаю, на каком писать? – На каком у вас принято, владетельный господин, – встав, с достоинством поклонился хозяин мельниц. – Или – на каком пожелаете. Прошу извинить за бестактность. – Ничего, ничего. – «Его сиятельство», высунув от усердия язык, принялся составлять грамоту. – Отойдем, вы не против? – Миклош взял Лешку под руку. – Не будем мешать. – Вы уверены, что он сможет? – Уверен? Пусть хотя бы попробует. Думаю, он будет стараться – мальчикам в таком возрасте нравиться чувствовать себя взрослыми. – А вы наблюдательны, – усмехнулся Лешка. – Просто у меня у самого много детей. А вы, Алексей, женаты? Прошу прощения за вопрос. Юноша улыбнулся: – Нет, не успел еще. – Я к чему спрашиваю… – Миклош мягко взял собеседника под руку. – Есть у меня на примете одна молодая особа. Из хорошей семьи, недурна собой, ну и… далеко не бедная. Вам, если не секрет, сколько лет? – Восемнад… нет, пожалуй, уже девятнадцать… – Ей тоже около двадцати! Молодая красивая вдова. При слова «вдова» Лешка закашлялся, и хозяин мельниц услужливо стукнул его кулаком по спине: – Я просто считаю своим долгом вас познакомить! – А вы, значит, мельницами занимаетесь? – Юноша попытался перенаправить беседу в другое русло. – О, не только ими, – расхохотался Миклош. – Но и многим, многим другим. У меня здесь обширные связи, знаете ли. Поднимемся наверх? Здесь что-то слишком душно. – А там – дождь! – Пройдемся под галереей – над ней не вся крыша сгорела. – Что ж, пройдемся… Заодно взглянем на бандитский лагерь! – Вы были в Кастилии? – резко обернулся поднимающийся по лестнице Миклош. – В Кастилии? – Лешка непонимающе моргнул. – С чего вы взяли? – Вы сказали – «бандидо». Это ведь кастильское слово. – Да? – вполне искренне удивился юноша. – Вот не знал! По галерее, пристально вглядываясь в серую пелену дождя, прохаживались вооруженные короткими копьями часовые, недавно выставленные паном Велизаром Чашко. Двое юнцов-приказчиков. Оба недоверчиво покосились на поднявшихся людей, но, разглядев Лешку, дружелюбно заулыбались. – Что у вас тут новенького, ребята? – подойдя ближе, спросил тот. – Точнее, не у вас, а у них, – он кивнул на еле просматривающиеся шатры разбойников. – Жгут костры, – со всей серьезностью отозвался один из часовых. – Наверное, готовят пищу. Но мы не на них смотрим. Вон… – Он кивнул вниз. – В кустах, что напротив ворот, – засада. Такая же – у черного хода. Лешка задумчиво покивал: – Ну, ясно. Странно было бы, если б они не выставили охранение. Юноша поднял глаза – над трубой развивалось красно-желтое знамя Дракул. Н-да-а-а… Красивая была курточка. Жаль, пришлось рукава отрезать – пан Велизар решил, что так оно лучше. – Жалко Ласло, – вдруг признался караульщик. – Ну, парня из ваших, из воинов. Светленький такой. Мы с ним дружили. – Твой друг погиб достойно, – утешил Лешка. Ну, а что иное он мог сейчас сказать? – Пройдемся? – Миклош кивнул на галерею. – Только осторожнее, – предупредил часовой. – Не нарвитесь на вражью стрелу! Хозяин мельниц – и чего-то там еще – засмеялся: – Уж это будет чересчур опрометчиво с нашей стороны – делать разбойникам такие подарки. Нет, уж мы таких намерений не имеем. – Кто бы имел?! Посмеявшись, оба… гм… ну, скажем – приятеля – вышли на галерею. Здесь и впрямь сохранились остатки крыши, впрочем, и дождь уже не молотил с прежнею силой. – Вы, Алексей, почему-то кажетесь мне не совсем обычным человеком, – продолжая начатую внизу беседу, с улыбкой признался Миклош. Этот обаятельный хитрец чем-то напоминал некую помесь между Атосом и д’Артаньяном, и даже с примесью характера Ришелье. Когда-то в не столь уж и далеком детстве Лешка раза три прочел «Трех мушкетеров», чем очень гордился, друзья его вообще никаких книг не читали, кроме тех, что положено было прочесть по школьной программе. Впрочем, и те… – Вы явно не всю свою жизнь махали саблей, – продолжал улыбаться Миклош. – Признайтесь – учились в университете? – Почти… – кивнув, Лешка спрятал улыбку – назвать его пэтэушный агролицей университетом – наверное, это было слишком. Впрочем вроде сошло. – А где? Хотя… Наверняка в Кракове, угадал? Ах, молодость, молодость… Красивые глаза Лешкиного навязчивого собеседника затуманились. Я и сам когда-то учился… Ученые талмуды, семь свободных искусств… Аль Джебра… – Вы изучали алгебру? – Что?! – Глаза Миклоша сузились, впрочем, рот тут же растянулся в привычной улыбке. – О, нет, нет, что вы… Оговорился. Но – очень хотел бы ее изучить! Говорят, помогает в торговых делах. Вы так не считаете? – Ну да, наверное. – Так как насчет знакомства с молодой вдовушкой? Лешка развел руками: – С удовольствием бы, но вот – дела. – Какие там дела могут быть у молодого парня?! И где – в Варне? Алексей хотел было сказать про Константинополь, но вдруг подумал, что – ни к чему. Миклош еще решит, что перед ним хвастают. Надо же – почти студент, да еще едет в Константинополь… Да и зачем откровенничать с малознакомым человеком, пусть даже – и со столь приятным и обходительным? – Хочу в Варне наняться на какой-нибудь корабль. В охрану. – Юноша бухнул первое, что пришло в голову. – На корабль?! – Миклош посмотрел на него с ужасом. – Вам что, на суше авантюр мало? – Ну… – Лешка замялся, что-то не очень хотелось выглядеть полным придурком. – Или поступлю на службу в чью-нибудь дружину. – А вот это – другое дело, – одобрительно кивнул собеседник. – Куда еще пойти одинокому небогатому юноше из благородного, но, увы, обедневшего рода? Где еще пробовать себя, как не на военной службе? О, сколь приятно и благородно нестись на коне под водительством достойного и славного мужа! Когда трепещут враги, а за спиной – верные боевые товарищи, спаянные общею службой. Кстати, могу вам кое-что подобное рекомендовать… Служба вполне благородна, но, я бы сказал, – опасна и нелегка. – Я не ищу лишних опасностей, – усмехнулся юноша. – Но и не убегаю от них, как вы, должно быть, уже успели заметить. – И это славно! Поверьте, не хотел вас обидеть. Да, кроме того, что служба, которую я, может быть, когда-нибудь осмелюсь вам порекомендовать, весьма не проста, она… как бы это выразиться? Очень хорошо оплачивается. И не только деньгами – землями, положением, властью. Вы как относитесь ко всему этому? – Положительно. – Лешка не стал кривить душой. – Ну и замечательно! – улыбнулся Миклош. – Да, еще один вопрос… не сочтите за навязчивость… Я заметил, вы почти совсем не молитесь… А как вы относитесь к людям, которые… ну, скажем, верят иначе, чем ваши ближайшие соратники? Юноша почесал затылок и ответил совершеннейшую правду: – Мне, честно говоря, нет особого дела до религии моих друзей. Были бы люди хорошие! – Славно! Вот славно! – явно обрадовался Миклош. – Думаю, мы с вами поладим. – Для начала неплохо бы выбраться отсюда, – охладил его пыл Лешка. – Взгляните-ка, по-моему, во вражьем стане наблюдается какое-то нехорошее оживление. – Вы правы, друг мой, – вглядевшись, заметил хозяин мельниц. – Похоже, им что-то привезли. – Да… какие-то возы… Кажется, капуста или репа… Как аккуратно сложены, пирамидками. И в телегах что-то блестит… видите? Какие-то амфоры… Вырвавшийся из-за пелены облаков солнечный лучик – ловкий и быстрый, предвестник погожего дня – проворно скользнув по небу, на миг упал на вражеский лагерь. Вот снова блеснуло… Лешка обернулся на вдруг замолчавшего собеседника и вздрогнул, увидев его враз помрачневшее лицо. – Это не капуста и не репа, друг мой, – сумрачно вымолвил Миклош. – Это – ядра. А те блестящие амфоры – пушки! – Пушки?! – Вот именно! Поверьте мне, я знаю, о чем говорю. – Вот значит, как… – Юноша закусил губу. – Вот, значит, чего они ждали. Он оглянулся: над закопченной трубою все так же трепетал на ветру ало-золотой стяг. Знамя Дракона…
Глава 11 Август 1441 г. Валахия Прорыв
Он побил турецких янычаров. Взял себе три воза денег……Дракула – по-валашски. Он был очень хорошо виден со стороны гор, этот импровизированный флаг из детской курточки. Красный, со сверкающим желтым шелком драконом. Наверное, хоть кто-нибудь, да заметит – перегонщики скота, караванщики, пастухи. Последний луч оранжевого закатного солнца, пронзив густую пелену облаков, вспыхнул в блестящих глазах дракона. Вспыхнул, чтобы тут же угаснуть – слишком быстро, как и всегда в горах, навалились сумерки. – А завтра будет солнечно, – глядя на малиновые сполохи заката, озабоченно протянул Миклош. – Боюсь, против пушек у нас не будет никаких шансов. Лешка хмуро кивнул: – Разбойники могут пойти на штурм и ночью… и даже сейчас! Владелец мельниц покачал головой: – Не думаю. Для начала хорошо бы просушить порох. Впрочем, завтра мы все равно обречены. – Значит сегодня же ночью надо попытаться прорваться! – резко выпалил Алексей. – Чего теперь ждать-то? Отряда господаря Влада Дракула? Боюсь, подмога опоздает. – Вы очень верно рассуждаете, друг мой, – Миклош неожиданно улыбнулся. – Пойдемте же, доложим наши соображения пану Велизару. Предводитель наемников, внимательно выслушав их, согласно кивнул и тут же велел готовиться к ночному прорыву. Здесь, на постоялом дворе решили никого не оставлять – идти должны были все, включая погонщиков мулов, слуг, и даже малолетнего Влада. Впрочем, тот и не скрывал своей радости – ведь в этом возрасте дети не знают и не представляют всех опасностей жизни. Ночной прорыв был для Влада не более чем занятным приключением, событием, скорее, веселым, по крайней мере, уж куда более радостным, чем скучное сидение в осаде. Возбужденно переговариваясь, осажденные вострили копья, подтачивали затупившиеся палаши и сабли, кое-кто менял мокрые тетивы на луках… хотя запасные тетивы вряд ли можно было бы назвать такими уж сухими. Пан Велизар выступил перед всеми с краткой зажигательной речью, в которой весьма доходчиво и толково объяснил сложившуюся на сей момент ситуацию: – Короче, парни – либо мы прорвемся, либо нам всем придет… – Здесь рыцарь употребил грубое слово, ничуть не смущаясь присутствием ребенка. Впрочем, тот отреагировал вполне адекватно – захохотал и даже прокричал: – Да здравствует славный рыцарь пан Велизар! Наблюдая за подготовкой к прорыву, предводитель наемников собрал наиболее доверенных лиц на небольшой военный совет. Образовался, так сказать, узкий круг особо посвященных, нечто вроде штаба, куда вошел сам пан Велизар с двумя заместителями – угрюмыми опытными вояками с покрытыми ужасными шрамами физиономиями висельников, а также – старший приказчик Яцек Голый Зад и Лешка с Миклошем. Между прочим, юноше было лестно. Еще бы – такой молодой и уже в числе опытных воинов! – Для того чтобы внезапно напасть на вражеский лагерь, нужно избавиться от дозоров, – прищурив глаза, негромок произнес пан Велизар. – Кто что по этому поводу думает? Говорите! – Их надобно вырезать, всех, до единого, – покусав длинный ус, отозвался один из заместителей командира. – Чтоб ни один не ушел! Пан Велизар хохотнул: – Само собой, Гардзя, о том и толкуем. – Да перебить их всех в темноте! – Для начала их еще нужно найти, – заметил Миклош. – Один разбойничий пост – у главных ворот, другой – у черного хода. Лиходеи не особенно и скрываются. Однако… – Владелец мельниц поднял вверх большой палец. – Однако, мы пока не можем судить, выставлены ли и другие дозоры? И, если выставлены, то – где? – Так надо проверить! – Как? – Хм… – Гардзя задумался – видно было, что этот процесс ему не очень привычен. – У вас, Миклош, верно, есть предложение? – вскинул глаза пан Велизар. – Есть, – кивнул тот. – Правда, пока – лишь только в самом общем виде. – Говорите, говорите же! – Вся наша надежда – на внезапность. Если разбойники что-то заподозрят… Мы не победим их в открытом бою, слишком уж неравны силы. Так вот. – Владелец мельниц пригладил седые виски. – Я предложил бы сначала отправить на вылазку один небольшой отряд. Такой, что завязал бы бой с дозором… Тем временем остальные смогли бы уйти. – А не боитесь, что караульщики позовут на помощь остальных разбойников? – скептически ухмыльнулся Яцек. Пан Велизар одобрительно кивнул: – Резонный вопрос. Что ответите? – Отвлекающий отряд должен быть очень небольшим – человек пять-шесть… И дозоры разбойников должны это хорошо видеть! – Видеть? Интересно, каким же образом? – Надо подумать. – Но эти пять человек… – Они несомненно погибнут, – спрятав улыбку, Миклош кивнул. – Зато остальные смогут уйти. Как и кое-кто из пятерки… при известном везении и помощи Бога! – Что ж, план неплох, – подвел итоги рыцарь. – Осталось найти исполнителей. Это должны быть очень ловкие и смелые люди, желательно – молодые и, вместе с тем, опытные… – Прошу не судить строго, – вдруг выступил Лешка. – Но я – как раз из таких! – Я тоже пойду! – заявил Яцек. – И возьму еще пару приказчиков – мы знаем здешние места как свой кошелек – выберемся! – И я пойду, – воинственно подкрутил усы Гардзя. – И я, – улыбнулся Миклош. – Ведь это же мой план. – Хорошо. – Пан Велизар согласно наклонил голову. – Теперь нужно подробно проработать отход остальных. – Я знаю здесь одно ущелье! – Миклош дернулся. – Мы тоже знаем, – хохотнул Яцек. – Думаю, знают о нем и враги… – Значит, надо… – Идти другим путем! Некоторое время, не столь уж и малое, все азартно шептались, пока, наконец, пан Велизар правом верховного командира не закончил совет. Просто хлопнул в ладоши и сказал: – Ша! – Ловко вы придумали, Милош, – отойдя в сторону, усмехнулся Алексей. – При таких раскладах у нас ничуть не меньше шансов, чем у всех остальных. – Все в руках Бога, друг мой, все в Его руках. Лешка вдруг рассмеялся: – А у нас есть пословица – «на Бога надейся, а сам не плошай»! – Хорошая пословица, – одобрительно улыбнулся Миклош. – Так ведь мы и не собираемся «плошать»! Что вы смеетесь? Я не так произнес слово? – Да нет. – Юноша махнул рукой. – Все так. Почти… К ночи налетевший вдруг ветер разогнал тучи. Вызвездило. Над отрогами гор зазолотилась половинка луны, похожая на обгрызенную краюху хлеба. Эх, как некстати! Куда лучше бы был сейчас дождь. Хотя… Стоя у дальней стены, Лешка слышал, как нарочито громко переговариваются часовые. – Пан рыцарь велел получше смазать воротные петли, Мирча, – говорил один, и слова его тут же подхватывал ветер. – Ты смазал? – Сейчас смажу. Только спущусь. А для чего это? – Не знаю. Говорят, чтоб не скрипели, когда… Тсс! Мало ли кто может подслушать? Луна скрылась за облаком, остались только звезды и тишина. Лишь над вершинами гор негромко завывал верховой ветер. Пан Велизар махнул рукою: – Пора! Без скрипа отворились ворота… Черными тенями в них проскользнули шестеро. Гардзя, пара приказчиков и трое наемников. С минуту все было тихо… А после… Оп!!! Чей-то короткий крик. Всхлип. Лязг – удар палаша о палаш. – Ну, – посмотрел в небо Миклош. – Пора и нам. Неслышно упали со стен прочные веревки. По ним скользнули вниз четыре фигуры. Скользнули – и скрылись в кустах. Миклош, Яцек Голый Зад, Марко, погонщик мулов, и Лешка – Алексей Пафлагон. На черных ветвях корявой сосны вскричала ночная птица. Четверо смелых, вынырнув из кустов, быстро зашагали по краю дороги. Этот путь никто не охранял – ведь он вел прямиком к вражьему лагерю. Дозоры караулили лишь дорогу на Варну да уходящие в горы тропки. – Тсс! – шедший впереди Миклош предостерегающе шикнул. – Гляньте-ка! Впереди, на деревьях дрожали тусклые сполохи – оранжевые и белые. – Жгут костерок, – усмехнулся Яцек. – Разложили в яме… Однако, костер ночью не спрячешь. – Думаю, не очень-то им и нужно прятаться, – шепотом возразил Лешка. – От кого? – А вот это – вопрос! Лазутчики ужами заскользили меж редких деревьев. Пахло лошадиным навозом, каким-то варевом и еще чем-то мерзким – видно, поблизости было устроено отхожее место. Шалаши, палатки – целыми рядами, посередине поляны – два больших шатра. Ага, вот и часовые… Совершенно открыто сидят себе у костра да чешут языками. Ну да – кого им с этой стороны боятся-то? Напротив шатров – воткнутое в землю знамя с изображением простой крестьянской лопаты. Причем здесь лопата? Ах да, это же кличка атамана. Гацько Лопата, так его, кажется, прозывают. По рассказам приказчиков – сволочь первостатейная. Но где же, черт побери… Ага! Вот они. Вышедшая из-за облаков похожая на обглоданную краюху луна ярко осветила поляну с рядами шалашей и палаток, шатры, и – рядом – два тяжелых воза, охраняемые двумя вооруженными копьями воинами. Там, там они, пушечки, и порох там же – иначе чего охранять? – Ну? – Лешка дотронулся до плеча назначенного старшим Миклоша. – Мы пошли… – Давайте… – обернувшись, кивнул тот. – Начинайте, как шумнем… – Помним… Еще б не помнить! Эту часть плана как раз и придумал Лешка. Неплохо получилось… На словах… Теперь – лишь бы вышло… Выйдет! Сладим! Получится! Алексей и его напарник, погонщик мулов Марко – ловкий чернявый парнишка лет шестнадцати – тихо скользнули в кусты и, быстро пройдя заросли, затаились среди высоких папоротников – дальше, до самых возов, тянулось открытое место – метров десять, не больше, но все-таки… Потому и не спешили. Ждали. И дождались! Лешка даже вздрогнул, услыхав где-то рядом, в лесу, жуткий вой! Так, наверное, мог бы выть вышедший на свой кровавый промысел оборотень! Вой перешел в визг – тоже противный, так, бывает, визжат плохо настроенные концертные мониторы-комбики. Ну и Миклош, во, дает – прямо артист! И где только так выть выучился? Или – это Яцек? Услыхав вой, часовые, как по команде, вздрогнули и обернулись в сторону леса – туда, откуда и слышался вой, вновь повторившийся спустя недолгое время. – Бежим! – шепотом скомандовал Лешка. В несколько прыжков миновав поляну, они спрятались под телегами. Прекрасно было слышно, как переговариваются часовые. – И кто это может так богомерзко выть, Заро? – Не знаю. Волки, наверное. – Волки? Не-ет, волки так не воют. Знаешь, я бы ни за что не пошел сейчас в лес. – А тебя туда никто и не гонит, парень! – Даже если б погнали… Страшно. – Ха, страшно ему! – Ты же знаешь, я вовсе не трус, Заро! Я не боюсь никого… Никого из людей… Но вот те, кто воет в ночи… кто переступает когтистыми лапами, кто высматривает горящими глазами жертву… Это ведь не люди! Оборотни! Господи, спаси и сохрани! – Да ну тебя, Ешка, со своим россказнями. Тьфу-ты, черт – ведь напугал же! – Во! Слушай, слушай – опять воет! Ну, разве это волк? Сидя под телегой, Лешка дотронулся рукой до локтя напарника. И оба, подобрав небольшие котомки, с которыми не расставались всю дорогу, одновременно заскочили в возы, под рогожки. Секундное дело. Оказавшись в полной темноте, юноша принялся ощупывать находившиеся вокруг предметы. Вот это, холодное и большое, несомненно – пушка. Вот, рядом – мокрые мешки. Порох! Неужели – все мокрые? Не может быть, скорей – только те, что лежат сверху. Осторожно, дабы не насторожить часовых, переложил мокрые мешки в сторонку. Муторное дело, особенно, когда в любой момент ожидаешь удара копья в спину! А что? Запросто могут – через рогожку. Сначала, конечно, ударят, а уж потом будут смотреть – кого? Вот, этот мешочек, кажется, посуше… А этот – уже почти и совсем сухой! Интересно, есть ли порох в стволе? Есть! Отлично! Теперь ждать, когда засвиристит кулик. Два раза. Аж там… Все точно рассчитано. Чтоб одновременно… Ну, что же вы не кричите, что же? Ага! Вот оно! Свирлы-свирлы… Потом опять – свирлы-свирлы… Два раза! Пора… Осторожно сняв заплечный мешок, юноша вытащил из него тлеющую веревку – фитиль. Пропитанный оливковым маслом, заранее определенной длины… Выхватив из-за сапога нож, распорол мешок, тот, что посуше. Затем – другой, третий… Уложив фитиль, раздул… Прислушался… Жуткий, леденящий душу вопль раздался вовремя! Уж такая страсть явно была должна отвлечь часовых, хотя б на мгновенье… Лешка быстро выскочил из телеги и метнулся в траву, оставив рогожку откинутой – для доступа воздуха. Успел! Сердце бешено колотилось. Черт побери – успел! А где… Рядом упала тень. Марко. И снова вопль! На этот раз – даже с каким-то сатанинским хохотом. Самим-то страшно стало, хотя и прекрасно знали – кто там кричит. А что уж говорить про часовых?! Вон как затряслись, бедняги. Им бы еще рассказать на ночь, кто такой Влад Дракула… Нет, не этот славный мальчуган, сын местного воеводы, а тот, из фильмов… Из фильмов… Лешка почувствовал слабый толчок в бок. Огляделся… Да, пожалуй, пора! Резкий рывок! Прыжок в папоротники… И яростный бег через кусты! Такой, что в глазах прыгали искры а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди… Вон та самая сосна… Кажется… – А где же наши? Это тихонько спросил Марко. И тут же где-то совсем рядом, как раз за сосною, громко закричал кулик. Ему тотчас же отозвались кряквы. Сразу две – Лешка и Марко. – Ну, наконец-то! – вышли из-за сосны Миклош и Яцек Голый Зад. – Все четко? – Божьею помощью! Отыскали дорогу на Варну? – А чего ее искать. – Яцек улыбнулся. – Вон – та тропа, за отрогом. – Он показал рукою. – Налево – путь в Тырговиште и к воеводскому замку, направо – дорога на Варну. Уж не заблудимся. – А стоит ли вам теперь в Варну? – тихо переспросил Миклош. – Ведь весь товар, насколько я могу судить – у разбойников. И было бы слишком уж безрассудно попытаться его отбить. – Никто и не будет отбивать, – засмеялся приказчик. – Но в Варну мы все-таки пойдем – там наши контрагенты. Привезем во Львов их товар, хотя бы в половину, но заработаем. В иные времена бывало и хуже. – Слава Богу, – улыбнулся Лешка. – А то мне тоже срочно надобно в Варну. Поможешь найти корабль до Константинополя, Яцек? – Конечно. Не столь уж это и трудно. Миклош нервно всмотрелся в темноту: – Ну, где же они? Уж пора бы… – Да, наши давно должны были спуститься, –озабоченно кивнул приказчик и вдруг приложил палец к губам. – Слышите? Там? Идут, кажется… С указанной стороны донеслись чьи-то приглушенные шаги… звяканье… Идут! Но – кто? Приставив ладони ко рту, Яцек прокричал куликом. В ответ закрякали… – Уфф. – Марко обрадованно перевел дух. – Свои! Они вышли из темноты леса – наемники, приказчики, погонщики мулов. Впереди маячила высокая фигура пана Велизара Чашко, рядом с ним шагал Влад. – Ну, наконец-то! – воскликнул Миклош. – Устали уже вас ждать, пан Велизар! Рыцарь, подойдя, усмехнулся: – Пришлось повозиться с дозорными… И все равно, думаю, часть из них скоро будет здесь. Поднимут тревогу. У нас мало времени… и… И почему так тихо? Что, отсырели пушечные припа… И в этот момент грохнуло! Громыхнуло, ударило, разорвалось, вспыхнуло – как сотни грозовых молний! Звук был таким мощным, что у всех заложило уши, и Лешка, как, собственно, и многие, смешно, словно рыба, беззвучно открывал рот. Со стороны вражьего лагеря донеслись крики ужаса и боли! Там полыхало пламя – огромное – в полнеба – и яростно-злое. Словно тысячи демонов вырвались из-под земли, вызванные каким-то ужасным заклинанием, и теперь творили с несчастными людьми все, что хотели! Пахло пороховой гарью и раскаленным металлом… – Славно, славно! – потирал руки пан Велизар. – Им теперь явно не до нас. Где лошади, господин Миклош? – Идемте.Марко пашет. Героический эпос южных славян
Паника, охватившая разбойничий лагерь, имела под собой еще и то основание, что вся бандитская верхушка, включая и самого пресловутого Гацько Лопату, вероятнее всего, погибла сразу же. А не надо было держать порох прямо под своим боком – чревато! Издалека видно было, как в пламени бестолково метались тени. Разбойники – это ж не армия, не боевой отряд. Привыкли грабить, подчиняясь своему лихому и удачливому атаману, и, оставшись без руководства, просто-напросто растерялись, не соображая теперь, что же делать. Это было, конечно, на руку, на руку… Даже сам Велизар Чашко не ожидал, что Лешкина придумка даст столь замечательные плоды. Пока не улеглась суматоха, караванщики без особого труда захватили разбойничьих лошадей. – Ну, парни, – приподнявшись в стременах, гулко захохотал пан Велизар. – Пусть нас осталось мало – но мы победили! Вперед, на Варну! – На Варну! На Варну! – оставшиеся в живых караванщики вовсе и не скрывали радости. Еще бы… Лешка вдруг бросил взгляд на Влада: – А как же парень? – Не беспокойтесь, – выйдя из темноты. Миклош подвел к мальчику лошадь. – Я доставлю молодого господина к отцу! Тем более мне очень хочется заключить с валашским господарем один договор… подряд… Поскачем же, мальчик! Надеюсь, ты знаешь дорогу? – О, да! Влад птицей взлетел в седло, и оба всадника, помахав на прощанье, скрылись за горными кряжами. – Пора и нам, – проводив их взглядом, пан Велизар обернулся, посмотрев на объятый пламенем вражеский лагерь. – В путь, друзья мои. Поторапливайтесь, скоро возможна погоня. Под копытами коней зачавкала грязь. Впереди, над горами, жарко алело…
Глава 12 Август 1441 г. Варна Фарраш-бей
Дождик пройдет над землею — Дождик тебя искупает, Ветер над лесом повеет — Ветер тебя укачает……небо.Турок шел лесом
Небо… Вот так попал! Как говорится – небо в клеточку, друзья – в полосочку. Впрочем, их тут не было вообще никаких, друзей, ни в полосочку, ни в клеточку, разве что иногда высовывалась из норы в стене любопытная крысиная мордочка. Наверное, крысенок хочет покушать? Ну, еще бы – запах-то! Лешка взял с серебряного полноса кусок недоеденного мяса, швырнул к норке. Крысеныш – небольшой, юркий – выскочив из норы, ухватил мясо и проворно потащил обратно. Ну вот, только крыс тут и не хватало… Как там в одном стихотворении? Сижу за решеткой в темнице сырой… Вообще-то нет, здесь, слава Богу, довольно сухо и даже в чем-то уютно. Широкая лавка, свежая солома, отхожее место в углу отгорожено дощатой перегородкой. Запах, правда… Но если не принюхиваться… Интересно, это и в самом деле таможенники? Или какие-нибудь лиходеи? Турки? В Варне их влияние чувствовалось, хотя, насколько понимал юноша, город пока считался самостоятельным. Кто-то из турецких султанов не так давно подарил его византийскому императору… или какому-то другому христианскому владыке, не суть. Главное другое – от Варны до Константинополя было рукой подать. И все так удачно складывалось – от разбойников отбились. Обхитрили, прорвались. В Варне Лешке тоже повезло – как и договаривались, получил от старшего приказчика Яцека расчет. Все честь по чести. Правда и сам Яцек, и пан Велизар Чашко Лешкиному уходу искренне огорчились, но все ж не препятствовали. Чуяли, есть у парня дела в Империи, коль уж так тянет в Константинополь. Старший приказчик выполнил свое обещание – помог отыскать подходящий корабль. «Кентаврос» – так называлось суденышко, принадлежащее оптовому торговцу рыбой. Небольшое, но вместительное, ходкое, оно несло косые латинские паруса на двух своих мачтах и производило благоприятное впечатление царившей на палубе чистотой. Рыбой, правда, пахло повсюду – ну, тут уж ничего не поделаешь. Самое главное, суденышко как раз собиралось отплыть в Константинополь – Лешка с Яцеком явились вовремя. Тут же и сторговались за вполне разумную цену – правда маленькую каморку на корме (каюту) пришлось делить с кормчим, что Лешку ничуть не смущало – долго ли плыть до Константинова града? Меньше суток. Ну, правда, это смотря какой ветер. Юноша едва успел проститься с Яцеком и явившимся его проводить паном Велизаром. Оба пожелали парню удачи, а предводитель наемников даже чуть было не прослезился. Вот уж чего никто не ожидал! – Ну, – обнимая юношу, шумно вздохнул рыцарь. – Если вдруг надоест Константинополь, милости прошу ко мне в отряд. Возьму с радостью! – Спасибо за приглашение, – от души поблагодарил Лешка. – Обязательно буду иметь в виду. Боцман засвистел в свою дудку, по узкой палубе корабля забегали босоногие матросы. Затрепетали, поймав ветер, паруса. Отвалив от пирса, «Кентаврос» покинул бухту и, набирая ход, вышел в открытое море. Скрылся за кормой берег, но в небе над мачтами, крича, все так же кружили чайки. Забросив в каюту пожитки – котомку с лепешками и вяленым мясом, шерстяной плащ на случай холодных ночей да саблю в дорогих ножнах, Лешка уселся на палубе, рядом с корабельным серым котищем. Как звали кота, юноша не знал, что не мешало гладить его за ушами. Котяра жмурился и довольно урчал. Юноша тоже прикрыл глаза и улыбнулся. Скоро! Уже совсем скоро он будет в Константинополе, увидит друзей, обнимет – может быть, обнимет – Ксанфию. Ксанфия… Помнит ли она его? Ведь прошел год с того момента, когда Лешка вынужден был бежать из Константинополя на военную службу. Друзья-то его вспомнят – рыжий предприниматель Владос, с кем бежал из татарского плена, монах Георгий – умнейшая голова, человек честнейший и воспитаннейший. Эти Лешке будут рады – лишь бы с ними самими ничего не случилось. А вот Ксанфия… Златовласая красавица Ксанфия, с глазами, синими, словно глубокое весеннее небо. Ксанфия… Как здорово было, когда… Впрочем, что теперь вспоминать? Грустить только. Не о грустном надобно думать – а о будущей встрече. И о том, что он, Алексей Смирнов Пафлагон, сможет сделать для своих друзей, для любимой – как, как отстоять Константинополь от алчных турок? Хотя, конечно, нельзя сказать, чтоб этот город отнесся к Алексею со всем радушием – пожалуй, так нельзя было сказать. Хотя… Государственная служба помощником тавуллярия – не самое последнее дело в ромейской Империи, если б не донос, так, наверное, и служил бы, уже б до чиновника шестого класса дослужился… Ну, пусть не до шестого, но все-таки… Хотя нет – все ж таки хорошо, что пришлось послужить на дальней пограничной заставе – акритом. Научился стрелять из лука, действовать копьем, алебардой, саблей. Потом пригодилась выучка-то… Ксанфия… Неужели – скоро? Прямо не верится! Кот, которому давно надоели долетающие на палубу соленые брызги, недовольно помахав хвостом, убрался с палубы в трюм. Ловить мышей, надо думать. В ослепительно голубом небе неудержимо сияло солнце. Юноша сидел в тени паруса, свесив ноги с фальшборта. «Кентаврос» ходко бежал по морской глади, разрезая бушпритом пенные сине-зеленые волны. Хорошо!
Хочу плясать я вечно
И вечно петь на лире,
Почтить словами праздник,
Взяв лиру ради песен… —
Когда вино вкушаю,
Заботы в сон впадают,
Тревоги или вздохи
Во мне не возникают.
Юноша непроизвольно вздрогнул, услышав, как лязгнул засов. В камеру заглянули стражники: – Выходите! Вежливые… И то хорошо. Пожав плечами, молодой человек поднялся и, стряхнув солому, направился вслед за стражей. Шли недолго – поднялись по узенькой лесенке, дальше налево – дверь. Остановились. Один из конвоиров постучал: – Привели, эфенди! И, видимо получив ответ, обернулся к Лешке: – Входите! Заинтригованный юноша пригнулся, дабы не удариться о низкую притолочную балку, и, сделав пару шагов, поднял глаза… И застыл, удивленно моргая! Перед ним, за большим массивным столом с золотым чернильным прибором, сидел… собственной персоною господин Миклош Фарма, владелец мельниц и чего там еще! – Здравствуйте, Алексей, – Миклош потер седые виски и радушно кивнул в небольшое креслице. – Присаживайтесь, есть разговор. – Разговор? – усевшись, хмыкнул юноша. – Настолько важный, что ради него стоило гонять галеру? – Именно так, – серьезно кивнул Миклош. – Помните, Алексей, я как-то говорил вам об одном предложении? – Да. Но мне сейчас нужно в Констатинополь! – О, друг мой! – Старый знакомец неожиданно расхохотался. – Вы там очень скоро окажетесь, смею заверить! – Тогда не понимаю, к чему… – Сейчас поймете… Хотите вина? – Миклош, встав, прошелся по кабинету, надо сказать, не очень-то и просторному, и, взяв с подоконника кувшин, лично налил вина в высокий золоченый бокал. – Пейте! – А вы? – Я бы с удовольствием, – несколько смутился владелец мельниц. – Но, знаете ли, фетва действует лишь на время боевых действий, а сейчас… увы… – Фетва? – Лешка, кажется, начал что-то понимать, точнее – кое о чем догадываться. – Ну, обо мне чуть позже. Сначала о вас. Итак, – Миклош снова уселся за стол. – Вы – литвин…да-да, литвин, а вовсе не грек, я навел справки! Дворянин из древнего, но обедневшего рода, искатель удачи, почему-то решивший податься для этой цели в Константинополь. Могу я предположить, почему? Без всяких обид? – Валяйте! – Э… не понял? Юноша махнул рукой: – Предполагайте, чего уж. – Вы наверняка совершили у себя на родине преступление и решили скрыться… О, нет, нет, я вас ни в чем не виню, Алексей, так поступают многие достойные люди. Кто-то добирается до Константинополя, кто-то остается на полпути – в Молдавии, Валахии, Морее или вот здесь, в Варне. Вы пейте, Алексей, пейте – это хорошее вино. – Спасибо. – Итак, я продолжу… Вам нужны статус и деньги – именно за этим вы и отправились в столь далекое путешествие. Именно это я и хочу вам предложить, друг мой! Вы хотите попасть в Константинополь – это как раз то, что мне от вас нужно. Кстати, это город давно уже не тот, что когда-то был. Сначала – крестоносцы, потом итальянские купцы – венецианцы, генуэзцы… Теперь император – вассал султана. А город… город захирел, погряз в убожестве – толпы нищих, красивейшие дворцы, лежащие в развалинах, – на них просто нет денег. Ничего, скоро все будет совсем по-другому – и великий город возродится из пепла! – Можно вопрос? – Допив вино, Лешка поставил бокал на стол и, дождавшись благосклонного кивка, спросил: – Тот мальчишка, Влад, он… – Я доставил его к отцу, валашскому господарю Владу Дракулу. Господарь давно уже наш человек! А уж сейчас, когда я доставил ему сына… Я хочу предложить тебе службу, Алексей! Очень достойную и хорошо оплачиваемую службу, правда, не скрою, опасную – как раз для настоящего авантюриста. Юноша неожиданно расхохотался: – И что вы можете мне предложить, Миклош? Сопровождать возы с мукою? – О! – Миклош скривил губы в улыбке. – Ты хорошо пошутил. А я, старый дурень, забыл представиться… – Так мы вроде знакомы. – Вот именно, что – «вроде»… – Встав, Лешкин знакомец приосанился и, положив руку на эфес усыпанной драгоценными камнями сабли, произнес с хорошо заметной гордостью: – Мое настоящее имя – Фарраш-бей, Фарраш-бей эфенди, доверенное лицо Его величества султана Мурада! Лешка даже не удивился – он чего-то в таком роде и…
Глава 13 Сентябрь 1441 г. Константинополь Танец Зорбы
Очи, доколе впивать вы будете нектар эротов И опьяняться красою хмельной осмелитесь вы?…ждал. И, конечно, согласился. А какая разница? Главное сейчас было – добраться в Константинополь, как раз это и предлагал Ми… Фарраш-бей эфенди. Вот, гад, это ж надо было так притворяться! Артист, великий артист. Впрочем, к Лешке он, кажется, относился вполне искренне. И даже, можно сказать, покровительственно – еще бы, экий благодетель нашелся! Шпионить на него юноша вовсе не собирался, но делал вид, что очень заинтересовался и жалованьем, и обещанным земельным владением – тимаром. – А может быть, великий султан поручит тебе заведовать каким-нибудь делом, – улыбался Фарраш-бей. – Например, управлять каким-нибудь районом Константинополя или командовать городской стражей. – Ха! – Лешка не выдержал, хмыкнул. – Вот уж не думал, что турецкому султану понадобится эпарх! – Ну, не все же воевать, – усмехнулся турок. – Султана Мурада, кстати, не очень-то прельщают ни война, ни власть. История, поэзия, мистика – вот его главные страсти! Он не правитель, а, скорее, – ученый. Хотя… Поистине счастлив народ, имеющий подобного повелителя! Так вот, друг мой, теперь о конкретном деле… Собственно, никакого конкретного задания в общем-то не последовало, а то Лешка уже опасался, что его заставят взорвать императорский дворец или храм Святой Софии. Нет, он просто должен был навестить одного человечка по известному адресу недалеко от гавани Феодосия, и, сказав условную фразу, ожидать его распоряжений. Юноша понимал, что Фарраш-бей, как человек очень неглупый, все же до конца не доверял ему и, естественно, решил подвергнуть проверке. Нечто вроде испытательного срока – ясно, что тот человек, в распоряжение которого должен был поступить Лешка, не был таким уж значительным шпионом. Так, лазутчик средней руки… один из многих. Из многих! Впрочем, это сейчас меньше всего интересовало юношу – всякие там шпионские инструкции и прочее – скорей бы оказаться в городе, отыскать друзей и Ксанфию! А уж потом… Поди, найди в многотысячном городе какого-то там Алексия Пафлагона! Да и не станет искать Фарраш-бей, не того калибра человек Лешка. Скорей бы… Скорей бы в город, а там…Павел Силенциарий
Юркая шебека Хаима Петефси – узкое парусно-гребное судно – по-волчьи рыская носом, перевалила через очередную волну и, обойдя волнолом, юркнула в гавань Феодосия – один из южных портов, наряду с гаванью Юлиана. Но та располагалась у самых дворцов, вблизи церкви Сергия и Вакха, гавань Феодосия была попроще. У причалов в основном колыхались небольшие рыбацкие суденышки, торговых судов было мало, да и те какие-то маломерки по сравнению с огромными марсильянами и скафами, что привычно швартовались в бухте Золотой Рог. Был уже вечер, и нежно-оранжевое солнце, скрываясь за куполами маячившей в отдалении церкви Иоанна Студита, посылало прощальный привет в виде бегущих по синим волнам ласковых золотисто-красных зайчиков. Тяжело дыша, Лешка в нетерпении застыл у бушприта. Ну, вот оно, вот! Палевое небо, мощные зубчатые стены из светло-серого кирпича, колокольный звон. На берегу, рядом с тавернами, две небольшие пальмы, кипарисы, акации… Господи, какое все родное! Вот в этой таверне они частенько сидели с Владосом, а вон там, чуть подальше, ловили рыбу… Господи, неужели?! Не скрывая радости, Лешка прыгнул на берег, едва шебека тихо прижалась бортом к причалу. Хорошо хоть успели до темноты, шататься по улицам ночью – занятие для самоубийцы, слишком много шатается народа разбойного свойства. Но пока вроде бы не сильно стемнело. А до Пятибашенных ворот не так уж и далеко. Именно в той стороне находился дом Георгия, где когда-то вполне даже счастливо проживал и Лешка. Сам Георгий принял монашество в монастыре Святого Архангела Михаила, более известном, как «церковь Хора», а дом – надо сказать, пришедший почти в полное разорение, – предоставил в полное распоряжение друзей – Лешки и Владоса. Ух, и весело ж тогда жили! – Подайте на пропитание безработному актеру! – заблеял позади нищий – противный такой старик. – Пода-айте! Прощелыга ловко ухватил Лешку за край плаща. – Отстань, – разозлился юноша. – Откуда деньги у нищего рыбака? – Ну, хоть сколько-нибудь… Разомлевший от предчувствия счастья, юноша швырнул оборванцу медный обол. Старик попрошайка, счастливо похрюкивая, потрусил к ближайшей таверне, перед входом в которую, прямо на улице, жарили на вертелах рыбу. Тут же, на углях, потрескивали каштаны, запах стоял такой, что у Лешки потекли слюни, а руки уже нащупывали в поясе пару оболов. А и перекусить! Почему бы и нет? Чего шататься по улицам с пустым брюхом? Не заходя внутрь таверны, юноша уселся за один из столиков под балдахином. Этакая быстро заполнявшаяся народом выносная терраса. Тут же подбежал мальчишка-слуга, почтительно поклоняясь, осведомился, чего господину угодно? – Господину угодно каштанов. И жареной рыбы. Да, и вино не забудь! – Осмелюсь спросить насчет рыбы – скумбрию, камбалу, бычков? – Скумбрию, – подумав, решил Лешка. – Да не какую-нибудь, а пожирнее! И каштаны не забудь очистить и хорошенько полить оливковым маслом. – Сделаю все, господин! – Вот тебе пока обол, остальное после. Ловко поймав монетку на лету, служка проворно засунул ее за щеку и, поклонившись, умчался. – У вас не занято, уважаемый господин? Лешка обернулся. Двое. Одеты опрятно и чисто, и, пожалуй что, не дешево. Но, без претензий – без этих западноевропейских заимствований – узких разноцветных чулок, наставных плеч, ярких повязок, бантиков, всего того, что прохиндеи-торговцы гордо именуют бургундской модой. Длинные светлые рубахи с оплечьями, поверх – шерстяные накидки-далматики, белые, с красною полосой. Один – пожилой, усатый, другой помоложе, рыжий, с бородкою. Оба дружелюбно улыбались. Приятные люди… – Пожалуйста, присаживайтесь. – Лешка с готовностью подвинулся. – О, не стесним ли? – Ну что вы… Словно из воздуха материализовался еще один слуга, не тот, что до того подбегал к юноше. Посетители тоже заказали жареной рыбы с каштанами – это тут все заказывали, еще бы – ведь здесь же, под боком, все и жарилось. Наконец с подносом в руках прибежал мальчишка-слуга, положил на стол перед юношей круглую пресную лепешку с каштанами и рыбой. Поставив рядом кувшин, налил в глиняную кружку вина: – Нового урожая! – Наверное, кислое? – нарочно скривился Лешка. Мальчишка замахал руками: – Ну что вы! Вот попробуйте! Лешка тут же отпил… и блаженно зажмурился. Потом прищелкнул языком и обернулся к соседям: – Вкусное вино. Рекомендую. – Да мы его уже заказали. – Оба улыбнулись. – Вас как зовут, молодой человек? Лешка назвался. – Я – Филимон, – представился вислоусый. Рыжий погладил бороду и улыбнулся: – А я – Феодор. Тут как раз принесли и им. Вислоусый поднял кубок: – Ну, за знакомство! Выпили, закусили, пошла беседа. Сначала поговорили о погоде – дескать, портится, потом о нравах – того они, нравы, не очень! некоторые девицы так и вообще… Потом обсудили достоинства принесенного вина. Феодор даже продекламировал:
Я виночерпию друг вернейший, сосуд для излишков:
Я собираю в себя Вакха избыточный сок!
– Зорба! Зорба! – между тем закричали посетители. – А ну, покажи свое искусство! Усевшиеся у дверей музыканты тронули цимбалы и бубны. Ритмично зарокотала музыка… Лешка даже вздрогнул – до чего неожиданно появилась танцовщица! Просто, можно сказать, возникла из ничего. Вот только что на освобожденной от столов площадке ничего не было, и вдруг… – Бам-бам-бам! – ударили бубны. Рванулась, полетела в пыль сброшенная с плеч шаль. И тонкие смуглые руки, грациозно покачиваясь, взвились над головою танцовщицы – черноокой девы с длинными темно-рыжими волосами. Снова ударили бубны… руки девушки дернулись, застыли… и снова, покачиваясь, поплыли, словно два лебедя. Звенели цимбалы, тонкострунная цитра томительно выводила мелодию, терпкую, словно молодое вино.
Уходи, уходи, бывший возлюбленный! —
Уходи, чтобы никогда не прийти.
Даже в мечтах, даже в мыслях,
Даже в сладостных прежних воспоминаньях…
Уходи, уходи! —
О, где же ты, златокудрый рыцарь?
Может, сгинул ты на Косовом поле?
Может, кости твои лежат у Никеи?
Их ласкает лишь ветер…
Да песнь одинокой девы…
О, восстань же, восстань, смелый рыцарь!
Подари же любовь своей деве!
Идти долго не пришлось – вслед за мальчишкой Алексей юркнул в темноту и, обойдя таверну сзади, прошел сквозь открывшуюся в каменной ограде дверцу, маленькую, обитую ярко начищенными медными полосами, блестевшими в свете луны и звезд. – Сюда, господин, – негромко позвал провожатый. – Во-он по той лестнице! Едва угадываемая в полутьме приставная лестницу вела на крытую галерею. Взобравшись, Лешка резко обернулся, почувствовав позади какое-то легкое движение. Ага – это провожатый парнишка убрал лестницу. Ну, и черт с ним! В крайнем случае, всегда можно спрыгнуть… – Ты здесь, мой юный почитатель? – неожиданно спросили из темноты. – Здесь, – повернувшись, негромко отозвался юноша. – Так что же ты там стоишь? Заходи! – Я бы и рад. Но – куда? В ответ лишь засмеялись. Лешка вдруг ощутил прикосновение – кто-то взял его за руку. – Идем! – послышался жаркий шепот. Узкая дверь… Еле угадывалась, один бы Лешка нипочем ее не нашел… Широкое, устланное шелковым покрывалом ложе, распахнутое в звезды окно, зеленоватое пламя светильника… – Сейчас… – Девушка – да, это была Зорба! – обернулась. – Я закрою ставни. – Позвольте помочь! – О, не стоит! Танцовщица была в полупрозрачной тунике из тонкого светло-голубого шелка, затканного изысканной золотой нитью. Кроме туники, похоже, на ней ничего больше не было… Ну, а что еще могло быть? Белья здесь еще не носили… – Ну, вот и все… – без всяких предисловий, Зорба обняла юношу за шею и жадно поцеловала в губы. А затем, отпрянув, сбросила тунику… Не в силах с собой совладать – а, собственно, он за тем и пришел – Лешка стиснул, прижал к себе тонкое, жаждущее любви тело и принялся покрывать поцелуями шею и грудь… – О… – Танцовщица томно закатила глаза, нежные руки ее проникли под одежду юноши… Миг… и оба, обнаженные, уже лежали на ложе. Ложе любви… Закусив губу, танцовщица сладострастно стонала… А затем, не давая любовнику ни секунды покоя, перевернула его на спину… – О… – теперь уже застонал Лешка. – Что ты со мной делаешь, Зорба? Девушка засмеялась, наклонилась, коснувшись груди юноши трепетными твердыми сосками, и, поцеловав, прошептала: – Я хочу тебя, златокудрый рыцарь… И – я всегда привыкла добиваться того, чего хочу! Ты, надеюсь, не против? – О, нет! – Тогда лучше не надейся сегодня заснуть! Они любили друг друга всю ночь, почти без перерыва, и Лешка был просто поражен необузданной страстью танцовщицы, ее пластикой и неистощимою любовною выдумкой. Приятно поражен, надо думать… Юноша все же уснул, уже под утро, когда первые лучи солнца окрасили золотисто-алым крыши соседних домов. Ах, как славно было лежать на мягком ложе, обнимая черноокую красавицу Зорбу – девушку необузданно страсти. – Вот теперь – спи… – Танцовщица улыбнулась. – Нет… сначала выпей вина… Встав, она наполнила из кувшина высокий стеклянный кубок. Поднесла к губам: – Пей… Лешка выпил, чувствуя, как смеживает веки тяжело навалившийся сон… – А теперь спи… Спи, златокудрый рыцарь…
М-м… Что же так твердо-то? Он что, во сне упал с ложа на пол? Что ж Зорба-то не удержала? А, она, верно, куда-то ушла… Черт… солома какая-то кругом. Откуда здесь солома? И солнце так светит из распахнутой настежь двери… О! Кто-то подошел… Зорба! Нет, не Зорба… Чьи-то грубые сапоги… О, как трещит голова! Прямо раскалывается… Сапоги остановились прямо перед лежащим юношей. Немного постояли, а потом, с размаху, ка-ак пнули под ребра! И еще раз! И еще! – У-й, Господи-и-и… Больно-о-но… – Что, очухался, гнида белобрысая? Получай! Следующий сапог прилетел прямо в…
Глава 14 Сентябрь 1441 г. Константинополь Тяжкое похмелье
Безмерно пить вино есть опьянение, а пьянство – опьянения последствие, похмелье же – гордыня опьянения.…лицо. Лешка застонал – что ж вы так бьете-то, Господи? – Оставь его, Кардис, – в камеру вошел еще кто-то, по всей видимости, начальник того, кто бил. Уселся на принесенный стражником табурет, распорядился. – Усадите его! Окровавленного юношу подняли с земляного пола и посадили на лавку, прислонив спиной к стене. Из разбитого носа капала на колени кровь. По знаку старшего, стражник протянул узнику пропитанную холодной водой тряпку. Лешка приложил ее к носу и наконец-то поднял глаза… Перед ним, ухмыляясь, сидел… вислоусый Филимон – вчерашний знакомец! Второй собутыльник, рыжий Феодор, глумливо ухмылялся в углу. Он, верно, и бил! – Ну? – Филимон пристально посмотрел Лешке в глаза. – Когда и где ты должен встретиться с Константином Харголом? – С ке-ем? – от удивления Лешка чуть было не поперхнулся кровью. – С Конст… А кто это вообще такой? – А это я у тебя спросить хочу! – презрительно хохотнул Филимон… или как там его звали по-настоящему? – Тебе лучше знать – ты же турецкий лазутчик, не мы. Стоявший поодаль Феодор засмеялся. Турецкий лазутчик! Так вот оно что! Ну, если подходить формально – так оно на самом-то деле и было. Но как узнали?! – Что ты передал Леонидасу Щуке? Отвечай! – Какому Леонидасу Щуке? – Не притворяйся, что не знаешь! Старик нищий. Ты ведь первым делом подошел к нему… А мы давно за ним наблюдаем! Нищий старик… Да-а, бывают в жизни совпадения! Не знаешь теперь, как и выкрутиться… Рассказать что ли все, пока не переломали кости? А что он знает-то? Один адрес да пароль. Даже человека, к которому шел, не знает. Впрочем, Лешка и не собирался к нему идти – других дел, что ли, нету? Филимон между тем мигнул рыжему – и юноша понял, что его сейчас будут бить. И весьма жестоко. – Эй-эй, стойте! – громко закричал узник. – Мы намерены разговаривать или драться? – Разговаривать? – Филимон довольно подергал усы. – Вот так-то лучше будет! – Вообще, сейчас я устал и хочу отдохнуть, – нагло заявил Лешка. – А то еще забуду что-нибудь для вас важное. И поесть бы не мешало! Чего-нибудь вкусненького. – Во, наглец! – хлопнув ресницами, прокомментировал рыжий. – Вкусненького ему! А плеткой по спине не хочешь? – Помолчи, – тут же одернул его Филимон. – И пойди, распорядись насчет обеда. – Да, мне бы еще кровь унять, – напомнил Лешка. – И принеси воду с вином. Отлично! Наклонив лицо, Алексей поспешно спрятал торжествующую улыбку. Вино и еда – это куда лучше ударов сапогами в лицо! Первый раунд, считай, выигран. И можно не спеша, с толком, подумать о втором и о третьем. – Вообще, я бы хотел изложить все письменно, не торопясь, чтоб не путались мысли. – Хорошо. – Следователь согласно кивнул. – Тебе принесут гусиное перо и бумагу с чернильницей. – И белый речной песок! Присыпать написанное. – Почему обязательно белый? – удивился Филимон. Лешка пожал плечами: – Не знаю. Привык как-то… И в самом деле, привык – год назад трудился помощником тавуллярия (сиречь – младшим письмоводителем) в одном из государственных имперских ведомств – секрете богоугодных заведений. Рыжий Феодор принес на большом серебряном блюде еду – печеную рыбу с оливками, небольшой глиняный кувшинчик с вином и кружку, после чего отправился за письменными принадлежностями. – Ешь, отдыхай, – встав, милостиво кивнул следователь. – Только помни, времени у тебя – до завтрашнего утра. Постарайся изложить все понятно и связно. – А что вас больше интересует? Кроме этого, как его… ммм… Константина? – Все! Абсолютно все, мой милый… И, смею тебя заверить… – Попрошу мне не «тыкать»! – Юноша гордо вскинул голову. – Я – турецкий дворянин, владелец тимара! И лично вхож к импер… тьфу… к султану… ммм… Как звали султана, Лешка забыл, а потому и не стал больше продолжать. Только попросил еще принести стол – чтобы удобнее было писать. – Ну вот, стол еще ему тащи, – заворчал рыжий, но тут же осекся под быстрым взглядом Филимона. Осекся и поспешно вышел, по всей видимости – застолом. – Что ж, – прощаясь, ухмыльнулся следователь. – Желаю хорошо потрудиться. Смею напомнить, от этого зависит ваша жизнь, господин… владелец тимара. Феодор, пыхтя, внес стол и с грохотом поставил его у стены. – Вот и славно! – Почесав затылок, Лешка задумался – чего бы еще такого потребовать? Так и не успел придумать – оба его знакомца поспешно вышли. Лязгнула засовом дверь – крепкая, дубовая, такую не выбьешь. Юноша с любопытством осмотрелся вокруг. Стены камеры – небольшой, площадью примерно три на четыре метра – были сложены из тесаного серого камня. Высоко, под самым потолком – решетчатое оконце, сквозь которое в узилище проникал яркий утренний свет. Кроме принесенного Феодором стола, из мебели в камере имелась только узкая лавка, намертво приделанная к стене. Отхожего места не было – значит, будут выводить на оправку… Что ж, надобно что-то придумать… Написать всего побольше, чтоб заколебались проверять! Итак, Константин… Как, блин, его? А, не вспомнить… Ладно, напишем что-нибудь… Гусиное перо шустро побежало по бумаге, оставляя после себя ровные ряды букв. Фантазия узника работала бурно – исписав один листок, он потянулся ко второму, а затем – и к третьему… пятому… восьмому…Григорий Назианзин
Пришедший утром, сразу после оправки, следователь Филимон и не скрывал своего удовольствия. Присев на край стола, тут же принялся читать, время от времени удивленно округляя глаза и кое-что уточняя. – Вот тут вы пишете – «Константин справедливо считается неуловимым и пользуется абсолютным доверием султана». Кто вам сказал о доверии? Сам султан? – Нет. – Лешка покачал головою. – Его первый визирь. Ну, тот, что курирует всех лазутчиков. – А! Я давно догадывался, что у турок есть подобная должность, – довольно осклабился Филимон. – Со мною, правда, многие не соглашались – и вот, все подтвердилось. Он снова с жадностью погрузился в чтение. – Тарья… Харко… Томас… Странные какие-то имена у ваших агентов! – Это клички. – Я так и подумал… А вот здесь… Юкка Неваляйнен – ударник… Что еще за ударник? – По праздникам бьет в барабаны на Амастридском форуме. – А… ну, тогда мы его скоро поймаем! С вашей помощью, господин… Я ведь так и не знаю вашего имени? – Меня зовут… Таркан-бей. Можете для благозвучия прибавлять – эфенди. – Господи! Так вы и в самом деле не из простых? Лешка ухмыльнулся и приосанился: – Второй день вам это втолковываю, уважаемый господин Филимон! Или… это не ваше имя? – Да нет, меня и в самом деле так зовут – Филимон Гротас. – Ох! – Юноша потрогал распухший нос. – Что ж вы меня так избили, господин Филимон? – Это не я. – Следователь замахал руками. – Не вы, так ваши люди. – Не в меру переусердствовали… Не поверю, что и у вас такого не бывает! – Бывает, – согласно кивнул Лешка. – От усердия такого наворотят – год потом расхлебываешь. Услужливый дурак хуже врага! – Это вы верно заметили, уважаемый Таракан-бей. Лешка засмеялся: ну, надо же, обозвал – Таракан! Впрочем, черт с ним… – У вас очень большой список, – похвалил Филимон. – Каждого упомянутого придется тщательно проверять. – Проверяйте. – Лешка равнодушно пожал плечами. – На то вы и следователь! – Проверим… – Господин Гротас поднялся. – Желаю хорошо отдохнуть… Я загляну вечером. Может быть, в шахматишки сыграем? – Лучше бы в домино, – усмехнулся узник. Впрочем, следователь его уже не слышал – ушел, довольно потирая руки. Не успели его шаги затихнуть, как снова лязгнул засов – пришел рыжий Феодор, принес еду. Поставил на стол с поклоном: – Кушайте, уважаемый эфенди! И это… прошу прощения за всех нас. – Ничего-ничего, – покровительственно улыбнулся Лешка. – Бывает… Присаживайтесь, хлебнем вина. – Я бы с удовольствием. – Феодор воровато оглянулся на дверь и понизил голос: – Да опасаюсь тюремщиков. Мало ли – не так поймут. – А… так вы не тюремщик! – Нет… Просто мы с господином Гротасом работаем с вами. – Ясно. – Узник кивнул. – С Филимоном, значит… Он неплохой человек, этот Филимон Гротас, только… мне почему-то кажется – не особо счастливый. – Будешь тут счастливым, когда три дочки на выданье. А жалованье-то наше, увы… – Тут Феодор осекся и замолчал. – Знаю, знаю, каково ваше жалованье, – презрительно махнул юноша. – Тоже мне – тайна! «Значит, с приданым у господина следователя негусто, – пробормотал он, когда Феодор вышел. – Угу…» Подкрепившись и выпив вина, разлегся на ложе. На распухших от вчерашних ударов губах юноши играла улыбка – он представлял, каково сейчас приходится Филимону – по сути, мелкой чиновной сошке. Еще бы – в числе вымышленных шпионских имен Лешка указал и вполне реальные – нет, не шпионские, а принадлежащие вполне реальным людям – весьма и весьма влиятельным. Никифор Макрит и Герасим Барлак – старые недруги из числа золотой молодежи – те, что таскались за Ксанфией. Кроме них в список угодил и некий Скидар Камилос, попечитель детского приюта Олинф, поставщик мальчиков для утех богатых извращенцев, так и оставшийся без наказания во время деятельности Лешки на посту младшего тавуллярия. Ну, пусть теперь попрыгает… Хотя… Не так-то легко будет его зацепить – покровители имеются знатные.
Филимон явился вечером, как и обещал. Шедший за ним надсмотрщик тащил шахматы и светильник. – Ну и дел вы нам задали на сегодня, уважаемый Таракан-бей, – расставляя фигуры, покачал головой следователь. – Почти никого из ваших людей мы не нашли… Лешка ухмыльнулся: – А что же вы думали? Они будут сидеть и вас дожидаться? Наверняка старик Леонидас уже всех предупредил. Вы ж его упустили? – Увы, – развел руками господин Гротас. – Не хватает, знаете ли, работников, да и те, что есть… Знаете, эфенди, мне иногда хочется, чтоб их и не было! – Ну, кто же будет работать на таком жалованье? – Ваш ход, эфенди! Лешка играл рассеянно, к вящему удовольствию партнера, теряя фигуру за фигурой. Уж, конечно, вовсе не шахматы его сейчас беспокоили. Шпионы… Точнее сказать – псевдошпионы. Из всех вымышленных имен, имелись три настоящие – и вот тут-то люди Филимона Гротаса должны были побегать. Юноше не терпелось узнать хоть что-нибудь о своих врагах – Никифоре и Герасиме – однако он ничем не выдал своего нетерпения… Кроме как некоторой рассеянностью, вполне объяснимой. Вообще-то, следователь производил впечатление вполне словоохотливого человека. Неужели не расскажет? Нет, должен, должен… – Вам шах! – потерев руки, радостно сообщил Филимон. – Ну, надо же! – Лешка почесал затылок, двигая слона под удар вражеского коня. – И – мат! – засмеялся следователь. – Партия! Еще одну? – Уж, конечно. – Теперь ваша очередь играть черными. Узник проиграл и эту партию, и следующую, а четвертую каким-то чудом свел вничью. И все ждал, ждал, время от времени, бросая настороженные взгляды на следователя. – Указанные вами люди… – деланно зевнув, наконец заметил тот. – Никифор Макрит и Герасим… э-э-э… – Барлак, – быстро подсказал Лешка. – Надеюсь, вы их отыскали? – Отыскали, – Филимон подергал левый ус. – И этих двоих, и Скидара Камилоса, попечителя приюта Олинф. Смею сказать, все трое – весьма подозрительные типы. И как это они не попались нам на заметку раньше? Наглые, как африканские носороги, – с турками встречаются почти открыто, никого не боясь и не стесняясь! Передают сведения… Никифору с Герасимом есть, что передавать. Один служит в отряде эпарха, другой – вхож в императорский дворец и по роду своей деятельности курирует строительство и ремонт укреплений! Эти люди – хорошие помощники для султана. Что же касается третьего, м-м… – Господина Камилоса. – Да, Камилоса… Ума не приложу – какие такие важные сведения может передавать попечитель приюта? – Он предоставляет мальчиков для… гм… определенных услуг, – негромко пояснил Алексей. – И эти мальчики – а через них и Камилос – вхожи в такие двери… что даже язык не поворачивается сказать! – Ах, вот оно что! – Следователь расхохотался. – Признаться, эфенди, я и сам что-то подобное думал. Но еще ничего не прорабатывал – не было времени. Ничего! – Встав, он прошелся по камере – пять шагов туда, пять – обратно – не разгуляешься. Потом вдруг резко уселся, схватил шахматы: – Смотрите, эфенди! – Филимон поставил в центр шахматной доски пару черных фигур – слона и коня. – Слон – это… – Никифор Макрит, – тут же продолжил юноша. – А конь, соответственно – Герасим. Он похитрее и никогда не действует прямо. Следователь одобрительно кивнул: – Вы умный человек, эфенди! Вот это… – Он поставил рядом с фигурами пешку: – Старик Леонидас Щука. Профессиональный нищий, используется в основном в качестве курьера – он частенько мелькал в поле моего зрения. До поры до времени мы его не трогали, надеясь на более крупную рыбу… И вот она, эта рыба! Передо мной. – Ваш покорный слуга! – осклабился Лешка. – Неплохо сработали, браво! – Браво?! – Следователь насторожился. – А, вы намекаете на связь с генуэзцами, уважаемый господин Таракан-бей! Как видите, это для нас не тайна! – Вы хороший специалист, господин Гротас. – Рад слышать это от такого человека, как вы! – Филимон вдруг замолк и с хитрым прищуром взглянул в глаза собеседнику. – Можно один вопрос, эфенди? – Вы здесь хозяин! – Почему? – Голос следователя вдруг стал серьезным и даже несколько угрожающим: – Почему вы так легко согласились работать с нами? Ведь турки гораздо сильнее, а наш император Иоанн – вассал султана. Смысл? Убоялись боли? Не поверю. Тогда почему? – Видите ли, я вовсе не турок, – задумчиво ответил юноша. – И я – православный. – Православный?! – Да, конечно. Что вас так удивляет? – Понимаю… – медленно протянул Филимон. – Султан вас чем-то обидел, и вы решили… Что ж, это только на руку! Вы нам очень помогли, эфенди. Вот еще бы рассказали хоть что-нибудь про Константина Харгола. – Это – крайне загадочная фигура… Никто из моих людей его никогда не видел. И я знаю о нем крайне мало. Ничего конкретного, кроме того, что господин Харгол – очень умный влиятельный человек. – Хорошо… – Следователь вздохнул. – Тогда хоть подскажите, какой фигурой мне его обозначить? Ферзь? Или, может быть, ладья? Кажется, он связан с императорским флотом? – Связан, – нахально кивнул Лешка. – И все же, я думаю – ферзь! Филимон улыбнулся и снова подергал себя за ус: – Я тоже так полагаю. Рад, что наши мысли сошлись. Теперь о Скидаре Камилосе. Пешка? О, нет… Еще один слон? – Скорее, конь. Троянский – делает своеобразные подарки нужным людям, и… – Подарки – вы имеете в виду мальчиков… О, да! Это, скорее, конь. И, как вы сказали, – троянский. Как говорили в прежние времена римляне, «Тимео Данаос эт дона ферентес». Боюсь данайцев, дары приносящих! Интересно… – Филимон вдруг задумался. – А есть ли у них король? Или, может быть, королева? Глаза следователя горели таким азартным огнем, что Лешка не решился «завербовать» его путем обещаний несметного количества денег, как планировал еще утром. Теперь юноша хорошо видел, что Филимон Гротас вряд ли пойдет на предательство. При всем при том, что жалованье у него крайне низкое, что на шее три дочки-бесприданницы, что… В общем, проблем много, и они, наверное, решились бы, перейди следователь на сторону турок… Нет, этот не перейдет. Точно! Фанат своего дела. Работу свою очень любит… наверное, любит и Родину. Честный и умный служака – такие тоже случаются. Умный… Как же он сразу не раскусил Лешку? Или – еще не пришло время? И кажется, наугад названные люди оказались… кем оказались. Никифор Макрит – турецкий шпион? Герасим? Скидар Камилос? А может, это все кажется следователю? Или он просто-напросто стремится повесить обвинение на случайных людей, скажем, в карьерных целях? Стоп… Как это – на случайных? Ведь их назвал Лешка, сиречь – важный турецкий шпион. – Завтра тщательно проверю «троянского коня» Камилоса, – прощаясь, усмехнулся следователь. – Не простое это будет дело, но… весьма, весьма интересное! Спокойной ночи, эфенди. Оставляю при вас перо и бумагу – может быть, еще что-нибудь вспомните? – Попытаюсь… – пожелав Филимону спокойной ночи, юноша завалился на ложе – думать. «Завербовать» следователя и под это дело выбраться из узилища, похоже, не выйдет. Филимон Гротас – профессионал, преданный своему делу. Этот не предаст из-за каких-то там денег. Не предаст… Этот… А другие? Тот же рыжий, Феодор? Что-то давненько не заходил… И он сильно недоволен оплатой своего труда, это явственно сквозило во время краткой беседы. Феодор… Звякнул засов. Лешка привстал на ложе. И поспешно спрятал улыбку, увидав собственные материализовавшиеся мысли. В камеру, со стопкой бумаг под мышкой, вошел Феодор. Улыбнулся, положив бумаги на стол: – Начальник сказал – отнести. Вернее, я сам вызвался. – Вы здесь тюремщиком, Феодор? – Что вы, господин! Это ведь никакая не тюрьма. Так просто – покои для важных задержанных птиц при нашем ведомстве. – Ага, я, значит, важная птица! – А как же?! Юноша опустил глаза: – Осмелюсь спросить, много ли вы получили за мою поимку? – Много? – Феодор невесело усмехнулся. – По правде сказать, пока еще ничего не получили. И получим ли – неизвестно. Филимону-то все равно… уж не знаю, на что он и живет? Дочки прядут, верно… – У вас тоже семья? – Четверо! – Феодор с гордостью выпятил грудь. – Две дочки и два сына – мал-мала меньше. Каждого – обуй, одень, накорми… – Он вдруг погрустнел. – А на что, спрашивается? – Ну… вы служите в таком… э-э-э… месте… – осторожно начал Лешка. – Где, при желании… – На что вы намекаете, господин?! – оскорбился тюремщик. Оскорбился насквозь фальшиво, так, что это было заметно. – На то, – юноша мягко улыбнулся, – о чем вы подумали. И подумали вполне здраво. Взгляните только, что делается вокруг? Чиновники берут взятки, казна пуста, дороги разваливаются, да что там дороги – прекраснейшие дворцы – в запустении и превращены в уборные! Кое-как наскребают лишь на Святую Софию. Кое-как! С чего ж вы хотите, чтобы платили вам? А пройдитесь-ка ближе к вечеру по Амастридскому форуму! Что вы там увидите? Золотую молодежь – богатых бездельников, сынков важных государственных шишек, одна фибула тянет больше, чем все ваше полугодовое жалованье? Откуда у них деньги? Это ваши деньги, Феодор! Ваши, и таких же, как вы. Просто их присвоили себе алчные чиновники. В казне нет денег? Конечно – нет. А откуда им там быть? Вон они, ваши деньги, в лаковых колясках молодых богачей, в их балах и праздниках, в оргиях с проститутками, во всем этом пире во время чумы! И вот это все вы защищаете, Феодор? Не поверю – вы же умный человек. Лешку несло – он высказывал сейчас все то, что накипело, о чем наслушался от солдат в дальнем гарнизоне, что говорили на улицах… – Постойте. – Видя, как Феодор несмело пытается перебить, юноша махнул рукой. – Выслушайте, я еще не все сказал… Вы считаете, что бедно живете? А вы спросили, как живут – вернее, жили – каппадокийские парики? крестьяне-воидаты из Фессалоники? Зевгараты из окрестностей Адрианополя? Вам сказать, сколько они платили? И сколько платят теперь султану? Уверяю вас, намного, намного меньше… Что Константинополь? Осколок некогда великой но теперь, увы, обреченной империи, у которой нет денег даже на ремонт улиц. Хороша империя – один город… Турки захватят его рано или поздно. Что будете делать тогда? Впрочем, у вас и сейчас жизнь не слаще… А ведь вы, Феодор, могли бы… Не ради себя, ради ваших детей… – Я… – Тюремщик оглянулся на дверь. – Ну, ну! – подзадорил Лешка. – Я за тем и пришел, – наконец, прошептал Феодор, ударив по столу…
Глава 15 Сентябрь—октябрь 1441 г. Константинополь Лавочник
Раз у тебя на столе фаршированный был поросенок, Острый, дерущий гортань, фигами Кипра набит. Сам я теперь фаршированный: можешь меня ты зарезать……кулаком.Паллад
Феодор оказался человеком хитрым, себе на уме. Хотя, как уже позже догадался Лешка, план побега важного узника был у тюремщика наготове, однако он не спешил претворять его в жизнь, действуя по известному принципу – «утром деньги, вечером стулья». Деньги. Феодору нужны были деньги! А где их взять? Лешка лишь мог важно надувать щеки да обещать, ссылаясь на какие-то туманные «милости султана». Нужно было как можно скорее вбить в голову тюремщика одну мысль – если узник томится за решеткой – откуда тогда возьмутся деньги? – Ты встретишься со своими людьми под моим присмотром, – настаивал Феодор, они как-то быстро стали с Лешкой на «ты». – Хорошо, – устало соглашался «шпион». – Только имей в виду – потом я в узилище не вернусь. – А это уж мои проблемы, – почесав рыжую бороду, хохотнул тюремщик. Филимон Гротас узника пока не навещал, видать, был чрезвычайно занят, даже Феодор как-то с неприкрытым уважением обмолвился, что «старая лиса роет носом землю и скоро чего-то нароет». – Ну и пусть себе роет, – ухмыльнулся в ответ Лешка. – Нам то на руку. Ты сможешь вывести меня из камеры завтра с утра? – Завтра… А деньги когда? – Завтра и деньги, – клятвенно заверил юноша. – Ну, или чуть позже. Как свяжусь со своими. Феодор промычал что-то недовольное и, скривившись, махнул рукой – завтра так завтра. И в самом деле, выжидать было слишком опасно – Филимон мог что-то заподозрить, или вдруг да нагрянула бы какая-нибудь проверка, или… в общем, любое изменение сложившейся ситуации было бы очень опасно. Надо, надо решать как можно скорее. Не подвел бы Феодор. Тюремщик не подвел, явился с утра, едва забрезжило. – Одевайся! – Он сунул узнику коричневый шерстяной плащ. – Да не вздумай бежать – стражники, естественно, не знают, что мы с тобой в сговоре. Стражников – в серебристых панцирях и кольчугах – оказалось четверо, все, как на подбор, дюжие молодцы при палашах и с короткими копьями. У одного за плечами висел арбалет. Да уж, что и говорить – все по серьезному. – Филимон выделил людей, – пояснил Феодор. – Сказал, что, может быть, и сам к нам вскоре присоединится, если успеет… Лишь бы не успел! Придет – ничего не делаем, отложим на следующий раз. – Понял, не дурак, – усаживаясь на облучок длинной телеги, юноша кивнул и поморщил нос. Телега была затянута рогожей, из-под которой весьма специфически пахло… нет, не гнилью, а… застоявшейся кровью, что ли… – Что у тебя там? – Лешка кивнул на рогожу. Полностью проигнорировав вопрос, Феодор взял в руки вожжи: – Н-но! Телега неспешно покатила по узенькой, мощенной булыжником улице, застроенной высокими доходными домами. Позади загрохотала стража. «Доходные дома… – думал Лешка, – значит – окраина». Он оглянулся, бросив быстрый взгляд на покинутое узилище. Обычное здание, трехэтажное, вытянутое, с крытой красной черепицей крышей. Простое, но не без претензий – портик с мраморными колоннами и статуями. Ага… значит, вот оно как выглядит – сыскное ведомство! Или – лучше назвать – контрразведка? Впрочем, кто его знает, как это все здесь именовалось, наверняка что-то типа «секрет государственной службы имени святого Георгий Победоносца». Во главе секрета, конечно, стоит какой-нибудь важный чиновник – протокуратор или доместик, а то – и сам городской голова – эпарх. Впрочем, нет, эпарх – вряд ли. – Куда мы едем? – покрутив головой, осведомился Лешка. – Никуда. – Феодор усмехнулся и сплюнул. – Отъезжаем подальше от секрета. Тут одна дорога. Говори, куда заворачивать. – К Феодосийской гавани, – вспомнил шпионскую «явку» юноша. – Улица Банщиков у площади Быка. – Улица Банщиков? – переспросив, возница довольно ухмыльнулся. – Хорошее место – развалины одни кругом да кусты. Только не вздумай улизнуть раньше времени! Помни, мои стражники… – Не вздумаю, – раздраженно бросил Лешка. – И предупреждение твое – помню. Вообще-то, ты мне понадобишься не меньше, чем сейчас я – тебе. Мы ведь оба рассчитываем на долгосрочное взаимовыгодное сотрудничество, так? Тюремщик не ответил, лишь, натянув вожжи, свернул в какую-то подворотню. Развалины какого-то дворца, заросли акации и вербы, резкий противный запах – как видно, развалины использовались в качестве общественной уборной. Да-а… Великий город… – Вон она, улица Банщиков, – останавливая повозку, Феодор кивнул вперед, где, за деревьями, тянулись небольшие двухэтажные дома с лавками. – А вон, – он показал рукой, – баня. Баня была так себе – убогонькая, с облупившимся фасадом и выщербленной от множества ног лестницей, помнившей, еще, вероятно, времена императора Юстиниана. Несмотря на ранний час, у входа уже толпился народ, все больше совсем уж бедно одетые люди, большинство полуголые, в рубищах. Некоторые ругались, потрясая посохами. На что нищему посох? Хотя, с другой стороны – очень удобная в потасовке вещь. Лешка прислушался: недовольные крики становились все громче. – Нет воды? – забравшись на постамент опрокинутой статуи, гневно вопрошал какой-то нервный всклокоченный тип. – А куда же он делась? Дожили! В цистерне Феодосия нет воды! А может она есть, да не про нашу честь? Народишко волновался, полностью поддерживая оратора. Впрочем, особо смотреть на желающих помыться у юноши не было, как не было и времени. Миновав баню, тюремщик остановил телегу на углу улицы у старого платана и обернулся: – Долго еще? – Кажется, вон тот дом. – Лешка кивнул на скобяную лавку, за настежь распахнутыми дверями которой виднелся немудреный товар – хозяйственные ножи, гвозди, петли, подковы – и сам хозяин, толстенький крючконосый мужчина с обширной лысиной. – Ждите напротив бани, – обернувшись к стражникам, распорядился Феодор. – Да смотрите не высовывайтесь – спугнете. Воины послушно кивнули и, повернувшись, зашагали к бане, где и расположились прямо под вербами. – Идем. – Вздохнув, юноша решительно соскочил с повозки. – Обожди, еще не все… – загадочно ухмыльнулся тюремщик. Лешка, конечно, удивился, но не показал виду. Интересно, что там еще задумал этот скользкий тип? А у бани между тем постепенно собиралась довольно внушительная для столь тихого местечка толпа. Народишко глухо роптал – значит, воду так и не дали. Ай-ай-ай, плохо дело, вполне может закончиться разгромом бани, а заодно – и ближайшей цистерны или акведука. Между тем Феодор, дождавшись, когда охранники скрылись, оглянулся по сторонам и жестом подозвал к себе какого-то проходившего мимо оборванца: – Эй, парень, заработать хочешь? – Кто ж не хочет? – оборванец – кудрявый чумазый парень лет пятнадцати – заинтересованно подошел ближе и поинтересовался – что надобно делать. – Всего-то навсего перегнать эту телегу во-он за те развалины. – Феодор показал рукой. – Только ехать не по улице Банщиков, а в обход… – Понял! – Оборванец с удовольствием вскочил на облучок и принял протянутые тюремщиком вожжи. – Вот тебе аспра. – Феодор кинул в подставленную ладонь мелкую монетку. – Жди. Получишь еще две. – Вах, вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь! – пряча монету, счастливо расхохотался оборванец. – Так я поехал? – Поезжай. Тронув телегу, парень обернулся: – А долго ждать-то? – Сколько понадобится. – Тюремщик пожал плечами и следом за Лешкой зашагал к скобяной лавке. Юноша вошел первым, а Феодор уж после, притворяясь обычным посетителем. – Рад видеть господ покупателей! – широко осклабился крючконосый хозяин лавки. Обширная лысина его блестела от пота, черные, под редкими бровями, глаза изучающее ощупывали посетителей. – Покажите-ка мне во-он тот ножик, любезный. – Лешка показал пальцем на один из висевших на стене ножей с удобной деревянной ручкой. Обычный хозяйственный нож – и мясо порезать, и палку обстругать, и – если надо – кого пырнуть в пьяной драке… – И сколько? – Сорок аспр, – улыбнулся хозяин. – Сколько-сколько?! – Юноша был не в силах сдержать удивления. – Ты хочешь сказать, что этот захудалый ножичек стоит почти три иперпира? Три полновесные золотые монеты? Ну и ну! А вон тот? – Лешка показал на соседний нож, длинный, с затейливо украшенной ручкой. – Тот – пять аспр, – презрительно отмахнулся хозяин. – И если возьмете два – сделаю скидку. – Не понимаю. – Алексей искренне покачал головой. – Почему так? Ведь эти же ножи куда как красивей того… А ценой – гораздо дешевле! – Тут не в красоте дело. – Хозяин лавки засмеялся, погладив круглый живот. – Просто эти ножи – современной ковки, обычная сталь, а тот, что вы смотрели первым, – старинный. И лезвие сделано хитро – на твердую сталь наварено мягкое железо. Со временем железо стачивается – и нож становится острее, то есть он как бы сам по себе затачивается. – Лихо! – искренне восхитился юноша. – Умели же делать в старину! – Умеют и сейчас, только не делают, невыгодно. Кому нужен дорогой, пусть даже очень качественный, хозяйственный нож? Да и делать его сложно и дорого, куда лучше – вон… Наштамповал в кузнице за день десятка два, тут же и продал. А с тем – неделю возиться. Кому надо? – Да-а… – Лешка покачал головой. – Не скажете, уважаемый, что сейчас идет в театре на Амастридском форуме? Крючконосый вздрогнул – эта была условная фраза, пароль. – Кажется, Аристофан, – тихо ответил он, покосившись на заинтересованно рассматривающего воротные петли Феодора. – «Птицы» или «Женщины в народном собрании». Юноша улыбнулся – отзыв был правильный. Значит, явка работала нормально. Если бы существовала угроза провала, лавочник должен был бы назвать какую-нибудь современную пьесу. – Аристофан? Не люблю древность. – Прошу, – моргнув глазами, крючконосый жестом показал на дверь в конце лавки. – Там и переговорим. – Это – мой человек. – Лешка кивнул на своего спутника. – Нас познакомил Фарраш-бей эфенди. Можно говорить при нем. Лавочник склонился, почтительно сложив на груди руки: – Как поживает уважаемый Фарраш-бей? Давно ли вы его видели? – Недавно. Поживает прекрасно. – Отлично! – Крючконосый потер руки. – Надеюсь, эфенди сказал вам, что с этого момента вы поступаете в мое распоряжение? – Сказал. – Лешка кивнул. – А также сказал, что вы должны передать мне десять золотых монет – в уплату корабельщикам. – А что, сам Фарраш-бей не… – Не смог, – как можно более значительнее произнес юноша. – Вернее, не успел. – Ну, что ж, подождите, я принесу деньги… – Лавочник вдруг понизил голос до шепота. – Этот ваш помощник… Ему точно можно доверять? – Его рекомендовал Фарраш-бей! Я подчиняюсь вам, он – мне, ему – еще кто-то, кого я не знаю, да и не стремлюсь узнать. Такая вот цепочка получается. – Ого! – одобрительно кивнул крючконосый. – Узнаю хитроумие и осторожность эфенди! Меня зовут господин Ласкар. Агамемнон Ласкар. – Агамне…ме… – Лешка запнулся. – Не трудитесь, – негромко засмеялся лавочник. – Зовите просто – Ласкар. Обождите… Он исчез за дверью, и в лавке повисла гнетущая тишина томительного ожидания. Феодор, нервно теребя рыжую бороду, нащупывал под плащом кинжал. Переживает, ага… А вдруг вместо хозяина в лавку сейчас ворвутся стражники? Может, явка давно провалена? Хотя… отзыв вроде бы Ласкар сказал правильный. Скрипнул дверь, и оба – Алексей и Феодор – облегченно перевели дух. Вернувшийся лавочник принес небольшой звенящий мешочек, который и протянул Лешке: – Вот ваши деньги. Надеюсь, эфенди не откажется потом оплатить счет? Юноша скривил губы: – Он что, когда-то отказывался? – О, нет, нет, – испуганно замахал руками Ласкар. – Это, конечно же, шутка. Но все же, позже напишете мне расписку… – У меня сейчас еще есть дела, – поблагодарив, Лешка спрятал мешочек с деньгами под складки плаща. – Когда… – Встретимся через три дня, в пятницу, – понятливо продолжил лавочник. – В день мученика Каллистрата. В лавку больше без особой надобности не приходите, будем видеться у церкви Иоанна Студита, знаете, там есть такой притвор? Алексей кивнул. Церковь Иоанна Студита, расположенную на юго-западной окраине города неподалеку от Золотых ворот, он хорошо знал – дом монаха Григория находился не так уж и далеко от этого храма. – Вот и славно, – лавочник потер руки. – К нашей встрече я подготовлю для вас поручение. Славно, славно! – Он лично проводил гостей до порога. – Знаете, молодой человек, как мне не хватало толковых и умных помощников?! Кстати, как вас зовут? – Алексей. – Хорошее имя… Так значит, до пятницы, Алексей! – До пятницы. Покинув лавку, оба – Лешка и Феодор – деловито зашагали к бане. – Э, нет, не туда, – на полпути придержал юношу тюремщик. – Не туда, и не так быстро. Помнишь, где нас ждет повозка? – Вроде там. – Лешка махнул рукой. – За развалинами. – Вот туда и идем… Только не главной улицей – ни к чему, чтоб нас сейчас видели стражники. Рано! Кстати – перебрось-ка деньги! – На. – Остановившись, Лешка отсчитал восемь золотых монет. – Два иперпира, извини, оставлю себе на первое время. Не в обиде? Феодор нахмурился. – Получишь задание – заработаешь еще, – обнадежил его юноша. – В пятницу. Или – сразу после. И, пожалуйста, не думай, что я от тебя скроюсь – ты мне очень нужен. – Надеюсь, задание не будет слишком опасным, – убирая монеты, пробурчал тюремщик. Лешка в ответ хохотнул: – А это уж не от меня зависит – от лавочника! Ну, не переживай – ты же всегда можешь отказаться! – Это уж точно! – повеселел Феодор. – Только тогда, естественно, не получишь денег. Тюремщик скривился. – Пригнись, – вдруг прошептал он. – Как бы не заметили! Юноша послушно пригнулся и вслед за своим спутником юркнул в густые кусты. Утро уже раздобрелось осенним, но все еще по южному жарким солнцем, однако здесь, в зарослях, царил зябкий полумрак. От расположенных рядом развалин какого-то дома сильно несло сыростью и дерьмом. – А вот и наша телега! – воскликнул Лешка, увидев неподалеку давешнего оборванца с повозкой. Подойдя ближе, тюремщик отсчитал деньги: – Вот тебе еще две аспры, как и договаривались. – Благослови вас Бог, господин! – оборванец благодарно перекрестился и скрылся в развалинах. Наверное, отправился прятать заработанное. – Хорошее местечко, – осматриваясь, ухмыльнулся Феодор. – Укромное, и лишних людей нет! – Похоже, тут вообще, кроме нас, никого нет. – Ну да, ну да… Помоги-ка! Лешка помог тюремщику откинуть с воза рогожу… И замер! Так вот отчего был такой запах. И в самом деле – запах крови… В телеге, лицом кверху, лежал свежий труп! Труп недавно умершего – или убитого – молодого человека очень похожего на Алексея! Да-а… почти одно лицо! И такой же светловолосый… И одежда… Плащ, по крайней мере, точно такой… – Что смотришь? – довольно ухмыльнулся Феодор. – Думаешь, легко было отыскать подобного красавца? Не одну трупную яму объехал! Лешка с уважением посмотрел на тюремщика, юноша уже догадался – зачем труп. И впрямь… – Помоги вытащить… Оп… Тяжелый, гад! – Черт! Кровью измазался! – А ты думал – он своей смертью помер? Так нет – порезал кто-то в ночной драке. Давай его сюда, во-он к той лестнице, за кусточки… Опускай… во-от… Теперь подожди-ка! Феодор живо сбегал к телеге и вернулся уже с арбалетом. Уперев ногу в стремя взвел тетиву, наложив короткую стрелу… Похвастал: – Такая же, как и у Арминия-стражника. Прицелился, и – оп! – ловко всадил стрелу в сердце трупа. Посмотрел и, видимо, оставшись вполне доволен делом своих рук, повернулся к Лешке: – А теперь слушай, что будешь делать…
* * *
Пройдя мимо бушующей у бани толпы – а дело там явно шло к хорошей драке, только вот – кого бить – пока не знали – Алексей оказался как раз напротив стражников – тех самых, что привел с собой тюремщик. Немного помаячив, прошел чуть вперед, так, чтоб можно было ринуться в кусты, и застыл в ожидании. Где ж, черт побери, Феодор? Ага, вон он, едет! Вот поставил повозку рядом с воинами, соскочил, крича и размахивая руками… Пора! Лешка выбрался на открытое место. – Вон он, вон! – показав на него пальцем, что есть мочи заорал тюремщик. – Стреляйте в него парни, стреляйте! Уйдет! Не дожидаясь дальнейших событий, юноша резво бросился бежать. Над самым ухом просвистела арбалетная стрела – болт – и озлобленно задрожала, воткнувшись в толстый ствол дерева. Лешка со всех ног помчался к развалинам – этак и в самом деле убить могут! Промчался мимо лежащего трупа, зашвырнул в кусты плащ и, обогнув заброшенное здание, выбежал прямиком к бане, где уже шла хорошая свалка. Досталось и Лешке – тут, кого молотить, не разбирали! – Дай ему, дай, Никомед! Пусть знает, как воровать воду! – Отойди, гад проклятущий! – Кто – гад? Я – гад?! Люди – слышали?! Н‑на! – А-а-а! А-а-а! Помогите! – Пни его, Никомед, пни! – Да бей сильнее! – А-а-а! – Ах, ты кусаться?!!! Юноша вырвался из толпы немного помятым и поцарапанным, но все же весьма довольным. Ну, Феодор! Кто бы мог подумать? Через пару десятков минут молодой человек, весело насвистывая песню группы «Ария» «Я свободен», деловито шагал в сторону Пятибашенных ворот по людной и широкой улице. Именно там, у ворот, и находился дом Георгия. Родной…Глава 16 Сентябрь – октябрь 1441 г. Константинополь Скиталец
Все мы умрем, человеки, и нету такого, кто жребий Знает свой смертный и то, будет ли завтра он жив.…дом. Да, родной, ибо больше никакого другого у Лешки не было.Паллад
Вот она, знакомая ограда. Вот сад – такой же запущенный, как и год назад – вот крытая черепицей крыша. Подойдя ближе, юноша замедлил шаг, охваченный нехорошим предчувствием. Что-то было не так! Распахнутые настежь ворота, левая створка висит на одной петле и, раскачиваясь на ветру, жалобно поскрипывает… Ага! Вон оно что! Сразу-то и не заметил, а вот сейчас разглядел – «Продается» – надпись небрежными красными буквами у самых ворот, на ограде. Продается? Интересные дела… Что, коммерческие дела Владоса пошли прахом? Так дом-то не его, Георгия. А Георгий – монах, у него-то какие могут быть трудности? Зайти! Вот прямо сейчас зайти и узнать. Жаль только, одежонка не ахти, ну да черт с ней. – Будьте здоровы! – войдя во двор, громко произнес юноша. Ему повезло – входная дверь сразу же приоткрылась, и на улицу выглянул заспанный парень в короткой летней тунике и куцем плащике, судя по одежке – мелкий служащий какого-нибудь имущественного ведомства. – Интересуюсь, за сколько продается дом? – слегка поклонился Лешка. Парень сразу же напустил на себя важный вид – и в самом деле, служащий – и, почесав кудлатую голову, ответил, облокотясь о дверной косяк: – А вы что же, хотите купить? – Может быть. – Юноша усмехнулся: – Если устроит цена. Служащий скептически осмотрел Лешкину одежду: – Вряд ли она вас устроит… Пять тысяч злотых монет! – Пять тысяч… угу… – Юноша сделал вид, что задумался. – А кто продает? – Комитет государственных имуществ. – А… А прежние хозяева где? – Где? – Парень внезапно расхохотался. – Известно, где…вернее, как раз – неизвестно. Наделали долгов и сбежали! – Но… – Лешка удивленно поднял брови. – Я знаю, что этот дом принадлежал духовному лицу… – Ну да, – согласно кивнул служащий. – Одному монаху из монастыря Хора. Но монах с полгода назад переписал его на некоего коммерсанта, Владоса… ммм… Прозвище запамятовал. Рыжий такой… Лешка вздрогнул: – А где он сейчас? – Я же объяснил – неизвестно. – Парень пожал плечами. – А если вы хотите договориться о цене, можете подойти в приемные дни в секрет госимуществ, к господину Магнезию Авдею, гипологу. – А он что-то знает о прежнем хозяине? – Вряд ли. Облом! Вот это грубоватое слово было здесь как нельзя более уместно. В рассеянности Лешка вышел за ворота и, подумав, направился к монастырю у церкви Хора, располагавшемся на северное окраине города, недалеко от Влахернской гавани. Влахернская гавань… Именно здесь они когда-то купались с Ксанфией, потом катались по городу в ее лаковой белой коляске, целовались… Нахлынувшие воспоминания накрыли юношу с головой, словно волны – бирюзовые, нежно-изумрудные, палевые – словно разноцветные, сверкающие расплавленным солнцем, брызги, отражающиеся в синих девичьих глазах… Как тогда, в гавани… Погруженный в собственные мысли, Лешка нос к носу столкнулся с каким-то знакомым стариком в грязном рубище и, уже пропустив его мимо себя, вдруг, вспомнив, обернулся. Старик-то был не кто иной, как турецкий шпион Леонидас Щука, из-за которого Лешка едва не обрел на свою голову большие неприятности. Впрочем, неприятности – это еще мягко сказано! Если б не хитрость самого Лешки, да не алчность тюремщика Феодора, еще не известно, как бы все оно еще вышло?! А старик, наверное, может быть полезен… Нет! Нет! Нет! Ведь еще Филимон Гротас – честнейший, преданный своему делу, следователь – обмолвился, что его люди давно следят за стариком. И не берут его, поскольку хотят выловить более крупную рыбу… Да, это так. А раз так, надо не следить за Леонидасом, а бежать от него куда глаза глядят! Рассудив так, Лешка поспешно свернул за угол, оказавшись на узенькой, усаженной тенистыми платанами, улочке, тихой и милой, застроенной невысокими домиками, окруженными чистенькими выбеленными оградами. В конце улицы маячили мраморные колонны портиков, за ними виднелась старая красно-коричневая стена Константина, местами давно уже обвалившаяся от времени, а чуть дальше, за стеной, на фоне голубого неба, сверкали золотые кресты церкви Апостолов. Там, в том районе, в доме своего опекуна, протокуратора государственного секрета богоугодных заведений преподобного Иоанна Дамаскина господина Андроника Каллы, жила Ксанфия… Ксанфия… Юноша вдруг ощутил, как до поры до времени дремавшее в его сердце чувство к этой девушке вспыхнуло с новой силой, вспыхнуло так, будто никогда и не гасло… А ведь, и вправду, не гасло… Лишь тлело. Лешка рванулся было к жилищу любимой… Но почти сразу остановился. Все-таки, церковь Хора и монастырь располагались почти по пути, ближе. Значит, сначала быстренько заглянуть туда… Изящный шестиглавый храм с синими полукруглыми куполами был виден издалека. Когда Лешка подошел к нему, на паперти и у притворов уже толпился народ – желающие помолиться горожане, паломники, нищие. В глазах каждого светилась некая одухотворенность, свойственная святым местам, никто никого не толкал, не извергал из себя сквернословие. Славные люди! Остановившийся у ворот обители юноша тоже почувствовал внутри себя внезапно возникшую потребность в приобщении к таинству, или – лучше сказать – к святости, той самой святости, что, казалось, источали из себя сами камни церкви и монастыря. Повинуясь этому внутреннему порыву, Алексей перекрестился на осененные сияющими крестами купола и, вслед за толпой паломников, вошел внутрь храма. Вошел и замер, не в силах отвести восхищенного взгляда от открывшегося ему великолепия! Подобной красоты он не видел, наверное, никогда и нигде. Мраморный сверкающий пол, такие же стены, высокие окна из цветного стекла, сверкающего в лучах солнца… Мозаики! Чудесные картины, сложенные из разноцветной смальты великим православным ученым Федором Метохитом, о котором – и Лешка это сейчас вспомнил – ему много рассказывала Ксанфия. Проникая сквозь стекла, вспыхивали огнями мозаик солнечные лучи – синие, изумрудно-зеленые, желтые, бирюзовые, огненно-красные, малиновые, закатно-оранжевые, алые, словно закатное небо. Справа от входа во всем своем великолепии сияло величественное изображение Христа Вседержителя, с купола строго, но с некой умиротворенной усмешкой взирали на молящихся фигуры пророков и патриархов, ниже, на стене сверкали мозаичными искрами многочисленные изображения Богородицы… И еще много было всего! Лешка молился, не чувствуя, как катятся по щекам слезы… Впрочем, здесь, кажется, плакали все… – Господи, Иисусе Христе… – Пресвятая Богородица! – Святой Георгий… – Святитель Николай… – Святый Боже! – Помоги… – Помоги… – Наставь на путь истинный… – Пошли успокоение и любовь… Вот! Вот, верные слова – юноша даже обернулся на истово молящегося рядом человека и тихо повторил следом: – Пошли успокоение и любовь! Много ли человеку надо? Господи! И вот эту всю красоту разрушат – непременно разрушат! – коварные турки! Нет, такого не должно случиться. Никогда! – Святой Георгий… Георгий Победоносец… Как ты поразил змия, так помоги поразить турок! Святой Георгий… Выходящие из храма рыдали… Как и Лешка…
Меж тем солнце уже поднялось высоко в небо и сияло, жарко, словно бы летом, впрочем, осень в Константинополе мало отличалось от русского лета. В тени платанов, на прилегающей к церкви улице мальчишки-разносчики торговали водою из акведука – не жадились, брали по мелочи, а уж совсем нищему могли и так налить – пей! Разменяв золотой на четырнадцать мелких серебрях – аспр, Лешка напился, получив на сдачу целую горсть медных оболов, и, спрятав деньги в поясной кошель, направился к воротам монастыря. Выглянувший на стук послушник в рясе был явно удивлен вопросу о брате Георгии. – У нас много братьев с такими именем, – негромко пояснил он. – Какой именно брат вам нужен? – Такой… – Лешка попытался описать приятеля. – Молодой, даже очень. Светловолосый, светлоглазый, тонок в кости… – А-а-а! – понятливо протянул служка. – Его мирское имя – Георгий Кардай, так? – Да, да, именно так! Так где я могу его отыскать? – В Эпире, брат мой! – В Эпире?! – Юноша похлопал глазами и конфузливо словно двоечник, переспросил: – А где это? – Где и Албания. Есть там такой монастырь Святого Луки, недалеко от Никополя. – Никополь? – где-то Лешка это уже слышал. – Но там же турки! – Как раз нет. И, даст Боже, не будут. – Вот как, значит… – Юноша задумался. – И надолго он там, в монастыре? – Еще год точно пробудет, а может, и больше… – Жаль, жаль… Лешка хотел было спросить, был ли хоть кто-нибудь в курсе имущественных дел Георгия, но, подумав, не стал этого делать – откуда мог это знать послушник? Жаль… Юноша с минуту шел, словно потерянный, но потом настроение его улучшилось. В конце концов, оставалась еще Ксанфия! Вот к ней-то он сейчас и направился! В синем небе весело сверкало солнце, с моря дул легкий ветерок, по краям улиц ярко белели мраморные статуи и украшенные пышными коринфскими капителями колонны многочисленных портиков. У стены Константина зеленели рощицы лип и платанов, вкусно пахло жареными каштанами и печеной на уличных жаровнях рыбой. Даже развалины какого-то дворца – и те выглядели весело. Купив на обол горсть каштанов, Лешка жевал их на ходу и думал о Ксанфии. Как она еще его встретит? Сердце тревожно билось… Особняк Андроника Каллы встретил юношу холодностью наглухо закрытых ворот. Напрасно сбив в кровь кулаки, Лешка перестал стучать и, оглянувшись, забрался на ближайшее дерево – раскидистый старый платан. Заглянул на просторный двор – пуст! Абсолютно пуст! Ни хозяев, ни слуг, даже собак с кошками не видно. Спросить соседей? Спрыгнув с дерева, Лешка отряхнулся и, пройдя несколько шагов, постучал в первые попавшиеся ворота. Слава Богу, хоть маленькое окошечко, да открылось! – Андроник Калла? – переспросил седоватый привратник. – Как же, знаю – сосед. Важный чиновник. Три дня назад выехал вместе со всем своим двором к новому месту службы! – Как выехал? – Лешка похолодел. – Куда? – А черт его знает, куда? Кому интересны чужие люди? – Привратник смачно зевнул. – И его приемная дочь тоже уехала? – Такая юная златовласая девушка? – Да, да, она! – Конечно, уехала. Правда, выглядела очень уж недовольной, я бы даже сказал – обиженной. – И что, хозяева не оставили слуг присматривать за домом? – Почему не оставили? Оставили… Они уже вывезли на базар почти всю мебель. Юноша удивился: – Как это вывезли? – Ну, не знаю, – пожал плечами привратник. – Может, хозяева их об этом просили. – А как мне их найти, слуг? – Приходи ближе к вечеру, они всегда в доме. Лешка кивнул и, поблагодарив привратника, побрел… куда глядели глаза. – Значит, к вечеру… Угу.
Идти было некуда. Не было ни друзей, ни любимой! Не было даже места, где приклонить голову. И никто нигде не ждал.
Вздохнув, Лешка все же решил для начала зайти в ближайшую таверну, перекусить, но по пути передумал и, купив на углу жареную скумбрию в тонкой пшеничной лепешке, уселся в тени заброшенного портика, какие частенько встречались в городе еще со времен латинского завоевания. Выщербленные, нагретые солнцем, ступени, рядом – кусты, позади – развалины. Зато в руках – вкусная жареная рыба, в кошеле на поясе – почти целых три золотых, а вдалеке, на горизонте – сверкающий купол Святой Софии! Чего еще надо для счастья? Невесело усмехнувшись, юноша впился зубами в рыбу. И впрямь – вкусно! – Вкусно? – усевшись рядом на ступеньку, завистливо спросил какой-то малолетний оборвыш – черноглазый, кудрявый, с расцарапанными коленками и смешными оттопыренными ушами. – На! – Лешка без лишних слов отломил кусок рыбины и лепешки. – Благослови тебя Господи, – поблагодарив, тот с жадностью принялся есть. Видать, голодный. – Ты как тут оказался? – покосился юноша. – Живу я тут. – Оборвыш кивнул назад. – Вон в том дворце. – Целый принц! – ухмыльнулся Лешка. – И много вас там таких ночует? – Да немало… А ты что спрашиваешь? Тоже ночевать негде? Так я могу устроить… – Ну, нет. – Юноша поспешно перекрестился. – Пока, слава Богу, до этого не дошло. – Как знаешь. – Доев рыбу, оборванец вытер губы ладонью и, поднявшись, довольно похлопал себя по животу. – Ну, пойду. Дела еще. Лешка ничего не ответил – какое ему было дело до чужих дел? Со своими бы справиться! Значит, для начала подвести, так сказать, предварительные итоги. Юноша прищурился от солнца и протянул руку к поясной суме – пересчитать точно, сколько осталось денег… – Гад!!! Сволочь ушастая!!! Ну, псина… А кошеля-то и не было! Срезали, да так ловко! И ясно, кто – давешний кудрявый оборванец, больше некому! Ох, Леха, Леха, ну ты и разиня, даром что бывший акрит. Вот так вот оно и бывает – кажется, уж так плохо все, так плохо, что хуже уже не будет – ан вот тебе! И нечего было жаловаться на жизнь. Да и сейчас… Лешка живо обежал все развалины и кусты и, конечно же, никого не увидел – станет ворюга дожидаться, как же! Кажется, он говорил, что ночует здесь? Ладно… Хорошо, если не соврал. И еще хорошо, что рыба попалась сытная – до вечера точно есть не захочется, а там… А там что-нибудь придумается! Итак… до вечера есть еще время. Можно поспать, а лучше… А лучше – сходить на старую работу, в секрет богоугодных заведений, тут ведь не так и далеко. А что – хорошая мысль. Жаль, раньше в голову не пришла… Вытерев жирные руки о пожухлую траву, Алексей деловито зашагал вдоль по улице в обратную сторону, и, миновав стену Константина, свернул. Нечего и говорить, что по пути молодой человек внимательно приглядывался к каждому встречному мальчишке – не вор ли? Увы, лопоухих пока не попадалось. А жаль…
А в родном учреждении, несмотря на отсутствие – хотелось бы, чтобы – временное – протокуратора, по-прежнему кипела жизнь! Во двор то и дело въезжали какие-то повозки с поклажей, к которым тут же подбегали служащие, что-то пересчитывали, азартно переговаривались, кричали… Сквозь распахнутые ворота Лешка заметил нескольких старых знакомых – вихрастого письмоводителя Льва, пару архивариусов и даже бывшего непосредственного начальника – согбенного лысенького старичка со сморщенным вытянутым лицом типичной канцелярской крысы. Старший тавуллярий Николай Калавр. Между прочим, человек весьма неглупый, у него с Лешкой когда-то установились очень даже неплохие отношения. Подойдя к воротам, юноша кивнул привратнику – тот был из новых, и, естественно, Лешку не пропустил. Да тот и не собирался отсвечивать во дворе. Попросил только позвать «дядюшку Николая». – Кого-кого? – изумился привратник. Лешка сделал строгое лицо: – Не «кого-кого», а господина старшего тавуллярия! Привратник опасливо попятился – слишком уж воинственно выглядел сейчас непонятно откуда взявшийся незнакомец. Одет бедновато, зато какие мускулы, и глаза так блестят… холодно, словно меч или сабля! – Господин старший тавуллярий! Тут к вам… Чиновник, надо отдать ему должное, бюрократию не разводил, не выспрашивал – кто, да чего хочет? – просто вышел за ворота. Лешка искренне улыбнулся: – Здравствуй, дядюшка Николай! – Алексий!!! – сразу узнал чиновник. – Ну, надо же! А ты возмужал. Был вьюнош, а ныне – мужчина. А на твое место уже взяли одного молодого парнишку, сразу после той драки. Тоже старательный. – Ничего, – юноша благодушно махнул рукой. – Я вовсе не собираюсь возвращаться в ваш секрет, есть и иные дела. – Судя по виду, ты вовсе не благоденствуешь! Вот ушлый старикан! Ничего не скроешь. – Но и к вам не рвусь… – А вот это зря! – Старикан неожиданно улыбнулся. – Из тебя вышел бы толк. Помню, помню твою эпопею с приютами… Здорово ты их тогда раскусил! Лешка почтительно поклонился: – С вашей помощью, уважаемый господин Калавр. – «Господин Калавр», надо же, – язвительно хихикнул чиновник. – Когда-то ты звал меня запросто – дядюшка Николай. – Хорошие были времена… – Юноша ностальгически вздохнул и тут же понизил голос. – Я ведь чего зашел. Спросить – где сейчас семья вашего начальника, протокуратора Каллы? – Тссс! – Старик испуганно оглянулся и, понизив голос, схватил Лешку за рукав туники: – Отойдем-ка подальше, парень… – А что? – Нехорошее предчувствие снова охватило юношу, томительно-нехорошо сжалось сердце. – Что такое случилось? – Андроник Калла вовсе не сам по себе подался к черту на рога, – тревожным шепотом пояснил дядюшка Николай. – Просто почувствовал, что запахло жареным. Точнее, его вовремя предупредили… Вот и смылся. Там-то попробуй его, достань! – Ах вон оно что… – задумчиво протянул Алексей. – То-то его слуги распродают мебель. А куда отправился протокуратор, не знаешь? – Почему не знаю? Знаю. В Маину, Монемвасию или в Мистру. – В Мистру? – Это все – в Морее… Что, не знаешь, и где Морея? Ох, молодежь, молодежь, когда ж вы учиться будете? Как тебе и объяснить… Остров Крит знаешь? – Слыхал. – Так вот, Морея – это как раз напротив.
Позицию у разрушенного дворца Лешка занял загодя, еще до наступления темноты. Просто спрятался неподалеку в кустах и теперь выжидал, когда же появится лопоухий воренок? Правда, тот вполне мог обмануть, и теперь вообще сюда приходить не собирался. Хотя, с другой стороны, может быть, он вообще поначалу воровать не собирался. Просто увидел объемистый кошель и… Юноша скрипнул зубами и замер – вывернув из-за угла, прямо на него шагал Леонидас Щука – нищий старик и, по совместительству, турецкий шпион. Прямо на него – так показалось Лешке, но, конечно же, старик не обратил никакого внимания на кусты, а прошел мимо них прямо к развалинам. Почти сразу за старым лазутчиком туда же проследовала небольшая группа одетых в рубища подростков. Лопоухого – юноша смотрел внимательно – среди них не было. Не было… Но, если рассуждать логически, кто-нибудь их сей нищей братии, наверняка, должен был его знать. Лешка про себя усмехнулся: кто-нибудь? Да как бы не все! Между тем, как и всегда на юге, быстро стемнело. Густые сумерки опустились на вечный город, лишь где-то за углом виднелись отблески света. Оттуда же доносились пьяные вопли и смех, как видно, владелец кабака не боялся открыто нарушать распоряжение базилевса – с наступлением ночи закрывать все питейные заведения и тушить огни. Ага, потушили, как же! Ничего не боялись, собаки! Ишь, как веселились… А кабатчик-то, наверняка, в сговоре с ночной стражей. Отблески кабацких огней отражались от мраморных остатков развалин… Впрочем, нет! Это там, среди полуразрушенных стен, запалили костер. Небольшой; но видно было, как бегают сполохи. Кстати, больше никто в развалины не пришел – одни подростки да старик Леонидас. А тем и лучше! Выбравшись из кустов, Лешка, громко насвистывая, направился к разрушенному особняку. – Эй! – подойдя к самой стене, крикнул юноша. – Где тут у вас вход? Ответом была тишина, а внутри, за стеною, даже, похоже, притушили костер. Таятся! Или, точнее, опасаются чужаков. Как бы какой-нибудь камень на голову не сбросили. Лешка поспешно отошел от стены и снова крикнул: – Эгей! Да выгляньте же хоть кто-нибудь! Ваш лопоухий сказал, что здесь вполне можно заночевать! – Лопоухий? – в проеме меж стен выросла лохматая фигура старика. – Откуда ты знаешь Зевку? – Здесь познакомились. – Юноша не стал вдаваться в подробности. – Я его еще угостил рыбой… и дал немного деньжат. – Если у тебя есть деньги – чего тогда приперся сюда? – недоверчиво спросил старик. – Мог бы заночевать и на постоялом дворе или в доходном доме. – Если б хватало денег, я б так и сделал. Так пустите? За стеной зашушукались, видимо, совещались. Затем снова послышался старческий голос: – Ты один? – Как перст! – Ну, Бог с тобой, заходи… Уж коли ты знаешь Зевку. Кстати, твоего дружка что-то долго сегодня нет. Хорош дружок! Ухмыльнувшись, юноша протиснулся в узкий, услужливо подсвеченный горящею головнею проем. Посреди небольшой залы с полуразрушенными стенами и некими остатками потолка, в остатках кресел и на старом, без ножек, ложе, умещалось человек восемь подростков – девятый, с головней, стоял чуть поодаль – и старик. Леонидас Щука. Интересно, узнает ли он? Вряд ли… Посередине, на мраморном полу, горел небольшой костер, вкусно пахло похлебкой, которую поспешно доедали сидевшие на ложе парни. – Мир вашему дому, – приветствовал собравшихся Лешка. – Как твое имя, путник? – Старик Леонидас пристально всмотрелся в гостя. Юноша улыбнулся: – Меня зовут Алексей. Предупреждаю сразу – денег у меня нет. – Мы догадались, – хохотнул кто-то. – Откуда ты? – продолжил допрос Леонидас Щука, он, похоже, был здесь старшим. Да, старшим, и не только по возрасту – подростки его слушались. – Я из… из Мореи. – Лешка вспомнил разговор с дядюшкой Николаем. Среди ребят прошелестел шепот: – Ого! Из Мореи! Эка, откуда добрался! – Ну, и как у вас там, в Морее? Турки? – ухмыльнулся старик. Юноша, пожав плечами, ответил уклончиво: – Пока нет… Но, кто знает? – Садись, будешь гостем, – наконец смилостивился главарь подростковой шайки – ну, как его еще назвать? – Вот только жаль, угостить тебя нечем, эти сорванцы уже все сожрали! – Я не голоден, – сглотнув слюну, Лешка уселся к стене, исподволь оглядывая компанию. Сидевшие на ложе подростки – щуплые маломерки – не таили в себе возможных опасностей, как, впрочем, и все остальные, ну, разве что накинутся скопом. И то… Юноша уже присмотрел валявшуюся за ложем палку, которую, в случае чего, можно бы было использовать в качестве какого-никакого оружия. Хотя, если уж говорить об этом, имелось у него оружие и пострашнее. Направленное как раз на главного – старика! Но пока что применять его было рано. – Я посплю здесь. – Лешка кивнул на валявшееся в углу тряпье. – Устал. – Спи. – Леонидас пожал плечами. – А мы пока подведем наши итоги… не думаю, чтоб тебе это было бы интересно. Хотя может быть шумно… Эй-эй! – Да он храпит уже! – тронув юношу за плечо, отозвался какой-то парень. – Ух, какие мускулы… Я б его принял к нам. А, Леонидас? – Не дело всяких выскочек решать, кого принимать в общество! – грозно ощерился старик. – Ишь, всякое дерьмо еще тут будет решать, кого принимать… Алкиной, мальчик мой, а ну, отвесь ему пару ударов! Старательно делавший вид, что крепко спит, Лешка приоткрыл глаза, увидев, как поднявшийся с кресла крепкий – лет пятнадцати – парень, наклонившись, схватил с полу палку… – А что я? – залепетал с ложа провинившийся. – Я ничего… Просто сказал… – Если б ты не сказал что-то не то, а сделал, наказание б было другое, – насмешливо произнес главарь. И все засмеялись. Нехороший был смех, нельзя сказать, чтоб веселый, или заискивающий, и даже не злорадный, а такой… по принципу – «Слава, Господи. Пронесло! Не я! Не меня! Другого! Так ему и надо!» – Ой! – вскрикнул после удара мальчишка. – У-у-у… Зачем так больно-то? – Алкиной, ударь его еще пять раз! – распорядился старик. – Пять раз?! За что?! – За то, что не умеешь молча терпеть боль. – Да я… Да я на такие условия не соглашался! – мальчишка взъерепенился и, сжав кулаки, грозно взглянул на верзилу Алкиноя. – А ну, подойди только! Алкиной замялся, видать, был не из смельчаков… – Опусти палку, мой мальчик! – нехорошо засмеялся старик. – Ты правильно себя ведешь, Тимофей, очень правильно. Хоть ты еще и совсем мало у нас, но я… я горд за тебя, отроче! Подойдя к отроку, Леонидас положил руку тому на плечо… и вдруг с неожиданной силой обхватил шею. Тимофей захрипел, хрупкое тело его выгнулось… – А вы, что стоите, твари? – зыркнул на остальных старик. – Вяжите отступника! Подростки, как видно, запуганные главарем донельзя, бросились исполнять приказание. – Ну вот, Тимофей. – Леонидас нагнулся над связанным парнем. – Теперь и поговорим. Поговорим, как следует… Ты ведь знал наши законы – не перечить старшему? Отвечай! – ухватив несчастного отрока за подбородок, старик с силой отвесил ему пощечину. – Отвечай! Знал? – Знал… – чуть слышно отозвался отрок. – Знал, а перечил! – Главарь наставительно обернулся к остальным. – И не первый раз я уже это замечал, не первый… И почему так? – Он ласково погладил лежащего по волосам и продолжал уже тоном доброго дедушки. – Разве ж я о вас не забочусь, не даю взятки стражникам, чтоб не трогали, чтоб разрешали? Не мне вам рассказывать, как плохо в большом городе одному… и как хорошо вместе, в обществе! А общество требует чего? Послушания, дети мои! В первую очередь – послушания. Без послушания нет общества. А потому… – Старик повысил голос. – Преступник будет строго наказан. Наказан смертью! Несчастный дернулся и закричал. – Заткните ему рот паклей, – деловито распорядился старик. – Теперь снимите рубаху… Нет, не развязывайте, можете разорвать – она ему более не понадобится. Переверните на живот…Алкиной, сядь отступнику на шею, а ты, Евстифей – на ноги. Теперь… – Старик грозно прищурился. – Каждый из вас, по очереди, будет бить его вот этой палкою по спине. Удар за ударом. И так до тех пор, пока не будет перебит позвоночник. А тогда мы кинем его на растерзание бродячим псам. Все слышали? – Привстав, старик повернулся, словно упырь и, выставив веред руку, зловещим шепотом приказал: – Начинайте! Сперва пусть подойдут самые слабые… Кто будет бить слишком слабо, пусть знает – потом Алкиной ударит его. Ты ведь не пропустишь слабака, Алкиной? – Да уж, не пропущу, будьте уверены! Крепкая осиновая палка глухо коснулась кожи. Первый удар… Затем – второй, уже более сильный… Несчастный застонал, дернулся… – Э, нет, так не пойдет! – вскочив со своего угла, Лешка быстро подошел к старику и, не давая тому опомниться, произнес. – Мне нужно с тобой кой о чем переговорить, Леонидас Щука! Главарь вздрогнул и гнусно осклабился: – Ах, вот как! Ты знаешь мое имя! – Да. И не только его. Отойдем? Здесь много лишних ушей. Юноша, конечно, не собирался использовать свое оружие так рано, но – куда уж было деваться? Не смотреть же спокойно, как на твоих глазах методично убивают несчастного парня? – Что ж, отойдем, – в рукаве старика блеснула рукоять кинжала. Лешка хмыкнул – ну, надо же, кинжал. Достаточно хорошего удара в челюсть! – А вы продолжайте! – Леонидас махнул рукой своим. – Я скоро. И снова взметнулась в чьей-то руке палка… – Ну, уж нет! – громко заявил юноша. – Старик, мне скоро понадобятся все твои люди! Пойми – ценен каждый человек. А ну, хватит! Занесенная для удара – быть может, последнего – рука застыла и медленно опустилась. Палка уткнулась в пол. – Кто ты такой, чтобы здесь распоряжаться?! – разъярился-таки старик. – А ну, дети мои… – Ну, хватит театра! – разозлился уже и Лешка. – Ты даже не хочешь меня выслушать! Как бы не пожалеть! – Так говори же! Чего ты хочешь? – Я?! – Юноша усмехнулся. – Всего лишь хочу передать тебе поклон. – Поклон? – От… Константина Харгола! – От Константина… От Константина Харгола?! Так он жив? Выпучив глаза, Леонидас Щука медленно опустился на пол. Бесцветные кустистые брови его в удивлении…
Глава 17 Октябрь 1441 г. Константинополь Шайка
Губит характер вино. Но и раньше дурным мне казался; Нет, ты не сделался злым: истинный нрав показал.…приподнялись «домиком». – Да-да, ты не ослышался – Константин Харгол! – еще раз произнес Лешка. – Кроме него, есть еще один человек, лавочник… Старик вздрогнул. – …Не буду называть его имя. Ну, теперь мы можем наконец спокойно поговорить?Агафий
Поговорили. Старик оказался хитер и, на словах признавая руководство Алексея, на самом деле противодействовал всем его попыткам установить контроль над шайкой, точнее сказать, тому, что он считал такими попытками. А Лешка вовсе и не пытался никем командовать, единственное, что пока ему было нужно, так это вернуть свои деньги. Вернул! Правда, не все и с большим трудом. Лопоухий Зевка денежки, конечно, припрятал и ни в чем не хотел признаваться, пока Леонидас не приказал Алкиною взять палку. Вот только тогда и отдал, вытащил из тайника под крыльцом. Шесть золотых иперпиров, всего шесть – остальные, стервец, потратил. Что ж, можно было с умом распорядиться и этой суммой, не такой уж и маленькой: трехнедельный заработок какого-нибудь наемного трудяги – грузчика, землекопа, месильщика глины… Месильщик глины… А ведь Владос владел когда-то керамическими мастерскими у Меландзийских ворот! Да, именно там, и не раз об этом рассказывал еще в татарском плену. Значит… Лешка подозвал старика: – Леонидас, завтра мне понадобятся несколько твоих парней. Трое-четверо самых шустрых. – Что им нужно будет делать? – насторожился главарь. – О том я им расскажу утром. – Юноша хохотнул и поспешил успокоить: – Не опасайся, пока ничего сложного. Просто собрать сведения об одном типе… который может понадобиться нашему делу. – Хорошо, – важно кивнул Леонидас. – Я подберу для тебя самых надежных.
Самыми надежными оказались трое невзрачных пареньков довольно забитого вида, среди которых выделялся смышленым взглядом лишь Тимофей – тот самый, что едва не был забит палками… Лешка нахмурился. Ну, Леонидас, лиса хитрая, обещал самых шустрых – типа вот, Зевки – а кого дал? Надо думать – самых ненадежных. Избавился от балласта. – Леонидас сказал нам… – стряхнув с глаз длинную темно-русую прядь, начал было Тимофей, однако Алексей раздраженно икнул и буркнул: – Пошли. Объясню по дороге. Не то чтобы он опасался не в меру любопытного старика. Тому и подслушивать не надо было, эта троица – ну, по крайней мере, двое – точно – ему, конечно же, все доложат в подробностях… А как бы сделать так, чтобы не доложили? Не хотелось бы подставлять Владоса, вдруг да всплывет какой-нибудь след? А потом, когда Леонидаса возьмут, тут же прознают о том, что некий рыжий предприниматель чем-то заинтересовал турок. Чем? А может, он уже с ними сотрудничает? Так взять его немедленно! Такие вот мысли бродили в Лешкиной голове. Слава Богу, вчера удалось снять недорогую комнату в доходном доме у стены Константина, ближе к бухте Золотой Рог. Впрочем, недорогую, это, конечно, как посмотреть – три аспры в день, это, наверное, не так уж и дешево. Зато комната – отдельная, правда маленькая, этакая конура с узким ложем и жаровней в углу. Туалет общий – под лестницей, на первом этаже – харчевня, где Лешка с аппетитом и позавтракал свежими булками с оливковым маслом и сыром. Запил вином, кислым. И – по старому византийскому обычаю – неразбавленным. С вина вот теперь и икалось. – Значит, парни, – выбрав более-менее безлюдное место, Лешка остановился под акведуком. – Сейчас отправляетесь к Меландзийским воротам, находите там керамические мастерские и начинаете там шнырять… – Чего делать, господин? – похлопал белесыми ресницами один из мальчишек. – Не знаю, чего вы там будете делать. – Юноша снова икнул. – Хотите – глину месите, хотите – разбейте им все горшки, но к вечеру я должен знать всех владельцев мастерских за последние гм… пять лет. Кто владел да куда потом делся. Ясно? Ребята явно приуныли. – Ну, чего встали? – поторопил их Лешка. – Пошли! Ах да, уточняю – искать нужно не абы кого, а некоего Владоса Костадиноса, коммерциала, лет двадцати двух, рыжего – это, если нужны особые приметы. Лишнего болтать не надо. Понятно? – Ага, понятно, – отозвался за всех Тимофей. – Господин… если б вы тогда не вмешались… Лешка поморщился: – После благодарить будешь! Сейчас работай. – Да я… Да я… – у парня, кажется, не было слов для выражения признательности. Однако, с утра, при Леонидасе, он молчал. Махнув рукой, Лешка пожелал всем удачи и, оглядевшись вокруг, направился к распахнутой двери таверны. Заведение располагалось в небольшом полуподвальчике, куда вели три низенькие ступеньки, то же самое – «Три ступеньки» – было написано на вывеске. – Что угодно господину? – к едва усевшемуся за стол посетителю тут же метнулся хозяин – горбоносый толстяк с небольшой черной бородкой. – Хорошее вино, жареная рыба, оливки? – Знаю я ваше вино. – Лешка снова икнул. – Выпил уже с утра, спасибо… Пива, случайно, нету у вас? – Есть! И преотличное, сварено вчера из отборнейшего зерна. Возьмите сразу две кружки, не пожалеете! – Да? – Юноша недоверчиво покусал губы. – Пока достаточно и одной. Пиво и впрямь оказалось вкусным, хоть Лешка и не был большим почитателем сего пенного напитка, так, употреблял время от времени. С улицы вдруг послышался смех, сопровождаемый градом скабрезностей и ругательств, и, шумно распахнув двери, в таверну вошли трое молодых парней. Все как на подбор – молодец к молодцу – высокие, мускулистые, крепкие. И – чем то (или кем-то) сильно разозленные. Двое сразу уселись за стол, а один – светлорусый, с задорной кудрявой бородкой – властно подозвал хозяина заведения. – Принеси нам вина, да побольше! – Как вам будет угодно, господа! – Кабатчик прямо-таки лучился радостью. – Что будете кушать? Есть очень вкусная рыба… – Ты что, не понял? – Светлорусый с угрозой приподнял бровь. – Я тебя про рыбу спрашивал, что ли? Вина, вина сюда, да побыстрее! – Понял, господа, – кивнув, кабатчик проворно юркнул в свой закуток, отправив куда-то служку… по-видимому, за вином. В ожидании заказа шумные посетители, ничуть не стесняясь чужого присутствия, продолжали что-то бурно обсуждать. – Да я же говорю, козел наш начальничек! – кричал светлорусый. – И нечего выполнять все его указания, как вот сейчас хочешь поступить ты, Панкратий. – Ничего я и не хочу так поступать! – яростно взвился тот, кого называли Панкратием. – Я просто сказал, что надобно соблюдать субординацию. Светлорусый язвительно захохотал: – Кому надобно? Тебе? – Нам, чудо! – Это кого ты чудом обозвал?! – Да хватит вам, наконец! – хватил кулаком по столу третий, узкоглазый, чернявый, и, судя по всему, чуть постарше остальных. – Ругаетесь, как мальчишки на рынке. Еще подеритесь! Панкратий прав, Иоанн, – субординацию мы должны соблюдать. Но… в отношении куратора – лишь видимую. Признаться, есть у меня на счет нашего начальничка некие сомнения – уж слишком ретиво служит. – Служака! – скептически ухмыльнулся Иоанн. – Вид только делает… – Он-то вид делает, а нас пахать заставляет! – Иоанн, шмыгнув носом, пожаловался. – Вчера пристал – сколько, мол, ворюг с Артополиона поймал? Будто сам не знает… Трех, говорит, всего? И гнусно так улыбается… А Феодор Ладит – целый десяток приволок! При имени «Феодор Ладит» все дружно хмыкнули, а Иоанн так даже и выругался. – Черт рыжий! А начальничек наш тоже хорош – будто не ведает, кого Феодор выловил, а кого я! Евстафия Хромого Угря – попробуй-ка, возьми, за обол-за два! А что Феодор? Мальцов нахватал, и тех не сам – кто-то ему конкурентов сдал… – Не сдал, – нахмурившись, поправил чернявый. – А сдает регулярно. Неплохо устроился, рыжий черт! – Неплохо? – Иоанн снова взвился. – А по мне – так по-крысиному! Шашни с мошенниками водит, те ему и кидают всякую мелочь… а крупная рыба, между прочим, уходит! А? Что скажешь, Никон? Чернявый Никон лишь усмехнулся: – Ну, что ты кричишь, как будто мы ничего не понимаем? Ясно всем все… Только куратора такое положение устраивает – есть чем отчитаться… – Вот-вот, – скривился Иоанн. – Только на отчеты и работаем. На бумажки эти гнусные, рука уже устала писать! И этот еще удумали… строевой смотр, будь он неладен! Слыхали, что с утра господин куратор сказал? Чтоб завтра все были в чистых плащах, с мечом или палашом, да еще – с пластинчатым нагрудником! У тебя есть пластинчатый нагрудник, Панкраша? Нет? И у меня нет. Что делать будем? – Ты еще про шлем забыл. – Никон усмехнулся. – Самая необходимейшая вещь для ловли разбойников! – Суки! – тоскливо охарактеризовал начальство Иоанн. – Им бы только эпарху пыль в глаза пустить. Турецких лазутчиков в городе – неводом лови, а они парады устраивают! Филимон, небось, на строевой смотр не пойдет. – Хэ, Филимон! Хватил. Ты поработай с его! Столько и не живут. Филимон? Феодор? Лешка навострил уши. А не о его ль знакомцах идет речь? Если так, то эти разозленные парни – нечто вроде местных ментов. Участковые или опера – кто там их разберет… – Филимон служака стоящий! – высказался немногословный Панкратий. – И дело свое туго знает. Даже куратор его побаивается. А на начальство Филимону плевать. – Вот потому-то глупый и молодой Маврикий – куратор, а Филимон кто? То же, что и мы… Только что весу у него побольше, да и уважают все. – Есть за что уважать! – Ну да… А ведь недавно и у него прокол вышел! Отпив пива, юноша насторожился. – Какой? – Оба здоровяка дружно повернулись к Никону. А тот позвал трактирщика: – Ну? Долго мы еще будем ждать?! – Несу уже, господа, несу… Лично поставив на стол объемистые бокалы, кабатчик наполнил их вином из серебряного кувшина и, поклонившись гостям, удалился. – Неплохое вино, – отпив, почмокал губами Никон. – И, кажется, неразбавленное. – Попробовал бы он нам разбавить! Ты нам про Филимона-то доскажи. – Да нечего и рассказывать-то. Сами, что ли, не знаете, как недавно Филимон турецкого лазутчика упустил? – А, ты про это… Так это Феодор, не Филимон. И не упустил – а прикончил во время побега. – Ну… – Никон покачал головой. – Я вижу, вы лучше моего знаете. – Вообще, я бы на месте Филимона немедленно арестовал старика вместе с его шайкой – сразу бы стало чего в отчетах писать! – Думаю, Филимон завтра так и поступит – чтоб на строевой смотр не ходить. – Тихо вы! – шикнул Никон. – Разболтались, как бабы в базарный день. А между прочим, мы тут не одни. – Да ладно, кто тут чего поймет-то? – Иоанн расхохотался и снова наполнил бокалы. – Вот бы ты, Никон, с Филимоном сегодня поговорил. Может, мы к нему в напарники набьемся? А то что-то не хочется выпрашивать у знакомых стражников доспехи и шлем. Они-то дадут, так ведь сколько вина им потом придется выпоить! Да и не лежит у меня душа ко всяким маршировкам да славословиям. – У меня, можно подумать, лежит. – Хмыкнув, Никон разлил по бокалам остатки вина. – А с Филимоном поговорю. И вы будьте готовы, ежели что… – Да мы завсегда! Допив вино, парни быстро покинули таверну. То же самое, чуть выждав, сделал и Лешка, возблагодарив «его величество случай» в лице выпитого утром кислого вина. Не выпил бы – не икал бы, не икал бы – не захотелось бы пива, не захотелось бы пива – не зашел бы в эту таверну, не подслушал бы случайно беседу… из которой много чего узнал. Значит, вот что задумал следователь Филимон! Взять старика… А старик, скорее всего, – Леонидас Щука. Скорее всего… Выйдя из питейного заведения, юноша неспешно направился в сторону Меландзийских ворот. Над головой, в ярко-голубом небе, отражаясь в стеклах домов, светило солнце, не знойное, как летом, а по-осеннему теплое, приятное. Легкий ветерок шевелил листья каштанов, росших вдоль неширокой улочки, полной народа. Кто-то стоял на углу, у фонтана, в очереди за водой, кто-то покупал в многочисленных лавках еду, кто-то спешил по делам, а кое-кто неспешно прогуливался, вот как Лешка. Вкусно пахло жареными каштанами, яблоками, близким морем и свежей, только что выловленной рыбой. Белые домики под красными черепичными крышами, кусты акации и сирени, яркие цветы на подоконниках и клумбах, бегающие с веселым смехом дети… Славно, ах, славно! Лешка умиротворенно присел на скамейку и незаметно погрузился в мечтания. Когда-нибудь и у него будет такой же дом, вот, как этот, с эркером, или как тот – с веселенькими ярко-зелеными ставнями, или как вон тот – с мраморными львами… Дом… И семья… И дети… Ксанфия… Ксанфия! Значит, она в Морее. Значит, нужно добраться туда! Но сначала попытаться отыскать Владоса. Да и заиметь деньжат неплохо бы было – иначе на что путешествовать? – Уфф… Не сразу заметил вас, господин, – усевшись рядом, вытер пот с лица Тимофей. Юноша вздрогнул – слишком уж замечтался, даже и не заметил подошедшего парня. Тряхнув головой, отогнал приятные мечты и быстро спросил: – Ну? – Кое-что вызнал, – с улыбкой доложил Тимофей. – Ну, ну, рассказывай! – радостно оживился Лешка. – Бывший владелец керамических мастерских у Меландзийских ворот, господин Владос Костадинос вот уже около года находится в городской тюрьме! – Как в тюрьме?! – с лица юноши мигом слетела радость. – По обвинению в присвоении государственной казны! – Казны? – Лешка лишь присвистнул от удивления. – Да как же такое может быть? – Не знаю, господин. Но сведения верные – не от одного человека получены. – Так-так… – протянул юноша. – Теперь надо установить, где находится это тюрьма… – Уже установил, господин. На западной окраине, точнее – на улице Пиги. – Это где ж такая? – У Силиврийских ворот…
Глава 18 Октябрь 1441 г. Константинополь Сказка о бирюзовых плащах
Что ты за Вакх и откуда? Клянусь настоящим я Вакхом, Ты мне неведом……там рядом. Тюрьма у Силиврийских ворот… Так вот, значит, как… Эх, Владос, Владос! Что ж, грустить некогда – надобно думать, каким образом его оттуда вызволить. Юноша посмотрел на Тимофея: – А кто его туда засадил, ты, конечно, не вызнал? – Нет, господин, – тут же покраснел мальчишка. – Я пытался, ну, вот, ей-Богу, пытался, но… Никто ничего точно не знает – одни слухи да сплетни. – Верю, верю. – Лешка усмехнулся, вспомнив вдруг невзначай подслушанный разговор в корчме «Три ступеньки». – Ты вот что, Тима… Там, у Силиврийских ворот есть, где заночевать? – Да есть пара развалин. – Парень пожал плечами. – Только там с чужих берут плату – обол. – Ох, надо же – целый обол! – Посмеявшись, Алексей вытащил из кошеля три медных монетки и тут же, подумав, присоединил к ним еще столько же. – Это вам троим на ночлег и еду. К Леонидасу сегодня не ходите, завтра с раннего утра будете собирать сплетни. Встречаемся здесь же, гм-гм… Ну, скажем, сразу после обедни. – Как скажете, господин. – Тимофей вежливо склонил голову. – Можно кое-что вам сказать? Лешка пожал плечами: – Говори. – Я о хозяине, старике Леонидасе. – Парнишка огляделся вокруг и понизил голос: – Вы ему очень не нравитесь, господин, и… кажется, старик хочет с вами расправиться. Он очень опасный человек, берегитесь! И не верьте ему ни в чем. – Ага, можно подумать, я ему доверяю самые сокровенные мысли. Да, если старик Леонидас – человек опасный, что ж ты-то от него не уйдешь? – А куда? – грустно улыбнулся Тимофей. – Вы думаете, где-то лучше? – Да, наверное. – Лешка покачал головой. – Не везде забивают палками до смерти. Отрок поморщился, но ничего не сказал – видать, неприятно было вспомнить. Простившись с ним до завтра, Лешка, ускоряя шаг, отправился на съемную квартиру, где, приняв во дворе теплый душ, сквалыга-хозяин содрал за воду пол-аспры – завалился спать. Полная луна висела в черном ночном небе, заливая медным светом некогда великий город. Несмотря на поздний час, в доходном доме было довольно шумно – кто-то громко причитал, кто-то пьяно орал песни, а на четвертом этаже, прямо над Лешкой, – скандалили. Рядом, на углу, откровенно нарушая распоряжение базилевса, вовсю функционировала питейная точка – гуляки-полуночники орали, ругались и дрались, оглашая округу гнусными ругательствами. Никакая ночная стража сюда благоразумно не совалась. Впрочем, к постояльцам расположенных рядом доходных домов никто не цеплялся и даже воровства почти не было – может быть, потому, что питейное заведение и дома принадлежали одному и тому же хозяину? Лешка заснул быстро – умаялся за день – и явившаяся ему во сне черноокая танцовщица Зорба, подыгрывая на бубне, пела ему грустную песню голосом старого солиста «Арии» Валерия Кипелова.Юлиан Отступник.На пиво
Утро выдалось славным, совсем не октябрьским. Солнечным, теплым, с ярко-голубым небом и ослепительно белыми сугробами облаков. За окном совсем по-весеннему пели птицы, громко кричали продавцы воды и горячих лепешек, и торговцы каштанами, перекрикиваясь, разжигали свои жаровни. Спустившись по узкой лестнице, Лешка купил каштанов и, жуя на ходу, направился к Силиврийским воротам. Широкую улицу Пиги, начинавшуюся где-то в районе площади Аркадия, уже с самого утра заполонял народ. Мелкие торговцы, приехавшие на рынок крестьяне, рыбники, зеленщики, грузчики и прочие люди, из тех, что зовутся «простым народом». В толпе промелькнуло вдруг черноокое девичье лицо. Вздрогнув, Лешка обернулся – Зорба?! Нет, показалось… И с чего бы приснилась? К чему такой сон? К добру иль ко злу? Юноша даже сам над собой посмеялся – вот до чего дошел, начал уже и сны толковать пытаться! – Доброе утро, господин, – вынырнул из-за кустов Тимофей. Лешка остановился: – Ну как? Узнали что? – Да поспрашивал вчера вечером одного старика, он частенько сидит по тюрьмам… знает многих тюремщиков… – Ну-ну? – оживился юноша. – Да, в силиврийской тюрьме точно есть какой-то рыжий парень из торгово-закупочной братии. Говорят, его засадили туда конкуренты. – А весточку, весточку этому рыжему передать можно? – Я поговорю со стариком… – Так, может, лучше мне? – Нет, господин, – пожав губы, отрок отрицательно покачал головой. – Вам соваться в развалины уж никак не стоит… Вид у вас… извините… чересчур гонористый, гордый. Мы еще тут до обеда кое-что разузнаем… Ведь после обедни договаривались. – Да, после обедни. – Лешка кивнул и вдруг с силой хлопнул себя по лбу. – Господи! Да как же я мог забыть! Сегодня ведь – день мученика Каллистрата? – Да, – хлопнул глазами отрок. – Именно так. – А, значит, увидимся не после обедни, а ближе к вечеру, на углу улиц Банщиков и Цветочной, что у площади Быка, знаешь? – Знаю, господин. Придем. – Ну, удачи… Кстати, как переночевали? Никто не обижал? – Что вы, господин! Мы ж заплатили. Оставив парня, Лешка повернул обратно и быстро пошел в сторону площади Быка. Именно там, в скобяной лавке на улице Банщиков, он должен был сегодня – вот уже совсем скоро – встречаться с турецким шпионом – лавочником Агамемноном Ласкаром. Вообще-то, конечно, можно было бы и не ходить, но… Но – нужны были деньги, и юноша надеялся их получить. Кроме того, имелись у него и еще кое-какие планы относительно своей дальнейшей жизни, и в планы эти работа на турецкую разведку уж никак не входила, скорее уж, совершеннейшим образом наоборот. Лавочник явно обрадовался Лешкиному приходу. Оставив редких покупателей на попеченье приказчика – тощего востроносого парня – Ласкар завел юношу в примыкающее к лавке помещение – небольшую комнатку с жаровней и двумя резными креслами. – Люблю коротать здесь зимние вечера, – улыбнулся лавочник и, кивая на кресло, радушно предложил: – Садись. Ну как, уже осмотрелся в городе? – Вполне. – Отлично, отлично. – Ласкар потер руки и повернулся к посетителю в профиль. Лешка непроизвольно вздрогнул – в крючковатом носе и в остроконечной черной бородке толстяка лавочника явственно проступало что-то дьявольское! – Что дрожишь, страшно? – Холодно. Юноша зябко поежился и с удовольствием отхлебнул предложенного шпионом вина. – Пей, пей, – ласково ухмыльнулся хозяин. – Это хорошее вино, родосское. Напился? Ну, теперь слушай, что тебе придется делать. Радушная улыбка враз слетела с тонких губ лавочника, черты лица его заострились, вдруг сделавшись неприятно злыми, так, что турецкий лазутчик еще больше стал напоминать черта. – Ты красивый парень, Алексий! – обдав юношу похотливым взглядом, неожиданно высказался Ласкар. Лешка вздрогнул: – И что с того? – О, не бойся, ты не в моем вкусе! – Лавочник гнусаво рассмеялся. – Ты ведь нравишься девушкам, верно? – Допустим. – Юноша все еще не мог взять в толк, что от него хотел Ласкар. – И мое задание тебе понравится… Ты ведь близко сошелся со стариком Леонидасом Щукой? Что моргаешь? Знаю-знаю! Вот и поработаете сегодня на пару. Видишь ли, нам мешает один человек… слишком настырный… а ведь мог бы быть полезным. У него, однако, есть дочери, одну их которых ты сегодня приведешь в логово старика! – Приведу? – Юноша закусил губу. – Но как? – А это уж твои проблемы! – снова усмехнулся лавочник. – Парень ты видный, да и девица, насколько я знаю, недурна. Перед тем как отдать старику, можешь ее… ну, ты понял… – А старик? Что с ней будет делать старик? – Казнит! – жестко отозвался Ласкар. – Медленно забьет палками, он это умеет. В назиданье нашему недругу. – Но… – Лешка лихорадочно соображал, как бы уклониться от задания. Вот ведь, действительно, черт понес! Не ходил бы никуда – так нет, захотелось срубить по-легкому бабок. Срубил, блин… Хотя… Можно ведь ничего и не делать! – Ты хотел что-то сказать? – Лавочник пристально взглянул на юношу. – Или хочешь остаться чистеньким? Так вот, предупреждаю – и не пытайся! На нас работает гораздо больше людей, чем ты думаешь… Ты, кажется, искал вчера одного человека… Владоса Костадиноса? Юноша едва не вскочил с кресла: как он узнал? Как? Хотя догадаться не трудно – кто-то из троих ребят, может быть, даже Тимофей… Да, скорее всего – именно он, остальные-то не знали ни фамилии, ни имени Владоса! Однако… – Мы можем постараться освободить его, – между тем негромко продолжал шпион. – Как можем и отправить его на тот свет… даже в тюрьме. Лешка пришел в себя и усмехнулся: – Я просто хотел высказать одну мысль. Если тот человек, чью дочь вы хотите казнить, мог бы быть чем-то полезен, то к чему казнь? Ведь он озлобится, и… – А, вот ты о чем! – глухо расхохотался Ласкар. – Не озлобится! У него останется еще две дочери, а то, что произошло… произойдет… со старшей, послужит ему хорошим уроком. Что щуришься? Жалко красивую девку? – Вообще – да. – Лешка не стал скрывать. – Зря. Никогда и никого не жалей, парень, – тихо, со значением произнес лавочник. – Ибо никто и никогда не пожалеет тебя. Что же касается этой девки… Ей не придется умирать в одиночестве! – Вот как?! – Одна веселая, слишком веселая, особа тоже последует за ней в ад! Думаю, вдвоем им будет не так уж скучно… А старик Леонидас и его мальчики получат большое удовольствие! Я бы и сам с удовольствием посмотрел, но, увы… Слишком много свидетелей! А ты, кстати, вполне можешь при всем этом присутствовать – раз уж они тебя все равно уже знают. Кстати, как тывышел на старика? Я ведь его тебе, кажется, не представлял? Ласкар, прищурясь, посмотрел в лицо юноши, и тому вдруг показалось, что через веки лавочника на него холодно взглянула сама смерть. – Я заметил его еще на берегу… Рассказывал уже, помните? – Ну, да. – За ним тогда следили… Потом я его встретил уже чисто случайно – хотел предупредить. Ничего больше не сказав, шпион сложил руки замком и надолго задумался, отрешенно глядя прямо перед собой. – Ну, что ж. – Он, наконец, разжал руки. – Попробую тебе поверить. Кстати, работа будет оплачена – и, смею заверить, неплохо! Приведешь девку старику – получишь десять золотых. – Почему так мало? – искренне удивился юноша. – Это всего лишь первое твое задание, молодой человек! А их ведь будет много. Так много, что ты вполне сможешь скопить себе на старость! Ха-ха-ха! – Лавочник откинулся на спинку кресла и громко захохотал. – К тому же, – отсмеявшись, продолжил он, – пожалуйста, не думай, что ты у меня один. Не приведешь девку ты – найдутся другие, она все равно будет схвачена и казнена, так или иначе. А вот тебе и твоему дружку – тому, что в тюрьме – в случае невыполнения задания придется туго! Доходчиво объясняю? – Вполне. Лавочник развел руками и широко улыбнулся: – Ну, тогда не смею больше задерживать! Кстати, девчонка – зовут ее Агния – скоро будет на Артополионе, у башмачника Прокла – отдавала в починку башмаки. Все понял? Вот и прекрасно. До завтра, молодой человек. Сделаешь дело – приходи за деньгами. Рад буду видеть!
Лешка вышел из скобяной лавки в некотором смятении. Шпион знает о Владосе! Неприятный сюрприз. Однако, что же теперь делать? Заманить несчастную девчонку, и… И так и этак выходит плохо, куда ни кинь – везде клин. С одной стороны – старик Леонидас, лавочник и кто-то там еще, с другой – он, Лешка, Владос и… и несчастные, обреченные шпионами на смерть девушки. Две стороны… А если… Если попробовать выйти за границы этой, на первый взгляд, очевидной картины? Артополион – центральный Константинопольский рынок – бушевал, словно море. Бурные людские волны гомонили, перекатываясь через портики и обтекая ровные ряды прилавков и лавок – булочных, овощных, рыбных и прочих. В тавернах, обсуждая последние новости, толпился народ, остро пахло сыром, молодым вином и прокисшим оливковым маслом. Шнырявшие среди покупателей разносчики воды и оливок орали так, что казалось, их режут на части. – Эй, парень, – приобретя на развале небольшой нож, Лешка придержал одного за рукав. – Вам сколько кружек, господин? – Ни одной. Где мастерская башмачника Прокла? – Мастерская Прокла? А вон, за тем портиком. Продвинувшись по указанному адресу, юноша оказался у распахнутой настежь сапожной лавки, полной всякого рода обуви, от изящных золоченых сандалий до грубых армейских сапог. Около прилавка, показывая потенциальным покупателям приглянувшуюся пару башмаков, вертелся какой-то вихрастый парень, по всей видимости, приказчик либо хозяйский сын. В глубине лавки деловито постукивал молотком мускулистый мужчина в кожаном фартуке, наверное, это и был Прокл. Лешка пристроился чуть в стороне, делая вид, что рассматривает зеленые сафьяновые сапоги, надо сказать, весьма даже изящные, узорчатые, с золочеными каблуками – мечта любого провинциального щеголя. – Всего двадцать пять аспр, господин! – улыбнувшись во все тридцать два зуба, тут же подскочил приказчик. Лешка поднял глаза: – Это мастерская Прокла? – Она самая! Лучшая мастерская в Константинополе, уважаемый! Вам завернуть? – Нет, я пока посмотрю… – Осмелюсь рекомендовать еще вон те, синие, и вот эти, с красным узором… А если вы предпочитаете латинскую моду, то… – Хитро подмигнув, приказчик нагнулся и вытащил из-под прилавка непонятного цвета башмаки с длиннющими, загнутыми кверху, носами. – Выкроено по бургундским лекалам! Такие носит вся европейская знать. Поверьте, вы будете неотразимы… – Эй, любезный! – послышался звонкий девичий голос. – Я отдавала в ремонт башмаки… – А, госпожа Агния! – колотящий молотком мужчина оторвался от своего дела и весело улыбнулся. – Готовы, готовы ваши башмачки, еще сто лет проносите. Николай, принеси… Как ваш батюшка, сестры? – Спасибо, господин Прокл, все здоровы. Батюшка, как всегда, днюет и ночует на службе… – Все бы так работали, любезнейшая госпожа Агния, все бы так! Приказчик тем временем принес башмаки, протянул: – Вот, пожалуйста… Девушка – действительно, очень даже симпатичная, с милым курносым носиком и выбившимися из-под чепца светло-русыми прядями – придирчиво осмотрела башмаки и, улыбнувшись, потянулась к висевшему на поясе кошелю: – Сколько я вам должна, господин Прокл? – Две аспры. – Всего две аспры? – Агния удивилась. – Но я ведь вижу, тут на больше работы. – Две аспры, – строго повторил башмачник. – И даже не думайте предложить больше – обижусь! – Ну, если уж на то пошло. – Девушка улыбнулась: – Благодарю вас, господин Прокл. Заплатила и, поправив длинную синюю юбку, быстро пошла по площади, да так, что юноша едва не отстал. Красная, отороченная каким-то дешевым мехом – то ли собака, то ли кошка – жилетка девушки мелькала далеко впереди. «Кажется, она из не очень-то богатой семьи, – лихорадочно соображал Лешка. – Сдает башмаки в починку – богатая их бы просто выбросила да купила новые. К тому же и одета… Нет, зажиточные так не одеваются…» Ага, вон она уже, сворачивает за угол! – Девушка, девушка, подождите! Живо сорвав с пояса кошель, Лешка рванулся вперед, подбежал, облизывая губы: – Случайно, не вы потеряли? – Нет, – Агния отрицательно покачала головой. – Мой на месте. – А мне показалось, его у вас срезали. Здесь ведь вор на воре. – Уж это точно! – А у меня, знаете, совсем недавно срезали кошель! Средь бела дня и, главное, кто? Какой-то малолетний мальчишка! – А что, бывают и многолетние мальчишки? – Девушка засмеялась. – Вы, верно, из провинции? – Пафлагонец… – Впрочем, у нашей Империи давно нет провинций… – Однако, что же нам делать с находкой? – Надо вернуть владельцу! – Да где ж его тут теперь найдешь? – Гм… – Агния нахмурилась и вдруг улыбнулась. – Знаете что, а вы оставьте его у башмачника Прокла! Это честный человек – его здесь все знают… – Ого… – Юноша нарочно раскрыл кошель. – Три золотых! И куча серебра! – Вот, наверное, убивается кто-то… – А где мне найти этого Прокла? Я ведь не местный… – Идемте, я покажу…
Оставив собственный кошель с деньгами какому-то «честному» башмачнику, Лешка нацепил на лицо самую приятную улыбку: – А вас как зовут? – Агния. – Девушка улыбнулась. – А меня – Алексей. – Вы, Алексей, порядочный человек! Большая редкость в наше время. – Спасибо. – Юноша смущенно кивнул. – Вот мой друг – тоже порядочный – дешево продает плащи. Просто деньги срочно понадобились. Хорошие плащи, шерстяные, этакого модного бирюзового цвета. Вы не хотите купить? Агния наморщила нос: – А сколько – дешево? – Три аспры штука. – Три?! – Но дело в том, что он не продает по одному – ему нужно быстро продать все три. – Так у вашего приятеля три плаща? – Да. Бирюзовые, женские. За все три он бы сделал хорошую скидку. Ой… – Лешка восхищенно хмыкнул. – Такой плащ здорово бы подошел к вашим глазам! Как раз скоро зима… Вряд ли вы где найдете дешевле! Может, все ж таки купите? Здесь, недалеко идти… – Гм… – Девчонка задумалась. Еще бы – названная Лешкой цена была куда как невелика. Тем более – такой модный цвет. Да еще – целых три плащика, ровно три… Представить только, как обрадуются обновкам сестры! – Ну, как, Агния? Идем, смотрим?! – Даже не знаю… – Три бирюзовых плаща… Вот точно такие же, как на только что прошедшей девушке! Агния обернулась и, завистливо прикусив губу, махнула рукой: – А, пошли… Хоть и потрачу восемь аспр… Но ведь вы правы, дешевле вряд ли найдешь. А к зиме они еще подорожают. Идти далеко? – Не очень… Вот, сначала по улице Банщиков, потом – по Цветочной… Разговаривая, Лешка давно уже усмотрел маячившего на углу Тимофея. Именно там – на углу Банщиков и Цветочной – они и договорились встретиться еще утром. – Ой, обождите немного, Агния. – Юноша с улыбкой повернул голову. – Я дам распоряжение своему слуге насчет ночлега. – Ого! У вас есть слуга? – Ну, я же все-таки не совсем нищий, хоть и провинциал. Лешка не слушал – уже бежал. А Тимофей встретил его улыбкой… И парень застыл, вспомнив… Кто-то ведь рассказал лавочнику Агамемнону Ласкару о Владосе! А кто знал? Тимофей! Так как же… Впрочем, больше надеяться не на кого – надо использовать втемную. – Слушай меня внимательно, Тима! Что не поймешь – переспрашивай. Только, главное, быстро! Тимофей закивал: – Таверна «Три ступеньки»? Да, помню такую. Хозяин – чернобородый толстяк. Парни? Угу, запомню – Никон, Иоанн, Панкратий… Нет, не забуду – на память не жаловался. Насолить старику Леонидасу? Вот здорово! А эти парни – кто? Его конкуренты? – Много будешь знать, скоро состаришься! Все запомнил? – Да, господин! – Ой, и когда ты только перестанешь называть меня господином? Ну ладно, беги! – Бегу… А если этих парней там нет? – Тогда скажешь кабатчику, чтоб сообщил им срочно! Как можно быстрее! Понял? – Исполню все в точности, господин! Поклонившись, Тимофей свернул за угол и побежал к маячившей за деревьями, храмами и домами старой стене Константина. Лешка задумчиво покусал губу. Кто же выдал про Владоса? Он? Не он? Ладно, с этим потом, сейчас главное – спасти девчонку! – Ну, наконец-то! – обрадованно вскричала она. – А я уж думала, вы никогда не придете. – Да уж такой у меня слуга, тупоумный. – Юноша виновато развел руками. – Пока ему все растолкуешь… Ну, что? Идем?! – Идем. Чем ближе молодые люди подходили к развалинам у стены Константина, тем более нервно чувствовал себя Лешка. Успел бы Тимка, успел бы! А если он, вместо «Трех ступенек», побежит к лавочнику Ласкару? Или если те парни – участковые или опера – разговор которых юноша невольно подслушал в таверне, опоздают, не успеют, задержатся? Ведь, получается, он, ради себя и друга, подставил – да-да, подставил – совершенно постороннюю девушку, тем более – такую симпатичную. Нет, не подставил! Ее бы все равно схватили люди старика Леонидаса – хоть те же парни из его шайки, много ли силы надо справиться с девушкой? И тогда для нее все было бы хуже, гораздо хуже… Однако, точно так же будет, если не успеет подмога! Нет, рисковать нельзя… Эх, надо было бы раньше… Хотя здесь тоже еще достаточно людно… Впереди, за приземистым складом, показались белые камни развалин… – Вот что, Агния, – со всей возможной серьезностью произнес Лешка. – Хочу вас предупредить – вам, вашему отцу, грозит большая опасность. Остановившись, девушка округлила глаза – бирюзовые, словно несуществующие плащи. – Что?! Опасность? Мне и отцу? Откуда вы… – Тихо! – Юноша незаметно осмотрелся по сторонам. – Сделайте все, как я скажу, умоляю! Вы сейчас пырнете ножом… – Лешка вытащил из-за пояса свою недавнюю покупку. – Вот этим самым. – Я?! Вас?! Ножом?! Вы с ума сошли! – Тихо! – Лешка сильно сжал девичью руку. – Вы же умная девушка, Агния! Делайте, что я говорю… – Но вы же… – Да Господи, ну, сделайте вид, что пырнули… А потом бегите со всех ног, зовите на помощь! Вытаскивайте нож… Резче! Ну? Закусив нижнюю губу, Агния решительно выдернула из-за пояса юноши нож и… бросив его в парня, в ужасе метнулась прочь. – Помогите! На помощь!!! – Слава Господу! – Лешка облегченно перевел дух… Люди оглядывались на крики. Рядом с бегущей девушкой вдруг оказалась закрытая коляска, запряженная парой гнедых… Вот она замедлила ход. И высунувшиеся из коляски руки, ухватив бегущую девушку, ловко втянули ее внутрь. Сидевший на облучке кучер, резко хлестнув кнутом лошадей, обернулся… В ужасе округлив глаза, Лешка узнал в нем старика Леонидаса…
Глава 19 Октябрь 1441 г. Константинополь Танец с саблями
Старец завистливый, злой, подвигов недруг……Щуку! Да, да – это был именно он! Мерзкий старик… Перехитрил! Но как он узнал? Или ему сообщил Ласкар? Да, наверное, именно так все и было. А может быть, сегодняшней ночью была облава – но старику удалось уйти и теперь он просто-напросто передислоцировался в другое место? А ведь вполне вероятно, что все именно таким образом и обстояло! Все эти мысли приходили в голову юноши на бегу. Коляска! Только бы не упустить коляску! Эх, если бы… А вот хотя бы! Рванувшись в сторону, Лешка запрыгнул в медленно едущую телегу – хорошо хоть, пустую – и, приставив к боку возницы кинжал, крикнул: – Гони! – Только не убивайте, господин! – Возчик явно оказался не из храбрых. – У меня шестеро детей. Пощадите! – Гони, я сказал! Или убирайся с телеги! При последних словах юноши, возница тут же спрыгнул и, громко крича и размахивая руками, побежал в противоположную сторону: – Помогите! Помогите! Ограбили!!! Усевшись поудобнее, Лешка ухватил вожжи: – Н-но!!! И кони метнулись. Хорошие оказались кони, ничуть не клячи, хотя, конечно, и не рысаки. Но перли вполне добросовестно, скакали, что на гонках! – Н-ноо! Йэх! Дернувшись вперед, лошади едва не оторвались от телеги, да и сам Лешка, ничуть не будучи опытным возницей, едва не выпал, однако ничего, удержался. – Эх, залетные! Телегу немилосердно трясло. Копыта коней высекали из мостовой икры. Редкие прохожие испуганно жались к заборам. – Н-но! Н-но-о!!! Перед глазами Лешки проносились вереницы деревьев… Эх, только бы какое не зацепить! – Н-но! Едва не сбив прохожего, телега вылетела на небольшую площадь, которую успешно обогнула, зацепив боком фонтан, и, свернув в проулок, безбожно затряслась на кочках, поднимая серую пыль… А впереди – да рядом уже! – взвивался вверх точно такой же столб пыли – это, подпрыгивая на ухабах, неслась запряженная парой гнедых коляска Леонидаса Щуки! Не уйдешь, гад! Не уйдешь! Вот еще один поворот, вот еще… Вот!!! Взвившись на дыбы, заржали кони. Вылетевший из перевернувшейся телеги Лешка бухнулся животом в грязь. Повезло – приземлился мягко… Быстро вскочил на ноги – коляска Леонидаса, сбавив вход, подъезжала к воротам какого-то здания, чем-то напоминавшего типичный феодальный замок – только без главной башни – донжона – и более, так сказать, приземистое… И знакомое! Очень знакомое! Высокая ограда, башенки из серого камня, сад, за ним – стена Константина. Господи! Да это же… Приют «Олинф» – вот, что это такое! Попечительно-богоугодное заведение некоего Скидара Камилоса, а проще – развратный притон, поставляющий малолетних мальчиков для гнусных богопротивных утех разного рода господ! Около года назад, будучи помощником тавуллярия секрета богоугодных заведений, Лешка так и не смог довести до конца расследование в отношении сего приюта, вернее, не успел… И вот теперь… А ведь прав оказался следователь Филимон Гротас! Похоже, попечитель приюта Скидар Камилос, старик Леонидас Щука и – уж как же без него! – лавочник Агамемнон Ласкар – одна шайка-лейка. Шайка турецких шпионов! Отряхнувшись от пыли, Лешка нагло подошел к только что захлопнувшимся за повозкой воротам и, громко постучав, закричал: – Эй, черти! Пустите на девок-то посмотреть, а! В воротах со скрипом открылась небольшая, обитая железными полосками форточка. – Чего орешь? – осведомился бородатый охранник. – Я – с Леонидасом Щукой. Старик меня знает! Пропусти! Пусти, говорю! – Подожди, – недовольно буркнул охранник. – Сейчас пойду, справлюсь… Форточка резко захлопнулась. Лешка поднял голову – а если не пустят? Кажется, если воспользоваться во-он тем деревом, можно забраться на крышу. Конечно, если как следует раскачать ветку… За воротами неожиданно лязгнуло. Засов, Господи! Ну, конечно, засов! – Входи, – чуть приоткрыв створку, нетерпеливо махнул воротник и, пропустив юношу, загремел тяжелым засовом. Пройдя по небольшой аллее между сараями, Лешка очутился на заднем дворе приюта. Аккуратно подстриженные кусты, деревья, высокая – в два человеческих роста – ограда. Желтое пламя факелов освещало небольшую вытоптанную площадку, посередине которой стояли деревянные козлы, по всей видимости, обычно используемые работниками приюта для наказания подопечных. Сейчас козлы были пусты. Вокруг них в ожидании намеченного действа негромко переговариваясь, толпились парни из шайки Леонидаса, самого же старика не было видно, как не было и захваченной им Агнии. Верно, они находились сейчас в каком-нибудь из сараев или, может быть, в самом приюте. Было довольно прохладно, сквозь туманную полумглу серебряно мерцала луна. Кивнув ребятам, Лешка старательно осмотрелся в поисках хоть какого-нибудь оружия. Нож, это, конечно, хорошо – но мало. К козлам были прислонены палки – орудия будущей экзекуции. Подойдя ближе, юноша наклонился и взял одну, якобы проверяя на вес и удобство. Никто из подростков не обратил на его действия никакого внимания, еще бы, ведь все они были охвачены предвкушением предстоящей казни. Впрочем, даже не одной казни – двух. Кстати, и второй жертвы тоже нигде не было. – Доброй всем ночи, други мои! – неожиданно прозвучал громкий скрипучий голос, и Лешка, вздрогнув вместе со всеми, обернулся, увидев выходящего – явно из сарая – старика Леонидаса Щуку. За ним, в компании довольно сильных с виду парней – прихлебателей старика, Лешка уже и забыл, как их звали, – улыбаясь, шагала… Зорба! Так вот оно, к чему сон! Интересно, что она тут делает? Будет развлекать шайку перед казнью? Вероятней всего… но… Быть может, она и станет второй жертвой?! Да-да, скорее всего – именно так и обстоит дело, если вспомнить слова лавочника. А девчонка-то об этом и не догадывается, ишь, веселится, шутит… – Догнал-таки? – замедлив шаг, Леонидас повернулся к Лешке. – Видел, видел, как ты за мной гнался. Юноша пожал плечами: – Не знал, что это ты. Просто хотел вернуть деву. – Ну, я так и понял, – посмеялся старик. – Уж извини, специально не останавливался, чтоб показать – какой ты раззява! Сопровождавшие старика парни обидно ухмыльнулись. На поясе у каждого Лешка заметил сабли. Сабли… Это хорошо! Равнодушно осмотревшая юношу Зорба вдруг поспешно опустила взор и искоса взглянула на старика. Лешка понял – узнала. Еще бы не узнать, после той бурной ночи… Девка явно работает на стражу эпарха – то-то его так легко тогда взяли люди Филимона Гротаса, видать, танцовщица подсыпала что-то в вино. – Подготовьте площадку, – между тем распоряжался старик. – Факелы ближе, а вы… вы, вы, трое – поднесите огонь к ограде, там должны быть вделаны кольца для цепей… Нашли? Ну, вот и славненько. – Леонидас потер руки и засмеялся, меленько так, дребезжаще, гаденько. А потом, разведя руками, громко сказал: – Знаменитая танцовщица Зорба будет сегодня плясать для вас, други мои! Посмотрим, как она пляшет, а уж потом… хе-хе… займемся основными делами. Участники шайки довольно зашептались, запереглядывались… Лешка подошел к танцовщице и, взяв девушку за руку, отвел в сторону: – Узнала? – Да… – шепотом отозвалась Зорба. – Выдашь меня старику? – Нет. Похоже, тебя уже выдали. Видишь эти козлы? Кольца для цепей… Одну жертву они держат в сарая… Подсказать, кто будет второй? Зорба вдруг усмехнулась: – Я не верю тебе! – Не верь, твое дело. – Лешка пожал плечами. – Только попробуй последовать моему совету – это тебе ничего не будет стоить. – Какому еще совету? – Затяни танец, насколько возможно… – Ну, это просто… – И еще одно… Ты можешь вызвать в пляс кого-нибудь с саблей? – И это нетрудно сделать. Только зачем тебе? – Увидишь. – Что вы там шепчетесь? – подойдя, недовольно проскрипел Леонидас. – Сговариваемся на ночь. – Лешка ухмыльнулся в ответ. – А что, нельзя? Старик взял девушку за руку: – Иди, спляши нам, Зорба. Отблагодарим, как и договаривались. Кивнув, девушка отвязала от пояса бубен и вышла на середину площадки, к козлам. Леонидас перевел взгляд на юношу: – Думаю, ты уже опоздал с ночью, парень! В прищуренных глазах старика мертвенно-бледным светом блеснула луна. Ударил бубен, и все затихли. Кое-кто опустился на землю, а кто-то остался стоять, полагая, что так будет лучше видно. Снова звякнул бубен. – Танец томящейся Афродиты! – громко объявила Зорба и, выгнувшись, сбросила с плеч покрывало, оставшись в длинной белой тунике без рукавов. Смуглые обнаженные руки танцовщицы двумя лебедями взметнулись к небу… Забил, задергался, задрожал бубен – и Зорба, сбросив сандалии, принялась танцевать, так, что у парней потекли слюни. Сначала медленно, а потом все быстрее, танцовщица металась вокруг козел призрачным духом в белом, затем, вспрыгнув на козлы, закружилась, и подол ее туники взметнулся вверх, обнажив стройные ноги…. А затем – и бедра, а потом… Потом сорванная одним ловким движением туника полетела в зрителей, завопивших столь радостно и страстно, что где-то совсем рядом озабоченно залаяли псы. – Вай, Зорба! Вай! – в такт ударам бубна, хлопали в ладоши собравшиеся, и даже старик Леонидас не отрывал маслянистых глаз от разворачивающегося действа. Бил бубен. Зорба кружилась в танце, ее натертое оливковым маслом тело серебрилось луной. – Вай, Зорба, вай! Ах, какие алчные лица были в этот момент у зрителей! Челюсти многих парней отвисли, в глазах светилась похоть, от распахнутых ртов к черной земле потянулись серебристые паутинки слюней. – Вай, Зорба, вай! Танцуй, Зорба! Внимательно осмотревшись, Лешка незаметно – да кто за ним и смотрел?! – отошел в сторону и, подняв с земли заранее припасенную палку, юркнул в кусты. Затаился и с минуту сидел неподвижно, чувствуя, как в такт бубну танцовщицы громко ухает сердце. – Вай, Зорба, вай! Ага… Никто за ним не следил, как и следовало ожидать – для парней здесь были сейчас вещи и поинтересней. Юноша вытянул руку – ага, вот и стена сарая. Осталось лишь сделать шаг… – Кто здесь?! Часовой! Они выставили часового! Ну, конечно, следовало ожидать. – Я спрашиваю – кто?! А голос напряженный и такой – ломающийся, подростковый… Ничуть не скрываясь Лешка с шумом выбрался из кустов: – Леонидас попросил сменить тебя. Хочет, чтоб вы все увидели танец. – Она еще танцует? – в глазах вышедшего из-за угла парня отразилась луна. – Танцует. Иди быстрей, еще как раз и успеешь! – Спасибо! – Парень обрадованно протянул Лешке палку. – Тут вообще-то все свои, но… – Благодари не меня, Леонидаса… Усмехнувшись, юноша проводил в миг исчезнувшего в кустах подростка взглядом и тут же повернулся к сараю. Небольшая, обитая железными полосками, дверь, засов… замок! Черт, замка только и не хватало! Как же его открыть?! Подойдя ближе, Лешка с силой дернул увесистое произведение местного кузнечного ремесла. Замок сразу открылся – легко и даже без скрипа! Не заперт! Ну, конечно, вряд ли старику хотелось в темноте возиться с ключами… Так… Оглянуться. Акукуратно вытащить из пазов засов. Отворить дверь. Темнота! – Агния! Тишина… – Агния, ты слышишь меня? Неужели девчонки здесь нет? Нет! Хотя… Чу! Показалось… Показалось, будто в дальнем углу послышался слабый стон. Лешка рванулся туда, выставив вперед руки… и уперся в теплое девичье тело. Связана! Спеленута! Во рту – вот он – кляп. – Не бойся, это я, Алексей! Дернуть из-за пояса нож. Осторожно разрезать путы. Аккуратно смотать веревку – авось, пригодится. Вытащить кляп… – Ты?! – Тссс! Не кричи громко. Можешь идти? – Да… – Тогда идем… Берись за мою руку… – Что они хотят со мной… – Тсс! Все узнаешь потом. Видишь эту ограду? – Ну… – Вставай мне на плечи… С разбега. Уцепись и подтянись – только не вздумай сразу прыгать вниз, разобьешься – там ров. Возьми веревку, накинешь на дерево, платан рядом с оградой. По нему спустишься – и беги куда глаза глядят… Впрочем, можешь позвать стражу… Ну, что ты ждешь? Давай же! Девчонка взобралась на ограду с третьей попытки. Стиснула зубы, но забралась. – Веревку! Веревку не забудь! Видишь платан? – Вижу… Шелест веревки. Быстрая темная тень на фоне туманной луны. Мелькнула и исчезла. Лешка прислушался – никаких криков не последовало. Значит, все в порядке. Значит – удалось. Теперь осталась еще одна…Андреас Кальвос.Ода святому полку
– Хэй, Зорба, хэй! Девушка все танцевала, извивающее, обнаженное тело ее блестело в лунном свете… а рядом, рядом плясали двое парней. Из самых сильных. – Хэй, Зорба, хэй! Внезапно – Лешка едва успел выбраться из кустов – раздался хлопок. Это хлопнул в ладоши Леонидас Щука, видать, надоело ждать. – Хватайте девку, парни! – громко распорядился старик. – Привязывайте к стене – сегодня каждый из вас попробует ее на вкус… А вы… Евстифий?!!! Ты как здесь?!!! Я же велел тебе охранять! – Ты же сам прислал смену, Леонидас! Того, новенького… – Что?! Лешка не стал больше выжидать, ударив палкой первого же, подвернувшегося под руку, рванулся к старику. Увидев его, главарь шайки трусливо дернулся под защиту своих парней, заверещал: – Сюда, все сюда! Бросайте девку! А Зорба оказалась той еще штучкой! Не так-то просто было ее взять! Скользкое, тренированное тело, ловкое, сильное, обнаженное – поди, зацепись! К тому же, она успела овладеть саблей кого-то из ротозеев… Ага, и даже ранила одного из шайки – вон, один молодой здоровяк держится за руку, орет: – Хватайте ее, ребята! – Сюда, сюда! – продолжал верещать Леонидас Щука. Лешка бросился за ним, понимая – без старика отсюда не выйти живым ни ему, ни Зорбе. На пути возникли трое, с саблями… Нападать! Если врагов много – только нападать! Почти не думая, Лешка рванулся вперед, вращая палкой… Повезло – не очень-то умело они действовали саблями… Рубили сплеча, как палашом, ведь сабля, если ее закрутить… Ладно! Пригнуться. Прыгнуть вперед. Броситься под ноги… Сшибить разиню… Прокатиться по траве, схватить саблю… Ну, что ты смотришь? Рванись! Удар. Звон клинков. И сдавленный крик врага! А поделом – не умеешь биться, не суйся! Это тебе не ножичком в подворотне размахивать, хотя и для того некая толика ума потребна. А уж для сабли… – Стоять! – вращая над головой саблей, грозно рыкнул Лешка. – Первого, кто дернется, разрублю надвое! Юноша скосил глаза и позвал: – Зорба, ты как? – Все нормально… Тяжело дыша, девушка встала рядом, сверкающая в свете луны, словно покрытая серебром статуя. Испачканная в грязи кожа ее пахла потом и маслом, в левой руке блестела сабля, правая… с правой капала черная кровь. – Двинься только! – взмахнув саблей, Лешка пресек попытку подростков рыпнуться, после чего обернулся к танцовщице: – Ты ранена? – Пустяки. Кажется, старик Леонидас ушел! – Мхх… – Юноша с досадой сплюнул. И тут вдруг увидел показавшуюся из-за сарая группу людей в серебристых нагрудниках и шлемах. – Ваш главарь далеко не ушел, – засмеялся идущий впереди человек, уже не молодой, вислоусый… следователь Филимон Гротас!!! А за ним… за ним шли парни из корчмы «Три ступеньки» – светлорусый Иоанн, чернявый Панкратий, Никон… Значит, удалось! Значит, Тимофей… А вон он, позади ведущих злобно ругающегося старика стражников. Молодец, парень! – Ого, кого я вижу?! – оглядев Лешку насмешливо скривился Филимон. – Забыл, как ваше имя, уважаемый эфенди! Признаться, я не очень-то верил в вашу смерть… Что стоите? – следователь резко обернулся к стражникам. – Взять его! – Стой, отец! – выступив из темноты, к Филимону кинулась девушка… Агния. – Что такое? – недовольно пробурчал тот. – Я же велел тебе ждать! – Я не могу ждать, отец, – улыбнувшись, Агния подошла к Лешке. – Тебе следует знать: этот человек – мой спаситель! – И одновременно – важный турецкий шпион! Лешка вдруг засмеялся: – Могу ли я сказать что-либо в свое оправдание, уважаемый…
Глава 20 Октябрь – ноябрь 1441 г. Константинополь Метаморфозы
Сдал я каморку вчера одному пивовару; сегодня ж Там предо мною предстал страшный кулачный боец……господин Гротас? – Волосы могут отрасти и даже кудрявиться, – подойдя ближе, негромко промолвил следователь. – Человек даже может похудеть, пусть даже слишком… Вот только карие глаза никогда не станут голубыми… как у того несчастного. Где вы его взяли? – В какой-то из трупных ям. – Что ж, я так и подумал. Агния, недоумевая, переводила глаза с одного на другого. – Значит, это – ваша дочь? – Лешка улыбнулся. – Смелая девушка… – Парни, арестуйте тут всех! – распорядившись, Филимон снова обернулся к юноше. – Полагаю, вы правы – нам определенно следует поговорить. Не знаю даже, как вас теперь и называть? – Зовите Алексеем.Паллад
Они проговорили долго, в том числе, и о том, что могло случиться в саду приюта «Олинф», хозяин которого, Скидар Камилос, наверняка, связан с турками… – Правда, тому пока нет достаточных для суда доказательств, – задумчиво пояснил Филимон. – Откуда вы узнали про моих людей – Иоанна, Панкратия, Никона? Лешка улыбнулся: – Случайно стал свидетелем их оживленной беседы в таверне «Три ступеньки». – А, – скривился следователь. – Сколько раз им говорил, чтоб не мололи языками по всем злачным углам. – Но трактирщик же ваш человек? Именно к нему и обратился Тимка. – Тимка? – Тимофей, мальчишка из шайки Леонидаса. Если бы не он… Кстати, кто-то из парней старика связан с лавочником Ласкаром. Иначе б откуда тот узнал о… о некоем моем друге. – Что еще за друг? – Светлые глаза следователя напряженно моргнули. Юноша вздохнул: – Владос Костадинос, занимался гончарными мастерскими, потом торговал недвижимостью… Думаю, его кто-то подставил. Хорошо бы получше разобраться с этим делом. Владос сейчас в тюрьме на улице Пиги. – Разберемся, – заверил Филимон Гротас и, покусав ус, спросил. – Все рассказали? – О старике рассказал, о Ласкаре тоже, о Феодоре вы и без меня догадались. – Лешка задумчиво наморщил лоб. – О Фарраш-бее – все, что вспомнил… – Константин Харгол! – Следователь стукнул ладонью по столу. – Вот, кто меня сейчас интересует больше всего! Мы ловим его уже три года. Юноша покачал головой: – К сожалению, в этом вопросе ничем не могу вам помочь – об этом неуловимом господине знаю не больше вашего. Даже – гораздо меньше. – И ваш… э-э-э Фарраш-бей ничего о нем не говорил? – Даже не упоминал. Только дал явку к Ласкару и велел его слушаться. – Жаль, мы упустили негодяя… Моя вина. – Следователь нервно подергал ус. – Нужно было отправить к нему людей сразу. А так… – Предупредили? – Лешка вскинул глаза. Филимон Гротас кивнул: – Увы… Рано утром соседи видели выходившего из его лавки мальчишку – кудрявого и лопоухого. – Зевка… – тихо произнес юноша. – Можно было догадаться… – Зевка? Странное имя… От «Зевс»? – Нет… Кажется, от «зевгарат» – крестьянин. Вряд ли мы его сможем выловить – слишком уж много беспризорников в городе. – Да и что от него толку? – невесело усмехнулся следователь. – Вряд ли он может знать что-то действительно важное. Юноша потянулся к вину, отпил и вдруг улыбнулся: – Что-то вы не очень-то веселы, господин Гротас! Неужто больше нет никаких ниточек? Не поверю! – Да есть… – Филимон отмахнулся и скривился. – Только… – Он вдруг замялся, не зная, что сказать дальше. Лешка пришел на помощь: – Не можете решить, что делать со мной? Могу подсказать, если хотите. – Вообще-то, если следовать ведомственным инструкциям, я должен бы бросить тебя в тюрьму и вдумчиво допрашивать, проверяя каждое слово… Но… – Следователь усмехнулся. – Я так не поступлю. И не только из благодарности, хотя и это важно. Просто поставлю тебя… Можно на «ты», я ведь много старше? – Пожалуйста, господин Гротас. – Спасибо. Просто поставлю тебя в определенные условия. Кажется, тебе и впрямь некуда больше податься. – Константинополь – мой родной город, – негромко пояснил юноша. – И, похоже, единственное на земле место, где я хоть кому-то нужен. Пока еще нужен… – Комнату в доходном доме, что ты снимаешь, смени – нехорошее место. – Ого! Вы и это знаете? И когда только успели? – Смею рекомендовать комнаты на верхнем этаже «Трех ступенек». Там достаточно дешево и спокойно, к тому же не надо заботиться о еде. – Ага… – Лешка покивал, прищурясь. – И хозяин – ваш человек. Заодно будет приглядывать. – И это тоже, – ничуть не обиделся Филимон. – Я, Алексей, пока не снял с тебя всех подозрений… Но твое предложение – о сотрудничестве – пожалуй, приму. Оформлю секретным сотрудником, только вот жалованье, не взыщи, пока небольшое… но на еду и кров хватит. Лешка всплеснул руками: – Отлично! А больше мне пока ничего и не надо. Допив вино, следователь вышел из-за стола: – Сегодня уже поздно – переночуй у меня. А с завтрашнего дня – на службу. – Ну, вот, – засмеялся Лешка. – Сразу и на службу. А я-то думал себе отдохнуть, загулеванить! – Так у тебя же нет на гулянки денег! – Шучу, шучу, господин Гротас. Что, уж и пошутить нельзя?
Назавтра Лешка был официально представлен самым верным агентам – уже давно знакомой ему троице: Иоанну, Панкратию, Никону. Ближе всех сошелся с Иоанном – тот был почти такой же светлый, как и Лешка, а мать его – жаль, что давно уже покойная, – оказалась русской. Отличавшийся серьезностью и рассудительностью Никон вскоре ушел по делам, а Панкратий с Иоанном взялись проводить нового приятеля в «Три ступеньки». Хозяин заведения аж лучился любезностью, особенно, когда узнал, что у него хотят снять комнату. Что-то шепнув слуге, замахал руками: – Идемте, господа! Я лично представлю вам свои лучшие апартаменты. – Подожди, Епифан, не так быстро. Говорят, у тебя есть недурное вино? – сказав так, Иоанн почему-то обернулся к Лешке. – Ах, да, – спохватился тот. – Банкет – за мой счет. Покуда в долг, но завтра начальство обещало выдать подъемные! Услышав про банкет, парни сразу же оживились и, конечно же, не пошли смотреть никакие апартаменты – тут же уселись за уютный столик в углу небольшой залы. Трактирщик Епифан самолично разлил принесенное вино, даже немного выпил, после чего, пожелав приятно провести время, отвлекся на других посетителей, правда, не забыл прислать служку с оливками и сыром. Сидели недолго – за окнами быстро смеркалось, а у обоих парней оставались еще какие-то дела. – Рады с тобой познакомиться, Алексей, – поднявшись, улыбнулся Иоанн. – Теперь уж будем захаживать. – И так же рады будем вместе работать, – прощаясь, добавил Панкратий. «Славные парни, – поднимаясь по лестнице на второй этаж, расслабленно думал Лешка. – Да, славные… Все таки неплохо, что так сложилось. Хотя, конечно, что там говорить – поволноваться пришлось…» «Апартаменты» представляли собой небольшую – весьма небольшую – каморку размерами шагов пять на восемь, с узким, застеленным бараньей кошмою и мягким шерстяным одеялом ложем, небольшим столиком, и окном, выходящим во внутренний дворик. Выкрашенные в травянисто-зеленый цвет ставни, ввиду позднего вечера, были плотно закрыты, комнату освещал стоявший на столе светильник, керамический, с блестящим синим обливом. Что и говорить – уютно! Даже в «общежитии имени монаха Бертольда Шварца» из прежней Лешкиной жизни и то не было такого уюта. Да, в углу еще имелась раскаленная углями жаровня – вещь в текущем сезоне вовсе не лишняя даже в благословенном Константинополе. От жаровни струилось приятное, вызывающее сонную негу тепло. Хорошо! Скинув одежду, юноша растянулся на ложе и уже начал было засыпать, когда в дверь с осторожностью постучали. – Наверное, хозяин принес что-нибудь, – заворачиваясь в одеяло, подумал юноша. Однако, подойдя к двери, на всякий случай взял в правую руку нож: – Кто? – Я, Зорба, – шепотом отозвались из-за двери. – Зорба?! Лешка, не думая, отворил дверь: – Входи! Вот уж не ждал… – Я не одна… – шурша шелковым покрывалом, девушка проскользнула в дверь. – Не одна? – Вот… – сняв наплечную суму, она выставила на стол глиняный кувшинчик и два высоких бокала толстого синего стекла. – Тут еще сыр, оливки, мясо… Хочу поздравить с новосельем! Ну, и поблагодарить за спасение… Извини, если разбудила. – Да ладно. Присаживайся. – Лешка махнул рукою на ложе. – Я, правда, не одет… Зорба хмыкнула: – А я-то думала – ты вовсе не из стеснительных. Не красней, ладно… Спросишь, как я узнала, где ты живешь? Случайно увидала парней – Панкратия с Иоанном. Шли, пели песни… Их и спросила. Не рад? – Рад… Вообще-то, честно говоря, Лешке сильно хотелось спать, но и выгнать нежданную гостью было бы как-то невежливо. Особенно – такую красивую. Выпив, разговорились… Привалившись к юноше, Зорба рассказывала про свое детство, про отца, мать… про турок, лишивших ее родителей и продавших в рабство одному важному вельможе, злобному садисту, от которого девушка чудом бежала. – Брр, ненавижу турок! – дрожа всем телом, прошептала Зорба. – Они отняли у меня всю жизнь. – Полно. – Лешка погладил ее по плечу. – Ты ведь еще так молода! Еще выйдешь замуж, родишь детей… – Нет, Алексей… – Танцовщица грустно покачала головой. – Детей я никогда не смогу иметь… – Ну… так возьмешь на воспитание, из приюта! Какая разница? Девушка посмотрела Лешке в глаза и неожиданно улыбнулась: – Как у тебя все хорошо получается! Вообще, наверное, правильно… – Что у тебя с шеей? – Юноша провел пальцем по синякам – буро-сизым линиям, едва заметным на смуглой коже. Зорба передернула плечами: – Мерзкий старик! Я про Леонидаса… Он ведь меня тогда едва не придушил… Напрасно люди Филимона не обыскали сад. – Они обыскивали, – тут же возразил Лешка. – И поверь, очень тщательно. Постой… Почему ты сейчас это вспомнила? – У старика была сумка… Обычный мешок из крашеной шерсти. Синий или темно-голубой. Потом, уже позже – на старике ее не было. – Значит, кто-то унес… Кто-то из шайки. – Рядом с Леонидасом увивался один… лопоухий такой, смешной. – Смешной, говоришь? – Лешка скрипнул зубами. – Старый знакомый… Хорошо бы сделать обыск в приюте. – Хорошо бы, – согласилась Зорба. – Только кто это позволит? Попечитель «Олинфа» – очень влиятельный человек. – Не понимаю! – Юноша вдруг повысил голос. – Не понимаю таких людей. Вот вроде все у них есть – деньги, связи, положение в общество… Чего не хватает? Зачем им турки? – Ты меня спрашиваешь? – Нет… Скорей – себя… Нежные руки девушки ласково обняли парня за плечи: – Ну, расслабься… У тебя был длинный день. Ложись… Я сделаю тебе массаж… Лешка послушно улегся на ложе, чувствуя кожей прикосновения девичьих пальцев… а потом – и губ…
Утром их разбудил настойчивый стук в дверь. Даже не стук – грохот. – Вставай, Алексей! Да проснись же! – Что? – Вскочив, Лешка прикрыл девушку одеялом. – Что случилось? Кто здесь? – Это я, Иоанн. Скорей одевайся – Филимон вызывает всех. Леонидас Щука повесился! – Как повесился?! – Лешка распахнул дверь. – Этот старый черт – и повесился?! Не может быть! – Вот и Филимон так считает… Здравствуй, Зорба, – углядев танцовщицу, как ни в чем не бывало поздоровался парень. Девушка потянулась: – Доброе утро. Чтоб такой человек, как Леонидас, наложил на себя руки? Ой, вряд ли! Можно мне с вами? – Не знаю. – Иоанн замялся. – Как посмотрит начальство… – Ладно, – отмахнулась Зорба. – Я тогда останусь здесь, посплю. Не возражаешь, Алексей? Быстро одеваясь, Лешка махнул рукой: – Спи.
Филимон Гротас был раздражен и хмур. Седоватые кончики его усов, казалось, повисли еще больше, меж сурово насупленными бровями пролегла глубокая, через весь рот, морщина. Недовольно взглянув на вошедших агентов, он молча махнул рукою на лавку – садитесь – и кратко изложил суть дела. Сегодня утром, вот буквально только что, в силиврийской тюрьме нашли мертвым старика Леонидаса Щуку. Повесился, расплетя на веревки край туники. – Однако, чтобы повеситься, нужно было сначала привязать край веревки к решетке окна, расположенного довольно-таки высоко, – пояснил следователь. – А старик Леонидас вовсе не отличался особой прыгучестью. – Думаю, кто-то ему помог, – потеребив бородку, хмуро согласился Никон. Филимон неожиданно улыбнулся: – Вот вы и узнаете – кто? Действуйте, что сидите? А ты, Алексей, останься… Агенты быстро поднялись и вышли. – К вечеру жду доклада. – Напутствовав их, следователь, прикрыв дверь, обернулся к юноше. – Тебя не посылаю – что ты можешь знать о тюрьме? – Ну, естественно. – Лешка пожал плечами. – К тому ж вы мне не вполне доверяете… Что тоже понятно… Могу предложить кое-что. – Допросить Феодора? – вскинул глаза Филимон. – Уже арестовал и допросил, только что. Как и следовало ожидать, он рассказал только о тебе и лавочнике – больше-то никого не успел узнать. Ладно, пока черт с ним… – Следователь вдруг хитро прищурился и усмехнулся. – Ты тут просил кое-что. На вот, разбирайся! Он сунул юноше пачку мелко исписанных папирусных свитков и предупредил: – Время у тебя – до вечера. Завтра, думаю, придется заняться другими делами. Вежливо поклонившись, Лешка вышел, прихватив свитки с собой. Пошел домой, в свою каморку, ну а куда еще-то? Погода портилась. Все небо застили низкие бурые облака, похожие на навозные кучи, нудно моросил мелкий дождик. Народец на улицах – мастеровые, мелкие торговцы, слуги – тоже, как и погода, хмурился. Впрочем, может быть, юноше это просто казалось. Поднявшись по лестнице на верхний этаж, Лешка толкнул дверь и облегченно вздохнул – слава Богу, Зорба уже ушла.Аккуратно застелила постель, прибралась на столе, даже вино оставила, накрыв бокал тонким листком. На листке, кстати, что-то было написано… – «Постараюсь узнать сегодня об одном человеке. Никифор Макрит. Может быть, он», – шепотом прочел юноша. Никифор Макрит!!! Знакомое имя! Богатый и влиятельный мордоворот, с год назад нагло домогавшийся любви Ксанфии, точнее, того, что он понимал под словом «любовь»! Значит, танцовщица его в чем-то подозревает, но не до конца, иначе б не написала – «постараюсь узнать» и «может быть, он». Что значит – он? Турецкий шпион? Человек, связанный с шайкой покойного Леонидаса Щуки? Покачав головой, Лешка глотнул из бокала вина и завалился на ложе со свитками. Опершись спиной на холодную стену, хотел было покричать кого-нибудь из хозяйских слуг, чтоб разожгли жаровню, однако, вчитавшись, тут же об этом забыл – слишком уж увлекательными оказались свитки… Впрочем, не так уж много их на самом деле и было, но те, что были… Еще раз перечитав, юноша разложил документы по порядку. Сперва жалобу – вот она. Написана на имя гиполога – чиновника, занимающегося финансами. О том, что некий господин Владос Костадинос, под видом проастия (земли без господского дома) оформил себе в собственность икопроастий (землю с домом), а налоги со сделки заплатил, как с проастия, что и было указано в налоговом кадастре – катастихе – за данный период времени – индикт. Кроме того, как выяснил ушлый жалобщик, господин Костадинос незаконно присоединил к своим владениям еще и автургию – доходное владение, не требующее особых затрат – в виде небольшой оливковой рощицы на пустыре у стены Константина. Да, все владения как раз и располагались в городской черте – ведь по сути, больше никаких земель у некогда великой империи не было, за исключением полунезависимых западных провинций, вроде Мореи. А никаких пригодных к обработке земель, насколько знал Лешка, вдоль всей стены Константина не было – одни пустыри да развалины, населенные крайне подозрительным людом, типа Леонидаса Щуки с его подростковой шайкой… Или – все ж таки, были? Стена-то длинная! Подумав, Лешка отложил бумагу и, спустившись вниз, попросил хозяина: – Если вдруг придет один парень, Тимофей, и спросит меня – пусть немедленно поднимается. Тимофей явился минут через десять – куда ему еще было идти, да ведь и Лешка обещал его не бросать, а поспособствовать в устройстве дальнейшей судьбы. Вот, хотя бы, пропихнуть в государственные агенты или в тавуллярии – чем плохо? Поднявшись, парнишка тут же получил две монеты – на еду и ночлег – и задание осмотреть все прилегающие к стене Константина земли, да не просто осмотреть, но и, по возможности, разузнать, кому что принадлежит или принадлежало. Задача не из легких, так ведь и Тимофей не дурак, да и ноги у него молодые, быстрые. Пожелав парню удачи, Лешка позвал-таки слугу – принести угли в жаровню, и, дождавшись приятного тепла, снова зарылся в свитки. Далее, по порядку, следовала еще одна жалоба, касающаяся неуплаты налогов на эргастилий – все у той же стены. Эргастилий производил весла, канаты, юферсы – в общем, все корабельное оборудование, и, в основном, выполнял госзаказы, на которых, как указывал анонимный жалобщик, и наживался хозяин – Владос Костадинос. Причем, наживался, как следовало из материалов проверки, вполне примитивно – просто-напросто клал себе в карман большую часть выделенных средств. Лешка хмыкнул. Нет, не похоже это было на Владоса! Нельзя, конечно, сказать, что ушлый грек был полностью законопослушным человеком, но так открыто воровать, и так глупо попасться?! Нет, уж Владос, приди ему в голову подобное, обстряпал бы свои дела куда как более изящно. Ага! Вот еще один донос… Уже на имя самого эпарха. Относительно злоупотреблений по подряду на ремонт улицы Средней Месы. Средняя Меса – одна из центральных улиц, подряд явно включал в себя не только собственно ремонт, но и замену статуй и колонн в портиках госучреждений. В общем, много всего – можно было заработать очень неплохие деньги, и вполне легально, не нужно было воровать… Однако – вот протокол обыска «особняка у Пятибашенных ворот, владелец по доверенности – господин Костадинос». До обыска дело дошло, во как! И что мы там видим? А видим мы следующее: «Статуя Афродиты Милосской, беломраморная, с отбитым носом – 1 шт, статуя базилевса Василия Болгаробойцы, коринфского мрамора, крашеная, размером в полтора человеческих роста – 1 шт, херувимы позолоченные – 12 штук, херувимы посеребренные – 6 штук, гарпии с мозаичными глазами – 2 штуки…» И это вот все изъяли, в родном, можно сказать, доме господина Владоса! Он что, дурак?! Даже если б и спер во время ремонта всех этих херувимов – так ведь не в собственном жилище же их прятать! Да еще – не имея влиятельного покровителя. Нет, не стал бы Владос так откровенно нарываться. Прямо, не мелкий подрядчик, а какой-то маршал Жуков получается, о воровстве которого Лешка как-то читал в одной умной книжке. Господи, гарпии-то ему зачем? Да еще – «с мозаичными глазами». Эстет, бляха муха! Ценитель прекрасного! Нет, тут явно что-то не то! Сколько времени еще есть? Почти полдня… Интересно, зачем следователь Филимон Гротас дал ему, Лешке, все эти свитки? По доброте душевной? Проверить на вшивость? Или – на работоспособность? Что ж, нечего дома сидеть – в деле Владоса явно что-то нечисто. Нужно проверить, проверить… И начать – с дома у Пятибашенных ворот, если его еще не продали по решению суда! Впрочем, судя по тому, что Владос в тюрьме, – суда еще не было.
Дом не продали, да, собственно, вовсе не он интересовал сейчас Лешку. Соседи! Вот кто мог что-то видеть, что-то знать… Сосед слева – толстый благообразный господин с седой бородой на все расспросы ответить ничего не мог – долгое время находился в отъезде, а вот с соседом справа юноше повезло. Ушлый хлебопек, вернее – владелец пекарни, видел, как пару раз, ночью, к дому подъезжали крытые рогожей возы. И как раз в то время, когда хозяин дома – «рыжий такой парень, Владос» куда-то исчез и больше уже не появлялся. – Значит, возы приезжали уже в отсутствие хозяина? – уточнил юноша. – Ну, да, – хлебопек почесал затылок. – Мне показалось, что именно так. Понятно… Значит, сначала Владоса каким-то образом выманили из дома или просто подловили момент, когда он отсутствовал, завезли компромат – всяких там херувимов и прочее – а уже потом организовали обыск. Что ж, выходит, тот, кто это проделал, точно знал, что Владос уже больше никогда не вернется домой, ну, или, по крайней мере, не успеет до обыска. Значит, что же, получается, господин Костадинос кому-то сильно мешал? Тогда почему его просто-напросто не убили? Или своим арестом он прикрыл кого-то другого, кого-то хитрого и несомненно имевшего немалые связи – арестовать, организовать обыск – нет, для этого мало одних жалоб и анонимного доноса… Ксифилин! Старый слуга монаха Георгия – истинного хозяина дома. Уж он-то всяко должен хоть что-нибудь знать! Пекарь пожал плечами: – Даже не знаю, где сейчас может быть несчастный старик. По-моему, он давно умер. – Жаль… – Юноша с грустью покачал головой. Действительно, жаль…
Следующей была улица Средняя Меса – уже темнело, когда Лешка узнал, кто отвечает за недавно отремонтированный участок у площади Августион, близ дворца базилевса. Слава Богу, присутствие еще не было закрыто, и прикинувшемуся подрядчиком юноше не составило большого труда расположить к себе чиновника – куратора или старшего тавуллярия, Лешку сейчас мало интересовал его ранг. Правда, перед самой встречей, молодой человек угостил вином двух технитов-рабочих, как раз из этой самой конторы. Те и обмолвились о привычках начальства – оказывается, тот сочинял стихи! Мало того, даже не стеснялся читать их на корпоративных праздниках, правда, пока только среди подчиненных, его собственные начальники реагировали на стихи непристойно. – Здравствуйте, – войдя в присутствие, вежливо поклонился Лешка. Куратор – жирный лысый толстяк с отвисшими щеками, впрочем, довольно добродушный с виду – поднял на припозднившегося посетителя глаза и недовольно фыркнул: – Ведомство закрывается, молодой человек! Приходите в приемные дни. – А когда у вас приемные дни, почтеннейший? – Четверг и – по нечетным неделям – вторник. Однако! Ох, не любят тут посетителей! – Ну вот, и в этом не повезло! – Лешка вздохнул и без приглашения уселся на длинную лавку, тянувшуюся вдоль стены через весь кабинет куратора. – Хотел попросить разрешения на место для танцев и песен. Где-нибудь на площади Августион. Я бы хорошо заплатил. – Эти вопросы вообще не к нам, а к управлению дворца. – Чиновник демонстративно вышел из-за стола и важно надул щеки. – До свидания молодой человек. Желаю вам удачи в вашем деле. – Да-а-а… – Лешка и не собирался вставать. – Ну, что сегодня за день такой?! Ни с местом не вышло, ни с песнями, ни со стихами. – Со стихами? – Куратор остановился напротив Лешки. – А при чем тут стихи? – Я – продюсер одной известной танцовщицы и певицы, Зорбы, – может слышали? – Нет, не слышал, – явно заинтересовался чиновник. – А что такое – продюсер? – Ну, то есть подбираю ей репертуар, организую выступления и прочее, – охотно пояснил юноша. – Вот, целый день ловил сегодня Евстихия Алкода, поэта – он обещал мне стихи, но так и не написал, гад! А ведь завтра – выступление. Ума не приложу теперь – что и делать? – А какие вам нужны стихи, молодой человек? – Чиновник уселся рядом. – Может быть я… э… один мой друг… может вам в этом помочь? Лешка улыбнулся: – Даже не знаю, как и сказать? Ну, как можно характеризовать стихи?! Это же стихи, это не что-нибудь! – Вот-вот! – порозовел собеседник. – Вы совершенно правильно заметили! – За каждый стих я бы заплатил… Ну, для начала немного, но потом, после выступления… Вскоре куратор принялся громко читать стихи, на удивление, весьма неплохие, и наконец настал такой момент, когда Лешка решил перейти к делу, исподволь спросив о Владосе, не так давно бравшем подряд на ремонт улицы Средняя Меса. – Владос? А! – вспомнил чиновник. – Рыжий такой. Я ему еще разрешение на подряд подписывал… – Так он главный подрядчик? – Что ты, нет! Вообще, там столько бумаг, не поймешь. Лешка усмехнулся: – А вообще, интересно было бы взглянуть – я ведь и сам вскоре собираюсь брать такие подряды. Говорят, выгодное дело! – Выгодное дело? – рассмеялся чиновник. – Это – если имеешь мощную мохнатую лапу. А без нее – лучше не суйся! Ну, если так хочешь, пошли в архивную, взглянем. Там как раз и хартофилакт должен еще быть, дольше всех в присутствии сидит, рыбина сушеная, наверное, надеется меня подсидеть! Ничего у него не выйдет. Ну, что сидишь? Идем. Хартофилакт – или, по-другому, заведующий ведомственным архивом – и в самом деле сильно напоминал сушеную рыбу: вытянутое безбровое лицо, острый, выдающийся вперед нос, обтянутый сморщенной кожей череп. И взгляд такой рыбий – холодный, бесцветный… – Документы по подрядам? Да, здесь… Как вы сказали, зовут субподрядчика? Владос Костадинос? Гм-гм… Это не то… и это не то… и это… Может, я лучше к завтрашнему дню все приготовлю? Архивариус явно не хотел помочь начальству. Почему? – Какое – завтра?! – отодвинув хартофилакта рукой, Роман принялся лично копаться в ящиках. – Да вот же они, эти подряды! Вот, вот и вот. Все рядом, вместе, как требуется утвержденной в высших инстанциях инструкцией. И как ты их сразу не заметил, Хрисовул? Пьян ты, что ли? – Никак нет, господин куратор, не пил! – Вот… – Куратор обернулся к гостю. – Читай, Алексей, учись! Впрочем, тут самому мудрено разобраться, дай-ка я помогу… Вот описание подряда – все ясно, ремонт участка дороги и прилегающей территории площадью два с половиной модия, субподрядчик – Костадинос Владос, проживающий там-то сям-то… Подрядчик… Хм… А где же подрядчик, Хрисовул? Имя-то должно быть? Ах, вижу, вот ссылка… Ага, это в другом ящике… – Ну, может, все же завтра посмотрите, господин куратор? Сегодня ведь поздно уже. – Никаких завтра! – Чиновник с грохотом поставил на стол очередной ящик. – Вот. Здесь, должно быть… Нету! Хм… Странно! Непорядок! А это что у тебя отдельно стоит? – Приготовлено на списание, как не представляющее интерес, – негромко пояснил архивариус. Роман Склирос, сопя, склонился над ящиком… – Да вот же он, подрядчик! – наконец воскликнул он. – Хитро упрятался – несведущий человек век не найдет. – Хм… – Лешка пожал плечами. – Не найдет… Не очень-то мне он и нужен. Так, ради чистого интереса только… Кстати, кто этот неуловимый подрядчик? – Некто… некто Никифор Макрит, владелец недвижимости и других имуществ. Уважаемый гражданин, все честь по чести. И чего он так прячется? А, наверное, он занимает какую-нибудь важную должность, мало совместимую с предпринимательством. – Так это, значит, его подряд, а вовсе не Владоса? Чиновник кивнул: – Выходит, что так.
Никифор Макрит! Так вот, значит, кто подставил вместо себя Владоса! Вот кто на самом деле должен сидеть в тюрьме… Раз не сидит, значит, есть покровители. Ну, конечно, есть – Филимон говорил, что Никифор занимает важную должность в одном из отрядов эпарха. Кажется – в ночной страже. Интересно, какова же эта должность? Уж явно, не простой воин, и даже не десятник. Сотник? Может быть… А может быть – и повыше, какой-нибудь заместитель стериарха… Оп! Трое молодых людей, до того безмятежно беседовавших у распахнутой – в нарушение всех правил – двери какой-то ярко освещенной таверны, при приближении Лешки подобрались, слово охотники, завидевшие дичь. Юноша отметил это сразу, еще издали эти ребята показались ему подозрительными: стоят, разлагольствуют – это на дожде-то! – вместо того, чтобы пойти внутрь. Прощаются? Но – не так же долго. И постоянно вертят вокруг головами, зыркают… Значит, явно кого-то поджидают… Ага, при Лешкином появлении все трое враз перестали болтать… Ну, ясно – кого! Неужели, это дело рук архивариуса? Предупредил, сушеная рыбина! Недаром он так поспешно ушел… Что ж, ладно… Лешка не стал убегать и прятаться – эти парни явно знали окрестности куда лучше, чем он, да и к тому же – у ребят могли быть сообщники. Их трое… Значит, если бегство исключено, лучшая защита – нападение… Тем более они его вряд ли ждут… Задержать дыхание. Подойти ближе… на три шага… Раз. Два. Три! Развернувшись в прыжке, Лешка сильно ударил ногой под колено того, кто стоял к нему спиной, и, приземлившись, тут же выхватил у крайнего саблю… которой и рубанул по руке третьего! А нечего тянуться за кинжалом! Тот завыл, зажимая ладонью рану. Тем временем ударенный в ногу уже оправился, вскочил на ноги, выхватив саблю… Удар! Отбив – звон металла. И блеск клинков в падающем на улицу свете. Свет… Отпрыгнуть в сторону… И ударить из темноты – вот так! Вот тебе – и вторая рука! А не суйся! Вопи… Оп! Увернуться от бросившегося второго… Что это у него в руке? Кинжал… Дурачок. Что кинжал против сабли! Однако, он может его метнуть… Вот, отскочил… Резко рвануться назад… и – одновременно – в сторону! Черт, угодил прямо в лужу! Зато кинжал просвистел мимо… Ага, вот и тот, с саблей – милости прошу, господин! Удар! Удар! Удар! Звон в ушах, а в глазах – отблески тусклого света. И черный силуэт врага. Ага, они специально не закрывали дверь – чтоб было видно жертву. Кажется, те, кто сейчас в таверне им… Отбив! Ах, даже искры! …Им не помощники. Вообще, пора кончать фехтование – этот, кажется, не очень-то владеет саблей. Дилетант… Тот, что с разрубленными руками, жмется к стене и ругается. Скажи спасибо, что жив! А другой… тот, что кидал кинжал. Он в темноте! Где-то сзади… А ну, достань меня, парень! Чуть отклонившись назад и открыв грудь, юноша спровоцировал соперника на длинный колющий выпад… и тут же резко отпрыгнул в сторону. Увидев, как кончик сабли одного врага вошел в другого… Тот застонал. А, поделом, не стой сзади! Ну, хватит, теперь пора заканчивать – нечего торчать здесь, на дожде! Оп! Лешка вылетел из темноты, словно выпущенная из тугого лука стрела… Замахнулся, держа саблю в обеих руках… и точно тоже самое поспешно сделал соперник. Ага! Молодец! Тем сильнее будет отбив… Удар! А вот он – отбив! Теперь остается только направить лезвие, куда нужно – в шею… Враг захрипел, обливаясь кровью и падая в холодную лужу… Лешка отбежал в темноту улиц… затем неслышно, на цыпочках, вернулся обратно почти к самой таверне, затаясь за раскидистым карагачем. Прислушался… Так и есть – у парней были сообщники! Много – человек пять. Вон они вылетели из темноты на свист… – Где? Где он? Куда побежал? – Туда, – кивком головы указал один из раненых. – Убейте эту тварь, парни! И вся компания спешно понеслась в указанном направлении. Лешка выждал, когда их шаги затихнут в ночи, а троих раненых заберут выбежавшие из корчмы люди. Выждал и тихо направился в сторону стены Константина. Остро запахло…
Глава 21 Ноябрь 1441 г. Константинополь Ночь и чуть-чуть под утро
Нет, не природа создала нам эту Вакханку в экстазе Создал художник ее, в мрамор безумье вложив.…мочой.Павел Силенциарий.Вакханка
Лешка явился домой лишь под утро, едва достучался. Что-то буркнув открывшему дверь заспанному слуге, поднялся к себе в комнату и тут же уснул, едва голова коснулась подушки. Завтра… Все завтра…
На утро все так же лил дождь, не усиливаясь, но и не переставая. Накинув на плечи плащ, Лешка отправился в присутствие, чувствуя, как в тут же промокших сапогах противно хлюпает холодная дождевая вода. Город просыпался, несмотря на ненастье улицы уже были полны народа, и все так же кричали продавцы воды, и торговцы каштанами разжигали свои жаровни под крышами уцелевших портиков. Хартофилакта Аугустия – того самого, похожего на сушеную рыбину старика-архивариуса, – взяли сразу, еще до обедни. Старик поначалу трясся и божился, что ничего не знает, но… как только увидал Лешку – притих, а затем и начал давать показания. Помощник начальника ночной стражи Никифор Макрит завербовал его еще два года назад, впрочем, «завербовал» – наверное, громко сказано, просто пользовался время от времени услугами, перехватывая выгодные подряды и подставляя вместо себя других, как вот – Владоса… Шайка? Какая шайка? Ах, те ребята, что немного пошалили ночью… Нет, он их не знает. Точнее, знает лишь одного – хозяина корчмы, у которой ошивались парни. Никифор предупреждал – если кто-то будет слишком интересоваться архивами, немедленно сообщить трактирщику, что он, хартофилакт Аугустий Хлад, и проделал, не дожидаясь, пока подозрительный гость (Лешка) покинет стены секрета. Трактирщика тоже взяли, а через него – и всю шайку. Следователь Филимон Гротас (куратор секрета эпарха – так именовалась его должность, которую Лешка называл по-простому – следователь, хотя правильнее, наверное, было бы – старший опер) не зря ел свой хлеб! Кстати, уже к вечеру, когда арестовали парней, выяснилось, что некоторые из них и члены шайки покойного старика Леонидаса Щуки – одни и те же лица. Узнав о смерти старика, показания они давали охотно… Из всего со всей очевидностью выходило, что Никифор Макрит – не только мошенник и вор государственных средств, но и турецкий лазутчик. – Стражники Никифора заходили ночью в тюрьму… – задумчиво произнес вдруг Никон, явившийся сегодня на службу позже всех. – Не этой ночью. Той, после которой нашли повешенным Леонидаса Щуку. – Так, та-а-ак, – потеребив вислые усы прищурился Филимон. – А ну, поподробнее! Оказывается, воины ночной стражи, в лице некоторых своих представителей, частенько захаживали во время дежурства в тюрьму на улице Пиги – погреться, да и так, скоротать время. Нарушение, конечно, но начальство то ли ничего не знало, то ли просто смотрело сквозь пальцы… – К тому же соседи видели стражников у скобяной лавки, – доложил другой сотрудник, Иоанн. – Видели, под утро – что вообще странно, обычно к этому времени ночная стража уже заканчивается… – Ясно, – хмуро кивнул следователь. – Потому мы и упустили лавочника Ласкара. Лешка усмехнулся: – А по моим сведениям, к лавочнику бегал Зевка – парень из шайки Леонидаса. А уж потом, вероятно, все было наоборот, не стражники предупредили Ласкара, а Ласкар, через стражников – Никифора Макрита. И тот начал действовать – убрал Леонидаса Щуку, сегодня ночью пытался убить меня, да и, думаю, не возьми мы сейчас старика архивариуса – уже дотянулся б и до него. Рубит концы! – Черт! – Иоанн нервно передернул плечами. – Неужели не удастся ничего доказать?! – Удастся – не удастся, нечего тут гадать! – скривился Филимон Гротас. – Работать надо лучше, вот что. – Так, может быть… – Да! – громко воскликнул следователь. – Вот именно! И – как можно скорее! Ты ведь хотел предложить его арестовать, Панкратий, верно я понял? – Да, господин куратор. Филимон с усмешкой обвел глазами сотрудников: – Ну и дураки же вы, господа мои! Кто ж нам позволит арестовать заместителя начальника стражи? Где доказательства? Арестовать его мы не можем… официально… Но… – Следователь хитро прищурил левый глаз. – Вам понятно, соколы мои? Все встрепенулись: – Вполне! – Но! – Филимон поднял вверх большой палец. – Что б ни одна собака не знала… – Скидар Камилос устраивает сегодня вечеринку, – негромко произнес Никон. – Никифор Макрит вряд ли пропустит ее… Любит посмотреть на одну танцовщицу… – Это на Зорбу, что ли? – Следователь усмехнулся. – На нее… Она нас и предупредит, когда Никифор появится. Встав, Филимон заходил по комнате, задумчиво теребя усы: – Скидар Камилос… Скидар Камилос… Приют «Олинф»… Алексей, ты, кажется, его разрабатывал в своем прежнем секрете? Лешка кивнул: – Да, я уже докладывал. – Помню, помню… Никифора берите аккуратно, чтоб никто ничего… А я со своей стороны сейчас же отправлюсь к эпарху за официальным разрешением на арест… Подключу протовестиария Василия, еще кого-нибудь из знакомых… В общем, сделаю все, чтоб Никифор занервничал… Вам будет его труднее брать, но… Возможно, он явится на вечеринку отнюдь не пустым! – Скидар Камилос? – Да. – Филимон нахмурил брови. – Я его давно подозреваю. Скользкая бестия, и уж куда умнее Никифора. Ну, желаю хорошенько повеселиться!
Проникнуть в приют «Олинф» оказалось куда легче, чем начать там действовать. С недавних пор находившийся на крючке у Никона привратник без лишних вопросов тут же пропустил припозднившихся гостей, даже провел в залу, указав места у дальней стены. Парни уселись, не вызвав никакого беспокойства у остальных посетителей притона, скорее, все сейчас было наоборот… – Михаил Кселл, доместик, – тревожным шепотом пояснил Никон. – Вон он, у жаровни, с бокалом вина. Рядом – протопроедр Иоанн Вестиарий, в том дальнем углу, с мальчиками – комес Елизар, флотоначальник, напротив – патрикии, Василий Комет и Роман Экскемон… Господи, одного взгляда этих людей достаточно, чтобы нас всех поперли со службы – и это самое малое, что они могут сделать. Будьте осторожными, парни! – Где же, интересно, Никифор? Неужель, не придет? – Должен прийти… должен… Может, он просто не показывается раньше времени – ждет Зорбу? – Зорбу… – прошептал Лешка. – А не вздумает ли он ее… как старика? – Может, – повернув голову, кивнул Никон. – Этот – может. Даже если девчонка ему и не очень мешает – так просто так, на всякий случай. Правда, при нас достать ее будет для него затруднительно. И я бы даже сказал – весьма! О, о, взгляните-ка на вошедшего! Лешка перевел взгляд на задрапированный плотными парчовыми шторами вход, откуда только что появился новый гость – тучный, обрюзгший толстяк с жирным, похожим на свиной рыло, лицом типичного российского чиновника-казнокрада. Тяжелая, богато украшенная жемчугом и самоцветами одежда тускло светилась в зеленовато-желтом пламени ламп, каждый палец чиновника был унизан драгоценным перстнем. – Протокуратор ремонтных работ Елизарий Мокс, – прошептал Никон. – Странно, что он сегодня явился один, без помощника… Есть такой Герасим Барлак, обычно они вместе ходят. – Герасим Барлак?! – Лешка вздрогнул. – Ну да – прямой заместитель Елизария. Тоже, между нами говоря, вор, но вор опытный, хитрый… к тому ж батюшка у него… не буду даже говорить – кто. В узкой, вытянутой в длину зале уместилось уж человек сорок посетителей, люди поважнее – в центре, на застеленных ворсистыми коврами ложах, остальные – поскромнее, вдоль стен. Масляные лампы и свечи горели лишь в центре залы, края ее были погружены в полутьму. Негромко звучала музыка – цитра, барабан, бубен, флейта и лютня, – неслышно шныряли с золотыми подносами слуги. К Елизарию Моксу, едва тот явился, тут же подскочили два красивых мальчика с ярко накрашенными губами. Поцеловав по очереди обоих, чиновник одарил их браслетами и чудесным ожерельем крупного жемчуга. – Думаете, это ожерелье? – тихо усмехнулся Никон. – Нет… Это Влахернский дворец, по документам – давно уже отремонтированный. На самом-то деле там одни развалины. А эти браслеты – это дороги у ворот Святого Романа. По бумагам – красивые и гладкие, на самом же деле – одни ямы. – А этот… Герасим Барлак, он что, тоже мальчиков любит? – полюбопытствовал Лешка. Никон отрицательно качнул головой: – Нет. Герасим, похоже, вообще никого не любит. Только себя… Ага, вот наконец и хозяин. У дальней стены залы, рядом с музыкантами, возник попечитель приюта «Олинф» Скидар Камилос – респектабельный господин в белом далматике и длинном кафтане темно-голубого бархата. Красивое лицо его светилось радушием, в глазах отражалось зеленоватое пламя светильников. – Друзья! – подняв вверх правую руку, произнес он звучным, хорошо поставленным баритоном. – Даже звезды, даже само небо не знают, как я рад вновь видеть вас у себя. Ешьте, пейте, веселитесь! И пусть этот вечер будет для вас таким же прекрасным, как те, что уже были и еще, я надеюсь, будут! А сейчас… – Господин Камилос хитро прищурился. – Для вас поет и танцует долгожданная красавица Зорба! – Зорба! Зорба! – захлопав в ладоши, закричали собравшиеся. – А ну, спляши нам, дева! Зарокотал барабан, сначала тихо, а потом – все громче и громче… – Ну, блин, – посмотрев на барабанщика, Лешка уважительно тряхнул головой. – Не хуже «Арии». Грохот нарастал до такого предела, что уже заглушил все голоса – видимо, в зале была очень хорошая акустика. Бил, бил, бил… И стих! Резко, словно ухнул в глубокую пропасть. Дребезжаще звякнули струны цитры… И тяжелая парчовая штора упала на пол… И появилась Зорба. Затянутая в белое покрывало, она казалась мраморной древней статуей. Позади танцовщицы замаячили двое полуобнаженных юношей с острыми саблями. Все затихли.
Звякнул бубен. Юноши припали к полу, поползли, извиваясь, словно змеи… А Зорба, словно не видя их, кружилась под томный перебор лютни, собирая цветы, выставленные в золотых вазах. А парни приподнялись… Тревожно забил барабан… Взмахнули саблями, прыгнули… Опа! И накинули шелковые веревки на рванувшуюся под музыку девушку… И повели… Бил барабан! И под этот рокот с несчастной пленницы под довольный рев зрителей сорвали одежду. Всю, до самого последнего лоскутка. А потом стали пить вино под звон цитры и рокотание барабана… И уснули, картинно свалившись под ноги обнаженной танцовщице. А та с мольбой протянула руки к зрителям:
Когда ж вином упились все разбойники,
Пируя до заката и до сумерек
И радуясь добыче, им доставшейся…
Ведь варвары привыкли напиваться всласть,
Любезны кутежи им и распущенность,
И особливо, коль легко удастся им
Добра награбить вдоволь у чужих людей!
Глава 22 Декабрь 1441 г. Морея Ба, знакомые все лица!
Обретаю свет искомый. В самом средоточье сердца Вижу светоч……Владос! Лешка распахнул объятия: – Ну, рассказывай, как ты тут жил, бродяга?! – Это еще как сказать, кто из нас бродяга?! – обнимая приятеля, засмеялся грек. Они проговорили всю ночь, смеялись, вспоминали прошлое, не обошли стороной и все, выпавшие на долю Владоса злоключения, ну, а как дело дошло до Лешки, он рассказал чистую правду – как вынужден был бежать, как попал к разбойным татарам, как вместе с ними ходил на Русь – да там и вынужден был задержаться на некоторое время. – Да уж, поносило тебя, – выслушав, засмеялся Владос. – Бродяга и есть. Ну, уж теперь-то, надеюсь, тебе никуда не надо? – Надеюсь, – с хохотом отозвался Лешка.Симеон Новый Богослов
* * *
Зря надеялись… Не прошло и трех дней, как они оба стояли на палубе корабля, посреди бушующего, с белыми бурунами, моря. А впереди, за бушпритом, синели предгорья Мореи. Морея… Именно туда, как признался Скидар Камилос, бежал лавочник Ласкар, именно туда уходили все сведения, приготовленные для турок, именно там, в крепости Мистра, находился сейчас важный турецкий шпион Константин Харгол, которого, похоже, никто из лазутчиков никогда и не видел – только слышал и исполнял приказания… В Морею, с благословления следователя Филимона Гротаса, и отправились Лешка с Владосом. Отправились вдвоем, тайно – дать своих людей Филимон не мог, потребовалось бы объяснять все начальству, в честности которого следователь, честно говоря, сомневался. – Действуйте осторожно, – напутствовал Филимон. – Просто установите – кто такой этот Константин Харгол. Говорят, он не так и давно выехал в Мистру из Константинополя. Видать, почуял, что запахло жареным… Там есть одна крепость – Маина. Воевода Аристарх Гелос – старый мой приятель. Будет возможность – передадите ему поклон и одну вещицу… – Следователь отцепил от пояса кинжал в затейливо украшенных ножнах и протянул собеседнику. – Удачи, парни! И да поможет вам Бог. – Удачи и вам, – чинно поклонившись Филимону, Лешка по очереди обнял всех остальных: Панкратия, Иоанна, Никона. – Кстати, удалось установить мастера, изготовившего тот арбалет, что ты подобрал в коридоре. Некий Луиджи Фарчолли, итальянец из Галаты. Вещь вспомнил – делал на заказ всего три таких. – Интересно, и кто же заказчики? – Один – комес Александр Барра, второй – Ермил Гиппонис, патрикий двора, ну и третий – Герасим Барлак, куратор ведомства по ремонту и строительству укреплений. – Герасим Барлак?! – Лешка не поверил своим ушам. – Именно! Мы давно его подозревали, но доказать ничего не могли… А взять опоздали – сбег, гад! – Ну конечно, станет он дожидаться ареста. – Так что, не очень у нас хороши дела в последнее время, – посетовал Филимон. – Ну, да Бог даст… Кстати, Алексей… – Следователь неожиданно ухмыльнулся. – Вернешься с успехом – можешь рассчитывать на солидное вознаграждение и весьма неплохую должность. У тебя ведь есть опыт работы тавуллярием? – Сначала вернусь, – кивнул головой Алексей. – А уж там посмотрим, может, и соглашусь на ваше настойчивое предложение. Филимон потеребил ус и хитро прищурился: – Это предложение из тех, от которых нельзя отказаться. И оно не мое, а эпарха! – Самого эпарха?! – Я докладывал о тебе… И вот уже в бушприт третий день бились волны. Погода выдалась не очень, бушевали шторма, потому и добирались так долго. Хорошо, хоть Владос несколько скрашивал путь – рассказывал о Морее, что знал. Деспотат – полунезависимая имперская провинция, вассал османского султана, управляется одним из сыновей императора Иоанна Палеолога. Столичный город, вернее – крепость – Мистра, недалеко от древней Спарты. – Спарта? – Лешка прищурил глаза. – Знаю-знаю, фильм недавно смотрел, так и называется – «Триста спартанцев». – Фильм? – Ну… эту… пьесу… драму… – Драму? Когда ты успел посетить театр? Алексей отмолчался, да и некогда уже было больше разговаривать – судно осторожно входило в гавань.«Герасим Барлак, – крупными буквами было записано в таможенном журнале. – Негоциант, цель прибытия – деловая поездка». – Почему он записался под своим собственным именем? – удивился Владос. – Совсем обнаглел и ничего не боится? – Почему – не боится? – выходя из таможни, Лешка посмотрел вдаль, на высокие городские стены. – Думаю, как раз и боится. И ждет помощи… от Константина Харгола. А в лицо его не знает, вот и надеется, что тот помнит его по имени. – Гм… – Владос покачал головой. – Хотя, может быть… – Нужно последить за таможней – наверняка, Герасим здесь объявится. – Лучше уж подкупить таможенного служащего – чтоб сообщил. – Тоже неплохая идея. – Лешка вдруг замолчал и рассмеялся. – А у меня есть получше! Пойдем-ка! Друзья вернулись в таможню, и Алексей сразу же направился к чиновнику – коммеркиарию – плешивому старику с бегающим взглядом. – Что-нибудь не так, господа? – поднял водянистые глазки чиновник. – Неправильно вас записали? – Нет-нет, все правильно. Просто я случайно усмотрел в таможенной книге своего старого друга… вернее, приятеля моегодядюшки, Константина Харгола… Не могли бы вы передать, если вдруг зайдет Герасим Барлак, что дядюшка, Константин Харгол, будет ждать его завтра вечером, скажем… Где у вас тут таверна получше? – Рядом с воротами неплохая. «Синие паруса» называется. – Вот вам за труды, уважаемый… Несколько серебряных монет упало в ладонь чиновника. – Обязательно передам. Как, говорите, зовут вашего дядюшку? – Константин Харгол, смотрите, не перепутайте. – Не перепутаю. Константин Харгол – чего тут путать? Простое имя, так зовут нашего деспота. Таверну-то сыщете? – Да найдем…
Таверну-то друзья сыскали, там же, рядом, и переночевали на постоялом дворе, только вот Герасим Барлак так и не появился. То ли не приходил в таможню, то ли старик таможенник ничего ему не передал. – Не понимаю, что толку нам его ждать? – потягивая вино, недоумевал Владос. – Если он не знает этого Константина, то как он нас-то к нему приведет? Лешка не слушал приятеля. Раскрыв глаза, он смотрел на распахнувшуюся входную дверь, в которой, видимо, раздумывая, заходить или нет, стоял высокий красивый мужчина в богатом, расшитом золотыми узорами плаще. – Фарраш-бей… – удивленно прошептал Лешка. – Владос, исчезни. Не говоря ни слова, грек пересел за другой стол. Турок наконец заметил юношу и, сразу уселся рядом: – Напрасно ты явился сюда, парень. Или что-нибудь случилось в Константинополе? – Случилось. – Лешка хмуро кивнул. – По следам Константина Харгола, сюда, в Морею, посланы люди… Их ведет предатель – некто по имени Герасим Барлак! – Герасим Барлак – предатель? – Шпион нервно потеребил усы и подозрительно взглянул на парня. – Откуда ты знаешь про Константина? Кажется, я тебе о нем не говорил. – Рассказал Ласкар, лавочник. Кстати, ему тоже пришлось бежать… Фарраш-бей покачал головой: – Свалились все на мою шею… Небось, хотите попросить денег? – Хотим. – Придется обождать, заодно исполнишь мое поручение. Сам я не могу ехать… Здесь, в горах, есть такая крепость – Маина… ты должен добраться туда и встретиться с Константином Харголом! Лешка встрепенулся: – Встречусь! Готов отправиться хоть сейчас… за определенную сумму, разумеется. – Сказал же – деньги получишь потом. – Фарраш-бей раздраженно отмахнулся, но затем все же полез в кошель и, оглядевшись по сторонам, выложил на стол горсть серебра. – Это тебе на дорогу. А вот – пароль. – Он вручил Лешке обломок старинной монеты. – У Константина – такой же. Должны совпасть. Скажешь – пусть Константин забирает все документы и немедленно уходит к ущелью у Чертовых скал. Там ждет наш отряд – Константин о нем знает. Пусть поторопится, если хочет остаться на свободе… и живым. Не ты первый докладываешь мне о предателях, – на скулах турка перекатились желваки. – Не сиди, парень! Здесь, у южных ворот, можно нанять лошадей до Маины. – Постойте… Но как я узнаю Константина? Не могу же я показывать монету каждому встречному! – Ах да… Он богат, ходит в синем шелковом плаще, расшитом золотыми звездами… Такой плащ один в Морее. Синий шелковый плащ… Маина! Тамошний воевода, Аристарх Гелос – давний приятель следователя Филимона. Уж он-то поможет разоблачить врага!
Мощные серые стены крепости напомнили Лешке рыцарские замки из учебника истории средних веков. Такие же зубцы, рвущиеся к свинцовому небу башни, узенький подвесной мост, перекинутый через пропасть. Замок непоколебимо стоял на вершине скалы, к которой серпантином вилась узенькая дорожка. – Да уж, – посмотрев вверх, Владос покачал головой. – Вряд ли кто сможет его взять. Ну, разве только – измором. – Спасибо, – неожиданно улыбнулся Лешка. Владос оглянулся: – За что? – За то, что согласился сопровождать меня. – Ну, – засмеялся грек. – Ведь мы же друзья! К тому же, что мне сейчас делать в Константинополе? Совсем нет начального капитала… вот мы с тобой его здесь и заработаем. А потом вложимся на паях в одно дело… Надеюсь, ты не против. – Не против. – Лешка махнул рукой. – Пропадай наши денежки! Да и черт с ними – мы же друзья! Послушай-ка, ведь где-то здесь, в Морее, должен находиться бывший мой начальник Андроник Калла… И его приемная дочь… Ксанфия… – Найдем твою Ксанфию! – тут же уверил грек. – Не так уж и велика эта Морея, не так уж и много в ней богатых людей. Хотя, говорят, поэтов и философов в Мистре куда больше, чем даже в Константинополе! Очень высококультурное место, эта Мистра… Наверняка и Андроник Калла – там… Вернемся из Маины – сыщем. Стражники у перекинутого моста лениво осмотрели спешившихся парней: – К кому? По какому делу? – К вашему воеводе. По личному. Один из воинов покачал головой в открытом блестящем шлеме: – Воевода занят и вряд ли вас примет. Впрочем, доложитесь мажордому. – Скажите, а почему у вас опущен мост? – вдруг поинтересовался Владос. – И, я смотрю, на распашку ворота… – А сюда только одна дорога, вот эта, – стражник кивнул на вьющийся внизу серпантин. – И ее прекрасно видно на всем протяжении – никакой враг не подберется незамеченным! Ну, а на ночь, конечно, поднимаем мостик. Вы не стойте, проходите во двор… Лошадей можете оставить у коновязи. Замок оказался большим – целый город. Просторный, словно городская площадь, двор, узенькие, вымощенные серым камнем улочки, тянущиеся вдоль мощных зубчатых стен, двух– и трехэтажные домики с распахнутыми окнами лавок, мастерские, пекарни, церкви. И над всем этим – громадная тень главной башни – донжона. – Мы к воеводе Аристарху по личному неотложному делу, – подойдя к стражникам, представились парни. Воины скрестили копья: – Докладывайте не нам, мажордому. Вон, видите, у церкви, в черном плаще… Приятели подошли к церкви: – Господин мажордом? Мы к… Мажордом – грузный седоватый дядька в летах – надо отдать ему должное, тут же пообещал доложить воеводе и свое обещание выполнил где‑то часика через два. За это время друзья как раз успели недурно перекусить в местной харчевне. – Алексий и Владос! – склонившись с галереи, позвал какой-то воин в кольчуге и латах. – Воевода готов принять вас. Только не долго. – Да нам и не надо долго! – обрадованно переглянулись парни. Вслед за стражем они долго поднимались вверх по узкой, закрученной штопором лестнице, потом еще шли по темному коридору, по гулким сводчатым залам, миновали внутренний дворик – небольшой, но светлый – и, пройдя в неширокую дверь, оказались в просторной комнате с креслом, большим, накрытым зеленым сукном столом и двумя деревянными лавками. Обычная ведомственная мебель, больше пристала б какому-нибудь присутствию средней руки, нежели замку. За столом, в кресле, сидел пожилой мужчина с окладистой седой бородой и красноватым носом сельского алкоголика, одетый в коричневатый гамбизон – подлатник – с рыжими пятнами ржавчины у подмышек. Поверх гамбизона… – Ну? – Воевода поднял глаза на вошедших. Поверх гамбизона струился… – Пошто пожаловали? …Струился синий шелковый плащ, расшитый золотистыми звездами! – Тсс! – Лешка ткнул локтем приятеля. – Хотим показать вам одну монетку… вот… Он протянул пароль… не вызвавший на лице воеводы никаких эмоций, кроме, разве что, удивления. – Чего вы мне тут суете? – Э… господин Константин, мы… Воевода нахмурился: – Меня зовут Аристарх, парни! – А… откуда у вас этот плащ, господин воевода? – решительно спросил Лешка. – Мы вот с приятелем поспорили и… – А что, хороший плащ. – Аристарх неожиданно ухмыльнулся. – Третьего дня… Что вы мне тут опять суете? Третьего дня выиграл его у некоего столичного чиновника в новомодную игру – карты. Что это за ножны? – Это кинжал. В подарок от Филимона Гротаса. – Кинжал? Но я вижу пока только ножны… – Кинжал у нас забрали при входе. – Филимон Гротас… Что?! – Воевода аж подпрыгнул в кресле. – Вы сказали – Филимон Гротас? – Да, это наш начальник. Кстати, передает вам поклон. – Жив еще, старый черт… Эх… – воевода подобрел и благостно погладил бороду. – Бывало, делали мы с Филимоном дела… Так вы что хотите-то? Не стесняйтесь, чем могу – помогу. – Прежде всего скажите, у кого именно вы выиграли плащ? – Так я и говорю, у чиновника… – А имя… Имя? – Имя? Гм… О! Вспомнил… Андроник Калла! – Андроник Калла? – хором переспросили парни.
Они отыскали его быстро, в одной из харчевен. Лешка вертел в руках обломок монеты и громко спорил – спартанская она или нет. – Нет, парень, в Спарте не было монет, а были железные прутья, так что ты напрасно споришь! Лешка обернулся… Вот он! Вальяжный, с белым породистым лицом патрикия. И зачем такому турки? И так ведь все есть… – Это часть афинской драхмы, – невозмутимо продолжал Андроник. – У меня есть подобная… Вот и сравним… Он достал из кошеля монету… Сложил обе половинки. И кивнул головой: – Выйдем. – Посиди, – напялив на голову шапку, бросил приятелю Лешка. Андроник ждал его у коновязи: – Кто этот рыжий? – Наш человек… – Я его не знаю… как, впрочем, и тебя… Хотя, твое лицо мне почему-то кажется знакомым. Лешка нарочно переместился напротив вышедшего из-за облака солнца. Не так-то и часто видал его Андроник Калла в бытность свою протокуратором секрета богоугодных заведений, но все-таки… – Фарраш-бей приказал вам передать мне все документы, – быстро произнес юноша. – Я должен доставить их ему как можно быстрее. – Хорошо, – усмехнулся шпион. – Передам. Идем. Этот, рыжий, пусть останется здесь – все же я ему не доверяю. – Я предупрежу… Андроник (или – Константин Харгол, так уж, наверное, лучше было теперь называть бывшего протокуратора) занимал две обширные комнаты на втором этаже таверны. Войдя, шпион обернулся: – Вон, видишь сундук в углу? Все в нем. Забирай… Забирай? Гм… А не слишком ли просто? И как-то уж очень доверчив господин Андроник для матерого шпиона… И почему не вытащил документы сам? Сундук… Это ж надо подойти, наклониться… Наклониться… Лешка нарочно подошел к сундуку так, чтобы зажженный хозяином светильник оказался сзади… Нагнулся… И вовремя заметил стремительно возникшую тень! – А получи!!! Вложив всю силу, юноша ударил шпиона кулаком в брюхо! – У-у-у!!! – Тот завопил, согнулся от неожиданного удара. Со звоном упал на пол топор. А Лешка, сжав замком руки, двинул вражину в затылок… Наклонившись, схватил топор: – А ну, вставай! – Бо-ольно… – Шпион понял голову… И юноша вздрогнул, узрев перед собой не вальяжного протокуратора Андроника Каллу, а… крючконосого лавочника Агамемнона Ласкара! Так вот он куда бежал! Однако, где ж сам хозяин? Видно, выскользнул на улицу… Догнать! Нет, этого тоже нельзя так оставлять! Отвязав пояс, юноша быстро связал лавочника и, погрозив топором, бросился вниз, на улицу… где нос к носу столкнулся с Владосом. – Ты как? – Нормально. Шпиона не видел? – Кого? – Ну того, с кем я беседовал. – Нет, улица была пуста… – Черт! Куда же он делся? Ладно, есть, кому рассказать… Поднимаемся! Лавочник уже подполз к окну и теперь пытался развязаться. Натужные попытки сии вызвали у вбежавшего в комнату Лешки смех: – Повремени, повремени, дядя! Где Константин? – По-видимому, сбежал через черный ход. Куда – не знаю. – А дочь?! Где его дочь? Ну, девушка… Ксанфия?! – Здесь нет женских вещей. – Владос уже шарил по сундукам. – И никаких документов. – Так вы ее убили?! – Лешка занес над головою топор. – Нет, нет! – громко заверещал лавочник. – Здесь не было никакой девушки… Стой, стой… Опусти топор, прошу! Я помню, помню, как Константин говорил о какой-то Ксанфии… Хвастал, что по пути сюда упек ее в монастырь, где-то в Эпире. Чтоб не путалась под ногами… Бахвалился – мол, мог бы и убить, но не стал проливать юную кровь. – В монастырь… – опуская топор, отрешенно повторил Лешка. – Значит, что же, она теперь – монахиня? – Выходит, так… – Подойдя, Владос положил руку ему на плечо. – Мы обязательно поедем в Эпир, это вовсе не так далеко… – Да… – растерянно кивнул юноша. – Съездим. Обязательно съездим.
О бежавшем шпионе в тот же день было доложено воеводе. Выслушав. Аристарх почесал бороду и неожиданно улыбнулся: – Я знаю, куда мог бежать лазутчик – в ущелье у Чертовых скал. Там скрывается турецкий отряд – о нем мне тоже известно… – Известно? – Конечно. Более того, я даже вызвал подкрепление из Эпира. Тайно, чтоб не осложнять отношения с турками (не забывайте, мы – их вассалы!) их приведет наш человек, специально для этой цели отправленный в один из эпирских монастырей волею патриарха. – Волею патриарха?! – Лешка покачал головой. – А как называется монастырь? – Обитель Святого Луки… Ты чего подпрыгнул? Вошь укусила? – Нет… так… просто… – По моим подсчетам, отряд должен прибыть завтра… Он закроет туркам перевал! А мы ударим отсюда. – Здорово! – Парни переглянулись. – А можно с вами? Воевода одобрительно расхохотался: – Узнаю людей старины Филимона! Не хотят сидеть просто так… Что ж, найдутся у меня для вас и мечи, и доспехи. Только уж не взыщите – какие есть.
Они защищали проход к перевалу – десять воеводских лучников и Лешка с Владосом, оба в пластинчатых латах и сверкающих на зимнем солнце шлемах, со щитами и копьями, хотя, конечно, толку здесь больше было от лучников. За спиной – перевал, впереди – узкая тропа между черных скал, за ней – ущелье. Именно оттуда и должен был выгнать турок основной отряд воеводы. Дело же лучников – удержать врагов до подхода подмоги из Эпира. А она должна была подойти – уже выслали гонца. В белесом небе над головами воинов тускло светило солнце. Было довольно холодно – с горных вершин дул ледяной ветер, у многих лучников за все время сидения в засаде уже не попадал зуб на зуб. Ну, конечно – внизу, в долине, сейчас тепло – климат Мореи мягкий, южный, а вот здесь, в горах… – Вот они! – Командир лучников поднял руку. – Приготовились… Лешка увидел, как впереди, на тропе, показались серые кольчуги турок… Рядом, по камням, пронеслась черная тень птицы… За ней – еще одна. Еще… И что они тут разлетались? Кто-то спугнул? Кругом было тихо – а по тропе неслышно шли турки. Нет, вот остановились – видать, решили не лезть на рожон. Тихо… И вдруг – резкий свист! И стон! И командир лучников вытянулся в предсмертных судорогах… В спине его торчала черная злая стрела! И снова свист! Лешка проворно перекатился за сделанную из камня стенку… – Измена! – громко закричал кто-то… и заткнулся, поймав горлом стрелу. – Они обошли перевал, – кивнул назад подкатившийся Владос. – Думаю, нам придется несладко… Парни, давайте сюда! Оставшихся в живых лучников не надобно было звать. Сообразили. Пришли. Перекатились. Шесть… Всего шесть – из десяти. Четверо погибли сразу. – Наверное, какой-то пастух показал им горные тропы! Пастух? Очень может быть. Да какая теперь разница? – Камни! – крикнул Лешка. – Разбирайте стенку, иначе… Что – «иначе» – было сейчас ясно всем. Достаточно основным силам врага подойти на расстояние прямого выстрела. А так – еще можно будет побороться, место-то удобное, главное – не высовываться без нужды, и… Оп! Над самым Лешкиным ухом вновь просвистела стрела. Метко бьют, сволочи! Лешка подтянул к себе валявшийся на камнях лук. Кто-то из воинов протянул колчан со стелами. Наложить стрелу… Натянуть… Прицелиться… Поймать ветер… И… Оп! Мимо! Черт! Да, вот уж плохо стрелять без тренировки. Рядом рванул стрелу Владос – и ему повезло больше. Судя по крику – попал. Затем начали стрелять и остальные. Но и враги отнюдь не были дураками. И уже больше не подставлялись – ждали. И все сидевшие в засаде знали – долго не продержаться. Рано или поздно… Эх, где ж оно там, подкрепление? – Не дождемся, – вынимая из ножен короткий меч, тихо промолвил Лешка. – Они сейчас поднимутся во-он на ту скалу и перестреляют нас, словно зайцев. – Что ты предлагаешь? – У нас, кроме луков, есть еще мечи и копья. Ввяжемся в драку – и те, кто наверху, не смогут стрелять, опасаясь попасть в своих. Тем более – там и скалы, а значит – защита. – Верно сказано. – Один из воинов потянулся к копью. – Двое пусть останутся здесь, – деловито распорядился Лешка. – Остальные же… Главное – всем сразу… быстро… И… раз-два… Поднялись! Вперед, парни, урр-а-а-а-а!!! Размахивая мечами и копьями, засадный отряд лихо выскочил из-за камней и, что есть силы, бросился вниз, к тропе. Враги, не ожидавшие подобной наглости, на секунду замешкались – и этой секунды нахалам вполне хватило. Чтобы, насадив на копья троих, занять стратегически выгодное положение на углу. – А ну! – взмахнув мечом, Лешка оскалил зубы. – Вот теперь потягаемся. Сердце его пело – удалось, удалось! Теперь не перестреляют, теперь – считай, что один на один, ведь сдавленная скалами тропинка была настолько узкой, что на ней просто не могли поместиться двое. – Ва Алла-а-а!!! – заорал какой-то нетерпеливый турок и, крутя саблей, рванулся в атаку… Лешка встретил его коротким выпадом – вражина едва отскочил. Отскочил – все же был опытным воином – рубанул саблей, тоже коротко, без замаха, да и попробуй тут, замахнись. Смотря как бы сквозь врага, Лешка подставил клинок… Скрежет. Искры… И яростный взгляд, который, казалось, мог прожечь камни! – Алла-а-аии! Удар! Отбив! Скрежет… Не надо бы допускать, чтоб он смог вращать саблей… Коварное оружие, уж куда коварней, чем меч… И не надо замахиваться – все равно это здесь не катит… И снова – атака! А не слишком ли обнаглел этот усатый черт? Я тебе покажу – ал-ла! Лешка дернулся в сторону и, не рассчитав, сильно ударился плечом о скалу… Тут же воспользовавшийся этой оплошностью противник едва не распорол руку. Гад… Юноша вдруг резко присел, пропуская над собой блестящий клинок… Посыпалась каменная крошка… А Лешка рванулся вперед, словно стрела… В прыжке вытянул руку… – У-у-у-!!! Достал! Достал-таки гада! Ну, кто следующий?! Ты, толстяк? Смотрю, не очень-то хочешь… А позади вдруг грянул мощный хор, тысячекратно отразившись в теснинах. – С нами Георгий Победоносец! Святой Лука! Святитель Николай! И враги – стоявшие впереди враги – вдруг попятились… Вот уже побежали… – Наши! – позади радостно закричал Владос. – Эпир! Святой Лука! – Эгей! – вынесся к тропе всадник на черном коне, в руках его трепетало багряное знамя с вышитым изображением Богородицы, позади виднелся целый отряд. – Сдавайтесь! – Мы не можем вам сдаться, – засмеялся Владос. – Ведь мы не турки. А турки, похоже, бегут. Не дайте им уйти, парни! Слава Святому Луке! – Слава! – важно кивнул знаменосец. – Мы догоним их, и… Он вдруг осекся, пристально вглядываясь в рыжего грека. Потом соскочил с коня, сбросил на камни шлем – совсем еще молодой темнорусый парень, юноша: – Владос! Господи, неужто ты?! – Георгий!!! – Владос распахнул объятия. – Ты как здесь? – Я – с отрядом. Для того и послан. – Между прочим, – подходя ближе, важно заявил Лешка, – Господь Бог, насколько я знаю, запрещает проливать кровь. – А я и не проливаю. У меня – шестопер, штука удобная… Бог мой! Серые глаза Георгия широко распахнулись: – Алексий! Тебя ли вижу?! – Ну, хватит вам обниматься, – перебил кто-то. – Пора в погоню – уйдут! – И верно, – счастливо улыбнулся Георгий. – Не время сейчас для радости. После! Вот победим! Он вскочил в седло. Взметнулось багряное знамя. И вышитая золотом Богородица строго оглядела воинство. – Вперед, друзья! Постоим за правое дело! И эпирские всадники с криками понеслись по тропе. Вниз, в долину…
– Пойдем, пожалуй, и мы, – оглядываясь, улыбнулся Владос. – Вряд ли, думаю, успеем, но все же… Хоть издали посмотреть. – Пойдем, – поднимая шлем – Георгий так его и оставил, дурья башка! – согласно кивнул Лешка. Вместе с оставшимися в живых лучниками они пошли по тропе вниз, в долину. Ущелье постепенно расширялось, становилось светлее, просторнее. Вот уже заголубело небо, повеяло теплом и запахом трав. Вот потянулись кустарники и небольшие кривобокие деревца. Меж деревцами, преследуемые Христовым воинством, с воплями бегали турки, средь которых Лешка вдруг углядел грузную, прячущуюся в камнях фигуру. Андроник Калла! Вернее – Константин Харгол, турецкий шпион и убийца. А ведь так, в расщелине, и отсидится, уйдет! Собака! Ну, что же они, не видят, что ли? Ага, нет… Вот рванулся к расщелине молодой воин в сверкающих латах. Судя по сложению – совсем еще молодой, юный. Золотом вырвались из-под шлема золотистые пряди… Лазутчик юркнул в расщелину. За ним – златовласый юнец. А уж потом – и Лешка. – Эй, ты куда? – догнав, осведомился Владос. Юноша вытащил меч: – Да есть тут одно небольшое дельце. Вот и кусты. Камень. Фиолетовый мох. А где же, черт побери, расщелина? А не видно! Может быть – здесь… здесь… здесь?! Лешка принялся яростно рубить кусты. Ну, куда-то ведь те двое делись? Ага, вот… Юноша с трудом протиснулся в узкий лаз – и как только туда проник грузный шпион? И, кстати, где он? А – вот он! Склонился над тем юнцом. Кажется, хочет добить… – А ну, стой! Лазутчик дернулся – злобно ощеренный рот, выпученные глазки – и куда только делась вся вальяжность чиновника? А юнец… юнец лежал на земле, и слетевший с головы шлем его валялся рядом… Красивый парень… Парень? Господи… – Ксанфия!!! – Ого! – шпион осклабился. – Ты знаешь мою приемную дочь? Тогда помоги нам с ней скрыться! – Нет! – Ксанфия дернулась. – Нет! Убей его… убей… – Отойди от девушки! – яростно закричал Лешка. Зря закричал! Хитрый лазутчик в миг понял – в чем дело. Наклонившись к девчонке, приставил к ее горлу кинжал… – Мы сейчас с ней спокойно уйдем, любезный. Вернее, уедем на какой-нибудь лошади… Ты ж нам ее и приведешь… Если не хочешь увидеть, как черная кровь зальет эту нежную шейку… И чего ты сюда приперлась, Ксанфия? Сидела б себе в монастыре – красота. И как трудно, как накладно было тебя туда пристроить. Не ценишь ты заботу, не ценишь… Нагнувшись, шпион резко рванул девушку, поднимая с земли. И с угрозой посмотрел на застывшего Лешку: – Ты еще здесь, парень? А ну, живо приведи лошадь. Вон ту! Он кивнул вперед, где у расширяющегося выхода к лугу уныло жевал траву брошенный кем-то конь. Предупредил: – Брось меч, парень! Лешка привел им лошадь. Лазутчик устроил в седле Ксанфию, затем уселся и сам… Бросится на него сзади? Да-да, так и следует сделать, вот как только отвлечется… И сразу выкрутить руку… – А теперь – пошел прочь! – грозно обернулся шпион. – Дальше, дальше… еще дальше… Еще… Он как-то странно застыл вдруг… Дернулся… И, выпустив из руки кинжал, мешком повалился в траву. И – уже умирая – промычал…
Глава 23 Весна 1442 г. Константинополь Пахло цветущими яблонями
Даруй же нам… …чтобы умом мы собрались и вновь к небесам возвратились: не обезумев надолго, но выбрав достойную долю.… – Сука!Георгий Гемист Плифон.Ритуальный гимн Дионису
– А здорово ты его тогда ударила! – вытянувшись на ложе, Лешка привлек к себе Ксанфию. – У тебя что, был еще и кинжал? – Я ж тебе говорила – дагасса. – Девушка расслабленно зевнула. Лешка шевельнул рукой и невесомое покрывало зеленого – с искрою – шелка неслышно скользнуло на пол. – Что все с меня одеяло стаскиваешь? – возмутилась Ксанфия. – Холодно же! Окно-то распахнуто. Юноша улыбнулся: – Хочу полюбоваться твоим прекрасным телом… насладиться каждым его изгибом… Ах, какая у тебя нежная кожа… Губы… Грудь… Так бы и съел! Лешка обнял девушку, обнаженную и прекрасную, словно нимфа из древних языческих мифов. Шепнул, покусывая мочку уха: – Ты говоришь, тебе холодно? Так я могу согреть… Уже тронутые первым весенним загаром тела сплелись в едином порыве, и какое то время влюбленные не замечали вокруг ничего – ни протекающей крыши, ни жесткого ложа, ни отвалившейся со стен штукатурки… А уж потом… – И когда только мы отсудим мой дом? – потянувшись к бокалу с вином, вздохнула Ксанфия. – Между прочим, если бы ты не отдал все свои деньги этому рыжему проходимцу, мы бы могли снимать и более лучшее жилье! И не на окраине! Куда он их вложил, ты не скажешь? Лешка пожал плечами: – Кажется, в какую-то компанию по ремонту дорог. Говорил – дело выгодное. – Компания наша или, может быть, генуэзская? – Наша. Владос же патриот! – Осел он, а не патриот! Ну, кто же сейчас в наших вкладывает?! В следующий раз я сама вложу! И, уж будь уверен, не прогадаю. Ладно, ладно, не хмурься, на самом деле мне очень даже нравятся все твои дружки, особенно Георгий. Вот уж, поистине, Божий человек. Поди, скоро станет епископом! Ксанфия вдруг замолкла и долго лежала, устремив взгляд в потолок. Лишь иногда что-то шептала. Лешка даже испугался: – Ты что замолчала-то? Девушка повернула голову и улыбнулась: – Думаю! – О том, куда вложить деньги? Так их у нас пока нет! – Нет, вовсе не о том, – продолжала улыбаться Ксанфия. – А о том, кого пригласить на нашу свадьбу посаженным отцом! Дело, между прочим, важное. – Кто бы спорил! – Лешка развел руками. – Кстати, можно Филимона Гротаса… – А, это того куратора… бывшего твоего начальника. – Он хороший человек и даже сейчас мне помогает. – Но ты ж сам – куратор! Правда, по жалованью этого отнюдь не скажешь… ой, кто это там идет? – Девушка поспешно натянула покрывало. – Сейчас посмотрю, – завернувшись в плащ, Лешка подошел к двери. Открыл, едва постучали. – А, это ты, Тимофей! Заходи, давно не видались. Выпьешь вина? Парнишка махнул рукой: – А пожалуй, и выпью – есть с чего. Ой! – увидав Ксанфию, он сконфузился и покраснел. Девушка тут же расхохоталась: – Не бойся, не бойся, не укушу. Ты, Тимофей, с чего пить-то собрался? – Владос обещался сегодня доход принести, – как бы между прочим пояснил гость. – Я в него тоже вкладывался. Между прочим – три золотых! – О, целых три золотых! – засмеялась Ксанфия. – Богатенький Тимофеюшка. Да ты правду ли говоришь-то? Неужели рыжему повезло?! – С Божьей помощью! – Тимофей перекрестился. – Все купцы судачат – немало денег выручил на подрядах господин Костадинос. – Вот молодец! – Девушка азартно хлопнула в ладоши. – Я же всегда говорила – в наших надо вкладываться, в наших… А Алексей – нет, мол, только в генуэзцев! Лешка поперхнулся вином. – Так, значит, скоро к нам Владос припожалует, принесет денежки. Очень хорошо! Как раз на свадьбу! Тимофей покачал головой и хитро улыбнулся: – Думаю, навряд ли он вам их принесет. – Как это – навряд ли? – возмущенно хлопнула ресницами Ксанфия. – Он же честный человек и наш друг! – Да так… Я его тут встретил только что, по пути. Бежал – светился. Купим, говорит, на паях с Алексеем, корабль… Он там присмотрел один, во Влахернской гавани… – Чего?!! Корабль? Чтоб он потонул? Или чтоб его разграбили пираты?! Ничего себе, вложение капиталов! – Ксанфия отбросила покрывало и, как была, голая, нервно вскочила с ложа. – Ой! – Отрок поспешно отвернулся. – Ты не отворачивайся, а давай живо беги на улицу и лови возчика! Едем во Влахернскую гавань… Может, он еще не успел этот чертов корабль купить, дружок твой… быстрее, быстрее… – В гавань? – Лешка почесал голову. – Ну, как хочешь, можем и съездить. День-то сегодня какой чудесный выдался – чего дома сидеть? – И правда, день хорош! – выглянув в окно, Ксанфия прищурилась от ласкового солнца. Пахло цветущими яблонями…
Андрей Посняков Крестовый поход
Глава 1 Весна 1443 г. Константинополь. Напарник
Что ж медлите! Проснитесь! Без споров, без вражды Друг друга выручайте От общей всем беды!Они подходили долго, мучительно долго, у Алексея уже заболела спина. Устал, устал лежать в кустах за полуразрушенным портиком бывшего дворца Паргалиона, когда-то – прекраснейшего здания, а ныне, за последние два века, обсыпавшегося, осевшего, разрушенного. – Вон, вон, садятся! – пошевелившись, прошептал на ухо Панкратий – такой же молодой парень, как и Алексей, Лекса – напарник. По другую сторону портика хоронился Иоанн, третий – высокий, русоволосый, с задорной кудрявой бородкою. Интересно, ему тоже было неудобно лежать? Или, может, он и не лежал вовсе, а давно уже уселся на какой-нибудь камень, кусты-то в той стороне погуще. Панкратий радостно потер руки: – Ну, уж теперь-то возьмем, теперь-то они от нас никуда не денутся! Лешка – Лекса – усмехнулся, шепнул: – Не говори «гоп»… И сам до боли в глазах всмотрелся в только что подошедших к заброшенному дворцу мужчин. Их было трое – двое молодых здоровяков, сильных, уверенных в себе, парней… пожалуй, даже слишком уверенных… самоуверенных – так уж куда лучше сказать. особого опасения они, кстати, не вызывали – Алексей видал и не таких. Вполне предсказуемые ребятки. И с ними третий… Постарше других невысокого росточка, неприметный, лысоватый, с редкой рыжеватой бородкой… Держится скромно, даже уселся чуть в стороне от парней, а потом, как начало смеркаться, так и вообще встал, неспешно прохаживаясь вдоль портика. Ну, ясно – этот так, на стреме. Кивнув на сего субъекта, Алексей скосил глаза на Панкратия. Тот лишь пожал плечами – ну, напрочь незнакомый тип, ни разу пока не встреченный. Да уж, много их было таких в этой шайке – не встреченных… Правда, кое-что знали. Кто же это такой? Пигмалион Красный Палец? Нет, тот, кажется, здоровяк, да и помоложе. Адам Волчья Пасть? Так того, говорят, недавно зарезали в какой-то пьяной драке. Кераксион Младенец? А вот это – может быть… Интересно, почему прозвище такое – «Младенец»? Говорят, он весь седой уже, а лицо почти без морщин, розовое, нежное, как у младенца. Впрочем, это все люди в определенных кругах известные – станут они стоять на стреме, как же! Скорей, сами кого хочешь, поставят. А этот лысоватый, скорее всего, просто пешка. Верно, они взяли его в каком-нибудь нищем братстве, арендовали на вечерок – можно так сказать. Или – пожилой – пусть даже на третьих-четвертых ролях – тоже входит в шайку? Ладно, не долго уже осталось, узнаем. Стараясь не шуметь, Алексей сменил позу: – Темнеет. Однако, где же ювелир? – Придет, – сглотнув набежавшую слюну, прошептал напарник. – Раз уж они ему, наконец, назначили встречу… О! Слышишь? И в самом деле, где-то неподалеку послышался стук копыт. Миг – и на заросшей акациями аллее, ведущей к заброшенного дворцу Паргалион появилась двуколка, запряженная парой гнедых. Судя по облупленной коляске – двуколка не своя, нанятая. Сидевшие на покосившейся мраморной скамье парни, вальяжно поднявшись, махнули руками – иди, мол. Вылезший из двуколки человек в скромном серовато-палевом платье – высокий, чернобородый, сутулый – выглядел каким-то испуганным, бледным, его вытянутое, осунувшееся лицо с тонкими чертами напоминало икону. Игнатий Волар, хозяин ювелирной мастерской у Амастридского форума. Аргиропрат, как их здесь называли. Молодец, явился таки, не струсил! Хотя – боится, боится – видно по всему. Ну, что же ты встал? Иди же! Расплатившись с возницей, аргиропрат Игнатий Волар неуверенной походкой направился к парням. На плече он нес тяжелую – это было сразу заметно – матерчатую суму.… Деньги. И не мало – сто золотых иперпипов – месячный доход мастерской. Да, лихзодеи попросили нехилую дань. И это – только разовый взнос. Игнатий, как умный человек, хорошо все понимал – потому, подумав, и обратился за помощью в ведомство эпарха. Ну и что из того, что Герасима Кривого Рта при одном своем упоминании заставляла дорожать обывателей от Амастридской площади до церкви Апостолов? Шаек в граде Константина имелось множество – и что, каждой платить? Так никаких денег не напасешься и вообще, можно закрывать мастерскую! Возчик тронул поводья, осторожно разворачивая повозку… Черт, куда делся тот неприметный субъект? Ага, вот он… Вышел из-за акации. Остановился. Что-то сказал вознице, наверное, прогонял. Да, так и есть: кивнув, возчик подогнал лошадей и двуколка, подпрыгивая на ухабах, быстро покатила прочь. Ювелир оглянулся, затравленно так оглянулся, испуганно – нет, все же он был не храбрец, этот аргиропрат Игнатий Волар, хотя и хватило смелости заявить… Хотя, тут, скорее не смелость – тут прижимистость и хорошо понятное возмущение. Ну, что ж ты! Что ж ты так ищуще шаришь глазами вокруг? Ведь договаривались же… Если бандиты не дураки… Впрочем, хорошо, что уже темнеет. Лешка напрягся, нащупывая руками небольшой арбалет – оружие, запрещенное еще лет триста назад особым указом базилевса. Ну, это так, на всякий случай. Вообще-то сейчас все должно обойтись гладко – недаром столько готовились. А ювелир уже подошел к парням, что-то сказал, протягивая мешок… Они ведь должны пересчитать, должны, неужели, поверят на слово? Нет, обязательно пересчитают, обязательно… Вот, тогда и брать! Алексей закусил губу – ну, давайте же! Ага! Есть! Послышалось звяканье – золото высыпали прямо в песок. Вот теперь – пора! Еле слышный свист. И все трое – Алексей, Панкратий, Иоанн – стремительно выбрались на аллею: Лешка вытащил государственный знак – золоченую бляху с двуглавым орлом, поднял над головою повыше, спрятав заряженный арбалет за спину. – Именем императора Иоанна! Все трое – в ярко начищенных доспехах, не в панцирях – попробуй, полежи в них в засаде – в легких кольчугах, в орленых панцирях другие – стражники – пора бы уже и им подойти. Лешка набрал в грудь побольше воздуха, крикнул: – Всем стоять! Так, что было слышно на весь заброшенный парк. Ага! И стражники, наконец, появились – услышали. Во-он бегут, гремят амуницией… Разбойники тоже не спали – тут же вскочили на ноги. Один из парней, выхватив нож, бросился на ювелира… Лешка чуть задержался, вскидывая арбалет… Прицелился в руку… Ввухх!!! Словно пружина, с шумом расправилась стальная тетива, и вытолкнутая ею стрела пробила бандиту грудь. Выронив нож в траву, тот захрипел и повалился прямо в объятия вскрикнувшему от ужаса аргиропрату. Второй здоровяк бросился было бежать, за ним погнались Панкратий с Иоанном. Нагнали и завязалась драка. Разбойник, как видно, оказался ученым – резко остановившись, выкинул вперед правую руку, ударяв в скулу бегущего Иоанна. Затем, ногой, пнул второго – Панкратия – развернулся… Эх, уйдет, уйдет! Бросив бесполезный арбалет, Алексей со всех ног бросился в погоню, чувствуя позади тяжелый топот стражников. Ну, наконец-то, сообразили… Нет, чтоб заранее рассредоточиться по всему парку, теперь бы уж точно не пришлось бегать. Хотя, конечно, кто же знал, в каком именно месте разбойники назначат встречу? Быстрей, быстрее… Вон он, мчится к старой базилике. Там, есть где укрыться: затерявшись среди деревьев, рвануть к площади Быка, раствориться в темноте городских улиц. Ночная стража? А что беглецу до нее? Откупиться либо вообще не будет бежать улицами – мало ли даже здесь, почтив центре, развалин? Не старые времена, когда град Константина был действительно великой столицей, нет, все давно уже изменилось, император стал вассалом турецкого султана, а многочисленные, прежде великолепные, дворцы и храмы разрушались, воочию являя собою закат Ромейской империи. Врешь, не уйдешь! – Стой, гад! Бандит обернулся – дурак – и, слава Богу, споткнулся, зацепившись ногой за какой-то корень. Нет, не упал, тут же выпрямился, но потерял скорость – и для Лешки этого было достаточно. Сходу налетев на разбойника, тот схватил его за руку, заломил… Черт! Тонкая туника беглеца разорвалась, расползлась по всем швам, а тело оказалось мокрым от пота. И скользким. Бандит легко вывернулся и изо всех сил засадил Лешке под ребра. Хорошо – кулаком, не ножом и не кастетом. Но и так, что сказать, приятного мало. Выпучив глаза, Алексей широко распахнул рот, словно вытащенная на берег рыба. Но следующий удар не пропустил, подставил руку, и ударил сам – прижатыми к ладони пальцами, словно «медвежьей лапой». Ударил в шею – разбойник сразу обмяк, растянулся в траве. А к базилике уже побегали стражи. – Как там, не сбег? Поднимаясь на ноги, Лешка устало вытер со лба пот: – Не сбег. Вяжите! Ввухх! Что-то свистнуло, никто в первый момент даже и не понял – что. Только вот лежащий в траве бандит дернулся… Вскрикнул… Что? Что такое? Лешка уже с ужасом осознал – что. Осознал, да поздно – в ярком свете луны было хорошо видно, как на груди беглеца растекалась темно-красная лужица – кровь. Выстрел оказался удачен: короткая арбалетная стрела пробила бандита насквозь, до половины уйдя в землю – это увидели, когда стражники перевернули быстро коченеющее тело. А Лешка узнал об этом потом – быстро сообразив, что к чему, он, петляя, словно заяц – мало ли, стрелявший уже успел перезарядить арбалет – бросился к темнеющей громаде базилики. Висевшая за плечами луна освещала путь. Листья кустарников и деревьев в свете ее казались серебряными. Под ногами серебрилась трава и какие-то камни. Вот, меж акациями – тропка. Ведет к провалу… К провалу в стене. Молодой человек без колебаний нырнул в темноту и замер, чувствуя, как гулко бьется сердце. С минуту он сидел в тишине… И вдруг услыхал шорох. Там, наверху. Лешка поднял глаза – кто-то шумно замахал крыльями. Тьфу-ты… Летучие мыши. Что-то скрипнуло. Нет, не наверху, а где-то у противоположной стены. Показалось? Да нет. Кто-то явно пробирался осторожными шажками. Ну да – сейчас выскользнет на площадь – и ищи. Вот, впереди промелькнула тень… – Стой! – Алексей бросился на звук шагов… И растянулся на холдоном полу, споткнувшись о какую-то балку. Черт, больно как! У-у-у… Юноша тут же вскочил… Услышал, как громко скрипнула дверь… Побежал… Выбежал… Над узкой площадью спокойно сияла луна, отбрасывая длинные тени платанов. И никого. И тишина. Нет, кажется, послышался стук копыт… Вот пропал… И лишь где-то недалеко, на постоялом дворе, закричал осел. Осел… Осел-то ты, господин Алексий Пафлагон, больше никто! Что и сказать – провалил давно задуманную операцию. Поругав себя, Лешка сплюнул наземь и, повернувшись, угрюмо зашагал обратно к базилике. А куда еще-то? Слава Богу, хоть все оказались целыми. Напарники – Панкратий и Иоанн отделались синяками, а ювелир Игнатий Волар – легким испугом. Впрочем, все понимали, что все это – только начало больших неприятностей. Ювелиру бандиты могли отомстить, а парней ждал страшный разнос начальства и, может быть, увольнение. – Вы б все же уехали на время к родственникам, – взглянув на бледного аргиропрата, устало посоветовал Алексей. – У вас же есть, в Морее, кажется. – Да, – еле слышно отозвался ювелир. – Я уже отослал туда семью. – Правильно сделали. Игнатий Волар вздохнул: – Теперь, видно, придется продавать мастерскую. Негромко переговариваясь, стражники забирали трупы. Прожектором горела луна.Константин Ригас«Военный гимн».
– Продавать мастерскую?! – начальник сыскного секрета городской эпархии протокуратор Филимон Гротас был страшен в гневе. Щеки его пылали, глаза источали молнии а вислые усы топорщились словно копья. – А с чего это, дорогие мои, уважаемый господин Волар должен закрывать производство? С того, что государство – вы! – не может его защитить от каких-то там вонючих разбойников? А, между прочим, уважаемый господин аргиропрат честно платит налоги и является лояльнейшим подданным базилевса! И что взамен? Что, я вас спрашиваю? Все трое парней сконфуженно потупились. Да они и вообще пока не поднимали глаз. – А взамен – потерянная мастерская, разлука с семьей и – очень моет быть – разбойничья месть! – продолжил разнос начальник. – И что прикажете делать несчастному ювелиру и таким, как он? – Филимон язвительно прищурил левый глаз. – Податься к туркам? Уж те-то сумеют его защитить. А вы… Вы хуже турецких лазутчиков! Благодаря вашему разгильдяйству не только пострадал конкретный человек, обратившийся к нам за помощью, между прочим. Нет, дело куда хуже, чем вам, может быть, представляется. Этот Игнатий Волар, он ведь не сам по себе существует – у него имеются и родственники, и работники, и друзья – и все они сегодня… нет, вчера ночью – потеряли веру в устои нашей власти! Это что же выходит – разбойники сильней базилевса?! А? Я вас спрашиваю! Что молчите? Парни молчали. А что говорить-то? Лопухнулись с ювелиром, чего уж… Протокуратор Филимон Гротас смерил всю троицу презрительно-гневным взглядом и, заложив руки за спину, заходил по кабинету. Парни украдкой переглянулись – это хождение было хорошим признаком, похоже, праведный гнев постепенно покидал начальство. – Ну, вот что, – Филимон, наконец, остановился, бросил недовольный взгляд на приоткрытую дверь. – Вот что я вам имею сказать… Ты, Иоанн, – начальник упер палец в грудь светловолосого парня с кудрявой бородкой и большим синяком, расплывшимся на левой половине лица. – Красавец, что и сказать. Работать можешь? – Могу, господин Гротас! – У тебя там что по последнему заявлению… кража свиньи, кажется? – Да-да, свиньи. Там такая ситуация… – Меня твоя ситуация не волнует! – снова взвился начальник. – Какую печать регистратор повесил на заявление? – Зеленую. – Сколько дней срок? – Неделя, господин Гро… – А у тебя сколько прошло? – Пять дней. – Пять дней?! Так что же ты тут стоишь?! Марш работать! И чтоб к завтрашнему дню эту свинью нашел! Нашел и передал владельцу! Марш! Вытянувшись, Иоанн кивнул начальству и поспешно покинул кабинет. – Теперь ты, – подкручивая усы, Филимон строго посмотрел на Панкратия. – Как там с нападением на зеленщика? – Так это мальчишки пошутили, господин протокуратор, я уже с ним поговорил… – Поговорил? А, между прочим, зеленщик недоволен остался! Иди теперь с нимговори, чтобы не написал жалобу эпарху! Марш! Панкратий тоже ушел, правда, успев незаметно подмигнуть Лешке. Ободряюще так подмигнул – мол, держись. И вышел, прикрыв за собою дверь. Проводив его взглядом, начальник устало махнул рукой оставшемуся в одиночестве Алексею: – Садись, что маячишь? Лешка поспешно сел. – Ну, что скажешь? – Филимон вперил в него тяжелый взгляд. – А что сказать – виноват, – поджал плечами юноша. И в самом деле, что тут еще скажешь? – Это я виноват, не ребята, – продолжал Лешка. – Я же был старшим… Протокуратор неожиданно хохотнул: – Запомни, Алексей – виноватятся одни дураки. Умные люди – не бьют себя кулаком в грудь, а как можно быстрее исправляют допущенные ошибки. – Так я…. Так я и готов… – А для того, чтобы эти ошибки исправить, их нужно сначала найти, – Филимон резко вскинул голову. – . Кто стрелял? – Старик… Ну, тот, неприметный тип лет сорока… – «Неприметный тип» – язвительно передразнил начальник. – Чем это он таким неприметен? Кераксион Младенец, кстати, тоже прекрасный стрелок… был… Теперь уж года три, как не ходит – ноги отнялись. Ладно, о стрелке потом. То, что ты выстрелил первым – правильно. Иначе б плохо пришлось ювелиру. – Я целился в руку, – вскинулся Лешка. – Но, увы… Там темновато было. – Ты и попал, куда целился, – начальник вдруг понизил голос. – В руку. А вот – другие стрелы… Подняв лежащий на столе пергаментный лист, он кивнул на лежащие под ним металлические стрелки. Три. Две совершенно одинаковые и одна, слева, немного другого вида. – Та, что слева – твоя, – пояснил Филимон. Мог бы и не пояснять. И так ясно – того, что бросился с ножом на ювелира, тоже застрелил тот неприметный тип. Как же они его проворонили?! – Неприметный, говоришь? – начальник задумчиво постучал по столу костяшками пальцев. – Ну-ка, еще раз опиши. – Значит, так… – Алексей, вспоминая, чуть прикрыл глаза. – Невысокий такой, плюгавый даже. Волосы густые, кажется, рыжеватые. Седая же бородка. Лицо… Лицо я не разглядел – темновато было. – Да уж, – снова забарабанил по столу Филимон. – Действительно – неприметный. Ладно, будем искать. Что думаешь предпринять? Лешка почесал голову: – Ну, во-первых, выставить на опознание трупы. – Уже выставили, – кивнул начальник. – Полагаю, это мало поможет. В пределах Амастридского форума найдется мало желающих ссориться с Герасимом Кривым Ртом. Убитые ведь из его шайки. – Из его… А что, если выставить их в каком-нибудь другом месте? Скажем, в мертвецкой и Силиврийских ворот или у Влахернской гавани. – И что это даст? – задумался начальник. – Шайка Герасима там не работает, там свои шайки есть. – Не работает, так, – согласился Лешка. – Однако, эти двое вполне могли где-нибудь там проживать, иметь знакомых, друзей… или обиженных. Мало ли? Филимон потер глаза и кивнул: – Ну, что ж, попробуй, может, чего и выйдет? – И еще хочу опросить наемных возниц… – У-у-у! – засмеялся протокураитор. – Их, знаешь, сколько? – Знаю, – серьезно отозвался Алексей. – Но я запомнил приметы двуколки. Обшарпанная – коричневая или темно-коричневая повозка, колеса со щербинкой, на левой подкове правой лошади не хватает одного гвоздя. Я потом осмотрел следы. Вот что! – Лешка вдруг оживился. – Думаю, тот неприметный тип на этой двуколке и уехал! Уж больно быстро он исчез с площади. Да! Недаром же он о чем-то говорил с возницей. И, мне кажется, там, на площади я слышал стук копыт… Нет, точно слышал! – Слышал, не слышал – какая разница? – хмуро возразил начальник. – Ты мне вот что скажи – зачем этот неприметный тип взял с собой арбалет? Небольшой – легко спрятать в складках одежды, быстро заряжающийся… Недешевая вещь. Очень недешевая. Лешка пожал плечами: – Ну, может, взял с собой для защиты. – Шутишь! Для защиты достаточно и тех двух бугаев. Нет, этот тип специально его прихватил, и специально оставался в сторонке, словно бы чего-то ждал. Чего? – Вы полагаете… – Да! – Филимон прихлопнул ладонью по столу. – Разбойники что-то пронюхали. Но, не наверняка, а на уровне разговоров, слухов… Вот и решили на всякий случай перестраховаться, чтоб, если что – все концы в воду. Так ведь и вышло. – Значит, кто-то из наших… – тихо протянул Алексей. И тут же поправился. – Я имею в виду не только наш отдел, но и канцелярию, и отдел регистраций и прочие… – Ну да, ну да… Человек триста наберется, пожалуй. – И все же надо будет искать! – упрямо сжал губы молодой человек. – Ищи, ищи, – Филимон посмеялся сквозь зубы с таким видом, будто давно уже имел какое-то решение по столь важному делу. Ну, если и не полное решение, то хотя бы наметки. О чем и заговорил: – Я вот тут подумал недавно… Впрочем, для начала я тебе кое с кем познакомлю. Выйдя из-за стола, начальник распахнул дверь и громко позвал: – Ну, заходи, Аргипарий. Небось, устал уже ждать? – Ничего, господин Гротас, если надо, так подождал бы еще. Вошедший в кабинет протокуратора человек был молод, пожалуй, даже слишком. Круглое добродушное лицо, светлые, падающие на плечи, волосы, плохо скрывавшие большие чуть оттопыренные уши, несколько безвольный, чистый, тщательно выбритый – или вообще еще не знавший бритвы – подбородок. Большие карие глаза парня смотрели прямо, тонкие губы растянулись в вежливой полуулыбке. Одет… Вот одет плоховато – туника слишком уж коротка, да и обувь – такую носили только в провинции, где-нибудь, скажем, в Морее, да и то только в самых дальних деревнях. – Знакомьтесь, – кивком указав парню место за столом, начальник улыбнулся. – Это Аргипарий, твой новый напарник. Алексей сдержал ухмылку – ну, вот еще! Не могли кого постарше найти? Теперь возись тут, как будто других дел нет! Вслух, конечно, молодой человек ничего не сказал, но все его мысли вполне отчетливо отразились на лице. – Ну, ну, не кривься, – Филимон засмеялся и, в смою очередь, представил парню Лешку. – А это, Аргипарий, твой непосредственный начальник, старший группы Алексей Пафлагон, человек умный, знающий… но чересчур увлекающийся и я бы даже сказал – самонадеянный. Лешка чуть не поперхнулся слюной. «Самонадеянный» – ничего себе, характеристика! Хорошо хоть еще как-нибудь похлеще не обозвал. – Так вот, будете работать в паре, – начальник ободряюще потрепал новичка по плечу. – Ты пока ступай, Аргипарий, устраивайся, а после полудня подойдешь, и уж тогда займешься делом. Где остановился-то? – У Влахернской гавани, в одной корчме, – видя недоумение коллег, юноша с улыбкой пожал плечами. – Мне посоветовали. – Язык бы оторвать подобным советчикам, – угрюмо протянул Алексей. – Слишком уж далеко, до и райончик там тот еще… Вот что, Аргипарий… – Можно просто – Аргип, – снова улыбнулся парень. – Так вот, Аргип, у тебя там, в корчем что, много вещей? – Немного, но есть. – Так забирай их и приходи сюда… Уж подумаем, куда тебя пристроить. – О! – расхохотался Филимон. – Ишь, как распорядился. Сразу видно – маленькое, но – начальство! Все, ступай, ступай, Аргип. – До вечера, господа, – новичок поклонился и вышел. – Где вы его только разыскали? – Алексей почмокал губами. – Поди, из какой-нибудь дальней деревне? – Да, он откуда-то из-под Мистры, – нахмурился начальник. – А что? – Оно и видно. Жаль, Никона отдали в дворцовое ведомство, – Алексей сожалеючи вспомнил о прежнем своем напарнике, человеке путь еще и молодом, но опытном, и много чему Лешку научившем. – Сам бы не захотел – не отдали б, – вздохнул Филимон. Будто бы Никон сам ушел! Посидели, и даже Филимон ничего не смог сделать – не тот оказался случай. – Ты вот что, – помолчав, продолжал начальник – Обкатай этого новичка побыстрее, пусть с тобой поработает, но – пока только здесь, в присутствии… Никто – понимаешь, никто – в городе не должен его видеть вместе с тобой или с кем-то из наших, ясно? Ясно ли было Лешке? Вполне. Даже – яснее ясного. Раз – чтоб никто не видел, да еще и парень – из провинции, то, что это значит? А то и значит, что ушлый старый черт Филимон Гротас не иначе, как решил внедрить новичка в банду Герасима! – Да, решил, – начальник пожевал губами. – А как еще я возьму эту шайку? Тем более – такой подходящий случай. Этого Аргипа не только в нашем районе ни одна собака не знает, но и – во всем городе. Грех не воспользоваться. Только вот что, – Филимон понизил голос. – Готовить его ко всему придется тебе. И как можно быстрее. И вот учти, что от висящих дел я тебе тоже не освобождаю – извини, не могу позволить, сам знаешь – народу мало. – Как можно быстрее – это сколько? – Неделя. Ну, полторы, не больше. Понятно? – Угу. – Тогда действуй!
Легко сказать – действуй, да куда трудней выполнить. Что и говорить – текущих дел у старшего тавуллярия особого секрета городской стражи эпарха Алексея Пафлагона имелось множество. В основном – кражи. Мелочь, но ведь по ним нужно было работать, особенно – по последним. Лешка просто нюхом чуял, что объявился на его участке – в окрестностях рынка Быка – один старый знакомец, уж больно ловко, черт, срезал кошельки с поясов всяких ротозеев. Знавал Алексей когда-то такого умельца – некоего Зевку из шайки недоброй памяти старика Леонидаса Щуки. Леонидас давно уже обретается на том свете, верно, жариться на сковородке в Аду, а вот его людишек – особенно, таких знакомых, как Зевка – наверняка, кто-то прибрал. Правда, шайка Леонидаса Щуки обреталась в развалинах у стены Константина, а это не так уж и близко от площади Быка. Впрочем – и не так уж и далеко. Вот, не далее, как третьего дня, будто бы показалось Лешке словно бы промелькнули на форуме в толпе покупателей знакомые кудряшки Зевки. Показалось. Мало ли кудрявых подростков? Сколько сейчас Зевке – наверное, лет пятнадцать… Выспросить бы о нем дружка своего, Тимофея. Мало ли – и тот его видел? И вот еще было бы хорошо подставить Зевке – если это и в самом деле он – скажем, того же Аргипа. Хотя, нет, нельзя, Филимон сказал – только в кабинете. Ага, научишь тут чему-нибудь в кабинете, как же! Но, он же еще добавил чтобы новичка никто не видел вместе с сотрудниками эпарха. Так его никто и не будет видеть. Вместе.
Аргип даже не сменил одежку – да и незачем, и так у него вид был самый что ни на есть подходящий – ну, типичный провинциальный ротозей, этакое полохало. Лешка не поленился, кошель новичку подобрал соответственный – большой, пузатый, из полосатой кошачьей шкуры – именно такие обычно и носили приехавшие в столицу провинциалы. Проинструктированный, как надо, Аргип, глазея по сторонам с видом стопроцентного деревенского растяпы, неспешным шагом направился к рынку Быка. Позади, шагах в двадцати, словно бы сам по себе, шагал Лешка, время от времени цепко посматривая вокруг. На рынке Быка было довольно людно – не так, конечно, как по большим праздникам или в старые годы, но все же имелся разнообразный народец. Стоящие за рядками, торговцы громогласно нахваливали свой товар – корзины, керамические кувшины и блюда, ткань. Продавцы более высокого полета настежь распахнули двери и окна многочисленных лавок, располагавшихся на первых этажах домов и мастерских. Некоторые даже высылали на прилегающие улицы мальчишек-зазывал, и их звонкие голоса звучали повсюду: – Хомуты! Замечательные хомуты в лавке господина Аристароса! Не проходите мимо, замечательные дешевые хомуты! – Подносы, подносы… Очень красивые, серебряные, с чеканкой! – А вот кому мыло?! Двенадцать сортов – лавандовое, дубовое, с кориандром… Здесь недалеко, господин! – зазывала ухватил за руку проходившего мимо лавок Аргипа. – Пойдем, пойдем… Аргип упирался, но как-то не умеючи, вяло – и в самом деле, деревня! Во, уже и согласился идти… Недовольный задержкой, Алексей громок свистнул, жестом подзывая к себе мальчишку из мыльной лавки: – Эй, парень! Возьму ящик. – Дождитесь меня, господин, – зазывала моментально потерял всякий интерес к «деревенщине», тут же подскочив к потенциальному оптовику: – Я не ослышался? Вы сказали – ящик, господин? – Двенадцать сортов, говоришь? – нехорошо прищурился Лешка. – Не слишком ли много? – Много? – «мыльный» мальчишка сразу же почувствовал какой-то подвох, но вот какой… – Ты от лавки кричишь или от мастерской? – У моего хозяина – и то и другое. – Мыло, значит, варите. И разных сортов? – Алексей усмехнулся. – А вот сейчас позову смотрителя рынка, да сходим, проверим, каеи вы там сорта варите? Зазывала испуганно хлопнул ресницами – без особого разрешения эпарха владельцам мыловарен разрешалось варить мыло только определенных сортов, весьма немногочисленных, и уж никак не двенадцать. – А ну, пойдем, пойдем, – Лешка уже схватил «мыльного» мальчика за руку. – Глянем! Оп! Тот выскользнул, словно и в самом деле был намылен мылом, рванулся в сторону, под ноги прохожим – миг – и нет его! Ну, и слава Богу! Где же, однако, Аргип? А, вон он, шагает далеко впереди, уже заворачивает за угол. В какой момент у него срезали кошель и, главное, кто – новичок не заметил. Срезали… Потом, уже в отделе эпарха, стоял, конфузился – и никак не мог объяснить, как так вышло? – Я ж тебе говорил, – недовольно бурчал Алексей. – Не стой столбом у прилавков, посматривая… А, чего там – учиться тебе еще и учиться. Новичок казался таким несчастным, обиженным, будто вот-вот заплачет. Большие уши его покраснели, ресницы дрожали, словно у девочки. Ну, что с него взять? Если кто и виноват, так это сам Лешка – выходит, не до конца объяснил. Стемнело уже, на улицах – на главных улицах, пронизывающих широкими стрелами весь город, зажигались огни. Было то самое время – перед поздним вечером, когда казавшиеся пустынными улицы столицы вот-вот должны были взорваться толпой подвыпившего народа – по указу базилевса ночью закрывались все питейные заведения. Как раз сейчас вот-вот должны были закрыться. Подумав, Алексей решил, что уже не будет встречаться сегодня С Тимофеем, навестит того завтра, улучив время, ну а сейчас… сейчас и впрямь пора было идти домой, спать. Молодой человек улыбнулся, предвкушая скорый домашний покой и уют. Выйдя на крыльцо, остановился в тени портика, невольно любуясь отражавшейся в море багровой полоской заката. Дул теплый ветер, проносил влагу и терпкий запах цветов. В черном небе загорались звезды, и серебряная луна зависла прямо над величественным куполом храма Святой Софии, окруженного развалинами некогда великолепных дворцов. Увы, в городской казне нынче хватало денег лишь на главный городской храм. Однако, в смутном свете луны развалины не очень-то бросались в глаза – колонны казались вечными, а крыши портиков да и сами дворцы – только что выстроенными и уснувшими, спрятавшимися в ночи только лишь для того, чтобы с первыми лучами солнца явить себя во всем своем великолепии! Так казалось. И Лешке очень бы хотелось, чтобы так было. Ведь это был его город. Его прекрасный город. Город его мечты и надежды. Царьград! – А можно мне заночевать здесь? – выйдя под сень портика, негромко поинтересовался Аргир. Новичок. Алексей даже устыдился – ну, надо же, он совсем забыл о напарнике. – Инструкция запрещает сотрудникам ночевать в казенном учреждении без особой надобности, – негромко пояснил молодой человек… старший тавуллярий… Ну, это, примерно, как старший лейтенант, что ли… Аргир вздохнул: – Ну, тогда ничего не поделаешь, придется тащиться назад к Влахернской гавани. Так ведь и не успел сегодня ничего себе присмотреть. – Ничего страшного, заночуешь у меня, – рассмеялся Лешка. – Приглашаю в гости. Идем. У меня как раз найдется кувшинчик вина… а то и пара кувшинчиков. Ну, пару, конечно, Ксанфия не даст выпить… – Ксанфия – это ваша жена? – спускаясь по лестнице, уточнил напарник. – Жена? Гм… – старший тавуллярий задумался, как бы объяснить практически незнакомому человеку их отношения. Хотя, а зачем объяснять-то? – Мы еще пока не женаты, Аргир, – обернувшись, пояснил Лешка. – Только помолвлены. А свадьба – осенью… – Понятно… И что ему понятно? Лешка и Ксанфия были помолвлены уже довольно давно, больше года, и свадьба поначалу намечалась на прошлую осень, но… Но помешали дела и заботы. Во-первых, нужно было как-то налаживать быт – пошлая пословица «с милым рай и в шалаше» не очень-то устраивала обоих – уж слишком многое они уже повидали, слишком многое пережили, чтобы бросаться в барк, как в омут – с головою и без оглядки. В конец концов, любить друг друга можно было и так – в этом смысле Ксанфия была продвинутой девушкой, настоящей столичной жительницей. Да и времена в Константинополе настали не те, что раньше – религия уже практически не играла никакой роли, часть высшего духовенства склонялась к латинянам, а часть, во главе с епископом Геннадием – увы – даже к туркам! И кто там и как с кем живет – никому не было дела. И правильно! И все же, влюбленные с трепетом готовились к свадьбе, причем каждый – по своему. Алексей начинал строить карьеру, и весьма успешно – должность старшего тавуллярия в неполные двадцать два года, знаете ли, весьма почетна. Причем, Лешка всего добивался сам – никого не подсиживал, не писал – как было кое-где принято, доносы на сослуживцев, не лебезил перед вышестоящими, не льстил начальству, а просто честно делал свое дело – и в очищении рынка и всего немаленького района от площади Быка до Амастридского форума от всякой швали была и толика Лешкиного труда. И не такая уж малая толика! За то и ценило начальство, правда, иногда распекая – но ведь за дело. Да и начальник был – золото, при всех своих недостатках. Протокуратор Филимон Гротас так же начал службы с младшего тавуллярия, поначалу гонялся за карманными воришками, а потом раскручивал и серьезные дела. Знал службу от и до, много чего мог посоветовать, многим помогал – и словом и делом. И, если б его не подсиживали, скорее всего, поднялся бы по служебной лестнице куда выше. Впрочем, и многие бы поднялись, если бы не подсиживали. Из-за чего, к примеру, сменил место службы Никон – опытнейший сотрудник, которого уважали многие? Точнее сказать, не из-за чего, а из-за кого? Ясно было всем – из-за происков тавуллярия Злотоса. О, этот Злотос немало попил крови! А с виду и не скажешь, что интриган и склочник – высок, голубоглаз, белокур, на лицо не то, чтобы писаный красавец, но и не урод, женщинам нравился, и Алексей знавал тех женщин. Женат был удачно – на дочке старшего протокуратора Маврикия, опекавшего весь их отдел. Потому и шел по служебной лестнице вполне уверенно, и так же уверенно расправлялся с соперниками. Вот и Никон неожиданно оказался в числе таких – оба претендовали на должность начальника участка в отделе производства дознания и суда над шкиперами и купцами. Никон здесь брал знаниями и опытом, ну а Злотос – связями и нахальством. Больно уж заманчивой казалось для него эта должность. Вот и добился. И скоро получит старшего тавуллярия, а через пару-тройку лет. Глядишь – и станет парафаласситом – заместителем эпараха по данному отделу. С таким-то тестем – почему бы и нет? Правда, это если тесть удержится, если же нет – пропала карьера господина Злотоса, слишком уж много людей на него обиженно, слишком уж много. Ну, два черт с ним, со Злотосом, и с прихлебателями его – появились уже в отделе и такие. И с чего этот типа вдруг Алексею вспомнился? Тьфу ты, еще и на ночь глядя. Ксанфия с Лешкой снимали последний этаж трехэтажного дома, располагавшегося совсем недалеко от места службы, ближе к Амастридскому форуму. Дом, конечно же, был доходным, но вполне ухоженным и приличным, куда не стыдно было бы пригласить даже самых высокопоставленных гостей, если бы вдруг подобные решились ни с того ни с сего навестить старшего тавуллярия Пафлагона. Облику дома – и внешнему и внутреннему – а так же его месторасположению – почти центр – увы, соответствовала и цена. Недешево, конечно, оказалось снимать – но все же куда дешевле, чем даже самый захудалый особняк. Тем более, к особняку нужны еще и слуги – привратник, кухарка, уборщица – и всем плати! А в доходном доме слуги имелись свои, хозяйские. И весьма, весьма расторопные! Деньги пока были – Ксанфия как-то очень умело вложилась в городскую недвижимость, а старый друг семьи, рыжий пройдоха и коммерсант Владос – на часть общих денег даже приобрел торговый корабль, который, к большому удивлению Лешки, вовсе не потонул в первый же шторм и не попался пиратам, а приносил верный, и не сказать, чтоб малый, доход. Так и жили. Ну, еще Лешкино жалованье. Одно жалованье – взяток он не брал принципиально, уж больно не хотелось пасть в собственных глазах ниже некуда, примерно на один уровень с пресловутым Хрисанфием Злотосом. – Ну, вот, – подходя к дому, Алексей кивнул на ворота. – Пришли. – Это ваш дом, господин? – удивился напарник. – Очень красивый. И какой большой! – Я снимаю лишь третий этаж, Аргир. И вот еще что… не надо звать меня господином. Зови – Алексей или Лекса. Напарник с улыбкой кивнул: – Хорошо. Вежливо поздоровавшись, привратник с поклоном распахнул ворота.
Перед домом был разбит сад, небольшой, но очень уютный – яблони, сирень, акации. У самых ворот – скамеечки и большая клумба. За цветами следил привратник, самолично высаживая и выхаживая каждый цветочек. И добивался успеха – от клумбы нельзя было оторвать глаз, даже соседи посмотреть приходили. У Ксанфии когда-то тоже был сад. И особняк и шикарная прогулочная коляска, покрытая сверкающим лаком. И много чего другого было. Увы, все осталось в прошлом! Давно уехали в Геную подруги детства – две смуглявые сестрички – а особняк и все имущество переписал на себя опекун Ксанфии Андроник Калла – очень влиятельный господин, оказавшийся на поверку турецким шпионом. Дом и все имущество шпиона, естественно, пошли в городскую казну, хотя Ксанфия никогда не теряла надежды отсудить все это. Вот только нужно было отыскать опытного адвоката из тех, кто не боялся бы связываться с государством. Увы, в этот-то и была вся загвоздка. Умных юристов хватало, но вот, что касается тяжбы с государственным ведомством – никто не соглашался. Как же – все умные! Поднявшись по широкой лестнице на третий этаж, Алексей вошел в гостевую залу и, пригласив гостя садиться, громко позвал жену. – Да, милый? Ксанфия слово бы впорхнула в залу, в невесомом бледно-розовом платье из полупрозрачного шелка, красивая, как юная богиня! Пышные волосы ее – безо всякой прически – разлились по плечам нежно-золотистыми волнами, синие – с неким изумрудным оттенком – глаза сияли, молодая женщина явно радовалась возвращению своего жениха. – Ой! – увидев незнакомого парня, она сконфузилась – платье-то было вольным, слишком вольным. Пожалуй, более уместное в каких-нибудь языческих Афинах или же в древнем Риме, но уж никак не в ортодоксально-христиансокм Константинополе, оно ничуть не скрывало ни соблазнительных форм, ни всего прочего. Даже соски на высокой груди были хорошо заметны. Этакий домашний пеньюар, а не предмет одежды. Впрочем, Лешке очень понравилось – тем более, что раньше он такого платья не видел. Видать, ждала его любимая женщина… ждала! Женщина… А ведь ей всего восемнадцать! – Это мой новый напарник, Аргир, – Алексей представил гостя. А тот уже сидел пунцовый, словно вареный рак, и большие уши его багровели варенниками. – А я ждала только тебя, – ничуть не стесняясь, Ксанфия быстро чмокнула жениха в щеку и унеслась в спальню – верно, переодеваться. Нет, не переоделась, лишь накинула на плечи накидку из плотной, щедро вышитой золотом, ткани. Вышла с серебряным подносом в руках – кувшинчик вина, жареная холодная рыба, маринованные оливки, еще какие-то заедки, сыр. – Думаю, вы не откажетесь перекусить? – И выпить! – улыбаясь, Лешка уселся на мягкую скамеечку. – Какое красивое у тебя платье, милая. Что-то я раньше такого не видел. – Заказала у одной портнихи, – Ксанфия явно была польщена. – Специально для тебя… А вам, уважаемый Аргип, вам – нравиться? – Что? – не отрывая от Ксанфии взгляда, еле выдавил из себя тот. – Да платье же, одежда! Как вам – красивое? – Н-да… – Смею заверить – то, что под платьем, еще красивее! – приобняв невесту, захохотал Лешка, чем окончательно поверг в полное смущение впечатлительного провинциала. Дальше выпили вина, смеялись. Узнав, что гость из Мореи, Ксанфия перевела беседу еще в более оживленное русло – ведь именно в Морее она и прожила несколько месяцев в прошлом году. И имела все шансы остаться там навсегда – живой или мертвой – ежели б Алексей ее тогда не выручил. Сначала разыскал, а потом – выручил, и то и другое сделать было не очень-то легко. Ужин затянулся далеко за полночь. В бронзовых подсвечниках горели восковые свечи, сквозь приоткрытое окно теплый ветер приносил волшебное благоуханье сада и были слышно, как невдалеке, у рынка, лаяли выпущенные на ночь псы. – Хорошо как! – Ксанфия подошла к окну, закрывая ставни. – И все же, уже давно пора спать. Я постелю вам в гостевой комнате, Аргип, не возражаете? – Нет, – Аргип поедал глазами хозяйку, да так, что Лешка даже несколько взревновал. – Я зажгла в гостевой свечи… Если захотите пить – там на столе, в бокале – вино. – Благодарю вас, прекрасная госпожа. – Покойной вам ночи, дорогой гость. – И вам… Лешка и Ксанфия, наконец, остались одни. Быстро разделись… И словно электрическая искра, словно молния вдруг вспыхнула от соприкосновения двух обнаженных тел! И все тревоги дня забылись, и накопившуюся за целый день усталость вдруг сняло, как рукой, и, кажется, в небе за окном погасли звезды. И вообще никогда не стало, а мир сузился для двоих…
Глава 2 Лето 1443 г. Константинополь. Песня
Благозаконье же всюду являет порядок и стройность, В силах оно наложить цепь на неправых людей……юноша по имени Аргипарий. Напарник. Которого так и не удалось по быстрому внедрить в банду, пришлось повозиться, чтобы все выглядело естественно, слонов бы само собой. В этом деле людям эпарха неожиданно помог некий юноша по имени Тимофей, бывший член шайки старика Леонидаса Щуки, а ныне – подмастерье в керамической мастерской г-на Николая Малиса, располагавшейся у форума Тавра. Алексей года полтора назад спас парня от лап гнусного старика Леонидаса, и юноша не забыл сделанного ему добра. Старший тавуллярий Алексей Пафлагон сам разыскал Тимофея, ближе к вечеру подождав его на выходе из мастерской – благо идти было недалеко. Со времен обретания в шайке парень вытянулся, повзрослел, но прическу носил прежнюю – если это вообще можно было назвать прической: темно-русые спутанные волосы падали на лицо, почти закрывая глаза. Сколь же ему сейчас лет? Четырнадцать? Пятнадцать? Да, где-то так… Попрощавшись у ворот мастерской с какими-то людьми, судя по одежде – мастерами, Тимофей пригладил волосы пятерней и, негромко насвистывая, направился в сторону Амастридского форума. Алексей окликнул его через пару кварталов – убеждался, что за парнем никто не следит. Хотя, спрашивается, кому нужно следить за каким-то там подмастерьем? И, тем не менее… Что поделать – привычка. – Алексей?! – Тимофей обернулся, узнал, и широкая улыбка осветила его смуглое лицо, а в светлых, еле заметных под спутанной челкой, глазах вспыхнула самая искренняя радость. – Вот славно, что мы с тобой встретились! Мы как раз закончили сегодня пораньше, в честь праздника. Алексей улыбнулся – и впрямь, сегодня был день какого-то святого, какого-то не самого важного, но, тем не менее, пользовавшегося популярностью в народе. Имя святого молодой человек, как ни старался, вспомнить так и не смог, да и не очень старался – не его это дело, упоминать всех святых, вот старый приятель, брат Георгий, монах в монастыре при церкви Хора, тот, уж конечно, мог бы просветить в этом вопросе любого. – Что к нам не заходишь? – Лешка взял парня под руку. – Вина бы выпили, поговорили. – Да… – юноша замялся. – Знаешь, и не очень-то время есть, и… – И? – И, честно говоря, кто я, и кто ты? Простой подмастерье ходит в гости к господину старшему тавуллярию… – не докончив фразу, Тимофей покачал головой. – И что с того? – усмехнулся Лешка. – Обязательно заходи! – Да и супружницы я твоей стесняюсь, чего там. – Она мне не супружница… Пока. Так что, заглянем в таверну? – Алексей указал на питейное заведение, располагавшееся на углу неширокой улицы. Надо сказать, заведение выглядело вполне симпатично – красивая, изображавшая какого-то дивного зверя, вывеска, проворные служки в чистой одежде, вытащенные под сень тенистых платанов столы. – Зайдем, а? Алексей почти что силой затащил сконфуженного паренька в таверну – заведения казалось явно не по карману простолюдинам, да таковым и являлось. «Единорог» – Лешка, наконец, вспомнил название и, усевшись за крайний стол, подозвал служку, заказав кувшинчик вина с мидиями и сыром. – Вот что, Тимофей, мне нужен Зевка! – без всяких предисловий начал разговор Алексей. – Я знаю, он втихую промышляет на Амастридском форуме и на форуме Быка. – Да, – наклонил голову Тимофей. – Я его тоже там пару раз видел. Он, кстати, меня узнал, обрадовался… Но я прошел мимо – не нужны мне теперь подобные знакомства. – А вот это зря, зря, – подлив парню вина, старший тавуллярий решил, что, пожалуй, слишком уж форсирует тему, и, широко улыбнувшись, поинтересовался, как там у Тимофея с работой? – Очень хорошо, не поверишь! – парень с гордостью тряхнул головой, отчего спутанные волосы его дернулись, словно львиная грива. – Не такое это простое дело – управляться с печами обжига! О, тут не мало знать следует. А полива? Как ее приготовить, как правильно разлить – столько рецептов, что голова кругом! Алексей еле сдержал ухмылку – видать, парню и вправду нравилось свое дело. Ну, дай-то, Бог, дай-то Бог. – А с Зевкой ты все ж таки встреться, очень тебя прошу. Где ты его видал? – Да я ж уже говорил – тут, рядом, – юноша наморщил нос. – Вот, как в мастерских – тут их много – заканчивают работу, так я его и вижу, Зевку. Видать, специально поджидает толпу, шарится, промышляет. Нет, не хочу я с ним встречаться! – Ну, ради меня, Тимофеюшка? А? Уговорил, уж как же. Согласился Тимофей, исключительно за-ради дружбы, хоть и дал понять, что подобные связи могут бросить на него тень – а ведь и мастера и сам хозяин мастерской ему очень сильно доверяют, но, увидев с подобным субъектом… – Так я и не прошу тебя с дружбу с ним заводить. Встретишься пару раз, поговорите о том о сем, старое вспомните… При этих словах Тимофей скривился. – А, главное, – словно не замечая его гримасы, негромко продолжал Алексей. – Так, между прочим, проговоришься ему, что есть у тебя приятель… не приятель даже, а так, знакомый шапочный. Амбициозный такой провинциал, правда, ничего не умеющий – устраивался, дескать, к вам в мастерскую, да не взяли… – Слушай, – парнишка вздрогнул. – А ведь к нам приходил такой! Светленький, кругломордый, уши чуть оттопыренные, красные. Устраивался, да – но как-то быстро исчез. – Вот-вот, – ухмыльнулся Лешка. – Я о нем и толкую. В общем, скажешь Зевке, что парень этот – зовут его Аргипом – как-то предлагал тебе дешево купить у него ткань. Явно краденую – он устроился смотрителем за котами на один склад в гавани Феодосия. – Смотритель за котами? – удивленно переспросил Тимофей. – Это что за должность такая? Алексей пожал плечами: – Должность, как должность, обычная. На складах – особенно в гавани – полно крыс, так? – Ну? – Так вот, супротив крыс там котов и держат. А за ними – котами то есть – тоже надобно присматривать, подкармливать, убирать – вот и должность. – А-а-а, – юноша засмеялся. – Поня-а-атно. – Главное, чтобы тебе понятно было, что Зевке сказать!Солон«Благозаконие».
Бандиты поверили! Может, правда, пока и не совсем, но все же клюнули на крючок – уже через три дня после Лешкиного разговора с Тимофеем, Зевка встретился с Аргипом. Докладывая, Алексей радостно потирал руки. – Ты пока не очень-то лыбся, – опасаясь спугнуть удачу, осадил его Филимон. – Как оно еще все там пройдет? – Ну, – Лешка улыбнулся еще сильней. – Это теперь уж от нас зависит. – От нас, от нас… – пробурчал в усы протокуратор, – Но еще – и от них тоже. И от случая. А случаи, Алексий, разные бывают, и не всегда – для нас благоприятные. Что этот… Зевка? – Тщательно расспрашивал Аргипа о том, что храниться на складе, Аргип отвечал подробно… ну, как и договаривались. – И что? – Филимон подкрутил усы. – Договорились о чем-нибудь? Ну, не томи, не томи, я ж по лицу твоему вижу – договорились. – Разбойники придут грабить склад вечером нынешней пятницы! – В нынешнюю пятницу? – деловито переспросил начальник. – Через два дня! – Да, господин протокуратор, через два дня.
Пятничный вечер оказался дождливым и темным. Дующий с моря ветер приносил тяжелые тучи, моросил дождь, местами переходящий в самый настоящий ливень. Казалось, сам природа была в этот день на стороне преступников, тихо пробирающихся опустевшими улицами. Вечерня в церквях уже давно кончилась, прихожане разошлись по домам, уже вот-вот должны были закрыться и злачные места – веселые дома, уличные забегаловки, таверны. Смешавшиеся с пьяной толпой разбойники уверенно продвигались в сторону гавани Феодосия. Сидевшие в засаде люди эпарха заметили их уже у самого склада. Заметили, потому что специально высматривали, ждали. Если бы не это, вряд ли бы кто обратили внимание на пьяно пошатывающихся рыбачков, бредущих к своему карбасу. Как видно, забыли что-нибудь, или решили заночевать где-нибудь рядом, чтобы завтра поутру выйти в море. Дождь? А что – дождь? В дождь точно так же хочется кушать, как и в самый солнечный день! Ага… Вот один скользнул к складу. Стукнул в ворота – тук-тук… тук… Условный знак. Прятавшийся в кустах сирени Лешка вытянул шею, прислушался – шум дождя заглушал звуки, но все же можно было различить, как скрипнул засов. А дальше оставалось только ждать, посматривая на небольшие отверстия вытяжки под самой крышей склада. Пока темно… Какая-то возня, шум… И все! Ага, вот, вроде бы, что-то мелькнуло, появился свет – оранжевый, дерганный… Факелы. Они зажгли факелы. Значит, все идет по плану… Алексей поежился – капли дождя попали за шиворот, оглянулся – Иоанн с Панкратием прятались рядом, их, скорее можно было ощутить, почувствовать, нежели увидеть. Вечер оказался ненастен и темен, как раз то, что и нужно разбойникам. Ага! Снова скрип. Чуть дернувшись, приоткрылись ворота. Вспыхнула на миг тускло-оранжевая дрожащее полоса… и тут же исчезла – кто-то вовремя погасил факел. Интересно, на чем они повезут награбленное? Неужто, на себе потащат? Тюков, правда, немного, но все таки… О! Вот и повозка. Одноколка, запряженная осликом – Алексей скорей, угадал, чем увидел ее – лишь только темную тень. Вот звякнула подпруга, кто-то что-то сказал… тихо, ласково, видно, успокаивал ослика. Кажется, погрузили. Обратно двинулись тихо, без скрипа, лишь слышно было, как стучали по мостовой копыта. Выждав некоторое время, Алексей обернулся к своим: – Пора! Выбравшись из кустов, три тени неслышно скользнули к складу. Как и следовало ожидать, ворота оказались не заперты, а внутри – темнота и тишь. Лишь капли дождя уныло стучали по крыше, да где-то в углу мяукнул кот. Иоанн зажег свечку. Дернулось, полезло к крыше дрожащее желтоватое пламя. Лешка усмехнулся и довольно кивнул: рядом с опустевшими полками, лицом к стене, лежали трое, аккуратно связанные по рукам и ногам прочными пеньковыми веревками. Двое незнакомых, вероятно, сторожа, и один – светловолосый, с чуть оттопыренными ушами – Аргип. Убедившись, что все прошло как надо, Алексей махнул рукой – уходим. Ушли так же неслышно, как и пришли, лишь поплотнее прикрыли ворота. Выбравшись из гавани, направились вдоль неширокого ручья к крепостной стене. – Стой, кто такие? – тут де последовал окрик с воротной башни. Алексей усмехнулся – разбойнички-то вполне успели до закрытия крепостных ворот, а вот они… – Стой, кому говорю! – Силистрия! – громко выкрикнул пароль Иоанн. – Смирна! – тут же отозвались с башни. – Проходи. Воротная стража оказалось знакомой, а с их десятником договорились еще загодя. – Ну, как? – велев отворить ворота, вежливо осведомился тот. – Все нормально, – Алексей похлопал воина по плечу. – Прошу извинить за лишнюю работу. – Ничего, – тихо засмеялся десятник. – Лишь бы лиходеев поменьше стало, а то уж вечером и по городу не пройти. Да уж – по городу не пройти, сказано было точно.
В тот же день, вечером, Лешка нелегально встретился с Аргипом – парень дожидался его на конюшне одного из постоялых дворов. – Что скажешь? – молвил старший тавуллярий вместо приветствия. Аргип заулыбался: – Все прошло гладко, и никто ничего не заподозрил. Владелец склада грешит на ненадежный засов… Не зря ломали! Ловко придумано и… – Я не об этом, – нетерпеливо перебил Алексей. – Зевка сказал, что найдет меня. – А вот это славно. Еще не подходил? – Нет. – Как объявиться, скажешь – примерно через неделю на склад поступит крупная партия золотой посуды, дорогого орудия, пряностей. Об этом, дескать, проболтался один матрос с барки «Синяя звездочка», зовут матроса Николай, запомнил? – Барка «Синяя звездочка», матрос – Николай, – послушно повторил Аргип. – Ты это услышал случайно, так, в общем-то, точно и не в курсах – должность не позволяет. Но, если надо, можешь еще разок встретиться с этим Николаем, выспросить, узнать точно… Понимаешь, к чему я клоню? Юноша засмеялся: – Ну, да, я же не совсем дурень, хоть и провинциал. Все это для того, чтобы втереться в доверия, стать своим… – А еще для того, чтобы разбойники знали – без тебя у них ничего не выйдет, – Лешка потрепал напарника по плечу. – И вот еще что не забудь сказать. Дескать, теперь охрана склада будет организована совсем по-другому – наружная стража будет заступать не только ночью, но и днем, и вечером, да и засовы на воротах укрепят, так что пойти прежним путем налетчикам уже не удастся. А куш, в случае успеха, ожидается крупный. Золотая посуда, оружие – это им не жалкие куски ткани, пусть даже и весьма качественной. – Лешка подмигнул собеседнику. – Что скажешь? – Думаю, лиходеи должны выказать интерес. По словам Зевки, их атаман – парень рисковый. Тем более, сам же говоришь – такой куш. – Скажи еще, что товар на складе долго держать не будут, перегрузят на какой-то корабль, а еще добавь, что владелец склада хочет заменить всех охранников, служек и прочих. Дескать – не очень надежны, эвон, ограбление проворонили! Допустили! Пусть и мало взяли, но это дела не меняет. Ясно? Аргип кивнул. – Как будешь говорить об усилении охраны, – продолжал инструкцию Алексей. – Напирай на то, что обычным путем – с налета – ничего не получиться, что нужно что-то придумать… – Подкоп? – неуверенно предложил юноша. Старший тавулялрий кивнул: – Вот именно, что подкоп! Но помни… это не ты должен преложить, а кто-то из них, пусть Зевка… Сладишь? – Постараюсь. – Вот-вот, постарайся… – Лешка вдруг усмехнулся. – Филимон велел передать – как сделаешь дело, ставим тебя на должность младшего тавуллярия, без всякого там стажерства и всего прочего.. Напарник сглотнул слюну и улыбнулся. Хорошая у него была улыбка, отрытая такая, широкая. Обнадежив напарника, Алексей быстро зашагал домой. На этот раз нужно было брать всю шайку, всех тех, кто попадется в сеть – больше тянуть было нечего, до и позволить бандитам поживиться немалыми ценностями никто не собирался. Старая лиса протокуратор Филимон Гротас – как и Алексей, и все прочие – вполне допускал, что на ограбление склада пойдет не вся банда, а лишь ее часть – но, часть самая действенная, боевая. Взять – или истребить – этих, и лиходеи утихнут, хотя бы на время, а за это самое время нужно будет постараться отыскать все разбойничье охвостье, оставшееся на свободе. А для этой цели неплохо бы, как и предполагали раньше, внедрить в шайку Аргипа. Внедрить… Значит, надо дать кому-то бежать… Бежать не одному – с Аргипом… Сложное дело, но вполне может выгореть. Впрочем, если и не выгорит – так можно будет что-нибудь другое придумать.
Дня через три после этой беседы, погруженный в думы, старший тавуллярий сыскного секрета эпарха Алексей Пафлагон, невольно ускоряя шаг, шел к теплу семейного очага. Семейного, семейного – уж можно было так и сказать, прямо… Уже поднимаясь по лестнице к себе, на третий этаж, Алексей услыхал раздающийся сверху смех, и даже не смех, а откровенный хохот, довольно громкий и, как почему-то сразу показалось Лешке, нахальный. Мужской! И кто бы это мог так смеяться в его жилище? Неужели, хозяин дома заглянул за квартирной платой… так еще, вроде, не время? Ха! Едва ступив на порог, Алексей распахнул объятия: – Владос! Черт рыжий! Рад, что ты, наконец, заглянул, дружище. Сколько ж мы не виделись? – Месяца три-четыре – точно! Что и сказать, длинный, рыжеволосый с такой же рыжей бородкой и черными цыганистыми глазами, Владос Костадинос в последнее время не слишком-то часто навещал своих старых друзей – Лешку и Ксанфию, но вот, наконец, вырвался, объявился. – Как дела, рыжий? Как жизнь? Чем сейчас занимаешься? Владос подмигнул, засмеялся: – Да так, всем понемногу. Занес вот вам путевые документы и деньги – корабль-то мы на паях покупали. Алексей довольно потер руки: – Вот уж, признаться, не ожидал, что твоя покупка принесет нам хоть какую-то прибыль. – А вот ведь принесла! – словно бы возражая ему, воскликнула Ксанфия, да так, что можно было подумать, будто бы это и не она в прошлом году обещала поколотить Владоса за эту «никчемную покупку». – «Святой Николай» – славное судно! – прихлебывая из высокого стеклянного кубка вино, не преминул похвалиться Владос. – Пусть это не быстроходная марсиьяна, а всего лишь грузовая скафа, тем не менее, «Святой Николай» весьма вместителен и, благодаря небольшой осадке, может заходить в такие места, куда иным кораблям вход заказан. Кстати, наше судно не далее как вчера вернулось из Мореи с лесом. Отличные сосновыебревна! Я их уже заранее продал секрету ремонта городских улиц и…гм-гм… некоему частному лицу – уж больно упрашивал. – Ай-ай-ай! – Алексей шутливо погрозил пальцем приятелю. – Нарушаете имперские законы, господин Костадинос! Продаете стратегический товар частным лицам. – Ну, я ведь немножко, – округлив глаза, якобы в ужасе, отстранился Владос. – Тем более, за очень приличную цену. Да, говорят, ты теперь старший тавуллярий? Поздравляю – далеко шагаешь, и – главное – быстро. Ксанфия, ты не соблаговолишь ли плеснуть мне еще не много вина? – Хоть весь кувшин, друг мой, хоть весь кувшин. Кстати, ты уже успел присмотреть новый груз? – Пока нет, – гость улыбнулся. – Но я шепнул кое-кому в гавани, что отдаю судно во фрахт на строго определенное время, не больше трех-четырех дней, в крайнем случае – на неделю. – И правильно, – согласилась Ксанфия. – Чего кораблю зря простаивать? Что, уже нашлись желающие?. Гость захохотал: – Конечно, нашлись, а как вы думали?! Некий господин Алос Навкратос уже зафрахтовал судно на ближайший четверг. – Всего на один день? – удивилась Ксанфия. – И что, это стоит хороших денег? – Конечно, стоит, милая Ксанфия! – убежденно воскликнул Владос. – Конечно, стоит. Тем более, это будет ночной рейс, что не так-то просто, но у меня хороший шкипер. Очень хорошие шкипер! Божиться, что каждую щель в Мраморном море знает. – Так ты доверяешь ему корабль? – Ну, неужели сам буду шататься по морю? Владос выпил еще и со смехом предложил попеть песен. Ксанфия тут же принесла из спальни лютню, взяла аккорд и умильно посмотрела на жениха: – Лекса, а ну-ка спой! Ту самую склавинскую песню, которую ты всегда поешь, когда выпьешь… Лешка прищурил глаза: – Очень хотите? – Спой, Лекса, спой! – Ну, ладно, уговорили… Ксанфия, музыку помнишь? – А как же! – Тогда начали… И… Снова брошен в окна лунный свет… Прикрыв глаза, Лешка пел старую песню знаменитой российской группы…
Глава 3 Лето 1443 г. Константинополь. Четверг
За меч, сына Эллады! Сряжайте корабли!…«Ария», любимой Лешкиной группы. Закончив петь, Алексей выхлестал целый бокал, кивнул Ксанфии, и затянул снова, теперь уже другую песню. Вернее – другие. Он спел и «Свободу» и «Прощай, Норфолк!» и «Улицу Роз», пел, не чувствуя усталости и не ощущая, как текут по щекам слезы. Хотя, конечно, Ксанфия была не Маврин, или Холстинин с Дубининым, а сам Алексей – не Кипелов и не Беркут, но он пел не голосом, пел душой…Константин Ригас«Военный гимн»
Мы верим, что есть свобода,
Пока жива мечта…
Допев, наконец, последнюю песню, Лешка устало откинулся на софу. Уже давно стемнело, и гостя оставили ночевать, чему он и не сопротивлялся, а сразу уснул, бормоча что-то насчет ближайшего четверга и корабельного фрахта. Лешка тоже смежил глаза, но все же заснуть ему так и не удалось – едва задремав, он проснулся от щекотливого прикосновения нежных рук Ксанфии. В четверг! Бандиты решили брать склад в четверг! К этому времени, как пояснил на секретной встрече Аргип, подкоп уже должен был быть готов. По просьбе Зевки юноша нарисовал для разбойников внутренний план склада, и буквально в тот же день получил через того же Зевку инструкции, согласно которым Аргип должен быть готовым помочь им уже в ближайший четверг. Владелец склада хотел поначалу и вовсе выгнать внутренних сторожей, включая и смотрителя за котами, как полностью не оправдавших оказанного им доверия, однако, после тайной и вдумчивой беседы с протокуратором Филимоном Гротасом, изменил свое мнение и милостиво согласился оставить «этих придурков». Куда бандиты могут вывести подземный ход? Лешка, Иоанн и Панкратий целый вечер решали сей кроссворд под руководством начальника. Получалось – куда угодно: можно к сиреневым кустам, можно – в сторону городских ворот – к платанам, а можно и к ручью. – Я бы к ручью вывел! – азартно доказывал Иоанн. – Сами смотрите – там обрыв, колючий кустарник, травища по пояс… – Все так, но к ручью не подъехать возам! – тут же парировал Панкратий. – Как же они будут тащить награбленное – на себе? Нет уж, тут и одним осликом не отделаешься. – Не одним, так стадом, – Иоанн не собирался сдаваться. – Зачем им возы, когда добычу можно просто навьючить… – Навьючить… – задумчиво повторил Алексей. В голову его вдруг пришла одна мысль, пришла вот только что, сейчас, после всех слов приятелей. – А зачем навьючивать? – старший тавуллярий обвел притихших коллег немного насмешливым взглядом. – Зачем вообще возы? Лодка! Баркас! Нагрузил, отплыл – и, пожалуйста, причалил, где тебе удобней. – Молодец, Алексий! – покачав головой, похвалил начальник. – Верная мысль насчет лодки. Я б, к примеру, точно так и сделал… А вот по поводу того, где им удобнее пристать – тут тоже подумать надо. Панкратий, не в службу, а в дружбу, сбегай к господину Златосу, попроси схему южных гаваней, у них в отделе, всяко, должна быть. Кивнув, Панкратий молча встал и исчез за дверью. – Да, – подкрутив усы, продолжал Филимон. – Баркас баркасом, но и за всеми остальными направлениями тоже нужно присматривать. Вот вы тут говорили – куда удобнее вывести подкоп… Однако, я полагаю, что рассуждать нужно по иному – не куда, а откуда! Они ведь снаружи копать будут, а вовсе не изнутри. Лешка с Иоанном одновременно хлопнули себя по лбам: – А ведь верно! – Значит, разбойников можно будет зачес еще на стадии подготовки подкопа! Землю ведь нужно выносить, куда-то выкидывать… – Или вывозить. – Да-да, или вывозить. Протокуратор ухмыльнулся в усы: – Сегодня у нас какой день? Вторник? – Да, вторник с утра был. – Вот завтра и глянем что там такого нового появилось, у склада… Сами только там мордами не сверкайте – пошлите агентов. – Само собой. Тут как раз вернулся и Панкратий с пергаментной схемой. Положил пергамент на стол, уселся, пожаловался, утирая со лба пот: – Ух, и человек же этот Хрисанф Злотос – как таких чертей еще земля носит? – А что такое? – заинтересовались парни. – Все выспрашивал, зачем, мол, вам схема, да что там мы там замыслили, да и вообще, все порты – это его территория и нечего туда соваться. Пришлось вашим именем пригрозить, господин протокуратор. Филимон хохотнул: – Ну и правильно. И так, что мы тут имеем? Надо отдать должное Хрисанфу Злотосу, схема оказалось очень подробной и заняла почти весь стол. Это ж сколько кожи пошло на сей пергамент? Небось, целый теленок, а то и два! Можно было бы и дешевой бумагою обойтись, так нет – надо же выпендриться! Лешка, как и все остальные, с любопытством рассматривал схему, включавшую в себя все южное побережье Мраморного моря, в черте города, разумеется, от Золотых ворот на западе и до дворца Юстиниана на востоке. – Что ж, давайте разбираться, – начальник задумчиво подпер кулаком подбородок. Начнем с запада… Что здесь имеем? А ничего – совершенно прямую линию, нет, вот, почти напротив церкви Иоанна Студита есть какая-то бухточка. Пристать там баркасу, наверное, можно, но вот – незаметно ли? – Напротив форума Аркадия тоже такое же местечко, – внимательно вглядываясь в схему, подсказал Алексей. И ворота рядом – можно все награбленное сразу в город увезти. – Ага, и поделиться со стражниками! – хохотнул Иоанн. – Ну, уж это-то они решат, я думаю. Лешка поднял глаза на начальника: – А что, если предупредить всю береговую стражу начет четверга… вернее, ночи с четверга на пятницу? – Обязательно предупредим, – кивнул Филимон. – На берегу никуда они от нас не денутся. И все же… Оперативный совещание было прервано бесцеремонным стуком, и тут же, не дожидаясь ответа, в дверь заглянула усмехающаяся физиономия Хрисанфа Златоса: – Рад вас приветствовать, господин протокуратор. И вас, парни, также. Все колдуете? А, между прочим, схему-то мне верните, поздно уже. Я бы не просил, но господин старший протокуратор Маврикий, знаете ли, издал строжайший приказ, чтобы все секретные документы никуда из… – Знаю, знаю, – тут же прервал его Филимон Гротас. – Ты обожди немного, Хрисанф, возвратим мы тебе твою схему, не беспокойся… Вот лучше садись, да скажи-ка: если б тебе нужно было что-то вывезти на баркасе, скажем, из гавани Феодосия в город, ты бы где высадился? – Днем или ночью? – было видно, что Хрисанф тоже задумался. – Скажем так – раненько, к утру. – К утру… А груз велик? – Достаточен. – Тогда – в гавани Юлиана, тут и думать нечего, – расхохотался господин Злотос. – Там всяких баркасов полно, и ваш бы укрылся. Потом перегрузили бы все на телегу, свезли на ипподром – сами знаете, что там теперь делается, целый лес вырос! Чаща! Что хочешь спрятать можно. – Или – в развалинах, – тихонько протянул Алексей. – Их там тоже вполне достаточно. – Ну, – снова хохотнул Злотос, – Я же о том и говорю! – Значит, гавань Юлиана, – негромко повторил Филимон Гротас. – Все слышали? Гавань Юлиана – под особый контроль!
Подкоп, такое впечатление, вовсе не рыли! По крайней мере, именно так докладывали агенты, посланные Алексеем посмотреть, что происходит у склада. Божились, что не заметили ничего подозрительного – вот весь с них толк! В конце концов, Лешка решил наплевать на инструкции начальства, а что делать? Переоделся в дешевое платье, напялил на голову широкополую шляпу из старой соломы, перекрестился на видневшуюся в голубой дымке Святую Софию, да пошлепал в Феодосийскую гавань. Идти-то было всего ничего – по широкой улице вдоль ручья, все прямо, прямо, потом – через широкий проспект, тянувшийся вдоль всей южной стены, и вот они – ворота, вот она – синяя гладь Мраморного моря, вот она – гавань. Конечно, здесь было не столь много кораблей, как в бухте Золотой Рог, но все же хватало – и не только рыбацких суденышек, но и стремительных грузо-пассажирских нефов, и крутобоких вместительных скаф. Теплое море разбивалось о волноломы пенными шипящими брызгами, лизало черные камни причалов, у которых покачивались зарифленные канатами суда. По приставным сходням сновали туда-сюда портовые грузчики, ругались, хохотали, шутили, громко покрикивая на мешавшихся под ногами зевак: – А ну, поберегись! Поберегись! Пахло морем – соленой водой, только что выловленной рыбой, водорослями, йодом, еще чем-то таким, что невозможно было описать. Лешка, Алексей Смирнов, выросший в насквозь сухопутном городке, и ныне проживая в Константинополе, никогда не скрывал – как ему нравится этот запах! Вот и сейчас он с наслаждением вдыхал его, широко раздувая ноздри, осторожно перешагивая через снующих под ногами котов – непременных спутников константинопольских мальчишек, лихо забрасывающих удилища с волноломов. Ярко-голубое небо, слепящее солнце, бирюзовые волны и серые, зубчатые башни, и сотни судов под белыми парусами – на все это Алексею было настолько приятно смотреть, что он даже и забыл, зачем шел. Вспомнил, только когда купил в дешевой таверне стаканчик вина. Выпил, усмехнулся и, натянув шляпу на самый лоб, деловитой походкой направился к складу. Уселся на большой камень, вместе с лениво загорающими мальцами, почесал бородку, оглядываясь по сторонам с видом беспечного зеваки. Вот он, шагах в ста, склад – приземистый, длинный. Солидные, обитые металлическими полосками, ворота, двое стражей с мечами у поясов… Хорошо, хоть не додумались копья им дать да щиты – уж тогда точно, вся гавань бы знала, на какой именно склад привезли что-то очень ценное! А так, вроде и ничего – не очень-то и приметны, если специально не вглядываться, не искать. Итак. Вот склад. Вот стражники. А вот, слева – кусты. И, похоже, никто в них не таиться, не орудует лопатой или киркой, не таскает землю. Пусто. Справа за складом – ручей с обрывистыми берегами. Берега как раз укрепляли рабочие – мостили красивой плиткой. Ну, наконец-то, хоть на это нашлись в городской казне деньги, давно бы пора, а то прямо смотреть противно на глину, лопухи да чертополохи. Рабочие – молодые плечистые парни – как видно, неплохо знали свое дело, работали ладно и споро, даже почти не ругались, лишь иногда что-то кричали другу другу. Так бы и все… Ага, вот подъехал воз с плиткой, даже не воз, а крытая кибитка – фургон – а на рогоже надпись: «Алос Навкратос» – имя подрядчика или название строительной фирмы, а, может – и той компании, где ремонтники арендовали возы. «Алос Навкратос»… Где-то уже слышал Алексей это имя, ведь точно – слышал… Переговариваясь между собой, рабочие быстро выгрузили плитку и принялись заполнять воз землей. Ну, понятно – выравнивали берег. Еще немного полюбовавшись на их работу, Алексей прогулочным шагом обошел склад и внимательно осмотрел какие-то подозрительные развалины позади него. Очень, очень подозрительные. Бывают такие места – вроде бы и до центра города идти всего ничего, а вот здесь как-то безлюдно, тоскливо, пусто. Кругом наваленные, как попало, кирпичи, камни, осколки мраморной балюстрады, а дальше, в колючих кустах – черные отвалы земли. Ага! Вот, не здесь ли? Лешка быстро подавил радость – что же, выходит, его агенты совсем уж безглазые? Просмотрели? Или, просто поленились заглянуть за склад? Ну, нет, не должны бы. И все же, стоит осмотреть это место. Ох, не попасться бы на глаза – что, если там действительно копают? Землю есть куда кидать – во-он какие отвалы! Но что-то вот пустовато кругом. И тихо. Слишком уж тихо. Оглянувшись по сторонам, молодой человек быстро направился к отвалам. Затаился за самым дальним, прислушался… сделал шажок. Теперь – укрылся за колючими кустами, выглянул… Ну, точно, никого! Может, они только по ночам роют? Черт! Кажется, голоса! Идут? Старший тавуллярий ловко, словно нашкодивший кот, нырнул в кусты. И вовремя – из-за угла склада как раз показались трое: двое мускулистых парней в легкой одежке портовых грузчиков и одетый куда лучше их молодой человек, почти мальчик. Легкий дорожный плащ светло-серого сукна покрывал его длинную темно-голубую тунику, подпоясанную узким наборным поясом, на левом плече висела матерчатая сума. Выглядел парнишка – по мнению Лешки – как типичный деревенский лох. Интересно, этому-то что здесь понадобилось? Или это просто такой образ, этакого простачка? – Во-он, теперь туда, Евстрат, – останавливаясь, показал рукой один из здоровяков. – Еще немного – и выйдем прямо к воротам. – Вот спасибо вам, парни, – искренне засмеялся юноша. – Не знаю, чтоб я и делал без вас? – Ничего, – разом усмехнулись его спутники. – Люди ведь должны помогать друг другу, верно? – Конечно, верно, друзья мои… Вот, сейчас, строюсь – и приглашу вас в какую-нибудь таверну. Выпьем немного вина за знакомство! – Вино – это бы неплохо было, – здоровяки переглянулись, один из них вытащил из-за пояса нож. – Посмотри-ка, Евстрат, ты, кажется, что-то обронил. – Обронил? – парнишка замедлил ход. – Не знаю… – Вон-вон, посмотри под тот камень! Евстрат послушно наклонился… Нет! Лешка выпрыгнул… Не нужен…. …из кустов… …здесь лишний труп! …словно выпрямившаяся пружина! Оп! С ноги врезал тому, что с ножом, с удовлетворением услышав, как звякнуло о камень лезвие, развернулся ко второму – ударив сложенной в «медвежью лапу» рукою в кадык. Здоровяк захрипел, зашатался. Однако опомнился другой, наклонился за ножиком… но тут же выпрямился, увидев, как Лешка метнулся к нему – умело поставил блок, и сам, в свою очередь нанес сильный удар под ребра. Старший тавуллярий его, увы, пропустил – пропустил по глупости, просто вовремя не сгруппировался… И, быстро отскочив в сторону, зарекся повторять подобную ошибку. – Что?! – вдруг вскрикнул Евстрат. – Что здесь происходит? Лешка походя сбил его одним ударом – просто, чтоб не мешался. Во, во, пусть полежит в кустиках, отдохнет, а то надумает еще вот этим вот лиходеям помочь или, того хуже, позвать на помощь. Не нужен был Алексею шум около этого места, очень не нужен. Ага… И второй, похоже, пришел в себя – это плохо. В следующий раз сильней надо бить, беспощадней! Вот оба закружили вокруг Алексея, словно почуявшие падаль хищники. Ухмыляются… Лешка смотрел как бы сквозь них, как учил в секрете эпарха один из бывших кулачных бойцов. Нельзя смотреть противнику в глаза, нельзя – на руки. Так не почувствуешь, не уловишь движенья… просто не успеешь… Оба злодея остановились. Один – слева, другой – справа… Это плохо, что остановились – теперь нужно предугадать их движенье… или специально вызвать его. Впрочем, а зачем вызывать? Ведь предугадать-то не трудно! Тот, что справа, сейчас нагнется за ножом… Лешка быстро переместился в ту сторону, напружинил ноги… Ну, давай же! Оп! Нагнулся… Алексей подпрыгнул – быстро и неожиданно для обоих врагов… И, приземляясь на спину нагнувшегося за ножом лиходея, от души ударил ногами по ребрам. Здоровяк завыл, покатился по камням – похоже, он был выведен из строя надолго. Второй… Лешка не выпускал его из поля зрения, не мог себе такого позволить. Ага, и тот нагнулся… За камнем! Не верит больше в силу собственных мускулов? Ну, что ж… Кидай! Просвистел над головой брошенный каменюка, уклониться от которого не составило большого труда. Лешка нагнулся, пропуская камень… и, выпрямляясь, прыгнул, ударив врага головой в грудь. Здоровяк упал на спину, закричал от боли, и вдруг, быстро вскочив на ноги, со всех ног бросился прочь. За ним тут же последовал и второй, и тоже бежал, не оглядываясь, и достаточно быстро. Убегают? Ну, и пусть их… Совсем незнакомые люди. Впрочем, откуда и быть здесь знакомым? Алексея хорошо знала шпана с Амастридского форума или с площади Быка, а вот в гавань Феодосия старший тавуллярий по долгу службы заглядывал редко, можно сказать, даже почти не заглядывал – участок-то был не его, а Хрисанфа Златоса. Так что, черт с ними, пусть бегут! – Поднимайтесь! – наклонившись, Лешка помог подняться со страхом глядевшему на него пареньку. – Эти люди хотели только что хотели убить вас. – Убить? Но… – парень закусил губу. – А вы… вы разве не с ними? Алексей усмехнулся: – Если б я был с ними, вас бы давно уже не было. – Но… – А ударил я вас для того, чтоб не мельтешили под ногами. Знаете, трудно вести рукопашный бой с подобной обузой! – Но я… бы, наверное, мог бы помочь… – Наверное? Вы, вообще, кто? – Мое имя Евстрат, Евстрат Панос. Я с острова Лемнос. – С острова? Ну, понятно… Поскорее идемте отсюда, господин Панос, – Алексей бросил по сторонам быстрый настороженный взгляд. – Эти люди могут очень скоро вернуться сюда. И уверен – что не одни. – Кто вы? – Потом, все вопросы потом… Пройдя за складом, Алексей тщательно осмотрел землю. Старая! Никаких новых отвалов не видно. Значит… – А куда мы идем? – В гавань… Вот сейчас обойдем склад, выйдем. Там хорошо, людно, – Лешка усмехнулся. – Вам куда надо-то? – К церкви Хора. В монастырь, – с какой-то гордостью отозвался Евстрат. – Хочу поступить в послушники а потом, Бог даст, принять постриг. Нет, нет, не говорите, что меня не возьмут – у меня есть рекомендательное письмо к брату Георгию, он очень влиятельный человек в монастыре… – Ну, вот мы и пришли, – Алексей кивнул на многолюдную гавань и вдруг быстро переспросил. – К кому, вы сказали, у вас письмо? – К брату Георгию. Он очень уважаемый клирик. – Я знаю… Лешка невольно улыбнулся, вспоминая приятеля. Брат Георгий, Георгий… Внимательный, обаятельный, умный… Чрезвычайно умный! О, с ним тоже много чего пережито. И плохо, очень плохо то, что уже больше трех месяцев Алексей никак не мог вырваться в монастырь, навестить старого друга. – Видите те ворота, Евстрат? – старший тавуллярий вытянул руку. Юноша молча кивнул. – Пойдете к ним, затем, прямо по улице – до большой площади, это форум Быка. Там спросите, как пройти к Амастридскому форуму, любой покажет. На Амастридах свернете налево – а дальше все прямо, никуда не сворачивая, мимо церкви Апостолов, через стену Константина – на а дальше повернете к Влахернской гавани – там уже и увидите монастырь, никак не пропустите. Не пользуйтесь только услугами всякого сброда! – Вы про этих людей? – Евстрат опустил глаза. – О, кто бы мог подумать? Они были так уважительны, вежливы, а когда узнали, что я хочу принять постриг, так вообще стали сама любезность, предложили проводить до самого монастыря, сказали – доведем самым кратчайшим путем… – Угу, – недослушав, хмыкнул Алексей. – И довели бы. До того света. Дорогу-то хоть запомнили? – Конечно, – потирая ушибленную скулу, будущий монах улыбнулся. – Ух, и удар же у вас! А начет дороги… – он прикрыл глаза и бойко протараторил: – От ворот прямо до площади Быка, там спросить Амастридский форум, оттуда налево, мимо церкви Апостолов, через стену Константина, вернуть к Влахернсокй гавани – а там уже и… – Смотри-ка! – невольно подивился памяти паренька Лешка. – Вам бы в нашем секрете служить, а вы – в монахи! Впрочем, нет ничего хуже, как лезть в чужую жизнь с непрошенными советами. Приятного пути! – Благодарю… Но вы так и не сказали… – Передайте поклон брату Георгию… Поклон от Алексея, его старого друга. – Так вы… – Прощайте, Евстрат. Удачи! И не ловитесь больше на удочки всяческой швали, уж поверьте мне на слово, в Константиновом граде этого добра предостаточно. – Не буду. Благодарю вас за все. – Удачи.
Простившись с островитянином, старший тавуллярий вновь вернулся к так и не решенным сегодня служебным делам, точнее сказать – делу. Вернулся – в буквальном смысле слова подвинув загоравших мальчишек, улегся на нагретом солнцем камне. Скосил лениво глаза: – Чего не купаетесь? – Так вода-то еще холодная. Не нагрелась после недавних штормов. Если только к вечеру… – К вечеру, – так же лениво передразнил Алексей. – И часто вы тут спины греете? – Да почти каждый день. – А ремонт этот, – Лешка кивнул на ручей с деловито копошащимися рабочими. – Давно идет? – Да не очень, – один из мальчишек пожал смуглыми плечами. – Но они быстро делают. И земли вывозят – ух, сколько! Видать, углубляют ручей. Углубляют ручей… молодой человек устало прикрыл глаза и тут же подумал – а зачем его углублять? Нет, правда – зачем? Даже вслух произнес эту мысль. – Ну, наверное, хотят, чтобы лодки прямо в город могли заходить, – тут же предположили мальчишки. – Лодки? По этой клоаке? Не смешите мои сандалии. – Ну, а для чего же еще? – Много земли, говорите, вывозят? – Очень! Лешка больше ничего не спрашивал. Можно было уходить – и так уже все стало ясно. Ну, конечно же – ручей. На самом виду… Так где и сохранять тайное, как не на самом виду! Молодцы разбойнички, ловко придумали. Кстати, а эти рабочие, и вообще, та компания, что делает ремонт, они, может статься, и не при делах вовсе. Им сказали – покрыть плиткой и вывезти землю, а очищать дно будут другие, более опытные… Заодно и подкоп выроют. Практически открыто, смотри – не хочу. Да уж, ничего не скажешь, ловко… А вообще, надо бы послать людей в контору этого… гм… Лешка приподнялся и еще раз прочел имя подрядчика или главы фирмы: – Алос Навкратос. Вот его и навестить вечерком… Или – нет? Не стоит. Можно спугнуть. Вдруг да этот Навкратос как раз и сам при делах? Или – что вернее – кто-то из его служащих. Лучше всего навести об этой компании справки, этак не заметненько, не привлекая внимания…
– Справки? Обязательно наведем, – протокуратор Филимон Гротас кивнул и тут же покривился. – Я же предупреждал, чтобы по гавани сами не болтались! – А что делать, если агенты такие тупые? – Так сами же таких и набрали! – грозно нахмурил брови начальник. – Итак, у нас – и у них тоже – остались сутки. Значит, ручей… Что ж, именно там и будем брать лодку! – А что, если лодок будет несколько? – вполне резонно возразил Панкратий. Все трое наиболее доверенных сотрудников, как всегда, вечером, собрались в кабинете протокуратора на совещание – выслушивали упреки и высказывали разные мысли. – Несколько? – Филимон Гротас задумчиво покрутил ус. – Может быть. – И сначала пустят одну – посмотреть, все ли гладко, – быстро дополнил Иоанн. – А уж за ней – и другие. Начальник скептически скривился: – Ну, молодцы, хоть это сообразили… Теперь сообразите, где может находиться главарь. И будет ли он вообще курировать сию операцию? – Обязательно будет! – без колебаний отозвался Алексей. – Это ж не какое-нибудь там сукно, это ж миллионное дело! Такой куш можно сорвать, что ляг потом на дно, лежи – лет десять ничего больше делать не надо. Ну, не десять, так пять – точно. И, насколько я могу судить со слов Аргипа – главарь шайки не очень-то доверяет своим лиходеям. А потому – обязательно будет присутствовать на месте. Где-нибудь неподалеку… Но, чтоб, ежели что… – …обязательно вмешаться! – не удержавшись, докончил Лешкину мысль Иоанн. – Чтобы держать все под контролем, вот что! Филимон снова хмыкнул и язвительно поинтересовался – а где бы это имеется такое удобное место? – Ну… – Иоанн поскреб голову. – Да хоть где! Мало ли. Ну, скажем, в лодке… или на берегу, рядом. – Ну? – усмехнулся начальник. – И как вы это сами себе представляете? Значит, по вашему, главарь банды в течение неопределенного времени должен лично маячить на глазах у матросов, рыбаков, грузчиков и прочего любопытного народа? – Но, так ведь ночь! Темно! – Ой, парни… – Филимон вздохнул и посмотрел на своих сотрудников, словно на несмышленышей-малышей. – Темнота в данном случае для разбойников – только помеха. Во-первых, как все загрузить без света? Значит, нужна свеча или факел – а пламя в ночи далеко видать! Во-вторых – лодка ночью в темном море? А рифы? Ну, и в третьих – как главарь может все проследить, коли он будет слеп, как крот? – Под утро они явятся, – потер руки Лешка. – Точно – под утро. – Вот-вот, – похвалил начальник. – Вижу, уже начинаете помаленьку соображать. Конечно – под утро. Как и в прошлый раз, кстати. – А как же стража? Не в самую же рань они отворяют ворота? – Могут и отворить, ежели хорошо попросить… Для тех же ремонтных возов! – Значит, вот что, – подкрутив усы, подвел итоги начальник. – Завтра надобно будет распределить наших людей: у склада, на пристани… в гавани Юлиана – вдруг, да уйдут? – Хорошо б и лодку иметь… И даже не одну. – Правильно, в лодки тоже посадим!
Медно-золотая луна висела над бухтой так низко, что, казалось, е можно достать рукой. Вот только чуть привстать, дотронуться, отломить аппетитный, как у чуть подгоревшей лепешки, краюшек, и долго-долго жевать, а потом запить бокалом молодого чуть кисловатого вина… Лешка сглотнул слюну. Не то, что бы он был очень голоден, просто вот лезло в голову всякое. Опытный протокуратор Филимон Гротас решил выставить засаду еще с вечера, справедливо напомнив, что иногда летом бывают такие лунные ночи, что не уступят и иным зимним дням. Вот и велел всем не к утру собираться, а к вечеру – и, как оказалось, был полностью прав. Вообще-то, луна светила не особенно ярко, бывали и посветлее ночки, но все же, тем не менее, давала вполне достаточно света для того, чтобы повылезавшие из своих нор бандиты могли спокойно творить свои темные делишки. Вокруг были тихо, даже ветер не дул… Вот и славно, уж совсем не нужен здесь никакой ветер… Только Алексей так подумал, как внезапно набежавшая волна приподняла лодку и с неожиданной силой треснула ее о причал, да так, что сидевший на носу Иоанн едва не подлетел в воду. – Однако! – обернувшись, он покачал головой с видимым осуждением. На кого оно, это осуждение, было направлено – каждый, находящийся сейчас в лодке, сотрудник додумывал сам. Может – на лодку, на море, на ветер, или – на господина протокуратора, который их сюда засунул. Дескать, ежели что, укроетесь от ветерка за причалом. Укрылись, блин… Если следующая волна будет побольше, то… – Вон они! – ухватившись рукою за борт, взволнованно шепнул Иоанн. – Отходят… Тсс! Слышите, как скрипят уключины? Алексей ничего такого не слышал, но все же кивнул, и даже осторожно приподнялся, стараясь хоть что-то увидеть. Ага! Вон она! И впрямь, на гребне волны, освещенная медным светом луны, вдруг показалась приземистая широкая шлюпка – гребной баркас. – Осторожно – за ней, – немедленно отдал приказ Алексей – он был здесь за старшего. Оттолкнувшись от причала, гребцы сноровисто погрузили весла в воду. Лодка – ну, это так говорилось, что лодка, на самом-то деле – быстроходный шестивесельный ял – вспенив носом волну, ходко пошла вслед за разбойничьим баркасом. – Не отставать, – негромок командовал Лешка. – Но и слишком близко не приближаться. Гребцы – нанятые для дела среди настоящих, портовых, понятливо усмехнулись. Вообще-то они подчинялись сидевшему на корме старшему – рослому мускулистому мужику с густо заросшей черной бородою лицом и недобрым взглядом. Но и он, ворочая широким рулевым веслом, делал все то, что велел старший тавуллярий. – Еще один баркас, – оглянувшись, меланхолично заметил рулевой. – Только что отвалил от берега. Алексей быстро обернулся – и ничего не заметил, как ни пялил глаза. Оставалось полагаться на чутье моряка – уж оно-то никак не должно было подвести. За тем, только что отвалившим от склада, карбасом должна была последовать вторая дежурная лодка из числа трех, выставленных в засаде Филимоном Гротасом. Еще человек десять сидело на суше, в кустах, двое – на всякий случай – перекрывали дорогу к воротам, и целый отряд поджидал ничего не подозревающих разбойников в соседней гавани Юлиана. На этот раз не должны были уйти лиходеи – некуда им было деться! Сотрудники секрета эпарха обложили разбойников, словно волков, только вместо красных флажков, вместо кустов и деревьев, блестели отраженным светом луны темные ночные волны. Позади, у склада вдруг послышался чей-то крик… А затем вспыхнул факел! Видать, кто-то из лиходеев почувствовал что-то неладное и теперь подавал знак своим. И этот знак, похоже, заметили на обоих баркасах, поскольку те резко усилили скорость, насколько это вообще было в их силах. – Быстрее! – Слева по борту маяк, – негромко заметил старшина гребцов. Лешка поднял голову: – Вижу! – Мы можем легко нагнать их, если возьмем ближе к берегу. Я хорошо знаю фарватер. – Действуйте! – кивнул Алексей и тут же закричал Иоанну. – Что там? – Уходят… Кажется, они подняли паруса! – Паруса? Ночью? – рулевой мелко перекрестился. – Безумцы. Они неминуемо разобьются о камни, здесь их полно! – Плохо, если разобьются, – негромко промолвил Лешка. И тут закричал Иоанн: – Там, впереди, я вижу какие-то огни! – Там не может быть никаких огней, – перекрикивая вдруг поднявшийся ветер, привстал на корме чернобородый старшой. – Там море! – Но я только что видел… Правда, это могли быть звезды. – Никуда они не денутся, – чернобородый повернул рулевое весло. – Никуда… Вон – мыс. И они должны сейчас повернуть – мы перережем им путь. – Хорошо бы, – Алексей чувствовал, как все усиливавшийся ветер треплет его волосы и плащ. – А бури, случайно, сегодня не ожидается? Рулевой лишь хмыкнул, заявив, что в открытом море такие волны и такой ветре – вполне обычны, и что все это скоро стихнет. – Когда войдем в гавань Юлина, господин. – Похоже, баркасы идут в открытое море! – обернувшись, выкрикнул с носа Иоанн. – Что делать? За ними? Набежавшая сзади волна вдруг хлынула с такой силой, что едва не потопила ял. Лешка даже против воли вдруг почувствовал страх – очень не хорошо было бы сейчас погибнуть, утонув в морской пучине. Наверное, и те, кто на баркасах, испытывали сейчас похожие чувства. Наверное… И все же – шли в открытое море! Безумцы… – Мористее нас может захлестнуть волнами, – небрежно напомнил рулевой. Лешка лишь усмехнулся: – А как же они? – Не знаю… Они должны скоро свернуть. – Пока не сворачивают, – откликнулся Иоанн. – Я хорошо вижу их паруса… Господи! Голос впередсмотрящего внезапно сник. – Что?! – Алексей сразу почувствовал неладное. – Что такое? – Я вижу какую-то громаду… Корабль! Черт побери, корабль! – Грести изо всех сил! – тут же приказал Лешка. – Мы должны догнать их. – Мои люди стараются, – кивнул рулевой. – Но вряд ли мы угонимся за парусами, тем более – ветер с берега. Алексей и сам видел, что гребцы старались. От их полуголых тел даже шел пар, а лопасти весел двигались с постоянством и силой дизельного корабельного двигателя. Словно корабельные винты. Нет, этих людей нельзя было ни в чем упрекнуть – они честно выполняли свою не такую уж и простую работу. А ветер усиливался, бросал за шиворот соленые брызги, и набегавшие сзади волны все чаще перекатывались через корму. Рулевой что-то буркнул – и двое гребцов, бросив весла, принялись вычерпывать воду, что, впрочем, ничуть не повлияло на скорость – оставшиеся четверо парней старались за шестерых. Лешка не мог бы сказать, сколько они уже плыли – полчаса, час, два? – но чувствовал – долго. И жалел, что так и не научился плавать, как рыба. Хотя, конечно, сейчас и хороший пловец вряд ли сумел бы добраться до берега. – Баркас! – радостно закричал Иоанн. – Черт побери, баркас! Клянусь Святой Девой – догнали! – Оружие к бою! – Лека вытащил из-за пояса меч – короткий, как у городской стражи. Чувство азарта вновь овладело им почти так же, как и тогда, когда лодка спокойно стояла у пирса. Нет, даже сильнее! Вот сейчас, вот… Молодой человек уже не думал о смерти. – Вон он! – Иоанн резко выкрикнул. – Табань! – так же резко приказал рулевой. И лодка, чуть повернувшись правым боком, мягко ткнулась в крутой борт баркаса… Пустого баркаса! Да, он был пуст! Ни бандитов, ни награбленного – ничего. – А вон еще один, – вздохнув, показал пальцем напарник. – Держу пари, что пуст.
Мокрые, недовольные, злые, они вернулись обратно в гавань. Филимон Гротас дожидался их, сидя на траве у ручья. – Корабль?! Ну, конечно! И как же я не смог догадаться? Компания Алоса Навкратоса, кроме строительных работ, занимается и посредническим фрахтом. – Алос Навкратос… – в голове Алексея вдруг вспыхнула какая-то искра. – Алос Навкратос… Фрахт… Владос! Черт побери, Владос! «Святой Николай»! Это же наш корабль! – Что ты такое кричишь, Лекса? – начальник сочувственно похлопал Лешку по плечу. – Понимаю – нервы. Сейчас пойдем в присутствие, хлебнем вина с горя – а уж утром пускай с нами делают, что хотят. Стоявшие рядом с начальником соратники – Панкратий. Иоанн, Аргип – бросали на Алексея сочувственные взгляды. Утомился парень, нервничает. Корабли какие-то поминает, святых, чертей… – Сколько времени уйдет на то, чтобы использовать в наших целях быстроходный военный корабль? – сплюнув, быстро поинтересовался Лешка. – Я имею в виду все согласования с командующим флотом – комесом – и прочее. – Если разбудить комеса сейчас… И еще поднять наше начальство, – Филимон Гротас вскинул глаза и спросил уже другим тоном – жестким. – А что – надо? – Обязательно! – Тогда к утру корабль будет в нашем распоряжении. Не знаю, правда, какой… А что? Не таи, Лекса! – Корабль, принявший на борт разбойников и их добычу – «Святой Николай». Это большая и не очень-то поворотливая скафа. Моя невеста Ксанфия, одна из совладельцев судна. – О как! – И мы сейчас узнаю, куда оно держит курс! – Не гони волну, парень! Бандиты вполне могли захватить корабль и плыть на нем, куда захотят – хоть к туркам! – Захватить корабль? – Лешка расхохотался. – Ты хоть знаешь, любезный дружище Панкратий, какой там экипаж? – Ну, какой? – Полторы сотни! Полторы сотни закаленных, привычных ко всему, людей. И ты мне говоришь, что разбойники их захватят? Нет, главарь лиходеев вовсе не так глуп – думаю, в данном случае ему выгоднее всего поступать честно… Ну, относительно честно – прикинуться контрабандистом, честно уплатить фрахт, вернее, часть фрахта, вряд ли бандиты поплывут куда-нибудь уж слишком далеко… Хотя могут, – Алексей шмыгнул носом. – Куда-нибудь в Венецию или Геную. В таком случае мы можем никого не будить – вряд ли это поможет. – Когда ты сможешь узнать курс? – быстро сообразил начальник. – Немедленно! – Тогда не стой же!
Разбуженная посреди ночи Ксанфия поначалу мало что поняла: – Корабль? Какой корабль? Ах, «Святой Николай»… Что случилось?! Неужели, затонул? Нет? Слава господу, а то я ж было подумала… Владос? А зачем тебе нужен Владос, да еще ночью? Курс? Так я его тебе и сама скажу – Владос ведь не зря приходил, он оставил мне судовую роспись и портоланы – ну должна же я знать, по каким морям носит мою собственность? Роспись и портоланы там, в кабинете… Э-э! Куда это ты, суженый мой? А поцеловать? Что значит – завтра? Мне что – завести себе молодого любовника? Лешка не слышал невесты, не до нее – честно, не до нее – было сейчас… Вот портоланы – подробнейшие карты побережья, правда, без градусной сетки – не умели ее еще тогда наносить. А вот – и судовая роспись… «Константинополь – остров Дракона – остров Лемнос – Фессалоника – остров Эвбея – Мистра…». Ну, в Мистру лиходеи вряд ли сунутся… как и в Фессалоники – зачем им связываться с таможней и морской стражей? Остаются острова… Эвбея, Лемнос и этот… остров Дракона. Самый, между прочим, первый.
Старший протокуратор сыскного секрета эпарха господин Маврикий Эспод спал в эту ночь плохо – все снилось какая-то гадость: черти, летучие огнедышащие драконы, какие-то страшные деревенские ведьмы и сладострастные мальчики с подведенными бровями. Мальчиков как раз старший куратор не жаловал, предпочитал женщин… да и их-то, честно сказать, не очень – верен был собственной дражайшей жене, которая – вон она – рядом. Мощная, с громоподобным басом, настоящая великанша – и не только по сравнению с малорослым мужем. А как храпит иногда! Вот, как сейчас… Ну, теперь уж точно не уснуть. А что, если? Воровато оглянувшись на супругу, Маврикий неслышно сполз с постели и, маленькими шажками поободрался к резному буфету, открыл… – Ты чего это шастаешь? – грозно воспросила проснувшаяся некстати жена. – Дак это… Показалось – будто стучал кто-то. – Стучал? – супруга желчно усмехнулась. – А не к наливке ли ты решил приложиться, а? К той самой, что тебе нам прислали с Лесбоса. Ах ты ж… – Да я, да я никогда… – испуганно заканючил подкаблучник Маврикий. – Ну, ласточка моя, котик… Ну, бывает, показалось – стучали. Вот и мальчики всю ночь снились… – Какие еще мальчики?! – взорвалась жена. А Маврикий и сам уже не соображал, что и ляпнуть: – Вот и я думаю – к чему б такой сон? И тут во дворе застучали. Явно, в ворота! Прямо заколотили да не просто так – с жаром! – О! – старший протокуратор обрадованно просиял. – Я же говорю – стучали… Эй, Климарос, Климарос… – Да, господин? – воспросил из-за двери старый верный слуга. – Глянь-ка, кто это там ломится? Да спроси – по какому делу. – Ага, по делу, как же… – издевательски засмеялась супруга. – Делать кому-то нечего, как только по ночам поважным делам шататься! Постучав, заглянул в дверь слуга. – Ну, кто там? Отвечай же! – Лично господин протокуратор Филимон Гротас, – вальяжно доложил Климарос. – По очень важному делу. – Ну, я так и знал! – Маврикий победно посмотрел на жену. – Не зря всю ночь мальчики снились.
Командующий феодосийской эскадрой имперского флота, комес Игнатий Варнак, воспользовавшись отъездом жены и дочерей на виллу в Мистру, закатил у себя дома харрошую пьянку! На которую, как и полагается, позвал ближайших по рангу сослуживцев, друзей – из тех, что могли себе позволить куда-то пропасть на всю ночь – ну и падших женщин, конечно, куда же без них-то? Выхлебав на раз пару бочонков неразбавленного вина – а чего, все ж моряки, а не кто-нибудь! – собравшиеся развеселились и принялись изображать из себя морских чудовищ – а именно, ползать по полу и громко орать, пытаясь попасть деревянными кружками в хотя бы один из глиняных кувшинов, выставленных шеренгою у окна. Бывшие заместо наяд падшие женщины – смешливые молодые девки – при каждом удачном попадании жутко верещали и скидывали с себя какую-нибудь часть одежки. Поскольку народ выпил много, то и попадал редко – и девки откровенно скучали, подумывая уже о том, чтобы и самим принять участие в метании кружек. А то, пожалуй, дождешься тут мужского внимания, как же! – Вот… – целясь, пьяно улыбнулся комес. – Счас, попаду… Ап! И попал… Прямо по лбу одной из наяд! Хорошо – метал не во всю силу. А та сама виновата, не надо глазами хлопать. Попроворней надобно быть, попроворней. – Ах, ну вас совсем, – обиженно надулась наяда. – Интересно, куда у вас господин Афиноген подевался? Вот тот-то меткач был! – Да уж, – усаживаясь рядом с куртизанкой, охотно подтвердил комес. – Афиноген метко кружки метал… Да и не только кружки. Вообще, он у меня – лучший командир. Вот только томиться сейчас в узилище, бедолага – прошиб в драке башку какому-то штатскому гусю. А драка-то, между прочим, была обоюдная, Афиноген и сам сильно пострадал – штаны порвал и тунику. Все – из дорогой ткани… Эх, хороший корабль «Агамемнон», да нет у него теперь капитана… Все! Завтра пойду выручать Афиногена! Тут гости вдруг зашлись в бурном восторге: объявившийся на пороге дюжий слуга принес на плече еще один бочонок. Заодно шепнул кое-что на ухо комесу. – Чего? – переспросил то. – Посланец? От самого старшего протокуратора Маврикия… который моего Афе… моего Афи… Ногена… Не, не прогоняй. Пусть зайдет. Там, внизу ожидает, сейчас спущусь ужо. Ущипнув девчонку за попу, косеем, пьяно пошатываясь, направился к лестнице. И – странное дело – чем дальше он шел, тем больше трезвел – сказывалась военно-морская выучка. Когда спустился вниз – почти уже и не шатался. Откашлявшись, исподлобья осмотрел посланца: – Кто таков? – Тавуллярий сыскного секрета Панкратий, господин комес. – Молодец! Браво докладываешь. Что твоему начальству надобно? – Там написано, господин комес, – посланец протянул свиток. – Угу… Корабль, значит, надобен? Корабль, ха! – красное лицо комеса начало было приобретать довольно свирепый вид… тут же погашенный лукавой улыбкой. – Так и быть, сыщу для вас корабль, так и быть! Надо, так надо… В гавани Юлиан стоит «Агамемнон» – быстроходное и надежное судно, думаю, вам как раз подойдет. – Отлично подойдет, господин комес! – И капитан там очень надежный, некий Афиноген Скаладос. Отличный малый, и бывалый моряк… Он сейчас в вашем секрете парится за какую-то мелочь. Выпустите его – берите корабль. А приказ Афиногену я сейчас напишу. Панкратий толок диву давался – ну, надо же, вроде пьяным пьян был комес – и так здраво рассудил. Вот уж поистине – военно-морская выучка! Беспутного Афиногена отыскали быстро. Не прошло и трех часов, как посыльный дромон «Агамеменон», выйдя из гавани Юлиана, вспенил узким носом…
Глава 4 Лето 1443 г. Мраморное море. За «Святым Николаем»
Носимся мы с кораблем смоленым, Едва противясь натиску злобных волн.…нежно-палевые воды Мраморного моря. Дромон «Агамемнон» оказался отличным судном – небольшой, с узким стремительным корпусом, среди военных судов он занимал нишу между юркой галеей и куда более основательными селандром или памфилом. Относясь к классу монер – кораблей с одним рядом весел, «Агамемнон» имел тридцать гребцов – по числу весел – залитую асфальтом палубу на носу и корме, мощный таран и две мачты с косыми латинскими парусами. Собственно, паруса-то сейчас и обеспечивали «Агамемнону» очень приличную скорость. – Хороший корабль! – стоя на носовой палубе, Алексей ловил лицом брызги – судно заметно качало – недостаток всех монер и вообще – узких судов. – Да, замечательный, – тоном радушного хозяина отозвался капитан Афиноген Скаладос, личным приказом старшего протокуратора Маврикия недавно выпущенный из узилища секрета ночной стражи, где отсиживался за членовредительство, дебош и драку. Афиноген выглядел настоящим моряком – коренастый, плечистый, ловкий, с умным волевым лицом, обрамленным широкой тщательно подстриженною бородкой, какую в более поздние времена назвали бы «шкиперской». Для большего удобства он был одет на латинский манер – узкие штаны-чулки и короткая бархатная куртка с наборным поясом и золотой цепью на шее, все – сверкающее, ало-желто-синее, по последней бургундской моде, вот только башмаки были разношенные и мягкие, вовсе без длинных носов, что и понятно – ну-ка, побегай-ка по палубе в модных туфлях! – Что вы на меня так смотрите, господин тавуллярий? – Старший тавуллярий – с вашего позволения. – Ах, да, да – старший, – капитан похихикал. – Думаете, не латинянин я? Не католик ли? Признайтесь, ведь так думаете? – Ну… да, – улыбнулся Лешка. – Судя по вашей одежде… – А вы попробуйте походить по судну в одежде ромейского вельможи – в длинных туниках, в тяжелых парчовых накидках до самой палубы. Жутко неудобно – я вам говорю. А так – я православный, и даже никогда не поддерживал унию, хотя многие говорили, что она и поможет против турок. Что-то не очень помогла – правильно, что ее прокляли на соборе в Иерусалиме. – Говорят, римский папа объявил против магометан крестовый поход, – перекрикивая поднявшийся ветер, сообщил Алексей. – Правда, это пока не точные сведения – только слухи. – А? Что? – Слухи, я говорю! Старший тавуллярий покрутил головой. Наверное, все ж таки капитан Афиноген Скаладос был прав: заключенная четыре года назад во Флоренции уния, подчинявшая православную церковь католической, возложенных на нее надежд византийцев не выполнила – никакой толковой помощи против экспансии турок католики предложить не смогли. И вот совсем недавно уния была предана проклятию на Иерусалимском соборе православной церкви. Некоторые, кстати, считали – что зря. Сам Лешка к подобным богословско-политическим вопросам вообще-то относился довольно равнодушно, однако, сама по себе идея союза, унии – если отбросить всю религиозно-идеологическую шелуху – несомненно имела одно важное свойство – вполне могла бы объединить всех христиан в борьбе против магометан-турок, все больше наползавших на южную Европу. Могла бы… Но, вот, похоже, не договорились, вернее – предали проклятию договор. Римский папа и патриарх, католические и православные клирики ну никак не могли решить, кто же из них главнее! Ну, толкались и собачились меж собою, прямо, как дети в игре «хозяин горы». Взрослые люди… Перед лицом самой жуткой опасности! Кроме Лешки, на боту судна находились солдаты имперской морской пехоты ну и, естественно, экипаж. Никого из сотрудников сыскного секрета с собой не взяли, что объяснялось не только соперничеством двух ведомств, но и оригинальной конструкцией судна, при всех своих достоинствах, дромон имел один весьма специфический недостаток – его осадка должна была всегда, при любых условиях. Оставаться постоянной, иначе при перегрузе волны запросто могли захлестнуть весельные порты и всю палубу, а при недогрузе сильный ветер просто валил судно. Филимон Гротас, конечно, и хотел бы послать с Лешкой проверенных людей, но все же вынужден был уступить, настояв на условии, чтобы морские пехотинцы дромона беспрекословно выполняли все приказы старшего тавуллярия. В общем, пришли к соглашению… Так-то оно так, но с командиром пехотинцев Лешка еще так и не познакомился – тот с самого отплытия так и дрыхнул в небольшой кормовой каюте, скорее даже – просто навесе, задернутом плотной тканью. Море играло лазурью, прозрачное голубое небо казалось бездонным, дул теплый боковой ветер, развевая над мачтами дромона золотистое парчовое знамя с черным двуглавым орлом. Стоя на абордажном мостике, Алексей до боли в глазах вглядывался вперед – не покажутся, не мелькнут ли хотя бы на миг прямые паруса «Святого Николая». Торговая скафа вовсе не являлась быстроходным судном, и вообще-то, пора бы было ее нагнать. – Нагоним, – махнув рукой, усмехнулся Афиноген. – Мы просто сейчас идем к острову Дракона кратчайшим курсом, на что при таком ветре вряд ли окажется способен ваш «торговец» – у него ведь нет весел, да и паруса – прямые. – Так вы думаете, мы будем в гавани раньше, чем «Святой Николай»? – оживился Лешка. – Вот, хорошо бы! – Каково отставание? – тут же спросил капитан. – Шесть летних часов… да, пожалуй, примерно так. – Тогда мы точно придем к острову первыми!Алкей «Буря».
Афиноген оказался прав – уже к вечеру, когда золотистое солнце уже начинало клониться в море, впереди показались черные скалы. Скалы быстро приближались, вот уже можно стало разобрать росшие на них кустарники, а затем – и кромку прибоя, и высокую башню – маяк – и сады, и беленые, с красными черепичными крышами, домики. Когда подошли ближе, стали видны и многочисленные рыбачьи лодки, и вывешенные для просушки и ремонта сети вдоль всего берега. Алексей возблагодарил Господа – «Святого Николая» – вообще, никакого крупного корабля – ни на рейде, ни у причала не было. «Агамемнон» все-таки пришел первым! – Капитан, прикажите срочно разбудить командира воинов, – попросил Алексей. – Мне нужно с ним переговорить. – Да, я пошлю матроса. – Кстати, кто он по званию? – Сотник. Хотя воинов, как вы, верно, заметили, сейчас гораздо меньше – мы же взяли с собой излишки припасов. Обернувшись, Афиноген махнул рукою возившемуся у фок-мачты матросу: – Срочно разбуди Ореста! Матрос со всех ног бросился исполнять приказание. Чтобы не терять времени, Алексей тоже направился на корму по куршее – узкому мостику, идущему вдоль всего корабля, покрытого сплошной палубой лишь на носу и корме. Взгляд его невольно задержался на гребцах, орудующих веслами под ритм кормового барабана и флейты – задающие темп гребли музыканты были полноправными членами экипажа дромона, как, впрочем, и любого другого гребного судна. Надо сказать, что на дромоне – монере с одним рядом гребцов – людей берегли, и зря махать веслами не заставляли. Если был ветер – использовали только его. Объяснялось это отчасти тем, что гребцы часто не были каторжниками, а являлись свободными вольнонаемными людьми, получавшими за свой нелегкий труд деньги, пусть не очень большие, но вполне достаточные для того, чтобы содержать оставшиеся на берегу семьи. Другой причиной сего гуманизма являлся самый циничный расчет – дромон строился по принципу: один человек – одно весло, и, если кто-то из гребцов выходил из строя, это сразу же сказывалось на скорости хода и маневренности судна. Вооруженные длинными плетками подкомиты – помощники начальника гребцов – конечно ж, имелись, и, при нужде, плети в ход пускать не стеснялись – что и было оговорена в договоре при приеме в гребцы. Да, и приковывались вольнонаемные точно так же, как и каторжники – что б не сбежали во время боя. Впрочем, на стоянках их обычно расковывали.
– А! Так это вы меня спрашивали? Высокий мускулистый мужчина с длинным лошадиным лицом, только что помочившись с кормового мостика в воду, обернулся, подтягивая штаны, и криво ухмыльнулся, глядя на подходившего Лешку с не очень-то и сильно скрытым презрением. Понятно… То – военно-морское ведомство, а это – сыскное… Алексей вежливо улыбнулся и поздоровался: – Вы – сотник Орест? Где бы нам поговорить, что не слишком дуло? – Боитесь простудиться? – серые, глубоко сидящие глаза сотника насмешливо прищурились. – Нет. Просто, чтобы шум ветра и волн не мешал разговору. – Ветер и волны никогда не мешают моряку! Хотя, вы ж не моряк… Ну, идемте… Вон, под помост, – Орест кивнул на навесы. Орест… Лешка усмехнулся. А этому сотнику вполне подходило его имя. Орест – «Гордец». Что ж, придется работать, с тем, кто есть. Если б Лешка оставался все тем же неискушенным пареньком, подростком из российской провинции, то, конечно, он не смог бы найти с этим много возомнившим о себе воином никаких точек соприкосновения. Да, наверное, и не попытался бы. Но вот теперь… теперь у него все-таки имелся изрядный опыт не слишком маленького должностного лица. Да еще – служащего в весьма специфическом ведомстве-секрете. Это окрвенное презрение нужно было как можно скорее погасить. А, для начала, становить хоть какой-то контакт, выходящий за рамки официального. – Уж извините, я человек невоенный, – усаживаясь на скамью, снова улыбнулся Лешка. – Оно и видно! – Поэтому всю военную часть операции предоставлю вам. – Ага! – сотник гневно сверкнул глазами. – Что б, в случае чего, мне и отвечать. – Помилуйте, господин сотник! – развел руками Алексей. – Я несу личную ответственность за всю операцию. Орест снова хохотнул. Веселый. И тут же спросил, каким именно наказанием могут подвергаться чиновники, служащие в «сыскарских ведомствах». – У нас во флоте, к примеру, проштрафившихся принято сажать в карцер… Или ссылать на совеем уж убогие суда, а то и – не дай, Боже – на сушу. Торчать в какой-нибудь Богом забытой крепости, это, скажу я вам – не сладко! Очень несладко! – Да уж… – согласился Лешка. – Глушь, пустота, накаленные солнцем стены… Когда солнце – уж никуда не спрячешься. И так хочется пить… А вода – строго по норме. Знаете, я сколько раз спрашивал себя – кто их утверждал, эти нормы? После этой фразы сотник посмотрел на собеседника уже по иному – удивленно-заинтересованно. Усмехнулся – а как же без этого? – покачал головой: – Не себя надо спрашивать, а других. Тех, кто отвечает за все эти выдуманные нормы! – Думаете, ответят? Орест лишь хохотнул и поинтересовался, не служил ли Лешка где-нибудь в далеких местах. – Ну да, служил, – подтвердил старший тавуллярий. – В – как вы сказали – Богом забытой крепости. – А где, если не секрет? – Не секрет – в Силистрии. – Так вы были воином? – Акритом. Служил в пограничной страже. Ну, а потом меня захотели повысить, вследствие чего сразу же начались интриги, подсиживания… Знаете, маленький гарнизон – та же деревня. – А уж о корабле я и не говорю! Сотник уже посматривал на собеседника если и не с симпатией, то гораздо более благожелательно, нежели в самом начале беседы. С обсуждения гарнизонной жизни, разговор перекинулся на армейские порядки, на безмозглое начальство, на турок. – Вот что я скажу – не знают турки морского дела! – открывая крышку сундука, заявил Орест. – Но у них же большой флот! – удивленно парировал Лешка. – Огромный! – Ну да, огромный, – сотник язвительно засмеялся и вытащил из сундука небольшой кувшин с узким, заткнутым деревянной пробкой, горлом. – З-з-з-з… з-з-з-з – продолжал он беседу, одновременно пытаясь вытащить пробку зубами. Наконец, вытащил, и произнес уже понятно: – Флор-то у них большой, да, вот только моряки там – ромеи, генуэзцы, франки, мавры – кого только нет! Выпьем? – сотник достал из-под стола деревянные кружки. Алексей улыбнулся: – Охотно. Похоже, контакт был налажен, и теперь настало самое время приступить непосредственно к составлению плана. Чем и занялись. Когда они закончили, «Агамемнон» во всей своей красе уже входил в гавань через узкий пролив, ощерившийся с обеих сторон черными сказами, словно зубами дракона. Темневшие в отдалении горы напоминали увенчанную гребнем спину чудовища, а обрывавшиеся в воду оползни – драконьи когтистые лапы. Музыканты на корме быстро сменили ритм, комит что-то скомандовал, повинуясь жесту капитана – левый борт, табаня, опустил весла в воду, затем – резко поднял, правый сделал сильный гребок, и судно мягко, по кошачьему, ткнулось в причал левым бортом. Маневр сей оказался бы вряд ли возможен, будь у дромона не один, а два или больше ряда гребцов, ну, а так все прошло, как по маслу: с борта судна прямо через отделение для гребцов тут же перекинули трап, и капитан, картинно облокотившись на веревочные перила, снисходительно наблюдал, как, прижимая к бокам ножны, поспешает к кораблю не очень-то расторопная береговая стража. А в воротах симпатичного двухэтажного особнячка, расположенного прямо напротив причала, стоял, приветственно помахивая широкополой – от солнца – шляпой, некий толстячок, как с ухмылкой пояснил капитан – хозяин местной корчмы. Ну, ясно, чему радуется – предвкушал неплохой навар. Рядом с кабатчика появилась какая-то женщина в алой юбке – старая или молодая, красивая или не очень – рассмотреть с корабля было нельзя, оставалось только спросить. – Это Пелагея, дочка кабатчика, – охотно пояснил Афиноген и громко расхохотался. – Смотрите, господин старший тавуллярий, не попадите в ее сети! – А что такое? – Пелагея – себе на уме девушка, – как-то не очень понятно отозвался капитан.
Официальной версией появления в гавани «Агамемнона» была его патрульная служба. Якобы, дромон заглянул на остров Дракона ненадолго – пополнить запасы пресной воды и вина – и уже через день-два должен был следовать обратно в столицу. Из этого никто из экипажа не собирался делать тайны – по настоятельной просьбе старшего тавуллярия. «Святой Николай» к вечеру не пришел! Алексей нервничал, ходил по причалу взад и вперед, время от времени пристально вглядываясь в синюю ширь моря. Неужели, настолько обогнали? Или на скафе вообще решили не заходить на остров Дракона? Нет, там экипаж вышколенный и, по словам Ксанфии, капитан – педант. Раз написано в судовом листе, значит, обязательно должны зайти. – «Святой Николай»? Обязательно зайдет, – обнадежил Лешку начальник местной береговой стражи – самого мирного вида старичок в выцветшем от солнца плаще. – Он должен привезти нам зерно и всякого рода товары, те, что жители деревни заказывали в прошлый заход. Нет, уж «Святой Николай» нас не забудет – его здесь многие ждут. Несколько успокоенный, Алексей подался в корчму, где уже веселилась отпущенная на берег часть команды. – Выпьете вина, господин? – неслышно подошла к столу девушка в алой юбке. – Наше, местное, вино ничуть не хуже Родосского. – Охотно испробую. Девушка – капитан сказал, ее зовут Пелагея – направилась на кухню, изящно покачивая бедрами. Довольно молода – лет двадцати, вряд ли больше – с красивым точеным лицом древней языческой статуи, волосы темные, вьющиеся, под белой полотняной рубашкой – точнее, под накинутой поверх рубашки бархатной черной жилеткой – угадывалась упругая грудь. Лешка украдкой наблюдал за девчонкой, впрочем, и не он один – на нее пялились почти все – а как же не посмотреть на такую красотку? Правда, вели себя осторожно – не щипали, не хлопали по соблазнительной попке, не говорили особых скабрезностей. Это моряки-то в портовой таверне! Да и капитан предупреждал… Интересно, что же с этой красоткой не так? Вопрос сей, впрочем, разрешился довольно быстро – не успел Алексей выпить и половину кружки, как в таверну вошел, вернее – ввалился, огромного роста мужичага с обветренным смуглым лицом и диким взглядом. Усач, с длинными иссиня-черными кудрями, но головой почти касался крыши. А руки, что у него были за руки? Настоящие оглобли, да и мускулы – камни. Силач, ничего не скажешь! Не снимая с головы бараньей шапки, верзила ухватил пробегавшую мимо Пелагею, поднял на руки, закружил. – Поставь! Поставь меня на место сейчас же! – запротестовал та. Силач осклабился: – Вот прежде поцелуй! Тогда поставлю. – Целовать тебя? – девушка безуспешно пыталась вырваться. – Этакое чудовище! Ну, пусти же, Парас! Парняга, не дожидаясь уже согласия, сам впился девчонке в губы, и та принялась бить его руками по голове, даже сбила шапку. Парас только смеялся… Наконец, угомонившись, он поставил Пелагею на пол, подбоченился: – Скоро подарю тебе столичных гостинцев! Девушка лишь усмехнулась: – Что ж, подари. Казалось, ее ничуть не смутила только что произошедшая сцена, скорее даже наоборот, вызвала даже некоторую гордость или, лучше сказать, горделивость, вот мол, смотрите все: самое страшное на острове чудовище – мое! – Привет, Парас! – почтительно поздоровался с парнягой кто-то из корабельщиков. – Как твой карбас – еще не потонул? – А с чего ему тонуть? – верзила, наконец, соизволил заметить присутствующих. – Мой карбас будет понадежнее многих! – он повернулся к кухне. – Эй, Пелагея! Спроворь-ка мне стаканчик вина! – Ты и за прошлые стаканчики еще не заплатил! – Заплачу! В самые ближайшие дни заплачу, клянусь Пресвятой девой! – истово забожился Парас. – Ишь! – Пелагея все ж таки сжалилась, принесла стаканчик. – С чего это ты собираешься разбогатеть? – Да так… – парняга вдруг потерял всю свою браваду. – Будет одна оказия… Ну, твое здоровьице, Пелагея! – Ха, здоровьице! Лучше б и впрямь что-нибудь подарил! – Подарю! Богом клянусь, подарю. Может быть, уже завтра. Залпом опрокинув стакан, Парас поднял с пола шапку и, нахлобучив е на голову, ушел, ни с кем не прощаясь. – Во – тип! – подсел к Лешке Афиноген. – Видали? – Да уж, – согласился молодой человек. – Жаль только девушку – больно уж звероватый у нее поклонник. Прямо даже сказать – опасный. – Верно вы заметили – опасный, – усмехнулся капитан «Агаменона». – Только опасен он не для девушки… а для того, на кого она положит глаз! – Как? – вполне искренне изумился Лешка. – Она еще и… – Вот именно, – Афиноген покачал головой. – Вот именно. Не забывайте мое предупреждение… впрочем, думаю, мы тут недолго пробудем, «Святой Николай» уж всяко прибудет завтра с утра. – Дай-то Бог, – улыбнулся старший тавуллярий. – Дай-то Бог. Допив кружку, он вышел на улицу – не выносил уже сгущавшейся в таверне духоты. Кругом открывался премилый вид: аккуратные домики, луга, сады, синие горы. И палевая гладь моря с нежно-золотистой дорожкой клонящегося к закату солнца. Значит, завтра утром в гавань зайдет «Святой Николай». Что делать – уже решено, обговорено и с Орестом, и с капитаном. Сразу, едва скафа подойдет и опустит трап, на борт поднимется представитель владельцев судна – Алексей Пафлагон в сопровождении охраны. Поднимется – для инспектирования судна, в чем ничего необычного усмотреть было нельзя, так иногда поступали многие судовладельцы. Подняться на борт, ну, а уж дальше – дело техники. Укрыться на корабле – даже на таком большом, как «Святой Николай» – дело безнадежное: все пассажиры и их груз при посадке тщательно заносятся в корабельный журнал, копия которого имеется в Феодосийской гавани. Попробуй тут, скройся. Уж конечно, хорошо бы взять разбойников, что называется, без шума и пыли, лучше всего при разгрузке, но уж тут – как получиться, в конце концов, утешало одно – лиходеям совершенно не куда деться! Ну, разве что броситься вплавь. Немного постояв у корчмы, Алексей поднялся чуть выше, в горы, что начинались почти сразу же за деревней. Ухватившись за кривой ствол какого-то дерева, он до боли в глазах вглядывался в море, над которым уже виднелись кое-где бледно-серебристые предвечерние звездочки. Вот, кажется… Ну, точно – паруса! «Святитель Николай»? А кто же еще-то? – Господин любит смотреть на море? – с негромким смехом спросили снизу, с тропы, где Лешка давно уже услышал чьи-то шаги. А сейчас вот мелькнула за деревьями алая юбка. Пелагея! И что она тут делает? Встречается со своим ревнивым возлюбленным? – Хотите, покажу вам более удобное место? Ах, ну и глаза у нее! Небесно-синие, с этакими желтоватыми чертиками. А уж лукавства во взгляде – не занимать! – Ну, что же вы стоите? – в голосе девушки послышались требовательные нотки. – Идемте же, пока я не передумала показать вам наши красоты. Впрочем, наверное, они вас мало интересуют. – Почти совсем не интересуют, – с улыбкой признался Лешка. – Вообще-то я высматриваю корабль. – Корабль?! Я тоже бы хотела его увидеть… Идемте же, посмотрим вместе. Не дожидаясь ответа, Пелагея повернулась и быстро пошла вверх по узкой, обросшей по сторонам ореховыми кустами, тропе. Алая юбка, черная бархатная жилетка поверх белой рубахи. Великолепные, вьющиеся волосы, падающие до середины спины. Узкий кумачовый поясок, самый простой, дешевенький, подчеркивал тонкую талию девушки. Ну и пояс… Лешка непроизвольно усмехнулся: в столице такой только служанки носят. Неужели этот чурбан Парос не в состоянии сделать любимой подарок? А. ведь обещал, между прочим – прилюдно, в корчме. А она ведь вовсе не бедная, эта немного странная – да-да, странная – девушка – ведь ее отец владеет корчмой. Впрочем, не такой уж и приличный доход она приносит – в этакой-то дыре! – Вот, давайте сюда! – остановившись, девушка оглянулась, жестом показав влево – туда, где на крутом слоне горы образовалась каменистая, кое-где покрытая травой и кустами, терраса, к слову сказать, довольно широкая, так, что при нужде, здесь, наверное, могла проехать повозка, а то и две к ряду. А какой изумительный вид открывался вокруг! Палево-золотое море с красным закатным отливом, оливковая рощица, покрытый желтыми цветами луг, красно-белые домики внизу. Корчма. И, прямо напротив, в окружении рыбачьих челнов – стремительное тело «Агамемнона». Лешка, наверное, только сейчас и заметил – какой это красивый корабль. Невольно полюбовавшись плавными изгибами хищного корпуса, отвел взгляд… Ну, точно паруса! Или, все же показалось? – Нет, вам не показалось, господин, – встав рядом, прищурилась Пелагея. – Это точно корабль и я точно знаю, какой. Лешка хмыкнул: – Интересно, какой же? – «Святой Николай»! О, его невозможно спутать… – «Святой Николай»? – старший тавуллярий с трудом подавил поднимающуюся в душе бурную радость. – Сколько ему еще плыть? – Встанет у причала утром… Не самым, конечно, ранним. Ой… – девушка вдруг нагнулась над самым обрывом. – Какой прекрасный цветок, видите?! – Где? – Алексей подошел ближе, инстинктивно отворачиваясь – высоты он боялся с детства. – Да вот же, вот! Как назывался цветок, Лешка не знал, как-то никогда не интересовался ботаникой, понимал только, что не одуванчик и не роза, но видел – что очень и очень красивый. Большие, темно-фиолетовые лепестки, ближе к середине бутона приобретали нежный небесно-голубой оттенок, а в самой середине, где пестики, словно бы горел желтый тигриный глаз! – Давно мечтала поставить такой в вазу, – негромко произнесла Пелагея. И обернулась, и посмотрела, обдала таким взглядом, таки-и-им… – Вы не можете мне его достать? Достать… – Просто наклонитесь, и я подеру вас за ноги… Нет! Лучше вы – меня, – девушка лукаво улыбнулась. – Я вот вдруг подумала, что вовсе не стоит доверять мужчинам столь деликатные вещи. Это же красота, понимаете! – Понимаю, – Лешка сглотнул слюну. – Так подержите? – Ага… Проворно опустившись на колени, Пелагея растянулась на траве, свесившись вниз, заскользила – и бросившийся рядом Лешка едва успел ухватить ее за бедра… Восхитительно стройные, упругие… Такая же, должно быть, и грудь! – Я его сорвала! – донеслось снизу. – Теперь вытаскивайте меня… Ну же! Совладав с собой, молодой человек резво вытащил девушку. Хоть и пытался не спешить, а все равно получилось быстро – так и в самом-то деле, не висеть же вниз головами обоим? – Спасибо, – восторженно рассматривая только что сорванный цветок, поблагодарила девушка. – Ах, как я испугалась, особенно – в последний момент. Слышите, как бьется мое сердце? Вот, приложите ухо… Лешка послушно приложился к девичьей груди, ощутив быстро покрасневшей щекой соблазнительную упругость под бархатным теплом жилетки. Пелагея тяжело задышала: – Как вас зовут? – Алексей. – А меня – Пелагея. – Знаю. Ваш отец держит корчму. – Да… Вы к нам надолго? – Нет. – Жаль. Вы очень красивый. Алексей помотал головой: – Мужчине ни к чему красота. Красота – привилегия женщин… таких, как вы! Пелагея медленно обняла его за плечи, прошептала: – Мы могли бы хорошо провести время сегодняшней ночью… Вот-вот! Вот о чем предупреждал капитан «Агамемнона»! Эх, если б не дело! Нельзя рисковать, нельзя – ведь, кто знает, не получиться ли из-за мимолетной связи какое-нибудь нехорошее осложнение с местными жителями? С тем же Паросом, он, кажется, тот еще ревнивец… – Думаю, что ночью я буду сильно занят, – выдавил из себя Алексей. – Занят? Ну что ж, – Пелагия порывисто вскочила на ноги. – Вы, верно, испугались Пароса? Так его сегодня в деревне не будет… прочем, для вас это уже все равно, трусливый господин из столицы! – Стойте! Да постойте же! Лешка сорвался с места и в три прыжка догнал девушку, ухватил за талию, обнял… И крепко поцеловал в губы… Пелагея и не думала сопротивляться, наоборот, поддалась с таким пылом, что… В общем, следовало признать, что у бедолаги Пароса имелись все основания для ревности. Целуя. Лешка чувствовал, как решительные девичьи руки ловко расстегивают тунику, да и сам быстро справился с завязками жилета, рубахи… Лишь когда рука его нащупала в наступившей тьме твердую выпуклость на горячей упругой груди, лишь тогда, девушка, застонав, закусила губы. – Нет, – прошептала она. – Не здесь. Могут увидеть. – А, может, все-таки – здесь? – Лешка не убирал руку с девичьей груди. – Только не сегодня, завтра… Ближе к полудню. – Завтра ближе к полудню… – шепотом повторила девчонка. Потом задумалась, снова что-то зашептала… – А ведь и правда! Завтра в горах никого уж точно не будет! Все выйдут встречать «Святой Николай»… Вот только Парос… Впрочем, к вечеру его не будет… Алексей не провождал ее, на том настояла сама Пелагея – в горах, несмотря на наступающую темноту, было довольно людно. То и дело с разных сторон слышались чьи-то голоса, смех, овечье блеяние: это возвращались домой пастухи с горных пастбищ, сборщики птичьих яиц и ягод.
«Святой Николай» вошел в гавань ближе к полудню, когда над островом Дракона вовсю светило яркое летнее солнце. С рифлеными парусами на четырех мачтах, огромное судно вальяжно продвигалось к причалу. Хорошо было видно, как лазали по вантам матросы, как на палубе, на носовой и кормовой надстройках собралась нарядно одетая толпа. Паруса лучились белизной, блестела надраенная палуба, на кормовой мачте вился сине-золотой стяг с изображением Святителя Николая. А к причалу уже в нетерпении подходили люди. Все, абсолютно все жители деревни – никто не пошел сегодня в море, никто не отправился на охоту или не занялся иным каким промыслом, все вышли встречать корабль. Ах, как нарядно были одеты все эти люди, видно, они долго готовились к этой встрече, поистине, долгожданной. Шли, как на праздник, целыми семьями, впрочем, подростки и молодежь собирались отдельными стайками, восторженно глазея на судно. Вся эта суета вдруг напомнила Лешке прошлое: вот точно так же в деревне Касимовке, где он подрабатывал на машинном дворе, встречали рейсовый автобус из райцентра, ходивший два раза в неделю. Кто-то приезжал, кто-то собирался уехать, все обменивались новостями, встречали знакомых, друзей, родственников, тут же рассматривали и хвалились городскими гостинцами. Вот точно так же и здесь. Только встречали не автобус, а огромный – даже по российским меркам – корабль. Который привозил все! И всех! Было похоже, словно бы сюда, в эту забытую богом деревушку, по мановению волшебной палочки переместился вдруг кусок огромного и шумного города! Прямо на палубе «Святого Николая» были открыты лавки, разбиты торговые ряды, поджидавшие покупателей, для которых был спущен широкий парадный трап, украшенный алыми лентами, и сам капитан в шитом золотом плаще цвета летнего неба радушно встречал посетителей, предоставив для грузовых надобностей спущенные с носовой части палубы сходни. Это нетерпение, эта сумасшедшая праздничная радость как-то незаметно передалась вдруг и Лешке, и он тоже чувствовал в душе ликование. Правда, несколько по иному поводу, нежели все остальные. – Поднимаемся, – обернувшись, Лешка кивнул Оресту. – Пусть твои люди встанут и у грузового трапа. – Сделаем, – серьезно заверил сотник. – Не беспокойся, Алексей, ни одна мышь не проскочит! Подходя к трапу, там же, в толпе, Лешка увидел Пелагею. Заметив его, девушка улыбнулась и украдкой подмигнула, явно напоминая на обещанную в горах встречу. Молодой человек вздохнул – хорошо бы, конечно, все срослось, поучилось… Тогда бы, может, и можно было бы улучить момент… Впрочем, а почему б и не улучить? Почему бы и не срастись всему? Получится, обязательно получиться – ведь к этому все и шло. Пелагея была все в том же наряде, лишь на шее сияли карминно-красные коралловые бусы, да поясок был другой, несравненно более праздничный – ярко-зеленого шелка, с золотой вышивкой в виде вздыбивших хвост кошек. Странно, но Пелагея, похоже, не очень-то и рвалась на корабль – больше смотрела, болтала, смеялась. Рядом, ухмыляясь, с гордостью вышагивал Парос. Проводив девушку взглядом, Алексей напустил на себя официально-важный вид и в сопровождении воинов подошел к капитану. – Старший тавуллярий Алексей Пафлагон. – А. военные, – понятливо кивнул капитан. – Желаете выборочно проверить груз? – И судовую книгу. – Судовую книгу? – Вот, – Лешка вытащил из поясной сумы грамоту. – Половина этого корабля принадлежит моей невесте – госпоже Ксанфии Калле. – Госпожа Калла – ваша невеста? – капитан сразу же сделался сама любезность. – Что изволите посмотреть, господин Пафлагон? – Списки пассажиров… В первую очередь тех, что должны сейчас сойти здесь, на острове. – Пожалуйста, прошу в мою каюту.
Ага! Едва взглянув в судовую книгу, Алексей понял, что напал на след. Ну, вот оно – «два воза керамики и деревянной посуды, три мешка скобяного товара – зафрахтовано до острова Дракона компанией г-на Алоса Навкратоса». А дальше шел список из двенадцати человек. – Ну? – старший тавуллярий азартно потер руки. – И где сейчас все эти люди? Небось, готовятся к выгрузке багажа? – Про кого вы говорите? – капитан пробежал глазами список и покачал головой. – Нет, господин, не готовятся. – Как – не готовятся? – А так. Они уже вышли…
Глава 5 Лето 1443 г. Мраморное море. Остров Дракона
Надевай же платье ало И не тщись всю грудь закрыть, Чтоб, ее увидев мало, И о прочем рассудить.…раньше. Вышли раньше? Лешке показалось, что он ослышался. Как – раньше? Да и где там можно было сойти, что, «Святой Николай» заходил куда-то еще? К туркам, что ли? – Да нет, не к туркам, – засмеялся капитан. – Просто на подходе к острову их встретил баркас. Видать, договаривались – так многие делают, кому не нужно в деревню. Остров-то не такой уж и маленький. – И что, тут еще есть какие-то деревни? – Деревень нет. Есть несколько усадеб. Плохонькие такие усадьбы, убогие, сказать прямо. – Усадьбы… – Алексей немного подумал. – А кто правил баркасом? – А черт его… Наверное, кто-нибудь с дальней усадьбы, кто – не разглядел, темновато было, да и баркасник – в плаще с капюшоном. – Ну, может, хоть вахтенные его разглядели? Они же знакомы с местными… Неужели, не узнали? Капитан задумчиво покачал головой: – Вряд ли. У меня полкоманды – новички, меньше года. Сейчас они как раз вахту и несут – привыкают. Впрочем, если хотите, можем их позвать. Матросы ничего существенного не сказали. Действительно, новички. Баркасника, конечно же, как следует, не разглядели, да особо и не пялились – чего в нем интересного-то? Тем более, что люди из компании Алоса Навкратоса перегрузили весь свой товар сами, и, надо заметить – сноровисто и быстро. А, перегрузив, тут же отчалили. Куда? Вот вопрос, который нужно было срочно решать. Попросив у капитана портолан, Алексей тщательно рассмотрел остров, прикидывая, куда можно добраться на баркасе… Да хоть куда – выходило так! Тем более, не ясно было, сколько времени они плыли… может, и сейчас все еще плывут? Нужно искать, искать, проверить все усадьбы… Не так уж они и далеко, если прямиком, через горы. Впрочем, можно и по морю, на корабле. Простившись с капитаном, погруженный в свои не очень-то веселые думы, старший тавуллярий медленно сошел на причал. Вдруг пришла мысль, что бандиты выбрали Остров Дракона не просто так, вероятно, здесь у них кто-то был, какой-то верный, свой человек… или свои люди. Этот человек их и встречал, точно зная маршрут прибывающего судна. И – не только маршрут, но и примерное время. А что это значит? А то и значит, что человек этот был извещен заранее! Каким именно образом? Телеграфа с интернетом нет, мобильников тоже. Значит – корабль! Определенно – корабль. На худой конец – рыбачий челн, способный добраться из Константинополя к острову. Не так тут долго и плыть. А еще может быть, что весточку послали втемную – просто передали по кому-нибудь письмо. Почесав голову, Алексей, не глядя на веселящихся людей, быстро зашагал в корчму, пока еще практически безлюдную – на «Святом Николае» сейчас было куда интереснее и веселее. Отец Пелагеи, толстый и жизнерадостный кабатчик по имени Эраст, при появлении посетителя оживился и самолично поднес Лешке стаканчик терпкого местного вина, про которое говорили, что оно ничуть не хуже Родосского. Молодой человек выпил… Да, определенно – не хуже. – Сколько с меня? – За счет заведения, – широко улыбнулся хозяин корчмы. – Вы у меня сегодня – первый. Все на корабле… Ничего, скоро пойдут обратно… Лешка попросил еще стаканчик, кабатчик с улыбкой принес, налил и себя, присел рядом. Совсем хорошо – вот и пошла беседа… Корабль? Нет, «Святой Николай» первый. Рыбаки? А что им делать в столице? Улов они здесь продают, перекупщику… Постойте-ка! Так ведь он здесь и был. Ну, да, третьего дня как раз и швартовалась его шебека. Вот как! Перекупщик! Чего же разбойники не использовали для вывозки награбленного добра его судно? Да мало ли чего! Причин тому может быть множество: не успели, не хотели зря подставлять своего человека, да и вообще – может быть, этот самый перекупщик и вовсе не их человек? Просто попросили передать записку… Даже не записку – просто передать на словах некоему рыбачку, чтоб встречал «Святой Николай» на баркасе – там-то, сям-то и тогда-то. Могло такое быть? Вполне. Да, наверное, все так и было. И, тем не менее, перекупщика надо бы по возвращении проверить, обязательно проверить, незаметненько так понаблюдать – не связан ли, не замазан ли, не вхож ли? Ладно, с перекупщиком потом. Главное сейчас – усадьбы! Уже то хорошо, что подтвердилась версия – именно на «Святом Николае» бандиты увезли награбленное, и – именно на остров Дракона. Оставался, правда, ма-а-аленький червячок сомнения – а что, если эти липовые представители Алоса Навкратоса на само деле – вовсе не липовые, а совершенно честные посторонние люди? Нет, не может быть! Уж слишком много совпадений, а когда их много, это уже никакие не совпадения – это правило. – Усадьбы? – переспросил Эраст. – Да, есть тут, на острове несколько. Пасут скот, хлеб сеют, оливы выращивают. А вам что до них? Добраться? Не, добраться до них только по морю… Прямиком, через горы? Ой, я бы не рисковал… Да, может, кто и знает тропинки… Какие-нибудь пастухи. Ха! Да вот хоть тот же Парос – он много где шастает. Алексей допил вино.Анакреонт.
Парос! Опять этот Парос. Как бы только его расспросить? Или просто взять и нанять в проводники. А что, идея неплохая! Вернувшись к причалу, Алексей поискал глазами Пароса – уж такого видного парнягу нельзя было не заметить даже в праздничной веселой толпе… А вот, не было! Невеста – или кто там она ему. Скорее всего – никто – была, а самого парня – нет. Но, ведь, он только что тут крутился! Спросить у Пелагеи? А и спросить! Поймав взгляд девушки, Лешка мотнул головой, увидев, как красивое лицо Пелагеи на миг озарилось лукавой улыбкой. Отстав от подруг, девушка нарочито медленно пошла по причалу, обогнула корчму, остановилась, оглядываясь… Убедившись, что молодой человек идет за ней, как привязанный, прибавила шагу… И остановилась лишь за деревней, в заросших густыми кустами предгорьях. Подбежавший Лешка едва не налетел на нее, тяжело дыша, остановился… – Ну, наконец-то! – обняв парня за шею, Пелагея принялась целовать его в щеки и губы, и Лешка чувствовал, что быстро поддается столь яростному напору, поддается с большой охотой и почти с такой же яростью. Сняв с девчонки жилетку, он зубами развязал завязки рубашки и, обнажив грудь, принялся ласкать языком быстро ставший твердым сосок Пелагея застонала: – О, не здесь, не здесь… Бежим туда, к лугу. Луг, заросший мягкой зеленой травой и ярким желто-розово-голубыми цветами был великолепен. Ласково светило солнце, и сине небо казалось звенящим хрустальным куполом, как оно и было по канонам священных книг. – Как славно! Обернувшись, Пелагея, смеясь, повалилась в траву, и Лешка последовал за нею – как в омут. Упал – о, как сладковато-пряно пахнуло цветами! – погладил девушку по щеки, осторожно снимая одежду. Вот ярким большим цветком расцвела в траве сброшенная алая юбка… Туда же последовал и красивый шелковый поясок, и коралловое ожерелье, и рубаха… И, крепко прижав любовника, Пелагея приняла его в свое лоно… А потом они валялись в траве, счастливые и довольные всем: и тем, что только что меж ними произошло, и тем, что ещепроизойдет – и, быть может, не раз – и этим прекраснейшим лугом, пряным запахом трав, цветами, бездонно синим небом. Всем! Ни о каком Паросе, естественно, спрашивать не хотелось. Но надо было. – Какое красивое ожерелье! – протянув руку, Лешка поднял из травы бусы и попросил: – Надень. И пояс. Карминно-красные бусы еще больше подчеркивали приятную смуглявость нежной девичьей кожи, а пояс, повязанный чуть ниже пупка скрывал… нет, совсем ничего не скрывал, а тоже – подчеркивал. Встав, Пелагея потянулась – хищно и грациозно, словно пантера: – Представь, если б это был мой повседневный наряд! – Тогда б вся деревня точно сошла с ума! – засмеялся молодой человек. Порыв теплого ветра играл темно-русыми волосами девушки. – Какие красивые цветы! – посмотрев вокруг, она с улыбкою повернулась, нагнулась, лукаво стрельнув глазами. – Ты похвалил ожерелье… А пояс? Подойди, рассмотри поближе… Ага, пояс ей нужен, как же… Лешка подошел сзади, медленно провел пальцем по спине Пелагеи и, не сдерживая себя, ухватил обеими руками за талию… Девушка только охнула… А потом – и закричала, радостно и довольно… Пояс… Перед Лешкиными глазами сверкал вышитыми золотыми кошечками пояс… Шелковый такой, зеленый… Пояс… – Что-то не так? – дернулась девушка, и Легка постарался прогнать от себя посторонние – в этот момент, уж точно, посторонние – мысли… Но вот потом… Он вытянулся в траве, с удовольствием ощущая, как нежно щекочут кожу травинки. Погладил прильнувшую к нему девушку по плечу. Пояс… При чем тут пояс? А при том! Ну, точно… В голове старшего тавуллярия словно бы включился компьютер. Зеленый шелковы пояс с вышитыми золотыми нитками кошечками. Такие только что продавали на «святом Николае», и местные модницы их с удовольствием покупали. Вот и Пелагея купила или, скорее всего, подарил кто-нибудь… Кто-нибудь… Да Парос – кто же еще-то? Кажется, в корчме речь шла о каких-то подарках… Стоп! Алексей во всех подробностях вспомнил всю сцену швартовки «Святого Николая». Вот судно подходит к причалу, швартуется. Спускают парадный трап, к нему, по причалу, идут празднично одетые люди, и среди них – Пелагея с Паросом. На Пелагее карминно-красные бусы и пояс. Шелковый, зеленый, с золотыми кошечками. Вот этот. И появился он до того, как все хлынули на корабль! До! А не после. Значит, тут можно кое-что предположить, очень даже можно… Что же, выходит, наш таинственный инкогнито – Парос?! – Послушай-ка, у этого твоего знакомого верзилы… Пароса… есть баркас? – Есть, – тут же отозвалась Пелагея. – И очень вместительный, пожалуй, что самый большой на острове. А почему ты спрашиваешь? – Так… Этот твой Парос… – Он не мой, понял?! – расслабленная красавица в миг превратилась в тигрицу! – Если этот дурень по мне воздыхает, так это еще не значит, что пользуется взаимностью. И вообще, я боюсь таких огромных мужчин – пусть лучше любит кого-нибудь себе под стать: коров там, кобыл, ну, я не знаю… И еще устраивает какие-то тайны, куда-то таскается раненько по утрам – наверное, завел себе любовницу, гад, а еще ко мне клеится! Как-нибудь обязательно за ним прослежу, вот, соберусь, и прослежу. Застану обоих – пускай потом попробует показаться мне на глаза, орясина подлая! – Ладно, ладно, не кипятись, почем зря! Вышедшую из себя девчонку нужно было как можно быстрей успокоить… и Лешка хорошо знал – как. Парос! Значит, Парос! Его не было вчера вечером – ага, выплыл заранее, поджидал «Святой Николай» на рейде, боялся пропустить. Хм… Интересно, почему бандиты просто не выгрузились у причала? Не хотели лишних глаз? Очень может быть. Или – у них на острове имеется какой-то схрон, к которому куда удобней добраться по морю – и тогда совершенно логично там же, поблизости и выгрузиться. Что они и сделали. А он ведь не так уж и далеко, этот схрон! Ну, точно – близко. Так, так… Попробуем вычислить. Итак, «Святой Николай» подошел к острову на рассвете, тогда же бандиты перегрузили добычу на баркас… И Парос еще при этом успел на встречу судна! Сколько это по времени? Часа три, много – четыре. Допустим, баркасу надо добраться до схрона, выгрузиться – на все про все минимум час. Час. Так ведь тогда выходит, что этот самый схрон находится где-то поблизости, можно сказать – рядом! Да, и Парос сегодня после полудня снова ушел. К лиходеям? Насвистывая, Алексей вышел из своего закутка и, разбудив Ореста, справился, нет ли у него в подчинении каких-нибудь ловких и быстрых парней. – Парней? – усмехнулся сотник. – Да у меня все – парни, девок нет! Ловких и быстрых? Так недотеп в морской пехоте не держат. – Желательно, знаешь, чтоб были откуда-нибудь из горной местности, ну, на худой конец, из леса… Что б и лес, и горы знали, как свои пять пальцев. И море – тоже. – Хм, – Орест задумался. – Не знаю даже, кого тебе и назвать… Хотя… Есть один парень! Антиной, из Фракии – там и горы, и лес. Ловок, хитер, ухватист – мы иногда поручаем ему всякие щекотливые дела… ну, об этом распространяться не буду. Выпьем? – Охотно. Только сначала покажи мне этого парня. – Хорошо, – сотник потянулся за кувшином и одновременно крикнул. – Эй, часовой! – Я, господин сотник! – тут же откликнулись с кормовой палубы. – Покличь-ка мне Антиноя. Антиной явился минут через пять, когда Алексей с Орестом уже успели пропустить по стаканчику Родосского. Постучал, вошел, доложил, как положено: – Явился по вашему приказанию, господин сотник! Лешка с недоверием рассматривал юношу – слишком уж молодо тот выглядел. Да и вообще, прямо сказать, не производил особого впечатления. Смугл, тощ, белокур, росточком тоже не вышел. Что такой сможет? Однако, внешнее впечатление часто бывает обманчивым, ну, и непосредственный начальник парня Орест, похоже, ничуть в нем не сомневался. А ведь кому и знать собственных бойцов, как не их командиру? – Поступаешь в распоряжение господина старшего тавуллярия, – вытерев губы, негромко приказал сотник. – Будешь делать то, что он тебе скажет. – Прямо сейчас оденешься понезаметнее – я спрошу такую одежку у капитана – и затаишься на берегу, возле деревни, у какого дома – я покажу. Будешь дожидаться одного местного парня – верзилу косая сажено в плечах… Алексей быстро описал Пароса. – На протяжении суток станешь его тенью, куда он – туда и ты. Обо всем доложишь после смены… Есть, кем его сменить, Орест? – Найдем. – В конфликты ни с кем не вступать, – продолжал инструктировать старший тавуллярий. – Твоя задача – сбор информации. Если вдруг Парос тебя поймает… – Не поймает, – уверенно возразил Антиной. – Хорошо. С ним может оказаться собака. – Я знаю, как обращаться с собаками, господин. Алексей усмехнулся: – Все-то ты знаешь, как я погляжу! – Других не держим! – горделиво хохотнул Орест. – Ладно, теперь вот еще что. Если он сядет в баркас – тут же доложишь. – Я могу последить за ним, пробираясь вдоль берега. – Отлично! Тогда – доложишь и проследишь.
Парнишка вернулся на следующий день, к вечеру: – За серой скалой, неподалеку от моря, имеется пещера. В ней живут люди – около десятка. Точнее нельзя было сосчитать. Живут тайно, и, как мне кажется, расположились там ненадолго. Парос носит им еду и вино. – Почему тебе показалось, что эти люди расположились там ненадолго? – Они не охотятся, не ловят рыбу, не разжигают костер – так можно продержаться очень недолго. Чего-то ждут. Думаю – проходящего судна. Там рядом небольшая бухточка и глубоко – вполне может подойти карбас или какое-нибудь мелкосидящее судно, типа шебеки или мавританского дау. – Глубоко? Ты что, нырял? – Конечно, господин старший тавуллярий. Вы же сказали – нужна информация. – Молодец! Как далеко отсюда расположена пещера? – Напрямик, по горной топе – два летних часа. По морю – в два раза дольше, там длинный мыс. – Хорошо. Теперь опиши людей. – Около десятка человек. Думаю, из плебса – речь грубая, ругань, часто ссорятся между собой. Один – коренастый, сильный, косорылый – видимо, главный. Все остальные его боятся. – Косорылый?! – Лешка насторожился. – Почему ты его так назвал? – Ну, лицо у него такое… рот словно бы перекошен влево, видать, когда-то здорово поранил скулу. – Косорылый… – шепотом, словно опасаясь спугнуть удачу, повторил Алексей. Герасим Кривой рот – вот кто это! Больше некому. Что ж, все сходится… – Будем брать! – после ухода лазутчика старший тавуллярий сжал руки. – Завтра же, поутру. Да, не забыть бы еще переговорить с капитаном.
Утром, едва первые солнечные лучи окрасили золотистым пурпуром восточный край неба, «Агамемнон» отшвартовался от пирса и, не поднимая парусов, на веслах ушел в море. Лешка, Орест и двадцать воинов проводили его восхищенными взглядами – залитый рассветными лучами дромон выглядел сейчас просто великолепно! – Да, хорошее судно, – улыбнулся Алексей. Орест дернул плечом: – Еще бы! Далеко обойдя деревенское пастбище, ведомый Антиноем отряд направился к заброшенной горной тропе. Шли ходко – никаких лишних веще с собою не брали: мечи, стальные нагрудники, луки. У некоторых – легкие арбалеты. Идущий вслед за проводником Алексей, естественно, нагрудника не имел, как, впрочем, и Орест и некоторые из воинов. Да и меча у старшего тавуллярия не было – просто билась о бедро тяжелая турецкая сабля, трофей, на время предоставленный сотником. Желтое палящее солнце медленно поднималось над горами и лесом, било в глаза, отбрасывало от скал длинные изломанно-черные тени. Над белеными домиками деревни вились прозрачные дымы очагов. И еще слышно было, как у причала громко ругаются рыбаки – кажется, у кого-то пропала лодка… – Вон там, за корявой сонною – тропа, – обернувшись, шепотом предупредил Антиной. – Вообще-то, похоже, что по ней мало кто ходит. Там, недалеко, возможен оползень… Я покажу. – Идем, – отдал приказ Алексей. И в туже секунду идущий впереди проводник замер, неслышно прижимаясь к сосне. Сотник Орест тут же махнул рукой – и все его воины залегли в траве. И Лешка – тоже. Чуть приподняв голову, он всмотрелся в заросли… И закусил губу – по тропе, раздвигая колючие кусты своей широкой грудью, шагал Парос с большим полотняными мешком на спине. Ну, ясно – понес лиходеям припасы. – Чуть подождем, – негромко произнес Алексей и, подозвав Антиноя, поинтересовался, сразу ли Парос пускается в обратный путь, или какое-то время остается в пещере. – Не, в пещеру он не заходил, – шепотом доложил проводник. – Но и сразу не отправлялся, сидел с остальными, наверное, с час. О чем-то беседовали. – Ясно, – Лешка кивнул. – Ну, тогда… – Смотрите, господин! – Антиной возбужден указал пальцем на ту же тропу, на те же заросли, в которых вот только что прошагал Парос. И там же теперь шла Пелагея! Вышагивала в неприметной серой хламиде из грубой крестьянской ткани, иногда даже бежала, а иногда останавливалась, словно бы затаясь. – Похоже, она за ним следит, – Орест подполз поближе и ухмыльнулся. – Ну, за тем здоровенным парнем. А тот-то – самоуверенный дурень – ни разу не оглянулся. – А зачем? – пожал плечами Алексей. – Вряд ли в деревне найдутся охотник за ним следить. – Но, вот – нашлась же одна. Лешка лишь махнул рукой. Похоже, девчонка все ж таки решилась выполнить свое обещание – проследить, куда «таскается» Парос. Что ж, ее право. Вот только момент, к слову сказать, выбрала неудобный. Поднявшись на ноги, Алексей взглянул на Ореста и тихо промолвил: – Пошли.
Пещеру плотно окружали заросли высоких папоротников, густые кусты и деревья – ивы, барбарис, орешник, тук. Если бы Антиной не предупредил, Лешка так бы и прошагал до самого бандитского логова, не заметил бы, настолько хороша была здесь природная маскировка. Впереди, метрах в десяти от затаившихся воинов, мирно журчал неширокий ручей, впадавший в узкую бухту. На небольшой поляне у самого ручья развалилось несколько человек: кто-то напевал, кто-то обстругивал какую-то длинную палку, а кое-кто лениво удил рыбу, от нечего делать забрасывая в ручей тонкую веревку с крючком. Рыба, конечно же, не клевала – что она, дура, что ли? – что ничуть не смущало незадачливого рыбака, в котором Алексей, присмотревшись, узнал лопоухого кудряша Зевку! Ага… и этот здесь. Ну, уж теперь-то явно можно будет раскрутить его на давние кражи, как и на недавние тоже. Отлично! Похоже, все здесь… Осталось лишь выбрать момент. У ручья как раз показался Парос, при виде которого разбойники оживились и повскакали на ноги: – Ну, что на этот раз притащил? Только не говори, что соленую рыбу! Что-то буркнув, верзила уселся в траву и принялся развязывать мешок. Старший тавуллярий обернулся к сотнику… И тут же послышался женский крик! Лешка вздрогнул – кричала Пелагея. И правда, на поляне появилось двое парней, с трудом волочащих за собой отчаянно сопротивлявшуюся девушку. – Обождем, – тихо прошептал сотник. – Девчонка тут явно нипричем… не надо риска. Алексей кивнул, соглашаясь. Между тем, Пелагея орала и кусалась, словно дикая кошка, да еще и, освободив руку, залепила одному из разбойников оглушительную пощечину. – Ай да кошка! – остальные лиходеи, захохотав, обступили пойманную девчонку кругом, даже Зевка бросил свою удочку. – А она, кажется, ничего, хорошенькая! – радостно завопил кто-то. – Может, пустим на всех? – Папа тебе покажет – на всех! – тут же охолонул его Зевка. «Папа» – насколько знал Алексей, именно так разбойники называли своего предводителя – Герасима Кривой рот. – А ну, расступись! Ага – это уже грозно рыкнул Парос. – Расступись, говорю, дай пройти! Лиходеи расступились быстро – не дать пройти такому орясине было равносильно самоубийству. В развалочку, верзила подошел к девушке, поднял за подбородок лицо… – Ты?! – он удивленно дернулся и отшатнулся. – Ты как здесь?! – Гуляла! – нагло ответила Пелагея. – А что, нельзя? – Можно, красавица, – ласково произнес внезапно вышедший из зарослей тука мужчина: коренастый и сильный, с длинными мускулистыми ручищами и редкой бородкой, ничуть не скрывавшей ухмыляющиеся, несколько искривленный влево, губы. Герасим Кривой рот! Старый знакомец. – Можно, – Герасим улыбнулся еще шире и развел руками. – Только, милая, не здесь. Парос с вызовом глянул на главаря: – Это моя невеста! – Невеста?! – Герасим Кривой рот хлопнул себя ладонями по коленкам. – Так это ты ее сюда притащил? – Мы гуляли. – Врет он все, – мотнула головой девушка. – Я специально за ним шла, следила… – Следила?! – Думала, шляется к какой-нибудь пастушке… Теперь вижу – ошиблась, – Пелагея независимо повела плечом. – А ну, пустите меня! – Пустим, – сладко улыбнулся Герасим. – Пустим, голубушка… – Да, – подал голос Парос. – Я как раз хотел получить обещанное. Главарь кивнул: – Получишь ты свою долю, не беспокойся. Что, хочешь прямо сейчас? – Кто… Кто эти люди, Парос? – заволновалась девушка. – почему они меня держат, а? Парос нахмурил брови и потянулся к висевшему на поясе ножу. – А ну, пустите ее! – с угрозой в голосе рявкнул он. – Пустят, пустят, не волнуйся, – подойдя ближе, главарь банды потрепал его по плечу. – Ты сказал – хочешь получить расчет? – Да, и сейчас! – Тогда пошли, – Герасим Кривой рот пожал плечищами, повернулся, и, не оглядываясь, зашагал к кустам. Почесав голову, Парос радостно подмигнул Пелагее: – Я сейчас. Жди! И бегом догнал главаря. – Пора выручать девку, – повернув голову, шепнул Алексей. Орест ухмыльнулся: – Пора, так пора. И все же я бы подождал, когда девчонка уйдет – опасаюсь, как бы эти рожи не взяли ее в заложницы. Тогда нам может прийтись трудновато. Придется бить насмерть – а ты сказал, что нам не очень-то нужны трупы. – Совсем не нужны, – шепотом подтвердил Лешка. – Ну, или, по крайнем мере – мало. – Тогда подождем. По ходу разговора у ручья вновь объявился Герасим, нагнулся… вытирая о подол девичьего платья окровавленный нож! – Ты… – в ужасе дернулась Пелагея. – Ты убил Пароса?! Главарь широко осклабился, показывая крепкие желтые зубы, больше похожие на волчьи клыки: – Нет, я его только пощекотал! – Ах ты… Изловчившись, девушка укусила за руку одного из державших ее парней, вырвалась и, пнув Герасима в колено, попыталась бежать. Конечно, ее тут ж поймали, повалили в траву и с глумливым хохотом принялись стаскивать платье. – Сначала – я, папа, – спуская штаны, жутко захохотал главарь. – Ну а опосля, может и вы отпробуете, как на то будет моя воля. А ну, раздвиньте ей ноги… Ишь, какая красуля… Лешка махнул рукой: – Пошли! Они вылетели из-за кустов, словно лешие – морские пехотинцы Ореста. Устрашающе вращая над головами мечами, ворвались в гущу бандитов, ожидая лишь одной команды – рубить. – Стоять. Именем базилевса! – выбежав на середину поляны, громко выкрикнул Алексей. Державшие девчонку парняги, бросив свою жертву, в страхе попятились к ручью. – А, тавуллярий… – обернувшийся Герасим Кривой рот тут же признал Лешку. – Дай хоть штаны надеть… Молодой человек милостиво кивнул: – Одевай… И, обернувшись к Оресту, добавил: – Вяжите их всех, веревки хватит. Разбойники не оказывали сопротивления, то ли устрашенные четкими действиями воинов, то ли – внезапным появлением должностного лица из сыскного секрета эпарха. Скорее всего, свою роль сыграло и то, и другое. И воины расслабились. Да и Лешка… В какой момент главарь бросился бежать – никто так и не сообразил, да и вообще не понял, как так получилось. Вот только что спокойно натягивал штаны и вдруг… Словно пружина – ударил кулаком ближайшего воина, перепрыгнул ручей и тут же скрылся из глаз в ивовых зарослях. – Догнать! – распорядился Лешка и сам первый же бросился в погоню. Ручей… Ивы… Папоротники… Где же бандюга? А. вон он, торопиться, бежит по тропе. Сунув саблю в ножны, чтоб не мешала, Алексей бежал изо всех сил, чувствуя позади тяжелое дыхание воинов. Впереди, за кустами, маячила широкая спина главаря банды. Достать арбалетом? Вряд ли сейчас возможно попасть… Поворот. Скала. Заросли… Черт! Где же он? Вот только что был, и нету! – И в самом деле, куда это он подевался? – озадаченно нахмурился Антиной. Да вообще – много куда мог. Мог убежать за скалу, или на скалу, мог залечь в высокой траве, или укрыться во-он в тех зарослях. Лешка оглядел соратников – четверо, остальные вяжут бандитов у ручья. Что ж, все правильно… – Ты – к траве, вы двое – к скалам, а я – в заросли, – быстро распорядился старший тавуллярий. – Кто видит – кричите! Молча кивнув, воины разбежались, побежал и Лешка а, достигнув зарослей, перешел на шаг – слишком уж здесь было темно, коряжисто, тесно. Прислонившись к толстому стволу бука, молодой человек внимательно осматривал лес – не мелькнут ли где за деревьями широкие плечи, не заблестят ли воровато глаза? Смотрел, смотрел… И просмотрел! Словно лавина упала прямо на старшего тавуллярия откуда-то сверху, с дерева. С этого проклятого бука! Упала, намереваясь сломать шею – да Лешка то был не из простых, так что сразу не вышло, ну, а дальше завязалась борьба. Горящие злобой глаза Герасима метали молнии, кривой рот ощерился злобой, мускулы напряглись – с такой силой он ухватил парня за руки, не давая возможности вытащить саблю… Чеснок! Как гнусно воняло чесноком от этой потной хари! А вот тебе! Алексей, что есть силы, ударил вражину лбом, чувствуя, как ломается, сворачиваясь на бок, нос главаря шайки. Герасим зарычал от боли, брызнула кровь – горячая и соленая на вкус, хватка разжалась, ослабилась… пусть на миг. Но этого мига Лешке хватило чтобы высвободить руки… И тут ж перехватить ими тяжелую ладонь, впившуюся в горло. Черт… не хватает воздуха… и не крикнуть, никак не крикнуть, не позвать на помощь, не сообщить… Левая рука бандита вдруг дернулась, поползла вниз по Лешкиному боку… Алексей моргнул, понимая – бандит ищет саблю. Герасим Кривой рот тоже догадался, что Лешка это понял. Ухмыльнулся окровавленной пастью. Ищешь саблю? Ладно, ищи… Главное сейчас, не упустить момент, не упустить… Крепкие пальцы жадно шарили по Лешкиному бедру, ага, передвинулись вправо… застыли. Нащупали! В диких глазах злодея взорвалась бурная радость. И в этот самый момент, когда все потуги врага были направлены на то, чтобы ухватить, вытащить из ножен саблю, Алексей, мгновенно оторвав руки от запястья бандита, изо всех сил ударил его ладонями по ушам. Бах!!! Знал – это прием всегда действует оглушающе-безотказно! Вот и сейчас… Оттолкнув от себя ошарашенного разбойника. Вскочил на ноги, выхватив, приставил к горлу врага клинок. И краем глаза увидал бегущих к нему воинов. Своих.
Вернувшись обратно к ручью, Алексей увидел аккуратно связанных парами лиходеев и рыдающую над бездыханным телом бедняги Пароса Пелагею. Покачав, головой, присел рядом. Пытаясь утешить. Не удалось. – Это вы виноваты в его гибели! – с болью в глазах упрекнула девушка. – Не мы, а его собственная жадность, – подойдя, наставительно поправил Орест. – В пещере полно сокровищ. Думаю, понадобиться баркас. – Ну, ну, не плач, – Лешка обнял девчонку за плечи. В конце концов, в гибели незадачливого бедолаги Пароса была и ее вина – не пошла бы за ним, глядишь, все и обошлось бы. – Да, я его не любила, даже, порой, ненавидела, – поникнув головой, тихо произнесла Пелагея. – И все равно, жалко. – Мне тоже, – промолвил старший тавуллярий вполне искренне и обернулся к сотнику. – Что ты сказал про сокровища? – Их там полно! Ничего не скажешь, ловко ты вычислил этих бандюг – преклоняюсь. Нет, в самом деле! – Господин старший тавуллярий еще и лично захватил главаря, – подойдя к начальству, почтительно доложил Антиной. – Мы его привели. – Главаря? – Орест хлопнул Лешку по плечу. – Ну, господин старший тавуллярий, тебе бы не в сыскном секрете служить, а у нас! Не ожидал. Скажу честно – не ожидал. – Пустое, – отмахнувшись, Алексей посмотрел на грустную девчонку и перевел взгляд на пленных. – Одна пара, две… Пять. Герасима с кем будем вязать? Черт…а где ему пара-то? – Какая еще пара? – удивился сотник. – Так их же двенадцать было! – Двенадцать?! Лешка нервно вскочил на ноги: – Зевка! Зевка где? Ну, тот молодой. Кучерявый, ушастый… Ну, с удочкой который был… Убег, черт! Убег! Ох ты, вот незадача-то, вот незадача… Так, всем искать! Немедленно искать! Прочесать лес, горы… – Да что ты переживаешь, прочешем! – сотник явно не понимал ситуации. – Главное – сокровище у них отняли. – Да и черт-то бы с ним, с сокровищем! – в сердцах выругался Лешка. – Понимаешь, если хоть кто-то из банды доберется в столицу, расскажет – сорвется вся операция. Нам ведь нужно выявить их прихлебателей, помощников, связи… Да много всего. А теперь все их сообщники насторожатся, залягут на дно – поди-ка, сыщи их! – Замечена лодка, господин сотник! – Лодка? – Орест встрепенулся. – Какая еще лодка? – Ребята ходили на мыс… Идет, кажется, от нас. – От нас или «кажется»? – взвился Лешка. – Бежим, Орест, взглянем! Лодка оказалось небольшой, узкой – обычный рыбацкий челн. Не то ли, который обыскались утром деревенские рыбаки? В воде сидела глубоко, даже, пожалуй, слишком. А на веслах – кудрявый вроде… Зевка!!! Вот понял парус. Уйдет, ах, уйдет, не вплавь же его догонять? – Никуда он не денется, – вдруг захохотал сотник. – Никуда – теперь уж точно. – Ах да, – Лешка смущенно почесал затылок и улыбнулся. – Как я мог забыть? Как?
А Зевка, с горем пополам поставив, наконец, парус, направил челн в открытое море. Как здорово, что Герасим приказал этому дураку Паросу украсть в деревне лодку. Так, на всякий случай, вожак был очень предусмотрительным. Вот и выпал такой случай! Только не для Герасима а для него, Зевки! Сердце юного лиходея умилялось а взгляд то и дело умильно касался дюжины полотняных мешков, заполнявших все днище утлого челнока. Золото! Серебряные блюда! Дорогие ткани! Зевка хорошо знал, как незаметно проникнуть в пещеру. Рисковал, да… Но с сокровищами убегать куда как интереснее! Ну, теперь все. Повезло, что и сказать. Теперь – в море. Мраморное море – внутреннее и прямо таки кишит судами. Попроситься на борт какой-нибудь торговой скафы, хорошо заплатить… Оп! Налетевший ветер, словно кулаком, хлопнул в парус. Челнок накренился, черпнул воды… И еще раз…Черт, тонет! Жадный, жадный Зевка! Не следовало брать с собою в путь слишком много золота, хватило бы и тканей. Глупый, глупый Зевка! Тони теперь, тони… Быстро развязав мешок, парень набросил себе на шею несколько – золотых с самоцветами – ожерелий и, перекрестившись, покинул тонущий челн, тут же исчезнувший под мутной лазурью волн. Вынырнув, Зевка поплыл, отплевываясь и чувствуя, как тянет ко дну золото. Неужели, придется бросить? Перевернувшись на спину, беглец немного отдохнул, прикидывая, что делать. В крайнем случае, можно поплыть и к берегу – но там его могут поймать. Нет, к берегу – это на самый крайний случай. Ну, неужели же не пошлет господь никакого кораблика, ну, пошли же, Господи! Ну?! Пообещав поставить в Святой Софии самую дорогую свечку, Зевка перевернулся обратно на брюхо – уж что-что, а плавал он хорошо. И увидел… Нет, показалось… Да нет! На самом деле! На самом деле, Господь услышал горячие молитвы парня и послал, послал… Корабль! Большой, красивый корабль. – Эй, эй! – закричал, замахал рукою Зевка. – Помогите, эй! Заметили! Корабль замедлил ход, и вот уже стали хорошо видна украшенная затейливой резьбой высокая корма судна. Теперь – все. Теперь – доплыл. Теперь давайте, ловите! Отплевываясь от попавшей в рот воды, Зевка счастливо засмеялся. А узкой длинной косе, рядом, так же весело смеялись Орест и Лешка. Подходивший к незадачливому пловцу корабль носил гордое имя «Агамемнон». Пылало…
Глава 6 Осень 1443 г. Константинополь. Лучшие люди ведомства
Венцы виноградные на главу твою возложим……солнце. Щурясь, Алексей посмотрел в небо – кажется, завтра должен быть погожий день. Он спустился с крыльца и неспешно зашагал по тихой, усаженной золотистыми липами, улочке в направлении Амастрид, ближе к дому. Вообще-то, Лешка не планировал вернуться сегодня домой так рано, хотел дождаться, когда сыскной секрет опустеет, посидеть одному да еще раз вдумчиво допросить Аргироса Спула – того самого перевозчика рыбы с Драконьего острова. Хотел было допросить, но, увы… Томящийся в узилище перевозчик с сегодняшнего вечера числился уже за тавуллярием Хрисанфом Злотосом, ведь именно Злотос курировал гавань Феодосия, к которой была приписана шебека Аргироса Спула. Начальник, конечно, поторопился с передачей свидетеля – да-да, свидетеля, ибо никаких обвинений пока против перевозчика не выдвигалось – хотя, с другой стороны, задержанного уже допрашивали почти все, в том числе и – в числе первых – и сам Алексей. Перевозчик стоял на своем – да, подошли в гавани какие-то люди, узнали в порту, что шебека отправляется на остров Дракона, попросили передать записку некоему Парусу… или Поросу – здоровенном такому парняге. Он, Аргирос Спул, и передал – а что в этом такого? Все остальные пойманные разбойники – включая самого Герасима Кривой рот и Зевку – ничего против перевозчика не показали, наоборот, подтвердили его слова – действительно, просто попросили передать записку. Как, ухмыляясь, пояснил Герасим: – Зачем в нашем деле лишние рты? Ну, оно и логично, в общем-то. По закону теперь перевозчика нужно было бы отпускать, да вот тавуллярий Злотос выспросил позволения начальства задержать сего господина еще на одни сутки – что-то хотел прояснить по своим надзорным делам. Постояв у дверей узилища, Лешка махнул рукой – ладно, не получилось сегодня, можно будет допросить и завтра, естественно, с письменного разрешения Злотоса. Впрочем – а нужно ли допрашивать? Все равно нечем прижать, да, скорее всего, перевозчик и в самом деле ни причем.Михаил Пселл«Монах Иаков – пьяница».
Поднимаясь по лестнице к себе, на третий этаж доходного дома, Алексей вдруг услыхал наверху голоса. Кто-то громко разговаривал, смеялся. Что, Ксанфия пригласила подруг? Да нет у нее здесь подруг, а те, что были, уехали в Италию. И голос, кажется, мужской… юношеский… Владос? Нет, на Владоса не похож – тот говорит куда нахальней. А этот… этот явно конфузничает и несколько тянет слова… Провинциал? – А, вот, кажется, и суженый мой явился! – едва Лешка ступил на порог, Ксанфия, подбежав, бросилась к нему на шею. – Боже, как я соскучилась! Знаешь, как тоскливо было? Хорошо хоть твои товарища заходили проведать, вот, хоть Аргип. – Аргип? – Вечер добрый, господин старший тавуллярий, – поднялся с софы гость. – Я вот заглянул ненадолго… Госпожа Ксанфия обещала дать что-нибудь почитать. Извиняюсь, что в ваше отсутствие… – Признаться, это я его затянула, – весело пояснила хозяйка апартаментов. – Узнав, что ты еще не пришел, Аргип ну никак не хотел заходить. Еле уговорила! – Ну, уговорила – и правильно, – улыбнулся Алексей. – Вы уже ели? – Нет, ждем тебя. – Ой, я, пожалуй, пойду, уже слишком поздно, – засобирался гость, и теперь уже Лешке стоило немалых трудов уговорить его остаться на ужин. – Выпьем вина, – старший тавуллярий подмигнул напарнику. – Заодно кое-что обсудим. Нет-нет, не собирайся – даже и слушать ничего не хочу. Оставив сослуживцев беседовать, Ксанфия спустилась на кухню, заказать еду. Пользуясь ее отсутствием Алексей с гостем быстро помянули служебные проблемы: в последнее время ходили упорные слухи о повышении по службе непосредственного начальника парней – протокуратора Филимона Гротаса. Высшее (после эпарха) начальство в виде господина Маврикия уже пару раз милостиво навещало Филимона, порождая различного рода домыслы – сам протокуратор о повышении и переводе в центральное ведомство пока ничего не говорил. Может, быть, боялся сглазить удачу? – Филимон – очень хороший начальник, – негромко промолвил Лешка. – Работать с ним хоть и не просто – уж больно дотошный да въедливый – но, с другой стороны – легко. Филимон на службе собаку съел – чем может, всегда поможет и, если надо для дела, прикроет и ответственность на себя возьмет. Не то, что некоторые… Аргип несмело улыбнулся: – Я пока еще всего ничего в секрете, но виду – господин Гротас хороший начальник. Интересно, какого же пришлют? – Могут и не прислать, – покачал головой Алексей. – Могут и обойтись нашими силами – Филимон точно «за» будет. – То есть, кого-нибудь из наших назначить? – Ну да… Только не из нас с тобой, – Лешка усмехнулся. – Боюсь, как бы не Хрисанфа. Вот уж с кем намучаемся! Аргип облизал губы: – Мне кажется, господин тавуллярий Злотас спит и видит себя в должности старшего парафалассита. – Правильно тебе кажется, – усмехнулся Алексей. – Об этом у нас все знают. Вот и могут ему кинуть должность, а, заодно – и нас подчинить. Хрисанфу сам Маврикий покровительствует. Одно хорошо – Злотас парень не глупый, хватит ума не мешаться в наши сыскные дела. Но, конечно, если речь зайдет о его личных интересах… или – об интересах его многочисленных знакомых коммерциалов… Лешка замолк – в квартиру поднялась Ксанфия. – Заказала у хозяйки жареную в сметане камбалу, кувшин вина и оливки с сыром, – смеясь, доложила девушка. – Ой, у них там, на кухне, оказывается, так весело! Зашел привратник – рассказывает какие-то веселые побасенки, кухарки слушают, уши развесив, да и сама хозяйка тоже. Говорят, будто наши славные морские стражи захватили в море целый пиратский корабль, полный золота и самоцветов, пиратов повязали да бросили в узилище, а главарь их – оказывается, простой перекупщик рыбы. – Постой-ка! – Лешка с удивлением осадил невесту. – Это ж откуда, интересно, такие слухи, о перекупщике? – Привратник сказал – на рынке Быка об этом только и говорят. На рынке Быка… Лешка вышел уже из того доверчиво-восторженного возраста, когда люди, ничтоже сумняшеся, считают, будто слухи возникают сами собой. Нет уж – их обязательно кто-то придумывает и распространяет со вполне конкретной целью. И тогда возникает вопрос – кому выгодно опорочить перекупщика? Кому вообще мог перейти дорожку сей неприметный коммерциал средней руки? Кому-то из руководства ведомства эпарха? Или – остаткам шайки? Гм, маловероятно… Но ведь слухи-то кто-то распространяет! – Ты что задумался, милый? – присев рядом с суженым, Ксанфий прижалась к нему, обнимая за шею, отчего сидевший напротив Аргип сконфузился, покраснел, и едва не подавился оливковой косточкой. Лешка не выдержал, расхохотался: – Ну-ну, дорогой гость! Просьба ничем не давиться – нам тут только лишнего трупа не хватало. От таких слов напарник еще больше смутился. Молодой… Не привык еще к подобным циничным шуткам. Ну да ничего – месяц-другой – привыкнет, и сам начнет шутить столь же специфически. – Да, кстати, я совсем забыла про книгу, – вскочив, Ксанфия ненадолго удалилась и, вернувшись, вручила гостю небольшой том «ин-кварто» – «в четверть листа»: – Это Аристофан – «Женщины в народном собрании», – пояснила она. – Рекомендую – обхохочешься. – Спасибо, любезная госпожа, – встав, гость поклонился, приложив книгу к сердцу. – Опасаюсь, правда, принять даже на время столь дорогую вещь, я ведь снимаю небольшую комнатку в доходном доме, а запоры там такие хлипкие. – Ну, не столь уж и дорогая эта книга, – Ксанфия усмехнулась. – Она ж не на пергаменте – на дешевой тряпичной бумаге из фракийских мельниц. Ну, конечно, труд переписчика недешево стоит… – Я буду беречь ее, как зеницу ока! – истово заверил Аргип и, мягко улыбнувшись, откланялся. – Славный юноша, – проводив гостя, задумчиво произнесла Ксанфия. – очень славный.
На следующее утро, сразу по приходу на службу, Лешка упросил Злотоса дать разрешение на дополнительный допрос перекупщика Аргироса Спула. Допрос, впрочем, ничего не дал – перекупщик, немолодой сутулый мужчина с желчным лицом ипохондрика, божился, что не имел никаких связей с бандой и знать не знает, кто такой Герасим Кривой рот. – Что, так и не заговорил перекупщик? – по возвращению из узилища к Лешке заглянул Злотос. – Я так и знал. Он ведь упрямец, этот господин Спул, большой упрямец. Ладно, у меня заговорит… Не прощаясь, Злотос покинул кабинет и, насвистывая что-то веселое, быстро зашагал по темному коридору секрета. Алексей посидел, подумал и, поймав на себе вопросительный взгляд напарника, велел тому привести на допрос Зевку. Интересно стало – что там будет врать этот кудрявый ворюга? – Кто-то еще? Да нет, что вы, ни кто не остался, – с порога замахал руками Зевка. – Всех взяли. Да вы ж меня знаете, господин старший тавуллярий, ну, зачем мне врать? Лешка усмехнулся: – Вот я и думаю – зачем? Хочешь, поразмышляем вместе. – Да больно мне надо ломать голову! – задержанный презрительно скривился. Это ведь ваша работа, вот вы и думайте. – И подумаем, – с усмешкой заверил Алексей. – Итак… – он поднялся на ноги и медленно заходил по кабинету из угла в угол. – Что мы имеем? Имеем некоего господина Зевку, вора… – Это еще не доказано! – …вора, который почему-то не хочет рассказывать о своих оставшихся на свободе подельниках. Почему? Предположим, он их боится. Может так быть? Вполне. – Вам бы в поэты податься, господин старший тавуллярий, – скривившись, посоветовал Зевка. – Может, когда-нибудь и подамся, – Алексей ухмыльнулся и продолжал, незаметно подмигнув внимательно прислушивающемуся к беседе напарнику. – Итак, вторая причина – страх. Так, Зевка? – Это почему же это – вторая? – удивился парень. – А какая тогда первая? – Ну, вот видишь, – Лешка повернулся к Аргипу. – Со второй причиной он уж согласен. Боится, боится, парень. Задержанный презрительно молчал. – А первая причина, конечно же, интерес! Есть интерес, есть – как не быть, а? – Какой еще интерес? – Зевка лениво хмыкнул. – Э, тавулляорий, кончай башку парить. – К твоему сведению, уважаемый Зевгарат, моя должность правильно именуется – старший тавуллярий. – А, один черт! – Так вот, – Алексей азартно потер руки. – Теперь – об интересе. Интерес, дружище Аргипе, означает – заинтересованность, – повернув голову, быстро пояснил молодой человек. – И в чем же таком заинтересован наш старый друг Зевка? Допрашиваемый ухмыльнулся: – Очень любопытно послушать. И в чем же? – Не «в чем», а «в ком». В некоем человечке, очень непростом, имеющим связи… который – вы все на то надеетесь – очень скоро вас отсюда вытащит. Ну, если отсюда и не успеет – так с каторги, точно. – Ха! Скажете тоже – с каторги! – Ага! Значит, имеется такой человечек! – Не знаю, про кого вы сейчас говорите… – закусив губу, задержанный сверкнул глазами. – Но я вам больше ни слова не скажу! И вообще, без защитника с вами больше разговаривать не буду. – Хорошо, – чрезвычайно любезно согласился Лешка. – Завтра же я тебе предоставлю защитника, а себе – палача. Лады? Зевка заерзал – видать, не очень-то ему хотелось быть подвергнутым пыткам. – Ну, пока иди… может, чего надумаешь Как надумаешь, сообщишь стражнику. Широко улыбаясь, Лешка лично вывел Зевку в коридор и передал конвойному. Вернувшись обратно, он уселся за стол и, тяжело посмотрев на напарника, сообщил: – Невеселые у нас нынче дела, братец. Зевка-то мой намек на палача не воспринял. А что это значит? – Что это значит? – эхом повторил Аргип. – А это значит, что некий, упомянутый мной, человечек – существует, и Зевка боится его больше, чем палача! – нервно потерев руки, старший тавуллярий уселся на стол. – Честно говоря, что может палач по такому делу? Ну, назначу я плети или, скажем, дыбу… И все! Это даже и не пытки, а так, чистой воды устрашение – на испуг. – А… – А настоящую пытку ко всем нашим разбойникам, окромя, может быть, главаря, применить нельзя – незаконно! Они ж не убийцы, не злоумышленники против базилевса, не государственные преступники – закон не дает нам права пытать их по-настоящему. Да и. честно говоря… – Лешка поморщился. – Не очень-то я вверю в пытки. Слабые вполне можно выдержать, ну а на сильных – просто оговорить себя или кого угодно. Нет, пытки – не наш метод. Мы должны куда как тоньше работать, куда как тоньше… Старший тавуллярий задумчиво почесал затылок: – Аргип, слетай, пожалуйста, посмотри, как там дела у Иоанна с Панкратием. А я пока тут посижу, покумекаю. Напарник вернулся быстро, и Лешка к тому времени еще ничего не придумал, ну, просто не лезли в голову мысли – почему так? – У них там тоже не лучше, чем у нас, – шмыгнув носом, доложил Аргмп. – Вообще, разбойники, такое впечатление, над нами глумятся. – Вот-вот, правильно ты сказал! – Сидят, дружно говорят всякую чушь, либо вообще ничего не говорят. – Так! – Алексей встрепенулся вдруг, словно вот сейчас только что услышал что-то действительно важное, что-то такое, что могло бы пойти на пользу дознанию. Закусив губу, он посмотрел в потолок, черные своды которого давно требовали хотя бы косметического ремонта, и секунд, наверное, десять, сидел так, уставившись вверх… а потом перевел глаза на напарника: – Что ты сказал? Ну, вот, сейчас. – Да ничего особенного не сказал, – поджал плечами юноша. – Сказал только, что разбойники над нами дружно издеваются… – Стоп! Вот оно – дружно! Господи, – Лешка истерически захохотал. – Какие же мы тут остолопы сидим. Дружно! Вот именно так они себя и выедут. Словно бы сговорились… Впрочем – почему «словно»? Сговорились и есть… А мы-то, дураки… Первым делом надо было эту их дружбу порушить! Сразу после полудня снова вызвали Зевку, и, почти одновременно с ним, еще одного из разбойников… Тому пришлось под конвоем немного подождать у невзначай приоткрытой двери. И хорошо расслышать слова, отчетливо произнесенные Лешкой… Последнюю фразу. А начал-то Алексей хитро – издалека, с покойного старика Леонидаса Щуки, лиходея, каких еще поискать. Словно бы вот потянуло его вспомнить общих знакомых. Зевка в этой теме угрозы для себя не усмотрел, болтал охотно. Старик Леонидас? Что и говорить, тот еще был хмырь, вспомнить страшно! Собрал себе шайку из нищих подростков, установил иерархию… Да, были дела. – Что и говорить… – старший тавуллярий нарочно сделал паузу, высчитывая количество шагов, оставшихся конвою с разбойником от конца коридора до чуть приоткрывшейся, якобы, от сквозняка, двери кабинета… Десять шагов… девять восемь… Пора!. – В общем, неплохо мы с тобой сейчас поговорили, Зевка. Такого человека вспомнили! Ах, такого человека, ведь так? – Да уж, – поддакнул Зевка. – Человек, что и говорить – знатный. Тому, кто стоял за дверью, услышанного было достаточно. Теперь другая задача встала – обезопасить Зевку от его же сообщников. Что ж, нашлась для парня другая камера – и посуше, и посветлее… И соседи попались хорошие – воришки с Амастридского рынка, недавно выловленные коллегами Лешки. И ничего, что молодые! Пусть посидят – не будут в следующий раз красть чужих свиней да кидаться камнями в зеленщика. А потом кто-то из этих парней тихонько шепнул Зевкке: – Слышал я, как шептались стражники, когда меня на допрос вели. Казнить тебя хотят, парень! – Казнить? – Не судьи… Какой-то Герасим Смешной кот. – Смешной кот? Может – Кривой рот? – Во-во! Так они и сказали.
К сожалению, Зевка не знал в точности, кто именно осуществлял прикрытие банды, как, скорее всего, не знали его и все рядовые члены банды. – только главарь. Однако же, кудрявый воришка оказался осведомлен, каким именно образом происходили встречи главаря с, так сказать, куратором шайки. И что знал – тут же выложил, вовсе не собираясь подставлять свою шкуру под ножи скорого на расправу Герасима. – Есть одна таверна на улице Пиги, недалеко от Силиврийских ворот. Хозяин – крещеныйеврей, зовут Моган Даш, Я как-то, совершенно случайно, увидал там Герасима… И вот словно что-то меня удержало – не зашел следом, выждал, наверное, потому до сих пор и жив, не попался тогда на глаза, – Зевка истово перекрестился на висевшую в красном углу икону Николая Угодника – небесного покровителя ведомства. – Герасим в таверне явно кого-то ждал, встречался – и ждал человек не бедного, одет был, как вельможа. – Так с кем он встречался? Ты видел? – Нет, я же говорю, что не заходил внутрь… Но видел, как к таверне подъехал возок… знаете, обычный наемный возок, и из него украдкой выскочил – именно выскочил – хорошо одетый человек… Возчик мне потом похвастался, как здорово ему заплатили! Выслушав парня, Алексей разочарованно покачал головой: – Что-то не вижу я здесь никакого совпадения. Ну, зашел Герасим в таверну, ну, приоделся – может, он там с женщиной встречался? А тот, в возке – сам по себе. – Э, господин старший тавуллярий, – усмехнулся Зевка. – Уж, за дурака-то меня не держите! Немножко выждав, я все же тогда заглянул в таверну, натянул шляпу на глаза да забился в угол, где толпа. А уже, между прочим, стемнело, а светильники в той таверне тусклые. – Ну-ну? – нетерпеливо подогнал Алексей. – Так кого же ты видел-то? – Никого! – сделав страшны глаза, прошептал парень. – Ни Герасима, ни того мелькнувшего господина за столами не было! А это значит, что хозяин таверны предоставил им отдельную комнату. Лешка лишь плечами пожал, да хмыкнул. Дурацкая какая-то история. Вообще-то, конечно, можно поработать с хозяином таверны, как его… – Моган Даш, – напомнил Зевка. – Высокий такой старик, седой, патлатый. Нос – огурцом. Уж он-то, наверняка, что-то должен знать. А я-то больше, увы, ничего сказать не могу. – Мало, Зевушка, мало! – Уж сколько есть. Да, он, ну, тот человек, был в богатой накидке с поднятым капюшоном. Но я заметил черную бороду… Хотя, мало ли в столице чернобородых? Холеная такая борода, тщательно подстриженная, клином. Взгляд парня стал умоляющим. Да, необходимо было подумать о его безопасности, настоятельно так подумать, Лешка не любил никого подставлять.
Наметив назавтра проработать хозяина таверны на улице Пиги, Лешка поручил напарнику тщательно записать все показания Зевки, а сам отправился с докладом к начальнику. Филимон Гротас встретил его вопросительным взглядом, на что Алексей лишь развел руками. – Плохо, – покачал головой начальник. – Плохо работаете, господин старший тавуллярий. Что, совсем ничего нет? – Так… Одни наметки. Думаю завтра сходить кой-куда. Лешка кратко изложил свои планы. – Таверна на улице Пиги? Да, есть там такая – кстати, рядом с тюрьмою. И хозяин там Моган Даш… Давний осведомитель нашего старшего куратора Маврикия! Лешка лишь глазами хлопал. – Завтра вечером Маврикий будет здесь с небольшой проверкой, – ухмыльнулся начальник. – Вот и переговорю с ним насчет таверны. Если сам не сможешь прийти, подошли Аргипа… Пока же – свободен. Лешка встал, повернулся… – Да, – остановил его на пороге Филимон. – Тавуллярий Хрисанф Злотос похваляется, что разговорил-таки перекупщика. Завтра придет с докладом. Как раз – к Маврикию.
Медная луна тускло сверкала в черном вечернем небе, полном сверкающих звезд. В соответствии с указом базилевса закрывались питейные заведения, и их клиенты поспешно расходились по домам – вскоре начиналась ночная стража, и улицы вполне могли перегородить рогатками – а потом взять за проход приличную плату. Прибавил шагу и Лешка – он почему-то ощущал сильную усталость в последнее время, приходя домой, просто падал на ложе – и тут же засыпал. Нет, хватит уже больше издеваться над Ксанфией, она ведь жаждет ласк, не только сексуальных, но и обычных теплых слов. Тем более – уже скоро свадьба. Месяц остался… Да, месяц. Кого бы пригласить посаженным отцом? Уже подходя к ограде дома Лешка вдруг замер и обернулся – показалось, его кто-то окликнул по имени. – Господин Алексей! Нет, не показалось! Невысокая фигурка в длинной узкой столе и накидке. Девушка! – Вы меня звали, госпожа? – Да, да… именно вас. – Чем могу помочь? – старший тавуллярий галантно поклонился. – Я – дочь Аргироса Спула, оптового торговца рыбой.
В этот вечер Алексей вернулся домой поздно. Войдя во двор, задумчиво прошелся по аллее сада – просто необходимо было сейчас пройтись, подумать. После только что состоявшегося разговора. Завтра выпадал трудный день… очень трудный, особенно – утро. Наверное, и не следует заходить в ведомство, можно там появиться лишь тогда, когда нужно – во второй половине дня, ближе к вечеру. А до того… До того нужно много чего успеть. Несчастная девушка, эта дочь перекупщика. Приятненькая – худенькая, с большими черными глазами. Как же ее зовут-то… Эх, запамятовал… О, нет, вспомнил – Марика. Несильно хлопнула дверь. Лешка оглянулся, скрытый яблонями и кустами сирени… Спустившись по крыльцу, к воротам, весело насвистывая, шагал Аргип! Алексей не стал окликать, нет, даже, наоборот, постарался, чтоб напарник его не заметил. Какое-то нехорошее чувство вдруг охватило старшего тавуллярия, и на душе словно бы заскребли кошки. Расстроенный, он медленно поднялся по лестнице к себе, на третий этаж. Интересно было – расскажет ли Ксанфия о вечернем госте? Если не расскажет… Если не расскажет… Лешка и сам не знал, что тогда будет делать, одно было ясно – доверие к будущей супруге пропадет надолго, быть может, и навсегда! – О, наконец-то, явился! – Ксанфия с улыбкой выбежала навстречу. Бросилась на шею с поцелуем. – А я так соскучилась! Нет, честно. Какой-то ты усталый… И пахнет от тебя… – девушка принюхалась. – Женскими благовониями! Смотри у меня! Я, конечно, тебе доверяю, но… Алексей не говорил ни слова. Молча сбросил на руки невесте плащ, молча прошел в трапезную, молча сел… Неярко горел светильник, и его желтое пламя отражалась в стоящих на столе трех высоких бокалах из тонкого синего стекла. Три бокала… Хорошо, что не два! Значит, что же, получается, они ждали его, Лешку?! – Напарник твой приходил, – Ксанфия поставила рядом с бокалами серебряной блюдо с оливками и сыром. – Приносил книгу. – Вот как? Приходил, значит? – с плеч словно спала тяжелая ноша; Алексей, наконец, улыбнулся. – Ну, да, только что ушел. Ждали, ждали тебя – не дождались. Ты его, случайно, не встретил? – Нет. – И, пожалуйста, не вздумай ревновать, – вдруг засмеялась Ксанфия. – Хотя… он очень милый мальчик. – Милый, вот как? – пряча улыбку, Лешка нахмурил брови. – Ой-ой-ой, какие мы грозные! – его суженая со смехом всплеснула руками. – Даже и подойти страшно! – Вот так, значит я тебе уже и страшен?! – Очень страшен, очень! Прямо, как тигр. О, я сейчас сама на тебя нападу, бука! Первой. Посмотрим еще, кто кого съест?! Набросившись на Лешку, Ксанфия тихонько укусила его за мочку ужа… приятно так укусила… Потом вдруг резко отпрянула в сторону, встала… И медленно сбросила на пол тяжелую столу… А затем – и рубашку из тончайшего зеленовато-желтого шелка. И, подойдя к жениху, уселась ему на колени, с жаром целуя в губы…
В эту ночь старшему тавуллярию так и не удалось выспаться, впрочем, он явно не был в обиде. А с раннего утро носился, словно савраска, почти что по всему городу – от Силиврийских ворот до гавани Феодосия. Устал, вымотался, но все же остался доволен – удалось, удалось! Кое-что удалось… Подходя в присутствие, Алексей еще издали увидал небрежно стоявшую у самого крыльца шикарную лаковую двуколку, запряженную парой гнедых. Рядом с повозкой, по мостовой, заложив руки за спину, важно прохаживался кучер, больше похожий на отставного вельможу. Личный возчик старшего протокуратора Маврикия! Ага, значит, высокое начальство уже здесь? Тем лучше! – Разрешите? – постучав, Лешка приоткрыл дверь. – А! – увидев его, махнул рукой Филимон Гротас. – Вот и наш старший тавуллярий. Наверное, и ты не с пустыми руками? Заходи, заходи, присаживайся… Как раз дослушаем господина Злотоса, – начальник повернулся. – Продолжайте, Хрисанф. – Ну, мне собственно, не так много осталось, – Злотос – красивый, прилизанный, в новой модной тунике – пожал плечами. – Грубо говоря – подытожить. – Итож, итож, – усмехнулся Филимон. – А мы послушаем. Верно, господин старший протокуратор? Сидевший в начальственном кресел Маврикий важно кивнул и с явным одобрением посмотрел на Хрисанфа. Тот, ободренный, продолжил: – Итак, еще раз повторю для вновь прибывших – я имею все основания утверждать, что главарь пойманной нами шайки вовсе не Герасим Кривой Рот, а Аргирос Спул, известный душегуб и мошенник, умело маскирующийся под скромного торговца рыбой! Маврикий снова кивнул, а вот Филимон скептически ухмыльнулся: – А какие есть основания к подобному заявлению? Только лишь одно признание? – Основания? – Злотос хохотнул – он, конечно же, ждал этого вопроса. – Да оснований, смею вас уверить, полно. Вот, пожалуйста, показания многочисленных свидетелей незаконных деяний лжеперекупщика Спула! Могу зачитать. – Читайте, – милостиво кивнул Маврикий. – С большим интересом послушаем. Хрисанф громко откашлялся, преданнейше поедая старшего протокуратора глазами: – Итак, показания Иосифа Варнавы, торговца… «Означенный Аргирос Спул неоднократно вымогал у меня деньги, обещая натравить известного разбойника Герасима Кривой Рот»… Вот еще, это уже другой господин, Харитон Эллас, коммерциал… «Аргирос Спул, угрожая, отобрал у меня дом, находящийся церкви Апостолов, а так же два больших баркаса для ловли рыбы»… И вот еще – показания хозяина харчевни «Зеленое яблоко», очень уважаемого человека – он неоднократно видел Аргироса Спула пирующим за одним столом совместно с известным лиходеем Герасимом по прозвищу Кривой рот и иными разбойниками». – Хм, интересно, – воспользовавшись небольшой паузой, негромко перебил Лешка. – Откуда этот хозяин харчевни знает в лицо Герасима и его людей? И, если знает, почему, как полагается честному человеку, не заявил об этом раньше? – Не знаю, – скривился Злотос. – Вероятно, боялся. Могу я продолжить? Маврикий молча кивнул, искоса взглянув на старшего тавуллярия. Взглянул, кстати, без всякого гнева, просто – с интересом. – Кроме всего вышеперечисленного, – еще раз прокашлявшись, продолжал выступающий, – вина господина Аргироса Спула, обвиняемого в организации преступной шайки, вымогательстве, мошенничестве и угрозах здоровью и жизни, полностью подтверждается и иными материалами дела, а именно: свидетельскими показаниями господина Эмиля Нарисотоса, свидетельскими показаниями господина Антония Элиотоса, свидетельскими показаниями господина Виссариона Скеллы, свидетельскими показаниями… Злотос добросовестно перечислил человек двадцать, после чего, победно ухмыльнувшись, добавил: – Исходя из вышеизложенного и пользуясь удобным к тому моментом, я хотел бы просить уважаемое начальство – вас, господин старший протокуратор – в целях установления истины разрешить применение к закоренелому преступнику Аргиросу Спулу усиленных допросов третьей степени устрашения! – Ты бы хоть сначала очные ставки провел, – хмуро заметил Филимон. – Проведу! – Злотос истово приложил руки к сердцу. – Вот как раз сегодня и проведу… Думаю, если еще и разбойники подтвердят показания свидетелей, этого будет вполне достаточно, чтобы… – Я вот я полагаю, что ничем не подтвержденным словам разбойников вовсе нет веры! – нахально перебил Алексей. – Как у меня лично нет веры и показаниям так называемых свидетелей. Больно уж заинтересованные они лица! Красиво лицо Злотоса при этих словах пошло красными пятнами, тем более, что Маврикий с еще больше интересом уставился на Лешку: – Ну, говори, говори. Вижу, и ты не с пустыми руками пришел! – Не с пустыми… – Алексей вытащил из заплечной сумы целую кипу бумаг и вежливо поклонился начальству. – С вашего разрешения, я кое-кого назову еще разок. Итак, мой коллега только что упомянул следующих людей… – старший тавуллярий методично перечислил всех, опрошенных Злотосом, свидетелей, после чего улыбнулся и поинтересовался, не видят ли «уважаемые господа начальники» среди этих людей чего-нибудь общего, чтобы их всех связывало? Усевшийся в угол Злотос хмуро закусил губу, впрочем, на него сейчас никто не смотрел – а зря! Ну и рожа была в этот момент у Хрисанфа! Разочарование, конфуз, ненависть и злоба – все оттенки пробежали по его красивому, с волевым подбородком, лицу буквально за несколько секунд. А Лешка невозмутимо читал: – Упомянутый господин Иосиф Варнава – давно уже не сам по себе торговец, а один из организаторов строительно-торгового общества «Алос Навкратос и компаньоны», Харитон Эллас тоже не комерциал, а управляющий делами упомянутой выше компании, которой, кстати, принадлежит и харчевня «Зеленое яблоко». Господа Эмиль Нарисотос, Антоний Элиотос, Виссарион Скелла и прочие – являются высокопоставленными служащими той же компании господина Алоса Навкратоса, с главой которой мне, увы, не удалось побеседовать, в виду его отъезда. Кроме того… – старший тавуллярий победно огляделся вокруг, – в суде округа Феодосия, а именно там проживает господин Аргирос Спул, год назад слушалось дело о вымогательстве… О вымогательстве принадлежащих господину Спулу судов – шебеки и двух баркасов – представителями некой компании… Назвать, какой? – Да уж, догадались, – желчно усмехнулся Маврикий. – Но это еще не все, – Лешка вытащил несколько бумаг. – Здесь список лиц, вынужденных уступить свои баркасы компании «Алос Навкратос». Здесь – списки разорившихся, вернее – разоренных, рыботорговцев, здесь – пропавшие без вести челны с артелями рыбаков… – Так та-а-ак, – задумчиво протянул Маврикий. – Похоже, этот Алос Навкратос решил прибрать к рукам всю торговлю рыбой в гавани Феодосия. – Если не во всем городе, господин старший протокуратор! – А вот это ему вряд ли позволят! Не мы – генуэзцы, – громко усмехнулся Филимон. – Впрочем, поглядим… – Все это очень интересно, все, что мы только что услышали, – старший протокуратор пригладил редкие волосы к вискам. – И этой компанией мы, несомненно, займемся… как и ошибками господина Злотоса! Хрисанф поник головой. – Но! – поднял вверх палец Маврикий. – К банде Герасима-то эта компания, похоже, отношения не имеет. – Однако, Аргирос Спул – тоже. – Согласен! Но выпускать его еще рано. Сначала нужно поймать истинного главаря! Того, кто незримо стоял за Герасимом, того, что планировал все дела шайки! – Поймаем, господин старший протокуратор, – взволнованно пообещал Алексей. – Есть у меня кое-какие наметки… Позвольте только с вашего разрешения переговорить с неким держателем таверны, господином по имени Моген Даш. – Моген Даш? – Маврикий вздрогнул, но тут же милостиво кивнул. – Что ж, составь вопросы… Я подошлю к нему своего человечка.
Марика… Ну и девчонка! Все, все сделала ради отца, даже Лешку – и того вычислила. Да через кого – через Никона! Надо, надо бы с Никоном встретиться, посидели бы вчетвером – Никон, Панкратий, Иоанн, Лешка – тяпнули бы винца, повспоминали былое. Былое… Лешка невольно улыбнулся – вот уже и здесь, в Константинополе, у него появилось «былое»… Казалось, они взялись ниоткуда. Трое дюжих парней с лицами, будто присыпанными дорожной пылью. Двое стояли на углу, якобы оживленно беседую, третий нарисовался сзади. Улочка Рыбаков, по которой сейчас шел Алексей, в этот вчерений час была узенькой, безлюдной и тихой. Еще не совсем стемнело, но в темно-голубом небе проклюнулись первые серебристые звезды. И загорелась луна – большая и бледная, как поганка. Было бы чуть темней, Лешка бы их не увидел. Да и так… Словно что-то торкнуло – не зря ведь уже столько времени проработал в сыскном секрете. Неправильно они стояли, эти двое, ничуть не напоминая просто заболтавшихся прохожих. Слишком уж напряженно, в скованных позах. И – явно бросали по сторонам быстрые ищущие взгляды. Поджидали. Что же это они так скособочились-то? А, прячут дубинки. Сделав вид, что подтягивает оплетку башмаков, Лешка остановился, нагнулся – и тут же увидел третьего. Тоже с дубинкой. Жаль, жаль в имперской столице было не принято носить при себе мечи – даже вельможи, и те редко носили, не говоря уж о скромных государственных служащих. Правда, без кинжала или кистеня ближе к вечеру тоже никто на улицу не выходил – как и в любом большом городе, где хватало всяческой разбойной швали. Имелся кистень и старшего тавуллярия. И кинжальчик тоже имелся. Так что еще посмотрим, кто кого?! Как и все сотрудники ведомства, Алексей два раза в неделю посещал гимнасий – нечто вроде спортзала, где, под руководством старых бойцов, получал предусмотренный инсрукцией навык. Точнее говоря – просто поддерживал себя в форме. Ну и новые удары изучить тоже было иногда неплохо, а главное – очень полезно. Как и советы… Нападать! Если противников больше – толок нападать первым! Ага! Подходя к парням, молодой человек замедлил шаг… И тут же прыгнул, ударив ногой в живот того, что стоял ближе. Дальний тут же поучил кистенем по башке – и, зажимая окровавленную голову, со стоном осел наземь. Тот час же подбежал третий и, не говоря ни слова, принялся махать дубинкой. Надо сказать, делал это довольно умело, что выдавало опытного уличного бойца. Отпрыгнув назад, Лешка пнул ногой уже пришедшего было в себя парня – не того, что только что получил по голове увесистым кистенем, другого. Потом быстро нагнулся, схватив валявшуюся на мостовой дубину. Бах! Дубинки с треском скрестились. Бах! И еще разок! И снова. Удар. Удар. Удар… Миг – и соперники сменил тактику, перехватив дубинку посередине – то же самое тот час же сделал и Лешка, хорошо понимая все преимущества данного вата – можно и вертеть дубинку, как хочешь, и бить двумя концами… а, при нужде, и кулаком. Бах! Бах! Бах! Казалось, от дубинок скоро полетят искры. Так! Ухватив дубинку обеими руками, старший тавуллярий нанес сильный удар, целя противнику в глаз. Парень вовремя уклонился, и в свою очередь ударил, угодив Лешке под левое ребро, да так сильно, что у молодого человека перехватило дыхание и страшная боль пронзила все тело. Сломал, что ли, ребро? Ну, гад… Некогда было расслабляться. Превозмогая боль, Алексей отбил несколько сильных ударов, уклоняясь, перехватил дубинку правой рукой, левой же… Еще удар! Еще! Еще… Силен! …левой же шмыгнул за пазуху… Успел подставить дубинку, парируя очередной натиск… …вытащил кистень и… Нарочно поддаваясь, запустил его прямо в лоб вражине! Тот так и сел! Аж глаза округлил – видимо, от удивления. – Ну, что, гнида пучеглазая? Съел? – хохотнул Лешка… и тут же метнулся в сторону, уклоняясь от хар-рошего удара сзади. Этот пришел в себя тот, второй… Да-да, он. К тому же – поднимался и третий. Это плохо, это нехорошо… Но, деваться некуда… Черт! Еще трое! Однако… Или это просто случайные прохожие? Ага, случайные, как же! Ишь, как щурятся, суки… Теперь и не убежать – а ведь это был бы выход, очень даже неплохой выход… Приготовив кистень, Лешка отошел к росшему невдалеке тополю. Метнуть, ударить, отскочить… Подпрыгнуть, ухватиться руками за сук, подтянуться и… И на забор, с него – на крышу, а дальше – уж поминай, как звали. Вжжих!!! Полетел в лиходеев кистень, и кто-то, охнув, схватился за голову. Бах! Ох, как здорово полетела во вражин дубинка! И тоже нашла себя цель. Эх, в городки бы играть… Теперь быстро: подпрыгнуть, ухватиться… подтя… Черт! Лешка почувствовал, как кто-то из нападавших крепко схватил его за ноги. Остальные уже подбегали. Ух, и рожи у них… Кинжал! Отпустив руки. Лешка полетел наземь, больно ударившись о мостовую… Противнику, кстати, досталось куда больше… Кинжал… Увидев тускло блеснувшее лезвие, подбегающие враги поумерили пыл, видать, не все из них годились в храбрецы. Хорошо… Хорошо… Резко наклонившись, Алексей схватил за голову поднимающего вражину, того самого, что только что стащил его с тополя. Приставил к шее нож, поднял глаза: – Стоять! Или я отрежу ему голову. Нападавшие озадаченно переглянулись. И тут показался еще один. Выйдя из-за угла, он перешел на бег, вытаскивая из-за пояса… меч! Короткий сверкающий меч! Ну, все, приплыли… Хотя… Неужели, ему не будет жалко сообщника? – Стоять! Никакого эффекта! Наоборот, бегущий еще больше прибавил скорость и, размахивая мечом, налетел на лиходеев, словно сказочный дракон. Вжик, вжик! Как ловко он орудовал лезвием. И как быстро все произошло… Перерубив очередную дубину, меченосец обернулся к Лешке. – Хрисанф!!! – узнал тот. – Что вы здесь делаете, господин Пафлагон? – не глядя на разбегающихся врагов, Хрисанф Злотос опустил меч. – Неужели, пытаетесь перерезать этому бедолаге горло? – Так бы и сделал, ежели б не ты! – хмуро пробурчал Алексей. – Помоги-ка, надобно его связать да доставить в секрет. – Доставим… давай-ка его сюда, у меня как раз есть походящая веревка. Связав пригорюнившегося бандита, соратники переглянулись. – Хочу признать свою ошибку, – вдруг улыбнулся Хрисанф. – Я о перекупщике… Там, видишь ли, все один к одному выходило… Не прав. Признаю, оказался неправ. Конечно, хорошо бы схватить настоящего главаря! – Что ж, – пожал плечами Лешка. – Не ошибается тот, кто ничего не делает. – Вот верные слова! – расхохотался Злотос и вдруг, заговорщически подмигнув, предложил. – А что если нам немножко выпить? Знаю тут недалеко одно местечко. – Так скоро же все закроется. – Для нас – откроют. И пошли, что же делать-то? Лешка, кстати был тому даже рад – давно пора было прояснить отношения со Злотосом. Прояснили… Так, что наутро голова раскалывалось так, словно Лешка сам себе надавал кистенем! А посидели хорошо, неплохо посидели: сначала покритиковали начальство, потом перешли на турок и базилевса, потом – на женщин… Лешка явился домой лишь поздно ночью, распрощавшись со своим неожиданным собутыльником неподалеку от Амастридской площади. Да, плененного вражину они потеряли еще в кабаке – как-то развязался, гад. Ну, и черт с ним!
Чернобородый, тот, кого так боялся Герасим Кривой рот, боялся даже назвать, а, быть может, и не боялся, а просто надеялся. Вот кто теперь интересовал старшего тавуллярия сильнее всех прочих. Кстати, не таким уж и неуловимым он оказался – давний осведомитель старшего протокуратора Маврикия старик Моген Дош, владелец харчевни на улице Пиги, не зря ел свой хлеб. Кое-что – что знал – подсказал он, кое-что – дочка Аргироса Спула Марика, эта девчонка оказалась весьма даже осведомлена о всех делах отца. И обо всех его врагах. – Видите ли, Алексей, – как-то пояснила она. – Я ведь, по сути, совладелица папеньки. И это не только от него пытались отобрать дело – но и от меня тоже. А вальяжного человека с черной, подстриженной клином, бородой я хорошо помню. Он приходил к нам в домой, когда отец был в плаванье – сулил неплохие деньги, если продадим дело. – Может, лучше все же было продать? – Безопасней – да, – девушка улыбнулась. – Но, поймите же, для меня моя с отцом компания, наше дело – это жизнь! Лишиться его – значит то же самое, что лишиться жизни. Нет, я могла бы, конечно, легко выйти замуж за достаточно обеспеченного человека… и тупо сидеть в домохозяйках? Быть на содержании, пусть даже у любящего, мужа? О, господин – какая же это жуткая судьба! Вот вы, Алексей, извините за бестактность, женаты? – Почти. Лешка ухмыльнулся – они с Марикой как раз сидели в одной неплохой корчме под названием «Три ступеньки», хозяин который давно был информатором сыскного секрета, ну и, когда было нужно, почти бесплатно предоставлял сотрудникам ведомства отдельные кабинеты для важных и тайных встреч. В подобном кабинете как раз и происходила беседа. – Что значит – почти? – Марика подняла глаза. – Мы помолвлены с одной девушкой, которую я любил всю жизнь, – мягко пояснил Лешка. – И совсем скоро – свадьба. – И ваша невеста сидит дома? Впрочем, так поступаю все… – Сидит, – молодой человек развел руками. – Только при этом владеет на паях одним не худым кораблем, имеет долю в ремонтных компаниях, и потихоньку отсуживает у городской казны когда-то принадлежавший ей дом. Забот хватает. Марика согласно кивнула: – Ваша будущая жена – сильная женщина. Так бы и все… Вот что, Алексей, я хотела бы попросить вас познакомить меня с ней. – Познакомить? – Лешка озадачено почесал голову и тут же рассмеялся. – Так это ж проще простого – просто приходите к нам. – Приду, – улыбнулась девушка. – Только не сейчас. После. После того как мы отыщем истинного главаря шайки, столь долго пытавшейся погубить дело моего отца и мое. – Вы что-нибудь слышали о компании Алоса Навкратоса? – Алос Навкратос? А, вот вы о чем, – Марика тут же просекла подспудную суть вопроса. – Нет, господин Навкратос хоть и скрытен, и себе на уме, однако он совсем не чернобород, да и не он приходил тогда ко мне, вовсе не он. Хотя, вообще-то он вполне мог нанять бандитов для того, чтобы припугнуть отца, однако – оказывать им покровительство? Зачем столь почтенному и богатому коммерциалу якшаться в подобным сбродом? Таких шайек, как у Герасима по кличке Кривой рот, полно по всему городу, в каждом квартале имеется. Нет, вовсе не Алос Навкратос ею управляет, не он поддерживает Герасима – не того полета птица. Тут нужно искать человечка помельче. – Помельче? Что вы имеете в виду, Марика? – Думаю, вы уже поняли… Не такого богача, как Алос Навкратос, но и не человека дела – как мой отец. Скорее, это чиновник – не на высших должностях – такой тоже не будет порочить себя связями с какой-то там шайкой. Середнячок. Неприметный, но с большим амбициями. И – связанный с вашим районом: площадь Быка, Амастриды… гавань Феодосия. Какой-нибудь коммеркиарий или гиполог… Что-нибудь в этом роде. Коммеркиарий, гиполог… Первый собирает пошлины с судов, второй – просто финансовый чиновник и может занимать любой пост. В гавани Феодосия? Почему бы и нет? И почему бы, имея в гавани должность и связи, не прикормить обретающуюся тут же шайку? – Я полагаю, он так и поступил, – серьезно кивнула Марика. Тем более, что и Моген Даш шепнул, что его заведение частенько посещают финансовые чиновники. И один – с черной бородой клином – из какой-то гавани, точно старик не помнил, но, при случае, обещал узнать. При случае… Стоило ли его ждать, этого случая? – Сколько вам лет, Марика? – вдруг поинтересовался Лешка. – Девятнадцать, – девушка улыбнулась. – А почему вы об этом спросили? Да-да, девятнадцать – уже давно пора замуж, о чем мечтает отец. Да только вот я, увы, еще не выбрала себе суженого. Да, именно так, Алексей. Коль женщина – тоже человек, так значит и она, в данном случае – я, тоже имеет свободу воли, данную ей Богом. И эту свободу буду реализовывать именно я, а не кто-нибудь, пусть даже и горячо любимый мною отец! – Да вы прямо философ! – изумился Лешка. – Да, я училась в университете, и не в одном… – скромно потопив глаза, призналась Марика. – Правда, для того приходилось переодеваться мальчиком. В Италии – в Болонье, Ферраре, Пизе… И куда ближе – в Мистре! – У меня знакомый из Мистры… занятный такой паренек из какой-то тамошней деревни. – Мистра – этот почти тоже, что Италия, – улыбнулась Марика. – Только лучше. Недаром там учились многие знаменитые итальянцы – Гуарино, Франческо Филельфо… Да и не только итальянцы. К примеру такой гений, как Мануил Хрисолор или… Или Георгий Гемист… Я имею в виду Плифона. Не слышали о таком? – Что-то слыхал, – старший тавуллярий кивнул. – Он, кажется, философ… – Философ и мистик… и много кто еще… Впрочем, не слишком ли мы отдалились от наших материй? – Вы… вы очень умна, Марика. – Увы, это вовсе не плюс для женщины… – девушка тяжело вздохнула. – И не только у нас, везде. Но, быть может, скоро все измениться… Если к власти в империи придут, скажем, такие как я или ваша невеста! – Ага, изменится, – Лешка еле удержался от смеха. Даже не выдержал, съязвил. – А не получиться, как у Аристофана? Помните – «Женщины в народном собрании»? – Ладно вам смеяться-то, – обиженно упрекнула Марика. – Давайте-ка лучше подумаем, как нам вычислить чиновника? И ведь придумали! Вычислили, перебрав не один десяток списков, отыскали! Впрочем, не так-то и много было чиновников в Феодосийской гавани. И среди них только один походил по приметам – некий коммеркиарий по имени Спиридон Валка. Вот его-то и решили брать в оборот. Уж, конечно, решение сие принимал не один Лешка и. само собою, не Марика, а начальник сыскного секрета протокуратор Филимон Гротас совместно с имеющими касательство к данному делу сотрудниками. Тайно, замаскировав. Вывели в гавань Зевку – тот почти подтвердил: – Вроде, он. Борода, уж точно, похожа. Но ведь близко-то я его не видел. Близко его видел Герасим Кривой Рот. Вызвали на допрос. Усмехнулись разом: – К сожалению, господин коммеркиарий Спиридон Валка больше не сможет оказывать услуги столь гнусной шайке. – Спиридон?! – злобно зарычал Герасим. – Ах, он тварь… Вот теперь чиновника можно было брать. К тому времени неотрывно следивший за сросшимся с бандитами коммеркиарием Аргип уже выявил наиболее подходящие для ареста места. Гавань не подходила – для ареста чиновника прямо на его рабочем месте необходимо было получить разрешение в семи инстанциях, что, естественно, делать никому не хотелось, да и некогда было. Имелись и другие места, более удобные. Особняк Спиридона, еще один принадлежащий ему домик близ церкви Апостолов, таверна на лице Пиги, наконец… Да, таверна, конечно, подходила бы лучше всего. В особняке же действовать не очень хотелось – слишком людно, там ведь семья, слуги… Нет, уж лучше где-нибудь в другом месте. Начальник секрета посмотрел на Аргипа: – Что там у него за домик у церкви Апостолов, а? А очень интересный оказался домик! Не домик, а прямо вертеп какой-то! Предназначенный для различного рода чувственных удовольствий, кои только могла себе вообразить и позволить разращенная от безнаказанности чиновничья душа. Падшие женщины, мальчики с накрашенными губами… и даже огромный мускулистый негр! Правда, так просто туда не подберешься – дом хорошо укреплен, настоящая крепость! – Н-да-а… – Филимон Гротас покачал головой. – И когда ж ты умудрился все рассмотреть, Аргип? Юноша пожал плечами: – Всего-то и посидел с нищими один вечерок. Много чего вызнал. О негре рассказали, а женщин и мальчиков сам видел. Мальчики, кстати, из какого-то расположенного поблизости приюта, забыл, как называется… Олинх, кажется. – Может – Олинф? – Да-да-да – Олинф, так и есть. – Гляди-ка, – подивился начальник. – Попечителя мы в прошлом году упекли… А дела в приюте все те же! – Слишком много там покровителей, – усмехнулся Лешка. – Да и вообще – заинтересованных лиц. Кстати, имеется у меня одна идея… – Насчет чего? – Филимон Гротас недоверчиво скривил губы. – А начет того, как легко и просто проникнуть в тот тайный домик. – Интересно, и как же? Старший тавуллярий сдержал усмешку и серьезно пояснил: – А мы туда мальчиков привезем! Потом подумал еще и добавил: – Ну, или девочек.
Мальчиков отыскали двоих, все людей проверенных, честных, не с улицы. Одного должен был изобразить Аргип – благо почти подходил по возрасту, а на роль второго Алексей героически уговорил своего старого знакомого Тимофея. Уговаривал, кстати, долго. А вот с девочками вышла заминка. Рисковать собственной невестой Алексею не очень хотелось, Марику тем более не нужно было брать на такие дела, она и без этого сильно помогла дознанию. – Будем делать, как и решили, – хитро улыбнулся начальник. – Есть у меня знакомые гетеры с Артополиона… Их и возьмем. – А согласятся? – А куда денутся?
Был не то чтобы ясный день, но еще и не вечер, так, серединка на половинку. Солнце уже клонилось к закату, но не торопливо, а этак не спеша, вальяжно, с полным осознанием собственной значимости в системе мирового порядка. Было довольно тепло, даже жарко, и укрывшиеся в засаде сыскари то и дело посылали гонца к водоносам на соседнюю площадь. Что и говорить, ожидание всегда утомительно, даже несмотря на хорошую компанию и погоду. Тем более, что начальник строго настрого запретил играть в кости и вообще, отвлекаться. Лешка бросил в рот очищенный каштан, пожевал и выплюнул – слишком уж пережаренным тот оказался, уголь, а не каштан! – Пода-айте Христа ради! – где-то рядом заканючил нищий. – Подайте… – Интересно, – встрепенулся Панкратий. – А у кого он просит? Улица-то пуста? Что же, выходит, у нас, что ли? – Выходит, у нас, – Алексей усмехнулся и хлопнул по плечу Аргипа. – Эй, парень, я ж тебе говорил – не высовывайся! Этот нищий старик тебя увидел, ишь, стоит, выжидает. Теперь не уйдет. – Пойду, шугану его, – сконфуженно отозвался юноша. Сидевший за кустом рядом с ним Иоанн тихо хохотнул и посоветовал просто дать нищему медный обол – скорей уйдет. – Обол! – шаря в кошеле, усмехнулся Аргип. – Да я ему целую аспру дам – лишь бы ушел. Выбравшись из кустов, он подошел к нищему и протянул деньги: – На, старик! Помолись за Аргипа из Мистры. – А за Панкратия не помолиться? – взяв монетку, желчно ухмыльнулся старик. – Это не его там башка среди листьев чернеет, словно сорочье гнездо? Ну и маскировочка, чтоб вас… – Ой! – Аргип, наконец, узнал нищего. – Господин Гротас! – Спрячьтесь получше, – оглядываясь, бросил начальник. – Думаю, они скоро будут. – Они? – Тот, кто нам нужен. Плюс охрана. Погрозив кулаком сидевшим в засаде, облаченный в лохмотья нищего Филимон зашагал вдоль по узенькой пыльной улочке, в самом конце которой белела высокая, увитая плющом ограда, словно неприступна крепостная стена, окружавшая тайный дом коммеркиария Спиридона Валки. Кроме ограды, за которой виднелся верхний этаж дома – серый, угрюмый, с узкими бойницами-окнами – имелись еще и обитые железом ворота с небольшой башенкой для охранника. Да уж, не дом – замок! Только подъемного моста для полной неприступности не хватало или, скажем, колючей проволоки поверху ограды… Впрочем, там и так торчали заостренные металлически штыри. Не перелезешь.
– Подайте, Христа ради! – громко закричал Филимон, и сидевшие в засаде напряглись, увидев, как из-за поворот показалась неприметная наемная одноколка с поднятым, несмотря на хорошую погоду, верхом. Просрипев колесами по улочке, повозка проехала мимо зарослей и остановилась перед воротами особняка, которые тут же открылись, впуская во двор седоков – чернобородого мужчину лет сорока и двух мускулистых парней – охранников. Впустив их, ворота тут же закрылись, утробно громыхнув железом. Залаял – и сразу же ласково заскулил – пес. – О, там еще и собака, – негромко присвистнул Панкратий. – Что ж ты ее не разглядел, Аргип? – Так не лаяла, как тут разглядишь? Зато привратника видел – черный, как ночь, арап! – «Арап»… Лешка недовольно прищурился: – Хватит вам болтать! Повозку не проглядите. – Слушаюсь, господин старший тавуллярий! – шутливо отозвался Панкратий и уже серьезным тоном спросил. – А будет она вообще, повозка? Может, эти мальчики-девочки пешком придут? – Нет, в прошлый раз в повозке приехали, – шепотом возразил Аргир. – Тише вы, кажется – едут! – шикнул на них Лешка, увидев выворачивающую из-за угла повозку – может быть, ту же самую, что недавно отъехала от тайного дома чиновника. Та или не та, но повозка явно направлялась туда, куда надобно. Ну, а больше куда еще? К развалинам портика? К огородам? Или вот к этим зарослям? – Подайте, Христа ради! – побеждал за повозкой «нищий» Филимон, подпрыгнул, каркнул воронам, подавая знак сыскарям. – Берем! – махнул рукой Алексей. Одновременно с этим, оттуда же, из-за угла, выехал длинный крытый фургон, запряженный парой волов. На фургоне красовалась надпись «Компания Алоса Навкратоса». Сотрудники сыскного секрета действовали быстро и слаженно. Едва повозка поравнялась с кустами, Иоанн схватил под уздцы коня, Панкратий, кошкой прыгнув на козлы, увлек за собою к земле кучера… на место которого тут же уселся Лешка. Еще двое парней в это время выкинули из коляски двоих – высокую, с подведенными глазами, девушку и мальчика с накрашенными губами. Вальяжно сойдя с козел, Лешка наклонился к колесам, делая вид, что озабоченно проверяет ось. Негромко позвал: – Хрисанф! – Вижу, вижу, что тут у вас твориться, – Злотос уже подводил к коляске вертлявую смешную девчонку – знакомую гетеру начальника. Ну, «гетера» – конечно, для не слишком, кошка какая-то облезлая… Впрочем – что есть. Иоанн со смехом подвел губы сконфуженно покрасневшему Аргипу, и оба – «мальчик» и «девочка» – проворно уселись в повозку. Снова взгромоздившись на козлы, Алексей обернулся, подмигнув напарнику и, взяв кнут, хлестнул лошадь. За ним, тут же. – Ну, с Богом! – тихо напутствовал начальник. – Молодцы, быстро управились. И в самом деле, с того момента, когда Иоанн ухватился за вожжи и до взмаха Лешкиного хлыста прошло, наверное, не больше двух минут, ну, может, три. Во всяком случае, в особняке не должны были заподозрить ничего такого. Не должны… Остановив лошадь напротив ворот, старший тавуллярий слез с козел, дожидаясь, когда повозку, наконец, обгонит фургон «Алос Навкратос»… Долго! Долго! Что ж они? Волы такие медлительные? Или – парни не успели быстро забраться в фургон? Ну же, ну… Скрипя хиленьким для такой махины колесами, фургон, наконец, поравнялся с повозкой… Лешка тут же забарабанил в ворота: – Эй, принимайте гостей! Аргип и «гетера» выскочили из возка. Фургон проехал вперед еще метра три и… Ворота, заскрипев, отворились. …и, ухнул в яму, с треском поломав левое переднее колесо! – Вот это да! – кивая на фургон, подмигнул вышедшему охраннику Лешка. – Ну и дорожка тут у вас. – Как везде, – охранник покривился и подозрительно осмотрел Аргипа. – Что-то ты уж больно здоровый, парень! Хозяин таких не жалует. Да и уши… Уши-то у тебя чего такие красные? – От счастья! – тут же нашелся Аргип. Он и Лешка встали в воротах, так, чтоб не дать их закрыть. А от фургона уже бежал возница: – Мужики, мужики, Христом богом прошу, помогите, а? Сами видите, вон что случилось? Вы б повозку приподняли, а я бы запасное колесико на ось – чик! – и насадил! – Насадил! – презрительно передразнил охранник. – Мы тебе что, Гераклы, этакий фургонище поднимать? – Да он легкий! – Вижу я, какой он легкий… – Элидас, что там такое? Со двора выглянул второй – здоровенный детина с коротким мечом у бедра. – Да вот… – охранник повернулся… Оп! Лешка ударил его кулаком в живот. Аргип тут же набросился на второго… А из фургона уже выскакивали сотрудники секрета и воины городской стражи. В дом ворвались с налета – даже не понадобилось вышибать дверь, ее, верно, открыли в ожидании «мальчиков-девочек». Позаимствовав у кого-то из воинов меч, старший тавуллярий ворвался в особняк в числе первых, чувствуя, как, перепрыгивая через три ступеньки, несутся позади воины. Оп! Двое охранников набросились сверху, выхватив сабли… Легка подставил меч… Удар! Удар! Удар! Эх, жаль, коротковат клинок… Да и сабли у них хороши, ничего не скажешь! Парировав очередной натиск, Алексей чуть повернул меч, так, чтобы очередной удар сабли пришелся вскользь… Оп! Дзынь!!! Так и вышло! Скользнув по клинку, вражеская сабля с силой вошла в перила, да там и застряла. Бросившись вниз, Лешка ухватил охранника за ноги, дернул… И тот кубарем покатился по лестнице навстречу бегущим воинам городской стражи. Алексей тут же выпрямился, выставив перед собой холодное жало меча… Впереди ждало еще трое! – Они вам очень нужны, господин старший тавуллярий? – почтительно поинтересовались сзади. – Да нет, не очень, – Лешка усмехнулся в ответ. – Тогда, может быть, их лучше пристрелить? Зачем с ними драться? – Пристрелить? – до старшего тавуллярия, наконец-то, дошел смысл сказанного. – А, пожалуй! – он небрежно оперся мечом о ступеньки лестницы. – У вас ведь есть арбалеты… Стреляйте! – Э, нет, нет! – испуганно завопили охранники. – Мы так не согласны! – Тогда кидайте сабли, – устало посоветовал Алексей. Оружие охраны со звоном полетело на пол. Пусть был свободен. Лешка бросился. Бегом… Коридор, темный и длинный, налево – анфилада богато обставленных комнатах, похоже, пустых, впрочем, их есть, кому проверить. Впереди – небольшая, тускло освещенная зала. Сводчатый потолок, цветное стекло в узких окнах, длинный дубовый стол, скамьи… Трапезная. На стенах, в латинских традициях, развешано боевое оружие, шлемы и остроконечные франкские щиты с гербами. В углах – полные комплекты доспехов на деревянных болванах, в большом камине, сложенном из серого кирпича, не смотря на жару, потрескивало пламя. И пустота! – Что, и здесь никого нет? – в залу заглянул возбужденный Аргип с накрашенными губами и коротким копьем в руках. Так ведь и не успел стереть помаду. – Похоже, что нет, – старший тавуллярий пожал плечами. – Дом большой, есть, где спрятаться. – А. если подземный ход? – Мы оцепили все подозрительные места. Слава господу, Маврикий выделил под такое дело сотню! – Сотню! – с восторгом повторил юноша. – То-то я и смотрю – воинов у нас слишком уж много. Они обыскивают дом. Пойду, помогу… – Я тоже… Алексей не смог бы сказать наверняка, что его остановило? Может быть, какое-то легкое, едва заметное, шевеление, а, скорее всего, память из прошлого. Из того самого прошлого, которое в этом мире является будущим. Лешка ведь, как и все, просматривал иногда старые советские комедии. Вот и «Ивана Васильевича…» тоже. Пустая зала, полные доспехи по углам… Задачка легко решалась? В каком из четырех? Может быть, в том, что в синей, обтянутой бархатом, бригантине? Или в этом, с красными страусиными перьями на шлеме? Или вот здесь… Какие прекрасные латы, прямо зависть берет! Тщательно отшлифованные,подогнанные, полностью закрывающие все тело воина светлым полированным металлом. Изящные, словно гоночный автомобиль! Будучи здесь, Лешка давно уже отрекся от сказочек горе-историков времен двадцатого века – дескать, рыцарские доспехи были такие тяжелые, уж такие тяжеленные, что прямо – ой! И бедные рыцари, облачась в них, становились настолько неповоротливыми, что, сверзившись с коня, не могли самостоятельно полнятся с земли! Это, впрочем, верно – для усиленных турнирных доспехов, но никак не для боевых, в которых тренированный воин мог не только махать мечом, но и бегать, и прыгать! Ах, что за чудо, эти латы! Надежные, удобные, не столь уж тяжелые, ноские – не то, что кольчуга или пластинчатый доспех – колонтарь и бахтерец – которые сильно давит плечи. Нет, в латах вес распределяется равномерно. Хороши, ах, всем хороши! Но и дорогие, заразы – Лешкиного годового жалованья не хватит купить. Что спасло Алексея? Наверное, все тот же старый фильм. Захотелось подойти и резким движением руки картинно приподнять забрало, увидев округлившиеся от ужаса глаза Спиридона Валки! Приподнять… Ну, как в фильме. Для этой цели никак не подходил французский сплошной шлем – салад, как и старый немецкий «горшок», как и бацинет – «собачье рыло» – у этой (в дальнем углу) модели вытянутое, словно и в само деле собачья морда, забрало откидывалось набок… А вот этот, тот, что рядом, другое дело! Вот это шлем! Круглый изящный армэ – сплошной шлем с позолоченным забралом, наплечником-ожерельем и страусиными перьями. То, что надо. Ухмыляясь Лешка протянул руку… И едва успел уклониться от внезапно рванувшегося к лицу сверкающего бронированного кулака! Уклонился неудачно, упал… и тут же откатился в сторону – с силой опустившийся меч высек искры из каменного пола. Хороший удар! И хороший меч – «бастард» – «ублюдок» – не двуручный и не для одной руки, а что-то между… И так, и сяк можно действовать… Черт! Вскочив на ноги, Лешка вновь уклонился от удара и, отпрыгнув к стене, сорвал с нег узкий кончар – таким удобно протыкать латы. Противник, судя по всему, почуял опасность, ибо стал действовать гораздо осмотрительнее – не махал часто мечом – мечищем! – а выжидал, стремясь нанести редкий, но сокрушительный удар, удерживая свое оружие двумя руками – за рукоять и «пятку», тупую часть клинка уже за перекрестьем, непосредственно переходящую в рукоять. Из пятки, ближе к точке начала заточки, полумесяцем торчали дополнительные лезвия. Совсем небольшие, но очень опасные – ими можно было «поймать» клинок врага. Ввух!!! Лешка отпрыгнул назад… Только назад, не в сторону – клинок длинный, достанет. Обязательно достанет… Ввухх! Ввухх!!! Ну, прямо, словно сено косит! Ничего себе – скромный имперский чиновник! Да ему ротой командовать, паразиту, или в какой-нибудь крестовый поход идти, что ли! Отвлечь! Немедленно отвлечь гада! – Интересно, на что вы надеетесь, господин Валка? Ввух!!! – На Герасима Кривой рот? Ввух! – Так он в узилище, вместе со своими головорезами… Ага! Латник все же загнал Алексея в угол, и, подняв меч, теперь лишь выжидал момент для последнего сокрушительного удара. Но и Леша оказался не лыком шит! Он же все таки был не простым сыскарем. Бог дал возможность когда-то послужить в бойцах пограничной стражи – акритах – а там учили на совесть. Не только сражаться, но и всяким военным хитростям. Бывший пограничный боец поймал соперника на простую и, надо сказать, довольно-таки примитивную уловку: просто, опустив кончар вниз, посмотрел поверх плеча: – Да, господа, если он сейчас не сдастся – можете стрелять. Главное, в меня не попадите! И вот эта-то последняя фраза и «добила» окончательно латника. Тот обернулся! Обернулся таки! На миг… на мгновенье… Лешка вмиг скинул кончар, проткнув латы в сочленении правой руки… Зазвенев, упал на пол «бастард»… И тут же в залу ворвались воины. – Возьмите его! – чувствуя внезапно навалившуюся усталость, приказал Алексей. – Впрочем, нет, постойте… Он подошел к сопернику и, подняв руку – как в фильме! – картинно приподнял забрало… И обмер! Прямо на него, ослепительно улыбаясь, смотрела черная физиономия негра!
Пораженный, Леша вышел на улицу и уселся прямо на ступеньки крыльца. Неужели… Неужели – все зря? Неужели – упустили? Упустили – и все так тщательно подготовленная операция пошла насмарку! Обидно. Что и говорить, обидно. Прямо до слез. Откуда-то сверху, из дома, едва не споткнувшись об сидевшего Алексея, спустился Аргип. Охнул… Еще б не много – и покатился б с крыльца. – Вас-то я и ищу, господин… – Слушай, давай-ка не так официально! – Так вот, докладываю… – юноша вытянулся. – Там, на крыше, нашли хозяина дома! – Нашли? – встрепенулся Лешка и, предчувствуя неладное, переспросил. – Что значит – нашли? – Нашли… Мне так сказали…Так идем же, посмотрим! Старший тавуллярий кивнул: – И то верно.
Хозяин особняка, скромный чиновник городской администрации Спиридон Валка, лежал на черепичной крыше, разбросав в стороны руки. В груди его торчала маленькая, чуть заметная стрела… – Арбалет, – обернувшись, тихо пояснил Филимон Гротас. – Опять этот чертов стрелок! – Так его упустили? – Я послал людей…
Ни черта не достигли посланный протокуратором люди! Неведомый стрелок словно в воду канул… Как и в тот раз, еще весной. Просто неуловимый мститель какой-то! Дожидавшиеся суда бандиты из шайки Герасима Кривой рот – в том числе и Зевка – о неведомом стрелке рассказывали охотно – видать, его не боялись, и на него не надеялись – только вот по существу показать могли мало что. Ни имени, ни клички не знали, одно лишь указывали – пышную лохматую шевелюру да седую бородку. Сам стрелок охотно откликался и на имена Созонт, Стефан, Мефодий, ну, а как он звался на самом деле – Бог весть… Алексей для ясности предложил именовать его просто – Стрелок. Или – Седой. – Седой, пожалуй, лучше, – подумав, согласился начальник. – Красивее как-то… Впрочем, нам с того никакой разницы. Эх, упустили, растяпы! Вот, чует мое сердец, объявится еще этот Седой, обязательно объявиться, да так, что наикаемся… Ну? – Филимон скупо оглядел собравшихся и вдруг улыбнулся: – А Маврикий вами доволен! Уже успел доложить самому базилевсу – вот, мол, у меня в сыскном секрете какие молодцы – такую банду взяли! Прямо – лучшие люди ведомства. Так что ждите наград и повышений. Я бы, конечно, вам ничего не дал, но… Ладно, ладно, не кривьтесь – шучу. За окнами уже темнело, начинался вечер, теплый, темный, осенний. Когда соратники вышли на улицу, над головами уже загорались сверкающие желтые звезды, и медно-золотой месяц, разогнав облака, зацепился рогом за купол Святой Софии. – Что это за книжица у тебя в котомке? – спустившись с крыльца, Лешка посмотрел на Аргипа. – Часом, не Аристофан? – Он, – улыбнулся парень. – Хотел вот отдать тебе, чтобы ты передал… – Да ладно, – Алексей засмеялся. – Отдашь сам – приглашаю в гости! В больших карих глазах напарника вдруг вспыхнула дикая радость… быстро, впрочем, подавленная. Да Лешка и не присматривался, уже шагал к площади Быка, и Аргип поспешно догнал его уже на повороте к рынку. Посопел носом, приноравливаясь к быстрой походке старшего тавуллярия: – А удобно ли будет – зайти? – Неудобно штаны через голову надевать, – хмыкнул Алексей. – И на потолке спать – одеяло падает. Идем, идем… кстати, там не один ты гостем будешь. – А кто еще? – напарник повернул голову. – Увидишь.
Они пришли первыми – остальных гостей еще не было, однако нанятая на вечер служанка проворно накрывала на стол. Была пятница – постный день, однако, кроме жареной и вареной рыбы, оливок и нескольких сортов пира, к столу были поданы и жареная в сметане курочка, с коричневой чуть подгорелой корочкой, и крепкий мясной бульон, и вино. – Ай-ай-ай! – Лешка шутливо погрозил пальцем суженой. – Что же – вино-то? Чай, пост. Ксанфия засмеялась: – Так ведь пост однодневный, не сильный! К тому же, милый, вовсе не воздержание от пищи и вина в посту главное. Куда главнее – воздержание духовное, сиречь – преодоление собственных слабостей и различных искушений. – Ну, если уж речь зашла об искушениях… – старший тавуллярий окинул невесту пристальным взглядом, обозрев с ног до головы – было, было что обозревать и от чего прийти в искус! Длинная приталенная стола небесно-голубого шелка с золото оторочкой по вороту и подолу, игриво подчеркивала все изгибы фигуры и соблазнительные выпуклости, коих не скрывала даже небрежно накинутая на плечи шаль из мягкой овечьей шерсти. На тонкой лебединой шее девушки сверкала золотая цепочка с кулоном из золота с небольшим кроваво красным рубином. Такие же рубины блестели и на браслетах, и на перстнях, щедро усыпавших пальцы. – И откуда такое богатство? – шутливо заохал Лешка. – А ну, как вместо Аргипа к нам бы в гости господин Злотос пришел – вот бы и поинтересовался, на какое такое жалованье вся сия красота куплена? – А кому какое дело? – Ксанфия довольно засмеялась, синие, как море, глаза ее прямо-таки лучились весельем. – Мы ведь с тобой пока еще не муж и жена, у меня свои средства – приданное. Увы, не от отца с матушкой – сама себе зарабатываю, не руками, конечно, головой. – Молодец у меня невестушка, что и говорить! – шутя, хлопнув суженую по соблазнительной попке, Алексей обернулся к напарнику. – А? – Д-да… – сглотнув слюну, Аргип хлопнул глазами и покраснел. – Ой, да что ж ты все время конфузишься? – засмеялась Ксанфия. – Ну, нет, в самом деле. Как, понравился Аристофан? – Аристофан? – потерянно переспросил юноша. Потом вдруг улыбнулся. – Ах, да… Понравился. Очень! Вот, я уже его прочел и принес. Возвращаю в целости и сохранности. Благодарю. – Да ладно, читай себе на здоровье, – принимая книгу, небрежно отмахнулась девушка. – Мне так сейчас не до чтения будет: нужно готовиться к свадьбе, а кроме того – заняться коммерческими делами. Лешка обнял невесту за талию и нежно привлек к себе: – Какими таким делами, а? Небось – противозаконными? Какими-нибудь земельными спекуляциями и прочим… А вот я тебе за это сейчас… Сейчас подвергну пыткам. Устрашению! У-у-у! – Ой, пусти! Пусти, щекотно! – хохотала Ксанфия. – Ну, пусти же, люди смотрят! А Лешка сейчас вот безумно захотелось одного: подхватить нареченную на руки, утащить в опочивальню, бросить на кровать, содрать столу… Ух! Аргип еще больше покраснел, а девушке словно бы нравилось над ним издеваться: выгнав будущего мужа «одеть что-нибудь поприличнее», она уселась рядом с молодым гостем, нарочно потянулась за какой-то надобностью через весь стол, нарочно касаясь плеча юноши своей томно-упругой грудью. Бедняга Аргип! У него был сейчас такой несчастно-смешной вид, что Ксанфия не выдержала, прыснула, и, приобняв парня за шею, громко шепнула, касаясь губами уха: – А что, если мы тебя женим? – Хорошая идея! – оживленно потер руки только что вернувшийся Лешка, переодевшийся в длинную, отороченную тонкой серебряной проволочкой, тунику белого флорентийского сукна, недавно приобретенную Ксанфией за целых пятнадцать флорина… Или – за пятнадцать дуката? Впрочем, что в лоб, что по лбу. Дукаты – большие золотые монеты весом около трех с половиной грамм – чеканились в Европе везде. Конечно, первыми их начали делать венецианцы, от того и название – дукат – от «дукс» – по латыни – «дож» – правитель Венеции. Флоренция тоже чеканила такие же дукаты, только свои – они и назвались флоринами. Все эти тонкости Ксанфия объяснила суженому не далее, как вчера ночью, после того, как… Ох, и умная же была девчонка! И Лешка вполне искренне считал, что ему с ней просто повезло. Да, еще одна деталь, весьма характерная – Ксанфия и Лешка, естественно, уже давно жили, как муж и жена, но, что интересно, ребенка – точнее говоря, детей – девушка твердо решила рожать только став законной супругой – общественное мнение и все такое… Никаких предохранительных средств в это время, конечно же, не имелось, но… Но Ксанфия почему-то ничуть не сомневалась, что забеременеет только тогда, когда того захочет. Лешка на этот счет только диву давался, вызывая смех суженой. – Просто, – как-то пояснила она. – Просто я точно знаю, в какой момент могу забеременеть, а в какой – нет. Все в этом мире циклично, милый! Умна! Ничего не скажешь, умна! И при этом – потрясающе красива, кстати – сочетание не столь уж и редкое. Стройная синеглазая блондинка, Ксанфия – вопреки гнусным завистливым анекдотам – отличалась острым умом. Острым и даже в чем-то циничным. А насчет женщин Лешка как-то разговорился с непосредственным начальником, Филимоном Гротасом. – Запомни, сынок, – хлебнув вина, сказал тогда Гротас. – Женщины – умны, хитры и коварны. И вовсе не стоит обольщаться их показной глупостью и смирением. Старый сыскной волк знал, о чем говорил – вырастил и выдал замуж трех дочерей. – Аргиша, у тебя есть на примете девушка? – между тем, Ксанфия не отставала от гостя. – Нет? Ну, это ничего, мы тебе подберем. Тебе какие больше нравятся? Светленькие? Темненькие? Или, может быть, рыжие? Ха! «Аргиша»?! Вот даже как! На какие-то доли секунды Лешка ощутил вдруг какой-то нехороший укол в сердце. Холодный такой, гаденький, подлый… Слава Богу, это быстро прошло. Да и некогда стало ни о чем таком думать. – К вам гости, господин Алексей, – войдя, доложил привратник. – Пока ожидают в саду. Звать? – Конечно, зови, Гермоген! Постой… Вот тебе монетка. Поклонившись, привратник загрохотал башмаками по узкой лестнице дома.
Аргип, ахнул, увидев новых гостей: в гостиную с поклонами вошли двое: недавно выпущенный из тюрьмы бывший подозреваемый Аргирос Спул и его дочь Марика. Исхудавший, но с чисто вымытой бородой и шевелюрой, Аргирос, остановившись у края стола, еще раз с достоинством поклонился. – Примите мою самую искреннею благодарность, господин Алексей… И вы, господин Аргип. Если б не вы… – лучше поблагодарите свою дочь, господин Спул. Смею сказать, вы ее прекрасно воспитали! – Благодарю за лестные слова… – Что же вы стоите, гости дорогие? – Ксанфия всплеснула руками. – Присаживайтесь. Сейчас, кликнул служанку… О времена, о нравы! Еще лет двести назад и подумать было нельзя о подобном разврате – чтобы женщины (молодые незамужние девушки!) пировали за одним столом вместе с мужчинами! Однако, в мире нет ничего неизменного, в одряхлевшей империи ромеев изменились и времена и нравы. Былое могущество кануло в лету, а старые дедовские обычаи сменила латинская куртуазность. Выпили вина, поели, разговорились. Причем, что интересно, говорили больше девушки, причем – такое!!! Нет, они вовсе не обсуждали какие-нибудь неприличности, о, нет – они говорили о философии. И даже – спорили! – О, нет, нет, уважаемая Марика, – морщила носик хозяйка. – Идея Плифона об идеях – вовсе не его идея. Алексей чуть куриной костью не подавился, услышав такую фразу. Идея об идеях… Сон про не-сон… – Да-да, не его! – в полемическом задоре, Ксанфия сбросила с плеч шаль. Хорошо хоть – не под ноги швырнула. – Не его, а Платона! – Согласна, – кивнула Марика, но тут де и возразила. – Однако, это касается лишь самой сущности, начала. А две категории идей? Разве такое было у Платона? Первая категория – основа для вечных сущностей, вторая же – основанные на материи. Высшая необходимость – Бог! Не имеющий ничего общего с порабощением человека. Не Бог предполагает – но сам человек, наделенный Господом душою и волей. Блаженство, достойная жизнь ждет людей не после смерти, на том свете – а уже здесь, сейчас. И к этому надо стремиться каждому. Победить зло, прежде всего – в самом себе. – Верно сказано, Марика, – согласно кивнула Ксанфия. – И все ж, мне кажется, идеи Гемиста-Плифона не вполне христианские. – Не ортодоксально христианские – ты хочешь сказать? Да, они не имеют ничего общего с затхлым учением ортодоксов Георгия Схолария! Если бы победил Схоларий, победили такие, как он, мы вернулись бы к самым жутким временам невежества и мрака, когда женщин даже не считали за людей! – Отказавшись от ортодоксии, можно впасть в другую крайность, как Виссарион Никейский. – О, это святой человек! – убежденно воскликнула гостья. – Пусть ортодоксы называют его предателем… Да, уния, союз с латинянами, было делом всей его жизни… Увы! После провала унии Виссарион просто вынужден был принять католичество и уехать в Италию. – И теперь, наверное, глотает горькие слезы и нищенствует вдали от родины? – неожиданно ставил фразу Аргип. – Нет, – Марика покачала головой. – Виссариону, конечно, очень тяжело, но он вовсе не бедствует – он принял сан кардинала. И много, очень много делает для помощи своей бывшей родине. В том, что папа Евгений Четвертый недавно объявил крестовый поход против турок – есть большая заслуга Виссариона! – Так он все-таки объявил?! – обрадовано воскликнул Лешка. – А я-то думал, это просто слухи. Ну, знаете – из тех, которым очень хочется верить. – Да, уж теперь-то турками придется несладко! – негромко засмеялся Аргип. – А то у нас в Мистре поговаривали уже всякое. – Вы из Мистры? – Марика бросила на юношу быстрый пронзительный взгляд. – Да… Не из самого города, из Марки – есть там такая деревня. – Знаю… Я была в Мистре. Георгий Гемист там главный судья. Несмотря ни на какие происки. За ученой беседой быстро летело время и, наконец, настал момент, когда гости засобирались домой. – Благодарю за прием, – встав, галантно поклонился Аргирос Спул. – И, вот еще что… Сунув руку в поясную сумку, он вытащил… карминно-красное коралловое ожерелье! И с поклоном протянул его Ксанфии: – Прошу принять. От чистого сердца. – Право, не знаю, – Ксанфия растерянно посмотрел на суженого. – Не знаю, удобно ли? Ведь будут говорить… пойдут слухи… – Слухи? – улыбнулась Марика. – А что вам до них? Это ведь подарок не вашему жениху, а вам. Ну-ка, примерьте-ка! Ну… Ах, как вам идет! Бусы действительно пришлись Ксанфии к лицу, гармонируя со светлыми волосами и тронутой золотистым загаром кожей. Лешка притащил из опочивальни медное зеркало и восторженно причмокнул губами: – Класс!!! – Что-что? – Я хотел сказать – великолепная вещь! Гости принялись прощаться. Провожаемые хозяевами, они вышли уже за порог, когда Марика вдруг обернулась. – А это – вам, – тихо сказа она, положив в Лешкину ладонь какой-то небольшой округлый предмет. – Талисман – на счастье. Носите его под одеждой, рядом с крестиком. – Как скажете! – улыбнулся Алексей. – Как скажете. Талисман… Маленький, размером чуть больше серебряной – «белой» – монетки – аспры. Керамический, с продетым в небольшое отверстие шелковым шнурком – гайтаном – и странным изображением чьей-то кудрявой головы на фоне креста. – Это Зевс, – тихо пояснила Ксанфия. – Кудрявый Зевс… В учении Плифона он соответствует Богу-отцу. И в самом деле, его нужно носить только лишь под одеждой. Или, лучше, вообще не носить. – Как тебе Марика? – Странная девушка. Но она очень умна. И еще образованна – это сразу чувствуется. – Знаешь, что, милая? – Лешка, наконец, обнял суженую и, крепко прижав к себе, прошептал. – Угадай, что я целый вечер хотел сделать?
Наутро пошел дождь, мелкий и нудный, и серые плотные тучи заволокли низкое небо. Словно вдруг остро пахнуло осенью, не золотой Константинопольской осенью, мало отличимой от лета, а осенью российской – унылой, дождливой, грязной. Начальник секрета встретил сотрудников, радостно потирая руки: – Ну, помните, что я говорил о награде? Указом базилевса, каждый из тех, кто участвовал в операции по обезвреживанию банды Герасима Кривой рот, получит вознаграждение в размере двадцати цехинов! «Цехины» – тут же прикинул Лешка – так здесь, иногда называли дукаты. Двадцать золотых! А неплохо, черт побери, совсем неплохо! – Кроме того, – вальяжно прохаживаясь из угла в угол, продолжал Филимон. – Высшее начальство приказало мне выбрать двух наиболее достойных, так сказать, лучших людей, проявивших себя в последнем деле. Видать, им будет дополнительная награда… Кого выберем? – Я предлагаю – старшего тавуллярия Пафлагона и его напарника, – встав с лавки, громко заявил Хрисанф Злотос. Лешка чуть слюной не поперхнулся. Ну, надо же, какое благородство! И кто б мог подумать? Хотя… В тот вечер, когда на Лешку напали дубинщики, Хрисанф бросился на выручку. И потом с ним так хорошо посидели, попили вина… Жаль, дубинщиков упустили… А, черт-то с ними. – Все согласны? – начальник цепко обвел глазами сотрудников. Те разом кивнули и улыбнулись: Панкратий, Иоанн, Хрисанф и все прочие… Филимон потер руки: – Что ж, значит их и пошлем. – Куда пошлете? – удивленно переспросил Алексей. – Во дворец, куда же еще?! – со смехом пояснил начальник. – В центральное ведомство, к Маврикию. Он там вас ждет… Впрочем, не только вас – от каждого секрета велено предоставить лучших. Со всех городских концов. Так что вы не одни там герои будете!
Да, героев оказалось много! Они выстроились шеренгой, возле стены украшенной разноцветным мрамором залы. И ждали… Награды? Благодарственных слов? Ну да, чего-то в этом роде. И слова последовали. – Вы – лучшие люди нашего ведомства! – заложив руки за спину, напыщенно произнес Маврикий. – И вам доверена высокая честь – содействовать крестовому походу против турок! Содействовать, в первую очередь – сбором информации, ибо крестоносное воинство может остаться слепым. Вы поселитесь в тех местах, где велика власть турок, проникнете туда под видом странствующих музыкантов, мимов, купцов… И, когда будет нужно – предадите сведения крестоносцам. Опыта вам не занимать, я верю в вас, более того – в вас верит и сам базилевс. Пока запомните тайные слова к командирам крестоносного воинства, слова простые – «Белград – город мирный». Запомнить легко. А конкретные инструкции получите после. Вопросы есть? – Когда в путь? – Завтра, – усмехнувшись, отозвался Маврикий. Лешку – а, впрочем, и не его одного – словно ударили камнем…
Глава 7 Осень 1443 г. Западная Болгария. Камнем по голове
Я в маске рыжей обезьяны На праздник к вам попасть мечтал, Когда б не камень окаянный, Что мне на голову упал!…по голове! Да, вот именно такое было впечатление! Не повезло, что и говорить… Хотя, с другой стороны…Опасно? Да. Но ведь и награда обещана немаленькая. На дом хватит, еще и на сад останется. Неплохо, очень неплохо… особенно – Аргипу, уж тому-то деньги нужны. Они поселились в Златице – небольшом городке, древние стены которого, наверное, помнили еще македонцев и римлян. Вели себя осторожно – приехали под видом торговцев тканями (не сами дорогими, конечно) поселились на постоялом дворе где-то на самой окраине, и каждый день, как путние люди, ходили торговать на рыночную площадь. Точнее сказать, не ходили, а ездили – имелась и крытая двуколка-фургон и пара медлительных но надежных волов. Заплатив за место на рынке несколько серебряных аспр, парни быстро перезнакомились со всеми своими соседями-торговцами, многие из которых, впрочем, собирались уже отъезжать – заканчивался торговый сезон. Погода портилась, холодало, все чаще шли дожди, а по берегам реки стояли по утрам серые промозглые туманы. Вот, как сейчас… Приехав на рынок, поставили повозку в ряд, вместе с другими, распрягли волов и, привязав их неподалеку, принялись раскладывать ткани. – Вижу, вы еще не распродались, – тут же подошел смотритель рынка, лицо неопределенной национальности – то ли турок, то ли валах, то ли чистый болгарин – грузный, с покатыми плечами, толстяк, одетый в короткую тунику и широкие турецкие штаны-шаровары. Поверх туники был небрежно накинут теплый зимний плащ из овечьей шерсти, на груди сияла тусклым серебром означающая должность бляха. Звали смотрителя Пурим Казыл – вроде бы, имя-то было турецкое, вот только борода – рыжая, а волосы не известно какие – голову смотритель тщательно брил. – А, господин Пурим-бей! – поклонившись, заулыбался Лешка (Аргип в это время возился с волами). – Рад видеть вас в добром здравии. Вот, – молодой человек вытащил заранее приготовленные монеты. – Прошу вас, возьмите за место. Монет – мелких серебрях – было заметно больше, чем требовалось, и смотритель, увидев это, нацепил на обрюзгшее лицо некое подобие улыбки. Алексей растянул рот еще шире: – Хотелось бы спросить у вас совета, уважаемый Пурим-бей. – Совета? – хмыкнул смотритель. – Тебе, торговец, кроме места на рынке и разрешения торговать, нужен еще и бесплатный совет? – О, нет, не бесплатный, уважаемый Пурим-бей, отнюдь! – Да ты ушлый парень, как я погляжу! Не особо стесняясь, смотритель протянул ладонь… в которую тут же упал золотой цехин. Пурим-бей заметно, прямо на глазах, подобрел, заулыбался во всю ширь толстогубого рта, уж такой стал душа-человек, что, кажется, лучше людей и не бывает вовсе! – Ну, говори, что ты хочешь узнать, торговец? – Дорогу на перевал, – молодой человек скромно потупил глаза. – Видите ли, мы из Адрианополя… Эдирне по-турецки, а на пути – горы. Успеем ли? Пройдем ли? Смотритель неожиданно захохотал, колыхаясь всей своей неподъемной тушей: – Ну, ты и спросил, торговец, прямо уморил! Успеют они… Да куда ж ты теперь успеешь? Эвон, и товар у тебя еще не распродан. Что так поздно явились? – Да вот, поначалу пытались расторговаться у себя. Неудачно – уж больно много конкурентов. Потом вот кто-то надоумил – а езжайте вы в Румелию, у ж там точно на ваш товар будет спрос. Так ведь и верно! – Лешка зябко хлопнул в ладоши. – Еще только вторую неделю здесь – а уже сколько продали! Нам еще бы месяц… – Через месяц вы точно никуда не уедете – не перейдете перевалом. Зима, одно слово, – смотритель столь же зябко поежился и Лешка уже хотел было предложить ему вина, но побоялся – кто знает, вдруг Пурим-бей – мусульманин, а у них пить вино – большой грех. – Ох, и погодка, – нахмурил брови смотритель. – То дожди, то туманы… Промозгло. Так и заболеть недолго… без хорошего лекарства-то! – Так может, зайдем в повозку? – Алексей сразу же понял намек. – Там и полечимся – а то и я что-то не очень хорошо себя чувствую. Озадаченно почесав затылок, Пурим-бей осмотрелся – редковато сегодня было на площади, прямо сказать – почти пусто. Большинство торговцев уже уехали, а кто еще оставался – сиротливо жались по углам, распродавая остатки товара. Местных же сегодня и вообще почти не было, что и сказать – начало недели, не базарный день. – Прошу, уважаемый господин Пурим-бей, – галантно поклоняясь, Лешка сделал приглашающий жест и, повернувшись, громко позвал напарника: – Последи за товаром. Аргип! Сам же, радушно улыбаясь, сопроводил смотрителя к задней части повозки, где оба и уселись, свесив ноги. Лешка с улыбкой достал кувшин и кружки: – Не откажите, господин Пурим! Верно, это хорошее лекарство. Пурим-бей хмыкнул: – А ну, дай попробовать! Видал Лешка, как люди пьют… Трактористы в «совхозе» уж такие алкоголики были, не говоря уже о слесарях! Но этот… Намахнув кружку одним глотком, Пурим-бей довольно прищурился и тут же махнул рукой – мол, наливай. Что Лешка и сделал… Пока кувшин сосем не опустел. – Вот я и говорю – неплохое лекарство, – молодой человек вытащил из дорожного сундука следующий кувшин. – Да, – наконец, отозвался смотритель. – Неплохое. – Так что вы посоветуете насчет перевалов? Может, нам лучше в обход, северными пройти? Уж, конечно, не будь волов и повозки – так лучше бы доплыть вниз по реке до самого моря на каком-нибудь судне… – А вот этого я вам не советую! – перебил Лешку Пурим-бей. – Ни того, ни другого. В первом случае – если пойдете на север – вам просто отрубит головы пограничная стража, ну а на реке вы станете легкой добычей разбойников. Тем более, повозку и волов не так-то легко продать – вряд ли кто зимой даст за них настоящую цену. – Что же нам делать? – Алексей посмурнел лицом. – Оставаться здесь! – громко захохотал смотритель. – Здесь?! – Ничего не попишешь, уж, видно, придется вам это сделать. – Но… товар-то мы распродадим, наверное, уже к середине зимы, – несмело возразил Лешка. – И что дальше? Тратить вырученные деньги на жизнь? Зачем тогда ехали? – Вот что, торговец, – хитро прищурил левый глаз Пурим-бей. – Я вижу, ты неплохой парень, и хочу тебе помочь… Но! Один совет я тебе уже дал, и, клянусь, тем спас и твой жизнь, и жизнь твоего компаньона. – Понял, господин смотритель… Еще один цехин упал в небрежно подставленную ладонь. Так никаких денег не напасешься! Однако, сейчас нужно было платить, просто необходимо было – смотритель ведь не только взимал рыночные подати, но и присматривал за торговцами – что за люди, откуда, да как относятся к его ослепительнейшему величеству султану Мураду? Возможно, и доносы писал в некий турецкий аналог сыскного секрета – ведь Болгария (Румелия) уже давно принадлежала туркам. Ну, конечно же, писал… не доносы – справки. В крайнем случае, докладывал лично какому-нибудь заместителю наместника провинции. И всех подозрительных брал себе на заметку! А Лешка с Аргипом – подозрительные? Еще как! Поэтому – никаких самостоятельных действий, пусть все, что делают лже-торговцы кажется естественным, и – беде получиться – подсказанным надежнейшеми людьми. А кто тут, в городе, самый надежнейший и проверенный товарищ? Конечно же, господин Пурим Казыл! Ну, если и не самый надежнейший, то, по крайней мере – один из таковых. И вот теперь, вот теперь вот, Пурим-бей должен был дать совет… такой совет, который давно уже ждал от него Лешка. Ну! Ну же! – Так что вы хотели сказать, уважаемый господин Пурим? Поставив кружку на дорожный сундук, смотритель довольно рыгнул: – Оставайтесь здесь до весны. За это время продадите свой товар, и – чтобы не сидеть без дела – займитесь каким-нибудь ремеслом. Разрешение, уж таки и быть, я вам выпишу… Хоть прямо завтра. Кроме торговли, умеете хоть что-нибудь? – Кажется, мой напарник может плести корзины, – наливая вино, нерешительно промолвил Лешка. – О! – Пурим-бей поднял верх указательный палец. – Корзины! Уже кое-что. А с постоялого двора съезжайте, лучше снимите у кого-нибудь угол – гораздо дешевле выйдет. – О, любезнейший Пурим-бей! – Алексей молитвенно сложил руки. – Не знаю, как и благодарит вас за ваши полезнейшие советы! – Как-как… – Пурим-бей снова прищурился. – Не знает он, как же! Еще цехин… – Ну, как? – едва дождавшись, когда смотритель ушел, азартно поинтересовался Аргип. – Посоветовал? Лешка устало ухмыльнулся: – Конечно. Только сколько вина, паразит, вылакал! Готовься, с завтрашнего дня будем по очереди ходить по окрестным горам – резать на корзины лозу.«Король и Шут»:«Камнем по голове».
Как и советовал Пурим-бей, парни сняли небольшую комнатку в беленом домике на самой окраине, принадлежавшем какой-то дальней родственнице смотрителя – полной, немолодой уже, женщине с обветренным злым лицом. Звали ее Марта. Домик окружала глухая ограда, за которой находился несколько запущенный сад – там же, за отдельную плату, «торговцы» договорились оставлять на ночь повозку с волами. Вообще-то, если хорошенько подумать, старуха Марта драла с постояльцев безбожно (возможно, делясь с любезным родственничком). Ну, конечно, не так ломила цену, как на постоялом дворе, однако, модно было найти жилье и куда дешевле. Чего никак не нужно было ребятам – не за дешевизной они сейчас гнались, а за безопасностью. Уж ясно, Марта исполняла роль не только хозяйки, но и соглядатая – а явный соглядатай всегда предпочтительнее тайного. К тому же, в дом, на правах родственника хозяйки, частенько наведывался и смотритель, от которого много чего можно было узнать. Правда, винища, собака, пил столько, что было просто удивительно, как он еще не лопнул?! Беседы иногда затягивались и за полночь – Пурим-бей хмелел, и парни дотошно расспрашивали его о румелийских городах – Тырнове, Никополе, Варне. Дескать, как там насчет торговли? Есть ли условия? Много ли населения, да постоялых дворов? Можно ли договориться со стражниками об охране? А во сколько закрывают ворота? Выставляют ли на улицы рогатки по ночам? Где именно проходят дороги? А есть ли более короткие пути? И где можно напиться, напоить волов? А перевалы? Трудно ли их пройти? Уходило и вино, и цехины. Однако, пополнялись и ценные сведения. Впрочем, уже не только через Пурима, хватало и других информаторов. Вот, скажем, хоть та же Глафира-молочница. Крестьянка, она вместе с семьей когда-то жила в одной деревне недалеко от Константинополя, однако высокие – высочайшие! – налоги и наглый чиновничий произвол вынудил все семейство искать счастья в иных краях. Они – а еще и другие крестьянские семьи – просто ушли к туркам. Да, была резня, и христианская кровь щедро окропляла землю под ударами тяжелых турецких сабель, но… Кроме кнута имелся и пряник. Налоги различались в разы, турки брали куда меньше! И, если был выбор, крестьяне – эскуссаты, зевгараты, воидаты – все чаще предпочитали уходить под власть турок. Было и еще одно… «Ени Чери» – «новое войско», знаменитые янычары, забранные у христианских родителей в качестве «налога кровью». Это была гвардия самого султана, и вряд ли бы так близко к правителю мог попасть иной турок! Турок, кстати – презрительная кличка – деревенщина, пастух – завоеватели предпочитали именовать себя – османлы – потомки султана Османа. А еще та ж Марта как-то с неприкрытой завистью рассказывала о своих соседях. Бедно те жили, что и говорить, и с детьми не повезло, один сын был – да и тот хромой да тощий. Все над ним издевались, шпыняли… А потом мальчика – звали его Силяй – забрали турки. Нет, в янычары он годился – калека – но зато бедолага отличался живым умом и памятью. Выучился – и грамоте, и управленческому делу… И кто он теперь? Нет, не презираемый всеми хромоножка Силяй… А помощник визиря – Селим-бей эфенди! И шапки перед ним все снимают за сто шагов, и гнут спины… Всяко было. Кстати, Пурим-бей все ж таки оказался христианином! Но – мечтающим принять ислам. Ислам… Не так-то легко, оказывается, было перейти в мусульманство – одного желания мало, требовалось еще и особое разрешение немаленького турецкого начальства. А невыгодно! Налоги-то на немусульман в несколько раз больше! Потому, турки ничего не имели против православных монастырей и священников. Платите! И молитесь, кому там вам хочется. Что же касается самого султана Мурада… Пурим-бей порассказал кое-чего… а ему об этом рассказывал какой-то важный заезжий турок. Оказывается, свет еще не видывал правителя, столь равнодушного к власти! Вот и сейчас повелитель турок удалился от государственных дел, сбросив их на визирей. История и философия, поэзия и мистика – вот любимейшие занятия султана Мурада! А власть? А управление империей? Да пропади он все пропадом, управляйте, как хотите, лишь меня не отвлекайте от важного дела – перевода с рабского на турецкий важных богословских текстов. Такой вот был повелитель у турок. Нетипичный, прямо сказать. Может, потому еще и стоял Константинополь? Да, султан Мурад были историк, богослов и философ, не видевший во власти особого проку. Но подрастал его наследник, двенадцатилетний Мехмед – юноша необузданный и властолюбивый.
Один из ноябрьских дней вдруг оказался солнечным и теплым – да все неделя такая стояла, на радость уставшим от туманов жителям. Ярко сияло солнце, в бездонно-голубом небе медленно плыли редкие белые облака, и по прикидкам Лешки, воздух прогрелся, наверное, градусов до пятнадцати, а то и больше – чем не весна? Вокруг тропинки там и сям виднелись вечнозеленые кустарники, а посреди прошлогодней пожухлой травы, весело проклюнулась свежая изумрудная травка. Пели птицы, в ложбине журчал ручей. Сняв со спины взятого напрокат у хозяйки ослика вязанку только что нарезанных прутьев, молодой человек отвел животное вниз, к ручью. Напоил, напился сам… и вдруг услыхал голоса! Обернулся… Сипахи! Всадник пограничной стражи! – Кто такой? – по-турецки поинтересовался высокий длинноусый мужчина в ярко начищенном панцире и открытом шлеме. И тут же повторил вопрос по-болгарски. – Я живу здесь недалеко, в Златице, – поклонившись, на турецком языке отозвался Алексей. – Плету корзины. Вот, разрешение на сбор прутьев и лозы. Пожалуйста, уважаемый господин. Длинноусый кивнул молодому воину, нетерпеливо гарцующему на белом коне. Молодой, подскочив к Лешке, нагнулся, выхватив из руки грамоту, и почтительно подал ее старшему. – Так-так… – усмехнулся усач. – Значит, сам Пурим-бей выдал ее тебе? – О да, это так, – снова поклонился молодой человек. – Он мой покровитель, славный Пурим-бей. – А он тебе сказал, что при сборе прутьев и лозы, нужно еще платить особый налог на стершиеся подковы коней пограничной стражи? – вкрадчиво осведомился усатый. – Конечно, сказал, – на голубом глазу тут же соврал Алексей. – Я уже и деньги заранее приготовил. Вот… Еще один цехин… Ну, не напасешься! – Молодец, – ухмыльнувшись, похвалил сипах. – Вижу, ты умный человек. Ну, передавай поклон Пурим-бею… – Обязательно передам. – И не ходи больше за прутьями в эти места, здесь полно башибузуков. Башибузуки… Лешка почмокал губами. Разбойники… Интересно, кого они тут грабят? И польстятся ли на старого осла и вязанку прутьев? Нет, вряд ли. Так и сказал: – Вряд ли я заинтересую башибузуков, господа! – Вот как раз ты и заинтересуешь, – расхохотался сипах. – Сильный молодой работник. Можно выгодно продать! Ну, прощай, друг Пурима… Взяв коней, сипахи унеслись, словно ветер. – Эй-эй! – закричал им во след Алексей. – А от кого передать поклон-то? Уехали. Не остановились. Не оглянулись даже. Ну и черт с ними. Алексей прикинул, что сегодня удалось сделать. Ну, кроме прутьев, естественно… Обследованы два перевала, измерены, нанесены на спрятанную в башмаки схему, нацарапанную гвоздем на куске специально выделанной кожи. Туда же пририсованы и три узеньких тропки и родники с ручьями. Отличная работа, нет, в самом деле – отличная. Довольный, Лешка взял осла под уздцы и, насвистывая, зашагал в долину.
Они выскочили из-за кустов внезапно, трое оборванцев с саблями наголо… Но куда страшнее них были двое других – с луками. Сзади и спереди – на узенькой, не разойтись, тропке. – Хороший у тебя осел, парень, – поигрывая клинком, ухмыльнулся в усы один из оборванцев. – Продай? – Да мне он и самому нужен, – Лешка лихорадочно соображал, что делать? Слева – горы, справа – пропасть, чуть впереди – кусты, из которых только что появились обор… Нет, не оборванцы – разбойники! Башибузуки – они и есть. – Тогда, извини, мы продадим вас обоих, – гулко захохотал лиходей. – Тебя и твоего осла. – посмеявшись, кивнул своим. – А ну, парни, вяжи эту деревенщину. Ничего не скажешь, скрутили лихо – и глазом моргнуть не успел. Главное, не позарились на обувку – уж слишком грязны и разбиты казались Лешкины башмаки. В левом была спрятана схема. Пятеро… Слишком вас много, ребята… Ну, ничего. Кажется, вы кого-то считаете деревенщиной? Что ж, пока не будем разубеждать. – Иди! – один из башибузуков – совсем еще молодой, наверное, лет четырнадцати, парень – ударил кулаком Лешке в спину. – Давай, давай, шагай, не то подгоню саблей! «Торговец» оглянулся: – Да куда тут идти-то? Глаза-то разуй – ведь пропасть! Он нарочно старался говорить грубо – раз уж назвали деревенщиной, не следовало выходить из образа. Интересно, они местные или нет? Черт их знает… Вообще, в башибузуках кого только нет, как говориться, каждой твари по паре. Вот и эти… Этот паренек, сзади – светлоглазый и русоволосый – верно, болгарин или валах. Тот, что подходил первым – похоже, старший – смугл, усат, горбонос – кто угодно может быть. Болгарин, серб, турок, македонец, хорват… Или даже ромей – грек. Остальные по виду – точно такие же. Говорили они на какой-то жуткой смеси греческого с болгарским – так, что Лешке все было вполне понятно. Пройдя по узкой тропе, башибузуки свернули к казалось бы полностью сплошной скале, поросшей плющом и мелким колючим кустарником. – Входи, чего встал? – идущий позади лиходей грубо толкнул задержавшегося на тропе пленника. Пещера! В скале имелась пещера! Мало того – там уже горел костер, точнее сказать – тлел, шаял. Нагнувшись, кто-то из разбойников раздул пламя, подкинув в него хвороста из большой, лежащей у входа, кучи. За хворостом кто-то пошевелился… Еще разбойники? А не слишком ли много их становится? – Мне нужно на улицу, – послышался жалобный девичий голос. – Развяжите меня, ради Бога. – Не хнычь! – ухмыльнулся горбоносый – похоже, он и был здесь главным. – Ну, мне надо, миленькие вы мои, – девчонка заплакала. Небольшого роста – насколько мог судить Лешка – она казалась какой-то замухрышкой – смуглая, даже, скорей, грязная, с нечесаными, торчащими паклей, волосами, одетая в какое-то невообразимое рубище… Не девушка, а запечная замарашка! И на черта она этим башибузукам? Ну, разве что – продать. Так и то не дадут цены. Была бы, конечно, красавица – другое дело… – Выведи ее, Юшка! – главарь, наконец, соизволил сжалиться над несчастной. – Ну, вот… – сплюнув, недовольно заканючил русоголовый юнец. – Всегда так – самая грязная работа – Юшке! Однако, приказа не ослушался, поворчал, но повел пленницу вон из пещеры. – Ты с ней там полюбись, как свои дела справит! – со смехом бросил кто-то им вслед. – Люби такую сам! – обернувшись, Юшка по-волчьи сверкнул глазами. – А по мне, так лучше ослицу любить, чем такую грязную уродину! Ну, чего встала, дурища? Иди, пока не передумал! Разбойный юнец подкрепил свои слова крепкой затрещиной, от чего несчастная громко зарыдала. Бедное, никому не нужное существо… Нет, кому-то – все-таки нужное, хоть тем же башибузукам – ведь за сколько-то они ее продадут! К примеру, в служанки или привратницы, да мало ли… Интересно, кто она такая? Какая-нибудь крестьянская дочь? Илипаломница? Ну, в общем-то, ясно, что простолюдинка. Лешка все же попытался повнимательнее рассмотреть пленницу, когда ту привели обратно. Грязна, грязна… И лицо, кажется, какое-то рябое. Не оспа ли, часом? Алексей инстинктивно отодвинулся подальше к стене, чем вызвал у разбойников смех. – Ага! – закричали они. – И этот брезгует! Молодой человек искательно улыбнулся: – Мне бы тоже это… на двор. – Вовремя спохватился, – желчно усмехнулся главарь. – В темноте б мы тебя ни почем не повели. Нет, с Лешкой отправился не юнец – двое лучников! – Вон, видишь, ущелье? – усмехнулся один из них. – Там и делай свои дела. И не вздумай бежать – стрела догонит! Да уж, стрела догонит, точно. Некуда было бежать – что слева, что справа – горны. И узенькая тропа, и ущелье… И так-то идти – того и гляди, сорвешься, а уж бежать… Нет, невозможно. Решительно невозможно, особенно – в темноте или в туман. Нужно что-то другое придумать, какой-нибудь иной путь, или… Или вовсе ничего сейчас не думать – а размышлять уже после продажи в рабство. От хозяина-то уж всяко легче бежать будет! Вернувшись в пещеру, Лешка задумчиво уставился в костер и незаметно уснул. И ничего не снилось ему, одна черная зияющая пустота! Молодой человек проснулся от того, что сильно затекли связанные за спиной руки, да и жестковато было, честно говоря, спать почти на голой скале, лишь слегка прикрытой старой соломой. Приоткрыв глаза, Лешка осмотрелся: все так же горел костер, только вот пещера оказалась пуста… Хотя, нет, вот, с улицы вошел Юшка. Один… Интересно, где же остальные? Оставили присматривать за пленникам юнца, а сами ушли за новой добычей? Наверное, приволокут каких-нибудь незадачливых пастухов – а что, запросто! Если так… Если парень один… Может быть – это шанс?! Лениво потянувшись, Юшка почесал живот и, вытащив из ножен саблю, принялся откровенно любоваться ею. Странная это была сабля… Не сабля – а огромный узкий нож – ятаган! Оружие острейшее, не прощающее малейших ошибок. Для профессионалов, не для разбойников. Узкое, вогнутое вовнутрь – на манер пологого серпа – лезвие плавно переходило в украшенную золотом и слоновой костью рукоять… Да, изящная вещь, ничего не скажешь! Умеет ли этот пацан ею владеть? Ой, вряд ли… Налюбовавшись на ятаган, малолетний разбойник сунул его в ножны и, почесав живот, вышел, хмуро взглянув на пленников. Нечего и говорить, что Алексей тут же притворился спящим. – Эй, парень, – пошевелившаяся девчонка ткнула его локтем в бок. – Ты – ромей? Да не притворяйся, я же вижу, что ты вовсе не спишь. – Ромей, – отозвался Лешка. – А ты? – Все вопросы – потом, сейчас, пойми, не до этого! Ух ты, каким тоном говорила простолюдинка! Прям герцогиня! Графиня де Монсоро. – Башибузуки ушли на промысел, вернуться к утру, – шепотом продолжала пленница. – До этого времени нам нужно бежать. – Интересно, к чему такая спешка? – Им нас не продать, – грустно покачала головой замарашка. – Я слышала, как они разговаривали с тем, кто пришел из деревни… у них там свои люди. С севера разбойникам угрожают валахи – люди князя Влада Дракула, с юга – сипахи турецкого наместника Румелии. – Какое трогательное единство! – не удержавшись, съязвил Алексей. – Мусульмане и христиан – против башибузуков. Надо же! – Просто никому не нужны беспризорные шайки. А у главаря этой не хватает ума прибиться хоть к кому-нибудь. Слишком уж жаден – не хочет делиться. На том и сгорит… Но прежде убьет нас – по принципу: ни себе ни людям. Скажу тебе сразу – мы будем умирать долго. Я видела, как они добивали раненых… Брр! – девушка поежилась, словно на морозе. – До сих пор мурашки по коже. – Хорошо, согласен, – тихо отозвался Лешка. – Но… – Слушай меня, – быстро зашептала пленница. – Я сейчас начну хныкать, подзову Юшку, ударю… А ты уж будь начеку! Вдвоем мы с ним справимся, даже и со связанными руками… – Да, но у него ятаган! – И что? Мы все равно должны попытаться – уж поверь, ничего хорошего ждать не приходится. Тсс! Идет! Вернулся Юшка, вкусно чмокая какими-то поздними плодами, как видно, сорванными где-то неподалеку. Уселся к костру, подбросил хворост… Вспыхнув рванулось вверх – и внутрь пещеры – пламя. Странно, почему внутрь? Там что, имеется тяга? – Господи-и-ин… – громко захныкала замарашка. – Мне опять надо на улицу, опять… – Сиди, тварь! – молодой башибузук гневно сверкнул глазами. – Сиди, не то зарублю! Разве не знаешь, что ночью мы никого не выводим? – ой. Господин, очень хочется! – Делай прямо здесь! – Но, господи-и-ин… – Ах ты, змея! Немного и надо было, чтоб вывести из себя этого чванливого юного лиходея. Выдернув из кучи хвороста увесистую кривую палку, он подскочил к девчонке. Ударил… И попал в пол! А извернувшаяся девка изо всех сил треснула его связанными ногами в брюхо! Застонав, малец повалился наземь, но тут же вскочил и выдернув из-за пояса ятаган, жутко скривился: – Ну, гадина… Лешка тут же подставил ему подножку и, быстро продев скрюченные ноги через связанные руки, ухватился за брошенную палку… опираясь на которую и поднялся на ноги. Развязаться и не пытался – уж больно умело были завязаны узлы – только разрезать. Тем не менее, палку-то удалось ухватить – какое-никакое оружие… И вот этой палочкой, да изо всех сил – по хребтине! – Ай!!! – Юшка завыл от боли и повернулся к новому врагу, надо сказать, выглядевшему куда более представительным, нежели запечная замарашка. – Умри, подлая тварь! Картинно сверкнул в руках ятаган… Лешка качнулся в сторону… совсем немного, чуть-чуть… Но нужно было изменить направление удара, не бить же плашмя! А ятаган – не сабля, нет, не сабля… – Ай-ай!!! Ну, естественно – одно неловкое движение, и парень порезал собственные пальцы. Закричал, выпустив из руки клинок… А вот теперь нельзя было терять времени! Оттолкнувшись связанными ногами, Алексей прямо-таки повалился на башибузука, ударив его локтем в подбородок. Хрюкнув, юнец отлетел в сторону… И Лешка быстро оказался рядом – намереваясь свернуть разбойнику шею. – У-у-у! – завыл, заверещал тот, силясь вырваться. Как видно, он очень хотел жить, этот юный разбойник, да и кто не хочет? Вертелся, кусался – яростно, словно дикий зверь. И все же не устоял… Нет, не от Лешкиного удара – свернуть башибузуку шею молодой человек так и не успел. Просто, в какой-то момент парень дернулся, захрипел, и на губах его выступила кровавая пена… В последний раз вытянувшись, Юшка затих навсегда – пленница умиротворила его навек одним тычком подобранного ятагана. И ловко так – прямо под третье ребро! – Как тебе удалось развязаться? – подивился Лешка. – Я не развязывалась, разрезалась, – с улыбкой пояснила девчонка. – Дай… Помогу. Вжик! И перерезанные веревки сами собой соскользнули с освобожденных рук. А затем – с ног. – Быстрее… – Постой… ты знаешь тропу? – Нет… А что? Молодой человек молча смотрел на пламя. Ну, да – его явно тянуло куда-то в глубину пещеры. – Идем, – кивнув туда же и Лешка. – Кажется, это единственный на путь. Взяв горящую головню, он быстро зашагал в темноту, пригибая голову, чтобы не удариться о свисающие сверху камни. Потолок пещеры делался все ниже, ниже, ниже… Неужели… Нет! Вот явно повеяло свежестью! Алексей обернулся: – Тут придется ползти… Но, думаю, что немного. – Постой… Кажется, здесь есть обход. Вон там, слева… Они шли не так уж и долго, вряд ли больше часа, но казалось – прошли дни. Слава Богу, хотя бы пока не было слышно погони, и слава Богу, где-то впереди вдруг засверкали звезды. – Высоковато, черт, – Лешка подпрыгнул, подтянулся и, выбравшись, протянул руку своей спутнице. – Хватайся! Лезь… Ого! Ты не забыла ятаган! – Негоже пропадать доброму оружию, – усмехнулась девушка. Она говорила по-гречески с некоторым едва уловимым акцентом… – Кто ты? – отдышавшись, поинтересовался молодой человек. – Откуда? – Меня зовут Фекла, я сербка… – То-то я и смотрю, ты как-то странно говоришь… – …паломница. Иду поклониться в храм Святой Софии. Ты там был? – О, да. – Завидую тебе, парень! – Моя имя – Алексей, Алекс, Алексий… Не знаю, как будет лучше по-сербски… – Алексий… Алексей, нам нужно поднять наверх вот эти камни. – Куда – наверх? – Леша с удивлением осмотрелся. – Не лучше ли бежать… вон, хоть по той тропе? – Бежать – хуже, – негромко промолвила Фекла. – Башибузуки знают эти места гораздо лучше нас. Значит, нам надо сделать так, чтобы погони за нами не было. – И как так сделать? – Убить! – криво усмехнулась девушка. – Всех… Или – сколок у сможем. Что стоишь? Давай, таскай камни! Они сложили из камней целую пирамиду. Прямо на карнизе у узкого выхода из пещеры, не выхода даже – лаза. И дождались-таки погони, уже ближе к утру. Двоих забросали камнями, а одного Лешка заколол ятаганом. Остался один – главарь. Но он, как видно, все таки решил не испытывать судьбу. Багровый рассвет обливал кровью угрюмые вершины сиреневых гор. У ног беглецов лежали трупы разбойников, а впереди вилась уходящая в долину тропа, наполовину скрытая густым желтым туманом. – Куда теперь? – обернувшись, спросил Лешка. – На восход, – уверенно кивнула Фекла. – Спустимся вниз по тропе, а там поглядим.
Никого не встретив, они прошагали почти до полудня и остановились лишь когда впереди заголубела река. – Жарко как! – Фекла облизала пересохшие губы. – Слава Господу – уже почти дошли. Всю долину, поросшую вечнозеленым кустарником, заливало по-летнему жаркое солнце. Пахло сухой травой и – почему-то – гарью. – Местные рыбаки жгут костры… – негромко произнесла девушка. – А, может, и не местные… – А, может – и не рыбаки, – в тон ей добавил Лешка. – Ты прав – лучше обойти их подальше, ведь каждый незнакомец здесь – враг! Они взяли левее, углубляясь в заросли камышей. Зачавкала под ногами вода – болото, Фекла даже провалилась почти по пояс, и старшему тавуллярию стоило немалых трудов вытащить свою спутницу. Что и говорить – сам едва не увяз! Но вытащил, вытащил… Оба, усевшись наземь, посмотрели друг на друга и дружно расхохотались – больно уж комично выглядели. – Мы с тобой, как золотари, Фекла! – запрокинув голову, хохотал Лешка. – Ну, право слово. Девушка поднялась на ноги и осмотрелась: – Там, кажется, река. Пойдем, вымоемся? Не очень-то хочется пугать людей. Молодой человек пожал плечами: – Пойдем, только осторожно. Вдруг снова провалимся? – Так смотри под ноги. Кто бы говорил! Как ни странно, но до реки беглецы добрались вполне благополучно. С минуту стояли, осматриваясь… Нет, похоже, поблизости никого не было. Совсем никого. – Ты мойся, а я посторожу, потом поменяемся, – Лешка протянул руку. – Дай сюда ятаган. – Нет, – девчонка кивнула – по местным, болгарским, обычаям, кивок и означал – «нет». – Сначала – ты, я потом. – Как хочешь. Закатав штаны, Алексей зашел в реку, наклонился, потрогав рукою, воду, словно бы не доверяя полученным попервости ощущениям. В принципе, не так уж и холодно… Молодой человек обернулся – Фекла отошла от берега шагов на двадцать и добросовестно несла службу, внимательно осматривая берег. А, и черт с ней! Выбравшись на узенькую – с полметра – полоску песчаного пляжа, Лешка решительно скинул с себя одежду и, зайдя в реку по пояс, присел. Плавал он плохо, поэтому и не рисковал выплывать на быстрину, плескался у берега и не столько купался, сколько старательно смывал с себя грязь и пот. Сначала вода казалась холодной, но потом ничего, привык и даже начал испытывать удовольствие. Еще бы! Прозрачные воды реки, золотой песочек, поющие птички в кустах росшего неподалеку терновника, яркое теплое солнышко, а над головой – бездонное голубое небо! Чем не курорт? Вымывшись, Лешка выстирал одежду, которую еще сразу по приезду сменил на местный манер – черные штаны, длинную полотняную рубаху с вышивкой и баранью безрукавку шерстью наружу. Была и шапка и пояс – но шапку беглец давно потерял, а пояс забрали башибузуки. – Фекла, ты пока не смотри! – Лешка, наконец, выбрался на берег. Девчонка ничего не ответила, но не поворачивалась, делая вид, будто внимательно вглядывается вдаль. – Все, можно, – молодой человек зашел в камыши, развешивая на них одежду. Не говоря ни слова, Фекла воткнула в песок ятаган и, быстро скинув свою хламиду, с разбега бросилась в воду. Лешка честно не смотрел, даже и неохота было смотреть на такую замарашку. Занялся делом – нарубив ятаганом камыша, устроил нечто вроде лежбища, и с удовольствием вытянулся на нем, подставив солнцу спину. Даже, кажется, задремал, пригревшись… – Неплохо устроился, – отрывисто бросила Фекла и расхохоталась. – Нет, в самом деле, неплохо. Лешка повернул голову и обмер: Куда делась прежняя замухрышка? Сейчас перед ним стояла настоящая русалка – стройная, зеленоглазая, с тонким станом и небольшой, но такой аппетитной грудью! А глаза… Глаза у нее, оказывается, зеленые. Тонкие брови, чистое, приятное лицо… Приятное? Красивое – вот как следует говорить! Черные волосы локонами ниспадали на плечи, золотисто-смуглая кожа, казалось, отливала солнцем. – Вижу, как ты сторожишь, – уперев руки в бока, ничуть не стесняясь, хмыкнула девушка. – Ну, что разлегся? Подвинься! Она тут же улеглась рядом, тесно прижимаясь к Алексею горячим бедром. Рука молодого человека скользнула по девичьей спине – ах, какая пикантная родинка располагалась под левой лопаткой! – прокралась чуть ниже… Повернувшись, Фекла улыбнулась и, притянув Лешку за шею, крепко поцеловала в губы. Их тела сплелись, небольшая грудь девушки быстро налилась томным любовным соком, а стройные ноги оплели мужские бедра… И вскоре послышались стоны… – Почему ты была такой грязной? – после всего тихо спросил Лешка. Фекла фыркнула: – Глупый вопрос! Я – паломница, и вовсе не хочу, чтоб меня изнасиловал первый же подвернувшийся турок или башибузук. – А куда ты идешь? – Я же уже говорила, в Константинов град, ко Святой Софии… Но по пути зайду в Филиппополь, там рядом – два монастыря: Богородицы и Рыльский. – Монастыри? Но они, кажется, мужские. – Почему? Там есть и женский. – Хм, интересно… – Лешка ухмыльнулся. – Говоришь, что паломница – а грешишь! – О, монах какой выискался! – рассмеялась девушка. – Доберусь до обители, покаюсь еще и в этом грехе. – И то верно. А ты красивая! – Да что ты говоришь? – Нет, правда… Какая у тебя шелковистая кожа… Ай, какая спинка… И родинка… И грудь… А животик какой упругий… А это что? Пупок? А здесь, ниже… – Что ты делаешь, а? – закатив глаза, простонала Фекла. – Ну, что? – Но ты же говоришь – все равно замаливать… одним грехом больше – какая разница? Прошептав, Лешка с жаром впился в девичьи губы…
Естественно, дальше они отправились вместе – Фекла изъявила желание отдохнуть несколько дней в Златице, а уж потом отправляться в путь. Алексей, уж конечно, был рад такому решению, и не только из-за секса. В конце-концов, ведь именно эта девушка подвигла его на увенчавшийся успехом побег и, если б не она, кто его знает, как бы еще все обернулось? Теплый ветер и горячее солнце окончательно высушили одежду, и беглецы сразу почувствовали себя куда как увереннее и комфортней. Места пошли людные – луга, сжатые и усаженные озимыми поля, поскотины, кое-где на склонах холмов виднелись и села с деревянными двухэтажными избами… нет, все-таки – домами. Узенькая, ведущая от болота, тропинка вывела путников на широкую укатанную дорогу, целый тракт, и довольно таки людный – был субботний день и на дороге все чаще встречались возы – кто-то возвращался с рынка, а кто-то наоборот, еще только туда ехал. Улучив момент, Фекла оторвала кусок подола, повязав вместо платка. – А как же грязью лицо вывозить? – тут же засмеялся Лешка. – Вдруг – башибузуки? – Да ну, – девушка отмахнулась. – Тут места людные. Алексей хмыкнул и, немного помолчав, спросил, правда ли, что девушка собирается идти к монастырям одна? – Теперь даже и не знаю, – со вздохом отозвалась Фекла. – Эти башибузуки… Брр! Теперь одной страшновато как-то… Тем более, надо идти через горы. – Да-да, – покивал Лешка (что по-болгарски означало бы «нет-нет») – Вот и я о том. К тому же, представь, вдруг да пойдут дожди, поплывут туманы? Что тогда? Доберешься ли? Я полагаю, тебе следует немного пожить в Златице… Вдруг да кто соберется на юг? Тебе б по пути… Ну, в крайнем случае, весны подождешь… Ведь ты же не сильно торопишься? – Несильно. А ты женат? Лешка чуть не споткнулся. Покачал головой: – Нет. Да я и вообще не местный. Мы с приятелем торгуем тканями, да вот, в этот год припозднились, не распродали вовремя свой товар. Теперь вот ждем весны, ну, заодно плетем корзины… Я же за прутьями в горы ходил. Черт! Башибузуки забрали осла! А осел-то, между прочим – хозяйки. Придется за него платить… Уж придется. Или – вернуться? – лукаво ухмыльнулся Алексей. Фекла обдала его пронзительным взглядом: – Вернуться? Шутишь! – Шучу! Но там такие мягкие камыши… – Бесстыдник… – девушка покраснела, но тут же прыснула. – Надеюсь, хоть какая-то церковь в этой Златице есть? – Есть, и не одна даже, – поспешно успокоил Лешка. – Найдешь, где грехи замолить. – О себе б лучше подумал. Так и шли, весело, не чуя под собой усталости. А чего не идти-то? Небо голубое, солнышко светит, птички повсюду поют, тепло – но нежарко, сухо. Красота – одно слово. Можно было и поговорить, чего молча тащиться? – Так ты, значит, с севера, – задумчиво произнес молодой человек. – Видала крестоносцев? – Н-нет, – поспешно отозвалась девушка. – Но я слышала, у них огромное войско. Они уже в Валахии и, думаю, очень скоро будут здесь. – А король Владислав? Ты его никогда не видала? – Нет… Говорят, он славный юноша. Ему ведь всего двадцать лет, или чуть-чуть побольше. Правит поляками, хорватами, мадьярами… – А трансильванцы? Они не с ними? – Не знаю, – Фекла пожала плечами. – Слышала только, что валашский воевода Влад по кличке Дракон вынужден был отправить в заложники туркам своего сына и супругу. Они в Эдирне, в крепости. Вряд ли воевода Дракул поддержит крестоносцев. – Дракул – вряд ли, – согласился Алексей. – А Янош Хунъяди? Он же не с Дракулом, он сам по себе. – Хунъяди, может, и примкнет к походу. У него большое войско, да и сам он, говорят, великий воин. Лешка улыбнулся. Как замечательно было беседовать с Феклой. Все-то она знала, обо всем имела свое мнение, просто второй вариант Марики – правда, с уклоном не в философию и литературу, а, так скажем, в практическую жизнь. Вот вам и замарашка! Молодой человек даже передернул плечами – как ни встретишь в последнее время девушку, так та обязательно окажется такой умной, аж страшно! – Ты сказала, крестоносцы скоро будут в Румелии? – Да. Если разобьют турок. Те ведь вовсе не собираются их сюда пускать! Лешка рассеянно покивал: – Ну, ясно… Что-то такое… какая-то смутная, не до конца еще оформившаяся идея вдруг промелькнула в его голове, что-то связанное с пещерой незадачливых башибузуков… – Значит, ты – торговец, – прервала его мысли Фекла. – Торгуешь тканями и при этом плетешь корзины? Хм… – Что-то не так? – Просто я хотела спросить – вы со своим компаньоном снимаете дом? – Нет, только комнату. Но ты можешь в ней переночевать пару дней, пока не подыщешь жилье… Девушка хмыкнула. – Пожалуйста, не подумай ничего такого. Мы с другом уйдем спать в сарай – сейчас пока тепло, не замерзнем. – Да я ничего такого и не думаю… Нет, все-таки, думаю! – Фекла лукаво улыбнулась. – Нам ведь с тобой было здорово? – Конечно! – Ох, Господи… Грехи наши тяжкие! Оба одновременно перекрестились и, взглянув друг на друга, покатились со смеху – уж больно уморительно серьезно в этот момент выглядели. А солнце светило все ярче, весело пели птицы, а небо было такими прозрачным, что казалось, снова вернулось лето.
Они пришли домой к вечеру, Марта поворчала, узнав про осла, но, получи два цехина, тут же заткнулась и пошла жарить яичницу с луком. – Это Фекла, – Алексей представил напарнику девушку. – Пару дней переночует у нас, а мы с тобой поспим пока на дворе, в сарае… Ничего? – Ничего, – улыбнулся Аргип. – Ночи сейчас теплые. Кстати, можно и в нашей повозке заночевать. – Можно и там, – согласился Лешка. Поужинав, они оставили гостью в комнате, а сами вышли во двор, с разрешения хозяйки прихватив в сарае сено. Решили спать в повозке – все ж таки, свои, родные, стены, сколько ночей в ней проведено, пока ехали. Да и за товаром заодно присмотреть – хозяйский пес Акрам – добродушный кобелек неопределенной серо-буро-коричневой масти – особого доверия не внушал. Уже лежа в фургоне, Алексей рассказал напарнику все, и в подробностях, исключая, разве что, любовную интрижку в камышах у реки. – Значит, говоришь, пещера? – шепотом переспросил Аргип. – Повезло вам, что там имелся проход. А эта Фекла – странная девчонка. – Почему странная? – Ну, не знаю… – юноша замялся. – Не знаю, как и сказать… Паломница… А как ловко действует ятаганом! Ну, ты же сам говорил? Где и научилась только? – Да мало ли где… Ее родные места – неспокойные. А ятаган-то теперь у меня. Я обещал Фекле его продать – девке понадобятся деньги – снять на зиму жилье. – А что, она не у нас будет жить? – Нет, конечно… Знаешь, она сказала, что тоже умеет плести корзины. Может, взять ее к нам. Не жить – работать. – Можно, – согласился Аргип. – Работящие руки никогда не лишние. А пойдет она к нам? Алексей усмехнулся: – Пойдет. Куда ей еще идти? К тому же, надо же до весны что-то делать? – Но, нам-то не до весны! – Нам-то нет, но ей… Впрочем, посмотрим. – Надо сказать о ней Пуриму… – уже засыпая, напомнил Аргип. – Что б разрешил… Лешка сладко потянулся: – Скажу завтра же. Ох, чувствую, снова придется дать ему денег… Одни расходы! – Надо бы нам быть поосторожнее с этим Пуримом, – неожиданно сказал юноша. – Сегодня на рынке поболтали с соседями… Ну, знаешь, дядька Олес, гончар, Митко– зеленщик, да еще этот твой приятель, с которым ты иногда вино пьешь и в гости ходишь. – А, Бранко Решков, торговец солью… Ну, так что они? – Говорят, что смотритель рынка Пурим Казыл – очень умный, хитрый и коварный человек, искусно притворяющийся простецом и пропойцей. Лешка расхохотался: – А ты чего же ждал, Аргиша? Что турки доверят важную должность пьянице и дураку? Не-ет, правы торговцы, Пурим – себе на уме человек, об том мне и Бранко сколько раз уже предупреждал. Ну, ладно, хватит на сегодня – спим. А то я ведь устал, знаешь. – Спим, – кивнул юноша и тут же захрапел. Впрочем, как и Лешка. Утро выдалось такое же теплое, солнечное, как и весь прошлый лень, видать, и впрямь в Румелию пришла волна теплого воздуха, напоминая о минувшем лете. Вот только надолго ли? Ятаган не продали – подарили Пуриму, и тот, немного поговорив с Феклой, разрешил ей остаться в городе до весны. Даже порекомендовал жилье – все туже тетушку Марту, которая и сдала девчонке угол в горнице, сразу за очагом. Угол парни отгородили циновками, застелили широкую лавку мягким, набитым соломой, матрасом из мешковины, ничего получилось, даже уютно. Паломница откровенно радовалась, да все приговаривала: – Ну, вот и хорошо, ну, вот и славно, ну, вот и слава Господу! А потом на целый день ушла в церковь и вернулась только к вечеру, когда парни приехали с рынка. Повечеряли – странно, но хозяйка Марта нынче расстаралась – испекла баницу – слоеный пирог. Может, в честь какого-нибудь местного праздника? – Завтра я поставлю вымачивать прутья, – улыбнулась за столом девушка. – Пора начинать плести. – Да, – по-болгарски покачал головой Алексей. – Пора бы.
Раненько утром Фекла вновь пошла в церковь, попеняв парням за безбожие – дескать, вот, даже заутреню не отстоять, до чего разленились. – Да мы ходим, ходим, – истово перекрестившись, заверил ее Аргип. – Только не в тот большой собор, куда ты, а в маленькую такую церквушку, деревянную… – Фрола и Лавра, – поддакнул Лешка. – Там и стоим службу… Не всегда, конечно. Выйдя во двор, парни запрягли в повозку волов, поехали. – Ну и набожная эта Фекла, – Аргип покачал головой. – Прямо самому стыдно. – Так ведь иная бы в паломничество и не пошла, – улыбнулся Алексей. – Представить только – одна, в горах, в лесах, повсюду лихие люди… Да еще вот-вот начнется война – крестоносное войско уже вышло к перевалам. – Это она тебе сказала? – Она. Аргип обрадовано потер руки: – Стало быть, и нам тут недолго сидеть осталось! Ничего больше не сказав, Лешка легонько потянул вожжи, направляя волов в проулок… А когда вернулись – Фекла уже сплела пару больших корзин, да каких красивых! Назавтра же они были проданы, и появились другие, и Лешка с Аргипом под вечер отправились за прутьями… Нет, в самом деле – за прутьями, ведь интересующих крестоносное воинство сведений было уже накоплено достаточно – осталось только их передать, уйти. Да это легко было сделать, правда вот, Лешка пока не очень торопился – ходили упорные слухи, что крестоносцы остановились в Сербии, в окрестностях города Ниш, куда, по словам все того же Пурима, не так давно выступило и турецкое войско. Сложно было бы пробраться через турецкие посты, лучше бы выждать, когда произойдет битва, а уж потом… потом действовать в зависимости, от сложившейся ситуации, ведь собранные парнями сведения – кстати, весьма ценные – понадобятся воинам короля Владислава лишь только тогда, когда они придут в Болгарию. А, может статься – и не придут… Нет, все равно придут, если и не сейчас, так позже. Потерпят – не дай Бог! – поражение, так наберут через год другое войско. Вся Европа под боком! Крестовый поход – святое дело, молодец папа Евгений! Так, что нужно был ждать битвы. А по городу уже ходили самые разные слухи. Говорили, что известный ученый и мистик султан Мурад так и не соглашается взять обратно в свои руки бразды правления государством и войском, полностью погруженный в научно-литературные изыскания. Что он полностью доверился воеводам – даже, скорей, не доверился, а просто ему было глубоко наплевать на мирские дела. Что там с войском, как ведет себя наследник, двенадцатилетний Мехмед? Учится, говорят, из-под палки – в буквальном смысле слова из-под палки – а как же еще могут учиться двенадцатилетние подростки? Но учится хорошо, и достиг уже больших успехов в истории, языках, юриспруденции. Наследник необуздан, гневлив, в отличие от отца, очень любит военное дело, однако, гвардия – янычары – его презирают, обзывают юнцом… А полководцы погрязли в роскоши и мздоимстве! Так на чьей же стороне будет победа? Скорее всего – на стороне крестоносцев.
В ожидании благой вести о славной победе крестоносного воинства, Алексей и Аргип не сидели, сложа руки – все же использовали любой благоприятный момент, чтобы дополнить уже имеющиеся сведения и раздобыть новые – к примеру, вычислить проходимость загородных дорог для тяжелой артиллерии. Для того теперь ездили собирать прутья к месту ремонта небольшого мостика через ручей, смотрели, разговаривали с ремонтниками, так, вроде бы ни о чем… – Хорошая погодка, парни! – Да уж, слава Господу. – Небось, утомились уже? Угостить вас свежей холодной водичкой? – Не откажемся. Благодарствуем, добрые люди. – Эко, сколько у вас песка… Да еще и камни! Песок-то зачем, что, одних камней мало? – Конечно, мало! Это вам ведь не корзинки плести – дорогу делать! В несколько слове все уложить нужно, да не как по пало, а в строго порядке… Зато такая дорога все, что угодно выдержит! – И пушки? – Ха! Пушки! – И даже в распутицу? – Да конечно!
Так вот и действовали. А Фекла все плела себе корзины. Но вот однажды… Но вот однажды, Лешка заметил, что в их повозке кто-то шарил, причем шарил добротно, некоторые тайники в днище даже были нарушены – и дощечки приставлены не очень-то аккуратно, хоть и, на первый взгляд, незаметно. Но, если внимательно присмотреться, то видно было – тут волокна на досках не соответствуют, там дощечка неровно пригнана, здесь еще что-то. Ох, недаром, недаром Алексей в этом вопросе требовал от напарника аккуратности. Слава Богу, хоть денежки не пропали! Конечно же, парни догадывались, кто именно страдает излишним любопытством. Наверняка, Марта – по заданию Пурим-бея. Ничего предосудительного – окромя денег – она, конечно же, не нашла, все секретные сведения тщательно записывались Лешкой на тонком пергаменте и аккуратно зашивались в овчинную жилеточку, по местному – кожух. Вот на это старший тавуллярий времени не жалел, ведь могло так статься, что придется бежать немедленно, бросив все, и уж, тем более – громоздкую повозку. На следующий вечер, после сего события, в комнату к ребятам, вежливо постучавшись, зашла Фекла: – Ой, как тут у вас душно! Парни, не найдется ли у вас, случайно, чернил и хотя бы плохонького кусочка самой дешевой бумаги? Хочу написать список – священнику, отцу Николаю, помолиться – за упокой, да за здравие. У меня ведь много есть кого поминать. – Чернила? Конечно есть, – беспечно отозвался Алексей. – Мы ведь торговцы – ведем тщательный учет, все записываем. Сейчас, схожу к повозке, принесу. – Я подожду. Лешка вышел, девчонку с Аргипом, а когда вернулся с чернилами, ему вдруг показалось, что напарник как-то уж сильно покраснел и время от времени бросал конфузливые взгляды на Феклу. А та смеялась. Рассказывала что-то смешное и смеялась. – Вот тебе чернила, бумага – садись за стол, пиши, коли грамотна. – Да грамотна… – девушка поудобнее примостилась за столом и тут же поинтересовалась, где это носит хозяйку дома? – К воротам пошла, – негромко пояснил Аргип. – Молочницу поджидает. – Кстати, – Фекла вдруг понизила голос. – Не далее, как вчера, я, совсем случайно, увидела, как она вылезала из вашей повозки. Что-то искала или хотела украсть, не знаю. У вас ничего не пропало? – Кажется, нет, – парни переглянулись. Ну, Марта… Хотя – ничего другого от нее и не следовало ожидать. Однако, мало того! Они уже подъехали к рынку и развернули фургон, когда вдруг развалился правый башмак Аргипа. Просто расползся, лопнул по шву! Бывает… – А ну-ка, дай! – вспомнив вчерашние слова Феклы, Лешка протянул руку. Взял башмак, присмотрелся и тихонько свистнул: – Нет, дратва и нитки не сгнили… Разрезаны! Аккуратно так… – Да ты что?! – не поверил напарник. Алексей пожал плечами: – Смотри сам. – Ну, бабка! – покачал головой Аргип. – Ну, змея… Что ж, уж видно, придется пойти к башмачнику. – А что к нему идти? Вон он, недалече, на той стороне рынка! – Нет, – быстро возразил юноша. – Я лучше пойду к тому, что у церкви Фрола и Лавра. Говорят, он куда как искуснее. – Ну, иди, – отмахнулся Лешка. – К вечеру только вернись, товар складывать. – Да я недолго! – убегая радостно, крикнул напарник. И чему, спрашивается, радуется? Хотя, с другой стороны, понятно – сидеть тут, на полупустой площади – дело не очень-то веселое, скорее, прямо сказать, скучное. Оно и Лешке-то скучно, тем более, совсем еще молодому шестнадцатилетнему парню. Аргип не обманул, обернулся быстро – однако, почему-то, босиком. – Башмачник сказал – завтра только сделает. Так схожу, заберу… – все так же радостно пояснил парень. И всю дорогу до самого дома был весел – смеялся, насвистывал, напевал песни. Лешка даже удивился: – С чего это ты веселишься-то? – Так, просто… – потупил очи Аргип. – Погода хорошая – солнышко! И впрямь, солнышко пригревало почти что по-летнему, даже сейчас, вечером. Однако, ночи стояли прохладные, с частыми дождями и туманами. Аргип и дома не отошел от радости – сиял, словно начищенная мелом аспра, даже улыбнулся хозяйке, Марте, а с Феклой – так прямо шутил, а один раз – рассказывая какую-то дурную басню – даже хлопнул девушку по плечу. Та, кстати, восприняла все нормально, ничуть не обидевшись. А потом, улучив момент, вышла вслед за Лешкой на двор по какой-то надобности. Догнала, придержала за локоть, шепнула: – Есть разговор… О нашей хозяйке! – Говори! – напрягся Лешка. Девушка отрицательно кивнула: – Не сейчас, завтра. Приходи ближе к обедне, Марта как раз в это время собралась куда-то… – Хорошо, приду. Кажется, от этой девчонки был толк! Не зря взяли ее жить рядом. Хорошая девушка – востроглазая, приметливая, умная… и красивая – от этого уж тоже никуда не деться. Алексей явился, как и обещал, ближе к обедне. Сославшись на то, что надобно кое-кого навестить, оставил на рынке Аргипаё а заодно и жилет – стояла жара и уж больно подозрительно было бы тащиться по всему городу в кожухе, учитывая, что Пурим-бей – человек приметливый и неглупый. Хозяйки, и вправду, не было. Значит, ушла… Лешка зашел в дом, останавливаясь перед занавесками, отделявшими угол Феклы: – Ты здесь? – Да, заходи… Молодой человек раздвинул занавеси… Девушка лежала на своем соломенном ложе, укрывшись тонким льняным покрывалом, так, что были видны голые плечи. – Пришел? Наконец-то. Выпьем вина? Фекла повернулась к лавке, на которой стоял небольшой глиняный кувшинчик и такие же глиняные кружки. Лешка поспешно отвел взгляд от мелькнувшей голов спины с такой соблазнительной родинкой под левой лопаткой. – На! – девушка протянула ему кружку… И покрывало упало, обнажив до пояса торс – крепкую небольшую грудь, пупок… Алексей непроизвольно вздрогнул. – Что дрожишь? – нетерпеливо улыбнулась Фекла. – Или ты меня голой не видел? Пей! И… тебе надо говорить, что делать потом? Выпив, она потянулась, легко и грациозно, как кошка, сбросила на пол покрывало, откинулась, протянула руки и властно позвала: – Иди! Леша поставил – чуть было не уронив – кружку на пол, чувствуя, как девичьи руки проворно срывают с него одежду. Все было выброшено за занавески, даже обувь… Зачем же туда-то? Ах! Горячий поцелуй, казалось, едва не сорвал с губ кожу. Теплые бархатные ладони погладили полечи и спину, увлекли за собою на ложе, ах, Лешка крепко обнял девушку и их разгоряченные тела слились в одно целое… – Ну? – переведя дух, поинтересовался Лешка. – Что ты мне хотела сказать? – О Марте… – Фекла нахмурилась. – Она следит за вами! И просила последить меня. – В чем она вас подозревает, случайно, не говорила? – Нет. Да она тут и ни причем, по-моему… Ей просто приказывает смотритель Пурим. – Ну, тот, похоже, подозревает всех – должность такая, – расхохотавшись, Алексей попытался подняться – не тут-то было, девчонка прямо-таки прилипла к его груди: – Ой, что это у тебя такое, под крестиком? – она осторожно потрогала амулет Плифоновского братства. – Смешной какой… Еще бы, не смешной – кудрявый Зевс! – Это такой талисман, – Лешка ответил почти чистую правду. – На счастье. – А… Девушка задумчиво провела пальцем по кудрям языческого божества… И снова поцелуй, и снова жаркое сплетение нагих тел… Какой приятный запах. – Чем от тебя так пахнет, Фекла? – Это мускус… и немного благовоний. …а после… – Мне кажется, кто-то ходил по дому… – вздрогнул Алексей. – Тебе так не показалось? – Нет. Да и кто может здесь ходить? Ведь Марта вернется только к вечеру? Ну, все… – девушка поднялась на ноги. – Пора собираться к обедне. – Спасибо за предупреждение, Фекла, – молодой человек улыбнулся, натягивая рубаху. – Ты – очень красивая. – Ты уже это говорил, – шутливо нахмурилась девушка. – Что без кожуха? – Так жарко же! – Странно… Обычно ты его не снимаешь. Ого! И она заметила… Хотя, а как же! Здесь же живет… Простившись с девчонкой до вечера, Алексей быстро зашагал к рынку. И – пока не свернул за угол – его не покидало ощущение того, что кто-то пристально смотрит из окна ему в спину. Едва пришел, Аргип тут же запросился к башмачнику. – Иди, иди, – махнул рукой Лешка. Ну, в самом-то деле, не ходить же парню босиком? Вдруг завтра холод? Да и не прилично – торговцу-то. Немного посидев в фургоне с товарами, старший тавуллярий вылез немного размяться, подхватив жилет, походил вокруг повозки, прошелся, здороваясь со знакомыми. Ближе к вечеру вернулся напарник – в башмаках, как путний, и, конечно, довольный. Ну, еще бы – босиком-то кому охота шастать? И пахло от него как-то… Лешка принюхался… Мускус! Мускус и благовония… Так-так… Проверить, ходил ли парень к башмачнику? Впрочем, к чему такие сложности, когда можно спросить прямо. Алексей так и сделал: – Ты был сегодня с Феклой? – Откуда ты знаешь? – конфузливо встрепенулся напарник. – Ну… был… – и тут же стал хорохориться: – Был! И что с того? В конце концов, это ведь небольшой грех, ведь Фекла не замужем. – Да я тебе и не упрекаю, что ты, – Алексей поспешно отвернулся – еще бы ему упрекать! – А знаешь что? – ободренно воскликнул напарник. – Фекла звала меня замуж! – Что? – негромко переспросил Лешка. Вот это была новость! Словно камнем по голове, как пелось в песне группы «Король и шут», некогда любимой Лешкой еще там, в прошлом-будущем. Его-то, Алексея, к примеру, паломница зам уж не звала. А вот Аргипа… Почему? Очень интересно. А если она еще и первой набилась в любовницы… – Да, – немного помявшись, подтвердил напарник и честно признался. – Я ведь как-то стесняюсь… ну, с женщинами. Лешка его больше не слушал. Думал. Размышлял. Может быть, конечно, Фекла просто очень падкая на плотскую любовь – так ведь бывает, и очень часто. Если так, то ничего страшного нет, если не считать некой неприятной конфузливости – что ж, получается, она с обоими спит? Неприятно. Словно бы не дом, а какой-нибудь вертеп, лупанарий. С другой стороны – а не слишком ли много скопилось всяких несуразностей у этой паломницы? Слишком – слишком для простолюдинки – умна, умеет поддержать беседу – о. е речь, вовсе не речь деревенской девки! Настойчива, всегда добивается своего. Умеет пользоваться оружием – ну, это как раз по нынешним временам обычное дело. Но ятаган! Ятаган – оружие непростое, не каждому по плечу с непривычки. Тут сноровка нужна, ухватистость. Откуда все это в простой деревенской девке? Или, не так-то она и проста, эта Фекла! Фекла? – Вот что, парень, – Лешка обернулся к напарнику. – Кажется, послезавтра твоя очередь идти за прутьями? – Да, моя. – Прежде чем отправиться, наденешь мой кожух… Так, чтоб все видели. И пойдешь… я тебе скажу – куда именно. Аргип поднял брови: – Так ты думаешь, Фекла… – Не знаю, парень, не знаю. Вот завтра ее и проверим. Алексей сейчас вовсе не врал своему напарнику, он и в самом деле ничего толком не знал. В отношении Феклы у него имелись лишь смутные подозрения, подозревать же ее по настоящему пока не было оснований. Пока… Впрочем, возможно, они и не появятся вовсе.
На следующий день, с утра, взяв с собою немного еды, нож и небольшую лопатку, Алексей отправился на рекогносцировку. Присмотрел удобное местечко не столь уж и далеко от Златицы, но и не очень близко – в предгорьях. Один из глубоких оврагов, густо поросший ивой и лозняком, показался старшему тавуллярию весьма подходящим. Здесь, в густо разросшемся по краям балки кустарнике, можно было легко укрыться, да и к самому оврагу вело сразу несколько троп, хорошо просматривающихся из укрытия. Лешка тщательно подготовился – натаскал веток, чтоб было мягче ждать, тщательно продумал возможные пути отхода. Потом еще раз обошел овраг с разных сторон и, на самой нахоженной тропке установил нехитрую ловушку – вырыл яму, бросив туда остатки прихваченного с собой завтрака – куриные косточки – да настелил над ней хворост, поверх которого, привязав к нижней хворостине веревку, тщательно уложил мох и траву. Обычная ловушка на не очень крупного зверя… впрочем – и не на слишком мелкого, скажем – на лису. По мысли молодого человека все так и должно было выглядеть – обычно. Скорее всего, все это и не понадобится вовсе, но вдруг да Фекла заявится не одна? Если вообще заявится… И, тем не менее, подстраховаться вовсе не помешает, в конце-то концов, не так уж и много тут было возни. Сделав все, как надо, Алексей с удовлетворением осмотрел дело рук своих, потом еще раз прошелся по краю оврага, полюбовавшись на кучи камней – столкни такие вниз, кому-нибудь на голову – мало не покажется! – и, насвистывая, отправился в город. В голубом небе ярко светило солнышко, однако утро выдалось прохладным, даже холодным, и Лешка согрелся только лишь копая яму, а вот теперь с удовольствием ощущал, как солнце печет спину. На базарной площади старший тавуллярий не сразу направился к своему фургону, а сначала свернул к крестьянским возам, сторговав там овчинный кожух, точно такой же, какой был и на нем. Зайдя за собственную повозку, кивнул напарнику, снял старый кожух, «заряженный» секретными сведениями, свернув, спрятал его в заплечную суму и, накинув на плечи обновку, как ни в чем ни бывало, уселся на облучке рядом с Аргипом. – Ну, как? – нетерпеливо поинтересовался тот. – Все нормально. Завтра пойдешь по южной дороге к оврагу… Знаешь? – Да помню такой, – с усмешкой отозвался напарник. – Думаешь, все же – Фекла? – Не знаю… – Лешка помолчал. – Может быть, и зря прогуляемся. – Вот то-то и хорошо бы, ежели б зря… – негромко протянул Аргип. Алексей подавил усмешку: видать запала парню на сердце эта разбитная девка! Паломница… Н-да-а… Ну, уж точно – этой уж будет, что отмаливать. Нет, скорее всего, девчонка не при делах, просто… Просто вот возникло подозрение – пусть небольшое – и надо было проверить, иначе, как бы не опоздать. Следующий день снова выдался солнечным, а утро было еще холодней предыдущего. По всему чувствовалось – осень, и недолго уже стоять чудом вырвавшимся из минувшего лета теплым погожим денькам. – Да-а, – вставая из-за стола, громко промолвил Аргип. – Холодненько с утра-то. Надеть, что ли, плащ? Алексей хохотнул: – Да ну – плащ! Это сейчас холодно, а, покуда дойдешь до места – семь потов сойдет. Надень-ка лучше мой кожух! – И то правда, – напарник зябкопотер ладони. – Куда это ты собрался? – словно бы невзначай поинтересовалась Фекла. – Так за прутьями. Моя очередь. – А… Ну да, ну да… – Ох, и идти далеко, – пожаловался юноша. – На южную сторону – к оврагам. Фекла загремела кружками под рукомойником – споласкивала, и Алексей, подойдя ближе, вдруг обратил внимание на ее руки – мягкие, с длинными пальцами, в чем-то даже – холеные. Аристократические, можно сказать, руки… Как такими пальчиками корзины плести? Действительно – как? Парни вышли во двор, запрягли в повозку волов. – Не очень-то торопись, – выезжая на улицу, тихо предупредил Лешка. Аргип лишь отмахнулся: – Да знаю… Добравшись до рынка, Алексей попросил соседей присмотреть за фургоном: – Что-то плоховато себя чувствую, – повздыхал молодой человек. – Пойду к лекарю схожу… – Так лучше – к бабке, я знаю одну, недалеко живет. – Может, и к ней загляну. Дорого берет? – Да не очень… Слышь, Лексий, а приказчик твой где? – За прутьями ушел, за город. – А, за прутьями… Это хорошо, что вы еще и корзины вяжете. Проходя мимо церкви Флора и Лавра, Лешка вдруг увидел Феклу. В глухом платке, в накинутой на плечи дерюжке, она деловито поспешала куда-то, наверное, как раз вышла с заутрени, эвон – народу сколько. Так, может быть – зря все? Похоже, ни за каким Аргипом девчонка и не собиралась следить, если б собиралась – так не бегала бы по всему городу, а, немножко выждав, пошла бы за парнем следом. Алексей уже хотел плюнуть, махнуть на все рукой, да и не ходить никуда, вернуться обратно на рынок. Да так и сделал бы, будь он прежним – обычным российским пареньком. Однако, жизнь в Константинополе, служба в одном из важнейших государственных ведомств и все такое прочее уже наложили на Лешку свой несмываемый отпечаток – приучили к ответственности и к тому, чтобы доводить до конца каждой начатое дело, пусть даже и казавшееся не очень-то нужным. Как вот сейчас… А куда, интересно, поспешать сейчас Фекле? Да мало ли, куда… Церквей в городке порядочно, пока все обойдешь… Да, а какой сегодня день? Воскресенье, Господи! Утреннюю службу пропустили из-за всяких дурацких подозрений… Фекла, так, небось, не пропустила, молодец, девка! А что грешница – так то дело молодое. Ну, что? Идти, что ли? Идти… Вздохнув, старший тавуллярий зашагал на южную окарину городка, хоть и, честно говоря, уже и не очень-то охота было. Подозревал – зря прогуляется. Хотя, с другой стороны – почему же зря?! Погода-то вон какая – солнечно, ясно, пусть пока и не очень тепло, так ведь ближе к обеду разогреться, хорошо станет, жарко, почти, как летом. Может, последние деньки такие стоят – почему бы не прогуляться, не какого-то там дела ради, а здоровья и радости – для. Такими вот несложными мыслями Алексей поднял себе настроение и, выйдя из города, зашагал уже, улыбаясь. Навстречу попадались празднично одетые крестьяне, пешком и на осликах, возы, груженые дровами и сеном. Все двигались на рынок, в город, что и сказать – воскресенье. Пройдя по дороге километра три, молодой человек свернул влево, к предгорьям. Впереди туманной дымкой синели горы, а, не доходя до них, тянулись овраги, реденькие леса, рощицы. Ну, вот он, тот самый овражек! Вот лозняк, вот ивы… Вот здесь ловушка… Где же, однако, веревочка? Ах да, вот она… Сам же и замаскировал, да так, что и не найдешь. Так… Сесть поблизости – вон, хоть за тем каменюкой, там и кусты – потом можно незаметно пробраться к оврагу. Незаметно… Лешка снова вздохнул – от кого таиться-то? Кто сюда придет, кроме Аргипа? Ладно, все ж не зря сходил – и природой полюбовался, и напарнику с лозняком помочь можно будет, вдвоем-то куда как больше принесут. Да, не зря, не зря… Подумав так, Алексей уселся уже почти открыто, поставив лицо ласковым лучам осеннего солнышка. Привалившись спиной к камню, сидел, блаженно расслабившись, дожидаясь приход напарника. Что-то он долго… Хотя – сам же ведь просил не спешить. Ага! Вот, кажется, идет. Приставив ко лбу ладонь, Лешка вытянул шею – да, точно, идет. И… не один! Не один… Алексей тут же укатился за камень, залег в кустах… И кто там может быть? Что это еще за спутники? Ах, да… Ну, конечно… Фекла! Ну, кто же еще может быть? И опять же, не стоит е подозревать, тут, скорее всего, дело в ином – денек нынче выдался погожий, теплый, с чего бы молодой красивой девке дома сидеть? Куда лучше прогуляться за город в компании знакомого парня, который… с которым… Ну, в общем, ясно. А Аргип-то, Аргип-то хорош! Типа пикничка решили устроить… Не мог отказать, что ли? Пусть бы, ежели что, Фекла за ним тайно пробиралась, высматривала, следила. Тогда бы все ясно стало. А то теперь сиди да думай – то ли следит за Аргипом девчонка, то ли просто так, погулять вышла – время хорошо провести. Скорее, последнее – больно уж весело воркуют… Голубки… – Ой, как здесь славно! – донесся до Алексея звонкий голосок девушки. – Нет, правда-правда – славно. И красиво как… Хорошо, Аргиш, что ты меня с собой взял. А то, что мне одной дома сидеть? Корзинки плести, знаешь, и надоесть может. А так, ты не думай, я тебе помогу с прутьями… Ой! Вот только ножик забыла! Да и нет его у меня – зачем честной девушке нож? Хотя, конечно, можно было бы и спросить у хозяйки… Слушай, Аргип, а она ведь опять по вашим вещам шарила! Мне увидала – оп! – и как будто бы ни причем. Напарник ничего не отвечал, лишь улыбался… глупо так улыбался, как полный болван! Алексей даже ему позавидовал – умеют же некоторые от всего отключаться. И тут же подумал, что сам оказался в довольно-таки глупом положении. Вот, что сейчас делать? Выйти к этой папочке? Угу… и обломить им все веселье. Нет уж, лучше посидеть тут немного, да пойти обратно… – Смотри-ка! Цветы! – Фекла внезапно остановилась почти прямо напротив камня, за которым скрывался Лешка. – Красивые какие… Я потом сбегаю, нарву, ладно? Аргип улыбнулся: – Да хоть сейчас рви! – Нет, сначала дело. Я же сказала, что тебе помогу… Ну, нечего глазами хлопать. Давай-ка за работу, парень! Алексей даже восхитился – вот это она правильно. Такую бы бригадиршей на какую-нибудь молочную ферму… или, нет, лучше – в поле, мужиков-трактористов строить. Громко переговариваясь и смеясь, «голубки» спустились в овраг и сразу приступили к работе – Аргип вырубал ножом прутья, а Фекла проворно складывала их в кучи и связывала. Дело, надо сказать, спорилось – не прошло и часа, как работа была закончена. Правда, за этот час… Кое-что произошло за этот час, так, непонятно – что. Наверное, минут через двадцать после того, как спустившаяся в овраг парочка приступила к работе, на тропинке появился как-то парень. Узколицый, чернявый, смуглый, в обычной крестьянской одежке – узкие штаны, беленая рубаха навыпуск, кожух – кстати, точно такой же, как и на Аргипе, да, в принципе, они все похожи. Молодой, лет, может, пятнадцать или того меньше. И что он тут ходит? Не особо рассуждая – некогда было – Лешка принял решение на всякий случай придержать паренька, показалось, уж как-то слишком уверенно тот вышагивал, словно бы точно знал – куда. Да и шел, оглядываясь… А с чего бы это честному человеку оглядываться в пустынном месте? Оглядываются только нечестные – лазутчики разные, соглядатаи, шпионы… Нет, вот опять оглянулся! Настороженно так, зло… Оп! Пора… Лешка потянул за веревочку… И парень со всего маху угодил в яму! Ну, не такой уж и большой она была, эта ямка, однако, похоже, парнишка растянул таки ногу, или крепко вывихнул… Правда, молодец, не издал ни звука – молча выбрался, захромал, уселся… Лицо исказила гримаса боли. Алексей даже почувствовал укор совести – а не перестарался ли? Мало ли что ему показалось? Причем здесь какой-то случайный парнишка? Эх… Поторопился… А в это время, внизу как раз заканчивали работу. – Ну? – сняв платок, Фекла распустила волосы и вытерла со лба пот. – Что стоишь? Доставай вино и баницу! Накрывай, а я пока за цветами сбегаю. Аргип живо распустил принесенный с собою мешок – сидор – разложил на плоском камне белое, вышитое красными нитками, полотенце, а уже на нем появилось и остальное: лучок, обычный и красный, огурчики, жареная рыбка, увесистый кусок козьего сыра, пресловутая баница, оливки ну и, конечно же, большая плетеная фляга – Лешка как-то видал такую у бабки Марты. Да-а, поляна была накрыта нехилая. Оставалось только сесть, выпить и приступить к разврату. Тем временем, Фекла выбралась из оврага, огляделась… И, увидав парня, скривилась, словно бы у нее вдруг внезапно заболел зуб. – Ну? И что ты здесь сидишь? – Нога-а-а… Лешка тут же встрепенулся: ага! Так они знакомы! Однако, нехорошие дела заворачиваются. – Что – нога? – оглянувшись, хмуро переспросил Фекла. – Сломал? Передвигаться можешь? Они говорили по-болгарски, и Алексей более-менее все понимал. – Нет, не могу. А ногу, кажется, только вывихнул… Не заметил лисью ловушку, вон… – парень кивнул на яму и жалобно скривился. – .Ты ведь не бросишь меня, а? Девушка зло ухмыльнулась: – Под ноги смотреть надо. Вот что… Дай-ка сюда нож! – Нет! – внезапно заартачился парень. – Не дам… Не подходи ко мне! Не подходи… – Нужен ты мне! – раздраженно сплюнула Фекла. – Ну, Пурим, ну удружил, послал помощничка… Ладно уж, сиди здесь, может, и обойдется. Помнишь, что делать? – Ну да. Что-то проворчав, Фекла быстро нарвала цветов и спустилась в овраг уже с букетом. Улыбнулась: – Ого! Уже можно и выпить. Ну, давай сюда флягу… Выпили, закусили, поболтали… Поцеловались. Обнялись… А потом Фекла встала и, быстро стянув с себя платье, лукаво прищурилась: – Ну, что сидишь? Раздевайся! Аргип живо сбросил одежду, разложил на траве кожух… Лешка отвернулся – ну, тут было все ясно. Парень…Парень все так и сидел, поглаживая подвернутую ступню и время от времени бросал быстры взгляду на спускающуюся в овраг тропинку. Вот ухмыльнулся – ага, услыхал стоны. Так… кажется, закончили, прелюбодеи… «Прелюбодеи» лежали, обнявшись, и на спине прильнувшей к Аргипу девушки, под левой лопаткой, четко различалось коричневое пятно – родинка. Вот девчонка потянулась, уселась рядом с любовником, обняв себя руками за плечи, зябко поежилась: – Что-то я замерзла… Дай-ка твой кожушок! Привстав. Аргип набросил овчину на хрупкие девичьи плечи. – Вот, теперь хорошо, тепло… – Да сегодня, вообще-то, не холодно. – Кому как… Красивые цветы, правда? – Угу. – Жаль, мало нарвала… Хочу венок! – Фекла проворно вскочила на ноги. – Сейчас, сбегаю! А ты пока порежь до конца сыр, ладно? Не дожидаясь ответа, девушка убежала, и Лешка хорошо видел, с каким довольным видом смотрел ее вслед напарник. Вот, дурень-то! Сплюнув, Алексей живо переместился ближе к устью оврага, так чтоб было видно бегущую девушку. Ох, тот еще вид! Сидевший у тропы парень прямо обалдел, увидев перед собой полуголую красотку, а, уж когда та скинула кожух, так и вообще пошел красными пятнами, наверняка, забыв и про вывих. Лешка не слышал, что там пошла за беседа – вероятно, сообщники все же перекинулись парой слов, после чего Фекла, набросив на плечи парнишкину овчинку, побежала к оврагу… Парень же, пристально посмотрев ей вслед, проворно прощупал овчинку и сунул ее в заплечный мешок. Лешка усмехнулся – ну, ну… – Ой! Ой! – подбежав к Аргипу, Фекла принялась причитать. – Там, там, на тропе – мальчик! Местный, крестьянин… Шел, говорит, за хворостом, да попал в лисью яму и сильно вывихнул ногу, или, даже, сломал – сидит, теперь, бедняга, мучается! – Мальчик? – Ну да, крестьянин… Не сиди, одевайся! Пойдем побыстрее к тракту, остановим какую-нибудь телегу, жалко ведь парня! Ух, как искренне говорила сейчас Фекла! Как пылали глаза! Актриса… недюжинной силы актриса… Ну, вот, однако и рассеялись все сомнения. Кожушок! Единственный, непроверенный тайник… Что ж – пусть проверяют. Алексей даже не сдержал улыбку, представив себе разочарование неведомых сообщников Феклы. Понять их можно – старались, старались – а результат? А результат, между прочим, радует – теперь и выходит, что Алексей с напарником – честнейшие и свободные от всячески подозрений люди. Обычные торговцы.
Вечером Лешка, улучив момент, вышел к повозке, рассказав обо всем Аргипу. Тот долго не мог поверить и все удивлялся – как же так? Ведь кожушок-то – вот он! Не Лешкин, конечно, но, совсем, как тот… Тот, да не тот, однако! – Так что, подменила девка наш кожух, – ухмыльнулся Лешка. – Подменила. – Ну… – Аргип шмыгнул носом. – И как нам теперь себя дальше с нею вести? – Так же, как и всегда, – жестко приказал Алексей. – Она не должна ни о чем догадаться, понимаешь? Тем более, нам совсем немного осталось – как только мы узнаем, кто победит. А битва может произойти уже завтра… да что там завтра – сейчас! И тогда мы уйдем. Уйдем сразу, независимо от результатов сражения. Если войско короля Владислава победит – мы выйдем к нему навстречу, если нет – нагоним. Пойми, Аргип, если крестоносцы решат вторгнуться в Болгарию, без наших сведений им придется туго. Это хорошо понимают и турки – сам видел, сколько конных разъездов в предгорьях. Поэтому в эти – думаю, что все-таки последние – дни нужно вести себя очень осторожно. И тени подозрения не должно возникнуть! Понимаешь – и тени! Напарник вздохнул: – В голове не укладывается… Фекла… Такая красивая, такая простая девушка – и на тебе! Она что же – турчанка? – А черт ее знает, может быть – и турчанка. Нам-то какая разница? Главное, мы теперь знаем… – Слушай, Алексей… А ты ничего не перепутал? Вот, дурак! Лешка выразился бы и резче, но на крыльце как раз появилась Фекла: – Что там шепчетесь? Ужинать будете? – Конечно. – Ну, так идите, накрыто уже. За столом Лешка был оживлен и весел. Хвастал удачной торговлей, смеялся, шутил… А вот Аргип, наоборот, сидел, словно бы набрав воды в рот. – Ты чего такой грустный? – тут же подсела к нему Фекла. – Часом, не заболел ли? – Да нет, – юноша скривился. – Не заболел, просто устал чего-то. – Ты знаешь, я тоже устала, – расхохоталась шпионка. Шпионка! Да-да, именно так ее теперь и следовало называть. Но – как? Почему? Почему она заподозрила Лешку? И – когда? В плену у разбойников все вроде бы было гладко… да, гладко… потом – побег, болото, река… Разговоры… Что ж такого неправильного совершил Лешка? Чем привлек внимание? Ночью, лежа на лавке, Алексей тщательно восстанавливал первые дни знакомства с Феклой… или как там ее зовут по настоящему? Вот они у разбойников, в пещере… Вот – схватка с незадачливым бедолагой Юшкой, вот – побег… Осел! Лешка слишком легко расстался ослом, даже не выказал никакого сожаления, а ведь торговцы – народ прижимистый. Ага, допустим, это вызвало легкий налет подозрения. Могло? Конечно. Что еще показалось бы подозрительным? Много денег? Ну, он же торговец… Стоп! Торговец тканями… Ткани – вещь отнюдь не дешевая, и торговать ими могут только обеспеченные люди, вовсе не бедняки. Тогда… Тогда таким людям вовсе не обязательно плести корзины! Ну, разве что – патологически жадным. Вот оно что! Вот в чем нестыковка – образ немножко не сложился. Торговцы тканями… легко расстаются с деньгами и ценной вещью – ослом – и при этом они же еще и плетут на продажу корзины. Тогда уж логично было бы и во всем ином выказывать жадность и скопидомство! Тем более – чужакам. А чужаки здесь все на особом подозрении. Кстати, плести корзины как раз посоветовал смотритель рынка Пурим… которого, в разговоре с сообщником у оврага, вскользь упомянула и Фекла. Пурим… Прикидывается простачком, пьяницей, однако, по словам торговцев с рынка – это умный, хитрый и жестокий человек. Кстати, он что-то давненько не заходил, Пурим… Ха! А зачем ему заходить, когда тут и Марта за гостями присмотрит, и – как выяснилось – Фекла, паломница. Паломница… Глаз теперь за нею, да глаз! И осторожность – крайняя осторожность. А вообще-то, если подозрения не подтвердились – слежку можно снимать. Вот, если Фекла вдруг исчезнет, неважно, объяснив что-нибудь или просто уйдет, не попрощавшись… Вот тогда можно будет себя поздравить! И спокойно ждать развития событий в Валахии. Да. Так думал Лешка. Однако, злодейка судьба внесла в жизнь свои коррективы – спокойно не получилось. Уже через пару дней, Алексей заметил, что его напарник ведет себя как-то странно, рассеянно, совсем не похоже на то, что было раньше. Уж Аргип-то – Лешка давно заприметил – на полном серьезе считал каждую копеечку, экономил… а теперь вдруг вместо медяхи дал на сдачу покупателю полновесную «беленькую» аспру. И главное, ведь даже не заметил! Ну, понятно, все еще находился под впечатлением. И время от времени бросал на старшего этакие виноватые взгляды, словно бы оправдывался… или хотел что-то сказать, да вот почему-то никак не мог набраться храбрости. А между тем, день – дождливый и холодный – клонился уде к вечеру, и скоро – часа через два, а, может, и раньше – нужно было сворачиваться и ехать домой, а там опять, натягивая на лица улыбки, общаться с Феклой. Кстати, Аргип в последнее время делал это часто – то ли так получалось, то ли распутная девчонка, наконец, сделала свой выбор – неизвестно. – Ну, вот что, – не выдержал Алексей, когда напарник уронил кувшин с вином прямо ему на ногу. – Кажется, ты мне давно хочешь что-то сказать? Так давай, говори, не темни! – Фекла… – опустив голову, прошептал Аргип. – Думаю, она нас раскусила. – Раскусила? Как? – Лешка зачем-то огляделся по сторонам. – А ну, рассказывай, с чего это тебе так показалось? Юноша рассказал, как мог, смущаясь и краснея, и, хоть рассказ его и вышел плох, но старший тавуллярий был слишком заинтересованным слушателем, чтобы придираться к красоте и плавности изложения. Слушал, затаив дыхание… Прямо в деталях себе все представлял.
Вчерашний вечер выдался дождливым, ненастным. По всему было видно, что полоса хорошей солнечной погоды закончилась, так и давно пора бы – все же осень, осень, а совсем скоро – зима. По утрам в долине стояли густые туманы и точно такие же сгущались по вечерам, почти сразу же после захода солнца, а иногда и еще до захода. Вот, как вчера… Фекла с Аргипом уединились в повозке, не обращая внимания на промозглость, укрылись тканями, срывая друг с друга одежду… Как и всегда. Как и всегда… А потом Фекла тесно прижалась к парню и завела разговор – ни о чем. Памятуя наказ старшего, Аргип старался ничем не вызывать подозрений – вел себя, как обычно. Вот, захотела девка любви – получила. Хочет теперь поболтать? Пожалуйста, Бога ради. – Ты хороший парень, Аргип, да-да, хороший. Иногда мне кажется, я знаю тебя всю жизнь… И, может быть, если бы… Ах, нет, пустое… – Что пустое? – Не обращай внимание… это я так… Лучше обними меня крепче – замерзла… Вот так… так… А у тебя есть девушка? Нареченная, невеста… Ну, там, откуда вы приехали, в Эдирне? – Нет, – тихо откликнулся юноша. – Я ведь еще молод. – А у твоего напарника? – Он, кажется, помолвлен. – Вот, молодец, ну, и правильно. А его невеста – она богатая? – Не бедна… И такая красивая, славная… – Аргип прикрыл глаза, но тут же опомнился. – Как ты! Девушка прижалась к нему еще крепче: – А я тебе нравлюсь? – Да. – Тогда поцелуй меня… Ласковая девичья рука скользнула по груди юноши… Но, на этот раз у них – точнее сказать, у Аргипа – ничего не вышло: то ли слишком холодно было, то ли парень нервничал, да и Фекла, такое впечатление, не особо настаивала на близости, лишь делала вид. Все для того, чтоб Аргип почувствовал себя никчемным и виноватым… Вначале девчонка обиженно отпрянула: – Ты не хочешь меня?! Потом снова прижалась к груди: – Милый… Ты просто устал. Отдохни, полежи… я тебя согрею… Расскажи мне что-нибудь? – Что? – Все равно… Что-нибудь о своей прошлой жизни. О городе, об Эдирне… – Ну… – сейчас Аргип прямо таки чувствовал себя обязанным исполнить любую девичью просьбу. – Эдирне, Адрианополь – город большой, старинный. С серыми зубчатыми стенами, с великолепными храмами, базиликами, площадями. Кое-где на улицах еще остались еще древние статуи, между прочим – мраморные. Голые. – Срам-то какой… Ну тебя со своими статуями – это язычество, грех. Расскажи-ка мне лучше о церквях, все благостней. – О церквях? Что ж, слушай… В Эдирне Аргип не знал ни одной церкви, да и не мог знать, раз он там никогда не был. Правда, еще до Златицы, Алексей рассказывал ему об Адрианополе, и довольно подробно – все, что сам смог узнать пред отъездом. И поэтому в разговоре, умело спровоцированном Феклой, юноша описывал церкви и храмы Мистры, а больше – Константинополя. Улицы, колонны, базилики – все в его рассказе было родом из столицы империи ромеев. Фекла оказалось благодарной слушательницей – ну, еще бы! – вес время ахала, будто бы восхищаясь, кивала, да так, что несколько косноязычный и стеснительный Аргип чувствовал себя Цицероном. И распался все больше, ощущая легкой прикосновение девичьей руки внизу живота… И уже почти не контролировал себя…
– Кажется, я наболтал ей лишнего, – вздохнув, честно признался напарник. – Думаю, она догадалась, что мы не из Эдирне. Скажу больше… Она как-то спросила про Константинополь, и я сейчас не помню, что именно ей ответил. – Что еще спрашивала? – тихо поинтересовался Алексей. – Да разное… Ерунду всякую. О торговых делах вдруг разговор завела, тоже мне. приказчица выискалась… Спросила, в чем разница между капниконом и капло… камло… – Каплокаламием, – подсказал Лешка. – Еще упоминала какие-то синону и ругу… Я сказал, что не знаю. – Это все – виды имперских налогов, Аргип. Налогов и пошлин, – старший тавуллярий задумчиво почесал затылок. – Ни к чему ей было расспрашивать об этом простого торговца, тем более – жителя Адрианополя-Эдирне. Она нас снова подозревает, вот что! И, может быть – не поверила тому случаю с кожухом. Постой-ка! Алексей резко нагнулся к башмакам. И, сняв левый, нашарил подкладку… И побледнел. Подкладки не было! Не было той самой подкладки из тонкой специально выделенной кожицы, на которой Лешка выцарапывал кое-какие данные. Кое-какие цифры… Когда же она успела? Черт… Ну, что уж теперь говорить – бежать надо. – Уходим, Аргип, – оглянувшись по сторонам, прошептал Лешка. – Уходим, и как можно быстрее. – А домой… – Конечно же, не поедем. Кстати, повозку на рынке тоже бросать нельзя – слишком уж будет приметно. Они оставили фургон на окраине городка, заросшей орешником, ивами и дикой сливой. Прихватили оставшиеся деньги – не так-то и много, к слову – кое-что зашили в одежду, кое-что положили в кошель. Оружие? Из оружия были только ножи, да ничего другого и не разрешали турки. Еще уезжая с рынка купили кое-какой еды – пресные лепешки, плетеную фляжку вина, вяленое мясо, брынзу. На первое время должно было хватить. Выходя из города через южные ворота, помахали знакомому стражнику. – Опять за лозой? – засмеялся тот. – Что-то вы припозднились сегодня. – Товар уж больно хорошо пошел, – подойдя к стражнику. Алексей поклонился и достал из кошеля несколько аспр. – Мы, может, поздненько сегодня заявимся… Как бы с воротами, а? Воин ухмыльнулся в усы: – Уж таки и быть, открою для вас ворота, коли задержитесь… Да, с десятником придется делиться. Еще несколько аспр… Солнце клонилось к закату – маленький, спрятавшийся за густой облачностью, желтый мячик. Дождя, слава Богу, не было, но в воздухе обволакивающей взвесью висела густая противная сырость. Пахло мокрой травою и дымом, поднимавшимся из труб ближайшей к дороге деревни. Отойдя от Златицы километра два, парни остановились напротив проселка, резко забиравшего влево. – Нам туда, – оглянувшись, показал рукой Алексей. Аргип округлил глаза: – Но это же – путь на восток! А нам надо на север и запад. Лешка усмехнулся: – Не к ночи, так рано утром за нами обязательно вышлют погоню. Куда она направится, как ты думаешь? Напарник согласно кивнул: – И в самом деле… А если нарвемся на сипахов? – У нас есть разрешение Пурим-бея, – похлопав себя по груди, успокоил Лешка. – Пока там они еще разберутся. Дальше шли молча – о чем было еще говорить? Да и устали. Клонившееся к закату солнце окрасило в багровый цвет далекие горы, а вскоре и вообще скрылось. Сразу сделалось темно, холодно, где-то совсем рядом, в лесочке, тоскливо завыл волк. А, может, это была просто потерявшаяся собака – кто знает? Заночевали на давно скошенном лугу, устроив себе лежбище в стогу сена. Тут их было много, стогов, наверное, где-то неподалеку находилась деревня, а то и несколько. Внутри стога Лешке неожиданно показалось довольно уютно – вроде, как бы уже и не под открытым небом, да и не холодно, и не так сыро. Решив на этот раз не разжигать костер, подкрепились в сухомятку, запив скудный ужин несколькими глотками вина. Проснулись от шума. Кто-то свистел, кто-то громко стучал в бубен, кто-то пел песни. Что еще за черт? Какой-нибудь сельский праздник? Парни осторожно выглянули наружу – на востоке уже занимался рассвет, но все же было еще довольно рано, солнце еще не взошло, лишь возвестило о себе первыми робкими лучами, пробивавшимися сквозь золотистую вату облаков. Совсем недалеко от стогов, по проселку, неспешно шла небольшая группа людей, человек пять в рваных, но довольно ярких одеждах, у некоторых даже – откровенно чудных. Впереди решительно вышагивали двое светловолосых подростков в каких-то грязно белых, с красной оторочкой, простынях, чем-то напоминавших древнегреческие хитоны, правда, надетые не на голое тело, а поверх рубах из грубой шерстяной ткани. Один из парней бил в бубен, второй свистел, причем – в такт. Получалось весело и довольно складно. Следом за парнями, прихлопывая в ладоши, двигались еще двое – один длинный, тощий и сутулый, другой – добродушного вид толстяк в широкополой шляпе. Оба время от времени били в ладоши и громко восклицали: – Хэй-я, хэйя, гэй-я! Замыкал шествие крючконосый седобородый старик, правивший запряженным в скрипучую одноколку осликом. Одноколка была доверху нагружена самым невообразимым хламом – какие-то шесты, обломки досок, рваные куски разноцветных тканей… Полное впечатление – сумасшедшие или цыгане. – Веселей, веселей, дети мои! – приподнявшись, громко крикнул старик. – И громче – так нас не услышат ни в одной деревне. – Уже услышали, дедушка Периклос! Периклос?! Ого! Не слишком ли громко? – Вот, собаки лают повсюду. – Ну, слава Богу! – старик размашисто перекрестился и подогнал ослика. – Главное, чтобы окрестные крестьяне не ушли в поле. Ищи их потом, собирай. – Не уйдут! – обернулся толстяк. – Сегодня же праздник! – На то и надеюсь… – Что сегодня ставим, дедушка Периклос? Опять Аристофана? Эти слова уже донеслись еле слышно – вся веселая компания спустилась в лощину. – Нет, что-нибудь свое, – донеслись слова старика. – Аристофан для местных слишком уж непонятен. Говорили, кстати, по-гречески! Земляки? – Актеры, – громко чихнув, прошептал напарник. – Бродячий театр… У нас, под Мистрой, такие часто бывали. – Актеры? – Лешка улыбнулся. – Ну, надо же! То-то я и смотрю – поют, пляшут. Аристофана вспомнили… Тебе, Аргип, кстати, что у него больше нравиться – «Птицы» или «Женщины в народном собрании»? Мне так – «Птицы». Аргип не успел ответить: выскочив откуда-то из кустов, прямо перед стогом застыл огромный серо-палевой масти пес и, злобно обнажив клыки, громко залаял. – Тьфу ты, – вытащив нож, досадливо сплюнул Лешка. – Тебя еще не хватало. – А ну-ка, вылезайте! – раздался повелительный голос. – Да не вздумайте шутить – быстро подымем на вилы! Откуда-то сзади, из-за стога вышел крепкий мужик с вилами, по виду, крестьянин, к которому тут же присоединилось еще человек десять таких же – кто с вилами, кто с комами, кто – с топором. – Дядюшка Геронтий, – из кустов выбежал еще один, на этот раз совсем юный – кудрявый веснушчатый мальчишка. – Это те самые воры? – Похоже, они, – угрюмо прищурился мужик. – А ну, вылезайте, кому сказал? – Да вылезаем мы, вылезаем, – пробурчал Лешка. – Собаку только придержите. – Кубрай, цыц! – осадили пса. – Не пытайтесь бежать, господа воры. Давно вас вылавливали! – Да не воры мы! Нужно нам ваше сено! Выбравшись из стога, парни отряхнулись, а Алексей покрутил головой, прикидывая соотношение сил. Так… Если вот сейчас прыгнуть влево – там мужичок, похоже, тютя-тютей, ишь, аж рот распахнул, лошина, стоит, глазами пилькает… Отобрать у него вилы – и сразу рукоятью в лоб вот этому… он, похоже, старший… А, собака? А собаку придется ножом… И – с разу… – Ишь, как зыркает! – ощерился вдруг мальчишка, доставая из-за пазухи… пращу! – дядька Геронтий, уж я за ними присмотрю, ты не думай… Мужики при этих словах засмеялись, а старший, Геронтий, лишь улыбнулся в усы: – На Кубрая-то больше надежа! – Да ладно вам смеяться, – обиженно протянул мальчуган. – Ежели что… ежели бежать кинуться – я им ка-ак… камнем по голове! Ну, вот… Лешка усмехнулся. Вот и попались… Ишь, ты – камнем по голове. Прямо…
Глава 8 Осень 1443 г. Западная Болгария. Господа артисты!
Хочу плясать я вечно И вечно петь на лире, Почтить словами праздник, Взяв лиру ради песен……как в песне. В той, что пела когда-то группа «Король и Шут». – Ну, не воры мы, Христом-Богом клянемся! – Алексей быстро перекрестился. – Не знаем, правда, чем вам и доказать… Ну, вот и телеги при нас нету – что же мы, ваше сено на своем горбу потащим? – Да, воза нигде нет, дядько Геронтий, – подтвердил один из крестьян. – Мы с Бялкой тут все осмотрели, верно, Бялко? Бялко – здоровенный парняга косая сажень в плечах – покачал головой: – Да, не видали. – Ну, вот, видите? – обрадовано воскликнул Лешка. – Не крали мы ваше сено, даром оно нам не нужно. – Не крали, говорите? – Геронтий пристально осмотрел путников. – Может быть, и не крали… И все же, вы кажетесь мне весьма подозрительными бродягами. Весьма подозрительными! Думаю, неправильно было бы вас отпустить. Верно, людство? Людство одобрительно загудело. – И что же вы с нами сделаете? – Алексей переместился левее, чтобы удобнее было сделать первый прыжок. – Не знаю, – пожал плечами Геронтий. – пока отведем в деревню, посадим под замок, а уж после сдадим властям – пускай они разбираются, кто вы и что. А нам лишней головной боли не нужно. – Верно, Геронтий, – раздались громкие возгласы. – Правильно рассудил, справедливо. – Ничего себе справедливо! – Лешка вдруг вспомнил недавно прошедших мимо бродячих артистов. – Мы ж тут, в ваших местах, не просто так шляемся… – Ого! Слышь, Геронтий – «не просто так»! – Мы – актеры! – Актеры? – недоуменно переспросил Геронтий и тут же суровое лицо его тронул некий намек на улыбку. – Балаганщики, что ли? – Ну да, они и есть. – Ах, вон оно что… – Точно, балаганщики! – убрав за пазуху пращу, радостно завопил мальчишка. – Я их с утра слышал – бубны, песни… И Вячко-козопас сказал – балаганщики в их деревню пошли. То-то сегодня весело будет! – Так ведь праздник! Вспомнив о празднике, мужики резко повеселели и опустили вилы – несомненно, в их представлении бродячие актеры ассоциировались именно с праздничным весельем. Даже суровый Геронтий явно сменил гнев на милость: – Так бы сразу и сказали… Что же вы, выходит, от своих отстали? – Да так уж вышло, – Лешка пожал плечами. – Выпили вчера лишнего… Ну да ничего, нагоним. – Он обернулся к мальчишке: – В какую, говоришь, деревню, наши пошли? – В Зуброво. Большое такое село. Лешка с размаху стукнул напарника по плечу: – Ну вот, и нам бы следует поспешить! – Говорите вы как-то не по-нашенски, – снова нахмурился Геронтий. – Еще бы – мы же издалека! – Издалека… А ну-ка, расскажите нам что-нибудь… Глянем, какие вы актеры? – Молодец, дядько Геронтий! – обрадовано зашумели крестьяне. – Умно решил! Геронтий довольно осклабился. И в самом ведь деле – умно! Вот, сейчас и поглядим… – Что-нибудь рассказать? – Алексей хохотнул. – Да запросто. Эй, Аргип, бей в ладоши! – В ладоши? – наконец, вставил хоть слово напарник. – А как? – Да как хочешь, только не очень часто… Аргип послушно захлопал… А Лешка… Лешка, поклоняясь публике, словно самый настоящий артист, откашлялся, взмахнул руками и запел… точнее, продекламировал: – Два вора, лихо скрывшись от погони, делить украденное золото решили… И этак в лицах, довольно близко к тексту, изобразил песню все той же группы «Король и Шут», попутно меняя некоторые русские слова на более подходящие в данной ситуации болгарские или греческие. Представление понравилось! Даже Геронтий одобрительно закивал, а веснушчатый мальчуган аж от восторга заплакал. Алексей ласково потрепал его по плечу и смущенно бросил: – Ну, уж это слишком. – Ты проводи их до Зуброва, Петко, – поднимая вилы, велел мальчику Геронтий. – Ну а мы пока пойдем, поработаем. Дождливо нынче – надо поспешить доубирать сено. А в Зуброво мы сегодня к обеду заявимся, ужо посмотрим на вас, повеселимся. – Да уж, весело будет, точно! Растянув губы в самой доброжелательной улыбке, старший тавуллярий отвесил крестьянам самый галантный поклон, на который только был способен. Поглядев на него, поспешно поклонился и напарник. – Удачного представленья! – выкрикнул кто-то из крестьян. – Придем! – Обязательно приходите! – весело откликнулся Лешка. – Приводите с собой жен, детей. Бог в помощь! – Благодарствуем… Петко, Кардая с собой возьми, потом отведешь на пастбище. – Возьму, – обернувшись, мальчуган позвал пса. – Кардайка, Кардай! А на пастбище не поведу, они сам дорогу знает. Кардай! У-у-у, псинище. Потрепав пса по загривку, Петко хлопнул его по хребту: – Вперед, Кардай, вперед! Громко гавкнув, собачинища, весело помахивая хвостом, исчезла в лощине. Алексей проводил его взглядом. Славный пес… Ну, беги, беги. Все равно ведь придется и тебя, и мальчишку… Старший тавуллярий положил руку на рукоять ножа. Жалко, конечно, парнишку… Может, не стоит его убивать? Если можно обойдись без крови – так и нужно делать. А можно ли обойтись? Побеги они сейчас с Аргипом назад – да куда угодно! – и парень, наверняка, науськает вслед собаку, а затем позовет на помощь крестьян. Так… И все же… И все же лучше бы обойтись без крови. Кстати, вот уже и лощина, за ней луг, а дальше – двухэтажные домики. Деревня, точнее – большое село. Зуброво. – Как ты здорово пел! – восхищался по пути Петко. – Не все понятно, правда… Но очень интересно. Никогда такого не слышал! А в Зуброве ты тоже будешь эту песню петь? Лешка улыбнулся: – Наверное. Славный парнишка. Веселый, светлоглазый, стройненький… Алексей дернулся – рукоять ножа словно бы обжигала ладонь. Нет! Пожалуй, нет… Дойдем до деревни посмотрим… Молчаливый Аргип послушно шагал сзади, оставив на плечах старшего всю тяжесть принятия решения. – Идем в деревню, а там посмотрим, – оглянувшись, предупредил Лешка. Зрел, зрел в его голове один очень даже неплохой план. Как в той задачке на сообразительность – соединить девять точек тремя линиями. Вроде, кажется, ну, никак этого сделать нельзя. Но – если выйти за границы системы и увидеть, что точки – это не точки, а небольшие кружки… Вот и сейчас. Кто сказал, что встреча с бродячими актерами так уж нежелательна? А. может быть – очень даже желательна? В конце-концов, они повсюду ходят… И даже турки не чинят им особых препятствий. Это хорошо, это очень хорошо. – Ну, вот, и пришли, – подозвав собаку, Петко остановился на околице. – Во-он, на площади – ваши. Идем! А вот это было бы нежелательно… Вот так, сразу… – Спасибо за заботу, парень, – искренне поблагодарил парнишку Алексей. – Теперь мы уж сами – уж видим, куда идти. А ты не забудь отвести собаку на пастбище. – Ой, и правда! – спохватился мальчик. – Кардай, Кардай… У, псинище… Сейчас, я его отправлю. Подозвав пса, он со всех ног бросился к лощине. На пути вдруг резко остановился, обернулся, помахал рукою: – Еще сегодня увидимся! – Обязательно, Петко! Обязательно…Диоскор
Актеры бродячей труппы деловито сколачивали помост из имевшихся под рукой материалов: горбыля, бревен и каких-то разномастных досок. Светловолосые подростки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся до одури похожими друг на друга близнецами, которых Лешка тут же прозвал про себя «Электрониками», разложив на траве занавес, старательно очищали его от желтых налипших листьев, сломы и грязи. Сам мэтр – седобородый старик Периклос – сидел на облучке повозки и с самым задумчивым видом читал какую-то прожженную в нескольких местах бумагу. – Бог в помощь, – подойдя к старику, вежливо поздоровались беглецы. – И вам не хворать! – мэтр так же отозвался по-гречески. – Гляжу, земляки? Откуда вы? – Из… Из Мистры. – Из Мистры? Ого! Далеконько забрались. – У нас была труппа… Такая, небольшая, – с улыбкой пояснил Лешка. – Кочевали, как и вы. Аристофана ставили… – Аристофана? – старик прищурил глаза, пристально оглядывая собеседников. – Ну, и как результаты? – Да, честно говоря, никак, – Алексей пожал плечами. – Не любит здешний народ Аристофана, не понимает, что ли? – А я так и знал, что ничего здесь с Аристофаном не выйдет! – довольно заметил мэтр. – И что, вы вдвоем пьесы ставили? – Да нет, были еще люди… На перевале внезапно налетели башибузуки, – Лешка вздохнул. – Мы вот с Аргипом вдвоем еле ушли… Остальных похватали. – Да, – сочувственно покивал старик. – Разбойников в горах много. И что же вы дальше думаете делать? – Пойдем в Видин или вообще в Валахию, – небрежно отозвался Лешка. – В Валахию вам не пройти – на дорогах везде сипахи, – вскользь заметил старик. – А вот насчет Видина… тоже ведь не близкий путь. Стоит ли туда вообще идти? – А вы куда направляетесь, если не секрет? – Не секрет. В Тырново, а дальше – ближе к югу. Думаю, в Филиппополь. – В Филиппополь? – со смехом переспросил старший тавуллярий. – Вот уж не посоветовал бы туда идти! Там же сейчас бродячих актеров – лицедеев, мимов, певцов – что грязи – все пережидают зиму. – Он прав, Периклос, – оторвавшись от работы, заметил внимательно прислушивающийся к разговору толстяк. – В Филиппополе мы вряд ли чего заработаем. – Верно, не заработаем, – спокойно согласился старик. – Но ведь надо же где-то пережить зиму. – А Видин? – Алексей приподнял брови. – Что вы про него скажете? – Видин? – Периклос пригладил рукой растрепавшуюся от ветра бороду. – Мы там никогда не были, слишком уж далеко. – И не только вы там не были, – небрежно заметил Лешка. – Вообще, многие почему-то обходят стороной этот большой и красивый город, населенный прекрасно образованными жителями. Уж им-то Аристофан, наверняка, придется по вкусу. – Он прав, прав, Периклос! – оживился толстяк. Бросив работу, он подошел ближе и поклонился: – Меня зовут Леонид. Леонид Скалос. Когда-то давно имел честь быть актером знаменитого театра в Фессалониках, но теперь, увы… Театр разорился, везде – турки, и приходиться рыскать по городам и весям в поисках зрителей. Увы! Это наш старший, Периклос, великий актер, но еще более великий постановщик… – О, ты мне льстишь, Леонид! – с улыбкой заметил мэтр. – Нет, я говорю, что есть… – толстяк негромко засмеялся и продолжал. – Вон там возится с досками мой коллега и по совместительству плотник Федул, это наш ослик Терентий – полноправный член труппы, а вот те мальчики – близнецы Лука и Леонтий – пока еще только начинают свой артистический путь. Услыхав свои имена, «электроники» оторвались от чистки занавеса и, вскочив на ноги, поклонились. – Работайте, работайте, не отвлекайтесь, – махнул им рукой старик и, переглянувшись с Леонидом, спросил с хитрой улыбкой. – Вы, стало быть, совсем без труппы? Лешка состроил грустное лицо: – Увы! – Так не хотите ли примкнуть к нам? – Даже не знаю, что и сказать… – задумчиво протянул старший тавуллярий. – Поймите, ваше предложение так неожиданно… И у нас имеются свои планы – Видин! О, там мы быстро соберем публику! – Так пойдемте же туда вместе! – азартно воскликнул толстяк. – Все веселей, чем тащиться вдвоем. К тому же – и куда безопасней. – Что ж, – Лешка положил ладонь на плечо напарника. – Может быть, нам и стоит принять предложение этих достойных людей? А, как мыслишь, дружище Аргип? Аргип тут же кивнул: – Думаю, стоит. – Что ж, – с мягкой улыбкой Алексей обвел взглядом актеров. – Тогда позвольте угостить вас после спектакля вином. – Вином? Вот это дело! – Леонид восхищенно хлопнул в ладоши. – Как здорово, что мы с вами встретились. О! Послушайте-ка, а может, вы сыграете с нами уже сегодня вечером? – Может, и сыграем, – весело отозвался Лешка. – Скажите только – что играть? Старик Периклос ухмыльнулся: – Одну мою пьесу. Называется – «Деяния Диониса». – Где-то я уже слышал это название, – задумчиво протянул Алексей. – Это поэма Нонна, – добродушно пояснил мэтр. – Я переделал ее в пьесу. Деметру и Афину у нас играют близнецы, Диониса – Леонид, Федул – сатира, я – Зевса. Пока решили обойтись без царя Парика… Но теперь он у нас есть – ты! И даже – со слугою. Вот слова… – старик протянул новому актеру объемистый список. К вечеру надо выучить… да тут немного. – Выучим, – с готовностью кивнул Лешка. – Чего ж не выучить-то? Да, у вас, верно, и грим найдется и прочее? – Найдется, – мазнул рукой Периклос. – В нашей тележке много чего есть, почти все, кроме вина и денег. – Да-а… Самого-то главного у вас и нет!
Текст роли оказался несложным, а слова «царского слуги» Аргипа и вообще уложились всего в несколько фраз, типа «кушать подано». Впрочем, даже и этого для юноши явно было много – он краснел, читал, потом шевелил губами, устремив тоскливый взгляд в обложенное облаками небо. Лешка только головой качал, глядя на мучения напарника, да, как мог, подбадривал: – Веселей, веселей, Аргип! Побольше куража, наглости – мы ведь с тобой артисты! И кто сказал, что – плохие? Спектакльпрошел на ура! Не помешал и легкий дождик, что закапал ближе к концу пьесы. На импровизированной сцене метал громы и молнии разъяренный Зевс – Периклос, козлобородый сатир Федул был уморительно смешон, богини – близнецы «Электроники» – замечательно гневливы, а Дионис – Леонид – вообще – великолепен! В сем созвездии несомненных актерских дарований, к своему удивлению, Алексей неожиданно тоже пришелся весьма к месту – ну, настолько перевоплотился, что и сомнений никаких быть не могло – царь! Истинный царь! Владыка. Лешка и сам не знал, как это у него так получается, ведь в прошлой своей жизни он никогда никаких ролей не играл и в самодеятельных спектаклях не участвовал. Зато сейчас… кем он только не был! Рабом, мелким чиновников в ведомстве государственного призрения, воином пограничной стражи – акритом, бойцом, или, вот сейчас – важным сотрудником тайного имперского секрета, облеченным немалым доверием. Старший тавуллярий, жених, в ближайшем будущем, можно надеяться – счастливый муж – все это тоже роли… Роли… Роли? Нет! Жизнь! А на подмостках, между тем, подходила к концу финальная сцена, замечательно сыгранная близнецами. Лука (или Леонтий, как их тут разберешь?) в образе Афины Паллады грудью бросался на защиту вина:
Гроздь моя превосходней всех растений, без винной
Влаги никто из живущих яств вкушать и не станет
На пирах, и без винной влаги и пляска не в пляску!
Они вышли к Дунаю к вечеру на следующий день. Весь день с утра – даже с ночи – не переставая, лил дождь, прекратившийся лишь после полудня. Сразу стало заметное теплее и проглянувшее сквозь разрывы туч солнышко весело отразилось в лужах. Словно того и дожидались, радостно запели птицы, изумрудами засверкали вечнозеленые кустарники и деревья, запахло свежестью, с окрестных полей прозрачными клубами поднимался пар. Вечером небо совсем очистилось, и закатное солнце без вязких помех окрасило багрянцем светлые воды широкой реки. Дунай… Там, на том берегу – далеко, ничего не скажешь – Валахия. Крестоносцы и турки. Интересно, кто из них победит? У самой реки, на излучине, притулилось селение – довольно крупное, Лешка с ходу насчитал два десятка домов. В основном, двухэтажных, деревянных, но попадались и каменные, с красными черепичными крышами и заборами, выкрашенными в веселенькие цвета – травянисто-зеленый, небесно-голубой, солнечно-желтый. Приятное было селение… этакий небольшой городок, правда, без крепостных стен, потому и – село, не город. У домов, повсюду, виднелись яблоневые и вишневые сады, кусты смородины, крыжовника и малины. На небольшом пригорке – каменная церковь с золоченой луковкой и крестом. На реке, у пристани, виднелись рыбачьи челны и две большие грузовые барки. Завидев храм, все артисты дружно сняли шапки и перекрестились. – Ну, кажется, добрались, Бог миловал! – вытерев со лба пот, улыбнулся толстяк Леонид. Чем-то вечно недовольный Федул тут же хмыкнул: – Не говори «гоп»! – Крупное село, – не обращая на них внимания, задумчиво протянул Периклос. – Православный храм… Мечети и минарета не видно – значит, не магометанское. Эрго – мы можем показать там пьесу и неплохо заработать. Как раз на дорогу. – Верно говоришь, старина! – обрадовано воскликнул Леонид. – Только, наверное, сегодня уже поздно. – Выступим завтра, – мэтр пригладил бороду. – Пока сегодня отыщем ночлег, перекусим… Завтра порепетируем и начнем. – Что будем ставить? – «Цыган», – улыбнулся Периклос. «Цыгане» – эта была чисто его пьеса, без всяких чьих-нибудь переделок. Веселая комедия о сельском простачке, оказавшемся вдруг в цыганском таборе. Лешке эта вещь нравилась – никаких тебе занудств, много смешных ситуаций, шуток, и вообще, весело. Простачка – этакого деревенского увальня – играл, разумеется, Леонид, один из близнецов – Лука (или Леонтий) пробовал себя в роли своенравной наследницы богатого поместья, рядом с которым расположился на ночлег табор, а его брат Леонтий (или Лука) должен был изобразить приемную дочь цыганского вожака (Федула), как выясниться по ходу действия – пропавшую когда-то давно сестру своенравной богачки. Простачок давно и тайно влюблен в наследницу, а у приемной дочки вождя имелся обожатель – один разбитной «душа на распашку» цыган – Лешка. Сам мэтр читал текстовку, а Аргипу – к его несказанной радости – выпали совсем уж мелкие роли в эпизодах – без слов. На ночлег остановились на постоялом дворе – приземистом длинном здании с белеными глинобитными стенами и крытой камышом крышей. На обширном дворе уже стояли крестьянские повозки – завтра был ярмарочный день. Узнав об этом, актеры радостно переглянулись – им, кажется, здорово повезло! Им вообще в последнее время везло – по крайней мере, именно так считал старший тавуллярий. Ну, еще бы, не везло! Денег пока хватало, ни турок ни башибузуков так и не встретили – хотя могли бы – вот только погода… Вплоть до сегодняшнего вечера – все дожди да туманы. Но, на Господа грех жаловаться, не может же быть так, чтобы все было хорошо, не может такого быть никогда, а если и все же бывает – так обязательно для того чтоб неожиданно вылиться в какую-нибудь совсем уж непотребную гадость. Нет уж, пусть хоть что-нибудь да будет плохо. Лучше – погода… Но вот и она, кажется, наладилась. Крестьяне улеглись спать рано – сказывались устоявшиеся привычки деревенских жителей – впрочем, и актеры не задержались за столом долго. Откушали яичницы с салом, закусили терпким молодым сыром красное – от простуды! – вино, да тоже улеглись спать – устали. Спасли все вместе в длинной большой горнице с лавками и мягкой соломой. Во дворе, под окошком, дремотно мычали волы, потом долго мяукала кошка, а где-то неподалеку залаял пес. Да, еще гундосил какой-то здоровенный бугай с поросячьей рожей, этакая кондовая деревенщина – напился пьяным пьяно, и делал из того доблесть, ругаясь и обещая набить морду всем своим обидчикам. Поругавшись, встал, осмотрелся… Увидал спящих у стены близнецов. – Ого, какие девки! – Это не девки. Спи уже, Викул, надоел! – грозно приподнялся какой-то мосластый мужчина. – Не девки? А похожи… Я б с ними… – Я кому сказал? Спи! – Сплю, сплю, дядько Каим. Пьяница, наконец, улегся и вскорости захрапел. Ну, и слава Богу.
А утром грянули бронзовым громом колокола, собирая паству к молитве. Туда все и отправились – и крестьяне, и господа артисты. Да, погода направилась, начинавшийся день – еще, правда, довольно прохладный – прямо-таки сиял желтым игривым солнышком и прозрачной лазурью неба. Пели жаворонки, степенно идущие в церковь по– праздничному приодетые сельчане с интересом косились на незнакомцев – знали уже, конечно, кто именно к ним приехал. – Что делать-то нынче будете? – небольшого росточка паренек ухватил за руку одного их близняшек. – Песни петь? Или по канату ходить? А, может, бороться?! – Не, – засмеявшись, отозвался Лука (или Леонтий). – Драму для вас будем ставить… точнее – комедию! – Комедию? – смешно наморщив рожицу, переспросил мальчуган. – А что это? – Вот приходи после полудня на луг, что за постоялым двором – увидишь. Упомянутый «Электроником» луг как раз и принадлежал хозяину постоялого двора Миколу, с которым вчера обо всем и договорились. – Ставьте свою пьесу, – подумав, разрешил Микол. – А начет оплаты – это, как сборы. Как сборы… Логично рассудил, пройдоха! А сборы обещали быть очень неплохими – в связи с базарным днем народу в селенье собралось много. И господа артисты постарались не обмануть их ожидания! Отстояв заутреню, приступили к оборудованию места – сколотили помост из хозяйских досок, разметили – кому где стоять и двигаться, прорепетировали несколько сцен – к восторгу сбежавшихся со всего селенья мальчишек. Потом, утомленные, отправились перекусить. Хозяин постоялого двора Микол – жуликоватого вида мужичок с черной, с проседью, бородой и обширной лысиной, обычно прикрытой круглой бараньей шапкой – на Лешкин вопрос относительно попутного судна до Видина задумчиво почесал затылок. – Турки, видишь ли, в последнее время не разрешают туда плавать. Говорят – не спокойно. – Не разрешают, да, – словно о чем-то само собой разумеющемся отозвался Алексей. И тут же с хитрецой взглянул на собеседника: – Но ведь это же не значит, что не плавают, а? Наверняка, кто-то нарушает запрет? – Может, и нарушает, – Микол пожал плечами. – Мне откуда знать? – Да уж, будто неоткуда? – усмехнувшись, Алексей понизил голос до шепота. – Мы бы неплохо заплатили… Ну – и тебе, за сведения. – Подумать надо, – заявил Микол уже не так непреклонно. – Хотя, вряд ли сыщется такой владелец барки… Но, если вдруг сыщется, я подошлю мальчишку… – Договорились! – обрадовано воскликнул Лешка. – Вот тебе пока задаток… Две аспры. Пока две… – «Беленькие»! – хозяин постоялого двора умело подавил вырвавшуюся наружу алчность. Сделал этакое незаинтересованно-безразличное лицо – типа, мол, не особо-то и нужны мне твои деньги. Но видно было – доволен. Еще бы – за две-то аспры в Константинополе какому-нибудь землекопу или грузчику полдня вкалывать!
После полудня, закончив рыночные дела и отстояв обеденную службу, народ потянулся на луг. В чистом нефритовом небе праздничным прожектором сияло солнце, освещая празднично одетую публику и одухотворенные лица артистов. Собравшиеся бурно обсуждали все, обделанные сегодня дела – кто что купил, кто что продал – хвались друг перед другом покупками. – Эй, Христо, правду говорят, ты прикупил новое седло за три серебряхи? – И не за три, а всего за две! Хорошее турецкое седло. В хозяйстве сгодится. – В хозяйстве все сгодится. А не боишься, ну, как турки на твою усадьбу заглянут? Спросят, откуда такое седло? – Так скажу, что купил. – Ага! Купил! У какого-нибудь гайдука или башибузука, да? – Я бы на твоем месте отнес седло продавцу, Христо! – Да ну вас всех! Вот, привязались к седлу… Смотрите, вон лучше на балаган! Кажется. Представление начинается. И в самом деле, начиналось… Старик Периклос, вальяжный донельзя, в небрежно перекинутом на манер римской тоги плаще небесно-голубого струящегося шелка, подошел к краю помоста и поклонился зрителям. Поклонился с большим достоинством – искусство непростое, и далеко не всем доступное, Лешка, к примеру, так долго так не умел, пока Ксанфия не научила. – Однажды как-то раз цыган собрался в горы, быть может, половить чужих коней, – выпрямившись, красивым баритоном начал мэтр. Тот час же на сцене появился цыган – Лешка, загримированный почти под негра, так что не узнала бы и родная мать – и конь, в роли которого на подмостках блистал Аргип. Узнать парня было еще труднее. Вот Лешка увидал «коня», затаился, затем, под смех публики, улегся на брюхо, пополз. Почуяв неладное, «конь», забеспокоился, заржал – зрители засмеялись еще громче – нет, положительно, Аргип был сегодня звездой! Потом на сцене показался один из близнецов, изображавший красотку – надо сказать, весьма даже похоже – и вожак табора – «старый цыган» Федул. – Во, дают! – громко хохотал во все горло давешний ночной горлопан с лицом, больше похожим на свинячье рыло – щекастое, красное, с какими-то отвислыми щеками и носом картошкой. Бывают такие люди – все-то им хочется выказать себя первым парнем на деревне, хоть, казалось бы, и посылов-то к этому нет никаких, а вот поди ж ты… – Тю! – свинорылый увидал «электроников». – Эгей, девчонки!
Действие быстро закручивалось, завораживая своей интригой собравшихся, в числе которых можно было бы лицезреть и православного батюшку, и всех остальных церковных служителей, начиная с дьякона и заканчивая сторожем. А что, почему б и им не посмотреть на то, чем так интересуется паства? Чай, комедия-то вовсе не из языческой жизни! Время от времени прерываемое громовыми раскатами хохота действие уже подходило к концу, когда выдавший очередную репризу Алексей вдруг увидал быстро приближавшихся к постоялому двору всадников. Целый отряд всадников в ярко-красных кафтанах с черными лебедиными крыльями на зеленых и алых щитах. Сипахи! Человек двадцать. И что им тут нужно? Собравшийся на лугу народ тоже заметил турок, но особого беспокойства почему-то не проявил. То ли налоги у всех были уже заплачены (вернее, содраны ретивыми сборщиками), тот ли эти сипахи были своими – из какого-нибудь расположенного поблизости гарнизона. На причудливом шлеме скачущего впереди усача развевался султан из разноцветных перьев, позади совсем еще молодой юноша верхом не красивом гнедом коне держал в руках нечто вроде короткого копья, украшенного лошадиными хвостами и золоченым полумесяцем вместо острия. Туг – личное знамя командира. Десятник? Или, как там по-турецки – каракулчи? Или, нет – онбаши… За ним – рядовые воины, а дальше… Пользуясь тем, что не был задействован в предпоследней сцене, Лешка до боли в глазах вглядывался в сипахов. И то, что он, наконец, разглядел, его совсем не обрадовало – позади всех, в компании какого-то смуглолицего мальчишки, ехал Пурим Кызыл – смотритель рынка из Златицы! Мало того, когда всадники подъехали ближе, старший тавуллярий узнал и мальчишку. Никакой был не мальчишка… Фекла! Или как ее там по-турецки, Бог весть… Значит, они так еще не прекратили поиски беглецов. А это означало, что исход грядущей битвы был пока неизвестен. Господи… Лешка от всей души поблагодарил Бога, за то что они играли сегодня «Цыган», в гриме… Черт! Как бы Агрип раньше времени не показался в своем так сказать, естественном виде. Старик Периклос же зачитывал кульминацию. Подъехавший к лугу турки, надо сказать, никого не расталкивали, вели себя вежливо – старший, усач, даже отвечал на поклоны. Ага… Вот Пурим и Фекла спешились… Встали у раскидистой березки, невдалеке… смотрели, как кланялись вышедшие на сцену артисты. Довольные зрители громко хлопали в ладоши и одобрительно свистели. Оранжевое солнце садилось где-то за Дунаем, посреди черных отрогов гор. Темнело. Это хорошо, что темнело. Не вызвав – пока не вызвав! – никаких подозрений, актеры принялись сворачивать сцену. Зрители расходились. Даже сипахи, и те потихоньку направили коней к пристани. За ними, взобравшись в седла, медленно поехали и Пурим со своей спутницей. Не узнали! Ну, мудрено было бы узнать – Лешка ведь тоже не терял времени даром, за пару минут превратив сошедшего за подмостки Аргипа в истинного цыгана. Даже платок ему на голову повязал этаким цветастым тюрбаном, а уж грима не пожалел – не цыган подучился – негр! Когда вышли на поклон, старик Периклос удивленно вскинул брови – зачем, мол? Но потом махнул рукой – все равно, пьеса-то уже кончилась. – Господа балаганщики, кто тут из вас именем Алексий? – звонко спросил подбежавший мальчишка. – Ну – я, – отозвался Алексей, улыбнувшись так, что мальчик с ужасом бросился было прочь – еще бы, в таком гриме, да в сумерках, Лешка явно сходил за черта! – Вымылся бы ты, что ли, побыстрей, – засмеялся толстяк Леонид. – А то и правда, всех в деревне перепугаешь. Эй, мальчик! Не убегай! Что ты хотел сказать-то? – А он не черт, дядько? – мальчуган так и не решался подойти ближе. – Да не черт, нет, не бойся. – А пусть тогда перекрестится! – Да легко! – Лешка быстро перекрестился на церковь. – Ну, теперь-то поверил? Говори, что там у тебя. – Хозяин велел сказать, что договорился. И велел напомнить, что с вас две «беленьких». – Две «беленьких»?! А-а-а! – до Лешки, наконец, дошло. – Так ты – мальчик Микола? – Да, я у него служу, – мальчуган важно поковырялся в носу. – А что он тебе еще сказал? – Алексей подошел ближе. Мальчуган снова попятился, видать, не поверил-таки до конца в то, что Лешка – не черт. Покивал: – Нет, хозяин больше ничего не сказал. Просто сказал, что все уладил. – Гм… Ну, что же… – задумался Алексей. – Тебя-то он тогда мог бы и не посылать – мы ведь все равно к нему возвращаемся. Ладно, там с ним и поговорим… – Ты сходил бы к ручью, – снова посоветовал Леонид. – Да и напарника своего прихватил бы… мы-то уже умылись. – А, успеем, – лениво отозвался молодой человек. – На постоялом дворе умоемся. Эй, парнишка… А сипахи где обычно ночуют? – Да нигде, – обернулся посланник Микула. – Они вообще никогда на ночь не остаются – в соседнее село скачут или в Златицу, там у них крепости. – Вот как, значит… – ускорив шаг, старший тавуллярий догнал мальчишку, оставив позади неспешно шагающих коллег по труппе. – А ты не знаешь, зачем они вообще сегодня приехали? – Ищут кого-то, – паренек шмыгнул носом. – То ли конокрадов, то ли воров. Сейчас к пристани поехали – там какой-то корабль должен подойти. – Корабль? – Ну да, турецкий. Пойдет до Никополя и обратно – они всегда так плавают. Туда – сюда. – Патрулируют, значит… ладно, посмотрим, что там разузнал твой хозяин? Микол встретил артистов с восхищенной улыбкой: – Ну, вы молодцы. Даже не ожидал. Здоров было, очень! – Мы еще и не так можем, – скромно потупил глаза мэтр, было видно – очень довольный похвалой и вообще всем сегодняшним днем. – Так что ты хотел сказать? – улучив момент, когда поблизости никого не было, подошел к хозяину Алексей. – Как раз и две аспры я уже припас. Те, что и обещал. Твой мальчишка подбегал, сказал, что ты, вроде как, с кем-то договорился. – Договорился, – проворно спрятав деньги, ухмыльнулся Микол. – Утром, раненько спуститесь к причалу. Там, слева, стоит барка, «Злато Прамена» называется. Спросите там шкипера Данчо Ребова, он все устроит. – Отлично! – Лешка обрадовано потер руки. – Ну, просто прекрасно все складывается. – Не все так складно, – поспешил огорчить хозяин постоялого двора. – «Злато Прамена» идет не до самого Видина. – Ну, нам хотя бы так… Уж там как-нибудь доберемся. – И не с самого утра… Вы тоже там с ранья на пристани не шатайтесь, затаитесь где-нибудь, там будет стоять длинный узкий корабль – галера «Калим-бей». Турецкий. Дождетесь, когда он отвалит от причала и скроется из глаз. Только тогда – не раньше – и отчалит шкипер Ребов… Господи! Да что ж ты такой черный?! – Свечи у тебя чадят… Не беспокойся, все сделаем, как ты сказал. Кивком поблагодарив Микола, Алексей быстро направился в людскую – спать, а заодно и предупредить напарника, чтоб не спешил умываться. К слову сказать, сегодня в людской оказалось куда просторнее, нежели вчера – ярмарочный день закончился и почти все крестьяне разъехались по домам… Нет, вовсе не все! Вот кто-то вошел, громко хлопнув дверью, споткнувшись, чуть не упал. Выругался… Опустившись на колени, куда-то пополз… – О, девчонки!!! Давешний свинорылый горлопан! Не уехал, оказывается, тля. Наклонившись, невежа сильно затряс за плечо одного из близнецов, того, что оказался к нему ближе: – Эй, эй, вставай, девочка! Нам с тобой будет хорошо. – Да пошел ты! – проснувшись, «Электроник» оттолкнул хама, и тот, грубо выругавшись, с размаху ударил его кулаком в лицо. Лешка тут же вскочил на ноги, пинком отправив свинорылого к дальней стене. – Ах, вас двое! – злобно зарычал тот, вытаскивая из сапога нож. В пробивавшемся чрез окна тусклом свете луны угрожающе блеснул клинок. Ввух! Бросившись на новую жертву, словно разъяренный бык, верзила – да, пожалуй, нахала можно было назвать и так, парень оказался неслабый – несколько раз взмахнул ножиком, стараясь поразить соперника в грудь. Алексей, однако, чего-то подобного ожидал и встретил во всеоружии – ударил нападающего ногой в руку, выбивая нож. С жалобным звоном клинок улетел на пол, да там где-то и затерялся. Лешка рванулся вперед… и упал, споткнулся о чье-то спящее тело. Тело выругалось, обдав старшего тавуллярия крепким сивушным запахом. И тут же сверху навалился верзила. Упал, придавил своим немаленьким весом, и короткие сильные пальцы его потянулись к Лешкиному горлу. Чеснок! Как же сильно разит от него чесноком! И еще – потом, и еще чем-то поганым… дерьмом, что ли? Лешка вывернулся, въехал в свинорылого лбом, тот, засопев, ослабил хватку… и Алексей с силой ударил его ладонями по ушам. – А-у-у-у, – заверещал тот, словно кастрируемый кот. Дернулся, ухватил Лешку за грудки, рванул – послышался треск ткани. – Ах ты так, сволочь! – Алексей уже собрался сделать вражине козу – уж тогда тому точно, не показалось бы мало! Но, не успел… Проснувшиеся близнецы и Аргип набросились на верзилу, оттаскивая его в угол. – Руки, руки ему вяжи… Вот так. – Господи! Да дадут ли хоть когда-нибудь выспаться в это вертепе? – громко возопил какой-то крестьянин, наверное, тот самый, что валялся пьяным-пьяно посередине людской. – Что с этим делать? – кивая на связанного верзилу, спросил Лука… или Леонтий. – А ничего, – отдышавшись, Алексей ухмыльнулся. – Заткните ему рот какой-нибудь тряпицей, да пусть валяется до утра – а утром нас уже здесь не будет. – Правильно! Так и поступим. – Смотрите только, чтобы не задохнулся. Ни к чему нам лишние мертвяки, ни к чему… Справившись с буяном, разбуженные артисты снова повалились спать. Не прошло и пары минут, как в горнице послышался громкий заливистый храп и сопение. Связанный нахалюга в углу, правда, еще поерепенился, постонал, но, получив от Аргипа удар по почкам, притих и вскоре тоже уснул. А вот Алексею что-то совсем не спалось. Вообще, как-то душно было в горнице. Несмотря на распахнутые ставни – то ли Микул сегодня протапливал печь, то ли прсото ночь выдалась теплая. Последнее вернее – за окнами, во дворе, прямо на глазах сгущался туман. Значит, не подморозило… И завтрашний день, скорее всего, будет дождливый, пасмурный. Встав, Лешка осторожно пробрался между телами спящих на двор, к колодцу. Молодому человеку вдруг сильно захотелось вымыться, смыть с себя пот, грим – наконец-то – похоже, это уже можно было сделать вполне безопасно. Выйдя на улицу, Алексей погрузился в туман. И в самом деле, снаружи оказалось тепло. Тепло – и тихо, ни ветерка, ни скрипа, ни собачьего лая. Нет, вот, где-то забрехала псина. Вот еще одна – уже ближе. Словно бы кто-то шел к постоялому двору. Лешка остановился, прикидывая, где же тут колодец? Тусклая луна серебрила туман, не столько освещая, сколько еще больше сгущая тени. – Хозяин! Эгей, хозяин! Громкий повелительный окрик. Голос такой… женский или подростковый… кажется, будто и знакомый даже… Из тумана метнулись тени. – Эй, парень! Черт, заметили! – Хозяина разбуди… И покажи нам вход в корчму, в этом тумане словно шайтан водит! Шайтан… Значит, турки… Зачем они пришли? – Хозяина? Сейчас… – Постой-ка! – из тумана вдруг вынырнула ловкая фигура, закутанная в длинный плащ. Блеснули глаза… Фекла! Черт побери. Фекла! Лешка дернулся но тут же овладел собой – только не бежать, вести себя естественно. В конце концов, в гриме да с черными выкрашенными волосами – не должна узнать. Ну, еще и туман ведь… – Где-то я тебя уже видела, парень, – сверля молодого человека взглядом, задумчиво произнесла девушка. – Мы – актеры, ходим везде. – Да, да… наверное… Не узнала! – Ладно, показывай, где вход и буди хозяина… Нет, постой… ты чего здесь шатался… по двору, в тумане? – Приспичило. Да и колодец тут… ополоснуться – в горнице жарко. – И все же мне кажется знакомым твой голос… Ну, что стал? Веди! – Пожалуйста, проходите. Фекла – а за ней трое турецких воинов – направились вслед за Лешкой. Тот нащупал ручку двери: – Микол, эй, Микол! Хозяин! – Что такое? – слышно было, как где-то наверху заскрипели ступеньки. – Молочнику, вроде, рано еще. – Не молочник. Другие гости пожаловали. – А-а-а… Господа османлы! – хозяин постоялого двора, спустившись со второго этажа вниз по скрипучей лестнице со свечой в руке, наконец, разглядел гостей. – Милости прошу. Желаете откушать? – За тем и пришли, – хмуро буркнула Фекла. – Нарыскались по этим дурацким горам… и все зря. Давай, быстро пожарь нам мяса или курочку… Вина? Ты что, не в своем уме, гяур? Разве не слышал о том, что Аллах запрещает пить сок виноградной лозы правоверным?! Ах, у тебя найдется и пиво… Да, пиво уж точно – не из сока виноградной лозы. Пиво, пожалуй что, правоверным можно… А, как, парни? Последнюю фразу девушка произнесла по-турецки, но старший тавуллярий ее хорошо понял – еще помнил язык, благодаря давнишней встрече с османским шпионом Фарраш-беем и все его компанией, не к ночи будь помянуты. Лешка притаился у самой двери, в коридоре. – Трактирщик! Что там у тебя за парень шастал сейчас по двору? – Парень? – Ну, тот, что тебя позвал? Он кто? – А, этот… Актер. Балаганщик. – Ясно… И все же… Куда он делся-то? Ага, верно, пошел к колодцу. Здесь в дом один вход? – Да. – Что ж, мимо не пройдет… Поговорим, посмотрим… Эй, хозяин, зажги-ка побольше свечей. Да не сальных, чучело, зажигай яркие, восковые. А вот это уже пахло керосином! Лешка закусил губу. Что теперь делать? Бежать? Конечно. Однако, если захотят – поймают, утром, когда спадет туман, долина просматривается далеко. Эх, сейчас бы на ту сторону, в Валахию… Корабль. Ведь уже договориться с баркой – и такого удачного случая, скорее всего, больше не будет. До реки Ниш можно добраться, до самой реки… где-то там, рядом, по слухам, и встали лагерем крестоносцы. Жаль, если сорвется такая возможность… Впрочем, а почему сорвется? Лешка осторожно, на цыпочках, прокрался в горницу и растолкал кого-то из близнецов: – Вставай, Лука! Парнишка открыл глаза: – Я – Леонтий. – Тсс! – Алексей зажал ему рот рукою. – Не кричи так. Вот что, Леонтий, где у нас грим? – Грим? Зачем грим? – Накрасишься, потом пойдешь на двор, умываться. Не сильно – просто размажешь по лицу грязь… Да, кудри… кудри тоже пригладь, намочи… – Зачем это все? – Нужно. Понимаешь? Нужно… Там, в трапезной, турки… Я скажу, что говорить… а чего – нив коем случае. Ну, давай, мажься! Отыскал грим. – Да… Алексей подошел к окну. Узкое! Черт, узкое… – Лука, протиснешься? – Я Леонтий. – Какая разница? Ну? Юноша оперся руками о подоконник. – Пролезешь, пролезешь – ты же уже тоньше меня. – А очень нужно? – Очень! Леонтий вздохнул: – Тогда попробую… Нет, полезу! Он живо скинул рубаху и, без лишних слов, рыбкой нырнул в окно – да так ловко, что вмиг скрылся в тумане. И вот уже в окне показалась его довольная рожица: – Ну, как? – Отлично! Не знал, что ты так умеешь. – Мы с братом бывшие акробаты… Плечо только поцарапал… Саднит. – Ничего, всяко, заживет до свадьбы. Вот, – Лешка скинул с себя рубаху и протянул пареньку. – Возьми, наденешь. – Но это же не моя!? – Так надо. Запомнил, как себя вести? Сможешь все сделать, как сказано? – Я же актер! – Ну, ладно… Удачи тебе, Лука! – Да я же… – Знаю – Леонтий. Оговорился, извини. Хрупкая фигура юноши скрылась в тумане. Алексей выждал немного и выскользнул в коридор, поближе к трапезной. Затаился, прислушался… Ага! Кажется, вовремя. У-у-у, какие запахи! Прямо слюнки текут. – Эй, парень, а ну, подойди сюда! Вот он, голос Феклы! – Так я ж к вам уже подходил! Лука – ах, нет, Леонтий – ответил правильно, так, как учили. – Ну, что, справил свои дела, вымылся? – Да… ой, вы подошли так неожиданно, я даже испугался. – Что-то ты во дворе показался мне вроде как выше… – Туман. – Ну да, вот именно, туман… Чего только не привидится! – Так вы меня зачем-то звали? – Звали? Н-нет, ты мне не нужен. Иди, иди, парень, спи. Вежливо попрощавшись, Леонтий – точно, Леонтий! – быстро зашагал в людскую. Скользнув за парнишкой неслышной тенью, Алексей на ходу перекрестился: слава Богу, кажется, пронесло. И, тем не менее, он так и не уснул – еще бы! – ожидая от Феклы – или как ее там по-турецки? – любой самой неожиданной каверзы. Да уж, от этой коварной девчонки всего можно было ожидать. Турки и Фекла покинули постоялый двор довольно быстро. Впрочем, на улице уже занималась заря. Пора было уходить и артистам. Леша живо разбудил всех: – Вставайте, други! Споро поднявшись, вся труппа во главе с Периклосом отправилась в путь к причалу. Сонный Микол, хозяин постоялого двора, все же соизволил проснуться и проводил постояльцев до самых ворот. Прощаясь, придержал за рукав Лешку, шепнул: – «Калим-бей» сегодня идет к Никополю. – Какой Калим-бей? Ах, да, галера… – А назавтра повернет обратно. Смотрите, как бы вас не догнал. – Благодарю за предупреждение, – Алексей вынул из кошеля аспру. Маленький серебряный кружочек тускло блеснул в свете зачинавшегося дня. Брезжил рассвет. – И, вот еще что, – чуть задержавшись, обернулся Лешка. – Вчерашние гости… Они тоже отправятся с «Калим-беем»? – Какие гости? – поначалу не понял Микол. – А, турки. Да, с «Калим-беем»… Хотят немного спуститься вниз по течению. Ищут кого-то… А этот их командир – молодой, да ушлый! – с неожиданным уважением отозвался кабатчик. – Еще безусый совсем, а гляди ж ты… Сипахи его побаиваются. Ну, еще бы… Лешка ничего не сказал, лишь вспомнил, с какой легкостью Фекла расправилась с башибузуками. Да уж, такую девку не грех и побаиваться. Ежели что не по ней – убьет и слова не скажет. Вот уж интересно, кто же она такая? Турчанка? Но – ходит сейчас в мужском платье, да еще постоянно – с отрытым лицом, что для мусульманской женщины – смертный грех, вовек потом не отмолится. Правда, турки используют и христиан, и огнепоклонников… кого только не используют. А ислам – только для избранных! Остальные – «райят», быдло – пусть платят налоги, они на христиан куда как выше. Или вот еще есть так называемая фетва – разрешения на что-либо. Например, многие выпрашивают у какого-нибудь знакомого муллы фетву на питие вина в «лечебных» целях. Дескать, не пьянства ради, а токмо здоровья для. Вот и для шпионки-разведчицы – а именно ею, похоже, и являлась Фекла – могли выдать специальную фетву. Разрешили грешить: ходить в мужском платье, открывать лицо… и спать, с кем захочется. Как эта хитрая и коварная девка попала к башибузукам? Наверное, ошиблась – и на старуху бывает проруха – приняла за своих. Скорее всего, пробиралась в Румелию из Валахии… наверное, успела там что-то эдакое натворить, спешила… Вот и попалась по глупому, всякое в жизни случается. Прикинулась паломницей-замарашкой – для этого прямо театральный талант нужен. Актриса! Что и сказать, актриса… Чулпан Хаматова… А ведь, кстати, похожа чем-то! Путники затаились, немного не доходя до причала, в орешнике. Старик Периклос так и вообще остановился на своей тележке еще дальше, и Лешка сейчас молился – лишь бы осел не закричал. Предложить оставить животное на постоялом дворе у Алексей н поворачивался язык – ослик Терентий, похоже, давно уже являлся полноправным членом труппы. Ладно, может быть, удастся договориться с хозяином барки? Как его? Шкипер… Шкипер Данчо Ребов. Конечно, придется переплатить, но деньги есть – вчера поработали на славу. Туман постепенно исчезал, расслаивался, и вот уже сквозь грязно-белые куски его проглянула серо-голубая гладь Дуная. Первые лучи восходящего солнца золотили редкие палевые облака, позади, в селе, начинали свою утреннюю песнь петухи. Не поели еще – село зажиточное, впрочем, здесь, в Румелии, таких много. Турки даже ослабили налоги, и весьма сильно по сравнению с имперскими. Пока… Хищный корпус турецкой галеры приткнулся кормой к самому концу причала. Мачты были сняты, по всему, судно намеревалось сейчас идти на веслах. Тем более – вниз по течению. Дожидаясь, когда турки отчалят, Алексей с невольным восхищением рассматривал изящные обводы галеры – украшенную великолепной резьбой корму с разбитым на ней шатром, узкий мостик – куршею – тянувшийся от носа к корме, с балюстрадой и натянутым сверху тентом, резной нос с тараном в виде позолоченной львиной морды – судя по этой детали, судно было трофейным, венецианским или греческим – Аллах запрещал правоверным изображать людей и животных. Вот на куршее показались люди… Ага! Комит и два подкомита. Закричали, замахали плетками, будя спящих у весел гребцов. На корме показался какой-то расфуфыренный франт в длинном парчовом кафтане и зеленой чалме – вероятно, капитан галеры. Да, капитан… Вот он махнул рукой – и подкомиты забегали еще быстрее, щедро угощая плетью прикованных к веслам гребцов – шиурму. Слышно было, как матросы выбрали якорь. Галера дернулась, взмахнула веслами – ух, и красотища же! – и, вспенив узким носом воду, плавно отошла от причала. Задавая темп гребле, зазвенели на корме кимвалы. Ну, наконец-то! Скатертью, как говориться, дорога. Господа артисты обрадовано переглянулись. А Леонтий – да-да, Леонтий, не Лука – радостно подмигнул Алексею: – Пора? – Пора, пора, парень! Хотя, может быть, это все же был и Лука… Позади, в орешнике, призывно закричал ослик Терентий.
Шкипер Данчо Ребов оказался высоким статным мужчиной лет тридцати, с некрасивым, но почему-то весьма располагающим к себе лицом и большими кранными руками. Он стоял у левого – того, что притулился к причалу – борта барки и смотрел на подходивших артистов. – Мы – актеры, – подойдя, пояснил Алексей. – А, явились, – улыбнулся шкипер. – Я – Данчо Ребов. Это про вас мне говорил дядька Микол? – Про нас, – улыбнулся Лешка. Шкипер перевел взгляд на подъехавшую повозку: – Осел тоже с вами? – Без него никак нельзя, – покачал головой Периклос. – Кто же будет перевозить реквизит? Сами не натаскаемся. – За осла и тележку – отдельная цена. – Само собой… – Восемь аспр! – Хэк… Ладно. Сладившись с ценой, балаганщики перебрались на барку – небольшое плоскодонное судно с широкой кормой и ничуть не менее широким носом. По уставленной каким-то объемистыми тюками палубе уже бегали матросы… нет, скорее, конюхи или погонщики – шестерка лошадей, запряженных цугом, уже дожидалась на берегу в упряжи. – Мощность двигателя – шесть лошадиных сил, – хмыкнув, в полголоса пошутил Алексей. Ослика, кстати, взяли-таки на борт. Ну, еще бы… Восемь аспр. – Ну что, все поднялись? – шкипер осмотрел пассажиров. – Все. – Тогда в путь. Приготовились. Поднять трап… Отдать концы… Вперед помалу! – Цоо! Цоо! – цыкнул погонщик, и, грузно отвалив от причала, барка медленно двинулась вверх по реке. Выглянуло солнышко. А через пару часов – и вообще припекло. Растянувшись меж тюками на палубе, «господа артисты» блаженствовали, а тощий Федул и сам мэтр Периклос давно уже дремали. С левого борта неспешно проплывал берег. Лешка и сам уже почувствовал навалившуюся дрему – ночью-то так и не удалось как следует выспаться. Превозмогая себя, он все-таки нашел в себе силы пройти на корму. Сняв рубаху, наклонился к воде, зачерпнув ладонями воду, умылся, сразу же почувствовав себя намного бодрее и лучше. И тут же ощутил, будто чего-то не хватает. Чего? Молодой человек похлопал себя по груди… Вот он, крестик… А где же амулет? Тот самый, подаренный Марикой, тайный знак общества Гемиста-Плифона – маленький кружочек с Кудрявым Зевсом.… Кстати, сей амулетом не так давно разглядывала и Фекла… А! Наверное, талисман потерялся во время ночной драки! Да-да, скорее всего, именно так и обстояло дело. Ну, что сказать? Жалко, конечно, но, по большому счету – и черт с ним, не очень-то Лешка и верил в приметы. Черт с ним… Вернувшись к своим спутникам. Алексей улегся рядом с посапывающими близнецами и Аргипом, которого тут де и разбудил: – Проснись, брат, думать будем! – А? Что? – сонный юноша долго не понимал, что вообще от него хотят. – Думать? Лешка молча указал напарнику на противоположный берег, едва виднеющийся зеленой туманной дымкой. – Да-а, далековато плыть. Алексей вообще плохо плавал и вот теперь должен был решить неожиданно вставшую перед ним задачу. Он-то что думал? Полагал, что барка поплывет где-то посередине реки а, может быть, и приблизиться к противоположному берегу. Однако, увы… Человек располагает, а Бог предполагает. Делать нечего, придется искать какое-нибудь подручное средство. Шлюпки, кстати, Лешка так нигде и не видел – ни на корме, ни за кормою, на привязи. Да и зачем барке какое-то там плавсредство, коли она практически от берега-то не отходит? Само собой, незачем. Однако, как же быть-то? Завтра к вечеру барка – при всей неспешности своего хода – все же подойдет к нужному месту. И что? Правда, на судне, вроде как имеется мачта – во-он она лежит вдоль всей палубы. Значит, есть и парус. Переговорить со шкипером, попросить сделать крюк? А что, денег хватит. Вот только согласиться ли шкипер? Хорошо было лежать на палубе, тепло – градусов. Наверное, десять-пятнадцать… Впрочем, это для Лешки тепло, все остальные, похоже, замерзли – эвон, как кутались в плащи. Алексей потрогал свой кожух… «Заряженный» информацией, так нужной крестоносному воинству короля Владислава Ягелло, молодого правителя Польши и Венгрии. Как же перебраться на тот берег? Как? Может, есть какой-то лучший способ, нежели просить шкипера повернуть, что само по себе будет выглядеть странно. А если на реке покажутся турки? Тот же «Калим-бей», ведь, по словам хозяина постоялого двора Микола, эта галера должна будет вскоре повернуть обратно. А идет она ходко, нечета медлительной барке. Посмотреть, что они хоть везут? Лешка потянулся, встал, и направился на корму, к шкиперу. – Много товаров везете? – Да так себе, – оторвавшись от разглядывания остававшейся за кормою реки, Ребов обернулся. – Не особенно-то и много – не сезон ведь. Может, последний раз в эту осень ходим. Вернемся домой, в Доростол, станем ремонтироваться – давно пора, подтекаем. – Подтекаете? – Лешка сделал испуганные глаза. – И что, у вас никакой спасательной лодочки нет? А вдруг потонем? – Не потонем, тут мелко, – рассмеялся шкипер. – Да и берег близко. – Да уж, близко, – согласился молодой человек. – А что, если кому-то на тот берег понадобиться? – Да кому понадобиться-то? Вашим, что ли? – Ну, это я так, для примера спросил. Вдруг? Что, обычно никаких дел на том берегу не бывает? – Почему? Бывают, – Ребов пожал плечами. – Иногда валахи хотят что-нибудь купить, соли там, или немного муки. Обычно мы не отказываем. – Как же они покупают?! – приложив ладонь к глазам, Алексей посмотрел на тот берег. – Путь-то не близок. Да и не видать вас оттуда. – Не видать, – согласно покачал головой шкипер. – А рыбаки? Они-то нас хорошо видят. Сообщают своим, а уж те, кому надо, нагоняют на лодках… Летом здесь, на реке, такое твориться – прямо плавучий базар! Сейчас не так, конечно… Но тоже подплывают. – Ах, вот, значит, как… Лешка задумался и, воспользовавшись тем, что шкипер отвернулся отдать какое-то распоряжение рулевому, быстро ушел на свое место. – Значит – рыбаки, – приваливаясь спиной к тюку, негромко промолвил он. – Какие еще рыбаки? – не понял Аргип. – Обычные такие рыбаки. Валашские.
Рыбаки появились уже к вечеру и выглядели, надо сказать, вполне живописно: рубахи из выбеленного на солнце холста, кожухи-жилеты из черной овчины, синие, красные, малиновые штаны. Экие красавцы. Как будто и не рыбаки, а в кино снимаются! Все, как на подбор – смуглявые усачи, здоровенные, ловкие. Эх, наверняка ведь они тут не только рыбку ловят, вот попадется какое-нибудь беззащитное суденышко… налетят, отнимут товар… что, разве ж не может быть такого? Впрочем, хозяина барки эти парни, похоже, знали. Еще издали махали руками, кричали: – Бог в помощь Данчо! Как там ваши турки? Не сильно свирепствуют? – Да пока, слава Богу, не сильно, – посмеивался шкипер. – Только какие же они – наши? – Соли с мучицей у тебя не найдется, Данчо? – Для тебя, брат, все, что угодно! Давай, причаливай. Молодой русоголовый парень тут же приткнул свою лодку к низкому борту барки. Тут же подплыли и другие… И много, человек десять! – Постоите, Данчо? – Постоим, коли просите, – Ребов охотно качнул головой: суля по довольной улыбке, он явно имел свой процент от этой речной торговли. Пригладив растрепавшиеся волосы пятерней, шкипер подошел к левому борту и махнул рукой: – Все, парни, шабаш! Распрягай лошадей, становимся на ночлег. Притянув барку в к берегу, корабельщики, стреножив уставший коней, пустили их пастись, сами же разложили костер, бросив в объемистый котел подаренную рыбаками рыбку. Синий прозрачный дым, стелясь, поплыл над водою куда-то в сторону багрового, клонившегося к закату, солнца. С того берега вскоре потянулись лодки, как понял Алексей, то плыли жители прибрежной – с той стороны реки – деревни. Валахи. Нет, точнее – полуболгары-полувалахи-полуцыгане – так лучше сказать бы. Молодые веселые парни, подростки, старики – женщин, видать, брать с собою было не принято. На борту барки развернули оживленную торговлю мукой, солью и разными городскими гостинцами маленькими серебряными зеркальцами, шелковыми лентами, цветными стеклянными бусами. Кто-то уже азартно торговался, надеясь сбить цену, а кое-кто, быстро накупив товар за что продали, уже уселись к костру, доставая плетеные фляги. – А ну-ко, глотни, Данчо! Это тебе не просто вино! Что это за люди сегодня с тобой? Актеры? Что еще за актеры? Ах, балаганщики – так бы сразу и сказал. Ну, балаганщики, подставляйте кружки! А никто и не отказывался! Толстяк Леонид так уже с радостью намахнул и другую, и третью… уже скорешился с каким-то местным заречным прохиндеем, уже затянул песню. – Хорошо поете! – оглянулся на них высокий цыганистый парень, вернее – молодой мужчина – горбоносый, чубатый, с золотой серьгой-кольцом в левом ухе. Звали его Канташ. Да не просто звали, кричали: – Спой! Спой, Канташ! – Спеть? А флягу по кругу пустили? – Пустили, а как же! – Тогда слушайте и подпевайте.
Загорелась румяная зорька
Над прекрасной валашской землею…
То не зорька на небо всходила,
Сына Марко родная мать искала…
Ой, летите орлы, улетайте
Дальше, дальше, на край белого света.
Напитайтесь вы мясом басурманов,
Черной крови супостатов напейтесь!
Лазарь-царь садиться за вечерю,
Рядом с ним жена его, Милица…
Ты обойди все селенья,
Мать разыщи полонянку,
Вырви ее из полона
У басурманов проклятых!
Что ты кличешь, черный ворон, бьешь крылами?
Что тебе, черный ворон, не сидится?
Глава 9 Осень 1443 г. Валахия. Факел
Братьям молвлю: – Вот что, братья, Клятву дам пред вашей ратью Басурманов убивать я!…узким серебряным ятаганом. Орудуя веслами, Колупан ловко притулил лодку к мосткам: – Ну, приехали… – Слава Богу! – вылезая из лодки, перекрестился Лешка. Перевозчик ухмыльнулся: – Пожалте денежку за перевоз и ночлег! – Так на ночлег же еще не пришли! – Сейчас придем, – наклонившись, Колупан привязал лодку и по-хозяйски прибрал весла. Алексей прислушался – странный бухающий звук явно становился ближе, и вот уже в неровном свете месяца и звезд на середине реки показалась какая-то темная масса. Звякнул кимвал… Галера! Точно – галера. Вернулся «Калим-бей»… Он и должен был вернуться… Но, почему – ночью? Вполне свободно можно было сесть на мель, врезаться в берег, да мало ли еще опасностей на ночной реке? Риск… Как ни крути – риск. И этот риск, несомненно, должен быть чем-то оправдан. – Идем, – негромко позвал лодочник. – Твой приятель дожидается в моем доме. – Подожди… Алексей настороженно вглядывался в ночь, прямо таки физически ощущая нешуточную угрозу. Вот, вроде бы, на том берегу послышались крики… хотя. Черт там разберет – может, это кричала какая-нибудь ночная птица? Да и вообще, насколько реально заметить с галеры притулившуюся у берега барку. Лешка обернулся к перевозчику, спросил. – Ночь не такая уж и темная, заметить можно, – негромко пояснил Колупан. – Правда, если знать, что искать. – Они, я полагаю, знают… Чу! С реки явственно донесся плеск. Весла! А вот и лодки… Ткнулись к мосткам одна за другой, из них повыпрыгивали люди – Канташ и прочие рыбаки. К тому времени Алексей благоразумно отошел подальше, в кусты, лишь попросил Колупана: – Спроси, что там? Кивнув, тот вышел навстречу своим. Вот остановил кого-то. В полголоса заговорили… – Турецкая галера, – вернувшись, сообщил лодочник. – Как я тебе и сказал. Что на берегу – не знаю – услыхав весла, наши уплыли раньше, чем подошел корабль. – Да-а… – Лешка досадливо сплюнул – так ведь ничего и не узнал. – Ну, тогда идем, что ли… Турки не приплывут сюда? – Вряд ли, – покачал головой Колупан. – Они прекрасно знают, что наш берег – немирный и одинокому кораблю туда лучше не лезть, тем более, ночью. – А могут кого-нибудь высадить? Скажем, отправить челн? С реки послышался скрип уключин. Еще одна лодка… последняя. Вот – ткнулась носом в причал. Ага, выбрались двое… Может, они что-то знают? Впрочем, вряд ли… – Господин, умоляю, давайте еще поищем! Какой знакомый голос! Нет, явно знакомый… Какой-то молодой человек… – Ну, пожалуйста, прошу вас! Он не мог утонуть, он очень хорошо плавает… Прошу вас, вернемся хотя бы на середину реки, покричим… – Ага, – проскрипел в ответ хозяин лодки. – И накричим себе турок. – Что ж, ладно, – с неожиданно злобой произнес юноша. – Бог свидетель – я вначале просил добром… Последняя фраза прозвучала по-гречески! Алексей рванулся к мосткам… Боже! – Леонтий! – Я – Лука… Алексей?!!! Ты как здесь! О, как обрадовался парень! Лешка с разбега стукнул его по плечу: – А ты? Господи… Да ты весь мокрый! И почему – босиком? – Там… – юноша скривился, словно от боли. – Там, в реке – Леонтий… Турки хотели забрать нас… мы уплыли… Хорошо, рыбак меня подобрал, но вот Леонтий… – Так он еще плывет?! – Да! Он не утонет, я знаю… Но его может снести на тот берег, к туркам. – Тогда плывем! – решительно заявил старший тавуллярий. – На ходу все расскажешь… Эй, господин Колупан! Лодочник с явной неохотою подошел к мосткам: – Плыть обратно? Вот уж увольте! Да ни за какие деньги! – Тогда дай нам лодку. И весла! Вот… – Лешка быстро надорвал пояс. – Держи… Не сомневайся, это цехин, золотой… или – дукат, ежели ты так лучше понимаешь. – Дукат?! – Колупан тут же попробовал монету на зуб. – И в самом деле, золотой. – Так мы берем лодку? – Нет! Я сам поплыву с вами. И снова рыбачий челн раздвинул носом темные воды Дуная. На этот раз Колупан греб осторожно, не торопясь, временами и вообще бросал весла, прислушивался. – Вы с братом, что, решили переплыть реку? – шепотом поинтересовался Алексей. – Нет… Просто бросились в воду – некуда больше было. И поплыли – в ночь. – А что турки? – А они не видели… Нет, потом, верно, хватились, да уже поздно было. – Там есть один мыс… – задумчиво протянул Лешка. Лодочник ухмыльнулся: – Туда и гребу. Течение здесь сильное, веслами-то не всегда управишься, а уж пловца – точно на мыс вынесет, больше некуда. Если б Патрай, рыбак, тебя, парень не подобрал – и ты б там был, на мысу. – Но я вовсе не туда плыл… и брат… – Тут воля реки – не ваша. – Тсс! Впереди, показались смутные очертания двух кораблей – узкой хищной галеры и приземистой барки. На обоих судах – там и сямь – виднелись огни… Факела или свечи… – Не спят. – Утра дожидаются, – негромко пояснил Лука. – С восходом галера уйдет – я слышал. Колупан осторожно затабанил правым веслом, разворачивая лодку к мысу… Алексей насторожился – показалось, будто там, на берегу, кто-то кричал или ругался… Нет, точно – ругались! А вот показался факел! – Да нет их здесь, говорю! Зря только ноги промочим. – Да уж, только шайтан знает, куда они уже успели уйти? – Прячутся где-то… Жаль, нет собак. Ничего, днем, всяко, поймаем! – Кого, собак? – Беглецов, дурень! Снова ругань. Свет факела дернулся, задрожал… исчез за деревьями и кустами. Ушли… – Думаешь, он здесь? – тихо спросил Алексей. – Здесь, если уж по реке плыл… – Тогда давай к берегу… Только осторожно, да встань так, чтобы, если что, быстро отчалить. – Бабу свою поучи кашу варить… Развернувшись, лодка мягко ткнулась кормой в камыши. – Эй, Леонтий! – негромко позвал Лука. – Это мы… свои… Тишина. Лишь слышно было, как плещутся о берег мелкие волны. – Леонтий! Нет, так никто и не откликался. – Видать, все же утонул, сгинул, – лодочник перекрестился. – Царствие небесное! – Леонтий! Да, видимо, напрасно все… – Что, поплывем уж назад? – Погоди… Может, с той стороны мыса? – Так уже услыхал бы! Лука шмыгнул носом и предложил крикнуть погромче. – Я те крикну! – заругался Колупан. – Хочешь в турецкий полон попасть? Так это здесь быстро. Ветер шевельнул камыши… Нет, не ветер! Кто-то встал, вынырнул из воды: – Лука?! Братец! – Леонтий! Господи… Ты где хоть был-то? – В воде прятался. Дышал через камыш. – Ну, молодец! – радостно потер руки Алексей. – Давай скорей в лодку! Столкнув челнок с песка, парнишка быстро перевалился через корму. Лешка хлопнул по плечу лодочника: – Греби, Колупан! – Да уж гребу… – лодочник ухмыльнулся и, когда отплыли уже довольно далеко от берега, обернулся к Алексею. – Думаю, теперь у меня не двое, а четверо постояльцев, так? – У нас хватит денег, чтобы заплатить за постой, – заверил перевозчика старший тавуллярий. Так и не вышло расспросить ребят по пути, не до того было – внезапно набежавшая волна чуть было не потопила перегруженную лодку, воды набралось порядочно, пришлось вычерпывать, не покладая рук, и лодочник Колупан в этом был не помощник – он то молча греб, то ругался, то возносил Богу молитвы, то шептал: – Связался вот с вами на свою голову! – Ничего, – смеялся Лешка. – Пусть голова поболит – зато кошель толще будет! И вот эта фраза, похоже, вполне утешила лодочника.Василе Александри«Дойна».
Уже потом, обсохнув о очага в глинобитном жилище Колупана, близнецы рассказали Лешке с Аргипом о том, что приключилось на барке. Галеру, конечно, заметили – не тот это корабль, чтобы подойти незаметно. Рыбакам-то что – попрыгали себе в лодки, да деру, а вот барка – не челн, с места так просто не сдвинешься. Пока лошадей запряжешь, пока отчалишь – мороки хватит. Да и не особо-то шкипер Ребов опасался турецкого судна. Вот, тоже интересно – с одной стороны, пели про гнусности турок всякие нехорошие песни, да и было ведь, про что петь, а, с другой… Взять хоть туже Златицу – город-то при турецком владычестве прямо расцвел! И у турок хватало ума не рушить налаженную торговлю. У турок… кого только под этим именем не было! С турками был один молодой парень, сильно похожий на девку… При этих словах близнецов Алексей незаметно переглянулся с напарником. Да уж, знали они, что это за парень! И даже слишком хорошо знали. Парень этот держал себя важно – правда, слушались его только сипахи, а галерщики игнорировали – те признавали только своего капитана – здоровенного белокурого парня, этакую арийскую бестию, и близко не похожего на образ плакатного турка. – А Пурима… толстяка, с ними не было? – быстро спросил Алексей. – Нет, – дружно откликнулись близнецы. – Никакого толстяка мы не видели. Похожий на девчонку турок (Фекла – кто же еще-то?) переговорив с Ребовым, попросил созвать всех пассажиров, что и было исполнено. Всех, правда, созвать не получилось – в это время Алексей с Аргипом уже находились на том берегу Дуная – но тем, кто явился, молодой турок показал небольшой кругляшок, амулет с изображением креста и языческого божества Зевса. И спросил – чей? А пес его знает, чей?! Сипахи посовещались и объявили о своем решении забрать с собой двух молодых юношей – Леонтий и Луку. Так сказать, в качестве компенсации за напрасно потерянное время. А что? Парней вполне можно было удачно продать. Ребов лишь пожал плечами – берите! Ему-то что? Ведь не коней забрали, и никого из команды не тронули. Да и зачем туркам ссориться со шкипером, имевшим массу влиятельных знакомых от Видина до Доростола и дальше? Другое дело, актеры – уж эти-то никому не нужны, и заступиться за них некому. Узнав об этом решении, старик Периклос незаметно шепнул Леониду с Федулом, чтоб разыскали ребят. Предупредили… Вот близнецам и пришлось купаться. Хорошо еще – так обошлось. – А вообще, я думаю, они вас искали, – искоса взглянув на Лешку с Аргипом, тихо сказал Лука… или Леонтий. В общем, можно считать – оба сказали. – Да и амулет я у тебя, Алексей, такой видел… Помнишь, когда ты отдал мне свою рубаху? Обманули тогда турок, да? – Обманули, – старший тавуллярий с усмешкой кивнул. – Вы-то что дальше делать думаете, парни? – А вы? – Мы идем в Ниш, – честно признался Лешка. – А далеко отсюда до Ниша? Этот вопрос Лешка задал вернувшемся с охапкой хвороста Колупану. Хворост, естественно, тоже был включен ушлым лодочником в прейскурант оказываемых услуг, так, что его скромная хижина постепенно выравнивалась ценой с хорошим трехзвездочным отелем. – До Ниша? – Колупан почесал бороденку. – Да не так уж и далеко. Лучше через Златицу добираться. – Через Златицу?! – ахнул Аргип. – Ну, или через Видин – только там небольшой крюк придется сделать. – Сделаем! – решительно заявил Алексей и, взглянув на близнецов, спросил. – А вы куда отправитесь, парни? Те переглянулись и засмеялись: – Тоже в Видин, с вами. Нагоним там наших. Мы ведь так с Леонидом и договаривались – если что, встретимся в Видине, на главной площади. Ух, и закатим же представление! Жаль, вас с нами не будет. Алексей улыбнулся: – Вы что так дрожите, ребята? – Так вода-то – не лето. – А! Послушай-ка, господин Колупан, нет ли у тебя вина за хорошую цену? Лодочник пожевал губами: – За хорошую цену? Найдем. Две серебряхи – кувшин. – Ого! Ну, ладно, тащи. Чего ж раньше не предложил? – А вы не спрашивали. И денег не предлагали. Перед тем, как отправиться в путь, встал вопрос об одежде. Лешка с Аргипом, в своих теплых рубахах с овчинами, чувствовали себя более-менее сносно, а вот близнецы, по сути, оказались почти раздетыми, к тому ж еще и босые. Почесав голову, Лешка молча снял с себя пояс и высыпал на стол все оставшееся серебро. Глаза Колупана жадно блеснули: – Небось, хотите прикупить одежонку? – И еще немного еды… В сундуках у запасливого выжиги нашлись и овчинные кожуха, и кое-какая обувь, и даже симпатичный синий шерстяной плащ с серебряной вышивкой по краю. Очень красивый и. по-видимому, ворованный, ибо Колупан расстался с ним без особого сожаления, естественно – за хорошую цену. – Эх, теперь еще бы попутную барку! – расслабившись после сытного (ресторанная цена!) ужина, ухмыльнулся Аргип. Алексей сжал губы: – А вот на барку у нас уж денег точно не хватит! – А зачем вам барка? – удивился лодочник. – На днях наши пастухи отправятся на зимние пастбища. Это в долине. Как раз в сторону Видина – по пути. – Но деньги? Пастухам ведь тоже придется платить. Колупан хитро прищурился: – А что, у вас совсем-совсем денег нет? – Ну, осталось еще немного… – Тогда – сговоримся! – выжига-лодочник расхохотался, дергаясь всем своим узким лицом, похожим на лисью морду.
Выжига не обманул, свел таки на следующий день с пастухами. Там и уговорились в цене, сладились, и, как и договорились, поутру вышли. В долине стоял густой туман, такой, что не было видно идущих рядом, лишь где-то впереди мычали коровы да слышались крики погонщиков. На эти звуки и шли сейчас беглецы, стараясь не отстать, не потеряться. Шли долго, с небольшим перерывом на отдых и перекус, до самого вчера, а на следующий день, переночевав у костра – снова тронулись в путь. Пастухи оказались парнями неразговорчивыми, хмурыми, да и вообще, по внешнему виду и всем своим повадкам больше походили на разбойников, нежели на представителей столь мирной профессии. С расспросами к парням они не лезли – выматывались, бедняги, попробуй-ка, уследи за таким поголовьем, да еще в туман. Да ведь это было и к лучшему, что не лезли, и практически предоставленные сами себе беглецы от отсутствия внимания отнюдь не страдали, даже наоборот – радовались. Близнецы «электроники» развлекались каким-то побасенками, Алексей вспоминал свою прошлую жизнь и Ксанфию, представляя в деталях, как они заживут после свадьбы. По всему выходило – очень хорошо заживут, лучше некуда! Отсудят у государства дом, получат дивиденды от недвижимости и «Святого Николая», да, еще и он, старший тавуллярий Алексей Пафлагон, несомненно, получит обещанную награду – ведь до крестоносного воинства осталось уже не долго. Уже рядом! Уже, можно сказать, почти что пришли. Почти что… Вот Аргип что-то в пути захандрил – шагал позади всех, молчал, да тяжко вздыхал, наверное, вспоминая что-то недоброе. И к чему, спрашивается, вспоминать такое? – А вспомни-ка Константинополь, Аргип! – подождал вяло бредущего напарника Лешка. – Помнишь, как приходил к нам в гости? Как пили вино, веселились? Как смеялась Ксанфия? – Ксанфия… – тихо и без улыбки протянул юноша. – Ксанфия… Видел бы Алексей в этот момент его лицо! Дня через три пастухи, наконец, пригнали стадо на пастбище. – Вам – туда, – в ответ на Лешкину просьбу, седой длинноусый погонщик указал рукою на далекие синие горы. – Держите туда… А, как увидите черную скалу, повернете к реке. Там скоро и Видин. – А как скоро? – Да дня два-три. Как погода.
Погода не баловала, и идти пришлось долго. Долго и трудно. То под ногами вместо тропы внезапно оказывалось болото, то наползал такой туман, что вообще не было видно, куда дальше идти. Утомились все, но, кажется, больше всех Аргип, хоть он и выглядел повыносливее близнецов. Все ходил хмурый, огрызался на «электроников» и даже попытавшийся было расшевелить напарника Лешка нарвался вдруг на такой жуткий взгляд, что махнул рукой да отстал – ладно, в другой раз шутки пошутим, ни к чему сейчас трогать парня. К концу второго, наконец-то, показалась обещанная пастухом черная скала, от нее путник резко свернули влево, к реке, широкая лента которой блестела где-то у самого горизонта. Тоже – не близкий путь. Переночевали в каком-то заброшенном шалаше, замерзли все, как гады, и, утром упрямо двинулись дальше. Запасы еды кончились еще вчера, и нужно было что-то срочно придумать, учитывая, что из оружие у путников имелись только ножи. – Да что там думать-то?! – весело рассмеялся Лука – да-да, именно Лука, Лешка уже научился различать близнецов, Лука был посмешливее, Леонтий – посерьезней – Дойдем до реки да наловим рыбы! И то правда! Алексей со смехом хлопнул парнишку по плечу – ему всегда нравились подобные оптимисты. Леонтий тоже заулыбался, а вот Аргип… Аргип по-прежнему оставался смурным, хмурым, даже, когда из-за облаков выглянуло солнце. К полудню дошли таки до реки, упарились – шагали быстро, да и солнышко пригревало. Пот застилала глаза, и все же, это было куда лучше, нежели серый густой туман и дождь. Уж куда веселее! Немного отдохнув, близнецы принялись мастерить удочки, а старший тавуллярий, махнув рукой на грустно нахохлившегося напарника, отправился походить по берегу – на разведку. В голубом небе ярко светило осеннее солнышко, и желтые деревья неслышно роняли листву, и вкусно пахло жнивьем и сожженной соломой. Рыбака Алексей увидал на излучине, в камышах – седой старик, сидя в небольшой лодочке, наклонившись к воде, деловито выбирал сети. Недалеко, шагах в двадцати от берега. – Бог в помощь, отец! – подойдя ближе, вежливо поздоровался Лешка. Старик оторвался от своих дел и неожиданно улыбнулся: – И тебе да поможет Господь. Куда путь держишь? – В Видин, – не стал скрывать Алексей. – Далеко еще до него? Старик прищурился: – Да как и сказать? Если по этой стороне идти – дня два, а по тому берегу – куда быстрей будет. Видин-то как раз на той стороне и будет. – А дорога там есть? – Конечно. – А турки часто заглядывают? – Да в нашей деревне давно уж никого не видали. В Сербии все – воюют, – старик поплевал на руки и снова принялся за сеть. Потом снова поднял глаза и улыбнулся. – Ежели тебе в Видин, мил человек, так подожди немного – сеть выберу, перевезу на тот берег. – Да спасет тебя Боже! – искренне поблагодарил Алексей. – Я бы с удовольствием… Только… Не один я, отец. – Чай, все православные? – Православные, – Лешка перекрестился. – Так и ладно, – довольно засмеялся дед. – Перевезу уж всех, коли вам в Видин надо. Много вас? – Четверо. – Ничего, челнок и не стольких выдерживал, тем более, погода хорошая – ни ветра, ни волн. – А не боишься, дедушка? Нас же, все-таки, четверо. Старик махнул рукой: – Отбоялся уже свое… Девятый десяток пошел. Да и чего мне боятся? За старый челнок? Так что приходите. Обещал – перевезу. Потому по пути где-нибудь заночуете, деревень много – Кукры, Лавзово, Доместицы…
Вот это повезло! Даже Аргип ожил, обрадовался – старый рыбак не только перевез путников на тот берег, но и угостил рыбой и, что немаловажно, солью. Даже, покопавшись в мешке, отломил половину краюхи: – В дороге покушаете. – Спаси тя Бог, дедушка! Простившись с рыбаком, Лешка весело улыбнулся: вот ведь какие люди на свете бывают – и не столь уж редко, как многим почему-то кажется. Пожарив на колышках рыбу, беглецы с удовольствием подкрепились и, напившись водицы из попавшегося на пути ручья, с новыми силами зашагали дальше. Брильянтом отражаясь в реке, светило в глаза солнце, а под ногами мягко стелилась плотно наезженная дорога. Эх, хорошо! Вот только к вечеру ветер натянул облака, резко похолодало, заморосил нудный мелкий дождь, а над рекою стала плотная пелена тумана. – Заночуем в деревне, – неожиданно предложил Аргип. – Ну, не в поле ж! Старик говорил, есть тут поблизости не одна. Тем более, турок там нет… – Опасно в деревне-то… – А по большой дороге идти – не опасно? – Тоже верно. – Вон, похоже, огни… Как Аргип умудрился разглядеть огоньки среди серой пелены промозглой дождевой взвеси – Бог весть. Но только вскоре их уже заметили все. Уютные такие огоньки, видать, в виду хмурого дня жители зажгли свечи. Да и день-то уже клонился к вечеру, смеркалось. Путники остановились, и все с надеждой посмотрели на Алексея – что скажет? По глазам близнецов – не говоря уже о напарнике – было хорошо видною, что их отнюдь не прельщает очередная ночевка под открытым небом. В конце-то концов, хватит ночевать, как свиньям… – Ладно, так и быть, заночуем… – Ура! – возликовали близняшки. – Но, все же, так, сразу, опасно идти, – чувствуя свою ответственность за всех, Алексей предостерегающе поднял руку. – Хорошо бы зайти в деревню, посмотреть, прикинуть – что там, да как? – Я пойду! – тут же вызвался Аргип. – Посмотрю, расспрошу кое-что – и быстро назад. А вы тут, в рощице, ждите. Не дожидаясь ответа, парень быстро зашагал к селению. – Постой! Лешка снял с плеч Луки синий, с серебром, плащ и, догнав, протянул его напарнику. – Так солидней будет. Да и нам – виднее. Скорей возвращайся, Аргип! – Постараюсь!
В ожидании, они забрались в рощу – ивы, немного лип, чуть в стороне – желто-красные клены. Все так же нудно моросил дождь, и низкое небо давило своим серым брюхом долину. Алексей видел, как, накинув на голову капюшон плаща, Аргип быстро шагал к деревне. Вот обошел яблоневый сад, исчез в какой-то ложбинке, снова появился… Ну, а дальше уже и не видно стало ничего – и что там творилось в деревне, можно было лишь предполагать с большей или меньшей степенью вероятности. Лишь стало слышно, как, почуяв чужака, занялись в селенье собаки. Полаяли и затихли, видать, посланец зашел в чей-то дом. Лешка в нетерпении прохаживался между деревьями – вот уж правду говорят: ждать да догонять – нет хуже напастей. Сам понимал, что может сложиться по всякому, смотря на кого нарвешься. Если хозяин гостеприимен, то и с тем надо сначала поговорить, выложить новости, послушать деревенские сплетни, до которых столь охочи сельские жители, да мало ли что еще! Если же вдруг напарник нарвется на откровенного жлоба – что ж, тогда пойдет в другой дом. Или – вернется. Ну, вернется-то он в любом случае, рано или поздно… Если, правда, в деревне нет турок! Впрочем, даже если и есть – что с того? Судя по плащу, Аргип – весьма приличный человек, идет себе потихоньку в Видин, к знакомым, по разным там важным для него делам. Хотя, конечно, дела разные бывают… И турки тоже бывают разные, кто-то путнику поверит, а кому-то он явно покажется подозрительным. Черт, что же он так долго-то? – Не видать? – окликнул Лешку серьезный – Леонтий. Вместо ответа Алексей лишь хмуро кивнул – нет, мол, не видно. И сам над собой посмеялся – привык уже при слове «нет» совсем по-болгарски кивать. Обернулся к парням: – Как хоть деревня-то называется? Не помните, старик не говорил? – Говорил, да только мы не запомнили, – хихикнул смешливый – Лука. – Он вообще много чего говорил. – Жаль, что не запомнили… – протянул Лешка, хотя и сам бы не мог сказать. Почему это – жаль? Места все шли незнакомые, и ни одно название старшему тавуллярию совершенно ничего не говорило. – Мне кажется, он надолго задержится, – подышав на озябшие ладони, негромко промолвил Леонтий. – Сидит, небось, сейчас, разговаривает. Тепло, хорошо… – Вино, может быть, пьет, – тут же поддакнул Лука и тихонько рассмеялся. – А, Леонтий, хорошо бы сейчас вина выпить? – Да уж, неплохо бы… У нас в Адрианополе мы б с тобой как раз сейчас и пили. Адрионополь… Алексей усмехнулся. Эдирнэ – по-турецки. Не выдержал, спросил: – Как вам под турками? – По-разному, – тут же отозвался Леонтий. – Смотря, какие турки! Опа! Лешка сдержал смех – ну вот точно так же он и сам только что думал. – У старого рынка жила бабушка Фируза, турчанка, – продолжил брата Лука. – Без нее мы б, наверное, и не выжили бы… – Да уж, нас бы точно прибрал к рукам тот противный турок, про которого потом ходили слухи, что он людоед! – Леонтий передернул плечами. – Знаешь, я что хочу сказать, Алексей… Вот, в старые времена, лет сто тому, когда турки только что захватили город – зверствовали. Много людей убили, еще больше обратили в рабов, продали… Потом несколько восстаний было – подавили, голов поотрубали – жуть. Страшно было! А сейчас я даже не знаю, как… Наверное, мы притерпелись, привыкли… Да почти все так же осталось – так же торгуют – армяне, евреи, греки – никто их не трогает, правда налоги… Налоги в последнее время поднялись. И – бывает – время от времени янычары проводят облавы – убивают всех, попавшихся на пути, христиан, никого не щадят… Ужас! Помнишь, Лука? – Угу, – Лука на этот раз не смеялся. Задумался, отошел в сторону… И вдруг вскрикнул: – Смотрите-ка – факел! Лешка с Леонтием дернулись разом… И в самом деле! По дороге прямо к ним, точнее сказать – к рощице – двигался пылающий факел. Не сам, конечно, двигался – его кто-то нес. – Доместицы… – вдруг прошептал Леонтий. – Кажется, так говорил старик про деревню. А человек с факелом, между тем, подходил все ближе, да так, что можно уже стало различить плащ с понятым от дождя капюшоном. Синий, с серебряным кантом. Кстати, не такой уж и сильный дождь… – Аргип! Это же Аргип! – радостно закричав, близнецы побежали к дороге. Рванул за ними и Лешка, надоело и ему ждать здесь, на семи ветрах, в дождь и непогоду. – Аргип, эгей! Как дела там? – Ну, что, договорился? – Как дела там? На бегу, наперебой кричали близнецы. А за ними едва поспевал Лешка. Черт, вот поскользнулся в грязи, упал… А когда встал, над ним уже маячили всадники в причудливых, расшитых черными лебедиными перьями, одеждах… С копьями и тяжелыми саблями! Сипахи! Ого! Они уже схватили парней… А что же… А что же Аргип? А напарник как раз подходил к Лешке. И всадники гарцевали рядом! Подошел, усмехнулся, сбросил с головы капюшон… Лешка ахнул: – Фекла! – Нет…
Глава 10 Осень 1443 г. Граница между Болгарией и Сербией. Белград – город мирный
Турок шел лесом дремучим, Гнал пред собою невольниц……насмешливо скривилась девушка. – Меня зовут – Халия. – Свяжите его, – бросила она сипахам. – Да смотрите, покрепче, этот парень много чего может. Одно слово – боец. Боец, ну надо же! Лешка усмехнулся – никто его покуда так вот не называл. Боец… Пленников бросили в какой-то старый сарай, заперли, выставили часового. Рук, правда, не связывали – какой в этом смысл, уж трое-то человек всегда смогут развязать друг друга? Да, по приказу Феклы – Халии, с него сорвали овчину… Лешка при этом сумел скрыть ухмылку – все, что нужно было для перехода крестоносной армии от Ниша в Болгарию, он и так знал, помнил там все перевалы, а большая часть зашитой в кожух информации была уже не очень нужна, поскольку какое-то время Лешка искренне полагал, что войско короля Владислава двинется в Болгарию с севера, через Валахию. Однако ж, нет! Один из парней-«электроников» – смешливый Лука – бросился к дощатой двери сарая и приложил ухо к щели. – Утром позовут кузнеца, – уныло поведал он. – О том сейчас разговаривают… Ага, вот отошли… Кто-то ходит совсем рядом. – Страж – кто же еще-то? – сев на земляной пол, невесело усмехнулся Леонтий. – Аргип-то, что, выходит, предатель? – Не говори «гоп», – Алексей тщательно обследовал дверь, насколько это вообще можно было сделать в кромешной тьме. Доски хорошие, крепкие, щели, хоть и имеются, да такие узенькие, что вряд ли пройдет и мизинец. Хорошая дверь, надежная, такие вместо крепостных ворот ставить, а не в какой-то там сарай. Предатель ли Аргип? От этого само собой напрашивающегося предположения на душе заскребли кошки… Ну, да, на первый взгляд – конечно, предатель, иначе как же Фекла… или как ее там, Халия? – узнала о беглецах? Хотя, чего узнавать-то? Зашел Аргип в избу – а тут вам, здрастье-пожалте – турки во главе с Халией! Этакий вот подарочек… Скорее всего, все именно так и обстояло – в жизни еще и не такие совпадения бывают. Случай! Дурацкий слепой случай. – Ну, сами судите, могли мы завернуть не в эту деревню, а, скажем – в следующую? – старший тавуллярий посмотрел на своих юных спутников, хотя понимал, что в темноте ни жестов его, ни взгляда, все равно, не видно. – Конечно, могли, – отозвался Леонтий… Или Лука? Нет, тон был серьезным, значит – Леонтий. – И тогда никого не встретили бы… – А, может, и встретили бы… – невозмутимо продолжал Алексей. – Кто знает, может, турки выставили посты во всех деревнях? Рассуждаем дальше – Халия – ну, эта турчанка – просто шла по дороге, завернувшись в плащ Аргипа… Не самая свежая идея. Жгла факел, чтобы мы, значит, хорошо рассмотрели плащ, и сами рванули к ней, словно мотыльки к огню! – Да, вот именно – сами. – А, может, Аргип все же… – Может, – Лешка кашлянул. – Однако, не будем гадать, некогда. Не очень-то мне нравиться их разговоры о кузнеце. Руки у нас свободны, мыслив голове есть – надо действовать. – И что ты предлагаешь? – Ха, что?! Бежать, конечно – и как можно быстрее. Я бы даже сказал – прямо сейчас, боюсь, что другого такого случай просто не будет. Близнецы затихли, пораженные столь простым и немудреным решением. Бежать… А ну-ка, попробуй-ка! Легко сказать… Дождь снаружи усилился, и крупные капли его шуршали соломой крыши. Соломой… – А ну, подсадите-ка! Алексей уселся на шее одного из близнецов и принялся дотошно обследовать крышу… не торопясь, постепенно, каждую досочку… Черт побери – крепко! Ни одна не оказалась гнилой, ни одна не погнулась, не поддалась. Да, что и сказать, делали на совесть – по-хозяйски, для себя. Сарай лишь только с виду казался старым… да и то, наверняка потому, что ночь. – Опускайся, Лука… Не устал? – Я Леонтий. – Обследуйте стены… Ну, что там? – Бревна! – У меня тоже… Алексей ненадолго задумался… Так… Потолок и стены отпадают, крыша – тоже… Остается что? Пол! То есть – земелька! Да что тут еще думать-то?! – Выбреем место и начнем копать, – живо распорядился Лешка. – Как? Руками? – А у вас есть другое предложение? Или имеется лопата? Посмотрите-ка, может, ее здесь случайно забыли? Издеваясь, Лешка пошарил руками по земляному полу – мокро, грязно, холодно… – Тсс! – он вдруг перестал шуршать соломой, прислушался. – Что это за звук? Вон там, за дальней стеной? Все прислушались. – Кажется, ручей, – прошептал кто-то из близнецов. – Да-да… И течет, похоже, совсем рядом. – Там и копаем, – приказал Алексей. – У дальней стены – к ручью! Роем, как экскаваторы! – Как кто? – Меньше болтовни – больше дела! Старший тавуллярий выбрал направление подкопа очень и очень верно – почка в этом месте, у ручья, оказалась твердой лишь только сверху, да и то – лишь на первый взгляд, вернее – на первоекасание. Просто, при строительстве набросали щебенки, под которой оказался песок. Повезло! Опять случай? Да нет, скорее, – трезвый расчет. Пленники трудились, как проклятые, обламывая до крови ногти и совершенно не замечая боли. Все делали быстро и тихо – двое копали, третий – отпихивал в сторону песок, потом менялись. И, наконец, докопались таки!!! Дорылись! В подкоп хлынул холодная вода ручья! – А теперь что? – сдавленным шепотом спросил Лука. Лешка усмехнулся: – Плавать умеете? – Ну… – Тогда ныряйте… вернее, ползите… Это мне вот не повезло – плохо плаваю, как бы не утонуть, а уж для вас-то этот ручей – ничто. Лешка шепотом балагурил, старательно заглушая страх, противный, липкий, поднимающийся откуда-то изнутри и отдающий холодком в сердце. Ну, со своим-то страхом можно было справиться, главное – подбодрить ребят. – Итак – я первым, вы – за мною. Быстро, и, главное – постарайтесь не шуметь. Набрав в легкие побольше воздуха, старший тавуллярий бросился… нет, лучше сказать – вполз – в заполненную холодной водой яму. Господи, ну и жуть! Острые обручи холода сдавили ребра, в ноздри полез мокрый песок… ага – вот и течение! Холодно как, господи… Ну, еще! Еще! Черт… Неужели – застрял? В груди бешено колотилось сердце, оно, казалось, вот-вот выпрыгнет… И еще очень хотелось дышать. Воздуха! Воздуха! – как пел когда-то Константин Кинчев в своей старой песне. Лешке, вообще-то, больше нравилась «АРИЯ», но и «Алису» он тоже слушал. Воздуха! Он там, наверху, этот желанный воздух… И – р-раз! Парень дернулся, рванулся вперед из последних сил… И, уже чувствуя. Что легкие вот-вот разорвутся, вынырнул на поверхность ручья. И жадно, жадно, жадно дышал! Воздух… Какое же это счастье, Господи! Какой приятный дождик… этак весело молотит. Теплый… По сравнению с ледяною водою ручья – конечно, теплый! Как душ. Вокруг темно, тихо… Это хорошо. А на востоке уже багровеет небо – успеть бы, уйти… Где же, однако, парни? И тут же, с шумом, словно купающийся гиппопотам, вынырнул один из близнецов… За ним – почти сразу – второй. – Ух! – Тсс… Вон там, на берегу – репейник… Ползем… И помните о страже! Они выбрались, выбрались, выбрались!!! Убежали, Господь помог, не оставил своею милостию. Когда восточную половину неба опалила заря, беглецы были уже километрах в пяти от деревни. А то – и больше, драпали так, что валил пар! Бежали на восток, в леса, знали, погоня в первую голову помчится по дороге на запад, в Сербию. – Как бы собак не пустили! – оборачиваясь, прохрипел на бегу Леонтий. – Ага! Собак… Ручей… да еще дождина! Лука, засмеявшись, остановился, закашлялся. Лешка стукнул его по спине и махнул рукой: – Привал. Отдохнем малость… Слушайте, а хорошую мы ямину прорыли! Наверное, метра два! Они остановились на лесной опушке, уселись, привалившись к широкому стволу дуба. Дружно задрав головы, близнецы жадно ловили капли дождя смешно открытыми ртами. Словно рыбы – наживку. Лешка хмыкнул и хотел уж было сказать что-нибудь смешное, как вдруг услышал рог! Да-да, вот именно – кто-то трубил! Вот еще… Охотники? В такую погоду? Близнецы переглянулись. – Слышите? – округлив глаза, громко прошептал Лука. – Копыта стучат… Всадники! Погоня! И как они толок смогли нас так быстро найти? – Вверх! – вскинув голову, приказал Лешка. – Быстро все наверх, на дуб, забираемся… Леонтий, подставляй плечи… Лука – пошел! Молодец… Я следующий… Черт, скользко как! Как бы не сверзиться… Леонтий, давай руку! Они спрятались за редкой листвою, моля о заступе Бога. Конечно, беглецов вряд ли можно было заметить с земли – слишком уж густы были ветви… Но, если присмотреться… Снова запел рог, уже совсем близко, и на опушку леса выскочили всадники на крепких быстрых конях. Кое-кто был в панцирях, большинство же – в кольчугах. Короткие копья, мечи у пояса, на головах – легкие открытые шлемы… Один, вроде как, старший – молодой вислоусый блондин с гривой кудрявых волос – спешился, поправив на плечах богато расшитый плащ, и что-то повелительно крикнул. Остальные всадники тоже сошли с коней, заговорили… Лешка прислушался. Речь оказалась совсем незнакомой, чужой, ни на что не похожей… Нет, это не болгары, не сербы, не греки… И не турки, явно не турки. Такое впечатление, что эти неведомые воины кого-то ждали. А ведь, и правда – ждали. – Иштван! – вислоусый блондин махнул рукою, и один из воинов – высокий худой бородач в обтянутом зеленым бархатом панцире – бригантине – приставил к губам висевший на шее рог. Затрубил… И вот… О чудо! Где-то совеем недалеко послышался ответный сигнал. Блондин улыбнулся, что-то сказал, как видно, какую-то шутку – все засмеялись, а бородатый – так даже захохотал, хлопнув себя руками по ляжкам, затянутым в узкие разноцветные штаны, больше напоминающие чулки. Одна штанина была синяя, другая – ярко-желтая. Экий франт! Одет по последней бургундской моде! Как, впрочем, и вислоусый блондин – у того и рукоять меча блестела от дождевых капель, не иначе – из золота, да и цепь имелась на шее нехилая… Тоже, между прочим, золотая. Снова послышался стук копыт, и на опушку выскочило еще человек семь – в кольчугах и латах. Один… нет, двое – похоже, были ранены: на лбу одного – кровоточащая тряпица, у другого – перевязана рука. – Живео Сербиа! – со смехом приветствовал их блондин. – А мы думали – вовек уж вас не дождемся! Сыскали проводников? О! Алексей обрадовался – теперь-то уж речь пошла понятная, сербская… Неужели, это… Неужели… Неужели, все таки, повезло? – Нарвались на турок, – отозвался один из прибывших сербов, совсем еще молодой парень лет, может, шестнадцати, ловкий, тоненький, светлорусый, с приятным худощавым лицом. – Турки? – вислоусый удивленно вскинул глаза. – Откуда здесь турки? Они все на западе, в Сербии. Военный отряд? – Именно, – отозвался раненый, тот, что с перевязанной рукой. – Сами удивились – откуда они здесь! И так шустро скакали, словно бы ловили кого-то, выскочили из-за холма неожиданно, слонов черти. Там был один парень – молодой, смазливый, дрался, как черт… Моя рука – его сабли дело. Ускакал, гад! Ничего, я его запомнил, Бог даст, встретимся. – Ускакал?! – Ну, мы им задали, граф! – горделиво расправил плечи юноша. – Век помнить будут… Несколько человек, к сожалению, ушли. – Ушли? – граф – граф! – недовольно сдвинул брови. – Мы не стали их преследовать, некогда, – пояснил раненый. – Да и не затем сюда явились. – Вот именно, – граф кивнул. – Где же проводники? – Да сыщем в любой деревне! – Некогда уже искать – пора возвращаться. Не знаю даже, что я доложу королю? Сербы виновато потупились. – Да найдем… – «Найдем»… Разве ж только они с неба свалятся, эти проводники! – Прыгаем! – тут же распорядился Алексей. – Ну, быстро, один за другим… Ох, и глаза же были у воинов! Еще бы – прямо, казалось, с неба, посыпались люди. Грязные, страшные, мокрые… Черти, а не люди! – Вам нужны проводники, господа? – потирая ушибленный при падении бок, галантно осведомился Лешка. – Мы – они и есть! – С неба! – русоволосый парень смешно раскрыл рот. – Свалились! С неба… Проводники! – Вот, что делается, когда хорошенько попросишь Господа! – наставительно произнес раненый. Нет, не тот, что в голову, а тот, что в руку. Белявый такой, смазливый, надменный, как иногда изображали немецких фашистов в старых советских фильмах. – Что-то я не очень верю этим, неизвестно, откуда взявшимся, людям, – пристально оглядывая беглецов, усмехнулся граф. – И вид их у меня вызывает сомнения… Какие-то бродяги. Эй, – он строго взглянул на Лешку. – Вы кто? Старший тавуллярий пожал плечами: – Так я же уже сказал – проводники. И не только… – Что значит – не только? – Позвольте сначала узнать – кто вы? Лешка сейчас держал себя с такой прямо таки царственной гордостью, что воины невольно замолкли и даже попятились. А близнецы встали по обе стороны, этаким почетным сопровождением. – Ого, как заговорили? – усмехнулся граф. – Вам нужно мое имя? Извольте. Я – граф Ференц Шаркози! – Ага… венгры, точнее – мадьяры, – Алексей улыбнулся. – Вы-то, граф, мне и нужны. – Вот как? – Как можно скорее доставьте нас к королю Владиславу! – К королю Ласло? – скривил губы граф Ференц. – Мы к нему и направляемся. Только вот, возьмем ли с собой вас – вопрос! Может быть, куда лучше будет развесить вас на ветвях этого дуба? Кто вы? – Ромеи… – наконец, признался Алексей. – Ромеи? Греки, что ли? Вот еще новости… Нет, парни, все ж таки готовьте веревки! – А, коли вы граф, так должны бы знать кое-какие слова, – продолжа старший тавуллярий, ничуть не смущаясь. Предводитель мадьяр вскинул голову: – Какие еще слова? – Белград – город мирный, – негромко промолвил Лешка. – Белград? – переспросил граф… и тут же подобрел, улыбнулся. – Вот с этого бы и начинали! А то стоят тут, строят из себя невесть что… Так, глядишь…«Турок шел лесом»(Болгарская народная песня).
Глава 11 Осень 1443 г. Сербия – Болгария. Черной крови супостатов напейтесь!
Ой, летите орлы, улетайте Дальше, дальше, на край белого света. Напитайтесь вы мясом басурманов, Черной крови супостатов напейтесь!…и вздернули бы, верно, парни?«Смерть Марко-юнака».
Крестоносное воинство, ощетинившись копьями, стояло на пологом холме у реки Нишавицы, что протекала близ славного города Ниша. Закованные в сталь венгерские и польские рыцари, сербские пехотинцы, валахи. Трепетало над воинством бело-красное знамя с ликом Иисуса Христа, и налетевший ветер раздувал разноцветные перья рыцарских шлемов. Чуть позади готовых к битве шеренг, верхом на белом коне нетерпеливо гарцевал сам предводитель – красивый молодой юноша, Владислав Ягеллон, король Польши и Венгрии. На сверкающих латах его был изображен крест – символ крестового похода, и такие же кресты красовались на плащах и щитах рыцарей. Впереди, у небольшого лесочка, выстроились рядами турки. Бунчуки из лошадиных хвосты, золотые полумесяцы, черные лебединые перья. Легкая конница сипахов, отчаянные ряды янычар… Дул ветер. Голубело небо. Обе стороны жаждали битвы. Кто победит? Бог весть… Если турки – возьмут и Ниш, и Белград, и Травник, пролетят по всей Сербии кровавым всесокрушающим вихрем, как много лет назад, после Косова поля. Захватят Боснию, Герцеговину, вторгнуться в Валахию и Венгрию, а, быть может, и в Польшу. И настанет тьма… Если же победа будет за крестоносцами, то турок погонят аж до самого Черного моря, а то и дальше… Дальше, дальше… как можно дальше от высоких стен богоспасаемого Константинова града! И освобожденный от захватчиков Эдирне вновь станет Адрианополем, а Измир – Смирной… Как все сложиться? Так, как захочет Бог… или – Аллах. – К бою, воины! – вытащив из ножен меч, воскликнул юный король Владислав, прекрасный рыцарь в сверкающих латах. Увидев королевский знак, громко затрубили трубы, забили барабаны, и, дернувшись, упали на упоры копья. – С нами Иисус Христос и Святая Дева! С этим кличем крестоносное воинство бросилось в бой…
Хрипели кони, взрыхляя копытами мокрую землю. Летели по сторонам грязные комья, тут и там слышались крики, а впереди угрожающе застыли турки. Шеренги врагов быстро приближались, становились видны даже пуговицы на разноцветных кафтанах янычар и сипахов. – Лла иллаха илла Ллаху! – С нами Бог и Святая Дева! Чувствуя в душе необычайный подъем, Алексей несся в бой верхом на вороном жеребце, подаренным самом королем. Рядом, на таких же королевских подарках, мчались близнецы – Леонтий с Лукою, а чуть впереди них, наклонив вперед копье, скакал Здравко Чолич – тот самый сербский парнишка с русыми волосами. Юнак, как он себя называл. Так всем и представлялся – Здравко-юнак. Ференц – младший сын старого графа Габора Шаркози – всегда над этим смеялся, и при каждом удобном случае подначивал парня, мол, так представляться, все равно, что говорить – я, мол – Здравко-разбойник. Здравко не обижался, но поправлял – не разбойник, юнак! Краем глаза Лешка увидал слева воеводу Бранковича, в красном, расшитом золотыми львами, плаще и черненых немецких латах. Воевода поднял копье с зеленым флажком… – Вперед! – обернувшись, прокричал Здравко. – Хай живео Сербиа! А вот уже и турки! Яростно сверкающие глазами сипахи! Крестоносное войско с разгона вошло в их ряды, словно нож в масло. Ах, какой же силы это был удар! Вот, что значит рыцари и тяжелые копья! Танки… Честное слова – танки! Отброшенные назад сипахи дрогнули, побежали… Нет, не все! Вот один налетел на Здравко, другие рванулись к близнецам… А вот и Лешкин. Вращая над головой саблей, супостат взвил коня на дыбы, нанося сверху резкий и сильный удар… которого Алексей вовсе не стал дожидаться, рванув вороного в сторону. Оп! И сам взмахнул саблей… Тяжелая, трофейная, ее подарил новый дружок – Здравко. Хорошая вещь… Ух! Удар… Удар! Удар! Искры… И злой скрежет стали… Еще удар… Конь дернулся и Лешка его пропустил… Вражий клинок скользнул по латному нагруднику… Хорошо, что не кольчуга – стальную пластину не очень-то прошибешь скользящим ударом, пусть даже и таким сильным. Оп! Алексей сам перешел в атаку… Удар… Еще удар! И яростный хрип коней. И искры… Заметив, что турок-то был в кольчуге, старший тавуллярий, как опытный боец, тут же сменил тактику. Рванулся назад, пригнулся, якобы ожидая удара… Враг вновь повторил старый прием, поднял коня на дыбы, замахнулся… И Лешка изо всех сил ткнул его в сердце. Сабля ведь не только рубящее оружие, но еще и колющее… Стальное острие со скрежетом прорвало кольчугу и впилось в сердце. Турок застыл, выронил саблю… И освободившийся от власти вожжей и шпор конь, заржав, понес своего бездыханного хозяина прочь. Куда – один Бог знает. Опа! Какой-то сипах летел на Алексей с копьем! Нет… не долетел… Его перехватил Здравко. Просто бросил коня грудью, заваливая низкорослого вражеского скакуна. А сипах вылетел из седла, побежал… Саблей его, саблей! Так! Молодец, друже! А кто это там так лихо машет саблями? Близнецы? Ну, молодцы, ребята, где только и научились? Хотя, как это – где? Сам же и показывал им вчера пару приемов. Запомнили… И все же… Заметив рванувшихся к «электроникам» сипахов, Алексей, пришпорив коня, бросился на выручку. Оп! Отпихнуть конем одного… Саблей по голове другого… Черт! Да сколько же вас тут? Затрубили трубы, над свитой воеводы Бранковича взвился синий прапор. – Вперед! Победный клич потряс крестоносное войско. Уцелевшие сипахи, вздрогнув, повернули коней. Помчались, улепетывая со всех ног. – Вперед! С нами Иисус Христос и пресвятая дева!
Победили! Вот так-то! А Лешка даже и не заметил… – Все живы? – обернулся к нему Здравко Чолич, юный сербский воин. Улыбнулся. – Вижу, что все. – Приподнявшись в стременах, махнул саблей. – Отомстим за наших дедов и прадедов, павших на Косовом поле! Скачите же, братие, скачите! Напейтесь поганой османской крови, черной крови супостатов напейтесь! Черной крови супостатов напейтесь… Красиво сказал. Как в песне. – Где тут ромей Алексий? – вздымая копытами грязь, прискакал на гнедом коне Генчо Кончевич – тот самый надменный серб, похожий на немца. – О. явился, – ухмыльнулся Здравко – ох, недолюбливал этот парень своего соплеменника. – Где только раньше был, когда битва? Последнюю фразу он произнес шепотом, да быстро хлестнул коня, пускаясь в погоню – посланник воеводы Кончевич парня тоже не очень-то жаловал. – Ты меня звал, Генчо? – Алексей придержал коня, а за ним то же сделали и близнецы. Лука и Леонтий. Кончевич ухмыльнулся, надменно, по-барски: – Не – я, воевода Бранкович! Скачи же скорее! Кивнув, Лешка тронул поводья. Конь понесся через все поле, полное телами раненых и трупами павших. Тут и там виднелись небольшие группы вооруженных людей – крестоносцы подбирали своих и добивали чужих, турок. У реки, на холме, уже не видно было королевского стяга – во-он он, там, уже далеко, где преследовало бегущего в страхе врага крестоносное воинство. Там, среди своих верных рыцарей, скакал и молодой король Владислав Ягелло. Король-победитель. Подлетев к сербскому воеводе, Лешка спрыгнул с коня и вежливо поклонился. – А, лазутчик! – пригладил бороду Бранкович. – Смотрю, ты славно бился… Герой! Достоин награды… Но, не сейчас, позже… – посмотрев по сторонам, воевода перешел к делу. – Вот что, ты знаешь дорогу на Златицу? – Ее все знают, господин. – Нет, я не про ту, которую все… – поморщился старый воин. – Ты говорил королю… Какая-то пещера на перевале… – А! – Алексей улыбнулся. – Да, там можно пройти. Только – пешим… Хотя, если углубить выход. – Мы возьмем с собой работников, – с лету понял мысль воевода. – Углубим… И будем в Златице раньше остальных войск. – Что ж, – обернувшись, Алексей подмигнул близнецам. – Мы готовы вести твое войско, господин Бранкович!
Повсюду, по всей долине реки и дальше, до далеких гор, черным черно было от бежавших турок, и глаза крестоносцев радостно взирали на это. Потеряв стойко бившихся янычар, остальные сипахи – не говоря уже о простой пехоте – уже не сопротивлялись, бежали, спасая свои жизни. Большой отряд воеводы Бранковича, усиленный десятью «копьями» венгерских рыцарей, подошел к перевалу через два дня, растянувшись по горной тропе узкой, ощетинившейся копьями и мечами, цепью. Идущий впереди, под защитой двух арбалетчиков, Лешка с удовольствием отмечал знакомые места. Вот перевал, вот тропинка, вот ручей, где резали прутья… Вон там он встретил отряд пограничной стражи, а там, чуть выше – разбойников-башибузуков. Кстати, в пещере не оказалось трупов разбойников – видать, давно уже кто-то успел их похоронить. Ну и ладно… Черная тишина пещеры казалось зловещей, все шли молча, лишь иногда бряцало оружие, да, словно указывая путь, дрожало пламя факелов. Шли не так уж и долго… вот впереди посветлело, повеяло свежим воздухом. Выход! Алексей обернулся: – А ну-ка, подсадите меня… Он выбрался наружу, помог вылезти Кончевичу, а уж тот – воеводе. – Вон там – Златица! – Лешка показал рукой на серые отроги предгорий. – За теми кряжами. – Хорошо, – кивнул воевода и, обернувшись к Кончевичу, приказал. – Проследи, чтобы расширили вход. Уже к вечеру последний воин отряда покинул пещеру. Войско спускалось в долину, охваченную кровавым светом заката. Венгерские рыцари откровенно радовались – они слышали, что Златица – богатый торговый город. Есть, что взять… Радовались и сербы, особенно – Генчо Кончевич.
Утром, едва рассвело, они были уже у городских ворот. А где-то там, далеко, в долине виднелись передовые отряды основного воинства. Трепетали на ветру крестовые стяги… Турки бежали… те, кто успел. В городе больше не было гарнизона. Хотя, нет, кое-кто из сипахов еще сопротивлялся – едва ворота открылись, возле них тот час же завязалась стычка. А потом из-за угла жахнула крепостная пушка! И как ее только сумели стащить со стены? – Ах вы так? С нами Бог и Лева Мария! Ожесточенные крестоносцы, смяв остатки сопротивления, принялись грабить город. Помелом пройдясь по рынку, ворвались в дома, кое-где уже повалил дым. Что-то горело… Воины воеводы Бранковича оказались первыми, взяв город с наскока. Затем подтянулись и остальные рыцари. Густой черный дым затянул южную окраину Златицы, а на главной площади вскоре послышались песни – грабили винные погреба. Кое-где слышался уже и истошный девичий визг. Бардак. После успешного штурма – обычное дело. – Да уж, воинство, – сплюнул под ноги Лешка. – Можно себе представить, что им подобные творили в Константинополе больше двухсот лет назад! – Куда теперь? – подъехав ближе, негромко спросил Леонтий. – Что-то у меня нет большой охоты жечь, грабить и убивать… И. как это? Напиваться черной басурманской крови. – Поедем к западным воротам, – Алексей решительно мотнул головой. – Разыщем Здравко, попрощаемся, да попросим у короля или у воеводы грамоту… Что б подтвердить, что мы здесь воевали. – А дальше? – хором поинтересовались близнецы. – А дальше… – Лешка усмехнулся. – Что до меня, так я, пожалуй, отправлюсь домой, в Константинополь. У меня, в конце концов, именно на эту осень намечена свадьба! Сколько можно откладывать? Кстати, вас тоже приглашаю! – старший тавуллярий с улыбкой взглянул на близнецов. В кольчугах, с болтавшимся на перевязях саблями, в пропыленных сапогах, те выглядели настоящими воинами. Какие там, к черту, артисты! Выслушав Лешку, братья переглянулись – похоже, они иногда понимали друг друга без слов. – Если позволишь, мы пойдем с тобой, – как самый серьезный, промолвил Леонтий. – В Эдирне у нас все равно никого нет. А старик Периклос и прочие… думаю, мы их сейчас вряд ли разыщем. Может быть, позже… Алексей улыбнулся – ему почему-то было приятно решенье ребят. – Только смотрите, я весьма беспокойный спутник, – честно предупредил он. – Мы видели.
У западных ворот творилось самое настоящее столпотворение! Польские королевские латники, мадьяры, сербские юнаки, румынская пехота – кто только не рвался поживиться пожитками богатых турок… Впрочем, не только турок. Кто-то их воинов тащил за лапы гуся, видать, собираясь его тут же пожарить, гусь вырывался, гоготал, махал крыльями, даже умудрился хватануть клювом обидчика-похитителя, пока тот не скрутил ему голову. Многие уже выбирались из опустошенных домов, со счастливыми улыбками таща за спиною увесистые тюки награбленного добра. Конечно же, вовсю пользовали и девок… Правда – похоже, никого больше не убивали. Хоть и на этом спасибо.
– Вон Кончевич! – тронув Лешку за рукав, Лука кивнул на небольшую толпу народа, человек, наверное, с десяток. Громко гомоня, те вытаскивали из ближайшего дома какого-то молодого турка… – Ага! – громче всех орал Кончевич, – Ну, вот, щенок, мы и встретились! Есть Бог на небе! Помнишь Доместицы и мою руку? Размахнувшись, он ударил турка кулаком по лицу, тот упал наземь, и толпа с криком «Черной крови супостатов напейтесь!» принялась пинать упавшего ногами… Правда, не долго. – Да это ж девка! – громко закричал кто-то. – А ну-ка, разденем ее. Полетели в разные стороны части одежды… – Я, я первый! – кричал Кончевич. – Эта сука мне руку поранила. Лешка переглянулся с парнями – все трое спешились, Леонтий подхватил поводья… Девка? Турчанка? Правда, это могло быть и совпадением, но… Толпа радостно гоготала… И вдруг резко стихла! Так лопается струна… Все попятились от турчанки, словно бы та оказалась больной какой-то страшной заразной болезнью. Даже надменный серб Генчо Кончевич – и тот поумерил пыл, даже подтянул штаны. – Родинка, – негромко произнес он. – Вы выдели? Родинка… Да это ж та самая ведьма… А ну, вяжите ее, ребята, да смотрите, больше не бейте. Я лично доставлю ее воеводе в целости и сохранности! – Что тут такое происходит, Генчо? – подбежав ближе, спросил Алексей, уже узнавая в сидевшей на мостовой голой избитой девчонке Феклу… то есть – Халию. – Да видишь, поймали турка… Того самого, что ранил мнея под Доместицами. Хотели казнить – а он оказался девкой, ну тогда раздели… А на спине… Да смотри сам! Во-он, под левой лопаткой… видишь? – Ну, вижу, родинка, кажется. Кончевич усмехнулся: – Не кажется – а так и есть! Это ж примета! – Какая еще примета? – не понял Лешка. – Да ты что, не слышал, что ли? В начале осени эта сучка чуть было не погубила самого короля! – Генчо оглянулся по сторонам, и, понизив голос добавил. – Пробралась, видишь ли, в королевскую постель, а потом… Короче, если б не верные слуги – не было бы у поляков и венгром короля! Правда, эта тварь неизвестно, каким образом, ухитрилась бежать. Так ведь ее тогда и не поймали, хотя приметы были разосланы, и гайдуки раздевали всех подозрительных девок… впрочем, не только подозрительных… Однако! Старший тавуллярий в который раз уже подивился уму и самообладанию Халии – это ж надо, так изменить облик! Прикинуться такой убогонькой замарашкой, которую не то, что раздеть – дотронуться страшно! Как еще башибузуки на нее польстились? Наверное, от бедности только… Халия спокойно сидела на мостовой, обняв руками подтянутые к животу ноги и опустив голову. Черные растрепанные волосы ее падали на плечи и спину, но все же под левой лопаткой хорошо просматривалась родинка. – Ну, что стоите? – Генчо Кончевич раздраженно посмотрел на сербов. – Сказал же – вяжите ее! – Но… господин сотник… Она ж ведьма! – Эх, храбрые воины… – Кончевич с презрением сплюнул. – Ничего нельзя поручить. Дайте сюда веревку! Рывком подняв пленницу, он заломил ей за спину руки и, умело связав, подтолкнул: – Шагай! Халия не сопротивлялась, она, вообще, казалось, думала о чем-то своем, лишь на разбитых губах играли презрительная усмешка. Леша даже поежился – а сам-то он смог вести себя так перед лицом неминуемой смерти? – А она ничего, – заметил кто-то из сербов. – Смазливенькая… Может, и в самом деле стоило с ней поваляться? Так еще не поздно, а, Генчо? – Я вам поваляюсь! – обернувшись, погрозил Кончевич. – Сказано – при поимке доставить ведьму в целости и сохранности – вот я и доставлю. – Так поймали-то мы… Сию реплику сотник гордо проигнорировал, да не столь уж громко она и звучала. – Слышь, Кончевич, – позвал Алексей. – Ты Здравко не видел? – Чолича? – сотник повернул голову. – Так он погиб, кажется… – Погиб? – Лешка вздрогну. – Где? Как? – Говорят здесь же, у этих ворот… Но я сам не видел. – Пойдем, поищем, – тронул за плечо Алексея кто-то из близнецов. Лешка рассеянно повернулся: – Да-да, поищем… конечно… Аккуратно сложенных в ряд убитых – сербов, поляков, венгров – уже готовили к погребению, пленные турки невдалеке копали могилы. Православный батюшка и католический капеллан – оба в одинаковых черных рясах, длинноволосые, только капеллан – бритый и с тонзурой – лениво переговариваясь, готовились к заупокойной службе. Каждый к своей. Католиков и православных, естественно, хоронили отдельно… Как и турок – для тех пригласили муллу – седого высокого старика в зеленой чалме хаджи – державшегося с невозмутимым достоинством. Лишь, посмотрев на пленных, осведомился у священников – что с теми будет. – Мы не казним их, – дружно заверили те. – По возможности, обменяем на наших. Мулла улыбнулся и воздел руки к небу: – Иншалла! Пока близнецы осматривали убитых, старший тавуллярий подошел к священникам, осведомившись насчет Чолича. – Чолич? Серб? Нет, такого, вроде бы, не было. То же вскоре подтвердили и близнецы. – А раненые? – встрепенулся Лешка. – Где раненые? – За воротами разбиты шатры – лазарет. Шатры? За воротами? Парни взметнулись в седла… Лешка не очень то и понимал в этот момент – ну, казалось, что им до какого-то Чолича, пусть даже хорошего парня? Кто для них этот молодой серб? Случайный знакомый, не больше. И все же… И все же, очень хотелось, чтоб он был бы жив. И еще… Поиски Чолича заставляли хоть немного отвлечься от того, что сейчас творилось в захваченном крестоносцами городе, точнее сказать – освобожденном… Хлестнув коней, парни наметом вынеслись за ворота. – Вон шатры, – махнул рукой Лука. – У рощицы. Коней – в галоп! Рванул в лицо ветер… – Чолич? – хмурый монах покачал головой. – Нет, среди раненых таких нет. – Да не может быть! – возмутился Лешка. – Веселый такой серб, русый, лет, может, шестнадцати… Здравко Чолич. Неужели нет? – Здравко… – монах задумчиво наклонил крупную голову. – Здравко… Слушайте, это, часом не Здравко-юнак? – Он! – парни радостно переглянулись. – Он!!! Точно он! – На ручье ищите… После перевязки он обычно туда ходит. Парни рванулись из шатра… Правда, тут же обратно заглянул Леонтий: – А где ручей?
Ручей оказался неширокий, но бурный, с каменистыми, кое-где поросшими чертополохом и репейником, берегами. Сидевший на берегу парень с перевязанной головой лениво бросал в воду камни. – Здравко, – негромко позвал Алексей. Юноша обернулся… Точно, Чолич! – Ого! Рад вас видеть, парни! Все обнялись, посмеялись, уселись. Леонтий достал прихваченную баклажку с вином. Пошла беседа… – Кончевич? – Лешка переспросил серба. – Жив, и даже вполне преуспел – лично схватил турецкую ведьму. Ту самую, которая когда-то покушалось на самого короля! – А, – Чолич улыбнулся, – Опознали по родинке? – По ней… Интересно, что теперь с этой ведьмой будет? Здравко пожал плечами: – Да ничего такого не будет – казнят, и все дела. Скорее всего – на кол посадят. – На кол? – внутри у Алексея вдруг что-то оборвалось, и он сам еще не до конца понимал – почему. На кол… Мучительная лютая казнь, весьма продолжительная… Да, конечно, Фекла-Халия доставила ему – и не только ему – немало неприятностей. Но… при этом она ведь всего лишь исполняла свой долг… Как и сам Лешка… На кол… – Интересно, где будут содержать столь важную пленницу? – А черт ее… Кстати, вы говорили о какой-то грамоте? – вдруг вспомнил Чолич. – Ах, да! – Алексей и в самом деле чуть про нее не забыл. – Кто-то из важных воевод должен бы дать ее мне… Нет, граф Ференц не подойдет. А вот Бранкович… – Скучно здесь, – пожаловался юнак. – Наверное, сбегу на днях. На кол! «Черной крови супостатов напейтесь»! – Слышь, Здравко, – Алексей почесал бородку. – А что было там, под Доместицами? – Напоролись на турок. Небольшой отряд сипахов – мы их разбили. Один молодой турок там так отчаянно бился – ранил Кончевича, а уж тот вояка бывалый. Мало того – ранив, ускакал, скрылся! – А не было среди сипахов такого молодого русого парня с чуть оттопыренными ушами… – Лешка описал Аргипа. Юнак покачал головой: – Нет. Вроде бы, такого не видел. Да и не особо, честно сказать, разглядывал. …на кол…
Тепло простившись со Здравко и пожелав ему скорейшего выздоровления, парни вскочили на лошадей и понеслись обратно в Златицу. Золотое, прорвавшееся сквозь пелену облаков, солнце, клонилось к закату. Пожаров видно не было, видать, жители все потушили, но явственно пахло гарью. – Кто такие?! Ага! У ворот уже выставили часовых! – Люди воеводы Бранковича! Где нам отыскать воеводу? – Ищите на главной площади. Парни хлестнули коней. – Эй-эй, – спохватились стражники. – А тайное слово? Хм, слово… Лешка уже завернул за угол – теперь догоняйте. Раззявы – сразу нужно было пароль спрашивать. На рыночной площади были разбиты шатры, воины поили лошадей из фонтана. – Где воевода? – Во-он тот красивый дом, видишь? – Еще бы… Стоявшие у крыльца часовые в сверкающих латах пропускать незнакомых людей отказались. Более того, пригрозили вообще бросить их в узилище. – Во-он, видите башню? Там уже сидит одна ведьма. – Ведьма? И что с нею сделают? Стражник усмехнулся в усы: – Уже вкопали кол! Кол… – А не боятся, что убежит? Они ведь, ведьмы, могут… Кто хоть охраняет-то? – Кто и поймал – Кончевич. Его сотня. – А, Генчо… Знаю. – Что здесь за шум? – вышел на крыльцо сам воевода. Дородный, бородатый, в богатом алом плаще, щедро расшитом золотом. – Белград – город мирный! – быстро напомнил Лешка. – А, это ты… – Бранкович улыбнулся. – Заходи… Твои слуги пусть подождут здесь. – Они мне не слуги, господин… Вслед за воеводой Алексей поднялся на второй этаж и прошел анфиладою комнат, в каждой из которых находились вооруженные мечами и короткими копьями воины. Под высоким сводчатым потолком гулко отдавались шаги. В стенных нишах жарко горели свечи. – Грамоту? – воевода уселся за стол. – Ты не собираешься идти с нами дальше? Лешка улыбнулся: – Хотелось бы вернуться домой, ведь свою миссию я исполнил. – Да уж, да уж, – довольно кивнул Бранкович. – Когда ты думаешь отправляться? – Как можно быстрее! Дома так много дел, знаете ли. Я ведь скоро женюсь! – Мои поздравления! Что, не останешься даже посмотреть на казнь? – Вряд ли… И как вам толок удалось схватить ведьму? – С Божьею помощью, – воевода осклабился, и взгляд его глубоко запрятанных под бровями глаз вдруг стал злым, холодным, колючим. – Ничего, завтра мы посадим ее на кол! – Уже завтра? – Да, в полдень. Задержись – посмотришь. – Вряд ли, вряд ли… Уже сегодня попытаюсь договориться с местными купцами. Может, кому по пути? Бранкович неожиданно рассмеялся: – Так ведь не сезон! – А вдруг? Да… стражники спрашивали у меня какое-то тайное слово. – А, – махнул рукой воевода. – Запоминай: сегодня до второй стражи – Никополь, вторая стража – Доростол, третья – Варна. Ну, а завтра с полудня тебя уже и не понадобиться. Алексей поклонился и горячо поблагодарил воеводу. – Заслужил, заслужил, – ухмыльнулся тот. – Мне говорили, ты храбро бился. Лешка снова поклонился: – Ну, так я пойду? – Иди, скатертью дорога! – Ой… – молодой человек обернулся на самом пороге. – А грамота?! – Сейчас, кликнул секретаря, – расхохотался Бранкович.
На улицах Златицы плавился вечер. Из-за далеких гор еще виднелся сияющий кусочек солнца, и по всему городу протянулись длинные черные тени. Было неспокойно – еще бы! – повсюду слышались пьяные вопли, громкие раскаты хохота, песни. На окраинной улице Алексей отыскал дом знакомого торговца. Беленый, двухэтажный, с красной черепичной крышей и наглухо закрытыми ставнями. Тихонько постучал: – Бранко, открой. Тишина. Даже собаки не лаяли. – Открой, Бранко… Надо кое о чем предупредить. Скрипнула дверь. – Это ты, Алексей? – Слава Богу, узнал! Как сам? – Жив, как видишь… Православных не трогают – указ воеводы! Ну, что ты встал на пороге? Заходи! – торговец распахнул дверь. – Я не один. – Я заметил. Так заходите же! Лешка и близнецы поднялись на второй этаж вслед за хозяином дома. – Здесь мы сможем спокойно поговорить? – обернувшись, пояснил тот. – Вы ведь пришли по делу? – Да… – Сейчас спущусь, скажу жене, чтоб принесла что-нибудь перекусить. – Мы не надолго… В ожидании хозяина, гости уселись за стол на широкую лавку. Сквозь щели в ставнях в полутемную комнату проникал солнечный свет. Последний свет уходящего дня… Вот, погас… Скрипнула лестница, и дерганое пламя свечи осветило лица парней желтым мятущимся светом. – Поешьте, – Бранко поставил на стол большую миску, кружки, кувшин. И как только он это все принес? – Здесь вино, сыр, баница… Рад, очень рад видеть тебя в живых, Алексей! – Да уж – в нынешние-то неспокойные времена – большое счастье! Спасибо за угощение, Бранко. Нам договориться насчет попутчиков в Константинополь. – В Константинополь?! Ого! О том же просил и твой приказчик! Алексей чуть не подавился баницей: – Он был здесь?! – С неделю назад. Я свел его кое с кем. – И… он ничего не рассказывал? – Сказал, что ты погиб. Знаешь, мне показалось, что он не особо о том сожалел. – Черт с ним… Так как насчет моей просьбы? – Обождите здесь… Я попробую поговорить. Хозяин дома поднялся. – Эй, эй, Бранко, – забеспокоился Лешка. – И долго нам здесь сидеть? – Думаю, нет, – отозвался торговец уже снизу. Хлопнула дверь. – Ушел… – тихо промолвил Леонтий. – Интересно, можно ли ему доверять? – Думаю, можно, – Алексей усмехнулся и разлил по кружкам остатки вина. – К тому же – нам здесь совершенно нечего опасаться – ведь мы ж победители! Все замолчали. В повисшей тишине были слышны далекие вопли и песни. И раскаты хохота. И собачий лай… Вот мяукнула кошка… Алексей думал о Халие. На кол… На кол… Уже завтра! А, что если… Нет… Хотя, если не подставлять ребят… Внизу, на улице, послышались быстрые шаги. Заскрипела дверь, лестница… – Вам повезло! – вернувшийся Бранко довольно посмотрел на гостей. – Будьте после четвертой стражи на южной дороге, там такой большой овраг, знаете? – Знаю, – Алексей улыбнулся. – Найдем. – Торговцы скотом погонят небольшой табун в Эдирне. Вам как раз по пути! – Эдирне! – близнецы переглянулись. Еще бы, это же был их родной город. – Ну, а дальше уж сами… – Доберемся, – заверил Лешка. – Сколько мы должны? – Расплатитесь с Мирчей – это главный табунщик. Цыган, но человек надежный, честный. Дорого не возьмет. Там, в саду – ваши кони? – Да. – Этого хватит для оплаты. Даже слишком. – Ну, – старший тавуллярий поднялся с лавки. – Тык мы, пожалуй, пойдем. Спасибо тебе. Бранко, помог! – Не за что! – торговец улыбнулся в усы. – Люди всегда должны помогать друг другу. Особенно, если это им ничего не стоит. Прощайте! Доброго пути. – Прощай.
Выйдя на улицу, Алексей приказал парням дожидаться его за городом, на южной дороге. – Едьте все прямо, никуда не сворачивая… Увидите рощицу – там и ждите. Да, сейчас у нас какая стража? Еще первая не закончилась… – Скажете в воротах – Никополь. Запомнили? – Да… А ты? – А у меня еще здесь кое-какие дела. Расставшись с ребятами, старший тавуллярий действовал дальше быстро, напористо… и очень даже странно! Первое, что он сделал, так это зашел в первую же попавшуюся корчму, полную мадьяр и сербов, где, сыграв в кости, без особого труда выиграл у какого-то пропойцы кольчугу и даже копье. Да просто это было выиграть – сейчас оружия в городе было, бери – не хочу. На улицах, можно сказать, валялось. Сложив все в мешок, задешево купленный здесь же, в корчме, Алексей взгромоздился в седло и быстро погнал коня к рынку. У него и тени сомнений не возникало – действовал правильно: не так, как велит приказ, но так, как того требовала совесть. Не доезжая до башни, привязал неподалеку коня. Взвали на плечи мешок… бросил, не доходя до угла какого-то здания. Ага… Вот и часовые! Один дремлет, другой винище хлещет прямо из кувшина! Да-а-а, ну и бардак. – Стой! Кто идет? О! Заметили, надо же! Какая стража уже? Кажется, вторая… – Доростол! – Проходи. – Так я к вам на смену, парни! Генчо послал. – На смену? – воины – молодые деревенские парни, ну кого ж еще ставить в такой день? – радостно переглянулись. – Так, вроде, еще рано? – протянул тот, что постарше. – Мы ж только сменились. Лешка тяжко вздохнул: – Сам знаю, что рано. Я эту смену в кости проиграл… Вот теперь должен достоять до третье стражи. Один! Кончевич, гад, смеется – не умеешь, мол, играть, так не садись. А разве тут умение нужно? Везенье! – Видим, уж не повезло тебе, парень. Как и нам – и чего эту ведьму охранять, под таким-то засовом? – Да, ребята, – Алексей придержал уже собравших уходить стражей. – Вы из какой деревни? – Из Здорова. – Из Здорова?! Так тут неподалеку, в корчме, ваши земляки гуляют! – Да ну?! – Точно! Пьют, да приговаривают – здоровских, мол, ребят, вовек не перепить! – Святая правда! Значит – точно, наши. – Так вы сбегайте… Только вернитесь до третей стражи. – Верне-о-омся! Где, говоришь, корчма-то? – Эвон, на той улочке. Проводив незадачливых стражей глазами, Лешка юркнул за угол и, подобрав мешок, вернулся к башне. Смеркалось, солнце уже село, и скоро – совсем скоро, вот сейчас, должна была наступить полная тьма. С одной стороны, хорошо, конечно… Ага… Вот засов… Черт побери! Тут и замок имеется! А ну-ка, ежели, как следует, треснуть по нему копьем, пока совсем не стемнело?! И-и-и… раз! И-и-и… два! После третьего удара замок жалобно треснул и развалился пополам. Лешка презрительно подал плечами – всего-то и дел! С трудом отворив дверь, молодой человек на ощупь спустился в подземелье, в который раз пожалев уже, что не захватил с собой свечи. Темень…Высокие – как бы не споткнуться! – ступени. Холодная и склизская кладка стены. Какие-то железяки… Так… Остановиться, прислушаться… – Халия… Тихо… Нет! Еле слышно звякнули цепи. – Вот еще новости. Тебя что, сковали? – Только руки… Ага! Отозвалась таки. А голос прежний – насмешливый. Ни капли грусти и страха! – Кажется, я узнала тебя… Пришел насладиться победой? Лучше приди завтра – не так скучно будет умирать в одиночестве. – Хм… Разговорилась. Давай, поднимайся, пошли… – Что, уже? – снова зазвенела цепь. – Да, вот еще… Попытайся-ка надеть вот это… Э, не натянешь! Дай-ка, помогу… Ну, где там ты? – Что это? Кольчуга? – А ну-ка, подними руки… Ты что же тут – голая? Черт… надо было прихватить штаны и рубаху… Так, вроде все… Теперь идем. Не говоря больше ни слова, девчонка, звеня кольчугой, поднялась следом за Лешкой. Осторожно выглянув из ворот, молодой человек вышел на улицу и, осмотревшись, свистнул: – Давай… Не больно в кольчуге-то? – Не больнее, чем на колу! – Тоже верно. Беги рядом с конем, словно бы оруженосец. Босой? И ладно, не всем же иметь оруженосцев-богачей, верно? Не дожидаясь ответа, Алексей пришпорил коня. Халия побежала рядом, послушно держась за стремя. Улицы, орущая пьяная толпа, наполовину звездное, съеденное облаками, небо. Вот и ворота. Ярко горящий костер. – Кто такие? – Варна! – Проезжайте… Что-то оруженосец твой бос, пан рыцарь? – Ничего, добудет еще себе обувку – паренек шустрый… За городом неожиданно оказалось куда светлее, нежели у ворот. К тому ж, разгоняя облака, подул ветер, и вот уже медно-золотая луна залила дорогу ярким полночным светом. Позади чадил факелами город, слева и справа тянулись поля, перелески, рощицы, а впереди… Впереди показался какой-то небольшой отряд! Может, человек десять. Появились внезапно – неожиданно вынырнули из буковой рощи. С факелами… Кресты на щитах. Разъезд! Патрульный разъезд. – Ежели что – беги, – усмехнулся Лешка. А всаднике уже приблизились, опуская копья. – Кто такие? – Варна! – Что? Повтори! Один из воинов, бывший, по всей видимости, за главного, подогнал ближе коня, положив руку на эфес сабли. – Варна! – Господи… Алексей! – Здравко! Ты как здесь? Вот уж кого Лешка никак не ожидал встретить. Значит, сбежал таки парень излазарета. – Сбежал, как видишь. И нашел себе работенку. Точнее – мне ее нашли! – Молодой серб засмеялся и, махнув рукою своим – все, мол, в порядке, тихонько предложил. – Отъедем-ка. Что это за цыганенок с тобой? – Так… попутчик. – А ребята где? Впрочем, я не об этом… Варна – это слово на третью стражу, а сейчас – четвертая. Лешка похолодел. Ну, надо же так вот опростоволоситься. На такой-то мелочи! Спросил бы у Бранковича, уж, казалось бы, чего легче? – Я не знаю, куда ты едешь и по каким делам, – тихо продолжал Здравко. – Но мы бились с тобою плечом к плечу. По приказу, я бы должен тебя задержать, – юноша немного помолчал и вскинул голову. – Однако, я не рыцарь и не наемник, а юнак – и всегда поступаю, как велит совесть. Проезжай, друже Алексей, и да хранит тебя Господь! Тебя и твоего спутника. – Прощай, Здравко, – Алексей улыбнулся, даже с некоторой грустью. – Желаю тебе дойти до самого моря. – Дойдем! – засмеялся юнак. – Прощай, друг. Не оглядываясь, юноша поскакал к своим… Нет, вот обернулся, помахал рукой. Лешка тоже махнул: – Прощай, Здравко… Патрульный разъезд, хлестнув лошадей, умчался в сторону Златицы. Алексей поежился – целый день его бил озноб, наверное, сказывался тот чертов ручей – огляделся и негромок позвал: – Халия… Фекла! Покажись, если еще не сбежала. – Уже почти сбежала, – хмыкнув, выступила из-за дерева девушка. – Чего тебе? – Ну, вот, – Леша спешился. – И даже не поцелует! – Обойдешься. Ты – враг. – Ты – тоже, – тут же парировал Алексей. – Хотя, ты меня вывел… пока не пойму, для какой такой надобности. При этих словах старший тавуллярий запрокинул голову и громко захохотал. Турчанка поморщилась: – Ну, вот, ржет теперь, словно валашская лошадь. – Не напрягай мозги, дева, – посмеявшись, коротко бросил Лешка. – Ни за каким чертом ты мне не сдалась, просто… Просто мне почему-то было бы неприятно видеть тебя на колу… чего ты, несомненно, заслуживаешь. Ну? Что стоишь? Иди, куда хочешь. Больше я тебе не помощник. Впрочем, одна просьба, если позволишь? – Говори. – Сделай так, чтобы мы больше никогда не встретились, – твердо заявил молодой человек. – И обещай не делать зла христианам на этой земле. Вот моя просьба, засим – прощай! Дав коню шпоры, Алексей помчался к лощине, не оборачиваясь и уже больше не думая о Халие. А та все еще стояла – смешная, босоногая, в явно великоватой ей кольчуге – смотрела вослед скачущему в мертвенном свете луны всаднику. А потом прошептала: – Клянусь. И, подумав, добавила: – Пожалуй, мне теперь нечего делать на этой земле… Остается только…
Глава 12 Зима – весна 1443 г. Черное море – степь. Черная вдова
Свирепой львицы рык и яростная злость, Химера страшная, «дышащая огнем»……море.Иоанн Педиасим«Желание».
Море ревело штормом, и буро-зеленые волны грозно дыбили спины, словно скорлупку. швыряя крутобокий корабль Файзиля-аги. Он назывался «Хассия», большое и вместительное судно, Хассия – так звали любимую жену в гареме старого работорговца Файзиля. Несладко приходилось команде на палубе, но еще хуже было запертым в трюме рабам – невольникам, недавно приобретенным купцом на рынке славного города Эдирне. О, старик Файзиль знал толк в рабах! Но этого было, конечно, мало – знать толк в рабах – самое главное для прибыльной негоции – это продать невольника там, где его точно купят. Файзиль-ага в этом разбирался. А потому торговал в Эдирне только проверенным товаром, за который нес полную ответственность, поскольку сам же в Эдирне и жил, а покупателями были такие люди, с которыми не пошутишь. Однако, имелся у работорговца и иного рода товар – так сказать, «левый». Тот, что поставляли ночные разбойники… Красивые девушки, юноши – естественно, не из богатых и влиятельных семей, а чаще, и вообще, приезжие. Такой товар Файзиль предпочитал в родном городе не сбывать – накапливал, прятал в подвале, а уж потом увозил в Бургас, где, в ожидании недалекого плаванья, покачивался у причала корабль, укомплектованный немногословной и решительною командой. Да, путь кораблика был недалек: поначалу, в Крым, а теперь – все чаще – в дельту Днепра или Южного Буга, где уже наладились взаимовыгодные связи с влиятельными родами татар. Конечно, казалось бы, у них самих рабов – что грязи, да так и было, но, с другой стороны, имелись и некоторые ограничения. Ну, как доверишь недавно приведенному литовскому, польскому или русскому рабу скот? Невольник ведь только о том и думает, как бы бежать! И многие ведь бежали, а иных выкупали – никакого порядка. Иное дело, рабы издалека… Этим-то как бежать? Куда? Файзиль-ага это рассчитал первым и использовал к вящей своей выгоде. Не так уж и велик был доход, но зато стабилен, да и новые связи прочнели. Старого работорговца татары уважали, и к его визиту обычно предлагали что-нибудь на обмен, скажем – крепкого молодого юношу – на красивую полонянку – урусутку или польку. Всем выгодно, в том числе и татарам – не надо гнать товар на полуостров – в Мангуп и Кафу. Всех ли еще пригонишь? Все ли дойдут? Выгодно… Вот и сейчас… Сейчас в трюме находилось ровно двадцать два человека… которых нежелательно было бы продавать в Эдирне или где-то рядом. Мололые парни, подростки – жертвы разбойничьего коварства… В пастухах им будет вполне сносно, многие быстро привыкнут, примут ислам, женятся на татарках, а их дети – глядь-поглядь – уже и сами засобираются в набеги на север. Светлоглазые русоволосые татарчата… Там было человек пять вполне смазливеньких, для того, чтоб на них положила глаза какая-нибудь влиятельная дама… или даже какой-нибудь бек, любитель мальчиков. Один парень, правда, несколько выбивался из общего фона – слишком уж был взросл, здоров, независим… И болен! Очень болен… На этом и взяли… не его самого, но его спутников – двух молодых юношей близнецов. О, ночные разбойники Эдирне знали свое дело! В дальней корчме сначала зацепили юнцов – им, оказывается надобно было в Константинополь… В Константинополь? Не такое простое дело ребята. Но… помочь можно. Деньги у вас есть? Сколько-сколько? Пять цехинов? Маловато… ну, да уж ладно, как не помочь таким приятным парням?! Люди ведь должны помогать друг другу, верно? Что-что? У вас на руках больной товарищ? А что с ним? Ранен… Ах, лихорадка… Нехорошее дело. Без него никуда не пойдете? А ведь в городе облавы, знаете? Ладно, ладно, не хватайтесь за ножи – обмозгуем. Если вашего товарища положить на носилки… Как? Сами донесете? Вот и славно! Значит, сговоримся! Давайте сюда ваши пять цехинов… Ну, или для начала – два. Эти дурачки сами принесли своего больного приятеля в дом Файзиле-аги! Ну, а уж дальше было просто… И потом! Старый торговец людьми вовсе не стал подвергать близнецов наказаниям, после того, как те набросились на охранников и едва не ушли… Не ушли потому, что не смогли бросить больного. И вот этого-то больного Файзиль-ага взялся лечить! О, он оказался неплохим лекарем, старик Файзиль… Впрочем, не такой уж и старик – да, борода седа, и морщины, но тело вовсе не старческое – мускулистое, поджарок, сильное… И ведь вылечил парня! Пришлось, правда, повозиться, но ведь поставил же на ноги! Почти поставил… нужно было срочно отправлять корабль, пока не началась новая полоса зимних штормов. Шайтан и двести иблисов! И еще – двадцать пят джиннов – впридачу! Ну, кончиться, наконец, этот проклятый шторм? Подняв упавшие со стола портоланы, Файзиль-ага громко позвал слугу. – Да, господин? – заглянув в каюту, преданно уставился тот – маленький, лысоголовый, юркий… Тот еще пройдоха! – Спроси у шкипера, что он думает по поводу непогоды? – Слушаюсь, господин… Слуга убежал, а Файзиль, взглянув в кормовое окно, подумал, что, наверное, зря его посылал – меж туч проглянуло солнце. Да и качать стало как будто бы меньше… – Шкипер думает, что к вечеру море станет спокойным, господин! – вернувшись, почтительно доложил слуга. – Даже, не думает, а утверждает. – Я бы тоже так полагал, – оглянувшись на солнечный луч, работорговец усмехнулся и велел, как перестанет качать, привести к нему невольника-руми, того, которого лечил. Привести для беседы – Файзилю-аге почему-то вдруг стало скучно, а звать на беседу шкипера он сейчас не хотел – пусть лучше занимается судном.
Темный трюм «Хасии» был полон мокрой соломы, под ногами перекатывалась вода, впрочем, для невольников имелись специально устроенные полки, так что от сырости рабы не очень страдали – расчетливый Файзиль-ага берег свой товар. Лежащий на своей полке лицом к борту, Лешка прислушался: Вот волна ударила еще раз… затихла… Следующая оказалась куда как слабее. Алексей перевернулся на спину и гулко закашлялся. – Как ты? – тут же спросил один из близнецов… Ну-ка, ну-ка… Голос строгий, серьезный… Значит – Леонтий. Лешка улыбнулся: – Вполне сносно, друже Леонтий. Благодарю за заботу! – Ого, ты уже снова стал нас различать! – обрадовано воскликнул прислушивающийся с разговору Лука. – Дело идет на поправку, да? – Благодаря воле Аллаха и нашему богоспасаемому хозяину! – со смехом заверили сверху. Лысый слуга! Опять подслушивал, пес… Впрочем, лысоголовый прав, прав… Еще не известно, был бы сейчас жив Алексей, если б не старый работорговец. Выходил! Ведь выходил же! Поил какими-то отварами, травами… Вот уж, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь? Выходит, потеряв свободу, обрел жизнь… Да, именно так и выходит. – Вылезай, Алексей-руми, – распахнув люк, слуга спустил вниз узенькую доску с набитыми на нее ступеньками – трап. – Хозяин желает с тобой побеседовать. – Желает – вылезу, – спустив ноги в холодную воду, поморщился Алексей. Не первая эта была беседа… Звякнули цепи – да, все невольники, в том числе и не совсем еще оправившийся от лихорадки Лешка, были закованы по распоряжению предусмотрительного и не любившего никаких случайностей купца. Руки и ноги. Руки – так чтоб можно было есть и отправлять естественные потребности организма, а ноги – чтоб только-только ходить, передвигаясь маленькими смешными шажками. Впрочем, куда тут было ходить?
– А, руми! – увидев вошедшего, довольно потер руки Файзиль-ага. – Тебя расковали? Хорошо… – Да, но ноги… – Лешка звякнул цепями. – А ноги, уж извини. Придется потерпеть… тем более, что не так уж и долго осталось. Шахматы? – Как скажете… Только, вы ж знаете, я не очень-то сильный игрок. Беседа шла по-турецки, прочем, иногда работорговец бегло переходил и на греческий. – Ничего, ничего, – расхохотался купец. – На этом корабле ты – самый сильный шахматист… После меня – ха-ха-ха! Ну? – турок зажал в руке византийскую «беленькую» аспру. – Император или святой? – Святой! Подбросив монетку, Файзиль-ага прихлопнул ее ладонью об стол и медленно отнял руку: – Святой Евгений… Тебе играть белыми! – Хорошо, – пожав плечами, Лешка принялся быстро расставлять фигуры. Расставив, задумчиво протянул: – И как это вы, господин Файзиль, не брезгуете брать в руки христианские монеты? Вон, здесь, рядом со святым – крест! – А деньги не пахнут! Так когда-то говорил великий царь древних руми, – громко засмеялся купец. – Умный был человек, дурак такого не скажет! Ходи, сделай милость… Как, кстати, лихорадка? Не было больше приступов? – Да нет. – И, наверное, не будет, – переставляя фигуру, заявил Файзиль-ага. – Ты ведь заболел в Румелии, а теперь находишься уже довольно далеко от нее. И, чем дальше – тем лучше сейчас для тебя. Думаю, лихорадка у тебе уже не вернется… Ах, шайтан! Коня зевнул! Ладно… Так ты, говоришь, актер? – Как и мои спутники. – А, те белоголовые близнецы… – Вы можете продать нас вместе, уважаемый Файзиль? – Попробую… Но, не обещаю, сам знаешь – сие мало зависит от меня… А в общем-то, – купец хохотнул, с удовольствием ухватив рукой легкомысленно поставленную под удар Лешкину ладью, – В общем-то, вам, можно сказать, просто-напросто повезло! Я не только о тебе и твоей болезни… Ведь все остальные – крепкие молодые парни – тринадцати-шестнадцати лет. Причем – явно не богатые и не процветающие! Сам Аллах – в мое лице – дает им шанс изменить свои тоскливые судьбы! Ведь раб – не всегда раб. Сегодня ты раб, а завтра, глядишь – и рабовладелец! Так бывает, и часто… Вряд ли кто из кочевых родов прельститься театром – скорее всего, будете пасти скот. Как и все… Зарекомендуете себя, примете ислам – возьмут в набег, дадут жену – старшую, младших сами добудете… Жизнь воина степи куда как веселей и счастливей, чем жизнь бедняка! Разве не так? – Гм, не знаю, – Лешка покачал головой. – Интересно, что там за люди, эти ваши постоянные покупатели? – Люди, как люди, – буркнул купец. – Сами со дня на день увидите.
Через два дня «Хассия», выставив рифленые паруса, вошла в какой-то лиман и, сделав изящный разворот, бросила якорь недалеко от плоского, поросшего густыми кустами, берега. Дул ветер, таская по небу облака и небольшие серые тучи, такая же серая вода лизала пенными волнами песчаную косу, куда тяжело ткнулись носом лодки. – Ведите их к солончакам, – Файзиль-ага ткнул перстом в только что перевезенных невольников. – А я подожду остальных. – Господин, там какие-то люди! – лысоголовый слуга встревожено кивнул на каких-то всадников, быстро приближающихся к косе. – Это наши друзья, – не оборачиваясь, усмехнулся купец. – Молодцы, в этот раз не заставили себя ждать. – Эге-гей! Файзиль-ага, ты ли это, друг мой?! – закричал на скаку несущийся впереди всадник – толстяк в богатом халате и лисьей шапке с пришитыми хвостами. – Здравствуй, Исфаган, – работорговец повернулся с самой радушной улыбкой. – Как сам? Как жены, дети? – Слава Аллаху… – толстяк спешился. – Мы уж и не ждали тебя. – А я когда обманывал? – Но ведь шторм! – Аллах милостив. Кто-то еще приедет, или – один ты? Данияр-бек, кажется, обещал. – Нет больше Данияр-бека, – с деланной грустью покачал головой Исфаган. – Поймал в осеннем набеге польскую стрелу. Прямо в сердце! – Ай-ай-ай, – Файзиль-ага сочувственно поцокал языком. – Славный был воин. А что его гарем? – Ха! – татарин неожиданно расхохотался. – Гарем? А его больше нет – зачем гарем вдове Каткарлыш? – Каткарлыш? Так она теперь ведет дела Данияра? – Ну, она же была старшей женой… – Исфаган осклабился и, понизив голос, продолжал с видом заправского сплетника – так сильно ему не терпелось выложить все местные новости. – Гарем вдова Каткарлыш распродала сразу, а заодно – и лишних детей, не своих. Я купил двух бывших жен – персики! Да многие купили! А детей… Детей – мальчиков, я имею в виду – Каткарлыш хочет продать тебе, уважаемый Файзиль! Могу кое-что посоветовать… Старый работорговец с готовностью постучал по висевшему на поясе кошелю, так, что Лешка едва не рассмеялся, так было похоже на сцену из знаменитого фильма… «Это только состоятельному человеку под силу… Услуги будут оплачены!» – Их ведь можно кое на кого обменять, из того товара, что ты привез… Только можно, я буду выбирать первым, хорошо? – Сговоримся, любезнейший Исфаган-бей! – Вот-вот, я и говорю, – замаслился ликом толстяк. – Я вот взял бы нескольких юношей в пастухи… Вот – и того, и вон того… и того… И этих вот кудрявых близнецов! – Исфаган облизнулся и хохотнул. – Только, ради Аллаха, не предлагай мне того бледного, как поганка, верзилу! Лешка закашлялся – дошло, что речь-то идет о нем. Верзила! Ну, надо же. Да еще – бледный, как поганка! Неужто, и в самом деле он так плохо выглядит? – Не хочешь, не бери, уважаемый Исфаган, – Файзиль-ага развел руками. – Только тогда и на близнецов не заглядывайся – всю троицу я продаю вместе. Услыхав это, Алексей поспешно спрятал довольную улыбку – не зря, ох не зря, он был столь любезен с работорговцем! – Вместе? – Исфаган погрустнел, но ненадолго – вернулись лодки с очередной партией невольников, и татарин с нетерпением кинулся выбирать товар. Торопился он вовсе не зря: к улыбающемуся работорговцу как раз подъехали еще одни гости – закутанная в черную вуаль женщина на вороном, необычайной красоты, жеребце под малиновым, с золотым шитьем, чепраком, в сопровождении десятка воинов с саблями, бунчуками и в блестящих стальных нагрудниках. Судя по всему, это и была пресловутая вдова Каткарлыш со своей свитой. Черная, закрывающая лицо, вуаль, вороной конь, длинный черный кафтан, расшитый серебряными звездами, узенький изящный пояс черного шелка… Черная вдова – так сразу прозвал татарку Лешка. – У меня есть кое-что для тебя, уважаемый Файзиль-ага, – ловко спрыгнув с коня, безо всяких цветистых предисловий произнесла женщина. – Четверо мальчиков: младшему – четыре года, старшему – восемь. Пристрой их в хорошие руки…Или даже – в янычары… Да-да, в янычары! – В янычары берут только детей христиан, уважаемая вдова Каткарлыш. Налог кровью! – Да знаю, знаю, – в голосе женщины явственно послышалась досада. В глазах – они только и были видны из-под вуали – блеснули искры. А глаза-то – голубые! Светлые! Алексей усмехнулся – и что с того? Мало ли светлоглазых татар, турок? – Сделаем взаимовыгодный обмен? – порывисто предложила вдова. – Четверых мальчиков на столько же твоих рабов! – Где мальчики? – Файзиль-ага улыбнулся. – Четверо здоровых парней на четверых детей – сказать по правде, уважаемая Каткарлыш, мне это отнюдь не кажется выгодным. Везде дают один к двум – два ребенка за одного юношу. – Это очень красивые дети! Идем к повозке, достойнейший Файзиль-ага, увидишь их сам! – И все таки… Они ушли, а Лешка все стоял на песке да грустно смотрел на хмурое море, бьющееся невдалеке грязными языками пены. – Трех? Хорошо – трех, – снова послышались голоса – это возвращались вдова и купец. Ага, значит, на троих человек сладились… – Я выберу… Ого! И этот склочник Исфаган здесь? Как же я его раньше не заметила? Не хочу с ним разговаривать… отойдем… О! – черная вдова внезапно остановилась. – Вот этих двух близнецов я беру! Точно беру! И… – она обдала жадным взглядом стоявшего невдалеке Алексея. – И – этого! – Неплохой выбор, – пряча ухмылку, похвалил купец. – Все трое – смирные и работящие парни. – Ага, смирные, – Каткарлыш неожиданно засмеялась и, подойдя к Лешке, пощупала его руки. – Ого, какие мускулы! Да ты, кажется, воин? Понимаешь по-турецки? – Да, госпожа. Но я вовсе не воин, а актер. И товарища мои, – Алексей кивнул на близнецов. – Тоже актеры. – Актеры?! – черная вдова хлопнул в ладоши. – Вот так славно! А то я все думала – чем же себя занять… Хотя, конечно, мне нужны и пастухи, и воины… Ладно… Файзиль-ага, уважаемый, вели-ка, чтоб им расковали ноги. – Не боишься, что убегут, любезнейшая Каткарлыш? – А куда им здесь бежать? – громко расхохоталась женщина.
Кочевье (бывшее кочевье Данияр-бека, а ныне – его законной вдовы Каткарлыш) располагалось примерно в полдне пути от моря, в степи, выглядевшей сейчас надо сказать, довольно уныло. В последнее время стояли относительно теплые дни, и весь выпавший снег стаял, а новый еще не выпал – нет, шел иногда, но тут же истекал влагой. Тепло… К тому же, вскоре уже должна была наступить весна. Кибитки, шатры, лошади, кровы, овцы… Надо сказать, кочевье оказалось довольно таки многолюдным – Алексей насчитал не менее двадцати кибиток и несколько богатых шатров и удивленно присвистнул. – Это еще не все! – Каткарлыш горделиво обернулась в седле. – В степях еще пять таких же кочевий – моих! Весной соберемся вместе на праздник – увидите! Один из близнецов – Лука – вдруг удивленно застыл перед целым рядом молодых тополей и ив. – Деревья? Здесь, в степи? – Да, деревья! Я велела их посади пять лет назад – сразу после рождении сына. Его тоже зовут Данияр… как и погибшего мужа. Всю эту фразу черная вдова произнесла, надо сказать, довольно весело, без всякого сожаления о судьбе покойного супруга. Ну, еще бы… Чего ей сожалеть-то? – Пока переночуете там! – милостиво кивая выбежавшему встречать народу, Каткарлыш указала плеткой на дальнюю кибитку с большими сплошными колесами. Обернулась: – Халим, покажи им все и обеспечь охрану! Халим – молодой парень со злым раскосоглазым лицом – вмиг спрыгнул с лошади: – Пошли! Туда! Туда! Быстрее! Пошли. Так погоняли скот… Внутри кибитки оказалось вовсе не так уж и плохо: на отведенной для невольников половине имелась и солома, и кошма, и даже жаровня, в которую чья-то заботливая рука уже бросила уголь. Уголь… Значит, есть дрова, и в достатке. Что там трещит за кошмою? Дрова в очаге – вот что! Дрова, дрова, не кизяк… Действительно, очень богатое кочевье. – Госпожа выменивает на дрова вино и пленников, которых выкупает в Крыму, – откинув кошму, к невольникам заглянула седенькая старушка с добрым, но пристальным, взглядом. – Верные люди сплавляют их по Ворскле-реке. – Что она говорит? – негромко спросил Лука. Алексей быстро перевел – все же припомнил татарскую речь, уж было время выучиться, в том еще, первом, рабстве у некоего Ичибея-калы. – Верные люди? – повторил Леонтий. – А Ворскла… Что это за река такая? – Литовская, – пояснил Лешка. – Курск, Глинск – насколько знаю, примерно там ее верховья… Ну, недалеко и до Белева, Ельца, Мценска… Он еще хотел добавить – «до родных мест», но сдержался. Зачем? Парни ведь считают его ромеем – вот пусть так и дальше считают. – Значит, мы можем подняться по этой реке вверх, и уйти в Русию? – дождавшись, когда старушка убралась, тихо продолжил Леонтий. – К своим, православным, людям… А уж оттуда, потом добрались бы и домой… Нет, не в Эдирне – в Константинополь. – По-русски – Царьград, – Алексей улыбнулся. – Царьград… Да, Леонтий – ведь нет никакой Русии! – Как нет? – Я имею в виду – единого государства. Есть государства отдельные – княжества: Рязанское, Московское, Верховские… – Да и Литва большей частью – земля православная, – высказал здравую мысль Лука. – Оттуда ведь есть дороги в Империю? – Конечно, есть, – хмыкнул Лешка – ему б не знать! – Даже купеческие обозы ездят. Ну, не до самого Царьграда, конечно, но до Молдавии, Валахии – уж точно. – Так это ж рядом… – Леонтий положил руку на плечо брата. – Думаю, морем-то нам все равно не уйти – стерегут, наверное… Я б, на их месте, стерег. – Значит, нам нужно добраться до этой самой Ворсклы, – тут же добавил Лука. Алексей хохотнул: – Ага… Где тоже «верные люди»… – Значит, нам нужно самим стать такими «верными»! – Что ж, станем.
Повод представился довольно скоро. Не прошло и недели со дня появления невольников в орде Черной вдовы, как сама госпожа вызвала всех троих в свой шатер. – Ну? – ее лицо по-прежнему закрывала вуаль, волосы били упрятаны под цветастую паволоку и небольшую цилиндрическую шапку, обтянутую черным шелком, в глазах сияла ледяная лазурь. – Пастухи говорят, вы хорошо справляетесь со скотом. – Да, госпожа, – разом поклонились все трое. – Мы стараемся. Женщина хмыкнула: – Другие тоже стараются за вами смотреть! – Нам некуда бежать! – Некуда – сейчас. Но что будет потом, летом? Как бы вы не бросились в море – добраться до Царьграда вплавь. Лешка вздрогнул: черная вдова именно так и произнесла – Царьград. По-русски? Или у татар тоже принято такое название? – Впрочем, шучу, – перебила его мысли вдова. – Вам от нас не уйти, зарубите это себе на носу и не пытайтесь! Я – женщина добрая и мягкосердечная, но, предупреждаю сразу – если что, шкуру спущу! В прямом смысле. – Да мы и не думаем ничего подобного, – Алексей улыбнулся самой обаятельнейшей улыбкой, на какую только был способен. – Кто мы были на родине? Файзиль-ага, поди, вам уже рассказал? Нищие изгои, живущие впроголодь балаганщики, над которыми не смеялся только ленивый. Здесь же, быть может, мы начнем совсем другую жизнь. – Начнете, – кивнула Каткарлыш. – Если я вам дозволю. – О, госпожа… Вдова нетерпеливо махнула рукою: – Значит, говорите, над вами смеялись? Прекрасно! Я тоже хочу посмеяться! Развеселите меня… – Но… мы должны подготовиться, прорепетировать, подобрать реквизит… Поставить смешную пьесу не так-то просто, моя госпожа! – Так старайтесь! Сколько вам нужно дней? – Дней?! Речь идет о неделях! – Хорошо, неделя, – в голубых глазах черной вдовы блеснул ледяной холод. – Но это – крайний срок! И помните – от работы на пастбище вас никто не освобождал.
В глубокой задумчивости парни вернулись в кибитку. Пьесу… Вдова требовала веселую забавную пьесу! Легко сказать… – Эх, были бы с нами Периклос или Леонид, – грустно улыбнулся Лука. – Уж они-то живо поставили б какую-нибудь комедию. – Не спорю, Периклос и Леонид – славные мужи и знающие в своем деле, – согласился Лешка. – Но ведь и мы, вроде, не хуже, а? – И что будем играть? – А что вы предложите? Ну-ну, не стесняйтесь, парни, выкладывайте! Ребята переглянулись, хмыкнули, ну и, предложили, конечно. Любимого автора Периклоса – Аристофана. Только не «Женщин в народном собрании», а «Птиц»… Хорошая, кстати, была пьеса, веселя, забавная – злая такая сатира. Лешке нравилась. Вот только актеров было мало. – Да вовсе и не мало! – азартно возразил Лука. – Я птиц буду играть, Леонтий – богов, ну а ты, Алексей – людей, приносящих жертвы. – Отлично придумали, нечего и говорить, – старший тавуллярий засмеялся. – Прямо так и представляется: «в роли толпы – народный артист России Алексей Смирнов»! А вообще, неплохо придумали… Порепетируем? – А как же! Только коров под навес загоним, а то уже на нас дед Кабей недобро так коситься. Дед Кабей – это был старый татарин, пастух, выходец из разорившегося, невесть как прибившегося к покойному Данияру, рода. Сам-то дед для парней никакой опасности не представлял – хотели б, так справились с ним одним ударом – но вот его псы. Здоровенные такие собачинищи, аж четыре штуки… Ну, не один волк покуда к стаду не подходил! По ходу репеции Лешка и сам вспоминал сюжет пьесы – ленивых, обожравшихся людских подаяний, богов, алчно поглядывающий на жертвенный дым, полнимавшийся к небу… Этот-то дым и перехватывали коварные птицы, шантажируя богов призраком голода…
Каткарлыш хохотала до слез! И не только она, но и ее малолетний сынок Данияр, и слуги, и воины, из числа самых верных, допущенные в этот вечер в шатер. Что и сказать, «господа артисты» уж очень старались, очень… Изображавший богов Лука строил такие уморительные рожи, что улыбнулся бы и самый неулыбчивый. Братья играли по-гречески – их реплики тут же переводил Алексей, не забывая и о своей роли. В общем, пьеса понравилась. – Задержитесь… – когда все ушли, вдова махнула рукой актерам. – Вот вино, – она кивнула на стоявший напротив очага кувшин – пейте… Вы не пока не правоверные, вам можно… Эти мальчики что, совсем не говорят по-татарски? – Кое-что понимают… все ж таки жили под турками. – Приятные юноши… Ого, зевают! Что ж, путь идут спать… – А ты задержись… Расскажешь мне о Царьграде. Царьград… Опять Царьград. Близнецы откланялись и ушли. – Царьград, – тихо протянул Алексей. – Кто его так называет? Татары? – Русские… – вздохнула вдова. – И еще – литовцы. Царьград… – Налей мне… – кивнув на кувшин, хрипло попросила Каткарлыш. – Ну?! Быстрым порывистым жестом она сорвала вуаль, сбросила с головы шапку и покрывала… Господи! Давненько уде не приходилось Лешке видеть таких ослепительных, огненно-рыжих волос! – Что смотришь? – с вызовом сверкнули лазурью глаза. – Я тебя совсем не стесняюсь, ведь я – госпожа, а ты – мой раб. Моя собственность. Как хочу – так тебя и использую, понял? – Вполне! Алексей облизал губы, увидев, как женщина сняла с себя пояс… Молодая рыжеволосая красавица… Вряд ли ей было больше двадцати пяти лет… – Налей мне еще вина… Подбрось в очаг дров… – командовала вдова. – Так! Хорошо! Жарко… Теперь иди сюда, к ложу… Сними с меня одежду… Ну! Уж что-что, а это Лешку не надо было просить дважды! Встал на колени… Осторожно расстегнул золотые пуговицы, снизу вверх… вот показались черные шелковые шальвары… пупок… грудь… белые атласные плечи… – О! – зарычав, Алексей пооочередно впился губами в крупнеы розовые соски… В конец-концов он был всего лишь мужчина… Молодой мужчина, долгое время не видевший женщины… Живо скинул одежду и с себя… Усмехнулся, поймав нетерпеливо-призывный взгляд… Разорванные, полетели в сторону шальвары… Женщина застонала, подаваясь объятиям… Алексей ушел только утром… На следующий вечер Каткарлыш вновь позвала его… Вскоре в степь пришла весна, разлилась прозрачными ручьями, вспыхнула в росе тысячью солнц, разлилась бурным океаном изумрудных трав и желтыми цветами. Весна. Ветер гнал по голубому небу сизые облака. Весна. Потянулись на север птицы. Весна. До одури пахло свежей молодой травою. Весна. И небесная просинь неба висела над головами невероятной прозрачностью! И пели птицы, и зеленели луга, и дул в лицо теплый ветер, пахнущий ароматом цветов. Весна…
– Ты не очень-то похожа на татарку, госпожа, – как-то раз негромко сказал Алексей, ласково укрывая женщину мягким покрывалом. – Я и не татарка, – Каткарлыш улыбнулась. – Я полька. Катаржина Вилевска. Татары захватили меня в Браславе. Алексей чувствовал, что, наконец, наступил такой момент, когда… Когда Катаржина – Каткарлыш – стала чувствовать какую-то зависимость от новых невольников. А те, надо сказать, вели себя прилично – никому не перечили, не бузили, не пытались бежать, а все порученные им дела исполняли насколько возможно старательно. В общем, выстроили себе имидж людей, на которых можно положиться, даже приобрели… ну, если и не друзей – кто будет дружить с рабами? – то, уж, по крайней мере, людей, которые относились к ним очень даже доброжелательно. И вот…
Глава 13 Весна 1443 г. Ворскла – Верховские княжества. Люблю грозу в начале мая…
Эти земли луговые, чувства издали маня, Память мучая, вернули, на родной простор меня.….однажды… Катаржина вызвала Алексея с утра, что явно означало какое-нибудь деловое поручение, а не очередной приступ любовной страсти. Старший тавуллярий, умылся, пригладил волосы и уверенной походкой направился к шатру повелительницы. – Госпожа? – У меня есть к тебе разговор. Вдова сейчас выглядела так себе – какая-то растрепанная, бледная, не выспавшаяся… – Я тут подумала, – негромко произнесла она. – Подумала и решила послать тебя к Ворскле-реке… С одним важным заданием. Лешка выпятил грудь: – Я выполню любое! Приказывай, моя госпожа. – Не спеши так, дело опасное. – Каткарлыш поморщилась. – И, для начала, я хочу, чтоб ты понял, почему я посылаю именно тебя. Алексей изобразил на лице самое почтительное внимание, знал – это понравиться вдове. – Во-первых, тебе нет никакого смысла меня обманывать – к чему? – Именно так, повелительница! – Не перебивай… Во-вторых, я пошлю тебя на север, совсем в другую сторону от твоей родины, следовательно – нет соблазна бежать. К тому же, за тобой, естественно, будет пригляд. И, наконец, в третьих… Еще раз повторюсь – у тебя нет причины меня обманывать… Но они имеются у других! Я давно подозревала, что значительная часть моих дров уходит неизвестно куда… Кто их ворует? Плотовщики? Или мои люди? – Скорее – и те, и другие вместе, – осмелился предположить Алексей. – Вот ты и выяснишь! И вернешься с подробным докладом, за что получишь награду! Алексей едва сдерживал ликование – все вышло так, как он и планировал, почти каждую ночь (естественно, когда звали) нашептывая вдове о возможных злоупотреблениях на Ворскле. – Не думай, не такое это простое дело, – продолжала Каткарлыш – там уже начинаются Литовские земли. Будь осторожен… впрочем, мои люди знают свое дело. – Я готов, – поклонившись, негромко сказал Лешка. – Но… – Что?! – черная вдова недовольно вскинула брови. – Осмелюсь намекнуть, что мне и самому неплохо бы иметь в таком непростом деле своих верных людей. – Имеешь в виду близнецов? – тут же просекла Каткарлыш. – Что ж, забирай… Пожалуй, они единственные, кому ты можешь верить. – А… – Выезжаете завтра. Удачного пути. Алексей отвесил глубокий поклон: – Благодарю, моя госпожа.Габдулла Тукай«Родной земле».
Дорога тянулась степью по правому берегу Днепра, это было то, что называлось Дикое Поле – край бескрайних степей, вроде как бы принадлежавших Великому Литовскому княжеству. Однако, татар тут было больше, явно больше – а никаких иных разъездов путники по пути не встретили. Как объяснил по дороге староста сплавщиков Якуб – здоровенный одноглазый бугай – дело было нехитрое – принять при впадении Влрскулы в Днепр плоты, да гнать их прямиком до порогов, ну а уж там перетащить бревна на берег, да охранять в ожидании повозок вдовицы. Серьезных опасностей при этом никаких не усматривалось, ну, не считать же серьезными многочисленные мелкие шайки – им-то зачем сплавленный лес? Не потащат же на дрова какое-нибудь бревнище? Да и связываться с влиятельной и злопамятной вдовушкой никто не хотел – себе дороже б вышло. Так что, главная опасность, наверное, исходила бы от «литовцев»… В условленном месте на берегу Днепра отряд черной вдовы уже поджидали верные люди, почтительно приветствовавшие Якуба… Погрузив в вместительные челны людей и коней, они высадили всех на пологой косе, при впадении Ворсклы, как раз напротив плотов. – Вот и славно, что ждать не нужно, – потирал руки Якуб. – Завтра отдохнем, а уж на следующий день – в путь. Весть об отдыхе была с радостью воспринята всеми. Плотовщики Каткарлыш, в том числе и Алексей с близнецами, тут же принялись устраивать на плотах шалаши из веток и мшанника. Кроме сплавщиков, вдова прислал и воинов для охраны, мало ли… Вот их-то, молодых, горячих и глупых – и нужно было опасаться: охранник всячески старались проявить свою прыть, за неимением врага пристально наблюдая за невольниками – которыми были практически все сплавщики – работа-то, что ни говори, тяжелая! – Значит, послезавтра, – улучив момент, шепнул Алексею Лука. – Может, сегодня вечером и рванем? – Ага, рванем, – старший тавуллярий сплюнул себе под ноги. – А ты знаешь дорогу? – Да чего тут знать-то?! – засмеялся подросток. – Все вдоль Ворсклы-реченьки! – «Ворсклы-реченьки», – ворчливо передразнил Алексей. – А ты знаешь, что там татары живут? – Какие еще татары? – не понял Лука. – Такие… Литовские… Когда-то еще князь Витовт дал им земли под Глинсокм да в верховьях Ворсклы, Псела и Сейма – так называемая Еголдаева тьма. Те люди, что гонят вдовице лес, как раз оттуда… Что, если мы на них нарвемся? – А… – Бэ! – махнув рукой, Лешка оглянулся по сторонам, и подозвал Леонтия: – Вот что, братцы. Завтра целый день будем ко всему приглядываться, может, удастся и с плотовщиками поговорить… Только, умоляю, осторожнее! Просто – любопытства ради… Лука шмыгнул носом: – А я думал – завтра сбежим! – Дурачок, – ухмыльнулся Леонтий. – Завтра у сплавщиков и охраны, считай, целый день пустой, а на послезавтра отплытие назначено! Смекай, чуча! – Сам ты чуча! – обился на брата Лука и тут же признал, – Ну, вообще – справедливо. Весь следующий день – а он выдался солнечным, погожим – парни вместе со всеми готовили плоты к новому этапу пути – что-то подвязывали, кое-где убирали лишние бревна, сколачивали опоры для шестов. Леонтий вдруг проявил неожиданное рвение: – А вот здесь плоховато сделали, дядько Якуб! – он кивнул на три первых плота. – Отвязаться могут. Я б еще и бревнышком закрепил! Нет, право слово… – Сиди уж, умник, «бревнышком»! – зло отозвался старшой. – Без тебя управимся. А ведь Леонтий говорил дело! Лешка и сам видел что с этими тремя плотами что-то не так. И леса в них больше, чем в остальных, да и Якуб с ними не в пример больше возится… И на парня он зря накричал, зря… Почему? – Дядько Якуб! – снова закричал Леонтий. – А тут вообще все развязалось! Я возьму веревку, подвяжу? Плотовщик обдал парнишку взглядом, полным ярко выраженной злобы. Однако, ничего не сказал, спокойно подошел, дал веревку… Даже похвалил. Очень и очень не искренне – да уж, что сказать, не актер! Алексей хотел было предупредить мальчишку, чтобы был с Якубом поосторожней, но…Но тот сам быстро обернулся и неожиданно подмигнул – все, мол, в порядке… Ох, черт! Специально решил проверить старшого! Развел самодеятельность… Ну, вообще-то, правильно – ишь, как забеспокоился Якуб – похоже, он тут и есть главный дровяной вор. Интересно, кто с ним еще в деле? Наверняка, кто-нибудь их охраны и, может быть, из плотовщиков… Ну да, как же без них-то? Надо ведь отцепить плоты от остальных, незаметно – скорее всего, ночью – подогнать к берегу… даже такой амбал, как Якуб, один не справится. Но… как же остальные? Было впереди три плота позади – и вдруг, оп, потеряли! Как так? Неужто не заметили бы? Ночи-то, правда, темные… Значит, наверное, имеется где-то по пути удобная коса или заводь… Ага… Пристали на ночлег к бережку, а потом, ночью – три плота – раз! – и исчезли. Что же их, никто не пересчитывает? Как это – никто? Да Якуб и пересчитывает, с помощниками… значит, и те в доле. И воины…не все, достаточно первой или второй ночной стражи… Или – под утро – третьей… – Не строй тут шалаш! – подойдя к третьему плоту, резко выкрикнул Якуб. Леонтий обернулся: – Но… – Молчать! – в ярости выхватив плеть, Якуб ударил парня – и тот едва успел подставить руки. Не успел бы – остался без глаза… Как, кстати, и сам Якуб. – Делай то, что приказано, понял, тварь? – засовывая плеть за пояс, зло зашипел старшой. Леонтий опустил голову: – Понял, господин. – Ну, вот, то-то же! Обернувшись, Якуб поискал глазами Лешку: – Эй, ты! Завтра вместе со своими щенками встанешь на второй плот! Третий тоже за вами. – А первый? – Первым Бовий управится. Бовий был пленный литвин – угрюмый крючконосый мужик с длинными корявыми руками-лапами. Опытный плотовщик… Ну да, как же на первом плоту, да без опыта… А он, Лешка, и его напарники, выходит… Выходит… Кажется, Каткарлыш упоминала о некоторой смертности? Говорила – то один, до двое рабов да погибнут. Наверное, это были самые любопытные рабы… Или – не в меру навязчивые. Вот, как сейчас – Леонтий. Выбрав время, Лешка подозвал ребят: – Вот что, парни, бежим не с утра, а потом, ночью. – Ночью? Так это сколько же мы уже проплывем? – Ничего, нагоним. Просто, мне кажется, следующей ночью плотовщикам будет не до нас… хотя… Это может случиться и следующей ночью… и еще позже… – Да что случится-то? – Кража, друзья мои, кража! – Так, может, лучше сегодняшней ночью рванем? – сверкнул глазами Лука. – Чего зря время-то терять будем? И верно… Подумав, Лешка согласно кивнул – сегодня, так сегодня.
Ночью близнецам было наказано не спать – ночевали-то в разных шалашах, где указал Якуб. Не спать – ждать сигнала. – А какого сигнала? – тут же поинтересовался Лука. Лешка рассердился: – Горнист просигналит, жди! Потом добавил все же: – Лично позову обоих, усекли? – Усекли. – Ну, слава Богу. Ночка выдалась, что надо – темная, с черными, время от времени, закрывающими и луну и звезды, облаками – беги, не хочу! На берегу догорал костер, рассыпая красные искры, у костра грелась охрана – все ж таки ночи еще были холодные. Выбрав подходящий момент, Алексей выбрался из шалаша, зашагал к дальним кустам – якобы, по неотложным надобностям, загорланил гнусаво:
Эй ла, эй ла-ла…
А потом была дорога…. И татарская деревня в Еголдаевой тьме, в которой путники, сами того не желая, навели немаленький шорох, и в которой же раздобыли какое-никакое оружие – старый охотничий лук. И голодный зов желудка… И первая дичь, подстреленная на прибрежном лугу, и мучительные поиски огнива и соли… И купцы-куряне, у которых нашли и то, и другое… И погоня, отставшая где-то после Курска… И лес, лес, лес… Такой, где вполне можно было бы заблудиться… что беглецы успешно и сделали… И долго сидели на поляне, думая, как выбраться? А потом на них случайно набрел местный охотник, Ефрем – улыбчивый простоватый парень. – Беглецы? Из татарской неволи? Ну, коли не врете, повезло вам, ребята! Куда теперь путь держите? В Амбросиево? Так тут недалече… А что, знаете там кого-нибудь? Старосты Епифана Кузмина приятели? Ну, надо же! Епифан-то – мой свояк! Приходить на вечерок? Благодарствую! Обязательно зайду…. А когда? Через пару дней? Вполне устроит. Ух и посидим же! Дорогу-то знаете? Во-он, по ой тропке, потом налево повертка – на Черное болото – вы туда не сворачивайте, вам прямо… Черное болото… То самое… Алексей подавил вздох. Спросил украдкой: – А что, не живет ли в Амбросиеве некая дева, Ульянка? – Хо! – оживился охотник. – Ты и ее знаешь? – А как же! – Теперь уж точно вижу – свои! Провожать, извините, не буду – дела. – Да сами дойдем как-нибудь… Так что с Ульянкой? Ефрем пригладил бородку: – Жила, жида такая дева… Ухажер ее, Мишка Два Аршина, приказчик брянский… Тоже хороший парень. Свадьбу сыграли недавно, да поехали в Литву, в Брянск – своих повидать. – В Брянск, значит? Ай-ай-ай… во незадача. А вернуться-то хоть обещали? – Вернуться! – заверил охотник. – У них в Амбросиеве дом недавно выстроен. Хороший, я вам скажу, домина! Алексей улыбнулся: – Ну, слава те, Господи… Куда, говоришь идти? Ефрем махнул рукой: – Во-он, за малинником, тропа – все прямо. Налево не вертайте – там болотина Черная – нехорошее, злое место. – Да уж знаем. Удачной охоты! – Счастливого пути. Простились. Еще чуть-чуть посидели. Пошли. Вот он, малинник… Вот и тропа… Вот повертка! Стрела! Пропев, она едва не пригвоздила Лешку к шершавому стволу росшего невдалеке дуба – парень сумел среагировать, отпрянул – сказывалась акритская выучка. – Кху! Кху! Уить! – заорали, засвистели за кустами. – Татары! – стиснул зубу Леонтий. – Видать, нагнали-таки… Лешка рванул из-за спину лук: – Давайте в деревню, ребята! Тут, по тропинке, всего ничего… – А ты? – Я тут укроюсь… – Алексей кивнул на видневшееся за кустами болото. – Не возьмут! Пусть тольок сунуться! Да не волнуйтесь вы – я там все трясины знаю. – Уить! Уить! Алла-а-а-а! Снова стрела… Не одна, целый град. – Ну, бегите же! Жду с помощью! – Мы быстро… Ушли, слава Господу… Теперь поиграем… Раздвинув кусты, Лешка, увлекая за собою выскочивших на тропинку татар, опрометью бросился на болото. Вдруг над головой громыхнуло! Да так жутко, что татарские кони в страхе присели… Беглец поднял голову и улыбнулся – однако, гроза. Как там у поэта? «Люблю грозу в начале мая… «Примерно так, кажется… Фьють! Уклонившись от стрелы, Лешка бросился в трясину. Над головой снова громыхнул…
Глава 14 Окрестности Мценска. Черное болото. Купальщики
Нет у меня ружья, Нет у меня ножа, Лук мой тугой потерян.…гром. Укрывшись за чахлыми деревцами, Лешка наложил на тетиву самодельную стрелу и прищурился, выискивая глазами цель. Ага… Вот он, раскосоглазый, с плоским, круглым, словно блин, лицом. Оп! Пропела стрела, и татарин – судя по одежде, именно он и был предводителем – с воем повалился в болотину. Остальные сделались гораздо осторожней, трусливее – сразу затаились за кочками и уже оттуда засвистели, заулюлюкали, закричали: – Здавайсь, бачка! Здавайсь! – Сами вы, «бачки», – сквозь зубы прошептал Алексей. – Ну, выползайте, кому житуха не дорога! Ну да, выползут они, как же! Дураков нет. Лешка осторожно перекатился на более удобное место: Фьють! Фьють! Фьють! Сразу три стеры просвистели прямо над ухом, а одна – так даже воткнулась в старый трухлявый пень. Черт! В тот самый… В тот самый, посредством которого Лешка должен был время от времени передавать бабке Федотихе кое-какие ценности, в чем подписался кровью. А взамен… Взамен бабка обещала не вредить тому, кто остался – ему же, Алексею Смирнову… Татары – да, собственно, не все там были татары, хватало и вполне русских морд – негромко загомонили, видимо – совещались. Потом трое – а всего-то их было человек десять-двенадцать – опрометью бросились к деревьям, к тропе. Ага, понятно – решили устроить засаду на тех, кто явится с помощью. Удобно устроились, заразы – с тропы нипочем не заметишь. А значит, надобно быть начеку, и, как только послышаться голоса или стук копыт – крикнуть, предупредить Обязательно! Не так тут уж и далеко – услышат. Только бы самому не прошляпить, а то ведь эта троица запросто успеет срезать стрелами пару человек, а то и больше. Внимательнее нужно быть, внимательнее… Снова сверкнула молния, ударил гром, но дождя пока не было, лишь сгустились над головой черно-синие тучи, да в воздухе сильно запахло озоном. Лешка прислушался… кажется из лесу послышались голоса… Ну, да! – Эге-гей! – сложив руки рупором, закричал молодой человек, – Эгей! Леонтий! Лука! Там засада! Засада! Услышали ли? Лешка набрал в легкие побольше воздуха… Яркая вспышка молнии озарила болото… Вражины пустили стеры… Бамм… Бамм… Бамм… Что за странный звук? Алексей приподнял голову… и не поверил своим глазам! Трактор! Синий МТЗ, засевший у самого края трясины! Его, Лешкин, трактор… Что ж, следовало ожидать… Вот снова сверкнуло… И нет никакого трактора! Лишь просвистели над головой разбойничьи стрелы, да где-то совсем рядом, в лесу, раздались быстро приближающиеся крики. – Алексей-е-е! Эгей! Держись! – Засада, парни! За-са-да-а-а-а! И снова молния… На этот раз ярчайшая солнцеподобная вспышка… Весьма продолжительная, между прочим… – Эгей, парни-и-и-и-и! Да что же это такое?! И жарко как, словно бы припекает… Солнце! Желтое летнее солнце пылало в ярко-синем небе, отражаясь в стеклах застрявшего в болотине трактора! И не было никаких разбойников! А были… были чьи-то голоса! Алексей рывком бросился к лесу, пробежал, ухнул, укрылся в кустах… Ага! Вот он, оранжевый гусеничник – ДТ – вон и тракторист, старый знакомый – верзила Иваничев, вот вечно пьяные слесарюги с машинного двора, вот мальчишка в зеленых шортах. Вовка. – Что, будете вытаскивать, дядя Иван? – заглядывая в глаза, нетерпеливо приставал к Иваничеву Вовка. – Не, на тебя смотреть! – А можно я… можно я помогу? Ну, хоть трос заведу, а? – Вот, послал Бог помощничка, – тракторист беззлобно сплюнул. – И где там черти Леху Практиканта носят? Хорошо хоть сами не оплошали… – Иваничев оглянулся: – Разливай Федор, сколько там еще есть? – Да жбан остался… Один из слесарюг – у Лешки всегда было такое впечатление, что они никогда не просыхали – достал из полиэтиленового пакета бутылку портвейна три семерки и, ловко сорвав зубами пробку, разлили по пластиковым стаканчикам подозрительную желтовато-коричневую жидкость. – Ну, чтобы все сладилось! Бутылку ухайдакали секунд в пять, профессионалы, что и сказать, причем, это уж она у них не первая была, бутылка-то… Лежа в кустах Алексей восхищенно качнул головой и вдруг дернулся – наткнулся боком. на что-то твердое. Оглянулся… Господи, сабля! Тяжелая, в сафьяновых ножнах… Его, Лешкина, сабля! Только не того Лешки, что явится вскоре с канистрой разведенного спирта, а другого… того… акрита… Тьфу ты, Господи! Алексей покачал головой – ну, точно, без жбана не разберешься! Впрочем, оба Лешки тогда, помниться, разобрались во всем довольно успешно, а значит, не стоит им мешать – как бы не напортачить. Возвращаться, возвращаться скорей, там же парни, там помощь – и засада! Вернуться, предупредить… Предупредить… Да как вернешься то? Как-как… А через бабку, вот как! Что ж, поспешим, не так и далеко тут идти… Хотя… Лешка осмотрел собственную одежку – ладно бы, старинного покроя, но еще и грязную, мокрую, в зеленой болотной жиже. Да-а-а… Поспешишь тут, как же! Впрочем, а зачем уж так спешить? Бабка Федотиха ведь все равно отправит в невесть какой момент – и кто знает, что в этот момент там, на болотине, будет? Может, разбойники верх возьмут, а, может, и наоборот… А вообще, надо попросить бабку, чтоб постаралась отправить его точно к началу драки! Чтоб успел предупредить своих. Так что, торопиться не следует… А, может, может дождаться себя – акрита – да предупредить насчет Халии? Если будет время… Впрочем, а нужно ли? Над лесом пролетел резкий стрекочущий звук, похожий на пулеметную очередь – заработал пусковой двигатель ДТ. Тут же послышался грозный гул основного движка – завели. Ага, поехали… Сейчас вытаскивать будут… Потом явятся оба Лешки – один с канистрой, другой… другой – в кустах сидеть будет… вот прямо тут. Алексей усмехнулся: в общем, все предсказуемо – тут справятся и без него. А, значит, нечего и время терять, чего-то здесь выжидая. К Федотихе! К бабке! Пущай поскорей отправляет! Черт… видок-то тот еще… Лесом, лесом, пробраться лесом… Не раздумывая больше, Алексей так и сделал – выбрался, зашагал осторожненько, и только пару раз, заслышав впереди шаги, прятался в кустах. Кстати, оба раза пропускал себя! Первый раз – Леху-Практиканта, второй – акрита. Ну, пусть себе идут…Юван Шесталов
По лесной тропе Алексей вышел на грунтовку и, оглянувшись по сторонам, быстро зашагал в Касимовку, к бабке Федотихе. При звуках мотора без лишних амбиций нырял в траву на обочине, пропуская проезжавшую мимо технику – замызганный грязью грузовик, «почтовку», рейсовый ПАЗик… Все это для старшего тавуллярия давно стало нереальным, чужим, свое осталось там… в Царьграде… Ксанфия… Как там она? Ждет ли? Дождется ли? И, когда же, наконец, состоится их свадьба? Уже прошлой осенью должна была быть… Ксанфия… – Добрый день, молодой человек! Прямо наперерез Лешке из-за кустов вышел молодой парень в летней милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. – Участковый уполномоченный Бобриков, – старший лейтенант приложил руку к козырьку и участливо, словно зубной врач, осведомился. – Позвольте полюбопытствовать, куда путь держите? Алексей опустил глаза, быстро соображая, как сейчас поступить? Броситься в лес? Пусть побегает? А, если вызовет подмогу? А потом – облава… Как тогда уйдешь? Проблематично. Нет, лучше с властью не ссориться – тем более, что этот участковый может сделать-то? Максимум – задержать для установления личности, а потом – отпустить. Только вот начет личности… – Документов, конечно, при вас не имеется? – Не имеется, – дружелюбно улыбнулся Лешка. – И как это вы догадались, господин участковый? Бобриков тоже улыбнулся, казалось, даже еще шире: – Есть, знаете ли, какой-никакой опыт. Так куда путь держите? – В Касимовку, – не стал отпираться путник. Милиционер обрадовался: – О! Да нам, оказывается, по пути. Прошу… Радушным жестом он показал на кусты, за которыми желтел мотоцикл «Урал» с коляской. И как это Лешка его не приметил? Задумался, блин… – Неудобно как-то вас озабочивать, господин участковый… Может, я все же лучше пешком? – Ничего-ничего, садитесь, сделайте такую милость… И не советую никуда бежать! – старший лейтенант значительно похлопал по кобуре. – Ну, что ж, – разведя руками, Алексей послушно уселся в коляску. Коли вы так настаиваете, пожалуй, я воспользуюсь вашей услугой… Надеюсь, оплата не по двойному тарифу? – Веселый вы человек, я смотрю… Что же, это вы в таком виде в деревню собрались? – Так чернику собирал….Едва не утонул в Черном болоте. – Бывает… А где черника-то? – Корзинка утопла… Ничего больше не сказав, милиционер завел двигатель и ходко помчал по грунтовке в сторону Касимовки. Сзади, за мотоциклом, клубилась пыль.
Лешка был безмятежно спокоен и даже улыбался. Радовался, что еще в лесу спрятал в папоротниках и лук со стрелами, и нож. А уж с этим худосочным милиционериком, если что, и голыми руками справиться можно – да запросто, раз плюнуть. Так что пусть себе везет, плохо ли? Впереди, за поворотом показалась деревня – площадь с деревянным клубом, почтой и магазином, чуть в стороне – две панельные трехэтажки с развешенным на балконах бельем… Притормозив у магазина, участковый лихо свернул влево и, объехав клуб, заглушил мотор. – Ну, выходите, приехали. Руки за спину! И вон туда, на крыльцо… Скрипучие ступеньки, свежевыкрашенная деревянная дверь с вывеской «Опорный пункт милиции. Часы приема граждан…». Старший лейтенант распахнул дверь. – Прошу! Во-он туда, к столу, садитесь, вернее – пока присаживайтесь. Сев, Алексей с любопытством осмотрелся – как-то не приходилось еще ему раньше бывать в подобных местах, Господь миловал… Кабинет, как кабинет – три конторских стола, телефон, старый компьютер с принтером, сейф, шкаф, на двери – небольшое зеркало, у стены, слева – видавший виды диван, над которым кривовато висел засиженный мухами потрет президента, а рядом с ним – большой цветной плакат с картинами, судя по подписи, изображавшими всех руководителей местного ГУВД начиная с тысяча восемьсот третьего года. Первые-то личности – в голубых, с эполетами, мундирах, смотрелись вполне неплохо – орлы! – а вот, что касается нынешних, то, как те ни пыжились и как ни старался художник, а все ж не выходило должного лоску, один пшик – не орлы, куры драные, гамбургские петухи. Уж лучше б и не выпендривались… Ага! Окно забрано решеткой… хиленькой, с разбега легко плечом вышибить можно… А вот тут, в углу – решетка получше будет… такую не прошибешь… Наверное, это что-то типа камеры для задержанных. – Ну-с… – участковый достал из ящика стола лист чистой бумаги и, взяв в руки шариковую ручку, пристально взглянул на задержанного. – Фамилия, имя, отчество? – Егоров, Панкратий Кузьмич, – с ходу соврал Алексей и, предупреждая дальнейшие вопросы, продолжил. – Приехал с Урала на заработки… По профессии я тракторист. – Так-так, с Урала значит? А документы где? – Да потерял! Вернее, их у меня украли, у вас, между прочим, украли… На вашей речке! Захотелось, блин, искупаться, и… Лешка нарочно сейчас болтал напористо и много, отвлекая внимание милиционера. Ага… Кажется, заговорил… Теперь пусть отвернется… И можно будет легонько ударить его по затылку, а затем связать… вот, хотя бы скотчем… Отлично! Связать – и к бабке! Незаметно разминая руки, Лешка с улыбкой кивнул на подоконник: – Герань-то поливать надо, товарищ старший лейтенант! – Герань? Бобриков обернулся: – Какую герань? И тут на крыльце загрохотали, загомонили… Кого еще принесло? – Дядя Иван! Товарищ участковый! Одежда…Там и деньги были… И часы… Ключи, ключи, главное… Что я отцу скажу? В кабинет, гомоня, ворвалась группа подростков – человек пять – загорелые, в шортах и легких летних рубахах, а двое – так и вообще в одних плавках. – Цыц! – прикрикнул на них участковый и, обернувшись к Лешке махнул рукой. – Посиди пока… Ну, парни, рассказываете толком, что там у вас случилось? – Так мы и рассказываем… Купались, а у нас одежду украли! – обиженно захлопал глазами щуплый вихрастый подросток в плавках. – А там и ключи… и деньги… Отец узнает – убьет! – Вот! – громко воскликнул Алексей. – Я ж говорю, у вас тут на речке воруют, а вы, товарищ старший лейтенант, не верите! – Да помолчите вы, – участковый кивнул ребятам: – Садитесь, рассказывайте, да не все разом, сначала – ты. Деньги, говоришь? Какая сумма? – Две четыреста… – Ого! – Отец на плейер дал… Ой, убьет теперь… – парнишка, такое впечатление, собирался вот-вот заплакать. – Не убьет, не дадим… Так, что за вещи-то? – Обычные… Шорты… оборванные такие, ну, знаете, из старых джинсов, светло-синие, майка – черная, с портретом Димы Билана… Надпись еще там не по нашему – «Евровидение»… Услыхав про Диму Билана Лешка презрительно скривился – ну, нет, чтобы, скажем, «Ария» или, скажем, «Король и Шут»… А тут – Дима Билан, ха! – Так… А у тебя что? – записав, участковый перевел взгляд на второго пострадавшего, темненького. Записал: – Так… шорты черно-красно-желтые, с эмблемой «Манчестер Юнайтед» и желтая, без всяких рисунков, футболка… Обувь тоже пропала? – Нет, обувь вот она – на нас. Потерпевшие разом подняли ноги. – Так, – участковый посмотрел на темненького. – Родители чем занимаются? – В фирме работают… В городе… – Угу, – довольно покивал Бобриков. – Ущерб, значит, для них незначительный… Пять-два… Пять-два… по малозначительности спишем… – Что вы говорите, товарищ старший лейтенант? – Это я о своем, о своем… Так. А у тебя, – милиционер повернулся к вихрастому. – Родители заявление писать будут? Парнишка кивнул: – Скорее всего… Вот, с работы придут. – Как придут, пусть сразу ко мне зайдут, – участковый потянулся. – А вообще, с заявлением пусть не торопятся – ежели мы воров поймаем, тогда, конечно… а если нет? Зачем тогда и писать, верно ведь? Подростки дружно кивнули. – Ну? – старший лейтенант обвел всю компанию веселым взглядом. – Подозреваете кого-нибудь? Ну, там, может, видели кого незнакомых? – Да нет, не видели… – Ага, как же не видели? А те двое? – выступив вперед, громко спросил коротко стриженый паренек в клетчатой, завязанной на животе узлом, рубахе. – Ну, те парни-то, которые еще с намине разговаривали… – Так-так-так, – участковый потер руки. – Что еще за парни? – Да с нами купались… вернее – рядом, – вспомнил вихрастый. – Неизвестно и откуда взялись – вообще, я их первый раз вижу… – И я! – И мы… – Может, они из соседней деревни пришли… – Может. Но мы их не знаем. – Значит, говорите, неизвестные? – перебил участковый. – А как выглядели? Вихрастый почесал облупившийся нос: – Ну, обычно выглядели, как все… О! Близнецы! Светленькие такие, кудрявые… На Электроника похожи, ну, их старого фильма, знаете? Вылитые…
Глава 15 Наши дни. Дер. Касимовка. Электроники
Погоня… И выстрел… И взмыленный круп… И ворон творит над равниною круг.…Электроник и этот… второй… – Сыроежкин, – с усмешкой подсказал участковый. – О, вы тоже это кино смотрели? – Смотрел, смотрел… Когда вас еще на свете не было. В общем, так, парни – ежели вдруг заметите этих чертовых «электроников», сразу – ко мне. – Да мы их сами схватим! – Нет уж! Никакой самодеятельности. Выпроводив ребят, старший лейтенант потянулся…. И в этот момент Алексей сжатой пружиной рванулся со стула… Отбросив участкового к стене, слегка оглушил, заломил руки… Схватив со стола скотч и ножницы, быстро связал, положил поудобнее на диван. Участковый дернулся, застонал… Хорошо бы его еще б и к дивану этому привязать, что б не добрался раньше времени до окна, шум не поднял… Хотя? Зачем к дивану? Вон, к решетке, той, что огораживает комнату для задержанных. Как раз и наручники есть – совсем хорошо… Подвинуть диван, оп – есть контакт! Пистолет! Лешка дернул клапан кобуры, вытащил тускло блеснувший «ПМ»… и с некоторым сожалением положил обратно. Незачем доставлять людям совершенно необоснованные неприятности, тем более, что и от пукалки этой в реальном бою мало толку – попробуй-ка, попади в кого, лук с арбалетом куда как удобнее. А здесь… Ну, если вблизи только… Так, вблизи и кинжалом, и саблей можно. Засунув пистолет обратно к кобуру, Алексйй аккуратно заклеило губы участкового скотчем и, прихватив лежащие на сейфе ключи, направился к выходу… И замер у висевшего прямо на входной двери зеркала: экое чучело! Волосы спутанные, борода кудлатая, одежка… об одежке лучше и не говорить. Экое приметное чудище! Нет, так дела не пойдут… Повернувшись к шкафу, Лешка распахнул дверцы… Так… Второй комплект формы… не пойдет, тогда и подстричься и побриться нужно. Хотя… Почему бы нет? Тут как раз и бритвенный станок имеется, а волосы можно и ножницами обкорнать слегка. Уж в таком виде куда легче будет найти близнецов… если только это те самые… Проверить, проверить… Форменные брюки с лампасами и серо-голубая рубашка с погонами и короткими рукавами пришлись почти раз в пору. Нет, воротник, конечно же, на две последние пуговицы не застегивался – ну и черт с ним. Фуражка, пожалуй, великовата будет… Что ж, обойдемся и без нее. Немного подумав, Лешка оторвал от погон лишние звездочки, так, чтобы получилось новое звание – просто лейтенант, никакой не старший. Ага… Что тут еще имеем? Обувь! Туфли, конечно, старые, но… Черт, великоваты! Ничего, набить носки бумагою – очень хорошо! Что еще? Полевая сумка? Нет, лучше вон тот щегольской дипломатик! Кстати, что в нем? Ого! Бутылка коньяка, шоколад… Ладно, коньяк оставить… а шоколад взять – немного подкрепиться уж точно не помешает. Что еще тут есть интересного? Ага – ручка, бумага… бланки с надписью «Объяснение», «протокол выемки», «протокол допроса»… В дипломат их, пригодятся для антуража. И вот еще, не забыть… Примостившись у стола, Лешка пододвинул к себе лист чистой бумаги формата А-4 и, вытащив из ящика фломастер, крупными буквами написал: «Уехал в город. Буду через день». Еще бы хорошо число поставить… Какое сегодня число? А черт его… Ладно, обойдемся и без числа. Милиционер на диване пошевелился, замычал. – Лежи, лежи, милый! – Алексей побрился, подрезал волосы и, помахав очнувшемуся участковому рукой, вышел на крыльцо. Осмотрелся, запер за собой дверь, спрятав ключи здесь же, под табличку, к которой все тем же скотчем приклеил и только что написанное объявление. Полюбовался делом своих рук и, насвистывая что-то из репертуара «АРИИ», быстро пошел к реке. – Здорово, пацаны! – спустившись к мосткам, приветствовал он загоравшую на песке детвору. – Зовут меня Алексей… Алексей Иваныч, я тут на практике, в помощь участковому вашему, Бобрикову Ивану… – А, – протянул кто-то. – Одежку пропавшую ищете? Ну, конечно, все уже знали о краже – деревня все-таки. – Нет, – Алексей улыбнулся. – Не одежду – воров. – А, ну мы про них уже дяде Ване рассказывали, – завил другой пацаненок, из тех, что буквально только что был вместе с потерпевшими в опорном пункте. – А сам-то он где? – В город уехал. – В город? А мотоцикл у клуба стоит, я видел. – Так он на попутке. А мотоцикл мне оставил, для работы, – Алексей присел на какую-то корягу и с важным видом раскрыл дипломат. – Ну, повторите-ка, где вы незнакомцев видели? – Да эвон, – пацаны дружно кивнули на мостки. – Тут они плескались. Может, даже с того берега приплыли или вон – из-за излучины. – А больше то вы их не видели? – Не, не видали. Видели б, сразу сказали… Или б набили бы морды! – Ну, морды бить, конечно, не надо… – А нечего воровать! – Тоже верно. Поговорив с ребятами, Алексей поднялся на ноги и, отряхнув от налипшего песка брюки, зашагал по тропинке к излучине, прикидывая, в какой стороне Черное болото – ведь именно оттуда и могли появиться близнецы. Если это, конечно, Лука с Леонтием. Да нет, судя по приметам – они! А тогда, на излучине, вряд ли… Скорее – на том берегу, во-он, у тех кустиков. Эх, далековато идти… Может, на мотоцикле? Вернуться на опорник, забрать у участкового ключи, чего зря ноги стаптывать? И в этот момент из-за излучины показалась лодка. Парнишка лет четырнадцати на веслах… нет, Лешке незнакомый, верно – дачник, и две светлоголовые девчонки в купальниках и с васильковыми венками. – Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! – опустив в воду руки, негромко напевали девчонки. – Хорошая песня! – Алексей помахал им рукой. – Эй, молодежь, на тот берег перевезти. – Садитесь, – парнишка послушно погреб к берегу. – Только осторожней, у нас лодка не очень устойчивая. – Ничего, как-нибудь не перевернемся. Девчонки, плавает-то хорошо? – Да нормально. – А вот я – как топор, так что, ежели что – вам меня и вытаскивать! Девчонки прыснули: – Веселый вы, дяденька. Ага… нашли дяденьку. Лешка уселся поудобнее на носу лодки, улыбнулся: – Ну, поплыли, пожалуй… Вы, случайно, двух близнецов здесь нигде поблизости не видали? – Не-а, не видали… Вас где высадить, дяденька? – А во-он у тех кусточков. Выпрыгнув на берег, Алексей помахал перевозчикам и, дождавшись, когда лодка отплыла подальше, принялся тщательно обследовать берег. Интересно, когда Лука с Леонтием сообразили, что попали куда-то не туда? Наверное, когда увидали трактор… да еще не один. То-то, наверное, потрясение было! Поди, сразу же бросились бежать… вышли на дорогу. Тут, может, машина… какой-нибудь лесовоз. Ну да, все правильно – парни через дорогу, к реке, дальше пошли по берегу…дошли до пляжа, увидали странно одетых ребят, затаились… Присмотрелись. Раздобыли одежду. Куда теперь? Конечно, обратно к болоту! Близнецы – ребята сообразительные… однако, и любопытные, вполне могли и где-нибудь здесь поблизости побродить, любопытства ради. Кстати, который сейчас час? Алексей посмотрел в небо – солнце стояло почти прямо над головою. Значит, примерно полдень. Хорошо б до вечера сыскать близнецов… если это, конечно, те… Что там за тряпица на ветке… Да не одна! Лешка подошел ближе… и ощутил резкий прилив радости, как бывает, когда что-то долго-предолго ищешь и, наконец-то, находишь. Рубахи из грубой ткани, такие же штаны… Чистые, точнее сказать, выстиранные… Одежда Луки и Леонтия. Ну, теперь уж ясно – они это, они! Скорее к Черному болоту! Хотя… Они ведь не просто бросили одежду, а аккуратно развесили ее просушить. Значит, может быть, имели намерение за нею вернуться? И что теперь? Ждать из здесь? Хм, ждать… до второго пришествия. Алексей вдруг улыбнулся и, открыв дипломат, вытащил бумагу и ручку. Написал по-гречески: – «Парни, жду вас на Черном болте, на том самом месте». Поймут – на каком? Да, вроде, не дураки Должны. Черт, мотоцикл бы взять. Но для этого надо снова переправиться на ту сторону… О, велосипед! Он стоял невдалеке от реки, прислоненный к дереву, сверкающий на солнце спицами дамский велосипед, с прикрепленной к багажнику сумкой из потертой искусственной кожи. Алексей вздрогнул – Ленка! Почтальонша Лешка! Ее велосипед, тут и гадать нечего. Как бы на нее не нарваться, Легка – баба глазастая, узнает, как пить дать, узнает. Снова придется прикидываться липовым родственничком Лешки Смирнова. Так ведь и в тот раз прикидывался… А сейчас – да еще в милицейской форме… Нет! Незачем осложнять парню дальнейшую жизнь. Услыхав довольное фырканье и плеск, Лешка поспешно затаился в кустах. Ну, точно! Довольная, к велосипеду подошла Ленка – красивая, черноглазая, с длинными темно-русыми волосами – «цыганистая», как ее называли местные бабки. Этакая разбитная разведенка лет под тридцатник, сводившая с ума многих молодых мужиков и парней… Да и Лешка, надо признать, как-то тоже попался уже в ее любовные сети. Ах, красива! Легка купалась головой – видать, специально заехала в эти заросли – и теперь вытирала полотенцем золотистую, в водяных капельках, кожу. Эх, если б… Алексей сжал губы – нет, нет… Не нужно потом проблем. Вытеревшись, Ленка натянула короткое платье прямо на голое тело и, подхватив велосипед, не спеша, двинулась по тропе. Лешка провожал ее из кустов жадным томительным взглядом… Когда женщина, наконец, скрылась, тряхнул головой, словно прогоняя какое-то наваждение, морок… Эх, Ленка, Ленка… Красивая ты баба… только несчастная.Борис Олейник
Выждав некоторое время, Алексей выбрался на грунтовку и, тормознув попутку – груженый песком «МАЗ» – расслабленно откинулся на сиденье. – Как участковый наш поживает, Иван? – трогаясь с места, поинтересовался водитель – мужик средних лет в промасленной куртке и летней вельветовой кепке. – Ничего поживает, – Алексей улыбнулся. – Я у него сейчас на практике. – А-а-а, – понятливо кивнул шофер. – То-то я и смотрю – лицо у вас незнакомое… Хотя, нет… – водитель на миг повернул голову. – Пожалуй, знакомое. У вас на машинном дворе родственник какой-нибудь не работает? – Не работает, – Лешка отвернулся к окну. – Вы двоих мальчишек по дороги не видели? Светленькие, кудрявые, на вид – лет четырнадцать Из спортивного лагеря сбежали – ищем. – Мальчишек? – переспросил шофер. – Видал. Да вот только что, у повороте на Чертову гать сидели. Светленькие, в коротких штанишках. Меня увидали – сразу тикать. Я им еще фарами помигал – мол, подвезти может… Ну, теперь ясно… Они, точно они! А чего убегли-то? – Да черт их знает. С тренером, говорят, поругались, – Лешка подал плечами. – Вы тормозните тут где-нибудь… Водитель послушно прижался к обочине: – Искать, значит, будете? – Работа наша такая! Спрыгнув с подножки, Алексей поблагодарил шофера и, махнув рукой, быстро зашагал к повертке. На Чертову гать, значит, близнецы пошли… Ну, правильно, не дураки – по солнышку сориентировались, прикинули, что где. Черт, гоняйся теперь за ними! Покричать, что ли? Не должны бы далеко уйти, не должны. Остановившись, Лешка громко, как мог, закричал: – Лука-а-а-а! Леонтий! Прислушался – тишина, только эхо, затихая, перекатывалось по распадкам. – Леонтий! Лука! Вот, черти…А, что, если они не к болоту пошли, а решили вернуться обратно к реке? Хорошо, что оставил записку. Чу! Путник неожиданно для себя замер, еще до конца не сообразив – почему. Что-то не то было вот в этих вот комьях грязи, у большой, стоявшей в колее лесной дорожки, лужищи. Отпечаток босой ноги, вот что! И не один. Вон, здесь… И тут… Следы небольшого размера… Они! Близнецы! «Элетрорники»! – Эге-ей! Леонтий! Лука-а-а! И снова в ответ только эхо. Да куда ж они делись? Алексей на ходу прикидывал – что расположено в этих местах на пути к болоту. Ну, вот эта почти позаброшенная дорога как раз и выведет к Чертовой гати; но от гати, до того места, где был трактор – шагать и шагать. Ну, парни-то об этом не знают. Дойдут? Дойдут. Только как бы в болотине не утопли – по Чертовой гати уж лет двадцать никто не ходит. Так, что еще тут? Заброшенная ферма… И две деревни – тоже заброшенные, туда только охотники да ягодники-грибники ходят. Зубово и Онфимово – так, кажется, называются. На машинном дворе мужики рассказывали, что здесь колхоз когда-то был, давно, лет, может, тридцать тому, а то и все сорок. Потом в райцентре завод построили – и все окрестные деревни через некоторое время повымерли… ну, не все, но маленькие и отдаленные – точно. Сначала начальную школу закрыли, потом медпункт, почту… отрубили электричество – все! Конец деревне. Красота – дорог никаких строить не надо, автобус по маршруту пускать – тоже, одна сплошная экономия. И это вот не в девяностые годы происходило, которые все ругают, а много, много раньше, при коммунистах еще. Впереди, за рябиновыми зарослями показалась полуразрушенная изба. За ней – другие. Деревня! Онфимово…или Зубово. Запустение, унылость, провалившиеся крыши, пустые глазницы выбитых окон – и кому надо был их выбивать? Несколько гарей – следы пожарищ, не таких уж и лавних. И кто, спрашивается, поджог? Бомжей тут, вроде, нет… Молодежь пакостила? Или так, по пьянке? А что? На мотоцикле сюда вполне можно доехать, запросто. Ага! Слева, в одной из изб, что-то мелькнуло, Лешка заметил боковым зрением… И тут же распластался в траве, услышав, как просвистела стрела. Между прочим, над самым ухом! И, раздраженно дрожа, впилась в повалившийся прогнивший забор. – Леонтий! Лука! – Изыди, отродие диавольское! Господи, спаси и сохрани… Они! – Да я это, парни, я, Алексей! В ответ снова прилетела стрела, едва не поразив Лешку в плечо. Вот, черти… – Да не стреляйте вы… Ну, как объяснить еще? Господи! Алексей вдруг осознал, что кричит по-русски. И тут же исправился: – Глаза-то протрите, отроки! Что, не узнали, что ли? Это ж я, Алексей! – Не похож ты на Алексея, кентаврий сын! – отозвались из избы. – Отродье сатаны – вот ты кто! – Сами вы отродья, – заругался Лешка. – Ну, Христом-Богом клянусь, я это! Молодой человек поднялся на ноги и перекрестился. В избе задумались – правда, пока замолкли, но и стрел больше не слали. Хороший знак. Наконец, попросили подойти ближе. Алексей послушно подошел, улыбнулся: – Ну, что, Аристофана еще будем ставить? – Алексий! Алексий! Я ж тебе говорил, а ты – дьявол, дьявол… С шумом криком и хохотом из избы выскочили близнецы – грязные, босые, в шортах и майках. Подскочили к Лешке, обнялись… Леонтий даже смахнул слезу: – Алексей, друже… Вот уж, не чаяли тебя здесь встретить. Мы, вообще, где? Лешка хмыкнул: – А сами-то как думаете? – Даже не знаем… Мы помощь-то в деревне нашли, мужики тамошние, как услыхали про татар, так собрались быстро – кони, луки, рогатины. Ну и мы с ними поскакали к тебе на выручку, крики услышали – ты про засаду кричал… – Услышали, значит? – Алексей улыбнулся. – Ну, вот и славно. – А потом, потом вдруг та-ак громыхнуло, что аж лошади присели, – перебивая брата, замахал руками Лука. А мы с Леонтием к болотине кинулись… Тут снова гром, потом глядь – и солнце! Яростное такое, жгучее… – И зверь рыкающий! Зверь железный! Оба близнеца размашисто перекрестились. – Мы бежать, – продолжал Лука. – Затаились в лесу – вроде, зверь за нами не погнался. – Да их там два было, зверя-то, – вмешался Леонтий. – Один – как закатное солнце, другой – словно небо. Мы посидели, после давай тебя искать – не нашли, там какие-то люди были, у зверей, но мы к ним не подходили. Пошли по дороге, в деревню, ну, в Амбросиевао, к старосте Епифану… Дошли до реки… А там град чудной! – Два дома, почти, как в Константинополе, – взахлеб пояснил Лука. – Правда, куда безобразнее. – А у реки парни сидели… одеты чудно, – Леонтий с улыбкой хлопнул себя по коленкам. – Потом купаться стали… Ну, мы с Лукой тут и смекнули – одежда наша грязна, да и тут, видать, по другому одеваться принято. Платье свое от грязи отмыли, искупались… ну и Лука предложил у местных одежку схитить. – Это не я, это ты предложил! – тут же возразил Лука. – Хорошо… пускай я. Но ведь мы в этой одежке из того места выбрались, никто на нас и внимания не обратил. Леонтий вдруг улыбнулся: – Как это никто? А та красивая женщина верхом на странной двухколесной коляске? Она нам улыбнулась и рукой помахала. Видать, хорошая женщина. – Ишь, понравилась, – хмыкнул Лука. – Алексей, а каких мы дев в лодке видели?! Ты бы, ежели б такое углядел, наверное, умер бы! Красивые. голые… ну, почти… – Да тут все почти полуголыми ходят, вот уж не думал, что так принято в Русии! – Леонтий покачал головой и пояснил. – Мы по солнышку шли, к болоту. Думали, может, не туда свернули, может, где-то в другой сторонке Амбросиево? – Тут, в этой деревне, тетиву нашли, лук изладили, стрелы. Думали дичь подстрелить – изголодались ведь. – Угу, дичь… Меня чуть не подстрелили! – Так мы это… Когда сворачивали агроменная самобеглая повозка едва за нами не погналась – ка-ак сверкнет глазищами! Насилу спаслись. А тебя ведь, друже, извини, признать трудно. Мы думали – вот она, погоня! Сейчас и другие набегут, и плохо нам будет… Вот и стреляли. Не, не наповал, так, ранить толок хотели… чтобы за нами не шел. Ну, слава Богу, что так все сладилось! Куда сейчас пойдем, в Амбросиевку, к Епифану? – Да… – Лешка раскрыл дипломат, вытащил плитку шоколада, развернул и, разломив, протянул ребятам. – Ешьте. Близнецы принялись жевать… – У-у-у, вкусно! – Ну, подкрепились? – Да еще бы неплохо. – Ха, Алексей, у нас же лук! Сейчас дичину подстрелим… Вот только соли бы… – И огнива неплохо б, – в том ему с усмешкой заметил Лешка. – Вы дичь-то, что, сырой есть собрались? – А-а-а… Да мы не подумали. – Не подумали… Вот что, сейчас идем в одно место… – В Амбросиево?! – Гм… Почти. По дороге вести себя скромно, ни на что глаза не таращить, ни кричать, от самобеглых повозок, буде таковые встретятся, не шарахаться!. Пусть думают, что мы свои, ясно? Близнецы серьезно кивнули. – Со всеми встречными-поперечными разговаривать буду я, – строго инструктировал ребят Алексей. – Вы скромно помалкивайте. – Так мы и речи русской не ведаем. Хотя, она на болгарскую весьма даже похожа. – Тем более. Ну, все, – Лешка захлопнул дипломат. – Идем.
По пути встретилось пара лесовозов, близнецы держались хорошо, даже не дернулись, лишь побледнели, когда машины проползали мимо с надсадным воем. – Господи! – Леонтий перекрестился, поморщившись от выхлопных газов. – Так, верно, пахнет в Аду! Ну и Русия! Вот уж не думал, что тут такие чудеся творятся! Самобеглые повозки – надо же! Слышь Лука? Рассказать потом кому – не поверят. – Расскажите, расскажите, – с ухмылкой подначил Лешка. – Уж точно – прослывете гнуснейшими из лжецов. Думаю, ведь не по всей Руси такое, – он обернулся назад, в сторону скрывшихся за поворотом лесовозов, – а только здесь. В Касимовку Алексей пошел обходной дорожкою, вдоль ручья, тем более, что именно там, на отшибе, среди дачных домов находилась и изба бабки Федотихи, «одной колдуньи», как было сказано близнецам. Те, правда, никак не могли взять в толк, зачем им колдунья, а Лешка лишь сказал «надо» и больше ничего не пояснял, как парни не выспрашивали. Отмахивался – потом, мол, поймете. Пройдя мимо аккуратных, затянутых сеткой-рабицей, дачных участков, путники остановились у добротного серого дома, рубленого в лапу и крытого новым шифером. Дом был окружен дощатым забором с табличкой «Осторожно, злая собака», но Алексей знал уже, что на самом-то деле никакой тут собаки нет, а потому, велев близнецам подождать на улице, решительно поднялся на веранду и постучал в дверь. Бабка была дома – ее красная «Таврия» стояла чуть позади веранды. – Есть кто дома? Распахнулась дверь. – Ой… Опять ко мне милиция! Да что ж это такое делается-то?! Бабка Федотиха – по виду, обычная деревенская старушка с морщинистым продолговатым лицом и остреньким носиком – обдала незванного гостя жгучим пристальным взглядом – чего, мол, пожаловал. Алексей про себя усмехнулся: ну да, он же в милицейской форме, вот и переживает бабка. – Посадки мака я все уничтожила, как вы и наказывали, – быстро тараторила Федотиха. – Соседи сказали, что вы невдавности были, на огород мой захаживали… Чего же без меня-то? – старуха уколола взглядом. – Разве ж так можно? – А я к вам не насчет мака, – не спрашивая разрешения, Лешка присел за стол. Федотиха сразу подобралась, поджала губы: – А! Насчет спирта? Так не торгую я им, проклятым, ну, не торгую! А что пьяницы ко мне таскаются – так это по старой памяти, по старой. И соседи про меня все врут, ироды, достатку моему завидуют. А какой у меня достаток? Сами видите, товарищ участковый, машина – и та старая. – Нет… И не насчет спирта… – А, тогда за… – Трясину на Черном болоте знаете? – Ну… – бабка в который раз уже окатила гостя пристальным взглядом, только на этот раз взгляд оказался еще более пронзительным, жестким. – Кто ж Черное болото не знает? Нехорошее, злое место. – Вот именно, злое. И что там иногда в грозу происходит – знаете. – Что?! – Знаете, знаете… Договор мы ж с вами заключали, помните? И я честно его исполнял. – Какой еще договор? – похоже, что вполне искренне удивилась старуха. – Я вас, товарищ милиционер, вообще в первый раз вижу. Новенький, что ли? А где ж наш старый участковый, Иван? Выгнали, аль повысили? – Мне нужно туда! – грубо перебил бабку Алексей. – Туда! Понятно? – Да куда «туда»-то? – Туда… откуда можно поиметь кое-какие богатства! Золото, серебро, иконы… – Ах, вон ты о чем, – Федотиха неожиданно успокоилась и перешла на «ты». – То-то я и чую – исходит от тебя что-то такое, нездешнее… Даже не знаю, что и сказать? Лешка усмехнулся: – А ничего не надобно говорить – просто отвези на болото, да отправь нас обратно. Откуда явились. – «Нас»? – бабка выглянула в окно. – Парнишки эти – тоже оттуда? – Оттуда. – Хм… – Федотиха покачал головой и задумалась, время от времени бросая на гостя быстрые цепкие взгляды. – Что ж, – наконец решила она. – Пойдем. С сокровищами – это ты хорошо придумал. – Я придумал?! – Ну, а сели и решил посмеяться над бедной старушкой – так и пес с тобой! Бабка замолкла и так долго смотрела на Алексея, что тот даже почувствовал себя неловко: – Что вы так смотрите?! – Лицо запоминаю. У меня на лица память цепкая! Лешка хотел что-то сказать в ответ, да не успел – резко поднявшись со стула, Федотиха решительно махнула рукой: – Едем! Ну, слава Богу, сладилось! Честно говоря, Алексей думал, что уговаривать бабку придется куда как дольше. Выйдя с веранды, он махнул рукой близнецам: – Забирайтесь в ту красную повозку! – Это ты по-каковски? – открывая дверцу, удивилась Федотиха. – По-гречески. Царьград – слышали про такой город? Бабка подняла переднее сиденье, запуская парней в салон: – Царьград, говоришь? Эвон, куда тебя занесло-то! Расплачиваться-то как будешь? – Брошу золотишко в грозу на старый пень. Есть там такой, на болотине. – Знаю, видала, – выжав сцепление, Федотиха повернула ключ… Мухой зазудел стартер. – Вот, диавол! – выругалась бабка. – Давно надо б на машинный двор заехать, чтоб поглядели, да все некогда… Ну-ка, еще раз! Ага! Двигатель схватился, заурчал, и Федотиха осторожно выехала со двора и неспешно поехала к лесу. Сидевший впереди Алексей обернулся на близнецов – те выдерживали дорогу спокойно, словно бы всю жизнь в автомобилях ездили, лишь в глазах блестело жгучее любопытство, а Леонтий – Лешка заметил – внимательноприсматривался ко всем бабкиным действиям, словно хотел запомнить. Старуха ехала не торопясь, больше на второй передаче, лишь иногда переходила на третью, да и там особо не разгонялась – не позволяла дорога. Лишь, выехав на грунтовку, к восторгу близнецов, прибавила ходу… – Вот, славно! – восторженно воскликнул Лука. – Да ни одна лошадь так быстро не побежит, верно, Леонтий?! Вот так Русия! – О чем это они? – колдунья скосила глаза. – Машину твою хвалят. – Да уж, нашли что хвалить… Они что ж, из Царьграда? – Оттуда. – А одежка – ну, как у нас! Разогнавшись, Федотиха лихо взлетела в горку, вызвав у близнецов целую бурю восторга. Обернувшись назад, Лешка подмигнул парням… и замер, увидев пыливший вдали мотоцикл. Желтый, с коляской, «Урал»… Участковый! Ну, точно – вон, форма, погоны… Неужто развязался? Рановато, рановато… Эх, этого только не хватало… Черт! Рубаха! Лешка живо сорвал погоны. Мотоциклист пошел на обгон, и молодой человек резко пригнул голову – только бы участковый не остановил машину, только б не остановил. Остановил! – Выйдите, – негромко бросил Лешка. – Он вас, верно, по маку ищет? – А ты откель знаешь? – Видал, как он на вашем огороде ошивался… Кстати, не так и давно, наверное в обед. – В обед? Странно. Парень ко мне в обед приходил… – Федотиха вдруг осеклась и, внимательно посмотрев на Лешку, вылезла из машины. Алексей видел, как бабка, подойдя к участковому, поздоровалась, что-то спросила… Ага, замахала руками… Участковый вытащил из полевой сумки какие-то бумаги. Уселся на коляску. Принялся что-то писать. Да, похоже, беседа затягивалась… А Лешка, наконец, понял, почему столь странно вела себя колдунья! Ведь с ним, с акритом, она встретится только завтра или вообще еще через день. Завтра его и отправит… Черт! Сама разыскивать будет… Да-да, вот почему Лешке в тот раз показалось, что кто-то пристально разглядывает его из красной «Таврии». Бабка и разглядывала! Память, говорит, на лица хорошая? Стоп! И идея с сокровищами ей понравилась…. Так что же, выходит, это он, Алексей, ее вот сейчас, недавно, на эту идею и натолкнул?! Сам себе – акриту– устроил проблемы… Проблемы? Да нет, как посмотреть. Может, как рази обеспечил быстрый переход. Ну, подписал когда какую-то бумажку, кровью, подписал… и все – без всяких проблем оказался в Амбросиеве, и тогда – когда надо. А сокровища… Да черт с ними! Придумаем что-нибудь, как вон, с той девчонкой, Ульянкой. Уж, наверняка, та не обманывала, платила честно – клала монеты на старый пень… Что ж бабка-то ничего не говорит? Да она и не может говорить – еще о том ничего не знает, завтра она только о сокровищах договориться, как следует… Оп! Участковый оторвался от бумаг и посмотрел на «Таврию»… Лешка поспешно отвернулся. Ага… Вот Федотиха, сжимая в руке какую-то бумагу, пошла к машине… Милиционер завел мотоцикл… Еще раз взглянул… Уехал! Слава Богу, уехал! – Повестку к дознавателю выписал, – усаживаясь за руль, пояснила бабка. – По маку. Дело, говорит, прекратят, но что б больше – ни-ни! – не сажала. Про вас, кстати, спрашивал – мол, кто в машине? Лешка напрягся. – Сказала – попутчики попросились до леса – ягоды собирать. Дачники. Бабка повернула ключ: стартер пожужжал… пожжужал…противно так, как пчела. Никакого эффекта! – Эх, давно надо было стартер сменить! – бабка распахнула дверь и сплюнула. – Теперь придется лесовоз ждать или почтовку. На тросу до машинного двора дотянут. – А мы как же? – А вы пешком. Да тут недалече, во-он по той тропке. – Я не о том, – выйдя из машины, Алексей покачал головой. – До болота-то мы дойдем, и пень отыщем… А вот что дальше? Грозы ждать? Так ее и месяц прождать можно. Колдунья прищурилась: – Ничего… Сегодня, даст Бог, и уйдете. К вечеру ближе… А, может, и куда как раньше. – Точно уйдем? Не обманете? – Сами с золотишком не обманите! Лешка наклонился к машине: – Ну, что расселись? Вылезайте, приехали. Близнецы выбрались наружу… И в этот момент снова затрещал мотоцикл. Опять участковый! Ввернулся… Алексей мотнул головой на лесную тропу: – Ну, а теперь, ребята – деру! Бежим со всех ног! Парни бросились в лес. А позади… позади, к Лешкиному ужасу, послышались крики. – А, ну стой! Стой, кому говорю? Стой, стрелять буду! Беглецы прибавили ходу, насколько это вообще было возможно… Тропа стала влажной. Вот уже показались камыши, болото, следы вытащенного трактора… – Стоять! – Туда! – Лешка махнул рукой. – Вон, видите, гать? Рванул первым, указывая дорогу, чувствуя, как плескают босыми ногами бегущие следом близнецы. – Ай… – Что такое? – Лешка обернулся, увидев, как, закусив губу, упал на мох Леонтий… Нет, Лука. – Что? Что с тобой? – Нога… Проткнул кажется… Усевшись, Лука показал грязную окровавленную подошву. Ясно – напоролся-таки на стекло. – Давай, хватайся за шею… Не бойся, никто стрелять не будет – грозит только. – А! – выбежав из леса, обрадованно закричал милиционер. – Да тут вся шайка. Стой! Стой, дурень – там же трясина, утонете! А Лешка упрямо шел к пню… Вот не удержался, упал… Выбрались… Лука чуть не плакал – больно, видать, было парню, однако, ничего, держался. – Вон пень, Алексей! – крикнул впереди Леонтий. – Этот? – Этот, этот… Лешка хорошо разглядел пень. – Все парни, пришли. – А тот? Леонтий кивнул на упрямо идущего за ними милиционера. Алексей ухватил чахлое деревцо, сломал, выставил вперед, словно пику. Крикнул участковому: – Ну, подходи, коли смерти ищешь! – Ах, ты так?! Милиционер рванул кобуру, выхватил из нее пистолет и остервенело выпалил в воздух… И исчез… Тут же! Вообще, все исчезло, словно померк весь белый свет. Нет, все же не померк – над болотом сияла серебряная луна, вокруг которой таинственно мигали звезды. Господи… – Эгей… Алексаи-и-и-и! Парни-и-и-и! Из лесу донеслись крики. Не похоже бы, чтоб татары… – Откликнемся? – встревожено прошептал Леонтий. Лешка кивнул: – Попробуем. В крайнем случае, не сунуться же татары в болото, тем более – ночью? – Ну, ясно, не сунуться, – подбодрил Лука. Алексей хмыкнул: – Как нога, парень? – Терплю… Ну, кричи же! – Эге-гей… Кто здесь? – Лексей, ты, что ли? Голос прозвучал от самого края болота. – Я! – откликнулся Лешка. – А ты кто будешь? – Епифан, староста местный! Велев ребятам покуда дожидаться у пня, Алексей выбрался к лесу, откуда уже бежали люди с зажженными факелами. Выбрался, встал, улыбнулся, узнав бегущего впереди мужика: – Ну, здрав будь, Епифане. – Здорово, Лексей! Изменился ты… Изменился, не сразу и узнаешь. Ишь, как у латынщика – скоблено рыло. – Где татары? – Убегли все… Во прошлую ночь еще. А мы второй день вас по лесам да болотам ищем. Обнявшись со старостой, Алексей крикнул прятавшимся в болоте парням, чтоб выходили и устало прижался к дереву. Слушал, как где-то невдалеке…
Глава 16 Ноябрь 1444 г. Варна. Битва, ночь, корабль
Там сошлися сильные два войска, Рать на рать ударила, сразились.…громко куковала кукушка. Кому отмеряла она года? Туркам? Нет… Скорее уж – крестоносцам. Поправив плащ, Лешка оглянулся на свой небольшой отряд – двое близнецов, Захарий – здоровенный мужик в черных латах, еще пара венгерских воинов. – Хунъяди! Нам надо догонять Хунъяди, – смешно коверкая фразу, по-сербски произнес один из мадьяр. – С его войском мы прорвемся к морю. Обязательно прорвемся! А там… – А что там? – невесело усмехнулся Лешка. – Продажные венецианцы и генуэзцы, которые вместо подкрепления привезли сюда войска султана Мурада? – Мадьяр прав, – неожиданно поддержал воина вообще-то не жаловавший венгров Захарий. – Точно так же, как привезли турок, купцы за деньги перевезут и нас. И – туда, куда мы им укажем. – То так, – важно кивнул Леонтий. – Тогда идите, – Алексей встал и до боли в глазах всмотрелся в темноту, ожидая, когда ж, наконец, начнет светать? – Идите, пробивайтесь… а я останусь… у меня еще здесь дела. – Найти Здравко? – быстро переспросил Лука. – И ты даже не предложил нам остаться и поискать вместе?! В голосе парня сквозила нешуточная обида. – Почему не предлагаю? – Алексей лениво усмехнулся. – Как раз предлагаю. Более того – зову! – Остальных, значит, не зовешь? – нахмурился Захарий. – Нет, – холодно проговорил Алексей. – Здравко – наш друг, мы и будем его искать, а вы… Зачем вам рисковать? Захарий положил руку на эфес сабли: – Я остаюсь. – Мы тоже, – тут же откликнулись и мадьяры. – Славно, – Лешка не сдерживал радости – все равно мало что видно в темноте – лишь луну да полное звезд небо. Да, она как раз вышла из-за тучи, залив медным светом полное павших воинов поле. Поле крестоносной гибели… А ведь вполне могло быть иначе! Могло… И ведь как славно все поначалу складывалось!«Царь Лазарь и царица Милица»(сербский эпос)
Закованное в сталь крестоносное воинство под водительством храбрейшего короля Владислава, с победным кличем вторглось в ряды турок, вытянувшихся вблизи Варненского озера. Вновь вернувшийся к государственным делам султан Мурад лично возглавил поход, и поначалу, в виду численного превосходства турок, крестоносцам пришлось туго. Стоявший в рядах небольшого отряда сербов Лешка видел, как под гром барабанов и рев боевых труб ринулась в бой конница сипахов, всесокрущающим смерчем налетев на первые ряды валахов. Те дрогнули, подались назад… А сербы держались. – Живео Сербиа! Живео король Владислав! – с яростным криком вытащил саблю Здравко Чолич – именно к его отряду и прибились Алексей с близнецами, недавно пробравшиеся в войско из Варны, куда добирались тоже довольно таки долго, нудно и не очень-то интересно. Повезло, наткнулись на Здравко… Тот узнал, обрадовался, даже не стал спрашивать насчет всяческих непонятностей, случившихся еще по осени в Златице… Лда и некогда было, ведь завтра, уже завтра бой! Решающее сражение крестоносцев с войском султана Мурада. И вот оно, завтра… вернее – уже сегодня. Рев труб, звон кимвалов и рокот боевых барабанов бросил в бой всех! Мадьяр Яноша Хунъяди, валахов, поляков, сербов… – С нами Иисус Христос и Святая Дева! Лешка и близнецы вместе с небольшим конным отрядом Чолича броислись в бой. Опустились на упоры тяжелые копья венгерских рыцарей. Клацнув, упали на лица забрала тяжелых шлемов. Ветер развевал разноцветные перья, и боевые знамена реяли над головами воинов, словно предвестники скорой победы. – Оп! Копье сипаха скользнула по Лешкиным латам, и молодой человек тут же ударил вражину саблей, угодив в щит – красный, с черными гусиными перьями, щит необычной формы. Враг осклабился, в глазах его блеснул гнев и презрение – видать, судил по первому удару, счел Лешку бойцом-неумехой. Отбросив копье, живо выхватил саблю и тут же ударил. Алексей подставил клинок. Удар. Скрежет. Искры. И перекошенное от злобы смуглое лицо турка. Еще удар… Толкаясь и фыркая, под всадниками гарцевали кони, и тусклое ноябрьское солнце отражалось от сверкающего панциря турка. Да, что и сказать – хороший доспех, не то, что сейчас был у Алексея – кольчужка да щит – подарок Здравко Чолича, пожалуй, он один был здесь из знакомых сербов, остальные – воевода Бранкович, Конченвич и прочие – остались дома. Ну, что сказать… Рыцарей у крестоносцев хватало. Еще удар! И скрежет – скрежетали не только клинки, но и стиснутые зубы. Удар! Отбив! Удар! Отбив! Вокруг ревели трубы и ржали кони, слышался звон мечей и сабель, раздавались проклятья и крики, угрожающе ухали барабаны – эту музыку битвы не слышал сейчас Алексей, полностью поглощенный своей личной схваткой. А турок наседал, не давал ни отдохнуть, ни осмотреться! Удар! Удар! Удар! В лицо… Если и бить – только в лицо. Удар… И треск… сухой, будто переломился хворост… Хворост… Это сломалась Лешкина сабля, клинок не вынес удара, и торжествующий враг занес над головою сверкнувший на солнце клинок… Алексей резко бросил коня в сторону, взвил на дыбы… И умное животное ударило копытами турка, да так, что тот пробкой вылетел из седла – не удержали шпоры! – Ах ты, мой золотой, – Лешка потрепал по гриве коня, помянув добрым словом Чолича. Кстати, где он? Близнецы – так вот они, позади, в старых кольчужках – держатся смело, но лучше не пускать их в гущу сражения. Подскакав ближе, Лешка махнул ребятам рукой – в ответ те воинственно потрясли пиками. – Где Чолич? – Алексей перекричал шум битвы. Нет, не перекричал – лишь так показалось. Где-то совсем ряжом утробно рявкнули трубы. И три раза громыхнул барабан. И взвилось над венгерским полком зеленое знамя. Зеленое… Нет, это не был цвет Пророка, как у турок – это даже не был и стяг, всего лишь боевой флажок, служивший для управления битвой. Сигнал, поданный по приказу мадьярского воеводы Яноша Хунъяди. Направо! Всем – через все поле! – направо – ударить в левый фланг турок. Приказ был ясен. Снова затрубили рога, и сотни венгерских рыцарей бросили коней в прорыв неистовой стальной лавой. С ними мчались и сербы, и ветер скорой победы развевал разноцветные плащи, стяги, перья на шлемах. Броненосная конница ударила по врагам, словно боевой молот. Сипахи дрогнули, поддались… Побежали! Погнали коней назад, силясь спастись от разящих мечей крестоносцев. – С нами Бог и Святая Мария! – Богородица, дева, радуйся! – Живео Сербиа! – этот клич, обернувшись к друзьям, выкрикнул Здравко. Все! Левый фланг турок был смят, и то же самое творилось в центре – валашские всадники уже ворвались в лагерь врага… и тут же предались грабежу, забыв о битве. – Алла! Алла! – с отчаяньем обреченных бросилась в бой кавалерия турок. Отборные воины Караджа-паши, последняя надежда султана. Снова завязалась сеча, однако ясно уже было – турки не выдержат, побегут… Да, султан Мурад, не смотря на всю свою мистику и литературный дар, оказался рисковым малым – не глядя, швырнул в бой последние силы, оставшись сам лишь с небольшой гвардией янычар… На которую уже неслись венгерские рыцари Владислава с самим королем во главе! Ах, как сверкало солнце на латах, как реяли флаги, как качались над шлемами рыцарей пышные султаны из перьев! Смелый был маневр… И не менее рискованный, чем смелый рывок Караджа-паши. Видать, молодой король решил лично захватить султана! Однако, момент выбрал не очень удачный, да и рыцарей с ним было всего с полтысячи… – Что ж они делают? – обернувшись к Лешке, в отчаянии прокричал Здрвако, – Ведь если Карадж-паша… С холма, где в ожидании сипахов Караджа, находились сейчас часть мадьяр и сербы, было хорошо видно, как лихое крестоносной воинство под водительством скакавшего впереди короля ворвалось в ставку султана, разрезав ее защитников на двое, легко, словно нож масло… Сербы возликовали – еще бы, вот-вот, и султан будет пленен! Или убит… – Слава королю Ласло! – Живео король Владислав! Реяли стяги… Радостные крики повисли над Христовым воинством. С саблей в руках, несся в ставку султана король. И, хотя сипахи Караджа еще не были разбиты, но… Но, казалось, все – вот она, победа. А валахи, потеряв всякий интерес к битве, увлеченно грабили турецкий лагерь… И вдруг… Лешка видел, как скакавший впереди крестоносцев король словно бы наткнулся на какую-то преграду… Упал с коня! Сербы, мадьяры, хорваты и богемцы застыли в шоке… – Алла-а-а-а-а!!! Турецкий янычар торжествующе поднял высоко вверх копье с только что отрубленной головой… Головой короля Владислава! Ну зачем, зачем несчастный король пустился в столь рискованную авантюру? По молодости ли? По глупости? Впрочем, что сейчас гадать, когда сипахи Караджа-паши, вопя от воодушевления и ярости, с новыми силами бросились в битву… После гибели короля Господь отвернулся от крестоносцев, и вскоре все было кончено. Большинство грабивших лагерь валахов было изрублено в клочья, множество христианских рыцарей погибло, и лишь небольшая часть венгров Яноша Хунъяди смогла уйти к Дунаю. Рано! Рано обрадовались крестоносцы победе – воинское счастье изменчиво и часто зависит от случая. Тем более здесь, когда турок было раза в три больше. До самого вечера турки уводили пленных и добивали раненых, впрочем, некоторым разрозненным отрядам удалось проскользнуть, укрыться у Варненского озера. Там-то сейчас и находились Лешка с друзьями, серб Захарий и два мадьярских рыцаря, оставшиеся без коней. – Надо пробиваться к Дунаю, там – наши, – негромко напомнил один из них. – Надо, – Алексей согласно кивнул. – Только вначале – поищем Здравко. – Может, покричать? – вдруг предложил Леонтий. – Покричать? – Лука тут же встрепенулся. – Да ты в умели, парень? А турки? – Вряд ли турки будут рыскать ночью на поле брани, – неожиданно поддержал юношу серб Захарий. – Только кричать должен кто-то один. И отойти подальше, чтоб, если что… – серб замолк, но все поняли – что могло ожидать крикуна. – Я пойду! – тихо промолвил Лешка. Близнецы дернулись: – Мы с тобой! – Нет! Алексей улыбнулся и, хлопнув Леонтия по плечу, быстро исчез в темноте. Дымчатая луна тускло светила в небе и кое-где, сквозь разрывы облаков, сверкали звезды. Залитое призрачным светом ночи поле у Варненского озера было полно трупов. Алексей едва не споткнулся – все лежали вповалку, друг на друге – крестоносцы и турки. Молодой человек склонился над одним из воинов. Вот, кажется, серб… и вот… Ну да, именно здесь они и были. – Здравко! Чолич! – сначала негромко, а потом и криком позвал Лешка. Ничего. Тишина. Лишь выл в кустах ветер, да гнал по озеру волны. – Здравко! Тишина. Нет ответа. Быть может, серб ускакал с венграми? Нет, он ведь был здесь, Лешка его хорошо видел… – Чолич! Алексей кричал, наверное, минут десять, а то и двадцать, м все бесполезно, зря. Что ж… Пробираясь среди павших, Алексей постиг берега озера – по нему было бы легче вернуться к своим – не так завалено трупами. Эх, Здравко, Здравко… В кустах зашумел ветер… Или кто-то пробирался? Лешка вытащил саблю, прислушался… Нет, все-таки, ветер. – Эх, Здравко, Здравко, – с горечью промолвил молодой человек. – Вот тебе и живео Сербиа! – Живео! – неожиданным эхом отозвались из кустов. – Кто ты, друг? – Алексей из отряда Чолича… – Друже! А я ведь чуть тебя не убил, думал – мародер-турок… Эй, Здравко! Вот еще один из наших! – Здравко?! Так он жив?! – И даже почти что не ранен. «Почти что» – это означало рваный кровавый шрам по всей левой щеке. – Да-а, – обняв друга, Алексей покачал головой – шрам был хорошо виден и при луне. – Эк тебя угораздило. Здравко улыбнулся: – Ничего, лишь бы голова цела! А шрам – краса юнака, ведь так? – Так, друже… Куда теперь, пробиваться к Дунаю? – Да. Там мадьяры. Хунъяди. – Долгонько же, однако, идти… – Лешка присвистнул. – Ты предлагаешь иной путь? – тут же спросил серб. – Да. И гораздо более безопасный – к морю. – Ничего себе, безопасный! Там же турки! – Там генуэзские корабли. А турецкую речь я немного знаю. Да, придется потревожить мертвых турок – забрать их плащи, накидки и прочее. Будем похожи на них! – Хорошо придумал…. Прости нас, Господи.
Еще до рассвета они были в Варне. Бог миловал, по пути почти не случилось турок, а те, что случились, были заняты грабежом либо бурно радовались. Так что всего лишь пару раз Алексею пришлось блеснуть знанием их языка, напоровшись на турецкий разъезд. – Какого вы «кашевара»? – поинтересовался старший. «Кашевар» – так в турецком войске именовались командиры. Имелись там и «хранители ложек» и «носители котлов» и вообще – весь поварской набор, так уж у них было принято. – Какого вы «кашевара»? – повторил турок. Лешка приосанился: – Славного Караджа-паши! – Воистину, славного! Будьте осторожны – здесь много шаек. – Иншалла! – Иншалла, воины Караджа-паши. Вот и причал. Покачивающиеся на волнах корабли – черные, с черными мачтами и свернутыми парусами. – Эй, вахтенный! – остановившись в конце причала, негромко позвал Лешка по-гречески. В ответ заспанный голос пробурчал что-то по-итальянски. – В море, в море, говорю, надо. Мы хорошо заплатим… потом. – В море сейчас нельзя, – наконец, вполне понятно отозвался матрос. – Турки запрещают. Да и ночь – как выйдешь? – Жаль… Вы теряете хорошие деньги. Что ж, идем дальше… – Подождите! Итальянский матрос спрыгнул с корабля на причал: – Я, кажется, могу вам помочь… Здравко опустил в его ладонь золотой дукат. – За нашим кораблем пришвартовалось небольшая фелюка… Думаю, они вам не откажут. Они никому не отказывают. Если, конечно, уговоритесь в цене… – Уговоримся! – негромко хохотнул Алексей. – Показывай, где корабль? – Только говорите с ними по-болгарски… Узкий трап… Небольшое, по-видимому, верткое, суденышко с двумя мачтами и высокой кормой. – Нам нужно в Бургас. Хорошо заплатим. – Заплатите? Я скажу капитану… Много вас? – Десять. Вахтенный исчез… И почти сразу же послушался его голос: – Поднимайтесь… Вон сходни. – Видим. – Капитан хочет говорить с вашим старшим. – Иди, Здравко. – Нет – лучше ты, Алексей. Ты умеешь с ними говорить и договариваться. А я, пожалуй, только махать мечом. – Ну, скоро вы? – Иду. Высокая надстройка, резная дубовая дверь… Что это там, у борта? Кажется, пушка! Ничего себе, кораблик… Вахтенный постучал в дверь: – Он пришел. – Пусть войдет! Резкий, пронзительный голос… Тонкий, как у подростка. Алексей пригнулся, вошел… Стол, две горящих свечи, прыгающие отблески пламени. Позади стола, у решетчатого окна – стоящий спиной к двери человек в узком длинном кафтане. Короткая сабля у пояса. Длинные черные волосы по плечам. – Вы хотели видеть меня, капитан! Нам нужно в Бургас. – В Бургас? – капитан повернулся и вздрогнул. – Однако, какая встреча! У Лешки тоже отвисла челюсть: – Господи, не может быть…
Глава 17 Ноябрь-декабрь 1444 г. Константинополь. Кудрявый Зевс
…Халия!!! – Халия, ты как здесь? Девушка усмехнулась: – Я тоже не ожидала тебя встретить. Участвовал в битве? Лешка положил руку на эфес сабли: – Жаль короля. – Мне тоже жаль, – Халия улыбнулась. – Это был славный юноша: наивный, но смелый. А его гибель… Вот что бывает, когда торжествует не холодный расчет, а безрассудно-глупая храбрость! Убери руку с сабли, Алексей… Я ведь тебе должна. А в должниках бывать не привыкла… Ты сказал, вам нужно в Бургас? – девчонка прищурилась. – Или – все-таки, чуть южнее? – Да, в Константинополь, – Лешка кивнул. – Я доставлю вас, но помни – после этого я тебе больше ничем не обязана. – Спасибо и на этом. Нет, честное слово, спасибо! – Кстати, я собираюсь вас везти отнюдь не бесплатно. – Само собой… Хочешь сказать, мы можем тебе верить? – А что вам еще остается? Захватить корабль? А вы имеете им управлять? Алексей лишь вздохнул. Подойдя ближе, турчанка заглянула ему в глаза – красивая и опасная, как ядовитая змея: – Мы будем в Константинополе завтра. Сейчас я прикажу боцману вас разместить. – Мы хотим разместиться вместе. – Как скажете… А ты изменился, Алексей, – Халия провела ладонью по Лешкиному плечу. – Сейчас, я отдам распоряжение… – Постой! – Лешка порывисто схватил руку турчанки. – Я все хотел спросить… – Знаю, об Аргипе. Да, это он предал вас. А потом, воспользовавшись неожиданным появлением сербов, бежал, прихватив мой кошель с серебром и твоим амулетом. Помнишь? – Да… Кудрявый Зевс. Тайный знак Гемиста. – Гемиста-Плифона – ты хотел сказать. – Вижу, ты не чужда философии… Усмехнувшись, девушка подошла к двери и обернулась: – Идем. Что ты стоишь? Любви не будет. – А я и не жду… Постой! Кто же ты, все-таки, Халия? – Незаконная дочь одного паши… – отозвалась турчанка с грустной усмешкой. – Один человек, некий вельможа, вытащил меня из грязи и обучил многому. И я ему благодарна… Где б я сейчас была, если б не Фарраш-бей! – Фарраш-бей?!!! – удивленно воскликнул Лешка. – Да, так его звали. – Я тоже его когда-то знал… Он мой враг! – Был… – качнула головой Халия. – К сожалению, умер. – Убит? – Нет. Умер от лихорадки. Ну, хватит о прошлом. Идем. Повелительным голосом турчанка позвала вахтенного и велела будить всю команду. – Только делай это тихо, Жано! – Как скажете, моя госпожа. Не прошло и десяти минут, как «Черная кобра» – так назывался корабль Халии – отшвартовавшись в Варненской гавани, вышла в открытое море. Занимался рассвет. Никто не преследовал фелюку, и уже к вечеру путники оказались в бухте Золотой Рог. – Прощай, – провожая, тихо произнесла Халия. – Надеюсь, мы больше не свидимся. – Я тоже надеюсь. И все же – спасибо тебе. – Тебе тоже, – нервно усмехнулась турчанка. – Иначе б сидела бы на колу… – А мы торчали бы в Варне. Прощай! – Прощай… Да, тебе вовсе не идет эта кудлатая борода. Подстриги ее, ладно?И тут же навалились иные дела! Первым делом, Лешка рванулся домой, на тихую улочку меж площадью Быка и Амастридами, трехэтажный доходный дом с уютным садом и отнюдь не дешевыми квартирами. До боли знакомая аллея… Привратник… – Господи… Никак, господин Алексей?! Узнал! Узнал-таки. – Ксанфия дома? – Э-э… такое дело, мой господин… Она здесь больше не живет… Съехала еще зимой. – Зимой? А куда?! – Не могу сказать, господин. Алексей тяжело опустился на садовую скамейку. Вот это облом! Ехал, ехал… и приехал таки! Что называется – приплыли. Холодный ветер нес по аллее сада желтые шуршащие листья, откуда-то пахло дареными каштанами и свежим хлебом. Солнце – тусклое зимнее солнце – светило в бледно-голубом облачном небе. Лешка не видел его. Сидел, уткнувшись лицом в ладони… Ксанфия… Ксанфия… Не дождалась… А, может, все дело в Аргипе? – Не переживай, дружище! – похлопал его по плечу Лука… или Леонтий… Нет – весело подмигнул – значит, все-таки, Лука… Алексей неожиданно для себя улыбнулся: вокруг стояли друзья: близнецы, Здравко… И друзья были здесь, в городе! Подозвал привратника: – Что, хозяин совсем ничего не сдает в этом доме? – Сдает, господин. Несколько комнат на втором этаже. – Вот и отлично! Мы снимем пару… Правда, заплатим потом, ничего? – Думаю, хозяин сделает для вас исключение… Комнаты оказались вполне подходящими, просторными, правда, несколько пыльными, зато уставленными неплохой мебелью из резного дуба. – Вот это роскошь! – проведя пальцем по комоду, восхитился Лука. Лешка улыбнулся: – Не видел ты еще роскоши, парень! Ну, вы располагайтесь, а я скоро приду. Навещу друзей…
Он увидел парней еще издали: Панкратий, Иоанн, с ними еще кто-то, незнакомый. Похоже, те шли в корчму, Лешка не стал окликать, просто зашел туда же, да подсел к коллегам за стол, надвинув на самый лоб купленную по пути шляпу. – Э, любезнейший, здесь место занято, – негромко промолвил Иоанн. – Да-да, – подтвердил Панкратий. – Мы здесь ждем товарища… – Уже дождались… Положив шляпу на стол, Лешка с улыбкой взглянул на друзей. – Ну? Что смотрите? Обниматься будем или лучше выпьем? Бокал выпал из руки Иоанна, со звоном полетев на пол: – Алексей! Лекса! Ты ли?! – Он, он, – от души хлопнув старшего тавуллярия по плечу, засмеялся Панкратий. – Ишь, как к кувшину тянется. А мы ведь тебя уже похоронили, друже. – Я догадываюсь, – Лешка мотнул головой. – Аргип сказал? – Он… Кстати, он пропал куда-то еще по весне. Говорят, поджался к себе, в Мистру, а может, убили… Вот, познакомься, наш напарник, Велизар. – Очень приятно, – Алексей кивнул темненькому востроглазому парню. – А что старина Филимон? – Старина Филимон уже начальник всего нашего ведомства, еще с той зимы! Вместо Маврикия – тот еще выше пошел… А у нас, знаешь, Злотос руководит… протокуратор… Гад, каких мало! Кстати, ведь тебя на эту должность прочили, а он, собака, подсидел… Хитер! Теперь всех поедом ест, мы уже и подумаваем в какое-нибудь другое ведомство перебраться. – Не торопитесь, – Лешка улыбнулся друзьям. – Еще поборемся со Злотосом… Я ж теперь должен быть в фаворе. Жаль вот только грамоту Бранковича не сохранил… ну да ничего, свидетели имеются. Ну, что сидим-то? Выпьем, наконец, или друг на друга глядеть будем? Коллеги опрокинули по бокалу терпкого розового вина, зажевали сыром. – А знаешь, – вдруг вскинул глаза Иоанн. – Мы ж стрелка вязли! Ту, того самого, что с арбалетом… Думаешь, кто это оказался? Ни за что не поверишь – Кераксион Младенец! – Керакссион? Так ведь он еле ходит! – Вот и мы так думали. А он, оказывается, вполне даже шустр… И в парике! Представляешь? – В парике? То-то я и раньше про это подумывал… Больно уж лохматые волосы… Так, взяли, говорите? – Взяли! Твой Зевка помог вычислить, он теперь у нас на связи. Ушлый же парнище, я тебе скажу! – Ушлый? А вы думали?! – выпив второй бокал, Лешка помрачнел и спросил то, что должен был спросить сразу, но почему-то отвлекся. – Ксанфия где, не знаете? – В монастыре… – негромко отозвался Панкратий. – В том, что у церкви Хора. Там недавно вновь открыли женский… – В монастыре… – ошарашенно протянул Алексей. – Вот, значит, как… – Видать сильно она тебя любила… А, послушай-ка! Постриг-то она еще так и не приняла… Ну да, года ведь не прошло, а она, как уходила, собралась год в послушницах быть. – Что ты говоришь, Панратий?! – луч надежды блеснул в светлых глазах старшего тавуллярия. – Так я – туда! – Подожди, пойдем вместе. Филимона только дождемся. – А, так вы его ждете? – У него как раз и коляска имеется! Служебная… – Вот и славно!
Стена Константина. Развалины. Заросли. А вот и церковь – золоченый купол на фоне синего моря. До боли знакомое место, сколько раз здесь гуляли с Ксанфией, еще когда только познакомились… Женский монастырь… Эх, забарабанить со свей дури в ворота… – Мужчин не пускаем! – Да мы из сыскного ведомства! – Все равно. Подождите, пока кончиться таинство. – Что еще за таинство? – Постриг… – Постриг?! И давно идет? – Вот-вот начнется… Лешка опрометью бросился к церкви, схватил первого попавшегося дьячка: – Где? Где отец Григорий?! – Там! – Гриша! Эй! – Господи… – старый друг улыбнулся с благостной радостью. – Никак, Лекса?! Тебя ли вижу? Слушай, Ксанфия приходила, сколь раз, просила помолиться… за упокой души! Я ведь молился… Господи, грех-то какой. За живого человека! – Давай, давай, отче, – Лешка хлопнул приятеля по плечу. – Замаливай скорее свой грех – веди скорей в монастырь, в женский! – В женский?! – Пока Ксанфия постриг не приняла! – Тогда бежим! Темная зала… Свечи… Золотые оклады икон. Согнутые головы монашек. Игуменья… – Нарекается именем Филидора… Нарекается именем Фекла… Нарекается именем… Золото волос!!! – Ксанфия!!! Вот так вот! Громко! На весь монастырь! Одна из послушниц обернулась… Вспыхнули искры в глазах. Сначала – недоверчиво-удивленно, потом … – Лекса!!! Милый мой… Милый… Схватив суженую в объятия, Лешка потащил ее вон из залы. Мимо укоризненно смотрящих монашек, мимо золотых окладов икон, мимо свечей чадящих… Прочь! Прочь! Навстречу счастью! У выхода обернулся: – Уладь там все, Гриша. – Улажу… – Постой… Что там так бьют колокола? – Сегодня свадьбы… – Свадьбы?! А, может и мы? А, Ксанфиия? Сколько уже можно ждать? Григорий улыбнулся: – С большим удовольствием вас повенчаю. Ждите у клироса… – Славно! А, Ксанфия? Славно же! У меня уже и посаженный отец есть, там, на улице. Филимон Гротас. – А он согласится? – Конечно, согласиться! И гости уже, наверное, ждут не дождутся… Денег пока. правда, нет, да на свадебный пир займем! – Владос помог отсудить дом… Хотела в дар обители… Ей и подарю! За тебя! За нашу с тобой встречу! Постой, не кружи так… – Господи! Что это у тебя на шее? – Твой амулет… Тот, что подарила Марика. Его привез Аргип, сказал, что тебя убили… Рвался в мужья… в любовники… Я ему отказала. Быть может, даже слишком грубо… Он понял и больше не появлялся… – Амулет… Лешка раскрыл ладонь и солнечный луч озарил маленький кружочек с изображением креста и языческого бога. Кудрявый Зевс – тайный знак Гемиста-Плифона… Кудрявый Зевс.
Андрей Посняков Враг императора
Глава 1 Кто я? Где я?
К рассказу приступаю, чтобы сплести тебе на милетский манер разные басни…Выли, ревели, скрежетали с неописуемой яростью фузованные гитары. Утробно ухали ударные, разноцветные лучи прожекторов били прямо в глаза, и черные фигуры музыкантов казались выходцами из потустороннего мира. Дождавшись конца инструментального проигрыша, вокалист, подойдя к самому краю сцены, поставил ногу на монитор и запел:Апулей «Метаморфозы»
Жанна из тех королев,
Что любит роскошь и ночь!
Только царить на земле
Долго ей не суждено!
Слышишь, Жанна?! Жанна-а-а-а!!!
Слышишь, Жанна-а-а-а!!!
Снова!
Брошен!
В окна лунный свет…
Я свободен, словно птица в вышине!
После концерта они вышли на улицу, остановились втроем у старого тополя, росшего рядом с ДК, – Лешка, Вовка, Олеся. Стоял чудесный сентябрьский вечер – теплый, тихий – прощальный поцелуй недавно ушедшего лета. В черном небе сверкали звезды. – Вы куда теперь? – Алексей улыбнулся. – Я – домой, в Касимовку. Это отозвался Вовка, будто бы его спрашивали. – Ой! – Олеся неожиданно обрадовалась. – И мне туда же – к тетке. Я пока у нее живу. – А сколько времени? Лешка посмотрел на часы: – Одиннадцать. Почти. – Успеем на последний автобус. – А возьмет? Он же проходящий. – Возьмет. Сегодня выходной, народу немного, да и поздно уже, – девушка у улыбкой посмотрела на Лешку. – Проводишь до автостанции? – Конечно! Здорово было идти так, по центральной городской улице – широкому, засаженному липами и тополями бульвару. Тут и там шли – с концерта – веселые компании, кто-то играл на гитаре, кто-то пел, кто-то громко смеялся. Хорошо! Словно бы невзначай Лешка взял новую знакомую под руку. Эх! Куда б теперь еще Вовку деть? Послать вперед, к автостанции – мол, есть ли билеты? А самому тем временем… А что – «тем временем»? Да вот зайти… вон, хотя бы в ту аллейку, и… Может быть, даже поцеловать Олесю прямо в губы?! Алексей покраснел даже, не то чтобы так уж устыдился собственных мыслей, нет, просто не совсем ко времени они сейчас были. Знакомы-то сколько? Всего ничего! Хотя почему-то кажется – давно. Олеся вдруг замедлила шаг, улыбнулась: – Знаешь, у меня такое чувство, будто я тебе лет триста знаю! – И я… – Лешка потупил глаза. – Лет триста. – А я так тебя, Олеся, года три уже вижу, – подал голос Вовка, как будто его спрашивали! – Тетка твоя ведь в Касимовке в новых домах живет? – Да, в третьем доме. В третьем. Как раз напротив почтальонши Ленки. Леша тут же отвел глаза в сторону, словно бы боялся, что кто-то вдруг проникнет сейчас в его мысли. Ленка… Женщина лет тридцати или что-то около. Красивая, разбитная… Ну – было! Так один развсего и было! Или – два. Ну, так у кого только с ней не было?! – О чем задумался, Леша? – Так… О своем. Олеся, я смотрю, тебе «Ария» нравится? – Лешка поспешно перевел разговор на другое. – Да, очень, – девушка засмеялась. – Давно уже. – А еще кто? – Да много… Борзов, Чичерина, «Наив», «Король и Шут». – О! Я тоже «Король и Шут» уважаю! – довольно воскликнул Вовка. – Вот, помню как-то в школе сидим мы такие… – Слушай, Вовка… – Лешка как раз углядел подходящую скамеечку под развесистой липою. Чуть в стороне от аллейки, за цветочной клумбой. Висевший почти над самой клумбой фонарь до скамеечки почти что не добирал. – Сбегал бы ты до автостанции, а? Узнал бы про автобусы, купил билеты… Вовка кивнул: – Ну, конечно, куплю, давайте деньги. А вы? – А мы помедленнее пойдем, а то Олеся устала. – Устала?! – Девушка сверкнула глазами и тут же, усмехнувшись, кивнула. – Да-да, немножко есть – устала. Ты беги, Вовик! Вот тебе на билеты. – Смотрите, не опоздайте! – Не опоздаем. Проводив взглядом убегающего парнишку, Алексей снова взглянул на часы: – До автобуса почти полчаса еще. Куда торопиться? – Вот именно, – шепотом согласилась Олеся. – Куда? – Посидим немного? – Лешка кивнул на скамейку. – Посидим. Они уселись рядом. Короткая джинсовая юбка Олеси обнажала стройные ноги. Лешка придвинулся ближе: – Не холодно? На девушке была лишь черная футболка с логотипом «Арии», такая же, как и на Лешке. – Вообще-то холодновато, – прошептала Олеся. Не говоря ни слова, Лешка обнял ее за плечи: – Так теплее? – Да… Золотистые локоны девушки коснулись его щеки… И губы встретились с губами… Лешка словно бы проваливался в какой-то бездонный омут… И было так здорово, так… – О! Голубки! – прервал затянувшийся поцелуй чей-то нахальный голос. Тут же раздалось противное ржание – этакое блеяние на козлиный манер. Алексей повернул голову: четверо. Один – тот, что спрашивал – здоровый такой бугай, примерно Лешкиного возраста, остальные – шелупень года на два младше. Но тоже нахальная – с ухмылочками, с сигаретами, с матерками. – Чего надо, парни? – вполне доброжелательно улыбнулся Лешка. А внутри все так и сжалось! – Девку твою поцеловать да полапать! – захохотал бугай. Лицо у него было такое прыщавое, неприятное, вытянутое – не лицо, а лошадиная морда. – Шутите?! – Лешка намеренно затягивал разговор – искал выход. – Не, Гришаня, он не понимает! – вякнул кто-то из мелочи. Мелочь мелочью, но тоже – коренастый, не слабый, уж куда сильней Лешки. – Поучим фраера? Лошадиноголовый Гришаня ухмыльнулся: – Зачем? Он нам ничего плохого не сделал. Наоборот – девку привел. Вах, красивая девка! А ну, – голос гопника стал жестким. – Вали отсюда, деточка. А девку оставь. – Гришаня, а вдруг он ментов позовет? – Ментов? А и верно. Молодец, Гогочка! Тогда держите его, парни. Олеся дернулась и закричала… – А ну, заткнись, сука! – В руках Гришани сверкнул нож. – Личико попорчу. И тебе, и твоему кавалеру. Будешь благоразумной – останешься целой, поняла, дура? Даже портить тебя не будем, так, минет сделаешь каждому… Ну?! Лезвие ножа… Нападать! Если их много – только нападать. Нападать первым! Как учил когда-то покойный Фирс, десятник пограничной стражи. Нападать? Откуда он, Лешка, это знает? И кто такой Фирс? Нет! Думать пока было некогда! Лешка не встал – он прыгнул, ударив главаря ногой в щиколотку и – одновременно – ловким приемом выбивая нож. Нет, служба в акритах – пограничной имперской страже – отнюдь не прошла даром. Прыжок! Удар! Ногой в челюсть. Тому, коренастому… как его – Гогочке? Гопник с воем покатился по клумбе. А этот удар показал как-то Никон – товарищ по сыскному секрету Константинопольского эпарха. Господи! Кто такой эпарх?! Лешка не думал… Кто-то сейчас думал за Лешку. И не только думал – действовал! Очень даже успешно. Раз! Вытянутая – выкинутая – вперед рука. Кулак с жатыми в «медвежью лапу» пальцами… Удар! Так били крестоносцы. Точнее – сербские воины Здравко Чолича. Жаль короля Владислава. Как его прозвали? Варненчик. Эх, Варна, Варна. Главарь завыл – видать, Лешка сломал ему ребро, а то – и пару. Ну, конечно, действовал предельно жестко – их же много. Снова прыжок. Удар! Вой! Двое гопников поспешно скрылись в кустах. А оставшиеся… – Ничего, мы еще посчитаемся… Удар! – У-у-у-у… Лешка наклонился ближе, поинтересовался участливо: – Может, сломать тебе шею, турецкая морда? Почему – турецкая?! И кто такой Здравко Чолич?! Король Владислав?! А такое было чувство – будто он, Лешка, их лично знал – и короля, и этого – Чолича. Полуоборот. Быстрый внимательный взгляд – так обозревает поле битвы опытный арбалетчик. Нет, вроде бы все спокойно. Пнуть лошадиноголового – вот так! А теперь – пусть убираются. Ишь, стонут, сволочи. А и поделом – никто их не просил приставать к незнакомым людям. Лешка обернулся к Олесе, протянул руку: – Быстро уходим! Они обязательно вернутся. Не одни – с янычарами! – С… с… с какими янычарами? – Что?! Алексей наконец пришел в себя и теперь удивленно оглядывался. А Олеся… Олеся вдруг обняла его, прижалась щекой и заплакала: – Как ты их… Вот уж не подумала бы, что ты умеешь так драться? В секцию ходил? – Да, – Лешка коротко кивнул и ласково поцеловал девушку в губы. – Ну, что, Леся, идем? – Как ты меня назвал? – Олеся вдруг улыбнулась. – Леся? Так меня мама зовет. И бабушка. Леся… – А меня друзья называют – Лекса. Лекса?! Откуда это имя? Какие друзья? Алексей обхватил голову руками. – Что с тобой? – испуганно произнесла Олеся. – Тебе плохо? – Нет, все в порядке. Идем! Улицы уже опустели, лишь кое-где слышались приглушенные голоса, и желтые фонари сгущали ночную тьму, а по широкой центральной улице проносились редкие автомобили.
* * *
Вовка послушно дожидался их на автостанции – приземистого, сталинской еще постройки, здания, не так давно стараниями местных властей заново перекрытого дорогой ядовито-розовой черепицей. Теми же стараниями вокруг здания был разбит небольшой садик – цветы, кусточки, гипсовые вазы, скамеечки. На одной из таких скамеечек, в числе редких пассажиров, и сидел сейчас Вовка – похожий на растрепанного нахохлившегося воробушка, в синих застиранных джинсиках и такой же куртке. – О, явились, не запылились! – увидав Лешку с Олесей, мальчишка бросился к ним с нескрываемой радостью. – А автобуса-то – нету! – Как это – нету? – огорчилась Олеся. – Что, ушел уже? Опоздали! – Не, не ушел, его вообще сегодня отменили, – охотно пояснил Вовка. – Говорят – сломался. – Сломался он, – Лешка хмыкнул. – Вообще-то должны были бы заменить. – А зачем? В кассе все равно билетов нет. Может, его и заменили – да он сюда не заехал, мимо прошел. – Ну, ничего страшного! – немного поразмыслив, Лешка даже обрадовался такому случаю. – Пошли ко мне в общагу? Эх, вот бы Вовки не было! Впрочем, а куда ж его девать? Ладно, в общаге что-нибудь придумать можно будет. – Нет, нет, я не могу, – огорченно отказалась Олеся. – Мне обязательно в Касимовку нужно. Обязательно. А так, я бы могла и в техникуме, в общежитии, переночевать. – А позвонить? – Да у тетки никакой связи нет. А ждать будет, волноваться. Ну нужно мне в Касимовку, понимаешь, нужно! Лешка развел руками: – Нужно так нужно. Пошли на дорогу – попутку ловить. Девушка восхищенно вскинула глаза – синие-синие: – Ну, Леша! Ты такой… решительный. Сказал – сделал. И с этими… – Поймаем ли еще попутку-то? – засомневался Вовка. – Нет, ловить надо – не приеду, мать убьет! – Да поймаем, тут ехать-то… – Олеся махнула рукой. – Главное, чтоб знакомый кто был. – Знакомый… Лешка уже давно вглядывался в красную «Таврию», припаркованную недалеко от автостанции, на углу. Знакомое авто… – О! – «Таврию» заметил и Вовка. – Не бабки ли Федотихи машина? Вряд ли бабки – что ей тут в такое время делать? – Может, встречает кого? – Попросимся?! – А возьмет? – Заплатим – возьмет, деньги есть. Немного, правда. – У меня десять рублей, и еще вот, мелочь. Лешка покачал головой: – Пойдем бабку поищем. С бабкой Федотихой у Алексея были определенно связаны какие-то не очень-то хорошие воспоминания… даже нет, скажем так, не «не очень-то хорошие», а «необычные», вот как. Ну, точно, необычные. Только вот Лешка никак не мог вспомнить – почему именно такие? Спирт у бабки покупал – было, не для себя, для трактористов, когда МТЗ из Черного болота вытаскивали. Так что же в том необычного, коли бабка Федотиха спиртом торгует? Наоборот, в деревнях – самое обычное дело. Иначе с каких бы денег «Таврия», с пенсии, что ли? И все же – странное это было ощущение, словно бы Федотиха знала про Лешку что-то такое, чего он сам не знал. – Нет нигде бабки! – прибежав с автостанции, доложил Вовка. – Дядька один тут сидит, знакомый, так он сказал – Федотиха с утра еще на электричку спешила. – На электричку? – удивленно переспросила Олеся. – Зачем же ей на электричку, коли у нее машина имеется? – Э! – Вовка расхохотался. – Бабка на своей «Таврии» далеко не ездит – максимум в район, и то редко. Вон, как сейчас. А чего – удобно, машину у автостанции бросила – тут все на людях, не угонят, да и кому она нужна-то? Олеся кивнула: – Ну да, если что – сигнализация взвоет… Тут уж расхохотался Лешка: – Да какая, к чертям собачьим, сигнализация? У нас в деревнях отродясь про чудо такое не слыхали – машины и не запирает никто. Спорим – и у бабки не заперто?! Вовка с восторгом хлопнул себя по коленкам: – А пойду, проверю! Я мигом! – Э, э! – замахал руками Алексей. – Ты это… особо-то не заглядывай, мало ли! Мальчишка не слушал – бежал к машине. Вот оглянулся, помахал рукою… Оп! Отворив дверцу, нырнул в салон. Ну, точно – не закрыла машину Федотиха! Вот дура старая… – Я вам больше еще скажу, – вернувшись, возбужденно доложил Вовка. – Там, в салоне, и ключи торчат! – Чего?! – Ну, зажигание… Лешка только хмыкнул – и в самом деле, совсем памяти у бабки не стало. Как еще у таких права-то не заберут? Меж тем погода резко ухудшилась. Подул холодный ветер, затягивая тучами звезды, закапало, сначала – чуть-чуть, а вскоре – все чаще. – Эко, дождина, – угрюмо вздохнул Вовка. – А нам еще машину ловить… Хотя… Он посмотрел на «Таврию». И Лешка – тоже. Сам не знал, что на него вдруг нахлынуло – то ли обычная подростковая дурь, то ли выпитое перед концертом пиво еще не все выветрилось, а, скорее всего, просто стало жалко Олеську – холодно ей, небось, в своей юбчоночке да маечке с «Арией». Ишь, как дрожит, бедолага. Лешка решился: – Слышь, Вовка, а электричка из Мценска обратно когда приходит? Ну, самая первая? – К утру. Часов в восемь. – В восемь часов, говоришь… Выходило, что может получиться. А что? Федотиха раньше восьми не появится, а отсюда до Касимовки километров семнадцать. Пешком не пойдешь, попутку сейчас ловить – заколебешься, да и кто еще поймается-то? Вдруг да польстятся на девчонку – с Вовки-то какой защитник? Нет уж… Коли уж есть возможность… Тем более – и ключи оставлены. Осмотревшись по сторонам, Алексей махнул рукой: – Короче – едем! – Как это – едем? – ахнула Олеся. – А бабуся? – А бабуся к утру только будет, ты ж слышала! До утра успею туда-сюда обернуться – тут ехать-то… – А вдруг ГАИ? – Здесь – окраина, а в наши места ГАИ не суется – кого там ловить-то? Дороги путней и то не имеется. Идем, едем, поехали… И с таким убеждением говорил сейчас Лешка, так весело смотрел, шутил, смеялся – что сдалась-таки Олеська, да и не особо-то сопротивлялась – в Касимовку-то, в конце концов, все равно ехать надобно, а тут – такой случай. Все трое, озираясь, забрались в кабину – Вовка на заднее сиденье, Олеська – спереди. Лешка уселся за руль. И в самом деле – ключи торчали! Сняв авто с ручника, юноша завел двигатель и, неспешно отъехав от автостанции, включил фары, выруливая на грунтовку. Вырулив, переключился на третью передачку, четвертая здесь, похоже, не канала – кочки, ямы какие-то, лужи. – Ну вот! – повернув голову, Алексей подмигнул девушке. – Едем! Та только плечом повела. Урча, работали дворники. Лешка врубил дальний свет – никаких машин, ни попутных, ни встречных, на дороге не было. Пройдя полем, грунтовка почти сразу же нырнула в лес, и со всех сторон потянулись деревья – сумрачные ели, высокие сосны, осины. – Страшно вокруг, – смотря в окно, тихо произнесла Олеся. – Как в сказке. – Да чего уж страшного! – расхохотался на заднем сиденье Вовка. – Здорово, вот что! Молодец, Леха, – а то бы стояли сейчас на дожде, мокли. Бух! Машина ухнула в какую-то яму… Лешка газанул… Слава богу, выбрались. Вовка скривился, потер ушибленную голову, попросил: – Э-э, ты в следующий раз поосторожнее, ладно? – Лучше плохо ехать, чем хорошо идти! – пошутил Алексей. И все же, скорость снизил, все ж таки легковая машина – не трактор. Они проехали еще минут двадцать пять, когда впереди, за деревьями показались огни. – Ну, слава богу, приехали вроде, – Олеся облегченно перевела дух. – Касимовка. Леша, ты в саму деревню не езжай, ладно? Остановись где-нибудь рядом. – А дождь? – Да уж теперь мы и по дождю дойдем, как-никак – дома. Верно, Вовка? – Угу. Лешка остановился на повороте и заглушил мотор, пошутил: – Такси прибыло. – Удачи тебе! – выбравшись на улицу, пожелала Олеська. А дождь шел и здесь, только чуть меньше, и в свете габаритных огней было видно, как по щекам девушки ползут длинные мокрые полосы – будто слезы. – Спасибо тебе, Лешенька! – обойдя машину, Олеська подошла к распахнутой двери, наклонилась и крепко поцеловала юношу в губы. – Здорово! – ахнул тот. – Всегда бы так и ездил. Вовка, с тобой целоваться не будем? – Да ну вас всех. – Ла-а-адно! Девушка улыбнулась: – Вот что, Леша. Ты мне свой номер скажи, ну, трубки. И мой запиши. Молодые люди обменялись телефонами. – Ну, наконец-то сообразили! – язвительно прокомментировал Вовка. – Ну что, идем или так тут и будем стоять? Лешке-то еще ехать вообще-то! – Да, да, идем. Простившись, Олеська и Вовка быстро пошли в деревню. Лешка посигналил им дальним светом фар, завелся и, развернув машину, медленно поехал обратно. С обеих сторон дороги снова потянулся лес. А впереди, за поворотом, показался свет! Интересно, кто бы это мог быть? Одна! Одна фара! Мотоцикл! Участковый! Вот, черт, и принесло же. Не сидится же людям дома в этакую непогодь. Алексей специально не прибавлял скорость – как ехал, так и ехал. А мотоцикл вдруг застыл посреди дороги, замигал фарой – явно требовал остановиться. Притворившись, что ничего такого не замечает, Лешка взял правее… еще правее… еще… Пока не угодил в кювет! А когда сообразил, где оказался – так уже поздно было! Бумм! Плюх! Хорошо, похоже, ничего не разбилось, не повредилось. У двери нарисовался участковый в непромокаемом плаще, накинутом поверх милицейской формы с погонами старшего лейтенанта: – Здравия желаю, Аграфена Федотовна! А я как раз к вам и еду… Ого! Милиционер, наконец, разглядел Лешку. А куда ж тому деваться – и хотел бы выскочить, убежать, да правую дверь заклинило, вот ведь непруха какая! – А вы кто такой, молодой человек? – участковый осветил Лешкино лицо фонариком. – О! Кажись, узнал! Вы что же это, то казенные трактора в болоте топите, то на чужих машинах посреди ночи разъезжаете? Ай-ай-ай, нехорошо! – Да уж чего хорошего, – ничуть не смущаясь, согласился Лешка. – Бабуся попросила за ней к утру в город приехать, к электричке. Вот – еду. Вернее, ехал, а как теперь отсюда выберусь – даже и не знаю! И что теперь скажу Аграфене Федотовне? – Так вы ей что, родственник? – Племяш двоюродный. Лешка чувствовал в себе некий кураж, которого никогда раньше не ощущал. И слова с языка сыпались, и целые фразы – как будто не он сейчас был виноват, а этот, неизвестно откуда взявшийся участковый. – Ну, господин старший лейтенант? – выбираясь наружу, с напором спросил Лешка. – Кто ж мне теперь машину вытащит, вы, что ли? – Ну… попробовать можно, – участковый явно смутился. – Да тут неглубоко, выедет… Ты погазуй, а я подтолкну! Алексей так и поступил, как советовали – забрался обратно в кабину, погазовал. А старший лейтенант тем временем добросовестно подталкивал сзади. – А ну, навались! А ну еще! И-и-и-и… раз! И-и-и… Два! – высунувшись из двери, весело командовал Лешка. И, видать, неплохо командовал, потому как на четвертый толчок и сам почувствовал, как машина нехотя, еле-еле, а все ж таки выбирается на дорогу. Выбравшись, вышел, пожал участковому руку. – Ну спасибо, товарищ старший лейтенант! – Не за что… Секундочку! На доверенность вашу взглянуть можно?Остаток ночи Лешка провел в опорном пункте милиции. Провел с удобствами – попил с участковым чаю, после чего улегся на старый продавленный диван – спать, утра дожидаясь. Недаром ведь говорится – утро вечера мудренее. Спалось, на удивление, хорошо, лишь только откуда-то сильно несло гнилью – соломой что ли? И откуда здесь, интересно, солома? А еще сырость какая-то… И камни… А уже под утро со скрипом распахнулась дверь, и чей-то громкий голос издевательски проорал прямо в лицо: – Подъем, господин старший тавуллярий! Извольте следовать на допрос. И перед самыми глазами вспыхнул…
Глава 2 Осень 1448 г. Константинополь
О злая судьба! Увы, о жена, беда за бедой! Куда ж ты пойдешь? У кого ты Приюта попросишь?…факел. Факел! Алексей поднялся на ноги – тяжело звякнули сковывающие руки цепи. Цепи! Вооруженные короткими мечами стражники! Тюрьма! А на улице – теплая золотая осень. Южная осень Константинова града, столицы некогда великой, а ныне давно уже пришедшей в упадок, империи. Осень 1448 года от Рождества Христова. А он – Лешка – не Смирнов Алексей, а некто по имени Алексий Пафлагон – старший тавуллярий сыскного разряда ведомства (секрета) эпарха. Не самый мелкий чиновник, добившийся, надо сказать, немалых успехов на поприще борьбы со всякой шушерой – налетчиками, ворами, шпионами. Сколько он здесь уже? Почти десять лет… Почти десять… А утопленный в болоте трактор, совхоз, пьяницы, Касимовка – все это на самом деле было! В той, прошлой жизни, которой – судя по привидевшемуся только что сну – продолжал жить оставшийся там, в родной стороне, Лешка. Другой – и тот же самый. Ведь так случилось, что им – по сути, одному и тому же человеку – не было места вдвоем. Кто-то один должен был остаться… или умереть, по крайней мере, именно так говорила бабка Федотиха, прежде чем возвратить Алексея Пафлагона обратно. Алексей Пафлагон… Константинополь для него давно уже стал родным – друзья, любимая супруга, сын Сенька… нет, Сенька – это по-русски, по-здешнему же – Арсений, что значит – бодрый, крепкий, мужественный! Именно таким – тьфу-тьфу-тьфу – Сенька и был. В следующем году исполнится четыре года. Большой… Шагая по узким коридорам тюрьмы, Алексей улыбнулся, вспомнив о сыне. И тут же улыбка, на миг озарившая лицо его, погасла – возникла мысль: а почему он здесь? Чьей злобной волею? Хрисанфий Злотос – непосредственный начальник, не скрывавший своей ненависти к подчиненному – вот первый, кто приходил на ум. Один раз Злотос уже Алексея подставил – четыре года назад, вынудив примкнуть к крестоносцам короля Владислава Ягеллона. Но из этой передряги Алексей Пафлагон вышел с честью, за что и получил награду от самого базилевса! Деньги, золотой венец, повышение по службе. Женился-таки на давно любимой девушке, Ксанфии Калле! Родился сын, жизнь, казалось, налаживалась – приличное жалованье, друзья, тихие семейные радости… И вот, на тебе! Тюрьма! Нет, это Злотос интригует, определенно Злотос, больше просто некому. – Стой! Остановившись перед низкой дверью, обитой тускло блестевшими в дрожащем пламени факелов железными полосами, идущий впереди страж осторожно постучался. Двое других тюремщиков тем временем проворно обыскали узника – как будто он мог что-то спрятать! Впрочем, Лешка воспринял сие довольно равнодушно – порядок есть порядок. – Входи! – обернувшись, махнул рукой страж. Наклонив голову, Алексей вошел в узкую, освещенную двумя светильниками, келью с длинным, обитым зеленым протертым бархатом, столом. В кресле, за столом, сидел лысоватый мужчина лет пятидесяти, показавшийся Лешке немного знакомым, с унылым морщинистым лицом, редкой бородкою и острым пронзительным взглядом. С покатых плеч мужчины ниспадала тяжелая – темно-синего, с золотым шитьем, бархата – мантия, на крючковатых пальцах сверкали перстни с разноцветными драгоценными камнями. Рядом, за креслом, почтительно стоял курчавобородый коротышка – Диомид Ладос – начальник тюрьмы Пиги. Диомида Алексей знал, правда – шапочно, как-то доводилось встречаться по служебной надобности. Теперь вот, снова встретились… Лучше бы в другом месте и при других обстоятельствах. Обстоятельства, кстати, нужно было выяснить – как раз удобный случай! Хотя нет, не удобный – этот вальяжный мужик в кресле тут явно лишний. Интересно, кто это? – Старший тавуллярий секрета эпарха Алексий Пафлагон? – то ли спросил, то ли уточнил начальник тюрьмы, скорее всего – для сидящего гостя. Лешка вопросу-уточнению не удивился – таковы уж были здешние правила. По правилам и отвечал, вполне, между прочим, вежливо: – Да, я Алексей Пафлагон, старший тавуллярий секрета эпарха. Сказал и поклонился, звякнув цепями. – Господин квестор желает сказать тебе пару слов, Алексей Пафлагон. Квестор?! Главный юрист империи! Ну надо же! Так вот почему он казался знакомым – Алексей как-то видел его мельком на каком-то важном собрании в родном ведомстве. Квестор! Но почему он здесь?! Что такое случилось? Нехорошее предчувствие охватило узника, засосало под ложечкой, а в груди, под сердцем, разлился холод. Столь важные чиновники не станут таскаться по тюрьмам ради обычного дела! Квестор обернулся к тюремщику: – Оставь нас, Диомид. Голос у него оказался красивый, звучный, наверное, квестор был хорошим оратором или специально брал уроки. Начальник тюрьмы поклонился и бесшумно покинул келью, тщательно затворив за собой дверь. Примерно с минуту важный гость пристально буравил Лешку тяжелым холодным взглядом, после чего, поморгав, пододвинул к себе лежащую на столе бумагу, исписанную заковыристым почерком. На красном шнурке висели остатки золотой печати – дело императорской важности. – Алексей Пафлагон, старший тавуллярий секрета эпарха, обвиняется в подготовке заговора против наследника императора и государства христиан! – тихо прочел квестор и, быстро подняв глаза, спросил: – Надеюсь, тебе не нужно говорить о наказании? – Не нужно… Старший тавуллярий похолодел. Так вот, оказывается, в чем дело! Заговор! Его обвиняют в подготовке заговора против императорской власти! Наказание за это по всем законам – «Шестикнижью», прохирону, древней Эклоге – одно: немедленная смерть! – Но… – Ты хочешь спросить – на основании чего тебе предъявлено обвинение? – понятливо кивнул вельможа. – Поверь – такие основания есть. – А… – А суд уже был! Авторитетный, скорый и, поверь, справедливый. Тебя даже не стали допрашивать и подвергать пыткам – настолько вина твоя неоспорима. Приговор вынесен единогласно, и ты знаешь – какой. – Смерть. – Да, смерть. Кроме того, все твое имущество будет конфисковано, а семья – ослеплена и выслана. Ослеплена! Да, эти сволочи вполне способны выколоть глаза Ксанфии и Арсению! – Как видишь, высокий суд, несмотря на столь тяжкое обвинение, отнесся к тебе в высшей степени снисходительно. – Да уж, спасибо за заботу! – издевательски хмыкнул Лешка. Квестор то ли не заметил издевки, то ли не счел нужным ее замечать. Лишь пояснил, ухмыльнувшись: – Ты будешь казнен на рассвете через отрубление головы. Это хорошая, легкая казнь. – И быстрая. – Да – и быстрая. Приговор исполнит Самсон. Здесь же, на тюремном дворе – ведь дело-то тайное. – Самсон хороший палач. Я даже рад. Квестор скривил тонкие губы в улыбке: – Вот видишь, мы все идем тебе навстречу! – И даже не спрашиваете сообщников! – А мы их всех знаем. – Даже так?! – узник удивленно качнул головой. – А позвольте спросить – кто же мои доброхоты? – Ты спрашиваешь лишнее! Ну конечно – скажет он, как же! Нет, здесь не Злотос – пакость-то высшего сорта, тут явно кем-то из вельмож пахнет! И кому же он, Лешка, успел насолить? Интересно… Главное, и обвинение-то какое-то расплывчатое – заговор против императорской власти. А конкретнее? – Могу я спросить еще, уважаемый господин квестор? – Спроси, так и быть. Да на том и закончим! – Вельможе явно понравилось показное Лешкино почтение. Впрочем, ничего иного квестор и не ожидал – надо сказать, местное чиновничество очень уж любило лизать задницу любому начальству, в этом смысле мало чем отличаясь от чиновничества российского. Любили, любили… Встретить начальничка хлебом-солью, угодливой улыбкой, поклонами, разносолами, а будет возможность – и банькой с девочками (или с мальчиками, это уж смотря по запросам). И ловить, ловить вельможные взгляды, ловить внимательно, ища в них любой намек на одобрение, и, замирая сердцем, испытывать в груди томление, сродни любовному – а вдруг да понравится начальству прием? Нет, не может не понравиться – ведь вон как все! Стоят, улыбаются, преданно высокого визитера глазами жрут – ах, поругай, поругай нас, сирых, так! Так! Уж если и заругается сановный гость, голосок свой чиновный повысит – так ведь есть за что ругать, уж как не быть-то? А ежели утихомирится, главой кивнет милостиво – вот тут-то и праздник на душе настанет, уж такой праздник, такой – одним взглядом начальства взлелеянный – что и, казалось бы, нету счастливее дня! Вот так все себя вели – в Византии – тогда, в России – сейчас, да и вообще – в любой чиновной системе, в которой суть одна, простая, самому глупому идиоту в пониманьи доступная: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Оба мы начальники – уважаемые люди! И даже на смертном одре стремились начальнику угодить! Вот как сейчас Лешка. Поклонился, сделал несколько шагов вперед… так, чуть заметных. Спросил тихонечко, с неким таким нарочитым ужасом: – Что же, выходит, я на самого базилевса зло умыслил?! – На будущего базилевса, наследника – морейского деспота Константина! – с благостной усмешкою пояснил визитер. Ах, вот оно что! Лешка закусил губу – да-да, вот это расследование он и вел… Так вот оно как вышло! Нет, тут не Злотос… Вернее – не только он. Константин Палеолог Драгаш, морейский деспот, провозглашенный официальным наследником недавно преставившегося императора Иоанна. И еще пока не вступивший в должность. Ладно… – Ну, за сим закончим. Квестор поднял голову – видать, хотел позвать тюремщика. Нет! Не должен он сейчас кричать, не должен! По-тихому надо, по-тихому – Алексей для себя уже все во время беседы решил, теперь действовать – он же все-таки не ромей, и не российский чиновник – лизать начальству зад не приучен. А квестор-то наверняка по-другому думает! Ну-ну… Лешка с шумом пал на колени: – Благослови на смерть, господине! И тут же прыгнул к столу… Оп! Двинул сановника башкой в подбородок – на тебе! Придержал руками… Хотел еще добавить по башке цепью… Нет, вроде не нужно! Убил, что ли? Не должен бы. Алексей приложил ухо к вельможной груди. Сердце бьется! Жив. Так! Снять с него мантию! Хорошая мантия, с капюшоном. Теперь быстренько спеленать… хоть вот этой скатертью, ага – и кляп из нее же. Хорошо – материя старая, да цепи на руках длинные – действовать не очень мешают. Стараясь не шуметь, Лешка затащил спеленутого квестора под стол, потушил ближний светильник, и, накинув на плечи мантию, надел на голову капюшон. Вроде бы ничего, не должны заметить. Теперь только – быстро, быстро, другого такого случая не будет. Поутру казнят – и все тебе. Придерживая – чтоб не звенели – спрятанные под мантией цепи, узник распахнул дверь и, выйдя в полутемный коридор, властно позвал: – Диомид! – Я здесь, господин квестор! – Проводи меня, Диомиде. – Слушаюсь, мой господин. – Начальник тюрьмы отобрал у подвернувшегося стражника факел и, подняв его повыше над головой, уверенно зашагал впереди. Время от времени оборачивался, предупреждал: – Осторожно, здесь лестница – не споткнитесь! И здесь – ступеньки. А вот он – порог. Вам помочь, господине? – Иди-иди, сам справлюсь. Диомида нужно было позвать, чтоб сопровождал, ведь кроме него вряд ли кто осмелится войти сейчас в келью. Значит – есть возможность выиграть время, а это важно, очень важно сейчас. Скрипнув, отворилась дверь – пахнуло ночной свежестью, и с неба брызнули звезды. Квестор, наверное, в коляске приехал. Или верхом? Нет, вряд ли верхом. Но не пешком – точно. И слуги – охрана – наверняка имеются, не может так быть, чтоб без охраны. Ага, вот они! Серебряная луна освещала узкий тюремный двор, в углу которого виднелся небольшой эшафот с плахой – видать, уже приготовили к завтрему. Алексей невольно поежился, проходя мимо. По левую сторону от эшафота виднелась закрытая двуколка, запряженная четверкою лошадей, и вооруженные короткими копьями воины в панцирях и синих плащах – охрана. При виде Лешки и Диомида воины живо повскакали в седла, а обернувшийся с облучка возница почтительно поинтересовался: – Домой, господине? – Во дворец!!! – забравшись в повозку, громко прорычал Алексей, и повозка тут же покатила к тюремным воротам. Начальник тюрьмы, прощаясь, побежал рядом, бежал до самых ворот, и потом, когда повозка квестора уже выехала на широкую улицу Пиги, еще долго кричал что-то вослед – как видно, прощался. Ну и черт с ним! Откинувшись на мягком, обтянутом парчою, седалище, беглец перевел дух. Время было подумать – он ведь не зря велел ехать к императорскому дворцу – тюрьма-то располагалась у Силиврийских ворот, в западной части города, а дворец – у Святой Софии, на востоке. Через весь город тащиться! Впрочем, времени мало – сейчас начальник тюрьмы вернется в свой кабинет и… Лешка высунулся из повозки, увидев, как впереди, в свете луны, показалась старая полуразрушенная стена Константина, по обеим сторонам которой располагались полуразрушенные особняки, заросшие превратившимися в настоящие леса садами – остатками былого величия империи. Нехорошее было местечко, и люд там обретался соответственный – разбойники, лиходеи, актеры, проститутки и прочие. Самое подходящее сейчас местечко! – Эй, останови! – стараясь, чтоб голос звучал красиво и громко, распорядился беглец. Повозка замедлила ход и остановилась недалеко от стены, у захламленного пустыря, за которым виднелись какие-то развалины и густые заросли. – Ждите! Закутавшись в мантию, Алексей выбрался из кареты и, придерживая цепи, быстро засеменил к развалинам – якобы приспичило по естественной надобности. – Господине! – закричал было начальник охраны. – Там место недоброе! – Ждите!!! – обернувшись, снова выкрикнул Лешка. И проворно скрылся в развалинах некогда великолепнейшего дворца. Снова перевел дух. Так… Куда теперь? А вон – вдоль стены! Вряд ли охраннички туда сунутся, хотя – кто их знает? Скинув мантию – уже не нужна, мешает только, – беглец как мог быстро побежал по узкой, тянувшейся меж кустами, тропинке. Места кругом были знакомые – два года назад под непосредственным Лешкиным руководством здесь брали банду страшного душегуба по прозвищу Пигмалион Красный Палец, несколько лет кряду терроризировавшего жителей квартала у церкви Апостолов. Вон она там, церковь – видно, как блестит в свете луны крест. Далековато, конечно, до нее – километра два, не меньше. Да и не нужно туда – слишком уж прямо путь. Лучше сейчас – за стену, уж там-то в последнюю очередь станут искать – ворота-то на ночь заперты, и ночная стража открывает их только по какому-нибудь важному случаю – типа проезда господина квестора. А кроме ворот – можно сверху стеночку миновать, по старому акведуку. Лешка хорошо знал – как, именно этим путем от него когда-то чуть было не ушел Пигмалион Красный Палец. Ну вот он, акведук! Черные – на фоне палевого звездного неба – арки. Хорошо, ноги не сковали! Оп! Подтянувшись, беглец ловко взобрался на акведук и, оглянувшись по сторонам, проворно пополз за стену. Именно, что пополз – идти здесь, в темноте, себе дороже! Днем-то сломаешь ноги или навернешься. Осторожнее надо, осторожнее… Так… Миновав стену, Алексей мягко спрыгнул в темноту. И чуть не наступил на голову спящему в кустах бродяжке! – Ай! – закричав, тот бросился было бежать, да Лешка тут же придержал его за руку. – Вот что, парень, хочешь заработать? – Кто ж не хочет? – Парнишка – в полутьме плохо было видать, но судя по всему – подросток, юноша – азартно потер руки. – Доходный дом Степанидоса у Амастрид знаешь? Такой, с балюстрадой. Там еще таверна рядом – «Золотая рыбка». – «Золотую рыбку» ведаю! – Сейчас сможешь туда пробраться? – Обижаете! – парнишка обиженно хмыкнул. – На улицах ночная стража, – напомнил беглец. – Так и я ведь не из деревни! Но это дорого стоить будет и… – Десять дукатов! – Чего?!!! – Десять золотых венецианских монет – цехины они еще называются. – Знаю я, как они называются, господин. А ты… вы меня не обманете? – Вот! – Лешка сорвал с шеи подвеску с изображением кудрявой головы языческого бога Зевса – чудом сохранившийся амулет, с которым много чего было когда-то связано. – Спросишь госпожу Ксанфию, покажешь амулет, скажешь – пусть тайно проберется в дом Георгия и там ждет меня. Не забудешь? – Нет, – парень покачал головой и тут же напомнил про деньги. – Получишь от нее десять… ладно, пятнадцать… – Лучше двадцать! – Эк ты алчен! Хорошо – двадцать цехинов. Скажешь, я велел. Меня зовут Алексей, понял? – Все сделаю, господин! – Ну иди тогда… Да, если что по твоей вине случится – не обессудь, сыщу и на дне моря! Алексей с такой силой сжал руку подростка, что тот не выдержал, вскрикнул: – Да ладно вам, сделаю, как указано! Только с деньгами не обманите. – В этом можешь не сомневаться! – Зазвенели цепи, впрочем, парень этого не слышал – исчез в темноте. Выполнит. Алексей не сомневался – выполнит, не такое уж сложное дело для ушлого константинопольского юнца, тем более – светает уже, скоро утро. Главное – успеть, успеть! Сейчас его, Алексея, уже, поди, ловят. Там, на той стороне. Пока побегают, пока сообразят – успеет, успеет парень, жаль, забыл спросить, как зовут, впрочем, это не важно. Дом Георгия, Георгия Кардая, друга старинного, с которым много чего пережито. Хороший человек Георгий, к тому же – монах, да не простой, а в монастырской братии при церкви Хора человек не последний! Вельможный, можно сказать, монах – иерарх, это слово здесь вернее всего будет употребить. Дом его, когда-то за долги конфискованный, Георгий, как в силу вошел, снова выкупил – мало ли, сгодится. Хотел гостиницу для паломников устроить, да вот пока не успел – все дела. Ну, устроит еще. А пока друзьям – рыжему коммерсанту пройдохе Владосу и ему, Алексею, в дом сей путь не заказан. Георгий так и сказал – пользуйтесь как своим. Да вот пока не пользовались – совестно было, чай, не бедняки какие-нибудь, денег снимать хватало, да еще Ксанфия, супружница, давно уже пыталась дом своего покойного дядюшки отсудить, пока, правда, безрезультатно, но, кто знает, может, и сладится все? Ладно, об этом потом, сейчас главное – из дерьма выбраться да семью спасти – спрятать где-нибудь. Дом Георгия – он только на первое время сгодится, потом и до него доберутся, ежели как следует копать начнут. Доберутся – сомневаться в том не приходится, но – далеко не сразу. Дня три-четыре, наверное, есть. Георгий – монах, и в гости к Алексею заходил нечасто, и мало кто из знакомых о нем знал. Так что пока – туда, в дом у Пятибашенных ворот. Вот черт! Что же в другую сторону-то бежал? Где церковь Апостолов, а где – Пятибашенные ворота? Теперь через полгорода пробираться. Хотя нет худа без добра – кто ж его искать почти у самой тюрьмы – а она там рядом – будет? Эх, еще от цепей бы избавиться. Беглец нагнулся, поискал подходящий камень, ударил – нет, не избавиться. И бить неудобно, и цепи – надежные, тюремный кузнец постарался на совесть. Что ж, нужна кузница, и такая, чтобы… В общем – определенного сорта кузница, по роду службы Алексей знал таких несколько, другое дело, что во многих и его в лицо знали. А из тех, где не знали, что поблизости? Да есть парочка, как раз за церковью Апостолов, почти у самой стены. Старший тавуллярий прикрыл глаза, вспоминая. Ну да, там. Там и лошадок ворованных перековывают, и оружие могут выковать, и много чего еще. Слово только тайное знать нужно – Лешка знал. Осмотрелся, выждал немного – вроде тихо – и быстро пошел вдоль стены ближе к церкви. Светало уже, и сквозь остатки сизых ночных облаков голубело небо. А на востоке, за стеной – алела заря, и первые лучи солнца золотили нижние края пурпурно-палевых облаков. Город просыпался. Нахваливая свой нехитрый товар, кричали торговцы, перекрикивались на башнях воины утренней стражи, в церквях вдарили в колокола. Утро. Беглец запоздало пожалел, что выбросил мантию – пригодилась бы теперь, скрыть цепи, а так – куда же их теперь спрячешь? Издалека видны этакие вериги. Вериги… А что, если… Алексей тут же так и сделал – как придумал: разорвал тунику, сняв, выбросил к черту сапоги, вывалялся в грязи, взъерошил волосы. Да, выбравшись на узкую улочку, пошел себе, ничуть не таясь к церковной площади. Гремел цепями, гнусавил: – Подайте-е-е-е Христа ради-и-и-и богоугодному страннику! Люди косились, некоторые даже подавали медяхи, да так, что ближе к церкви скопилось на лепешку и жареную рыбку. Позавтракал, поглазел искоса на постепенно собиравшуюся на площади перед храмом толпу, выискивая знакомых, и, не найдя таковых, направился к стене Константина. Знал, там, на одной из прилегающих улочек, располагалась кузница некоего Демьяна Калитоса, более известного в определенных кругах под именем Демьяна Свинячье Рыло. Никого по пути не спрашивал – дорогу ведал. Кузница оказалась там, где и была – почти у самой стены, серо-кирпичной, старой, местами разваленной – слышно было, как стучал молот. Алексей огляделся, но в кузницу не заходил, устроился неподалеку, в кусточках, у захламленного ручья. Ждал. Ожидание его длилось недолго: не прошло и пяти минут, как из мастерской выбежал молодой подмастерье в кожаном фартуке, с объемистыми ведрами в руках, и, насвистывая, спустился к ручью. Выбрав место поглубже, наклонился, черпанул водицы… – Хозяина покличь! – неслышной тенью возник за его спиной беглец. – Ась?! – Парень обернулся – косая сажень в плечах, не слабый хлопчик, и в глазах – никакого страха, еще бы. Со скрытой насмешкой оглядел незнакомца: – А что тебе за хозяин нужен? Лешка прищурился: – Демьян. Кто же еще-то? Иль ты, вьюнош младой, еще какому-нибудь хозяину служишь? Вот этих слов парень испугался! Вздрогнул даже, оглянулся по сторонам, сплюнул: – Типун тебе на язык! Нету у меня никого другого, окромя господина Демьяна Калитоса. – Тогда зови, да побыстрее! – А, – опустив ведро, парень махнул рукой. – А ты кто будешь? – Кто надо! – жестко отрезал беглец. – Экий ты любопытный, как я погляжу. Таким любопытным одно место – на погосте. – Иди ты! – подмастерье испуганно заморгал. – Я к тому, что вдруг Демьян спросит – кто звал, да зачем? – А ты поклон ему передай. От Елизара. – Передам, ладно. Схватив ведра, парень быстро зашагал к мастерской, в воротах которой немного погодя возник и сам хозяин, Демьян Свинячье Рыло, и в самом деле, чем-то напоминавший раздобревшего кабана. Осмотрелся, засунув большие пальцы рук за пояс, крякнул и неспешно зашагал к ручью. Алексей выступил из-за кустов: – Здорово, Демьян. – Здорово, коли не шутишь. – Кузнец внимательно оглядывал путника. – От Елизара, говоришь, поклон? – От него, – невозмутимо кивнул беглец. – Есть у него к тебе одно дело. – Так он что, на свободе? – удивленно-недоверчиво переспросил Демьян. – Нет, но, думаю, скоро будет. Кузнец хмыкнул: – Будет он. Каменоломни-то глубоки! Так что за дело-то? – Не знаю, – Лешка пожал плечами. – Выйдет – скажет. – Ага, выйдет… – Я же вышел! Слышь, Демьяне, мне бы лишние украшенья снять, – Алексей красноречиво позвенел цепью. – Украшения, говоришь? – насмешливо прищурился кузнец. – Так, верно, ведаешь – я в долг не работаю. – Так я не в долг, – прищурился Лешка. – Бери сейчас крест, вон, на шее висит – серебряный, а завтра я его у тебя выкуплю… дуката за два. – За три, – быстро поправил Демьян и, не дожидаясь ответа, махнул рукой. – Идем. Только быстро. – А подмастерья? – заосторожничал беглец. Кузнец лишь усмехнулся: – Не боись! Мои парни не из болтливых. Не прошло и десяти минут, как освобожденный от оков Лешка уже шагал вдоль стены Константина, направляясь на западную окраину города – к Пятибашенным воротам. Далеко впереди, в утренней туманно-золотистой дымке вздымалась в голубое, с небольшими белыми облачками, небо величественная колокольня церкви Иоанна Студита. За церковью синело море. Миновав широкую улицу Пиги без задержки – хоть и очень хотелось остановиться у собравшейся около старого портика толпы, послушать, о чем судачат? – Алексей повернул направо и, пройдя проулками, оказался на тихой и неприметной улочке, поросшей тополями, липами и сиренью. За кустами белели стена и ворота дома Георгия – уютного двухэтажного особнячка, некогда знавшего и лучшие времена. Подойдя к воротам, Лешка постучал условным стуком – подзывал слугу-сторожа. Внутри, во дворе, скрипнул засов, створка ворот отворилась… – Ксанфия! О, слава тебе, Господи, она уже здесь! О блеск золотых волос, о небесная синь глаз, о… Не в силах сдерживаться, Алексей крепко обнял жену, целуя в губы: – Ксанфия, цветок мой! – Я отослала слугу к отцу Григорию. Кое-что разузнать. – А… – Соврала, будто в нашем жилище ремонт. Дескать, поживем некоторое время тут. – Умная ты у меня. А Сенька где? – Спит. Утомился – мы ведь сюда на рыбачьей лодке. Да – вот твой амулет. Алексей надел на шею «Кудрявого Зевса», поинтересовался: – Кстати. Ты расплатилась с тем выжигой, что приходил от меня? Дала ему двадцать монет? – Он сказал – тридцать. Столько и отсчитала. – Вот гад! – Симпатичный юноша. Что же касается денег – в серьезных делах не принято экономить, муж мой. – Ты права, как всегда, права, – беглец наконец-то улыбнулся. – О Ксанфия! Какая еще жена понимает супруга с полуслова? С желания? С мысли? Поистине сам Господь вознаградил меня тобою! – Ну уж, – Ксанфия хмыкнула, по блеску в глазах было видно, что слова мужа ей очень приятны. – Я должен с тобой посоветоваться по одному очень важному делу, – входя в дом, тихо произнес Алексей. – Очень, очень важному. Возможно, тебе и сыну придется уехать. Возможно – надолго. – Все настолько серьезно? – Более чем! – Тогда ничего не говори сейчас – ты, верно, голоден? Соверши омовение, подкрепись, остынь – а уж потом будем думать. – О жена моя, похоже, ты лучше меня знаешь, что делать?! Кстати, я уже по пути подкрепился, а вот от омовения не откажусь, как и от стаканчика-другого вина. Ксанфия улыбнулась: – Я как раз нагрела воды – в бочку уж сам выльешь. Что же касается вина – подожди, принесу. – Неси уж сразу к бочке! Ах, каким наслаждением было сейчас выкупаться, смыть с тела липкий тюремный пот и дорожную грязь! И пусть вода оказалось прохладной – успела уже остыть – разве в этом дело? – Пей, муж мой! – Войдя, Ксанфия принесла бокал на золоченом подносе. Бокал красного родосского – о неземное блаженство! Лешка улыбнулся: – А сама что не выпьешь? – Ты забыл – сегодня пятница, постный день. Я ведь дала обет соблюдать все посты. Помнишь, в день нашей свадьбы? – Да помню, помню, – расплескивая воду, замахал рукой Алексей. – Но сейчас исключительный случай. Думаю, отец Георгий разрешил бы тебе выпить… и не только выпить, но и нарушить пост как-нибудь… гм-гм… по-иному. Лешка, прищурясь, посмотрел на жену – на синие, как море, глаза, на густое золото волос, стиснутое узеньким серебряным ободком, на плавные – такие соблазнительные – изгибы тела, коих не в силах была скрыть даже плотная одежда из тяжелого, затканного серебром бархата и парчи. – А ну, подойди-ка… Обняв жену мокрыми руками, Алексей погладил ее по волосам и, обняв за шею, принялся с жаром целовать в губы. Ксанфия лишь томно вздохнула… Лешка поспешно выпрыгнул из бочки, торопливо расстегивая фибулы. Полетела на лавку мантия. Тяжело упала на пол красная бархатная стола, осталась лишь тонкая полотняная рубашка – длинная, небесно-голубая, до самых пят – ее Ксанфия сбросила сама, обнажая трепетно-молодое тело. О, она еще была хоть куда – в свои двадцать шесть выглядела точно так же, как и восемь лет назад, в первый день их знакомства. Лебединая шея, тонкая талия, стройные бедра, волнующая ямочка пупка, налитая упругая грудь… которую Лешка принялся уже целовать, тискать… И тут же, на широкой лавке, обнаженные молодые тела слились в едином порыве страсти… А потом – еще раз, и еще… Пока Ксанфия не услышала, что кто-то давно уже молотит в ворота. – Пойду, открою. Наверное, Антип – сторож. Женщина быстро набросила на себя одежду и, выбежав в прихожую, выглянула в дверь: – Антип, ты? – Я, госпожа. Не один, с отцом Георгием. – Георгию пока ничего не говори! – подбежав сзади, быстро предупредил Алексей. – Не нужно зря подставлять друга. – Да о чем не говорить-то? – Узнаешь… А! Рад тебя видеть, дорогой гостюшка! Точнее даже сказать – хозяин. Ничего, что мы воспользовались твоим жилищем? Мы ненадолго, пока ремонт. – Антип рассказал мне. – Георгий – все тот же, светлоглазый, русоголовый парень, только ныне – с небольшой бородкой и несколько усталым посмурневшим лицом – улыбнулся и крепко обнял приятеля. – Давненько же мы с тобою не виделись! Как мой крестник? – Спит. Сейчас разбудим! – Нет, нет, пусть спит, после с ним почеломкаемся. Хотя… – Георгий внезапно запнулся. – Может, уже и долго не свидимся. Лешка вскинул глаза: – Долго? А что такое случилось? – Да уж случилось, брат. О том и зашел сказать. Через три дня еду с посольством на Русь! – На Русь?! – удивленно переспросила Ксанфия. – Ну да. В Русские земли, ко двору господина Василия Слепца – Владимирского и Московского князя. – Вот оно что-о-о, – негромко протянул Алексей. – Вот как оно вышло-то! Оно и на руку! На…Еврипид «Медея»
Глава 3 Осень 1448 г. Константинополь Философ из школы Гемиста-Плифона
О да! Темно на небе… Но на этом Не кончилось! Не думайте……руку! – Вот что, друже Георгий! Ты б моих с собой не прихватил? Я ведь тоже скоро уеду – далеко и надолго, а врагов хватает, сам понимаешь – государева служба!Еврипид «Медея»
Отправив жену и сына вместе с Георгием, Алексей сразу почувствовал себя гораздо свободнее – теперь-то он отвечал сам за себя, что называется – тылы были прикрыты. Вряд ли кто дознается, куда делись Ксанфия и Арсений, а ежели и дознается, так поди, догони! Теперь можно было подумать и о себе, вернее – о своем деле. Но для начала найти жилище побезопаснее – тот, кто преследовал Алексея, наверняка скоро дознается о его возможных убежищах. Значит, нужно искать такие, о которых никто бы не догадался – уж злачных мест в городе хватало. Рассудив как следует, опальный тавуллярий остановил свой выбор на грязных запутанных улочках, вьющихся на северной окраине у развалин некогда блестящего дворца императора Константина Багрянородного, сразу за церковью Хора. Райончик был тот еще – проститутки, воры, насильники плюс ко всему – всякая портовая шваль из Влахернской гавани. Народу хватало – и на чужака там вряд ли кто обратил бы внимание… ежели б этот чужак выглядел соответственно и соответственно же держался. Рядом находилась городская стена и ворота – Калигарийские и Адрианопольские – неплохое подспорье на случай поспешного бегства. Ну и гавань – само собой. Гавань… Именно там, во Влахернской гавани Лешка когда-то познакомился с Ксанфией. Вот с гавани-то он и начал. Рано утром заявился в Венецианский квартал, нанял за пару аспр челнок и, высадившись в гавани, насвистывая, зашагал следом за толпой паломников и матросов с какого-то недавно прибывшего корабля. Естественно, никто из местных – кормившихся с приезжих – жителей не оставил без внимания идущих. – Девочки! Девочки! – озираясь, предлагал какой-то подозрительного вила молодец в лихо заломленной на затылок шапке. – Очень хорошие девочки, отведу – не пожалеете! Бери, господин! – Молодец схватил проходившего мимо беглеца за руку. – Клянусь святым Николаем – не пожалеешь! – Не надобно, – старший тавуллярий брезгливо вырвал руку. – Есть и мальчики, господин, – оглянувшись, зашептал молодец. – Красивые мальчики. Некоторые – даже евнухи… – Евнухи – есть неестественное для природы состояние! – подняв вверх большой палец, наставительно произнес Алексей. – А-а-а, да ты, я вижу, философ! – настырный зазывала разочарованно свистнул. – Да, философ, – тут же подтвердил Алексей, подумав про себя – а почему бы ему и не быть философом? Их тут много встречалось – странников, паломников и прочих. – Я Алексей, философ из Мистры! – Так бы сразу и сказал! Потеряв к беглецу всякий интерес, молодец бросился к проходившим матросам: – Девочки! Девочки! Есть и мальчики… если хорошо поискать. Ни девочки, ни – уж тем более – мальчики Алексея не интересовали. Интересовало другое – жилье. С видом завзятого путешественника, проплывшего на морском корабле уж по крайней мере неделю, а то и месяц, старший тавуллярий остановился рядом с довольно-таки приличного вида людьми и с усталым вздохом сбросил с плеч тяжелый мешок. Ежели б сейчас его увидал кто-то из старых знакомых или друзей – Иоанн, Панкратий или даже сам бывший начальник Филимон Гротас – вряд ли б они опознали в этом всклокоченном парне с пегой бородой и безумным взором своего бывшего коллегу. Да и одет тот был соответственно: длинная – почти до самых пят – туника, пропыленные провинциальные башмаки с подвязками, старый потертый плащ. Все это молодой человек только что приобрел в венецианском квартале за очень смешные деньги. Впрочем, в лучшие времена этакое тряпье Лешка бы и даром не взял. – Господин желает снять комнату? – К остановившемуся лжепутешественнику тут же подбежал какой-то подросток. Небольшого роста, худенький, с приятным добрым лицом, одетый в короткую желтую тунику – видно, что новую – и темно-голубой плащ. Приличный, надо сказать, вид. – Так я насчет жилья, господин. В доходном доме Никифора Ладикоса – здесь, недалеко – имеются хорошие комнаты. Нет, уж слишком прилично одет этот парень! И доходный дом, который он сейчас рекламирует, тоже может оказаться вполне приличным – а это сейчас ни к чему. Алексей прищурил глаза: – Сколько? – Десять аспр в день! – Не пойдет – дорого. – Ну, если поговорить с хозяином, может, он согласится и на восемь. – Нет, мне бы что-нибудь подешевле. – Подешевле одни притоны, господин! Завидев идущих паломников, парнишка, бросив бесперспективного клиента, тут же побежал к ним. Честно говоря, восемь маленьких серебряных монет – аспр – за приличную комнату было не так уж и дорого, учитывая что средний заработок какого-нибудь грузчика или землекопа составлял в день четырнадцать-пятнадцать аспр. Однако беглеца не устраивала приличная комната – нужно было закопаться поглубже. Искоса Лешка обозрел толпу местных – что, неужели больше никто ничего не предложит? Ага! Вот какая-то старушенция в небрежно накинутом на плечи рваном шерстяном платке – явно идет к нему. Подошла, повела крючковатым носом да, хмыкнув, прошамкала: – Издалека к нам? – Из Мистры, – тут же улыбнулся беглец. Потом приосанился и добавил, громко, чтоб все слышали: – Я – странствующий философ из школы Гемиста-Плифона, может, слыхала? – Глиста Плафона? Не, не слыхала. Слыхала другое – ты вроде как ищешь недорогое жилье? – Да. Место, где можно бросить кости. – Найдется такое местечко… за три аспры в день. – За три аспры?! – ахнул Лешка. – Откуда у нищего философа такие деньги? – Хорошо, – поглядев по сторонам, бабка не стала настаивать. – Сговоримся и за две. Вижу – человек ты неплохой, опять же – философ. Иди за мной, господин. – Что ж, – посчитав, что ничего больше он сейчас здесь не выстоит, Алексей с готовностью поднял с земли котомку. – Веди же меня, славная женщина!
«Славная женщина» – звали ее, как оказалось, Виринея Паскудница (в юности старуха немало вредила ближним) – около часа водила новоявленного «философа» по узкими и кривым улочкам, и уж потом, вдоволь помесив грязь, свернула к развалинам дворца. Лешка даже удивился – неужели эта наглая старуха хочет сдать ему какой-нибудь гнусный сырой позвал – даже для конспирации это было бы слишком, старший тавуллярий вовсе не собирался, рискуя собственным здоровьем, забиться в землю, словно дождевой червь. – Не, не здесь! – Виринея словно вдруг подслушала лешкины мысли. Алексей перевел дух – и слава богу! – Здесь уж все занято. Ничего, есть и получше местечки. – Получше – это в каком смысле? – Беглец уже пожалел, что связался с бабкой. – Такие же развалины? – Увидишь, милай, увидишь. Надо сказать, несмотря на свой возраст и явно выказываемую немощь, Виринея Паскудница шагала довольно быстро, причем ничуть не сбивала дыхание, марафонка хренова. Уж на что Алексей был привычен к такого рода ходьбе – так и он еле поспевал за своей проводницей. Пройдя сквозь развалины и кусты, путники оказались в самых настоящих зарослях, за которыми виднелись крыши домов, крытые серовато-коричневой, потрескавшейся от времени черепицей. Судя по внешнему виду, эти узкие, трехэтажные, боязливо подпиравшие друг друга домишки помнили еще императора Константина Великого или даже первых поселенцев греческой колонии Византий. – Ну, вот и пришли, – остановившись около покосившегося забора, окружавшего двор одного из домов, старуха гостеприимно распахнула калитку. – Заходи, господин жилец! Да! Оплату попрошу вперед. – Так ты что – хозяйка, что ли? – удивился Лешка. – Хозяйка, – Виринея важно ухмыльнулась. – Она самая и есть. Иначе б с чего я в гавани жильцов искала? Третьего дня у меня жильца одного убили – так, в пьяной драке пристукнули – а ведь такой хороший был человек, солидный и всегда платил вовремя. Вот комната после него и освободилась. Алексей передернул плечами, однако особой брезгливости не выказал – мало ли кого там где убили? Развязав пояс, вытащил завернутые в грязную тряпицу деньги, отсчитал, послюнявив пальцы: – На вот тебе за три дня. Да, поесть бы не мешало! – Сготовлю, – спрятав монеты, радостно закивала бабка. – Вот прямо сейчас рыбки пожарю. Вниз обедать спустишься, иль подать в комнату? – В комнату давай. И вина хорошо бы. – Сделаю. Ну, дорогой жилец, пошли, покажу твое жилище! Обойдя очаг, сложенный из круглых камней прямо посередине небольшой залы, Алексей заметил сразу за ним несколько столов и скамеек, пока пустующих ввиду раннего времени. Сразу за столами виднелась грязная деревянная лестница – узкая, винтовая, с высокими ступеньками из местами прогнивших и требующих немедленной замены досок. Когда содержательница доходного дома, запалив сальную свечку, ступила на сие ветхое сооружение, тут же послышался противный скрип. Лестница зашаталась, задвигалась, словно бы собиралась тотчас же развалиться. – На каком этаже хоть? – опасливо осведомился беглец. – На втором, мой господин, на втором. На самом верхнем! А там и хорошо – от солнышка-то куда теплее! Второй – так, на римский манер – именовался, говоря по-русски – третий этаж. Первый – обычно нежилой, этажом нигде не считался. И правильно, наверное. – Ну – вот! – протиснувшись по темному коридору, Виринея Паскудница распахнула крайнюю дверь. – Вот твое жилище – живи! Новый жилец на миг задержался у двери: – Это что же, тут никаких запоров нет? – Снутри-то есть – вон, засовчик. – А снаружи? – Так ты ж, сам говоришь – философ. Что у тебя красть-то? Разве только мысли. Лешка только крякнул – вот так ехидная бабка! – Ладно, иди, рыбу жарь. – Уж пожарю, не сомневайся. – Вина принести не забудь. Надеюсь, это входит в стоимость жилья? – Входит, входит, – уходя, успокоила постояльца старуха. К удивлению беглеца, предоставленная ему комната оказалась вовсе не такой плохой, как ему представлялось, судя по состоянию дома. Узкая, с низеньким – дотянуться рукой – потолком, но вполне даже уютная – с большой деревянной кроватью, столиком и покосившимся табуретом. Для одного – в самый раз. Окно небольшое, но в случае чего пролезть можно. Так… Куда выходит? Сняв забранную слюдою решетку, Алексей распахнул ставни. Окошко выходило во двор, а совсем рядом рос ветвистый платан, а в углу, у самого забора, виднелась копна соломы – что было вовсе неплохо на случай непредвиденного бегства. За платаном виднелись еще несколько подобных доходных домов, а за ними – мощная городская стена и море. Неплохой вид, черт побери! Налетевший с моря ветерок разогнал облака, и радостное солнце укололо своими сверкающими лучами глаза постояльца. Лешка прищурился и, вставив слюдяную решетку в пазы, растянулся на ложе. Кровать натужно заскрипела, но выдержала – видать, и не такое еще выдерживала, судя по скабрезным рисункам на стене в изголовье. Рисунки, выцарапанные, такое впечатление, гвоздем – и явно не без некоторой доли определенного художественного таланта – изображали различного рода бытовые сценки, большей частью сексуального характера. А около бесстыдно расставившей ноги пышногрудой девицы было написано – «Мелезия – похотливая шлюха». Кто бы сомневался, судя по позе. А вот еще надпись – «бабка Паскудница – сволочь». Ну, это понятно. Здесь же, рядом – «Епифан – содомит» и «плотники – пьяницы и дебоширы», а еще ниже, уже почти что на уровне набитого соломой матраса, нарисован смешной такой человечек с длинными большими ушами – и подписано – Созонтий. И еще – «опасайтесь». Что еще за Созонтий такой длинноухий? И почему его нужно опасаться? Снаружи, за дверью, послышался скрип, а затем – шаги. И стук. – Кто там? – Лешка на всякий случай приготовил кинжал – в таких домишках с неосторожными постояльцами случается всякое. – То я, Виринея. Рыбу принесла и вино. Вскочив с кровати, Алексей с готовностью отворил дверь. Поставив на столик вкусно пахнувший поднос с разложенными на пресной лепешке мелкими жареными рыбешками и большой глиняной кружкой, старуха пожелала жильцу приятной трапезы и удалилась. Тут только почувствовав, что проголодался, Алексей набросился на еду с большим аппетитом, несмотря на то, что рыба оказалась костлявой, лепешка – черствой, а вино – кислым, как уксус. Если б старший тавуллярий страдал изжогой, то она, несомненно, появилась бы от такой пищи, ну, а так обошлось отрыжкой. Повалявшись немного на ложе, новый жилец спустился вниз и, посетив расположенные, как обычно, под лестницей удобства, зашел в «рецепшн», поболтать с бабкой. Пусть та и сволочь, как безапелляционно утверждала надпись, однако нужно было хотя бы что-нибудь выяснить о соседях. – А, соседи? – Виринея Паскудница охотно поддержала тему. – Хорошие люди. Все вот, как ты – на заработки приехали. – Да я не на заработки, а для ученых диспутов! – оскорблено поправил Лешка. – Ну, может, прочту где-нибудь пару-тройку лекций о сути вещей – заработаю. Уж голодать, всяко, не буду! – Ну, дай-то Бог, дай-то Бог, – закивала бабка. – Надолго ты к нам, Алексий? – Как дела пойдут, – уклончиво отозвался беглец. – Так что у нас с соседями? – А! Так я и говорю – хорошие люди. Под тобой, на первом этаже – артельщики, плотники с Лемноса, это остров такой… – Да знаю. – Ну вот. Их там много – дюжина – так все вместе, на первом этаже, и живут. Народ солидный, спокойный. Ага, спокойные – подумал Лешка, вспоминая прикроватную надпись – «плотники – пьяницы и дебоширы». И тут же спросил: – А на втором, рядом со мной – кто? – Напротив тебя живет один юноша, Епифан – вежливый такой, обходительный, хочет поступить на службу в таможню – каждый день в порт ходит, возвращается довольный, видать, дела хорошо идут! Угу, довольный, а как же! Судя опять же по надписи… – Ну и в начале коридора – паломница, девица Мелезия, комнатку занимает – скромница, каких мало. Все на богомолье по церквям ходит. – Так-так… скромница, значит… – Скромница. А напротив нее один богомолец живет, строгих правил – Созонтий. Созонтий! Интересно его изобразил бывший постоялец. Кстати, что с этим постояльцем случилось? Убили, кажется? – Да, случайно в драке пырнули ножиком, – неохотно подтвердила Виринея. – Был человек – и нет человека. О-хо-хо, грехи наши тяжкие. Старуха набожно перекрестилась на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такого состояния, что при всем желании было не разобрать, кто именно на ней изображен – то ли Николай Угодник, то ли Матерь Божия. – Значит, говоришь, хорошие тут жильцы, спокойные? – Хорошие, хорошие, господин мой! Спокойней некуда. Ну бывает, конечно, побуянят малость, ну ножичками помашут… Жизнь такая – всяко случается! – Это не они, часом… моего предшественника – того, ножичком? – Не, это и не у нас вовсе случилось. В развалинах. Ты, мой господин, мимо них ночью-то не ходи… да и днем – неспокойно. Ага, неспокойно. А то Алексей в развалинах по ночам гулять собрался – лунатик он, что ли? А вообще, «хорошие» соседушки попались… опять же – судя по надписям. Целый паноптикум! Один – содомит, другая – шлюха, третьи – дебоширы и пьяницы. Впрочем, какой дом – такие и постояльцы, нечего тут и желать лучшего. Главное – вряд ли его хоть кто-нибудь здесь искать будет. Существовала, правда, вероятность напороться на знакомых, но очень небольшая – почти все Лешкины друзья и коллеги жили в противоположном конце города – за площадью Тавра, ближе к Феодосийской гавани. Так что неплохо покуда все складывалось, очень даже неплохо. Теперь можно было спокойненько осмотреться да поразмышлять обо всем случившемся. А размышлять было над чем! Лешка начал издалека, с того самого момента, когда почувствовал, как непосредственный его начальник – Хрисанф Злотос – начал уж слишком сильно вредничать. Когда это началось? Да месяца два назад. Да – два месяца, или даже чуть больше – как раз в самом конце лета. И до этого конечно же бывали всякие придирки – Злотос Алексея терпеть не мог, однако не мог и выгнать со службы – Лешка пользовался большим уважением коллег и поддержкой прежнего начальника – Филимона Гротаса, давно ушедшего на повышение в центральный аппарат ведомства. Так что пакостить по-крупному Хрисанф опасался, все больше гадил по мелочи: то не впишет старшего тавуллярия в месячный отчет на премию, то занизит показатели, то поручит какое-нибудь нарочито мелкое, не по статусу мелкое, типа разбитых горшков в доме на улице Медников, что близ площади Тавра. Неизвестные хулиганы, видите ли, разбили там у старушонки-владелицы, выставленные на подоконнике горшочки с цветами – герань к чертям собачьим разнесли и две настурции, вот ироды-то! Мелкое вроде бы дело – постыдно для Лешки мелкое! – а попробуй-ка, отыщи лиходеев – улица Медников бойкая, считай, каждый день по ней сотни три народу проходит: утром – в гавань, вечером – с гавани. Нескоро виноватых отыщешь – вот и повод для постоянных выговоров и упреков начальства! Да, честно говоря, старшему тавуллярию жалко было на подобные, с позволения сказать, дела время свое тратить. В то время как крупные уличные банды совсем уже обнаглели и грабили путников прямо у самой площади! Да еще главное было дело – о возможном заговоре против имперской власти, заговоре явно в пользу турок, ими же и финансируемом. И нити, как удалось установить Алексею, тянулись высоко-высоко во дворец… Тянулись-тянулись – и дотянулись – сам Лешка в этом же заговоре и был обвинен! Вот именно! Они – старший тавуллярий пока еще не знал конкретно, кто именно – все всяких сомнений, долго и тщательно готовились, не торопились. Первые сведения о готовящемся заговоре поступили еще в мае, от старика Моген Даша, владельца корчмы на улице Пиги, скупщика краденого и по совместительству – давнего агента сыскного секрета, да не секрета в целом, а лично протокуратора господина Маврикия, чье место сейчас как раз и занял Филимон Гротас, а сам Маврикий подался еще выше. В общем, Моген Даш информировал, что в его таверне собираются периодически весьма странные люди – явно не из простых, сидят, еду не заказывают, пьют мало и словно бы поджидают кого-то. Средь них – некто Алос Навкратос, миллионер, владелец транспортной конторы, еще лет пять тому назад заподозренный в связях с турками, но тогда в отношении его не было никаких доказательств… как, впрочем, и сейчас. Получив задание разобраться с этой теплой компанией от самого Маврикия, Алексей быстро установил личности всех собиравшихся в таверне людей, действительно, оказавшихся вовсе не простыми. Кроме Навкратоса, еще трое – вельможи, богачи, судовладельцы – одного с Навкратосом поля ягоды, даже еще покруче – во дворец вхожие! – поди к таким, подступись! О ходе расследования – а вел его Лешка один, никого, по просьбе Маврикия, не привлекая – и было доложено на самый верх, как то и требовалось. Через Филимона Гротаса Маврикий четко приказал, чтоб без его ведома Алексей по этому делу ничего не предпринимал – может, и нет никакого заговора, может, почтенные вельможи-негоцианты в таверне какие-нибудь свои дела решают? Хотя, конечно, заговор определенно был – старая лиса Моген Даш обычно о пустышках не информировал. Все расследование, по сути, прекратилось где-то к июлю-августу, точнее сказать – приостановилось по приказу начальства. И вот только сейчас, осенью, кто-то из этой троицы нанес упреждающий удар! Долго же выжидал, однако. Вычислить, этого человека нужно было вычислить, и вычислить, как можно быстрее – вполне возможно, для поиска беглеца он привлечет и свои – пока еще неведомые – силы. Хотя, с другой стороны, может, ему просто выгоднее будет Лешку убить? Почему бы нет? Тихонько так вычислить, да послать человечка – не говоря худого слова, всадить под ребро нож. Очень простой и экономящий время, силы и нервы выход. Дескать, сбежал обвиняемый из-под стражи – значит, признал свою вину. А затем – сгинул, пропал, растворился. Да! Вот именно! Ведь с ним, старшим тавуллярием Алексеем Пафлагоном, именно так и хотели поступить – казнить как можно быстрее, по сути, без суда и следствия. Значит, кроме официальных поисков, следовало опасаться убийц. Интересно, установили ли они уже в качестве лешкиного пристанища дом Григория? Ежели еще нет, так в скором времени установят, хорошо хоть успел Алексей семью подальше отправить – теперь-то уж его потруднее будет ловить, крючка-то нету! И есть возможность нанести первый удар самому! А для того нужно возобновить расследование – вычислить, установить того самого вельможного заговорщика! Пока только это, а дальше видно будет. За подобными мыслями беглец провел всю вторую половину дня, до самого позднего вечера, и только лишь когда за окном совсем уж стемнело, задул светильник да повалился спать. Однако поспать не дали! Сначала снизу, с первого этажа послышался какой-то шум: ругань, крики, удары – по всей видимости, это предались своим обычным занятиям вернувшиеся с работы дебоширы-плотники, о которых и предупреждал на стене прежний жилец, точнее сказать – уже давно не жилец. Алексей вообще-то чувствовал себя уставшим, и раздающийся снизу шум беспокоил его лишь на первых порах. Потом непривередливый постоялец уснул, да так крепко, что даже громкий стук в дверь едва смог его разбудить. Спрятав под покрывалом кинжал, Лешка зажег свечу и подошел к двери – вероятно, это хозяйка доходного дома принесла ужин. – Кто? – Извините, ради бога, вы не поможете? У меня тут заклинило дверь… Голос был тонкий, жалобный. Та самая «похотливая шлюха», что вполне даже художественно изображена на стене? Вообще-то, если заклинило дверь, так внизу имеются профессионалы – плотники, целая дюжина, и вряд ли они откажутся услужить разбитной веселой девице… – Плотники отказываются, – пожаловались за дверью. – Непомерную плату требуют, сволочуги. Отказываются? Однако… Может, просто девка – уродина, от того и «похотливая шлюха»? Нет, некрасивых девок в природе не существует, особенно – для пьяных плотников. Тут что-то другое… Что? В конце концов любопытство пересилило осторожность, да и с другой стороны, подобное затворничество выглядело бы слишком подозрительно для странствующего молодого философа. – Сейчас, погляжу, что там у вас с дверью! Старший тавуллярий отодвинул засов… Нет, это была не девка! Парень. Обычный, скромненький такой, вьюнош с тонким приятным лицом и светлыми, ниспадающими на плечи кудрями. Этакий херувим. – Меня зовут Епифан, я ваш сосед… Если не затруднит, помогите! Вот, у меня и стамеска имеется – у плотников попросил. Только вот у самого сил не хватает. Ах, Епифан, значит! Тот самый, что прописан «содомитом», сиречь – гомосексуалистом. Ишь, скромником прикинулся, черт! Заклинил, собачина гнусная, дверь, и теперь вот, завлекает в свои сети честных философов. Хорошо, прежний жилец предупредил! – Пожалуйста, господин. Взгляд юного извращенца был настолько настойчиво умоляющ, что Лешка решил – помогу. Но только пусть попробует сделать хоть какой-нибудь грязный намек! – Давай сюда свою стамеску! – Вот… Подождите, я принесу свечу. – Да есть у меня светильник, возьми. – Спасибо. Ишь ты – вежливый содомит попался. А дверь-то и в самом деле заклинило – почти намертво, видать, извращенец ее слишком сильно захлопнул. Слишком сильно? Старший тавуллярий искоса оглядел Епифана – худосочный и далеко не силач – нет, вряд ли такой сможет этак вот хлопнуть! Тогда кто? Бабка, что ли? Нет, стамеска тут не поможет, дверь-то открывалась вовнутрь. Лешка с силой толкнул – такое впечатление, будто изнутри ее кто-то держал. – А ну-ка, давай вместе, с разбега! Легко сказать – с разбега! Где тут разбежишься-то? И все же… – Ра-два… Взяли! С третьей попытки дверь в комнату жалобно скрипнула и поддалась. – Ну наконец-то! – подняв повыше светильник, хозяин комнаты переступил порог… да так и застыл с вытянувшимся лицом. Оглянулся, захлопал ресницами: – Что?! Что это?! – Похоже, мертвяк, – оглянувшись, пожал плечами Лешка. – А ну-ка, проходи, парень, не стой. Внизу, на лестнице, уже слышались чьи-то быстро приближающиеся шаги. Некстати! Ох, как некстати! Алексей быстро зашел в комнату и, захлопнув за собой дверь, задвинул засов. Прежде чем перед кем-то оправдываться, нужно было хорошенько подумать – откуда в комнате взялся труп? Судя по выражению ужаса на бледном лице Епифана, тот был явно ни при чем. – Кто… Кто это? – Я думаю – тебе лучше знать, – старший тавуллярий спокойно уселся на табурет. И в этот момент в дверь постучали: – Епифан! Огнива нет или свечки? Женский… нет – девичий… голос. Епифан дернулся было, да Лешка живо заткнул ему рот: – Тсс! – Черт, и здесь никого нет! Да куда они все подевались? Эй, Епифан! Спишь, что ли? Тьфу ты… Немного потоптавшись у двери, девчонка, похоже, ушла. Да, ушла – слышно было, как вновь заскрипела лестница. – Это кто? – кивая на дверь, тихо спросил Алексей. – Мелезия, соседка, – так же шепотом пояснил содомит. – Хорошая девчонка, честная… Ой! – Взгляд его вновь упал на труп. И старший тавуллярий решил, что пора заняться этим делом профессионально. – Подними светильник повыше. – Так?! – Да, так… Да не дрожи ты! Угу… На шее убитого – лысого тощего старика – зияли сизые отпечатки пальцев. Задушили! Набросились сзади. Расправились умело и быстро. Ясно – старик с кем-то беседовал, потом вдруг рванулся к двери… где и нашел свою смерть. Никто ничего не услышал – услышишь тут, когда внизу этакие буяны. Сделав свое дело – спонтанно или специально, сейчас что об этом гадать? – убийца спокойно вылез в окно – спустился во двор по платану да был таков. Интерес-сно, что это за встречи в чужой комнате? Лешка посмотрел на дрожащего парня: – Ну, еще не признал, кто это? – П-признал, – чуть заикаясь, неожиданно заявил тот. – Ну? И кто же это? – С-созонтий. Сосед. – Созонтий?! Вот так штука! Как раз его-то бывший жилец и призывал опасаться. Интересно – за что? А этот чертов извращенец наверняка знает больше, чем говорит. А, может, ну их ко всем чертям – эти непонятки-запутки! В конце-то концов, не Лешкино это дело, у него и своих собственных проблем – выше крыши. – Ой, а в руке-то у него листок! А ничего содомит – глазастый. И впрямь – листок. Оборванный… Ага, вот, рядом, на полу, еще обрывки… – Ты свети, свети, парень! Как видно, убийца вырвал листок из руки убитого, прочел, и, не найдя в нем ничего интересного, просто-напросто выбросил к чертям собачьим. Любопытно, о чем это пишут покойники? Старший тавуллярий составил обрывки вместе: – …высокий, светловолосый, глаза серые, с зеленоватым отливом. По словам Паскудницы, называет себя философом из Мистры… Господи! Так это же про него, Лешку! Интересные заворачиваются дела, ничего не скажешь! Вот тебе и спокойный приют. Отсиделся, мать вашу… Быстро приняв решение, Алексей строго посмотрел на дрожащего Епифана. – Вот что, парень, а труп-то нам надо спрятать. Вытащить в окно да подбросить куда-нибудь в кусты. – Подбросить? – Епифан задрожал еще больше. – Зачем подбросить? – А затем, что, коли его здесь найдут, так первым делом обвинят в убийстве нас – больше-то некого! Тебе лишние проблемы нужны? – Н-нет. – Вот и мне – нет! Давай-ка, затуши светильник. Подойдя к окну, Лешка выглянул на улицу – тьма, хоть глаз выколи! Лишь когда глаза привыкли к темноте, у окна нарисовался платан. – Как свистну, втащишь его в окно и подтолкнешь, – кивнув на покойника, старший тавуллярий ловко выскочил наружу и спустился по платану во двор. Огляделся, прислушался. Вроде все тихо, если не считать доносившейся со второго этажа песни. Гуляли плотнички-то! Кажется, здесь где-то должна быть копна сена. Ага, вот она… Подтащив сено ближе к окну, Алексей еще раз оглянулся и негромко свистнул… едва успев увернуться от упавшего на сено трупа. И тут же поднял голову: – Давай и сам вылезай. Что же, я тут один возиться буду? Парнишка послушно спустился во двор и, словно послушный солдат, застыл в ожидании приказаний. – Так… Этого – к забору… Стоп! Тс-сс… Вроде снаружи нет никого… Перекидываем… И – рраз! Молодец! Теперь – сами. И вдруг над самым забором резко вспыхнуло огниво! – Ловко вы тут мертвяками кидаетесь! Ого…
Глава 4 Осень 1448 г. Константинополь Заботы и хлопоты
Ясных не видно причин.…Кого я вижу? Никак Епифан! И чего это ты мертвяками разбрасываешься? – Привет, Мелезия, – обернувшись, с самым глупым видом отозвался подросток. – А мы тут это… гуляем. Первым желанием Алексея было метнуть в эту так некстати появившуюся девчонку кинжал. Однако дальнейшие слова и действия Мелезии сделали сие действие не особенно нужным, уж, по крайней мере – пока. А потом – видно будет. – Так вы побыстрее прогуливайтесь, – понизив голос, посоветовала девчонка. – И подальше от освещенных окон. Тут Лешка был полностью согласен – тусклого потока льющегося из окна первого этажа света все же хватало, чтобы достаточно хорошо рассмотреть всю компанию. – Хватайте, – кивнув на труп, быстро распорядилась Мелезия. – Отнесем его в кусты, за развалинами. Я пойду впереди – мало ли, кто встретится? Над крестом церкви Апостолов висел серебристый серп месяца, несколько освещавший путь. И тем не менее Алексей с Епифаном несколько раз спотыкались, падали и, шепотом чертыхаясь, поднимали мертвое тело вновь. И тащили дальше. – Сюда, сюда, – время от времени оборачивалась идущая впереди Мелезия. Ловкая, худенькая и, кажется, весьма симпатичная – впрочем, это пока было не очень-то видно. Что там написал про нее прежний жилец? «Похотливая шлюха», кажется… – Вот, здесь вполне подходящее местечко. – Девушка поджидала сообщников за углом. – Тут, за кустами, ямы, никто вовек не сунется. – Будем надеяться, – сварливо пробурчал старший тавуллярий, запоздало коря себя за то, что ввязался в это гнусное дело, которое еще неизвестно каким боком выйдет. Немного передохнув, Лешка с Епифаном затащили труп старика за кусты и сбросили в темноту. Булькнула вода. Действительно – яма. – Теперь нескоро найдут, – шепотом произнесла девушка. – Ну, что? Пошли обратно. – А куда же еще-то? – ухмыльнулся Лешка и неожиданно обернулся, посмотрев туда, куда они только что сбросили труп. Подумалось вдруг: каков бы ни был этот Созонтий при жизни, а все ж не годится вот так… как собаку. – Давайте хотя бы молитву прочтем, – тихо предложил Епифан и тут же принялся шептать заупокойный чин. Видать – знал откуда-то. Алексей и Мелезия молча крестились. – Ну, новопреставленный раб божий Созонтий, – дождавшись, когда Епифан закончит, подвел итог Алексей. – Пусть земля тебе будет пухом. Крест сейчас ладить не предлагаю – опасно. А вот, чтобы где-нибудь в церкви, хоть в самой захудалой, батюшка за упокой помолился – это бы хорошо было. Не собака все-таки – человек. – Помолятся, – кивнул Епифан. – У моей подружки брат – пономарь в церкви Апостолов. У подружки?! Лешке показалось, что он ослышался. Какая может быть подружка у содомита? Может быть, такая же, как и он сам? – Он прав, – на ходу заметила Мелезия. – Лариса хорошая девушка и все выполнит. – Какая Лариса? – Ну моя подружка же! Однако… Обратная дорога, естественно, заняла гораздо меньше времени, так что у Алексея сложилось впечатление, что они спрятали труп чуть ли не здесь же, за соседним домом. Пришли… Буяны-плотники уже угомонились, и вокруг повисла тишина, показавшаяся Лешке какой-то обволакивающей, осязаемо гнетущей… или вот – мертвой! – Стой! Куда? – старший тавуллярий еле успел схватить Епифана за руку. Прошептал, оглядываясь: – Всем трое разом – подозрительно будет. – Верно, – согласно кивнула девушка. – Епифан зайдет один – пусть хозяйка считает, что он только что явился, он так часто делает – задерживается у своей Лариски… А, Епифан? – Лариса – очень хорошая и добрая девушка! – обидчиво возразил парень. – И вообще я подумываю на ней жениться! Жениться! – Да кто бы спорил? – Мелезия хохотнула, да так громко, что Лешка не выдержал, цыкнул на обоих: – А ну-ка молчком! Не хватало еще кого-нибудь разбудить. Что встал, Епифан? Иди, иди, стучись в дверь, буди старуху… Хотя нет, постой. Подожди немножко, сначала – мы. Схватив Мелезию за руку, опальный тавуллярий увлек ее на задний двор. Как пришли, прошептал: – Видишь платан? Давай лезь. Впрочем, нет, сначала я – потом втяну тебя в комнату. Сможешь без помощи взобраться? – Спрашиваешь! Конечно, смогу, что тут лезть-то?! Вообще-то, как девчонка держалась, Лешке импонировало. Без всяких соплей и прочего – спокойно и деловито, даже с некоторым намеком на кураж. Интересно, что она себе думает – что это Лешка с Епифаном старика укокошили? Быстро взобравшись на дерево, старший тавуллярий ловко полез по толстому суку в направлении к окну своей комнаты… Ага, вот оно. Подтянуться… Столкнуть внутрь слюдяную решетку… Так! Нырнув в комнату, Алексей быстро вскочил на ноги и, приникнув к окну, тихонько спросил: – Мелезия, ты где там? – Да здесь я, – тут же отозвалась девушка. – Руку дай. Протянув руку, Лешка почувствовал теплую девичью ладошку. Ухватил покрепче: – Тяну! – Давай. Оп! И оба они – и Алексей, и втянутая в окно девчонка, кубарем повалились на кровать. – Хорошее ложе, – с усмешкой похвалила Мелезия. – Даже не развалилось. – Просто не успело, – засмеявшись, старший тавуллярий зажег свечу. Мелезия сидела на кровати, подтянув ноги – не просто симпатичная, а очень даже красивая молодая девушка – тоненькая, ловкая, темноволосая, с задорно вздернутым носиком и большими, обрамленными длиннющими пушистыми ресницами, глазами непонятно какого цвета – кажется, карими. Одета была не то чтобы богато, но с претензиями, по моде – красная, с золотистым шелковым шитьем по вороту и подолу туника, поверх которой – короткая небесно-голубая стола, вся в модных складках, однако не шелковая и не парчовая, а из простого сукна. Судя по одежке, девчонка за собой следила, и даже очень, однако вот денег у нее явно не хватало – браслетики на руках тоже оказались дешевыми, из разноцветного витого стекла. Ну уж конечно – богачи в таких трущобах не живут! В дверь тихонько стукнули. Епифан. – Вот что, парень, – задумчиво протянул Лешка. – Ты пока меня не знаешь, а я соответственно – тебя. Встретимся завтра с утра где-нибудь подальше, обсудим. – Лучше в гавани, у рыбачьих лодок, – смешно наморщив лоб, предложил юноша. – Там довольно людно, но никто не сует нос в чужие дела. Мелезия хмыкнула: – Я с вами не пойду – некогда. Пока, Епифанчик, спокойной ночи! Я тоже ухожу… – Постой, – Алексей быстро схватил вставшую девчонку за локоть. – Как раз с тобой мы и можем поговорить. У меня, знаешь ли, появилось много вопросов… Впрочем, не хочешь отвечать – не надо. – Да уж ладно, отвечу. Ты еще здесь, Епифан? – Спокойной ночи, – вздохнув – видно, ему очень хотелось остаться – парень осторожно прикрыл за собой дверь. – Ну! – Мелезия вновь уселась на край кровати. – Спрашивай. Нет, подожди, сначала я спрошу. Вопрос первый и, наверное, пока единственный – кто ты? – Ах да. – Лешка галантно поклонился. – Совсем забыл представиться – не до того было. Я – Алексей, философ из Мистры. – Из Мистры? Ого! – Мелезия округлила глаза. – Так ты должен бы знать Плифона! Лешка закашлялся – ничего себе! Эта девчонка, оказывается, знает, кто такой Плифон! А она не так проста, как кажется. Впрочем – даже не кажется, явно не простушка. – Знаю ли я Плифона? – с хохотом переспросил старший тавуллярий. – Скажу, не хвастая, я был его лучшим учеником! – Не боишься так говорить? – Мелезия внимательно посмотрела молодому человеку прямо в глаза. – У нас, в Константинополе, многие считают Плифона язычником и еретиком. – Грустно это слышать. Впрочем, оставим Плифона, думаю, у нас найдутся более интересные темы для разговора. – Спрашивай, да побыстрее – я вообще-то сегодня не выспалась. – Созонтий, – быстро произнес Алексей. – Что это был за человек? – Обычный бродяга. – Мелезия пожала плечами. – Немного разбогатевший, неизвестно с чего – так, что хватало платить за комнату. Себе на уме. Впрочем, здесь все – себе на уме. – С чего, я не понял, он разбогател-то? – Я ж сказала – не знаю, – фыркнула девушка. – И вообще, у нас здесь не принято слишком интересоваться соседями. Я и не интересовалась. – Понятно… А как общее о нем впечатление? Ну, чем этот Созонтий занимался-то? Может, ты его где-нибудь встречала в городе – милостыню, там, просил или что еще. Откуда у него деньги-то? Мелезия наморщила лоб: – Да вроде бы не встречала… Хотя нет, пару раз видела у церкви Апостолов. Милостыню он не просил, просто стоял у паперти. Мне показалось – вроде как ждал кого-то. – А кого, не видала? – Ну конечно же невидала – что мне до чужих дел?! Своих забот хватает. – А никакой опасности ты от Созонтия не ощущала? Ну, может, он приставал к кому, угрожал… Девушка неожиданно рассмеялась: – Угрожал?! Созонтий?! Окстись, Алексей! Как такой может угрожать? Он вообще неприметный был, ни с кем из соседей не общался, придет к ночи, да – шасть в свою комнату. Обычный старик. Не знаю, кто и почему решил с ним расправиться. А, может, он сам по себе умер? – Ага, так ты не считаешь, что это мы его того… – Нет, не считаю, – Мелезия тряхнула головой. – Я давно знаю Епифана – он не способен на убийство и вообще-то правдив. Так старика все-таки убили? – Задушили. А перед этим, такое впечатление, мирно беседовали. – Значит, душил знакомый. – Может быть. Интересно только, почему они выбрали для своей встречи чужую комнату? Что, у самого Созонтия нельзя было встретиться? Загадка какая-то. – Да, загадка, – задумчиво покивала девушка. – И как только ее разрешить? Слушай, закрой-ка ставни – так холодом и тянет! Алексей усмехнулся – на улице, по его прикидкам, было никак не меньше пятнадцати градусов тепла. По местным меркам, конечно – холодно, ничего не скажешь! Отодвинув светильник, молодой человек закрыл ставни и, подняв с пола раму, вставил ее на место. Оглянулся: – Так – хорошо? Не дует? Мелезия ничего не ответила – закусив губу, она внимательно рассматривала нанесенные на стену кровати надписи и рисунки. Ишь какая глазастая – увидала, надо же! Не так уж они и были заметны. – Алексей… Ну-ка, посвети! – Что, интересно? – ухмыльнувшись, Лешка поднес светильник поближе. А Мелезия между тем покраснела, да так, что стало заметно и в полутьме! – Вот гад! Ну надо же такое написать! – Это не я, – на всякий случай пояснил старший тавуллярий. – Это до меня, прежний жилец, наверное. – Да знаю, что прежний. Все равно – гад, хоть и нельзя плохо о покойниках. Ладно, о Епифане такое написал, но обо мне-то за что? Я ведь никогда с ним не лаялась… ну, может, пару раз только. Ух, злыдень! – А про Епифана, выходит, верно написано? – Да как же, верно! – взорвалась девушка. – Ты больше верь тому, что на заборах да на стенах пишут! Это не Епифан содомит, а сам Анисим Бельмо! Видала я, как он таскал к себе мальчиков с Артополиона… И он, гад, видел, что я заметила… может, потому так про меня и написал? Вот и к Епифану приставал неоднократно – тот рассказывал. – Так, значит, Епифан не… – Конечно же нет! Никакой он не содомит, это все выдумки этого злыдня, Анисима Бельма. Нехорошо, конечно, так говорить – но правильно, что его пришили. Думаю, из-за долгов – бабка Виринея говорила, что он не очень-то любил их отдавать. И здесь комнату не зря снял – от кредиторов прятался! Да те его, верно, отыскали… – Вот оно как, значит… Алексей улыбнулся – вот, наконец, хоть что-то прояснилось о прежнем жильце. И еще известие о Епифане неожиданно порадовало – все ж таки хорошо, что этот парень не содомит. Права, права Мелезия – не всегда следует верить тому, что написано. Хитро ухмыльнувшись, Лешка решил уж заодно повыспросить, словно бы невзначай, и о самой девушке. Для начала предложил ей вина – оставалось еще в кружке. А Мелезия отреагировала вовсе не так, как ожидал тавуллярий! Совсем даже наоборот! Подбоченилась: – Молодой человек, девушка, широкая постель, вино… А знаешь ли ты, что говорил о подобных ситуациях Дмитрий Кидонис? – Не знаю никакого Кидониса! Незнаком. – Вот как?! – Глаза девчонки вспыхнули, но тут же погасли. – Ты очень привлекательный, Алексей, – негромко произнесла Мелезия. – Я тоже недурна, и конечно же с удовольствием бы переспала с тобой… Но вот, после этой похабной надписи и рисунка… Извини – не могу! Я вовсе не похотливая шлюха! – Но… – Прощай! – Встав на ноги, девушка решительно направилась к двери. – Постой! Погоди! Мелезия обернулась на пороге: – Нет! Спокойной ночи, Алексей. Рада была познакомиться. – Я тоже… Хлопнула дверь. Легкие шаги прошуршали по коридору. И все стихло. – Ну Анисим… – Алексей яростно хватанул кулаком по столу. – Ну ты и гад! И, вытащив кинжал, принялся соскабливать со стены рисунки и надписи.Клавдиан «Похищение Прозерпины»
Утром, едва взошло солнце, Алексей спустился вниз – Виринея Паскудница уже гремела посудой, готовила завтрак. Увидав постояльца, заулыбалась: – Отведаешь яичницу, мой господин? – Яичницу? Хорошо, пусть будет яичница. Усевшись за дальний столик, Лешка с аппетитом поел, косясь на спускавшихся по лестнице хмурых бородатых мужиков с плотницкими инструментами в руках. – Приятного аппетита! – вежливо кивали мужики. Лешка улыбался: – Утречко доброе! – Доброе? Кому как! Пить надо меньше! – этого Алексей не сказал, но подумал. – Вы – наш новый сосед? – один из плотников – высокий, уверенный в себе мужчина с русыми, стянутыми тоненьким кожаным ремешком волосами и окладистой бородой – на миг задержался у столика. – Зашли бы вечерком, посидели бы по-соседски, вина выпили, познакомились. Алексей поднял глаза: – А вы с какой-нибудь целью приглашаете, или – от широты души? – От широты души. – Тогда зайду обязательно. – Будем рады! Заглянете – спросите Прохора Богунца – это я и есть. – А меня Алексеем зовут. – Рад познакомиться. – Я тоже. Обязательно сегодня зайду. Артельщик говорил по-гречески с небольшим акцентом. Интересно, кто он? Чех? Поляк? Болгарин? А, может, и русский? Ну явно не ромей. И силен, очень силен. Дождавшись, когда, наконец, быстро спустившись по лестнице, выйдет на улицу Епифан, новый постоялец еще немного посидел, допил вино и, простившись с хозяйкой доходного дома, решительно зашагал в гавань. Ярко светило нежаркое осеннее солнышко, по светло-голубому небу бежали белые и палевые облака, падали прямо под ноги давно перезревшие каштаны, пахло только что выловленной рыбой и водорослями. Обнаружив Епифана сидящим на перевернутой лодке у развешенных для починки сетей, старший тавуллярий, подойдя, уселся рядом. Народу вокруг, и в самом деле, хватало – рыбаки, какие-то мальчишки, женщины… Никто не обращал на сидевших на лодке людей никакого внимания. – Ну, – Алексей искоса взглянул на парнишку. – Рассказывай, как докатился до жизни такой? – До какой такой жизни? – не понял юмора Епифан. – До такой, когда мертвяки в твоей комнате валяются! Для начала расскажи-ка о всех соседях – Созонтии, Мелезии, Анисиме Бельмо. При упоминании последнего юноша вздрогнул и, перекрестившись, решительно заявил: – Анисим – гад, каких мало! – Черт с ним, с Анисимом, ты про Созонтия расскажи! – Про Созонтия… Ничего толкового Епифан не рассказал ни про Созонтия, ни про Мелезию, ни про кого-либо еще – так, одни общие слова. Было видно, что юноша не хитрил – ну разве что самую малость, когда речь зашла о Мелезии – просто никто в доходном доме Виринеи Паскудницы (а также наверняка и в других подобных домах) не особенно-то интересовался соседями, у каждого хватало своих проблем. – А в городе ты тоже Созонтия не видел? – Да видал как-то под вечер у церкви Апостолов. – Неужто милостыню просил? – Шутишь?! Там своих нищих хватает, чужаку живо уши отрежут. – Ну, это понятно. Так что старик там делал, молился? – Может, и молился. Но мне показалось – ждал кого-то. – Ждал? А кого – не видел? – Да нет, я не стал останавливаться – какое мне до Созонтия дело? Вот именно – никакого! Однако какое дело Созонтию до чужой комнаты? Епифан задумчиво взъерошил кудри: – Даже не знаю. Нет, я вчера всю ночь об этом думал – с чего это покойничка в мою комнату понесло? Ничего так и не надумал. Слушай, а, может, его просто туда затолкнули, уже мертвого? – Может, и так. – Алексей, кстати, тоже про это подумал – самый простой вариант, больше тут и гадать нечего. Случайно все произошло – кто-то пришел к старику, задушил, а потом спрятал труп в первой попавшейся комнате… Однако он должен был бы знать, что там никого нет. И достаточно долго не будет! – Епифан, ты всегда так поздно возвращаешься? – Да. Бывает, и вообще не прихожу, остаюсь у Ларисы. Ну, когда ее отец в море уходит. Матери-то у Ларисы нет, других родичей тоже, был брат, да погиб уж лет пять тому. – И в доходном доме, значит, все об этом знали. – Вполне могли знать – я из своих возвращений тайны не делал. И все. И больше – ничего интересного. Даже о Мелезии – ничего конкретного, сказал только, что она – актриса, выступает на вечеринках – куда пригласят. Н-да-а-а, не густо. Уж видно, придется собирать материал самому. Хотя, конечно, можно и не собирать – какое Лешке дело до смерти нищего старика? Конечно, никакого, но… Но очень уж не нравились старшему тавуллярию разного рода творившиеся вокруг него непонятки – они обычно всегда выходили боком. Тем более что покойный Созонтий именно о нем хотел кому-то доложить… Так что нужно было разбираться и желательно побыстрей, чтоб ничего больше не отвлекало от главного дела – поиска главного заговорщика! Кстати, а Созонтий наверняка – агент. Из тех, что держат на связи все мало-мальски уважающие себя сыскари – и в том, что он доложил о новом постояльце не было ничего особенного – обязан был доложить, все так делали. И, наверное, хорошо, что доложить не успел. А плохо то, что внезапной смертью агента наверняка заинтересуются соответствующие органы. Впрочем, пока доходным домом особо интересоваться не будут – старик ведь вроде бы просто исчез! А куда – неизвестно.
Вечером, как и обещал, старший тавуллярий спустился на первый этаж, к плотникам. Утрешний знакомец Прохор Богунец встретил гостя с улыбкою: – Проходи, проходи, друже, знакомься! Это наш казначей, Феодор, это – Панкратий с Терентием, там – Николай… Алексей, в свою очередь, тоже представился, как всегда обозвавшись философом из Мистры. Выпили, закусили… Экий человек этот Прохор – держится, словно вельможа! Не скажешь, что плотник. Вино оказалось неразбавленным, крепким, живо шибануло в голову, и не одному только гостю. Хозяева тоже оживились, разговорились, обсуждая свои дела. – А я говорю, этот смотритель дорог больно уж хитрый малый! – Должность у него такая, Терентий. – Должность должностью, а все же нет у меня ему веры. Как бы не объегорил! – Да пусть только попробует! У гостя же был к хозяевам свой интерес. – Прохор, а вы давно здесь обретаетесь? – Здесь? Да с лета. – Артельщик усмехнулся и налил в кружки вина из большого глиняного кувшина. – Утром на работу выходи – где мост какой подлатать, где леса сколотить, где что. Обедаем там – сюда только ночевать и являемся, ну и по праздникам еще, бывает, попоем песен. – И так же со всеми жильцами знакомились, как вот сейчас со мной? – Знакомились, так… Мы ведь, знаешь, народ незлобивый, всю жизнь вместях привыкли. Ну девчонку, Мелезию, к себе не зовем – все ж у нас народ грубый, а Мелезия славная такая девчоночка – всегда улыбнется, поговорит, душа-девка! Да ты ее, верно, видел, на твоем этаже живет – красавица, любо-дорого посмотреть, однако – и скромница, честь свою блюдет. – А чем занимается? – Да бог ее знает. Мы не интересовались. Живет и живет себе. – А другие соседи как? – не отставал старший тавуллярий. – Да по-разному. – Прохор пригладил бороду. – Парнишку молодого, Епифана, мы сюда тоже не кличем – молодой ишо, неча к хмельному с младых лет привыкать, а вот других соседушек звали – да те все нос воротили, брезговали, видать! А ты, Алексей, сразу видно – наш человек, хоть и философ! – За других так скажу – сволочи! – подал голос сидевший рядом Терентий, молодой вислогубый парень в меховой телогрейке. – Рожи – как у висельников, что у одного, что у другого. Одного, говорят, в драке прирезали, другой, Созонтий, вроде как недавно исчез. – Как так исчез? – напрягся Лешка. – С чего бы это вдруг тут людям исчезать? – Да так… Бабка Виринея жаловалась – обещался, мол, Созонтий, сегодня с утра зайти, за прошлую неделю расплатиться – так что-то не зашел, вообще носу не кажет. – Видать, денег нет, – старший тавуллярий махнул рукой. – А ну-ка, ребята, выпьем! – Вот! – одобрительно расхохотался Прохор. – Я же говорил – наш человек! Допив кувшин, послали самого молодого – Терентия – за вином, в который раз уже. Вообще, Лешка заметил, что Терентия тут не очень-то уважают, так, терпят просто, а тот лебезит, услужить старается. Спросил: – Он что у вас, каждый раз бегает? – Да ему в охотку – Мелезка уж больно нравится, вот и стережет – вдруг да та покажется! А вот эти слова гостю очень даже не понравились. Нет, не то чтобы взревновал – к кому, чай, Мелезия ему не жена, да и вообще они едва знакомы – а все же… Все же какое-то не очень хорошее нахлынуло чувство. Лешка помнил: вот раньше, еще в той, прошлой жизни, сидишь, бывало, в сельском клубе на лавке, на девок глазеешь, ждешь не дождешься медленный танец, чтоб пригласить, а, как заиграет, наконец, музыка, ноги, словно ватными делаются, и такое дикое нахлынет вдруг смущение, что и с места не встать. Пока решаешься, видишь вдруг, как какой-то прохиндей – и откуда такой только взялся? – к присмотренной тобою девчонке – шасть! Позвольте, мол, пригласить – а та не отказывает, с чего бы?! И такая обида нахлынет – вот, как сейчас, хоть и, казалось бы – не с чего. Интересно, было что-то у этого Терентия с Мелезией или нет? Алексей покачал головой – в конце-то концов, ему-то какое дело – было или нет? И все же… Спросить у самой девчонки? Пошлет куда подальше с такими вопросами – и правильно сделает. А пирующие плотники между тем затянули песню, да не простую – любовную:
Сегодня только начал плющ
вкруг пальмы стройной виться.
Увидит завтра стар и млад,
какой любовью любит
Невесту милую жених,
как пылко обнимает,
Целует локоны ее вкруг шеи лебединой.
Глава 5 Осень 1448 г. Константинополь День евангелиста Матфея
Так, устремивши глаза в подводную глубь, далеко мы Видим, и тайны глубин сокровенные все нам открыты……не тот? – А так! – Мелезия негромко расхохоталась. – Не тот – и все тут! Хотя, конечно, не мое это дело – от кого и зачем ты здесь скрываешься. Извини – сорвалось. Ну и девчонка! Прямо шпион какой-то. Интересно, как это сумела распознать все Лешкины ухищрения? Даже старуха Виринея Паскудница не догадалась, не говоря уже, к примеру, о Епифане, а вот Мелезия… Старший тавуллярий подложил под голову руку: – Слушай, а с чего это ты взяла? – Объяснить? – Девушка прижалась к груди любовника, прищурилась, словно довольная кошка. Алексей ласково погладил ее по спине: – Объясни, сделай милость! – Значит, так, – ухмыльнулась Мелезия. – Ты приехал из Мистры, а говоришь, как столичный житель – это, во-первых. Лешка даже удивился – ну, надо же! Хотя, с другой стороны, чему удивляться-то? За восемь-то лет везде можно стать своим. – Во-вторых, ты называл себя философом, – продолжала девчонка с хитрой улыбкой. – Утверждал, что знаком с Плифоном, а не знаешь, кто такой Дмитрий Кидонис. А я ведь специально тебя про него спросила! Кидонис – учитель великого Плифона, любой философ обязан это знать! Ты не знаешь, значит – и не философ, и не из Мистры. Алексей только хмыкнул: – Откуда ты только взялась на мою голову, такая умная? Мелезия пожала плечами: – Я ведь не проститутка, как ты, верно, подумал. Я – актриса, специально интересовалась историей театра, драмой, философией. Думаешь, это легко – перевоплотиться в чужой образ? – Теперь так не думаю. У меня, вот видишь, не получилось, – Лешка поцеловал девушку в лоб. – А, может, ты еще скажешь, кто я такой на самом деле? – Может, и скажу, – озорно хохотнула девчонка. – Попытаюсь. Ты… – она наморщила носик. – Ты явно склонен к логическому мышлению, все обо всем расспрашиваешь, сопоставляешь, делаешь выводы… не боишься покойников и даже владеешь какими-то приемами борьбы… – Вывод? – Ты, Алексей, явно служил в каком-то тайном ведомстве… А сейчас вынужден почему-то скрываться! Что дернулся?! Я угадала? Вижу, что да. – Мелезия ласково взъерошила Лешкины волосы. – Небось, думаешь сейчас, как от меня избавиться? Да, старший тавуллярий примерно в этом направлении сейчас и мыслил! – Не думай, я тебе не выдам. Зачем? У меня свои дела, у тебя свои. Если хочешь, будем встречаться. – Хочу, – притянув девушку к себе, Алексей крепко поцеловал ее в губы. Рука его погладила изящную грудь, опустилась ниже… – Нет, – неожиданно улыбнулась Мелезия. – Хоть мне и очень приятно с тобой, но – не сейчас. Взгляни в окно – светает! Расстанемся до вечера, у меня много дел. – А может, дела подождут? – К сожалению, нет, – выскользнув из объятий, девушка быстро оделась. – Если я буду валяться в постели целый день – где я заработаю деньги? Кстати, если ты думаешь, что нарочито всклокоченные волосы и растрепанная бородка тебя сильно меняют – так нет! – Как – нет? – А так! Человека меняет не внешность, а в первую очередь – походка, мимика, жесты, манера говорить… Да и волосы тебе следует покрасить получше. Я помогу. – Спасибо за помощь, – прощаясь, усмехнулся Лешка. Проводив Мелезию, он захлопнул дверь, снова завалился в постель и зажмурился. Из щелей в ставнях в комнату властно проникало утро. Еще немного вздремнув, старший тавуллярий решительно вскочил с постели – ему, как и Мелезии, некогда было сибаритствовать, от всех его действий – и бездействия – сейчас зависела жизнь. Спускаясь по лестнице, Алексей столкнулся с артельным старостой Прохором. Вежливо поздоровавшись, тот придержал молодого человека на выходе и тихо спросил: – Ночью Терентия… Ты? – Я, – не стал отпираться Лешка. – Было за что. – Ну и ладно, – серьезно кивнул Прохор. – Есть одна просьба – в следующий раз не нужно вступать с ним в драку. Просто скажи мне. – Хорошо, – прощаясь с артельщиком до вечера, Алексей улыбнулся и, свернув за угол, быстро зашагал к церкви Апостолов. Зайдя в храм, поставил свечку за упокой души Созонтия – человек ведь все-таки, не собака – помолился за здравие жены и сына, после чего, выйдя на улицу, купил у мальчишки-торговца жареных каштанов и, удобно устроившись неподалеку, на лавочке за кустами жимолости, принялся насвистывать с самым беззаботным видом. Этакий, вышедший на прогулку зевака, беспечный и беззаботный. Тут таких много прогуливалось и, чем ближе к обедне, тем больше. Вот уселся рядом какой-то бородач средних лет. Одет прилично, но без особых изысков, строго – длинный черный кафтан, серая мантия. Взгляд тоже строгий, но вместе с тем благостный. Вообще, незнакомец производил впечатление человека набожного, быть может, даже был церковным старостой. – С праздничком святым, господине! – вежливо поздоровался Алексей. Как раз и был праздник – день святого апостола и евангелиста Матфея. – И вас, мил человек, с праздником! – широко улыбнувшись, бородач перекрестился на церковный купол и тут же спросил, как Лешка относится к унии. Вообще-то, к идее союза католической и православной церквей старший тавуллярий относился положительно, справедливо усматривая в этом шанс в борьбе с турками. Однако, судя по подчеркнуто ортодоксальному виду незнакомца, в этом вопросе с ним нужно было держать ухо востро. – Я вот недавно слушал проповедь отца Георгия Схолария… – уклончиво отозвался Алексей, специально упомянув самого ярого противника унии. – Ах, и вы там были?! – обрадованно перебил бородач. – Ах, какая славная проповедь, поистине славная. Какие мудрые слова! Прав отец Георгий, прав – ни к чему нам поганые латыняне! – Вот и я об этом! – широко улыбнулся Лешка. Бородач совсем подобрел: – Вижу, вы очень приличный человек! Служите где-нибудь? – Занимаюсь коммерцией. – Гм, гм… Не вполне богоугодное дело, но… что ж… в конец концов, ведь надо же на что-то жить, верно? – Очень верно заметили! Меня, кстати, зовут Алексий. – Никифор Скалос, церковный староста. Ага! Лешка поспешно спрятал улыбку – а ведь угадал! И тут же предложил зайти в ближайшую таверну, выпить немного вина за знакомство, ну – и в честь праздника евангелиста Матфея. – Нехорошее это дело – винопитие, – Никифор поджал губы, но тут же махнул рукой. – Впрочем, в честь праздника – можно. Они зашли в небольшую харчевню, одну из множества, расположенных в ближайшей округе, заказали кувшинчик вина, оливки, свежие булочки с изюмом. – С этими латынянами – глаз да глаз, – продолжал начатый по дороге разговор староста. – Того и гляди подменят истинное православие! Псинища, псы! – Совершенно с вами согласен! – Алексей подлил собеседнику вина и вроде бы как невзначай поинтересовался, знает ли уважаемый господин староста церковных нищих? – Ну тех, что у паперти христорадничают. Мне вот показалось, одного я вроде бы знавал раньше… еще до того, как он стал нищим. Созонтий – так его имя. – Созонтий?! – Никифор чуть было не пролил вино. – Вот и вы, господин мой, о нем! – Так знакомый… Ну что, за евангелиста Матфея! За праздник! Оба выпили. Лешка обтер рукавом губы: – А что, еще, что ли, кто-то про Созонтия спрашивал? – А как же, не спрашивал! – всплеснул руками бородач. – Всю душу, можно сказать, вытрясли – где да где этот самый Созонтий? Как будто я знаю – где! Созонтий этот, прямо сказать, нищий тот еще – ради мамоны примазался. Я уж давно хотел другим сказать, чтоб прогнали, да не дали. – А кто не дал? – Кто-кто… Все тот же! Николаем его зовут, неприметный такой, востроглазый. Сказать, где служит? – Догадываюсь. – Вот и молодец. Да ну их к ляду, Созонтия этого да Николая! Давай-ка лучше – за праздник! – С большим удовольствием! Допив кувшин, новые знакомцы простились – церковный староста пошел по своим делам, а старший тавуллярий снова вернулся в садик у церкви Апостолов. С Созонтием теперь все стало более-менее ясно – ну, точно, агент! Доверенный человечек некоего Николая – явного служителя того же ведомства, что и сам Лешка. Ну – почти того. Ничего, в общем, нового – именно это Алексей и предполагал с самого начала. А так же предполагал и другое – ход поисков. Наверняка сей господин Николай в самое ближайшее время явится в доходный дом Виринеи Паскудницы – навести справки. Тут и всплывет некий жилец – мнимый философ. А приметы опального тавуллярия наверняка уже разосланы – нетрудно будет сообразить. Что ж, получается – съезжать надо немедленно? Однако столь поспешный отъезд – да еще куда – надо подумать – непременно вызовет самые сильные подозрения о причастности постояльца к исчезновению старика. Что же тогда – не съезжать? И так плохо, и эдак – нехорошо. К тому же и деньги скоро закончатся. Что ж делать-то, господи? Кстати, Мелезия обещала кое в чем помочь… Нет, пока никуда съезжать не надо – сбежать всегда успеется. А вот этого Николая можно попытаться использовать в своих интересах.Авсоний «Мозелла»
* * *
– Господин, подайте, Христа ради! Алексей обернулся. Попрошайка – грязный такой мальчишка в лохмотьях, на костылях. На глазу – бельмо, на шее – жестяная кружка для милостыни. Странный парень – ладно, костыли, но еще и бельмо – явный перебор. Улыбаясь, Алексей скосил глаза, профессионально отметив возможных сообщников попрошайки. Ага – вот еще один, за деревьями – делает вид, что любуется облаками. Третий – у узенького проулка. Якобы тоже бездельничает – ковыряет в носу. Вся троица чем-то неуловимо похожа – возрастом, одежкой, манерой поведения… Или это уже у господина старшего тавуллярия профессиональная деформация личности наступила? Всюду ворюги да мошенники мерещатся! А как не мерещиться? Место малолюдное, тихое, опять же – подворотня – недаром там скучающий пацан ошивается – отход прикрывает. Нашли лоха! Небось, ждут не дождутся, когда Лешка потянется за кошелем, вытащит мелочь… вот тут-то тот, что за деревьями – и выскочит, хвать кошель – перебросит тому, что стоит у ворот… А дальше поди их, поймай! Плакали денежки, которых, между прочим, не так уж и много осталось. – Пода-а-айте, Христа ради, – настойчиво канючил попрошайка. А глазенки-то – так и бегали, да и бельмо на глазу – точно, фальшивое, еще и наклеено неровно, кое-как. Ага – и тот, за деревьями, насторожился. Ну-ну… – Ну разве в честь праздника, – с видом полнейшего раззявы Алексей потянул кошель, вытащил мелочь… А кошель так и не закрыл. Быстрокрылой птицей метнулась из-за деревьев юркая тень! Оп! Лешка тут же схватил прохиндея за руку, сжал. – Ой, дяденька, пусти – больно-о-о-о! Ага, больно ему! По чужим кошелькам, небось, лазать не больно. Опа! А этот-то, лженищий, ка-ак двинет костылем… Молодец! Лешка едва успел подставить руку. А потом быстро пнул попрошайку чуть пониже колена. Тот завыл, скрючился… Больно, конечно! А нечего тут… Ого! Третий – тот, что у подворотни – целился в Лешку из арбалета! Небольшой такой арбалет, можно даже сказать – карманный. Недешевый, в общем. Наверное, украли где-то. Старший тавуллярий умело загородился, используя схваченного воришку вместо щита – ну, стреляй теперь, сделай милость! Что – боишься? Правильно делаешь, парень. Стрела не пуля – видать, куда полетит. Вот стрелок оглянулся… И тут же, опустив арбалет, быстро ретировался. А из подворотни неторопливо вышел… Епифан! Улыбаясь, направился к Лешке: – Утро доброе, Алексей. – Да вроде бы день уже. – Ты б отпустил этого… – Этого? А, может, лучше его в сыскной секрет сдать? – Не лучше, – глядя старшему тавуллярию прямо в глаза, тихо произнес Епифан. – Извини, обознались ребята. Не за того приняли. – Не на того напали – ты, верно, хотел сказать? – отпустив шакаленка, ухмыльнулся Лешка. – Пройдемся? – Пошли. Только недолго, нам еще работать надобно. – Сердобольных дурачков шерстить? – Их. Что поделать, у каждого свой хлеб. Епифан тихонько засмеялся. Вот тебе и тихоня! Несмотря на юный возраст, уже успел шайку организовать – лихо! – А не знаешь ли ты, парень, некоего Николая из сыскного секрета? – взяв Епифана под руку, поинтересовался Алексей. – Знаю, – без всяких ухищрений признался тот. – Старик Созонтий на него работал. – Что ж ты раньше-то не сказал? – А ты не спрашивал. – Хм… И что за человек этот Николай? – Так себе, – Епифан презрительно сплюнул. – Мздоимец, как водится, к тому же – не очень-то и умен. Все больше нахрапом действует. Алексей потер руки: – Коли так – славно. – Ну, я пойду? – просительно взглянул Епифан. – Иди, коза ностра… Вечерком свидимся. – Конечно. Епифан исчез – побежал к своим попрошайкам-воришкам, а погруженный в свои мысли старший тавуллярий неспешно направился ближе к доходному дому. В синем небе ярко сияло солнышко, однако Алексей хмурился – за навалившимися проблемами некогда было подумать о главном – о тех троих вельможах, кто-то из которых мог оказаться заговорщиком. Вот о чем нужно было думать, вот в каком направлении действовать, а не всякой шушерой заниматься. Хотя, оно конечно – шушера шушерой, но и о собственной безопасности позаботиться надо!* * *
Алексей заметил их сразу – трое дюжих парняг выскочили из развалин сразу, как только старший тавуллярий, срезая путь, свернул на неприметную, вьющуюся меж кустов и разрушенных портиков тропку. Выскочили, естественно, не просто так – наверняка поджидали, насчет этого у Лешки не было никаких сомнений. Ухмылялись нахально… Вообще-то, позади должен быть и четвертый – перекрывать путь. Алексей резко обернулся – ага, вот он! Далеко стоит, гад – ножичком не достанешь, даже если метнуть. Да и ветер. Зато те трое… о, они подходили все ближе, явно не скрывая своих намерений. Четверо против одного. Тут и думать нечего – либо бежать, либо – напасть первым. Бежать не получится, значит – напасть! Громко насвистывая – якобы в полной беззаботности – Лешка наклонился у портика, подобрал подходящий камень… И, резко выпрямившись, с силой метнул его в ближайшего гопника. Попал! Еще бы, не так-то уж тут было и далеко. Парнища завыл, схватившись за голову… что-то выпало у него из руки. Что-то? Кинжал, и довольно длинный, этакий мини-меч! В три прыжка Лешка оказался около остальных и, продолжая улыбаться, выхватил из-за голенища сапога нож. Намотал на левую руку плащ. Ввух! Эх, жаль, лишь слегка задел. Теперь – выпад! Ах ты, не достал… Ничего! Гопники растерянно попятились, явно не ожидая от своей жертвы подобной прыти. А Лешка нападал, развивая первый успех, и в глазах его не было ни капли жалости, при таком раскладе не до гуманизма – либо он, либо они. Первое, что сделал Алексей, оказавшись около тупо сидевшего на земле окровавленного, державшегося за голову парня, так это ударил его ножом в сердце! А чтоб наверняка уже не встал! И снова бросился на остальных, все время помня – позади тоже был враг. Быстро оглянулся – ага, бежит сюда… Резко отпрыгнул в сторону, пропуская пущенный кинжал… Снова обернулся. А уже никто позади не бежал! Валялся! Споткнулся, что ли? Ладно, с этим после… Гопники, похоже, пришли в себя. Тот, что только что метнул свой клинок, схватил валявшуюся на земле палку. Ай, молодец – Лешка нарочно отступил к портику – попробуй там, размахнись. Да и вообще – среди поваленных, а местами и торчащих, колонн действовать куда как лучше! Оп! Притаившись за колонной, Алексей резко выбросил ногу, ударив одного из парней в живот… И тут же за колонною возник тот, что с палкой! Удар! Алексей подставил обмотанную плащом руку. А ведь хороший удар! Сильный. Если б угодил в голову или хотя бы по ключице… Выпад! Не достал! Черт, коротковат ножичек! А у того, что лежит? Вроде подлиннее… Отвлечь внимание! Пригнуться… Перехватить нож… Метнуть! Ловок, бродяга, ловок! Лихо отбил, ничего не скажешь. Прыгает… И в этот момент Лешка вдруг вроде бы как споткнулся, упал… Как раз на стонущего вражину, который начал уже приходить в себя… А локтем ему в горло! И нож, нож – к себе. Внимание! Темная тень сзади! Метнулась, словно крылья огромной хищной птицы. Взметнулась к небу палка… увесистая такая дубина. Лешка заскулил, закрыл лицо рукою: – Пощади! – Н-на! Дубина просвистела в воздухе… Ударила! Прямо в лоб тому, что лежал! А Лешка уже был на ногах – и с силой всадил в бок вражине только что подобранный нож! Так… Похоже, остался только тот, четвертый… Алексей осмотрелся: однако, где же он? Вот, под чьими-то шагами осыпалась земля… Ага! Явился-таки. Спрятавшись за колонной, старший тавуллярий покрепче сжал в руке нож. Ну-ну, иди… Вот сейчас… сейчас… – Господин Алексей?! Черт! Знакомый голос. – Я только хотел спросить, не нужна ли помощь? Осторожное движение. Светлые вьющиеся локоны… Епифан! – Ты как здесь, парень? – Мои сказали – за тобой следили люди Косого Карпа. А им человека убить – раз плюнуть. – Косой Карп? – Есть тут такой гад. Так, помощь, я смотрю, не нужна? Алексей усмехнулся: – Ну, разве что… Хотя…Там, на тропке – ваша работа? – Да, мы его угостили камнем. Теперь нескоро в себя придет. – Вот за это – спасибо! – вполне искренне поблагодарил старший тавуллярий. И, вытерев об траву нож, предложил пройтись. – Заодно и поговорили бы. – Хорошо, прогуляемся, – с улыбкой кивнул Епифан. – Здесь неподалеку как раз дает представление труппа Мелезии. Вот и посмотрим! – Тебе ж работать надо?! – усмехнулся Алексей. – Ничего, устрою выходной за-ради праздника евангелиста Матфея.Алексей даже не сразу узнал свою соседку – набеленное лицо, длинный завитой парик, короткая – так, что видны были коленки – туника древнего покроя. Точно так же, несмотря на прохладную по местным меркам погоду, были одеты и ее партнеры – видать, ставили какую-то пьесу из древней жизни. Когда Лешка с Епифаном подошли ближе к сцене – скорее, даже к балагану, устроенному из трех составленных вместе повозок, с настланными на них досками – Мелезия как раз говорила нечто проникновенное, то прижимая руки к сердцу, то воздевая их к небу:
Твоих друзей не надо нам, и денег
Я не возьму, не предлагай: от мужа
Бесчестного подарок руки жжет.
Ступай, —
Давно по молодой жене
Душа горит – чертог тебя заждался.
Что ж? Празднуй брак! Но слово скажут боги:
И горек будет новый брак тебе!
Когда свирепы Эроты,
Из сердца они уносят
Всю сладость и славы людям
Вкусить не дают!
Многое Зевс на Олимпе решает,
Но многое боги дают сверх надежды…
И то не приходит, чего ожидаем,
И новому путь открывает бессмертный —
Такие исходы бывают и в жизни.
* * *
Придя в доходный дом, они перекусили внизу, у бабки Виринеи Паскудницы и, прихватив с собой кувшинчик вина, поднялись к Лешке. Яркое солнце светило прямо в окно, в комнате было тепло, даже душно. Мелезия уселась на кровать: – Жарко как! – Я открою окно. – Нет! Лучше расстегни мне столу… вот эти фибулы. Девушка быстро сняла тяжелую верхнюю одежду, оставшись в длинной тонкой тунике, вовсе не скрывавшей пленительных обводов прекрасного молодого тела, а, скорее – даже подчеркивающей их. – Хорошо как! – Вытащив заколки, Мелезия распустила по плечам свои пышные темные пряди. – Только все равно – душно. – Я же говорю – окно… – Не надо… Девушка улеглась на кровать, заложив за голову руки: – Если тебе не трудно, Алексий, сними с меня башмаки. – О, нет, не трудно. Сняв с ног Мелезии башмаки из мягко выделанной козьей кожи, Алексей сел на кровать, рядом: – Выпьем вина? – Выпьем. Усевшись ближе, Лешка обнял девушку за плечи и протянул кружку… Потом провел рукой по груди, чувствуя, как твердеют соски под тонкой тканью туники. Потом принялся с жаром целовать гостью в губы. – О! – нарочно вырывалась девушка. – И все же, как у тебя жарко! Помог бы мне снять тунику, что ли… Вот уж об этом не надо было просить – достаточно было просто намекнуть… да Лешка и сам бы все сделал и без всякого намека! Миг – и полетела на пол сброшенная туника, и ловкие девичьи руки принялись умело раздевать Алексея… и тела соприкоснулись кожей… и словно проскочила электрическая искра… Мелезия выгнулась, застонала, прикрыв длинными ресницами карие томные глаза, и, властно обняв Лешку за шею, притянула к себе… – Ты… ты волшебная девушка, Мелезия! – Я знаю…Потом снова пили вино, и опять целовались, и снова… А уже потом Мелезия приступила к занятиям. Для начала, попросив у хозяйки кувшин горячей воды и таз, заново покрасила Лешкины волосы рыжевато-коричневой персидской хной. Затем взялась за учебу. – Вот ты называешь себя философом, а ведешь себя не так! Совсем не так. Ты прикидываешься провинциалом – а идешь, ни на что не смотришь. Нет, милый! Провинциалы столь целеустремленно не ходят. Остановись, осмотрись, полюбуйся портиками, колоннами, церквями. Спроси несколько раз дорогу у первых встречных прохожих, несколько раз ошибись, зайди не туда. И жесты, жесты! Побольше непосредственности, восхищения. Ты философ – значит, немного не от мира сего. Так будь же рассеянным! И поменяй взгляд – слишком уж он у тебя пристальный, жесткий. – Что, заметно? – Очень! И, полагаю, не только мне. Смотри и думай в этот момент о чем-то своем, пусть взгляд твой всегда будет несколько затуманенным. Кстати, ты знаешь суть учения Плифона? – Честно говоря, не очень-то. – Я тебе расскажу. – Мелезия! Откуда ты знаешь философию?! – Не забывай, я же актриса! И, смею думать, не особо плохая, хоть и играю в бродячей труппе. А где еще мне играть? Ты же знаешь, как относится к актерам церковь? Гонения – это не то слово! Хорошо еще – на кострах не жгут. И все же – нет занятия лучше! Мелезия говорила с жаром, щеки ее раскраснелись, карие, широко распахнутые глаза сверкали брильянтами! – Теперь – мимика, жесты, – покончив с философией, продолжала девушка. – У тебя жесткое, волевое лицо. Слишком жесткое для странствующего философа. Расслабься, чаще улыбайся, но не радостно-весело, а такой, загадочно-задумчивой полуулыбкой. Вот, попробуй… Ага! Получается. А жесты у тебя все еще расчетливы, скупы. Ну-ка махни рукой! Ничего, если собьешь со стола кувшин или кружки – философ и должен быть рассеянным. Вот! Так! Молодец! А сейчас займемся походкой. – Походкой? – Да-да, походкой. Поверь, поменять походку – значит почти полностью стать другим человеком. Перевоплотиться! Вот, смотри! Прелестно обнаженная, Мелезия соскочила с ложа и, подбоченясь, прошлась по узкому пространству пола – от окна к двери. – Вот так ходят гетеры! Смотри, как они выставляют напоказ свое тело… как высматривают состоятельного клиента, как стреляют глазами… – О!!! – Лешка сглотнул слюну и протянул к девушке руки. – Нет-нет! – засмеялась та. – То, что ты хочешь сейчас со мной сделать – пусть будет. Но – чуть позже. Пока же – смотри и учись! Вот так ходят домохозяйки… Мелезия выпятила вперед грудь, изогнулась и смешно засеменила ногами. – А так – молодые девушки из хорошей семьи под присмотром тетки… А вот так – без присмотра. Лешка не выдержал, расхохотался – уж больно весело все получалось у гостьи. Мелезия же уперла ему палец в грудь: – Теперь ты! Вставай, вставай, поднимайся! И не надо меня обнимать… пока… Старший тавуллярий послушно поднялся. Правда, стесняясь, натянул штаны. – Ой-ой-ой, какие мы стеснительные! Прошелся… – Нет, друг мой, так ходят солдаты… или узники в тюрьмах! Расслабся! Размахивай посильнее руками, не смотри так по сторонам… нет, смотри! – Так смотреть или нет? – Смотри, но не так! – А как? – Рассеянно! А не так, будто кого-то высматриваешь! Задери подбородок повыше. Споткнись… Вот, молодец! Теперь иди сюда… Ляг рядом. Поцелуй меня… Нет, не в губы, в пупок… Та-ак… Теперь – выше… или ниже, как ты хочешь… Зачем ты только надел эти дурацкие штаны! Сними! Нет, постой – я сама сниму. Как противно скрипит кровать… надо же, я и не замечала! А что там у нас за окном… Наклонюсь, посмотрю… О! Какие у тебя сильные руки… Ох!!!
Они провалялись в постели до самого вечера – лень было спускаться даже за ужином. И все же – пришлось, когда в дверь, слегка постучав, заглянул Епифан. – Там, внизу, пришел Николай, – ничуть не смущаясь увиденным, торопливо поведал подросток. – Ну, тот, из секрета. Я говорил о нем. – А! – вспомнил Лешка. – Явился-таки, значит. – Явился. – Что, по мою душу? – О тебе расспрашивает! – Ладно! – вскочив с постели, Алексей быстро оделся. – Спущусь, посмотрю – что ему надобно. Мелезия, дождешься меня? – Пожалуй, пойду к себе. Поучу новую роль. Лучше сам, как вернешься, заглядывай. – Обязательно, душа моя, обязательно! Спустившись по узкой лестнице вниз, старший тавуллярий нарочито громко потребовал у хозяйки еду: – Ужас, до чего сегодня проголодался! Недаром еще великий Зенон Александрийский говорил – бытие определяет сознание! Говорил ли так Зенон Александрийский или нет, Лешка не знал – но фразу сию ввернул нарочно для неприметного человечка в синем плаще, сидевшего у самой двери, на лавке. Обычный такой человек – не толстый, не тонкий, не молодой, не старый, увидишь – потом не вспомнишь. Только взгляд у него был знакомый – цепкий. Ну, точно – это и есть пресловутый Николай, кому ж еще тут рассиживать? Как бы теперь к нему подкатить, чтобы выглядело все естественным. А не нужным оказались все ухищрения – человек из секрета подкатил первым. – Вы, кажется, м-мм… философ, молодой человек? – Ну да, ну да, – помня уроки Мелезии, рассеянно обернулся Лешка. И посмотрел, как бы сквозь сидящего. – Я приезжий. Из Мистры. – Ого, из Мистры?! – ухмыльнулся сыскарь. – Говорят, красивый город. – О да, очень красивый! – Старший тавуллярий растянул губы в совсем уж дурацкой ухмылке. – Правда, только здесь и начинаешь понимать всю красоту и величие столицы! – Да, Константинополь тоже ммм… красивый город. Пожалуй, ничуть не хуже Мистры, а? – Ничуть не хуже, это вы верно подметили, господин… э-э-э… – Меня зовут Николай. Как святого угодника, ммм… – Да, как святого… А я – Алексий. Алексий из Мистры. – Да я уж понял, что из Мистры. Вы садитесь, Алексий, не стойте… Я ведь, знаете, ммм… тоже философией увлекаюсь – приятно будет поговорить. – И мне тоже – приятно, – похлопав ресницами, закивал головой Алексей. – Может, прихватим вина да поднимемся ко мне? Тут как-то слишком уж шумно для философской беседы. – Да-да, вы правы! – Николай явно обрадовался приглашению. – Здесь очень, очень шумно. А никакого такого шума, на самом—то деле не было, подумаешь, о чем-то громко разговаривали зашедшие пропустить по стаканчику мастеровые. Это еще не вернулись с работы плотники! Вот уж тогда было бы действительно шумно, а так… – Пойдемте, пойдемте, – купив у Виринеи кувшинчик вина, радостно приговаривал Алексей. – Знаете, как приятно встретить ученого человека, философа! Мы сейчас с вами, уважаемый Николай, много чего обсудим. – Да, – согласно кивал сыскарь. – Много! Придя в комнату, Лешка поставил кувшин на стол, с удовлетворением отмечая, что Мелезия, перед своим уходом, навела идеальный порядок. Ну – почти идеальный. – Выпьем? – усаживаясь на колченогий табурет, предложил гость. – За праздник святого Матфея! А разговор потом пошел вовсе не философский – Николай, иногда явно пережимая, дотошно выспрашивал Лешку о Созонтии. Мол, не видел ли, куда тот уходил, не разговаривал ли, не общался ли, случайно, за кружкой вина? – Не, не общался, – отрицательно качал головой Алексей. – Я ж недавно только приехал. – Да-а-а… – не скрывая своего разочарования, протянул Николай. – Видать, несладко приходится в чужом-то городе? Без друзей, без знакомых… – Смею тешить себя надеждой, что теперь у меня все же появился хороший знакомый и любезнейший друг! – Старший тавуллярий осклабился – он давно уже понял, к чему клонит навязывающийся в друзья гость – вербует в агенты, собака! – И кто же этот ммм… друг? – Вы, господин мой! – А-а-а! – Николай довольно ухмыльнулся. – Ну да – я тебе друг. Ничего, что на «ты»? – Ничего! Какие такие условности могут быть между друзьями? – Конечно, никаких, знамо дело! Хочу тебя кое о чем попросить, друг мой! – Проси, о чем хочешь! – еще шире улыбнулся Лешка и тут же поправился: – Ну, если в моих силах, конечно. – В силах, в силах, – закивал Николай. – Как тебе здешние соседи? Старший тавуллярий наморщил лоб: – Сказать по правде – те еще людишки! – Вот-вот! – явно обрадовался гость. – И я о том же тебя хотел предупредить. – Буду держаться от них подальше! – Нет-нет, ммм… – Николай тут же скривился. – Подальше не надо – не такие уж они и страшные лиходеи. Так, мелочь. Ты бы мне о них, Алексий, рассказывал иногда. Так, по-дружески… С кем встречались, что делали, о чем говорили. Можешь с ними и выпить иногда. Только, все, что говорить будут – запоминай, после мне расскажешь! – Все сделаю, как скажешь! Может, и у меня потом какие просьбы будут… – Исполню, не сомневайся… Ну, за знакомство! – За знакомство… А скажи, дружище Николай, кто тебя больше-то интересует, не могу ж я со всеми пить – никаких денег не хватит! Гость неожиданно расхохотался и хлопнул новоявленного знакомого по плечу: – Ай, Алексий, понятливый же ты малый. А ято думал – простак! – Я ж философ, друже! – Да помню, помню… Вот что, ммм… Немного помычав, сыскарь достал из висевшей на поясе сумы несколько серебряных монет – аспр – и широким жестом протянул их Лешке: – На вот тебе, по-дружески. Знаю, как одному-то в чужой стороне приходится. Бери-бери, не стесняйся… только вот это, ммм… расписочку мне напиши. Ты ведь грамотен? – Обижаешь! Только вот пера и чернил у меня нет. – Не беспокойся, я их с собой принес. Так, прихватил чисто случайно. – Рояль в кустах… понимаю! – О чем это ты, друже? – Так, о своем, не обращай внимание, с нами, философами это бывает. Где расписаться-то? – А вон, тут, с краюшка. Лешка подмахнул, якобы не читая… на самом-то деле все четко разобрал – и обязательство сотрудничать, и сумму – двадцать аспр. Кстати, на самом-то деле серебрях куда меньше было! Ну, да бог с ним, со всем этим. – Так ты так и не сказал, дружище Николай, за кем больше всего наблюдать-то? – Ммм… Ну, будет возможность, за пареньком, соседом твоим, Епифан его кличут… О Созонтии его так, вроде бы невзначай, выспроси. Ну, конечно, Епифан. Можно было догадаться. А ведь не дурак сыскарь – в нужном направлении копает. Правда, к Созонтию парень отношения не имеет… а вот к мелкой уличной преступности – самое прямое. – И еще сильно интересует меня одна молодая особа, – негромко продолжал Николай. – Мелезией ее кличут. – А, знаю – актриса. – Будь с нею поосторожней, друг мой. Та еще девица, опасная, словно ехидна. Ну, – гость поднял кружку. – За праздник святого Матфея! – За святого Матфея, – послушно повторил Алексей. В небе за окном ярко сверкали…
Глава 6 Осень—зима 1448–1449 гг. Константинополь
Как со всеми по порядку ты беседовал учтиво, И врагов, и равнодушных уловляя фразой льстивой……звезды.Еврипид «Ифигения в Авлиде»
После ухода Николая, Лешка долго не мог уснуть. Лежал, уставив глаза в потолок, размышлял о прошедшем дне, дне евангелиста Матфея. Кто же все-таки настропалил против него парней Косого Карпа? И кто это – Косой Карп? Мелкий бандит? Крупный? Нет, если б был крупный, Алексей бы знал. И как ловко действовали лиходеи! Еле от них отделался. Кто ж его так не любит, кто заказал? Терентий? Наверное – больше пока просто некому, ну, не успел старший тавуллярий еще никому насолить. А вот Терентий, похоже, имел виды на Мелезию, хотел – ясно чего, и добивался своего грубой силой. Кстати, в артели плотников, похоже, Терентия не очень-то любят, если судить по словам Прохора Богунца. А ведь он будет мешать, этот твердолобый дурачина Терентий – придется решать этот вопрос, и чем быстрее, тем лучше. А что, если натравить на него Николая?! Хорошая идея, черт побери! Кстати, очень даже может быть, что Терентий как-то причастен к смерти старика Созонтия… Хотя, конечно – вилами по воде, улик ведь никаких. Улики, улики… Каморку Созонтия, кстати, так никто пока и не занял, заканчивался торговый сезон – не было желающих. Впрочем, бабка Виринея вела свои дела вполне даже умело, а, значит, комнате оставалось пустовать очень недолго. Потому следовало поспешить! Прямо вот сейчас… Что там, в этой каморке? Николай наверняка ее уже осмотрел… Но, может быть, что-то от Созонтия и осталось? Стараясь не скрипеть половицами, Лешка осторожно вышел из комнаты и замер, прислушиваясь. Уже была примерно середина ночи, может быть, даже ближе к утру – часа три-четыре. Тишина стояла гробовая, лишь где-то снаружи иногда лаял пес. Вот и комната Созонтия – маленькая каморка у самой лестницы. Старший тавуллярий осторожно подергал дверь – не заперто, тут, в доходном доме бабки Виринеи Паскудницы, похоже, вообще замков не имелось – совершенно излишняя роскошь! Черт! Дверь неожиданно скрипнула и, зараза, так громко, что – как показалось Лешке – должна была разбудить весь этаж. Затаив дыхание, молодой человек застыл бездвижной статуей… Нет! Никто ниоткуда не вышел, даже из дверей не высунулся рассерженно – какой это, мол, гад, здесь шумит, спать мешает? Проникнув, наконец, в жилище покойного, Алексей притворил за собой дверь и, подойдя к окну, открыл ставни. С улицы сразу хлынула волна промозглого холода, и призрачный лунный свет упал на пол мерцающим медным прямоугольником. Глаза старшего тавуллярия уже давно привыкли к темноте, и сейчас он ориентировался довольно легко, да и места для осмотра оказалось так мало, что достаточно было бросить один пристальный взгляд. Да уж, действительно – каморка: метра два на три, не более. Узкая – с тоненьким матрасом – койка, у стены – грубо сколоченный стол, ни скамьи, ни лавки, ни стульев вообще нет. Впрочем, много ли надо одинокому старику? Только кости бросить. Лешка обшарил подоконник, заглянул под стол и под кровать. Ничего! Никаких вещей, которые можно было бы подбросить Терентию в качестве улики. Обидно! Зря, выходит, шел… Чьи-то шаркающиеся – крадущиеся даже! – шаги вдруг послышались в коридоре за самой дверью. Алексей замер, обернулся… Но броситься к двери не успел – та вдруг с неожиданной резкостью распахнулась, и яркий – точнее, показавшийся ярким – луч света озарил полутьму. – Свечечку-то повыше подними! – прищурившись, нагло попросил Лешка. – Не видно ведь ни черта. – И что тебе нужно видеть? – прошамкала… бабка Виринея Паскудница. Ну кому же еще-то здесь и шататься?! – Жаровню – что же еще-то? Терентий, плотник, сказал – он видел такую у старика. А его ж, Созонтия-то, все равно нет – вот, думаю, и воспользуюсь – замерз очень. – Замерз? – старуха осклабилась. – Экий ты ушлый, как я погляжу! Жаровня, между прочим, отдельных денег стоит. – Вот я и думаю – пошарюсь у старика, может, и забесплатно сыщу?! – Бесплатным только сыр в мышеловке бывает! – назидательно прошамкала бабка. Потом, опустив бронзовый позеленевший подсвечник с горящей свечой, махнула рукой. – Идем. Дам тебе жаровню – имей в виду, их у меня не так много. Пока ты первый спросил, ну да зима ведь не за горами. Вслед за хозяйкой дома старший тавуллярий спустился по лестнице вниз, в трапезную. Велев подождать, Виринея Паскудница поставила подсвечник на стол и загремела ключами. Ага! Значит, здесь все-таки кое-что запирается. Вытащив из кладовки складную жаровню, старуха с неким торжеством вручила ее постояльцу, не забыв пояснить: – Две аспры в день. – Ну… не очень дорого. – И еще столько же – за уголья. – Да-а, – выгребая из очага мерцающие синие угли, негромко протянул Лешка. – Выходит, соврал мне Терентий-плотник, не было у старика Созонтия никакой жаровни! – Это какой такой Терентий? – заинтересовалась бабка. – Такой, на поросенка похожий, губастик, – охотно пояснил Алексей. – Я, кстати, не так давно видел, как он из каморки Созонтия выходил. – Это когда ж ты видел?! – Да не вспомню уже… О! Незадолго до того, как Созонтий пропал. Может, уехал куда? – Может, и уехал. – Виринея равнодушно пожала плечами. – Хотя – заплатил недавно за неделю вперед. – Ну, спасибо за жаровню, – встав, поблагодарил жилец. – Утром занесу деньги. – Смотри, не забудь! – бабка махнула рукой и, когда Лешка уже подошел к лестнице, добавила нарочито безразличным тоном: – Так, стало быть, ты Терентия-плотника у каморки старика видел? – Да видал. – Не ошибся? Не спутал? – Да нет, не спутал. Вернувшись к себе, старший тавуллярий засунул не очень-то и нужную ему жаровню под кровать и хрипловато рассмеялся. Ага! Клюнула бабка! Теперь, не сегодня-завтра, снова объявится господин Николай с вопросами. Ну, не может такого быть, чтобы Виринея Паскудница ему не стучала – Николай хоть и мздоимец и тот еще хмырь, но – по-первому впечатлению, не так уж и глуп. Значит, будем ждать. Будем.
Ждать пришлось недолго. Представитель местного отделения секрета явился уже буквально на следующий день, ближе к вечеру. Не чинясь – на этаже все равно никого не было – заглянул к Алексею в комнату: – Бог в помощь! Поговорим? – А, Николай! Заходи, заходи, гостем будешь! Садись вот, сейчас спущусь, вина принесу… Что такой кислый? На службе неприятности? – Слушай, Алексий… ты плотника одного, Терентия, хорошо знаешь? Он сосед твой, этажом ниже живет. – Терентия? Так я его, к слову сказать, и совсем не знаю. Ну, в лицо только. – Говорят, ты его видал выходящим из комнаты старика Созонтия? – решительно поинтересовался гость. – Вспомни-ка поточнее – когда именно это было? Лешка задумчиво поскреб затылок: – Да третьего дня еще. – А подрался ты с Терентием, значит, уже позже?! Черт! Ну и старуха – уже и про драку доложила. – Из-за чего драка-то вышла? – Из-за девчонки, – смущенно отозвался Алексей. – Из-за чего же еще-то? – Актрису не поделили? – усмехнулся Николай. – И в самом деле – хороша девка. Ты ее представление видел? – А как же! «Медею», кажется. Мне очень понравилось. – Понравилось?! – Гость вдруг неожиданно расхохотался. – Да ты не то видел! Я имею в виду – не ту пьесу. Не «Медею», «Электру» нужно было смотреть… Впрочем, сейчас уже поздно, разве что весною теперь. – А при чем тут весна, зима, осень? – не понял Лешка. – Какая разница, когда какую драму смотреть? – Большая разница! – прищурив с некоторой скабрезностью левый глаз, Николай хохотнул и пояснил: – Весной и летом труппа Мелезии – ну, так эту актрису зовут, соседку твою – ставят «Электру». Приглашают танцовщиц и они – а с ними и Мелезия – танцуют голышом! Знаешь, сколько народу посмотреть приходит? – Догадываюсь! – Последний раз две недели назад «Электру» ставили. Старик Созонтий – сосед твой пропавший – кстати, на нее ходил. Гость немного помолчал, а потом спросил про Терентия – мол, не замечал ли Алексей за ним чего-нибудь подозрительного? – Да как же я могу заметить, когда мы с ним и не общаемся вовсе! – резонно отозвался молодой человек. – Ну да, было – подрались. И все. – А ты с ним помирись, – негромко попросил Николай. – Помирись, помирись – что смотришь? – Постараюсь… И мне бы это… – Лешка замялся. – Для примирения ведь хорошо бы вина выпить, а Терентий, как и все плотники, пьет немало… Гость расхохотался: – Понял тебя, парень! На тебе двадцать аспр… Получи – распишись. – А тут – тридцать написано. Николай хмыкнул: – Расписывайся, расписывайся… философ! Значит, вот как с тобою договоримся: я сюда, к тебе, больше подниматься не буду – слишком уж подозрительно. Встретимся через неделю у церкви Апостолов, на паперти, с левой стороны, идет? – Идет. – Лешка улыбнулся и, пересчитав деньги, сунул серебришко в кошель. Не помешает!
* * *
Едва Николай успел уйти, как по лестнице загремели шаги – быстрые, радостные, легкие. И тут же раздался настойчивый стук и девичий голос спросил: – К тебе можно? Алексей улыбнулся: – Заходи, заходи, душа моя! Чего вчера не пришла? – А, устала сильно. – Мелезия, сбросив на руки Алексею плащ, беспечно завалилась на ложе, заложив за голову руки. – Кстати, Креонт ко мне больше не пристает, спасибо! – Да не за что. – Лешка пожал плечами. – А что это за драма такая – «Электра»? – Отличная драма! – Девушка всплеснула руками. – Ну, в самом деле – отличная! Жаль, церковь ее запрещает, говорит – срам! Ханжи! Гнусные ханжи! Ну разве можно называть срамом обнаженное женское тело?! – Конечно, нельзя, – охотно поддержал тему старший тавуллярий. – Особенно – такое красивое, как твое! Я считаю – его вообще грех под одежды прятать! – Ой-ой-ой! Вот уж не знала, что ты такой льстец! Мелезия засмеялась и, вскочив на ноги, обняла Лешку за шею: – Я так люблю танцевать в «Электре»! Голой! Без всякой одежды. – Жаль, я не видел. – Зато все здешние жильцы перебывали на представлении! Даже старик Созонтий… и этот еще, Анисим Бельмо, которого потом зарезали. Послушай-ка! Я сейчас станцую для тебя! – Мелезия раскраснелась и азартно потерла руки. – Нет, в самом деле, станцую – покажу небольшой отрывок. Что ж ты стоишь? Помоги-ка расстегнуть фибулы… Кстати, знаешь, кто автор? Еврипид! Тот самый, что и в «Медее». Просто он мне очень нравится. – Так ты сама выбираешь драмы? – Алексей с видимым удовольствием помог девушке снять тяжелую столу… а затем – и тунику! О! И в самом деле, столь прелестное тело не стоило прятать под грудой одежд! – Ну, смотри же и слушай! – Мелезия изогнулась, хлопнула в ладоши, пробежалась к двери, на миг застыла и медленно-медленно обернулась:О, душа не рвется, девы,
Из груди моей к веселью,
Ожерелья золотого
Не хочу я…
И с тобою
Никогда меж дев аргосских
В хороводе я не буду
Ударять ногой о землю.
Пляску мне заменят слезы…
Лишь только на следующий день Алексей смог наконец-то заняться своим непосредственным делом – заговорщиками. А для того пришлось напрячься – имена и должности всех трех подозреваемых старший тавуллярий помнил хорошо, как и их местожительство, а вот для того, чтобы собрать кое-какие первоначальные сведения, пришлось попотеть. Двух из этой троицы Алексей «обрабатывал» сам, а вот третьего пришлось поручить Епифану, точнее – его малолетним преступникам, поскольку третий подозреваемый, протовестиарий Харитон Гаридис, проживал в своем особняке близ площади Тавра – а там Лешку знала почти каждая собака. Епифану Алексей сказал, что о Харитоне его просил выяснить один хороший знакомый из Мистры. – Он, видишь ли, интересуется, можно ли иметь с этим господином коммерческие дела, – пояснил старший тавуллярий и отдельно, особо подчеркнув, предупредил, что действовать надобно осторожно и хитро – слишком уж высокую должность занимает сей вельможа, и возможностей у него – полно, так что на глаза лучше не попадаться ни ему, ни его слугам – мало ли какие потом могут быть последствия, кому же понравится, что за ним следят да наводят справки? – Не учи меня работать, господин философ! – язвительно отозвался Епифан. – Уж будь уверен, мои парни не подведут. Да, может быть, я и сам лично схожу, посмотрю, что это за вельможа? Ну если дело вдруг окажется трудным. Искренне поблагодарив парня, Лешка принялся за работу и сам, первым делом наведавшись на тихую, усаженную тополями и липами, улочку близ церкви Хора, где и проживал некий господин Эраст Никомедис, знатный патрикий, управляющий дворцовыми конюшнями и выездами базилевса. К большому удивлению старшего тавуллярия, дом сего достопочтенного вельможи отнюдь не утопал в роскоши, производя впечатление некого вполне затрапезного и даже полузаброшенного жилища – облезлые, давно требующие свежей штукатурки стены, потемневшие от времени ворота, обитые ржавыми железными полосами, за воротами, за высокой кирпичной оградой, виднелся обширный сад, больше похожий на лес – настолько буйно разрослись там кусты и деревья, давно требующие самого радикального вмешательства садовника. Да-а, как все запущено! Одно из двух – либо в этом, с позволенья сказать, дворце господин патрикий не проживает, либо вышеуказанный господин – изрядный скупец, экономящий буквально на всем. Отыскав поблизости небольшую таверну, Лешка уселся снаружи, за длинным, вытащенным на улицу столом под синим полотняным навесом. Светило – но не очень-то грело – солнце, впрочем, холодно не было – старший тавуллярий еще вчера прикупил зимнюю шерстяную накидку. Теплую. Ввиду раннего времени – еще до полудня – посетителей в таверне была мало, зато с выбранного Алексеем места хорошо просматривался нужный ему особняк, у ворот которого как раз появился коренастый бородатый мужчина с большой сумой за плечами, по виду – мастеровой. Хозяин таверны как раз принес заказанное вино. – Любезнейший, – старший тавуллярий придержал его за рукав. – Этот вон, там, у ворот – не столяр, случайно? Я как раз ищу хорошего столяра. – Столяр? – кабатчик обернулся в указанную Лешкой сторону и хмыкнул. – Нет, это не столяр, это Илларион, стекольщик. Стекольщик вам не требуется? – Требуется и стекольщик, – тут же кивнул Алексей. – А дорого ли он берет? – Как сговоритесь. Стекольщик между тем вошел в распахнувшиеся – и тут же быстро закрывшиеся – ворота. – Верно, этот Илларион – не очень-то хороший мастер, – хмыкнул старший тавуллярий с некоторым оттенком презрения. – Не очень-то богатые у него клиенты, судя по дому. – Ха! Не богатые?! – трактирщик всплеснул руками, словно бы оскорбленный в самых лучших своих чувствах. – Да знаете ли вы, мой господин, что в этом доме – да, действительно, неказистом с виду – изволит проживать очень важный богач и вельможа господин Никомедис?! Управляющий дворцовых конюшен! – Да что вы говорите?! Сам господин Никомедис?! – Он, он. – Что же он не отремонтирует свой дом? – Хэ! – трактирщик хмыкнул. – Да вся округа знает, что господин Никомедис – изрядный скупец. К тому же живет затворником, никого к себе не пускает. – Ай-ай-ай, – скорбно поджав губы, Алексей покачал головой. – Затворником! Как же так можно-то? – У богатых – свои причуды. А с Илларионом я вас сведу, если захотите. Ну – со стекольщиком. – Да-да, конечно. Наверное, я его тут и подожду. Стекольщик, коего пришлось ждать не так уж и долго, полностью подтвердил все слова владельца таверны. Да, действительно, господин Никомедис был очень скуп и прижимист и никого к себе не пускал. – И рамы я ему вставлял – самые дешевые, – пояснил стекольщик. – Старые-то совсем рассохлись. – И как заплатил? – Да уж заплатил, куда ему деваться? Простившись со стекольщиком, старший тавуллярий задумался. Скупой, говорите? Затворник? Неплохое прикрытие для заговорщика или шпиона – попробуй-ка, выясни о человеке хоть что-то конкретное, когда он никуда – кроме как на службу – не ходит, и нет у него никаких друзей, ни знакомых. Составив вполне определенное мнение о господине Никомедисе, Алексей быстро зашагал к Влахернской гавани, где нанял повозку и поехал на другой конец города, к церкви Иоанна Студита. Там, невдалеке от церкви, на Каштановой улице должен был проживать еще один фигурант дела о заговоре – некий Агафон Карабис, выходец из Эпира, не так давно выбившийся в люди провинциал-нувориш, сделавший себе состояние на торговле известняком и лесом. Ну, этот так, официально, откуда у этого Агафона на самом деле деньги – Лешка пока не знал, потому как в свое время сие прояснить не успел. И еще – господин Карабис был вхож в высшие дворцовые круги. Как уж это получилось – не ясно, но вхож.
Вот уж у Карабиса оказался дворец так дворец! Огромный, с выставленным напоказ богатством в виде древних статуй, расставленных по краям широченной лестницы, спускавшейся к широкой площади, огороженной решетчатой оградой. За оградой виднелся цветник, посыпанные белой мраморной крошкой дорожки и тщательно постриженные деревья. Ворота, как и крыша, резали глаза безумно расточительной позолотой. И зачем так выпендриваться? Вдруг – турки придут? Значит что же, выходит, господин Карабис турок не боится? А, быть может, он их и ждет? И ждет активно – участвуя в заговоре. Шикарная, запряженная шестеркой белых лошадей повозка лихо подкатила к воротам, едва не обдав несколько замешкавшегося Лешку грязью. Углядев хозяина, слуги с той стороны бросились отворять ворота. Старший тавуллярий попятился, отошел в сторону и, выбрав местечко поудобнее – за каштаном – стал наблюдать дальше. Вот повозка остановилась перед самым крыльцом. Кто-то из слуг, подбежав, с почтением помог хозяину выйти. Да-да, похоже, это и был сам хозяин, господин Агафон Карабис – здоровенный малый с несколько обрюзгшим надменным лицом и хищным – большим и горбатым – носом. – Вина! – не успев сойти, громко заорал он. – Вина мне! Да самого лучшего – родосского! Слуги тут же принесли изрядный бокал на золотом подносе. Выпив, Агафон довольно рыгнул и с шумом высморкался, после чего скрылся в дворцовых покоях. Занятный господин. Из тех, кто вполне искренне полагает, что с деньгами весь мир в кармане. После ухода Карабиса Алексей еще немного постоял, любуясь куполами окрестных церквей, а затем поехал обратно к Влахернской гавани вдоль старой стены Константина. Расплатившись с возницей, вышел недалеко от церкви Апостолов и, на ходу размышляя, неторопливо пошел к себе. Чудный, чудный выпал денек, из тех, что называют последним приветом золотой осени – теплый, безветренный, с высоким, по-летнему синим небом. Кругом пахло жареными каштанами и рыбой. В многочисленных харчевнях уже сидели посетители, пируя за выставленными на улицу столами, играя, бегали друг за дружкою дети, а почтенные матроны, покрикивая на сопровождавших их слуг, возвращались домой с рынка. Как раз закончилась обедня, и Лешка в который раз уже укорил себя – вот, опять не успел зайти. Из церкви Апостолов выходили люди, к которым тут же подбегали нищие, христорадничали, кричали. Черт! Показалось вдруг – вот только что, сейчас – мелькнуло в толпе знакомое лицо: некоего Зевки, бывшего Лешкиного агента и старого знакомого. Хотя… Нет, что тут ему делать-то? Показалось, бывает… Алексей вдруг вспомнил Мелезию, вернее, тот успех, каким пользовалась в постановке ее труппы драма Еврипида «Электра». Наверное, самому автору подобный успех и не снился… как, впрочем, и откровенно эротическая трактовка драмы. Увидев выходящего из церкви Епифана, старший тавуллярий махнул рукой. Парнишка кивнул, подошел ближе: – Вызнали кое-что. Ты – домой? – Пожалуй. – Идем вместе. По пути расскажу. Если верить Епифану, третий фигурант Лешкиного дела, протовестиарий Харитон Гаридис был просто «душа-человек», по крайней мере, так показалось юноше при первом поверхностном взгляде. Истинный аристократ, Харитон, в отличие от нувориша Карабиса, не нуждался ни в чем, особо подчеркивающем его статус. Все было и так ясно – по манере держаться, по обхождению и начитанности слуг, по изысканным, подобранным с большим вкусом одеждам, да по много чему еще. Как удалось выяснить Епифану и его мальчишкам, Харитон Гаридис, кроме удобного трехэтажного дома (отнюдь не дворца) с обширным ухоженным садом, имел великолепную библиотеку и даже домашний театр. А кроме того, периодически устраивал всякого рода приемы, на которых приглашал не только близких друзей, но и знаменитых проповедников, философов, ученых. И это тоже было очень удобно для возможного заговорщика – а ну-ка, такие обширные связи! В общем, ко всем троим следовало присмотреться как можно тщательнее. Этим и собирался заниматься Алексей в самое ближайшее время, кроме того, следовало позаботиться и о собственной безопасности, не очень-то Лешка верил в душевное благородство таких людей, как плотник Терентий. Этот парень наверняка затаил злобу, да и Мелезия жаловалась, что он опять приставал. Правда, и убивать его не хотелось, старшему тавуллярию вообще убивать никого никогда не хотелось, если была хоть какая-то возможность решить дело иначе. В отношении Терентия такая возможность была – подозрения сыскаря Николая. Следовало их еще более распалить, и как можно быстрее. Вот этим-то Лешка и занялся буквально на следующий день. Да и пора было – труп Созонтия все ж таки обнаружили – буквально вчера – и теперь всем было ясно, что несчастного старика убили. Пошатавшись на Артополионе, представлявшем собой нечто вроде центрального городского рынка, Алексей прикупил серебряное – недорогое, но приметное – колечко с резным изображением какой-то музы, после чего и принялся дожидаться Терентия. Знал – тот всегда заходит в дешевую забегаловку неподалеку от площади при церкви Апостолов. Знал также – и какой тропинкой ходит. Туда и подбросил кольцо, укрывшись за развалинами старинного портика. Терентий не отличался особым умом, во всех случаях полагаясь лишь на собственную силу, которой, надо сказать, Господь его не обидел, правда, в ущерб всем прочим качествам. Не сообразил, бродяга, что просто так серебряные кольца по улицам не валяются! Увидав приманку, наклонился, оглянулся воровато – подобрал! Подобрал, собака! Верно, подумал – в сказку попал. Так и надел на палец – Лешка специально по размеру кольцо подбирал, чтоб влезло. А через пару деньков старший тавуллярий, как и договаривались, встретился у паперти с Николаем. Подмигнул, мол, есть новости. – Ну? – зайдя в укромное местечко за кустами жимолости и акации, нетерпеливо потер руки сыскарь. – Что слышно о старике Созонтии? Что там болтают о его смерти? – Болтают разное, – Алексей улыбнулся и понизил голос: – У Созонтия, говорят, кольцо было недешевое. – Что еще за кольцо? – Даже я видал… Серебряный перстенек с музой. Не так и дорогое, сколько чем-то старику памятное. Вот на него-то кое-кто и польстился. – Кто? Кто? – Николай насторожился, словно почуявшая близкую добычу борзая. – Говорят, у кого-то из плотников – ну, что у нас в доходном доме живут – похожий перстенек видали. – Говорят, говорят, – недовольно буркнул сыскарь. – Неправильно ты мне докладываешь, друже Алексий! Поточнее надо – кто сказал, когда, при каких обстоятельствах? Понятно? – Понятно, – Алексей согласно кивнул. – Ты вот что, – Николай оглянулся по сторонам и понизил голос: – Вызнай точно – что там да как. Кто этот перстень у старика Созонтия видел – я так, к примеру, его не запомнил – да точно ли такой у плотника? – Сделаю, – приложив руку к сердцу, уверил Лешка. – Когда доложить только? – К воскресенью успеешь? – Успею. На протяжении всего вечера старший тавуллярий, словно бы невзначай, заводил разговор о несчастном старике и перстне, который якобы у него видел. Об этом он говорил и с Мелезией, и с Епифаном, и с Виринеей Паскудницей. В воскресенье, как и было условлено, доложил обо всем Николаю, и в тот же день, к вечеру, Терентий исчез. Отправился после обедни в харчевню, да так больше его никто и не видел. Сами плотники болтали разное, а артельный старшой Прохор Богунец так прямо и заявил – мол, подался парень к туркам, там за плотницкую работу не в пример лучше платят. – Он ведь давно о турках подумывал-то! И лишь Лешка знал правду, вполне даже осознавая, что подкинутая им версия – хиленькая. Однако и она могла сильно осложнить жизнь такому тупому человеку, как Терентий. Ну как он будет оправдываться-то? Скажет, что нашел перстенек на тропинке? Детский лепет! А был ли такой перстень у Созонтия, нет ли – теперь уж никто наверняка не скажет. Так что на какое-то время о Терентии можно забыть. Пока. А потом, ежели вдруг объявится – так другую пакость придумать. Запросто! А и поделом – не приставай охально к красивым девушкам! В понедельник, тоже уже под вечер, Алексей спустился вниз, за вином. Уселся за стол, в ожидании возвращения Мелезии заказал яичницу с луком. Бабка Виринея Паскудница, поймав на лету серебряху, тут же спроворила ужин: – Кушай на здоровье, Алексий. Слыхал новость – Терентий-то, плотник, говорят, к туркам подался! – Да неужто к туркам? – К ним, к ним, – ухмыляясь, заверила бабка. – У него. У Терентия-то я сама кольцо приметливое видала, про которое ты говорил. Так, знаешь что? – Что? – Кольцо-то это – с убитого Созонтия снято! – Быть такого не может! – А вот, может, оказывается! Прости, Господи, что-то не везет мне никак с постояльцами, – бабка набожно перекрестилась на висевшую в углу икону. – Один – к туркам сбег, да еще – и убивец, оказывается, двое землячков – лежат в землице сырой. – Кто-кто? – с аппетитом уминая яичницу, осведомился Лешка. – Какие еще землячки? – Созонтий с Анисимом Бельмом, – охотно пояснила старуха. – Они ведь земляки были, оба с Никеи. – С Никеи? Так там же турки. – Вот и они – с туретчины. На вельможу турецкого работали, каменотесами – дворец ему строили, потом вот Бог помог, сбегли. А здесь вот смертушку свою и нашли,прости, Господи! Алексей лишь руками развел: – Бывает. Судьба вообще очень несправедливая штука. Епифан! – Лешка позвал прошмыгнувшего к лестнице отрока. – Мелезию не видал, не приходила? – Нет, не приходила еще. С утра видал – она с тобой поговорить хочет. Жаловалась – Креонт к ней снова вяжется, – поднявшись на третий этаж, Епифан остановился перед дверью своей каморки и просительно оглянулся на Лешку: – Можно, я к вам с Мелезией сегодня зайду? Посидим, поболтаем, вина выпьем. Алексей хохотнул: – А что, к зазнобе своей не пойдешь сегодня? – Сегодня не пойду, – нахмурился юноша. – Дождь, да что-то простудился. Чихаю! Да и отец ее со службы ненадолго вернулся – ух, и строгий же! Держит дочерей взаперти, ровно монашек. Ладно, младших, так еще и Ларису – старшую. – Все правильно, за старшими-то как раз и нужен глаз да глаз. А кто отец-то? – Десятник с Золотых ворот. – Поя-а-атно… Сидеть одному в комнате было нерадостно и, в ожидании Мелезии, Алексей снова спустился вниз, к бабке. – Что, господин мой, вино кончилось? Возьмешь кувшин? Хорошее, почти что родосское. – Ага, почти… Нет, за вином Епифан спустится. Лешка вышел на улицу, постоял под навесом, дожидаясь актрису. Дождался – Мелезия, не обращая никакого внимания на моросящий дождь, медленно брела по узенькой улочке. Распущенные, ничем не покрытые, волосы ее намокли, с плаща стекала вода. – Вечер добрый! – еще издалека поздоровался Алексей. Девушка подняла глаза, улыбнулась: – А, это ты! – А ты думала кто – Креонт? Епифан говорит – ты на него жаловалась. Что, опять пристает? – Да нет. – Мелезия пожала плечами. – С глупостями всякими не пристает. Только вот все расспрашивает про наш доходный дом – что, мол, там, да как. Видать, комнату на зиму снять хочет. Ой, не нужно его здесь! Не хочу, не желаю. – Ну, так он, верно, услыхал про убийства, вот и решил выяснить – безопасно ль тут жить? Да любой бы полюбопытничал. – Нет, он еще и раньше об этом спрашивал. До того даже, как Анисима зарезали… или сразу после. Что, мол, у старухи Виринеи за комнаты, как расположены, да кто где живет. – Понятно. Епифан посидеть сегодня предлагает. Вина, говорит, попьем, поболтаем. Девушка улыбнулась: – Посидим, чего ж? Я из новой драмы вам кое-что почитаю. Только сначала зайду к себе, переоденусь. – Давай. Алексей все же прихватил вина – чтоб потом сто раз не бегать. Поднялся, толкнул дверь вперед… И тут же почувствовал сквозняк! Кто-то распахнул ставни. Епифан? Так он же простужен! Нет, не Епифан… – Закрывай дверь – продует! – недовольно пробурчали из темноты. – Да поплотнее. Алексей присмотрелся и увидел по-хозяйски усевшуюся на кровати фигуру. Лица было не разобрать – темно, лишь видно было широкую окладистую бороду. – А ты вообще кто такой-то? Гость усмехнулся: – Люди Косым Карпом кличут. Дело у меня к тебе, за нож не хватайся…
Глава 7 Зима 1449 г. Константинополь
Передо мной откроется защита, На тайную стезю убийства молча Вступлю тотчас.…Все равно не успеешь! Оп! А Косой Карп вовсе не был раззявой – у дверей таились еще двое! Дюжие молодцы, вроде тех, что напали на Алексея у старого портика. Не тратя времени на лишние разговоры, ухватили за локти, охлопали – вытащили из-за пояса кинжал в простых ножнах. Дурачье! Даже голенища сапог не догадались прощупать. – Посадите его! – быстро распорядился главарь. Молодцы подставили Лешке табурет, усадили, сами бдительно встали поодаль. – Зачем ты убил моих людей? – задав прямой вопрос, Косой Карп угрюмо хмыкнул. – Только не лги, что не убивал. Один из них все ж таки выжил. – Твои люди? – Старший тавуллярий ухмыльнулся, лихорадочно соображая – как сейчас быть. Пока – потянуть время. – А-а-а! Это, наверное, те разбойники, что на меня напали! Я только защищался, смею уверить. – Кто тебя послал?! – задал новый вопрос главарь шайки. – Отвечай! Быстро! – Не понимаю вопроса! – Ах, не понимаешь? – Косой Карп неожиданно захохотал. – Изволь, поясню. Ты так ловко расправился с моими парнями, что даже неприлично говорить. Что, этому учат в философических школах? – Там много чему учат. К тому же – я бывший акрит. – Угу, угу. – Бандит покачал головой, как показалось Алексею, издевательски. Потом, не говоря ни слова, встал, высунулся в распахнутое окно и негромко сказал: – Давайте! А вы… – Косой Карп посмотрел на парней. – Зажгите свечу. Один из молодцев застучал огнивом, а в окне… в окне показался четвертый! Влез, недовольно – и даже как-то испуганно – пыхтя. Обернулся – такое впечатление, что с улицы его подталкивали копьями. Дрожащее желтое пламя наконец озарило каморку. Лешка пристально всмотрелся в нового незваного гостя… и еле подавил крик! Это был молодой парень лет двадцати – худющий, лопоухий, кудрявый… И хорошо – очень хорошо знакомый старшему тавуллярию – представитель преступного мира по имени Зевка! Не от «Зевса», от «Зевгарата» – крестьянина. Под глазами у парня фиолетились крупные синяки, нижняя губа была в кровь разбита. – Ну? – ухмыляясь, обернулся к нему Косой Карп (при свете свечи стало видно, что он и впрямь сильно косил на левый глаз). – Скажи нам, Зевгарий, кто ж это все ж таки такой? А? Один из бандитов вытащил короткий меч. Зевка испуганно попятился и жалобно посмотрел на Лешку: – Клянусь, они меня заставили, Алексей! Уж так вышло… Старший тавуллярий четко прикидывал ситуацию, понимая – промедление сейчас смерти подобно. Впрочем, как и излишняя спешка. Неважно, как люди Косого Карпа отыскали Зевку – или тот каким-то образом оказался связан с их шайкой, – ясно одно: Зевка им все, или почти все, рассказал – в том у Алексея не было никаких сомнений, слишком уж нестойким парнем был его давний криминальный знакомец, когда-то работавший на знаменитого лиходея Леонидаса Щуку. Ждать… Немножко выждать. Сейчас ведь должен кто-то прийти – Епифан или Мелезия, а то и оба вместе. Вот – стукнут в дверь, отвлекут бандитов, тогда… Лешка намеренно почесал колено, готовясь к решительной схватке… – Говори же! – вскричал Косой Карп, бросив на Зевку взгляд, полный ярости и злобы. – Говори же все, ибо иначе, клянусь… Бахх!!! С грохотом, от удара ноги, распахнулась дверь – и в комнату влетел сверкающий огненный шар! Опешившие бандиты в изумлении уставились на такое чудо… – Окружай! – громко закричали из коридора. Алексей нырнул рукой в голенище, вскочил… Косой Карп, зарычав, бросился на него – и нашел свою смерть. Вытащив кинжал из груди разбойника, старший тавуллярий сразу же напал на одного из молодцев – теперь главное было спешить, не дать опомниться. На третьего бандита неожиданно набросился Зевка – ухватил за шею, начал неумело колотить ногами, приговаривая: – Вот тебе! Вот! Звякнули клинки – это Лешка быстро отбил вражеский меч. Хорошо хоть из-за узости помещения и относительного многолюдства бандит не смог развернуться в полную силу! Хотя орудовал мечом довольно умело – Алексей еле успевал увертываться. Нет, с этим парнем определенно нужно держать ухо востро! Выпад! Лешка дернулся в сторону, чувствуя, как острый клинок раскровянил руку. Черт! Что против меча засапожный нож? Так, игрушка… Позади, у дверей, возились со вторым бандитом Зевка и пришедший к нему на помощь Епифан. Впереди, под ногами, валялся окровавленный труп Косого Карпа. Поставив на него левую ногу, вражина, торжествуя, занес меч… Деваться было некуда! Разве что… Алексей упал на кровать, на спину и резко выбросил вперед обе ноги, ударяя противника в живот! Тот согнулся, выронил меч, упал на пол… И неожиданно запросил пощады! Быстро подобрав упавший клинок, старший тавуллярий обернулся к остальным участникам сватки: те, похоже, дрались врукопашную и, наверное, следовало им сейчас немножко помочь. Вот только что делать с… Дернулось пламя свечи. Выпрямился, словно пружина, валяющийся на полу лиходей и, вытянув вперед руки, одним прыжком, рыбкой нырнул в окно! Смелый парень – кости уж точно не соберет. Впрочем, черт с ним… Выглянув в окно, старший тавуллярий едва не получил в глаз стрелу и поспешно захлопнул ставни. И немедленно бросился к дерущимся – заломил лиходею руку, встряхнул, приставил нож к горлу: – Кто просил Карпа убить меня? – Пусти-и-и… – задыхаясь, прохрипел разбойник. Алексей, однако, был сейчас не склонен к любому проявлению гуманизма. Нажал на нож чуть сильнее: – Ну?! – Сейчас – никто, – тихо признался бандит. – Карп хотел отомстить. К тому же ты – из сыскного. – Ты сказал, – старший тавуллярий оглянулся на Зевку. – Они меня пытали, – смущенно улыбаясь, развел руками тот. Лешка снова посмотрел на пленника: – А тогда, в портиках? Кто просил? Терентий? – Я не знаю… не знаю, как его зовут. Такой, противного вида парень, плотник… – Ясно! Убийство старика Созонтия и Анисима Бельма тоже на вашей совести? – Нет! Нет! Это уж точно не мы! Алексей кивнул на окно: – Там, снаружи, сколько? – Двое, не считая Маргула. Ну, того парня, что только что выскочил. Еще на улице – четверо. Они сейчас пойдут на штурм – выручать Карпа. – Ах, выручать? – Старший тавуллярий презрительно хмыкнул и, взглянув на парней. приказал: – А ну, свяжите этого, да покрепче. Выручать, ну надо же! Знаю я бандитскую выручку – небось, рады по уши, что пристукнули главаря. Сейчас готовятся драться за освободившееся место! Что смотришь? Я не прав, что ли? – Они еще точно не знают, что Косой Карп мертв. – Ах да, не знают… – Алексей без всякой жалости пнул ногой труп. – Так пускай узнают! А ну, ребята, давайте-ка его – в окно! Так и сделали! Распахнули ставни… – Осторожнее, у них лучник! Подняли тучное тело… И-и-и – опа! Выбросили вон! Слышно было, как труп лиходея тяжело шмякнулся оземь. Епифан зябко потер руки: – Туда и дорога! – Подберут! – неожиданно уверил пленный. – Всяко захотят удостовериться. – Зевка, что у них за шайка? – задумчиво поинтересовался Алексей. – Большая? – Да нет. – Зевка презрительно хмыкнул. – Всех лучших людей там уже перебили, осталась одна шушера. Без Косого Карпа, думаю, они быстро загнутся, если никто к рукам не приберет. – Шушера? – заинтересованно переспросил Епифан. – А что за шушера? – Эй-эй! – Старший тавуллярий сурово погрозил ему кулаком. – Ты мне тут новую банду-то не сколачивай! – А я что? Я ничего. – Юноша явно смутился. – Просто так спросил. – Ага, просто так – ври больше! Кстати, как это ты с огнем-то придумал? – А. – Епифан рассмеялся. – Взял вина, подхожу к твоей двери – слышу, голоса. Сквозняк! Пришел тихонько обратно к себе, выглянул в окошко, вижу – лестница. Ну, думаю – плохо дело! Точно – разбойники, кто же еще-то будет по окнам лазать? Спустился вниз, сказал бабаке. Что ты срочно всех плотников в гости к себе звал – так, как придут, чтоб шли! Заодно прихватил масла – подумал вдруг, что хорошо б лиходеев отвлечь. Надрал из матраса соломы, тряпок. Скрутил, пропитал… Ну, дальше ты видел. Неплохо получилось, правда? – Да уж, неплохо. – Алексей согласно кивнул и перевел взгляд на Зевку. – Значит, говоришь, в банде Карпа почти никого толкового не осталось? – Нет. – Тогда надо подумать, что делать с этим? Усаженный на табурет разбойник – сильный молодой парень с разбитой губой – прищурился. Лешка уселся на кровати напротив: – А? Что с тобой делать, говорю? Убить? Ну это, думаю – лишнее. Да и не палачи мы. Передать в руки правосудия? Пленник дернулся. – Так нам лишний шум ни к чему. – Так что же, отпустить его, что ли? – усмехнулся Епифан. – Экий ты доброхот! – А ведь верно ты сказал, парень! – Старший тавуллярий неожиданно расхохотался. – Вот именно, что отпустить! Ничего другого нам ведь и не остается. Сам посуди – убить, так это нужно потом избавляться от трупа, сдать в сыскной секрет – опять же возни много. Так что придется взять с него клятву, чтоб нам не вредил, да отпустить. А? – Поклянусь чем угодно! – истово дернулся лиходей. – Христом-Богом. Богородицей-Девою… Да вы мне к чему? За Косого Карпа мстить? Так я, наоборот, тому и рад, что нашел сей упырь наконец свою смертушку, котлы адские! – Тебя как звать-то? – почесав за ухом, перебил пленника Лешка. – Евстафием кличут. – Вот что, Евстафий… Мы тебя сейчас отпустим. Но не просто так… Вызнаешь мне кое-что об одном человечке… Алексей лихорадочно думал – о ком? Кого бы такого назвать, чтоб не очень и был нужен, ведь этому лиходею Евстафию верить – себе дороже. Кого бы… Просто так, чтоб проверить… Гм-гм… За бабкой Виринеей Паскудницей, что ли, пусть последит? Нет, за бабкой – слишком уж стремно. О! Тот чернявый парень, что приставал к Мелезии. Как его… Креонт! Да-да, именно так его и зовут. Как героя из драмы великого Еврипида. – Креонт? Актер из труппы? – Евстафий серьезно кивнул. – Запомнил. Найду. Выясню… Слушайте, а вы меня и в самом деле отпустите?! Лешка махнул рукой: – Развяжите его, парни. Ну? Кому сказал? – А он на нас не бросится? – опасливо поежился Зевка. – Не бросится, – успокоил его Алексей. – Кстати у меня к тебе, Зевгарий, много вопросов есть. Сегодня и побеседуем. – Клянусь! – Растерев затекшие руки, Евстафий опустился на колени перед висевшей в углу иконой. – Клянусь не таить на вас зла. Поручение – выполню. Разбойник медленно поднялся на ноги: – Так я что – пойду? – Иди, иди, парень! Встретимся через неделю на паперти у церкви Апостолов. Сразу после обедни. Лиходей вышел, до сих пор, похоже, и не очень-то веря, что так легко отделался. – А я б его лучше убил, – посмотрев ему вслед, тихо промолвил Епифан. – Злой ты, Епифане, безжалостный! – укорил парнишку Алексей. И, посмотрев на Зевку, указал: – А ну-ка, замой кровь, скоро гости придут. – Какие еще гости? – Зевка удивленно хлопнул глазами. – Одна хорошая девушка, – подмигнув Епифану, засмеялся старший тавуллярий. – И между прочим, замечательная актриса. – О! – Прислушавшись, Епифан поднял вверх указательный палец. – Похоже, идет уже! За дверью и в самом деле послышались шаги. И чьи-то грубые голоса. Настойчивый громкий стук. – Не заперто! Дверь распахнулась – и в комнату, весело ухмыляясь, вошел… старшина артельщиков Прохор, в компании с несколькими плотниками, каждый из которых держал в руках объемистый кувшин. – Хозяйка сказала – ты нас срочно в гости звал! – Звал?! – Лешка посмотрел на Епифана и хмыкнул. – Ах, да-да, звал, заходите. – Зашли уж. Слушай, у тебя закусить чем найдется? – Ничего себе, актриса! – с тряпкой в руках обалдело протянул…Еврипид «Медея»
Глава 8 Зима 1449 г. Константинополь
Оба еще безбороды; не стрижены длинные кудри……Зевка.Аврелий Немесиан «Эклога 2»
Этого парня Алексей собирался использовать – ну, раз уж он объявился, так куда же его девать? Конечно, пускай поработает. Тем более – должен! Это ж он помогал Косому Карпу! – Да я им и попался-то, можно сказать, случайно, – шмыгая носом, оправдывался Зевка. – Не у того кошель срезал – он Карпу пожаловался. Тот людей послал… И надо ж такому случиться – я как раз тебя увидал на паперти у церкви Апостолов. – Так ты что – уже в этом районе промышлял? – Так уж вышло. Понимаешь, меня с площади Тавра вынудили убраться… да и вообще – со всех старых мест. Бывшие дружки, чтоб им пусто было… Ну, вот, увидал – думаю, ты или не ты! Пошел, хотел подойти уж было – а тут и Карп нарисовался. Спросил – знаешь, мол, его – тебя то есть. Ну а дальше сам понимаешь. – Ясно. Что про меня в городе говорят? – Болтают разное. Мол, старший тавуллярий Алексий Пафлагон – был в тюрьме под следствием за всякие злоупотребления, да сбежал – значит, мол, и впрямь виноват. – Вот так, значит? А ребят моих видел? Иоанна, Панкрата, Никона… Близнецов – Луку с Леонтием? Впрочем, Никон давно не у нас в ведомстве… Ну? Видал кого-нибудь? – Видал Злотоса. – Тьфу-ты, господи! Век бы про этого гада не слышал! Что, все так в начальстве и ходит? – Вроде да. Я так его видал, мельком, сам знаешь – ведь только на тебя работаю… – Вот и поработай, – усмехнулся Лешка. – Не беспокойся – занятие я тебе придумаю. Алексей послал парня сразу в два места – на ферму Тавра, к «душе-человеку», аристократу Харитону Гаридису, и, так сказать, к совсем уж противоположного свойства вельможе – Эрасту Никомедису, управителю дворцовых конюшен, затворнику и нелюдиму. Сам же, наконец, тоже занялся своим главным делом – подкрасив с любезной помощью Мелезии волосы и бородку, прикупил на оставшиеся деньги яркий, густо расшитый золотом плащ – ужасно безвкусный, да зато хорошо видно, что не из дешевых. И вот в таком виде отправился к церкви Иоанна Студита, где на Каштановой улице располагался бестолково выстроенный дворец эпирского нувориша Агафона Карабиса. Погода выдалась мерзкой – шел холодный дождь, гнусный и моросящий – так, что Алексей, пока добрался до нужного места, промок до нитки, и вынужден был зайти согреться стаканчиком-другим горячего вина в одну из расположенных поблизости харчевен. Собственно, в подобное место старший тавуллярий и изначально собирался зайти, даже если бы в небе ярко сверкало солнце. А где еще пособирать самые последние сплетни? Естественно, жившего на широкую ногу нувориша в ближайшей округе знали все. Кто-то ему завидовал, кто-то относился с презрением, для большинства же Агафон Карабис служил мишенью для шуток и анекдотов, коих Лешка в таверне наслушался предостаточно, едва только завел разговор об эпирце. Даже хозяин харчевни – седовласый хитрый старик – и тот не остался в стороне от сей, видать, еще не успевшей набить оскомину, темы: – Говорят, Агафон недавно прикупил лошадь о шести ногах – чтоб богаче! – А еще выписал из Ливии слона! Со дня на день ждут. – Зачем ему слон-то понадобился? – Говорят, будет его запрягать в повозку – чтоб все уступали дорогу. – Да, вот уже по-богатому – слон в повозке! – А еще Агафон вчера свою старую любовницу выгнал. Говорит – надоела. – Это какую любовницу? Аскинию, что ли? Или Вассу? – Эка, хватили! Аскинию с Вассой Агафон давно уж выгнал, еще по осени. Анфиску прогнал, супружницу, надоела, видать. И не вчера, а сегодня утром – я ее у ворот видел, идет, дурища крашеная, рыдает. – Топиться пошла, наверное. – А что ж патриарх-то на этот разврат смотрит? – Так Агафон все тайно делает. Одни только слухи и ходят. – А патриарх уж его обещал проклясть… Так после того в храме Святой Ирины сразу купол золотом засиял! – Что и говорить, золота у Агафошки много. Откуда только берет? – Да ясно откуда – ворует! – Строит из себя, а сам – дубинища стоеросовая, деревенщиной как был, так и остался, только что денег у него куры не клюют. – А правду говорят, что Агафон пруд серебром наполнил и каждый день туда ныряет, купается? – Врут! Больно ведь в серебро-то нырять, зашибиться можно! – У Агафона башка чугунная! – А Анфиска-то, между прочим, точно топиться пошла… Уж лучше бы в монастырь, дура! – Так у нее ж и дите осталось. – Какое дите – двое! – Да не от нее те дети-то, от старой, покойной, жены. – Видать, свел ее в могилу, ирод. – Говорят, Агафон-то Анфиску хочет прогнать, да другую жену взять – Глафирку с улицы Медников. – Это молодую-то? Старика Митридата племянницу, сироту? – То-то что сироту, родители, небось в гробах переворачиваются от такой дочки! Лешка внимательно слушал, стараясь выбрать из всей информации то, чем можно будет воспользоваться. И, кажется, вскоре выбрал! Даже переспросил: – Значит, двое детей у Агафона? – Двое, двое. – Да нет, двое – это только больших, юношей уже, а еще трое – мелких. Старший тавуллярий хмыкнул и тут же поинтересовался, каким образом Агафон обучает старших детей – нанимает ли учителей, и каких? Конечно же нувориш нанимал к детям учителей, уж как же без этого! Самых лучших, уж на это не жалел денег. – И ритор у них есть, и грамматик, и богослов, – наскоро перечислил трактирщик. – Все имеются! Только говорят, недорослям-то учеба впрок не идет – как есть дубки молодые! Ужо. Приглашали их ко двору базилевса, так, говорят, все вельможи от их манер переплевалися. – Переплевалися, говоришь? Так-так… А что, Агафоновы слуги сюда частенько заходят? – Да заходят, – хозяин харчевни отозвался с некоторым оттенком гордости. – Как не заходить? Некоторые, так и по пять раз на неделе забегут – откуда, думаете, мы тут все новости знаем? От них! Вы, я вижу, не здешний? – Из Мистры, – скромно потупил глаза Алексей. – Жду вот приятеля, Филофея, уже скоро должен бы вернуться с ученого диспута. – С диспута? – Завсегдатаи харчевни уважительно покачали головами. – Так что же, приятель-то твой – ученый? – Учитель хороших манер и этикета Филофей Мистрийский, вот он кто! – с гордостью выпалил Лешка. – Очень, очень знаменит в своем деле. Что, не слыхали? – Да нет. – Теперь знайте! Может, соизволит и сюда зайти. Или слугу пришлет. – Вот бы нашему Агафону такого учителя! – присвистнул трактирщик. – Точнее сказать – его деткам. Старший тавуллярий поспешно спрятал довольную ухмылку и, напустив на себя самый серьезный вид, должный приличествовать знакомому такого (ах, такого!) важного и знаменитого человека, как Филофей Мистрийский, заявил, что вряд ли его друг подпишется на такое дело – учить всяких там глупых недорослей. Оно ему надо?! Ну, разве что за оочень приличные деньги. – Мы, видите ли, поиздержались в дороге. – Вот, как зайдет кто из слуг, я про этого Филофея-то и скажу! Уж будьте покойны, Агафон не поскупится – деньжат у него хватает. – Да я уж вижу – как у дурака фантиков. Сказать, что ли, Филофею, чтобы прислал слугу с рекомендательными письмами? – О, это была бы большая честь для моего заведения! – напыщенно произнес трактирщик. Алексей так и поступил. Не заходя домой, отыскал Зевку, да послал его купить дорогой бумаги – разной – и чернил, тоже разноцветных. Уже дома, дождавшись посланца с писчими принадлежностями, написал несколько рекомендательных писем, стараясь не сбиваться с изысканного стиля, которому, впрочем, упрямо не следовал, потому как все равно некому было бы оценить – ну уж не Агафону же! Написав, немедленно отправил Зевку в харчевню близ церкви Иоанна Студита, строго-настрого наказал тщательно проследить – вручены ли будут письма, и, если будут вручены, то – кому и в какое время. Зевка вернулся к ночи – усталый, но явно довольный тем, что в точности исполнил порученное. Вообще-то, он был неплохим парнем, только излишне трусливым, однако о том, что чуть было не подставил Лешку, переживал – а потому и старательно исполнял все поручения старшего тавуллярия, как говорится – не за страх, а за совесть! Выпроводив Зевку – тот заночевал внизу, у бабки в трапезной, – Алексей пригласил к себе Мелезию и, кроме всего прочего, дотошно выспросил ее насчет того, как следует держать себя знатоку хороших манер. Получив консультацию, нежно девушку поцеловал да оставил на ночь. А утром, от всей души пожелав актрисе приятного и удачного дня, отправился во дворец нувориша.
Алексея приняли незамедлительно, едва только успел доложить, как видно сработали засланные заранее письма. Сам Агафон – здоровенный бородатый мужлан, изысканная одежда которого сидела на нем, словно на корове седло – поздоровавшись, пригласил его к себе в кабинет – огромных размеров зал, уставленный позолоченными статуями, старинными вазами, яшмовыми и нефритовыми столиками и прочим богатым хламом. – Так ты… вы… значит, и есть – знаменитый Филофей из Мореи? – Из Мистры, смею поправить, любезнейший господин! – Алексей изящно поклонился, нарочито небрежно захватив двумя пальцами краешек мантии – так, как вчера показала Мелезия. – Да, в тех краях я очень сильно знаменит! Можно даже сказать – каждая собака знает. Буквально не возможно пройти – даже страшно иногда делается! Сам не замечая того, Лешка сбился на простонародный говор, впрочем, хозяину, похоже, было все равно. – Так вы готовы учить моих ребят? – Даже не знаю. – Старший тавуллярий вмиг напустил на себя самый задумчивый вид, а именно: этаким слабым – воздушным, как говорила Мелезия – жестом взял себя за бородку и устремил мечтательный взгляд куда-то мимо собеседника. Вот представил, как будто сразу за круглой Агафоновой рожей висела какая-нибудь интересная картина, скажем, Ван Гог. Нет, лучше Ренуар – «Купальщицы»! Такую картину Лешка когда-то давно видел в какой-то глянцевой книжке с репродукциями. – Что? Что там такое? – перехватив взгляд гостя, Агафон быстро обернулся и посмотрел на стену. – Вроде и нет ничего. А что вы так туда смотрите? Мух увидели или, не дай бог, паука? – Никого я там не увидел, – мягко улыбнулся Алексей. – Я смотрел сейчас в свою душу, озабоченную нашей беседою. – А-а-а-а! Вот оно, значит, как – в душу. И тем не менее нувориш снова покосился через плечо, а уж потом спросил: – Так я не понял – как насчет моих парней? Лешка чуть не расхохотался – настолько хозяин дома напоминал сейчас некоего анекдотически-карикатурного «братка» из анекдотов. Даже изъяснялся похоже! – Я, наверное, мог бы, может быть, их учить… У меня как раз есть немного свободного времени… – Так в чем же дело?! – В деньгах, друг мой! – на миг вышел из образа гость. – В таких золотых, сверкающих на солнце, кружочках. – Понял, – тут же кивнул Агафон. – Намекаете на цехины? Или флорины? Алексей махнул рукой: – А все одно – дукаты. Во взгляде «братка» неожиданно промелькнуло уважение: – Я вижу, вы в деньгах разбираетесь. – Да уж, приходилось сталкиваться. Так что насчет оплаты труда? – Сговоримся! – Агафон хохотнул и, грохнув кулаком по столу, позвал слугу. Тот сразу же вбежал в зал, словно бы того и дожидался, положив на стол перед хозяином увесистый, приятно звякнувший мешочек. – Здесь тридцать дукатов, – просто, как о чем-то само собой разумеющемся, пояснил хозяин дворца. – Ваша плата за первую неделю. Ежели мало – скажите. – Разве денег бывает много? Агафон снова захохотал: – А вы мне даже чем-то понравились! Клянусь моими повозками! Но… – Нувориш посерьезнел. – За хорошую плату спрошу такую же работу. Парни у меня хорошие, но слишком уж веселые. Любят иногда пошутить! Вот, вчера чуть было учителя танцев не сожгли. – Как это – чуть не сожгли? – удивился Лешка. – Да так… Подожгли его мантию свечкой. Он было тушить, так ведь мои парни не дураки – предварительно мантию греческим огнем пропитали! Поди-ка, потуши! Он – пламя сбивать, а оно еще пуще! В пруд нырнул – а оно не гаснет! Прикинь, веселуха?! Пришлось оболтусов проучить – сегодня на полдня в церковь под конвоем отправлены – грехи замаливают. Со мной не забалуешь, так-то! Где-то в коридоре или рядом – неожиданно зашумели, забегали. Потянуло гарью. Старший тавуллярий лишь головой покачал – и не то еще случается! Вот они, помнится, классе в седьмом, изводили одну училку – уж больно громко та на них кричала, обзывала гадко. А кому понравится, когда обзывают? Не собаки же! Да и собакам-то тоже вряд ли уж очень приятны разные там крики да вопли. Чего только не делали! Зайдет несчастная жертва в класс, мел в руки возьмет – а он не пишет, доска свечечкой стеариновой натерта, да и мел в водице вымочен. Тряпки мокрые – на плафонах висят, на «камчатке» какой-нибудь гад рожи строит – веселуха! И-и-и-и кулаком по столу! А ножка подпилена – и стол на пол, и все вещи – журналы там всякие, тетрадки – посыпались, глядь – а на доске уже фотка из порножурнала висит – залюбуешься! Еще стул клеем намазывали. «Моментом». А вот поджечь – не поджигали, чего не было, того не было. – А третьего дня мои парни богослову рясу к полу прибили, – между прочим, продолжал Агафон. – Не знаю, как так и умудрились, что тот ничего не услышал? Хотел встать – никак. Пришлось потом отрывать с мясом, ну, в смысле – с нитками. Лешка благостно улыбнулся: – Хорошие у вас детки. Смышленые. – Да уж не жалуюсь – все в меня! Скоро, кстати, из церкви явятся. Чего-то вот долго нет… В дверь неожиданно заколотили. – Да что там такое? – взъярился хозяин. – Ну никакого покою нет. – Пришли люди эпарха, господин, – приоткрыв дверь, почтительно доложил слуга. – Из пожарного ведомства. Просят разрешения воспользоваться прудом. – Прудом? Что, пожар, что ли? – Церковь Иоанна Студита горит, мой господин! Тушить надобно. – Тушить? Церковь… Постой, постой, какая, говоришь, церковь? Иоанна Студита? Ближняя? – Она самая. – Черт!!! Так мои что, уже и ее умудрились… Где эти христопродавцы?! – Кто, мой господин? – Дети мои, Тит с Тихоном, где? Явились уже? – Да, вот только что пришли. Чумазые. – Ах, чумазые? – Не выдержав, Агафон вскочил на ноги. – Вожжей! Вожжей мне! Уж придется их поучить, сволочей. Ишь, удумали – церкви поджигать?! Так полгорода сжечь можно! – Так, может это и не они вовсе? – скромно заметил Алексей. – Не они?! – Накидывая на плечи поданный слугой плащ, Агафон саркастически хмыкнул. – А то кто же? Уж я своих детушек знаю! Разгневанно пыхтя и брызжа слюной, хозяин дворца выбежал из кабинета, позабыв на какое-то время о посетителе. Деньги – тридцать золотых дукатов – так и остались лежать на столе. Черт побери, неплохая сумма! Может, когда все уляжется, стоит заняться педагогическим трудом? Хотя, с другой стороны, смотря кого учить да воспитывать. Ежели этаких вот балбесов… Услыхав во дворе громкие крики, старший тавуллярий подошел к окну и распахнул ставни. По ступенькам крыльца, громко стеная, бежали два недоросля, младшему из которых было на вид лет двенадцать, а старшему – четырнадцать. Оба – копия отца – такие же круглолицые, плечистые, наглые. Сам Агафон гнался за ними позади, размахивая над головой вожжами и время от времени охаживая подвернувшегося под горячую руку кого-нибудь из сыновей. – Ай, батюшка, больно! – Больно? Будете в следующий раз знать, как церкви поджигать! – Это не мы! – Ага, не вы! Врите больше! – Мы только клирос земляным маслом полили! Хотели посмотреть – быстро ли вспыхнет? – Ах вы ж, гады противные! Вот вам, вот! Так кто из вас поджег? А? Я вас спрашиваю? – А, батюшка, никто! Никто, вот те крест, никто! Дьячок сам споткнулся, вот свечечка-то у него и выпала. А не выпала б, так ничего бы и не случилось… Ой, больно, батюшка-а-а-а!
Управившись с балбесами, Агафон наконец соизволил представить им Алексея: – Вот вам новый учитель – Филофей из Мистры. Бойтесь его, уважайте и слушайтесь! И смотрите у меня, ежели что не так! – Будем слушаться, батюшка! – хором воскликнули балбесы, с любопытством осматривая Лешку. – Ну, наверное, прямо сейчас и начнете обучение? – Агафон с ухмылкой кивнул на мешочек с дукатами. – Не буду вам мешать. Дождавшись ухода хозяина, старший тавуллярий окинул подопечных пристальным взглядом и, недобро прищурившись, сообщил: – Ну, начнем пожалуй. С чего конкретно начинать, Алексей, честно говоря не знал. Ну, конечно, представлял себе, что для начала бы хорошо детей усадить. Осмотревшись, кивнул: – Садитесь вот тут, на лавку. – Не, я садиться не буду! – тут же заявил младший. – Не будешь добром – усажу силой! – грозно нахмурился учитель. Покосившись на него, младший балбес обреченно вздохнул – Алексей был парнем отнюдь не слабым, мускулы так и выпирали. – А мы, господин из Мистры, не можем пока сидеть, больно! – пришел на выручку брату старший пацан. – Как это не можете? – Да батюшка уж от души угостил нас вожжами по задним местам, – поморщившись, пояснил подросток. – Думает, что мы церковь сожгли. А мы и не сжигали – подшутили просто, больно уж там дьячок противный. – Нельзя так с церковью поступать, – назидательно промолвил Лешка и, махнув рукой, разрешил: – Ладно, стойте. Начинаем это самое… урок. Вот что! Поучимся для начала хорошим манерам. Ты! – немного помолчав, старший тавуллярий ткнул пальцем в младшего. – Будешь изображать хозяина дома. А ты, Тит, – он перевел взгляд на старшего, – гостя. – Я не Тит, господин учитель, я Тихон, а Тит – вот он. – А. – Лешка лениво отмахнулся. – Тит, Тихон… Невелика и разница! Садись… Тит. Вот сюда… Впрочем, нет, стой, где стоишь. А ты, Тихон, выйди-ка за дверь, а потом зайди, предварительно постучавшись… Тихон поспешно выскочил из кабинета. Достопочтенный «Филофей Мистрийский» не спеша прошелся вдоль стеночки и, остановившись у двери, громко позвал: – Ну-с… Заходи! Да заходи же! Никто не зашел – дверь даже не скрипнула. В недоумении Лешка выглянул из кабинета – пусто! Никого! Тихона уже и след простыл. – Сбег! – обернувшись к младшему братцу, резюмировал старший тавуллярий. – Вот собака! Ну и черт с ним, пущай себе бегает, ловить не будем – так и помрет неучем! Нам же еще и лучше – как говорится, меньше народу, больше… чего? – Денег, господин учитель! – преданно поморгав глазами, тут же выпалил Тит. – «Денег»! – скривившись, передразнил Лешка. – Все на деньги меряешь, гоблин! Не денег, а – кислороду, понял?! – Понял, – закивал мальчишка. – Только не понял – а что такое кислород? – М-мм… – Лешка замялся, замычал, не хуже сыскаря Николая. Потом осторожно пояснил: – Кислород – это такой газ, который в воздухе. В общем, мы им дышим. – А что такое газ? – Газ… ммм… газ это… как бы тебе объяснить попроще… – А хотите, господин учитель, я скажу, куда мой братец делся? – улыбнулся вдруг Тит. Старший тавуллярий пожал плечами: – Ну и куда? – В чулан побежал, там в стене кирпич вынимается – хорошо кухню видно. – И что ему с этой кухни? Голодный, что ли? – Не в том дело, что голодный, господин учитель, просто как раз сейчас на кухне кухарки обмываться будут. Они всегда, как обед приготовят… – Поня-а-атно! За девками, значит, побежал подсматривать, гоблин! Ну и черт с ним. Так-с, продолжим! – Да. Конечно, продолжим, господин учитель! – младший балбес азартно изогнулся. – Есть у нас одна кухарка, Марфа, так у нее такие сиськи, такие… Тит показал руками – какие, выходило, что очень даже большие, прямо огромные! – Да ладно врать-то! – усомнился Лешка. – Таких ведь и не бывает. – Бывает, господин учитель! Еще как бывает! Я сам сколько раз видел. Хотите, сходим, посмотрим? – Конечно, хочу… То есть тьфу! Даже и думать не смей о такой гадости! О чем мы с тобой говорим-то? Забыл, черт… – О сиськах, господин учитель! – охотно подсказал балбес. – Да не о сиськах, а о хороших манерах, вот о чем! – уже сам вспомнил Алексей и, напустив на себя самый строгий вид, продолжил: – Так вот ими и займемся, си… тьфу ты, манерами! А ну, скажи-ка мне, какими словами нужно встречать гостей? – Какими? – Тит снова поморгал. – Сейчас, скажу… Ага, вот – ну, что, явились – не запылились? Кого там опять черти принесли? – Не так, не так, – замахал руками Лешка. – Не так надобно говорить, по-другому. Не – «кого там черти принесли», а «Наверное, к нам опять благословенные Господом гости». Запомнил? – Угу! – А ну-ка, повтори! Тит задумчиво почесал башку, но повторить ничего не успел: как раз явился его старший братец – раскрасневшийся, довольный. И с большим кувшином в руках! – Ты где был, чертяка? – накинулся на него Лешка. – Бегал за вином, господин учитель! Принес, специально для вас, господин учитель, – думаю, может быть, вы уже утомились, пить захотели. – Славный юноша! – Алексей ухмыльнулся. – Ну давай сюда свое вино, раз уж принес. – Только вы его сразу залпом пейте – уж такое это вино, что надо залпом. Крепкое! Тит! – Тихон обернулся к брату. – Выйди-ка, дело есть. Старший тавуллярий не успел и слова сказать, как оба вышли, правда, далеко не ушли, и дверь до конца не прикрыли – стояли, подсматривали, шушукались – не иначе, как задумали какую-нибудь пакость. Что и сказать, те еще балбесы, да ведь и Лешка не лыком шит. Повернулся к двери спиной, принюхался к кувшину… Сморщился – ну, так и есть – моча! Ладно… – Не! – Алексей нарочно повернулся к двери. – Не могу без кружки пить. Что, я, пьяница – из кувшина? – Кружку? – тут же заглянул в кабинет Тихон. – Да мы враз! Принесем! В коридоре послышался топот и буквально через пару минут в помещение радостно ворвался Тихон с большой кружкой в руках. Младший, Тит, задержался в дверях и заходить почему-то не спешил. Да и Тихон, быстро поставив кружку на стол, сделал поползновение ретироваться. Ага, не на того напал! Бдительный Лешка живо ухватил его за руку, да так, что и не вырвешься. Улыбнулся любезно, приторно так: – Батюшка ваш обещал вот-вот зайти. Вот с ним сейчас это винцо и выпьем. Пусть гордится – какие у него любезные дети! – Э-э-э… – Тихон замялся и попытался вырваться. Алексей ловко вывернул ему руку и, схватив другой рукой за волосы, ласково осведомился: – Тебе это вино на голову вылить… Или лучше им батюшку угостить? – Лучше на голову-у-у-у, – завыл от боли балбес. – Ну, на голову так на голову. – Старший тавуллярий с большой охотой исполнил просьбу под громкий хохот младшего братца. – Смеешься, гад?! – осклабился Тихон. – А нечего было надо мной издеваться! Кто все время спрашивал – подтер ли я за собой в чулане, а? – Ну ты и сволочуга, Тит! Вот, я тебе покажу, попомнишь! – А ну, без угроз! Иди, умойся, потом придешь. – Грозно нахмурившись, Алексей вытолкнул Тихона за дверь и повернулся к Титу. – А с тобой мы пока продолжим наши занятия. Так как нужно обращаться с гостями? – Вежливо, господин учитель! – испуганно заморгал Тит. – Молодец! Правильно. Вижу, придется сказать твоему отцу о твоих успехах! Мальчишка зарделся от похвалы и, оглянувшись на дверь, негромко сказал: – А Тихон сейчас арбалет принесет. – Арбалет?! – Ну да! Он всегда так делает, когда его кто-нибудь обижает. Угрожать будет! И какую-нибудь гадость сделать попросит – типа голышом по саду пробежаться. А не побежим – выстрелит! – Пусть только попробует! Старший тавуллярий на всякий случай переставил кресло ближе к двери. – Трех учителей уже на тот свет отправил Тихон-то, – пряча глаза, продолжал стращать Тит. – Вы, господин учитель, как он арбалет достанет, сразу одежку с себя скидывайте – а потом уж бегите со всех ног! А я уж за вами. – Можно? В кабинет заглянул Тихон. Почему-то – в накинутом на плечо плаще. – Умылся уже? – Угу… Тит переместился за спину братцу и в ужасе округлил глаза – дескать, пора уже. – А знаете, господин учитель, я тут кое-что придумал… – Тихон быстро вытащил из-под плаща… изящный небольшой арбалет… Лешка тут же выхватил его из рук пацана! Будет он голышом бегать, как же! Не на того напали! – Господин учитель… – вытаращил глаза старший. – Вы… – Хорошая штуковина! – Старший тавуллярий вполне искренне залюбовался самострелом. – Генуэзцы делали? – Нет, венецианцы. – Красивый! А бьет далеко? – До конца сада добирает! Ну, если, конечно, безветрие. Я вот и хотел предложить пойти в сад, пострелять. – Пойдем! – не отдавая парню оружие, охотно согласился Лешка. – Только этого брать не будем. – Тихон с презрением кивнул на братца. – Пускай завидует! – А я батюшке все про тебя расскажу! – обиженно скривился тот. – Иди-иди, жалуйся, гнида пустоглазая! А мы пока постреляем, верно, господин учитель? На что будем стрелять – на ваш гонорар? – А хоть и так! – «Господин учитель» ухмыльнулся. – Ты-то что поставишь? – У меня тоже деньги имеются. И у этого гада тоже. – Не дам я своих денег! – Тогда и стрелять не будешь. – А если дам… тогда пострелять дашь, а? Ну хотя бы три стрелочки? – В чулане за собой подотри! Знаете, господин учитель, что он там делал, когда за кухарками подсматривал? – На себя посмотри, черт пузатый! – Кто черт пузатый? Я?! Ах ты гнида… – Цыц! – Сунув арбалет под мышку, Лешка с большим удовольствием отвесил звонких подзатыльников обоим братцам, после чего как ни в чем не бывало осведомился: – Ну так что, мы с вами идем стрелять или нет? – Идем, идем, господин учитель, а как же! – Тогда, чур, не драться. Подеретесь, если захотите, потом. – Больно надо с этим пузатым чертом драться! – Молчи, гнида пустоглазая! – Я кому сказал – цыц! Сад казался огромным. Он тянулся от парадных ворот до противоположной улицы, застроенной красивыми белыми особнячками и хмурыми зданиями госучреждений. Ветвистые платаны, каштаны, липы, развесистые ивы, сливы и яблони, посыпанные белым песком дорожки, тянувшиеся меж тщательно постриженных кустов смородины, шиповника и дрока, обложенные желтой поливной плиткой пруды – все это находилось вблизи дворца, выставленное, так сказать, напоказ. В глубине же сада картина был совершенно иная – густые, темные даже в самый яркий день заросли больше напоминали какое-нибудь глухое урочище, чащу. – Вон то дерево – мишень! – показал рукой Тихон. – Видите, там, где кора стесана, синий кружок? Лешка небрежно кивнул и попросил ворот – арбалет оказался незаряженным. Ну, Тит, ну, чертяка мелкий – ишь, как решил подставить! – Вот он, ворот, – Тихон проворно отцепил от пояса приспособление для натягивания тетивы самострела. Алексей с удовольствием – давно уже не тренировался – натянул тетиву, уперев самострел в землю. Присмотрелся к мишени, стараясь уловить ветер. Ветер был слабый, но боковой. Сделав примерную прикидку, старший тавуллярий прицелился и плавно потянул спусковой крючок… – Есть!!! – восторженно заорали подростки. – Прямо в яблочко! Тихон даже присвистнул: – Господин учитель, а вы научите нас так стрелять? – Может быть. Если будете себя прилично вести! – Мы будем. – Тогда становись… Начнем с тебя! Заряжай! Уперев арбалет в землю, Тихон с видимым напряжением принялся крутить ворот. Потом прицелился, высунув язык… Бац! Мимо! – Мазила, мазила! – радостно заоралмладший братец. – Вот косорукий-то! Мне, мне дайте попробовать! – Кто косорукий, гнида?! – Цыц! – снова успокоил Лешка. – Давай, Тит, пробуй. Мальчишка дернулся заряжать – ага, не тут-то было! – Силенок еще не хватает. – Старший тавуллярий усмехнулся. – А ну, дай сюда. Зарядив, протянул арбалет Титу. Тот засопел, даже покраснел от сознания всей важности дела… Оп! Выстрелил. И тоже – промазал! – Далеко тут, вообще-то, – заметил Тихон. – Я всегда куда как ближе стреляю. – Ближе можно и ножом достать, – посмотрев на него, со всей серьезностью отозвался Алексей. – Если метнуть как следует. А ну-ка, заряжай! Целься! Стрелять только по моей команде, понял, Тихон? – Угу. – Ну, раз «угу», тогда говори вслух, как ты целишься? – Ну это… – Парень замялся и начал учебными словами: – Мысленно провожу линию отсюда – туда, под яблочко мишени. Затем, задерживаю дыхание, ну, чтоб рука не дрогнула, и в этот момент… – Поня-а-атно! Опусти самострел, отдохни. Тебя кто стрелять учил? – Феодор, охранник. – Он сам-то как стреляет? – Как когда… – Еще бы! – Лешка не выдержал, расхохотался, а потом пояснил, что рука не дрожит только у трупа. – Ну, дыхание ты, допустим, задержишь, а сердце-то все равно будет биться, его-то ты не остановишь, а, значит, и рука – пусть хоть немного, чуть-чуть – а дрожать будет. И черт с ней, пускай дрожит! Старайтесь, парни, совмещать невидимую линию прицела с мишенью в движении – пусть описывает некий небольшой круг – по ходу дрожания рук. И этот воображаемый вами кружок должен находиться непосредственно под мишенью – если нет ветра, над мишенью – если стрела слишком уж тяжела и тетива ослаблена, на три-четыре круга выше мишени – если стреляем издалека, по дуге. Понятно? – Угу. Только больно уж все сложно! – А просто ничего в этой жизни не бывает, ребята. Уж вы мне поверьте. Да, вот еще одно – тоже главное. Когда вы все мысленно совместили, прицелились, начинайте плавно тянуть спусковую скобу, не дергайтесь, не подгадывайте дыхание под выстрел, вообще его не ждите – в этом залог успеха! Ну, Тихон, пробуй! Короткая арбалетная стрелка – болт – задрожала… нет, не в середине мишени, и даже не очень-то рядом, а, скорее, с краю. Но все же и это был прогресс! – Ага-а-а-а!!! – подбежав к мишени, обрадованно завопил Тихон. – Вот оно как, оказывается! Ну, сейчас еще разок… – Мне, мне дайте попробовать! – Уйди, гнида! – Не ругайтесь! Тихон, заряди брату арбалет. Они стреляли еще, наверное, с час или даже того больше, и, как всякий учитель, Лешка откровенно радовался несомненным успехам своих учеников. Даже расслабленно пообещал: – Завтра научу вас метать ножи! – Вот здорово! Правда, Тихон? – Ага! – Да, – вдруг вспомнил «Филофей Мистрийский». – Хорошим манерам я ведь вас тоже должен научить! – А может, лучше ножи пометаем? – Всему свое время, – наставительно заметил Алексей. Странно, но балбесы теперь не казались ему такими уж наглыми и противными, как в первый момент знакомства. Да, еще не следовало забывать – зачем он вообще сюда явился?! – Короче, парни, объяснять манеры буду на примерах! На авторитетных примерах. – Это как? – А так! Вот скажите-ка, кого вы больше всего уважаете? – Батюшку! – не сговариваясь, хором воскликнули подростки. Алексей ухмыльнулся – он ведь того и ждал. – Вот на его примере и будете учиться! Присмотритесь, понаблюдайте за ним – да только так, чтоб он ничего не заметил! – Само собой! – И каждый день будем с вами разбирать – что ваш уважаемый батюшка делал, с кем встречался, куда и зачем ездил, как разговаривал. Незаметно послушать все его разговоры вы ведь сможете? – Да проще простого! – Ну вот и славно. А теперь мне, пожалуй, пора. Прихватив с собой гонорар, «учитель этикета и хороших манер Филофей Мистрийский» покинул дворец господина Агафона Карабиса, почтительно провожаемый его отпрысками. Парни, прощаясь, даже заглядывали в глаза: – А вы завтра точно придете, господин учитель? – Постараюсь. У меня ведь, кроме вас, еще много дел, знаете ли! А вы тут время даром не тратьте – тренируйте дыхание и мускулатуру, побольше бегайте, прыгайте, подтягивайтесь. – Мы будем! – хором пообещали подростки. – И не забывайте смотреть за отцом! Направив буйную энергию Агафоновых балбесов в относительно мирное русло, Алексей не спеша направился ближе к дому, весьма довольный полученным гонораром и проведенным днем. В синем небе сияло зимнее…
Глава 9 Зима 1449 г. Константинополь
Клад лекарств здесь непочатый, — Так торгуй и будь богатый! Но, пожалуй, в самый раз Увеличить их запас: Покупателей немало, — Надо, чтобы всем достало.…солнце. Между прочим, очень даже яркое!«Продавец мазей»
Излишне пафосные речи обычно любят произносить либо лжецы, либо негодяи – именно так всегда считал Лешка. Следующий фигурант дела о заговоре – управляющий дворцовыми конюшнями господин Эраст Никомедис как раз таковые речи очень любил, не упуская даже самого ничтожного случая выказать свою преданность базилевсу и стойкий государственный патриотизм, указанный свыше. В общем-то, склонность к подобного рода речам – это было все, что смог разузнать о Никомедисе Зевка. – Прямо скажем, негусто! – прищурившись от яркого солнца, посетовал Алексей. Он встретился со своим давним агентом неподалеку от паперти церкви Апостолов, за кустами, где обычно поджидал Николая. Забавная ситуация складывалась – ведь у Николая, он, Лешка, как раз сам был в роли агента, вот как у него – Зевка. – Ну, еще в церковь часто ходит, – вспомнил о фигуранте агент. – Подолгу там службы простаивает, ни с кем не говорит, не общается – только молитвы шепчет, да поклоны кладет. И, чем больше в храме людей, тем истовей – я специально смотрел. Старший тавуллярий усмехнулся: – Ханжа выходит, наш господин Эраст. Впрочем, судя по его любви к поучениям и речам – ничего другого о нем и не подумаешь. Ну, ханжа еще не шпион! Мало ли прохвостов? Что с площадью Тавра? – С чем? – не понял поначалу Зевка, но тут же кивнул. – А, ты имеешь в виду Харитона Гаридиса! Так я уже побывал у него в гостях. Правду говорят – душа человек! – Интересно, как же ты на это сподобился? – Алексей удивленно присвистнул. – Он что, всяких бродяг привечает? – Не, не бродяг. Музыкантов, поэтов, философов. Философом я и сказался. – Ты?! Философом?! – старший тавуллярий всплеснул руками. – Да ты ведь даже не знаешь, кто такой Плифон! – А там ни про каких Плифонов не спрашивали, – резонно отозвался Зевка. – Накормили, вином угостили, да звали захаживать на эти… как их… званые вечера, вот! – Ну так про Харитона-то что скажешь? – Очень хороший человек! Не то что скупец и ханжа Эраст с улицы Хора. Открытый, душа на распашку! Друзей – миллион. – Очень удобно в смысле сбора шпионских сведений. – Да чихать он хотел на турок! И вообще, по-моему, к латинянам больше склоняется. – Ну, это мы поглядим. – Алексей азартно потер руки. – Значит, говоришь, философов привечает? Черт, как бы сходить-то? – Да так вот, взять да пойти! Званый вечер как раз в следующий четверг будет. – Не могу я так просто пойти, – со вздохом признался Лешка. – Слишком уж я в тех местах известен, боюсь, и грим не поможет. Придется тебе в друзья к Харитону набиться, хоть и в философии ты не силен. Ничего, выучишь! Все, что прикажу – выучишь. Начнешь с Платона, с Аристотеля – перед вечеринкой явишься ко мне на экзамен. – Но, господин… – Явишься, я сказал! – Господин, мне бы хоть немножко денег, – плаксиво заканючил Зевгарий. – А то ведь я все по твоим делам… а своими-то и заняться некогда! – То-то зеваки с площади Тавра благодарны Господу! Ладно – на, держи! Лешка небрежно швырнул парню два золотых дуката из полученной от Агафона партии. Зевка не поверил своим глазам: – Господи! Это что же? Настоящее золото? – Нет, фальшивое! – пошутил Алексей. – Конечно, настоящее. – И что – это все мне? – Тебе, тебе, бери, пока не передумал. – Храни тебя Господь, господин Алексий! Старший тавуллярий не выдержал и расхохотался: – Надеюсь, это достаточная компенсация за твой отрыв от дел? Ладно, не благодари, не надо. К четвергу – жду! Распростившись с агентом, Алексей, пройдясь по широкой улице, миновал старую стену Константина и направился к церкви Хора, чьи шесть куполов почему-то вселяли в него уверенность и даже вызывали какие-то ностальгические чувства – именно здесь, именно около этой церкви. Около монастыря Михаила Архангела, они когда-то гуляли с Ксанфией. Господи – восемь лет прошло с той поры! Восемь лет.
Выбрав харчевню получше, старший тавуллярий уселся за длинный полупустой стол и заказал вина с жареной рыбой и свежевыпеченными лепешками. Именно здесь, в этом уютном, увитом плющом заведении он и собирался кое-что разузнать о проживающем неподалеку Эрасте Никомедисе. Да и сам Лешка уже был в здешних местах, наводил справки, и Зевка не дремал, и парни Епифана – тоже. И все же… И все же никакая лишняя информация лишней не бывает! Так рассуждал Алексей, боясь признаться самому себе, что, быть может, вовсе не дела привели его сейчас в эту харчевню, нет, не дела, скорее – воспоминания. Приятно было пройтись по памятным местам, тем более что в синем небе ярко, почти совсем по-летнему светило солнце. От очага исходило приятное тепло, лучи солнца проникали в узкие окна, играя в наполненном вином стеклянном бокале на тонкой витой ножке. Прикрыв от наслаждения глаза, Алексей поднес бокал к губам и сделал долгий глоток… – Господин, – иллюзия кратковременно нахлынувшего спокойствия и счастья была прервана появлением какого-то юного оборванца. Лешка недовольно скосил глаза: – Чего тебе, парень? И честно предупредил: – Денег не дам. – А мне уже дали! Тот господин, что хочет с вами встретиться. – Господин? – Старший тавуллярий передернул плечами. – Что еще за господин? Где он? Почему не зайдет сюда? – Он сказал, что хочет переговорить с вами на улице. Такой важный молодой господин. Гм… молодой… Епифан, что ли? Так Епифан мог с ним и дома поговорить. Неужто стряслось что-нибудь этакое? Быстро допив вино, Алексей расплатился с трактирщиком и вышел на улицу вслед за мальчишкой. Тот повел его по неширокой улочке, огибающей монастырь со стороны моря, и, остановившись на огражденном парапетом холме, сказал: – Здесь. Лешка удивленно осмотрелся – не такой уж и большой холм был, определенно, пуст и безлюден. Оглянулся на гавроша – того уже и след простыл. Ну, завел… – Господин Алексей? – негромко позвали – такое впечатление, откуда-то снизу. А ведь, действительно, снизу! Старший тавуллярий посмотрел за парапет и увидел сразу под собой высокого молодого парня с не отличавшимся особой приветливостью лицом и холодным взглядом. – Я Евстафий, – видя Лешкино затруднение, напомнил он. – Ну, помните Косого Карпа? Ах да! Вот оно что! Лешка, наконец, вспомнил – да и как мог забыть? – что поручил этому молодому лиходею какое-то мелкое дело. Так просто поручил, низачем. Какое вот только – сейчас и вовсе не вспомнишь, тут и более важные дела да заботы одолели. – Вы не могли бы спуститься вниз? Тут, слева, за кустом – тропка. О как! Даже на «вы». Ладно, спустимся, поглядим, вернее – послушаем. Лиходей-то вроде как оказался с зачатками совести. Обещал – сделал, так, что ли? Вообще-то, старший тавуллярий давно уже отвык доверять подобной публике, а потому заранее приготовил и кинжал и нож – чтобы было удобнее выхватить. Прикинул – как на него могут удобнее напасть. Выходило, что – либо слева, либо – из-за кустов, сверху, после того, как спустится. Спустился осторожно, готовый дать немедленный отпор. Нет, никто на него не напал! Странно. Может, и в самом деле – с совестью парень? – Мы здесь одни, – словно подслушав его мысли, слегка поклонился Евстафий. – Не надо, чтоб нас видели вместе. К тому же – меня ищут. – Не боитесь, что выдам? – Алексей тоже, неожиданно для себя, перешел на более уважительный тон. Преступник лишь улыбнулся: – Вы – человек слова. Я выполнил то, что обещал – вашу просьбу. – Ах вот оно что! Ну давайте рассказывайте. Евстафий бегло, но достаточно четко изложил все, что ему удалось выяснить относительно некоего Креонта – чернявого актера из труппы Мелезии, коего старший тавуллярий предложил ему во время приснопамятных событий так, навскидку. Интересные оказались сведения, правда, не особенно-то и нужные – ну, разве что так, для общего развития. Оказывается, Креонт не чистый грек, а какая-то помесь – ну да тут полгорода таких, если не весь. К тому же хорошо говорит по-турецки, вероятно, жил на туретчине, на тех землях, что были давно уже захвачены турками. Вообще, многие привычки у него – оттуда. – К примеру, серебряную аспру он называет на турецкий манер – акче, – пояснил Евстафий. – А еще очень любит цветы. Когда идет по улице – любуется! Ну, знаете, многие домовладельцы выставляют горшки с цветами на подоконниках, герань там, настурцию, розы… – Знаю. – Алексей усмехнулся – было у него однажды мелкое, но запутанное дело по битью вот таких вот горшков. Так ведь тогда и не сыскал хулиганов – не дали, дела куда как более крутые пошли. – Ну, вот, все, – закончив, слегка поклонился Евстафий. – Надеюсь, мы с вами в расчете? – Вполне, – столь же светски кивнул старший тавуллярий. За сим и раскланялись. Алексей, вернулся обратно в харчевню, а куда делся Евстафий – бог весть. Да не очень-то сильно это Лешку и интересовало, как, впрочем – и Креонт. Куда больше интересовал господин Эраст Никомедис! Согласно предоставленной Епифаном информации, сей уважаемый господин был весьма озабочен своим здоровьем – каждую пятницу, а также по воскресеньям, молился в храме за здравие раба Божьего Эраста – себя, любимого. Так же видали неоднократно, как в дом затворника приходили бабки-ворожеи, а как-то раз – и некий вальяжный господин, в коем собиравший слухи Зевка с ходу опознал знаменитого лекаря Эропениуса. Сего почтенного эскулапа он же, Зевка, и посетил с подачи своего бывшего куратора Алексея. Посетив, промурыжился у врача около часа, в подробностях рассказывая о своих мнимых болезнях, потом еще примерно столько же времени проболтал во дворе со слугами – в результате всего выяснилось, что господин Никомедис, оказывается, страдал ипохондрией в самой тяжелой форме, постоянно выискивая у себя все мыслимые и немыслимые болезни, вплоть до бубонной чумы! Надо сказать, Эропениусу стоило немалых трудов развеять подобные страхи, впрочем, не до конца – было бы глупо лишать себя такого приработка, пусть даже не очень щедрого – Никомедис вовсе не напрасно слыл изрядным скупцом, – да зато постоянного. Ну а дальше… Запустить слух о приезде известного лекаря из Никополя и под видом эскулапа проникнуть к затворнику в дом было лишь делом техники – уж в подобных делах Лешка давно набил руку. Плюс ко всему сейчас ему помогала молодая талантливая актриса – Мелезия, и старший тавуллярий чувствовал, что еще пара занятий – и он вполне свободно сможет играть главные роли в любых классических драмах. Кинозвезда, мать ити! Для визита к Никомедису Лешка специально экипировался и подобрал реквизит – благо деньги после визита к нуворишу Агафону Карабису у него появились в избытке. По его заказу Зевка приобрел в Галатее отличную темно-фиолетовую мантию генуэзской работы, черный бархатный берет с длинным зеленым пером, узкие франкские штаны – шоссы – и узкие башмаки с длинными вытянутыми носами. Повесив на шею ярко начищенную медную цепь, даже вблизи на первых порах вполне сходившую за золотую, старший тавуллярий счел сей маскарад исчерпывающим и, прикупив на Аротополионе несколько склянок с сомнительными и дурно пахнущими мазями, отправился в гости к Эрасту. Мрачный дом управляющего дворцовых конюшен встретил его угрюмым молчанием. Пришлось изрядно-таки постараться, чтобы на долгий стук кулаками в ворота последовал хоть какой-то ответ. Классический и крайне нелюбезный. – Кого там черт принес? – грубо осведомились из-за ограды. – Не черт принес, а Бог послал! – поправил старший тавуллярий и, повысив голос, дополнил с полным осознанием собственной значимости и важности: – Знаменитый врач Александриус из Никополя соизволил посетить ваш дом, узнав о страждущем и жаждущем исцеления больном! – А! Лекарь?! – несколько более вежливо отозвались за воротами. – Это не от вас вчера приносили грамоту? – От меня! Я посылал к вам одного из своих слуг. Загремели запоры, створка ворот с лязгом отворилась и угрюмый, до самых глаз заросший густой бородищей, слуга, одетый в какое-то рваное рубище, обнажил в неком подобии улыбки кривые желтые зубы: – Прошу пожаловать, хозяин вас ждет. Ну, еще бы, не ждет! Только что ведь пришел после заутрени, и на службу сегодня вряд ли поедет, по причине большого церковного праздника – Сретенья Господня. Вслед за постоянно оглядывающимся слугой, «лекарь Александриус» поднялся по узкой полутемной лестнице и оказался в небольшой пыльной зале, уставленной самой разномастной мебелью, такое впечатление, подобранной где-то на свалке. Тут был какой-то полуразвалившийся шкаф или, скорее, комод, с двумя – вместо положенных пяти – ящиками, длинная унылая скамья, изъятая, должно быть, из какого-нибудь присутствия, рассохшийся от старости стол, покрытый серой мышастой тканью, деревянное кресло с почерневшей от времени резьбой, одну ножку которого заменял собою кирпич, и тележное колесо, судя по сальным коптящим свечкам, используемое вместо канделябра. В общем – полный набор Плюшкина. – Садитесь пока здесь. – Слуга кивнул на скамью. – Ждите. Пожав плечами, Лешка уселся и, не теряя времени даром, принялся расставлять на скамейке принесенные с собою склянки, поочередно вытаскивая их из заплечной сумки. Расставляя, время от времени морщился и чихал – пахли сии снадобья гнуснее некуда! Одновременно Алексей шептал про себя некие рифмованные слова из неизвестно кем сочиненной, но очень веселой комедии под названием «Продавец мазей», не так давно переведенной с латыни на греческий каким-то морейским поэтом. Комедия эта, по словам Мелезии, неизменно пользовалась большим успехом, уступая лишь откровенно эротической драме – «Электре». Три вечера подряд Лешка за компанию с Епифаном смеялся до слез, слушая «Продавца мазей» в великолепном исполнении юной актрисы. Вообще-то, Мелезия рекомендовала говорить прозой – тоже самое, что в комедии говорилось в стихах, однако старший тавуллярий счел, что рифмованные слоганы произведут на повидавшего всяких лекарей старого ипохондрика куда как большее впечатление, нежели обычная приземленная проза. Ага! Явно скрипнула дверь и тут же послышались чьи-то шаркающие шаги. Явился Эрастушка! Управляющий дворцовых конюшен, как и представлял себе Лешка, оказался желчным стариком с желтым, вытянутым книзу, лицом, обрамленным реденькой седоватой бородкой, заострившимся носом и кустистыми – тоже седыми – бровями. Волосы старика скрывала круглая замшевая шапка с пришитыми на нее – для богатства – монетами, по большей части – медными. К удивлению гостя, одет господин Никомедис был вполне прилично: добротная – до самых пят – туника, меховая телогрея, плащ – в доме было явно не жарко, видать, хозяин экономил на отоплении. – Ах-га… – высморкавшись, старик уселся в кресло и, потерев руки, пристально всмотрелся в лекаря. – Так вы, значит, и есть, господин… э-э-э… Александр из Никополя? – О да. – Встав, Алексей с достоинством поклонился. – Прослышав про ваши болезни, одержим желаньем помочь! – Угу, помочь, значит. – Никомедис язвительно усмехнулся. – А, может, нажиться, а?! Лешка сурово поджал губы: – Поверьте, господин Никомедис, у меня вполне хватает клиентов. Лишь волею слепого случая я узнал, что вы… – Ладно, ладно, – дребезжаще рассмеялся старик. – Вижу, вы принесли с собой какие-то склянки? Видать, надеетесь их мне всучить? – Думаю, они вам во многом помогут! – Ага, помогут… как же! И все же интересно, что в них? Вспоминая стихи, Алексей взял в руки одну из склянок и, растягивая слова, продекламировал:
В банке первой, например,
Мазь такая, что размер
Изменить способна зоба!
Вот, возьмем второй пузырь.
И от бешеного роста
Он излечит очень просто.
Для душевного веселья
В банке третьей скрыто зелье!
Кто применит этот сорт,
Станет резвым, словно черт!
А состав из банки пятой
Сделан ведьмою проклятой…
И от этого раствора
Хромоногий очень скоро,
Распростившись с костылем,
Вскачь припустится козлом!
Вот еще здесь два флакона:
Эликсир из Вавилона
Заключен за их стеклом.
Кто страдает животом,
Не найти ему, бедняге,
Средства лучше и верней!
Возбудит любви томленье
Этой мази примененье!
Вот лекарство – сущий страх!
Смастерил его монах…
В одинокой мрачной келье
Составлял он это зелье,
И в него он заключил
Нерастраченный свой пыл!
Старший тавуллярий заночевал уже на новом месте, а перед тем, как улечься, еле сдержал смех, наблюдая, как старик Никомедис принимает любовные снадобья. Спать было жестковато – вместо обещанного набитого соломой матраса, гостю выделили лишь старую попону да не менее старое покрывало, во многих местах щедро траченное молью. Правду сказать, «лекарь Александриус» и не собирался спать – за короткое время жития у Никомедиса нужно было попытаться установить доверительные отношения со слугами, коих, как успел заметить Алексей, в доме имелось всего-навсего три человека: старая, похожая на высохшую ведьму карга-экономка, одновременно исполнявшая обязанности уборщицы и поварихи, уже знакомый Лешке угрюмый привратник по имени Анкудин и некий молодой человек самого меланхоличного вида, сочетавший в себе обязанности прислуги за все. Звали молодого человека Фокой, что в переводе с греческого означало – тюлень и, в принципе, по своему характеру Фока вполне подходил к собственному имени – такой же ленивый, сонный, малоподвижный – словно разлегшийся на берегу моря тюлень. И как только этот парень успевал справляться со своими многочисленными обязанностями? Вот с этого Фоки, как наиболее близкого к хозяину человека, и решил начать Алексей. Уже в первую же ночь старший тавуллярий, выждав некоторое время, бесшумно поднялся с лавки и, выскользнув в приоткрытую дверь, оказался в темном захламленном коридоре… где едва не упал, напоровшись на старый сундук. – Ой! Кто здесь?! – тут же послышался слабый вскрик. Лешка ухмыльнулся: судя по тембру, возглас этот уж никак не мог принадлежать ни карге-экономке, ни угрюмцу-привратнику. Очевидно, на этом самом сундуке как раз и спал Фока! – Я это, лекарь Александриус, – негромко промолвил старший тавуллярий. – Уборную вот ищу. Не проводишь, отроче? – П-провожу, – так же тихо отозвался слуга. – Идите за мной, только осторожнее, не споткнитесь. Мог бы и не предупреждать – памятуя о склонности хозяина дома к собиранию всякого хлама – ну как есть Плюшкин! – Лешка и так продвигался со всей возможной осторожностью. – Вон там, под лестницей – уборная, – останавливаясь, показал Фока. Сквозь рассохшиеся ставни в коридор, а скорее – в небольшую анфиладу – проникали узкие лучи желтовато-медного лунного света, тускло освещавшие помещение. Алексей попросил было свечу, но Фока лишь отрицательно пробубнил что-то по поводу того, что господин не позволяет зря тратить свечи – ночью ведь спать нужно, а не со свечками по дому шастать. Ну, кто бы спорил… – Слышь, Фока, – вернувшись из уборной, старший тавуллярий отнюдь не спешил уходить. – А что, хозяин твой человек бедный? – Не бедный, а экономный, – через некоторое время шепотом отозвался слуга. – А что ты шепчешь? – Алексей не отставал. – Боишься разбудить своего господина? – Да нет, он обычно спит крепко. Да и вам, господин лекарь, думаю, тоже спать пора. Завтра день долгий. – А может, выпьем завтра винца, а? – тут же предложил Лешка. – А то как-то скучновато у вас здесь. – Винца?! – Фока переспросил с таким ужасом, словно бы гость предложил ему тут же ограбить хозяина, либо совершить какое-то самое гнусное святотатство. – Нет, нет, что вы! И не предлагайте мне больше! И прошу, не расспрашивайте о господине. – А что ж такого в этих вопросах? – недоуменно пожал плечами гость. – Обычное любопытство. – Идите-ка вы лучше спать, господин лекарь, – с неожиданной твердостью заявил слуга. – А расспросы ваши оставьте – хозяин очень не любит, когда кто-то сует нос в его дела! – Ну, этого-то никто не любит! – Алексей махнул рукой и согласно хмыкнул. – Что ж, пойду-ка и впрямь спать. Ушел, а куда деться? Фока откровенно не шел ни на какие контакты – видать, либо был сильно предан своему хозяину, либо не менее сильно от него зависел. Скорее – второе. Решив оставить несговорчивого слугу на потом, уже с утра Алексей пристальней присмотрелся к привратнику – больше уж просто некого было разрабатывать, ну не старую же каргу-экономку? Колоритнейший оказался тип привратник Анкудин! Здоровенный, угрюмый, неразговорчивый… И тоже, как и слуга, не поддающийся ни на какие Лешкины провокации. Отказался и от вина, и от посиделок, и даже от игры в кости! Старший тавуллярий даже сплюнул с досады – это что же за мужики такие, что вина совсем не пьют! Алексей потом присмотрелся – было время – а ведь и в самом деле, не пили! В рот даже не брали ни капли – похоже на то. Что же, выходит, оба либо уж совсем пропойцы, которым капля попади, так пустятся во все тяжкие, либо – какие-нибудь больные, язвенники, либо – самые гнусные сволочи. Честно говоря, через пару-тройку деньков Лешка стал склоняться к третьему варианту. К тому же кто-то из них – а, скорее всего, оба – доложил хозяину о Лешкиных расспросах. – Любопытны вы, господин лекарь, – гнусно прищурился тот во время очередного сеанса приема снадобий. – Ох, любопытны… – Да, – тут же признался молодой человек. – Есть за мной такой грех – я же все-таки врач! А как же врачу да без любопытства? – Я вот вам бы посоветовал любопытство свое попридержать. – Старик зло осклабился. – Очень, очень советую. Прямо-таки – настоятельно. – Как скажете! – Старший тавуллярий развел руками и улыбнулся самой широкой улыбкой, после чего откланялся до очередного сеанса – сиречь до вечера. И сразу же, как только вышел на улицу, заметил за собой слежку! Надо сказать, довольно неумелую, дилетантскую – черная бородища Анкудина была уж слишком приметна. Да и вел он себя так, как в детских фильмах про шпионов – постоянно прятался, выглядывал из-за угла, вытягивал шею. Алексей, конечно, и виду не подал, что заметил слежку. Наоборот! Зашагал себе, не торопясь – благо денек выдался хороший, солнечный – в направлении Пятибашенных ворот, где, согласно легенде, и проживал в одном из постоялых дворов. Шел нарочно самым длинным путем, не пользуясь ни проулками, ни нахоженными вдоль старой стены Константина тропками – как-никак, а все же лекарь Александриус был приезжим, жителем Никополя, откуда же он мог знать все хитросплетения Константинопольских улиц? Даже пару раз останавливался, спрашивал у прохожих дорогу. И примечал – незадачливый топотун привратник все никак не хотел отстать. Ну и хорошо, ну и ладненько! Старший тавуллярий и сам был не прочь пройтись, разогнать кровь – вот только не встретить бы кого из новых (да и старых) знакомых. Хотя, конечно, старые-то его вряд ли узнают, если не столкнутся нос к носу, а вот что касается новых… И ведь сам себе накаркал, не доглядел! Близ ворот Святого Романа свернул к небольшой харчевне – слегка подкрепиться, и на тебе! Там же, оказывается, обедал и Епифан! И каким только ветром занесло туда этого парня? Впрочем, не так уж и далеко от церкви Апостолов – три-четыре квартала. Анкудин, между прочим, сопел позади, в дверях. А сразу заметивший Алексея Епифан, разулыбался, замахал рукою: – Садись, садись, винца выпьем! Ты где хоть был-то? Ну, что делать? – А, господин Епифан!!! – радостно на всю харчевню заорал Лешка. – Как ваша спина? Больше не болит? – Спина? Какая спина? – А горло? Горло не беспокоит? А ну-ка, откройте рот! Да пошире! Пару секунд помигав глазами, Епифан быстро сообразил, что происходит что-то не совсем обычное, а потому послушно открыл рот. – Да-а, – покачав головой, глубокомысленно произнес Алексей. – Микстуру, что я вам прописал, пьете? – Гм… пью! Каждый день пью, по два раза! – А мазь, мазью спину мажете? – Конечно. И уже чувствую себя гораздо лучше, все благодаря вашим заботам. К Лешкиному удовольствию, Епифан уже четко врубился в роль. А Анкудин-привратник – Алексей краем глаза видел – стоял рядом, за углом. Слушал. – Видишь там, на выходе, здоровенного бородача? – улучив момент, шепотом спросил Алексей. – А, такой угрюмый? Я его давно заметил – все время на нас пялится! – Запомни, я сейчас – Александриус, лекарь из Никополя. – Понял. – Юноша тут же кивнул и, повысив голос, заулыбался: – Не знаю, чтоб я делал без вас, господин Александриус! Хотя ведь знал, что ваш город Никополь славится хорошими врачами. – Вы здесь один? Или с… племянниками? – С племянниками. Они тут, неподалеку… Работают. – Пусть отвлекут угрюмого. Поговорим! – Сделаем… – Епифан поднялся на ноги и поклонился. – Рад был с вами повидаться, господин Александриус! Когда зайдете меня навестить? – Скоро, мой друг, скоро! Епифан вышел, а через пару минут покинул харчевню и Лешка. Чуть отойдя, с усмешкой проводил взглядом разъяренного Анкудина, с громкими проклятиями преследовавшего одного из парней Епифана – видать, тот у него что-то стянул! – Стой! – потрясая кулачищами, орал на бегу привратник. – Стой, ворюга! Поймаю – убью! Люди добрые, держи вора, держи-и-и-и!!! – Ну? – вынырнул из-за угла Епифан. – Что ты мне хотел сказать? – Я пока не могу появляться дома, – быстро предупредил Алексей. – Неделю, может быть – две. Возможно, понадобится твоя помощь. Встретимся здесь же, в четверг, в это же время. – Понял, – юноша кивнул и усмехнулся. – Во-он он твой угрюмец – возвращается! Ишь, запыхался, бедный. Мне скрыться? – Нет. Как раз на четверг и уговоримся. Злобно сплевывая, красный, как рак, Анкудин возвращался, видимо, не солоно хлебавши. Правда, подойдя к харчевне и увидав стоявшего там «лекаря Александриуса», спохватился и поспешно укрылся за деревьями. – Так совсем забыл спросить, господин лекарь, – громко заговорил Епифан. – Когда же мне вас все-таки ждать? – Даже не знаю, что вам конкретно сказать. – Алексей сделал вид, что задумался. – У меня сейчас очень важный больной… А знаете что? Давайте-ка встретимся с вами в четверг, здесь же, вот в этой вот самой харчевне! – В этой самой харчевне? В четверг? Как скажете, любезнейший господин Александриус. А в котором часу? – Да вот, как сейчас. Прощайте, друг мой, и получше следите за своим здоровьем, оно у вас одно. – До свидания, господин лекарь. Упорный привратник упрямо шагал за лжелекарем аж до самых Пятибашенных ворот, где тоже пришлось разыграть некую интермедию, точнее сказать – пантомиму. Зайти на постоялый двор, поулыбаться выскочившему навстречу хозяину, небрежно кивнуть кому-то, сидящему в трапезной, потом, уходя, помахать рукою. А вечером было все тоже – старый ипоходрик Никомедис, снадобья, неразговорчивые доносчики слуги. – А ну-ка, откройте-ка пошире рот, любезнейший господин! – глубокомысленно прищурив левый глаз, командовал Лешка. – Так-так-так… – Что «так-так-так»? Ваши мази не помогают? – Не все сразу, господин Никомедис, не все сразу. – Слышал, вы уже имеете клиентов и здесь, в Константинополе? Быстро нашли. – Да, это все старые знакомые, как-то встречались в Никополе. Поднимите-ка руки… Так-так, выше! Теперь медленно опустите и выдохните… Нда-а-а… – Что? Что такое? – Не нравятся мне ваши руки, господин мой! Как-то они странно подрагивают… Вот, вытяните-ка их вперед… Видите? – Да… Действительно, подрагивают! К чему бы это? – Плоховато дело! Но ничего, вылечим, и не такое лечили – мазей и снадобий у меня хватит. – Когда прикажете подавать ужин, господин? – В кабинет заглянула кухарка – морщинистая, крючконосая, высохшая, словно старая вобла. А вот одета, по сравнению с другими слугами и даже с самим хозяином – можно сказать, с претензией. Нет, убого, конечно – какая-то бурая кацавейка поверх длинной нижней туники из грубого холста, убого, убого… Однако почему же у старшего тавуллярия вдруг возникла такая мысль, что – с претензией? Чем же старухина одежка отличалась от одеяния всех прочих в этом дурацком доме? Чем? Черт, экономка слишком быстро ушла – не рассмотреть. Что же все-таки так зацепило взгляд? Какая-то мелочь… Но ведь была же она, эта мелочь, была… – Ваши слуги ужинают здесь же, в доме? – Вы слишком любопытны! Я же уже предупреждал! Да и вообще, скоро ли закончится лечение? – О, прошу покорнейше извинить! – Алексей сложил перед собой руки. – А вот насчет лечения… Вы же сами только что видели свои руки. Ведь дрожат! – Дрожат, – согласился старик с некоторым испугом. – И все же – договоримся с вами продолжить лечение до воскресенья! – До воскресенья? – Именно! В воскресенье, – Никомедис вдруг улыбнулся. – В воскресенье у меня как раз будет удобный случай проверить, как действует зелье… И действует ли оно вообще! Поднявшись с лавки, старик с важностью удалился, бросив на прощанье быстрый злой взгляд – словно сыч зыркнул. Даже спокойной ночи не пожелал, черт старый! Немного выждав, Алексей подошел к двери, распахнул… И уперся взглядом в широкую бородищу привратника! – Хозяин велел присмотреть, чтобы вы не ходили ночью по дому! – А как же в уборную? – Я вас буду сопровождать. Вот это да! Вот еще дело! Пожав плечами, старший тавуллярий улегся на лавку и задумчиво посмотрел в потолок. И все же, что ж его так зацепило в одежке экономки? Серая туника, рваная кацавейка… Черт! Не рваная! Вроде как блестело там что-то. Бисер! Мелкий такой, едва разглядишь, пришитый на оплечье в виде какой-то картины или узора. Вот она, претензия-то! Видать, старуха не слишком-то равнодушна к собственной внешности! Понаблюдать? Алексей так и сделал, стараясь в точности запомнить рисунок. Красивый такой рисунок оказался, ежели хорошо присмотреться – лошадь, единорог, еще какие-то мифические звери. Потом, в четверг, во время запланированной встречи с Епифаном в харчевне близ ворот Святого Романа, старший тавуллярий изобразил картинку на клочке бумаги и передал Епифану с наказом показать Мелезии – что-то она скажет? Ответ стал известен Лешке уже через пару часов – сюда же, в харчевню, явились Епифановы криминальные мальчики. «Это модная латинская вышивка» – так отозвалась Мелезия. И еще добавила, что человеку, умеющему так вот расшивать бисер, несомненно, свойственны трудолюбие, упорство и наблюдательность. Вот так! Модная, значится, вышивка! А не слишком ли завышенные претензии для скромной старухи? Алексей специально потолкался по ближайшему – у Влахернской гавани – рынку, пообщался с купцами, походил по лавкам, даже прикупил бисеру самых разных оттенков. А вечером, после очередного сеанса лечения протянул Никомедису пару аспр, улыбнулся: – Не успел сегодня поужинать, а в какую-нибудь таверну тащиться не хочется – сами видите, дождь! Дождь и в самом деле хлестал сегодня почти целый день с завидным постоянством. Хорошо так хлестал, упорно, словно честно выполнял какую-то нелегкую работу. На улицах и площадях вспенились лужи, а многие тропинки у стены Константина превратились в непроходимые топи. – Ужин? – Господин Никомедис с охотой взял аспры – мелочь, а приятно! Не берут ведь – дают. – Ну что ж, я пришлю экономку. Может, что-нибудь и осталось? – Кстати, а как ее зовут, вашу работницу? – Работницу-то? – Старик усмехнулся. – Иларией кличут. Едва Никомедис ушел, молодой человек проворно рассыпал на столе бисер, отсортировал по размеру и оттенкам цвета и, услыхав за дверью быстро приближающиеся шаги, уставился на сияющие крошки туманно-задумчивым взглядом. – Можно? – приоткрыв дверь, просипела старуха. – Хозяин приказал накормить вас ужином. – Ужином? – Старший тавуллярий оторвал взгляд от стола. – Это хорошо. – У нас одна похлебка осталась, – неприветливо буркнула экономка. – Ее и принесла. – Так поставьте вот сюда, на стол, – небрежным взмахом руки, Алексей смахнул бисер в сторону. Илария плюхнула на стол большую глубокую миску с не вызывающим никакого аппетита варевом и вдруг застыла. – Вот, жена просила купить. – Лешка с улыбкой кивнул на бисер. – Сам не знаю – тот ли? Может, купцы подсунули что-то не то… Знаете, я сам в бисере не разбираюсь, и вовсе не легко найти знающего человека. – Вот тут уж вы правы – совсем нелегко! – уже гораздо более любезно отозвалась Илария. – Впрочем, могу дать совет, если хотите… – Конечно, конечно! Интересно узнать, что вы скажете? Чуть наклонив голову, старуху внимательно оглядела рассыпанный по столу бисер, потом протянула руку: – Вы разрешите? – Да-да. Взяв кучку бисера в пясть, Илария покатала бусины на ладони, потом подбросила в воздух – и тут же с неожиданною ловкостью поймала, даже, казалось, едва не попробовала на зуб. А какие у нее при этом были глаза! Вот такими же глазами и сам Лешка еще в той, прошлой жизни, смотрел нановый компакт-диск «Арии», неведомо каким ветром занесенный в магазин при сельской почте. – Что ж, – усмехнулась экономка минут через пять после начала осмотра. – Могу сказать сразу, вот это… – резким движением она отделила часть бусин от остальных, – верните купцам – они вас обманули, этот бисер ни на что не годится! А вот с этим… – Илария прихлопнула ладонью по небольшой кучке. – С ним можно работать. – А с этими как же? – Старший тавуллярий покосился на оставшиеся – довольно многочисленные бусины. – Что же – и их я тоже зря купил? – Зря не зря… – экономка задумалась. – Так и быть – завтра сыщу вам рецепты, как их восстановить: молоко нужно, поташ, соду… да много чего. И смешать все в строгой последовательности! – Я вижу, вы настоящий специалист в этом деле! – вполне искренне восхитился Алексей. Старуха не стала отнекиваться: – Еще бы! Ведь мой батюшка держал вышивальную мастерскую! Самому базилевсу оплечье бисером расшивали! Золотые были времена… – Что ж сейчас-то? Разорились? – Разорились? – Илария желчно усмехнулась. – Разорили – пожалуй, так вернее будет сказать! Поганые итальяшки! – Понятно, – кратко кивнул гость. – Задавили, так сказать, более дешевым – и куда менее качественным – товаром массового производства. Знакомая ситуация. И все же, мне кажется, никакое мастерство в этой жизни лишним не будет, ведь так? – Так-то оно так, – вздохнула старуха. – Да ведь для того, чтобы хоть что-то создать – деньги нужны, и немалые. Особенно – в нашем деле. – Так спонсора надо искать! – Кого-кого, господин мой? – Постойте-ка! – Лешка хлопнул себя по коленкам. – Есть у меня один приятель, бывший владелец гончарных мастерских… Сейчас чем только не занимается, кстати, три корабля у него, у пройдохи рыжего… Так вот он, думаю, не отказался б и от вышивальщиц. Мастерскую б нашел, бисер и ткани купил. Думаю, даже рад был бы! – О, господин мой, тут можно очень быстро прогореть. Правда, если Бог даст, то и заработать можно немало. – Владос… Ну, приятель мой… Как раз из таких, что очень любят риск. Да-а, думаю, он бы поднял это дело. А вы знаете что… Кстати, вы, уважаемая Илария, буквы знаете? – Знаю ли я буквы?! – Бабка неожиданно обиделась. – Да я в юности стихи сочиняла, не хуже, чем когда-то Кассия! – Вот и отлично! – Вскочив на ноги, Алексей потер руки. – Тогда составьте-ка мне, скажем, к воскресенью, подробную роспись – чего надобно для создания мастерской, да какие будут предполагаемые расходы и – опять же предполагаемая – прибыль. Я ясно излагаю? – Вполне. Завтра же предоставлю такую роспись. – Одно меня только тревожит – остались ли еще вышивальщицы? – Ничего, можно и молодых девок в ученье взять – со временем не хуже меня вышивать станут. – Кстати, уважаемая Илария, вот бы в воскресенье-то, ближе к вечеру, нам с вами эту роспись и обсудить, да во всех подробностях. Вдруг да вопросы какие возникнут? Эх, не помешали бы только! Господин Никомедис, я смотрю, не очень-то жалует, когда жгут по вечерам свечи. – Х-хэ! – Старуха чуть было не сплюнула, да удержалась. – Хозяин-то скупец, что и говорить. Давно хочу от него уйти, да некуда – ну кому я, старуха, нужна? – А вот как раз в мастерскую бы и… Ладно, об этом потом поговорим, в воскресенье. Ежели не помешают. – Да не помешает никто, государь мой! – перекрестившись, уверила экономка. – Все наши во главе с хозяином на вечерню отправятся, в какую-нибудь дальнюю церковь. – В дальнюю? Почему в дальнюю? – А я почем знаю? – Илария пожала плечами и вдруг, воровато оглянувшись на дверь, зашептала: – Только в месяц несколько раз туда ездят. И все говорят, что по разным церквям, мол, так Господу приятнее. А я то смекаю, не дура ведь, что ездят-то они в одно и то же место – глина-то на колесах возка все время одна и та же – желтая! – Что ж тогда врут? – Вот и я думаю – что? – Старуха почмокала губами. – Вон и сейчас оба – Анкудин и Фока – у хозяина сидят, сговариваются. Потому и я тут с вами заболталася, прости господи. Ну, пожалуй, пора мне. – Не забудьте про воскресенье, уважаемая Илария. – Да не забуду… Храни вас Бог, господин лекарь. Вдруг, да все сладится?
Старший тавуллярий отправил на слежку всех, кого мог – и Зевку, и Епифана с его вороватыми ребятишками. И уже в понедельник, в харчевне у ворот Святого Романа получил результат. Нет, старик Никомедис встречался не с турками и не с какими-нибудь подозрительными личностями, как раз наоборот – с личностями очень даже знакомыми Алексею еще по давним делам. И Зевка, и Епифан заявили в один голос – Эраст Никомедис со слугами ездили в приют Олинф, располагавшийся не так уж и далеко, у церкви Апостолов. Очень хорошо известное старшему тавуллярию место, известное по долгу службы. Еще прежний попечитель приюта, некий господин Скидар Камилос, был известен тем, что поставлял богатым извращенцам мальчиков-сирот. За то и поплатился, и сейчас уже должен бы лет как семь махать тяжелым веслом галеры. Что ж, выходит, его преемник пошел по прочному пути предшественника. Верно говорится – свято место пусто не бывает, если можно заработать деньги – их и зарабатывают. И деньги очень, очень хорошие. – Как ты сказал, звали прежнего попечителя приюта? – потягивая вино, переспросил Епифан. – Скидар Камилос. – Ну так этот же господин там и есть. На прежнем своем месте. Вот как? Оправдали значит. Впрочем, можно было ожидать – слишком уж много заинтересованных лиц было в этом деле. И лиц – из самых высших кругов! Кстати, господин Камилос был каким-то боком завязан с турками, точнее говоря – подозревался в такой связи. И что? А ничего, похоже. Значит, что же, получается старик Никомедис – дохлый номер? Лишь удовлетворяет свою похоть, старый козел. По нынешним смутным временам – криминал невеликий. Значит, ну этого гнусного извращенца к черту! И все же оставлять его без присмотра не следует… А вот старухе Иларии и…
Глава 10 Весна 1449 г. Константинополь
Эй! Вы! Но почему такая спешка? У берега я вижу корпус судна……поручить присмотреть за извращенцем и его слугами. Да, именно так и следует сделать.Еврипид «Киклоп»
Решив так, Алексей уже через день распрощался с Никомедисом и полностью посвятил себя оставшимся фигурантам дела. Начал с протовестиария Харитона Гаридиса, благо добровольный помощник Зевка уже успел утомить старшего тавуллярия восторженными рассказами о «философических вечеринках», периодически устраиваемых сим в высшей степени гостеприимнейшим и приятнейшим вельможей. – Вот, вчера вечером, на приеме присутствовал отец Георгий Схоларий, – сидя в одной из дальних харчевен, докладывал юноша. – Ох, как ругался, собака, ох, как ругался! – И кого же ругал? Турок? – Как раз таки нет! Латинян! Старший тавуллярий усмехнулся: – Однако не в добрый час базилевс Иоанн подписал Унию. От католиков – пока практически никакой помощи, зато свои ортодоксы бесятся на чем свет стоит. – Ну, отец Георгий ведь правильные слова говорит, я так думаю, – почесал подбородок агент. – Про то, что генуэзцы давно наложили лапу на всю нашу торговлю, про старое разорение Константинова града крестоносцами, про приносимый латинянами разврат, про то, что если бы не они, то… Ну, в общем – патриот! Сам Лука Нотара, комес, флотоводец – его поддерживает. – Понимаешь, Зевгарий, – негромко и задумчиво – убеждая более себя, нежели собеседника – промолвил Алексей. – Тот, кто истово произносит правильные слова вовсе не обязательно патриот. Скорее всего, он преследует какие-то свои, большей частью – шкурные – интересы. Да-да! Думаю и епископ Геннадий не исключение. А обвинять во всех наших злоключениях латинян по меньшей мере глупо. Да, никто не спорит, генуэзцы снимают жирны пенки с нашей транзитной торговли… слишком жирные… Но, знаешь, я вовсе не думаю, что турки им ближе, чем мы! Скорее, наоборот – турки перебьют им всю торговлю, уже перебивают – и генуэзцы (да и не только они) не настолько тупы, чтобы этого не понимать! В грядущем столкновении с султаном им выгодно поддержать нас! Впрочем, хватит о политике, вернемся к нашим делам. Так, говоришь, господин протовестиарий ни в чем подозрительном не замешан? – Похоже, что нет. – Уже подозрительно! С чего бы это он желает слыть таким белым и пушистым, а? «Душа-человек», говоришь? – Да он такой и есть, господин! Вот, не верите, так сходите, посмотрите сами – вы ж философию знаете. А желаете, так можете прикинуться каким-нибудь поэтом. – Посмотрю, что же, – согласно кивнул Алексей. – Выберу только момент. Ты выполнил мою просьбу? Составил подробный список? – О, ведь чуть не забыл, господин! Зевка вытащил из-за пазухи туго скрученный в трубку листок: – Вот, тут я все отметил, как вы и просили. – Хорошо, посмотрю. – Так это… – агент завертелся на лавке. – Сейчас-то я могу идти? – Иди, иди. До встречи.
Придя домой – «домой», хм! – Лешка поднялся к себе на третий этаж и, растянувшись на ложе, принялся внимательно читать зевкин доклад, представляющий собою подробнейший список всех дел протовестиария Харитона Гаридиса за последние десять дней. Насколько полный был сей расклад, старший тавуллярий, к сожалению, судить не мог, впрочем, чтение оказалось не особенно интересным, можно сказать, нудным даже – одно и то же: уехал туда-то, присутствовал там-то, сопровождали – те-то. Все дни и большую часть вечеров господин Гаридис был на людях – такое впечатление, что его просто тяготило одиночество, и в самом деле – душа-человек! Надо сказать, получив от Лешки щедрое вознаграждение, Зевка не остался в долгу и сопровождал – конечно, в силу своих скромных возможностей – протовестиария куда только возможно, ну, кроме как во дворец базилевса, где господин Гаридис проводил достаточно много времени в общении с новым императором Константином Палеологом, бывшим морейским деспотом, не так давно взявшим в свои руки бразды правления некогда великой империей. Разное поговаривали про нового базилевса. Одни считали его чересчур жестким и склонным к разного рода военным авантюрам, другие, наоборот, упрекали – наверное, все-таки зря – в недостатке воинственности. Собственно, Мореей, будучи еще деспотом, Константин управлял достаточно жестко, но Константинополь – это не провинция. Правда, и не тот шумный и многолюдный мегаполис, что был еще лет триста назад. Увы. Алексей вдруг неожиданно подумал – а что, кроме святого Константинова града, осталось сейчас от Византийской империи? Малую Азию давно захватили турки, как, впрочем, и большую часть европейской территории империи, острова – Хиос, Лесбос, Самос – теперь принадлежали Генуе, остров Крит – венецианцам. Что осталось? Мистрийский деспотат в Морее? Остров Лемнос, еще несколько совсем уж мелких островков да разваливающаяся прямо на глазах столица! Вот, в общем-то, и все. Да, еще величественное название – Империя ромеев – да память о былой славе. Но ведь этого мало! Нельзя жить прошлым. Старший тавуллярий ощутил вдруг буквально навалившуюся на него грусть и отчаяние – так уж случилось, что этот город, великий город, в каком бы состоянии он сейчас не находился – вот уже больше восьми лет как стал для него родным! Это была родина его сына, любимой жены – и другой Родины у них не было. И точно так же воспринимал Константинополь и Алексей. Другой Родины не было и у него – там, в той, прежней жизни, жил-поживал некий молодой человек по имени Алексей Смирнов. Двойник. Нет, не двойник – зеркальное отражение. Не было другой Родины. Только эта. И следовало за нее бороться. Бороться, несмотря ни на что! Оставив пока Харитона Гаридиса под негласной опекой Зевки, Алексей направил свои стопы к нуворишу Агафону, коего давненько уже не посещал – не менее как с неделю. Наверняка и сам Агафон и его детки испытывали законное недоумение – куда это пропал недавно нанятый учитель изысканных манер и философ Филофей из Мистры? Давно следовало появиться! О, как обрадовались балбесы, Тихон и Тит! Запрыгали вокруг: – А мы стрелять сегодня пойдем? А знаете, господин учитель, Тихон третьего дня тележную ось у одного мордоворота подпилил – ох, и смешно же было! И батюшка так и не дознался – кто! А опись всех батюшкиных дел я составил, как и вы и просили. Нет, Тихон тоже помогал… иногда. – Иногда? Ах ты, гнида пучеглазая! – Цыц! – Алексей властно осадил братьев. – Список давайте. Вместе сейчас и просмотрим. Да, кстати, а батюшка-то ваш где? – В гавань поехал. – В гавань? – Ну да, в Феодосийскую. Он целый месяц уже туда ездит почти каждый день, а врет, что во дворец! Видать, что соперники-купчишки ничего не сообразили. Молодец наш батюшка, верно, господин учитель? – Да, пожалуй… – Старший тавуллярий уже и так видел, что запись – «гавань Феодосия, третий причал» появлялась в составленной парнями росписи так часто, что от нее, можно сказать, уже рябило в глазах. – Гавань Феодосия, – негромко повторил Лешка. – Вот, видите, сколь, оказывается, умен ваш отец?! Вам надобно с него пример брать. – Да мы берем, а как же! – Ну, что, пойдемте-ка в сад, постреляем!
В Феодосийскую гавань Алексей пошел сразу же, как закончил занятия, так и не дождавшись возвращения Агафона Карабиса. По словам мальчишек, тот нынче отправился во дворец – советоваться с самим базилевсом о работах по укреплению Золотых ворот. Старший тавуллярий, конечно, хорошо понимал, что предпринятые им сейчас шаги весьма небезопасны – в районе гавани Феодосия слишком уж велика была вероятность незапланированной встречи с кем-нибудь из старых знакомых или сослуживцев. И все же терять время было жаль, тем более и денек выпал погожий, солнечный – просто приятно было пройтись! Весна. Отражаясь в бирюзовых водах, радостно светило солнце. В покрывшейся свежей клейкою зеленью кустах и на ветвях деревьев весело щебетали птицы, дующий с моря ветер – теплый, весенний – гнал по синему небу редкие нежно-палевые облака. Пахло морской капустой, свежестью и смолою – в Феодосийской гавани вовсю конопатили баркасы и лодки. Стоявшие поодаль ребятишки с интересом следили за всеми действиями конопатчиков и рыбаков, сушивших свои сети тут же, неподалеку. Многие, зайдя по колено в воду, удили рыбу, угощая мелочью многочисленных портовых котов. У ворот, у причалов, в тавернах толпился народ – моряки, рыбаки, грузчики. Кто-то ругался, кто-то громко хохотал, а кое-кто клялся в чем-то самыми разными святыми. Щурясь от солнца, старший тавуллярий безо всяких приключений миновал ворота и, исподволь оглянувшись, зашагал к причалам. Пока Господь миловал, так никого из знакомых и не встретилось, а, может быть, просто-напросто, никто из них и не узнавал Алексея в широкополой войлочной шляпе и длинной темно-фиолетовой мантии, расшитой серебристыми звездами. Нет, уж конечно же он не двинулся сразу же к третьему причалу. Замедлив шаг, осмотрелся, уселся невдалеке на камень, любуясь прибоем, с видом скучающего зеваки. Ну вот он, третий причал – все видно прекрасно! Три корабля покачиваются этаким дружным рядком. Что за кораблики, интересно? Сбросив шляпу и мантию, Алексей подошел к мальчишкам, деловито швыряющим в воду плоские камни – у кого больше подпрыгнет. Постоял немного, понаблюдал, усмехнулся: – Ну, кто ж так кидает? Дайте-ка! Взяв в руки камень, прищурился и, коротко замахнувшись, бросил… – …десять, одиннадцать, двенадцать! – хором считали мальчишки. – Ну вы, господин, даете! Где так научились? – Детство было суровое, – ничуть не покривил душой Алексей. – Хотите научу… Впрочем, думаю, вы и без меня все умеете. Во-он до того дромона добросите? Лешка показал рукой на один из корабликов. Тех, что стояли у третьего причала. – Какой же это дромон? – удивился вихрастый мальчишка. – Дромон – он длинный, с веслами, а это – обычная торговая скафа! – Сам ты скафа, Агафий! – немедленно расспорилась ребятня. – Скафа круглее, неповоротливее. А этот четырехмачтовик – марсильяна! – Нет, скафа! Смотрите, корма-то какая широкая! – Я вижу, вы тут знатоки собрались, – улыбнулся Лешка и с напускным конфузом посетовал: – А я вот вообще в кораблях ничего не понимаю. Вот хоть в этих… Это все наши, константинопольские? – Нет, не все, «Кориандрос», про который Агафий сказал, что он – скафа, – наш, рядом с ним – низенький такой, видите? – «Аллигосфер» – из Мистры, полгода уже тут ошивается, ну и за ним – с высокой кормою венецианская каракка «Святой Себастьян». С месяц назад пришла. – С месяц… – задумчиво повторил Алексей. Так и Агафон Карабис уже с месяц как ездит в порт на третий причал! Если предположить, что не на «Святой Себастьян», тогда, спрашивается, чего ж раньше не ездил? Итак, «Святой Себастьян». Пока примем как версию. Высокая резная корма, нос с выступающим вперед бушпритом. Три мачты с косыми парусами. Обшивка внакрой, с поперечными – для жесткости – наружными ребрами. На кормовом флагштоке какой-то непонятный флаг – красный с тремя золотыми коронами. – Эй, парни, а с чего вы взяли, что сия каракка – венецианская? – Матросы сказали, мы им вчера воду на лодке подвозили и рыбу. – Подвозили? Воду? – Старший тавуллярий насторожился. Странные какие-то матросы на «Святом Себастьяне» – в гавани, и воду пьют! А как же вино? Таверны портовые? – Не, в таверны их не пускают – шкипер уж больно строгий. Да мы сами его видали, шкипера – бородища разбойничья, рыжая, нос крючком, рожа обветренная, темная, как у черта! У такого, пожалуй, не забалуешь! – А воду вы им заранее сговаривались привезти? – Нет, господин. На «Кориандросе» не всю взяли – видать, одни пьяницы там, вино предпочитают. Осталось пара кувшинов – вот и решили до «Святого Себастьяна» доплыть. Лешка с наслаждением вздохнул свежий морской воздух: – Эх, господи, хорошо-то как! Я б и сам сейчас с большим удовольствием на лодочке прокатился. Вот, хоть до причала и обратно. Не, не сейчас, ближе к вечеру – вот как солнышко начнет заходить – вот уж красотища-то будет! – Да уж, ничего не скажешь – красиво! Кстати, насчет лодки… Все ребятишки разом посмотрели на вихрастого – тот сразу замялся, засопел носом: – Че смотрите-то? Знаете ведь, батюшка мне ни за что лодку не даст – скажет, маловат еще. – Тогда у хромого Федула можно нанять. Правда, он цену заломит. – А какую? – быстро спросил Алексей. – Аспр десять, не меньше. – Ну, так это не так уж и дорого. Подумаешь – каких-то десять аспр. – Да знаете что?! Да за десять аспр… За десять аспр я и сам… без батюшки… А, все равно он ничего не узнает! Вам ведь вечером надо? – Вечером, – подтвердил Лешка. – На закате. Я ведь, знаете ли, поэт и вообще – поклонник всего прекрасного. Половину могу заплатить хотя сейчас. В карих глазах вихрастого мальчишки – звали его Агафий – вспыхнул огонь алчности и наживы. – Вечером буду ждать вас здесь же, вот у этого камня. Только это… Надо кого-нибудь еще взять, на весла. – Меня, меня возьми, Агафий! – Нет, меня! Вспомни, кто с тобой недавно лепешкой делился?!
Вечером старший тавуллярий безмятежно покачивался в лодке неподалеку от третьего пирса. Гребцы – Агафий и его приятель – плевали в воду и негромко спорили, на что лучше потратить свалившиеся вроде бы как с неба деньги, а Лешка любовался буйством оранжевых, желтых и багряных красок заката. Славный был закат, можно даже сказать – стильный. Такой, какой обычно любят изображать художники. Впрочем, потратить десять аспр, чтобы полюбоваться с утлого челнока заходом солнца – это было бы слишком. И когда немного стемнело, Алексей велел мальчишкам потихоньку грести к берегу. Нет, не к третьему причалу, вовсе нет! То что нужно было заметить, старший тавуллярий хорошо рассмотрел и раньше, еще при свете дня: и выставленную на спущенном с «Святого Себастьяна» на причал мостике вооруженную стражу, и отсутствие на корпусе корабля всяческих украшений – нет, резьба была, и очень искусная, позолоченная, но… Все же чего-то не хватало – полногрудых наяд на корме, русалки, поддерживающей бушприт, да мало ли! Не было! Ни одного живого существа не было – одни узоры. И вина команда не потребляла! Алексей уже представлял – что к чему, для полной уверенности не хватало лишь небольшого мазка. Сделать его он поручил вот этим мальчишкам, поскольку сам плавал плохо – так как-то недосуг было научиться. – Сказать вам правду, ребята, на «Святом Себастьяне» – мои торговые конкуренты! – То-то мы и видим, как вы на них пялитесь, господин! – Хотите заработать еще? Ребята переглянулись: – А вы нас не обманете, господин? Лешка улыбнулся: – Сначала бы спросили – что надо делать? – А что? – Как зайдет солнце – просто бесшумно подплыть к корме или к борту… Послушать. – А что слушать? – Песни, друзья мои! – Песни?! – Или стихи. Как запоют – сразу же плывите к берегу. Доберетесь? – Что тут плыть-то? – Если боитесь, что обману, хорошо – к кораблю может поплыть лишь один из вас, другой останется в лодке. – Я, я поплыву! – Приятель Агафия проворно скинул тунику. Лешка придержал его: – Подожди. Солнце еще не село. Наконец, последние лучи заходящего светила пронзили прощальным приветом трепетно-синее, с высыпавшими звездами небо. Бесшумно соскользнув воду, парнишка ходко поплыл в темноту. Агафий налег на весла, и утлая лодка его вскоре ткнулась носом в вязкий песок пляжа. Алексей потрогал рукою воду: холодноватая, конечно, но все же… – Не, не замерзнет, – неожиданно рассмеялся Агафий. – Мы закаленные – давно уже купаемся. Ждать пришлось не так уж и долго – старший тавуллярий и сам удивился, как быстро вернулся назад посланец. Выскочив на берег, запрыгал на одной ноге, вытряхивая из ушей воду. – Ну? – не выдержал Лешка. – Ху-у-у. Господи, не обманули! – Что на «Святом Себастьяне»? Запели? – Запели, господин! Гнусаво так, нудно… – Так? – Лешка сурово сдвинул брови, изобразил: – Ла илаха илла Ллаху-у-у… – Вот в точности так, господин! Качнув головою, старший тавуллярий протянул мальчишкам золотой дукат: заработали! – Ой! А это что, золото, господин? – Нет, это медовый пряник. – Скажете тоже, пряник… У-у-у! Твердый! Итак, со «Святым Себастьяном» – а, значит, наверняка и с Агафием Карабисом – все стало более-менее ясно. Стоял месяц рамадан – священный для мусульман – и конечно же те никак не могли пропустить ночную молитву! А ночью, в тишине, звуки разносятся далеко. Особенно – над морем. Да, «Святой Себастьян» – турецкое судно, и весь его экипаж – мусульмане. Значит, и Карабис – турецкий…
Глава 11 Весна 1449 г. Константинополь
Эта лилия с темной фиалкой Переплелася, а та майораном опутана нежным.…шпион! Так уж выходит. Ну, конечно, хорошо бы еще раз перепроверить… Или подсунуть эту версию бывшим коллегам?Клавдиан «Похищение Прозерпины»
На следующий день Алексей снова пришел в гавань Феодосия – и чуть было нос к носу не столкнулся с Карабисом! Случай… Нувориш был одет скромненько, не как всегда, да и коляска – неприметная одноколка с поднятым, несмотря на солнечный день, верхом – несомненно, свидетельствовала о нежелании господина Карабиса привлекать к себе чье бы то ни было внимание. Таился Агафон, таился! И вот еще… Лешка глазам своим не поверил, увидев мелькнувшего рядом с Карабисом человека. Черная, аккуратно подстриженная бородка, аристократические манеры, этакая вальяжность в жестах и мимике… Алос Навкратос – пожалуй, крупнейший судовладелец в городе. К тому же имеющий и несколько сухопутных транспортных контор. Алос Навкратос еще лет пять назад подозревался в связях с турками, правда, ничего конкретного доказать тогда не удалось. Но вот сейчас… Тайные вояжи Карабиса в Феодосийскую гавань, стоявший там турецкий корабль, замаскированный под мирное венецианское судно, Алос Навкратос – все это вместе выглядело в высшей степени подозрительно! Агафон, махнув рукой Навкратосу, быстро тронул повозку – управлял сам, без возчика – и через пару минут скрылся из виду, завернув за какой-то склад. А господин Навкратос не особенно-то и таился! Впрочем, а зачем ему прятаться, когда у него здесь, в гавани, полно складов? Уселся в щегольскую коляску, хлопнул по плечу возницу – поехал, ничуть не торопясь и – не хуже того же Лешки – явно любуясь открывающимся видом. Синело – до боли в глазах – море, ярчайшее солнце отражалось в воде ослепительным взрывом, белые чайки алчно кружили над палевой пеной прибоя. Мощная зубчатая стена – стена Феодосия, казалось, уходила куда-то за линию горизонта, скрываясь в утренней туманной дымке. Надвинув на глаза шляпу, Алексей повесил мантию на руку – не мог уже в ней идти, до того стало жарко – и так же не спеша, зашагал к воротам, стараясь не терять из виду коляску Навкратоса. Проехав ворота, та повернула направо и, убыстряя ход, покатила вдоль городской стены. Лешка, конечно, уж не стал бежать, но все ж присмотрелся, увидел, как, взяв влево, на улицу Медников, преследуемые поехали к площади Тавра. Вот туда уж совсем нельзя было Лешке соваться – ну, разве что, накинув на плечи мантию. Подумав, молодой человек так и сделал. Нет, вряд ли его хоть кто-нибудь мог сейчас узнать, особенно – издали! Раньше был светловолосый, теперь – ярко выраженный шатен, даже специально отпущенная борода аккуратно выкрашена, к тому же – надвинутая на самые глаза шляпа, да еще и мантия, да и вообще – вид некоего иностранца: длинноносые башмаки, узкие шоссы, шейная цепь – жазеран – правда, потускнела, но издали все еще сходила за золотую. Иностранец! Какой-нибудь франк или генуэзец. И походка соответствующая – если Алексей не забывал ее контролировать. Спасибо Мелезии, научила – мама родная не узнает, точнее сказать – Ксанфия. Как-то она там, в Московии? Как Сенька, не болеет ли, не дай-то Господь? – Здравствуйте, господин старший тавуллярий! Вот вы-то мне и нужны! Господи… Это что еще? – Вы, вы… Я вас сразу узнала! Только не говорите, что вы меня не помните! Да уж, бывают в жизни встречи! Присмотревшись, Лешка узнал в подошедшей к нему пожилой матроне ту самую старушку с улицы Медников, что жаловалась в сыскной секрет на разбитые горшки с цветами. И настырная же была старушенция! Такая сухонькая, востроносенькая, боевая! Как же ее зовут-то? А не вспомнить теперь. – Нет, нет, я не по старому делу, – старушка невозмутимо вышагивала рядом с Лешкой. – У меня ведь, господин старший тавуллярий, опять горшки разбили! Один раз – вот прямо только что! Прошу вас, зайдите ко мне – составьте акт! Это же полное безобразие. Какие-то разбойники житья не дают, никто их не ищет… Я, господин старший тавуллярий, настаиваю на немедленном составлении акта, иначе оставляю за собой право пожаловаться в вышестоящие инстанции! А что делать, господин старший тавуллярий? Во время разговора – точнее сказать – монолога – старушка все время повышала голос, так, что сейчас уже почти кричала, привлекая к себе – и к Лешке – внимание многочисленных прохожих. Что и говорить – местечко-то было людное. – Так что, господин старший тавуллярий… – Хорошо! – Алексей быстро кивнул. – Идемте составлять акт. Только вот, найдется ли у вас перо и бумага, как видите, я ничего такого с собою не захватил. – И то сыщется, и другое, господин старший тавуллярий. Вы придите только! Деваться, похоже, было некуда – ну, не бежать же? – И Лешка поспешно свернул в тенистый садик, за которым виднелся небольшой двухэтажный дом с добротной, покрытой затейливой резьбой, дверью. При виде старушки дверь, словно бы сама собой, распахнулась и чистый девичий голосок прожурчал: – Вижу, вы быстро управились, госпожа. – Ха, быстро? – Старушка скосила глаза на своего спутника. – Чисто случайно встретила на улице господина старшего тавуллярия. Он ведь и прошлый раз занимался нашим делом, помнишь, Глафира? Служанка – смешливая светловолосая девчонка лет четырнадцати – поклонилась и прыснула: – Что-то он в прошлый-то раз не сыскал лиходеев! – Ну, может, сейчас повезет – сыщет… Прошу наверх, господин старший тавуллярий. Поднявшись по недавно выкрашенной лестнице, Алексей очутился в небольшой узковатой зале, с двумя широкими лавками вдоль стен и обширным столом, на котором – старушенция не обманула – в образцовом порядке были разложены писчие принадлежности: стопка сероватой бумаги, три яшмовые чернильницы и серебряный стаканчик с гусиными перьями. – Что, господин старший тавуллярий, заявления снова можно писать или сойдет и старое? – Сойдет и старое, – махнул рукой Алексей. – Ну, показывайте же, где тут у вас место происшествия? Буду составлять акт. – А вот. – Бабуся распахнула ставни. – Все, как и в прошлый раз! Видите? Прямо под окном, на широком карнизе, в ряд были выставлены горшки с цветущей ярко-красной геранью или каким-то подобным ей растением, Лешка в цветах не особенно разбирался. Всего семь штук, вернее – шесть, от последнего, седьмого, остались одни осколки да ошметки черной землицы. – У меня и внизу цветы, вон, видите? – высунулась в окно хозяйка. – Так их ведь не тронули! Ну, что вы на это скажете? – Думаю, мальчишки шалят – бьют из пращи на спор… Ну, во-он с того пригорка! – Лешка и в прошлый-то раз мыслил примерно в этом же направлении – ну, кому еще-то нужно было столь избирательно бить чужие горшки? – Так мальчишки разве попадут? – усомнилась бабка. – Хотя, конечно, балбесов средь них хватает. Так что, составляется акт? Вздохнув, старший тавуллярий уселся за стол и обмакнул в чернильницу первое попавшееся перо. Ему вдруг самому стало интересно, почему ребятня выбрала для своих дурацких соревнований именно это окно? Вон, в соседнем доме, на карнизе – точно такие же цветы! Почему их не трогают? Какая во всем этом логика? Еще раз подойдя к окну, Алексей посмотрел вокруг, окидывая панораму. Даже – не столько уже для бабки, сколь для себя – составил примерную схему. Вот тут – большой квадрат – площадь Тавра, здесь, узенькая такая, улица Медников, дом, напротив – садик, холлом – вот с того холма можно цветы из пращи достать, если постараться, конечно. А вообще, откуда их видно, эти цветы-то? Ну, с того же пригорка и видно, а еще? С улицы, кстати, не очень-то – карниз широкий, улочка узкая, наверняка – голову задирать надо. Неудобно! А вот если выйти, так сказать, за границы системы! Лешка быстро изобразил на листке небольшой неровный кружочек – площадь Константина. Снова посмотрел в окно: во-он из того четырехэтажного домика должно быть прекрасно видно. С последнего этажа – из двух окон… Ну, видно? И что? – Ну, господин старший тавуллярий? – заволновалась бабка. – Так что, на этот раз есть надежда? – Будем работать! – свернув схему, важно отозвался Алексей. – Направим людей, поднимем массы, организуем общественность. Перекроем все дороги, там вон, в садике, посадим засаду – думаю, к концу недели уж наверняка супостатов выловим! Выловим, осудим показательным судом и обязательно казним самой страшной казнью! – Казнью? – Старушенция озадаченно заморгала. – А что, уж так обязательно этих шалопаев казнить? – А как же? – обернулся на пороге Лешка. – Чтоб другим неповадно было! Сами же говорите – житья от этих лиходеев нет?! Да, кстати… Вы бы выбрали заранее казнь – я запишу. – Выбрать?! Казнь?! – А как же?! Таков уж порядок. Старший тавуллярий еле сдерживал смех, хорошо понимая, что никак иначе от настырной заявительницы не отделаешься. А ну, как явится в секрет? Мол, как там с моим делом? Чем занимается господин старший тавуллярий Алексей Пафлагон? А там – Злотос! Какой-такой Алексей Пафлагон? Вы что, его живым видали? Ах, не так и давно? А ну-ка сообщим всем заинтересованным лицам – вот спасибо, что вы к нам пришли, а то ведь его уже и искать перестали, сочли сгинувшим. Опаснейший государственный преступник ваш старший тавуллярий – так-то! Нет, эта бабуся – как хоть ее зовут-то? – определенно, женщина не злая. Даже, скорее, добрая – вон, служанка-то вся на смешках – ничуть не боится хозяйки. А была бы та мегерой, так уж не посмеялась бы! – Ну вот. – Алексей перешел на официальный тон. – У нас имеется на выбор четыре способа казни… Впрочем, нет, на данный момент – три, четвертый – четвертование – сейчас не пойдет, по причине затупления топора. Топор здоровенный – месяц точить будут, никак не меньше. Значит, остается: повешенье, утопление и сожжение! Что вам больше нравится, уважаемая госпожа… гм-гм… вот, вылетело из головы ваше достойное имя… – Ираида… – Старушенция снова заморгала. – Сказать по правде, мне никакие казни не нравятся. Вот, если б шалопаям слегка похлестать по заднему месту… Так, чуть-чуть, чуть… попугать только. – Мы не пугала! – наставительно воскликнул Лешка. – А важное государственное учреждение. Мы не пугаем – мы действуем. Так что, не выбрали еще способ казни? По глазам вижу, что нет. Тогда, значит, вот что… Вы к нам когда зайдете – ну, знаете ведь, где наш секрет расположен, тут, кстати, недалеко – тогда и скажете. – А без меня их не казнят? – Без вас – никак! Вы же заявительница! Прижав руку к груди, Алексей поклонился и, еле сдерживая смех, спустился по лестнице, оставив потерпевшую в тяжких раздумьях. На улице и за оградами, в садиках, вовсю цвела сирень, солнце светило так ярко, что, казалось, готово взорваться, а синее небо выглядело безмятежным и звонким. Словно б и не было никаких турок, шпионов, разбойников…
Старший тавуллярий уже подходил к церкви Апостолов, когда вдруг почувствовал слежку. Кто-то шел за ним… какой-то молодой парень с угрюмым взглядом. Топал, топал! И даже пытался догнать… Ну-ну! Резко свернув, Лешка нырнул в первый попавшийся переулок и выхватил из ножен кинжал… На который едва не наткнулся преследователь! Вовремя остановился, попятился… Потом вдруг улыбнулся: – Господин, к вам есть разговор. – Говори! – Алексей ухмыльнулся, не спеша убирать клинок. Парень мотнул головой: – Не у меня. Есть один человек… Он вас ждет у старого портика. – Ах вот, значит, как? И кто же это? – Евстафий. Он сказал – вы его знаете. – Евстафий? – удивленно моргнув, старший тавуллярий опустил кинжал. – Ну что же, пойдем, посмотрим. Бывший подчиненный Косого Карпа, Евстафий сам вышел навстречу. Улыбнулся: – Случайно увидел вчера Креонта. Креонта? Какого еще Креонта? Ах да… – Он бил из пращи какие-то цветочные горшки. – Что?! – Алексей ушам своим не поверил. – Креонт бил горшки? – Да. Похоже, он очень хороший пращник. Рыбья морда! – А где, где он это делал? – На улице Медников. Той, что недалеко от площади Тавра. Поблагодарив Евстафия за сведения, старший тавуллярий озадаченно хмыкнул и поспешно зашагал ближе к дому. Креонт! Значит, Креонт! Мелезия! Вот кого расспросить – уж она-то должна знать о нем все, ведь Креонт – актер ее труппы!
* * *
– Креонт? – Едва Лешка спросил, Мелезия удивленно округлила глаза. – А с чего бы тебя он так интересует? – Да так… Есть к нему несколько вопросов. – Так уже больше месяца, как его с нами нет. – Как нет? – Да так вот и нет. – Девушка пожала плечами. – Как запахло весной, исчез, гад. Словно и не было! Полностью порушил нам весь репертуар – играть-то некому. А ведь сезон давно начался, вот и приходится выкручиваться. Слушай… – Мелезия обняла Лешку за плечи. – Я ведь и тебя стала реже видеть! Уже забыла, когда проводила с тобой ночь. – Две недели назад, – негромко напомнил молодой человек. – Ну да… Смотрю, ты помнишь… Повернувшись боком, девушка медленно стянула с себя столу… а затем – и тунику. Встала на ложе – обнаженная красавица актриса – улыбнулась призывно… Поспешно стянув с себя одежду, Алексей бросился к ней с неуемной жадностью голодного тигра. Зарычал даже, покрывая страстными поцелуями юное гибкое тело… А за окнами тихо плыл теплый оранжевый вечер.Как, в конце концов, выяснилось из беседы с девушкой – о Креонте она мало что знала, уж больно тот оказался скрытен. О прошлом своем не разговаривал, вообще редко когда поддерживал разговоры, а если и поддерживал, так только тогда, когда ему что-то было надо – к примеру, выспросить про доходный дом бабки Виринеи Паскудницы. Об этом, кстати, Мелезия уже как-то рассказывала, да Лешка забыл, вернее – не обратил внимания, что ему там было до какого-то актеришки? А, может статься, Креонт приходил и сюда? Зачем? Мало ли других доходных домов, почему обязательно в этот? Может, он хорошо знал кого-то из постояльцев? Да-да, Мелезия ведь что-то говорила… Кажется, он видел как-то среди зрителей покойных Созонтия и Анисима Бельмо – тогда еще живых. Да-да, видел! Как раз давали «Электру». Креонт тогда собирал со зрителей деньги. И сразу после этого стал выспрашивать о доходном доме старухи Виринеи. Неспроста? Явно неспроста. Плохо, что Мелезия мало что помнит. А может, Креонт заходил к старухе Паскуднице? Спустившись вниз, за вином, старший тавуллярий с улыбкой заговорил с хозяйкой. О весне, о растущих ценах, о мздоимцах-чиновниках, о том, что нового постояльца заместо убитого Созонтия так и не нашлось. – Найдется, – засмеялась старуха. – Сейчас весна – народу в порту много. – Да уж, – тут же поддакнул Алексей. – А что, в прошлое лето было много желающих снять комнату? – Да были… Даже и по осени заходили, я уж теперь не помню. Был вот чернявый такой… В этот момент Лешка вытащил заранее приготовленные монеты: – Вот вам за жилье. Акче. Он быстро отсчитал серебряхи, нарочно обозвав аспры на турецкий манер. Потом еще раз, словно бы невзначай, повторил это слово – акче. – Вот и Созонтий с Анисимом так их называли, покойнички. – Старуха благостно перекрестилась. А потом вспомнила: – Да и тот, чернявый – тоже! Да-да… Он же все потом выспрашивал – что за соседи, да не буяны ли. Почитай, про каждого расспросил. Так-так… Расспросил значит… Сначала – случайная встреча во время пьесы. Ну а затем уж дело техники – проследить, расспросить… Убить! За что? А они ведь земляки, точнее – там, на туретчине, друг друга неплохо знали. Могли узнать и сейчас… Значит, получается, что Креонт – турецкий лазутчик?! А ведь, выходит, что так! Только вот где искать теперь этого Креонта? Секундочку! Как это – где? Не далее как вчера он стрелял из пращи по цветочным горшкам. Ничего себе, развлечение для лазутчика! Подавал кому-то знак?! Именно! Откуда лучше всего видны окна старушки с улицы Медников? С доходного дома близ площади Константина. Район достаточно фешенебельный, значит и дом – не из дешевых. Простых постояльцев там нет и так просто не проникнешь. А проникнуть нужно… Поднявшись к себе и погладив по голове уснувшую Мелезию, старший тавуллярий развернул схему. Ну вот он – доходный дом – на прямой линии. Очень хорошо видны все горшки. Все семь. Вернее – шесть, седьмой разбит. Седьмой… Седьмой… Господи – да это же конец недели! Послезавтра! Черт побери – уже послезавтра! Но ведь цветочный горшок разбит только вчера. Если сигнал не приняли сегодня, то… то остается завтра. Только бы завтра хоть кто-нибудь появился. Или – послезавтра. Должен, должен, уж наверняка – это какой-то экстренный способ связи, ну не могут же турецкие шпионы бить чужие горшки каждый день – горшков не напасешься!
Алексей взял с собой Зевку и Епифана с его мальцами-карманниками – ну, кого больше еще-то? Да и не для силового захвата нужны были люди – просто постоять, посмотреть, уж лишние глаза в таком деле не помеха. Одна мысль только тревожила – а вдруг сигнал приняли еще вчера? Или даже позавчера? Тогда оставалось только расспросить хозяина о постояльцах. Нет, лучше не хозяина – слуг. – Если подам знак, бегите за помощью… Зевка знает – куда, – подходя к дому, негромко предупредил старший тавуллярий. – А какой знак? – спросил кто-то из мальчишек-карманников. Лешка задумался: – Ну, вдруг махну рукой из окна или крикну. В общем, увидите.
Перекрестившись на видневшуюся невдалеке церковь, Алексей вошел в ворота доходного дома. На первом – нулевом – этаже, как водится, находилась харчевня. Сразу подскочил хозяин – толстяк с курчавой бородкой – улыбнулся угодливо: – Что господин желает? – Вина! Да, у вас имеются свободные комнаты? – Пока есть. – А что за соседи? Не очень шумные? – Да что вы, что вы! – И все же, хотелось бы узнать о них поподробнее. Видите ли, я желаю снять ваши апартаменты надолго, быть может, даже на год, а то и больше. – Хорошо, господин. Я подошлю к вам своего помощника – он все расскажет. – Отлично! В ожидании разговора старший тавуллярий с улыбкой потягивал вино, время от времени посматривая на распахнутые на улицу двери, сквозь которые проникало слепящее солнце. И вдруг… Сначала снаружи загремела колесами повозка. Судя по звуку – легкая, для седоков, не для груза. Послышались шаги, и чья-то возникшая в дверях тень на миг затмила солнце. – Хозяин! – с порога закричал вошедший. – Долго я буду тебя ждать? – Сейчас, сейчас, господин мой, – тут же засуетился толстяк. – Сей момент! – Я буду во дворе. Поторапливайся! Тень сместилась в сторону. Лешка резко обернулся – уж больно голос и манеры говорящего показались ему знакомыми. Да и вид со спины – внушительный! Неужели… Встав, старший тавуллярий быстро подошел к дверям и осторожно выглянул… Ну точно – он! Собственною персоною господин Агафон Карабис! Что ж, следовало ожидать… Господи – а что это там так машет рукою Зевка? Видать, что-то хочет сообщить. Ну не до него пока. – Господин… Алексей обернулся, увидав только что подошедшего слугу. – Хозяин велел рассказать вам о наших жильцах. – А! Отлично! – Старший тавуллярий усмехнулся. – С удовольствием послушаю. Снять жилье не такое уж простое дело, любезнейший, – мало ли, какой-нибудь буян-сосед попадется? Так ведь бывает, и часто. – Бывает, господин. – Меня, кстати, больше интересует последний этаж – именно там я, возможно, и поселюсь. Слуга изогнулся в любезном полупоклоне: – Покорнейшепрошу следовать за мной, господин. Поговорим в тишине – есть тут у нас одна комната для приватных бесед. – Замечательно! – не сдержал эмоции Лешка. Слуга повел его по полутемному коридору, остановился около затянутой толстой зеленой портьерою двери, распахнул: – Проходите, мой господин. Старший тавуллярий вошел… И тут же почувствовал рванувшиеся к нему…
Глава 12 Весна 1449 г. Константинополь
Смел ли я ждать тебя? Ты ли со мной, Царь мой, природный царь?…руки. Крепкие, надо сказать, руки. И ловкие! Если бы старший тавуллярий не обладал кое-какими специфическими навыками – скрутили бы вмиг! Ну а так сразу не вышло! Резко рванувшись влево, Алексей тут же переместил центр тяжести на правую ногу и – не вырываясь, как от него могли бы ожидать – нанес сильный удар левой ногой. Кто-то жутко завыл, Лешка не знал, кто – он вообще видел всех этих парней впервые. Впрочем, рассуждать было сейчас некогда. Оп! Нырнув вниз, старший тавуллярий кувырнулся через голову, вырвался и, прислонившись к стене, быстро оценил обстановку. Нападавших четверо. Крепкие молодые парни. Оружия при них не видно, только веревки… нет, у крайнего на боку сабля! Прыжок – удар! Нападавшие, видать, не ожидали подобной прыти! Однако быстро опомнились – двое переместились к стене, двое – с разных сторон осторожно подходили к Лешке. Двигайтесь, двигайтесь… Алексей дернулся вправо… влево… Вытащил из ножен кинжал и… бамп! Скрестил его с узким лезвием короткого меча! Ага, у них оказался меч… Ладно! Носком ноги под колено меченосца – удар! Резкий и сильный, как прыжок затаившегося в засаде тигра. Враг застонал, скривился, но меч из руки не выпустил – впрочем, сейчас ему было не до меча. Как и Лешке… Он живо отскочил в сторону и неожиданно напал на тех, кто стоял у двери… Удар! Удар! Удар! Старший тавуллярий пытался достать их кинжалом, но не тут-то было – у тех тоже оказались ножи! Широкие – с ладонь – дагассы, откуда такие и взяли-то? Штукатурку такими ножиками класть хорошо, вместо мастерка, а действовать в уличном бою – трудно, тем более – здесь, в комнате. А вообще, пора сматываться! Да ведь сейчас не было никакой необходимости вести кровавый бой с численно превосходящим противником. Зачем? Когда можно просто убежать… Нет, не в дверь, как подумали вражины, едва Алексей дернулся в ту сторону… Они тоже кинулись туда же всей кучей, а Лешка того и ждал… Сгруппироваться! Упасть! Броситься под ноги! Ага! Кто-то ударился. Кто-то кого-то сбил… И вот оно – окно! Прыгнув ногами вперед, Алексей вышиб ставни и, вылетев на улицу… …застыл под прицелами арбалетчиков. Их было много – аж целых шесть! Не больно-то повозникаешь. – Поднимайся, – выйдя из-за спин воинов, повелительно приказал высокий молодой человек в богатом плаще. – Медленно! Руки вытяни вперед… И так же медленно положи кинжал на землю… Я сказал положи, а не брось! Ну вот, так хорошо. Ну, здравствуй, Алексий. Мы уж тебя обыскались! Сказать откровенно – не чаяли уже и свидеться. – Здравствуй, здравствуй, господин Злотос. – Встав на ноги, Алексей скривился. – Вижу, ты все процветаешь? – Да, как бы ты ни завидовал! – Голос куратора стал злым, а во взгляде скользнуло бешенство. – Знаешь, тебе вовсе не приказано обязательно брать живым… Какая-то гнусная мысль вдруг шевельнулась в душе Злотоса, и Лешка прямо-таки почувствовал ее обжигающий холод. Обжигающий холод смерти! И Злотос догадался, что Лешка почувствовал… Куратор повернулся к ближайшему воину, протянув руку, взял арбалет… Алексей недоумевающе хлопнул ресницами: что же, они сейчас его вот так, прямо средь бела дня, на глазах у прохожих… Впрочем, прохожих-то и не было – дело происходило во дворе доходного дома. И забор имелся солидный. И никого… Даже этот шпион Агафон куда-то делся, видать, успел уже уехать. Ничего – расколоть трактирщика, видать, у того с лазутчиком какие-то дела. Какие? Ох, не о том сейчас думать надо. О другом – о собственной жизни. Ладно… Ты прицелься, прицелься, Злотос… а там поглядим. Бог не выдаст, свинья не съест. Сжавшись, словно пружина, старший тавуллярий приготовился к прыжку… Пора уже было, пора, тем более – какой-то большой отряд уже входил в ворота. – Опустите арбалет, Хрисанф, – неожиданно скомандовал глава отряда. – Ну! Злотос нехотя опустил оружие, в глазах его промелькнуло сожаление и обида. – Филимон!!! – узнал бывшего начальника Алексей. И тут же поправился: – Виноват, господин протокуратор! Между прочим, полковничий, а в чем-то – и генеральский – чин! – Господин Злотос, отправьте воинов для дальнейшего несения службы. – Но… Мы только что задержали важного государственного преступника… – Все будут поощрены, не сомневайтесь. А с государственным преступником уж позвольте разбираться людям, гораздо старше вас по занимаемой должности. Злотос скривился, но промолчал – сила сейчас была отнюдь не на его стороне. – На ле… во! – жестко скомандовал он и, не оглядываясь, вышел вон со двора вместе со своими стражниками. Да, надо признать, куратор Хрисанф Злотос умел держать удар. – Алексей! Лекса! Услыхав знакомые голоса, Лешка оторвал глаза от высокого начальства: – Иоанн! Велизар! Панкратий! Ха! И вы здесь, близнецы-братья?! Откуда, черт побери? Кто-то из близнецов – Лука или Леонтий – рассмеялся: – Зевка привел. Сказал – тебе требуется наша помощь. – Мы сначала не поверили, но… – А ну тихо все! – пощипав свои длинные усы, повелительно бросил Филимон. – Как-никак, обвинения с него еще никто не снимал. – Так вы, господин протокуратор, что же, верите, что… – Я сказал – тихо. Алексей, – поедешь сейчас со мной. Думать будем. И говорить – с кем надо. Махнув на прощанье рукою, Лешка залез в просторный возок протокуратора.Еврипид «Геракл»
Филимон – ныне представляющий собой самое высокое начальство – всю дорогу молчал, пресекая все попытки завязать разговор и хоть что-то выяснить быстрым упрямым взглядом. Лишь когда вышли у главного здания ведомства близ церкви Святой Ирины, процедил: – Скоро все узнаешь! Стоявшие на страже воины в блестящих панцирях и шлемах отдали алебардами честь. Хмуро кивнув, господин Гротас – а за ним и Алексей – быстро пересек громадную полутемную залу с затянутыми плотными портьерами окнами и, поднявшись по неприметной винтовой лесенке, лично распахнул дверь просторного кабинета. – Хоромы! – Застыв на пороге, Лешка восхищенно присвистнул. – Как есть – хоромы. Ну живут же люди… Точнее – обожаемое начальство! – Не язви, а? – Да нет, я вполне серьезно. Старшему тавуллярию и в самом деле понравился изысканный уют кабинета – большой и удобный, заваленный бумагами стол с золоченым подсвечником, обитые темно-зеленым бархатом стены, шелковые портьеры на окнах, отделанный деревянными плитами пол. В красном углу висел целый иконостас в золотых окладах. – Садись, что встал? – Хозяин кабинета кивнул на длинную лавку и позвонил в стоявший на столе колокольчик. – Что изволите, господин протокуратор? В дверях тут же появился секретарь – прилизанный юноша в черной, с серебряной отделкой далматике. – Никого ко мне не пускать. Да, и пусть принесут вина. Смотрите только – разбавленного. – А я бы и неразбавленного с удовольствием выпил, – дождавшись, когда секретарь уйдет, пошутил Лешка. Филимон отмахнулся: – Да уж, знаю я вашего брата! Ну? Спрашивай же – вижу, что давно хочешь спросить. – Тогда, может быть, вы уже знаете и мои вопросы? – Конечно, знаю – что тут знать-то? – Протокуратор неожиданно расхохотался. – Николай? – вспомнив своего «сыскаря», быстро спросил Лешка. – Да, он тоже сообщил. К тому же ты зря показался в гавани Феодосия – там тебя многие помнят. Я сначала не поверил… Но все же предпринял кое-какие шаги. Связался с нашими – с Никоном, Иоанном, Панкратом… И тут как раз подоспел Зевка. Надо сказать – весьма кстати. – Так вы… – Алексей уже боялся спросить. Но все же… – Так вы не верите в то, что я… – Конечно, нет! – всплеснул руками протокуратор. – И с самого начала не верил. Более того, в твою виновность сейчас не верит и сам базилевс! – Базилевс!!! – Именно. Правда, пришлось постараться, чтобы его убедить – наш император, знаешь ли, человек упрямый. Правда – и не дурак. Знаешь, в чем ошиблись твои враги? – Интересно. – В одной очень важной мелочи, по здравом размышлении, хорошо видимой всем. Алексей хмыкнул и пожал плечами: – В какой же? – Рылом ты для заговоров не вышел – вот в какой! – покусав ус, со смехом пояснил Филимон. – Что брови нахмурил? Именно что не вышел… Должностью! Ну, скажите на милость, какой из тебя заговорщик, коли тебя к базилевсу никто и на десять миль не подпустит? Лазутчик – еще может быть, но глава заговора… С таким же успехом и цирюльники с Артополиона могут заговоры плести – только что от их действий толку? К тому же ты, кажется, не сидел просто так, а? Отыскал истинного заговорщика? Агафон Карабис? – Господи… Так вы все знаете! – Не один ты за ним следил, парень. Немного помолчав, старший тавуллярий с надеждой вскинул глаза: – Так значит – я оправдан!? – Нет. Ты бежал. Или нет, лучше – убит при попытке к бегству. Как это обставить, подумаем. – Как это? – не понял Лешка. – А так. Нельзя сейчас брать Агафона – вот что! Сам понимаешь – его возьмем, а связи? И тебе бы сейчас не отсвечивать – убраться на время куда подальше. Хоть в ту же Русию – ты ведь туда отослал семью? – И это знаете… – Так я же – посаженный отец или кто? Что, не знаю друга семьи отца Георгия? И то, куда он уехал? Остальное легко было сообразить – я ведь не Маврикий. Кстати, сообразил и Злотос. Доложил… гм… мне! – Спасибо вам за все, господин протокуратор! Филимон вдруг снова хохотнул: – Прибереги церемонии для другого случая, парень.
Случай представился в этот же день. Закончив беседу, Филимон с Алексеем прошли по закрытым переходам и оказались в огромной зале, с высоким, поддерживаемым мраморными колоннами потолком и натертым до блеска полом. В высокие стрельчатые окна проникал дневной свет, пахло благовониями и еще чем-то терпким, похожим на запах выдержанного вина. Миновав залу – ух, и долго же пришлось идти! – путники остановились в самом конце ее, напротив покрытой золотом двери, по обе стороны которой стояли вооруженные алебардами воины дворцовой стражи. Миг – и какой-то юркий человечек в черной, с серебром, мантии вынырнул вдруг, неизвестно откуда, и что-то шепнул Филимону. Протокуратор кивнул. Распахнулись двери, открывая доступ в залитые солнечным светом покои. – Входите же! – донесся изнутри звучный нетерпеливый голос. Оглянувшись на своего спутника, Филимон неожиданно подмигнул и ухмыльнулся: – Ну, пошли, что ли? Нехорошо заставлять ждать самого базилевса! Базилевса! Лешка ахнул – так вот о каком случае предупреждал протокуратор! Как же себя сейчас держать? Просто поклониться? Пасть на колени? Старший тавуллярий скосил глаза на Филимона. Нет, ни на какие колени тот не падал – видать, не те уже были времена. Просто глубоко – в пояс – поклонился… что тут же проделал и Лешка. – Ну, хватит кланяться. Садитесь! Император – высокий чернобородый мужчина с сильными жилистыми руками воина и властным взглядом – произвел на Алексея очень даже благоприятное впечатление. Вот таким – гордым, величественным, сильным – и должен быть настоящий государь. Незаметно толкнув Лешку локтем, Филимон поспешно уселся на длинную, обитую золотистой парчою скамью с высокой спинкой: – Господин, мы пришли, чтобы… – Я знаю, мой верный слуга Филимон, – мягко перебил протокуратора базилевс. – Вы явились доложить мне о заговоре… Значит, все-таки – Агафон Карабис? Жаль-жаль, он очень энергичный человек, настоящий человек дела, в отличие от всех моих прочих вельмож. Он очень влиятелен, имеет много прихлебателей и друзей, и не только здесь, в столице. – Я как раз хотел сказать об этом, мой государь, – пользуясь установившейся паузой, вставил свое слово протокуратор. – Ни в коем случае нельзя хватать предателя сразу – нужно за ним последить, выяснить все связи… Император усмехнулся и, кивнув, произнес: – У Карабиса большие связи в провинции. Их тоже надобно прояснить. Однако… Базилевс посмотрел на Лешку и неожиданно рассмеялся: – Значит, ты и есть тот самый неуловимый бродяга, оставивший с носом моих тюремщиков и сыскарей? Однако теперь многие знают о том, что тебя наконец-то поймали… А, Филимон? – И я говорю о том же, мой государь. Алексию необходимо скрыться! Скрыться на время, а мы обставим все так, будто бы его казнили. Казнили как заговорщика и лазутчика. А он в это время куда-нибудь уедет и… – Я знаю, куда и зачем его послать! – веско перебил базилевс. – Из Русии перестали приходить донесения от моего посланника, отца Георгия. Алексей вздрогнул! Георгий! А ведь с ним отправилась и Ксанфия с сыном. Перестали приходить донесения? Неужели что-то случилось? Господи… – Ты выяснишь все, Алексий, – твердо сказал император. – Кроме того, в Русию ты поедешь татарской степью. К татарам же отправится – или уже отправился – посланник султана Мурада. Нужно выяснить его цель и, если будет возможно, сорвать переговоры. Кроме того – собрать как можно больше сведений о татарах: их ведь там много – казанцы, ногайцы, татары Большой Орды, крымчаки… Понимаю, поручение непростое. Но, полагаю, оно как раз для тебя, Алексей Пафлагон! В случае успеха ты получишь хорошую награду и должность, а кроме того – сделаешь великое дело для безопасности нашей империи. – Последнее для меня – свято! – встав, низко поклонился Лешка. – Благодарю за доверие, мой государь! Базилевс, император Константин Палеолог Драгаш, лишь одобрительно усмехнулся в усы и, махнув рукой, дал понять, что аудиенция закончена. Еще раз поклонившись, Алексей с Филимоном покинули покои дворца. И вновь уединились в кабинете протокуратора. – Как видишь, базилевс сильно обеспокоен турками. И поручил тебе очень важное дело… важное не только для государства, но и для тебя лично, ведь так? – Ты имеешь в виду мою семью, Филимон? – Да. Ведь все-таки вы мне не чужие. Сейчас получишь инструкции и деньги, ну а дальше… Да, вот письмо к некоему господину Халимсеру Гали, почтеннейшему работорговцу из Азака. От его друга Сайретдина-аги… Он же – Аристарх Дигенис. Да-да, будешь добираться через Азак и Тану! Встав, протокуратор порывисто обнял Лешку и, вздохнув, пожелал: – Храни тебя Бог…
Глава 13 Лето 1449 г. Черное море – Крым
Корабль покинуть? Поднимись же, друг, И голову несчастную открыв, В лицо взгляни мне.…сын мой! Храни тебя Бог!Еврипид «Геракл»
Лешка проснулся от свиста боцманской дудки и тут же поймал упершийся прямо в глаза солнечный лучик, проникавший сквозь маленькое оконце каюты. Прищурившись, молодой человек отвернулся, посмотрев на своих соседей – в каюте имелось еще четыре места – двух католических патеров (отца Себастьяна и отца Оливье) и высокого черноволосого юношу по имени Франческо Джанини, скульптора из Генуи, плывущего на заработки в богатую – по его мнению – Кафу. Все четверо путешествовали первым классом – в отдельной кормовой каюте, с завтраком, обедом и ужином, как и полагается достойным и почтенным людям, к коим относил себя и Алексей – философ, писатель и составитель географических карт по заданию крупнейшего торгового дома «Алос Навкратос и К». Да-да, именно под этой вывеской Лешка и отправился в плаванье, оставив всякие надежды закатить на прощанье буйную пирушку для всех своих вновь обретенных друзей и благорасположенного начальства. Нельзя было! Для всех – даже для друзей – он оставался изгоем, предателем, которого наконец-то поймали и теперь скоро предадут справедливой казни. А может, уже и казнили, точнее – распустили слух. Тайное было дело, никто не должен был знать! Только Филимон Гротас, император Константин и его доверенный управитель – господин Скаларис, тот самый юркий человечек в черной мантии. Он-то все и придумал – с кораблем, и с Лешкиной «легендой». Расчет был простой – путешествовать под видом простого человека, может быть, и куда дешевле, да зато совершенно невыгодно со стороны полученного задания – кто же из знатных татарских мурз будет разговаривать с простолюдином? Иное дело – человек известный, философ и, так сказать, странствующий художник. К тому же странствовать Алексей должен был не один – а с большим купеческим караваном, отправлявшимся из генузской торговой фактории Тана через территорию татарской Большой Орды на Русь. Когда отправится караван, Алексей знал – сразу, после прибытия их судна, а вот каким именно путем – пока не было ясно: то ли через Литву, по Муравскому шляху, то ли в обход – вверх по реке Дон и дальше по Большебазарной дороге. И у того, и у другого пути были свои преимущества и недостатки, связанные с большей или меньшей цивилизованностью попадавшихся по дорог татар. Вообще-то правители осколочных ордынских государств с генуэзскими купцами ладили – имели верный доход от торговли. Однако с мелкими татарскими ордами – ордочками – вполне могли быть разного рода нехорошие инциденты. Честно говоря, если опять же исходить из порученного задания, старшего тавуллярия больше бы устроил второй путь – через Сейид-Ахметову орду (пожалуй, самое боеспособное татарское государство) и дальше по Большебазарной дороге до Верховских княжеств. Путь был известен и, можно сказать, наезжен, и обычно татары Сейид-Ахмета никаких препятствий купцам не чинили. Снаружи послышались нестройные голоса: – Аве-е-е Мари-и-я! – Это матросы и пассажиры-католики затянули утреннюю молитву. – Эй, святые отцы! – Лешка с усмешкой потряс за плечо одного из священников. – Вставайте, мессу проспите! – Мессу?! – Отец Себастьян – маленький, юркий, черноглазый, этакий живчик, каждой бочке затычка – озадаченно почесал тонзуру, после чего вновь, словно ни в чем ни бывало, улегся спать дальше, не сделав даже и попытки разбудить своих крепко спящих соседушек. Алексей даже удивился такой вольности – надо же, священник называется! Патеры! Снова толкнул святого отца, напомнил: – Просили ж вчера разбудить! – Ох, отстаньте, Алексиус, все равно ведь уже проспали. А эту жердину, отца Оливье, будить – прошу покорно оставить! Да, кажется, и четвертый наш сосед, скульптор, тоже любитель поспать. – Так ведь месса же… Грех! – спрятав усмешку, увещевал Лешка – интересно было ему, как это так – священники, и на молитву не идут! Спят, блин, сони! Нечего было вчера так пить! – Грех? – Отец Себастьян сладко потянулся и, конфузливо опустив глаза, признал: – Грех. Так ведь замолим, эко дело! Алексей только руками развел: – Ну, как знаете. – А-а-а-аве Мария-а-а-а!!! – продолжали нестройно тянуть на палубе, и отец Себастьян от этих воплей скривился: – Да уж – не хор мальчиков из Флорентийского собора. Не хор! – А вы, святой отец, можно подумать, петь умеете! – просто так, от нечего делать, подначил Лешка. – Вчера вон, пытались – так у меня, по правде сказать, от ваших воплей только уши вяли. – Ну, так это мы пьяные были, – ничуть не обиделся священник. Честно говоря, оба беспутных патера вызывали у Алексея симпатию – он как-то всегда себе представлял католических священников более аскетичными, что ли. А эти были вполне живые люди – веселые, разговорчивые, драчливые даже! А уж как ругались – грузчики на Артополионе обзавидовались бы! Правда, потом всегда долго молились – замаливали грехи. Очень, кстати, удобно! – Вот, бывало, в студенческие-то годы как запоем! – предался воспоминаниям отец Себастьян. – Тихо плещется вода – голубая лента, вспоминайте иногда вашего студента! Йэх, бывали времена! – Хорошая песня, – одобрительно кивнул старший тавуллярий. – Вот ее бы вчера и пели, а не эту, дурацкую, рыцарскую. – Рыцарскую? А, L’Homme arme вы имеете в виду? – Откашлявшись, святой отец набрал в легкие побольше воздуха и, словно специально, заорал: – Л, омме л, омме л, омм армэ!!! Л, омм армэ!!! Л, омм армэ!!! – Во, распелся черт гундосый! – подал недовольный голос проснувшийся от воплей отец Оливье, всем обликом своим напоминавший длинную сухую жердину. – Чего разорался-то? Сейчас как двину по лысине – вмиг уймешься. – Э, отец Жердяй, просыпайся-ка! Утреннюю молитву проспали. – Да и черт с ней! – О, да ты, я вижу, опаснейший еретик, отче! Еще и богохульствуешь. Чем ругаться, сходил бы лучше к шкиперу за вином. – А что, здесь шкипер вино продает? – Ключи-то у него. Ну иди, иди, чего вылупился? – А сам чего не сходил? – Так мне невместно – сан не позволяет! – Ах, сан не позволяет?! А мне, значит, позволяет?! – Так ты, отец мой, и так богохульник и еретик – чего еще терять-то? – Кто еретик? Я еретик? Ах ты ехидна, змея галилейская, да я тебя сейчас… До драки, впрочем, дело не дошло – святые отцы вели себя сегодня на редкость прилично. Может, потому, что было еще утро? – Хватит вам спорить – я схожу, – утихомирил священников Лешка. – Деньги только давайте. – Вот вам, Алексиус, целый флорин! Зажав золотой в кулаке, Алексей накинул на плечи легкий шелковый плащ – не от ветра, а красоты и изящества ради – и вышел на палубу, полную пассажиров и делавших уборку матросов. Молитва уже закончилась, но хоругвь с изображением Богоматери все еще трепетала от легких порывов ветра, надувавшего паруса «Черной лилии» – так гордо именовалось это изящное четырехмачтовое судно – венецианской постройки неф. Две передние мачты – фок и грот – несли прямые паруса, второй фок и бизань – косые, что позволяло судну сохранять приличную скорость и лавировать довольно круто к ветру. Высокий, изогнутый лебедем, нос с длинным бушпритом, длинная и такая же высоченная корма, украшенная балкончиками и резьбой – марсильяна (так именовался трех– четырехмачтовый неф) «Черная лилия» представляла собой образец всех технических достижений своего времени. Семь якорей, навесной руль, компас! На корме и баке виднелись небольшие бронзовые пушки, рядом с которыми были расстелены войлочные подстилки – места для пассажиров эконом-класса. Одного из этих пассажиров Лешка, кажется, знал. Ну конечно! Замедлив шаг, старший тавуллярий присмотрелся к коренастому бородачу, деловито чистившему вяленую рыбу. Рядом с ним, прямо на палубе, стояла большая кружка с водою или вином, из которой бородач время от времени отпивал, после чего крестился на православный манер. Алексей улыбнулся – таиться ему было незачем, наоборот даже! Да и как тут, на корабле, затаишься-то? Ну разве что носа из каюты не казать? – Прохор, тебя ли вижу?! Поставив кружку на пол, мужик с достоинством оглянулся: – Кого я вижу?! Никак, Алексий! Ты как здесь? – Получил заказ на составление портоланов! – с важностью пояснил молодой человек. – Чего-чего? – Ну земельных чертежей. С описаниями! Вот, еду теперь в Русию через татар. – В Русию?! Через татар?! – Прохор явно обрадовался знакомцу. – Так и мы туда же! Артелью. Алексей присел рядом: – Что, в Константиновом граде заказов нету? – Да есть. – Артельщик усмехнулся. – Только вот потянуло что-то на родину, я ведь русский, из-под Коломны. Десять лет дома не был! Вот, ребят некоторых сманил – на Москву подадимся, во Владимир, Суздаль! Говорят, князь Василию плотники нужны – города-то поразорены, пожжены – восстанавливать, строить надобно! – Хорошее дело, – одобрительно кивнул Алексей. – А вы каким путем на Москву-то? – По Муравскому шляху, а может, и по Большебазарной дороге – как сладится. – Вот и я б к вам в артель пристал! – Так за чем дело стало? Все рады будут! – А где все ваши-то? Как пояснил Прохор, остальные плотники путешествовали третьим классом – между палубами, то есть спали ночью там, а с утра, после корабельной уборки, выбирались на верхнюю палубу, и вот сейчас уже должны были бы быть. – Терентий тоже с вами? – вспомнив своего недоброжелателя, как бы между прочим поинтересовался Алексей. – Терентий? Да нет, давненько уж его не видали. Сказывали, как из узилища его выпустили, так подался к лихим людям. Но верно то или нет – не скажу, сам не видал, а так, слухи ходили. О, во-он они, наши! Артельщики – а поплыло с Прохором девять человек – при виде Лешки тоже заулыбались: все ж таки приятно встретить знакомого. Кроме самого Прохора Богунца, русских среди плотников не было – болгары, ромеи, валахи, даже один грузин. Поговорив, условились в Тане прибиться к какому-нибудь купеческому каравану – и дальше идти с ним, а какой дорогой, не важно, гораздо важнее было не угодить в полон к татарам. – А у татар что, нельзя подзаработать? – спросил у старшего один из артельных. – Что, они домов не строят? – Строят, только не из дерева – из камня, – с видом знатока пояснил Прохор. – Дерево у них – почти что на вес золота. Да не переживайте – на Руси столько работы, что как князья жить будем! – Вот, то хорошо бы!
Разыскав шкипера, Алексей купил сверх нормы вина – обычная корабельная норма составляла около двух литров вина в день на одного пассажира, но нормы четверым собутыльникам явно не хватало, хотя, видит Бог, Лешка и Франческо пили умеренно, но вот патеры… Вытащили сыр, порезали сегодняшний обед – солонину, да принялись себе пировать, подставляя врывающемся сквозь распахнутое окошко свежему ветерку разгоряченные выпивкою и беседою лица. Болтали так просто, за жизнь, без всякой определенной цели – лишь бы скоротать время. Вечерами все обитатели кают обычно прогуливались на кормовой палубе или на баке, а вот днем предпочитали сидеть у себя – на палубе было слишком уж жарко. Пьянствовали, а что еще делать-то? Вот и сейчас оба патера и Лешка рассеянно внимали рассказам молодого скульптора, восторженно описывающего турецкие нравы. Оказывается, он около двух лет провел в Никомедии, а потом – в Никее, работал на строительстве дворцов. – Интересно, что это ты там делал? – удивленно поднял глаза Алексей. – Бог магометан ведь запрещает изображать живые существа – а ведь ты скульптор, не кто-нибудь. – Так я живых и не изображал. – Юноша отмахнулся. – Вырезал из камня всякие узоры – арабески, орнаменты. – А что, там местных-то резчиков нет? – Да нет, хватает. Просто уж очень много чего строят эти турки! И все хотят, чтоб покрасивее. – Помогал, значит, заклятым врагам Христовой веры? – язвительно хмыкнул отец Себастьян. Франческо поморщился: – Не помогал, а зарабатывал деньги. Хорошие, между прочим, деньги – в Италии таких никогда не заработаешь. Вот и сейчас в Кафу еду – на заработки. Пригласил один богатый купец! Похожий на жердь отец Оливье глухо расхохотался: – Вот она, нынешняя молодежь – все деньгами меряет! Нет, чтоб о душе хоть немножко подумать. – А я думаю! – вспыхнул молодой скульптор. – И на храмы жертвую щедро. – А вот это ты правильно, сын мой! – резюмировав, отец Себастьян махнул рукой. – Ну, наливайте, что ли. Выпьем. Да лей, лей, Франческо, не тряси – больше разольешь. Все правильно, такому молодому да красивому сеньору, как ты, деньжат требуется много. Поди, на женщин их тоже тратишь? – Да бывает, – под громкий хохот присутствующих сконфуженно признался парень. – На чужих жен, стало быть! – не преминул заметить отец Себастьян. – Грешник ты, синьор Франческо, грешник. Послушай-ка, а не купишь ли у меня индульгенцию? Есть очень хорошие, в цене, думаю, сойдемся. – Брось ты беса тешить! – Отец Оливье хлопнул юношу по плечу. – Расскажи-ка лучше, ты самого Мурада, султана турецкого видел? – Видал, но не вблизи, а так, издали. А вот наследника, Мехмеда, приходилось и близко видеть – любит он по городам на коне скакать. Красивый такой юноша, правда, необузданный. Говорят, учится только из-под палки. – А кто не из-под палки учится? – вполне резонно переспросил отец Себастьян. – Скажу так – ежели б меня не пороли, так вырос бы неучем! Жердина – отец Оливье тут же расхохотался: – Почтеннейшим твоим учителям нужно было бы тебя почаще пороть. Глядишь, и толк вышел бы! – Да ну тебя, падре! – Вот, помню, заказывал мне отделку дворца один турок. Не самый знатный вельможа, но и не из бедняков – служилый, на жалованье. Греческую речь знал, грамматику – учителем мог бы работать! Выдал мне денег, да велел набрать каменотесов на свое усмотрение… А там, в Никее, имеются рабы при городском хозяйстве, вот я их и приспособил – работать, правда, пришлось им немало, зато потом все на волю выкупились! Уехали в Константинополь – все десять человек, артелью. Славные люди. – В Никее, говоришь? Каменотесами? – задумчиво переспросил Лешка. – А Созонтий с Анисимом Бельмом у тебя, случайно, не работали? – Созонтий? Анисим? – Франческо пожал плечами. – Может, и работали, я ж по именам их не помню. Постойте-ка! Бельмастый точно был. Вот только как его звали… – Да хватит вам вспоминать, – махнул рукой отец Себастьян. – Обратите внимание – вино уже кончилось! Синьор Франческо – твоя очередь бежать. А скульптор и не отказывался: – Ах да, да, конечно. Юноша отсутствовал долго, по всеобщему мнению – гораздо дольше, чем требовалось для покупки вина. Впрочем, может быть, это оттого, что время в ожидании тянулось так медленно, словно вол, влекущий тяжело груженный воз. Почертыхавшись, патеры успели уже задремать, да и Алексей начал клевать носом, когда, наконец, посланец соизволил вернуться. И слава богу – с вином. – Задержался чуток, – опускаясь на низкое ложе, смущенно признался Франческо. – Понимаешь, Алексей, вдруг показался в толпе на палубе один знакомый. Очень хорошо знакомый мне человек. Старший тавуллярий пожал плечами: – Бывает. Я вон тоже сегодня знакомых плотников встретил. В Русию, на заработки едут. – В Русию? А что там заработаешь-то? Хотя… они ж плотники… – Юноша помолчал и, задумчиво посмотрев в стену, спросил: – Помнишь, я рассказывал сейчас про одного турка? Ну того, что… – О-ба-на! Не прошло и года! – проснувшись, обрадованно закричал отец Себастьян. – Тебя, сын мой Франческо, только за смертию посылать! Тсс!!! – Патер внезапно замолк и, заговорщически подмигнув собеседникам, понизил голос: – Думаю, не стоит будить этого длинного прощелыгу. – Это кто прощелыга? – Отец Оливье немедленно распахнул глаза. – То есть как это – не стоит будить? – Ладно, ладно, – примирительно отозвался отец Себастьян. – Давай наливай, Франческо! И пьянка пошла своим чередом дальше, щедро приправленная скабрезными анекдотами, песнопениями и визитами соседей – кафинских купцов средней руки. – Понимаешь, – улучив момент, шепнул Лешке Франческо. – Мне вдруг показалось, что тот человек… ну, про которого я подумал, что он и есть тот самый турок… Что он тоже меня узнал! И пошел за мной. И, знаешь, мне это отчего-то не понравилось, вот я и кружил по всем палубам – следы путал. Скажешь – зря? – Не скажу. Всякое может быть. К вечеру все угомонились. Опустел кувшин, ушли гости, а патеры, за компанию с Франческо и Лешкой, даже выбрались на палубу – к вечерней молитве. И надо сказать, читали они ее весьма даже слаженно! Лешке понравилось – видать, эти двое были из той категории, про которых говорят, что талант не пропьешь. Приятные люди, и пить с ними хорошо – весело. Есть ведь и такие, кто, как нажрется – а иного слова тут и не подобрать даже – так тотчас же становится свинья свиньей: ко всем пристает, цепляется, дерется, гундосит и до самого утра угомониться не может. Таким людям вообще вино противопоказано! Какое уж тут питье, если потом за собой последить не можешь? – Вот он, за мачтой! – вдруг обернувшись, быстро шепнул Франческо. – Нет… уже ушел. Или показалось. И все же… Мне почему-то кажется, что он за мной следит! – Да кто следит-то? – закончив молитву, искоса взглянул на парня отец Оливье. – Так тот. Турок. – Везде тебе, сын мой, турки мерещатся! Ну – и турок? Так что ж с того? – Не знаю, – юноша покачал головой. – На душе как-то не очень спокойно. Ну чего он смотрит? – А может, он красивых мальчиков любит? – ухмыльнулся патер. – Вот ты ему и понравился. А что вы думаете? Бывает! Смотри, ночью еще к нам в каморку заявится, спросит – а не с вами ли проживает тот красивый молодой человек с волосами, пышными, как у девушки. – Да ну вас, падре! – обиженно воскликнул Франческо. – Этак вы и меня в содомиты запишете. – А что? – тут же обернулся отец Себастьян. – Это он запросто! Ну что – возьмем еще кувшинчик? Патер Оливье скривился: – Заметьте – не я это предложил! Взяли. Выпили. Уснули. Чего еще делать-то? Сквозь сон Алексей слышал, как, тяжело вздыхая, ворочался на своем месте скульптор. Вот поднялся, вышел – видать, подался в расположенную на носу судна уборную. Съел чего-то не то. Бах!!! Словно порыв злого ветра захлопнул дверь! Лешка вздрогнул, проснулся… и уперся взглядом в дрожащего юношу. – Франческо! Ты что спать не даешь? – За мной кто-то шел! Я видел… точно видел… крадущуюся по пятам тень. Да, похоже, синьор скульптор не отличался особой храбростью. – Алексей… Ты бы не мог проводить меня… ну хотя бы немного. – Ох. – Лешка махнул рукой. – Ну пошли, что с тобой поделать? Все равно уже разбудил. Корабль ночью не плыл – стоял на якорях в виду берега. Было тихо, и бархатная южная ночь мягко обволакивала все вокруг своим покрывалом. Высоко в небе желтели звезды, и медный свет луны заливал палубу. В общем-то, не так уж и темно – чего бояться-то? Чьи-то отдаленные голоса. Хохот. Видно, переговаривались вахтенные матросы. Стараясь не наступить на спящих, Лешка и Франческо пошли по палубе вдоль левого борта. Алексей исподволь оглядывался по пути – вроде бы никого. Когда дошли до второй грот-мачты, старший тавуллярий остановился: – Ну все, дальше давай один. Тут идти-то. Кивнув, скульптор, не оглядываясь, зашагал дальше. Алексей подошел к борту – справить малую нужду вполне можно было и так, и не нужно было для этого никуда идти. Потом отошел к мачте, уселся, опершись спиной и вытянув ноги. Рядом, на палубе, со всех сторон спали люди. Бизнес-класс! – усмехнулся Лешка. И заметил… Нет, показалось! Хотя… Вот на палубе показалась худощавая фигура Франческо. И чья-то тень в тот же миг отделилась от фок-мачты. В тусклом свете луны сверкнул клинок! – Сто-о-о-о-й! – что есть мочи закричал Алексей и изо всех сил рванулся навстречу юноше. Тот, видно что-то сообразив, резко прыгнул в сторону, да, споткнувшись об кого-то из спящих, упал, смешно повернув руку. А тот, с клинком, уже был рядом, замахнулся… На ходу вытащив из-за пояса нож, Лешка, не раздумывая, метнул его в лиходея, угодив тому прямо в предплечье. Слабый крик. Глуховатый стук упавшего на палубу кинжала. Крик вахтенного: – Кто там шалит? Прыжок! И плеск воды за бортом. Ушел, гад! Алексей бросился к борту. Вспыхнул факел – как видно, кто-то из вахтенных матросов почувствовал что-то неладное. Беглец оглянулся и, усмехнувшись, быстро поплыл к берегу. Лешка хорошо разглядел ухмылку… и вытянутое какое-то рыбье лицо! Креонт! Это был…
Глава 14 Лето 1449 г. Тана – Большая Орда
…Князей наших обманом и злокозненно почестями окружают, и дарами наделяют, и тем злой умысел свой скрывают, и с князьями нашими прочный мир заключить обещают, и пронырством таким ближних от согласия отлучают, и междоусобную вражду меж нами разжигают.…Креонт! Обознался? Да нет – приметное рыбье лицо, хищный насмешливый взгляд. Чернявый. Ну точно – он! И ведь все сходится: Креонт – турецкий лазутчик, именно у него работал Франческо, и сейчас узнал этого турка. И за это чуть было не поплатился жизнью! Как поплатились Созонтий и Анисим Бельмо – тоже, наверное, только потому, что узнали, точнее – могли бы узнать. Их первым увидел Креонт – и этого было достаточно. Убил! Просто так – для подстраховки. Чтобы чего не вякнули. Сволочь! Но что лазутчик – а, скорее всего, это он! – делает здесь, у берегов Крыма? Шпионит? За кем? За татарами на берегу? А что, если… Старший тавуллярий даже немного опешил от пришедшей вдруг в голову мысли: а что, если Креонт – и есть тот самый тайный посланец султана Мурада? В таком случае он, Лешка, вряд ли снова увидит лазутчика – тот ведь соскочил там, где надо – у крымских татар. Теперь разведает все, встретится с их ханом Хаджи-Гиреем – и все, миссия выполнена. Тогда зачем пытался убить?! Что с того, что его узнал скульптор? А того! Значит, вовсе не в Крым нужно было Креонту! Может, он планировал плыть до Таны… и дальше! Ну да – об этом ведь и говорил базилевс! – Что тут такое случилось? – прогрохотав по палубе высокими сапогами, к борту подошел капитан – кряжистый, чернобородый, в модном – с разноцветными пришивными рукавами – камзоле. – Мне доложили – какой-то прощелыга вдруг ни с того ни с сего прыгнул за борт? Капитан, прищурившись, внимательно посмотрел на Франческо и Алексея. Ну конечно же – прощелыга! И за борт прыгнул – пес его знает почему? Может, надо ему было. И ни на кого из пассажиров не нападал, никого не трогал! Конечно же нет! Если да – тогда придется затевать нудное расследование, вне всяких сомнений, совсем не нужное ни капитану, ни владельцам судна. Зачем? Лишь только репутация пострадает. Лучше все скрыть – тем более что свидетелей-то почти нету. Вахтенные – никакие не свидетели, будут говорить то, что укажет капитан, а вот эти двое… Лешка улыбнулся собственным мыслям – похоже, они были сейчас вполне даже в тему. – Он… тот, что прыгнул, набросила на… – начал было Франческо, но старший тавуллярий тут же сильно наступил ему на ногу. – Ой! – Вы совершенно правы, синьор капитан, – галантно поклонился Алексей. – Этот, неизвестно откуда взявшийся прощелыга, видать, специально дожидался ночи, чтобы покинуть корабль, на который пробрался тайком. – Вот-вот, – обрадованно кивнул капитан. – Именно, что тайком! Бродяга! А вы, я вижу, вполне серьезные и уважаемые люди. – Да, синьор капитан… – Алексей обернулся на скульптора. – Шел бы ты в каюту, Франческо. Иди-иди, я сейчас… Пожав плечами, скульптор направился на корму. – Мы люди серьезные, – негромко заверил старший тавуллярий. – Тут вы снова правы. И нет нам никакого дела до всяких бродяг. Только… – Только? – Только очень хочется заглянуть в судовую роспись. Хотя бы одним глазком. – Пошли, – тут же кивнул капитан. – Заглянете – не велика тайна! Управитесь до утра? – Вполне. И не буду больше отвлекаться на всяких бродяг. Выпрыгнул – и бог с ним. – Вот в этом я с вами совершенно согласен!«Сказание о нашествии Едигея»
В каюте капитана жарко горели свечи. Судовая роспись – большие пергаментные листы – лежала перед Алексеем на узком столе, сам синьор капитан давно завалился на койку. На «Черной лилии» насчитывалось около трехсот пассажиров, и старший тавуллярий вряд ли мог отыскать в росписи хоть какую-то зацепку. Хотя он ведь знал, что искать. Быстро пробегал глазами листы, не интересуясь ни именами-фамилиями, ни классом передвижения – лишь только место прибытия. Ну, конечно – Кафа, Кафа, Кафа. Солдайя. Солдайя, Кафа. Кафа, Кафа, Чембало… Кафа, Кафа, Кафа… Ага, а вот – Тана! Кто таков? Ха, старый знакомый – господин Прохор Богунеццо, деревянных дел мастер. Интересно они обозвали плотника – «деревянных дел мастер» – звучит! Так вот тут, ниже – Тана, Тана. Тана… «мастера деревянных дел» – ну конечно же вся Прохорова артель. Дальше снова – Кафа, Чембало, Кафа… Ага – Тана. И кто же? Господин Алексиус Пафис – картограф и свободный художник. Ну да, это же он сам и есть! Картограф и свободный художник – как сказал, так и записали. Что еще? Внимательно просмотрев судовую роспись, старший тавуллярий довольно быстро отыскал всех пассажиров до конечной пристани – Таны. Не так уж много их и оказалось – кроме него самого и плотников, еще всего четверо, из которых трое – приказчики из Таны путешествовали первым классом, вместе занимая угловую каюту, а вот оставшийся «господин Григорий Хасан, крещеный татарин» довольствовался третьим классом – под палубой. Вот туда-то Лешка и завернул с утра – ищу, мол, знакомца – татарина Гришку Хасанова. Проснувшиеся пассажиры-подпалубники закивали: как же, есть такой, сейчас кликнем… Лешка напрягся в ожидании – неужели не тот? Нет, кажется, тот! Не было под палубой Гришки! Наверное, в уборную пошел или еще куда. Ага, в уборную… Старший тавуллярий еще около часу ждал, да, так ничего и не выждав, вернулся к себе – там еще никто и не думал вставать. Значит, Креонт – он же, как можно было уже с большой долею вероятности утверждать, «крещеный татарин Григорий Хасан» – тоже плыл до Таны! Вернее, планировал туда добраться. Однако не повезло – вмешался случай в лице Алексея. И что теперь будет делать лазутчик? Да наверняка выполнять свою миссию и дальше! Дождется попутного судна или наймет рыбаков – до Кафы доберется запросто, вот дальше будет посложнее – Тана – чертов угол – не столь уж популярное место. Хотя в это время, наверное, туда могут ходить небольшие купеческие шебеки – покупать рыбу или зерно. Или – рабов, что вернее. Там ведь, на другом берегу Танаиса-Дона – татарская крепость Азак! Если предположить, что Креонту позарез нужно встретиться с ханом Сеийд-Ахметом – туда он и должен добраться. Обязательно должен! И не такой это человек, чтобы из-за каких-то пустяков отступиться от порученного дела. Следует иметь в виду!
В Кафе, как и следовало предполагать, сошли почти все пассажиры, в том числе и веселые лешкины соседи – патеры и Франческо. Капитан предупредил остальных, чтоб на берег не сходили – задерживаться надолго в Кафе не предполагалось, «Черная лилия» отплывала уже утром, с первыми лучами солнца. А Алексею никуда и не нужно было: немного полюбовавшись с палубы стенами ибашнями Кафы, он отправился обратно в каюту и, пользуясь благоприятным случаем, крепко уснул. А когда проснулся – наполненные южным слепящим солнцем волны Азовского моря уже несли марсильяну к Тане. Ласковый теплый ветер наполнял паруса, развевая на мачтах шитые золотом флаги. Палуба казалась опустевшей – редкие пассажиры лениво прохаживались вдоль бортов. – Далеко еще? – поинтересовался Алексей у шкипера. – К завтрашнему вечеру будем, – кивнув, важно заверил тот. Так и случилось – на следующий день, ближе к вечеру, показалось широкое устье Танаиса – желтовато-сиреневое, оно отличалось по цвету от синей морской глади. По обеим берегам вздымались крепости: слева – генуэзская Тана, с высокой башней собора, справа – татарский Азак с минаретами и мечетью. Оставив лишь один парус на фок-мачте, «Черная лилия» осторожно подбиралась к причалу, на котором уже приветственно махали шляпами люди, как рассмотрел Лешка – не только итальянцы, но и – судя по тюрбанам – татары. У пирса с обеих сторон покачивались лодки. Приплыли! Пришвартовались, бросили якоря. Упали на причал сходни – и тут же полуголые грузчики бросились в распахнутое чрево трюма. Запахнув на плече щегольской шелковый плащ – голубой, с вышитыми серебром львами – старший тавуллярий, кивнув на прощанье капитану и шкиперу, неспешно покинул судно. С трудом вспомнив татарскую речь – а ведь узнал ее гораздо раньше греческой! – Лешка жестом подозвал паренька, по виду – татарина: – Салям. – Салям, почтеннейший господин. – Не знаешь ли ты в Азаке работорговца Халимсера Гали? – Халимсера Гали?! Кто ж не знает этого почтеннейшего и уважаемого человека?! Аллах дал ему много удачи и денег. – Ну раз знаешь, тогда веди! – Алексей швырнул мальчишке медяху. – Надеюсь, мы найдем перевозчика. – Идемте, господин. – Ловко поймав монету, татарчонок просиял. – У меня есть лодка. Завидев плотников, молодой человек задержался, условившись встретиться с ними в ближайшей корчме. Разумеется, в Тане, не в Азаке: – Быть может, я сговорюсь с татарскими торговцами – с ними бы и пошли. – Дай-то Бог! – перекрестился Прохор. – С татарами-то, пожалуй, безопаснее будет.
Просторный, окруженный великолепнейшим садом дом почтенного работорговца Халимсера Гали располагался в самом центре Азака – небольшого поселеньица-крепости. Все, как полагается – внутренний, с колоннами, дворик, пруд, изящная резьба. Мальчишка-лодочник, уж конечно, в дом не заходил – кто он такой-то? – лишь позвал привратника, а уж тот, проведя гостя во двор, ушел с докладом к хозяину, оставив посетителя под присмотром садовника и двух вооруженных саблями воинов самого зверского вида. Прохаживаясь у самых дверей, воины посматривали на Лешку злыми раскосыми глазами, однако никаких замечаний не отпускали, даже меж собой не переговаривались. Вышколены! Ага, вот, наконец, появился слуга: – Хозяин примет вас после омовения. Он попросил показать письмо. Старший тавуллярий без всяких вопросов вытащил из сумы заранее приготовленную грамоту, врученную ему доверенным лицом базилевса: – Вот, возьми. С поклоном приняв письмо, слуга удалился и вернулся уже буквально через пару минут: – Хозяин просит подняться к нему. – Хорошо, – кивнув, Лешка вслед за слугою поднялся в дом по широким ступенькам. Несмотря на жару, внутри было прохладно, ворсистый ковер скрадывал шаги, пахло благовониями и свежестью – видать, специально был устроен сквозняк. – Сюда, господин. В уютной небольшой зале, на низенькой, под зеленым балдахином, софе, сидел некий довольно скромно одетый субъект, тщедушностью вида и унылым интеллигентским лицом с небольшой бородкой клинышком сильно смахивающий на университетского профессора, какого-нибудь там доктора всяческих умных наук или кандидата. Завидев гостя, субъект заулыбался – судя по всему, это и был хозяин дома, почтеннейший работорговец Халимсер Гали. – Приветствую тебя, о почтеннейший руми! – приложив руку к сердцу, приятным баритоном воскликнул «профессор». – Слуга сказал мне, что ты знаешь нашу речь? Алексей улыбнулся: – Да, немножко ведаю. – Как поживает мой старый друг, любезнейший моему сердцу Сайретдин-ага? – Приятственно поживает, – весело сообщил Лешка. – Недавно сменил жилище. – О! Так и представляю себе его новый дом! Наверняка – лучший из лучших. Гость подавил усмешку. Да, конечно, «любезнейший Сайретдин-ага» – проживавший в Константинополе под именем Аристарха Дигениса – жилище сменил – роскошный особняк на тюрьму Пиги. Контрабанда, торговля людьми, связи с турками – инкриминировали ему многое, однако казнить не спешили, слишком уж Сайретдин был богат, тем более – проявил желание сотрудничать со следствием. Кстати, был вполне откровенен, ничуть не скрывая, что хочет дожить свои дни – а был он, увы, уже далеко не молод – в покое и неге, без разницы, под чьей властью – ромеев или турок – будет находиться Константинополь. По словам Филимона, приятный был человек – и очень начитанный собеседник. Интеллигент, вот как, похоже, и этот Халимсер Гали. – Мне бы вам кое-что передать, – Лешка вытащил мешочек с дукатами. – Уважаемый Сайретдин-ага попросил меня передать вам свой давний долг. Работорговец так обрадовался, что, казалось, сейчас вспыхнет. Ну конечно, что и говорить, не ожидал от судьбы такого подарка! – О, садитесь же, любезнейший гость мой и друг моего друга, а значит – и мой! О делах поговорим потом… К сожалению, у нас с вами только один день, завтра, пользуясь случаем, я должен выехать с товаром в Кафу. – А, на «Черной лилии» поплывете. Хорошее судно. – Да, и капитан там – сама любезность, и судно – летит, как на крыльях. Не то что обратно, – вздохнув, Халимсер Гали с огорчением почмокал губами. – Уж как долго тащатся баркасы Карима Шигали, рыбника – это просто ужас! И это ужасный запах гниющей рыбы. О Аллах, всемогущий и всемилостивейший – и как же это все вынести? – Вы говорите – из Кафы сюда скоро придет караван… ну, этого, рыбника? – Да, именно так, почтеннейший господин мой. И один Аллах ведает, сколько мы будем добираться! Неслышно проскользнувшие слуги принесли кушанья и закуски – жареное мясо, рыбу, какие-то лепешки, виноград, дыни, прохладный щербет. – Угощайтесь, друг мой, – щедро предложил хозяин. Лешка поблагодарил, кивнув и приложив руку к сердцу. А потом, прожевав мясо, словно бы невзначай, спросил: – А что, часто сюда из Кафы корабли ходят? – Часто ли?! – Хозяин засмеялся. – Увы, друг мой, увы! Если б ходили часто, разве ж пользовался бы я услугами рыбника? А он не так уж и богат! – почему-то подумал Лешка. Иначе б заимел собственное судно. Впрочем, может быть, он не так часто бывает в Кафе. – Прекрасная рыба! – Кушайте, кушайте… Ой, что это я? Совсем забыл об усладе гостя! Халимсер Гали громко хлопнул в ладоши и тут же в зале появились трое мальчиков с музыкальными инструментами в руках. Зурна, свирель, бубен. Поклонившись хозяину и гостю, уселись в углу, заиграли. Неплохо так, вполне даже профессионально… им бы еще фузз, усилители и нормальную ударную установку! – Хорошая музыка! – глотнув щербета, похвалил Лешка. – Это еще не все, любезнейший гость мой! Смотри, смотри же во все глаза! Под нежную мелодию в залу впорхнула танцовщица – тоненькая, с нежной золотистой кожей, гривой соломенно-желтых волос и глазищами, синими и безбрежными, как океан. Лишь тонкие прозрачные шальвары прикрывали ее стройные бедра, а на груди был повязан узкий кусочек ткани. Алый, с золотой вышивкой. И браслеты. Конечно, браслеты – звенящие золотые браслеты на руках и ногах. О, какое наслаждение было смотреть на ее танец! Лешка даже забыл про еду, наслаждаясь пленительными изгибами юного тела. Состоявший из изящных телодвижений и прыжков танец вполне можно было назвать эротическим. – Ну как? – ухмыльнулся работорговец. Гость не покривил душой: – Великолепно! Великолепно, друг мой! – Если хотите – она будет танцевать для вас голой, – с мягкой интеллигентной улыбкой предложил хозяин. – А может еще и почитать нам стихи. Хотите? – Хочу… – Старший тавуллярий сглотнул слюну – ничего не мог с собой поделать, уж больно сильно нравились ему красивые девушки. Впрочем, а кому они не нравятся? Разве что каким-нибудь извращенцам. Вот и здесь… Конечно, хотелось бы – голой. Но наверное, не слишком бы это было вежливо – ведь с хозяином-то едва знакомы. – Да, стихи приятно было бы послушать. – Поистине – выбор мудреца! – прищурившись, похвалил Халимсер Гали. И снова хлопнул в ладоши. – Эй, Нашчи-Гюль, услада очей моих! Почитай-ка нам Саади! Поклонившись, девушка закончила танец, небольшая изящная грудь ее тяжело вздымалась, капелька пота скатилась по животу к украшенному золотым колечком пупку. Юные музыканты заиграли тише, медленнее. Нашчи-Гюль, скрестив ноги, уселась на ковер перед гостем.
Есть люди, чистой преданы любви, —
Зверями ль, ангелами их зови. —
Они, как ангелы, в хвале и вере
Не прячутся в пещерах, словно звери…
Не добиваются людской любви,
Довольно вечной им одной любви,
Они – плодовый сад щедрот безмерных!
Старший тавуллярий переправился на тот берег и, отыскав корчму, подсел за стол к плотникам. – Давненько тебя ждем, Алексий, – улыбнулся старшой, Прохор. – Сказать по правде, уже собирались идти тебя искать, думали – сгинул. А мы как раз нашли попутный караван! – Персидского торговца Карваджа? – Лешка хохотнул. – Вижу, вы пьете вино. Я бы тоже с большим удовольствием выпил, а то все горло уже засахарилось от этого чертового щербета. Зашел тут в гости – пришлось пить… Эй, служка! А принеси-ка сюда еще кувшинчик! За вином выяснилось, что плотники всей артелью пока остановились здесь же, в корчме. Сошлись с одним татарином, Ахмедчаком, тот, узнав о ремесле мужиков, принялся отговаривать их ехать в русские земли, в коих, по его уверению, порядка никакого нет, одно разорение. И что самый богатый в свое время государь – князь Василий Московский, государь Суздальский и Владимирский, ныне впал в бедность, ибо, попав несколько лет назад в полон к сыновьям ныне уже покойного хана Улу-Мухаммеда, вынужден был заплатить огромный выкуп, а кроме того, отдать во владение сыну Улу-Мухаммеда Касиму Мещерский городок на реке Оке и до скончанья веков платить татарам – и конкретно Касиму – дань, что и делал. А татары за это иногда помогали ему в борьбе за великокняжеский трон – против главного соперника князя Дмитрия Юрьевича Шемяки, человека в военном смысле отнюдь не бесталанного, что о самом князе Василии, прозванном после недавнего ослепления Темным, сказать было нельзя. Совсем-совсем плохо стало на русских землях, говорил плотникам татарин, все воюют, воюют, брат на брата идет, а Василий-князь – специально, чтоб дела свои поправить – монету портит, от того еще большее разоренье идет. А вот в городе Сарай-ал-Джедид хороших плотников не хватает, и, если уважаемые руми пожелают, он, Ахмедчак, готов выступить посредником. – И наварить на вас немаленькую деньгу! – выслушав Прохора, рассмеялся Лешка. – Причем еще неизвестно, что в этом Сарае делается? Хороших плотников там нет? Ой ли? Куда же тогда весь русский полон девался? – Вот! – старшой пристукнул кулаком по столу. – И я о том же трезвоню, так ведь не слушают – сдался им этот Сарай! – Да ладно тебе, Прохор, – махнул рукой один из артельных. – До Большебазарного шляха доплывем – а там посмотрим. Чай, как-никак, развилка: на север – Верховские княжества да Рязанские земли, на юг – Сарай-город. Разберемся!
Простившись с артельщиками, старший тавуллярий направился обратно в Азак, в дом своего доброхота. Стражники у ворот крепости, видать, уже были предупреждены о госте – распахнули ворота чуть ли не с поклонами и деньгу за проход не взяли! В ожидании Лешки Халимсер Гали коротал время за шахматами, играя со слугой Хасаном. Алексей играть отказался, ссылаясь на усталость, да что и говорить – время было позднее, и вскоре все отправились спать. Гостю были выделены уютные покои с низким – на турецкий манер – ложем и забранными темно-синим бархатом стенами. На низеньком столике в изящном золотом светильнике в виде лотоса горело зеленоватое пламя. Сложив одежду на сундуке, молодой человек немного поворочался и тут же уснул, и спал так крепко, что даже не проснулся проводить хозяина дома – да тот и сам не велел гостя будить. Так что, когда старший тавуллярий открыл глаза – в бледно-голубом небе уже вовсю сияло солнце. А со двора доносилась песня. Чудесная русская песня! Лешка приподнялся, прислушался:
Укатилося красно солнышко
За горы оно за высокия,
За лесушка да за дремучии,
За облачко да за ходячии…
Оставляет меня горюшку
На веки-то вековечные…
На протяжении последующих дней Алексей так больше и не видел Настю. То ли ее не пускали, то ли сама не хотела встречаться – не бередить зря душу. Да и что он, Лешка, мог бы сделать для этой несчастной девчонки? Выкупить на свободу? Ну, допустим, денег, может быть, и хватило бы, да только кто же ее отпустит? Подарок! Что-то еще с нею будет при дворе Сейид-Ахмета. Была бы девственна, еще можно было надеяться на статус младшей жены или наложницы, а так… Натешатся да отдадут какому-нибудь нукеру. Ничего не поделаешь – судьба. И все же жалко девку.
О подходе баркасов рыботорговца Карима Шигали старший тавуллярий узнал загодя – от слуг. Те вдруг принялись бегать, суетиться, что-то готовить – видать, ждали скорого возвращенья хозяина. Лешкины предположения подтвердил и Хасан: да, мол, стража на башнях давно уже заметила в море караван судов. Баркасы! Баркасы… Выйдя на улицу, Алексей быстро зашагал к причалу. Нет, отнюдь не встречать гостеприимного господина Халимсера Гали, отнюдь. Пропустив вперед многочисленных встречающих, старший тавуллярий скромненько притулился на берегу, за кустами, мимо которых тянулась от причала срезавшая дорогу тропинка. Улегся даже, подперев голову кулаком. И смотрел, прищурив от солнца глаза. Внимательно, как только мог. Баркасы, не торопясь, поворачивались боком. Вот коснулись причала. Спрыгнули рыбаки, сбросили сходни. Ага, вот и Халимсер Гали, собственною персоною, довольный такой, даже, можно сказать, радостный. Видать, удались все дела. Вот еще какие-то люди… а вот… Вот это вот что за человек? Одинокий, его явно никто не встречает. Ага, свернул на тропинку… Черные волосы, недоброе вытянутое лицо… Креонт!!! Ну вот и…
Глава 15 Лето 1449 г. Большая Орда
Ушел… Небось обратно не придет: Туда тебе, злодею, и дорога!…встретились! Интересно, как поведет себя Креонт дальше? Что будет делать? Алексей усмехнулся: что-что? А то самое, ради чего и прибыл – встретиться с Сейид-Ахметом, самым могущественным татарским ханом, а для того нужно сначала добраться до Сейид-Ахметовой орды. А как добраться? Да по реке же, с караваном персидского купца Карваджа! Так же, как поплывут завтра и сам Алексей, и плотники. Другого пути нет. Опасно! Черт побери, опасно! Может узнать – у лазутчиков глаз наметан. Значит, нужно сделать так, чтоб не узнал – изменить внешность. И еще – по возможности – походку, мимику, жесты – все, как учила Мелезия, а эта девчонка обладала несомненным артистическим даром. Мелезия… Вернувшись в дом Халимсера Гали, старший тавуллярий с большим удовольствием присоединился к устроенному в честь возвращения хозяина пиру. Судя по веселому настроению работорговца – поездка выдалась на редкость удачной. – Уж теперь лично провожу вас, уважаемый Алексий, – смеялся Халимсер Гали. – Попрощаюсь и с Нашчи-Гюль – усладой очей моих! Лешка улыбнулся: – Надеюсь, подарок понравится хану. – А как он – она! – может не понравиться? Ну да, не девственна, так ведь не в качестве жены и предложена! Зато красива, умна, поет и пляшет! – И знает много стихов, – с улыбкой напомнил гость. – Вот именно, дражайший друг мой! Вот именно! Ну и вас попрошу, если, конечно, не затруднит, намекнуть великому хану о беспочвенности всех его подозрений в отношении старого больного Халимсера. Намекнете? – О чем разговор?! Если, конечно, он захочет со мной побеседовать. – Обязательно захочет! – тут же заверил работорговец. – Мои воины расскажут о великом ученом и путешественнике его воинам, к тому же я напишу письмо к старшей жене хана, Гульнуз-ханум. Отдам Нашчи-Гюль, вас, друг мой, вряд ли подпустят к ханским женам! Халимсер Гали громко расхохотался, а затем – надо сказать, довольно запоздало – поинтересовался, всем ли доволен гость, не нужно ли чего? Может быть, девочку на ночь или мальчика? – Ничего такого не надо, – поблагодарив, отказался Лешка. – Выспаться бы. Да, не сыщется ли у вас цирюльника? – Цирюльника? – Работорговец махнул рукой. – Ну что за вопрос? Уж конечно, сыщется. Мой слуга Хасан большой знаток в этих делах – всегда меня бреет.Еврипид «Геракл»
Хасан явился тотчас же, едва гость ушел в отведенные для ночлега покои. Отвесив низкий поклон, улыбнулся и щелкнул ножницами: – Будем стричься так, как принято у руми? – Нет. – Алексей покачал головой. – Так, как принято у вас. Видишь ли, Хасан, мне очень хочется поближе узнать все ваши обычаи, и даже выглядеть так, как вы. Смею думать, сие весьма заинтересует моих будущих читателей. – О господин! – обрадованно отозвался слуга. – Поистине ваши уста изрекают сейчас истину. Позволите начать? – Давай! – Тогда садитесь же сюда, на ковер! Вначале нужно побрить голову… – Ой! – Старший тавуллярий испуганно схватился за волосы, но тут же вспомнил Креонта и махнул рукой. – Брей! – Потом – красиво подстрижем бороду и, если потребуется – выкрасим. – Потребуется, – кивнул гость. – И лучше – в черный цвет. – У меня как раз имеется прекрасная персидская басма! Недавно привез Карвадж. Хасан делал свое дело умело и быстро. Принес горячей воды, каких-то пахучих снадобий, пенящейся желтоватой грязи… Приготовил бритву… Ах! А вроде бы – и ничего, ничуть даже и не чувствительно! – Как, господин мой? – Замечательно! Все, как надо. Так же и продолжай, Хасан, и, прошу, не жалей волос! В конце концов – отрастут новые. – Это вы верно изволили заметить, мой господин! Клацали ножницы, летели на ковер клочья, наконец, дошло дело и до бритвы. – Хочу сказать – вы замечательно красивый мужчина! – ловко орудуя бритвой, вскользь заметил Хасан. – И череп у вас замечательный – круглый, одно удовольствие брить. Ах, какая прекрасная чаша могла бы из него выйти! – Что?! – Ой, – смутился цирюльник. – Прошу извинить, мой господин, – заболтался. Ну вот и все! Хасан осторожно промокнул влажным полотенцем Лешкино лицо и восхищенно прищелкнул языком: – Хан! Как есть – хан! Теперь вам остается только уверовать в Аллаха Всеблагого и Всемогущего, ну и… еще кое-что сделать. – Чтобы обрести веру в сердце своем, надо много чего изучить! – поднимаясь на ноги, несколько туманно заметил гость. – А что, Хасан, найдется ли в этом доме зеркало? Брадобрей ухмыльнулся: – Сыщем! Медная, начищенная до блеска пластина нашлась здесь же, в гостевых покоях. Взяв ее в руки, Хасан встал напротив клиента и с некоторой надеждой поинтересовался: – Ну как? Гость не сдержал довольной улыбки. Нет, дело тут было не в красоте – с медного зеркала на Лешку смотрел совсем другой человек, ничуть не похожий на старшего тавуллярия Алексея Пафлагона. Скорее, смахивал на музыканта из какой-нибудь экстремальной роковой команды – еще бы крутую татуировку на лысину! Бритая наголо голова, вислые, сливающиеся с небольшой квадратной бородкой, усики. Татарин! Как есть татарин! – Ну что ж, дело свое ты знаешь, Хасан! – Одобрительно кивнув, Лешка покопался в поясной сумке и протянул брадобрею пару серебряных аспр. Хасан изогнулся в поклоне. – Теперь бы еще одежду, – потянувшись, задумчиво произнес Алексей. – Ну как у вас все носят. Я бы заплатил, вот… Увидав аспры, Хасан азартно потер ладони и, приложив руку к сердцу, заверил: – Найдем! Судя по всему, ничего невозможного для Хасана в доме Халимсера Гали не было. Так вот и сейчас – не прошло и пяти минут, как он появился вновь с охапкой одежды в руках. – Желаете, чтоб я помог вам одеться? – Обойдусь! Подожди снаружи. Лешка быстро натянул на себя просторные нанковые шаровары, зеленые сапоги с изящным серебристым узором, белую рубаху из хлопка, а поверх нее – узкий длинный кафтан плотного, но тонкого сукна, лазоревый, с золочеными пуговицами. Пояс старший тавуллярий оставил свой, наборный – больно уж тот был удобен, для того, чтобы цеплять кинжал или саблю, ну опять же и деньги зашиты. Намотав на голову тюрбан из сиреневой ткани, Лешка немного полюбовался собою в зеркале и кликнул Хасана. Отъезжая наутро, молодой человек вынужден был выслушивать одобрительные реплики Халимсера Гали относительно своего нового облика. Что же касается дл закутанной почти до самых глаз Нашчи-Гюль – Насти, то та никакого удивления подобной метаморфозой не выказала. Наверное, ей сейчас было все равно. Зато плотники! Вот уж кто ни за что не узнал бы Лешку, если б он сам, улучив момент, не признался Прохору. – Господи! – немедленно закрестился артельщик. – Что ж это ты с собой сделал-то, господине? Обасурманился! – Ничего, – Алексей рассмеялся. – Какая разница – как там я выгляжу? Главное, чтоб в душе вера прежняя, наша, осталась! Кстати, своим плотникам обо мне говорить не обязательно. А будут спрашивать, скажи – мол, отстал, здесь остался. – Как скажешь, – пожал плечами Прохор. – Моим-то до тебя нет дела. – А скажи честно, не сказался б тебе – не узнал бы? – Не узнал, – согласно кивнул артельщик и, исподлобья взглянув на собеседника, покачал головой. – Однако чудно! Старший тавуллярий и сам не знал, почему открылся Прохору? Может быть, оттого, что не был еще до конца уверен в действенности своей маскировки, а, скорее всего, потому, что хотелось хоть кому-то верить и, если что, надеяться на помощь, а Прохор производил впечатление человека надежного, тем более – он был русским.
Вместительные плоскодонные барки персидского купца Карваджа были полны всякого рода товара, даже после того, что многое купили в Тане и Азаке. Тюки с тканями, большие кувшины с вином и оливковым маслом, еще какая-то хрень и, конечно, рабы. Не много, но и не мало, быть может, невольников Карвадж рассчитывал прикупить в Сейид-Ахметовой орде. Барки казались неповоротливыми и грубыми, сработанные, такое впечатление, на пьяную голову. Иногда даже возникали законные опасения – как бы они не развалились где-нибудь на середине реки, настольно ненадежной была постройка, что и понятно – в верховьях Дона сии кораблишки продавались на доски – и стоили они немало. Затем караванщики добирались до излучины Итиля – Волги (а там всего ничего оставалось идти) – покупали точно такие же барки или нанимали барбксы, на которых спускались вниз по реке до города Хаджи-Тархана, а уж оттуда, по Хвалынскому морю, плыли домой, в Персию. Такой вот был маршрут. Путешествие проходило спокойно. Частенько дул попутный ветер, и тогда на разлапистых съемных мачтах поднимались серые паруса, а, когда ветра не было, караванщики брались за весла или тянули барки на бечеве, если позволял берег. Так – ни шатко ни валко – проплыли три дня, а на исходе четвертого по правую руку, на берегу, показались шатры и кибитки. – Сейид-Ахмет! – показав рукой, довольно улыбнулся Карвадж – осанистый пожилой мужчина с длинной, выкрашенной хной, бородой. – Его орда. По старому обычаю, летом не живет в городе – кочует в степи. Барки взяли ближе к берегу – плоскому и заросшему высокой травою. Там уже показались разъезды – всадники на приземистых коньках, в волчьих малахаях и лисьих шапках, с луками и короткими пиками. Всадники махали руками и что-то кричали – видать, давно знали купца, отвечавшего им вальяжными поклонами. Жаркое солнце уже клонилось к закату, окрашивая золотом синие воды реки. Сопровождавшие караван всадники вскоре исчезли – потянулся заросший осокой болотистый берег – а затем неожиданно, вдруг возник причал, сложенные из замшелых камней. Всадники уже поджидали там. Какой-то молодой человек в блестящей кольчуге соскочил с коня и замахал шапкой: – Рад видеть тебя, почтеннейший Карвадж-ага! Надеюсь, плаванье оказалось удачным? – Слава Аллаху, Всемогущему и Всемилостивейшему! – пригладив бороду, отозвался купец. – По здорову ли великий хан, да продлит Аллах его годы? – Великий хан, слава Аллаху, здоров, бодр и весел! – засмеялся юноша. – И желает видеть тебя в своем шатре – хочет услышать новости. – О, новостей меня в избытке! – внимательно наблюдая, как караванщики шестами подгоняют судно к причалу, Карвадж усмехнулся. – Со мной почтеннейший руми Алексиус Мистри – великий путешественник и ученый. Ему есть, о чем рассказать великому хану! Услыхав свое имя, старший тавуллярий с достоинством поклонился, приложив руку к сердцу. Судя по кольчуге и коню – не какому-нибудь там неприхотливому бакеману, а красивому арабскому скакуну – встречающий караван юноша был отнюдь не простым человеком. – Меня зовут Али, – когда передняя барка, наконец, ткнулась бортом в причал, представился молодой татарин. – Будете разбивать шатры здесь? – Да, пожалуй, – задумчиво молвил Карвадж. – Я надеюсь купить у вас рабов, голов триста. Найдется столько? Юноша засмеялся, показывая крепкие зубы: – Да есть. А не хватит, так сходим в набег, долго ли? Наловим по северным лесам урусутских девок! Впрочем, их и ловить не надо, московитский бек Василий ими и так нас постоянно жалует. Услыхав такие слова, Лешка скривился – московитский бек! Ну надо же! А в учебниках написано уважительно – «собиратель русских земель, отец Ивана Третьего». Может, потому что учебники московские людишки пишут? Что же они, сами себя поганить будут? А надо бы – Василия-то никто, похоже, не уважает, кроме вот разве что татар, да и те к нему с явной насмешкой относятся. Вон как произнес Али – «бек Василий» – с презрительной такой ухмылкою. Барки, одна за другой, подтягивались к причалу. Уже сходили на берег люди – караванщики и редкие пассажиры – разбивали шатры, разводили костры из прихваченных с собою кизяка и дров. Некоторые, смеясь, болтали со всадниками – видать, не впервой уже здесь были. Переговорив о чем-то с Карваджем, молодой Али ускакал, подгоняя коня камчою. Алексей, чуть отойдя от причала, наблюдал, как сходят с кораблей люди. Прохор и его артельщики плыли на предпоследней барке, а вот Креонта старший тавуллярий так до сих пор и не видел. Неужели остался в Тане? Ан нет! Вот он! Креонт, в простой, безо всяких украшений, одежке, сошел с последней барки, однако ни к кострам, ни к шатрам не спешил. Остановился, вот как сейчас Алексей, невдалеке от причала. Присматривался. Интересно, за кого он себя выдает? Подумав, Лешка быстро зашагал к разгружавшимся баркам. Креонт проводил его безразличным взглядом. Не узнал! Ну еще бы! – Кто это? – Лешка остановил на причале одного из слуг. – Во-он тот человек, чернявый, с бледным лицом. Очень похож на одного моего знакомого. – Этот? – опустив тюк, слуга посмотрел на Креонта. А тот как раз разговаривал… с прискакавшим обратно Али! Ну ничего себе… Интересно, они что, друг друга знают? А если нет, почему тогда Али не зазорно беседовать с каким-то бедняком? – Это Ас-Самари, из Семиречья. – Из Семиречья?! – Алексей, конечно, представлял себе, где это – но очень и очень приблизительно. – Был в плену у франков, бежал, – охотно пояснил слуга. – Теперь вот добирается домой, на родину. – Хорошее дело! – старший тавуллярий одобрительно кивнул. – Наверное, много рассказывал о франкской земле? Интересно было бы послушать. Жаль, что я не плыл на этой барке. – Нет, Ас-Самари ничего не рассказывал, – негромко засмеялся слуга. – Он вообще очень замкнут. Ну мне пора, господин. Вскинув тюк на плечо, слуга шустро побежал к берегу. Неспешно зашагал туда же и Лешка. Быстро темнело, жаркие огни костров отражались в черных водах реки дрожащими оранжево-желтыми светлячками. Пахло ухой – караванщики варили рыбу. – Вот вы где, уважаемый Алексий! – заметив Лешку, подошел Карвадж. – Собирайтесь! Сам великий хан Сейид-Ахмет желает беседовать с нами! Прискакал Али – хан ждет нас. – Иду, – Алексей улыбнулся. – А собираться мне недолго – только подпоясаться. Да, и не забыть подарок! – Карим, воин дражайшего Халимсера Гали, уже не раз напоминал мне. – Купец оглянулся. – Ну, коли все собрались – так едем! Великий хан прислал лошадей, хотя тут не так далеко, дошли б и пешком. А лошади так – для почета. – Пойду, прихвачу чернильницу и перо, – спохватился вдруг Алексей. – Они там, на барке. – Я пошлю слугу! В ожидании старший тавуллярий прохаживался у причала, как вдруг кто-то тихонько позвал его из темноты: – Алексий! Молодой человек настороженно обернулся, увидев вышедшую из-за кустов фигуру, едва различимую в призрачном свете звезд и луны. – То я, Прохор. – Господи, а я уж было подумал – тень отца Гамлета! Ты что-то хотел спросить? – За нами, на барке, плыл один человек, чернявый такой, не знаю кто это… Но я как-то видал его в доме бабки Виринеи Паскудницы! И еще где-то… Он из Царьграда – точно! И зачем-то плывет к татарам. Очень подозрительно – таких совпадений не бывает! – Вполне согласен с тобою, Прохор. Старший тавуллярий тут же принял решение, похвалив себя за то, что все же решился довериться старосте плотницкой артели – совсем уж без помощника плохо, на несколько частей не разорвешься никак. – Я думаю, от него может исходить какая-то угроза, – оглянувшись, быстро прошептал Алексей. – И просил бы тебя, Прохор, не спускать с этого парня глаз! По возможности – незаметно. Я тоже послежу за ним, завтра встретимся, переговорим. – Переговорим, – охотно кивнул артельщик. Потом немного помялся и попросил: – Алексий, ты б мне потом как-нибудь рассказал о хане. А то вернусь на Русь – нечего и сказать будет! Скажут, врешь ты все – ни в какой Орде не был! Интересно просто – много ль у него всадников, рабов, да и вообще – как они тут живут? Может, хотят, как в Батыевы времена навалиться на Русь всей Ордою? – Да нет уже былой Орды, Прохор, – засмеялся Лешка. – Ладно, вернусь из гостей – поговорим. Вы-то, вообще, с плотниками, что хотите? На Русь? – Я то бы и на Русь, наверное. А они все в Сарай хотят – с татарами местными поговорили, те сказали – большой город Сарай-ал-Джедид, работники нужны всякие! Думаю, заманивают моих дурней! – Прохор с неожиданным остервенением сплюнул. – Ничего, там видно будет. Так как насчет хана? Не забудешь? – Договорились. Ты за чернявым последи! С причала уже бежал посланный за чернильницей слуга. Знакомцы простились до завтра, и старший тавуллярий поспешно зашагал к парчовому шатру Карваджа. Там уже нетерпеливо ржали кони.
Государь Большой Орды Сейид-Ахмет – красивый моложавый мужчина с седоватой бородкой и умным холеным лицом – принял гостей милостиво. Улыбнулся, и в ответ на глубокие поклоны, кивнул, выслушивая из уст купца обязательные приветствия, по-восточному пышные и цветистые. – Я тоже рад видеть тебя, Карвадж… как и нашего высокоученого гостя руми! Как великий город Царьград? Выстоит ли против турок? К Лешкиному удивлению, слово «турки» ордынский хан произнес с такой ненавистью, которая больше бы пристала какому-нибудь католику-крестоносцу или, к примеру, сербу. – Турки – грозный и опасный враг для императора Константина, – осторожно произнес Алексей. – Они хитры и коварны, – чуть покривившись, Сейид-Ахмет охотно поддержал тему. – Я слышал, султан Мурад – великий ученый? Это правда? – Да, – Лешка не покривил душой: султан Мурад и в самом деле был широко известен как философ, историк и мистик. – А вот его сын и наследник Мехмед – необуздан и горяч. К тому же, несмотря на свою молодость, говорят, обладает великим талантом привлекать к себе людей, сведущих в военном деле. Все пушкари его – франки, строители укреплений – даже англезы и алеманы. Ко всем им и Мехмед, и отец его, султан Мурад, одинаково милостивы. – Я же говорю – турки коварны. Забыли, как великий Тимур привез в деревянной клетке их побежденного правителя Баязида! А ведь и полста лет тому не прошло. Забыли. Слишком быстро забыли. Впрочем, у меня хватает и более близких врагов. – Русь? – осмелился спросить Алексей. – Русь?! – Хан громко расхохотался. – Там нет ни порядка, ни государя. Московский бек Василий когда-то бегал от меня словно заяц, а теперь ищет союза и помощи против князя Дмитрия. О, князь Дмитрий великий воин – он опасен, очень опасен! И следовательно, я буду помогать Василию – даннику Касима, сына убитого Улу-Мухаммеда, и моему даннику. Дмитрий – воин, Василий – пьяница и клятвопреступник, не зря Дмитрий велел его ослепить. А потом почему-то поверил и отпустил. Дурак! Нашел кому верить! Это как бы я доверился крымчанину Хаджи-Гирею, который больше и не татарин даже, а литвин – ведь он родился в Литве и вырос!.. Хм. Вы что же ничего не едите? Не вкусно? – О Аллах Милосерднейший и Всемилостивейший… – Тогда ешьте! А ты, почтеннейший руми Алексей, расскажи мне о базилевсе и его стране! Любопытно будет послушать. Похоже, Сейид-Ахмет дорвался-таки до так нужной ему беседы – кто ж против перемыть кости родственникам-соперникам-соседушкам, чтоб им пусто было? Крымскому хану Хаджи-Гирею, с кем постоянно воевал, ногайским царевичам – Едигеевым внукам – что правили Мангытским юртом к востоку и северу от Каспийского моря. Сейид-Ахмету было за что их не любить! Как и им – его. Дождавшись, когда гости насытились и удовлетворив собственное любопытство – а, точнее сказать, жажду общения, великий хан велел привести подарок. Усмехнулся: – Посмотрим, что за танцовщицу прислал мне хитроумный Халимсер Гали?! Так ли уж она хороша? – Она прекрасна! – убежденно пояснил Лешка. – К тому же умна и знает много стихов. Халимсер Гали учил ее. – Да уж, не дай никому Аллах повстречать на жизненном пути ученицу хитрой лисы Халимсера! – пошутил хан. – Ну, посмотрим, посмотрим. За парчовой стенкой шатра послышались чьи-то шаги, слуги проворно распахнули полог, ауслаждавшие слух гостей музыканты заиграли какую-то грустную и протяжную мелодию, спутницу дальних кочевий и пахнувших горькой полынью степей. Нашчи-Гюль – в голубых, с серебристым шитьем, шальварах и украшенном мелким бисером лифе, войдя, низко поклонилась хану и, поправив закрывающее нижнюю половину лица вуаль, изящным движением поправила на голове жемчужную сеточку. Синие глаза девушки сияли, словно два крупных сапфира. – Танцуй! – властно приказал Сейид-Ахмет. Кивнув, Нашчи-Гюль обернулась к музыкантам – те сразу заиграли погромче, повеселее, дробно зазвучал бубен. Юная невольница закружилась в танце, сначала медленно, словно бы робко, а потом все быстрее, быстрее, быстрее. Воздетые к своду шатра руки девушки, казалось, жили своей, особенной жизнью – и танцевали свой танец, угадывая нежную мелодию тростниковой флейты. А все тело танцовщицы извивалось в ритме, задаваемом бубном, – там-там, там-там, там-там-там… Сброшенная с лица вуаль закружилась, медленно падая на ворсистый ковер. Замедлив танец, Нашчи-Гюль дерзко взглянула на хана, потом обдала жарким взглядом гостей, дернулась, закружилась, с такой страстью, что даже великий хан не смог сдержать довольной улыбки. А танцовщица распалялась все больше! Вот подпрыгнула… изогнулась – отражая яркое пламя светильников, сверкнула в пупке большая жемчужина – снова подпрыгнула… ухнули бубны… И девушка, словно в изнеможении, упала, прижалась к ковру… Вот встала, поднялась под музыку. Махнула рукой музыкантам – те заиграли тише…
Когда разбило солнце в час рассвета
Шатер в долине голубого цвета,
И ночь скликала звезды в легкий челн… —
И девушка вошла под паланкин,
Повез ее довольный властелин…
Едва качнул он гибкой пальмы ствол,
Как о шипы все пальцы исколол…
Когда любовь становится алмазом,
Что ей отец, что муж с его приказом?
Заночевали здесь же, в одном из гостевых шатров ханского кочевья. Алексей был рад – встреча с ханом прошла весьма продуктивно: были четко определены его приоритеты, враги и возможные друзья. Правда, конечно, во многом все зависело, как уклончиво отметил Сейид-Ахмет – от воли Аллаха, сиречь – от конъюктуры. Крымский хан Хаджи-Гирей, конечно, собака та еще – но ведь куда слабее турок. А вдруг те, овладев Константинополем, захотят наложить свои загребущие лапы на Крым? А там – и на степи и города Большой Орды? И что тогда? А ничего хорошего! Сейид-Ахмет! Вот он – вполне возможный союзник Константинополя против турок! Пусть мусульманин – и что с того? Великому Хромцу Тимуру его вера ведь не помешала в пух и прах разбить турок в битве при Анкаре и провезти в клетке по городам и весям плененного султана Баязида, который вскоре и умер. И Нашчи-Гюль, похоже, здесь пришлась ко двору. Ну еще бы! Рассуждая, Лешка хорошо слышал, как перекрикивалась гортанными голосами ночная стража, как, шумно хлопая крылами, пролетела прямо над шатром-вежей какая-то крупная птица, как ржали пасущиеся невдалеке кони. Травянисто-медовый воздух вокруг казался таким плотным, таким вкусным и тягучим, что его, наверное, можно было есть ложками. Около шатра послышались легкие шаги, и чей-то тонкий приглушенный голос спросил: – Господин Алексий? Вы спите? – Спал, – усмехнулся Лешка. – Покуда вы не разбудили, о шепчущий в ночи незнакомец! – Прошу простить меня… и мою госпожу. Она очень хочет послушать рассказы ученого человека. И очень вас просит – не отказать. – Что ж. – Лешка распахнул полог. – Желанье женщины – закон: так говорят у нас, руми. Веди же, таинственный незнакомец! В темно-сиреневом небе ярко светила луна, сверкали алмазными россыпями звезды. Было очень тепло, лишь редкие дуновения едва заметного ветерка иногда приносили с реки прохладу. «Таинственный незнакомец» оказался обычным мальчишкой лет двенадцати, в обычной татарской одежде – широких шароварах, мягких сапогах и просторной рубахе, в кожаной шапочке на бритой – по обычаю – голове. – Здесь не далеко, господин, – обернувшись, пояснил проводник. – Вон, видите, шатер? Уже пришли. Прошу немного подождать… Мальчишка юркнул в шатер и вскоре выскочил, радостно улыбаясь: – Госпожа зовет вас. Входите. Проводник услужливо откинул полог. Лешка вошел и вежливо поклонился, увидев сидевшую на кошме женщину в глухом бесформенном покрывале. Голова ее была покрыта длинным платком, изящная вуаль скрывала нижнюю половину лица. А черные глаза сверкали, как звезды! – Вы – ученый руми, привезший паскудный подарок старой лисы Халимсера? – приглушенным голосом неожиданно осведомилась женщина. – Что ж, думаю, старик вам ее навязал… Паскудница!.. Музаффар! – Да, госпожа? – в шатер засунул голову давешний мальчишка. – Никто за тобой не шел? – Нет, госпожа. – Спрячься у входа, на своем обычном месте. Если хоть кого-нибудь не углядишь, я велю содрать с тебя кожу. – Знаю, госпожа, – со вздохом отозвался парень. А женщина повернулась к гостю: – Рада, что вы пришли. Не отказали, пока мой супруг тешится с… Впрочем, не будем о нем. Я позвала вас… – Рад буду услужить. Вы, кажется, хотели… В этот момент беседу прервал Музаффар: – Идут Хасия и Зухра со служанками, госпожа. – Ну наконец-то! – усмехнулась хозяйка шатра. – А то еще подумают невесть что. Впрочем, мы с вами здесь не одни – здесь, на второй половине – мои невольницы. Тоже хотят послушать ваши рассказы – сам господин разрешил нам. – Охотно удовлетворю ваше любопытство! Пришли Хасия и Зухра – тоже в закрытых покрывалах – громко приветствовали хозяйку: – Да не допустит Аллах померкнуть твоей красоте, Гульнуз-ханум. Гульнуз-ханум, ага! Как видно, эта женщина отнюдь не из последних жен! Хасия и Зухра, как видно, были младше Гульнуз по статусу, поскольку держались довольно-таки скромно, даже, можно сказать, незаметно. Кроме них и служанок, еще приперлись два каких-то совсем уж седых старика лет, наверное, под девяносто, насколько Лешка смог разглядеть при тусклом свете светильников. Молодцы, деды – не теряют вкус к жизни! Тоже пришли прослушать… а, может быть, это Сейид-Ахмет их прислал, присмотреть за своими не в меру любопытными женушками. Наверняка все эти женщины принадлежали к тому высшему слою феодально-кочевой знати, с которым опасался конфликтовать без особой нужды и сам великий хан, а потому многое своим пассиям позволял – к примеру, разговаривать и смотреть на чужого мужчину. Другие бы за такое неуместное любопытство враз поплатились бы, а эти ничего – похоже, этот самый Сейид-Ахмет не какой-нибудь там тиран, а, так сказать, просвещенный деспот. Да и что, в общем, плохого, если изнывающие от безделья и скуки женщины послушают рассказы заезжего путешественника, пусть даже иноверца?! Впрочем, в беседе с ханом Алексей дал понять, что в скором времени собирается принять ислам. Гость рассказал женщинам обо всем, что их интересовало. О красотах Константинополя и Мистры, о былом величии Ромейской империи, об обычаях ее народа, о крестоносцах, о базилевсе и даже о турецком султане Мураде, которого местные татары недолюбливали куда как больше византийского императора. Мусульмане, кстати сказать, люди Сейид-Ахметовой Орды, как показалось Лешке, были нерадивые – достаточно взять хоть вот всех этих женщин. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали – про них, про них сказано! Когда гость стал рассказывать об уличных представлениях, послышались смешки, а потом и хохот – видать, ханские жены были девки веселые. Старики – деды под девяносто лет – на хохотушек неодобрительно косились и хмыкали, однако вслух ничего не говорили, видать – опасались возможных последствий. Лешка болтал почти до утра – язык устал. Наконец, настал такой момент, когда девки – тьфу ты, жены! – засобирались уходить. – Спасибо вам за рассказ, господин руми, – за всех поблагодарила Гульнуз-ханум. – Нам было очень интересно и весело. – Я тоже весьма рад столь изысканному и веселому обществу, – от всей души отозвался гость. – Музаффар проводит вас. Отвесив глубокий поклон, Лешка покинул гостеприимный шатер. Еще все так же ярко горели над головой луна и звезды, но на востоке небо уже светлело, окрашиваясь алым светом зари. – Господин, – вдруг обернувшись, прошептал Музаффар. – Моя госпожа просила передать, что очень хочет услышать продолжение рассказа. – Да зачем же дело стало? Со всей нашей охотою! – Тсс! – мальчишка боязливо оглянулся. – Прошу, не говорите так громко! Слушайте: будьте завтра в полдень у реки, чуть ниже пристани. Скажете всем, что пошли на барки. Ну, дескать, забыли что-то. Лешка удивленно хмыкнул: – Скажу.
В полдень, у пристани его ожидал Музаффар. В синих водах реки отражалось яркое желтое солнце, пахло сладким клевером, чабрецом и мятой. Весело щебетали птицы. – Идите сюда, господин, – оглянувшись, мальчишка показал на кусты. – Там есть тропинка… Тропинка действительно была – узкая, едва проходимая, топкая – спускалась в камыши почти к самой реке. Ух и камыши же здесь были! Всем камышам камыши – густые, высокие – в рост человека, настоящие заросли. По каким-то одному ему ведомым признакам Музаффар определял дорогу. Наконец остановился, некоторое время прислушивался, а потом тихо сказал: – Госпожа, я привел его. – Хорошо, – тут же раздался ответ. – Возвращайся на свое место. – Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа. – А вы, господин руми, – не медлите, идите сюда! Алексей пошел на голос и вскоре вышел к проплешине, что-то типа небольшой полянки посреди высокого камышиного моря. На полянке – похоже, что рукотворной – были свалены связки камыша, на одной из которых сидела обворожительной красоты женщина лет двадцати пяти, в узком синем халате и красных шальварах. Красивое смуглое, с тонкими чертами лицо женщины было открытым! Черные, как смоль, волосы беспорядочно рассыпались по плечам, в черных, с насмешливым прищуром глазах прятались сумасшедшие желтые чертики. – Вы звали меня, госпожа Гульнуз… – Звала. Садитесь вот сюда, со мной рядом. Возьмите кувшин… вон там, видите? Выпейте вина. Не бойтесь, никто не увидит – это тайное место. В этой женщине чувствовалась врожденная властность и еще какая-то опасность, странная в ней была красота, сродни смертельной красоте какой-нибудь ядовитой змеи – гюрзы или кобры. Алексей сейчас не смог бы сказать, отчего у него вдруг возникло такое чувство, вот возникло почему-то, и все. Усевшись рядом с Гульнуз, Алексей налил из кувшина вина в оловянный кубок, отпил… – Налей и мне… Женщина выпила и вдруг, безо всяких предисловий, прильнула к Лешке, с жаром целуя в губы. Ах, сколько ярости и страсти было в этом поцелуе! И сколько чувств, сколько эмоций вдруг охватило обоих! Алексей знал, что нельзя, что смертельно опасно… И то же самое знала Гюльнуз, и оттого поцелуи казались жарче, а ласки – нежнее. Да-да, дело уже дошло и до ласк, и очень быстро! Гульнуз сама распахнула халат. Обнажив высокую грудь с крупными коричневыми сосками… которые Лешка тут же бросился целовать с таким пылом, с такой необузданной страстью, которой давненько уже в себе не замечал. Может быть, потому, что не было рядом женщины? Рванув со стройных бедер шальвары, Алексей притянул женщину к себе, чувствуя, как скользят по его спине ласковые руки… Смуглое тело красавицы Гульнуз извивалось в экстазе, уста ее были сладкими, бедра – крутыми, а грудь – тугой и божественно крепкой. Закатив глаза, женщина стонала так громко, что, казалось, слышно было даже на том берегу. Охваченный страстью Лешка, конечно, не замечал этого, как и не замечал алчно подглядывающего из камышей Музаффара. – О мой руми… – томно кричала Гульнуз. – О руми… руми… Поистине ты сводишь меня с ума! – А ты меня уже свела, Гульнуз! Покачав головой, женщина погладила любовника по плечу: – Ты очень красивый мужчина, руми. Обычно я таких не люблю, но ты… Ты знаешь толк в любовных утехах! – Вот спасибо! – расхохотался Лешка. – Что смеешься? – Красавица Гульнуз нахмурилась, но тут же рассмеялась сама. – Я тоже на что-то еще гожусь! Хочешь, докажу? – Хочу…
Любовным утехам они предавались почти каждый день из той недели, что волею судьбы Алексею было предначертано провести в орде хана Сейид-Ахмета. И чем дальше, тем больше узнавал молодой человек любимую жену хана Гульнуз-ханум, женщину амбициозную, властную, способную для достижения своих целей на все. Как успел понять Лешка, влияние на великого хана должна была иметь только она, и никто больше! Ни младшие жены, ни племянницы – хохотушки Хасия и Зухра. Только она одна! И тут вдруг появилась танцовщица Нашчи-Гюль! Не девственница – позорница, и вот с этой позорницей Сейид-Ахмет проводит в последнее время и дни и ночи! Пытаясь уйти от столь деликатной темы, Алексей умело переводил беседы в другое русло, с большим удовольствием впитывая в себя различную информацию относительно ханского двора и прочих татарских орд. Много чего узнал – Гульнуз-ханум оказалась вполне сведуща во многих вопросах. Об убийстве в Казани хана Улу-Мухаммеда своим братом Кара-Якубом – после чего Кара-Якуб и освободил из плена Владимирского и Московского князя Василия за огромный выкуп и несколько городов в придачу. И о том, как закончил свои дни братоубийца Кара-Якуб, заколотый своим племянником Махмудтеком, и о «проклятом литовце» Хаджи-Гирее – вечном сопернике Сейид-Ахмета в борьбе за Крым, и о злобных происках завистливых ногайцев – наследников Едигея – из Мангытского юрта. В общем, старший тавуллярий понял так, что проблем у татар – выше крыши. Однако было похоже, что на Руси – куда как больше, ибо о всех русских князьях (а особенно «о пьянице Василии») Гульнуз-ханум отзывалась с превеликим презрением, исключая лишь Дмитрия Юрьевича Шемяку. Тот-то был воин – об этом все знали, а вот бек Васька – прохиндей, каких мало. Правильно его ослепили, надо было еще и оскопить – совсем бы хорошо было! По крайней мере, именно так утверждала Гульнуз, оказавшаяся женщиной весьма жестокой и самолюбивой. До чего дошло – уже рассказывала Лешке (нет, скорее, просто проговаривала вслух) все те ужасы, какие неминуемо обрушатся на голову распутной паскудницы Нашчи-Гюль – и в самое ближайшее время. Подставить, опорочить перед великим ханом и предать самой лютой казни – Гульнуз уже в деталях представляла себе – какой! Сначала отдать самым мерзким рабам – для забавы, потом отрезать грудь, посадить на кол и – медленно-медленно – сдирать с еще живой кожу. Лешка даже говорить не мог от ужаса – ничего себе, садистка эта Гульнуз! А ведь поначалу не скажешь. Этак она и с ним может расправиться, чтобы все шито-крыто. А ведь к тому, наверное, и шло! Жалко было Настю – эта подлая и хитрая сучка Гульнуз казалась вполне способной воплотить свои планы в жизнь. Вполне… Нужно было что-то думать и, прежде всего, спасать Настю. И отыскать наконец Креонта! Прохор, во время одной из встреч, признался, что потерял след лазутчика где-то в татарском кочевье. Креонт… Шпион султана Мурада. Шпионил в Константинополе, шпионит и здесь. И уже, наверное, подобрался к самому хану, напросился на приватную беседу. Недаром же лазутчик что-то показывал младшему нукеру Сейид-Ахмета Али. Что? Какой-то тайный знак? Пайцзу? Все может быть… Если туркам удастся примирить меж собой Хаджи-Гирея и Сейид-Ахмета – дело плохо. Уж куда лучше для Византии, если Сейид-Ахметова орда нападет на Крым. Тогда – в случае осложнений – Хаджи-Гирею будет не до помощи туркам!
Креонт отыскался на следующий день, с помощью все той же Гульнуз-ханум: Лешка нарочно завел разговор о великом хане, о его встречах, о государственных делах – мол, наверное, денно и нощно трудится великий хан на благо своей орды, не видит ни отдыха, ни покоя, ни жен своих, все дела да всякие важные встречи. – Вот плыл с нами на барке один турок, чернявый такой, узколицый – совсем простой человек, бродяга, а поди ж ты, хвастал, что хочет встретиться с самим ханом! Врал, наверное… Кстати, он отлично метает ножи – я сам видел, а еще рассказывали, будто он страшный колдун и знает толк в ядах. – Узколицый, говоришь? Чернявый? – озабоченно переспросила Гульнуз. – А ведь верно, рыскал вчера такой вокруг ханского шатра, напрашивался на встречу. Али, младший племянник хана, говорил, что он показывал ему золотую пайцзу. Наш господин, конечно, принял бы его, если б с утра не ускакал на охоту. – Значит, еще примет… – Так тебе кажется, что этот человек опасен? Старший тавуллярий безразлично пожал плечами: – Откуда я знаю? Тем более, мне нет никакого дела до великого хана – у него, в конце концов имеются верные нукеры, стража… А этот чернявый парень, да, он, наверное, колдун – я сам видел, как он заговаривал на лету птиц – и те камнем пали в реку! Но что с того? Птица птицей, а человек – тем более великий хан – это совсем другое. – Нет. – Ханша помотала головой. – Тут ты не прав – черному колдуну все равно. Ты точно видел, как он заговаривал птиц? – Ну да, своими глазами. Да не один я – еще плотники видели, да их старшой, Прохор. Ты б велела их расспросить – они бы сказали, что надо. Плотники сказали, что надо, точнее – то, чему их научил Алексей, встретившись, как обычно, с Прохором. Да, да, все они хорошо видели, как колдовал – и неоднократно – худой узколицый турок по имени Хасан. Как ловил золотой пластинкой луну или солнце, как плевал, бормотал что-то… Колдун! Как есть колдун. Старший тавуллярий довольно потирал руки – пока все складывалось удачно, но вот что будет дальше. Ну, схватят Креонта, сразу вряд ли казнят, посадят в яму или закуют в колодки, допросят – а вдруг тому удастся оправдаться и каким-то образом подтвердить свои полномочия? Надо бы сделать так, чтобы… Убить? Это нужно было делать раньше – теперь убийство уж точно вызовет подозрения. Значит, нужно обставить все так, будто бы Креонт – или как там его на самом деле зовут – бежал, убоявшись раскрытия своей колдовской сущности. И бежал – безо всякой надежды на возвращение.
Вечером Алексея с Карваджем снова пригласил в свой шатер великий хан. Сейид-Ахмет был задумчив и не очень весел, хотя, как всегда, улыбался, шутил. А потом спросил про Креонта – слыхал я, мол, про одного колдуна – это правда? – Правда, государь, – встав, Алексей поклонился. – Истинная правда – его черное колдовство видел не только я. Султан Мурад – великий мистик и, говорят, тоже не чурается колдовства. – Вот и я об этом наслышан! – поджал губы Сейид-Ахмет. – Мурад жаждет моей смерти, я это чувствую! О, этот шелудивый литовский пес Хаджи-Гирей давно стакнулся с ним. Ублюдки! – Кстати, а где сейчас этот колдун? – быстро спросил Лешка. – В юрте старого Калчиглы. Дожидается встречи со мной. Если б я был дурак – то его бы пригласил. Ничего, сейчас велю его схватить и допросить! А потом – жестокая казнь, чтоб другим неповадно было! – О, великий хан, пожалуйста, не делай этого! – истово взмолился Алексей. – Разве ты ничего не слыхал о турецких черных колдунах? – О магрибских слыхал, – признался хан. – О турецких вроде бы нет. – О, они еще страшнее! Их нельзя просто так схватить – колдун тотчас же обратится в кошку, а затем – в коршуна, и уж тогда непременно отомстит обидчику. Нет, нужно просто изгнать его – и он никогда здесь больше не появится, зачах-нет – и черная душа его растает в кровавом зареве ада! – Изгнать? – Сейид-Ахмет недоверчиво прищурился. – Так просто? – Нет, вовсе не просто, великий государь! Нужно заманить его в определенное место, и зажечь там высушенную коноплю – этот дым страшен для колдуна! И дать ему уйти – обязательно на север… – А если он туда не пойдет? – А на всех остальных тропинках нужно разбросать дикий чеснок – колдуны его не терпят! – Зажжем, – кивнул великий хан. – Разбросаем. Заодно посмотрим, какой он колдун! – О, если он почует коноплю и чеснок – вы сразу увидите! И лошадь, не забудьте сначала подарить ему черную лошадь – уж таково поверье! Черная душа ускачет только на черной лошади!
Итак, «первая часть марлезонского балета» была подготовлена. Дело оставалось за второй. А для этого Лешка использовал старого Карчиглы, того самого татарина, под чьим присмотром жил сейчас Креонт. Уже с утра старший тавуллярий нарочно уселся поболтать со стариком у самой юрты, предварительно осведомившись, где постоялец? – Да спит, – махнул рукой старик. Стенка юрты дернулась… Ага, спит, как же! Уже, видать, навострил уши! Что ж – то и надобно. – Говорят, в кочевье объявился какой-то колдун, – вытянув ноги, небрежно заметил Лешка. – Сегодня ночью будут ловить – и сразу казнят. Проткнут осиновым колом – кол уже вытесали, я сам видел. – Колдун? – приложив руку к уху, громко переспросил старик. – А! И я про то слышал! – Вот-вот, колдун! Хотят его поймать, даже приготовили специально поляну – выкопали там ямы-ловушки, везде, кроме северной стороны, на той тропинке, что ведет к реке, ведь известно, что черные колдуны никогда не пойдут на север, в страну мрака и холода. И там, с той стороны, могут находиться злые духи. Так что со стороны реки не стали рыть никакой западни – чего зря стараться? Колдун ведь и так никуда не денется! Хочешь посмотреть, как будут его ловить? – Что?! А?! Ах, посмотреть… Ага, посмотрю… А что, уже известно, кто этот колдун? – Известно! – старший тавуллярий громко захохотал. – Тот, кому сегодня после полудня подведут черную лошадь! – А-а-а! Ну по лошади-то его всякий узнает.
Алексей еле дождался полдня. Нарочно встал невдалеке от юрты старого Калчиглы, среди других зевак. Ждал, впрочем, недолго. – Ведут! Ведут! – первыми закричали мальчишки, побежали навстречу показавшейся за шатрами процессии, поднимая босыми ногами пыль. Лешка улыбнулся, увидев, как десять рослых воинов в кольчугах и с копьями с черными бунчуками, спешившись, вели под уздцы красивую черную лошадь. Любопытный народ пялился во все глаза – новость о колдуне быстро облетела кочевье. Никто не знал, кто же окажется черным волшебником?! Быть может, ближайший сосед? Воины прошли мимо дальних юрт – их обитатели сразу перевели дух и приободрились. Прошагали мимо кузницы, и притихшие было кузнецы снова взялись за молоты; вот черная лошадь миновала красивый шатер сотника Али, юрту десятника Амирбека, кибитку старухи Чармыр… Около жилища старого Калчиглы, окруженного многочисленной стражей, процессия остановилась. Хозяин юрты побледнел и повалился наземь: – Нет, нет, я не колдун! – Покличь своего гостя, Калчиглы-бек! – останавливаясь, приказал шедший впереди воин. – Надеюсь, мои воины не дали ему бежать раньше времени? – Не дали… Да он и не пытался, увидел, что с нами шутки плохи! – старик испуганно откинул полог. – Эй, любезнейший Хасан. Тут к тебе дело. – Какое еще дело? – надо сказать, Креонт держался отлично – Лешка даже позавидовал его самообладанию и выдержке. – Великий хан дарит тебе эту лошадь, Хасан! И хочет, чтоб ты немедленно приехал на ней на поляну у зарослей ив. Воины покажут дорогу. – Я знаю дорогу! – без лишних слов лазутчик птицей взметнулся в седло и ударил коня камчою. – Спасибо великому хану за подарок. Бросив коня в галоп, сопровождаемый вооруженными всадниками турок скрылся из виду. – Колдун! Колдун! – бросившись следом, громко закричали собравшиеся. – Смерть черному колдуну, смерть! Ускоряя шаг, Алексей зашагал следом за толпой. Быстро темнело, бегущие по небу длинные узкие облака напоминали исполинские стрелы. Любопытных не пустили на поляну – остановил воинский заслон. Пожав плечами, уселся в траву и Лешка, и, лишь увидев приблизившихся к нему всадников во главе с самим ханом, поднялся на ноги и поклонился. – Мы покончили с колдуном, руми! – довольно улыбнулся хан. – На черной лошади он умчался на север! – Умчался, чтобы никогда не вернуться! – истово заверил Лешка. И замер, увидев, как, привязанный на аркане к седлу одного из воинов, поспешает за всадниками плачущий избитый мальчишка…
Глава 16 Лето 1449 г. Большая Орда
…Чересчур Умна Медея – этим ненавистна Она одним, другие же, как ты, Опасною ее считают дерзость.…Музаффар! Да-да, это был Музаффар, Алексей сразу узнал его и поспешно отвел взгляд. Нехорошее предчувствие охватило старшего тавуллярия и он вдруг поймал себя на мысли о бегстве. Ну, вот так, как черный колдун Креонт, умчаться на горячем коне в звездную ночь! Почему они схватили парнишку? Кто-то плетет интриги против Гульнуз-ханум? Да, видимо, так и есть, а, значит, под ударом и он, Алексей, ведь мальчишка расколется, непременно расколется, если начнут пытать. И тогда вылезет вся правда. А что бывает за преступную связь с ханской женой – трудно даже представить! – Кажется, этот парень – слуга почтеннейшей Гульнуз-ханум, – поравнявшись с Али, небрежно поинтересовался Лешка. – Или мне кажется? – Нет, тебе не кажется, руми, – Али громко расхохотался. – Это и есть слуга Гульнуз-ханум Музаффар! И знаешь, за каким занятием его застали? – Неужели – за скотоложеством? – Хуже! Он целовал ханскую танцовщицу Нашчи-Гюль! Алексей чуть было не споткнулся. Музаффар целовал Настю?! Вот это новость! Интересно, при каких же это обстоятельствах? Впрочем, интересно вовсе не это, а то, что еще узнает Сейид-Ахмет, когда допросит мальчишку! Хотелось бы знать, когда он начнет допрашивать? Хотя… Наверное, пора уже давно покинуть эту гостеприимную орду – и, чем раньше, тем лучше! – Постой, великий хан! В свете луны бросилась чуть ли не под копыта коня стройная девичья фигурка. Настя! Откуда она взялась здесь? Как вырвалась из охраняемого воинами шатра? – Нашчи-Гюль? – Сейид-Ахмет остановил коня и, гневным жестом велел привести пленника. Несчастный Музаффар с плачем упал на колени, а вместе с ним и Настя: – Выслушай меня, великий хан! – Нет! – хан дал знак воинам, чтоб проезжали, оставив возле себя только самых верных своих стражей во главе с молодым сотником Али. Ну и Лешка чуть подзадержался, спрятавшись за копной сена. Слышно было хорошо, правда, видно – не очень. – Этот недостойный выкормыш тебя целовал? – грозно вопросил хан. – Да, – тут же отозвалась девушка. – Я сама попросила его. – Попросила?! – Да. Хотела тебя удивить и порадовать, великий государь. – Порадовать?! Такое впечатление, что Сейид-Ахмету просто уже не хватало слов. Да и зла – тоже. – Ну, удивить – удивила, так… Но – порадовать? В чем здесь моя радость? – Не здесь, великий государь… Я знаю – ты любишь Низами… Вот мы с Музаффаром и готовились. Играли. Я была Лейли, а он – Меджнун! Руми называют это – театр. Я хотела приготовить это для тебя, мой повелитель! – Театр? – все еще недоверчиво, но уже безо всякого гнева переспросил хан. – То есть ты хочешь сказать… – Повелитель татар явно повеселел. – Я правильно понял? Танцовщица поднялась с колен: – Чтобы развеять твои сомнения, государь, мы с Музаффаром сейчас изобразим все для тебя… О, каких трудов мне стоило уговорить этого мальчика! – Изобразить? – Сейид-Ахмет удивился. – Читать Низами, вот здесь, при луне и звездах? – В том-то и дело, государь – при луне и звездах… – Ну что же… Послушаем! – Великий хан спешился и уселся прямо в траву, скрестив ноги. И вся свита поспешно последовала его примеру. – Ну! Начинай, Нашчи-Гюль!Еврипид «Медея»
Окаймлено пыланьем светло-синим,
Полнеба красит светом апельсинным!
Лейли подставит золоту чело,
Чтобы зарделось, нежно и светло…
И многие всем сердцем засмотрелись
На девственную утреннюю прелесть!
* * *
Рассуждая таким образом, старший тавуллярий подошел к караванщикам: – Салам! – Салам, – недружелюбно сверкнули глазами косматые гребцы-корабельщики, больше похожие на абреков. Жарко горел костер. Двое голых матросов ловили в омуте рыбу. – Что, они каждый день тут ловят? Не дождавшись вразумительного ответа, Лешка плюнул и направился к лагерю плотников. Так уж вышло, что Прохор Богунец заметил его еще издали и, что-то бросив своим, тут же зашагал навстречу. Алые хлопья заката уже стекали в воду золотисто-багряными каплями, красное утреннее небо сменялось сверкающей лазурью жаркого летнего дня. Ожидавшие разбора барки маячили у причала огромными черными тушами, чуть ниже по реке, в камышах, клубился густой туман. Едва поздоровавшись, Прохор сразу стал жаловаться на своих артельных – дался им, мол, этот Сарай! Ну, чего там делать-то? Заработки большие? Что-то не больно-то верится. На Русь, на Русь надо идти – уж там-то дело верное. – Это Мехметка-лодочник их смутил. Он, прощелыга! Не знаю теперь, как и быть? – Прохор с горечью развел руками. – А ведь такая артель сложилась! Жаль, если уйдут. – А ты сам-то с ними в Сарай не собираешься? – Упаси Боже! – артельщик размашисто перекрестился. – Что я в том Сарае не видел? Послушай-ка, Алексий, – а ты ведь глаголил, что тоже на Русь хочешь? Так? – Так. – А мы ведь вдвоем не дойдем – иное дело, артелью. Мелкие шайки – как шавки разбегаться будут, а крупных сейчас в Диком поле нет, Сейид-Ахмет всех приструнил. – Оглянувшись по сторонам, Прохор понизил голос: – Ты б, Алексей, мне подсобил маленько с артелью. Ну, напугал бы их, что ли, чтоб они в этот чертов Сарай не ездили, а?! – Напугать, говоришь? – Лешка задумался и вдруг в озарении хлопнул себя по лбу. – А что, идея хорошая! Только обо всем надо конкретно помыслить. Путь хорошенько продумать – вдруг будет погоня? – Да кому мы нужны? – И все же. Мысль, возникшая вдруг в бритой голове «ученейшего путешественника руми», оформилась в некий план уже после полудня, когда Алексей услыхал от Музаффара, что великий государь Сейид-Ахмет завтра поутру собрался лично уладить с Карваджем все торговые дела. Хитрый перс лично пригласил его на причал – проследить за началом разбора барок, что уж без обману, ну и заодно отведать всяких вкусностей под большим, натянутым на высоких шестах балдахином. Место для балдахина через своих людей подсказала купцу Гульнуз-ханум. Удобное было место – и обзор оттуда открывался прямо отличный! Кстати, и караванщики переместились к омуту по тайной воле ханши. Все, таким образом, уже было готово. Осталось только ждать. Чуть-чуть, совсем немного. Когда уже начинало темнеть, Алексей спустился к реке, выкупался и теперь ждал. Ага, вот мимо пробежал Музаффар. – Сказал? – негромко окликнул его Лешка. – Да. – Мальчишка закивал головой, заулыбался. – Ух, как напугались все эти плотники! Видать, не очень-то им охота в невольники. Ну еще бы! Так ведь тут частенько случалось – заманивали вольных людей в Сарай, а там обращали в самое жесткое рабство! Об том не только Музаффар рассказывал, но и многие караванщики (заранее подкупленные ушлым Прохором Богунцом). – Не забудь напомнить все Насте! – Не забуду, мой господин… Музаффар убежал, а Лешка посмотрел в небо, уже не голубое – лиловое с пока еще не очень яркими россыпями звезд. Ничего не поделаешь: все было готово, и теперь оставалось лишь только самое гнусное – ждать. Хорошо хоть – недолго. Еще немного выждав, старший тавуллярий быстро зашагал к дальней барке. Оглянулся – ночь уже вступала в свои права, черная, глухая и властная. Лишь медная луна и звезды отражались в темных водах реки, и тихо было кругом, и тепло, и – почему-то – страшно. – Мы здесь, Алексий, – шепотом позвал Прохор, и Лешка быстро спустился в привязанный к борту барки разъездной челнок. Шевельнулись весла… – С нами татарин поплывет? – разглядев Алексея в свете луны, удивленно воскликнул кто-то. – Спокойно! – усмехнулся Прохор. – Это наш, свойский татарин. – Ну ежели свойский… – Гребите, парни, да не болтайте лишнего! – Сами понимаем – не дураки! Движимый тремя парами весел челнок ходко отвалил от причала и, достигнув примерно середины реки, круто повернул к берегу. Обвязанные тряпками весла не тревожили волн, челн двигался неслышно, как призрак. – Сюда! – разглядев вспыхнувший на берегу светлячок, шепнул Прохору Алексей. Тот налег на рулевое весло… Еще пара гребков – и лодка мягко ткнулась носом в берег. Зашуршали по бортам камыши… огонек погас. – Кто? – спросил в темноту Лешка. – Свои! – отозвался знакомый голос. Настя и Музаффар быстро влезли в челн, и артельщики, ходко работая веслами, погнали лодку вниз по реке. Они плыли всю ночь, и все утро, и лишь в полдень,заметив конный разъезд, пристали к противоположному берегу. – А ведь, кажется, выйдет! – оглядывая широкую реку, тихо засмеялся Прохор. – Если не догонят нехристи! – резонно заметил кто-то из артельных. – Ну да Господь милостив. – Верно – Бог не выдаст, свинья не съест! – Эх, сейчас бы поспать, братцы! – Ладно, – подумав, Прохор согласно махнул рукой. – Спите. – Потом повернулся к Лешке и добавил: – А мы пока подумаем, как быть дальше, погоня-то наверняка будет! Девка-то с парнем – поди, беглые? – Беглые. – Алексей не стал спорить. – Вот-то и оно-то… Умаялись, бедняги! – Артельщик кивнул на Музаффара с Настей. Поднявшись чуть выше, они уже спали в высокой траве. – Думаю, лучше будет проплыть еще несколько дней – запутаем следы. Если будет погоня, так нас на Большебазарной дороге искать станут. – То верно. Махнув рукою, старший тавуллярий поднялся на высокий берег, полный медвяным запахом трав. Бескрайняя степь, кое-где прерываемая редколесьем, тянулась до самого горизонта. Изумрудный океан трав, тронутый желтыми звездочками лютиков, голубовато-синими россыпями колокольчиков и васильков, лиловым многоцветьем фиалок. И над всем этим – ослепительное ярко-голубое небо. И редкие белесые облачка. И солнце. – Алексей! Лешка обернулся, и усталая улыбка тронула его покрытое загаром лицо. Настя! Девушка догоняла его, в синем узком халате и зеленых шальварах, и заплетенные в толстую пшеничную косу волосы били ее по плечам. – Я хочу… – Запыхавшись, девушка опустилась в траву, и молодой человек тут же уселся рядом. – Хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал… Обняв несколько оторопевшего парня за плечи, красавица Нашчи-Гюль с жаром поцеловала его в губы. Потом оторвалась, улыбнулась… И принялась целовать снова, уже не отрываясь… Сладко пахло клевером. Щебетали птицы… Сброшенный халат улетел далеко в траву… туда же отправились и зеленые шелковые шальвары. Распустив волосы по плечам, Настя напоминала в этот момент нагую луговую нимфу, не хватало только венка из васильков или одуванчиков. Нет, с венком, пожалуй, пока можно и подождать… Алексей застонал, лаская стройные бедра, прикоснулся языком к восхитительно юной груди… Девушка затрепетала, отдавая любовнику весь пыл молодости и любви… Высоко в небе, зорко высматривая добычу, парил коршун. – Ты… – улыбнувшись, тихо произнес Лешка. – Ты – волшебница, Настя! Клянусь, мы уйдем, и не страшна нам никакая погоня! Обхитрим, обманем! – А погони не будет! – на полном серьезе вдруг заявила Настя. – Как это – не будет? – Алексей удивленно посмотрел на беглянку. – Ведь и ты, и Музаффар… – Мы с Музаффаром сегодня же возвратимся в Орду! Вот только чуть отдохнем. А вы… вы идите шляхом – никто вас не тронет, кому вы нужны? – Вернетесь?! – Старший тавуллярий не верил своим ушам. – Но ведь там вас ждет верная смерть! – А вот и ошибаешься! – Настя неожиданно рассмеялась. – Эта змея Гульнуз просто сумела нанести первый удар. Спасибо, ты предупредил, выручил… Ее ведь там никто не любит, эту злобную гадину! И все будут рады… Не думай, не только Музаффар на моей стороне, но и Хасия с Зухрой, и сотник Али, и много еще кто! Я не теряла времени даром. – А Русь? Как же Русь? Родина? Неужели не тянет? – А кому я там нужна?! Холопка! Все родичи мои погибли, никого не осталось. Ну подумай сам – какова будет там моя доля? – А здесь… – А здесь – совсем другое! Многие жены беков – русские, польки, литвинки – скучно мне не будет. К тому же, – девушка плотоядно усмехнулась, – Сейид-Ахмет – очень красивый и вальяжный мужчина, да еще и весьма не глуп. И еще он – великий и могучий государь! Ни капли не сомневаюсь, что займу при его дворе положенное мне место, пусть даже я и не девственна! О, Сейид-Ахмет мудр и все хорошо понимает. Мы с Музаффаром уйдем сейчас. Надеюсь, вы дадите нам челн? Он вам теперь без надобности, – Настя проворно натянула халат и шальвары, и тут голос ее дрогнул: – Еще раз благодарю. За все! Поцеловав Лешку, девушка быстро зашагала к берегу. Красавица Нашчи-Гюль – любимая наложница хана. А может, вскоре – жена? А ведь станет, станет – энергии и ума ей не занимать. А впрочем, может, это…Глава 17 Лето 1449 г. Москва – Верховские княжества
Постыдные действия Василия Второго вызвали возмущение во всех слоях русского общества.…и к лучшему? Может, и к лучшему. Вообще-то беглецам всю дорогу везло – и в самом деле, кому они были нужны? Уже вступили в русские пределы, проехали рязанский Переяславль, направляясь к Москве, и уже где-то под Коломной выскочил вдруг неизвестно откуда взявшийся татарский отряд! Может, то были остатки Улу-Мухаммедовой орды, захватившие когда-то Белев, может – шальная вольница из войск татарских царевичей Касима или Якуба, приглашенных Василием для борьбы с Дмитрием Шемякой – кто знает? Много тогда рыскало по Руси подобных шаек! Лешка, кстати, как-то даже заранее приготовился, когда беглецы въехали в небольшой лесочек – уж больно удобное местечко для нападения: густой перелесок, чуть дальше – заросший колючими кустами овраг, балка, за ним – болотце. Напасть – и отойти тайными тропами, поди, поймай. Вот прямо-таки ждал нападения «ученейший руми» старший тавуллярий Алексей Пафлагон! И ведь дождался-таки! Сначала поперек пути упало дерево. Потом – другое. А позади послышался лихой разбойничий посвист, и раскосые всадники на приземистых неприхотливых коньках – бекеманах – вынеслись на рысях, устрашающе размахивая саблями. – Ул-ла-а! Ул-ла-а-а! – Татары! – Прохор Богунец пригнулся в седле, пропуская просвистевшую над головой стрелу. Лошадей – подкованных, не бекеманов – купили еще в самом начале пути, а Лешка заодно прикупил и саблю – все лучше, чем топоры да короткие пики, имевшиеся у остальных беглецов – плотников. – В круг, братцы, в круг! – оценивая обстановку, быстро скомандовал Алексей. Татары были, казалось, повсюду – и спереди, и сзади, и с боков – слушался их вой за деревьями. Это и к лучшему – меньше будут метать стрелы, опасаясь попасть в своих. Ох ты! Скакавший впереди всех всадник – здоровенный дикоглазый парняга в трофейных доспехах – пластинчатом бахтерце, одетом не поверх кольчуги, а так, прямо на рубаху – подскочив ближе, взвил коня на дыбы, замахнулся саблюкой… Старший тавуллярий тут же подставил клинок – отбил без особого труда, не так уж и страшен оказался удар, больше – для устрашения, чем для силы. Бац! А теперь и ты получи! Едва противник замахнулся вновь, как Лешка тут же ударил – быстро, точно, с оттягом! Попал – куда и целил: перерубил на боку стягивающие доспех кольца. Бахтерец по сути – куртка из железных пластин. Вражина снова ударил – хорошо, лесная дорожка была узкой, и, толпясь, татары больше мешали, чем помогали друг другу – слишком уж много их было. Бамм! Снова отбив. В таких ситуациях лучше поменьше, хватило б и двадцати человек… Бамм! Бамм! Бамм! …ну да, хватило бы! Только не татарам – те уж давно привыкли побеждать многолюдством. Ух, как ржут кони! Отбив очередной удар, Алексей на миг скосил глаза, осмотрелся. А плотники молодцы, бьются достойно! Надолго ль их хватит? Уклонившись в седле, старший тавуллярий снова вынудил татарина перейти в атаку… Ох, как злобно этот парняга сверкал глазами! Как скалил зубы – того и гляди сожрет. Ну давай же… Повыше, повыше саблю! Удар! Свист клинка прямо над головой – Лешка же не дурак, уклонился – прекрасно знал как. И тут же ударил сам – снова в бок, по оставшимся кольцам… Бахтерец распахнулся, обвис, и сабля в руке вражины дрогнула. Татарин на миг – на какую-то секундочку – опустил глаза… И этого вполне хватило Лешке! Он тут же нанес удар – выпадом, стремительным, словно стрела… Прямо в сердце! Вражеский конь, приземистый татарский бекеман, горестно заржал под заваливающимся в седле убитым, понесся прочь, скользя по траве неподкованными копытами. Лешка недобро прищурился – ага, есть один. Причем, похоже – самый злобный. Так… а что остальные? Двое артельщиков уже полегли, окропив дымящейся горячей кровью землю, остальные бились – со всех сторон звенели сабли, слышались стоны, уханье, крики. Все смешались – и татары никак не могли использовать стрелы. Это хорошо, хорошо… Старший тавуллярий вновь скрестил саблю с каким-то вислоусым чертом… Удар! Удар! Удар! Лешка не давал противнику передышки – да тот оказался слабоват, к тому же – бездоспешный. Выпад… И все! Падай, тля, падай! С хлюпаньем вытащив окровавленный клинок из вражьего тела, Алексей бросил настороженный взгляд назад – там послышался свист, вопли… Вероятно – подмога. Не им – татарам. Плохи дела – не выдюжить. Еще раз осмотревшись вокруг, старший тавуллярий быстро принял решение: – В балку! – громко крикнул он. – Там – уйдем. – А дорога? – поразив противника топором в шею, обернулся Прохор. А он умело бился! Ишь как ловко орудовал – словно боевой секирой… – По дороге нельзя – достанут стрелами. – Понял… Артельщиков осталось мало – половина из тех, что было. Черт, ну надо же, так не повезло, и где – считай уже дома. – Скачите, я догоню! Прохор и еще один плотник, нагнувшись, подхватили на коня раненого и быстро поскакали к балке. Алексей осмотрелся – с этой группой нападавших было покончено, но по дороге, ухая и крича, приближались другие. Уже свистели над головой стрелы. Лешка спрыгнул с коня, осмотрел павших… Увы! Раненых Прохор забрал, а остальные уже не дышали. Жаль, и по-христиански похоронить некогда. – Земля вам пухом, парни! Вскочив в седло, старший тавуллярий пригнулся и что есть мочи погнал коня к оврагу. С обеих сторон дороги сгустились деревья, вот и поворот – и колючий кустарник, царапавший лошадиные бока. Брызнула из-под копыт вода – неглубокий ручей, камни, глина… А ведь это здорово! На неподкованных-то лошадках догони, попробуй! – Лексей, ты? – настороженно обернувшись в седле, крикнул Прохор. И шальная татарская стрела впилась ему в правый бок! Артельщик захрипел, пригнулся к луке седла. Широкое лицо его побледнело. – Ничего! – подъехав ближе, выкрикнул Лешка. – Ничего, прорвемся! Вот еще один артельщик – Кузьма, второй, третий – раненый… Пятеро, включая Лешку – половина от тех, что были. Царствие небесное! Лешка живо оторвал с рубахи кусок подола – унять кровь. Перевязали наскоро, как смогли. – Ну ты уж держись, Прохор! Артельщик улыбнулся сквозь зубы: – Буду! Эх, до своих бы добраться… До своих… Алексей качнул головой – еще не известно, кто здесь свои?! Вперед, вперед! Пусть хлюпает под копытами коней вода, пусть камни, пусть глина – тем хуже для татар. Задержатся, обязательно задержатся! Путь постепенно сужался, становился извилистым, темным. Сгустившиеся над головою деревья, кустарники, папоротники закрывали солнце. Вскоре пришлось спешиться, взять лошадей под уздцы. Бросив своего коня, Лешка схватил за узду лошадь Прохора, повел… – Спасибо, братцы… что не бросаете! – сдерживая стон, прохрипел старшой. Еще один раненый чувствовал себя получше – ему лишь раскровянили саблей руку, чуть ли не до кости. Перевязали – идти мог. А вот Прохор… Выдюжит ли? Странно, но погони вроде бы не было – это настораживало: не может такого быть, чтобы татары не знали про балку! Почему ж не пошли? Есть другой, более короткий путь? Очень может быть… Очень может быть, лиходеи встретят беглецов впереди. – Стойте! – Когда подошли к самому краю балки, Алексей обернулся. – Кузьма, давай за мной. Посмотрим, что тут? Оставив остальных, старший тавуллярий осторожно нырнул в кусты, чувствуя позади, за собой, приглушенное дыхание артельщика. Вот и конец оврага. Густые кусты, папоротники… Алексей немного прополз вперед, приподнялся… И нос к носу столкнулся с вышедшими из-за деревьев ратниками в коротких доспехах из плоских кованых колец и сверкающих шлемах. У каждого в руке – круглый татарский щит с большим умбоном, на поясах – сабли. – Ага! – увидев беглецов, довольно ухмыльнулся один из ратников. – Ну? Куда идешь, татарская рожа? – Парни! Вои! Мы ж не татары – мы свои! – А вот сейчас посмотрим, какие вы свои! Эй, братие! Господи! Да их тут множество – почти целый полк! Так вот почему татары не стали преследовать беглецов! – Батюшка княже! – позвал кто-то. – Послухов татарских спымали! – Да не татары мы, говорю! Тяжело ступая, к беглецам подошел высокий, еще довольно молодой мужчина с красивым открытым лицом, обрамленным задиристой кучерявой бородкой. Голова его была непокрытой, в спутанные светлые волосы набилась хвоя, так же, как и на оплечье богатого плаща темно-красного сукна с золоченою строчкою по краям, накинутого поверх верхового панциря из крупных массивных колец, украшенных затейливой гравировкой. Панцирь, скорей, не боевой – парадный, отметил для себя Алексей. – Кто такие? – с любопытством рассматривая беглецов, поинтересовался… князь. Да, похоже, князь – именно так его называли ратники. – Свои мы… Беглецы с татарской неволи. – А что-то ты на татарина больше похож! – кивнув на татарскую одежку Лешки, князь усмехнулся. – Да и подстрижен ты не по-православному – больно уж коротко. – Да ладно! – обиделся Алексей. – Не видал ты, князь, бритых голов, что ли? – Подозрительные вы люди, вот что! – Немного помолчав, князь обернулся к ратникам и коротко приказал: – Взять их! – Ряполовский! Семен! – послышался позади хриплый голос Прохора. Уже готовый броситься обратно в балку, Алексей обернулся, увидев выбравшихся из оврага артельщиков. Идущий впереди Прохор тяжело опирался на плечо одного из плотников: – Слышу знакомый голос… Ну здравствуй, княже! – Господи! – внимательно всмотревшись в плотника, князь размашисто перекрестился. – Никак Прохор Богунович! – Он самый… – Господи! А мы уж и не чаяли… Дай же обниму тебя, друже! О, да ты ранен! Эй, люди! Повозку сюда! И лекаря! Лешка только моргал от удивления – ну ничего себе, плотник! С князьями – на «ты». Ай да Прохор! – Как княжичи? – натужно улыбаясь, спросил артельщик. – Слава Господу, здравствуют! Великий князь старшенького, Ивана, тоже правителем объявил. – Все ж удалось уберечь от Шемяки… То славно! Князь Семен нетерпеливо обернулся: – Да где ж этот чертов лекарь? Ты сам-то где был, Проша?! В Литве, с Басенком Федором? – Пытался в Литву… Да татары. Неволя, Крым. Бежал с оказией в Царьград. Там решил присмотреться – что да как. О том и доложу великому князю Василию! А о Сейид-Ахметовой орде больше мой друже Алексий расскажет. – Расскажу. – Алексей поклонился. Князь Семен радушно похлопал его по плечу: – Извиняй, братец. Теперь вижу – и вправду, свои.Александр Широкорад «Русь и Орда»
Москва встретила полк князя Семена Ряполовского хмурым мелким дождичком и покосившимися церквями окраины. По Рязанской дороге, вдоль вытянутых серыми языками заборов и изб пригородов, передовой отряд с ранеными и беглецами вскоре достиг Кремля – круглые башни, мощные стены с крупными квадратными зубцами, несколько каменных храмов, деревянные хоромы бояр. Князь Семен Ряполовский тоже имел там свои хоромы, недавно пожалованные великим князем Василием «за верность и честь», а точнее – за спасение малолетних княжичей – Ивана да Юрия – от Дмитрия Шемяки, несколько лет назад княжившего таки в Москве. Выпили, поговорили… Алексей, в нетерпении горя сердцем, принялся выспрашивать об имперском посланце – монахе Георгие и его свите. – Монаха Георгия, кесаря ромейского посланца, помню, – опустив чашу, вытер бородку князь. – А вот его свита… Извини, не приглядывался. Не знаю. – А Георгий, Георгий сейчас где? Князь Семен пожал плечами: – Наверное, отъехал уже. Ни о чем таком он с великим князем не договорился, насколько я знаю… – Значит, уехали. – Алексей погрустнел. – Не успел… Ну да ладно, лишь бы дорога им оказалась легка… А что, князь, царьградские торговые люди на Москве часто ль бывают? – Царьградские? Да почти никогда. – А сурожане-гости? Фрязины из Кафы? – Эти частенько наезживают. У сурожан в Москве свое подворье имеется. – Хорошо. – Лешка немного повеселел. Уж что поделать, придется с этими выбираться. Ничего. Правда, почему-то – не очень-то радостно.
Великий князь Василий вызвал его к себе дня через два. В княжеских хоромах натоплено было жарко – август выдался прохладным, дождливым, вот и паслись непогоды. Высокий, сутулый, худой, с черной бархатной повязкой, прикрывавшей выколотые глаза, князь Василий, прозванный Темным, выглядел куда старше своих лет. Морщинистое бледное лицо, обрамленное редковатой бородкой, вислый, с красными прожилками нос завзятого выпивохи, впрочем, сейчас в княжеском облике проглядывала, скорей, некая аскетичность. Князь Василий сидел в резном деревянном кресле с высокой спинкой, по обеим сторонам которого почтительно толпились бояре и служилые дьяки. Поклонившись, старший тавуллярий добросовестно ответил на все вопросы князя, касающиеся татар, турок и Константинополя. А чего ему было скрывать? Правда, вот силу Ромейской империи Алексей, чего греха таить, преувеличил, и даже намного преувеличил, так, на всякий случай. Ведь молодой человек, как человек, много занимавшийся историей, хорошо знал, что именно с этим князем обычно связывают усиление Москвы и то, что называют «началом создания русского централизованного государства». Правда, пока тут никаким централизованным государством еще и не пахло, однако с течением времени Москва должна была усилиться – это Алексей знал наверняка. А потому нужно было уверить великого князя в существовании могущественной Византийской империи, православного царства, помочь которому в борьбе против турок – наипервейшая обязанность всякого христианского государя, особенно – православного. – Можно сказать слово, княже? – выступил из рядов свиты высокий бородач в рясе и черном клобуке, с золоченым посохом в левой руке и большим золотым крестом на груди. Митрополит Иона – сразу узнал Алексей, только вчера про митрополита много чего порассказывал подвыпивший князь Семен Ряполовский. – Человеце сей, – указав посохом на Лешку, звучно молвил митрополит, – много чего говорит. Одначе посланник ромейский монах Георгий тоже рек сладко. Одначе – хитростию и злоковарством своим стал известен. Алексей вздрогнул: вот как, оказывается – «хитростию и злоковарством»! Что же такого совершил брат Георгий, коли его здесь так не любят? И действительно ли он уехал? Или… В который раз уже нехорошее предчувствие охватило старшего тавуллярия. Не нравился ему этот митрополит, и великий князь – если хорошо присмотреться – тоже не внушал особого доверия. Или, может быть, это просто так сейчас казалось? Ладно, посмотрим… Князь Василий Темный махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончена. – А с этим что, княже? – настойчиво поинтересовался митрополит. У, рожа! – С этим? – Василий почесал бородку. – Он ведь сейчас у Ряполовских живет? Так пусть пока там и будет – они люди верные. Митрополит с явным неудовольствием почмокал губами, но, ничего больше не сказав, отошел, видать, опасался открыто спорить с великим князем.
А Лешка, вернувшись в хоромы Ряполовских, тут же начал действовать. Во-первых, как и надлежало то ли пленнику, то ли гостю, испросил разрешение погулять по Кремлю – и таковое получил, совместно с двумя бугаями-слугами – «для охраны». Нет, конечно, князь Семен вызывал у Алексея самую горячую симпатию, но и он не мог ослушаться приказа сверху. Сказано – держать «ромея» у себя – значит, держал. А Лешка и не собирался никуда бежать, уж по крайней мере пока – прежде необходимо было много чего выяснить. И в первую очередь – куда делось посольство? По зрелом размышлении старший тавуллярий решил начать с начала – выяснить, куда это посольство прибыло, где разместили Георгия и его свиту? Странно, но в этом ему охотно помогли охранники-слуги: – Посольство-то? Дак завсегда в тех палатах, что у Фроловский башни, селились. Какие палаты? Да новые, красны – смотреть любо! Что там говорить, идем, господине, сам увидишь. Пришли. Посмотрели. Лешка в восхищении зацокал языком – дескать, понравились палаты, действительно – красны. Снаружи. Крылечки резные, крыши узорчатые, избы, светелки, терема и прочее. Лепота! Вот интересно только – изнутри как? Поглядеть пустят? – Не, не пустят. Во двор если только. – Ну хоть во двор… Походил Алексей по двору, на красоту московскую полюбовался, поболтал о том о сем со слугами, с привратником – дюжим молодцем, с управителем – старичком белобородым, даже с сенными девками. И для каждого – для каждого! – даже для мальчишек, что дрова в баньку таскали – нашлись у старшего тавуллярия и ласковая улыбка, и доброе слово. И общие интересы нашлись, а как же без этого? Зря, что ли, столько лет прослужил в тайном сыскном секрете константинопольского эпарха? И ведь неплохо служил! Если бы не Злотос, гад, да не явная подстава… Ладно, сейчас о том некогда – работать надобно. Тем более – слуги-охраннички с сенными девками зубоскалят, на Лешку – внимания ноль. А куда он со двора денется? – А что, молодец, тяжко, небось, ворота туда-сюда таскать? Поди, намаешься? А если петли нутряным салом смазать? Нельзя салом? А чем? Медвежьим жирком лучше… Вон оно что. И не подумал бы даже! Небось грек-посланец надоел? Туда-сюда ездил? И ведь народу с ним полно… Не полно?! Ах, невелика свита? Поди, все монаси? Нет?! Даже женщина имелась? Да иди ты! Не может такого быть – он же все ж таки монах, посланец-то! Что-что? Женщина еще и с дитем малым? О господи… Так здесь и жили? А потом делись куда-то… Куда? Да я так, просто спрашиваю. Не хочешь отвечать – не надо. Ты мне лучше про медвежий жир расскажи! О, ребятишки! А знаете, как в чижа играть? Играете? А со мной слабо? Я еще и парней своих позову – шайка на шайку. Ну да, подожду, покуда с дровами управитесь. Кому баньку-то топите? Ах, служилому дворянину, хозяину вашему… Его, значит, усадебка. Хороши хоромы! Ах, не его? Он просто государем для пригляду поставлен? Понятно. Греки, небось, частенько банились? Да, говорят, и с девками? Неправду бают? Девок не была – женщина одна молодая, красивая, и с нею дитенок малый. Добрая. Эй, парни! Бросайте девок, айда в чижа играть! Ребята бахвалятся – живо нас обставят, на два пальца! Вот и я говорю – уж мы им покажем. Поискали бы пока деревях для бит. Я там, у бани, много видал… Здравы будьте, девы! Что смеетесь, чему радуетесь? Погода хорошая? Гм, не сказал бы – эвон, хмурится все, полнеба облачищами затянуло – чего ж хорошего-то? А вы чего тут болтаетесь-то? Делать нечего? Славно, славно… А в баню – чего? Были недавно. Небось с греческой девою? Ах, дитенка отдельно мыли… Ну ясно, отдельно. Пойдете смотреть, как в чижа играют? Работать надо? Да неужели! Кудель прясть… Так мы ж недолго, а без народу – скучно. Седовласая старушка к девицам подошла, вынырнула откуда-то незаметненько, а после, как девки, Лешкой уговоренные, к баньке пошли – поглядеть, как в чижа играть будут, старушка эта тут как тут – цап Алексея за рукав: – Не ты ль, мил человек, про деву-ромейку спрашивал? Да про дитенка. – Нет, что ты, не я! – Ну я я-то уж думала… Деву-то как звали? – Ксанфией. – Лешка оглянулся – вроде бы нет никого поблизости. А бабка эта – ох, хитроглазая! – так и стояла, так и таращилась. Внимательно эдак, въедливо! – А дитенок? – Сенька. Арсений… – Ясно, стало быть – ты Алексий и есть. – Я-то Алексий, да вот ты кто? – Маланья меня зовут, бабка Маланья – так и кличут. В приживалках я тут… Ну-ка поглянь… Воровато оглянувшись, старушонка сунула руку за пояс и, вытащив что-то, протянула ладонь Лешке. Амулет! Талисман Плифона! «Кудрявый Зевс»! – Ксанфия велела тебе передать… – Где она? – Тс-с… И письмишко имеется. Ты, как в игрища поиграете, у ворот замешкайся малость. Не обману, не бойся. Женушка твоя, Ксанфия, сильно уж мне помогла. Деньгами, как нужда пришла, выручила. Ну и бабка! Ну и… Получив письмо – ма-аленький, сложенный вчетверо листочек, – Алексей еще много куда в тот день заходил – любовался. Так, что сопровождавшие его парни уже вряд ли могли точно сказать – где они были и чем там занимались. Да везде… да всяким: в чижа играли, девок жимкали, развлекались, в общем! А вечером, зажегши свечку, развернул письмецо… «Любимейший супруг мой…» Писано по-гречески, скорописью. Ксанфия! «…князь Василий заподозрил Георгия в чем-то страшном. Мы с сыном вынуждены бежать. В то место, про которое ты часто рассказывал. Отец Георгий благословил нас». Ай, Ксанфия, ай, молодец – умна, ничего не скажешь! Ишь, как все хитро написала – и места не указала, куда бежать собралась – мало ли, письмишко в руки недобрые попадет? «Часто рассказывал…» Черное болото – вот это местечко, точнее, деревенька рядом – Амбросиево, в Верховских землях, под Мценском. Отец Георгий благословил… Значит, предчувствовал что-то такое, нехорошее. И, значит, сам он, скорее всего, уйти не успел – лишь обеспечил отъезд Ксанфии. Тогда где же он? Раз князь Василий в чем-то его заподозрил – то вряд ли позволил уехать. Что ж, похоже, Георгий схвачен! Если вообще не убит… Быстро поправлявшийся от надлежащего ухода Прохор Богунец, оказавшийся боярским сыном – чин, по важности, нечто между боярином и дворянином – испытывал к старшему тавуллярию чувство благодарности и даже некую дружбу. Слишком уж многое их связывало, чтобы так вот отринуть все. Немного поправившись, Прохор начал захаживать в палаты великого князя, получил от последнего изрядный кусок земли с тремя деревеньками – на, владей, человече! – но все чаще возвращался хмурый. Проговорился как-то, что имевший немаленькое влияние при дворе митрополит Иона не доверяет ему, дескать, слишком уж долго странствовал в иных, чужих землях – опоганился! – А насчет тебя так скажу, – однажды вернувшись, Прохор тяжко вздохнул и пристально посмотрел на Лешку. – Отъезжать тебе надо – и чем скорее, тем лучше. Допрежь тебя из ромейских земель здесь посланец был – да, говорят, злое умыслил – заточен во Фроловской башне. И тебе там место готово – уговорил-таки Иона-митрополит великого князя. Алексей пожал плечами: – Хм, интересно, чем это я Ионе не глянулся? – А ему все не глянутся, кто под его дудку не пляшет! – гневно отозвался Прохор. – Уезжай, Алексий, беги! Только… Я тебе ничего такого не говорил!
Лешка ушел этой же ночью – не помогли ни запоры, ни стража, к слову сказать – сладко дремавшая. Еще с вечера, возвращаясь из уборной, старший тавуллярий сделал ножом зарубки на окружавшем усадьбу тыне – теперь, как пришла нужда, легко было перелезть. Собаки, конечно, лаяли – так они все ночи напролет лаяли, на что и дорогой гость – Прохор Богунец – дражайшему хозяину жалился. Вот князь Семен и повелел собак у ворот привязать – так и сделали. Для беглеца – случай удачный, а ну как не привязаны б были – поди-ка, походи по двору кто чужой. Самого злобного пса – Треща – Алексей, правда, еще загодя прикормил – мало ли, сгодится? Ну, а не сгодился – и ладно. Пес с ним, со псом – такая вот забавная тавтология получается. Перекинувшись через частокол, Лешка оказался на темной улочке, и, недолго думая, зашагал к Фроловской башне. Шел уверенно – путь присмотрел еще засветло. Подойдя ближе, заколотил ногами в небольшую, дощатую дверь, заорал во всю глотку – сердито так, мать-перемать! – Эй, отворяй скорей, мать вашу! Стражник аж с башни свесился – с самой-то верхотурины, посмотреть, кого там черт принес, этакого громогласного? – Хтой-то там верещит?! – Я те дам – верещит, падла! – гнусно заругался Лешка. – А ну зови старшого, пока в холопах не оказался! – Ой, батюшка! – опасливо пошел на попятный страж. – Дак, за что же в хлопи-то? – А было б за что – вообще б прибил! А ну, зови десятника, сколь говорить можно?! – Ну здесь я, – негромко произнес чей-то заспанный голос. – Ты кто ж такой, человече? – А ты кто? – грозно рыкнул Алексей. – Смотрю, спите тут? – Да мы это… немножко… Язм и есть – Федор, десятник. Фроловской башни охранитель-страж! – Я вам покажу – «немножко»! – Старший тавуллярий намеренно не сбавлял обороты. – Все у меня в штрафбате окажетесь! Тьфу… в Орде – вот где! От его святейшества государя-митрополита Ионы посланец Терентия язм есть! Тсс! Факелы не зажигай… Если только свечечку… А ну, подойди ближе, шепну кой-что. Десятник послушно подошел. – Пленника, ворога ромейского лютого велено доставить на Занеглименье для пыток. В тайности! – Ну и слава Господу и митрополиту! – С неожиданным облегчением десятник перекрестился. – Надоело уж ворога сего сторожить. Да еще корми его. Обратно-то когда приведут? – Не знаю, – Лешка махнул рукой. – Может, он еще там, под пытками, окочурится! – Вот бы и славно! – Иди, веди ворога, да отворяй ворота… И тихо все – в тайности! Чтоб ни одна собака… Иначе… – Да я смекаю, смекаю… – Десятник сунулся было в башню, но тут же вернулся обратно. – Осмелюсь спросить, батюшка. А нет ли у тебя какого знака тайного от митрополита? – Ох ты, Господи, – схватился за голову Алексей. – Ведь совсем забыл показать… Да с вами тут разве вспомнишь?! На… смотри… Лешка протянул стражнику… амулет Плифона с изображением кудрявого языческого бога. Наказал строго: – Сей тайный знак сохрани. Покажешь потом Ионе – он уж тебе отблагодарит. Ну, где ворог-то? – Ужо ведем, батюшка. Вона! – Что-то уж больно он хлипок… Цепи с него сбейте! – Но, батюшка… – Я кому сказал? Два раза повторять не буду! – Посейчас собьем, кормилец… Что ж ты так, один его и поведешь? – Стража в лодке ожидает. Такие же бездельники, как и вы! А ну пошевеливайтесь! – Факелок, батюшка, дать ли? – Засунь себе, знаешь куда? Ну, расковали наконец? – Расковали, заступник! – Ну так что встали? Давайте его сюда! Освобожденный от пут пленник зябко поеживался. Со скрипом приоткрылись ворота. – Ну удачной службишки! – обернувшись, на прощанье пожелал Лешка. – И тебе того же, кормилец! Двое стражников усердно помогали своему командиру. – Кто ж это такой-то? – негромко – но Лешка услышал – спросил один. – О, важный человек! – десятник поднял вверх палец. – Не однажды его из государев палат выходящим видывал! Спокойно выйдя из Кремля, беглецы дождались, когда стражники закроют ворота и спустились к Неглинной. – Ну узнал наконец? – Алексей обернулся. – Узнал, – улыбнулся Георгий. – Сразу, как только услышал. Кто же еще тут такое провернуть может? – Ну, здравствуй, друже! – Здравствуй! Друзья обнялись. – Теперь – куда? – Пока переплывем речку, а дальше – я знаю.
Они выбрались из Москвы с первыми лучами солнца, едва открылись ворота. Зашагали вдоль по дороге, потом пристали к попутному купеческому обозу. Сказались паломниками – и купчина махнул рукой. Идите, мол, объесть не объедите, а лишняя пара рук в пути не помеха. Без всяких приключений обоз добрался до Мценска, а уж там беглецы отправились дальше – в Амбросиево, большое – в десяток дворов – село. Солнце поднималось к зениту, вкусно пахло жнивьем и свежим сеном. Проходя мимо пастбища, друзья подозвали пастушонка: – А что, Кузьмин Епифан, староста, жив ли? – Да жив, Господи! – испуганно перекрестился парень. – Это вон стадо – его. – Все зажиточней и счастливей живет трудовое крестьянство! – весело ухмыльнулся Лешка. – Он во-он в той избе живет, как раз где церква. – Да знаю. Епифан встретил путников настороженно, долго присматривался и, лишь когда узнал Алексея, улыбнулся и гостеприимно кивнул на накрытый к обеду стол: – Не сразу и признал тебя, Лексий. Больно уж ты изменился. – Зато ты не меняешься, все такой же. – Ну садитесь за стол, гости дорогие. Сейчас велю принести пива. – Пиво – это хорошо, – Лешка потер руки. – Послушай-ка, Епифане, а у тебя здесь женщина не останавливалась, с ребятенком малым? – Останавливались, как же. Ксанфия с Сенькой – славный такой парнишка был. – Был?! – Алексей поперхнулся пивом. – Не хотел говорить сразу, – потупился староста. – Третьего дня сгинули они на Черном болоте. Пошли по ягоды да и не вернулись. Бабы говорят – сгинули. Грозища тогда еще такая была! Грозища… В глазах старшего тавуллярия неожиданно вспыхнула надежда. – И главное, сколько допрежь того они на это болото хаживали. И ягод набирали. И ничего – не топли. – И часты у вас тут грозы? – Да, почитай, каждый день. Каждый день. Лешка даже забыл спросить старосту об одной девушке – Ульянке – что специально была отправлена сюда, угождать бабке Федотихе – время от времени приносить к пню у Черного болота разные ценные вещи. Не спросил, забыл – выглянул в окно – тут и туча! Ну так ведь с утра еще парило. – Я с тобой! – дернулся было Георгий. – Нет! – Лешка не хотел говорить, что там, куда он сейчас собрался, друг его будет лишь обузой. – Вот те крест, друже, поверь – я управлюсь сам. Запросто! Вздохнув, монах лишь пожал плечами. Когда молодой человек пришел – прибежал! – на болото, темно-сизая грозовая туча уже сожрала полнеба. Грянул первый гром – сухой, страшный. Молния попала в росший неподалеку сухостой – дерево вспыхнуло словно спичка. И снова громыхнуло… Да так…
Глава 18 Сентябрь. Окрестности Мценска
Я из полей сегодня в городские Ворота шел – хотелось о судьбе Атридовых детей мне поразведать.…громко, что Лешка даже оглох на некоторое время. Хлестал ливень, и частые вспышки молний озаряли трясину. Ну вот он – пень, тот самый – большой, трухлявый, покрытый опятами и зеленоватым мхом. Приносила ли Ульянка ценности? Получала ли их бабка Федотиха? Черт! Надо было спросить про девчонку у старосты! Забыл! Черт побери, забыл! Да и какая она теперь девчонка – поди, почтенная женщина, мать семейства. Снова ударил гром, кажется, над самою головою, и синяя молния змеиным безжалостным жалом впилась в стоящую рядом сушину. Этак еще и убьет – болотце-то ровное, кроме высохших деревцев, один Лешка и выделяется этакой каланчой, притягивает к себе молнии – бейте, бейте! Ну их к черту, так и убьет! Кто тогда разыщет Ксанфию и Сеньку? Искать, искать… Но сейчас, пожалуй, лучше всего вернуться обратно в село, переждать. Заодно узнать про Ульянку… Господи, экая непогодь! Вокруг сверкало и ухало, тугие струи дождя били в лицо… вот опять ударила молния. И снова рядом! Лешка побежал к лесу – уж там-то хотя бы ливень казался не таким уж и сильным – потоки дождя задерживали густые кроны деревьев… А бежать в село – плохая идея! Пока еще добежишь-то. Лучше вот здесь, спрятаться под сосенкой… нет, лучше под елкой… Бабах! Пораженная молнией ель с треском переломилась пополам и вспыхнула. Господи, спаси и помилуй! Перекрестившись, Лешка побежал к оврагу и, не останавливаясь, рванул по склону вниз. Упал, зацепившись ногой о корягу, и, больно ударившись о камень, растянулся во мхе у узенького, быстро наполнявшегося водой ручья. Во льет! Этак еще и затопит! И громыхает, гремит… Когда же все это кончится-то, а? Никогда, похоже… Гроза закончилась неожиданно, резко, так же, как и началась. И так же резко оборвался ливень. Робкий солнечный лучик, прорвавшись сквозь пелену туч, озарил мокрые вершины деревьев. Подул ветерок, и вот уже засияло над головой чистое, умытое дождем небо, а рядом, в лесу, радостно защебетали птицы. Улыбнувшись, Лешка напился воды из ручья, ополоснул лицо и, выбравшись из оврага, зашагал к дороге. Хорошо стало кругом – светло, солнечно, благостно! Жарко пригревало солнышко, от щедро напоенной дождевой влагой земли шел пар, деревья – березки, осины, липы – были еще зелены, даже не верилось, что на дворе осень. Хотя – самое начало сентября, по сути – еще продолженье лета. Даже лучше, чем лето, поскольку – грибы, ягоды, орехи… Наклонившись, Алексей зацепил рукой горсть брусники и, отправив ягоды в рот, скривился – кисло. Выйдя на небольшую полянку, остановился, сбросив с плеч кафтан – подставил вымокшую рубаху солнцу и зажмурился – хорошо! Только вот где, блин, дорога-то? Вроде бы тут должна, недалеко от овражка… А не было! Ни тут, ни там, нигде! Снова выбравшись на полянку, Алексей понял, что ходит кругами. Заблудился! Черт возьми, ну надо же! Вот уж никогда б не подумал. Однако надобно что-то делать, не кружить же тут, пока рак на горе свистнет. Лес – дело такое… Самое верное – это вернуться назад, к болоту, а уж дальше плясать от него. Ага, вернуться… Где только оно, это болото? В какой стороне? Так… Лешка ненадолго задумался, осмотрелся. Вот он, овраг. Значит, если пойти вдоль него, во-он к той переломленной елке, то можно выйти к болоту. Да, так и есть! Ободренный, Алексей зашагал вдоль оврага, время от времени останавливаясь и нагибаясь за ягодами. Миновал обожженную молнией ель, обошел сосновый бор, кочки… А болота все не было! Вот незадача-то! Нет, вон там, позади – овраг. Там – папоротники, ель, бор. Ага! Бора-то вроде бы не было, когда бежал. Значит – не там болото, а… где? А слева! Да-да, левей надо брать, левее. Алексей так и сделал и вскоре почувствовал, что идти стало значительно легче – суше. Значит, не к болоту идет! Да и черт-то с ним, с болотом! Чертыхнувшись, Лешка по привычке перекрестился. Лес-то стал реже, светлее, наверняка скоро покажется какая-нибудь нахоженная тропинка… Ага! Вот она! Обрадованный, старший тавуллярий зашагал по неширокой тропе, гадая, куда она выведет. Ну, куда б не вывела, а все же лучше, чем блуждать в неведомой чаще! Да и денек-то какой стал – распогодилось, развиднелось! Солнышко, голубое небо, птички… И радуга ведь должна бы быть. Лешка повертел головой и неожиданно для себя увидел впереди синь! Нет, не небесную синь – блестящую, даже, можно сказать, сверкающую. Река! Или озеро. Лучше б река, тогда бы можно было пойти вниз по течению по рыбацкой тропке… Прибавив ходу, молодой человек вышел к неширокой речке, плавно обтекавшей широкое, местами поросшее густым камышом плесо. На песчаной отмели волны слабо покачивали небольшую плоскую лодку. Господи! Люди! Наверное, рыбаки. Вот у них и спросить дорогу. Алексей с разбега перепрыгнул небольшой, пересекавший тропинку ручей – больно долбанула по бедру сабля в сафьяновых ножнах. Лешка замедлил шаг – а, может. припрятать пока сабельку-то? Не напугать бы рыбачков. Скажут, что это еще за леший по лесу с саблюкой шастает? А если это еще не взрослые рыбаки, а детишки – так те точно в бега от испуга пустятся, позабудут и про свой челнок. Да, сабельку лучше спрятать. Хорошая сабля, богатая – по пути в мценские леса у одного татарина в кости выигранная! Ах, и удалая же игра была! А сабля-то, сабля – рукоять злаченая, в изумрудах, смотреть – глазам больно. Спрятать, спрятать этакую красу! Но недалеко, чтоб в случае чего можно было быстро сыскать. А вот тут, у деревца… во-от, в папоротниках. И незаметно, и легко достать можно. Припрятав саблю, Алексей пригладил руками несколько отросшие волосы и, сбив легким щелчком приставшие к бородке иголки, насвистывая что-то из репертуара «Арии», бодренько зашагал к челну… И, не дойдя нескольких шагов до отмели, в изумлении остановился. Никакой это был не челнок. Байдарка! Байдарка-двухместка. Легкая, обтянутая брезентовой прорезиненной «калошей» основа из дюралюминиевых прутьев. Удобная вещь, только при обращении некоторой сноровки требует – на прутья-«кости», вылезая, встанешь – точно перевернешься, как вот Лешка лет пять назад, когда ходил в водный поход еще в детском доме. Байдарка… Так значит, все же удалось! Удалось проникнуть туда… куда надо! Не зря, не зря молнии плескали! Удалось! Теперь выйти к деревне – поспрошать людей, может, и видал кто-нибудь красивую молодую женщину с маленьким ребенком? Да вот, хоть у этих, байдарочников, и спросить. Интересно только, где они? Прячутся от дождя? Так дождь-то уже кончился. А и в самом деле – где? Приложив ладони ко рту рупором, Алексей закричал: – Эй-гей! Туристы! Никакого ответа. Лешка закусил губу – а не утонули ли они, часом? Очень может быть! Обойдя плесо, старший тавуллярий пристально всматривался в реку. В принципе, не так-то там уж было и глубоко – моторка вряд ли пройдет, только плоскодонка, да вот байда. Алексей снова подошел к лодке, нагнулся… осмотрел какие-то странные бурые пятна, подтеки… Кровь?! Дотронувшись до одного из пятен пальцем, понюхал, лизнул… сплюнул. Точно – кровь! Однако дела-а-а-а… Позади хрустнула ветка. Лешка резко обернулся и видел идущих к нему двоих: один был в джинсовой куртке, а второй – в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. Участковый уполномоченный Бобриков. Иван Ильич, кажется – Лешка его знал. Милиция! Только ее тут и не хватало – Алексей быстро сообразил, что он-то сейчас выглядит подозрительней некуда, а посему – первый кандидат в задержанные, а потом, кто знает – и в обвиняемые? Что тут случилось – сейчас не важно, некогда с милицией связываться, да и ни к чему – бежать! Больше не раздумывая, Лешка столкнул байду на быстрину и, ухватив весло, погреб! – Стой! – запоздало закричал участковый. – Стой, стрелять буду! А его напарник в штатском – опер, наверное – вытащив табельный пистолет, шарахнул вверх. Бабах! – глухо прозвучал выстрел. А вторая пуля просвистела где-то совсем рядом. Черт побери – серьезные дела, оказывается! Алексей приналег на весла и быстро поплыл вниз по течению реки. Оглянулся – плесо с бегающими по нему смешными фигурками, быстро удалялось, а вот и вовсе скрылось. Ну теперь попробуйте, догоните! Байда сейчас шла, по всем прикидкам, километров пятнадцать в час, а то и все двадцать. Правда, если на берегу имеется параллельная реке дорога… Мотоцикл лодку догонит легко. Да-а-а… Хотя пусть даже дорога и есть, так уж наверняка не асфальтовая, грунтовка или того хуже – обычная лесная дорожка, раскисшая от недавнего ливня и, хочется надеяться, превратившаяся в совсемуж непролазное месиво. А места вокруг расстилались – красивейшие! По обеим берегам ласково клонились к воде уже чуть-чуть тронутые желтизной плакучие ивы, кусты смородины спускались прямо к реке, а чуть выше белели стволами березки. Яркое солнце играло на перекатах россыпями драгоценных камней, в попадавшихся на пути затонах отражалось бирюзовое небо и белые величавые облака. В камышах деловито шныряли утки, на плесах играла рыба. Вообще-то должна бы уже показаться какая-нибудь деревня. Вот, скорее всего, за излучиной… Так и есть! Щурясь от солнца, Алексей заметил показавшиеся впереди, на крутом берегу, дома – серые деревенские избы, зиявшие пустыми глазницами окон. А деревенька-то брошенная, не жилая, каких много стоит по всей России-матушке еще с шестидесятых годов. Заросшие травою выгоны, борщевик в два человеческих роста, перевернутые рассохшиеся лодки, коим уж никогда не коснуться ласковой речной волны. Вниз по реке, километрах в двух за деревней, виднелся окутанный туманной дымкою мост. Дорога! А что, если у участкового – рация? Сотовый телефон здесь не берет – «абонент недоступен». Тогда где-нибудь рядом с мостом могут уже и поджидать одинокую байдарку. Он-то, Лешка, на месте милиции, так бы и поступил – уж постарался бы, сообщил бы. Да-а-а… Сделав резкий гребок, Алексей, едва не перевернувшись и щедро черпанув низким бортом воду, причалил к старым деревянным мосткам, почерневшим от неумолимого хода времени. Выбравшись на берег, подтащил лодку, заодно и полюбопытствовал, что там, внутри, под брезентом? Разувшись, Лешка закатал штаны и, зайдя в воду, быстро выгреб из байды все ее содержимое. Брезентовая куртка, старые рваные кеды, обломки удочки, полипропиленовый туристский «нажопник» – «пенка» – с сделанными шариковой ручкой надписями «Кавказ-2007», «Лагерь «Юность» и «Хибины» – ага! Рюкзачок! Правда, уже больше чем наполовину выпотрошенный – видать, кто-то тут хорошо порылся. Точнее сказать – нехорошо, не по-хозяйски грубо. Все вещи перевернуты, скомканы… Алексей высыпал содержимое рюкзака на мостки: рваный и невообразимо грязный свитер грубой вязки, джинсовые девичьи шортики, синий купальник, ремонтный набор в автоаптечке, толстая автомобильная карта-двухверстовка. Отлично! Карта – это просто здорово… Жаль только, нужных листов не хватает – выдраны с мясом. Жаль… Лешка вздохнул: ни те консервов, ни те одежки – не будешь же ходить в женском купальнике и грязнущем свитере, да и шорты не налезут – малы… А вот брезентовая курточка и кеды, пусть даже рваные – это то, что надо! Уж куда лучше, чем кафтан и высокие узорчатые сапоги синего сафьяна. Старший тавуллярий померил кеды – подошли, лишь чуть-чуть жали, накинул поверх рубахи куртку – эх, узковата, да и коротка зело! – и, спрятав байдарку и оставшиеся ненужные вещи в кустах, быстро поднялся в деревню. С полпути вернулся – прихватил «нажопник» – «пенку» – может, хоть так сойти за туриста? Серые брошенные избы пялились выбитыми глазницами, пахло тленом и запустением. Часть домов была сожжена – в траве зияли черные проплешины гари, миновав их, Алексей выбрался на заброшенную дорогу – именно по ней, по старой, заросшей иван-чаем и высокой травой колее – вилась узкая тропка. Рыбаки находили – кому еще-то? Небось в какой-нибудь из изб и ночевали, скорее всего… Вернуться – поискать что-нибудь поесть? Нет, пожалуй, это было бы глупо – ведь преследователи-то не дураки, не дождавшись лодки, вмиг сообразят про деревню. Так что, стоит пока придержать голод, стоит… Скользнув липовой рощицей, тропинка вывела путника на лесную дорогу, превращенную лесовозами в совершенно непроезжее месиво. Пешком-то едва пройдешь – лишь по краешку, да с осторожностью – того и гляди, ухнешь в какую-нибудь лужу! Когда дорога стала наконец суше, Лешка принялся думать – как быть дальше? А поразмышлять требовалось – милиция, еда, более-менее приличная одежда: все эти проблемы нужно было как-то решать, ибо, нерешенные, они создавали большие препятствия на пути поисков любимой супруги и сына. Ну как искать-то, ежели за тобой по пятам милиция гонится? А одет ты – хуже некуда, как есть гопник, да еще и голодный. Значит, перво-наперво требуется резко изменить облик – скажем, помыть – а лучше покрасить – волосы, сбрить бороду и усы. И, главное, одежда – можно ведь так одеться, что никакой милиции и в голову не придет спрашивать паспорт. А уж тогда и можно будет начинать все расспросы – в вызывающем полное доверие людей виде. Ох, господи – одежда, еда, респектабельность… Где все это взять-то? Ну, хоть с погодой повезло, слава господу! Солнышко уже разогрело воздух градусов этак до двадцати, а то и больше, так, что Лешка даже вспотел, шагая по лесной дорожке, которая стала заметно суше, а деревья вокруг – реже. Видать, уже совсем скоро должны были начаться более-менее обжитые места… Они и начались! Начались, ворвавшись в тишину ревом тракторов и многоголосым ребячьим гамом! Старший тавуллярий настороженно прислушался и, свернув, тихонько выглянул из кустов. Поле! Бескрайнее картофельное поле… Нет, ну, не бескрайнее, конечно, а лишь таковым казавшееся. По коричневым бороздам с пожухлой буровато-желтой ботвою деловито полз синий колесный трактор с картофелекопалкой, к выбросу которой то и дело подъезжали другие трактора – с телегами – загружаясь только что выкопанной картошкой, остатки которой подбирали идущие позади картофелекопалки школьники – человек тридцать, целый класс, а то – и все три – учитывая специфику малокомплектных сельских школ. Молодцы, не бездельничают – помогают колхозу, сиречь местному ООО. Борьба за урожай – вот как это называется! Трактора с телегами, довольно урча, по очереди выехали на грунтовку и покатили прочь. Тот трактор, что тянул картофелекопалку остановился, тракторист – здоровенный мужичага, в котором Лешка тут же признал старого своего знакомца Иваничева – распахнув дверцу, выпрыгнул на поле и, махнув рукой, громко заорал: – Перекур! Обрадованные детишки стайкой бросились к лесу. Прятавшийся в кустах Лешка попятился, правда, убраться вовремя не успел – слишком уж быстро прибежали дети – а потому просто затаился, надеясь, что уж сюда-то никто не пойдет – слишком уж густые кусты, да еще и с колючками. Потянуло дымком, и вскоре запахло печенной на углях картошкой. Старший тавуллярий сглотнул слюну и, вдруг услышав позади чьи-то шаги, обернулся. – Ой… Здрасьте, дяденька. Двое пацанов класса из шестого-седьмого смотрели на него, моргая глазами. Один темненький, стриженый, второй светловолосый, темноглазый… Черт! Тоже знакомец – Вовка! Который трактор сторожил на Черном болте, когда Лешка застрял. И которого потом – стрелою… Татарский разъезд. «Белевцы» Улу-Мухаммеда… Жив! Значит, не навредила бабка Федотиха! – Дяденька, а вы турист? – похлопав ресницами, спросил Вовка. – Я-то? Конечно, турист. – Лешка вспомнил про прицепленную «пенку» и улыбнулся. – А где же ваш рюкзак? – тут же поинтересовался второй пацан, темненький. – Потеряли? – У палатки, на поляне остался. С нашими. Я вот в Касимовку иду – тушенки подкупить, кончилась. Есть в магазине тушенка-то? – Да была… – Мальчишки переглянулись. – Дяденька, а можно мы тут покурим? Вы только никому не говорите. Алексей ухмыльнулся: – Да уж не скажу. – И это… спичек у вас, случайно, нет? Или зажигалки? – Спичек? Нет… Впрочем, постойте… – Похлопав себе по карманам, Лешка обнаружил дешевую пластмассовую зажигалку и, вытащив, бросил ее парням. – Нате, пользуйтесь. Правда, не знаю – работает ли? К его удивлению, зажигалка работала. Вытащив пачку дешевых сигарет, пацаны прикурили и затянулись с таким важным видом, словно курили дорогущие сигары в обществе какого-нибудь английского лорда. – Дяденька, а вы сами, что, не курите? – Берегу здоровье, я же турист! – А-а-а… Так вы, значит, тоже своих ищете? Ну, тех, что недавно потерялись. – Ищу. – Старший тавуллярий насторожился, однако не показал тому вида. – Милиция тоже ищет… и нас просили сказать, если вдруг что заметим. И это… о всех незнакомцах тоже чтоб сообщали. Трое бандюг из тюрьмы сбежали, слышали? – И не из тюрьмы, а из машины. Когда везли, – авторитетно поправил Вовку приятель. – Шофера каменюкой по голове… – И не шофера, а охранников. Автоматы забрали – я сам слышал! – Да брось ты заливать, Вовка! И не автоматы вовсе, а только один пистолет… Или два. – Так-так-так… – Алексей озадаченно покачал головой. – Бандиты, говорите? Ох, за наших ребят тревожусь… Особенно – за девчонку. – Да, Маринка – девчонка симпатичная, – так же озабоченно кивнул Вовка. – А сколько ей лет? Пятнадцать? – Шестнадцать. – Старший тавуллярий отозвался, не моргнув глазом. – Эх, не хотели ведь их отпускать… Едва упросились! – Я же говорил – шестнадцать! А ты, Федька, не верил. Федька обиженно засопел: – А че я-то? Я знаю, что Михе, ну, что с Маринкой плыл, шестнадцать, а Маринка чуток его помладше. Вот и сказал. – Они ж в Касимовке причаливали, в магазин, – вспомнил Вовка. – Своими глазами их видел, дня три тому… Ну да, в субботу. Правда, не разговаривал – они уже отплывали. Дяденька, а страшно на байдарке плыть? – Да ничего себе. – Они, говорят, часто переворачиваются? Лешка усмехнулся: – Бывает. Ну, пока, парни. Как мне до Касимовки быстрее добраться? – А вот, по грунтовке. Но лучше дождались бы трактора, попросились в кабину, правда, они еще не скоро приедут. Ну мы тоже пойдем, а то Василина, классная наша, заметит, что долго нет – скажет, опять курили! До свиданья, дяденька! – Физкульт-привет! Выйдя на грунтовку, Алексей быстро зашагал в указанную ребятами сторону, моля только об одном – лишь бы не встретить милицию. Хотя – уж мотоцикл-то издалека услыхать можно. Значит, милиционеры приняли его за одного из сбежавших бандитов! Чудненько! Вот не было проблем-то. А этим юным туристам из брошенной лодки, похоже, не повезло. Похоже, они как раз на бандитов и нарвались! Жаль ребят… А, может, просто испугались и убежали, теперь заплутали где-нибудь? Рыщут по лесам, дорог ищут, как вот и сам Лешка не так уж и давно.Еврипид «Орест»
Примерно через час пути, молодой человек, так никого, кроме трех – с телегами – тракторов, и не встретив, уже подходил к деревне. Вдалеке, за рекою, белели трехэтажки, виднелся деревянный клуб, почта… Не стоит туда сейчас идти в таком виде. Лучше – с окраины пробраться вдоль ручья. Путник так и сделал – увидев впадавший в реку неширокий ручей, свернул на тропинку, и через полчаса был на окраине деревни, где в основном располагались брошенные дома и дачи. Тут же, кстати, проживала и бабка Федотиха. А вдруг у нее… Нет, это было бы слишком! Вряд ли, вряд ли Ксанфия знает про бабку и ее возможности – Лешка ведь ей не рассказывал. А теперь, выходит, жаль! Где-то рядом послышался надрывистый звук мотора. Нет, не трактор, автомобиль и, похоже, что легковой… Ну конечно – «Шевроле-ланос» Лешкиной знакомой дачницы Ирины Петровны – между прочим, кандидата исторических наук. Ага! Вон елозит в грязи белая украинско-американская тачка! Холм-то хоть и небольшой, а ведь после дождичка дорожка раскисла и… Ей бы песочка под колеса кинуть или хотя бы лапника. Нарвав поблизости еловых лап да еще прихватив хвороста, Алексей подошел к машине и, не говоря ни слова, принялся раскладывать на дороге лапник. Дачница от удивления вырубила двигатель. Лешка поднял глаза: – Лопатки у вас не найдется? – Сейчас посмотрю в багажнике… Ой, а мне и не выйти-то! Впрочем, ладно… Нашлась лопатка-то, нашлась – а уж Лешка действовал умело и быстро. – Заводите… И осторожненько так, поначалу не газуйте слишком… Подтолкнул машину плечом, почувствовал – пошла, пошла, родная! Взобравшись на холм, дачница остановила машину и вышла: – Спасибо вам, молодой человек. Не знаю, что бы без вас и делала. – Да ерунда… – Вы турист, я смотрю? – Похоже, женщина увидела «пенку». – Я сама когда-то в молодости занималась, даже в соревнованиях участвовала, по ориентированию. А-а-а… Вы, верно, своих потеряшек ищете? Ну тех ребят, что пропали. – Ищем, – грустно кивнул Алексей. – Милиция тоже ищет. Вчера участковый заходил… Ой, а вы знаете, из местного СИЗО трое подследственных убежали во время перевозки. Вся милиция на ногах – тоже ищут. Так, может, и ваших теперь быстро найдут! – Лишь бы они первей с бандюками не встретились. Лешка нахмурился и сплюнул в траву. – Ой, а про это я и не подумала! – дачница горестно всплеснула руками. – Господи… Кстати, что же мы стоим? Прошу ко мне, на чай! Вас как зовут? – Алексей. – Хорошее имя, – улыбнулась женщина. – Пусть даже и не сказать, что редкое. У меня, кстати, есть один знакомый молодой человек – тоже Алексей. Он и тракторист хороший, и в институт поступил недавно, так что, теперь, можно сказать – мой коллега. Ну, садитесь же, ну!
Машина подъехала к симпатичному домику с белыми наличниками и крышей из нержавейки и остановилась у ограды из сетки-рабицы. – Ну, проходите же! Кстати, меня Ирина Петровна зовут. – Очень приятно. Вслед за дачницей Алексей-тавуллярий прошел по выложенной аккуратной плиткой дорожке к крыльцу. Он уже когда-то был в этом доме, еще в той, прошлой жизни. Ничего тут не изменилось – все те же дорожки, плетеная мебель, полки с умными книжками. Хозяйка кивнула на диван: – Проходите, располагайтесь, обувь можете не снимать. Сейчас организую чай. Лешка и не собирался разуваться – не босиком же ходить! – подошел к полкам, остановился, проведя пальцем по корешкам книг. Увидев что-то про Византию, насторожился, вытащил пухлый том, распахнул… и, не выдержав, расхохотался. – Чему это вы смеетесь, Алексей? – Ирина Петровна заглянула в комнату. – Да так… – старший тавуллярий хмыкнул. – Вот тут нарисован император Константин Палеолог Драгаш. Вовсе не похож! Базилевс совсем не такой. – Ого! – улыбнулась дачница. – Кажется, мы с вами коллеги. – Просто я увлекаюсь историей. – Здорово! Честное слово, здорово. Ой, – хозяйка неожиданно нахмурилась и развела руками. – А электричества-то и нет, а я хотела чайник поставить. Придется теперь плиту растопить, уж подождите, пожалуйста. – Позвольте помочь. Алексей опустился на корточки рядом с небольшой печкой и, проворно насовав туда дров, попросил спички… Оп! В плите весело запылало пламя. – С первого раза! – одобрительно кивнула дачница. – Узнаю бывалых туристов. Кстати, я думаю, с электричеством – это гроза бед натворила. Вот и мобильная связь тоже куда-то пропала – видать, что-то с вышкой. Пока вскипел чай, пока попили – за окнами стало смеркаться. Решив, что пора и честь знать, Лешка простился с гостеприимной хозяйкой и, чуть пройдя по тропинке к околице, в задумчивости остановился недалеко от избы бабки Федотихи, наблюдая, как прямо навстречу ему быстро шагает какой-то молодой коротко стриженный парень, худой, в синей джинсовой куртке… такое впечатление – женской. – Кореш, ты в моторках не силен? – сходу спросил незнакомец. Лешке сразу же не понравился его взгляд – исподлобья, злой, хлесткий. – В моторках? – Алексей пожал плечами. – С японскими моторами – нет. – Да обычный там мотор, «Вихрь», кажется, – махнул рукой парень. – Починить сможешь? Мы б лавья отвалили, не сомневайся. Полкуска, а? – Пятьсот рублей то есть? – уточнил Лешка. Честно говоря, эта сумма ему бы не помешала. Ему бы сейчас любая сумма оказалась не лишней. – Ладно, идем, посмотрим. Далеко лодка-то? – Да рядом, на речке. – Ясно, что не в ручье. Хохотнув, Алексей зашагал вслед за парнем. Тот шел ходко, не оборачиваясь, в смешной девчоночьей куртке на узких плечах. – Там фонарь-то найдется? – нагнав, поинтересовался Лешка. – Темнеет уже. Незнакомец обернулся, зыркнул недобрым взглядом: – Есть там фонарь, и инструменты. Все есть. Ремонтника только нет, а мы сами, знаешь, в этом не шарим. Да ты не стремайся, с лавьем не обманем. Пройдя околицей, оба спустились с холма вниз, к реке и остановились напротив старых мостков, у которых покачивалась дюралевая моторка. Двигатель был знакомый – Лешка уже разглядел – «Вихрь-2». Повозиться, конечно, придется, но справиться можно. Только вот этот парень – он определенно вызывал некие подозрения. «Лавье», «стремайся» – слова-то зэковские! Впрочем, молодежь тоже так говорит – от дурости. А может… – Спускайся, что встал? У мостков, совсем рядом, спиной к берегу стоял какой-то мужик и сосредоточенно удил рыбу. Судя по пустому ведру – не очень-то ему пока везло. Нагнувшись над двигателем, Алексей попросил парня посветить… Потом резко поднял глаза: – А ты, кстати, кто такой-то? Что-то я тебя не знаю. – А тебе и не надобно его знать! Быстро повернувшись, стоявший рядом рыбак бросил удочку… и прямо Лешке в лоб уперлось пистолетное дуло! – Э-э, не шути, дядя! – А никто с тобой, лошина ты деревенская, и не шутит! – глумливо захохотал парень. – Скажи, Крыж? – Ты погоняло мое языком своим поганым не полощи, Пескарик, – глухо посоветовал рыбак. – И вообще, помолчи – дай поговорить с человеком. По-хозяйски усевшись на борт лодки, Крыж – именно так его назвал парень – насмешливо уставился на Алексея: – Починишь движок – мы тебя отпускаем… Ну, а не починишь – извини. Леша поспешно спрятал глаза – ага, напугали ежа голой задницей! Отпускают они его… Только вот он вряд ли их отпустит. Бандиты! Те самые, бежавшие. Вон, и ствол у них – значит, не врали ребята. – А что б тебе совсем хорошо работалось, еще кое-что поясню, – хрипло проговорил уголовник. – Во-он ту избенку на берегу видишь? – Брошенную? – Для кого, может, и брошенную… Так вот, там наш кореш сидит, под стволом бабу с дитенком держит… – Что?! – Что слышал! Так что, ежели ты что худое удумаешь – убежать там, ментов позвать – на твоей совести их кровь будет. Мы ведь их, в случае чего, порешим, не сомневайся. Лешка не слушал. У бандитов в заложниках – женщина с ребенком! Господи… Что же, получается – нашел? Нашел? Господи… Теперь за малым дело – освободить их. Не столь уж и трудная задача, честно говоря… если б не два ствола. Следовало опасаться… не самому, за семью. И покуда согласиться на требования. – Если починю, отпустите их? – Конечно, отпустим, – уверил Крыж. – На хрена они нам сдались? – Хорошо… Алексей починил двигатель быстро – не такая уж и сложная оказалась поломка. Потом вытер ветошью руки и посмотрел на главаря: – Заводить? – Постой… Пескарь, сгоняй-ка за Серпенем. Пусть всех прихватит… Видишь, – Крыж снова уставился на Лешку. – Мы тебя не обманываем. Наступившая темнота казалась непроглядной, впрочем, внезапно налетевший ветер совсем скоро освободил из облачного плена луну. – Хорошо, – закуривая, усмехнулся главарь. – Видно будет плыть. Алексей уже понимал, куда они собрались – вверх по реке, в леса, уж чащобы там знатные, партизанить можно. Скроются – ищи их, свищи, никакой вертолет не поможет. Тем более, сейчас осень – в лесу прокормиться можно. А потом, лесом же выйти – куда хочешь, на три района. Ловкий план, ничего не скажешь… Только если они не местные, обязательно проводник нужен, кто-то знающий… Где-то вдалеке вдруг залаяли собаки. Послышались быстро приближающиеся шаги… Лешка опустил голову – лишь бы Ксанфия раньше времени не узнала, не вскрикнула. Впрочем, темновато сейчас. Господи, неужели… – Ну, вон они! – не убирая пистолета (опытный, гад!) ухмыльнулся Крыж. – Все живы, здоровы… Ну, может, только… хха! не совсем в целости. Посвети, Пескарик! Алексей всмотрелся в идущих… и очумело мотнул головой, узнав в женщине и ребенке… касимовскую почтальоншу Ленку с малолетним…
Глава 19 Сентябрь. Окрестности Мценска
Вон они… Вот они… глядите! Слава вам, великие мира!…сынишкой. Ленка… Ей было уже под тридцать; черноглазая, цыганистая, с длинными темно-русыми волосами, тонкой талией и большой колыхающейся грудью, эта молодая женщина хорошо знала себе цену и разбила уже не одно сельское сердце, за что и была однажды побита разгневанными женами механизаторов. Из тех, кого называют – разбитная разведенка, – Ленка выглядела сейчас погано, дюже погано – растрепанные волосы, синяк под левым глазом, накинутая на плечи небрежно застегнутая рубаха. Чуть позади несчастной почтальонши шагал здоровенный бугай – Серпень. На рябом лице его играла гнусная ухмылка. За руку Серпень вел – точнее сказать, тащил – хныкающего мальчишку лет восьми-десяти – с такими же, как и у Ленки, густыми темно-русыми волосами. Несчастная, конечно, не узнала Лешку, хотя когда-то совсем не давала парню проходу – и, надо сказать, весьма небезуспешно. Алексей тоже не подал виду, ощутив нахлынувшую на него жалость… Что и говорить, жаль было Ленку, над которой конечно же бандюги гнусно надругались, жаль было и плачущего пацана ее… Жаль. Ну что же – главное, живы, а душевные раны залечатся. – В лодку! Как сядем – заведешь, – оглянувшись к Лешке, приказал Крыж – худой, но мосластый и жилистый, с синими от татуировок руками, он был в этой троице за главного. – Сначала этих отпусти! – Алексей кивнул на Ленку с ребенком. – Пусть идут. Потом заведу. – Ты мне поговори еще! – главарь повел пистолетом. – Смотри, сейчас осерчаю – замочу всех! Ну! – Крыж повернулся к напарникам и негромко сказал: – Баба пусть чешет, а пацана – в лодку. Что-то не нравится мне этот ремонтник-лодочник. Серпень, резко оттолкнув Ленку в сторону, швырнул пацаненка в лодку. Тот ударился, заверещал… Бандиты попрыгали в моторку. Запущенный двигатель пулеметной очередью разорвал тишину. Потом забулькал, заглох… Лешка нагнулся, завел мотор снова. Лодка дернулась, поплыла, а следом за ней, по берегу, рыдая, бросилась Ленка: – Илья-я-я-я! Ильюшенька-а-а-а-а! – Мама! – Мальчишка вскочил на ноги – смешной, тонконогий, вихрастый. – Мама! Мамочка… – Цыц! – Серпень швырнул пацана на днище. – А ну, к берегу! – глухо скомандовал Крыж. – Глуши мотор…. – Сынок! – Ленка зашлепала ногами по воде. – Ну ты, дура, – зло бросил главарь. – Забыла, что я тебе сказал? Напомню, не гордый. Пацаненка твоего отпущу… если ментов на хвосте не будет. Если уж что заподозрю – не взыщи. И нечего тут верещать. – Может, лучше ее… того, – негромко произнес Серпень. – Того, того! – огрызнулся Крыж. – Раньше надо было! Да и… не люблю я лишней мокрухи… Водила, давай, запускай, поплыли. – А ведь она ментов наведет, зуб даю, наведет! – не унимался Серпень. Заработал двигатель и моторка, выйдя на середину реки, уверенно пошла по быстрине. Луна и звезды освещали фарватер, да и вообще, здесь, на реке, ночь казалась светлее. Лешка усмехнулся: а, может, сейчас вот резко повернуть, перевернуть лодку… Был бы один – так бы и сделал, но теперь ситуация неожиданно осложнилась – пацан, Илья… Теперь за него нужно было беспокоиться. – А менты, Серпеша, нас и так по всей округе ищут, – выкрикнул Крыж. – Одна у нас надежда – вверх по реке, а там – в леса. Уж тогда никто не словит – уйдем, помяните мое слово – уйдем. – Ага… – неожиданно подал голос молодой бандит, Пескарь. – И что мы в этом лесу будем делать? Зимовать, что ли? – А придется, так и зазимуем, Пескарик! – издевательски захохотал главарь. – Все лучше, чем у хозяина чалиться… Тем более – тебе. – А че я-то? Че я? – неожиданно вскинулся Пескарь. – А тебе теперь пожизненное светит… за ту парочку! – Так я не один, не один же! Скажи, Серпень? – Голос молодого сорвался на фальцет. – Заткни пасть, Пескарище! – угрюмо посоветовал Серпень. – Парня-то ты завалил. – Зато девку – не трогал! – Угу, не трогал… Зато ты кого-то другого трогал. Как мальчик-то, ничего? Считай, для тебя взяли! – Серпень и Крыж гнусно расхохотались, а Пескарь сразу заткнулся, лишь обиженно махнул рукой: – Да ну вас! Алексею плоховато было слышен весь этот разговор – мешал работавший двигатель, – но главное старший тавуллярий все же расслышал и сделал соответствующие выводы. Выходит, именно эта уголовная троица расправилась с байдарочниками – недаром же на Пескаре девчоночья куртка. Сволочи, одно слово – таких жалеть нечего! Тем более – и Лешка этот тоже давно уже понял – никто вовсе не собирался отпускать ни его, ни мальчика. Порешат. Вот, как пойдут места поглуше, как пристанут к берегу – подаваться в леса – так и порешат, а после столкнут пустую лодку в воду – плыви, наш челн, по воле волн, точнее говоря – по течению… Эх, если б не пацан! Ничего, придется придумать что-нибудь, придется. Интересно, сколько у них стволов? У Крыжа – точно есть. А у Серпеня? Лучше считать – что тоже имеется. И ножи… Наверняка ножи или какие-нибудь заточки. Ладно… Они плыли всю ночь и все утро, лишь днем, заметив издалека рыбаков, приткнулись ненадолго к берегу. Там, в камышах, и прятались, не выходя из лодки. – Менты, поди, уже план «Перехват» объявили, – закурив, с усмешкой произнес Серпень. – На шоссейке посты выставили, на вокзале, на автостанции… – Вот именно – выставили, – обернувшись, хохотнул Крыж. – И пусть они нас там ждут, хоть до морковкина заговенья! А мы – в обратную сторону. Туда – откуда бежали. Лес этот, он на три района тянется – чащи, болота – любая погоня заплутает. – Как бы нам самим не заплутать. – Пескарь шмыгнул носом и осторожно отвел рукой камыши. – Ну что, поплыли? Кажется, впереди больше нет никого. – Поплыли, – кивнув, главарь зыркнул глазами на Лешку. – Заводи, парень. Да не стремайся, скоро отпустим вас. Запуганный пацаненок сидел на дне лодки, обхватив руками поцарапанные коленки и тихо плакал. Заводя двигатель, Алексей недобро усмехнулся – ладно, сволочи!Еврипид «Ифигения в Авлиде»
Дальше плыли почти что без остановок – по пути никто не встречался, правда, один раз пролетел над головой вертолет, но его вовремя услыхали – спрятались под клонящимися к самой воде ивами. Места прямо на глазах становились глуше, запущенней, лишь изредка попадались стоящие по берегам давно брошенные деревни, уныло черневшие пустыми глазницами покосившихся изб. Солнце уже клонилось к закату, когда впереди показалось плесо… Знакомое плесо – то самое, где Лешка нашел пустую байдарку. Пожалуй, удобное место… Алексей незаметно протянул руку к двигателю… мотор забулькал, зачихал и заглох. По инерции проскочив метров двадцать, лодка ткнулась носом в песчаный берег. – Ну, что там у тебя еще? – обернувшись к Лешке, недовольно зыркнул глазами Крыж. Алексей виновато развел руками: – Да вот, двигатель. – Вижу, что двигатель! – Опять делать надо. Думаю, с топливопроводом что-то… – Думает он… А вообще, погодите-ка! Бандит вытащил из кармана карту – ту самую, выдранную с мясом из атласа несчастных байдарочников, оглянулся… Лешка деловито возился с мотором. – Смотри сюда, Серпень, – тыкая в карту грязным кривым пальцем, негромко промолвил главарь. – Видишь, просека? Вот по ней сейчас и пойдем… – А с этими как же? – шепотом спросил бандит. Крыж поначалу ничего не ответил, лишь сплюнул за борт. Потом усмехнулся: – Ты все верно понял, Серпеша! Только – по-тихому, шуметь не надо. – Я пацана в камыши свожу? – неожиданно попросил Пескарь. – Наверное, он уже писать хочет. Мерзкая ползучая ухмылочка искривила тонкие губы уголовника: – А, Илька? Пойдешь со мной? – Не на-а-адо… – Пойдешь… Куда денешься? – Черт с тобой, бери! – махнул рукой Крыж и, понизив голос, добавил: – Лопатку вон, в лодке, возьми – там где-нибудь и закопаешь. – Понял тебя, Крыж… Прихватив со дна лодки небольшую лопатку, какую любят брать с собой рыбаки, охотники и владельцы «Нив», молодой уголовник выскочил из лодки и, грубо схватив за руку, вытащил плачущего пацаненка. Отлично! Пора! Увесистый гаечный ключ, пущенный умелой рукою, угодил по затылку Крыжу… Тот дернулся… и повалился на днище. Прыжок! Левой ногой в скулу Серпеню! Есть! Теперь, главное, пацан… Отшвырнуть ногой Пескаря… подхватить ребенка на руки… Теперь – в камыши, и дальше! Все произошло, наверное, секунды за три, вряд ли больше. Оглоушенные бандиты не успели опомниться, как Алексей с Ильей были уже в камышах. – Лови! Лови, гадов! – послышались позади злобные возгласы вперемешку с матом. Лешка остановился – он этого ждал, и, в принципе, вовсе не собирался бегать от бандюков по лесу, тем более – с ребенком. Место было удобное – камыши росли густо. – Вот что, Ильюшка, – ты здесь посиди, тише воды ниже травы, – тихо сказал Алексей. – Только не высовывайся, не кричи и не плачь – понял? – Угу… – Мальчишка испуганно моргнул. – А вы куда, дяденька? – А я этих уведу подальше… И обязательно за тобой вернусь. Жди! Хлопнув дрожащего пацаненка по плечу, старший тавуллярий ужом прополз в камышах и, оказавшись в лесу, у ручья, пошарил под знакомым деревом. Ага… Вот она, сабелька! Теперь пора показаться бандитам – а-то они что-то уж слишком долго шарятся в камышах. Лешка вышел из-за деревьев… И тут же упал – якобы споткнулся. Снова поднялся, нарочито медленно… – Вон он! Вон он, гад! – обрадованно заверещал Пескарь. – Стой! Стой, гадина, стой, хуже будет! Лесную тишину, только что нарушенную громкими злобными криками, окончательно разорвал выстрел. Потом – еще один. Просвистели над головой пули. Ага! Вот уже дошло и до этого! А пистолет-то у них, похоже, один – у главаря. Что ж, тем лучше. Значит его – первым… Лешка быстро спрятался в папоротниках, за ручьем. На тропе показались бандиты. Двое – Серпень и Пескарь. В руке у Серпеня поблескивал вороненым металлом ствол. Та-ак… Значит, похоже, главарю – кранты. Удачно попал гаечный ключ, вах! Пропустив бежавшего первым Пескаря, Лешка коршуном взметнулся из папоротников и взмахнул саблей… Обернувшийся тут же Пескарь округлил глаза от удивления и ужаса, увидев, как, подпрыгивая на кочках, катится по лесной тропинке отделенная от тела голова Серпеня. Молодой бандит даже не успел понять, что происходит, когда сверкающий клинок пронзил его сердце. – Ну вот. – Лешка вытер об траву окровавленный клинок. – Теперь можно и отдышаться. Хм, тоже мне – бандиты! Рвань мелкотравчатая. Пошарив в папоротниках, пистолета так и не отыскал – видать, улетел в ручей. Ну и черт с ним! Нагнулся над трупом молодого бандита… Обыскал, посмотрел рядом – ага, вот он ножичек. Так себе, дешевка, девок только пугать, да и то – малолетних. А что у обезглавленного? О, тут штуковина посерьезней – настоящая финка с наборной зековской ручкой. И лезвие такое… тяжелое – удобно метать. В общем, неплохой ножичек, пригодится колбаску порезать. Усмехнувшись, старший тавуллярий помолился за упокой души новопреставленных рабов Божьих Серпеня и Пескаря, и сунув нож за пояс, под куртку, насвистывая, отправился за Ильей. Мальчишка сидел на борту лодки. В обществе ухмыляющегося Крыжа. Черт! Вот гад-то! Матерый преступник держал у горла пацана длинную заточку. Ухмыльнулся, глядя на Лешку: – Остынь, солнышко. И – стой, где стоишь! Алексей спокойно остановился, старательно напустив на себя самый изумленный вид. – Ствол брось! Ну?! Иначе ведь проткну горлышко! Пацан дернулся, закричал: – Больно, дяденька, больно! – Да нету у меня ствола, – Лешка развел руками. – Вот те крест, нету! Ну, проверь сам. – Куртку сними, парень! Медленно! Пожав плечами, старший тавуллярий снял куртку. Нагнулся, положив куртку в песок… И, выпрямившись, словно сжатая пружина, с силой метнул во вражину нож! Угодил прямо в левый глаз – рука набита! Пораженный бандит с плеском упал в воду. Мальчик громко заплакал. – Не плачь, Илья! – Подойдя ближе, Лешка весело подмигнул пацану. – Сейчас домой поедем. Точнее сказать – пойдем. – Там… – плача, произнес ребенок. – Там, в камышах… Он показал рукою. Алексей кивнул: – Подожди… Побежал в указанную сторону. Камыши, камыши, камыши… Ага! Вот чьи-то ноги в кроссовках… Парень! На вид – лет семнадцати. Похоже, его убили сразу – ножом в сердце, вон, вся футболка в крови… Та-ак… Значит, где-то рядом должна быть и девчонка… Лешка сделал круг, пока нашел то, что хотел отыскать. Убитая оказалась голой, истерзанной – если парня убили сразу, то с девчонкой долго забавились. Суки! Сволочи! Нелюди! Похоронить! Там, у лодки, лопата… Хотя нет. Пожалуй, нужно оставить все как есть – для милиции. Пусть увидят, найдут. Заодно, если повезет, отыщут брошенную в ручей саблю. Илья все так же сидел у лодки, свесив голову, и тихонько плакал. Подойдя, Лешка погладил мальчишку по голове и присел на корточки рядом. – Ну что, Илюха? Не пора ль нам домой, а? – Домой? – Парнишка дернулся и вдруг неожиданно улыбнулся. – В самом деле домой, дяденька? – Тогда давай в лодку. В моторке отыскалась еда – тушенка, сгущенка, хлеб, даже банка пива, которую Лешка с наслаждением выпил, едва только отчалили. Плыли весело – Алексей нарочно рассказывал всякие смешные истории – и Илья мало-помалу оттаял, пришел в себя и даже смеялся. К сожалению, бензина хватило лишь до середины пути, а весел не было, и пришлось дальше пойти пешком, вдоль реки, по рыбацким тропам. Заночевали в стогу сена, а с утра уже впереди, за рощицей, показались на вершине холма белые касимовские трехэтажки. – Ну вот. – Лешка довольно улыбнулся. – Уже почти дома. – Ой, – Илья неожиданно шмыгнул носом. – А мама моя как же? – Да ждет, наверное. Как прибежишь – обрадуется! Я вон с тобой до ручья сейчас дойду – а дальше уж сам добежишь. – А вы куда, дядя Леша? – А у меня еще делов полон рот. Когда дошли до ручья, Алексей тихонько подтолкнул мальчика в спину: – Ну давай к дому… Мамка уже, поди, заждалась. Мальчик побежал, но, вдруг остановившись, повернулся и, бросившись к Лешке, с плачем обнял его за шею: – Дядя Леша, дядя Леша… Если б не вы… вы… – Ну-ну, не реви, не девка ведь. – Старший тавуллярий и сам почувствовал, как едким перцем защипало глаза. Похлопал мальчишку по спине, провел ладонью по волосам и, чтоб отвлечь от рева, спросил: – У вас в Касимовке женщина странная не объявлялась? С ребенком. – Женщина с ребенком? – Илья перестал рыдать и хлопнул ресницами. – Да, была такая. Мама как раз рассказывала, да я и сам женщину эту видал – красивая такая, молодая. Жаль, что сумасшедшая. Господи… Вот так вот, не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Что бы еще там, на картофельном поле, спросить у ребят? Давно б уже сыскал своих… давно бы… – Слышь, а эта женщина… она где сейчас? – Не знаю. Давно уж ее в деревне не видели, с лета. Милиция, участковый наш, дядя Ваня, разбирался. – Участковый, значит… Так-так… Ну, ты беги, Илюха! Помахав мальчишке рукой, старший тавуллярий решительно зашагал по низкому берегу. Срезая путь, снова спустился к реке, попросил перевезти проплывавшего на лодке мальчишку-рыбака. Поблагодарил: – Спасибо! Да, хоронясь за кусточками – вид-то самый босяцкий! – направился к площади с деревянным клубом, почтой и магазином. Чуть в стороне торчали панельные трехэтажки с развешенным на балконах бельем… Интересно, добрался уже Илья до своей мамки? Добрался, наверное…
* * *
Дождавшись, когда пройдут мимо две разговорчивые дебелые тетки с кошелками, Алексей обогнул клуб. Желто-синего милицейского «Урала» не было, да и не нужен был пока старшему тавуллярию участковый. Пока не нужен. А вот школа-восьмилетка – очень даже нужна. И почта. Вот она, почта… Чем там только не торговали! Отстояв небольшую очередь, Лешка купил на бандитские деньги недешевую шоколадку и десять листков бумаги для принтеров (нарочно брал десять, покупать один выглядело бы слишком уж подозрительно) и шариковую ручку. Потом, уже расплатившись, увидал стоящую на полу за прилавком старую пишущую машинку. Попросил: – Можно опробовать? – Да пожалуйста! – Продавщица – объемистая в талии и груди женщина с завитыми «мелким бесом» крашеными волосами – пожала плечами. – Только сами поднимайте – тяжелая! А если вдруг захотите купить, так обращайтесь к Сидорову, начальнику почты – машинка-то у них на балансе числится. – Сперва посмотрю – работает ли? Взгромоздив тяжелый аппарат на стоявший в углу стол, Алексей зарядил листок и старательно, одним пальцем, отбарабанил: «Маршрутный лист»… Ну и чуть ниже забил от балды названия рек, речушек и деревень. После чего вытащил листок и, поставив машинку на место, громко поблагодарил продавщицу и, заявив, что сейчас же идет искать Сидорова, покинул почту быстрым решительным шагом. И, оглядевшись по сторонам, направился к местной школе-восьмилетке. Хорошая была школа, добротная – двухэтажное кирпичное здание, выстроенное когда-то навырост – для все более многочисленных колхозных детишек. Увы, времена те давно уже миновали – и школа стояла полупустой. Не слышно было ни крика, ни гама. Нет, ребята за углом стояли – курили конечно же. – Парни, директор у себя? – Не, ушел уже. Лешка усмехнулся: ну, ясно – ушел. Не ушел бы, так бы нахально не смолили. – А в канцелярии кто-нибудь есть? Ну или в бухгалтерии? – Секретарша, кажется, еще не ушла. – А как зовут, секретаршу-то? – Глаша. Глафира Петровна. – Спасибо, парни. Поднявшись по парадному крыльцу, старший тавуллярий справился у подозрительно посмотревшей на него технички, где находится канцелярия, и, уловив слабый кивок, тут же потянул на себя обитую дермантином дверь с синей с белыми буквами табличкой – «Директор». – Здравствуйте, дражайшая Глафира Петровна… Ой! Лешка сконфузился – «дражайшей Глафире Петровне» было от роду едва восемнадцать годочков. Ну от силы – двадцать. Прелестное, надо сказать, создание, этакий сельский вариант Николь Кидман. – Глафирочка, умоляю! – Пав на колени, Алексей протянул ей шоколадку. – Я из туристского клуба… Мне б командировку отметить. Тут у вас уже все закрыто – вечер. – А, так вы турист. – Девушка улыбнулась. – Вовремя пришли – я как раз уже домой собиралась. Вам печать поставить? – Как обычно! – Алексей широко улыбнулся и, положив на стол «маршрутный лист», попросил: – Глафирочка, вы печать, пожалуйста, вон там, внизу поставьте – мне еще схему нарисовать нужно. Вот, спасибо большое! Доброго вам здоровьица! – И вам. Не боитесь в походе-то? У нас ведь тут страшные дела творятся – преступники их тюрьмы сбежали! – Да что вы говорите! – Вот-вот! Так что вы осторожней будьте. – Спасибо за предупреждение. Кстати, телефончик местного участкового не подскажете? – А вон, он как раз недавно заходил, визитки оставил. – Секретарша протянула визитеру маленькую картонную карточку со всеми реквизитами участкового уполномоченного. – Еще раз благодарю! Выйдя из школы, Алексей пристроился неподалеку, на старом картофельном ящике и, аккуратно оторвав верх скрепленного печатью листка, корявым почерком набросал:«В Касимовский опорный пункт милиции. Участковому уполномоченному Бобрикову И. И.Неразборчиво подписавшись, Лешка, поплевав на пальцы, размазал печать до столь же неразборчивого состояния и, поставив августовскую дату, быстро зашагал обратно к клубу, с обратной стороны которого и располагалось присутственное место участкового уполномоченного. Небольшое крылечко, скрипучие ступеньки, свежевыкрашенная деревянная дверь с вывеской «Опорный пункт милиции. Часы приема граждан…». Заглянув в окно, забранное железной решеткой, старший тавуллярий увидал участкового, прилежно корпевшего над бумагами в свете настольной лампы. Окошко-то выходило на север, да и кусты тут, за клубом, деревья – темновато. Судя по всему, милиционер был один. А кабинет-то не изменился: все те же конторские столы, телефон, старый компьютер с принтером, сейф, шкаф, на двери – небольшое зеркало, у стены, слева – видавший виды диван, над которым кривовато висел портрет президента, а рядом с ним – большой цветной плакат. Сунув «запрос» в щель между дверью и косяком, старший тавуллярий отошел на несколько шагов в сторону, огляделся и, найдя подходящий камень, метко швырнул его прямо в вывеску. Вывеска оказалась крепкой – выдержала, но дверь тут же распахнулась, и выбежавший на крыльцо участковый грозно осмотрел округу. Никого, конечно, не увидал, да зато наклонился, поднял запрос, вчитался, смешно шевеля губами. И, скрывшись в опорнике, захлопнул за собой дверь. Довольный, Лешка направился обратно на почту, купил телефонную карточку и, найдя висевший снаружи таксофон – новенький, ярко-синий, работающий! – набрал номер опорного пункта. – Товарищ Бобриков? Иван Иванович? Участковый уполномоченный? Вас беспокоит профессор Тяпкин. Мы вам еще в августе отправляли запрос, с нарочным… Ах, только что получили? Тогда, может быть, устно скажете, а мы зарегистрируем как телефонограмму? Ага, ага, говорите… Нет-нет, подождите, я возьму журнал… Ага, внимательно слушаю! Блондинка, глаза синие, лицо овальное, нос прямой… называла себя Ксанфией? Говорит плохо? Да-да, это она и есть! А ребенок? Что ребенок? Ах, был – да? Они, они… Нашлись, слава богу. И куда вы их направили? Куда-куда? В городскую инфекционную больницу! Господи… Ах, там социальные койки? Ну да, ну да, конечно, в курсе. А кто заведующий отделением? Как-как вы сказали? Быстрицкий? Спасибо вам огромное! Нет, официальный ответ можете оправить позже. Мы его тоже зарегистрируем. Еще раз спасибо! Нет, есть за что. Приятно было поговорить.Запрос
Нашим исходящим номером …. в ответ на входящий… (номера Лешка поставил крайне неразборчиво, чтобы было не прочитать) просим сообщить местонахождение гр-ки Пафлагоновой К. Л. И его н-летнего ребенка Арсения. Настоящим письмом сообщаем так же, что гр-ка Пафлагонова К. Л. состоит на диспансерном учете в Н-ской психиатрической клинике с диагнозом „вялотекущая шизофрения“.Главный врач, проф. Л. Л. Тяпкин».
* * *
Алексей увидел ее в приемном покое – старуху в темной затрапезнойюбке и вязаной непонятного цвета кофте, в цветастом, повязанном на голову платке. Увидел – и сразу узнал: продолговатое морщинистое лицо с тонкими, ехидно поджатыми губами, острый, выдающийся вперед нос, над верхней губой – небольшие усики. Запоминающееся лицо. И взгляд. Острый, неприятный, просвечивающий рентгеном. Старший тавуллярий уже привык в последнее время действовать решительно, хватая быка за рога без особых раздумий; так же поступил и сейчас. Подошел, уселся рядом, поздоровался с широчайшей улыбкою: – Здравствуйте, Аграфена Федотовна! Как там наш пенек поживает? – Какой еще пенек? – вздрогнула бабка. – Да тот, что на Черном болоте! Лешка улыбнулся еще шире, словно бы вдруг неожиданно встретил родную бабушку. Да так оно ведь отчасти и было! – Господи! – старуха быстро перекрестилась. – Так ты, выходит, Лешка?! – Он самый. – То-то я и чувствую – случилось что-то этакое. Недаром меня в город тянуло – и вот к этой самой больнице. Печень прихватила – думала, гепатит… Впрочем, ладно. Ты зачем сюда, к нам, явился? – Не за чем, а за кем, – тихо поправил молодой человек. – Семья у меня здесь оказалась. Случайно. Жена с сынишкой. Так что, Аграфена Федотовна, уж помогай, вытаскивай! А уж за мной дело не станет – ты меня знаешь. – То-то и оно, что знаю. – Бабка опасливо покосилась на Лешку. – Опять саблей грозиться будешь? – Нет. Только деньгами. Златом-серебром. А сабля, кстати, у меня хорошая припрятана – эфес в золоте, в изумрудах. – А пенек-то в последнее время маловато деньжат приносит, – вздохнув, посетовала Федотиха. – Надо бы прибавить, кормилец! – Прибавлю… Куда мне деваться? Ты ж здесь моего… гм… скажем так, брата… все равно, если что, достанешь. Да и кровушка моя у тебя имеется, почти полбутылки. Зря набирала? – Молодец… – Бабка скривилась. – Это хорошо, что ты помнишь. Так супружница твоя с сыном, они что, здесь, что ли? – Здесь. На социальной койке. Сейчас за ними схожу… О! Аграфена Федотовна, душа моя, а ты не на машине, часом? – Машина моя в районе, у автостанции брошена, – ухмыльнувшись, пояснила колдунья. – Полис у меня просрочен, а гаишники тутошние – сущие соловьи-разбойники, ни один заговор супротив них не действует – одни только деньги. Да где ж эстолько деньгов напасешься-то?! Ну… – Федотиха немного подумала и тут же продолжила: – Так и быть, с райцентра я вас в Касимовку подвезу. Только мимо того места поедем, где сабля у тебя спрятана. Та, с изумрудами. – Ой… Так я ж то место только с реки помню. – Ничего, милай. Предмет старый, не наш… Почую!!! И так она это сказала, с такой угрозой, с таким жутким прищуром, что Лешке на миг вдруг стало как-то страшновато. Вообще, это хорошо, что колдунья такая алчная… Хоть за денежки – а все ж поможет. – Бабуся – озолочу! – Хочется верить… Ты кем… там-то? Боярин, что ли? – Выше, бабуля, выше! Почти что князь. Только не у нас, а в Царьграде. – В Царьграде! – ошеломленно повторила колдунья. – Эко тебя занесло-то! – Так что деньгами, можешь поверить, располагаю… Ладно, хватит болтать! – Алексей решительно поднялся с банкетки. – Где встретимся? – В двадцать ноль две электричка. Не опоздайте – я вас до утра дожидаться не буду. Отвлечь гардеробщицу и позаимствовать висевший на вешалке белый халат было для старшего тавуллярия такой мелочью, о которой не стоило и говорить. Халат пришелся впору, сидел как влитой. Прежде чем явиться в больницу, Лешка зашел в парикмахерскую и на рынок – привел себя в порядок, прикупил джинсовый костюм, рубашку и стильные лаковые туфли, так что выглядел сейчас вполне презентабельно, действительно чем-то сильно напоминая молодого интеллигентного врача-интерна. Разобравшись с указателями, поднялся на второй этаж, улыбнулся дежурной медсестре на посту – суровой и неприступной, будто железная дева: – Быстрицкий у себя? – У главного… А вы, собственно, кто? – Новый интерн. – А-а-а… – медсестра на глазах подобрела. – Так вы присаживайтесь, подождите. Хотите чаю? Медсестричка явно проявила к незнакомому доктору охотничий женский интерес. И сейчас вовсе не стоило лишать ее определенных надежд. – Я бы охотно! Тем более – с вами… Только вот ребенка одного на рентген отправлю. Что-то мне его снимки не нравятся. – Ребеночка? – Ну, того, что с той – немного не в себе – женщиной. – А! Понятно. Сейчас их приведу… Да, чайник-то ставить? – Конечно, ставить. Вас, кстати, как зовут? – Марина. – А я – Алексей. Очень приятно. – И мне… Лешка сразу узнал своих, едва медсестра вывела их из палаты. Даже в убогом больничном халате Ксанфия выглядела королевой! А вот и Сенька – ничего, веселенький такой… впрочем, чего ему грустить-то? Мама-то ведь рядом. – Идемте! – жестом показав путь, Алексей поспешно отвернулся. В такт шагам стучало сердце. Коридор. Лестница. Снова коридор. Выход – стеклянные двери. Никто даже и слова не сказал, настолько уверенно и непоколебимо держался Лешка. Лишь оказавшись в больничном саду, обернулся и, кивнув на скамейку, бросил по-гречески: – Посидим… Уселся. Сенька, обрадованно засмеявшись, бросился к нему на колени. Ксанфия вспыхнула: – Арсений! Мальчик обернулся: – Мама, это же батюшка! – Какой еще батюшка? – Наш! – Ого! – едва сдерживая слезы, хрипло хохотнул Алексей. – Гляди-ко, признал! Начался дождь.Они вышли из электрички, счастливые, как, наверное, никогда, и, не обращая внимания на дождь, пошли по перрону, держа за руки Сеньку. Люди оборачивались на красивую молодую женщину в сером халате и шлепанцах. А супругам было все равно! Пусть нелепый халат, пусть шлепанцы, пусть дождь! Бабка Федотиха нагнала их у выхода в город. – В первом вагоне ехала, – исподволь оглядывая Ксанфию, пояснила она. И, усмехнувшись, добавила уже чуть тише: – Теперь понятно, почему тебя обратно не тянет… Ладно, сейчас поедем… Господи… А машины-то не было! Вот уж загадка – и кому могла понадобиться старая бабкина «Таврия»? А Лешка, кстати, уже догадался – кому. Вспомнил тот странный сон, что приснился ему еще в узилище, перед предъявлением обвинения в заговоре. Вот уж, действительно, сон в руку! – В милицию заявить, что ли? – озабоченно причитала колдунья. – Да было бы о чем заявлять! – рассмеялся Лешка. – Купить другую, да дело с концом. – Ага, купишь тут, на пенсию! Ага, на пенсию… – Я пойду, поспрошаю… Для виду походив минут пять, Алексей подсчитал оставшиеся деньги – на такси до Касимовки вполне хватало. На такси и подъехал, высунувшись из двери, махнул рукой: – Садитесь! А красную «Таврию», Аграфена Федотовна, люди на касимовской дорожке видели. Так что, в Касимовке ее искать надобно, в Касимовке, наверное, кто-то из местных позаимствовал – до дома добраться. – Да, – сухо кивнула бабка. – Ворюг там хватает. Надо же – и заговоры не помогли! – А на что заговоры-то были? На нездоровье или падучую? – На казенный дом! – Вот оно как! По ветровому стеклу хлестал дождь, урча, работали дворники, и пожилой таксист старательно объезжал лужи. Огни городской окраины остались далеко позади, асфальт давно перешел в грунтовку, по обеим сторонам которой бежали угрюмые ели и сосны. – Ну-ка, останови-ка! – внезапно попросила Федотиха. – Что, приспичило, что ли? – хмыкнул таксист. – Сейчас во-он тут, у полянки, приткнемся. – Идем! – Выбравшись из машины, старуха повелительно позвала с собой Алексея. Принюхалась: – Чую! Ой, чую! Там! Она показала пальцем в черноту дождливого леса: – Думаю, во-он по той тропке. Попросив водителя подождать, Алексей поцеловал Ксанфию в щеку и быстро зашагал вслед за колдуньей. К его удивлению, идти пришлось недолго – впереди отчетливо шумела река. Федотиха вытащила карманный фонарик – запасливая! – включила. Острый луч тут же выхватил из темноты… отрубленную человеческую голову. Серпень! А вон там, у ручья – его тело. И труп Пескаря. Старуха обернулась с ухмылкой: – Вижу, ты тут уже поработал! Это кто здесь? – Бандиты. – Ладно, черт с ними. Ну, что стоишь? Лезь в ручей – чую, там сабелька-то. – Ну, дня не дождаться… Сняв туфли, Алексей закатал джинсы… Сабля отыскалась быстро – не так уж тут глубоко и было. Вытащив, Лешка любовно погладил сослуживший верную службу клинок и протянул бабке: – На! Владей. Изумруды можешь выковырять. – Уж не беспокойся, соображу, что делать… Гляди-ко, не обманул! И впрямь – изумруды. Ну теперь бы еще машину отыскать… – Отыщем, бабуся! Даже не сомневайся! И снова замелькали по обочинам сосны и ели, и забил в лобовое стекло дождь. Правда, теперь все это длилось недолго – впереди уже показались тусклые огни Касимовки. Осторожно миновав глубокую лужу, такси подъехало к клубу и остановилось уже по требованию Алексея. – Ты чего? – удивилась Федотиха. – Нам же дальше. – А глянь-ко, Аграфена Федотовна, за угол – не твоя ли машинка там? Старуха присмотрелась: – Господи! Никак и впрямь моя! А ну-ко… Выскочив из машины, старуха побежала к «Таврии». Запричитала обрадованно – целая машина-то, даже не побитая. – Аграфена Федотовна, у меня к тебе еще одна просьба будет. Так, пустячок. – Чего еще? – Ты к участковому зайди. Вон, видишь, окошко светится. – И что с того, что светится? Чего мне к нему ходить-то? – Так машину забрать… Ну и заодно уж… Там парнишка должен один ночевать, так ты скажи – мол, племянник твой, ты ему машину сама дала… А доверенность он забыл. Договоришься с участковым-то? Любовно погладив «Таврию» по капоту, бабка махнула рукой: – Да уж слажу. Вернувшись в такси, старший тавуллярий подмигнул супруге и, покосившись на сладко спящего Сеньку, попросил у водителя листок бумаги и ручку. И быстро написал о бандитах и убитых ими байдарочниках. И о Ленке с Ильей. Поблагодарив таксиста, вышел: бабка Федотиха уже спускалась с крыльца, а за ней… за ней – Лешка! Сонный, но довольный. Еще бы! – В последний раз прощаю, гражданка Иванькова! – выглянув из-за двери, пригрозил участковый. – В следующий раз оформляйте доверенность по всем правилам. И в страховку молодого человека не забудьте вписать, не знаю уж кто он вам – племянник или двоюродный внук… Эй, парень… Алексей! Если тебе ночевать негде, так милости прошу – оставайся здесь. Диван есть, чай с булкой найдется. – Спасибо, Иван Иваныч, – обернувшись, поблагодарил юноша. И, улыбнувшись, добавил: – Есть у меня тут одна знакомая девушка… – Ну если девушка, тогда понятно! – Милиционер со смехом развел руками и захлопнул дверь. – Алексей, здравствуй! – Старший тавуллярий нагнал парня за углом. Лешка обернулся: – Здравствуйте. А вы кто? – Неважно. Вот… – Алексей протянул юноше листок. – Утром участковому передай… Впрочем, нет, лучше я сам под дверь подсуну. Удачи! Смотри, с девками поосторожней. – Да кто же вы?! – Вспомни… Мы ведь уже встречались как-то. А в общем, посмотри в зеркало. – Господи! Неужели… – Пока, Лешка. Удачи! – И вам… тебе… Ой, спасибо! – За что? Юноша усмехнулся: – Так я и поверил, что бабка Федотиха сама по себе решилась вдруг проявить благородство! Алексей негромко рассмеялся: – Смотри-ка, сообразил. Ладно, бывай. Крепко пожав друг другу руки, оба Алексея разошлись. Тот, здешний, направился… гм-гм… к одной девчонке, ну а старший тавуллярий – к такси, где его ждали свои. Господи, наконец-то он их отыскал. Своих…
Глава 20 Зима 1449 г. Константинополь
О, радуйтесь… вы, кому радость дана!…Своих!Еврипид «Электра»
– Слава Господу, своих пристроил! – И куда? – поинтересовался один из близнецов, Леонтий, тот, который посерьезнее. Его братец, Лука, субъект вельми смешливый, уж не преминул усмехнуться, поинтересовавшись, а кто именно посоветовал уважаемому господину старшему тавуллярию тот доходный дом у площади Аркадия, в котором наконец-то Алексей Пафлагон обрел-таки семейное счастье. – Епифан посоветовал. – Лешка отпил вина из большого, тонкого синего стекла бокала и опустил глаза. Вовсе и не Епифан посоветовал ему тот дом, а Мелезия, но к чему посвящать в свои личные дела лишних людей, пусть даже и близких? – Там ведь очень дорого, – покачал головой Лука. – Зато уютно и тихо. К тому же – не я плачу. – Ах, вон оно что! – Лука громко расхохотался, тряхнув кудрями. – Кто именно – я догадываюсь. – Только не надо кричать об этом на всю харчевню, – поморщился старший тавуллярий. – Ну где ваш агент, скоро появится? – Вот уже должен быть… Кстати, ты, должно быть, его знаешь. Один из парнишек Епифана. – Вот-вот, с сопляками вам только и работать. Смотрите, как бы кошельки не срезали. – Не срежут! – Лука обернулся. – А вот как раз он. Эй, эй, Фрол! – Что вот вы так в открытую здесь и встречаетесь? – удивился Лешка. В ответ кивнул Леонтий: – Ну да. Фрол тут к каждому подсаживается – в кости сыграть предлагает. Подойдя к столу, Фрол – хитроглазый парень лет четырнадцати – поприветствовав «честную компанию», уселся за стол и вытащил кости: – Метнем? – Гляжу, ты теперь сам по себе промышляешь, без Епифана? – подняв глаза, вкрадчиво осведомился Лешка. – Ой! – Фрол только сейчас узнал его и попытался было бежать, да Лука удержал его за руку. – Не бойся, это свой. – Епифан коммерцией занялся, на пару с Мелезией, – ухмыльнувшись, пояснил парень. – Нас обещал пристроить чуть позже, когда дела пойдут. Вот пока ждем – промышляем, чем можем. – Гляжу, не особо ты тем и расстроен. – Старший тавуллярий усмехнулся и понизил голос: – Давай, говори дело. – Они встретятся сегодня… Не знаю, правда, с кем… – Чего тогда пришел? – Зато знаю – где! В доходном доме у площади Константина. – У площади Константина? – Лука поскреб затылок. – А, знаю. – Постой-постой, – настороженно перебил всех Алексей. – Я, кажется, знаю, что там за домишко. Наверняка встреча произойдет в номере на последнем этаже. – Да, именно там, – подтвердил Фрол. А близнецы – младшие тавуллярии сыскного секрета – безмолвно воззрились на своего старшего коллегу – мол, поясни! Вместо ответа Лешка поднялся на ноги и кивнул: – Пошли. – Как это пошли? – завозмущался Фрол. – А деньги? Леонтий лично отсчитал парню мелочь. – Всего пять аспр? Маловато будет! Ну хоть пару беленьких добавь. – Завтра получишь. В зависимости от исхода встречи. – У-у-у… Выйдя на улицу, старший тавуллярий осмотрелся по сторонам и негромко попросил коллег прогуляться до дома некой старушки – большой любительницы цветов. – Поинтересуйтесь – никто ей горшки с геранью не разбивал? – И?! – хором спросили оба брата. – И если горшок разбит – немедленно мчитесь к церкви Святой Ирины, в приемную господина протокуратора Гротаса. – А… – Я буду там. Да, и если не трудно, прихватите с собою всех наших – Иоанна, Панкрата, Велизара. Только так, чтобы Злотос не знал. – Да понимаем, не первый год служим. – Тогда до встречи, парни. – До встречи. И все же, при чем тут цветы?
При чем тут цветы сейчас знал, пожалуй, только один Лешка. И нарочно замедлив шаг, направился к приемной господина Гротаса. Тот самый нувориш, эпирец Агафон Карабис, коего все тайное дознание – включая и самого базилевса – ничтоже сумняшеся прочило в заговорщики, как выяснилось, оказался не при делах. Нет, конечно же кристальной честности подданным он вовсе не был, но все же шалил по малости, и ни к заговору, ни к тривиальному шпионажу в пользу турок был не причастен. А вся его скрытность и подозрительность объяснялась обыкновенной контрабандой! Турецкое судно под христианским именем «Святой Себастьян» брало на борт строительный камень в вилайете Сарухан, после чего спокойно везла его себе… нет, не на строительство турецких крепостей близ Константинополя, а как раз во вражескую столицу – так было гораздо выгоднее! Кроме камня еще возили вино, ну а в обратную сторону – европейские рыцарские доспехи да узкие мечи из толедской стали. Организатором всей этой аферы, кроме Карабиса, выступал и пресловутый Алос Навкратос, известнейший в городе коммерсант. Ну а хозяин доходного дома у площади Константина был лишь мелкой сошкой. Так, на подхвате. В общем, нужно было искать другого подозреваемого. И Алексей сделал это, обнаружив Креонта – да-да, лазутчик все же вернулся в город и встретился с бывшим плотником – а ныне бандитом – Терентием. О чем сразу же доложил завербованный сыскарями Фрол. И теперь вот принес новую весть – о какой-то тайной встрече на четвертом этаже доходного дома у площади Константина. С четвертого этажа так хорошо были видны цветы на подоконнике стоявшего на соседней улице дома. Бедная старушка-владелица – похоже, она опять лишится своей отрады. А это значит… Это значит, что шпион – настоящий, матерый заговорщик! – явится наконец на встречу со своими агентами. Эх… Только бы цветочные горшки оказались разбитыми, только бы оказались… Господи! Близнецы догнали неспешно шагавшего Лешку уже у самой церкви. – Лекса! Господин тавв… Алексей резко обернулся: – Что?! – Разбит пятый слева горшок! – Пятый слева… А сегодня у нас что? – Вроде пятница. – Точно, пятница! Парни, а где же наши? – Сказали, что скоро будут. Мы сейчас куда? – Я – к начальству, а вы… Берите всех – и к доходному дому! Скажите – я попросил. И умоляю, не спугните! Вообще не заходите в дом без меня! Близнецы переглянулись и смешно – совсем по-детски – хихикнули: – Как скажете, господин старший тавуллярий, как скажете!
* * *
Они ворвались в покои сразу – все четверо: Алексей, Иоанн, близнецы. Велизар с Панкратом контролировали лестницу, внизу, в харчевне, за неприметным столиком тихо сидел протокуратор Филимон Гротас, а за оградой ждал своего часа десяток воинов городской стражи. Не то чтобы Филимон не доверял парням, а так, на всякий случай – всякое ведь бывает. Стоявший у окна Креонт дернулся, обернулся, выхватывая из-за пояса кинжал… И отлетел в угол от смачного Лешкиного удара. Ах, хорошо приложился, уж от души! Подув на кулак, Алексей обернулся – близнецы уже ловко связывали повергнутого на пол Терентия, а Иоанн набросился на Креонта. Связали, усадили в угол – узнав Лешку, оба пленника злобно сверкнули глазами. Алексей сорвал с лазутчика алый плащ, накинул себе на плечи. – Ничего… – словно змея, зашипел Терентий. – Твоя пока вышла… твоя… Радуйся! А Креонт ничего не говорил, только щерился, словно взбесившийся пес. Обоим засунули в рот по сверченному из тряпиц кляпу. Конечно, лучше было бы оттащить схваченных вниз, к воинам – чтобы не путались под ногами. Однако никто не знал, когда именно появится тот, с кем назначена встреча. Может быть, уже прямо сейчас? Старший тавуллярий осторожно выглянул в окно… – Слышите? – вдруг прошептал один из близнецов – Лука. – Кто идет! – К дверям! – быстро распорядился Лешка. – А ты, Иоанн, под койку! Этих двоих накройте покрывалом. И, поправив ниспадавший с плеч плащ, вернулся обратно к окну, встал спиной к двери. – Что здесь происходит, Креонт?! Кто эти люди? Алексей резко обернулся: – Здравствуйте, господин Гарибис! Честно признаюсь, никак не ожидал встретить здесь именно вас! Протовестиарий Харитон Гарибис – «душа-человек», живший, казалось, нараспашку – и вот тебе… Да, кто бы мог подумать?! Теперь – копать, копать, уже не отвертится! С лестницы послышались шаги, задержанный обернулся и побледнел, увидев Филимона Гротаса. – Какая встреча! – ласково улыбнулся протокуратор. – А что это у вас за поясом, позвольте полюбопытствовать? Неужели план реконструкции Золотых ворот, недавно похищенный из канцелярии базилевса? – Это… Это произвол! – тут же бросив свиток на пол, возмущенно закричал Гарибис. – Я буду жаловаться базилевсу! Я… Я… Я, знаете, что со всеми вами сделаю? Сгною! Сотру в порошок! Мм-ххх… – Дать ему, что ли, по морде, чтоб не выпендривался? – подняв с пола свиток, тихонько поинтересовался Лешка. Филимон улыбнулся: – Не надо. Им сейчас займется палач. По личному указанию базилевса! Услыхав о палаче, задержанный рухнул на колени, словно подкошенный серпом сноп, и, хватая за ноги прокуратора, завопил уже совсем другое: – Не надо палача… Не надо! Я все скажу, все… Меня заставили! О Господи-и-и-и-и… Снаружи, за дверью, уже столпились воины. Вылезший из-под кровати Иоанн сорвал с лазутчиков покрывало… И со стоном согнулся, получив мощный удар головой в живот. Креонт! Эх, плохо связали! Лазутчик, неожиданно для всех, бросился стремительной тенью к окну. Выпрыгнул… Идиот! Четвертый этаж! Или… Алексей живо подбежал к окну, выглянул… Живой и невредимый, Креонт быстро спускался по стволу росшего метрах в трех от стены дома тополя. Ловок пройдоха, ловок! – Я догоню! – Алексей выскочил из покоев, чувствуя, как несутся по пятам воины стражи. Прыжками по лестнице вниз… харчевня – растолкать посетителей… вот и двор! Где ж этот гад? Ага! Наверняка уже перемахнул через ограду. Оказавшись на улице, Лешка свернул к площади Константина и сразу увидал беглеца – тот несся к старому ипподрому. Хитер! Там развалины… есть, где спрятаться… Разгадав маневр лазутчика, старший тавуллярий тут же срезал путь, выскочив на ипподром со стороны Претория. Перевел дух, осмотрелся… Вот, из тех ворот сейчас должен был показаться Креонт. Вот сейчас… сейчас… Что такое? Лазутчика не было! Но ведь он рвался именно к ипподрому, больше некуда! Значит… значит, тоже срезал путь, проник сквозь какую-нибудь расщелину! Выхватив саблю, Алексей живо рванулся к высокой ограде с развалившимися трибунами и грудами кирпичей. Все заросло уже самыми разномастными кустами – крыжовником, акацией, дроком, еще черт знает чем – колючим и мерзким, скорее всего – самшитом. Да-да, это именно сам… Что-то ударило по руке и Лешка выронил саблю. И тут же проворно метнулся прямо в колючие заросли – и это спасло ему жизнь! Прятавшийся в кустах Креонт метнул кинжал и попал бы, неминуемо попал бы, если бы Алексей чуть-чуть промедлил. Ах ты ж гад! Выскочив, Лешка ударил шпиона ногой. Ловко блокировав выпад, тот сам нанес удар – кулаком в скулу. Так сказать, поквитался! Старший тавуллярий упал в заросли… и откатился в сторону, увидев сверкнувший в лучах солнца клинок – враг подобрал саблю. И пошел, пошел, сволочуга, шерудить по кустам, словно взбесившаяся газонокосилка! Только свист стоял да летели по сторонам зеленые самшитовые ошметки – вжик, вжик! Лешка забрался уже в самые заросли, чувствуя – еще немного – и вражина его достанет. Обязательно достанет – тут и думать нечего. Вжик-вжик!!! Черт! Голова старшего тавуллярия уперлась в стену! Вот и все. Приплыли. Бежать – точнее, ползти – больше некуда. Лешка живо перевернулся на спину – уперся прямо в шею острый камень. Больно, черт… И не дернешься! Враг тоже почуял, что игра окончена, и уже подходил не спеша, этак вальяжно. – Ты зачем Созонтия в чужую каморку забросил, а? – с неожиданной суровостью вдруг воспросил Алексей. – Отвечай, не медли! Креонт удивленно замер. На миг. На один только миг… – Какого еще Созонтия? Ах, того… И Лешка с силой запустил в ненавистную рожу врага острый увесистый камень. Тот самый, что так больно впивался в шею! Лазутчик не успел среагировать, вообще не ждал ничего подобного. Выронив саблю, охнул, схватился за правый глаз… Алексей подхватил выпавший клинок на лету, перевернул, ударил… Из распоротого живота повалились наземь дымящиеся вражьи кишки… Ох, до чего ж приятная картина! Могло ведь все быть и наоборот. Могло… И тут же – стремительно и ловко – старший тавуллярий проткнул клинком вражье сердце. Все ж человек. Зачем зря мучиться? И посмотрел в небо – низкое, в плотных светло-палевых облаках. Зима…Мутно-серые волны с силой бились о берег, вознося к черным камням грязно-белые шипящие брызги. Алексей вышел на огражденную парапетом лоджию, оперся на мраморные перила – холодно, черт! – и всмотрелся в морскую даль, ловя взглядом белые паруса кораблей. – Все смотришь? – подойдя сзади, Ксанфия обняла его за плечи и зябко поежилась. – Словно бы кого-то ждешь. – Жду, – поцеловав жену, улыбнулся Лешка. – Сенька что, спит? – Спит… Господи, сколько же денег нужно, чтобы привести наконец в порядок этот огромный дом! – Это не дом, душа моя, это дворец! – Был когда-то дворцом. А теперь? – Базилевс обещал деньги. Думаю, даст. Сказал – зайди на неделе. Ксанфия расхохоталась: – Так ты уже второй месяц ходишь! На неделе – по два раза. – Это все канцелярские. – Алексей пожал плечами. – Придешь во вторник – скажут, приходи в пятницу, в пятницу – иди во вторник. Обязательно, мол, деньги будут. И ничего! – Вот-вот, и я о том же! Может, стоит напроситься на прием к базилевсу? – Так уж были недавно, с Георгием. Докладывали политическую обстановку. – Вот бы и про деньги как раз намекнуть! – Да намекал… Слушай, тут Владос какое-то новое дело задумал! – Эта рыжая бестия?! – Ксанфия хмыкнула и покачала головой. – От его афер вряд ли чего дождешься… Кстати, он обещал сегодня зайти… Чу! Слышишь? Шаги на лестнице. Не он ли? Старинный приятель Лешки и Ксанфии Владос Костадинос – все такой же вихрастый и рыжий, лишь отрастивший вальяжную бородку – с хохотом вбежал на лоджию, широко расставив руки. – Ну, дайте, дайте вас обниму! По всему дому ищу – а вы вон где. Чего морозитесь-то, чай, не май месяц? – Думаю тут беседку построить, – хохотнул Алексей. – Где бы вот только деньжат раздобыть? Жалованье-то наше, сам знаешь… – Да! Я как раз насчет этого к вам и пришел! – Гость напустил на себя жутко серьезный вид и продолжил, заговорщически понизив голос: – Тут и вложиться-то совсем ничего… Есть у меня знакомый шкипер с одного интересного кораблика под названием «Святой Себастьян»… Тут захохотали оба – и сам Алексей, и Ксанфия, которой он уже давно рассказал всю историю с поисками заговорщиков. Ага, «Святой Себастьян», как же! – Ты лучше вышивальные мастерские открой, это дело верней будет! – сквозь смех посоветовал Лешка. – Открыл уже. – Владос поморгал глазами и ухмыльнулся: – Вы чего ржете-то, словно турецкие кони? – Сам ты конь турецкий! Не ржем мы, а радуемся! – Интересно чему? – Жизни, старина, жизни! И вот этому императорскому подарку. – Лешка с гордостью обвел руками дом. – Все ж таки хорошо иметь в собственности дворец с видом на море…
Андрей Посняков Битва за империю
Глава 1 29 мая 1453 г. Константинополь
Все мы умрем, человеки, и нету такого, кто жребий Знает свой смертный и то, будет ли завтра он жив.Прозрачная луна тихо плыла над городом, притаившимся, замершим словно бы в ожидании смерти. Все вокруг замерло, стихло, даже в лагере турок не было слышно ни звука. И все же, все же в воздухе висело некое беспокойство, некое томительное ожидание чего-то непоправимого, страшного. И еще в этот предрассветный час сильно хотелось спать. Алексей Пафлагон, молодой человек лет тридцати, с копной светлых волос, выбивающихся из под шлема, протер слипавшиеся глаза и взглянул со стены вниз, на залитые дрожащим серебряным светом позиции турок. Потом перевел взгляд на городские укрепления, на груды камней, на пушки, на длинные медные стволы, изрыгающие знаменитый «греческий огонь»… Пушек было куда меньше, чем у турок. Много, много меньше. Как и защитников – у турок султана Мехмеда – около сотни тысяч, здесь же, на стенах, не набиралось и восьми, включая наемников-генуэзцев. Да-а… Алексей – Лекса, как звали его близкие друзья и любимая супруга Ксанфия – вздохнул и, зябко поеживаясь, поправил на плечах богатый, расшитый золотом плащ. Специально такой надел, чтобы в сутолоке боя было хорошо видно командира – Алексей, протокуратор сыскного секрета константинопольского эпарха, вывел на вверенный ему базилевсом участок городских стен всех своих лучших людей. И назначил десятниками тех, кому доверял – старых друзей-коллег: Иоанна, Панкратия, Леонтия… Леонтий… Его брат-близнец, Лука, погиб ровно три года назад, и Алексей до сих пор почему-то считал себя виновным в его гибели, хотя тогда все сложилось само собой… Парню просто-напросто не повезло – судьба. И все же, все же было в том давнем случае нечто такое, необъяснимое… Тишину разорвали барабаны, цимбалы, волынки! Заорали, засвистели, дико захохотали турки, ударили пушки, и ядра с воем пронеслись над головами защитников великого города Константина. А некоторые ударились в стену, снова, как и в продолжение всей осады, откалывая от нее большие куски. И тут же во всех городских церквях тревожно зазвонили колокола! – Ал-ла-а-а-а-а!!! С жуткими воплями, при свете чадящих факелов бросилась на штурм вражеская пехота! О, сколько их было! Неисчислимые тысячи, в сравнении с которыми защитники Ромейской империи казались лишь жалкой горсткой. Факелы быстро приближались, вот уже можно стало разглядеть отдельные фигуры, осадные башни, лестницы… – Ал-ла-а-а-а!!! Алексей поднял руку, с удовлетворением осматривая своих людей – деловитых, собранных, в надежных доспехах, с мечами, алебардами, пиками, выкованными лучшими оружейниками города. Сам протокуратор был в миланских латах, почти в полном доспехе, только нижнюю часть – на ноги – не надел, чтоб не стесняли движений. Хорошие были латы – легкие, удобные, прочные и – сделанные на заказ, по мерке – сидели на молодом человеке словно влитые. Что и говорить, мастер Антонио из Милана уж постарался, показал, что не зря отправлял к ромеям своих подмастерий. Те собирали заказы, снимали мерки, потом, на генуэзских кораблях, с оказией, отправляли доспехи. Дорого, безумно дорого – но латы того стоили! Тем более – за эти заплатил сам базилевс, подарок, так сказать! – Ал-ла-а-а!!! В свете вражеских факелов было хорошо видно, как нападавшие забрасывали глубокий ров мешками с песком… и трупами своих бойцов! Осажденные метко пускали стрелы, да и крепостная артиллерия не молчала, пусть там и не было таких мощных пушек, как турецкая бомбарда венгерского мастера Урбана… Да, много европейских мастеров-оружейников работали на турок – юный султан Мехмед платил щедро, очень щедро. – Ал-ла-а-а-а!!! Защитники города посылали в нападающих тучи стрел, и почти каждая их них находила свою цель… и это оказалось на руку туркам! Ров наконец-таки был засыпан, не столько мешками, сколько трупами, по ним легко прошли остальные – о боже, они, казалось, не убывали! Наоборот, становились все многочисленней! Вот уже, словно жадные загребущие руки, потянулись к стенам лестницы… Сверху на них полетели камни, полилась кипящая смола из чанов… Эх! Не хватало людей – некому было поддерживать огонь под котлами, некому подтаскивать с улиц камни! Хотя… Вот они, камни! Какие-то совсем юные ребята, почти дети, кое-как притащили их, привезли на тачках… Алексей оглянулся: – Вы кто? – Нас послал Епифан! – улыбнулся чумазый мальчишка. – Он сказал… И тут шальная вражеская стрела навылет пронзила ему грудь! – …сказал… – Парень упал и тут же умер на глазах у всех. – Мы отомстим за него, – глухо прошептал кто-то. Совсем рядом рявкнула турецкая бомбарда. С грохотом отвалился изрядный кусок стены и в пролом, словно саранча, хлынули турки, поддерживаемые стрелами лучников из осадной башни. – Мануил! – Алексей взмахнул рукою. – Вот цель для всех наших пушек! – Понял тебя, командир! – Старый артиллерист Мануил, за свою жизнь где только не воевавший, пригнулся, пропуская над головой очередной заряд стрел, потом высунулся из-за крепостного зубца, наводя орудие – пусть калибр и небольшой, но для осадной башни вполне достаточный, – обернулся к своим парням (на этом участке стены имелось еще десять небольших пушек): – Сделайте поправку на ветер! Приготовились? Пли! Бабах!!! Почти одновременно ударили пушки. С осадной башни с треском посыпались доски и бревна, попрыгали вниз черные фигурки людей, и вот уже само сооружение, словно бы охнув, тяжело завалилось наземь. – С нами Господь и святой Георгий! – радостно закричал Алексей. – Иоанн, Панкратий! Лучникам – не спать! Мануил, – бросьте пока пушки, все к камням! Валите их на головы! Обламывая вражьи лестницы, пробивая головы туркам, полетели вниз тяжелые камни. – Так вам! Так! С нами святой Константин! – Ал-ла-а-а-а!!! Ал-ла-а!! Ал-ла… Летели со стен стрелы, копья и пули из совсем уж мелких ручниц. Время от времени рявкали пушки. Лились на головы осаждавших потоки горячей смолы. Вторая осадная башня, подобравшаяся к укреплениям слишком близко, вдруг ярко вспыхнула, подожженная греческим огнем. – С нами крестная сила! На турецкой стороне вдруг снова запели трубы, забили барабаны. И враги, получив сигнал к отступлению, быстро отошли назад. – Святой Константин! Святая София! С нами крестная сила! Защитники города ликовали! Еще бы – отбить такой штурм. Подбежав, десятник Иоанн, тряхнув светлыми кудрями, радостно ударил Алексея по плечу, сильно ушибив руку об латы. Закричал, не замечая боли: – Победа! Победа, Лекса! С нами святой Георгий! – Не говори «гоп», – протокуратор покривил губы. – Все еще только начинается, парень! Лучше отправь своих людей – их тех, кто половчее – вниз. Там есть упавшие со стен наши – раненых тащите сюда через пролом, да побыстрее, нам надо еще успеть его заделать. – Есть, командир! – Мануил! Готовь камни. Эх, мало, мало было людей! Довольно протяженный участок стены, оборона которого была поручена Алексею и его людям, сейчас казался голым. Сюда бы еще человек сто, а лучше – сто пятьдесят. Но нет… Увы, жители столицы ромеев – глупцы! – в большинстве своем проявляли мало желания защищать свой родной город. Плебс ненавидел богатых, зажиточные же питали ненависть к плебсу, и все вместе дружно ненавидели знать, нагло пьющую кровь простолюдинов. И многие, очень многие, откровенно ждали турок! Вот придет султан, уж он-то наведет порядок, порубит головы зарвавшимся богачам! А нам-то, простым людям, что терять? Проливать кровь ради того, чтобы богатые твари богатели и дальше? Чтоб и дальше наливались жиром, устраивали оргии за наш счет? Нет уж, дудки! Кстати, и самые уважаемые люди не имели ничего против турок, открыто осуждая императора за заигрывание с Западом! «Лучше полумесяц, чем папская тиара!» – примерно так выразился командующий имперским флотом – комес – Лука Нотара! Сам командующий! У Алексея, кстати сказать, по роду службы имелись насчет него некоторые сомнения… слишком уж откровенно комес расхваливал турок. И вовсе не производил впечатление глупца. Да, фанатик, но не глупец. Подкупили или что-то пообещали? Скорее, и то, и другое. – Мы принесли пятерых, один совсем плох, – вернувшись, доложил Иоанн. – Да, еще и Леонтий ранен. – Быстро засыпайте камнями пролом! Леонтий… – Алексей повернулся, но тут же подозвал Иоанна снова: – Что там с убитыми турками? Чем вооружены, как одеты? – Как сброд! – презрительно ухмыльнулся парень. – Так же и вооружены. – Ясно, это башибузуки, – Алексей, не удержавшись, вздохнул. – Султан бросил их заполнять собой рвы! Боюсь, следующая атака будет куда как кровопролитнее. – Ты думаешь… – Конечно, будет! – уходя, протокуратор уверенно мотнул головой. Проследив, как закладывают камнями пролом, он быстро спустился вниз, в башню, где был устроен перевязочный пункт. Запах крови, стоны раненых, молодые монахи – санитары. Их прислал отец Георгий Кардай, настоятель церкви Хора и давний друг Алексея. Славный, славный парень! Впрочем, слово «парень» не очень-то подходит для духовного лица. – Леонтий!!! – Алекс… Алексий… – раненый слабо улыбнулся и тут же, застонав, закрыл глаза. Протокуратор подозвал монаха: – Что с ним? – Перебит позвоночник, господин, – устало доложил монах. – К тому же стрела пробила легкое. Боюсь, мы ничем ему уже не поможем! Ничего больше не говоря, Алексей сел рядом с раненым… Тот открыл глаза: – Алексий… – Молчи, молчи, брат! Я посижу с тобой… Сейчас тебя перевяжут! Эй, монахи! – Нет! – с неожиданной силой умирающий сжал Алексею руку. – Священника! Позови… священника… Исповедоваться… Ах, Господи! Дай чуть-чуть потерпеть! Священник нашелся тут же – в окровавленной рясе, с перевязанной, висевшей на грязной тряпице рукою. – Что, и вам досталось, святой отец? – Как всем нам, как всем нам. Бегло перекрестившись, он склонился над раненым. Протокуратор отошел в сторону, чтобы не мешать таинству. Черты лица его заострились, в светлых серовато-зеленых глазах стояла ненависть к грозному, рвущемуся в город врагу. Эх, раньше надо было что-то думать! А сейчас… Когда такое войско… – Господин, он зовет вас! – священник отвлек Алексея от горьких мыслей. Леонтий улыбался! – Я ухожу… Смею надеяться, в рай. Не так уж сильно я и грешил… Алексий… – умирающий замолчал, собираясь с силами. – Лука… мой брат… Не вини себя… – Я не виню, что ты… Леонтий закусил губу – он явно не хотел умирать раньше времени, словно бы желая сообщить приятелю что-то важное. – Гаргантида… старуха с Галаты… Ведьма… Она знает! И вновь замолчал, теперь уже – навсегда. Умер, устремив открытый взгляд к закопченным крепостным сводам. Умер. На то и война… Не глядя ни на кого, молодой человек вышел на улицу, поднялся обратно на стену. И поднес к глазам запястье левой руки… словно бы желая взглянуть на часы. И хмыкнул – опять этот жест! Из той, прошлой жизни. Сколько лет прошло, а все еще не забылся… Алая утренняя заря уже занималась где-то за Золотым Рогом, за Галатой и Перою, пока еще робко, этаким тусклым багрово-кровавым светом. Месяц стал почти совсем прозрачным, побледнели звезды… И снова загрохотали турецкие пушки! С воем пронеслись над головой ядра, гнусно-протяжно затрубили трубы. Новая атака! Господи, дай удержаться! – Готовьтесь, парни! С нами Господь и Святая София! И снова противник с воплями бросился на штурм. Со стены было хорошо видно, как бегут к заваленным трупами башибузуков рвам целые сонмища врагов, как тащат лестницы, катят осадные башни… Вот снова затрубили трубы. Враги остановились, словно бы выжидая чего-то… Послышался страшный грохот, взрыв, от которого тут же заложило уши! С жутким воем метеоритом пронеслось над головами залегших турок огромное ядро, выпущенное из бомбарды Урбана. Ударило, проломив целый участок стены, в который тут же с воем бросились турки! Прорвутся! Они сейчас прорвутся! Вломятся в город, захватят башни, откроют ворота… Нет! – Иоанн, остаешься на стенах! Панкратий, бери своих людей – и за мной. Выхватив из ножен меч, Алексей быстро побежал вниз, чувствуя, как грохочут за спиной башмаки последовавших за ним воинов. – С нами крестная сила! А турки уже прорвались, выплеснулись в город, воя, рыча, размахивая над головами саблями! – Ал-ла-а-а!!! Ил-ал-ла-а-а-а!!! Много! Человек триста, не меньше. – Ну я вам покажу – алла! – глухо пробормотал Панкратий. – Вперед, – оглянувшись, негромко скомандовал Алексей и, взмахнув мечом, бросился в гущу врагов, раздавая налево и направо удары. – С нами Бог и Святая София! Сразу несколько человек взмахнули саблями. Латы выдержали удары! Мастер Антонио постарался на славу. Ловко парировав направленный в голову выпад, Алексей ударил противника в шею – тот сразу зашатался, упал, и молодой человек тут же достал второго – не такие уж и ярые бойцы оказались эти турки! Удар! Удар! Удар! Есть! С нами Святая София! Однако на месте упавших тут же оказались еще несколько человек, эти уже действовали осторожней, издалека, копьями… Оп! Завидев целящегося в него арбалетчика, Алексей тут же бросился наземь. «Болт» – короткая арбалетная стрела со стальным наконечником – штука такая, что не помогут никакие латы. С близкого расстояния – вообще прошибет насквозь! Ага… Вот, просвистела! Рванувшись вперед в прыжке, Алексей достал арбалетчика острием меча и тут же развернулся к остальным… Господи, как же их много! Что ж, по-видимому, придется умирать… И тогда нужно подороже продать свою жизнь! А ну-ка… – Базилевс! Святая София – базилевс с нами! Алексей удивленно вскинул голову – турки позорно бежали, охваченные с двух сторон тяжелыми катафрактариями императорской гвардии! Те взяли их с наскока – в копья! О, как верещали вражины! Любо слушать. А базилевс… Сам базилевс, пятидесятилетний император ромеев Константин Палеолог Драгаш, верхом на вороном коне, вел свою гвардию в бой, неудержимо тесня прорвавшихся в город турок! – С нами Святая София! – Базилевс с нами! Кто не успел бежать, тот был перебит. Суровая правда войны. В конце концов никто сюда не звал эту гнусную мразь! Ликуя, защитники города окружили своего императора: – Да здравствует базилевс!!! Слава императору Константину! Сняв сверкающий шлем, император передал его оруженосцу и выпрямился в седле во весь рост. – Слава государю, слава! Ветер развевал за его плечами пурпурный плащ, а над головами гвардейцев-катафрактариев гордо реяло желто-красное имперское знамя и хоругвь с черным двуглавым орлом. – Слава императору Константину! Государь улыбнулся, и вдруг взгляд его упал на Алексея. – Протокуратор Пафлагон? А ну, подойди же сюда, друг мой! Молодой человек, спрятав в ножны меч, поклонился и встал на одно колено: – Большая честь для меня говорить с вами, мой император! – Пустое, – базилевс покривился, умело сдерживая нетерпеливо дрожавшего коня сильной и властной рукою. – Хвала Святой Софии, мы отбили и эту атаку. Но штурм еще не окончен и, кто знает, что еще будет? – император посмотрел на Алексея с неожиданной улыбкой. – Ты, мой верный Пафлагон, кажется, еще не рыцарь? – Нет, государь. – Так я сейчас это исправлю… Вытащенный императором клинок сверкнул в лучах восходящего солнца и медленно опустился на плечо молодого чиновника. – Отныне ты, Алексий Пафлагон, рыцарь Ромейской империи! – с чувством произнес базилевс. И тихо добавил: – Быть может, последний ее рыцарь. И снова громыхнул гром – ударила пушка Урбана! И снова вой труб, звон цимбал и утробный гул волынок. Враги, османы, снова пошли на штурм и со стены, куда быстро забрался новоявленный рыцарь, были видны сверкающие латы турок и зеленое знамя пророка. На этот раз турок вел в бой сам султан. – Ничего, – ухмыльнувшись, протокуратор посмотрел на своих пушкарей. – А ну-ка, парни, задайте-ка им перцу! Мануил улыбнулся… Да так и осел – черная стрела пробила старому вояке горло! – Огонь! – с ненавистью глядя на идущих на штурм турок, тут же скомандовал Алексей. И снова завертелась кровавая мельница битвы! Враги лезли по лестницам, обстреливали осажденных из пушек и стрелами – с осадных башен, перли неисчислимою силой. – Ал-ла! Ал-ла! Ал-ла! А защитников между тем становилось все меньше и меньше. Кто-то был убит, кто-то ранен, и никто – никто! – не приходил им на смену. – Надо было открыть здесь винные лавки! – подмигнув Иоанну, пошутил Алексей. – Все бы пьяницы пришли – было бы кому хотя бы подносить камни. – Если б не упились до того! – Иоанн улыбнулся… И упал, сраженный осколком ядра! И некогда было скорбеть! Некогда плакать! Вражины уже лезли на стены! – Ал-ла! Ал-ла-а-а! Вот один, забравшись до конца лестницы, бросился прямо на копья, и тут же, пронзенный, умер с презрительной улыбкой и именем Аллаха на устах. Его судьбу повторил второй… третий… – Янычары… – с ненавистью прошептал Алексей. – Эти не отступают… Ладно! Значит, придется их поубивать. Всех! И, размахнувшись мечом, отрубил показавшуюся над крепостной стеной голову. И засмеялся – а не лезь, куда не просят! Янычары лезли тихо, без воплей, лишь грозно сверкали глазами да скалили зубы – красивые молодые парни, светлоглазые белокурые бестии, некогда христианские мальчики, полученные султаном по «налогу кровью». – Ал-ла-а-а!!! – Ал-ла-а-а-а!!! – это кричали уже позади, в городе!!! – Они прорвались! – захлебываясь кровью, прохрипел Панкратий. – Прорвались… Про… Да, турки уже были в Константинополе! Уже неслись жутким кровавым ураганом по его улицам, заполоняли площади, врывались в дома… Враги уже были повсюду! На стенах, под стенами, за стенами – везде! На соседней башне горделиво стоял какой-то гигантского роста турок, держа в руках реющее зеленое знамя! – Ал-ла! Ал-ла-а-а-а! Поистине осталось лишь подороже продать свою жизнь! Алексия вдруг кольнуло: свои! Ксанфия, сын Арсений… Успели ли они убраться в Галату с остатками наемников Джованни Джустиани? Джустиани обещал, если что, помочь. Он неплохой парень, этот генуэзец, но хватило ли времени? А вдруг – не хватило?! Домой! Прорываться домой! Тут, похоже, все уже кончено. Ну конечно, кончено – кому это и знать, как не Алексею? Константинополь будет повержен именно в этот день – история сослагательного наклонения, увы, не знает. Алексей, Лешка – об этом прекрасно знал. И ничего не мог изменить, лишь принял меры к спасению семьи. И влился в ряды защитников. Потому что не мог поступить иначе. Потому что здесь были его друзья, потому что это был его город. И пусть враги победили, но он сделал все что мог, поступить по-другому было бы трусостью и предательством, а таких здесь имелось во множестве и без Лешки… Лексы… Боже! Домой, скорее домой! Узнать наверняка, что со своими? Кажется, еще можно прорваться…Паллад
Спрыгнув вниз, Алексей надел на голову тюрбан какого-то турка и, подобрав чью-то саблю, заменил ею меч. И, влившись в ряды турок, громко, вместе с ними, закричал: – Ал-ла-а-а!!! Над захваченным городом реяло зеленое знамя, и солнце, казалось, померкло, и турецкий султан Мехмед – двадцатилетний юноша с красивым и жестоким лицом – в окружении ликующих янычар верхом на белом коне въехал в храм Святой Софии. А позади, за ним, несли насаженную на копье окровавленную голову Константина Палеолога – последнего императора некогда великой империи. – Ал-ла-а-а!!! Ал-л-ла-а-а!!!
Дом, слава богу, оказался пуст – лишь зияли пустыми глазницами окна. Пройдя в залу, Алексей достал из тайника деньги, нет, не серебряные ромейские монетки – «беленькие»-аспры, а полновесные венецианские золотые – дукаты, или, как их здесь называли, цехины. Двадцать штук – в пояс! Для спасения семьи хватит, а больше в этом городе уже нечего и некого спасать. Снаружи, на улице, послышался девичий визг, крики и грубый хохот. Поправив на голове тюрбан, Алексей выскочил из ворот – все равно турки никак не миновали бы его дом, слишком уж зажиточно тот выглядел, настоящий дворец. – Эй, парни, давай сюда! – ощерясь, по-тюркски закричал протокуратор. – Клянусь Аллахом, здесь есть чего взять. Захватчики – числом около десятка – оторвались от своей жертвы, рыжей полураздетой девчушки лет пятнадцати или того меньше, которую явно собирались вот прямо на десятерых и поделить, изнасиловать. – Откуда ты, друг? – удивленно переспросил один из турков – высокий худой усач. – Из сотни Енгибара! – выкрикнув первое попавшее на ум имя, Алексей подбоченился, положив руку на эфес сабли, и, требовательно оглядев воинов, тряхнул головой. – А вы кто? – Вот уж не думал, что сотня Енгибара уже здесь, – задумчиво проговорил усач. – Как же вы успели-то? – А вы больше ворон считайте! – Ла-а-адно, – усач неожиданно улыбнулся, похоже, что он был среди остальных главным. – Так, говоришь, в этом доме много добра? – Хватит на всех и еще останется! – А что ж ты не взял? – Так не унести! Говорю же – не унести. Где-то неподалеку послышались громкие вопли и стук копыт. – Поспешим же! – прислушиваясь, озабоченно крикнул усатый. – Не то как бы нам не остаться без добычи! – Не останетесь, – Алексей ухмыльнулся. – Город большой, добычи хватит на всех. Хвала Аллаху, что мы его наконец захватили! Аллах акбар! – Аллах акбар! – хором выкрикнули воины и все как один бросились во двор. – Эй, эй! – закричал им вослед протокуратор. – Девку хоть оставьте побаловаться! Вы-то еще успеете. Подбежав, он крепко ухватил несчастную за веревку, наброшенную ей на шею. – А, забирай… – подумав, махнул рукой державший девку юнец и, бросив веревку, побежал вслед за остальными. По пути оглянулся, предупредил: – Смотри, она кусается! – Ничего… зубы-то пообломаю. Турок скрылся в воротах. Рыжая девчонка со страхом посмотрела на нового повелителя. – Ты кто? – спросил тот по-гречески. – Господин, пожалуйста, не убивайте меня! – упав на колени, взмолилась девушка. – Я буду вам верной рабою. – Ага, верной, – молодой человек пристально осматривал местность, соображая, куда теперь деваться. – Ты ж, говорят, кусаешься! Девчонка сверкнула глазами и, не успел Алексей опомниться, как та выхватила у него из-за пояса кинжал… Если б не латы! – Ну ты и стрекоза! – Протокуратор схватил девушку за руку, и в этот момент из-за угла вылетели конные турецкие воины – сипахи. Зарябило в глазах от разноцветных одежд, красные бунчуки на коротких пиках казались фонтанами крови. У седел коней качались отрубленные человеческие головы. – Красивая девка! – закружив, поцокал языком толстый рыжебородый сипах. – Красивая, вах! И, верно, еще девственница! Его приятели гнусно заржали. – Какая девственница? Клянусь Аллахом, мы только что отымели ее вдесятером! – столь же громко захохотал Алексей. – Все мои друзья сейчас там, в этом богатом дворце… а я вот вожусь с ней. Думаю удавить… Или нет! Лучше продам. Кстати, вы не купите? Всего две серебряхи, а? Сипахи развеселились еще сильнее: – Э, дорогой! Думаю, вряд ли ты ее сейчас продашь. Лучше уж удави, здесь таких девок – тысячи! Говоришь, в этом дворце твои приятели? – Да, там… – Хороший дворец, и… Аллах ведь велел делиться?! Полагаю, там хватит на всех… А ну-ка за мной, парни! Весь отряд устремился к воротам, ведущим в уютный, засаженный деревьями и цветами дворик. Такой милый, родной… Впрочем, сейчас было не время для сентиментальных эмоций. – Ты ловкая девушка, – усмехнулся молодой человек. – И напрасно думаешь, будто я буду тебя убивать. – А что, отпустишь? – девчонка зло сверкнула глазами, темно-синими, как грозное грозовое небо. – Отпущу, – Алексей развязал веревку. – Иди куда хочешь… Только вряд ли тебе сейчас есть куда идти – везде в городе турки. Согласно обычаям войны, султан Мехмед отдал им Константинов град на три дня. – Турки… – девушка рванулась в сторону, но вдруг резко остановилась. – А ты что же сам-то, не турок? – Нет. Я такой же, как и ты. – Ага… А тюрбан? А сабля? – Актеры тоже иногда носят разные странные вещи. Ну, что стоишь? – Думаю, что дальше делать, – честно призналась девушка. – А нечего тут думать – уходить надо! – Куда? – Да хотя бы в Галату! – Думаешь, там турок нет? – Если и есть, то гораздо меньше. Как вот только туда перебраться… Слушай, там, в бухте, ведь должны быть лодки. Девчонка оживилась: – Я знаю одного лодочника. И его лодку. – Тогда идем. Постой… Нет, нет, не ерепенься, так надо! Молодой человек ловко набросил веревку обратно на тонкую девичью шею и подмигнул: – Тебя хоть как зовут-то, рыженькая? – Анна. Я вообще-то зеленщица. – Зеленщица… Укропом, что ли, торгуешь? – Латуком. И укропом тоже. – Ну идем, Аннушка. Запомни, я – злой турок, а ты – моя пленница. Соответственно, так себя и веди, как кого увидишь.
После смерти базилевса, весть о которой разлетелась по обреченному городу с быстротой выпущенного из пушки ядра, всякое организованное сопротивление прекратилось. Нет, кое-какие разрозненные отряды еще сражались, засев где-нибудь в развалинах у старой стены Константина, но основная масса населения – обыватели – затихарились по своим домам, страстно желая лишь одного – пересидеть грабежи и разбои, а уж потом, когда все несколько устаканится, выразить всю свою покорность новому императору – турецкому султану Мехмеду. Что надо обычному простому человеку? Дом, кое-какое барахлишко, побольше жратвы – а уж какая там власть на дворе – дело десятое. Турецкий флот – огромные галеры под зелеными флагами – уже давно пришвартовался к берегу, и экипажи судов вместе со всеми предались беззастенчивому грабежу. Кстати, спонтанно придуманная Алексеем маскировка оказалась очень даже неплохой и ни у кого не вызывала никаких подозрений. Ну ведет себе какой-то воин рыжую пленницу-девку, кому какое дело – куда? А что один – так мало ли, что он там с ней сотворить хочет? В подобном случае лишних людей уж никак не надобно. Лодку отыскали быстро – в гавани, на берегу, и у причалов – виднелось множество челноков. – Который – твоего знакомого? – усмехнувшись, спросил Алексей. – Мы ведь не разбойники и не будем брать чужого, верно? Анна усмехнулась: – Экий ты… Вон, видишь, тот перевернутый челнок с красною полосою. – Ну вижу. – Так это он! Пошли. Я знаю, где весла. Перевернув челнок, беглецы столкнули его на воду, забрались… По совету протокуратора, Аннушка взялась за весла, а сам Алексей, натянув пониже тюрбан, вальяжно развалился на корме, помахивая обнаженной саблей. С высокой кормы стоявшей поблизости галеры на них со смехом показывали пальцами: – Эй, хорошо устроился, друг! С такой гурией – прямо в рай можно! – Туда и плывем, братья! – А сабля, саблей-то зачем махать – неужто эта рыжушка не слушается? – Да слушается, куда ей деваться? А сабля так… Мух отгонять! – Ох, и шутник же ты, парень! Как там в городе? – Весело! А вы чего здесь? – Так вахта! Ничего, сменимся, свое наверстаем! – Слава султану Мехмеду! – Слава! Слава! Слава!
Вот и противоположная сторона бухты Золотой Рог. Стены, распахнутые настежь ворота, знаменитая Генуэзская башня. Завидев редкого прохожего, Алексей поспешно скинул тюрбан: – Эй, приятель! Где здесь остановился мессир Джованни Джустиниани? Прохожий – тщедушный старик-итальянец в смешных разноцветных штанах-чулках – шоссах – подозрительно посмотрел на кричащего. – Как там в городе? – Плохо. Турки! – Турки и здесь. А Джустиниани был во-он в той корчме, за башней. Видишь, дом с синими воротами? – Вижу. – Это и есть корчма. Только вряд ли ты там найдешь генуэзцев. Там видели турок. – Турок? Больше не обращая внимания на старика и даже забыв про Анну, протокуратор со всех ног бросился к корчме. Вот и стена, кусты, синие ворота… И валяющийся во дворе мусор – обрывки одежды, гусиные перья, какие-то разбитые горшки… И никого! Похоже, здесь тоже уже разграбили все что можно. А в кустах, у ворот, валялись трупы убитых! Охваченный самыми нехорошими предчувствиями, Алексей подбежал к дому и рванул на себя дверь… под ноги ему выкатился капустный кочан… Нет, не кочан! Отрубленная человеческая голова! Алексей наклонился… И почувствовал себя так, словно бы получил удар обухом по затылку – это была окровавленная голова светловолосого мальчика лет девяти… Это была…
Глава 2 30 мая 1453 г. Константинополь Нежить
Что ты за Вакх и откуда? Клянусь настоящим я Вакхом, Ты мне не ведом……Голова его сына! Арсений! Господи! Господи! Как же так?!Юлиан Отступник.На пиво
Алексей похоронил сына утром, отыскав среди прочих убитых и его обезглавленный труп. Похоронил в общей могиле, вместе со всеми – слишком уж много было здесь мертвых, чтобы копать каждому отдельную яму. Какие-то люди, по-видимому, прятавшиеся неподалеку, вышли, стали помогать, и братская могила была готова уже к полуночи. Ночь выдалась звездной и чистой. Мерцающая лунная дорожка пересекала бухту Золотой Рог, словно пресловутая цепь, которая так и не смогла стать непреодолимой преградой для турецких судов. Турки перетащили свои галеры посуху. С той стороны, из города, доносился гул грабежа, женский истошный визг и радостные вопли захватчиков. Рыжая Анна привела священника, отца Поликарпа, и тот как мог утешал страждущих. Алексей чувствовал себя, будто в кошмарном сне. Так ведь бывает, что снится какая-то гадость, гнусь какая-то, и никак, никак не можешь проснуться. Сын… Арсений… Господи, как же так? Как же? Что, что здесь произошло, в этом, казалось бы, относительно безопасном месте? И где Ксанфия? Где… Среди убитых ее не оказалось, а это сейчас означало куда более худшую участь. Как видно, преследуя наемников Джустиниани, в корчму ворвался турецкий отряд, и, как они это обычно делают, вырезал всех, кроме детей и женщин – тех обращали в рабство. Детей и женщин… Но – Арсений! Ему едва исполнилось девять лет… И он наверняка бросился на защиту матери… прямо под турецкую саблю! О, Господи, Господи… Застонав, Алексей обхватил голову руками, и только ласковое слово священника вернуло его в этот мир. – Не печалься, сын мой, – негромко говорил отец Поликарп. – Всем им сейчас лучше, чем нам. Лучше прочти молитву. Молодой человек так и сделал, и долго, до самого рассвета, молился, как и все собравшиеся здесь. А утром похоронили мертвых. Отец Поликарп глухо читал заупокойную молитву, все плакали. – Ты искал какую-то женщину? – после похорон тихо спросила Анна. – Да. Жену. – Среди убитых ее нет? – Нет… И я не знаю, что с ней. Зато знаю, что с сыном… Лучше б не знать! Алексей с яростью ударил кулаком в стену. – Тихо, тихо, – девушка погладила его по плечу и взяла за руку. – Идем со мной. – Куда? – молодой человек неожиданно для себя улыбнулся – тоже еще, нашлась утешительница! Впрочем, а разве это плохо? – Я знаю одну ясновидящую, здесь, в Галате, – Анна улыбнулась, поправив рыжую прядь. – Она поможет тебе узнать, где твоя супруга. – А зачем… – Алексей вздрогнул: и в самом деле – зачем? Зачем знать, что любимая жена мертва? Так хоть есть надежда… Нет, лучше все же знать! Быть может, Ксанфия жива, в плену, терпит гнусные издевательства турок… Арсения, Сеньку, уже не вернешь, но если можно спасти жену… – Веди! – поправляя саблю, протокуратор тряхнул головой и, простившись со священником, быстро зашагал вслед за рыжей девчонкой. Отец Поликарп благословил их крестным знамением.
С той стороны бухты до сих пор доносились вопли разнузданного неистовства грабежа. Султан отдал своему воинству город всего на три дня, и каждый сейчас спешил урвать свою долю. Турки врывались в дома, убивали, насиловали, грабили, и не один житель сильно пожалел сейчас, что в свое время не вышел на стены… Хотя бы для того, чтобы найти там свою смерть, она все ж таки была бы лучше, чем то, что творилось сейчас, когда на твоих глазах насиловали жену, уводили в рабство детей. Стон, стон стоял над некогда великим городом, потерявшим свое величие уже давно, задолго до прихода турок. От церкви Хора поднимался в небо густой черный дым – что-то горело, может быть, сама церковь, а может, расположенный рядом квартал. Такие же дымы, только поменьше, виднелись во всех частях города. – О Господи! Наш город сгорит! – обернувшись, с ужасом прошептала Анна и тут же, горделиво выпрямившись, добавила: – Лучше гибель, чем турецкое рабство! – Боюсь, турки быстро потушат все пожары, – усмехнулся молодой человек. – И сделают Константинополь своей столицей, а все ее церкви – мечетями, из которых главная будет – Айя-Софийе! – Тьфу, тьфу! – девушка заплевалась. – Какие ужасы ты пророчишь, Алексий! Никогда такого не будет, я верю, никогда. Вот увидишь, мы еще соберем силы и выбьем турок обратно! – Ага… – Алексей не выдержал и издевательски рассмеялся. – Хочешь сказать – Запад нам поможет? – Поможет! Обязательно поможет! Римский папа, поляки, немцы, богатые итальянские города… – Ну да, ну да… Посмотри вокруг, девушка! Ты видишь, Галата, где живут в основном генуэзцы, пострадал гораздо меньше, чем город. Что бы это значило, а? – Да ну тебя, – Анна упорно не хотела верить в худшее. – Вон, видишь домик? Нам туда. Они свернули на тенистую, усаженную платанами и липами улочку, такую мирную, спокойную, тихую, словно бы не было никакого нашествия, не было штурма, не было многих тысяч убитых и угнанных в самое жестокое рабство. Домик – беленый, с крытой соломою крышей, скорее даже его можно было бы назвать просто хижиной – стоял на углу улицы, под сенью высоких раскидистых вязов. Невысокий плетень с каким-то развешанным для просушки тряпьем, калитка на ременных петлях, копающиеся в пыли индюшки… Да, судя по индюшкам, турок здесь еще не было. Да, похоже, вообще никого здесь не было – хижина с распахнутой настежь дверью и темными подслеповатыми оконцами производила впечатление брошенной. Если б не индюки… – Эй-гей, бабушка Гаргантида! Ты дома? Немного подождав, но так и не дождавшись ответа, Анна, не колеблясь, толкнула калитку: – Спит, наверное. Они уже подходили к распахнутой двери дома, как вдруг на пороге неожиданно возникла старуха – страшная, худющая, словно сама смерть, с морщинистым смуглым лицом, крючковатым носом и пронзительными черными глазами. Настоящая ведьма! – Бабушка Гаргантида, мы пришли, чтобы… – Зачем? – взглянув на Алексея, старуха вдруг осклабилась, словно волчица – вот-вот зарычит. – Что – зачем? – не поняла девушка. – А, ну так я и говорю, мы пришли, чтобы… – Зачем ты привела с собой нелюдь? – ведьма посмотрела на протокуратора с явным страхом. – Послушай-ка, это ты меня, что ли, так обозвала? – обиделся Алексей. – Так еще не ясно, кто из нас больше на нелюдь похож. – Он хороший человек, бабушка! Он меня спас и… – Помолчи, девка! – старуха взмахнула рукой, и отброшенная неведомо какой силой Анна в ужасе отлетела к плетню. Протокуратор взялся за саблю: – Ах ты руки распускать, старая ведьма! Ну погоди же! – Постой, постой… – настороженно ухмыльнулась Гаргантида. – Я вовсе не хотела тебя обидеть, просто сказала – что есть, что сейчас вижу. – Хм, интересно, что же ты видишь? – Да и как можно обидеть того, кого нет? – То есть как это – нет? – Молодой человек в растерянности опустил саблю. – Как это – нет, я тебя спрашиваю! – А так… – бабка прищурилась. – Я тебя просто не вижу… так, маячит перед глазами какая-то дымка. Ты – нежить! – Но-но! – снова рассердился Алексей. – Нежить не нежить, а постоять смогу… и за себя и вон, за нее, – он кивнул на девчонку. – За что ты ее ударила? – Не ударила, а послала прочь, – ведьма вздохнула. – Нечего ей слушать то, что не нужно. Уходите оба! – Ну уж нет! – рассвирепел молодой человек. – Никуда я не пойду! Не пойду. Пока не узнаю… кое-что о моих близких. – Ты действительно хочешь все знать? – неожиданно спокойно спросила старуха. Алексей кивнул: – Да, хочу! – Тогда иди в дом, что уж с тобой поделать? – сделав приглашающий жест, ведьма обернулась. – А ты, девица, подожди во дворе, во-он, в тенечке. Анна кивнула: – Подожду, подожду, бабушка Гаргантида. Только уж ты сделай милость, помоги. – Хм, помоги, – снова ухмыльнулась старуха. – Как поможешь-то нежити? Протокуратор на этот раз сдержался. Внутри хижины властвовала полутьма, проникавший сквозь маленькие оконца свет падал на глинобитный пол желто-зелеными пыльными полосками, почему-то казавшимися застывшими, твердыми. Их невольно хотелось обойти, чтобы невзначай не споткнуться. – Садись! – прикрыв за собой дверь, распорядилась бабка. Незваный гость послушно уселся на узкую – у стены – лавку и с любопытством осмотрелся вокруг. Хижина как хижина – ничего необычного, исключая белевший над дверью рогатый коровий череп да многочисленные пахучие травы, развешанные пучками по стенам. Наклонившись, бабка вытащила из-под лавки большой медный таз, поставила на стол, налила воду из большого кувшина. Алексей с удивлением следил за всеми ее манипуляциями. В конце концов, чем черт не шутит? Может, и подскажет, где находится Ксанфия? Ну или хотя бы – жива ли? – Хочу спросить… – Помолчи! – поставив кувшин на стол, резко обернулась ведьма. – Я сама скажу тебе все… все, что сейчас увижу. Взяв колченогий табурет, она поставила его напротив лавки, на которой сидел гость. Уселась. И, положив руки на колени, долго смотрела молодому человеку в глаза. Долго, очень долго – пока Алексею не надоела эта игра в гляделки. – Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил он. – А то и скажу, – бабка нахмурилась. – Ты – нежить! Тебя нет! Просто нет, понимаешь? Ты уже умер, а вот когда родился… Странно, но я этого даже не вижу! Ну еще бы… Гость усмехнулся. Знала б ты, бабка, всю правду! Ни за что б не поверила, несмотря на все свое колдовство. – Ты сказала, я умер. Почему? Я же – вот он! – Не все что мы видим – истинно, – философски заметила Гаргантида. – Ты – только кажешься мне… и всем… и себе! – Вот как? Только кажусь? Ничего себе! – Алексей хмыкнул и неожиданно для себя рассмеялся. – А ты не смейся, – охолонула его хозяйка. – Позволь спросить, ты ведь сражался с турками? – Как и все, кому не безразлична судьба родного города, я был на городских стенах! – с некоторым пафосом отозвался гость. – Там ведь была великая сеча, не так ли? – Да не то слово! Бабка хитро прищурилась: – И ни одна стрела не поразила тебя? Ни пушечное ядро, ни копье, ни меч и ни сабля? Так? – Так… – согласно кивнул молодой человек. И в самом деле, в последние годы ему на редкость везло. Даже вот взять хоть вчерашний штурм – был в самом пекле, и ни одной царапины! – А твои друзья, те, кто был рядом? Они ведь все погибли, так? – Ну так… – протокуратор осунулся, опустил голову. – А ведь они умерли вместо тебя, – негромко произнесла ведьма. – Так всегда и бывает… ежели есть кто рядом с нежитью, то… – Что?! – Алексей вскинул глаза и схватился за саблю. – Что ты такое несешь?! – Не кричи. Лучше послушай. – Так я слушаю! Но… – Молчи! Если б ты был живым, твоя смерть нашла бы тебя вчера на городских стенах. А она тебя искала, я вижу… И, не найдя, забрала твоих друзей. Тех, кто бы рядом… Что ты сверкаешь глазами?! Да, это ты, именно ты, виновник их гибели! И вот еще… Ты ведь, кажется, ищешь свою жену? – Да! И хотел бы не выслушивать бог знает что, а узнать о ее судьбе! Если ты, конечно, можешь это сказать. – Могу, – кивнула старуха. – Только боюсь тебя огорчить… – Что?! – Алексей взмахнул саблей. – Что с ней? Говори, старая, иначе я отрублю тебе голову! – Что ж, хочешь знать – слушай. Ее убили сегодня, – жестко сказала ведьма. – Глумились, пытали, потом содрали кожу… С живой! – Что?!!! – Несчастная долго мучилась, пока один из турков, сжалившись, не заколол ее копьем. Хочешь посмотреть, как это было? Изволь! Загляни в этот таз. Словно завороженный, Алексей подошел к столу… Посмотрел… И тут же отпрянул в неописуемом ужасе: – Нет! Нет!!! Нет!!! Как ты это проделала, ведьма? – Не суть… Успокойся! Я хотела спросить – у вас были дети? Гость не отвечал, пока старуха не провела над его головою руками. Только тогда он очнулся, осмотрелся вокруг, словно зомби: – Где я? Кто ты, бабка? О, Господи… Ксанфия!!! – Я спрашивала – у вас были дети? – Да, сын… Был. Господи – был… – А больше не рождались? – Нет. – Вот видишь! – с каким-то торжеством воскликнула Гаргантида. – От нежити не могут быть дети. – Да что ты все заладила – нежить, нежить! – Алексей взорвался, но тут же поник головою. – Впрочем, теперь уж все равно. – Нет, не все равно, – с неожиданной мягкостью прошептала старуха. – Я чувствую – ты человек не нашего мира. И, наверное, знаешь, как все изменить, а? Молодой человек передернул плечами, взглянув на ведьму с ужасом… и неожиданно проснувшейся надеждой. – Да, знаю, – тихо заметил он. – Только я не знаю день. Тот, в который все началось… или, как ты говоришь – кончилось. – В тот день кто-то умер вместо тебя. Вспоминай! – Постараюсь… – Алексей снова обхватил голову руками и, прикрыв глаза, задумался… Впрочем, долго не думал – чего тут было думать-то? Он и так корил себя за тот случай последние года три… да – три. Конечно, Лука! – Лука? – переспросила ведьма. – Когда это было? – Три года… Да, ровно три года назад. – Верно! – Гаргантида развела руками, словно прогоняя нечто, носившееся в воздухе, и склонилась над тазом. – Три года и один день. Подойди сюда! Смотри. Вспоминай. Алексей заглянул в воду, увидев среди сияющего туманного марева зеленую листву лип и каштанов на тихой улочке…
Глава 3 29 мая 1450 г. Константинополь
Всякая жизнь человека падение. Лишь удержаться Можешь на миг, а умрешь – сразу лишишься всего.…Близ Золотых ворот. Солнце светило так ярко, что приходилось надвигать на самый лоб широкополую шляпу, одетую специально для такой вот погоды – чтоб не слепило глаза. Среди буйной зелени каштанов и лип весело пели птицы, разноцветные бабочки порхали над кустами сирени и роз, о какой изумительный запах стелился над всей улицей, пьянящий, словно вино, этот изысканный аромат, казалось, даже можно пить. Почувствовав жажду, Алексей поискал глазами харчевню. Она должна была быть где-то поблизости, харчевня «Зеленая ветка», именно там была назначена встреча. Ага, вот она! Уютный полуподвальчик с липовой веткой над входом. Дом – четырехэтажный, доходный, за ним виднелся купол церкви Иоанна Студита, золотом сиял на солнце православный крест. Осенив себя крестным знамением, Алексей поправил на плечах шелковый плащ и спустился в харчевню. – Что угодно дорогому гостю? – бросился к нему сам хозяин, добродушного вида толстяк – еврей или сириец. – Вино? Жареная рыба? Оливки? – Вино? – протокуратор рассеянно уселся за стол. – А какое у тебя вино? – Для вас найдется самое изысканное, мой господин! Изволите приказать принести? Трактирщик согнулся в поклоне. – Что ж, давай, – осматриваясь, кивнул молодой человек. Харчевня казалась пустой, до обеда было еще далеко, и внутри никого не было, если не считать толстяка хозяина да мальчишки-слуги, деловито протиравшего пол мокрой тряпкой. Отпив принесенного хозяином вина, Алексей бросил в рот маринованную оливу и, заев ее овечьим сыром, задумался. Интересно, что все ж таки удалось раскопать близнецам? Порученное им дело было не особенно сложным, но очень и очень деликатным, поскольку касалось людей самого высшего круга – вельмож. Опять, опять делались большие деньги на людских пороках! Кто-то организовал целую сеть публичных домов, домов самых фешенебельных, не для простолюдинов, куда просто с улицы невозможно было проникнуть. И жрицами любви в этих домах были не простые падшие женщины, а представительницы самых именитых фамилий. Таких нельзя было принудить – их можно было только завлечь, и завлечь отнюдь не деньгами… Алексей заказал еще одну кружечку – вино действительно оказалось вкусным, терпким, ароматным, легким, с этакой небольшою кислинкой – как раз то, что нужно в жаркий весенний – а, по сути, уже летний – день. Если не деньгами – то чем? Шантажом? Очень может быть. Волнующим запахом опасности и тайны? Тоже весьма вероятно. Еще чем? Слишком уж стало их много, этих веселых домов, и даже самые высокопоставленные чиновники и самые богатые купцы не без оснований беспокоились за честь своих жен и дочерей! Весь этот разврат нужно было немедленно пресечь… Но пресечь очень и очень осторожно, чтобы, не дай бог, не всплыло чье-нибудь имя! – Вы уже здесь, господин начальник? – с легким смешком осведомился спустившийся в подвальчик Лука… Или Леонтий. Нет, все ж таки Лука – он куда более смешливый, чем брат. Лука и Леонтий, двадцатилетние веселые парни, кудрявые, белокурые – Алексей про себя звал их «Электрониками», – они уже несколько лет трудились в сыскном ведомстве, «секрете» по-местному, в том, что располагался у форума Быка, и уже достигли чинов старших тавулляриев. На службе парней ценили, особенно после того, как после надоевшего всем прощелыги Злотоса начальником – протокуратором – отдела Быка был назначен Алексей Пафлагон, давно уже зарекомендовавший себя в глазах самого высокого начальства и самого императора. Вот и сейчас Алексей лично курировал сие деликатное дело. И использовал близнецов как бывших артистов – те запросто умели изобразить любого, от пьяного простолюдина до напыщенного вельможи. – Ну, что скажете, парни? – заказав коллегам вина, негромко поинтересовался протокуратор. И тут же не выдержал, рассмеялся – уж больно расфуфыренно были одеты сейчас близнецы, изображавшие молодых итальянских дворян. Узенькие штаны-чулки – шоссы – разноцветные, сине-красные и желто-полосато-зеленые – плотно обтягивали ноги, короткие бархатные курточки с вышитыми напыщенными гербами едва прикрывали зад, на шеях обоих юношей сверкали самоварного золота цепи в палец толщиной – этакие нувориши, купившие дворянское звание от силы пару лет назад. Да, еще не забыть бархатные береты с пышными плюмажами из страусовых перьев, у Леонтия – желтый, у Луки – темно-голубой. Этакие вот исключительно модные молодые люди, нечто среднее между самовлюбленными павлинами и попугаями. – Мы получили приглашение, – глядя в глаза начальству, промолвил Леонтий. – Как ты и просил – на троих. – Алексий, тебе никак не стоит с нами идти! – неожиданно сверкнул глазами Лука. – Дело очень опасное. Бывают и трупы! – Считаете меня трусом? – протокуратор усмехнулся. – Или – старым напыщенным дураком, только и годным, чтобы составлять хвалебные отчеты? – Нет. – Парень несколько смешался. – Просто не вижу смысла, к чему тебе рисковать? Мы и так сделаем все, верно, Леонтий? – О да. – Или… или ты нам больше не доверяешь? Алексей положил руки на плечи молодым коллегам: – Доверяю, доверяю, парни! Однако, поймите – это очень, очень деликатное дело, малейшая неловкость, и… Вы ведь не знаете в лицо всех высокопоставленных вельмож? – Нет… – А я – знаю. Всех! Ну или почти всех. Встречались при дворе, и очень даже часто. Запомнил. – Но и они запомнили тебя, Алексий! Могут узнать! Это опасно, очень опасно. – Не узнают, – Алексей усмехнулся. – Есть у меня одна знакомая актриса, которая может так загримировать, поставить голос, походку, жесты и все прочее, что… Впрочем, вы ее знаете. – А, Мелезия, – протянул Лука. – Так ведь она, кажется, уже больше не актриса. Торговлею занимается, сама говорила, я ее как-то встречал. Выглядит – во! – Ну если она называет свою наглую спекуляцию и контрабанду торговлей – это ее дело, – рассеянно отозвался протокуратор. – Только вы-то ей не верьте, не забыла она еще свое старое ремесло, нет, не забыла. Ну, что еще выяснили? Небось станете говорить про шантаж, про сладкое чувство недозволенности, на которое так хорошо ловятся молоденькие дурочки? – И про это тоже, – Леонтий поставил кружку на стол. – Но, мне кажется, не это главное. – Так-так-так-так-так, – насторожился Алексей. Этот серьезный парень, Леонтий, частенько говорил очень дельные вещи. – А ну, давай выкладывай все свои думки! – Понимаешь, Алексий, даже не знаю, как и сказать, – волнуясь, начал Леонтий. – Вот мы с Лукой в последнее время много общаемся с теми, кого ты называешь «золотой молодежью», и хочу заметить – с ними стало что-то не так! Сыновья и дочери крупных чиновников, богатых купцов, даже священников – все они кичатся друг перел другом тем, чего раньше стыдились! И ладно бы родительским богатством, так ведь нет – еще и похотью, распутством, бесстыдством! Знаешь, даже девичья честь считается в их кругу пороком, над которым открыто смеются. Скажу больше, уже и жить девушке с девушкой, а юноше с юношей – не считают за грех! Наоборот – этим хвастают, скажи, Лука! – Да, братец прав, – необычно серьезно подтвердил второй близнец. – Откуда только такие уроды берутся? – Неправильно спросил! – усмехнулся протокуратор. – Вопрос в другом – кто их такими делает? Вот его-то мы и должны отыскать. Где у вас назначена встреча? – У ипподрома. Мы сказали, что явимся с нашим приятелем, рыцарем Ансельмом де Монсиньи из Нормандского герцогства. – Почему именно из Нормандского? – удивленно спросил Алексей. – А больно уж оно далеко – поди проверь, есть ли там такой рыцарь? До вечера оставалась еще уйма времени, однако и дел было много. Заехать домой, предупредить, чтоб не ждали к ночи, затем отыскать Мелезию, переодеться, изменить внешность и все такое прочее.Паллад
* * *
Дома, в не так давно пожалованном императором Константином дворце с балконом на море, Ксанфия весь последний год наводила уют и порядок: наняв бригаду каменщиков и плотников, что-то перестраивала, оббивала стены шелковой тканью, спланировала и разбила садик с прудом и посыпанными желтым песком дорожками. Алексей в домашние дела не лез – некогда было. – Милый, ты слышал о мессире Франческо Чезини из Турина? – едва Алексей, вернувшись, успел скинуть шляпу и плащ, как в его кабинет вбежала Ксанфия. – О любовь моя, – поцеловав жену в щеку, протокуратор невольно залюбовался ею, глядя краем глаза в зеркало. Высокая, стройная, синеглазая, с копной соломенно-золотистых волос, она казалась живым воплощением древней богини любви. Алексей встретил ее еще девчонкой и полюбил на всю жизнь. На всю жизнь… – А где сын? – вспомнив, поинтересовался молодой человек. – Опять, поди, носится по всему саду? Или спит? Что-то его не слышно. – Играет со сверстниками в лото. Я отпустила его в гости к соседям, ну, к тем милым людям… – А, к Каллистам. – Да, к ним. Няня тоже там. – Ксанфия улыбнулась. – Пусть привыкает к общению. Да и вообще – год, другой – и пора отдавать его в школу! – В школу? – Алексей громко расхохотался. – Побойся Бога, о несравненная супруга моя! Да что же такого страшного сотворил этот пятилетний ребенок, что ты хочешь загнать его в школу? Чтоб его там бил палкой злобный учитель? – Я давно замечала – у тебя очень странные представления об образовании, – покривила губы женщина. – Я не зря спросила тебя о мессире Франческо. Его школа – лучшая в венецианском квартале, да, пожалуй, и во всем городе. – Да что ты говоришь? – Все дети чиновников и богатых негоциантов учатся там! И наш сын – тоже будет. – Но не в пять же лет! – Дети быстро растут. И уже пора поговорить с мессиром Чезини. – Поговорю, как скажешь, – Алексей со смехом поднял вверх руки. – Вот прямо сегодня и заеду в венецианский квартал, как раз по пути будет. Где найти его школу? – Спросишь – каждый покажет, – наклонившись, Ксанфия поцеловала супруга в губы. Алексей обнял жену, усадил на колени, оба принялись целоваться, долго и страстно, а руки протокуратора уже скользили по застежкам платья… вот расстегнули, скользнули под воротник, ощутив ласковую теплоту шелковистой кожи, вот – спустили одежду с плеча, обнажили грудь… вторую… – О, что ты делаешь, муж мой? – закатывая глаза, томно прошептала Ксанфия. – Хочу унести тебя в спальню, – Алексей поцеловал жену прямо в пупок. – Так уноси же… Чего ж ты ждешь? Резная дверь спальни, мягко закрылась за влюбленной супружеской парой. Чуть слышно скрипнуло ложе…* * *
Школу мессира Франческо Чезини из Турина протокуратор отыскал быстро. Добротное двухэтажное здание, выстроенное из розоватого камня, располагалось почти напротив площади Феодосия, за высокой оградой, окружавшей тенистую тисовую аллею. Изысканные, украшенные резьбою ворота, вальяжный привратник, приглушенные детские голоса… – Что вам угодно, синьор? – негромко поинтересовался привратник. Еще далеко не старый, мускулистый, с пристальным взором, он больше напоминал хорошо натасканного охранника. – Я ищу мессира Франческо Чезини из Турина, – Алексей улыбнулся. – Говорят, это его школа. – Именно так, синьор, – привратник поклонился. – Что у вас за дело? – Хочу устроить в его школу сына. – Похвальное желание. Боюсь только, что сейчас все места заняты. – Не сейчас. Через год или даже позже. – Это другое дело. Прошу вас, я сообщу господину. Как о вас доложить? Алексей назвался и вслед за привратником зашагал по аллее, поднялся по высоким ступеням портика в прохладную гулкую залу с расписанным библейскими темами потолком. – Прошу подождать, – слуга кивнул на обитую темно-красной парчою скамью и исчез за колоннами. Пользуясь возникшей паузой, протокуратор с любопытством рассматривал роспись, и, чем дольше смотрел, тем интереснее ему становилось. Надо сказать, что изображенные на потолке сюжеты касались Святого Писания довольно своеобразно, схематически, что ли. Сцены лишь угадывались, намечались, зато все персонажи были выписаны чрезвычайно тщательно, с такими анатомическими подробностями, которые были бы более уместны в каком-нибудь веселом доме, нежели в храме знаний. – Господин примет вас, синьор, – показавшись из-за колонн, сообщил привратник. – Прошу, проходите. Хозяин ждет вас в своем кабинете. Мессир Франческо, скорее, производил самое благоприятное впечатление – представительный, импозантный, холеный, с благородной сединой на висках и аккуратно подстриженной бородкой. Умное волевое лицо, а глаза – черные, с глубоко запрятанною хитринкой. – Хотите отдать нам своего сына, уважаемый господин Пафлагон? – синьор Чезини потер руки, и этот жест его почему-то сильно не понравился Алексею, как, впрочем, и фраза: ну что это значит – «отдать нам своего сына»? А может, не стоит торопиться? – Вижу, вас терзают сомнения? – мягко улыбнулся хозяин школы. – Позвольте узнать, сколько лет вашему сыну? – Пять, мессир. – Пять… Уже вполне осознанный возраст. – А не рановато? – Нет, нет, что вы! Многие дети вполне достойных господ приходят к нам как раз в этом возрасте. Так что приводите свое чадо, синьор, о цене договоримся. Мессир Франческо снова потер руки… все тем же радостно-паучьим жестом. Ну как же: новый ученик – новые деньги. И опять этот жест не понравился протокуратору, хотя в общем-то, надо признать, владелец школы произвел на него весьма благоприятное впечатление. А, кстати, можно будет навести о нем справки, да-да! – Не смею вам больше надоедать, мессир. – Встав, Алексей вежливо попрощался и, слегка поклонившись, покинул учебное заведение. Игравшие во дворе дети – лет восьми—десяти – тоже произвели на него очень даже приятное впечатление: все хорошо одетые, веселые, раскованные… пожалуй, даже слишком. Ничего, уж собственного-то ребенка можно и дома строжить. Протокуратор улыбнулся и, подозвав служебную коляску, уселся на мягкое сиденье, приказав вознице не очень гнать – сиденья-то мягкие, а вот рессоры… их, можно сказать, что и не было вовсе. Перед тем как повозка свернула к ипподрому, Алексей резко оглянулся – вдруг показалось, что кто-то внимательно смотрит ему вослед. Кто-то из школы? Мессир? Миновав усаженную каштанами площадь Константина, протокуратор проехал мимо ипподрома к гавани Юлиана, однако не остановился и там, приказав вознице гнать к Феодосийской бухте. Вот там и вышел, и, натянув на глаза шляпу, отправился прямиком в порт. Несмотря на близость турецкой угрозы, гавань шумела многолюдством: грузчики, моряки, проститутки, мелкие торговцы, рыболовы, мальчишки, нищие – кого здесь только не было! Шум толпы, кричащие чайки, ветер, наполнявший паруса кораблей, уходивших далеко-далеко, к горизонту, белокрылые помоечницы-чайки, солнечные зайчики на пенно-бирюзовых волнах. Море! Невольно полюбовавшись открывающимся видом, Алексей свернул к неприметному двухэтажному домику – одной из многочисленных торговых контор. Прямо за распахнутой настежь дверью, в небольшой приемной, сидел служитель – молодой чернявый парень лет шестнадцати, рядом с ним, слева, виднелась ведущая на второй этаж лестница, на которой, прямо на ступеньках, сидели два дюжих молодца и старательно чистили оружие, один – устрашающих размеров меч,второй – алебарду. – Что угодно, господин? – служитель зыркнул глазами и тут же радостно заулыбался. – Господи, какие люди! Сам господин протокуратор! Давненько не заглядывали. Может, велеть принести винца? – Здравствуй, Фрол, – ухмыльнулся Алексей. – Мелезия здесь? – А что? – Срочно бы повидаться. Фрол растянул губы в улыбке: – А Епифан вам не нужен? – Пока нет. – Так его сейчас и нету, занят. А Мелезия… Прошу наверх, господин! Эй, вы, там, пропустите. Подобрав оружие, молодцы вежливо посторонились, исподволь осматривая протокуратора цепкими взглядами профессиональных охранников. Поднявшись по узкой лестнице на второй (точнее сказать – первый, обычный, русский первый этаж здесь, как и везде в Европе, этажом не считался) этаж, Алексей тихонько постучал в обитую железными полосками дверь, судя по комплекции досок, вполне способную выдержать удар какой-нибудь не слишком большой бомбарды. – Заходите. Мелезия оставалась все такой же, разве что волосы сильно выгорели, точнее – специально подставлялись солнцу, как того требовала итальянская мода. Этакое вот мелирование. Ничего, кстати, смотрелось вместе с большими шоколадно-карими глазами и смугло-золотистой кожей. Сидя перед зеркалом, девушка старательно выщипывала брови. – Все хорошеешь! – войдя, улыбнулся гость. – Ого! – увидев отражение вошедшего в зеркале, Мелезия тоже растянула губы в улыбке. – Давненько тебя не было. Кстати, за предупреждение спасибо. Без тебя бы точно нас надули, как цыгане лошадь. – Спасибо в стакане не булькает и в кармане не звенит, – чмокнув девушку в щеку, протокуратор уселся рядом, на небольшую софу. – Вот что мне всегда в тебе нравилось, так это способность сочинять разные странноватые фразы, довольно, кстати, меткие, – засмеявшись, Мелезия потянулась к стоявшему здесь же, на небольшом столике, серебряному кувшину. – Выпьешь вина? – О как! Уже на серебре кушаем! – Ну пока только пьем, – девушка ловко разлила густое рубиновое вино в два синего тонкого стекла бокала на высоких изящных ножках. Алексей щелкнул по стеклу ногтем и ухмыльнулся: – Контрабандный товар. Скажу загадочным словом – артефакт! Откуда? Флоренция? Генуя? Пиза? – А если я скажу, что наш? – Тогда еще хуже – а где же клеймо? – протокуратор поднял бокал над головой и прищурился. – А нету клейма-то! Ну молодцы, ловко подделывать научились. – Да эти бокалы ничуть не хуже тех, что делают в императорских мастерских! – Мелезия возмущенно сверкнула глазищами. – А может, даже и лучше! – Где только таких мастеров находите? – Места надо знать… Так ты за этим и пришел? Выспросить насчет мастеров? – оглянувшись на дверь, девчонка сурово сдвинула брови. – Так знай – ничего не скажу, хоть пытай! Да, ты оказал нам покровительство, но все имеет предел. – Ох, Мелезия, – Алексей громко расхохотался. – Красивая ты девка! И вдобавок – умная да хитрая, ну прямо лиса. Не беспокойся, ничего я у тебя пытать не буду… Хотя… Привязал бы сейчас тебя к ложу, стащил платье, эх… – Знаешь, я бы тоже не против, – Мелезия погладила гостя по щеке и нежно поцеловала в губы. Потом сплюнула на пол. – Только не сейчас. Дел – выше крыши. Так ты за долгом пришел? – девушка кивнула на стоявший на подоконнике сундучок. – Возьми, там как раз для тебя – мы умеем быть благодарными. Протокуратор не стал строить из себя бессребреника, в конце концов, он не так уж и мало делал для всей этой компании – Мелезии, Епифана и оказывавшего им покровительство Владоса Костадиноса, рыжего афериста, негоцианта, пройдохи… и давнего своего друга. – Двадцать дукатов, – пересчитав деньги, Алексей убрал их в кошель. – Неплохо. – Ты же знаешь, мы умеем быть щедрыми. Так что, в расчете? – Почти… – Почти? – Мелезия оторвалась от зеркала, удивленно застыв с медными щипчиками в руках. – Что-то это на тебя не похоже. Мало? Ну извини, добавим. – Нет, не в деньгах дело, – гость покачал головой. – Нужна твоя консультация… как бывшей актрисы. Поможешь? С переодеваниями, жестами, мимикой. – Ах, это? Ну так бы сразу и сказал! – девушка с видимым облегчением расхохоталась. – Опять куда-то собрался? Не спрашиваю – куда и зачем. Скажи лишь одно, что там будет за общество? – Самое высшее, – мягко улыбнулся гость.Ближе к вечеру снующие около ипподрома люди могли наблюдать некоего расфуфыренного франта верхом на сером, в яблоках, коне. Загнутые длинноносые башмаки, узкие штаны-шоссы, одна штанина желтая, в красную полоску, другая – зеленая, с черными квадратиками, на груди бархатной темно-голубой куртки – вамса – герб – лилия с единорогом – на шее, как и положено, толстая золотая цепь – жазеран – алый, ниспадающий небрежными складками плащ с золотыми нормандскими львами, усыпанные драгоценными перстнями пальцы, черные, тщательно завитые кудри, бритое надменное лицо, берет с длинным павлиньим пером, на поясе – короткий меч в золоченых ножнах. Экий вальяжный господин, по всей видимости – иностранец. Сей господин явно кого-то ждал, ибо спешился напротив церкви Святой Ирины и, глазея по сторонам, время от времени с нетерпением поглядывал на быстро синеющее небо. – Тебя и не узнать, Алексей! – наконец подъехали к нему двое точно таких же франтов, правда вот кони у них были явно похуже. Постояли, посмеялись, о чем-то поговорили… Дождались четвертого… И – вжик! Унеслись, ускакали, словно бы их здесь и не было. Проводника Алексей не знал, тот явно не принадлежал к высшему обществу, хотя и одет был на европейский манер, с претензией, в узкие панталоны и куцую курточку. И все же, и все же. Манера держаться, взгляд, жесты – все выдавало в незнакомце всего лишь слугу, пусть даже и облеченного высоким доверием своего таинственного хозяина. Ехали долго, наверное с час, пока совсем не стемнело, причем Алексей прекрасно видел, что провожатый водит их по одному и тому же месту – в районе венецианского квартала. Видать, выжидал время до темноты. А потом поворотил коня к какому-то отдельно стоявшему особняку, не столь уж и большому, остановил коня, оглянулся: – Нам сюда, господа. Прошу! Дворик оказался так себе, бедноватый, да и дом при ближайшем рассмотрении – облупленным и старым, это было видно даже в призрачном свете луны. Как-то не очень вязался он с высшим обществом. Чуть слышно скрипнула дверь, вынырнули откуда-то из темноты трое дюжих молодцов. Протокуратор положил руку на эфес меча. – О, не беспокойтесь, это всего лишь слуги. Они позаботятся о ваших лошадях. Вас же, любезные господа, я попрошу склонить головы – я должен завязать вам глаза. Ничего не поделаешь, таковы уж правила. Да… оружие тоже отдайте этим славным парням. Клянусь, утром вы заберете его в целости и сохранности. Все трое послушно исполнили требуемое. – Прошу вас, господа, взяться за руки… А вы, уважаемый шевалье, дайте руку мне. – Ну надо же – какие предосторожности! Сквозь тонкую перчатку Алексей ощутил холодную ладонь проводника. Черная шелковая повязка надежно прикрывала глаза, впрочем, сейчас и без того было достаточно темно. Слуга повел их куда-то, не особенно и торопясь. Протокуратор считал шаги. Тридцать один, тридцать два… ага, вот свернули налево… потом еще раз налево… и еще. Понятно – кружат по двору. А вот раздался негромкий свист, и маршрут сразу изменился – теперь гостей повели в одном направлении. Лязгнул замок. Запахло цветами. – Прошу вас пригнуться, господа… Теперь осторожно – лестница… А здесь скользкий пол… Еще одна лестница… Ну вот, мы и пришли! Теперь можете снять повязки. – Ну наконец-то! О-ля-ля, мез ами! А мне здесь нравится! Нет, черт побери, нравится! Алексей восхищенно воскликнул, едва только снял повязку и рассмотрел, где и в какой компании находится. Очень, очень приятной была компания, состоящая из девяти обнаженных девушек, девяти прекрасно сложенных красавиц, лица которых скрывали вуали. – А… – кто-то из близнецов, кажется Лука, открыл было рот. – Нет, господа, – засмеялась одна из девушек. – Нам нельзя показывать свои лица – таковы правила. – Правила, правила, – усмехнулся протокуратор, во все глаза разглядывая обнаженных красавиц. – Кто их только придумал? – Тот, кто собрал здесь нас всех, – взяв Алексея за руку, мягко пояснила девушка. – Идемте же! Я и мои подруги в полном вашем распоряжении, дорогие гости. В самом полном. Она обернулась, и тотчас же девушки, подхватив гостей под руки, повели их вверх по широкой, покрытой темно-красным ковром лестнице. В золоченых шандалах жарко горели свечи, отражаясь в мраморных колоннах залы. Стены были покрыты росписями на библейские темы, правда, протокуратор не успел хорошенько рассмотреть их – красавицы уже увели его в призывно распахнувшуюся дверь… которая тут же захлопнулась. – Э-э! – забеспокоился Алексей. – А где же мои друзья? – Они получают сейчас удовольствие, господин Ансельм. Такое же, как и вы… Посредине комнаты стояла большая кровать, покрытая зеленым шелковым покрывалом, на котором, лицом вниз, лежала обнаженная девушка, тело которой скрывал приятный полумрак. На стене, напротив ложа, висел гобелен с изображением какого-то жуткого существа, помеси козла и волка, существо окружали обнаженные девушки и юноши… Нечто подобное Алексей сегодня уже где-то видел… Ну конечно же видел! Потолочная роспись в особняке мессира Франческо Чезини! Одна и та же рука… Между тем девушки подвели гостя к самому ложу. Две грации неслышно скользнули к светильникам, рванулось к потолку яркое зеленоватое пламя, и протокуратор наконец смог лучше рассмотреть лежавшую на ложе юную деву… какую-то угловатую, тощую… – Господи! Да это же мальчик! – не выдержав, в ужасе воскликнул Алексей. – Ты начнешь с него, господин… Таковы правила! А потом мы будем твоими все! Не бойся, мы поможем тебе… Нежные девичьи руки скользнули к застежкам одежды. Протокуратор беспомощно оглянулся… И вдруг увидел, как злобно блеснули глаза изображенного на гобелене чудовища. Блеснули… и тут же исчезли! Нет-нет, не закрылись – исчезли. Вот только что были живые глаза, а теперь… теперь – черные дыры. Все ясно – за ними кто-то подсматривал. Одна из красавиц, та самая, что подошла к Алексею первой, вдруг вскрикнула, увидев напряженное лицо молодого человека. Узнала? И вдруг, чуть приподняв вуаль, жарко поцеловала в губы! Протокуратор тут же обнял ее за талию, прижал к себе: – Я хочу остаться с тобою вдвоем. – Я тоже… Эй, подружки, оставьте нас! – Но ты нарушаешь… – Я сказала – оставьте! Ого! Какой голос – голос госпожи, повелительницы! Девушки, пошептавшись, послушно ушли, скрылись за дверью. За ними, с ухмылкою, убежал и мальчик. – Ты нарушаешь правила, сестра! – Да, нарушаю! Потому что хочу их нарушить. Плотно затворив двери, она быстро задула свечи, и в наступившей тьме молодой человек почувствовал горячее дыханье и обжигающий жар поцелуя. – Я давно хотела тебя, – срывая с него одежду, шептала красавица. Ну точно – узнала! – Зачем ты покрасил волосы? И бородку зря сбрил – она тебе очень шла. Я тебя узнала случайно… вот только что, когда присмотрелась! – Кто ты? Нежные девичьи руки гладили Алексею грудь. – Ха! Кто?! Не узнаешь сладенькую? – Разве я тебя знаю? – Ну ты даешь, господин сочинитель! – Сочинитель?! – Иди же сюда… иди…
Чьи-то быстрые шаги вдруг раздались в коридоре… Чьи-то крики. Вопль! От удара ноги резко распахнулась дверь! Возникшая на пороге фигура высоко подняла горящую свечу: – Опасность, Алексей! Мы раскрыты! – Лука? – не обращая внимания на девушку, протокуратор быстро оделся. – Что случилось? – Нас сейчас чуть не убили! Леонтий побежал за подмогой… Все ж таки не зря мы взяли с собой целый отряд. И как только их не заметили? Снизу, с лестницы, донеслись шум и крики. – Ты разрешишь мне уйти, Мелентин? – тихо спросила девушка. – Мелентин? Гм… конечно. – Тогда пусть он погасит свечу. На миг. – Погаси, Лука. Интересно, за кого все ж таки его приняла убегающая обнаженная фея?! Нет, он ее точно не знал… Темнота. И снова крики. И топот множества ног. И вспыхнувший факел. Да уж – не получилось «поделикатнее». – О, это уже наши! – Лука устало уселся на ложе и с улыбкой взглянул на вбежавшего в комнату Леонтия. – Ну, как там? – Никак не можем найти хозяина… Кстати, знаешь, кто им оказался? Некий Франческо Чезини! – Франческо Чезини? Мессир? Значит, не показалось! Видать, туринец и впрямь опознал его. Алексей бросился к ковру… Ввухх!!! Вылетевшая из-за гобелена стрела со свистом впилась ему в грудь… Впилась бы… Короткая арбалетная стрела со стальным лезвием… Но она отклонилась! Странным образом отклонилась… …угодив прямо в сердце Луке! – Боже-е-е-е!!! – подхватывая упавшего…
Глава 4 Июнь 1453 г. Константинополь «Слезы пророка»
Счастье, и ты изменилось и только насмешки достойно……Закричал молодой человек. – Боже!Паллад.Храм судьбы превращен в кабак
Он вскинул голову, отрывая взгляд от мерцающей воды, наполнявшей таз. Нет, не таз – окно в прошлое! – Ведьма! Откуда ты знаешь все?! Эта стрела… – Ее отклонили, – тихо пояснила старуха. – Должен быть убит ты, но стрела пронзила сердце другого. – Лука… Лука, дружище… Алексей горестно обхватил голову… но тут же пристально взглянул на старуху – не время сейчас было предаваться горю. – Все это надо исправить, – твердо произнес молодой человек. – Я знаю, знаю, как… Кто отклонил стрелу? Старуха с сожалением почмокала губами. – Вот этого я не вижу. Не знаю, почему, но не вижу. Этот человек не нашего мира! – Не нашего… – эхом повторил протокуратор. Он уже догадался – чьего. И теперь не время было сидеть, пора начинать действовать. Вернуться, вернуться туда, откуда пришел! Вернуться, чтобы все изменить. Как только что сказала старуха – исправить. Выйдя во двор, Алексей прислонился к стволу старого карагача и устало закрыл глаза. Алексей Пафлагон… Алексей Смирнов, вот уже более пятнадцати лет живущий в Константинополе, городе, который он уже давно считал своим. Рожденный в конце двадцатого века, он сейчас жил в середине пятнадцатого… И очень даже неплохо жил! Дело, которому отдавался без остатка, любимая жена, сын, друзья… А там, в двадцать первом веке, точно так же по-прежнему жил себе поживал Лешка Смирнов. И который из них был настоящим, этот или тот, похоже, знал один лишь Господь Бог. Алексей знал, как вернуться в будущее. Через Черное болото, располагавшееся в окрестностях Мценска, несколько раз он уже возвращался, было дело, и – вот странно – чувствовал себя там чужим. Впрочем, чего уж в этом странного? Черное болото, бабка Федотиха – колдунья из того, будущего времени – не она ли отклонила стрелу? А зачем ей? А прямая выгода – если Алексея убьют, кто будет пересылать ей драгоценности через все то же болото? Ясно, что никто. Когда-то не так и давно протокуратор нашел выход, поручив выплачивать отступное для бабки Федотихи некой девчонке, теперь уже женщине. Просто время от времени класть монеты или драгоценности на старый пень, росший у самой трясины. Может, она уже и перестала это делать? А, к черту все мысли! Ехать, немедленно ехать! Сесть на попутный корабль… Ага, сесть – в городе-то черт те что делается! Значит, нужно не торопиться, выждать, пока все хоть немного успокоится, когда пройдут эти злополучные три дня – три дня победителя. А пока пересидеть… Вот, скажем, здесь… Нет, у старухи не стоит. – Какой ты бледный! Протокуратор вздрогнул – Аннушка! Как он мог про нее забыть? Улыбнувшись, подмигнул девушке: – Нам бы нужно где-то спрятаться, дева. У тебя есть здесь родичи? – Были… У них здесь, в Галате, дом и огород с садом. – Девушка вздохнула. – Сейчас боюсь и гадать – живы ли? – И что ты думаешь делать? – Идти с тобой! – Аннушка с неожиданной силой схватила протокуратора за руку и просительно заглянула в глаза. – Куда ты, туда и я. Ведь ты же не прогонишь меня. Верно? – Верно. – Алексей ласково погладил девчонку по голове. – Не прогоню. Куда уж тебя теперь девать, чудо рыженькое?! Однако… – он тут же стал серьезным. – Хочу тебя сразу предупредить, я вскоре собираюсь уехать. – И я! – Уехать далеко на север, быть может, навсегда. – Я тоже поеду с тобой. Не оставляй меня. Ну пожалуйста. – Ладно, уговорила, – молодой человек прижал к себе девушку и улыбнулся – и в самом деле, не гнать же ее теперь. Но и ведь и с собой не возьмешь, остается куда-нибудь ее пристроить. Но это, конечно, не сейчас, позже. Сейчас выждать. Эх, родственники ее отыскались бы, что ли… – Ну, Аннушка? Куда пойдем? – Уж точно не обратно в город. – Анна с содроганием посмотрела на растекающиеся по всему небу дымы. – Я знаю здесь одно местечко, тут не далеко. Идем? – Стойте. – Бабка Гаргантида выбралась из своей хижины с небольшим мешком в руках. – Возьмите. – Она протянула мешок Алексею. – Здесь пресные лепешки, сыр, плетеная фляга с вином. – Да хранит тебя Бог! – с поклоном принимая подарок, искренне промолвил молодой человек. – И вас, и вас… – Старуха мелко перекрестилась и, что-то неразборчиво пробормотав, снова скрылась в хижине. – Зря она индюшек не прибрала, – уходя, задумчиво оглянулась Анна. – Не ровен час – турки. Половят всю птицу. – Ей виднее, – имея в виду ведьму, Алексей скривил губы. – Ну, веди же! Показывай, где твое место? Он вновь надел на голову тюрбан, а девушку связал грубой веревкой. И не зря! Не успели беглецы пройти и пару десятков шагов, как тут же наткнулись на турецкий разъезд в количестве трех вооруженных короткими копьями всадников. – Салам! – широко улыбнувшись, приветствовал всадников Алексей. – Хорошую ты себе девку добыл, вай! – начал было один… и тут же осекся под бешеным взглядом соратника – горбоносого, в белой, испачканной чьей-то кровью чалме и с кривой саблей у пояса. По-видимому, тот был в этой группе старшим. – Кто таков? – подозрительно прищурившись, спросил горбоносый. – Кто твой кашевар? – Кашевар? – Протокуратор только сейчас сообразил, что в турецком войске используются «кухонные» термины, так командир отряда назывался «поваром», десятники – «разливающими», а сам султан гордо именовался «отцом-кормильцем». И вдруг глаза главного турка вспыхнули, а рука потянулась к сабле… Он явно что-то увидел. Что? – Руби его! – с визгом заорал горбоносый… Но вытащить саблю не успел – Алексей оказался проворнее, всадив в бок турку клинок! И тут же рубанул по морде коня другого, а третью лошадь Анна больно стегнула по глазам веревкой. Лошади отшатнулись, заржали, едва не сбрасывая с себя седоков. – Беги, Аннушка! Выкрикивая проклятья, молодой человек замахал над головой саблей. – А ну, подходи под раздачу! Кто первый? Ты, лысый? Давай! Клинки скрестились, однако ситуация складывалась явно не в пользу протокуратора – двое всадников, как ни крути, имели перед ним неоспоримое преимущество. Вот один загородился конем, замахнулся… второй закружил позади… Удар! Удар! Удар! Клинки сверкали, словно молнии, Алексей яростно отбивался, вовсе не представляя, сколь долго еще продержится. Вот снова над головой сверкнуло… Молодой человек подставил клинок под удар. Звон! Скрежет. И черная тень позади… Черт! Все-таки взяли в клещи! Вниз! Нырнуть под брюхо коня… Рубануть подпругу… Ага! Вражина с воем сверзился вниз, под копыта собственного коня, и тут же вскочил на ноги… подставив шею под удар сабли протокуратора! Упал, обливаясь кровью, а второй… а второй безжизненно приник к гриве коня, пораженный ударом копья в спину. – Я что, убила его? – подойдя ближе, промолвила Анна. – Так это ты метнула? – Я… Подобрала копье и… Даже не думала, что попаду… Господи! Страх-то какой – я человека убила! – Не человека, а врага, – оглянувшись по сторонам, Алексей быстро осмотрел переметные сумы. Серебряные монеты, бусы, золотые кольца, серьги… вместе с ушами. Сволота! Переложив деньги и драгоценности к себе в кошель, молодой человек махнул рукой: – Идем. И побыстрее. Свернув за угол, они побежали к оливковой рощице. Аннушка бежала первой, указывая хорошо знакомый ей путь. – Здесь мои родичи обычно пасли коз. Ага! Вот и шалаш! – показав пальцем, девушка радостно улыбнулась. – Неплохо устроимся, верно? Действительно неплохо. Крыша над головой, еда, красивая девушка рядом – что еще надо для счастья? Даже вино – и то имеется, спасибо бабке Гаргантиде! Совсем рядом с шалашом, за кустами, внезапно заблеяла коза. Вздрогнув, протокуратор схватился за саблю: – А ну, вылезай, кто там?! Выходи, кому говорю! – Не гневайтесь, господин… Я смотрю, и Аннушка с вами. – Из-за олив показался коренастый пожилой мужичок хитровато-крестьянского вида: круглолицый, усатый, с барашковой шапкой на голове и в такой же жилетке-кожухе, наброшенной поверх домотканой туники. Узкие полотняные штаны, мягкие сапоги из козьей кожи; подвешенные к поясу разделочный нож и костяной гребень дополняли портрет пейзанина, добавляя к нему некую толику воинственности и аккуратности. – Дядюшка Ферапонт! – с радостным воплем Анна бросилась незнакомцу на шею. – Дядюшка Ферапонт, ах, как же я рада, рада… А тетушка Пелагея, она где, дома, да? – Конечно, дома, где ж ей еще быть-то? Это я, вон, с козами. – Ферапонт усмехнулся в усы и, прищурясь, пристально осмотрел Алексея. – Это кто же с тобой такой, егоза? – Это… – Девушка оглянулась. – Его зовут Алексей, дядюшка. Он очень хороший человек, спас меня от турок! – Гляди-ка! – В глазах крестьянина вдруг пробежала некая опаска. – А вы там это… ничего такого не натворили? Искать вас не будут? – Это – смотря кто, – философски заметил молодой человек. – Турки – точно не будут. – Ну и слава Богу! – Ферапонт набожно перекрестился. – Тебя, Аннушка, я домой заберу, Пелагея рада будет, а вот тебя, человече… Даже не знаю, куда и девать. И сабля у тебя, и вид воинский… А ну как турки? Не было бы нам горя! – Да что ты такое говоришь, дядюшка?! – Девушка взглянула на старика с укором. – Он – мой спаситель, он… – А ты охолонь, егоза. – Ферапонт снова прищурился. – Нам-то жить надо… все одно, под базилевсом или под турком. А, мил человек? Может, турок-то не так уж и страшен? – Да не страшнее, чем сборщик податей. – Алексей усмехнулся. – Вот и я говорю – не страшнее! – Старик явно обрадовался, засуетился, погладил девушку по плечам. – Можно ведь и под турком прожить, а? Что они, все время, что ли, грабить будут? Мы ведь люди простые, не знатные, чего с нас взять? – А вот поглядим, еще два дня грабежа осталось. – Алексей хмыкнул. – Ежели потом все прекратится – значит, можете и под турком жить. Ну а ежели нет – увы. Ты-то, старый, туркам, и впрямь не очень-то нужен, а вот племянница твоя – очень даже сгодится для какого-нибудь гарема. – Тьфу ты! – обиженно замахала руками девушка. – Скажешь тоже – гарем. – Ой, не скажи, егоза. – Старик бросил на племянницу быстрый оценивающий взгляд. – Это ведь, смотря, к какому человеку попадешь. Замуж-то тебе ведь пора уже! – Да, да, пора, – пряча усмешку, неожиданно поддержал протокуратор. – Что, и жених на примете имеется? Ферапонт замахал руками: – Да какой там жених, никто еще и не сватался! – Погоди, посватается какой-нибудь турок! – Да хоть бы и турок, лишь бы хороший человек был. – Ой, уши вянут слушать такие речи, дядюшка! Алексея старик к себе не позвал, да молодой человек не очень-то и рвался, его вполне устраивал и шалаш, в конце концов – не век же тут вековать? Да и вообще – девчонку, похоже, удалось сплавить в надежные руки. Старик хоть какой-никакой – а все ж родственник, к тому же еще и тетка Пелагея имеется, которая племянницу, видимо, любит, и в обиду не даст. Что же касается замужества… Старик прав – сейчас нужно просто пересидеть, переждать лихое время. Сволочь, конечно, этот старик, но, с другой стороны, понять его можно. – Я приду вечером, – прощаясь, шепнула Аннушка. – Принесу еды. Кивнув, Алексей посмотрел на небо – пожалуй, вечер был уже не за горами. Старик Ферапонт и Анна ушли, и молодой человек, проводив их взглядом, с удовольствием растянулся в шалаше, наслаждаясь внезапно наступившим покоем. Едва прикрыл глаза, как тут же забылся… Увидел во сне и жену, и сына. Веселых, довольных, смеющихся. Ксанфия, хохоча, тянула к нему руки… вот дотронулась до щеки, провела ласково… Алексей резко открыл глаза: рядом с ним, в шалаше сидела Аннушка и гладила его по щеке. – А! Проснулся-таки! Я вот тебе поесть принесла. Тут жареная рыба, тут козье молоко, лепешки… – Да ведь есть же еда! Но все равно славно. Спаси тебя Боже, красавица! – Кушай. – Как там обстановка? Не прогонят тебя родственнички? – Что ты! Тетушка Пелагея так обрадовалась, так обрадовалась… Ой! Не сказать даже как. Им-то своих детей Господь не дал. Девушка неожиданно прижалась к Алексею и поежилась: – Холодно. – Что-то не заметил. – Нет, вправду, холодно… Дай руку, потрогай… Взяв в ладонь руку молодого человека, Аннушка провела ею по собственной шее, плечам… ниже… засунув в вырез туники. Действительно, вся кожа была покрыта мурашками. От холода ли? – Ты говорил – я красивая, так? – Да, красивая… Только слишком уж молода для меня. – Я?! Молода?! – девушка обидчиво вскинулась. – Ну и целуйся со старухами! – Ла-адно… – Алексей привлек девчонку к себе, поцеловал в губы и, тихонько шлепнув чуть пониже спины, прошептал: – А теперь иди. Иди, я сказал! Ты очень, очень красивая девушка, и еще обязательно встретишь свое счастье… с турками или без. Я же их ненавижу! В бессильной ненависти Алексей ударил кулаком в землю. Анна даже вздрогнула: – Ой. Как ты! – У тебя есть здесь знакомые рыбаки? Из тех, кто хорошо знает фарватер и не против неплохо заработать. – Они все знают. И все не против. – Проведи меня к кому-нибудь из них. Прямо сейчас. – Но… – Или лучше скажи, где и кого искать. – Нет! Я уж сама. Они пошли какой-то узкою тропкой, вьющейся между кустов шиповника и олив, и выбрались на берег небольшой бухточки – впереди слышался шум прибоя и чьи-то голоса. – Рыбаки, – останавливаясь, прошептала Аннушка. – Конопатят лодки. Сегодня не ловили – страшно. – Веди! – Постой… – девушка тяжко вздохнула. – Знаешь, мне почему-то кажется, что мы больше не встретимся. Никогда-никогда… Молодой человек ничего не ответил, лишь покачал головой. – Поцелуй меня! – неожиданно властно Аннушка развернула его за плечи. – Крепко-крепко… Больше я ничего не прошу. Он все же всучил ей пару золотых дукатов, так, на прощанье. Сказал, чтоб припрятала в каком-нибудь укромном месте. И, попрощавшись, зашагал вниз, к морю, где его уже ждал небольшой баркас под косым парусом. Ждал не за просто так, а за пять дукатов, за меньшую сумму владелец баркаса Марко рисковать отказался. Что ж, спасибо и на этом. Вдвоем они столкнули с песка баркас, с разбега запрыгнули. Хлопнув, ветер надул парус. Алексей обернулся – нет, Аннушки видно не было, что и говорить – сумерки. Однако молодой человек был уверен – девчонка стоит сейчас на взгорье, всматривается в темное море и машет рукою. И наверное, даже плачет. Идея добраться в гавань Феодосия морем, обогнув почти весь город, пришла к Алексею как раз в полусне, прерванном появлением Аннушки. Именно там, в этой гавани, у протокуратора еще оставались друзья, на чью помощь сейчас он очень надеялся. Ночное море казалось волшебным, загадочным, в черных волнах отражались звезды и золотистый месяц. И еще – городские огни. По ним и ориентировался Марко. – Подходим, – наконец сказал он. – Вон, уже видны причалы. Где вас высадить? – У складов… Впрочем, нет. – Алексей пристально всмотрелся в освещенный кормовым фонарем корабль. Красивый, с высокими надстройками… «Святой Себастьян»! Он опять здесь, в гавани – контрабанда стеклом не прекращается ни при какой власти! Хотя… Это судно именуется теперь по-другому – «Слезы Пророка», вот как! – А ну, давай к этому кораблю! Эй, вахтенный! – Кто там? Вах! – Позови шкипера. – А кто его спрашивает? – Много будешь знать, скоро состаришься! – Ого! – раздался с кормы задорный девичий голос. – Кого я слышу? – Мелезия? Ты здесь? – Ну а где же мне еще укрыться, как не на этом славном судне?! Одно название чего стоит – «Слезы Пророка»! Нет, все-таки «Святой Себастьян» – было куда лучше. Эй, вахта! – Девушка выругалась. – Что стоите? Живо спускайте сходни! И засмеялась. И смех ее эхом отдался…
Глава 5 Август 1453 г. Окрестности Мценска
Дайте крылья мне перелетные, Дайте волю мне… волю сладкую! Полечу в страну чужеземную……В гавани.Евдокия Ростопчина
Алексею повезло, «Слезы Пророка» как раз отправлялись в Кафу. Ну а найти там торгующих с русскими княжествами купцов было еще проще. С ними молодой человек и отправился по знаменитому Муравскому шляху – торговому пути из татарских степей к верховьям Оки. Туда, куда ему и было нужно. Добрались без всяких приключений – крымский хан Хаджи-Гирей (точнее, кто-то из его мурз) оказывал всяческое покровительство каравану, как видно, имея в том немалую заинтересованность. На протяжении всего пути караван сопровождала усиленная охрана – татарские всадники и наемники-итальянцы. И все ж таки поначалу шли осторожно, опасаясь главного соперника и конкурента Хаджи-Гирея – хана Большой Орды Сейид-Ахмеда, человека умного и предприимчивого. Хаджи-Гирей тоже дураком не был: отлично зная все азиатские уловки, он к тому же получил и европейское воспитание – вырос в литовском великокняжеском замке Троки. Туда же, в Великое княжество Литовское и Русское (находившееся в личной унии с Польшей), в случае нужды и обращался за помощью – к великому князю Казимиру. А потому, когда караван вошел в литовские пределы, к верховьям Ворсклы, все повеселели и уже не ждали больше для себя никакой опасности. А ее и не было. Ближе к Мценску Алексей тепло простился с купцами и, купив коня, поскакал по сельской дороге, направляясь к Амбросиеву – большому, в десяток дворов, селу близ Черного болота, староста которого Епифан Кузьмин, был давним знакомцем протокуратора.
Когда Алексей подъехал к селу, в воздухе уже плавился фиолетовый вечер, тихий и теплый. Серебряная луна, висевшая над старой ветлою, уже начинала приобретать ночной золотистый оттенок, в быстро синеющем небе вызвездило, а на западе, над дальним лесом сверкали зарницы – исходило последними лучами оранжево-золотое солнце. Под копыта коня упали длинные тени деревьев, до Амбросиева оставалось еще километра три, но было хорошо слышно, как в сельской церкви звонили к вечерне. Эх, не успеть! Алексей спешился и сотворил молитву, благодаря Господа за спокойный путь. Наезженная многочисленными возами дорога, выбираясь из леса, потянулась между полей, частью уже сжатых, а частью колосящихся золотой налитой рожью. Вкусно пахло жнивьем и клевером, а где-то совсем рядом, за ольховником, за поворотом, мычали коровы. – Бог в помощь! – догнав стадо, протокуратор поздоровался с пастушком – белоголовым парнишкой лет четырнадцати, важным, веснушчатым, босоногим. В правой руке паренек держал длинный кнут, время от времени ловко прищелкивая им в воздухе. – И тебе в помощь, мил человек! – пастушок оглянулся с улыбкою. – Далеко ль путь держишь? – В ваши края, в Амбросиево. – А к кому ль? – К старосте Епифану. Есть такой у вас? – Есть, как не быть… – пастушонок неожиданно остановился и, оглянувшись по сторонам, жестом поманил путника. – Нагнись-ко, мил человек. – Да я и слезть могу, если надо! – хохотнув, Алексей спрыгнул с седла. – Епифан про тебя предупреждал, – к его удивлению, тихо промолвил парнишка. – Ты вот что… сразу-то посейчас в село не езди – там глаз-от лишних много. Затаись, вона, в ельнике, язм Епифана про тебя извещу, да потом проведу тайноть! – Тайноть?! – путник рассмеялся. – Да нет у меня никаких тайн! – Ага! – ухмыльнулся парень. – А к старосте ты просто так едешь, безо всякого дела? – Ну с делом, – протокуратор развел руками. – Правда, не сказать, чтобы уж с очень тайным… – Вот тогда и пасись! – снова предупредил пастушок, на этот раз уже более серьезно. – Схоронись в ельнике, жди. Да не журись, не долго те хорониться-то – ночь-то быстро придет. – Ну как скажешь, – сдаваясь, Алексей махнул рукой и, взяв коня под уздцы, зашагал к ельнику. – Не забудь только за мной явиться. – Явлюсь, не переживай! Три раза уткой крякну… И ты мне тако же ответь! – Хорошо хоть без этих – «у вас продается славянский шкаф?» – негромко засмеявшись, молодой человек скрылся в ельнике и, привязав коня, задумчиво уселся на поваленную бурей сосну. Однако, странные в Амбросиеве дела творятся! Не село, а какой-то шпионский центр! И староста, вишь ты, кого-то поджидал, да не просто так, а тайно… и вот за этого «кого-то» и принял путника пастушонок. Интересные дела… Ладно, потом спросить у Епифана… если ответит. А не ответит, так и пес с ним – мало ли у него, Алексея, своих дел, чтоб еще в чужие соваться? А луна уже стала медно-золотой, яркой, и крупные звезды ярко мерцали в бархатно-темном ночном небе, и слышно было, как в селе лаяли псы. Лаяли не зло, а для порядку. Вот вдруг заиграла свирель, послышалась песня – видать, молодежь собралась на гулянку.
Хозяин наш, батюшка… —
Не вели томить, прикажи дарить!
Наши дары невеликие…
Он снова был на стенах. Палили турецкие бомбарды, и выпущенные из них ядра с воем проносились над головою. Осадные башни турок приближались, угрожающе покачиваясь на ухабах, и тучи стрел затмевали низкое солнце. – Янычары! – повернув голову, громко закричал Лука… Или Леонтий? Да, Леонтий, Лука погиб еще раньше, три года назад… Так и Леонтий тоже погиб. Вернее, погибнет вот уже сейчас, скоро. Но некогда было об этом думать: скаля зубы, лезли по лестницам янычары – отборное турецкое войско. А! Вот первый уже забрался на стену, взмахнул саблей… Удар! Звон! И зубовный скрежет. И окровавленное лицо. И протяжный предсмертный вопль… – С нами Бог и Святая София! Сжимая в руках меч, Алексей обернулся – еще развевалось над башнями имперское желто-красное знамя… еще развевалось… Бабах!!! Снова ударила бомбарда Урбана. Просвистело ядро. С грохотом обрушились стены. Грохот! Страшный, невообразимый грохот! Алексей раскрыл глаза – нет, это не ядра, не пушки. Это топот. Кто-то ломится в дверь? Уже распахнули, вломились – прямо в глаза яростно ломанулось солнце! – Хватай его! – сразу четверо навалились на ничего не понимающего гостя, заорали, заругались, заломили за спину руки. Остальные рванулись в дом – господи, да сколько же их здесь? Все оружные – при саблях, с кинжалами, некоторые даже в кольчугах. – Вяжи! Пятый из оставшихся в сенях лиходеев – видимо главный, противный такой мужичонка с редкой рыжеватой бородкой, одетый втемно-красный кафтан – тут же наступил ногой на лежащую рядом с сундуком саблю. Ухмыльнулся, крикнул в распахнутую дверь, в избу: – Ну что там? – Нет никого, Офоний! Сбегли! – Куда сбегли? Как? – Через подпол… Там подземный ход выкопан! – Так ловите, чего встали?! – Ловим, господине! – Ловят они… Мхх! – щурясь от бьющего в глаза солнца, Офоний оглядел пленника и прищелкнул пальцами. – Этого – в клеть… Хотя нет, тащите сразу в избу! – Так в клеть или в избу, господине? – один из схвативших протокуратора молодцов шмыгнул носом. – В клеть! В клеть! – дребезжащим голосом заорал главный. – Сказал же – в клеть! То есть тьфу – в избу! Пытать его, да немедля! Двое парней, больно ударив пленника по почкам, вытащили его на крыльцо и, подгоняя, погнали по огороду к плетню. А в селении творилось нечто! Нечто напоминающее разорение Рязани Батыем в описаниях советских учебников. По улицам, между пылающими избами, носились – и конно, и пеше – татары! Скуластые, узкоглазые, в рыжих лисьих шапках и малахаях. Из еще уцелевших изб выгоняли детей и женщин, связывали, видать, готовились угнать с собой в рабство. Тут и там валялись в пыли зарубленные мужчины и парни, тревожно ржали лошади, а в церкви, прямо поперек крыльца, с черной стрелой в груди лежал убитый дьячок. Несмотря на свое положение, Алексей с удивлением всматривался в происходящее. Господи! Да что ж тут такое делается-то? Очередной татарский набег? Похоже. Да, но, кроме татар, среди беспредельщиков полно и русских! Да вот хоть взять тех молодцов, что сейчас тащили Алексея. Впрочем, предателей хватало во все времена. Изба, куда привели пленника, стояла у самой околицы, где еще вчера так весело пела песни деревенская молодежь. В низенькой закопченной горнице, несмотря на теплый день, было душно – исходила жаром недавно протопленная печь, рядом с которой была устроена дыба – палаческое приспособление, на которой, вздернутый за вывернутые руки к поддерживавшей крышу балке, был подвешен вчерашний пастушонок – бледный, окровавленный, жестоко избитый кнутом. Палач – красивый кудрявый парень с перекатывавшимися под рубахою буграми мышц, обернувшись, хмуро взглянул на вошедших: – Ну? И пошто вы его сюда притащили? Не, где это видано-то? Еще с одним не закончили, а они уже другого тянут! – Так Офоний велел. – Офоний… – Палач усмехнулся. – Не ему, чай, работать-то. Ладно, помогите-ка этого снять, а то еще окочурится раньше времени. Двое парней бросились палачу на помощь. – Сказал что-нибудь? – спросил один. – Сказал, куда ж ему деться? По крыльцу тяжело застучали сапоги, и в избу вбежал юркий, небольшого росточка, парень в кольчуге и с саблей у пояса: – Ты, Емеля, погоди энтого пытать. Офоний сказал, чтоб его дождался. – Дождался-дождался, – недовольно передразнил палач. – Ну и где его черти носят? – Сказал – посейчас и придет. – Хм, посейчас… Ну сади тогда этого на лавку – не пытать, так пирогами угощать будем! – Емеля сам же и засмеялся над собственной шуткою, а потом даже вполголоса запел:
Пироги, пироги,
Пироги-калачики!
Глава 6 Сентябрь 1453 г. Окрестности Мценска
Судьба играет человеком, Она изменчива всегда, То вознесет его высоко, То бросит в бездну без стыда.…Пироги-калачики…Николай Соколов
И куда теперь? Да заманить любителя пирогов во-он хоть в те кусточки на берегу ручья. Там и отоварить – а больше делать нечего. – Куды идтить-то? – догнав Алексея, озабоченно выкрикнул палач. Ох, и здоровенный же парняга! Ну да ничего, и не таких обламывали. Пряча ухмылку, протокуратор кивнул на кусты: – Вона, там тропка. Наберем пирогов – и назад. Дьяк Офоний поживее наказывал! – Эк! Быстро вы с ним договорились! – А с умным-то человеком – чего же долго-то? Алексей оглянулся – похоже, никто за ними не шел… – Чу! – палач Емеля вдруг ухватил его за рукав. – Кажись, скачет кто-то! – Скачет? – беглец прислушался. И в самом деле… – Наши, войско московское должно бы к завтрему быть, – задумчиво произнес Емельян. – Отряд Ивана Стельмы. Так им еще вроде рано… А ну-ко, друже, схоронимся – что-то уж больно быстро скачут. Не дожидаясь ответа, парняга бросился в ближайший овраг, не обращая никакого внимания на буйно разросшуюся там крапиву. Алексей последовал его примеру, не особо раздумывая, да и некогда было раздумывать – вылетевший из перелеска большой отряд всадников в лисьих шапках и малахаях, визжа и размахивая саблями, бросился к догоравшей деревне. – Ишь ты… – ощерившись, Емеля проводил их глазами. – Есигеевы татары обратно вернулись, суки! Видать, мало обещанного показалось – порешили все взять! – Так надо бежать, помочь! – Сиди уж, помочь! Татар с полсотни, а наших десяток едва наберется! Посейчас всех перебьют, тут и гадать нечего! Эх, – палач неожиданно хлопнул протокуратора по плечу. – Хорошо, хоть мы с тобой схорониться успели! Алексей усмехнулся: – Вижу, не очень-то ты за своих печалишься. – Какие они мне свои?! – неожиданно зло вызверившись, Емеля презрительно сплюнул. – Вражины-московиты! Я сам-то тверской, с полона татарского убег, скитался, потом в Москве пристал вот, к дьяку – им палач нужен был, а я-то хотел бы кашеваром – завсегда кашеварил, а тут… Тьфу! Позор один!.. Ин ладно. Куда с тобой теперь подадимся, друже Олексий? Протокуратор качнул головой – ну надо же, уже и имя запомнил! Друг, блин… Таких друзей душить надобно прямо в колыбели. Однако выбора, похоже, нет – вдвоем-то куда легче. – Ты же сказал – московский отряд на подходе? – Сказал. – Палач шмыгнул носом. – Да только, думаю, Есигей их вперед нас с тобой встретит – обо всем расскажет… как сам придумает. – А ты свое слово скажешь! Мол, так и так – гад этот Есигей, каких мало – на своих налетел, порубал, алчности ради. – Да ну, – насмешливо хмыкнул Емеля. – Кто Есигей, союзник московский, и кто – я? Кому поверят-то? – Неужто этой гнусной татарской роже?! – делано возмутился Алексей. – Вот именно, друже, вот именно! Ему – а уж никак не нам. – Палач высунулся из крапивы, напряженно всматриваясь вдаль. Алексей тоже всмотрелся, пока отложив намеченные было насчет любителя пирогов планы. Судя по всему, с каким-либо сопротивлением – если оно вообще было – Есигеевы татары уже покончили: лихие всадники в лисьих шапках, не суетясь, довольно слаженно сгоняли к церкви небольшие группы людей – в основном детей и женщин. – Полон собирают, – тихо прокомментировал палач. – Тех, кто еще остался. Спешат! Из разоренного селения доносились стоны и плач. Конные татары с визгом и глумливым хохотом гнали пленников кнутами, приговаривая: – Хэй, бачка, хэй! Протокуратор вздохнул. – Ты чего? – обернулся к нему Емеля. – Людишек жалко? – И это тоже, – не стал отнекиваться Алексей. – А пуще того татарве насолить охота! Чтоб не очень радовались. – Это бы хорошо бы… – мечтательно протянул палач. И вдруг хлопнул своего спутника по плечу: – Вижу, ты унывать не приучен! Еще тогда заметил, в избе. Насолить, говоришь, татарам? Как? – А так… Хмыкнув, Алексей в нескольких словах изложил буквально только что пришедший в голову план, вызвавший самое искреннее восхищение. – Ах, умная у тебя голова, Олексий! Я это сразу приметил. Ну, что стоять? Пошли делать. Протокуратор улыбнулся: новый спутник его, оказывается, оказался человеком весьма даже решительным. И это было неплохо. Словно змеи, оба неслышно выскользнули из овражка и околицею подобрались в деревню со стороны дороги, выходившей на Брянский шлях, который еще иногда называли Литовским, поскольку Брянск-то давно уж был литовским городом, отчего ни капельки не страдал, а, скорее, наоборот – поднимался. Здесь, на пригорке у небольшой дубравы, парни остановились: палач Емеля остался, а Алексей, таясь, пробрался в селение. Вопли, крики и плач слышались уже совсем рядом, и так же рядом носились на неподкованных приземистых коньках – бакеманах – татары: – Хэй, бачка, хэй! Затаившись за чьей-то банькой возле еще не сгоревшей избы, протокуратор внимательно следил за всадниками. Вот сразу трое из них подскочили к крыльцу, спешились, обнажив сабли, ворвались в избу – словно бы ожидали наткнуться там на чье-то сопротивление. Ага, как же – максимум, что там могло быть, так это испуганные, спрятавшиеся где-нибудь за печкой дети. Ну так и есть! Сквозь распахнутую дверь и оконца из избы донесся визг. Затем послышался звук удара, плач… вот все стихло… Мародеры конечно же уходить не спешили, надеясь на хоть какую-то поживу. Надеяться можно было – изба казалась просторной, зажиточной: хоть сундуки, пожалуй, уже и были вывернуты допрежь, а все ж лучше поискать повнимательней – печку проверить, подклеть… Это и делали, выставив у дверей копье с бунчуком – показать другим, что местечко занято. Чтоб не мешали! Проезжавший мимо татарин – смешной кривоногий парень, губастик с оттопыренными ушами – завистливо посмотрел на избу и облизнулся. И такая тоска стояла в его взгляде, что можно было подумать – не простая крестьянская изба перед ним, а дворец, доверху набитый несметными сокровищами Шахерезады! Впрочем, для этого губошлепа, похоже, и медная монетка – сокровище. Ишь, сидит, облизывается, шакал! Ремеслу б лучше какому-нибудь полезному обучился, волчина позорная, так ведь нет! Уж конечно, разбоем-то куда веселей промышлять, ни пахать, ни сеять не надобно. Хороший парень! И появился вовремя! – Эй, друг! – возникнув, словно тень отца Гамлета, протокуратор с широкой улыбкой поманил татарчонка пальцем. – Там, в избе, Ахмет с Бахтияром… Тебя зовут – помочь надо! Естественно, говорил Алексей по-татарски. Язык этот он освоил еще четырнадцать лет тому назад, находясь в рабстве в Крыму, откуда бежал в Константинополь с рыжим пройдохой Владосом Костадиносом. – Помочь? Ва, алла! – Узкие глаза татарчонка вспыхнули самым искренним счастьем! Спешившись, он быстро привязал коня к плетню. – Только ты это, тихо… – подмигнув, предупредил Алексей. – Не надо тут лишних. – Ага, ага, не надо, – радостно согласился парень. Настороженно зыркнув по сторонам, протокуратор ловко, без замаха, ударил его кулаком в живот. Татарчонок округлил глаза и, широко раскрыв рот, начал хватать воздух, словно вытащенная на берег рыба. Алексей пожалел его, не стал убивать, просто треснул кулаком в лоб, и охотник за чужим добром, закатив глаза, повалился в крапиву. Быстро оттащив татарина за избу, протокуратор проворно связал его поясом и, сунув в рот наскоро скрученный из обрывка рубахи кляп, нахлобучил себе на голову лисью шапку и, прихватив саблю, побежал к коню. Отвязал, вскочил в седло и, объехав избу, поскакал к церкви, вроде как со стороны Литовского шляха. Немного не доскакав до шмыгавших у церкви воинов, осадил коня на пригорке, заорал, размахивая саблей: – Литовцы! Литовцы! Там, там, за лесом! Он показал рукой на дубраву, вполне справедливо полагая, что сей жест оттуда очень хорошо виден. Так и есть! Почти сразу же из дубравы послышались громкие крики. – Окружают! Окружают! – поднимая панику, громко закричал Алексей. – Спасаться надо! Спасаться! И сам первый поскакал наперерез площади, той, что у церкви… Оглянулся, с удовлетворением увидев, как бросились следом остальные татары, не все, но многие. Как, увидев такое дело, побежали к лесу полоняники. Алексей счастливо улыбнулся и, поворотив в ольховник, спешился, пропустил скачущих татар и, бросив коня, оврагами и перелесками побежал к дубраве. Слышал, как, крича и ругаясь, скакал за бегущими татарами их предводитель: – Стойте! Стойте, трусы! Куда? Ради Аллаха, стойте! Вот остановился один, другой… Алексей этого уже не видел – добежав до дубравы, прислонился к высокому дубу, устало утерев со лба пот. – Ну как? – выбрался из молодой поросли палач Емельян. Протокуратор улыбнулся: – Ускакали! Не знаю, надолго ли. Но полон разбежался – теперь уж не сыщешь его по здешним лесам! – Да, леса здесь знатные, до самой Эрьзи тянутся, – Емеля согласно кивнул и вопросительно посмотрел на своего спутника. – Ну а мы-то куда сейчас? Предлагаю в Мценск. – А кто там сейчас? – А черт его знает! Вроде бы, под Казимиром Литовским город. – Хорошо, пойдем. – Алексей усмехнулся и запрокинул голову. Густо-голубое, еще по сути своей, летнее небо темнело от наползающей откуда-то с запада огромной фиолетово-черной тучи, озаряемой синими сполохами молний. Ветер доносил отдаленные раскаты грома. Это было здорово, черт побери, здорово! Словно как по заказу! Словно будто бы рояль в кустах! Замечательно! Отлично! Классно! Уж теперь-то… Теперь-то можно уйти! Успеть бы только к грозе на болото. – В Литву так в Литву, – протокуратор повернулся к приятелю – наверное, палача Емельяна можно уже было именовать именно так. – Я согласен. Только вот хорошо бы чуть выждать, пересидеть, покуда все уляжется. Знаю тут одно надежное место – туда сейчас и пойдем, если не против. – Да не против, – ухмыльнулся палач. – Все ж таки хорошо, что мы с тобой вместе.
Пройдя по Литовскому шляху версты две, беглецы свернули в лес и долго пробирались буреломами вдоль узкого бурного ручья. Лес вокруг становился все непроходимее, гуще, а почти незримо скользящая берегом тропка скоро совсем скрылась, растворяясь в черно-зеленом мрачном подлеске среди кустов и папоротников. Палач Емельян бросал на своего спутника тревожные взгляды, но, надо отдать ему должное, вслух ничего не говорил, не спрашивал – доверял, видел, что Алексей держался вполне уверенно, как человек, в здешних глухих местах уже бывавший, знающий. На редких полянах попадались красные россыпи брусники, а под деревьями, на кочках, путники не раз и не два замечали уже крепенькие аппетитные боровики. Голодная смерть им сейчас в лесу не грозила – начало осени, самое благодатное время. И тепло было пока, даже жарко. Единственно, что досаждало – комары, злобные, словно оголодавшие волки. Последние осенние комарики. И хорошо, что уже не было мошки. Емельян не спрашивал – долго ль еще? – шагал молча, упрямо, лишь посапывал и, казалось, ничуточки не устал. Наконец, впереди, за деревьями, показался просвет – резануло по глазам яркое солнце, вспыхнуло и исчезло, поглощенное наползавшей тучей. – Верно, гроза будет, – подняв голову, наконец подал голос палач. – И как бы не дождь. Надобно шалаш ладить. – Давай, – покосившись на болото, кивнул протокуратор. И, взяв саблю, принялся рубить ею лапник, сбрасывая его в кучу. Емельян бросился помогать, и вдвоем беглецы быстро соорудили укрытие. Резко стемнело. В небе над головой громыхнуло, тяжело ударили по кронам деревьев первые капли. Емеля поспешно полез в шалаш. – Пойду, водички попью, – усмехнулся Алексей. – Водички?! – высунув голову наружу, удивленно переспросил палач. – Так ее вон, сейчас, и с неба накапает – только подставляй ладони. Эй, эй, ты куда? Там же трясина! – Я гать знаю, – не оглядываясь, отозвался протокуратор. – Вернусь скоро. Ты жди. И тут ливануло, да так, что буквально за каких-то пару секунд молодой человек вымок до нитки, насквозь. И грянул гром, и яростно сверкнула молния, ударив в росшую неподалеку сосну-сушину – дерево вспыхнуло с сухим треском. А гром загремел снова, и гремел уже, не переставая, и лил дождь, и хлестали молнии, яростно и гулко, словно желая угробить в этом лесу все живое. – Пусть! Пусть сильнее грянет буря! – углядев наконец старый пень, радостно закричал Алексей. Вот, сейчас… Вот, еще чуть-чуть… Спрямляя путь, он почти до пояса ухнул в трясину, но выбрался, уцепился за гать – и вот он пень! Родной, близкий… Дверь в свой мир. В свой? Молодой человек усмехнулся – лучше сказать: в мир, который раньше был своим. Теперь – впрочем, не теперь, а давно уже – для него свой мир – это мир ромеев, империя, Константинополь. А там, в другом, мире, в мире двадцать первого века, имеется свой Алексей Смирнов. Такие вот дела, да-а-а… Затянутое тучею небо с грохотом взорвалось прямо над головою. И сверкающая синяя молния ударила прямо в пень. И все вокруг померкло. Наконец-то! Наконец! Падая в трясину, улыбнулся…
Глава 7 Окрестности Мценска
Золотая волюшка Мне милей всего! Не хочу я с волюшкой В свете ничего!…Протокуратор.Николай Цыганов
И снова грохотали турецкие бомбарды! И, размахивая саблями, лезли на городские стены янычары султана Мехмеда. – Алла! Алла! – С нами Бог и Святая София! Метнув в янычара дротик, Алексей махнул рукою артиллеристам: – Огонь! Огонь! Целься в осадную башню! И взмахнул мечом… И отрубленная пучеглазая голова турка, ухмыляясь, покатилась прямо под ноги. Чего ж она ухмыляется-то? Протокуратор склонился и в ужасе закричал, узнав в только что отрубленной голове голову своего собственного сына. – А-а-а-а!!! Алексей распахнул глаза – он сидел на болотных кочках, обняв обгорелый пень, а вокруг все так же неутомимо поливал дождь, вот только молнии сверкали все реже. Молодой человек потряс головой и улыбнулся: получилось! Черт побери, получилось! Теперь – быстро в Касимовку, к бабке Федотихе, а уж там… А там пусть выручает! В конце концов, золота и драгоценных камней ей можно обещать немерено. Чай, найдутся! Улыбаясь, Алексей выбрался из болота и, дождавшись под деревьями, пока закончится дождь, зашагал – ориентируясь по выглянувшему солнцу и мху – на север. Где-то там, не очень далеко, должно быть шоссе. Ласковое солнышко быстро сушило мокрую землю. Парило, и над окрестностями Черного болота повис искрящийся желтый туман. Радостно защебетали птицы, из тех еще, кто не успел улететь на зиму в более теплые края. Засверкало, заголубело небо, стало тепло, и молодой человек, раздевшись, с наслаждением подставил солнечным лучам плечи, справедливо рассудив, что, прежде чем куда-то идти, неплохо бы подсушить одежду. Одежду… Вот, кстати, о ней. Штаны… Ладно, штаны еще ничего, пойдут. Рубаха? Рубаха, гм-гм… тоже, за неимением другой. А вот кафтан придется оставить – слишком уж он вызывающий – небесно-голубой, с оторванными пуговицами и грязными шелковыми шнурками – канителью. Так… Заправить рубаху в штаны – вроде и ничего, этакий стиль а ля рюс. Кафтан – черт уж с ним – бросить, сапоги… Черт! Тоже не пойдут – с загнутыми-то носами. А ведь придется их надевать, не босиком же переться – это еще подозрительней будет выглядеть, и так-то ни один водила-лесовозник подбросить не возьмется, а уж босого… Скажут, иди себе, бомжара, куда шел, подвозить тут тебя еще! Ладно, до Касимовки не столь уж и далеко, запросто можно и пешком вдоль реки дойти. Если рыбаки заметят – в том ничего страшного, сами не лучше одеты – главное, на участкового не нарваться! Тот ведь и узнать может, участковый уполномоченный капитан милиции Иван Иваныч Бобриков – молодой смешливый парень. Смешливый, это да, но ведь и въедливый! Привяжется, не отпустит. Так что, по здравому размышлению, шоссе отпадает. Только вдоль реки, по рыбачьим тропам. Рассудив таким образом, Алексей быстро оделся и зашагал вдоль болота – где-то через полчасика должна была показаться река. И тропинка. Показалась! Заблестела, зазолотилась отраженным солнцем реченька-речка! Вот и тропинка, узенькая, неудобная, тянувшаяся какими-то колючими, цепляющимися за одежку зарослями. Ничего! Скоро расширится! Сколько отсюда до деревни? Километра четыре? Пять? Да, должно быть где-то так. Кстати, меньше, чем по дороге.
Жанна из тех королев,
Что любит роскошь и ночь! —
Если б кату не грозила лютая смерть, Алексей вряд ли стал бы его выручать, даже несмотря на близкое знакомство, если так можно было обозначить их отношения. Да, конечно, палач приехал в деревню не пряники раздавать, однако он же и помог – спас многих людей от татарского плена. Баш на баш. И смерти, по разумению протокуратора, уж никак не заслуживал. – На свой ножик, – Алексей подошел к костру и, вдруг повернувшись к лесу, настороженно прислушался. – Эй! – сидевшие у костра дружно повернули к нему головы. – Чего там? – А сами послушайте! Да нет, не здесь… Вон, к деревам отойдите. Гулкая тишина леса не была такой уж полной – где-то крался какой-то зверь, где-то била крыльями ночная птица… А вот с треском упала сухая ветка. – Ничего не слышите? – Нет… Хотя… Постойте-ка! – Один из сторожей поднял вверх руку. – Там, у мостика-то, что-то уж больно тихо! – Так на то и ночь, чтобы тихо. – А филин?! Вспомните, он каждую ночь там охотится, ухает – ух-ух!!! – Да, ухает. Страшно так, ровно покойник. – Покойники не ухают, Никодиме! – Не о покойниках посейчас речь – о филине. Парни замолкли и с минуту вслушивались в темноту. – А ведь и впрямь, не ухает! – Значит, спугнул кто-то! – Поглядеть бы надо… Пошли-ка, затаимся. Никодим, рог при тебе? – При мне. – А ты, Проша, с Олексием тут оставайтесь. Так и порешили: Алексей и тот круглолицый парень, что давал ему ножик, – Проша – пошли обратно к костру, остальные же бесшумно скрылись в чаще. Интересно, успел ли проскользнуть Емельян? Должен бы успеть – парень ловкий. – Чу! – едва присев, Прохор вдруг вскинулся и настороженно посмотрел в сторону гати. Протокуратор тоже вскочил на ноги: – Что? Что там? – Кажись, крадется кто-то! – обернувшись, взволнованно прошептал сторож. – Слышь, трясина булькнула. Видать сорвался с гати, шагнул не туда… О! Слышишь? Снова! Плохое дело! Придется наших будить – Епифан наказывал, чтоб, ежели что – немедленно… Рука парня потянулась к висевшему на поясе рогу… – Постой. – Алексей решительно толкнул сторожа в бок. – А вдруг – поблазнилось? Посмешищем будем! Пойдем-ка сперва сами проверим. – Но ведь Епифан… – Он же первым и смеяться будет! Идем, идем… В рог свой всегда протрубить успеешь. – Это верно. Вдвоем они побежали к болоту, и протокуратор лихорадочно соображал, что делать с этим парнем. Лучше всего, конечно, было бы продержать его у края болота как можно дольше. Как можно дольше… Лишь бы Емельян оказался поосторожнее – ведь уже светало, и желто-красное солнце вот-вот должно было вылезти из дальнего леса. – Вон он! – резко останавливаясь, Прохор показал вперед, в трясину, где маячила размытая реденьким желтоватым туманом фигура. Палач! – Гляди-ко! Один! И, кажись, от нас… Точно – от нас! Господи, никак пленник сбежал! Прохор рванул рог… Но затрубить не успел. И вовсе не потому, что Алексей – как рассчитывал – ударил его ребром ладони в шею… Где-то в лесу, со стороны мосточка, истошно разорвав тишину, затрубил другой рог! Тревога! – Господи! – перекрестился Прохор. – Видать, и впрямь, беда! Лесные люди Епифана, надо отдать им должное, поднялись быстро – не прошло и пяти минут, как все уже собрались у костра, оружные и одетые, внимательно слушая приказания старосты. – Вы двое – к гати, вы – к ручью, остальные – за мной, к мосточку. Вперед! Все – в том числе, естественно, и Алексей – подались в лес и рассредоточились за деревьями вдоль ведущей к мостутропы. Небо светлело уже, было прохладно, зябко, как и всегда по утрам осенью. Вот-вот должно было подняться солнышко, судя по зябкости и по чистому светлому небу денек нынче выдастся солнечным, летним… – Епифане! – Словно тень, вынырнул из травы один из сторожи. – Что там, Никодим? – шепотом спросил староста. Стоявший невдалеке протокуратор навострил уши. – Войско. Похоже – московиты. Идут ходко, дорогу знают – видать, продал кто-то. – Сколько их? – Десятка три пеших, и конница у моста – дюжина. – Не так уж и много… Ничего, справимся. Тсс! Из мерцающего утреннего тумана, за папоротниками, показались остроконечные шлемы. Негромко звякнула кольчуга. Блеснул наконечник короткого копья-сулицы. Вот кто-то споткнулся, выругался злым шепотом… – Пора! – подпустив врагов ближе, Епифан махнул лучникам. Веселым разбойничьим посвистом вспенили тишину стрелы, каждая из которых нашла свою цель! Со стоном повалились в траву ратники, из-за деревьев с криками выскочили люди старосты Епифана. – Бей ворогов, бей! Встретившись, звякнули мечи и сабли – началась сеча. Перед Алексеем внезапно оказалось сразу двое – один, похоже, опытный воин, в байдане – доспехе из крупных плоско раскованных колец – и шлеме с золоченой полумаской. Этот был с мечом, а в левой руке держал круглый ярко-красный щит с большим медным умбоном. По умбону-то и пришелся первый удар сабли протокуратора. Противник успел среагировать сразу – поставил, и в свою очередь нанес удар. Хэк! Тут же рванулся вперед и второй – совсем еще зеленый юнец с едва пробивающимся пушком над верхней губой. Этот был в короткой кольчуге и круглом арабском шлеме – мисюрке, правда, без бармицы, видать, приобретенным по случаю или в качестве военной добычи – уж что досталось. В левой руке юноша сжимал саблю, в правой держал такой же, как у старшего, щит. – Слева! – отскочив назад после очередного удара, быстро распорядился опытный воин. Молодой хорошо понял его, резко отскочив в сторону, так, что теперь они оба наседали на Алексея с двух сторон, не мешая друг другу. Ай, скверно, скверно! По всему лесу раздавался звон, слышались крики, сопенье, ругательства – ничего этого протокуратор сейчас не слышал, полностью поглощенный собственным поединком. Поединком, хм… Двое на одного! Вернее – полтора, юнца можно не считать за настоящего лихого рубаку! Впрочем, и недооценивать врага – тоже плохо. Пусть уж будет – двое на одного. Оп! Ловко отразив очередной выпад, Алексей дернулся в сторону и, сделав обманный финт, зацепил-таки юнца кончиком сабли, раскровянив правую руку – не помог и щит. В ответ на это опытный враг тут же бросился в самую яростную атаку! Зло сверкали глаза, рот ощерился, словно у дикого зверя, а меч… меч сверкал молнией! Давай-давай… Меч не сабля – много не навертишь, запястье устанет, какой бы ты закаленный не был… Черт! Увлекшись, протокуратор едва не пропустил удар молодого. Хорошо – обернулся, бросился на траву – тем и спасся! Иначе б саблей по шее – и все. Ах вы ж, гады! Ладно… Проворно перекатившись по траве, Алексей вскочил на ноги, одновременно захватив левой рукой подвернувшуюся под руку палку – обломок какого-то сучка – который со всего размаху, вставая, и метнул прямо в лицо опытному. Тот инстинктивно загородился щитом, на миг – всего на какой-то миг – потеряв из виду соперника… И получил саблей по правой руке! Прямо по запястью, по венам. Хорош был удар, правда, кость перебить не вышло – зато кровища хлестала – будьте нате! Этот теперь не боец… Молодой… Ух, как он разозлился! Это хорошо… Ну давай, давай, нападай, что ж ты? Используя местность, Алексей намеренно спрятался за деревьями – и тотчас же в ствол ударился брошенный раненым щит. Ах ты, сволочь! Добить-то тебя некогда… Удар! Протокуратор пригнулся, и сабля юнца застряла в дереве. Алексей ухмыльнулся… И тут же произвел выпад, зацепив острием клинка щеку. Хлынула кровь. Шок! У юнца наверняка был шок. Ишь, как испуганно хлопнули веки, как в ужасе сверкнули глаза… Теперь – по руке! Еще раз… Ага! Вскрикнул! Выронил саблю… – Ондрей-ко-о-о-о-о!!! – истекая кровью, яростно закричал раненый. Поднялся из травы из последних сил… А они похожи! Оба светлорусые, круглолицые… Отец и сын? Ладно… Прыгнув, Алексей ударил парня в щеку эфесом сабли – не хотел убивать, хватит с юнца и этого. Сколько ему лет-то? Тринадцать? Четырнадцать? Черт с ним – пусть живет. Отбежав в сторону, махнул над головой саблей: – Хэй, Епифане! Осмотрелся наконец. Судя по всему, сеча, похоже, заканчивалась. – Еще идут! – подойдя, тяжело вздохнул Епифан. – Боюсь, не сладим. Эх, увести бы их куда, запутать! – Давай – в болото, на гать! – тут же предложил Алексей. – На гать… – Староста задумался. – Трудное дело. Самим запросто можно утопнуть, многолюдством-то. – А зачем многолюдство? – утерев рукавом выступивший на лбу пот, молодой человек хохотнул. – Дай человек пять – хватит. Да, и еще лук. Епифан пристально посмотрел на него и улыбнулся: – А я ведь в тебе не ошибся, парень! Дам. И лук дам, и людей. Эй, Никодим, бери своих – и к болоту. Старший – Олексий, во всем его слушать. – Дядько Епифан! – выскочил из кустов пастушонок Герасим. – А я… Я можно тоже на болото пойду? – Сиди уж! – Тут-то от меня все одно посейчас толку мало, а стреляю я метко. А? Ну, дядько! – Черт с тобой. – Епифан махнул рукой. – Иди. Ну, парни, – с Богом! Там, у гати не таитесь – пущай сначала увидят. – Да сообразим, не дурни.
Прихватив саадаки, они зашагали к болоту. Шли поначалу неспешно, а, как увидали врагов, побежали, уводя супостатов от спрятавшегося в лесу воинства, увлекая за собой, заманивая под удар с тыла. – Вон они, вон они! – потрясая сулицами, радостно орали враги. – Ужо не уйдете теперь! И бросились в погоню. По кустам, меж деревьями, по болотным кочкам. – Держи их, держи, братцы! Ага, давайте… Вот уже зачавкала под ногами трясина, засвистели над головами стрелы – выйдя на открытое место, вражины достали луки. Оп! Повалился лицом в болотную жижу пораженный в спину Никодим. Достали-таки, сволочи… – Пригнитесь! Пригнитесь же! К пню, к пню идите… Эй, куда! Дернувшись от стрелы, упал в трясину еще один. А Герасим? Нет, этот шагал. Шагали и враги – ходко, под прикрытием спрятавшихся на берегу лучников. – По нашим следам идут, гады! – тяжело дыша, выкрикнул пастушок. Алексей задумчиво кивнул – ясно. Светло уже, видят – куда. – Вот что, парни. – Он обернулся, подбежав к обожженному молнией пню. – Давайте на тот берег, я прикрою. – Но… – Быстрее! Стрел только подкиньте. – Протокуратор неожиданно улыбнулся. – Не думайте, я на тот свет не собираюсь – рановато еще! Подержу их здесь, покуда доберетесь, а потом и вы меня прикроете. Надеюсь, ни одна стрела мимо супостата не пролетит! – Храбрый ты человек, дядько Олексий! – оставляя у пня часть своих стрел, восхищенно присвистнул Герасим. – Инда и мы тебя выручим – уж будь покоен! Проводив глазами своих, Алексей затаился за пнем, накладывая на тетиву стрелу. Нацелился… Оп! Идущий первым вражина тяжело завалился навзничь. Ну, что встали? Кто следующий? Ага! Отошли назад, к берегу. Посовещались. Снова пошли, выставив вперед большие миндалевидные щиты – оказывается, у них и таковые тоже имелись. Это худо, однако… Вот пропела стрела, еще одна, еще… Целая туча! И вдруг грянул гром! С чистого неба?! Нет, показалось… – Уходи! Уходи, Олексий! – внезапно послышалось сзади. Свои! Видать, добрались. Молодцы, быстро… Теперь можно и самому! Выпустив по врагам пару стрел, Алексей, пригнувшись, побежал по гати. Выбравшиеся на лесистую кручу разбойники Епифана прикрывали его тучей стрел. Ай, молодцы, хорошо стреляют, кучно! Вот и камыши. Берег. Лес. А во-он тут он когда-то утопил трактор. То есть не утопил, а посадил в топь, потом гусеничником вытаскивали. Алексей улыбнулся… и вдруг почувствовал, как в спину, меж лопатками, что-то тупо ударило! Протокуратор остановился… Оглянулся… Упал…
Глава 8 Окрестности Мценска
Дым на небе, дым на земле, Вместо людей машины……Прямо в трясину.Армен Григорян.Мусорный ветер
Алексей очнулся от жары, даже, можно сказать, от зноя – солнце жарко пекло в спину. Он так и лежал, навзничь, только уже не в болоте, а рядом, на берегу, в лесочке. Вытащили… Свои… Меж лопатками саднило, но не очень больно, вполне можно было терпеть. Чего ж его тут бросили-то? Ага, наверное, побежали через болото обратно – помогать. Люди старосты Епифана, поди, уже ударили в спину попавшим в ловушку московитам… или кто уж там это был. Может быть, там, за болотом, даже идет бой. А он, Алексей, тут отлеживается. Усмехнувшись, молодой человек резко поднялся на ноги. К его удивлению, это удалось без всяких затруднений – ноги не подкосились, не потемнело в глазах, и даже меж лопатками вроде бы вообще перестало болеть. Хм… А хотя… Что там говорила бабка Гаргантида? Нежить – вот что. Значит, нечему и болеть. Что ж, в некоторых случаях, это, наверное, и неплохо. Вот как сейчас. Так… Пойти на гать, через болотину, посмотреть, что там? Может, помощь нужна «болотной армии фельдмаршала Епифана»? Потянувшись, Алексей направился было к болотине, но вдруг остановился, внезапно услышав донесшуюся откуда-то из лесу музыку. Да-да, именно музыку! И еще какую!
Жанна из тех королев,
Что любят роскошь и ночь!
Глава 9 Деревня Касимовка
Отвяжись, тоска, Пылью поразвейся! Что за грусть, коли жив, — И сквозь слезы смейся!…Пистолета! Табельный ПМ – пистолет Макарова – вооружение милиции и армейских офицеров. Державший его в руках участковый целился беглецу прямо в лоб, с обеих сторон капитана прикрывали сержанты – тоже с пистолетами наголо. – Ручки верх поднимите! Так… Иваныч, обыщи! Пожилой сержант умело похлопал задержанного и, разочарованно обернувшись, пожал плечами: – Ничего. – Что, совсем ничего? – капитан шмыгнул носом и быстро приказал: – Ладно, оденьте наручники – и в мотоцикл. – Что-то я никак не возьму в толк, что происходит? – ухмыльнулся Алексей. – Хватаете на улице людей, наручники надеваете, и, между прочим, никакой санкции прокурора не показываете! Произвол! – Имеем полное право задержать вас, гражданин, по подозрению в совершении тяжкого преступления, на основании показаний свидетелей и результатов оперативной разработки, – несколько витиевато пояснил участковый. – И разбираться с вами дальше буду не я, а следователь. Мое дело – лишь доставить вас, куда надо, да взять предварительное объяснение. Если, конечно, вы захотите его давать. – А в чем, собственно, меня обвиняют? – В умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью, совершенном из хулиганских побуждений в отношении двух и более лиц, – усмехнувшись, охотно разъяснил капитан. – Статья сто двенадцатая, пункты «а» и «д». – Ох, ничего ж себе! Ну, е-мое! – Алексей не удержался от ругательств. – До пяти лет! – Участковый улыбнулся еще шире и вдруг прищурил глаза, пристально всматриваясь в задержанного. Потом помотал головой, словно бы прогоняя привязавшуюся дурную мысль: – Нет, показалось. – Что вы говорите, господин капитан? – Гражданин… Так, ничего. Принял вот вас за одного своего знакомца… Еще раз покачав головой, он махнул рукой сержантам – вся компания уже как раз подходила к стоявшему у кустов мотоциклу: – Сади! – А не выпрыгнет, товарищ капитан? – В наручниках-то? Участковый, а следом за ним и сержанты, засмеялся и, усевшись в седло, завел двигатель. Повинуясь какому-то непонятному чувству, Алексей обернулся назад, словно бы прощаясь… Из ухоженного домика с припаркованным неподалеку белым «Шевроле-ланос», как раз вышла дачница, Ирина Петровна, кстати, кандидат или даже доктор исторических наук, хорошая знакомая Алексея по той, прошлой жизни… точнее сказать – по этой. Конечно же она знала другого Алексея – юношу, почти подростка… Заперев дверь на висячий замок, Ирина Петровна положила ключ на притолочину и быстро пошла к машине. Она была уже одета не по-дачному, по-городскому. Видать, уезжает – выходные-то заканчивались, а до отпуска, поди, долго еще. Тогда почему не берет с собой ключ? Кому-то оставляет? Мотоцикл дернулся и, выбравшись на шоссе, резко прибавил скорость, направляясь в Касимовку в объезд, через мост. Оба сержанта, помахав капитану руками, зашагали напрямик, через ручей… и оказались у клуба еще раньше ездоков. Клуб… С тыльной стороны его как раз и располагался вход в опорный пункт милиции. – Ну выходи, приехали, – заглушив двигатель, участковый махнул рукой. – Во-он, туда проходи, где табличка… Эй, парни, дверь ему откройте! Старый продавленный диван, пара агитационных плакатов с портретами руководства местного УВД – все как на подбор писаные красавцы, орлы! – шкаф, выкрашенный веселенькой зеленой краской сейф, старые конторские столы, новенький компьютер с плоским монитором… А за клавишами – девушка с погонами старшего лейтенанта. Та самая, инспекторша по делам несовершеннолетних. Ирина Владиславовна… Ирина… Красивая девушка! Алексей невольно засмотрелся – нет, в самом деле красивая! Яркая, стриженная в каре, брюнетка с синими, насмешливо прищуренными глазами в обрамлении длиннющих ресниц. Короткая форменная юбочка, стройные – ах какие стройные! – бедра. Тогда, на лесной дорожке, протокуратор что-то не очень хорошо ее разглядел – не до того было. – Вот, Ира… Ирина Владиславовна, клиента взяли! – Отлично! – явно обрадовалась девушка. – А то я уж думала, как рапорт писать. – Подсказал бы… – Участковый довольно улыбнулся и указал задержанному на диван. – Садись! После чего устроился за соседним столом, искоса метнув взгляд на стройные ножки инспекторши. Та взгляд заметила, одернула юбку небрежным жестом, отчего капитан тут же покраснел, словно брошенный в кипящую воду рак. И, сконфуженно прокашлявшись, пояснил: – У избы бабки Федотихи взяли – за спиртом к ней шел, это мне рыбаки сказали. Вот, гады, – неприязненно подумал про рыбаков Алексей. Сидели вроде как люди, выпивали. И чего было говорить? – Ну-с, товарищ солист народного хора, документики-то ваши где? – Солист?! – Ирина Владиславовна удивленно хлопнула длиннющими своими ресницами и тут же засмеялась. – Ах да! То-то я и смотрю – одет чудно. Так вы и в самом деле из народного хора? О, с каким восхищением сверкнули синие девичьи глазки! Беглец приосанился: – Ведущий солист! – Что ж вы так себя вели-то? – Участковый достал из планшетки чистый лист бумаги и ручку. – Драку учинили, избили подростков. Нехорошо, товарищ артист! – Да я и сам понимаю, что нехорошо. – Алексей низко опустил голову. – Каюсь. Дрался. Но ведь не просто так – разнимал! А что ударил кого – не отрицаю, могло… – Потерпевшие другое говорят. Будто вы сами на них напали. – Ага, – подняв глаза, саркастически хохотнул протокуратор. – Вот выскочил из лесу и напал на бедных подростков! Изнасиловать хотел всех скопом! Это я-то – почти что филармонический артист! – Но ведь ударили? – Ударил, ударил, признаю! Горе мне, горе! – Алексей играл сейчас так, как редкие актеры играют, скажем, Гамлета – пригодились все уроки Мелезии, а та когда-то была не самой бесталанной актрисой. – Ведите меня в тюрьму! Садите! Морите голодом… Эх, вот и наручники уже надели – поделом мне, поделом! – Я так и думал, что тут обоюдное, – негромко бросил капитан и, повысив голос, добавил уже для задержанного: – Зря вы только от нас скрыться пытались! От милиции не убежишь. – Это я и сам теперь вижу. – Молодой человек улыбнулся. – Увы мне, увы! Признаю – погорячился. – Вот и мы с наручниками погорячились, уж извиняйте. Сержант, снимите наручники с гражданина задержанного. Вот так… Ну-с! – Участковый потер руки и неожиданно подмигнул беглецу. – Сейчас возьмем с вас объяснение, установим личность. Так… Фамилия, имя, отчество? – Смирнов Алексей Сергеевич, год рождения… – Протокуратор назвал свой старый – истинный – день рождения, только год выбрал другой – постарше, чтобы соответствовал его нынешнему виду. – О! – улыбнулся милиционер. – Смирнов Алексей – так пацана одного у нас звали, студента. Хороший парень, в армии сейчас. – Да Смирновых как собак… – Это понятно… Адрес? – Советская двенадцать, тринадцать… – Ага, в райцентре, значит, живете… Тем лучше – легче будет к дознавателю по повесткам являться. – К дознавателю?! – Алексей в ужасе закрыл лицо руками, уже предчувствуя, что его скоро – вот уже сейчас отпустят. Только вот еще чуть-чуть подыграть… особенно в скользком вопросе насчет подтверждающих личность документов. – К дознавателю, а вы как думали? – О Боже, Боже! О горе мне, окаянному! Инспекторша фыркнула: – Ну, Иван, напугал человека! – Да я-то что? Слышите, Алексей… как вас по батюшке? – Да можно просто по имени, не намного я вас и старше. – Так вот, Алексей, вы не пугайтесь, но сначала возбудят дело, по сто двенадцатой статье, которое наверняка переквалифицируют в меньшую сторону – сто пятнадцатую, сто шестнадцатую – «побои» или «менее тяжкие» – эти статьи легко в суде прекратить, скажем, за примирением сторон… – Ага, захотят эти сволочуги мириться! – Вы не кричите, вы дослушайте. Конечно, просто так не захотят – а вы встречное заявление напишите. Вас ведь тоже ударили? Алексей усмехнулся: – Пытались. – И кто-то это видел? – Наши, касимовские, пацаны – все видели. Да ведь за них и вступился! – Отлично! Вот вам листок, пишите… Прошу привлечь к ответственности неизвестных мне подростков, которые там-то сям-то тогда-то нанесли мне побои… Это заявление отнесете в суд по месту жительства. Ясно? – Ну, спасибо вам, спасибо… – Протокуратор поблагодарил участкового со всей искренностью, на которую только был способен, после чего кивнул на телефон: – Разрешите позвонить? Ах, черт… лучше бы на мобильный. – Звоните. – Участковый протянул свою трубку. – Звоните, звоните, не стесняйтесь – ОВД оплатит. – Ну если так… – Алексей наобум ткнул клавиши и, прижав телефон к уху, громко закричал в трубку, опять же вспомнив уроки Мелезии: – Андрей?! Андрей! Это ты… Да я, я… Где потерялся? Не поверишь – в милиции. Нет, не купил я никакого спиртного, не до того. Отдыхаете? Завидую… Смотрите, не очень там – отчетный концерт скоро. Да, мои джинсы прихватили? В них, в куртке, документы – паспорт, права… Ах, черт! Прервалось! Со словами благодарности протокуратор вернул телефон участковому: – Как бы вам документы принести, а? – Да хоть завтра, желательно с утра… Сможете? – Постараюсь. – Алексей с улыбкой развел руками. – Так что, мне идти можно или тут, у вас оставаться? – Он кивнул на железную клетку в углу – камеру для задержанных. Оба – участковый и инспекторша – переглянулись и дружно хихикнули: – Идите, идите! Беглец поспешно подавил самую циничную улыбку – похоже, у этой парочки имелись совершенно другие планы на сегодняшний вечер, в которые слишком долгие разбирательства отнюдь не входили. Ну что сказать? Совет да любовь. – Так я паспорт завтра поднесу? Ничего, если ближе к вечеру? Боюсь, просто-напросто не успею раньше. – Ладно. Как принесете, так и принесете. Может, хотите чаю? – Спасибо, у своих попью. Они, поди, волнуются – выбрались на природу, репетировали, в костюмах вот, потом решили немножко отдохнуть, спиртное кончилось, вот я и вызвался… – Бывает, – плотоядно посмотрев на инспекторшу, участковый махнул рукой. – До завтра, гражданин, до завтра. Да! У гражданки Иваньковой спирт покупать не советую! Вполне можете отравиться. На полном серьезе можете. – У кого, у кого? – переспросил бывший узник. – Да у бабки Федотихи, так тут ее у нас кличут. Алексей попрощался и, спустившись с крыльца, оглянулся. Свет в кабинете еще горел. А вот когда он отошел шагов на двадцать – погас. Однако быстро. Лихой,оказывается, парень, этот участковый Бобриков – орел прямо! Нет! Вот снова вспыхнула лампа… Ага, оба вышли. Инспекторша забралась в «УАЗик» с сержантами, помахала рукой. Поехали… Эх, а участковый-то оказывается… Такую девушку упустил! Хотя, может, и не упустил. Может, он ее специально таким образом приманивает, приручает, может, любовь про меж ними только еще начинается, светлая, большая и чистая… впрочем, может, и вообще никакой любви нет, чисто служебные отношения, никакого интимного чувства. Жаль, если так – неромантично как-то.Иван Никитин
Через полчаса протокуратор уже подходил к избе бабки Федотихи. Издалека еще увидал – ни одно окно не горело! И не стояла во дворе красная «Таврия», и на двери по-прежнему висел внушительный амбарный замок. Да-а-а… Видать, в город подалась бабка – может только к утру вернуться или даже на следующий день. Однако, что же делать? Ясно, что ждать, но не спать же на улице или на крыльце – ночки-то пока холодные, хоть и конец мая. А что если? Нет, мало ли, кто-нибудь заявится? Ключ-то ведь кому-то оставлен. Или – не оставлен, просто так положен? Здесь, кстати, многие так поступают, даже и дачники… особенно дачники! Чтобы воры зря замки не ломали – в домах-то чаще всего ничего ценного, а новый замок денег стоит. Вот и у дачницы Ирины Петровны – а в гостях у нее Лешка пару раз был – тоже ничего ценного не имелось. Одни старые книги, да и те большей частью учебники. Учебники… А вот бы почитать! Про Родину!!! Почему все ж таки некогда великая Империя ромеев пала под ударами турок – это, в принципе, Алексей и так знал. А вот можно ли ее было спасти? Можно ли? Нет, не так… Можно! Обязательно можно! Вот только – как? Больше не раздумывая, Алексей, словно ночной тать пробрался к дачному домику соседки и, нашарив на притолочине ключ, открыл висячий замок. Так… Теперь осторожно вылезти в окно, навесить замок, вернуть на притолочину ключ, залезть в дом обратно…
Однако темно… Ага, вот, на полке фонарик… Свечка… Лучше свечка – в занавешенных окнах ее пламя практически незаметно, в отличие от того же фонарика. Спички, кажется, как обычно, на плите… Вот они. Протокуратор зажег свечу и, пройдя в комнату, поднес ее к старой этажерке с книгами. Внизу, на самой нижней полке отыскался школьный учебник истории Средних веков для шестого класса. Алексей примостил свечку на стоявшем около низкой софы столике и раскрыл книгу… Волнуясь, прочел… «Турецкие войска по приказу султана начали штурм…» И словно наяву увидел отрубленную голову императора! И торжествующее юное лицо султана Мехмеда. И снова голову… голову сына… Господи! Господи! Протокуратор истово перекрестился. Господи, сделай так, чтобы все получилось! Сделай так… Впрочем, ты уже делаешь. «Так, в 1453 году прекратила существование Византийская империя». Так… А как – так? Во всем параграфе по сути – никаких объяснений! Догадайтесь, дети, сами. Или учитель вам расскажет… если интересовался хоть когда-нибудь Византией. Если же нет – увы… Поискав, молодой человек снял с этажерки другой учебник, на этот раз – вузовский. Тоже «История Средних веков»… «В столице и стране господствовал произвол. Чиновники расхищали государственные средства» – ну, это словно про Россию писано. А поконкретней? «Византийские города… все более приобретали характер транзитных пунктов иностранной торговли» – ну, это понятно. «Генуэзцы хозяйничали и в самом Константинополе, получая от его торговли в 7 раз больше… Среди населения росла ненависть…» Что-то не заметил! Зависть – вот это да, росла. Что еще? Междоусобная борьба… турецкая ориентация части знати… Нет, не только знати! Конфликт по поводу унии – ну, это ясно… И все же, как бы сделать… как бы спасти… нет, не только своих – империю? И можно ли еще успеть? Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Однако, в свете теории систем, квантовой физики, футорологии и прочих других философских дисциплин говорить так, все равно что утверждать, будто бы это солнце кружит вокруг земли. Алексей потянулся… и вдруг услышал за окном чьи-то приглушенные голоса. И шаги! Быстро приближающиеся шаги! Господи! Хорошо, что сообразил повесить на дверь замок… который как раз сейчас и открывали взятым с притолочины ключом. Быстро затушив свечу, молодой человек нырнул под софу… потом, немного подумав, утащил туда же и свечку – а вдруг догадаются потрогать фитиль руками: горячий! А ночные гости уже прошли прямо в комнату, плюхнув на пол глухо звякнувший пакет. – Ну что, портвешка? – А это, Колян… Никто не явится? – Так я ж с хозяйкой договорился – плиту ей переложить, чтоб не дымила. – А ты что, умеешь – плиту-то? – А зачем? Хозяйка только на той неделе приедет – мне как раз перегужеваться хватит, не к родичам же ехать? Деревня дальняя, народу в избе полно, электричества нету. Да и не любят они меня, суки! А с хозяйки-то я полтора куска взял – вот дура баба! – Ловко! Голоса казались смутно знакомыми. Наглые такие, уверенные в себе, с хрипотцой. – Ты свет-то включай, Димон! Чего в темноте елозить? Димон?! Та-ак… А второй – похоже, их всего двое – что же, Щербатый? Ну да – раз Колян. Кому еще быть-то? То-то они отсюда и шли, когда попались у ручья навстречу. Вспыхнул яркий свет. – Э! Ты че, Димон, офонарел совсем?! – Так сам же сказал! – Лампу настольную включи – не люблю я иллюминации. – Чего? – Ну света лишнего. На, держи стаканы. Сейчас на кухне пошарю – может, закусь какую найду. Скрипнули половницы. Верхний свет погас, вспыхнул боковой, тусклый. Звякнули бутылки. – А вот и закусь! Консервы нашлись, маловато, правда, да нам на сегодня хватит. – А хорошо, мы догадались хлеба купить. – Ха, хлеба! Ну, братан, – за удачу! Звякнули стаканы. Послышалось характерное бульканье, затем оба гопника смачно зачавкали. Вкусно запахло тушенкой – и прятавшийся под старой софой протокуратор исходил слюной, пожалев, что не остался на милицейский чай. – Еще по одной? – шмыгнув носом, предложил Димон. – Наливай, – охотно согласился Щербатый. – Только пока не пей – базар один есть. Ты того фраерка, что нас у ручья… что нам у ручья встретился, хорошо знаешь? Беглец напряженно прислушался. – Первый раз вижу! Не знаю даже – что за хрен с горы. – Так он, значит, не местный? – Точно не местный, наверное, приехал к кому-нибудь. И попал! Слышь, его сейчас менты опустят в натуре – родоки двух пацанов заявы накатали. Типа там, напал, учинил драку, избил… – Заявы? Пусть срочно заберут… Хотя… Ну-ка, выпьем… Появилась у меня одна идейка насчет этого залетного. – Дак это, – выпив, молодой гопник поставил стакан. – Что насчет дела-то? – Курево подай… Боишься? – Да нет. Светиться просто зря не хотелось бы – инспекторша меня как облупленного знает, даже страшно. – Не боись. Не засветишься. Дело я и сам проверну… кое с кем. От тебя только наводка требуется. Кстати! Мотоцикл выкрасил? – Выкрасил. – Не забудь потом заявить об угоне. Все, что велел, узнал? – Ну да! Послезавтра привезут. С утра. Точную сумму не знаю. – Ладно. Сколько будет – все наше. А потом – в Сочи, в Москву, еще куда – с лавьем везде хорошо! – Тебе-то хорошо… – Да не стремайся. Сказал же – не узнает про тебя никто, тем более – эта твоя инспекторша… Это та бикса, что ты мне вчера показывал? – Ну да. Симпотная. Такой бы ввалить по самые помидоры. А, как ты? – Да меня ж… – Сиди! Я тебе и не предлагаю. Сам ввалю… Пей! Снова послышалось бульканье. – И вот еще что. Какого-нибудь дурачка у тебя на примете нет? – прожевав, тихо поинтересовался Щербатый. – Ну какого не жалко. – А никого не жалко! Да! – словно бы что-то вспомнив, юный гопник с азартом ударил себя по коленкам. – Есть один чувачок. Касимовский, но не из коренных, приезжий. Зовут Яшкой. Все ко мне в дружки набивается. – Подойдет. Сведешь меня с ним. Так, чтобы вроде мы с ним невзначай встретились. – Сделаю… Что, еще одну бутылку открыть? – Открывай – смотреть на нее, что ли? – Слышь, Колян… Ты насчет инспекторши… в натуре? – Конечно, в натуре. Чего б не попробовать? Заманим на почту – семь бед, один ответ… Если поймают – а они век не поймают, даже если ты, Димон, расколешься! – Я?! Да я ни в жисть! Зуб даю! – Умойся! Умойся, я сказал! Я не к тому, что тебе не верю. Просто… Ну что ты обо мне знаешь? Только кличку да имя… которые я сам же себе и придумал. И здесь меня никто не знает… как и того фраера… Ой, не верю я, что он умаровский! Но дерется хорошо – такой нужен. Так, на всякий пожарный. После третьей бутылки беседа приняла уж совсем гнусно-порнографический характер – гопники заговорили о девках. Кто, кого, где и сколько раз кряду. Правда, разговаривали недолго, уснули – в комнате послышалось сопенье и храп. Алексей хотел было покинуть свое убежище, но, по здравому размышлению, решил не рисковать – что-то уж больно беспокойно спал на софе Щербатый. Ворочался, скрипел во сне зубами, ругался. Потом, наконец, встал: – Эй, Димон! Вставай! – У-у-у… Чего? – Вставай, говорю. Реку мне покажешь и лодки. Заодно в магазин сбегаешь, пива купишь. – Пиво, это хорошо. Гопники быстро собрались и вышли. Выбравшись из-под софы, протокуратор бросился к окну, увидев за сеткой-рабицей две быстро удаляющиеся фигуры. Ну точно – они! Димон и Щербатый. Все так же, через окно, Алексей выбрался наружу и, щурясь от солнца, отправился к избе бабки Федотихи. Никого! Да что ты будешь делать! – Эй, эй, молодой человек! Алексей резко обернулся, увидев кричащую от забора женщину лет сорока пяти, с велосипедом и большой кожаной сумкой. – Вы меня? – Вас, вас… Если вы к бабке Аграфене, так она только завтра приедет, к пенсии. – Завтра, значит… – протокуратор улыбнулся и поблагодарил: – Спасибо. А вы-то сами кто будете? – Почтальонша я! – Так ведь Ленка… – И-и-и, милай, вспомнил – Ленка уж полгода как в конторе, за компьютером. Начальница! А я раньше на ферме работала, скотницей, потом в детсаду, теперь вон тут… с биржи направили. Уж до пенсии доработаю. Не слышали, пенсии-то не собираются повышать? – Не, не слышал. Распрощавшись со словоохотливой почтальоншей, Алексей немного подумал и, прячась за кустами, снова пробрался к соседской даче. Пошарив на кухне, прихватил с собой пару банок фасоли, остатки принесенной, видимо, гопниками, колбасы и хлеба. Вряд ли те заметят пропажу, не каждый же кусок считали! На веранде обнаружилась старая клетчатая рубаха, ее молодой человек и надел, вместо своей косоворотки, которую потом бросил в дальних кустах, что росли у самой реки. До завтра времени было вагон. Спустившись к реке, Алексей выкупался и, натянув штаны, разлегся на травке. В небе ярко светило солнышко, порхали вокруг разноцветные бабочки и синекрылые стрекозы, сладко пахло цветами и липой. От излучины ветер приносил веселые ребячьи крики – там тоже купались. Хорошо! Так бы и лежал! Ну да, а что? Почему б не полежать до самого вечера? Потом, правда, придется ночевать черт знает где… Да хоть и здесь, на берегу! Или пройтись по бережку, скоротать ночь с рыбаками… Стоп! С какими рыбаками? Какую ночь? Кажется, гопники как раз планировали на завтра какую-то гнусность. Планировали… Ну и планировали, ему-то, Алексею, что? Ну, сделают, что хотят, украдут какие-то деньги, свалят… изнасилуют инспекторшу, красивую синеглазую девку… Сволочи! Нехорошо получается. Нехорошо… Надо бы выручить девку! Иначе… Иначе просто нельзя, тут и думать нечего! Вот если б Алексей вчера ничего такого не слышал, тогда… А так… Нет! Надо! Пойти вот сейчас, предупредить… Предупредить… Где только ее искать-то? На опорнике? Вряд ли – чего ей там сидеть. Да и о чем предупреждать-то? Как они ее собираются заманить? И куда? Полная неизвестность. Значит… Значит, надо узнать это от самих гопников! Кажется, как раз сегодня ровно в шесть часов вечера должна была состояться запланированная еще вчера встреча за школой, на которую, честно говоря, Алексей и вовсе не собирался идти… Но вот теперь, после услышанного разговора, передумал.
Он явился к школе заранее, примерно за полчаса до намеченной встречи, узнав время еще на реке у каких-то смешливых девчонок. Отыскал пустырь, осмотрелся, наметил пути отхода – мало ли, сгодятся. Уселся на старый картофельный ящик и, задумчиво покусывая сорванную здесь же травинку, принялся ждать. Не заставив себя долго ждать, Щербатый показался из-за угла минут через двадцать. Молча протянул руку – поздоровался, уселся рядом на корточки, вытаскивая из кармана рубахи сигаретную пачку. Протянул: – Будешь? – Бросил. – Ну как знаешь. Щелкнув дешевой зажигалкой, уголовник закурил, картинно выпуская дым через ноздри. Посидел так, щурясь, поглядывая на солнце и время от времени сплевывая, а потом – надо сказать, довольно толково и кратко – изложил свой план. Протокуратор конечно же весьма удивился наглости молодого бандита, но, подумав, все же решил, что предложенные Щербатым действия вполне адекватные и с большой долей вероятности могут привести к успеху. Именно вот в данных конкретных условиях. Алексей даже усмехнулся: – Нехилый план! Да уж, не хилый… Щербатый задумал не более и не менее, как ограбление почтовой машины, причем – в лучших традициях голливудской классики, правда, без перестрелки – надеялся, что все же до этого не дойдет. Как раз завтра, с утра, машина должна была привезти в Касимовку пенсию, где-то в районе миллиона – или чуть больше – рублей. Сумма не такая уж и большая… впрочем, для кого как. Как понимал Алексей, уголовник решил сейчас залечь на дно, уехать, скрыться где-нибудь подальше, и эти деньги для него – лишь начальный капитал. Тем более, придется делиться с напарниками – Димоном и с ним, Алексеем, тоже. Хотя конечно же малолетку Димона можно и кинуть… По задумке Щербатого, они вдвоем с Алексеем, переодетые в милицейскую форму, должны были тормознуть на грунтовке, в лесу, почтовый «ГАЗ-66», обезвредить водителя и, так сказать, инкассаторшу – бывшую почтальоншу Ленку, старую знакомую протокуратора, после чего, забрав деньги, загнать машину по лесной дорожке в кусты и уходить к реке – там их уже должна была поджидать моторная лодка. Ну а дальше – пару-тройку часов пути вниз по течению – и начинались такие чащобы, в которых никого днем с огнем не найдешь. Ну и выход – на три района, к железнодорожным веткам. – Железная дорога не пойдет, – протокуратор недоверчиво качнул головой. – Заметут стопудово! – Не заметут – мы на попутках да на такси… Да и что про нас знать-то будут? Вышли какие-то из лесу – особых примет ни у кого нету, да еще форма, говорят, всех на одно лицо делает. Не, не заметут. – А форма? А мотоцикл? Их-то мы откуда достанем? – Это мои дела. Твое же, брателла, – ждать меня завтра, гм… ну, скажем, на шестом километре, в лесу. – Ага, спасибо тебе – на шестом километре! – зло прищурился Алексей. – Ноги стопчешь еще до всякого дела. – Ну хочешь, поближе заберу… Давай, у совхозного поля. Ну, того, что у речки. Алексей молча кивнул, соображая, в какой момент и куда гопники могут заманить синеглазую красотулю инспекторшу. Скорее всего, конечно, к реке или даже в лодку… Используют того глупого парня, Яшку – он и заманит. Соврет что-нибудь… То есть не соврет – ограбления-то не будет. Оговорив свою долю, протокуратор распрощался со Щербатым до завтра и, подумав, направился к речке – посидеть, отдохнуть, выждать – заодно поискать веревочку – пригодится… А потом – тайно валить на опорник, предупредить участкового. А если его нет, тогда – начальника почты. Или «инкассаторшу» – Ленку. Вот к ней-то и зайти! Алексей ухмыльнулся – предупредить, заодно и переночевать, разведенка Ленка – баба до мужиков страсть как падкая. Только вот подождать, как стемнеет, чтобы никто… Веревочка отыскалась быстро – у почты, в мусорке – белая пластиковая нить для связки пакетов. Хозяйственно намотав ее на пояс, Алексей спустился обратно к реке… и вздрогнул, услышав позади резкий треск мотоцикла. Не ленясь, молодой человек бегом поднялся по бережку вверх, выглянул из кустов, увидев, как, набирая скорость, покатил к лесу желто-синий милицейский «Урал» (или «Днепр»). Участковый, капитан Бобриков, сидел за рулем, а в коляске… в коляске – пацан в клетчатой рубахе. Яшка! Та-ак! Вот оно, значит, что получается-то! Яшка выманил участкового – не инспекторшу! – зачем? Зачем… зачем… Да за тем же! Форма! Форма – опорник! Наверняка там, в шкафу, подобного добра полно, какая-нибудь старая форменная куртка, китель, фуражка… Опорник. Туда же легче всего заманить и инспекторшу! Даже и заманивать не надо, сказать, мол, позвали… какие-то милиционеры. Запросто! А где у нас инспекторша? А черт ее… И потому – следует немедленно передислоцироваться к опорному пункту. Затаиться где-нибудь поблизости – там, рядом, как раз подходящие кустики – и ждать. Молодой человек так и сделал – кстати, встретив по пути немало знакомых, которые его конечно же не признали, еще бы… Спрятался в дурманящих кустах сирени, ох и неудобно же было там сидеть! Подумав, Алексей отыскал глазами какую-то картонную коробку, притащил, постелил – ну хоть что-то… Солнце – жаркое желтое солнце – до боли в глазах отражаясь в реке, катилось вниз, расплавленным золотом растекаясь по всему горизонту. Скоро наступят сумерки – теплый сиреневый вечер, с пением соловья, криками играющей детворы, прогулками влюбленных парочек и первыми поцелуями. Ах, как это здорово, когда тебе… еще далеко даже не двадцать и уж тем более не тридцать, когда рядом – под ручку – девчонка с копной светло-русых волос и блестящими мечтательными глазами. И так пахнет цветущей сиренью, и чуть слышно стрекочут в траве сверчки, и кругом так хорошо – хорошо без всяких слов – и жизнь кажется простой и радостной. И особенно внезапный, украдкой сорванный поцелуй, оставшийся жарким привкусом на губах… Такой неожиданный, волнующий, томный. Вот просто шли-шли, взявшись за руки, а потом вдруг остановились, повернулись друг к другу и… Ксанфия!!! Голова сына!!! Не время мечтать и расслабляться! Завтра, уже завтра, вернется, наконец, старуха, и тогда… – Смотри, какие звезды! – Да. – Хочешь, нарву тебе сирени? Дома поставишь в воду… – Нарви… Голоса! Нет, даже не голоса – шепот. Двое – мальчик и девочка. Обоим, наверное, лет по пятнадцати, правда, точнее не скажешь – стемнело. Черт! И принесло же! В самый, так сказать, важный момент, когда вот-вот, и… – Как пахнет! – Здорово… Молчание. Снова шепот: – Лен, а ты не обидишься, если я… если я… Уммх! Целуются, собаки! Аж завидно! Не рановато ли? Да и вообще, пора прекращать это безобразие – с минуты на минуту сюда должен явиться Щербатый. Алексей усмехнулся и, набрав в грудь побольше воздуху, пробасил громко и грубо: – Ленка, мать ити! Тебя мать обыскалась уже, а ну-ка давай, домой, живо! – Ой! – испуганно воскликнули оба. Послышались торопливые удаляющиеся шаги. Ну, слава богу… Ага, а вот и гопники! Димон и Щербатый – явились не запылились. Две тускло освещенные дальним фонарем тени – ну кому еще быть? – Посторожи, – обернувшись, негромко приказал Щербатый. Его напарник, кивнув, встал на углу. Послышался резкий скрежет – уголовник возился с замком. Возился не долго – то ли замок оказался слишком уж податливым, то ли наличествовал кое-какой специфический опыт. В общем – кряк! – дверца и отворилась. А инспекторшу Алексей элементарно прошляпил! Отвлекся на внезапно завязавшуюся драку. Кто-то рвался к кустам, а Димон, естественно, не пускал. – Э, парень, куда прешь? – Обронили тут кое-что… А вообще, ты кто такой, чтобы спрашивать? – Сейчас, узнаешь, кто такой… И – резкий вскрик. И сопение. И звуки ударов. А потом все стихло – драка переместилась куда-то в сторону. А в окнах опорника вдруг вспыхнул приглушенный свет. Вспыхнул и погас. И – показалось – как мелькнули тени. Инспекторша? Пришла уже? А, наверное, с другой стороны клуба явилась! Однако пора… Покинув свое убежище, Алексей подбежал к крыльцу… – А ну, стой! Там нет никого! Протокуратор нарочно не оборачивался – уже знал, кто там, сзади. Выжидал. Ага! Топот. Тяжелое дыханье. Хлопок по плечу… Резкий разворот и – тут же – хороший удар в скулу! – Уй!!! Молодой гопник отлетел в кусты, и Алексей сразу же прыгнул на него, словно жаждущий крови тигр. Заломал руки – аж затрещали! – Ой, пусти! Пусти, сволочь! А вот крики – это нехорошо. Не нужно бы сейчас никаких криков. Оп! Удар поддых. Ага, заткнулся, захватал губами воздух… Связав гопника почтовой веревочкой, протокуратор ловко оторвал от своей рубахи подол, соорудив кляп. Действовал умело и быстро – опыт. Покончив с сим увлекательным занятием, протокуратор оттащил глухо стонущего Димона подальше в кусты и, стряхнув прилипший к штанам мусор, спешно поднялся по крыльцу. Толкнул дверь – заперто! Ну конечно… И вроде бы как послышался изнутри слабый стон. Алексей постучался: – Колян, это я, Димон. Открой-ка! Никакого эффекта! – Колян, участковый вернулся! Протокуратор заколотил в дверь ногами. – Чего расстучался? – донесся злой приглушенный голос. – Атас! – Что? Дверь чуть приоткрылась, и Алексей не упустил момент, подставив в образовавшуюся щель ногу, дернул уголовника на себя, ударил – тот глухо треснулся затылком о косяк и сполз на порог. Протокуратор методично связал и этого остатками прихваченной у почты веревки, втащил в небольшой коридор, аккуратно положив тело у стеночки, а уже потом, заперев за собой дверь, шагнул в комнату… Поначалу ничего не видел, опасаясь включать свет. Только услыхал стон… и, углядев, включил почему-то стоявшую на полу настольную лампу. И застыл, увидев распяленное на разобранном диване тело. Да уж, преступник постарался на славу – тонкие руки инспекторши была пристегнуты наручниками к батарее, бесстыдно разведенные в стороны ноги ее надежно опутывали веревки, привязанные к ножкам дивана. Уголовник еще не успел раздеть ее до конца – лишь расстегнул форменную рубашку и разрезал ножницами лифчик, обнажив грудь… которой, увы, Алексей любовался недолго – все же нужно было как можно быстрее помочь девушке. – Ах, как же вы так неосторожны, Ирина… уж, извините, не помню отчества. – Молодой человек быстро освободил пленницу от пут и теперь думал, что делать с наручниками. – Вы, случайно, не знаете, где у Ивана ключ? – Так… у него же. С собой. – Инспекторша пришла в себя и нервно усмехнулась. – А где этот? Черт… – В коридоре, – шаря по ящикам стола, Алексей мотнул головой. – Верно устал, решил отдохнуть – лежит себе у стеночки. – У стеночки?! – Не волнуйтесь. В полном здравии. Но немножко того – спеленут, вот, примерно как вы только что. Ага! Вот и ключики! Надеюсь, подойдут… – Говорят, можно и скрепкой открыть… Один из ключиков вполне подошел – молодой человек привалился к полуобнаженной инспекторше, быть может, чуть дольше и чуть сильнее, чем следовало бы. И освободил-таки пленницу полностью. Та сразу же запахнула рубашку и, передернув плечами, попросила сигарету. – А нету! – Алексей развел руками. – Уж извиняйте – не курю. Чуть улыбнувшись, девушка углядела в вытащенном ящике стола пачку «Петра». Махнула рукой – ну хоть эти. Нашарила в нагрудном кармане рубашки зажигалку, закурила, помотала головой. – Хотите, чайник поставим? Где только тут воды набрать? – А вон, в канистре. Иван вчера привозил. Господи! Как вы-то здесь оказались, товарищ… участник народного хора? Протокуратор улыбнулся: – Так ведь обещал документы принести. А вы как здесь? Заработались? – Да мальчишка один прибежал, из местных – сказал, на опорник срочно зовут. Ну я и подумала, что Иван, кому еще тут звать-то? Из коридора донеслось сопение и стон. – О! Ожил, вражина! – Алексей поднял верх указательный палец и, как галантный кавалер, предложил: – Может быть, Ира, желаете немного попинать сего супостата ногами? Выпустить, так сказать, пар? – Да ну его к черту! – инспекторша резко махнула рукой, так резко, что снова обнажилась грудь, и девушка торопливо застегнулась, положив дымящуюся сигарету на край стола. – Жаль, жаль, – присаживаясь на диван, поцокал языком протокуратор. – А ведь отвертится, гад! Скажет, мол, дама-милиционерша меня сама пригласила да затеяла сексуальную игру – а я уж, как законопослушный гражданин, исполнял все ее прихоти. – Да ну вас! – Ирина поморщилась. – Да, да – так и скажет! – со знанием дела повторил Алексей. – Ваше слово – против его слова. Кому уважаемый суд поверит? – Конечно, преступнику! – убежденно отозвалась девушка. – Уж точно – не милиционеру. Такой уж у нас суд, да и прокуратура от него недалеко ушла. Гуманизм, черт бы его драл! Да и Уголовный кодекс, честно говоря, у нас для преступников писан. Чтоб ловчее было от ответственности уходить. – Так, значит, они и писали – преступники. Протокуратор подавил усмешку, с удовлетворением и даже некоторым злорадством подумав вдруг, что в его-то благословенные царьградские времена до такого маразма еще не дошли и с преступниками, слава богу, не цацкались – если ты гад, так получи по полной, знал, на что шел. Да и вообще, весь константинопольский опыт Алексея – весьма, между прочим, приличный – говорил о том, что нужно всегда упреждать удар. Сначала бей, потом спрашивай, иначе может оказаться так, что спрашивать будет некому. Этот закон царьградских трущоб не раз уже сослужил протокуратору хорошую службу здесь. Взять хоть гопников – они ведь подсознательно ждали каких-то слов, какого-то наезда или, наоборот, оправданий. А тут раз – и в морду! Без всяких лишних разговоров. Что заслужил – то и получи. Око за око, зуб за зуб – принцип талиона называется. Неплохой в чем-то принцип… – Чайник вскипел, – поднявшись, инспекторша подошла к шкафу – действительно, забитого всякой старой формой, уж китель и пару рубах Алексей там точно углядел – и, достав оттуда заварку и чай, поставила все на стол. Улыбнулась: – Жаль, пить не с чем. Баранки кончились. – Ничего, можно и вприглядку. А вы, Ира, – девушка с крепкими нервами. – Я не девушка, я – милиционер. – Ну все-таки… Кстати, тут неподалеку, в кустиках, один ваш старый клиент отдыхает. Зовут его, кажется, Димон или что-то вроде. – Дима Строгачев? – инспекторша оторвалась от чашки. – Давно на учете состоит, лет с одиннадцати. Никак в спецшколу было не отправить, хоть отказных – полон рот. – Чего ж не отправили? – Так ведь там здоровье, что у космонавта, нужно, иначе не примут. Да и вообще – очередь. Думаете, этот Димон – он один такой? – Да, – согласно кивнул Алексей. – Подонков у вас много. – У вас? – девушка стрельнула глазами. – А вы что же – иностранец? – Почти. Я вообще-то с южных краев родом. Вы видели когда-нибудь Босфор, Ира? Или бухту Золотой Рог? Или Мраморное море, когда заходящее солнце играет в его нежно-палевых водах золотисто-багряными сполохами? – Золотисто-багряными сполохами, – тихо повторила инспекторша. – Да вы поэт… э… – Алексей. Осмелюсь напомнить свое имя, – молодой человек бросил в чашку еще один пакетик «Гиты». – Кстати, потом проверьте родственников этого вашего отщепенца, Димона. У них наверняка окажется тяжелый мотоцикл – «Урал» или «Днепр», – недавно перекрашенный в приятный желто-голубой цвет. – Мотоцикл? – девушка встрепенулась. – Перекрашенный? – Да, я сам видал, как эти гопники несли краску, – тут же соврал протокуратор. – Случайно. Еще есть один мальчик, некий Яшка… – Яковлев Михаил. Тоже мой подопечный. Тоже отказных полно… И в спецПТУ не отправить – энурез, да и мать против. – Ага, вы еще теток да дядек поспрашивайте – отправлять ли? Гнилой либерализм – вот это как называется! Ирина ничего не ответила, но по глазам было видно – согласна. Согласна целиком и полностью, да вот только сделать, увы, ничего не может. Не от милиции все зависит, и даже не от судов и прокуратуры – от законов. А законы кто придумывает? То-то же… – Ой! – инспекторша вдруг встрепенулась, едва не разлив чай. – Так вы говорите, Строгачев… Димон… там, на улице лежит? Ох, боюсь, не замерз бы! – А по мне, так вообще б сдох! – откровенно ухмыльнулся протокуратор. – И он, и такие козлики, как он. Жизнь бы куда чище стала! – Нет, все ж таки, надо пойти… – Ну идите, если хотите. – Алексей пожал плечами и посмотрел в окно. Светало. Ничего себе, сколько они тут просидели! И время-то прошло незаметно, можно сказать, пролетело, пронеслось курьерским поездом «Москва—Одесса», так что не остановишь… И вообще, время – субстанция материальная, Алексей знал это лучше, чем любой другой. Накинув на плечи форменную черную куртку с эмблемами, звездочками и шевроном, Ирина направилась к выходу. Алексей, естественно, за ней – что-то никак не хотелось ему сейчас отпускать девчонку одну. Уж дождалась бы, когда совсем рассветет, а тогда бы и… – Ой! Протокуратор бросился вперед… и застыл. Щербатого в коридоре – точнее, небольшом закутке – не оказалось! Лишь валялись на полу разорванные обрывки веревки – эх, слабовата оказалась, увы! – Сбежал, подлюга! Ну, естественно, сбежал – а что ему еще оставалось делать? Дожидаться возвращения участкового? Или вызванной инспектором ОДН подмоги? – Вы что же, Ира, пистолета с собой не носите? – оглядев девушку, поинтересовался протокуратор. – Так не дают, да и мороки с ним. На постоянное-то ношение – и бумаг писать немерено, да и дома сейф нужен. Да ну его – у нас тут не город, места спокойные. – Ага, спокойные. Я заметил.
Помогая инспекторше, Алексей провозился часов до десяти, а то и больше. Уже вернулась уехавшая в райцентр за пенсией почтовая машина, уже толпились у почты пенсионеры и высунувшаяся из окна бывшая почтальонша – а ныне, почтовский клерк – Ленка – увещевала бабушек – и редких дедушек – не напирать так, мол, денег достанется всем. Уже был притащен, развязан и опрошен незадачливый малолетний бандюга Димон, в ожидании участкового пристегнутый наручниками к батарее – тут уж Ирина наплевала на весь гуманизм. Молодец, решилась все-таки. Уже солнце светило вовсю в высоком бледно-голубом небе с редкими плывущими облаками, уже времечко шло к обеду, а Алексей все сидел на опорнике в компании красивой инспекторши, сидел и… Чего ждал? Спросите… Нет, не того, что могли бы, наверное, подумать, люди с несколько извращенным вкусом, хотя, честно сказать, что… гм-гм… Ну ладно, скажем так – протокуратор все ж таки чувствовал опасность, исходящую от сбежавшего уголовника Щербатого. Даже нет, не чувствовал, а предвидел саму возможность такой опасности, пусть даже и гипотетическую, а потому стойко охранял девушку, развлекая ее байками из царьградской жизни. Ирина удивлялась, со все большим уважением посматривая на собеседника: – Ой, Алексей, сколько вы много всего знаете! Прямо кандидат наук! – Ну, пока еще не стал… Но, возможно, стану. И лишь когда у почты промелькнула красная «Таврия», молодой человек поспешно откланялся, быстро свернув разговор: – Я тут отойду на минутку. Знакомого встретил. – Только не теряйтесь. – Ирина улыбнулась. – Объяснение-то я с вас взяла… Но, может, участковый чего уточнить захочет. Уж пора бы ему и приехать. Действительно – пора. Выйдя на улицу, Алексей спустился с крыльца и, ускоряя шаг, направился к почте. Ах, черт! Красная «Таврия» бабки Федотихи, мигнув левым поворотом, уже заворачивала к шоссе. Что ж, придется напрямик, через ручей – дорожка знакомая. Река. Низкий, заросший осокой берег. Ручей. Мостик. Ступеньки – здесь вчера… нет, уже позавчера… Алексей схватился с гопниками. Интересно, куда может податься Щербатый? Так, наверное, отсиживается сейчас на той самой дачке? А, может, и подался уже куда подальше… Может быть… Проходя мимо забора из сетки-рабицы, молодой человек внимательно всмотрелся в аккуратный домик дачницы Ирины Петровны. Навесной замок на месте. Хотя, конечно, бандит мог залезть и в окно, затаиться, точно так же, как совсем недавно поступил Алексей. Ладно, черт с ним, с бандитом – нехай доблестные органы охраны правопорядка ловят, на то у них все необходимые сведения имеются, и об этой даче – тоже. Протокуратор все в объяснении указал, мол, прогуливался, видал, так, по чистой случайности… Пусть ловят! Ага! Красная «Таврия» уже была по-хозяйски припаркована у самого крыльца бабкиного дома. Дверь распахнута… Молодой человек птицей взлетел на крыльцо, прикидывая, как и что сказать старухе. А ничего говорить и не пришлось! Бабка Федотиха сидела за круглым столом посреди комнаты и, увидев вошедшего, довольно ухмыльнулась: – Ага, явился наконец! Признаться, я тебя…
Глава 10 Наши дни. Деревня Касимовка
Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать наряду с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?…Много раньше ждала. Чего задержался-то? Алексей неопределенно пожал плечами: – Да так, дела были.Козьма Прутков
Они проговорили с бабкой до самого вечера, и – к полному удовлетворению сторон – обо всем договорились. Да, действительно, стрелу в прошлом отклонила Федотиха, чтобы не потерять, так сказать, источник левого дохода… Впрочем, дело оказалось не только в этом. В чем-то таком еще… этаком… покуда непонятном. – Я тебе помогу, Леша, не сомневайся, – хозяйка, с виду обыкновенная деревенская бабуся, только взгляд пронзительный, цепкий, поставила перед гостем миску с толченой и запеченной в печке картошкой. – Но и ты мне помоги. Для того тебя и жду. – Помочь? – Ложка застыла в нескольких сантиметрах от губ протокуратора. – Каким образом? – Передать надобно кое-кому кое-что, – неожиданно льстиво улыбнулась Федотиха, и в этой вот ее льстивости молодой человек почувствовал какой-то подвох, что-то такое, что, наверное, могло бы отдалить его от задуманных планов. – Да ты не щурься, дело-то на пятак! – поставив на стол бутылку самогона, старуха вытащила из старинного буфета две синие стопки. Налила – и себе и гостю: – Ну, за встречу! Алексей, кивнув, выпил, ощущая, как провалилась в желудок обжигающе-горячая жидкость, вовсе не неприятная, а даже наоборот. – Закуси, закуси, вон, сальце! И сало тоже оказалось вкусным, во рту тающим. – Расскажу тебе сейчас одну историю, – откушав сала, колдунья вытерла руки о подол передника, – а ты, Леша, слушай внимательно, не перебивай. – Да слушаю, слушаю, прям оба уха навострил. – Давно, перед Олимпиадой еще, жила-была в некоем городке некая гражданка по имени Аграфена Федотовна, по фамилии Иванькова. – Бабка прищурилась и, окинув внимательно слушающего гостя взглядом, продолжила: – Жила так себе – с мужем развелась, детей Господь не дал, зато дал работу денежную – в одной солидной конторе главбухом, сиречь – главным бухгалтером. Дебет, кредит и прочий аудит, хе-хе… Так вот, все бы оно ничего – и дачку себе со временем справила – кстати, вот эту, – Федотиха с горделивым видом обвела вокруг руками. – И все бы ничего, жила б себе да поживала, да добра наживала… тем более, директор человек добрый, понятливый… такой же, как и парторг с профоргом. Но народ-то у нас, Леша, дюже завистлив и пакостен! Короче говоря, пожаловал в нашу контору злой ОБХСС! Знаешь, что такое ОБХСС, иль пояснить? Ох! Вот в этот момент колдунья и вовсе не напоминала простую деревенскую бабку! Взгляд хитрый, наглый, с прищуром, левая нога – вперед, правая рука – за спину. И вообще – вид, того и гляди закурит что-нибудь этакое, дамское, в длинном янтарном мундштуке… – Да знаю, я ж историк все-таки. Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности – вот как эта организация расшифровывается! – Так, так, – покивала бабка. – Так вот… Кто всех тогда спас от ревизии? – Добрые люди? – Хе! Нет. Я! Я сама всех и упасла – божьим чудом. То есть это я тогда, дура, думала, что чудом, а теперь мыслю – к чудесному-то спасению требуется и руку приложить. Не понимаешь? – Чуть-чуть… – Ну так слушай дальше, теперь уж недолго осталось. За день до ревизии – тридцатого июля, как сейчас помню – и ты, Леша, хорошенько эту дату запомни – поехала я на дачку… гхм… кое с кем… да и так, прибрать кое-что. И – надо же! – в собственном буфете обнаружила вдруг полный чемодан денег! Сто тысяч рублей образца шестьдесят первого года! Сумма по тем временам – очень и очень приличная. Хватило и недостачу покрыть, и кой-кому на подарки. В общем, выкрутилась… Себе благодаря… и тебе, Леша! Понял, наконец? – Да понял. – Алексей махнул рукою. – Деньги, что ли, тебе там передать? – Хм, деньги. – Федотиха снова наполнила рюмки и засмеялась. – Сейчас и денег-то таких нету. Вот! Встав из-за стола, колдунья опасливо задернула на окнах ситцевые занавески и, подойдя к буфету, достала из него большую шкатулку. Снова опасливо оглянулась, поставила шкатулку на стол, откинула крышку… Блеск золота и драгоценных камней ударил Алексею в глаза. Вот это богатство! Что же, это получается… его трудами? – Что смотришь? – глуховато рассмеялась колдунья. – Не только ты тут постарался, моя собственная толика тоже имеется… Думаю, на сотню тысяч тут хватит – реализовывать будешь сам, я с камешками да рыжьем связываться не буду – не те времена. Ну что смотришь? Рассовывай по карманам, посидим на дорожку, да в путь – до вечера и сладим, эвон туча-то! Нам эта туча – прямая выгода. – А в чем выгода? – негромко спросил гость. – В энергии – вот в чем! Ну прибирай, прибирай золотишко-то… Заодно еще одну сказку послушай. Все в тот же денек, тридцатого июля… Потом – ревизия, суд, срок. Пятнадцать лет строгого режима… Это меня еще пожалели, потому что женщина. А директора да других – расстреляли, до сих пор жалко – золотые люди были, из ничего деньги делали, даже на ветоши. Машинально рассовывая по карманам золото и драгоценные камни, протокуратор обескураженно посмотрел на старуху. – Что зенки пялишь? – с неожиданной злобой оскалилась та. – Думаешь, спятила на старости лет бабка, заговариваться стала? Так то-то и оно, что я и то, и другое помню. И тюрьму, и деньги найденные. И так, и этак быть может, бестолочь! От тебя все зависит! И моя судьба… и твоих… – Понял, – не обидевшись на «бестолочь», Алексей кивнул. – Значит, старая… – Пра-а-авильно понял, – усмехаясь, закивала и бабка. – Ты мне поможешь, а я – уж только тогда – тебе. А не поможешь, так уж не взыщи… – Не переживай, старая! Исполню. Уж будь уверена – ради своих постараюсь… И не только ради своих… Константинов град, империя – оно того стоит. Ну… – Рассовав наконец сокровища, Алексей поднялся на ноги. – Идем, что ли? – Пошли. – Федотиха мелко перекрестилась на висевшую в красном углу икону. – К болотине с тобой не попрусь, а до леса подкину. – Там, кстати, куда идешь, еще кое-кто имеется… я его чувствую, чувствую… Обязательно вы там встретитесь, притянетесь, ровно магнит к железяке, ну а хорошо ль с той встречи выйдет иль плохо – уж не взыщи, не знаю.
Когда «Таврия» колдуньи подъехала к лесу, солнце уже клонилось к закату, озаряя оранжевыми лучами угрюмые вершины сосен. Черные, длинные тени деревьев тянулись через всю грунтовку, словно преграждавшие путь шлагбаумы. – Ну вылезай, с Богом! – останавливаясь у повертки, Федотиха заглушила мотор. – Дальше, уж извини, не поеду – боюсь, засяду. – Спасибо и на том. – Усмехнувшись, Алексей, не оглядываясь, зашагал к болоту. – Помни: ты – мне, я – тебе! – опустив стекло, крикнула в спину бабка. – Ты мне тоже помоги. – Молодой человек неожиданно улыбнулся. – С базилевсом. – С кем?! – Ну, с императором, там, в Царьграде. Сон, что ли, на него нашли вещий… Ну чтоб потом меня послушал! – Сон? – Федотиха ухмыльнулась. – Сон это ничего, это можно… Слажу! Вот только не забыть бы. – Уж не забудь! Позади, на дороге, зарычал двигателем появившийся из-за поворота лесовоз. Остановился невдалеке. Хлопнула дверь. Видать, водителю приспичило. А туча над головой все наползала, пожирая блекло-джинсовые остатки неба, запахло озоном, упали первые капли – пока еще редкие, так, шутя – и так же, шутя, громыхнуло, озарив вспышкою молнии дальний участок леса. Алексей вышел к болоту и поежился – заметно похолодало, поднялся ветер, закачал камыши и осоку, и ветки деревьев жадными когтистыми лапами царапали низкое небо. Осторожно нащупав ногою полускрытую трясиной гать, протокуратор определился с направлением и зашагал, внимательно всматриваясь в трясину. Где-то там, впереди, должен быть пень… Ага, вот он! Снова громыхнуло. И что-то просвистело над самым ухом. Странный какой-то гром – слишком уж сухой, словно ружейный выстрел. Выстрел… Прыжком рванувшись вперед, Алексей упал на кочки, откатился, укрываясь за пнем. И вовремя – посланная неизвестным стрелком дробь вздыбила куски старой коры. Стреляли из лесу… и – по всему – должны были сейчас подойти ближе к краю трясины, иначе не попадешь, слишком уж далеко… Притаившись за пнем, молодой человек осторожно поднял голову. И увидел вышедшего из лесу стрелка… Щербатый!!! Выследил, решил отомстить! Лесовоз… Ну да, это ведь он сошел. Видать, попросил подвезти… как раз за бабкиной приметной «Таврией». Да уж, лесовозов тут хватает… – Ну что, сука? – усмехнувшись, уголовник вскинул ружье. – Может, сам в трясину нырнешь? И гулко захохотал над собственной шуткой. И выстрелил… И громыхнуло… И молния… И все померкло, и время…
Глава 11 Окрестности Мценска
И будет много слов О дисках и джинсах, И о погоде в небесах……Остановилось.Андрей Макаревич.День рождения
А когда Алексей распахнул глаза, он уже провалился в трясину почти по грудь и продолжал, продолжал погружаться! Придя в себя, рванулся изо всех сил к гати – ну вот же она, гать-то, совсем, совсем рядом… и не достать! Не дотянуться! А вокруг противная, вязкая, мерзкая, булькающая трясина, вовсе не собирающаясяотпускать свою жертву. Ну уж нет! Глупо, совсем глупо было бы сейчас вот так погибнуть – утонув в этой гнусной болотине, вот уж, действительно, уж лучше бы от меча… Еще рывок! Еще! Эх, ноги… словно бы за них кто-то тянет. А небо над головой такое голубое-голубое, прозрачное. И солнышко ласково светит. И крякают утки… А что, если загрести под себя тину… вот эту вот ряску, грязь? Молодой человек заработал руками, словно пароход – винтом, и в какой-то момент показалось, что вот это вот медленное погружение прекратилось, и стоило бы сделать еще рывок… И нет! Нет! Нет! Не отпускало это поганое месиво, не хотело отпускать, глумилось, издавая какие-то жуткие утробные звуки, будто бы смеялось над несчастной жертвой. Еще рывок… еще… еще… Теперь повертеться, так… Ах, кто-то тянет, тянет за подол старой куртки, какой-то болотный хмырь… а, черт с ней, с курткой, вырваться, вырваться бы, добраться до спасительной гати – она же рядом, вон, вон… Эх, чуть-чуть… – Эй, мужик! Держись! Господи… Кто б это мог быть? Рыбак? Охотник? Да кто угодно, лишь бы не Щербатый. Нет, не он – тот бы не рванулся на выручку, как вон этот… Длинноволосый, бородатый, в джинсах, с какой-то палкой в руках. Палку он, видимо, где-то уже успел отломать… – Держи! – не обращая внимания на грязь, незнакомец, пробежав по гати, упал на колени, протянув тонущему суковатую палку. Алексей ухватился, подтянулся… да и неожиданный спаситель помог, потянул… едва не свалившись в болотину сам. И-и-и… рраз! И-и-и… два! И-и-и-и… Господи! Кажется, идет дело! И-и-и… раз… И в самом деле – идет! И-и-и… два! Ну, еще немного, еще чуть-чуть… Рывок! Ага-а-а-а!!! Есть! Есть! Вот она, гать, вот она, можно потрогать руками. – Давай к пню! – махнул рукой бородач. – Там передохнем. К пню так к пню – Алексею абсолютно все равно было, куда сейчас идти, вернее – ползти, лишь бы выбраться из этой отвратительной жижи. Господи! Как хорошо жить! Как весело поют птицы, как радостно машут разноцветными крыльями бабочки, как ласково светит солнце, и день такой хороший, светлый, и все вообще… и… – Ну, отдышался? На вот, глотни! Незнакомец вытащил из кармана куртки небольшую плоскую фляжку. Открутил крышечку, протянул. – Спасибо, друг! – сделав долгий глоток, протокуратор вернул фляжку обратно – что-то там было такое очень и очень вкусное, крепкое… – Рижский бальзам! – похвастался бородач. – Ребята третьего дня привезли. Алексей очумело потряс головой, окончательно приходя в себя: – Не знаю, как благодарить… Не ты б, так пропал бы! – Пропал бы, точно. – Парень – это действительно был еще довольно молодой человек, лет, наверное, тридцати, практически ровесник Алексея – ухмыльнулся и, похлопав себя по карманам, вытащил пачку «Мальборо». И тут же скривился: – Вот ведь незадача – промокли! А протокуратора вдруг, ни с того ни с сего охватило странное ощущение, будто бы он этого бородатого парня уже где-то когда-то видел, сталкивался, даже был знаком! Непонятное было ощущение, и, главное, оно почему-то никак не проходило, не хотело проходить, даже, можно сказать – свербило в мозгу. Алексей украдкою присмотрелся – аккуратно подстриженная бородка, длинные светлые кудри… кудри… О боже! Да неужели… Нет, не может быть! А незнакомец между тем тоже пристально всматривался в спасенного, и в кудлатой башке его, похоже, витали подобные же мысли. Встав, он как-то нервно стряхнул налипшую на джинсы грязь, точнее – попытался стряхнуть, но только испачкал руки, которые, тут же присев, принялся вытирать об траву, впрочем, почти сразу же и бросил это дело, совершенно открыто заглянув протокуратору прямо в лицо. Всмотрелся… и дернулся, вздрогнул. Перекрестился даже! – Господи! Господи! Алексий… неужто – ты? – Ну допустим, я… А ты… – А я Емеля! Ну, помнишь, катом у дьяка московского подвизался?! Ну, когда еще татары напали… потом мы с тобой их обманули… Потом разбойники… Ты еще помог мне бежать! – Боже ж ты мой! – покачав головой, удивленно воскликнул Алексей. – Емеля! И в самом деле – Емеля! Так вот про кого предупреждала бабка… Магнит к железу… действительно, теперь ясно… – Да что ты там бормочешь, друже! Давай-ка, обнимемся! Йэх!!! Вот так встреча! Старые знакомцы обнялись – оба грязные, в тине, странное, должно быть, зрелище, если смотреть со стороны. И было даже не ясно, кто здесь сейчас более потрясен – Алексей или Емеля? – Слышь, Емельян! Ты ведь, кажется, пироги любил? – Ха! Любил? Я и сейчас их люблю! Эх, пироги вы, пироги… – Пироги-калачики! – довольно подпел Алексей. Друзья снова обнялись, даже расцеловались. – Ну мы прям с тобой, как Брежнев и Картер! – вытерев губы рукавом, расхохотался палач. Точнее сказать, уже бывший палач… Клешеные джинсы, лаковые туфли на каблуках, желтая футболочка с надписью и портретом «АББА»… Однако!!! – Так тебя, значит, тогда с болота… – Точно! Прямо сюда и забросило! Пять… да уже пять… лет назад. С тех пор тут и кручусь. У нас тут тысяча девятьсот восьмидесятый год, понятно? – Восьмидесятый?! – Ну да! Олимпиада скоро. У меня цветной телевизор есть – посмотрим! Эх, Алексий, друже! Если б ты только знал, сколь раз я вокруг этого болотца прохаживался… словно тянуло что-то! Думал, ну вот что-то тут будет, что-то выйдет… поначалу и сам хотел обратно… – А сейчас, я смотрю, уже не хочешь?! – Конечно нет! – бывший палач снова расхохотался, посмотрев на приятеля, как на ребенка. – Тут же у нас – жизнь! И жизнь – во! – он поднял вверх большой палец и тотчас же предупредил: – Правда, маленько привыкнуть надоть. Ты, Алексей, главное, сейчас меня держись, и ничему не удивляйся! Представь, что мы с тобой… ну, в тридевятом царстве, что ли, где есть самобеглые повозки, летучие корабли, фирменные диски… ну, вообще, много чего есть! Эх, заживешь! Не переживай только! В дело тебя возьму, и вообще… Я ж памятливый – если б не ты, сгубили б меня разбойнички! Ну давай, пойдем, обсохнем на бережку, потом ко мне поедем – у меня тут машина рядом… ну, повозка самобеглая – ВАЗ-2102! Универсал! Не машина – сказка. Ну сам скоро увидишь… Одежду тебе прикупим… Ты чего? Услыхав про одежду, протокуратор вдруг изменился в лице. Куртка! Куртка-то с брильянтами и золотишком осталась в болотине! Утянула ее все ж таки трясина. – Куртка? – озадаченно переспросил Емельян. – Да брось ты палку, не вытянешь, тут же трясина! Утопла – и черт с ней! Да не беспокойся, прикид я тебе подгоню – на то мы и друзья. Ну пойдем, пойдем… Да не переживай ты! Вот, сейчас обсохнем… На-ко, еще глотни… Эх, хорошо! Добравшись до леса, оба, скинув промокшую одежду, уселись на полянке, расслабленно допивая фляжку. Выкатившееся на середину неба солнышко приятно пригревало плечи, в голове немножко шумело – наверное, от бальзама, а, скорее – от всего случившегося. Бывший палач Емельян что-то рассказывал о своей жизни, а может, и не о жизни, может, просто так болтал – Алексей не вслушивался, думал. Думал, как бы достать утопшие вместе с курткой сокровища. А достать их нужно несомненно, да еще и как можно быстрее, еще ведь нужно успеть реализовать, получить рубли, набить ими чемодан, подкинуть на дачу бабки Федотихи. Впрочем, какая она сейчас бабка? Вполне преуспевающая молодая женщина – главный бухгалтер. Достать… Попробовать крюком, что ли, каким зацепить? Или вилами? Лопатой? Ну что-нибудь придумать можно… Так! Число сегодня какое?! Сколько до тридцатого июля-то? – Число? Число сегодня обыкновенное – шестое июня, – усмехнулся палач. – В общем, я тебе все подробненько рассказал про сие тридевятое царство, так что ты теперь в курсе, не оплошаешь. Что там с одежкой? О, уже почти высохла! Одеваемся! – Может, подождать, пока совсем просохнет? – Некогда ждать, друже! Есть у меня насчет тебя кое-какие мысли. Только не опоздать бы, не опоздать. Быстро натянув на себя мокроватые портки и рубаху, Алексей босиком – обувка тоже осталась в ненасытной трясине – зашагал по лесной тропинке следом за Емельяном. – Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной, – на ходу вполголоса напевал тот. Пахло сосновой хвоей и сигаретным дымом от «Мальборо». Когда вышли на грунтовку, Алексей сразу же углядел у повертки сверкающе-белую ухоженную «двоечку» с блестящими колпаками на колесах. – Ну, вот он, мой конь-огонь! – вытащив из кармана ключи, палач горделиво приосанился и, отперев замок, вальяжно распахнул дверцу. – Прошу, так сказать, любить и жаловать. Так же большая просьба – не заблевать салон, чехлы, видишь – финские. Эх, ласточка! Да ты садись, садись, сейчас поедем. Скорости не боишься? – Я ж воин! – А я так раньше – блевал. Даже на грузовике. Ну, тронулись! Запустив двигатель, Емельян выжал сцепление и, врубив передачу, плавно тронулся с места. Разогнавшись, включил магнитолу…
Ай хэв э дри-и-им…
* * *
Начальник комсомольско-молодежного лагеря Иван Аркадьевич Овчинников – тот самый моложавый мужчина в очках и шляпе – встретил Алексея на редкость приветливо. Улыбнулся и, покосясь на уже развалившегося в кресле повара, любезно указал на стул: – Пожалуйста, присаживайтесь, будем знакомиться, Алексей…э-э-э… – Сергеевич. Алексей Сергеевич Смирнов, маркшейдер. – Ага, вот как… в самом деле не прочь у нас поработать? – Не прочь, – Алексей широко улыбнулся. – Только вот насчет документов… – Достаточно будет паспорта и диплома. Вы какой вуз заканчивали? Горный? – Ну естественно. – Он уже позвонил родным, чтоб выслали документы… – Эх, что ж вы, Алексей Сергеевич, без паспорта-то в такой дальний путь пустились. Лучше б самолетом… – Да я на машине, с другом. А паспорт забыл просто. – Бывает. Придется вас задним числом оформить – а уж без завхоза как без рук. И о продуктах надо договариваться, и счета оформлять, и то, и се, пятое-десятое… Хоть разорвись! – Понимаю вас, Иван Аркадьевич, очень хорошо понимаю. Хоть сегодня могу приступить. – Рад слышать! Нам как раз нужно составить смету на вторую смену, поискать грузовик, водителя… Вот вам и карты в руки! Жить можете здесь – Емельян Викторович покажет где.Вот так вот и начались трудовые будни Алексея летом олимпийского, 1980 года. Надо сказать, начались удачно – с помощью Емельяна он и составил смету, и отыскал машину, и много чего еще сделал полезного, нужного и хорошего для комсомольско-молодежного лагеря, даже выбил напрокат музыкальную аппаратуру – колонки и усилитель – за что юноши и девушки (как комсомольцы, так и несоюзная молодежь тоже) его даже собирались качать на одной из ближайших дискотек. С этой стороны все обстояло отлично, но вот с другой… Со стороны главного-то своего дела, ради которого, собственно, Алексей сюда и явился… Вот с этим было плохо! Прямо, можно сказать – хуже некуда. Спрятанные в старую куртку сокровища канули в болотину навсегда. По крайней мере, так уж почему-то казалось. Канули, канули! Алексей, в свободное от основной работы время, перелопатил у пня всю трясину – и самодельным крюком, и вилами, и даже пытался граблями – тщетно! Могло бы, наверное, помочь только осушение – хотя бы временное – данного участка болота, так сказать, некая программа мелиорации, однако для того нужен был, по крайней мере, экскаватор… экскаватор… Экскаватор! Алексей аж подпрыгнул на койке от буквально только что пришедшей в голову мысли. Ну конечно же – экскаватор… или трактор ЮМЗ с навесным ковшом – он тоже подошел бы. Да, ЮМЗ даже еще и лучше – не так заметен… А в колхозе-то ведь наверняка такой имеется и даже, может быть, не один! Усевшись на койке, протокуратор посмотрел в окно, заметив крадущихся к школе комсомольцев – видать, возвращались с несанкционированной гулянки. Самое время – светало, лежащие на тумбочке наручные часы «Луч» показывали полшестого. Интересно, когда эти ребята спят? На грядках? Итак, ЮМЗ… Алексей покачал головой – как же это он раньше-то не додумался до столь очевидного варианта? Ну, уж лучше поздно, чем никогда, тем более что и не поздно еще – самое начало июля, до тридцатого-то июля времечко еще имеется. И теперь-то уж нужно только одно – действовать. Алексей и действовал, с утра уже заявился в колхоз, как бы по просьбе начальника лагеря – уточнить намечавшиеся к прополке поля, а заодно договориться насчет молока с ближайшей фермы, молока, естественно, для ребят, не для себя же, больно оно нужно, молоко, вот трактор ЮМЗ с навесным ковшом – он куда нужнее… Такой трактор в колхозе был! Вот только с его трактористом вышел облом, тракторист-то оказался непьющим, а к тому же – комсоргом бригады и кандидатом в члены КПСС. На селе его не очень любили, но всерьез поговаривали, что этот скользкий и пронырливый паренек – звали его Юриком – со временем сменит колхозного парторга Ермолаича, известного не столько строгим соблюдением коммунистической морали, сколько затяжными пьянками, за что его уже несколько раз чистили в обкоме. Пока, правда, не вычищали, обходилось – Ермолаич был страстным рыбаком, а первый секретарь обкома товарищ Игнатьев тоже любил побаловаться рыбалкой. Правда, товарищ Игнатьев был стар, и Ермолаич знал, что как только его дружка «уйдут» на заслуженный отдых, так туда же стремглав отправится и он сам, уступив место молодой поросли в лице бригадного комсорга Юрика Беспалого. Сам Юрик тоже об этом знал. И Ермолаич знал, что Юрик знает. Такие вот в колхозе «Светлый путь» были дела. Как и в любом другом. Да, и вот еще, самое главное – Юрик тоже знал что Ермолаич знает, что он знает. А потому – вел себя осторожно, с опаскою, опасаясь подставы. Не то чтобы совсем не пил, но в умат с парнями не напивался, а значит, по здешним меркам, считался непьющим. Да, и не женат еще был, хотя, говорят, похаживал к местной библиотекарше, недавно прибывшей в село по распределению из районного техникума. Библиотекарша была некрасивой… Нет! Некрасивых женщин не бывает! Скажем так – не очень красивой… Опять неудачная фраза… Лучше так: в деревне она записной красавицей не считалась. О! Именно так – записной красавицей не считалась, к тому же была редкостною занудою и стукачкой: как-то по первости один продвинутый дачник решил подшутить над сей представительницей сельской интеллигенции, попросив на абонементе книжку «Архипелаг ГУЛАГ»… о чем потом горько сожалел, обходя библиотеку десятой дорогой, а потом, ближе к лету, и вовсе продал дачу, так что с тех пор его в Касимовке и не видали. Вот вам и «Архипелаг», вот вам и библиотекарша! Звали ее, кстати, умереть не встать – Эсмеральда! Эсмеральда Поликарповна – это какой же надобно язык иметь, чтобы выговорить! Уж всяко, не короче, чем у басиста группы «Кисс» Джина Симмонса! Вот к этой вот девушке – правильной, между прочим, девушке, безо всяких там тра-ля-ля – и захаживал комсорг Беспалый. Ну конечно же захаживал не домой – в библиотеку, из которой в тот же час улетучивались все посетители, даже самые завзятые книжники, даже и те, кто записался на очередной том «Мира фантастики и приключений» и по сему был готов ночевать в читальном зале, зачитываясь повестью Альберта Валентинова «Планета гарпий». Да что там «Планета гарпий»! Даже поклонники Кира Булычева и города Великий Гусляр, среди которых был и единственный внук председателя Венька, убегали прочь, забыв про любимые книжки. Такое вот действие оказывала на них сия влюбленная пара. Впрочем, это была чистая и высокая любовь. Юрик Беспалый принадлежал Эсмеральде. А нужен был – Алексею. И не один, а вместе с ЮМЗ с навесным ковшиком. И за чем же дело стало? Взять да подкатить к идейно выдержанному трактористу со жбаном! Или даже – с двумя… Не-ет! Жбаны тут не проходили – Юрик с чужими не пил. Тогда, может быть – джинсы? И не ему, а Эсмеральде. Подарок в честь дня открытия Олимпиады-80. Да, но возьмет ли библиотекарша штаны производства вероятного противника? Нет, не возьмет, да и не будешь предлагать нахрапом, тут надобно тоньше, хитрее. Вот, что, к примеру, Юрик любит? Чем увлекается? Может, любит чего-нибудь этакое мастерить или собирать марки с портретами советских космонавтов? Или – значки? – Партию он любит и комсомол! – в ответ на приставания протокуратора со смехом заявил Емельян. – И любовь у него тут – корыстная. – Да понятно, что корыстная, – досадливо поморщившись, Алексей почесал затылок. – Что, неужто и на джинсы не клюнет? – На джинсы все клюют, – убежденно отозвался повар. – Только не Юрик Беспалый! Хотя, конечно – и Юрик тоже, но не сейчас. Знаешь ведь, на какое место метит? – Знаю. – Потому и осторожничает. Но с джинсами все равно попробовать можно, их у нас пока завались. «Ателье» работает! «Ателье» – так Емельян именовал свой подпольный цех по фальсификации штанов, расположенный сейчас в его же комнатухе, где – в диване – хранились недавно привезенные поваром «подростковые брюки х/б», если брать по артикулу. С этикетками на задних кармашках в виде солнышек, волка из «Ну, погоди!» и прочей дряни. Штаны были пакостные – ни черта не «пилились» – не терлись, – даже никакой кирпич не помогал, но, пока новые да ненадеванные, смотрелись ничего себе – темно-синенькие такие, приятные. Да еще ежели оторвать ужасную этикеточку да пришпандорить вместо нее что-нибудь ужасно фирменное – «Рэнглер» там или «Ливайс» – этикетки Емельян давно насобачился делать сам, их и пришивали на «подростковые брюки» девочки-поварихи – Олька с Ленкой, а реализовывали по деревням парни из КМЛ – пресловутые Кудрявцев и Ратников, так глупо запалившиеся с портвейном… или с плодово-ягодным вином. Конечно же в городе, даже в райцентре, за такой фокус с джинсами давно бы набили морду, но тут, в деревнях, проходило, тем более что Емельян действовал осторожно и хитро и на однажды уже «окученный» участок своих продавцов не посылал, как ни хотелось. Так что джинсы имелись… правда, подгонять такой левый товар библиотекарше или Юрику… – Ничего. – Емельян, посмеиваясь, хлопнул приятеля по плечу. – Для них польские подыщем. Лейбак поставим – вполне за фирму прокатят. Отдышавшись, он вышел из машины и, открыв багажник, вытащил большой мешок, в котором обычно перевозят картофель или какие-нибудь корнеплоды. Алексей, нынче ездивший с поваром просто так – прокатиться, а заодно и поговорить на разные щекотливые темы – удивленно посмотрел на мешок и покачал головой: – Никак овощей набрать собрался? Так рановато – еще не выросли. – Ха, овощей! – Емельян ухмыльнулся с видом хозяина жизни. – В этом мешке, друже, еще такие же мешки, всего два десятка. Я их у Михалыча, на складе, за бутылку «Экстры» взял – четыре двенадцать. Из каждого мешка, если разрезать да потом сшить, выйдет по четыре сумки, всего, значит – восемьдесят. Шьем, ставим трафареты – «АББА», «Бони М», «Смоки»… «Олимпиада» уже не долго катить будет, продаем по семь рублей. Семь на восемьдесят – сколько? Правильно, пятьсот шестьдесят рубликов как с куста. Ну там, девчонкам по стольнику, остальное – мое. – А вдруг не раскупятся? – протокуратор с сомнением посмотрел на мешок. – Ха! Не раскупятся? Плохо ты наших людей знаешь! Ты пиво-то из салона захватил? – Захватил. Вон, в пакете. – Ну так что тогда тут стоять? Идем, попьем, пока комсомольцы с полей не вернулись. – Сейчас, только в библиотеку зайду. В библиотеку Алексей записался буквально сразу же после вступления в должность. Больно уж хотелось знать, как там, с Византией? А ничего, кроме учебников, в библиотеке не оказалось, что и понятно – школьная же, не вузовская. В учебниках же было написано кратко и большей частью бестолково то, что протокуратор и без того знал. «Султан Мехмед», «последний византийский император», «янычары», «цепь», «штурм Золотых ворот» – одно тупое перечисление фактов, без всяких попыток анализа. Подойдя к библиотеке, Алексей заглянул в дверь и поздоровался: – Ну что, Зоя Федоровна, ничего для меня не нашли? Зоя Федоровна – сухая юркая старушка с большим старомодным шиньоном – при виде протокуратора ласково улыбнулась, она вообще любила книжников, тем более – нового завхоза. – Так, есть кое-что. Я посмотрела в запасниках… ну тех, что из макулатуры… Вот! Библиотекарша положила на стол несколько толстых журналов в серовато-голубых обложках – «Византийский временник», «Византийские очерки»… – Думаю, здесь есть кое-что. – Спасибо вам огромное! – Прихватив журналы, молодой человек искренне и пылко поблагодарил Зою Федоровну и быстро откланялся, не хотел заставлять ждать собутыльника.
Усевшись в комнате Емельяна, приятели откупорили пиво. Вернее, откупоривал Алексей, повар же хлопотал с проигрывателем «Радиотехника», недавно привезенным из города, как он пояснил «для веселья». Японский магнитофон «Шарп» Емельян в лагерь не брал, боялся, что украдут, а вот проигрыватель привозить не боялся – старый он уже был, проигрыватель-то, да и третьего класса – не солидняк. Потому – и не опасался. Вытащив из шкафа двойной с нарисованными кирпичиками диск, бывший палач осторожно поставил его на проигрыватель и, опустив тонарм, уселся в кресло, заложив ногу за ногу. Алексей усмехнулся, прихлебывая пиво, больно уж забавная была картина, если вдуматься: в кресле, с бутылкой «Жигулевского» в руках, вальяжно развалился человек из середины пятнадцатого века, бывший палач при каком-то мелком московском дьяке, и, ничуть не смущаясь, довольно пил пиво, при этом еще и курил лицензионные сигареты «Мальборо», и слушал новый альбом группы «Пинк флойд» «Стена». А еще – покачивал ногой в модной австрийской туфле со скошенным каблуком и подпевал композиции «Последний кирпич в стене»! – Эх, Емеля, Емеля, – не выдержал ситуации протокуратор. – Рассказал бы, что ль, как дошел до жизни такой? – Так я ж уже рассказывал! – Может, и рассказывал, да я не помню. – Со встречи одной началось… С человека хорошего… – Поставив опустошенную бутылку на пол, повар прикрыл глаза. – Без него бы не только не раскрутился – пропал бы… – Ну ты рассказывай, рассказывай! – Так я и говорю… Как понял из рассказа бывшего палача Алексей, тот был утянут в будущее там же, на Черном болоте, во время побега. И попал в 1975 год, в эти же, разумеется, места. Выбрался из трясины – весь грязный, трясущийся, нервный. Сразу схоронился в кустах и долго осматривался – не обнаружив ни погони, ни татар. Ночь провел здесь же, в лесу, а с утра отправился к Московскому шляху. По пути несколько раз останавливался, молился за свое чудесное спасение и за спасителя – раба Божьего Алексия. И так вот он шел, шел, пробирался, пока – уже ближе к вечеру – не услыхал впереди голоса. Подкрался поближе, выглянул… – Смотрю, мужик у дерева привязанный! Солидный такой мужик, лет сорока пяти, пузатый, лысый, в сером английском пиджаке… то есть это я сейчас уже понимаю, что в английском, а тогда особо не разглядывал, видел только, что одеты все как-то смешно, странно – и мужик этот, к деревине привязанный, и еще двое татар – темноволосых, смуглых. Один ножик в руках держал, другой что-то зло спрашивал, слюной брызгал. Опять же это я тогда подумал, что те двое – татары, на самом-то деле это грузины были… или не грузины. В общем, с Кавказа, джигиты. Емельян снова закрыл глаза, представляя…
* * *
– Э, куда дэньги дэл, сабак худой?! Зарэжэм! Мамой клянусь, зарэжэм! – матерясь, орал один из джигитов. – Рэж его, Аслан, рэж! – Подожди, подожди, Ибрагим, так дела не делаются, – не особо-то и пугаясь, увещевал привязанный. – Поговорим, порешаем… – Порешаем? Я мама твою имел! Давай дэньги – вот и весь разговор. – Я же при себе их не вожу, Ибрагим. А собрать – время нужно. – Ай, не ври, врешь! Дача тут у тебя – вот туда и поедем. Нэужто ничего там не прыпрятал, а? Что замолк? – Да нет у меня там ничего… К тому же вы против серьезных людей идете… – И-и-и-и! Угрожаешь, сабак?! Дай-ка сюда нож, Аслан!Повар потряс головой и медленно допил пиво. Потом взял еще одну бутылку и продолжил: – И тут вот дернула меня нелегкая чихнуть – видать, простыл на болотине-то. Да так громко! Эти джигиты ка-ак вздрогнут, да ка-ак бросятся… Оба злые, с ножами… Да ведь и я не лыком шит – пришлось обоих того… На тот свет отправились, даже не пикнули – опыт у меня есть. Ну а потом что делать? Развязал того, привязанного… Иди, говорю, друже, на все четыре стороны, только сперва скажи, как к Московскому тракту выйти? А он посмеялся так: вижу, мол, ты парень хваткий. Давай-ка сначала этих двоих закопаем, потом обсудим кое-что… Закопали. Потом из лесу вышли, к деревне – там, в каком-то доме телефон был… Владимир Пе… Тьфу! Человек этот куда-то позвонил, кого-то вызвал – через полчаса за нами на черной «Волге» приехали. Я говорю – за нами, потому что с той поры начал на Вла… короче, начал на этого человека работать. Доверял он мне, и сейчас доверяет, а в наших делах без доверия нельзя. Документы мне справил, поваром устроил… так, для вида. Ах, большой человек! Целый цех у него – сапоги итальянские шьют, куртки финские, джинсы… Вот так и раскрутился – сейчас живу кум королю – сват министру! И ты, друже Алексий, точно так же жить будешь! – Эх, криминальный ты элемент, Емельян! – Криминальный… А что делать – жить-то надо? Вот, кооперативную квартиру куплю – да женюсь! – Женишься? – Алексей расхохотался. – Что, уже и на примете есть кто? – Нет, так будет! – палач довольно покачал головой. – Для семейного-то дела не всякая сгодится. Это тебе не раз-два переспать, тут самый тщательный выбор нужен. Чтоб жена и помощницей в деле была, и опорой. – Пожалуй, трудновато будет такую найти. – Так я и говорю – выбор нужен. Как это… естественный отбор, во! Протокуратор поперхнулся пивом: – Ничего себе! Какие ты слова знаешь! – Я много чего знаю, – ухмыльнулся повар. – Покровитель мой меня первым делом в вечернюю школу учиться отправил. Сказал, что больно уж я неотесанный. Школу окончил – хоть и трудновато было, – но аттестат имею. Теперь вот высшее образование получать собираюсь. Конечно, заочно. – Иди ты! И какой же вуз выбрал? – Институт советской торговли. А что? Думаешь, не потяну? Потяну. Поступить Вла… мой боярин поможет, а учиться – совсем уж плевое дело. Там самый главный предмет – научный коммунизм называется, – вызубри несколько слов да пихай их направо и налево. Ну еще – политэкономия, там я тоже уже много чего знаю: прибавочная стоимость, классовая борьба, закон перехода количества в качество. – Да. – Услыхав в коридоре чьи-то шаги, протокуратор поднялся с дивана. – Вижу, ты, Емельян, товарищ политически продвинутый. – Неправильно сказал, друже! – засмеялся повар. – Надо говорить – «политически подкованный», а еще лучше – «политически грамотный». – Слышь, ты, политически грамотный! Ты чего тогда у болотины-то ошивался? – Так не знаю. – Емельян пожал плечами. – Словно бы тянуло туда что-то. Вот прямо так и есть! Даже двигатель заглох, когда мимо ехал. – Понятно… Магнит к железу… Права была бабка. – Что ты там бормочешь? – Да так, о своем… В дверь, осторожно постучав, зашел начальник лагеря Иван Аркадьевич Овчинников. Вежливо так поинтересовался, как настоящий русский интеллигент: – Можно к вам? Ни от чего не оторву? – Входите, входите, Иван Аркадьевич, вот, на диванчик присаживайтесь. – Смотрю, весело тут у вас, – начальник лагеря неодобрительно кивнул на пустые бутылки. Кивок его, впрочем, ничуть не смутил Емельяна. – Пивком вот балуемся, есть повод, – быстро проговорил он. – У председателя мясо и молоко выбили! Расщедрился! Уж теперь наши комсомольчики пустые щи хлебать не будут, как при прежнем-то завхозе! – Молоко? Мясо? – присаживаясь, начальник взволнованно поправил очки. – Неужели правда – расщедрился?! – Правда, Иван Аркадьевич, правда! Иначе б с чего бы мы тут… – Ну, раз такое дело, ладно… Только детям на глаза не попадайтесь. Когда мясо привезут? – С утра грузовичок будет. Иван Аркадьевич, я Ратникова с Кудрявцевым на разгрузку оставлю? – Оставляйте… Ой, что это у вас? – Иван Аркадьевич наконец почувствовал, что уселся прямо на журнал «Византийские очерки». Вытащив, машинально раскрыл, вчитался: – «Отличительные черты феодальных отношений в Византии»… Однако! Это кто ж читает? – Я, Иван Аркадьевич, – скромно признался Алексей. – В институт заочно поступать собираюсь… да и так, интересуюсь Ромейской империей. – Как, как вы сказали, голубчик?! – Начальник лагеря разволновался еще больше и принялся нервно теребить пуговицы на собственном пиджаке. – Ромейская империя? Вижу, вы действительно интересуетесь. Так зашли бы как-нибудь после отбоя ко мне на чай, а? Посидели бы, поговорили о науке, я ведь все ж таки историк, и вы, я смотрю, не чужды сему знанию? – Не чужд, – тряхнул головой протокуратор. – Очень даже не чужд. Вот прямо сегодня к вам и зайду… Если, конечно… – Обязательно приходите! Буду вас ждать. Иван Аркадьевич поднялся на ноги и, уже подходя к дверям, вдруг вспомнил, зачем, собственно, заходил: – Знаете, меня вчера в райком вызывали, прорабатывали. – С чего б это, Иван Аркадьич? – искренне изумился Емельян. – Наши-то огольцы на полях ого-го как пашут, председатель не нарадуется! – Пашут-то они пашут. – Начальник вздохнул. – Только ведь мне вчера в райкоме напомнили: комсомольско-молодежный лагерь, говорят, есть лагерь труда и отдыха. С трудом у нас все в порядке, а вот насчет отдыха, увы – одни политически не выдержанные дискотеки! Именно так они и сказали – политически невыдержанные. Одни, говорят, «аббы» да «Чингисханы», а надо комсомольскую тематику, про БАМ хорошо, про Малую землю. – Угу. – Повар не сдержался и во весь голос захохотал. – Они там, в райкоме-то, представляют, что под «Малую землю» танцевать? «Белый танец»? – А, им и не надобно представлять, – отмахнулся Иван Аркадьевич. – Они сказали – мы сделали. – Да-да, партия сказала – надо, комсомол ответил – есть! Иван Аркадьич, чего они там хотят-то? – Хотят политическое мероприятие. Типа Ленинского зачета или какого-нибудь сбора с гневным осуждением происков мирового империализма. И чтобы было все не заезженно! Именно так и выразились – не заезженно! Ну оригинально чтобы… Вот я к вам и зашел – может, чего придумаете? – Подумаем, Иван Аркадьевич, – тут же заверил начальника Алексей. – К вечеру уж всяко что-нибудь сообразим. – Соображайте, соображайте… Только не водку поверх пива! Шучу… – А вы еще, Иван Аркадьич, Машку Сорокину напрягите, она ж у вас – главный комсомольский лидер! – подняв руку, напомнил Емельян. – И этот еще есть – комитет комсомола. Им и карты в руки – пусть думают. – Их тоже озадачу. Но и вы – думайте. За материальную-то часть кто отвечать будет – комсомольцы разве? Они напридумывают… Да, вот еще что. У нас комсомольское собрание сегодня, а потом – танцы. Уж подежурьте! Я ребят-то назначил, но лучше, чтоб и взрослые… местные наверняка припрутся, и как всегда – пьяные. Пьяных так, аккуратненько, не пускать. – Не волнуйтесь, Иван Аркадьич, сделаем!
Попив пивка, Емельян с Алексеем расстались до вечера. Повар направился к себе на кухню – руководить приготовлением ужина, а протокуратор улегся у себя на койку, пытаясь четно выполнить просьбу начальника – придумать что-нибудь этакое, идеологически и политически выдержанное. Да так ведь придумать, чтобы и свои проблемы решить… вот хоть с тем же трактором. Ведь, ежели из райкома председателю позвонят, попросят… уж тут никуда Юрик Беспалый не денется, поспешит приказ исполнить качественно и в срок. Вот только что бы такое придумать? Думал Алексей думал, да так и заснул, незаметно для себя – то ли пива лишку выпил, то ли так просто – умаялся. И проспал-то ведь долго, до самого вечера, хорошо Емельян к ужину разбудил. – Пошли, поедим что-нибудь на кухне, там много всего осталось, а сюда тащить неохота. – На кухне? – протокуратор быстро расчесал волосы. – Ну да… Сегодня ж у них собрание, забыл? А в актовом зале – ремонт, вот столовку и заняли. Идем, идем, у меня там пиво киснет.
– Товарищи комсомольцы, повестка дня у нас сегодня следующая… регламент… ни у кого нет замечания по регламенту? Прошу голосовать… Доносившиеся из столовой фразы навевали на Алексея такой сон и скуку, что он даже зевнул и не раз. – Ну, ну раззевался, – открывая пиво, усмехнулся повар. – Не выспался, что ли? Нам еще на танцах дежурить. Тебе в стакан или из горлышка будешь? – Из горлышка.
– …в то время, как вся страна готовится встретить Олимпиаду выдающимися трудовыми успехами, некоторые комсомольцы…
– Господи! И как им не надоест эта говорильня? – Надоест. Да ты не вникай, тут так положено. Отговорят, потом плясать будут. Так вот их на собрания и заманивают, кнутом и пряником. Кнут – выговор, пряник – естественно, дискотека. Да скоро закончат уже… Видишь девочку? Во-он ту, что в президиуме выступает. Алексей приподнялся, посмотрев через окно раздачи пищи в зал. – Красивая! – Это Машка Сорокина, комсорг ихний. Красивая – не то слово! Ты только посмотри: какие губки, щечки, глазки, а грудь? У-у-у-у! Из-за нее полдеревни сюда на танцы сбежится. – Неужто только из-за нее? – Ну есть тут еще пяток красоток… может, даже и десяток наберется. Но Машка из них – самая лапотулечка!
– …все как один рапортуем: планы партии выполним, докажем своим трудом… происки… закрома родины…
– Да уж, красивая девочка. Что же она несет-то всякую чушь? – Э! Должность обязывает.
Танцы начались как-то сразу – вот только что было собрание, кого-то нудно и долго прорабатывали, в чем-то кому-то клялись, и вдруг резко погас свет и…
Синий-синий иней
Лег на провода-а-а…
Сегодня никуда
От спорта не уйти
От спорта нет спасения-а-а-а…
Ушедшие гопники так больше и не появились, так, приходили обычная деревенская пацанва, которых Алексей спокойно пропускал, тем более что танцы, судя по времени – стрелки на «Луче» показывали пол-одиннадцатого, – уже совсем скоро заканчивались. И так-то Аркадьич дал своим комсомольцам послабление, вполне ведь мог, исходя из утвержденного режима, закончить всю катавасию ровно в двадцать два ноль-ноль. Пофланировав немного по коридору да посмотрев, как жмутся друг к дружке танцевавшие медленный танец комсомольцы и комсомолки, Алексей вновь вышел на крыльцо, едва ли не нос к носу столкнувшись в каким-то совсем уж мелким пацаном лет, может, десяти или одиннадцати – таковой скелочи здесь было, понятно, не место. Однако скелочь приставал к дежурным довольно нагло! – Меня Сашок послал, вот! А ну, пустите… – А ну, кыш отсюда, сопленосый! – живо навел порядок протокуратор. – Да ла-адно, – разочарованно протянув, малолетний нахал спустился с крыльца и потопал к кустам. Потом, на полпути обернулся, крикнул дежурным: – Так Машке и предайте – не придет, хуже будет. – Не придет, не придет, – ласково крикнул Алексей, а про себя решил все же присмотреть за девчонкой – хоть и комсорг, а ведь в голове-то еще ветер! В двадцать три ноль пять танцы кончились, затихли гитарные аккорды, вышли на улицу деревенские и местные, лагерные комсомольцы – видать, попрощаться с дружками. Увещевая, забегали вокруг воспитатели – бальзаковского возраста дамы: – Отбой! Дети, отбой! Девочки, побыстрее! Дети… Девочки… Это для них они девочки, а для местных ухарей – телки, которых очень даже можно… Протокуратор поискал глазами комсорга. Не нашел и тут же поинтересовался, схватив за шкирку первого попавшегося пацана: – Ты Машку Сорокину не видал? – Машку? А, кажись она во-он туда, к забору, пошла. Прощаться. – К забору, говоришь? Отпустив парнишку, Алексей быстрым шагом направился в указанную сторону, явно предчувствуя что-то недоброе… Предчувствия его обманули! Машку он увидел сразу, правда, в компании тех двух амбалов и хануриков… вот Емелиного знакомца делового Паши Ветошкина среди них уже не было, и, наверное, от этого, а может, и от присутствия красивой девчонки, амбалы чувствовали себя намного раскованнее, один из них, картинно упав на левое колено, даже читал стихи, приложив руку к сердцу.
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты!
– Не знаю, как на ваш вопрос и ответить? – покачав головой, Иван Аркадьевич добавил кипятка в заварочный чайник. Они с Алексеем сидели в его кабинете вот уже около часа, с тех пор, как, угомонясь, разошлись по палатам ребята. Пили чай, беседовали. Протокуратор выспрашивал начальника лагеря о причинах гибели Византии и о том, можно ли было предотвратить гибель. – Можно ли было предотвратить? Вряд ли. – Иван Аркадьевич протянул собеседнику сахар. – Кладите, не стесняйтесь. По сути, уже после завоевания Константинополя крестоносцами империя ромеев представляла собой живой, лишь слегка гальванизирующий труп. Хотя, конечно, с этим утверждением можно и поспорить – я все-таки не специалист, всегда занимался Западной Европой, Францией в основном. Что же касается причин… Вы что же печенье-то не едите? – Не хочу, спасибо. Вы говорили о причинах. – Так их много имелось. И внешних, и внутренних. Сильные и активные турки – если бы не Тимур, возможно, Константинополь был бы взят войсками Баязида еще в 1402 году… Итальянские купцы, по сути контролировавшие всю имперскую торговлю – даже внутреннюю. Удаленность от Запада в идеологическом плане из-за противостояния церквей. Да, последние императоры предпринимали кое-какие шаги к унии, однако ее не приняло большинство населения. – Предпочли турецкую чалму папской тиаре, – вздохнув, покивал Алексей. – Знакомое дело… Сидели по домам, отсиживались… вместо того чтобы выйти на стены! Приспособленцы и трусы! Протокуратор стукнул по столу кулаком, так, что расплескал чай. Взяв тряпку, начальник лагеря посмотрел на него, чуть прищурив глаза: – Интересно с вами беседовать. – Спасибо. – Что же касается приспособленцев и трусов… Думается, главная причина падения Византии все ж таки внутренняя. Недоразвитость феодализма и общества. Сильная государственная власть – и практически полное отсутствие всяких общественных объединений, умеющих отстаивать свои интересы сословий, так ведь и не сложилось, власть опиралась на многочисленное чиновничество, вороватое и безответственное, творившее полный произвол. Народ – как вы говорите, приспособленцы и трусы – просто уже давно не считал это государство своим, не хотел проливать кровь за продажных бюрократов. – И получил турецкое ярмо на свою шею! – Да, но многие неплохо устроились. Те, кому повезло спастись от эксцессов первых дней штурма, жили себе да поживали. Многие наверняка даже радовались – тот же епископ Геннадий, ведь он получил власть. – Значит, чиновники, говорите… – Да-да, чрезмерная централизация вкупе с продажностью и безответственностью облеченных властью лиц. И – как результат – моральная апатия и безразличие населения. Даже ненависть к власть предержащим… и нежелание хоть что-то сделать самим – власть приучила. Такие государства долго не живут, друг мой, достаточно малейшего толчка. – Ничего себе – малейший толчок! Видели бы вы войска Мехмеда! Массы орущих башибузуков, сверкающие глаза янычар, пушки! – Да, турецкая артиллерия долго была лучшей в Европе. Кстати, держалась на ренегатах – венграх, французах, итальянцах, греках… Султан хорошо платил. – Предатели! – А кого они предавали? Тех, кто их отверг? – Они предали самое дорогое – свою веру! – Веру? Гк-хм… – закашлявшись, начальник лагеря достал из тумбочки початую бутылочку коньяка. – По пять капель? А то, думаю, не усну. – Давайте, – согласно кивнул Алексей. – За Византию! Чтобы выжила! – Ну, раз вы так хотите… За Византию! Янтарная влага обожгла пищевод, по всему чувствовалось, что коньяк был хороший. – Я в чашки налью, только вы до конца не допивайте – на три раза растянем, – Иван Аркадьевич разлил остатки коньяка и, понизив голос, предупредил: – Вы, молодой человек, когда будете поступать, не очень-то болтайте о вере. У нас этого не любят. – А если бы турки не были столь сильны? – кивнув, продолжал разговор Алексей. – Вот вы говорите, 1402 год… Тогда турки ослабли под ударами войск Тамерлана – и империя ромеев просуществовала еще полвека. Это ведь немало, правда? Советский Союз вон, тоже… ой! – Что вы сказали про Советский Союз? – Так… Оговорился. Так вот, насчет империи… Если бы турки вдруг резко ослабли?! Если б тот же инженер Урбан и ему подобные, вместо того чтобы лить пушки султану, работали бы на Византию? Если бы император обратил больше внимания на флот, удалив явного предателя Луку Нотара? К тому же итальянцы… Венеция, Генуя… особенно Генуя… Ведь они очень много чего имели с Константинополя. Что же не помогли?! Не отдарились хотя бы за свои доходы? Отряд Джустиниани – это ведь капля в море! Уж лучше помогли б материально, денежки у них водились. Глупцы, глупцы! Боже мой, какие глупцы! Думали, как вороны, нажиться на падали – а потеряли все! А уния? Если бы она оказалась действенной, если бы папа собрал крестоносное воинство… – Но крестовый поход был! Правда, закончился он полным провалом при Варне. – Да! Несчастный король Владислав… Последний рыцарь… Давайте помянем! Иван Аркадьевич взглянул на разгоряченного собеседника с явным недоумением, но ничего не сказал, выпил. – Славный коньяк! – неожиданно улыбнулся протокуратор. – Где только достаете такой? – Все приятель ваш, Емельян, балует. Грешен – люблю коньячок, правда – в меру… – видно было, что начальник лагеря… ну не то чтобы захмелел, просто и его потянуло на монологи. – Признаться, разное про Емельяна болтают, – продолжал он, несколько понизив голос. – Да я и сам вижу – жук ваш приятель, еще какой жук! Но зато – замечательный повар и весьма пробивной человек. Пользы от него куда больше, нежели вреда, уж, по крайней мере – для нашего лагеря. Емельян не первый год со мной ездит. Алексей задумчиво повертел в руках чашку с остатками коньяка – то ли подождать, то ли сейчас выпить? Что тут – на полглотка. – Пейте, пейте, – махнул рукою начальник. – Я еще налью – до конца. Уж разопьем бутылочку, под такой разговор – не грешно. Признаться, не так уж и часто мне попадаются столь сведущие собеседники… Что же касается Византии – сильное государство и слабая страна. Государственная власть просто-напросто задавила общество, и оно, это общество, эту власть отвергло. Предпочло туркам. – А если бы общество изменилось? То есть если бы изменилась власть? Ну, установила бы строгий контроль за чиновниками, чтоб не брали взятки, не воровали… – Приставить к вороватому чиновнику контролера, значит, вместо одного вора сделать двух! – тут же перебил Иван Аркадьевич. – Не мною сказано! Империя ромеев оказалась слаба… и потому – погибла! Протокуратор ничего не ответил, помолчал, потискал в руке опустевшую чашку. Потом задумчиво почесал бородку: – Вот вы, Иван Аркадьевич, говорите – слаба. А вот взять хоть Первую мировую, хоть Вторую… Что, Швейцария или там Швеция сильнейшие в военном отношении государства? А ведь никто их не слопал! – Ох, куда рванули! Швейцария! Ну во-первых, они ни на что особо и не претендовали. А во-вторых – всем были нужны. Финансы, руда, тайные переговоры и все такое прочее. – Вот если б и Византии удалось бы стать такой вот Швейцарией. Чтобы всем была нужна. – Пустить через Константинополь мировые финансовые потоки? Эка загнули! Да в то время про такие вещи… ну не то чтобы слыхом не слыхивали, но знали очень немногие. К примеру, Жак Керр. – Жак Керр? – настороженно переспросил молодой человек. – А кто это? – Да был такой финансист во Франции времен Карла Седьмого. Даже не финансист, а финансовый гений! Начинал с левантийской торговли, скопил капитал, финансировал и короля – который, кстати, поручил ему заведование всеми финансами королевства и частных лиц. На чем и погорел – нельзя иметь столь влиятельных должников! – И что? И что дальше? – Да ничего необычного. Обвинили в изготовлении фальшивых монет и в отравлении королевской любовницы Агнессы Сорель, да бросили в тюрьму, откуда он через некоторое время бежал ко двору папы римского Николая, поручившего беглецу командовать флотилией против турок. Там наш герой и умер, в пути, на острове Хиос. – А время? В какое время? – Середина пятнадцатого века, – Иван Аркадьевич пожал плечами. – Года – пятидесятый—пятьдесят пятый, примерно так, кажется. А что это вас вдруг так заинтересовало? – Может, когда и за диссертацию сяду, – скромно потупился Алексей. Начальник лагеря одобрительно качнул головой: – Хорошее дело, молодой человек! Одобряю! – Вы вот еще что скажите… Как думаете, можно ли изменить дух и настроение населения, всю политику государства, так, чтобы люди почувствовали, да даже и не почувствовали, а хорошо себе представляли, что, в случае прихода турок, они потеряют слишком многое: свободу, достаток, ну, я не знаю, что там еще? – Политику государственной власти изменить, конечно, можно, – осторожно заметил Иван Аркадьевич. – А вот, что касается населения… Поколения три как минимум должно пройти после начала реформ и изменения жизни. В лучшую сторону, разумеется. – Три поколения?! Это слишком много! А что если за три года? Начальник не выдержал, расхохотался: – Пятилетку за три дня?! Это, молодой человек, волюнтаризмом зовется, или – политикой «большого скачка». Обычно ни к чему хорошему не приводит. – И все же! Три года – не такой уж и малый срок. – Вам бы фантастические рассказы писать или повести! Нет, лучше романы – это выгодней. И все же, и все же… Они потом еще не раз встречались вот так вот, за чаем – говорили о Византии, о турках, да о многом. И так же много чего Алексей из этих бесед вынес. Много чего полезного. А в этот вот раз – разбил чашку: крутил, крутил в руках… покуда не уронил на пол. Вздрогнув, сконфузился, полез подбирать осколки. – Смотрите, осторожнее, не порежьтесь! Эх, надо было в жестяные кружки наливать, как в туристическом походе!
В туристическом походе…
В туристическом походе…
В походе…
Колесный трактор ЮМЗ с навесным ковшом, чистенький, с синими крыльями и желтой кабиной, блестя только что вымытыми стеклами, быстро катил по грунтовке в сторону Черного болота. Довольно рычал двигатель, и столь же довольно улыбался Алексей, сидевший в кабине на поролоне. А вот крутивший руль тракторист – Юрик Беспалый – почему-то был не очень доволен. Быть может, не хотелось трястись в такую даль, или поссорился со своей библиотекаршей – всякое ведь бывает. Тракторист всю дорогу молчал, да и двигатель грохотал – не до разговоров, если только орать друг другу в ухо. От нечего делать протокуратор любовался открывавшимся с высоты кабины видом: зелеными перелесками, буковой рощицей, розовыми клеверными лугами с пасущимися на них коровушками, живописным, уходящим в овраг молодым ельником, желтыми от разросшихся лютиков полянами, соснами, уходившими в светло-синее летнее небо с медленно плывущими облаками, подсвеченными золотистым солнышком. На душе было весело, приятно – еще бы! Столько всего узнал, столько всего сделал – ведь еще совсем чуть-чуть осталось, чуть-чуть… Сбавив ход у какой-то повертки, трактор вдруг лихо завернул в лес и затрясся на кочках неприметной дорожки, кое-где вымощенной гатью. Странно… Вообще-то, позже нужно бы завернуть, за мостиком… А дорожка, между прочим, знакомая… – Мы что, через Курскую дугу поедем? – наклонившись к трактористу, что есть мочи закричал Алексей. – А? Что? Да! Тут ближе! Ничего себе ближе! Прямо шесть, кругом – четыре, что ли? Это Юрик мог бы кому другому заливать. Зачем тогда свернули? «Курская дуга» не без оснований считалась местом опасным – так колхозные остряки-трактористы называли промеж собой кру-утенький такой поворотик с холма да по суглинку, да с глубоким оврагом внизу. В овраг этот много всякой колхозной техники попадалось, особенно когда дождь. Да и так-то неопытному трактористу опрокинуться в этом месте – раз плюнуть, даже если трезвый, что уж говорить о пьяном! Нехорошую дорожку выбрал комсорг Юрик Беспалый, опасную, длинную – почему? Просто хотел попугать непрошеного пассажира? Или зачем-то еще? Ну точно! Сразу к «Курской дуге» не поехали, свернули еще разок – к заброшенной ферме! То есть это она во времена Лешкиной молодости – в начале двадцать первого века – была заброшенной, а сейчас – только что выстроенной, новой! Ладненькая такая была фермочка: сияющий белый кирпич, шиферная крыша, кумачовый лозунг «Бригада коммунистического труда фермы № 2 борется за повышение надоев!» и – чуть ниже – «Даешь переходящий вымпел!». И чего, спрашивается, сюда завернули? Ведь не по пути же! Остановившись недалеко от фермы, тракторист заглушил двигатель и, выбравшись из кабины, обернулся: – Можете пока погулять минут двадцать, смороды, вон, поесть – я тут взносы пособираю. Погулять так погулять. Пожав плечами, Алексей спрыгнул на траву и осмотрелся. Рядом, у перелеска, и в самом деле густо разрослись кусты черной смородины, правда, вот ягоды еще были не очень-то спелыми, кислыми. Сплюнув, протокуратор обернулся к ферме. – Эй, девчонки! – не заходя внутрь, крикнул мелькнувшим в окне дояркам Юрик. – Ряпушкина мне позовите, скотника. – Знаем, что скотник! А зачем он тебе? Опять прорабатывать будешь? – Да, видно, придется. Комсорг Юрик Беспалый засмеялся и, усевшись на скамеечку у самого входа, принялся ждать. Ждал недолго – не прошло и пары минут, как рядом с ним уселся… давешний несостоявшийся насильник Сашок! Ну да, он – собственной персоной! Круглая толстощекая морда, ручищи-грабли, наглый расхристанный вид. Интересно… Алексей на всякий случай укрылся в кустах и навострил уши. О чем говорили, увы, было не очень-то слышно, лишь иногда порывы налетавшего ветра приносили обрывки фраз: «Ермолаич», «волчий», «сказал», «графиня»… Ну, последнее слово, скорее всего, послышалось, а вот «Ермолаич» – вполне понятно. Колхозный парторг, на место которого метил ушлый Юрик! Волчий… На охоту, что ли собрались? Так Ермолаич рыбак, не охотник, да и не пойдет он с Юриком. Ладно, их терки… Переговорив со скотником, Юрик Беспалый быстро зашагал к трактору и, позвав увлеченно лакомившегося полузрелой смородиной пассажира, запустил двигатель. Поехали, на этот раз куда как быстрее, так же быстро миновали и «Курскую дугу», по всему видно, трактористом Юрик и впрямь был неплохим. Вот и Черное болото показалось наконец за реденьким ельником. Трактор смело заехал на гать и остановился. – Ну? – Беспалый повернул голову. – Где копать-то? – А вылезем. Покажу… Определив направление, Алексей отошел и оперся спиной об осину, росшую ввиду старого пня… того самого. – Во-он, от него и копай! – Понятно! Тракторист забрался в кабину, мотор снова зарычал, кресло повернулось, и Юрик умело заработал рычагами, управляясь с навесным экскаваторным ковшиком. Любо-дорого было глядеть! Вот что называется – техника, это не руками шерудить! Копнул раз, копнул два – и образовалась глубокая яма, быстро заполнявшаяся коричневой болотной водицей. Чуть тронув ЮМЗ с места, Юрик копнул еще, выводя воду к неглубокому овражку с бегущим по каменистому дну ручейком, быстро превратившимся в бурную бурую реку. Алексей улыбался – душа радовалась! – Ну? Все, что ли? – закончив, Беспалый выпрыгнул из кабины и подошел к протокуратору. – Да, пожалуй, – кивнув, согласился тот. – Спасибо вам огромное! – Не за что! Не ради вас стараюсь – наряд. Здесь вот распишитесь… Ага. Отлично. Ну, так что, едем? – А вы поезжайте один. – Алексей светски развел руками. – Я тут еще похожу, посмотрю, прикину… Знаете что? Лопаты у вас нет, случайно? – Лопаты? Найдем. Только небольшая. Тракторист вытащил из кабины лопату с укороченной ручкой и протянул протокуратору: – Вернуть только не забудьте! – Конечно, конечно! Лично на машинный двор занесу. Вы до скольки там? – Не буду, так сторожу отдадите. Ну, бывайте. Проводив взглядом отъезжавший трактор, Алексей подошел к только что осушенной трясине, уже начинавшей снова заполняться болотной жижей. Этак вот прождешь до вечера – и снова будто бы и не копали! Тракторист Беспалый, конечно, хороший, но вот мелиоратор – никакой. Впрочем, ему показали, где копать – он и копал, не особенно-то и задумываясь. Траншею выкопал, наряд закрыл – что еще надо-то? Звук тракторного двигателя оборвался, затих. Алексей посмотрел на солнце и, скинув рубаху, приступил наконец к давно задуманному делу. Летели кругом чавкающая взвесь и песок, протокуратор вгрызался в болотную грязь с ожесточением и надеждою археолога, раскапывающего, если и не гробницу Тутанхамона и не Трою, так, по крайней мере, Саттон-Ху или Гнездовские сопки. Алексей взмок уже, а так ни до чего и не дорылся, да ведь и не знал точно – где копать, рыл вокруг пня. Рыл, рыл, рыл… Просто землекоп, экскаватор! И сам не понял, когда под лопатой что-то приглушенно звякнуло. Остановился… Копнул еще раз… Слепя глаза, засверкал в солнечных жарких лучах золотой браслет! Алексей наклонился – а вот, вот… грязная тряпица – куртка! Бросить лопату, вытащить… Нет, так порвется. Еще прокопать… так… Вытащив наконец куртку, охотник за сокровищами высыпал содержимое карманов в траву около пня. Сам присел рядом, устало прикрыв глаза… Ну, вот оно, золото, драгоценные камни, жемчуг. Как они переливаются, как завораживающе играют на свету – невозможно оторваться… Нашел! Нашел все-таки! Отыскал. Теперь за малым дело – обменять на рубли. Ну, с этим сладим – Емельян поможет, дружок… – Ох, ничего ж себе, мама моя родная! – ахнули за спиной, рядом. Вздрогнув, Алексей обернулся… Беспалый! Тракторист! Так вот он, оказывается… Подсматривал, гад! – Ну, клад государству сдавать будем? Так сказать – было ваше, стало наше, – алчно прищурился Юрик. – Или другую пословицу вспомним…
Глава 12 Июль 1980 г. Черное болото – деревня Касимовка
Я глаз не мог закрыть, Я думал – что же будет, Если станут пить Чуть больше наши люди……– Бог делиться велел! Беспалый смотрел настороженно, внимательно, готовый в любую минуту отпрянуть. Увидев, как Алексей потянулся к лопате, опасливо попятился: – Но, но! Нас с тобой видели… Не глупи, парень! Тут на всех хватит. – На всех? – протокуратор зло усмехнулся. И кого было сейчас во всем винить? Себя, только себя. Ишь, расслабился, осторожность отбросил – тут и на тебе… Делиться… А ведь придется, наверное! Не убивать же, в конце-то концов. Хватило бы только денег, Федотиха сказала – сто тысяч рублей нужно. Сумма солидная, не хухры-мухры! Что ж, посчитаем… – Посчитаем, – отбросив в сторону лопату, приглашающе кивнул Алексей. – Посчитаем, – согласился Беспалый. – Высыпай все в кучу, да не забывай – нас с тобой вместе видели. И наряд был. Не вернусь к ужину – на кого подумают? А ты далеко не убежишь, мест не знаешь… да и – оно тебе надо, бегать? К тому ж, вижу, ты парень не глупый, не жадный… Понимаешь, к чему я? – Понимаю, как не понять? Я-то не жадный, а вот вы, товарищ комсомолец… – Ладно, не будем пререкаться – к делу! Сочли быстро. Сам Алексей в переводе сокровищ в современные цены не разбирался, но, по прикидкам навязчивого сотоварища, выходило где-то около двухсот тысяч, даже больше – почти что четверть миллиона рублей. Как заключил Беспалый – «на два десятка „Волг“»! Ну, если так… – До деревни подкинешь? – Спрашиваешь… Слушай, ты там, в болотине, все проверил? Не дай бог, найдут монетину или перстень… – Да пусть их, находят, – отмахнулся протокуратор. – Вот еще, пачкаться. Кстати, не запались при обмене! – Сам не запались! А я сейчас менять и не собираюсь, выжду. – Хитер. – Умен – так уж лучше. Трактор, как и предполагал Алексей, оказался не так уж и далеко от болота, у выезда на грунтовку, аккуратненько так стоял в кусточках – с дороги не увидишь. – И как это только ты за мной следить вздумал? – покосился на Беспалого протокуратор. Тракторист расхохотался: – Так у старого пня на Черном болоте всю жизнь что-нибудь находили: то золотые монеты, то жемчуг, вот я и подумал… А уж, когда ты лопату попросил – так и наверняка смекнул! – Смекалистый ты, однако. – Да уж не дурак. Ну что, поехали?Андрей Макаревич.Блюз о безусловном вреде пьянства
И сейчас, в кабине, и потом, на досуге, Алексей размышлял о произошедшем. Думал и пришел к выводу, что поступил правильно. Это только подростки – жестоки, потому что еще не знают ни жизни, ни потерь, ни боли. В более же зрелом возрасте обычно приходит понимание – если можно обойтись без эксцессов, если есть к этому хотя бы самая маленькая возможность – надо обходиться. Вот, как сейчас… Ну допустим – умозрительно представим только – убил бы сейчас протокуратор Юрика Беспалого. Завалил бы лопатой – рука б не дрогнула, и что? Ну избавился бы от трупа, загнал бы куда подальше трактор, чтоб подольше искали, а дальше? Как ни крути, а ушлый комсорг был кругом прав – все, кому надо, включая председателя колхоза, знали – с кем и куда отправился тракторист. На кого падет подозрение – догадаться несложно. Даже если и допустить, что некоторое время можно будет поводить того же председателя за нос. Соврав что-нибудь более или менее убедительное насчет, скажем, незапланированной помощи Юрика каким-нибудь шабашникам или еще что-нибудь… Но это ведь ненадолго! Рано или поздно все вылезет наружу – и скорее рано, чем поздно! А обменять драгоценности на рубли – для этого нужно время, по-любому нужно, даже при всех возможностях старого дружка Емельяна. Как раз его-то Алексей и решил попросить помочь, что давно уже и задумал. Вернувшись в школу, помылся, причесался да завалил на кухню: – Эй, есть тут кто? – Ой, дядь Леша! – оторвавшись от котлов, хохотнули девчонки – Олька с Ленкой, – хорошие девчонки, правда, на вкус протокутатора, какие-то… Впрочем, с лица воду не пить, а девки были веселые и на все согласные, как-то Алексей уже с Олькой… а потом и с Ленкой… ну, в общем, не суть. – Тебе кто нужен-то, дядя Леша? – Ты, краса моя! И немедленно! Ларысу Ивановну хачу, ммх! – Алексей дурашливо расставил руки и зарычал, краем глаза замечая, что белый Ленкин халатик расстегнут куда как ниже, чем полагается расстегивать скромной девушке-практикантке, так, прямо скажем, расстегнут, что… Нет, не до того сейчас было! Не до девок, увы. – Емельян где? – Только что тут был. Наверное,сейчас к себе поднялся. Ой, дядя Леша! Говоришь, я тебе нужна, а сам про Емельяна спрашиваешь! – Дела, племяшки, бизнес! Подмигнув девушкам, протокуратор быстро спустился на первый этаж и постучал в дверь комнаты приятеля. – Ты, друже Алексий? – Я. Поговорить бы. – Как раз кстати! Заходь. К удивлению Алексея, приятель его оказался сейчас не один, а в компании одного из вчерашних хануриков, того, что в кепочке, как бишь его? Паша, кажется… Кстати, при попытке изнасилования комсорга Машки Сорокиной его что-то не было. Так сказать, не участвовал, не привлекался. – Это Паша, Алексий… До тебя пришел. – До меня? – присев на диван, удивился протокуратор. – Это еще зачем же? – Да парни мои вчера начудили, уроды, – приветственно улыбнувшись, поведал гость. – Девку одну помацали малость. Мне клянутся, что насильничать не хотели, так просто, побаловаться… Ты, Алекс, их там немножко побил… да они зла не держат. И вообще – побаиваются последствий. Девка-то чего, хочет что-нибудь? – Оторвать им всем кое-что хочет. – Алексей глухо хохотнул. – Ну а если серьезно – так вроде бы успокоилась. Вы ей на глаза только не попадайтесь до конца смены. – Заметано! – гопник явно обрадовался, и Емельян хлопнул его по плечу. – Я ж тебе говорил – с Алексием договориться можно! Ну, что сидишь? Беги за жбаном! – Так это… Жбан у меня с собой, вот, – потянувшись к привалившемуся к ножке дивана пакету с изображением популярного артиста и певца Михаила Боярского, Паша извлек на свет божий бутылку дорогого пятизвездочного коньяка и торжественно поставил его на стол, точнее – на парту. – Черт, мне сегодня еще с Аркадьичем гутарить, – задумчиво протянул повар. – Давайте-ка ближе к вечеру, что ли… Гопник неожиданно расхохотался: – Да вы пейте, когда хотите! Мое дело – принести. – Так ты чего, уходишь, что ли? – Дела, дядя Емельян, дела… Ну, о Волчьем я тебе предупредил. Пока! Наше вам с кисточкой. Шутливо раскланявшись, гость удалился, насвистывая какой-то модный, давно навязший у всех на губах мотивчик, то ли «Танец на барабане», то ли «Распутин». – Видал кореша? – ухмыльнулся Емеля. – Мириться пришел, ититна мать! Это вместо того, чтоб следить за своими чертями. Эх, говорил я ему! А протокуратор его не слушал сейчас, думал. Чем-то зацепил его только что ушедший гопник, взглядом или жестом… нет! Словом! Точно – словом… только вот, блин, каким? – Слышь, друже Емельян, что этот парень за фразу произнес, когда прощался? – Какой парень? А, Паша… Да так, о делах наших скорбных калякал. Опера тут на днях видели, крутился у одной дачки… Да тебе с того ништо! И тут Алексей вспомнил наконец слово – волчий! Ну точно, волчий! Тут же и переспросил: – А при чем тут волки? – Волки? Какие еще волки? Их тут и нет-то поблизости, кроме как, разве что, в мультике «Ну, погоди!». – Повар рассмеялся, но вдруг замолк. – А! Наверное, не «волки», а «волчий»? – Ну да, я и говорю, волчий. – Так это фамилия такая. Опера так зовут – Волчий Олег Николаевич, капитан, старший инспектор ОБХСС! Форму редко носит – думает, мы его тут без формы не узнаем, ага, как же! Ох, не зря он тут крутится, чувствую – по мою душу! То есть не конкретно по мою, а так… Ты что так смотришь, друже? Чувствую, сказать что-то хочешь. Говори! – Я вот эту фамилию, Волчий, только что от одного паренька слышал. Даже – от двух. – Ну-ка, ну-ка, ну-ка, – бывший палач яростно подался вперед. – Расскажи-ка подробненько, друже! – Да там и рассказывать-то нечего, – махнув рукой, протокуратор кратко поведал товарищу содержание услышанного на ферме разговора, вернее – обрывки слов. – Волчий… Графиня… – тихо повторил Емельян. – Так-так-та-ак… Все сходится – правильно Паша предупреждал: Волчий вокруг графининой дачки шляется, вынюхивает что-то. – Что за графиня такая? – Извини, друже, но об том тебе знать покуда не надобно. Всему свое время. Одно могу сказать – Аграфена… Графиня то есть – правая рука того самого большого человека, боярина, моего покровителя! Главный бухгалтер! Так ты говоришь, Беспалый с Сашком-скотником о нем беседовали? Так-та-а-ак… Узрев сокровища, Емельян на некоторое время лишился дара речи, впрочем, быстро с собой справился и обещал помочь с реализацией, предупредив, что, наверное, слишком уж быстро не получится. – Ну, как получится, так и получится, – улыбнулся протокуратор, скрывая удивление. Вот она, оказывается, Аграфена-то! Графиня! Главный бухгалтер. Аграфена Федотовна Иванькова – Федотиха! Она, она, кому ж еще-то? Кстати, теперь понятно, почему старший инспектор ОБХСС Волчий в Касимовке кружит – под бухгалтершу роет. А потом – дело уголовное, арест и десять лет с конфискацией. Или – удастся откупиться, дело замять – от Алексея сейчас все зависит, от Алексея. Помогать аферистке нужно, тут никакого выбора нету – она, и только она, может отправить протокуратора в то самое время… до того, как…
Уже буквально к вечеру Иван Аркадьевич поинтересовался подготовкой к слету. – Делаем! – браво отрапортовал завхоз. – Поляна присмотрена, трясина – осушена, не утонут. Хоть сейчас можно соревнования проводить – за физруком дело! – Найдем физрука, – начальник лагеря довольно кивнул и пригладил седеющие виски. – Есть у меня один молодой человек на примете. Студент, но турист бывалый! «Бывалый турист», появившийся в лагере буквально на следующий день, оказался болезненным с виду юношей в болгарских джинсах «Рила», кроссовках и застиранной стройотрядовской куртке с многочисленными шевронами и значками. «Селигер», «Хибины-78», какое-то «Железо-76» – чего там только не было! А еще при студенте имелся переносной мономагнитофон «Весна-225» и гитара с приклеенным портретом Владимира Высоцкого. – Наш человек! – поглядев на гитару, одобрительно хмыкнул повар. – Тебя как звать-то? – Виктор. – Заглядывай, Витя, вечерком к нам – посидим, выпьем. Застенчиво улыбнувшись, юноша покачал головой: – Я вообще-то не пью. – Ха! Турист – и трезвенник? Не смеши мои шнурки! Испросив разрешения, Иван Аркадьевич разместил студента в комнате Алексея – «не надолго, Алексей Сергеевич, буквально на несколько дней, ну в крайнем случае на неделю». Протокуратор и сам понимал, что студент ненадолго, вообще-то, обязанности физкультурника в лагере исполнял заместитель начальника по воспитательной работе Ручников, однако Иван Аркадьевич вовсе не собирался полностью доверять ему проведение слета, справедливо опасаясь сведения оного к очередной пропагандистско-агитационной массовке, тому же комсомольскому собранию, только в лесу, на природе. А начальнику КМЛ почему-то хотелось романтики. Может быть, потому, что задолбали уже все официально рекомендованные мероприятия? – Да пусть живет, мне-то что? – махнул рукой Алексей. – Завтра выберу время, покажу ему поляну. Назавтра и пошли. Пешком – денек выдался погожий, солнечный, грех было не прогуляться. Надо сказать, Виктор отнесся к возложенным на него обязанностям весьма серьезно – что-то замерял метровкой, считал шаги, бегал, отмечал деревья. – Здесь вот натянем канат, тут – параллельки, а тут – сетку. Тут вот костер будет, а там… – А там – дискотека, Витя, – лежа на травке, усмехнулся протокуратор. – Иначе нынешних подростков пряниками на турслет не выманишь. – Какая же дискотека без электричества? – усомнился студент. – Под гитару, что ли? – Зачем под гитару? Председатель дизель-генератор обещал – электричество будет. – Плохо. – Виктор неожиданно вздохнул. – Я думал, посидим с ребятами, попоем песен… – Высоцкого, что ли? – А почему бы нет? – выкрикнув, студент тут же осекся. – С другой стороны, если не разрешат Высоцкого, то и революционных песен много есть хороших. С гитарой-то они куда лучше, чем с хором… Остался дом за дымкою степно-о-о-ю, нескоро я к нему вернусь обратно… Алексей хотел было пошутить, съерничать, да внезапно почувствовал вставший в горле комок – про него была песня! Именно про него. Он даже подпел Виктору, хотя и не знал слов:
Ты только будь, пожалуйста, со мною,
Товарищ правда,
Товарищ правда,
Товарищ правда…
Вот так вот и проканителились почти полный день, хорошо, хоть что-то сделали. Алексей вернулся в лагерь без задних ног и, с тоской посмотрев на Виктора, уже успевшего организовать вернувшихся с колхозных полей ребят на волейбол. Ух, как радостно они орали! Как свечкой взмывал над натянутой сеткою мяч! – Гаси, гаси, Коля! Давай! Свисток – потеря подачи. Не раздеваясь, протокуратор плюхнулся на койку и, немного полежав с закрытыми глазами, подумал вдруг, что хорошо бы пивка. Конечно, на местный магазин была слабая надежда, но если учесть пробивные способности Емельяна, то… Распахнув веки, Алексей задумчиво посмотрел в потолок, потом поднялся на ноги, и тут вдруг взгляд его уперся в целую стопку книг, брошюр и журналов, лежащих на одной из парт. Между прочим, раньше – утром еще – ничего подобного не было. Протокуратор подошел ближе… «Преподавание физкультуры в школе», «Физкультура и спорт», «В помощь начинающему лыжнику»… Ага… Понятно, откуда дровишки. Расслабленно положив взятый журнал обратно, Алексей краем глаза заметил на нем сиреневый библиотечный штамп – «Касимовская сельская библиотека»… Сельская… Странно – а почему не школьная? Вот такого вот добра, как все эти журналы, как раз в школе и поискать, и совсем незачем ради этого тащиться в клуб, где располагалась сельская библиотека. Ну разве если только от нечего делать или, скажем, завести шашни с библиотекаршей… Ага! Было бы с кем заводить – с Эсмеральдой, что ли? Конечно, на вкус и цвет товарищей нет, но… да и Беспалый к Эсмеральде таскается. Беспалый… – Витя, ты в клуб, что ли, ходил? – дождавшись прихода студента, Алексей кивнул на журналы. – Нет… Ах это, – физкультурник стащил с себя мокрую от пота футболку. – Ты представляешь, сами принесли. Ну тут и сервис! – Как это сами? – удивился протокуратор. – Да так! Вдвоем заявились – библиотекарша местная и с нею колхозный комсорг – так они представились. Нам, говорят, про вас Иван Аркадьевич сказал, вот мы и решили… решили помочь, так сказать, с самообразованием, тем более – и план по читателям выполнить тоже не помешает. Ну я так и понял, что они из-за плана. В общем, записали меня к себе в библиотеку и про тебя выспрашивали – видать, тоже хотят записать, не знаю, почему раньше… – И что выспрашивали? – Да так, ерунду всякую… Много ль у тебя работы, да часто ли в комнате бываешь – есть ли время читать? В основном библиотекарша расспрашивала, второй, комсорг, все по кабинету шастал, наглядную агитацию рассматривал, потом шкафы, парты – не рассохлись ли? Говорил, колхоз шефскую помощь оказать собирается… не лагерю, естественно – школе… Ох, и жарища же сегодня! Пойду-ка в душ. – Давай. Дорогу показать? – Спасибо, разберусь как-нибудь! Едва студент вышел, как Алексей бросился к шкафам и тумбочкам. Ну да… сразу-то не заметил, да и не смотрел, а вот сейчас видно – тут зубная паста не так лежит, тут вот мыльница сдвинута, в общем, перерыто все. Даже обидно – что, Беспалый его совсем за дурака держит? Кто же будет хранить сокровища там, где живет? Тем более, в помещении с таким хлипким замочком? А с другой стороны – ай да Юрик, ай да комсомольский лидер! Видать, мало показалось чужого-то добра! Ай, глаза завидущие, руки загребущие… А ведь он на одном этом обыске не остановится, нет, золото и драгоценные камни – страшная сила, у многих крышу сносила, не только у Юрика. Как бы не помешал этот прыткий парнишка главному делу! А ведь может, может помешать, гнида. Эх, все-таки надо было его там, на болоте, и закопать! Вот так всегда – сделаешь людям добро, а потом каешься. Ишь, как ловко все рассчитали, библиотекари хреновы. Интересно, Эсмеральда насчет сокровища в курсе, или Юрик ее использует втемную?
На следующий день Алексей прикупил в местном универмаге фибровый чемодан старинного образца, с блестящими металлическими уголками. Смутно припоминалось, что именно о таком чемодане рассказывала Федотиха, впрочем, никаких других в магазине и не было. Помахивая чемоданом, направился мимо клуба к себе. Вдруг показалось, что кто-то внимательно смотрит ему вслед из окна. Кажется, здесь располагалась библиотека… А потом принялся ждать, в конце концов, больше от него ничего не зависело – оставалось лишь надеяться на Емельяна. Дни тянулись медленно, нудно, ничего интересного не происходило, обрыдло все, и хотелось только одного – подогнать, ускорить течение времени, вопреки пословице: поспешишь – людей насмешишь. Протокуратор частенько уходил на реку, прихватывал с собой удочку или брал у кого-нибудь из местных лодку. Никакого улова чаще всего не было, да и не в рыбе было дело, не за тем приходил Алексей. Сидя на берегу или в лодке, он подолгу смотрел на воду или в небо, на медленно плывущие облака, смотрел и думал. О сгинувшей в смертном пламени турецкого штурма семье, о Константинополе, о своем месте в мире… Ну, для себя он давно уже все решил – здесь, в этом мире, остался свой Лешка Смирнов, кстати, еще не рожденный. Империя ромеев, точнее – ее жалкий осколок в лице Константинополя – давно стал родиной Алексея, именно там он обрел свое счастье, свою любовь и все прочее, так необходимое любому – родной дом, дело, которое интересно, друзей. Ну и конечно же положение в обществе, уважение и то, что называют иногда респектабельностью, если можно употребить здесь такое слово. И всего – всего! – протокуратор добился сам. Пусть империя далеко не идеальна, и это еще мягко сказано, да и не бывает совсем идеальных государств, пусть – это его родина, его дом, за который нужно бороться, бороться до конца. С другой стороны, конечно, и там, в Константинополе-Царьграде, Алексей редко, но ловил иногда себя на мысли – особенно когда нечего было делать, – что вот хорошо было бы врубить на полную громкость стереосистему, послушать «Арию» или «Король и Шут», посмотреть какой-нибудь фильм, «Матрицу» или «Терминатора», прокатиться… пусть даже не на автомобиле, с ветерком – на тракторе, снова ощутить, почувствовать, как слушается руля тяжелая и мощная машина. Эх! Что и говорить – всего этого Алексей оказался лишен… И это был его осознанный выбор! Конечно, очутившись в 1980-м, молодой человек не единожды уже ловил себя на мысли, что ему здесь вполне по нраву, что, если бы можно было перетащить сюда… то есть если бы Ксанфия согласилась… если согласится, то, наверное, можно было бы… А друзья? А город, империя? Господи, хоть разорвись на две части! Так он уже и так разорван. Один – там, другой – здесь… Да и семьи – нет, погибла, и нужно возродить ее снова, а потом попытаться спасти империю – вот, ради чего он живет! Империя… Родина! Аркадьич говорит, что ничего нельзя сделать. Нужно, по крайней мере, три поколения, а лучше – три века, а не три года. Алексей и сам все это прекрасно понимал – за три года нельзя изменить ни власть, ни – уж тем более – общество. И значит, тогда что же – уныло признать, что Константинополь обречен? И ждать, когда полезут на стены янычары, когда дым от турецких бомбард затянет высокое ромейское небо… когда – один за другим, прямо на глазах – будут погибать друзья, когда истошно закричит Ксанфия и покатится по мостовой отрубленная голова сына? Нет! Нет! Никогда! Действовать, не ждать, не оглядываться, не думать о том, что нельзя ничего изменить, ведь будущее делается сегодня, здесь и сейчас! И никогда и нигде ничего не предопределено навечно! Рассудив так – а как же, черт возьми, иначе-то? – Алексей повеселел, и, схватившись за весла, погнал лодку к мосткам. В светлых водах реки отражалось, слепило глаза яркое летнее солнышко, плескалась, поднимая брызги и крик, ребятня, из старого, лежащего на мостках кассетника звучал очередной хит группы «АББА», жутко популярной на изломе 70-х – 80-х. Вылезая из лодки, молодой человек усмехнулся – а ведь это время стало родным для бывшего палача Емельяна! Да-да, поистине родным – как здорово он здесь прижился, стал своим! Уму непостижимо! Человек пятнадцатого века наловчился подделывать джинсы, спекулировать модными дисками, вообще всему тому, что называется здесь словом «крутиться» или «уметь жить». Ну да, ему помогли, оказали – и оказывают – покровительство, но все-таки… Вот оказался бы в здешних условиях, скажем, епископ Геннадий или кто-нибудь из высших имперских сановников… приспособился бы? Сумел бы акклиматизироваться, привыкнуть ко всему всего-то за пять лет, да мало того что привыкнуть, а и добиться вполне определенного жизненного успеха: белая сверкающая «Лада», модные шмотки, диски – для 1980 года это все равно что олигарх. Интересно, как это Емельян так быстро привык? Поди, уже и не вспоминает свое полудикое прошлое – палач, брр! Хотя нет, вспоминает иногда, особенно когда выпьет – этак пренебрежительно-ностальгически, вот, мол, и бывали же времена, когда ни машин, ни магнитофонов. Как тогда жили? Бог весть. И уж конечно же вернуться назад Емельян вовсе не желает! Ни за какие коврижки! Наоборот, планирует жениться, даже в институт поступить заочно… И нисколько не комплексует по поводу того, что вот раньше он жил так, а теперь – этак, что раньше все вокруг было иное, а нынче другое, по сравнению с прошлым, небывалое, сказочное… Вот именно – сказочное. Похоже, бывший палач и воспринимает себя попавшим в сказку. Да-да, так он этот мир и зовет – «тридевятое царство»! И все предметы в нем – телевизоры, магнитофоны, та же «Лада» – волшебные. Да-да – истинное волшебство! Что отнюдь не мешает этим волшебством активно пользоваться в собственных корыстных – именно что корыстных – целях. А что такого? Здесь очень многие так живут – говорят красивые слова, а на деле… Вон, взять хоть того же Беспалого. Комсорг, а алчен, словно какой-нибудь московский дьяк! Емельян хоть слов красивых не говорит… впрочем, нет, ввернуть при случае может, навострился за пять лет, всякие там «Планы партии – планы народа» или «Слава КПСС». Емельян умен этаким житейским умом, иначе б, наверное, не выжил у себя в прошлом, что же касается каких-нибудь философских обобщений, размышлений о глубинном смысле существования – этого нет, не было. Потому и прижился. Здесь большинство именно так и мыслило – джинсы, тачка, гарнитур. Все примитивно-просто, понятно даже средневековому человеку. Вполне! Привязав лодку, Алексей направился к лагерю, встретив по пути белую «двойку» Емельяна. Завидев приятеля, повар резко затормозил, остановился и, высунувшись из окна, радостно подмигнул: – Ну все! Сладил я твое дело, друже! Садись.
Сокровища, точнее, та их доля, что осталась у протокуратора после раздела, потянули на сто двадцать тысяч, причем Емельян утверждал, что можно было бы выручить и больше, но – время, время… – Ты ж сам сказал, что тебе побыстрее надо! – Не переживай, тут вполне хватит. Тщательно пересчитав деньги, Алексей наполнил чемодан купюрами, часть оставил себе – так, на всякий случай, вдруг да понадобятся, – оставшиеся же отнес повару за труды. – За труды?! – изумился тот. – Почти «Волгу»! Да ты что, друже, думаешь, я для-ради денег, что ли, старался?! Да я ж… – Бери, Емельян. Поверь, мне-то они без надобности. – Без надобности? – Повар вдруг замолк, а потом, помолчав пару минут, порывисто обнял протокуратора за плечи и внимательно заглянул в глаза. – Без надобности, говоришь… Никак, валить собрался? – Собрался, – не стал отрицать Алексей. – Дела у меня там, друже… семья… – Ну если семья – тогда понятно… – протянул бывший палач. – Вон оно как получается. А я-то думал, мы с тобой тут… Эх! Может, передумаешь еще, останешься? – Нет, друг. – Протокуратор улыбнулся и, ободряюще подмигнув, добавил: – Я, считай, и здесь-то – проездом. – Что ж, неволить не буду. – Емельян в задумчивости опустился на койку. – Надо так надо… И все ж таки – жаль! Очень жаль! Постой… – Повар вдруг вскинул глаза. – Ты что же, знаешь, как уйти? – Не я… Мне помогают. И вот эти деньги – я же вижу, тебе давно хочется про них спросить… Они не мои, а… Ну, того человека, которому я должен помочь, а он, в свою очередь, поможет мне! – Понимаю, – скрипнув койкой, кивнул Емельян. – Меня с собой не зовешь? – Нет! По-моему, ты тут вполне даже на месте. Живи счастливо, друг! Алексей уселся рядом с приятелем и положил руку ему на плечо. – Так, когда ты… – Повар сглотнул слюну, да и у протокуратора тоже привалил комок к горлу, вот уж не думал… – Скоро, друг. Теперь уже скоро. С первой грозой… – На Черном болоте? – Там… – Так гроз вроде не обещали… Слушай! – Емельян вдруг дернулся, улыбнулся. – Пока гроз-то нет, давай-ка в райцентр, в ресторан закатимся, посидим, простимся, как люди! – В ресторан? – Алексей почесал бородку, немного подумал и, махнув рукой, рассмеялся. – А, черт с тобой, почему бы и нет? – Сегодня же вечером и поедем! – обрадовался Емельян. – Я звякну, предупрежу метрдотеля. Эх, посидим, друже!
Перед самым отъездом, как начало смеркаться, Алексей прихватил чемодан и огородами пробрался к даче Федотихи – просторный, рубленный в «лапу» дом, казалось, ничуть не изменился – что сейчас, что почти через тридцать лет, все едино. Ну и куда теперь? Где этот чемодан спрятать? Закопать на огороде? Нет… Кажется, бабка говорила, что нашла деньги в шкафу… вернее, в буфете. Значит, нужно пробраться в дом. Алексей настороженно осмотрелся. Высадить стекло? Можно… Но вначале поискать ключ… На притолочине или под ковриком – места все известные. Ну конечно, вот он! Взяв с притолочины ключ, протокуратор отпер замок и, еще раз осмотревшись, вошел в избу. Было темновато уже, но все ж таки кое-что видно – шкаф, печь, буфет… Да, бедновато насчет мебели, да и вообще – как-то не обжито, видать, Аграфена прикупила домик не так уж давно. Ладно, ее дела… Положив чемодан в буфет, Алексей осторожно прикрыл дверцы и, покинув избу, торопливо зашагал к лагерю. Емельян уже ждал его, прогревая двигатель «лады». Увидав, нетерпеливо замахал руками: – Ну, где тебя черти носят? Едем, с Аркадьичем я договорился, так что вернемся ближе к утру… а то и позже – вдруг да встретим каких-нибудь веселых девчонок, в ресторане их много. – Ладно тебе, раскричался… Поехали.
Ярким солнцем залитой,
Ходит в поле красный конь,
Красный конь хо-о-дит…
Эс се тю некзюста па…
Эс се тю некзхюсте па…
Глава 13 Июль 1980 г. Окрестности Мценска
Полный штиль, как тряпки – паруса. Мир устал, уснул в ленивой дури. Я молю, чтоб каплю ветра мне послали небеса — Пусть сильнее грянет буря!…Было!Андрей Макаревич.Полный штиль
Алексей простился с Графиней с изменившимся лицом. В силу своих профессиональных, приобретенных еще в Константинополе качеств он догадывался, кто прихватил чемодан с деньгами: конечно, тот, кто о нем знал – Беспалый! Вот этого черта и следовало теперь отыскать, и как можно быстрее. Не заходя в лагерь, протокуратор быстрым шагом направился на машинный двор. Было уже почти одиннадцать, и все трактористы – кто не ремонтировался – давно отправились на поля. Что ж, может быть – тем и лучше? Отыскать проклятого ворюгу на полях или где-нибудь по пути к ним… никто не помешает разобраться. Ухмыльнувшись, Алексей зашел на проходную… – Уехал? Как уехал? Когда? Три дня назад?! Точно – три дня? Ах, отгулы взял… Та-ак… На всякий случай, протокуратор заглянул и в правление колхоза, где как завхоз был частым гостем – там подтвердили: точно, тракторист Беспалый Юрий Вениаминович выпросил у председателя неделю за свой счет и отправился в Ленинград – родственница у него там какая-то приболела. – А знаете, Алексей, – понизив голос, заговорщически подмигнула протокуратору секретарша – симпатичная девчоночка лет двадцати, в строгой деловой блузке и мини-юбке, звали ее Мариной. – Что-то Юрик-то не выглядел уж очень подавленным. Говорит – родственница тяжело заболела, а сам сияет, как голый… ой… – Как голый зад при луне! – охотно закончив фразу, Алексей подмигнул. – И что, когда возвращается? – Так через два дня должен. – А точно – в Ленинград? – Сама билеты заказывала! Комсорг, как-никак… – Нужен он мне очень по поводу слета, – на всякий случай пояснил протокуратор. – Вот и спрашиваю. Ну что ж… Два дня подожду, надеюсь, приедет. – Конечно, приедет, – с неожиданной уверенностью заявила Марина. – Куда он денется-то? В среду в раймаге гарнитуры выкинут, югославские – так он давно записался. И откуда только у людей деньги? – Вот именно, откуда… Простившись с девушкой, Алексей в глубокой задумчивости вышел на улицу и уселся на лавочку перед почтой, машинально отмечая – между прочим, уже в который раз – что вот эта вот, образца 1980 года Касимовка выглядела куда лучше и ухоженней, чем в начале двадцать первого века. Нигде не было мусора – колхозная коммунальная служба работала на славу, поднимались новые, строящиеся дома, клуб работал на полную мощность – каждый день по два-три фильма, в школе, по словам того же Аркадьича, учились чуть ли не в две смены – столько на селе было детей, да и вообще молодежи. Да и в людях чувствовалось нечто, в Лешкины времена давно уже утерянное – какая-то гордость, уверенность в завтрашнем дне, что ли… Радостнее жили люди, веселее. А с другой стороны, даже продуктов – и то на всех не хватало: к примеру, за молоком всегда были жуткие очереди, временами переходившие в массовые драки. Сосиски и колбаса считались жутким деликатесом, как, впрочем, и мясо, за всем этим ездили не то что в райцентр – там тоже мало чего было – а на выходные в Москву! Вот такой вот парадокс получался. С одной стороны – уверенность и гордость, вполне, между прочим, обоснованная («Мы – первая в мире страна развитого социализма! Олимпиада-80! БАМ» и прочее), а с другой – за обычные джинсы – удавятся!
Если не Беспалый – тогда кто? Вот вопрос, волновавший сейчас протокуратора. Мог Беспалый проследить? Нет! К тому времени он уже уехал – так вот получается. Сам не мог. Но вполне мог поручить это дело другим… да хоть тому же скотнику Ряпушкину Сашке, несостоявшемуся, между прочим, насильнику… Насильнику… Скотника нужно было срочно проверить – пока не вернулся Беспалый. А уж потом, ежели что не так, заняться и Юриком. Сегодня как раз суббота… танцы. Отлично! Белая «двоечка» Емельяна стояла на своем месте – у крыльца пожарного выхода. Значит, приехал уже… впрочем, наверняка еще вчера или, точнее, под утро. И как не боится ездить-то выпивши? Хотя у него тут все схвачено, наверняка и ГАИ тоже.
– О! Какие люди! – увидев приятеля, обрадованно закричал повар. – А я уж думал – ты к вечеру только объявишься. Ну, как оно ничего? Алексей ухмыльнулся: – Нормально! Хочу вот вечерком на танцы сходить, развеяться. Не набьют морду? – Да ты, друже, сам кому хошь набьешь! – Нет уж, не хочется мне потом с милицией всяких разборок. – Шучу, шучу, друже! – Бывший палач захохотал во весь голос. – В клубе Паша Ветошкин диск-жокеем работает, так что никто к тебе не пристанет… Главное, чтоб ты сам ни к кому… – Буду смирен и скромен, яко монаси. – Ага, дождешься от тебя. Тебе зачем на танцы-то? Небось, девочку снять хочешь? – Да так… просто развеяться. – Говори, говори… – Емельян смачно зевнул и потянулся, так, что затрещали кости. – И сам бы с тобой пошел, да, извини, дела… Ой, нехорошие дела, друже, скорбные, не зря опер Волчий по селу кружит, зубами клацает. – Может, помочь чего? – Сами управимся… Ага, управитесь! Даже Графиню – и то вот таким необычным способом спасать придется – из будущего! А она ведь для всех старается. Для того же Владимира Петровича… Что же у него, жалких десяти тысяч не нашлось? А, может, просто решил подставить подельницу? В таких кругах это запросто. Спрятав усмешку, Алексей вышел в коридор и, поймав какого-то пробегавшего мимо парнишку, попросил: – Машку Сорокину позови! Пусть на пожарное крыльцо выйдет. Сам туда же и отправился, уселся на перила, посматривая на Емелину «ладу», как всегда – чистенькую, ухоженную, сверкающую. Задумался. Улыбнулся – надавить-то на Сашка Ряпушкина было сейчас легче легкого! – Звали, дядя Леша? Ага, вот и Машка прибежала, комсорг. Красивая, что и говорить, девочка, из тех, кто любому голову вскружит, не то что колхозному скотнику. Особенно сейчас красивая – в майке и короткой джинсовой юбочке… Ай! Слюни-то подбери, господин протокуратор, не солидно на малолеток засматриваться! – сам себе скомандовал Алексей и, посмотрев на девушку, строго сдвинул брови: – Ты, Маша, небось на танцульки сегодня собралась, а? – Да. С подружками. А что? Нам ведь Иван Аркадьевич разрешает, говорит, не разреши, так все равно убежим. – А эти черти окаянные… ну, ты знаешь, про кого я… Не приставали больше? – Нет. Сашка записку передал – извиняется, мириться хочет. Нужны мне его извинения! – Это правильно! Вот что, Маша, съездила бы ты сегодня домой, а? Родителей навестишь, Олимпиаду посмотришь – здесь-то телик так и не починили. – Родителей? – Маша захлопала ресницами. – Так они в Сочи. – И ключа от квартиры у тебя нет? – Нет, почему, есть… – Вот и едь! Успеешь еще наплясаться. А завтра, с утра, можешь уже и вернуться, коли в городе делать нечего. – Но… В общем, уговорил-таки. С трудом, но уговорил. И – вместо сельских танцев – укатила грустная девочка Маша в город семичасовым вечерним автобусом. Что и надобно было. Не ей, естественно, – Алексею. Вот он-то и отправился в клуб, погладив батник и нацепив на нос зеркальные противосолнечные очки, позаимствованные у Емельяна. Отправился не к самому открытию, а часиков в девять, справедливо опасаясь, что позже любвеобильный скотник уже может быть в умат пьяным и не доступным для доброй беседы.
В больших клубных динамиках надрывался «Ирапшн» или еще что-то подобное, какой-нибудь «Тич-Ин» или «Чингисхан». Сидевший за самодельным пультом диск-жокей Паша Ветошкин довольно посматривал на танцующих, время от времени прикладываясь к стоявшей внизу, под ногами, бутылке «Жигулевского». – Привет, Паша, все запад крутишь? – В паузе между песнями вежливо поздоровался Алексей. – Партийного контроля не боишься? – Не боюсь, – улыбнулся Ветошкин. – Я сейчас соцлагерь поставлю – «Неотон Фэмили». Клевая группа, не хуже «Бони М»! Приятель из Будапешта привез. – Что-то дружков твоих не видать… Не придут, что ли? – А тебе они зачем? – Так. Потолковать кое с кем. – Ну потолкуй. За клубом они, портвейн хлещут, – махнув рукой, Паша нажал клавишу магнитофона и набравшиеся в клубе подростки – лет от пяти до пятидесяти – принялись старательно изображать умелых танцоров. Ветошкин не соврал, вся гоп-компания, с Ряпушкиным во главе, сидела на картофельных ящиках в разросшихся за клубом кусточках и по очереди хлебала «тридцать третий» портвейн прямо из горлышка темно-зеленой, захватанной жирными пальцами бутылки. Салом, что ли, закусывают, узурпаторы? Нет, плавленым сырком. Громко кашлянув, протокуратор картинно вышел из тени под свет тусклого фонаря: – Вечер добрый, парни. – Кому добрый, а кому и… Ой! Дядя Леша! Ты чего тут? – Сашок, потолковать бы. – Потолкуем. – Скотник глянул на своих. – А ну, живо! По последнему глотку – и в клуб, а то и танцы кончатся. – А Паша сказал: если драк не будет – до двенадцати! – Так уже ж сколько. А ну, пошли вон! Драку только там без меня не устройте. Проводив ушедших гопников взглядом, Алексей уселся на ящик и, пристально посмотрев на скотника, тихо промолвил: – Машка Сорокина в город поехала. Заяву прокурору писать! – Чего?! – Сашок очумело помотал головой. – Заяву?! Так мы с ней помирились вроде… Да и тогда – ну ничего ж не было, чес-слово, дядя Леша, не было – ну помацали малость за титьки, что, убыло от нее, да? Какое там на фиг изнасилование?! Что мы совсем уж сголовой не дружим, что ли? – Не кричи, не кричи, – успокоил протокуратор. – Просто вот обиделась девка. Говорит, вчера гопники твои ее опять чуть было… – Что?! Вчера?! – Ну да, вчера ночью. В период с… мм… двадцати одного до девяти утра. Алексей давно уже прикинул – именно в этот период времени и могли украсть чемодан. – Напали, говорит, еле вырвалась! Все твои гопники – узнала. Там же, за школьным стадионом, и напали. А сам ты будто бы невдалеке, за деревьями прятался и смеялся так… гнусно-прегнусно… Скотник вскочил с ящика: – Че она, коза, мелет-то?! Да не могло нас на школьном стадионе быть! Обозналась! – Это ты теперь прокурору расскажешь… Ну или Машке… точнее – мне, Машка тебя видеть не хочет – и ты зря не нарывайся, мало ли в деревне баб? – Эт точно… Ну сука! – В общем, я завтра с утра в город еду. И надо бы Машке срочно – до понедельника – все разъяснить, чтобы заяву накатать не успела, раздумала. Разъяснить аргументированно, чтоб еще бы и мог подтвердить хоть кто-нибудь… Из незаинтересованных лиц, иначе… Сам понимаешь, не по этому случаю, так по тому притянуть могут. Прокурорские – они такие, приставучие, гады. Ну, есть у тебя хоть кто-нибудь, кто тебя в тот момент – вчера ночью – где-нибудь в другом месте видел? – Да есть… – Гопник снова уселся на ящик и сплюнул, видать, почему-то не хотел говорить. – Я ведь с чего доброхотом таким стал? С Пашей Ветошкиным вместе кое-что хочу сладить… А если вашу компашку привлекут – то и на Пашу тень упадет. Оно мне надо? Так что давай, быстрей думай. С насильниками-то знаешь, как на зоне поступают? – Ладно! – Одним глотком допив остававшийся в бутылке портвейн, наконец решился скотник. – Все равно ты, дядя Леша, не при наших делах… – Это точно. – Протокуратор быстро кивнул. – Ваши дела меня не волнуют. – И я о том… Вот что! Имеется один свидетель… даже целых два! Здесь, недалеко, в лесу за свинофермой, заимка одна есть… ну охотничий домик. Живет там такой дед Фаддей, завзятый рыбак, к нему наш парторг, Ермолаич, частенько ездит. Оба сейчас в завязке – и дед, и Ермолаич, – но в завязке нестойкой, только налей, развяжут. Одному… гм… одному человеку как раз и надобно сейчас, чтоб Ермолаич в запой ушел – как раз перед туристским слетом, когда все начальство объявится. Вот мы всю ноченьку и старались! Да, какое там, ноченьку! Почти сутки! В Залесовке водку брали – продавщица, Верка Заедова, запросто подтвердит, мы всей компахой в сельпо заходили, было это вчера вечером, часов в семь, как раз перед самым закрытием. Потом к заимке пошли, якобы заплутали. Фаддей нам путь указал – мы ему водки! Так с ними и проквасили до утра, а утром свалили, три жбана деду оставили, вроде бы как забыли… Как раз Ермолаича по пути встретили – пролетел на своем «Урале». Это было уже часиков, наверное, в девять, если не позже… Ну да. Так что вот ей свидетели – и дед Фаддей, и продавщица… Да если хорошенько вспомнить, так и еще кто-нибудь сыщется… – Вот и славно, – ухмыльнувшись, протокуратор похлопал скотника по плечу. – Так я Машке завтра все и обскажу… Точно подтвердит дед? – Конечно! Только когда из запоя выйдет. – Ладно… В общем, завтра смотри – ежели приедет Машка, значит, поверила. Только на глаза ей не попадайся больше и записок никаких не пиши. – Да я ей, суке… Спасибо, дядя Леша! – В стакане не булькает! Ладно, ладно, не дергайся – не ради тебя стараюсь, ради своих дел.
Та-а-ак… Похоже, Сашок не при делах. Тогда кто же, кто? Сам Беспалый не мог – в отъезде, у скотника тоже отмазка – если, правда, не соврал. Да нет, похоже на правду. И все же лучше проверить, но это завтра. Эсмеральда! Если Сашок ни при чем, остается одна библиотекарша Эсмеральда Поликарповна, пассия Беспалого! Алексей присел на школьное крыльцо – в раздумьях он и не заметил, как уже давно умотал от клуба. Если курил бы, так, наверное, затянулся бы сейчас пахучим сигаретным дымом, глядишь, и прояснилось бы в мозгах… или, наоборот, запуталось бы. Эсмеральда. Ночью к ней не пойдешь, опасно. Хотя почему? Как раз ночью и нужно – тряхануть как следует, чтобы заговорила… Нет, нельзя так с женщинами. Надо что-то похитрее придумать. Похитрее… Ладно, там видно будет! Пока посмотреть, прикинуть подходы, тем более что еще не так-то уж и поздно – даже танцы не кончились. Где-то одиннадцать – и что в это время может делать одинокая интеллигентная женщина в отсутствие возлюбленного? Конечно, много чего может, особенно – в отсутствие, но… не будем утрировать. Спит? Вряд ли. Скорее всего, смотрит сейчас по телевизору какой-нибудь «Кабачок „Тринадцать стульев“» или, укрывшись толстым пушистым пледом и водрузив на нос очки, читает Достоевского или Гоголя: «Тиха украинская ночь…» Естественно, Алексей давно установил уже, где проживала библиотекарша – в старом, но еще вполне добротном, деревянном доме барачного типа, именно там обычно и предоставлялось жилье приезжим «молодым специалистам». Кстати, это обстоятельство немало способствовало тому, что сей барак считался очень даже благополучным в смысле пьянок, драк и прочих мелких бытовых правонарушений. Жильцы – все люди интеллигентные, если и не с высшим, так, по крайней мере, со средним техническим образованием – зоотехник, агроном, фельдшер. Подходя к бараку, протокуратор еще издалека увидел, что свет в окне Эсмеральды отсутствовал. Спит? Или куда ушла? Да куда ей тут уходить – не на танцы же! Ага, наверняка сидит у соседей, вместе-то все веселей вечерок скоротать, тот же телевизор посмотреть, радио послушать, в картишки – в подкидного дурака – перекинуться… Алексей осторожно подобрался к распахнутому, затянутому от комаров и мух марлей, освещенному окну, соседнему с комнатой библиотекарши. «Уважаемые радиослушатели, начинаем передачу „Ваш магнитофон“», – громко сказало радио, и протокуратор осторожно постучал пальцами по подоконнику: – Извините, ради бога… – Тсс! – прошипела из-за марли, судя по силуэту – какая-то девушка или молодая женщина. «Запишите названия песен», – продолжало радио. – Подождите немножко, вон там, на лавочке, – попросил из-за марли девичий голос. – Я вот сейчас запишу… «…Паллавичини – Кутуньо – „Если бы тебя не было“… Деланное – Уилш – „Индейское лето“… Вы уже приготовились к записи? Внимание, мотор!» – Ой, извините. – Алексей вздрогнул – девичий голос послышался совсем с другой стороны, не из окна… Ах, ну да – с крыльца. Девушка… Нет, молодая женщина в просторном платье и накинутой на плечи хэбешной мужской куртке. С животом – беременная. – Я Джо Дассена очень люблю, а сейчас как раз передают, записываю… У нас магнитофон есть, хороший. «Спутник», муж недавно купил… Вы, наверное, к мужу, из гаража? Так он на рыбалке. – Нет, я вообще-то к вашей соседке, Эсмеральде Поликарповне, библиотекарше, – быстро соврал протокуратор. – Думал, у вас она. Понимаете, такое дело, сосед мой, Виктор, студент, набрал в библиотеке книг, а сдать ему некогда, вот я и хотел спросить – можно ли мне за него их принести? Как раз вот мимо проходил… – Наверное, можно… Ой, какая песня хорошая! Знаете, мы с мужем в прошлом году, в Ленинграде, едва пластинку не купили в Гостином дворе. Да не повезло – кончились. Обидно, что перед самым носом! – Да, обидно, – покивал Алексей. – А что, соседка-то ваша – поди спит? – Да нет, не спит. Два дня назад в Москву укатила! – Что вы говорите?! В Москву?! Живут же товарищи библиотекари! А точно – два дня назад? – Ну да. Еще ключ мне оставила, попросила цветы поливать. Так вообще-то мы с ней не очень дружим – «здрасьте-до свиданья» и все. Но тут, когда просила – она такая была радостная… – Ну конечно – в Москву-то! – Хвасталась, что в Третьяковку пойдет, в Мавзолей, а потом – в ресторан какой-то. И я так поняла, не одна. Знаете, у нее же здесь ухажер есть, Беспалый Юрий, неплохой такой парень, серьезный… – Значит, уехала, – встав со скамейки, Алексей разочарованно почмокал губами. – Ай-ай-ай… – Вы не беспокойтесь, приедет – сдадите свои книги. – Да я и не беспокоюсь в общем-то… Всего вам хорошего. Извините.
Простившись, протокуратор отправился в лагерь – ну а куда еще-то ему сейчас было идти? Черт побери, да что сегодня за день такой – везде одни обломы! Все, кто мог… все, кто знал… все, кто мог знать… Не при делах, похоже! А тогда – кто?! Кто… Да кто угодно, если вот просто рассуждать. Подсмотрел, забрался… Нет, подсмотреть вряд ли кто мог, Алексей все ж осторожничал, проверялся – кое-какой подобный опыт был. Да и забраться в чужой дом – нет, местные жители позволить себе такое просто-напросто не могли! Не могли – и все тут. В Касимовке – да, как и в любой другой деревне – уходя и двери-то никто отродясь не запирал. Так, припрут палкой – чтоб видели, что дома никого нет, да не стучали зря. Мальчишки? Эти могли. Забраться на дачу могли – так, из озорства, интересно же! Но вот что-то по-крупному взять… Нет, не те времена. Волчьи девяностые еще, слава богу, не наступили… Волчьи… Опер Волчий! Капитан, старший инспектор ОБХСС. Он ведь крутился вокруг дачи Графини, что-то вынюхивал, выслеживал… Мог забраться? Вполне. Однако, если он честный человек, а не сволочь, как уверял Емельян, тогда, наверное, давно уже сдал чемодан по начальству! Ага, сдал… Если б захотел сдать – уж наверняка явился бы с официальным обыском! Информировал бы прокурора, взял понятых – такой бы шум поднялся, вся деревня б знала! Судачили б полгода – минимум, – а не так, как сейчас – тишина. Мертвая такая тишина. Собачья. Волчья… Протокуратор так и не заснул в ту ночь – все ворочался, думал. То порывался зачем-то немедленно бежать к даче Графини, то хотел броситься наверх, в учительскую, к телефону, позвонить дежурному ОВД, справиться… Справиться… О чем, интересно? Здрасьте, скажите пожалуйста, не находил ли случайно ваш сотрудник, товарищ Волчий, целый чемодан денег? Точнее – десять тысяч рублей. Не в курсе да? Жаль, жаль… Нет, не знаю, наверное, должен бы был найти. Кто звонит? Да так, один доброжелатель. Если б Волчий хотел официально изъять деньги – все всяких сомнений, он бы так и сделал. По всей форме: с понятыми, с прокурорской санкцией, с обыском. Если это, конечно, он… Он, не он… Как выяснишь? Допустим, он. Значит, хоть кто-то во всей деревне, да должен был видеть его с чемоданом. Или опер рассовал деньги по карманам? Так все не рассуешь, уж больно их много – купюры-то мелкие, сотни редко, в основном червонцы, да и пятерки попадались. А может, он часть денег взял себе сейчас, а остальное припрятал? Где? Да и что, в конце концов, он, Алексей, знает об этом Волчьем? Ничего конкретного. Ничего такого, что позволяло бы сделать хоть какие-то предположения. Ничего… А кто знает? Колхозный ди-джей Паша Ветошкин? Емельян? Емельян… А ведь очень может быть! Интересно, он вернулся уже? Вскочив на ноги, Алексей выглянул в окно. Слава богу – машина на месте. И светает уже. На деревне петухи кличут. Сегодня, между прочим – тридцатое. Последний день! Ладно… – Емель! Вставай, друже! – натянув джинсы, протокуратор забарабанил приятелю в дверь. Надо сказать, тот спал чутко, открыл почти сразу и, щурясь спросонья, спросил: – Ты чего так рано? Случилось что? – Случилось. Помнишь, ты мне про местного обэхээсесника рассказывал? – А, про Волчьего, что ли? Ну. – Есть у меня насчет него одно нехорошее подозрение. Помнишь, я не так давно чемодан покупал, коричневый такой, с уголками? – Да что ты все заладил: помнишь – не помнишь? – проснулся наконец полностью Емельян. – Прямо как в том фильме, про джентльменов удачи. – Толком-то хоть что-нибудь рассказать можешь? – Да, видно, придется. – Алексей махнул рукой и, переглотнув, попросил: – Попить бы. – Пива, увы, нет. Вот, пепси-кола! – Гадость. – Сам ты гадость. Самое модное питье! Ну, напился? Теперь уж давай, рассказывай.
Примерно через полчаса, они оба были на даче Волчьего, точнее, расположенной на самой околице деревни избе, некогда принадлежавшей его покойной бабке. По всему видно было, что опер жил здесь наездами, и огородничеством не занимался – на заросших густой травой грядках теснили друг друга репейники и чертополох. Однако тропинка оказалась утоптанной, а на двери висел замок, правда вот, ключа нигде поблизости обнаружить не удалось – видать, ушлый сотрудник ОБХСС отнюдь не придерживался кондовых деревенских традиций. – Ничего, сейчас окно выдавим, – оглянувшись, потер руки Емельян. – Хорошо что не на машине подъехали. Да уж, «двойку» друзья оставили еще у сельпо, на повертке, чтобы никому глаза не мозолила. Предварительно заезжали к даче Графини, поспрошали соседских парнишек – те как раз возвращались с рыбалки. Нет, никакой милиции и в помине не было. Ни машин, ни шума, и понятых никто не спрашивал. И на дачу «той городской тетки» никто не заходил. Повар уже взялся за стекло, но Алексей остановил его, положив руку на плечо: – Погодь-ка! Вон там, в огороде, что? – Репейник. Ишь, заросло все… – Нет, за ним. – Ах это… Колодец старый. Никто уж им и не пользуется… – Не пользуется? А с чего тогда у забора трава примята. – У забора? Где… Точно, примята! Ну углядел, черт глазастый. – Ты тут посторожи, а я пойду, гляну… Чемодан – тот самый, коричневый – лежал на дне заброшенного колодца, тщательно прикрытый лопухами. Если б Алексей не поленился, не полез – так и не нашел бы. С трудом вытащив чемодан, протокуратор уселся в траву и, волнуясь, распахнул крышку… Купюры были на месте, все или не все – бог весть, пересчитать можно и потом, не здесь же… – Ого! – удивленно-радостно воскликнул Емельян. – Вот черт, отыскал-таки! – Отыскал, отыскал… как бы его теперь незаметно отсюда вынести? – Так, сейчас подъеду… – Нет, нет. – Протокуратор отрицательно качнул головой. – Давай так: жди меня у мосточка. – А не далековато будет? – В самый раз! Когда приятель ушел, Алексей выждал немного и, выбравшись на пыльную дорогу, насвистывая, зашагал по ней к видневшейся вдалеке речке. Хорошо было кругом, солнечно и как-то даже радостно. Начинался очередной летний день, погожий и светлый, со всеми его заботами и прелестями. Блестела за лесом серебряная полоска реки, прогрохотав, вынырнул из перелеска молоковоз, а за ним, чуть погодя – желтый милицейский «уазик». Черт побери! Его тут еще не хватало. Вот, остановился как раз рядом. – Гражданин, Кольку Самолетова здесь поблизости не видали? – Кого? – А, вы не местный… Ну мужик, рыжий такой, с топором – не пробегал? – С топором? – Алексей удивленно округлил глаза. – Не-ет. А что, может бегать? – Да может. – Сидевший за рулем милиционер – вихрастый молодой парень в чине младшего лейтенанта – поправил фуражку и пояснил: – Он, Колька-то, вообще-то смирный. Только вот «белку» вчера схватил… Ну, горячку белую. Вот родичи милицию и вызвали – теперь вот, ищу. А вас я, между прочим, знаю – вы новый завхоз, у Аркадьича работаете, в лагере. Ну, бывайте! Милиционер захлопнул дверь, и «уазик» попылил дальше. – И вам удачи! – кисло улыбнулся в ответ Алексей, соображая, чем может грозить ему эта встреча. Пока, в общем-то, ничем, но… Но потом, когда Волчий увидит, что присвоенные им деньги, увы, исчезли… Но тогда и он, Алексей, будет уже далеко – грозы сейчас частые. Господи, скорей бы! В машине у Емельяна он тщательно пересчитал деньги. Не хватало мелочи, рублей двести – протокуратор добавил из своих и захлопнул крышку. – Слышь… А этот Волчий, ну из ОБХСС… он собой какой? Повар задумчиво почесал затылок: – Высокий такой, вроде тебя. Сивый. Усы вислые, морда вытянутая, как огурец. Обычно в курточке такой убогонькой ходит, хэбешной. Та еще сволочуга этот опер! И не потому, что честный – вовсе даже и наоборот. – Да я уж понял – что наоборот. Емельян ухмыльнулся: – Ну, теперь куда? В лагерь? – Почти… Тормозни у почты. Повар так сделал, остановил машину, и протокуратор, взяв чемодан, свернул с дороги и зашагал по неширокой тропинке. На повороте обернулся, помахал Емельяну рукой. Тот посигналил и, развернувшись, поехал к школе. Алексей ухмыльнулся – хороший Емельян все-таки парень – лишних вопросов не задает. Может, за то его и ценят? Так, поспешить – сегодня ж тридцатое! Где-то здесь… да, вот здесь, через ручей – короткий путь. Ага – вот и мостик! Хороший такой, добротный, не то что там… в том, будущем, мире. Косогор… Перелесок… Избы… Редкие, истинно деревенские, дач еще совсем мало. Рядом с какой-то избой, на просторной лужайке, виднелся новенький трактор с укрепленным впереди деревянным кузовом. Самоходное шасси называется, в просторечии – «шассик». А вот и тракторист, спит рядом, под деревом – конечно же пьяный. Перегар на гектар, да и «малек» – водочная бутылка 0,25 – рядом валяется. Уже пустая. А поискать, так наверняка и не одна рядом найдется, что там трактористу какой-то «малек»! Так, на один зуб только. Кстати, а «шассик»-то как раз на том самом местечке стоит, где… лет через двадцать… появится дачка некой Ирины Петровны, кандидата исторических наук, между прочим. Да, лет через двадцать… Подойдя к знакомой избе, Алексей осмотрелся и, нашарив на притолочине ключ, быстро отпер замок. Подбежав к буфету, положил чемодан с деньгами на место и, тщательно прикрыв дверки, направился к выходу… И замер, услыхав шум двигателя! К избе, медленно переваливаясь на кочках, подъезжал автомобиль – знакомые «Жигули» шестой модели модного – кофе с молоком – цвета. За рулем сидела Графиня. Ну да, она и должна была сегодня приехать по каким-то своим делам. Живо выскользнув на крыльцо, протокуратор закрыл замок и, бросив на притолочину ключ, бросился навзничь в траву, густую, зеленую и высокую. Затаился, глядя, как, достав из багажника «авоську» с продуктами, Графиня поднимается по ступенькам. Графиня… Обворожительно красивая, уверенная в себе женщина, Аграфена Федотовна Иванькова… Бабка Федотиха… бабка… Ну надо же! Алексей только сейчас понял, почему баба всегда к нему так относилась… Этак снисходительно. Ворчала, но всегда помогала, не отказывала. Выходит, не только потому, что так любила деньги… нет. Протокуратор покраснел и улыбнулся, услыхав явственно донесшийся из избы вскрик. Вскрик изумленья и радости. Нашла, значит… Нашла! Теперь можно… Что за черт?! К избе, рыча двигателем, приближался милицейский «уазик»! За рулем сидел тот самый, знакомый уже Алексею парень – младший лейтенант, а рядом с ним… Вислоусый, светлый, в хэбешной курточке – Волчий! Ну точно – Волчий. Ах, как скверно-то, а… Ничего! Сейчас, главное, увести их отсюда, дать возможность Графине прийти в себя от неожиданной радости и спокойно уехать. Чтоб не перехватили. Чтоб ушла… Пропойца тракторист рядом, похоже, проспался и теперь запускал двигатель. Ага, запустил… Трактор дернулся, загрохотал, окутался сизым дымом… Довольный тракторист оперся на кузов и закурил. Рванув с крыльца какой-то мешок – пусть думают, что деньги уже там – протокуратор выскочил из-за угла и вальяжно прошагал мимо милицейской машины. Конечно же его окликнули: – Молодой человек, можно вас?! Алексей сделал вид, что не слышит. – Молодой человек! Алексей Сергеевич! Ух ты! Выяснили уже! Навели справки. – Гражданин, остановитесь! А вот фиг вам! Рванув, словно заяц, Алексей подбежал к «шассику», оттолкнул в траву курившего тракториста, забрался в кабину и… Эх, поехали! По кочкам, по колдобинам, чтобы и «уазику» не очень-то разогнаться. Алексей обернулся – ага, вон они, едут! Мигалку включили, инсургенты несчастные. Пижоны! Еще в матюгальник покричите, повеселите народ! – Гражданин, остановитесь! Ага, как бы не так! Выбравшись на грунтовку, Алексей резко прибавил газу и ходко покатил по пыльному большаку, внимательно поглядывая по сторонам и прикидывая, куда бы свернуть. Понимал – на грунтовке-то «уазик» его быстро догонит. Вон он, гад, выворачивает уже, мигает. Ладно… Вот эта вот поверточка – куда? Ха! Куда надо. К Черному болоту, да еще через «Курскую дугу» – вот уж там-то потягаемся, кто кого догонит! Поглядим!
Ах, как лихо запрыгал «шассик» по кочкам! Алексей с непривычки чуть из кабины не вылетел, хорошо хоть за руль крепко держался… ну, не так что уж совсем-совсем крепко, а – ухватисто – примерно так же, как за копье или меч. Нагонявший было «уазик» отстал, а потом и совсем потерялся, пропал из виду, еще бы – по такой-то дорожке, точнее – по ее отсутствию – только на тракторах и ездить. Сбавив ход, беглец безо всяких проблем миновал «Курскую дугу» и потрясся себе дальше – к Черному болоту. Рисковать – ехать по гати – не стал, заглушил трактор метрах в двух от трясины, вышел… Ох, и денек же выпал сегодня – жаркий, до пота. Не только от всех произошедших событий жаркий, но и сам по себе. Хороший день, просто замечательный, вон, как болото парит – дай бог, нагонит ветерок тучи, ударит гроза… Тогда все! Прощай, восьмидесятый олимпийский год, здравствуй Царьград-Константинополь. До Константинополя, правда, еще добраться надо. Ну да не впервой, путь знакомый. Лишь бы гроза, лишь бы… После всех треволнений протокуратор вот только сейчас по-настоящему осознал, что назад, в Касимовку, в лагерь, ему путь заказан. Понятно почему… А значит, то – у магазина – прощание с Емельяном, было прощаньем по-настоящему, навсегда. Жаль, что вот так – по-быстрому. Поговорить бы с дружком за жизнь, предупредить кой о чем. Впрочем, бывший палач далеко не дурак – сам во всем разберется. Эх, пироги вы, пироги, пироги-калачики… На большой поляне у самого болота были расставлены палатки, лениво горел костер, а ближе к дороге приткнулся дизель-генератор – увесистая дурища на четырех колесах, – от которого тянулся кабель к импровизированной сцене. Две колонки, усилитель, разноцветные лампочки – не иначе как решили учинить дискотеку в честь открытия слета. Завтра уже… завтра. У костра с унылым видом копошился Витя-студент с какой-то скрученной в трубку газетой в руке. Миновав гать, Алексей приветствовал его радостным криком, на что Виктор отозвался довольно вяло. – Ты чего такой не выспавшийся, Витек? – Читай… – вместо ответа, студент протянул газету. «Вечерняя Москва», выпуск от двадцать пятого июля… м-да, не первой свежести. – Там вон, подчеркнуто… Да беглец уже и сам увидел: – Министерство культуры СССР, Госкино… Московский театр драмы и комедии на Таганке с глубоким прискорбием извещают о скоропостижной кончине артиста театра ВЛАДИМИРА СЕМЕНОВИЧА ВЫСОЦКОГО. Что?! Высоцкий умер? – Друзья привезли, – кивнув на газету, вздохнул Виктор. – Вот, узнал… Теперь даже не знаю, что и делать, как дальше жить? Думаю, и не только я… Высоцкий ведь был не просто артист, поэт, певец… Куда больше. Знаешь, Алексей, мне кажется, он из тех людей, которые сплачивают нацию. Своими песнями, ролями… талантом. Ведь везде, везде его любили… пусть даже не все, но везде – точно. Где только не услышишь – в поездах, на фермах, на стройках, в общежитиях и казармах… Везде! А теперь… теперь я даже не знаю как. Словно душу вынули! – Но ведь остались стихи, кинофильмы, песни… А значит, он не умер! – И все равно… тяжело. Выпьем, Алексей? Вот уж поистине неожиданное было предложение. От кого? От студента! – У тебя что, и водка есть? – Да есть… Вчера начальство приезжало – гулеванили, вот, осталось… Заглянув в разбитую неподалеку брезентовую палатку, Виктор вытащил початую бутылку «Посольской». – Ого! – одобрительно прищурился протокуратор. – Богато живем. Стаканы-то есть? – Найду… И вот, сырок, закусить… Сев у костра, молча выпили. Помянули… – Ты не переживай так, – помолчав, негромко произнес Алексей. – Жить все равно надо… А поэт… поэты не умирают, Витя! Никогда. Что, Пушкин умер? И мы все забыли его стихи? Лермонтов, Некрасов, Маяковский… Нет, они живы. Так и Высоцкий… ты с гитарой? – Да. – Спой. Виктор послушно принес из палатки гитару и, чуть улыбнувшись, тронул пальцами струны:
Над обрывом, по-над пропастью,
По самому по краю,
Я коней своих нагайкою
Стегаю, погоняю…
Глава 14 Май 1450 г. Константинополь
Ту, что блистала среди красавиц в вакхической пляске, Ту, чьею гордостью был блеск золотых кастаньет……Великая сила! Это беглец запомнил навсегда. Особенно тогда, когда, придя в себя, посмотрел на свои опаленные руки. Вот долбануло так долбануло! А с другой стороны, чего же он еще ждал-то? Хотя, если подумать, было еще не ясно – где он? Там… или еще – здесь? Все эти мысли роем пронеслись в голове протокуратора, а потом он попытался подняться на ноги… И не смог. И упал около пня, закрыв глаза. А уже ближе к утру, придя в себя, услышал крики: – Алексий! Алексий! Вон он, около пня… Жив иль убит? А ну, гляньте-ка, парни! – Сделаем, дядько Епифан! Епифан… услыхав, расслабленно подумал Алексей. Епифан… Староста…Македоний Консул
* * *
Он вернулся осенью 1449 года. Федотиха выполнила все условия и даже более того. Еще было время добраться… Алексей тяжело заболел тогда, месяц метался в бреду, спасибо разбойничкам Епифана – выходили. Оклемался, окреп да, простившись, подался в Брянск, к знакомым купцам. Оттуда – во Львов, а уж дальше, торговыми трактами, в Константинополь. Как раз к маю и добрался – успел! – увидев, наконец, Адрианопольские ворота, Влахернский дворец и синие купола церкви Хора. Все такое до боли знакомое, родное… Вот здесь вот, в этих местах, он когда-то впервые увидел Ксанфию, а тут они катались в ее коляске, а вон там, у старой стены Константина, целовались, а в тех кустиках… Ах! Как бы не встретиться с самим собой или с Ксанфией! Или с кем-нибудь из друзей, приятелей, коллег… Нет, никак не нужно здесь совершенно излишней путаницы! Ни к чему встречаться, дела надобно делать. Тем более, бабка Федотиха предупреждала, что сейчас здесь ничего изменить не получится – встречайся не встречайся. Федотиха… бабка? Графиня! Остановившись на постоялом дворе у Влахернской гавани под видом валашского купца, протокуратор, не тратя времени на отдых, тут же принялся действовать. Некогда было отдыхать, приглядываться – нужно было искать подходы к мессиру Франческо Чезини, владельцу престижной школы… и одновременно – гнусного притона, вовлекшего в свои сети золотую константинопольскую молодежь. Маскировка валашского купца – длинная крашеная борода, седой парик до плеч, широкая бесформенная хламида – конечно, делала Алексея неузнаваемым, особенно если не очень приглядываться, однако дело осложнялось тем, что в момент убийства он должен стать вполне узнаваемым, чтобы заменить труп. И чтобы никто ничего не заподозрил! А для этого как минимум нужно было оказаться в притоне, да еще в точно рассчитанное время, вечером 30 мая. Ну, месяц еще был! Притон Франческо Чезини был заведением в высшей степени аристократическим и не для всех доступным, а потому проникнуть туда в облике торговца-валаха возможным не представлялось. Пришлось срочно менять имидж. Алексей походил по базарам, пошатался по цирюльням и лавкам, в которых торговали египетской и персидской косметикой, большей частью произведенной тут же, на Артополионе, из собачьего жира, гусиных потрохов и прочей мерзости. Накупив необходимых вещей, он отправился обратно на постоялый двор и, разложив в своей каморке покупки, уставился на них с самым задумчивым видом. А ведь не получится просто так проникнуть! Ни под видом купца, ни под чьим бы то ни было. Нужны рекомендации, веские рекомендации от тех людей, которым бы мог доверять содержатель притона. Лука с Леонтием, кажется, в тот раз кого-то упоминали… Жаль, Алексей не выспросил близнецов поподробнее. Впрочем, можно припомнить и самому, исходя из того, что случилось после. Чезини, сколько помнится, благополучно исчез, так его потом и не поймали… ага, поймай… с такими-то покровителями. Сам базилевс, вызвав протокуратора лично, посоветовал побыстрей прекратить это дело – слишком уж много самых влиятельных людей оказалось замешано в нем, если не сами, так их дети. Прекратили – что тогда было делать? С указанием императора не поспоришь. Правда, остался список… тех самых… вхожих. Если постараться, то кое-кого Алексей мог припомнить и сейчас. А надо постараться, иначе никак не возможно окажется провернуть то, ради чего протокуратор так стремился сюда, именно в это время! Итак… Из самых знатных… тех, чьих рекомендаций уж точно хватило бы… Александр Исихас, молодой изнеженный сибарит, гомик, сын протовестиария Льва Исихаса… Нет, не пойдет. Слишком болтлив! Андронис Паратидис, дальний родственник базилевса? Тоже не подходит, именно потому, что родственник. Кто еще? Ну вспоминай, вспоминай, парень! Ага – Мелос Аридос – доместик, заместитель протокуратора коммеркиариев – чиновников, взимающих пошлину с кораблей. Обаятельнейший пройдоха, любитель мальчиков… Впрочем, юными девушками он тоже не брезговал. Хитер! Слишком хитер… Нет, не подходит. Можно, конечно, попробовать сунуть ему деньги… Но таких денег, которые доместик бы взял, у Алексея сейчас нет, слишком уж велика сумма. Кто же остается, кто? Ага! Девушки! Как же про них-то можно было забыть? Та-ак… Ирина, Марина, Аполлония, Селезия, Василиса, Гликерья… Стоп! Что-то не так… Что-то неправильно… Что? Вспоминай! Думай! Еще разок: Ирина, Марина… Марина! Она же – Гликерья – «Сладенькая»! Младшая дочка Алоса Навкратоса от первой супруги. Дочка… Алос Навкратос – это не просто богач – олигарх! Суда, повозки, склады – все транспортные услуги в городе – его, каким-нибудь итальянцам тут и близко ничего не обламывалось, господин Навкратос умел блюсти свои интересы! Имел коммерческие дела и с турками, и с сербами, и с теми же генуэзцами, да много еще с кем. Умен, богат, влиятелен – это все Алос. А вот его младшая доченька, вляпавшаяся в гнусные дела притона по самые уши, о, это сказка! Марина (Алос любил давать своим детям латинские имена) воспитывалась в строгости, можно даже сказать, в самой набожной суперстрогости, все свое время проводя под бдительным надзором монашек-наставниц. Монашки были подобраны те еще, настоящие мегеры! Правда, эти мегеры сумели-таки обучить будущую светскую львицу латинской и греческой литературе, географии, истории, нескольким языкам, в том числе и турецкому-тюркскому, ну и, конечно, молитвам. Священное Писание Марина знала на зубок уже лет в десять, и даже умела аргументированно вести дискуссии. Умная девочка, и учителя попались хорошие… правда – стервы. Полный, тотальный контроль – и днем, и ночью – и никого! Ни подруг, ни друзей, даже любимой кошки – и той не было. До поры до времени девочка слушалась… Но вот подросла, превратилась из гадкого, третируемого монахинями утенка в потрясающую по красоте девушку, с шикарной фигуркой, волнующе вздымающейся грудью и милым, с тонкими аристократическими чертами, личиком… Узнала себе цену… Да и папаша ослабил контроль – навалились проблемы, не до дочки стало… И пустилась наша затворница во все тяжкие! При столь строгом воспитании – обычное дело. Плюс на плюс – дает минус, как иногда и наоборот. Сбросив узду, девчонка крутила любовь – если это можно было назвать любовью – и с юношами, и даже с девушками, и конечно же оказалась-таки в гнусном притоне мессира Франческо Чезини. О, хитрый туринец хорошо знал, кого привечает – в его обители греха Марине (там она взяла себя второе имя – Гликерья – «Сладенькая») было позволено все, ну или почти все, по крайней мере, уж куда больше, нежели всем остальным девушкам. Пройдоха Франческо был прекрасно осведомлен о жутковатом детстве юной распутницы, а потому делал все, чтобы в его заведении Марина чувствовала себя свободной! Марина-Гликерья, «Сладенькая Марина» – кажется, это было сейчас то, что надо. И разыскать ее было просто, девушка любила иногда коротать дни на Артополионе, среди проституток самого низшего пошиба – что-то тянуло ее к этим падшим несчастным созданьям. Иногда она даже работала за них, облачившись в рубище… если попадался какой-нибудь симпатичный юноша или здоровенный землекоп с мускулами, шарами перекатывающимися под загорелой кожей. Немного подумав, протокуратор именно туда и отправился, нахлобучив на голову войлочную широкополую шляпу. Кроме шляпы, одежду его составляла длинная сиреневая хламида, с накинутой поверх нее черной мантией с загадочными красными буквами – все это должно было создавать впечатление странствующего философа, опыт подобного рода маскировки у Алексея уже был, когда-то тщательно отрежиссированный Мелезией – очень хорошей уличной актрисой, ныне промышлявшей контрабандой в гавани Феодосия.На некогда великий город – ныне, увы, во многом утративший черты своего былого величия – опускался вечер. Солнце еще не село, еще на зашло, не опустилось за стеной Феодосия, еще висело меркнущим золотым шаром, отражаясь в бежевых водах Мраморного моря, сусальным золотом плавясь в окнах домов и куполах храмов. Еще не было темно, еще не затихла на ночь обычная городская жизнь – крича, носились меж деревьями и обломками статуй мальчишки, возвращались по домам поденщики и рыбаки, и рыночные торговки, переругиваясь между собой, пытались побыстрей распродать остатки товара. – А вот лук, лучок! Купи, господин. Смотри, какой свежий! – А у меня еще свежей, вот понюхай! – Укроп, укропчик возьми, господин. – Укроп? – протокуратор задумчиво сдвинул шляпу. – И по сколько? – Обол! Всего-то медяха. – А, пожалуй, возьму… может быть… И даже – не один пучок, все заберу! – Храни тебя Господь, господине! – Только скажи, не знаешь ли, где мне найти Сладенькую? – Сладенькую? А во-он, видишь, харчевня, за портиком? Нет, не за тем. Следующая. Там спроси у девчонок. Прихватив с собой совершенно ему не нужный укроп, молодой человек быстро зашагал в указанную торговкой сторону, и через пару минут уже входил в освещенный дрожащим сальным светом полуподвальчик, из которого тянуло запахом кислого вина и жаренной в оливковом масле рыбой. Впрочем, сказать «тянуло» – значило ничего не сказать. Шибало в нос – вот так будет лучше! Да так шибало, что запросто могло бы сбить с ног какого-нибудь неженку или непривыкшего к подобному провинциала. Остановившись на пороге, Алексей усмехнулся: что и сказать, хорошенькое местечко выбрала себе отбившаяся от папашиных рук девица! Небрежным толчком протокуратор освободил себе место на длинной скамье за широким, уставленным кружками и закуской столом. Завсегдатаи уважительно подвинулись – силу в подобных местах уважали. – Издалека к нам? – тут же обернулся сосед – мосластый криворотый крепыш, по виду – то ли подгулявший матрос, то ли счастливо избегнувший справедливой казни висельник. – Всю жизнь тут живу. – Алексей ухмыльнулся. – Про Герасима Кривой Рот слыхал? Герасим Кривой Рот был известный бандит, давно, правда, сгинувший при самом деятельном участии протокуратора. Однако упоминание столь известного человека произвело должный эффект – соседи по столу Алексея еще больше зауважали: поверили, здесь не принято было хвалиться знакомствами просто так и не отвечать потом за свои слова. – Эй, кабатчик! – Молодой человек повелительно щелкнул пальцами и, бросив подбежавшему хозяину заведения пару аспр, распорядился: – Вина для моих друзей! Все собравшиеся одобрительно загудели. – Видать, давненько тебя не было дома… – Камни таскал. – Протокуратор ухмыльнулся и посмотрел на соседа с таким грозным видом, что тот поспешно заткнулся и больше не задавал уже никаких вопросов. Тому ясно стало – какие камни и где: на каменоломне, где же еще-то? А зря ведь туда не сошлют… Выпив вина, Алексей немного помолчал, а потом уже, как бы невзначай вроде бы, спросил про Сладенькую. – Сладенькая? – сосед почему-то вздохнул и, покачав головой, предупредил: – Не вязался бы ты с ней, друже! Себе дороже обойдется. – Что так? – А так… деловая она. Не наша! С теми только идет, кого хочет. Акакий Свиной Глаз, здоровенный такой детина, ты, верно, знавал его, как-то попытался ее завалить. Завалил, чего там. Она и не сопротивлялась, смеялась только. Веселая… А потом Акакия без головы нашли. Одно тело. По приметам только и опознали, у Свиного Глаза шрам такой был на брюхе, это ему еще лет десять назад… – Так ты не сказал, где мне ее сыскать-то? – невежливо перебил молодой человек. – Погоди… как стемнеет – придет. Или не придет – тогда завтра. Или – послезавтра. Сладенькая все же появилась сегодня. Протокуратор конечно же не узнал ее, поскольку на лицо плохо помнил, да и темновато было вокруг. К тому же не принято пристально всматриваться в лица входящих – сие сразу наводило завсегдатаев на вполне определенные мысли – соглядатай! Чужак! Однако то, что Сладенькая таки явилась, Алексей сразу же определил. Определил безошибочно – по песням. Жавшиеся в углу потрепанные проститутки уныло сипели что-то про козла и волка, но тут вдруг живо изменили репертуар, и солировать стал такой молодой свеженький голосок, очень даже, кстати, приятный. И песня неплохая:
Жена злонравная – крушенье для мужей,
Неисцелимый злой недуг, проникший в дом,
Супругу казнь, угроза кары каждый день…
Теперь, пожалуй, я тебе свои подставлю губы,
Хоть и давала я зарок с тобой не целоваться. —
Столь бурной очи Алексей не помнил уже давно! Сладенькая оказалась настолько изобретательной и ненасытной, что молодой человек и сам, забыв обо всем, полностью поддался ее напору, да так, что очнулся лишь утром, когда первые лучи солнца уже стучались в небольшую каморку грешницы, уже проникали юркими светящимися полосочками сквозь закрытые ставни. Ну и ночь… А девушка! Да уж, пожалуй, она полностью оправдывала свое прозвище. Великолепно сложенное тело с золотистой, чуть смугловатой кожей, упругая грудь с бархатисто-твердыми коричневыми сосками, стройные бедра, томный, по первости нарочито скромный взгляд, стыдливо опущенные ресницы… «Ну вот, здесь я и живу… иногда». А – почти сразу же – бурный взрыв страсти! И сброшенная на пол одежда, и ласкающие, нежные руки, и блеск в черных торжествующе-наглых глазах. Да, в этих глазах было желание, огромное, всепоглощающее желание… одно. И еще – кураж. – Ты что, уже собираешься уходить? – приоткрыв глаза, сонно спросила Сладенькая. – Рано! – Но есть еще дела… – Никакие дела никогда не заменят страсти! – убежденно отозвалась девушка, и Алексей, погладив ее по плечу, поцеловал в губы. – Ты поможешь мне закончить мою драму? – Помочь? – Марина потянулась, ничуть не стесняясь, да и чего уже было стесняться, и уж тем более – кого? – И как это я смогу тебе помочь? – Я давно уже ищу в этом городе сад наслаждений и томного изысканного порока! Знаю, что такой есть. – Знаешь? Откуда? – быстро сбросив остатки сна, переспросила Сладенькая. – Один рыцарь, шевалье из Авиньона, как-то рассказывал мне. – Болтун! Ох уж болтун. Его же наверняка предупреждали… Хотя… думаю, ему было о чем рассказать! – О да! Таинственный сад! Бесстыдные росписи на стенах, обнаженные красавицы со скрытыми вуалями лицами. – Да… твой приятель там точно был. – Вот и мне бы хотелось. Очень! Сладенькая окинула протокуратора быстрым подозрительным взглядом, впрочем, тут же хихикнула: – Ты смешной… Впрочем, эта бородка тебе идет! Долго ты еще пробудешь в городе? – Думаю, что не очень. – Грустно вздохнув, молодой человек развел руками. – Увы, дела требуют моего возвращения. – Но пару недель еще пробудешь? – Скорее всего… Марина выбралась из постели и, подойдя к окну, распахнула ставни, подставляя жарким солнечным лучам свое великолепное тело. Темные волосы ее, обрамленные золотистым сиянием, казались сейчас нимбом. Подойдя, Алексей обнял девушку за талию, погладил по плечам и спине. Сладенькая изогнулась, как кошка, и, томно вздохнув, прошептала: – О, друг мой, не стой же, не стой… Протокуратора не нужно уже было просить… Наклонившись, он лишь прошептал: – Так как же с волшебным садом? – Постараюсь тебе помочь, – чуть слышно отозвалась Марина.
Она не соврала, действительно помогла, только не в тот же день и не сразу, а… А точно тридцатого мая, тридцатого мая тысяча четыреста пятидесятого года. В тот самый день. Предупредила заранее, еще за неделю – они еще пару-тройку раз встречались в харчевне и в снимаемых девчонкой покоях. – Ты, кажется, спрашивал про сад порока? Еще не раздумал? – О нет! – Веди себя соответствующе, я за тебя поручилась. – О звезда моя! Ты могла б этого и не говорить! – Запомни, ты вряд ли встретишься там со мной – таковы правила. Но мои подруги – ничуть не хуже, уверяю тебя. – Скорей бы! Протокуратор тщательно подготовился к визиту, заранее пошив пестрый европейский костюм из дорогих разноцветных тканей. Примерно такой же, какой был на нем и тогда. Ближе к вечеру Алексей сбрил бородку, переоделся и, набросив сверху плащ, отправился навстречу тому, чего так долго ждал. Надо сказать, долго его не мурыжили – не было никаких таинственных незнакомцев, повязки на глазах, сада. Сладенькая лично встретила его у Амастридского форума и быстро провела в нужное место. Да, садом все же пришлось пройти… скорее даже – огородом – мимо грядок с какими-то растениями, мимо колодца, мимо беспорядочно разбросанных тут и там деревянных труб. Пока шли, как раз и стемнело, и Сладенькая, остановившись у неприметной калитки в сплошной, сложенной из серого камня стене, мечтательно посмотрела на звезды: – Чудный вечер. Ах, как я его ждала! Подожди меня здесь. Она исчезла и отсутствовала минут пять, а может, и чуть больше, потом протокуратор наконец услышал, как скрипнули петли. – Входи. Надеюсь, ты не забыл взять с собой деньги? – Нет, не забыл. – Отдашь привратнику некоторую сумму. Он скажет. Взяв приятеля за руку, Марина провела его за собой в гулкую полутемную залу с расписанными непристойностями стенами и уходящим в темноту потолком. Привела и, оставив у широкой каменной лавки, скрылась за тихо шуршащей портьерой. Заплатив, Алексей услышал лишь одно слово: – Ждите. И, готовясь к ожиданию, уселся на лавку. Разные мысли роились сейчас в его голове: вот как раз сейчас он и близнецы – Лука с Леонтием – встречаются у ипподрома. Едут… Или – уже идут по саду? Очень может быть… – Идемте, господин! Протокуратор вздрогнул, услышав в полутьме тихий женский голос. Из-за портьеры выскользнула рука… поманила… Там, в другой половине залы, был все тот же полумрак… Шевельнулись, пробежали какие-то тени… И вдруг вспыхнули свечи! Так ярко, что Алексей на миг прикрыл глаза… а когда открыл, увидел перед собой семь прекрасных девушек, обнаженных, с закрывающими лица вуалями. Две – ослепительно беленькие, трое – смуглявые и еще две – негритянки с голубовато-антрацитовыми телами. – Выбирайте любую, господин, – подойдя, прошептал привратник – высокая, затянутая в хламиду с опущенным капюшоном фигура. – Хозяин желает познакомиться с вами… Но не сейчас, позже. Ага, желает… Ну конечно же не сейчас – сейчас он пристально наблюдает за вошедшей компанией сотрудников сыскного секрета – близнецами и их начальником, протокуратором Алексием Пафлагоном… которому сегодня суждено умереть. Умереть, чтобы своей смертью спасти Луку, спасти Ксанфию с Арсением и – даст Бог! – спасти город. – Вот эта… – пройдясь мимо девушек, молодой человек взял за руки среднюю – смуглянку с золотисто-точеным телом. – Зови меня Карией, господин, – грациозно повернувшись, девушка повела посетителя за собой, за колоннаду, в небольшую дверь, по гулкому коридору – в комнату, альков, забранный нежно-зеленым струящимся шелком. Нет, на этот раз никаких мальчиков не было, как не было и лишних дев – только Кария… И две восковых свечи… Истекающая благовониями курильница. Широкое ложе… – О господин мой… Погладь меня! – потянув за собой Алексея, девушка повалилась на ложе. – Ласкай все мое тело… Гладь меня по спине… Кария перевернулась на живот, и молодой человек, прислушиваясь к любому, раздающемуся снаружи шуму, прикоснулся рукой к теплой шелковистой коже юной красавицы. – Так… так… – прошептала та. – О как мне приятно быть сейчас с тобой, господин… Теперь погладь мой животик… Грудь… Пупок… Ниже… О господин! Позволь, я раздену тебя! Ну конечно же Алексей не смог устоять – а кто смог бы? Их тела сплелись на широком ложе, сплелись в единое целое, в единый пульсирующий узор, узор любви и неги… – О господин мой. – Кария отдышалась и теперь уже сама принялась ласкать партнера. – Не торопись. У нас впереди целая ночь! – Поистине сказочная… Чу! Снаружи, в коридоре вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Алексей напрягся, прислушался… Показалось? Нет, вот опять! – Что с тобой? Почему ты… – Мессир Франческо звал меня сегодня к себе, – негромко произнес молодой человек. – Сам мессир?! Но он же обычно… Приподнимаясь, девушка бросила быстрый взгляд на висевший на стене гобелен. Знакомая штука. Во-он у того монстра, посередине, вместо глаз – дырки. Хороший коврик, удобный… Только мессир Франческо сейчас прячется за другим ковром! Алексей усмехнулся – похоже, он не зря поставил на Сладенькую! Похоже, ее рекомендация стоила здесь многого, и… Чьи-то быстрые шаги вдруг раздались в коридоре… Чьи-то крики. Вопль! – Я пойду… Нехорошо заставлять ждать… Я скоро! – Не беспокойся, я никуда не уйду, милый! Ага! Топот! Проворно натянув одежду, протокуратор выскочил в коридор и побежал на шум, с удовлетворением услыхав знакомые голоса близнецов. – Опасность, Алексий! Мы раскрыты! – Лука? Что случилось? – Нас сейчас чуть не убили! Леонтий побежал за подмогой… Все ж таки не зря мы взяли с собой целый отряд. И как только их не заметили? Снизу, с лестницы, донеслись шум и крики. А протокуратор уже притаился у самой двери! – Ты разрешишь мне уйти, Мелентин? – Ага! Это спросила Сладенькая! Спросила того, кто сегодня должен был умереть. – Мелентин? Гм… конечно. – Тогда пусть он погасит свечу. На миг. – Погаси, Лука. Девушка выскользнула в коридор. Пропустив ее, Алексей тут же рванул в комнату и укрылся под ложем… Благо пока было темно. Рядом, в коридоре, снова послышались крики и топот множества ног. Ярко вспыхнул факел. – О, это уже наши! – усаживаясь на ложе, произнес кто-то, по всей видимости – Лука или Леонтий. – Ну, как там? – Никак не можем найти хозяина… Кстати, знаешь, кто им оказался? Некий Франческо Чезини! – Франческо Чезини? Мессир? Так! Пора! Высунув руку, Алексей дернул сидевшего на ложе Луку за ногу – тот упал. Зашипел выпавший у него из рук факел… Погас… И тут же просвистела стрела!!! Протокуратор выскочил из-под ложа… – Скорей! Он там, за портьерой… Лука, Леонтий, скорей! Держите его, держите. Близнецы бросились к гобелену, Алексей же взглянул наконец на труп… свой собственный, быстро коченеющий, труп с пробитым арбалетным болтом…
Глава 15 31 мая – 1 июня 1450 г. Константинополь
Сок уже лился широким потоком, и винные кубки Стали, как в море ладьи, плавать по сладким струям.…Сердцем! Дотронувшись до мертвого тела, Алексей вдруг почувствовал исходящий от него нестерпимый жар и тут же отдернул руку. Труп нагревался, как печка, как паровая батарея, нагревался… чтобы вспыхнуть жуткой сверхновой звездой… вспыхнуть и исчезнуть, словно бы никогда и не было!Агафий.Виноделы
Содержателя притона так и не поймали, так же, как и в прошлый раз, ему удалось скрыться. То ли люди протокуратора не слишком тщательно организовали захват, то ли у мессира Чезини нашлось слишком много помощников. Скорее – второе. Придя в себя после исчезновения трупа, Алексей выскочил в коридор, первым делом приказывая не трогать девушек… такие уж это были девушки, которых ну никак нельзя было арестовать, а лучше разогнать по-тихому, столь же ненавязчиво установив наблюдение. – Алексий, тут еще содомиты, парни! – углядев начальство, подлетел с докладом запыхавшийся Лука. Живой! Кудрявый! Озабоченный! Черт… Главное, что жив, жив! – Содомиты? А пиками их… Э нет, стой, стой! Не трогать ни в коем случае – это все сынки важных господ! Вежливо установить личности и выпроводить. – Леонтий как раз этим и занят. – Ну, Леонтию верить можно… Скажи, пусть всех задержит, я поговорю с каждым… и с каждой… Впрочем, «с каждой» не удалось – Сладенькой давно уже и след простыл, ох и ушлая же оказалась девка… Однако протокуратор знал, где ее искать. Они провозились в притоне до самого утра и даже еще пару часов после восхода, покуда не удалось хотя бы приблизительно прикинуть, кто есть кто в этом царстве похоти и разврата. – Алексий, там буянит один. – Подойдя, Леонтий тронул начальника за рукав. – Взглянул бы. – Посмотрим. – Кивнув, протокуратор быстро спустился по лестнице вниз и, миновав залу, следом за подчиненным вошел в затянутый парчовыми шторами альков, ярко освещенный солнцем сквозь распахнутое настежь окно. Буян – крепенький кудрявый мужичок лет сорока, с приятным, тщательно выбритым по последней бургундской моде лицом и жуликоватым взглядом карих, блестящих под тщательно выщипанными бровями глаз – ругался в адрес схвативших его воинов самыми гнусными словами, в которых даже привыкший к разного рода колхозным выражениям Алексей мог бы почерпнуть много для себя нового. – Повторите-ка это выражение, уважаемый! – немного послушав, вежливо попросил он. – Что? – удивленно обернулся буян. – Ну вот то, что вы только что произнесли. Весьма любопытно послушать. Буян вдруг расплылся в ухмылке: – Ба! Какие люди! Сам господин протокуратор. Как видно, вам надоела ваша должность. Слишком уж хлопотная, а? – Оставьте нас, – быстро распорядился Алексей. – Думаю, один на один мы поговорим куда более спокойно. – Вот именно, господин протокуратор! Вот именно. Хочу сразу заявить – все, что здесь сейчас произошло – есть полнейшее беззаконие и произвол! – Хорошими же словами вы обзываете постановления базилевса, господин Аридос. – Дождавшись, когда воины во главе с Леонтием покинули альков, Алексей уселся на обтянутую голубым бархатом скамеечку. – Правда, я что-то их не очень-то запомнил. – Вот и нечего запоминать! – быстренько пробормотал задержанный. – Совершенно, знаете ли, незачем. Кстати, если позволите, я оденусь? – Да, конечно, конечно. Сего уважаемого господина – Мелоса Аридоса, чиновника немалого ранга – доместика и зампротокуратора коммеркиариев, Алексей несколько раз видел во дворце императора и, кстати сказать, вполне ожидал встретить его здесь, имелись к тому агентурные данные. И хорошо, что встретил, очень хорошо… Аридос быстро накинул на нижнюю шелковую тунику верхнюю – длинную, из плотной золоченой парчи с голубыми и малиновыми узорами, после чего снова почувствовал себя куда более уверенно и даже ухмыльнулся: – Ну, господин протокуратор? Собираетесь вести меня в тюрьму? А позвольте спросить, за что? За то что я, будучи свободным от службы, просто зашел пообедать в заведение… гм… известного нам господина? О, здесь подают чудесную жареную камбалу, прямо-таки тает во рту, просто не могу ее есть где-нибудь в другом месте. Не то, знаете ли! Совсем не то. – А ели вы ее вместе с теми двумя мальчиками… на этом вот ложе? – Мальчики? Ах, эти… Это мои племянники! Славные ребята. Как было не угостить? Напрасно, напрасно, вы собираетесь меня в чем-то обвинить, совершенно напрасно! – Я вас в чем-то обвиняю? – Алексей вскинул глаза. – Вам показалось, господин Аридос. Уверяю вас, показалось! Мы просто мило беседуем, разве не так? Доместик недоверчиво прищурился: – Мило беседуем? Ах да, да… именно так и есть. Надеюсь, ваши люди не будут чинить препятствий к моему э-э-э… к тому, чтобы я мог покинуть это местечко? И так уже, знаете ли, задержался. Дела! – Конечно же никто вас не держит! Идите, господин Аридос. Идите, идите. – Что, даже и спрашивать ни о ком не будете? – на пороге обернулся доместик. – А зачем? До свидания, уважаемый господин, рад был свидеться! – Я… гм-гм… тоже. Прощайте. Проводив несколько опешившего господина Аридоса самой радушной улыбкой, Алексей, едва чиновник вышел, тут же подозвал Леонтия и Луку: – Мальчиков-содомитов немедленно допросить, к Аридосу – соглядатаев! – Уже приставили! – Отставить! Не сейчас. После, не торопясь, у дома… Взять в полную разработку и следить за каждый шагом. Кого искать, знаете? – Чезини, – ухмыльнулся Лука. – А девчонок-то мы, верно, зря отпустили? – Не зря. – Протокуратор неожиданно потянулся и, встав на ноги, подошел к окну, выглянул. – День-то какой хороший сегодня, а? Славный, славный денек… Как здесь закончите – все по домам, отдыхать. – А Чезини? – Чезини найдем. Никуда не денется.
На ватных негнущихся ногах Алексей подходил к утопающему в зелени особняку с видом на Влахернскую гавань. Беленая ограда, сад, мраморные ворота с решеткой… Жаль вот только слуг пока так и не наняли – приходилось самим открывать. Там вот, слева, такой тайный засов, только протянуть руку – и щелкнет пружина… ага, вот… щелкнула. Отворив ворота, молодой человек тут же запер их за собой и по неширокой, посыпанной сверкающим белым песком дорожке зашагал к дому. Мимо олив и акаций, мимо голубых, алых и желтых цветов, мимо наполненного водою небольшого бассейна… в котором плескался шустрый востроглазый мальчишка лет шести… Арсений! Сын! Отрубленная голова которого… Брр! Нет! Нет! Не бывать этому! Передернув плечами, Алексей присел на корточки у бассейна и негромко позвал: – Сенька! Привет! – Ого, батюшка! – Выскочив из бассейна, мокрый ребенок подбежал к протокуратору и обнял за шею. – Батюшка, а матушка говорила – вы меня в школу отдать надумали? Так? – Так, Сенька. Слезы застилали глаза… – Так вы покуда не отдавайте, ладно? Вот, когда Аристарха отдадут в ученье, так и вы меня… Ладно? – Ладно… Аристарх, это кто? – Да так, мальчик один, мой друг. Мы вчера вместе корабли в пруду запускали, весело! Ой, матушка, матушка! – вырвавшись вдруг из отцовских объятий, Сенька пустился бегом к крыльцу, углядев спускающуюся в сад Ксанфию. – А батюшка разрешил не учиться! – Как это – не учиться? Да что ты такое говоришь, Арсений? Что же, неучем теперь тебе быть? – Так ведь батюшка же сказал! – Я вот сейчас задам этому батюшке! Мало не покажется… Эй! Ты чего там сидишь? Вот так всегда – явится со службы к утру, и даже жену не поцелует! Ксанфия… Алексей не верил сейчас своему счастью. Счастью, к которому так долго шел! Ксанфия… Золотом сияли локоны, улыбались глаза, синие и глубокие, словно море. Тонкая приталенная туника нежно-голубого шелка, озорно выглядывая из-под строгой темно-сиреневой столы, будто бы подмигивала, подмигивала с этакой вот фривольностью, словно намекала – а ну-ка, сними меня, да поскорей! – У тебя новая туника, жена моя? Обняв супругу, Алексей с жаром поцеловал ее в губы. – Новая? Да ей сто лет в обед! Ты на солнышке случайно не перегрелся? – Перегрелся. – Молодой человек улыбнулся. – Конечно, перегрелся, не видно, что ли? Пойдем-ка скорей в дом, в спальню. Сенька, беги в бассейн! Властно взяв супругу за руку, Алексей повлек ее вверх по широким ступенькам крыльца. И снова остановился. Обнял, поцеловал… – Подожди, – прошептала Ксанфия. – Я кликну няньку… Явившаяся на зов нянька – Алексей давно уже и забыл про нее – увела ребенка обедать. Супруги переглянулись и, не сговариваясь, расхохотались: – Экий у нас сын, к учебе не радостный! – А кто к ней радостный? – Кстати, ты говорил сегодня с учителем? – Говорил… – И что? – Мест нет. – То есть как это – нет? Ты, верно… – Потом объясню! – Алексей вдруг подхватил жену на руки, понес… в дом, по лестнице… в опочивальню. – Ой, дурачок! Пусти! Ну пусти же… – Пущу… Протокуратор осторожно поставил супругу на ноги рядом с ложем. И тут же, обняв, расстегнул на плечах серебряные застежки. Тяжелая стола упала на пол, оставив молодую, обворожительно красивую женщину в одной узкой полупрозрачной тунике, ничего толком и не скрывавшей… наоборот – подчеркивавшей. Ксанфия даже покраснела, чего давненько уже за нею не замечалось: – Ты так на меня смотришь, словно не видел целый год! – Год? А может, больше? Схватив жену в охапку, Алексей принялся целовать ее с таким жаром, какой сделал бы честь амплуа любого героя-любовника. Правда, в отличие от последнего, протокуратору не нужно было изображать чувства. Они и так были искренними. Какое же это счастье ощущать знакомые изгибы тела любимой женщины! Ласково гладить ее, целовать, чувствовать под тонкой тканью быстро твердевшую грудь… И зачем тут ткань, туника? Снять, скорее же, снять! И снова целовать супругу – нагую прекрасную фею! И сбросить одежду… И упасть на ложе вдвоем… О наслаждение!
– Ты какой-то странный сегодня, – глядя в окно, тихо сказала Ксанфия. – Не то чтобы ненасытный, хотя и это есть… Но… Помнишь, мы когда-то были в твоей земле? В очень странном и забавном мире с самобеглыми колясками, говорящими головами в ящиках и прочим? – Это мой мир… Отвергнувший меня мир. Я тебе о нем рассказывал. – Да. И мне почему-то кажется, что ты там опять побывал! Протокуратор посмотрел на жену и, улыбнувшись, нежно провел рукой по бедру: – Так бы тебя и съел, люба! – Так что же лежишь? Ешь!
На следующий день Алексей отыскал Сладенькую, точнее сказать, она сама явилась ему на глаза все в той же харчевне. Сидела – еще и вечер толком не начался, – словно ждала специально. И была серьезной, как никогда. И подошла первой – закутанная в темное бесформенное покрывало фигура. И посмотрел бы – да не узнал. – Не знаю, кто ты на самом деле, Мелентин, – усевшись за стол напротив протокуратора, девушка сбросила с головы покрывало. – Но догадываюсь… – И кто же? – пряча усмешку, Алексей жестом подозвал служку, попросив второй бокал для вина. – Ты – хороший человек, – неожиданно заявила Сладенькая. – Поверь, я повидала всякого отребья и разбираюсь в людях. – Ну если сравнивать с отребьем… Пей! – Я не хочу быть сегодня пьяной. Спасибо, что тогда отпустил. Протокуратор посмотрел девушке прямо в глаза – нынче скромные, с трепещущими, словно у невинной еще старшеклассницы, веками – и тихо спросил: – Что ты хочешь? Марина-Гликерья вздрогнула: – Я?! – Ну да. Это ж не я к тебе подсел! – Хозяин сказал – ты обо мне спрашивал. – Ага… и ты тут как тут – нарисовалась. Ну! Говори же свою просьбу! – А ты – хитрый, – чуть помолчав, призналась Сладенькая. – Нет, в самом деле – хитрый. Ишь, как все повернул. – Да бог с тобой! – Ладно, – решительно отхлебнув из бокала, девушка вытерла губы ладонью. – Есть один человек. Его вчера взяли. – Взяли? А я-то тут при чем? Марина фыркнула: – Вот только не надо мне рассказывать сказки, ладно? Как будто я не видела, что произошло в… ну ты знаешь где. Так как, поможешь? – Что это за человек? – вместо ответа поинтересовался протокуратор. Сладенькая оглянулась, словно опасаясь кого-то: – Его зовут Игнатий Фламин! – И кто это? – Кто?! – Девушка по-настоящему удивилась, даже вскинула свои тщательно выщипанные – ниточкой – брови. – Ты шутишь? Или и в самом деле не знаешь, кто такой Игнатий Фламин?! – В самом деле… – Ну ты и… А еще назвался писателем! Игнатий Фламин – это… это…
Упали розы в сентябре,
Упали розы…
И все равно приду к тебе,
И в твои грезы…
Тиара над городом,
Тиара…
Тиара над вечным градом.
Генуэзцы торгуют рыбой,
Выловленной рыбаками,
Весьма недешевой рыбой,
Выловленной нашими рыбаками…
Базилевс – то ли слеп, то ль не видит…
Плещется море,
Синее, синее море.
В гавани – корабли с парусами,
Белыми, как облака, парусами.
Плещется море,
Синее, синее море…
«Синее море». Так называлась таверна в гавани Феодосия! Расположенная у самых ворот, она оказалась уютной и не очень-то людной, поскольку собирались там только свои, да посторонний человек и не зашел бы, бросив хотя бы один взгляд на завсегдатаев сего заведения! Контрабандисты, подозрительного вида купцы, не брезгующие пиратством, пробирающиеся к туркам ренегаты всех европейских наций, промышлявшие в гавани преступники, содержатели притонов, сутенеры и прочий сброд самого низкого пошиба. И такой сноб, как мессир Франческо Чезини, прячется там? Трудно было поверить, однако ведь и врать Сладенькой незачем. Она ведь надеется на помощь… она… или те, кто за нею стоит? Хотя Марина – девочка своенравная, умная, такой не больно-то покомандуешь, не очень-то подчинишь… если она сама того не захочет. А «Синее море» – кстати, открывшееся недавно, наверное, года два назад – такое местечко, куда не очень-то попадешь. Уж его-то, протокуратора Алексия Пафлагона, тамошний народец знает в лицо – примелькался за долгие годы, будучи еще тавуллярием сыскного ведомства. Так вот, с размаху, в эту харчевню не явишься, даже хорошо замаскировавшись… Нужен кто-то, кто-то… Зевка! Зевгарий! Давненько уже протокуратор не использовал этого своего агента, нечистого на руку кудрявого парня с оттопыренными ушами. Зевка, конечно, пронырлив, ловок… Однако в гавани Феодосия – чужак. Никто ему там ничего стоящего не скажет, скорее, язык отрежут за слишком уж настойчивые расспросы. А Зевгарий, при всех его недостатках, ценный агент, рисковать бы им не хотелось. Послать других агентов, приказав Луке, Леонтию, Иоанну, Панкратию? Можно, конечно… Однако не хотелось бы подставлять ребят – слишком уж щекотливое дело, слишком уж высоки покровители у сбежавшего содержателя притона. Слишком! Нет, сам, только сам… Найти, найти кого-нибудь, кто мог бы помочь. «Синее море», гавань Феодосия… Феодосия… Ну конечно! Кого еще и просить, как не контрабандистов? Ту же Мелезию – интересно, как она там поживает?
В этот же день протокуратор отправился в Феодосийскую гавань. Полюбовался морем, покачивающимися на бирюзовых волнах кораблями и лодками, посмотрел, как ловят рыбу мальчишки, подкармливая многочисленных котов, и, повернув обратно к воротам, направился к неприметному двухэтажному домику – одной из многочисленных торговых контор. Вежливо постучал и, дождавшись ответа, вошел. Сидевший внизу, в небольшой зале, служитель – молодой чернявый парень лет шестнадцати, увидев его, улыбнулся и, поздоровавшись, кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж. Сидевшие на ней два дюжих молодца, старательно чистившие алебарды, увидев посетителя, тут же встали и вежливо посторонились: – Прошу вас, господин. Служитель – Фрол, так его звали – усмехнулся: – Что-то вы к нам зачастили, господин Алексий. Зачастил?! Хм… – Проходите. Мелезия, как всегда, наверху.
Сидевшая наверху, перед большим зеркалом, девушка с выгоревшими – специально, по моде, выгоревшими – на солнце волосами, старательно выщипывала брови. Увидев отразившегося в зеркале посетителя, шоколадно-карие блестящие глаза ее повеселели. – Снова к нам? Зачастил ты… Зачастил?! Подойдя к девушке, Алексей обнял ее и поцеловал в щеку: – Ну здравствуй, Мелезия. Давненько тебя не видел! – Ага, давненько. Вчера ведь только являлся! – Ах да, да! – протокуратор ударил себя по лбу. – Совсем что-то запарился в последнее время. Дни перепутал. – Оно и видно, – улыбнувшись, Мелезия отложила в сторону бронзовые щипцы и, наконец, повернулась к гостю. – Ну что, помогла тебе вчерашняя маскировка? – Помогла… Только не вполне. Ну да это мои дела. – А я в них и не лезу. Ну, что встал? Садись, – девушка кивнула на стоявшую у стены лавку. – Говори, чего тебе надобно? Нет, ну вы подумайте только! – Она вдруг возмущенно фыркнула и рассмеялась. – Не последнего ранга чиновники шастают ко мне каждый день… и каждый день что-то просят! – А что, кроме меня еще кто-то приходил? – усмехнулся гость. – Не приходил, слава богу. Тебя одного достаточно. Ну? У меня мало времени. – Ага, не все еще товары подделаны! Что на этот раз? Фальшивая парча? Выкованные на Артополионе мечи с клеймами миланских мастеров? Сработанные там же якобы немецкие латы, которые и пальцем можно проткнуть? – Ну знаешь! – Ладно, ладно, я не за этим. Нужен человек. Местный, желательно примелькавшийся… верный… Я имею в виду – тебе верный. И не вызывающий в гавани никаких подозрений. – Хм, человек. – Мелезия хмыкнула. – Люди всем нужны! – Только не говори, что у тебя их нету. – Не скажу… Намекни только хотя бы – зачем. – Кое-что выведать. Таверну «Синее море» знаешь?
Ближе к вечеру протокуратор сидел в небольшом садике, во дворе одного из доходных домов на тихой, усаженной тенистыми платанами, улочке близ площади Быка. В этом доме руководство сыскного ведомства снимало на подставных лиц парочку конспиративных квартир. Экономили на каждой мелочи, и снятые квартирки располагались на последнем, шестом этаже, под самой крышей, так что даже и в не самые жаркие дни в них было самое настоящее пекло! Естественно, Алексей предпочел дожидаться обещанного Мелезией «опытного человечка» в тенистом уютном дворике. С удобством расположившись на скамеечке близ самых ворот и делая вид, что увлеченно читает какой-то длинный бумажный свиток, протокуратор с интересом всматривался в проходивших мимо людей. На первом этаже дома, как обычно, располагалась небольшая харчевня, вот туда-то в основном направлялись посетители, пока что – еще не вечер! – довольно редкие. Вот прошагали двое мастеровых, в засаленных фартуках и с клещами – кузнечные подмастерья-техниты, – за ними, что-то уныло бормоча себе под нос, прошествовал сгорбленный старик – по виду типичная канцелярская крыса, тавуллярий или хартофилакт-архивариус. Потом прошмыгнул какой-то мальчишка в штопанной на груди тунике – явно из тех, кому палец в рот не клади, – затем в воротах появились трое молодых людей, отчаянно спорящих об ангелах и бесах, за ними – еще один пожилой мужчина в синем плаще, дальше… В общем, чем ближе к вечеру, тем харчевня становилась все более многолюдной. А обещанный Мелезией человек, между прочим, так и не объявился! Где-то задержался? Забыл? Или – ищет протокуратора в доме? Задумчиво потерев лоб, Алексей поднялся со скамьи и неспешно направился вдоль по аллее, намереваясь подняться через харчевню к себе наверх. Солнце уже клонилось к закату, и тени платанов и кипарисов словно черными шлагбаумами пересекали двор. Протокуратору почему-то не хотелось наступать на тени деревьев – примета был плохая – и он смешно задирал ноги. Действительно, смешно – за кустами акации кто-то тихонько засмеялся. Алексей даже не оглянулся: смешно? Ну так смейтесь. – Господин, – негромко позвали из-за акации. – Меня послал к вам цирюльник Аким, спросить, будете ли вы стричься сегодня или, может быть, завтра? Мимо как раз проходили азартно спорящие на религиозные темы парни. – Какой еще цирюльник? Протокуратор недовольно поворотился к акации… увидев вышедшего ему навстречу мальчишку – юркого, востроглазого, в короткой, заштопанной на груди тунике. Коричневые, с расцарапанными коленками ноги мальчишки были обуты в добротные башмаки мягкой козлиной кожи, на таком же, кожаном, пояске болтался небольшой кошель-калита, спутанные темно-русые волосы падали на глаза… Блестящие, острые, хитрые… – Проходи, проходи, парень, не знаю я никакого цирюльника, – буркнул молодой человек и повернулся к харчевне. Мальчишка, однако, не уходил, более того, нагнав протокуратора, нагло заглянул ему в лицо: – Все же думаю, вы, верно, меня ждете. Оглянулся и, чуть тише, добавил: – Я от Мелезии, господин. – От Мелезии? – Алексей расхохотался. – Значит, стало быть, ты и есть тот самый «опытный во многих делах» человек, о котором она говорила? – Да. А вы – тот самый человек в красном плаще. – Парень улыбнулся. – Значит, мы друг друга нашли. Обговорим дела? Там, за кустами, есть скамеечка… Протокуратор хотел было сказать какую-нибудь колкость, но, подумав, придержал язык – все ж таки Мелезия не прислала б кого попало. Раз характеризовала сего вьюноша как человека знающего и опытного, значит, так то и есть. – Что ж, пойдем, присядем. Минут пятнадцать Алексей подробно растолковывал парню суть поручения, а также наставлял, как себя следует в «Синем море» вести, особо упирая на то, чтоб парнишка не сразу бросился задавать вопросы хозяину или служкам. Чтоб сначала посидел, присмотрелся, выглядел завсегдатаем, начал разговор издалека… Мальчишка выслушал его добросовестно, не перебивая, а потом ухмыльнулся, смешно наморщив облупившийся на солнце нос: – Как себя вести и кого спрашивать, я знаю. Того, про которого вы говорите, я и раньше в этой таверне видал. – Вот как?! – Так что не беспокойтесь, если он и сейчас там – узнаю. Где потом встретимся? Как передать? Алексею понравилось: парнишка задавал вопросы быстро, коротко, по существу. Место, которое назвал протокуратор – у старого склада близ ворот, – отверг сразу же: – Слишком безлюдно. Мы будем бросаться в глаза. И тут же предложил для рандеву свое – с другой стороны ворот, в небольшом скверике: – Там фонтан, и вечерами собирается приличная публика, не отребье. – Ну, у фонтана так у фонтана. – Алексей махнул рукой и, уже простившись с мальчишкой, окликнул его у ворот: – Эй! Ты хоть имя свое скажи… мало ли. – Ах да, забыл, – улыбнулся тот. – Авдеем меня кличут. – Удачи тебе, Авдей. – Не мне – вам, господин, – мягко поправил парень. И тут сообразил! Да уж, судя по первой встрече, Мелезия и в самом деле прислала «опытного человечка».
Вернувшись к себе в контору, Алексей, как начальник, вызвал Леонтия и Луку – из всех сотрудников секрета только эти двое были более-менее посвящены в ход операции с Чезини. – А что ребята, есть у вас на примете какие-нибудь девушки? Усмехнувшись, протокуратор с хитрым прищуром оглядел удивленных вопросом парней. Оба высокие белокурые красавцы-близнецы, каждый – кровь с молоком, обоим по двадцать лет, самое время жениться! – Есть девушки, – пряча усмешку, отозвался Лука. – И даже – не какие-нибудь! – Сегодня вечером берите их в охапку и тащите к фонтану у ворот Феодосийской гавани. – Приведем. Тут же рядом! И что нам потом делать? – А что обычно. – Протокуратор покивал головой. – Целуйтесь, милуйтесь, дарите своим пассиям цветы, рассказывайте смешные истории, купите у разносчиков хорошего вина, мидий… Лука шмыгнул носом: – В общем, я так понимаю: ни в чем себе не отказывать на казенные средства, да? Слышь, брат, гуляем! – Да, кстати, о средствах… – повернувшись, Алексей отпер собственным ключом запертую на небольшой навесной замочек шкатулку и, вытащив оттуда несколько мелких серебряных монеток, протянул парням. Усмехнулся этак сладенько, едко, глумливо даже: – Тебе, Лука, пять аспр… На вот, распишись в получении. И тебе, Леонтий, столько же! Ни в чем себе не отказывайте, гулеваньте! – На пять-то аспр!!! – ахнул всегда серьезный – в отличие от братца – Леонтий. – Боюсь, нам их и на вино не хватит, даже на самое дешевое. Протокуратор захохотал: – А вы что же, бражничать решили на казенные деньги? Нет уж, братцы… как бы своих не пришлось добавить. В общем, гуляйте себе у фонтанчика… желательно как-нибудь этак оденьтесь… по-маскарадному… – Вроде как вчера? – Вот именно. Дев своих предупредите, что, в случае чего, можете понадобиться… – Ну наконец-то дошло и до дела! – ухмыльнулся Лука. – Кого берем? Чезини? – Соображаете… Человек он известный, скользкий, запросто может орать начать, звать на помощь, вырываться… Надо бы обойтись без всего этого. – А куда его потом? Ну, когда схватим? – К нам. Куда же еще-то? Ну, по крайней мере – пока. – Жаль, – искренне огорчился Леонтий. – А я-то хотел предложить взять баркас или лодку. Отплыли бы подальше в море – кричи не кричи – ни до кого не докричишься. – Лодку? – быстро переспросил Алексей. – Неплохая идея. Здесь как раз такой случай, когда «прямо шесть, кругом – четыре». Что, у тебя есть баркас? – У приятеля есть. – Леонтий несколько замялся и покраснел. – Ага, говори-говори! – тут же поддел его брат. – Так прямо и скажи – у зазнобы твоей, у молодой вдовицы, чай, не один баркас имеется. – Ладно тебе заедаться-то! – Цыц! – строго прикрикнул на подчиненных протокуратор. – Значит, хозяйка баркаса… баркасов… твоя, Леонтий, пассия, так? – Ну верно, так, – опустив голову, пробасил сыскарь. – Очень хорошая женщина. – Да кто б спорил? Я вот уже тоже чувствую, что хорошая… Разве может быть плохой хозяйка баркаса… баркасов… А сколько всего у нее этих самых баркасов, если не тайна? – Всего пять. И еще одна совсем небольшая лодочка. Она их в аренду сдает, а лодочку при себе держит. – В аренду… – задумчиво протянул Алексей. – Арендатора и пошлет? – Брата. – Предупреждаю, человек должен быть неболтливый, надежный. – Неболтливый, надежный, – тут же заверил Леонтий. – Нем, можно сказать, как рыба. Не подведет! – Пусть держится… гм-гм… А сразу же у первого причала! Прямо у мостков… товар какой-нибудь для виду пусть в баркасе держит, ну или там рыбу… – Сообразим… Алексей вовсе не зря выспрашивал сейчас про баркасы и их хозяйку. Что-то не помнил он такой подруги Леонтия по прежним своим временам… по временам своей прежней жизни… или не жизни… Хотя, может, Леонтий просто не хвастал, он ведь, вообще, по жизни молчун… тем более, после смерти брата. Брата… Вон он, брат-то – Лука! Сидит, ухмыляется… Господи! Значит, можно все изменить! Значит, можно…
Вечером Алексей с видом праздного зеваки прогуливался по скверу ввиду гавани Феодосия. Чуть слышно журчал фонтан, в его струях отражалось оранжевое солнце. Истошно орали многочисленные продавцы жареной рыбы и снующие под ногами дети. Кажется, последние играли в «казаки-разбойники», точнее, в византийский аналог этой увлекательной и шумной игры. – Лови! Лови Феодора! Вон он, хватай! Ушлый Феодор – темненький востроглазый мальчуган лет десяти, – выбежав из-за деревьев, нырнул стоявшему у фонтана протокуратору прямо под плащ, где и затаился, пропищав – «дяденька, не выдавайте, ладно?». Алексею, конечно, очень хотелосьухватить нахаленка за ухо, но… пожалел он его, что ли… да нет, не пожалел, просто больно уж забавный вид был у преследователей Феодора, хотелось посмотреть, что будет дальше? А что еще делать-то, чем ожидание скрасить? – Сиди уж, – с ухмылкой прошептал протокуратор. – Вот уж поистине: наглость второе счастье. Он так и застыл у фонтана, не шевелясь, пока вокруг носились недоуменно орущие сорванцы. А когда те унеслись в сторону, мальчишка тоже выскользнул, убежал. Правда, поблагодарить не забыл: – Спасибо, дяденька! Алексей сплюнул – надо же, вежливый. Тоже еще, племянничек отыскался… Немного погодя дожидаться появления Авдея стало куда веселее – у рядов торговцев возникли, наконец, две молодые пары – близнецы со своими пассиями. Рядом с Лукой (или Леонтием, издалека было не разобрать) стояла юркая совсем еще молоденькая девчушка, на вид, наверное, лет пятнадцати, довольно-таки миленькая, с совсем еще невинным детским лицом и наивным взглядом. Явно уж не вдовушка. Не хозяйка баркасов. А значит, это Лука с нею. Ну, Лука, отыскал себе детский сад, извращенец! Впрочем, замуж в здешние времена девчонки выходили рано, лет в двенадцать-тринадцать. Потом быстро рожали целую кучу детей, из которых три четверти умирало еще во младенчестве, и годам к сорока превращались в изможденных жизнью старух с вялыми морщинистыми лицами. Такова уж была тут женская жизнь, хотя далеко не у всех – бывали и редкие исключения. А красивая все ж таки девочка у Луки! Ишь, как мило щурится от солнца, смеется… дите еще совсем, мамина или папина дочка. Зайчик, ути-пути… А вот у Леонтия, сразу видно – матрона! Истинная вдова, хозяйка баркасов. Высокая, далеко не худая, с красивым, но несколько жестким лицом, как у любой, привыкшей повелевать женщины. На вид не такая уж и старуха, вряд ли больше тридцати. Видная такая женщина, настоящая мадам, из тех, кто коня на скаку остановит и в горящую избу войдет – пьяного мужа за шкирку вытащит. Этакая белокурая Жизель, говоря словами из старого фильма. Огонь-баба! Не то что у Луки – детеныш. Красивый, правда, детеныш, веселенький, да… Что и говорить – зайчик. Пойти, пожалуй, и познакомиться? А почему бы и нет! Скверик приятный, от родного присутствия недалеко, можно сказать, почти рядом, узнает кто, так и не беда – что, нельзя уж и прогуляться после работы, фонтаном полюбоваться, подышать свежим воздухом? В конце концов – вина с жареной рыбой выпить, вкусное, наверное, здесь вино продают – публика-то сплошь порядочная, чинная. – Вечер добрый, друзья мои! – подойдя ближе, галантно раскланялся протокуратор. – Добрый! Филомена, вот познакомься, наш… гм… хороший друг! – представил свою спутницу Леонтий – теперь уж ясно было видно, что Леонтий, Алексей давно уже вблизи близнецов не путал. Леонтий… Ага… Представил… Вот этого вот наивного голубоглазого зайчонка?! Это что ж, вот она и есть «хозяйка заводов, газет, пароходов», точнее сказать – баркасов. Но ведь с арендаторами управляться – это характер нужен, характер! Ну ничего же себе! Вот уж не угадал. Торопливо назвавшись, протокуратор рассеянно кивнул обоим девчонкам – и этой юной баркаснице, и бой-бабе Луки. Ту звали Феодосией. – Ну как? – чуть отойдя в сторону, одними губами спросил Лука. – Пока спокойно все. Понадобитесь – дам знать. Девок своих предупредите, мол, на дежурстве, так, мало ли… – Предупредить? Уже! Обе пары и Алексей подошли к винным бочкам, укрепленным прямо на телегах, запряженных осликами и лошадьми. – Прошу сюда! – углядев будущих покупателей, заблажил ближайший торговец. – Не пожалеете, у меня настоящее родосское! Пассия Леонтия, юная «ути-пути» Филомена, оказалась у продавца первой: – А ну-ка плесни на пробу! – Пожалуйста, уважаемая. Пей на здоровье! Торговец – коренастый, до самых глаз заросший бородой мужичага самого разбойничьего вида – ловко налил вина в небольшую глиняную чашечку-пробник. Филомена осторожно хлебнула… побулькала вином во рту… и с отвращением сплюнула наземь: – Это, что, родосское вино? Ты кому мозги трешь, борода многогрешная?! Мне что, кликнуть смотрителя? Сжав губы, девушка поперла на опасливо попятившегося продавца, словно танк на вражескую пехоту. Пусть маленький, но все же – танк. – И по сколько у тебя кружка, черт сиволапый? А? Небось две аспры?! Совсем страх потерял и остатки совести? Скандала хочешь? Сейчас получишь! Филомена бросала слова, словно кирпичи, и все – в морду незадачливого торговца. Вот вам и зайчик! – Ладно, ладно, госпожа… – испуганно оглядывался бородач. – Ты это… ты не кричи. Я цену сбавлю! А вино это мне за родосское и продали. Прям с корабля. Измаил-купец продал. – А ты не покупай всякую бодягу у турков! По аспре за три кружки – и разошлись. – По аспре?! За три?! – Не хочешь, как хочешь. Придется уж идти за смотрителем. – Эй, эй, госпожа, подожди… Согласен! Согласен. – Согласен он, – презрительно усмехнулась Филомена. – Скажи спасибо, что мы согласны! – Спасибо, любезная госпожа! – Вот то-то же! Пока девушка препиралась с торговцем, пока пили вино, ели жареную рыбу, смеялись – не заметили, как уже начало темнеть, а с наступлением темноты, по указу базилевса, закрывались все питейные заведения… Нет, ну, конечно, не все, далеко не все и очень даже не все. Кто хотел – тот всегда находил. Но – по закону если, так должны были закрываться. Засобирались и продавцы. А гонец, Авдей, все не шел. Опять прошмыгнули мимо мальчишки. Немного подумав, Алексей отошел в сторону, к раскидистому платану с широким узловатым стволом, и подозвал одного из ребят. Того самого, ушлого… – Аспру заиметь хочешь? – «Беленькую»?! – не веря своему счастью, восхищенно переспросил пацан. – Конечно хочу. Давайте! – Ишь, быстрый какой… То есть сейчас и посмотрим, какой ты быстрый! Таверну «Синее море» знаешь? Быстро растолковав мальчишке, кого в «Синем море» искать, протокуратор снова направился к своим младшим коллегам. Смеркалось уже, собравшийся у фонтана народ расходился. Порядочные, законопослушные люди в такое время обычно отправлялись домой, спать, все же остальные – явное большинство – шатались по улицам и дальше, не обращая особого внимания на редкую ночную стражу, искали тайно работающие по вечерам кабаки. Впрочем, чего им было искать-то? Все знали, все ведали… Смотритель набивал мошну, а все страждущие могли спокойно просидеть всю ночь за любимым пойлом. Алексей хмурился – похоже, и второй посланец пропал. Ой, нехорошее дело! – Дяденька! Ага, вот он! Явился-таки. – Давай аспру! – Сначала расскажи, что узнал? – Парня того, что ты спрашивал, в подвале держат. – Как это в подвале? – изумился протокуратор. – В каком? – В каком, в каком… В каком вино держат. Вот.
Они подобрались к таверне скрытно, в наступившем полумраке это оказалось сделать легко. Вид – слегка подгулявших иностранцев – вызвал у хозяина корчмы полное доверие. Да, девушек пришлось отправить по домам – для этой цели парни заранее предусмотрели лошадей и слуг. Да, конечно, имперские нравы за последние два столетия сильно изменились – и гуляющие на улице женщины в красивых платьях – даже вечером! – уже мало кого шокировали, кроме разве что совсем уж заскорузлых ортодоксов, с упорством, достойным куда более лучшего применения, обличавших падение морали и нравов. Однако женщины в ночной корчме – это уже был перебор, даже вот здесь и сейчас. – Что угодно милостивым господам? – Похотливого вида толстяк с редкими кошачьими усиками и бородкой – хозяин таверны – расплылся в улыбке, не забыв тут же предупредить о том, что расценки в это время повышены в два—три раза. – Что поделать, господа, риск! Да вот и с освещением придется уж потерпеть. Не хочу, знаете ли, привлекать излишнего внимания стражи. – Можно подумать, ты им не платишь! – усмехнулся Лука. – Плачу. – Толстяк пожал плечами. – Только ведь на всех-то не напасешься. А чужие стражи – глазастые, свет враз углядят, учуют поживу, явятся и на чужой участок. А зачем мне платить лишние деньги? – Логично. – Усевшись в дальний угол, парни заказали вина и легкую закуску – маринованные оливки и овечий сыр. Несмотря на поздний час – час тушения фонарей! – в таверне было довольно людно, и не сказать, чтоб публика вызывала такие уж подозрения. Кроме матросов – ну куда же в порту без них? – за длинными столами сидели и вполне прилично одетые люди – почтенные негоцианты и хозяева мастерских. – Прошу вас, господа! – Вынырнувший из полутьмы слуга поставил на стол тусклую чадящую свечку и кувшин с кружками. И тут же оглянулся на вход – на ввалившуюся в заведение куражливую компанию из трех явно подвыпивших матросов. Впрочем, нет, не матросов – судя по сшитой из добротного сукна одежке да по серебряным цепям на толстых мускулистых шеях. Эти трое похожие друг на друга здоровяки скорее всего были кормщиками, приказчиками или даже средней руки купцами. – Ничего, что я подсажу их к вам? – залебезил слуга. – Сами видите, господа, – больше некуда. Действительно, больше было некуда. Алексей добродушно хмыкнул и махнул рукой: – Давай подсаживай. Эти мускулистые парни были явно настроены подраться. Держали себя нагло, сквозь зубы цедили слова, толкались, поглядывая вокруг этакими драчливыми петухами. Что ж, кто зачем приходит, кто как веселится. Даже дармовое вино, коим протокуратор не преминул угостить соседей по столу – за знакомство, – не сделало их доброжелательнее. Ну, может быть, лишь только самую малость. Молодые люди – всем троим вряд ли было больше тридцати – были чем-то сильно расстроены, обижены даже, и вот теперь искали выхода для обуявшей их ярости в хорошей драке, в которой в дело идет все – кулаки, ноги, кувшины, скамейки… – Кислятина! – громыхнув кружкой об стол, нагло ухмыльнулся один из буянов. – Ослиная моча. – Верно, друг! – протокуратор радушно улыбнулся и, оглянувшись по сторонам, заговорщически подмигнул. – А ведь в подвале кабатчик прячет куда более лучшее вино! И нам его не дает. – Гад! – резюмировал крайний, в бархатной синей куртке с разноцветными рукавами. – Он мне почему-то сразу не понравился, этот жирный скряга. – Вот и нам не понравился, парни, – негромко хохотнул Алексей. – Хорошо бы пощипать этого скрягу! Парни переглянулись: – А вы, кажется, неплохие люди! Пощиплем! Только как? – Для начала нужно затеять хорошую драку, – подсказал Лука. – А остальное уж под шумок… И главное – загасить свечи. – Ага! Мы будем гасить и драться, а вы тем временем пить от души вино в подвале трактирщика? – неожиданно возразил один из парней. – Нет, так не пойдет! – В зале останутся мои люди, – протокуратор кивнул на Леонтия и Луку. – Они. Ну а мы с вами… – Согласны! Что ты вяжешься к хорошим людям, Мефодий? Привяжись-ка лучше во-он к тому красавчику за соседним столом. Мефодий быстро обернулся: – Эй, петух! Что так громко поешь? В ушах заложило! – Это ты мне? – «Красавчик» – верзила в длинном желтом плаще – возмущенно повернул голову… И тут же поймал челюстью кулак! – Караул! Наших бьют! Все вскочили, опрокидывая стулья и табуреты. Ухнув, Мефодий схватил скамейку и с воплями рванулся в толпу. За ним бросились и его сотоварищи. – Свечи! Свечи! – мигнул своим Алексей. Тусклые сальные свечи гасли одна за другой – одна, вторая, третья… Лишь та, что в самом дальнем углу, осталась гореть – чтоб хоть что-то увидеть. Хотя видеть творившееся особенно и не нужно было: достаточно слышать… – Хэк! Хэк! Н-на! Получи, гадина! – Ах, ты так, курва?! – Бейте его, бейте! – Ух… х-ха-а-а-а… – А ну-ка держи их! Наподдай! – А-а-а-а! Пустите-е-е-е!!! – По голове его, гада, по голове! – Ухо, ухо… Пустите, христопродавцы! – Ты кого христопродавцами обозвал, хмырь? Получи! – А-а-а-а!!! – Держи, держи их, Симон! – С краю заходи, с краю! Вопли, хэканье, стоны и смачные звуки ударов… А вот – грохот. Видать, снова опрокинули стол. – Ну? – Мефодий вылез откуда-то из-под стола. – Идем, наконец, к подвалу? – Идем. А драка не утихала, все продолжалась с некой веселой удалью – видать, в таверне нынче собралось немало охотников поразмять кулаки! – Н-на! Н-на! Н-на!!! – Ай! Ай! Не бейте… Ухо, ухо… – Получи в свое ухо, гад!
Отыскать подвал оказалось не так уж и сложно – именно с той стороны вынырнул вдруг слуга со свечой. И конечно же тут же получил в нос от разгоряченного дракой Мефодия. Хрюкнув, отлетел в сторону. А нечего тут со свечками бегать! Свечу, кстати, протокуратор хозяйственно прихватил с собой и, осмотревшись, махнул рукой: – Вон он, подвал – вниз, по лестнице. Рванув по лестнице вниз, остановились перед низкой массивной дверью. – Замок! – разочарованно выкрикнул кто-то. – Где? – Вон… щупай… – Ага… Счас я его… Мефодий напрягся и тяжело выдохнул воздух… Послышался треск вытаскиваемых из твердого дерева скоб… И торжествующий смех! Скрипнула дверь… – Авдей, – негромко позвал Алексей. – Где тут вино получше? Слышь, Авдей? – Вино? – тускло отозвался мальчишеский голос. – Да тут оно везде. – Ого! – обрадованно закричал Мефодий. – Вы слыхали, парни?! Уж теперь-то отведем душеньку! Авдей отыскался в углу, между бочками. Протокуратор нашарил его в темноте и, вытащив кинжал, на ощупь разрезал веревки. Шепнул: – Ну? Отыскал? – Да. Он на втором этаже. Я покажу – сами вы не найдете. Он меня заподозрил, приказал хозяину. Связали вот, бросили… Осторожный, гад! – Идем, идем… Что ж ты такого сделал? – Не знаю. Видать, намозолил глаза… Или он меня видел когда-то. Они выбрались из подвала на слух, ориентируясь на шум продолжавшейся драки. – Туда! По узенькой лестнице поднялись на второй этаж, освещенный тусклым зеленоватым пламенем светильника, горевшего в небольшой нише. Оттуда же, из ниши, преграждая путь, метнулась вдруг чья-то тень. – Куда? Алексей ударил его сразу. Два раза – сначала в брюхо, потом – по шее: – Тебе ж сказали – туда! Авдей убежал вперед, обернулся: – Вон та дверь. За портьерой. Протокуратор с разбега вломился в комнату, бросился к ложу… Опрокинутый погасший светильник. Отброшенное покрывало. Распахнутые ставни окна. И звезды в черном ночном небе. И дующий с моря ветер. Опоздали?! Да нет. Здесь, в комнате, все носило характер поспешного бегства. Подбежав к окну, Алексей выглянул, сразу увидев бежавших на шум драки стражников – целый десяток. С короткими копьями, факелами… С другой стороны, от складов, к ним на подмогу спешил еще один отряд… ведомый смутно знакомым толстяком… Ну конечно – хозяин таверны! А первый отряд что-то задержался… кого-то схватил… Ну конечно же! Протокуратор подозвал парня: – Видишь? Мальчишка всмотрелся в ночь и, облизнув разбитую губу, кивнул: – Да, это он. – Проследи! Я за своими. Перепрыгивая через три ступеньки, Алексей бросился в темноту, рискуя сломать шею. Вот и зала. Стоны, ругательства, редкие удары… Похоже, драка подходила к концу. Утомились, черти! Или надоело. – Стража! – ударом ноги распахнув дверь, громко закричал протокуратор. – Спасайся кто может! И встал напротив входа этаким маяком. Драчуны поспешно разбегались. Лука и Леонтий, вынырнув из толпы, подбежали к начальнику. – Нашел, – коротко бросил тот. Авдей встретил их на углу, у склада: – Стражники его отпустили. – И? – Пошел к причалу. На корабль… или, может, там у него лодка. – К причалу? Тем лучше. Скорей! Бархатная южная ночь сверкала звездами и тонким серебряным месяцем, похожим на большой турецкий нож – ятаган. Позади, от таверны, слышались крики и ругань, впереди таинственно шумело набегающими на берег волнами море. Синее море. Вернее, сейчас – черное. – Вот он! – Показывая на бегу, Леонтий выбросил вперед руку, да Алексей и сам уже углядел беглеца – освещенный луной, тот торопливо спускался вниз, к морю. – Да, видно, у него там лодка! Лука, – заходи справа, Леонтий, – слева. Скорей! Уплывет – не отыщем. Распорядившись, протокуратор со всех ног бросился к причалу. Черт! Едва не споткнулся о камни… Следовало быть осторожнее, их тут много, камней… Алексей остановился, прислушался. Позади кто-то тяжело задышал. – Авдей? Ты зачем здесь? Парнишка пожал плечами и улыбнулся: – Мелезия просила помочь. – Так ты уже помог, уходи! – Очень просила… Господин! Он уже отвязал лодку! Садится! Перепрыгивая через камни, протокуратор понесся к морю. Вот она, лодка! И сидящий в ней человек, проворно орудующий веслами. Удаляется… Что же, выходит, все зря? Опять упустили? Ну уж нет! Не уйдешь! Не раздумывая, Алексей бросился в воду, теплую, горячую даже, поплыл, хотя хорошо плавать так и не научился – Авдей, не говоря уже о близнецах, быстро его обогнал. Впереди послышался какой-то шум… треск… Крик! Да что ж там такое? Лодка! Еще одна лодка – вот она, рядом. Нагнала. Баркас! И кто это – стражники? Намокшая одежда тянула на дно. Алексей сделал пару сильных гребков и закашлялся, хлебнув водицы. Так вот и тонут… Черт… – Господин! Господин протокуратор! Кричали с баркаса. Странно – какая-то женщина. Вон она свесилась с кормы, машет руками. Юркая такая фигурка… девочка… Филомена! – Я подумала, что под присмотром мой братец управится с баркасом лучше, – помогая протокуратору влезть, призналась девушка. – Да и любопытно стало. – Где? Где они? – Вон, впереди… У него меч! Да не беспокойтесь, никуда он теперь не денется! Сейчас подберем наших… Эй, Леонтий! Лука! Сюда плывите… Руку, руку давай… Ой! Кто это? Парень, я тебе не знаю. – Это свой, Филомена. Авдей. – Ну и гад! – Парнишка быстро влез в баркас. – Едва руку мне не отсек – я за борт уцепился. Леонтий с Лукой тоже наконец забрались. Протокуратор усмехнулся: – Давайте-ка за весла, парни! Они нагнали лодку быстро, разогнавшись, ударили массивным носом в корму, потом, обогнув слева, прижали к причалу. – У нас арбалет, мессир! – блефуя, громко выкрикнул Алексей. – Что вам нужно? – беглец обернулся. – Вы! – Вам это так не пройдет, запомните! – Вот только не надо угроз, ладно? Усмехнувшись, протокуратор перепрыгнул в преследуемую лодку и, усевшись на корму, негромко сказал: – Ну вот мы и снова с вами встретились, мессир…
Глава 16 Лето 1450 г. Константинополь
Так вот знание надежней Силы мощной оказалось, И совет премудрый тоже……Чезини!Гермониак.Конец Трои
Чезини… Франческо Чезини был немедленно доставлен к господину Филимону Гротасу, протопроедру, курировавшему весь константинопольский сыск. Именно этот человек когда-то пригласил Алексея работать в свое ведомство, и, надо сказать, довольно настойчиво пригласил, по сути, от этого предложения тогда невозможно было отказаться. Но Алексей ни о чем не жалел. – Ай-ай, напортачили, напортачили, – отправив задержанного в узилище, Филимон скептически ухмыльнулся и, прищурившись, посмотрел на протокуратора. – Ну, что стоишь? Может, наконец, сядешь? Пока вот сюда, на стул, а завтра как бы не пришлось и в темницу! Чезини придется выпустить – доказательств-то против него никаких, все молчат, словно в рот воды набрали… Уж конечно, этакий стыд. – Думаю, они про стыд давно уже позабыли, – негромко заметил Алексей, имея в виду весьма специфический контингент недавно накрытого притона. – А вот уж это не наше с тобою дело! – желчно заметил протопроедр. – За ними есть кому последить: родичи в чинах изрядных. Что скуксился? Ладно, сожрать тебя не дадим – ты ведь тоже ныне не маленькая шишка. Давненько, кстати, не заходил… Нет, нет, молчи! Не по службе не заходил, а так, по-дружески. Дочки мои все уж давно замужем, живу один… вот и зашли бы с Ксанфией, скоротали бы вечерок со старичком… – Филимон почесал седую бородку и, усмехнувшись, продолжил: – Этого хмыря Чезини никто обвинять не будет. И суда над ним тоже не будет. Думаю, тут одно из двух – либо его выпустят… либо тайно придушат в тюрьме. И ты знаешь, я почему-то склоняюсь к первому варианту. Слишком уж уверенно держится туринец. А он ведь не дурак, далеко не дурак! Значит, имеет все основания. – Думаю, он просто кому-то нужен, – вскинув глаза, высказал мысль Алексей. – Кому-то из наших высших должностных лиц. Полагаю, через его притон отмывались чьи-то деньги… грязные деньги… – Отмывались? Интересное какое слово. Особенно – в применении к деньгам. Ты что такой грустный? Прямо сам на себя не похож? Неужто и впрямь испугался последствий ареста? Да нет… Нет… – господин Гротас пристально взглянул в глаза гостю. – Чувствую, тебя что-то гложет! Может, поделишься? Ты ведь за этим и пришел. – Вас не обманешь. – Ну да, старого-то сыскаря! Вместо того чтобы идти спокойно домой к молодой красивой супруге, ты притащился сюда, в эпархию, лично сопровождая задержанного. Как будто без тебя не нашлось бы, кому сопроводить. Ну? Что скажешь? – Меня давно тревожат некие мысли, – наконец решился протокуратор. – Даже не мысли – уверенность. – Ну-ну? – Я чувствую над городом турецкую чалму! Филимон грустно усмехнулся: – Не только ты. Ее многие чувствуют. И многие – ждут. – Как комес Лука Нотара и епископ Геннадий. – Да, как комес и епископ. И они не одиноки, скажу тебе. Отнюдь не одиноки. Впрочем, ты и сам это знаешь. – Знаю, – угрюмо кивнул Алексей. – И так же знаю, что ровно через три года Константинополь падет под ударами турок султана Мехмеда. – Султана Мурада, хотел ты сказать? – Нет, именно что Мехмеда. Молодого, необузданного, честолюбивого… В феврале, меньше чем через год, он вступит на престол вместо отца. Расправится со всеми родственниками, как это у турок и принято… – К сожалению, не только у турок. – Да, не только… Мехмед сделает все, чтобы захватить град Константина. Империя ромеев рухнет. И почти никто не станет ее защищать. – Черные у тебя пророчества. – Протопроедр покачал головой и вдруг встрепенулся: – Постой! Мехмед станет султаном в феврале? Ты так уверенно об этом говоришь… – Знаю! Поверьте мне, знаю. – Встав, молодой человек подошел к висевшей в углу иконе и, упав на колени, истово перекрестился. – Христом-Богом клянусь! Филимон хмыкнул: – Ты меня пугаешь, парень. Признаюсь, никогда не видел тебя таким! – Турки возьмут город! И устроят резню. – Знаю! – не выдержав, вскричал протопроедр. – Рано или поздно – возьмут. И никто ничего не сможет сделать. Слишком поздно! Поздно… Однако это вовсе не значит, что сейчас нужно сидеть сложа руки! – Вот и я, и я о том же! – горячо поддержал Алексей. – Господин! Я знаю, вы вхожи к базилевсу… повлияйте же на него! Посоветуйте! – Сперва нужно знать, что советовать, – Филимон Гротас неожиданно ухмыльнулся, морщинистое лицо его с умными, чуть прищуренными глазами вдруг озарила улыбка. – Скажу тебе по секрету, друг мой, я давно начал задумываться кое над чем. И не только я! Поверь, есть еще в империи умные люди, которым не безразлична судьба собственной страны. Кстати, помнишь Марику? – Дочь рыботорговца Аргироса Спула? – встрепенулся молодой человек. – Ученицу Плифона… Она здесь, в городе? Кажется, ведь собиралась уехать. – Многие клирики затаили на нее злое. Говорят – еретичка! Едва спасли. Марика говорит то же, что и ты! Хотя… тут не нужно быть особым пророком.
Они проговорили до утра. А потом решили собрать всех, кого бы волновала дальнейшая судьба умирающей империи, точнее, оставшегося осколка. Собрать… Нет, собирать постоянно! Собирать, чтобы выработать наконец план спасения… пусть даже, на первый взгляд, и не реальный. Сам Филимон, Алексей, Марика, доместик схол Запада – умный моложавый мужчина – даже кардинал Исидор – ренегат! – и тот тайно приехал из Рима. Его встречал представитель церкви – отец Георгий Кардай, старый приятель протокуратора. Государственные мужи, прелаты, просто неравнодушные люди… И большой неожиданностью оказалось вдруг появление в этом кругу представителя крупного частного капитала, причем весьма одиозного. Алос Навкратос!!! Вот уж кого не ждали! По местным меркам, это был самый настоящий олигарх! Транспортная контора, портовые склады, целая флотилия судов. А еще – доходные дома, подряды на ремонт дорог и храмов, и связи, связи, связи… В том числе – и совместные коммерческие дела с турками! Алексей даже подозревал, что и не только коммерческие. Господин Навкратос лично явился на одно из заседаний «клуба» – так именовал собрание Алексей. Просто приехал, выбрался из коляски и, взглянув на стражу, приказал доложить. – Алос Навкратос? – Филимон вскинул брови. – Что ж, пусть войдет. Интересно только, зачем его принесло? И как, черт побери, узнал? – Не спрашивайте, как я узнал о вас, – чуть поклонившись, олигарх скромно уселся на скамью рядом с Марикой. – Достаточно того, что знаю. Знаю – кто вы и зачем собираетесь. Хочу присоединиться к вам! Да-да! Конечно, вы можете мне не верить, но… Я тут немного посчитал, подумал… и пришел к выводу, что с падением Константинополя я слишком много теряю. Теряю не только и не столько в деньгах – это уж можно было и пережить, нет – теряю в свободе. Быть подручным султана, пусть даже одним из самых богатых и важных – нет уж, это не по мне. Я давно уже не хочу быть чьим-то подручным, действовать с оглядкой, не сам по себе. Да, я могу уехать – в Геную или Венецию или еще бог знает куда. Не сомневаюсь, что смогу найти применение своим силам и там. Но! Я там буду чужим. Чужим – всегда. Константинополь – мой родной город, и я намерен хоть что-нибудь для него сделать, вне зависимости от того, поверите вы мне или нет. Такая вот была речь. Искренняя или нет – бог весть. Впрочем, свое собственное положение в случае гибели империи господин Навкратос рассчитал точно. – Что ж, голосуем! – на правах секретаря предложил протокуратор, давно уже узурпировавший в «клубе» всю формальную сторону дела. – Кто «за», кто «против»? Кто воздержался? Поздравляю, вы приняты в клуб!
Честно сказать, с появлением Навкратоса дела пошли куда как быстрее – появились материальные средства, и средства немалые. К тому же у олигарха повсюду имелись свои верные люди, в первую голову, из числа торгово-ремесленных кругов – было через кого проводить рассчитанную участниками заседаний политику. Кстати, подобные люди имелись и у служителя церкви – отца Георгия, правда, он пока не называл вслух верных священников, но дал понять, что таковые имелись. – Они тоже против унии? – пытливо взглянув на коллегу, усмехнулся кардинал Исидор. Прелат – бывший греческий священник, и не из последних – вынужден был покинуть родину, ибо считал, что только объединенное христианское воинство способно дать отпор турецкой угрозе. А для этого нужно было признать верховенство папы… чего очень не желали многие. – Вопрос об унии покуда считаю излишним! – Отец Георгий жестко качнул головой. – Народ не принял ее… Это все уже было. Впрочем, наверное, в будущем можно было бы обещать папе некоторые преференции. Услыхав про унию, дернулся вдруг высокий человек в черном плаще и черной шелковой маске – странная, надо сказать, фигура, недавно введенная в клуб по инициативе Филимона Гротаса. Он характеризовал нового члена как «одного очень влиятельного чиновника, желающего сохранить инкогнито», и полностью поручился за неофита, которого – в виде исключения – приняли в клуб большинством в один голос. Голос этот, оказавшийся при голосовании решающим, принадлежал Марике, которая сначала воздержалась, а потом все ж таки проголосовала «за». Вопрос об унии отложили и принялись обсуждать другие неотложные меры, которые, условно говоря, можно было бы разделить на две части: одна – усиливала Византию, другая – ослабляла турок. По поводу второй части, кстати, особых разногласий не имелось. Силу захватчиков нужно было обратить в их слабость. Султан щедро платит перебежчикам-ренегатам? Всяким там инженерам, артиллеристам, пушечных дел мастерам? Надо их перехватывать. Сулить больше. Или делать так, чтобы они даже и помыслить себе не могли работать на турок! Например, проклясть. Или – надавить на семью. А вообще, по возможности, разбираться с каждым индивидуально. Хочешь денег? Предложим. Или лишим тех, что дадут турки. Один потеряет заработанное, второй, третий… Остальные призадумаются – стоит ли ехать? Рисковать, зарабатывать… чтобы потом все равно лишиться всего. Не дают творить ортодоксы? Умерить их пыл любыми – даже самыми неприглядными способами. Кстати, это же касалось и людей, открыто агитирующих в пользу турок, между прочим, не последних людей в империи – комеса Луки Нотара и епископа Геннадия, давнего оппонента кардинала Исидора. Нужно было как можно быстрее свести на нет всю их протурецкую активность, пусть даже не столько протурецкую, скорей – антизападную – но, по сути, работающую в пользу турок. Опять же – любым способом, вплоть до физического устранения. Дела уже такие шли – не до гуманизма! Что еще хорошего было у турок? Крепость Анадоли-Хисары на том берегу Босфора? Разрушить! Взорвать! Найти способ. И уж тем более не дать возможность строительства новой крепости на европейском берегу. Уж тогда б точно султан запер бы Черное море, спрятав ключ у себя в чалме. Нельзя было этого допустить. Опять же – любой ценой. Налоги… Хитрые турки брали с крестьян куда меньше налогов, нежели ромейское государство. Множество простых людей видело и знало, что их родственникам под турками живется куда легче, даже зажиточней. Значит, не давать так жить! Засылать под видом янычар диверсионные группы, конфисковывать, якобы за недоимки султану, имущество, сжигать поля. Да и свои собственные налоги хорошо бы уменьшить… Ну, это уже к первой группе вопросов, непосредственно касавшихся Ромейской империи. Пока к туркам… Сильная армия? Сильная не столько умением, сколько количеством и дисциплиной. Значит, нужно ослабить дисциплину, разложить армию, пока хотя бы в дальних гарнизонах… – Открыть там тайные веселые дома, – открыто предложил Алос Навкратос. – Но турки – правоверные мусульмане, и никогда не станут… – Ой, не смешите мои башмаки! Человек слаб. Нет такого праведника, который хоть раз не мечтал бы стать грешником. Вы знаете, что такое турецкий рай? Вертеп в самом чистом виде, без особых даже изысков… Верные они до поры до времени, когда поблизости никого нет. А вот появятся девки… Кстати, у меня есть на примете весьма подходящий человек для организации всего этого непотребства. Можно сказать – гений своего дела! К сожалению, он сейчас в темнице… – Догадываюсь, о ком идет речь, – рассмеялся Филимон. – Поговорю с базилевсом. Надеюсь, решим этот вопрос. Что скажете еще о турецком войске? Качество мы ухудшим, вопрос о количестве. Ну не травить же их всех, в конце-то концов – никакого яду не хватит. – А зачем яд? – хитро улыбнулся протокуратор. – Знаете, господа, я давно уже навел справки. Надеюсь, ни для кого не секрет, что империя могла пасть еще около пятидесяти лет назад, в 1402 году, когда, как и сейчас, турки были рядом. Куда они делись, напомнить? Куда делся их грозный султан Баязид? Был разгромлен у Анкары и посажен в клетку своим могущественным врагом Тимуром – Железным Хромцом. – Но потомки хромца не представляют собой никакой военной силы! Да и далеко они. Алексей прищурился: – Они-то далеко… А Египет? А Кара-Коюнлу? Думаете, им очень по нраву военные успехи турок? Завидуют! И мамлюки, и правитель Кара-Коюнлу! Завидуют и злобно скрежещут зубами. Нужно лишь чуть-чуть подтолкнуть… И султан вынужден будет повернуть свою якобы непобедимую армию на восток и на юг. А там еще как сладится! В Крыму, кстати, можно будет настропалить против теряющих былую силу турок хана Хаджи-Гирея. Пусть он у них отхватит какой-нибудь дальний черноморский вилайет. – Правильно, правильно, Алексий! – волнуясь, воскликнул доместик схол Запада. – Стравить всех пауков в одной банке. – Ну, слава Богу. – Протокуратор улыбнулся и вытер выступивший на лбу пот. – Хоть по турецкому вопросу у нас разногласий нет. Ты что хочешь сказать, Марика? Говори, говори, не стесняйся! – О янычарах я хочу сказать. Они ведь очень не любят молодого Мехмеда. Считают для себя позором подчиняться мальчишке! Считаю, надо их поддержать. – Заговор? – оживился отец Георгий. – Заговор янычар против султана? Обычное дело, ничего невероятного в этом не вижу. Однако, а что если приведенный ими к власти человек окажется умным, волевым и настойчивым нашим врагом? Такое ведь тоже может быть, а? – Значит, надо сделать так, чтобы этого не произошло. Чтоб во главе заговора встал самый жестокий… но глупый! – Единогласно! Пока хватит о турках – к империи! Ну? Что у нас такого плохого, думаю, всем известно. Тем не менее основные язвы стоит назвать… и, по возможности, предложить лечение. Ну тут уж конечно, говорить было тяжело. Что собой представлял осколок империи, прекрасно видели все. В первую очередь – неразвитость общества, нежелание брать на себя ответственность – «есть базилевс, пусть он все и решает, а мы люди маленькие». А у базилевса тоже не сорок тысяч голов, за всех думать не хватит! – Я думаю, люди – простые люди – должны видеть, что от них хоть что-то зависит, – волнуясь, выступила Марика. – К примеру, есть такой райончик – Олинф – ну, там приют еще когда-то был… – Знаем, знаем Олинф, продолжай! – Жителям очень бы хотелось разбить там сад, поставить статуи – они неоднократно просили о том эпарха, но всем известно, что на это нет и не будет денег. Так вот, почему бы жителям не сделать все это самим? – Верно! Почему б не самим? – Боятся! А вдруг что не так? Я все же их уговорю… но вы обещайте поддержку! Чтобы никто из них не пострадал за самоуправство. Получится у одних, зашевелятся и другие. Им будет, что защищать! – Нищие! В городе слишком много нищих! – Выловить! Выселить! Выгнать! – Да что вы такое говорите? Это ж треть города выгнать придется! Если не больше. – Работы! Устроить общественные работы – и щедро платить из казны. – Казна пуста! – Распродать часть казенных земель. И многие полуразвалившиеся дворцы. – Верное решение, господа! – оживленно закричал Алос Навкратос. – Очень, очень верное. Я лично знаком с человеком, который купил бы Влахернский дворец. К сожалению, этот человек – турок. Но – очень богатый турок! – Так пусть покупает! Если у богатых турок будет здесь законно приобретенное имущество, какой смысл им будет захватывать город? Самим себя грабить? Затем дискуссия перешла на две по-настоящему большие и почти не разрешаемые проблемы – на итальянцев и чиновников. Итальянские купцы – в первую очередь генуэзцы – давно уже прибрали к своим жадным рукам всю транзитную – и не только транзитную – константинопольскую торговлю, напрочь лишая город животворного денежного ручья. – Как будто не понимают, что если Константинов град захватят турки – шиш с маслом они получат, а не деньги. – Да все они хорошо понимают! Просто алчны без меры. – Морды бы им набить, сволочугам! – Да, давно пора! – Тихо, тихо, – на правах секретаря утихомиривал всех Алексей. Потом и сам влез на трибуну, обвел взглядом присутствующих и, хитро прищурив глаза, спросил: – А поднимите-ка руки, господа, кто из вас знает… нет – подозревает… что земля – круглая? Ого! Много! Марика – тут я не удивлен… господин Навкратос… господин доместик… ха! Отец Георгий! Поздравляю! А вы что мнетесь, господин протопроедр? – Да я как-то об этом и не думал даже, – смущенно отмахнулся Филимон. – Ты зачем про это спросил-то? – Так… На чем жируют генуэзские и венецианские купцы? Верно, на торговле с восточными странами. А турки их туда не пустят! И тогда останется один выход – плыть на восток с запада. За перцем, корицей и прочими пряностями… за золотом, наконец. Океан – вот что станет поистине золотой дорогой! Океан, а не Средиземное море. И где тогда будут Венеция с Генуей? Надо бы им это вдолбить… Чиновники… Вот уж что было самой настоящей язвой – так это они! Чванливые, ленивые, косные, не терпевшие никакой – даже самой малой – ответственности, умеющие отлично угождать начальству, но совершенно не умеющие делать дело, ради которого, собственно, и поставлены. Поистине содержание столь огромного аппарата влетало государству в копеечку… да ладно бы только это: мало того что аппарат был слишком неповоротливым и громоздким, он еще являлся и совершенно неэффективным. – Ну это – к базилевсу, – махнул рукой Филимон Гротас. – Мы уж ничего с этим поделать не можем. – Как это не можем?! – с затаенной усмешкой Алексей взглянул на протопроедра. – А не вы ли, уважаемый, возглавляется целое ведомство? И не маленькое, скажу я вам, ведомство? Так неужто так трудно навести в нем элементарный контроль и порядок? Не получится? А кто-нибудь пробовал? Ладно, ладно, не шумите. Я и сам – начальник. И хорошо себе представляю – работа это серьезная, можно сказать даже – непосильная. Но делать ее надо! Что ты хотела сказать, Марика? – Хотела сказать, что не надо слишком много общих слов, – встав, скромно заметила девушка. – Нужно больше конкретных предложений. – А у тебя есть конкретные? – Есть. Я частенько заходила в секрет богоугодных заведений… – Ого! – не удержавшись, с улыбкой перебил Алексей. – Я там тоже когда-то работал. Инспектировал приюты – та еще работенка, скажу я вам! – Вот-вот! А на мой взгляд, в этом ведомстве слишком много совершенно ненужных чиновников… Совершенно, совершенно ненужных. Достаточно просто хотя бы посидеть в приемной, понаблюдать, как они шляются у лестницы безо всякого дела, стоят, смеются, ведут какие-то нескончаемые пустопорожние разговоры, с нетерпением дожидаясь окончания рабочего дня! – Верно, Марика! Выметем офисный планктон поганой метлою на стройки народного хозяйства! – воодушевившись, воскликнул протокуратор, не обращая внимания на то, что выражение «офисный планктон» явно было присутствующим непонятно. Впрочем, общий смысл все уловили правильно. Тут же послышались одобрительные крики: – Верно! Дороги пускай мостят, бездельники! Жалованье им понизить. – Жалованье понизить – это хорошо, конечно, – хитро ухмыльнулся Филимон. – А вот кто будет решать – кому именно? Кто работает хорошо, а кто – спустя рукава? – Да это любой начальник знает! – Уверяю вас, не любой! Очень хорошо над этим вопросом подумать надо. И еще вот над чем… Бывает, в разных ведомствах еще и создают специальные должности для всяких своих родственников или знакомых… Так вот, считаю, каждая новая должность должна утверждаться сенатом! И чтоб отвечали! Чтобы знали, если расплодят лишних… – Верно, не следует плодить лишние сущности! – Тихо, тихо, уважаемые! – увещевал Алексей. – О чиновниках – так сразу, с кондачка, не решишь. Тут долго и много думать надобно. – О чиновничьих детках скажу! – нетерпеливо выкрикнул кто-то. – И двадцати годков многим от роду нету, а уже на лаковых колясках разъезжают, на сытых конях… Это ж за какие такие заслуги? – Коляски им папашки покупают! Тут криминала нет. – Нет есть! Жуткий криминал, я бы даже уточнил – разлагающий и разъедающий общество хуже, чем ржавчина – плохое железо. Многие ли даже из здесь сидящих могут позволить купить своим отпрыскам выезд – тройку или пару лошадей, коляску? Отсюда раздражение, зависть… я даже больше скажу – раскол! Ну какой смысл простому мастеровому или даже воину идти на стены, сражаться с турками – этих зажиревших барчуков защищать? Не больно-то надобно. – Так что теперь, лаковые коляски запретить? – А и запретить! Нечего дразнить акул, когда лодка тонет. – Тихо, тихо, дайте молвить! – Слово опять взял Филимон Гротас. – Запрещать, конечно, не надо, ни к чему… А вот ввести дополнительный налог – милое дело! Налог на роскошь! Сидевший рядом с протопроедром молчаливый господин в черной бархатной маске одобрительно закивал головой, видать, идея с налогами ему очень понравилась. Еще говорили о торговле – тут теперь не только, как обычно, ругали алчных итальянцев, но не забывали теперь и себя: кто-то ведь этих самых итальянцев на рыбное место пустил! Или, наоборот, проворонил, раскрыл варежку. А свято место пусто не бывает. Об образовании речь зашла. О том, что в Италию, во Францию, в Англию даже – все учиться едут, а в Константинов град – все меньше и меньше. Даже уже и в Мистру – и то уже меньше и меньше охотников, а ведь, казалось бы, там – сам Гемист – Георгий Плифон, знаменитый философ, богослов, ученый. Значит, надо поднимать престиж ромейского образования на ту высоту, где он когда-то был. О ремеслах. В первую очередь поддерживать те, что имеют ярко выраженный спрос за рубежом – стеклодувное производство, шелк, бумажные мельницы. Чтоб не только хлеб, мед да рыбу продавать в иные страны, но и продукцию своего собственного ремесла. В общем, говорили о многом. Не за один раз, конечно, собирались часто. И не только говорили, но и действовали. На одном из собраний, когда речь вновь зашла о некомпетентных чиновниках, Алексей, неожиданно для себя горячо поддержанный Алосом Навкратосом, предложил позвать на пост главного финансиста Жака Керра, на другом доместик схол Запада завел речь о необходимости нового налогового кадастра – катастиха, куда предложил включить все заново переписанные владения, включая не только поместья – проастии и икопроастии, – но и частные владения, отданные в управление какому-либо лицу – эпискеписы. А как-то раз заговорили о правах человека! Вот уж Алексей удивился – ну надо же! Тему, кстати, подняла Марика, поведавшая всем присутствующим какую-то страшную историю. Шла, мол, как-то домой мимо площади Тавра, смотрю – а там чуть ли что не побоище! Стражники, десятники, сотники – сгоняют тупыми концами копий толпу, ловят кого-то. И добро бы жулика или вора, так нет же! – Представляете, люди просто-напросто пели себе песни о базилевсе, не особенно-то и ругательные… ну, если и ругали чуть-чуть – так не просто так, за дело. И их – за это! – в тюрьму! – Все правильно, – покивал Филимон. – Закон обоскорблении величия еще никто не отменял. – А вот я думаю, давно надо его отменить! – волнуясь, вскрикнула девушка. – По моему мнению, он власть только позорит. Народ уже открыто говорит – не умеют править, так хоть рот заткнуть. Стыдоба! Вот бросили в темницу Игнатия Фламина – господи, да разве ж можно было совершить что-то более глупое? Игнатий Фламин – поэт, певец, философ – известный каждому… ну буквально каждому… и почти каждым – он любим! Почти как Высоцкий, – подумалось вдруг Алексею. А ведь – и впрямь… Ну-ка, власти б году в семьдесят восьмом арестовали Высоцкого… за его песни! Бред! На что уж косной – по мнению многих – была брежневская власть, – а и она подобных глупостей не допускала. – Считаю, что всех, брошенных в темницы во исполнение закона об оскорблении величия, надобно выпустить, – дождавшись тишины, громко произнес протокуратор. – И чем раньше – тем лучше. Ибо власть, боящаяся народного смеха – слабая, глупая власть. И пускай народ смеется над базилевсом… Да-да, что вы так смотрите? Пускай! Лучше смех, чем апатия и ненависть. Лучше смех… – оратор обвел притихшую залу пристальным насмешливым взглядом. – Не могу советовать, но на месте базилевса я бы выпустил всех, а Игнатия Фламина – так проводил бы и лично. И даже бы извинился! – Что за чушь ты несешь, Алексей?! – покраснев, вскинулся Филимон. – Да знаешь ли ты… – Тихо, мой верный протопроедр. – Человек в черной маске неожиданно встал, медленно положив руку на плечо Филимона Гротаса. И так же медленно снял с лица маску… – Я отпущу всех этих людей, – негромко произнес он и усмехнулся, пригладив бороду. Собравшиеся, в том числе и Алексей, затихли в немом изумлении, увидев, услышав, узнав… императора Константина…
Глава 17 Лето—осень 1450 г. Константинополь
Мысль разумная одна лишь Много рук людей связала……Палеолога!Гермониак.Конец Трои
Император сдержал свое слово, и протокуратор Алексей Пафлагон, по долгу службы, присутствовал при сем вместе с протопроедром Филимоном Гротасом. Забавное было зрелище! Первым базилевс велел привести мессира Чезини. Уселся в высокое резное кресло, в то, в котором обычно сидел хозяин кабинета Гротас, ну уж сейчас-то ему пришлось скромненько стоять в углу, вместе с Алексеем, доместиком схол Запада Романом Исихавром и эпархом Николаем Мардоном – с виду – тусклой, ничем не примечательной личностью, на самом же деле – человеком умнейшим и отъявленным хитрецом, попавшим на столь важный пост путем целой серии интриг и подсиживаний. Оглядев всех, император кивнул на тянувшуюся вдоль боковой стены лавку: – Садитесь, господа. Начнем! В высоких золоченых шандалах, потрескивая, ярко горели свечи. Туринец вошел в помещение, высоко вскинув голову, видно, был уверен в силах своих сторонников. Красивое, надменное лицо его с благородной сединой на висках являло собой смесь самодовольного нахальства и спеси… которая тут же слетела, едва Чезини узнал императора. – Базилевс?! – Содержатель притона глубоко поклонился, незаметно потирая затекшие от только что снятых цепей запястья. – Не ждали увидеть меня, синьор Чезини? – Честно говоря – нет, – растерянно произнес итальянец, впрочем, он быстро взял себя в руки. – О! Это такая честь для меня. Позволю себе спросить: все эти люди… – Все эти люди явились, чтобы присутствовать при вашем освобождении, синьор распространитель гнусности и пороков! – сверкнув глазами, жестко сказал базилевс. – Да-да, вы не ослышались, синьор аферист! Могу сказать – вам улыбнулось счастье. – О, не могу поверить, что… – Хватит болтать! Слушайте меня внимательно. Начиная с завтрашнего дня вы займетесь приятным и обычным для вас делом – организацией притонов. В тех местах, кои укажет вам сей достойный господин. – Базилевс кивнул на Алексея. – Запомните условие – все набранные вами падшие девушки должны хорошо понимать турецкую речь! Но – никогда никому не показывать, что они ее знают. – Понял вас, мой господин. – Чезини снова поклонился. – Осмелюсь добавить… турки любят и мальчиков. – Мальчики тоже должны говорить по-турецки! Надеюсь, вам понятно зачем? Подробности обговорите с протопроедром уже сейчас. Встав с лавки, Алексей прижал руку к груди и, почтительно склонив голову, осведомился, позволено ли ему будет пройти с мессиром в смежную залу для разговора. – Я же сказал – сейчас! – махнул рукой базилевс. – Идите, идите… Как закончите, выведите итальянца через запасной выход и возвращайтесь к нам. – Слушаюсь, мой господин! Жестом позвав Чезини, Алексей вышел. В смежной, полутемной с высоким сводчатым потолком зале тускло горели светильники. Гулкое эхо шагов, небольшой стол с парой стульев, затянутые плотными портьерами окна. – Садитесь, – усевшись сам, кивнул протокуратор. – Итак, мессир, надеюсь, вы хорошо поняли замысел базилевса? – Более чем. – Чезини улыбнулся. – И клянусь вам… – Ни мне, ни тем более базилевсу не нужны ваши клятвы… Нужны конкретные дела. И молчание! – Ну разумеется. – Только не вздумайте скрыться! – предупредил Алексей. – Это вам не удастся… К тому же – это и не выгодно. Пользуясь поддержкой императора вы заработаете лично для себя такие деньги, о которых раньше не могли и мечтать. Только прошу строго выполнять все наши условия. – О, непременно! – А теперь… – Протокуратор прищурился и понизил голос: – Теперь я скажу вам о том, что не упомянул базилевс. В первую очередь вам нужно будет заняться некоторыми людьми… Скомпрометировать их, да так, чтобы людская молва разнесла эту весть далеко и надолго, чтоб и следа не осталось от былого влияния этих… этих… – Этих любителей турок, вы хотели сказать? – хитро прищурился мессир. – Ну вряд ли они так уж их любят. Но льют воду на турецкую мельницу – это вне всяких сомнений! – Сделаем, – заверил туринец. – Назовите имена. – Некий монах Геннадий, ранее известный как Георгий Схоларий, глава ортодоксов! И – комес Лука Нотара, – гулким шепотом произнес Алексей. – Господи! – Благообразное лицо туринца на миг исказилось гримасой страха. – Что? Испугались? – Отнюдь… Просто хочу заметить – дело будет непростым, очень непростым. Протокуратор прищурился: – Вы что же, сомневаетесь в успехе? – Ничуть! Просто предупредил. – Ничего, ничего! – хохотнул Алексей. – Зато набьете руку на трудных делах. Таких, как монах и комес, много – вам придется поработать с каждым. – Отлично! – Туринец тоже засмеялся и азартно потер руки. – Признаюсь – это дело по мне! А что касается трудностей… Я их не боюсь! Эх, господин протокуратор, вы даже себя не представляете, как я рад! Можно сказать, всю жизнь ждал подобного момента. Позволите завтра угостить вас вином в лучшей таверне? – Не вижу смысла ждать до завтра. – Алексей улыбнулся и, пошарив рукой под столом, вытащил высокий серебряный кувшин с узеньким горлом. Вытащив пробку, понюхал. – Ого! Здесь, кажется, родосское! Пошарьте на подоконнике за портьерой, мессир, – там должны быть бокалы. Выпив за сотрудничество, оба довольно откинулись на спинки стульев. – С комесом и монахом не спешите. – Протокуратор предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Выберем место, где будем встречаться, там все и обсудим. – Есть одно хорошее местечко меж церковью Апостолов и стеной Константина… бывший приют Олинф, знаете? Алексей молча кивнул и прикрыл глаза – еще бы не знать. Сколько сил и нервов было потрачено в прошлом на разработку и ликвидацию этого гнусного притона. – Я его купил незадолго до… до своего ареста, – негромко продолжил Чезини. – Хотел сделать доходный дом. Уже и управляющего присмотрел – некто Скидар Камилос, честнейший и достойнейший человек! – Угу, угу… – ухмыльнулся протокуратор. – Он что, сбежал с галер или срок кончился? – Срок кончился… А может, и сбежал, я не спрашивал. Знаю, что человек верный! – Черт с ним… Если будет на нашей стороне… – Будет! – с уверенностью заявил туринец. – Будет, мой господин! И мы все, все сделаем, вот вам моя рука! Поставив на стол бокал, Алексей с чувством пожал руку афериста. При том не испытывал никаких брезгливых чувств – сопленосым слюнтяям, личным обидам и дурацкому «благородству» не место в таких важных делах! Да, Чезини – негодяй. Но это – нужный и полезный негодяй в данное конкретное время, а потому никакие сантименты здесь попросту не уместны. Допив вино, протокуратор с вежливой улыбкою выпроводил «негодяя» через черный ход и, условившись о встрече, вернулся в главную залу.
А там происходило, точнее – продолжалось, весьма интересное действо! Сам базилевс, поднявшись на ноги и потрясая скипетром, бросал гневные упреки переминавшимся с ноги на ногу у самых дверей людям – бывшим узникам. – Ругаете меня в своих пьесах и песнях? Издеваетесь? Пусть так… ваше право. Однако критиковать легко, куда труднее предложить какое-нибудь решение! Взять хоть вас, Игнатий Фламин. – Император строго взглянул на высокого чернобородого мужчину лет тридцати пяти с длинными, стянутыми тонким ремешком, волосами. – А что молчите, господин сочинитель? Поете в своих песнях, будто я целуюсь с римским папой, и скоро совсем уже… как там у вас сказано-то? М-м-м… «скоро причт Святой Софии по латыни запоет» – так, кажется… А вам бы хотелось, чтобы причт запел по-турецки? Впрочем, какой там причт – муэдзины! Неужели вам, высокообразованному человеку – вы ведь учились в Сорбонне и в Мистре, да? – непонятно, что если мы поссоримся с папой, с итальянцами, то тогда уж точно останемся один на один с султаном… И тогда уж не «причт по латыни запоет», а Святая София станет мечетью! Кстати, дружба с папой уже помогла нам собрать крестовый поход… к сожалению, окончившийся неудачей. Но это не значит, что нужно опускать руки и ждать прихода турок! Думаете, людям будет при них легче? Напрасно, смею вас уверить, напрасно… Хотите сказать, что в турецких вилайетах значительно меньше налоги? Согласен, это так. Но вовсе не из человеколюбия! Почему – догадайтесь сами. А также подумайте – что будет с их налогами после падения нашей столицы? Что смотрите? Может быть, я неправ? Тогда скажите… Молчите? Вот то-то же! Что это там за звон? – Это гремят наши оковы, базилевс, – выставив вперед ногу, усмехнулся Игнатий Фламин. – Признаться, в них трудновато спорить. – Оковы?! – В глазах базилевса снова проснулся гнев. – Начальника стражи сюда! Почему не расковали? Не успели? Быстро увести и расковать всех! Да, кстати, я приказал вас отпустить… потому что считаю закон об оскорблении величия глупым и устаревшим! Отныне никому не возбраняется критиковать власть… и меня в том числе. Умная власть от этого только выиграет, глупая… глупую сменят турки! Прощайте же… Сейчас с вас снимут оковы – и идите на все четыре стороны. В ваших делах нет преступления! С минуту все потрясенно молчали. А потом кто-то радостно крикнул, звякнув цепями: – Базилевс нас простил! Слава императору! Слава! И все – нет, почти все – с плачем попадали на колени. – Ну вот! – презрительно прищурился император. – Оглянись, поэт Игнатий Фламин, оглянись, взгляни! Упали на колени… Свободные люди, отнюдь не рабы! И как можно иначе, чем жестокостью управлять подобным народом? Народом, который вовсе не хочет устраивать свою собственную жизнь, почему-то полагая, что за него это сделает кто-то другой – я, Господь Бог, турки… Нет уж, братцы, – думать придется самим. Всем нам! А теперь идите… не смею занимать ваше драгоценное время… которое вы можете с толком потратить на сочинение гнусных песенок. Надеюсь, впрочем, что их героем теперь буду не только я, но и глупая, жаждущая только развлечений толпа, охлос. Все снова бросились благодарить императора, лишь Игнатий Фламин – ромейский Высоцкий, как его называл про себя Алексей – молча поклонился и вышел. Но по глазам было видно – потрясен! Когда последний из освобожденных поэтов покинул залу, базилевс вздохнул и устало уселся в кресло: – Пожалуй, на сегодня хватит. Есть еще вопросы или предложения? – У меня, господин, – подал голос отец Георгий – молодой настоятель церкви Хора. – Сказано было о крестовом походе… Я вот и подумал… Итальянцы, поляки, император Священной Римской империи Фридрих, король Богемии, Чехии и Венгрии Ладислав – все они хорошо понимают, чья очередь наступит после того, как турки расправятся с империей и, полагаю, не откажут прислать свои отряды, если хорошо попросить. Однако не надо забывать и о наших единоверцах – о сербах, литовцах и русских. – О русских? – задумчиво переспросил император. – Так им там, кажется, не до чужих проблем. И потом – с кем там говорить? С московским князем? С рязанским? Или, может быть, с тверским? К тому же все они – вассалы татар. Да вы же сами, уважаемый настоятель, об этом не столь уж давно докладывали. – Мы соберем добровольцев, господин, – Георгий упрямо наклонил голову. – И для этого вовсе не нужно согласие московского князя Василия или кого бы то ни было еще. Нужно просто послать в княжества верных людей. Думаю, добровольцы найдутся, пусть мало, но… – Согласен, – махнул рукой базилевс. – Еще? Нет? Тогда все свободны… Кроме вас, протокуратор Пафлагон! Задержитесь, поведайте – о чем вы договорились с туринцем? Дождавшись, когда все вышли, Алексей кратко изложил все содержание недавней беседы с Чезини. Император слушал внимательно, не перебивал, лишь иногда задавая вопросы. Потом улыбнулся и, велев держать его в курсе, задумчиво потеребил бороду: – Знаете, почему я сейчас столь милостиво разговаривал с арестованными? Почему я вообще с ними разговаривал? Почему решил изменить власть… ибо сейчас нельзя править так же, как лет пятьсот назад? – Почему же? – Потому что я видел сон, – тихо проговорил император. – Тот же самый сон, который ты рассказывал протопроедру Гротасу, а уж он поведал мне… – лицо базилевса исказилось. – Я слышал гром – это, круша городские стены, стреляла ужасная бомбарда Урбана! – Кстати, он теперь работает на нас! – Я видел лезущих на стены янычар, видел смерть, кровь и огонь пожарищ, видел, как въехал в город султан верхом на белом коне… И видел свою собственную голову, насаженную на турецкую пику! Сон был настолько реален, что я проснулся в поту… Господи! Господи, помоги всем нам!
Командующий имперским флотом – комес – Лука Нотара не особенно скрывал своих симпатий к туркам. От былого величия Ромейской империи ныне ничего не осталось, и могущества базилевса больше не существует – так зачем же цепляться за осколки прошлого? Не лучше ли возродить империю заново, пусть даже под турецкой чалмою? От того ведь будет выгодно всем, кроме этих надменных и жадных итальяшек, что, словно саранча, пожирали доходы империи. Осколка империи – так будет точнее. Комес имел двух сыновей и, кажется, был верным мужем… Кажется…
Пылкая турчанка Фируза Гюльназ тоже была верной женою в гареме Азака-паши, самой молодой, самой красивой, а потому – постоянно третируемой всеми остальными женами паши. Лишь один Аллах, всевидящий и всемилостивейший, ведал, сколько гадостей сделали эти злобные фурии несчастной юной Фирузе! То заставят на солнцепеке пропалывать сад, то – якобы случайно – обольют кипятком ноги, то подошлют евнуха с какой-нибудь омерзительною запискою, якобы со стороны, и ведь так устроят, что записка эта попадет в руки благоверного супруга. И вот уже не раз нежная спина Фирузы испытывала на себе плеть евнуха Зарифа! О, Зариф знал, как бить… И знал, как усладить старшим женам. О, как они радовались, как смеялись… Курвы! Фируза тоже знала, как угодить Зарифу, он ведь не был евнухом с детства, Зариф Хаким-калы, бывший вор из Анкары… Хитрая девушка знала, как сделать так, чтоб и ему – даже евнуху! – было приятно. И Зариф не бил ее в полную силу, лишь только делал вид, что бил… Правда, в последний раз уж пришлось постараться и ему – за экзекуцией наблюдал сам хозяин – якобы Фируза разговаривала о чем-то с садовником. Завлекала! Мужа ей мало, подлому отродью! Бить ее! Бить, бить, без всякой жалости. Девушка кричала от боли, плакала – уже на самом деле, ничуть не притворяясь. Ва, Аллах! Да заслужила ли она такие муки? – В следующий раз велю содрать с тебя кожу, – отвесив на прощанье пощечину, предупредил любвеобильный супруг. Правда, Фирузу больше долго не били, она вдруг понесла, забеременела и, как и положено, в срок, родила мальчика – красивого крепенького бутуза с лучистыми черными глазами. Бутуза задушили старшие жены – зачем им конкурент их собственным детям? Фируза не плакала, нет… Она припрятала ножницы и ночью, по очереди, заколола весь гарем. Быстро, деловито и бесстрастно. После чего бежала в порт – а дело происходило в Измире. Пробралась на купеческий корабль и через некоторое время объявилась в Константинополе. Нищенствовала, воровала, заодно учила язык, а потом как-то встретила на рынке Артополион одну девушку, быстро ставшую ее лучшей подругой. Звали девушку Марина… Марина-Гликерья… Сладенькая… – Душа моя Феодора! – Так мессир Чезини называл Фирузу, впрочем, ее давно так все звали. – Ты хочешь иметь свой дом, душа моя? – Хочу, – не задумываясь, отозвалась девушка. И, чуть подумав, уточнила: – С фонтаном и садом. – Предупреждаю, задание будет трудным! – туринец захохотал. – Я еще сам его не до конца продумал… подумаем вдвоем. – Подумаем! Мессир Чезини был тот еще фрукт – Фируза это прекрасно знала… как знала и то, что с его помощью можно заработать немало денег. А деньги – это… Нет, не то чтоб она за деньги продала бы родную мать, но… Не думать о деньгах может позволить себе только тот, у кого их много. А у кого мало – увы. Справедливости ради следует сказать, что мессир Чезини никогда своих девушек не обижал и расплачивался с ними честно. За одно это его стоило уважать – и уважали. В том числе и Фируза. Девушка была сейчас искренне рада, что ее покровителю удалось успешно выпутаться из разных нехороших передряг. Говорили, что он в тюрьме, а он – вот, здесь, в Олинфе! – Что улыбаешься? – прищурился вдруг мессир. – Рада мне? – Не столько вам, сколько возможности заработать. – Хвалю за честность! Такая возможность тебе скоро представится. И быстренько ввел девчонку в курс дела. Нужно было скомпрометировать одного типа, желательно не одного его, а заодно с сыновьями, чтоб вернее. Как именно это проделать, уже соображали вдвоем… нет, не вдвоем, потом еще подключился очень красивый молодой человек, которого мессир почтительно величал «уважаемым господином протокуратором». Неужто и в самом деле – протокуратор?! Такой молодой – и в таких чинах? Вот если б с ним… Нет! На работе Фируза о всяких таких пустяках не думала. Деньги или мужчины – что главнее? Конечно, деньги. Будут деньги – не мужчины будут выбирать тебя, а ты – мужчин. Любых. Какие понравятся. К примеру – вот хоть этого красавчика. План придумали дельный, много чего подсказала сама Фируза, ей лестно было – наравне с мужчинами думает. Надо сказать, комес Лука Нотара обожал термы и гадания. На том и решили сыграть. Не торопились, приваживали около месяца – как раз столько времени и прошло с того момента, как рыночная гадалка (Фируза) кое-что предсказала комесу по руке, до того времени, когда она же позвала его в термы. В «очень-очень хорошие термы», только для обеспеченной публики. В те же термы заманили и юношей – сыновей комеса. Особо с ними не цацкались, взяли на чисто сексуальный интерес – уж тут Фируза показала себя во всей красе. И тоже позвала – разумеется, каждого в отдельности – в термы. Те самые. Расположенные рядом с площадью Аркадия. Комес явился первым, разоблачился, вошел в «горячую» залу, окунулся в бассейн, окруженный густым паром. Туда же, в бассейн, Фируза – одного за другим – препроводила и юношей. Тем временем Сладенькая – ну как же без нее-то! – выскочила голой и мокрой на улицу – а как раз начинался вечер, и рядом, у портика, собралась охочая до новостей и сплетен толпа. – Люди добрые, помогите! – громко закричала голая Сладенькая. – Там, в термах – насильники! И – бежать! Народ, конечно, рванулся следом, распахнул двери… Плывший над бассейном туман быстро рассеялся. – Это, что ли, насильники? – Нет, братцы! Это же комес! Нотара! И его сыновья, я их знаю! – С одной девкой, господи! – А девка-то – турчанка! – Теперь ясно, почему комес турок любит! Алексей радовался – пошли, пошли слухи! По всему городу. Как там у Высоцкого? «Ходят слухи тут и там, а беззубые старухи их разносят по углам». «Беззубым старухам», кстати, за распространение нужных сплетен неплохо платили – а как же?!
* * *
Монах Геннадий – в миру Георгий Схоларий – вне всяких сомнений, был человеком благородным и честным. И вот этого честного и благородного человека нужно было смешать с грязью! Ради того, чтобы Константинополь жил, честное имя Схолария должно было умереть. Навсегда! Цинично? Да, но политика вообще… нет, не то чтобы цинична и безнравственна, она никакая. Разве может быть циничным, скажем, закон Ома для участка цепи? Или какая-нибудь теорема – безнравственной? Так и здесь… Политик, а уж тем более государственный деятель, не доллар, чтобы нравиться народу. Иногда как раз и нужно не нравиться, идти на непопулярные меры. Особенно – в кризисные времена. Заморозить тарифы и цены, снизить раздутые зарплаты в различных отраслях, сократить всякого рода замов, пенсионеров – на пенсию, на их места – молодых специалистов, – а то куда ж их прикажете девать? Наиболее одиозных махинаторов – показательно расстрелять. Цинично? А тихой сапой девальвировать рубль – не цинично? Впрочем, как может быть циничной аксиома? Вот и здесь… Схолария подловили на том, что он так любил – на проповедях. Монах частенько выступал на паперти у церкви Хора. С некоторых пор там появился один юноша, красивый чернокудрый отрок с чудными карими глазами, преданно смотревшими на проповедника. О! С каким благоговением он внимал каждому слову брата Геннадия! И – о неожиданность! – какие умные вопросы задавал! Еще бы не умные, коли над их составлением ломали голову Алексей Пафлагон и Филимон Гротас! А по вечерам, после проповеди, Георгий Схоларий любил прогуляться до Влахернской гавани. Дышал воздухом, любовался морем, отвечал на вопросы многочисленных поклонников. Вот и в тот день… Поклонники уже, правда, отстали, привлеченные загорающими нагишом девицами. Те не просто загорали – бегали, заразы этакие, по песку, смеялись… Вот люди и остановились – вразумить. Заодно – поглазеть, ничего не скажешь, девки-то красивые оказались, чего ж не поглазеть забесплатно? Отец Геннадий, конечно, с возмущением от девиц отвернулся, перекрестился, да и зашагал себе дальше по узкой, вьющейся меж камнями тропинке. Как всегда дошел до старого кипариса, повернулся… и тут услыхал крики. Кто-то тонул! Не раздумывая, монах бросился в море… О господи! Тот самый чернокудрый юноша с карими глазами, что так внимательно слушал проповеди… Бедняга! Кажется, нахлебался воды… Скорее вытащить его на берег. Подхватив утопающего на руки, отец Геннадий понес его к берегу… На полпути – когда из-за камней показались разочарованные поклонники (девки как-то быстро ушли), юноша неожиданно ожил… И – как видно, в знак благодарности – наградил спасителя долгим братским поцелуем! Ну а назавтра весь Константинополь знал: проповедник монах Геннадий – тайный содомит! Лобызался во Влахернской гавани с голым турчонком! Как это – не может быть? Ей-богу, не вру, сам лично видел… Их и на проповедях раньше частенько вместе встречали – вот оно как! Теперь ясно.Если совсем честно, то по поводу отца Геннадия Алексея немного терзала совесть. Жалко было монаха, вроде и не заслужил он подобной участи. Но еще жальче было Константинополь! Или – жальчее. Такое сейчас было время: каждое лыко – в строку! Так вот. И без всяких…
Глава 18 1452–1453 гг. Египет—Южный Азербайджан
И устрица имеет врагов!…Моральных терзаний. Единственное – чтобы качественные сплетни получились. Товар должен быть в красивой упаковке! Так и действовали. А работать пришлось много, и не только в Константинополе. Куда-то посылали верных людей, а куда-то – по делам наиболее важным – протокуратору приходилось добираться и самому. Облеченным высшим доверием базилевса… и клуба. Клуба спасения нации!Козьма Прутков
Египетскому султану Джакмаку, правившему государством мамлюков уже долгие годы, стукнуло семьдесят девять лет. Далеко в прошлом остались победоносные походы в Сирию, расправа с заговорщиками, морские сражения с родосскими рыцарями, увы, закончившиеся для султана ничем. Старший сын Джакмака, Усман, слыл человеком глупым, жестоким и алчным – что вообще-то было бы и неплохо для задуманного «клубом спасения» дела, только вот долго ли усидит на троне Усман после смерти отца, которая – видно по всему – была уже не за горами. Стар султан Джакмак, стар и дряхл, сколько еще протянет – бог весть! Может, уже завтра предстанет перед глазами Всевышнего. Рассчитывать на такого опасно. Договоришься с ним… а что будет потом? С кем еще придется договариваться? С Усманом? С кем-нибудь из царедворцев и военачальников, к примеру, с тем же эмиром Иналом, командующим египетским флотом в войне с родосцами? Или – со всеми троими сразу? Трудная была задача, поэтому и Алексей поехал в Египет сам – разобраться с тамошними делами на месте, склонив Джакмака (и его возможных преемников) к войне с турками. По сути, не такое уж и сложное дело, и султан, и его гвардия и войско турок ненавидели, и, конечно, не прочь были бы пощипать им перья. Да вот только для начала хорошо бы навести порядок в собственном доме! К такому выводу и пришел Алексей, явившийся в Каир под видом помощника и компаньона сирийского врача Хараджа. Врач был подлинный – прекрасно говоривший по-арабски грек из Измира, давно ненавидевший турок. Сняв весь второй этаж в одном из постоялых дворов, дали рекламу, заплатив серебром базарным торговцам – а уж те постарались, разнесли вести. Немедленно явившиеся гвардейцы-мамлюки – «опора трона» – были тут же умаслены щедрой взяткою и в высшей степени любезнейшим обращением. Говорил больше Харадж, слабо знавший арабский протокуратор лишь кивал да улыбался. – Ва, Аллах! И что это вас понесло из Сирии? – уходя, покачал головой один из мамлюков – толстяк с жирным лоснящимся лицом. – Турки, – льстиво улыбаясь, пожал плечами Харадж. – Не дают работать, совсем задавили налогами. О, как я их ненавижу! Последние слова были произнесены с надрывом и вполне искренне. – Мы их тоже не любим, – ухмыльнулся второй мамлюк, повыше и уж куда стройнее первого. – У, шайтаны! Подобные настроения, как уже вскоре уяснил протокуратор, господствовали в среде мамлюков повсеместно. Бывшие рабы-черкесы, мамлюки давно уже превратились в замкнутое военно-служилое сословие, некую касту. К которой, кстати, относился и сам султан – Джакмак из рода Бурджитов. Да, султан… Но лишь только первый среди равных! И возведенный на престол гвардией! Ясно было, кто хозяин в Египте. Вовсе не султан. Мамлюки! Вот с ними, с наиболее влиятельными лицами, и нужно было договариваться… а лучше даже не договариваться, а сделать так, чтоб они сами возжелали бы немедленно напасть на турок, все зависимости от того, какой там султан нынче на троне. Уяснив для себя задачу. Алексей деятельно приступил к ее выполнению. «Сирийские лекари» привечали мамлюков, Харадж (грек Харитон) действительно оказался умелым врачом, ловко пускавшим кровь и лечившим многие болезни. Высокопоставленные мамлюки обслуживались за символическую цену, а то – и вообще бесплатно… и это не могло не вызвать подозрений. И вызвало. А раз главным доктором считался Харадж, то вербанули его помощника – Алексея. А тот и не ломался долго, согласился с радостью, доверительно шепнув Казиму – так назвался вербовщик, – что давно уже обижен на своего компаньона. – Извини, Казим, я плохо говорю на вашем языке. – Ничего. Зато я знаю язык турок! Отныне, Али, ты будешь следить за каждым шагом сирийца и докладывать мне. – Слушаюсь и повинуюсь, – скромно поклонился протокуратор. – Я много чего знаю о Харадже, мы с ним долго жили среди турок. О! Их я тоже хорошо знаю. Очень-очень хорошо. Так и передай своему начальнику. Начальник турками заинтересовался, да и не мог не заинтересоваться, слишком уж велика была к ним ненависть. Какие-то выскочки-скотоводы завоевали полмира… ну почти полмира, и зарятся на все остальное! А брюхо-то не разорвется от жадности? И очень даже скоро наступил такой день, когда с Алексеем захотел лично поговорить сам начальник Казима. Звали начальника – Ибрагим-бей. Высокий, красивый усач, прекрасно говоривший на языке турок, произвел весьма благоприятное впечатление на протокуратора. Точнее, не столько начальник, сколько его вопросы, надо сказать, весьма дотошные. Все-то его интересовало: и сколько войск у турецкого султана, и как они вооружены, и каков флот, и в каком состоянии крепости в пограничных эмиратах Караман и Дулаги. Кое-что Алексей отвечал, и с подробностями, кое-что придерживал для дальнейших бесед. Видно уже было – Ибрагим-бей заглотнул наживку и отнюдь не собирался выплевывать. Оставалось лишь сделать еще один маленький шаг… Убедить Ибрагим-бея кое в чем… Даже не убедить – а чтоб он сам высказал некую идею… Одновременно с деятельностью сирийских эскулапов, в среде мамлюков – впрочем, и не только среди них – поползли упорные слухи о слабости турецкого войска, о неспособности молодого султана Мехмеда управлять страной, о многочисленных заговорах среди янычар. Слухи эти – слабый правитель, гвардейские заговоры и прочее – принимались за чистую правду, еще бы, ведь в самом Египте, положа руку на сердце, творилось все то же самое. А чем же лучше какие-то там турки? И вызревала – надо сказать, весьма быстро вызревала – идея нанести турецкому султану сильный и быстрый удар. Отбить пограничные крепости, разграбить богатые прибрежные города, а там – кто знает? – может быть, и привезти этого наглого юнца Мехмеда в Каир в железной клетке! Ведь еще полвека назад удалось же такое Тимуру! Наконец, наступил такой момент, когда, кажется, созрел и Ибрагим-бей. Посланец от него – нет, на этот раз не Казим, а другой, незнакомый парень с неприметным смуглым лицом – пришел ближе к вечеру. Пришел, пожаловался на головную боль, потом – после осмотра Хараджа – сделал незаметный знак протокуратору – мол, выйдем. Кивнув, Алексей вышел во двор. – Известный тебе человек ждет у ворот Баб Ан-Наср. Поторопись! Сказал и исчез, растворясь в колышащихся фиолетовых сумерках. Солнце садилось, озаряя кроваво-красным светом высокие доходные дома, дворцы, мечети с узорчатыми минаретами, пронзающими низкое желтое небо. Да, что и говорить – поздновато для встречи. Наверное, Ибрагим-бей хочет поручить что-то в высшей степени важное. Накинув поверх халата белый полотняный плащ, протокуратор надвинул на лоб тюрбан и быстрым шагом зашагал по узким улочкам города. Каир – Аль-Кахира – поражал любого огромным количеством прекраснейших мечетей, строить которые считал своим долгом каждый султан. Еще бы – после захвата Багдада монголами Каир справедливо претендовал на роль центра всего мусульманского мира и, похоже, он того стоил! Да, Константинополь тоже был великим городом, но все его величие, увы, осталось в прошлом. Развалины дворцов и портиков, обшарпанные статуи, толпы нищих, многочисленные очереди за водой и в бани – денег в казне хватало только на ремонт Святой Софии. Иное дело – Аль-Кахири, – невольно любуясь городом, с грустью подумал протокуратор. Древняя мечеть Амра, мечеть ибн Тулуна, дворец, цитадель Саладина… Глаза разбегались от изысканно-победного каменного узорочья, от многочисленных изразцов, куполов, от пронзающих небо стройных изящных игл минаретов. Ворота Баб Ан-Наср – ворота победы – выстроенные шесть веков назад архитекторами из Эдессы, находились довольно далеко от того места, где жили «лекари». Потому Алексей шагал торопливо, стараясь успеть до намаза. В центре города дома стояли просторно, можно даже сказать, одиноко, и каждый – ну почти каждый – представлял собой неприступную крепость. Между домами были густо посажены кустарники и деревья, кое-где встречались колодцы, чем дальше от Нила – тем реже. Чем ближе к окраине, тем чаще встречались по пути бочки водовозов, запряженные могучими быками. Миновав несколько кварталов, Алексей посмотрел на солнце и понял, что до намаза уже не успеет. Подальше отойдя от высившейся неподалеку мечети, он затаился за деревьями, услыхав разом раздавшиеся протяжные крики муэдзинов: – Алла-а-а-иллаху ал-лаа-а-а… Затаился, выжидая конца молитвы, – не хотелось привлекать к себе внимание. Уже ведь почти пришел, вон они, ворота Баб Ан-Наср, хорошо видны. Местечко там, надо сказать, безлюдное… вот, как и здесь… Алексею вдруг почудилось, что листья на деревьях чуть шевельнулись. А ведь ветра не было! Почудилось… бывает… Вдруг что-то свистнуло… Протокуратор оглянулся – в стволе росшего позади дерева, дрожа, торчала стрела! – Стой, где стоишь! – произнес чей-то строгий голос. – Брось кинжал. Ну, быстрее! Так… Теперь медленно подними руки… Свяжите его, парни! Четверо молодцев, выскочив из кустов, проворно связали пленника. Говорили, между прочим, по-турецки! Та-ак… Интересно… – Тащите его в дом. Дом – обычный шестиэтажный доходный дом, как водится, принадлежащий султану – производил впечатление безлюдного. Ну да, намаз уже закончился, и люди разошлись по своим каморкам – спать. В такую же каморку на втором этаже – быть может, лишь чуть попросторней других – грубо втолкнули и Алексея. – Ну, сирийская собака, – войдя последним, уселся на разбросанные по всему полу подушки длинный худой мужчина в белой чалме и просторной накидке-джелаббе. Лицо его казалось не таким уж и смуглым, большой, с горбинкою, нос походил на клюв хищной птицы, верхнюю губу закрывали длинные ухоженные усы, в глазах отражался красный край заходящего солнца. Словно вурдалак, бррр! Протокуратор непроизвольно поежился. – Что дрожишь, шкура? – злобно прищурился горбоносый. – Расскажи, как ты продал султана?! Эй, вы… – он обернулся к парням. – Закройте ставни и зажгите светильники. И ждите у дверей на страже. Ага… выгнал лишние уши. Не доверяет своим? Или специально – для создания более доверительной атмосферы. Сейчас будет угрожать, а потом попытается перевербовать. Знакомая ситуация. – Ну, подлый ишак! Отвечай же! – Спрашивай, – спокойно кивнул Алексей. – Да, может быть, все-таки разрешите присесть? – Присесть? – Горбоносый сверкнул глазами. – Мххх!!! Впрочем, садись… Если ты намерен говорить, так мы с тобой побеседуем. Но если задумаешь молчать или врать, клянусь, я лично сдеру с тебя кожу! – Зачем мне молчать? – Алексей уселся поближе к окну с закрытыми ставнями и быстро заговорил, нарочно быстро, отвлекая внимание. – Вот я спрашиваю себя – зачем мне молчать, господин? Ради этих мамлюкских ишаков? Чтобы самому вышло дороже? Зачем мне это, клянусь Аллахом? – Помолчи… – Хотелось бы узнать, так сказать, ваше имя? – Зачем тебе мое имя, мамлюкский пес? Хотя… называй меня Саид-бей. – О, рад познакомиться! – Сейчас ты по-другому запоешь, собака! – Что вы все заладили – собака, пес… – обиженно воскликнул протокуратор. – Как будто других слов нету! – Будешь говорить, что спрошу, – другое будет к тебе отношение, – туманно пообещал Саид-бей. – Так спрашивайте! – Кто послал тебя к Ибрагим-бею? Галиль-паша? Ага! Прокололся! Протокуратор поспешно прикрыл глаза, чтобы не выдать неожиданно пришедшую радость. Не такой уж он и профессионал, этот турок. Никогда не следует при первом же допросе называть имена! – Да! Да! – что есть силы, выкрикнул Алексей. – Он, он, Галиль-паша! У, шайтан… А что мне было делать? Он угрожал расправиться со всей моей семьей! У-у-у-у… – Ты сейчас же напишешь об этом! – Я… я не умею писать, господин! – Я запишу сам! – Саид-бей поднялся на ноги. – Да-да, я согласен, мой господин… Пленник прыгнул, словно разжавшаяся пружина! Словно тигр – тихо, бесшумно, мягко… Ноги-то ему не связали! А связанные руки – это все-таки руки… Ими тоже можно душить… Что Алексей и проделал во мгновение ока, ни на секунду не переставая громко и отчетливо говорить: – Осмелюсь сказать, Галиль-паша сам отыскал меня… да-да, сам… Прислал в мой дом слугу, якобы у него обострилась подагра… я ведь лекарь, врач, знаете ли… Протокуратор, словно тигр, рыскал по комнате. Склонился над распростершимся телом… – Что-что? Ах, слишком быстро… Немного помолчу. Замолк, вытаскивая зубами кинжал… Саид-бей, кажется, дышал… Ну и черт с ним… Укрепив кинжал между коленками, Алексей быстро разрезал путы… – Можно продолжить, мой господин? Продолжаю… Итак, Галиль-паша… Подойдя к окну, он быстро распахнул ставни… – Так… сейчас я постараюсь вспомнить… умм… И быстро выскочив в окно, оказался в внутреннем дворике. В черном, усыпанном звездами небе ярко светила луна. Где-то рядом, за оградою, перекликалась ночная стража… А сверху вдруг послышался шум! Ага, сообразили, наконец… – Держи! Держи его! Вон он! Естественно, Алексей не стал их дожидаться, а, перемахнув через ограду, тут же и сдался мамлюкским стражникам: – Именем султана! Ведите меня скорей к Ибрагим-бею! Преследователи, конечно, так и не появились. Умные. Но сделали глупость! А после этого случая все пошло как по маслу. Как и рассчитывал Алексей, Ибрагим-паша отправил его с заданием к туркам. Следить, докладывать, создавать агентурную сеть. Вот это предложение было для протокуратора по вкусу! Правда, выполнял его уже не он – верные люди, умело натравливавшие мамлюков на турок, особенно после смерти старого султана, когда власть, волею гвардии, сначала переметнулась к его глупому и жадному сыну Усману, а потом – почти сразу же – к флотоводцу Иналу. Но это уже впрямую Алексея не касалось, немного отдохнув, он отправился в новое путешествие – нужное и полное опасностей странствие в страну Кара-Коюнлу. Кара-Коюнлу – так назывался туркменский род, когда-то вытесненный из родных кочевий монголами и расселившийся в Северном Иране, Ираке, Азербайджане. Кара-Коюн – «Черный баран» – угрюмо смотрел с победоносных стягов правителей сего могущественного рода. Был еще и белый баран – Ак-Коюнлу – эти роды враждовали, терзая друг друга с переменным успехом. Могущественный правитель Кара-Коюнлу Кара-Юсуф когда-то воевал с Тимуром, а нынче государством управлял его сын Джихан-шах, плохой мусульманин, но толковый правитель, к тому же, в отличие от своих полудиких родственников, отнюдь не чуждый философии и поэзии… Поэзия! Да, еще падишах Джихан считался вассалом сына великого Тимура Шахруха и, по традиции, воевал с государем Ак-Коюнлу Узун-Хасаном… Которого тоже можно было бы неплохо использовать против турок. Надо сказать, столица империи Кара-Коюнлу Тебриз при Джихан-шахе приобрела известный архитектурный лоск и превратилась в настоящую Мекку поэтов, искавших милостей, славы и денег при роскошном дворе падишаха. Туда как раз сейчас и направлялся великий сирийский поэт Новруз Ас-Сири – Алексей – разумеется, тоже в поисках славы и денег. Ехал, разумеется, не один, а с караваном персидских купцов – алчных барышников и прохиндеев, относящихся к «поэту» не то чтобы с насмешкой, но с неким оттенком покровительства. Что было, в общем-то, и неплохо.
Тебриз встретил путника ярким солнцем, гомоном и разноцветьем базаров, и длинными глубокими тенями синеющих рядом гор – высоких, с белыми снежными шапками. Простившись с купцами, купив на базаре красивый синий плащ и тюрбан, расшитый тонкой золотой нитью, Алексей… тьфу-ты, знаменитый сочинитель Новруз! – отдал свой прохудившийся дорожный плащик нищим дервишам и, спросив у первого попавшего водоноса дорогу, не тратя времени на отдых, отправился прямиком во дворец падишаха, гордо выпятив выкрашенную хной бороду. Не так уж и далеко оказалось идти. Дворец, несомненно, производил впечатление, очень даже производил! Затейливая каменная резьба, аркады, позолота, голубые и синие изразцы, изящные башенки на зубчатых стенах, мощные, тоже украшенные резьбой и позолотой ворота. У ворот, важно скрестив копья, стояла стража – воины в белых чалмах и сверкающих на солнце кольчугах. Толпившийся у дворца народ они пропускали выборочно – кого пускали, а кого и нет. Недолго думая, протокуратор решил было прошмыгнуть следом за целой толпой хорошо одетых людей – богатых купцов или сановников. Не тут-то было! – Куда прешь, борода?! – не очень-то вежливо осадили наглеца стражи. – Кто таков? Хорошо хоть спросили, не прогнали сразу. Путешественник приосанился: – Я великий поэт Новруз! Автор поэм «Руслан и Людмила», «Василий Теркин» и еще многих других стихов. Величайший из величайших! – Поэт, говоришь? – стражники переглянулись. – А ну прочти что-нибудь! – Я свободен! Словно птица в вышине. – Подбоченясь, протокуратор тут же прочел недавно переложенные им на турецкую речь стихи Маргариты Пушкиной – сочинительницы почти всех песен группы «Ария». – Я свободен! Я забыл, что значит смерть! – Ладно, проходи, – неожиданно смилостивились стражи. – Так бы сразу и сказал, что явился на состязание. – Да-да, вот именно – на состязание! Молодой человек конечно же смутно представлял себе сейчас, о каком таком состязании идет речь, лишь надеялся, что не о соревнованиях по бесконтактному карате. – Во-он, в тот угол проходи, – показал рукой один из стражников. – Там много вас собралось… поэтов! Народу в указанной стражником стороне собралось человек двадцать. Самого различного вида – от астеничных юнцов до убеленных сединами аксакалов. Подойдя ближе, Алексей вежливо поклонился и поприветствовал коллег, на что те отреагировали по-разному: кто кивнул, кто скептическиусмехнулся, а кто и вовсе, отвернувшись, посмотрел в противоположную сторону. Высоко в небе жарко сияло солнце, а здесь, под растянутым на высоте стен балдахином, царствовала приятная прохлада. Да и вообще, долго ждать не пришлось – рядом, на крыльце (не таком уж с виду и парадном, скорее даже – черном) вскоре показался какой-то важный толстяк в пестром тюрбане, не иначе как какой-нибудь визирь. Поэты поспешно приветствовали его почтительными и частыми поклонами – тут уж старались все, никто не игнорировал. – Заходите, – почему-то вздохнув, позвал толстяк и, махнув рукой, скрылся за дверью, куда тотчас же хлынула вся собравшаяся компания, не исключая, естественно, и «великого поэта Новруза». Все они оказались в длинной полутемной зале с витыми колоннами и расписанным арабесками потолком. Посередине залы бил полукруглый фонтан из розового мрамора, далее, у самой стены, на возвышении под зеленым шелковым балдахином стояло позолоченное кресло, по всей видимости, предназначенное для самого падишаха. – Великий из величайших скоро снизойдет к вам, – усмехнувшись, пояснил толстяк. – Ждите! И исчез, нырнув за портьеру, откуда тотчас же показался писец с бумажным свитком, гусиным пером и чернильницей – такой же важный, как и визирь, только не толстый, а, наоборот, тощий, как щепка. Живенько проведя перекличку, писец вписал в свиток недостающих в списке гостей – «великого поэта Новруза» и «прославленного сказителя Агабея-кызы» – сутулого мрачноватого парня – после чего тоже исчез, и долгое время в залу вообще никто не заглядывал, если не считать пары вооруженных короткими копьями стражников, пристально следивших за порядком. От нечего делать протокуратор вместе со всеми послонялся у фонтана, а затем отошел в сторонку, к колоннам, и принялся наблюдать. Нет, не за поэтическим сообществом – за портьерами. Какие-то странные здесь оказались портьеры – шевелящиеся! Вот одна дернулась, вот другая… А вот на мгновенье явилась рука! Тонкая, девичья, с длинными ногтями… Тут как раз у фонтана возник обычный меж поэтами спор – кто из них главнее и величавее, спор – как это и принято у людей творческих – почти мгновенно перешел в драку, в которую с плохо скрытой радостью и вмешались ошалевшие от безделья стражи. – Я, Халим из Ширвана, даже не слышал о тебе, хамаданец! – Ха?! Халим из Ширвана? Нет, вы слыхали? Кто такой этот Халим? Тьфу! – Ах ты, пес! Осмелился плевать во дворце падишаха?! – Я плюнул не на пол, а на тебя, безродная ширванская собачина! – Гнусный шакал! – Подлое отродье крокодила! – Желчный вислозадый ифрит! Алексей завистливо закусил губу – молодцы, молодцы, ничего не скажешь! Ишь, какие цветистые эпитеты используют в ругани – сразу видно, поэты! Ругаться умеют… А вот драться, кажется, нет! Нет, ну кто так бьет? А в волосы-то зачем вцепляться? Бабы вы, что ли? – Врежь, врежь ему, хамаданец! – столпившись у фонтана, азартно подбадривали остальные. – Не поддавайся, Халим! И тут уж понеслось… Все рванулись. Орали, размахивали кулаками, ругались. Кто-то кого-то пинал, кого-то топили в фонтане… Бедные стражники! Хорошо хоть во дворец падишаха как-то не принято было являться с оружием. Не так поняли бы. Враз бы оттяпали головенку. Воспользовавшись суматохой, Алексей быстро нырнул за портьеру… оказавшись в просторной тенистой нише, в которой сейчас явно находился не он один! Ну ясно не один – иначе зачем же руке манить? – Кто здесь?! – послышался громкий вскрик. Ого! А голос-то женский или девичий. Неужто – какая-нибудь любопытница из гарема?! Любительница поэзии, мать ити… – Я – великий поэт Новруз, автор многих стихов и гимнов, – вальяжно заявил протокуратор, разглядев наконец закутанную в длинную вуаль женскую фигуру. – О, очей моих звезда, гляжу в тебя с томленьем неги! Эту фразу молодой человек старательно заучил заранее, как Остап Бендер – «е-2 – е-4». Фраза явно произвела впечатление – незнакомка вовсе не бросилась прочь, не завизжала, а внимала «великому поэту» с явной благосклонностью. – Новруз… – Какой обворожительный голосок оказался у этой феи! Звонкий, журчащий… словно ручеек. – Признаюсь, я не слышала о тебе… – Еще услышишь, о светоч очей моих, о принцесса! – Каким ты выступаешь? – Увы… последним. Я слишком поздно сюда пришел. – А хочешь быть… ну, не первым, а, скажем, третьим или пятым? – неожиданно предложила девушка. – Конечно, хочу, о свет очей… – Тогда идем! – засмеявшись, девушка протянула руку, увлекая несколько опешившего от подобного напора гостя в полутемные кулуары дворца. Выбравшись из портьер, они быстро прошли анфиладою комнат и, свернув, оказались в небольшой комнате с высоким потолком и широкой низкой софою, устланною золотистой парчою. Напротив софы стоял небольшой столик с письменными принадлежностями и бумагой. – Ты поможешь мне, я – тебе! Помоги написать мне письмо… поэму моему… возлюбленному. – Конечно, помогу, не вопрос, – усаживаясь на софу, протокуратор усмехнулся, лихорадочно соображая, что говорить. Ладно, найдется что… В конце концов, из репертуара все той же «Арии» он ведь знал немало песен. Их и принялся диктовать, разумеется, в несколько переделанном виде, сообразуясь с требованиями текущего момента. Сбросив вуаль, незнакомка старательно записывала, высунув от напряжения язык. Красивая девочка! Темноволосая, смуглая, большеглазая. Носик слегка, самую малость, приплюснут, губки толстенькие… Наверное, была в этой деве немалая часть негритянской крови. Интересно, кто она? Дочь падишаха? Жена? Наложница? Вряд ли… Слишком уж вольна нравом. Надо же, не только завела куда-то незнакомого, в общем-то, мужчину, но и открыла перед ним лицо! Да, конечно, говорят, что Джихан-шах – нерадивый мусульманин, но не настолько же, чтобы допускать подобное. Впрочем, он ведь может и ничего не знать. – О принцесса очей… – Я никакая не принцесса, – неожиданно улыбнулась девушка. – Служанка. – Служанка? – Да-да, всего лишь. Просто очень люблю стихи… и поэтов. Бросив записывать, девушка – звали ее Фатьма – неожиданно подошла к протокуратору и, обняв за шею, крепко поцеловала в губы. Потом, на миг отпрянув, быстро сбросила с себя одежду… И снова обняла, прижалась, поцеловала… Алексей не знал, что и думать, впрочем, думать тут уже было, пожалуй, поздно. Огромные зовущие глаза, припухлые губы, терпкий жар смуглого гибкого тела… Кто б устоял? – Я сведу тебя с падишахом, о Новруз, – томно дыша, пообещала девушка. – Сегодня, вот уже сейчас… после…
Что-то во всем этом было не так, особенно когда Фатьма удалилась, пообещав скоро явиться – Алексей подсознательно чувствовал какую-то опасность. Слишком уж все быстро… будто бы специально. Хотя он заглянул в нишу совсем случайно. Да, но при этом – прохаживался рядом, пристально всматривался. Несложно было заманить… Однако – для чего? Молодой человек быстро оделся, и тут же в каморку, улыбаясь, вбежала Фатьма. Протянула руку: – Идем! Падишах желает говорить с тобой!
Зала оказалась небольшой, но почему-то гулкой, хотя нельзя было сказать, что потолок уж слишком высок. Правитель Кара-Коюнлу Джихан-шах гордо сидел на золоченом троне, лицо его, да и вся фигура скрывались в полумраке – светильники горели лишь по углам и, скорее, сгущали тьму, нежели разгоняли. Войдя, Алексей низко поклонился: – Стихотворец Новруз приветствует тебя, о надежда Вселенной! – Слыхал о тебе, – усмехнулся падишах. Голос его оказался на редкость неприятным, скрипучим. – Как поживает мой брат, достопочтеннейший Узун-Хасан? Ты же от него явился? Ага! Вот оно! Вот, оказывается, в чем его тут подозревают! Правитель Ак-Коюнлу Узун-Хасан – старый враг и соперник Джихан-шаха. Что, и здесь за шпиона приняли? Может быть… И тем не менее – все как-то странно. Слишком мало народу – шах, протокуратор и эта девчонка, Фатьма, которая никуда не ушла, а так и стояла рядом. Зачем нужно держать во время встречи служанку? Да и… где, в конце концов, свита? Беседовать с глазу на глаз с каким-то там поэтом – не слишком ли большая честь для последнего? Нет никого… Хотя… Вот, кажется, шевельнулась портьера… Светильники горят. Тоже странно – зачем светильники белым днем, достаточно просто открыть окна? Значит, этот полумрак зачем-то нужен… Падишаху? Падишаху… – Ну? – требовательно спросил Джихан-шах. – Зачем тебя послал Узун-Хасан? Говори! – Вообще-то никто меня не… – Ты лжешь, негодяй! – схватившись за саблю, гневно воскликнул правитель. И тут же приказал неизвестно кому: – Взять его! Вот именно этого Алексей сейчас и ждал. А потому – действовал! Действовал неожиданно для нападавших – выскочивших из-за портьер двух вооруженных короткими клинками воинов. Протокуратор просто бросился к трону – быстро, в два прыжка! С ходу ударил падишаха в скулу и, когда тот завалился на пол, нагнулся, выхватив у падающего правителя саблю. Правитель… Молодой худощавый парень… Никакой это не падишах! Подстава! Пешка… Значит, если его использовать в качестве живого щита, вряд ли в этом будет какой-нибудь толк – кому нужны пешки? Все мысли эти вихрем пронеслись в голове протокуратора. Спрыгнув с возвышения вниз, в залу, он взмахнул саблей. Удар! Звон! Двое на одного… ничего, бывало и похуже. Удар! Отбивка… Выпад! Снова удар! Искры… Железный скрежет… И желтое пламя светильников, отражающееся в глазах врага. Удар! А они не так уж и сильны, эти воины. Чувствуется недостаток боевого опыта… Однако – решительны, настойчивы, злы… Отбив… Контратака… Выпад! Ага!!! Есть один! Выронив саблю, один из вражин схватился за правый бок. – Стреляй! – отпрыгнув в сторону, выкрикнул второй. – Фатьма, стреляй! Алексей тут же прыгнул к нему, упал под ноги, вытягивая вперед саблю и чувствуя, как над головой просвистела стрела… – А-а-а-а! – неожиданно застонав, соперник повалился на пол – прямо на толстый ворсистый ковер. Сделав два прыжка, протокуратор схватил Фатьму за руку, отобрав небольшой арбалет – узорчатый, покрытый лаком и изящный, словно парадная игрушка. Усмехнулся: – Не умеешь ты стрелять, девушка! Фатьма зашипела, словно разъяренная кобра. Попыталась мазнуть по глазам длинными ногтями… Пришлось заломить руку. Девчонка застонала: – Пусти… Больно! – Отпущу, отпущу, – покивал молодой человек. – Вот только вначале найду, чем связать. Кто ж вы все такие-то, а? – Убей его, Фатьма, убей! – держась за окровавленный бок, выкрикнул раненый. Странное предложение – девушка вряд ли могла сейчас активно действовать. Зато действовали другие! За дверью послышались вдруг чьи-то гневные голоса, шаги, звон оружия… Действовали по-хозяйски, кричали громко, уверенно – так и ворвались, распахнув ударом ноги двери. Воины в кольчугах. С короткими копьями и маленькими щитами. Стража. Или даже – гвардия. Судя по павлиньим перьям на шлемах, скорее – гвардия. – Взять их! – коротко скомандовал шагавший впереди усач. – Эй, ты! Лучше по-хорошему отдай свою саблю. И только не говори, что ты всего лишь поэт, оказавшийся здесь случайно. – Не скажу. – Алексей улыбнулся и, усевшись на ковер, стащил левый сапог. – Извините, о достойнейший господин, прежде чем отдать саблю, я должен вам кое-что показать… Воины уже схватили Фатьму, «падишаха» и раненого и теперь с любопытством пялились на то, как протокуратор, ловко распоров кончиком сабли подошву, вытащил оттуда тонкий пергаментный лист. Вытащил и с улыбкой протянул усатому: – Вот. Передай падишаху. – Что это еще такое? – усомнился тот. – Послание… Великому государю Джихан-шаху от моего повелителя – императора…
Глава 19 29 мая 1453 г. Константинополь
Настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.…Ромеев.Козьма Прутков
– Уа-уа-уа! – дочка, Елена, как это иногда – не так уж и редко – случается у младенцев, перепутала день с ночью и теперь не давала родителям спать. Нет, конечно, имелись и кормилица, и нянька, но разве будешь спать, когда твое родное дите плачет. Да еще так жалобно, уныло. Глисты завелись, что ли? Да нет, не должны бы глисты… Забрав ребенка у няньки, Ксанфия принялась укачивать, напевала:
Жанна из тех королев,
Что любит роскошь и ночь…
Слышишь, Жанна, Жанна…
А потом целый день провел на ногах! Ну почти целый день. Если уж совсем честно – то до полудня. Сперва устроил небольшой разнос своим подчиненным – старшим тавулляриям Луке и Леонтию – за то, что упустили знаменитого вора Романа Родинку, вот уже второй год буквально терроризировавшего рынок Артополион. Вывести на Романа должна было одна женщина, его бывшая подружка. Должна была, но почему-то не вывела… Значит, плохо с ней поработали! Что и говорить – плохо! – Ох, парни! – строго взглянув на близнецов, протокуратор махнул рукой. – Сегодня встречаюсь на стене с базилевсом. Не дай бог, спросит про Романа… Даже не знаю, что и сказать? – Да не спросит, – неожиданно улыбнулся Лука. – Даже не вспомнит. Сегодня ж взрыв! – Взрыв… – Алексей нервно передернул плечами. – Вот то-то, что взрыв. Не получилось бы с ним, как с Родинкой! И искоса оглядел молодых людей. Не пропадут ли? Не растворятся в воздухе? Нет, вот они. Оба. Живы…
Зубчатые серые башни величественных турецких крепостей угрожающе высились друг против друга на обеих берегах Босфора. На азиатском – Анатоли-Хиссар, на европейском – Румели-Хиссар. Словно клыки дракона, словно ядовитые зубы змеи, они угрожали всему. Любому, входившему в пролив кораблю. Бельмо на глазу империи! Налившиеся гноем фурункулы. – Ну? – поправив пурпурный плащ, базилевс оперся на парапет и внимательно посмотрел на маячившие в утреннем тумане башни. – Что-то я не вижу обещанного праздника. Что, еще не пора? Алексей закусил губу. Пора уже было, пора, давно уже пора. И что же? И – пока – ничего. Неужели Жак Керр, с недавних пор – комит финансов империи – выделил на это дело недостаточно средств? Да нет, не должен бы – Керр человек понимающий. Тогда, может быть, люди султана проявили сметку? Может… Тревожные мысли протокуратора нарушили два взрыва, прогремевшие один за другим. Взрывы были такой силы, что даже здесь, в отдалении, заложило уши! Багровое, с чернотой, облако поднялось над крепостью Румели-Хиссар. Башни ее – серые угрюмые башни – вдруг приподнялись, словно бы очутившись на миг в невесомости. Приподнялись – и тяжело, с грохотом, оплыли вниз, в море! И та же самая картина произошла с крепостью Анатоли-Хиссар! – Ну, теперь вижу, на что ушли средства, – довольно произнес император. – Ядовитые зубы, наконец, вырваны! Все к этому причастные достойны награды, так, господин протопроедр? – Прото… – Алексей похлопал глазами. – Да, да! Полагаю, вы вполне достойны этого звания, господин Пафлагон! Устроить такой прекрасный фейерверк! Поистине это знамение. Да-да, знамение! Теперь-то уж все увидят, поймут… – Потерев руки, император направился к лестнице. На полпути вдруг замедлил шаг, обернулся. – Да, а как там дела с тем бандитом, Романом Родинкой? Поймали уже?
Солнечный ясный день, почти уже летний, жаркий… Отпустив служебную повозку, Алексей нарочно прошелся пешком по набережной, с наслаждением подставляя разгоряченное лицо свежему морскому ветру. Рядом, пробегая, громко кричали разносчики воды и мальчишки, продававшие жареную рыбу. Тут же, в тени городской стены, расположились торговцы всякой съестной мелочью – лепешками, маринованными оливками, рыбой. – Купите латук, господин! – одна из торговок вдруг улыбнулась. Юная рыжеволосая девушка с большими глазами. Девушка казалась знакомой… Ну конечно! – Анна!!! – бросившись к девчонке, Алексей порывисто схватил ее за руки. – Анна! – А… Алексей! – Анна сверкнула глазами и испуганно обернулась. – Турки! В городе турки… И вдруг осеклась… Вот тут же! Словно бы очнулась от кошмарного сна. Недоумевающе посмотрела на протопроедра: – Вы хотели купить латук, господин? – Латук? Да-да… именно латук. – Я вам заверну. – Нет, не надо. Я беру всю корзину. Алексей с улыбкой отсчитал деньги. Девушка тоже улыбнулась, показав белые зубки: – Спасибо вам! – Тебе спасибо, Аннушка. – Откуда вы меня знаете? – Видал… ты ведь частенько здесь торгуешь? – Да. У моих родственников огород в Галате. – Удачи тебе, Аннушка. – И вам! Это хороший латук – вы не пожалеете. – Надеюсь… Помахав девчонке рукой, Алексей, насвистывая, отправился домой, к любящей супруге и детям. И не было никакого штурма! Никаких янычар! Новоявленный протопроедр взглянул в синее бездонное небо и улыбнулся – хорошо!..
Андрей Посняков Страж империи
Глава 1 1454 г. Константинополь
Он осмелел при нынешнем смятении — Ведь нету при волненьях правосудия.Он шел, как ходят полностью уверенные в себе люди, не спеша, однако и не слишком лениво, не как молодые бездельники, а так, как и положено человеку при должности, озабоченному немаленькой тяжестью государственной власти. Длинная верхняя туника из тяжелой парчи со златотканым рисунком в виде фантастических зверей и птиц едва не касалась земли. Если б касалась – это было бы вызывающе модно и более пристало бы какому-нибудь беспечному франту, отпрыску влиятельных и богатых родителей, прожигающему жизнь в изысканно-злачных притонах рынка Артополион. В синем, ярком синем небе пылало уже почти летнее солнце. Май для славного Константинова града – лето. Жаркое, с ярким жгучим солнышком, с плеском теплой морской волны и таким же теплым бризом. И с темными ночами влюбленных, когда таинственные налитые золотым светом звезды отражаются в черных водах бухты Золотой Рог, напоминая гуляющим парочкам о вечности всего сущего и бренности жизни. Да, сейчас уже гуляли парочки… с год назад подступившие было к городу турки были разбиты, однако все еще оставались сильны, зализывали раны, готовя новый поход. Султан Мехмед не уймется – о том знали все! И все же радостно-горделивое чувство, оставшееся после прошлогодней победы, никак не хотело покидать жителей города. Всех. Нет, лучше сказать – почти всех. Первая неделя мая выдалась просто прекрасной – еще не настала изнуряющая жара, еще не выцвело, играя весенней бирюзой, небо, еще вода в протекающей через весь город речушке Ликус казалась весьма и весьма прохладной. Прохладной, конечно, по местным меркам. Молодой человек, несомненно, облеченный немаленькой властью, неторопливо – но вместе с тем и не с ленцою – шагал по центральной улице Месы, от площади Феодосия к церкви Апостолов, и, глядя на него, нельзя было бы с точностью утверждать, шел ли он с делом или без дела, в какое-нибудь учреждение или просто вышел пройтись, подышать свежим воздухом, отдыхая от важных государственных дел. На вид чиновнику можно было дать лет двадцать пять… да-да, именно столько, хотя он и хотел казаться старше – столь плотные туники и темные плащи молодежь не носила, предпочитая вещи из легких привозных тканей или, уж на худой конец, из яркого шелка. Интересно, а какую должность занимал сей благовоспитанный муж? Судя по важности, доместик, патрикий или протопроедр… Нет, нет, конечно! Слишком уж молод, молод! Даже если и влиятельного рода – базилевс все равно не возвысил бы слишком уж молодого парня, хотя, конечно, бывали и исключения, бывали… но крайне редко. Скорее всего молодой человек был тавуллярием – чиновником одного из многочисленных ведомств – «секретов», – чьи присутственные места в изобилии разбросаны на улице Месы. Впрочем, тавуллярий – слишком уж мелкая должность… слишком уж неподходящая для столь важной персоны. Нет, тавуллярии не шествовали не спеша – летали! Сновали туда-сюда с крайне деловым видом, да и одевались не так – куда проще. Значит, не тавуллярий… тогда кто же? Старший тавуллярий? Протокуратор? Куратор? Скорее всего – последнее. Начальник или попечитель какого-нибудь отдела, подчиняющийся высшему должностному лицу, и, в свою очередь, надзирающий за сонмищем низших… Ну, сонмище – слишком уж веско сказано, сколько там подчиненных у протокуратора? В зависимости от секрета-ведомства – человек пятьдесят—двадцать. Управленец среднего звена. Работа тяжелая, непростая – ведь для подчиненных нужно быть львом рыкающим, а для начальства – сладким персиком с нежным и терпким вкусом. Такое вот раздвоение личности – от того многие вскорости после вступления в должности начинали чувствовать себя не очень хорошо, страдали. Кто привыкал, а кто и спивался – выпить жители великого Константинова града вовсе не дураки были. Любили посидеть в многочисленных харчевнях, да и так, дома – винище хлестали, не разбавляя, потому и прослыли горькими пьяницами, даже поговорка возникла – «пьет, как ромей». Ромеи, византийцы, жители некогда великой империи… увы, теперь давно уже потерявшей практически все и едва не ставшей жертвою завоевателей турок. Тот натиск удалось отбить. Удалось, хоть и с неимоверными трудностями. Однако война еще не закончена. Турки сильны… сильны и богаты. И завоевали уже множество земель… Да что там говорить, когда сам базилевс – вассал султана Мехмеда и каждый год обязан платить дань… на войну с самим собой – так получается. Интересно, в этом году заплатит? Элегантный молодой господин в легкой светло-зеленой тунике и модном коротком плаще, стоя у полуприкрытого ставнями окна на втором этаже одного из расположенных вдоль улицы Месы особнячков, усмехнулся каким-то своим мыслям и, покачав головой, обернулся к стоявшему позади него кудрявому парню… очень похожему на того неспешно прогуливающегося прямо напротив дома молодого чиновника – куратора или протокуратора… Ну да – очень и очень похожего: и возраст, и кудри, и… Господи – ну ведь одно лицо! Только этот казался смешливым – ишь, как ловко прятал улыбку, однако никуда не мог деть смешинку в глазах – тот же, на улице, выглядел куда как более серьезным. Ну понятно – при важной должности человек. – Что-то долго ходит. – Кудрявый подошел ближе к окну. – Может, никто не придет? Что-то почувствовали? Роман Родинка еще тот хитрован. Стоявший у окна франт улыбнулся, пригладив рукой копну светлых волос. Серые, с некоторой прозеленью глаза его смотрели прямо и строго, однако в их уголках таилась насмешка… нет, не насмешка, а лучше сказать – ирония. – Думаю, не придут они, – вздохнул кудрявый. – По крайней мере – вряд ли сегодня. А? Что скажете, господин протопроедр? Протопроедр, вот так-то! Должность ответственная, немалая. А не слишком ли молод для нее этот вот серо-зеленоглазый? Ну сколько ему? Выглядит молодо, очень молодо, пожалуй, даже слишком молодо для такой должности. Ну, вряд ли ему больше тридцати пяти… Сорока не дашь, точно – высок, строен, мускулист, и лицо такое… женщинам нравится… И румянец, и бровь соколиная, стоит только повести – все девки к ногам кинутся… Однако молодой протопроедр серьезен, серьезнее некуда… вот если б только не смешинка в глазах. – Ладно тебе издеваться, Лука. Мы ж с тобой не на официальном приеме. – Как бы они нас тут не заметили. – Улыбнувшись, Лука тряхнул кудрями. – Может быть, лучше прикрыть ставни? Как полагаешь, госп… Алексий? – Полагаю, их лучше совсем распахнуть, – засмеялся протопроедр. – Вряд ли Родинка знает нас в лицо… да даже если и видел когда: здесь столько зевак, в каждом доме, и все сейчас глазеют на улицу, на молодых щеголей, на юных дев, на весь этот променад. – На что, господин? – Променад – это франкское слово. Означает – прогулка. – А… Ой! Смотри, смотри… подходит кто-то. Мальчишка! – несмотря на свое же собственное предупреждение, Лука высунулся в окно и тут же разочарованно свистнул. – Торговец водой. Вон, подает стаканчик… – Торговец, говоришь? Постой, постой… Взгляни-ка на Леонтия! Стоявший на улице, почти прямо напротив окна, молодой чиновник, не торопясь, выпил воды, и, вернув мальчишке стакан, почесал левое ухо… Небрежно так почесал, одним жестом. Алексей с Лукою переглянулись. – Ну, вот оно, начинается! – обрадованно шепнул протопроедр. – Явился, значит. Ну, не дай бог, упустим! – Не должны, не должны, народец у нас ушлый… – Так и там не раззявы! Впрочем, полагаю, Родинка один придет. Слишком уж велика будущая добыча – не будет зря светиться. – У него верные люди… – Нет, Лука. – Протопроедр усмехнулся, наблюдая, как там, на улице, Леонтий с видом праздного зеваки, уселся на мраморную скамью – одну из многих, располагавшихся вдоль усаженного акациями и жимолостью канала. – Впрочем, может быть, верные люди и есть. Только вот Родинка им не доверяет – он одиночка, такая уж натура. Ты вот вспомни, сколько людей мы к нему подсылали – и что? И ничего, дальше третьих ролей в шайке не поднялись. – Похоже, там все на таких ролях. – Вот именно, дружище Лука, вот именно. – Смотри, смотри… Подошел!!! Господи, явился все-таки!!! Ну, теперь бы… – Тсс!!! Нервная дрожь от Луки словно по проводам передалась и его начальнику. Еще бы – столько готовили операцию и, похоже, вот он – финал: к вальяжно развалившемуся на скамейке Леонтию подсел юркий чернобородый мужичок в длинной тунике и белой летней накидке-далматике. Лица его издалека было не разобрать, но по всем повадкам – он! Главарь! Знаменитый ворюга и неуловимый злодей Роман Родинка! Долго же Алексей ждал этой встречи. Пожалуй, год, когда Родинкой заинтересовался сам император. Заинтересовался с явным неудовольствием – еще бы, какой-то там тип терроризирует всех честных подданных, явно бравируя собственной наглостью. Неуловимый!!! Вот уж поистине… А ведь так и не удалось поймать, несмотря на все ухищрения – и только вот теперь… Удалось узнать, что бандит ищет подходы к чиновникам, опекающим гавань Феодосия, с давних пор считавшейся военной, хотя, конечно, в нынешние времена торговцев там тоже хватало. Зачем бандиту гавань – на этот счет в сыскном ведомстве – тайном «секрете» эпарха – мнения были разные, но не суть – вот именно на эту приманку Родинку и взяли… то есть пока еще не взяли, но вот-вот… тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Старший тавуллярий секрета Леонтий – бывший бродячий актер, как и его брат-близнец Лука – пока справлялся с ролью портового чиновника-каплокаламия на отлично. Да… похоже, что так. Эх, не брать бы его сейчас… Отпустить, затеять игру, выяснить наконец про гавань – и что там забыл обычный, пусть даже и неуловимый, вор? Протопроедр стиснул губы – увы, приказы высшего начальства – а таковое, естественно, имелось и над ним – обсуждению не подлежат. Сказано – схватить, значит – схватить! А жаль… хорошая бы игра вышла… Может, не только бы на Родинку вышли, а и на кого повыше? Конечно, не так уж и давно была разгромлена турецкая шпионская сеть – и многие, очень многие понесли заслуженную кару – но ведь свято место пусто не бывает! Наверняка – особенно после неудачного штурма – турки снова попытаются внедрить своих людей… или завербовать самых высших должностных лиц. А уж преступников-то они давно в этих целях используют. Ладно, посмотрим, чем все закончится? Алексей чуть отступил назад, в комнату, чтоб не так заметно маячить, все равно хорошо было видно скамью и сидящих на ней людей. Да, да, это Родинка – средний рост, хлипкое телосложение, лицо овальное, черная, клином, бородка, длинный, с горбинкою, нос, большая родинка на правой щеке – собственно, отсюда и прозвище. Правда, из-за дальности расстояния сию особую примету было не разглядеть, но… Леонтий уже несколько раз как бы невзначай почесывал ухо – значит, удача, значит, пришел, значит – и правда, Родинка! Ну наконец-то. Протопроедр нервничал, хотя старался и не показывать этого – все ж таки сидевшего сейчас на скамейке бандита не зря считали неуловимым. Из каких только засад он не ускользал! Однако ж и на поимку были выделены лучшие люди – те же Лука с Леонтием да еще с десяток молодых да ушлых, в сыскном деле опытных. И все – с центрального отдела, остальные решили не трогать – к чему плодить лишние сущности? Роман Родинка – человек, а не дьявол, и никуда ему сейчас не скрыться, при всем желании не уйти – агенты со всех сторон: торговец жареной рыбой, целующаяся за каштаном парочка, двое азартно спорящих возчиков, чьи повозки буквально только что – надо же, незадача! – сцепились осями. В былые времена повозкам вообще запрещалось ездить по городу днем, ну да теперь – что уж. Не тот уже Константинополь, не тот – и развалины, и пришедшее в упадок хозяйство, и населения дай бог тысяч пятьдесят наберется… И все же жив еще былой имперский дух, жив, никуда не делся! А раз так – будет жить и империя. Ведь вот год назад выстояла же… хотя должна была бы… Ага, вот бандит поднялся, прощается… Вот подъехала какая-то двуколка… изящная такая, запряженная парой гнедых. В коляске явно сидела женщина… Ага, кивнула Родинке. И тот… Нет, не сел. Просто улыбнулся. Отошел… Коляска свернула за угол… Леонтий пока сидит – правильно. Там есть кому и без него схватить. А Родинка, не спеша, направился в сторону церкви Апостолов, вот миновал «влюбленных», подошел к возчикам… Ну вот сейчас, сейчас… И вдруг бандит, резко повернувшись, бросился бежать! Бежать не вдоль по улице, и не к каналу, и не в кусты – нет, бросился прямо к домам, к заборам! Опа! С разбега перемахнул ограду – и в чей-то двор! Агенты заметались… мать их за ногу! Алексей грохнул кулаком об подоконник: – Бежим! Выскочили, прогрохотали полусапожками по гулкой лестнице – вниз, во двор! – Вон он! – показывая рукой на соседний дом, громко крикнул Лука. – На крышу, гад, лезет… – Врешь, не уйдешь! – протопроедр быстро соображал, что дальше делать. – Давай за ним, а я наперерез! Кивнув, Лука побежал к забору, сам же Алексей кинулся на задний двор, подставил под ноги какой-то ящик, перевалился через ограду и дальше – огородами, садами, между деревьями… А сердце так и билось – лишь бы не ушел, лишь бы не ушел, лишь бы… Эх, что ж не догадались в домах своих людей выставить? Да кто ж такое подумать мог, что злодей к домам кинется? Тут же, на Месе, все особнячки – на подбор – самых влиятельных людей, самых богатых… Вот этот вот – Джаннимо Лиэнце принадлежит, богатейшему генуэзцу, там, рядом – протовестиарий Прокоп живет, за ним – известнейший богач Алос Навкратос… Уже год, кстати, как щекотливые порученьица секрета выполняющий. А ведь раньше вредил, бывало, и якшался с турками… Ну, где же он? Протопроедр расположился в кустах, на той стороне улицы, что выходила к Бычьему форуму. Квартальчик застроен густо – добротные, появившиеся в последнее время особнячки с огородами-садами, ювелирные мастерские, конторы, базилики. Хватало и развалин, правда, меньше, чем в иных местах, но все таки… Ага! Вот он, явился-таки! Прогрохотав по крышам, бегущий во всю прыть человек в белой развевающейся за плечами далматике, не сбавляя скорости, спрыгнул в капустные грядки и, не обращая внимания на собачий лай, понесся дальше. Ушел бы! Честное слово, ушел бы – выбежал бы к Бычьему форуму, там людно, там затерялся бы, да и до Феодосийской гавани, в конце концов, не далеко, нанял бы лодку, ушел бы… Ушел бы… Если бы не Алексей! Выскочив из кустов, молодой человек бросился наперерез, на ходу выхватывая из ножен короткий итальянский меч, вполне удобный для скрытного ношения под плащом. Бандит заметил бегущего, рванул в сторону… и, вдруг резко остановившись, выбросил вверх левую ногу… Едва не расшибив Алексею лоб! Протопроедр, впрочем, был начеку – не то еще видел! – и вовремя присел, отбивая мечом лезвие широкого кинжала. Удар! Удар! Блеск солнца! Искры! Скрежет и звон! Хороший у него кинжал – турецкий. А в глазах… нет, не злоба, насмешка. Впрочем, нечего смотреть злодею в глаза, еще со времен службы в пограничной страже – акритах – Алексей помнил – смотреть надо как бы сквозь врага, тогда можно уловить любое движение, даже почувствовать его, предупредить… Ап! Хотел обмануть? Не выйдет… Блеск слева… Ага, хочешь обойти, поставить против солнца… Давай, давай… Попробуй… Протопроедр и сам обманно дернулся вперед, вынудив противника отскочить, потом нарочно ткнул мечом влево… Нельзя было убивать, нельзя, да и сильно поранить бы нежелательно – слишком уж ценный фрукт. Однако кинжалом он действует неплохо… Вот снова выпад! Вперед… А надо бы немножко поддаться… Пусть думает, что чуть-чуть не достал. Вот так… Теперь – отбить… Самому махнуть… лишь бы не задеть только… Ну, что ж ты? Давай! Неужто не повторишь столь удачный прием? Ведь чуть-чуть оставалось, чуть-чуть… Ага! Опытный боец Алексей, сделав вид, что споткнулся, подался вперед, вновь ожидая выпада… уж тогда можно выбить клинок… И вот он, выпад! И звон! И… Пусто! Противник просто бросил кинжал вперед и, совершив прыжок назад, снова оказался на крыше! Черт! А ведь теперь может уйти, может… – Стой, гад! Сунув меч в ножны, Алексей побежал следом, чувствуя, что уже вряд ли догонит. А Родинка – вот нахал! – обернулся, захохотал… Чего б ему не смеяться-то? Сейчас спрыгнет с той стороны – и к Бычьей площади. Всего и делов! Эх, где ж остальные-то! А… вот, кажется, вот! Один… маловато… Господи, что он делает? – Нет, нет, не стрелять!!! – в отчаянье закричал протопроедр, но было уже поздно. Тонко пропела выпущенная из небольшого арбалета стрела – и знаменитый бандит Роман Родинка, на миг застыв, тяжело повалился с крыши. И – тут же – послышались знакомые голоса и крики… Ага, явились не запылились, работнички… – Что? Что такое? Где он? – спрыгнув, спросил Лука. Алексей лишь зло сплюнул и махнул рукой: – Там посмотри, под крышей…Давид Дисипат.Обличение духовного спаивания молодежифилософом-еретиком Акиндином
Роману Родинке – да, теперь уж ясно видно, что это он – на этот раз изменила удача. Знаменитый бандит лежал ничком, раскинув в стороны руки, на спине его, на белой далматике, расплывалось кровавое пятно. Стальная арбалетная стрела – болт – конечно же пробила тело насквозь. – Прямо в сердце, – осмотрев труп, констатировал Лука. – Хороший оказался стрелок. Протопроедр недобро прищурился: – Хороший? А ну, живо его ко мне! Стоял, смотрел на убитого злодея и ждал. Вот, виновато улыбаясь, словно бы он здесь во всем виноват, подошел Леонтий, вот встали рядом с ним остальные, вот, наконец, вернулся Лука: – Так и не нашел, кто стрелял… – Ну? – Алексей обвел подчиненных смурным взором. – И кто ж это у нас такой меткий, а? Что молчите? Не хотите признаться? – Господин протопроедр, – несмело поднял глаза один из агентов – молодой чернявый парень с аккуратно подстриженной модной бородкою. – Осмелюсь доложить… ни у кого из наших не было арбалета! – Как это не было? – протопроедр, зло прищурив глаза, кивнул на убитого. – А как же тогда это все понимать? – А так… – это уже молвил Леонтий. – Думаю, стрелял не наш человек. Точно не наш. – Так-так-так-так-так… – Нехорошие мысли веером пронеслись в голове Алексея. – Значит, стало быть… Ай да, Роман, ай да Родинка… хороших помощничков он себе подобрал. Нечего сказать – подстраховали! Ну, что стоите? Тело – в «секрет», протокол обыска и все вещи – мне на стол… да, не забудьте отыскать и стрелу. – Сделаем, господин протопроедр! – Все, даже старые друзья Лука и Леонтий, вытянулись в струнку. Алексей лишь только рукою махнул: – После поговорим. Я уж сейчас – с докладом… И больше ничего не сказал, а чего говорить-то? Ясно уже, что от начальства ждать. Намылят голову… хорошо, если не шею.
Шею, конечно, не намылили. Но голову… Непосредственный начальник Алексия господин имперский советник патрикий Филимон Гротас уж изгалялся как мог. И ничего не возразишь – все правильно! Ах, господин протопроедр, говорите, невзначай угробили чуть было не убежавшего злодея? Так лучше б он вообще убежал, чем так вот. Не думали, что бросится уходить домами? Ну да, ну да, трудно догадаться, как же. Головы-то не тем заняты, не служебной надобностью, а непонятно чем. Уж можно было б, наверное, предположить, что такой ушлый господин, как Роман Родинка, предусмотрительно выберет нетривиальные пути для своего возможного бегства, отнюдь нетривиальные. – Владельцев домом проверили? – патрикий хмуро посмотрел на своего подчиненного. – Может, они с Родинкой в сговоре – этого никак нельзя исключать. Алексей сухо кивнул: – Проверяем. Устанавливаем и стрелка… – Что значит – устанавливаем? – удивился советник. – Ах, оказывается, он не из ваших людей?! Вот так дела-а… А ведь, похоже, кто-то переиграл нас… и Родинку. Угробил. Надобно теперь думать – почему. – Подумаем. – Протопроедр развел руками. – Этим как раз и займемся. – Хм, подумают они. – Патрикий усмехнулся и потер руки. – Ты б лучше подумал, что будешь докладывать на синклите? Дело-то, если помнишь, на контроле у самого базилевса. Еще бы – столь удачливый преступник, вор и убийца, к тому ж – мужеложец… хотя, говорят, он жалует и женщин – притча во языцах! Ладно, ладно, не хмурься. – Гротас неожиданно улыбнулся. – Уж так и быть, вместе подумаем. Всю картину, я полагаю, императору знать ни к чему. Что интересует синклит? Чтобы мы побыстрее покончили с наглым разбойником и ворюгой Родинкой… что твои люди, в общем, и сделали. А то, что Родинку не казнили принародно, а, так сказать, уложили в процессе поимки – это уже совсем другой коленкор. Так и следует говорить – «убит при попытке к бегству», а уточнять – кем убит, не вижу особой надобности. – Понял вас, господин, – пряча улыбку, поклонился Алексей. Все же патрикий Филимон Гротас был его старым, очень старым знакомцем, еще с первых дней службы в одном из отделений сыскного секрета эпарха, можно сказать – первый учитель и одновременно надежный товарищ и друг. Плохого не посоветует! Вот как сейчас… – Все, что там у вас произошло – наше внутреннее дело, – сурово сжав губы, еще раз повторил Гротас. – Не нужно его выносить на суд синклита. Тем более, никакого синклита не будет – базилевс примет нас по этому делу приватно, ну, может быть, в присутствии дуки… Это, конечно, хуже, больно уж у нас дука въедливый… Алексей поморщился. Дука – первый министр и командующий флотом – Лука Нотара мало того, что был въедливым, так к тому же являлся одним из открытых туркофилов. Фразу «лучше чалма, чем тиара» не зря ведь людская молва приписывала именно ему. Он как-то был уже скомпрометирован, и даже оставил на некоторое время службу… но вновь вернулся – слишком уж крепко верил ему базилевс-император. Слишком уж крепко. С другой стороны, и ведь было, за что – все знали, что дука Лука Нотара – кристально честный и неподкупный человек, каких в империи было очень и очень мало, особенно среди высших чиновников, живших откатами, взятками и откровенным неприкрытым мздоимством. На их фоне, конечно, дука смотрелся куда как презентабельно, да и человек был хороший, и специалист в своем деле изрядный, только вот, ненавидя «латинян», объективно лил воду на турецкую мельницу, а султан Мехмед был сейчас для империи куда как опаснее папы. Не вышло опорочить… лишь только на время. Кстати, к организации компромата приложил руку и протопроедр… впрочем, что там – «приложил» – именно он, Алексей, Алексий Пафлагон, все и организовал. И теперь вот мучился – известно ли о том дуке или еще нет? Вполне могли донести – завистников да интриганов кругом хватало. По всем этим причинам с Лукой Нотарой встречаться не очень-то ихотелось… Впрочем, один он – и базилевс – это все ж таки лучше, чем весь синклит, где – за редким исключением – взяточник на взяточнике или болван на болване. Они еще посидели в присутствии – выпили с полкувшина вина, красного родосского, разбавленного на две трети водою, – поговорили за жизнь, обоим было что обсудить – давненько уже друг друга знали. А уже ближе к вечеру, точнее сказать – сразу после полудня – явился императорский глашатай. С приглашением к базилевсу, куда же еще-то? Судя по адресу – старый дворец – император не собирался созывать сегодня синклит, решив обойтись личным слушанием. И хорошо бы – без дуки.
Напрасно надеялись – дука был тут как тут. Высокий красивый мужчина с холеной бородкой и прямым взглядом, он стоял сразу за императорским креслом, у портьеры в малых приемных покоях, даже можно сказать – в кабинете. Дождавшись приглашения имперского протовестиария – по сути, высокопоставленного слуги, однако обладающего немаленькой властью – патрикий и протопроедр войдя, поклонились и, застыв, ждали веления императора. Базилевс Константин – могучего телосложения муж с окладистой бородою – был одет в длинную парчовую хламиду и красные полусапожки. Голову его, с седеющей волнистою шевелюрой, украшала малая золотая корона – венец, в правой руке император держал посох, который, впрочем, тут же отставил в сторону, и Лука Нотара, словно бы специально дожидаясь того, ловко подхватил регалию, с видимым – либо хорошо разыгранным – благоговением поставив ее за портьеру, в угол. – Ну? – базилевс дернул головой. – Кто будет докладывать? Слышал, слышал уже о ваших подвигах. Ага… донесли уже, суки… Правда, судя по первому впечатлению, император вполне благосклонен. – Вот что, давай, говори ты, – правитель империи ткнул унизанным перстнями пальцем в грудь протопроедра. – Как непосредственный организатор и исполнитель. Алексей поклонился и без особых подробностей, но весьма толково изложил суть происшедшего, естественно, не упомянув о неизвестном стрелке. – Вот! – выслушав, довольно кивнул базилевс. – Умеют твои люди, Филимон, докладывать кратко и по существу. Многим бы вельможам так поучиться, а, Лука? – Да, – эхом откликнулся дука. – Это было б не лишним умением. Жаль, жаль, исчезла риторика, на наших глазах исчезла! – Так вы же и сгноили! – базилевс неожиданно расхохотался. – Ваши… то есть наши прелаты-клирики. Епископы, игумны… Кто говорил – риторика сиречь – пережиток язычества и вода на мельницу латинян? – Так говорят не очень умные люди, мой государь, – осмелился возразить Лука Нотара. – Что же касается священников православной церкви – среди них немало хороших риторов. Другое дело, что они часто держат свое мнение при себе, не опускаются для споров с паствой. – Вот и плохо, что не опускаются. Иногда б и поспорили бы! – автократор хохотнул, хотя, в общем-то, был не очень-то склонен к шуткам. И сразу перевел тему назад: – Так, говорите, злодей Роман Родинка – убит? – Да, государь, – Алексей, а следом за ним и Гротас, поклонились. – Убит при попытке к бегству. Базилевс задумчиво потер виски: – Что ж, думаю, это и хорошо. Пусть не казнен, так хоть убит. Пусть народ знает! – Знает уже, – как показалось Алексею, с некоторым раздражением бросил дука. – Слухи пошли – только держись. – Вот и славно! – Славно, государь, только… – Ну, что замолк? – император оглянулся. – Говори, коль уж начал. И вообще, не стой там, у портьеры – выйди на середину. – Слушаюсь, мой господин. – Лука Нотара быстро исполнил требуемое и – уже с нового места – продолжил: – У этого случайно убитого злыдня могли быть сообщники… ну да – сообщники. И как долго господа из сыскного секрета собираются ловить остальную шайку? Филимон Гротас покряхтел, а потом молвил: – Уверяю вас, очень быстро. – Как только – так сразу, – неопределенно-язвительно поддакнул протопроедр – уж позволил себе подобную вольность. – Хорошо, – перечеркнув ребром ладони воздух, базилевс положил конец беседе. – Наш уважаемый дука сегодня доложит обо всем на синклите. Можете идти, друг мой! Лука Нотара отвесив глубокий поклон, со всем достоинством удалился, тщательно прикрыв за собой дверь. Удалился, на прощанье окинув Алексея презрительно-холодным взглядом. Или – протопроедру просто так показалось? – Наш друг Лука – честнейший и преданнейший человек, каких еще поискать, – посмотрев во след ушедшему, вполне искренне заявил базилевс. – Однако наши с вами беседы циничны… и не для его ушей. Что сделано для укрепления империи, господа? Нет… что нужно еще сделать? – В первую голову – ослабить турок, мой государь, – быстро отозвался Филимон, – ослабить как можно сильнее. – И не забывать о наших друзьях и союзниках… даже о просто возможных, – почувствовав на себе вопрошающий взгляд императора, тут же дополнил протопроедр. – Босния, часть сербских банов, валахи – ненавидят турок… но увы, мы слишком слабы, чтобы быть для них надеждой. – У Мехмеда есть могущественные враги и кроме них, – вполне разумно возразил Константин. – Ак-Коюнлу, Кара-Коюнлу, Египет… – Да, это сильные враги, государь. И чем слабее турки – тем они будут наглее. Нам бы освободиться от вассалитета… – Сам знаю, без вас! – неожиданно гневно воскликнул правитель. Впрочем, тут же махнул рукой: – Что я на вас кричу? Продолжайте дальше! Ну?! – Еще можно… – Алексей замялся. – Да говори же! – не выдержал базилевс. – Еще можно постараться поактивнее привлекать на свою сторону латинян. Франция, Венгрия, Австрия, Итальянские государства, даже папу… – Ага, все они спят и видят, как бы нас слопать! – с грустью констатировал факт повелитель ромеев. – К сожалению, это правда. – Мы знаем, государь. Но не все так плохо… Там есть наши люди… вернее, бывшие наши… Базилевс вскинул брови: – Ты говоришь о предателях?! – О нет… Позвольте молвить? – Черт с тобой, говори… Ты уже неплохо присоветовал один раз… может, получится и еще. Вообще-то Алексей «присоветовал» не раз, и даже не два… но сейчас не стал заострять на этом внимания, а лишь напомнил о неких могущественных – при дворе папы римского – людях, выходцах из империи: Исидоре, Виссарионе Никейском и прочих, рангом пониже… – О, боже, боже! – взревел Константин. – И слышать о них не хочу! – Они любят свою родину… – Ага! Как курицу лиса. – Если будет позволено сказать, Виссарион делает все для созыва нового крестового похода против турок. Он пользуется заслуженной славой не только в Италии, но и у Людовика французского, у Фридриха, у королей Венгрии, Польши. Они ж там тоже не все дураки, понимают – если турки сожрут нас – кто следующий? Император вдруг хохотнул: – Ты еще назови московитов! Вот уж кому не до нас, несмотря на общую веру. К тому же ты же мне и докладывал о шашнях князя Василия с крымским ханом. А крымцы – союзники турок. – Мы натравим на них ордынца Сейид-Ахмеда, – цинично улыбнулся протопроедр. – И посмотрим, как крымский хан сможет после этого помогать султану! – С Сейид-Ахмедом – неплохая идея, – благосклонно улыбнулся автократор. – Я знаю, они ненавидят друг друга. Однако, ордынцам хорошо бы еще заплатить… а казна империи, увы, все еще пуста, несмотря на все усилия комеса Жака Кера. Правда, он говорит – год-два и деньги будут, однако не уточняет, где он их возьмет. Выражается мудреным словом – «экономикус». Но, вообще, он мудр и свое дело знает. Протопроедр улыбнулся – Жак Кер – опальный казначей Франции – был сманен на ромейскую службу именно с его подачи. – Что веселишься? – Улыбка протопроедра отнюдь не осталась незамеченной базилевсом. – Думаешь, пошлю тебя в Италию, к Виссариону? Вот уж нет… Есть для тебя куда более щекотливое и опасное дело… дело, требующее верного и умного человека. Жак Кер придумал какую-то каверзу и уверяет, что совсем скоро у турок совсем не будет казны! Ему нужен лишь человек, которому можно доверять… человек молодой, умный, смелый… Ты, Алексий!!! Протопроедр поклонился: – Благодарю за добрые слова, государь! Константин усмехнулся: – Просто я уже имел возможность не раз убедиться в твоей верности. А ведь когда-то пришлось держать тебя в тюрьме… ну да, думаю, сейчас ты не имеешь никаких оснований жаловаться… – О, мой государь! – протопроедр приложил руку к сердцу – жаловаться на милость императора он, действительно, не имел никаких оснований. Скорее даже – наоборот: прошлым летом базилевс пожаловал ему особняк в самом центре столицы, у Амастридского форума. И это не считая того, что во владении Алексея оставался еще и прикупленный когда-то дом у Влахернской гавани. Правда, тот особняк, что близ Амастрид, требовал ремонта, и немалого – чем протопроедр и занимался почти что год и вот переехал только недавно – и месяца еще не прошло. Зато как была рада жена! И дети! – Будущее твое дело мы на днях подробно обговорим, вот с Филимоном и комитом финансов, – махнул рукой базилевс. – Сейчас же больше не задерживаю. Свободны! Да… Спасибо за Родинку!
Солнце уже клонилось к закату, когда Алексей, наконец, добрался в родное присутствие у старой площади Константина. Стоявшие на часах воины вытянулись при виде начальства, тут же подскочивший десятник кратко доложил об отсутствии происшествий. Протопроедр кивнул и невесело усмехнулся: ну да, ну да, нет у нас происшествий, как же! Убийство Родинки не в счет? Сотрудники – старшие тавуллярии (начальники отделов) Лука и Леонтий, и все прочие, рангом пониже – уже ждали в приемной. Войдя, Алексей махнул рукой – заходите. Уселся в своем кабинете в кресло за большим, заваленным пергаментными свитками и бумажными листами столом, внимательно обозрел своих: – Ну? Докладывайте! Ну, конечно, ничего нового протопроедр не услышал, да он и не ожидал сообщения об установлении и поимке убийцы… пока не ожидал – слишком уж было рано. Как обычно, выступавший от имени всех Леонтий заверил, что все необходимые мероприятия проводятся, и что, скорее всего, осталось уж не так много времени – день-два-три… неделя – и тот арбалетчик будет вычислен и схвачен. Выслушав, Алексей вздохнул – хотелось бы верить. – Стрела полностью пронзила тело, разорвав сердце, – кратко доложив о главном, Леонтий продолжал выкладывать подробности. – Обычная арбалетная стрела, безо всяких ухищрений. – А что свидетели? Установили кого-нибудь? – Тавуллярии Тарик и Палла как раз делают подворный обход… Вот, задержались. Мы же опросили уличных торговцев – разносчиков воды, лепешечников, рыбников… Никто ничего. Слишком уж там много народу, чтобы выделить хоть кого-то. Алексей прикрыл глаза, вспоминая стрелявшего. Хоть и видел его мельком, боковым зрением, но все-таки… Среднего роста, лицо… лицо неприметное: увидишь – потом не вспомнишь. Одет… Серая туника и такая же серая – чуть посветлее – далматика. На ногах… а черт его знает, что там было на ногах – сапоги? Сандалии? Какая разница – что? Леонтий говорит, что опросили всех мелких торговцев… разносчиков… Стоп! А тот мальчишка! Водонос, что как раз и отозвал старшего тавуллярия… – Я отыскал его, – Леонтий улыбнулся. – Обычный водонос. Родинка дал ему медяху и попросил подойти ко мне – указать место встречи. Ну, просто позвать. Обычный водонос – это и сотоварищи его подтвердили. Обычный… Что ж, почему бы и нет? Только вот зачем нужно было его вообще посылать? Что, Родинка сам не мог подойти, шепнуть на ухо или просто сделать вид, что встретил старого знакомого? Мог. Почему не сделал? Зачем нужно было лишнее звено – водонос? Бандит лишний раз подстраховывался? Вполне вероятно – вступал-то он в область для себя новую – ну, зачем знаменитому карманнику, главарю шайки, портовый чиновник? Чтоб тот покрывал воришек во время «работы» в гавани? Чушь какая-то. Всегда в гаванях успешно воровали и без всякого покровительства. Да уж, не вовремя погиб Родинка, очень и очень не вовремя. Теперь уж его не спросишь… Его-то не спросишь – а шайку? – Ищем, – тут же заверил Лука. – Быть может, арбалетчик как раз из его шайки и был. Может, не хотел убивать главаря, не в того целил, да промахнулся. На бегу-то поди, попади. – Может, и так, – согласно кивнув, Алексей забарабанил пальцами по столу. – Шайку, конечно, нужно накрыть. Однако не забывайте – Родинка по натуре – одиночка, и вряд ли хоть с кем-нибудь делился своими планами. – Тогда непонятно, зачем ему вообще шайка? – усмехнулся кто-то из младших сотрудников. – А вот это вопрос! – неожиданно поддержал его начальник. – И в самом деле – зачем? Кстати, не так уж давно у Родинки появилась вдруг своя шайка, как-то раньше он и без помощников обходился, и вполне успешно, недаром ведь прозвали неуловимым. Зачем преступнику-одиночке шайка? Просто так, для форсу? У других есть, пусть и у меня будет? Гм-гм, что-то сомнительно, Родинка вовсе не такой дурак… был. – Алексей пригладил ладонью волосы и продолжил: – Сами смотрите: вот еще полгода назад никто и не слыхивал про шайку Родинки… и никакими чиновниками он не интересовался, а тут вдруг… А не похоже ли это на турок? На турок, восстанавливающих сеть своих соглядатаев? Даже не восстанавливающих – создающих новую. Каплокаламий с Феодосийской гавани в такой сети – рыба крупная. Много чего может знать, много чего устроить. А, может, не один такой чиновник? И не один такой Родинка? – Родинка связался с турками? – задумчиво покачал головой Леонтий. – Вот уж не думаю. Зачем это ему? Он и без того как сыр в масле катался. А быть лазутчиком – это всегда риск. Вор и – одновременно – лазутчик – не слишком ли? – Да нет, не слишком, – негромко возразил протопроедр. – Вспомните хотя бы шайку Леонидаса Щуки… Впрочем, вряд ли вы ее помните – слишком уж молоды тогда были. В общем – ищите связанных с Родинкой людей. Ищите. Да, и еще хорошо бы установить – что этого ворюгу спугнуло… Да-да, устанавливайте, займитесь вот уже завтра. – Алексей махнул рукой. – Все, не задерживаю, поздно уже. Да… что там у Родинки нашли-то? – Ничего необычного, – задержавшись, пожал плечами Леонтий. – Небольшой кинжал да полтора десятка серебряных монет в кошеле. – Монеты – аспры? – Да, аспры, «беленькие», – старший тавуллярий кивнул. – И никаких отметин на них нет? – Да нет вроде бы… Впрочем, можно еще раз взглянуть. Леонтий вышел, и почти сразу вернулся с большим полотняным мешком. – Вот он, кинжал… – он выложил на стол вытащенный из мешка клинок, а уже следом высыпал деньги. – А вот и «беленькие». «Беленькие» серебряшки – аспры, монетки с изображением императора на одной стороне, на другой же – святой Евгений, опирающийся на крест. Алексей машинально пересчитал: одна, две… пятнадцать… да, полтора десятка. И ничего необычного – монеты как монеты, безо всяких знаков – просверленных дырочек, зарубок и прочего. Хотя… Одна из монеток вдруг показалась протопроедру какой-то не такой… Нет, похожа, очень похожа – по размеру и не отличишь… Только рисунок… Рисунок!!! Вместо изображения императора и святого – полумесяц и какие-то узоры. И надпись – каллиграфическая арабская надпись – «Мехмед Фатих»! Вот тут-то Алексей едва унял дрожь! Покосился на подчиненного – не заметил ли? Не надо бы, чтоб заметил, не надо… Еще раз осмотрел монетку… да, точно – «Мехмед Фатих», иными словами – Мехмед Завоеватель. Завоеватель Византии! Турецкая монета – акче – сделанная по образцу аспры! Но такой сейчас просто не могло быть! Не могло быть этой монетки акче, с таким вот султанским именем, никак не могло быть в…
Глава 2 Май 1454 г. Константинополь Пряник
Берите же скорей от наших угощений: Хлеб вожделенный из печи……девятый день месяца мая, шестого года первого индикта правления императора ромеев Константина Палеолога Драгаша, к слову сказать – бывшего морейского деспота. Не могло быть! Потому что и прозвища такого – Мехмед Фатих – тоже сейчас быть не могло… А ведь было бы! Было! Если бы ровно год назад 29 мая 1453 года войско османского султана Мехмеда взяло и разграбило Константинополь, положив конец великой Ромейской империи! Так и было! Но стало… стало – по-другому! Штурм удалось отбить, удалось перессорить врагов, создать им проблемы… так, что история пошла подругому! И приложил к этому руку не кто иной, как протопроедр Алексий Пафлагон – русский парень Алексей Смирнов, рожденный в самом конце двадцатого века и невообразимым образом очутившийся в веке пятнадцатом. Здесь, в Константинополе, городе, который Алексей давно уже считал родным, он достиг многого – приобрел друзей, положение в обществе, любимую женщину и семью. А там, в том, будущем времени, по-прежнему жил Лешка Смирнов – двойник – студент первого курса истфака, не так давно ушедший служить в российскую армию… Как так могло получиться, Алексей не знал, лишь догадывался о той роли во всем этом, что сыграла старуха Федотиха – колдунья из того, будущего времени, с которой он уже не раз контактировал по очень и очень важным делам… Однако и Федотиха не знала всего… лишь могла чему-то способствовать – к примеру, пару раз выручала Алексея, отправляя назад, в свое – константинопольское – время. О империя! Как славно оказалось жить в ней, пусть даже от былого величия остался только лишь отблеск. Да и на тот покушались турки… Алексей вспомнил, как удалось изменить ход истории, как штурм 29 мая 1453 года закончился поражением турок, а не их победой, как было – должно было быть – на самом деле. Константинополь остался стоять непоколебимой твердыней восточно-христианского мира, а воинственный султан Мехмед так и не получил своего прозвища – Фатих – Завоеватель! И этой монеты – акче – не должно было быть! То есть не должно было быть в этом, измененном, мире, в котором Империя ромеев вовсе не пала под ударами султанских войск. Так, может – пока еще не пала? Но вот же она, монета! Алексей подбросил на ладони серебряный светлый кружочек – грозный вестник иного времени, другой истории… или, точнее сказать – той, что сложилась в действительности. В действительности уже около года как не должно было существовать империи… то есть империя существовала, но другая, не ромеев, а османов, османлы, как себя именовали турки. Не хотелось бы, чтоб так было, очень и очень не хотелось… Немного не доходя до дома, протопроедр спустился в небольшой полуподвальчик, в харчевню, заказав полкувшина вина и сыра. Пил, не глядя на разговаривающих вокруг людей, пил, вспоминая тот день, тот истинный день 29 мая 1453 года, когда турецкие янычары ворвались в город. Дым пожарищ, разрушенные турецкими бомбардами стены, резня и отрезанная голова императора на копье султана! И голова сына… И погибшая страшной и мучительной смертью жена, Ксанфия… Нет!!!! Нет!!! Нет!!!Федор Студит.Монастырская гостиница
– Вам не понравилось вино, господин? – А? Что? – очнувшись, Алексей непонимающе тряхнул головой. – Говорю – вино, верно, кислое? Это спрашивал сосед по столику – прилично одетый мужчина с черной кудрявой бородой и светлыми голубыми глазами. – Да нет, вино отличное, – протопроедр через силу улыбнулся. – Привиделось тут кое-что… Собеседник усмехнулся: – Бывает. Так, говорите, хорошее вино? – Да, неплохое… – Эй, хозяин! – обернувшись, громко позвал сосед. Заказал кувшинчик такого же, как у Алексея, вина, представился: купец Никомед Марокис. – Алексий Пафлагон, чиновник, – протопроедр не стал уточнять – какого ведомства, да Никомед и не спрашивал, дождался наконец вина, выпил… – Гм… и в самом деле вкусное. – Вы чем торгуете, уважаемый? – не то чтобы Алексей сильно этим интересовался, просто так спросил, поддержать разговор – не слишком-то вежливо было бы сидеть сейчас бирюком… Да заодно – отвлечься за доброй беседой от всяких нехороших мыслей. – Чем торгую? – переспросил купец. – Большей частью – посудой. Золотой, серебряной, медной… В Смирне делают очень неплохую, в Эфесе… – Так там же турки! – Они вовсе не запрещают торговать, наоборот, – Никомед улыбнулся и тут же передернул плечами. – Конечно, турки жестоки – на то и турки. Я сам видел, как однажды, на базаре в Смирне – Измире, так этот город называют османы – при всем честном народе с живого человека сдирали кожу. Смею вас уверить – жуткое зрелище. Протопроедр прищурился: – Кто бы сомневался! Интересно, какие монеты у турок в ходу? – Да наши, – пожал плечами купец. – Есть и мавританские, а так – аспры… – Такие? – Алексей вытащил из висевшего на поясе кошеля давешнюю акче. Никомед внимательно рассмотрел денежку, даже попробовал на зуб, после чего с уверенностью заявил, что таких не видел. Нигде – ни в Эфесе, ни в Смирне. – Уж так-таки и нигде? – усомнился протопроедр. – Точно – нигде. Я ж торговец, все монеты знаю. В общем-то, ничего другого Алексей и не ожидал услышать, а монету – акче – показал просто так – мало ли? Значит, нет такой нигде… Откуда же здесь взялась? Откуда… Ясно, откуда – из того мира… который должен был быть, в котором Константинов град – никакой не Константинополь уже – Истамбул, столица Османской империи! И как же сюда попала эта зловещая денежка? Хорошо бы выяснить, хорошо бы… И опять – все ниточки ведут к Роману Родинке, увы, ныне покойному. Остается лишь отыскать его людей, да поговорить вдумчиво – может, чего и выплывет. И то – зачем удачливому вору портовый чиновник, и – откуда у него взялась акче с арабским вензелем «Мехмед Фатих» – монета, которой в этом мире и вовсе не должно было быть. Протопроедр явился домой – в новый уютный особнячок близ Амастридского форума – довольно поздно. Смеркалось уже, и в быстро синеющем небе вспыхнули первые звезды, а над величественно-могучим куполом храма Святой Софии повис, закачался золотой полумесяц… Полумесяц… Тьфу ты, господи, еще этого не хватало! Кивнув привратнику, заодно исполнявшему и обязанности мажордома, Алексей поднялся на второй этаж, в покои, еще издали услыхав детские крики – сын с дочкой гонялись друг за дружкой, играли… Ага! Вот заметили отца: – Батюшка! Батюшка пришел! – Батюшка, а что ты нам принес? Протопроедр вытащил заранее припасенный пряник, купленный все в той же харчевне, обнял детей, улыбнулся: – Нате, делите! – Ой, батюшка, интересный какой пряник! – заметил десятилетний Арсений, сын. – Воин нарисован в чалме… Турок, что ли? – Какой еще турок? – Алексей устало опустился на скамью. – Сам посмотри. И вон, узоры какие-то… Узоры? Точно – узоры… И действительно – турок в чалме, с саблей. И полумесяц, и арабский вензель – «Мехмед Фатих»! Черт побери! Так и пряника такого не должно было быть – но ведь вот он! Алексей встрепенулся, бросился было бежать, да потом сообразил, что поздно – по велению императора все питейные заведения Константинополя закрывались с наступлением темноты, за чем пристально следили специальные городские чиновники… Да и жена… Вышла из спальни, где кормила грудью недавно народившуюся дочку… вторую уже, первая – почти уже трехлетняя Елена играла сейчас с Сенькой. Дочки – вылитая матушка – такие же синеглазые, да и волосы… Алексей надеялся, что будут, как у матери – вьющиеся, золотые… Супруга, любимая жена, поправив длинную столу, уселась на скамью рядом, обняв мужа за шею. Прижалась щекою, тихонько спросила: – Устал? Не отвечай… вижу… Сейчас уложу детей. Фекла отпросилась на сегодня – брат у нее приехал из Мистры. Фекла – это была нянька… Теперь понятно, почему дети так поздно не спали… Однако ж и Ксанфия, хоть и аристократка, а с детьми справлялась ничуть не хуже няньки… укачала одну, уложила другую, третьего… Села на край кроватки, запела тихонько песню:
Снова брошен в окна лунный свет…
* * *
Уложив детей, подошла Ксанфия, обняла за шею: – Любимый… Ах, как повезло Алексею с женой… красива, умна, решительна, во многих – скажем, в финансовых – делах куда больше мужа смыслит. – Ксанфия… Какое у тебя красивое платье… – А! Наконец увидел, – молодая женщина улыбнулась, качнула золотыми – с изумрудами – серьгами. – Владос заходил… как всегда, тебя не дождался. – Жаль, что не дождался, – протопроедру было приятно услышать о старом дружке. – Как он там, рыжий пройдоха? Не женился еще? – Ой, не сглазить бы! – Ксанфия перекрестилась на висевшую в углу икону. – Вроде как собирается. – Собирается?! – вот уж чем Алексей был удивлен. – Интересно, и кто же избранница? – Какая-то молодая вдова, я не спрашивала… Кажется, у нее торговые склады в гавани Юлиана. – Склады? Это хорошо… Я смотрю, наш приятель невесть кого в невесты не выбирает… Как, скажем, ты – в мужья. Ксанфия засмеялась, поцеловав мужа в губы: – Ты был такой статный, красивый… Я сразу влюбилась! – Был? Ха, а сейчас, конечно, обрюзг, постарел… – Шутишь все… Служба у тебя такая, нервная – вот и не постарел. – Сколько ж лет прошло с нашей первой встречи? Помнишь, там, во Влахернской гавани… Лет двенадцать уже? – Больше… Я купалась с подружками… тут ты…. Кстати, Арсений вчера выспрашивал – где мы да как познакомились… Интересно ему… Кстати, мы еще не познакомились с соседями. Алексей погладил супругу по спине, нащупывая завязки платья: – Думаешь – надо? – Конечно, надо… иначе не вежливо… Ой, что ты делаешь! – Снимаю с тебя платье! – Так осторожней же, не порви… Наш Сенька, кстати, уже познакомился с соседским мальчиком… тот старше, но, кажется, умненький и из хорошей семьи. – Ты его видела? – Нет, Сенька рассказывал… Ой, щекотно! – Ага-а-а!!! – Ну, щекотно же… Дети проснутся! – Да не проснутся… ну иди же сюда… иди… – Что, прямо здесь? Ах, супруг мой… И сразу куда-то делась усталость, исчезло, ушло, растворилось накопившееся за день напряжение, а бурный восторг обладания прекраснейшей женщиной на свете сменился тихой, но сильной радостью… – Ксанфия, родная… Как же сильно любит меня Господь, соединивший нас… Поднявшись с лавки, они ушли в спальню, снова предаваясь любви, и заснули лишь под самое утро в тесных объятьях друг друга… – Ксанфия… – шептал Алексей во сне. – Милая моя… родная…Их разбудила служанка, Фекла. Войдя во двор, она о чем-то расспорилась с привратником-мажордомом. Тот чем-то был виноват – то ли купил у молочника не то молоко, то ли у рыбника – не ту рыбу. – Лобанов, лобанов надо было брать! – громко упрекала служанка. – А что это у тебя? – Скумбрия. – Вижу, что скумбрия! Что мне с ней теперь делать? Я лобанов хотела пожарить в масле… – Так жарь скумбрию! – Скумбрия-то не так вкусна получится! Подойдя к окну, Алексей распахнул ставни, с нежностью обернувшись на спящую жену. Краем уха услышал, как Фекла поднялась наверх, успокоив плачущих дочек. Улыбнулся… А Ксанфия, вдруг вскрикнув, проснулась, широко распахнув глаза! Села на ложе, похоже, ничего не понимая, а вид у нее был… несчастный, испуганный… Протопроедр поспешил успокоить супругу – прижал к себе, обнял, погладил: – Что? Что, родная? Приснился дурной сон? – Вот именно, что дурной! – Ксанфия наконец-то пришла в себя и перекрестилась. – Господи, пойду сегодня в церковь, помолюсь, поставлю свечку… – В Святой Софии храм или в нашу, ближнюю, Фрола и Лавра? – В нашу-то я и так каждый день хожу. Нет, нынче в церковь Хора пойду, к монастырю, к гавани… Мы же венчались там…. Там и молиться буду… От всякой напасти! Ксанфия обхватила себя за плечи руками, задышала тяжело, побледнела даже… Алексей успокоил: – Ну, ну… что приснилось то? – Гнусь всякая! – женщина передернула плечами. – Бр-р! До сих пор жуть берет… не верю, что и проснулась. – Расскажи. – Ну вот еще, рассказывать всякую гадость… – Так ты расскажи, – ободряюще подмигнул протопроедр. – А уж мы с тобой вместе подумаем, как над сей гнусностью посмеяться. Смешное – ведь уже не страшное, верно? Ксанфия невольно улыбнулась: – Экий ты у меня… – Ну, ну, рассказывай… – Да не хочу… и не над чем там смеяться… – женщина махнула рукою. – Лучше помоги одеться… Фибулу, вон, подай… Так… Страшный, страшный сон видела… теперь уже и помню смутно – будто город наш турки взяли, сожгли… турецкий султан верхом на белом коне в храм Святой Софии въехал… Вот тут и Алексей вздрогнул – ведь этот сон… это же правда было! Должно было быть! – Ну-ну-ну. – Он быстро спрятал глаза. – И дальше что? – Не хочу говорить! – Да говори уж, коль начала. – Ну… – Ксанфия решительно махнула рукой. – Слушай уж – сам хотел. Султан турецкий на белом коне под крики янычар въехал в храм Святой Софии. Шлем на солнце сияет, в руке – копье, а на копье том… – Ну! – На копье том – голова базилевса! Алексей едва сдержал эмоции. Да… все так и было… Однако лишь ухмыльнулся: – Действительно, чушь какая-то! – Это не все еще… Рассказывать дальше? – Рассказывай! Но только не вздыхай так – это ведь всего лишь дурной сон. – То-то и дело, что дурной… – тихо продолжила супруга. – Вижу – кругом турки – янычары, сипахи и эти еще… башибузуки-разбойники… Грабят, жгут, женщин насилуют прямо на улице, никого не стесняясь. За мной кинулись – я бежать… а ноги как будто не слушаются. Бог знает как добралась домой… Господи – не могу рассказывать! – Ксанфию вдруг затрясло, да так, что испуганный супруг долго не мог ее успокоить, а когда успокоил, оставил все свои расспросы, лишь рукой махнул. – Пожалуй, и я с тобой в церковь схожу. Заодно в монастырь заглянем, настоятеля навестим, отца Георгия… давно уж не заходили, с Пасхи, а друзей забывать негоже. – Да, – успокоившись, согласилась Ксанфия. – Давненько уже отца Георгия не видели. Хоть раз бы сам зашел! – Его дела – не мирские… Подпоясав платье узеньким шелковым поясом, молодая женщина повернулась к иконам и, троекратно поклонившись, прочитала молитву, тут же поддержанную мужем… Так и закончили разом: – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа – аминь! Вот только после этого Ксанфия уж и совсем успокоилась, заулыбалась даже. Но тут же потупила очи: – И все же доскажу, коль уж начала… – Давай, давай, – через силу улыбнулся супруг. – Вбежала я во двор… не сюда, а в наш старый дом у Влахернской гавани, помнишь? – Еще бы… – Спряталась… А за мной – почти сразу – турки. Янычары – застучали в ворота, один так уже и через ограду прыгнул… Бежит ко мне, щерится, саблей машет… Тут ему наперез сын наш, Арсений… Взмахнул янычар саблей…. Господи! Не могу дальше… Алексей снова погладил жену по волосам – и не надо было дальше, он и сам прекрасно знал, как там все было… Отрубил янычар голову его единственному сыну – вот как! Живьем содрали кожу с Ксанфии… Вот так вот и было! Могло было быть… Было бы… если б все случилось тогда так, как написано в книгах, если бы войска османов взяли Константинополь, если бы султан Мехмед получил почетное прозвище – Завоеватель – «Фатих»! То самое, увиденное вчера на акче… и на прянике… Да-да, на прянике! – В церковь не ходи одна, – уходя, предупредил Алексей. – Вернусь сегодня пораньше, вместе пойдем. Ксеафия улыбнулась: – Ну, вот и славно. Удачного тебе дня! Алексей вышел и, хотя по статусу имел право на служебную коляску, да и собственный выезд был – зашагал на службу пешком, благо идти-то было недалеко, да еще по красивейшим местам, где не так остро чувствовалась разруха и запустение, кое еще не преодолели – время, время нужно было. Ничего, дайте срок… Прошелся по Месе – в беломраморных портиках, в акациях, цветущих каштанах, сирени, – обогнул площадь Тавра – многолюдную, многоголосую, с расставленными по углам мраморными статуями древних правителей, свернул к старой площади Константина – тут уже улочки пошли уютные, тихие, без лишнего утомительного гама, без шума… Прежде чем зайти в учреждение, остановился, по привычке троекратно перекрестясь: сначала – на ближнюю церковь Святой Ирины, затем – на видневшийся невдалеке купол Святой Софии и, наконец, повернувшись, – на церковь Сергия и Вакха – ту, что сразу за ипподромом. Еще раз перекрестившись, чинно вытер ноги об решетку, вошел… Стоявшие у ворот стражники привычно отсалютовали копьями. Кивнув им, протопроедр молча прошествовал в приемную залу, уже полную ожидающих сотрудников. Кто-то что-то азартно обсуждал, кто-то рассказывал что-то смешное, кто-то смеялся… При виде начальника все затихли. Алексей рассмеялся: – Ну, что воды в рот набрали? Не ожидали, что так рано приду? Ну, заходите, заходите, поглядим, чем вам сегодня заняться. Оглядел всех с некоторой насмешкою, отдельно кивнул заместителям – Луке и Леонтию, друзьям-приятелям старым, уж после этого вошел в кабинет, уселся в высокое кресло, жестом пригласив остальных. На столе не так уж и много бумаг лежало – специально приучил заместителей, чтоб всякую мелочь сами расписывали – кому поручить – чтоб не отвлекаться зря. Вот и сегодня так же… Подождав, пока подчиненные рассядутся на длинных лавках, повернул голову к Леонтию, слегка приподняв левую бровь. Тот сразу поднялся, пригладил кудри, откашлялся: – Итак, сначала из мелочи… Кража белья с улицы у квартала скачек, занимается младший тавуллярий Скадис, дюжину кур неизвестные злодеи похитили со двора вдовицы Мехтонии, что у площади Тавра, дознание поручено тавуллярию Метродору, драка в притоне у ворот в Юлианскую гавань… ну, там каждый день драки, место такое, кругом одни моряки… поручено дело тавуллярию Анросу… он парень опытный, разберется… Еще одна кража, верней – мошенничество – некий молодой наглец обманом выманил у ростовщика Харитона с улицы Медников закладные росписи… дескать, на долевое строительство кораблей… – И что, ростовщик повелся? – удивленно прервал своего заместителя протопроедр. – Повелся, – Леонтий не сдержал усмешки. – А как же ему не повестись, ежели два месяца назад тот же самый тип уже брал у него закладные, под сто процентов… и честно их уплатил. И так же честно расплатился и в прошлом месяце… А вот сейчас… увы! Алексей со смехом махнул рукою: – Понятно, значит, сначала прикормил, а потом… Ростовщику поделом – нечего быть таким жадным. – Он жалобу не нам написал – сразу эпарху, – скривил губы Лука. – Вот как? – протопроедр покачал головой. – Сразу самому эпарху, надо же… – Видать, были у них с эпархом какие-то общие дела. Ростовщик Харитон – богатей известный. – Что ж… – Алексей с усмешкой развел руками. – Придется стараться… Но пока подождет, потом подумаем – кому поручить. Что по главному делу? Вот тут Леонтий потупился, скосив глаза на братца – Луку… Тот дотронулся до левого уха – тайный знак: пошептаться бы, не для лишних ушей. Протопроедр хмыкнул – сам же когда-то и научил близнецов этому знаку. Выпроводив всех – «идите, работайте!» – вскинул глаза на заместителей: – Ну, говорите, что там такого-этакого накопали! Братья переглянулись, как-то неправильно, нехорошо переглянулись – сконфуженно, нет, не так должны переглядываться уверенные в себе люди! Не так! Надо сказать, Алексей был заинтригован – интересно, и чтобы это могло так смутить этих двоих? Леонтий махнул рукой: – Говори, Лука. – Хорошо… Нам удалось найти сообщника Родинки… Протопроедр всплеснул руками: – Отлично! Того, который стрелял? – Пока не знаем… – Лука, кажется, был смущен куда более брата. – В общем, докладываю… – Да, говори ж, говори! Вот, тянут кота за хвост! И что такое случилось? А ничего не случилось. Просто Лука, как следует поговорив с мальчишкой-водоносом, выяснил, что того человека, который подошел к парню и попросил позвать «прогуливающегося солидного дядьку», оный юный водонос пару раз видел в одной харчевне у Амастридской площади. И – главное – видел уже после того, как был убит неуловимый вор! Лука тогда удивился – парнишка явно что-то путал, ведь подходил-то к нему сам Роман Родинка! Среднего роста, черная бородка клином, родинка на правой щеке… Он и подходил. А потом, часа через три, водонос видел его в харчевне! Что же, получается, покойника видел? Заинтересовавшись сим не очень пока понятным казусом, Лука, прихватив с собою мальчишку, немедленно же отправился к Амастридам. Другой бы, менее опытный, конечно же решил, что водонос просто перегрелся на солнышке либо утомился за день – отсюда и путаница во времени, ведь вполне возможно, что торговец водой видел Родинку в харчевне на площади Амастрид, да вот только не вечером, а днем. Тем не менее мальчишка показал харчевню… где Лука добросовестно просидел аж до самого позднего вечера, выпив пару кувшинов вина и проболтав с посетителями, служками и хозяином. Кстати, харчевня сия располагалась не так уж далеко от той, в которой как раз этим же вечером сидел и сам протопроедр, приводя в порядок собственные мысли в обществе словоохотливого купца Никомеда. Итак, просидев почти целый вечер в харчевне, да так ничего толком и не разузнав, Лука отпустил водоноса и отправился домой, спать… И вот как раз на пути, на краю площади, нос к носу столкнулся… с Романом Родинкой! – Ну, он это, он, клянусь архангелом Михаилом! – крестясь, божился Лука. – Одно лицо… и бородка, и родинка… – А кого же тогда убили? – Алексей покачал головой. – Что, значит, тот был не Родинка? – А черт его знает, – виновато развел руками Лука. – Может, у Родинки был брат-близнец? А что? Работали на пару – один ворует, другой в это время в каком-нибудь людном месте – вот потому-то и поймать его, вернее – их – никак не могли! Вот и я… – старший тавуллярий сконфуженно хмыкнул. – Каюсь, упустил. Сперва опешил – ну, луна-то светлая. Я его сразу узнал… Но подумал, что обознался. Тем не менее пошел за ним… осторожненько этак крался по краю улицы… А Родинка… ну, или брат его… шел себе, шел, ничего такого не замечая… потом словно б свернул куда-то… И исчез! – То есть как – исчез? – Да так… Там все уже закрыто было, все заведения… Одна пекарня еще работала – тесто к утру месили, да и те уже закрывались… Нет, не думайте, пекарню я осмотрел и весьма тщательно. Нет там никакого потайного хода… Никак не уйти! – Пекарня, говоришь? – протопроедр задумчиво почесал бородку. – Ладно, сходим, поглядим, что там за пекарня. – Я почему при всех не хотел говорить… – вдруг улыбнулся Лука. – Подумал – Родинку мы – ну, пусть не мы – ликвидировали, о чем самому базилевсу доложили… А сейчас, кому расскажи, что же – получается снова на свободе неуловимый вор? Не дело ведь это? Алексей кивнул: – Не дело. Значит, думаешь, что близнец? – А кому еще быть-то? Уж я-то Родинку хорошо рассмотрел, еще живого… – Точно – близнец, – поддержал брата Леонтий. – Как и мы… Ой, такие в детстве штуки вытворяли – только держись! Вот и злодеи эти – тоже… Протопроедр снова покачал головой… А ведь, и в самом деле, не такая уж и тухлая идея про близнецов. По крайней мере, она много чего объясняет. Хм… логично… стало быть, Роман Родинка – это не один человек, а два! Два! Ну, теперь-то остался один… Которого надобно как можно быстрее найти и обезвредить, иначе… иначе может выйти конфуз… да еще какой – базилевс такого просто так не спустит! – Ладно, проверю все по своим каналам… Кстати, установили – что там была за коляска? Ну, двуколка, с женщиной, – Алексей напряженно обвел глазами своих сотрудников. Лука улыбнулся: – Установили – женщину зовут Анисия-наездница, циркачка с ипподрома. Шапочная знакомая Родинки – мы ее уже допросили. Увидала, говорит, знакомого – кивнула. Ничего более. – Ничего более? – задумчиво переспросил протопроедр. – Что ж, может быть… А может быть – и не так! Вот что, допросите-ка ее… Впрочем, нет, я сам допрошу, когда будет время. Ну, идите, работайте. Пекарню эту еще раз проверьте, дома… Сквозь землю же никто провалиться не мог! Накинув на плечи далматику, Алексей покинул родное ведомство через черный ход и, выйдя на неприметную улочку, зашагал к площади Тавра. День был чуден и тих. Налетавший с Мраморного моря легкий ветерок лениво шевелил листья тополей и каштанов, в изобилии росших по краям обширного форума, когда-то давно – признанного центра общественной жизни, площади великих ораторов, философов, многочисленных собраний. Теперь, конечно, давно уже ничего подобного не было, однако мраморные колонны и тенистые портики напоминали о былом величии великого Константинова града. Сейчас площадь использовалась в качестве рынка… как и почти все другие площади. Торговали здесь всем. Вот буквально – всем! От украшенного драгоценностями оружия и золотой посуды – до каких-то глиняных обломков и стоптанных башмаков. Все можно было купить, и все можно было продать – нужно лишь суметь правильно назначить цену. Назначить так, чтобы можно было поторговаться, затем чуть – а, может быть, даже и не чуть – скинуть ине остаться в накладе. Вот и торговались до онемения, до хрипоты, можно сказать – до потери пульса. – Что?! Этот воск не стоит десяти аспр? Да как я могу это слышать от столь почтенного клирика? Вы посмотрите только на его цвет… понюхайте… Чувствуете? Это запах снега! Да-да, снега – замерзшей воды из далекой страны русов, как известно, именно там самый лучший воск, недаром его так любят латиняне! – Что ты смотришь, женщина? Клянусь мощами Святой Катерины, ты не найдешь в округе лучшего мыла, как ни старайся! Да-да, это – лучшее! А какой запах? А как оно хорошо стирает. Клянусь перекладинами креста святого Андрея, твоя хозяйка будет довольна! К тому же, если ты возьмешь сразу дюжину кусков, я сделаю хорошую скидку…. Очень хорошую скидку, клянусь слезами святой Варвары, очень хорошую…. Эй-эй, куда же ты, женщина?! – По-прежнему торгуешь собачьим мылом? – усмехнувшись, протопроедр незаметно подошел сзади и тронул продавца за рукав. – Кто тут врет про собачье мыло?! – разгневанно обернулся тот – кудрявый хитроглазый молодец самого приятного вида, коий несколько портили лишь оттопыренные уши… хотя нет, не портили… – О! Кого я вижу?! Господин… – Господин Лавр. Хартофилакт базилики Святого Петра, – быстро оглянувшись вокруг, промолвил Алексей. – Помните, молодой человек, третьего дня вы мне обещали хорошей франкской бумаги? – Бумаги? Гм… Ах, ну да, ну да, конечно же помню… А я ведь ее для вас и припас, любезнейший господин Фрол… – Лавр. – Ах да, да, извините. Бумага тут рядом в лавке… Не угодно ли пройти, взглянуть? – Да, конечно, идемте, взглянем… Ушлый молодец быстро спрятал свой дурно пахнущий товар в большой холщовый мешок и, забросив его за плечи, зашагал в сторону Венецианского квартала. Алексей – «хартофилакт-архивариус господин Лавр» – конечно, за ним. Пришли быстро – пара улиц, проулков, да таких, что никто чужой не найдет – еще несколько полуразрушенных портиков… еще чуть-чуть, и… – Н-да… Чем-то похоже на старую берлогу покойного Леонидаса Щуки, – опустившись по продавленной лестнице куда-то под землю, усмехнулся протопроедр. – Ну, здравствуй, Зевгарий! – И вам доброго здравия, господин Паф…. мой господин. Вижу – какая-то спешка у вас? Алексей усмехнулся – еще бы не спешка! Зевгарий – а попросту – Зевка – молодой человек лет двадцати пяти или что-то вроде – был его давним агентом и… не сказать, что другом, но так, приятелем. С тайными агентами вообще надо поддерживать приятельские отношения – о том и в секретных инструкциях эпарха сказано. Обычно протопроедр встречался с Зевкой по пятницам, каждую пятницу – в новом месте, о котором уславливались во время предыдущей встречи. А вот сейчас… – Случилось что? – Только не говори, что ты не знаешь Романа Родинку…
Простившись с агентом, Алексей посетил харчевню, ту самую, в которой «потерялся» близнец – вряд ли Лука просто обознался, сотрудник наблюдательный, опытный. Харчевня как харчевня – часть столов – на первом этаже узкого двухэтажного дома, часть – во дворе, под липами. Так заведение именовалось «Под липами» – скромно и без затей, антураж тоже имело соответствующий, то есть – почти не имело. Столы, лавки, в глубине двора – летняя кухня. Обстановка самая скудная – ни картин на стенах, ни вывески, если не считать прибитую над входом липовую ветвь. Так себе заведение, средней руки, явно рассчитанное на контингент мелких рыночных торговцев, поденщиков и прочий небогатый люд. Однако готовили ничего себе, вкусно – жареная и тушеная рыба, моченые оливки, сыр, свежие, только что испеченные лепешки из расположенной поблизости – дом в дом – пекарни. Хозяин харчевни – немолодой армянин с морщинистым смуглым лицом и квадратной бородкой – производил вполне благообразное впечатление, впрочем, Алексей с ним почти не разговаривал – боялся спугнуть, тем более что Лука с Леонтием уже проводили опрос в харчевне, правда, безрезультатный. Посетителями сего заведения, служками и хозяином должен был заняться Зевка, протопроедр зашел лишь для того, чтобы получить общее впечатление. Еще раз окинув взглядом зал, Алексей отметил для себя крутую, ведущую на второй этаж лестницу, расположенную у самого входа, у всех на виду. Да уж – незаметно по ней не поднимешься – только на виду у всей харчевни. Однако «близнец» как-то сбежал… Имеется замаскированный выход? Это оставить Зевке, сейчас же зайти в пекарню – может, подобный выход имеется там? Поблагодарив и расплатившись с хозяином, протопроедр вышел на улицу и остановился. Идти никуда не надо было – харчевня «Под липами» и пекарня некоего господина Филоса стояли стена к стене. Дверь в пекарню была распахнута настежь, и по всей улице распространялся дразнящий запах свежей выпечки, привлекая разномастных окрестных собак, мальчишек и нищих. Надо сказать, нищие вели себя вполне прилично – не ругались, не вопили, не дрались – в ожидании подачек сидели смирно, и даже собаки не лаяли, лишь дружелюбно помахивали хвостами при виде мелькавших в дверном проеме смуглых фигур пекарей. Алексей заглянул в открытую дверь: – Эй, уважаемые! Нельзя ли у вас купить свежих булок? – А вон, поговорите с хозяином, – орудовавший у печи полуголый, мокрый от пота парень кивнул куда-то в глубь помещения. – Господин Филос! К вам пришли. Хозяин – могучего вида атлет лет тридцати – в широком кожаном фартуке и с перевязанными узеньким кожаным ремешком волосами – при виде прилично одетого посетителя вежливо поклонился: – Хотите заказать оптовую партию? Не сомневайтесь, испечем все, что закажете. Скажите только – куда доставить? Протопроедр улыбнулся: – Для начала хотелось бы знать, так сказать, весь ваш ассортимент. Взглянуть бы лично. – Пожалуйста, пожалуйста, – излучая любезность, господин Филос провел его через всю пекарню – мимо печей и деревянных лотков с уже испеченным хлебом. – Булки, коржи, лепешки… – А ржаного ничего не печете? – Ржаного? Так вы ж знаете указ – выпекаем продукцию только определенного вида… Хотя если договоримся… – оглянувшись, хозяин заговорщически подмигнул. – В зависимости от того, сколько и чего вам надо… – Хорошо, – Алексей улыбнулся еще шире, чем пекарь. – Я подумаю. Когда можно зайти? Удобно ли завтра? – Да-да, вполне удобно. – Ну, вот и славно. А у вас здесь не так уж и жарко. – Хорошо работает вентиляция, – господин Филос с гордостью указал на узкие – под самым потолком – окна. Скорее даже – щели. Человеку не пролезть, разве что только кошке. – А выхода во двор у вас нет? – У нас и двора-то нет, – с неожиданной грустью промолвил пекарь. – Все оттяпали по суду алчные соседи. Ничего, я с ними тоже сужусь – может быть, и высужу что-нибудь. Вы правы, уважаемый, двор нам очень нужен. Алексей покачал головой – похоже, и отсюда тайком не выберешься. Как вошел – так и выйдешь. – Слушайте, а пряники вы тоже печете? – Если закажут. – И часто заказывают? – Последний раз с месяц назад приходили. С месяц назад. А как же тот пряник с арабским вензелем? Врет? Или пряник – из другой пекарни? Ну, Зевке об этой пекарне сказано…
Вернувшись в присутствие, протопроедр застал там вестового из центрального ведомства. Непосредственный начальник, патрикий Филимон Гротас вызывал на очередное совещание. Алексей, конечно, послал бы заместителя – Леонтия или Луку, – однако вестовой недвусмысленно заявил, что господин патрикий настаивал на присутствии всех начальников отделов лично. Ну, лично так лично. Алексей вздохнул – похоже, совместный с Ксанфией поход в церковь Хора откладывался – совещания обычно затягивались, и не по вине Гротаса – на таких сборищах очень любили присутствовать префекты и квесторы – изображали строгий контроль за законностью и радение во имя высших интересов империи. Строго вращали глазами, произносили напыщенные патетические речи, в общем – вели себя, как последние идиоты, лишь тормозя работу ведомств. Усевшись в служебную коляску – иначе нельзя было, мероприятие-то официальное – протопроедр доехал до императорского дворца, в притворах которого обычно и проходили подобные сборища. Соскочив наземь, радостно помахал рукою старым друзьям, с которыми когда-то начинал службу в секрете: когда-то чернявый, а ныне почти совершенно седой Никон, Иоанн с пышной светло-русой шевелюрой, вечно серьезный Панкратий… – О, Лекса! – друзья так его и звали – Лекса. – Рады тебя видеть в добром здравии. Говорят, ваши подстрелили самого Родинку? – Подстрелили, – обняв друзей, улыбнулся Алексей. – Хотел убежать, гад, – не вышло! Массивные двери притвора распахнулись, и на лестнице показался патрикий Филимон Гротас. Не приглашая войти, старый сыскной волк обвел собравшихся долгим подозрительным взглядом и усмехнулся: – Надеюсь, вы еще не успели сегодня опрокинуть кувшинчик-другой вина. Конечно, неразбавленного, другого вы и не пьете. Все негромко засмеялись, знали – это Филимон так шутил. Хотя, говоря откровенно, в шутке патрикия имелась немалая доля правды. Все знали, что в сыскном ведомстве пили – а как иначе снимешь напряжение от нервной и неблагодарной работы? – Вижу, сильного перегара от вас нет, – спускаясь вниз, хохотнул господин Гротас. – Что смеетесь? Думаете, раз не зову внутрь, так собрания и не будет? Ошибаетесь, парни! Собрания, конечно, не будет… будет нечто другое, более, так сказать, важное. Базилевс изъявил желание, чтобы начальство всех отделений ведомств присутствовало сегодня на открытом заседании синклита. Для лучшего, так сказать, понимания политики императора и государства. Так что прошу пожаловать во дворец, господа, прошу! Многие – не один Алексей – досадливо скривились: мало кому хотелось тратить время на слушанье псевдопатриотических воззваний вельмож, на каждого из которых… ну почти что на каждого… имелись разные забавные материалы. Кто-то потихоньку расхищал казну, кто-то был явным педофилом, кое-кто содержал публичные дома, и практически все брали взятки. Приличных людей в синклите можно было пересчитать по пальцам… к ним, кстати, относился и выступающий первым Лука Нотара, командующий флотом и первый министр империи – дука. Красивый, осанистый Лука говорил четко и звучно, как видно, брал уроки у риторов. Каждое слово его долетало до самых отдаленных уголков обширной, полной собравшимися людьми залы, перекрывая то и дело возникающий гул. Лука Нотара говорил о латинской опасности. Говорил вполне справедливо, ибо опасность такая была. Генуэзцы снимали сливки практически со всей внешней торговли империи, их колония Галата, расположенная на северном берегу бухты Золотой Рог, фактически не подчинялась имперским законам, как и сами генуэзские купцы. Ничуть не лучше вели себя и венецианцы, и многие другие. – Сердце мое скорбит, когда я вспоминаю разрушивших наш великий град крестоносцев! – повысив голос, дука воздел руки к высокому, украшенному затейливой лепниной потолку. – Алчные и похотливые свиньи… Думаете, они сейчас изменились? О нет! Они хотят уничтожить нашу веру, наши обычаи, нашу жизнь. Папские легаты – повсюду. Подобно жукам-короедам, медленно, но верно, они подтачивают идеалы империи… да что там говорить – вы только посмотрите на нашу молодежь из самых лучших фамилий! Разноцветные штаны с дурацкими узконосыми башмаками – продукция хитрых латинян – предел их мечтаний! Служить в войске никто не хочет, как никто не хочет начинать службу в ведомствах – все хотят всего и сразу. И в этом – разлагающее действие Запада. Если мы не будем бороться с ним – мы потеряем империю, как это уже случилось ровно двести пятьдесят лет тому назад, когда копыта рыцарских коней попирали наши святыни! Ничего не скажешь – совершенно правильно говорил дука. Однако, выпячивая одну опасность, он не видел другой – турок! А ведь они были куда как сильнее и ближе. Ага… вот, наконец, упомянул и султана… – Правитель османов – человек просвещенный и никогда не посягающий на главное – нашу веру! Посмотрите – в Эфесе, Смирне, Адрианополе – везде по-прежнему служат православные службы. Храмы не осквернены и почитаются людьми султана. Все слушали дуку вполуха. Знали уже давно, о чем скажет. Да, конечно, Запад давил древнюю Византию, нынче – экономически, а раньше – и военной силой. Однако игнорировать турок мог сейчас только слепой. Вот и Лука Нотара не игнорировал… он лишь сравнивал. И сравнения были не в пользу латинян, как в империи именовали европейцев. Латиняне то, латиняне это, латиняне такие, сякие, этакие… Алексей и раньше не понимал подобных обобщений. Типа того: французы – галантные кавалеры. А если не галантный – значит, не француз? Немцы – любители пива… А кто предпочитает виски? Значит, эти – не немцы? Русские – пьяницы. А кто не пьяница – уже не русский? Чушь какая-то… Вот так примерно и здесь. Да, конечно, наверное, есть что-то общее, объединяющее, у наций… но есть и человеческая индивидуальность, все те качества, которые и составляют не тупое стадо, но личность! После дуки выступало еще человек шесть с дурацкими выпяченно-патриотическими завываниями. Мало кто слушал, все перешептывались, решали собственные дела, а кое-кто – вполне откровенно спал. Алексей тоже подремывал, лишь иногда вскидывая голову под строгим взором Филимона Гротаса. …поднять народ… все, как один… наша великая страна… наша вера… верные сыны Отчизны… Господи, как все похоже! И как убого – одни слова. И чем они выше, патетичнее – тем ублюдочнее тот, кто их произносит ради каких-то своих корыстных целей. Собрание закончилось уже в темноте, протопроедр отправился со всеми и на служебной коляске поехал домой, наслаждаясь вечерней прохладой, наконец, наступившей после жаркого майского дня.
Еще подъезжая к дому, Алексей заметил что-то неладное. Несмотря на позднее время, почти во всех окнах горели огни, суетясь, маячили какие-то тени, слышались выкрики и плач. Кстати, тоже самое происходило и в расположенном неподалеку обширном особняке, утопающем в зелени садов. Там тоже бегали, суетились и даже… как показалось протопроедру… рыдали. Да что же такое случилось-то? Прыгая через ступеньку, молодой человек поднялся в покои… сразу увидев плачущего Арсения на коленях жены. Та даже не спросила – что так поздно? Войдя, Алексей присел рядом на лавку… Ничего не сказав, Ксанфия увела сына в спальню, в отдельную спальню, не к остальным детям – там слышно было, как пела колыбельные песни Фекла. Ничего не понимая, Алексей налил себе вина и терпеливо ждал. Знал – супруга сейчас все расскажет, поведает во всех подробностях, если знает сама. Уже стало темно – наконец, потушили светильники – лишь в углу, под иконой святого Михаила, тускло горела лампадка. Протопроедр посмотрел на строгий лик святого и почему-то поежился. Нет, он был вполне верующим православным христианином… но вот никак не мог заставить себя ненавидеть католиков, как это делал дука Лука Нотара. Для ненависти пока вполне хватало турок. Зеленоватое пламя лампадки качнулось – в комнату тихо вошла жена. Уселась рядом, обняв мужа за плечи, прошептала: – Уснул… – Что случилось? – так же шепотом спросил Алексей. – Арсений… Сенька… Он сегодня едва не утонул! Представляешь, обманул няньку, да убежал с ребятами в гавань – купаться. – Что ж – жаркий день. – Но не в десять же лет! С ними был один мальчик, сосед… Сын дуки! – Сын дуки? – протопроедр вздрогнул. – Лука Нотара… ты его, верно, знаешь. – Да, знаю… И что этот сынок дуки? – Он спас нашего сына. Вытащил, когда тот тонул… А потом – утонул сам. – Как утонул?! – Так… Накрыло шальной волною, стукнуло о баркас, и унесло в море… Тело до сих пор не нашли. – Думаю, найдут на берегу завтра. Выбросит волнами… Так наш сын виноват в чужой смерти? Ксанфия покачала головой: – Ребята говорят – нет. Мануил – сын дуки – успел уже вытащить нашего Сеньку… А утонул уже после… зачем-то бросился в море. – Да-а… – Алексей покачал головой. – Все равно приятного мало… – Говорят, великий дука очень любил своего младшего сына… Очень любил… Ну а кто не любит своих детей? Особенно – младших… Они просидели еще долго, Сенька спал уже, и было тихо – лишь с улицы, из дома великого дуки доносился плач. Протопроедр, конечно, не очень-то уважал дуку за его туркофильские штучки, однако… Теперь-то Луке Нотара можно было посочувствовать… потерять любимого сына! Сильный удар – тут сказать нечего…
Однако дела были сильнее эмоций. Назавтра протопроедр снова не явился обедать домой, усмотрев по пути, прямо ну углу, Зевку. Ушлый парень лениво обмахивался каштановой веточкой – это был условный сигнал. Отпустив возницу с коляской, Алексей, раскланиваясь со знакомыми, неспешно направился к площади Тавра, непроизвольно любуясь изяществом и красотой древних статуй и портиков. Улица – одна из центральных улиц Константинополя – была полна народу: мелкие торговцы, покупатели, моряки с гавани Феодосия, зеваки и просто гуляющие составляли шумную разноязыкую толпу, питательную среду для промыслов различного рода мошенников, вот типа Зевки. Свернув за угол, протопроедр быстро прошел узким, заросшим лопухами проулком, выйдя на тихую Цветочную улочку и, заняв очередь, уселся на длинную лавку перед домом цирюльника Аристарха. Очередь была небольшая, пять человек, все солидные люди – торговцы, мелкие служащие, кормщик… Немного погодя к жаждущим побриться-подстричься присоединился и Зевгарий, уже одетый в новую тунику и короткий шегольской плащ, в коих любила щеголять молодежь. – Два часа дня, в квартале Афродиты, – улучив момент, прошептал агент и тут же ввязался в спор между очередниками, деловито обсуждавшими, умеют ли турки строить хорошие корабли. – Флот у них солидный, суда большие, – доказывал какой-то тщедушный старичок, по виду – служащий какого-нибудь секрета. – Да-да, господа, я сам видел. – Все мы их видели, – усмехался бородач-кормщик. – Однако я вам вот что скажу: турецкие корабли хоть и большие, а никуда не годные… Конечно, есть у них и хорошие, быстроходные суда… венецианской постройки! – А я слыхал – мавры строят очень неплохие фелюки… – Вот именно, что фелюки… Нет, из военных судов наши дромоны пока еще никто в мире не превзошел! И по скорости, и по маневренности, и по боевой мощи… Да и по красоте, пожалуй… – Ну, красота для военных судов – не главное. – Ой, уважаемый, не скажи! Красивый добрый корабль – он впечатление производит иное, чем какая-нибудь полузатопленная развалюха… В два часа дня на площади Афродиты. Тот еще квартал – лупанарии и прочие веселые заведения. Гнездо порока. Однако молодец Зевка – с умом место выбрано, уж в этом-то квартале никого не удивит человек, скрывающий свое лицо и звание. Там таких – пруд пруди. Дождавшись своей очереди, Алексей подстриг усы и бородку, после чего, прикупив по пути широкополую – от солнца – шляпу, натянул ее на глаза и через двадцать минут уже стоял у старой статуи Афродиты, не особо реагируя на откровенные предложения снующих вокруг девиц. Зевка не заставил долго ждать, явился почти сразу, и как только успел? Покружил вокруг, приподнял шляпу… кивнул… И спокойно зашагал прочь. Протопроедр немного постоял, а потом – словно бы что-то вспомнив – устремился вслед за агентом. Шли недолго – свернули в какую-то щель меж домами, еще немного прошли, оказавшись среди каких-то заросших кустарником и чертополохом развалин. Впрочем, ворота, перед которыми остановился Зевгарий, заслуживали самых хвалебных отзывов – крепкие, обитые железом – из пушки стреляй – не прошибешь! Да и каменная ограда вполне соответствующая. Оглядевшись по сторонам, агент постучал в ворота… тут же и распахнувшиеся… – Идем, господин! Алексей не заставил себя долго упрашивать, оказавшись в чисто выметенном дворе перед уютным двухэтажным особнячком, окруженным чистыми и ухоженными хозяйственными постройками – амбаром, птичником, кухней… – Здесь живет старый Никифор Нимес, староста амастридских нищих. Протопроедр лишь усмехнулся – можно было бы и не пояснять, ему ли не знать, кто такой Никифор Нимес! Говоря откровенно, хмырь еще тот, бывший разбойник и пират, после бурной молодости ставший профессиональным нищим. Его, конечно, тоже держали на поводке, получая время от времени информацию, однако Алексей сильно подозревал, что хитрый старик сообщает им далеко не все. Ладно, посмотрим, что на этот раз скажет? – Входите, господин протопроедр! – распахнув дверь, во двор вышел благообразный седой старичок в новой, но без особых излишеств, тунике. Алексей только хмыкнул – надо же, узнал. Впрочем, профессиональные нищие всегда отличались недюжинной наблюдательностью. – Проходите в дом, я прослежу, чтобы закрыли ворота… Маврикий проводит вас. Маврикий – так звали слугу Никифора, старого сморщенного негра с хитрыми бегающими глазами. Маврикий улыбнулся, показав ослепительно белые зубы: – Прошу, проходите, господин… Да, следует сказать. что Зевка уже испарился, пожелав протопроедру удачи. В небольшой, с колоннами, зале и расположились, усевшись за овальный резной стол. Судя по обстановке – колонны из красного дерева, мраморные статуи, иконостас в золотом окладе – староста амастридских нищих жил на широкую ногу, что Алексея давно уже не шокировало, ведь нищий – это была профессия, не менее уважаемая, чем, скажем, учитель. – Ты знаешь, зачем я пришел, Никифор? – не тратя времени на долгие предисловья, негромко спросил гость. – Не далее как вчера вечером я видел Романа Родинку, – быстро ответил Никифор. – Того самого, которого якобы убили ваши люди. А вот он, Родинка – жив, здоров и весел! – А это не мог быть его брат-близнец? – Близнец?! У Родинки? – нищий удивленно похлопал глазами. – Признаться, я о таком не слышал. – Ну, а все-таки? Если подумать? – Если подумать, все может быть. Родинка весьма хитер и осторожен. Брат-близнец… – Никифор с сомнением покачал головой. – Нет, что-то я о таком не слышал. – Родинка – одиночка, – осторожно заметил протопроедр. – И никто о нем ничего толком не знает. Даже о его шайке! – А у него нет шайки, – подзывая слугу, словно бы между прочим заметил старик. – Да-да – нет! И не было никогда. Ты правильно сказал, Алексий, Родинка – одиночка. И никогда никому не доверял, впрочем, правильно делал. Никифор почмокал губами, наблюдая, как темнокожий слуга ставит на стол высокий серебряный кувшин и дорогие бокалы тонкого цветного стекла: – Выпьем… Зевгарий, значит, твой человек… я знал, знал… и он знал, что я знаю. Но мы ведь друг другу не мешали, верно? Алексей молча кивнул. – А теперь мне понадобилась твоя помощь, уважаемый господин, – старик поставил опустевший бокал на стол и откашлялся. – Стефан Кривой Нос метит на мое место… ты, наверное, слышал? – Слышал, – не стал отнекиваться гость. – Нехороший человек этот Стефан, очень и очень нехороший. Злодей, льет людскую кровушку, словно горький пьяница – вино себе в глотку. И людишки его – такие же. – Не думаю, чтоб Кривой Нос хотел занять твое место… – Да он и не хочет! Это ж надо уметь – всех расставить по местам, договориться с кем надо, поддерживать порядок, улаживать ссоры… А Кривой Нос – туп как дерево! Он хочет только денег. Ничего не делать – и получать мзду. Просто так! – Такое только чиновникам под силу, – усмехнулся гость. – Понятно… Значит, Кривой Нос заставляет тебя платить… Старик ухмыльнулся: – Пытается заставить. Не очень-то я ему поддаюсь. Но – сила у него есть. И еще – тупость. Такой может натворить дел. – Хорошо! – Алексей понятливо кивнул. – Твои люди могут свидетельствовать против него? – О, конечно! И не только мои. – В таком случае – где нам его достать? – По пятницам он обычно бывает в церкви Апостолов. Молится, лиходей… Или делает вид, что молится. Протопроедр улыбнулся: – Уверяю тебя, он больше не будет оскорблять своим мерзким видом храм. Мое слово! – Роман Родинка сегодня вечером будет в харчевне «Под липами». Он встречается там… Могу я пока не говорить – с кем? Все равно мой… гм… этот человек не придет на встречу. – Не хочешь, не говори, – Алексей пожал плечами. – Родинка точно там будет? – Да. И придет один. Ты тоже не бери много людей – место тихое, они будут слишком заметны. При этих словах протопроедр спрятал улыбку. Ну еще бы! Брать с собой лишних людей вообще было сейчас не в его интересах, и не в интересах сыскного ведомства – ведь об убийстве Родинки уже давно доложили, и даже получили одобрение императора, которое, вполне возможно, вскоре прольется в виде серебряного дождя на многих, причастных к операции сотрудников. Зачем же им мешать? Да и базилевс страшен в гневе… особенно когда считает, что его обманывают. Так что нужно взять с собой… нет, не просто самых верных, а тех, кто знает… Луку и Леонтия… И все! Что потом делать с пойманным Родинкой… или его близнецом – будет видно. Рассуждая цинично – лучше его вообще устранить, да так, чтобы никто никогда не нашел тела. Впрочем, лицо можно до неузнаваемости изуродовать, и подкинуть убитого в трупную яму – как очередной бесхозный труп. Там видно будет… Живой Родинка уж точно никому не нужен… если только не расспросить его насчет той денежки, акче… Расскажет что – тогда можно будет и подумать о его дальнейшей судьбе. Ну а ежели не расскажет – держать его долго опасно. Да, надо еще подумать – где держать-то?! Так, чтоб никто ничего… Гм-гм… ладно… значит – вечером!
* * *
Родинку Алексей узнал сразу. Бандит явился в харчевню, не особенно и скрываясь. Черная, клином, бородка, только вот родинки на правой щеке – не было! Хотя… Долго ли ее присыпать какой-нибудь там пудрой? Или – замазать египетской мазью… И все равно – заметно, если хорошо присмотреться – заметно. Вон она блестит – мазь, да… похоже, это и в самом деле Роман Родинка. Или его брат-близнец… Братоубийца – кто бы он ни был. Протопроедру уже доложили – в бегущем со всех ног человеке, бросившему в придорожную канаву ненужный уже арбалет, прохожие опознали по приметам самого Родинку. Как та унтер-офицерская вдова, что сама себя высекла… Брат-близнец – в этом нет никаких сомнений! Вот, в чем секрет такой неуловимости… то есть уже бывшей неуловимости. Алексей сидел в самом углу харчевни, весело болтая с завсегдатаями. Пил вино, время от времени искоса посматривая на бандита. Снаружи уже темнело, и многие посетители расходились – узкие улочки города после наступления темноты становились опасны, очень опасны… Даже для такого ухаря, как Роман Родинка… который, казалось, вовсе не собирался уходить, а словно бы кого-то ждал… Кого-то или чего-то. Может быть, и впрямь – темноты? Когда народу в харчевне уже почти совсем не осталось, Алексей расплатился с хозяином и вышел… Остановился, прижавшись к ограде – уже давно сделалось темно, хоть глаз коли, и вряд ли бы его сейчас здесь хоть кто-нибудь заметил… – Будем брать сразу, как выйдет? Ха! Ну, вот, пожалуйста – Леонтий. Или – Лука. Протопроедр усмехнулся: – Думаю – да. В этой тьме нам совершенно незачем рисковать. – Тьма? – удивленно переспросил помощник. Да Алексей и сам заметил, что, как только над крышами взошла полнощекая нахально сверкающая луна – о темноте можно было забыть. Как и об этом убежище… хотя один человек еще мог спрятаться за кустами. – Лука, Леонтий, встаньте на разных концах, – быстро распорядился сыщик. – Я же встречу его здесь… Пойду сзади – ну а вы там уж не теряйтесь. – Да уж как-нибудь, – хохотнули оба – и тут же две быстрые тени метнулись по разные стороны улочки, затаились на углах – никак их не минуешь. Алексей посмотрел на небо – ну не вовремя эта чертова луна, не вовремя… хотя, с другой стороны, если Родинка просидит в харчевне еще с полчаса, луна как раз спрячется за выступом крыши. И тогда, в тени… Впрочем, совершенно не ясно, кому тогда будет легче – сыщикам или бандиту? Харчевня не закрывалась долго, хотя давно должна бы была, по всем правилам, однако, хозяин, как видно, давал на лапу чиновникам – и спокойно работал всю ночь. Или – полночи. Нет! Вот метнулось в открытых дверях дрожащее пламя светильника… – Да-да, мы уже закрываемся, уважаемый господин. Голос хозяина-армянина. – Что ж, спасибо за вино и пищу…. Вот он, Родинка! Вышел, запахнув плащ. Прошел шагов пять в сторону затаившегося протопроедра. Остановился… Что-то заподозрил? Почувствовал? Нет, оглянулся на харчевню… Хозяин как раз закрыл дверь, и падавший на улицу тонкий лучик света угас. И яркая луна наконец зашла за выступ, погрузив узкую улочку в непроглядную ночную тень. Алексей настороженно затаил дыхание и явственно услышал шаги… Бандит! Куда же он идет? Налево или направо… А вообще – никуда! Шаги тут же стихли и что-то тяжелое вдруг со звоном упало наземь. Кинжал? Нет… скорее уж – связка ключей. Интересно… Покинув свое убежище, протопроедр на цыпочках подобрался ближе… Видно ничего не было, но чувствовалось, угадывалось, что бандит находился сейчас совсем рядом с харчевней, как раз напротив пекарни. Да-да – у самой двери. И слышно было как возился с замком! Как такое может быть? Сам знаменитый вор Роман Родинка решил обворовать пекарню? И что он там хочет украсть – пару черствых булок или чан с тестом? А может, он просто желает там спрятаться, переждать ночь? В таком случае – пожалуйста, никакого другого выхода из пекарни, кроме этой двери, нет. Так что бандюга сам себя загоняет в ловушку, остается только лишь его взять… Взять. А если все ж таки из пекарни есть еще один выход? Тогда Родинка спокойно уйдет. Нет! Нельзя рисковать. Надо брать! Вот сейчас, тут же! Прыжком преодолев несколько шагов, отделявших его от бандита, Алексей с ходу ударил Родинку ребром ладони по шее… ударил бы… но в темноте промахнулся, а может быть, сам Родинка внезапно выпрямился, что-то почуяв, – и удар пришелся ему по спине… Сильный, между прочим, удар… Бандит захрипел, бросился было бежать, но тут же остановился… Алексей резко присел, уловив пронесшийся над головою клинок. Ах, ты так? С усмешкой протопроедр вытащил из-за пояса кинжал… Потом, подумав, убрал обратно в ножны – все же хотелось бы вдумчиво допросить этого типа. Все ж хотелось бы… Да и некуда ему деться – слева и справа – свои! Лука и Леонтий. Вот снова удар… Алексей тяжело повалился наземь, застонал как можно громче, хотя вовсе и не был ранен. А пусть вражина полагает, что ранен. Ведь обязательно решит добить… Сейчас подойдет… ну, вот-вот… давай же! Сыщик замер в ожидании, словно скрученная пружина… ну… иди! А вот – ничего подобного. Бандит не подошел! Но слышно было, как тихонько скрипнула дверь. Ну точно – решил скрыться в пекарне! А значит – там есть выход. Видать, Родинка все ж таки почуял слежку и решил уйти наверняка, как обычно, оставив всех с носом… Может уйти! Может! Однако врешь – не уйдешь! Вскочив на ноги, Алексей рванулся к пекарне, в любую секунду рискуя нарваться на нож… однако делать было нечего – сейчас так нужна была решительность и быстрота. Вот она, дверь… вот опущенный засов… замок… ручка… Рвануть на себя… И сразу – резко – присесть… Ага! Снова над головой просвистело лезвие. А ведь попал бы… А так… Вытянув руку вперед, протопроедр с силой дернул бандита за ногу… услышав, как тот, не удержавшись, повалился спиною в пекарню… Звякнув, упал на пол кинжал… или нож, что там у него было… Ага! Словно почуявший близкую добычу тигр, молодой человек бросился на врага, хватая за горло… Родинка захрипел… Ага! То-то! – Пусти… пусти… – Ты – Роман Родинка? А ну, признавайся! Говори же – задушу!!! И столько было в этом шепоте ярости, злобы и гнева, что даже неуловимый бандит, похоже, струхнул. – Да, я – Родинка. Не убивай! Пусти же… – Вставай… – протопроедр рывком поставил Родинку на ноги, да тот и не сопротивлялся, а лишь, тяжело дыша, стонал… – Бедная моя голова… – Расшиб, что ли? – Расшиб… Не расшибешь тут. Ой, больно… Да не ломайте так руки, мой господин, клянусь, я не сделаю вам ничего плохого… просто не смогу… Ой, как же болит голова… Бандит снова застонал и вдруг начал заваливаться… Да что хоть с ним? Сотрясение? Возможно… вполне… Алексей наклонился к вражине… а тот, вдруг изогнувшись, ударил его обеими ногами в грудь, выталкивая с порога на улицу… Упав, протопроедр вскочил сразу, но… Но ведущая в пекарню дверь уже оказалась закрытой. Точно – есть там другой выход! Терять времени было нельзя, и молодой человек с разбега ударил плечом. Дверь неожиданно поддалась, заскрипела… Еще удар! Еще… Вышиб!!! Протопроедр влетел в пекарню, едва не расшибив голову об печь… Ударился сильно, потеряв на какой-то миг сознание, а когда очнулся, перед глазами плясали зеленые искры… И дверь, входная дверь оказалась закрытой! Закрытой снаружи на замок! А в пекарне, похоже, никого не было. Точно, не было – ни шороха, ни звука… Да уж, если б бандит оставался в пекарне, сыщику мало б не показалось. Убил бы! Наверняка убил… Значит, выскользнул через потайной выход. Ну пекарь! Ладно, с пекарем можно разобраться потом… Помотав головой, Алексей осмотрелся… да-да, именно осмотрелся, уже можно было это сделать, ибо сквозь узенькие вентиляционные окна в пекарню проникал утренний свет… Да-а… вот и утро. Сейчас явятся пекари, выпустят… Однако где же, черт побери, Леонтий с Лукою? Эти-то чего ждут – приказа? Да нет, уж сообразили бы… Странно. А как вкусно здесь пахнет! Какими-то сладкими хлебцами… нет, пряниками… да вот же они, в лотках, только протянуть руку! Алексей взял один, надкусил… черствый… А хозяин пекарни, кажется, говорил, что пряники здесь не пекут… Пряники… Не те ли самые, с именем Мехмед Фатих?! Вроде бы есть какая-то надпись… жаль, все равно темновато еще, не разглядеть… ничего… Кто-то протяжно крикнул снаружи… Потом еще… И вот уже закричали со всех сторон, завыли… Алексей вздрогнул и вот тут вдруг по-настоящему испугался. Он хорошо знал эти крики… Узнал и теперь… Да, конечно, их здесь не могло быть… но ведь вот – были. Еще бы не узнать… Утренний крик…Глава 3 Лето 1454 г. Константинополь – Стамбул Чалма или тиара?
Istanbul was Konstantinopolis Istanbul was Konstantinopolis Istanbul……муэдзина. Алла-а-а-а бисмилала-а-а-…. Созывали правоверных на молитву! В христианском городе! Неужели такое возможно? Алексей приоткрыл дверь – поддалась! – осторожно высунулся наружу. И перед самой пекарней увидал турка! Да-да, именно турка… ну, если и не турка, то мусульманина – сняв обувь, он распростерся ниц на молитвенном коврике, видать, не успел добежать до мечети. А вон, на углу – еще один молящийся… и еще… Господи, да что же это такое творится-то? Протопроедр обхватил голову руками и усмехнулся – кажется, он уже догадывался – что. Дождавшись конца намаза, Алексей выскользнул на улицу и быстро зашагал в сторону Амастридской площади, зашагал по привычке – к дому. На ходу оглянулся… и вздрогнул – у Святой Софии – бывшей Святой Софии, а ныне – мечети Айя-Софийе – баллистическими ракетами взметнулись ввысь минареты! Алла бисмилла…. А вон еще минарет… и вон… Все ясно… Он в том… турецком мире. В котором войска султана захватили Константинополь, превратив его в Стамбул – Истанбул, в котором повелитель османов получил почетное прозвище – «Завоеватель» – Фатих, в котором… в котором у него, Алексея, погибли жена и сын… Погибли… Зверски убиты янычарами – так вернее сказать! О горе, горе! Много, много домов еще лежали в развалинах, но много и строилось, и людская толпа на площади Амастрид была все той же – крича, пробегали мальчишки-водоносы, уличные торговцы предлагали лепешки и жареную на вертеле рыбу, все так же просили милостыню нищие… у мечетей… И на папертях церквей – многие христианские храмы сохранились, и в них шли службы. Только везде – везде! – нагло прохаживались турецкие стражники в чалмах и высоких шапках. А на выставленных – вместо поверженных статуй – копьях красовались человеческие головы, окруженные целыми тучами жирных блестяще-зеленоватых мух. Мухи жужжали, и мертвые головы, казалось, подмигивали прохожим… Алла бисмилла… Протопроедр и не заметил, как подошел к своему дому… к тому самому особнячку, недавно пожалованному императором. Дом оказался цел, ничуть не разрушен, только на воротах красовалась изящная арабская надпись – наверное, пожелание милостей Аллаха хозяевам и гостям. – Пода-а-айте, Христа ради, господин, – сидевший прямо на земле нищий жалостливо скривился и протянул руку. Алексей вытащил из кошеля медяху, бросил, задумался: – Христа ради? Откуда ты знаешь, что я христианин? – Это сразу видно, мой господин… Намаз только закончился. Вот как? Сразу видно? Это было не очень-то хорошо. Ладно… – Чей это дом, старик? – Досточтимого Фируха-мирзы, господин, начальника морской стражи. – А раньше? Не знаешь, кому этот дом принадлежал раньше, еще до… – До прихода турок, ты хотел сказать, господин? – нищий ухмыльнулся. – До прихода турок он принадлежал несчастному базилевсу… это было выморочное имущество, господин. – А ты откуда так хорошо все знаешь? – Я много чего знаю… Янычары! – старик дернулся. – Вам бы следовало поспешить, господин! Поздно! Трое янычар в длинных – почти до земли – темно-зеленых кафтанах уже направились в их сторону. У каждого болталась на поясе кривая сабля. – Кто таков? – Меня зовут Алексий, я… торговец рыбой. – Что-то ты не очень похож на торговца. Скорее – воин? Кто может подтвердить, что ты торговец? – О, да многие… – Нас интересуют только османлы! Кто из них? – Некто Керим-бей, мой сосед, потом Зафир Учкудук, тоже торговец… – вдохновенно врал протопроедр. – Еще… – Идем, – прервал один из янычар, вислоусый, голубоглазый. – Покажешь свой дом. – О, я очень спешу, господа… И забыл вам назвать еще одного свидетеля… очень важного. – Кого же? – Покойного базилевса! – Что?! – янычары дружно схватились за сабли. – Так показать вам его? Не дожидаясь ответа, молодой человек запустил руку в кошель и, вытащив горсть серебряных аспр с изображением императора Константина, протянул воинам: – Вот мой свидетель! Думаю, и вы его хорошо знаете. – Ох, хитрый кяфир! – забрав деньги, янычары расхохотались. – Ладно, иди, куда шел, – милостиво разрешил голубоглазый. – Ты здорово повеселил нас, парень. Ишь ты – нашел знакомого! С улыбкою поклонившись, протопроедр повернулся и с крайне деловым видом зашагал в сторону Месы. Шел и ждал – когда же передумают, окликнут? Прикидывал – куда тогда деться? Лучше всего к каналу, там кусты… потом во-он в те развалины… ищите… Ну… Нет! Не окликнули. Слава богу! Однако что ж теперь делать? Останавливаясь в виду церкви Апостолов – похоже, она еще не была превращена в мечеть – Алексей пересчитал оставшуюся наличность – вышло семь аспр и, задумчиво почесав затылок, направился в ближайшую корчму. Немного прийти в себя, посидеть, осмотреться… В корчме было малолюдно, а за дальним столиком сидели двое в чалмах. Протопроедр состорожничал, вышел, обернулся на минареты Святой Софии… Айя-Софийе… Да, думать тут нечего – все яснее ясного. Нужно выбираться обратно! Как? Да через ту же пекарню – через нее, кажется, вход. Наверное – и выход тоже. И Роман Родинка этим пользуется! Ага… Значит – это никакой не близнец, это он сам и есть… Только в двух видах – один отсюда, другой – оттуда. И похоже, один одного убил! Зачем? А черт его… Унтер-офицерская вдова – да уж! И все же… все же все следует проверить до конца. Время есть… А ближе к вечеру, к ночи – зайти в пекарню. Может, повезет? Может, удастся выйти там… там, в родном и знакомом мире без всяких турок, без минаретов, без мертвых голов на копьях…Известный джазовый стандарт
Подумав, Алексей вернулся к пекарне, даже зашел, кивая на улыбки подбежавшего хозяина… кстати – того же самого, что и… что и там. Могучего вида атлет… только почему-то – с пришибленным взглядом. Как его? Андроник Фелос… или Филос, не суть. – Что угодно уважаемому господину? А и правда, очень интересно – что же это угодно уважаемому господину? Просто так зашел? Ну нет, такие фразы здесь не поймут – то же еще, турист. – Видишь ли, любезнейший, в моем доме свадьба через неделю. Хотел узнать, можно ли заказать у вас лепешек? – О, конечно, конечно, господин! – Могу я осмотреть пекарню? Хозяин закланялся: – Пожалуйста, проходите… Вот печи… вот работники… Быстрей, быстрей, шевелитесь! Да шевелитесь же! – пекарь оглянулся. – Печем пряники для харчевни господина Кубрата-хаджи, здесь, рядом… Протопроедр опустил глаза: ага… значит, вместо армянина уже Кубрат-хаджи… – Работаете весь день? – Да, господин. С восхода и почти до заката. Заканчиваем с вечерним намазом. – Ясно. Значит, с вечерним намазом… Еще полдня. Сходить к Влахернской гавани, в старый дом? Удостовериться уж окончательно… Тяжело! Не физически – не так далеко тут идти – морально. Вновь представить все… торжествующих турок… отрубленную голову сына… И все же стоит удостовериться!
Не сказать, чтобы с приходом турок жизнь в городе оскудела, пожалуй, что и нет, наоборот, даже как-то повеселей стало, пошумней, многолюдней – ну уж конечно – Истанбул – столица могущественной империи. Только вот ни Алексею, ни его семье не было в этой столице места! По шумной улице Меса молодой человек безо всяких приключений добрался до церкви Апостолов, после чего, вместе с толпой артельщиков – каменщиков или плотников – миновал старую стену Константина и, уже в одиночестве, добрался до церкви Хора. Функционировал ли монастырь? Судя по распахнутым настежь воротам и стоявшим в них хозйственно подбоченившимся турком в зеленой чалме – нет. – Где же монахи? – Алексей вернулся к паперти, как и всегда, полной нищих. – Кто погиб год назад, кто ушел, кого убили турки… – А настоятель? Нищий поднял глаза: – Ты знал его, господин? Говорят, он скрылся где-то в Албании. В Албании… Ну, хоть кто-то жив. Во Влахернской гавани за аспру уговорил рыбака –доплыть до Галаты. В бухте, вдоль всего берега, стояли большие турецкие корабли с зелеными флагами, много было и торговых судов – из Магриба, Леванта, Египта, Сирии… Весь восток! А вот генуэзских галер Джованни Джустиниани, конечно же видно не было – вернулись назад, в Геную… кто смог, кто успел. – Приплыли, мой господин! Получив аспру, рыбак тут же отчалил, наотрез отказавшись даже чуть-чуть подождать. Впрочем, Алексей и не настаивал – кто знает, во сколько могло вылиться здесь это «чуть-чуть»? Пройдя знакомой… вот именно – знакомой!.. тропою, протопроедр заглянул в маленький дворик. Рыжая девчонка, смачивая веник в глиняной миске с водой, подметала пыль. – Анна! – Алексей вспомнил имя. Эту девушку год назад он спас от янычар… или от сипахов. Впрочем, какая разница? – Господи! – девчонка подняла голову, улыбнулась – узнала. – Живой! Ты-то хоть здесь откуда? – Пришел навестить… – молодой человек сглотнул слюну, – могилу сына. Девушка враз погрустнела: – Ах да… Подожди, я провожу тебя. Здесь теперь все изменилось. – Я вижу… Еще бы – не изменилось, когда – тут же, недалече – переделанная в мечеть церковь стояла без креста, а вместо колокольни торчал худосочный, длинный, как глиста, минарет. – Мы тайно посещаем могилы, – на ходу поправляя платок, шепотом пояснила Анна. – Ухаживаем за могилами. Мне кажется, турки знают… но не препятствуют. И только она упомянула о турках, как… – Салам, красавица! Вот уж накликала… Протопроедр оглянулся, увидев, как позади них, быстро нагоняя, шагал турок в пестром тюрбане и длинной тунике с какой-то дурацкой пелериной и с длинным кинжалом за поясом. – Это Селим, башибузук, – быстро пояснила девчонка, после чего – уже громко – выкрикнула: – Салам, Селим. Вот, брат из города приехал… Пошли на огород, за латуком. – А, может – все же на кладбище? – нагнав, башибузук пошел рядом, норовя ухватить девушку за руку. Цокал языком, вращал глазами… Если присмотреться – вполне приятный парень, этакий волоокий смуглявый красавчик с большой золотой серьгой в левом ухе. Интересно. что сталось с той бедняжкой, с которой он эту серьгу снял? – Брат, говоришь? Что-то ты мне не рассказывала… – Селим подозрительно осмотрел незнакомца. – Как же, не рассказывала? Да ты вспомни! – Да никак! – Это все потому, что ты, Селим, только себя и слушаешь. Они говорили по-гречески, башибузук – так даже очень неплохо, лишь с едва уловимым акцентом. И Аннушке – уж в этих делах Алексей понимал – разговор этот вовсе не был так уж неприятен. Скорее даже наоборот. – Чего вчера не пришла? – Селим, наконец, ухватил тонкую девичью руку. – Я ждал. До полуночи… может, чуть-чуть раньше. – Рыбу чистила… Селим, у тебя вроде бы лодка есть? – Не «вроде бы», а есть… Уж для тебя-то, Анна-ханум, всегда найдется. Башибузук снова захохотал… смешливый… – Перевезешь брата на тот берег? – Брата? Хм… – парень озорно подмигнул. – Ну, если ты очень попросишь… – Попрошу. – Тогда – да! – Тогда иди, – Аннушка резко остановилась. – Готовь лодку. – Так я… – Готовь, я говорю! А на огород мы и без тебя сходим. Селим только головой тряхнул да, воскликнув – «вах!» – повернул обратно. Протопроедор только хмыкнул – гляди-ка, слушается. – Вяжется тут ко мне, – смущенно сообщила девушка. – Вообще-то он добрый парень… Сколько невинных душ погубил этот «добрый парень»? – Нет, ты не думай… Он не такой уж плохой. Плохой, хороший – какая разница? Главное – враг. – От других меня защищает и вообще… Да ты что молчишь-то? Алексей натянул на лицо улыбку – и в самом-то деле, чего на девчонку взъелся? Жить-то надо… и – любить. В этом мире – можно и турка… или какого там роду-племени этот башибузук?: – Далеко еще? – Пришли уже… Вон, видишь – кусты? – Вижу. – Туда сейчас и свернем. Сын, Сенька – точнее, то, что от него осталось, был похоронен в общей могиле – Алексей сам закапывал… сам… Что же касается Ксанфии, то ее судьба была еще ужасней… Здесь – была… Но, не там! Господи! Скорей бы вырваться отсюда, Господи!!! Молодой человек размашисто перекрестился. – Вот-вот, – одобрительно кивнула Аннушка. – Помолись, помолись… Алексей прикрыл лицо руками… Сенька, Сенька… Ксанфия… Никого-то в этом мире у него нет! Все, всех отняли проклятые турки… как у многих… А многие, похоже, и при турках устроились вполне даже ничего. Живут себе! С другой стороны, что же им – в тартарары провалиться? Вот хоть той же Аннушке… – Селим тебе нравится? Девчонка вспыхнула, отвернулась… – По-моему, веселый парень, – улыбнулся протопроедр. И Аннушка тут же повернулась, тоже с улыбкою: – Да, веселый. Монисто мне подарил, я по праздникам одеваю… Ты не думай, мы с ним даже не целовались… Ну, может, один разок… Алексей не выдержал, рассмеялся. – Ты прости, что я про лодку спросила, – качнула головой девушка. – Просто ляпнула, что на ум пришлою. Может, ты здесь хотел остаться? – В глазах ее вдруг на миг, на секунду, вспыхнула тревога. – Да нет, – поспешно успокоил молодой человек. – Навестил могилку… а больше – что мне тут делать? Разве что к этой ведьме зайти… Как ее… Гаркатида? – Сгинула бабка Гаркатида, – Анна вздохнула. – Язык длинный – вот схватили ее турки. Говорят, сам султан заинтересовался провидицей…. А уж султанских милостей старой колдунье ждать нечего – такое говорит иногда, уши вянут! – Сгинула, значит, старушка… жаль. – Ничего, нам бы до столька лет дожить! – Это уж точно! И тут – облом! Старая колдунья, наверное, могла бы помочь, могла бы… Да вот только где ее теперь сыщешь? В султанском дворце? Или, может быть, уже на погосте? Забежав в свою хижину, Аннушка вынесла крынку козьего молока и лепешки – покормить гостя. Чтобы не обидеть невзначай девушку, протопроедр не стал отказываться, хотя козье молоко терпеть не мог, тем более – топленое. Выпил, вытер ладонью губы, поблагодарил: – Хорошее у тебя молоко, вкусное! – Это коза у нас хорошая. Пока Анна бегала относить кувшин в хижину, Алексея едва не вырвало – ну и гадость эта ваша залив… это ваше молоко козье! Тьфу!
Башибузук Селим терпеливо дожидался у причала, сидя на мостках, близ привязанной лодки – узенькой, изящной, совсем не похожей на рыбачью. Кроме двух пар весел имелась и съемная мачта и парус… – Под парусом и пойдем, – послюнявив палец, Селим попробовал ветер. – Так ведь с той стороны и дует, – с усмешкой заметила девушка. Усмешку ее башибузук игнорировал, лишь махнул рукой да неожиданно подмигнул пассажиру: – Эх, женщины… Тебя как зовут… брат? – Алексий. – Помоги-ка, Алексий… Вместе они поставили мачту и, на веслах отойдя от мостков, подняли косой парус, называемый иными – арабским, а другими – латинским. Ух, как зашумел в снастях ветер! Порыв ветра ударил прямо в бок, едва не перевернув суденышко… впрочем, башибузук ловко выровнял лодку, направляя ее… куда-то совсем в другую сторону. Хотя… понятно – ветер встречный, так нужно идти зигзагами – галсами. А, похоже, он неплохой моряк, этот башибузук… Башибузуки – так называли вспомогательные отряды султана, набранные из разного сброда, того самого, что через какое-то количество лет назовут «пушечным мясом». Кондотьеры, мать их… Вот, как и этот… Ух! На миг показалось – лодку вот-вот захлестнет огромная зеленовато-голубая волна… нет, выплыли! – Хэй-гей, Аннушка! – бесстрашно выпрямившись на корме, громко закричал Селим. – Что тебе привезти? И снова лодку тряхнуло, да так, что бесшабашный башибузук едва не улетел в море! – Ну, что ты кричишь? – заволновался протопроедр, не очень-то жаловавший морские просторы. – Лучше управляй парусом… Смотри, вон какие волны! Да и не услышит она тебя – ветер! – Услышит – не услышит, какая разница? – захохотал Селим – ох, и любил же поржать этот парень! – Главное – я ее спросил. А то потом начнет – мол, привез неведомо что, я, мол, такого и не просила… Вот монисто недавно привез… красивое. Так ведь едва не выкинула! Потом, конечно, смилостивилась, слава Аллаху… Слышь, ты ее и вправду брат, да? – Двоюродный. – А, кузен, значит… Ого – какие слова башибузук знает! – Что удивляешься? – перекрикивая ветер, снова захохотал Селим. – Я на многих языках говорить могу, а все потому, что родился в Измире… Смирне… А там, в порту, кого только нету. – Хороший город Измир? – Замечательный! Только для меня теперь Истанбул – самый лучший. Протопроедр не спросил – почему. Догадался. – Жаль, ты не единственный мужчина в роду Аннушки, – снова закричал башибузук. – Есть еще старый – совсем старый – дедушка. Ему и платить калым! Ты как думаешь – возьмет много? – Это уж как ты с Аннушкой договоришься! – ухмыляясь, откликнулся Алексей. – Договорюсь! – Селим задорно тряхнул головой. – А как же! Ох, как кидало лодку! Да и ветер усилился, а ведь только что был полный штиль. Ну, так ведь случается – тихо-тихо и вдруг ка-ак налетит шквал… а потом – минут через пять – снова тишь да гладь, да Божья благодать. Бывает. Вот, как сейчас… только вот до благодати, похоже, еще долго было… Даже при таком ветре суденышко шло ходко, по всему чувствовалось, что парус находится в умелых руках, да и противоположный берег с раскинувшимся великим городом быстро приближался. Уже хорошо был виден Акрополь, колонна Клавдия Готского, Святая Софья… минареты… Вот уж чего век бы не видеть! Галата – бывшая колония Генуи – осталась далеко позади, лишь возвышалась над волнами знаменитая башня, с которой, говорят, хорошо виден весь город. Да, наверное, виден… скорее всего… Лодку вдруг снова сильно тряхнуло, и мачту с парусом едва не положило на воду. Отплевываясь от воды, Алексей схватился за борт… и вдруг услыхал крики. Показалось? Да вроде бы нет… Протопроедр повернул голову… увидев среди волн отчаянно бившего руками-ногами парня… Голова его то скрывалась под набегавшей волною, то вновь появлялась… Черт! Далековато до него… Не доплыть – сам утонешь. Если только развернуть лодку… – Помогите!!! По… Этак скоро и не понадобится никакая помощь! – Селим! Там тонут! – приподнявшись, закричал протопроедр, показывая на несчастного пловца рукою. Башибузук увидел, кивнул, улыбнулся: – Держись! Сейчас мы его достанем. У-у-ух!!! Вот это разворот! Словно катер! А волнища-то… тьфу, тьфу… едва ведь не захлебнулись. Черт! И ветер еще… сейчас совсем повалит… А пловец? Что-то его не видно? – Он там, там! – показал Селим. Ясно. Нырять Алексею. А кому же еще-то, он ведь не может управлять парусом? Ладно… Размашисто перекрестясь, молодой человек скинул сапоги и пояс с кинжалом, набрал в грудь побольше воздуха и нырнул в бушующие волны… туда, где снова на какой-то миг мелькнула голова тонущего парня. Впрочем, очень может быть, что это была девчонка… Ух… Вот так компот! Ни черта не поймешь – где небо, где море… Ага, вон там, кажется, лодка… Ну да, вон, Селим машет веревкою… Значит, надо плыть в противоп… Нет, не плыть – похоже, нырять уже пора, нырять! Молодой человек так и сделал, мысленно благодаря родную супругу – научила-таки хорошо плавать, постаралась, выбила с детства сидевший в подкорке страх… Плотная мутно-зеленая пелена обхватила ныряльщика со всех сторон, плотная, непроницаемая для взгляда… И что тут искать? А вот… вот… Нет – коряга! Вынырнув, Алексей немного отдышался… если это можно было сейчас так назвать… и снова, снова ушел в глубину… Ну где, где же он, где же? Ага! Вот! Прямо под ныряльщиком мелькнула чья-то мутная тень… Вниз, вниз… Ага! Есть! Почувствовав, что ухватил кого-то за волосы, молодой человек поплыл к поверхности… Не такое уж и простое дело, один-то попробуй, в этакую непогодь, вынырни, а тут… Черт! Уже невозможно дышать. А в висках словно колотятся звонкие молоточки – тук-тук, тук-тук… Боже… Нет, не бросать, не отпускать… раз уж ухватил… Ну, еще, еще… Ух! Наконец-то! Алексей вынырнул… и в ужасе закрыл глаза – прямо на него катила огромная – казалось, с двухэтажный дом – волнища! А вот и лодка! – Ныряй! Ныряй! – размахивая веревкой, кричал Селим. Нырять? Обратно? Ну а что еще сейчас делать-то? Нырнул – куда деваться? Лишь бы не вытащить потом труп… Да и самому бы вылезти… вылезти… Глубина тащила властно, словно ухватил за ногу какой-то древний водяной бог… Нептун или кто там еще.. Врешь! Не утащишь! Наверх…. Теперь снова – наверх… Что это здесь? Веревка? Господи… Селим затащил из в лодку обоих – спасателя и утопленника. И – о чудо! – едва Алексей перевалил через борт, как в небе проглянуло солнце! Сразу стало тепло, покойно и – как-то вдруг незаметно утих ветер, да и волны… это были уже не волны, так, зыбь… Мальчишка! Это оказался мальчишка. Лет тринадцати, может, чуть меньше. Светловолосый, с коричневой загорелой кожей… Схватить. Перевернуть. Положить на колено. Надавить… раз-два… Ага, полилась, полилась водичка! Изрядно же ты нахлебался, парень… – М-м-м… Ага! Есть! Дернулся, застонал – значит, жив, жив… А ну-ка еще! – М-м-м… больно… Больно ему! Скажи спасибо, что живой! Что лежишь сейчас здесь, в надежной и быстрой лодке… – Как он? – Да вроде жив… Селим! Спасибо, что вытащил. – Благодари Аллаха! – Там, на берегу… Не нашего ли утопленника ищут? На берегу, на золотистом песке пляжа, действительно суетились, бегали. Впрочем, скорее всего, это рыбаки искали свои унесенные внезапно налетевшим шквалом сети. А несостоявшийся утопленник тем временем уже совсем пришел в себя. Тяжело дыша, отфыркивался, сплевывал за борт воду. Господи… А на шее-то – крестик! И, похоже, что золотой… И цепочка… Да уж, не из дешевых. – Как ты? – Благодарю вас… – Тебе ж сказали, кого благодарить… Кстати, это не тебя там ищут? – На берегу? Нет. Я не отпрашивался… Самовольно… – Парнишка понурил голову и зябко повел плечами. – Ох, и задаст же мне батюшка… Алексей усмехнулся: – Если узнает. – Узнает, – снова вздохнул мальчишка. – Мой батюшка всегда все знает. – Кто ж он такой, твой всемогущий отец? Парнишка приосанился, произнес с гордостью, уместной более во дворце, нежели в какой-то там лодке: – Мой отец – дука Лука Нотара. Любимец и доверенное лицо самого…
Глава 4 Лето 1454 г. Константинополь – Стамбул Сволочи одни кругом!
Все мы умрем, человеки, и нету такого, кто жребий Знает свой смертный и то, будет ли завтра он жив.…повелителя правоверных и православных, его величества султана! Ах, вот как – его величества султана! Что ж, чего иного ждать от предателя Нотары? А ведь прикидывался честным и благородным… правда, своей ненависти к католиком не скрывал, говорил откровенно – лучше турецкая чалма, чем тиара! Судя по всему – не прогадал, ишь ты – «любимец и доверенное лицо». Пожалуй, от такого нужно держаться подальше – вполне может узнать. Конечно, накоротке дука и протопроедр знакомы не были, но сталкивались, сталкивались, вот уже на протяжении трех последних лет. Мог, мог узнать… И выдать! А слуги уже вовсю растирали спасенного, натягивали тунику, надевали сандалии… Услышав позади скрип уключин, Алексей обернулся: – Селим, ты куда? – Во Влахернскую гавань. Там, рядом, дешевые бусы. И красивые. Куплю. Отправиться с ним? Эх, поздно… – Удачи тебе, Селим. – И тебя да не оставит Аллах своими милостями. Еще увидимся! Пожалуй – да. Впрочем, очень может быть, что и нет. Хм… интересно, почему башибузук, услыхав имя Нотары, столь быстро свалил? Этот-то чего испугался? Ведь, кажется, мог бы претендовать на награду, однако предпочел скромность. И, верно, не зря! Эх, расспросить бы… Сам-то Алексей, естественно, не знал всех местных раскладов. – Как твое имя, господин? – мальчишка, наконец, полностью пришел в себя, подбежал, схватил за руку. – Мой отец сделает для тебя все! Вот уж не надо! – Меня зовут Алек… Александр из Эпира. – Так ты чужеземец? Можешь остановиться у нас! Ага, еще чего не хватало! Чтобы потом почувствовать на своей шее остроту янычарской сабли? Впрочем, мальчишка, наверное, мог еще пригодиться… – Я сейчас спешу… Если хочешь, давай встретимся с тобою завтра. Скажем, сразу после обедни у церкви Апостолов. – У церкви Апостолов? – отрок похлопал глазами. – Хорошо. Я обязательно приду, господин Александр. – Только приходи один, незачем зря тревожить своего батюшку, верно, у него и так много дел. – Отец меня очень любит и… – Как твое имя, парень? – Мануил. Слегка поклонившись, Алексей повернулся и быстро зашагал в сторону старого греческого квартала. Пройдя шагов десять, обернулся, помахал рукой: – Будь счастлив, Мануил! – Но… Я хотел бы отблагодарить и… – Отблагодаришь, когда попрошу! Все-таки хорошо иметь обязанных тебе людей, даже вот таких, как этот парнишка. Парнишка не простой – сын самого Нотары! Бывшего дуки Нотары, предателя Нотары… Гм… А ведь Ксанфия говорила, что этот вот мальчик спас Арсения! Да… именно так она и выразилась, правда, сам Алексей не стал тогда вникать в подробности, некогда было, оставил разговор с сыном на потом… Ну да – «младший сын дуки». Вот он и есть! Ха! Интересно получилось, что же – Алексей просто-напросто расплатился за спасение собственного ребенка? Расплатился, конечно, некрасивое слово – но ведь именно так, по сути, и выходило.Паллад
Пройдя греческий квартал, протопроедр вышел к широкой площади Тавра – ноги сами несли его к Амастридам, к пекарне – ведь именно там находился вход… и, стало быть – выход. Уйти бы! Господи, поскорее уйти! На площади, как и в старые добрые времена, по-прежнему бился людскими волнами рынок, даже покупателей и продавцов, похоже, стало больше. И все кричали, ругались, хохотали, азартно торгуясь и расхваливая свой – часто не очень-то и хороший, да что там говорить – иногда и совсем поганый – товар. – Вода, вода с горных ручьев, сладкая и холодная, покупайте воду, господа! – Рыба, жареная рыба! Ах, тает во рту! – Рахат-лукум. Сладости, рахат-лукум… – Мыло, разноцветное, с приятным запахом… Эй, ханум, не проходи мимо! Ты только понюхай… Ну? Да, мылится, мылится, и дает такую пену, клянусь бородою пророка и посохом архангела Михаила… Ну, куда ж ты, ханум? Эх… Мыло! Мыло! Не проходите мимо! Алексей аж вздрогнул, услышав знакомый голос. Хотя… почему бы тут и не быть Зевке? Почему б не заниматься своим привычным делом – объегоривать доверчивых покупателей и, при удобном случае, незаметно опустошать содержимое их кошельков? А кто уж тут у власти – турки, не турки – какая разница? Обойдя парня сзади, протопроедр подождал, пока тот всучит какой-то служанке пару склизких подозрительного вида брусков, и негромко сказал: – Говорят, вышел новый указ султана – всех мошенников и мелких воришек сажать в чан с дерьмом. – В чан? Воришек? – Зевка живо обернулся. – А что же с крупными ворюгами делать? – А крупным – рубить головы. Прямо там, где попадутся. – Что, в самом деле вышел такой указ? Ой… господин!!! Узнал. Узнал-таки… Ну еще бы! – Господин… Это вы? – Нет, это моя тень, – Алексей почти не соврал. – Надеюсь, ты еще не принял ислам? – О нет, господин. Это не так-то просто. – Тогда поговорим… Лучше – без лишних ушей. – Понял вас, господин… – Зевка огляделся по сторонам и быстро покидал свой товарец в заплечный мешок. – Есть одна корчма рядом. Стражники туда редко заглядывают, хотя… хм… – Ты хотел сказать – хозяин доносит обо всем туркам? – язвительно усмехнулся протопроедр. – Ну, в общем, да… Но там всегда много народу, так что… – А ты сам-то, часом, никому не докладываешь? Парень испуганно – и, кажется, искренне – перекрестился: – Что ты, что ты, мой господин! Я теперь сам по себе… Рад! Очень рад, что ты не погиб, вернулся! – Ну надо же, – Алексей ухмыльнулся и, похлопав парня по плечу, бросил: – Идем. Корчма располагалась тут же, на углу, и представляла собою гибрид постоялого двора, кабака и вокзала в каком-нибудь крупном железнодорожном узле. Обширное полуподвальное помещение, освещаемое в значительной мере светильниками, нежели светом дня, было полностью заставлено столами, скамейками, лавками, за которыми, на которых и под которыми пили, ели, спали, валялись – причем все это в сопровождении непрекращающегося ни на секунду гула, от которого у непривыкшего человека тут же заболела бы голова. Впрочем, Зевка ориентировался в здешней сутолоке очень даже неплохо. Быстренько усмотрел свободное – за дальней колонной – местечко, потащив туда бывшего патрона: – Вот, господин… Присаживайся. Пожав плечами, протопроедр уселся спиною к стене. – Дозволь тебя угостить, – усаживаясь напротив, улыбнулся Зевка. Алексей кивнул: – Дозволяю. И в самом деле, давно пора уже было перекусить – в животе от голода кишки выли, как волки. Что он сегодня ел-то? Гнусное козье молоко – не в счет. Зевгарий щелкнул пальцами, и на зов тут же прибежал какой-то чернявый мальчишка – то ли турок, то ли грек, то ли черт разберет кто. Заулыбался – рот до ушей – воспросил с поклоном, что, мол, угодно уважаемым господам? Уважаемым господам было угодно жаренной на вертеле рыбы, политой овощным соусом, а также – маринованые оливки, козий и овечий сыр, латук, жареные птичьи мозги, фрикадельки в оливковом масле, острый кебаб, лепешки, лук, чеснок, специи… ну и, конечно, две больших кружки вина – естественно, только для начала. – За твое здоровье, – Алексей с улыбкою отхлебнул. – Вижу, ты тут неплохо пристроился. – Да как сказать, – усмехнулся Зевка. – Занимаюсь все тем же, чем и раньше. – Я уже понял. – Только хуже стало. – Ну надо же? – при таких словах протопроедр даже почувствовал некую уязвленность, ишь ты – хуже! – Что же, султанский сыск лучше работает, так выходит? Зевгарий помотал головой: – Нет, тут дело не в сыске. Тут в другом дело… Понимаешь, люди стали другие. Алексей на миг отвлекся на недалекую драку. Ухмыльнулся: – А по мне – так все те же. – Это так кажется. Хуже стало, заметно. Раньше все как бы были одинаковы… а сейчас – турки. Кто под ними – базилевсом себя мнит, ну а все остальные так, пыль. – Ну-ну, – похмыкал протопроедр. – Из знакомых кого видал? – Из вашего секрета – никого… Их ведь ищут, да и погибло много. А, вот еще, Гротаса недавно казнили, видать, выдал кто-то. – Казнили? Гротаса? – У Алексея пересохло во рту. – Вот черт! Жаль старика. Жаль.. – Старик Филимон – честный человек был, – поддержал Зевка. – Хоть и зла многим причинил немало. – Многим злодеям, ты хотел сказать… – Пусть так. Чего уж теперь? – Выпьем, помянем старика. – Помянем. Бывший агент – да, теперь уже бывший – снова подозвал служку, заказал еще вина. – Вино-то Коран запрещает, – усмехнулся протопроедр. – Но, вижу, продают еще… – Да продают… Турки сами хлещут, как кони. Правда, поговаривают, все это запретят скоро. Ну, вот так, в открытую. Одни тайные притоны останутся… Да ты не переживай, господин! Найдем, где выпить! Сам-то как? – По-разному, – уклончиво отозвался Алексей. – Из известных деятелей приподнялся кто? – он и сам не заметил, как перешел на жаргон. Собеседник хмыкнул: – Да хватает… деятелей. Тот же Нотара, бывший дука… Что раньше нехилую власть имел, что сейчас. Однако поговаривают – пятки султану лижет. – Так понятно… Предатель! Ишь ты, тиара ему не нравилась… вот и получил чалму! Посмотрим еще, как все выйдет. Значит, говоришь, тяжеловато живется? – Кому как, господин, кому как… Еще забыл сказать, помнишь, был такой монах… епископ даже… Схоларий… – Помню, помню… Еще б не помнить – сам же ему и подставил смазливого мальчика. Скомпрометировал – Схоларий тоже на турок ставил, точнее сказать, не на турок, а, как Нотара, против «латинян». Ну – на турок и вышло. – Патриарх он теперь – отец Геннадий. Во всей православной церкви – главный. Султаном назначенный. – Смотри ты! Н-да-а… – Алексей скорбно покачал головой. – Что и говорить – сволочи одни кругом! Слушай, Зевгарий… пекарню на Амастридах знаешь? – Пекарню? А, маленькая такая? – Да, небольшая. – Вкусные там коржи пекут. А что у тебя за дело до этой пекарни, господин? Алексей бросил по сторонам быстрый настороженный взгляд: – Мне б туда проникнуть. – Ничего проще! – Нет, ты не понял… Устроиться, хотя бы на месяц… Да, месяца, всяко, должно хватить. – Подумаем, – Зевка пригладил кудри. – Вот-вот… Узнай для начала, есть ли там свободные места… Лучше всего – ночного сторожа. – Не думаю, что они его держат! – Ах, не держат? – Молодой человек закусил губу – пришла вдруг в голову некая идея, не совсем, правда, хорошая, но… Но вполне могла прокатить, вполне. Бывший агент выслушал предложение протопроедра бесстрастно… но потом ухмыльнулся вполне даже довольно и радостно. Уверил: – Сделаем, господин! Вот этой вот ночкою все и сладим.
Тусклый серебристый месяц повис над куполом мечети Айя-Софийе, меж минаретами холодно сверкали звезды. Ночь выдалась прохладной – дул легкий бриз, шевелил листья тополей и каштанов, в изобилии растущих по краям площади Амастрид. Было темно, насколько может быть темно ясною звездной ночью, мертвая тишина стояла над городом, некогда великой столицей великой, канувшей в Лету, империи… ныне – столицей империи другой, еще только набирающей свою злобную силу. Сильно пахло жимолостью и мочой – многие ведь справляли свои малые надобности здесь же, в кустах. Две быстрые тени бесшумно пробирались по площади, таясь за деревьями и кустами, ничуть не нарушая обволакивающие весь город тишину и покой. Впрочем, и то, и другое было лишь относительным… вот где-то совсем рядом залаял за оградою пес – видать, почуял кого-то или тявкнул просто так, для острастки, вот закричал осел… и-и-и-ааа… и-и-и-а-а-а… А вот что-то звякнуло! – Не торопись, – обернувшись к возившемуся у дверей пекарни Зевке, прошептал протопроедр, несколько смущенный тем не свойственным ему делом, которым сейчас приходилось заниматься. Положив руку на кинжал, осмотрел площадь… скорее даже прислушался… Все тихо, тихо… Лишь гулким эхом отдавалась под звездами перекличка ночных стражей. Что-то хрустнуло… – Все готово, мой господин! Алексей потер руки – отлично! – и, еще раз оглянувшись по сторонам, юркнул в приоткрытую дверь… которую тут же затворил ушлый Зевка. А затворив, зажег свечку… – Господи Иисусе! Сколько же тут всего! – Не поминай имя Господа всуе! – строго прикрикнул на парня протопроедр. – И все-таки… – восхищенно присвистнул Зевка. – Изюм, сладкая патока, мука… А вот – тмин, мята… А что в тех корзинах? М-м-м… Что-то сладкое… Ягодный сок? Что, господин, выносим? – Выносим… Алексей казался разочарованным… Он, конечно, не очень надеялся, что вот сейчас, открыв дверь, окажется там… повернет голову, увидит ближайшую церковь… без минаретов! Однако нет, чуда никакого не случилось – минареты были, вон они, стоят, гнусные подлые башни! – Все чисто, – обернувшись, прошептал протопроедр… когда-то протопроедр, а ныне – преступник, вор. Правда, вор не совсем обычный, в принципе, не интересующийся будущей преступной выгодою. Зато Зевка… – Ты только сторожи, господин… Я все сделаю сам. Юркнув на неприметную улочку, он проворно выкатил припрятанную там тележку с тщательно смазанными осями. Не дай бог, скрипнут! Нет, не скрипнули, да и вообще, все прошло как по маслу… если не считать случайно встретившегося гуляку, вдрызг пьяного и шатавшегося из стороны в сторону. Гуляка оказался настолько пьян, что даже не мог кричать и ругаться, и уж тем более горланить песни – лишь что-то гулко мычал. – Действие первое: Герасим и Муму, – усмехнулся Алексей, и тотчас же гуляку вдруг сильно качнуло в сторону… как раз на груженную мешками с мукой тележку. – Ой, мягко… – подняв тучу мучной пыли, довольно пробормотал пьяница, вполне прилично одетый. Добротная туника, плащ… правда – заблеванный, вонючий. – Мягко… Упал. Кто-то бросил меня… М-м-м… На все воля Аллаха, всемилостивейшего и милосердного… Не спрашивает мяч согласия с броском… Протопроедр удивился – надо же – турок, а пьяный! Мусульманин называется… И как только не боится Божьего гнева? По всему – не боялся. Встал, и не отряхиваясь, пошел себе дальше… – Не спрашивает мяч согласия с броском… М-м-м… Как же дальше-то? Забыл… Тысяча ифритов! Забыл! Говорил гуляка по-тюркски, а этот язык Алексей неплохо знал, была когда-то возможность выучить… – Это Мешамед-тизи, суфий, – глядя вслед пьянице, уважительно пояснил Зевка. – Тут недалеко его дом… Этого суфия все здесь знают. – И, значит, он тоже знает всех, – негромко заметил протопроедр. – Как бы он тебя не опознал, а, Зевгарий? – Не опознает… вон ведь, пьяным-пьяно! – И часто он таким ходит? – Да бывает… Никого он не боится, ни Аллаха, ни уж тем более султана. – Молодец, – Алексей уважительно покачал головой и обернулся к Зевке. – Ну, что стоишь? Вези свою телегу. – Там еще на раз, – на ходу ухмыльнулся агент. – Нет уж, больше не пойдешь. Жадность фраера сгубила – слыхал такую пословицу? – Нет. – Ну так и не услышишь. Украденное аккуратно сложили неподалеку – в старую водоотводную трубу, оставшуюся еще со времен великого императора Юстиниана. Аккуратно заложили добычу камнями и быстро зашагали к Зевке домой. Парень жил не так уж и далеко, однако, везти туда тележку с украденным побоялся. Одно дело, когда стражники остановят просто подгулявших прохожих, и совсем другое – когда при этих прохожих окажутся какие-то подозрительные мешки. Откуда, спросят, дровишки? Ну, типа, мучица? И что отвечать? Брат помирает, свежих лепешек просит? Так что перестраховался Зевка, и протопроедр это вполне одобрял, насколько может сыщик одобрять кражу. Домой добрались вполне благополучно – Зевка снимал маленькую каморку под самой крышей шестиэтажного доходного дома, раньше принадлежащего императору Константину, а ныне – султану или какому-нибудь ушлому откупщику. Пока поднялись по узенькой лестнице – семь потов сошло. Зато потом – вымылись, по очереди поливая друг другу на руки из глиняного кувшина, уселись за стол, Зевка вытащил припасенный кувшинчик вина… Пил да улыбался – какое дело спроворили! – Главное, этот дурачок Андроник, хозяин пекарни, никак не хотел тратиться на сторожа. Надеялся на служек харчевни, она ведь рядом… Однако ночью – закрыта, за тем стражники строго следят. Ну и что, что соседи? Кому ж нужно охранять чужое? Свое бы не сперли! Протопроедр машинально кивал, а сам все думал о пьянице-суфии. Гм, мусульманин… Но ведь и знаменитый поэт Омар Хайам тоже был мусульманином, что не мешало ему пить вино, несмотря на явный запрет Аллаха. И Кемаль Ататюрк, создатель современной Турции, тоже ведь был пьяницей. И даже умер от пьянства – от цирроза печени. А турки его до сих пор чтут. Еще бы…
На следующий день Зевка ушел из дому с восходом – пристраивать украденное по хорошим знакомым. Алексей же провалялся часов до одиннадцати, после чего быстро собрался и, выйдя из дома, отправился к церкви Апостолов. Мануил – в короткой светло-зеленой тунике с золотой вышивкой по рукавам и подолу – конечно же пришел не один – со слугами. После не слишком-то удачного купания, батюшка, как видно, не отпускал никуда любимое чадо, да и контроль, судя по всему, усилил. – Александр! – узнав спасителя, мальчишка едва не бросился тому на шею. – Я уж думал, вы не придете. – Пришел, пришел, – Алексей усмехнулся. – Есть одна просьбишка. Не к тебе, скорей, к твоему батюшке… Знаешь на Амастридском форуме пекарню некоего Андроника Филоса? – Нет, не знаю, – отрок пожал плечами. – А что? – Ну, батюшка твой должен знать… Хотелось бы наняться к Андронику ночным сторожем. Не мне самому, моему слуге… Но – просить надобно за меня. Запомнишь имя-то? Александр из Эпира. – Еще бы не запомнить! – Мануил даже руками всплеснул. – И так молю Господа за твое здравие… и во здравие того лодочника… как его, ты не сказал, а он так быстро уплыл, что… – Его зовут Селим. Турок. – Значит, турок… Ладно, батюшка водит дружбу с турками, как и мои старшие братцы, а я вот, как-то не очень… – мальчишка неожиданно вздохнул и пожаловался: – Знаете, иногда хочется, чтоб их здесь вообще не было! Ага, вот, нате вам! Этому-то с чего турки не нравятся? С жиру, наверное, бесится, никак иначе. Ишь, стоит… в богатой одежке, сытый, красивый… Папенькин сыночек. Правда, этот папенькин сынок спас Сеньку! Спас, а сам потом – утонул. Как вот утонул бы вчера, если бы не случайная помощь… Алексей мысленно укорил себя – и с чего взъелся на отрока? Может, он и не такая сволочь, как его предатель-папаша? – Я обязательно передам вашу просьбу отцу, – Мануил склонил голову. – Думаю, ваш слуга может подойти в эту пекарню уже завтра… И пусть только попробуют его не взять! Как, говорите, зовут хозяина? – Андроник Филос. Здоровенный такой детина. – Запомнил, – отрок кивнул и улыбнулся. – Что еще я могу сделать для вас, уважаемый господин Александр? Кстати, отец очень хотел бы увидеться с вами и лично отблагодарить… за меня… за мое… Протопроедр задумчиво посмотрел на кресты церкви Апостолов. Пока еще кресты… – Думаю, мы с твоим батюшкой скоро увидимся. Вот закончу дела… Да, вот еще одна просьба… – Алексей пощелкал пальцами. – Не знаю даже, как и сказать? Когда-то на Галате жила одна старушка, ее почему-то считали ведьмой… Гаркатида – не слышал такого имени? – Нет. Но я спрошу у отца. Не сомневайтесь, узнаю. Батюшка сведущ во многих делах. – Вот это было бы славно… – Может быть, вы нуждаетесь в деньгах, господин Александр? – вежливо осведомился отрок. – Извините, пожалуйста, за вопрос, но… если да – только намекните. Алексей призадумался: деньги пока были, но вот – надолго ли их хватит? Сколько здесь еще придется жить? – Знаете, Мануил, у нас в Эпире говорят: от лишних денег только дурак отказывается! – Вот и хорошо! – прямо-таки воссиял отрок, видать, очень уж ему хотелось отблагодарить своего спасителя и отблагодарить вполне искренне. – Я как раз прихватил с собой дюжину цехинов! Дюжину цехинов – так называли здесь венецианские золотые дукаты. Дюжина! Почти сорок грамм чистого золота! Не так уж, конечно, и много, но… на жизнь будет вполне достаточно. А потом, если слишком уж припечет, можно попросить еще. Да главное тут не в деньгах – в пекарне! В пекарне. Эх, хорошо бы еще и ведьму выцепить! Но это уж как повезет, может, и вовсе не понадобится никакая ведьма, может, и пекарни хватит… Да, если что есть и третий запасной вариант – бандит Роман Родинка. Этот же гад как-то туда-сюда проскальзывал!
Здоровяк-пекарь Андроник Филос нового работника принял, можно сказать, с распростертыми объятиями. Во-первых, после известных недавних событий он и сам искал ночного сторожа, во-вторых – этот был протеже самого… м-м-м… очень и очень влиятельного человека, в-третьих, этот протеже запросил за свои охранные услуги совсем уж сущую мелочь – две аспры – то есть акче – за ночь. Ровно в два раза меньше разнорабочего-землекопа. Уж конечно бы Андроник отнесся бы к этому подозрительно, кабы незнакомец не назвался философом, точнее сказать, не сам назвался, а проговорился в разговоре с тестомесом Фимкой – парнем веселым и разговорчивым, иногда даже больше, чем нужно. Ну сейчас-то поговорить с новым работником как раз было нужно. Вот Фимка, по хозяйскому знаку, и сговорил новичка зайти в соседнюю харчевню, вина выпить. До ночи, мол, еще долго – покуда хозяин все тесто посмотрит, покуда на завтра прикидку сделает… на все про все – часа два, не меньше. А сторожу на службу заступать аккурат после вечерни. В общем, уговорил, посидели, поболтали всласть. Новый работник – эпирец – разговорчивым оказался, много чего рассказывал – и о каком-то Гемисте, и Платоне, об Аристотеле… Потом – после третьей кружки уже – вообще завел беседу о смысле жизни. Изъяснялся мудрено: – Не все то, что то, на самом деле – то. И еще: – Я нашел, не то, что искал, а искал не то, что хотел. Такая вот философия. Так Фимка-тестомес хозяину, Андронику, и доложил: мол, философ, такой же не от мира сего тип, как всем известный Мешамед-тизи, чей дом тут недалеко, по соседству. Суфий. Ну, суфий так суфий – Андронику какая разница? Лишь бы стерег хорошо, да лишнего не брал. Пару пряников да лепешек за ночь съест – беда не большая. Тем более, и просили за него… очень-очень солидные люди. Теперь понятно, почему просили о таком неприглядном месте. Ночной сторож – оно для философа самое-то! Дверь запер, проверил все – сиди, философствуй, размышляй себе о смысле жизни… только не спи! Будешь спать, ворюги враз в пекарню влезут, покрадут все, а сторожа еще и придушат. Обязательно придушат – не в первый раз уж – так Андроник-пекарь нового сторожа стращал, чтоб тот бдительнее был, не только о своем, о высоком, думал, а – если и не за хозяйское добро радел, то за свою жизнь хотя бы. Первая ночь для Алексея впустую прошла – ни в какой иной мир из пекарни дверь не открылась. Жаль, конечно, но, как говорится – надежда умирает последней. И вторая ночь так же прошла, а за ней и третья, и четвертая, и пятая… Все это время протопроедр жил – точнее сказать, дневал – на квартире у Зевки. Друг другу не мешали – Зевгарий ночью приходил, Алексей, наоборот, днем. Пекарь Андроник на своего сторожа не нарадовался – вежлив, аккуратен, исполнителен… и пару раз ворюг уже шуганул. (Это Зевка специально подсылал пошуровать мелких – повысить ночному сторожу имидж.) Пару раз еще протопроедр встречался с Мануилом, один раз, как и было условлено, у церкви Апостолов, другой же раз, на пляже, случайно вышло. Алексей, правда, туда не спину греть вышел, и не купаться – с лодочниками за жизнь болтал, выяснял исподволь – не видал ли кто некую девицу Мелезию, актрису, в уличном театре играющую. Нет, никто не видел – да и мало их осталось, актеров странствующих, турки к таким вещам неодобрительно относились, запрещали. Вот ничего и не выяснил протопроедр – что ж, и такое бывает, и очень даже часто. С лодочниками простившись, пошел Алексей вдоль пристани, тут же и голос услыхал: – Александр! Александр! Оглянулся, увидал Мануила. – Что, опять один купаетесь, уважаемый вьюнош? Мальчишка разулыбался: – Нет, знаете ли, не один. С ребятами знакомыми. Слуги еще со мной, батюшкины, да эти… султанские… Султанские – это про трех турков было сказано: двое подчиненных, а третий – судя по одежке да чалме – над ними начальник, пусть маленький, да князек. Юркий, горбоносый, смуглый… бороденка длинная, узкая, глаза черные масляные. Уж так на Мануила смотрели… сладострастно, словно бы на девку молодую и красивую. Знал Алексей – турки да башибузуки на содомский грех падкие, да и за грех не считают. Судя по выражению лица Мануила – тот тоже это знал. – А я ведь не позабыл про ваше дело, – отвернувшись от турка, вежливо сообщил отрок. – Братец старший сказал – слышал что-то о галатской ведьме. Вроде как во в дворце где-то она… если не казнена уже. Ну, не должны бы казнить – его величество султан на всяких прорицательниц да астрологов падкий, а дворец большой – не сразу все про всех ясно. Братец пообещал разузнать. – Вот и хорошо бы, – обрадовался Алексей. – Когда же пожалуете к батюшке? – Всенепременно зайду в самое ближайшее время. Где вас искать? – Да я же говорил уже. – Мануил засмеялся. – На Амастридском форуме спросить – дом бывшего дуки всякий покажет… «…и всякий – плюнет», – мысленно продолжил протопроедр, но вслух ничего не сказал – сдержался. Тут уж сын за отца не в ответе! Хоть батька и сволочь, а сынок-то вроде ничего, помогает, в неблагодарности упрекнуть нельзя никак. Еще, что ли, у него денег спросить? Да нет, пока хватает – надо хоть иногда и совесть иметь. Улыбнулся Алексей, попрощался: – До встречи, дражайший господин Мануил. Мальчишка снова улыбнулся: – До встречи. Там же, где и всегда… через три дня. К тому времени, может, и о прорицательнице что-нибудь выясню. Ох, хорошо бы, хорошо бы…
Это была уже шестая ночь в пекарне, неделя прошла с тех самых пор, когда Алексей оказался в этом мире, покинув любимую жену и детей, друзей, Родину. Да-да, Родину, которой он давно уже считал Константинополь… тот, христианский Константинополь, не этот, все чаще называемый – Истанбул. Заперев дверь на засов, молодой человек расстелил на поддоне войлочную циновку, улегся – не спать, отдохнуть. Примерно около полуночи отворил дверь, вышел… полюбовался на минареты… зашел обратно… И так несколько раз за ночь. Да-а, что и говорить, не хотел его отпускать обратно этот чужой и недобрый мир! Никак не хотел. Наверное, одна осталась надежда – на старую колдунью Гаркатиду, которая когда-то уже помогла Алексею примерно в такой же вот ситуации. Вспомнит ли его старуха? Не вспомнит, так можно напомнить – найти бы! Рассуждая таким вот образом, протопроедр и не заметил, как задремал… проснувшись от настойчивого стука в дверь. Стучали громко, уверенно, по-хозяйски… – Эй, Александр, Александр… Сторож! Узнав голос пекаря, Алексей поспешно отодвинул засов… И, пораженный, застыл на пороге. Рядом со здоровяком хозяином стоял еще один человек в длинной темной тунике. Наглые глаза, выступающий вперед нос, черная, клином, бородка… И – да! – родинка на правой щеке… Господи – Роман! Роман Родинка! Солнце еще не взошло, одна лишь заря алела над городом, тем не менее протопроедр поспешно отступил в тень. – Постой немного на улице, уважаемый Александр, подыши, – негромко приказал пекарь. – А мы с моим гостем немного поговорим. Недолго. Алексей пожал плечами – что ж, хозяин – барин. Вышел, привалился спиной к косяку… За дверью скрипнул засов… Ну, надо же – запираются! Вот – почти сразу – открыли… Ракетой рванулся на улицу Роман Родинка! Запрокинув голову, взглянул на минареты… и застонал: – Опять не туда… нетуда… – Не понимаю твоих слов, уважаемый, – усмехнулся вышедший следом хозяин. – Куда тебе еще надо-то? У меня в пекарне, как видишь, только одна дверь. – Я должен был исчезнуть, исчезнуть… – глаза разбойника сверкали, точно у сумасшедшего. Пекарь неожиданно расхохотался: – Исчезнуть? Ты говоришь, как мой ночной сторож – суфий. – Твой сторож – суфий? – Родинка явно насторожился, неприязненно посмотрев на несколько стушевавшегося Алексея. Узнал? Не узнал? Похоже, что нет… Хотя в глазах на миг промелькнуло что-то такое… этакое… – Ладно, Андроник, мне пора, – как-то равнодушно протянул Родинка. – Тебя подвезти? Ха! Подвезти?! Можно подумать, на таксомоторе приехали. – Да, подвези, пожалуй… – Твой сторож будет здесь до утра? Ого… заинтересовался-таки. Или – спросил просто так? Алексей прислушался… Нет, больше ничего не слышно, лишь где-то аз углом послышался стук копыт… А немного погодя в дверь снова постучали. – Эй, Александр! Вставай, вставай, соня – солнце уже высоко! Протопроедр улыбнулся, узнав тестомеса Фимку – этот парень всегда приходил первым. Потянулся к засову, забурчал: – Так-таки и высоко? А по мне – так только что встало. – Да ты что, философ? А ну-ка, посмотри сам! Алексей отворил дверь, улыбнулся… …и увидел стоявшего за тестомесом бандита Романа Родинку. – Этот, – спокойно кивнул злодей. И – сей же миг – выскочили, навалились на несчастного сторожа дюжие молодцы янычары. Заломили за спину руки, накинули на голову пыльный мешок, повели куда-то… Господи! Сволочи одни…
Глава 5 Лето 1454 г. Константинополь – Стамбул Убраться или умереть!
Пей и возрадуйся. Что завтра нас ждет, что в грядущем — Кто это знает из нас?…кругом. Кругом была теснота, темнота, сырость… еще и пахло дерьмом да гнилой соломой, на которую, кстати, Алексея и бросили, не особенно-то церемонясь. Лязгнула дверь… Железная, что ли?! Узник тут же вскочил, звякнув сковывавшими ноги цепями, протянул руку… нет, деревянная. Какое-то крепкое дерево – дуб, бук, граб – а вот полосы, похоже, да – из железа. А с той стороны – засов. Интересно, чего ж так темно-то? Вроде день… утро даже… Впрочем, не полная тьма, кое-что рассмотреть можно. Узкая камера с высоченными стенами – настоящий каменный мешок, и свет проникает откуда-то сверху, из какой-то щели – а до нее уж точно, никак не достанешь, разве что отрастить крылья да взлететь. Так… что там, в углу? Судя по запаху, отхожее место… да, так и есть. Узкое – при всем желании не пролезешь. Точно – мешок. Интересно, отхожее место есть, а как насчет гм… процесса противоположного? Кормить-то будут или как? Может, имеет смысл поскандалить? Что ж, можно. Если собственных ребер не жалко. Ладно, подождем до допроса – а уж там посмотрим. Кстати, какие обвинения они ему собираются предъявить? А также весьма интересно, кто это они? Люди султана, на которых работал Родинка? А, может быть, какое-нибудь частное лицо – или лица? Узник усмехнулся – уж это-то должно вскоре выясниться. А там, в зависимости от хода допроса, будет видно, как себя дальше вести. В конце концов, что может знать о нем, протопроедре Алексие Пафлагоне, Родинка? О том, что занимает – занимал, там занимал, в том мире – важную государственную должность, непосредственно связанную с организацией борьбы со всякого рода отребьем – убийцами, разбойниками, ворами… Ну и со шпионами тоже. С турецкими шпионами. А узник сейчас для турок – шпион ромейский. Наверняка именно так его и охарактеризовал Родинка… если, конечно, это – государственная тюрьма, а не частная лавочка. Скорее всего, да – государство. Султан! Слишком уж все солидно. Значит, сто пудов, будут обвинять в шпионстве. А что Родинка – догадался, откуда взялся вдруг Алексей? И, если догадался, доложит ли туркам? Вряд ли – уж точно, сочтут сумасшедшим, если… Если только сами каким-то боком не причастны ко всем этим перемещениям. Ладно, доживем до допроса – увидим. А на допросе отпираться не стоит – да, мол, шпион, соглядатай, член тайной организации ромеев, мечтающих о реставрации империи под скипетром какого-нибудь европейского принца… скажем, французского Людовика – чем плох государь? Организация солидная, все вооружены до зубов. Состав? Да все те же, бывшие сотрудники родного ведомства – Лука, Леонтий… кто там еще на стенах погиб? Вспомнить можно. Обязательно вспомнить – пущай еще послужат, пусть турки побегают за покойничками… Примерно в таком вот плане и рассуждал Алексей, мысленно разрабатывая для себя схему допроса… А допроса не было! Не было и сегодня, не было и завтра, не было и на третий день… И на пятый – тоже! Правда, надо отдать должное, тюремщики кормить не забывали – раз в день приносили миску чечевичной похлебки с черствой лепешкой, да кувшин теплой водицы. Спасибо хоть так… могли бы и вообще не кормить, с них станется. Уморили бы голодом… Но какой в этом смысл? Уж тогда сразу могли бы убить, еще там, у пекарни. Однако ж – поместили в камеру, кормят… Специально маринуют перед допросами, чтобы начал нервничать, чтоб потерял присутствие духа, чтоб… Да, такое очень даже возможно, Алексей и сам так не раз делал, особенно – в бытность свою старшим тавуллярием. Знакомый прием… Ладно, наберемся терпения… Еще в первый же день узник начал искать в своем положении некие выгоды, ибо не может такого быть, чтобы все кругом было бы плохо, обязательно что-нибудь – хоть чуть-чуть – будет и хорошо, надо только суметь отыскать это – пусть даже немногое – хорошее, суметь его выделить. Вот, к примеру, здесь, в этой каменной яме что хорошего? А времени свободного много – вот что! Можно спокойно подумать, порассуждать… Если уж совсем невозможно выбраться самому, тогда – кто бы его смог отсюда вытащить? Лука Нотара? – первый, кто пришел на ум. А почему бы и нет? Если он так любит своего сыночка, так почему б не помочь его спасителю, если, конечно, сие в его силах? Интересно, знают ли тюремщики – надзиратели, те, кто приносил пищу – за что сюда брошен узник? Вряд ли знают, может быть – догадываются, но точно, наверняка – вряд ли. Не тот уровень. Не их дело. А значит… Надсмотрщики менялись – молодой человек видел уже двоих. Ну да, по сменам, значит, дежурили – сутки через сутки. Один – высоченный дылда лет тридцати, с кулачищами, что твоя тыква – Алексей его так про себя и прозвал – Дылда. Бритая наголо голова, длинные вислые усы, никакого оружия Алексей при нем не заметил. Все правильно – даже если узник и скован, а мало ли? Второй тюремщик – низенький угрюмый тип с большой, почти идеально круглой, головою и маленьким слюнявым ртом. Этого обозвал Слюнявым. Все. Пока – только эти двое и больше ни единой живой души. Поскольку допросов все не было, Алексей начинал проявлять к тюремщикам вполне конкретный интерес, раздумывая – как и на что их использовать? Получится ли? Да, самое главное – и тот, и другой были турками или малоазийскими греками, очень на то похоже, что мусульманами, явно не пылавшими даже намеком на сочувствие к «проклятым кяфирам». И все же, и все же… пока это была единственная надежда. Умудренный всей своей прошлой жизнью – или жизнями? – узник, конечно, не стал заговаривать с надзирателями, даже попыток таких не предпринимал. Говорил сам с собой, якобы рассуждал вслух… Говорил то по-тюркски, который не так уж и плохо знал, то по-гречески… Жаловался сам себе на жизнь, расхаживал – насколько это можно было сделать в цепях – задумчиво и громко бормотал что-то… – Кто же меня мог сюда засадить, вах? И за что? О, это, наверняка происки моих врагов-торговцев. Алчный Имрат-кызы давно зарился на мои мельницы… Мои яблоневые сады тоже ему покоя не давали. А еще мастерские… Гм-гм… А, может, не Имрат? Может, Халиф-бей? Он же должен мне триста цехинов…. Деньги невелики, но для него – и это сумма! Да-да! Не захотел выплачивать, вот и… Рассказывая, Алексей пристально следил за реакцией надзирателей… которые стали явно задерживаться в камере чуть дольше, нежели требовалось для того, чтобы сначала принести еду, а потом забрать посуду. Чуть-чуть дольше… А затем – уже и не чуть-чуть… Причем – оба! А при словах «триста цехинов» – в глазах Дылды явственно вспыхнул алчный огонь, а тонкие губы Слюнявого завистливо скривились. Ага! Завидуйте, завидуйте, парни… Хотя… Может быть, это просто-напросто показалось? Ну а если не показалось, так эти парни вполне могут подслушивать и под дверью… Вдохновленный такими вот рассуждениями, Алексей начал фантазировать с таким воодушевлением, которое, наверное, и не снилось авторам научно-фантастических романов или какой-нибудь там фэнтэзи! – Да! Да! Это Халиф-бей! Это ж надо, спровадить меня сюда… Из-за каких-то жалких трех сотен цехинов! А ведь прикидывался другом… Попросил бы – я б ему этот долг простил… Может быть…. А, может быть, это не Халиф и не Имрат-кызы? Тогда кто же, кто? А-а-а-а!!! Знаю! Это старый таракан Харитон! Вспомнил, что я заглядывался на его жену Елену… Ай, красива девка, зачем ей этот гнусный старикан? Ум-м-м… не женщина – персик! Из-за такой можно в любую тюрьму сесть… Ой, поделом мне, поделом!!! О, Елена, Елена… Поистине ты – прекрасная Елена… яблоко раздора… Да, я чувствую… это Харитон!!! Или все-таки – Халиф-бей. Нет, скорей уж – Имрат-кызы… Да-да, это он! Проклятый завистник. О, Елена, Елена… Как высока твоя грудь, как круты бедра… а какой стройный стан! Осиная талия, мягкая шелковистая кожа… А глаза – это же пылающие светила, а не глаза! О, Елена… Как же ты должна сейчас убиваться… эх, дать бы весточку… Вот в таком вот роде и фантазировал узник, все больше упирая не на несчастную любовь, а на триста цехинов – именно это, похоже, и заинтересовало обоих тюремщиков. Ну, ясное дело – деньги – это деньги, а любовь – так, беллетристика. – О-о-о!!! Гнусный шакал Халиф-бей! Какие-то несчастные триста цехинов!!! Эх, послать бы весточку моему другу… он поможет! Обязательно поможет! Деньги есть – даст мзду одному, другому, третьему… В конце концов поговорит с этими алчными типами – Халиф-беем, Имратом-кызы, Заливаном… Ах да! Заливан! Как же я мог забыть про этого чертового валаха? Он ведь тоже мне должен… я дал ему два корабля под залог дома. Корабли пошли на дно, и я забрал дом… А вы бы что сделали на моем месте, уважаемый? «Уважаемый» Дылда отмолчался, а «Слюнявый» почмокал губами! Ага! Есть контакт… Теперь уж немного осталось! Почему-то верилось – что немного. А допросов все не было, шли дни, и каждый день узник распинался то про корабли, то про мельницы, то про триста цехинов. И глаза надсмотрщиков пылали распаляемой алчностью… Или это просто так казалось? Но наконец… Стояла черная непроглядная ночь – по крайней мере, именно такой она здесь казалась – и протопроедр уже почти заснул, как вдруг… как вдруг снаружи лязгнул засов… Узник распахнул глаза: – Кто здесь? Кто явился во мраке? А, ну наконец-то допрос! Ну уж я много про кого расскажу, молчать не стану! – Тихо, несчастный! – прошептал… гм-гм… неизвестно кто, но не Дылда и не Слюнявый – точно! Для Дылды он был слишком уж низок, для Слюнявого – слишком широк в плечах. Да и голос звучал молодо, можно даже сказать – по-юношески задорно. – Ты вправду так любишь чужую жену? – Ха! Да я жить без нее не могу! О, Мари… Елена! Елена! Прекраснейшая Елена. Увы, нам никогда не быть вместе… – Но, может так статься, что старый муж ее помрет… – Он крепок здоровьем… И, похоже, я умру раньше. – Как я тебя понимаю, несчастный! Тюремщик произнес это настолько истово, с такой непреходящей грустью, что Алексей прикусил язык и больше уже ничего не говорил, только слушал щемяще-грустную историю о несчастной любви. Слушал и в нужных местах – поддакивал. А потом попросил кое с кем встретиться, передать поклон от «любимца Гаркатиды». – Ты же, кажется, только что говорил о Елене? – удивился тюремщик. – Да, Елена… Елена Гаркатида, красавица, с очами, как звезды! Сейчас какой день? – Пятница. – В воскресенье, у церкви Апостолов, сразу после обедни будет ждать молодой парень – ее дальний родственник. Золотистые волосы, карие глаза, лицо такое… м-м-м… довольно приятное. Думаю, ты его узнаешь. – У церкви Апостолов? – тюремщик мотнул головой. – Правоверному нечего там делать. Но… так уж и быть, схожу. Тем более – это рядом. Ах вот как? Рядом! Так где же его все-таки держат? Не в старой ли тюрьме у стены Константина? Да, похоже на то. – О, милостивый господин! – звякнув цепью, Алексей поклонился. – Ты только намекни – где я. Она ждет, ждет… а я не могу прийти. Наверное, уже подумала, что разлюбил. – Сделаю. Раз уж обещал – сделаю. – И, если тебе нужна награда… думаю, ты должен быть вознагражден. – Награда? – тюремщик задержался в дверях. – Что ж, наверное, не помешала бы… Да, не помешала. Снова лязгнул засов, на этот раз оставляя узника с терзаемой сомнениями надеждой. Выполнит ли тюремщик обещанное? Какой ему в этом смысл? Быть может, раздумает, ведь одно дело – поддаться эмоциям и совсем другое – для начала поразмышлять. Алексей терзался подобными мыслями все оставшиеся дни, однако не переставал участвовать в театре одного актера – все так же произносил длинные и прочувстванные монологи – якобы про себя – все так же ругал Халиф-бея и всех прочих «шакалов, падких на чужое добро», а по ночам – иногда с грустью вспоминал «прекрасную Елену», естественно – вслух, громким прерывистым шепотом. Никаких допросов по-прежнему не было, никто – за исключением тюремщиков – не приходил… Так прошла суббота, за ней – воскресенье, понедельник, вто… А вот ночью со вторника на среду, снова лязгнул засов! В камеру вошли сразу четверо – вальяжные, с факелами, при саблях… Вели себя уверенно, громко переговариваясь и смеясь. Один достал кузнечный инструмент, переносную наковальню… Два удара – и, звеня, пали оковы… – Выходи! – громко приказал тучный мужчина в чалме и, больше не говоря ни слова, направился к выходу. Те, что с саблями, встали по бокам узника. Конвой, однако… Алексея долго вели темными коридорами, время от времени куда-то поднимаясь, спускаясь… Кругом пахло сыростью, и желтый свет свечей блестел на скользких, покрытых зеленоватой плесенью стенах. Наконец пламя задрожало и едва не погасло – повеяло ветерком, и вот уже узник с удовольствием вдохнул полной грудью свежий ночной воздух. Осмотрелся… Слева, в свете луны и звезд, угадывалась темная полоса старой стены Константина, впереди, за домами, виднелась церковь… церковь Апостолов. – Садись, – довольно грубо бросил один из воинов, кивая на закрытую повозку, стоявшую напротив тюрьмы, за кустами акации. – Руки назад! Что это?… Снова оковы? Нет, ременная петля… Так, значит… Значит, что же, получается это никакая не помощь! Его просто вывели из одной тюрьмы, чтобы перевезти в другую. Или – повезли, наконец, на допрос! А, может статься – на казнь. Бежать! Нужно было бежать еще до того, как усадили в повозку… Эх, поздно уже, раньше нужно было думать… Да ведь как подумать, когда так внезапно все… Двое с саблями тоже забрались в повозку, усевшись напротив узника. Да… уж точно – не убежишь. Пока не убежишь, а вот там дальше посмотрим… Тронувшись, повозка почти сразу повернула направо, похоже, что к Месе… да, покатила гладко, значит – центральная улица. Через какое-то время повернули еще, на этот раз – направо… вот запахло рыбой… явственно пахнуло морской волной… Черт побери, куда они его везут? Стиснув зубы, узник во время всего пути пытался избавиться от пут… тщетно! Была бы простая веревка… а тут – тонкий сыромятный ремень. Да и вязали со знанием дела. Проехав еще немного, повозка остановилась. Кажется, все… Один из стражников ткнул узника кулаком в бок – мол, вылезай… Алексей послушно выбрался – ну, точно, море! И – мыс! Гавань Феодосия. Ну да – она самая и есть Новое узилище? Допрос? Или – казнь? Нет, казнь – это вряд ли. Не может быть, чтоб вот так, без допроса. Интересно, кто будет до… – Шагай! – хмуро оглянулся стражник. За городом, за бухтой Золотой Рог, за Галатою вставало солнце, вызолачивая лучами верхушки минаретов и купола церквей… тех, что еще оставались церквями. Увы, Святой Софии не повезло… Куда его ведут? Алексей с удивлением оглядывался по сторонам. Похоже, что на причал. Ну да – к пирсу. И дальше – мимо покачивающихся на утренней волне судов и рыбачьих лодок. В самом конце причала, напротив пузатой двухмачтовой скафы, стояли двое матросов… даже – воинов, судя по короткому копью, которое сжимал в руках молодой усач. Второй же, с черной аккуратной бородкой, постарше, был вооружен мечом и кинжалом. Идущий впереди стражник остановился, что-то сказал. Оба воина разом кивнули. Один их них – пожилой – подошел к узнику и повелительно указал на перекинутые со скафы мостки. Протопроедр пожал плечами – что ж, корабль так корабль. Вообще-то – интересное местечко для допроса! И куда как подходящее для скорой и тайной казни, как говорится – все концы в воду. Поднявшись на палубу, Алексей обернулся – приведшие его стражники ходко удалялись прочь. Передали, значит… Еще бы знать – кому. Ну, это уж, пожалуй, скоро… – Сюда… Молодой усач молча показал на приоткрытую дверь кормовой каюты, куда и вошел узник, низко склонив голову, чтоб не удариться о притолочную балку. Следом за ним вошли и пожилой, с бородкой, на ходу вытаскивая из ножен кинжал. Неужели – зарежет? Вряд ли… К чему тогда вообще все эти сложности? Ну конечно… Разрезал ременную петлю. Вот это другое дело! Такой поворот событий начинал узнику нравиться. Растерев затекшие запястья, молодой человек повернулся к воину. – Сейчас вам принесут одежду и воду, господин, – убирая кинжал, произнес пожилой бородач по-гречески. Не турок! Уже приятно. – И еще неплохо было бы перекусить, – обнаглел узник. – Так, слегка. – Об этом не беспокойтесь. Только прошу вас не покидать каюту – не нужно лишних глаз. Ах, вот даже как! Так что же, получается, сработало?! Лука Нотара все ж таки, решил, наконец, действовать? Пожилой воин вышел, и почти сразу же двое дюжих матросов втащили внутрь наполненную водой бочку, в которую протопроедр и нырнул, немедленно разоблачившись. Не одежда уже и была – грязное, пропахшее потом тряпье. Вымывшись, Алексей переоделся в узкие штаны и длинную, прежнего, ромейского покроя тунику добротного немецкого сукна, подобранную почти точно по размеру. Пришлись впору и высокие башмаки чудной свиной кожи, костюм довершал узорчатый пояс, светло-серая, с зеленой каймою, накидка-далматика и соломенная широкополая шляпа, которую принято было носить в жаркий день. Здорово! Еще бы воспользоваться услугами цирюльника… И поесть! Где же еда? Ведь обещано! Ага… шаги… Кажется, несут… – Да пребудет с тобой святой Михаил. Прикрыв за собой дверь, в каюту вошел молодой шикарно одетый господин, этакий европейски одетый франт в короткой рыцарской курточке из блестящей парчи, в узких желто-красных штанах и туфлях с длинным загнутым носом. В этом щеголе, более уместном, наверное, при дворе бургундского герцога Филиппа, нежели здесь, в турецком Истанбуле. – Что ты так смотришь, Александр? – Мануил насмешливо приподнял правую бровь. – Не нравится мой наряд? – Нет. Как раз даже наоборот. – Я провел всю ночь в бывшем венецианском квартале… Там еще остались влиятельные люди… влиятельные даже среди османов. Золотые цехины, друг мой, нравятся всем! – Не сомневаюсь, – широко улыбнулся узник… теперь уже точно – бывший. – Ты все же поверил тюремщику? – Кому? Ах, тому влюбленному турку… – Влюбленному? – Мне именно так почему-то показалось. Этакий пылкий молодой человек. И прыткий – попросил у меня пять цехинов. Я дал. Кому же еще, кроме тебя, любезнейший Александр, говорить о старой ведьме Гаркатиде! Кстати, я ее отыскал! – Отыскал?! Господи! – не в силах сдержать радость, протопроедр обнял отрока за плечи. – Ты даже сам не знаешь, Мануил, сколько добра для меня сделал!!! – Я не умею и не хочу быть неблагодарным. Кстати, после встречи с колдуньей ты должен немедленно покинуть город. Слышишь, Александр? Немедленно! Алексей быстро кивнул – в конце концов, это отвечало и его интересам.Паллад
Старая колдунья узнала его сразу. Осклабилась – так, что невозможно было понять, улыбается она или совсем наоборот – кривится. И – как в прошлый раз – обозвала нежитью. Алексей, оказывается, был убит уже на следующий же день после взятия турками Константинополя. Убит… Кстати, молодой человек подспудно чувствовал это – почему-то не приходило в голову встретить здесь себя самого, в надежде на помощь. Поначалу – не приходило, а потом… потом уже было не до того. – Ты должен убраться! – с ухмылкой сказала старуха. – Убраться… или умереть. Алексей осмотрел узенький, заросший густыми кустами дворик – именно там и разговаривали, колдунья не пустила его в дом, наверное, было там что-то такое, чего бы стоило скрывать, впрочем, может быть, бабка просто стеснялась убогости. – Я и хотел уйти, – протопроедр усмехнулся, глядя в бесцветные глаза старой ведьмы. – Несколько раз пробовал… Через пекарню. На этот раз усмехнулась старуха: – Ах, вот значит, где был прорыв… – Был? – Именно так, молодой вьюнош. Был… Но теперь затянулся. Нельзя долго шастать из одного мира в другой. – И тогда как же мне уйти? – Так, как ты ушел в прошлый раз. Ну, примерно так же думал сейчас и сам Алексей. Уж, конечно – уйти, не так, так этак. Правда, много возни, но… – Прощай, – вновь скривившись, старуха повернулась спиной. – Не дай Господи тебя снова увидеть. Алексей ухмыльнулся: – И что я тебе такого сделал? – Не мне. Ты – возмутитель! – А Роман Родинка? Ведьма ничего не ответила, даже не оглянулась. Выскочив из будки, угрожающе зарычал пес – здоровенный зверюга, больше похожий на волка – серый, с желтыми подпалинами и – видно – злой. – Ухожу, ухожу, прощай, – махнув рукой, протопроедр покинул не очень-то гостеприимный двор, плотно притворив за собой узенькую дощатую калитку. Позади – пару раз, для порядку – гавкнул пес. – А ведь старая знает про Родинку, – сворачивая к бывшей церкви Иоанна Студита (колдунья жила на самой окраине), задумчиво прошептал Алексей. – Чего ж скрывает? Почему не хочет говорить? И – как получилось, что прорицательница, заинтересовавшая самого султана, живет вот так, в бедности? Да… и вообще – почему ее не убили? Впрочем, черт с ней… Пригладив на голове волосы, протопроедр решительно зашагал вдоль городской стены к гавани Феодосия. Вот, только что, утром, там был – и снова. Теперь лишь бы отыскать нужных людей, лишь бы отыскать… лишь бы… Было уже часов десять-одиннадцать, и желтое солнце вовсю сверкало над городом, отражаясь в окнах домов, в куполах церквей, играя ослепительным блеском на золоченых вершинах минаретов. Слава богу, утренний намаз прошел уже, и гнусавые голоса муэдзинов не поганили слух. Оно, конечно, может, для кого-то эти голоса отнюдь не гнусавые, а, наоборот, приятные и родные. Кому как… Выйдя к гавани – полной кораблей, словно не было никаких турок – протопроедр направился к дальним причалам. Кажется, все было, как обычно, как всегда… как там… За камнями купались и ловили рыбу мальчишки, в ожидании улова грелись на солнце коты, сильно пахло водорослями и горькой морской солью. Кричали над головой наглые помоечницы-чайки, громко хохоча, прошли матросы с какого-то судна – смуглые, в грязных разноцветных тюрбанах. Ага, вот, из-за старого склада показались стражники. Мальчишек – как ветром сдуло. Странно… раньше они совсем не боялись портовой охраны. Да, но тогда стражниками были свои, а теперь – чужаки, турки… И кто знает, что им придет в голову? Султан Мехмед, правда, сказал, что он – великий император мусульман и православных, османов и ромеев. Сказал… Однако большинство турок вовсе не считало побежденных людьми. Райят – стадо. И отношение – соответствующее. Алексей тоже укрылся за большим камнем. Спросил у прятавшихся здесь же мальчишек: – Эй, парни, не скажете, где найти судно «Слезы пророка»? Такой красивый, с высокими надстройками, корабль. Кажется, трехмачтовый. – «Слезы пророка»? – смешно наморщив нос, переспросил один из пареньков. – Это тот, что раньше назывался «Святой Анной»? – Да нет же, нет, – перебил другой, чуть постарше, с всклокоченными рыжими волосами. – «Святая Анна» сейчас – «Ветер Магриба», а «Слезы пророка» – это бывший «Святой Себастьян». – Да-да, верно, – радостно улыбнулся протопроедр. – Именно так этот корабль и назывался, правда – давно. А вы-то про то откуда знаете? – Мы здесь про все знаем, – усмехнулся рыжий. – Только вот, господин… Протопроедр быстро вытащил из кошеля медный обол – все ж не отказался взять у Мануила деньги, и правильно сделал – теперь ясно, что дорога предстояла длинная. А серебра, между прочим, оставалось не так уж и много… – Во-он, видите большой серый камень? – дождавшись, когда турки прошли, показал рукой рыжий. – Ну. – Напротив – причал. Там увидите. Кивнув вновь вернувшимся к своим делам мальчишкам, Алексей быстро пошел в указанном направлении, стараясь по возможности не замочить ноги. Палево-бирюзовые волны, разбиваясь о камни, шипя, уползали обратно в море, оставляя на желтом песке ослепительно-белую пену.
«Слезы пророка» протопроедр заметил еще издали и прибавил шагу. У причала, как и положено, стоял стражник – не турок, грек… тоже, впрочем, не отказавшийся от серебряхи. А, получив мзду, даже любезно предложил проводить, на что Алексей ответил отказом – уж как-нибудь сам. Пройдя в самый конец причала, остановился у сходней, подозвал вахтенного: – Хозяина позови. – А ты кто такой? Алексей хмыкнул: ну, вот оно, опять то же самое! Снова полез в кошель… – Позвать хозяина? – совершенно иным тоном воскликнул матрос. – Так бы сразу и сказали. И тут же исчез, и возник вновь, уже не один, а с каким-то красивым молодым человеком в длинном турецком кафтане с многочисленными блестящими пуговицами и тюрбане цвета бордо. – Кто тут меня спрашивал? Вы? Протопроедр озадаченно поскреб подбородок – сей говорящий по-тюркски франт был ему явно незнаком. – Извиняюсь… а есть здесь такой Епифан… или – господин Костадинос? – Никогда подобных не было, – быстро отозвался щеголь. – Ни того, ни другого. Это – мой корабль! Вот это да… вот это незадача… А Алексей-то надеялся… – Постойте-ка, – франт неожиданно удыбнулся. – А я ведь вас узнал, господин Исфаган-калы! Вы ведь, кажется, предлагали мне купить воловьи шкуры? Помните? Уговаривались встретиться сразу после утреннего намаза… Что же вы не пришли? Я ждал… Ну, прошу, прошу, поднимайтесь же! Сейчас все и обсудим. Подняться? А стоит ли терять время? Однако настойчивый юноша. Впрочем, почему б с ним не поговорить – вдруг, да они планируют на днях отправиться в Крым? Вот хорошо бы… – Проходите, проходите, любезнейший господин Исфаган… Вот, в эту дверь… Алексей вошел первым, за ним – молодой человек. Прикрыв дверь, зачем-то задвинул засов. А каюта роскошная – шелковые портьеры, мягкая софа, бронзовые, начищенные до золотого блеска, светильники. – Алексий!!! Протопроедр обернулся. – Алексий, это и впрямь ты! Что такое? Скинув тюрбан, молодой щеголь бросился беглецу на шею… и крепко поцеловал в губы… Господи! Большие карие глаза, нежно-золотистая кожа… и талант, недюжинный талант бродячей актрисы… – Мелезия! – Ну наконец-то узнал. Господи… ты жив, жив!!! Хоть кто-то… Девушка целовала его с такой страстью, что Алексей и сам не заметил, как полетел на палубу сброшенный кафтан, как нежные девичьи руки оплели шею… и вот он уже гладил, целовал небольшую упругую грудь, крепко прижимая к себе гибкое молодое тело… – О, Алексий… – плача, шептала девушка. – Как здорово, что ты жив! Поскрипывая, качалась на гнутых ножках, софа, а снаружи ласково били в борт теплые бирюзовые…
Глава 6 Лето 1454 г. Черное море
Неумолимых пучин морских не боюсь я, ни молний, Смело пойду я на все……волны. Волны бились. Мерно поскрипывало ложе… Вот только в Крым «Слезы пророка» не собирались никак! Вообще никуда не собирались, потому как вот уже третью неделю латали днище. И начавшемуся ремонту пока что не было видно ни конца ни краю. – Ничего, – тихонько смеялась Мелезия. – Если тебе нужно в Крым, мы найдем попутное судно. Попутное судно сыскалось тут же, рядом, буквально вот только что встало борт к борту. Объемистая крутобокая скафа с высокой надстройкою на корме и тремя мачтами, она смотрелась вполне надежно, да и шкипер – осанистый важный толстяк в ослепительно белом тюрбане – внушал невольное уважение. О том, что «Путь Кормильца» – так именовалось судно – уже завтра с утра отправляется в Крым (в Чембало или в Кафу), стало известно буквально сразу же, едва команда «Кормильца» успела пришвартоваться к причалу. Возьмет ли уважаемый капитан пассажира? Почему бы и нет? Места на судне много… от него и цена зависит: если путешественник рассчитывает на кормовую каюту – это одно, предпочитает ночевать на палубе – другое, ну, а если в трюме… Это уж совсем будет дешево. Алексей задумчиво пересчитал оставшуюся наличность – вообще-то хватало и на отдельную каюту, но… Но как там еще сложится в Крыму? Удастся ли отыскать попутный караван или придется добираться с татарскими разъездами по Муравскому шляху? А это мало того, что опасно, так и расходов требует соответствующих – ну, какой мурза или даже десятник станет зазря охранять какого-то там гяура? Вообще-то лучше было бы прикинуться мусульманином, да уж теперь – после знакомства с капитаном «Кормильца» – поздно. Хотя… почему бы не прикинуться ренегатом, желающим перейти в ислам?Македоний Консул
Тепло простившись с Мелезией (жаль, так и не пришлось увидеться со всеми прочими друзьями, из тех, кто жив, конечно), протопроедр, прихватив наплечную сумку и небольшой сундучок – обычный багаж тех времен – по узким сходням поднялся на борт турецкого судна. Ну да, шкипер был турок, а вся команда представляла собой разноплеменной сброд, впрочем, исполнявший указания начальства быстро и со всевозможным рвением. Еще бы! У верзилы боцмана весьма значительно поигрывала в руках плеть. По всему чувствовалось, пользоваться ею он умеет в совершенстве, и пустит в ход без особых раздумий. Поразмыслив, Алексей выкупил место в четырехместной каюте – ошиваться на палубе в компании каких-то грязных дервишей и прочего подозрительного вида народца что-то не очень хотелось, а брать каюту на одного было бы в данных условиях непозволительной роскошью, барством, коего молодой человек по возможности старался избегать – слишком уж привлекает внимание. С соседями повезло – трое угрюмых парней, ехавших в Монкастро, особой разговорчивостью не отличались, что и понятно – судно-то было турецким, а они – явные латиняне, генуэзцы или, может, из каких других земель. – А что, корабль заходит в Монкастро? – вежливо спросил Алексей одного из попутчиков. – Заходит, – не очень-то приветливо пробурчал тот, на том, собственно, беседа и закончилась. Что и говорить – угрюмые оказались парни, но, с другой стороны, оно и хорошо – не лезут с разговорами в душу. А насчет Монкастро молодой человек тут же – сразу после того, как миновали Босфор – навел справки у шкипера. – О да, мы идем через Монкастро, – на хорошем греческом языке с улыбкой отвечал тот. – Меня там ждет торговый партнер – Керим-сули, литовский татарин. Везу ему сукно, хорошее сукно из Фландрии, крепкое, одежку из такого сто лет носить будешь, не сносишь, клянусь Аллахом, милосерднейшим и всемилостивейшим. – Так-так-так… – Алексей обрадованно потер руки. – А потом он куда с этим сукном, ваш партнер? Не в Литву, часом? – В Литву, – покивал шкипер – вообще, он был сама любезность, не смотри, что мусульманин! – К Глинским потом – в Еголдаеву тьму. Протопроедр уже не скрывал радости – ну, надо же, так повезло! Небольшой генуэзский городок-крепость Монкастро находился на северном берегу Черного моря, в устье Днестра, таким образом, чтобы добраться до нужного места – Верховских княжеств – не надо было бы делать значительный крюк через Крым. А Еголдаева тьма – татарские владения в Великом княжестве Литовском – была уже прямо по пути, там уж совсем чуть-чуть оставалось по Муравскому шляху. Славно! Здорово! Лишь бы теперь все срослось, лишь бы! И вообще, Алексей заметил, что в последнее время ему что-то стало сильно везти. Вот бы и дальше так! Не спугнуть бы удачу, помоги, Господи! А расплывавшийся в улыбке шкипер уже уверял, что его друг и партнер Керим-сули уж не откажет взять с собою попутчика до Еголдаевой тьмы, да и за охрану возьмет недорого… – Если ты хочешь, господин, я сам поговорю с ним. – О, это было бы просто прекрасно! В пухлую ладонь турка перекочевал сверкающий золотой дукат – цехин по-местному. Здорово! Славно! Раскланявшись со шкипером, Алексей остался на корме – благо погода стояла погожая и возвращаться в душную каюту уж никак не хотелось. Ладно – ночью, но днем… Оно конечно, можно было бы сэкономить покруче, и вовсе не пользоваться каютой, заплатив лишь за циновку и место на палубе. Так-то оно так, однако, с другой стороны, был во всем этом некий ненужный риск – на палубе-то вполне могли обворовать, ограбить – иди потом, ищи, доказывай! Украдут денежки – поди, поймай воров, народец здесь, на палубе подобрался ушлый. Опершись на резной фальшборт, молодой человек от нечего делать принялся разглядывать посланных Богом попутчиков, стараясь не бросать ни на кого уж слишком открытых взглядом – незачем раздражать людей. По левому борту расположилась компания итальянцев – впрочем, может, и французов или жителей Дубровника – нет, язык, похоже, итальянский… какой-нибудь из его диалектов… – О, мама мия!!! – бросив шапку о палубу, громко вскричал молодой парень в бедной, заштопанной на локтях тунике. Все его сотоварищи, насколько мог судить протопроедр, тоже были бедны… и молоды. Зачем плыли? За счастьем? Вероятно, какие-нибудь артельщики – плотники, а, скорее, каменщики – нанялись чего-нибудь строить. Ну, точно – каменщики. Эти вот, на палубе – простые рабочие-подмастерья, а в каюте – те трое угрюмцев – бригадиры-десятники. Рядом, напротив, почти под самой мачтою, азартно играли в нарды. Эти – в чалмах и тюрбанах – по всему видать, были мусульмане, однако с итальянцами не задирались, общались вполне мирно… как и с православными паломниками – монахами, возвращающимися с Афона. Еще несколько лет назад Алексей удивился бы такому соседству, да и вообще – всей этой ситуации: турецкий – исламский! – корабль везет католиков и православных – однако сейчас воспринимал это как должное. И дело даже не в деньгах, которые, как известно, никакой религии не имеют. Нет. Султан Мехмед Фатих после захвата Константинополя объявил себя повелителем не только турок, но и христиан, явно желая показать – имперская линия будет продолжена, пусть даже и под иным флагом. Да и сам Великий город – кого только в нем не было. Так что национальная и религиозная пестрота здесь никого особенно не смущала. По утрам православные собирались на носовой палубе – молились, то же самое делали католики по левому борту, армяне – или кто там это был? – по правому, мусульмане же творили намаз на корме. И никто друг дружке не мешал – вот бы и в обычной жизни так, а? Море сияло искрящейся бирюзой, перекатывалось малахитово-изумрудными волнами, сверкало лучами радостно палящего солнца. Тучи белых брызг приятно холодили лицо, дул легкий ветер, над мачтами, крича, летали белокрылые чайки. Алексей вдруг обернулся, услыхав какое-то шуршание рядом, – по палубе быстрым шагом проследовала женщина – турчанка. В длинной темно-синей накидке, в чадре, закрывающей все лицо, она остановилась у фальшборта, подставив закрытое плотной вуалью лицо ветру. Женщину сопровождали двое слуг… что было не совсем обычно, приличней выглядели бы служанки… или уж, по крайней мере, евнухи… Евнухи… Что-то не очень-то похожи на евнухов эти дюжие усатые молодцы! Но, надо признать, ведут себя почтительно, даже подобострастно. Встали по бокам хозяйки – не рядом, а чуть в отдалении, как и полагается охранникам-слугам, и строго поглядывали по сторонам, поигрывая длинными кинжалами – а не совершит ли кто какое поползновение на… Нет, не совершили. Желающих не было. Да под такой охраной эта турецкая дева могла бы и голой тут ходить! Дева… Протопроедр усмехнулся – с чего он взял, что турчанка – дева? Может, это дебелая толстуха – ханум? А что ханум делать на корабле? Нет, не отпустит ее муж. Дева! А едет… скажем, выдали замуж! Из не очень-то богатой семьи, но, вот, родственники скинулись на охрану… или будущий муж – какой-нибудь крымский татарин – заплатил калым. Налетевший ветер развевал чадру, смешно топорщил бесформенную накидку. Именно, что бесформенную… Нет, если мусульманская женщина захочет подчеркнуть соблазнительные формы своего тела, она их подчеркнет, вне всяких сомнений! А эта вот, видимо, не хотела. Или формы были не такие уж и соблазнительные? Впрочем, какая разница? Еще два-три дня – и Монкастро. А потом – в случае удачи – Еголдаева тьма, Муравский шлях, Мценск… И Черное болото! И своя – бывшая своя – эпоха. И бабка Федотиха – колдунья. И… И все останется так, как было – свободный Константинополь, Алексий – протопроедр, семья, друзья, не самая плохая служба… И никакого Стамбула! Никакой акче! Как вот сейчас… Господи, Господи… Не допусти, а? От нечего делать – и чтобы отвлечься от разных тревожных мыслей – молодой человек принялся украдкою наблюдать за турчанкой. И вдруг показалось, что и она наблюдала за ним! Причем разглядывала нахально, пристально, ничуть не стесняясь. А чего стесняться-то – из-за вуали-чадры никаких взглядов не видно. Даже блеска глаз – и того. Нет… глаза видны – блестят. Или – это блестят украшения? Турчанка еще несколько раз выходила на палубу, все здесь же на корме. И – естественно – в сопровождении своих дюжих молодцев. Стояла, дышала воздухом… ну, конечно, в душной-то каюте сидеть – приятного мало. Оконце маленькое – если оно вообще есть – чай, не каравелла, обычная скафа, открывай его, не открывай – духота страшная. Алексей к себе в каморку заглянул – господи, пекло! Самое натуральное пекло. Неужели и ночью вот так же будет? Не дай-то бог. Нет, все-таки, кажется, определенно кажется, что турчанка за ним наблюдает! Ну да – вот повернула голову, когда Алексей отошел. Да-а-а… Протопроедр улыбнулся. Вообще-то, всякое в его жизни бывало, и женским вниманием молодой человек уж никак не был обделен аж с самой ранней юности, когда еще подрабатывал трактористом в ОАО – бывшем совхозе – под замечательным названием «Светлый путь». Были там, в деревнях, девки-дачницы… и была почтальонша Ленка – оторва, каких мало, но красива, красива, зараза, и до мужского полу – хваткая. Эх, Ленка, Ленка… А эта-то! Что – туда же?! Алексей вдруг, сам того не желая, представил себе, с каким вожделением рассматривает его вот эта вот турецкая девушка… хотелось верить – что девушка. Юная, с гибким станом, с блестящими омутами-очами, темными, как Черное море. Впрочем, Черное море – не черное. Значит – с синими очами. С голубыми. С зелеными, карими… Верилось почему-то – прячется по чадрой красавица, как в раковине жемчужина, прячется до поры до времени, чтоб потом… Что – потом – протопроедр не додумал – стыдно стало. В конце концов, счастливо женатый человек, семейный, не какой-нибудь там шаромыжник. Ишь, рассупонился, размечтался… Расслабился, гад! Тьфу! Сплюнув за борт, Алексей отправился к себе в каюту, но там долго не выдержал – жарко. И как только попутчики выдерживают? Лежат себе на циновках, глаза закрыв, храпят довольнехонько. Такое впечатление – хоть бы хны. Протопроедр проторчал на корме до захода солнца, лишь после вечерней молитвы – а кое для кого – намаза – отправился к себе, спать. В те времена все ложились рано, редко кто засиживался за полночь, вот и здесь, на корабле, все было так же – помолились, каждый своим богам, да принялись готовиться почивать. Кто-то перед сном любовался закатом, кто-то уже храпел, привалившись спиной к мачте, а кто-то поудобнее раскладывал у бортов циновку, подкладывая под голову котомку с небогатым скарбом, на который, однако, вполне могли найтись и охотники – потому за вещами следовало присматривать неотлучно. В этом смысле, конечно, в каютах было куда безопаснее… если не считать того, что ворами могли оказаться соседи. Хотя, с другой стороны – это ведь все далеко не бедные люди, раз уж хватило на каюту. Уже подходя к двери, Алексей заметил дюжих молодцов, усатых, тех самых слуг… Те шли… нет – вели, да-да, именно что вели – в каюту своей хозяйки красивого молодого парня, юношу лет пятнадцати, с напомаженными кудрями и порочным взором. Однако! Протопроедр даже хмыкнул, хотя, что в том такого? Ну решила девчонка позабавиться напоследок, развлечься с красивым мальчиком – почему бы и нет? А слуги, что же, уже не подходят для этой цели? Так, может, ей и не хочется со слугами, может, не по нраву они ей пришлись, хочется совсем с другим, с посторонним… А, может, даже сразу втроем – ему-то, Алексею, какое дело? Всяк развлекается, как может. И с чего, скажите пожалуйста, он взял, что эта турчанка – чья-то невеста? А вдруг – просто молодая вдова? Едет вступить, скажем, в долю наследства или еще по каким неотложным делам… Да-а-а… скорее – вдова. Ну, точно – вдовица, видал Алексей таких вот разбитных вдовушек, которые вовсе не прочь… Впрочем, ладно. Бог-то с нею, с турчанкой, своих что ли забот мало? И все же, все же… Все же была в этой незнакомке какая-то тайна, и молодой человек это хорошо чувствовал, можно даже сказать – остро. С некоторой игрою воображения… Скажите пожалуйста, и что вдовица… – Алексей уже так ее называл про себя – «вдовица» – …и что вдовица нашла в том прыщавом юнце? Положительно странная женщина, очень странная… Юнец-то был конечно же непрыщав, наоборот даже весьма симпатичен, только вот протопроедр почему-то злился. Да, злился – уж себе-то можно признаться – злился, что зараза-турчанка предпочла юнца… А ведь заглядывалась – ну, видно было! – заглядывалась. Почему же не подошла? Законы шариата не позволяют? Да, не позволяют. Но ведь можно было послать слугу. Один из молодцов заглянул бы в каюту… или нет, лучше бы на палубе где-нибудь подошел: здрасьте, мол, салам алейкум, некая красивая молодая особа предлагает вам приятно скоротать вечер. На дутаре, там, поиграть, песен попеть, отведать щербету. Пригласила бы… Ну, а дальше, уж конечно, пошло бы дело… Алексей вздохнул и неожиданно улыбнулся собственным мыслям. Нет, ну надо же! Восхотел турчаночку, черт, как и не стыдно-то! Позавидовал тому юнцу, мальчику смазливому, а сам-то… Ну ровно подросток какой, честное слово! Все от безделья, нечего и говорить тут, от безделья и некого ощущения безопасности и больше чем наполовину сделанного дела. Было у Алексея такое вот ощущение, и не сказать чтоб – неизвестно с чего. С того все, и с сего! Из тюрьмы выбрался удачно, колдунью, бабку Гаркатиду, нашел, все вызнал, корабль этот, опять же, очень вовремя нарисовался, да и дальше – купец Керим-сули, караван в Еголдаеву тьму, а уж там – Муравский шлях – и, считай, дома. Ну, конечно, по пути еще всякое могло бы случиться, места неспокойные. И с Большой Орды могут Сейид-Ахмет-хана молодцы налететь, да и те же крымчаки да ногайцы… А ближе к русским землям и местных разбойничков по лесам хватало. Однако Алексей верил – пробьется, в первый раз, что ли? Тем более – все уж почти решено. От того и расслабился теперь, о бабе – турчанке этой, чтоб ей пусто было – думал. Вот вроде и не хотел – а думалось. И что ты будешь делать? Тьфу! Отвлечься, поговорить – не с кем. Трое угрюмцев в каюте – не в счет, они и друг с другом-то, похоже, не разговаривают. Послал Бог попутчиков – ну и хмыри попались. Впрочем, черт-то и с ними. Однако ж время-то как медленно тянется, Господи-и-и-и…
Он вышел на палубу уже ночью, не спалось – все же душновато было, да и попутчики-угрюмцы храпели. Прислонившись к резному парапету, Алексей долго смотрел на луну – хорошая была луна, полная, ясная; ветерок дул все тот же – попутный, паруса не спускали, судно шло и ночью, видать, шкипер хорошо знал путь. Свет луны – синевато-голубой, призрачный, яркий – заливал палубу с лежащими людьми… словно трупы на поле битвы. Протопроедр передернул плечами: невольно вспомнился штурм Константинополя, башибузуки, янычары, сипахи… И поруганная, погибшая лютой смертью жена. И отрубленная голова сына… Нет! Господи, нет! Вот он затем и плыл – чтобы ничего этого не было. Затем. Чу! Что-то скрипнуло слева. Молодой человек сжался в выемку парапета, спрятался, сам не зная, зачем? Стало вдруг любопытно – ведь скрипнула та самая дверь, в той самой каюте, где… Ну, где турчанка, вдовица… или кто она там была… Опа! На палубу вышли двое… Ну да – один – усатый слуга, второй – тот самый юнец… Да нет! Не юнец! Непокрытая голова, длинные золотистые локоны, вспыхнувшие на миг в лунном свете, пока их обладательница не накинула капюшон. Девчонка! Однако… Однако… Проводив незнакомку до лестницы, слуга остановился, что-то шепнул… прижал к фальшборту! Ого! Не очень-то он и почтителен. А девка-то, девка… расхохоталась! Жеманно так расхохоталась, как смеются те женщины, что водятся в избытке на площади со статуей Афродиты – жрицы продажной любви, проститутки. Однако, однако… Это что же, получается, вдовица заказала не только мальчика, но и… но и девочку? Так, что ли, надобно понимать? Ну а как еще понимать? Сначала был юнец, потом… потом – шлюха. Ага! Вот усатый припал к девичьим губам… целуются! Боже! Опять кому-то хорошо! Кому-то… И вдруг – крик. Не крик даже – зов. Из приоткрывшейся двери каюты. Слуга вздрогнул, отпустил девку – с явным сожалением отпустил, тут и говорить нечего – прелестница засмеялась, обидно так, дразняще, только что не показала язык, было бы светло – так наверняка показала бы… Слуга ушел на зов, скрылся за дверью, а жеманница, потянувшись, стала спускать вниз, на палубу… Алексей покинул свое убежище и негромко позвал: – Эй! В конце концов – почему это кто-то развлекается, а он… – Ты кто, парень? – ничуть не испугавшись, спросила девчонка. – Ты говоришь по-гречески? – Я – ромейка, из Фессалоник. – А, – молодой человек тихонько засмеялся. – Знаю Фессалоники, хороший город. Это не про вас говорят, что вы даже умываетесь вином? – Нет, не про нас, – расхохоталась и девушка. – Это про константинопольцев. Так… она не из столицы. Это хорошо – не узнает, а то – мало ли… Как бы расспросить про турчанку? Впрочем, стоит ли? Гм… ну, раз уж начал… Только, конечно, надобно не сразу, сначала просто так поговорить, за жизнь… К удивлению Алексея – хотя, чему тут удивляться, если подумать-то? – беседа не затянулась. Собственно, ее почти и не было, беседы-то… – Проводи меня, – просто попросила девчонка и доверчиво протянула руку. Они спустились на палубу, потом долго шли, осторожно перешагивая через спящих, пока, не остановились, наконец, у черного провала люка. – Вот как? Ты живешь в трюме? – не удержался, пошутил протопроедр. – Живу? – обернувшись, девчонка скинула капюшон – о, она оказалась милашкой! – и погладила Алексея по щеке. – А ты красивый парень. – Ты тоже красавица. – Знаешь, хочу спросить… – Спроси… – Не знаю, право, как и начать… – Да спрашивай же! – У тебя есть деньги? – Ну… – молодой человек на миг замялся. – Немного есть. А сколько нужно? – Цехин! Шучу – для тебя достаточно и серебра. Девять аспр… или этих, турецких, акче. Акче! Вот уж ненавистное слово. – Тебе вот прямо сейчас надо? – Да! – Ну… на… Расстегнув кошель, молодой человек отсчитал деньги. – Ты славный. Спасибо. Поблагодарив, девчонка снова взяла Алексея за руку, внезапно потащив вниз, в разверстое жерло трюма. – Куда ты меня… – Не бойся! Идем же, идем… И… ты можешь говорить чуть потише? Протопроедр обиделся – он вообще-то мог бы и просто молчать, однако… Однако вдруг почувствовал, как уперся во что-то мягкое. – Это корабельный канат, а там – сукно. Здесь мягко… Мягко? Какое-то время – право слово, мгновенье или чуть больше – стояла полная тишина. Лишь какой-то шорох… И темнота… И шепот… – Милый… Девчонка обвила Алексея руками, прижалась… уже обнаженная, с горячей шелковистою кожей… Протопроедр ласково погладил прелестницу по спине, чувствуя, как нежные руки умело снимают с него одежду… – Как тебя зовут? – Алексей… – Ты красивый парень… И не жадный. Ласкай же меня, ласкай! Поцелуй… вот здесь… теперь – здесь… Молодой человек почувствовал, как ласкает губами затвердевший сосок… Жеманница застонала… О, она знала толк в любви, положительно, знала! И отдалась, отдалась со всем пылом, так, что Алексей не скоро пришел в себя, очень и очень не скоро… Вокруг было темно и мягко, лишь в распахнутом – над головой – проеме мигали звезды, да серебряный свет луны тихо струился вниз, освещая сплетенные в порыве любовной неги тела. – Ты хороший… ты… ты – лучший любовник! – Ну надо же… А эта… – Алексей наконец почувствовал, что созрел для вопроса. – Та, турчанка, к которой ты… к которой тебя… – Турчанка? Какая еще турчанка? Ах да… Девчонка неожиданно расхохоталась, да так громко, что протопроедр испуганно посмотрел вверх – не дай бог, еще заглянет матрос ночной вахты. – Что ты смеешься? С турчанкой ты смеялась так же? – С турчанкой… ха-ха-ха… – девушка выгнулась, словно кошка. – Я поняла, о ком ты. Теперь удивлю. Ты спрашивал про турчанку… Так вот, представь: она – мужчина! – Что? – Алексей поначалу не понял. – А то. Она – мужчина, – со смехом повторила…
Глава 7 Лето 1454 г. Монкастро – Муравский шлях Торговцы
Продал за пять грошей Аполлофан трагедийный Снаряженье богов: меч Геркулеса и щит, Жаркую пасть Тизифоны, и Посейдона трезубец, Девы Афины копье, и Артемиды колчан. Боги, сидящие рядом с Зевсом, раздеты, разуты, Чтобы торговцу на грош выпить и корку сжевать.…девушка. Мужчина?! Воистину чудны дела твои, Господи. Ишь ты, замаскировался… верно, как и сам Алексей сейчас, сей хитрец бежит, скрывается от ищеек султана. И ведь как ловко бежит, собака! Не отказывает себе в маленьких удовольствиях… как вот и протопроедр тоже сейчас не отказал… не отказался… Неплохая девчонка, м-м-м… Только вот берет дорого! Девять аспр – за такую сумму землекопу целый день работать, света белого не видя. Ну-ка, поди, покопай-ка! А тут… Не работа – одно удовольствие… – Выпить хочешь? – Алексей хотел было подмигнуть прелестнице, да вспомнил, что вокруг-то темно, все равно не увидит. – И выпила бы, – засмеялась в темноте девушка. – У тебя есть? – Найдем, – одеваясь, хохотнул протопроедр, он знал, как разговаривать с подобного рода женщинами – просто, без всяких ухаживаний и прочих жеманств. Оделся, выбрался на палубу, осмотрелся. Подозвав вахтенного, зашептал что-то тому на ухо. Матрос поначалу упрямился, да не на такого напал! – Только не говори, что ты турок! – Я из Фракии… Но – мусульманин. – Ну вот. Я же тебе-то пить не предлагаю. Сказано в Коране – «нельзя», значит – нельзя. Но ты и меня пойми, друг! Я же католик, а как же католику без вина? – Латинянин, значит? – как-то слишком уж неприязненно ухмыльнулся вахтенный. – Сам ты латинянин. – Алексей нарочито громко расхохотался. – Сказано тебе – католик. Так вина сыщешь? Десять аспр. – Десять?!!! – Я хотел сказать – семь. – По реакции матроса протопроедр понял, что несколько переборщил. – Нет уж, давай, как договаривались – за десятку, – глухо протянул фракиец. Протопроедр лишь махнул рукой и отсчитав пять серебрях, протянул вахтенному: – Задаток. Остальное – потом. Где вино-то найдешь? – Мое дело… Усмехнувшись, вахтенный тщательно осмотрел каждую монетку – насколько это вообще возможно было сделать в свете луны – и, спрятав денежки в пояс, исчез где-то за мачтой. – К тебе пойдем? – уже одетая, выглянула из трюма прелестница. – Нет. У меня слишком уж людно. – Правильно. Нечего лишних людей за свой счет угощать. Останемся здесь? – Как скажешь. Вино неожиданно оказалось вкусным – еще бы, за такую-то цену! – терпким, кисло-сладким, приятным – всю жизнь бы только такое и пил. – И я бы – тоже! – охотно поддержала девчонка. – Тебя хоть как звать-то, чудо? – Летения. – А сколько лет? – Пятнадцать… Да ла-а-адно… Семнадцатый. Что там, вино уже кончилось? Алексей хохотнул: – Да есть, и много. – Чего же не наливаешь? – Спросить хочу… Та турчанка… турок… – Ой, странный человек! – Летения ненадолго замялась. – Знаешь – вся морда замотана. Ну, тряпицей или шарфом – одни глаза торчат. – Прячется от кого-то, – наполнив глиняные кружки, негромко произнес протопроедр. – Прячется? Да нет, не похоже, – внезапно огорошила девушка. – Уж ты мне поверь, видала я людей, которые прятались… Так они себя не ведут! – Как – так? – А так! В каюту девок не заказывают… и не только девок. Знаешь, есть такие парни, что вроде девок, тоже для тех же услуг… Запьянев, девчонка разговорилась – мела языком, что дворник метлою, Алексей не успевал поддакивать. – И что тот парень? – протопроедр вспомнил смазливого юнца. Так вот оно в чем дело, оказывается! – Это Фируз, его многие знают, – тут же просветила Летения, явно довольная тем, что ее внимательно слушают, видать, не очень-то часто такое и было, а хотелось, хотелось почувствовать себя значимой, ну, хоть в чем-то, хотелось… Клиентам же, увы, хотелось другого – уж точно, не слов, да не россказней. – Вот я и говорю, – хлебнув, девчонка продолжила. – Фируз, потом – я, нас же заказывать надобно, у толстяка Гарима, ну, шкипера… А что знает Гарим – то знают и турки. То всем ведомо, и этому странному мужику – тоже. Я видала – заходил к нему Гарим, так вот, тот мужчина его ни капельки не боится. Наоборот – шкипер перед ним стелется, уж как и ублажить, не знает. – Хм… – Алексей пожал плечами. – Тогда зачем лицо заматывать? – Кто его знает? – Летения понизила голос. – Я думаю – лихорадка у него когда-то была. Ну, знаешь, после которой лицо обезображивается… – А, оспа… – Как ты назвал? Не слышала… Но, лихорадка, точно! Иначе с чего морду прятать? – Это перед тобой-то? – А есть и такие, что стесняются! Прелестница вдруг замолчала, видать обиделась. – Ну-ну, что случилось? – протопроедр прижал девчонку к себе, погладил по локонам. – Продолжай, продолжай. Очень ты интересно рассказываешь… интересно и очень неглупо. Хочу заметить, Летения, – ты весьма наблюдательна. – Правда?! – девчонка обрадованно встрепенулась, дернулась, словно бы крылья выросли. – Ты не смотри – я много о чем говорить умею. Хочешь – о философии, а хочешь – о театре. – Иди-ка! – не поверил молодой человек. – И о театре даже? – Могу Софокла прочесть… Прочесть? Алексей замахал руками – Софокла тут только и не хватало: – Да верю, верю. Слушай, не сочти за грубость… А ты не боишься так вот, со всякими? Девчонка снова замолкла, правда, на этот раз – ненадолго, она вообще оказалась из необидчивых: – А хоть бы и боюсь, так что с того? Ты меня сам позвал, без шкипера, тебе могу и сказать – Гарим, если что, в море выкинет. Возьмет да сбросит с борта, бывали случаи… – Летения тихонько вздохнула. – Не хотелось бы на себе испытать… Да и так, «Путь Кормильца» – место хорошее, на берегу-то попробуй, такое найди! Выгонит Гарим – куда подамся? Оно, конечно, можно и в городе подыскать местечко – так ведь все хорошее там уже занято. А здесь неплохо, нет, правда, неплохо. Шкипер не такой уж тиран, да и народ попадается все время разный… интересно. – Как вот с тем чудным турком? – А? Ну да, с ним тоже… Не юноша, но тело молодое, чистое. А вот лицом, верно, урод… Ну, да бог с ним. А вот как-то с месяц назад плыли у нас паломники, так послушай, что было… Это же ужас просто! А еще считаются святыми людьми! Умора! Летения болтала уже без умолку – видать, и в самом деле любила поговорить, Алексей слушал ее вполуха, понемножку проваливаясь в сон – ну, какое ему было дело до устроенного хозяином судна притона (здесь же, на корабле, что очень удобно для состоятельных путников, впрочем, и не только для состоятельных, иногда – Летения говорила – соглашались и за медяхи работать)? Так же, по сути своей, не было протопроедру никакого дела до странного, переодетого женщиной турка, напропалую пользующегося услугами имеющихся на корабле проституток обоего пола. Ну, какая кому разница? Каждый зарабатывает свой хлеб, как может.Агафий
Дружок шкипера Гарима торговец Керим-сули в своей европейской лоскости ничуть не походил на татарина, даже на литовского татарина, хотя, конечно, татарин татарину рознь. Невысокий, весь какой-то проворный, ловкий, Керим-сули и выглядел вполне по-европейски, точнее сказать – как какой-нибудь польский шляхтич, не магнат, но и не из самых бедных, загоновых, так сказать – средней руки. Изумрудно-зеленый, с витыми шнурами, кунтуш доброго английского сукна, бордовый берет с павлиньим пером, шаровары алого бархата, низкие, с вырезами по голенищу, сапоги, золоченый пояс. На поясе не только кошель, но и сабля в синих сафьяновых ножнах. Керим-сули и внешне – никакой не татарин, какими почему-то привыкли их считать северо-русские обыватели: не темновлас, не черноглаз, не раскос, упаси, боже! Вполне европейское лицо, волосы – редковатые, светлые, на плечи падают патлами, небольшая бородка, усы, тонкий, с горбинкою нос, глаза… глаза светлые, не поймешь какого цвета – светло-голубые, серые ли, может, чуть зеленоватые даже, на первый раз и не скажешь, не поймешь, одно только и видно, что светлые. И взгляд такой… бегающий какой-то, неприятный. Гарим сказал ему что-то, указывая на подошедшего Алексея. Керим-сули проворно скинул берет и слегка поклонился – вежливо, как и принято в княжестве. – Говорят, вы идете в Еголдаеву тьму? – Д-да, – поглядев на кормщика, как-то не очень уверенно отозвался торговец. – Иду. Только – через владения Глинских! – Да это меня бы устроило, – улыбнулся протопроедр. – Возьмете с собой? – До Еголдаевой? – До нее. А там уж – по Муравскому шляху. Керим-сули усмехнулся, кивнул: – По нему и поедем. – Ну, вот и сладились, – с каким-то умилением закивал шкипер. – Ну, вот и славно. И почему-то потер руки. Алексей удивился – ему-то чем все славно? – да не придал значения. Люди ведь разные бывают – мало ли. Вообще-то Монкастро ему понравилось. Небольшой такой городок, вполне даже европейского вида – крепость с мощными зубчатыми стенами, башнями, подъемными мостами. Ну, и пристань, конечно, рядом – а у причалов чьих только кораблей нет! Каких только людей не встретишь! Кривоногие кочевники, приведшие на продажу коней и рабынь, светлобородые новгородцы, литовцы в длинных зеленых плащах, арабы в белых бурнусах, какие-то вообще непонятного облика личности – смуглые до черноты, в чалмах. Неужели – из Индии? Сходя с корабля, протопроедр тепло простился с Летенией, та даже чмокнула его на дорожку в щеку да, никого не стесняясь, пожелала удачного пути. – Даст Бог, может, еще и свидимся! Шкипер Гарим, видя то, ухмыльнулся: – Осмелюсь спросить, уважаемый… Что, глянулась девка? Алексей сразу насторожился: – А что? – Да так… Думаю, не украла ль чего? Ежели что – управу найдем, скажи только! – Да нет, не украла… Послушай-ка, любезнейший Гарим, если ты насчет оплаты… Шкипер весело расхохотался: – Об этом не беспокойся, Летения – девушка с пониманием, давно уже поделилась, отдала, сколько нужно. Может быть, она, конечно, с тебя и больше взяла – ну, уж это пусть на ее совести, – толстяк прищурился. – Конечно, можешь пожаловаться, но… Алексей замахал руками: – Нет, жаловаться не стану – все хорошо было. – Вот и я рад, что хорошо. – Помнится, ты говорил о своем друге-торговце? – на ходу напомнил протопроедр. Шкипер остановился, осклабился: – А, вижу, не забыл! Керим-сули его зовут… Вот что: ты походи пока, а я с ним увижусь… к обеду в «Рогатый шлем» подойди, есть тут такая таверна, все ее знают. – «Рогатый шлем»? Хорошо. На том и сладились. Алексей походил по рынку, полюбовался на товары, да на купцов, а, как зазвонили колокола на храме, спросил у первого попавшегося мальчишки про «Рогатый шлем», да направился прямиком к таверне, где – издали еще – углядел толстяка-шкипера в компании какого-то франта. Подошел… Торговец был сама любезность, однако, молодого человека не покидало такое чувство, будто бы купец не очень-то и доволен попутчиком – все глазами зыркал, хмурился… Хотя ему-то какое дело? Все равно ведь по своим делам ехать. Странный тип. Впрочем, чужая душа – потемки. – Отправляемся завтра с утра, – предупредил торговец. – Раненько. Так что вы, любезнейший, не опаздывайте. – А что такая спешка? – удивился протопроедр. – Татары, – Керим-сули скривился. – Сейид-Ахметовой орды людишки. Говорят, их у самого шляха видели. – А крымчаки вам не опасны? – С ними договорились уже, – купец потер ухо. – Крымцы – люди серьезные, просто так по степи шастать не будут – далеко им. Вот если в набег – тогда оно понятно. Однако в набег они сейчас не пойдут – осень скоро, дожди. Хороший набег – он всегда по весне иль зимою. – Не знал, – Алексей со знанием дела покачал головой. – Не знал, что Сейид-Ахметовы на дорогах шалят. – Еще ушкуйники, бывает, налетят, с Новгорода. Эти вообще никого не жалеют! Правда, разбойничают только по рекам на стругах своих, ушкуях. Протопроедр про ушкуйников тоже слыхал – опасность была серьезная. Правда, Муравский шлях от больших-то рек не так уж и близок. Не очень-то далек, да, но ведь и не близок, так что с ушкуйниками, даст Бог, разминутся. С тем и сладились. Немного подумав, Алексей воспользовался любезным предложением шкипера и провел ночь на корабле, все в той же каюте, на этот раз – слава Господу – пустой. Хм… странно, что пустой – угрюмцы ведь говорили, что плыли в Кафу? А где же они тогда? Воспользовавшись остановкой, свалили в город и пустились во все тяжкие? Маловероятно – им и здесь, на корабле, никто не мешал пуститься, благо тут, стараниями шкипера, все условия и на любой вкус. Протопроедр вспомнил смазливого юнца и хмыкнул – вот уж, точно – на любой вкус. Интересно, а где тот любвеобильный турок, любитель путешествовать инкогнито? Тоже сошел? Или плывет дальше – в Кафу? Вот, кстати, тоже интересно – турецкое судно спокойно швартуется в генуэзских портах. Хотя, с другой стороны – почему б не швартоваться? И тут, опять же, не только в деньгах дело, хотя и в них тоже. А еще – генуэзцы давно уже стараются не беспокоить по пустякам турок. Поприжали хвосты после того, как пал Константинополь! Подождите, аукнется еще и вам это падение, аукнется – и очень-очень скоро. Алексей нарочно пошатался еще по кормовой палубе – теплым-то вечером чего бы не погулять? Думал, может, увидит если и не самого турка, так тех, усатых… Нет. Никого не было. Да и черт-то с ними со всеми. Жаль вот, Летении нигде не видать, шкипер сказал – в город отправилась, повеселиться. А почему бы и нет, право слово? Без толку проходив почти до самой ночи, молодой человек убрался в свою каюту и, заказав прямо туда ужин – пахучий козий сыр, оливки, жаренную на вертеле рыбу, лепешки и кувшинчик вина, – немного подкрепясь, улегся спать. Слава Господу, неразговорчивые угрюмцы-попутчики так и не вернулись, видать, им тоже нужно было в Монкастро, а не в Кафу. Или просто зависли где-нибудь в городе – случается и с угрюмыми людьми. Черт с ними. В борт ласково билась волна, пахло – слабо – вином и – сильно – сыром. Положив голову на заплечный мешок, Алексей тут же закрыл глаза и провалился в черную тугую дрему. Как частенько бывало, ему снился концерт «Арии», любимейшей с детских лет группы.
С утра выехали, покатили тремя повозками по росному лугу, слушая, как неподалеку, в болотце, перекликаются коростели. Солнце едва-едва встало, пробиваясь теплыми золотисто-оранжевыми лучами сквозь ветви виноградников и олив, во множестве располагавшихся близ города. Миновав сады, дорога некоторое время тянулась вдоль моря – хорошо было видно синее, уходящее в туманную дымку марево, даже шум волн слышен. Дорога оказалась довольно многолюдной – навстречу то и дело попадались повозки, груженные сеном арбы, навьюченные тюками лошади и ослы. В основном все спешили в город, попутных было мало, да и те – все больше одинокие, куда-то спешащие всадники. Почти всем встречным-попутным Керим-сули приветливо кивал, а с некоторыми даже перебрасывался целыми фразами насчет будущего урожая и проделок ордынских татар. Все же остальное время купчина молчал, и все попытки Алексея вызвать его на разговор оканчивались ничем. Приказчики и слуги купца – как на подбор, видные мускулистые парни – тоже многословием не отличались. Даже возница – и тот на все вопросы протопроедра отвечал односложно. Видя такое дело, молодой человек махнул на беседы рукой и принялся молча любоваться пейзажем, который, особенно в первый день пути, того стоил. Потом стало поскучнее, а, как переправились через какую-то широкую реку, дорога и вовсе пошла степью, широкой, необозримой, которой не было, казалось, ни конца и ни края. Пахучие, под брюхо коня, травы шумели голубовато-зеленым морем, горько пахло полынью и сладко – клевером. Наезженная возами колея стала и не видна почти, солнце пекло, и в синем, блеклом небе, высматривая добычу, хищно кружил коршун. Из-под копыт коней с тревожным криком то и дело выпархивали куропатки и жаворонки, изредка попадались рощицы, а так – степь да степь кругом, не за что зацепиться взгляду. Ночевали прямо под открытым небом, а кое-кто – под возами. Спалось хорошо, ночами становилось заметно прохладней, молодой месяц и звезды над головой сверкали так ярко, что, наверное, можно было б читать. Алексей, опять же, от нечего делать, все эти дни всматривался в караванщиков, стараясь определить – каким же именно товаром торгует Керим-сули? Пока в этом смысле ничего почему-то не получалось – ну, не угадывалось, и все тут, хоть и был протопроедр, несмотря на молодость, человеком опытным. Кроме трех, запряженных медлительными волами, повозок, тщательно накрытых рогожею, еще имелось с десяток лошадей, навьюченных какими-то тюками. Что везли – про то караванщики ни в какие подробности не вдавались – так, мол, товарец. Любопытный Алексей как-то на ночлеге улучил момент, заглянул и в тюки, и под рогожки… много куда заглянул. А потом всю дорогу чесал затылок – ну никак не мог понять, как так может быть? Вот, к примеру, тюки. В одном – дорогой аксамит и дешевая камка, в другом – сукно и шелк, в третьем – тоже какой-то разнобой. А в возах, под рогожками – дорожные припасы, оружие, несколько амфор с вином или оливковым маслом, какие-то плетеные корзины, фляги, коробочки – и все это свалено навалом, безо всякого порядка, полное впечатление, что собирались наспех! Вот именно, что наспех – ежели ты уважающий себя купец, так явно не будешь кидать в один тюк разного сорта ткани, да еще в разных отрезах, да и по размеру разные. Не то что неудобно, но и запутаться можно, особенно ежели где в пути поторговать придется. И еще – во время переправы – заметил протопроедр, что не очень-то и берегли караванщики свой товар, перекидывали запросто, один тюк даже в реку свалился – и никто доставать не полез! Вот так торговцы! Странные. Впрочем – их дело. Везут – и везут. Поговорить, правда, толком не с кем, ну а так – вполне даже приятное путешествие, сиди себе на возу, ноги свесив, да слушай протяжные длинные песни. Пару раз, правда, показывались на горизонте разъезды, ничуть, впрочем, не тревожившие безмятежный взор Керима-сули. То ли он точно знал, что не нападут, то ли надеялся на своих приказчиков. А что? Парни дюжие, хваткие, наверняка и с оружием управятся ловко… куда ловчее, чем со своим товаром. А еще Алексей как-то ночью заметил позади костры. Не так уж и далеко, километра три-четыре. Интересно, кто б это? Разбойники? А тем какой смысл костры жечь, внимание к себе привлекать? Скорее всего – попутный караван, тогда, верно, есть смысл его подождать – благо рядом, – да потом и ехать себе вместе, все ж куда безопаснее. Подумав, молодой человек поутру сказал об этом Кериму-сули. Купец в ответ улыбнулся и покачал головою: – Нет, мы не будем их ждать, уважаемый. И не поедем вместе. – Да почему ж? – Это, как бы тебе сказать? Не настоящие наши враги, а… враги торговые. Торговые враги? Ах, конкуренты. Ну, тогда все понятно. Кивнув, протопроедр спросил только: – А они нам не навредят? – Побоятся! – глухо расхохотался татарин. Так и ехали: один караван – впереди, другой – в трех-четырех верстах – сзади. А, может, там, позади, были еще и третий, и четвертый, и пятый… Все ехали раздельно, потому как «торговые враги», конкуренты. Вот блин, мать ити, политика-то! По ночам, правда, Керим-сули выставлял посты – пару-тройку парней с короткими копьями-сулицами, значит, все же опасался разбойников. – Дикое поле, – показывая рукою на степь, ухмылялся купец. – Не должно бы сейчас быть никого, да кто его знает? От мелочи отобьемся! – А от крупных? – А крупные не нападут! И снова хохочет, зараза, словно бы точно знает. А ведь наверняка же – и знает. Иначе б так себя не вел. На очередной ночлег остановились в виду какой-то широкой реки, Алексей подозревал, что река эта – Днепр, чуть севернее – приток – Ворскла – там уже начинаются владения Глинских, там уж совсем никого опасаться не надобно, там уж – свои, великого князя литовского Казимира люди. От Глинска – тоже небольшой такой городок, Алексей знал – до Еголдаевой тьмы не так уж и долго, а там… Там по Муравскому шляху – домой. Сколько займет по времени? Недели две, уж никак не меньше. Что ж, поезда, самолеты и автобаны еще не изобрели, придется вот так – по шляху и хорошо – не пешком. Кстати, надобно будет купить коня – после Еголдаевой тьмы одному придется. Конечно, хорошо бы еще попутчиков найти, может, и тут повезет? Ну, до того еще далече, еще через Днепр не переправились, Глинск не проехали. Приказчикии запалил костер, поужинали да принялись укладываться спать. Алексей, как всегда, расстелил плащ в траве у самого воза. Деньки стояли погожие, жаркие, дождей вроде не ожидалось. Керим-сули выставил в караул троих – парни смеялись, переговаривались, перешучивались – это они с попутчиком были неразговорчивы, а уж между собой… – Напрасно купец тревожится, уже ведь почти дома. – Вот именно, что – почти. Хозяин знает, что делает. – Так крымцы же клялись не трогать. – Это их хан клялся. Да и, окромя крымцев, за чужим добром тут много охотников есть. – Ничо! Мелкие-то шайки ужо поразгоним! – Эх, Митря, Митря… Все б тебе саблей махать! – А и то! Давненько уж не махал, соскучился. – Ишь, соскучился он… Переговариваясь, караульщики скрылись в кустах. Алексей покачал головой – ну и ну – соскучился приказчик по сабельке! Словно и не приказчик, а тать, разбойник какой. Улегся, накрылся епанчею. Закрыл глаза, чувствуя, как отдает тепло уставшая от дневного зноя земля. А с реки тянуло прохладою, хоть и тихо было кругом, безветренно, на кустах ни один листочек не шелохнется, ни одна веточка… Только – чу! Вдруг тревожно закричала птица! Протопроедр проснулся – уж больно резок оказался крик. Прислушался… Нет, вроде все спокойно кругом, тихо. Да и караульщики… Ага! Вот снова крик. И шум крыльев – явно потревожили… Кто? Может, те же приказчики шуткуют? Так с чего б им? Нет, птицы просто так шума производить не будут. Алексей, как бывший воин пограничной стражи – акрит, – это хорошо знал, в акритах учили на совесть. Ну, точно, крадется кто-то! И – совсем улетучился куда-то сон. Враз! Протопроедр напрягся, бесшумно вытаскивая из ножен кинжал. Пожалел – эх, меч бы или саблю, да хотя бы сулицу. Усмехнулся, затаив дыхание, огляделся вокруг. Костерок-то угас почти, так, едва шаял, однако ночка звездной была, да еще месяц – видать и кусты, и дорожку, и тропку. Где-то на тропке – Алексей знал – караульщик, так же – и на дороге, а вот в кустах… кто его знает, про кусты-то? Может, через них тоже какая тропа есть? Разбудить купца? Поднять тревогу? А если зря все! Может, действительно, приказчики птицу вспугнули? По малой нужде кто-нибудь отошел и… Снова крик! На этот раз – явно человеческий, слабый… предсмертный! Уж таких-то вскриков Алексей в пограничной страже наслушался. Ага! Шаги! Осторожные, легкие… Оп! Уже по кустам… – Хэй-гей! Тревога!!! Молодой человек успел крикнуть, прежде чем в то место, где он только что был, вонзилось метательное копье! Все вокруг повскакали, зашевелились, а из кустов навалились… кто это был – черт их там знает, разбойники, тати. Часть – вроде раскосые, татары, а часть – бородачи – не разберешь, интернационал полный. Да и не так уж и много их было – десятка полтора, вряд ли больше – расчет на внезапность делался да на беспечность купеческую. – Ату-у-у!!! Ату-у-у!!! – будто науськивая собак, заорали тати. Откатившийся в сторону Алексей живо вскочил на ноги с другой стороны повозки. – Ату-у-у!!! Вжик – кто-то прямо над головой – сабелькой! Хорошо, успел присесть… а теперь – кинжал… Ага! Завизжал, вражина, получил в брюхо… Ну, кто еще здесь? Торговцы, надо отдать им должное, вмиг просекли опасность. Выскочили – кто в чем был, – однако все – с оружием. У кого копье, у кого кистень, у кого и сабля. Зазвенело кругом, закричало, запыхтело, заухало – началась сеча! – А ну, ну, подходи! Н-на!!! – Ату-у-у-у!!! – Бей его, дядько Кузьма, бей! – Слева, слева смотри! – Ухх!!! – Ату-у-у-у!!! – Да слева же! И торговцы, и нападавшие инстинктивно выскочили к костру, к пустоши, к звездному свету – хоть что-то видать, не сражаться же в полной тьме! Кто-то запоздало запалил факел… тотчас же выпавший наземь, в траву… вот-вот вспыхнет… Нет, затоптали! – Хэк! Протопроедр отпрянул, пытаясь угадать, кто здесь чужой, а кто свой? Особенно-то сомневаться было некогда – нападает, машет кистенем-сабелькой – значит, враг. Значит – в брюхо ему, в сердце, в горло! На, получай, на! Кинжал против копья, конечно, мало что стоит, однако это днем, а сейчас – ночь, пусть даже и ясная, звездная, но ведь луна – не солнце. Алексей дернулся в сторону и, вытягиваясь, упал, пропустив над собою острие сулицы. И тут же ухватил рукою за древко, дернул с силою… вражина не удержался, упал… прямо на острие кинжала! Короткий вскрик – труп… А тут так только! Или – ты, или – тебя, жалеть некого. Взяв в руки копье, протопроедр почувствовал себя куда как увереннее, даже закричал что-то… В ответ послышалось грозное: – Ату-у-у-у! Ату-у-у-у! Ага, это вражины. Видать, специально придумали такой клич, чтоб в темноте своих не перерезать. – Ату-у-у-у! Ату-у-у-у! Ну, будет вам сейчас – ату-у-у-у… Алексей бросился в гущу врагов… темно… На бегу ударил копьем одного, второго, третьего… Какая тут, к черту, точность – в своих бы не угодить. А, похоже, зацепил одного… ну да, вон, словно сноп, повалился, завыл… И, кажется, светлее стало. Да-да, светлее – за рекой, на востоке, алела уже заря. Взяв копье в обе руки, как шест, Алексей ловкими ударами отбил натиск и ударил одного из зазевавшихся вражин в шею… Супостат завыл, захрипел. Эх, жаль – тупым концом, а то бы захлюпал… И снова натиск! На этот раз враги были куда осторожней, да и светлее стало. Один обходил слева, второй – справа. Оба с саблями. Позади и чуть впереди, и вон там, дальше – тоже дрались, так, что было пока не понять, где свои, где чужие. Да и некогда, честно говоря, понимать-то! Удар! Это напал тот, что слева. Протопроедр качнул копьем, отбил клинок… и одновременно увернулся от правого… О, тот оказался очень неплохим бойцом! Коренастый, жилистый, в мохнатой шапке и панцире из блестящей кожи. Конечно, для копья такой панцирь – не преграда. Но это ж надо изловчиться ударить… тут не всякий удар пойдет, далеко не всякий… А вот держи-ка! Эх!!! Жаль, соскользнул… Хороший панцирь, хороший… Супостат отпрыгнул, блеснул глазами раскосыми, заурчал, заругался, махнул саблюкой… Алексей отпрянул… едва не попав под удар того, что слева! Ух, как просвистел клинок, еще немного бы – и отрубил пальцы, а так… так лишь задел предплечье, раскровянил… Сильно раскровянил-то, эвон, как хлещет юшка, унять бы, перевязать, да где уж теперь… Как и всегда бывало раньше, нанесенная рана вызвала у Алексея вовсе не тупую и бешеную злобу, а, наоборот – расчетливую холодность. Протопроедр весь как-то собрался, стал еще более внимательным, ловким: знал теперь – долго ему не выстоять. А значит, нужно было поскорей решить что-то с этими двоими, хотя бы пока с этими… Тот, что слева – молодой бородатый тать – ухмылялся, видно было, уже можно было рассмотреть, светало. Ухмыляйся, ухмыляйся, гад… Алексей соображал в секунды и столь же быстро действовал. Вот отбил – специально с натугой отбил – очередной удар. Вот упал на одно колено… Вот выронил копье… Вражины разом подняли сабли… Алексей тут же подхватил копье… А дальше – молнией! Тупым концом – левому – в грудь, правому – острием – в шею. Ага!!! Затем выхватить кинжал, метнуть… Вот вам! Быстро подхватить из травы саблю… Обернуться… Господи! Откуда их столько! Оглянувшись назад, протопроедр заметно приуныл, увидев позади себя пятерых всадников – раскосых, ухмыляющихся… А ведь битва еще не была кончена – продолжалась. Вон – машет мечом Керим-сули, навалив перед собой целую гору врагов, вон, сбившись в сплоченную группу, умело отбиваются приказчики. А, все равно теперь! Светло! А у всадников, между прочим, луки… Перестреляют всех, как куропаток. Бежать, бежать надобно – вот, нырнуть в кусты… Молодой человек так бы и сделал бы, да не успел… Даже не сообразил сперва, что случилось. Просто выскочили из кустов четверо на лихих конях, взвили лошадей на дыбы и – с ходу – взяли вражин в стрелы! Те так и попадали, словно подкошенные снопы, видно, с той стороны никакой подлянки не ждали… А вот, нате вам! Ну, теперь поглядим… теперь то уж… Алексей возликовал! Уж теперь-то с остальными и сами справимся. Хищно поводя саблей, обернулся к спасителям… а те почему-то уже повернули коней, словно бы собрались уезжать… Да ведь и собрались! Ухмыляясь, махнули руками – мол, дальше уж сами… Рванули коней галопом через кусты… Алексей закусил губу… Узнал! Узнал! Не одного, двоих… Усачи! Те самые усачи, слуги…
Глава 8 Сентябрь 1454 г. Муравский шлях – Верховские княжества Болотина
В чьем подчиненьи растений разряды? Оливы благие Девы-Паллады надел.…таящего свой лик любвеобильного турка! Они, они – у Алексея, в силу особенностей службы в сыскном ведомстве, память на лица развита была хорошо. Не мог ошибиться, тем более что давно уже рассвело. Интересно, что же, выходит, таинственный незнакомец с «Пути Кормильца» тоже едет в Еголдаеву тьму? Или – к Глинским. А очень может быть! И воспользовался для своих целей конкурентами Керима-сули – торговыми врагами. Что же они тогда на выручку-то ринулись? Сам Керим-сули (как давно уже понял протопроедр – хитрован тот еще) насчет неведомых помощников ничего не пояснил – так, мол, взялись откуда-то – и слава Господу. Он так и выразился – слава Господу, а не Аллаху, видать, был крещеным. Что же касаемо ночных татей, то в них караванщики с уверенностью опознали людишек из шайки знаменитого в определенных кругах Васьки Ноздри, месяца два тому назад наголову разгромленной войсками Казимира Ягеллона, Божьею милостию короля Польши и великого князя Литовского. Разгромить-то разгромили, да, похоже, не всех – остатки шайки по-прежнему промышляли в междуречье Днепра и Ворсклы, и даже вот перебрались на правый берег. Наскоро похоронив погибших – и своих, и татей – небольшой караван Керима-сули быстро тронулся в путь. Переправившись через Днепр на перевозе, покатили вдоль Ворсклы-реки, по земле, пожалованной литовским князем Глинским. Путь оказался вполне безопасным, людным. Ночевали в селах, ни в какие города не въезжали, а вскоре и совсем повернули на юг, к Еголдаевой тьме – так назывались земли, пожалованные великим князем Литовским служилым татарам. По ним уже ехали Муравским шляхом – дорогой широкою, многолюдною, пыльною. – Откель, братцы? – приветствуя, интересовались встречные-поперечные. – С Монкастры, земли фрязинской, – уверенно отвечал Керим-сули. – По делам торговым к Еголдаям заедем, а потом домой, в Глинск. Как Алексей не оглядывался, а все не мог заметить позади усатых. Да и как их заметишь-то? Эвон сколько народу – все возы, возы, возы… С сеном, с овощами, с медовыми бочонками, с продуктами разными – оно и понятно, август, сентябрь скоро. В Еголдаевой тьме городов больших не было, почитай, одни села. Там вроде как расторговались, правда, недолго, да Алексей и не смотрел на торги – думал, как бы сторговать коня, да так, чтоб хитрован купец не заметил. Ближе к полудню сторговал-таки у одного цыгана, у него ж и дознался – сегодня с утра еще тульские купцы-гости по Муравскому шляху домой подались. – С утра, говоришь? – у молодого человека захолонуло сердце – успеть бы! – С утра, у утра, – покивал цыган. – Не с такого и раннего. Ежели поспешишь сейчас – к ночи нагонишь. Протопроедр уже и собрался было последовать сему совету – ускакать не прощаясь. Да вот беда, встретился на базаре с купцом. Керим-сули коня заценил – языком поцокал, знатный, сказал, жеребец, только вот купил ты его дорого – почитай в две цены. – Как две цены? – молодой человек возмущенно хмыкнул. – Разве тут так кони дешевы? – То-то, что не дороги, – ухмыльнулся купец. – Спросил бы, преж чем покупать – посоветовал бы, а так… Ну, ладно – купил так купил, нам уж с тобой больше не по пути, пошли прощаться. О! Не по пути! Да и слава богу! Уж теперь без вас, хитрованов, как-нибудь, не столь уж и много осталось, туляков бы только догнать, тех, про которых цыган говаривал. Не хотелось, конечно, прощаться – время зазря терять, да уж теперь куда деться? Взять да сорваться – невежливо. Пришли на постоялый двор, посидели чуток – Алексей сразу предупредил, что времени у него и нет почти, надобно, мол, поспешать. – Поди, гостей тульских догнать хочешь? – усмехнулся Керим-сули. Вот ведь черт – догадался! – Их. – Ну, тогда поспешай, удачного тебе пути. – И вам всем за все спасибо. Раскланялись, выпили – Керим-сули специально за хорошим вином слугу посылал, так ждали, пока прибежит, правда, недолго – пока то да се – уж время и ехать, никак больше нельзя засиживаться. Все Керимовы караванщики разом из-за стола встали: – Доброго пути! Алексей поклонился, руку к сердцу прижав, отвязал от коновязи коня… Господи, Керим-сули в дорогу еще и провизии, и вина дал – две переметных сумы. Отяжелел конь, однако ж – запас карман не тянет. Кто знает, удастся ли быстро догнать туляков, может, там, в пути, и одному придется – а денег-то уже кот наплакал. Особенно – после покупки коня. Поторопился, купил втридорога, однако ж, с другой стороны – как тут не торопиться? Едешь-едешь, все никак не приехать – надоело!Комит Хартуларий
Как ни гнал лошадь протопроедр, а все ж не успел до ночи, пришлось заночевать в лесочке, рядом с узенькой речкою, ручьем почти что. Пацаны лошадей в ночном пасли, жгли костер без опаски – татар в набег сейчас, по осени, к дождям, никто не ждал, потому не опасались особо. Алексей, огонь заметив, спешился, коня привязал, прошмыгнул к реке незаметненько, так, что ни одна веточка не хрустнула, увидал пацанов… тут и собака взлаяла. Тогда уж молодой человек поднялся, пошел, не скрываясь: – Бог в помощь, робяты, собака-то не укусит? – Не укусит. Ты один, что ли? – Один. Тульских гостей догоняю. – А-а-а… Тут допреж тебя четверотаких догоняк промчалось. Не знаем, догонят ли. Иди, мил человек, к костру, ушицы похлебай с нами. Конь-то не твой в орешнике ржет? – Мой. – Так веди сюда. Волков-то посейчас нет, да мало ль что? – А вы-то чьи будете? – Тутошние, беломосцы. О как, беломосцы! Стало быть – люди вольные, не какие-нибудь там холопы-рядовичи-закупы! Славные оказались пацаны – разговорчивые, не жадные: – Ты хлебай, хлебай, ушицу-то! Добрая ушица, налимья. Алексей подумал-подумал, да достал из сум переметных припасы, те, что Керим-сули пожаловал: хлеба пшеничного каравай, да сыра кружок, да вина фляжку плетеную. Угостил ребят: – Кушайте! – Благодарствуем, дяденька! – Вино только, смотрите, водицей разбавьте, так не вздумайте пить – запьянеете. Мальцы засмеялись: – Да что ты, дяденька, – нешто мы пьяницы? Под вино, да под ушицу, да под песню негромкую путник и уснул незаметненько – отвалился в сторону, в травушку, да и захрапел – умаялся. Кто-то из ребят его холстиной накрыл – спи, мил человеце! Отдыхай, а уж мы-то мешать не станем. Незнамо почему, а доверял Алексей ребятам – может, потому, что лица у всех были родные, русские, да васильковые глаза, да волосы белобрысыми копнами… Знал почему-то – не возьмут пацаны ничего, не схитят, даже если б что и было. Не схитили. Даже чего не съели, не выпили – аккуратно в холстиночку завернули – да в суму. Алексей раненько утром встал, умылся в речушке – мальчишки спали уже. Нет, впрочем, не все – один у костра потухшего носом клевал – караулил. Путник улыбнулся, позвал тихонько: – Эй, братец! Эй! Потряс мальчишку за плечо, тот и распахнул веки: – А? Что? – Поехал я, братец. – Прощевай! – Прощай и ты… Да не буди своих, пусть выспятся. Спасибо за ушицу! – И тебе – за вино, дяденька. Вкусное! Отродясь такого не пил. Протопроедр ухмыльнулся в усы – ну, еще бы! – На Муравский шлях как выйти? – А вона – тропа. – Спасибо. Махнув пацаненку рукой, Алексей взял под уздцы коня, вывел из перелеска на шлях, уселся в седло, да в рысь – за этот-то день купцов бы догнать надо! Хороший денек блазнился, солнышко туманы утренние разгоняло, росу-алмазницу высушивало, по всему видать – славный будет день, славный. Оно и хорошо, что вёдро, а ну-ка бы – дождь? Посуху-то куда как лучше ехать. Конь, хоть и был вчера покормлен, а время от времени припадал к траве, к клеверу – Алексей его тогда не гнал, ждал, когда пожует, подкрепится. Солнышко в небо синее выкатилось красивое – сверкающее, золотое, жаркое. Однако ж уже не знойное, не такое, как в середине лета или, скажем, на юге, в степях. Места пошли одно другого краше – тут рощица березовая, там – дубрава, тут – ельник, а за ельником, в овраге – орешник, а там, на холме, сосны. Красота кругом – не отвести взгляда. А ягод кругом – даже вот тут, считай, что на шляхе: малина, тамянка, калина, чуть к обочине смотришь – земляника, а где помокрее – голубика с черникою. Пичуги в деревьях поют, летают, таскают червяков в гнездышки, в сосняке – рядом уже – дятел стучит неуемно, а вот и жаворонок, а вот и кукушка – ку-ку, ку-ку… Славно! Вроде и не особо торопился протопроедр – ехал, как хотелось – а все же нагнал туляков. Еще солнышко за холмами не село, а видна стала поднимающаяся за кленовой рощицей пыль. А пыль, она сама по себе не бывает, по всему ясно – возы. Алексей пришпорил коня, птицей вылетел с поворота, упершись в вооруженную стражу. Бородачи-купцы – с сулицами, саблями. Смотрят недобро – мол, кто таков, откуда? – Один я. Мне б с вами до Мценска. – С далека ль пробираешься? – С Еголдаевой тьмы. Бородачи переглянулись – никакие они не купцы, бороды сбрей – совсем молодые парни, приказчики: – Инда вперед проезжай маленько, там, на третьем возу, Ермолая-гостя спросишь. Думаю, не откажет – вчерась с Еголдаевой четверо таких, как ты, к нам пристало. Поблагодарив парней, протопроедр погнал коня дальше, огибая вьюки и груженные объемистыми тюками телеги. Купец Ермолай – невысокий, степенный, с морщинистым, при тщательно расчесанной бородке, лицом и прищуренным, с хитрецой, взглядом – встретил просьбу путника не то чтобы неприветливо, но и без особенной радости, проще говоря – безразлично. – Один? – Один, один. До Мценска, а то и раньше поворочу. – Столоваться с нами будешь? – М-м-м… – Лучше с нами. Тогда все припасы – в общий котел, – ухмыльнувшись, Ермолай указал на сидевшего позади, на возу, крепкого рыжебородого мужика. – Алима-артельщика видишь? – Ну. – Ему и отдай припасы. Алексей так и сделал, хотел, правда, спросить про тех четверых, с Еголдаевой – да забыл как-то. Пока с артельщиком говорил, покуда передавал продукты – забыл, а потом и не вспомнил. Не до того было – парня увидал знакомого! Ну надо же… Это ж как же? Он – не он? Не выдержав, подъехал поближе: ну точно – он! Рыжая бородка, рыжая шевелюра – амбросиевский ведь парень-то! Как же его? М-м-м… Митря! – Здоров, Митря! Не узнал? – Не узнал, – спрыгнув с телеги, парень сдвинул на затылок шапку и внимательно посмотрел на протопроедра. – Ну, помнишь, я еще частенько к старосте вашему заезжал, Епифану? Почти каждый год ездил. – Постой, постой! – На лице Митри появилась задумчивая гримаса. – Я на людей памятлив… Ха! Так ты не Олексий ли будешь?! Тот, что про Царьград разные были-небылицы рассказывал? – Да, Алексей я, – широко улыбнулся путник. – Ну, слава богу, вспомнил. Ты куда сейчас, не в родные места? – Туда. – Парень кивнул и, понизив голос, поведал: – Говорят, прошлолетось все село наше сожгли басурмане. Язм-то в отходниках был, на издольщине – в Литве избы-хоромы рубил. – Хо?! – неподдельно удивился протопроедр. – Так ты, выходит, что ж теперь – плотник? – Выходит, плотник. – Митря радостно заулыбался, показав кривые белые зубы. – А раньше, помнится, пастухом был, – хохотнул Алексей. Старый знакомец разулыбался еще больше: – Подпаском. Потом как-то артельщики через село наше проходили… лета два уж тому, а то и поболе – сманили, с ними и ушел. Но все честь по чести – у старосты Епифана отпросился, оброк присылал… Посейчас вот, серебришка заробил, да решил – домой, к матушке. Избу новую срублю, женюсь… Посейчас, слыхал, отстраивается Амбросиево – краше прежнего. Говорят, церкву новую рубят, заместо старой, сгоревшей. Вот я бы тут и сгодился… – Ты это… – Алексей огляделся по сторонам. – Меньше бы кричал про свое серебришко… – Так я и… – Решил, значит, на родную сторонку податься? – Вот… решил… Слышь! – Митря резко вскинул глаза. – А давай-ка и ты со мной, а? Человек ты всем на селе известный, не чужой, староста тебе – дружка, так и что тебе по чужедальним сторонушкам горя-злосчастия мыкать? Оставайся у нас! Избу миром сладим, девку найдем работящую – женишься, заживешь… А? – А что? – протопроедр поспешно спрятал улыбку. – И правда – заглянуть, что ли, к вам? Давненько не был в Амбросиеве… Вообще-то, я в Мценск направляюсь, службишку у кого-нибудь раздобыть… у князя, боярина, хана… – Говорю ж – давай к нам в село! – В Амбросиево? Хм… А и что ж? Загляну, пожалуй! Парень явно обрадовался – все не одному возвертаться, – похлопал Алексея по спине, по плечам: – Вот и добро, вот и славно! На родной-то сторонушке – и воздух слаще! На том порешив, последние дни все держались вместе – оно веселее, тем более, Митря все прямые пути к родному селу знал. Алексей-то, конечно, хотел бы сохранить их старое знакомство – а особенно, новое решение – в тайне, так, на всякий случай, однако, посмотрев на сияющего, как медный таз, сотоварища, лишь махнул рукой – не получится. Как ни крути – не получится, не тот человек Митря, слишком уж простой, открытый – сразу видать, не служил в сыскном секрете константинопольского эпарха! Ну и ладно – сладилось, уж как сладилось – уж, казалось, и купеческие лошади знали, что Митря-плотник нежданно земляка встретил. Ну почти земляка. И теперь вместе вернутся они в родные мценские края – в село Амбросиево, так-то! А ведь и вернулись! Добрались! И как ходко – с того момента, как свернули с Муравского шляха, и до того, как из-за верхушек сосен показался сияющий крест новой амбросиевской церкви, и двух дней не прошло! Знал Митрий дороги, знал. Староста Епифан встретил обоих приветливо, особенно, конечно, обрадовался Алексею – человеку бывалому, воинскому искусству зело обученному. Сразу, как признал, полез обниматься: – Ну, Алексий, ну, леший… Рад, рад! Что, насовсем к нам иль брешет Митря? Протопроедр отозвался честно: – Пока пригляжусь. – Ну-ну, приглядывайся. – А что, Епифан, по сю пору грозы здесь часто бывают? – Да бывают, жара-то стоит – а? Как бы стога да скирды не полыхнули – успеть бы до дождей по гумнам вывозить. – Успеете! – стоя на высоком крыльце вальмовой Епифановой избы, Алексей откровенно любовался селом: видать, на пользу пошло прошлогоднее разорение, на пользу. – Что татары-то не примучивают вас? Староста тут же перекрестился на церковную маковку: – Да пока Господь миловал. Мы ж теперь – с год уже – под Васильем Московским, под тем, что Темным кличут. А он, после смерти Шемяки-князя, в силу вошел. – Ах, вон оно что, под Василием, значит. В отличие от прошлого раза, Епифан нынче отзывался о великом князе московском вполне уважительно – похоже, село и вправду под его рукою покуда никто не доставал – ни жадные татары, ни алчные до чужого добра соседи-рязанцы, ни сам властолюбивый князюшка. Потому вот и поднялось село – и всего-то за год. Да что там говорить, леса вокруг много – избы руби – не хочу. – Лес-то теперь княжий, – вскользь заметил староста. – А князь повелел на три года нас, как погорельцев, от мыта ослобонить. Алексей только крякнул – эк, как князь решил мудро. Сам-то бы, наверно, и недопетрил, наверное, посоветовал кто. Ну, под Москвой так под Москвой. Не хуже чем под Литвою или Рязанью – по крайней мере, для Амбросиева-села. Протопроедр потянулся: – Что, Черное болото у вас не повысыхало еще? – Да не высохло, что б ему пусто было, – Епифан откровенно досадливо сплюнул в разросшуюся за крыльцом крапиву. – Селетось двое телков утопло и один мальчонка, Миколаихи-вдовицы сынок. Помнишь вдовицу-то? Алексей вдовицы не помнил, однако кивнул для-ради поддержания разговора. Заночевал у старосты в избе. Выпили. Попели песен. После Митря пришел, от матери. Снова выпили. Снова попели. А потом… Потом опять выпили… потом еще… Уже и медовуха, и брага пошла… Наутро гость зенки продрал – господи, худо-то как! Господи! Староста с полатей слез: – Чего Господа попусту хаешь? Мишко, лезь в подпол! – это младшему сыну. Тот и слетал живехонько, притащил корчажку. Епифан сыну щелбана отвесил – так, для порядку, чтоб место свое знал – корчажку принял, сам отпил, после протянул гостю. – На вот, похмелись. – Благодарствую! Ой, хорошо стало! Ой, хорошо! Не сразу, правда – после второй корчажки, которую они с Епифаном на двоих и располовинили. – Вкусная у тебя бражка, друже! – Хо! А ты думал, я тебя каким гнусным зельем пою?! Ой… Алексей потер виски – вот вчера уж точно, было зелье! И – самое гнусное. А сейчас вот, вроде как и ничего… Главное, чтобы процесс похмелья не превратился в отдельно взятую пьянку, как оно, в общем-то, иногда и случается, и не так уж и редко, можно сказать – часто даже. Придя в себя, Алексей засобирался на болото. Для виду спросил у старосты лук – зайцев-тетеревов пострелять. – Да ты попадешь ли? – А что бы мне не попасть? – подмигнул хозяину гость. – А не попаду сейчас, так хоть ягод поем. Есть на болотине ягоды-то? – Да есть. – А шайка никакая не завелася? Епифан лишь прищурился, да махнул рукой – иди, мол, спокойно, только в болотине не утони, милый друже. Алексей и пошел. Вдоль реки, по знакомой тропке. По пути в омутке искупался – ух, и водичка уже – прямо мороз по коже! Вынырнул, да скорее на берег, на солнышко… Прислушался – а вроде как кто-то рядом смеется? Голову повернул – пастушонок! Белоголовый, веснушчатый. – Ты что тут? – Стадо пасу дяденько. – Я вижу, что стадо, – протопроедр с усмешкою обозрел трех неказистых коровенок и двух телков. – Ты чей? – Миколаихой матушку кличут… Вдова. – А-а-а… Постой! А староста говорил – ты в болоте утоп? – То не я, господине, то брат мой старший. Вместе пасли, там трава густая, сочная… А телок наш – оп – и в трясину. Братец вытаскивать, а меня послал людей звать. Пока бегали… – парнишка смахнул слезу. – Давно уж отпели братца. – Ну, ладно, ладно, не хнычь, – опустил глаза Алексей. – Всякое в жизни бывает. На болотце-то эта тропа? – Эта, господине. Алексей хотел было бросить что-то вроде – «тамбовский волк тебе господине», так, со злости похмельной – да передумал, жалко вдруг стало парня. Леденцом бы угостил – да был бы леденец, а так – нечем. Ну и ладно – хоть добрым словом: – Вижу, ловок ты управляться со свои стадом. – Да уж, – паренек зарделся и с гордостью шмыгнул носом. – Уж не безрукий. Поговорив с пастушком, молодой человек зашагал себе дальше к болоту, про себя отмечая, что со времени прошлого посещения ведущая к трясине тропа стала заметно шире, да и вообще светло как-то стало – и кустов и деревьев мало. А раньше-то, раньше этакие заросли были, целые, можно сказать, лесища! Разбойники шайками прятались. И что теперь? Это если так дальше пойдет, к Черному болоту можно будет на иномарке подъезжать… то есть тьфу – на телеге. Чем дальше шагал Алексей, тем больше понимал, что все опасенья его бессмысленные – по-прежнему хватало здесь и густых кустов, и непроходимых зарослей, и буераков… Вот и лес пошел, чаща… Выйдя на гать, молодой человек замедлил шаг и дальше пошел осторожненько, помнил – шаг вправо, влево – расстрел… сиречь – немедленное утопление. А с виду ничего такая трясинка – приветливо зелененькая. Ага… угоди только. Как еще теленка-то с пастушком вытащили! А вот и пень! Огромный, узловатый, трухлявый… Вот здесь вот Алексей когда-то складывал деньги, точнее сказать – разного рода драгоценности, камешки там, серебро, золото. Складывал не для себя, для бабки Федотихи, колдуньи из далекого будущего. Так вот бабка себя поставила, что он, Алексей Смирнов, был ей по жизни должен… А вот теперь протопроедр считал, что ничего он никому не должен и никаких драгоценностей к пню этому класть не собирался. Зря, что ли, спасал бабку от справедливого народного суда? Правда, тогда Федотиха еще не была бабкой, а была очень даже ого-ого… Они даже как-то раз… на бабкиной… тьфу – не на бабкиной, а на… Ну, на хате в общем… Вспомнив, Алексей усмехнулся, но не обидно, а так, ностальгически. Да-а, бывали дела, что и говорить, бывали. Добравшись, уселся на пень и задумчиво посмотрел в небо – безоблачно голубое, еще совсем летнее. Ну, как назло – ни тучки, ни облачка. А они нужны бы, тучки-то, и желательно – грозовые. Без грозы, без природного электричества никак, никакого перехода не будет. Это там, в будущем, как-то раз удалось генератор приспособить. Ух и устроил же замыкание! Однако ж ничего, прокатило… Здесь же откуда его возьмешь, генератор? И электричество. Только гроза. А будет ли она, не ли – вопрос. Не пришлось бы до следующей весны ждать, оно ведь по всякому случиться может. Посидел Алексей на пне, посмотрел на небо, да, плюнув, пошел обратно домой, вернее – к старосте. По пути снова тот пастушонок встретился – Сермяшкой звали. Тот стадо свое еще ближе к реке перегнал – к водопою. Увидев возвращающегося гостя, помахал рукой: – Что, наелся ягод, господине? – Да так… – А рябчика что же не запромыслил? – Чем? Лук-то забыл. Мальчишка опешил, захлопал глазами: – Дак вон же он у тебя за плечом, лук-то! И правда… Совсем ум за разум зашел от всех этих мыслей. Эх, грозы бы, грозы… Да где ее взять-то? Остается ждать и надеяться, а еще – молиться, уж это сейчас первое дело, без молитвы никак. Алексей честно отстоял всю вечерню, явился еще и к заутрене, да и так потом заходил. А грозы все не было и не было. А время, между прочим, шло. Уже, курлыкая, собирались журавлиные стаи, уже появились на березах золотистые осенние пряди, уже начинал краснеть клен, лишь трава по-прежнему оставалось летней, зеленой. Да что ей, траве-то… А потом – вдруг резко – навалились холод, туманы, дожди… И ясно уже стало – все! Никакой грозы не будет! Не предвидится по всем законам природы. Амба! До весны придется ждать, до весны… А что – делать-то больше нечего? Тут даже пальчиковой батарейки днем с огнем не сыщешь, не говоря уж о генераторе. Тьфу! Протопроедр, конечно, не сидел без дела: ходил с мужиками на лосиную охоту, рыбачил, помогал рубить избы, даже учил помаленьку воинскому делу импровизированное старостино воинство из местных недорослей. Стрелой-то тут все сызмальства били – охотники – да и с ножом управлялись неплохо, а вот с копьем, а вот с мечом, с сабелькой… – Ну, не так, не так, отроче! – морщась, словно от зубной боли, Алексей укоризненно качал головой. – Ты зачем так вцепился-то? Это ж сабля, не птица, не улетит… Эй, эй! Так тоже не надо – сильнее, сильнее сжимай! А ты что? У тебя что в руках, копье или кол? Э-э, парень, так ты можешь только от таких же, как ты, дурачков пьяненьких в сельском клубе на танцах отмахнуться, а супротив тех же татар – жидковат хват! Ядреней, ядреней надобно! С куражом! А ну-ка, подойди к чучелу… Коли! Та-ак, молодец, совсем другое дело. Еще разок… И-и-и… раз! Два-три-четыре! Молодец! Вот и продолжай в том же духе. И так вот – каждый божий день. Правда, и на болото Алексей тоже наведывался, а как же?! Все надеялся – а вдруг да что? И – вот интересно – сколь ни ходил, все тот пастушонок ему встречался – Сермяшка, Миколаихи-вдовицы сынок, брат утопленника. И – главное – где только он стадо свое не пас! Все вокруг болота кружил… на тех тропках, по которым протопроедр к болоту ходил, кружил, словно выслеживал. Выслеживал… Да вот же оно – вполне подходящее для этой ситуации слово! Если бы, если бы Алексей не прослужил долгое время в сыскном ведомстве, так ничего б такого и не заподозрил бы, а вот служил, служил, и не на последних должностях! А это что значит? Правильно – профессиональная деформация личности, как вот, к примеру, у учителей, которые – к месту, не к месту – всех поучать начинают, и говорят всегда уверенно, громко, четко… даже если несут всякую чушь. Так и сыщики… естественно, с поправкой на свое. Пастушонок! Идеальная фигура для слежки – всегда все видит! Уж Алексея-то – точно. Можно даже прикинуть уже сейчас кое-что, составить, так сказать, схему. Взять хоть ту неделю – где и когда он на пути встречался? А всегда, когда Алексей на болото шел. То на одной тропе, то на другой, то на полянке, то на поскотине, на жнивье… И что, скажите, бога ради, стаду на поскотине делать – там уж вся трава давно сожрана. Как и на жнивье. Как и на тропке. А наблюдательный пункт там очень удобный! Все подходы к болотине хорошо видать. Кто идет, когда, с кем, чего несет… Брать надо пастуха! Сидя в избе в ожидании старосты, Алексей с силой хлопнул ладонью по столу. Брать! Только вот, когда… и как? Может, поначалу самому последить – кто поручил, с кем встречается? Времени то теперь полно, чего уж… Ладно, покумекаем, там видно будет. – Давно ждешь? – войдя, староста Епифан бросил мокрый кафтанец к печке. – От робят пришел только что. А ты что такой смурной? – Какой? – староста и впрямь выглядел озабоченным. – Ну вроде сам не свой… сидишь, зенками хлопаешь. – Будешь тут хлопать! – Епифан вроде озлился, но явно не на гостя… теперь уж, пожалуй, даже и не гостя – жильца. – Дьяк седни приезжал, с людишками. – Дьяк?! – тут удивился и Алексей. – И чего ему надобно? Ты ж сказал, недоимки уплачены. – Да, слава богу, не с недоимками. Ведьму у нас нашел! Вот и увез. – Ведьму?! – протопроедр удивился еще больше. – Это у вас, в вашем-то глухом захолустье – ведьма? Интересно, кто ж такая? – А Миколаиха, вдовица… ну, у которой недавно отрок утоп…
Глава 9 Сентябрь—октябрь 1454 г. Окрестности Мценска Ведьма
То – образ женщины с осанкой величавой, Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой……в болотине. Утоп, утоп, лишь младший братец остался, Сермяшка, подозрительный такой пастушонок, весьма, весьма подозрительный… – На нее, Миколаиху-то, дьячок наш давно жалился, – самолично разливая брагу из большой глиняной крынки, пояснил староста. – Про то, что она ведьма. К игумну ходил. Выпьешь? Епифан пододвинул кружку. Алексей кивнул: – Не откажусь. – И еще многие на нее жалились, на вдовицу-то, – одним махом опростав нехилую кружицу, староста неожиданно подмигнул. – А я вот ведаю – почему. – Что – почему? – недопонял протопроедр, честно говоря, слушавший приятеля вполуха. – Почему жалились на вдовицу-то, – Епифан скабрезно ухмыльнулся. – Красивая баба, не стара еще… вот многие к ней и подкатывали, а она – честная! Мужа, говорит, покойного своего любила, а остальные пошли все к черту, вот оно как! – Да-а, бывает же, – гость недоверчиво покачал головой – что-то не встречал он за всю свою жизнь таких женщин. Может, потому что жил не там? – Так вот, она их всех посылала, а они, вишь – жалиться! – махнув рукой вошедшей в избу жене – мечи, мол, на стол все, что есть, – староста снова разлил бражку и продолжил, правда, понизив голос, – видать, и ему вдовица Миколаиха глянулась, иначе б столь много о ней не говорил бы. – Говорят, люди видали, как вдовица на помеле летала, да в кошку черную обращалась. Поговорит что-то, пошепчет, через голову кувырк, и на тебе – кошка! – Врут! – поставив на стол миску с жареной рыбой, фыркнула старостиха – крепкая полная женщина с утомленным повседневными заботами-делами лицом. Звали ее Марфой. Марфой Микулишной. Алексей не помнил – была ли это прежняя жена Епифана или, может, после смерти той жены он и подженился опять – не суть. Да и не очень-то это его интересовало сейчас. – Что врут? – Епифан недовольно посмотрел на супругу. – Что врут-то? – Да все и врут, что ты говорил, – похоже, Марфа Микулишна ничуть не боялась мужа. – И выдумают же! В кошку обращалась, на помеле летала… тьфу! – А что, не летала, что ли? – А ты сам-то видал? – Сам-то не видал, да люди говорят, что… – Хэк, люди… – А ты не хэкай, не хэкай, – Епифан постепенно заводился, видно, неловко было перед гостем за вдруг ставшую слишком уж разговорчивой жену. – Ишь, хэкает она… Марфа Микулишка уперла руки в бока: – Это кто люди-то? Дьячок наш, пьяница? Аль Никола с Микешей – испольщики, тоже прощелыги те еще? Думаешь, не знаем, как они к Миколаихе шастали? Да как она их со своего двора вышибала. Видали, видали… А вот про метлу да про кошку – брешут люди. – Да как же брешут-то? – не унимался староста. – Вот и дьяк… или подьячий – кто там приезжал – он же зазря человека хватать не будет! Выяснил все, верно, сперва… – Да уж… они выяснют. – Ну не на помеле, ну не в кошку… Но ведь было же что-то за ней! Да все село знает – кровь да лихоманку зубную Миколаиха враз заговаривала. – Да, кровь она унимала, – присев на лавку, согласно кивнула Микулишна. – И заговоров много знала – то да. – Ну вот, вот видишь же! – Так ведь – все на пользу, на пользу, не во вред! Какая же она ведьма? От ведьм людям одни напасти, а Миколаиха… Вон, помнится, прошлолетось, в сушину самую, кто дождь с грозой вызвал? Вдовица! А без нее был бы у нас урожай? Особливо – после разора? Да не было б ничего – все бы от жара сгорело, на полосах еще. – Вот-вот, – кисло улыбнулся староста. – Дождь с грозой вызывала – и не ведьма? Дождь… Гроза… Ведьма… Алексей все ждал, когда же закончится этот дурацкий разговор, все про пастушонка спросить хотел, да не смел – перебивать хозяев невежливо. А те не унимались: все про ведьму, да про дождь, да про грозу… – Ох, и грозища была тогда – страшная! А дождь-то, дождь… Экий ливень. Гроза… Гроза… Протопроедр потряс головой: – А что, это верно, что Миколаиха грозу вызывала? – Вызывала, – супруги разом кивнули. – И не раз, то все знают. Но вреда от того никому не было – одна польза. – И что ж вы такую нужную бабу дьяку отдали? – хмыкнув, попенял гость. Попенял с досадою, не столько на старосту, сколько на себя – это ж надо, в селе уж несколько недель жил, а про колдунью не ведал! Про то, что она грозу вызывать умеет. Врут? Да нет, не похоже. Вот про кошку да помело – точно врут, тут и думать нечего, наговаривают. Эх, жаль раньше-то не знал про ведьму!!! – И куда ж ее, сердечную, повезли-то? Епифан пожал плечами: – Известно куда – к игумну. То уж теперь не наша забота. – А сынишка ее как же, Сермяшка? Один на хозяйстве? – А ничо, общество пропасть не даст, всем миром поможем. Да и не так уж он мал, Сермяшка-то, через год-другой – и сам пахать сможет. Алексей только рукой махнул – да уж. И задумался… Хорошо бы вызволить ведьму… если та и в самом деле может вызвать грозу. Значит, в монастырь увезли, к игумену… не так уж и далеко здесь, верст десять, а то и того меньше. Ну, что же, попробовать, наверное, стоит – чего терять-то? Неужто ждать до мая, когда тут хоть ма-аленькая, да надежда имеется? Игумен, игумен… От неожиданно полученной информации протопроедр впал в задумчивость, забыв даже про хитрована пастушонка, кстати – ведьминого сынка. Нужно, нужно было вызволять вдовицу, хотя бы на время… да попросить ее вызвать грозу, и не где-нибудь, а именно над Черным болотом… Ох, сладится ли? Ладно, нечего рассуждать – действовать нужно. Сжечь Миколаиху, наверное, не сожгут – не те традиции, но вот утопить вполне могут. Потому – поторапливаться надобно, поторапливаться!Шарль Бодлер.Аллегория
Больше всего на свете отец Варфоломей – настоятель Спасо-Февроньевского монастыря, что близ славного города Мценска – любил подчеркнуть свою значимость. Нет, оно конечно, пред Господом все равны и нечего тут задирать нос, однако, с другой стороны ежели посмотреть – в тридцать-то лет – игумном – шутка ли? Иные выше уставщика или там, трапезника, и к сорока годам не подымутся, а он, Варфоломей – ишь ты, выдвинулся! И все сам, сам… ну, Гермоген, архиепископ-владыка немножко помог, да… Но и то – надо же было владыке глянуться. Три года назад… да, три уже… наезжал Гермоген в обитель, Варфоломей тогда уставщиком был, должность не велика, да важная – за всем житием следить со тщанием – иноки-монаси тоже люди, разные попадаются. Бывали случаи – и девок блудливых в обитель притаскивали, и пианствовали, совсем честь потеряв. Как Господа-то не боялись, сволочи? А потому и не боялись, что инок иноку – рознь. Вот взять хоть Евстафия, в миру – Гришки Разбойника. Разбойник – это не поприще, прозвище – так-то был Гришка боярский сын, да не последнего боярина, именитого вотчинника Ибраила Кончаковича, татарина крещеного, из Орды выходца – давно еще, когда Узбек-царь Магометову веру в Орде вводил, многие мурзы да и простые татары веру ту не приняли, на Русь прибежали, поступили на службишку по разным княжествам, и служили честно, за что им всякие блага были. Вот и Кончаковича предки – так. А Гришка-то уродился – не приведи Господь! Распутник да буян страшный – по малолетству еще ни одной смазливой бабенки не пропускал, а уж пьянствовал – один Господь ведает, как только от пьянства не сдох! Дальше – больше: сбил шайку-шарагу, на дорожках кистеньком помахивал, то татарских купцов пограбит-побьет, то литовских, то Рязань косопузую, московскими тоже не брезговал… А как после Шемякиной смертушки навострился Василий-князь порядок наводить на подвластных землицах – тут и попал Гришка, как кур в ощип. Думали, казнят его, душегубца гнусного… однако ж нет, похлопотал боярин батюшка за единственного сыночка – услали в монастырь, в монахи подстригли, как и многих из шайки той. С тех пор Гришка – не Гришка уже, а Евстафий-инок – вовсе не остепенился, правда, старый-то игумен, отец Афиноген, воли ему не давал, присматривал, вот уставщика, молодого Варфоломея, за тем к Гришке… тьфу, к Евстафию, приставил. А Варфоломей себе на уме был! К Гришке в душу влезть – не такое уж сложное дело. Страстишкам его уставщик потакал умело, всякие безобразия от отца-игумена скрывал, и в такую вошел с Евстафием дружбу – прямо не разлей водица. Но все – тайно, напоказ не выставляя. Правда, слухи ходили – да то слухи. Отец Афиноген, правда, уже и осерчал было… да как-то вовремя помер. Прибрал Господь. А от расположения Гришки-Евстафия Варфоломею прямая польза – все денежки, денежки, серебришко проклятое – оно и в обители власть имеет. Кого подкупить, кому приказать – оп – Варфоломей уже и в келарях! Гермоген-епископ, правда, неподкупен был, так ведь и к нему новоявленный келарь ключик особый нашел. Архиепископ умен был, начитан – таких и привечал. Ох, немалых трудов Варфоломею стоило умным да начитанным показаться! Ну, ум-то был, не дурак с рожденья, а вот с ученостью книжной худо обстояло дело. Пришлось, пришлось книжников истинных привечать, чтоб растолковали накоротко… Растолковали. А уж Варфоломей памятлив был – при нужде, в беседе с Гермогеном-епископом ввернул и про Унию, и про Исидора-кардинала, бывшего монаха греческого, и про Плифона-Гемиста… Архиепископ, пораженный ученостью такой, уехал в приятности, да потом снова наезжал, беседовал. Ну, к тому времени Варфоломей уж и келарем стал, да сам в ученость вошел, так что рассуждал теперь за милую душу – и о филиокве, и о турках-нехристях, и даже о древнем старце Нестории. Отцу Гермогену то нравилось – не с каждым мог вот так запросто о столь сложных вещах рассуждать. А с Варфоломеем-келарем вот мог. И когда встал вопрос о новом игумне… Собственно, для Гермогена тут никакого вопроса не было… Архиепископ уж год как преставился, Варфоломей же, ученье забросив, обителью управлял железной рукою. Перво-наперво – от Гришки-Евстафия избавился. Избавился умно – отправил настоятелем в дальний скит. Скит тот в лесах стоял – делай что хочешь – Гришке то занравилось, уехал с охотою. Ну и слава тебе, Господи! А слава об учености Спасо-Феврониевского игумена по всей земле русской летела, от Ельца до Великого Новгорода! С такой-то славою и патриархом стать не грех… ну, иль хотя бы сперва архимандритом. Надо только поддерживать славу-то… Ну – то Варфоломей умел, на том ведь и карьеру свою построил. А с той карьеры много чего хорошего для Господа сделал – скиты новые строил, черемис да эрьзю в лесах дальних крестил, молился… А как же! Не все для себя, но для Господа! И вот сейчас как раз случай удобный подвернулся – с ведьмой. Давно уж знал Варфоломей про суд латынский церковный – инквизицией называемый. И вот думал – а почему б такой суд по всем русским княжествам не устроить, с собою, естественно, во главе? Чем мы латынян-католиков хуже? Или ведьм у нас меньше? Колдуний да колдунов? Волхвы-кудесники до сих пор по лесищам таятся, волхвуют в своих капищах, народ прельщают. Вот таких-то прелестников – да и к ногтю! Давно пора то сделать, давно. Однако ж волхвы далеко, их еще искать надобно – да и сыщешь ли? А вот ведьмы… Давно уже на одну крестьянку людишки жаловались: и на метле, мол, летает, и в кошку обращается, да много чего… Вот и прибрать ее! Как раз для начала-то. Да хитро сделать – не своими руками – властительскими! Пущай светская власть поработает – оно и у латынян так, – а уж суд над колдуньей – церковный, это уж не уйдет. Так вот оно и вышло. Сидела теперь ведьма в подполе, в избе дьяка Василия Московского, а на допросы ее в обитель привозили, там, в обители, теперь судьбинушка ведьмина была.
Все сведения об игумене Алексей собрал быстро – посидел с нищими денька три, погутарил. В обители ведь, хоть в какой тайности все обставляй, а ничего толком не скроешь, рано или поздно дойдет до всей братии. А что знает братия, знают и нищие с паперти, правда, те зря языками болтать опасаются, ну да протопроедр умел так сделать, что языки, у кого нужно, сами собою развязывались. Умел. Профессионал, мать ити… И вот как-то раз… В начале октября месяца уже дело было. В конце сентября задождило, затуманило, думали – вот она тебе и осень, ан нет, снова солнышко вышло. Тепло стало, иногда даже и жарковато. А красиво как! Небеса над головой синие, ясные, деревья – в золоте да багрянце, водица в озерах-реках прозрачная, глядь-поглядь – и свежая травка на лужайках зазеленела – случается ведь и так. Алексей явился в обитель под видом паломника. Не простого паломника, а богатого литовского купца из Брянска. Скромно, но вальяжно молился, исподволь высматривая глазами настоятеля – тот далеко не всегда вел службу лично, только по большим престольным праздникам. И – то хитрый протопроедр наверняка вызнал – лично принимал всех желающих сделать обители подношение. Не какую-нибудь там мелочь, конечно… землицы, золотишко на оклады, каменья драгоценные… Вот и «брянского гостя» принял со всей любезностью. Беседу вел с дружелюбством, мило, весь такой был приятный – красив отец-игумен: черная бородка, шевелюра волосок к волоску уложена, лицо одухотворенное, тонкое… еще бы очечки – узенькие такие, в золотой оправе – и как есть профессор или какой-нибудь там олигарх. Как у вас там дела, в Брянске? Католики не заедают? Нет? Надо же… Православное братство даже в Киеве есть? Слыхал, слыхал… А что ксендзы – открывают костелы? А инквизиция у вас там еще не завелась? Нет, да? Интересно, интересно… А ведьмы-колдуньи есть? Ведьмаки?!!! Однако… В деревнях больше? Гм-гм… и у нас в деревнях много кого есть. Хватает. Вот в таком вот роде беседовали. «Литовский гость» тоже лицом в грязь не ударил, образованность свою показал: и Унию вспомнил, и Исидора, и Геннадия-патриарха. А потом уж – решив, что настал для того наиболее подходящий момент – приступил непосредственно к делу. – Я вижу, вы ученейший и просвещеннейший человек, отец игумен, признаюсь, не ожидал даже. – Ну что вы, что вы… – И, знаете, я вот как раз такого, как вы, и искал… чтоб просвещенный был, умный, не верил в разные глупые суеверия, знаете, ведь как бывает – глупые люди рассказывают друг другу сказки про всяких там оборотней, колдунов, ведьм… и только представьте себе, говорят, находятся такие священники, которые во все это верят! Во всяких там русалок, леших… Бесовщина! Но священники-то… они ж то должны быть выше всего этого! – Именно, именно так, вы все правильно говорите! – Рад, рад слышать такое от вас, уважаемый отче. И знаете, вы для меня теперь, вот после нашей беседы, такой же великий человек, как… как святой Григорий Турский! Пусть он и не православный, католик, однако ж в те давние времена, когда он жил в Галлии, единая апостольская церковь на Восточную и Западную еще, по сути своей, и не разделилась. Или я не прав, отче? Отче ответил уклончиво: – В общих чертах, как мирянин, правы. И порозовел – видать, и впрямь помнил что-то про Григория Турского, и сравнение сие ему сильно польстило. А протопроедр ковал железо, не отходя от кассы: – Вот именно такого просвещенного батюшку… архимандрита, почти что архимандрита я искал для своего дела… Знаете, мне ведь о вашей учености давний мой знакомец патриарх говорил, да я, признаться, не верил. Теперь-то вижу – вот уж поистине Фома Неверующий! Искал, искал такого, как вы! Хочу пожертвовать, не сейчас, через месяц-другой, часть своего состояния, а после смерти завещать все – я ведь, увы, бездетен… – Рады, рады будем, – лучась обаятельнейшею улыбкою, скромно покивал отец Варфоломей и, подняв палец вверх, наставительно заметил: – Не нам жертвуете, но Господу, церкви! – Вот-вот, и я про то же! Главное, чтоб распоряжался всем вот… такой как вы, батюшка, – просвещенный, без косности, не верующий во всяких там ведьм и прочую гнусную простонародную ересь. – Так-так, – осторожно поинтересовался игумен. – Так вы, значит, сын мой, вообще в ведьм не верите? – Ни в ведьм, ни в колдунов! – твердо заявил Алексей. – Как и Григорий Турский не верил. Знаете, верно, историю – привели как-то к нему девку, говорят – ведьма, на метле летала. Так что же ответил сей многомудрый муж неграмотным сиволапым мужикам – а такие только в ведьм да колдунов и верят? А то и ответил: я, говорит, профессор богословия – и то не умею летать на метле, а какая-то тупая девка – умеет? Не поверил! И велел отпустить несчастную, и без того наветами гнусными оскорбленную. Вот какой бы мудрец Григорий Турский! И вы, отче, почему-то сильно мне его напоминаете… ну, я ж о многом читал, много где был – и в Царьграде тоже, еще до турок. – Неужто в Царьграде? – видно было, что игумен о чем-то задумался. – Бывал, бывал, с Григорием, настоятелем обители Хора, беседовал часто. Вот уж тоже поистине человек мудрейший… ни в каких позорных суевериях не замеченный… Да-а… Пять скобяных лавок у меня, не считая рядков на рынках в Брянске, да в Киеве, в Курске… В Гданьске пять кораблей – вместительные такие когги… это не считая мелких, тех полтора десятка имеется – рыбу на продажу ловят. Два дома в Брянске, каменных, один – деревянный, да зато большой, усадьба целая – в Курске, три – тут рядом, в Белеве… И зачем мне все это богачество? О душе пора думать. – Это вы верно заметили, сын мой, очень, очень верно! – Повезло мне, что встретил вас… – Ну, полноте… – Нет уж, скажу… Понравились вы мне очень, батюшка, своею ученостию, отрешенностью от всего мира суеверия гнусного, только мужикам неграмотным сиволапым присталого. Прошу ждать немного… В ноябре месяце пришлю приказчика с первыми пожалованьями. Можно ли для начала золотом и каменьями? – М-можно, – благостно кивнул игумен. – А патриарху я так и скажу про вас… Вот, мол, человек ученейший, истинный пастырь, совсем как Григорий Турский… Попрощались благостно, Алексей на колени пал – под благословение. Отец Варфоломей его крестным знамением осенил: – Храни тя Господь, сыне. Гость поднялся, поклонился и, уходя уже, обернулся вдруг: – Кстати, не далее, как вчера, слыхал, будто тут у вас в лесах нашли какую-то женщину. На полном серьезе уверяют – колдунья. – Жуткие суеверия! – настоятель широко улыбнулся и как-то виновато развел руками. – Сами понимаете, сын мой, народ кругом необразованный, темный. Вот и верят во что ни попадя! Ничего, я со всем этим делом разберусь… как Григорий Турский!
* * *
А суд был быстрый, буквально на следующий день уже – отец Варфоломей не любил откладывать дела в долгий ящик. Алексей, естественно, при том не присутствовал, но слухи воспринял в подробностях, да игумен и не препятствовал таким слухам, вовсе наоборот даже. Говорили, будто вызвал на церковный суд, окромя самой ведьмы, женщины, надо сказать, весьма миловидной, свидетелей, мужиков каких-то. И, строго так на них поглядев, вопросил: говорите, на метле летать умеет? В кошку обращается? Я, человек, в богословии не последний – и то не умею ничего подобного, а вы, окаянные черти, меня уверяете, что эта неграмотная баба – может? И тут же повернулся к ведьме, спросил ласково: – Ты, голубушка, что же, правда – в кошку можешь? Та на колени – врут, врут все, негодяи. Ну, врут – так пошли прочь! И смотрите у меня, окаянные! Так вот и не случилось на Руси инквизиции. А слух про поступок молодого игумена быстро до самого патриарха дошел, и сказывали, патриарх покивал одобрительно. Так что ушлый протопроедр всем хорошо сделал, настало, наконец, времечко и о себе подумать, о деле своем трудном. Прямо с утра Алексей, не таясь, зашел в избу к вдове. Перекрестился на образа, спросил строго: – Миколаиха-вдова ты, что ли? Женщина поклонилась: – Я, батюшка. Василисою нареченная. – Тебя отец игумен выпустил? – Выпустил… – Окромя нашего игумена и иные есть… не такие ласковые. Ведьма промолчала, потупилась… А Алексей наехал по всем правилам – с угрозами, с посулами, с кнутами да пряниками. В общем, уговорил – куда вдовице деваться? Та подумала, подумала, потом рукою махнула: – Ин ладно, гроза так гроза. С дождиком или без? – Без разницы. Сладишь? – Осенью-то не трудно – вона, теплынь какая, как и не листопад-грязник – травень. Когда тебе надо-то, батюшка? – А когда сможешь? – Да хоть сегодня… Только вот – в ночь. Ну, в ночь так в ночь. Алексей обрадовался, а вдруг да получится все, чем черт не шутит? Вон как ведьма уверенно держится! А бабенка и в самом деле ничего, приятная… свидетелей-видоков понять можно, видать, и не одни они облизывались. Насвистывая, молодой человек отправился собираться, так и не вспомнив про ведьминого сына, пастушонка Сермяшку, коего кто-то наверняка присмотреть за новым жильцом сговорил. Ну, сговорил и сговорил – теперь чего уж?Ночь выдалась ясная, лунная, с сияющими жемчужинами звезд. Весь вечер Алексей прикидывал – чтобы одеть. Вдруг да выйдет? Как там, перед людьми, в кафтане, да в сапогах старинных показаться? Ну, кафтан, положим, можно и скинуть – это ежели на тепло попадет, а ну как на холод? Порты, в принципе, ладно – штаны и штаны, никто к ним сейчас особенно не присматривается, не те времена, что, скажем, в восьмидесятых и ранее. Вот тогда уж да – крутую фирму все секли, от пионеров до пенсионеров. Значит, порты можно оставить – сойдут и такие, за неимением прочих. Рубаха… слишком уж на ней много вышивки, нарядная слишком. Такую только артисту народного хора и носить, а зачем артистам шариться по лесам в рабочем прикиде? Ясно, что незачем. Подозрительно это! Алексей хорошо помнил все свои прошлые проблемы с милицией и прочими там рыбаками-грибниками-ягодниками. Привлекать к себе излишнее внимание нелепым внешним видом абсолютно незачем. Хорошо бы, конечно, в темноте переместиться, да уж это как получится, тут от ведьмы Миколаихи никакого толку не было. Грозу вызовет – и все ее дела на этом и кончатся, а зачем гроза – то ей знать и не надобно. Выйдет ли и с грозой-то? Выйдет! Не может не выйти! Всегда выходило, всегда. Так, сапоги бы спросить у старосты какие-нибудь… пообшарпанней, понезаметней, не эти же – зеленого сафьяна, узорчатые. Да и кинжал – взять ли? Нет, пожалуй что, лучше обычный нож, с небольшим клинком, кинжал-то точно, в случае чего как холодное оружие проканает, ну его к черту! Да, и рубаху сменить на сермяжную.
Ночь выдаласьхолодной, звездной, с узким искрящимся месяцем, похожим на кривой турецкий кинжал. Алексей с ведьмой Василисой шли на Черное болото узкой тропою, шли быстро, ночь была светлой да и путь – хорошо знакомым. Где-то рядом, в лесу, гулко ухал филин. Вот в камышах закричала выпь. Путники насторожились – спугнул кто-то? Да кому тут шастать-то ночью? Хотя… – Тс-с! – останавливаясь, протопроедр поднял руку. Показалось, будто позади кто-то идет, пробирается по болотным кочкам. Может быть, те, кто… – Да блазнится все, – усмехнулась ведьма, поправляя на плече котомку с заговоренными травами, сушеными лягушками и прочими колдовскими причиндалами, за которые, по правде говоря, женку эту давно было пора привлечь по всей строгости. – Блазнится, блазнится… Кому тут быть-то? Разбойников-то давно нет. Нет, есть! Молодой человек снова насторожился, явственно услыхав чьи-то быстро приближающиеся шаги, чье-то запыхавшееся дыхание… Дернул из-за сапога нож… – Мамко! Дяденька Алексий! Господи! Никак Сермяшка! – Ты чего здесь? – узнав сына по голосу, строго произнесла Миколаиха. – Сколь раз говорить – по болоту не шляться! Мало мне одного? – Матушка, вы б скорей назад… – С чего б это назад? – Протопроедр недобро усмехнулся. – Нам назад не надобно! – Там… там… – пастушонок неожиданно расплакался. – Они за вами… меня заставили, хотели убить… да и стадо, говорят, порешим… – Кто заставил? Что? Почему? – Не знаю, парни какие-то. По виду вроде – татары. Заставляли за тобой, дядько, следить! Я и следил, что уж… Паренек виновато вздохнул, но тут же встрепенулся: – Уходите по гати, тати эти где-то здесь, рядом! – А ты ори громче, – глухо хохотнул Алексей. – Ишь, раскричался – на все болото слыхать! Ну? – он обернулся к ведьме. – Пойдем, что ли, к гати? Факел-то припасла? – Христом Богом прошу – не надо факела! – тихо взмолился Сермяшка. – Уж тогда точно заметят. – Ну, заметят, и что? – Не знаю… Но ведь не от хорошего дела они за тобой следят! Протопроедр подкинул в руке нож: – Ладно, разберемся. – А на гать, если хотите, я вас и так проведу. Я тут все тропки знаю! – Знает он, – пробурчала колдунья. – Братец-то твой тоже знал, да утоп… Царствие ему небесное! Женщина перекрестилась, что вызвало у Алексея некоторое изумление – ну, надо же, ведьма, а крестится! – Я проведу, проведу! – истово шептал пастушонок. – Только факела не взжигайте! Молодой человек неожиданно расхохотался и, хлопнув мальчишку по плечу, негромко бросил: – Ну, что же, веди нас, Сусанин! – Ступайте сторожко, прямо по гати. Мог бы и не предупреждать – а то Алексей гать эту не знал! Да как свои пять пальцев. Правда, без факела бы сейчас не пошел. – Ну, спаси, Господи, в добрый путь! – перекрестилась на дорожку колдунья. Кругом пока все было тихо – никто не крался, сопя, не шуршал камышами, не хрустел в лесу сучками-ветками. Первым, осторожно ступая, шагал проводник – Сермяшка, – за ним – протопроедр, замыкала шествие Миколаиха-ведьма. В темноте идти было страшно, гать под ногами пучилась, колыхалась, так что пару раз и сам-то «Сусанин» едва не упал, хорошо Алексей успел схватить за рубаху: – Эй-эй, осторожнее, парень! Где там пень-то? Не показался? – Не… далече еще. Далече… Там, где пень, имелось небольшое сухое и твердое место, поросшее кривыми сосенками и высокой осокою, там можно было б передохнуть, отсидеться до утра, коли ничего б не вышло. Да и что говорить – Миколаихе-то с сыном ведь тоже потом в обратный путь. Вот поутру б и пошли… Чу! – А ну-ко, стойте все! Зло прошептав, Алексей прислушался, насторожился – снова показалось, идет кто-то сзади по гати, осторожненько так пробирается… Да нет, не осторожно – вон как захрустел, черт рогатый! Лось! – И что ему тут делать? – Попить, наверное, пришел… – Нашел, куда явиться. Реки ему мало. Ин, ладно – лось так лось. По прикидкам Алексея, не так уж и далеко уже до пня оставалось, лишь бы проводник не подвел, не завел бы… Впрочем, куда тут завести-то еще? Некуда деться с гати! – Тут еще новая есть гать-то, – обернувшись, прошептал пастушонок. – Недокладенная. Как бы на нее невзначай не забрести – уж тогда точно сгинем. – Сгинем, сгинем, – злым шепотом произнес молодой человек. – Не каркай! Лучше вперед смотри, пня там нет ли? – Ой! Проводник явно сунулся куда-то в сторону, едва не угодив в трясину… однако не угодил, выбрался без посторонней помощи. Обернулся, зашептал возбужденно: – А гать-то новая – докладена! Ктой-то жердины к островку проложил… вона, где пень. – Ну, жердины так жердины, – услыхав про пень, Алексей обрадовался, да и сам уже, присмотревшись, заметил впереди островок, торчавший черным бугром посреди залитой туманным светом месяца трясины. Вот и пень, наконец – корявый, родной. Осока кругом – в полчеловечьего роста. И месяц раскачивается, как ятаган в нервной руке. И звезды. Да еще туманок над трясиной поплыл… а не было ведь его, тумана-то. Самая колдовская ночь начиналась! Неужто не получится, неужто не выйдет? Да нет – должно. – Ну? – Алексей поворотился к ведьме. – Пришли уж. Колдуй! А та уже раскладывала прямо на пне свои причиндалы – травы пахучие, какие-то тускло блестевшие в свете луны черепушки, косточки… бубен! В него и ударила заячьей лапой! Гулко так: Бумм!!! – Сермяшко, отвернись, а то сгинешь! Пастушонок поспешно поворотился спиною, ну а уж потом – началось! Три раза ударив в бубен – Бумм! Бумм! Бумм! – ведьма гулко ухнула, быстро скидывая с себя всю одежду… Красивая была баба – даже сейчас, ночью, и то видно! Ах… в иное бы время… Голая колдунья, упав на колени, распростерлась пред пнем, вытянув руки: – Ой да ты Перун, Перун-батюшка! Ой да прими мово моление, мово моленье, тебя славление! Алексей, уж на что был на взводе, а присвистнул: ну, нате вам – Перун! Нет, правильно игумен Варфоломей велел схватить эту бабу! Язычница! Как есть – язычница. Волхвица! И сразу вроде бы как-то сделалось темнее, страшнее, и туман вдруг загустел, поплыл на островок косматыми плашками, и кто-то – казалось – завыл, заухал, захохотал совсем рядом. От таких премерзких звуков отрок Сермяшка – несмотря, что ведьмин сын! – затрясся, запричитал, закрестился: – Господи, Господи, спаси и помилуй! А Василиса, словно и не видела никого, делала свое дело. Молодая красивая баба. Ведьма. Вот встала… нет, вскочила, вспрыгнула на ноги, словно почуявшая добычу волчица, снова ударила в бубен, провела себя по тугим грудям заячьей лапою, закружилась волчком:
Ой, Перун, Перун,
Перун-батюшка!
За горою, за крутой,
За рекой, за быстрою,
Стоят леса дремучие.
В тех лесах огни горят,
Вокруг огней люди стоят
Люди стоят, Перуна славят!
Ой, да ты Перун, Перун,
Перун-батюшка!
Ой, Перун, Перун,
Перун-батюшка!
Ты пошли грозу,
Грозу-молнию!
Глава 10 Октябрь. Окрестности Мценска Беглец
План Сторешникова был не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексеевна……а когда открыл, было уже утро. Он спал в одежде прямо посреди болота, на островке, привалившись спиною к пню, а вокруг, насколько можно было судить, никого не было. Ни волхвицы, ни сына ее, Сермяшки… Что же, привиделось все? Не было никакой ночи? Тогда как же он здесь оказался? Алексей внимательно осмотрелся, прошелся осокою… обнаружив там наборный поясок из тонких золоченых пластин. Такие любили когда-то носить щеголи в Константинополе. Впрочем, как и в русских землях. Богатый поясок, ничего не скажешь. Верно, потерял кто-то. Интересно вот… Интересно… Окончательно придя в себя, молодой человек быстро зашагал гатью, хотелось поскорее узнать – получилось ли, вышло, не привиделось? Денек зачинался славный, погожий, какие выпадают иногда золотой осенью, бабьим летом: хоть и зябко еще, и туман по оврагам стелется, а видно уже – к полудню разжарит. Быстро миновав гать, Алексей присел передохнуть на краю болота, на поваленное дерево, присел и услыхал вдруг где-то в небе какой-то быстро приближающийся звук. Звук очень даже знакомый! Он приближался, становился все громче, и вот уже прочертила трясину стремительная темная тень. Вертолет! Желто-синий милицейский «Камов». И низко летит – к дождю, наверное. Протопроедр усмехнулся – ну, не к дождю, а, верно, кого-то ищут – каких-нибудь пропавших грибников-ягодников или, уж чего хуже, сбежавших преступников. Все равно, что этак, что так – плохо! Таиться надобно. Хотя, с другой стороны, а чего таиться-то? Ведь получилось все! Вышло! И вертолет тому – лучшее доказательство. Значит… Значит, не привиделось все – ночь, бубен, алчная до любви волхвица… Волхвица… Алексей потряс головой, словно бы прогонял наваждение. Сейчас вот что – ноги в руки – и быстро к бабке Федотихе, изба ее недалече, в Касимовке, а до Касимовки – если вдоль реки да лесочком – километров шесть с гаком. Конечно, по грунтовке быстрей – попутку можно поймать, какой-нибудь лесовоз… Однако в таком вот виде… Честно говоря, молодой человек выглядел сейчас как обыкновенный бомж. А ведь собирался, готовился – космы подстриг, побрился, оставив узкую бородку да усики, совсем уж с голым рылом – не поняли бы амбросиевские. И все же, все же! Пока тут, на болотине, валялся, да пока шел – поистрепался, изгрязнился. Рубаха-сермяжица, порты, сапоги яловые… а что? В принципе, не так уж и плохо. Грязь можно, вон, травой или мхом очистить, рубаху в порты заправить… нет, вначале подол оторвать, длинен больно… во-от так. Ага… теперь бы ремень… да вот тот золоченый пояс! Господи – экий хиппи! Ай, зря корзинку с собою не прихватил – уж точно сошел бы за грибника-ягодника. Да, лоханулся с корзинкой-то… Ладно, не столь уж тут далеко и идти. Вон и тропинка… Протопроедр вот сейчас только, идя знакомой тропинкою, почувствовал, как поднималась, перла из груди радость. Получилось ведь! Вышло! Добился, чего хотел. А значит – сладится и остальное, все так, как задумал. Сейчас придет к бабке, отдохнет, слегка перекусит – и за дело! Пущай возвращает обратно… туда, куда надобно. К милой жене, к детям, к друзьям-приятелям, в родной Константинополь-Царьград, никакой не Стамбул вовсе! Вернет, вернет бабка – пусть теперь и не заикается про оплату, с прошлого года должна по жизни, зря, что ли, ее от народного суда да от срока тюремного спас, растратчицу! Сейчас вот уже, скоро… совсем скоро… Где-то впереди вдруг послышался собачий лай. Путник насторожился, потянулся к голенищу, к ножу… Вот и собака! Выскочила из кустов белая, в рыжих подпалинах, лайка. Замахала хвостом, залаяла, но не зло, а больше так, для порядку. – Маська, Маська! – из лесочка позвали. Лайка голову повернула, отозвалась: – Ав, ав, – тут я, мол, никуда не делася. Тут и люди явились – четверо молодых ребят, похоже, студентов сельхозтехникума – бывали тут такие на практике, «на картошке». Завидев парней, протопроедр радостно улыбнулся: – Здорово, парни! Не скажете, какой сегодня год, а то пятый день бухаю? Ребята рассмеялись, поздоровались, год – ага, нынешний! – сказали, даже сигаретами угостили, жаль, Алексей не курил. – Собрались с корешком на рыбалку, – присев с ребятами на опушке, дружелюбно пояснил протопроедр. – Да ужрались в умат! Ни день, ни год не помним. Год-то вы сказали, а день, день-то сегодня какой? – Ну ты даешь, чувак! Воскресенье! О как! Воскресенье. Самое начало октября. Ну, в общем-то, так и должно быть. – А приятель-то где твой? – Да в город, зараза, уехал, меня так и не разбудил. Ох, похмелиться бы! Парни искоса переглянулись: – Да есть тут маленько у нас. Спиртяга. Вон, в ручье разбавим! – Спиртяга?! – Алексей возопил радостным тоном человека, давно и прочно измученного нарзаном. – Вот здорово! А не жаль? – Да что мы, жлобы какие? – Где брали-то? Небось, в Касимовке, у бабки Федотихи? – Не… у нас свой поставщик. Не хотят говорить – понял протопроедр. Ну и ладно, какое кому дело, кто у кого спирт покупает? Лишь бы не травились. – Меня Алексеем зовут, а вы, парни, откуда будете? Познакомились – точно, студенты. Из техникума. Веня, Равшан, Колька… и еще один Колька, только один светленький, а другой – брюнет. В общем-то, Алексей их и не запоминал – к чему? Сейчас вот выпьют, да разойдутся. А собака, лайка, все вилася вокруг, язык розовый вывалив, хвостом виляла. Кто-то из парней приласкал: – У-у, Масенька. Маська… – Ну, будем!!! Ух, и спиртяга! Аж продрало все. Давненько такого не пил – ужас! – Хороший спирт, – переглянувшись, разом кивнули ребята. Алексей едва не поперхнулся: – Да уж… хороший. – Еще по одной, да пойдем. – А вы куда, с собакой-то? – Да пацаны в лесу заблудились, шестиклашки какие-то, двое, – закуривая, поведал один из Колек. – Третий день ищут. Всех на ноги подняли – ментов, нас, деревенских. Так покуда и не нашли. Я так думаю, и не найдут. – Ну уж! – протопроедр тряхнул головой. – Неужто в болоте сгинули? – Да какое там сгинули, – Колька сплюнул в траву. – По-домам свалили да все дела! Они ж городские, а тут на выходных, у бабок. Видать, достали бабки, они и свалили. – Но могли ж сказать. – А, скажут они! Поймать да всыпать! – Это уж точно – всыпать. Услыхав про пропавших детишек, Алексей несколько успокоился – хоть с вертолетом прояснилось. Однако все же расслабляться сейчас не стоило – кто его знает, кто тут еще шастал по окрестным лесам в поисках потеряшек? Не очень-то хотелось нарваться сейчас на сотрудников местной милиции, которые вполне могли Алексея и вспомнить… А не хотелось бы заморочек. – Значит, они тут, у Черного болота, пропали? – поблагодарив за угощение, уточнил протопроедр. – Да фиг их знает. Может, и тут, а, может, к Курской дуге пошли или вверх по реке – там места гиблые, будут плутать, не скоро выйдут. Алексей усмехнулся: Курская дуга – то еще местечко было! Так местные мужики, давно еще, прозвали крутой, по суглинку, поворот на склоне холма сразу за Черным болотом. Ой, сколько там было угроблено тракторов и прочей сельскохозяйственной техники – по пьяни и просто так, по неумению – и не перечесть! В общем, так поворот и прозвали Курской дугой. – Да дома они уже давно, говорю же! – Были бы дома, позвонили бы родоки-то. – Ага, позвонят… Может, эти черти малолетние и домой-то не зашли, шляются где-нибудь по подвалам, в стрелялки играют. Молодой человек не слушал уже, что там говорили студенты, махнул на прощанье рукой да зашагал себе вдоль реки, на всякий случай хоронясь за деревьями от вновь прогрохотавшего над головой вертолета. Чем дальше шел, тем становилось жарче, Алексей хотел было уж скинуть сермягу, да постеснялся – мало ли, еще кто по пути попадется. Пару раз он слыхал перекликивающиеся в перелеске голоса, и – в отдалении – собачий лай, однако пока никто больше не встретился, что было, в общем, неплохо. К чему они, лишние люди? Повезло, никого из знакомых – тех, кто мог бы узнать, заговорить, и прочее – Алексей не увидел. Так, попалась стайка ребятишек на велосипедах, да и те быстро усвистали по шоссе в сторону старой МТС – там завсегда пацаны тусовались. Выждав, пока проедут, путник быстро пересек шоссе и, спустившись к ручью, зашагал уже в виду касимовских домиков – трехэтажных панельных и всех прочих. Отсюда, со склона холма, хорошо был виден и деревянный, выкрашенный темно-бордовой краской клуб с опорным пунктом милиции, за ним маячило когда-то помпезное, а ныне – без ремонта – убогое – здание бывшей дирекции совхоза, а дальше, рядом – магазин и почта. Все было до боли знакомым, родным, все ж таки Алексей в ранней своей юности провел здесь не так уж и мало времени. Особенно клуб памятен… Танцы, девчонки, драки, бутылка дешевого пойла на троих за крыльцом. Но сейчас на ту сторону, за ручей, Алексею было не надо. Вот она, окраина, застроенная игрушечными дачными домишками и бревенчатыми угрюмыми избами – такая вот здесь появилась чересполосица в последние лет пять-шесть. Вон дом дачницы Ирины Петровны… и машина ее стоит, белый «шевроле-ланос», почему-то с поднятым капотом, а дальше уже, в лопухах, за садом – тропинка к избе бабки Федотихи, колдуньи. Плохо, что не видно красной бабкиной «Таврии»… Похоже, нет дома бабки, ездит где-то. Ничего, можно и подождать, обычно долго-то нигде не пропадала Федотиха… – Бог в помощь! – проходя мимо растерянно копающейся в моторе «шевроле» дачницы, Ирины Петровны, громко поздоровался протопроедр. – Здравствуйте, – дачница как-то искательно улыбнулась и даже, похоже, обрадовалась. – Кажется, мы с вами знакомы. – Да знакомы, – Алексей улыбнулся. – Соседка-то ваша, Аграфена Федотична, где? За клюквой, что ль, умыкнула? – Да нет, не за клюквой. В санаторий она уехала, в Старую Руссу, кажется. – В санаторий?! – молодой человек слегка опешил. – Это как же так? – Да так. Путевку дешевую предложили в собесе – она и поехала, а чего б не съездить? – Путевку… И надолго уехала? – Точно не знаю, – дачница пожала плечами. – Недели на две, наверное. – А давно? – Три дня уже. «Таврию» свою на машинный двор отогнала, для присмотру, тут, говорит, разберут гопники. – Да-а, тут могут… А что у вас-то с машиной, Ирина Петровна? – Да вот, собралась домой, в город – а не заводится! – дачница виновато развела руками. – Клеммы-то проверяли? – Да проверяла… – А катушку? Слушайте, дайте-ка я посмотрю…. Все ж таки тракторист, кое-что смыслю… Ключи-то хоть какие-нибудь есть? – Вон, в чемоданчике.Н. Г. Чернышевский.Что делать?
Алексей копался не так уж и долго, – сделал, нашел причину – всего-то и надо было что проводок зачистить. Обрадованная дачница напоила молодого человек чаем, даже сунула три бумажки по сотне… Протопроедр не отказался, взял – пригодятся. Бабку-то еще сколько ждать! Где ждать – про то вопросов не было, конечно, в бабкиной же избе. Деньги – это на хлеб, а уж остальное… Сейчас осень – в подполе уж всяко что-нибудь сыщется. На такую мелочь, как замок, молодой человек не обратил внимания, дождавшись, когда машина дачницы скрылась из виду, сковырнул враз. Вошел…
Продуктов в подполе оказалось много: всякие там соленья-варенья, сушеные грибы, овощи – свекла, морковь, лук-чеснок, картошка. На кухне, естественно, тоже нашлись и подсолнечное масло, и чай, и кофе, и сахарный песок, жаль только вот хлеба не было, зато оставались еще и сухари, и печенье. Алексей живо соорудил себе чайку, поставив электрический чайник, который поначалу не включался, да, быстро поняв причину, молодой человек врубил в сенях выключенный на время отъезда хозяйки автомат. Заработало. Конечно же протопроедр отдавал себе отчет в том, что пользоваться здесь всем нужно очень и очень осторожно и уж тем более не включать по вечерам ни телевизор, ни тем более свет – соседи вполне могли увидеть, доложить в милицию. Опыт какой-никакой был – вот так вот, года два-три тому назад Алексей уже бедовал, правда, не в бабкиной избе, а на соседней даче. Вот и сейчас молодой человек не терялся – хватко подсчитав продукты, ухмыльнулся и, попив чайку, завалился отдохнуть на диван… завалился было… Но тут же вскочил, краем уха уловив еще непонятную пока тревогу! Она очень быстро сделалась понятной, эта бьющая по ушам тревога… Ну, еще бы, на всю деревню слыхать… а теперь и видать, как ближе подъехали. Если б они не включили сирену – пижоны хреновы! – протопроедр вряд ли бы обратил внимание на красно-синюю мигалку, тоже, естественно, включенную, даже и двигатель бы почувствовал, скорее всего, когда б только подъехали к самому крыльцу. Сине-голубой милицейский «уазик», новехонький, непривычно чистый, сыто урча двигателем, ехал по широкой тропе в гору, подминая под колеса давно уже пожелтевший борщевик и репейники, направляясь ка-ак раз к ближайшей даче… или даже к самой бабкиной избе. Кстати, а бабуся ее на сигнализацию не сдала? Никакая она не темная бабка, хотя и колдунья, вполне могла сдать, вполне… Тем более, если уехала! Алексей быстро осмотрел двери… Эх, дурачинище – раньше надо было смотреть, а теперь – чего уж? Опять руки в ноги – да бежать, дело привычное. Ежели б не милиционеры-пижоны, явно решившие похвастать новым транспортным средством на всю деревню, беглецу пришлось бы куда как худо, а так… Выскочив в сени, быстро навесил замок, закрыл ключиком – умел! – и – оп! – уже в огороде, затаился пока за навозною кучей, дожидаясь удобного для бегства момента – чтоб не увидели, чтоб не погнались. А милиционерики-то попались ленивые – и явно не местные, ну уж конечно, откуда тут отделение, опорник один есть – и хватит. Эти были другие – из вневедомственной охраны или подобной конторы… ну да – вон и эмблема на дверце – «сова»… Ага, подъехали. Заглушили сирену, вышли. Один толстый, осанистый, судя по погонам – старшина, второй – невысокий сержант с резиновой дубинкой. Кроме дубинки, само собой кобуры с пистолетами, за спинами – у каждого – короткий автомат, а к тому же еще и наручники, рации… Да, был еще третий, водитель, так из-за руля и не вышедший. – Пентолово, Пентолово, ответь Вахтолову, – осмотрев сени и дом, прокричал в рацию старшина. – Слушаю тебя, Вахтолово, – гнусаво отозвалась рация. – Что там у вас? – Замок не тронут, двери, окна не вскрыты. Похоже, сама собой сработала, зараза этакая. – Понял тебя. Ложная тревога. Возвращайтесь. – Есть. Сунув рацию в карман форменной рубашки, старшина забрался обратно в машину. А вот сержант не спешил, похоже, хваткий был парень, и что-то его здесь явно смутило, насторожило, как хорошего охотничьего пса. – Слышь, Вась, а тут следы… Недавно по огороду бегал кто-то! Может, сходим, посмотрим? – Да что там смотреть-то? – ленивому старшине явно было влом снова вылезать из машины. – Замки-двери-окна целы, так и укажем в рапорте… Поехали, ужин скоро. – Но ведь сигнализация-то… – Эх, Петро, молодой ты ишшо – оттого и такой нервный. Серый, скажи ты ему, обычно мы за смену сколько раз так катаемся? – Много катаемся, – закуривая, хмуро подтвердил водитель. – Надо с хозяйки, как вернется, за бензин высчитать. Десять верст сюда, десять обратно – шутка ли! Давай, Петро, садись, да поехали. Местным потом позвоним – пусть-ка дружинничков пошлют, ближе к ночи. – Да не пошлют они никого – все пропавших пацанов ищут. – Ну, то уж не наше дело. Садись давай. Пожав плечами, сержант поправил висевший за спиной автомат и полез в машину. Гулко хлопнула дверца, заурчал двигатель и милицейский «УАЗ», теперь уже без сирены, но с мигалкою, сноровисто развернувшись, ходко покатил к шоссе. Алексей же, выждав еще минут двадцать, снова заглянул в сени и, набросив на плечи висевшую на старом гвозде куртку, зашагал через ручей в деревню. Остро вставал вопрос – где ночевать? Можно было бы, конечно, остаться и в избе, но протопроедр не любил рисковать зря – тем более, упоминались какие-то там дружинники. Сам-то участковый, старший лейтенант – или капитан уже? – Иван Бобриков, уж ясно, поленился бы проверять какую-то там избу, а вот помощников почему б не послать? Чтоб зря без дела не ошивались. Нет, бабкина изба – это крайний вариант, как и дачи – ишь, как за них сейчас взялись, охрану наняли… В принципе, тепло, можно пока и в лесу перекантоваться. Где-нибудь подальше от района поисков. А что? Прикинуться рыбаком или просто туристом – тут таких чудиков много. Главное, на милицию не нарваться – не потребовали бы документы. А сейчас вот вполне можно нарваться, вечер скоро, с поисков возвращаться будут… Пересидеть бы где, черт. Может, все ж таки наплевать, да обратно в бабкину избу податься? Заночевать, а уж потом, с утречка, раненько – в леса, вдоль ручья, вдоль реченьки. В лесу-то и дичь можно запромыслить, и рыбу, да устроиться барином в охотничьем шалаше, где и котелок, и соль, и спички да еще что-нибудь худо-бедно найдется. Алексей подобные шалашики знал – не раз в этих местах рыбачил, считай, все детство и юность провел. Пока шел – раздумывал – и неожиданно пришедшая в голову идея все больше казалась беглецу неплохой, очень даже неплохой, богатой! Сиди себе в лесу, тихохонько, словно мышь, дожидайся бабку, никому не мешая, рыбку лови – красота! Отпуск, вот, ей-богу, отпуск! Каникулы. Вот еще бы мальчишек тех, потеряшек, побыстрее нашли… Ноги словно сами собой привели Алексея к клубу. Как ни странно, выходившие на широкое – с колоннами-портиком – крыльцо двери оказались гостеприимно распахнутыми, что и понятно – все-таки воскресенье – танцы. Все приезжие, правда, свалят в город, не лето, чай, каникулы кончились. А потому и танцев может не быть! Хотя, с другой стороны, тут студенты на картошке… Значит – будут. Так, рассуждая, молодой человек огляделся по сторонам и вошел в клуб, осматриваясь в поисках какого-нибудь чуланчика, комнатенки, где можно было отсидеться. С другой стороны клуба находился опорный пункт милиции, и это было сейчас удобно – мало ли кто-нибудь видел Алексея в огороде бабки Федотихи, тогда искать беглеца уж если где и будут, то только не здесь… Черт, где бы спрятаться-то? Кажется, была здесь одна комнатка… бывший комитет комсомола… Да, а еще те, в которых кружки – всякие так макраме и прочие. – Все, мальчики, все, библиотека закрывается! О! Услышав усталый женский голос, молодой человек поспешно спрятался за старой портьерой и тут же зажал себе нос, стараясь не расчихаться от пыли. – Библиотека закрывается, говорю вам. Послезавтра придете. Что вам подыскать? Лермонтова? Подыщем… Нет, Акунина и Бушкова не найдем – только по записи. И Стругацкие. Галдя, на крыльцо вышла стайка ребятишек, затем послышались шаркающие шаги. Скрипнула дверь. Лязгнул замочек… – До свиданья, Ирина Артемьевна. – До свиданья, мальчики. Заходите. А замочек-то того… обычная «контролька». То ли в библиотеке воровать нечего, то ли тут непуганых идиотов край. Скорее, первое, ну что возьмешь в нищем учреждении культуры? Пару стеллажей? Или списанные тома В. И Ленина? Вряд ли тут найдется что-то более ценное, типа компьютера или цветного принтера, вряд ли. Не тот уровень – сельский. Протпроедр даже не стал вскрывать замок, а просто, не торопясь, вывинтил ножиком державшие замочные скобы винтики – плевое дело! Потом аккуратно закрыл за собой дверь – так, чтобы зависшие в скобах винты встали в свои же пазы, заложил за дверные ручки швабру – отлично! Спи хоть два дня подряд – завтра ведь тут выходной, библиотекарша говорила. Молодой человек так бы и сделал, да вот не спалось что-то. И рановато еще, и светло – солнце только еще садилось. От нечего делать беглец уселся у окна, за занавескою и принялся наблюдать за жизнью деревни. Вот по площади, поднимая пыль, промчался джип. Вот еще один. Вот – «опель». Ясно – уезжали дачники. Ага, вот и рейсовый автобус появился, новенький такой, с зелеными полосками, «пазик», смотри-ка… Туда тоже набился народ – поехали. Вот загрохотал желтый «Урал» с коляской… Ага! Пожаловали-таки на рабочее место, господин участковый уполномоченный? Решились начать прием граждан? Или у вас сегодня выходной? Интересно, нашли, наконец, потеряшек? Х-ха-а-а-а! А вот и старая знакомая… почтальонша Ленка. То есть это раньше Ленка была почтальоншей, а нынче же ее повысили аж до начальницы смены. Красивая бедовая баба, жадная до мужского полу и по-своему несчастная, несмотря на весь свой гонор. Это мужик может и один жить, а баба… Правда, Ленка-то не одна, сынишка у нее, Ильюшка, кажется, лет ему восемь… или девять… Ага – во-он бежит навстречу матери, тощий, вихрастый, смешной. Почему-то – в шортах. Осень же? Ах да, жарко… Ленка обняла сынишку за плечи, чмокнула в щеку… парнишка взял у матери сумку… что-то сказал… засмеялся… Ушли. Ленка, кстати, здесь близко живет, рядом… Ленка… Ладно! Нечего ворошить прошлое. Хорошо еще, сам себя не встретил, точнее сказать, того паренька, Лешку Смирнова, который и был им самим… и остался здесь… Сейчас в армии. Или, как студента, не взяли? Нет вроде в прошлый раз говорили, что взяли… Пусть живет! Это его мир, единственный его мир… В отличие от Алексея. Бабка Федотиха сказала когда-то давно – кто-то один может остаться здесь… только один. Алексей сделал выбор. После ухода рейсового «пазика» больше ничего интересного на улице не происходило, если не считать устроенной совсем уж мелкими – лет по десять-одиннадцать – пацанами драки. По мнению Алексея, драка оказалась глупой и скучной, к тому же – недолгой. Кому-то почти сразу же расквасили нос, и вся округа огласилась обиженным ревом. Тьфу ты! Даже подраться как следует не могли. Разочарованно отвернувшись, молодой человек подошел к стеллажам. Аксаков, Куприн, Бунин… Так-так, а где тут у них история? Есть ли полочка? Хоть что-нибудь почитать, чтоб времени зря не терять. Ага! История Европы… Пухлый серо-голубой том! Есть в нем раздел по Византии… Ага, есть… Все то же самое – в мае 1453 года Константинополь пал под ударами турок… и все в том же духе… Алексей перелистнул несколько страниц… увидел знакомое имя… какой-то историк Дука – такого протопроедр почему-то не знал – осуждал первого министра Луку Нотару… ага! Вот он! за его известные слова о чалме и тиаре. «Подобный призыв Нотары был явным предательством». Так-то! Кто бы спорил? Нет, определенно он умный парень, этот историк Дука… Ах, из богатого аристократического рода? Жил на Лесбосе? Ну, понятно, почему Алексей его не знает… И что там он еще интересного пишет? Ага, вот, опять же о Луке Нотаре, правда, это не сам Дука, а его пересказатели-историки: «Но сам Нотара жестоко поплатился за это… Султан сперва обласкал Нотару, а затем потребовал в гарем его дочь». Вот так! А что же ты, дурачок, хотел-то? «Лучше чалма, чем папская тиара», вот на тебе, чалму, идиот! «…Мехмед Второй приказал отдать в свой гарем любимого младшего сына Луки…» Что?! «…юного и прекрасного мальчика…». Мануила, что ли?! А, похоже, что так… лучше б, конечно, ему тогда утонуть! «Лука отказался отдать сына на поруганье…» Да кто ж тебя теперь будет спрашивать? Турки, что ли? «…и был казнен вместе со старшим сыном и зятем». Казнен!!! Вот так обычно и кончают предатели, так вот… И все же жалко, жалко Мануила, да и зятя, и старшего сына Нотары жалко. А самого Луку – ничуть! Это ж надо кому поверил – туркам! Что и говорить – идиот. Из-за таких, как он… Ладно, не будем о грустном… Алексей и не заметил, как стемнело. Так и не дочитав раздел, он воровато вырвал пару листов и, сунув их в карман позаимствованной в сенях у бабки Федотихи куртки, ничтоже сумняшеся развалился прямо на полу, на старом паласе. Завалился, и тут же заснул под доносящееся из клуба уханье басовых динамиков – все ж таки начались…
Глава 11 Наши дни. Октябрь Окрестности Мценска Точка бифуркации
Довольно странная встреча навела меня на эти занятия……танцы. Выспался Алексей хорошо, отлично выспался, никакая музыка не помешала. Проснулся, как и хотел, раненько, но не очень – едва солнышко встало, раньше было бы слишком уж подозрительно – ну, куда пробираться в потемках? Встал, потянулся, выглянул в окно – вроде все чисто. Выйдя ну улицу – поежился, все ж таки холодновато, чай, не май месяц – октябрь на дворе. Прислушался… Рано-то рано, а на машинном дворе уже заводили трактор, начинался рабочий день – понедельник, и вообще-то следовало бы поторопиться, чтобы никому не мозолить глаза. Осмотревшись, молодой человек спустился к реке, зашагал по рыбачьей тропке. По берегам струился туман, густой, молочно-белый и плотный, как заварной крахмальный кисель, который кто с сахаром любит есть, кто – с ягодами, а кто – и с подсолнечным маслицем. Алексей, к примеру, как раз с маслом любил… Да-а… перекусить бы сейчас неплохо. Не киселя, так хотя бы яичницу. Протопроедр улыбнулся – все ж таки хорошо, что прихватил из бабкиной избы упаковку чая и немного сахара. Да и деньги на хлеб имеются, спасибо Ирине Петровне, дачнице, вернее, ее заглохшему «шевроле». Сюда, в магазин, конечно, не стоит ходить, светиться, есть и в других леревнях магазины, поменьше, да подальше. Там хлебушка и купить – а его много надо, – Федотиха-то, может, еще только через неделю вернется, если не через две. Пройдя вдоль реки километра два, путник перешел бродцем на другой берег и, срезая путь – река делала здесь ха-ароший, верст на пять, крюк – углубился в лес по едва заметной тропке. Солнышко уже поднималось выше, начинало припекать, согревая стылую от ночного хлада землю. Запрыгали, зачирикали на ветках синицы, вот белобокая сорока взмахнула крыльями, закаркал на старой сосне ворон. На ворона Алексей никакого внимания не обратил, даже не выругался, потому как в плохие приметы не верил, верил только в хорошие – это ведь куда лучше, так верить. Вот еще вчера загадал – если дождя не будет – сладится все, пойдет как по маслицу, хитро загадал, на небо вечернее ясное глядючи, знал наверняка – не будет никакого дождика, дудки! Хорошо было идти по осеннему лесу, не жарко, но уже и не холодно. Вокруг золотая листва да темная зелень елей, красные гроздья рябин, багряные папоротники, заросли волчьего лыка, орешник… И воздух такой чистый, свежий, и небо – синее-синее, – и яркое солнышко, и смолистый запах сосен и пряный – пожухлых осенних трав. Да уж, бабье лето – пожалуй, лучшее время года. Примерно через час впереди, за пролеском, вновь блеснула река, путник немного передохнул, посидел на бревнышке у потухшего рыбацкого костерка, решая для себя – оставаться ли тут или пройти дальше? Нет, пожалуй, тут слишком уж людно будет. Это сейчас нет никого, а на выходные? Понаедут из города рыбаки-охотники, да и местные не пройдут мимо. Не тропка – проходной двор, нет уж, лучше подальше. Подумав так, молодой человек поднялся и ходко зашагал дальше, теперь уже не удаляясь от реки никуда, прямо по змеящейся под ногами тропинке. Шел часа три, уж никак не меньше, и уже углубился в такую чащу, в которую вряд ли пойдет простой горожанин-турист. И это было хорошо! Заметив кострище, Алексей остановился, внимательно осматривая местечко. Кострище оказалось оборудованным, обложенным круглыми речными камнями. Кроме того имелись и колышки для котелка, и навес, и даже к уложенным вокруг кострища бревнам были аккуратно прилажены спинки. Поискав, путник нашел в примотанной проволокой к сосне банке спички, соль и пару рыболовных крючков с запутанной леской. Даже деньги там были – девятнадцать рублей звонкой блестящей мелочью. А что – тоже, может быть, и сгодятся! Вполне, вполне подходящее место, другое и искать нечего. И от деревни не далеко, и не очень близко, в самый раз, и навес имеется – там можно и спать, нарубить ножом лапника… Или даже сладить шалаш. Кстати, за сосною, в оставленных кем-то дровишках – видать, не все за ночь спалили – нашелся и котелок, и это обрадовало беглеца больше всего. Котелок! Ну, теперь живем! Спустившись по глинистому откосу к реке, Алексей зачерпнул воды, вскипятил чаю, попив пока так, голью – и то ведь милое дело, после такого пути. Напившись, повеселел и принялся деятельно обустраивать быт. Натаскал под навес лапника, наломал хворосту для костра, вырубил удилище, и, подумав, решил сладить лук, пустив на тетиву оставшуюся леску. Тис в этом лесу, конечно, не рос, пришлось обойтись орешником. Знатный получился лук, крепкий – серьезного зверя, конечно, из такого не завалишь, но вот какую-нибудь птицу – утку, рябчика… Сделал и стрелы – расщепив крепкое сосновое поленце. Острия вырезал из консервной банки, оперенье пока придумал из листьев. Попробовал – на пару десятков шагов било метко, а больше в лесу и не нужно. Честно-то говоря, не очень-то и нужен был беглецу этот лук, вполне обошелся б и удочкой, да вот захотелось… сладил. И теперь сидел довольный, правда, пока еще не сытый. Посидел, пошел на бережок, закинул удочку… Два часа – три окуня, уклейка и небольшая такая щучка. Выпотрошив рыбу, Алексей развел костер, поставив уху вариться. Сам же, в ожидании, завалился под навес… с книжкой, точнее сказать – с теми, вырванными из «Истории Европы» листами… «В мае 1453 г. Константинополь вновь выдержал штурм…» Что? Молодой человек закашлялся, не поверив своим глазам, – вот, уже невесть что кажется. Еще раз вчитался… Нет, точно! Не показалось! «Выдержал штурм». В мае 1453 года! Как раз тогда… Протопроедр глуповато заулыбался, не в силах сдержать прущую из груди радость. Потом немного успокоился, взял листы дрожащей рукою, осторожненько глянул, опасаясь – а вдруг? Нет! Ничего никуда не делось – «выдержал штурм» – и все тут! А ведь там, в библиотеке, все было иначе. Алексей точно помнил – «В 1453 году столица империи пала под натиском турок». А здесь… Ну-ка, ну-ка, и что там дальше? «Султан Мехмед так больше и не решился пойти на генеральное сражение, поглощенный внутренними и внешними проблемами – нападением Кара-Коюнлу, угрозой со стороны Египта, и восстанием янычар, никогда не пылавших особой любовью к молодому султану». Подпрыгнув, Алексей резко согнул в локте руку: – Йес!!! И стал быстро читать дальше. «Весной 1455 года янычары устроили переворот, поддержанный сипахами и дворцовой знатью. В результате заговора султан Мехмед был убит, и к власти пришел некто Селим, родной брат третьей жены Мехмеда красавицы Фирузы, по словам злопыхателей, Фируза ранее была известна в самых низких кругах Константинополя как циркачка или гетера». Ого! Гетера, значит… Интересно, как она проникла в гарем султана? Красивой, наверное, была. И честолюбивой. Надо же – привела к власти своего братца. Без посторонней помощи? Сомнительно, весьма сомнительно! Но что там дальше? «Опираясь на янычар, Селим укрепил армию и, наведя порядок на границах, в конце мая 1455 года вновь осадил Константинополь. Город был взят…» Господи! Взят! Все-таки – взят! «Город был взят и в скором времени стал столицей Османской империи под новым названием – Стамбул… Во время устроенной сразу после штурма резни погибли почти все жители…» Стамбул! 1455 год! Султан Селим… Селим Завоеватель, Селим Фатих. Не Мехмед. А какая разница? Ну на два года позже… Господи, Господи, неужели такое может быть? Так вот, написано же… И дальше история пошла по привычному руслу… Только вот – небольшое изменение – не в 1453 году пала Византия, а в 1455-м, и султаном стал не Мехмед, а Селим. И что с того? Хрен редьки не слаще! Подавленный, Алексей совсем забыл про уху – вода уже почти выкипела, пришлось срочно снимать котелок, обжегся… Обжегся… И тут же подумал – а как же раньше? Про падение Константинополя в мае 1453 года ведь тоже было написано?! Молодой человек вновь достал из кармана листок… Ну да! Вот именно так и написано! «…В мае 1453 года город был взят войсками турецкого султана Мехмеда, позднее прозванного завоевателем»! Господи, да что же такое делается-то? А что же Селим? 1455 год? Ведь только что именно так и было написано, Алексей своими глазами видел. Неужто – глюки пошли? С чего бы? А ну-ка… Ну вот… «…Еще несколько раз, в течение XV–XVI веков Османская Турция предпринимала попытки взять Константинополь штурмом, всякий раз заканчивающиеся неудачно. Вмешательство Генуи, Венеции, Империи Габсбургов и Польши не позволило османам воплотить в жизнь свои далеко идущие планы. Константинополь остался свободным, сначала – под протекторатом Габсбургов, позже получив статус Вольного города – порто франко. Однако Византийская империя уже никогда больше так и не смогла возродить свое былое могущество…» – Вольный город! – пораженный, прошептал Алексей. Значит – возможно такое? Возможно все-таки! И пусть не будет у империи могущества, но город-то цел! И не будет никакой резни, и никакого Стамбула! Черт с ним, пусть Габсбурги, лишь бы не турки! Осторожно свернув листы, Алексей подумал и вдруг с решительностью сунул их в догоравший костер. На миг вспыхнуло яркое пламя… Ну вот. Вот так. Пусть уж останется порто франко! Протопроедр улыбнулся –поступок-то был ребяческий – придвинул к себе котелок… Ага, похлебал ушицы! Нечем! Хорошо, вода почти вся выкипела, да остыло уже – достал и руками рыбу, а так бы… Покончив с обедом, Алексей вытащил нож и, отыскав подходящее полено, принялся вырезать ложку. И все размышлял – о Селиме, Фирузе, порто франко… Нет, ну надо же – Вольный город! И снова были штурмы… и не взяли! Не взяли! Не помогло ни огромное войско, ни пушки… Ни даже предатели! Протопроедр не заметил, как наступил вечер. Все что-то делал – еще немного порубил лапника, наловил рыбы, выстругал с десяток стрел – назавтра с утреца задумал пойти в бор да на болото, подстрелить не рябчика, так утку, испечь в глине. Да, и в магазин бы хорошо заглянуть, купить хлеба. Вольный город! Да, но возможно и другое… 1453 год. И 1455-й. Султан Мехмед. Селим. Селим Фатих. – Эй, на бережку! Молодой человек вздрогнул, увидев на реке лодку с тремя мужиками. Лодка явно поворачивала к берегу. К этому вот самому месту. – На ночь пристать можно? Не помешаем? Алексей пожал плечами и улыбнулся: – Не помешаете. Если не сильно приставать будете! И быстро спустился вниз, к самой воде, встал у камней: – Давайте, бросайте веревку! – Ага… Нате, держите… Спасибо! Дружно затащив нос лодки на мель, мужички забрали рюкзаки и поднялись к кострищу. – О, да тут уже целый бивуак! Ушица. – Садитесь, похлебайте, – гостеприимно предложил протопроедр – рыбаки ему чем-то понравились. Один – лет сорока – мужичок при бороде и в очках, и двое помоложе, тоже бородатые, правда, эти без очков. Одеты все в камуфляж – удобно. Удочки, спиннинг, радиоприемник… Усевшись, старший покрутил звук – один треск и шипение. И виновато улыбнулся: – Не ловит. Алексей хохотнул: – Главное, чтоб рыба ловилась, большая и маленькая! – Это верно. – Мужчина снова заулыбался. – Меня Владимир зовут. Познакомились. Молодые – Игорь и Иннокентий – называли старшего уважительно – Владимир Иваныч. Как понял протопроедр, Владимир Иваныч был преподавателем какого-то вуза, а два его бородатых спутника – аспирантами. Славная подобралась компания, интеллигентная. Парни нарубили дровишек, и костер запылал куда веселей. Поставили ушицу, чайничек, нашлись в рюкзаках и огурцы, и помидоры, и водка. Ну и, само собой, хлебушек – вот уж чему Алексей обрадовался, и куда больше, чем водке. – Забыл захватить, – оправдывался, уплетая куски за обе щеки. – А в магазин уже поздно. – Ешьте, ешьте, – разливая по металлическим стопочкам водку, смеялся Владимир Иваныч. – Мы завтра в Касимовке купим. – Вижу, не в первый раз здесь? – Да уж, не в первый. Ну, за знакомство! Алексей не то чтобы захмелел, но, выпив, быстро почувствовал усталость. Глаза слипались, неудержимо хотелось спать, то ли устал за день, то ли потому что, вообще-то, поздно уже было. – Ну, все мужики, я пойду, вздремну. – Давайте, давайте, Леша, а мы еще немножко посидим. Не помешаем? – Ну, что вы! Узкая, ятаганом, луна зависла над высокой корявой сосною, меж ветками мигали звезды. Ярко горел костер, отбрасывая оранжево-желтые блики, вкусно пахло ухою и хлебом. Протопроедр развалился на лапнике, чувствуя приятное исходящее от костра тепло. Закрыл глаза… да вот сон, собака, куда-то делся! И тем не менее все равно было хорошо так вот лежать, уютно. Размышлять о своем, слушать вполуха идущую у костра беседу. Да-а… сразу видно – ученые! Все слова какие-то не очень понятные: неравновесная термодинамика, нелинейные системы, аттрактор… – Но ведь Пригожин же говорил: прямая аналогия, распространенная на социальные системы не может являться корректной! – горячился Кеша. – Пригожин? – Владимир Иваныч раскраснелся, то ли от водки, то ли от костра, то ли от спора – а, скорее всего, от всего вместе. – А вы Николиса почитайте, Фуко. Тоффлера! – Да при чем же здесь Тоффлер, мы ведь о синергетике говорим! – А я тоже полагаю – теорию нелинейных динамик вполне можно распространить и на социальную среду… скажем, на ту же историю, – пригладив бороду, вступил в разговор дотоле молчавший Игорь. – Ведь история так же нелинейна, как и все прочее. Даже еще более нелинейна, и элемент случайности, хаоса, в ней очень велик! – Браво, Игорек, браво! – Владимр Иваныч захлопал в ладоши. – А вы, Иннокентий, не горячитесь так… Лучше налейте. Алексей, вы, я вижу, не спите? Выпьете? – А, пожалуй, что и выпью, – протопроедр поднялся с лапника – очень уж его заинтересовала тема беседы, особенно – про элемент случайности в истории. – Слышу, философские разговоры ведете… – А вы, Леша, по профессии кто? – Я ж вам говорил – механизатор. Но на истфак когда-то поступал… давно уже… – Жаль, не естественник, ну да ладно… – А что это за теория такая – о случайности? Владимир Иваныч выпил, осадил огурчиком, улыбнулся: – Попробую кое-что разъяснить… насколько получится. Вы, Алексей, философию когда-нибудь изучали? Протопроедр ответил уклончиво: – Проходил… Все больше – мимо. Канта только и помню, да еще Фому Аквинского и блаженного Августина. – Кант, это, конечно, могуче… А о Пригожине, Курдюмове, Николисе что-нибудь слышали? Алексей только руками развел. – Жаль, что вы не естественник, – снова произнес Владимир Иваныч. – Понимаете, Илья Пригожин – это крупный бельгийский ученый, физик, химик, философ… Впрочем, что о нем? Давайте о синергетике, о неодетерминизме, теории нелинейных динамик… – Стоп, стоп, стоп! – под смех аспирантов протопроедр замахал руками. – А ну-ка, начисляйте! Я смотрю, без стопки тут точно не разберешься! – Хороший вы человек, Алексей, – веселый, любознательный! Ну, будем… – выпив, Владимир Иваныч хлебнул ложкой ушицы и продолжал уже более веселым тоном: – Понимаете, Леша, мы живем в мире неустойчивых процессов, возможны нестандартные состояния систем, когда равновесное состояние установиться просто не успевает и за порогом неустойчивости возникает новая структура, во многом случайная, однако притягивающаяся к некому состоянию, режиму, его называют аттрактором, исходя из чего вовсе не все ветви эволюции системы являются возможными. Однако во время неустойчивости образуются так называемые точки ветвления, бифуркации, иногда даже целые каскады, когда даже самое небольшое увеличение внешнего воздействия может привести к очень сильным эффектам, несоизмеримым с исходным воздействием. Выслушав, Алексей улыбнулся: – Понятно. А если – на примере? – На примере? Пожалуйста! Возьмем жидкую среду… – Не, не, не! – разлив остатки водки, протопроедр махнул рукой. – Жидкостью рисковать не будем. Все ж таки денег стоит. Все весело засмеялись: – Да водка у нас еще есть, а кончится – купим. – И все-таки… Давайте лучше какие-нибудь из истории примеры, хоть вот падение Царьграда-Константинополя взять. Могло быть? Могло не быть? Так понимаю? Профессор усмехнулся: – Ну, история – это к Игорю. Игорь засмеялся, ухмыльнулся с некой показной важностью – для веселья, однако – видно было – глаза смотрели серьезно, не пьяно вовсе: – Ну, чем смогу – помогу. Вообще-то я по Византии не специалист, вообще по медиевистике. Однако общими усилиями, думаю, разберемся. Что там вы, Алексей, предлагаете? Константинополь в пятнадцатом веке? Турки могли его взять, точней, взяли, а могли – и нет? – Могли и раньше взять, – негромко промолвил протопроедр. – В начале века еще. Если б не Тимур. – Ах да, да, Тимур, помню. Вообще-то, Византия к тому времени настолько одряхлела, настолько все там в раздрай пошло, что даже странно, что турки так долго возились. Собственных-то ресурсов у империи почти уже и не оставалось, так? – Ну, так. – Алексей скрепя сердце согласился. – А раз так, одна надежда – на чужую помощь. – А еще на ослабление турок. – Угу, на ослабление. Кеша, если не трудно, дровишек в костер подкинь, а то холодновато что-то. Ярко вспыхнуло почти уже погасшее пламя, выхватывая из темноты навес, лапник, бревна… Аспирант смешно наморщил нос: – Значит, я так понимаю, ресурсов на возрождение у Византии практически не было при любых условиях? Протопроедр молча кивнул. – Вот это и будет аттрактор, – игнорировав скептическую ухмылку Иннокентия, заявил Игорь. – Режим, к которому тяготеет система. Иными словами – могучая Византия, такая, какой она была в раннее средневековье, ни при каких условиях не возникнет – просто нет этих условий, при всей нелинейности и случайности. Однако это вовсе не значит, что Константинополь обречен пасть под ударами турок. Вовсе не обязательно – тут возможны вмешательства как внешних, так и внутренних факторов – в точке бифуркации играет роль даже, казалось бы, самая малая случайность. Город вполне может и уцелеть, пусть даже и не в качестве столицы могучей державы, но и не в виде исламского Стамбула. Скажем, в составе Генуэзского государства, или – той же Венгрии, Польши… – Габсбурги еще были, – скрывая волнение, подсказал Алексей. Игорь кивнул: – Да, и Габсбурги. – А еще, может быть – порто франко. – Вольный город? Ну, это вряд ли… Может быть, позже, веке в восемнадцатом… ближе к концу. А потом – вполне вероятно, Константинополь мог бы стать столицей русской эмиграции, вместо того же Парижа. Единоверцы все-таки. – Угу, – Алексей кивнул уже куда веселее. – А столицей османов была бы хоть та же Анкара. Изначально! Такая вот бифуркация. Все засмеялись, и профессор тоже. Накатили по новой, выпили, и – уже теперь все – улеглись спать. Протопроедр – под навесом, в лапнике, а ученые туристы – в палатке, расставленной еще затемно, да и что там было расставлять-то? Натянуть тент на дуги – всего-то делов…А. И. Герцен.Былое и думы
Они простились утром, попив чайку, ученые отправились дальше, а Алексей остался на берегу, у костерка, теперь – куда уже более веселым, нежели раньше. Точка бифуркации, аттрактор, нелинейные системы… Вот оно как, оказывается! А то думалось – сказка, колдовство… Никакое не колдовство… Наука! Немного посидев у костра, беглец спустился к реке и закинул удочку. Оранжево-желтое, почти по-летнему яркое солнце вставало за деревьями, за дальним лесом, отражаясь в воде зыбкой мерцающей полосою. Поднимался ветер, несильный, но какой-то неожиданно промозглый, зябкий – Алексей поежился и сплюнул: рыба что-то никак не желала ловиться. То ли погода менялась, то ли рыбак был неважный, а, скорее, и то и другое сразу. Постояв с полчасика, молодой человек махнул рукой и, с тревогой посмотрев небо – осень осенью, а все ж не хотелось бы дождя – решился пройтись до ближайшего магазина: подкупить хлеба и, если удастся, сторговать у кого-нибудь в деревне картошки – для той же ушицы. Да и дичь запечь… Дичь! Подумав, Алексей прихватил с собой лук и стрелы – пора было уже испытать придумку, не рябчика подстрелить, так хотя бы утку! Запечь с яблоками или гречневой кашей… кстати – в таком разе хорошо бы достать и яблок, и немного гречки. В более-менее крупные населенные пункты – ту же Касимовку – протопроедр, рассудив здраво, решил не идти – ну его к ляду там без нужды светиться. Мелкие деревушки тоже не совсем подходили – по причине отсутствия торговых точек, оставалось… оставалось одно Чернохватово, небольшое село рядом со старой фермой. Еще этим летом… да-да, именно что этим… там работал маленький частный магазинчик, торгующий всем подряд – от водки до резиновых тапочек-шлепок. Ну, тапочки путнику были вроде бы не нужны, а водку в одиночестве пить не хотелось, да и денег – тех, что заработал у дачницы – оставалось в обрез – на хлеб, да вот на гречку. Дорогу к ферме Алексей примерно знал, да и так не заплутал бы – вдоль всей реки вилась рыбацкая тропка, выводившая аккурат на большак, с которого как раз и были хорошо видны заброшенные приземистые здания, наполовину растасканные на кирпичи, а уж за ними, чуть в отдалении, маячили серые крыши села с когда-то разломанной, а ныне – вновь отстроенной церковью Покрова Божьей Матери. Ветер усилился, натащил на все небо сизые холодные тучи, даже стал накрапывать дождик, правда, недолго, когда путник, припрятав лук и стрелы в придорожных кустах, подходил к околице, дождик уже кончался, а в разрывах туч приветливо сверкали голубые лепестки неба. Из крайней избы, вросшей в землю, казалось, по самые окна, вдруг вышла сгорбленная старушка в зеленом цветастом платке и ватнике. Поежилась, взглянула на небо и, перекрестившись на макушку видневшейся за высокими кустами церкви, схватила в руки увесистый колун, с размаху хватанув им большую сучковатую чурку. – Помочь, бабушка? – подойдя ближе, поинтересовался беглец. Старушка с готовностью обернулась: – А и помоги, милый. Чай, из города будешь? – Оттуда! Алексей ухватил колун, размахнулся… – Эх! Привыкли руки к топорам… Хэк! Чурка разлетелась надвое, словно человеческая голова под саблею янычара… Нет, не так! – словно голова янычара под мечом акрита! Да, так куда лучше… Хэк! – И ловок же ты колоть! – умилилась бабуся. – Не скажешь, что и городской. – Корни-то из деревни, бабуля! – Оно и видно. Молочка не хочешь ли? – Не откажусь. Расколов чурку, протопроедр аккуратно прислонил колун к завалинке, поросшей пожухлой осенней травою. – Ну ты тут посиди, а я вынесу. Изба-то у меня для тебя маловата. Тебя как звать-то? – Алексей. – Алексий, значит… А я – Пелагея. Пелагея Ивановна. Старушка скрылась в избе и, немного погодя, вышла, неся в руках глиняную крынку: – Пей, Алексий. На здоровьице. На вот и хлебца – сама напекла. Протопроедр с удовольствием выпил холодного – зубы сводило – молока с горбушкою хорошо пропеченного хрустящего ржаного хлеба. Потянулся: – Может, чего еще помочь, Пелагея Ивановна? – Да у тебя, чай, и свои дела есть. Ты чего пришел-то, Алексий? Небось, в магазин? Так зря – водки там нету. Третьего дня артельщики на тракторе приезжали – всю водку и выпили, а за новой Василиса еще не ездила. – Василиса – это хозяйка магазина? – поднимаясь с завалинки, уточнил молодой человек. Старушка кивнула: – Она. И тут же похвасталась: – Племянницей мне приходится. «А кроме племянницы, наверное, никого и нету, – почему-то подумал Алексей. – Иначе б дрова сама не колола». – Одна я живу. – Бабуля словно подслушала мысли. – Муж, Федор, погиб еще в финскую, сына два было… тоже Господь прибрал, а внуков не дал… Вот одна и доживаю… Муж в финскую погиб… Это ж сколько бабушке лет-то? Лет девяносто, уж никак не меньше. А ничего выглядит – дрова, вон, сама колет. – Спасибо, Пелагея Ивановна, за молочко, – поблагодарил он. – Ништо. Тебе спасибо. Помог вот… Рыбы-то наловил? Алексей развел руками: – Ловлю вот. Да и дичь промышляю – есть тут на озерах утки-то? – Да есть. – Старушка вдруг взглянула на путника неожиданно строго, прищурив и без того узкие, оплетенные многочисленными морщинами глаза, бесцветные, как у всех стариков, и, почмокав губами, предупредила: – Ты только к Черному болоту не ходи, как охотиться будешь. Уж больно худое место. – Так оно отродясь хорошим не считалось, – хохотнул молодой человек. – А дичи там много! И клюквы. – Отродясь не считалось, а ныне – еще хуже стало. – Обернувшись, Пелагея Ивановна снова перекрестилась на церковную маковку и, понизив голос, спросила: – Грозу-то, чай, слышал? – Слышал. И что? Бывает ведь и зимой гроза, редко, но случается, а тут октябрь всего-то! – Нехорошая эта гроза, вызванная! – убежденно промолвила бабка. Алексей вздрогнул: – Что значит – вызванная? – А то и значит, – Пелагея Ивановна прищурилась еще больше. – Не сама пришла, зло с собой принесла. – Зло? Это какое же, интересно, зло? В небе послышался быстро приближающийся гул. Оба собеседника вскинули головы, провожая глазами желто-синий милицейский вертолет, скрывшийся за холмом и дубравой. Беглец покачал головой: – Не нашли еще ребятишек? – И не найдут, – вздохнула старушка. – Чую, нет их уже в живых – на Черном болоте сгинули. – Утонули, что ль? – Нет, не утонули… Зло их сгубило. То, что пришло… – поправив платок, бабушка вдруг махнула рукой. – Ладно, что я тебе зубы-то заговариваю? Ты иди, Алексей, в магазин-то, покуда Василиса в город не уехала, она собиралась. Дай Бог здоровья тебе да счастья. – И вам того же, Пелагея Ивановна. Алексей улыбнулся как-то невесело – задели, задели его слова бабки. Что же, выходит, это он – его появление здесь – и есть зло? И эти ребята, потеряшки… С чего б они сгинули-то? Черное болото – не такая уж и глушь, ежели в трясину не забрели, наверняка давно бы уже вышли – там ведь грунтовка рядом. Нет, если не утонули, так не пропали бы… Молнией их, что ли, поразило? Тогда тела, наверное, давно нашли бы… Так вот, в невеселых мыслях, и подошел путник к указанной старушкой избе – добротной, синей, с белыми резными наличниками, этаким изысканным деревянным кружевом. Окромя дома во дворе, за невысоким, тоже выкрашенным синей краской забором, виднелись сараи, амбар и баня, возле которого кормила кур высокая женщина в телогрее и заправленных в резиновые сапоги джинсах. – Здравствуйте, – подойдя к забору, вежливо поприветствовал Алексей. – Вы, случайно, не Василиса будете? Женщина обернулась: – Случайно я. Вам, наверное, в магазин нужно? Подождите минут пять, пока управлюсь, ладно? Кивнув, Алексей присел на вкопанную у забора лавочку и задумчиво посмотрел в небо, буквально на глазах очищавшееся от туч. Снова – прямо в глаза – радостно засверкало солнце, вытягивая четкие черные тени от багряно-золотых кленов, росших прямо напротив лавки. Хорошо было так сидеть, покойно. Смотреть на желтые деревья, на склоны холмов, на реку, на синее-синее небо. Осень… И что же, интересно, имела в виду бабка Пелагея? Какое еще зло? – Ну, заходите, пожалуйста. Молодой человек следом за продавщицей – точнее, хозяйкой – зашел в амбар, оказавшийся на поверку тем самым магазином, полным всяческой разности – серпов, грабель, китайских картин в пластмассовых рамках, турецкого печенья, лимонада устрашающей расцветки в полуторалитровых пластиковых бутылях, пива, вяленой воблы, игрушек… – Водки, сразу предупреждаю, – нет. Кончилась. Сейчас вот, в город съезжу, привезу – можете вечером зайти. – Господи, – не выдержав, покривился Алексей. – Да с чего вы все взяли, что мне водка нужна? Мне б хлебушка да гречки чуть-чуть… И еще спичек. Вот, на сотню. То есть не спичек на сотню, а всего… – Понятно, что не спичек… Хозяйка магазина принялась взвешивать на весах гречку, а молодой человек тем временем с любопытством разглядывал магазин. Добротные бревна, железные решетки на маленьких узких окнах, дверь… такие только в крепостях, попробуй, возьми! Если поджечь только… А это здесь могут, запросто! Не продала кому-нибудь ночью водки или так, из зависти. Вон, двор-то какой, хозяйство, за углом – джип… Запросто могут поджечь, запросто, народ у нас такой, завистливый… На двери амбара кнопками был прикреплен отпечатанный на ксероксе листок стандартного формата А-4 с портретами двух мальчишек лет по двенадцати… Ага! Вот они, потеряшки. Ну да – фамилия, имена, возраст… Особые приметы, то есть – отсутствие таковых. Словесный портрет – «лицо овальное, волосы светло-русые, веснушки, глаза серые» – таких пацанов тысячи, миллионы… Одеты… Стандартно одеты – оба в джинсах, один – в серых, другой – в голубых, кроссовки, курточки – тоже стандартные турецкие джинсовки, бодлонки… у одного – с надписью «Гарвард Юниверсити» – ого себе, Гарвард Юниверсити! – у другого – портрет группы «Король и Шут». Ну надо же! «Король и Шут». «Если мясо мужики пивом запивали!» Алексей уж и не думал, что эту группу кто-нибудь еще слушает, а вот на тебе! Сразу вспомнилось детство, пусть и детдомовское, в все равно, хорошие были времена… Может быть, потому, что люди в детском доме попались хорошие, с душой? Тот же Василий Филиппыч, воспитатель… Теперь, говорят, детей из детдомов стараются раздать по приемным семьям. Такое и раньше тоже было, но реже. Алексей даже и не представлял сейчас, захотел бы он в семью? Ну когда маленький, оно понятно… А когда пятнадцать? Нет, вряд ли. Лучше уж в детском доме, чем у чужих-то людей. Да еще говорят, некоторые просто так детей берут, ради денег… Жлобы, блин… Сложив купленные продукты в пакет, Алексей поблагодарил Василису и, выйдя на улицу, зашагал обратно к реке, не забыв прихватить спрятанные в кустах лук и стрелы. И ведь словно кто-то ворожил нехорошо! Охота оказалась такой же неважной, как и рыбалка – не встретилось по пути ни глухаря, ни рябчика, даже утки – и той… Кстати, об утках. А ведь на Черном болоте их действительно много. Не в самой, конечно, трясине, а рядом, в камышах, в заводях… Идти, да, далековато. Зато – гарантированyо – с дичью! А есть-то хочется. Значит – идти. Оставив под навесом продукты, Алексей закинул на плечо лук и, сунув в пакет стрелы, отправился на охоту. Шел быстро – хотелось все же успеть вернуться до темноты. Хрустели на лесной тропе ветки, над головой шмыгали с ветки на ветку белки, где-то совсем рядом неутомимо стучал дятел – тук-тук, тук-тук, тук… Вот замолчал. Надоело? Или спугнул кто-то? Путник прислушался: да нет, вроде тихо. И снова зашагал дальше – благо уже не так уж и далеко оставалось, Курскую дугу прошел… И, наконец, вот оно – болото. Слышно, как кричат кулики… А вот – коростель! А вот – выпь… Ну и конечно – утки! Вот они, уточки… кря-кря-кря… А ну, плывите-ка сюда, плывите… Ого, как вас здесь много! Спрятавшись в камышах, Алексей сглотнул слюну и наложил на тетиву стрелу. В том, что попадет – не сомневался. С десяти-то шагов?! Прицелился… Оп!!! Есть! Вот она, уточка… А остальные, дурехи, не улетели – ну, как же, чай, не ружье, грома не слышно. Теперь бы как бы добраться… Не утонуть бы самому… впрочем, не такая уж здесь и трясина… Лечь на камыши… ухватиться за ветку… Ага! Есть! Жирная какая! Счас ее с яблоками – чтоб запах тины убрать, с гречкой – от лишнего жира… Запечь в глине – пальчики оближешь! Может, еще и вторую? Нет, стухнет. Лучше уж потом еще разок прийти… Как в магазин, ха! «Живая рыба»… то есть – живая дичь. Пока еще живая… Алексей даже не понял – почему он их не заметил сразу? То ли слишком уж замечтался об ужине (кстати, и водочки еще с ночи осталось немножко), то ли они его специально ждали, затаились в ольшанyике… Теперь уж не важно… – Здравствуйте! Трое в форме! Один – старший лейтенант – и два дюжих сержанта. Не местные, видать, из района прислали на помощь в поисках. – Мальчишек двоих здесь нигде поблизости не видали? – Мальчишек? Нет. А что, до сих пор не нашли? – Да не нашли… А что это у вас – никак лук и стрелы? – А что, не дозволяется? Я ведь ради спортивного интереса… – Позвольте взглянуть? – Да пожалуйста! Лук перекочевал в руки старшего лейтенанта. Тот усмехнулся, прищурился… и вдруг жестко бросил: – Хватай его, ребята! Он! – Как хватай? Алексей опешил, он и не собирался сопротивляться, хотя, может быть, и надо было б… А руки уже заломили за спину… щелк – наручники!!! – Да как же это? Почему? За что? По…
Глава 12 Наши дни. Октябрь Окрестности Мценска Стрелок
…Вот те и лес! – Они – в разбойники ушли? – Может – в разбойники, а, может – в отшельники……какому праву! – По какому праву, спрашиваешь? – старший лейтенант недобро усмехнулся. – А вот пошли, посмотришь. Взглянешь, так сказать, на деяние своих рук… Вижу, из лука стрелять ты мастак. И не только по уткам… – Иди, иди. – Один из сержантов грубо подтолкнул задержанного в спину. – Стрелок, блин… Они лежали в пожухлой осенней траве, словно какие-нибудь дрова – два детских трупа. Один – почему-то раздетый, с окровавленным горлом, у второго же торчала в груди черная злая стрела. Стрела!!! Так вот, почему… – Ну? – обернулся старший лейтенант. – Что скажешь? Не теряя самообладания, Алексей присел на корточки: – Это хорошая боевая стрела… скорее всего – турецкая… На мои самоделки, кстати, совсем не похожа. – Экспертиза покажет. – Не сомневаюсь. А стрелок неплох, неплох… хотя – знать бы, с какого расстояния стрелял? – Так это, скажешь, не ты? – снова усмехнулся милиционер. – Одного стрелой завалил, второго сначала изнасиловал, потом – ножом по горлу. Где, кстати, нож, Чикатило? Протопроедр осмотрелся: Черное болото, овраг… там, судя по всему, и нашли потеряшек, увы, уже кем-то убитых… Стрелок! Лучник! И стрела… Нет, кажется, все ж таки не турецкая, турецкие подлинней будут… но кто здесь может… впрочем, мало ли маньяков на свете? А ребятишек жалко… жалко… Однако что ж теперь делать? Обвинение, конечно, смехотворное, и на следствии рассыплется как нечего делать… но до следствия-то еще надо дожить! А вдруг затянется? А вдруг возьмут под стражу, да, скорее всего, возьмут, других-то подозреваемых у них нет – а тут вам и лук, и стрелы… Ну, положим, стрелы не те, но лук-то имеется… Черт! Это ж надо было этак вот влипнуть! Задумчиво прикрыв глаза, Алексей уселся в траву, устало привалившись спиной к смолистому стволу сосны. Сержанты, до того не спускавшие с пленника глаз, несколько успокоились, один – по указу старшего лейтенанта, как видно, составлявшего протокол осмотра места происшествия – принялся что-то деятельно измерять желтой китайской рулеткой, второго же вообще послали за понятыми. – Да где ж я их тут найду, понятых-то? – озадаченно пожал плечами милиционер. – Не город, болото да лес кругом. – К реке спустить, рыбаков посмотри… кстати, тут где-то рядом лэповцы новую линию тянут, – старший лейтенант оторвался от примощенного поверх кожаной папки листка. – В крайнем случае – я вас понятыми запишу, хоть то и не по нраву прокуратуре придется: для них любой милиционер – лицо заинтересованное и доверия не заслуживающее никакого. Это в прокуратуре. И – уж тем более – в суде. Ну, чего встал, Женя? Иди, ищи рыбаков или лэповцев. Женя поскреб затылок и, поправив кобуру, зашагал к реке. – Игорь, тут, до сосны три сорок семь будет, – оторвавшись от рулетки, подал голос второй. Старший лейтенант кивнул: – Запишем – три пятьдесят, точнее пускай потом следователь прокурорский разбирается… Ишь, к вечеру будет! Такое дело, а они… – Так выходной же… – Выходной… У нас с тобой, между прочим, тоже выходной… и отгулов куча – а взять некогда. Вот ты когда последний раз в отгуле был? – Да давно уж… – сержант несколько смущенно засопел. – Обещали деньгами компенсировать. – Ага, компенсируют, жди… Так, что там у нас в карманах-то? – Дак это… сигареты да расческа, да портмоне… – О боже! Да не у нас, у них… у трупов, блин! – У трупов… а, ну да… Ничего у них там нету – пусто. Ну, ясно – мобильники-то продать можно… Если дурак – так и сделает. – Так как же сделает-то? Вон же он сидит, харя! Лучник, блин, долбаный. Ворошиловский стрелок! Или, думаешь, не он? – Всяко может быть, всяко… – старший лейтенант Игорь смешно наморщил нос и задумчиво пробормотал: – Интересно, вещдоки так приобщить или на них еще протокол выемки составлять надо? Черт, жаль связи нет, не спросишь… А, приобщу так… Сплюнув, он принялся что-то быстро строчить синей шариковой ручкой, после чего протянул протокол задержанному: – Напиши: записано в моем присутствии, распишись. Алексей сонно зевнул: – Как же я распишусь-то? Руки-то, вон… – Игорь, сними с него наручники… ненадолго… Хотя объяснение еще нужно будет написать… или сразу на протокол допроса? Хм… не облажаться бы, дело-то такое… Раз!!! С быстротой молнии кулак протопроедра въехал в переносицу сержанта! Два! Старшему лейтенанту ушел поддых локоть! Теперь сверху… ап!!! Не забыть и сержанта… Ага!!! О, Алексей знал, куда и как бить! Как, не убив, обездвижить надолго… Знал и куда бежать – сидя под сосной, заранее присмотрел место: по гати, к пню, а там, через Курскую дугу, в лес, в самую чащу! Рванул, перепрыгивая с кочки на кочку, чувствуя, как плещется под ногами вязкая болотная жижа! Бежал! Бежал! Бежал! Эх, милиция, расслабились, сердечные… Теперь уж конечно ловить будут со всем усердием… но главное-то не это, время! А ловить… так пусть ловят, он, протопроедр Алексий Пафлагон на этом деле и сам не одну собаку съел… Вот и островок, пень – тот самый, трухлявый, памятный… А над ним – через весь остров, через все болото – провода, блестящие, новенькие. По краям болота опоры – ЛЭП – линия электропередач – жива, значит, еще в России-матушке энергетика, не сдохла. Кстати, тут где-то рядом и лэповцы должны быть – строители. Остановившись на лесной опушке, Алексей застыл, прислушался: погони не ждал, не должны были еще очнуться, а тот, что побежал за понятыми вряд ли сообразит, куда кинуться. Да и не будет никуда кидаться, покуда своих в чувство не приведет, а это процесс длительный – протопроедр бил умело. Вот что-то загрохотало, громко, на весь лес. Бульдозер. Там, ближе к грунтовке – значит, там и лэповцы. Ага, ладненько… Пригладив на голове волосы, Алексей отыскал в лесу нужную тропку и быстро зашагал по ней в направлении ревущего трактора. Шел не так уж и долго – минут десять, а может и того меньше, лишь сбавил шаг, увидев за деревьями оранжево-желтый «Катерпиллер» и мужиков в робах с эмблемами «РАО ЕЭС». К ним и вышел, сперва тщательно осмотревшись на предмет наличия посланного за понятыми сержанта. К счастью, такового не оказалось – наверное, нашел-таки рыбаков… – Здорово, чубайсовцы! – Здорово, коли не шутишь. А Чубайса над нами давно уж нет, он теперя нанотехнологии разворовывает. – Да слышал, шучу. Случайно в город у вас машина не едет? – Не, через три дня только. У нас же вахта. – Понятно. А к шоссе как выйти? – К шоссе? Ну, сказанул – грунтовка там. – А транспорт-то по ней хоть какой-нибудь ходит? – Да лесовоз поймаешь. – Ну, спасибо, мужики! – Не за что. Махнув на прощанье рукой, протопроедр зашагал дальше – именно в указанную рабочими сторону, к грунтовке. По пути встретил еще двух пацанов с удочками – у них тоже справился насчет дороги в город, а, как вышел к грунтовке, не пропустил и девчонку на велосипеде: – Эй, красавица! В город в какую сторону? – Туда… – А автобусы в ваших краях ходят? – Вечером, из Касимовки в двадцать два пятнадцать пойдет. – Хо – в двадцать два пятнадцать! А раньше-то нету? – Раньше нету… Если на лесовозах только. Вы попросите, они обычно подвозят. – Спасибо, красавица, так вот и сделаю! – Ну, удачи вам. – И тебе удачи. Проводив девчонку глазами, беглец тут же скрылся обратно в лесу, осторожно обошел лэповцев, углубляясь в сторону, совершенно противоположную и городу, и грунтовке. На дальние заимки шел, в заречье, к заброшенным кержацким деревням. Тут их много в свое время было – кержаков-староверов, не только в Нижегородской губернии, на реке Керженец, селились, но и здесь, в чащобах дремучих. Много деревень было, впрочем, не все и кержацкие. Колхозы потом завелись, совхозы… А потом хрущевские «агрогорода», брежневский указ «о бесперспективных деревнях» – и все, сгинуло село! При Ленине, при НЭПе, при Сталине держалось, а тут – на тебе! Нет, силком никого на центральную усадьбу не гнали – хочешь в своей глуши жить – живи. Только вот сначала дороги перестали ремонтировать, потом радио отключили, потом – школу начальную упразднили, сельмаг, почту, после и до электричества дело дошло – как народу-то поменьше стало. Оно, может, для кого-то и благое дело – из изб дремучих в поселковые пятиэтажки переселиться, с горячей водой, с канализацией, с отоплением… Кое-кто и хлева рядом строил, и огородики сажал – рядом. Рядом, а все же уже не то – на крыльцо-то уже не выйдешь, не окинешь хозяйским глазом свой – свой, не какой-нибудь там государственный! – двор: ага, здесь забор чуть искосился – подправить бы, тут бы, за домом, с косою пройтись – закрапивело все, здесь петли смазать, тут малиновые кусты посадить, или смороду – мое ведь все, я – хозяин! А на центральной-то усадьбе что? Двор – общий, значит – все равно, что ничей, вот и поганит его молодежь, качели-песочницы ломает, стены-лестницы надписями хулиганскими изрисовывает, да все на городских косит глазом – чай, и мы не хуже, чего в селе-то горбатиться? Ну, оно понятно, что без ученья никак, опять же – агрономы, учителя, врачи да много кто – родному селу куда как надобны, да хоть шофера те же, механизаторы. Знающему да совестливому человеку почет на селе да уважение… Так ведь нет, норовит молодежь в город насовсем удрать – на завод какой-нибудь пристроиться, квартиру получить – не селянин уже, но и не городской, так, непонятно кто – маргинал, если по-ученому. Да и в деревне уже не то: кому ж из молодых охота с коровами да огородами управляться, в глуши средь лесов непроезжих сидючи – когда тут и клуб, и танцы и прочие приятные разности. Вот и пустели деревни… При Сталине, смотришь, колхоз какой-никакой был, артель, потом совхоз, потом – оп! Уже и артели нет, и школы, да и молодежи – ни одного, – сидят старики по завалинкам, век свой при керосинках доживают. А земля – поля, луга бескрайние, леса грибные да ягодные, реки-озера рыбные – все теперь так, без надобности. Впрочем, не «теперь» – давно уже. Вот в такие-то заброшенные деревни и направил беглец свои стопы, справедливо полагая, что уже часа через два-три все, кому надобно, знать о предполагаемом упыре – убийце болотном – все, что нужно, будут. И приметы подробные – волосища длиннющие, бородища лопатой – и путь предполагаемый – на грунтовку, гад, вышел, да в город. Надобно бы всех лесовозников опросить – где хоть упырь слез-то? Кто там у нас в рейсе-то был? Одних официальных лесозаготовительных организаций – четыре штуки, у каждой – парк в полтора десятка машин, ни одна не простаивает. А еще дикие, черные лесорубы?! Да и кроме лесовозов ведь и иной транспорт имеется – те же рыбаки, дачники… Дня три только возможных свидетелей устанавливать придется, если не больше. Ну, пусть оно идет, время-то… Подумав, Алексей все же свернул к своему старому бивуаку, прихватил гречку, спички, соль – чего добру зря пропадать? И уж потом, поглядывая на небо – то начинало моросить, то вновь показывалось солнышко, – зашагал себе вдоль реки, стараясь держаться чуть поодаль от берега – вот уж теперь-то совсем незачем было бы сталкиваться с рыбаками. К ночи так к месту и не добрался, заночевал в лесу, а уж потом, в двух местах вброд перейдя реку, побежал бегом, стараясь согреться. Ночью так толком и не выспался, продрог, да и на бродах да в росе вымок. К тому же накрапывало… и это было неплохо – нет вертолета над головой. Хоть, конечно, и лес кругом, а все-таки без винтокрыла как-то укромнее кажется. Путник прошагал еще часа четыре без перерыва, потом немного отдохнул, пожевал гречки, снова пошел дальше, ориентируясь по старым просекам и охотничьим тропкам. Пару раз сбивался с пути, искал покосившиеся от времени столбы, шел дальше и вот, уже ближе к вечеру, показались за холмом серые, крытые ольховою дранкой крыши. Деревня. Какая-то из заброшенных – Лесново, Почугино, Возгрино – тут таких много имелось. Все! Пришел. Добрался. Теперь бы не напороться на чужих – все тех же охотников-рыболовов. Алексей подходил к вымершему селению осторожно, с подветренной стороны, всякий раз прислушивался, опасаясь услышать собачий лай. Нет, пронесло – не было в деревне собак, и людей, похоже, не было. Подойдя к околице, путник нарочно покричал, позвал: – Эй, Мишка, Семен! Вы тут, что ли? Ау! Отзовитеся! Ответа так и не дождался – ну, ясно, нет никого. Вот и хорошо. И славно. Теперь выбрать избенку понеприметнее, заночевать – вон, темнеет уже, сумерки, солнышко село, теперь еще немного – и навалится совсем уж непроглядная темень. Небо смурное, серое, ночка беззвездной будет. И хорошо. И славно. Деревня оказалась не особо большой – с десяток домов – некоторые вообще покосившиеся донельзя, с провалившимися крышами, плюс парочка сожженных дотла пепелищ. Более-менее приличными Алексею показались лишь три избенки, в крайней из которых, ближе к лесу, он и расположился, осторожно толкнув жалобно заскрипевшую дверь. В сенях чуть не упал – пол-то давно прогнил, провалился, однако плесенью вовсе не пахло – то ли нечему было гнить, то ли здесь все хорошо продувалось… Черт! Стукнулся о притолочину – с размаху, так, что в голове звенело. А и поделом – осторожнее надобно! В горнице в оконных проемах еще уцелели стекла, на печи имелось какое-то тряпье, которое небрезгливый путник тотчас же расстелил на полу вместо постели. Поискав дровишек – вполне сгодились старые стулья и саморубленый, выкрашенный темно-коричневой краской шкаф – развел в устье печи костерок, не забыв вытащить заслонку. Сварив кашу, с большим удовольствием поужинал, да, решив оставить осмотр местности на утро, улегся на приготовленное тряпье и тут же уснул – вымотался за день-то, притомился. А когда проснулся, в глаза уже било солнце, и белое кружево паутины на окне оттеняло голубое прозрачное небо. Повезло с погодой-то… Или наоборот – не повезло. Поднявшись, Алексей тщательно обследовал горницу, заглядывая в те места, куда не удосужился заглянуть вчера – в старый, полный полуистлевшего тряпья сундук, в залавок, за печку. Кровати в избе не имелось – нет, точнее сказать, она была, но только в виде железного остова – матрас, судя по всему, хозяева забрали с собой при переезде. А, может, он просто приглянулся рыбакам – те и утащили на заимку или в шалаш. Или даже в соседнюю избу, всякое может быть. Короче, ничего интересного – ни припрятанной в старой глиняной крынке россыпи изумрудов, ни золотишка в цветочном горшке, ни даже наклеенных по стенам облигаций госзайма. Ничего! Чердак!!! Алексей хлопнул себя по лбу – ну конечно же! На чердаке, если хорошо посмотреть, много чего отыскать можно, старые люди отличались запасливостью и домовитостью, всерьез готовясь к третьей мировой войне: и спичками запасались, и солью, и мылом. Не может такого быть, чтоб на чердаке, да ничего интересного не нашлось! Да и не один в деревне чердак – несколько. Провозившись на чердаках с полдня, беглец несколько упарился, зато отыскал большое количество нужных в хозяйстве вещей, как-то: два ржавых дуршлага, чайник с отпаявшимся носиком, радиолу «Комета», исправность которой было невозможно проверить ввиду полнейшего отсутствия электричества, грампластинки рижского радиозавода (мечта меломана!), набор старых членских книжек («Потребтоварищество», «Коопторг» и прочих), послевоенные значки всех ступеней ГТО, мужские резиновые сапоги, фонарик без батареек, три безопасных станка для бритья, сорок (!) пачек бритвенных лезвий «НЕВА» в заводской упаковке, целый сундук спичек, немецкую – вполне исправную – машинку для стрижки волос, грабли, четыре косы и почти новый непромокаемый макинтош, видимо, не так уж давно забытый кем-то из рыбаков. Да! И еще серую широкополую шляпу с ленточкой, модную, наверное, году так в шестидесятом. Не страдавший излишним жлобством протопроедр, подумав, прихватил с собой лишь малую толику вышеперечисленного, оставив на чердаках радиолу, косу, грабли, фонарик со значками и прочие столь же необходимые вещи. Остальное же, в особенности – членские книжки, многие из которых были приятного красно-бурого цвета, да еще – с тиснеными золотой вязью буквами – Алексей прихватил с собой. Ну и конечно лезвия. Одну пачку. И машинку для стрижки волос. Потом подумал… что-то странное показалось на последнем из обследуемых чердаков. Какая-то фанерка под оконцем прибита, и, видать, давно. Зачем она здесь – ни к селу ни к городу? Быстро оторвав фанерину, Алексей сунул руку в щель… пошарил… И извлек на свет божий маленький дамский браунинг! Изящный такой, тщательно смазанный… И патрон имелся в патроннике! А больше – увы… Только один. Единственный. Лучше бы, наверное, было выбросить к черту пистолет от греха – ну его в баню, вдруг да висит на нем что, типа парочки трупов… Однако красивый, черт. Да и попадаться Алексей больше не собирался. Оставить, что ль? В качестве сувенира. Да и так – пришить изнутри к рукаву – мало ли когда и сгодится? Сунув найденный браунинг в карман, молодой человек спустился по лестнице вниз и быстро зашагал к избе, которую уже считал «своей».М. Горький.В людях
Осколок зеркала отыскался здесь же, в этой самой избе, как и кусочек мыла. Ну а воды было много в колодце, как и в протекавшем рядом ручье. В ручье, кстати – вкуснее. Вскипятив в найденном чайнике воду, Алексей приготовил мыло и, примостив на лавке осколок зеркала, скривившись, приступил к действу. Стричь самому себя, да к тому же еще трофейной машинкой оказалось очень даже не просто, однако протопроедр был не из тех, кто боялся трудностей. Подстригся, обкарнался, да еще потом побрил голову черным, как антрацит, лезвием «Нева», сработанном из углеродистой стали! Мало того – сбрил и бороду, оставив лишь небольшие усы. Провозившись почти до вечера, внимательно взглянул в зеркало, плюнул… Потом ухмыльнулся… Так-то, конечно, страшновато, но вот, ежели водрузить на голову шляпу… вот так… И макинтош! Ну вот, совсем другое дело. Еще бы трубку – вылитый комиссар полиции, молодой, но амбициозный. Поправив усы, Алексей разложил на лавке удостоверения корочками вверх. Выбрал самое красивое, огненно-красное, с полустертой эмблемой какой-то артели, положил во внутренний карман макинтоша, примерил сапоги… Конечно, великоваты, зато хорошо хоть не жмут. Принарядившись, аккуратно разложил все на лавке да отправился к ручью половить форель. Повезло, поймал пару рыбин, забодяжил ушицы, поужинал, заварил чайку в том самом найденном чайнике. С него и пил – через край прямо, кружки-то, жаль, не нашлось. Вышел на крыльцо, уселся, чайник рядом поставил – остывать. Глядел на потрясающе красивый закат – золотисто-алый, с голубым, быстро синеющим, небом, думал. Прикидывал дальнейшие свои действия. Бабка Федотиха уже должна бы приехать, вернуться из своего санатория, не сегодня, так завтра. А значит, надобно было возвращаться обратно в Касимовку… Внешность Алексей изменил – не подкопаешься, только вот дело в том, что участковому местному наверняка даноуказание проверять всех чужих – кто, к кому, откуда? А не видали ли вы по дороге такого… бородатого, с патлами до самых плеч? Не видали? А документики ваши па-а-азвольте взглянуть! А где у него, Алексея, документики? Н-да, осторожнее надо. Документы, кстати, могут и деревенские спросить – староста там или иное близкое к власти лицо. Документы… Вот они – «Председатель н-ской артели чугунного литья «Флаг коммунизма». Красивая карминно-красная книжечка. Фотография затерта, внутри – черт его разберет, что там написано – самое то, что надо. Огненно-оранжевый шар солнца скрылся за дальним лесом, алела заря, и синее небо быстро накрывалось тьмою. Ветер разогнал облака, больше не капало, объявился вдруг пожухлый осенний месяц в окружении бледных унылых звездочек, захолодало. Тщательно прикрыв за собой дверь, Алексей улегся на печке, еще хранившей тепло недавнего огня, и, накрывшись с головой старым лоскутным одеялом, уснул, чтобы снова проснуться с рассветом, так, как и хотел. А утром, едва рассвело, после чайника крепкого чая, быстро зашагал вдоль ручья к реке, срезая путь – хотелось поспеть в Касимовку к ночи. Шел неутомимо, лишь только пару раз останавливался на короткий отдых, и, когда уже стало сумерничать, вдалеке, километрах в двух впереди, за лесом, показались огни. Касимовка! Чему там еще быть-то? Беглец делал все, чтобы остаться незамеченным – прятался за деревьями при первых звуках чьих-то голосов – видать, ребята возвращались из клуба, падал в траву, замирая от показавшихся за изгибом шоссе фар, кидался в кусты… Даже, не обращая внимания на дырявые сапоги, перешел вброд полный ледяной водицы ручей. И увидел, увидел уже горящий желтизною фонарь у дальней – бабкиной – избы… И красную «Таврию»! И подумал уже – радостно так подумал – что вот, вернулась, наконец, колдунья, и что… И на тебе! Расслабился, ускорил шаг – и наткнулся на трех старушек, важно толкующих о чем-то у старого колодца. Увидев путника, старушки с подозрением уставились на него. Алексей широко улыбнулся: – Здравствуйте, бабушки! Оперуполномоченный капитан милиции Иванов, Сергей Петрович, – вытащив удостоверение артельщика, он важно помахал им в воздухе. Даже раскрыл и показал – правда, издалека, да и темновато уже было, несмотря на горевший фонарь. – Наверное, про чужих спрашивать будете, – разом заулыбались старушки. – А к нам участковый уже приходил. Про мальцов-то ужасы какие толкуют… правда ли? – К сожалению, правда, – протопроедр скорбно сжал губы. – И носит же земля таких извергов! – И не говорите! Приметы предполагаемого убийцы помните? Что, не говорил участковый? – Не, не говорил. – Ну, так я скажу – слушайте. Бабули выслушали со вниманием, одна, самая въедливая, даже кое-что уточнила – бородища, мол, длинная или волосы? – И то, и другое, – хохотнул Алексей. – Как такого увидите, сразу звоните «ноль два». И внукам своим накажите, чтоб поостереглись гулять поздно. – Да уж, послушают они, как же! Ай, жалко мальцов-то… Это что же такое делается-то, а? – Ничего не попишешь, – протопроедр развел руками. – Маньяки в любом обществе есть. – Ране-то не было… – Угу, не было… А Чикатило как же? Насчет Чикатило бабули не ответили, видать, не очень-то нравилась им эта тема. Помолчали немного, головами покивали, потом предложили зайти, попить чаю. Алексей, конечно, отказался: – С удовольствием бы, да не могу! Служба! Мне еще по всему району мотаться… водитель вот, воды в радиатор зальет… – А, так вы на машине! – Ну, ясно, не пешком. Прощайте, бабушки, предупреждения мои помните. – И вам удачи. Дай Бог, поймаете изверга. – Спасибо на добром слове.
Ху! Пронесло. Сделав вид, что уходит, беглец спрятался за черемухой, выждал, когда старушки уйдут, и короткими перебежками бросился к избе бабки Федотихи. Заглянул в окно – вроде одна бабка, вихрем взметнувшись на крыльцо, стукнул в дверь… – Кто еще? – послышался недовольный голос. – Свои, свои, открывай. – Свои давно по домам спят да в ночи не шастают! Шляются тут, хулиганье, сейчас живо позвоню в милицию. Алексей невольно улыбнулся: судя по этой фразе, паленым спиртом колдунья больше не приторговывала. – Я это… С Царьграда. – С какого еще Царьграда?.. Ах! Дверь, чуть скрипнув, открылась, и хозяйка с усмешкою пустила в горницу гостя. Морщинистое лицо ее с тонкими, ехидно поджатыми губами и остреньким носиком, казалось, не выражало даже намека на удивление. – Не ждала? – Cняв шляпу, Алексей улыбнулся. Бабка перекрестилась: – Господи… Знать, опять случилось что? – Случилось… Расскажу. Для начала поесть бы неплохо. – Сейчас, сейчас, спроворю, – закивала Федотиха. – Сапоги сымай… Плащ свой, вон, на гвоздик повесь… Как и предполагал молодой человек, колдунья ему не отказала… да и когда отказывала-то? Если учесть, что когда-то, в далеком восьмидесятом году… Впрочем, сие было как мимолетный сон. Аж уж Федотиха, Аграфена Федотовна тогда была м-м-м… загляденье! Алексей невольно вспомнил ресторан, такси, шикарную квартиру… Куда все и делось? А никуда не делось, просто умнее стала Аграфена Федотовна, куда как умнее… Помочь согласилась сразу же, едва только выслушала. Ухмыльнулась: – За так сделаю… Ну, может, мелочишку какую потом к пню подкинешь – золотишка там, каменья самоцветные… иконки в хороших окладах тоже можно. Гость согласно кивнул: – Подкину, помоги только. Когда я тебя обманывал? Сегодня бы и пошли. Под утречко! – Ишь ты, какой скорый! – Федотиха пожевала губами. – А гроза? Чай, октябрь на дворе, не лето. Алексей не сдержал улыбки: – Об этом не беспокойся, уж грозу я тебе обеспечу! – Ты что ж, в Царьграде своем, никак колдуном стал? – Колдуном не колдуном, а… Штырь какой-нибудь железный найдется? Ну палка. – Штырь? – бабка задумалась. – Да вроде были в сарае какие-то трубы. Подойдут? – Посмотрим.
Они пришли на Черное болото к утру. На востоке, за лесом, уже алела заря, однако было еще по ночному темно, промозгло и сыро. Над болотом стоял туман – грязно-желтый, плотный, похожий на загустевший овсяный кисель, он тянулся до самого островка и дальше, до леса. – Гать-то найдешь ли? – тихо спросила колдунья. Алексей улыбнулся: – Да уж постараюсь. Вместо слеги он держал в руках длинную железную трубку. – Ну, тогда с Богом, – Федотиха махнула рукой. – Помни – насчет грозы сам обещался. – Да помню… Обернувшись, молодой человек весело подмигнул бабке и, сделав пару шагов, скрылся в густом тумане. Под ногами зачавкала гать. Алексей покачнулся, едва удержав равновесие, постоял немного, прикидывая – куда идти. Нащупав ногою гать, сделал осторожный шаг. Потом – другой, третий… И вдруг вздрогнул – позади резко закричала выпь! Откуда она здесь, осенью? Или так и живет на болоте, никуда не улетая? Еще шаг, еще… Осторожненько, проверить трубой трясину… Ага – вот она, гать, чуть поворачивает… Чу!!! Показалось вдруг, позади кто-то шлепает! Тоже так, осторожно… И кто там может быть? Бабка? А зачем ей? Путник застыл, прислушиваясь… Нет. Тишина. Показалось. Сделал еще несколько шагов вперед… и позади – тоже! Алексей настороженно прислушался… и неожиданно для себя засмеялся: господи – эхо! И, уже не оглядываясь, без остановки пошел вперед, к острову. Пень был все там же – огромный, трухлявый, похожий на старого, выброшенного на берег, спрута. Вокруг росли тоненькие чахлые сосенки, какие-то кусты, камыши. И туман, конечно, висел желтым осязаемым маревом, почти что жижей, колыхался, неприятно холодил руки. Алексей посмотрел вверх – первые лучики только что взошедшего солнца заиграли, заискрились двумя параллельными линиями… Провода. Боже, а если они еще без напряжения? Ну, тогда и черт с ними, уж придется в следующий раз, сейчас же… А ну-ка!!! Примерившись, молодой человек резко швырнул трубу. Знал точно – попадет, куда целил, не так-то тут было и высоко… Оп! Вот, только что стояла полная – ну почти полная – тишина, и вдруг… Вдруг послышался страшный грохот, треск, запахло паленым… И – целый океан искр! Как от бенгальских огней. – Попал! – расслабленно прошептал…
Глава 13 Октябрь. Окрестности Мценска Значок
По мне, полковник хоть провалился. Жила бы майорская Василиса.…Алексей. И, немного постояв, двинулся в обратную сторону. Опять же – по гати. А вокруг все так же клубился туман, и где-то впереди, рядом, слышались торопливые удаляющиеся шаги – эхо. А потом путник услышал свист. И сразу упал на гать, без рассуждений. Уж слишком хорошо был знаком ему этот звук – звук летящей стрелы, выпущенной из тугого боевого лука! Упал, прополз чуть вперед, откатился в камыши. Застыл, затаился. Браунинг, конечно, тут вряд ли поможет – с одним-то патроном, да и не попадешь, в сущности – не боевое оружие, так, дамская игрушка. Вдруг услышал – совсем неподалеку, в лесу – чьи-то гортанные голоса. Словно бы кто-то кому-то приказывал. Было промозгло, но молодой человек не чувствовал холода, каждую секунду ожидая новой стрелы… Которой пока что не было, да и та, первая, судя по всему, была пущена так, наудачу. Попробуй, попади тут куда-нибудь – туман. Куда эффективней пройтись цепью, да копьями, да сабельками по камышам… Ага! Вот у болота появились размытые туманом фигуры. Трое. Шли молча, как видно, уже успели принять решение. У края болотины разделились – двое пошли на гать, третий же принялся тщательно осматривать камышовые заросли, пусть уже пожухлые, но еще вполне густые. Алексей затаил дыхание, ожидая, когда враг – кто бы он там ни был – подойдет поближе… Ну давай, давай же! Те, двое, уже ушли далеко, уже скрылись в тумане, так что давай, давай, не медли! И вот, наконец… Ударило в камыши копье! Беглец вовремя откатился, ухватился за древко, метнулся, целя ногами в грудь! Удар – словно выпрямилась сжатая пружина, – вражина не удержался на ногах, отлетел в сторону, и Алексей, навалился на него, словно тигр, выхватил из-за вражьего пояса нож, полоснул по горлу, чувствуя, как заструилась по пальцам теплая кровь. А что было делать? Сейчас бы закричал, позвал подмогу. Болотный тать! Судя по виду – татарин. Ну ясно – тут таких шаек полно. Видать, подстерегали добычу на шляхе, а здесь, у болота прятались, да вот услыхали шаги… Кстати, а не те ли это разбойники, что заставляли шпионить за ним пастушка Сермяшку, сына ведьмы Миколаихи? Потолковать бы, да, похоже, слишком много их… Вона, захрипели у леса кони. Видать, почуяли что-то? – Эй, Хамид, Ишкедан! Где вы? Спросили по-тюркски. Ну точно – татары! Шайка! Теперь как бы выбраться – солнце встало уже, туман скоро растает. А обратно в трясину не сунешься – там двое. Можно, конечно, и их… но – к чему убивать без нужды? Да и некогда уже – вон, и всадники показались. В лес! Только в лес! – Хамид! Ишкедан! Еще четверо! Шайтан бы вас всех побрал. Ладно… Прихватив нож, Алексей змеей прополз в камышах и скрылся в кусточках, ожидая, когда всадники отъедут подальше – тогда можно будет проскочить к лесу, а уж там-то ищи-свищи. Лес – не степь татарская. А всадники не торопились! Стояли, некоторые даже спешились… Вот один пошел к лесу, другой – к кустам. Это что же, они ему путь перекрывают, что ли? Нет, так не пойдет! Сжав губы, Алексей пошарил вокруг рукою и, ухватив какой-то обломанный сук, корягу, швырнул ее в камыши. – Хэй!!! Ха!!! – немедленно заверещал татарин, тот самый, что направился к кусточкам. – Там он, там! Его сотоварищи – разбойничьи болотные рожи! – явно оживились, вытащили луки, сабельки… Ну-ну, давайте, ловите. Алексей уже давно был в лесу! Полюбовался немного на рыскающих у болотины сволочуг, сплюнул и, отыскав звериную тропу, быстро зашагал прочь. И – словно бы на прощанье – услыхал громкий звероподобный рев: – Хами-и-и-ид!!! Ага! Обнаружили наконец своего мертвяка! А и поделом – нечего почем зря стрелами кидаться. Протопроедр вовсе не был гуманистом, хотя что-то подобное иногда прорывалось – как напоминание о том, что все же он человек не этого времени… Впрочем, как это – не этого? Как раз этого самого, можно сказать, собственноручно сотворенного! Или как там по-ученому? Нелинейные динамики, точка бифуркации, аттрактор? Знать бы точно, что он именно там… именно здесь… Что Константинополь не взят год назад султаном Мехмедом, что по-прежнему гордо веет над бухтой Золотой Рог красно-желтое ромейское знамя, что… Что все живы! Друзья и семья… сын, дочки, Ксанфия! Господи, Ксанфия… ведь ради них все… Да, хорошо бы, не подвела Федотиха, отправила, куда нужно. И еще кое-что нужно – не забывать о новом султане. Селиме… О возможном новом султане. И – о новом штурме. И – о новой крови… Не забывать! И не дать совершиться. Но это потом, после. Сейчас главное – побыстрей оказаться в Константинополе. Побыстрей! Еще знать бы – какой это Константинополь? Вдруг да ошиблась бабка, и не Константинополь это вовсе теперь, а Стамбул? Не дай, бог, конечно, но… бывает ведь всякое. Знать бы, знать бы… – Стой! Стой, кому говорю! Путник резко остановился: из-за бурелома навстречу ему выступили трое заросших бородищами мужиков с рогатинами, один даже – в стеганом тегиляе. Еще пара – помоложе – обреталась за буреломом, целясь в Алексея из лука. – Он, он это, – заговорил один из парней. – Из тех, из татар, что Сермяшка рассказывал. Вон – и башка бритая. Басурманин! Протопроедр усмехнулся – башка у него действительно была бритая. Старинными лезвиями «Нева» из высокоуглеродистой стали! А русские здесь голов не брили, брили – татары. – Точно – басурманин! – один из мужиков, по всей видимости, старший, решительно махнул рукой. – Бей его, мужики! – А, может, сперва к старосте отведем? – засомневался рыжий, с всклокоченной бородой, парень, в котором пленник, присмотревшись, к вящей своей радости узнал отходника Митрю! – Епифан наказывал – всех допросить сперва, – напомнил старшому Митря. – Да что допрашивать? – отмахнулся тот. – Все равно остальные уже ускакали, нехристи. Сермяшка сказал – токмо грязища из-под копыт полетела. – Господи! Никак православные? – Опустившись на колени, Алексей истово перекрестился. – Митря, ты что же, не узнаешь меня? – Не узнаю, – честно признался Митрий. Потом присмотрелся. – М-м-м… Нет, не узнать. – Да я ж Алексий, Царьградец, старосты вашего, Епифана, старинный друг! – Алексий? Не-е… Алексий с бородой был… И волосищи – во! – Так сбрил все… Попал в полон к басурманам, еле вот утек! – Алексий, говоришь… – Старшой задумчиво сдвинул на затылок круглую, отороченную беличьим мехом шапку. – Ладно, отведем тебя к старосте. Но смотри – вздумаешь по дороге бежать… Никола, Микеша… Луки держать наготове! – Сделаем, дядько Лука! «Дядько Лука»… Надо же, и мужика этого Алексей раньше в деревне не помнил.Козьма Прутков.Военные афоризмы
Староста поначалу встретил беглеца недоверчиво и, лишь немного погодя, поговорив, да присмотревшись, широко улыбнулся – признал! – Ну, Алексий! Говорил же – не доведет тебя до добра это чертово болото! Садись, садись за стол, сейчас… Эй, Микулишна, тащи-ка браги! – В баньку бы сперва, – постепенно оттаивал Алексей, по всему чувствовалась ему справная изба старосты настоящим земным раем. И вправду – чем не рай, после лесов да болотин? Тепло, уютно, просторно. В печи, на ошостке, щи вчерашние доспевают, рядом – кадка с тестом, Марфа Микулишна, старостиха, на пироги поставила. Знатные будут пироги – рыбники, капустники, с грибами. И бражица, вот, есть у Епифана, и квас хмельной ягодный, и сбитень. Выпив, друзья, наконец, обнялись. – Ну, Алексий, Алексий, забубенная голова… Щас парня пошлю баню стопить… Спроворим! А язм Миколаиху, ведьму, про тебя спрашивал – куда, мол, делся. Сказала – ушел. Ничего, мол, с тобою не сделалось. Да ты ж и сам говорил, что не объявишься скоро. Все дела поди, кесарские? – Они, – важно кивнул Алексей. – Что про Константина-царя слышно? Епифан вдруг рассмеялся и махнул рукой: – А ничего не слышно! У нас ведь глушь – все леса да болота. А что там в Царьграде деется – один Господь ведает. При упоминании Господа все разом перекрестились на висевшую в красном углу икону. – Значит, не знает никто про Царьград? – все ж таки допытывался гость. – Говорю же – не знаем. На ярмарке вот токмо спросить. В воскресенье, аккурат после дмитровской субботы, ярмарка-то. – Поедете? – Съездим. Во субботу всех сродственников померших помянем, на погост сходим, а на воскресенье – поедем. Пару бычков забьем – мясо продавать повезем, да дичь, да ягоды. Опять же кое-какого городского товару прикупим – суконца там, девкам бус всяких. – Хорошее дело, – одобрительно крякнул протопроедр. – И я с вами съезжу. Прогрохотав по ступенькам, вбежал, запыхавшись, мальчишка: – Готова-от банька-то, Епифане Кузьмич! – От и славно. Иди-ка, друже Алексий, попарься. Уж извиняй, сам тебя не сопровожу, некогда… мальца дам – он и попарит, и воды, буде надобно, принесет. Онфимко! – Тут он, я, – вытянулся мальчишка. – Квасу гостюшке в байну захвати. И бражицы. – Отнес уже. Марфа Микулишна загодя наказала. Что и говорить, уж на славу попарился Алексей, уж размял косточки! Онфимка веником махать устал, упарился, потом истек. Квас быстро ушел, вприхлеб, а потом и бражица… Онфим за другой крынкою сбегал. Эх, хороша у Епифана бражка, забориста, на ягодах, да на травах настояна – и голову после трех кружек кружит, и дух такой… духмяный. Мятой пахнет, что ли? Да, похоже, мятой… Славно! Улегся на лавке… – Онфимко, пятки почеши! Ой, хорошо… славно… Бражка что, кончилась, что ли? – Но. – Так что сидишь? Сбегай!
Во субботу – на Дмитров (Дмитрия Солунского) день – по традиции, поминали усопших. Дмитров день – дедов, отчин, всех предков. Всех, кого помнили, поименно помянуть надобно, ну а кого уж забыли – тех так, скопом. Не одной, конечно, кружкой, чтоб не обиделись. В общем, напоминались – в воскресенье поутру у Алексея башка трещала так, что хоть обручи плетеные с бочки надевай. Чтоб не раскололась! У Епифана, кстати, так же! Пока сыновья старосты запрягали лошадей, гость с хозяином выпили по большой крынке холодного квасу, не простого, конечно, квасу – хмельного, забористого. Выпив, староста вытер бороду и усы и хотел было послать Онфимку в погреб – принести еще, – да раздумал, вполне справедливо рассудив, что вовсе незачем превращать процесс похмелья в новую, совершенно самостоятельную пьянку. Наконец, поехали – кто верхом, кто на телегах, а Епифан с Алексеем – в возке. Денек выдался славный – по-осеннему прохладный, но солнечный, светлый, в такой и похмелье быстро прошло, и здорово было ехать вот так, не спеша, по лесной дорожке, пусть даже и без рессор, ухабисто – все равно славно! Не торопились, в город приехали часа через три, к обеду, Епифан живо расставил своих на рынке, в мясном ряду, сам же, немного понаблюдав за началом торговли, мигнул Алексею – пошли, мол. Тот пожал плечами – пошли так пошли. И зашагал следом за старостой, через всю рыночную площадь – шумную, многолюдную, говорливую – мимо белокаменной церкви с сияющим звонким золотом куполом, мимо амбаров, мимо украшенных затейливой резьбою купеческих лавок. – Эй, эй, господине, не проходите мимо! Аксамит есть, шелк, бархатец! – Серьги, серьги зазнобам своим купите, еще и браслеты есть – ордынские! – Мыло, мыло бургальское – чистый мед! – Вино – мальвазеица, романея – во рту само тает! – Да что ж ты меня за рукав тянешь! – Алексей возмутился особо наглым купцом. – Поди, бражку ягодную за мальвазеицу выдаешь, а? – Что ты, что ты, вот те крест! – купец перекрестился на церковный золотой купол. – Славное вино, из самого Царьграда привезено, со двора царя Константина! – Так-таки и со двора Константина? – прищурившись, усомнился протопроедр. – Ой, не верится что-то. – Христом-Богом клянусь – царьградское! – забожился торговец. – Грек Леонтий, заморский гость, с месяц назад привез. Алексей улыбнулся: – С месяц назад, говоришь? Ну, и что сей грек Леонтий рассказывал? Стоит еще Царьград? Не захватили турки? – Стоит, как ему не стоять? – пригладив бороду, засмеялся купец. – Басурмане наседают, да… но не столь сильно, как ране. Леонтий сказывал – куда как легче в Константиновом граде дышится, чем года два назад. – Ну что же… Тогда налей наперсток на пробу. Выпью за здоровье православного Константина-царя! Молодой человек с удовольствием пригубил небольшую чарку… заодно и потерял из виду старосту, который, впрочем, вскоре нашелся: – О! Вот он где – пьет уже, до корчмы не дойдя. – Да славное вино попалось! – Пошли, пошли, знаю я, где славное вино наливают! И, взяв за руку, утащил… прямо к корчме – приземистой длинной избе за высоким забором. Несмотря на многолюдство, пол в избе оказался чисто подметенным, выскобленным, на столах, да на лавках постлано мягкой пахучей соломы – чтоб удобней сидеть, да и спать – вдруг кому приспичит? Входная дверь была распахнута настежь, из слюдяных окон тоже струился мягкий приглушенный свет. – Заходите, гости дорогие, – выскочил навстречу служка – молодой румяный парень в красной, при щегольском желтом пояске, рубахе. – Чем могу услужить? – Сбитень есть ли? И квас хмельной? – Обижаете! – Ну, так давай, кваску для начала тащи! И меду… Только не твореного, не перевару, доброго меду давай, стоялого, самоброда. Служка руку к сердцу прижал: – Исполнено будет в точности. Вон, в край стола – свободные лавки. – Видим. Уселись. Выпили. Хороший оказался мед – не обманул служка. Поправившись, захрустели заедками вкусными – пряниками медовыми, орехами, сладким лопуховым изваром. Солнышко лучистое в двери заглянуло – славно, благостно! И все бы хорошо, да вот соседи шумливые попались. И нет бы просто песни пели да разговаривали – куда там, упившись дешевым переваром, в драку полезли – как же без этого-то? Особенно один мужичонка нахрапистый доставал – нахальный такой, из тех, что выпьют на копейку, а шуму на целый рубль. Все к соседу своему вязался: – А ну-ка скажи, тюфячник, ты меня уважаешь? А князя нашего, Василья? Тюфячник – сиречь артиллерист, пушкарь, тюфяками на татарский манер особые пушки звались – отмалчивался, видать, не хотелось ему ни с кем ссориться, хоть и мужик он был с виду не слабый – здоровенный такой, с бородкою светлой, лицо имел приветливое, спокойное, только нос чуть набок сворочен, видать, в драке какой. – А ты откель сам-то? – не отставал нахал. – Вижу, не из наших будешь. – Из Брянска я, – наконец подал голос пушкарь. – А! – явно обрадовался мужичонка. – Так ты литовец! Эй, народ православный, гляньте-ка – литвин нашего князя Василья признавать не хочет! А вот это уже явный перебор – ничего такого про Василия брянец не говорил. Алексей недобро усмехнулся – кажется, дело шло к драке. Нахрапистый мужичонка явно был не один, не раз и не два оглянулся уже на двух бугаев в дальнем углу – те сидели молча, смотрели исподлобья, словно бы выжидали. А ведь и выжидали! – А ты, может, и не православный?! – все больше ярился нахал. – А ну-ка перекрестись! – Да православный я! – пушкарь демонстративно перекрестился, и видно уже было, что терпенье его иссякло. – А вот ты, буерака, кто таков будешь? – Слышали? А? – мужичонка яростно забрызжал слюной. – Ты кого буеракой назвал, нехристь? – Кто нехристь? Я – нехристь? – поднявшись из-за стола, литовец махнул кулаком… Да не попал – нахалюга оказался вертким. Однако – чудно дело – упал на пол, словно припадочный, заблажил, забился, закричал дурноматом: – Ратуйте, православные, ратуйте! Литвин проклятый убил, как есть убил! – А ну, кто это тут наших трогает? Ага! Вот они, бугаины… У одного за пазухой – кистень, у другого – нож в голенище, Алексей такие хитрости враз примечал. – А ну, рожа литовская, выйдем, поговорим один на один. – А и выйдем! Тут все повалили на двор, и в суматохе-то этой, собственно, и началась драка – пушкарь снова не выдержал, ударил одного из бугаев в ухо, тот ответил, и тут уж пошло, поехало… – На, получи, нехристь поганая! – В рыло, в рыло бей! В рыло! – Ага, попали, кажись! – И поделом, поделом… Быстро смекнув, что к чему, Алексей сноровисто метнул в дальний угол корчмы недопитую кружку. Ох, и звук же был! Словно взрыв! Все на миг притихли, оглянулись… – Православные! – вспрыгнув на лавку, дико возопил протопроедр. – Татарва на заднем дворе чью-то лошадь уводит. Не чью ли нибудь? – Ой, у меня ведь там лошадь привязана. – И у меня! – А ну, держи вора! Бей татарву, православные! Драчуны вмиг бросились на задний двор, остался только брянец с разбитой губой и его оппоненты – все та же троица в лице плюгавого нахалюги и двух бугаев с лицами, явно не отягощенными печатью высокой нравственности и интеллекта, а, по-простому говоря – с физиономиями висельников. Один, гнусно ухмыляясь, выхватил из-за голенища нож… Второй ухватил кистень, размахнулся… Не то чтобы Алексея очень тревожил этот литовец, в конце концов, совершенно посторонний ему человек, не сват, не брат, даже не дальний знакомый. И все же… Все же захотелось вдруг остановить вот весь этот явный беспредел, ну нельзя же вот так подличать… Уж раз ввязался… – Стой, стой, друже… Лучше пойдем! Напрасно останавливал его староста. Оп! Носком сапога протопроедр достал в прыжке руку бугая… Нож, вылетев, упал на пол, зазвенел… А теперь – кулаком в челюсть! И тут же – почти сразу же, какие-то доли секунды прошли – Алексей ударил поддых второго, того, что с кистенем, и – с разворота – с большим удовольствием зацепил нахалюгу – вот уж кому действительно поделом! Ага, кто-то из бугаев дернулся – получи! С опытным человеком драться, это вам не приезжих лохов прессовать. Припечатав всю троицу, обернулся к пушкарю: – Беги, мужик! Спасайся! И махнул Епифану: – Уходим. Вмиг – и во двор, а уж там сутолока, все бегают, орут, каких-то татар ищут… Выскочившие из корчмы бугаины так в этой сутолоке и остались – никого им уж тут было не найти, не вычислить… Да и сам-то Алексей давно уже потерял пушкаря из виду, да и не в нем ведь, собственно, было дело, не в пушкаре. Просто не любил протопроедр подобную базарную шантрапу, можно даже сказать – ненавидел. Вот и не удержался. К полудню амбросиевские расторговались, накупили гостинцев, да, помолясь, тронулись в обратный путь – засветло, конечно, не успевали уже – осень, но все ж поспешали. У своей-то деревни и лес, и болота – свои, ежели что, не сдадут, от беды укроют. – Ну, ты что так, Алексий, – все не успокаивался Епифан. – Как ты этих шпыней корчемных… Страшные они люди – ты их пасись! – От всех не спасешься, – прихлебывая из плетеной фляги, ухмыльнулся протопроедр. – А гнид таких давить надо! – Ох, да ведь не передавишь всех, друже! – И – тем не менее! Когда подъезжали к селу, над церковью, в обрамлении золотых венчиков звезд, ярко светила луна. Почуяв конюшни, радостно заржали лошади, да и люди давно уже приободрились, едва только свернули со шляха на знакомую лесную повертку. Запахло пряным запахом сена, свежим навозом и парным молоком – запахом дома. Слышно было, как где-то в хлевах мычали коровы, как, почуяв своих, добродушно залаяли псы, а где-то с дальней околицы послышались протяжные девичьи песни.
Ой, ходила мамо по воду,
Ой, дид-лало, по воду…
Ой, дид-лало, по…
По воду, по воду, по воду…
Как водили девы-от
Хоровод, хоровод…
Как водили хоровод,
Ой, дид-лало, дид-лало!
– Тсс!!! – расслабленно потянувшись, ведьма вдруг отпрянула. – Кажется, идет кто-то… И – нагая – припала к оконцу, по-летнему не заткнутому ни бычьим пузырем, ни соломой, открытому. Прислушалась… – Нет, помстилось. Поднявшись с широкой лавки, Алексей подошел ближе и, погладив женщину по спине, властно притянул к себе… А потом в окошко заглянула луна, осветив скудное убранство обычной крестьянской избы – лавки, сундук, стол. На столе блеснули в лунном свете синие стеклянные бусы, брслетики… и еще что-то круглое, цветное… Алесей с любопытством протянул руку… И вздрогнул! На его ладони лежал круглый значок, обычный такой значок с булавочной застежкой и красно-желтым логотипом группы «Ария»…
Глава 14 Осень 1454 г. Окрестности Мценска Сермяшка
Кто ты, – спросил я его, — как в моем оказался ты доме?…с детства любимой Лешкиной группы. «Ария»! Откуда здесь взялся этот значок? Догадаться не трудно… Оттуда, оттуда… Кажется, та старушка из полузаброшенной деревни говорила что-то о зле… о пришедшем зле. И те потеряшки – убитые стрелами мальчишки… убитые стрелами! Если вспомнить приметы, те самые, что висели на дверях сельской лавки – на одном была майка с групповым портретом «Арии»… значит, мог быть и значок, да что там «мог быть», наверняка – был. Вот этот. Прихваченный с собой в прошлое неизвестным злыднем… Господи! Значит, те шаги на болоте – никакое не эхо! Точно – кто-то проследил, крался… Но – кто? Кому было нужно? Зачем? А низачем! Обычный маньяк, если можно так выразиться. Убил пацанов, скрывался, прятался на Черном болоте, а затем был затянут в воронку времени. Может такое быть? Вполне! Тогда, увы, этому чертовому гнусу не повезло – наверняка его схватили татары, те самые, что прятались у болота. Туда и дорога… Татары… А один из пацанов-то был убит стрелой! Хорошей такой татарской стрелой. Откуда она у маньяка? А черт его… Тогда появляется еще одна версия – кто-то из шайки татар, тех самых, что велели Сермяшке зачем-то следить за ним, Алексеем, случайно оказался в будущем… Ну да – ведь во время вызванной ведьмой Василисой грозы явно кто-то кричал, кричал совсем рядом. И крик был мужской. Ну точно – татарин! Тогда все сходится – оказался невесть где, тут какие-то непонятные подростки, наверняка – враги – убить их, и дело с концом! Потом прятаться, дожидаясь… его, Алексея дожидаясь! Да, пожалуй, это ближе к истине. И сразу все становится на свои места, ну или почти все: и стрела убийцы, и проникновение, и татарский отряд – наверняка они не просто так ошивались у болота, поджидали своего или, может, искали… И следили! Зачем? Надо выспросить у Сермяшки… И о татарах. И о значке. И еще – поскорее добраться в Константинополь, ибо тот, его, Алексея, хрупок! Мир с Константинополем, не со Стамбулом, мир, в котором султан Мехмед не имеет почетной клички Фатих – Завоеватель – не имеет, и никогда не будет иметь! Зато это прозвище может поиметь другой… султан Селим… Селим Завоеватель, Селим Фатих… 1455 год, май… Захват Константинополя, страшная резня… Лишь только задержавшаяся на два года, ровно на два года. Султан Селим! Выскочка, вознесшийся к власти на вершине мятежа янычар, давно и прочно недолюбливавших Мехмеда. Что о нем еще известно, об этом Селиме? Вспоминать, вспоминать! Эх, зря сжег тогда вырванные из учебника страницы! Ну да теперь уж поздно жалеть… Селим – не турок, ромей, родной брат какой-то из жен султана. Не какой-то, а красавицы Фирузы… из бывших гетер с Артополиона! Интересно, сейчас, вот в это время, она уже в гареме или еще гетера? Искать! Найти! Разузнать все о ней и ее брате! И не забывать о Романе Родинке. Этот лиходей знает о двух мирах! И пользуется воротами в пекарне… вернее, пользовался – теперь ворота закрыты. Навсегда ли? Узнать. Добраться домой и вплотную заняться всеми этими вопросами, а сейчас… Обернувшись, Алексей погладил ведьму по плечу: – Мне пора. Светает уже. – Да, – шепотом отозвалась женщина. – Иди. Я рада, что ты вернулся. – Счастья тебе, Василиса! И подбросил на ладони значок: – Я возьму? На время… – Бери… Крепко поцеловав молодую колдунью в губы, протопроедр быстро оделся и вышел вон из избы. У ворот оглянулся – накинув на плечи паволоку, Василиса вышла на крыльцо и смотрела ему вслед. Красивая молодая баба. Ведьма. – Удачи! – еще раз пожелал Алексей. – И пусть сбудется все, что ты хочешь. – И тебя да не оставят Перун и древние боги, – махнув рукой, негромко напутствовала Василиса. – Чую, их помощь тебе пригодится. Молодой человек уже не слышал о древних богах, уже вышел за ворота, да быстро зашагал на околицу, на доносившийся приглушенный смех… Не дошел – навстречу ему выскочил из кустов пастушонок… тот самый, что и был нужен. – Что, Сермяшка, твоя вещица? – без долгих разговоров Алексей показал парнишке значок с «Арией». Хоть и светало уже, но видно было плоховато, однако пастушонок дернулся, как сразу понял протопроедр – узнал. – Ну моя… – сказал с неохотою. – Ты, Алексий, быстрее спрашивай, мне еще коров выгонять… вона, день-то хороший будет, вёдро, а на дальних лугах тра… – Травы старой много, – спокойно закончил Алексей. – Так в каких травах ты эту вещицу нашел? И почему не спрашиваешь, откуда она у меня? Сермяшка усмехнулся: – Так мать, верно, дала. Она не любит непонятного. – А это что, непонятно? – Ну да! Люди какие-то… буквицы… – Так откуда это у тебя? – Да басурмане, нехристи… – пастушок, видать, все ж таки решился рассказать – ну а куда ему деваться-то? – Помнишь, я говорил, они за тобой следить заставляли? Обещали серебришка подбросить – не дали, а это я на их становище у Черного болота нашел. Там и лежало – видать, выронили впопыхах. – Что же, они ускакали, татары-то? – Похоже, что так. Да и слава Богу! – мальчишка перекрестился. – А место… ну, становище их, показать сможешь? – Утром на старую поскотину подойди – покажу. – Старая поскотина… э-э-э… – Да там, у речки, увидишь. Алексей улыбнулся: – Договорились, лады.Паллад
Ничего интересного на месте становища татарской шайки не обнаружилось, если не считать старого прохудившегося сапога, видать, просто выброшенного, да точильного бруска – сабельку поточить, кинжал – этот, по всему, не выбросили, потеряли. Сермяшка, важно расхаживая кругами, пояснял: вон, к этому дереву лошадей привязывали… и вон к тому. Тут – где лапник накидан – спали. Кострища нигде не видать – огня не разводили, таились по-звериному, нехристи! При этих словах пастушонок презрительно сплюнул и кивнул на корневища старой сосны: – Вон, кровь да перья – рябчика подстрелили, тут их много. Сожрали, верно, сырым! Рябчика подстрелили… Подстрелили. – Слышь, Сермяшка… А ты тут стрел случайно не находил? – Не-а, – парнишка помотал головой и неожиданно улыбнулся. – Уж эти нехристи стрел не оставят – все подберут! – А на болоте? – не отставал Алексей. – Пошли, сходим – ты ж ведь короткую дорожку знаешь! Сермяшка пожал плечами: – Ну, сходим, коль хочешь. Поищем. Обожди только – нетеля привяжу, а то ведь, кочевряжина этакая, снова в овраг забьется, потом, поди, вызволи! Солнце взошло уже, обманчиво яркое, однако уже почти не греющее. Да и то ладно – не дождь – с солнышком-то все веселее. Растущие вокруг болота кустарники и деревья уже почти потеряли листву, и стояли теперь неприглядно голые, унылые, пустые, лишь красные кисти рябин выделялись на этом безрадостном фоне яркими сверкающими мазками, рябина да еще вот – солнце. Да – и голубое бездонное небо с белыми шапками облаков. Стрелы Сермяшка нашел первым – целых две, одну обломанную, другую – целую. Алексей пристально осмотрел находки и сам себе кивнул – они. Те! Точно такие же, какой и был убит подросток там, в далеком будущем, на Черном болоте. – Вижу – знакомые стрелицы?! – Да уж… Ну, и глаз у тебя, Сермяшка! Я б без тебя ни одной стрелы не нашел. Парнишка от похвалы зарделся, опустил ресницы… пушистые, как у матери… у Василисы… И глаза у него такие же – васильковые. Поморгал да тихо молвил, потупившись. Вроде бы хвастал: – Я тут много чего на болотине находил… раньше-то. – А что именно? – Да всякое… непонятное… мать потом выкинула или сожгла. Говорит – не наше это, будто я сам не знаю, что не наше. А она не знает – чувствует! Нет, ведьмой ее зря называют, она хорошая… добрая… Протопроедр улыбнулся: – Что, не таскают ее сейчас церковные? – Не, не таскают, – весело откликнулся мальчик. – Наоборот, все ее теперь уважают – сам отче Варфоломей, владыко, к нам заезжал, не побрезговал. Обещал меня зимой в обители грамоте поучить. Не самолично, конечно, – Сермяшка смешно прищурился. – Но все-таки… Грамотеи ведь много где нужны, так? – Так, – Алексей со смехом потрепал парнишку по волосам. – Учись, учись, парень. Так ты про находки-то не дохвастал… что за вещи-то? – Да не хвастал я, – пастушонок отозвался как-то обиженно. – Вот, ей-богу, не хвастал! А не верит никто… и ты не поверишь. Один раз суму нашел… такую… углами… Чемодан – догадался протопроедр. – Пустой оказалась… Другой раз – не поверишь! – книжицу. Листы – тонкие-тонкие, и картины есть – а на картинах тех люди неведомые, города… Алексей покачал головой – значит, просачивается сюда кое-что из другого мира, из будущего. Что ж – почему бы и нет? Они с Сермяшкой явились в село уже после полудня – в церкви уже звонили к вечерне. – Эй, эй, Алексий! – углядев путников, сверху, с холма, побежал навстречу Онфимко. Вприпрыжку бежал, шибко, остановиться вовремя не сумел, едва Сермяшку не опрокинул. Тот обиделся: – Вот как дам сейчас! Скаженный! – Дядько Алексий… дядько Алексий… – Онфимко все никак не мог отдышаться, и Алексей тихонько стукнул его по спине: – Да не блажи ты, говори толком! – Так я и говорю… Епифан Кузьмич послал, сказывал – пономарь наш в город ездил, вот, вернулся… Ты про купцов заморских спрашивал, в татарские земли да валашские… – Ну-ну! – насторожился протопроедр. – Так вот – едут. В пятницу, утречком, уезжают. Через Литву в валашский Белгород… – В Белгород?! – еще не веря своему везению, быстро переспросил Алексей. – В валашский Белгород? – Ну да, вроде так и сказывали… – И им, значит, умелые воины нужны? – А кому не нужны? Нужны, всяко. В валашский Белгород! Молодой человек замычал от радости – это ж в Молдавии, на Черном море… ну там рядом… Ах, здорово, черт побери, здорово! – В пятницу, ты говоришь, едут? – Да, так, в пятницу! Епифан сказал, что ты просил, если… – Ай, славно, ай, здорово… В пятницу, значит… в пятницу…
Глава 15 Зима 1454 г. Константинополь
Лишь не гляди на то, что есть, смотри на то, что будет……ах, славно!Михаил Глинка.Тюремные стихи
С купцами Алексею повезло – добрался до молдавского Белгорода безо всяких приключений, да и дальше, до Константинополя доплыл на рыбацкой фелюке, не убоявшейся осенних штормов, впрочем – зимних уже, уже начинался декабрь, последний год старого 1454 года. Что принесет новый, 1455-й? Нового султана Селима, новый штурм, новое имя – Стамбул? Не дай бог! Алексей делал все, чтобы ничего этого не случилось. Сразу, едва сойдя на берег в бухте Золотой Рог, Алексей заглянул в родное учреждение… где к его появлению отнеслись без особого удивления. Первые замы – близнецы Лука и Леонтий, конечно, обрадовались, но никак не делали вид, будто бы их начальник возвратился из какой-нибудь там страны мертвых – привыкли уже к его частым и необъяснимым отлучкам, привыкли. – Честно сказать, мы тебя раньше зимы и не ждали! Дома-то был, господин протопроедр? Алексей усмехнулся: – Не до того… Помыться бы, переодеться… Кстати, и за жалованьем съездить. Как там старина Филимон, жив еще? – Недавно заезжал, как же, – кивнул Леонтий. – О тебе справлялся – мы ответили, как всегда: на задании. Он лишь головой мотнул да велел, как явишься, сразу к нему. – Вот-вот, к нему я и собираюсь. Лука, кажется, у тебя в доме когда-то имелась ванна… – Целый бассейн, господин протопроедр! Только, увы, во дворе. Алексей громко расхохотался, хлопнув давнего приятеля по плечу: – Вот и хорошо, что во дворе! По крайней мере, не жарко. Да уж, не жарко. На улице, по всем прикидкам, было градусов десять-пятнадцать, естественно, выше нуля – жуткий, конечно, холод. Да и вода в бассейне Луки оказалась примерно такой же… Ничего! Пару раз нырнув, Алексей, завернувшись в покрывало, вбежал в дом, выхлестал бокал подогретого красного вина, поданный гостеприимной супругой своего подчиненного, потом отдался в руки специально приглашенного цирюльника, привел в порядок уже успевшую отрасти шевелюру, подстриг бородку, еще выпил, на этот раз – на пару с Лукою, после чего хитро прищурился: – Ну? Найдется у вас красивое венецианское платье? – Венецианское? – молодые супруги озадаченно переглянулись. – М-м-м… – Хотя… не обязательно венецианское, сойдет и бургундское… Лица супругов вытянулись еще больше. – На худой конец – и наше, только приличное. – У нас все приличное, господин протопроедр. – Да верю, верю… шучу. Сойдет и любое. Только побыстрее, старик Филимон, верно, уже закончил на сегодня прием… Но меня примет, примет! Лука, не надо меня сопровождать, займись пока текущими делами. Кстати, что там с Родинкой? – Есть кое-что. Так, по мелочи. – После доложишь в подробностях, сейчас же – в путь, в путь! Дорога от площади Быка, возле которой, на тихой, усаженной каштанами улочке располагался двухэтажный особнячок Луки, до обиталища господина императорского советника протовестиария Филимона Гротаса – прямо напротив старого дворца базилевса – не заняло много времени. Двадцать минут – и протопроедр, вымытый, надушенный и побритый – без особого благоговения входил в приемную начальства. Все ж таки старик Гротас был его давним покровителем и, можно сказать, другом. Когда-то начинали вместе, точнее, начинал-то Алексей, Гротас и тогда уже был настоящим сыскным волком. Теперь вот возросли в чинах. И ведь не зря, не зря – трудились не покладая рук, расчищали «авгиевы конюшни» хитроумного и коварного царьградского преступного мира. И не только преступного… Со шпионами тоже боролись и весьма успешно. – Ого! Кого я вижу? – сухощавый, с морщинистым лицом, но молодым, пронзительным и цепким взглядом, Филимон Гротас, подняв глаза, тут же велел своим помощникам и секретарям освободить кабинет. После чего, подмигнув, самолично достал из небольшого резного шкафчика серебряный кувшинчик и два высоких кубка синего полупрозрачного стекла. Кивнул на кресло: – Садись, рассказывай. Твои тебя потеряли… м-м-м… кажется, у пекарни некоего господина Филоса, так? – Да, так… – Ты их всякий раз предупреждаешь, чтобы тебя не искали, или они это и так знают? – И так… – Зря! Можешь и в самом деле сгинуть – искать не будут. Лучше условься на какой-то момент – неделя, две… Соглашаясь, протопроедр молча кивнул – старик Филимон говорил дело. И – не дожидаясь дальнейших расспросов – кратенько поведал… о том, что все это время провел в самых низах общества – на Артополионе, в развалинах, на побережье… – Роман Родинка не зря ошивался вокруг пекарни – он назначал там встречи, весьма любопытные встречи… Думаю, разбойник связан с турками! – С турками? А что им до него? – старый сыскарь внимательно взглянул прямо в глаза собеседнику. Тот спокойно выдержал взгляд – не зря учился когда-то актерскому мастерству у некой Мелезии, девы ушлой и дотошной, некогда бывшей уличной актрисы, весьма даже не бесталанной во всех отношениях. – Так зачем туркам какой-то разбойник? – снова повторил Филимон. – Другое дело – был бы какой вельможа или богатый купец… – Выясняем, – Алексей скромно потупился. – Пока ничего особенно конкретного нет, так, на уровне подозрений только. Но мы работаем. – Результат! Результат важен! – всплеснул руками господин Гротас. – Впрочем, я хотел с тобой переговорить вовсе не об этом разбойнике. О, вовсе нет. О заговоре! – О заговоре? – Разумеется, среди турок. Ты ж сам это и предложил! – Да-да, я помню. – Предложил, а сам куда-то делся… Гм-гм… «ничего особо конкретного», – неожиданно язвительно передразнил имперский советник. – А я и не жду, чтоб ты мне все конкретное рассказал. Работай! И людей своих заставляй. Так вот, о заговоре… – Филимон понизил голос: – Мои люди… да-да, есть еще и такие, – глаза старика по-молодому задорно блеснули, – мои люди уже установили доверительные отношения со многими янычарами. Сеют недоверие к султану, очень успешно, кстати… тем более, им в этом плане и делать-то ничего особо не надо – янычары и так-то недолюбливали этого сопливого юнца Мехмеда, а уж после неудачного штурма – тем более. – Да, – тихонько засмеялся протопроедр. – Выходит, бездельничают там ваши людишки, господин советник. Пьянствуют, поди, с янычарами да ходят по веселым домам… – Нами, кстати, и организованными. Помнишь мессира Чезини? – Ну еще бы! Тот еще тип. – Он и занялся. – Не сомневаюсь, что очень успешно. – Да, с янычарами дела идут хорошо. – Филимон Гротас как-то мечтательно улыбнулся. – Казалось бы, месяц, другой и… – Казалось? – резко насторожился Алексей. – Что-то пошло не так? – Да нет, все так… Просто. Хорошо бы янычарам иметь поддержку наверху, в самом сердце султанского дворца! О, это поистине скопище интриг, и мы должны – нет, просто обязаны – ими воспользоваться. Когда придет время, янычары ударят снизу, а сверху… в сердце… – Гарем! – наконец понял протопроедр. Советник кивнул: – Именно! Кстати, это моя идея. Ни с кем еще не обсуждал, вот только сейчас – с тобой. Хорошо бы внедрить своих людей в гарем… под видом евнухов, жен… – Господин Гротас, вы меня хотеть туда внедрить? Под видом евнуха или жены? Я бы это… как-то не очень… – Ладно, не ерничай! Речь не о тебе… ты лишь будешь внедрять. Тем более, и внедрять-то особо не надо, есть там одна женщина… не главная жена, хатун, но все-таки… Очень красива, весьма амбициозна, способна на все! И – самое главное – безумно жаждет власти. Алексей качнул головой: – Вы так говорите, господин Гротас, будто знаете эту женщину, словно, извините, родную дочь. – Ну не как дочь, – советник ничуть не обиделся. – Но все же немного знаю. В гареме ее зовут Фируза… – Фируза! – В Константинополе многие знали ее как Анисию-наездницу, бродячую циркачку, а чуть позже – проститутку с Артополиона. – Анисия-наездница! – протопроедр был ошеломлен – именно о ней и было написано… именно о ней он и читал в учебнике, на вырванных страницах… меняющихся страницах… сожженных страницах… Наездница Анисия! Фируза! – Ты что побледнел? Вино плохое? – Нет, нет… А у этой Анисии? У нее есть брат? Филимон покачал головой: – О брате ничего не известно. А девка хитра – сама, можно сказать, продала себя в рабство! – Это как? – удивленно переспросил Алексей. – А вот так! И, главное, знала – кому. Не догадываешься? – Постойте, постойте… Неужели – Хакиму Бен Лахди? – Именно! Хаким Бен Лахди, по прозвищу «Крашеные уста», был основным поставщиком красивых мальчиков в дома богатых и влиятельных турок. – Но… – Да, обычно Хаким продает мальчиков, – усмехнулся советник. – Но не брезгует и красивыми девками – за них ведь тоже неплохо платят. А какова Анисия, а? Ну хитра… Не знаю уж как, но добилась, что ее купили в гарем… или подарили – скорее всего. Алексей поставил на стол допитый бокал: – В гареме не рай. Есть хатун, есть евнухи… все друг за другом следят, доносят… – Я же говорю – хитрости этой деве не занимать. И она должна обрести влияние! С нашей помощью! – С нашей… – И ты сделаешь для этого все, мой мальчик! – встав, торжественно молвил Филимон. – На это благословляю тебя не только я, но сам базилевс. Он примет тебя позже.
Сказать, что протопроедр покинул приемную имперского советника Филимона Гротаса в весьма ошеломленном виде, значило ничего не сказать! Наездница Анисия – Фируза! А ее брат – он есть, есть, надо только искать! – станет султаном Селимом, вознесенным на престол янычарами… и собственной сестрой… которая обретет влияние и могущество с помощью секретной службы Ромейской империи, с непосредственной помощью его, Алексея! Ну а дальше… Дальше султан Селим – брат наездницы – станет султаном… И, наплевав на всю помощь, на все договоренности, возьмет и разрушит Константинополь! И очень скоро – в мае 1455 года. А сейчас декабрь. Пять месяцев осталось, пять месяцев! С другой стороны – хорошо хоть так. Хорошо, что именно он, Алексей Смирнов, будет стоять у истоков всей этой заварушки… Он! Единственный, кто знает, что из всего этого выйдет на самом деле.
А вечером, нет, не этим вечером, а на следующий день, в новом доме Алексия Пафлагона, что близ площади Амастрид, был устроен пир. Небольшая такая пирушка в честь возвращения с опаснейшего задания, исключительно для своих – Лука с Леонтием пришли, Филимон Гротас – почетным гостем, ну и рыжий пройдоха Владос – дружок стариннейший, благодаря которому Алексей и вообще-то очутился в Константинополе, городе, который стал его второй – а ныне, можно сказать, и единственной – родиной, в городе, где он встретил Ксанфию. Она, конечно, обрадовалась возвращению блудного мужа, а потом, уже в постели, еще в первый же день, точнее, в первую ночь, неожиданно расплакалась. Призналась: – Мне трудно без тебя, милый… – Я знаю… – И я не спрашиваю, где ты был… Догадываюсь… Там, в той стране? – Там. Алексей не врал супруге – она когда-то тоже побывала в его мире, и с тех пор относилась к отлучкам мужа вполне уважительно, даже, можно сказать, с пониманием… правда, не во всем. – Что, очень надо было туда? – Очень! Поверь, родная, очень! И для всей империи, но в первую голову – для нас самих! Для тебя, для меня, для Сеньки! Господи! Ты говорила, он чуть было не утонул? – Да… утонул бы. Если б не сын дуки Нотары. – Дука Лука Нотара – благородный и мужественный человек, – тихо произнес протопроедр. – Жаль только – слишком влиятелен и имеет много сторонников. – Почему – жаль? – Потому что льет воду на мельницу турок! «Лучше чалма, чем тиара» – его слова! – Алексей задумался. – О, он за них поплатится… поплатился бы… поплатился там… – Что-то путано ты говоришь, о, супруг мой! А Луке Нотаре сейчас не позавидуешь – сын-то его утонул. Самый любимый, младший – Мануил. Тот, что спас нашего Сеньку. – Мануил… – негромко повторил Алексей. – Он не только Сеньку спас… Так ты говоришь, тело так и не нашли? – Нет. Ведь тогда поднялась буря. Внезапно – вот ничего не было и вдруг – шквал! А потом снова солнышко… а мальчишка так и не вынырнул – многие видели. Утонул, чего уж. Хотя, знаешь, говорят, Нотара все-таки надеется… надеется на чудо. Наш общий друг, отец Георгий из церкви Хора, говорил, что дука приходил молиться… молился во здравие младшего сына! – Мануила? – Его. – Быть может, он не зря молится. Ксанфия вздрогнула и пристально взглянула на мужа: – Слушай-ка, о, супруг мой. Мне кажется, ты какой-то странный! Какие-то непонятные речи ведешь… извини, если обидела. Улыбнувшись, Алексей обнял жену и крепко поцеловал в губы: – Бог дал мне тебя. И никто никогда этого меня не лишит. Никто и никогда, слышишь? – Я же говорю – странные у тебя речи… Ой! Зачем ты щекочешь меня? – Так… – Перестань… щекотно… ой… Ты что делаешь? Сейчас Сенька проснется, услышит… – Сенька уже большой… все понимает… – Ах… Они любили друг друга всю ночь, до утра, и Алексей видел – в зеленовато-синих, как море, глазах Ксанфии стояла бурная радость. Да он и сам был рад не меньше супруги. Ксанфия… Семья… дети… Он наконец к ним вернулся, вернулся, чтобы сохранить этот мир! – Хочу сказать тебе, милая, – тихо шепнул он уже утром. – Я очень тебя люблю. Только тебя. И еще… – Что – еще? – Может быть, я снова исчезну… на этот раз, надеюсь, что ненадолго. – Снова пойдешь туда? – Не совсем так… Ксанфия вздохнула: – И когда тебя ждать? – Когда? Завтра спрошу Филимона. – Господи… Неужели на этот раз хоть кто-то еще что-то знать будет?!
Имперский советник Филимон Гротас, веселый и уже слегка выпивший, сидел во главе стола, как положено почетному гостю. Служанка разносила вино и закуски, пахло пряностями и жареной рыбой. Кто-то из близнецов – ну конечно же Лука – под общий смех рассказывал очередную веселую сплетню, в лицах изображая некоторых вельмож. Советник хохотал громче всех, но все же притворно хмурил брови и с деланой суровостью грозил рассказчику пальцем: – Ох, дождешься ты когда-нибудь на свою шею, парень! Утомившись от выпивки и еды, гости вышли во двор, кто-то пел, кто-то слушал, остальные разбрелись парами. Улучив момент, Алексей подошел к Гротасу и спросил прямо: – Сколько времени я могу посвятить себе? Филимон поджал губы: – В лучшем случае – пару-тройку недель. Сам понимаешь, промедление смерти подобно. Ну еще бы! Протопроедр понимал это лучше, чем кто-либо другой, включая самого советника. – Значит, пара недель… Хорошо. Могу я посвятить их своим личным делам? – Ну конечно! Ты вполне заслужил это. – Филимон Гротас хрипловато рассмеялся. – Займись, наконец, домом, красавицей женой… Эх, завидую тебе, Алексий, честно сказать – завидую. Молодости твоей и вместе с тем опыту… У тебя так много еще впереди! Так много всего… м-м-м… – Гнусного, – смеясь, подсказал Алексей. – Ибо что еще может быть в нашей работе? – Ну, не всегда и гнусного… а вот интересного – почти всегда! Мне, к примеру, без службы было бы совсем скучно жить… да и незачем. Разве что для дочерей – так они все замужем. – Значит – для внуков. – Для них и служу. Как и ты – для детей. И для всех жителей. Протопроедр молча кивнул – вот именно, для всех – что тут еще скажешь? А вообще-то следовало спешить. Две недели – это не так уж и много. Правда – не так уж и мало. – Хочу спросить, господин советник. – Спрашивай. И давай без церемоний, не на приеме. – У нас есть кто-нибудь в Галате? – В Галате? – Филимон удивленно приподнял левую бровь. – Ну найдем кого-нибудь. А зачем тебе Галата? Там осторожнее надо – не наша земля, не наше право. Генуя! Не стоит осложнять отношения. – Я не осложню. – Надеюсь. Так зачем тебе наш человек? Впрочем, не хочешь – не отвечай. – Найти кой-кого… По сугубо личному делу.
Буквально на следующий день Алексей переправился через бухту Золотой Рог и, велев перевозчику ждать, направился к Галатской башне, около которой, в одной из многочисленных таверн его и должен был ожидать человек Гротаса. День выдался неплохой, солнечный и почти что безветренный. Бирюзовые волны, лениво разбиваясь о черные камни, истекали белой шипящей пеной. Вечнозеленые магнолии и величественные кипарисы всем своим видом напоминали о лете, а напротив башни, в клумбах, даже цвели какие-то цветы, очень красивые – карминно-красные, солнечно-оранжевые, лиловые. Подойдя ближе, протопроедр невольно залюбовался ими, даже наклонился понюхать… вот те, лиловые… И ждал! – Необычный цвет, неправда ли? – негромко спросили за спиной. – Да, но такие во множестве цветут весною в горах, – оглянувшись, немедленно отозвался Алексей…. И замер, узнав спрашивающего. Это был Селим! Башибузук Селим, турок или кто там еще, интимный друг – даже можно сказать, жених рыжеволосой хохотушки Аннушки, спасенной от сабли янычара. Селим… башибузук… Так это ж он там, в том мире – башибузук, в Стамбуле, а здесь вот, оказывается, он – доверенное лицо самого господина советника! Селим… Интересно, а с Аннушкой они как? – Мне сказали – вы хотите кое-кого разыскать? – Да. – Протопроедр быстро справился с внезапно охватившим его волнением. – Одну старуху, колдунью… Гаркатида – так ее называют. – Гаркатида? – на этот раз вздрогнул Селим. – Колдунья? Здесь, у нас, в Галате? Алексей усмехнулся: – Что, нет ни одной? Святейшая инквизиция добралась и сюда? – Да нет… То есть есть. – Человек советника, похоже, совсем смутился. – Есть одна старушка… – Ну, смелее, смелее, худа ей от меня не будет. Кстати, как ваше имя, незнакомец? – Меня зовут Селимио, мессир. Селимио Дженовезе. О как! Селимио! Селимио Дженовезе – генуэзец Селим! Но ведь вылитый башибузук, вылитый! Чудны дела твои, Господи… впрочем, какая разница? Человек наверняка верный – старый волчище Гротас людей подбирал тщательно и кому попало не доверял. – Что ж, синьор Селимио, ведите же меня туда… сами знаете куда! Селим кивнул: – Идемте, мессир. Миновав площадь, они прошли кривой и темной улочкой, потом повернули налево, к морю, спустились с холма по крутой каменной лестнице, выйдя на узенькую тропу, тянувшуюся мимо виноградника и оливковой рощицы. Там, за оливами, виднелась хижина, рядом с которой, на лугу, паслись козы. – Вы подождите немного здесь, мессир, – останавливаясь, обернулся проводник. – Я схожу, взгляну – дома ли бабка. – Гаркатида, вы имеете в виду? – Д-да… она самая. Чувствовалось, не очень-то и хотелось Селиму – Селимио – вести протопроедра к колдунье, да вот не смел ослушаться приказа сверху. Не хотел, но делал, видать, этот парень отличался исполнительностью и держал слово – старик Филимон умел выбирать людей. В ожидании проводника, Алексей любовался окружающим пейзажем, который того заслуживал. Отсюда, со склона холма, открывался изумительный вид на залитую солнечным светом бухту, на серовато-белые зубчатые стены и башни, на белеющие портики императорского дворца и красные черепичные крыши венецианского квартала. Ну и конечно же на Святую Софию, на ипподром, на церковь Святой Ирины и – сразу за нею – храм Сергия и Вакха. Волны залива казались радужными – бирюзовыми, изумрудными, палевыми, сверкающе-золотыми. Небо было высоким, чистым, безоблачным, пронзенным темно-зелеными стрелами кипарисов. Внизу, на зеленых склонах холма, среди олив паслись овцы. – Идемте, мессир, – выйдя из хижины, громко позвал проводник. – Вас ждут. Вот и славно! Довольно потерев руки, протопроедр быстро зашагал по тропе. Плетеная изгородь, чистенькие, беленые стены, черепица, беседка, увитая виноградной лозой, даже небольшой пруд с гусями и утками – этакая пастораль. Красиво! И девушка вышла навстречу красивая – ничуть не похожая на старуху-колдунью юная рыжеволосая нимфа. Аннушка. По тому, как она поглядела на Селимио, опытный в подобных делах Алексей сразу смекнул, что и здесь не обошлось без взаимного чувства. Там – Селим, тут – Селимио… Аттрактор, однако – если брать теорию нелинейных систем! – Меня зовут Анна, – девушка поклонилась. – Се… мне сказали, вы ищете бабушку Гаркатиду? – А что, она живет не здесь? – Нет. Но тут, рядом. Я провожу… – Хорошо, – галантно кивнул протопроедр и усмехнулся: провожатых, однако, все прибавлялось: сначала – Селимио, теперь вот – Аннушка. Алексей улыбнулся как можно шире: – Ну, веди же меня, прекрасная незнакомка! – Ой, – девушка неожиданно смутилась и внимательно посмотрела на гостя. – А я вас, кажется, знаю. У меня очень хорошая память на лица. Очень-очень хорошая. – Вот как? – протопроедр не знал, что и думать. – В прошлом году вы покупали у меня латук, господин. Помните? – М-м-м… – молодой человек пожал плечами. – Смутно. – А я вот помню… Ну, идемте. Только помните, бабушка Гаратида не очень-то любит чужих. Обогнув оливковую рощицу, они подошли к большому дубу, этакому патриарху, росшему в окружении молодых дубков. Около дуба, на старом пне сидела крючконосая смуглая бабка в коричневом шерстяном переднике и белой тунике до самых пят. – Здравствуй, бабушка! – еще издали закричала Анна. – Тут к тебе… – Знаю. – Повернувшись, старуха махнула рукой. – Я все знаю… – И посмотрела на Алексея: – Знаю, зачем пришел. Ты иди, иди, Аннушка, мы тут потолкуем. – И что? – протопроедр усмехнулся. – Ты можешь открыть? – Мануил? – старуха вскинула голову. – Хочешь влиять на Луку Нотару? – Хочу восстановить справедливость. – Там мальчик жив… пусть опозорен, но жив. А здесь – умер. – И что, нельзя поменять? – Можно, – старуха вдруг улыбнулась. – Почему же нельзя? Нельзя живым… Оттуда и отсюда – кто-то должен умереть. Нельзя живым вместе. Разным живым. Разным, но одним. Несмотря на несколько запутанную речь, Алексей прекрасно понял колдунью. Впрочем, он давно уже это знал. Нельзя долго жить в одном мире двум одинаковым людям, фактически – одному, одной и той же личности. Кто-то должен уйти, умереть. Такой вот аттрактор. Черт побери! Похоже, это знал и Родинка, ничтоже сумняшеся убивший себя самого… то есть себя этого… здешнего… Зачем? Значит, зачем-то нужно было. – Ты задумал благое дело, – Гаркатида качнула головой. – Я помогу тебе. И даже не попрошу взамен ничего. Достаточно уже и того, что ты спас Аннушку… там, в том мире… – Вот, спасибо! – обрадованно воскликнул Алексей. – Когда же я смогу… – Подожди! – колдунья повелительно взмахнула рукой. – Никогда не нужно спешить, парень! Особенно в таком деле. Ворота откроются в пятницу… и ровно через десять дней. Не успеешь – останешься там… Протопроедр сдержал усмешку – все да не все знала колдунья! Имелся у него и запасной выход – там, на Черном болоте. – Мальчишку ты можешь перетащить только здесь. Ох ты, уела бабка! Ладно, здесь так здесь. Десять дней – не так уж и мало. – Но не так уж и много. И помни, – Гаркатида погрозила указательным пальцем. – Не только ты один знаешь о воротах. – Роман Родинка, – негромко произнес Алексей. – Он? – Сам знаешь, что он. – А зачем ему? – Только он знает. И, может быть, та… Но ты не должен спрашивать ее ни о чем! Не будет мешать – и то хорошо. Молодой человек кивнул, прекрасно понимая, кто это – «та»… Та же бабка Гаркатида, но – там. – Ты сказала, ворота откроются в пятницу… а когда именно? – Ночью. Ближе к утру. – А… – Ты прекрасно знаешь – где. – Понял. Спасибо. Ухожу. Вежливо поклонившись, Алексей повернулся и быстро пошел прочь, к белеющей неподалеку хижине. Аннушка и Селимио миловались в беседке – сквозь желтую виноградную лозу сверкнуло обнаженное плечо… – Нет, нет, не сейчас, милый… увидят… – Да ну… думаю, они там еще долго проговорят… Молодой человек не стал мешать влюбленным, обойдя хижину, спустился вниз, к морю, где у причала, среди прочих судов, покачивалась и нанятая им…
Глава 16 Зима 1454 г. Константинополь – Стамбул
Стекаются суфии слева и справа давно, — Дверь за дверью, за улицей улица: «Где же вино?»…лодка.Руми
Он прошел в ворота на раз! Просто вошел в пекарню г-на Филоса позднею ночью. Естественно, владелец пекарни был предупрежден о том, что его собственность будет сегодня ночью использована для устройства засады ведомством сыскного секрета эпарха. Был поставлен в известность, да и конечно же ничего не имел против… Попробовал бы поиметь! Впрочем, черт с ним… Алексей непроизвольно вздрогнул, когда за ним закрылись ворота. Повеяло холодом. Узкое пространство пекарни охватил мрак… внезапно разорванный яркой вспышкой свечи. Свеча дрожала. – Кто здесь? – таким же дрожащим голосом громко спросил кто-то. – Кто? Я сейчас позову на помощь! Эй, эй… Протопроедр ухмыльнулся, узнав тестомеса. Того тестомеса… оттуда… – Лучше молчи, Фимка! – Что? Кто? – парень поднял свечку повыше. – Господи! Неужто ты, Александр?! – Я… Алексей хорошо помнил, что был здесь известен как нищий философ Александр из Эпира. – Ты что же, сбежал из… – Помолчи! – Молчу, молчу… Тебя ищут! Давно уже ищут, с осени… – И ты конечно же донесешь, – недобро прищурился Алексей. – О нет, нет… – тестомес, похоже, здорово испугался и готов уже был броситься на колени. – Ладно, черт с тобой, доноси, – протопроедр подошел к воротам. – Только предупреждаю, это ведь именно тебя обвинят в том, что ты предоставил мне убежище. Иначе как бы я попал в пекарню? Дверь-то заперта изнутри. – И правда… – недоуменно протянул Фимка. Алексей откинул засов: – Ну, пока, парень… И скрылся в ночи. Нет, не в самой ночи – на востоке, за Галатою, уже алела заря. И на ее фоне скребли небо черные когти минаретов Айя-Софийе! Айя-Софийе… мечеть… Молодой человек был одет, как турок, – темно-зеленый, на многочисленных пуговицах, кафтан до колен, широкие штаны, сапожки с загнутыми носами, на голове – пестрый тюрбан, украшенный ярким павлиньим пером, за поясом – длинный увесистый кинжал, больше похожий на небольшой меч. Красавец – с ударением на последнем слоге! Алексей направлялся сейчас к развалинам, что неподалеку от церкви Апостолов – бывшей церкви – там было где укрыться, спрятаться, переждать до утра. Правда, существовал риск нарваться на местных аборигенов из числа многочисленных шаек, вовсе никуда не исчезнувших и при турках, однако их протопроедр не очень-то опасался, куда меньше, нежели турецкой ночной стражи. Чу! Кажется, кто-то шел… Стражники? А черт его… Алексей спрятался в углубление в стене и затаил дыханье. Где-то совсем рядом, за углом, послышались гулкие уверенные в себе голоса – ну, конечно, стражники, кому еще здесь сейчас быть-то? Как бы этот дурачок, тестомес Фимка, не кинулся сейчас к ним, не заблажил… Нет. Вроде не кинулся. Значит, не такой уж и дурачок. Черт! Это кто еще? Из-за дерева, совсем рядом с затаившимся протопроедром, вдруг показалась качающаяся фигура в белом плаще. Фигура шла, казалось, бесшумно… нет, завывала!
О вино!
Ты – живая вода, ты – исток
Вдохновенья и счастья!
Влагу, к жизни тебя возродившую, пей,
Влагу, юность тебе возвратившую, пей,
Эту алую, с пламенем схожую влагу…
Отравлен день без чистого вина,
Душа тоской вселенскою больна.
Печали – яд, вино – противоядье,
Коль выпью, мне отрава не страшна!
До девок на этот раз не дошло. И вообще, протопроедр выдержал в обществе суфия всего два дня – не пить же, в конце-то концов, сюда прибыл! Впрочем, и эти два дня – как впоследствии оказалось – отнюдь не прошли зря – Алексей много чего узнал о евнухах из султанского гарема, тоже больших любителей выпить. – А что в этом такого? – махал рукой суфий. – Это, пожалуй, единственная радость, что у них еще в жизни осталась. Они хорошие парни… хм… парни… Люди хорошие! Хосров, Джабраил, Кайсын-кули…. Да многие. Хосров, кстати, поэт-мистик, не хуже Руми, клянусь Аллахом, не хуже. Если ты его очень попросишь, то он… ну, налей же, не сиди, а? вот, давно б так… выпьем… ухх… хорошо! Так вот, если ты очень попросишь Хосрова, он с радостью, с большой радостью, прочтет тебе свои стихи… сказать по правде – плохие, но ты ему об этом не говори! Да и просить его не надо – только намекни… Намекни только! А Джабраил, о, Джабраил, добрейшая душа… Что, вина больше нет? Так я сейчас кликну слуг… постой… Посмотри-ка во-он в том кувшине… Да не в том, а в этом, что у двери. Ага, есть! Я так и знал, что есть – ну, не могли же мы с тобой вдвоем так много выпить. Наливай… ага… Так вот, о Джабраиле-евнухе. Он так любит своего попугая… представляешь, попугая?! И всяких иных птиц. Иной детей своих так не любит… Ну, наливай еще-то, что сидишь истуканом? Вот… Что же касается Кайсына-кули, о, это хитрая бестия, настоящий шайтан, ифрит! Палец в рот не клади, обманет любого. Говорят, с ним советуется сам султан! Да что там говорят – сам же Кайсын-кули этим и хвастал… если не врал… Эй, парни! Тащите еще вина! О, это прекрасное вино, ничуть не хуже того, что подают в… в одном хорошем месте… Н-на постоялом дворе старого Ичибея, что близ Золотых ворот. О, это поистине рай… Только – чу! – не для всех! Один раз, помнится, мы с Хосровом… или это был Джабраил? Нет… не Джабраил, точно, не Джабраил. И не Хосров. А тогда кто же? Ха! Ну конечно же – Кайсын-кули! И вот так вот – на протяжении всех двух дней. Мало кто бы выдержал. Вот и Алексей – сбежал. Просто вышел как-то с утречка – и уже не вернулся. Не до суфия было. И сразу направился к особняку Луки Нотары, бывшего дуки, а ныне – обласканного султаном предателя. Обласканного, впрочем, до поры до времени. Дом – нет, пожалуй, даже дворец – Нотары располагался на углу, в середине квартала, за решетчатой оградой, в глубине прекрасного сада… где что-то очень уж сильно суетился народ. Да не слуги – воины, янычары! – Тащите сюда слуг кяфира! Наконец-то наш повелитель решил поступить с этой паршивой гиеной так, как подобает! – Давно пора, клянусь Аллахом, всемилостивейшим и милосердным! У Алексея захолонуло сердце – судя по этим воплям, он, увы, опоздал. Явился слишком поздно – Лука Нотара уже успел впасть в немилость, и вот-вот будет казнен! А сын его… младшего сына его, Мануила, отдадут на непотребу в гарем! В гарем… в гарем… в гарем!!! А кто в гареме главный? Конечно же – евнухи. Так-так-так… А ну-ка, вспоминать, вспоминать… Хосров, Джабраил, Кайсын-кули… Хосров – поэт-мистик, Кайсын-кули – любитель птиц, Джабраил – хитрован, каких мало… Нет, не так. Это Кайсын-кули – хитрован, а птичек любит Джабраил. Та-ак… И собираются они в корчме старого Ичибея у Золотых ворот! Значит – туда сейчас и надобно!
О, добраться туда, на самую окраину оказалось не так-то просто! Складывалось такое впечатление, что народу в бывшей столице ромеев не убыло, а, наоборот, прибыло – да так оно и было. По указу султана Мехмеда, сюда переселялись армяне, евреи, морейские греки… да кто только не переселялся! Снова, как и в славные имперские времена, звучала многоязыкая речь, шумели улицы, площади, рынки, и алчные торговцы расхваливали товары со всего света. Если б не минареты, не стражники, не тягучие крики муэдзинов – казалось, ничего и не изменилось. А изменилось многое. Все. Вместо давно не несущей никакой угрозы Ромейской империи на ее руинах образовалось жестокое государство-агрессор, уже пожравшее почти половину южной Европы и алчно нацеливающееся на другую. – Алла-а-а-а илляху ил-алала-а-а-а…. Задумавшись, проопроедр едва не угодил в облаву, пришлось убегать, скрываться в знакомых до боли развалинах, а потом осторожно выбираться, стараясь не попасться на глаза невесть откуда взявшимся стражникам. Корчму у Золотых ворот – вернее сказать, постоялый двор – он отыскал быстро, а вот проникнуть внутрь оказалось не так-то легко! Нет, в общем-то зале сиди сколько хочешь… Однако вина там не подавали, на и народец ничуть не походил на суфиев. Чувствовалось, имелся здесь где-то еще один зал… или даже не один. Как вот только попасть туда? Алексей подозвал служку: – Врач назначил мне… по слабости здоровья немножко вина… – Что?! – служка дернулся от него, как от чумного. – Вина? Да ты мусульманин ли? – Я – хороший знакомый суфия Мешамеда-тизи. Он передавал поклон хозяину и обещал вскорости наведаться в гости. – Обещал он, – слуга неожиданно скривился. – Пусть сначала заплатит за разбитую вазу. Ладно… Что ж ты сразу не сказал, что от суфия? – Здесь слишком людно… – Людно? Да что б понимали эти ишаки! – слуга наклонился к самому уху. – Иди за мной… Нет, не сразу… чуть погодя, когда я подойду во-он к той лестнице… – Понял тебя, – протопроедр быстро кивнул и, немного выждав, зашагал вслед за слугой к указанному месту. Поднялся по узким ступенькам. Слуга предупредительно отдернул портьеру, указывая на небольшую дверцу… в которую и вошел Алексей. Старательно пригнув голову… и тут же получил удар ребром ладони по шее! Хороший, быстрый и короткий удар, сваливший бы с ног любого, да только не протопроедра, ушлого в подобных делах и вполне готового к чему-то подобному. Можно даже сказать, нечто такое Алексей и ожидал – иначе все было бы слишком уж просто. Согнулся… и тут же выпрямился пружиной, ударив головой в живот того, кто прятался в темноте… И тут же откатился в сторону, ухватил кого-то за ноги, дернул на себя… – Достаточно! Кто-то отдернул закрывавшую светильник штору. Какой-то высокий седой старик с длинными вислыми усами. – Достаточно, – снова повторил старик, пристально вглядываясь в лицо незваного гостя. – Я – Ичибей, хозяин этого постоялого двора. А ты кто? – Друг суфия Мешамеда-тизи, – Алексей настороженно поднялся. – Я уже говорил слуге… – А где живет уважаемый суфий? – вкрадчиво осведомился старик. Молодой человек тут же назвал адрес и даже во всех подробностях описал дом. – Хорошо, – выслушав, удовлетворенно кивнул Ичибей. – Вижу, ты не лжешь. Так кто ты? – Исмаил из Зефира. – Ты мусульманин? – Огнепоклонник… – Тьфу ты! Так и знал, что именно с ними и водит дружбу этот сумасшедший Мешамед-тизи! Кстати, он собирается платить за разбитую вазу? – Не знаю, – честно ответил протопроедр. – Врать не буду, ничего такого мой приятель не говорил. Просто порекомендовал вот это место… не очень-то гостеприимное, как я погляжу! – Не будь, как те слепцы, судившие о слоне по различным частям его тела, – философски заметил старик. И тут же обернулся: – Проведите его в залу. Будь гостем, зефирец! Надеюсь, у тебя найдется, чем заплатить? Слуги – здоровенные бугаины – кланяясь и улыбаясь, провели гостя вниз, в подвал, чем-то напоминавший американские подпольные кабаки времен сухого закона, ну разве что официанток с голыми грудями не было… Хотя нет – были. Только не официантки, а танцовщицы. И не просто с обнаженными грудями, а попросту голые, если не считать узеньких золоченых поясков на бедрах. Сидевшие в углу музыканты меланхолично наигрывали на бубнах и флейтах. Им еще бы пианино – забацали бы какой-нибудь блюз. – Вот там, в углу, есть свободные места. Там Алексей и расположился – а что? Хорошо все было видно: и расположившуюся на ворсистом ковре компанию, и оркестр, и танцовщиц… ум-м… кисы какие! – Составите компанию? – не прошло и пары минут, как к молодому человеку присоседился какой-то лысый шайтан с испитым лицом и глазами провинциального российского политика. Алексей улыбнулся: – Хорошо. Выпьем? – С удовольствием. Что скажете о сущности? – О сущности? – вопрос в общем-то не вызвал особых затруднений. – В каждой сущности есть много других сущностей, но всегда следует помнить, что отнюдь не каждая сущность – сущность! – вспомнив пьяные беседы с суфием, глубокомысленно изрек протопроедр. – Да-да, вы правы, правы… – навязавшийся собеседник, на взгляд Алексея, что-то не очень-то и хотел поддерживать ученый разговор. Лишь только его начал. Зачем? Ясно, зачем – проверяют. А хозяин – неглупый малый. Ишь ты – сущности. – И вообще, хочу сказать – незачем плодить лишние сущности, – вспомнил знаменитую «бритву Оккама» протопроедр. И этого оказалось достаточно. Несостоявшийся собутыльник что-то пролепетал и убрался… Ага – вон он, за колонной. О чем-то шепчется со слугой-охранником. Ну ясно, о чем… После второго бокала вина – на редкость неплохого – Алексей почувствовал наконец, что за ним никто уже больше не следит. И провел в притоне целый день – почти до утра. А утром ушел, так и не дождавшись никого похожего на евнухов. Снял комнату в одном из доходных домов неподалеку, немного поспал и до самого вечера припоминал все, какие помнил, стихи и породы птиц. Кое-что вспомнил. И вечером снова был в притоне старого Ичибея. И сразу увидел евнуха… то есть сначала услыхал чей-то характерно тоненький голосок, обернулся: здоровенный мужичага с голым лицом и желтым попугаем на плече что-то толковал про певчих птиц: – Не-ет, не скажите, королек иногда поет не хуже соловья! А малиновка? А жаворонок? – Та-ак! Та-ак! – немедленно поддакнул сидевший на плече скопца попугай. Джабраил! – с ходу определил протопроедр и подсел ближе, выражая крайнюю заинтересованность. – Вот выйдешь иногда поутру в поле, – лениво потягивая вино, продолжал Джабраил. – И сразу услышишь – вот тут, в траве – жаворонок, там,в кустах – малиновка, королек, а дальше, в лесу – кукушка. И кукует так звонко-звонко – ку-ку, ку-ку, ку-ку… – А вот еще иволга неплохо поет, – влез в разговор Алексей. – Извините, что вмешиваюсь. Оба собеседника: евнух Джабраил и какой-то сморщенный старичок с желтым лицом удивленно оглянулись. – Я Исмаил, Исмаил из Зефира. – Встав, молодой человек поклонился, приложив руку к сердцу. – С детства люблю пение птиц, прямо-таки заслушиваюсь, хотел даже завести у себя дома птиц… правда, не знаю, каких лучше? – А садись-ка к нам, Исмаил, – добродушно ухмыльнулся евнух. – Уж мы точно тебе что-нибудь присоветуем, верно, досточтимый кади? Ого – кади! И судья тут! – Вот тебе и собеседник нашелся, уважаемый Джабраил-ага. – Старик тут же встрепенулся и встал. – Вы пока поговорите, а у меня… у меня тут еще дела. Сказал и исчез – словно ветром сдуло! Как видно, кади только и ждал удобного повода, чтобы смыться. – Убежал! Убежал! – Попугай захлопал крыльями. – Убежал! Евнух чуть повернул голову: – Сиди смирно, Рабак. И снова улыбнулся – на этот раз – новому собеседнику: – Так ты интересуешься птицами? – Очень, очень интересуюсь! – со всей возможной искренностью закивал протопроедр. И до самого утра слушал разлагольствования Джабраила. А утром они расстались друзьями, и даже уговорились встретиться на птичьем рынке – оказывается, уже возник и такой. Или – и раньше был? – Хорошо, что я тебя встретил, Исмаил, – прощаясь, евнух покровительственно похлопал Алексея по плечу. – Всегда приятно поговорить с умным человеком! Да уж, кто бы сомневался! Протопроедр за всю ночь практически не произнес ни слова – только слушал, но – с крайне заинтересованным видом. И уже через три дня – умело направляя ход разговоров – знал точное расположение гарема, все ходы и выходы, и даже то, что в пятницу гарем фактически будет пуст – все пойдут любоваться на казнь бывшего султанского любимца Луки Нотары. – Что-что? – рассматривая предлагаемых на продажу птиц, удивился молодой человек. – Нотару казнят уже в пятницу? – Да, в пятницу… А ты откуда про него знаешь? – Наслышан. На всех базарах болтают. И что – даже султанские жены пойдут смотреть? – Ну да – им идти-то никуда не надо, все здесь же произойдет, на площади перед Вуколеоном – нужно лишь пробраться в соседнее заброшенное здание, да там затаиться, смотреть из забитых досками окон! Вот так! Дворец Вуколеон! Прекрасно! Алексей изобразил удивление: – И что, весь гарем вот так вот…. – Пойдут, пойдут, – тоненько расхохотался евнух. – Ты не знаешь, какие они любопытные! – Смотри, какой забавный зяблик! Говорят, младший сын Нотары тоже взят в гарем? – как бы между прочим поинтересовался протопроедр. – Это не зяблик, Исмаил! Это иволга. А сын Нотары – да… недавно привели. Нежный и красивый мальчик, начальник стражи Карим-ичизи сразу на него запал – глаз не сводит. Ох, подожди, чувствую, воспользуется он этой казнью… Ой, что я такое болтаю? – Не болтай! Не болтай! – забил крыльями попугай. – Так, значит, говоришь, иволга? А похожа на зяблика! – Да что ты! Клянусь Аллахом, ничуточки не похожа! Вон, смотри – какая грудь, какие крылья… А хвост? Разве у зяблика такой хвост? – А у коростеля? – Да при чем же тут коростель, Исмаил?
* * *
Прощаясь, уговорились встретиться в субботу – судя по всему, султан не особо загружал работой своих скопцов: у Джабраила свободного времени было вагон и маленькая тележка, и – очень похоже – евнух чувствовал себя вполне свободным. Ну заходил иногда в гарем – приглядеть. Алексей однажды не выдержал – спросил о такой вот свободе. Джабраил ничуть не обиделся, рассмеялся и даже гордо тряхнул головой: – Такие как я – на дороге не валяются! Думаешь, так просто сделать из человека скопца? Да ничуть! К тому же те скопцы, что получены в зрелом возрасте, совсем не такие, что с детства! Я вот – с детства. И друзья мои – Хосров с Кайсыном-кули – тоже. Таких – поискать! Потому и ценит нас султан, да пошлет ему Аллах всемогущий долгие годы. Ага… вот так, значит – редкость. Вообще-то и в Ромейской империи евнухов ценили, правда, в старину – назначали на самые значительные должности: высших чиновников, полководцев даже. Скопцы традиционно считались людьми честными и добросовестными – особых пороков у них нет, воровать из казны незачем – не на кого тратить. На себя? Так и так всем обеспечены. Молодой человек вдруг усмехнулся: вот бы и в России так – на все важные должности назначать только евнухов, – уж тогда такого воровства точно не было бы! И каждому скопцу – в обязательном порядке создать все условия, включая служебный «мерседес» с мигалкой. Едет такой – расступись народ! – и правильно: человек, можно сказать, все свое естество ради государственной службы отдал. А что – хорошая идея! Никаких тебе скандалов, никаких банек с непотребными девками, у скопцов личные потребности простые, никому не мешающие – кто марки собирает, кто вот, птичек слушает… Красота! Да, и банкиров тоже бы неплохо скопцами сделать… Тогда уж точно – никаких финансовых кризисов: некому норковых шубок выпрашивать, и всяких там прочих брильянтов – лучших друзей девушек. Не дураки были в старину ромеи да и султан – не дурак. Не дурак, однако гарем, похоже, на произвол судьбы бросил. Джабраил как-то проговорился – посещал нечасто. Ну ясно: другая страсть у Мехмеда была – не женщины, власть! Властушка! Ради нее Мехмед, человек, несмотря на свою молодость, вне всяких сомнений, умный, образованный, знающий, шел на любые подлости – даже вот, шепчутся, братца своего сводного, малолетнего, младенца еще, велел удавить. А чтоб не было конкурентов на власть! Тут уж такая драка, такие интриги – не до гарема. А Мануила туда сунут наверняка, чтобы Нотару перед казнью побольнее унизить.Вернувшись в свою каморку, Алексей уселся на ложе и принялся составлять план. Следовало спешить – до пятницы оставались всего-то одни сутки… И это была последняя возможность… Итак – дворец Вуколеон – старый дворец с многочисленными переходами, лестницами, закутками. Рядом – дворец Магнавра – точно такой же запутанный. Там же и переход – то самое старое здание, почти развалины – наверняка не успели еще отремонтировать. Вот с этого-то здания и нужно начинать действовать. Алексей не поленился провести рекогносцировку, любая мелочь могла стать решающей. И в ночь с четверга на пятницу затаился в полуразрушенном переходе. Да, все правильно – сквозь запыленные окна был хорошо виден собранный посреди площади помост – эшафот для Луки Нотары и его родичей… Эх, видел бы тот… знал бы… Ничего, даст Бог, узнает еще. От собственного сына. Ближе к полудню затаившийся в какой-то темной нише протопроедр услыхал чьи-то крадущиеся шаги и приглушенные голоса. А потом и увидал идущие – точнее даже бегущие – гуськом фигуры в длинных черных покрывалах – чадрах. Женщины! Султанские жены! И вправду – любопытные. Хотя, конечно, в этом их можно было понять – ну какие, к черту, развлечения в гареме? Строить глазки евнухам? Разве что интриговать друг против дружки – уж это да! Дождавшись, когда женщины расположились возле окон – расположились с удобством, служанки даже принесли скамеечки – Алексей покинул свое убежище и бесшумно прокрался в сторону дворца Вуколеон. Ближе к гарему! План старого дворца он себе хорошо представлял – бывал, да и специально интересовался у Филимона Гротаса. Вот здесь – парадная лестница, где наверняка стража… а вон там, сбоку – черный ход, а рядом – полуразрушенная галерея – вот там-то и можно пройти, проскользнуть змеею… как раз на второй этаж, во внутренний дворик с фонтаном… Чу! Что за звук? Словно бы кто-то кому-то отвесил пощечину? Откуда? Ага… вот, из той галерейки… Оглядевшись по сторонам, протопроедр бросился туда и замер, услыхав чей-то разгневанный голос: – Так-то ты отвечаешь на добро, щенок! А ведь похоже – то, что надо! – Я… я прошу вас уйти! А вот это уже – речь подростка. – Ты мне угрожаешь? – мужчина громко расхохотался. – Пожалуешься султану? Думаешь, ему есть до тебя дело? Ну, давай, давай же, будь поласковее… Тогда тебе и жить будет куда как лучше… Никто не обидит, клянусь Аллахом… Ну же, ну… Ах, щенок! Ты кусаться?! Ну подожди же! Галиб, Галиб! Алексей едва успел нырнуть под скамейку, как через галерейку с шумом пронесся двухметровый здоровяк с большой дубиною в правой руке. В левой же он сжимал веревку. – А, Галиб! Наконец-то… Давай, вяжи его! Донесся шум возни, слабый вскрик… – Ну, что, щенок, доигрался? А вот, для начала, отведай-ка плетей! Щелкнул бич. Кто-то застонал… Кто-то? Вытащив из-за пояса кинжал, протопроедр пнул ногой дверь… Надо отдать должное: начальник стражи Карим-ичизи – высокий мускулистый мужчина с крупным горбатым носом и длинными крашеными усами – и его слуга, верзила Галиб, справились с растерянностью довольно быстро. Отбросив в сторону кнут, Карим-ичизи выхватил из-за пояса саблю, Галиб, устрашающе ухнув, завращал над головой палкою… И тут же нанес удар! Алексей уклонился, поднырнул… едва не угодив под сверкающий полумесяц клинка! Пригнулся, отбил кинжалом… Ударил – угодив Галибу по пальцам. Тот зло засопел, перехватил свое орудие поудобней… Протопроедр отскочил в угол – собственно, туда его сейчас и старались загнать, и молодой человек это хорошо понимал. А потому, оттолкнувшись от стены, перевернулся через голову, оказавшись позади вражин. И выбросил вперед руку – острие кинжала угодило слуге чуть повыше локтя – как раз на сгиб, по венам! Выронив палку, Галиб заверещал, заругался, стараясь унять хлынувшую потоком кровь – впрочем, безуспешно. Бешено вращая глазами, Карим-ичизи махал саблей, словно мельница крыльями, так, что зарябило в глазах. Сабля – коварное оружие, куда опаснее меча… Оп! Алексей едва успел отбить стремительный, словно молния, удар. И тут же последовал следующий! Не отбивать – уклониться! Отскочить назад. Он ведь только того и ждет, вражина, – чтобы отбил. Сильный удар плюс сильный отбив – и чуть повернуть клинок… и прямо в печень! Ну или в живот. Удар! Отскочить! Еще раз… метнуться влево… вправо… Ах, как сверкают глаза врага, глаза опытного рубаки! Сколько в них спокойной уверенности, торжества… Удар! Удар! Удар! Отбив – никуда не деться. Но – тут же отскочить! Так… Ну конечно, что же этому гнусному турку не торжествовать? Кинжал против сабли уж никак не катит! Удар! А мы по-другому… То, чего не ждет! Перехватить кинжал за клинок… И – тут же – метнуть! Ага! Не ждали? Захрипев, начальник султанской стражи схватился за пронзенную грудь и тихо, без всяких криков, повалился на пол, словно подрубленный серпом сноп. И закатил глаза. Затих. Лишь истекающий кровью слуга с ненавистью глядел на победителя. И, похоже, собирался закричать… – Не надо, – недобро ухмыльнулся протопроедр. И, наклонившись, заткнул врагу рот какой-то одежкой. А потом и связал – не хотел убивать без надобности. – Александр? – повернув голову, тихо произнес привязанный к широкой лавке отрок. Спину его пересекали три вздувшиеся красные полосы. Могло быть и больше – Карим-ичизи только начал. – Александр из Эпира? Ничего не ответив, Алексей быстро разрезал связывающие парня веревки. И только тут улыбнулся: – Рад видеть тебя, Мануил. Идем! – Идем? Куда? – Ну, если хочешь, оставайся здесь. – Сейчас… Поднявшись на ноги, Мануил быстро оделся и, поморщившись от боли, сообщил, что готов. Не говоря ни слова, протопроедр ухмыльнулся и, оглядевшись, вышел на галерею, чувствуя позади напряженное дыхание подростка. Махнул рукой влево: – Туда. Они прошли переходами, продвигаясь под темными полуразрушенными сводами, знавшими когда-то куда более славные времена. Остро пахло плесенью и мышами, кое-где пол под ногами крошился и опасно проседал. Шли не так уж и долго – а показалось – часы! Наконец, впереди послышался приглушенный шум голосов… Султанские жены! – Тсс! – обернувшись, Алексей схватил своего спутника за руку и потащил к выходу, заранее присмотренному и подготовленному еще вчера – всего-то и делов: срубить старую штукатурку да вытащить пару кирпичей. Узковат, конечно, лаз, ну да ничего, при желании вполне пролезть можно. А желание такое имелось у обоих – и очень сильное.
Яркие лучи солнца ударили по глазам, на миг ослепив. Внутренний дворик. Кусты. Проломленная стена. Свобода! Миновав пролом, можно выйти к Святой Софии – там всегда много народа – затем, двигаясь вдоль стены, уйти – как раз к Амастридской площади, к пекарне. Там, в какой-нибудь корчме – да, зачем в корчме, в доме суфия Мешамеда-тизи! – затаиться, дождаться ночи… Алексей так бы и поступил, если б не одно, не очень хорошее, но, несомненно, нужное дело. – Нам туда! – выбравшись из пролома, он указал влево, туда, где за стеной дворца шумела собравшаяся толпа. – Что там такое происходит? – удивленно прислушался Мануил. – Неужели султан возродил скачки? – Скачки? – протопроедр цинично прищурился. – Да нет, там куда интересней будет. Пошли! Уж конечно, к самому эшафоту им подобраться не удалось, куда там! Да и опасно это было – кругом стояли янычары с короткими копьями и конные сипахи. А на помосте прохаживался палач – верзила с огромной сверкающей саблей! Напротив эшафота, слева, окруженный гвардией, сидел под шелковым балдахином рыжебородый султан Мехмед. В левой руке он держал розу, правой же опирался на жезл, и зеленое знамя пророка развевалось над его головою. А на помосте, перед ним, брошенные на колени, стояли трое – бывший дука Лука Нотара, его старший сын и зять. – Отец! Брат! – не выдержав, закричал Мануил. Рванулся… Алексею стоило немалых трудов его успокоить. Уже и пожалел, что привел сюда парня… Но – надо, надо было привести, обязательно надо. Пусть цинично, пусть жестоко, но… И когда это политика делалась чистенькими руками? – Смотри! – жестко приказал протопроедр. Томно понюхав розу, султан взмахнул рукой. Трубачи затрубили в длинные трубы. Что-то крикнул глашатай… Янычары подтащили к плахе первого – зятя. Несчастный дука что-то кричал ему, видимо, пытаясь хоть как-нибудь подбодрить. Султан Мехмед выполнил последнюю просьбу Нотары – казнить его последним, дабы в последние минуты поддержать мужество своего старшего сына и зятя. Сверкнула сабля… Со стуком упала на помост голова, покатилась, подпрыгивая. А тело – истекало кровью… Нагнувшись, палач ловко схватил голову за волосы, показал ликующей толпе. О да, толпа ликовала – как мало ей надо для счастья! Алексей скосил глаза на своего спутника: тот уже не кричал ничего, лишь не отрываясь смотрел. И был бледен, как полотно, а кулаки были плотно сжаты… И чуть шевелились губы – шептали проклятия. Или клятву? Снова сверкнула сабля… – Брат, – тихо прошептал Мануил. И еще раз… – А теперь – отец… Царствие им небесное, Господи! И ни одна слезинка не выкатилась из глаз отрока. Лишь скрипнули зубы. – Ты за этим меня сюда привел, Александр? – Да. Ты должен был видеть. – Спасибо, я видел, – улыбаясь, Мануил посмотрел на султана. Алексей вздрогнул – нехорошая это была улыбка, волчья! Такая, какая должна была быть! – Ты мужественный человек, Мануил, – протопроедр осторожно взял парня за руку. – Пошли, нам пора. – Пошли, – не отрывая взгляда от насаженных на длинные копья голов, согласно кивнул юноша. – Мы пойдем сейчас… – Мне все равно – куда. А толпа рукоплескала, неистовствовала, шумела, громко славя султана – великого повелителя правоверных. Тупая, жаждущая крови толпа – жуткая надчеловеческая сущность, Голем. – Слава султану, слава! – Да продлит Аллах его дни! А ведь здесь, на площади, собрались не только мусульмане, вовсе наоборот, большинство было православными подданными султана. И какой же стоял рев! – Слава султану, слава! Страшно!
Они просидели до самого вечера в харчевне «Под липами», у Амастридской площади, рядом с пекарней. Сидели долго, до самого закрытия, пока хозяин заведения – немолодой армянин с морщинистым лицом и квадратной бородкой, не дал понять уважаемым гостям, что пора бы и честь знать. И куда было идти? Да, пожалуй что, в пекарню, куда же еще-то? Ночью… ночью все должно было свершиться, если, конечно, не обманула бабка Гаркатида. Хотя с чего б ей обманывать-то? Успели вовремя – тестомес Фимка, похоже, заодно исполнявший обязанности ночного сторожа, еще не успел запереть двери. Мануила он, конечно, не признал, потому как никогда раньше не видел – ну разве где-нибудь чисто случайно, – а вот Алексея явно испугался. Ну еще бы – кому приятно встречаться с лицом, находящимся в розыске? Тем не менее тестомес, справившись с первым испугом, приветливо улыбнулся: – Чем могу услужить? – Нам бы, Фима, укрыться, переждать до утра. – Да ради бога! Ночуйте. Тестомес был – сама любезность, и это почему-то ничуть не насторожило протопроедра: главная-то операция прошла без сучка и задоринки, можно было немного расслабиться, перевести дух. Алексей понимал, конечно, что его и Мануила – в основном, конечно, Мануила – будут искать, и искать очень тщательно – султан не потерпит надругательства над гаремом. Но все эти поиски вряд ли начнутся уже сегодня, а даже если и начнутся – успехом не увенчаются. Вообще никто никогда беглецов не поймает, как бы не ярился султан – не достать их в ином мире, не достать! А тестомес уже раскладывал на небольшом столике нехитрый ужин – сыр, оливки, свежий – утренней выпечки – хлеб. – Прошу откушать. Вот только вина нет… Ой! Знаю тут одно место… Широко улыбнувшись, он выскользнул в приоткрытую дверь: – Вы ждите. Я скоро! – Хорош сторож, – покачал головой Мануил. И, опустившись на узенькую скамью, прикрыл глаза. – Господи… Господи… Бедный отец, брат… Кстати, моя сестра тоже в гареме! О Боже, Боже – за что нам такая участь? За что? Протопроедр спрятал усмешку – кто бы говорил! Дука Лука Нотара сам, собственными руками, привел себя и свою семью к этому страшному концу. Лучше чалма, чем папская тиара? Ну-ну… Лучше оказалось? Хотя, с другой стороны – при чем тут Мануил? Слишком юн еще, чтобы идти против собственного отца. Интересно, где тестомес раздобудет вино? Все харчевни уже закрыты, да и вообще-то винопитие турками не поощрялось – Аллах запрещал. И как это вообще-то не отличавшийся особым бесстрашием Фимка не опасается ночной стражи? А ведь ничуть не опасается! Ишь как полетел… Вина, мол, принесу… Вина? Весь такой вежливый, улыбчивый… радостный даже. Встретил, как самых дорогих гостей! А ведь точно – дорогих! Вскочив на ноги, Алексей подбежал к двери и быстро задвинул засов. Сидевший в своем углу Мануил, погруженный в свои невеселые думы, безразлично поднял глаза: – Зачем это? – Мне очень не нравится тестомес. – Почему же? А по-моему, он рад нам. – Вот именно – слишком уж рад. Давай-ка, подтащим к дверям вот этот пресс… И вон те полки… – Но за… В дверь дернулись. Потом постучали. – Эй, Александр, открывай! Это я, Фимка. Принес вам вина. Очень хорошее вино – пальчики оближешь! Приложив палец к губам, протопроедр осторожно подобрался поближе к выходу и приложил ухо к двери. Снова раздался стук, на этот раз громкий, настойчивый… Что еще более укрепило беглеца в своих подозрениях – обычный человек вот так вот громыхать ночью не будет. – Эй, эй, открывайте же! Мануил взглянул на Алексея с некоторым удивлением. – Почему мы… – Тсс! Слышишь? И в самом деле, за дверью послышались чьи-то приглушенные голоса! Фимка явился не один. И ясно – с кем! Со стражниками, с кем же еще-то? Наверняка захотел получить обещанную за поимку опасного государственного преступника награду! Ну еще бы – ведь Алексей когда-то бежал здесь из тюрьмы, а такое не прощается в любом государстве. Наверняка ищут. Расставили сети… А тестомеса могли и просто-напросто запугать. Хотя нет – тут деньги, явно деньги – уж слишком радостным выглядел Фимка. Наверное, уже представил себе во всех подробностях, как именно потратит награду. Иуда. А с другой стороны – почему же – Иуда? Каждый зарабатывает, как может. В конце-то концов, Алексей ему не сват и не брат. Подумаешь, какой-то нищий странствующий философ – Александр из Эпира. – Александр, – шепотом произнес Мануил. – Там, снаружи, турки? Протопроедр скривился: – Полагаю, что да. – Тестомес? – Именно! Ох, не зря я его подозревал! Надо было связать… да теперь чего уж. – Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли? В этот момент двери содрогнулись: видать, ударили бревном! Бабах!!! Бумм!!! И так несколько раз подряд. А потом все стихло и раздался гулкий надменный голос: – Выходите именем султана! Или, клянусь Аллахом, я велю содрать с вас кожу! – А ты кто такой, уважаемый? – подмигнув Мануилу, по-тюркски прокричал Алексей. – Назови себя и свою должность. Может, ты разбойник с большой дороги? Откуда я знаю? – Меня зовут Алныз Ишкедар, – гордо отвечал турок. – Я десятник, командир отряда ночной стражи его величества султана Мехмеда! Тестомес, подтверди. – Да-да, это точно, – послышался дрожащий голос предателя. – Советую вам сдаться. Уж никак не сладите против десяти воинов. К тому же на помощь вот-вот явится и второй отряд. – Я вам не верю, – спокойно произнес протопроедр. – Сейчас ночь, ничего не видно – и каждый может назваться кем угодно. Подождем до утра – а утром, так и быть, поглядим. Если вы действительно стражники, то, уж видно, ничего не поделать, можно будет и сдаться. – Что ты такое говоришь, Александр! – в ужасе округлил глаза отрок. – Сдаться? А зачем же тогда… Молодой человек обернулся и понизил голос: – Ты знаешь тюркский? Отлично! Кстати, я вовсе не Александр, меня зовут Алексий. Алексий Пафлагон, протопроедр сыскного секрета эпарха! – Протопроедр?! Из секрета эпарха?! – Мануил недоуменно захлопал ресницами. – Но ведь… но ведь нет же уже этого всего. Ни секрета, ни эпарха… ни базилевса! Нет же! Алексей усмехнулся: – А если я скажу – что есть? – Есть? Так вы еще сопротивляетесь? Господи! Как это славно! Я только сейчас понял… Господи! Возьмите меня к себе, господин протопроедр! Ну пожалуйста… Я… я должен отомстить за отца, за сестру, за братьев… – Ха-ха! – молодой человек не смог сдержать смех. – Ну и времена! Сын самого дуки просится на службу в сыскное ведомство! – Ну пожалуйста! Хитрая усмешка озарила вдруг озабоченное лицо Алексея: – Хорошо, пожалуй, я возьму тебя на службу… Только ты должен написать прошение. Не сейчас – позже. – Господи! Прошение? Да как же мы отсюда выберемся-то? И, словно в подтверждение его слов, в дверь снова ухнули – на этот раз по-серьезному, наверняка принесли таран. То-то и тихарились! Бабам-м-м!!! С притолочины, с косяков посыпалась штукатурка… Со звоном отлетел засов, и теперь лишь нагроможденная баррикада – надо сказать, весьма хиленькая – сдерживала натиск ночных стражников. – Ничего не попишешь, видно, придется сражаться! – Алексей протянул подростку кинжал. – Умеешь обращаться с этой штуковиной? – Обижаете, господин протопроедр. – Нам бы только до утра продержаться. – До утра? А что будет утром? – Постой-ка! Слышишь? – Что? Они больше не стучат… Готовятся к штурму! – Вот и хорошо, что не стучат… Слышишь, поет кто-то? Мануил напряженно прислушался: – Ну да. Горланит какой-то дурачок пьяным голосом… Сейчас стражники его схватят! – Схватят? – протопроедр рассмеялся. – Полагаю, что нет. – Но… – Ты слова песни слушай!
Нищим дервишем ставши – достигнешь высот.
Сердце в кровь изодравши – достигнешь высот.
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши – достигнешь высот!
Вечером вся Амастридская площадь озарилась огнями! Повсюду играла музыка, люди радовались, танцевали, слушали уличных музыкантов и конечно же пили вино, закусывали… Столы были выставлены прямо на площадь! Для всех! Дука Лука Нотара праздновал возвращение младшего сына, давно считавшегося…
Глава 17 Весна 1455 г. Анкара
Существование неустойчивости можно рассматривать как результат флуктуации, которая сначала была локализована в малой части системы, а затем распространилась и привела к новому макроскопическому состоянию.…погибшим.И. Пригожин, И. Стенгерс.Порядок из хаоса.Новый диалог человека с природой
Столица османского вилайета Караман Анкара встретила путников жарким восточным ветром, зеленью садов и тонкими стрелами минаретов. Дело было к обеду, и муэдзины созывали правоверных к намазу: – Ла иллаху Алла-а-а-а-а… Именно сюда, в Анкару, и перебрался совсем недавно несостоявшийся завоеватель Константинополя султан Мехмед Неудачник – именно так его все чаще и прозывали, за глаза, разумеется. Бывшая османская столица – Адрианополь-Эдирне – показалась султану слишком уж ненадежной. Слишком уж много было в ней янычар, да и до конца не покоренные румийцы все чаще поднимали головы, глядя на так и не сдавшийся Константинополь. Особенно плохи стали дела после взрыва двух крепостей на Босфоре, выстроенных как раз напротив румийской столицы. Когда – один за другим – прогремели взрывы, султан долго не мог прийти в себя, и необузданная ярость его многим вышла боком. Все уцелевшие из крепостных гарнизонов были немедленно преданы жестокой казни, исключением на этот раз не стали даже пушкари-артиллеристы, к коим султан, по традиции, долгое время благоволил. Пушкари… Нет, в основной своей массе это не были турки: французы, англичане, немцы, чехи, венецианцы – кого только не было, султан платил щедро. Правда, и пробраться к османам стало теперь не так-то легко – пушкарей перехватывали сербские юнаки и ромейские пограничники – акриты. Но все равно пробирались – охота пуще неволи. Вот и сейчас – ехали. – Кто такие? – на подходе к городу стояла небольшая крепость с зубчатыми башнями, сложенная из серых камней. Нечто вроде отдельно стоящих ворот, собственно через эту крепость и проходила дорога. – Я – Андрей, Бурмаков сын, пушкарь, – по-русски отвечал сидевший на медлительном муле светлобородый мужик с приветливым лицом и свернутым набок носом. – А это мой помощник, Алексий, – он кивнул на спешившегося Алексея, который и перевел слова пушкаря стражникам. – А, пушкари, – турок одобрительно кивнул. – С вас приказано брать за проезд только две акче… но если дадите три, я вам могу порекомендовать у кого остановиться. Не пожалеете! – Чего он там болтает? – небрежно спросил Бурмаков. Протопроедр добросовестно перевел, потом обернулся к турку: – Да, мы заплатим три. – Вот и славно! Маленькие серебряные монетки с приятным звоном перекочевали в широкую ладонь стражника. – У северных ворот, как проедете, повернете налево, к рынку, – отведя обоих «пушкарей» в сторонку, принялся объяснять стражник. – Там, рядом, постоялый двор, но вам не туда… пройдете еще квартал до старой ивы – увидите – спросите дом Фарраша Кеми, скажете, что от Ылнара. Ылнар – это я, – на всякий случай пояснил турок. – Ну, счастливого пути. – Думаешь, стоит там останавливаться? – Андрей Бурмаков сын хмуро посмотрел на своего спутника. Тот усмехнулся: – Именно там и остановимся. Пока. А там видно будет. – Что ж, – почему-то вздохнул пушкарь. – Все лучше, чем на постоялом дворе, где тать на тате. Нет, ну котел-то зачем им понадобился? Он же медный! – Небось, подумали, что золотой! – протопроедр хмыкнул, вспомнив, как лихо у них увели котелок в караван-сарае где-то под Бурсой. Вот уж прощелыги, поистине – пальца в рот не клади! Алексей увидал пушкаря в тюрьме родного ведомства. Как и всех прочих, Бурмакова сына перехватили на пути к Никомедии. Обычно с такими ренегатами, продававшими за турецкое золото Христову веру – именно так и утверждалось в официальных бумагах, – поступали довольно строго. Дело обычно заканчивалось каменоломнями или приковыванием к веслу на какой-нибудь галере и на весьма значительный срок. Правда, бывали и исключения – если пойманный искренне раскаивался в содеянном (то есть в том, что еще не успел содеять) и всеми силами своей грешной души желал помочь империи в лице ее лучших представителей – сотрудников сыскного ведомства, беззаветно преданных своему делу. Именно так и говорилось в инструкциях. Протопроедр тогда не зря шатался по тюрьмам – высматривал какого-нибудь подходящего человечка, желательно бы купца или бродячего актера… А тут вдруг пушкарь! О такой удаче Алексей и помыслить не мог. Тем более – старый знакомец, тот самый, кого протопроедр не так уж и давно избавил от больших неприятностей в одном из Верховских княжеств. Алексей узнал его сразу… как и сам пушкарь. Нет, тот, конечно, поначалу не поверил своим глазам… А потом вдруг крикнул по-русски: – Эй, братушка! Вот с того времени Андрей Бурмаков стал работать на протопроедра, точнее сказать – на секрет, за что пушкарю было обещано полное прощение и всяческое благорасположение официальных имперских лиц. Ну, разумеется, Бурмаков согласился, тем более что и семья его – жена и два сына-подростка – тоже томились в узилище. Откуда были освобождены по личному указанию господина имперского советника Гротаса. Освобождены и помещены в неприметном домишке у старой стены Константина, под надзором верных людей. Их судьба теперь целиком зависела от удачи задуманного протопроедром и советником дела – и пушкарь о том хорошо знал, разъяснили. – Да, если б не нужда, рази б я подался к нехристям?! – в пути пытался оправдываться Андрей. – Да ни в жисть! Однако подался – что уж тут скажешь. Мастер-артиллерист за дело взялся рьяно – обучил Алексея разным премудростям: как пушки клепать, как рассчитывать, как порох-зелье готовить, как стрелять – целиться… В общем – всему, что сам знал, таким образом и Алексей стал пушкарем хоть куда – хоть сейчас в мастерскую или на городские стены. Конечно, только теоретически – практики, само собой, не хватало.
Присоветанный стражником дом Фарраша Кеми оказался обычным двухэтажным жилищем с плоскою крышей и маленьким внутренним двориком. И дворик, и дом делились на три изолированных друг от друга части – в одной, не считая слуг, проживал сам хозяин и два его уже достаточно взрослых сына, в другой располагался хозяйский гарем из трех жен и пары молоденьких наложниц, ну а третья часть дома и дворик сдавалась в наем приезжим. Конечно, не дешево и не кому попало. Пушкари – это, конечно, было самое то! Нужные, очень нужные султану люди, к тому ж они и не торговались, однако выговорили себе условие – столоваться здесь же и за уже уговоренную цену. Фарраш Кеми – бывший сипах, коренастый с длинными седыми усами – колебался недолго: ударив по рукам, постояльцы расположились в предоставленных комнатах, Бурмаков на втором этаже, Алексей – на первом. Кроме комнат в их распоряжении оказалась и небольшая часть дворика – метра два на три – со старым раскидистым карагачем, усаженной какими-то цветами клумбой и маленькой скамеечкой. Уютно, говорить нечего! Развесив по стенам вытащенные из дорожных сундуков носильные вещи, пушкари уточнили у хозяина насчет ужина и, как и полагается, отправились во дворец, вернее, в специальную дворцовую контору, занимающуюся тыловым снабжением войска, в том числе – и разного рода мастерскими. Начальник конторы – звался он Караджан-эффенди – юркий, чрезвычайно смуглый человечек лет сорока пяти – можно сказать, принял пушкарей с распростертыми объятиями: – Что вы говорите? Артиллеристы? Мастера? Делаете пушки? Отлично, отлично – нам такие нужны. Жалованье вам положим… м-м-м… немалое! Не бойтесь, не бойтесь, не обидим и не обманем. Но сначала проверим – что вы за умельцы? К нам ведь много кто приходит, знаете ли. И все почему-то хотят денег – дай, дай! А умеют ли что? Вот, как вы… То покуда не ясно. – Хорошо, проверяйте, – поклонившись, отозвался Алексей. – Скажите только, куда и в какое время нам явиться… и возможно ли будет сразу после проверки получить хотя бы часть жалованья? Караджан-эффенди часто-часто закивал: – Вот, об этом сейчас ипоговорим. Все устроилось как нельзя лучше – пушкари экзамен выдержали, и даже очень неплохо выдержали, как им под большим секретом сообщил вечером Караджан-эффенди – сам султан удостоил их похвалы. Правда, пока еще не лично. – То великая честь, господа! – хитро щурился начальник. – Но если вы еще примете ислам… Это далеко не каждому дозволяют, позвольте заметить! Далеко, далеко не каждому. Где вы поселились? Ах, у Фарраша… Знаю, знаю старого прощелыгу. Наверняка дерет с вас втридорога. Сколько вы ему платите? Ну! Что я говорил?
Укрепив свое положение еще и тщательным изучением основ ислама – один мулла, добрый знакомый Караджана-эффенди, организовал для ренегатов нечто вроде курсов, не бесплатных, конечно – Алексей начал искать подходы к гарему: связаться с Анисией… тьфу – с красавицей Фирузой. Сначала хотелось встретиться с ней, а уже потом – с агентами тайной службы, протопроедр не знал из них никого лично, а значит – не очень-то доверял. Кто его знает, быть может, весь заговор уже под контролем султана? Или – что, наверное, еще хуже – того самого неведомого братца Анисии-Фирузы! Вот как раз об этом-то братце, будущем (не дай, Боже!) султане Селиме, и рассчитывал разузнать Алексей. Разузнать именно от Анисии. Как? Наметки уже были. Осталось малое – встретиться с Фирузой, для чего проникнуть в султанский гарем… охраняемый тщательнее, чем арсенал или казна. Подумав, Алексей начал издалека – с птичьего рынка, куда отправился в ближайшее воскресенье. Рынок, где, кроме птиц, торговали всякой прочей живностью, а также – немного – рабами, располагался на восточной окраине города, почти у самых ворот. Шум и гам, уж конечно, распространялся почти на весь квартал – спрашивать дорогу и не пришлось, и без того все было ясно. Протопроедр шатался там три часа – заговаривал с продавцами, покупателями, приценивался, торговался, присматривался… Даже пару раз задал прямой вопрос – о некоем евнухе Джабраиле, большом обожателе птиц. Увы, никто такого не знал. Или – просто не говорили? Боялись? Почувствовав себя немного уставшим, Алексей заглянул в ближайшую корчму… увы, по шариатским законам вина в ней не подавали, пришлось давиться холодным щербетом. Осторожненько поговорил со служкой, потом – с хозяином, мосластым длинноусым турком с носом, как у коршуна. Нет! Никто никакого евнуха здесь не видел! – Я чужестранец. – Алексей мило улыбнулся хозяину харчевни. – Приехал по приглашению его величества султана… А нет ли городе места, где собираются ученые люди? Странствующие дервиши, поэты, суфии? – Суфии? – Турок хохотнул. – У старого рынка есть одна улочка. Спросишь корчму одноглазого Факиха. Там найдешь своих суфиев! Корчма одноглазого Факифа у старого рынка! Молодой человек поспешал туда со всех ног. Кажется, другой евнух, Хосров, был известен, как поэт-мистик. В том, другом, мире. А, может быть, здесь вообще нет таких евнухов? Ни Хосрова, ни Джабраила? Тогда, как ни крути, а придется идти на встречу с агентами – должны же они хоть как-то связываться с Фирузой! Корчму Факифа показали сразу пробегавшие мимо мальчишки. При этом засмеялись и, перешептываясь, долго смотрели вслед, и у Алексея было впечатление – что парни покрутили бы пальцем у виска, ежели б знали такой жест. Странно… Хотя – чего странного-то? Это суфии – странные. И тот, кто их ищет. То же еще – поэт-мистик. Философ, мать его за ногу! – Досточтимого Факифа вы ищете, господин? – выглянувший из калитки чернокожий слуга в ослепительно белом тюрбане подозрительно уставился на посетителя. Да, что и говорить, не очень-то гостеприимной оказалась корчма – похоже, не всех сюда пускали. – Прошу извинить… – негр приложил руку к сердцу. – А вы кого-нибудь знаете из наших постоянных гостей? Протопроедр развел руками: – Увы, я всего лишь приезжий. Ищу здесь достойного общества… Ученых людей. – Ученых людей… – негр пожевал губами и вдруг выдал в стихах:
Они забыли о себе. Но все же,
Непосвященный, ты к ним не войдешь.
Их разум – в исступлении, а слух
К увещеваниям разумным глух…
Не добиваются людской любви,
Довольно вечной им одной любви…
О тайнах сокровенных невеждам не кричи
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни,
с кем говоришь:
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.
О, вино! Ты – живая вода, ты – исток
Вдохновенья и счастья, а я – твой пророк.
И все же Фируза, на взгляд Алексея, оказалась очень даже ничего! Небольшого роста, но стройная, тоненькая, гибкая – сразу видно бывшую наездницу-циркачку, – с бархатно-смуглой кожей, чрезвычайно приятным милом лицом и огромными золотисто-карими глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц. Маленький чувственный рот с изящно очерченными губами, чуть вздернутый носик… Нет, Фируза все же была настоящей красавицей… может быть, не совсем в турецком вкусе – те любили женщин объемистых, в теле. А султану, похоже, было все равно. У него имелась одна женщина, одна всепоглощающая любовь – власть! А проникнуть в султанский гарем оказалось не так-то и сложно. Через задний двор, потом – через кухню, по заброшенной галерее… Джабраил подсказал – как. Похоже, он не очень-то дорожил местом… или, скорее, ему было все равно. Одно слово – мистик! Да к тому же еще и евнух – их уж точно сам черт не поймет. Затаившись в старой галерее, протопроедр смотрел, как по двору, переругиваясь и шипя, прохаживаются султанские жены. Сбиваются в небольшие группки, смеются… играют в нарды… хорошо хоть не в волейбол – а прикольно бы было! Фирузу он узнал сразу – имелся словесный портрет. И, когда та подошла к галерее, тихонько позвал: – Анисия! Женщина вздрогнула, остановилась. – Твой дядюшка Акинфий посылает тебе поклон и амфору родосского, – Алексей громко прошептал пароль. – Поклон принимаю, а амфору отошлите обратно. Я не пью вина, – оглядевшись, тихо ответила Фируза. И еще тише добавила: – Ждите здесь. Когда все уйдут, я приду. Ждать пришлось не так уж и долго. Не прошло, наверное, и получаса, как почти все султанские жены покинули двор, осталось лишь несколько праздношатающихся красавиц, да и те скопились у фонтана и о чем-то увлеченно судачили. – Рада вас видеть, – Фируза уселась на скамеечку под раскидистым кустом рядом с галереей. – Как наши дела? – Вполне успешно. – Вы привезли деньги? – Да. – Дайте двадцать цехинов Халиму, начальнику третьей стражи. Запомните имя? – Никогда не жаловался на память. – Фарид, мой связной – предатель. Немедленно убейте его. – Все будет исполнено… Ваш брат… Фируза дернулась: – Что – мой брат? – Ему грозит большая опасность. Я должен встретиться с ним. Один. Наши люди не должны знать! – Неужели… – Да! Кто-то из них предатель. Поспешите, дело не терпит отлагательств – быть может, уже в этот самый момент ваш брат… – Мой брат будет сегодня вечером в корчме у западных ворот. Быстро поднявшись, молодая женщина направилась к фонтану. Что ж, она сказала все… все, что хотел узнать протопроедр.
Корчму у западных ворот Алексей знал – там была запасная явка. Значит, именно туда и должен был явиться… будущий султан Селим Фатих! Убить его – и не будет никакого штурма? А вдруг появится другой удачливый претендент, все может быть – Алексей хорошо помнил про возможность сопротивления системы, пресловутый аттрактор. Ладно, не убивать… для начала встретиться… Зайдя по пути на рынок, молодой человек прикупил пакли, басмы и рыбьего клея – и явился в корчму в обличье персидского купца. Зачем он это сделал, ведь, по сути, сейчас не требовалось никакой маскировки. Зачем… Кто его знает, зачем? По наитию. Алексей давно уже что-то такое подспудно чувствовал, вспоминая недавнее прошлое, сопоставляя, рассуждая… Не хотелось, конечно, верить – но… Всякое может быть. Всякое! Протопроедр расположился в корчме заранее, в том самом углу, где должен был появиться и загадочный брат Фирузы. Заведение – скорее, постоялый двор, нежели просто корчма – отличалось простотой нравов, не до такой, конечно, степени, как прибежище суфиев, но вино в нем – пусть и не совсем открыто – подавали, определенно подавали. Да как же иначе, коль тут, кроме последователей Аллаха, ошивался весьма разношерстный народ – купцы, приказчики, даже какие-то католические монахи, францисканцы или кармелиты, Алексей не сказал бы с точностью, не настолько в них разбирался. Темновато было, шумно, жарко и вместе с тем – уютно. Никто ни на кого не обращал ни малейшего внимания. Замечательное местечко. – Вы не знаете, здесь подают бобы с соусом по-хиосски? Алексей опустил глаза… Он узнал, узнал! Ну, еще бы, ведь догадывался… и все же до последней секунды не верил. Старался не верить! – Здесь готовят отличные бобы, господин, – быстро пробормотал ответ протопроедр. – Только соус не хиосский, а родосский. С чесноком. – О, я люблю чеснок! Роман Родинка! Да, это был он… Кстати, у Фирузы-Анисии вовсе не было родных братьев, ошиблись хроникеры-историки. Что ж, выходит, Родинка – сводный. Или вообще – кузен. В общем какой-то родственник. – Ваша сестра предупреждает о грозящей опасности, – негромко произнес Алексей. – Вам нужно скрыться! – Как скрыться?! – тряхнул своей черной бородкой бандит, большая родинка на щеке его налилась кровью. – Ведь все готово! Осталось только начать! – Увы, в наших рядах предатель…. Нельзя было сейчас отпускать Родинку, никак нельзя… если не убить, то хотя бы ранить. Обездвижить, лишить возможности влиять – ничего другого не оставалось! – Я знаю укромное место… – Кто вы такой, чтоб я вам верил? – бандит скривился, усмехнулся. – Прошу не обижаться. Я никогда никому не верю – и правильно делаю! – Соглядатаи могут быть и здесь, – тихо заметил протопроедр. – Нужно найти… более укромное место для нашего разговора. – Что ж, – Родинка внимательно посмотрел прямо в лицо собеседнику. – Идемте. Вы ведь не местный? – Нет. Я прислан из столицы. – Привезли деньги? – О да. – Нам они очень нужны! Может быть, пойдем к вам… я бы забрал деньги… заодно и поговорим. Вы где остановились? – Хорошо, – до того колебавшийся, Алексей принял решение – похоже, другого выхода не было, слишком уж далеко все зашло. – Еще день—два – и мы свергнем султана! – хвастливым шепотом заявил лиходей. – О, янычары его ненавидят, особенно после удачного штурма… – Похоже, они жаждут снова идти на штурм… с другим султаном. – Что вы хотите этим сказать? – Родинка насторожился. – Так… мысли вслух. Сколько вам нужно денег? – Много. Две сотни цехинов – их нужно срочно передать коменданту дворца. Найдется у вас столько? – Найдется. – Тогда идемте же скорее, идем! Что ж, домой так домой… В конце концов, у старого Фарраша-кеми очень уютный дворик. Там можно закопать труп. О! Бандит оказался хитрее, чем думал протопроедр! Он не пошел в дом. Огляделся по сторонам, привалился спиной к старой липе: – Несите деньги. Я подожду здесь. – Нам бы поговорить… – Обязательно поговорим. В другом месте, – Родинка ухмыльнулся. – Знаю тут недалеко укромный уголок. Укромным уголком оказалась пещера – большой провал в земле сразу за пустырем, поросшим густыми кустами. Судя по всему – то еще было место… и Алексей давно уже догадался – зачем его позвал лиходей. Деньги! В них было все дело. Хотя… может быть, и не только в них. Тяжелая сума оттягивала плечо. Свернув к пустырю, спутники подошли к яме. – Выкладывайте ваши цехины, – ухмыльнулся Родинка. – Пересчитаем. Не беспокойтесь, сюда никто не придет… Кстати, вы зря покрасили бороду. Прежний цвет вам больше к лицу… господин протопроедр! Алексей вскинул голову – двое выскочивших из кустов молодцев целились в него из луков. Разбойник, осклабясь, вытащил из-за пояса кинжал: – Как вам больше нравится умереть, господин ищейка? От стрелы… или от кинжала? – Зачем ты убил мальчишек? Там, на болоте… – О, ты и об этом догадался? Похвально. А те парни сами виноваты – выскочили из леса, как черти. Могли помешать, рассказать кому-нибудь… Пришлось убрать… О, один был такой чудный… – издеваясь, бандит запрокинул голову. Протопроедр тут же ударил его ребром ладони по горлу… Вырвав кинжал, повалил в яму, прикрываясь от лучников, словно живым щитом! Родинка закашлялся, захрипел, чувствуя на своем горле острое лезвие: – Подожди-и-и… ты же хотел поговорить. – Вели своим парням убраться! – Эй вы, там! Пошли прочь! Пождите у тропки, кому сказал? Лучники послушно исчезли. Надолго ли? И кто поручится, что, кроме них, в кустах никого больше не было? Слишком уж спокойным казался бандит, слишком… Наверняка еще кто-то был. – Ты убил себя, чтобы стать султаном? – уперев бандиту под ребро острие кинжала, негромко спросил Алексей. – Ты поразительно догадлив… Мне нагадала об этом одна старая ведьма. – Гаркатида? – Она… Ты много знаешь. Вместе нас было бы не сокрушить! А, представь только на миг – я – могущественный султан осман, а ты – мой наместник… не-ет, не в Константинополе, этот город я оставлю себе. Выбирай любой другой, который нравится! Варна, Адрианополь, Янина… Или, может быть – Вена? Как тебе Вена? – Вену еще надо взять. – Вдвоем с тобой – запросто. Мы – те, кто знает… Единственные во всем этом мире. Ну, кроме бабки Гаркатиды, которую можно и… – Ты следил за мной с самого моря? Притворялся женщиной, скрывал лицо… И там, на болоте – тоже… Но я узнал твоих слуг. – Да, когда ворота внезапно закрылись, Гаркатида сказала – только ты знаешь выход. А насчет моря… О нет, корабль был уже позже… Для начала я помог тебе бежать из тюрьмы. Да-да, именно я, не приписывай это ни своему уму, ни красноречию, ни везению. Кстати, ты заметил – тебе безумно везло на всем пути. Моими стараниями, разумеется. Это я подвел тебе попутный корабль, а потом и караван – там, в Монкастро. Да, это были никакие не купцы – ты правильно сомневался. Помнишь, в Еголдаевой тьме лживый купец Керим-сули посылал слуг за вином – это он предупреждал меня о том, куда и каким путем ты поедешь дальше! И когда неожиданно напали татары – именно мне пришлось послать на выручку своих людей. А потом я заставил следить за тобой пастушонка. И шел… шел по болоту, пробирался… Знал, чувствовал – не зря! – А Фируза… Анисия… Она правда твоя сестра? – Племянница. Красивая девочка, правда? Разбойник расхохотался, весело, цинично и громко, и хохот его был вовсе не похож на смех затравленного пленника. Скорее, это был смех хозяина положения. Родинка нанес удар резко… еще даже не закончив смеяться – узкий стилет был спрятан у него в рукаве. Но промахнулся – Алексей все-таки был начеку, несмотря на весьма интересную исповедь лиходея… Ой, не просто так тот растекался мыслью по древу – усыплял бдительность. И вот – удар… Тонкое жало стилета лишь скользнуло по ребрам – но кровь полилась обильно… и кинжал выпал из ослабевших рук. Оттолкнув от себя Алексея, бандит ловко выбрался из ямы и принялся звать своих… Пуля угодила ему точно в сердце. Родинка недоуменно обернулся, скривился и, закатив глаза, тяжело повалился обратно в яму. Выронив бесполезный теперь браунинг, тот самый, дамский, с которым и не расставался, протопроедр чувствовал, как наваливается слабость, как подступает к самому горлу тошнота, все ж таки рана оказалась неожиданно глубокой… Бандит умел бить… – Эй-эй, господин! Алексей улыбнулся – это кричали свои. Пушкарь Андрей и верные люди советника… Протопроедр заходил домой не только за деньгами… Спрыгнув в яму, двое молодых людей подняли его за плечи: – Как вы, господин? – Ничего… Сейчас выпью вина, и… Что с лучниками? – Обезврежены. – А кроме них? – Да, был тут один… Убежал. Правда, не далеко. – Там, в суме, деньги… Возьмите. Пусть при дворе султана Мехмеда всегда зреет заговор!
Стремительный двухмачтовый корабль вышел через неделю из генуэзской крепости Амастрида, что близ вилайета Гази Челеби. Быстро набирая ход, судно обогнуло волнолом и через пару дней уже входило в бухту Золотой Рог. Уж на этот раз Алексей отправился сразу домой, без доклада, справедливо решив, что все дела подождут. Войдя во двор, улыбнулся привратнику… тот кинулся было в дом, но протопроедр остановил его жестом. – Беги-ка лучше в «Под липы», купи хорошего вина. Вот тебе деньги. Слуга – лысоватый, средних лет грек – округлил глаза: – На целый дукат купить, господин? – Да. И сам выпей. Внезапно на втором этаже распахнулись ставни. – А я-то думаю, кто это там распоряжается? – высунувшись, улыбнулась Ксанфия. – Ну, поднимайся же, что ты сидишь? – Наслаждаюсь. – Алексей помахал рукою жене. – Все-таки у нас прекрасный дом… и сад… и вот, слива… – Это вишня, чудо! Ну поднимайся же! – А дети где, что-то их не слышно? – Фекла увела их гулять. – Ого, гулять! Так ты там совсем одна? Иду, иду… поднимаюсь… Полетела на подоконник сброшенная одежда… Алексей улыбнулся, лаская жену… потом, нагую, подхватил ее на руки, понес в постель… А как же без этого? Такой вот аттрактор!
Андрей Посняков Секутор
Глава 1 Май 224 г. Лугдунская Галлия, г. Ротомагус «ДЕРЕВЯШКИ»
…Гибели он заслужил. Ненавистен мне смерти виновник. Кары ль не будет ему? Он живой, победитель, надменный…Публий Овидий Назон. Калидонская охота
– Да кто так машет мечом, ленивые твари?! Вы ж не комаров отгоняете, глупое отродье бродячих собак, вы сражаетесь! Сражаетесь – не для себя, а для почтеннейшей публики, которой совсем не интересно смотреть на ваше гнусное мельтешение! А ну, подошли сюда, оба! Рысь и его напарник, иллириец Тирак, послушно положили деревянные мечи на тщательно посыпанную песком арену – учебную арену, с одной стороны огражденную глухим высоким забором, с других – стенами казармы, амбаров и прочих строений, сложенных из красного кирпича. Вокруг не прекращался стук деревянных мечей – молодые, коротко остриженные парни, такие же, как Рысь и Тирак, продолжали битву, проходящую под чутким присмотром опытных старых бойцов. Попробовали бы они не продолжать! Уж отведали бы бича Лупуса, мало б не показалось. Как не показалось сейчас Рыси, когда плеть Лупуса со свистом опустилась на его обнаженные плечи. Словно раскаленным прутом обожгло! Тут же бич просвистел и над иллирийцем. Тот вздрогнул – и это не понравилось Лупусу, от души подарившему несчастному парню несколько лишних ударов, каждый из которых глубоко рассекал кожу. – Взяли деревяхи, – кивнув на мечи, глухо распорядился Лупус. Огромный, с выпяченной нижней челюстью, с вечным оскалом и звериным взглядом, он чем-то напоминал злобного волка, отсюда и прозвище Лупус – Волк, которым его обладатель очень гордился. Оба юноши – худощавые, но сильные, жилистые, ловкие, только Тирак темноволосый, кареглазый, а Рысь, наоборот, с волосами светлыми, как спелая пшеница, и небесного цвета глазами, – понурившись, подобрали мечи, снова встали в стойку, закружили друг перед другом, выбирая момент для удара. Иллириец не выдержал первым – издав устрашающий вопль, прыгнул вперед, целя острием меча в грудь соперника. Рысь отклонился в сторону, отбил и в свою очередь нанес целый ряд ударов, стремительных и быстрых, как атака змеи. Тирак отпрянул, закусил губу, пропустив пару-тройку уколов, – были бы мечи настоящие, давно бы уже упал на песок, валялся бы в луже собственной крови… И снова ожгло спину! И еще раз, и еще… – Тупой ублюдок! Ослиный выкидыш! – рассерженно орал Лупус. – Сколько раз тебя учить, тварь, удар должен быть красивым! Дай мне деревяху! Он выхватил оружие иллирийца, яростно оттолкнул его в сторону и, грозно посмотрев на Рысь, повелительно произнес: – Ну?! Юноша поднял меч и, глядя словно бы сквозь глаза Лупуса, с быстротой молнии проделал несколько выпадов… отбитых соперником этак не спеша, походя и, надо признать, красиво. Рысь отпрыгнул назад. – Ретиарий, – презрительно сплюнул Лупус. – Видно, не будет от тебя толку в секуторах, будешь бросать сетку да услаждать своим смазливым видом старых тупых матрон. Рядом обидно захохотали. Рысь не оглядывался, лишь краем глаза увидел подошедших ближе Энея и Плавта – тренеров-надсмотрщиков, таких же, как и Лупус. – Напрасно ты определил в секуторы этого парня, Лупус, – сквозь зубы произнес Эней, чернобородый эпирец, смуглый, как обожженное дерево. Римлянин Плавт усмехнулся и, скрестив на груди руки, принялся молча наблюдать за продолжением боя. Красивое, покрытое шрамами лицо его с темной, аккуратно подстриженной бородой не выражало никаких эмоций, только вот глаза недовольно щурились – это ведь именно он, Плавт, Марк Домиций Плавт, бросивший когда-то все ради славы гладиатора, посоветовал ланисте определить светловолосого новичка в тяжеловооруженные секуторы, каким был когда-то и сам. Рысь показался ему выносливым и сильным, правда тощим, но это ничего – были бы кости, а мускулы нарастут. Тем более, что почти все остальные новички были каким-то хилыми – явные ретиарии, и зачем только ланиста таких купил? Вооруженных трезубцем и сетью ретиариев Плавт, как и все другие тяжелые гладиаторы, презирал. Не воины – шуты-пенгиарии. Правда, и среди ретиариев попадались опасные соперники, но все же, все же… Бегать, прыгать, уклоняться, размахивать сетью, чтобы затем нанести подлый удар, – как-то не по-мужски все это. То ли дело – секуторы, носящие сверкающий шлем с гребнем, похожим на рыбий плавник, и забрало с маленькими дырочками, чтоб не проник трезубец. Не то что уже порядком подзабытые мирмиллоны, у которых забрало почти открытое, из тонких железных прутьев, так ведь мирмиллоны и не сражались с ретиариями. Тяжелый прямоугольный щит с краями, обитыми бронзой, наголенники-поножи, доспех на правой руке, острый короткий меч гладиус – вот оно, вооружение истинных героев, купающихся в лучах славы! Римлянин посмотрел на Рысь: тот уже довольно долго отмахивался мечом от наседавшего Лупуса – опытнейшего бойца, другим новичков и не доверяли. Лупус, кажется, уже был достаточно разъярен для того, чтобы уложить тщедушного – пока еще тщедушного, ведь парню наверняка не было еще и шестнадцати, – соперника. Уложить даже таким, деревянным мечом, лишь только знать, куда и как ткнуть, – Лупус знал, а Рысь… А Рысь не видел никого, кроме соперника, и даже уже не соперника – врага! Не ветеран-гладиатор Лупус был сейчас перед ним, а вождь ободритов, рыжебородый Тварр, чья шайка, незаметно подплыв на нескольких ладьях, за одну ночь уничтожила весь род Рыси, перебив мужчин и захватив в плен детей и женщин, коих потом продали в рабство в далекую колонию Агриппина. Рысь и его род жили на берегу огромного озера-моря, прозывавшегося Нево, жили мирно, занимаясь охотой и рыболовством. Мать Рыси Невдога была из местного племени весь, отец же Доброй – из склавинов, все чаще селившихся около Ладоги и озера Илмерь. Ободриты напали ночью, не побоялись мелей, видно, кто-то из них знал путь – напали сразу с нескольких сторон, перебрались через частокол, да и частокол ли то был? Так, от зверей только. Никогда еще не приходили с кормилицы Ладоги лихие люди. Вот, пришли… Рыси тогда не было и тринадцати, впрочем, отец – один из самых уважаемых вождей – хорошо учил его воевать и охотиться, и немало врагов нашли свою смерть от стрел юноши. Нашли бы и еще больше, если б не Тварр, с рычаньем распявший на полу хижины Добронегу – старшую сестру Рыси. Уже догорало селище, и кровавые отблески пламени отражались в черной воде озера, а ветер уносил удушающий дым за холмы, покрытые густым лесом. Услыхав отчаянный крик сестры, Рысь спрыгнул с дерева, выхватывая из-за пояса узкий, подаренный отцом кинжал, ворвался в хижину и увидел перед собой широкую спину одного из врагов – как выяснилось позже, самого вождя, Тварра, а за ним – распростертую на полу сестру, с которой ободриты со смехом срывали одежду. Оправдывая свое прозвище, Рысь прыгнул на врага сзади, вождь ободритов вздрогнул, обернулся через плечо и с презрительной усмешкой отбросил парня к стене, словно щенка. И свет померк в глазах Рыси. Правда, темнота была не долгой, юноша быстро очнулся, бросив на врагов обжигающий взгляд, полный нешуточной обиды за то пренебрежение, которое ободриты оказали ему – отбросили к стенке, словно нашкодившего котенка, даже не посчитали за соперника. Вот это унижение! Очнувшись, отрок подхватил оброненный кинжал, по-кошачьи быстро вскочил на ноги, ждал. Не говоря ни слова, Тварр вытащил из ножен меч, заточенный лишь с одной стороны, ударил… Меч был редким оружием, владение им – большое искусство. К сожалению, Доброй не успел обучить этому своего сына. Пришлось полагаться только на ловкость, да и в хижине было не так уж просторно. В полутьме – сквозь сорванную с петель дверь проникали оранжевые отблески пламени – у Рыси, наверное, был бы шанс, если б не опытность Тварра. Тот ловко отбил выпад и сам перешел в атаку – меч против кинжала… Отрок отскочил в сторону, поднырнул под острый клинок, чувствуя, как просвистело над ухом, изловчился-таки, ранил врага в руку. Ну, ранил – это громко сказано – так, царапина. Вождь ободритов даже не рассвирепел, а лишь взглянул на Рысь с торжествующе-презрительным прищуром, с каким сейчас смотрел и Лупус… А потом, выбив кинжал, просто ударил парня ногой – неожиданно и сильно, так, что Рысь снова потерял сознание… А очнулся уже в плену, среди родичей – детей и женщин. Правда, сестры среди них не было – но, может, она просто на другом корабле? Вряд ли Тварр велел ее убить, вряд ли… И вот сейчас Лупус неожиданно напомнил ему вождя ободритов. Так же смотрел, презрительно усмехаясь и, между прочим, зря! Рысь вовсе не собирался так быстро сдаваться. Р-раз! И, резко выбросив руку вперед, задел-таки острием деревяхи плечо звероватого тренера-стража. Лупус отпрянул, нехорошо усмехаясь, и, отбросив деревянный меч прочь, вытащил из-за пояса плеть. Застыл, примериваясь, куда бы лучше ударить. Рысь неотрывно смотрел на него, пытаясь угадать самое начало удара, чтобы вовремя уклониться. Голубые глаза юноши без страха смотрели на Лупуса, грудь ровно вздымалась. Ну! Ударь же, попробуй! Нырнуть под плетью влево, потом извернуться, выбросив вперед руку, ударить острой деревяхой в глаз, а дальше – будь что будет! Лупус занес руку… тут же перехваченную Плав-том. – Остынь, друг мой, – тихо произнес римлянин. – Парень смел и, как ты видишь, достаточно силен и вынослив. Думаю, из него получится неплохой гладиатор. – Ретиарий, – опуская плеть, упрямо повторил Лупус. – Ретиарий – и не более того, попомни мое слово! Плавт и Эней вдруг расправили плечи и с улыбкой приветствовали небольшого кругленького человечка с бритым лицом и умными черными глазами. – Аве, Луций! – В глазах римлянина отражалась плохо скрываемая насмешка. Луций Климентий Бовис – ланиста, хозяин гладиаторской школы и работодатель Плавта, Энея, Лупуса и прочих – в отличие от самого Плавта не являлся римлянином, а принадлежал к местному романизированному роду Климентиев, прозванных Быками. Неизвестно, походил ли кто-нибудь в этом роду на быка – бовиса – внешне, но уж точно не Луций. А вот характер ланиста имел и впрямь бычий – вспыльчивый, упрямый. Может, все в его роду такими и были, потому и заслужили такое прозвание? – Аве, дружище Марк, – поприветствовав Плавта, Луций повернулся к остальным ветеранам: – Привет и вам. Вижу, тренировки проходят неплохо. – Ланиста кивнул на застывшего, словно изваяние, Рысь. – Кажется, этот парень стоит тех денег, что я на него потратил! Едва не выбил тебе глаз, Лупус! Не ярись, не надо – я хорошо видел, как он повел себя, едва ты поднял плеть. Такие и нужны в гладиаторах. Как зовут парня? – Мы называем его Рысь, – отозвался Эней. – Уж больно похож – силен и ловок. – Чересчур ловок, – пробурчал Лупус. – Как раз для ретиария. «Дался ему этот ретиарий, как будто их у нас мало!» – недовольно подумал Плавт. – Ретиарий? – Ланиста внимательно посмотрел на юношу. – Да, парень красив и явно понравится матронам, выступая без шлема… Но ведь у нас и без него хватает красавчиков-ретиариев. Нет уж – раз силен и вынослив, пусть носит тяжелый шлем! Думаю, ты был прав, Марк, посоветовав обучать парня как секутора. Плавт коротко кивнул, вызвав нехорошую усмешку Лупуса, в основном и занимавшегося обучением тяжеловооруженных гладиаторов. Зверовидный галл, несмотря на несколько туповатый облик, вовсе не был лишен ума и хорошо понимал, сколько сестерциев вложил в гладиаторскую школу ланиста, сколько – Плавт, а сколько – он, Лупус. Выходило, что даже меньше, чем эпирец Эней. Потому, немного подумав, галл счел за лучшее согласиться с Плавтом и признал, что и в самом деле парень, которого все называли Рысь, не только ловок, но и силен и вынослив. – И все же Рысь – варварское, нехорошее имя, – жестом отпуская юношу, медленно проговорил ланиста. – Пусть лучше зовется, ммм… – Он посмотрел в небо, голубое небо Лугдунской Галлии, в отличие от давно романизировавшейся Нарбоннской, еще называемой – Косматой. – Из какого он племени? Плавт пожал плечами: – Кажется, склавин или ант. – Гм… Склавин – слишком длинно. Пусть зовется Ант. У нас ведь нет больше его соплеменников? – Нет. – Ну вот и славненько. – Ланиста потер пухленькие ладошки и подмигнул. – Не мешало бы и перекусить чем-нибудь, а? Подняв руку, он дал знак охране – мрачного вида великанам, вооруженным до зубов, и больше напоминавшим разбойников. Те, прекратив занятия, выстроили будущих гладиаторов в колонну и повели их в казармы. Рысь, а теперь Ант, пригнувшись, вошел в свою каморку, услыхал, как лязгнул позади надежный засов – гладиаторов-новичков охраняли крайне тщательно! Уселся на жесткую скамью, заменявшую ложе. Перед ним на невысоком столе стояли глиняная миска с кашей из полбы, кусок черствой лепешки и кувшин с сильно разбавленным вином. За столом на таких же скамейках уже сидели соседи Рыси – галл Автебиус и Савус, кимвр. Оба года на полтора-два старше, галл – чернявый, с некрасивым лицом и бегающими глазами, Савус – коренастый, с маленькой головой и выпирающими мускулами во всю грудь, которыми он очень гордился. В бесцветных глазах его, казалось, навечно застыло презрение. Рысь потянулся к вину – в такую-то жару как раз кстати, – отметил краем глаза, как переглянулись соседи, плеснул из кувшина в кружку, поднес ко рту… И тут же с отвращением вылил! Слишком уж сильно вино пахло мочой, коей, собственно, и являлось содержимое кружки. Соседи – Автебиус и Савус – злорадно загоготали. Автебиус при этом смешно тянул шею, словно гусь, а кимвр хлопал себя ладонями по мускулистым ляжкам. – Смотри-ка. – Автебиус дурашливо погрозил Рыси пальцем. – Ты, парень, зря не попробовал нашего винца! Клянусь, в своей варварской стране ты никогда такого не пробовал! – Уж это точно, не пробовал, – поддакнул Савус. – Да и сейчас вряд ли распробовал вкус. – Он вдруг подмигнул товарищу: – Давай-ка поможем ему, галл! Оба, разом вскочив, накинулись на Рысь и, заломив руки, повалили на землю. Немного посопротивлявшись, Ант поддался, застонал, тяжело дыша: – Пустите! Эта его просьба вызвала у соседей новый приступ веселья. – Пустите, говоришь? – хохотал галл. – Сначала испей винца, а уж потом… Потом посмотрим, что с тобой еще сделать. Савус гнусно заржал: – А ну, открывай рот, да пошире! Изображая полную покорность судьбе, Рысь склонил голову, наблюдая, как к его рту приближается высокое горло наполненного мочою кувшина, выбрал момент и… двинул лбом по кувшину, так что тот разлетелся на куски, расплескав содержимое большей частью на опешившего от неожиданности Савуса. Рысь не стал больше ждать: крутнулся на левой пятке, а правой врезал в бок галлу. Страрался, как мог, жалел только, что отец не успел научить его получше. Впрочем, хватило и этого – галл со стоном схватился за бок, а опомнившийся кимвр ринулся было в атаку, пытаясь обхватить Анта руками, мощным ударом ладонями по ушам Рысь приземлил его обратно. – Ну? – уперев руки в бока, грозно поинтересовался Рысь. И в этот момент за дверью загремел засов. В комнату заглянул охранник: – Всем выходить на тренировку! Что это у вас тут творится? – Обедаем, – пожав плечами, весело улыбнулся Рысь. И снова учебный бой с деревянными мечами, а потом и с утяжеленными железными – парный, двое на двое, с чучелом неподвижным и вертящимся, прыжки в полном вооружении секутора, имитация выпадов и ударов, снова схватки – и так до самого вечера. – Так, так! – кричал Плавт. – А теперь быстрее, еще быстрее… Помните: кто не успеет добежать до соперника, того подгонит Лупус. Рысь бегал быстро, к тому же уродился выносливым и сильным, однако и он к вечеру оказался настолько измотан, что даже не расслышал скупой похвалы Плавта: – Молодец, Ант. Кажется, твои боги повернулись к тебе лицом. Ант не услышал слов наставника, однако их хорошо расслышали оказавшиеся ближе к римлянину Савус с Автебиусом. Расслышали и переглянулись.
Вернувшись в свою каморку, Рысь без сил повалился на жесткое ложе. Слышно было, как рядом храпели галл с кимвром, а снаружи, во дворе, громко перекрикивались часовые. Было темно – хоть коли глаз, а тело казалось налившимся свинцом. Слипались веки, и все же Рысь приказывал себе не спать, в любой момент ожидая нападения соседей по каморке. Да, вроде бы те сейчас мирно храпели, но ведь обязательно попытаются отомстить. А раз им не одолеть Рысь в честной схватке, то куда уж лучше будет расправиться со спящим! Где-то рядом, на улице вдруг завыла собака. Грустно, протяжно – так воют по мертвецу. Рысь поежился: плохая примета – услышать такой вой! Не к добру. Ага! В углу напротив вдруг заворочался галл. Ну, ну, просыпайся. Подойди только – и встретишь достойный отпор. Галл поворочался еще и затих – лишь мерное дыхание доносилось из его угла. Рысь почувствовал, как слипаются веки. Не спать! Думать о чем-нибудь, вот хотя бы о детстве, о широкой реке, о Нево – огромном озере-море. Нет, слишком уж приятные думы – под них хорошо спится. Лучше вспомнить что-нибудь неприятное: рынок рабов в колонии Агриппина, куда его, Рысь, в числе других пленников, пригнали ободриты во главе с Тварром. Или плаванье на широком корабле по бурному морю? Или рабство на вилле недалеко от города Августодурума? Все эти воспоминания – горькие, хороших за последнее время нет, да и откуда им взяться у раба? Раб… Горькое, страшное слово, не человек, вещь, хоть говорят, что многие римляне считали не так… Вернее – не многие римляне, отнюдь не многие. Римляне… или богатые галлы – они почти ничем друг от друга не отличались – одинаково спесивые, важные, надутые, словно откормленные гусаки. Однако у них – сила! Легионы, воины, с каждым из которых по отдельности справился бы любой охотник из рода Рыси, однако вот вместе, плотным строем, легионеры побивали всех. Один охотник из рода стоил десяти римских воинов, однако сотня римлян легко разбивала тысячу варваров. Римляне – именно так вот уже на протяжении двенадцати лет, как рассказывал вилик Астиний, с эдикта императора Каракаллы, имели право называть себя все свободные жители провинций, от Британии до знойной Киренаики и Египта. Цивитас романус, римские граждане – так себя теперь гордо именовали зажиточные галлы. Что это такое – римский гражданин – Рысь пока не очень хорошо понимал, да и не хотел понимать, честно говоря, ведь всех людей, не покорившихся Риму, граждане презрительно именовали варварами. Значит, и он, Рысь, был варваром, что ж… Наверное, это все-таки лучше, чем быть спесивым римлянином. Юноша перевернулся на другой бок, прислушался. Нет, вроде бы все тихо. Да и что смогут сделать с ним его соседи? Убить? Побоятся неминуемой расправы. Рысь, как и все охотники, спал чутко даже здесь, когда каждый вечер казалось, что ноющее от все усиливающихся нагрузок тело желает только одного – уснуть, хотя бы до утра, что уже немало. Значит, ночью вряд ли стоит ждать пакостей. Скорее – днем. Да и то ежели Автебиус и Савус еще не успокоились… Нет, не успокоились, и, кажется, дело тут вовсе не в кимвре, а в галле – тот явно подзуживал своего не очень сообразительного приятеля, настраивая его против Рыси. Но почему? Что он, Рысь, им сделал плохого? Съелчужую похлебку, скрысятничал, донес? Ведь нет. Видно, здесь просто не любили новичков и всячески над ними издевались. Правда, Савус с Автебиусом и сами-то недалеко ушли от молодых да зеленых. Ну, деревяхами уже не сражались, даже, кажется, в списке ланисты перед ними стояла цифра 1, а может, и 2 – по числу проведенных боев. Настоящих боев, не учебных – с горячими брызгами крови, смертью и яростным криком празднично разодетой толпы, собравшейся в амфитеатре Ротомагуса. Рысь потер виски. Неужели и ему в скором времени предстоит это? Выходит, что предстоит – убежать отсюда, похоже, нельзя, по крайней мере сейчас. Это не вилла под Августодурумом, с которой… Впрочем, не приснилось ли ему это? Здесь же все было иначе. С новичков и вообще с молодых гладиаторов прямо-таки не спускали глаз. Днем за ними следил сам ланиста со своими помощниками – жестоким Лупусом, безразличным ко всему, кроме схваток, Энеем, насмешником Плавтом, которого чаще звали Римлянин. Интересно, он и в самом деле римлянин? Или тоже из местных, как ланиста или Лупус? Ночью по двору и снаружи прохаживалась неусыпная стража, охраняя и казармы, и склад с оружием, предусмотрительно расположенный за стенами школы. Погруженный в свои мысли, Рысь и сам не заметил, как провалился в черную бездну плотного обволакивающего сна. И – кажется, только сомкнул глаза! – тут же вскочил от громких ударов в дверь, лязганья засова и грязной ругани Лупуса. – Подъем, ленивые твари! – с громкими воплями слился свист бича. – Хватит пролеживать бока, мешки с дерьмом! Встав, по команде побежали к выгребной яме, затем к фонтану, затем на арену – получать учебное оружие. На этот раз наконец-то выдали не деревяхи – настоящие мечи, правда затупленные… и очень тяжелые, наверное, раза в три-четыре тяжелее боевых. Таким же был и щит, и закрытый забралом шлем. – А ну, построились, вонючие псы! – одетый в коричневую тунику Лупус орал, еще больше выпятив нижнюю челюсть. Молодые гладиаторы быстро построились – Эней с Плавтом разбили их на пары. И на этот раз соперником Рыси оказался Тирак – иллириец с карими блестящими глазами и темными локонами. Ловкий и подвижный, правда, не такой выносливый, как Рысь, он потому и был определен в ретиарии, от которых в бою требовалось только одно – ловкость и быстрота. Ну и, само собой, приятная внешность, ведь ретиарии сражались без шлема, их задачей было привлечь на трибуны как можно больше женщин. А кого же привлечет совсем урод, вроде Лупуса? – Вы, двое! – Лупус махнул бичом в сторону Рыси с Тираком. – На арену. Остальным – смотреть, и упаси вас боги хоть что-нибудь пропустить! Распорядившись, он отошел в сторону, внимательно наблюдая за новичками. Рысь и Тирак встали друг против друга, Рысь в тяжелом вооружении секутора – блестящем шлеме с забралом, с наголенниками-поножами, со щитом и сложным доспехом, прикрывающим правую руку от плеча до кисти. Дополнял снаряжение тяжелый щит, почти такой же, каким пользовались и легионеры. Грудь, спина и бедра были специально оставлены обнаженными, чтобы поединок выглядел более интересным, чтоб хорошо были видны раны и кровь. Что же касается ретиария. Тирака, то на нем, кроме узкой набедренной повязки, вообще не было никакого защитного снаряжения, не считая кольчужного рукава на левой руке и металлической пластинки, защищавшей плечо и шею. К левому запястью Тирака длинными веревками крепилась большая рыболовная сеть, в правой руке он держал увесистый трезубец. – Задача ретиария, – подойдя ближе, начал Плавт, – уклониться от ударов секутора, каждый из которых может оказаться смертельным. Оружие ретиария вовсе не сеть и не трезубец, как вам, может быть, показалось, а исключительно ловкость, быстрота, точный расчет. Поверьте, накрыть секутора сетью не так-то просто. Ретиарии, помните: никогда не действуйте только трезубцем, позабыв о сети, – весьма распространенная ошибка, стоившая жизни немалому количеству новичков. Что же касается секуторов, – римлянин подошел к Рыси, внимательно наблюдавшему за ним сквозь мелкие дырки забрала, – не надо думать, что благодаря вашему снаряжению вы легко справитесь с ретиарием. Как видите, оно довольно громоздкое. Меч-гладиус короток, и, чтобы поразить соперника, нужно подобраться к нему как можно ближе, а это не так просто, учитывая его подвижность и длинное древко трезубца. Закончив вступительную речь, Плавт отошел на несколько шагов и махнул рукой: – Начинайте! Смуглый иллирец пригнулась к земле, выставив в сторону левую руку… Тенью метнулась сеть – Рысь едва успел уклониться, чувствуя, как ячейки скользнули по гребню шлема. Узкий обзор из шлема весьма затруднял сражение – много ль увидишь через мелкие дырки? Хотя, с другой стороны, такое забрало хорошо защищало лицо от ударов трезубца… Который едва не коснулся незащищенной груди Рыси – тот все же успел подставить щит. А Тирак времени зря не терял! Пользуясь легкостью вооружения, он тигром кружил вокруг соперника, выбирая момент для атаки. Рыси оставалось только обороняться: в своем тяжелом доспехе он не мог соревноваться в ловкости с почти обнаженным ретиарием – уж у того-то ничто не стесняло движений. Вот снова мелькнула сеть, Рысь присел, пропуская ее над собою, и вдруг, резко выбросив вперед правую руку, нанес удар, оцарапав сопернику грудь, да пробил бы, будь меч не затупленным, а боевым! Резко отпрыгнув в сторону, иллириец припал к земле… И тут Рысь проявил себя: вместо того чтобы махать мечом, прыгнул вперед, изо всех сил отталкиваясь от земли, наступил обеими ногами на сеть, подставил тяжелый щит под удар трезубца и сам в свою очередь занес меч для удара… – Достаточно! – Плавт погрозил кулаком обоим. – Замрите в таком положении. А вы, – он обернулся к остальным новичкам, – подойдите ближе. Вот ситуация, которая бывает хотя и не так часто, но все же случается. Что делать в таком случае? Я вас спрашиваю? – Я бы отрезал сеть, – подал голос Тирак и тут же по знаку римлянина получил удар плетью. – Ты верно сказал, – улыбнувшись, Плавт обернулся к распластавшемуся на земле иллирийцу. – Но – сказал и за это был наказан. А вас же предупреждали: в бою вы должны хранить полное молчание. Никаких разговоров, криков – только жесты, одни только жесты. Ими пользуются и судьи: вверх указательный палец – бой до первого ранения, что в общем-то редко бывает, большой палец оттопырен – прикончить, кулак – пощадить. Помните: молчание – один из законов чести. Другой же закон: упал на землю, знаешь, что побежден, – сними шлем, подставив горло мечу собрата, или вонзи в горло собственный нож. Еще немного порассуждав на темы гладиаторской чести, римлянин, видимо, устал разговаривать и, отойдя в тень навеса, велел продолжать бой. Теперь уже, разбившись на пары, сражались все новички. Часть из них были ретиариями, часть «фракийцами» – подвижными, но хорошо вооруженными, с маленькими квадратными щитами, и лишь несколько человек, как и Рысь, являлись секуторами. Пара секутор – ретиарий давно уже вошла в моду, и внимательно следивший за вкусами публики ланиста не собирался экспериментировать. Тем не менее в ходе учебного поединка пары менялись, нередкими были и схватки гладиаторов одной категории, что в реальном бою в общем-то не приветствовалось – не тот интерес. Правда, это не касалось особо популярных бойцов – были в школе и такие, жившие в сравнительной роскоши, однако новички пока с ними не сталкивались. Зачем, если большинство молодых все равно погибнет в первой же схватке? Ну, и не жалко, не так уж и много в них вложено! Зато выжившими можно будет заняться более серьезно, постоянно совершенствуя мастерство. Как сказал как-то в порыве откровенности римлянин Плавт: – Помните, парни, вы сражаетесь не для себя, а для зрителей. Каждый ваш удар не обязательно должен быть смертелен, но красив – всегда! А научиться красоте боя было ох как непросто. Солнце уже стояло в зените, было жарко, и разбившиеся на пары гладиаторы обливались потом. Хорошо было ретиариям, а вот секуторам – куда хуже. Рысь чувствовал, как раскалились шлем и доспехи, а бронзовый край щита при каждом случайном прикосновении обжигал кожу. Надсмотрщики с тренерами укрылись в тени, лишь чернобородый эпирец Эней наблюдал за схваткой, разрешив в конце концов небольшой перерыв, за время которого новички должны были успеть выпить воды и выхлебать по миске полбы, а затем и сменить вооружение. Теперь – слава богам! – все были обнажены, не осталось ни ретиариев, ни «фракийцев», ни секуторов – каждому выдали длинную палку и хлыст, выстроили в шеренгу. На арену, ухмыляясь, вышли… не то чтобы настоящие гладиаторы, так, мелочевка, но и те уже имели по одному, а то и по два выхода на арену, не новички. В их числе Рысь увидел и своих соседей – Автебиуса с Савусом. Автебиус, проходя, что-то сказал Энею, тот кивнул и, обернувшись, подозвал к себе Рысь, после чего обратился ко всем остальным: – Не думайте, что вы начнете сражаться как истинные гладиаторы, вы еще не заслужили такой чести, чтобы на вас рвались смотреть. Будете биться утром, разогревая зрителей, – это не так опасно, как муторно. Палки, хлысты, кинжалы… Кто знает, может быть, кто-то из вас прельстится ролью шутов-пенгиариев и будет веселить зрителей потешными боями и сценками? Что ж, шуты тоже нужны для забавы публики, только знайте: их бои тоже довольно часто заканчиваются смертью. Впрочем, она никого из вас не минует. Закончив выступление на столь грустной ноте, эпирец кивнул Савусу. Мускулистый кимвр, явно гордясь собой, вышел на середину арены, держа в руках палку и хлыст. – Запоминайте удары, – напомнил Эней. – Кимвр покажет вам, как их следует наносить. Нехорошо улыбаясь, Савус взглянул на Рысь – тот напряженно стоял, сжимая в руке палку. – Ты не должен сейчас уклоняться и бегать, – предупредил Рысь Эней. – Стой на месте и не двигайся, можешь лишь отбивать удары палкой, если у тебя – хе-хе – это получится. Начинай, кимвр! Савус вразвалочку подошел к Рыси, переглянувшись с эпирцем, положил на землю хлыст и, повертев в руках палку, с выпадом нанес удар. Рысь оказался молодцом, не пропустил, парировал вовремя, хоть выпад и был подобен удару молнии – трудно было ждать такого от грузного с виду кимвра. Палка в его мускулистых руках порхала, словно бабочка, Рысь едва успевал отбивать удары, и то несколько уже пропустил и чувствовал, как почти онемела правая рука. А Савус ухмылялся… – Достаточно, – крикнул Эней. Савус кивнул и, положив палку, поднял с земли хлыст. Раскрутил над головой со свистом… Рысь даже не понял, каким образом конец хлыста ожег ему плечи. Удары следовали один за одним, и палка тут уже не помогала. Рысь уклонялся, как мог, не сходя с места, пока эпирец не прекратил экзекуцию повелительным жестом. – Видели? – Он обвел глазами новичков. – Вот так и действуйте. Кимвр с галлом научат вас ударам… Пары остались те же, видно, Энею лень было сейчас их менять – уж больно жарко. Тем не менее сам он и его помощники следили за схватками вполне добросовестно, в случае нужды подгоняя нерадивых бичами. Приходилось биться на полном серьезе, хотя, казалось, и не было уже никаких сил. Пока не прибегая к бичам, Рысь и Тирак оттачивали мастерство боя на палках. Сначала, как и велел Эней, действовали по очереди – один нападал, другой защищался, потом менялись. Удар – отбив, удар – отскок, удар – уклонение. Затем – опять отбив… Вдруг мощный удар хлыста рассек спину Рыси. Задохнувшись от боли, тот оглянулся – и никого не увидел, лишь сражающиеся пары. Пожав плечами, Рысь повернулся к сопернику – тот ждал, – поднял палку. И снова удар! – Кимвр! – подойдя ближе, шепнул Тирак, опасливо оглядываясь на эпирца. Рысь кивнул. Понял. И в самом деле, Савус, якобы наблюдая за боем соседней пары, время от времени поворачивался, улучив момент, и исподтишка наносил удар Рыси. А вот еще один удар! Только теперь уже не хлыст – палка! Автебиус! Ублюдочный галл! Нет, не зря он тоже подобрался ближе. Рысь не успевал – нужно было драться с соперником и не забывать о врагах. Да-да, о врагах – именно так он теперь воспринимал своих соседей. А те откровенно забавлялись, пользуясь тем, что эпирец отошел под навес. Вот еще один удар, еще… Не выдержав, Рысь пригнулся и, отпрыгнув в сторону, с разворота ткнул палкой галла в живот. Тот не ожидал, присел, выпучив глаза и хватая воздух, как рыба. А вот теперь хорошенько треснуть его по башке, так, чтобы зенки вылетели и впредь было неповадно! Уклонившись от хлыста Савуса, Рысь размахнулся… – Стоять! – Его оружие было жестко перехвачено разгневанным эпирцем. – Кто разрешил прекратить схватку в паре? Обоим – анту и иллирийцу – по десять ударов плетей! – Мне-то за что? – обиженно надул губы Тирак. – Иллирийцу – двадцать ударов, – холодно закончил Эней. – Еще у кого-то есть вопросы?
Их наказывали при всех, тут же, на арене, разложив на узких козлах. Палач – здоровенный детина – бил от души, не стесняясь, однако стоявший рядом с ним ланиста пристально наблюдал, чтобы тот не вошел в раж. Наказывать новичков нужно, как же без этого? Но калечить – нет, пусть калечатся на арене. – Три, четыре, пять… – стиснув губы, считал про себя Рысь, чувствуя на себе яростные взгляды иллирийца. Если Рыси после десятка ударов казалось, будто со спины содрали кожу, то можно представить, что ощущал Тирак. Закончив экзекуцию, наказанных облили водой. Был уже вечер, и в светло-синем, быстро темнеющем небе загорались первые звезды. Придя в свою каморку, Рысь, не обращая внимания на соседей, повалился животом на ложе. Спина горела. Снаружи вдруг послышался лязг – запертый было засов снова отодвинулся. – Ну, где тут наш больной? – заходя в каморку, ехидно осведомился худой горбоносый старик – школьный лекарь Эвбений, грек. Сопровождающий его охранник нес ярко горящий факел. Рысь попытался сесть, но грек придержал его рукой: – Лежи. Юноша вытянулся на ложе, чувствуя, как растекается по горящей спине приятная прохлада какого-то снадобья. – Это сок подорожника и еще кое-какие травы, – охотно пояснил лекарь. – К утру ты не будешь чувствовать боли, Аргус, наш палач, знает, как нужно бить. Посмеявшись, лекарь ушел. Снова лязгнул засов, и в каморке наступил тишина, прерываемая лишь храпением кимвра. Галл Автебиус спал бесшумно. Рыси очень хотелось набить им морды – если б мог, набил бы, даже невзирая на последующее наказание. Впрочем, возможно, они на это и рассчитывали? Слишком уж громко и вызывающе храпел кимвр. Наверняка оба ждали, когда Рысь набросится на кого-нибудь, чтобы заорать, позвать охрану, – и Рысь получил бы назавтра очередную партию плетей, а может, что и похуже. Зря, зря он сорвался сегодня, на радость врагам-соседям. Нужно было не поддаваться на провокации, проявлять спокойствие и силу духа… увы, обычно не свойственные подростку в неполные шестнадцать лет. Впрочем, Рысь быстро учился, тем более на своих ошибках. Получил плетей – поделом! В следующий раз будешь хитрее. Единственно, кого было жалко, так это иллирийца Тирака – уж он-то был во всей этой истории совсем ни при чем.
Утром Рысь попытался заговорить с иллирийцем – тот прошел мимо, лишь бросив на напарника полный ненависти взгляд. Рысь передернул плечами и вздохнул – ну вот, нажил себе еще одного врага. Жаль, что им оказался Тирак, к которому Ант не испытывал неприязни и, пожалуй, даже симпатизировал ретиарию. И снова начинался день, полный звона оружия, окриков тренеров-рудиариев, жары и боли. Лекарь не обманул: Рысь почти не чувствовал боли, лишь ловил на себе злобно-торжествующие ухмылки соседей, а с иллирийцем старался не встречаться взглядом. Да и некогда было. На этот раз имитировали групповой бой – ланиста и рудиарии добивались, чтобы все было красиво, чтобы неопытные новички не заслоняли друг Друга от взглядов с трибун, не сбивались в кучу. Не раз и не два тренеры гоняли бойцов по арене, не раз и не два свистели плети. Гладиаторы всё сносили молча – за пререкания уже корчился у позорного столба молодой фракиец. Беспощадно палящее солнце, жалящие мухи и презрение товарищей – вот что досталось ему за стычку с рудиарием. Невольно каждый из новичков оглядывался на столб. Кто-то отводил глаза, кто-то усмехался, кто-то старался поскорей прошмыгнуть мимо. Впрочем, особо таращить глаза времени не было: бесконечные изматывающие тренировки – удел не только новичков-«деревях», но и всех прочих гладиаторов. Хочешь остаться в живых – тренируйся, иного пути нет. Незаметно пришел вечер, навалился тяжестью враз потемневшего неба с блестящими искорками звезд и узким полумесяцем цвета красной меди. Полумесяц чем-то напомнил Рыси кривой кинжал. Нехорошее было сравнение. На этот раз он оказался в каморке первым, соседи задержались, Рысь даже краем глаза увидел, как Автебиус о чем-то шепчется с одним из рудиариев – костистым пустоглазым стариком. Что ж, их дела… Рысь улегся на бок, стараясь держать в поле зрения дверь. Вот послышались шаги: тяжелые – кимвра, чуть полегче – Автебиуса… И еще чьи-то. Целый отряд! Юноша приподнялся на ложе, когда в каморку вдруг ворвались – да, да, буквально ворвались – воины стражи. Накинулись на парня, скрутили, выволокли во двор… – Ты сегодня был непочтителен с радиация-ми, – посмотрев на Рысь, негромко поведал Эней, эпирец. – И гнусно отзывался о ланисте, что подтверждают трое свидетелей. – Трое? – Рысь лишь хлопнул глазами. Ну, двое – понятно кто, а третий? Неужели Тирак? – За твой непотребный язык ты, ант, будешь привязан к позорному столбу на сутки, – невозмутимо продолжил Эней. – Пусть это послужит тебе хорошим уроком на будущее. На какое такое будущее? – хотелось крикнуть Рыси. Какое такое будущее существует для новичка-гладиатора, не имеющего ни опыта, ни зрительских симпатий? Погибнуть с честью – да, вряд ли что большее. Грубые веревки впились в запястья, спина прижалась к гладкой поверхности столба позора, уже отполированной многими несчастными и до Рыси. Когда вязали, юноша напрягся, как мог, – вспомнил уроки отца, а теперь вот расслабил мускулы, чтобы не затекли руки. Высвободиться, правда, не удалось – вязавшие свое дело знали. Да и для чего было освобождаться? Вся территория школы охранялась не просто хорошо, а очень хорошо – ланиста был хитер и предусмотрителен, иначе он не стал бы ланистой. Высокая – в три человеческих роста – ограда, не перепрыгнешь, запертые двери казармы, факелы, башни, охранники, в углу двора – карцер из дикого камня. Там вот еще Рысь не бывал, что ж, будет еще время, похоже, к тому все и идет. – Стоишь? Рысь скосил глаза – один из стражников, явно нарушая инструкцию, уселся рядом на землю, скрестив под собой ноги. Бросил что-то в рот, пожевал. С виду обычный стражник, не очень-то молод, но и не пожилой, лет тридцати или чуть больше, в римском панцире из железных пластин, с мечом у пояса. Копье и шлем страж положил рядом на землю. Странный тип… И наглый – похоже, не очень-то он боится начальства. Интересно, что ему надо? – Вот что бывает, когда лезешь на рожон, – отхлебнув из фляжки, наставительно произнес стражник. О, боги! Да он, кажется, пьян. Рысь, конечно, и раньше знал, что галлы склонны к пьянству, но ведь не до такой же степени, чтоб вот так вот, на службе. – Что смотришь, думаешь, пьян? – страж засмеялся. Круглоголовый, с рыжеватой бородкой, он был небрежно – лестницей – подстрижен по римской моде, вернее, по тому образцу, что здесь, в отдаленной провинции, считался римским. – Ну и пьян? И что? – Воин пошатнулся – это сидя-то! – и чуть было не упал назад, да удержался, подставив руку. Снова отхлебнул и, икнув, громко поведал, что все кругом – подлые и гнусные свиньи, в чем Рысь, конечно же, был с ним полностью согласен. – Поговорить не хотят, собаки, – страж с презрением кивнул на караульное помещение, расположенное рядом с воротами. – Боятся! И правильно делают, что боятся! – А ты, я вижу, смел? – усмехнулся юноша. – Смел, – кивнул головой воин. – Смел, потому что меня зовут – Аманд Климентий. – А, так ты родич ланисте, хозяину… – Именно так, парень! Бовис – мой старший братец. Гад, каких мало… Но котелок у него варит! Из вольноотпущенников – в хозяева гладиаторской школы, и не где-нибудь, а в Ротомагусе… который, правда, кое-кто считает замшелой провинцией, но это уже… уже… Аманд наконец упал-таки на спину и тут же захрапел. Проходивший мимо страж осторожно переступил через него как ни в чем не бывало. Понятно, кто ж хочет связываться с беспутным родичем хозяина? Жаль, тот уснул. Скучно теперь. Да и вообще – мало ли, что он мог поведать? Пренебрегать таким случаем явно не стоило. – Эй, – тихонько позвал юноша. – Ты там что, спишь? – И вовсе не сплю. – Аманд открыл глаза. – Думаю. – О чем же? – О том, как несправедлива жизнь! – Надо же! – удивился Рысь. – Тебе ли об этом думать? – Ты никогда не поймешь этого, раб, – высокомерно отозвался стражник. – Хотя твое положение куда как лучше какого-нибудь деревенского серва. – Чем же это оно лучше? – юноша заинтересовался: как-никак, он и сам не так давно был сельскохозяйственным рабом-сервом в поместье всадника Галлия Флора. Всадник – как хорошо знал с тех пор Рысь – это такой римский титул, обозначающий принадлежность к высшей знати. Ну, не к такой высшей, как, скажем, сенаторы, но все же… Всадник – это вам не какой-нибудь там вольноотпущенник типа выжиги-ланисты. – Чем лучше, спрашиваешь? – Родич хозяина, как видно, обожал поговорить, и все равно с кем, лишь бы слушали. – А тем, что гладиатор – пусть это занятие и презираемое, как и любой другой труд, – все же не простой раб. Каждый новичок-«деревяшка», если соизволят боги, с течением времени может превратиться в кумира толпы! Ты только представь себе – почести, богатство и слава! Да, да, известные гладиаторы – весьма состоятельные люди. Каждое твое появление на арене будет сопровождаться восторженным ревом и девичьим визгом, каждая красотка будет мечтать отдаться тебе, мальчишки будут бегать за тобой по пятам, богатые матроны – платить за одну только ночь с тобой огромные деньги. За каждый выигранный бой ты получишь пальмовую ветвь и изрядное количество сестерциев, а в случае проигрыша от гибели тебя спасут поклонники – организаторам боев нет никакого смысла расстраивать их твоей смертью. Слава, богатство, женщины – все это стоит риска. Недаром даже свободные римляне иногда отказываются от прав гражданина и добровольно идут в гладиаторские школы, как сделал когда-то Плавт и до сих пор о том не пожалел. Кем бы он был в Риме? Несчастный выскочка-плебей, бедный, одинокий изгой. Снимал бы какую-нибудь гнусную комнатуху на последнем этаже доходного дома, под самой крышей, деля ложе со старой куртизанкой, – и то если повезет. Толкался бы на бесплатных раздачах хлеба да в толпе такой же мрази громко требовал зрелищ. – Он мог изучить какое-нибудь ремесло и тем заработать на приличную жизнь, – осторожно заметил Рысь, чем вызвал жуткий хохот собеседника. – Ремесло?! Да ты хоть понимаешь, что говоришь, парень? Физический труд позорен для римского гражданина! Исключение – лишь труд на земле. Запомни: ни один гражданин Рима никогда не работал, не работает и никогда не будет работать, лучше умрет с голоду! Труд – презираемое дело, удел рабов, вольноотпущенников и колонов. А ты говоришь… К тому же гладиаторы получают такие навыки боя, которые потом весьма пригодятся им, ну, если повезет, конечно. Многие удачно устраиваются охранниками к какому-нибудь богатею-нобилю. Рысь, недоверчиво хлопнув глазами, заметил, что воинские навыки, наверное, лучше сформированы у бывших воинов-легионеров, ведь гладиаторы дерутся хоть и всерьез, но на потеху толпы. – Не говори мне про легионеров, – презрительно отмахнулся Аманд. – Они могут сражаться только в строю – когортами, центуриями. Строй – сила легиона и слабость. Каждый отдельно взятый воин хоть и обучен индивидуальному бою, но все же не так, как гладиатор. Да и не следует забывать – гладиатор – пария, презренный раб, а потому – и телохранитель, и – тсс! – наемный убийца из него куда лучше, чем из законопослушного легионера. Потому-то и ценятся гладиаторы понимающими людьми, а уж ты мне поверь, таких немало. Ого… – Стражник вдруг поднялся на ноги. – Кажется, светает. Пойду, скоро смена… Виси. И рад бы тебе помочь, да не могу. Впрочем, ты, кажется, сильный, не сдохнешь от солнца. Цинично улыбнувшись, Аманд махнул на прощанье рукой и, пошатываясь, направился к воротам. Рысь поднял глаза – и в самом деле светало… Он проторчал у позорного столба целый день, обливаясь потом, чувствуя укусы облепивших почти все тело мух. Солнце палило нещадно, словно поставило себе цель убить Рысь, который к вечеру поник головой и уже не ощущал ни жары, ни боли. И мыслей в голове не было – никаких. Одна пустота. Юноша даже не почувствовал, как его отвязали, потащили в каморку, и пришел в себя лишь на узком ложе… снова от топота калиг стражи и дрожащего света факелов. Кто-то о чем-то спрашивал его, кажется, сам ланиста. Рысь лишь очумело мотал головой, ни во что не вникая. Пинком его подняли на ноги, один из рудиариев заглянул под ложе… и с торжествующей улыбкой вытащил оттуда обломок меча! – Вы были правы, ребята! – Ланиста обернулся к кимвру и галлу. – А ты, – сжимая обломок в ладони, он перевел на Рысь враз помрачневший взгляд: – ты проведешь ночь в карцере, а утром будешь подвергнут жестокой казни. Взять его!
Глава 2 Май 224 г. Ротомагус Лето 223 г. Окрестности Августодурума КРАСНЫЕ ВЕТВИ
Я, Лициний, ушел воспламененный Обаяньем твоим и остроумьем.Гай Валерий Катулл. К другу Лицинию
Как умереть? За что – теперь, похоже, дело десятое. Понятно, что оболгали, да кому нужно разбираться? Ясно, что никому. А казнить строптивого новичка в назиданье другим – почему бы и нет? Это ведь не известный гладиатор, приносящий ланисте солидный доход. Что ж – все когда-нибудь умирают… Рысь не боялся смерти, опасался другого – умереть рабом, низшим, лишенным всяких прав существом. Это было нехорошо – так умирать. Значит, нужно срочно что-то придумать. Что? Побег? Вряд ли… Из школы-то не убежишь, как когда-то с виллы, а тем более отсюда, из карцера – узкого каменного мешка, сейчас, ночью, погруженного в полную тьму. Хотя нет. Рысь присмотрелся: сквозь маленькое оконце под самой крышей виднелись звезды. Юноша приподнялся – нет, не пролезть, слишком уж узко, к тому же забрано частой решеткой. Да и руки скованы за спиной прочной железной цепью, и не лень же было будить кузнеца. О, боги – Семаргл, Световит, Белес! Помогите предстать перед вами не жалким рабом, а воином! Больше ничего и не нужно, пусть смерть, но смерть достойная, а не жалкая. Рысь знал, что строптивых рабов римляне обычно распинают на кресте, и те медленно умирают там в муках. Не очень-то хотелось такой гибели. Значит, нужно сделать так, чтоб умереть сразу. Как только утром придут за ним, броситься на самого главного – хорошо бы пришел ланиста! – сдавить цепью шею… Если повезет, можно и его прихватить с собой на поля смерти. Если повезет… И если помогут боги. Но боги – Семаргл, Световит, Велес-Ящер и прочие – нуждаются в жертве и ничего не делают просто так. Белый петух, голова кабана или свежее сердце оленя… Сжечь на жертвеннике, перед священным дубом, как делали жрецы, тогда, понятно, боги помогут, а так… Пустая затея – их о чем-то просить, ничем предварительно не умилостивив. Ну нет сейчас у Рыси ни белого петуха, ни кабаньей головы, ни сердца оленя. Зато есть собственная кровь! А боги очень любят человечинку. Рыси вдруг вспомнились капище в священной роще, на высоком холме у Нево – озера-моря, жрецы в белых одеждах, дым жертвенных костров, и Ледука – красивая молодая дева с распущенными по плечам волосами и в венке из ромашек. Дочь старейшины Удама. Плохие времена тогда были – надо бы сеять, а шли дожди, потом наступило лето, но тепло не приходило, дули холодные ветра, дичь в лесах подалась к югу. Все запасы – а их немного уже оставалось – быстро закончились, наступил голод, жуткий и беспросветный. Умирали старики и дети, делались слабыми охотники. Рысь и сам ходил шатаясь, бледный, исхудавший до костей и кожи. Уж чем только не пытались жрецы вернуть милость богов! Любая добытая охотниками дичь, любая рыба шла в жертву – и ничего, видно, богам было мало. Тогда главный жрец Кердай, белобородый и страшный, посмотрев в небо, сказал, что боги хотят особую жертву. Главную… И все знали какую. Выбрали самую красивую деву, к тому ж не простую – дочь старейшины красавицу Ледуку, по которой сохло немало парней. Тем приятнее будет богам, чем ценнее жертва. Гордая оттого, что своей смертью сможет спасти род, Ледука вступила на плоский серый камень-жертвенник, сбросив одежды, повернулась, нагая, красивая, ясноглазая, подняла вверх тонкие руки, улыбнулась радостно… И в этот момент подручный Кердая ударил ее ножом в горло. Девушка захрипела, хлынула кровь. Старухи-жрицы, черные, словно стая ворон, подхватили обмякшее тело, положили на жертвенник, жрец наклонился и ловко вырезал из груди сердце… еще живое, бьющееся… Боги были довольны и вернули милость: уже на следующий день рассеялись облака и в голубом небе ярко засверкало солнце. В леса вернулась дичь, а в озеро – рыба. А Ледука – все о том знали – стала одной из покровительниц рода. То, что боги в особых случаях ждут человеческой жертвы – знали все, и не только в роде Доброя, но и в иных – у свионов, лопи, эстиев… Да, боги любят кровь и не оставят без своего покровительства ее дарителя. Как бы только ее добыть, кровь… Ага! Рысь изогнулся и быстро прокусил кожу на коленке. Ага, вот и соленые капли. Набрав крови побольше, сплюнул в угол. Потом еще пару раз. Просил лишь одного – достойной смерти. Умилостивив богов таким образом, юноша улыбнулся и спокойно уснул в углу на старой соломе. Спал на редкость безмятежно и крепко – утром его едва разбудили. – Вставай, кусок мяса! – Звероподобный Лупус пнул парня ногою. – Выспишься на том свете. Стоявшие вокруг Лупуса воины громко захохотали. Накинулись на Рысь – огромные, как скалы, – скрутили, будто кутенка, потащили куда-то. Юноша даже опомниться не успел, как оказался в клетке, установленной на четырехколесной повозке, в которую была запряжена пара медлительных мулов. Стражники уселись сзади, и, оглянувшись на них, возница махнул кнутом. Загремев цепью, Рысь устроился поудобнее. Он уже ничего не боялся, ведь боги – Семаргл, Световит, Велес-Ящер – должны были обязательно помочь, получив достойную жертву. Поскрипывая плохо смазанными осями, повозка неспешно катила по узкой улочке, мощенной круглыми камнями, по обеим сторонам тянулись длинные глухие ограды, за которыми виднелись сады и высокие здания. Вот на миг блеснула синим река, широкая и привольная. Рысь уже знал: она называлась Секвона, по имени одного из племен галлов. Пустые на окраинах, улицы постепенно заподнялись народом – мастеровыми, крестьянами, зеваками. Вездесущие мальчишки вдруг окружили повозку, с любопытством посматривая на Рысь. Юноша подмигнул им, а один из воинов, лениво спрыгнув с телеги, прогнал ребятню пинками. Свернув за угол, повозка загрохотала по длинной и широкой улице, с обеих сторон уставленной статуями и устремленными в небо колоннадами. Выехали на площадь, полную народа, ошивавшегося у торговых рядов. Остро запахло рыбой, дичью, еще неизвестно чем. – Эй, Фрагум, кого везешь? – какой-то рыжебородый мужик в штанах из козьей шкуры – браках и в оленьей шапке приветственно помахал рукой воинам. Тот, что разгонял ребят, презрительно отвернулся, сделав вид, будто не слышит. Ну, еще бы, кому ж охота якшаться с такой деревенщиной? Рыжебородый побежал было к повозке, да на полпути остановился, махнув рукой, – внимание его, как и многих прочих, привлек петушиный бой. Возница тоже обернулся, да и стражники – видимо, им тоже хотелось посмотреть на драчливых петухов, да, что поделаешь, приходилось исполнять службу. Миновав площадь, повозка немного проехала по широкой улице, а затем повернула налево. Снова потянулись бесконечные ограды, скрывавшие окруженные садами дома. На оградах синели крупные надписи, около одной из которых повозка и остановилась, прямо напротив ворот. Рысь повернул голову, прочитал, шевеля губами, сначала ту, что сверху: «В нептуналии в театре будет показана комедия Аристофана „Птицы“. Устроитель – Д. Памфилий Руф». Потом ниже: «В майские ноны – цирк-зверинец из Массилии. Устроитель гастролей – Д. Памфилий Руф». Еще ниже: «В августе, в честь праздника урожая, – гладиаторские бои. Пара на пару и группами. Знаменитейшие бойцы – Марцелл Тевтонский Пес, Черный Юбба, Арист Фракиец. Организатор игр – всадник Деций Памфилий Руф». А уж совсем низко, чуть даже наискосок, было приписано красным: «Памфилий Руф – вор». Надпись эту, вооружившись тряпками и песком, деловито соскребали двое тощих рабов-мальчишек с одинаковыми ошейниками. – Эй, парни, – обратился к ним сопровождавший Рысь страж, не Фрагум, а другой, поосанистей, поделовитей. – А ну, скажите хозяину, что мы уже здесь. Один из юных рабов поклонился и, положив тряпку на мостовую, скрылся во дворе. Стражники сошли с повозки и прохаживались вокруг, разминая ноги. Рысь сидел в своей клетке, силясь понять: куда же его привезли? Или – еще не довезли? Где ж его будут казнить? Или ланиста передумал и хочет продать его этому всаднику Д. Памфилию? Вору, хм… От нечего делать юноша еще раз перечитал объявления. Спасибо Астинию, вилику, – научил читать, готовил Рысь на должность номенклатора, в обязанности которого входит знать всех знакомых хозяина и шептать ему на ухо в случае приемов ну и еще кое-что подобное. Юноша усмехнулся, вспомнив виллу. Ух, до чего же неотесан он тогда был! В тот день – да, почти год назад, в июне, – так же ярко светило солнце, и небо было радостно голубым, и редкие облака – чистые и белые – медленно плыли к морю. Редкие – чистые и белые – облака медленно плыли к морю. Рысь – исхудавший, заросший – с тоской смотрел на них, стоя в толпе других рабов на невольничьем рынке в славном городе Августодуруме, что на побережье. День выдался хорошим – не жарким, но солнечным, и почти все жители города после полудня выбрались прогуляться на площадь – себя показать, людей посмотреть, а заодно и приобрести какую-нибудь полезную в хозяйстве вещь, вроде крепкого или знающего раба. А может, недорогую безделушку супруге, как поступил какой-то важный толстяк, купивший сразу двух кудрявых мальчиков лет семи-восьми. Дети радовались: толстяк вовсе не казался им страшным, да и денек был что надо, и вокруг солнце, а не темный вонючий трюм. Много живого товара погибло при перевозке – умерших выбрасывали в море, на корм рыбам. А вот ребята выжили, да и Рысь чувствовал себя неплохо, только немного мутило – еще бы, после таких-то волн! Уж на что суровые волнищи на Нево-озере, а этим в подметки не годятся. Корабль трещал, едва не разваливаясь, и все дружно молили богов, которые наконец смилостивились, утихомирив ветер. От Белгики, где Рысь оказался сразу после колонии Агриппина, до устья неширокой реки, где их высадили с судна, в общем-то не так и далеко плыть, только уж больно муторно. Морская качка – ее ведь не всякий выдержит, особенно без привычки, да с голодухи, да в темном трюме, до крайности душном, пропахшем дерьмом и рыбой. Вот и мерли пленники, принося невольный ущерб состоянию почтенного негоцианта Фидия Каллидуса, торговца рабами. Впрочем, работорговец хитрил, когда говорил, что почти разорился. Больших захватнических войн Империя давно не вела, цены на рабов поднялись – чего плакаться-то? Да и покупателей в Августодуруме хватало – рабы всем нужны, у кого есть деньги, конечно. Кому на виллу, кому слугой в доме, а кому и просто так, для престижа – смотрите, мол, все: у меня два грамотных фракийца-чтеца, плюс три красивые танцовщицы, да еще и ученый грек-педагог – все моя собственность, завидуйте мне, люди! В числе других невольников Рысь простоял на рынке три дня. За это время много кто подходил, да мало покупали, лишь тех, кто подешевле, а в случае с Рысью Каллидус явно не хотел продешевить – парень хоть и варвар, да смышлен, к тому же вынослив. – Этот доходяга вынослив? – с недоверчивой усмешкой пробурчал тщедушный горбоносый старик в нескольких богатых туниках, надетых одна на другую и ниспадавших красивыми, тщательно отглаженными складками. – Не смешите подошвы моих сандалий! А ну, подойди, парень. Подозвав юношу ближе, старик внимательно осмотрел его, пощупал мускулы, заглянув в рот, потрогал зубы. – Прекрасный товар, – ощерился работорговец. – Со временем из него получится отличный работник. – Ага, – желчно кивнул покупатель. – Если он к тому времени не отбросит копыта – эвон тощой-то! – Были бы кости, а мясо нарастет. – Каллидус улыбнулся. – Уступлю всего за пятьсот сестерциев. – Несерьезный разговор. – Покачав головой, старик отошел в сторону, но не уходил, цепко приглядываясь к Рыси, который, в свою очередь, тоже искоса посматривал на потенциального покупателя. В общем-то, рассуждая здраво, и не из кого тут было особенно выбирать. Женщины, дети да пара низкорослых заморышей-саксов – на их фоне Рысь смотрелся Цезарем. Немного погодя появились еще покупатели, купили женщину-вышивальщицу и восьмилетнего ребенка – пасти овец, да и то на будущее, чтоб потом выгоднее перепродать. Солнце уже клонилось к закату, когда горбоносый старик вновь подошел к Каллидусу: – Вижу, ты не очень-то расторговался. – А, это опять ты, уважаемый, – обернулся работорговец. – Ну что, надумал-таки купить парня? – Только не за пятьсот сестерциев. – Хорошо, – Каллидус кивнул. – За четыреста. – Триста и ни монетой больше. Мальчишка слаб, и его придется хорошенько откормить. Из каких он племен? – Кимвр, – на голубом глазу соврал купец, так и не припомнив, кто же Рысь на самом-то деле. – Я купил его в колонии Агриппина. – Наверное, за пару мешков зерна? – Обижаешь, клянусь Везуцием! – Ну, тогда – за кувшин кислого вина, и не говори мне, что дороже. – Старик ухмыльнулся. – Так как? Отдашь за триста сестерциев? – А, – подумав, Каллидус махнул рукой. – Если б я не торопился в Лугдун… Так и быть, забирай… за триста пятьдесят! Старик притворно вздохнул и, пожав плечами, вытащил из толстого кошеля деньги. Таким вот образом и стал Рысь собственностью почтенного господина Авла Галлия Флора, всадника, эдила славного города Августодурума. Горбоносый старик, которого звали Астинием, оказался виликом – рабом, управляющим загородным поместьем уважаемого эдила, куда он и доставил вновь купленного раба в сопровождении вооруженных копьями слуг. Вилла оказалась богатой и больше напоминала небольшой городок. Она включала полтора десятка зданий, в том числе двухэтажный беломраморный особняк с колоннадой и башенкой, пруд, окруженный тщательно подстриженными деревьями и кустами, посыпанные мелким песком дорожки, беседки с ажурными крышами, обширный хозяйственный двор с бараком для рабов, амбарами и винным прессом. Дальше, за оградой, почти до самого моря тянулись виноградники и яблоневые сады, тоже, естественно, принадлежавшие почтенному Галлию Флору, как и покрытые ярко-зеленой травою пастбища со стадами тучных коров, как и бесконечные, уходящие за линию горизонта поля, засеянные пшеницей. Поля, поделенные на небольшие участки, обрабатывали не рабы, а зависимые от эдила люди – колоны, у каждого из которых имелись и собственная хижина, и мул, и соха с мотыгой. Идя вслед за виликом, Рысь посматривал на поля и виноградники, а завидев виллу, даже присвистнул, дивясь богатству хозяина. Вилик обернулся: – Купец сказал, ты говоришь по-латыни? – Немного, – кивнул юноша. – И не так хорошо, как хотелось бы. – Ничего, – Астиний поправил наброшенный на плечи плащ-лацерну. – Для того чтобы хорошо работать на вилле, не надо много слов. – А что… что я буду делать? – набравшись наглости, поинтересовался Рысь. – Увидишь, – хохотнул вилик, и идущие рядом с ним слуги тоже рассмеялись.
Перво-наперво новому невольнику велели вымыться в большой бочке – «уж больно гнусно ты пахнешь, парень!» – после чего, выдав узкую короткую тунику без складок, повели в кузницу, где дюжие молотобойцы в два счета надели Рыси на шею металлический ошейник с именем хозяина – «А. Галлий Флор». Юноша почувствовал, как сердце внезапно сдавила грусть: пусть и раньше тоже было несладко, но этот вот ошейник, ошейник раба, казался овеществленным символом неволи. – Через год, – Астиний с усмешкой щелкнул по ошейнику пальцем, – мы это снимем. Если, конечно, будешь себя хорошо вести и угодишь хозяину. Поначалу нового раба отправили в конюшню убирать навоз, чистить и кормить лошадей, а заодно и месить глину на кирпичи: вилик задумал к осени сложить специальный загон для жеребцов. Работы хватало, особенно когда пришла пора собирать урожай. Примерно до ноября Рысь, которому на вилле, ничтоже сумняшеся, дали имя Юний – по названию месяца июня, когда его и купил Астиний, ночевал в длинном бараке вместе с остальными рабами, находящимися под бдительным надзором надсмотрщиков. На ночь всех приковывали к длинной цепи – не доверяли. Рысь-Юний так ни с кем и не сошелся – ночью и во время работ все разговоры запрещались, да и латынь юноша знал так себе, с пятого на десятое. Правда, как оказалось, гораздо лучше других рабов – германцев, которые жили своим замкнутым обществом, никого туда не допуская. Кроме них, существовали и другие невольники, так сказать, домашние, в чьи обязанности входило поддержание в полном порядке многочисленных построек виллы, а также обслуживание хозяина в случае его приезда. Хозяин, Авл Галлий Флор, наезжал редко – уж больно хлопотным выдалось это лето для муниципии Августодурума. И сам Галлий-эдил, и дуумвиры деятельно готовились к приезду префекта Лугдунской Галлии, наместника малолетнего императора Александра Севера, не так давно возведенного на престол взамен убитого развратника Элагабала. Наместник так и не приехал – добрался лишь до Медиоланума да повернул обратно в Лугдун. Галлий Флор с семьей – женой, полной матроной, и двумя маленькими детьми – заглянул ненадолго на виллу, да почти сразу и уехал – дела. На новых рабов даже и не взглянул – некогда, во всем доверяясь вилику. А тот задумался после окончания осенних работ: что делать с лишними ртами, никакуж не нужными зимой? Оно конечно, можно их и продать, как, к примеру, и поступили на соседней вилле, так ведь весной придется опять покупать, к тому же дороже. Невыгодно. Но и держать рабов без дела – хуже нет. Раб должен работать, иначе в голове его быстро заведутся разные нехорошие мысли – недалеко и до бунта. Поразмыслив, Астиний, как человек умный и предусмотрительный, велел невольникам копать котлован под летнюю кухню. До зимы всяко успеют поставить стены, а уж остальными работами вполне можно заниматься до самой весны. Рассудив таким образом, вилик потер руки и каждый день самолично наблюдал за ходом работ – а как же без присмотра? Раб – скотина ленивая и коварная, так и норовит все испортить. В тот день – кажется, был уже ноябрь или конец октября – низкое серое небо исходило мелким дождем, с моря дул пронизывающий холодный ветер, раскачивая ветви деревьев. Часть рабов дожимали оставшийся виноград, а большинство, покончив с рытьем котлована, возводили на бетонном фундаменте стены. Астиний подошел ближе, искоса поглядывая на подобострастно поклонившихся надсмотрщиков, – кто-то из них был вольноотпущенником, а кто-то таким же рабом, как и сам вилик, – понаблюдал за строителями. Один из них – молодой светловолосый парень, почти мальчик – вдруг всколыхнул в памяти вилика какие-то давно забытые мысли. Астиний задумчиво прошелся вокруг стройки, пока наконец не вспомнил (он вообще редко что забывал): ведь именно этого раба он хотел выучить и представить хозяину как нового номенклатора – невольника, отвечавшего за прием гостей. Мода на таких рабов совсем недавно распространилась в этой глухой провинции – Косматой, как ее презрительно называли, – и вилик был бы рад угодить эдилу. Раб-номенклатор должен был знать наперечет всех друзей и знакомых хозяина, их жен и домочадцев, подсказывать, когда надо, напоминать, а встречая гостей, развлекать их светской беседой или изысканными стихами. В таком деле, кроме ума, незаурядной памяти и врожденного изящества, от невольника требовалась еще и привлекательная внешность. Астиний посмотрел на молодого раба – кажется, этот парень обладал всеми нужными достоинствами. Неглуп, явно неглуп – уже довольно бегло говорил по-латыни, правда коверкая слова совершенно по-варварски, ну да ничего, можно и переучить в случае надобности. С внешностью дело обстояло еще лучше: строен, подтянут, красив, черты лица тонкие, глаза ярко-голубые, волосы цвета спелой пшеницы – таким позавидовала бы любая римская модница. – Эй, Юний, – приблизившись к стройке, Астиний подозвал раба. Услыхав зов, Рысь бросил работу и, подойдя к вилику, поклонился. – Идем. – Повернувшись, вилик быстро пошел к дому, слыша за спиной шаги Юния. Миновав атриум, свернули в прилегающую комнату, большую и светлую – в ней было целых четыре окна, пусть небольших, но все же это выглядело довольно необычно. Маленький столик, узкая скамья-ложе, украшенный мозаикой пол, полки вдоль стен. На полках в строгом порядке стояли круглые футляры со свитками – книги, одну из которых и взял вилик: – Ты умеешь читать, Юний? Рысь отрицательно качнул головой. – Будешь учиться, – улыбнулся Астиний. – Садись сюда, за стол, возьми восковую дощечку, стилос… Да-да, вот эту заостренную палочку. – Подойдя к столу, вилик развернул книгу. – Смотри – «а», «бэ», «цэ»… Это буквы. Запомни, как они выглядят, и попытайся написать знакомые тебе слова.
Новую науку Рысь освоил быстро: уже к январю и писал, и говорил довольно прилично, не как римлянин, конечно, но куда лучше, чем даже многие галлы. Вилик хоть и вызывал у парня брезгливость, – надо же, раб, а командует! – тем не менее дело свое знал и учил на совесть. Теперь уже Рысь не запирали вместе с другими рабами – выделили каморку под лестницей в северной части дома. Там-то, впервые оставшись наедине с собой, юноша начал задумываться над своей дальнейшей судьбой, чего раньше не делал – может, еще слишком мал был, а может, не так образован. О, образованный раб – это страшно! Да, сейчас он, Рысь-Юний, живет на вилле, и, по сравнению с другими, довольно-таки неплохо. Но кто знает, что будет дальше? Да и вообще – всю жизнь прожить рабом? Бежать? Куда? Ведь нет больше рода! И, тем не менее, может быть, лучше вернуться в родные земли? Или все же добиться свободы здесь? Отомстить ободритам – роду Тварра, а потом уже… потом уже… Что потом – Рысь так и не решил окончательно, главное сейчас было – тщательно подготовить побег. Уйти на север, в Белгику, и дальше – в Германию, а уж затем искать земли ободритов. Пока так, а после видно будет. Рысь теперь знал латынь – вернее, не совсем латынь, а ту смесь, на которой говорили в Галлии, – в ходе обучения, пытался осторожно расспросить вилика о пути на восток, в Белгику. Похоже, именно туда, через Новиомагус и Бревиодурум, вела широкая мощеная дорога, выстроенная римлянами, казалось, на много тысячелетий. – Да, эта дорога ведет в Ротомагус и дальше, в Белгику, – кивнул Астиний. – Ротомагус – довольно большой город, в нем есть термы и амфитеатр. Рядом, вверх по Секвоне-реке, еще один большой город – Лютеция. А почему ты спрашиваешь? – вилик неожиданно насторожился. – Так. – Пряча глаза, Рысь пожал плечами. – Просто интересно. Хмыкнув, Астиний покачал головой и вышел, наказав Рыси-Юнию переписать на папирус несколько упражнений. А вечером к двери каморки Рыси приладили новый засов – массивный и крепкий. Видно, вилик не забыл разговор о дорогах и решил на всякий случай подстраховаться. Внимательно оглядев засов, Рысь про себя усмехнулся. Нужно лишь проделать в двери небольшое отверстие да получше смазать засов оливковым маслом – откроется запросто. Впрочем, пока юноша решил этого не делать – не время. Поразмыслив на досуге, то есть ночью, Рысь пришел к выводу, что бежать наобум вряд ли получится. Территория виллы тщательно охранялась стражей, да и по всей Лугдунской Галлии на дорогах стояли заставы «жаворонков» – легиона, сформированного из галлов еще Юлием Цезарем. Воины носили на шлемах султан из перьев, и в самом деле похожий на хохолок жаворонка. Потому их и прозвали алауды, в переводе с галльского – «жаворонки». К тому ж сам хозяин Рыси, Галлий Флор, был эдилом – выборным чиновником, кроме всего прочего осуществлявшим надзор за городской стражей и тюрьмами. От такого убеги попробуй! С ходу, конечно, вряд ли выйдет, а вот если хорошо подготовиться… Вообще же лучше, конечно, пускаться в бега в теплое время, ближе к лету – можно запросто ночевать в лесу или в поле. Да и навигация открывается – до Белгики и даже до Германии можно будет добраться и на каком-нибудь судне, если, конечно, к этому времени поднакопить денег, что легче сказать, нежели сделать. Тем не менее, приняв решение, Рысь не унывал, работая вместе с остальными рабами, учил латынь и галльский и был всегда наготове, чтобы в случае чего… Правда, случай не выпадал очень долго, пока неожиданно на помощь не пришел новый невольник Лициний – кудрявый розовощекий парень чуть постарше Рыси, из домашних рабов хозяина, сосланный на виллу неизвестно за какие грехи. За какие именно, сам Лициний не распространялся, да и вилик тоже молчал. Поначалу новый раб Рыси не понравился: слишком уж городской, заносчивый да усмешливый, этакий себе на уме хитрован. Тяжелой работой не занимался, быстро став кем-то вроде помощника вилика. Видно было, что Астиний к нему благоволил. Кое-кто из рабов поговаривал даже, что Лициний из тех смазливых мальчиков, которых используют вместо женщин, вот, мол, потому и вилик ему покровительствует. Рысь подобным разговорам не очень верил: уж слишком стар был Астиний для подобных изысков. Хотя кто его знает? Лициний поселился в комнате прямо напротив Рыси, правда, большую часть времени проводил в хозяйских покоях. Вилик хотел несколько переустроить таблиниум: расширить, поставить более богатые ложа, светильники на золоченых ножках, несколько греческих статуй, купленных еще летом у массилийских купцов. Рысь очень уставал на общих работах – таскали кирпичи для построек. Приходя в каморку, он заставлял себя еще некоторое время позубрить латынь, а потом валился замертво на жесткое ложе и крепко, без сновидений, спал, чтобы проснуться с первыми криками петухов. Все это время Лициния не было. Он приходил значительно позже, да и, похоже, позже вставал, пусть и ненамного – вилик вряд ли позволил бы рабу лентяйничать. В столовой для рабов – узком темноватом сарае – новый невольник тоже не появлялся, видно, принимал пищу вместе с виликом. Его дело, конечно… Рысь слыхал от Астиния про таких рабов, которые владели иногда целыми мастерскими, торговыми кораблями, амбарами и даже сами имели своих рабов. Похоже, именно к таким относился и Лициний – несколько раз Рысь видел его у ворот виллы, где он о чем-то договаривался с какими-то подозрительными личностями. В общем, такой вот был раб. Другие невольники его презирали и боялись. А вилик, судя по всему, ценил.
Уже наступила весна с яркой зеленой травою, цветущими яблонями и высоким лазурным небом, когда Астиний вдруг, проверив прочитанные Рысью на память стихи, довольно кивнул и произнес: – Ляжешь сегодня позже. Зайдет Лициний, ты его знаешь, покажет тебе, как надевать на хозяина тогу. И готовься – перед майскими календами отправлю тебя в город, номенклатором. Перед майскими календами – в конце апреля. Уже совсем скоро. Рысь не знал, радоваться этому или нет. Если он замыслил бежать, то, пожалуй, в побег лучше сорваться с виллы. Значит, времени осталось не так уж и много, почти совсем ничего. Войдя в каморку, юноша плотно прикрыл за собой дверь, немного подождал, прислушиваясь, а потом согнулся и полез под ложе – там, в стене, под отвалившимся куском штукатурки, он устроил тайник. Стараясь не шуметь, Рысь вытащил кирпич, нащупал холщовый мешочек с маленькими медными кружочками – ассами. На одной стороне была изображена голова какого-то императора, на другой – боевой корабль. Всего ассов насчитывалось десять, что составляло два с половиной сестерция. Малость… Юноша вздохнул. Только одни боги знают, как ему пришлось рисковать, чтобы заработать хотя бы это. Один раз помог копать колодец в соседней деревне, с разрешения вилика и под присмотром стражи. Однако Рысь еще и выровнял стены колодца, тайком получив три асса; потом как-то вместе с другими рабами вытащил застрявшую в грязи повозку, а однажды, пользуясь недосмотром стражника, продал местным крестьянам пару господских кур – сошло, списали на лис. Так вот и скопились деньги. Мало, конечно. Впрочем, не так уж и мало – два асса стоила целая курица, а средний кувшин вина – пять ассов. Если что, голодать в пути не придется. Не поленившись, Рысь осторожно высыпал монеты на пол… О, боги! О, Световит, Семаргл, Велес! У него ж было всего десять ассов… А тут! Звеня, выкатились из-под ложа несколько серебряных денариев. Откуда?! В дверь осторожненько постучали. – Сейчас, сейчас! – Рысь опрометью бросился собирать деньги, засунул под ложе мешочек. – Входите. Вошел Лициний. Улыбаясь, тряхнул кудрями, уселся на ложе, вытянув обутые в щегольские домашние сандалии ноги. Он был одет в две туники – нижнюю, коричневато-желтую, с длинными узкими рукавами, и верхнюю, широкую, синюю, без рукавов, спадающую красивыми складками и подпоясанную узким наборным поясом. Пожалуй, так богато не одевался и вилик. – Астиний просил научить тебя кой-чему… Что этот у тебя тут? – Лициний взял лежащую на небольшой полочке восковую дощечку, прочитал вслух: – Фуэро, фуэрис, фуэрит, фуэримус… Учишь? Рысь молча кивнул, бросив неприязненный взгляд на нахального гостя. А тот, словно и не заметив, встал, заложив руки за спину, принюхиваясь, поморщил нос: – Что это? Сальная свечка? Ну и вонь… Идем-ка лучше ко мне, там хоть… Ого! – Лициний вдруг посмотрел в угол, нагнулся… И поднял с пола блестящую серебряную монету. – Богато живешь! Денариями разбрасываешься, а я вот пока себе позволить такого не могу. Рысь отошел к двери, лихорадочно соображая, что делать. Ловким движением руки перебить нахалу шею да броситься бежать? Пожалуй, так и придется поступить, иного выхода… – Только не надо бросаться на меня, словно дикий зверь, – неожиданно улыбнувшись, замахал руками Лициний и внезапно понизил голос. – Это я спрятал свои монеты в твой тайник. Вилик не доверяет мне и часто делает обыски в комнате. – Ты? Твои… – Да, да… А что тут такого? Астиний как-то послал меня посмотреть, все ли в порядке в каморке будущего номенклатора. – Гость тихо рассмеялся. – Собрался бежать? Молчи, молчи, иначе зачем тебе деньги? Не бойся, я не выдам, даже наоборот… – Наоборот? – Я сам собрался бежать! – оглянувшись на дверь, прошептал Лициний. Красивое лицо его на миг озарилось решимостью, карие глаза смотрели настороженно и цепко. – Ты? – изумленно переспросил Рысь. – Да, Юний, я, – гость кивнул. – Я оскорбил хозяйку, и Авл, ее супруг, сослал меня сюда, сказав ей, что продал на каменоломни. Видишь ли, я помогал хозяину в коммерческих делах, и он не хотел бы меня терять, если бы не Клавдия, матрона. Вот уж поистине чудовище! Хозяин так и не смог ее уговорить, а вчера я узнал от Астиния, что Клавдия намеревается вскоре посетить виллу. Авл не станет ссориться с нею из-за меня. Казнит – и вся недолга. Клавдия очень любит смотреть, как распинают непокорных рабов. – Лициний тяжело вздохнул и положил руку на плечо Рыси. – Идем, Юний. Научу тебя заворачивать тогу… Хотя кто сейчас носит эти тоги? Разве что в Риме, во дворце императора Александра, куда так стремится попасть наш хозяин, Авл Галлий Флор. – Ты сказал, что собираешься бежать, – войдя в комнату Лициния, напомнил Рысь. – Да, собираюсь, – тихо подтвердил тот. – И как можно быстрее. Не очень-то хочется оказаться распятым, знаешь ли. – Так, может… – Рысь почти поверил ему, но все же немного замялся. – Бежим вместе? – В глазах Лициния вспыхнула буйная радость. – Ты это хотел предложить? – Ну да. – Бежим… Вот тебе моя рука. Мы исполним свое дело, клянусь Везуцием! – Клянусь Семарглом, – пожимая протянутую руку, негромко повторил Рысь. – Послушай-ка, Юний… А правду говорят, что твой отец был вождем, рексом? – Да, – подняв глаза, коротко ответил Рысь и исподлобья взглянул на Лициния – зачем он это спросил?
Уже у себя в каморке юноша усомнился: а правильно ли он поступил, доверившись этому привилегированному рабу? Может, было бы гораздо лучше свернуть ему шею? А коли не свернул, то… то стоит быть готовым ко всему. Кто знает, может быть, сейчас, под утро, ворвутся в комнату вооруженные стражи, схватят, заламывая за спину руки… и тогда распинать на перекладине будут уже не Лициния, а его, Рысь! Впрочем, что сделано, то сделано. Что ж, если Лициний предаст, пусть ворвутся – еще посмотрим, кто кого! Ему-то, Рыси, терять совершенно нечего… Никто не ворвался. И вилик целый день вел себя как обычно, а встретившийся у таблиниума Лициний, словно бы не узнавая сообщника, скользнул по его лицу равнодушным взглядом и, вдруг оглянувшись, весело подмигнул, тряхнув светлыми кудрями. Значит, вот так вот! Бежим! Ближе к ночи Лициний вновь заглянул к Юнию-Рыси. Уже говорили не таясь, более конкретно обдумывая пути и возможности бегства. Идею Рыси насчет пути на восток Лициний отверг сразу: – Сам подумай, что говоришь, Юний! Ты же с востока, значит, тебя и будут ловить на дороге в Ротомагус и вообще в той стороне, как и меня – на южной. У Галлия Флора много соглядатаев и тайных слуг, не забывай: он же эдил. Нам нужно всех их обмануть, поэтому мы пойдем на север, в Алауну, там сядем на корабль до Белгики, где и простимся. Я пойду на юг, в Нарбоннскую Галлию, а ты… похоже, направишься в колонию Агриппина? – Да, – кивнул Рысь. – Думаю, мне туда. А не слишком ли долго будет делать такой крюк? – Лучше уж пойти обходным путем, чем быть сразу же схваченным, – убежденно отозвался Лициний.
Они бежали через неделю после этого разговора, за пять дней до майских календ. Укрылись среди навоза в большой крестьянской повозке, потом, не доезжая до Августодурума, спрыгнули – возница как раз отошел к ручью напиться. Спрятавшись в кустах, переждали, пока воз отъедет, выкупались здесь же в ручье, выстирали одежду и разлеглись на траве, подставив тела яркому солнцу. Воздух был свеж, вокруг, насколько хватало глаз, тянулись пологие, покрытые зеленью холмы, изредка перемежавшиеся дубовыми и буковыми рощицами. Кое-где росли раскидистые корявые сосны, а взбиравшаяся по склонам холмов дорога – прямая, словно стрела, – уходила куда-то к морю, откуда изредка налетали порывы влажного соленого ветра. – Там и в самом деле море, Лициний? – Приподнявшись, Рысь вытянул руку. Лициний кивнул: – Да. Рысь вдруг напрягся, вглядываясь в участок дороги, оставшийся позади: – Кажется, всадники… Погоня? – Так быстро? Не может быть. – Лициний вскочил на ноги, всмотрелся и неожиданно громко рассмеялся. – Это не за нами. Смотри, они охраняют обоз. Да и вряд ли будут перекрывать эту дорогу – путь в никуда. А вот в Августодуруме – во-он, видишь стены? – так там наши приметы скоро будет знать каждый. Нам бы побыстрей его обойти. – Так что же мы тут сидим? – удивился Рысь. – Одежда же еще не высохла. – Ну и что? Высохнет и на нас. – Юноша быстро натянул узкую, еще сырую тунику, чуть пахнущую навозом. Все же не удалось ее как следует отстирать. Ничего, по пути выветрится. – Ладно, идем, – одеваясь, покладисто согласился Лициний. – Если встретится кто любопытный – мы с тобой вольноотпущенники, идем в Алауну наняться на земляные работы, там как раз строят стену. Рысь молча кивнул, и беглецы быстро зашагали дальше. Не доходя до Августодурума, они свернули на лесную дорогу, быстро превратившуюся в узенькую тропинку, со всех сторон окруженную густыми зарослями. Солнечно-веселая липа, желтый дрок, клены вскоре сменились могучими дубами и сумрачными корявыми елями. Идти стало труднее – то и дело тропу преграждали овраги и поваленные ветром стволы. – Ты и в самом деле знаешь, куда идти? – когда остановились немного передохнуть, спросил своего спутника Рысь. Тот лишь ухмыльнулся: – Конечно! Я же здесь вырос. Ответ этот что-то не очень понравился Рыси, впрочем, он не стал ничего говорить. Подкрепившись прихваченными с виллы лепешками и вареным мясом, беглецы напились из ручья и продолжили путь. Так никто и не встретился им на пути до самой ночи, лишь где-то далеко слева вдруг залаяли псы, полаяли и перестали. А когда наступили сумерки, беглецы увидели невдалеке за деревьями ярко пылающий костер. Он горел, сухо потрескивая и рассыпая искры, прямо на тропе, и Рысь предложил обойти кустами. – Не стоит, – отмахнулся Лициний. – Это всего-навсего пастухи-галлы. Заночуем у них в шалаше, тут слишком много волков. В этот миг где-то совсем рядом громко залаял пес. Затрещали кусты, и Рысь поднял прихваченную по пути палку. Выскочив на тропу, собака – большой, белый, с рыжими подпалинами зверь – оскалила зубы и угрожающе зарычала. – Стой, Карах, – закричали сзади. Пес оглянулся, вильнув хвостом. Вышедший из лесу здоровенный детина не внушал Рыси никакого доверия: красноносый, до самых глаз заросший густой темно-каштановой бородою, одетый в браки, с перекинутой через плечо козлиной шкурой и увесистой дубиной в левой руке, он больше напоминал разбойника, нежели мирного пастуха. Впрочем, Лициний, похоже, очень даже ему обрадовался: – Приветствую тебя, добрый человек. Не видал ли ты здесь поблизости кервезию, украшенную веточками омелы? Рысь с удивлением оглянулся на своего спутника. Насколько он знал галльский, кервезия – шапка из оленьей шкуры. Никакой такой шапки у Лициния не было, тем более – украшенной омелой. Чего ж он тогда спрашивает? Заговаривает зубы? Или просто нашел подходящую фразу для начала беседы? Пастух – или разбойник? – вдруг волшебным образом изменился. Придержав собаку, широко улыбнулся, словно встретил самых близких своих родичей, гостеприимно пригласил к костру. – Идем, идем. – Лициний потянул Рысь за руку. – Тут мы перекусим и выспимся. Пожав плечами, Рысь послушно пошел к костру – судя по всему, пока никакой опасности не было. У костра сидели еще трое галлов – все в браках, один, постарше, в козлиной шкуре, а второй, ровесник ребят, голый по пояс. Волосы того, что постарше, были зачесаны назад на манер конской гривы, на поясе его белели птичьи черепа. Странная мода. Галлы молча пригласили гостей к костру, накормили вкусной мясной похлебкой с каким-то травами и напоили хмельным сидром. Поговорили так, ни о чем: о ценах, о видах на урожай, о погоде. Похоже, пастухи не отличались особым любопытством, да и Лициний у них ничего не выпытывал. А ведь, наверное, стоило хотя бы спросить дорогу да и вообще побольше узнать о всякого рода слухах. – Вряд ли они что знают, – устраиваясь поудобнее в шалаше, шепнул Лициний. – Это же пастухи, серость. Живут тут с апреля и почти до самой зимы, пасут своих коз. «Странное место для коз, – засыпая, подумал Рысь. – Лес один кругом, урочища. Где ж им тут пастись?» Утром козопасы накормили ребят жареной дичью и, немного проводив, поклонились: – Идите по этой тропе до самого болота, а там увидите. «Что увидите?» – хотел было спросить Рысь, но Лициний уже потащил его прочь. Рысь остановился, оглянулся помахать на прощанье галлам, да те уже почти скрылись из виду. За плечами у одного из них, из-под распахнутой ветром козьей шкуры, виднелся длинный меч-спата в черных кожаных ножнах. Зачем пастуху меч?! Отбиваться от волков? Лес неожиданно кончился, с обеих сторон потянулись луга, ручейки, пастбища, кленовые рощи. Рядом за густым кустарником журчал широкий ручей, через который был перекинут узенький мостик. Около мостика дорога раздваивалась – одна тропинка так и шла вдоль ручья, исчезая в лесу, другая, круто забирая влево, пересекала мостик и, заметно расширяясь, вела на вершину холма, где виднелись там и сям разбросанные хижины, крытые старой соломой. Лициний остановился у мостика и почесал затылок: – Нам, пожалуй, сюда, ведь пастух говорил: все прямо, не так ли? – Да, так, – кивнул Рысь, и беглецы, напившись из ручья, дружно зашагали к лесу. Могучие дубы и сосны быстро сменились ясенем, орешником, ивой и бузиной. Стало заметно сыро – под ногами зачавкала болотная жижа. Сделав еще несколько шагов, идущий впереди Лициний внезапно провалился чуть ли не по пояс! Вскрикнув, он схватился руками за траву и папоротники. Не теряя времени даром, Рысь лег на живот и постарался выдернуть парня из трясины. Хорошо, тот погрузился неглубоко и через некоторое время все-таки выбрался на относительно сухое место. В трясине остался только щегольской башмак – не выдержав, лопнули поддерживающие его ремни. – Так и знал, что в мастерской Арбония делают плохую обувь! – Посмотрев на голую пятку, Лициний яростно сплюнул и, с проклятьями сняв второй башмак, с размаху забросил его в трясину. Ну не идти же в одном? – Да будет вам в помощь Везуций, юноши! Ребята оглянулись и увидели перед собой неожиданно появившегося человека – немолодого мужчину с проседью в бороде, в длинном черном плаще поверх туники. На поясе незнакомца висел внушительных размеров кинжал, черные глаза смотрели настороженно и жестко. – Видать, заблудились? – Нет. – Поднявшись на ноги, Лициний вытер с лица пот, оставив на лбу жирную полосу грязи. – Я здесь не так давно потерял оленью шапку, кервезию… – Ах кервезию… – С веточками омелы. – Что ж, – незнакомец серьезно кивнул. – Идите за мной, иначе утонете в трясине. Рысь молча шагал последним. Конечно, ему очень хотелось узнать у Лициния, что за шапка такая, одно упоминание о которой делает всех встречных-поперечных добрыми и предупредительными. Поистине волшебная шапка! Обойдя болото, путники оказались в урочище – глубокий овраг, бурелом, закрывающие небо огромные корявые дубы-великаны. Мрачное место. Проведя ребят через болото, проводник исчез, словно провалился сквозь землю – вот только что был и нету. Бросив настороженный взгляд вокруг, Рысь приметил средь ветвей высоких деревьев быстро промелькнувшие тени. Человеческие, не звериные, тут-то глаз был наметан! Значит, провожатый был в лесу не один. Интересно, что он тут делал вместе с теми, что прятались на деревьях? Что это вообще за люди? Тоже пастухи? – Нет, это всего лишь беглые рабы и колоны, – с усмешкой пояснил Лициний. – Такие же обездоленные, как и мы. Только они никуда не бегут, скрываются здесь. – Так ты о них знал? – обиделся Рысь. – Почему ж не сказал раньше? – Не думал, что они еще здесь. Ходили слухи, что до них добрались римляне. Заночуем тут. – Лициний кивнул на небольшую поляну. – Мы здесь в безопасности. – В безопасности? – недоверчиво усмехнулся Рысь. – А эти беглые рабы не захотят нас ограбить? – У нас есть что брать? – Ну… сестерции, ассы… – Брось, Юний! Это не такие большие деньги. Бывшие рабы предпочитают грабить купцов… Ты расслышал про оленью шапку? – последнюю фразу Лициний произнес на чисто галльском наречии, безо всякой примеси римских слов. Рысь понимал галльский не очень хорошо, но понимал, набрался опыта еще на вилле, в чем, однако, сейчас не признался: – Я ведь знаю лишь несколько фраз. А твои последние слова вообще не понял. – Ах, так вот, – Лициний почему-то заметно успокоился и, оглядевшись, указал вперед. – Вон, охотничья хижина. Там и заночуем. Интересная оказалась хижина. Большая, приземистая, сложенная из толстых бревен, с крепкой дубовой дверью, больше напоминавшая какой-нибудь амбар или… эргастул – тюрьму для непокорных рабов! И оконца такие же маленькие, под самой крышей, узкие, не пролезешь. – Зайдем? – Отворив тяжелую дверь, Лициний застыл на пороге. Рысь кивнул, готовый к… сам еще не понимая до конца, к чему. Однако вся его интуиция, весь инстинкт охотника и сына варварского вождя словно бы кричали: опасность! А ведь Лициний явно заманивает его в хижину! Вон как ласково улыбается, заходи, мол, увидишь, как тут здорово. Внутри и в самом деле оказалось неплохо: стол, очаг, сложенный из круглых камней и застланные сухой желтой соломой лавки-ложа. На одной из лавок был расстелен широкий козий плащ. Так и хотелось лечь, вытянуться. Рысь осмотрелся вокруг: не так далеко, за деревьями, что-то блестело. Озеро? – Спать будем потом. – Он улыбнулся. – Сначала бы выкупаться. – Выкупаться? – Да, я заметил там, за деревьями, озеро. – Озеро… – эхом повторил Лициний и с видимой неохотой кивнул: – Ну да, конечно. Идем. – Погоди… Рысь пристроился к углу дома, якобы справить малую нужду, едва не споткнувшись о прислоненную к стене крепкую палку. Улучил момент, когда Лициний уже отошел, быстро осмотрел дверь. Крепка, надежна… А что это за выбоина – ручка? Не похоже… Юноша оглянулся… Ага! Если захлопнуть дверь и подпереть ее палкой, вставив один конец в выбоину, а другой воткнув в землю, то из хижины без посторонней помощи не выберешься ни за что! Странные приспособления для охотничьей хижины! Ладно… В два прыжка Рысь догнал медленно идущего по тропинке Лициния, хлопнул по плечу: – Ух, сейчас выкупаемся! Смоем грязь – хороню. – Да, – со вздохом согласился парень. – Только вот вода холодноватая. – Ничего, в ручье холодней была. Ты куда, ведь прямо ближе! – А там не пройти – трясина, я уже проверял. Давай обойдем лучше. Рысь пожал плечами: – Обойдем так обойдем. Он посмотрел вперед и вдруг замер. Там на берегу кто-то стоял! Огромный, рогатый, в три человеческих роста… Идол! А ветви окружавших его деревьев были измазаны красным. – Что ты там увидел? – Лициний подозрительно прищурился. – Лес… – тихо промолвил Рысь. – Он почему-то красный. – Да где красный-то? – возмутился Лициний. – Кажется тебе все, вот что… К тому же – закат. И правда, клонящееся к закату солнце окрашивало вершины деревьев алым цветом крови. Красивый был закат, красивый… и страшный, уж слишком кровавый. Искупавшись, Рысь натянул тунику и быстро пошел к хижине, так что чуть поотставший Лициний едва поспевал за ним, что-то приговаривая на ходу. А Рысь думал. Ситуация ему все больше не нравилась. Эти лжепастухи, мужик у болота… Они явно что-то охраняли. Путь? К чему, к идолу? А может, он напрасно сгустил краски – здесь всего лишь логовище беглых рабов? Очень может быть. Может быть, что и напрасно, а вдруг нет? Что же делать? Запереть самого Лициния? А если все не так? Он ведь потом обидится, а в другом случае поднимет шум – не явятся ли тогда сюда те, от болота? Нет, надо придумать что-нибудь похитрее… Что-то совсем простое… Что? Рысь вдруг осенило. Снова зайдя за угол, он схватил палку и незаметно от своего спутника отбросил ее к кустам, так, чтобы можно было найти, если хорошо поискать. Зайдя в хижину, оба уселись на лавки, доедая оставшиеся лепешки. Заметив стоявший в углу котелок с водой, напились. – Вот теперь можно и поспать. – Потянувшись, Рысь улегся на лавку, накрывшись козьей шкурой. Сквозь прищуренные ресницы он внимательно наблюдал за своим спутником. Тот не ложился, походил немного, взял котелок, обернулся: – Пойду за водой к озеру. Вдруг ночью захочется пить? – Иди, – смачно зевнул Рысь. – Только меня не буди потом, хорошо? – Хорошо, Юний, не буду! – С довольной усмешкой Лициний прихватил с собой пустой котелок и вышел наружу. Рысь тут же вскочил и, прислушиваясь к удаляющимся шагам, – а поищи, поищи палку, найдешь, но ведь далеко не сразу, – собрал в кучу всю разбросанную по лавке солому. Оторвал от туники рукав, набил соломой, аккуратно прикрыл все козьим*плащом так, чтобы торчал кусок туники. Ну вот. В темноте должно сойти, если не подходить ближе. А зачем ему подходить? Осторожно приоткрыв дверь, юноша бесшумно выскользнул из хижины и затаился за деревьями, напряженно вглядываясь в быстро густевшую полутьму. Ага, вот из кустов показался Лициний… с палкой в руках! Заглянув в хижину, что-то спросил, видимо, спит ли Юний, естественно, не дождался ответа и, осторожно прикрыв дверь, аккуратно подпер ее найденной палкой. Прятавшийся в темноте Рысь нехорошо усмехнулся: вот гад! Что ж, теперь нужно побыстрее смываться отсюда, все равно куда. Не теряя времени, юноша быстро пошел по тропе и уже возблагодарил было богов, за то что дали выбраться, как вдруг… – Куда так спешим? – грубо спросили по-галльски. – Ищу кервезию с веточками омелы, – на том же языке отозвался Рысь. – А что, друид еще не пришел? – Н-нет. – А мы думали, сегодня начнется… Что ж, подождем. Будь осторожнее, друг! Иди вдоль ручья, а у загона повернешь налево. Тебе ведь в Августодурум? – Ну да. – Удачи… Слава Цернунну! – Слава. Да охранит ваши пути Везуций. Пожелавший удачи галл – молодой мужчина с рыжеватой бородкой и заплетенными в две падающие на грудь косички волосами – почему-то запомнился беглецу. Может быть, потому, что все прошло так удачно? Выбравшись на дорогу к Августодуруму, Рысь так и не увидел, чем все закончилось там, у хижины. Узнал он о том лишь позднее, и то по слухам, распространяемыми «жаворонками» – воинами галльского легиона. Узнал и передернулся – выходит, он все же оказался прав. Примерно в середине ночи к прятавшейся в глубине дубовой рощи хижине подошло несколько человек, среди них жилистый коренастый старик с длинной седой бородой, с тяжелым посохом в руке и золотым ожерельем на шее. Старик, похоже, был главным, ибо, подойдя ближе, разбудил пинком прикорнувшего у захлопнутой двери Лициния. Вспыхнули факелы. – О, мой друид! – проснувшись, приветствовал тот. – Птичка уже в клетке. – Он и в самом деле сын вождя? – сипло поинтересовался кто-то. – Не выйдет ли так, что мы принесем в жертву раба? – Нет, – Лициний обиженно помотал головой. – Я несколько раз спрашивал вилика. – Убрав палку, он распахнул дверь. – Эй, Юний, вставай! Пора уже… Ну и сон у этого парня! Ничего, сейчас я его разбужу. Вбежав в хижину, Лициний не показывался некоторое время, а когда вышел наружу, губы его дрожали, а лицо было белее меловых скал. – Там… там… Друид, оттолкнув его, вошел в хижину. – Птичка улетела, – вернувшись, с усмешкой произнес он. – И ты, Лициний, теперь сыграешь роль беглого. Негоже оставлять Цернунна без жертвы! – Негоже, – хором повторили все. Все, кроме Лициния. Тот, повалясь на колени, плакал: – Нет! Нет. Не надо! Не делайте этого… я еще пригожусь. – Ты теперь пригодишься Цернунну, – благостно улыбаясь, друид кивнул остальным. – Берите его, хватит стоять без дела. На рассвете, едва первые лучи солнца окрасили вершины деревьев, отрубленная серповидным мечом голова Лициния скатилась к ногам рогатого бога, а кровь и внутренности украсили ветви деревьев. Черных деревьев священной рощи секвонов. Рысь этого, естественно, не увидел. Зато услышал, прикованный за ногу в караульном помещении «жаворонков». – И вот, – заканчивал рассказ один из легионеров, с обветренным лицом и длинными седыми усами, – мы явились слишком уж поздно: жрецы уже успели принести в жертву красивого кудрявого парня. – Да, не повезло бедняге. – Не зря императоры запретили эту кровавую веру! – И правильно сделали, – неожиданно вырвалось у Рыси. – А что, так никого из жрецов и не поймали? – Как видишь, нет. Не доставили такой радости эдилу Галлию Флору. – Воин вдруг расхохотался. – Зато поймали его беглого раба. Тут уж захохотали все. Рысь презрительно отвернулся, кляня себя последними словами: это ж надо, так глупо попасться – решил спросить дорогу в попавшейся по пути деревне… Спросил… – Не кори себя, парень, – неожиданно утешил пленника седоусый. – Мы – местные и знаем тут все дорожки. Ни один пленный еще ни разу от нас не убегал, так что ты не первый и не последний. – Все равно обидно, – со вздохом признался юноша. Легионер снова засмеялся: – Обидно будет, когда твой хозяин Авл Галлий Флор прикажет тебя распять, а он наверняка так и сделает. Впрочем, я видел здесь у нас, в Августодуруме, шатался некий Климентий Бовис, ланиста из Ротомагуса. А ведь, кажется, наш эдил очень любит деньги? Так и случилось, как предсказывал седоусый. Буквально на следующий день беглый раб Юний по прозвищу Рысь был с потрохами продан ланисте за кругленькую сумму в две тысячи сестерциев. Вполне прилично для будущего гладиатора.
Глава 3 Май 224 г. Ротомагус ЗВЕРЬ
Медлить не время; меж тем свирепствует зверь и всем телом Вертится, пастью опять разливает Шипящую пену.Публий Овидий Назон. Калидонская охота
Децим Памфилий Руф очень хотел стать дуумвиром, прямо ночей не спал, все думал: как? С одной стороны, он и так был человеком далеко не бедным, с другой же – все его богатство носило, мягко говоря, сомнительный характер. Кто говорил, что Памфилий когда-то грабил купцов в Белгике, кто-то дополнял: да, грабил, только не в Белгике, а на море, пиратствовал в теплых морях, пока не сколотил состояние, которое теперь приумножал спекуляциями зерном, перепродажей рабов и прочими нехорошими махинациями. Имели под собой хоть какие-то основания эти слухи, нет ли, кто знает, кроме самого Памфилия Руфа? А только рассказывают, был он раньше беднее нищего, а вернувшись из чужих земель, выстроил себе домину не хуже, чем у римских сенаторов, с колоннами, просторным атриумом, садом. На пороге выложенная мозаикой надпись: «Сальве» – «Будьте здоровы», рядом чернокожий привратник с ошейником на серебряной цепи. В доме библиотека, книг в которой не счесть: и обычные, свитками, и дорогие, с пергаментными листами. При книгах специальный раб – ученый грек, сам-то Памфилий грамоты не разумел, правда, довольно бойко болтал по-латыни и по-гречески, видно, нахватался где-то. Титул всадника – купил, вроде как выбился в аристократы, только вот аристократических манер так и не приобрел. Как был грубым мужиком, так и остался, хоть и женился на Сильвии Аристе – молодой вдове из знатного, но обедневшего рода. Сильвия оказалась куда как умнее мужа: тут же приобрела пару утонченных рабов-философов для обучения супруга хорошим манерам. Правда, толку от всего этого было мало… для Памфилия. Сама же Сильвия, вскоре махнув рукой на образование мужа, закрутила любовь сразу с обоими «философами», в чем и была уличена супругом, бита, но прощена: у Памфилия, при всех его недостатках, все же хватило ума не ссориться с местной аристократией. Что же касается рабов, то поначалу разобиженный супруг хотел их было казнить, да потом раздумал и продал в дальнее имение. Выгодно продал – «философы» стоили недешево, чем, в общем-то, и утешился. А супруга Сильвия, желая поскорее реабилитироваться, и предложила Памфилию в преддверье выборов городских магистратов устраивать для народа развлечения – гладиаторские бои, зверинец и прочее, что вообще-то уже давно делали более предприимчивые конкуренты Памфилия Руфа. На все требовались деньги, тратить которые Памфилий не очень любил, хоть и нельзя его было назвать таким уж скупцом. Одна аренда муниципального амфитеатра обходилась куда как дорого, а ведь еще приходилось покупать зверей, договариваться с ланистой – хорошо, хоть в Ротомагусе находилась гладиаторская школа. Ланиста, Луций Климентий Бовис, скоро превратился в приятеля и постоянного собутыльника Памфилия, от чего была обоюдная польза: ланиста имел постоянного спонсора, а Памфилий – гладиаторов со скидкой. Вот и сейчас, к примеру… Зачем Климентию казнить провинившегося гладиатора у себя в школе, когда можно это сделать в амфитеатре, прилюдно, порадовав толпу, которая, натешившись волнующим зрелищем, наверняка проголосует на муниципальных выборах за кандидатуру достойнейшего человека – всадника Децима Памфилия Руфа!
Рысь пока всего этого не знал, но догадывался, что привезли его в город не просто так и вряд ли для того, чтобы продать. Не такой человек был ланиста, чтобы спускать расшатывающие дисциплину провинности, а подготовка к побегу – иначе зачем прятать обломок боевого меча? – это и не провинность даже, а преступление, за которое наказание одно – смерть. Повозка простояла у ограды не очень долго. Распахнулись ворота, из которых показался закрытый портшез со шторами из блестящей зеленовато-голубой ткани. Портшез несли на плечах четверо чернокожих рабов в ослепительно белых туниках. Около повозки носильщики, повинуясь приказу хозяина, замедлили шаг. Рысь увидел, как из-за откинувшейся занавеси на него внимательно посмотрел толстомордый здоровяк с редкими, тщательно завитыми волосами. Видимо, это и был хозяин особняка, всадник Децим Памфилий Руф. – Какой-то он тощий. – Здоровяк перевел взгляд на почтительно приветствующих его стражников и ухмыльнулся. – Похоже, на этот раз звери останутся голодными. Ну, что встали? Везите его за мной к амфитеатру. Возница щелкнул кнутом, и влекомая парой мулов повозка с клеткой и сидящим в ней Рысью, поскрипывая колесами, не спеша покатилась по мостовой. Воины зашагали рядом. Впереди покачивались на плечах негров раззолоченные носилки, и бежавшие перед ними двое мальчишек в серебряных ошейниках громко кричали: – Дорогу Памфилию Руфу! Дорогу всаднику Дециму Памфилию Руфу, устроителю гладиаторских игр! Идущие мимо люди останавливались, почтительно кланялись. Впрочем, некоторые, одетые побогаче, просто отворачивались либо надменно задирали нос. Таких брал на заметку раб-номенклатор – молодой чернявый грек, идущий рядом с носилками. – Дорогу всаднику Памфилию Руфу! Заборы, тянувшиеся с обеих сторон улицы, сменились помпезными общественными зданиями, богато украшенными портиками с изящными колоннадами и статуями. Термы, библиотека, здание городских магистратов. Рысь смотрел на все это со смешанным чувством восхищения и зависти: на его родине, в лесах, всего этого, конечно же, не было, люди жили непритязательно и сурово, в любой момент ожидая нападения воинственных соседей, да и не только соседей – взять хоть тех же ободритов. Здесь же царил строгий порядок. Каждый мог спокойно заниматься своим делом, а всякий обиженный – не мстить обидчику, а подать на него в суд. Не было ни нападений врагов – по крайней мере, Рысь такого еще не видел, – ни страшного голода, ни прочей жути. Каждый свободный житель считался гражданином могущественной Империи, легионы которой стояли от Британии на севере до знойной Африки на юге, от Лузитании на крайнем западе, до Германии – на востоке. Каждый гражданин мог всерьез рассчитывать на защиту имперских законов. Многие бедняки даже не работали. Зачем? Ведь государство их и так бесплатно кормит и развлекает. Этого вот Рысь никак не мог понять – почему? Ну, ладно, старики и дети, но молодые здоровые мужчины пусть сами себе зарабатывают – на полях, в ремесленных мастерских, грузчиками. В конце концов, могут и в легионеры наняться, получить после службы землю. Нет, не хотят. Миновав многолюдный форум, носилки, а вслед за ними и повозка свернули налево, к амфитеатру – огромных размеров полукруглому зданию с аркадами и колоннами, около которого уже толпился народ в драных туниках и браках – самого плебейского вида. Похоже, ожидали дармового зрелища. Сойдя с носилок, Памфилий Руф скрылся в одном из боковых входов, откуда через некоторое время вышел и, что-то сказав стражникам, повелительно махнул рукой. Кивнув, те вытащили Рысь из клетки и повели к колоннаде амфитеатра, где под дальней аркой уже была открыта дверь. Пахнуло затхлостью и подземельем; пройдя по длинному полутемному коридору, освещенному чадящими факелами, стражники, не снимая цепей, втолкнули юного гладиатора в узкую сырую камеру. Захлопываясь, лязгнула обитая железными полосками дверь, и оказавшийся в полной темноте юноша ощупью опустился на охапку полугнилой соломы. Услышанные слова толстомордого Рысь явно не порадовали: зачем его сюда привезли, догадаться было несложно. Затравят зверями – всего-то и делов! Привяжут к столбу – жди, пока тебя сожрут, малоприятная перспектива. Рысь задумался. В общем-то, если нет другого выхода, гибель от когтей дикого зверя – вполне достойная для охотника смерть. В роду Рыси так многие умирали, и души их, несомненно, попали в иной мир при всем уважении богов. Да, это была бы хорошая гибель! Если бы он, Рысь, сражался – с оружием или пусть даже голыми руками. Однако привяжут к столбу… что же геройскогов такой смерти? Один стыд. Значит, надо раздобыть оружие. Попросить ланисту? Гм… вряд ли он будет разговаривать с приговоренным к смерти рабом, не такой человек ланиста, чтобы зря тратить свое драгоценное время. Тогда что же? Юноша вдруг едва не подпрыгнул от радости: цепь! Ну да, сковывающая его цепь – она ведь вполне может превратиться в оружие. Рысь тщательно ощупал каждое сочленение, подергал – ну не может такого быть, чтоб эти старые железяки не проржавели! Чуть-чуть разогнуть… тяжело, но все же нужно постараться, это единственный выход. Ага, поддалась… еще чуть-чуть. Есть! Теперь аккуратно загнуть обратно, чтоб выглядела как целая… Может быть, попытаться бежать? Но при таком скопище стражи его поймают тут же, и уж тогда ничего не удастся сделать. Да и вообще, хлопотное это дело – побег, в чем Рысь уже имел как-то сомнительное удовольствие убедиться. Бегство требует тщательной подготовки, времени на которую, естественно, нет. В таком случае лучше не рисковать зря, достойная смерть – очень даже неплохой выход. Жаль только, не удастся отомстить Тварру и ободритам. Ничего, наверное, с ними можно будет сквитаться и на том свете. Да, на том, куда очень скоро он, Рысь, и попадет. И попадет как подобает воину!
Яркий солнечный свет слепил глаза, и Рысь никак не мог привыкнуть после темной каморки. Светлые волосы его смешно топорщились, разорванная туника спадала с левого плеча, скованные за спиной руки были привязаны к столбу, вкопанному в посыпанную желтым песком арену. Юноша поднял голову: вверху, сколько хватало глаз, сидели зрители, нарядные и не очень, богатеи-аристократы и откровенно нищие, на ближних рядах – мужчины и высоко, на самых крайних скамьях, – женщины. Всех их объединял азарт, предвкушение сладостно кровавой казни. Всадник Децим Памфилий Руф расстарался сегодня – устроил и просто звериный цирк, когда ученые лошади и леопарды показывали разные забавные штуки, и звериную битву, когда специально обученные венитарии, раздразнив хищников, приканчивали их эффектным ударом, и вот, наконец, казнь. Вообще-то казнь не была заявлена в программе, ее вставили лишь в последний момент, и это тем более интриговало. Многие зрители – а особенно зрительницы – задавали себе вопрос: кто этот красивый юноша, что стоит сейчас, привязанный к столбу, в ожидании лютой смерти? Может, это тот самый страшный преступник, что нападал во главе шайки на загородные виллы? Или не знающий жалости одиночка, насиловавший и убивавший женщин? А может быть, чей-нибудь домашний раб, угождавший любовным прихотям госпожи и потому посланный на смерть разъяренным хозяином? Мужчины больше склонялись к первой и второй версиям, женщины, естественно, к третьей. Вот все заволновались – на середину арены вышел глашатай, высокий молодой человек в изящном зеленом плаще-лацерне, накинутом поверх желтой туники и застегнутом ярко начищенной фибулой. Глашатай быстро произнес несколько фраз и, поклонившись, ушел. – Что, что он там сказал? – заинтересованно переспрашивали женщины с дальних рядов – на ближние их, по традиции, не пускали. – Сказал, что будут казнить какого-то варвара. Спустят голодных львов. – И не львов, а тигров! – Не варвара, а преступника из гладиаторской школы. Во-он и ланиста. – Где? – Внизу, в ложе, что рядом с куриальной. Смешной такой толстяк. – Ага, вижу… Ой, смотрите, смотрите! И в самом деле – тигры! – Не тигры, а тигр! – Ну, и его одного вполне хватит. – Боюсь только, что тигру-то явно не хватит – уж больно тощой преступник. А ну как не наестся да выпрыгнет на ряды? Говорят, в Риме были случаи. – Да верь ты больше всяким россказням!
Сквозь распахнувшиеся ворота на арену, покачивая хвостом, не спеша вышел большой полосатый зверь и, принюхавшись, направился к Рыси. Юноша напрягся, как и всегда на охоте, встречаясь лицом к лицу с хищником – волком, медведем, рысью… Даже с лосем, тот-то как раз самый опасный зверь – двинет копытом или рогами, мало не покажется. Да и территорию свою охраняет ревниво, не то что волк или, скажем, медведь, те и просто припугнуть могут, лось же обязательно нападет. Немигающе глядя прямо на юношу большими коричнево-желтыми глазами, тигр направился к столбу, и Юний, холодея от ужаса, рванул сковывающую руки цепь – поддалась! Не зря просил богов о помощи! Однако вряд ли это поможет уцелеть, скорее всего, лишь продлит агонию. Тигр! Это ведь не милая полосатая кошка… Зверь неожиданно рыкнул, забил хвостом и метнулся вперед стремительной черно-желтой молнией. Смрадное дыхание его обдало бросившегося на вершину столба юношу. Ну, а куда еще было деваться? Тигр, как ни крути, и быстрее, и сильнее… Рысь услышал, как засмеялись трибуны – еще бы, эдакая обезьяна на шесте. А тигр снова рыкнул, страшно и гулко, встал на задние лапы, перебирая передними по столбу. О, боги! Ну и когтища же у него были! Каждый – с человеческий палец. В такие попадись только… Юний, подтянувшись, забрался повыше… Столб задрожал под лапами зверя, и жуткое рычание слышалось снизу. Вот тигр вонзил когти в столб – тот оказался крепким, – вот подтянулся, вот медленно, с видимой натугой, вытащил левую лапу – видать, когти застряли… Оп! Махнул – и едва не зацепил Рысь за ногу. Да, этот столб – не слишком-то хорошее место. Что же делать? А зверь напирал снизу, из клыкастой пасти его остро пахло чем-то жутко неприятным, омерзительным, гнилым, Юнию казалось – смертью. Тигр дернулся… И юноша, спрыгнув с шеста, рванулся прочь… Позади взметнулась в небо рычащая тень – зверь прыгнул, и Рысь резко бросился влево, упал на песок, тут же поднялся, не дожидаясь, пока развернется пролетевшая мимо исполинская кошка, бросился в противоположную сторону – обратно к столбу… А сзади разъяренно рычала смерть! Забежав за столб, Рысь в отчаянии ударил приблизившегося зверя цепью – попал в глаз, и тигр яростно зарычал, а зрители на трибунах довольно загудели: – Так его, так! – Покажи этой полосатой кошке! Ланиста переглянулся с устроителем игр, и тот благосклонно кивнул. Симпатии зрителей явно были на стороне молодого бойца, бесстрашно вступившего в схватку со зверем, разъяренным болью и голодом. Тигр заметался по арене – Юний вновь взлетел на вершину столба и, дождавшись, когда хищник вонзит в твердое дерево когти, вновь спрыгнул, вызывая явное одобрение зрителей. Впрочем, ясно было, что эта игра в кошки-мышки вот-вот закончится – ну не может человек тягаться с тигром. А жаль, зрители только разохотились.
Тигр метнулся молнией, и Рысь бросился в сторону, с ужасом ощущая за спиной сердитое дыхание зверя. Кажется, тот уже распалился не на шутку… Трибуны гудели. Памфилий Руф поспешно наклонился к начальнику стражи и что-то приказал шепотом. Воин, кивнув, свесился к самой арене и, крикнув «Лови, парень!», бросил на арену собственный меч с коротким клинком и украшенной разноцветными камнями рукоятью. Наклонившись, Юний подхватил меч и с разбегу взобрался на вершину столба. Тигр, рыча, подбежал ближе, поднялся на задние лапы, уперся передними в столб. Сейчас, сейчас… Ух, и гнусно же пахнет от этой полосатой падали! И как противно дрожит столб. Юний вдруг ощутил свое собственное дыхание – тяжелое, загнанное… Вот тигр вонзил в столб когти. Ага! Они у него снова застряли, и хищник недовольно зарычал, вытаскивая… Больше Юний не стал дожидаться. Рванул вниз, слетел со столба с быстротой молнии, всадил меч в черно-рыжий полосатый бок и, вытащив клинок, бросился прочь, к трибунам. Истекая кровью, зверь яростно забился в конвульсиях… Зрители орали, свистели, хлопали в ладоши, выражая восхищение интересной схваткой. – Сзади! – вдруг, свесившись к арене, заорал какой-то богато одетый парень. Рысь обернулся и похолодел: в открывшихся воротах показалась железная клетка, а в ней бился, пытаясь выскочить, сильный песочно-желтый зверь с мохнатой гривой. Лев! Один из везущих клетку людей наклонился… Ага, сейчас откроет… Юний поднял голову, посмотрев на трибуны. Толпа взревела, отнюдь не хуже, чем разъяренные хищники, и в этом рассерженном реве Памфилий Руф четко уловил явное недовольство. И подозвал распорядителя: – Убери зверя. «Повезло, – не в силах отойти от внезапно навалившейся дрожи, подумал Юний. – И со столбом этим повезло, и – уж тем более – с мечом. Отблагодарить бы того, кто его кинул, да как найдешь?» На арене показался глашатай: – Устроитель игр, почтеннейший всадник Децим Памфилий Руф, спрашивает, достоин ли этот преступник жизни за свое мужество? – Достоин свободы! – выкрикнула сверху какая-то девушка, впрочем, ее никто не услышал, кроме ближайших соседей. – Достоин! – довольно закричали собравшиеся, а Памфилий Руф, встав и поклонившись во все стороны, сжал поднятую вверх руку в кулак. Жизнь! Подняв меч вверх, Ант Юний Рысь под оглушительный рев трибун гордо направился к выходу.
Глава 4 Май – июнь 224 г. Ротомагус ШКОЛЬНЫЕ РАСПРИ
Так почему бы в ответ на обман не прибегнуть к обману, Если дано нам от меча защищаться мечом?Публий Овидий Назон. Переписка
Возвратившись обратно в школу, Рысь стал гораздо осмотрительнее. Во-первых, он попросил ланисту перевести его в другую камеру, на что хозяин школы, подумав, согласился: вообще-то он давно догадался, что обломок меча Рыси, то есть Анту, подбросили, просто хотел повысить дисциплину показательной казнью того, кто еще не стал гладиатором. Однако парень неожиданно проявил себя совсем неплохо, следовало признать. Смел, отчаян, упорен, сообразителен – из ученика с такими качествами можно вылепить отменного бойца, чем ланиста и занялся. Впрочем, он хотел добиться хорошего результата и от остальных «деревях», которых продолжали так называть несмотря на то, что все новички давно уже сражались тупым, но железным оружием. И тяжелым – раза в три тяжелей боевого. Юноша вновь окунулся в полную тренировок и унижений жизнь гладиаторской школы. Тренеры и надсмотрщики выбивались из сил – это было видно по их изможденному виду. Учебные схватки становились все более интенсивными: один на один, пара на пару, отряд на отряд. Кареглазый иллириец Тирак, с которым Рысь теперь делил каморку, сказал как-то, будто слышал разговоры о том, что совсем скоро, в конце августа, всех гладиаторов школы выпустят на арену в честь праздника урожая. – Судя по нашим схваткам, очень может быть, – согласился с приятелем Рысь и, ухмыльнувшись, добавил: – Я, кажется, знаю, кто будет устроителем игр. – Ну, это все знают, – рассмеялся Тирак. – Толстомордый выжига Памфилий Руф – дружок нашего ланисты. – Это ведь по его приказу стражник бросил мне меч, – Рысь вздохнул. – Может быть, не такой уж он и выжига? Тирак потрепал друга по плечу: – Да брось ты! Тебя спасли зрители – популюс романус, как уже двенадцать лет называют свободных жителей провинций. А Памфилий просто угадал их желание, еще бы не угадать – он же собирается стать дуумвиром! А для того задабривает избирателей… хотя я на его месте лучше бы задобрил римского прокуратора, наместника Лугдунской Галлии Марка Луниция Арбелла. Хотя тот, что и говорить, далековато. – Скажи-ка мне, парень, одну вещь. – Зашуршав соломой, Рысь уселся на узком ложе. Они разговаривали, вернее, шептались в каморке ночью, когда всем полагалось спать. – Откуда ты так хорошо знаешь все городские новости? Ведь ты, как и все прочие, никуда не выходишь? – Ну, это новички не выходят, – усмехнулся Тирак. – А что касается остальных… Черный Юбба, например, частенько подрабатывает охранником, когда кому-нибудь из местных нобилей требуется произвести впечатление на гостей из глуши. Знаменитый гладиатор Черный Юбба в охранниках – это звучит! – А ты, я вижу, с ним неплохо сошелся? – Да не сказал бы, что сошелся. – Иллириец пожал плечами. – Так, пересеклись пару раз, когда ремонтировали казармы – ланиста нашел где-то дешевый кирпич. – Наверняка с помощью Памфилия Руфа. – Ну да, как же без него-то? Поговаривают, что кирпич этот первоначально предназначался для городских стен. В дверь вдруг сильно стукнули: – Эй, шептуны! Если не угомонитесь, отведаете плетей. Парни притихли. Знали: есть такие вредные надсмотрщики, что могут, сняв башмаки или кальцеи, осторожно подобраться к дверям казармы на цыпочках, подслушать – а что там болтают гладиаторы? Этот хоть оказался честным – предупредил. – Ладно, спим, – махнул рукой Рысь. – Плетей не очень-то хочется. Поговорим завтра.
Завтра, как обычно, утро началось с тренировки, продолжавшейся с небольшими перерывами целый день. Облачившись в учебные – очень тяжелые! – доспехи, оттачивая удары, бились с чучелами: сначала с обычными, потом с вращающимися, затем стали сражаться парами. Рысь бы хотел с Тираком, но нет, в качестве напарника-ретиария ему достался бывший сосед – галл Автебиус, немало напакостивший когда-то. Такие, как Автебиус, хоть и сражались на арене всего-то пару раз, тоже участвовали в обучении новичков, а заодно и сами поддерживали форму. Галл оказался чрезвычайно подвижным и ловким – отбивая его наскоки, Рысь изошел потом. Видно было, что и Автебиус утомился. Внимательно следивший за схватками римлянин Плавт – один из немногих, кого искренне уважали гладиаторы, – похлопал по плечу Рыси жезлом: – Передохните. Сняв шлем, Рысь уселся на песок, недалеко от позорного столба, торчавшего почти в центре арены, и устало прикрыл глаза. Со всех сторон раздавался шум учебных боев – скрежетали о доспехи мечи, тяжело дышали тяжеловооруженные секуторы. Ретиариям, конечно, было полегче, но ненамного – поди-ка помаши неудобной и тяжелой сетью. Автебиус, похоже, так и не научился хорошо и ловко метать ее – больше надеялся на собственную подвижность да трезубец, которым, надо признать, действовал неплохо. Если б не затупленные концы, он давно бы уже распорол сопернику правый, не защищенный щитом бок. Услышав чьи-то приближающиеся шаги, Рысь открыл глаза. Плавт уже стоял над ним – пора было заканчивать отдых. Ант и сидевший рядом с ним Автебиус поднялись на ноги, принимая боевую стойку. Рысь почувствовал, как его резко качнуло вправо, потом еще раз, да так, что он не смог устоять на ногах и с шумом грохнулся наземь. А коварный галл, незаметно привязавший конец сети к правой пластине поножей соперника, торжествовал победу и сильно ткнул в грудь поверженного врага тупым трезубцем. Не выдержав такого позорища, Рысь вскочил, вырвал у Автебиуса его оружие и колошматил соперника до тех пор, пока тот не подбежал к Плавту. Если б римлянин был один, дело, скорее всего, закончилось бы ничем, но рядом с Плавтом стояли Эней и Лупус. Пришлось Рыси отведать плетей за «несдержанность и учиненную драку». – Ничего, – вздрагивая под ударами плетки, шептал юноша. – Наступит еще и мой день. Наступит. Пока же всё обстояло по-прежнему: наглая, едва познавшая вкус настоящей битвы молодежь третировала новичков-«деревяшек». Естественно, ланисту вполне устраивал такой порядок: пусть гладиаторы ненавидят друг друга, а новички мечтают о первой схватке. Тем более немного до нее осталось – гладиаторские бои были назначены в конце августа, в день урожая, о чем заранее объявил устроитель зрелища Децим Памфилий Руф. Кто знает, сколько новичков останется в живых после первого же выхода на арену? Да и не только новичков. Рысь заметил: чем ближе становился день битвы, тем мрачней и задумчивее выглядел коварный галл Автебиус, а вот его дружок Савус, кимвр, наоборот, хорохорился, гордо выпячивая грудь. Впрочем, издеваться над новичками настроение не мешало ни тому ни другому. Особенно они развернулись, когда ланиста прикупил по случаю еще десяток молодых парней-варваров. Латынь и греческий те понимали плохо, а потому частенько получали тумаков, быстро превращаясь в предмет насмешек и издевательств. Впрочем, и про прежних «деревях» никто не забывал – они ведь еще не нюхали боя! Гладиаторская молодежь, подзуживаемая Автебиусом и кимвром, вела себя все более нагло, и требовалась большая осторожность, чтобы не попасться на удочку, не подставить себя и друзей. Впрочем, дружбы как таковой между новичками не водилось, да и вообще, она в школе не культивировалась – помешала бы сражаться, да и что было бы, если б все гладиаторы вдруг сговорились и стали бы заодно? Поэтому всяческие распри и соперничество в школе прямо поощрялось. Среди новичков кого только не было: тевтоны, иберы, саксы. Даже чернокожий эфиоп и тот каким-то образом затесался, правда тощ был невероятно, зато быстр и ловок, как кошка, – качества, весьма ценные для ретиария. Двое иберов даже попытались бежать, конечно же, неудачно – были пойманы и на следующий день казнены, в назидание другим распяты на перекладинах, вкопанных во дворе школы. Их трупы с выклеванными птицами глазами так и остались висеть, пока очень уж сильно не завоняли. Рысь все чаще возвращался к мысли о мести: это ведь по милости своих бывших соседей – а чьей же еще? – он чуть было не попался в когти разъяренного тигра. За такие дела стоило отомстить. Нужно было отомстить. Пока не поздно – кто знает, вернутся ли Автебиус и Савус с арены? И вернется ли он сам? – Отомстить? – дождавшись ночи, шепотом переспросил Тирак. – Хорошая мысль. – Вот и я говорю! – Только глупая. Не обижайся. – Иллириец улыбнулся. – Я все же тут несколько дольше тебя, кое-что знаю лучше. Думаешь, почему они такие смелые? Рысь задумался: – Наверное, кто-то их поддерживает и в случае чего защитит? – Ты прав, друг мой, – Тирак кивнул. – И этот «кто-то» – Марцелл Тевтонский Пес. – Это тот самый, громадный? – удивился Рысь, услыхав имя самого сильного гладиатора школы. Марцелл Тевтонский Пес на вид был даже страшнее и сильнее Лупуса. Огромные бицепсы, мускулистый торс и несоразмерно маленькая, бритая голова на толстой шее – вот он, Тевтонский Пес во всей своей красе. Плюс к этому огромные руки-клешни – говорят, он запросто ломал ими шеи врагов – и узкие, вечно прищуренные глазки, налитые злобой. В бою Марцелл был страшен и, к восторгу толпы, сражался иногда сразу с тремя ретиариями, причем всегда успешно. Да, имея такого покровителя, можно наглеть. Интересно, как Автебиус и Савус с ним сошлись? – Как сошлись? – Тирак ухмыльнулся. – Да они постоянно прислуживают ему, словно домашние рабы, угадывают каждое желание. К тому ж Марцелл падок на грубую лесть. – Падок? – Не думай, место при нем уже занято. Лучше поискать другого покровителя… скажем, Ариста Фракийца или Черного Юббу – авторитета у них не меньше, чем у Тевтонского Пса. Рысь насторожился: – А что ты знаешь про них обоих? – Да почти ничего, – помолчав, признался Тирак. – Фракийца ланиста перекупил в Лугдуне совсем недавно – тот был там «звездой», не знаю, как с ним и расстались. – А, – перебил приятеля Рысь, – слыхал я эту историю. Кажется, римлянин Плавт рассказывал. Да, Фракиец блистал в Лугдуне, но тамошний ланиста неосторожно сел поиграть в кости с нашим. – Да уж. – Иллириец тихонько засмеялся. – Действительно неосторожно. Наш-то тот еще плут. Ну, в общем, о Фракийце пока мало кто чего знает. – А Черный Юбба? – Эфиоп? Боюсь, о нем и совсем сказать нечего. Нет, боец он отменный, это без сомнений – немногие черные бьются в тяжелом вооружении, а этот, вишь… мирмиллон, секутор – не ретиарий… как я. – Тирак вздохнул. – Ничего, – утешил Рысь. – Зато у ретиариев множество поклонниц. Вот какая-нибудь влюбится в тебя, выкупит у ланисты, и будешь ты жить-поживать в красивом доме, в окружении детей и наложниц да подумывать, не нанять ли, забавы ради, в охранники старого хрыча Анта по прозвищу Рысь? Тирак засмеялся: – Ну, скажешь тоже! – А что? Вполне вероятная вещь. – Которой может и не случиться, если мы не найдем себе покровителя, – подумав, вполне серьезно произнес иллириец. – Без этого нас точно заклюют. Впрочем, что говорить, ты ведь и сам уже испытал это на своей шкуре… да и я чуть-чуть. Знаешь, Ант, эта гадина Савус подставляет меня под плети при каждом удобном случае! – Я видел, – мрачно кивнул Рысь. – И мы отомстим. – Только прежде надо найти покровителя.
Они договорились тщательно собрать сведения об обоих «звездах», даже кинули жребий: иллирийцу достался Арист Фракиец, а Рыси – Черный Юбба, Юбба Молчальник, как еще его прозывали за скрытность и несклонность ко всякого рода беседам. Тираку оказалось легче – уже к полудню Рысь увидел его разговаривающим с рыжеволосым Фракийцем, причем общались оба вполне любезно, а Фракиец при этом во весь рот улыбался. Улыбка у него была неприятная, похожая на оскаленную пасть. Может, рот слишком большой, а может, зубы слишком крупные. Хотя какая разница, что за улыбка у человека? С Черным Юббой Рыси не везло: вечером юноша нарочно прошел мимо, даже, остановившись напротив, спросил что-то. Нумидиец, высоченного роста мужчина, просто обошел парня, полностью погруженный в свои мысли. Проигнорировал. Вот и попробуй тут заручись поддержкой. Правда, оставалась еще надежда на Фракийца, а в этом плане дела у Тирака, похоже, шли хорошо.
– Ну, как? – едва дождавшись ночи, затеребил приятеля Рысь. Тот отвечал как-то уклончиво, а потом вдруг фыркнул: – Ты не будешь смеяться? – Нет, а что такое? – Фракиец спит с мальчиками. – Как это? Впрочем, я что-то такое слышал. И, значит… – Завлекал меня к себе в гости – как и все «звезды», он живет один. Я насилу отвертелся. Кстати, он и про тебя спрашивал. Охранник, увидев нас, заржал, словно лошадь, я потом спросил почему. Тот и ответил: дескать, если перед битвой всем известным гладиаторам приводят на ночь женщин, то к Фракийцу – исключительно мальчиков, о чем знает весь Лугдун. Впрочем, среди римлян, не говоря уже о греках, это очень модное увлечение, – иллириец понизил голос. – Говорят, прежний император, молодой Элагабал, тоже… Рысь покачал головой: – Слушай, Тирак, откуда ты все про всех знаешь? Вроде бы мы с тобой ничем – ну почти ничем – друг от друга не отличаемся, но ты все всегда знаешь, а я нет. Почему так? – Потому что я люблю разговаривать с людьми, а они – со мной. Даже стражники и ланиста. Скажу не хвастаясь: я умею говорить. – А я, значит, нет? – обиделся Рысь. – А ты нет, – качнул головой иллириец. – Не умеешь. Вот смотри, как ты говоришь – стоишь прямо, словно жердь проглотил, вместо того чтобы расслабиться, опереться на что-нибудь. Улыбаешься редко, а нужно часто, не особо и слушаешь, чаще говоришь сам, а это тоже плохо. Люди любят поговорить, что же ты затыкаешь им рот? – Да я… – А больше всего они любят поговорить о самих себе. Тут уж их никто не остановит. Понятно, я не имею в виду таких молчунов, как Юбба. Кстати, как с ним? – Да никак, – честно признался Рысь. – Может, со временем что и выйдет. Тирак вздохнул: – Тяжелый случай. Ничего, завтра попытаюсь тебе помочь. Не с Фракийцем же договариваться? Завтра у Тирака ничего не вышло. В полдень его вывели на середину арены и после щедрой порции плетей отволокли в карцер. Вот так. Ни за что ни про что. Даже никого ни о чем не уведомили в воспитательных целях. Тщетно Рысь пытался выведать хоть что-то у Плавта – тот пожимал плечами и отворачивался, дескать, все сделано по прямому приказу ланисты, который, проследив за экзекуцией, тут же сорвался куда-то в сопровождении верных слуг. Да-а, занятные пошли дела, ничего не скажешь! Отрабатывая на чучеле удары, Рысь попытался припомнить весь вчерашний день приятеля и сегодняшнее утро. Не сделал ли он чего-нибудь этакого? Не привязывались ли к нему Автебиус с Савусом? Нет, похоже, не привязывались, по крайней мере никто из опрошенных юношей-новичков этого не видал. А видели только, как он говорил о чем-то с Фракийцем и сегодня с утра – с Черным Юббой. – С Черным Юббой? – удивленно переспросил Рысь одного из «деревях». – Тирак разговаривал с Молчальником? – Если ты называешь Тираком того парня, которого только что бросили в карцер, а Молчальником – длинного чернокожего типа, то да, они разговаривали, правда недолго и о чем – не знаю. – А кто, интересно, знает? – Поблагодарив новичка кивком, Рысь отошел в сторону. – Наверное, только сам Черный Юбба. Задумавшись, он неожиданно столкнулся с Автебиусом. Тот отпрянул, выругался и, не сдержавшись, буркнул: – Что, хочешь последовать за своим приятелем-иллирийцем? Рысь на мгновенье встретился с ним взглядом и понял: вот кто приложил руку к тому, что случилось с Тираком. Подлый галл и его дружок, не менее подлый кимвр Савус. Снаушничали, донесли – в первый раз им, что ли? Уж слишком независимо держался в последнее время Тирак… выходит, на свою голову. Кто же будет следующим? Опять Рысь? А галл коварно нарывался на драку, даже наступил собеседнику на ногу. Рысь уже было сжал кулаки, но вовремя остановился, вспомнив и о своих прежних схватках с Автебиусом, и о судьбе несчастного иллирийца. Нет, с этой подлой тварью ухо нужно держать востро! С наскока тут ничего не выйдет. Ладно… Увидев поблизости Плавта, Рысь быстро отошел к нему, стараясь находиться рядом во избежание возможных провокаций. Коварный галл усмехнулся и что-то шепнул подошедшему кимвру. Они! Явно они. Несчастный Тирак… Но надо же что-то делать, вдруг ланиста решит поступить с иллирийцем точно так же, как поступил не так давно с Рысью – отдать на растерзание зверям? Как же узнать, в чем обвиняют парня? Неужто римлянин Плавт и впрямь ничего не знает? Или просто не хочет говорить с рабом? Да нет, он же сам бывший раб, гладиатор. – Снова ты? – Римлянин с неудовольствием покосился на Рысь. – Ну не знаю я, почему твоего дружка отправили в карцер. И вообще, мой тебе совет: никогда не заводи здесь друзей, особенно сейчас. Вот станешь знаменитым бойцом, тогда, конечно, можешь себе позволить. – Плавт усмехнулся. – Чего тут вынюхивает этот щенок? – загремел за спиной громкий голос Лупуса. Вот ведь принесла нелегкая! Рысь быстро обернулся и, вспомнив поучения Тирака, произнес с самой любезной улыбкой: – Я как раз тебя и ищу, могучий господин Лупус! – Меня? – надсмотрщик удивленно выпятил челюсть. – Ну да, тебя, уважаемый! – Рысь улыбнулся еще шире, хотя, казалось бы, куда уж шире? И так едва не лопались губы. – Запомнился тот удар кулаком, что ты показывал. Я вот, увы, его недостаточно хорошо рассмотрел. – Ах не рассмотрел? – Лупус довольно переглянулся с подошедшим Энеем, греком. – Ну что делать, давай покажу. Стой прямо! И – йэхх!!! На Рысь вдруг будто обрушился молот. Из глаз посыпались желтые искры, вокруг вдруг все потемнело… Но на ногах юноша все-таки устоял, чем вызвал у надсмотрщика нечто вроде уважения. – Еще разок показать? – ухмыляясь, поинтересовался тот. – Да, твой удар силен и резок, – придя в себя, уклончиво отозвался Рысь. – Отличный удар. – Да уж. – Лупус довольно расхохотался и обернулся к Плавту: – Помнишь тот бой в Массилии, римлянин? – Как не помнить? – Плавт хохотнул. – Знатная была драка. Сколько лет уже прошло с того времени, а до сих пор помнится. – А сколько лет? – влез в разговор юноша. – Много. – Плавт задумался. – Лет десять уже, а, Лупус? – Да пожалуй, побольше. – Вот бы и мне научиться так бить, – с восхищением произнес Рысь, стараясь смотреть на Лупуса чуть ли не с обожанием и любовью, что тому, надо признать, нравилось. – Один парень, тот, что сейчас в карцере, похвалялся, что умеет бить не хуже. Лупус заржал, как конь: – Кто умеет бить не хуже? Тот чернявый заморыш, которого завтра казнят? – Казнят? – удивился Плавт. – За что же? – За то, что подговаривал к побегу… вы даже не подумаете – кого! – Кого же? – Черного Юббу! Все трое – Плавт, Эней и Рысь – в изумлении уставились на Лупуса: – Не может быть! – Может. Уходя, мне шепнул ланиста. – А ему что же, сам Юбба сказал? – Не сам, дождешься от такого Молчальника… Есть верные люди, они и услышали, передали. – А ведь тот чернявый и Юбба и впрямь о чем-то шептались, – почесав черную бороду, вдруг припомнил грек. – Я еще удивился: вроде бы Молчальник ни с кем так долго не разговаривал. Ну, нет дыма без огня! – Ах, вот, значит, как… – Рысь бочком отошел в сторону. Времени оставалось мало – стоял тот самый час после тренировок, когда солнце уже зашло, но темнота еще не наступила. Пользуясь моментом, гладиаторы спешили заняться личными делами: кто-то мылся, обливаясь водой из стоявшей у эргастула бочки, кто-то жевал сохранившуюся с обеда лепешку, а большинство просто стояло, наслаждаясь краткими минутами отдыха. Черного Юббы нигде видно не было, наверное, отправился спать в свою комнату. Если так, жаль. Неужто не появится, ведь какой чудный вечер – оранжевый, нежаркий, тихий. Ага! Кажется, во-он его черная фигура маячит у самых ворот. Рысь бегом пересек двор: – Уважаемый Юбба, прошу на два слова, – запыхавшись, произнес юноша. – Мой друг, тот, что говорил с тобою, подло оболган. Негр флегматично отвернулся. – Ланисте сказали, что он подговаривал тебя бежать. Смотри, завтра возьмутся и за тебя! Черный великан обернулся: – Завтра. – И замолчал. Рысь терпеливо переминался с ноги на ногу и был вознагражден следующим словом: – Скажу. Юноша с мольбой посмотрел эфиопу в глаза. – Обо всем, – неожиданно улыбнулся тот. – Ланисте. Закончив разговор, Черный Юбба повернулся и быстро зашагал к казарме. Рысь облегченно перевел дух. Судя по тому, что рассказывали о великане, его словам можно было верить. Однако не все дела еще сделаны… Ага, все тренеры-надсмотрщики на месте. Рудиарии, мать их за ногу… – Господин Лупус! – А, это снова ты. Что, еще раз показать удар? – Хорошо бы, удар того стоит! – Х-ха! – Но я не о том. Тут один галл специально испортил оружие. – Что-о?!! – Ну да, он привязал к моим поножам сеть и пытался что-то с ними проделать. Это многие видели, а говорили, что оружие портить нельзя. Вот я и подумал… – Как зовут этого подонка? – Автебиус, уважаемый господин.
На следующее утро реабилитированного Тирака в карцере заменил подлый галл. Естественно, предварительно отведав плетей, чему были несказанно рады все новички, а Рысь поклялся, что и кимвр Савус не избежит такого же позора. Не избежал.
Глава 5 Август 224 г. Ротомагус СЧАСТЛИВАЯ
Так заходи отдохнуть в тени виноградной, усталый, Коль тяжела голова, розами лоб увенчай, И поцелуи срывай с девических уст без стесненья!Публий Вергилий Марон. Трактирщица
Уж конечно же, Автебиус, злоковарный галл, быстро догадался, кому обязан карцером и плетьми. Догадался и затаил злобу. И раньше-то они с кимвром не жаловали Рысь, а уж теперь, после всего случившегося, прямо-таки возненавидели. Правда, Автебиусу хватало ума открыто этого не показывать – почувствовал, гад, что нашла коса на камень, однако при встрече с Рысью нет-нет да и прорывался сквозь презрительную ухмылку злобный волчий оскал. Они частенько шептались с Савусом, явно замышляя недоброе, впрочем, до конкретных пакостей дело пока не доходило: оба, почувствовав, что могут получить вполне достойный отпор, затаились на какое-то время, словно прячущиеся среди камней змеи, терпеливо поджидающие жертву. Рыси с Тираком некогда было особенно следить за врагами. Бесконечные тренировки стали привычными и изматывали уже гораздо меньше, чем прежде, но ни на что, кроме совершенствования воинского мастерства, времени не оставалось. Почтенные, заслуженные гладиаторы – Марцелл Тевтонский Пес, Арист Фракиец, Черный Юбба – тренировались не меньше новичков – готовились к предстоящим схваткам. До праздника урожая оставалось меньше десяти дней. Ланиста Луций Климентий Бовис теперь постоянно, с утра до позднего вечера, торчал в школе, присутствуя на всех тренировках. Иногда по его приказу кто-нибудь из тренеров-рудиариев – Плавт, Эней или Лупус – прекращал бои новичков, требуя, чтобы все бойцы внимательно смотрели показательную схватку ветеранов. И в самом деле, тут было на что посмотреть и чему поучиться: опытные гладиаторы настолько виртуозно владели мечами, что захватывало дух. Рысь с завистью наблюдал, как легко и грациозно порхает короткий клинок в огромной лапище Тевтонского Пса, как жонглирует ножами Фракиец, как Черный Юбба раскрутил между пальцами дротик, так что тот превратился в сплошной мерцающий круг! И все это они проделывали без видимого напряжения, играючи, легко и красиво, с мягкой улыбкой, как и положено кумирам толпы. Судя по всему, искусству старых бойцов завидовали не только новички, но и рудиарии. Переминался с ноги на ногу Лупус, грек Эней цокал языком, а Плавт-римлянин не удержался-таки – выхватив меч, выскочил на арену: – А ну, нападай, Фракиец! Арист Фракиец, поджарый рыжеволосый мужчина лет тридцати, не глядя отбросил ножи за спину: клинки эффектно воткнулись в позорный столб. Молодежь восхищенно загудела. Что бы там ни болтали про Фракийца, однако бойцом он был замечательным, что и демонстрировал сейчас так, походя, даже с некоторой наигранной ленцою. Черный Юбба протянул ему гладиус, и Арист молнией ринулся на римлянина. Тот отступил, пропуская соперника слева, и тут же нанес быстрый удар, не менее молниеносно отбитый Фракийцем. Двор школы наполнился глуховатым звоном сталкивающихся клинков. Судя по течению схватки, обоим – Фракийцу и Плавту – вовсе не требовалось никакого защитного снаряжения, достаточно было меча. Боевого меча, именно такими они сейчас и сражались! – Отбив! Отводка! – азартно комментировал грек. – А теперь атака… Сопровождение… Ага! В один момент показалось вдруг, что Плавт уже готов выбить меч из руки Фракийца. И вот уже лезвие сверкнуло в воздухе… Сделав быстрый кувырок через голову назад, Арист ловко подхватил падающий меч левой рукой и воткнул в землю: – Думаю, хватит… Ты еще очень неплохо дерешься, Римлянин! Не тянет на арену? Убирая меч в ножны, Плавт с усмешкой покачал головой: – Признаться, не тянет. Хотя и вспоминаю иногда… Но что мне теперь, в старости, до радостных воплей толпы? Это вам, молодым, приятно сияние славь!. Спасибо за бой. Фракиец отдал честь на римский манер – сжатым кулаком напротив сердца. – А может, кто-нибудь из нас потягается с ветеранами? – неожиданно выкрикнул кто-то из-за спины Рыси. – Интересно, сколько продержится? Круглое лицо ланисты вдруг озарилось хитрой улыбкой. – И в самом деле! Неплохая мысль… Эй, Лупус, пари? Лупус хохотнул, выпятив челюсть: – Смотря с кем будет бой… На середину арены вразвалку вышел Марцелл Тевтонский Пес, обвел взглядом притихшую молодежь: – Ну что, нет смельчаков? – Есть! – крикнули сзади. Рысь сразу даже не понял, как очутился на арене, настолько резко его вытолкнули, так что юноша споткнулся и кубарем покатился по песку, вызывая бурю смеха. Отплевываясь, он оглянулся и заметил ехидную усмешку галла, потом поднялся. – Что ж, ты сам напросился, парень, – презрительно скривился Тевтонский Пес. Огромный, с непропорционально маленькой головой, он напоминал несокрушимую скалу. И с этой скалой предстояло сражаться. – До первой крови, – строго посмотрев на Марцелла, предупредил ланиста, подняв указательный палец. Гладиатор с ухмылкой кивнул. – Думаю, он продержится не дольше, чем пока я сосчитаю до десяти, – посмотрев на Рысь, засмеялся Лупус. – Хоть я и показывал этому парню удары, да вряд ли он сможет их нанести такому бойцу, как Тевтон. – Вот как? – Ланиста неожиданно подмигнул Рыси. – Ставлю денарий против сестерция, что этот парень будет сражаться в три раза дольше. – Пари? – Пари! Кто-то протянул Рыси меч. Ланиста и рудиарии с азартом приготовились наблюдать за зрелищем. – Начали! – махнул рукой избранный судьей Плавт. – Раз! – громко произнес Лупус. Острое лезвие просвистело прямо над головой юноши-анта. – Два! Увернувшись от удара, Рысь резко выбросил меч вперед… Бесполезное дело: Тевтонский Пес отбил его, словно щепку. – Три. Тевтон, зарычав, бросился на соперника, по сравнению с ним выглядевшего, как тростинка на фоне огромного дуба. Надеясь только на свою ловкость, Рысь отскочил в сторону и, экономя силы, закружил вокруг соперника. – Пять… Семь… – Лупус что-то загрустил. – Ну, давай же, Тевтон! Марцелл Тевтонский Пес обиженно скривился, маленькие глазки его вспыхнули гневом. Он быстро проделал несколько выпадов, для его комплекции удивительно стремительных и ловких. Рысь был готов к чему-то подобному, так как вовсе не считал соперника толстой неповоротливой тушей. Проворно отскочив назад, юноша вдруг бросился прямо под ноги Тевтонского Пса, целя мечом в колено. Ага! Не тут-то было! Короткий удар ногой в грудь – так, что перехватило дыхание! Отлетев к позорному столбу, Рысь едва успел отдышаться. – Тринадцать… Четырнадцать… – грустно продолжал свой отсчет Лупус. Жалко было проигрывать, хоть и сестерций – а все ж тоже деньги. – Давай, давай, Рысь! – с азартом скандировали зрители. – Задай перцу Тевтону. Ах так?! Тевтонский Пес с усмешкой рванулся в бой. Рысь, однако, был начеку, однако зря подставил меч под удар – выбитый неудержимой силой, клинок, жалобно звякнув, отлетел далеко в сторону. Тевтонский Пес радостно захохотал и, «благородно» отбросив меч, накинулся на безоружного соперника всей своей массой. – Двадцать пять… двадцать шесть… Ну, пожалуй, все! Эй, Марцелл, не порви только его на куски, авось еще пригодится! Однако… Тевтонский Пес злобно захохотал. Чуть отклонившись назад, юноша неожиданно резко ударил его кулаком в горло. Захрипев, соперник тяжело опустился на землю. По всей арене пронесся гул. – Я знал, что ты справишься. – Подойдя ближе, ланиста потрепал юношу по плечу. – Но в реальном бою постарайся никогда не терять меч, уж там-то пощады тебе не будет. – Получи, Луций. – Лупус протянул ланисте сестерций. – Не мне. – Ланиста вдруг отрицательно качнул головой и, взяв монету, вложил ее в потную ладонь Рыси. – Ты ее заслужил, парень. Пробей дырку и носи на шее, как-никак – первый заработок, талисман. Только перед боем не забудь снимать, иначе дорого это тебе обойдется. Рысь ошалело крутил головой, еще не до конца веря в то, что произошло. Нет, в душе его не было радости – юноша слишком хорошо понимал, какого страшного врага сейчас нажил. Не сам, с помощью подставившего его галла. Во-он он ухмыляется, гад, знает, чем грозит Рыси эта сомнительная победа. Тяжело поднявшись с земли, Марцелл Тевтонский Пес отряхнулся и, оглянувшись, внимательно посмотрел на Рысь, словно собираясь запомнить его на всю жизнь. Взгляд Тевтона был полон лютой злобы и ненависти.
Утром, за день до праздника урожая, перед выстроенными на плацу гладиаторами с торжественной речью выступил ланиста. Он говорил много, страстно и красиво, воодушевляя бойцов на гибель. Впрочем, нет, не на гибель – это было владельцу школы не очень-то выгодно – скорее на зрелищный самоотверженный бой, во время которого, несомненно, кто-нибудь и погибнет, без этого, на то они и гладиаторы, но смерть обязательно должна быть яркой и выразительной. – Не забывайте о правилах чести, – напоминал ланиста. – Помните: главное правило – молчание. Объясняйтесь жестами, внимательно следите за жестами судьи. А коли уж упали на землю и оружие ваше, выбитое из рук, валяется рядом, что ж, делать нечего, признайте свое поражение, снимите шлем – я говорю не о ретиариях, тем нечего снимать – и подставьте горло под удар меча вашего собрата. Не обращайте внимания на крики и жесты зрителей, смотрите на судью: он передаст вам их волю. Завтра праздник. Кто-то из вас погибнет – это вполне достойная смерть, что бы там ни болтали, – а кому-то повезет больше, он сделается кумиром толпы и будет купаться в лучах славы. Помните: ваше будущее зависит только от вас, от того, как вы бьетесь – смело ли, изящно, красиво? Те из вас, кто тяжело вооружен, не вздумайте смешить народ прыжками и ужимками – то, что к лицу ретиарию, не украсит секутора или мирмиллона. Победители же, помните: с верхних рядов трибун на вас смотрят красивейшие девушки Галлии, каждая из которых будет мечтать провести с вами хотя бы одну ночь! Мальчишки будут завидовать вам и толпами ходить следом. Где бы вы ни появились – вас встретят рукоплесканиями, имена ваши будет знать каждый. Так не жалейте себя и сделайте все, чтобы завтрашний праздник удался! – Закончив речь, ланиста обернулся к стоявшему позади организатору игр: – Всадник Децим Памфилий Руф хочет сказать вам пару слов. – Приветствую вас, бойцы! – выйдя вперед, громко произнес Памфилий. Ради такого случая он вырядился сразу в три туники из разноцветной заморской ткани: нижняя ярко-желтая, на ней синяя без рукавов, сверху ярко-голубая, складками, затканная золотыми цветами. – Аве! – хором откликнулись гладиаторы. Памфилий Руф пригладил завитые кудри: – Завтра для вас великий день, и хочу сказать, что победители получат лично от меня богатые награды. Просто честно сражайтесь, я обращаюсь к молодежи, ибо умудренные опытом ветераны и так всякий раз демонстрируют и честь, и силу, и храбрость. Сегодня же для вас день отдыха. – Оратор торжественно обвел рукой въехавшие во двор школы телеги, груженные всяческой снедью. – Ешьте, пейте, веселитесь. Ночью вам подарят ласки красивейшие гетеры – я, всадник Децим Памфилий Руф, приготовил для вас эту радость. – Слава Памфилию Руфу! – обрадованно поглядывая на телеги, закричали все. – Слава щедрейшему! Порозовев от удовольствия, Памфилий в сопровождении ланисты и рудиариев прошествовал к выходу. В расположенном неподалеку доме хозяина школы почетного гостя уже ждал богато накрытый стол. Впрочем, и для гладиаторов тоже не поскупились: вареное, тщательно обжаренное до золотистой корочки мясо, тушеная рыба, овощи, политые гарумом – соусом из вымоченных в рассоле рыбьих внутренностей, мягкий пшеничный хлеб, оливки, фрукты. Вино – некрепкое, фалернское – было сильно разбавлено и больше напоминало чуть подкисленную воду. Хотя и такому все радовались. – Подай-ка мне во-он ту рыбку. – Макая в вино кусочек хлеба, Тирак толкнул приятеля под локоть. Рысь вздрогнул – честно говоря, он тоже радовался сегодня и с удовольствием принял участие в трапезе. – Вкусно! – Смачно прожевав рыбу, иллириец вытер ладони о тунику. – Хороша рыбка, жирная, совсем как у нас! – Так ты говорил, у вас одни угри водятся! – подначил приятеля Рысь. – Когда это я говорил? – с набитым ртом изумился Тирак. – Не мог я сказать такое. Плотно поев в своих каморках, гладиаторы погрузились в дрему, тем более сладостную, что в обычные дни они не могли этого себе позволить. Рысь с Тираком проспали до самого вечера, впрочем, как и все. Лишь когда длинная тень от позорного столба пересекла двор, приятели вышли наружу. И увидели женщин. Они, наверное, только что пришли и стояли, сбившись в стайку, напоминая в своих легких туниках и полупрозрачных покрывалах разноцветных бабочек. Женщины эти вовсе не выглядели испуганными или смущенными, скорее наоборот – весело переговаривались со стражниками и смеялись: – Ну, и где же ваши знаменитейшие бойцы? Не устали ли они спать в одиночку? – Марцелл Тевтонский Пес, надеюсь, здоров? О, это такой сильный мужчина. – А Черный Юбба? Девушки, это что-то! – Говорят, здесь еще и Арист Фракиец? – О, только не напоминайте мне о Фракийце. Полное разочарование – он больше любит мальчиков, а вовсе не нас. – Что ж Памфилий не прислал ему… – Прислал… И даже целых двух. Ого, смотрите-ка какие красавчики! Эй, парни, что пораскрывали рты? Иль не нравимся? «Красавчики» – Тирак и Рысь и еще несколько подошедших к ним новичков – смущенно замялись. – Ну, ну, не краснейте. – Одна из гетер вдруг бесстыдно задрала подол. – Не проходите мимо. – Бросьте, девы, – охладил их пыл подошедший стражник. – Вас пригласили не для этих, еще не нюхавших арены юнцов, а для истинных воинов. – Вот как? И где же они, эти истинные? Дрыхнут небось? Или пользуют мальчиков? Гетеры подобрались разные, в общем-то весьма потасканные, несмотря на весь их крикливо-нарядный вид, что и понятно – вряд ли Памфилий Руф разорился бы на дорогих проституток. Впрочем, одна, совсем еще молоденькая черноглазая девица, была очень даже ничего, по крайней мере так показалось Рыси, когда девушка подошла ближе. – Вы друзья? – откинув покрывало, поинтересовалась она сразу у обоих. – Ну да, – кивнул иллириец и покраснел, видимо, застеснялся своих длинных локонов, тщательно завитых еще утром по приказу ланисты: ретиарии должны нравиться женщинам чисто внешне. – Я Фелицата. А вас как зовут? – Девчонка стрельнула глазами. Симпатичная, пышноволосая, чернобровая. Такая гетерочка пойдет далеко, если, конечно, кроме внешней привлекательности, у нее еще есть и ум. Приятели назвались и уже настроились было на дальнейший разговор, когда их собеседницу грубо позвала одна из женщин. Кивнув на прощанье, девчонка живо побежала к остальным, как раз вовремя – из казармы уже выходили гладиаторы. Первым неторопливо шагал скалоподобный Марцелл Тевтонский Пес, а чуть позади, словно шакалы, следующие за львом, гнусно ухмылялись Автебиус и Савус. Подойдя к гетерам, Марцелл пристально осмотрел каждую, откидывая покрывала, да те и сами приняли самые выгодные позы, так что гладиатор озадаченно почесал затылок. – Ты и ты, – Тевтонский Пес наконец сделал выбор в пользу ярко размалеванных грудастых девиц с осветленными волосами. Потом немного подумал. – И ты. – Волосатый палец его ткнулся в грудь Фелицаты. Девчонка быстро оглянулась на новых знакомых и, вздохнув, поплелась вслед за Марцеллом и его прихлебателями. Интересно, для кого Тевтонский Пес ее выбрал? Для себя или для Савуса с галлом? Строго соблюдая очередность, к гетерам постепенно подошли и остальные проснувшиеся гладиаторы. Многие были хорошо знакомы с женщинами – тут же зазвучал смех, посыпались шутки: – Что-то у тебя волосы стали совсем седыми, Арданья! – Какая же это седина, – обиделась гетера. – Я специально осветляла их на солнце. – А у тебя, Ведиций, никак синяк? – Всякое бывает в нашем деле. Так пойдешь со мной или синяк смущает? – Лерция, Лерция, тебя ли вижу? Как ты похорошела, прямо расцвела. А где подружка твоя Фелицата? Ах, уже ушла. Жаль. Тирак взял приятеля под руку: – Пошли-ка еще перекусим, друг. Все равно женщины в этот раз не про нас. Ничего, скоро придет и наш день! – Обязательно придет, парень, – засмеявшись, кивнул Рысь. – А как же! Говоря так, юноша думал вовсе не о гетерах. Да и иллириец вдруг вздохнул, чуть прикрыв глаза. В их каморке еще оставалась еда – вкусный белый хлеб, полкувшина вина, мясо, рыба, оливки. – Хорошо живем, – поудобней устраиваясь на ложе, кивнул иллириец. Поев, они еще немного поговорили. Тирак рассказывал о своей родине: о горах, о теплом бирюзовом море, о плодородных садах и богатых селеньях, о быстрых кораблях и морских битвах. – Ты, наверное, и сам не раз грабил купеческие суда, – послушав, засмеялся Рысь. – Уж больно красиво рассказываешь. – Нет, – с видимым сожалением отозвался Тирак. – Я был слишком мал, когда мое селенье разорили пираты. Так и оказался в рабстве. Сначала в Массилии, затем мой хозяин, чиновник, переехал в Лугдун, там влез в долги… И вот я здесь. Впрочем, я уже это рассказывал. – Все равно, – Рысь покачал головой. – Тебя всегда интересно слушать. – Учись и ты говорить красиво, – польщенно засмеялся иллириец. – Ну что, давай спать? – Давай. Завтра будет тяжелый день, и, может быть… – Рысь не докончил фразу. – Что ж ты остановился? – обеспокоенно спросил Тирак. – Хочешь сказать: может быть, нам не суждено остаться в живых? – Может быть… Каждый задумался о своем. Впрочем, мысли обоих юношей были схожими – о жизни и смерти, вернее, о той жизни, что, пожалуй, куда хуже смерти, несмотря на все хвастливые заверения старых гладиаторов и ланисты. Жить ради гибели на потеху толпе – а есть ли вообще в этом хоть какой-нибудь смысл? Рысь проснулся от чьего-то прикосновения. Сначала даже не понял, вздрогнул, потом почувствовал, как кто-то ласково гладит его спину. Перевернулся, открывая глаза. – Ну наконец-то! – послышался тихий девичий смех. – Это я, Фелицата, помнишь? Юноша удивленно помотал головой: – Ты… ты ко мне? – К вам обоим. – Снова засмеявшись, девчонка откинулась на ложе и дотронулась ногой до спящего Тирака. – Эй, проснись, парень… Да что такое? И не разбудить. Рысь тяжело задышал: – Может быть, разбудим его позднее? – Может быть… – Загадочно улыбаясь, Фелицата вдруг тихонько поднялась с ложа и быстро сбросила с себя тунику. – У тебя когда-нибудь была женщина? – шепотом спросила она. – Нет, – покраснев, честно признался Рысь. – Значит, я буду первой. Фелицата обняла его за шею, прижимаясь всем своим жарким телом. Ловкая, длинноногая, с маленькой изящной грудью, она в этот момент казалась красивейшей девушкой мира… А потом юная гетера устало прилегла на ложе, и Рысь чувствовал тепло ее нежной кожи. – Ой, – неожиданно проснулся Тирак. – Кто здесь? Ты, Рысь? – Кто надо, – засмеялась девчонка. – А ну, иди сюда, соня! Приятелям было хорошо с этой юной и веселой гетерой. Да и той, по-видимому, не было неприятно то, чем она сейчас занималась. Несколько раз Рысь порывался спросить девушку о Тевтонском Псе и его прихлебателях, но стеснялся: вдруг та обидится? – С вами неплохо, – призналась вдруг девушка. – Сразу видно, что вы добрые парни, не то что тот здоровенный германец, брр! – Гетера поежилась, и Рысь ласково погладил ее по спине: – Не бойся, уж мы-то тебя не обидим. – А я вас и не боюсь. – Фелицата рассмеялась. – Вы такие милые. Обязательно приду к вам в следующий раз, если… Ой! – Если завтра нас не убьют на арене, – глухо продолжил Рысь. – Чего ж ты застеснялась? – Так… – Девчонка вздохнула. Снаружи неожиданно послышался шум и громкие крики. Друзья встрепенулись. – Это наши, – усмехнулась гетера. – Зовут всех – мы должны покинуть школу до полуночи. Прощайте. – Поднявшись, она натянула тунику и подошла к двери. – Пусть боги хранят вас. Надеюсь, очень надеюсь, мы еще увидимся. Ой… – Она вдруг обернулась на пороге и понизила голос: – Совсем забыла сказать, а ведь собиралась. Когда я была с германцем и его друзьями, – ну и гнусные же рожи! – они разговаривали о завтрашнем бое. Нас не стеснялись – мы ведь тоже не люди. Так вот, они договорились завтра вместе уничтожить кого-то, ужас какие у них при этом были глаза! – А кого – не сказали? – К сожалению, нет. – Девушка огорченно развела руками. – Ну, об этом мы и сами легко догадаемся, – усмехнулся Рысь. – Спасибо тебе, Фелицата. Пусть твое имя – «Счастливая» – и впрямь хоть когда-нибудь принесет тебе настоящее счастье. – Настоящее счастье? А в чем оно? – Если б знать… Дверь захлопнулась, полоска звездной ночи исчезла. Стражник задвинул засов. Где-то рядом гулко залаял пес. Рысь вытянулся на ложе и вздохнул. Если б и в самом деле знать, что же это такое – счастье?! Наверное, крепкий род, уважение друзей и врагов, любящая женщина. И все это пока в одном лишь слове – свобода! Говорят, ее можно получить и на арене.
Глава 6 23 августа 224 г. Ротомагус ПРАЗДНИК УРОЖАЯ
И покраснели мужи, поощряют друг друга и криком Дух возбуждают, меж тем беспорядочно мечут оружье.Публий Овидий Назон. Калидонская охота
– Слава всаднику Памфилию Руфу, устроителю зрелищ! – Слава, слава Пафмилию! Собравшийся у цирка народ, из тех, кто победнее, завидев тучную фигуру Памфилия, разорался не на шутку в ожидании милостыни и прочих подачек. Децим Памфилий Руф считался богатым и щедрым патроном, правда при одном условии – клиенты (люди, практически жившие за его счет) должны были угождать любым прихотям всадника. Ходили слухи, что как-то во время обеда он приказал ждущим во дворе клиентам для развлечения гостей затеять меж собой потасовку на манер гладиаторской, а потом оплатил синяки и шишки щедрой порцией бобовой похлебки и настоящим фалернским вином. – Слава всаднику Дециму Памфилию Руфу, будущему дуумвиру! Децим Памфилий, высунувшись из шикарных носилок, помахал собравшимся рукой и, оставив портшез у главного входа под присмотром могучих черных рабов, важно прошествовал на арену в сопровождении слуг и тут же прибившихся клиентов. Денек выдался неплохой, ясный, но не жаркий – с близкого моря заметно тянуло ветерком, приносившим прохладу и неистребимый запах свежевыловленной рыбы. В бледно-голубом небе тут и там проплывали белые облака, что-то тихо шептали друг другу листья каштанов и вязов, в изобилии росших у амфитеатра, в кустах акации и дрока свиристели жаворонки. Памфилий Руф, тщательно завитый (на самом деле так завивать волосы было модно лишь в таких замшелых и диких провинциях, как Лугдунская Галлия), в зеленовато-желтой шелковой лацерне, небрежно наброшенной поверх двух туник и застегнутой на правом плече красивой серебряной пряжкой, поднялся в главную ложу, приветствовав эдила и куриалов. Эдил, длинный сутулый старик, ради праздника вырядился в белую шерстяную тогу, по старинке, как было принято когда-то в Риме. Нынче-то и там редко встретишь кого-нибудь в тоге, ну разве что по очень большим праздникам. Встав, эдил показал на Памфилия, еще раз представив собравшемуся в цирке народу устроителя сегодняшних игр. Впрочем, и не нужно было особо его представлять, все и без того знали. Народ постепенно заполнял трибуны: те, что пониже да поближе к почетной ложе, – состоятельные граждане, что повыше, – все прочие. Самый последний ярус, отдельно от мужчин, занимали женщины в ярких полупрозрачных накидках и туниках из тонкой ткани, прошитой серебряной и золотой нитью и почти не скрывавшей все женские прелести, у тех, конечно, кому было что показать.
Едва выйдя на арену с толпой других гладиаторов утренней смены, Рысь прикрыл глаза рукой, защищаясь от стоявшего почти прямо над головой солнца. На трибунах буйствовали краски – разноцветные туники, лацерны, пенулы, блистал желтизной песок под ногами. У каждого из «утренних» гладиаторов вместо меча была палка или хлыст – всех этих парней ланиста выпустил сейчас именно для разогрева. Разделившись на две команды, гладиаторы – все молодежь, вроде Рыси или Тирака, – по команде судьи в черном греческом гиматии выстроились друг против друга и, приветствовав зрителей, бросились в схватку. Один из молодых воинов, недавно прибывших в школу, вдруг резко вырвался вперед, выбросив вперед палку, и засмотревшийся на зрителей Рысь едва успел отбить ее быстрым ударом хлыста. О, действовать им тоже, оказывается, было искусством, в чем сейчас убедился выскочивший вперед нахал: хлыст Рыси оставил на его левом плече длинную кровавую полосу. – Так его! – подбодрил друга сражавшийся рядом Тирак. Волосы иллирийца были тщательно завиты локонами и посыпаны золотой пудрой – ретиарий должен быть красив и нравиться женщинам, хотя что они видят-то со своей верхотуры? К тому же в данный момент вся гладиаторская молодежь не делилась на секуторов, ретиариев, гопломахов и прочих, да и какого-либо защитного снаряжения на них не было – одни набедренные повязки да палки с хлыстами. Ага! Увлекшийся нападением Тирак вдруг резко отскочил назад, скривился от боли – кто-то достал его хорошим ударом в бок. Иллириец мог бы упасть, если бы не Рысь, ухвативший его за руку. Поблагодарив товарища взглядом, Тирак отдышался и вновь бросился в бой. А вот Рысь пропустил-таки тычок в грудь – да такой силы, что едва не лопнула кожа. Ах ты ж… – Ну, ты, что ждешь, кусок дерьма? – смеялись на ближних трибунах. Рысь неожиданно обиделся: ах, вы так? Посмотрим еще, кто из нас кусок дерьма! А ну… Превозмогая боль, юноша извернулся, откатился в сторону, царапая о песок кожу… Несколько хороших ударов пронеслось мимо! Вот так-то! Теперь побыстрее пролезть, протиснуться между ногами беспорядочно топчущихся соперников – гладиаторов утренней смены еще нельзя было считать собственно гладиаторами. В основном тут и были недавно прибывшие в школу парни, ну и такие, как Рысь с Тираком, выпущенные, чтобы привыкали к арене. Оказавшись позади всех, Рысь быстро вскочил, вырвал палку у зазевавшегося вражины, туповатого галльского парня, и хорошенько врезал тому промеж лопаток. – Так его, так! – одобрительно закричали зрители. Рысь на секунду вскинул глаза и увидел в почетной, украшенной разноцветными ленточками ложе тучную фигуру устроителя игр. Тот улыбнулся и, видимо, узнав юношу, помахал рукой. Ага… В этот момент судья подал знак к перестановке, и теперь борьба пошла по-иному: наиболее подготовленные новички, в том числе Тирак и Рысь, получили по длинному шесту, а их соперники – человек восемь – хлысты с металлическими кошками на концах. При хорошем ударе такой хлыст мог запросто вырвать изрядный кусок кожи… Вот, вырвал уже! Скользнул по спине иллирийца, хорошо, тот успел-таки извернуться… – Давай, давай, кудрявый! – засвистели на нижнем ярусе. – Не спи! Ах вы ж… Рысь, успешно отбиваясь шестом от наседавших вражин, – вот где пригодились уроки Плавта и Энея! – краем глаза заметил, что у его приятеля дела идут куда хуже. Поняв, что с Рысью им справиться трудновато, нападавшие весь свой пыл направили на Тирака, и тому пришлось несладко. Вертясь, как рыба на сковородке, иллириец отмахивался сразу от шестерых, окровавленные бичи свистели в воздухе, на трибунах уже вовсю заключали пари. Видя это, в ложе довольно улыбался ланиста. Да, гладиаторский бой – каждый сам за себя, на арене нет и не может быть друзей. Сумел вызвать у кучи врагов страх? Хорошо! Соперники набросились на соседа? Еще лучше! Так и должен думать всякий, кто хочет выжить. Только вот Рысь так сейчас не думал. Может быть, вспомнил свой род, где все были за одного, а один – за всех, может быть, просто жаль стало Тирака, а скорее, даже не жаль, а неловко как-то вдруг почувствовал себя Рысь, словно бы вот сейчас предавалась их дружба. – Давай, бей кучерявого! – к радости ланисты, вопили трибуны. Рысь, удерживая на расстоянии двух оставшихся врагов, неожиданно схватил шест за конец, разбежался и, уткнувшись другим концом в песок, перелетел через головы парней, окруживших уже выдыхающегося Тирака. Обернулся, подмигнул: – Ничего, продержимся! Прыжок Рыси вызвал в стане врагов некоторое недоумение, зрители же довольно рукоплескали – такого они еще не видели, по крайней мере здесь, в Ротомагусе, провинциальном городке Лугдунской, «Косматой» Галлии, где большая часть населения до сих пор носила браки – и с трудом понимала латынь. А они все стояли плечом к плечу, Ант Юний-Рысь и воспрянувший духом Тирак. Их шесты со свистом рассекали воздух над головами, не давая соперникам никакой возможности подойти ближе. Да те, похоже, и не собирались больше этого делать, лишь лениво помахивали своими хлыстами. Тупиковая ситуация разрешилась вмешательством судьи, по приказу которого глашатаи громко объявили обеденный перерыв. Знать и богатые нувориши вроде Памфилия Руфа, поднявшись со своих мест, покидали амфитеатр на время обеда. Те же, кто был победнее, обедали прямо здесь, в цирке. Вездесущие мальчишки-торговцы, бегая по рядам, громко предлагали лепешки, разбавленное вино и печеную рыбу. Гладиаторов утренней смены развели по камерам цирка. Принесли виноградные выжимки и кашу из заправленного льняным маслом проса. Посреди камеры на полу появилась деревянная бадья с водой… – Вы неплохо показали себя. – Подошедший ланиста Луций Климентий Бовис одобрительно похлопал по плечу Рысь. – Прыжок с шестом – это был хороший трюк. Что ж, пока отдыхайте… Я прикажу принести вам мяса и вина. – Он направился к выходу и, лязгнув дверью, обернулся на пороге камеры. – Думаю выпустить вас и после обеда, в парные бои! – Друг против друга? – сглотнув слюну, тихо осведомился Тирак. – Нет, – ланиста покачал головой и расхохотался. – Ты будешь сражаться с Савусом, кимвром, а ты, Рысь, – с Автебиусом. Рысь довольно вскинул глаза. Вот это дело! Проучить наконец зарвавшегося забияку-галла, встретившись с ним в открытом бою! Бовис осклабился: – Смотрю, тебе по душе этот будущий бой, Ант? Рысь лишь молча кивнул. Ланиста вышел, и не успели друзья отхлебнуть принесенного слугой вина, как вошел Плавт. – Не советую вам пить перед боем, – с усмешкой заметил он. – Возможно, придется еще и выдержать групповую схватку. – Как? – хлопнул глазами Тирак. – Ведь это же не по правилам! Римлянин хохотнул: – Так и выставлять вас, «утренних», в парный бой – тоже не по правилам, однако Бовис все же решил поступить по-своему. Сказать честно, вы просто будете тянуть время. Толстяк Памфилий заказал в Лугдуне пару могучих бойцов – сражаться с нашими, их-то все и ждут. – А если они не приедут? – осторожно поинтересовался Рысь. – Мы так и будем сражаться целый день, с утра и до вечера? – Возможно, – сухо кивнул Плавт. – Вы ведь гладиаторы, парни. Впрочем, – он неожиданно улыбнулся, – могу вас утешить: заказанные бойцы обязательно явятся, иначе ланиста из лугдунской школы заплатит нашему крупную неустойку. – Да, – проводив глазами ушедшего римлянина, прошептал Тирак. – Хорошо бы они прибыли вовремя.
Вовремя лугдунцы, конечно, не прибыли, и хитрый ланиста принялся всячески тянуть время. Сразу же после обеденного перерыва на арене появилась шикарная колесница, запряженная четверкой белых коней. Колесницей самолично правил устроитель игр Децим Памфилий Руф, поверх парадных туник которого на этот раз была накинута роскошная, шитая золотом мантия, бордовая, под цвет колесницы. И мантию, и колесницу, и лошадей Памфилию предоставил напрокат ланиста. А где именно Бовис все это взял, оставалось только догадываться, поскольку ни колесницы, ни коней Рысь что-то в гладиаторской школе не видел. Правда, может быть, ланиста хранил все это у себя дома? После того как устроитель игр, красный от важности и осознания своего торжества, сделав несколько кругов, вновь поднялся в ложу, судья дал знак к началу нового боя, на этот раз – парного. Одновременно в разных концах арены сражались четыре пары, в том числе и Тирак – кимвр и Автебиус – Рысь. Все, как и обещал ланиста. На этот раз приветственные крики звучали куда стройнее и громче, нежели утром, что и понятно – начинались серьезные игры. Рысь стоял в тяжелом закрытом шлеме с маленьким гребнем, с выгнутым как у легионеров, щитом, в сияющих на солнце доспехах, прикрывавших в основном правую руку с предплечьем и часть груди; живот и спина оставались обнаженными, чтобы соперникам было удобней нанести кровавые раны. Сквозь маленькие дырочки забрала юноша видел соперника – ретиария Автебиуса, хитрого, жилистого, в короткой тунике, с острым трезубцем и сетью. Рядом с ним в таком же наряде стоял и Тирак. Его завитые локоны были тщательно посыпаны золотой пудрой, так что шевелюра иллирийца сверкала не хуже, чем доспехи секуторов. Все пары разошлись по своим углам, и Рысь краем глаза заметил, как, поглядывая на Тирака, недобро усмехается кимвр. Махнув белым платком, судья подал знак к схватке. Рысь быстро принял оборонительную позу, как учили, выставив вперед щит и левую, закрытой тяжелой металлической пластиной, ногу. Горячий, раскалившийся на солнце песок ощутимо жег голые пятки – все гладиаторы сражались босыми. Автебиус с нахальной усмешкой угрожающе закрутил над головою сеть, замедлил шаг, полностью концентрируясь на схватке… Какое смрадное дыхание у врага! Прям как у того тигра… Ушлый галл вдруг сделал длинный выпад трезубцем и едва не поразил соперника в живот. Подняв тучу пыли, Рысь резко бросился на колено, и удар пришелся в защищенное доспехом плечо. Раздался железный лязг. Автебиус отпрыгнул в сторону, закружил, стараясь занять такую позицию, чтобы солнце светило анту в глаза. Но и Рысь был уже не лыком шит – уроки Плавта и прочих не пропали даром. Живо проскользнув рядом с трибунами, он вызвал недовольный гул: считалось, что тяжеловооруженный гладиатор не должен прыгать и уклоняться, как ретиарий. Больше не прыгая, – а и незачем было: теперь-то против солнца оказался галл, – Юний удачно отмахнулся коротким мечом от налетевшей сети, кажется даже порвал ее. Публика – о, этот гул! – тут же освистала неловкого ретиария, и тот, закусив губу, снова закружил, помахивая длинным трезубцем. Резко завоняло потом, толпа загудела, подбадривая обоих бойцов. Рысь, как секутор, не мог достать соперника своим коротким мечом и, таким образом, вынужден был подлаживаться под все его действия. А хитрый Автебиус явно провоцировал соперника на спешку – скакал козлом, – вот откуда пот, вонища, – размахивал сетью, вызывая своими ужимками смех и благоволение зрителей. Впрочем, этот надоедливый гул постепенно уходил, словно бы улетал куда-то высоко в небо, и зрителей будто бы уже не было на трибунах, во всяком случае Рысь не слышал их воплей – во всем мире остались теперь лишь только двое – он и враг. Юнию приходилось несладко под тяжелым шлемом, хорошо хоть подшлемник впитывал пот, а иначе б… Ретиарий опять наскочил, сверкнул в лучах солнца трезубец. Блеснул клинок – Юний ловко парировал атаку мечом. Затем еще раз… Лязг железа, топот ног и хриплое дыхание врага звучали музыкой боя. Галл нападал снова и снова, но Рысь отбивал все атаки. Однако, улучив момент, Автебиус, ловко извернувшись, вдруг неуловимым движением накинул сетку на шлем Рыси и, запутывая ее, забегал вокруг. Рысь почувствовал, как тяжело стало двигаться, достал сеть мечом! Так… Трезубец! Не забывать про трезубец, хитрый галл зачем-то спрятал его за спиной… Да, мечом врага не достать, но ведь есть еще и щит – а им можно хорошо приложить! Рысь так и сделал – изо всех сил ударил щитом противника в бок. Автебиус пошатнулся, завыл, отскочил прочь, выпуская трезубец, на который ант тут же наступил ногой, медленно, но верно освобождаясь от сети. И тут разъяренный Автебиус сделал еще одну ошибку – поспешил, быстро наклоняясь к трезубцу. Якобы возившийся с сетью Рысь только того и ждал! Удерживая трезубец левой ногой, он ударил галла в живот тяжелой пластиной поножей. Зрители одобрительно загудели, впрочем, Рысь их не слышал, полностью поглощенный боем. Какие там зрители? Только двое… Только лязг железа, только дыхание врага и его загнанный взгляд, и кровь, и пот, и пыль, взлетающая с арены… Автебиус не оправился от удара, согнувшись, повалился на землю и отполз в сторону. Разрубая остатки сети, Рысь подошел к нему и, наступив ногою на грудь, поднял меч. Ну, вот оно… Он горделиво посмотрел на зрителей, потом перевел взгляд на судью, а уж тот, четко угадывая симпатии публики, сжал руку в кулак – жизнь! Рысь усмехнулся, наблюдая за поверженным врагом. Пусть так, пусть жизнь… Зато какое наслаждение! Вот он, враг, жалкий, потный и грязный, в драной тунике, с окровавленным лицом. Тьфу! Что-то весело кричал ланиста, устроитель игр Памфилий Руф размахивал обеими руками, рукоплескала толпа. Рысь улыбался под тяжелым шлемом. Вдруг зрители засвистели. Юноша повернул голову и увидел, как ретиарий Тирак, совершив гигантский прыжок, свалился едва ли не на голову секутору-кимвру, тут же упав на песок, пополз, извиваясь, словно змея, на потеху публике, потом, чудом проскользнув под разящим мечом соперника, ловко набросил на того сеть и с помощью трезубца завалил навзничь… Судья снова показал кулак. Жизнь… Что-то сегодня всем побежденным даровали жизнь, наверное ради праздника… И вновь долгожданный отдых – холодная вода, лепешки, каша. А заглянувший в камеру в сопровождении Плавта Арист Фракиец принес только что закончившим бой гладиаторам целую корзину снеди: – Ешьте! Видел, как вы сражались. Римлянин же лишь отрицательно качнул головой: – Не торопитесь нажираться, парни. Лугдунцев пока нет. Рысь прислушался. Судя по хохоту зрителей, их сейчас развлекали специальные гладиаторы-шуты – пенгиарии, изображавшие какую-то жутко смешную сценку. Вошел ланиста, окинул отдыхающих гладиаторов пристальным взглядом: – Выйдете на групповой бой. Да-а… Похоже, эти лугдунцы так и не явятся! – Бой праздничный – до первой крови, – усмехнувшись, пояснил ланиста. Многие гладиаторы заулыбались. Рысь заметил, как переглянулись Автебиус и кимвр. Видно, что-то затевали… Об этом и предупреждала та девчонка, Фелицата. Ланиста хлопнул в ладоши: – Ну, отдохнули? Пора на арену. Публика встретила их рукоплесканиями и радостным воем. А когда из ворот под ложей показался Тирак, все верхние женские ярусы зашлись яростным визгом. – Кажется, тебе везет, парень! – обернулся к нему Рысь. – Скоро ты сможешь выбирать из них кого хочешь. Иллириец улыбнулся и помахал трибунам. – Бой группа на группу. – Поднявшись в ложу, судья поклонился зрителям. – Командир группы «синих» – знаменитый Арист Фракиец! Приветствуйте! Фракиец вышел на арену. Сильный, мускулистый, уверенный в себе, в сиянии доспехов, с синей ленточкой на руке… такой же, как и у кимвра Савуса. – «Зелеными» командует… – судья намеренно сделал паузу, – Марцелл Тевтонский Пес! Толпа зашлась в экстазе: кричали и улюлюкали мужчины, на верхних ярусах истошно визжали женщины. Марцелл Тевтонский Пес, в тяжелых доспехах мирмиллона, в украшенном зелеными перьями шлеме с высоким гребнем и решетчатым забралом, важно прошествовал на середину арены и поднял вверх руку: – Аве! – Аве!!! – ответом ему был тысячеголосый гул зрителей. Слуги быстро привязывали к доспехам и шлемам гладиаторов яркие ленты, зеленые и синие. Рысь скосил глаза – «зеленая». – В честь праздника урожая бейтесь до первой крови! – напутствовал бойцов устроитель игр. Судья взмахнул платком… Две группы бойцов, выстроившись в шеренги друг против друга, ведомые именитыми предводителями, рванулись в бой. Причем по знаку судьи сначала должны были сражаться люди малоизвестные, а уж затем, напоследок, два предводителя – Арист Фракиец и Марцелл Тевтонский Пес. И снова топот ног, и пыль, поднятая с арены, и рев трибун, и – веселье! Да, да, все бойцы сражались только весело, непринужденно, с радостью даже, ведь сказано было, объявлено с высокой трибуны – бой до первой крови, а значит, никто не погибнет, ну разве случайно… Кто оказался его соперником, Рысь не знал – шлем был с забралом, однако бился тот хватко, вызывая невольное уважение. Сверкнувший в лучах солнца меч яростно обрушился на Юния – тот подставил щит, и в свою очередь тоже нанес удар – такой же яростный, стремительный, звонкий… Попал в шлем… И тут же увидел, как прямо в его голову летит край щита, тяжелый, окованный сияющей медью, – попадет таким по шлему, мало не покажется… Рысь быстро пригнулся, пропустив край вражеского щита над головою, и, выставив вперед правую ногу, ткнул острием меча на миг приоткрывшего бок соперника, ощутив запах едкого пота, разивший из подмышки врага. Есть! Гладиаторские доспехи специально не защищали тело бойца полностью. Есть! Зацепил, и алые капли крови упали на желтый песок арены… Что ж, битва до первой крови… Опустив меч, Юний, как и было предусмотрено правилами, сделал шаг назад, и, повернув голову, заметил одобрительный жест судьи… и что-то черное – быструю свистящую тень… Ах, гад! Побежденный метнул в него щит! Хорошо, Рысь все ж таки был охотником с детства – успел, среагировал, пригнулся… А судья ничего не заметил, как и зрители, прикованные к поединку сильнейших – Фракийца и Тевтонского Пса… А потом все сняли шлемы, и Рысь узнал подлеца – Савус… Что ж, следовало ожидать… Фракиец и Тевтонский Пес – жаль, Рысь не видел их боя, был занят своим – довольно улыбаясь, раскланивались со зрителями – и у того и у другого были свои поклонники. Теперь они появились и у Тирака с Рысью.
Глава 7 Октябрь 224 г. Ротомагус ФЛАВИЯ
Многим то, чего нет, милее того, что доступно…Публий Овидий Назон. Наука любви
После августовского сражения авторитет молодых гладиаторов Тирака и Рыси резко пошел в гору. Ланиста их привечал, велел поставить в каморку парней новые удобные ложа, даже лично пожертвовал бронзовый, на длинных ножках светильник. Одновременно с этим резко усилилась слежка, причем совершенно открытая. Хозяин школы вовсе не хотел лишиться подающих надежды бойцов – а вдруг да по глупости сорвутся в побег? – и всячески это показывал. Стражники, особенно пьяница Аманд, контролировали каждый шаг юношей, каждое их слово, по приказу ланисты частенько подслушивая у дверей. В числе других гладиаторов парни по-прежнему продолжали упорные тренировки под руководством ветеранов-тренеров – Плавта, Энея, Лупуса. Последний даже показал еще один удар, левой рукой снизу в корпус, – по всей видимости, Лупус когда-то был неплохим кулачным бойцом. Этот-то удар Рысь, улучив момент, и испробовал на кимвре Савусе, отомстив за предательское нападение во время игр. Савус по виду был намного сильнее анта, но даже он не устоял на ногах, а Рысь – что поделать? – получил за него десяток плетей, но, честно говоря, не очень из-за этого расстроился. Вообще же Савус с Автебиусом в последнее время вели себя тише воды ниже травы. Хитрый галл даже улыбался при каждой встрече, правда Рысь ему не верил и правильно делал. Марцелл Тевтонский Пес тоже вроде бы не проявлял открытой злобы, однако он и не общался с молодежью. Как и другие ветераны – Арист Фракиец и Черный Юбба, – он с разрешения ланисты отправился на побочные заработки: взялся охранять нового дуумвира Ротомагуса, всадника Децима Памфилия Руфа. Тот недавно вступил в должность и по такому случаю устраивал приемы для знати. В общем-то никакая дополнительная охрана ему не требовалась, гладиаторов-«звезд» он нанял лишь для престижа, как делали многие. Когда Тевтонский Пес оказался за стенами школы, Автебиус и Савус явно приуныли, даже попытались было выместить злобу на новичках, да нарвались на недвусмысленное предупреждение Плавта. Во время учебных боев оба старались не оказаться в паре с Рысью или Тираком, впрочем, надсмотрщики не очень-то интересовались их мнением. Пару раз схватка анта и галла чуть было не переросла в настоящий бой, и лишь вмешательство тренеров предотвратило пролитие крови. И Рысь, и Автебиус получили для острастки плетей, после чего вновь приступили к усиленным тренировкам. В школе ходили упорные слухи, что всадник Памфилий Руф вновь собирается устроить игры на праздник сбора винограда. На этот раз, правда, игры обещали быть не такими представительными, как в августе, но, тем не менее, к ним необходимо было готовиться. Впрочем, гладиаторы всегда должны поддерживать форму: кто не поддерживал, обычно жил недолго.
Ярко светило бархатное сентябрьское солнце, отражаясь в учебных доспехах. Тяжело дышавший ант наконец снял шлем и вытер заливавший глаза пот. Только что закончилась очередная схватка, и молодые гладиаторы, пользуясь редкими минутами отдыха, с удовольствием расселись у дальней стены, подставляя усталые тела солнцу. Марк Домиций Плавт, подойдя к молодежи, принялся тщательно разбирать только что прошедший тренировочный бой. Всем – в том числе и Рыси – разбор поединка опытным наставником зачастую мог оказаться полезней не только наблюдения за боем, но и участия в оном. После, уже вечером, во время еды, Юнию вдруг привиделась лазурная ширь родного Нево – озера-моря, которое еще называли Альдейга. Поросшие ольхой и ивой берега широкой реки, холмы, покрытые густым лесом, вздымающиеся к небу сосны. И он, Рысь, совсем еще юный парнишка, с такими же ребятами, как он сам, пробирающийся по узкой звериной тропе. Они шли на лося – опасного и непредсказуемого в своей ярости зверя, правда, обладающего весьма вкусным мясом. Рысь шагал третьим, перед ним были еще двое – Белка и Ломоть. Белка – маленький, ловкий, Ломоть же – угрюмый, мускулистый, сильный. Правда, в роде Доброя его никто не любил: слишком уж хитер был Ломоть, хитер и злопамятен, вот Рысь забыл, как когда-то насмехался над ним, а Ломоть нет, помнил. Вот и сейчас, заметив у водопоя огромного быка с ветвистыми рогами, он не стал лезть вперед, а, ткнув локтем Белку, обернулся: – Все мы знаем, как здорово стреляет из лука Рысь! Вот уж меток! – И в самом деле, – кивнул Белка. – Давай-ка, Рысь, покажи нам, как надо… Польщенный, Рысь наложил на лук стрелу, подкрался к зверю поближе… Тот вдруг захрипел, закосил налившимся злой кровью глазом – видно, почуял все-таки… Бросился, наклонив голову. Затрещали кусты, и земля задрожала под могучими копытами лося. Рысь успел-таки выпустить стрелу, попав зверю в бок, и тут же бросился назад, к сосне, на которую и взлетел разом со своими товарищами. Косясь красным глазом, лось вихрем понесся за ними, ударил рогами в дерево – забравшийся на самую вершину Рысь едва не слетел оттуда вниз головой. Посыпались сучья, а лось все не отступал, все терзал рогами толстый ствол. Хорошо, сосна оказалась мощной, зверь не смог справиться с ней, а к тому же Рысь, выбрав момент, все ж таки изловчился и выпустил вниз несколько стрел. Парочка попала в цель, и, издав жуткий рев, лось скрылся в чаще. Его не преследовали – себе дороже, лишь по возвращении в селение рассказали взрослым охотникам. Ломоть и Белка во время рассказа все нахваливали Рысь, а тот уже больше не ловился на лесть, понял, что к чему…
Сразу после еды явился Плавт. Посмотрел на Тирана и Рысь, усмехнулся каким-то своим мыслям… – Завтра с утра прогуляетесь со мной в город, – понизив голос, поведал он. – Думаю, это будет для вас хоть каким-то развлечением – жизнь в школе довольно однообразна. – В город? – переспросил Рысь. – И что мы должны будем там делать, надеюсь, не убивать кого-нибудь? – А хоть бы и так, вам какая разница? – цинично усмехнулся Плавт и тут же успокоил: – Нет, на этот раз не убивать, всего лишь поможете мне привезти камни на ремонт дома. – Ах, вон оно что, – Тирак не скрывал радости. – Конечно, поможем, и ты не пожалеешь, что выбрал именно нас. – За работу получите несколько ассов, – еще больше воодушевил парней римлянин. – Можете завтра же их и потратить – купить вкусной еды, да мало ли… – Да, – иллириец, улыбнувшись, кивнул, – уж куда потратить, найдем. – Ну, а сейчас идите, оттачивайте удары, – напутствовал Плавт. – Если будет время, завтра покажу вам еще несколько. Тирак засмеялся, а Рысь, вежливо улыбнувшись, задумался – слова римлянина показались ему несколько странными. Закончив к вечеру все упражнения, друзья пошли в свою каморку и, перекусив пшенной кашей, вытянулись на ложах, подложив под головы свежей соломы. Они так и жили вдвоем – ланисте все никак не удавалось прикупить еще рабов для школы, что и понятно: никакой войны не было, а воинственные племена германцев, совершавшие свои набеги из-за туманного Рейна, сюда, к Секвоне, не доходили, так что не было и возможности захватить кого-нибудь из них в плен. – Эх, и здорово, наверное, будет завтра, – поворочавшись, шепнул Тирак. – Я почти и не знаю города. Говорят, большой. – Говорят, есть города и побольше, – улыбнулся Рысь. – Я, правда, таких не видал. – Зато я видал! – Иллириец оживился, карие глаза его заблестели. – Медиолан, Аквилея, Массилия, Лугдун, Толоза… – Ты был там рабом? – осторожно спросил ант. – Не всегда, – Тирак с грустной улыбкой покачал головой. – А почему ты спрашиваешь? – Ты знаешь многие города – знаешь и пути, – приглушенным шепотом отозвался Рысь. – Побег? – так же тихо произнес иллириец и усмехнулся: – Напрасно надеешься. Во-первых, с нами будут стражники, во-вторых, у нас нет ни продуктов, ни денег, ну и в-третьих, нас схватят на первом же дорожном посту… как тебя, помнишь, ты рассказывал? Рысь кивнул. – Нет, по-моему, путь к свободе для нас лежит через арену, – продолжал Тирак. – Со временем можно стать тренером, как Плавт, Эней, Лупус… Если допрежь того не убьют, конечно… Да и что мы умеем делать, кроме как махать мечом? Ты знаешь какое-нибудь ремесло? Нет? И я нет. Ну, пахать землю смогу – только кто ж мне ее даст, эту землю? Хотя нет… Говорят, ветеранам-легионерам дают участки земли. Вот! Обретя когда-нибудь свободу, можно завербоваться в легионеры, правда, туда не очень-то охотно берут бывших гладиаторов. – Почему? – удивился Рысь. – Потому. – Тирак зевнул и, повернувшись на бок, засопел. А вот Рыси не спалось. Он лежал с открытыми глазами, заложив за голову руки, и думал. Размышлял: и над словами Тирака, и над последней фразой Плавта, обещавшего показать им какие-то приемы владения мечом. Странно. Почему нельзя было обучить этому здесь, в школе? Или эти приемы настолько страшны? Странно… Юноша и сам не заметил, как заснул, провалившись в черные объятья Морфея. Спал спокойно, без сновидений, как и все гладиаторы, уставшие за прожитый день. Сколько у них осталось этих самых дней? До праздника сбора винограда? Или до какого-нибудь другого торжества?
Утром Плавт поджидал их у ворот школы. Солнце только что встало, и было довольно прохладно – молодые гладиаторы поеживались в своих драненьких туниках и плащиках из грубой ткани. – Ничего, парни! – хохотнул один из сопровождавших их стражников, пьяница Аманд, младший братец ланисты. – Еще вспотеете, таская камни от дома Тарлиния. – Помолчи-ка, Аманд, – недовольно оглянулся Плавт, и стражник засмеялся. – Ничего, римлянин, у Тарлиния не только ты камни берешь, а и всякий, кому не лень. Вообще-то я на твоем месте поспешил бы, если не хочешь вернуться с пустыми руками. Согласно кивнув, Плавт махнул рукой, и вся процессия – сам римлянин, два стражника и Тирак с Рысью – направилась прочь от гладиаторской школы по узкой и пыльной улице. Позади грохотала пустая телега с бородачом-возницей. Поначалу улицы были пустынны: школа находилась на окраине города, но чем дальше, тем становилось больше народу – ремесленники в темных туниках, спешившие на рынок торговцы, рыбаки, идущие за водой женщины с высокими кувшинами на плечах, приехавшие в город крестьяне – косматоголовые, нестриженые, в кервезиях и браках из козьих шкур. – Эй, бракатые, – презрительно крикнул Аманд. – А ну, с дороги! Крестьяне поспешно отпрянули в сторону, прижимаясь к длинному выбеленному забору. Один из них внимательно посмотрел на Рысь, и юноша, почувствовав на себе чужой взгляд, обернулся. На миг он встретился глазами с галлом – молодым мужчиной с чуть рыжеватой бородой и двумя косами, падающими на грудь. Галл тут же надвинул на глаза кервезию. Рысь отвернулся… и замер, едва не споткнувшись. Он вспомнил, вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел уже этого рыжебородого парня! В лесах под Августодурумом, где галльские жрецы-друиды приносили своим богам кровавые жертвы! Он, Рысь, едва выбрался оттуда, едва не погиб! Ведь если б он не догадался вовремя о предательстве Лициния, то и его кишки украсили бы красные от крови ветви деревьев в черном лесу у болота! Хорошо, что Рысь запомнил пароль – «я всего лишь ищу кервезию». И этот парень – да, да, именно этот, Рысь никогда не жаловался на плохую память – показал ему путь. А теперь вот он здесь, в Ротомагусе… Или все же не он? Юноша резко обернулся… Рыжебородого не было! Все остальные «косматые» шагали себе вдоль ограды, а вот рыжего… Самое главное, и скрыться-то ему здесь негде, ограда достаточно высока, не перепрыгнешь. А дверь, небольшая калитка, приоткрыта! Словно бы специально ее открыли, чтобы впустить галла. Сообщники-слуги? Интересно, чей это дом? Рысь повернул голову – на ограде змеились кем-то поспешно выведенные красные буквы – «Памфилий Руф – вор». Памфилий Руф, всадник… Значит, кто-то из его слуг… Впрочем, а ему-то, молодому гладиатору Анту Юнию Рыси, какое до всего этого дело? Никакого, если говорить точно. Подумаешь, жрецы, подумаешь, жертвы, когда тут и сам не знаешь, доживешь ли хотя бы до январских календ или падешь на желтый песок цирковой арены, пронзенный трезубцем или мечом собрата-гладиатора? И в самом-то деле… Прогрохотав по мощеной улице, телега выехала на площадь и, едва разминувшись со встречным возом сена, свернула налево, догнала наконец ушедших далеко вперед гладиаторов, стражу и Плавта. Они уже почти достигли городской стены – каструма, пересекли весь город, довольно многолюдный по здешним меркам, еще раз свернули налево и оказались на пустыре, окруженном кустами жимолости и дрока. Именно окруженном, а не заросшем, ибо весь центр пустыря занимали какие-то развалины –поваленные колонны, битый кирпич, камни. – Приехали, – обернувшись к вознице, римлянин махнул рукой. Скрипнув осями, телега остановилась, медлительный вол принялся лениво жевать траву. – Ну, что встали? – Плавт посмотрел на юношей. – Вот кирпичи, вот камни – грузите в телегу, да смотрите, выбирайте только целые. Кивнув, Рысь и Тирак поплевали на ладони и принялись за погрузку. Дело оказалось не таким уж и легким – кое-где кирпичи приходилось прямо-таки выдирать из кладки, и юноши, чтобы не ободрать руки, обмотали их подолом туники. Стражники и Плавт маячили поначалу поодаль, а потом Аманд с римлянином и вовсе исчезли – видно, направились в ближайшее питейное заведение. Впрочем, обоим юношам было не до них – поднявшееся высоко в небо солнце уже ощутимо припекало плечи. Да-а, таскать тяжелые камни – занятие малоприятное. Кругом пыль, обломки, только и смотри, как бы не пропороть ногу. Тем не менее телега быстро наполнялась, вот осталось совсем чуть-чуть, и парни с воодушевлением переглянулись. Обоим было интересно, заплатит ли Плавт, как обещал, или обманет? Нет, вроде бы не должен, не такой человек римлянин. Уж если что обещал – даже и гладиаторам, – сделает. А на тот же асс можно будет купить чего-нибудь вкусненького – мяса, печеной рыбы, амфору изысканного фалернского вина… – Эт-то еще что тут такое? Рысь едва не уронил себе на ногу увесистый кусок мрамора. Обернулся: у края пустыря стоял отряд воинов городской стражи во главе с десятником в доспехах с поножами и сверкающем на солнце шлеме с пышным султаном. Все остальные стражники были одеты куда проще – в кожаные панцири, простые круглые шлемы, в руках – щиты и копья, на ногах – тяжелые солдатские калиги. – Кто такие? – Колыхнув султаном на шлеме, декурион важно подошел к вознице и оставшемуся стражу. – И по какому праву грабите собственность господина Тарлиния? – Мы… мы думали, здесь просто пустырь, – промямлил страж и, обернувшись, вдруг с облегчением улыбнулся, завидев, как из-за угла показались Плавт с Амандом. – Что тут такое, почтеннейший? – подойдя ближе, осведомился римлянин. – Какой еще Тар-линий? Ах Тарлиний… Да, да, знаю такого. Он нам и разрешил, что может подтвердить… да вот, хотя бы наш дуумвир всадник Децим Памфилий Руф. Десятник недоверчиво посмотрел на Плавта: – Памфилий Руф вас знает? – А как же! – римлянин улыбнулся. – И всегда все подтвердит. – Что ж, – десятник нехорошо усмехнулся. – Если так, вам сильно повезло, ребята! Всадник Памфилий Руф как раз сейчас здесь неподалеку – проверяет таверны, так ли там торгуют и тем ли? Эй, Фабий! – он кивнул одному из своих воинов. – Быстренько слетай в таверну старого Вити-лена, там должны быть дуумвиры. Скажешь, у нас тут казус по поводу чужой собственности… ну, они знают. Воин, вытянувшись, быстрым шагом направился прочь. – Что ж, подождем, – усмехнулся десятник и вновь повернулся к Плавту: – Уважаемый, прикажи своим людям больше не таскать чужие кирпичи в телегу, быть может, ее скоро придется разгрузить. – Вот это уж вряд ли, – поглядывая в сторону, нервно усмехнулся римлянин. Солнце все так же сверкало в синем глубоком небе, весело отражаясь в доспехах и шлеме десятника. Рысь незаметно переглянулся с Тираком – кажется, они все здесь здорово влипли. Впрочем, это вина хозяев, а не рабов. За углом послышались чьи-то громкие голоса, стук копыт, и наконец на пустырь в сопровождении стражника и вооруженных слуг верхом на белом коне выехал самолично благородный дуумвир, всадник Децим Памфилий Руф. Тщательно завитые кудри его покачивались в такт ходу лошади. Остановив коня, дуумвир спешился с помощью слуг и, поправив сползшую с плеча лацерну, грозно обернулся: – Ну, где тут нарушители? – Аве, Памфилий Руф! – громким голосом почтительно приветствовал всадника Плавт. – А, Марк Домиций, – узнал дуумвир. – Как поживает наш друг Бовис, ланиста? – Ничего, не помер еще, – пошутил римлянин. – Все мечтает пристроить куда-нибудь своих гладиаторов. – Троих уже пристроил, – засмеялся Памфилий. – У меня работали, сторожами… Ты чего здесь? Плавт пожал плечами: – Да вот, уважаемый начальник стражи сомневается, имею ли я право прибрать этот старый, никому не нужный хлам. Ведь сам Тарлиний, кажется, разрешил мне. – Ах да, – всадник повернулся к стражнику. – Это мой друг, Марк Домиций Плавт. Несчастный, сгинувший без вести Тарлиний действительно разрешил ему попользоваться здесь кое-чем, о чем уведомил лично меня, как должностное… э… как известного всем гражданина. – А-а, – протянул десятник. – Ну, раз так, тогда никаких претензий… Подойдя ближе, римлянин незаметно вложил в руку начальника стражи несколько сестерциев. – Работайте, работайте, – враз подобрел тот. – И в самом деле, надо освобождать город от всякого хлама. Поклонившись дуумвиру, десятник кивнул воинам, и те, следуя за ним, строем направились прочь. – Фу-у, слава богам, – перевел дух Плавт. – Кажется, я кое-что должен тебе, Памфилий? – Кое-что? – Дуумвир потер руки и задумался. Круглое краснощекое лицо его вдруг озарила улыбка. – Вот что, Марк Домиций… Как привезешь в свой дом эту телегу… вторую вези мне! Только не говори, кому везешь… Я бы и сам, конечно, мог бы послать людей, но у меня, как ты знаешь, много завистников, пойдут всякие пересуды… в общем, не хотелось бы. И так на ограде пишут всякие гадости. Узнаю кто, оторву руки! Так что вы уж постарайтесь. – Не сомневайся, сделаем все, как ты скажешь, – с улыбкой заверил римлянин. – Чего привезти-то – кирпичи, мрамор? – А и то и другое, – Памфилий осклабился. – И, может быть, даже не одну телегу. Видишь ли, с нами теперь будет жить воспитанница, Флавия, дочка моего погибшего друга Флавия Теренция Сильвестра, так что хочется несколько расширить дом, сделать пару пристроек, ну, ты сам понимаешь, все-таки молодая девушка… С помощью слуг дуумвир взгромоздился на коня и, махнув на прощанье рукой, уехал. – Ну вот, – недовольно буркнул Аманд, – нарвались. Теперь вози кирпичи этому выжиге. И ведь придется везти – деваться некуда.
Они возили кирпичи до вечера, пока совсем не стемнело. Под присмотром стражей оставшиеся на пустыре гладиаторы загружали телегу, а уж на дворе дуумвира ее разгружали домашние рабы. Последнюю телегу пришлось сопроводить до самого дома Памфилия, а Тираку с Рысью – еще и помочь разгрузить, чтоб быстрее. Разгрузили, что делать. Весьма просторный двор почтеннейшего всадника включал в себя и сад, и пруд с фонтаном, и беседки с золочеными крышами. Пару лет назад все это построил архитектор, приглашенный из самого Рима, чем Памфилий никогда не уставал хвастать. Попросив у одного из слуг разрешения напиться, Рысь подошел к фонтану, зачерпнул ладонями воду… – Я, кажется, не так давно видела тебя на арене цирка, – послышалось за спиной. Рысь быстро обернулся. У фонтана стояла девушка в широкой безрукавной тунике приятного светло-голубого цвета, надетой поверх другой – узкой, с длинными рукавами, сшитой из полупрозрачной ткани. Голова девушки оставалась непокрытой – она находилась не где-нибудь, а у себя дома, судя по уверенности, с которой держалась. Светлые, как пшеница, волосы ее были тщательно уложены затейливыми кудряшками – как видно, в доме Памфилия имелся опытный раб-цирюльник. Глаза… глаза были бирюзовыми, такими же, как грозные волны Альдейги-Нево, великого озера-моря. – Ну, что же ты молчишь? – засмеялась девушка. – Да, я гладиатор, – моргнув, кивнул парень. – Я запомнила тебя, ты славно бился! – Девчонка всплеснула руками. – Честное слово, здорово! Тебя ведь называют Рысь, так? Юноша кивнул. – Хорошее прозвище. Ты еще будешь биться? – Конечно! – Я обязательно приду смотреть! – А как… как зовут тебя? Девушка засмеялась: – Флавия. Флавия Памфилия Сильвестра. Друг моего погибшего отца, всадник Памфилий Руф, недавно удочерил меня… я ему так благодарна. – Флавия Сильвестра, – повторил Рысь. – Флавия…
Глава 8 Октябрь 224 г. Ротомагус ПИРУШКА
Жаждет и мальчик вина, жаждет вина и козел.Квинт Гораций Флакк
Плавт научил-таки парней некоторым хитрым приемам. Как оказалось, они имели не столько боевое значение, сколько, так сказать, зрелищное. Эффектные – на публику – выпады, красивые жесты, сверкание клинком в лучах солнца – все это было рассчитано на то, чтобы вызвать восхищение зрителей, не подвергая опасности самих сражающихся. – Толпа вообще любит кровь. – Римлянин взял в руки меч. – А уж тем более – кровь гладиаторов, обладающую многими целебными свойствами. Говорят, она очень хорошо помогает при падучей, а если девушка, выходя замуж, воткнет в прическу шпильки, смоченные кровью убитого гладиатора, ее семейная жизнь непременно будет счастливой. Правда, сказать по-честному, что-то я не встречал в своей жизни счастливых семейных пар. – Плавт усмехнулся. – Либо муж пускается во все тяжкие, либо жена, а чаще – оба вместе. Лупанарии, притоны, оргии и все такое прочее… А ну-ка, ант, ударь, как я показывал! Рысь, эффектно повертев над головой мечом, резко, со свистом опустил клинок и чуть задержал его, давая возможность Тираку парировать удар. – Плохо! – покачал головой римлянин. – Совсем никуда не годится. Во-первых, слишком быстро, а зритель желает смаковать удары, а не пялиться незнамо на что, похожее на блеск молнии. Во-вторых, зачем ты, иллириец, подставил под удар свой трезубец? Этого не должно быть, коли уж вы договорились! Я же вам только что сказал: зритель любит кровь, жаждет ее, ради этого он и ходит на представления, так не лишайте же публику удовольствия. Не трезубец нужно было подставить в конце, а собственный бок: клинок лишь слегка скользнет по ребрам, разорвав кожу, – пустяк, а как приятно зрителям! – Но… но ведь это – обман! – растерянно моргнул Рысь, и Плавт, хлопая себя руками по ляжкам, закашлялся от хохота. – Ну да, обман, – отсмеявшись, он согласно кивнул. – Так и все красивые гладиаторские бои – обман, имитация настоящих сражений. Так же, как и театр. Вы же не будете утверждать, что актеры, убивающие друг друга на сцене, делают это взаправду. – Ну да, вообще-то, – улыбнулся Тирак, толкая локтем призадумавшегося товарища. Рысь постоял немного молча, подумал о чем-то, затем, повернувшись к напарнику, спросил: – А что такое театр? Тут уж заржали оба – и римлянин, и иллириец. – Ну, ты и деревенщина, – покачал головой Плавт. – Не знать, что такое театр… – Там, где я вырос, не было никаких театров, – набычившись, пробурчал юноша. – Вот я и говорю. – Римлянин хлопнул его по плечу. – Настоящий варвар! Не обижайся, парень, это не какая-нибудь там правда, а самый настоящий факт. А ты чего лыбишься? – Плавт повернулся к Тираку. – Что ты так вцепился в свой трезубец, словно его у тебя сейчас собираются вырвать? Держи древко крепко, но вместе с тем и легко – иначе задушишь. И вот еще – почаще бей в шлем, в забрало. – Но ведь… – Напрасно ты думаешь, что от этого нет никакого толку. Толк есть, и еще какой! Эффект! Причем это совершенно безопасно для обоих. Удар, грохот, блеск – что еще надо зрителям? Каждый ведь хочет считать себя умным, вот и будут думать, что тупой ретиарий старается проникнуть трезубцем сквозь дырки забрала. Веселить толпу – тоже искусство… Кстати, у вас уже появились первые почитатели, даже среди падших женщин. Ежели таковые заявятся перед боем, будьте с ними вежливы и почтительны – потом пригодится. Ну, что смотрите? Сейчас покажу вам еще несколько ударов, изобретенных умными гладиаторами специально для того, чтобы тянуть время, а потом – за работу. Надеюсь, до вечера управитесь. Иллириец улыбнулся: – Управимся, господин, ведь не так уж и много осталось. Плавт, по договоренности с ланистой, на целый день взял сегодня Тирака и Рысь, коих, в отсутствие собственных рабов, беззастенчиво использовал в личных целях. Гладиаторы убрали в небольшом саду урожай свеклы и яблок и выкопали бассейн, который сейчас обкладывали кирпичами и мраморной плиткой, взятой все с тех же развалин – частной собственности без вести пропавшего Тарлиния. Работали споро – неумение с лихвой компенсировалось молодым задором и силой. Никаких попыток бежать, естественно, не предпринималось: друзья считали, что для побега еще не пришло время. Вот накопят деньжат, спланируют все тщательно и тогда… Впрочем, для того надо еще выбраться из города – миновать ворота, а уж там-то стражники не дремлют, юноши понимали это. Как и то, что оба они теперь слишком известны, чтобы попытаться скрыться. Хитро и подло устроен гладиаторский мир – пока ты никому не известная «деревяха», тебя постоянно держат взаперти и следят за каждым твоим шагом, а когда уже ты стал знаменит, пожалуйста – можешь запросто отпроситься у ланисты на приработки, чаще всего в качестве почетной стражи, и вот тогда-то, казалось бы, беги, чего еще желать-то? Однако теперь известность, частенько отводящая на арене смерть, становилась обузой – именитых бойцов знала в лицо каждая городская собака. Даже на Рысь с Тираком уже оглядывались, хотя они только еще начинали свою карьеру, что уж говорить о более опытных бойцах! Став «звездой», гладиатор получал большие привилегии: мог вкусно есть, сладко пить, позволить себе любую – даже включая красивейших аристократок! – женщину. О, восторг толпы… Отказаться от него добровольно могут очень немногие. К тому же, в соответствии с возрастающим уровнем мастерства и популярности, возрастала и безопасность – не так уж часто гибли на арене «звезды», куда как реже, нежели легионеры в боевых действиях. «Звезда» приносила неплохой доход, и смерть ее была очень невыгодна ланистам, которые даже, бывало, подкупали и судей, и зрителей, чтобы те в нужный момент проголосовали за «жизнь». В общем, опытные гладиаторы бежать вовсе не стремились, тем более что карьеру можно было закончить человеком вполне обеспеченным и даже получить свободу. Многие получали. Правда, мало кто из них отваживался потом выйти в большой мир. Нет уж, лучше остаться при школе на почетной должности тренера-ветерана, как вот, к примеру, тот же Плавт, не устававший втолковывать работающим парням все вышеперечисленные премудрости, чтоб мотали на ус. Они и мотали. Довольный – ребята сделали все хорошо и даром, – римлянин важно прохаживался по двору. Не очень-то большой был у него дом, скорее хижина, даже без атриума. Впрочем, разной утвари в доме хватало – и резное ложе, и разнообразные светильники, оружие, статуэтки. Правда, все это находилось в ужасном беспорядке, что и понятно: все дни напролет римлянин проводил в привычном для себя месте – в школе. Ведь именно ради гладиаторской жизни он когда-то добровольно отрекся от всех прав римского гражданина. Таких было немало – популярности гладиаторов завидовали все. Видя хорошее настроение Плавта, Рысь, не прекращая работы, осторожно поинтересовался возможностью где-нибудь подработать, лучше всего – у всадника Памфилия Руфа: – Он, говорят, богат и щедр. – Что богат – это точно, – засмеялся римлянин. – Вот только насчет его щедрости я бы не сказал. Но выделываться он любит – так что, ежели хорошо покажете себя на ближайших играх, может, и наймет вас, чтобы похвастать перед именитыми гостями. Рысь вздохнул: вот бы и в самом деле… Никак не выходила из его головы та светловолосая девушка, Флавия Сильвестра, воспитанница Памфилия. Красивая… И, добрая… А Плавт говорит: скоро любая будет мечтать провести ночь с таким, как Рысь. Юноша внезапно покраснел… Неужто правда? Интересно – и Флавия тоже? И ей будет все равно с кем – с Рысью, или с Тираком… или даже с Черным Юббой? Лишь бы был знаменит?
Друзья оказались у Памфилия гораздо раньше, чем предполагали, – буквально через неделю, что вызвало открытую ненависть у Тевтонского Пса и Фракийца. Те пока не считали настырную молодежь за конкурентов, а вот поди ж ты… Тевтон даже со злобы угостил хорошей затрещиной попавшегося под руку Автебиуса, да так, что тот отлетел далеко к забору и заскулил там, как обиженная собака. Обиделся он, естественно, не на Марцелла, а на Рысь с иллирийцем – ведь из-за них все! Полежав немного у забора, коварный галл поднялся на ноги и, бросив злобный взгляд на гордо удаляющихся за ворота Тирака и Рысь, угодливо улыбнулся проходившему мимо ланисте. – Хорошие бойцы эти молодые ребята, – с наигранным восхищением, словно бы сам себе, сказал Автебиус, краем глаза заметив, что ланиста замедлил шаг и прислушался. – Да, да, – галл быстро поднял глаза. – Из них выйдут отличные гладиаторы, публика уже сейчас любит их… И здорово будет заставить их биться друг с другом! – А неплохая мысль, – уходя, буркнул ланиста. – В самом деле… Тирак с Рысью не слышали этого. В сопровождении Плавта они уже направились к шикарному особняку всадника Памфилия Руфа. – И чего это он вас позвал? – недоумевал по пути Плавт. – Неужели устал от более знаменитых? Вас ведь пока мало кто знает, хотя… – Может, вспомнил, как я управился с полосатым зверем? – вслух предположил Рысь. – Это многие помнят. – Ну да, – согласился римлянин. – И последний ваш выход был вовсе не плох. Наверное, толстяк устал от всем надоевших рож, захотелось чего-нибудь новенького. – Да, так оно, скорее всего, и есть. – Рысь задумчиво улыбнулся, догадываясь, что есть еще одна причина – светловолосая, с глазами цвета бушующих волн. Неужели все ж таки попросила? Иначе б с чего… Вечерело. Небо над Ротомагусом стало разноцветным, словно дорогая восточная ткань, – синие, красновато-пурпурные, темно-лазоревые и сиреневато-фиолетовые тучи снизу подсвечивало золотом клонящееся к закату солнце. Было тепло, как может быть тепло в октябре, да и листья на деревьях еще далеко не все пожелтели, многие оставались зелеными, блестящими от недавно прошедшего дождика. Обутые в грубые башмаки из лошадиной кожи парни браво шлепали по лужам. Прохожие недовольно оборачивались, и кое-кто, узнав гладиаторов, уже радостно улыбался! – Смотрите, смотрите! – шептались идущие позади мальчишки. – Те самые! Слушать такое обоим приятелям было очень приятно, Тирак даже покраснел от удовольствия. Идущий впереди Плавт оглянулся и, ничего не говоря, усмехнулся – то ли еще будет, парни! Вот наконец и пришли – знакомый глухой забор, ворота, покрытые ярко начищенными медными пластинками. Тут же открылась калитка – гостей явно ждали. Привратник – низенького роста, коренастый, но жилистый и, видимо, сильный, с приятным, обрамленным белокурыми волосами лицом – кланяясь, показал на посыпанную песком дорожку, ведущую к дому. Проводив вошедших по узкому коридору-остиуму до атриума, управитель дома – высокий седой старик в нескольких дорогих туниках, надетых одна поверх другой, – вальяжно прошествовал в глубину дома доложить хозяину. Предоставленные сами себе гости, ничуть не смущаясь, немедленно уселись на стоявшие вдоль стен ложа с позолоченными ножками в виде звериных лап и от нечего делать принялись рассматривать обстановку. Богатую, надо сказать, обстановку – одна мозаика на полу, сложенная из разноцветных камешков, стоила немаленьких денег! А на полках, на специальных мраморных подставках, на обитых медными полосами сундуках чего только не было – бронзовые канделябры, покрытые изумительной чеканкой светильники на тонких золотых цепочках, раскрашенные и беломраморные статуи и статуэтки, и даже книги – и в деревянных цилиндрах, свернутые в виде свитков, и самые дорогие – в переплетах. Эти были разложены на самых видных местах. Хозяин дома, как и вся галльская знать, подражал римлянам, а у тех считалось хорошим тоном хвастать перед гостями своим богатством и вкусом. – Сколько книг! – восхищенно щелкнул языком Рысь. – Этот Пафмилий Руф, видимо, очень образованный человек. Плавт приглушенно расхохотался. – Вряд ли он умеет читать, – шепотом пояснил он. – Впрочем, для такого богача это и не нужно – достаточно иметь грамотных да ученых рабов, а у Памфилия они имеются, будьте уверены. Привезены по особому заказу из самой Греции! Тут уж усмехнулся Рысь. Он никак не мог понять прихотей и образа мыслей некоторых не столь умных, но жутко богатых римлян, по мнению которых ум и возможности человека должны были демонстрировать рабы. Если имеется у такого человека дорогущий раб-рифмоплет, то и его владелец считается настоящим поэтом и декламатором и, главное, сам в это верит! Ну не дурость ли? Где-то в глубине дома вдруг послышался смех, потом – такой звук, словно кого-то сильно треснули по затылку ладонью, затем звон свалившейся с полки посуды, снова удар, приглушенный вопль… А вот в атриуме появился управитель и, важно кивнув, велел гладиаторам дожидаться хозяина. – Ну, тогда я пошел. – Римлянин поднялся с ложа. – Вас я доставил, а в гости меня не звали. Выпроводив гостя, старик повернулся к парням: – Когда хозяин войдет, встаньте и поклонитесь. Потом не громко, но и не тихо приветствуйте: "Аве, Децим Памфилий Руф!" Поняли? – Да уж, не деревенщины. – Смотрите… Ваш ланиста – приятель хозяина, стоит тому шепнуть, и… – Ой, вот только не надо нас стращать, дед, – нагло отмахнулся Тирак. – Мы ведь и так. не знаем, останемся ли в живых хотя бы до лета. Счастье гладиатора переменчиво, знаешь ли… Управитель замолк, видно, осознал всю глупость угроз. – И тем не менее, – уходя, обернулся он. – Все ж таки постарайтесь быть повежливее. – Постараемся, – коротко кивнул Рысь. На этот раз они недолго оставались одни – вскоре послышался чей-то громкий уверенный голос и в атриум наконец-то вошел сам хозяин, всадник Децим Памфилий Руф. На щеках его играл бодрый румянец, поредевшую кудрявую шевелюру украшал изящный золотой венок. – А! – увидев гладиаторов, воскликнул он. – Явились не запылились, голубчики. Юноши поспешно вскочили и поклонились: – Аве, Децим… Деций… Памнифий… – Что, этот прижимистый сатир, ланиста Луций Климентий Бовис, при всех его доходах не мог вас как-нибудь поприличней одеть?! – не слушая приветствий, укоризненно воскликнул Памфилий. – И он еще смеет упрекать в скаредности меня, саму щедрость! Аргис! Аргис! – Всадник хлопнул в ладоши, и в тот же миг в атриум вбежал старик-управитель. – Я здесь, хозяин. – Возьми этих оборванцев, – Памфилий указал на опешивших гладиаторов. По их-то мнению, они были одеты не так уж и плохо: по указанию ланисты Лупус выдал им почти новые туники и пенулы. – И одень их так, чтобы мне не стыдно было перед гостями – без сомнения, лучшими людьми города! Поклонившись, управитель кивнул юношам: – Идемте. Вслед за стариком Рысь и Тирак направились в гардеробную, расположенную справа от атриума. В узкой, но длинной комнате не было окон, лишь тускло горел изящный светильник на небольшой треноге. Взяв его в руки, управитель зажег еще несколько, так что в комнате стало заметно светлее. – Ну… – Аргис задумчиво подошел к полкам. – Даже не знаю, что вам и подобрать. Впрочем, вы, кажется, рослые юноши. Ну-ка, иди сюда ты… – он подозвал Рысь. – Раздевайся. Ну, быстрее же! Рысь быстро стащил с себя пенулу и серенькую, почти новую тунику, а потом с помощью старика-управителя облачился сначала в тунику светло-голубую, облегающую, полупрозрачную, а поверх нее – в синюю, просторную, складками, с вытканной по подолу золоченой каймой. Грубые башмаки на ногах заменили изящные сандалии с высокой оплеткой. Рысь украдкой глянул в медное, почти во всю стену зеркало – ну настоящий молодой господин! Всадник или, бери выше, сенатор! Если б не длинные волосы, и не сказать, что раб. Стрижка, изысканная прическа – примета свободных людей, это следует отметить: если вдруг бежать, то первым делом посетить цирюльника. Точно так же преобразился и Тирак – в палевой нижней и ярко-желтой верхней тунике с красным узорчатым поясом он выглядел истинным аристократом. Еще бы волосы уложить правильно, но уже не до того, некогда. – Вот вам еще. – Аргис взял стоявшие в углу короткие копья и протянул гладиаторам. – Берите и пошли. Встанете в дверях столовой в красивых позах и будете приветствовать гостей. В случае драки вмешаетесь, растащите буянов, только смотрите никого не пораньте. – Слушай, – на ходу шепнул приятелю Рысь, – а ты случайно не знаешь, как это – "в красивых позах"? – Не знаю, – покачал головой Тирак и вдруг ухмыльнулся: – Думаю, об этом надо было спросить Фракийца! – Вот уж кого не надо! – засмеялся Рысь, и иллириец, обернувшись, подмигнул ему: – Кажется, где-то рядом слышался женский смех. Думается, в этом доме полно красивых девчонок! – Полно, – вдруг погрустнел ант. – Только, как видно, не про нашу честь. – Ничего, парень! Ведь совсем скоро мы станем сильно знамениты, и уж тогда поглядим, чьими будут девчонки в любом городском доме! Столовая-триклиниум была еще пуста, когда ведомые домоправителем гладиаторы встали на свой почетный пост у дверей. Пока снаружи, но с появлением гостей они должны были перейти внутрь – Памфилий хотел, чтобы их не только видели, но и разглядывали и задавали вопросы хозяину. Хвастать так хвастать! По всем помещениям дома из кухни тянуло такими вкусными запахами – отварного обжаренного мяса, рыбы, специй, – что у ребят невольно побежали слюни. Они, конечно, подкрепились перед уходом просяной кашей, да что там эта каша для молодых организмов? Первым выразил общую мысль иллириец. Потянув носом воздух, он шумно сглотнул слюну и заявил, что хорошо бы было поесть: – А то стой тут голодным да зыркай, как другие жрут! – Да, – тут же согласился Рысь, – одним зырканьем сыт не будешь. Тирак понизил голос: – Кухня-то, похоже, рядом. – Думаешь, стоит сходить на разведку? – Почему бы и нет? Ты глянь, даже посуды еще на столах нет – кубков там всяких, бокалов. – Обычно их после приносят… Впрочем, наверное, ты прав. – Да не «наверное», а точно! Давай-ка я быстренько сбегаю. – Нет, думаю, обоим не стоит, уж лучше кинем жребий. Рысь сжал руку в кулак: – По пальцам. Чет – я, нечет – ты. – Давай, – азартно согласился Тирак. – И-и раз-два… Он выбросил три пальца, Рысь – пять. – Ну что ж, – ант улыбнулся. – Пойду прогуляюсь. Ежели что, скажешь – живот прихватило. – Да уж найду что сказать… Ты только недолго там. Рысь, усмехнувшись, пошел прямо на запах, словно вышколенный охотничий пес. Еще ориентировался по теплу: ага, в этой стороне холодно, значит, нет печки, не кухня, а вот тут уже теплее, теплее, теплее… А запах! Ухх! – Сальве, уважаемые, – заглянув на кухню, громко приветствовал Рысь. Судя по расставленным тарелкам и соусникам, собравшиеся вокруг печи люди – здоровенный мужик с разбойничьей кривоносой рожей, пара молодых рабов, совсем еще мальчишек, и две девушки – только что собрались перекусить и, завидев чужого, испуганно вздрогнули. – Гостям в триклиниум, господин, – встав, поклонилась одна из девушек. – Какой я вам господин? Кривоносый с досадой хлопнул себя по ляжкам: – Вот так всегда! Только сядешь пожрать, как тут же кто-нибудь явится. Судя по прическе, ты из новых рабов, парень? – Я гладиатор, – скромно опустил глаза Рысь. Все как жевали, так и застыли, аж зубы клацнули: – Гладиатор?! То-то сморю, я тебя уже где-то видел… Постой, постой… Не тот ли ты парень, что сражался с тигром? Ну да! – Он еще здорово бился на прошлых играх! – Ну да, ну да, и мы тоже видели! – Позволь пожать твою руку… И узнать твое славное имя, извини, что-то запамятовал. – Рысь. – Юноша с удовольствием протянул кривоносому руку и представился уже на римский манер: – Ант Юний Рысь. – А мне можно пожать? – широко распахнув глаза и порозовев, с придыханием попросил один из мальчишек. – Жми, парень! – И мне. – И мне. – И нам… Поручкавшись со всеми обитателями кухни, Рысь этак ненавязчиво попросил чего-нибудь перекусить для себя и своего друга-ретиария, иллирийца. Повар – тот самый, разбойничье-кривоносый, – без слов выложил на тарелку пару кусков мяса и вымоченный в вине хлеб: – Конечно, угощайтесь, ребята. Надо же – на нашей кухне живой гладиатор! Кто бы поверил? – А твой друг-ретиарий – это такой черненький, кудрявый, с золотой пудрой? – переглянувшись, поинтересовались девчонки. – Ну да, – кивнул Рысь. – Его зовут Тирак. – Ой! Мы ж про него знаем, такой душка. А где он? Что ж не зайдет? – Некогда нам заходить, – признался юноша. – Хозяин ваш нанял нас, чтобы похвастаться перед гостями, а те вот-вот придут. Пора мне! – Так приходите оба после… Придете? – Попробуем. – Улыбаясь, Рысь взял блюдо с мясом и быстро пошел к триклиниуму. Едва они успели проглотить куски и забросить опустевшее блюдо под стол, как показался Аргис и предупредил о скором приходе гостей. Юные гладиаторы подтянулись и, взяв в руки короткие копья, изваяниями застыли у входа в триклиниум. Первый из приглашенных, плотный коренастый мужчина с грубыми чертами лица и короткой стрижкой, явился в сопровождении самого хозяина, как видно, встречавшего важных персон самолично. Одетый в несколько дорогих туник, гость на ходу сбросил подбежавшему рабу лацерну и, ведомый Памфилием, направился к столу. – Садись, дорогой Марций, вот сюда, на почетное место! – улыбался хозяин. – Мой повар Армидус сегодня постарался, клянусь, ты не уйдешь недовольным! – А я в этом и не сомневаюсь, дружище, – глухо рассмеялся гость и, понизив голос, добавил: – К тому же у нас, кажется, на сегодня несколько иные задачи. Он придет? – на слове «он» Марций сделал ударение. – Обещал, – так же тихо отозвался Памфилий. – Правда, не очень уверенно. – Еще бы, он не любит шататься по чужим домам и всячески это подчеркивает. – Что и сказать – нелюдим… Зато дело свое знает. – Слишком уж хорошо… Если придет, усадишь его на «консульское» место. Я сам начну разговор. – Да уж, сделай милость. Ты же у нас умный! Рысь краем уха слышал всю эту загадочную беседу, правда, не вникал, полностью погрузившись в собственные мысли. Ему стало вдруг интересно: придет ли к ужину Флавия? Или она, как многие провинциальные барышни, воспитывается в строгих правилах? Да, наверное, скорее всего так. Тогда вряд ли удастся ее увидеть. Жаль… Вырвавшийся из атриума мальчишка-раб чуть не проскочил в триклиниум с ходу, однако бдительные стражи живо ухватили его за руку. – Господин, к тебе рвется какой-то слуга, – заглянув в столовую, почтительно доложил Рысь. Памфилий поднял глаза: – Слуга? Что ему надо? – Доложить. – Что ж, пусть доложит. – Милостиво кивнув, всадник повернулся к гостю и небрежным тоном заметил: – Эти двое парней, что стоят у дверей, – молодые, но уже подающие надежды гладиаторы. – То-то я не вижу сегодня Тевтонского Пса и Фракийца… Впрочем, ты поступил правильно, Памфилий, пригласив этих мальчиков именно сегодня. – Марций рассмеялся. Вошел отпущенный Тираком слуга: – Там у ворот стоит какой-то плохо одетый старик, по виду – нищий. Говорит, что зван к ужину. – Так гоните его прочь! – Постой, Памфилий. – Гость предостерегающе поднял руку и взглянул на слугу: – Как этот старик выглядел? – Такой… – Мальчик задумчиво поскреб грязной пятерней затылок. – Неприятный, сутулый, с носом, как… как у старой вороны! – Так-так! – Хозяин и гость переглянулись. – Он явился пешком или, может быть, на носилках? – Н-не знаю… Но могу спросить у привратника. Памфилий Руф раздраженно фыркнул: – Раньше нужно было спрашивать, раб! Как он себя назвал? – А никак… Да мы, честно сказать, и не спрашивали. – Ах не спрашивали… А ну, подойди ближе! – Подозвав мальчишку, Памфилий влепил ему такую увесистую затрещину, что бедняга стрелой вылетел вон. – Не спрашивали, так пойди спроси! – раздраженно бросил ему вслед всадник. – Старик с большим носом… – задумчиво проговорил Марций. – А не тот ли это, кого мы ждем? Пойди-ка, дружище, сам… Засопев, Памфилий кивнул и, подобрав полы туники, направился к выходу. Едва его тучная фигура скрылась в дверном проеме, как из полутемного коридора выглянули две любопытные девчонки-служанки. Выглянули, посмотрели на молодых гладиаторов и, хихикнув, исчезли. Тирак с Рысью заинтересованно переглянулись. Тут же послышался шум голосов – к триклиниуму в сопровождении приветственных возгласов медленно шествовал важный носатый старик, сутулый, в простой полотняной тунике, более подходящей какому-нибудь бедняку, и пенуле с заплатками на видных местах. Хорошо еще, что не в браках! Тем не менее, судя по показной радости, с коей нового посетителя встретили хозяин дома и его слуги, старик был действительно важным гостем. – А вот, уважаемый господин, наши охранники на сегодняшний вечер, – угодливо улыбаясь, Памфилий указал на вытянувшихся парней. – Самые знаменитые молодые гладиаторы города! – Эти-то мальчики? – скептически усмехнулся старец, буравя ребят маленькими цепкими глазками. – Да они, думаю, годны лишь для постельных игр. – О, это опытнейшие бойцы. – Памфилий засмеялся. – Хотя – и для постельных игр… – он понизил голос, – стоит только сказать. Остановившись, старик внимательно осмотрел обоих гладиаторов, сначала Тирака, а затем Рысь. Даже ощупал мускулы и гаденько засмеялся… впрочем, тут же взял себя в руки, вздохнул: – Ты же знаешь, Памфилий, я не охотник до подобного рода развлечений. Лишь верная служба Империи – вот моя слабость! Говоря так, мерзкий старик не сводил глаз с молодых гладиаторов, и Рыси стало как-то не по себе от всего этого. Старец вошел в столовую, где тут же послышались громкие приветственные возгласы Марция: – Кого я вижу?! Публий Венций Мильс собственной персоной! Неужто уважаемый дуумвир решился-таки разбавить свое одиночество дружеской пирушкой? – Не знаю, не знаю, – послышался в ответ старческий дребезжащий голос, – правильно ли я поступил. – О, конечно же, правильно, драгоценнейший Венций! Даже самая умная голова хоть иногда да нуждается в отдыхе. Эй, гладиаторы! Велите слугам подавать на стол. – Не слишком ли ты торопишься, Памфилий? Я смотрю, у тебя еще много пустующих мест. – Мой самый почетный гость на сегодня ты, дуумвир Венций Мильс! – соловьем заливался Памфилий. Другой гость, Марций, выглянул в коридор и мотнул головой гладиаторам: – Вот что, парни, давайте зовите слуг, пусть тащат блюда… Так. – Он задумчиво посмотрел на обоих. – Вы еще здесь немного постойте, пока не придет еще один гость – высокий чернявый мужчина с густыми бровями, зовут его Лаций Элизий Марк. Вот его встретите как подобает и потом будете находиться в триклиниуме. Остальная шушера – клиенты – туда и так проберется, без особого почета. Все поняли? Гладиаторы дружно кивнули. – И вот еще что, – Марций огляделся и понизил голос. – Ежели старик о чем-то попросит, исполняйте все беспрекословно. Мы с Памфилием Руфом заплатим за все, и не сомневайтесь – щедро. Ухмыльнувшись, гость присоединился к остальным. Рысь выглянул в атриум и громко позвал слуг. В тот же миг юные рабыни, одетые в прозрачные туники, почти не скрывающие тел, вереницей потянулись в триклиниум. Каждая несла серебряное блюдо со снедью – отварной телятиной, перепелами в вине, жареной и печеной рыбой, острым рыбным соусом-гарумом, солеными огурцами в меду и прочими изысканными яствами. К моменту подачи закусок успели несколько потасканных, немолодых уже мужчин – клиентов хозяина. Остальные явились чуть позже, очевидно, Памфилий позвал их лишь для многолюдства. И уже после всех вошел наконец тот высокий, черноволосый, бровастый, о котором предупреждал Марций. Судя по одежде – короткой шерстяной тунике, узким штанам, широкополой шляпе, дорожному плащу-пенуле, припозднившийся гость немало проскакал сегодня. Да и пахло от него соответственно – пылью дорог, дымом и конским потом. – Аве, досточтимый господин! – разом гаркнули гладиаторы, да так, что вошедший вздрогнул. – Хорошо кричите, парни, – усмехнулся он. – Только помните: громко кричит лишь тот, кому либо нечего сказать, либо есть что скрывать. Сбросив слугам шляпу и плащ, Элизий вошел в столовую. Немного выждав, туда же ушли и Тирак с Рысью. Судя по всему, веселье уже было в самом разгаре: по трое возлежавшие у стола гости уже изрядно набрались, по крайней мере почти все, кроме противного старика и недавно явившегося Элизия. На столе виднелись большие блюда с кусочками снеди, кратеры и амфоры с вином стояли рядом на специальных подставках. На золоченых треногах ярко горели светильники. По римскому обычаю, ложа лишь с трех сторон окружали стол, с четвертой же располагалось пустое пространство. Там как раз сейчас стоял один из рабов, светленький худосочный юноша с мелко завитыми кудрями, и нараспев читал стихи:
Знает кусты птицелов, и знает привычный удильщик
Омуты, где под водой стаями рыбы скользят;
Так и ты, искатель любви, сначала дознайся,
Где у тебя на пути больше девичьих добыч.[1]
В час, когда рассвет золотит ветви сирени,
Так прекрасно выйти к реке, окатиться
Светлой прохладной водою.
Юноша синеглазый, купаясь, срывает
Желтые лилии, дабы подарить их
Любимой, что пока лишь во снах…
Глава 9 19 октября 224 г. Ротомагус АРМИЛУСТРИУМ
Семь за Юстину, за Левию шесть, четыре за Лиду, Пять за Ликаду и три кубка за Иду я пью.Марк Валерий Марциал
Этот праздник был связан с легионами и войной, вернее, с окончанием военных действий, потому и назывался Праздник очищения оружия. Памфилий Руф, намереваясь провести в муниципию Ротомагуса своего человека на место второго дуумвира (взамен безвременно погибшего старика Мильса), вновь решительно напомнил о себе всем – очередными гладиаторскими играми. Посовещавшись с ланистой, на этот раз решили обойтись гладиаторами подешевле – выпустить для имитации толпы «деревях», а вместо таких признанных всеми «звезд», как Фракиец, Марцелл Тевтонский Пес или Черный Юбба, сделать ставку на подающую большие надежды молодежь. Первоначально – стенка на стенку – должны были биться лишь одни «деревяхи», из тех, кто мало чего умеет и стоит, потому и само зрелище обещало быть хоть и не техничным, но в достаточной степени кровавым. Устроителям было наплевать, много ль новичков погибнет. Погибнут – и ладно, зато пойдет слава о щедрости дуумвира Памфилия Руфа. Ну, раз игры на этот раз планировались, так сказать, в усеченном варианте "для бедных", то и устроители особенно не расщедривались – так, выставили гладиаторам пару корзин со снедью, и все – никаких тебе изысканных яств, хорошего вина, гетер. Впрочем, последние явились сами, так сказать в добровольном порядке, – по приказу ланисты их не стали задерживать в воротах, пропустили сразу, а те уж знали, куда идти. Нет, на этот раз путь девушек, по большей части совсем еще юных, лежал вовсе не в комнаты прославленных гладиаторов. Молодежь – вот к кому они все стремились, и Рысь с Тираком были немало озадачены, когда в их каморку ввалилось сразу восемь девчонок. В основном, конечно, гостьи пришли к Тираку, ведь именно он был ретиарием и сражался без шлема, что давало возможность привлекать заинтересованные женские взгляды. Впрочем, и внешность Рыси они оценили тут же, даже чуть не вырвали у него изрядный клок волос, пытаясь выяснить, не крашеные ли они. – Да не крашеные, девчонки, клянусь Везуцием! Скажи им, Фелицата, а то ведь они меня разорвут… Фелицата лишь смеялась в ответ. Девушки (далеко не все из них были начинающими гетерами, хватало и девиц из вполне приличных семейств) принесли с собой вино и цитру и теперь, выпив вина, по очереди перебирали струны. – А ну, кто может спеть? – Тирак ущипнул сразу двух. Девчонки заверещали и тут же принялись шутливо трепать иллирийца, словно бы невзначай стаскивая с него тунику. Тот вовсю хохотал и особого сопротивления не оказывал, лишь выкрикнул: – Э, нет, сначала песня! Верно, Рысь? Ант кивнул. Его девушки почему-то явно опасались и заигрывали в основном с Тираком. Интересно почему! – Потому, что ты слишком уж серьезный, – смеясь, шепнула ему на ухо Фелицата. – А ну-ка, попробуй рассмешить их! – Рассмешить? – Юноша вскинул глаза. – Почему бы и нет? Дайте-ка сюда лютню! – Это не лютня, а цитра, – передавая инструмент, улыбнулась одна из девчонок, сероглазенькая, с черными как вороново крыло волосами. – На, попробуй сыграй. Взяв цитру, Рысь уселся на ложе и шутливо поклонился девушкам: – Знаете, как медведь на свадьбу ходит? – Нет! – Покажи! Покажи! Юноша зажал одну струну пальцем и потянул: послышался ноющий торопливый звук. – Быстро идет, торопится, как бы без него все угощение гости не слопали… А вот – пришел… Рысь рванул струну. – Выглядывает из-за ограды – накрыт ли стол? Ага, накрыт – ух как заревел от радости! Ест… Пьет… Юноша терзал струны, девчонки смеялись все громче. – А вот уже наелся, напился – в берлогу идет пьяный, шатается… Опа! На пути ручей… Туда и свалился! – Здорово, здорово! – Девчонки захлопали в ладоши. – Ты веселый парень, Рысь. А почему тебя так прозвали? – Вообще-то я – Юний. – Юний, почеши мне спинку! – И мне! – И мне! Девушки задрали туники – свет сальной свечи выхватил из полутьмы оливковые тела… Эх… – Я хочу быть сейчас с тобой, Юний… – И я! – Нет, я первая сказала! У противоположной стены, на ложе Тирака, давно уже возились. Теперь наконец дошла очередь и до Рыси – девчонки со смехом и прибаутками повалили его навзничь, стащили тунику. Голенькая сероглазка уселась сверху, склонилась к губам юноши. Рысь со стоном обхватил руками стройные горячие бедра… Прощались так же весело: – Удачной вам битвы, парни! – Не погибайте раньше времени, мы ведь еще к вам придем! – Обязательно приходите, девчонки! Приятели проводили девушек до самых ворот; уже давно стемнело, и было слышно, как перекрикивается на башнях стража. Веселые голоса и смех не замолкали и за стенами школы – девчонки все никак не могли успокоиться: – Какой он славный, этот Тирак! – И Юний тоже вполне ничего, веселый… Пьяный, как всегда, стражник Аманд выпросил у ребят остатки вина. Хлебнул прямо из горла плетенки, рыгнул: – Эх, парни, мне, что ли, в гладиаторы податься? – А что? Чем плохо? Смотри, вон какие девки были! – Не в одних девках счастье, парни, – наставительно помахал указательным пальцем Аманд. – Спасибо за вино… И вот еще что, – он обернулся и понизил голос, – знаете, что завтра вы будете сражаться друг с другом? – Что?! – в один голос переспросили оба. – Ведь ланиста нам вчера обещал… – Вам он обещал одно, а эдилу – другое, – тихо усмехнулся Аманд. В общем-то он и не был сейчас особенно пьян. – Короче, тссс… Я вам ничего не говорил. Махнув рукой, стражник поплелся к воротам. Девичий смех уже затих в глубине городских улиц, тихо стало кругом. В темном звездном небе медно-желтым тазом светилась луна, убогенькая такая, ущербная, однобокая. – Вот те раз, – невесело усмехнулся Рысь. – И стоит после этого доверять ланисте? Тирак хмыкнул: – И кто тебе сказал, что ему вообще можно доверять? Веселое настроение парней испарилось так же быстро, как и пришло. Выходит, им завтра придется биться друг с другом, и очень даже возможно – насмерть! Рысь заворочался на ложе, вспоминая, один за другим, все те эффектные приемы, которым научил их римлянин Плавт. Иллириец тоже не спал – тщательно расчесывал волосы большим деревянным гребнем. Тоже еще, нашел время! Лучше б поразмыслил, как завтра вести себя на арене!
Праздничный день выдался дождливым, тусклым. Да и что, честно говоря, это за праздник – окончание военных кампаний Империи? В Галлии, а тем более в Лугдунской, «Косматой», подвергшейся римскому влиянию менее других частей страны, его отмечали редко, даже «жаворонки», галльские легионы, не уделяли ему особого внимания. Просто так совпало, что нужно было выбрать нового дуумвира, и Марций с Памфилием решили задействовать все свои возможности. Очень уж им хотелось провести в муниципальные органы Ротомагуса своего человечка – некоего Гая Фелиция Ладана, серенького, неприметного клерка из знатной, но небогатой галльской семьи. Имя Фелиция уже красовалось на заборах рядом с именем Памфилия Руфа и Авла Марция Дурума. Многие – да почти все! – хорошо понимали, с чего это вдруг Памфилий вновь затеял игры, хмыкали в кулак, но, тем не менее, люди толпами шли к амфитеатру. Зрелища любили все, а уж гладиаторские бои тем более. Ко всему прочему примешивалось еще некоторое неизбывно-провинциальное чувство – дескать, вот и у нас, в Ротомагусе, ничуть не хуже, чем в далеком Риме. Несмотря на холодный дождь, у входа в цирк уже с раннего утра собралась толпа празднично одетого народа – в римских дорожных шляпах с широкими полями, в обычных местных кервезиях, в надевающихся через голову плащах-пенулах, большинство в браках – холодно! Находясь под сводами амфитеатра, Рысь, как и другие гладиаторы, слышал радостный шум толпы. Чувство азарта вновь постепенно овладевало им, и юноша не мог оставаться спокойным – обняв себя за плечи, ходил из угла в угол, пытаясь угадать, что сейчас происходит там, на арене. Вот за дверью камеры послышался топот множества ног – то шли на бой гладиаторы утренней смены. Рысь усмехнулся – теперь уж не он разогревал толпу перед настоящим зрелищем. Устав ходить, юноша улегся на солому, раскинув в стороны руки, и вдруг улыбнулся, вспоминая вчерашнее. Да, ничего не скажешь, весело было, молодцы девчонки! Вспомнилась Флавия, сверкающие бирюзовые глаза, волосы цвета спелой пшеницы, улыбка и нежный голос. Флавия… Да-а, эта девушка более чем нравилась Рыси… Да и он, кажется, не был ей безразличен. Впрочем, из этого еще ничего не следовало. Кто он? Всеми презираемый раб, пусть даже и знаменитый. Она же – богатая аристократка, приемная дочь дуумвира Децима Памфилия Руфа, в доме которого, однако, творились какие-то странные дела. Ни с того ни с сего во время пирушки помер вдруг старик Мильс, второй дуумвир, напарник Памфилия. Откинулся на подушки и помер, словно бы подавился костью или захлебнулся своим любимым родосским вином…. Стоп! Вино! Рысь вскочил на ноги и снова заходил по каморке. Именно вино! То самое, родосское, которое предназначалось лишь для угощения старика дуумвира. Серебряный кувшин принес на кухню привратник-галл. Да-да, именно он! Еще спросил про повара… И чего, спрашивается, интересоваться у постороннего? Да-да, именно этот кувшин привратник держал в руках, именно его он принес – Рысь теперь точно вспомнил. Принес… И сделал вид, что искал повара! Но ведь этот кувшин находился на кухне и раньше! Значит, привратник незаметно взял его, чтобы… чтобы подсыпать яду и отравить старика Мильса? Очень может быть, да не "может быть", а точно – все так и было, чтобы понять это, достаточно лишь сопоставить факты. И наверное, именно он впустил во двор того рыжеватого галльского парня с заплетенными в косички волосами! Иначе бы куда тот делся на пустой дороге? А парень-то связан со жрецами древних галльских богов, обожающих человечью кровушку! Рысь передернул плечами, вспомнив, как прошлым летом едва не угодил в ловушку. А ведь не заподозри он тогда Лициния, висели б и его кишки на ветвях «красных» деревьев. Юноша зябко поежился. Однако, что ему до всех этих разборок? Любитель мальчиков Мильс, похоже, был довольно мерзким типом, убили – нисколько не жалко, туда ему и дорога, а то, что творится в доме Памфилия Руфа, – проблемы самого Памфилия и его ближайших родичей… И тут Рысь вздрогнул: а ведь Флавия тоже была теперь родственницей дуумвира и жила в его доме! Значит, все, что происходило там, неизбежно касалось и ее. Этот привратник… Кто знает, что еще он замыслит? Надо как-то подсказать Памфилию, чтоб выгнал его немедля. Как? Ведь дуумвир ни за что не будет разговаривать на серьезные темы с гладиатором. Тогда надобно снова попасть в его дом и обязательно переговорить с Флавией, предупредить. Да, так и следует поступить… – Твой выход, парень! – скрипнув дверью, в камеру заглянул ухмыляющийся Лупус.
И вот снова желтый песок арены, и натянутый над нею, трепещущий на ветру тент. И орущие зрители, и тяжесть доспехов и шлема. Капли дождя все ж таки попадали на арену, холодили живот и спину, мокрая рукоять меча-гладиуса скользнула в ладонь. – А теперь – парный бой! Лучшие молодые бойцы, сделавшие себе имя в этом сезоне! – под рев толпы громко объявил глашатай. – Секутор Ант Юний Рысь против ретиария Тирака-иллирийца! Судья в черном греческом плащике-гиматии поднял руку. Цирк затих, чтобы тут же взорваться воем. Рысь оглянулся и вздрогнул, увидев разжатую ладонь судьи, что означало битву до самой смерти. Это было нехарактерно для праздничных боев – с чего бы это ланисте рисковать подающими большие надежды бойцами? Неужто его подговорили подлые Автебиус и кимвр? Да нет, не так уж они и влияют на хозяина школы. Тут кто-то другой… Рысь бросил настороженный взгляд на почетную ложу. Памфилий, Марций, еще какие-то богато одетые люди… Марций вдруг отвел глаза. Марций! Памфилий и Марций! Ну как же было раньше не догадаться! Именно эти двое и упросили ланисту устроить смертный бой между двумя ненужными свидетелями. Ведь Рысь и Тирак – единственные, кто точно знает, что старый дуумвир Мильс погиб не на улице, а в доме Памфилия Руфа! Что ж, расчет неплохой – сейчас наверняка кто-нибудь погибнет, не Тирак, так Рысь. А потом… Потом можно будет расправиться и с оставшимся в живых. Так, между прочим, не привлекая излишнего внимания. Острие трезубца звонко стукнуло в щит. Тирак, нарумяненный, с блестящим, умащенным благовониями телом, с завитыми локонами, щедро посыпанными золотой пудрой, давал понять, что пора начинать бой. Толпа засвистела, заулюлюкала: – Не спи, секутор! – Давай, покажи ему, иллириец! С верхних ярусов голосили женщины – их было много, куда больше, нежели в прошлый раз. – Ти-рак! Ти-рак! Ти-рак! – звонко скандировали они. Что поделать, именно презираемые мужчинами ретиарии в большинстве случаев являлись любимцами женщин. Подставив щит под удар трезубца, Рысь повернулся, стараясь разрубить мечом взметнувшуюся в воздух сеть. Мокрая, она пролетела чуть ниже, нежели он рассчитывал, хлестнула по бедру. И снова серебряной молнией мелькнул трезубец, на этот раз удар пришелся в шлем, точно в забрало. В ушах Рыси раздался звон, в голове зашумело. Завыли, заулюлюкали зрители. И вот еще удар – тут уж ант подставил наплечный доспех и – нарочно, как учил Плавт – обнаженную часть живота. Скользнув вбок, трезубец разорвал кожу, оставив после себя кровавые полосы, словно тигр или медведь зацепил гладиатора своей когтистой лапой. Увидев первую кровь, зрители еще более возбудились, в адрес «неповоротливого» секутора с трибун посыпалась брань. Покачивая трезубцем, Тирак отскочил в сторону и, вдруг улыбнувшись, кивнул: давай, мол, теперь твоя очередь. Со свистом пронеслась мимо сеть, и Рысь, выставив меч, рассек левое плечо иллирийца. Снова так, как учил римлянин. Со стороны казалось: нанесена страшная рана, а на самом же деле – всего лишь царапина. Увидев кровь на плече ретиария, верхние ярусы пронзительно завизжали, а гладиаторы закружились друг перед другом в боевом, все убыстряющемся танце. В изобилии сыпались касательные удары, лилась из царапин кровь, в азарте орали довольные зрители: – Бей его, бей! – А ну-ка, отними сетку! – Слева заходи, слева! – Да куда слева, козел, там же щит?! – Кого ты назвал козлом, урод бракатый?! – Смотрите, смотрите, он таки выпустил сеть! Сделав неловкое движение – специально ли, нет ли, – Тирак уронил сеть на песок, а Рысь тут же наступил на нее и придавил краем щита. Пару раз дернув свое орудие и сообразив, что надежда вытащить его, увы, весьма слаба, иллириец решительным жестом отбросил сетку, возлагая надежды лишь на трезубец и небольшой кинжал. Теперь уж Рысь перешел в наступление, издав громкий – на публику – вопль, прыгнул вперед, насколько позволяла тяжесть щита и доспехов, взмахнул мечом, ожидая удара трезубцем… Никакого удара не последовало – Тирак запутался в собственной же сети, которую Рысь коварно придерживал. Запутался, упал навзничь – подскочивший ант ловко выбил трезубец. Тяжело дыша, иллириец развел в стороны руки… Глаза его, карие, с золотистыми искорками, встретились на миг с глазами Рыси. Ант вдруг остановился – холодея душой, понял, что сделал что-то не то. Еще бы… Поверженный приятель его валялся в грязи, и теперь все зависело от судьи и зрителей. Жизнь или смерть? А ведь это ему, Рыси, возможно, сейчас придется хладнокровно убить единственного друга. А Тирак все улыбался, на блестящем плече его запеклась темная бордовая кровь, грудь тяжело вздымалась. Ветер развеял над ареной тучи, очистив небольшой кусочек лазури, проглянуло холодное октябрьское солнце. Тысячей искорок вспыхнула золотая пудра в волосах поверженного ретиария. Все затихли… Рысь обернулся к судье. Пусть только он попробует, пусть только покажет «смерть», тогда… Тогда он, Рысь, просто-напросто отшвырнет меч, а дальше уже все равно, пусть хоть разорвут на куски. В любом случае это лучше, чем подло убить друга… К судье по трибунам пробирались юркие фигурки в разноцветных накидках. Одна, другая, третья… Тирак улыбнулся еще шире, картинно подставив под последний удар обнаженную грудь. Рысь снял шлем – зрители приветственно закричали, но тут же притихли под строгим взглядом судьи. Тот обернулся к почетной ложе и, как показалось Рыси, недоуменно пожал плечами, словно бы говорил: ну, а что я могу поделать? Потом перевел взгляд на гладиаторов, на трибуны и, улыбнувшись, выбросил вверх кулак. Жизнь! Толпа рукоплескала. Рысь подал приятелю руку, помогая встать, шепнул: – И все равно я бы не стал убивать тебя. – Я знаю, – улыбнулся тот. – Как и то, что судья никогда не решился бы пойти против мнения зрителей. Ты только посмотри, сколько здесь моих поклонниц! Неужто ты думаешь, они позволили бы ему… – Ага, – Рысь кивнул. – Так вот почему ты прихорашивался всю ночь! Для поклонниц! – Конечно, для них, – усмехнулся Тирак. – Не для тебя же!
Глава 10 Декабрь 224. Ротомагус ПОЕДИНОК
"Лихас, не ты ли, – вскричал, – мне передал дар погребальный? Смерти не ты ли виновник моей?"Публий Овидий Назон. Кончина Геракла
Зимой погода совсем испортилась – с моря дули пронизывающие злые ветры, приносили холодный дождь, иногда и пополам со снегом. Иллириец от подобной мерзости захандрил и, наверное, слег бы, если бы не бесконечные изнурительные тренировки, от которых, естественно, не освобождались даже «звезды». Впрочем, никого особенно и не надо было заставлять махать тяжелым учебным мечом – от этого зависела жизнь. Последний раз бои проводились в конце ноября, в честь дня рождения жены какого-то важного и богатого горожанина, давнего завистника и конкурента Памфилия, и с тех пор ланиста пока не находил применения своим гладиаторам, ряды которых значительно поредели. Гибли в основном «деревяхи» так что хозяин школы приказал Лупусу, Плавту и прочим поскорее научить новичков разным хитрым приемам. Впрочем, приказ этот явно запоздал. Выжившие постепенно становились опытными бойцами, те же, кому не повезло, – увы… Рысь жил в постоянном ожидании какой-либо пакости со стороны ланисты – Памфилий с Марцием вряд ли так быстро успокоились, хоть молодые гладиаторы и держали языки за зубами, не говоря никому о том, что произошло в доме Памфилия Руфа. Никаких пакостей, правда, пока не следовало, может, и вправду эдил с дуумвиром решили оставить парней в покое, видя, что те молчат, словно рыбы? Хорошо бы, если так-Единственное, что тревожило Рысь, – каким образом сообщить Флавии о привратнике? Памфилий Руф больше не приглашал к себе молодых и в случае надобности обращался к ветеранам, таким как Фракиец, Марцелл Тевтонский Пес или Черный Юбба. Вообще-то сие пошло на пользу – Тевтонский Пес хотя многого не мог простить Рыси, уже не смел выступать против него открыто, что жутко огорчало Автебиуса и Савуса. Коварный галл со своим дружком-кимвром вовсе не забыли обид и по-прежнему ничего хорошего Рыси не желали. Правда, свой пыл они несколько поумерили – не действовали открыто, Автебиус даже радостно улыбался при встречах и, как и раньше, при любой оказии старательно угождал ланисте. Хозяин школы принимал его мелкие услуги вполне благосклонно и даже, склонив голову, вполуха выслушивал какие-то предложения, а уж коварный галл болтал без умолку: – Не понимаю, чего ради держать нас, бойцов, без дела? Конечно, устраивать игры – дело дорогостоящее и охотников мало, особенно сейчас, зимой. Но ведь вовсе не обязательны игры, можно запродать парочку гладиаторов на чью-нибудь вечеринку… – Учи ученого, – довольно улыбнулся ланиста. Его и самого все чаще посещали подобные мысли. Да и кого б они не посещали в данной ситуации – боев нет, а содержать школу все же на что-то надо. На что? Ранее накопленные средства, конечно, имелись, но они, как подкожный жирок, уж на совсем крайний случай. Устраивать закрытые бои для избранных нуворишей, таких, как тот же Памфилий Руф, – идея неплохая. Вот только как заставить их раскошелиться? – А просто-напросто распустить слухи, – осторожно подсказал галл, массируя хозяину школы ступни. – Пусть богатенькие меж собой соревнуются – у кого бои лучше! Ланиста кивнул – и в самом деле, у этого парня голова соображает! – И еще хорошо бы составить какие-нибудь неожиданные пары, такие, каких не увидишь на арене, например Тевтон и иллириец. Услыхав такое предложение, ланиста вдруг возмутился: – Молчи, глупая твоя голова! Тевтон сожрет иллирийца и не подавится, а я лишусь прекрасного бойца, который к тому же притягивает на игры все женское население Ротомагуса! – Так ведь вовсе не обязательно биться насмерть… – Ты что, не знаешь Тевтона? Ему стоит только распалиться… Впрочем, – хозяин школы задумался, – сама идея, конечно же, недурна. Вот что, ты придумал, тебе и исполнять. Завтра отправлю вас с кимвром старшими на рынок – грузить на телеги кирпичи для школы. Вместе со стражей будете присматривать за новичками, заодно распустите слухи. Там, у таверны, всегда толпятся клиенты Памфилия Руфа – скажете, мол, некий богач из Бревиодурума нанял на две ночи лучших гладиаторов для услады гостей схваткой. Это, правда, не совсем законно, налоги-то не платятся – но… эдил Марций – дружок Памфилия и, думаю, закроет на это глаза… – Ланиста обернулся к привалившемуся к стене стражнику: – А ты что скажешь на это, Аманд? Тот потянулся к кувшину с остатками вина, хлебнул. – А то и скажу – изрядно придумано. Правда, не вами – я уже давно слыхал про такие штуки, вот только ты, братец, что-то побаивался их применить. – Эдил – та еще собака, – угрюмо скукожился хозяин школы. – Придется взятку давать. – Так дай! – Стражник с усмешкой пожал плечами. – Что ты ломаешься, словно юная девственница? Он встал и, перевернув опустевший кувшин, постучал по донышку. Выбив на ладонь несколько капель, слизнул и со вздохом вышел на двор. К вечеру подморозило. Тихо кружась, падал снег, белая пороша засыпала лужи, покрывшиеся тонким ледком. У позорного столба корчился от холода привязанный за какие-то провинности гладиатор – совсем еще молодой парень с длинными светло-русыми волосами и узким заострившимся лицом. Несчастный уже посинел, глаза его сделались белыми от предчувствия неизбежной смерти. Аманд посмотрел на него, почесал затылок и, обернувшись, громко позвал ланисту: – Эй, братец, твоя собственность скоро совсем окочурится у столба позора. – Так вели его расковать, – раздраженно донеслось сквозь приоткрывшуюся дверь. – За всем только я должен присматривать, что ли? Пожав плечами, Аманд сплюнул и медленно направился к кузнице, расположенной в самом углу обширного двора школы. Безрезультатно попытавшись дозваться кузнеца, – и где его собаки носят? – обернулся, услыхав за спиной чьи-то шаги. – О! Рысь! – обрадованно воскликнул стражник. – Ант Юний. И что ты здесь ходишь? – Так, – беспечно отмахнулся парень. – В уборную ходил… Ну и дерьма там! – Оглянувшись, он посмотрел на прикованного к позорному столбу новичка и, понизив голос, спросил:– И что такого он сделал? – А, не знаю, – Аманд пожал плечами. – Просто братец за что-то на него взъелся… Лучше б и в самом деле заставил беднягу вычистить дерьмо – больше бы пользы было. Ты случайно не видал этого бездельника кузнеца? – Кажется, он пошел в таверну. Обещался вскорости быть. – В таверну? – радостно оживился страж. – Надеюсь, у него хватит ума захватить с собой кувшинчик хорошего вина, а, ты как думаешь? – Наверное, хватит, – кивнул Рысь. – А тебе зачем кузнец? – Да вон, расковать этого чудика, – Аманд показал на позорный столб. – Братец-то совсем про него бы позабыл, коли б я не напомнил. – Так хозяин здесь? – вскинул глаза юноша. – Здесь, – закашлявшись, отозвался стражник. – Сидит греется. Автебиус, галл, ему пятки чешет. При упоминании хитрого галла Рысь тут же насторожился. Уж конечно, он не ждал от Автебиуса ничего хорошего. Интересно было бы знать, о чем это они беседуют с ланистой. – Ничего любопытного. – Аманд хмыкнул в кулак, кратко пересказав все содержание разговора. Выслушав его, Ант посмурнел – нет, никак не хочет угомониться коварный галл, все строит свои каверзы. И что он, Рысь, ему такого сделал? Наверное, зависть. Да, да, обычная рядовая зависть, которая даже более характерна для униженных и забитых людей, нежели для человека свободного. В самом деле, все бойцы в школе были рабами, по сути вообще не людьми, только в силу различных причин одним позволялось немножко больше, и вот это вызывало страшную зависть, быстро перераставшую в ненависть. Закусив губу, Рысь бросил недобрый взгляд в сторону казармы, слева от которой часовой открывал ворота. За ними, переминаясь с ноги на ногу, маячила могучая фигура кузнеца Кардурия. – Смотри-ка! – оживился Аманд. – Кажется, он и впрямь не пустой! Эй, Кардурий… Чего ж ты там стоишь-то? Иди же скорее сюда, друг!
Коварный галл привел-таки в исполнение свои планы! Не прошло и двух недель, как Рысь отправили в дом Памфилия Руфа – на этот раз в качестве не охранника, а бойца. – Что ж, – собираясь, нехорошо улыбнулся юноша, – коли мне суждено погибнуть, ты, Тирак, знаешь, кому отомстить. – Не беспокойся! – Иллириец порывисто обнял друга. – И все же хотелось бы, чтобы ты победил. К тому же подобные схватки редко бывают смертельными. Рысь кивнул. Так-то оно так… Да вот, все же терзало сердце какое-то нехорошее предчувствие – уж слишком умильно улыбался сегодня с утра Автебиус. В сопровождении стражников юноша дошел до знакомого дома. Привратник у дверей был все тот же – коренастый, с приятным лицом. Улыбнувшись вошедшим, он велел им подождать, а сам побежал в дом доложить хозяину. – Входите, – вернувшись, кивнул он. – Гости еще только пришли, ваш гладиатор пусть пока подождет в эргастуле. В эргастуле! Юноша вздрогнул. Ничего себе начало! Темное длинное помещение с низким потолком и гнилой соломой, а уж запах… Потом можно будет отбить аппетит всем гостям. Что ж, это их проблемы. Пожав плечами, Рысь уселся на солому и, стараясь согреться, получше закутался в длинный шерстяной плащ. Хоть и потеплело на улице, растаял снег, превратившись в грязь, было серо, промозгло. Хорошо хоть, долго сидеть в эргастуле не пришлось – юноша даже не успел задремать, как снаружи загремели засовы. – Выходи, – угрюмо приказал старый знакомый – старик-управитель. – А, это ты, – узнав юношу, он несколько подобрел. – Идем в дом —. тебя покормят и приведут в порядок. Покормят? Рысь повеселел – и в самом деле, неплохо было бы подкрепиться. Знакомым коридором они прошли в атриум и, свернув налево, оказались в длинном помещении с жаровней и ложем. Было тепло, даже жарко – кто-то только что подложил в жаровню углей. Рядом с ложем, прямо на полу, стояли миска с похлебкой и кубок с вином. – Ешь, – кивнул управитель. – Только побыстрее, потом раздевайся и ложись. Юноша так и сделал. Быстро умяв похлебку, он чуть пригубил вино – не стоило отяжелять себя перед боем – и, сбросив с себя всю одежду, две грубые туники и плащ, уселся на край ложа. Почти сразу же явились две девчонки-рабыни – тоненькая светлоглазая и рыжая, приземистая, сильная. С собой они принесли небольшие кувшинчики и скребки. Безо всякого стеснения повалив юного гладиатора навзничь, они покрыли все его тело маслом, которое принялись старательно снимать скребками, очищая кожу от грязи. Рысь посмеивался – щекотно. Покончив с этой процедурой, рабыни стали натирать юношу благовониями – остро запахло мускусом, лавандой, еще какой-то травой… Рысь подложил под голову руки и едва не уснул, вздрогнул лишь, когда его бесцеремонно перевернули на спину, лениво приоткрыл глаза. Однако! Обе рабыни, уже полностью обнаженные, стояли перед ним. – Хозяйка велела, чтоб ты выбрал кого-нибудь из нас, – пояснила рыжая. Юний передернул плечами – любовь перед боем опасна, ненужное расслабление. Совсем ненужное… Но как бы не обидеть девчонок, верней, их хозяйку… – Тебя как зовут? – поинтересовался Юний у другой, светлоглазой, с длинными русыми волосами и маленькой грудью. – Вижу, ты уже выбрал, – усевшись на юношу сверху, девушка погладила его по груди. – Планта. Рысь осторожно сжал ее тонкую руку: – Встретимся с тобой после боя.
А через некоторое время юный гладиатор – безо всяких доспехов, в узкой набедренной повязке, с коротким мечом и щитом – уже стоял на краю атриума прямо перед бассейном. По краям на вынесенных ложах, кутаясь в плащи, расположились зрители – Рысь узнал эдила Марция и нескольких клиентов. Тут же был и ланиста, Луций Климентий Бовис. Кругленький, низкорослый, с бритым лицом и бегающим взглядом, он почему-то избегал смотреть на юношу, и Рыси это весьма не понравилось. Правда, уже в следующее мгновение он все понял – когда увидел медленно идущего от противоположной стены могучего гладиатора… Да, это был он, Марцелл Тевтонский Пес, краса и гордость арены Ротомагуса, боец, не знающий усталости и поражений.Правда, Рыси уже как-то удалось однажды опрокинуть его… – Битва до первой крови, – громко предупредил ланиста. Рысь, едва заглянув в торжествующе-злобные глазки Тевтона, понял: все будет иначе. Какое там "до первой крови"! Тевтон не успокоится, пока не оторвет ему голову. У них было абсолютно одинаковое оружие – короткие гладиусы, которыми гораздо удобнее колоть, нежели рубить, круглые галльские щиты с обитыми железом краями. Гости затихли, с интересом наблюдая, как сходятся бойцы. А те выжидали – никто не хотел нападать первым. Тевтонский Пес надеялся на свою выносливость и мощь, а Рысь – только лишь на удачу. Впрочем, не только – полученные в далеких лесах навыки борьбы не раз уже выручали его… Опа! Тевтонский Пес не выдержал первый – метнувшись к сопернику, сделал длинный и красивый выпад, вызвав аплодисменты зрителей. Рысь едва успел отскочить в сторону и тут же перешел в контратаку – острие его меча наткнулось на щит Тевтона. Еще удар! Клинки скрестились, выбив искры… Тевтон был явно сильнее, и юноше приходилось вести себя с ним очень осторожно, не лезть на рожон, точно выбирать момент для удара. Жаль только, что Тевтонский Пес знал назубок все эти приемы и не давал использовать ни одного. Только Рысь пытался нанести укол – подставлялся щит, хотел ударить – удар с легкостью парировался клинком. Да, приходилось еще и смотреть под ноги, дабы не свалиться в бассейн с холодной дождевой водицей. Выбрав момент, Рысь нагнулся и, резко выбросив клинок вперед, нанес удар под щитом врага. Удар был отбит, и вот уже Тевтон целой серией ударов меча оттеснил соперника к краю бассейна, дабы лишить свободы маневра. И Рысь поддался – а попробуй-ка противостоять бешеному натиску огромной горы мускулов. Тевтон злобно дышал, бритая голова его блестела от пота. Гости подзуживали его, шумели, и даже ланиста, казалось, поддался общему настроению. Злая мощь била из Тевтонского Пса неудержимым фонтаном. Рысь же казался уставшим. – Дай ему по башке, авось проснется! – орали гости. – Выкинь его в бассейн! Рысь улыбался… Он чувствовал, как приходит к нему та сила, что выращивалась годами тренировок в далеких лесах у могучего Нево – озера-моря. Нет, не зря его так прозвали – Рысь: не столько силой берет этот зверь, сколько ловкостью и умом. На тебя надавили, так что не вздохнуть – поддайся, преврати силу врага в его слабость, обрати ее на пользу себе. Тевтон хочет столкнуть его в бассейн? А почему бы нет? Одно дело – свалиться туда внезапно и совсем другое – спрыгнуть самому, специально. Только вот отвлечь внимание… Ага! Вот оно! Хрястнув, с противным треском в руке юноши сломался клинок. Тевтон захохотал, прыгнул вперед, пытаясь сшибить соперника с ног, ударил щитом. Рысь именно этого ждал, правда, чуть-чуть не рассчитал – пошатнулся, в глазах потемнело, острие вражеского меча процарапало борозду на груди у самого горла. Юноша дернулся – еще бы немного, и… Впрочем, Тевтонский Пес явно собирался повторить натиск… Снова взмах клинком! Рысь резко отпрянул назад и, нарочито нелепо взмахнув руками, повалился в бассейн, поднимая тучи брызг. По крайней мере, именно так все и выглядело со стороны, и Тевтон тоже попался на эту удочку – недоуменное лицо поверженного соперника, брызги… целая туча брызг. – Добей! – азартно кричали зрители, ланиста благосклонно кивал, а в углу за колонной, не скрываясь, плакала Флавия. Подойдя к краю бассейна, Марцелл Тевтонский Пес поднял меч, посмотрев на барахтающегося в холодной воде врага с торжествующей улыбкой… И так и не понял, что же случилось, когда внезапно восставший из фонтана в туче радужных брызг Юний, размахнувшись еще под водой, метнул в соперника щит, со страшной силой вонзившийся тому в переносицу…
Глава 11 Февраль 225 г. Ротомагус ДОМУС МЕУС
Юноша, в первый раз представший на службу Амура, Свежей добычей попав в опочивальню твою, Должен знать тебя лишь одну…Публий Овидий Назон. Наука любви
После гибели Тевтонского Пса Рысь зауважала вся школа, включая Фракийца и Лупуса. Оставшиеся без сильного покровителя недруги – Автебиус и Савус – поджали хвосты и теперь даже и не пытались пакостничать. Наоборот, хитрый галл стал подлаживаться к Рыси: то похвалит при всех, то сбегает за водой – поднесет напиться после жаркой учебной схватки. Они ведь все продолжались, эти бои на школьной арене, и все гладиаторы бились до изнеможения, потому что прекрасно знали: любая слабина чревата будущим проигрышем, а значит, смертью. Никто не давал себе пощады, и тренерам почти не приходилось подгонять бойцов, ну разве что самых молодых, недавно приобретенных ланистой. Зима в Галлии нынче выдалась дождливой, с низкими серыми тучами и пронизывающим до самых костей ветром. Холодные дожди как зарядили в начале года, так и шли, почти не переставая, вызывая уныние в рядах гладиаторов и всех сотрудников школы. Рыси, впрочем, такая погода нравилась – напоминала далекую родину, вот еще бы морозца да снегу! Рысь хорошо помнил, как здорово было нестись с горы на широких лыжах, подбитых волчьим мехом, пуская на ходу стрелы в мчащегося впереди зайца. А потом, упав в глубокий сугроб, хохотать с приятелями, валяться в мягком снегу, раскинув в стороны руки, и смотреть в высокое зимнее небо, голубое, с густыми белыми облаками, похожими на овсяный кисель. Да было ли это когда-нибудь? Снег, замерзшее озеро, белые вершины сосен? Рысь вздохнул и, проследив, чтобы молодежь вовремя сдала тяжелые учебные латы – теперь ему доверяли и это, – медленно направился в казарму. Сразу после февральских ид, к дням поминовения усопших, резко потеплело. Дожди шли, но уже не так часто, сквозь разноцветные облака проглядывало веселое солнышко, набухали на деревьях почки, а кое-где уже зеленела свежая молодая травка. Грязно было кругом, сыро, но уже не холодно, а оттого приятно. Завидя солнечные лучи, все чаще улыбались гладиаторы, даже молодые, словно бы забывая свою печальную участь. Один только хмурый человек оставался в школе – сам ланиста Луций Климентий Бовис. Он-то понятно отчего хмурился: наступили патерналии – дни поминовения усопших, и самое время было устроить бои-минусы – в честь недавно умерших (да хоть того же Мильса), но вот что-то охотников-устроителей не находилось. В общем-то понятно – не Рим все-таки, людишки поприжимистее. Хоть и хвалятся галлы своей азартностью и весельем, да все же гладиаторские бои – задумка римская, может, кто и хотел бы чего, да побаивался соседей А кому было на всех наплевать в силу своего богатства и власти, те ни в каких боях пока не нуждались, взять хоть того же Памфилия Руфа. Как стал дуумвиром да упрочил власть – так больше и не приходит в школу, видать, не нужны стали игрища, иногда лишь устраивает закрытые схватки для своих дружков да клиентов. Последние Памфилия боготворили, еще бы, тот – не как в Риме – частенько усаживал прихлебателей за один стол с важными гостями, правда только тогда, когда гости эти были приезжими и реального положения дел не знали. Разодетые в хозяйские одежды клиенты в таких случаях изображали местных аристократов, которые, что греха таить, не очень-то и водились с Памфилием, не без оснований считая того выскочкой и плебеем. И это несмотря на то, что супруга его, Сильвия Ариста, принадлежала к очень знатному галло-римскому роду, хоть и обедневшему. А иначе разве вышла бы она за Памфилия? Да ничуть не бывало! За этого-то проходимца… – И чего это Памфилия прозвали Руфом? – сам себя спросил ланиста. – И вовсе он не рыжий. Может, из предков кто? У самой казармы Рысь поправил накинутый на плечи плащ, застегнутый серебряной фибулой с профилем Марка Аврелия, подарком Флавии Сильвестры – девушки с чудесными глазами цвета морской волны. Что и говорить, Флавия юноше нравилась, и даже очень, жаль вот только, что никак не удавалось в последнее время встречаться. Рысь невольно улыбнулся, вспоминая, как целовались они как-то еще по осени, как раз в тот день, когда отравили старого дуумвира Публия Венция Мильса. Да полноте, целовались ли? Может, привиделось все? Как и объятия Фелицаты… и серебряный кувшин с родосским вином в корявых лапах привратника. Он, привратник, и отравил Мильса, тут и думать нечего! Зачем – неясно, да и, честно говоря, и не особо-то интересно знать. Единственное, хочется предупредить насчет привратника Флавию, от такого всего можно ожидать. Да еще тот рыжекосый парень… Тоже странный тип, явно связанный с привратником… и с друидами! А может… Может, именно по заданию друидов привратник погубил Мильса? Надо, надо поведать обо всем Флавии, а уж та пусть сама решает, предупредить ли опекуна, всадника Децима Памфилия Руфа, или нет. Хотя всаднику, похоже, совсем наплевать на Мильса, как и эдилу Марцию Дуруму, – здорово они замяли все это дело. Горожане и впрямь поверили, будто распоясавшиеся разбойники убили дуумвира рядом с таверной, пользующейся весьма пикантной известностью. Потому родичи и не стали поднимать шум. Да и чего им его поднимать, коли Мильс был известным скрягой и его смерть вызвала лишь вздох облегчения, а у некоторых и откровенную радость. А Памфилий с Марцием, хитрецы, даже не стали устраивать никаких игр в дни поминовения усопших, дабы лишний раз не привлекать внимание к гибели старика. Что ж, их дело… – Какая у тебя красивая фибула! – восхищенно прищелкнул языком неведомо откуда взявшийся Автебиус. Смуглое лицо его расплылось в широкой улыбке. Рысь не ответил – вот еще, разговаривать с подлецом – не больно-то и охота. Ишь, фибула понравилась. И в самом деле, красивая, с барельефом Марка Аврелия. Вздохнув, Автебиус отошел. Вечерело, и по всей территории школы зажглись факелы. У ворот, кроме стражника и его собеседника – замерзшего мальчишки-раба, никого не было. Галл насторожился: с чего бы это Аманду болтать с рабом? Когда он подошел, мальчишка уже убежал, а стражник довольно подкинул на ладони серебристый сестерций. Однако, богатые рабы в Ротомагусе пошли! – Ты не в казармы? – Аманд обернулся к подошедшему гладиатору. – Туда, – кивнул тот. – Что-нибудь кому-нибудь передать? – Да. – Аманд вытащил из-за пазухи две деревянные дощечки, прижатые друг к другу и запечатанные воском. – Просили передать Рыси. Вероятно, любовное послание. – Ах, он о нем уже вспоминал! – притворно воскликнул Автебиус. – Ну да, это от одной матроны… – Интересно, от какой? – оживился стражник. Галл помотал головой: – Не скажу – не моя тайна. Ну, давай сюда послание, отнесу. Как раз собирался зайти сейчас к Рыси, так, ненадолго. Вина у него все равно нет выпили… – Нет? – разочарованно переспросил Аманд. – Жаль. А то бы и я с тобой на пару зашел. Ну, раз нет так нет. Иди уж сам. Кивнув на прощанье стражу, Автебиус отошел. Ни в какую каморку Рыси он, конечно же, не пошел, сначала заглянул к себе. Нагрев над пламенем светильника тонкую медную проволочку, аккуратно разлепил дощечки… Ага! "АнтЮнийеслисможешьприходивечеромвдомвдовыКлиментииКапитолиныябудутамФлавия" Флавия… Так-так… Мерзко усмехнувшись, галл отломил от ножки ложа тонкую щепку, затер "домус Климентиус" и вместо этого написал "домус меус" – "мой дом". – Ну вот. – Он довольно потер руки и, выскочив на улицу, схватил за локоть бредущего из уборной парня – гладиатора из молодых. – Стражник Аманд велел передать Рыси. – Автебиус вложил послание в ладонь юноши. И, прежде чем парень что-то ответил, хитрый галл уже растворился во тьме. Скрипнула дверь казармы.
– Послание?! – обрадованно вскочил Рысь. – Так давай же его сюда, не стой. Юноша молча протянул дощечки, и Тирак усадил его на свое ложе. – Мне нельзя задерживаться, – испуганно дернулся парень. – Иначе… – Ничего, ничего. – Иллириец похлопал его по плечу. – У нас – можно. Тем более, тебя послал стражник Аманд, так и скажешь, ежели что. На вот, подкрепись! – Гостеприимный Тирак вытащил из-под ложа изрядный кусок окорока – вчера иллириец изображал охранника в одном знатном доме, оттуда и прихватил мясо. – Домус меус, – быстро прочитав письмо, прошептал Рысь. – Завтра она будет ждать меня в своем доме! – Кто – она? – обернулся Тирак. – А, та самая зеленоглазка? – Надо срочно что-то придумать. – Ант возбужденно закусил губы. – Как выбраться? – Поговори с Плавтом, – предложил Тирак. – Ему, кажется, требовались кое-какие работы в доме. – С Плавтом? Да-да! Он поможет, уверен. Римлянин – неплохой человек.
А коварный галл с утра уже исподволь выпытывал у ланисты, что это за сборище будет вечером у эдила? Может, стоит предложить ему гладиаторов? – Не стоит, – мрачно усмехнулся хозяин школы. – Я уже предлагал. – Неужто отказался? – деланно возмутился Автебиус. – А мы с Рысью так надеялись подработать. – Подработаете на арене в честь праздника Марса. – Ланиста сплюнул. – Если найду устроителя. А иначе придется продать вас всех и школу в придачу. Интересно, много ли выручу? Галл сочувственно кивнул. – Рысь, кстати, уже отпросился на вечер, – поднял глаза хозяин школы. – Подработает у Плавта… Хотя, конечно, тот не слишком раскошелится – у самого денег нет… Как, впрочем, и у всех нас… Эх, отправить бы вас хоть на какую-нибудь войну, что ли… а то корми. Нахлебники! – Это точно, – с готовностью согласился Автебиус. – А может, всадник Памфилий Руф закажет на сегодня бойцов? – Не закажет. – Ланиста мотнул головой. – Он сегодня ужинает у эдила Марция Дурума, а тот, сам знаешь, не раскошелится зря. – Значит, Памфилий Руф будет сегодня у Марция. – Коварный галл поспешно спрятал довольную ухмылку.
Душа Рыси сияла под стать рыжему солнцу, садящемуся в синие облака. Плавт не подвел, римлянин – настоящий мужик! И даже не напомнил, чтобы не подвели его, – это само собой. В провинции все не так, как в Риме. В Риме, как рассказывал тот же Плавт, гладиаторами восхищались и одновременно презирали: показывать свою физическую ловкость и силу сродни торговле телом, и гладиаторы в этом смысле ничем не отличались от проституток. Впрочем, римляне презирали вообще всех, кто зарабатывал на хлеб своим трудом, исключая лишь юристов и ораторов. Здесь же, в Лугдунской, Косматой, Галлии, еще не до конца испорченной влиянием Рима, существовали несколько иные традиции. И к гладиаторам относились лучше – они тут пока были в новинку, и в самой гладиаторской школе порядки оставались более патриархальными, нежели, скажем, в Риме или куда более романизированной Нарбоннской Галлии. Правда, даже в Риме гладиаторы подрабатывали на досуге, так кто же мог запретить им это здесь? Юноша поправил на плечах плащ – недешевый, сотканный из тонкой шерсти и выкрашенный в модный фиолетовый цвет. Хорошие бойцы вполне могли себе позволить и не такое. Жаль только, оружие им носить не разрешали, кроме как на арене, ну да Рысь, обладая знаниями "звериной борьбы", мог бы сделать бедным любого разбойника, осмелившегося напасть на него. Вот недавно построенные термы с библиотекой и двумя бассейнами – хоть когда-нибудь бы там побывать! – вот площадь-форум, окруженная статуями и портиками, вот виа Цезариа, улица Цезаря, – именно так она называлась, как давно уже узнал Ант. На ней за высокой глухой оградой и располагался просторный дом всадника Децима Памфилия Руфа. Ну да – вот и ворота, а вот рядом на заборе всегдашняя надпись: "Памфилий Руф – вор". Интересно, кто это пишет? Как ни стараются слуги, а все не могут поймать. Только сотрут с утра, а к обеду вновь напишут. И кому, спрашивается, надо? Так, теперь не оплошать. Юноша навострил уши – интересно, дома ли сам хозяин? Если дома, нужно сказать, что пришел от Плавта, за одной редкой книгой… Хотя, если Памфилий был бы дома, Флавия, наверное, не стала бы приглашать гладиатора в гости. – Чего надо? – приоткрыв калитку, вызверился привратник – угрюмый, приземистый, с черной косматой бородищей почти до самых глаз. Корявые руки его висели чуть ли не до земли, в уголках рта желтели клыки. – К хозяину, от Плавта-римлянина, – оглянувшись по сторонам, тихо пояснил Рысь. – Нет хозяина! Юноша возликовал, но не подал виду, лишь ловко просунул ногу в едва не захлопнувшуюся перед самым носом дверцу: – Меня и без него здесь должны ждать. Поди-ка доложи! Привратник зло сверкнул глазами, но, тем не менее, велев подождать, послушно скрылся в доме – видно, не очень-то хотел ссориться с напористым гостем. Юноша немного постоял у калитки, посмотрел в небо и широко улыбнулся, словно только что осознал, что вот-вот наконец встретится с той девушкой, которую… можно ли сказать – «любил»? Или она просто ему очень нравилась? – Проходи, господин, – вернувшись из дома, ощерил клыки привратник. Видимо, его гримаса должна была изображать радушную улыбку. Кивнув, Рысь миновал портик и быстро прошел в атриум, где его встретила служанка – смешливая девчонка из тех, что не так давно сидели с Рысью на кухне. Поклонившись, девушка жестом предложила следовать за нею. Обойдя бассейн, они прошли мимо украшавших атриум статуй и, не доходя до таблиниума, повернули направо. – Сюда. – Служанка отдернула штору. Поблагодарив, юноша вошел в небольшую комнату, освещенную изящным светильником на высокой подставке. Кроме светильника и небольшого столика, богато инкрустированного различными породами дерева, почти все помещение занимало широкое ложе на позолоченных ножках в виде лап какого-то когтистого зверя, застеленное голубым покрывалом. От боковых стен веяло теплом – как видно, в доме имелась система отопления. Усевшись на ложе, Рысь принялся ждать, в нетерпении постукивая по полу пяткой. Мысли его витали где-то высоко в облаках, на губах играла мечтательная улыбка. Флавия… Вот сейчас она явится, улыбнется радостно, сверкая большими бирюзовыми глазами, и… И все равно юноша вздрогнул, услыхав раздавшиеся в коридоре легкие шаги. Вот наконец на пороге возникла девичья фигура в длинной полупрозрачной тунике складками и накидке, закрывающей голову. – Флавия! – Рысь вскочил с ложа. Вошедшая без слов обняла его и потушила светильник. Оказавшись в темноте, юноша тут же ощутил на губах вкус поцелуя, почувствовал волшебную мягкость рук, стаскивающих с него одежду… Рысь тихо застонал! О, жаркое тело, мягкая шелковистая кожа, налитая любовным соком грудь, зовущий шепот… стон… А потом тихо отдернулась штора: – Я принесла вина, хозяйка! – Хорошо, Марна. Поставь все на стол и зажги нам светильник. Вспыхнуло желтое пламя. Довольно лежащий на спине юноша скосил глаза и обмер: та обнаженная женщина, что делила с ним ложе, вовсе не была Флавией! Очень красивая, с тщательно завитыми и уложенными в замысловатую прическу волосами, она была намного старше Флавии, лет на десять, а то и больше, и… – Что, мой хороший, что-то не так? – обернувшись, улыбнулась незнакомка. В серых с насмешливой искоркой глазах ее отразилось желтое пламя. Чужая, незнакомая женщина! Впрочем… Кажется, рабыня назвала ее хозяйкой. Так, значит, это… Рысь вздрогнул. Сильвия Ариста – вот кто это! Развратная супруга всадника Деция Памфилия Руфа! Вот так попал. Что же, однако, теперь делать? – Выпьешь вина? – Погладив гладиатора по спине, Сильвия подала ему кубок и потянулась, словно тигрица. – Пей! Рысь машинально выпил. – Вкусно? Юноша кивнул, хотя даже не почувствовал вкуса. – Это фалернское… А ты вовсе не плох, мальчик, – женщина засмеялась. – Только пока еще неумел. Ничего, все еще впереди. Обняв гостя за плечи, она властно привлекла его к себе и поцеловала в губы. Затем раскинулась на ложе, растянув в улыбке тонкие губы. Белые, словно жемчужные зубы ее были великолепны. Впрочем, как и все тело. – Я красивая? – тихо спросила она. – Очень! – обескураженный юноша вовсе не покривил душой. – Тогда поцелуй меня в грудь… – попросила Сильвия. – Ну, смелей же! Вот так… Крепче… Теперь поцелуй ниже, еще ниже, еще… – Сладострастно застонав, женщина набросилась на молодого гладиатора так необузданно, словно не видала мужчин уже лет пять, а то и все десять. Рысь даже несколько утомился, хоть и был тренирован, однако Сильвия вовсе не собиралась угомониться. – Сейчас позовем рабыню, – весело подмигнула она. – Я знаю, одна и та же женщина быстро надоедает. Не бойся, Марна красивая. Она будет ласкать меня, а ты… ты разденешь ее и сделаешь все, что нужно. – Но… – Пей! – Сильвия Ариста вновь протянула юноше кубок терпкого, разбавленного подогретой морской водой вина. Пока Рысь послушно пил, явилась служанка Марна, совсем еще молоденькая девушка, черноволосая и чернобровая, со смуглым телом и синими с искорками глазами. Забравшись на ложе, она склонилась над своей хозяйкой, целуя ту в шею и грудь, и, на миг оглянувшись, призывно кивнула юноше. Обняв девчонку сзади, Рысь быстро развязал ее пояс, задрал тунику, обнажив стройные бедра, а затем и вовсе стащил одежду с девушки. Погладив Марну по спине, крепко обхватил талию… Потом они вместе пили вино, и, немного отдохнув, ненасытная Сильвия вновь притянула к себе Рысь… Нельзя сказать, чтоб это было юноше так уж неприятно. Сознание словно бы покинуло его, остались лишь страсть и желание, желание обладать этим стройным красивым телом… Рысь застонал, полуприкрыв глаза, чувствуя, как сзади нежно поглаживает его спину Марна… Ага, вот уже и не поглаживает – покусывает плечи, здорово, что там она еще может придумать? Бешеный свист бича вдруг прорезал сладострастную полутьму, ожег спину. Юний среагировал с быстротой молнии: тут же развернувшись, нанес удар кулаком в челюсть. Вышло не очень убойно, скользяще, впрочем, было достаточно и этого. Нападавший упал, и, набросившись на него, Рысь быстро выхватил кнут и уже занес было руку для удара, как вдруг с ужасом узнал в поверженном всадника Децима Памфилия Руфа! Марна, заверещав, бросилась в сторону, Сильвия громко смеялась, бесстыдно расставив ноги.
Глава 12 Весна 225 г. Лугдунская Галлия ЦЕНТУРИЯ
Все уничтожил огонь и засыпал пепел унылый. Даже и боги такой мощи не рады своей.Марк Валерий Марциал
Низкое небо плакало дождем, серым, злым и холодным, выл ветер, ветки в костре то трещали, разгораясь, то вновь, теряя неровное пламя, истекали белым сырым дымом. Рысь поежился, потянулся к дровам, хмыкнул: какие там дрова? Так, хворост. Мокрый, скользкий, в руки взять и то противно. Пошевелив костер длинной закопченной веткой, юноша оглянулся в поисках топора – нашел, правда, не римский, а недавно конфискованный в какой-то деревне, на длинном топорище из прочного граба, увесистый, каменный, с острым как бритва изломом-краем. Колоть таким – одно удовольствие. Обрадованный Рысь подобрал топор и, закинув топорище на плечо, направился к лесу. Под ногами, обутыми в грубые башмаки из лошадиной кожи, зачавкала болотная жижа. Впрочем, может быть, тут и не было никакого болота, просто слишком уж долго шли дожди и земля прокисла так, что расплывалась теперь при каждом шаге. Нет, нельзя воевать в такую погоду, никак нельзя! А ведь приходилось – мятежники упорно не хотели сдаваться. Их и было-то меньше сотни – глупых самонадеянных галлов, по простоте душевной решивших вспомнить славные времена Верцингеторикса, прогнать из северной части Лугдунской Галлии римлян и самим стать властителями. Пустая затея. Хотя, как заметил Плавт, Рим переживал сейчас далеко не лучшие свои времена. Император не доверял легионам, и правильно делал: легионеры нередко смещали правителей, по этой причине на подавление мятежа в леса под Августодурумом было направлено лишь несколько центурий – из номерного «галльского» легиона и алау-дов-"жаворонков". Число мятежников все время росло, хотя, чтобы разбить их, вполне хватило бы нескольких центурий. Если, конечно, не упустить время и не дать мятежу разгореться. А было похоже, что к тому все и идет: на дорогах уже вовсю грабили купеческие караваны, разбойники из дальних лесов обнаглели настолько, что едва не сожгли Алауну, в окрестных селениях объявились невесть откуда кельтские жрецы-друиды, вроде бы исчезнувшие еще во времена принципата – правления Августа. Неспокойно было в округе, искорка мятежа, вспыхнувшая в дальних лесах, уже перебросилась на племя секвонов, а от них не так далеко и до эдуев. Месяц, два – и заполыхает вся Косматая Галлия! Легионов пока не дали, велели обходиться тем, что есть, в крайнем случае нанять кого-нибудь. Правда, деньги на это тоже не выделили, переложив сложности на плечи городских магистратов Бревиодурума, Арегенуса, Ротомагуса… Даже в этих городишках было не так много денег, что уж говорить о более дальних, таких, как Алауна или Кроциотонум. Зато в Ротомагусе имелась гладиаторская школа, о которой тут же вспомнили декурионы – члены городского совета. Первым догадался Марций, а уж его дружок, Децим Памфилий Руф, договорился с ланистой об отправке в действующие центурии нескольких десятков гладиаторов, хотя бы тех, которых не очень жалко. Рысь ланисте, конечно, было жалко. Он бы его и не отправил, ежели б юноша не подлежал казни за оскорбление римского гражданина – все того же Памфилия, которому, честно говоря, давно пора еще разок поучить уму-разуму свою беспутную женушку или наконец развестись с ней… Нет, развестись нельзя: слишком уж много финансовых потоков проходило через ее родичей, приходилось терпеть. Ну, а попавшегося гладиатора – в расход, да так, чтобы другим мало не показалось. Так бы и произошло, если б не поднялся мятеж в дальних селениях. Даже в самом Ротомагусе вдруг ни с того ни с сего вспыхнул пожар на городских стенах – выходит, у мятежников имелись сторонники в городе? Искре нельзя было дать разгореться. Скрипя зубами, ланиста выделил в одну из центурий нескольких «деревях», а Плавт надоумил спровадить туда же и Рысь – парень опытный, чего его зря казнить? Пусть пользу приносит, хотя бы даже финансовую, – владелец школы, не будь дурак, запросил за Рысь изрядную сумму у муниципалитета. Выплатили, куда делись? Правда, пришлось добавить еще кое-кого из опытных, центурион сказал: "желательно галла". Нашли и такого. Автебиус – как раз то, что надо! Тому, конечно же, подобное изменение судьбы пришлось совсем не по вкусу, однако кто когда спрашивал рабов? Молодежь же, «деревяхи» из недавно купленных, откровенно радовались: им-то все равно было, где погибать, на арене или от галльских мечей. Рыси тоже выбирать не приходилось. Совсем другое дело – Автебиус. Хитрый галл уже прикопил деньжат и собирался через пару лет выкупиться на свободу, став вольноотпущенником и – кто знает? – может быть, даже совладельцем школы. А ланиста вот как с ним обошелся! Иди-ка повоюй – в грязи, в болотах, в безвестности. Все легионеры глубоко презирали гладиаторов, хоть по необходимости и пользовались их услугами. В цирке все-таки были зрители, которые, особенно зрительницы, не давали погибнуть своим любимцам. С «косматыми» галлами подобные штуки не проходили, а центурион сразу же высказался в том смысле, что намерен посылать гладиаторов в самые опасные места в качестве живого щита или приманки. В общем, выжить было трудно, что очень хорошо понимал враз погрустневший Автебиус. Рысь же откровенно радовался. Конечно, не очень-то весело сидеть здесь, в грязи и холоде, поддерживая дурацкий костер, еле-еле дающий тепло, но все же лучше, чем быть распятым или обезглавленным. Ну, Сильвия! Юноша выбрал сук потолще, замахнулся топором, ударил. Обрубок с хрустом отлетел в сторону. И в самом деле – хороший топор. А Сильвия… Сильвия Ариста… Вот это темперамент у женщины! Рысь покачал головой: он никак не мог понять, что же все-таки произошло в доме Памфилия Руфа? Ведь записку написала Флавия, и как так вышло, что вместо Флавии гостя встретила сама хозяйка дома? Вот уж поистине страстная женщина. Да еще служанка, как ее? А, и не вспомнить теперь. Но где же, интересно, была в тот момент Флавия? Прямо загадка какая-то. И Памфилий свалился, как мартовский снег на голову на далекой родине Рыси. Что же, Сильвия не могла поостеречься? На худой конец наказала бы слугам… – Что, дружище, решил порубить дровишек? Из крайней палатки выбрался Автебиус – взлохмаченный, длинноносый, хмурый, похожий на нахохлившегося воробья. Лагерь был выстроен по всем правилам римской военной науки – с пересекающими друг друга под прямым углом улицами, небольшой утоптанной площадкой-форумом, четырьмя воротами, валом, частоколом, рвом. Пройдя по перекинутому через ров мосточку, галл наклонился, помогая собирать нарубленные дрова. – Думаю, эти поленья будут гореть гораздо лучше, – уголками губ улыбнулся Рысь. Он по-прежнему не доверял этому хитрому галлу, хотя тот в последнее время и не давал никаких поводов для подозрений. – Несомненно, – Автебиус согласно кивнул и передернул плечами. – Ну и сырость же здесь! – Что поделать – болотина. Галл обернулся к нему и, посмотрев на фибулу с профилем Марка Аврелия, заметил: – Не потерял еще свою застежку? – Как видишь, – Рысь погрустнел, вспомнив о Флавии. Интересно, знает ли она о том, что произошло в доме Памфилия Руфа? Наверное, знает: уж всяко доложила прислуга. И как так вышло? Даже самому непонятно. Ну, поначалу-то он думал, что перед ним именно Флавия, а вот потом… Потом некогда было и рассуждать. В лагере пронзительный рожок заиграл утреннюю побудку. Все тут же пришло в движение – из палаток показались заспанные легионеры, на форум вышел центурион в ярко начищенном шлеме с красными перьями, взмахнул рукой, подзывая посыльного. Видно, собирался совет. Рысь с Автебиусом подкинули в костер дров, уселись. Сидели, правда, недолго: объявили общее построение. Построились, скромненько встав позади легионеров, одетых в кожаные, усиленные металлическими накладками панцири. Центурион, поджарый пожилой мужчина с седыми, коротко подстриженными волосами и широкими скулами, чем-то похожий на Плавта, такой же циник, звался Маний Теренций Капитон. Последнее прозвище означало «упрямый», и это было именно так. Легионеры за глаза называли своего командира не иначе как "наш упрямец", а иные и еще круче – «баран». Впрочем, Теренций был воином весьма опытным и побывал во многих передрягах. Окинув построившихся в две шеренги воинов внимательным взглядом, центурион прошелся по форуму и, остановившись, щелчком сбил прилипшую к плечу соломинку. – Вот что, – хрипловатым голосом произнес он. – Хватит отлеживать бока, парни! Вам не для того платят жалованье, и весьма неплохое, чтоб вы тут жировали. Сегодня придется поработать – думаю, это местечко больше уже никуда не годится. Сыро, болотисто, к тому же оно уже известно мятежникам. – Центурион ухмыльнулся и, почесав подбородок, ткнул пальцем в нескольких воинов помоложе: – Ты, Луций, и ты, Марк Арбоний, – к обеду отыщете новое место для лагеря. С собой возьмете кого-нибудь из этих бездельников-гладиаторов. – Губы Теренция презрительно скривились. – Они должны хорошо знать местность. Вперед! Названные воины, вытянувшись, обернулись ко второй шеренге: – Кто знает местность? – Я, – сразу же откликнулся Автебиус, которому уж очень неохота было разбирать по бревнышку старый лагерь. – Я тоже немного знаю, – вслед за ним произнес Рысь. Он очень хотел проявить себя в какой-нибудь схватке, хорошо понимая, что иначе у него возникнут проблемы – всадник Памфилий Руф вряд ли так скоро забудет нанесенное оскорбление. – Отлично! – центурион довольно усмехнулся и обернулся к Марку и Луцию: – Вы! Можете взять лошадей, а эти, – он небрежно кивнул на молодых гладиаторов, – пусть пробегутся так.
Место для нового лагеря выбрали быстро: Рысь недаром странствовал здесь когда-то, спасаясь от кровожадных жрецов. Хорошее было место – на холме, вернее, на целой гряде холмов, тянувшихся до самого горизонта. Лес в низине хорошо просматривался, на самом холме росла кленовая рощица и рябина, внизу журчал ручей с вкусной прохладной водой. За ручьем, ближе к лесу, виднелась галльская деревушка – несколько крытых соломой и камышом хижин, загоны для овец и коров, кузница. Вполне мирная деревушка, даже красивая – кругом липы, небольшие сосенки, луг с молодой изумрудной травой, блестящей от росы и дождя. – Снимайте панцири, – оглянувшись на гладиаторов, приказал один из легионеров, Луций, совсем еще молодой парень, ненамного старше Рыси, светловолосый, подтянутый, с выразительными карими глазами. – Пойдете к ручью – во-он там мальчишки поят коров, – узнайте у них, что за деревня. Будут спрашивать, кто такие, соврете что-нибудь. – Скажем, что возвращаемся из Августодурума, с ярмарки, – кивнул Рысь и пояснил специально для легионеров: – Это здесь недалеко город. – Да знаем, – вдруг хмыкнул Марк – коренастый и рыжий. – Не первый год в Косматой Галлии! Сняв панцири, кожаные, старые, некрасивые, оба гладиатора быстро спустились к ручью. Двое белобрысых мальчишек-пастухов посмотрели на них со страхом – видно, уже были наслышаны о мятежниках. Ежели б не коровы, то и сбежали бы. Рысь улыбнулся как можно приветливее. Разговор начал Автебиус: галльский все же был его родным языком. Услыхав, что незнакомцы простые крестьяне, возвращающиеся из Августодурума в свое селение, ребята несколько осмелели и даже спросили про Августодурум: правду ли говорят, будто там целых три сотни жителей? – Точно три, – важно кивнул Автебиус. – А то и побольше! – Да не может быть! – Один из пастушков недоверчиво хлопнул себя ладонями по коленкам. – Клянусь Везуцием! – побожился Автебиус. – Как же они все там живут? – с удивлением хлопнул глазами мальчик – круглоголовый, сероглазый, нестриженый, как и все сельские галлы. – Эдакое-то море народищу! Рысь не особо прислушивался к беседе, внимательно посматривая на коров. Один из бычков ему сильно не нравился. Упитанный трехлеток с острыми, чуть загнутыми назад рогами и широкой грудью, недовольно мыча, нагло отпихивал от воды остальных и искоса приглядывался к незнакомцам, роя копытом землю. Рысь по прежнему опыту знал: есть такие бычки, которых вроде бы и жалко забить, уж больно хороши как производители, а хлопот с ними не оберешься, потому как непредсказуемы да нахальны. Слушаются лишь одного-двух самых уважаемых пастухов, остальных же могут и на рога поднять, с них станется, особенно чужих не любят. Вон и этот – юноша покосился на быка – ишь глазищи-то закровавились, того и гляди кинется. Жаль, нет с собой меча или хотя бы кинжала. Рысь быстро осмотрелся и приметил возле самой воды увесистый камень. Ежели что… Бык между тем замычал, наклонив голову, дернулся, поднимая холодные брызги. – Ну и бычара у вас! – настороженно посмотрел на него Автебиус. – Самим-то не страшно? – Армид? Да он вообще-то послушный. – Один из пастушков, темноглазый и длинный, опасливо покосился на быка. – Говорил я, не надо было его сейчас брать, – тихонько прошептал другой, круглоголовый. – Подождали б до вечера, покуда Аррикс не возвратится. Эвон как он… А бык и впрямь возбудился: ни с того ни с сего – у молодых быков это частенько бывает, – наклонив голову, он бросился на собравшихся. Автебиус успел отскочить в сторону, а вот стоявший ближе к ручью круглоголовый мальчик – нет. Увернуться-то он увернулся, да вот слишком уж неловко – упал, и бык, наклонив рога, попытался было боднуть несчастного и проткнул бы тому грудь, если б не Рысь. Вот они, совсем рядом, острые рога, бык мычит, хрипло дышит – раздумывать некогда. Отвлекая животное, Юний метнулся в сторону и тут же отпрянул обратно – разъярившийся бык пролетел мимо, развернулся – тем временем Рысь подобрал с земли подходящий по размеру камень, который приглядел еще раньше. Снова отпрыгнул, уклоняясь от острых рогов. Бык разочарованно замычал, мотнул головой, кося налитым кровью глазом, забил копытом, поднимая коричнево-желтую пыль. Юний резко рванул вправо… затем влево – сила инерции протащила быка несколько шагов, и Рысь, быстро догнав животное, с силой огрел его камнем по голове. Дернувшись, бычок зашатался, передние ноги его подломились, налитые кровью глаза затянулись белесой пленкой. Вот еще дернулся, замычал – и завалился на бок. – Что ж ты наделал?! – спрыгнув с дерева, в страхе воскликнул темноглазый. Потом повернулся к поднявшемуся с земли напарнику, замахнулся: – Все из-за тебя, Илекс! Лучше б уж Армид тебя забодал! Что теперь скажем старосте? Илекс опустил голову, искоса посмотрев на быка: вдруг очнется? Нет! Рысь ударил надежно. – Похоже, мы лишние в их разборках, – шепнул ему галл. – Пойдем-ка, пожалуй. – Да, – согласно кивнул ант. – Конечно, идем, да побыстрее – мы и так слишком уж здесь задержались. Не прощаясь, гладиаторы быстро пошли обратно к холму. Что там кричали им вслед пастушата, парней не интересовало. Дело свое они сделали. – Это Адалуй, деревня секвонов, – доложил легионерам Автебиус. – Мирная деревня, о мятеже там, похоже, еще и не слышали. – Не слышали сегодня – услышат завтра, – ухмыльнулся Марк Арбоний. – Сколько там жителей? – Два десятка мужчин, остальные женщины и дети. – Большая деревня? – Да, большая.
К вечеру на холме выстроили новый лагерь, все как полагается: прямые линии палаток, ров, вал, ворота. Центурион оказался прав, здесь и впрямь было куда лучше: сухо и местность просматривалась неплохо. Гладиаторам, как всегда, досталась самая крайняя палатка, у южных ворот, что выходили как раз на дорогу к деревне. Местные жители уже заметили лагерь и принесли на продажу молоко и овечий сыр. Многие легионеры с удовольствием покупали, продукты были свежими, да и просили за них дешево. Подошедшие к стенам галлы – косматые, в кервезиях и браках – рассказывали воинам разные охотничьи небылицы и громко смеялись, пытаясь перепрыгнуть ров. Один разбежался даже… Куда там! Под смех легионеров бедолага так и свалился в ров, уже заполненный холодной, отведенной из ручья водой. Второй смельчак, сняв кервезию, взял в руки длинный посох и, упершись им в обсыпку, легко перемахнул ров, что вызвало одобрительные возгласы его товарищей: – Хорошо ты прыгаешь, Амнидикс! Прямо кузнечик. Амнидикс довольно улыбнулся. Стоя на страже у самых ворот, Рысь вздрогнул, хорошенько разглядев удачливого галла, – это был высокий и поджарый молодой парень с рыжеватой бородкой и двумя косичками, падающими на грудь. Тот самый, что приходил к привратнику Памфилия Руфа, когда был отравлен дуумвир Мильс! Или все же не он? Мало ли похожих людей? Да и косички эти встречались у «косматых» довольно часто. Нет, Рысь не мог ошибиться – память на лица у него была прекрасной. Хотя… Рысь хотел подойти поближе, да вовремя опомнился: он все же стоял на посту, покидать который не имел права под страхом самого жестокого наказания. Тем не менее, насколько возможно, юноша не спускал с Амнидикса глаз. А тот вел себя более чем странно! Да, он так же громко кричал, спорил, хохотал вместе со всеми, но этак незаметненько бросал внимательные взгляды на ров, вал с частоколом, ворота. Словно бы примечал, что к чему, даже несколько раз, пока совсем не стемнело, прошелся вдоль рва. Просто прогуливался? Или это извечное галльское любопытство? А вполне может быть, интересно стало человеку, что это за лагерь такой? Вот и ходил, присматривался, расспрашивал легионеров. Впрочем, не только один Амнидикс. Странно, но подобное поведение местных не вызывало у легионеров никаких подозрений, словно так и должно быть. Может, и впрямь должно? Рысь вспомнил пословицу "любопытный, как галл" и подумал, что, наверное, зря он так прицепился к рыжебородому. Мало ли похожих людей? Стемнело уже, в лагере разложили костры, аппетитно забулькала в котелках бобовая похлебка, приправленная душистыми травами с ближайшего луга. Эх, луку бы туда добавить, чесноку, шафрана – куда вкуснее бы вышло, ну да и так сойдет, с конопляным маслом. Сменившийся с поста Рысь, поев, отошел от костра и задумчиво взглянул в темное небо, затянутое тучами. Дождь вроде бы перестал, хотя кругом по-прежнему было сыро. Правда, это место оказалось суше и под ногами не хлюпало, да и палатка не протекала, что уж совсем хорошо. Попробуй-ка поспи на мокром! Ант лег, вытянув ноги, подложил под голову кожаный панцирь; по крыше палатки ударили крупные капли. Опять дождь… Что ж, весна. Луций рассказывал, что перед походом авгур предсказал хорошую, теплую погоду, которой вот что-то было пока не видно: то ли боги не хотели тепла, то ли авгур оказался плохим предсказателем. Сон не шел, и юноша осторожно перевернулся на бок: в тесной палатке, кроме него, находилось еще шесть человек, включая ушедшего на пост Автебиуса. Остальные гладиаторы – молодые, неопытные пацаны-"деревяхи" – уже спали, лишь Рысь ворочался с боку на бок. Тот парень с косичками все никак не давал ему покоя. Хотя, может, и зря юноша подозревал в нем лазутчика. Поворочавшись, Ант выбрался из палатки, вздохнув полной грудью влажный ночной воздух. В черном бархате неба сквозь разрывы туч просвечивали кое-где тусклые желтые звезды. И дождь вроде бы кончился, да и потеплело уже, заметно – совсем не холодно было без плаща, в одной короткой тунике. Выходит, авгур предсказал верно? Тепло будет и сухо? Хорошо бы так. Все лучше, чем месить чавкающую под ногами грязь. Откуда-то сзади подошли трое воинов, один из них был в высоком, украшенном перьями шлеме. Рысь вытянулся, узнав центуриона. – А, гладиатор, – с усмешкой остановился тот. – Слышал, ты сегодня уложил кулаком быка? – Повезло, – юноша смутился. – А почему потом не явился на полевые занятия? – едко осведомился командир. Рысь замолчал – он и сам не помнил почему. Что-то помешало. А, они ведь как раз выбирали место для лагеря, а потом перекусили, а затем… – Будешь наказан, – веско произнес центурион. – Запомни, парень: все, чему тебя обучали в гладиаторской школе… – слова "гладиаторская школа" прозвучали примерно с такой же презрительной интонацией, как и "публичный дом", – …такое дерьмо, о котором в военном походе лучше сразу забыть. Не в прыжках и ужимках сила легионера и не в дурацком махании мечом, годным разве что для услаждения толпы, а в четком знании своего места и своего маневра, верно, ребята? Качнув перьями, центурион посмотрел на сопровождающих его воинов, в одном их которых Рысь узнал Луция. Узнал и задумался: что же он-то не сказал сейчас командиру, чем был занят Рысь? Ведь могбы… Хотя что для легионера гладиатор? Презираемый всеми раб, которого нужно как можно больше и эффективней использовать в воинском деле, не более того. – На первый раз получишь десять ударов. – Центурион отвернулся и зашагал к воротам, четко печатая шаг тяжелыми сапогами-калигами. Точно так же шли военным маршем все легионы, одним своим видом внушая страх и почтение. Можно запросто победить одного римлянина, можно десяток, сотню… Но легионы казались непобедимыми, незыблемыми, как прибрежные скалы. Рысь вздохнул, давно уже подавленный величием имперской армии. Сколько раз он спрашивал себя: если бы римляне пришли в его земли, то завоевали бы? Как сказать. Может быть, нет, а может быть – и заваевали б, на все воля богов. Понастроили бы везде укрепленных лагерей, быстро превратившихся в города – кастеры и дурумы, провели дороги… Нет, не только в воинском искусстве легионеров сила Рима, но еще и в организации всей жизни завоеванных провинций. И странно, но юноша замечал, что большинству – да, да, пожалуй, что и подавляющему большинству – галлов такое положение дел очень даже нравилось, особенно в последнее время, после эдикта императора Каракаллы, по которому все жители провинций получили права римских граждан. А римский гражданин – это не просто звучало гордо, это позволяло жить по общим законам, давало уверенность, что в случае чего за тебя вступится вся мощь легионов. Правда, сейчас в самом Риме положение было шатким. Как рассказывал Плавт, многие императоры оказывались настоящими чудовищами. Впрочем, таких очень быстро убивала собственная охрана, но в Империи не оставалось прежнего порядка – императоры быстро менялись, зажравшиеся жители Рима совсем не хотели работать и требовали лишь дармового хлеба и гладиаторских зрелищ. Как такое может быть, что люди ничего не хотят делать? И почему бы в таком случае их всех не прижать к ногтю? Даже Плавт не мог толком ответить на подобные вопросы, а только твердил что-то про какие-то права граждан, совершенно непонятные Рыси. – Я видел, как ты стоял на посту! Юноша вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Луций – в блестящем панцире, в плаще и шлеме, с коротким копьем-ланцей, именно копьем, а не дротиком-пилумом, предназначенным лишь для метания. Кстати, как раз о пилуме Рысь давно хотел спросить, но пока для расспросов не было времени. – Ты смотрел на «косматых» так, будто узнал среди них своего родственника, – пояснил Луций. – Можешь сказать почему? Рысь усмехнулся: – Мне показалось, будто один из них слишком уж пристально рассматривает укрепления. – Молодой парень в козлиной шапке? – быстро переспросил легионер. – С рыжеватой бородкой и двумя косичками? Тот, что перепрыгнул через ров? – Именно. Он вызвал у меня подозрения. Луций вдруг рассмеялся: – Не только у тебя, но и у меня тоже. И не один рыжий. Кажется, они все пришли сюда вовсе не затем, чтобы продать молоко. А как ловко придумано – перепрыгнуть ров, используя шест. И ведь перепрыгнут в случае надобности – центурия не легион, ров не так уж и широк, да и частокол, честно говоря, хиленький. – Легионер жестко посмотрел прямо в глаза Рыси. – Почему ты не доложил о своих подозрениях? – Я думал, мне показалось. Не хотелось выглядеть посмешищем. – А вот это ты зря. – Луций с осуждением покачал головой. – Теренций Капитон, наш командир, прав: чтоб выжить в походе, вам, гладиаторам, нужно забыть все свои глупые штучки. Надо же, оказывается, он не хотел выглядеть посмешищем! И нарушил одно из главных правил – обо всем подозрительном немедленно докладывать начальнику! – Что ж, поди доложи, пусть меня накажут! – Рысь с вызовом сплюнул наземь. Луций вряд ли был намного старше, а выглядел так и вообще как мальчик-подросток. И этот будет его, Рысь, чему-то учить? – И доложил бы. – Луций совсем по-детски, словно капризный ребенок, дернул плечом. – Однако я ему уже сообщил о подозрительных галлах. А вот после твоих слов моя подозрительность переросла в уверенность. Нет, не зря они присматривались к укреплениям лагеря! – Если к шесту приделать пару перекладин, можно будет очень легко перемахнуть через частокол, – тихим голосом сказал Рысь. Молодой легионер посмотрел на него с удивлением: – А ты соображаешь, парень! Я-то, честно говоря… Пойду догоню Теренция, уж теперь ему точно нужно высказать все. Кивнув, Луций побежал к воротам. Проводив его взглядом, Ант направился в палатку, спать… Но, видать, не судьба. Центурион и в самом деле оказался опытнейшим воином и на доклад Луция среагировал быстро. Нет, не затрубили рожки и трубы, вообще все произошло тихо – посыльные быстро разбудили всех воинов, и те, не зажигая костров, выстроились на плацу-форуме, освещаемом лишь дрожащим пламенем факелов и редкими звездами. – Парни! – негромко произнес Теренций. – Эта ночь может оказаться для нас последней. А потому слушайте меня внимательно и не поднимайте шума.
Рысь был поражен тем, насколько четко действовала центурия, получив указания командира. Быстро притащили короткие копья и дротики, воткнули в землю перед частоколом так, что любой враг никак бы не миновал их, притушили костры и встали за ними, выставив перед собой щиты. Приготовили свое вооружение и приданные центурии легкие пехотинцы, в основном пращники. Лучников, как и во всей римской армии, было мало, что вызывало удивление Рыси – ведь лук со стрелами в умелых руках оружие грозное! Впрочем, пращники тоже были не лыком шиты и на спор лихо сшибали шишки с высоких сосен, вызывая лестные отзывы тяжеловооруженных легионеров, относившихся к легкой бездоспешной пехоте примерно так же, как секуторы и мирмиллоны к ретиариям. Затихло все, лишь слышалось дыхание стоящих рядом солдат, да в лесу гулко заухал филин. Ни с того ни с сего… Рысь встрепенулся и навострил уши. – Услышал чего? – обернувшись, шепотом спросил его Луций. – Филин, – кратко отозвался юноша. – Он вовсе не так кричит… И собаки… Слышишь – в деревне залаяли! Знать, почуяли кого-то. Это селенье мирное, а чужаки… Думаю, от них всего можно ждать. Луций кивнул, что-то шепнул стоящему рядом воину, тот тут же передал его слова другому. Так же по цепочке пришла команда приготовиться. Лязгнули вытащенные из ножен мечи. Тишина стояла кругом, и только кукованье кукушки разлеталось над лесом и лугом гулким затухающим эхом. Вот и она замолкла… Тихо… В очистившемся от туч небе все так же тихо сияли звезды. И вдруг какая-то быстрая тень на миг затмила желтый свет звезд… Затем другая… И тут же послышался яростный вопль – перемахнувшие через частокол галлы наткнулись на копья и дротики. Раздался громкий приказ командира, и за спинами легионеров ярким светом зажглись факелы, осветив и частокол, и вкопанные в землю копья, и корчившихся от боли «косматых». Нападавшие все прибывали и, увидев изготовившихся к отпору римлян, удивленно таращили глаза. – Пригнись! – скомандовал центурион. Легионеры пригнулись, давая возможность действовать пращникам и метателям дротиков. Попавшие в ловушку галлы заметались, завыли. Кое-кто из них выхватывал из земли дротики и с воплем бросался на ощетинившихся копьями римлян, прикрытых щитами. Рысь впервые стоял в боевом строю, плечом к плечу с другими. Спокойная уверенность была в его сердце, все делалось по команде, четко – в этом состояла сила и легиона, и его части – центурии. Нападавшим удалось кое-где прорваться, закипела схватка. И тут, повинуясь приказу командира, вся центурия пришла в движение, медленно и неумолимо оттесняя галлов к частоколу. Те рычали от злобы, но ничего не могли поделать: прорвать плотный строй больше не удавалось, а туда, где это удалось, Теренций неожиданно послал гладиаторов. Впрочем, почему неожиданно? Ведь именно гладиаторы, одиночные бойцы, там и были нужны. Врезаясь в толпу врагов, Рысь взмахнул гладиусом, отбивая чье-то копье. Короткий меч приспособлен для колющего удара, рубить им было затруднительно, однако навострившийся в разных гладиаторских штучках Рысь использовал свое оружие и так и этак – колол, рубил, отбивал, видя, как горят ненавистью глаза «косматых». Вот на него набросились сразу трое, зажали в угол, радостно вопя, будто они уже победили. С легионером бы так и вышло, но не с гладиатором – неожиданно упав на колени, ант резко выбросил вперед меч, откатился в сторону, перерубив сухожилие жутко заверещавшему галлу, и тут же, подхватив с земли щит, вскочил, развернулся, одновременно ударяя щитом напавшего сзади. Стоящий впереди галл – огроменный, мускулистый, на две головы выше Рыси – страшно захохотал, обеими руками поднял над головой окровавленную дубину… Ант достал его в прыжке, проткнул острием меча горло. Галл захрипел, завалился навзничь. Переводя дух, Рысь оглянулся по сторонам – повсюду легионеры уверенно теснили нападавших, и, кажется, больше не было никаких отдельных схваток. Хотя… Рысь увидел, как часть галлов, решив выбраться из устроенной центурионом ловушки, столпилась у южных ворот. Одни из «косматых» сдерживали легионеров, а другие рубились с защитниками ворот. Рубились яростно – видно, нападавшие очень хотели уйти. У бегущего к воротам Рыси промелькнула вдруг мысль, что эта схватка какая-то неправильная, вовсе не в духе галлов, которые совсем не ценили собственную жизнь, надеясь на лучшую – на том свете. Плавт рассказывал, что раньше, бывало, галльские жрецы-друиды частенько брали деньги в долг, обещая вернуть после смерти в том недосягаемо-прекрасном мире, куда стремился каждый галл… Должен был стремиться – по крайней мере, в данной ситуации, когда им не оставалось ничего лучшего, кроме как достойно встретить смерть. И тем не менее «косматые» упорно штурмовали ворота. Какие-то неправильные это были галлы. Или кое-кому из них очень нужно уйти? Рысь увидел, как у самых ворот ожесточенно орудует мечом Луций. Шлем был сбит с его головы, светлые волосы растрепались, левую щеку и шею заливала кровь. Рядом с ним осталось только двое легионеров… всего лишь двое. Вот один пал, пронзенный копьем в горло, второй попятился от ударов огромной дубины, Луций же отбивался сразу от двоих нападавших. У него еще оставался щит, без которого молодой легионер не продержался бы так долго, действуя своим коротким мечом против длинных галльских. Рысь знал, что галлы были очень хорошими оружейниками и мечи их ничем не уступали римским, а скорее даже и превосходили. – Держись! – прокричал Рысь, врубаясь в наседавшую толпу. Впрочем, с этой стороны легионеров хватало, надо было пробиваться туда, к воротам. Оглянувшись, юноша схватил попавшееся под руку копье. Это оказалась старомодная гаста – достаточно длинная, крепкая и надежная. С гастой можно было рискнуть, что Рысь и проделал, с разбегу перелетев через головы орущих галлов точно так же, как они совсем недавно перелетали через ров. Опа! Он приземлился рядом с Луцием и, подмигнув тому, выхватил меч: – А ну-ка! Двое с длинными мечами накинулись на него, что тоже было неправильно: галлы обожали поединки. Ах вот оно что! Рысь вдруг увидел за их спинами третьего – рыжебородого, с косичками! Именно его и прикрывали те двое. Однако думать было некогда: галлы орудовали мечами весьма проворно. Рысь едва успел присесть, как острое лезвие со свистом разрезало воздух. Короткий гладиус против двух длинных мечей… Надеяться приходилось только на умение и ловкость. Рысь немедленно отскочил в сторону, встав так, чтобы враги мешали друг другу, и немедленно напал первым! Мечи врагов столкнулись, высекая искры, и тут гладиатор, отбив очередной удар, поразил одного из противников в бок – тот захрипел, упал на колено. Опрокинув его ногой, юноша обернулся ко второму, с которым справился без особого труда – двумя ударами выбил меч и полоснул по горлу. Рысь обернулся, услышав, как вскрикнул позади Луций – удар тяжелой, окованной железом дубины раздробил его щит и опрокинул молодого легионера на землю, в груду окровавленных тел. Следующий удар неминуемо должен был размозжить ему голову. «Косматый» – полуголый, мускулистый, в покрытых брызгами крови браках – торжествующе закричал, а Рысь понял, что не успеет. Слишком уж далеко. Тогда он просто метнул меч, как показывал Плавт… Метнул плохо, и в голову галла попало не острие, а рукоять, однако враг пошатнулся. Дротик, который метнул центурион, завершил дело. Впрочем, все кончилось хорошо лишь для Луция с Рысью – ант вдруг с удивлением заметил, что все галлы куда-то исчезли, встревоженно огляделся и наконец увидел: они все же открыли ворота. Где-то за рвом, в лесу, заржали кони. – Не преследовать, – приказал центурион. – Это может оказаться ловушкой, к тому же у нас очень мало лошадей. А ну, живо запереть ворота и ждать! Потирая окровавленную щеку, поднялся на ноги Луций. Прихрамывая, подошел к Рыси, улыбнулся, положив руку на плечо: – Тессарий Квинт Луций Агнус твой должник, гладиатор! – Хорошее у тебя прозвище, – усмехнулся Рысь. – Агнус – ягненок! – Видишь ли, мой отец отличался покладистым нравом, – несколько смущенно пояснил легионер. За частоколом вставало красное солнце, освещая стройные ряды палаток и лежащие вокруг трупы. – Раненых допросить, убитых закопать на лугу, – распорядился начальник. Обернувшись к Рыси, он намереваясь что-то сказать, как вдруг наступившую утреннюю тишь пронзил резкий звук рога! Центурион поднял глаза на башню. – Отряд! – доложил часовой. – Только что вышел из леса. – К бою! – кратко приказал командир, и воины, поспешно оттаскивая трупы в сторону, заняли места на возвышении у частокола. Рысь встал рядом с Луцием, обернулся, увидав в дальних рядах Автебиуса. Хитрый галл, кажется, не был даже ранен, как и сам Рысь. – Нет, – всматриваясь в утреннюю туманную мглу, качнул головой Луций. – Похоже, это не "косматые". Рысь тоже присмотрелся. Туман был не настолько густым, чтоб ничего нельзя было рассмотреть – виднелся и лес, и часть луга… и стройная колонна приближающихся воинов в блестящих панцирях, с темно-голубыми выпуклыми щитами. – "Жаворонки"! – радостно воскликнули рядом. – Клянусь Везуцием, это же галльский легион! – Похоже, не легион, центурия. – Луций внимательно посмотрел на идущих. – Хотя, нет, побольше… Но – меньше когорты. – Да, – согласился Рысь. – Меньше. И намного меньше. Человек двести. – Угу, тут не меньше, чем двойная центурия. – Легионер улыбнулся. Рядом, приветствуя подкрепление, замахали руками и радостно засмеялись. Только вот Рысь не радовался, ему стало вдруг совсем не до смеха. Впереди манипулы пешком, как и их солдаты, шли трое – два центуриона в сверкающих шлемах. А рядом с ними, верхом на белом коне – всадник, тучный, упитанный, с непокрытой головой. Редкие, но тщательно завитые кудри его смешно покачивались, красное лицо изображало значительность и важность. Глаза внимательно смотрели на лагерь. Рысь поспешно спрятался за спины – он узнал всадника. То был дуумвир Ротомагуса Децим Памфилий Руф. Открыли ворота, и сам центурион лично вышел встречать гостей. Приветственные крики гремели повсюду. Многие из центурии имели среди «жаворонков» хороших знакомых, тут же все разбрелись по лагерю, запалили костры. Начальство этому не препятствовало, понимало – людям нужно прийти в себя после ночной битвы. Рысь, уж конечно, постарался держаться от новоприбывших подальше. Забрался было в палатку, однако вновь устроили построение. Все триста человек – центурия Теренция Капитона и манипул «жаворонков» – на лагерном форуме не помещались и встали на лугу, чтобы внимать вдохновенной речи Памфилия Руфа, столь же прочувствованной, сколь и косноязычной. – Боевые товарищи! – почесывая живот, громко говорил Памфилий. – Друзья! Мы рады, что будем сражаться вместе с вами, как и вы рады, что будете сражаться с нами… То есть не с нами, конечно, а вместе с нами. Поговорив еще немного о помощи богов и коварстве мятежников, совершивших столь наглую ночную вылазку, дуумвир, оглянувшись на своих центурионов и напомнив про данные наместником полномочия, тут же призвал к карательному набегу на ближайшую деревню, которую он полагал важным центром повстанцев. – Видимо, придется и нам идти с ними, – покосившись на «жаворонков», тихо произнес Луций. – Но ведь Адалуй – мирная деревня, – осторожно заметил стоявший позади Рысь. – И я думаю, деревенские никогда бы не осмелились на нас напасть – на свою же голову. Нет, вряд ли это они. – А никто так и не думает. – Луций обернулся и насмешливо скривил губы. – Все всё понимают ничуть не хуже тебя. Просто опоздавшим к битве «жаворонкам» тоже нужна слава, а нашим важна возможность мести. Несчастная деревня. Честно говоря, мне ее жаль. Между тем воодушевленные пламенной речью дуумвира легионеры с громкими криками строились в боевые порядки. Впереди за ручьем мирно поднимались к небу утренние дымки галльских хижин. На лугу у кленовой рощицы паслись коровы, слышно было, как в деревенской кузнице ударили по наковальне. – Вперед! – взгромоздившись на лошадь, махнул рукой Памфилий, и послушные его воле войска, разделившись, быстро направились к обреченной деревне. Центурия Теренция Капитона обходила селение вдоль ручья, слева; в центре и справа грохотали доспехами две центурии "жаворонков"-алаудов. Когда подошли ближе к деревне, зашагали как на параде – так что, казалось, затряслась земля. Увидев незнакомых воинов, выскакивали из хижин полуодетые жители в браках и звериных шкурах – как видно, римское влияние не слишком-то затронуло этих людей. Кое-кто, сообразив, бросился было к ручью – там беглецов встретила развернувшаяся центурия Капитона. Все еще испытывая гнев из-за подлой ночной вылазки врага, легионеры не знали пощады – бегущие из селения люди были тут же проткнуты ланцами, а центурия даже не замедлила шага. В деревне заиграл рог, призывая всех к обороне… Бедные беспечные галлы! Полтора десятка мужчин с рогатинами и луками – видимо, охотники – попытались организовать хоть какое-то сопротивление, даже умудрились затеять стычку. Они сражались яростно, все – старики, женщины, дети, не говоря уже о мужчинах. Солдаты Памфилия, поначалу рассматривавшие рейд как развлечение, потеряли с десяток человек и обозлились, после чего навалились на несчастных галлов всей своей массой. Окружив небольшие группы защитников, они быстро перебили всех мужчин, а потом началась потеха: убрав окровавленные мечи в ножны, легионеры принялись ловить женщин и девушек, тащить их в хижины. Командиры, созвав совет, приняли решение не брать пленных, что, на взгляд Рыси, было достаточно странно, учитывая меркантильность дуумвира Ротомагуса. Почему именно он привел алаудов? Наверное, по решению городского совета. Или даже по решению наместника всей Лугдунской Галлии! Если так, высоко взлетит Памфилий. Человек, проявивший в нужную минуту жесткость и решительность, с легкой руки наместника может пойти далеко, очень далеко. На то, как видно, и рассчитывает сейчас дуумвир, и не жестокостью вовсе вызван его жуткий приказ никого не щадить, а тонким и хитрым расчетом. Слухи о его решительности в подавлении мятежа наверняка очень скоро достигнут ушей наместника, а то и сенаторов в далеком Риме. И кому какое дело будет до того, что ведомые Памфилием Руфом алауды расправились-то вовсе не с мятежниками, а с мирными жителями? Мертвецы никому уже не расскажут, по крайней мере на этом свете. Значит, не пощадят никого. Так и велел сейчас дуумвир, лично бросая зажженный факел на соломенную крышу деревенской хижины. У Рыси, как командира вспомогательного отряда, была во всем этом бесчинстве своя задача – следить, чтобы никто из секвонов не убежал. Для того и были расставлены по кустам вокруг деревни часть гладиаторов-новичков. Подожженное в разных местах, запылало селение, черные дымы поднялись в высокое голубое небо. И, словно в насмешку, денек-то какой сегодня выдался славный! Светлый, прозрачный, теплый, с безоблачным, чистым небом и желтым, уже совсем по-летнему жарким солнцем. Наверное, кто-то из деревенских, просыпаясь утром, искренне радовался предстоявшему дню, благодарил богов, не зная еще, что этот теплый весенний день станет для него последним. От огня пылавших кругом хижин стало жарко, да и солнце уже припекало почти как летом. В поисках добычи и уцелевших женщин легионеры громили амбары. Хоть и немного чего нашлось в деревне, – откуда здесь взяться большому богатству? – а, тем не менее, воины были рады и малому: нескольким серебряным монетам, случайно обнаруженным в глиняном горшке, узорчатому кувшину, скоту, наконец, – кое-кто уже с радостным воплем свежевал овец. В их числе Рысь заметил Автебиуса с окровавленными по локоть руками. – А твой приятель-гладиатор не промах, – подойдя, с усмешкой произнес Луций. Меч его так и находился в ножнах, на левой щеке кровавился подсохший шрам, полученный в ночной схватке. – Он мне не приятель, – глухо отозвался Рысь. – Кажется, меня теперь совсем перестанут любить девушки, – скривившись, посетовал воин. – Хотя, может быть, и наоборот… Пойдем к ручью сполоснемся. Или ты предпочитаешь оставаться здесь? Рысь развел руками: – Насчет ручья – хорошая идея, ужас как хочется пить! Тропинка к ручью шла лугом – зеленым, с веселыми желтыми одуванчиками, средь которых тут и там валялись окровавленные девичьи тела, многие с отрубленными конечностями и головами. Рысь передернулся, стараясь на них не смотреть. – Что отворачиваешься? – усмехнулся Луций. – Ты же гладиатор и давно привык к крови. – Как и ты, – тихо заметил Ант. – Хотя, я вижу, тебе не очень нравится то, что здесь происходит. – Верно, не нравится! – с какой-то яростью вдруг воскликнул легионер. – Но кого это интересует? Я воин. Сказано убивать – буду убивать, убивать во имя римского народа, как и ты, гладиатор, убивал своих друзей на арене цирка. Рысь молча свернул к ручью, чтобы пройти напрямик, сквозь желтоватые заросли дрока. Оглянулся: Луций так и продолжал идти по тропинке, погрузившись в свои мысли. Солнце ощутимо напекло спину под кожаным панцирем – да, неплохо будет вымыться сейчас в ручье, окатиться холодной водицей, смывая пот и кровь. Рысь подошел к кустам и замер, почувствовав на себе чей-то взгляд. Рука гладиатора словно сама собой легла на рукоятку меча, ноги приняли устойчивую боевую позицию. Позвать Луция? Пустое! Вряд ли кто из галлов справится с цирковым бойцом. Бесшумно вытащив меч, юноша нырнул в кусты… За ними в гуще травы, держась за ногу и постанывая, лежал тот самый местный пастушонок – круглоголовый, светленький, которого Рысь не далее как вчера спас от нападения быка. – Прикончи меня, – увидев перед собой римлянина в панцире и шлеме, с вызовом бросил мальчишка. – Спорим, ты не сразу попадешь в сердце! – Зачем? – снимая шлем, тихо спросил юноша. Мальчишка моргнул, видимо, узнал своего спасителя и еще жалобнее попросил: – Убей. Мне все равно не уйти. А ваши убили всех. – Не уйти? – Рысь усмехнулся. – Через кусты и поле – да. А если по ручью, на лодке или челноке? – Я туда и полз, – тихо признался парень. – Так и ползи. Только не сейчас, ночью. – Рысь отвернулся. – Постой, – позвал пастушонок. – Почему ты не убьешь меня, римлянин? – Я не римлянин, – гладиатор отрицательно качнул головою. – Просто вынужден служить им. Пока… Они вымылись в ручье – вода оказалась прохладной, а сверкающее в голубом небе солнце быстро высушило кожу. Потом Луций и Рысь вернулись в лагерь, Луций пошел к своим, а Рысь разложил костер, чтобы поджарить принесенное кем-то из «деревях» мясо. После битвы центурион разрешил всем отдыхать, естественно, кроме часовых. Часть воинов Теренций послал к пастбищу – свежевать и жарить овец. Воспользовавшись этим, Рысь вновь спустился к ручью и кинул в один из привязанных челноков изрядный кусок поджаренного на углях мяса. Почему бы не помочь несчастному парню? Ведь это сейчас совсем ничего не стоило. Журча, бежали вдоль берегов прозрачные воды ручья, на холме догорали хижины Адалуя – мирной деревни секвонов.
Глава 13 Весна 225 г. Лугдунская Галлия ФИБУЛА
Нет, уж лучше терпеть: жди и дождись своего. А до поры не считай за позор ни брань, ни побои…Публий Овидий Назон. Наука любви
То, что сделал всадник Памфилий Руф с несчастной деревней, вызвало результат обратный задуманному: если ранее мятеж только тлел, то после резни галлов вспыхнул с такой яростью, словно в костер плеснули масла. Но может быть, именно это и требовалось Памфилию и тем, кто стоял за ним, ведь, как объяснил Луций, чем больше крови, тем больше чести. Ну, подавил бы Памфилий Руф мелкий мятеж, и что? Ни славы особой с того, ни денег. Другое дело, когда восстание разгорится так, что жарко станет если и не в Риме, то уж в Лугдуне и Нарбоннской Галлии точно. Вот тогда и можно проявить себя во всей красе, вот тогда и лавры защитника отечества обеспечены, и почет, и императорская милость. На то, как видно, и рассчитывали Памфилий, эдил Марций… и тот ночной гость из Лугдуна, на вечеринке в честь которого был отравлен прежний дуумвир, мерзкий старикашка Публий Венций Мильс. И отравил его, скорее всего, привратник. И наверное… Рысь даже бросило в жар от внезапно пришедшей в голову мысли. Так ведь, выходит, не просто так отравили Мильса. Тот, видно, не решился присоединиться к заговору Памфилия и Марция и вполне мог выдать их или каким-нибудь образом помешать разжиганию мятежа. За то и поплатился. Ай да Памфилий, не такой уж ты простачок! И супруга твоя… А может, всадник ее нарочно использовал? Подумав так, Рысь тут же хмыкнул. Ну да, как же! Больно надо чего-то там мудрить, чтоб прижучить провинциального гладиаторишку, бесправного и никому не нужного раба. Но Мильса-то отравили… и, выходит, по приказу Памфилия и Марция. Ну и получается, что Памфилий вполне мог использовать свою неверную супружницу, чтобы завлечь в сети неопытного в любовных делах гладиатора. Да-а… Но ведь письмо-то написала Флавия! Впрочем… Рысь вздохнул. Откуда это ясно, что Флавия? А вдруг сам Памфилий? Ну да, похоже, так оно и есть! Тогда все становится ясным. Расправиться с гладиаторами просто так – привлечь к себе внимание, а это, особенно в данный момент, заговорщикам вовсе не нужно. Лучше так вот, по-тихому. Рысь бы казнили, а потом нашли бы способ расправиться и с Тираком. Кому нужны лишние свидетели? Уж точно, не Памфилию с эдилом. Но тогда точно такой же опасности подвергается и Тирак. Хотя Памфилий-то сейчас здесь. А Марций? Надо бы предупредить иллирийца, да как? Впрочем, Тирак далеко не глуп, сам догадается. Проворочавшись всю ночь, юноша лишь к утру забылся коротким тревожным сном. Казалось, только-только закрыл глаза, и вот уже рожки играют подъем. – Вставай, Ант. – Проснувшийся Автебиус толкнул Рысь в бок. Гладиатор тут же поднялся и вместе со всеми выбежал из палатки. Под звуки рожка воины выстроились на поляне перед центурионами и важно восседавшим на коне Памфилием Руфом. Красное восходящее солнце окрасило кровавым светом поредевшие кудри всадника, словно оправдывая семейное прозвище «Руф» – "рыжий". Стараясь не попасться на глаза дуумвиру, Рысь быстренько пробрался на свое место – позади всех шеренг, как и положено гладиаторам, варварам и прочим. – Друзья! – громко воскликнул Памфилий, да так, что едва не свалился с коня. – Мы были счастливы видеть вчера плоды нашего боевого братства! Деревня мятежников не продержалась и дня. Мы победили, и, без всякого сомнения, это была великая победа, клянусь Юпитером и Кибелой! Но, друзья мои, не стоит предаваться излишней радости – мятеж еще не подавлен. Еще таятся по урочищам и болотам отряды «косматых», еще плетут интриги их недобитые жрецы. Но мы, римские граждане, сделаем все, чтобы защитить отчизну от этих подлых людишек. Да, вчера мы славно повоевали, а сегодня… Сегодня, друзья, настала поpa прощаться. Нехорошие вести принес посыльный сегодняшней ночью: мятежники окружили Кроциотонум, пусть небольшой, но все же наш город. И мы не позволим врагам взять его! Я и мои верные «жаворонки» отправимся туда прямо сейчас, а наши боевые друзья, воины уважаемого центуриона Теренция Капитона, пойдут на север, к Алауне, – врагов в тамошних лесах не так много, но они есть, и нужно выловить их всех до единого. Задача несложная, но трудоемкая. Тем не менее я уверен, что славный центурион Теренций и его верные воины выполнят ее с достоинством и честью! "Жаворонки" одобрительно закричали. Закончив речь, Памфилий повернул коня и, оглянувшись на свой манипул, кивнул командирам: пошли, мол. Теренций Капитон, стоя у старого дуба, провожал уходящих алаудов презрительной усмешкой. Ну да, там, где пахнет славой и грабежом, – там Памфилий и «жаворонки», а его, Теренция, центурии предстоит вылавливать мятежников по болотам – занятие долгое, нудное и не сулящее ни славы, ни прибылей. Сиди себе в лесах да жди, пока отзовут. Тем не менее пришлось подчиниться приказу – сам наместник Лугдунской Галлии предоставил высшему чиновнику Ротомагуса широкие полномочия в деле подавления мятежа. А выше наместника лишь сенат да сам император. Жаль, жаль, что мятеж не такой большой, что обходятся пока мелкими центуриями, что не вступили в дело номерные легионы: уж теми бы Памфилий, морда штатская, не покомандовал бы, не позволили бы легаты. А так что ж… Чтоб ловить бродяг по болотам, конечно, легионов не надо. Вполне достаточно одной центурии и ее невезучего командира Теренция Капитона. И угораздило же попасться на глаза легату во время приезда наместника! Сидел бы сейчас в Лютеции – давно уже романизированном городке паризиев – и горя не знал. А что? Служба себе идет, скоро пенсия, двенадцать тысяч сестерциев, да участок земли – вовсе даже неплохо. Только вот пенсии лучше дожидаться в Лютеции, с ее тавернами и лупанариями. Что и говорить, пить вино и тискать веселых девок куда приятнее, нежели кормить комаров в болотах Северной Галлии. И ладно бы еще, была настоящая заварушка, тогда уж понятно. Но так вот, как сейчас… Центурион сплюнул под ноги и, тяжело вздохнув, велел сворачивать лагерь.
Сказать по правде, Рысь даже обрадовался такому повороту дела. На север? К Алауне? Да и ладно. Все равно куда, лишь бы не встретиться с Памфилием Руфом. А в центурии ничего себе, жить можно, да легионеры уже не так презирают пришлых, притерпелись, видно. Ну и новый приятель неожиданно завелся – Луций, Квинт Луций Агнус. Агнус… Рысь хмыкнул. Тот еще ягненочек! "Жаворонки" уходили. Кое-кто весело кивал на прощанье знакомым из центурии Теренция, а кто-то откровенно улыбался. Еще бы, им-то повезло, в отличие от этих вот угрюмых парней, обреченных рыскать неизвестно сколько по лесам да болотинам, где ничего не найдешь, кроме одной лихорадки. Ну, да что поделать: приказы не обсуждаются, они выполняются. Беспрекословно! Последняя группа алаудов, звеня амуницией, скрылась в кленовой роще. За тяжелой панцирной пехотой последовала легкая – пращники и метатели дротиков, за ней – обслуга. И вот тут-то Рысь заметил вдруг… Нет, показалось. А вроде… Бросив возиться с палаткой, юноша специально взобрался на вал и увидел, как, чуть косолапя, догоняет своих коренастый мужик, жилистый, с длинными, свисающими почти до самых колен руками. Вот он вдруг остановился, словно бы почувствовав взгляд Рыси, обернулся – черная косматая бородища, пронзительный блеск глаз, в уголках губ клыки. Он! Привратник! Ну, а почему бы и нет? Почему бы Памфилию не взять с собой верного слугу? Ага… Тогда интересно, где он прятался вчера? – Ну и рожа! – Придерживая перевязанную руку, на насыпь ловко забрался Луций. – Да, да, я про того посланца, на которого ты сейчас смотришь. – Посланца? – удивленно оглянулся Рысь. – Ну да, – Луций кивнул. – Он явился ночью, во время второй стражи, я едва не заколол его, да тут вышел этот, кудрявый… – Памфилий Руф. – Ага, Памфилий… чтоб ему ни дна ни покрышки. Это из-за него мы будем торчать в глуши, в то время когда другие заработают себе добычу и славу. – Не так уж и велика добыча у «косматых» галлов, – усмехнулся Рысь, глядя, как привратник исчезает за кленами. – А вот тут ты не прав. – Римлянин помотал головой. – В самой занюханной хижине иногда попадаются такие изящные вещи! Золотые, серебряные… Галльские кузнецы ничуть не хуже римских. Рысь промолчал. Для него лично все пока складывалось неплохо, вот только жаль несчастных секвонов – в конце концов, они ни в чем не виноваты. Впрочем, как выражается Плавт, это уже политика. – И долго вы будете бездельничать, когда все остальные работают? Оба парня вздрогнули, услышав недовольный голос центуриона. – Эй! – махнул рукой тот. – Я вас спрашиваю! Кто будет сворачивать лагерь? А ну, живо ко мне, оба! Быстро спустившись с насыпи, юноши вытянулись перед командиром. – Тебе, как раненому, – центурион посмотрел на кровавый шрам, пересекавший всю левую щеку Луция, – лишняя ночная смена. А тебе, – он перевел взгляд на Рысь, – две смены и десять плетей. Все! Исполнять… Впрочем, постой-ка! – Теренций внимательно посмотрел на фибулу, которой был застегнут плащ анта. – Откуда у тебя это, гладиатор? – Подарок, – честно ответил Рысь. – Изящная вещь. – Центурион неожиданно скривил тонкие губы в улыбке. – Я видел такие в Риме. Кто это? Август? Коммод? – Марк Аврелий. – Говорят, хороший был император… не то что сейчас. – Не выдержав, Теренций презрительно сплюнул и, подумав, предупредил: – Последних моих слов вы не слышали! – Конечно не слышали, – переглянувшись, разом кивнули оба. Получив плетей – так себе били, не очень, – Рысь, как и положено, доложил об исполнении наказания центуриону и, получив в ответ кивок, бросился догонять своих – разобрав лагерь, центурия уже выступала в путь. На север, в Алауну! Миновав кленовую рощу, вышли на широкую тропу. Кое-где под ногами хлюпала болотная вода. Слева виднелась дубрава, справа – заросли орешника и малины. Впереди на холме блестела под солнцем дорога. Самая настоящая, мощеная и чуть выпуклая – дабы не скапливалась дождевая вода. Идти по такой – одно удовольствие. Приунывшие было воины повеселели. – Я и не думал, что в Косматой Галлии есть дороги! – радостно выкрикнул кто-то. – Выходит, не такая уж она и косматая, Марк! – Да уж… Наверное, тут и лупанарии найдутся?! – А зачем тебе лупанарии, Кравт? Ты ж, говорят, мальчиков любишь? – Плюнь в лицо тому, кто тебе это сказал! Воины на ходу заржали. Рысь тоже улыбнулся, краем глаза замечая, как Автебиус потешается над молодым парнем, едва доставленным в гладиаторскую школу и волей ланисты посланным в центурию Теренция Капитона. Парень – звали его Сакс – совсем плохо понимал по-латыни. Голубоглазый, высоченный, с буйными рыжими кудрями – эдакая здоровенная неотесанная деревенщина. Видимо, его не так давно захватили в плен где-то на германских границах. Хитрый галл вполголоса учил его всяким ругательствам, выдавая их за слова с другим значением. Рысь хотел было вмешаться, да передумал: в конце концов, надо ведь хоть чем-то развлечься? Жаль, Луций не слышал, тому ведь не положено идти в рядах уцелевших гладиаторов, вернее, это гладиаторам не положено вместе со всеми. Как говаривал Плавт, что можно Юпитеру, то нельзя быку. – Как центурион призовет тебя для приказа, – учил германца Автебиус, – ты встань перед ним ровно и поприветствуй: "Аве, апер авидус!" Это значит "Здравствуй, славный центурион!" Понял? – Да, похоже, ничего он не понимает. – Рысь тихо засмеялся. – Зря ты с ним говоришь. – Ничего и не зря, – обернувшись, подмигнул хитрый галл. – Повеселимся еще, вот увидишь! Ант лишь покачал головой да и выкинул из мыслей и Автебиуса, и Сакса. Дорога вела вверх, на холм, с которого, если оглянуться назад, далеко, у самого горизонта, виднелись серые стены Кроциотонума. Наверное, там сейчас было жарко. Хотя нет – центурии алаудов не могли так быстро дойти. К вечеру дойдут в лучшем случае. Да и вечер скоро, пожалуй, – вон как припекает солнце, давно уже за полдень перевалило. Тепло, жарковато даже. Под ногами широкая дорога, по сторонам луга, холмы, перелески. Свежая изумрудная трава, зеленеющие деревья, небо цвета полевых васильков, какие во множестве росли когда-то на побережье Альдейги-Нево – озера-моря. Рысь вдруг вспомнил, как еще в детстве собирал в лугах цветы вместе с сестрой Добронегой. Глаза у Добронеги были, как и у братца, голубые, небесные, в волосах застряли сосновые иголки – к лугу шли лесом. Красивая была Добронега… Была… – О чем задумался, братец? – нагнал Рысь Автебиус, видно, надоело потешаться над мало что понимающим Саксом. Рысь отмахнулся: – Да так… Станет он изливать душу перед хитрым галлом, как же! Сколько тот ему в свое время крови попортил, правда сейчас чуть ли не в лучшие друзья набивается и, надо заметить, не вредит. Хотя тут повреди попробуй – центурион живо наведет порядок, а «вредителю» устроит такую жизнь, что мало не покажется. Дорога круто нырнула с холма вниз, в лощину, заросшую бурыми папоротниками и чертополохом. Понесло болотной сыростью, гнилью, еще каким-то смрадом. – Эй, смотрите-ка! – громко воскликнул идущий впереди Луций, показывая рукой на обочину. Остановив марш, центурион лично подошел к указанному месту, присмотрелся, потом, обернувшись, подозвал гладиаторов: – Там, в кустах… Вытащите. В кустах лежал полуразложившийся обезглавленный труп. Судя по остаткам одежды, погибший был явно не из простых людей, да и кошель на поясе был полон. Автебиус даже прикусил губу – много бы он дал, чтобы покопаться в нем, да центурион и все остальные слишком уж пристально наблюдали за происходящим. Быстро вытащив труп из кустов, гладиаторы положили его на дорогу. – Похоже, галльский торговец. – Достав из кошеля убитого несколько серебряных монет, центурион задумчиво подбросил их на ладони. – Разбойнички, больше некому. – А может, друиды? – засомневался подошедший поближе Луций. – Я слыхал, они любят отрывать людям головы. – Может, и друиды, – Теренций кивнул. – Не понимаю только, почему они не забрали деньги. – Наверное, не успели. Спугнул кто-то. – Впрочем, неважно. – Центурион подозвал обозных. – Возьмите кошель, вечером поделим как добычу. Воины одобрительно заулыбались. Хоть и мало на всех выйдет, а все какой-никакой прибыток. И центурион на высоте: не присвоил находку под благовидным предлогом, нет – решил разделить между всеми, как и полагается поступать с военной добычей. – Эй, дылда, – Теренций обернулся к германцу. – Выбрось мертвеца обратно в кусты, хоронить его – некогда возиться. – Аве, авидус апер! – вытянувшись, браво отрапортовал Сакс, и вся центурия грохнула громоподобным смехом. Теренций Капитон тоже улыбнулся: – С чего ты взял, что я – жадный бык, парень? Ведь именно так ты меня назвал. – Велишь высечь его, центурион? – с готовностью подскочил дюжий легионер. – Его? – переспросил Теренций. – А его-то за что? Уж если кого сечь… А ну, вы двое, – он быстро обернулся к Автебиусу и Рыси. – Кто из вас двоих его подучил? Ну? Не хотите отвечать? Кравт, всыпь плетей обоим, чтоб наконец поняли, что находятся в действующей армии, а не в их паршивой гладиаторской школе! – Он! – германец ткнул пальцем в грудь Автебиуса. – Он меня научить. – Ах он? – центурион неожиданно расхохотался. – Тогда и тебе, парень, придется отведать плетей. Чтоб в следующий раз не выдавал своих! Кравт, на привале высечь всю эту троицу. – Вот спасибо, – сам себе прошептал Рысь. – Всем троим и досталось. Главное, мне-то за что?
На этот раз уж хлестали как следует! Кравт так разошелся, что, наверное, Рысь потом не смог бы не только сидеть, но и лежать, не угомони усердного экзекутора вовремя подошедший Луций. – Ну, хватит, хватит, Кравт, – подойдя, поморщился юноша. – Не лезь не в свое дело, парень! Не слыхал, что приказал сотник? – Слыхал… Только вот этот светловолосый гладиатор спас мне жизнь в схватке… – И что с того? Х-хэк! Удар был силен – Рысь дернулся под плетью и едва сдержал стон. – Ну я же просил тебя, Кравт! – Что мне с твоих просьб? – Ну… хоть вот сестерций. – Сестерций? – Плеть зависла в воздухе. – Что ж ты сразу-то не сказал? Так давай же его сюда побыстрей! А ты, парень, – Кравт потрепал Рысь по плечу, – уж сделай вид, будто и впрямь сидеть не можешь. – Да уж сделаю. – Рысь поднялся на ноги. – Спасибо тебе, Луций. – Не стоит. – Молодой римлянин улыбнулся. – Без твоей помощи обо мне вспомнили бы лишь в храме Венеры Либитийской в день объявления о моей кончине. Конечно, нет лучше участи, чем погибнуть за отечество… Но хотелось бы не в этой дыре! Ну, я пошел на стражу. Вечером увидимся. – Конечно, – Рысь улыбнулся. Вот уж и в самом деле не ждал, не гадал обзавестись другом-римлянином! И уж тем более легионером. Ну и парочка – легионер и гладиатор, трудно придумать что-то более несовместимое, чем уважаемый всеми воин и презираемый раб. Простившись с Луцием, юноша уже дошел почти до палатки, как вдруг вспомнил о том, что оставил на месте экзекуции плащ. Ну да, больше негде – бросил наземь. Теперь придется идти. Не так плаща жалко, как фибулы. Подарок все ж таки. Рысь вздохнул: интересно, помнит ли еще о нем Флавия? И как потом объяснить ей все то, что случилось? Да-а, ситуация… Плащ лежал там же, где и был брошен. Да и кому он нужен-то? Из грубой шерсти, местами продранный. Наклонившись, юноша подхватил плащ и похолодел – фибулы не было! Может, валяется где-нибудь рядом? Опустившись на колени, Рысь обыскал все вокруг – тщетно! Автебиус! Он ведь не так давно восхищался фибулой! Спросить прямо… Найдя галла, Рысь получил отрицательный ответ. – Фибула? Какая фибула? А, так ты что, ее потерял? Врет, наверное. Только ведь как докажешь… А кто, кроме Автебиуса, вроде бы и некому… Хотя как это некому? А Кравт? Юноша вдруг с силой хлопнул себя по лбу. Ну конечно же! Кравт славился своей алчностью! Ну да, он польстился на фибулу, гад ползучий. Теперь и не вернешь, не признается. Найти его да спросить прямо? Ага, так и отдал. А тогда… Тогда зачем спрашивать? Просто проследить на марше, вдруг выплывет застежка? Потом улучить момент да незаметно и выкрасть, то есть не выкрасть, а вернуть свою собственную вещицу, тем более подаренную такой красивой и славной девушкой, как Флавия Сильвестра. Утвердившись в своем решении, Рысь быстро направился в палатку – предутренняя третья стража была его, и следовало еще успеть почистить оружие и выспаться. Заснувший на посту, о чем неоднократно предупреждал центурион, плетьми уже не отделается. – Гад этот Кравт, – лежа на циновке, стонал Автебиус. – И центурион тоже гад, и все гады. – Ага, гады, – Рысь усмехнулся. – А ты на себя-то смотрел? Кто Сакса подучил, я, что ли? Галл глянул исподлобья и отвернулся. Похоже, заснул. Еще бы – не так уж далека вторая ночная смена. Посмотрев на давно храпящего германца, Рысь прихватил панцирь с мечом и выскочил из палатки наружу. Оружие с амуницией и на свежем воздухе можно почистить, заодно посидеть у костра, послушать рассказы бывалых воинов да пообщаться с Луцием. – Что-то ты долго, – заметил новый приятель, когда Рысь уселся у костра. – Небось общался со своими? – Общался, – кивнул гладиатор и звонко прихлопнул ладонью усевшегося на коленку комара. – Ну и комарья тут! Что, Теренций не мог места получше выбрать? – А не он выбирал, – усмехнулся Луций. – Памфилий. – Памфилий? – Рысь вдруг почувствовал какой-то подвох во всем этом. Чувство это было пока еще не очень осознанное, но ширилось – и в самом деле, с чего бы это Памфилию так заботиться о римской сотне? – Теренций имеет на Памфилия виды, – усмехнулся Луций. – Не за горами отставка. К тому же место не такое уж и плохое – ну, комары, да зато ручей рядом. – Ага… И лес кругом! Впрочем, он здесь везде. Да, пожалуй, тут все места одинаковы, потому и Теренций сам не свой ходит – видно, решил ночью не спать, проверять стражу. Право слово, лучше б еще вперед прошли, до этой, как ее… – Алауны. – Да, до нее. Может, там леса не так много. Ант покачал головой: – Так же. И впрямь, леса вокруг было… примерно столько же, сколько на далекой родине Рыси. Такой же густой, бескрайний, угрюмый. Правда, совсем другой: сосен совсем немного, елей почти нет, все больше дубравы да светлый бук, изредка, рощицами, березы и ясень, в низинах – бузина, ива.
С утра вновь потянулись леса, пересеченные разлившимися речками и ручейками. Местность стала более пологой, все меньше попадалось холмов, в низменностях дующий с моря ветер шевелил свежую, цвета изумруда траву, густо усеянную веселыми желтыми одуванчиками. По небу ходили белые облака и небольшие тучки, но дождя не было, и легионеры, радуясь тому, шагали быстро. Пройдя примерно половину пути до Алауны, у мерного столба повернули направо, на лесную дорожку, петлявшую меж тенистых вязов и лип. В кустах жимолости и малины радостно пели птицы, кое-где на тропу выползали ежи и, завидев людей, поспешно сворачивались в смешные щетинистые комочки. После полудня дорожка стала заметно уже, местами превращаясь просто в заросшую высокой травою тропу. Идти стало труднее, под ногами зачавкало – леса сменялись болотами, а к вечеру зарядил дождь. Крупные капли его стремительно падали с неба, превращая и без того сырую тропинку в месиво из воды и грязи. По обеим сторонам дороги, как назло, все так же виднелись поросшие камышом унылые болотные кочки. Да-а, на таких не разбить лагерь. Нечего делать, приходилось идти вперед, надеясь на центуриона, который, по-видимому, имел все же какой-то план. Однако болота никак не хотели заканчиваться, а уже стемнело, близилась ночь. Дабы подбодрить людей, Теренций велел запевать походную песню.
Центурион вдруг заметил Рысь. – Эй, гладиатор, – закричал он. – Живо бери своих и отправляйся к тропе. Не пропускай туда «косматых»! Жди, я пришлю подмогу. Кивнув, юноша бросился в указанную начальником сторону. Мимо него пробегали легионеры. Повсюду слышался звон мечей, стоны раненых и ругательства, однако никакой паники не возникало – все видели, что центурион жив и весьма деятелен. Это, конечно, было не на руку нападавшим, что те, видимо, поняли, да только поздно. Центурион и его десятники уже успели организовать оборону. Часть воинов сдерживала натиск невесть откуда взявшихся галлов, большинство уверенно отходило к дороге. Наткнувшись на ожесточенное сопротивление, нападавшие поумерили пыл и даже не пытались преследовать отступающую центурию. Да и как бы они смогли это сделать? Кругом болота. Рысь, Луций и несколько пращников затаились за деревьями, прикрывая отход основных сил. Галлы пытались обстреливать их из луков и даже ранили нескольких, тем не менее их попытка прорваться к дороге никакого успеха не имела. Нападая неорганизованной толпой, «косматые» все время подставлялись под удар пращников, а те использовали свое оружие с потрясающей воображение меткостью. Галлы ушли так же неожиданно, как и появились. Вот только что шныряли за деревьями их устрашающе разрисованные фигуры, а сейчас – глядь, и нет никого! Куда, спрашивается, делись? Словно бы сгинули. – Они знают болотные тропы, – уверенно высказался Рысь. – И появились здесь неспроста. – Думаю, они и ушли неспроста. – Луций хмыкнул, осторожно выглянув из-за щита. Нет, вроде бы и впрямь ушли. – Галлы славятся необузданностью и безрассудной храбростью, – обернувшись, пояснил он. – И вряд ли бы отступили, даже если бы всем грозила гибель. Значит… – Значит, нападавшими командовал тот, – тревожным шепотом продолжил Рысь, – кто у них в большом почете, раз они его слушаются беспрекословно. – Такое возможно в том случае, если их предводитель – друид. – Луций снова принялся осматривать лес, так и не веря до конца, что галлы ушли все до одного. – Знаешь, кто это такие? – Знаю, – вспомнив кровавые деревья, сумрачно отозвался гладиатор. – Приходилось сталкивался. Друиды способны на все. – Да, на многое… Особенно сейчас, когда ситуация в Империи оставляет желать лучшего. А ведь Лугдунская Галлия никогда не считалась цивилизованной провинцией. Наше влияние здесь слишком слабо. – Ну да, – усомнился Рысь. – А как же города, законы, дороги? – Городов хватает, – признал Луций. – Но еще больше – селений, куда не ступала нога римлянина и где еще до сих пор приносят свои кровавые жертвы друиды. Да и сходство даже богатых и образованных галлов с римлянами – чисто внешнее, в душе они по-прежнему варвары. Извини, если обидел. – Ничего, я же не галл. – Гладиатор вдруг расхохотался. – Я – еще больший варвар! Тут уж засмеялись все оставшиеся в живых. – Надо послать вестника центуриону, – отсмеявшись, предложил Луций. – Доложить обо всем. Так и сделали: один из пращников, самый быстроногий, оленем помчался вслед за центурией. Отсутствовал он недолго – вернулся с приказом догонять основные силы. – Ну, правильно, – кивнул Луций. – Чего здесь сидеть? Вот только… я бы на месте центуриона попытался преследовать галлов. Хотя бы ради того, чтобы обезопасить себя от возможного нападения. – Преследовать? – ухмыльнулся Рысь. – Ты так хорошо знаешь окрестные болота? Римлянин задумался: – Вообще-то ты прав. Слушай, а что ты привязал плащ какой-то веревкой? Где твоя знаменитая фибула? – Да потерял где-то, – раздраженно отмахнулся Рысь. – Искал, искал – тщетно. – Ничего, – Луций засмеялся. – Еще познакомишься с какой-нибудь богатой матроной, она тебе подарит столько фибул – девать будет некуда! – Да взамен потребует кое-что! – зубоскалили остальные. – Хотя, говорят, гладиаторы в этом плане куда как прытки. Рысь даже покраснел, хоть и не считал себя таким уж щепетильным. Отвернулся смущенно, махнул рукою – смейтесь, мол, смейтесь. – У нас в Лациуме говорят: нет ничего глупее глупого смеха, – улыбнулся Луций. – Ишь, не знал, что в пращниках одни остряки собрались. – А как же! Меткая острота – меткая рука.
Так, с шутками-прибаутками, догнали центурию, остановившуюся на вершине холма. Теренций Капитон самолично встретил вернувшийся почти без потерь арьергард. Луций, вытянувшись, доложил обстановку, и центурион, хмуро кивнув, переспросил, куда именно отступили галлы. – В болото, мой командир! – подтвердил Луций. Теренций скривился: – Это ты так думаешь, что в болото, или своими глазами видел? – Э-э… Рысь видел! – Какая еще рысь? А, гладиатор… Ну, рассказывай, гладиатор, – центурион с усмешкой перевел взгляд на анта. – Так что ты там видел? Немного поежившись под жестким взглядом начальника, Рысь кратко поведал и об овраге, и о болоте, и о собственных на этот счет предположениях. – Предположения свои пока оставь при себе, – прервал его Теренций. – Так, говоришь, уверен, что «косматые» пришли через болото? – И так же ушли, мой господин. – Что ж, если так… Центурион снова нахмурился и угрюмо посмотрел вдаль, туда, где над лесом медленно плыли тяжелые темно-синие тучи. Постоял так, заложив за спину заскорузлые, привычные к мечу руки, потом обернулся к Рыси и Луцию: – Свободны… пока. Небольшой привал, затем скажу всем, что делать. Успокоенные командиром воины разом попадали в траву, пользуясь возможностью хоть немного отдохнуть после ночной битвы. Луций примостился рядом с Рысью, видно, лень было идти к своим. Впрочем, и гладиатор не торопился разыскивать Автебиуса… хотя чего его разыскивать-то? Во-он, не его ли рожа маячит у кустов? А ведь Автебиус тоже заметил Рысь, не мог не заметить. Что же не подошел? То так в друзья набивался, а то… – Старик, похоже, не в духе, – перебил мысли приятеля Луций. – Хотя, если б не он, вряд ли б мы устояли сегодня. Рысь вздрогнул: – Так ты думаешь, он заранее знал, что… – Знать, конечно, не знал, но никому не доверял – точно! И ведь правильно делал. Гладиатор не отозвался. Какая-то нехорошая мысль вертелась в голове и никак не хотела попасться на крючок, словно хитрая, испытывающая терпение рыбака щука. Поймать бы ее, да что-то никак. Устал, и этот еще, Луций, болтовней надоедает. Вот уж и впрямь, говорливы римляне, словно бабы на рынке. Впрочем, на этот раз Луций надоедал болтовней недолго, и не по своей вине – центурион не дал своим воинам долго разлеживаться. Вроде только расслабились, как тут же запели рожки и прозвучали слова команды. Ну не давали покоя Теренцию Капитану сгинувшие в болотах галлы, и все тут! Разделив центурию на несколько небольших отрядов, он велел тщательно прочесать окружавший болото лес, конечно, не весь, а только те его участки, что прилегали к дороге, однако и так работы хватило всем. Луций, Рысь, а также Автебиус в ряду прочих оказались в центральной группе, которую самолично возглавил центурион – и тут уж никому никаких поблажек не было. Все, включая самых опытных ветеранов, буквально рыли носами землю, вынюхивая неизвестно что, словно специально обученные охотничьи псы. И ведь вынюхали-таки! Неизвестно, кто первым обнаружил брошенную стоянку галлов, – то ли это был Луций, то ли кто-то из ветеранов, – однако, увидев вдруг разбросанные по всей поляне ветки, центурион поднял руку, останавливая не в меру разошедшихся воинов. – И что такого тут приметил старик? – шепнул Луций. – Ну, ветки… И что? – Он, видно, полагает, будто это остатки шалашей. – А ведь не зря… Рысь оглянулся и увидел, как осторожно и почти бесшумно окружали поляну легионеры. Как подобрался центурион, как привстал на цыпочки Луций, как Автебиус зачем-то взмахнул рукою… На поляне что-то звякнуло. – За мной, – обернувшись, тихо приказал Теренций, и воины быстро пошли на поляну. И в самом деле, эти ветки, явно срезанные острыми ножами, очень походили на остатки шалашей. А вот и кострище, и окровавленные ошметки… Видно, галлы были здесь не так уж давно! Шедший впереди центурион вдруг остановился, наклонился и что-то подобрал из золы. Обернулся, подозвав к себе ближайшего легионера, а сам при этом почему-то смотрел на Рысь, и гладиатору очень не понравился его пристальный и холодный взгляд. – Взгляни-ка на эту вещицу, дружище Кравт, – что-то протянув воину, тихо произнес Теренций. – Узнаешь императора? – Коммод? Каракалла? – Нет, дружище, это Марк Аврелий… Хороший был император. И, кажется, благодаря ему я теперь знаю, кто помог галлам проникнуть в лагерь. – Центурион задумался, затем позвал к себе легионеров и принялся их о чем-то расспрашивать. После чего еще немного подумал и вдруг показав пальцем на Рысь, приказал: – Убейте предателя, думаю, нам незачем с ним возиться. Юний еще не успел ничего понять, как сразу с трех сторон в него полетели дротики. Ну тут уж сработал инстинкт охотника – не ждать нападения, а нападать самому, а если не можешь, уклоняться. Юноша быстро присел и, резко, словно пружина, выпрямил ноги, прыгнув назад и влево, ушел, укрылся в кустах. А затем почти сразу же, не ожидая ничего для себя хорошего, со всех ног бросился бежать, петляя, как заяц, и чувствуя позади горячее дыхание погони. Сердце его стучало, а на душе было так горько, как не бывало, наверное, еще никогда. Надо же! Его посчитали предателем! За что? Почему? Ответа не было. Пока…
Глава 14 Весна 225 г. Лугдунская Галлия ШАЙКА АТАМАНА-ФИЛОСОФА
Только со временем бык норовистый притерпится к плугу, Только со временем конь жесткую примет узду.Публий Овидий Назон. Наука любви
Он затаился в болоте, как делал когда-то еще там, дома, охотясь на мелкую дичь. Погрузился в грязную лужу, предварительно проверив дно, дышал через сорванную камышину и чувствовал со всех сторон тяжелую поступь легионеров. А те кружили вокруг болота, как коршуны над птичником, обшаривали кусты и овраги. Убежище оказалось так себе, и, будь у центуриона побольше времени, отыскали бы Рысь, можно не сомневаться. Или сам бы беглец выскочил, отряхиваясь от холодной водицы. Хоть и припекало солнышко, да все же зуб на зуб не попадал. Юноша молил богов: пусть преследователи уйдут, пусть уйдут… Не так была страшна смерть, как дурная слава, ведь в глазах всех он, Рысь, умер бы предателем, словно бы понеся заслуженную кару. Центурион даже не захотел выслушать его – зачем? Ведь ему и так было все ясно. А вот Рысь пока ничего не понимал. Полежав в луже еще немного, он осторожно высунул голову и осмотрелся: похоже, легионеры все же ушли наконец. Беглец прислушался: с дороги доносились удаляющиеся шаги. Значит, решили больше не искать. Подумали, что утонул в болоте, или просто махнули рукой? Впрочем, какая разница? Теперь бы не столкнуться с галлами – ведь те наверняка бродят где-то поблизости. Юноша вылез из лужи и, оглядываясь, побежал вокруг болота – согреться и обсушиться. Согреться удалось быстро – через какое-то время от беглеца уже шел пар, а глаза застилал едкий пот. Теперь самое время немного отдохнуть, осмотреться, подумать. Выбрав подходящую полянку с журчащим ручьем, Рысь сбросил с себя одежду и, выстирав ее, разложил на траве сушиться, после чего вымылся сам и принялся чистить панцирь – однообразные действия хоть как-то успокаивали нервы и не мешали думать. Фибула! Откуда она взялась там, в брошенном становище галлов? Или кто-то из них, шагая по пятам за центурией, просто отыскал ее в лагере? А может, это просто похожая вещь, и центурион зря решился принять меры? Впрочем, понять его можно – от всего того, что происходило в последнее время с центурией, явно попахивало предательством. Говорили, что все мятежники ушли к Кроциотонуму, а они оказались здесь и едва не перебили всю римскую сотню. И если бы не бдительность центуриона, наверное, перебили бы, очень даже просто. Теренций Капитон не зря нервничал и не доверял никому… Так, может быть, он просто использовал эту найденную фибулу, которую еще не так давно с гордостью носил Рысь? Да, наверное, это была проверка, и подозреваемый ее не выдержал. А центурион просто воспользовался этим, чтобы успокоить своих людей, показать им – вот, предатель найден, и теперь ничего плохого с центурией не случится. Интересно, куда они направились? К Алауне? Или назад, к Августодуруму? Впрочем, это не так уж и важно. Куда важнее – что же ему, беглецу, делать дальше? Возвратиться назад, в школу? Исключено, Теренций наверняка доложит все Памфилию Руфу, да и есть ли смысл в возвращении? Ведь он, Рысь, сейчас свободен! Так же, как прошлым летом, когда вместе с Лицинием бежал с виллы. Однако тогда он довольно быстро оказался в лапах «жаворонков», чьи караулы стояли на всех перекрестках. А ведь было мирное время, а сейчас мятеж и караулы наверняка усилены. К тому же где-то рядом бродит манипул Памфилия Руфа, да и кто сказал, что этот отряд – единственный? Значит, пользоваться дорогами нельзя, нужно пробираться лесами. Знать бы еще куда! Вообще-то, коль уж выдался такой случай, надо как можно быстрее убираться из Галлии, наняться на какой-нибудь корабль, добраться до земель ободритов, отыскать, наконец, Тварра, отомстить за погибший род. Да, вот поистине достойное, угодное богам дело! Только как отыскать этих ободритов? Добраться до колонии Агриппина, а там уж надеяться лишь на милость богов? Может, они подскажут? Почему бы и нет, коли принести хорошую жертву? Но сначала выбраться отсюда, из этих болот. Выйти к морю, да-да – к морю, договориться с рыбаками, чтоб довезли до любой гавани, куда заходят купеческие суда, а уж там видно будет. При себе, правда, лишь несколько сестерциев, но, наверное, можно будет и подзаработать в той же гавани грузчиком или еще как-нибудь. Именно так и нужно сделать, это, пожалуй, лучший вариант. Дороги для беглеца закрыты, а лесных троп он не знает да и не может знать. Чем шастать по лесам, лучше к морю, не так уж оно и далеко, если идти на север – никак не минуешь. Приняв решение, юноша повеселел и, подумав, снова бросился в ручей, поднимая брызги. В чистом голубом небе ярко светило солнце, прозрачная вода приятно холодила кожу, рядом в кустах желтого дрока радостно щебетали жаворонки. Искупавшись, Рысь выбрался из ручья и, выйдя на поляну, озадаченно почесал затылок. В траве не было ни одежды, ни амуниции. Может, это не та поляна? Ну конечно же не та! Юноша облегченно рассмеялся и повернулся обратно к кустам, решив начать осмотр от ручья. Мягкая трава приятно защекотала колени, впрочем, беглец успел сделать лишь несколько шагов, как вдруг заметил вышедшего из лесу незнакомца, чернобородого, с длинными волосами, перевязанными тонким кожаным ремешком, одетого в овчину и браки. В руках незнакомец держал короткое копье с широким наконечником в виде орехового листа, за поясом его торчал нож, размером, пожалуй, не меньше гладиуса. Кто этот человек? Местный охотник? Наверное, у него можно спросить дорогу. Улыбнувшись, Рысь едва успел шагнуть, как прямо перед ним, просвистев, впилась в землю стрела. – Стой где стоишь, – осклабился чернобородый. – Смею заверить, мои люди стреляют метко. Несмотря на галльский внешний облик, «бракатый» говорил по-латыни довольно хорошо и правильно, лишь иногда вставляя кое-какие слова родного языка. Черные глаза его пристально рассматривали беглеца. – Что тебе от меня надо? – Рысь скрестил на груди руки. Чернобородый расхохотался: – Ты красивый юноша, и, думаю, тебя можно будет выгодно продать. – Напрасные хлопоты, – в свою очередь усмехнулся беглец. – Я и так не свободен. Боюсь, у моего хозяина возникнут проблемы. – А это уже не мое дело, – резонно возразил незнакомец и, причмокнув губами, снова всмотрелся в лицо юноши. Посмотрел, почесал бороду и вдруг приказал подойти ближе. – Кажется, я где-то тебя видел. В каком-то городе… В Лугдуне или Ротомагусе. Впрочем, не буду гадать. Давай рассказывай – кто ты, откуда? Нет определенно, я тебя где-то видал! – Я бежал от римлян, – пожав плечами, признался Рысь, рассудив, что скрывать ему особенно нечего. Бородатый кивнул: – Похоже на правду. И куда ж ты бежал? – А, не знаю. Куда глаза глядят. – Хм… Вот как? А ты, парень, не из беглых ли гладиаторов часом? – Ты угадал, – усмехнулся Рысь. Незнакомец вовсе не производил впечатления какого-то официального лица. – Долго мне еще тут стоять? Заметно повеселев, чернобородый обернулся и свистнул. И сейчас же на поляну выбралось с десяток оборванцев в овчинах и браках. Кто с луком, кто с коротким копьем, а кто и при мече. Ну и гнусные же у всех них были рожи! Алчные, грубые, покрытые шрамами и рубцами. – Да-да! – бросив копье в траву, чернобородый хлопнул себя по ляжкам. – Ну точно – гладиатор. Летом я видел тебя на арене Ротомагуса, ты бился с какой-то полосатой кошкой. Было? – Было, – беглец улыбнулся. – Может, вернешь одежду? – Дайте ему одежку, – распорядился «бракатый», и кто-то из оборванцев швырнул Рыси тунику. Натянув ее, беглец почувствовал себя гораздо уверенней, в конце концов, ему теперь не приходилось стоять перед всеми голым. Теперь можно было и обнаглеть: – А оружие? Предводитель бродяг зашелся смехом: – А ты шутник, парень! Хотя… – он вдруг стал серьезным, – очень может быть, что ты его скоро получишь. Давно в бегах? – Давненько, – Рысь не стал вдаваться в подробности. – Замечательно! – снова засмеялся «бракатый». – Нам как раз не хватало хорошего бойца. Будь с нами, гладиатор! – А вы кто – повстанцы? Теперь уж загоготали все. Некоторые даже схватились за животы, повалившись в траву, словно бы юноша выкинул невесть какую смешную штуку. – Повстанцы? – смеясь, переспросил бородач. – Воевать с Римом? Мы что, похожи на дураков? – Похожи, – съязвил Рысь. – Смеетесь уж точно по-дурацки! Вместо того чтобы объяснить. – Изволь, объясню. – Вожак махнул рукой, и смех стих. – Мы – вольные люди. Не пашем, не сеем, не торгуем, никому ничего не платим. Живем тем, что добудем сами. И неплохо живем, верно, ребята? – Ах, – догадался наконец юноша. – Так вы разбойники! – Можно сказать и. так. Я – Гретоликс, а это мои люди. – Чернобородый горделиво выпятил грудь. – Позволь теперь узнать твое имя? – Рысь. – Вот!!! – Гретоликс хлопнул в ладоши. – Именно так тебя и звали на арене. Теперь ты будешь с нами, гладиатор! – А если я… – Откажешься? Ха-ха! – Вожак шайки насмешливо сплюнул. – Ты же не идиот, гладиатор, и хорошо понимаешь: у тебя нет выхода. Ты чужак, местности не знаешь и никуда не проберешься – тебя очень скоро поймают: римляне выставили войска по всему побережью. Услыхав про побережья, беглец погрустнел. Похоже, и в самом деле никакого другого выхода не оставалось. – А с нами ты продержишься долго, – продолжал уговаривать Гретоликс. – Подавив мятеж, большая часть римских войск уйдет, вот тогда можешь пробираться куда тебе надо. А пока – с нами. Не самый плохой вариант, а в твоем случае – вообще единственный. – Судя по твоей речи, ты не всегда был разбойником, – усмехнулся Рысь. – Да, я когда-то изучал философию в Александрии. – Гретоликс вздохнул. – Впрочем, вряд ли ты, как и эти славные люди, знаешь, что такое философия и где находится Александрия. Вернулся – а мои родители уже умерли и земли захватили нехорошие люди, которых, признаться, пришлось хорошенько проучить. Ну, гладиатор, ты с нами? – С вами, с вами. – Рысь обреченно махнул рукой. – Похоже, мне и в самом деле больше некуда деться. – Рад, искренне рад! – Гретоликс улыбнулся и, подойдя ближе, хлопнул юношу по плечу. – Ты не пожалеешь, парень. Нам так не хватает опытных бойцов. Сможешь научить кой-чему моих ребят? Беглец усмехнулся: – Запросто. Правда, воины обычно не очень-то ценят наше искусство. – А мы не воины, – разбойничий атаман поднял с земли копье. – И, уж будь уверен, оценим. Правда, извини, оружие тебе пока не дадим, сначала проверим в деле.
Дело нашлось уже буквально назавтра. Устроив на лесной дороге засаду, разбойники ограбили обоз, отправленный в Алауну с одной из вилл. Собственно, даже и битвы-то никакой не было: понадеявшись на большое количество римских войск в округе, обоз выехал почти без охраны, за что и поплатился. Увидев выскочивших из леса «бракатых» да заступившего дорогу Рысь, обнажившего меч, обозники тут же разбежались. Догонять их никто не стал – больно надо! Прихватив с собой добычу – несколько бочонков с медом, ткани, копченую рыбу, пару амфор с вином, – шайка Гретоликса быстренько скрылась в лесу. «Косматые» бурно радовались, а вот их образованный предводитель грустил: добыча-то оказалась мизерной. Да и какой она могла быть сейчас, по весне? Вот если б осень, можно было бы надеяться и на свежее мясо, и на солонину, и на дичь. Впрочем, дичи и меда в лесу хватало, а ничего более ценного в обозе не оказалось. – Думаю, то же самое мы найдем и в ближайших селеньях, – хлебнув вина, грустно покачал головой атаман. – Эх, вот если б напасть на виллу! – Так за чем же дело стало? – Рысь подставил кружку, и кто-то из сидящих рядом разбойников наклонил амфору. – А дело в наших небольших силах, – охотно пояснил Гретоликс. – На селение-то мы еще с горем пополам можем напасть или вот на небольшой обоз. Что же касается укрепленных вилл… Да там одной охраны в несколько раз больше, чем всех нас! А риск – он хорош, когда оправдан. Вот если б с кем объединиться… Арбай! – Атаман щелкнул пальцами, и молодой, заросший пегой щетиной разбойник поперхнулся вином. – Слушаю. – Вытерев губы рукой, он поднял глаза. – Пойдешь к Черной болотине, там должны быть мятежники. Найдешь Амнидикса, передашь мое предложение. – А если не согласится? – А то уже не твоя забота. Хотя, думаю, согласится. С чего бы Амнидиксу не согласиться, что он, мало раньше разбойничал? Да и сейчас, думаю, не прекратил. – Гретоликс задумался. – Вообще странно было увидеть его в рядах мятежников. Хотя уж кому никакого дела нет до политики, так это Амнидиксу. Вот если бы дело пахло большими деньгами… Впрочем, а кто сказал, что это странный мятеж ими не пахнет? – Странный? – поднял глаза Рысь. Атаман встрепенулся: – Кто странный? – Ты сказал: мятеж какой-то странный, – не отставал юноша. – Почему? – Да так… – Гретоликс поджал губы. – Ты не вникай, гладиатор, это я о своем. Пей лучше, веселись. Эй, плесните-ка ему еще вина! Замяв тему мятежа, предводитель шайки проводил глазами убежавшего с поручением Арбая и велел всем остальным отдыхать до вечера. Вечером Рысь должен был продолжить обучение разбойников владению мечом, а пока и в самом деле следовало отдохнуть, тем более что день выдался солнечный, жаркий. Разбойничья берлога – именно так беглец именовал пристанище шайки – представляла собою большую яму, вырытую меж корнями высокого дуба и так искусно замаскированную, что, даже находясь совсем рядом, нельзя было обнаружить лаз. Впрочем, сейчас берлогой пользовались редко – тепло, да и в окрестной глуши можно было не опасаться случайных встреч с легионерами. Местных же разбойники не боялись, пусть те сами их боятся! Прислонившись спиной к теплой шершавой коре дуба, Рысь чистил меч, вполглаза поглядывая на храпящих товарищей. Рожи у них, конечно, еще те, но все же нельзя сказать, что все эти «бракатые» были таким уж кончеными людьми. Кто-то из них, как когда-то Рысь, бежал с виллы, у кого-то легионеры сожгли деревню, а кого-то за долги продали в рабство. Хоть такое и запрещалось законами Рима, да здесь, в глуши, частенько действовали свои законы, а то и вообще никаких, одно лишь право дубины. У кого она больше, тот и прав! Владельцы вилл, пользуясь покровительством римлян, закабаляли крестьян, превращая их в зависимых арендаторов – колонов, ну а те, конечно, бунтовали. Таким образом, почва для мятежа в здешних забытых богами местах была самая благоприятная. И с чего бы это Гретоликс назвал мятеж странным? Он ведь далеко не дурак, этот образованный разбойничий вожак. Послушать его рассуждения бывало иногда весьма интересно и поучительно. Что же тут странного, в этом мятеже? Однако не менее странные дела творились с центурией Теренция Капитона. Рысь принялся рассуждать: во-первых, совместно с алаудами Памфилия Руфа центурия Теренция жестоко расправилась с жителями мирной деревушки секвонов – так называли живущих в той местности галлов, как некоторых звали эдуями, а других – паризиями. Повода для такой расправы не было! Во-вторых, сам Памфилий отправил центурию в тихое вроде бы место. И в этом тихом месте коварные галлы едва не вырезали всех! И вырезали бы, коли б не бдительность опытного центуриона. Та самая бдительность, что ему, Рыси, вскорости вышла боком. Ну, это уже в-третьих… Ясно было, что о пути центурии знали. Знали, естественно, через предателя, за которого Теренций Капитон и принял Рысь, а может, и не принял, а просто пожертвовал им, чтобы успокоить воинов. А Теренций ли виноват? Тот ведь просто воспользовался найденной фибулой, может быть, похожей на ту, что была потеряна Рысью… А может быть, и той же самой! Тогда возникает вопрос: как она попала в становище галлов? Как вчера еще советовал Гретоликс, не надо путать причину и следствие. Разобраться бы только, что здесь причина, а что следствие. Для начала надо вспомнить, при каких обстоятельствах пропала эта самая фибула. Ну, тут и вспоминать нечего – во время экзекуции, когда снимал плащ. Кто тогда присутствовал? Кравт. Мог украсть застежку? Вполне. А вот потом расстаться с ней – вряд ли. Не такой это человек, ну разве что фибулу у него потом еще раз кто-то украл. Бред какой-то получается – вор у вора". Нет, надобно искать более простое объяснение. Самое простое – фибулы просто похожи. А если чуть посложнее? Посложнее получается, все же кто-то пытался его, Рысь, оклеветать. Кому же он так насолил… Кто мог украсть фибулу? Конечно же, Автебиус! Недруг Рыси еще со времен гладиаторской школы. Недруг и завистник. Ну да, он, скорее всего, и забрал тогда фибулу, хоть в том и не признался. Будет он признаваться, как же, скорее уже тогда задумал недоброе. А затем, увидев благоприятный момент, решил использовать – бросил. Бросил! Не зря же он махал рукой у становища, не пот вытирал и не отгонял мух! Бросил, чтобы, обвинив Рысь, отвести подозрение от себя. Ведь это он (или погибший Сакс) пропустил мятежников через овраг, другим путем те никак не смогли бы незаметно пробраться в лагерь. Что же они его не убили? А-а, наверное, хитрый галл, завидев выходящих из болота людей, просто-напросто спрятался в кустах и притаился. Если бы закричал, его бы, конечно, сразу убили. Трус! Трус и предатель. А он-то, Рысь, дурачина, почти поверил его лицемерному дружелюбию! А ведь стоило немного подумать, и все стало ясным как день. Хорошо, что в голову хоть иногда приходят умные мысли. Правда, Гретоликс говорит, что умная мысль – это та, что приходит вовремя. А может быть, все и к лучшему? Он, бывший гладиатор и раб, теперь наконец свободен! Только вот толку-то пока от такой свободы! Рысь задремал наконец, разморенный вином и солнцем, и только вечером, когда длинные тени деревьев протянулись через всю поляну и оранжевое небо заполыхало закатом, юношу разбудил торжествующий возглас разбойничьего атамана. – Молодец, Арбай! – не скрывая радости, кричал он, обнимая пегобородого парня. – Ты хорошо выполнил поручение. Впрочем, я и так знал, что Амнидикс согласится. Где, говоришь, расположена вилла? – За дубравой, что почти сразу за Черной болотиной. – А, клянусь Везуцием, знаю! Недалеко от дороги в Ингену. – Да, там. Вилла Лонгина Аларга.
Вилла Лонгина Аларга располагалась на пологом холме близ кленовой рощи. Слева от холма, в ложбине, журчал широкий ручей, скорее даже небольшая речка, через которую был переброшен деревянный мостик. Справа зеленел молодой листвой орешник. Это было довольно красивое место, особенно сейчас, в мае. Из леса к вилле вела извилистая дорога, по краям ее виднелись распаханные, а кое-где уже и засеянные яровой пшеницей поля. На краю одного из таких полей, близ леса, и затаились разбойники. Теперь, учитывая людей Амнидикса – того самого рыжебородого парня, что имел какую-то тайную связь с привратником Памфилия Руфа, – их было не то чтобы много, но вполне достаточно для нападения на охраняемую виллу. Тем более что Гретоликс заранее разведал все подходы. Вокруг виллы тянулась ограда из скрепленных известковым раствором камней. Внутри, кроме окруженного колоннадой господского дома, располагались хижины рабов, амбары, конюшня, эргастул и прочие постройки, в числе которых и высокая башня, на которой сейчас маячил часовой, внимательно осматривающий округу. Хоть центр мятежа располагался гораздо дальше к востоку, обитатели богатых вилл принимали меры предосторожности, призванные уберечь от всякого рода напастей. Впрочем, разбойников эти меры, похоже, ничуть не смущали. – У них всего полтора десятка воинов, – усмехаясь, негромко пояснял Гретоликс. – Остальные – рабы и колоны, которых вряд ли будут вооружать. – Да, но они могут послать за подмогой, – недоверчиво возразил Амнидикс. – Придется перекрыть все дороги. – Не только дороги, но и все тропки. – Гретоликс согласно кивнул. – Людей у нас хватит. – Людей-то хватит, но вот хватит ли у них сноровки? – Не знаю, как у твоих, уважаемый Амнидикс, а у моих – вполне хватит! Оба атамана расхохотались. Сжимая копье, Рысь стоял позади всех. Он старался лишний раз не попадаться на глаза Амнидиксу, рыжеватые косички которого запомнились юноше еще со времен прошлогоднего побега и всего, с ним связанного. Похоже, Амнидикс так и не узнал гладиатора. Впрочем, а даже если бы и узнал? И что с того? Мало лигладиаторов развлекало время от времени всадника Децима Памфилия Руфа? – Рысь! – Гретоликс обернулся и подозвал юношу. – Повозки готовы?. – Давно готовы. – Что ж… – Разбойничий атаман, прищурившись, посмотрел в небо. – Пора. И да помогут нам боги. Он взмахнул рукой, и три груженные выделанными шкурами повозки, запряженные медлительными волами, выбрались на дорогу и не спеша покатили к вилле. Первой из них, накинув на плечи рваное рубище, правил Гретоликс. Поскрипывая, вертелись колеса, сидевшие на облучках возчики лениво помахивали бичами. Припекало солнце, едва-едва дувший ветерок чуть шевелил листья кустарников и деревьев, сонно жужжали мухи. Перевалив через ухабы, повозки остановились перед запертыми воротами виллы. Гретоликс слез с облучка и, подойдя к створкам, пнул их: – Эй, открывай! – Кто такие? – выглянул в смотровое окошечко привратник, совсем еще молодой парень. – Не твоего ума дело, – презрительно бросил разбойник. – Вилика позови, живо! – Чего надо? – В оконце возникло пожилое морщинистое лицо, видимо, вилику давно уже доложили об обозе. – Всадник Лонгин Аларг из Ингены приобрел эти кожи в Арегенусе и велел везти их на свою виллу. Ну и глушь тут у вас, со вчерашнего дня блуждаем. Вилик недоверчиво осмотрел повозки и осведомился, не передал ли хозяин случайно какого-нибудь письма. – Письма? – Атаман усмехнулся. – Конечно передал! На, читай… – Он протянул восковую дощечку – подделать послание такому грамотею, как Гретоликс, не составило особого труда. Однако вилик был тот еще жук. – А где же оттиск хозяйской печати? – прочитав письмо, тут же спросил он. – А я откуда знаю? – раздраженно заорал разбойник. – Не хотите принимать кожи, не принимайте, увезем обратно, пускай потом хозяин сам с тобой разбирается. Заворачивай, ребята! Возчики схватили волов за упряжь. – Эй, постойте! – не на шутку испугался вилик. – Уж так и быть, заезжайте. Заскрипев, отворились ворота, и повозки медленно вползли на просторный двор виллы. – Да, ничего не скажешь, долгонько же мы проплутали, клянусь Везуцием! – взглянув на солнце, посетовал Гретоликс. – Может, прибавишь за труды пару сестерциев? – А это ваши проблемы. – Вилик дребезжаще засмеялся. – Надо было получше дорогу спрашивать. Эй, чего там встали? – Он строго взглянул на возчиков. – Езжайте на задний двор, во-он… Вилик протянул руку… Нож Гретоликса вошел ему прямо в сердце. И тут же один из возчиков, выхватив из повозки заранее приготовленный лук, метко поразил часового, маячившего на башне. Полетели в стороны кожи, прикрывавшие прятавшихся в повозках разбойников, засвистели стрелы, а у входа в дом немедленно завязалась драка. Повинуясь приказу Гретоликса, Рысь вместе со всеми побежал на задний двор – воины могли быть и там. Они там и были, правда, разбойников решили не дожидаться, а взяли с конюшни коней, умчались прочь и виднелись теперь далеко-далеко у леса. Впрочем, вот один как-то неловко дернулся в седле, завалился, схватившись за голову, видно, его настиг пущенный из пращи камень. Второго сбили дротиком, третий вроде бы прорвался в лес, и что там с ним сталось, знали теперь одни боги да люди Амнидикса, как раз и скрывавшиеся в лесу вокруг виллы. Между тем стычка у ворот уже заканчивалась. По сути, и сопротивления-то никакого не было, рисковать собственной шкурой ради хозяйского добра охотников находилось мало. Что же касается рабов, то те живо побросали работу и, собравшись в кучу у входа в дом, вполголоса переговаривались, искоса посматривая на нападавших. – Мы не будем вас убивать и не причиним никакого горя, – с ухмылкой успокоил их Гретоликс. – И вообще скоро покинем вашу благословенную виллу. – Убейте всех надсмотрщиков, – угрюмо оглянувшись по сторонам, посоветовал один из рабов – мрачного вида тип, полуголый, с бритой головой и следами плети на смуглой спине. – А как станете уходить, заприте нас в эргастуле, чтоб не подумали, что мы вам помогали. – Хорошо. – Гретоликс кивнул и громко поинтересовался, не желает ли кто-нибудь из рабов примкнуть к его войску. Многие невольники переминались с ноги на ногу, но в шайку никто так и не попросился. – Зря надеешься, – подойдя ближе, пояснил Амнидикс, поправляя свои щегольские, падающие на грудь косички. – Хозяин виллы велит казнить каждого десятого, если хоть один раб убежит. Гретоликс вздохнул: – Что ж… Хотят оставаться рабами – пусть. Их дело, неволить не буду. Пойду потороплю своих. Кажется, настала пора загрузить телеги добром. Эй, гладиатор, давай-ка за мной. Рысь усмехнулся и молча пошел вслед за предводителем шайки. Амнидикс проводил юношу подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Господский дом представлял собой роскошный двухэтажный особняк с атриумом, таблинием, библиотекой, баней, ларариями, кабинетом и спальнями для гостей и хозяев, комнатками слуг и служанок, еще каким-то узкими помещеньицами, средь которых вполне можно было бы заблудиться. Что, казалось, сейчас и происходило, судя по тому, как бестолково разбойники метались по всему дому. Кто-то из них тащил серебряное блюдо, кто-то – золотой светильник, кто – дорогую одежду, а кое-кто – целый сундук с драгоценностями, не особо, правда, большой, но тем не менее. Где-то совсем рядом послышался женский визг, тут же затихший. – Эй, гладиатор! – Заплутавший Рысь обернулся и увидел Арбая. – Гретоликс велел тебе идти в библиотеку, помочь. – Хорошо, – обрадовался юноша. – А где здесь библиотека? – Во-он по той лестнице, а там по коридору направо. Да увидишь. Кивнув, Рысь одним прыжком взлетел по узенькой лестнице и оказался в полутемном коридорчике, узком и длинном. Где-то впереди маячили смутные тени. Библиотека? Нет, кажется, это здесь, ведь Арбай сказал: направо… Или – налево? Да нет, направо, значит, сюда. Юноша нырнул под арку. В небольшой комнате вдоль стен стояли полки с амфорами и небольшими изящными кувшинчиками – серебряными и бронзовыми. Перед входом, у стены с узким оконцем, находилось большое зеркало из полированной меди, рядом с которым на столике были разложены щипчики для выщипывания бровей, палочки для завивки, жаровня и благовония. На библиотеку это помещение уж никак не походило, скорее являлось альковом супруги или дочери хозяина виллы. Рысь хотел было прихватить с собой пару безделушек, да раздумал – уж лучше потом отправить сюда остальных, все равно вся добыча будет разделена по справедливости. А вот в библиотеке порыться хотелось. Юноша полюбил книги еще в прошлом году, на вилле Галлия Флора. Гретоликс тоже был человеком грамотным, даже ученым, уж куда более ученым, нежели Рысь. Было бы интересно поговорить с ним в тиши библиотеки, среди застывшей мудрости книг. А может быть, ко всему прочему, вожак разбойников пояснил бы, почему это он считает мятеж странным? Рыси тоже хотелось это узнать. Позади вдруг раздался шорох. Мелькнула быстрая тень. Резко пригнувшись, Рысь крутанулся на пятке, ладонью выбивая из вражьей руки направленный в его спину кинжал, и тот покатился по полу с жалобным звяканьем. Гладиатор с усмешкой вытащил меч… и застыл, удивленно моргая. Его соперником оказалась женщина, вернее, юная девушка, вряд ли старше самого. Рыси. Рыжая, с распущенными волосами, она была одета в простую тунику с короткими рукавами, подпоясанную узеньким, безо всяких украшений поясом. В глазах девчонки – серых или светло-зеленых – явственно читалась смесь вызова и ужаса. Рысь с усмешкой спрятал меч в ножны: – А ты еще кто такая? – Не твое дело! – Девушка бросилась было прочь, но гладиатор быстро схватил ее за руку: – Куда, дура? Хочешь, чтобы тебя изнасиловали сразу несколько человек? – Пусти! – Ну-ну… Иди, попробуй, уговаривать не буду. – Юноша картинно оперся на дверной косяк. – Ну, что же ты не идешь? Словно в ответ откуда-то снизу, из атриума или ларария, снова послышался женский крик, сопровождаемый гнусным мужским смехом, причем смеялось несколько человек. Девчонка закусила губу, блестящие глаза ее уперлись в лицо гладиатора. – А ты? – тихо прошептала она. – Почему ты не набросился на меня и не изнасиловал прямо на том сундуке? – Сундук слишком узок, знаешь ли. – Рысь цинично ухмыльнулся. – А я люблю удобства. Тем более у тебя, кажется, скулы слишком широкие, и нос чересчур уж длинный, и… – Что?!! – смертельно обиженная незнакомка возмущенно стрельнула глазами. – Это мой-то нос – длинный?! Это у меня-то скулы широкие?! Да если хочешь знать, сам хозяин не считал за позор звать меня в… – Да и какая-то ты худая, тощая, словно кошка, – продолжал издеваться гладиатор. В конце концов, почему бы и нет, ведь эта девица его чуть не убила! – Худая?! – Да и груди у тебя совсем нет. – Нет? А это, по-твоему, что? – Одним движением девушка сбросила с левого плеча тунику, обнажив и в самом деле недурную грудь, пусть небольшую, но крепкую, с коричневым твердым соском. – Сдаюсь, сдаюсь. – Рысь шутливо замахал руками. – Скажи твое имя, красавица! – Да пошел ты… Снизу послышались шаги и раскаты смеха, видно, кто-то из разбойников, натешившись с женщинами, поднимался по лестнице в поисках новой добычи. – Рабы говорят, у здешней хозяйки была наперсница-служанка. Стерва, но чудо как хороша. Она, должно быть, прячется где-то здесь. Девушка испуганно ойкнула. – Прячься! – Не раздумывая, Рысь бросился к сундуку и откинул крышку. – Но… – Лезь живо, кому говорю! – Он выкинул из сундука тряпье. Шаги быстро приближались, и девчонка, передернув плечами, сочла за лучшее последовать совету гладиатора. Едва тот успел захлопнуть крышку, как в комнату с факелами в руках ворвались разбойники, вперемешку люди Амнидикса и некоторые из Гретоликсовой шайки. – О! – увидев Рысь, захохотал Арбай. – Ты уже здесь, гладиатор? – А где же? Хорошо, что ты пришел, берись, потащим во двор этот сундук с книгами. – Что ж, потащим. – Молодой разбойник с неохотой кивнул и обернулся к своим спутникам. – Вы подождите, я скоро. Подхватив сундук, Рысь с Арбаем проворно потащили его к лестнице. – А ничего, легкий, – радовался на ходу Арбай. – Я-то думал, куда тяжелей будет! – Так там одни свитки. – Гладиатор беспечно улыбнулся. – Переплетенных книг нет. – И дались же нашему вожаку эти книги! – осуждающе произнес разбойник. – Все могу понять – и жестокость его, и хитрость, и ум… Но книги? И кому только они нужны? – Каждая немаленьких денег стоит, – пояснил Рысь. Арбай рассмеялся: – Ну, если так, то да. Слышь, гладиатор, мы там нескольких бабенок притащили в атрий, хочешь – присоединяйся. – Красивые? – Кто? А, бабы, что ли… Да ничего. Занять на тебя очередь? – Займи… Только не думаю я, что успею подойти. – А это уж твои дела, ждать не будем! – Громко захохотав, Арбай поставил сундук к повозке. Со стороны виллы донесся вдруг пронзительный женский вопль, резко оборвавшийся на высокой ноте. – Развлекаются, – завистливо произнес разбойник и просительно посмотрел на Рысь. – Ну, больше ничего не надо? – Не надо, – махнул рукой гладиатор и, проводив взглядом радостно убегающего к вилле парня, задумчиво уселся на сундук. Что же все-таки делать с девчонкой? Отпускать ее отсюда нельзя – нарвется на окружение. Если только переждать до вечера где-нибудь на территории виллы? Ведь к вечеру разбойники, ясное дело, постараются покинуть виллу. Чего ради им здесь сидеть? Римлян дожидаться? А вообще-то, что ему эта девка? Рысь вздохнул. Ну, вступился… Он, наверное, и за тех бы женщин вступился, которых сейчас по очереди насиловали в атриуме, так уж был воспитан с детства. "Будь честен и храбр! – учил отец. – Но не менее, чем храбрость, воину к лицу благородство. Если можешь, защищай слабых – стариков, детей, женщин, если же не можешь – что ж, значит, ты уже не воин, тебе изменило счастье". "Будь благороден, честен и смел! – Рысь словно наяву услышал вдруг голос отца, подло убитого ободритом Тварром. – Защищай слабых". Защищай… Защитишь тут, как же! Пожив в шкуре гладиатора, Рысь, конечно, стал вполне циничным и на многие вещи смотрел теперь проще, но все же… все же не мог видеть, как безнаказанно обижают детей или женщин. Ну, тех, кто там, в атриуме, ему уже не спасти, а вот ту, что сидит сейчас в сундуке… Рысь тихонько постучал по крышке: – Эй, слышишь меня? – Да, – еле слышно откликнулась девушка. – Ты можешь где-нибудь спрятаться, пересидеть до вечера? – В доме? – Нет, лучше бы не в доме. Где-нибудь во дворе или в саду. – Есть одно местечко… Грот у ручья в глубине сада. Рядом с беседкой. – Далеко это? – Не очень. Оглядевшись по сторонам, Рысь не заметил ничего подозрительного, вернее, никого. Никого, кто бы мог помешать осуществлению только что возникшего в его голове плана – видимо, все прорвавшиеся на виллу разбойники были заняты грабежом. Все, кроме тех бедняг, что были выставлены часовыми у ворот и на башне, да еще десятка полтора маялось в оцеплении, которое предусмотрительный Гретоликс пока снимать не советовал. Что ж, тем лучше… Пошарив в телеге, юноша вытащил оттуда мужской плащ с капюшоном – пенулу и быстро распахнул крышку сундука: – Вылезай. Живо! Девчонка не заставила себя долго упрашивать, выпрыгнула, что твоя лань. – Надевай! – Рысь швырнул пенулу. – Идем. Быстрее. Где твой грот? – Там, в саду, за виллой. Сопроводив девушку почти до ручья, парень остановился, осматриваясь. Вокруг, по обоим берегам узенького, с переброшенным изящным мосточком ручья, зеленели причудливо подстриженные деревья. У самого мостика располагалась увитая плющом беседка с колоннами и островерхой крышей, а за ней, у специально устроенного из круглых камней водопада, грот в виде небольшой пещеры. Странно – где же там прятаться? Впрочем, девчонке, наверное, виднее. – Не вздумай бежать с виллы, – тихо предупредил Рысь. – По всем дорогам засады. Уж подожди до вечера как-нибудь. – А вечером вы уйдете? – Надеюсь. – Вот никогда бы не поверила, что такое возможно, – неожиданно рассмеялась девчонка. – Чтоб меня спас разбойник! – Я не разбойник, – скривился Рысь. – Я – гораздо хуже. – Хуже? – Светло-серые – да, теперь было хорошо видно, что светло-серые, – глаза девушки округлились. – Я гладиатор! – Гладиатор?! – Девчонка всплеснула руками. – В самом деле? – Прячься! – чуть ли не силой Рысь отвел ее к гроту. – И помни: до темноты не высовывайся. – А если вы к вечеру не уйдете? – Тогда я предупрежу. Тебя как звать? – Лаэрта. – Прощай, Лаэрта. Повернувшись, гладиатор быстро зашагал прочь. Уже перевалило за полдень, и солнце жарило теперь еще сильнее. У ворот виллы несколько десятков разбойников в одних браках деловито грузили добычу на возы. Двое предводителей – Гретоликс с Амнидиксом – расслабленно стояли у входа в виллу и о чем-то со смехом болтали. Похоже, никто из них не планировал оставаться здесь до утра. Замедлив шаг, Рысь задумчиво посмотрел на них и почесал затылок. Помочь, что ли, грузить? Или… Юноша не успел придумать, чем же ему заняться, как не успели закончить свой разговор два атамана, а занятые погрузкой разбойники не завершили свою работу. Не до того стало – маячивший на башне часовой вдруг нагнулся и истошно закричал: – Римляне!
Глава 15 Май – июнь 225 г. Лугдунская Галлия ПОВСТАНЦЫ
Есть тут навесы в саду, кубки, розы, флейты и струны, Тут и беседки, и тень тонких прохладных ветвей…Публий Вергилий Марон. Трактирщица
Римляне! Откуда они взялись здесь, в этой забытой всеми богами глуши? Разгромив мятежников, пришли из-под стен Кроциотонума? Рассуждать было некогда, следовало срочно готовиться к битве. – Закрывайте ворота! – деловито распорядился Гретоликс. – И занимайте оборону на стенах. – Может быть, стоит отступить? – потеребив косы, тихо предложил Амнидикс. – Думаю, так было бы лучше. – Мы не успеем отойти. – Атаман шайки покачал головой и добавил свистящим шепотом: – Пусть хоть кто-то останется прикрывать отход. Амнидикс кивнул и посмотрел на башню. – Да. – Гретоликс усмехнулся. – Пожалуй. Нам стоит взглянуть на легионы самим. Эй, гладиатор! – Он обернулся к Рыси. – Бери наших и занимайте оборону у ворот. Отдав приказ, он вместе с Амнидиксом скрылся в доме, и почти тотчас же их фигуры замаячили на вершине смотровой башни. Рысь с Арбаем и прочими, прихватив копья, кинулись к воротам и, задвинув мощный засов, расположились у самой стены на специальной приступке. Выглянув, юноша посмотрел вдаль и увидел наконец римлян. Их было много, очень много, два манипула, а то и когорта – человек шестьсот. Сверкая шлемами и наконечниками копий, они узкой змеей растянулись по дороге от дальнего леса и почти до ручья. Легионеры шли молча, хороню слышна была их тяжелая поступь. Совсем немного осталось. Рысь усмехнулся: вот уж не ожидал, что прихотливая злодейка-судьба метнет его в ряды галльских повстанцев. Что ж, с этими людьми, пусть даже они разбойники и не по своей воле он попал сюда, он делил хлеб и воду и не собирался теперь их предавать. Сражаться так сражаться, пусть даже в данных условиях это верная гибель. И что с того? В глазах римлян – быть может, он столкнется в бою со свои знакомыми, тем же Луцием, – Рысь все равно оставался предателем. Что ж, у старого центуриона Теренция Капитона будет шанс убедиться в своей правоте. Лишь бы не схватиться с Луцием, не хотелось бы его убивать. А вот ежели в пределах досягаемости неосторожно покажется коварный галл Автебиус – вот с ним-то как раз неплохо будет сразиться! Рысь про себя хмыкнул: в принципе, они все были для него чужаками – и римляне, и их противники-галлы. И наверное, совсем не стоило ввязываться в схватку, но уже поздно отступать. Как бы расценили сейчас галлы его попытку сбежать? Нет уж, совсем ни к чему еще раз навлекать на себя позор, куда больший, чем при побеге из центурии Теренция Капитона, – ведь тогда он, Рысь, не был ни в чем виноват. А если он попытается бежать сейчас, это будет именно предательство, какими бы там мотивами ни руководствовался гладиатор. Да, пожалуй, лучше погибнуть под мечом легионера, дорого продав свою жизнь. В конце концов, смерть на арене или в бою – какая разница? Ведь другой судьбы нет. А в бою – даже почетнее! Рысь вытащил меч, всматриваясь в приближающихся легионеров. Вот сейчас они подойдут ближе, растекутся по округе, выстраиваясь в ряды; убыстряя шаг, ринется к воротам ударная группа, как всегда «черепахой» – подняв над головами квадратные выпуклые щиты. Щиты… А что-то их не видно, знаменитых римских щитов. Нет, вот, есть – но овальные, галльские. Ага, наверное, это алауды-"жаворонки"! Хотя нет, «жаворонки» тоже вооружены как обычный римский легион. Рысь всмотрелся внимательнее, с удивлением отмечая про себя и отсутствие легионерских значков, и полную тишину, и какую-то странную неразбериху, – такое впечатление, что тяжелая и легкая пехота перемешались, чего быть не могло даже на марше. Римляне никогда бы не допустили подобного! Значит, это… – Это не римляне! – послышался позади насмешливый голос Гретоликса. – Остыньте, ребята. – Не римляне? – обернулся Арбай. – Тогда кто же? – Думаю, об этом лучше спросить у Амнидикса. Стоявший тут же Амнидикс усмехнулся: – Кажется, я узнал там кое-кого. Это наши, возвращаются от стен Кроциотонума. Неизвестные воины наконец подошли к воротам и остановились, требовательно затрубив в рог. – Открывать? – обернулся Рысь. Амнидикс кивнул: – Открывайте. Я узнал своего старого знакомца Ладука и еще многих. Эй, Ладук! – громко закричал он. – Кажется, у Кроциотонума вам не улыбнулось счастье? – Проклятые римляне стянули туда два легиона! – угрюмо откликнулся идущий впереди коренастый белокурый мужчина с приятным и хорошо знакомым лицом – привратник! Доверенное лицо всадника Памфилия Руфа, дуумвира Ротомагуса! Но ведь Памфилий Руф как раз и возглавляет подавление мятежа. Тогда как объяснить, что… Гладиатор прямо-таки почувствовал гнилой запах предательства. А люди Амнидикса уже открывали ворота, и первый отряд галльского воинства вошел на просторный двор виллы. Мятежники выглядели неважно – пробитые доспехи, грязные лохмотья вместо одежды, многочисленные раны под повязками с бурой запекшейся кровью. Видно, римляне потрепали их довольно сильно. Еще бы – два легиона против горстки повстанцев! Но – привратник… Кто-то из них ведет двойную игру – либо этот Ладук… либо сам Памфилий! А что нужно всаднику? Богатство у него и так есть, значит, власть. Ну да, власть… Два легиона – это не две центурии! Но кто же ему их дал, неужели наместник… или даже сенат и сам император?! Да, услыхав о почти полном разгроме отряда Теренция Капитона, сенаторы вполне могли принять такое решение, особенно если кто-то сильно преувеличил потери римлян. И этот «кто-то» – Децим Памфилий Руф! Как говорил когда-то Плавт: "Ищи, кому выгодно". Выгоден ли Памфилию разгром римской центурии? Ещё как! Во-первых, мятеж в глазах обывателей стал куда более кровавым, а следовательно, тот, кто раздавит повстанцев, станет чуть ли не спасителем Империи! Ну и, во-вторых, именно под это дело Памфилий и выпросил легионы. Конечно, командование такими силами ему не доверят, на то есть легаты. Два легата и, в качестве советника, Децим Памфилий Руф, всадник… Впрочем, какой всадник? Наверное, уже сенатор! Или станет таковым в самое ближайшее время, как, наверное, и дружок его, эдил Марций. Ай да Памфилий, а ведь все прикидывался простачком… О, боги! Но ведь если рассуждать таким образом, то разгром центурии Теренция – дело рук Памфилия Руфа! Ну да, недаром же центуриона приводил в такое недоумение план, разработанный Памфилием. Да-да! Дуумвир специально отдал центурию на заклание! В своих собственных, далеко идущих целях! А теперь расправился наконец и с мятежниками. А чего ж? Надобность в них отпала. – Римские собаки идут по нашим следам и вот-вот окружат, – между тем тихо произнес Ладук. Амнидикс встрепенулся: – Хочешь сказать: спасения нет? – Не знаю, – вздохнул привратник. – За нами идет Ардакс, на него вся надежда. – Друид?! – обрадовался Амнидикс. – Ну, тогда боги не оставят нас милостью. – Не оставят… Лишь бы римляне не пронюхали, где мы. Пока эти твари кружат в болотах. – Может, там и утонут. – Может… Кто этот красавчик в римском плаще, что так лихо распоряжается моими воинами? – Который? – Амнидикс обернулся. – Ах, этот? Это Гретоликс, разбойник, может, слыхал? – Кто ж в здешних местах не слыхал про его шайку? Он что, тоже с нами? – Пока да. Думаю, нам стоит поговорить подробней и в более уединенном месте. Привратник кивнул: – Согласен. Как раз к вечеру должен появиться друид.
Рысь краем уха слышал весь разговор, правда с пятого на десятое, поскольку его отвлекали приказы Гретоликса: что-то поднести, отвести возы от ворот и прочее. Значит, вот оно как! Пока не придется сражаться с римлянами неизвестно за что. Тогда, наверное, стоит все-таки попытаться исчезнуть поскорее с виллы. Ага, исчезнуть… И попасться в лапы римлян! Если верить привратнику, они как раз и рыщут в болотах, а это не так уж и далеко. Вот если бы знать тропы… Расспросить кого-нибудь из местных? Нет, это может показаться подозрительным. Ха! А зачем приставать с расспросами неизвестно к кому? Ведь есть же эта девчонка, Лаэрта! Поди, так и прячется в своем гроте, не убежала еще. Да и как ей сейчас убежать? Бросив в сторону мешок с награбленным добром, чтобы не мешал проходу воинов, юноша незаметно отошел к воротам, якобы заинтересованный пленниками, – у мятежников нашлись и таковые. Немного, с десяток… О, боги!!! Рысь не поверил своим глазам, увидев в числе пленников Луция! Впрочем, чего тут удивительного? Видно, сотня Теренция Капитона совсем перестала существовать из-за предательства Памфилия Руфа! Руки молодого римлянина были связны за спиной крепкими кожаными ремнями, босые ноги сбиты в кровь, на плече – бурые пятна. Тем не менее высоко поднятая голова со шрамом на левой щеке, гордый презрительный взгляд, свойственный только римлянам – победителям половины мира. Луций… Рысь поспешно отошел, краем глаза следя, куда же поведут пленных. Ах, ну да, конечно же, в эргастул, можно было сразу догадаться, а не маячить здесь без всякого дела. Впрочем, зевак кругом хватало. Луция нужно выручать. Без сомнений! Все-таки друг, а предавать друзей – самое последнее дело. Правда, он, наверное, сам считает Рысь предателем. Ну, пусть пока считает. Значит, эргастул. Освободить пленников, скорее всего, не составит особого труда: мятежники-галлы – не римляне, никакой дисциплины у них нет, разве что в битве, и то как сказать. А уж что касается отдыха… Наверняка сейчас упьются вином, заведут какие-нибудь игрища, песни, веселье. Вот уж поистине удивительный народ: казалось бы, плакать надо, а они веселятся. Недаром многие образованные римляне считают галлов народом-подростком. Шумным, хвастливым, непосредственным. И впрямь словно дети. Какая уж тут дисциплина? Проследив, как двое воинов заперли дверь эрга-стула на засов, Рысь усмехнулся. И в самом деле, в отношении галлов он оказался прав. Даже не выставили часового! Что ж, тем лучше… Осталось переговорить с девчонкой. Быстро миновав задний двор, гладиатор вышел в сад – обширный, занимавший несколько десятков югеров земли. Стемнело, и кое-где уже раздавался стук топоров: мятежники рубили деревья для костров. Осторожно пройдя вдоль ручья, юноша отыскал мостик и грот и, остановившись невдалеке, позвал: – Лаэрта! Эй, Лаэрта! Из грота показалась лохматая голова девушки. – Ты наконец пришел, гладиатор? – тихо произнесла она. – Я уже устала ждать. Ну, что стоишь? Заходи. Рысь посмотрел по сторонам и вслед за девчонкой протиснулся в узкий лаз… даже не лаз, а скорей коридор, выложенный мраморной плиткой. Где-то впереди виднелись желтые блики. Ага! Комната – довольно просторная, с небольшим столиком и низким ложем, застеленным дорогой тканью. На бронзовой треноге горел золоченый светильник. Неплохо устроилась, видно, давно знала про это убежище. – Хочешь вина? – Хочу… Ты знаешь окрестные болота? – Знаю. Лаэрта взяла стоявший рядом со столом кувшин и плеснула вина в глиняные кружки: – Пей! И прошу тебя успокойся. Рысь медленно выпил, не отрывая от девушки взгляда. – А теперь ложись. – Лаэрта нежно обняла его за плечи и поцеловала. – У меня так давно не было мужчин! Ну, расслабься… Юноша хотел было сказать, что сейчас не время, что, пока не поздно, нужно попытаться бежать, предварительно освободив из эргастула пленных, что… Он ничего не сказал, ощутив ладонями девичье тело, трепетное и горячее, жаждущее любви… Когда Юний покинул убежище, уже наступила ночь и мятежники, разложив костры почти по всему саду, жарили мясо хозяйских овец. Где-то громко смеялись, где-то слышались песни и пьяный женский визг – видно, галлы напоили-таки вином не успевших убежать женщин. Пару раз юноша чуть не наступил на прятавшиеся по кустам парочки. Вот и задний двор. Приземистое кирпичное здание – эргастул, тюрьма для провинившихся рабов, в которой сейчас находились пленники. В звездном небе ярко светила луна, красновато-желтая, как медный таз, и, наверное, такая же звонкая. Ну конечно же, никто эргастул не охранял. Какие там часовые, когда вокруг такое веселье?! Усмехнувшись, юноша ухватил засов. – Ну наконец-то! – засмеялись за спиной. – Хоть один трезвый и исполняющий свой долг воин. Рысь быстро обернулся и увидел перед собой Гретоликса. Атаман-философ, в отличие от остальных, был деловит и собран. – Вот что, гладиатор, – негромко произнес он, – бросай свой пост и иди за мной. – А пленники? – Да никуда они не денутся! К тому же я лично не отдавал тебе приказа их охранять, а на слова Амнидикса можешь наплевать и забыть. В конце концов, похоже, нам придется с ними расстаться, и гораздо раньше, чем ты думаешь. – Вот как? – Юноша удивленно моргнул. – Да, так. Но об этом чуть позже. Объявился друид, и мы хотим спокойно обсудить ситуацию, что, признаться, в этом лупанарии весьма тяжело. Хорошо, что я нашел тебя. Встанешь у входа в хозяйский кабинет и будешь отгонять всякую пьянь, чтоб нам не мешали. Задача ясна? – Уж куда яснее, – усмехнулся гладиатор. Они прошли вдоль горящих повсюду костров и, войдя в дом, по узкой лестнице поднялись на смотровую башню. Рысь с любопытством посмотрел вдаль, на залитые лунным светом поля, луга, перелески. Недалеко от ограды тускло блестел ручей, а за ним, за лесом и холмами, виднелись какие-то искорки. – Костры римлян, – шепотом пояснил Гретоликс. – Их лагерь не так уж далеко, за болотами. Если утром выйдут, к полудню будут здесь. – Так чего ж мы ждем? – Посмотри туда. – Вместо ответа атаман взял гладиатора за плечи и развернул. И там тоже были оранжевые искорки – пламя далеких костров. – И вон в той стороне, – показал рукой Гретоликс. – И там… – Так что же, выходит, мы в окружении? – тихо поинтересовался Рысь. Разбойник не стал скрывать: – Выходит, так. Впрочем, есть у меня одна задумка… Всем нам не уйти, слишком много народу… – Похоже, нужно поскорей избавиться от лишних. Гретоликс пристально посмотрел на юношу и улыбнулся: – Я всегда знал, что ты умнее, чем кажешься.
Они спустились вниз, в атриум, и Рысь встал часовым у входа в библиотеку, куда немного погодя вместе с Гретоликсом прошли несколько человек – Амнидикс, привратник Ладук, какой-то надменного вида старик в низко надвинутом на глаза капюшоне, с седой, тщательно заплетенной в косички бородой – видимо, это и был друид – и еще какой-то согбенный человечишко, тоже в накинутом капюшоне. – Я вижу, наши дела не очень удачны, о, благородный друид! – донесся из библиотеки звучный голос Гретоликса. Ну так и есть – друид. – Тот, на кого мы надеялись, предал нас, – глухо ответил старец. – Памфилий Руф – предатель? – разом воскликнули Гретоликс с Амнидиксом. – Да! Он перехитрил нас, нарочно отдав нам на растерзанье лишь одну центурию, взамен же получил легионы! – Которые, похоже, скоро доберутся до виллы. – Ничего, и у нас найдется, чем прижать недостойного. – Друид засмеялся… – Кстати, знаете ли вы, что Памфилий подослал сюда своего соглядатая? – вдруг поинтересовался старец. – Соглядатая? И ты знаешь – кого? Гладиатор навострил уши. – Я покажу его вам, – усмехнулся друид. – Чуть погодя. Снаружи послышался какой-то шум, и в атриум вошло с десяток галлов с факелами и копьями в руках. Столпились вокруг бассейна, недобро поглядывая на Рысь, загомонили. В дверном проеме показался Гретоликс. – Твой меч при тебе? – взглянул он на стража. Рысь пожал плечами: – Ну да, как и всегда. – Дай его мне на время. Юноша вытащил клинок из ножен и протянул атаману. – Ты все сделал правильно, Гретоликс. – Возникший за спиной разбойника друид резко отбросил назад капюшон и, указывая на Рысь, крикнул воинам: – Хватайте предателя! Предателя?! Юний похолодел. Это он-то предатель? Впрочем, рассуждать было некогда. Рысь склонил голову, вообразив себя журавлем, да не просто стоящим – а пляшущим, вернее, вращающимся все быстрее и быстрее. Скопом бросившиеся на него враги попали под удары размашистых крыльев-рук, впрочем, они и без этого сталкивались друг с другом, мешали, падали под ноги – ведь Юний не стоял на месте, и нельзя было предугадать, кому, когда и в какой момент он нанесет удар. Вот отскочил в сторону один, столкнувшись с напарником, вот упал другой, завыл третий… Пожалуй, пора и выбираться, пока не опомнились… Сделав очередной разворот, Юний сграбастал за шиворот одного из попавших под руку – кажется, это оказался привратник – и, используя инерцию раскрутки, с силой швырнул его в сторону нападавших. Впрочем, те были со всех сторон, так что не было никакого смысла выбирать какое-то определенное место, да вряд ли это было б возможным. Оп! Привратник влетел в гущу врагов, а следом за ним, не теряя времени, бросился Юний, тараня попавшегося на пути воина головой в живот. Подпрыгнул, перескакивая через сунутое под ноги копье… и, получив сильный удар в спину, повалился на землю – кто-то ударил юношу тупым концом копья. Если бы острым – пронзил бы насквозь, такой силы оказался удар! – Хватайте его, хватайте! – злобно брызжа слюною, закричал друид. Впрочем, и кричать-то уже нужды не было: на распластавшегося по земле парня, не давая ему опомниться, навалилось с полдюжины человек. Заломив за спину руки, связали, и тут-то Рысь и увидел смеющегося гада с коротким копьем в руках. Это был Автебиус! Но как он очутился среди мятежников? Сбежал? Да нет, скорее всего сдался во время боя, когда погибла центурия. Что же он тогда не с остальными пленными, а на свободе? Все эти мысли молнией пролетели в голове поверженного гладиатора, однако главное потрясение еще ждало его впереди. Связанного юношу рывком поставили на ноги. Рысь покрутил головой, сплюнул и хотел было бросить что-нибудь презрительное Автебиусу, да вот что-то того не заметил. Зато наконец-то хорошо разглядел и друида, и того, согбенного, наконец откинувшего капюшон… и недоуменно потряс головой. Горбатый, сильно выступающий вперед нос, лысина с венчиком седых волос… Нет, не может быть… Никак не может… Согбенный нехорошо усмехнулся: – Вижу, узнал. Рысь узнал, конечно. Но никак не мог поверить, узнав в спутнике друида старика Астиния, вилика из поместья всадника Авла Галлия Флора, прежнего хозяина юноши.
Глава 16 Июнь 225 г. Лугдунская Галлия ПЛЕННИКИ
Что завтра нас ждет, что в грядущем - Кто это знает из нас?Паллад
Его бросили в эргастул, где уже находились пленные легионеры. Те встретили новичка не очень-то приветливо – в тюрьме для рабов и так было не продохнуть. Гладиатор не сразу сориентировался в темноте, ему лишь удалось заставить соседей по несчастью чуть потесниться, чтобы улечься, подгребя под себя гнилую солому. Юноша поерзал, устраиваясь поудобнее, на руках и ногах его звякнули цепи. – Что возишься? – недовольно буркнул один из пленников. – И тут не дадут выспаться! – На том свете выспишься, Валерий! – кто-то хохотнул в углу, совсем рядом с Рысью. Гладиатор встрепенулся: – Луций? В углу напряженно затихли. – Луций, откликнись? Ты здесь или нет? – Скорее здесь, нежели где-то еще, – через какое-то время с усмешкой откликнулся Луций. – Откуда ты меня знаешь? Юноша не стал врать: – Я – Рысь! – Рысь?! – с удивлением воскликнул римлянин. – Вот уж кого я меньше всего ожидал здесь встретить. И чем же ты не угодил своим хозяевам? – Напрасно ты так, – прошептал Рысь с горечью. – Ты поверил Теренцию? – Почему бы и нет? – с вызовом бросил Луций. – Что, этот парень – предатель? Давайте-ка, пока не поздно, свернем ему шею! – Подождите! – властно приказал молодой римлянин. – Я и сам еще не во всем разобрался. Эй, гладиатор! – Так он еще и гладиатор? Ну и сброд! – Не мешай мне, Валерий. Я хочу поговорить с ним. – Говори, Тессарий, – хмыкнул невидимый в темноте Валерий. – Кто ж тебе не дает? – Если ты честен, – чуть помолчав, произнес Луций, – то зачем же тогда бежал? – Не хотел, чтоб меня проткнули копьями! – честно признался Рысь. – И я бы тоже не захотел! – не выдержав, со смехом вставил Валерий. На этот раз Луций никак не реагировал на его слова, а поинтересовался, каким же это образом фибула Рыси оказалась в становище галлов. Рысь усмехнулся: – Можешь мне не верить, но ее подбросил Автебиус. – Автебиус?! – с презрением вскричал Луций. – Ты знаешь, какой он оказался мразью?! Он предал нас, предал всю центурию. Мятежники, видно, схватили его в карауле, и он показал тропу к лагерю. – Почти то же самое он сделал тогда, на болоте, – тихо добавил Рысь. – И если бы не центурион… – Славный Теренций Капитон… Он погиб в битве. – Старый упрямец наконец-то нашел пристанище! – снова вмешался Валерий, видно, ему сильно хотелось поговорить. – Как полагаешь, Луций, что с нами сделают "косматые"? – Не знаю… Может, убьют… – Тогда какой смысл было брать в плен? Я бы на их месте попытался получить за нас выкуп. Рысь обратил внимание, как вольно ведет себя этот Валерий с Луцием – перебивает, постоянно встревает в разговор. Видать, это не простой легионер – милес грегариус, – а уж, по крайней мере, тессарий, как Луций, или даже – оптий, помощник и заместитель центуриона. Луций засмеялся: – Вот видишь, Валерий, ты уже сам ответил на свой вопрос. Выкуп… Да, наверное, и я склоняюсь к этой мысли. Недаром же «косматые» выспрашивали, какого мы рода! – Мой отец – всадник Гай Валерий Прокл! – с гордостью заявил Валерий. – И я вовсе не собираюсь это скрывать. – Ну, если на то пошло, то и за меня найдется кому заплатить, – хохотнул Луций. – А вот на твоем месте, Рысь, я бы задумался: заплатит ли за тебя ланиста? – Заплатит, – гладиатор хмыкнул. – Куда он денется? Я ведь тоже в школе был не из последних и приносил ланисте хорошую прибыль. – А вообще с этим гладиатором – дело темное, – зло пробурчал кто-то – не Валерий и не Луций, видно, только что проснувшийся пленник. – Я б не советовал вам болтать языками, ребята. – Никто еще безнаказанно не называл болтуном Гая Валерия Прокла-младшего! А ну, повтори, что ты сказал! – Вы еще тут подеритесь, – одернул Луций. – На радость врагам. Что же касается гладиатора, то я и не призываю вас слишком ему доверять. Поживем – увидим. А пока, я, пожалуй, посплю. – Вот это правильно, а то разболтались тут, ухари. Все затихли, и тотчас же послышался храп. Рысь тоже вытянулся насколько сумел и закрыл глаза – пока есть возможность, следовало отдохнуть, вдруг уже завтра понадобятся силы? Заснуть ему, впрочем, не дали. Кто-то ухватил за пятку. Луций? – Ползи сюда, в угол, Рысь. Пошепчемся. Гладиатор поступил как просили: пополз, пока не уткнулся лбом в грудь римлянина. – Осторожнее, – прошептал тот. – Ну, рассказывай. Как ты здесь очутился? Рысь в двух словах сообщил про ватагу разбойников, ничего общего с мятежниками не имевшую и в общем-то оказавшуюся на вилле чисто случайно. – Так уж и случайно? – хитро усмехнулся Луций. – Не хочешь, не верь, – обиделся Рысь. – И знаешь, из-за чего я здесь сижу? – Ну? – Я – доверенный человек Памфилия Руфа! По крайней мере, именно так почему-то считают вожаки мятежников. – Памфилий – тот еще тип, – помолчав, промолвил римлянин сквозь зубы. – Если хорошенько порассуждать, то это именно он завлек в ловушку нашу центурию, и если это доказать сенату, то… – Не спеши с сенатом, Луций. Кажется, Памфилий Руф завлек в ловушку не только вас, но и мятежников. Вилла окружена легионами! – Вот как?! – радостным шепотом воскликнул Луций. – А ты откуда знаешь? – Сам видел. – Ага… Значит, мятежники захотят обменять нас на своих людей. Не все так плохо! – Не все, – согласился гладиатор. – Только ты сам сказал: поживем – увидим.
Снаружи внезапно послышались крики и резкий звук отодвигающегося засова. Сквозь распахнувшуюся дверь в темноту эргастула ворвался дрожащий свет факелов и блеск звезд ночного неба. Над смотровой башней невозмутимо висела медного цвета луна. – Вставайте, лентяи! – Вошедшие галлы принялись пинать всех подряд. – Поднимайтесь, если не хотите, чтоб вас здесь прикончили. Звеня цепями, пленники понуро поплелись на задний двор. В кузнице уже горело оранжевое пламя, дюжие молотобойцы раздували мехи, а рыжебородый кузнец нетерпеливо помахивал молотом: – Быстрее, быстрее! Как видно, многие здесь опасались прихода римлян, но в большинстве «косматые» все так же беспечно жгли костры, пили, орали, дрались, действуя по принципу: хоть одна ночь, да наша! А утром поглядим, что там за легионы! Может, и врут все вожаки, может, и нет никаких легионов, а у костров в дальних лесах греются не римские воины, а мирные галльские охотники и пастухи? Пленникам расковали ноги, оставив цепи лишь на руках: похоже, предстояло куда-то идти и кое-кто из вожаков не хотел, чтобы пленные сковывали движение их небольшого отряда. Да-да, именно небольшого – его составляли Амнидикс с закинутыми за плечи косами, привратник Ладук да десятка полтора воинов. Пленники шли в середине, а впереди на белом коне, не оглядываясь, ехал друид. Рысь покрутил головой: они вышли через ворота в заднем дворе. Ни Гретоликса, ни его людей поблизости видно не было. А ведь они вроде бы тоже собирались сматываться? Отправились другой дорогой? Гладиатору это вовсе не понравилось. То ли он привык к разбойничкам, то ли их философ-вожак вызывал у него невольное уважение, но без этих людей все вокруг показалось еще более угрожающе-чужим, холодным и жутким. Цинично и холодно сияла в небе луна, освещая серебряную траву луга, черные папоротники, камыши, лес – угрюмый и страшный. Деревья – дубы, буки, вязы – казались ожившими великанами древних преданий. Тихо было вокруг, даже ночные птицы не подавали голоса при появлении людей на лесной тропе, и лишь слышно было, как в отдалении шумят-гулеванят оставшиеся на вилле галлы. Идущий впереди Луций вдруг резко остановился, застыл, так что Рысь едва не сбил его с ног. – Смотри! – кивнув, коротко шепнул римлянин. Рысь обернулся и в серебряно-медном свете луны увидел позади, в охранении, знакомое лицо Автебиуса. Предатель был вооружен коротким копьем, на поясе его висел широкий кинжал. Встретившись взглядом с Рысью, он не отвел глаза, а лишь злобно усмехнулся. Что ж, каждый имеет право на свой путь. Лишь бы этот путь не был таким гнусным, а тропа жизни не была обагрена кровью товарищей, убитых по твоей вине! Они шли долго – переходили болота, брели вдоль ручья, тащились узкими лесными тропками. Светало, над болотом и дальним лугом вставало сияющее желтое солнце, освещая горячими лучами изможденные лица путников – и тех, кто шагал своей волей, и пленников. Один из них, шедший за Валерием, вдруг споткнулся, не удержался на ногах и упал лицом в трясину – высоченный всклокоченный галл тут же ударил егокопьем меж лопаток. Темная болотная жижа окрасилась кровью. Валерий бросился было к несчастному, но острие копья уперлось ему в грудь. – Иди! – гнусно улыбнулся галл. – Твое время еще не пришло, рыжая римская собака! – Собака – пусть так, – отойдя в сторону, шепнул Рыси Валерий. – Но почему рыжая? Гладиатор усмехнулся: и в самом деле, Гай Валерий Прокл-младший вовсе не был рыжим, наоборот, коротко подстриженные волосы его были иссиня-черного цвета, как и покрывшая подбородок щетина. Валерий был парнем красивым, из тех, кто так нравится женщинам: высокий, мускулистый, с карими, с поволокой глазами. Постарше Луция, наверное, лет на пять, а уж про Рысь и говорить нечего. Рысь перед Валерием – мальчик. Почти сразу после восхода, выбравшись из болота, путники немного передохнули, подкрепились, напились свежей воды из ручья и немедленно отправились дальше, в путь, ведомый, вероятно, лишь друиду и вилику. Так вот он, вилик-то, оказывается, в одной компании с друидом. А ведь и не подумал бы! Юноша усмехнулся и внезапно похолодел, подумав о том, куда их могут вести. К жертвеннику?! Ужасная догадка, осенившая Рысь, неожиданно резко обострила все его ощущения. Юний уже не тащился за всеми, не обращая особого внимания на окружающую местность и стараясь лишь не упасть, нет, теперь он присматривался ко всему. Вот узенькая тропа, вот болото, вот камышовые заросли. Не те ли самые, где Рысь странствовал два года назад? А похоже! Очень похоже. Однако, что же делать? Выход один – бежать. Но как это сделать, когда руки скованы за спиной прочной железной цепью? Ковали на совесть – Галлия недаром славилась кузнецами. – Луций! – улучив момент, негромко позвал юноша. Римлянин обернулся, взглянул вопросительно: что, мол? – Кажется, я знаю, зачем мы понадобились этим галлам! – Зачем же? – Думаю, нас принесут в жертву! Луций побледнел, отвернулся, едва не споткнулся, но удержал-таки равновесие, памятуя о судьбе своего незадачливого спутника, недавно убитого высоченным галлом. А Рысь все осматривался, ему казалось, что он узнает даже некоторые деревья. А ведь в прошлый раз ему удалось уйти! Схитрил, запомнил тайное слово «кервезия» – шапка из оленьей шкуры. Может, и сейчас удастся выскользнуть? Не очень-то хотелось стать жертвой чужим кровавым богам. Уж лучше упасть лицом в болото, жаль только, оно уже кончилось. Ну, наверное, будет еще… И все же не стоило торопиться свести счеты с жизнью, отец ведь учил: пока есть хоть маленькая надежда, нужно бороться! И не сдаваться никогда, чего бы это ни стоило. Между тем путники миновали заросший высокой травой луг и оказались в урочище – глубокий овраг, бурелом, закрывающие небо огромные корявые дубы-великаны. Да-а, знакомое место. А вот и хижина, хижина-ловушка, в которую когда-то чуть не угодил Рысь, – приземистая, сложенная из толстых бревен, с крепкой дубовой дверью и узенькими, не пролезешь, волоковыми оконцами. Не жилье – чистый эргастул. Похоже, пришли… Стальные обручи сдавили сердце юноши, но парень пересилил себя – не сдаваться, никогда не сдаваться и, даже если нет никакой надежды, бороться! Бороться и победить! Так. Только так… – Ну, что встали, ублюдки? – Высоченный галл кивнул на хижину. – Заходите, располагайтесь. Вам даже принесут пожрать! – Он громко захохотал. Подталкиваемые копьями пленники неохотно вошли в дом. Крепкий стол, сколоченный из толстых досок, сложенный из круглых камней очаг, а вдоль стен – широкие лавки. – Ну, наконец-то выспимся! – Повалившись на лавку, весело закричал Валерий. – И пожрать дадут. Слыхали, что сказал длинный? – Да, похоже, не так все и плохо, – согласился с ним какой-то пожилой воин. – Неплохо?! – Луций усмехнулся. – Скажи им, Рысь! – Боюсь, что напрасно вы веселитесь, парни, – покачал головой гладиатор. – Нас всех принесут в жертву галльским богам! – С чего ты взял? – Ни с чего. Знаю. Пожилой вдруг вскочил с лавки и попытался с разбега ударить Рысь головой, но гладиатор просто отошел в сторону, и несчастный, с треском ткнувшись в стену, завыл и опустился на земляной пол. Земляной… – А ну-ка… – Рысь присел рядом с пожилым. – Кажется, можно устроить подкоп. – Да, но для этого нужно бы сначала расковать руки, – охладил его пыл Валерий и обернулся к своим: – А вообще, мне начинает нравиться этот парень! – Так и спи с ним! – угрюмо буркнул пожилой. – Не лезьте только в мои дела – я уж точно ничего здесь копать не буду, лучше спокойно дождусь выкупа. – Смерти своей ты дождешься, вот чего! – Не вам за меня решать. Валерий лишь махнул рукой. Оставив пожилого в покое, он, Луций, Рысь и еще пара воинов уселись у очага. Остальные сгруппировались в углу, вокруг пожилого. – Пожалуй, нам стоит говорить потише, – оглянувшись, шепотом заметил Луций. – Согласен с ним. – Валерий тут же кивнул и посмотрел на Рысь: – Что ты там говорил про подкоп? – Но ты ведь верно сказал про цепи! – Ничего, копать можно и в цепях. Вопрос – куда потом девать землю? – А может быть, стоит захватить кого-то самим и поторговаться? – неожиданно предложил гладиатор, и его идея пришлась римлянам по вкусу. – Так и поступим! – решительно заверил Валерий. – В конце концов, что нам терять? Услыхав донесшийся снаружи скрип засова, он мигом притаился слева от двери. Луций немедленно встал справа. Дверь распахнулась, и в хижину с узелком в руках вошел… парнишка лет двенадцати с круглым добродушным лицом и давно нестриженными светлыми волосами. – Принес вам поесть. – Подойдя к столу, он деловито развязал мешок, достал оттуда сыр и лепешки. Валерий переглянулся с Луцием: а представляет ли этот мальчишка хоть какую-то ценность? Судя по всему, нет. Так на что тогда он нужен? Оба римлянина как ни в чем не бывало подошли к столу: – Говоришь, поесть принес? Молодец, да будут милостивы к тебе боги. А Рысь… Рысь все всматривался в парня. Ведь, кажется, это… Мальчик и сам бросил на гладиатора быстрый взгляд и вздрогнул. И тогда Рысь узнал его – это тот самый, которому он не так давно помог бежать из деревни, спаленной центурией Теренция Капитона! Посмотрев на гладиатора, парень смущенно улыбнулся и, казалось, хотел бы поблагодарить, да вот не решился. Впрочем, взгляд его был красноречивее всяких слов. – Не знаешь, долго ли нас будут здесь держать? – вскользь поинтересовался Рысь. – Кажется, еще дня три, – обрадованно – или просто так показалось, что обрадованно, – отозвался мальчишка. – Друид будет три дня здесь кого-то дожидаться. Так говорят его воины. Уж скорей бы. – Мальчик вздохнул. Рысь вдруг вспомнил, как его зовут: Илекс, ну да, Илекс, а второго… Как звали второго, постарше, темненького? Кажется, Арбил… Как бы исхитриться незаметно переговорить с парнем? – Там… – Рысь кивнул на дверь, – никому не нужна какая-нибудь помощь? Может быть, что-то копать, ломать, строить? – Нет, не нужна, – качнул головой Илекс. – Все делаем мы, крестьяне, чтоб он подавился нашей кровью! Последняя фраза, видно, вырвалась у парня сама собой. – Кто «подавился»? Друид? – немедленно осведомился Луций. – Смотрю, не очень-то ты его любишь. – Ненавижу! – В глазах мальчика внезапно вспыхнул огонь. – Но еще больше ненавижу вас, римлян! Схватив опустевший мешок, Илекс со всех ног бросился прочь. Никто ему не препятствовал. – Вот так-то! – прервав всеобщее молчание, подвел итоги Валерий. – Кажется, все с ними ясно. – Не все, – покачал головой Рысь. И тут снова распахнулась дверь и появившиеся воины, схватив гладиатора, выволокли его наружу.
Глава 17 Июнь 225 г. Лугдунская Галлия OMNES, QUANTUM POTES, JUVA.[3]
Если кому по душе гемонийские страшные травы И волхвованья обряд, – что ж, это дело его. Предкам оставь колдовство – а нашей священною песней Феб указует тебе чистый к спасению путь.Публий Овидий Назон. Лекарство от любви
Рысь не сопротивлялся, справедливо рассудив, что если б его хотели убить, так убили бы уже давно. Расслабился, чувствуя хватку сильных рук мятежных галлов, усмехнулся даже, гадая, куда и зачем его тащат. Разъяснилось все быстро, как только юноша предстал перед пристальным взглядом вилика. Закутанный в черный плащ, в кервезии и косматых браках, старец ничуть не напоминал сейчас благородного управителя имением. Прищуренные глаза его пылали внутренним огнем, нос, казалось, еще больше искривился, как клюв хищной птицы, в руке бывший вилик держал изогнутый посох, украшенный высушенными головами цапель. – Говорят, ты стал гладиатором, Юний? – с усмешкой поинтересовался Астиний. – Говорят, – ответил юноша. – И не самым плохим. – Все, что делается, на пользу. – Внимательно слушавший беседу друид покривил губы и враз погрубевшим голосом приказал: – Через две ночи ты будешь сражаться у нашего жертвенника. Если победишь всех, получишь жизнь. – Сражаться? Что ж. – Рысь пожал плечами. – В конце концов, именно этим я и занимался в последнее время. Надеюсь, противники будут достойными? – Не сомневайся. Юноша поспешно опустил голову, стараясь не выдать своей радости. И в самом деле, душа его ликовала: он таки получил шанс… нет, не остаться в живых, но хотя бы умереть с честью, а это многого стоило. Погибнуть в бою, а не быть заколотым у подножия идолов, словно жертвенный бык, – о, боги, кажется, вы действительно иногда умеете быть милостивыми. Подумав так, Рысь ощутил сладостную теплоту, разлившуюся по всему телу, и тут вдруг его осенило. Раз он не отказался от схватки, то, наверное, имел право и кое-чего потребовать. – И что ж тебе надобно? – ожег взором друид. – Надеюсь, не соблюдения дурацких гладиаторских правил? Поверь, в случае проигрыша ты умрешь обязательно. – Думаю, и в случае выигрыша – тоже. – Юноша резко тряхнул головой. – Я не боюсь смерти. Как и все гладиаторы, я привык к мысли о ней. А вот потешиться напоследок хорошей дракой – почему бы и нет? Друид внимательно посмотрел на него и удовлетворенно кивнул: – Я знал, что наши желания совпадут. – Мои друзья… – начал было Рысь. – Не говори о них, – сурово перебил Астиний. – Наши боги давно заждались их, и я не вижу смысла тянуть. К тому ж все они истощены, а многие ранены, боюсь, схватка была бы непродолжительной и неинтересной. Клянусь, если б я не знал, что ты стал гладиатором… – Тебе сказал об этом Автебиус? – невежливо перебил Рысь, рискуя навлечь на себя гнев. Впрочем, в его-то положении чего было бояться? – Неважно, кто сказал, – покривился вилик. – Важно, чтоб ты знал, как тебе повезло! – Да, – юноша согласно кивнул. – Погибнуть в бою – многого стоит. – Вот видишь! – Астиний рассмеялся. – Чего не сделаешь для старых друзей? – Я бы хотел спросить кое-что. – Ну? – Боюсь, я несколько подрастерял навыки вне арены. Мне б потренироваться, хотя бы пару раз. – У нас нет тупых мечей, гладиатор! – Сойдут и боевые. – А боевых мы тебе не дадим, слишком уж это рискованно. – Жаль, – искренне опечалился Рысь. – А такая чудная могла бы быть схватка. Ваши боги, несомненно, были бы очень довольны, да и зрители тоже. Вилик задумался, пожевал губами и уже хотел было что-то сказать, но его перебил друид, спросив, достаточно ли будет для тренировки дубин или обломков копий. – Вполне, – важно кивнул Рысь, в который раз сдерживая радость. Вот уж поистине, боги сегодня были к нему благосклонны. – И к ним парочку добрых воинов и какого-нибудь мальчишку – сбегать-принести-подать. – Отыщется и то и другое, – захохотал друид. – Видишь, ничего для тебя не жаль! Только не проси в качестве доброго воина своего бывшего дружка Автебиуса, пожалуй, он нам еще пригодится. – Спасибо и за то, что обещали, – поблагодарил юноша. – Когда можно будет начать тренировки? – Ну, не сегодня же, на ночь глядя? Завтра с утра будь готов. – Дриуд обернулся к воинам и, махнув рукой, велел увести гладиатора. Однако Рысь напрасно надеялся обсудить все с друзьями: хитрый жрец не дал ему такой возможности, велев разместить юношу не в хижине, а снаружи, у составленных кругом повозок. И как они сюда проехали сквозь трясину? Видно, где-то рядом проходила дорога или хорошо замаскированная гать. Отметив для себя этот момент, Рысь устало прислонился спиной к тележному колесу и смежил веки, сквозь ресницы глядя, как вздымается в вечернее небо оранжевое пламя костра. Кто-то уселся рядом, несильно ткнул кулаком в бок. Вздрогнув, юноша скосил глаза. Илекс! Парнишка улыбнулся, протягивая пленнику аппетитный кусок жаренной на углях баранины: – Ешь. Рысь поблагодарил кивком и, ощутив приступ голода, вонзил зубы в кусок мяса. – Вкусно? – шепотом осведомился Илекс. Юноша улыбнулся – еще бы! – Подожди, я принес и пива. Наварили к празднику. – А какой сейчас праздник? – Праздник зеленой ветви, – ответил мальчик. – У нас в Адалуе его всегда весело праздновали… До тех пор, пока римляне не сожгли селенье. – Зря сожгли, – убежденно произнес Рысь. – Себе только хуже сделали. – У меня там погиб отец, – еще тише прошептал парень. – И сестры, совсем еще маленькие. – А ты думаешь, римским легионерам очень нравится убивать мирных жителей? Или – что они захватили в вашем селении невиданные богатства? Впрочем, кое-кто, конечно, нажился… не из простых воинов. – У нас тоже так. – Илекс вздохнул. – Раньше все решали жители сообща, но уже давно всем заправляет друид и его приближенные. Скорее бы уж его убили. Рысь удивленно встрепенулся: – Ты и впрямь желаешь смерти жрецу? – Конечно, – убежденно отозвался мальчик. – Ведь он когда-то занял у моего отца немало серебра, обещал отдать на том свете. А ведь мой отец уже там… и, думаю, ему бы очень пригодились деньги, ведь мы не похоронили его как полагается. – Да, – гладиатор согласно кивнул. – Так уж, видно, заведено – за все нужно платить, даже и на том свете. – Помнишь Арбила? – вдруг спросил Илекс. – Ну, того парня, с кем я бежал. – Темненький такой? Помню. – Позавчера друид отправил его гонцом на тот свет. Сказать, чтоб готовились к встрече. Когда Арбила готовили к жертве, я попросил его передать поклон отцу и сестрам. Арбил обещал. Как ты думаешь, выполнил? – Раз обещал, думаю, выполнил. Тем более, там ему нетрудно это сделать. А твой… Твой отец – кем он был? – быстро поинтересовался Рысь. – Наверное, человеком не бедным, раз у него водилось серебро? – Он был кузнецом! – с гордостью отозвался Илекс. – Известным на всю округу. – Да, секвоны славятся кузнецами, – тихо протянул Рысь, стараясь не упустить одну маленькую, только что возникшую в голове идею. Не упустил. Оглянулся по сторонам: галлы все так же сидели вокруг костра, шутили, ели жареную баранину, запивая ее пивом. – Я слышал где-то недалеко звон наковальни, – осторожно произнес юноша. Илекс кивнул: – Да, здесь есть кузница – передвижная, на телеге. – Здорово придумано, – улыбнулся Рысь. – А ведь твоему отцу, наверное, очень бы пригодились хоть какие-нибудь инструменты… щипцы там, пилки… – Да-а, – мальчишка задумался. – Они б ему точно пригодились. – Если хочешь, я бы мог ему их передать – ведь все равно погибну… – А как же ты их прихватишь? – резонно поинтересовался Илекс. Видно было, что идея с инструментами пришлась ему весьма по душе. – Я буду сражаться у жертвенника, вот бы ты их и спрятал там где-нибудь рядом… – Я спрячу! – бурно возликовал мальчик. – И… и потом скажу тебе где. А ты про них не забудешь? – Клянусь Везуцием, нет! Особенно в суматохе, когда ты поможешь отправиться на тот свет друиду. – Друиду? – испуганным шепотом переспросил Илекс. – Ну да. Ведь, кроме отца, у тебя там и мать, и сестры – а уж им бы пригодилось серебро, то, что должен друид. Ты бы очень сильно помог своим, если б решился… – Я решусь! – встрепенулся парнишка и тут же обмяк. – Вернее сказать, попробую. – Не надо пробовать, – тихо засмеялся Рысь. – Делай!
Наконец наступила праздничная июньская ночь – ночь веселья и жертвоприношений. Торжественно, с пением гимнов воины-галлы шли тайной тропой к озеру, в священную рощу. Следом за ними, подгоняемые стражей, понуро шагали пленники, для которых уже не было секретом, для чего им до сих пор сохранили жизнь. Для того, чтобы принести в жертву Цернунну – рогатому богу, высоченная статуя которого, освещенная медно-красной луной, отражалась сейчас в черных водах озера. Свет факелов делал ночь призрачно-нереальной, дрожащей, словно и вправду вот-вот должна была истончиться, исчезнуть перегородка между этим миром и тем. Полуобнаженные воины стучали копьями о щиты; шипя, раздувалось пламя огромного костра, только что разожженное на берегу озера, слева от рогатого идола. Рядом с кострищем громоздилась просторная деревянная клетка, сколоченная из крепких стволов молодого ясеня. В эту клетку воины загнали пленников, и те уже догадались зачем. Сжечь! Сжечь врагов живыми – что может быть лучше? Правда, многие галлы считали, что прежде им нужно отрубить головы, ведь душа, согласно их поверьям, находится именно в голове. Так-то оно так, однако Цернунн любит пепел врагов, а враги без души – это издевка, а не жертва. Вызвать гнев бога плодородия – на такое мало кто мог решиться по собственной воле. Однако собравшиеся явно жаждали потоков льющейся крови, и было бы неразумно не учитывать их настрой. Друид задумчиво покрутил посох и улыбнулся. Он нашел выход! Как быть – сжечь пленников или отрубить им головы, – пусть решат боги. В конце концов, им легче договориться между собой. Жрец стукнул посохом оземь и требовательно поднял руку: – Слушайте меня, верные сыны богов! Этот римлянин, – он показал на Рысь, стоявшего на вытоптанной площадке рядом с рогатым идолом, – знаменитый и отважный воин! Девять наших воинов будут сражаться с ним до тех пор, пока он не умрет, и тогда по его внутренностям мы узнаем волю богов. Клянусь вам в этом Везуцием и Цернунном, да обрушится на меня небо, коли я что-то сделаю не так, да затопит меня море, да разверзнется земля под моими ногами. – Пусть будет так! – потрясая оружием, громко закричали воины. Рысь скосил глаза и почувствовал, как отлегло от сердца: в толпе он обнаружил Илекса. Как и все, с обнаженной грудью, тот стоял слева от жреца, у клетки. Все ж таки решился довериться друзьям гладиатора! Недаром Рысь уговаривал его почти весь вечер и, кажется, уговорил. Ну, хотя бы одной заботой меньше. Теперь бы получилось с друидом.
Я в воздухе летал,
На небо я смотрел… —
Был и дорогой я,
И быстрой птицей.
Глава 18 Июль 225 г. Лугдунская Галлия СЛЕЗЫ СВОБОДЫ
Труд завершен, – увенчайте цветами усталые мачты! К пристани встал мой корабль, к той, куда правил я путь.Публий Овидий Назон. Лекарство от любви
Странно, но за беглецами никто не гнался. Может быть, мятежники слишком увлеклись преследованием тех, кто побежал лесом, просто-напросто не обратив внимания на озеро, а может быть, тому была и иная причина. – Думаю, они опасаются легионов, – оглянувшись, на ходу бросил Валерий. Этот парень был не из центурии Теренция Капитона, а как раз из легиона и попал в плен во время неудачного разведывательного рейда. – Легионы где-то здесь, рядом, – уверенно добавил он. – Наверняка их сдерживают только болота. И галлы не такие дураки, чтобы бежать за нами навстречу собственной гибели. Рысь слушал Валерия вполуха, обеспокоенный состоянием Флавии. Девушка уже пришла в себя, но была еще слишком слаба для того, чтобы бегать по лесу. – Давайте отдохнем хоть немного, – предложил гладиатор. – Все равно погони, кажется, нет. Не дожидаясь ответа, он бережно усадил Флавию под липу и сам присел рядом. Валерий с Луцием устроились поодаль. Был тот самый предутренний час, когда еще не рассвело, но где-то далеко на востоке, за лесом, уже полыхали зарницы. Быстро светлело, и Валерий озабоченно поглядывал в сторону озера. Луций, в одной лишь набедренной повязке, зябко ежился – свою тунику он отдал Флавии, получив в ответ полный благодарности взгляд. Рысь и сам с удовольствием подарил бы девчонке весь мир, только вот в данный момент у него ничего не было, кроме узких галльских штанов и меча. – Знает кто-нибудь, куда дальше идти? – Погладив девушку по волосам, гладиатор посмотрел на своих спутников, и те в ответ дружно помотали головами. – По-моему, нам сейчас все равно, куда идти, – заметил Луций. – Лишь бы подальше от рогатого бога! – Да, давайте поскорее пойдем, – подала голос Флавия. – Я уже отдохнула и постараюсь не быть вам обузой. – Она со страхом посмотрела в сторону озера, уже давно скрывшегося за деревьями и подлеском. – Что ж. – Кивнув, Валерий поднялся. – Идемте! Выломав слеги, беглецы направились в сторону встающего солнца, осторожно ступая по мягкому мху. Идти следовало осторожно – в любой момент их могла затянуть коварная трясина. Вот едва не ухнул с головой Луций, хорошо, Рысь успел протянуть ему палку. Шагавший впереди Валерий тоже не удержался, провалился почти до пояса. Правда, выбрался сам, без посторонней помощи. Взглянув на него, Юний расхохотался – уж больно уморительно выглядел римлянин: всклокоченный, чумазый, с ног до головы вымазанный липкой болотной грязью. – А ты и сам не лучше! – Обернувшись, Луций показал язык. – Ла-адно, – гладиатор со смехом махнул рукою. – Смотри лучше за дорогой, парень! – Я и смотрю, а как же? – хохотнул молодой римлянин… и тут же ухнул в яму. Пришлось снова его вытаскивать, на этот раз всем троим. – Уфф! – Выбравшись на относительно сухое место, Луций перевел дух. Рысь с Флавией, опираясь на слеги, остановились рядом с ним отдышаться. – Эй, чего встали? – обернувшись, крикнул Валерий. – Там впереди вроде как островок. Можно будет и передохнуть, и обсохнуть. – А далеко до него? – поинтересовалась Флавия. – Да примерно с пол-левки. – Примерно две с половиной тысячи шагов, – усмехнулся Рысь. – Порядком! Ну, пошли, что ли? Луций кивнул, и вся процессия похлюпала по болотине дальше. Идти стало заметно легче, под ногами уже было не так зыбко, а местами даже чувствовалась затянутая трясиной гать. Видно, когда-то к островку вела дорога. И, наверное, кое-кто мог знать этот путь. – Ничего, – успокоил девушку гладиатор. – Мы же не до вечера там торчать собираемся. Выставим часовых да обсохнем, согреемся – смотри, вон какое солнце! И в самом деле, пылающее жаркое солнце уже поднялось в небо достаточно высоко, и плечи ощутимо припекало. В камышах закрякали утки, а прямо из-под ног, с кочек, выпорхнули какие-то мелкие пичуги и, смешно пища, полетели к островку. – Вот бы еще и поесть чего-нибудь! – снова обернулся Луций. – Ты сначала выберись отсюда, – резонно возразил гладиатор. – А уж потом будешь о еде думать. Римлянин фыркнул: – О еде подумать никогда не поздно. У тебя же есть меч – вырубим дротики да подобьем какую-нибудь куропатку… – Ага… И сожрем ее сырой вместе с перьями! Вкусно. – Да уймись ты, Юний! Флавия скосила глаза на Рысь: – Как он тебя назвал? – Юний. Так меня прозвали на вилле Галлия Флора – он купил меня в июне. А кое-кто еще называет меня Антом, но это неправильно, я не из антов. А как ты попала сюда? – Ладук, привратник, оказался предателем, – вздохнула девушка. – Прискакал под утро, сказал, что хозяин велел мне срочно собраться и ехать – представляться наместнику. Я, конечно, обрадовалась, как дура, надела самые лучшие туники, завилась – и на тебе. Остановились отдохнуть на поляне, Ладук плеснул мне вина – и словно поплыло все перед глазами. – Ясно. – Рысь погладил девушку по волосам, и та улыбнулась: – Ты славный! Гладиатор смущенно зарделся. Впереди наконец показался остров, уже совсем рядом. Валерий выбрался на него первым, попрыгал, стряхивая с себя болотную жижу, обернулся, махнул рукой: – Ну, что ж вы? Поспешите! А никого и не нужно было уговаривать, все и так торопились оказаться наконец на твердой суше. Выбрались! Правда, никто не знал, сколько еще придется идти по болоту, но отдохнуть сейчас, хоть немного – уже одно это было здорово! Вытянутый островок, шириной шагов в двадцать, весь зарос жимолостью и дроком, а кое-где росли невысокие корявые сосны, скорее даже сосенки и такие же небольшие березки. Густая трава, мягкая и шелковистая, словно приглашала скорее улечься, широко раскинув руки. – Озеро! – посмотрев в сторону сосен, вдруг радостно вскрикнул Валерий. – Клянусь Юпитером, озеро! Внимательно осмотревшись по сторонам, они осторожно направились в указанную Валерием сторону. Конечно же, озером это можно было назвать с большой натяжкой, просто-напросто всего лишь большая лужа, однако с чистой водой. А чего еще можно было желать? Довольные беглецы утолили жажду и, сбросив одежду, принялись отмываться от грязи. Флавия целомудренно отвернулась, дожидаясь своей очереди. – Будем караулить по одному, – предложил Луций. – Кинем жребий – кому сначала, кому потом. – Он сорвал с ближайшего дерева ветки и, обломив их, зажал в кулаке. Короткая выпала Рыси. – Ну что ж, – усмехнулся тот. – Зато потом высплюсь. – Во-он там, на возвышении, хорошее место, – подсказал Валерий и кивнул на небольшой холмик в полсотне шагов от озерка, опутанный корявыми корнями сосны. Туда-то Рысь и направился. И впрямь с холмика открывался вполне сносный вид на болото, и вряд ли кто смог бы подойти к островку незамеченным. Выбрав местечко поудобнее, юноша лег на траву, подставив обнаженную спину солнцу. Потом, вдруг передумав, откатился чуть в сторону, в тень, – этак, на солнце-то лежа, и обгореть можно. Протянув руку, гладиатор сорвал травинку, сунул в уголок рта, задумался. Сзади послышались шаги. – Ну, наконец-то я тебя отыскала, – усаживаясь рядом, тихо произнесла Флавия. – Я рад, – юноша улыбнулся. – Очень! Ты такая красивая… Приподнявшись на локте, он вдруг пристально посмотрел прямо в изумрудные глаза девушки. Та не отвела взгляд, улыбнулась и, неожиданно обняв парня за плечи, крепко поцеловала в губы. Обалдевший Рысь прижался к мокрой тунике Флавии, а девушка все никак не отпускала его губы. – Подожди, – наконец прошептала она и, улыбнувшись, быстро сбросила тунику. Вытянувшись, улеглась на траву среди желтых лютиков и сиренево-белых луговых фиалок. Рысь скинул браки, погладил Флавию по животу, вокруг большой родинки около самого пупка, наклонившись, принялся целовать грудь. Девушка застонала и, обняв парня за плечи, закрыла глаза… Обессиленный, Рысь наконец застыл… и вздрогнул, краем глаза заметив в траве чью-то тень. – Ну и дела! – озадаченно присвистнули сзади. – Их по всему лесу ловят, а они вон что! Юноша быстро схватил меч и вскочил. – Илекс?! – Опустив клинок, он удивленно моргнул, увидев перед собой давешнего мальчишку в замызганных болотной грязью браках и короткой куртке из оленьей шкуры. Илекс озадаченно смотрел на Флавию. – Что?! – Не выдержав, она показала парню язык. – Голых девушек никогда не видел? – Не видел, – сглотнув слюну, признался мальчик, не отрывая взгляда от Флавии. – Ну, смотри, – рассмеялась та. – Красивая я? – Очень! – Ладно, хватит вам. – Недовольный Рысь протянул Флавии тунику и перевел взгляд на Илекса. – Ты как здесь? Э-эй, не стой, отвечай же! – Я сунул в руки мертвого друида кузнечные инструменты, – наконец отозвался мальчик. – Раз уж ты не смог передать их отцу. Амнидикс заметил, как я это делал, правда ничего не сказал – там сейчас такая суматоха. – Кого-нибудь поймали? – Да, – сухо кивнул Илекс. – Их отправили сопровождать на тот свет друида. Рысь покачал головой. Говорили же дуракам: бегите к озеру. – Амнидикс вспомнил обо мне, когда начали разбираться, как умер друид, но я ушел в болото. Я знаю эту дорогу – отца часто звали к святилищу, он был хороший кузнец. – Илекс вздохнул и неожиданно заплакал. – Ну, что ты! – Флавия, надев-таки тунику, погладила его по голове. – Воины не плачут! – Не плачут, – согласился мальчик. – Только вот не знаю теперь, что мне и делать? Селенье мое разрушено, родичи убиты, да и вообще в здешних местах мне теперь не жить – Амнидикс не простит мне смерти друида. – Если его раньше не казнят римляне, – усмехнулся Рысь. – А знаешь что? – предложила вдруг Флавия. – Давай-ка пойдем с нами. – Пойдем, – вытирая слезы, согласился Илекс. – Только куда? – Ну, выберемся из болота, а там придумаем что-нибудь, – утешала Флавия. – Можешь жить у нас, в доме всадника Памфилия Руфа! Да не смотри ты так, не рабом – вольным слугой, вместо Ладука, привратника. – Не знаю. – Илекс задумчиво покачал головой, но реветь перестал, и Флавия отвела его к озеру – пусть парень вымоется и напьется. Проводив их глазами, гладиатор вновь уставился на болото. Кажется, больше никаких сюрпризов не было. Все ж таки хорошо, что сюрпризом оказался Илекс, а не кто-нибудь из отправленных в погоню. Иначе беглецов поймали бы, и все из-за него, Рыси. Не смог с собой совладать, что поделать. Однако, и Флавия хороша тоже… И в самом деле – хороша! Вот бы еще пришла… И боги словно услышали слова юноши. Зашуршала трава, и из-за кустов показалась Флавия. Уселась рядом, погладив юношу по плечу, прижалась, заглядывая в глаза… – Я хочу еще! – Она жарко поцеловала юношу в губы. – Еще, слышишь?! Чувствуя на своих плечах нежные руки девушки, Рысь торопливо стащил с нее тунику…
С Илексом дело пошло быстрее. Парень хорошо знал здешние места, и ему не составило особого труда провести беглецов сквозь болота. Уже к вечеру зыбкая, чавкающая под ногами почва сменилась твердой лесной тропой, вьющейся меж зарослями орешника и малины. Раскидистые кроны деревьев, окрашивая солнечные лучи светлой зеленью, вздымались высоко в небо, их длинные черные тени резко выделялись на фоне бледных зеленовато-желтых папоротников. Перепархивая с ветки на ветку, вокруг весело щебетали птицы – жаворонки, коростели, малиновки; сладко пахло клевером и березовым соком. Слегка подкрепившись ягодами черники и голубики, которые в изобилии росли под ногами, беглецы попили воды из ручья и принялись устраиваться на ночлег. Место выбрали в орешнике, на самом краю глубокого оврага – тенистые кусты давали вполне надежное укрытие от чужих взглядов. Опасаясь возможной погони, костра пока решили не разжигать, хотя у Илекса и нашлось огниво. – Перебьемся как-нибудь, – веско сказал Валерий, вполне справедливо заметив, что на свет костра много кто может выйти. Нарвав травы, устроили лежбища, вновь кинули жребий, кому сторожить. Первая смена выпала Луцию. – Прежде нужно решить, куда пойдем завтра, – напомнил Рысь. – Илекс, когда мы выйдем к дороге? – К полудню, а может, и к вечеру, – тихо откликнулся парень. – Смотря как идти… Вам-то хорошо, а я вот боюсь, не схватят ли меня римляне? – Не схватят, – успокоила Флавия. – Ведь ты же идешь с нами! Луций обернулся к ним: – А куда ведет та дорога? – Из Алауны в Ингену и дальше на юг, говорят, к самому Риму. – Всего лишь – в Нарбоннскую Галлию, – насмешливо поправил парня Валерий. – Да, у дороги сейчас полно наших. – Лишь бы они неприняли нас за бродяг. – Не примут. С воспитанницей Памфилия Руфа! – Уж будьте уверены, я замолвлю за вас словечко. – Флавия расхохоталась. Вслед за нею рассмеялись и оба римлянина, и даже Илекс чуть-чуть улыбнулся. Только вот Рыси что-то было не до веселья. Он вдруг с тоской вспомнил, при каких обстоятельствах в последний раз видел Памфилия, – вряд ли всадник так быстро забыл свой позор. – Помнишь, Флавия, ты как-то прислала мне записку, – когда все улеглись, прошептал Рысь в самое ухо девушки. – Какую записку? – недоуменно обернулась та и тут же вспомнила: – Ах, ну да… Я просила тебя, если сможешь, прийти в дом к одному из наших друзей, где в тот момент я находилась в гостях. Ты не пришел, и… Нет, Юний, – позволь именно так тебя называть, Рысь звучит слишком уж по-варварски, – нет, я не виню тебя ни в чем. Сильвия, супруга Памфилия Руфа, женщина страстная, и уж если кого захочет – добьется несмотря ни на что. Ты не первый, кто попал в ее сети. – Но в записке был указан ваш дом! – тихо возразил юноша. – Я это отчетливо помню. С кем ты передавала письмо? – С Парисом, мальчишкой-рабом… Но он не умеет читать. – И, конечно, не знаешь, кому он передал твое послание? – Сказал, что стражнику, а тот, мол, отдал какому-то гладиатору-ретиарию, Парис их всех знает, даже описал. – Вот как? – удивился Рысь. – И кто ж это был? Черноволосый красавчик? – Нет, по словам Париса, тот ретиарий был вовсе не так красив. – Значит, не Тирак… Автебиус! – не сдержавшись, вскричал гладиатор. – Да, скорее всего – он. Что ж, он получил расплату за все. – Памфилий потом рассказывал, что и ему кто-то прислал письмо с советом проверить, чем занята супруга во время его отсутствия, – вспомнила Флавия. – Он и проверил. – А ты… – Рысь замялся. – А ты точно на меня не сердишься? Вместо ответа Флавия крепко поцеловала гладиатора в губы и щелкнула по носу: – Давай-ка спать, ладно? Завтра рано поднимемся, а тебе еще и дежурить.
Дежурить Рыси выпало в третью смену, под самое утро. Тихо было кругом, тепло, благостно, в небе ярко светила луна, россыпью сверкали желтые звезды, со дна оврага струился белесый туман. Где-то неподалеку вдруг хрустнула ветка – видно, пробирался какой-то ночной зверь, лиса или волк. Гладиатор покрепче сжал меч, но тут же расслабился: лиса и сама по себе не очень-то страшный зверь, а волки в такую пору на людей не нападают – сыты. Хруст повторился… Нет, не может зверь так шуметь! Юноша представил, что он и в самом деле рысь – ловкая и стремительная, бесшумно передвигающаяся на мягких лапах. Быстро скользнув по склону, гладиатор спустился на дно оврага и, скрываясь во тьме и тумане, пробрался туда, где слышался шум. Замер. По лесной тропе шли вооруженные люди! – Да не может их здесь быть, Ладук, – послышался тихий недовольный голос. – Утопли твои беглецы, скорее всего, в болоте, клянусь Везуцием. – Хорошо, ежели так, – ответил голос привратника. – А если нет? Нет, ребята, давайте-ка лучше поищем. Найти девку – наш единственный способ уйти отсюда живыми. Памфилий ее любит, правда по-своему. Отыщем ее – обменяем на нашу свободу, а нет, так придется нам худо. Ищите! – А остальные? Она ведь убежала не одна. – Остальных нужно будет убить, – гулко буркнул Ладук. – К чему нам лишние хлопоты? Делайте, что велел Амнидикс. – Ему-то хорошо, по болотам бегать не надо. – Молчи! И помни о римлянах. Пройдитесь вдоль оврага, а вы к орешнику. Да смотрите внимательнее – там есть где укрыться. Рысь ужом проскользнул в папоротниках и затаился, всматриваясь в темные, размытые утренней полумглой фигуры. Вот у самого края оврага двое: привратник и еще кто-то. Пятеро направились вдоль края оврага, еще несколько человек – к орешнику. Жаль, их не перебить поодиночке, слишком уж много. В таком случае следовало спешить! Нырнув обратно в овраг, юноша, как мог быстро, бросился к орешнику. Бежал бесшумно, как настоящая рысь, – уроки отца не пропали даром. Стараясь не шуметь," разбудил всех, шепотом пояснив: – Враги! Все поняли ситуацию без лишних слов и, убыстряя шаг, вслед за Илексом направились в сторону римской дороги. Лес вскоре закончился, потянулись луга, над которыми, слепя глаза, вставало желтое искрящееся солнце. – Они нас заметят, как только выйдут из леса, – на ходу оценил ситуацию Рысь. Валерий согласился с ним: – Да, но, похоже, здесь нет другого пути. – Точно нет, – обернувшись, подтвердил Илекс. – Вокруг одни болота. – Тогда надо идти быстрее, – усмехнулась Флавия и вдруг прислушалась. – Впрочем, кажется, уже поздно. Далеко позади послышались приглушенные расстоянием крики, в которых явственно сквозила злобная радость. Похоже, преследователи все ж таки напали на след. – Что ж. – Луций сплюнул. – Теперь, как в детской игре «догонялки», – кто быстрее. Бежим? – Бежим! – согласились все и резко прибавили шагу. Позади слышались крики погони. Они бежали так почти до полудня, пока Флавия с Луцием не начали задыхаться – Флавия, понятно, женщина, а Луций был ранен и потерял много крови, да и раны-то его едва затянулись. А галлы между тем нагоняли, их радостные крики слышались все ближе и ближе. Нет, всем вместе беглецам было не уйти. – Я задержу их! – останавливаясь, прокричал Рысь. – Бегите! Он обернулся к быстро приближающимся врагам, вытащив из ножен меч, ощутил позади чье-то дыханье. – Я устал бегать, Юний, – встав рядом, улыбнулся Луций. – И останусь с тобой. – Но у тебя же нет оружия? – Как нет? А этот нож? – Римлянин показал широкий кинжал, прихваченный во время бегства от жертвенника. – Лучше примотай его к древку, как сделал я! – неспешно подойдя к друзьям, наставительно произнес Валерий. – Время у нас еще есть. В качестве веревки Юний пожертвует свой пояс, а в тех кустах, думаю, найдется и подходящее древко. – А, пожалуй. – Луций побежал к кустам. – Почему ты не ушел с ними, Валерий? – вскинув глаза, осведомился Рысь. Римлянин улыбнулся, карие, с поволокой глаза его гордо блеснули. – Гай Валерий Прокл-младший еще никогда не был трусом! Мы сражаемся с мятежниками, не верными великому Риму. Умереть за родину – великая честь! – Что ж, – засмеялся гладиатор. – Вы в лучшем положении, нежели я: у вас хоть есть за что умирать! Тут уж расхохотался Валерий: – А у тебя есть – за кого. Флавия – очень красивая девушка и, кажется, к тебе более чем благосклонна, не так ли? Рысь вспыхнул. Он почему-то думал, что его отношения с Флавией останутся скрытыми ото всех. Оказывается, не тут-то было! Они стояли втроем по колено в траве, в ожидании, быть может, своей последней схватки. Давно привыкший к неизбежности скорой смерти гладиатор искоса посматривал на товарищей – те выглядели вполне достойно, смеялись, шутили. Впрочем, они тоже были привычны к смерти. И у каждого было за что умереть. – Вон они. – Луций со смехом махнул рукой, указывая на появившихся врагов во главе с клыкастым привратником. – Клянусь Минервой, сейчас здесь будет лихо! – Ну, наконец-то повеселимся! – поддерживая его, хохотнул Валерий. – А то уже надоело ползать по болотам, подобно змеям. Враги подходили ближе молча, не спеша, – куда теперь им было спешить? – в блестящих панцирях, с длинными мечами и короткими копьями. Неожиданно они остановились, не дойдя до беглецов двух десятков шагов. Привратник, демонстративно положив оружие в траву, пошел дальше один. – Нам нужна девчонка, Флавия, а вовсе не вы, – подойдя ближе, с ухмылкой заявил он. – Отдайте ее и убирайтесь куда хотите. – Увы, поздно, – пожал плечами Рысь. – Вам ее уже не догнать. Придется сражаться с нами. – Хорошо. – Привратник кивнул. – Я предлагаю вам поединок! – Поединок? – Трое беглецов переглянулись, а в глазах Рыси промелькнула на миг бурная радость. Поединок? Это было бы здорово! – Согласны! – кивнул Валерий. – Только одно условие. – Мятежник осклабился. – Поединщиком не должен быть гладиатор. – Он презрительно кивнул в сторону Рыси. – Удивительно, как его еще терпят в своей компании благородные римляне? – Не твое дело, – взорвался Луций. – Впрочем, мы согласны на поединок. Если не гладиатор, то кто же? – Кто-нибудь из вас двоих, пусть решит жребий. Жребий выпал Луцию. Валерий скривился и вздохнул. – Зря вздыхаешь, – тихо произнес Рысь. – Я бы не очень доверял этим галлам. Он протянул Луцию меч, тот с благодарностью принял оружие, взамен вручив примотанный к древку нож. Так себе примотанный, кое-как. Покачав головой, гладиатор оставил в руке нож, отбросив в сторону ненужную палку. Ого! Против Луция выступил сам предводитель повстанцев Ладук, бывший привратник Памфилия Руфа, предавший своего господина. – За что ты убил старика Мильса, дуумвира? – неожиданно прокричал привратнику Рысь. Тот вздрогнул, но, совладав с собой, бросил сквозь зубы: – Старик слишком многое узнал. Сам виноват, не нужно было угрожать нам. Ну, римлянин! – Взмахнув мечом, он повернулся к Луцию. – Я с удовольствием вырежу из груди твое сердце и принесу его в жертву Цернунну! – Посмотрим! – Улыбнувшись, Луций первым нанес удар, едва не выбив оружие из рук галла. Тот не ожидал такого напора и принялся действовать весьма осмотрительно. Внимательно наблюдавший за ходом поединка гладиатор быстро разглядел в бывшем привратнике совсем неплохого бойца, ловко действующего мечом. Несмотря на первый успех, Луцию вскоре пришлось трудновато – давала о себе знать усталость, да и противник попался весьма умелый. Наметанным глазом Рысь сразу определил его тактику – взять измором, а вот понял ли ее Луций, было неясно. И вскоре римлянин начал явно слабеть, задыхаться, постепенно теряя силы. А вот уже и Ладук, издав торжествующий вопль, ринулся на врага, да с таким напором, что Луций не удержался на ногах, упал, под радостные крики мятежников, растянулся в высокой траве, среди лиловых колокольчиков и сладкого клевера. Отлетела в сторону спата, выбитая из руки римлянина могучим ударом. Захохотав, Ладук поднял над головой меч и со свистом опустил его на соперника… Однако Луций не стал ждать удара, а, откатившись в сторону, проворно схватил упавшую на траву спату. Вжик! Лязгнуло железо… К немалому удивлению Рыси, Луций сноровисто – совсем не хуже гладиатора – отбил выпад привратника и в свою очередь нанес целую серию великолепных ударов – от железного звона загудело в ушах. Ладук яростно сопротивлялся, но, кажется, не рассчитал свои силы и начал уставать. Рысь догадался, что римлянин тоже это понял – заработал мечом еще активнее. И вот в какой-то миг клинок резко рванулся вперед, впившись в шею враг. Привратник захрипел и упал, обливаясь кровью. Луций обернулся: – Уходим! Галлы еще не поняли, что к чему, а беглецы уже неслись к зарослям дрока. – Там разъединимся, – кричал на ходу Рысь. – И ударим с разных сторон. – Так и сделаем, – на бегу улыбнулся Валерий. Вопя от ярости, мятежники нагоняли бегущих длинными скользящими прыжками. Вот послышался характерный свист – это летели стрелы. У мятежников имеются луки? Тогда дело плохо. Нет, кажется, стрелы летят в мятежников! Рысь оглянулся на бегу… И увидел выступающие из-за склона холма боевые порядки римлян! Выпустив стрелы, ушли в стороны лучники, освобождая дорогу легиону. Колыхались в воздухе золоченые значки и штандарты, пели трубы. Впереди на белых конях ехали двое всадников, в одном из которых Рысь сразу же признал Памфилия Руфа. – А, вот и ты, гладиатор. – Памфилий остановил коня. – Говорят, ты храбро сражался и заслужил жизнь. Что ж, возвращайся назад в школу, уж ланиста угостит тебя на славу. Пей, гуляй, веселись! Второй всадник, могучего вида мужчина с угрюмым лицом и властным взором, облаченный в блестящие латы, лениво тронул поводья. Колыхались на ветру высокие перья на его сверкающем на солнце шлеме, ярко-красный плащ небрежными складками падал на круп коня. – Поступай с этим гладиатором как знаешь. – Он обернулся было к Памфилию, но сразу же перевел взгляд и неожиданно улыбнулся: – Рад видеть тебя живым, Валерий! – И я рад встретить тебя, дядюшка. – Римлянин положил руку на плечо Рыси. – Это мой друг Юний. Он спас меня, и Луция, и даже приемную дочь всадника Памфилия Руфа. – Сенатора Памфилия Руфа! – важно надувшись, поправил Памфилий. – Вот даже так? – Валерий усмехнулся. – Ну, тогда тем более мой друг Юний достоин свободы, ведь он спас родственницу сенатора! А, что скажешь, дядюшка? – Он получит свободу, – хмуро кивнул угрюмый. – Раз уж ты просишь об этом. – Конечно прошу! И хорошо бы еще выдать хоть какую-нибудь награду моему другому приятелю, Луцию! – Хорошо. Надеюсь, у тебя нет больше приятелей? – Нет, дядюшка. Тогда – до встречи в лагере? – До встречи. Там и пообедаем. Едем же дальше, Памфилий, кажется, там видели галлов. – Кто этот человек, Валерий? – проводив глазами отъехавших всадников, тихо поинтересовался Луций. – Кажется, я его знаю. – Конечно знаешь. – Валерий небрежно скривил губы. – Это мой дядя, Марк Луниций Арбелл. – Что?! – Луций с силой ударил себя ладонями по коленкам. – Ты хочешь сказать, прокуратор Лугдунской Галлии сенатор Марк Луниций Арбелл – твой родной дядя? – Вот именно! – Тогда мы не зря бились! Эй, Юний, ты теперь свободен! – Если на это пойдет ланиста. – Ланиста?! Уж не думаешь ли ты, что какой-то там ланиста осмелится воспротивиться воле наместника? Ой, смотри, кажется, Флавия! Ну да, во-он, на пегом коне. Быстро скачет, и как только не свалится? – Флавия! – бросившись навстречу девушке, закричал Рысь. По лицу его текли слезы. Слезы свободы… и, может быть, счастья?
Андрей Посняков Рудиарий
Глава 1 Август 225 г. Северное море – Нижняя Германия ПАРУСА СВОБОДЫ И РАБСТВА
Средства труда делят на три части: орудия говорящие, издающие нечленораздельные звуки и орудия немые; к говорящим относятся рабы…Марк Варрон
«Сын волны» – торговое судно, принадлежащее купцу из Белгики Маммию Агрикеле, – переваливаясь на морской зыби, словно утка, медленно входило в широкое устье реки. Чуть выше по течению виднелись причалы, склады и стены лимеса – крепости, поставленной для защиты от набегов германцев еще во времена Траяна. В обширных трюмах корабля, относящегося к классу «круглых судов» – «онерария навис», помещались амфоры с вином, золотая и серебряная посуда, ткани. Все это владелец «Сына волны» намеревался с большой выгодой обменять на хлеб и рабов. Именно за этим судно и шло в Нижнюю Германию, одну из самых беспокойных римских провинций. – Это даже не Лугдунская Галлия, – обернувшись к единственному пассажиру, с усмешкой произнес кормщик. – Это намного хуже! – Что, в самом деле? Стоявший у левого борта рядом с рулевым веслом пассажир – высокий мускулистый юноша в длинной темно-зеленой тунике и небрежно наброшенном на плечи галльском шерстяном плаще, заколотом серебряной фибулой, – недоверчиво посмотрел на приближающийся плоский берег, кое-где поросший высокими стройными соснами. Кормщик больше не стал ничего говорить, сообразив по поведению пассажира, что тому вряд ли есть хоть какое-то дело до его предостережений. Не тот был взгляд у этого странного пассажира, который, похоже, и сам не знал, куда плыл. В Нижнюю Германию? Да, пожалуй, туда, а может быть, и подальше – кто знает? Впрочем, парень заплатил щедро, видно, у него водились сестерции, да и, судя по разговору, он явно не был простым человеком. Наверняка где-то чему-то учился – риторике, философии, поэзии и прочим наукам, принятым в обществе. Хотя на вид вовсе не похож на изнеженного римского богача: твердая, уверенная походка, на поясе короткий меч-гладиус, и чувствовалось, что парень умеет им пользоваться. И зачем ему в Германию? Лучше б пошел в прихлебатели-клиенты к какому-нибудь богатому господину. Этакого-то красавца – голубоглазого, с волосами цвета созревшего пшеничного поля – всякий возьмет. А там уж можно было бы закрутить шашни и с влиятельной матроной, а то и не с одной… Да, парень, похоже, вольноотпущенник – видно, что руки у него грубые, да и в речи иногда проскальзывают словечки, не подобающие воспитанному человеку. А вообще, если б такого продать в рабство, можно бы было выручить хорошие деньги. Корабельщик бросил на пассажира быстрый оценивающий взгляд и вздрогнул. Юноша словно бы догадался, о чем подумал кормщик, небрежно положил руку на эфес меча и презрительно усмехнулся. Корабль замедлил ход, натолкнувшись на речные воды, квадратный парус плохо ловил боковой ветер, и забегавшие по палубе моряки принялись поворачивать канатами рею, без особого, впрочем, успеха – судно как-то нерешительно дернулось и, казалось, вообще остановилось. Передав рукоять рулевого весла помощнику, кормщик быстро пошел на нос и, ухватившись за бушприт, свесился с палубы, замахал рукой. От пристани отчалила большая лодка – лоцман, а заодно буксир. Правда, за услуги придется платить, но тут уж ничего не поделаешь, коль нет попутного ветра. Стоявший у борта юноша, с интересом посматривая на буксир, поплотнее закутался в плащ – ветер был хоть и не попутный, но сильный. – А ну, давай греби, парни! – скомандовал буксировщикам лоцман – длинный, пегобородый, совсем еще молодой. Сидевшие в лодке гребцы, зацепив «Сына волны» прочным канатом, изо всех сил навалились на весла. Канат натянулся, словно струна лиры, и торговое судно медленно, но верно пошло вверх по течению. – Раз-два, раз-два, – командовал гребцами старший. – Давай, давай, не ленись, поддай жару, иначе, клянусь Вотаном, я выброшу кое-кого на корм рыбам! То ли угрозы подействовали, то ли гребцы просто-напросто хотели покончить побыстрей с этим делом, но, кажется, скорость лодки и идущего за ней на привязи судна несколько увеличилась. Вот уже показался причал, несколько кораблей – таких же круглых, торговых. Чуть поодаль маячили хищными обводами корпусов две быстроходные весельно-парусные либурны – подобные суда с одинаково заостренными кормой и носом обожали пираты и военные. Берег быстро приближался – уже хорошо были видны бегающие по сходням носильщики, разгружавшие один из торговых кораблей, любопытствующие мальчишки, солдаты с квадратными щитами и в блестящих панцирях. На шлемах воинов гордо развевались разноцветные перья. Одиннадцатый легион? Десятый? Нет, десятый, кажется, расположен в Галлии или вообще в Британии, на Оловянных островах. Пассажир усмехнулся – если и есть у земли край, то он, несомненно, в Британии… Хотя… Его собственная родина находилась еще дальше – где именно, юноша не знал, да и вряд ли кто смог бы ответить на этот вопрос, разве ж только пираты. Ткнувшись правым бортом в причал, «Сын волны» вздрогнул и остановился, заскрипев всеми досками. Сбросил сходни. – Надеюсь, я ничего не должен? – подойдя к кормщику, поинтересовался пассажир. – Нет, господин. – Корабельщик покачал головой, незаметно окатив юношу полным алчности взором – вот бы такого продать! Да не здесь, хотя бы в Нарбоннской Галлии, не говоря уже о Риме. Парень красив, к тому же силен, высок, строен. И молод, очень молод – вряд ли больше двадцати. Из такого мог бы выйти хороший гладиатор. Если б его схватить да кинуть в трюм… Кормщик не удержался и с досадою сплюнул, коря себя за то, что такая хорошая мысль явилась к нему так поздно. Впрочем, возможно, не так уж она была хороша – слишком много всякого важного люда провожало парня на пристани Каракозинума, в Лугдунской Галлии. Двое блистающих панцирями воинов, похоже, что не из простых, еще какие-то небедно одетые люди, в одном из которых кто-то из матросов признал ротомагусского ланисту. Ну его к Везуцию, этого пассажира, кто его знает, какие у него покровители? Может, и здесь уже кто встречает? Да нет, не похоже. Простившись с кормщиком и матросами, юноша быстро сошел на берег. Налетевший ветер трепал его золотистые волосы, а шерстяной плащ, выкрашенный дубовой корой в желто-коричневый цвет, развевался за плечами парня, словно крылья исполинской птицы счастья. Сделав несколько шагов в сторону небольшого городка, расположившегося сразу у пристани, путник нерешительно остановился, посматривая на одно из торговых судов, похоже, готовящее к отплытию. – Эй, малый. – Он поймал за плечо пробегавшего мимо мальчишку. – Не знаешь, куда направляется этот корабль? Мальчишка помотал головой: – Не-а, не знаю. – Так узнай. – Юноша опустил в ладонь мальчика маленькую медную монетку – асс. – Ого! – обрадованно улыбнулся мальчишка. – Сейчас мигом узнаю, господин! Грязные пятки парня застучали по доскам причала. Орали вездесущие помоечницы-чайки, вода в реке была коричневато-мутной, даже чуть отливала золотом, хотя это, наверное, потому, что в ней отражалось клонящееся к закату солнце. Юноша посмотрел на небо, голубовато-зеленое, с небольшими фиолетово-синими тучами и розоватыми облаками, подсвеченными снизу расплавленным золотом солнца. Красиво! Но похоже, что завтра пойдет дождь. – Аве, молодой человек! – Двое вооруженных мечами и короткими копьями воинов подошли к странному пассажиру. – Можно поинтересоваться, кто ты, откуда и куда? – Ант Юний Рысь, – слегка поклонившись, представился юноша. – Вольноотпущенник велением сенатора Марка Луниция Арбелла, наместника Лугдунской Галлии. Он вытащил из-за пазухи маленький кусочек пергамента и протянул воинам. Те по очереди зашевелили губами – читали. – Что ж, – произнес наконец один из солдат, пожилой, с морщинистым лицом и висловатым носом, – видно, тебе можно верить. Как там у вас, в Галлии, разогнали мятежников? – Разогнали. – Юний кивнул. – А как же? Кто ж устоит перед мощью легионов? – А почему у тебя такое странное имя? – подозрительно поинтересовался второй солдат, молодой и безусый. – Ант Юний Рысь. – Антом меня прозвали, так как думали, что это – мое племя, хотя мой отец не ант, а лютич, ну а Рысь – прозвище. – И зачем же ты сюда приехал, Ант Юний Рысь? – усмехнувшись, спросил пожилой. – Боюсь, вряд ли ты сможешь здесь быстро разбогатеть – слишком уж глухой край. Да и германцы – это тебе не галлы! – Знаю. – Юноша согласно кивнул. – Есть у меня здесь одно дело… впрочем, может быть, и не здесь. – Он задумчиво посмотрел в сторону, увидев, как от причала со всех ног бежит к нему давешний лохматый мальчишка. – Тот большой корабль идет в Британию за оловом и рабами, – отдышавшись, доложил он и с надеждой посмотрел на Юния. – Жаль, – вздохнул тот и, вытащив из висевшего на поясе кошеля еще один асс, протянул его мальчику. – Спасибо, господин! – возликовал парень. – Да поможет тебе Вотан! – Так-так, – нехорошо улыбнулся молодой воин. – Выходит, ты только что прибыл и уже хочешь отплыть обратно? Странно. – Что тут странного? – Юний пожал плечами. – Мне просто нужно попасть в земли ободритов. Говорят, это рядом с Янтарным берегом. – А что у тебя за дела с ободритами? – Разные. – И все же? – Это мое дело. – Похоже, юношу уже стали раздражать настойчивые расспросы. – А вот и ошибаешься! – возликовал молодой. – Приказом легата Гнея Сервия Парвуса мы должны задерживать всех подозрительных. А может, ты лазутчик германцев? Каких-нибудь там франков, тевтонов, бургундов? Пожалуй, нужно запереть его в амбаре и доложить центуриону, а, Вителий? – Молодой посмотрел на своего напарника. – Больно уж он подозрительный. – Вот как? – изумился юноша. – А что, здесь уже не действуют римские законы и можно вот просто так, без всяких оснований, схватить любого? – Так ты не гражданин, а вольноотпущенник, – хмуро заметил пожилой, и путешественник сменил тактику. Улыбаясь, он вытащил из кошеля два серебряных денария. – Помогите мне добраться до Янтарного берега. Монеты тут же исчезли в заскорузлых ладонях солдат. – Ну вот. – Вителий довольно ухмыльнулся. – Так бы сразу и сказал. Конечно, поможем… чем сможем! – Воин расхохотался. – Я вижу, у тебя меч?! – не отставал молодой. Вот зануда! – Умеешь им владеть? Был легионером? – Я был гладиатором в Галлии. – Юний скривился, видно, ему было не очень-то приятно вспоминать об этом периоде жизни. – Затем сражался в рядах центурии славного Теренция Капитона. – Теренция Капитона?! – неожиданно громко переспросил Вителий. – Да, когда-то я знал такого! Так он уже центурион? – Был, – коротко ответил юноша. – Пока его не убили. – Галлы? – Они. – А ты не хотел бы завербоваться к нам в легион? – пристально оглядев путешественника с головы до ног, неожиданно предложил Вителий. – Дело хорошее, не прогадаешь! Считай сам – жалованье, трофеи, потом участок земли и пенсия – двенадцать тысяч сестерциев. Двенадцать тысяч! А? Решайся же! – Сначала я должен закончить свои дела. – Юний любезно улыбнулся. – А потом, что ж, почему бы и нет? Служить в легионе – это все же лучше, чем умирать на арене. – Вот и молодец, – подмигнул юноше римлянин. – Сегодня ж доложу о тебе центуриону. Только ты вот что… оставь что-нибудь в залог, например пергамент, где написано, что ты больше не раб. – Пергамент? – Юноша задумался. Расстаться с этим документом было бы, наверное, неосмотрительно… если б дело происходило в каких-нибудь более цивилизованных провинциях, скажем в Нарбоннской Галлии или даже в самом Риме. А здесь, на германской границе, в лимесах, этот пергамент – пустой звук. Так, никуда не годная безделушка, и уж тем более она не понадобится на Янтарном берегу и в диких лесах ободритов. – Возьмите. – Юний протянул пергамент. – И подскажите, где мне найти таверну или постоялый двор. Признаться, я немного проголодался. Вителий повернулся лицом к городку и вытянул руку: – Во-он, видишь ворота? – Ну. – Сразу за ними свернешь направо, потом, у портика, налево, а там увидишь. Кивнув, юноша перебросил через плечо полу плаща и быстро направился в город. Протянув стражникам сестерций, он миновал ворота и оказался на мощеной улочке, которая ничем не отличалась от многих ей подобных, расположенных во всех городах Империи, к коей с недавних пор относились и все провинции, даже такие дикие, как Лугдунская Галлия, Белгика и обе Германии – Верхняя и Нижняя. Пройдя вдоль оград домов, Юний достиг портика и, как было указано, повернул налево, выйдя на широкую улицу, которая, судя по количеству прохожих, явно вела к городскому форуму, где располагался рынок. Войти на постоялый двор можно было через лавку, которая располагалась на первом этаже трехэтажного дома и торговала всем подряд – зеленью, мясом и рыбой. За стеной располагалась глиняная плита, на которой скворчали жарящиеся яства, а дальше, в небольшом зале, по римскому обычаю, стояло с полдесятка столов, за которым сидели посетители – корабельщики, ростовщики, менялы. Кто-то ужинал, кто-то глушил вино, кто-то уже пел песни, люди приходили и выходили – день заканчивался, наступал вечер. В сутолоке никто не обратил внимания на вошедшего, и Юнию стоило немалых усилий отыскать хозяина заведения – чернобородого толстяка с обширной лысиной и круглым румяным лицом. – Что угодно любезному господину? – В ответ на неоднократный зов тот вылез-таки из-за печки. – Имеется свежая рыба – только что принесли, а также куриные и утиные яйца, орехи, грибы, вареная телятина и жареное коровье вымя. – Гм. – Юноша задумчиво пошевелил пальцами. – Пожалуй, пусть поджарят рыбу, и к ней – грибы, подливу и лепешку. Да, и вино. Найдется здесь вино? – Обижаешь, молодой господин! – Хозяин развел руками. – Найдется и вино, вчера только привезли из Галлии, и пиво. – И еще мне нужно будет переночевать, – придерживая рукой кошель, продолжал Юний. – Возможно, даже не одну ночь. – Всегда пожалуйста! – Толстяк рассыпался в любезностях. – Лучшие комнаты на втором этаже. Юноша улыбнулся: – Думаю, они же – и самые дорогие. Нет, у меня не так много денег. – Тогда осмелюсь предложить третий этаж, но сразу предупреждаю: возможны соседи. – Пусть, – кивнул Юний. – Я займу во-он тот столик в углу. Пока жарится рыба, вели подать мне вина с подсоленной водой и хлебом. – Сделаем, господин. – Хозяин постоялого двора поклонился и, повернувшись к печке, принялся орать на слуг. Юноша, обойдя пару галдящих компаний, скромно уселся в уголке и осмотрелся. Заведение было небольшим, но вполне уютным, хотя, впрочем, воздух казался каким-то спертым – скорее всего из-за печки – и даже душноватым. На дворе стоял август, хоть и не такой жаркий, как в Галлии. Слуга – шустрый мальчишка – принес заказанное вино в кубке и хлеб. Отломив кусочек хлеба, Юний обмакнул его в вино и, смакуя, медленно отправил в рот, чувствуя, что по-настоящему проголодался. – Угостишь? К столу вдруг присела девушка – светлоглазая, с темно-русыми, стянутыми узеньким ремешком волосами. Хрупкие плечи девушки покрывала полупрозрачная накидка, затканная серебром, наверное весьма недешевая. Узкая туника из синей шерсти настолько плотно прилегала к телу, что четко обрисовывалась линия груди с твердыми пупырышками сосков. Незнакомка выглядела вполне симпатичной, правда немного назойливой. Впрочем, ее ремесло не составляло для путешественника тайны. В конец концов, почему бы и нет? – Садись, – усмехнулся юноша и, подозвав слугу, потребовал кувшин вина и еще один кубок. Денег пока хватало, а дальше… дальше будет видно. Не так уж они и нужны в дальних диких краях, куда важнее – острый меч и удача. – Как тебя зовут? – Юний поднял бокал. – Арника, – улыбнулась девчонка. На вид она казалась ровесницей юноши или, может, чуть младше. – Ты странно говоришь, не по-здешнему. – Я из Галлии. – Понятно. – Арника с видимым удовольствием допила вино. – А ты здешняя? – поинтересовался Юний. – Как видишь… Ты остановился здесь? – Да. Еще вина? – Может, пускай принесут его в твою комнату? – Девчонка совершенно беззастенчиво погладила себя по груди и напрямик спросила: – Надеюсь, у тебя найдется несколько серебряных монет? – Найдется, – хохотнул юноша и жестом подозвал хозяина: – Я передумал. Хочу отдельную комнату. – Тогда на втором этаже. – Толстяк кивнул, пряча глаза, и, кажется, девушка ему подмигнула. Похоже, они были в сговоре – раскручивали постояльцев. Пусть! Все равно нужно разузнать ситуацию: что здесь за люди, есть ли купцы, часто ли приходят корабли и, самое главное, добирается ли хоть кто-нибудь до Янтарного берега? Нужны были сведения, а от кого их получить, как не от портовой девки? Вот кто наверняка знает все местные сплетни, да и на вид она вовсе не дурна. Снова подозвав хозяина, они вслед за ним поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и оказались в довольно просторной комнате с широким, стоявшим прямо посередине ложем и небольшим столиком, на который хозяин поставил большое деревянное блюдо с рыбой и кувшин вина и, улыбнувшись, пошевелил пальцами: – Два сестерция, мой господин. Юноша запустил руку в кошель: – Получи! Поклонившись, толстяк удалился, и новые знакомцы наконец приступили к делу, ради которого сюда и пришли. Заперев дверь на узкий засов, Юний обернулся и растянул губы в улыбке – Арника уже стащила с себя тунику и, подперев подбородок рукой, валялась на ложе голой. Скинув на пол обувь и плащ, юноша бросился к девчонке, и та легкими уверенными движениями быстро освободила его от остальной одежды. Да, гетера оказалась красива и умела: уложив парня на спину, сама уселась сверху, и Юний, застонав, сжал ее бедра руками. Тоненькая, но не тощая, Арника казалась молоденькой березкой, светло-серые глазищи ее смотрели прямо, лишь в самой глубине искорками затаилась усмешка… Погладив юношу по груди, она поднялась и, подойдя к стоявшему на треноге светильнику, чуть притушила пламя. – Так ведь лучше, правда? А ты красивый. – Она вновь улеглась рядом, и Юний закрыл глаза – ему было очень приятно ощущать кожей прикосновение нежных рук. – Ты тоже красивая. – Обняв девушку, он перевернул ее на спину, навалился сверху, целуя грудь. – Очень… – Я знаю, – простонала Арника. – Знаю… Лаская девушку, Юний вдруг наткнулся рукой на что-то непонятное на спине, у самой лопатки. Клеймо! Выжженное клеймо в виде переплетенных букв «Д» и «П»! – Ты была рабыней? Девушка вздрогнула и напряглась: – Откуда ты знаешь? – У тебя на спине – клеймо господина. – Марк Домиций Поркус – так звали моего хозяина, – отвернувшись, призналась Арника, и юноша ласково погладил ее по спине. – Гад был, каких мало. Истинно поросенок, «поркус», даже не поросенок, а большая свинья. – Ты получила вольную? – поинтересовался Юний. – Или просто сбежала? – А для тебя есть разница? – Никакой… Выпьешь вина? – Давай. Они уселись рядом на ложе, и Юний принялся расспрашивать Арнику про город и его обитателей. Та отвечала поначалу не очень охотно, но вскоре разговорилась, и путешественник узнал немало интересного о горожанах. Например, что начальник крепости – центурион Гай Целерис – взяточник и казнокрад, что жена городского эдила – стерва, а малолетний сын одного из дуумвиров просто обожает мужчин. Все это было, конечно, интересно, но не очень важно, и юноша постепенно перевел разговор на другие темы, упомянув, что хотел бы предпринять дальнюю торговую поездку за янтарем. – Янтарный берег? – одеваясь, изумленно переспросила Арника. – Оставь ты эту затею, парень, все равно ничего хорошего из нее не выйдет. Кстати, с тебя два сестерция. – Пожалуйста! – Юний протянул деньги. – Уже уходишь? Арника улыбнулась: – У меня и кроме тебя есть еще сегодня дела. Прощай. Если хочешь, я приду завтра. – Ты не рассказала мне про купцов. – Завтра! – расхохоталась гетера. – Все завтра. Ну, завтра так завтра. Проводив девчонку до лестницы, юноша вытянулся на ложе, подложив под голову руки. Не спалось – выспался впрок еще на судне; нахлынули вдруг какие-то воспоминания, мысли… Вот огромное озеро Нево – озеро-море. Набегающая на плоский берег волна, черные валуны, седая широкая лента реки, по берегам серебрятся ольховые заросли, и плакучие ивы склоняют к самой воде свои гибкие зеленые ветви. Лес – огромные, вздымающиеся к небу сосны, мрачные ели, осины, редкие островки берез. И селенье – на холме, почти у самого озера. Враги появились внезапно – ободриты Тварра, – приплыли на больших морских лодках из крепкого ясеня. Сторожа поначалу приняли их за торговцев, а когда сообразили, было уже поздно. Ободриты не знали жалости. Жгли, убивали стариков и мужчин, насиловали женщин, ловили детей и молодых девушек, чтобы затем продать в рабство. Врагов было много, и Доброй, отец Юния, вернее, еще просто Рыси, напрасно пытался сопротивляться. Уложив множество нападавших, пал и сам, как и все воины озерного племени. А ведь все они были сильны и ведали особо искусство «звериного» боя, используя в приемах повадки птиц и животных. Однако ободриты взяли числом и коварством, еще раз подтвердив поговорку о том, что никогда нельзя доверять чужакам. Погибла в схватке и мать Рыси Невдога из древнего лесного племени весь, что проживало в далеких урочищах и чащобах, погибли и прочие родичи. Враги перебили всех взрослых, а детей и подростков, связав, побросали в свои челны и, привезя домой, продали в рабство римлянам из колонии Агриппина. Поначалу Рысь оказался на вилле, затем – в гладиаторской школе, а уж потом – в центурии Теренция Капитона, почти полностью погибшей в галльских болотах. Гладиаторы, в том числе и Рысь, помогали легионерам бороться с мятежными галлами. Мятеж подавили, сам Рысь едва не погиб, зато приобрел друзей-римлян – легионеров Валерия и Луция. Валерий оказался племянником императорского легата, который по его просьбе и подарил Рыси свободу. Ланиста, конечно, скрипел зубами, лишаясь одного из лучших бойцов, но что он мог сделать против слова легата? Конечно, даже получив свободу, Рысь мог бы остаться в гладиаторской школе и тренировать молодых, как многие ветераны – Плавт, Эней, Лупус. Однако, хорошенько подумав, юноша решил иначе. В конце концов, что его связывало с Ротомагусом, городом Лугдунской Галлии, в котором находилась гладиаторская школа? Друзья? Так легионеры не собирались там оставаться, а единственный друг-гладиатор, иллириец Тирак, был продан ланистой перекупщику из Массилии. Узнав об этом, Рысь почувствовал горечь и уже больше не собирался оставаться при школе, тем более что нравившаяся ему девушка Флавия Сильвестра, приемная дочь всадника, нет, уже сенатора Децима Памфилия Руфа, уезжала со своей семьей в Рим. Спровоцировав мятеж, Памфилий Руф сам же его и подавил, благодаря чему обрел лавры спасителя отечества и сенаторский титул. Теперь все дороги его вели в Рим. Устроив прощальную вечеринку для аристократии Ротомагуса, новоявленный сенатор уехал. А вместе с ним и Флавия. И кажется, она ничуть не грустила по поводу переезда. Поначалу Рысь хотел было ехать за ней, но, подумав и посовещавшись с друзьями, охладел к этой затее. Кто он? Бывший гладиатор, презираемый всеми раб, а ныне – вольноотпущенник, которого ни в одном приличном доме не пустят дальше прихожей. Что он сможет дать Флавии? Предложить руку и сердце? Смешно говорить. Разве что изредка встречаться в постели, так и это может Флавии быстро прискучить, ведь у ног ее будет лежать Рим! Флавия уехала, друг Тирак в Массилии. Валерий с Лупусом звали завербоваться в легион, да Рысь не очень-то хотел этого, даже несмотря на хорошее жалованье. Воевать за деньги? А чем тогда ремесло легионера отличается от жизни гладиатора? И те и другие не свободны и делают что велят. Нет, Ант Юний Рысь, как называли его друзья-римляне, вовсе не хотел этого, а хотел… Чего, и сам не знал. Наверное, для начала следовало отдать долг погибшим родичам – отомстить за них подонкам-ободритам во главе с их коварным вождем Тварром. Ободриты, как юноша уже вызнал, жили недалеко от Янтарного берега. Туда и следовало добраться и убить наконец Тварра, чтобы души родичей успокоились на том свете. Месть – дело важное и достойное, но для нее нужно было сначала найти обидчиков. Впрочем, Рысь не сомневался, что найдет – ведь помогут боги! Вот они уже и послали ему эту девушку, Арнику. Кроме всего прочего, через нее наверняка можно будет многое разузнать. Провалившись в плотную пелену сна лишь к утру, юноша проспал почти до полудня. Когда он спустился в харчевню, солнце стояло уже высоко. Сиренево-сизые тучи затянули полнеба, похолодало, повеяло влагой, и уже было ясно, что скоро пойдет дождь. Оставаться на постоялом дворе не хотелось, и, наскоро перекусив в пустом зале, Юний вышел на улицу. Подумав, он направился к форуму. Именно там, на торге, наверное, и можно что-нибудь узнать о пути к Янтарному берегу. Рынок, пропахший свежей рыбой и дублеными шкурами, которые разложили прямо на мостовой звероватого вида торговцы, шумел сотнями голосов, на все лады расхваливающих товары. Амфорами продавалось привозное вино и оливковое масло, кучами громоздилась шерсть и тюки светлых льняных тканей, блестящие зеленоватые мухи жужжащими тучами кружили над мясными рядами, горожане корзинами брали орехи, фрукты и только что пойманную рыбу. Шныряли мальчишки – разносчики лепешек и напитков, кричали что-то на совершенно непонятном Юнию языке, переходили на латынь, лишь завидев покупателей-римлян. Хоть город и был построен римлянами, однако их влияние в этой земле было еще слабее, нежели в Лугдунской Галлии, совершенно справедливо считавшейся дикой. Почти все знатные галлы общались меж собой на латыни, здесь же, похоже, было наоборот. По пути к рынку юноша не услышал ни одного знакомого слова. Какой-то нахал вдруг сильно толкнул его, и Юний непроизвольно схватился за меч. Обернувшись, юноша увидел лишь красный шерстяной плащ, развевающийся за широкой спиной обидчика и тут же, сбоку, вдруг заметил разложенные на прилавке куски полупрозрачного застывшего золота. Янтарь! Подойдя ближе, Юний взял один камешек, покрутил между пальцев – на ладони заиграло маленькое теплое солнце. – Красиво! – Юноша восхищенно кивнул торговцу, кряжистому бородатому мужику в наброшенной на плечи выделанной волчьей шкуре. – Да, да, – затряс бородищей торговец. – Красиво, очень. Купи, господин, не пожалеешь! Подаришь своей подружке. – У меня нет подружки. – Так будет! А пока возьми для себя. Юний покачал головой и прищурился: – Откуда привозят такие чудесные вещи? – О, из далекого далека, мой юный друг! – усмехнулся купец. – Из той земли, где зимой море, озера и реки делаются твердыми, как слюда. – И ты ездишь туда сам? – Нет. – Торговец на миг опустил глаза. – Иногда эти солнечные камни привозят сюда дикие кимвры. А почему ты спрашиваешь? – Да так, – пожал плечами юноша. – И сам бы с удовольствием посетил те далекие земли. – Вот как? – почему-то настороженно переспросил купец. – Не советую, парень. Очень не советую! Ничего не добившись от бородатого, Юний отошел от него и, на ходу разглядывая разложенную для продажи посуду, медленно пошел прочь. Солнце уже скрылось за плотными серыми облаками, накрапывал дождик, и, наверное, можно было бы и возвратиться уже обратно на постоялый двор, немного вздремнуть, дожидаясь визита Арники… Или все же прогуляться до пристани? – Эй, господин! – Кто-то схватил юношу сзади за локоть. Юний резко обернулся: мальчишка, босоногий, в коротких, до колен, меховых штанах и такой же безрукавке, надетой прямо на голое тело, веснушчатый и лохматый. – Чего тебе? – Юноша строго посмотрел на парня. – Меня послал тот торговец, у которого ты спрашивал про солнечный камень. – А, бородач, – усмехнулся Юний. – Что ему надо? – Он сказал: если хочешь отправиться в путь, приходи в одно место. – Куда же? – Тут недалеко. Я покажу. – Что ж, идем. – Юноша радостно потер руки. Кажется, римская богиня судьбы наконец-то поворачивалась к нему лицом. Выйдя с форума, они свернули за угол и, пройдя мимо базилики, углубились в лабиринт узеньких немощеных улиц, остро пахнущих нечистотами. Где-то рядом орали, слышалась ругань, за глухим забором истошно залаял пес. Юний непроизвольно обернулся – выглянувшее было из-за угла девичье личико проворно спряталось обратно. Юноша даже обиделся:неужто он такой страшный, что девушки от него шарахаются?! Насколько удалось рассмотреть, красивое было личико – сероглазое, пухлощекое, цвет волос скрывал капюшон. А вообще очень похоже на Арнику. Впрочем, здесь все такие – светлоглазые, русоволосые, на зависть чернявым римлянкам. – Идем же, господин. – Проводник потеребил путника за руку. – Не хотелось бы попасть под ливень. – Откуда ты так хорошо знаешь латынь, парень? – догнав мальчишку, поинтересовался Юний. – Я ж горожанин! – с гордостью ответил тот. – К тому же часто ошиваюсь на пристани. – Ты кимвр? – Нет, господин, я франк. Из тех франков, что называют салическими. – Но ваш говор схож и с кимврским, и с тевтонским, и с алеманским? – Не во всем, господин, не во всем. – Мальчишка засмеялся, показав щербатые зубы, и остановился у какой-то узенькой калитки в глухом и высоком заборе. – Пришли. Стукнув в дверцу три раза, проводник замер, прислушиваясь. За забором послышались шаги, и дверца открылась. – Прошу, мой господин! Юний чуть задержался: – А ты что же, здесь останешься? – А меня туда не звали… Эй, господин! – Парень просительно протянул грязную ладошку. Юноша со вздохом кинул в нее асс: – Бери, вымогатель. Довольно улыбнувшись, мальчишка сунул монету за щеку и скрылся за углом, откуда сразу же послышался шум потасовки – то ли монету у парня отбирали, то ли просто так мутузили, кто знает? А может, и он кого-нибудь трепал. Юний хотел было пойти посмотреть, да поленился и, пригнув голову, вошел в призывно открытую калитку, после чего очутился в узком дворе, заваленном дровами и навозом. Окружающий вид был вполне гнусным – может, так и принято у германских купцов? Юноша скривился… и скривился еще больше, когда увидел, как из-за навозной кучи вдруг вышли двое дюжих парней и, недобро ухмыляясь, молча пошли навстречу гостю. В руках у обоих были большие, обитые железом дубины, крайне не понравившиеся Юнию. Не оборачиваясь, он лишь помотал головой, краем глаза заметив еще двоих позади, у самой калитки. Засада! Но что он им всем сделал? – Эй, ребята, вы не ошиблись? Ответом был удар дубиной, просвистевшей мимо виска юноши. Однако… Выхватив меч, Юний неожиданно подпрыгнул и, перевернувшись в воздухе назад – прием «лягушки», – бросился к калитке, туда, где его меньше всего ждали. Два выпада мечом – и противники разбежались, схватившись за проткнутые клинком руки. Бывший гладиатор Рысь еще не забыл свое ремесло! Но хотя путь вроде теперь был свободен, не следовало сломя голову нестись прочь – те, с дубинами, быстро бы его догнали. Эти дюжие парни представляли собой весьма серьезную силу: меч против дубины не поможет, особенно короткий гладиус. Правда, Юний все же был гладиатором… Но и парни отлично владели своим оружием. Не обращая внимания на раненых товарищей, парни, нарочито небрежно помахивая дубинами, не спеша разошлись, чтобы не мешать друг другу. Один из них вдруг сделал длинный выпад. Юноша уклонился и попытался в прыжке достать парня острием меча. Достал, конечно, но всего лишь поцарапал кожу. И снова дубина едва не задела плечо! Юний вовремя отскочил, а ведь сзади тоже был враг! И он напомнил о себе резким ударом. «Не дать сделать замах, не дать им поднять дубины – вот единственно верная тактика», – быстро сообразил Рысь. Что ж, придется вертеться. Казалось, у юноши вдруг появилось четыре руки и два меча. Противники опасливо попятились – как видно, не ожидали подобного. А Юний, притворно бросившись на того, кто был у калитки, специально подставился, ожидая удара… Ага, вот и просвистела дубина, орудие эффективное, но не совсем удобное. А вот теперь пришел черед меча, пусть он короткий, но если представить, что вся вытянутая рука – клинок, то… Удар юноши наконец достиг своей цели: схватившись за грудь, парень выронил дубину и тяжело опустился наземь. И тут вдруг – Рысь успел-таки среагировать, сказалась гладиаторская подготовка – мимо просвистела стрела! Лук! Откуда он у них? Ведь, ся, германцы не часто пользуются луками. Впрочем, какая разница? Юний вздрогнул, разглядев целящегося в него из окна лучника: бородач, торговец! Так вот в чем дело! Они, видно, почуяли в Юний своего возможного конкурента и решили, не говоря худого слова, избавиться от него побыстрее. Значит, Янтарный берег не так уж и недосягаем! Значит, до него вполне можно добраться, а там, если позволят боги, и отыскать, наконец, Тварра! Ага, отыскать… Если здесь не кончат. От следующей стрелы юноша еле увернулся – торговец стрелял отлично, и где только так научился? Скрывшись за ставнями, бородач наложил на тетиву очередную стрелу. И за калиткой снова маячат тени! Значит, этот путь отрезан. Тогда куда? В дом! – словно ударило в голову Юнию. Скорее в дом, если и есть спасение, то только там. Уж там он доберется до лучника, несмотря даже на этого мордоворота с дубиной, статуей застывшего у входа. Юноша пригнулся, выжидая удобного для решающего рывка момента… – И чем это вы тут занимаетесь, разрешите узнать? Юний даже и не сообразил, кто это произнес, не до того было. Быстро обернулся, увидев, как во двор входит римский патруль в полном боевом облачении – в панцирях, шлемах и со щитами. Десятник – ага, старый знакомый Рыси Вителий – с неодобрением осмотрелся и хмыкнул. Парень с дубиной проворно убрался в дом. Интересно, а куда они успели деть труп второго? Или он только ранен и поспешил скрыться сам? – Добро пожаловать. – В дверном проеме показался улыбающийся торговец. – Рад видеть тебя, Вителий, как и твоих воинов. – Аве, Ксавей, – кивнул римлянин. – Что это вы здесь не поделили с этим славным юношей? – О, я принял его за разбойника… Но, если это не так, я не имею претензий. Юний вложил в ножны меч. – Ну, тогда я, пожалуй, пойду. – Он бочком пробрался к калитке. – Да и мы тоже, – кивнул Вителий и махнул рукой воинам: – Уходим, ребята. – Как… – подождав десятника, уже на улице спросил у него Рысь, – как вы оказались здесь столь вовремя?! Римлянин рассмеялся, обнажив крупные, как у лошади, зубы. – Скажи спасибо местной гетере, Арнике. Это ведь она, заподозрив неладное, позвала нас. – Ага, – улыбнулся Юний. – Значит, вот кто за мной следил. А где же она? Вителий усмехнулся: – Тебе лучше знать. Это ведь твоя знакомая. Ты, я смотрю, парень не промах. Вечером Арника все же пришла к Юнию. Явилась как ни в чем не бывало. Юноша поблагодарил ее вполне искренне, лишь удивился, с чего бы это на него взъелись торговцы. – Ты зря выспрашивал их про солнечный камень, – засмеялась девчонка. – Место, откуда его привозят, они не выдадут никому, тем более тебе, чужаку. Рысь погрустнел: – Что ж, однако, делать? – А у меня есть для тебя очень хорошая новость, – лукаво прищурилась Арника. – Я ее тебе скажу… но не сейчас, чуть позже… Подойдя к юноше, она обняла его за плечи, и тот крепко прижал ее к себе, погладил, ощущая через тонкую тунику, как быстро твердеет, наливается грудь. Ощутив на губах соленый вкус поцелуя, Юний снял с девушки пояс, опустил руки и, нащупав подол, медленно стащил тунику. Арника только того и ждала, застонала, нетерпеливо помогая юноше сбросить на пол одежду. Сгорая от нахлынувшего желания, оба повалились на ложе… А потом Арника, вместо того чтобы, как и обещала, сообщить хорошую новость, вдруг принялась занудно расспрашивать Юния о его прежней жизни, о родственниках и знакомых. Юноша скупо рассказывал. – Значит, ты совсем один-одинешенек, – потянувшись, словно дикая кошка, подвела итог девушка. – Это хорошо… – Чего ж хорошего? – резонно удивился Юний. – А? – Арника, похоже, думала о чем-то своем. – Что ты сказал? – Да так, – отмахнулся юноша. – Еще вина? Да, когда же ты скажешь приятную новость? – Скоро. – Девчонка посмотрело в окно. – Уже совсем скоро. Она нагнулась, упираясь руками в край ложа, и, обернувшись, подмигнула юноше: – Подойди сюда. Погладь мне спину… и ниже… Во-от… во-от… Юний снова на какое-то время потерял над собой контроль, отдавшись страстному любовному пылу. Потом, погладив девушку по плечам, уселся рядом. – Ну, где ж твоя новость? – Я знаю корабль, отправляющийся к Янтарному берегу! – Не может быть! – не осмелился поверить Рысь. – Да, да… И они согласны взять тебя… за определенную цену. – Сколько? – Юноша судорожно дернулся к кошелю. – Смешная сумма – тридцать денариев. Юний облегченно хмыкнул: – И в самом деле смешная. – Эй, – напомнила девушка. – Не забудь и мне два сестерция. Рысь со смехом заплатил за услуги и поинтересовался, когда же отходит корабль. – Завтра, – с улыбкой ответила Арника. – Завтра с восходом солнца. – Но мы же не успеем договориться. – Юноша озабоченно вскочил. – Э, не спеши, парень. Я уже обо всем договорилась… – Вот спасибо! – …и отведу тебя прямо на корабль. – Арника, ты настоящий друг! – Юний снова обнял девушку и поцеловал в губы. – Эй, – тихо прошептала та, – нам уже пора выходить… Первые лучи прятавшегося за дальним лесом солнца уже золотили очистившееся от дождевых облаков небо. Мочила ноги роса, а в общем-то было тепло и сухо. В густой траве пели жаворонки и еще какие-то птицы. Сунув стражнику взятку, Юний и Арника вышли из городских ворот и быстро направились к пристани. – Вот он, – остановившись напротив большого торгового корабля, кивнула девчонка и закричала: – Эй, мы пришли. С судна тотчас же скинули сходни. Одноглазый матрос в узких галльских штанах-браках с поклоном проводил гостей в каюту капитана – маленькую каморку на корме. – Рад познакомиться! – Капитан оказался маленьким плюгавеньким человечком с желтым лицом и недоверчивым взглядом. По-латыни он говорил, глотая некоторые буквы – с чисто римским произношением. – Меня зовут Авл Корнелий Фулгет, – запоздало представился моряк, кажется хороший знакомый Арники. – Говорят, ты, мой господин, не прочь пуститься в далекое плаванье? – Не прочь, – улыбнулся Юний. – Так выпьем же за это! – Капитан наполнил из стоявшего на специальной подставке кувшина небольшой кубок и протянул его юноше. – Да помогут нам боги! Юний опустошил кубок одним махом. Вино оказалось недурным, пряным, с каким-то необычным горьковатым привкусом. Вкусно… Борта каюты вдруг пришли в движение, изогнулись, а палуба, вздыбившись, ударила юношу по лицу. – Что такое? – пытался спросить он, но ни язык, ни губы не слушались, а в ушах звучал громкий смех капитана и Арники. Проникающий в каюту солнечный свет померк, глаза юноши закатились. Когда он очнулся, вокруг было темно, пищали крысы, где-то совсем рядом, за стенкой, плескалась вода, а на руках и ногах звенели тяжелые цепи! Твари!!!
Глава 2 Ноябрь 225 г. Рим ЛУДУС МАГНУС
Мы должны сдерживать и успокаивать свои стремления и развивать в себе внимание и тщательность, дабы ничего не делать ни опрометчиво и случайно, ни необдуманно и беспечно.Марк Туллий Цицерон. Об обязанностях
Лудус Магнус – так называлась школа. Римская школа. Школа гладиаторов, в которой в конце концов очутился Юний. Уж конечно, это было не то, что когда-то в Лугдунской Галлии, – трехэтажное здание, мощеная просторная арена для тренировок, а совсем рядом в прямой видимости – огромный, величайший в мире амфитеатр Флавиев. Или Колоссеум, как его еще называли из-за огромной, больше чем в двадцать человеческих ростов, статуи на площади перед амфитеатром. Золоченый колосс изображал Гелиоса – сияющего бога Солнце. Злые языки, впрочем, до сих пор утверждали, что в виде Гелиоса представлен Нерон, император, прославившийся своими необузданными страстями, которые вызывали справедливое негодование граждан. Но красивейший амфитеатр Флавиев не производил на Юния никакого впечатления. Не все ли равно, на какой арене убивать и быть убитым на потеху праздной толпе? В этом смысле Колоссеум ничем не отличался от провинциального цирка Ротомагуса. Юний перевернулся на бок на своем жестком ложе. Маленькую убогую каморку он делил с напарниками Бриттом и Эфиопом – молодыми гладиаторами, совсем плохо понимавшими латынь. И не поговорить! Что поделать, здесь, в гладиаторской школе Рима, Ант Юний Рысь вновь должен был доказывать всем свое право на достойную жизнь, хотя б в рамках самой школы. И даже просто право на жизнь, без эпитета «достойная». Снаружи, с арены, слышалось щелканье бичей и стоны – там наказывали провинившихся за день гладиаторов. Юний не попал в их число – он уже не был тем сопливым мальчишкой в Ротомагусе, он стал умнее и научился показному смирению. Зачем зря раздражать надсмотрщиков и ланисту, доказывая, что он свободный человек? Все равно никому ничего не докажешь, только лишь настроишь всех против себя да получишь плетей. Лучше смириться для вида, а для проявления своих амбиций выбрать подходящий момент или – что гораздо лучше – самому этот момент устроить. Рысь – хитрый зверь, и Юний постепенно оправдывал в собственных глазах свое детское прозвище. «Не доверяй никому» – эта фраза постепенно становилась его жизненным кредо, особенно после того случая с Арникой. Ну и девица! Впрочем, он и сам хорош. Это ж надо было так глупо попасться: растаял от любовной неги, развесил уши, нет, чтобы насторожиться, когда юная гетера начала подробно расспрашивать про родичей. А потом следила за каждым шагом и даже наняла легионеров – помочь попавшему в затруднительную ситуацию Юнию. Ну как же, он ведь был ей нужен живым. Интересно, сколько она получила за глупого гладиатора? Нечего сказать, насладился свободой. Ой, дурак, дурак. Хотя чего уж теперь горевать? Ну, сглупил, всякое в жизни бывает, значит, именно так распорядились боги. Может, и вовсе не следовало искать ободритов и Тварра, а нужно было попытаться вернуться на родину. На родину… Рысь уже и забывать ее стал потихоньку. Да и кто его там ждет? Ободриты вырезали и продали весь род, на землях которого наверняка поселились чужие. И он, Ант Юний Рысь, вернувшись, будет для них чужаком, причем чужаком опасным – вряд ли можно будет сохранить в тайне мастерство владения мечом. Единственная жизнь, которую он может начать, – это жизнь изгоя, человека без роду и племени. Одному выжить трудно, практически невозможно. Да и нужно ли для этого возвращаться куда-то на край света? А вот в Риме можно достичь многого. Для начала получить свободу: либо выкупиться, либо найти какие-то пути к Валерию с Луцием, а лучше – к самому Марку Луницию Арбеллу, наместнику Лугдунской Галлии, чье слово было достаточно веским также в Белгике и Аквитании. Эти три соседние провинции мало отличались друг от друга по своему развитию, их так и прозвали – Три Галлии. Не может такого быть, чтобы наместник вообще никогда не приезжал в Рим. Наезжает, и часто. Хотя вспомнит ли он молодого гладиатора? Должен, не так уж и много времени прошло. А не вспомнит, так можно напомнить. Главное – увидеться с ним, а для этого нужно знать городские новости и иметь возможность беспрепятственно передвигаться. Для чего, в свою очередь, нужно внушить доверие ланисте или, по крайней мере, всячески проявлять преданность, что Юнию пока вполне удавалось. Выйти на арену огромного амфитеатра Флавиев, показать все, на что способен, добиться обожания толпы и, как следствие, авторитета в школе. Вот тогда можно будет подрабатывать по вечерам охранником или еще кем – как делали в Ротомагусе. Тогда появятся и деньги, и относительная свобода. А пока стиснуть зубы и ждать. С раннего утра гладиаторы, подкрепившись овсяной кашей, приступили к изнурительным тренировкам. Как и когда-то в Ротомагусе, Юний по-прежнему оставался секутором – тяжеловооруженным гладиатором с доспехом, прикрывавшим правую, «рабочую» руку до плеча и середины груди, с тяжелым «легионерским» щитом и коротким мечом-гладиусом. Голову закрывал сверкающий на солнце шлем с золотыми накладками в виде чешуи рыбы, увенчанный гладким гребнем. Соперником секутора чаще всего был ретиарий, вооруженный длинным трезубцем и сетью, так что всяческие украшения на шлеме типа перьев, как у мирмиллона, являли собой нешуточную обузу в бою – ретиарий вполне мог зацепить их сетью. Защищавшее от трезубца забрало шлема было глухим, с маленькими смотровыми дырочками, что резко ухудшало обзор. К удивлению Рыси, в Лудус Магнус частенько выставляли секуторов против «фракийцев» – эти были в шлеме с полями, с голой грудью, с маленьким круглым щитом и изогнутым мечом, или даже против провокаторов, своим вооружением мало чем отличающихся от секуторов или мирмиллонов. Ну разве что шлем у них был уж совсем гладкий, без полей и гребня, да грудь прикрывал небольшой нагрудник, державшийся на узеньких ремешках. Вообще же гладиаторы каждой категории обязательно имели свои уязвимые места, специально не прикрытые доспехами, обычно левую часть груди, бедра, спину. Их-то и следовало защищать прежде всего, что и демонстрировал Юний. Как обычно, учебное оружие было куда тяжелее боевого, и к вечеру все тело юноши ныло – все ж таки он слишком давно не тренировался, и теперь приходилось наверстывать. В пару ему сначала поставили приземистого коротконогого сакса-гопломаха, экипировка которого напоминала вооружение греческих гоплитов – длинные поножи, шлем с перьями, щит и копье. Рысь довольно быстро обнаружил слабые места этого типа бойца – неповоротливость и слишком большую длину копья, рассчитывая на которое гопломах практически никогда не атаковал, а лишь выжидал удобного для резкого выпада момента. Конечно, сладить с таким воином, обладая лишь коротким мечом, было не так-то просто – и Юний прибег к тактике измора. Кружил вокруг сакса вороном, периодически срываясь в короткие атаки, а затем как бы подставился – чуть опустив щит, открыл правый бок. Ага! Копье гопломаха молнией метнулось в образовавшуюся брешь! Да только Рысь был начеку – ловко ударил по древку копья острым краем щита, окованным начищенной до солнечного блеска бронзой. Ударил как раз в тот момент, когда острие копья едва не коснулось кожи! Древко с треском переломилось, и гопломах со злобой вытащил из ножен кинжал. Ну уж кинжал-то против меча точно не поможет, что и продемонстрировал Юний, нанеся врагу ряд ударов. – Неплохо, – довольно кивнул тренер – покрытый шрамами ветеран с поджарым, по-прежнему мускулистым телом. – А ты, Сакс, получишь сегодня десять ударов плетью. Сняв шлем, Сакс – румяный круглолицый парень по виду чуть постарше Рыси – обиженно засопел: – Я бился честно! – Правильно, – усмехнулся тренер. – Честно, но глупо! На арене это был бы твой последний выход. И знаешь почему? Юний тоже навострил уши – учиться чему-нибудь никогда не лишнее, особенно если от этого зависит жизнь. – Ты совсем забыл про щит! – веско пояснил ветеран. – Он тяжел, но невелик – ты бы вполне мог действовать им не только как для защиты, но и в нападении. – А еще можно было бы его метнуть, – осторожно подсказал Рысь. Тренер повернулся к нему и засмеялся: – Нет, парень. Метать щит можно только в двух случаях: если уверен, что потом его подберешь, и когда у тебя еще осталось действенное оружие, к которому, увы, кинжал не относится. Пристыженный гопломах, волоча шлем, потащился к казарме – окружавшему весь двор трехэтажному зданию с тенистой галереей. Солнце уже спряталось за стенами школы, светло-голубое небо постепенно окрашивалось оранжевым пожаром заката. По всей арене звенели мечи тренирующихся гладиаторов. – Так говоришь, он неплох? – К ветерану вальяжно подошел плотный, коротко подстриженный человек в белой далматике с двумя красными полосами и изящных открытых полусапожках-кальцеях. Грубое лицо его казалось вырубленным из камня – ноздри широкого носа вывернуты, серо-голубые глаза строго смотрят из-под густых, едва не сросшихся бровей, тонкие губы змеятся в холодной улыбке. Это и был ланиста, владелец римской гладиаторской школы, человек несомненно влиятельный и далеко не бедный. Звали его, как уже знал Юний, Квинт Септимий Марон. – Эй, Сергий, – обернувшись, ланиста властным жестом подозвал одного из гладиаторов-«фракийцев» – в длинных поножах, с кривым мечом и голой грудью. «Фракиец», подняв с арены только что снятый шлем, подошел ближе и поклонился ланисте. – Что угодно, Септимий? Это был смазливый черноволосый парень лет двадцати, с худощавым лицом, узким, с небольшой горбинкой носом и хитрыми зеленовато-карими глазами. Покрытое потом смуглое тело его напоминало греческую статую. – Сразись с ним, – ланиста кивнул на Юния. – Только не очень долго. – Как скажешь. – «Фракиец» безразлично взглянул на соперника и презрительно усмехнулся. – Думаю, я успею уделать его до темноты. Но, Септимий, – он перевел взгляд на ланисту, – хотелось бы напомнить об оплате. Ведь тренировки на сегодня уже закончились. Этот Сергий оказался наглым типом! – Хорошо, – раздраженно отмахнулся ланиста. – Уложишь его – получишь сестерций… ладно – два. «Фракиец» быстро надел шлем. В левой руке его был небольшой круглый щит, в правой – изогнутый меч, несколько длиннее гладиуса. – Ну? – Септимий потер руки. – Готовы? Тогда вперед. Юний едва успел взять меч, как «фракиец» налетел на него дикой сверкающей молнией. Несколько ударов изогнутого меча сразу же пришлись в щит, и, отбив их, Рысь сам перешел в атаку, стараясь ударить соперника в грудь. Хоть оружие было тупым, однако хороший удар вполне мог переломить «фракийцу» ребра – и тот, конечно же, прекрасно понимал это, а потому старался не подставляться. Рысь чуть уклонился назад, пропуская свистящий клинок, и сразу же нанес удар, который соперник парировал. Со скрежетом столкнулись мечи, выбив искры. Быстро собравшаяся вокруг сражающихся гладиаторов толпа одобрительно загудела. Да, «фракиец» был достойным соперником! Действовал уверенно и четко – выбрав момент, рисковал, но не слишком, не увлекался. Впрочем, и Юний не давал ему повода для безрассудной атаки. А может быть, следовало? Опустив щит, Рысь немного отступил влево, замахнулся, якобы открывая грудь. Нет, опытный Сергий вовсе не кинулся сломя голову в эту ловушку. Наоборот, нанес удар совсем с другой стороны, стремясь выбить из рук соперника меч! Хитрый. И снова зазвенели клинки, и песок под ногами сражающихся поднялся вверх желтой искрящейся пылью. Звенели мечи, оставляя зазубрины на щитах, заключали пари зрители. В какой-то момент Рысь вдруг уловил, что «фракиец» будто бы стал уставать и действует мечом уже медленнее. Что-то было не так в его поведении, что-то… Отбивая очередной удар, Юний быстро сообразил что. Щит! Конечно же, щит. Соперник почему-то совсем не действовал им – лишь подставлял под удары. И ладно бы, это был большой прямоугольный щит, как у Рыси. Нет, щит «фракийца» – маленький, круглый… Очень удобный, чтобы метнуть! Вот откуда следует ожидать подвоха… Ну, давай же, давай… И вот наконец Юний дождался-таки своего: почувствовав замысел Сергия, уклонился, нырнул ничком на песок, одновременно ударив краем щита по босым ногам «фракийца». Тот замычал от боли, замахнулся мечом, однако Рысь все же успел выпрямиться и нанести ему удар в грудь – не такой сильный, как хотелось бы, скользящий даже, но весьма чувствительный. – Стоп! – хлопнул в ладоши ланиста. Бой закончился, и соперники, тяжело дыша, принялись освобождаться от доспехов. Сняв шлем, Юний перехватил взгляд Сергия, наполненный ненавистью и злобой, и понял, что нажил себе нешуточного врага. То же подтвердил и Каллид – покрытый шрамами ветеран-тренер. Сергий занимал в школе особое положение: он был римлянином, сознательно отказавшимся от своих гражданских прав ради гладиаторской славы. Упорно тренируясь, он достиг и мастерства, и славы и теперь недаром считался одним из самых искусных бойцов. За время боев он скопил немалое количество денег, на которые, если верить Каллиду, уже успел открыть лупанарий. Тем не менее Сергий был достаточно скуп и считал каждый асс. – Теперь он вдвойне возненавидит тебя, – предупредил Каллид. – Из-за своего проигрыша и из-за несчастных сестерциев, которые ему обещал ланиста. Теперь эти деньги получишь ты, только не сейчас, а после первого боя. – А когда он будет? – В сатурналии, на второй день после декабрьских ид. Устроитель игр – сам император, божественный Александр Север. – Каллид почесал затылок и неожиданно пригласил Юния в гости, а жил он тут же, в казарме, на третьем этаже. – А стражники? – поднял глаза гладиатор. – Они разрешат? Ведь я тут пока что на положении новичка, хорошо хоть не «деревяхи». Каллид засмеялся – «деревяхами» именовали совсем неопытных гладиаторов, во время тренировок сражавшихся деревянными мечами. – Разрешат?! – ухмыльнулся он. – Это мне-то, Блистающему Каллиду, спрашивать разрешения? Идем, я предупрежу надсмотрщиков. Комната ветерана оказалась небольшой, но опрятной – с жаровней и тремя узенькими, застланными мягкой тканью ложами, меж которых стоял столик и подставки для амфор с вином. Бедновато, конечно, но все же куда лучше, чем у многих римлян, к тому же Каллид вряд ли что-то платил за жилье ланисте. А в доходных домах квартиры обходились недешево, особенно просторные, на первых этажах. – Ты здорово бьешься, – налив из кувшина вина в глиняные кружки, похвалил гостя тренер. – Сразу чувствуется – в провинциях еще остались настоящие бойцы, верные гладиаторскому искусству. – Ты хочешь сказать, таких уже нет в Риме? – Поставив кружку на стол, Рысь недоверчиво посмотрел на собеседника. Ветеран засмеялся: – Не то чтобы совсем нет – вот, тот же Сергий неплохой боец, хоть и, между нами, человек нехороший, еще несколько имен – и все! Понимаешь, это уже не надо римлянам! У плебса нет охоты наблюдать красивые поединки, да их и не очень-то разглядишь с верхних ярусов. Кровь! Разорванное мясо и кровавые реки – вот что нужно толпе! Для того чтоб оценить хороший бой, надо кое в чем разбираться – в оружии, в тактике. Охлосу не нужно этого, он не привык и не хочет думать. – Ты сказал «охлос»? – переспросил Юний. – Да, у нас, в Греции – я ведь из Афин, – так называют лишенную всякого разума толпу, падкую на дешевые развлечения. Римская беднота – в большинстве своем развращенные государственными подачками твари – нищие духом бездельники и пьяницы, не способные заработать и асса. Где им! Лучше шататься по улицам, орать да требовать от государства бесплатного хлеба, зрелищ да всякого рода льгот. Любой труд считается презренным занятием, пригодным только для вольноотпущенников и рабов. До безобразия глупые в своей самонадеянности, римляне почему-то до сих пор полагают, что все дороги ведут в Рим, что жители провинций только и озабочены, как бы «покорить» Вечный город! Глупцы и тупицы! У меня много знакомых среди легионеров. Провинции давно уже самодостаточны и мечтают отделиться от Рима. Малейший толчок – и… Рим ведь ничего не производит, в нем нет ни мяса, ни хлеба, ни вина, ни даже оливок – все привозное. Как же они собираются жить? Ведь терпение провинций не беспредельно. Уже сейчас императоры и сенат стремятся заигрывать с провинциалами – недаром Каракалла дал всем им права римских граждан, недаром. – Но есть же легионы, – возразил Юний. – Легионы? А кто в них служит? Те же провинциалы, которым нет никакого дела до Рима. Это уже не говоря о том, что любой командир легиона мнит себя императором. И солдаты поддержат своего легата, а вовсе не цезаря. Они уже убили Элагабала, правда, этого развратника и стоило убить, а сейчас я не поручусь за долгое правление Александра. – Даже так?! – Рысь удивился. Империя ему всегда казалась воплощением незыблемости и порядка. – Да, так, – со вздохом кивнул Каллид. – И даже намного хуже. Хотя, с другой стороны, что мне до римского цезаря? Мне б выкупить из рабства внука… А, да что уж об этом… Они расстались уже поздно ночью, и ветеран лично проводил засидевшегося гостя в казарму, благо и сам в ней же жил. Войдя в свою каморку, Юний улегся на узкое ложе – хорошо хоть, не прямо на пол, имелись и такие «стойла», правда в основном лишь для провинившихся и новичков-«деревях». Рядом похрапывали соседи – Бритт с Эфиопом. Оба парня казались Рыси весьма недалекими и даже откровенно тупыми. И как их только не убили в первом же бою? Наверное, повезло. Вытянувшись, юноша немного поерзал, – казалось, будто что-то давило в спину, – затем затих, заложив за голову руки, и задумался о прошедшем дне, в котором был большой минус – «фракиец» Сергий, но также имелся и плюс – Каллид. Юний долго не спал, обдумывая слова ветерана. Вот как, оказывается! Большинству зрителей уже не нужно изящество искусного боя, все гораздо грубее – кровь, кровь и кровь. Не качество, а количество. И в самом деле, теперь редко пишут на оградах, скажем, «Великолепный Рысь против Сергия-„фракийца»», нет, сейчас скорей так: «Сорок мирмиллонов против пятидесяти провокаторов», или еще лучше: «Сотня венаторов против стаи диких зверей». Да, похоже, в Империи наступали дурные времена – развращенный государственными подачками народ не хотел работать и жаждал лишь развлечений, причем самых грубых. Групповой гладиаторский бой, тупой и кровавый, – что может быть лучше? Юний улыбнулся. Во всем этом была и хорошая сторона – из чисто практических соображений ланиста вряд ли пошлет в групповую схватку лучших бойцов. А именно таким бойцом вполне справедливо считал себя Рысь, Ант Юний Рысь – мальчик с далеких берегов Нево-озера, где серебрится по берегам ольха и высокие сосны рвутся в затянутое облаками небо. Нет, определенно что-то мешает спать! Юноша поднялся на ноги, пошарил в покрывающей ложе соломе. Ага, вот оно! Маленькая дощечка, скорей даже щепка. Однако на ней что-то написано! Рысь подошел к маленькому решетчатому оконцу и, шевеля губами, прочел в зыбком свете луны: «Ты – труп».
Глава 3 Декабрь 225 г. Рим САТУРНАЛИИ
Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает.Сенека. Нравственные письма к Луцилию
Молодой император Александр Север по совету своей матери Юлии Маммеи назначил гладиаторские бои на второй день после декабрьских ид, в самом начале сатурналий. Праздник этот обычно отмечался не совсем пристойно, зато весело, и его с нетерпением ожидало большинство римских граждан, да и некоторые рабы. Во время праздничной процессии различия между людьми словно бы пропадали, и не было ничего зазорного в том, чтобы раб занимался любовью с госпожой, а господин – с первыми попавшимися гетерами. В преддверье праздника, несмотря на ненастную и довольно-таки прохладную для Рима погоду, настроение у жителей Вечного города было прекрасным – еще бы, предстояло не только веселье с угощением и вином за счет императора, но и гладиаторские бои, о которых давно уже извещали афиши. «Рысь из Косматой Галлии против Сергия-„фра-кийца»» – кричали сделанные красной краской надписи на оградах. «Рысь – лучший боец Трех Галлий!» – крупными буквами утверждали объявления на стенах доходных домов. «Заключайте пари в конторе Лукреция Антонина». Да, ланиста уж постарался, раздул интерес к новому гладиатору и теперь опасался, как бы тот не подвел, лично наблюдал за тренировками и питанием гладиатора. За Сергия он был спокоен: тот не раз уже доказывал свою состоятельность, а вот новичок… Конечно, как разузнал ланиста через доверенных лиц, Ант Юний Рысь неплохо показал себя в провинции, но Рим-то не провинция, и тут можно было только предполагать: справится ли? – Справится! – утверждал покрытый шрамами ветеран Каллид. – Уж ты мне поверь, Септимий. Каждый раз во время тренировок ланиста внимательно следил за всеми учебными поединками, в которых участвовал новичок, и чем больше он наблюдал, тем спокойнее становилось у него на сердце. Рысь проявлял себя вполне опытным и хватким бойцом, ему, пожалуй, недоставало лишь мышечной массы, так ланиста и не собирался ставить новенького в пару с гигантом Замбой или толстяком Ивариксом. Сергий-«фракиец» – вот самый подходящий партнер! Так же считал и сам Сергий, мечтавший поскорей выйти на арену только лишь затем, чтобы убить несносного выскочку. Римлянин усиленно тренировался, на время бросив любовные похождения и вино: еще успеется после победы. Рысь догадывался, конечно, кто написал послание, но не показывал, что задет, вот еще! И тоже тренировался не покладая рук, а также до боли в суставах и звездочек в глазах бегал, отжимался, поднимал тяжести. В общем, готовился к ожесточенной схватке, с волнением отсчитывая оставшиеся до игр дни. И вот наконец наступил день битвы! Уже с утра толпы людей собрались на широкой площади перед амфитеатром Флавиев, у золоченого колосса, ожидая бесплатных номерков-билетов, в дом из которых были указаны ворота, ярус, трибуна. Первый ярус, рядом с императорской ложей, был предназначен для высшей знати – сенаторов и некоторых всадников, на втором уровне расселись правительственные чиновники, на третьем – все остальные горожане и легионеры, четвертый уровень предназначался бедноте, пятый, самый высокий, – женщинам. Юний вместе со всеми гладиаторами прошел в подземные лабиринты амфитеатра по специальному ходу, ведущему прямо из Лудус Магнус. Бойцы шагали молча, лишь слышно было, как гремели цепи, – готовых на все гладиаторов вполне справедливо опасались, их расковывали и вооружали непосредственно перед самым сражением, которого они дожидались в клетках, словно дикие звери. Идущий впереди всех Юний с удивлением посматривал на подъемные механизмы и люки, уже зная от Каллида, каким образом появляются на арене звери и люди. Разведя гладиаторов по клетушкам, стражники остались караулить, прислонив к стене копья. Где-то совсем рядом рычали тигры и львы. Усевшись на солому, юноша обхватил колени руками и принялся ждать. Незаметно приблизился полдень, сквозь периодически открывающиеся люки сверху, с трибун, доносился глухой гул. Юнию на миг даже стало страшно – а ну, как вся эта громадина возьмет да и рухнет, заживо похоронив гладиаторов, зверей и всадников. Нет, только не это! Лучше уж смерть на арене – там, по крайней мере, хотя бы видно небо. Рысь непроизвольно поежился и увидел, как сидевший в отдалении Сергий бросил на него насмешливый, презрительный взгляд и что-то прошептал прихлебателям, отчего все они вдруг зашлись приглушенным смехом. Видно, что-то обидное сказал, тварь, какую-то гадость. Впрочем, смеялись недолго: стражники открыли клетку и погнали к подъемнику всех молодых гладиаторов, кроме Рыси и Сергия, с ненавистью поглядывавших друг на друга. Юний предполагал, что здесь, так же как на любой арене, сначала сражаются неопытные гладиаторы, так сказать, для разогрева толпы. Вот уж где щедро льется кровь, ведь зеленая молодежь почти не умеет прикрывать в ходе боя жизненно важные места и гибнет десятками, а по большим праздникам – и сотнями. Так вот, сейчас будут сражаться молодые, сначала друг с другом, затем со зверями или, быть может, наоборот. Потом, ближе к обеду, появятся шуты-пенгиарии, повеселят народ, затем наступит обеденное время – знать покинет трибуны, а народец попроще так и останется, надеясь на принесенные с собою припасы или на мальчишек-разносчиков. Во время обеда обычно травят зверями каких-нибудь закоренелых преступников типа христиан – этой жуткой секты. По рассказам очевидцев, христиане поедают трупы младенцев и творят еще много разных гнусностей, а когда-то, еще при Нероне, они чуть было не сожгли Рим. Размышляя таким образом, Юний и не заметил, как задремал, и проснулся лишь от толчка стражника. – Эй, лежебока! Подъем! – Как, уже? – Юноша спросонья захлопал глазами. – Уже, уже, – хохотнул воин. – Твоего напарника мы уже подняли, теперь твоя очередь. Помощники ланисты сноровисто надели на Юния доспехи, закрепили на голове шлем и, подведя к подъемнику, торжественно вручили гладиус и щит: – Успеха тебе, парень. – Спасибо. – Рысь улыбнулся: наконец-то хоть кто-то за последнее время пожелал ему успеха. Служители повернули ворот, и клетушка с вооруженным гладиатором легко поехала вверх, к распахнутому люку арены. Яркий свет – именно яркий, как показалось Юнию, хотя в общем-то день выдался пасмурным – на миг ослепил глаза, и юноша прикрыл веки. А когда открыл, увидел перед собой желтый песок арены… и несколько пар гладиаторов, с десяток, а может, и побольше. Рысь поднял глаза – о, боги! Он никогда в жизни еще не видал такого скопища народ и был поражен. Да, Каллид, конечно, рассказывал, что амфитеатр Флавиев вмещает полсотни тысяч зрителей, но одно дело – слышать, и совсем другое – видеть воочию. Огромные, заполненные празднично одетыми людьми ярусы, казалось, поднимались прямо в небо, затянутое разноцветными облаками, желтыми, синими, красными… Нет, то не облака! Это навес от дождя, натянутый на высоких мачтах! Какое все огромное, а он, Ант Юний Рысь, здесь всего лишь песчинка, как и все прочие гладиаторы. – Эй, деревенщина! – прокричал ему стражник. – Хватит пялить глаза, или могут подумать, будто ты никогда не видел людей. Иди за всеми и приветствуй императора! Юний потряс головой и поспешно догнал выстроившихся в колонну бойцов, как раз проходивших мимо украшенной пурпурным занавесом императорской ложи. А вот и сам император – в тоге и мантии, с золотым венком на голове. Бледный, болезненного вида юноша, ровесник Рыси. Рядом с ним слуги и приближенные. – Аве, цезарь! – проходя мимо, произнесли гладиаторы. – Идущие на смерть приветствуют тебя. Распорядитель боя – высоченный чернявый мужчина в черном, с золотым шитьем греческом гиматии, – поклонившись императору, поднял руку и не торопясь, торжественно огласил список. Каждое имя гремело в воздухе над ареной, легко достигая ушей зрительниц последнего, пятого яруса. И каждое имя сопровождалось приветственным гулом, а некоторые – даже овациями. – Гней Сергий Флос, – прогремел голос распорядителя, тут же подхваченный гулом, – против Анта Юния Рыси из Косматой Галлии! Лишь жалкие хлопки! Ну, понятно, имя Рыси еще ничего не говорило зрителям. Это было, конечно, плохо – приходилось рассчитывать лишь на свои силы, не надеясь, что в случае проигрыша тебя спасут от смерти поклонники. Обычно судья и устроители игр не противились желаниям публики, но для Юния проигрыш означал смерть. Что ж, пусть будет как будет! Рысь вытащил меч и по знаку судьи сделал несколько шагов в сторону своего соперника. Обнаженная грудь Сергия блестела от пота, а скорее была чем-то намазана, ведь на арене вовсе не было жарко. Высокие золоченые поножи «фракийца» поднимались чуть выше колен, широкий пояс надежно защищал живот. – Давай, «фракиец»! Сделай этого юнца! – закричали с сенаторских трибун, видимо, поклонники Сергия, и тот, взмахнув мечом, немедленно бросился в атаку. Рысь подставил под удар щит и, не уклоняясь, – он старался сейчас не уклоняться, зная, что это не нравится зрителям, – нанес ответный удар, пришедшийся сопернику в щит. От следующего удара Сергий отпрыгнул, затем и вообще метнулся в сторону, стараясь зайти сзади. Его прыжки не вызывали недовольства публики, но вот Юний мог применить их только лишь в самом крайнем случае. Что можно «фракийцу» или ретиарию, непростительно для секутора и мирмиллона. Выставив левую ногу вперед, Рысь прикрылся щитом, отбивая наскок вновь бросившегося в атаку соперника. Помня учебную схватку, тот старался держался подальше от щита Юния, а собственный небольшой щит частенько использовал в качестве ударного оружия, каждый раз вызывая восторженные крики толпы. – Сделай его, «фракиец»! Сделай! Помни, мы поставили на тебя! Ах, вот оно в чем дело. А ведь это вовсе не плохо, если хорошенько подумать. Наверняка хоть кто-нибудь да поставил и на Рысь – не зря ведь ланиста превозносил его как «Неустрашимый меч Трех Галлий». Всегда найдутся люди, поступающие не так, как все. Нужно только не разочаровать их. Опа! Немного задумавшись, юноша пропустил вражеский выпад, уже в последний момент расчетливо подставив под него не щит, а предплечье, так чтобы лезвие кривого меча «фракийца» лишь скользнуло по коже. Пусть будет неопасная, но хорошо заметная всем рана, это может вызвать сочувствие. А теперь пора атаковать самому! Прием «сома», грузного и неповоротливого, стрелой вылетающего из воды, чтобы схватить зазевавшуюся пичугу. Так же поступил сейчас и Рысь: сделав вид, что собирается обороняться, юноша неожиданно бросился на врага, введя того в явное замешательство. Сергий ведь и сам планировал атаку, и теперь ему приходилось перестраиваться, импровизировать на ходу, чем, конечно же, и воспользовался Юний, резким ударом меча пронзив противнику бедро! Красная дымящаяся кровь оросила мелкий песок арены, зрители взвыли, а Рысь, не прекращая атаки, дожимал раненого врага попеременными частыми ударами то меча, то щита. Удар щита в голову Сергия – ах, как славно и звонко звенел шлем! – довершил дело. Ослабевший «фракиец», выронив из руки меч, тяжело упал навзничь и, по обычаю, приподнявшись, подставил под удар грудь. Зрители вопили так, будто их самих сейчас прикончат. Кто-то скандировал: «Сер-гий, Сер-гий!», кто-то, наоборот, требовал побыстрее прикончить «фракийца». Юний огляделся, насколько позволяло забрало. Похоже, они с Сергием оказались последней сражавшейся парой, больше на арене никого не было, лишь на дальнем краю ее служители оттаскивали крючьями трупы. Подняв над головой меч, Рысь посмотрел на судью. Тот, четко улавливая настроение сенаторских трибун и императора, поднял сжатый кулак – жизнь! Сняв шлем, Сергий усмехнулся. По указанию судьи Рысь тоже освободился от шлема, взял его под мышку и, подойдя к императорской ложе, низко склонил голову. – А ты, гладиатор, и в самом деле – Меч Трех Галлий, – поощрительно улыбнулся император. – Сражайся так же и обретешь богатство и славу! Трибуны ревели, женщины бросали сверху засушенные лепестки роз, позади, поникнув головою, грустно тащился Сергий. Внизу, в коридорах под ареной, Юния восторженно поздравили остальные гладиаторы, и даже ланиста потрепал по плечу: – Я не ошибся в тебе, парень! Сам цезарь обратил на тебя свой благосклонный взор. Эй, стража! Сопроводите нас к выходу пятого яруса. Молодой победитель, в доспехах, но безщита, меча и шлема, с любопытством посматривая по сторонам, зашагал вслед за владельцем школы. На улице у ворот уже толпились спустившиеся со своих мест зрительницы – знатные, самоуверенные матроны и совсем молоденькие девушки. – Ант Юний Рысь! – поклонившись им, произнес ланиста и, похоже, сразу пожалел о том, что сделал: толпа женщин тут же смела его с пути вместе с зазевавшейся стражей, со всех сторон обступила победителя, который тоже не знал, что и делать. – Какой хорошенький! – экзальтированно кричали женщины. – Сколько ты стоишь, красавчик? – Насчет стоимости – это ко мне, дамы, – потирая ушибленный бок, поднялся на ноги ланиста. Он таки продал Юния сразу на несколько ночей вперед. Уже тем же вечером пригласив гладиатора в свои покои, выдал причитающуюся награду: – Это от императора, это от меня – помнишь, это два сестерция? Это от Юлии Филии, одной, гм, женщины, а это от Гнеи Клавдии Росты, знатной матроны, которую ты и навестишь следующей ночью. Сегодня же – ночь Юлии Филии. – Ланиста азартно потер руки. – Видишь ли, на тебя теперь очередь! Юний вскинул глаза: – Не боишься, что убегу? – Честно? Нисколько. – Владелец школы цинично расхохотался. – Какой же дурак убежит от славы, богатства и женщин? К тому же у тебя будут сопровождающие – ты же совсем не знаешь город, а с наступлением темноты передвигаться по нему довольно-таки опасно. В город гладиатора сопровождали четверо дюжих стражников, вооруженных кинжалами и мечами, и четверо носильщиков. Собственно, в паланкине-то Рысь и передвигался, безуспешно пытаясь всмотреться в переплетение городских улиц сквозь плотную ткань, закрывающую носилки. Наконец, не выдержав, отдернул занавесь. – Термы Траяна, – подбежавший к носилкам стражник с гордостью показал на какое-то красивое здание с башенками и садом. – Теперь уж недалеко – твоя пассия живет на виа Тибуртина, между Эксквилином и Виминалом. Бесцеремонно расталкивая прохожих, воины быстро проложили дорогу носилкам, и вся процессия наконец остановилась возле уютного двухэтажного домика с расположенной на первом этаже закусочной и лавкой, в которой торговали зеленью и мясом. Подойдя к воротам, один из стражников звонко забарабанил по створкам, и двери тут же открылись, словно посетителей здесь давно ждали. А ведь действительно – ждали! Раб-привратник, еще крепкий седобородый старик, оттащил в сторону собаку, крупного черного кобеля, и, прикрикнув на него, показал стражникам вход в атриум: – Хозяйка велела, чтобы вы подождали здесь, и скоро пришлет ужин. – Желательно б еще и вина! – хохотнул один из воинов, добродушного вида толстяк. – О, – привратник засмеялся. – Об этом не беспокойтесь! Рабы-носильщики уселись на корточки на улице, возле входа в дом, Юния же слуга провел на второй этаж, в небольшую, забранную богатыми портьерами комнату, посреди которой, на мозаичном полу, стоял резной столик, подставка с серебряным кувшином и широкое ложе на ножах в виде позолоченных львиных лап. Горели два светильника на высоких треногах, откуда-то нещадно дуло, с кухни, рядом с которой располагался и туалет, пахло рыбой и нечистотами. Впрочем, гладиатор, как и все римляне, не обращал никакого внимания на подобные мелочи. Усевшись на ложе, он нахально плеснул себе вина в стоявшую на столике серебряную чашу и с удовольствием выпил. – Раздевайся, любезнейший господин! – В комнату вошел юный раб с темными завитыми локонами, в добротной на вид, короткой, до половины бедер, тунике. В руках раб держал небольшую амфору и скребок для тела. Освободившись от одежд, Юний улегся на ложе, чувствуя, как ловкие руки раба умело натирают его тело оливковым маслом, покрывая кожу тонким равномерным слоем. После того как все тело было умащено, в дело пошли скребки – таким образом вместе с маслом соскребалась и грязь. В конце всей не лишенной приятности процедуры раб тщательно вытер Юния куском мягкой ткани и, поклонившись, вышел. Гладиатор снова потянулся к вину – пропотев на арене, он теперь все время хотел пить, а разбавленное солоноватой водой вино хорошо утоляло жажду. – Нехорошо пить одному! – послышался вдруг нежный женский голос, и в комнату вошла – нет, впорхнула – молодая девушка в полупрозрачной, не скрывающей все прелести тела тунике. Темные, завитые в крупные локоны волосы ее были присыпаны серебристой пудрой, лицо нельзя было назвать очень уж красивым, скорее милым: изящный небольшой нос, ямочки на щеках, карие, с поволокой глаза. Оценивающе взглянув на голого гладиатора, девушка уселась рядом и погладила юношу по плечу: – Ты здорово сражался сегодня, Ант Юний Рысь! Посмотрим, каким ты будешь на ложе! Ничуть не стесняясь своей наготы, – а чего стесняться-то, когда все и так предельно ясно? – юноша поставил чашу на стол и молча поцеловал девчонку в губы. Та встрепенулась, прижимаясь всем телом к груди гладиатора и, отпрянув, сняла тунику. Красивое молодое тело, белое, вовсе даже не смуглое, как у многих, маленькая грудь с острыми сосками, родинка у самого копчика. Девушка неожиданно оказалась искусной и в любовной игре – многое из того, что она просила, Рысь раньше никогда не пробовал, тем не менее, судя по сладострастным стонам, дело шло как надо. – Как же мне тебя назвать? – наконец спросил Юний. – Юлия Филия, – фыркнув, насмешливо поклонилась девушка. – Вдова. – Вдова? – удивился Рысь. – Сколько ж тебе лет? – Девятнадцать. Мой муж, всадник Авл Юлий Филс, погиб в прошлом году где-то в германских лимесах. – Сочувствую. – А мне так его нисколечко не жалко! – Юлия неожиданно расхохоталась. – Это ж был деспот! Тиран! И ревнивый – врагу не пожелаешь. К тому ж стар и ни на что не годился, если ты понимаешь, о чем я. – Понимаю, – усмехнулся гладиатор. – А я, значит, еще на что-то гожусь? – Он погладил девушку по бедрам. – А? – Да, пожалуй, годишься. – Юлия облизала внезапно пересохшие губы. – А ну, покажи-ка еще разок, на что ты способен! Закончив на некоторое время с любовью, Рысь вытянулся на ложе, поглаживая по спине приникшую к его груди девушку. – Значит, этот дом оставил тебе в наследство погибший на германской границе муж? – от нечего делать осведомился юноша. – Ничего не скажешь, неплохой домик. – Мой муж оставил мне в наследство лишь кучу долгов. – Юлия цинично усмехнулась. – И этот, как ты выразился, «неплохой домик» в любой момент могут отобрать кредиторы. Приходится крутиться. Часть денег я им не отдала, вложила в ремонт дорог и в египетские зерновозы. – Верное дело, – одобрительно кивнул Юний, кое в чем уже подкованный благодаря частым беседам с Каллидом. – Ага, верное. Я тоже так думала, покуда не пролетела с зерновозами – их, видите ли, разбило бурей. Плесни-ка мне вина… И себе налей тоже. – Ну, с дорог-то должно что-нибудь перепасть, – отхлебнув вина, утешил девушку Рысь. – Не знаю, не знаю, – Юлия озабоченно прикусила губу. – Видишь ли, я вложилась в ремонт Аврелиевой дороги, той самой, что ведет к побережью, но вчера узнала, что весь дорожный подряд перекупил какой-то богатый нувориш из провинции, который, говорят, даже выходец из вольноотпущенников. Девушка брезгливо передернулась, и Рысь вдруг подумал, что эта измотанная финансовыми проблемами молодая вдовица вряд ли видит в нем, гладиаторе, человека. Скорее забавную игрушку, которой можно похвастать перед подругами. – Видишь ли, этот собакин сын Памфилий, едва приобрел подряд, как тут же занизил проценты, тварь бешеная! – Юлия с раздражением сплюнула на пол и обняла себя руками за плечи. – Тут уже не о прибыли речь – свое бы вернуть. – Как ты его назвала? – тихо переспросил Рысь. – Кого? – Ну, этого. Перекупщика. – А, Памфилий Руф, кажется. Совсем недавно этот недалекий провинциал стал сенатором, вот повезло дураку. – Памфилий Руф, – тихо повторил юноша. – Децим Памфилий Руф. Всадник, а ныне, выходит, сенатор. Значит, здесь, где-то рядом, и Флавия! – Что ты там шепчешь? Лучше обними меня покрепче и наклони – так мы еще не пробовали. – Иду, – усмехнулся Юний. Весь остаток ночи перед глазами его маячил образ Флавии Сильвестры, девушки, которую он, калюбил. Эх, Флавия, Флавия, как бы увидеть тебя? И нужно ли увидеть? Флавия. Воспитанница и приемная дочь всадника… нет, сенатора Памфилия Руфа.
Глава 4 Зима – весна 226 г. Рим РЫСЬ ИЗ ТРЕХ ГАЛЛИЙ
…Плотское наслаждение недостаточно достойно человека, стоящего выше животных, и наслаждение это надлежит презирать и отвергать.Марк Туллий Цицерон. Об обязанностях
Ант Юний Рысь еще не раз появлялся на арене амфитеатра Флавиев – все время с неизменных успехом, чему способствовало как трудолюбие юноши, не щадившего себя в изнурительных тренировках, так и иные обстоятельства. В числе которых, кроме везения, можно было бы назвать и рассчитанную политику ланисты, пока что не выпускавшего молодого гладиатора в парный бой с опытнейшими бойцами, и весьма сильную моральную поддержку многочисленных поклонников (в большинстве – поклонниц). В общем-то, пока нельзя было сказать, что Юний имел основания быть недовольным жизнью. Да, парень ходил по краю, и смерть могла настигнуть его в любом из боев, но ведь так жили все гладиаторы! Тем более что популярнейший боец, обладая неплохой техникой и покладистым характером, имел все шансы дожить до обеспеченной старости, причем неплохо обеспеченной, если считать старостью возраст где-то после сорока лет. Популярность молодого гладиатора, как и многих его коллег, выглядела каким-то чудом, ведь гладиаторы – рабы и традиционно подвергались презрению. С этих позиций любовь и восхищение толпы казались весьма нелогичными. Римский народ – популюс романус, – с одной стороны, превозносил и восхищался такими, как Юний, а с другой – презирал их, как презирал рабов, ремесленников и проституток, вынужденных зарабатывать себе на жизнь физическим трудом либо торговлей собственным телом. Начиная с сатурналий толпы поклонников Юния, известного теперь каждому римскому мальчишке под псевдонимом «Рысь из Трех Галлий», в буквальном смысле слова не давали юноше шагу ступить, повсюду таскаясь за ним плотными толпами и выпрашивая на память то фибулу, то ремень от сандалий, то еще какую-нибудь ненужную безделушку, которыми теперь во множестве снабжал Рысь сметливый ланиста Квинт Септимий Марон. – Никогда не отталкивай поклонников, даже если это самые распоследние бедняки или уличные мальчишки, – пригласив Юния в гости, философствовал по вечерам Септимий. – Думаешь, это благодаря твоему боевому искусству ты стал таким популярным? Отнюдь! Благодаря им, твоим поклонникам, чьим ожиданиям ты теперь должен соответствовать до конца своей карьеры. Ну, и благодаря мне, конечно, ведь признай, что я вложил в тебя многое – и искусство тренеров, и деньги на разжигание популярности. – Похоже, мне теперь не придется свободно пройтись по городу, – усмехнулся Рысь. – И хорошо! – Ланиста сдвинул брови, холодные серо-голубые глаза его горели ровным огнем всегдашней алчности. – Ты теперь каждый вечер после тренировок будешь выходить на прогулку рядом со школой и встречаться с поклонниками. – Да уж. – Юний отпил из кубка. – Таскаются за мной повсюду, словно какие-то чокнутые! – Это хорошо, что таскаются, – потер руки Септимий. – Куда хуже будет, если вдруг перестанут таскаться и забудут твое имя. Хуже для нас обоих, только я потеряю деньги, а ты, возможно, – жизнь. Ведь на арене некому станет выпросить тебе жизнь, если вдруг не повезет, а такое может случиться с каждым. Понимаешь, о чем я? Юний кивнул. Поставив недопитый бокал на стол, ланиста вдруг поднялся с ложа и подмигнул юноше: – Сейчас покажу тебе кое-что. Выглянув в коридор – они с Юнием сидели в дальней, гостевой комнате школы, – Септимий позвал слугу, и тот, втащив в комнату большой деревянный сундук, поставил его перед входом. – Смотри! – Отпустив слугу, ланиста откинул крышку сундука и вытащил оттуда… игрушечного гладиатора-секутора в тщательно выделанном из тонкой золотой фольги снаряжении. – Знаешь, кто это? – Септимий протянул юноше куклу. – Читай! Вон там, на спине. – «Рысь из Трех Галлий», – Юний шепотом прочел надпись. Надо же! – А вот этот, – ланиста вытащил еще одного гладиатора, на этот раз в комплекте «фракийца», и показал надпись, – «Сергий». Ну как? – А вообще похоже, – повертев в руках игрушку, улыбнулся Рысь. – И оружие здорово сделано, тщательно, прямо как настоящее. – Еще бы! Ведь игрушечник Зенон – сам бывший гладиатор. – Септимий громко расхохотался и посоветовал сегодня же ночью подарить одну из фигурок знатной матроне Гнее Клавдии Росте. – Опять идти к ней? – неприятно удивился Юний. – Но ведь ее муж, кажется, сегодня дома. – Квестор Гней Клавдий сегодня с утра по личному велению императора отправился в Нарбоннскую Галлию с ревизией – проверить финансы. Говорят, тамошние магистраты начали слишком уж сильно разворовывать государственные средства. – Значит, мне опять проводить все ночи с матроной, – гладиатор вздохнул. – А что в этом плохого? Она женщина видная и имеет большое влияние на своего мужа, квестора. С такими людьми нужно дружить, Юний, нравится тебе это или нет. – Да уж понимаю, – юноша усмехнулся. – Интересно получается: квестор только сегодня отъехал, а об этом уже весь Рим знает? – Ну, положим, не весь Рим, а только те, кому нужно об этом знать, – хохотнул Септимий. – Для этого всего-то лишь нужно иметь парочку хороших друзей-сенаторов. – Кстати, о сенаторах, – вдруг спохватился Юний. – Не слыхал ли ты о некоем Дециме Памфилии Руфе? Он недавно приехал из Лугдунской Галлии. – Децим Памфилий Руф? – переспросил ланиста и отрицательно качнул головой: – Нет, не знаю такого. Говоришь, недавно приехал? – Где-то в августе. – Что ж, – Септимий кивнул. – Если будет возможность, спрошу о нем у друзей. Только один вопрос. – Ланиста внимательно посмотрел в глаза юноши. – У тебя к нему финансовый интерес или… гм… по какой-то другой части? – По женской, – не стал лукавить Юний. – Я был когда-то знаком с его приемной дочерью Флавией. Рысь вышел за ворота школы в сопровождении двух стражников с зажженными факелами. Ночь – опасное время, время грабителей и убийц. Добропорядочные граждане давно сидели по домам, лишь шайки гнусного отребья шастали по темным улицам в поисках легкой добычи, и редкие отряды ночной стражи вовсе не спасали положения. Дом квестора Гнея Клавдия располагался на Квиринале, за форумом Траяна, и, хотя идти было не так уж и далеко, предусмотрительный и мало склонный к ненужному риску ланиста настоял на сопровождающих: уж на трех сильных вооруженных мужчин побоится напасть даже самый закоренелый разбойник, тем более что хватало и легких жертв вроде захмелевших гуляк или припозднившихся посетителей лупанариев. Еще не совсем стемнело, но по улицам уже вовсю грохотали возы – двигаться днем телегам запрещалось, чтобы не появлялись заторы. С пристани везли товары на рынки и в лавки. Британская шерсть, германские бычьи шкуры, вино из Нарбоннской Галлии, сирийская керамика, испанское масло, экзотические звери для цирковых игрищ, благовония, слоновая кость, древесина – все это доставлялось на пристань по Тибру из гавани Остии на больших плоскодонных баржах, влекомых бредущими по берегу медлительными волами. Ведь глубоко сидящие морские суда не могли заходить в реку и подниматься вверх по течению. Пропустив длинный обоз, путники миновали термы Траяна и свернули направо, оказавшись на прямой, как стрела, улице, ведущей к преторианскому лагерю. Квестор жил в просторном трехэтажном доме. На первом вдоль улицы располагались лавки – гончарная, бронзовая, бакалейная, а также небольшая закусочная и пекарня. Все они приносили неплохой доход хозяину дома, впрочем, он и без того принадлежал к влиятельному слою магнатов и, кроме этого особняка, владел еще десятком доходных домов, пятью большими парусными зерновозами – корбитами, тремя загородными виллами, обширными земельными участками – латифундиями и еще какой-то недвижимостью в Медиолане и Капуе. Да, Гней Клавдий Рост, несомненно, являлся очень богатым и влиятельным человеком, притом, насколько это возможно, честным. Правда, злые языки поговаривали, что почти все свое состояние Гней Клавдий сколотил путем беззастенчивых земельных спекуляций, а также околозаконными махинациями с выморочным имуществом. Так это или не так, сказать было трудно. Впрочем, на посту квестора Клавдий зарекомендовал себя как порядочный и хорошо знающий свое дело чиновник. Император и сенат доверяли ему, быть может, не полностью, но в целом явно благоволили. В общем, карьера пятидесятилетнего квестора сложилась вполне удачно, что, наверное, нельзя было сказать о его личной жизни, хотя и утверждать обратное – значило проявлять предвзятость. Вторая жена квестора, пресловутая Гнея Клавдия Роста, была на двадцать лет моложе мужа и на две головы выше. Холодная красавица с льняными волосами и гордым взглядом, она властно притягивала к себе алчные взоры мужчин, но, имея множество любовников, всегда соблюдала приличия. Квестор, конечно, о многом догадывался, но, как умный человек, не подавал вида, ведь через постель супруги наилучшим образом устраивались самые пикантные дела, например с поставками ливанского кедра. Да и кто знает, может быть, это был и не брак в общепринятом смысле, а всего лишь взаимовыгодный союз двух оборотистых и ловких людей, ведь Клавдия, несомненно, была женщиной умной. Иногда она позволяла себе немного расслабиться, так сказать, в узком кругу, в который некоторое время назад был допущен и Юний. Иметь любовником популярного гладиатора считалось весьма престижным среди донельзя распущеной римской знати, а Юний, ко всему прочему, оказался еще и красив, что не могло не понравиться Клавдии. Ворота дома открылись, едва только гладиатор к ним подошел, – раб-привратник наверняка наблюдал за улицей. Обернувшись, Рысь попрощался со стражниками и, кивнув привратнику, направился в дом. В бассейне атриума плескалась вода, отражая звездное небо, ветви посаженных в кадки экзотических кустов и деревьев переплетались в черное кружево, подсвеченное масляными лампами. Из атриума гость сразу же прошел в просторный таблиниум с накрытым столом и тремя ложами – юноша уже знал, что хозяйка никогда не встречает его лично, а лишь зовет к себе после ужина. В одиночестве есть не очень-то хотелось, да это было и не в римских правилах – трапезничать одному. К тому же Юний подкрепился сегодня во время беседы с ланистой. Глотнув вина, разбавленного подогретой морской водой, юноша закусил пшеничной лепешкой с оливками и кусочками мяса – оцеллой и, развалившись на ложе, принялся терпеливо ждать. На этот раз, в отличие от предыдущего, ждать пришлось недолго. Сверху, с лестницы, послышались легкие шаги, и гость встрепенулся, услышав тихий зовущий голос. Встав с ложа, он поднялся по лестнице наверх, в спальню с широким резным ложем и золотыми светильниками, источавшими аромат пряных египетских благовоний. Было тепло, даже жарко – в стенах проходили трубы для горячего воздуха. Сама хозяйка встретила гостя полностью обнаженной, если не считать узкой золотой цепочки на бедрах, молча и умело раздела его и властно завалила на ложе. Краем глаза Рысь успел углядеть лежащий на прикроватном столике хлыст. Выходит, опять… Она была очень красивой, эта холеная знатная дама, – волевое, словно бы выточенное из мрамора лицо без единого изъяна, мягкие, уложенные в замысловатую прическу волосы, большая колышущаяся грудь, широкие бедра, тонкая гибкая талия. И любовью Клавдия занималось очень искусно, даже лучше, чем Юлия Филия, тоже не последняя в этом деле. Получив наслаждение, она не сразу отпустила от себя гладиатора, требовательно сжав его за плечи. – Я принес тебе подарок, – прошептал Юний. – Подарок? – Женщина удивленно приподняла тщательно выщипанные узкой дугой брови. – И что же это? – Вот. – Юноша достал упавшую под стол игрушку-гладиатора. Клавдия рассмеялась, показав ослепительно белые зубы, – в ней все было само совершенство, – потянулась, словно пантера, и погладила гостя по волосам. – Надо же, игрушка! – Она поставила подарок на стол. – Ты у меня сам как игрушка, Юний. «Я знаю», – хотел было ответить Рысь, но вовремя прикусил язык – понимал, такие слова не очень-то понравятся хозяйке. Женщина снова прильнула к нему, но лишь на миг, словно дразнила, и это доставляло ей радость. – Сегодня мы будем слушать музыку и танцевать, – улыбнулась она с каким-то подвохом и, хлопнув в ладоши, позвала: – Эй, музыканты! Юний потянулся к брошенной на пол тунике. – Э, нет, одеваться не надо! – Клавдия шутливо погрозила пальцем. – Сейчас будет весело. В комнату с поклонами вошли музыканты – трое юношей младше Рыси с арфами и кимвалами в руках. Их высветленные волосы были тщательно завиты, обнаженные тела лоснились от благовоний и масла. – Играйте, – приказала им Клавдия и, оглянувшись, подмигнула гостю. – А вот и танцовщицы. Она снова хлопнула в ладоши, и под ритмичную музыку в комнату впорхнули три девушки, тоже безо всяких одежд – смуглая гречанка, чернокожая эфиопка и белая, как только что выпавший снег, уроженка Оловянных островов. Обворожительно улыбаясь, девушки встали кругом и, обняв друг друга за плечи, закружились в разноцветном хороводе все быстрее и быстрее, так что Юнию стало больно смотреть на них. Он уже не разбирал, где кто, а видел лишь какое-то мелькание: то белокурые волосы, то лоснящееся смуглое плечо, то белозубая улыбка… Закрутив хоровод, танцовщицы неожиданно оттолкнули друг друга и, разбежавшись по углам, вновь собрались вместе уже на ложе, лаская хозяйку и ее гостя. Впрочем, роль главного ублажителя матроны по-прежнему играл гладиатор… Насытившись им, Клавдия переключилась на девушек, попеременно поглаживая и целуя то одну, то другую, а затем, громко захохотав, вздыбилась, распустила волосы, словно фурия, и, бросив сверкающий раззадоренной взгляд на музыкантов, велела им улечься навзничь, что те и проделали – не впервой было. – Они плохо играли, – демонстративно обиделась матрона. – И вы, – она посмотрела на девушек, – сейчас накажете их. Возьмите под столом плети… Взяли? Ну, так чего стоите? Пойдите и отхлестайте как следует этих лентяев! Не осмеливаясь ослушаться, а может, и просто делая вид, что испуганы, танцовщицы взяли плети и подошли к лежащим на полу юношам. Первой ударила эфиопка, так себе, вполсилы, парень даже не вздрогнул. – Да кто так бьет? – возмутилась хозяйка и, выхватив у девчонки плеть, несколько раз ударила ее по плечам. – Вот как надо… И, если будет иначе, я хорошенько проучу вас! Тут уж танцовщицы принялись стараться на славу, так что обнаженные тела несчастных музыкантов скоро покрылись кровавыми полосами, а комната наполнилась стонами. Клавдия смотрела на экзекуцию горящими от страсти глазами, затем наклонилась, упершись локтями в ложе, и бросила гневный взгляд на Юния: – Ну? Ты не знаешь, что делать? Гладиатор знал, что делать, тем более что с такой красавицей это было бы очень даже приятно, если бы Клавдия не питала такой страсти к плетям… – Ну, хватит, – удовлетворенно раскинувшись на ложе, матрона довольно махнула рукой, останавливая экзекуцию. Впрочем, и без того уже несколько подуставшие девушки не били парней, а лишь делали вид, что бьют. А те стонали и кричали ничуть не меньше, а, пожалуй, даже и больше, чем в самом начале. – Прочь все, – зевнув, Клавдия прогнала танцовщиц и с усмешкой посмотрела на юношей. – А вы что лежите? Проворно поднявшись, те подхватили брошенные в углу кимвалы и арфы и быстро исчезли за дверью. Впрочем, не все. Один, быстроглазый, потирая окровавленное плечо, все ж таки осмелился заглянуть обратно. – Прибавить бы надо, хозяйка, – просительно произнес он. – Эта, черная, уж так лупила, и где ее только нашли! – За большие деньги куплена! – Клавдия ухмыльнулась. – Так, говоришь, и впрямь хорошо била? – Едва всю кожу не содрала! – Ладно, скажете Гадесу, пусть сегодня выдаст вам не по денарию, а по два. Глаза парня обрадовано засияли. – А если он не даст? – на всякий случай спросил он. – А если не даст, я его самого велю высечь… Ну, пошли прочь, спать мешаете. Скажите Гадесу, пусть заодно вас покормит. Парень ушел, и Юний, проводив его несколько удивленным взглядом, повернулся лицом к Клавдии: – Все хочу спросить… Это что ж, не рабы? – Конечно не рабы, – фыркнув, холодно пояснила матрона. – Это все наемники. Стану я доверяться рабам, как же! Или ты забыл о временах доносов и проскрипционных списков? Донос рабов на хозяев – не такое уж редкое дело. Тем более сейчас в них все больше начинают видеть людей… Читал Сенеку? – Нет. Но кое-что о нем слышал. – Ах, я забыла – ты же нездешний… и вряд ли поймешь. – Клавдия задумчиво уставилась в потолок. – А эти, наемники, – не унимался Рысь, – они… – Они не могут пожаловаться на меня. – Клавдия усмехнулась. – Им не на что жаловаться, я не истязаю их. Я лишь честно плачу за выполненную работу… вовсе не такую опасную, как твоя. Гладиатор задумался: и в самом деле, наверное, он зря жалел этих мальчиков-музыкантов. Выходит, не такие уж они и несчастные: два денария за полночи – недурная плата! Первый луч света ударил в окно, отражаясь от золота погасших светильников, осветил мозаичную инкрустацию стен. – Мне пора, – поднявшись, тихо сообщил Юний. – Прощай. – Подожди, – открыв глаза, приказала Клавдия и, быстро встав, натянула на себя тунику. – Иди за мной. Кивнув, гладиатор пошел вслед за матроной по длинному коридору мимо еще одной спальни, библиотеки, кухни. Выйдя на галерею, они по широкой лестнице спустились в сад, расположенный внутри дома, и, пройдя через него, вышли на задний двор, где у самых ворот, стояла изящная золоченая колесница, «запряженная парой гнедых лошадей. – Я тоже хочу сделать тебе подарок. – Остановившись, Клавдия кивнула на колесницу: – Она твоя, забирай! – Э. – Юний озадаченно почесал затылок. – Даже не знаю, что с ней и делать. – Ездить! Хватит ходить пешком, как последний нищий. – Да мне и ездить-то некуда, – засмеялся юноша. – Днем по городу запрещено, а виллы у меня нет. – Так ведь будет когда-нибудь! – Да и хранить ее мне негде. – Что ж. – Клавдия с улыбкой потрепала гладиатора по плечу. – Пусть она пока постоит у меня. Но помни: эта колесница твоя, Рысь из Трех Галлий. Раб-управитель проводил юношу до ворот, а хозяйка еще долго стояла на галерее и задумчиво смотрела перед собой, держа в руках игрушечного гладиатора. – Красивая игрушка, – с холодной усмешкой прошептала она. – Хотя, кто знает, может, в наших делах пригодится и он. Ланиста уже поджидал юношу у входа в школу. – Рад видеть, Юний. Зайди-ка. Вслед за ланистой гладиатор прошел в гостевые покои и уселся на обеденное ложе. – У меня к тебе одно дело, – хитро улыбнулся ланиста. – Ты, конечно, знаешь, что в Риме не одна гладиаторская школа, просто наша – самая знаменитая. – Знаю, – Рысь кивнул. – Так вот, иногда мы соперничаем, а иногда сотрудничаем с некоторыми ланистами. В общем, слушай: сразу после февральских ид, в луперкалии, я выставлю тебя против Бритта Кривое Лезвие. – Знаю такого, – усмехнулся Юний. – Это достойный боец. – Ты ранишь его в левый бок, ранишь неопасно, вскользь… – А если не выйдет? – Выйдет. – Ланиста пристально посмотрел на юношу. – Бритт сам подставит тебе бок, останется только нанести удар – именно такой, как я сказал. Впрочем, в твоем искусстве я не сомневаюсь. – Сделаю, – заверил гладиатор. – Чего тут сложного-то? – Не скажи. Сложность в том, что этот бой должен выглядеть как самый ожесточенный поединок, чтобы зрители не смели и думать, что Бритт Кривое Лезвие подставил свой бок специально. – Да, это не так легко, – согласился Рысь. – Но сделаю. – Вот и прекрасно! – Ланиста с силой ударил его по плечу. – Помни, Юний, я вкладываю в тебя очень большие деньги. Очень! Рысь сделал все так, как и обещал. В жарком воздухе арены сверкали клинки, от скрежета ударов по коже бегали мурашки, надрываясь, ревели зрители. Бритт Кривое Лезвие – огромный, круглоголовый, с заросшей густым рыжим волосом грудью – производил впечатление горы, однако был чрезвычайно подвижен. Юнию не часто приходилось сталкиваться с таким опытным и сильным бойцом, и если бы не договор, то неизвестно еще, чья бы взяла. А так, конечно, Бритт выполнил все условия, открылся, словно бы невзначай подставляя бок под разящее лезвие Рыси, картинно упал на правое колено, выронил меч и, сняв шлем, подставил горло под последний смертельный удар, которого, конечно же, не случилось, да и не могло случиться, ведь Кривое Лезвие вполне заслуженно пользовался большой популярностью среди зрителей и верных поклонников у него куда больше, нежели у Юния. – Жизнь! – Судья в черном гиматии и накинутой поверх него шерстяной лацерне сжал кулак. Жизнь! Рысь и не сомневался, что будет так, как не сомневались в этом «побежденный» Бритт и ушлый ланиста Квинт Септимий Марон. Победителя ждал триумф – еще бы, он справился с таким знаменитым бойцом! Почтеннейшая публика на двух первых ярусах, довольно улыбаясь, благосклонно кивала медленно идущему по арене Юнию, наверху, под самым тентом, надрываясь, словно безумные, визжали женщины. Рысь остановился и помахал им, вызвав бурю оваций, пшеничные волосы его рассыпались, на губах застыла улыбка, а душа… А душа была вполне спокойна, ведь Рысь уже не был тем наивным подростком, которого три года назад продали в гладиаторскую школу Ротомагуса. Его взгляды на жизнь сильно изменились с тех пор и стали походить на идеи тех философов-любомудров, которых когда-то прозвали киниками. Почему бы не улыбаться? Ведь в глазах толпы бой выигран, а честно или нет – какая разница? Пусть радуется, орет и брызжет слюной жаждущий кровавых развлечений охлос, ведь именно за этим он сюда и явился! Хотите боя – нате, ешьте, только не подавитесь. Рысь теперь, как и многие гладиаторы, презирал толпу, одновременно понимая, что с ней нужно заигрывать, проявлять к ней показную любовь. Внизу, под ареной, Юний встретил Бритта. Тот как раз разоружался и, заметив юношу, обернулся, улыбнулся и подмигнул. Рысь тоже улыбнулся в ответ. Такое положение дел – договор и прочее – начинало ему нравиться. А потом, вечером, были женщины – слава богам, не склонная к зловещим развлечениям Клавдия, а милая и веселая Юлия Филия и еще несколько совсем молодых девушек, которые пришли в школу к утру и, заплатив ланисте немалые деньги, терпеливо дожидались своей очереди. Юния теперь частенько приглашали для парных боев в дома знати, и это было куда лучше, нежели сражаться на арене: и относительно безопасно – по неписаным правилам на частных вечеринках бойцы бились не до смерти, а лишь до первой крови, – и выгодно. Так можно было скопить достаточно денег, чтобы когда-нибудь выкупиться на свободу… Только зачем? Эту же мысль исподволь внушал юному гладиатору и ланиста, и старый ветеран Каллид, да и многие. Выкупившись на свободу, Юний приобрел бы статус вольноотпущенника, но не приобрел бы гражданских прав и, чтобы прокормиться, вынужден был бы зарабатывать себе на жизнь либо каким-нибудь ремеслом, либо в качестве наемного охранника у какого-нибудь толстосума, что означало зависимость едва ли меньшую, чем сейчас от ланисты. А тот однажды поутру вывез гладиатора за город. Миновав Капенские ворота и термы Каракаллы, они ехали на юг по старой Аппиевой дороге. Был седьмой день марта – нундины, и по пути то и дело попадались всадники и пешие. Те и другие нарядились в праздничные одежды: приближались мартовские иды – середина месяца, праздник Марса, и многие спешили попасть в Рим загодя, чтобы успеть поучаствовать в городских шествиях и молениях, а также заранее побеспокоиться о билетах на гладиаторские игры. На холмах зеленела трава, на желто-серые камни дороги падала черная тень акведука. В кустах и оливковых зарослях чирикали птицы, радуясь безоблачно-голубому небу и теплому весеннему солнышку. Ехали не быстро – взятых напрокат лошадей вряд ли можно было бы назвать норовистыми скакунами, да и Юнию с непривычки было трудно удержаться в седле. Стремян в те времена еще не знали, и ноги всадников свободно болтались по сторонам без всякой опоры, что делало верховые поездки весьма непростым делом. Тем более затруднительно было, сидя на лошади, воевать. Ну-ка, попробуй ударь кого-нибудь копьецом или замахнись пошире – тут же вылетишь из седла, только тебя и видели. Они ехали почти до полудня, покуда не оказались у небольшой, но весьма уютной виллы, включавшей двухэтажный дом с тенистыми портиками, сад с прудом и беседкой, амбары. Выбежавший на стук копыт молодой парень в короткой тунике, по всей видимости вилик, низко поклонился ланисте: – Аве, мой господин! – Лемнис, покорми лошадей и покажи нам виллу, – спрыгивая с коня, распорядился ланиста. Грубое лицо его прямо-таки сияло самодовольством. Остальные рабы – их было не так уж и много, человек шесть, считая двух совсем еще юных мальчишек, – собравшись у ворот, почтительно кланялись. Судя по малому количеству рабов и некоторому общему запустению – трава была не выкошена как следует, амбар покосился, крыша явно требовала ремонта, – виллой почти не пользовались. Тем не менее это была самая настоящая вилла – предмет зависти многих, и если в нее вложить кое-какие средства, то… – Нравится? – ланиста прервал мысли Юния. – Вообще-то да, – согласился тот. – Правда, тут требуется кое-что починить. – Не так уж и много, – ухмыльнулся хозяин. – Это одна из трех моих вилл. Как видишь, я бываю здесь очень редко… Она вполне может стать твоей, хоть я и обещал подарить ее Сергию! – Ланиста громко захохотал. – Кто из вас в течение, скажем, трех лет будет лучшим, тому и достанется вилла вместе с обширным участком земли. Ну, понял, зачем я тебя сюда привез? – Вполне, – кивнул Юний. – И в самом деле неплохая вилла. Как ни странно, гладиаторам вовсе не возбранялось иметь собственность и личные средства, часто весьма значительные, которые складывались из пожалований богатых поклонников, призов и разного рода побочных заработков от охраны или частных боев. Конечно же, подобное касалось только популярных бойцов, к которым с недавних пор как раз относился и Рысь из Трех Галлий. Конечно же, он догадался, зачем хозяин школы привез его на виллу – не только для того, чтобы показать гладиатору перспективу, о нет. Divide et impera – разделяй и властвуй – этот принцип ланиста использовал широко. Вызвать соперничество, стравить меж собой лучших молодых бойцов, Рысь и Сергия, – вот в чем была истинная цель Квинта Септимия Марона! И можно было не сомневаться: Сергий, конечно же, узнает об этой поездке и непременно затаит злобу. Он и без того не жаловал Рысь, справедливо видя в нем конкурента, но то была вполне обычная зависть. Теперь же она приняла форму борьбы за загородную собственность. Обширный земельный участок с виллой стоил немаленьких денег – за это можно было подраться! И после победы зажить в свое удовольствие, не нищим вольноотпущенником-голодранцем, а вполне уважаемым собственником земли и имущества. Негражданам запрещается владеть землей? Что с того? Здесь ведь особый случай – какой чиновник не поможет известному гладиатору, к тому же не стесненному в средствах? Выдержать еще пять лет, а затем… Впрочем, популярный боец мог добиться свободы и раньше, к примеру получив ее из рук императора, а это, конечно же, было очень невыгодно ланисте. Вот он и подстраховывался заранее, надеясь в любом случае удержать бойцов не мытьем, так катаньем. Нельзя сказать, что после поездки на виллу отношения Рыси с Сергием резко ухудшились, они и без того оставляли желать много лучшего. Правда, у римлянина-«фракийца» хватало ума открыто не выказывать ненависти – уж слишком явным было благоволение ланисты к Рыси, хотя и к Сергию владелец школы относился ничуть не хуже. Причем в Лудус Магнус хватало и старых бойцов, которые, если б им было позволено, просто порвали бы и Сергия, и Рысь на мелкие части! Огромнейший, звероватого вида Хилон Порванная Пасть, хитрый и гибкий Огненный Сакс, опасный, как ядовитая змея, Карлит Душитель – это были имена, они гремели и сейчас, правда, увы, далеко не так, как прежде, лет так, скажем, десять – пятнадцать назад. Да, бои с их участием еще собирали вполне достаточно зрителей, и случаев подработать у них было, пожалуй, даже больше, чем у кого-либо другого, однако… Однако время стариков прошло, из молодых зрителей их уже мало кто знал. Молодежь требовала новых кумиров, и на это делал ставку ланиста Квинт Септимий Марон, старательно продвигая таких, как Рысь или Сергий. При встречах соперники даже иногда улыбались друг другу, но в глазах обоих скрывалась тщательно затаенная ненависть. Да, да, ланиста постепенно добился-таки своего – уже и Рысь стал горячо ненавидеть соперника. И впрямь, кто сейчас был для него вполне реальным конкурентом? Уж конечно, не Хилон Порванная Пасть и не Карлит Душитель – эти не считались с настырной молодежью соперниками. Каждый был хорош в своем весе. Однажды утром Рысь – он уже с февраля занимал в казарме отдельную комнату, которую обставил сообразно своему вкусу и финансовым возможностям, – обнаружил у дверей самого настоящего скорпиона, о которых был наслышан от Каллида. Немедленно раздавив опасную тварь, юноша задумался, откуда взялась вдруг эта нечисть. Ответ, впрочем, был очевиден, если вспомнить, что многие видели Сергия на пристани в обществе восточных купцов в темных тюрбанах. Рысь не стал поднимать шума, однако удвоил осторожность, в любой момент ожидая какой-нибудь пакости. А те и следовали одна за другой, правда уже не такие серьезные, зато регулярно. То, пока Рысь тренируется, кто-то разрежет на узкие ленты его новую тунику, подаренную Юлией Филией, то подбросит в комнату кусок дерьма, а то обольет какой-то вонючей гадостью красивое златотканое покрывало – подарок Гнеи Клавдии Росты. В общем, исподтишка доставали! И наверняка все эти гадости делал не сам Сергий, а его прихлебатели. Быстро сообразив это, Юний тоже принялся собирать вокруг себя группу молодых гладиаторов, оказывая им покровительство в обмен на мелкие услуги. До откровенных гадостей не опускался, хотя, может, и следовало бы… Дающее пищу сплетням всей школы противостояние Рыси и Сергия закончилось 21 апреля, в Палилии, праздник основания Рима. Закончилось весьма неожиданно для обоих. По случаю праздника император и сенаторы расщедрились – устроили очередные бои, правда без особых изысков. Гладиаторы утренней, разогревающей, смены вообще бились стенка на стенку, обагрив кровью всю арену. Драка была жестокой, без всяких правил, молодые бойцы бились обнаженными и гибли, гибли, гибли, к полному восторгу ревущей в экстазе толпы! Это гнусное кровавое побоище зрители приветствовали с ничуть не меньшим энтузиазмом, нежели схватки самых искусных гладиаторов, что наталкивало Юния на самые печальные мысли. Он даже как-то заговорил на эту тему с ланистой, и тот согласился: да, незатейливая, но кровавая драка необычайно нравится публике, и потому вроде бы и нет нужды старательно пестовать и обучать искусных бойцов… Правда, при таком подходе можно очень быстро лишиться всех гладиаторов, а где взять лишние деньги, чтобы купить и хотя бы немного подготовить других? Потакая низменным вкусам толпы, разорилась уже не одна школа, а те, что остались, делали ставку не только на кровавую мясорубку, но и на гладиаторов-«звезд». – Так что еще повоюем! – хрипло смеялся ланиста. У Рыси в грядущем бою снова имелось особое задание, только теперь пришла его очередь проиграть. Авл Марций, ланиста одной из загородных школ, заплатил Септимию Марону немалые деньги ради продвижения своего бойца, и тому теперь предстояло победить. В качестве побежденного выбрали Рысь – победа над таким известным бойцом должна была обеспечить провинциальному новичку изрядный подъем популярности. Юний согласился: ему было все равно, он уже не верил ни в благородство, ни в честь, ни в порядочность, тем более что за эффектный проигрыш и ему причиталась вполне приличная сумма. А потому Рысь был абсолютно спокоен, ведь ничего непредсказуемого произойти не могло. Выходя на арену, – Аве, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! – Рысь скосил глаза на Сергия. Тот шел уверенной и даже несколько вальяжной походкой, а перед выходом все отпускал скабрезные шуточки, многие из которых, при всем цинизме, были весьма даже веселыми. Еще бы не веселиться! В отличие от Рыси, который сегодня должен был подвергнуться унижению, Сергий получил в соперники крепкого, но еще мало обученного парня из школы Марция. Парень этот отличался скверным характером, и ланиста счел за лучшее избавиться от него, отдав на заклание в счет расплаты за поражение Рыси. Вся эта ситуация работала на популярность Сергия, и тот хорошо понимал это. Юний даже подозревал, что соперник его приложил немало усилий к тому, чтобы именно он, Рысь, был избран на роль побежденного. Хоть так унизить! Вот гад! По велению судьи гладиаторы разбились на пары. Ага, вот и провинциал – надо сказать, на вид неслабый малый и довольно смазлив, как и положено ретиарию. Бой начался со стремительной атаки провинциала – его сеть, казалось, все время летала в воздухе, даже без всякого договора представляя собой нешуточную угрозу, а трезубец уже несколько раз скользнул по щиту Рыси. Все правильно, за все заплачено, так и должно быть. Но и самому все же не стоило стоять дубом. Отбив щитом трезубец, Рысь подпустил по инерции пронесшегося вперед ретиария ближе и быстрым выпадом пронзил тому левую руку. Не опасно, но кроваво, что, несомненно, должно было произвести впечатление на зрителей. Не обращая внимания на кровь, провинциал скакал по арене, как затравленный собаками заяц, вызывая презрительный смех мужчин и одобрительный визг женщин. Трезубец его сверкал стремительной молнией, сеть свистела над головой ураганом. Пора – решил Рысь и, чуть опустив край, позволил сопернику набросить сеть на щит. Тот так и сделал, и Юний лишился прикрытия. Трибуны взревели,словно целое стадо быков, однако это были еще цветочки! Сделав несколько выпадов, Рысь подставил под трезубец заранее подпиленный меч, и тот, как и следовало ожидать, переломился с жалобным хрустом. Торжествующий провинциал выхватил из-за пояса узкий кинжал, а обезоруженный Юний опустился на одно колено и, сняв шлем, подставил для последнего удара шею. Притихшие было трибуны завыли, забесновались: у Рыси было достаточно поклонников, чтобы повлиять на решение судьи. Правда, тот смотрел на императора, но и император не хотел зря ссориться с народом. Если большинство зрителей хочет, чтобы проигравший боец остался жив, – он будет жить! И судья, конечно же, поднял плотно сжатый кулак. Жизнь. А Рысь и не сомневался. Опустив голову, чтобы с первого яруса не заметили его цинично-холодной ухмылки, он шел прочь с арены в открывшиеся ворота… И вдруг вой – да, это был настоящий вой – толпы потряс его! Что-то случилось? Рысь обернулся и в удивлении замер. Сергий! «Фракиец» Сергий, римский гражданин, добровольно поступивший в гладиаторы ради славы, почестей и боевого азарта, распростерся на белом песке арены, пронзенный узким мечом соперника, никчемного, мало что умеющего провинциала. Как потом сказали, Сергий то ли споткнулся, то ли во время схватки нахально помахал трибунам; совершенно случайно соперник попал ему мечом в сердце. Судьба… Организованные ланистой похороны погибшего гладиатора выглядели «в достаточной мере пышными, ведь хоронили «звезду», а хозяин школы не был бы удачливым предпринимателем, если бы не попытался заработать хоть что-нибудь даже на таком скорбном деле. Рысь, как ни странно, не чувствовал никакой радости, будучи даже несколько подавленным тем, что произошло. Одна мелкая случайная ошибка – и на тебе! Была «звезда» – и нету, один хладный труп, возле которого в одиночестве возился ланиста, втыкая в мертвое тело какие-то острые палочки. Зашедший попрощаться с погибшим Юний, присмотревшись, узнал в них женские заколки для волос. – Напитаю их кровью, – оглянулся ланиста. – Сам знаешь, шпилька с кровью погибшего гладиатора считается залогом счастливой семейной жизни. Нет лучшего подарка молодоженам – и весьма недешевого. Рысь лишь покачал головой – что тут скажешь? – и вышел. Странные мысли внезапно овладели им – мысли о смысле жизни. Рысь впервые так остро почувствовал, что живет как-то не так, без всякой цели. Ну, для чего? Для того лишь, чтоб тешить своим искусством толпу? Для того, чтобы какое-то время сладко жрать, вкусно пить, спать с красивейшими женщинами, а в один прекрасный момент вдруг, вот как Сергий, умереть на арене или, если повезет, получить свободу… И для чего? Что потом делать-то? Снова попытаться разыскать вождя ободритов Тварра и отомстить за убитых родичей? Можно, конечно, – хоть какая-то цель. Ну, допустим, отомстит. А дальше? А дальше – темнота, мрак неизвестности. Можно, конечно, наняться в какой-нибудь легион, как советовали когда-то. И что? Для римлян легион олицетворяет великую цель – служение отечеству, для варваров – деньги, а для него, Юния Рыси? Денег и без того хватает, а воевать непонятно за что не очень-то хочется. Тогда что же делать, что? В чем он, этот самый смысл жизни? Как и зачем он должен жить, Ант Юний Рысь, Рысь из Трех Галлий? Покачав головой, Рысь осушил третий кубок неразбавленного вина и, повернувшись к Каллиду, задал ветерану мучившие его вопросы. – Для чего жить? – философски усмехнулся Каллид. – Знаешь, Юний, сказать по правде, на это вопрос вряд ли кто может тебе ответить. Но уж ясно, что не для того только, чтоб есть, пить, размножаться, кичиться перед другими своим богатством или, наоборот, бедностью. Нет, не для этого. – А для чего же? – Боюсь, этого не знает никто. Юноша поднял глаза, полные слез: – А вот ты, Каллид. Для чего живешь ты? Ветеран усмехнулся: – Я не отвечу тебе для чего, Юний. Лучше скажу – как. Поверь, я никогда не подличал, не подставлял других и по мере сил старался помогать людям. Будь честным, не лги, не считай себя выше других – и тебе будет за что уважать самого себя. Старайся жить так, чтобы лица людей, идущих тебе навстречу, вдруг расцветали улыбками, а за твоей спиной не сплетничали бы, а громко говорили: вот идет Юний Рысь, человек хороший и честный, никому не сделавший зла. Подумай, если все будут такими, какой прекрасной станет жизнь! – Да, – неожиданно улыбнулся Рысь. – Пожалуй, ты и прав. Даже наверняка прав. Только вот жить по таким законам в Риме – все равно что, отбросив меч, подставить врагу грудь.
Глава 5 Июнь – июль 226 г. Рим НАВМАХИЯ
Бездушные, далекие от философии, лишенные искусства, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцеремонно считающиеся лишь с реальными успехами, стоят они между эллинской культурой и пустотой.О. Шпенглер. Закат Европы
Флавия! Как он мог забыть о ней, даже под гнетом всего того, что произошло в последнее время! Открыв глаза, Рысь уселся на ложе, вспоминая бирюзовые глаза девушки, ее мягкую улыбку и нежное тело. Как? Каким образом разыскать ее здесь, в этом огромном городе, который недаром прозвали Вечным? Юлия Филия когда-то упоминала Памфилия Руфа, приемного отца Флавии. Упоминала без одобрения – именно Памфилий и был тем сенатором, что перекупил подряд на ремонт Аврелиевой дороги, в который вложила почти все свои сбережения Юлия Филия. Последняя что-то давненько не давала о себе знать, видно, как она и опасалась, ее денежные дела совсем расстроились. Жаль, искренне жаль – несмотря на весь свой практицизм с некоторым налетом цинизма, в общем-то Юлия была девушкой отзывчивой и доброй, в отличие от подавляющего большинства римских матрон, да хоть той же Клавдии Росты. Та тоже подзабыла гладиатора, но тому были весьма прозаические причины – вернулся из поездки ее муж, квестор Гней Клавдий Рост, один из богатейших людей Рима человек, терпимый ко многому, но весьма проницательный. Любовные связи светских львиц с модными гладиаторами, конечно, были весьма» распространены в обществе, только вот что это было за общество! Абсолютно безнравственная, признающая только лишь самое себя клоака – лучше не скажешь. Моды, нелепей которых трудно было бы выдумать, отвратительные и гнусные забавы, немножко дурацких стишков от безделья, немножко прозы – такой же дурацкой и никому, кроме «света», не интересной, да и то сочиненной рабами, сон до полудня, затем придумывание забав – опять-таки в большинстве случаев темы подсказывали рабы – вечером и почти всю ночь до утра оргии. И так каждый день. Римские знатные дамы, глупые, избалованные и завистливо-злые, в снобистской заносчивости своей вполне искренне полагали, что это и есть настоящая жизнь – с эротичным шуршанием тонкой, не скрывающей тело киосской ткани, дорогой, с блеском золота, освещающим атмосферу утонченного, а иногда и откровенно грубого разврата, со сплетнями, с придыханием произносимыми в объятиях очередного любовника: «Ах, дорогой, говорят Теренция Варрея вчера предстала перед императором почти что голой, а Помпедия Флора уже переспала почти со всеми гладиаторами из Лудус Магнус, похоже, она их коллекционирует, тварь такая…» Эти вот сплетни почему-то и считались основными новостями, единственно интересными римскому популюсу, который, откровенно говоря, «высшее общество» презирало, ничуть не скрывая этого. Впрочем, и плебс, жадный, не желающий работать, жаждущий лишь государственных подачек-льгот, вполне этого презрения стоил. Если кого и можно было уважать в Риме, так это огромную армию вольноотпущенников – ремесленников, мелких предпринимателей, купцов и, как ни странно, «новых» богачей, стремящихся приумножить свои капиталы и уже потому деятельных. К таким, похоже, относился теперь и почтеннейший Децим Памфилий Руф, бывший провинциальный дуумвир, а ныне – после успешного подавления мятежа на самой окраине Лугдунской Галлии – римский сенатор и нувориш. Вот его-то, вернее, его воспитанницу и приемную дочь Флавию Памфилию Сильвестру Руфу, и хотел отыскать Юний, испытывая к девушке чувство, которое, наверное, можно было бы назвать любовью, если бы гладиатор знал, что такое любовь. Когда-то сам ланиста Квинт Септимий Марон обещал помочь юноше отыскать сенатора. – Памфилий? – Отрываясь от денежных записей, Септимий поднял глаза. – Ну да, помню, обещал узнать про такого. – Ланиста ухмыльнулся. – Ты ведь, кажется, интересовался его дочкой? – Приемной, – поправил Рысь. – Какая разница? Она хоть красивая? Юний потупил глаза: – Ну да, наверное. – Ладно, не стесняйся! – Махнув рукой с зажатой в ней палочкой для письма – каламусом, Септимий расхохотался. – Слушай про своего Памфилия, если это, конечно, тот, кто тебе нужен. Где он живет, я не знаю, но слышал, что некий сенатор Памфилий Руф, выходец из Трех Галлий, держит по всем площадям книжные лавки, так что после утренней тренировки можешь прогуляться, скажем, на форум Траяна, тут не так далеко. – Да знаю, – кивнул Рысь. – Ну, еще бы тебе не знать, – усмехнулся ланиста. – Кажется, где-то там живет одна из твоих пассий? Мало тебе женщин, что ищешь еще? Ха! Оказывается, ты еще не разучился краснеть! Ладно, шутки в сторону, – Септимий неожиданно посерьезнел. – Не думай, что я вот эдак запросто позволю тебе пропустить вечернюю тренировку, нет уж, мой милый, потребую от тебя кое-какой услуги. – Надеюсь, не любовной? – пошутил Юний и сразу же пожалел о своей шутке: ланиста смеялся так долго, что, казалось, он и к вечеру не уймется. – В общем, так. Слушай внимательно. На форуме Траяна отыщешь книжную лавку – она там одна, так что не заплутаешь. Спросишь там Феликса, переписчика… Тьфу, что я говорю! Не вздумай назвать его переписчиком – обидится, лучше назови писателем, он и в самом деле пишет. Он тебе кое-что скажет, а ты постарайся запомнить и потом в точности передашь мне. – Может, ему лучше стоит написать? – поднял глаза Юний. – Э, нет, – ланиста отрицательно покачал головой. – Не все можно доверить письму. А тебе я все-таки доверяю – и знаешь почему? – Почему же? – Тебе нет никакой выгоды меня предавать! Если б была хоть малейшая, поверь, я б никогда не поручил тебе это дело. Ну, можешь идти… Впрочем, постой, – Септимий задержал юношу на пороге. – Вот что еще хочу сказать: на искусственном озере за городом скоро будет навмахия – имитация морского боя. Плевое дело, никаких тебе особых схваток, выпендреж. Ты будешь на корабле, стоящем ближе всего к императорской ложе, без доспехов и шлема. Постарайся, чтоб император тебя узнал: пора компенсировать прошлое поражение. Гонорар поделим как положено: из двадцати долей девять – мне, десять – на взятки, ну и одна двадцатая – тебе. Поверь, это немало. Поблагодарив, Юний кивнул и вышел. Он был одет как вполне успешный молодой человек из приличной семьи: в две туники, безрукавную верхнюю, темно-синего цвета, и желтую нижнюю, на ногах кальцеи из тонкой выбеленной кожи, на голове широкополая шляпа, какая сразу выдает иностранцев, ибо римляне практически всегда оставляли голову непокрытой. Шляпа эта окутывала темной тенью лицо и частично скрывала волосы – Рысь был человеком известным и не хотел, чтобы сегодня при его появлении на улице вновь собралась толпа. Выйдя из ворот школы, Юний обошел амфитеатр Флавиев, полюбовался на величественную статую Гелиоса и, смешавшись с другими зеваками, неспешно направился к форуму. В ослепительно синем небе сверкало солнце, впрочем, на улицах было вполне достаточно тени от разного рода построек, теснившихся друг за другом. Вместе с шумной толпой гладиатор, пониже надвинув на лоб шляпу, прошел мимо величественного храма Венеры и Ромы, мимо базилики Эмилия, мимо здания сената и площади Августа, пока наконец не остановился перед входом на форум Траяна. Даже несколько подустал, пока шел, а ведь ланиста говорил, что форум не так уж и далеко. Ну, если это не далеко – на противоположном конце города, то что тогда «далеко»? Следовало признаться, Рим был красив, очень красив, значит, не все его жители вели пустое и праздное существование. Хватало и архитекторов, и скульпторов, правда, в большинстве своем греков, как знаменитый Аполлодор из Дамаска – строитель Траянова форума. Пройдя под высокой аркой, Юний оказался на просторной, запруженной народом площади, вымощенной цветной мраморной плиткой. Посередине площади возвышалась величественная конная статуя императора Траяна. Отлитая из бронзы и позолоченная, она сверкала на солнце так, что было больно глазам. С трех сторон форум был окружен тенистыми портиками, с четвертой располагалась базилика Ульпия, отделанная мрамором и позолоченной бронзой, за ней помещались еще какие-то здания – как пояснил Юнию проходивший мимо парнишка, то были библиотеки, а между ними высоченным шпилем маячила колонна Траяна, возведенная в честь победы над даками. В другое время юноша, конечно, не упустил бы случай полюбоваться ею, но сейчас для этого было слишком уж жарко, к тому же и время поджимало. Судя по солнечным часам, расположенным напротив одного из портиков, стоял уже восьмой час дня, то есть было далеко за полдень. – Эй, парень, где тут книжная лавка? – поинтересовался Юний у проходившего мимо мужчины, по виду вольноотпущенника. – Лавка? – Вольноотпущенник почесал бороду. – Видишь во-он ту домину в шесть этажей? – Ну! – Это рынок, думаю, там и лавки. Поблагодарив, юноша быстро направился к одной из двух мраморных лестниц, ведущих на рынок с форума. Там тоже спросил пару раз, пока наконец не отыскал нужную лавку, располагавшуюся в противоположном от входа углу. Везде, где только можно, были устроены полки, на полках лежали свитки в полированных деревянных цилиндрах и скрепленные друг с другом большие листы пергамента – книги. Лавка была полупуста. – Что угодно, молодой господин? – завидев возможного покупателя, вежливо поклонился торговец – пожилой, среднего роста мужчина с бритым до синевы лицом, одетый в скромную, но опрятную тунику. – Мне угодно видеть писателя господина Феликса, – оглядевшись по сторонам, тихо произнес Юний. Торговец пристально взглянул на него и жестом пригласил в заднюю комнату, где, поскрипывая каламусами, усердно трудились переписчики, копируя наиболее популярную литературу, к коей в последнее время относились в основном сборники кулинарных рецептов и пособия о том, как повысить урожайность садово-огородных культур. Собственно, слово «культура» в переводе с латыни и означало «обработка земли». Наклонившись к одному из переписчиков, торговец что-то шепнул ему на ухо, и тот, отложив каламус, поднял глаза. Видимо, это и был Феликс, оказавшийся среднего роста быстроглазым мужичиной лет тридцати пяти – сорока с тщательно подстриженной шевелюрой, породистым, с горбинкой носом и небольшой черной бородкой, делавшей его несколько похожим на какого-нибудь перса. Писатель был одет в две легкие летние туники, нижнюю, ослепительно белую, и верхнюю, длинную и блестящую, переливающуюся изумрудно-зеленым цветом. По всему чувствовалось: труженик каламуса и чернил не чурается моды. – Чем могу служить? – Темные глаза писателя требовательно взглянули на юношу. – Я от Квинта Септимия Марона, ла… – А выйдем-ка! – Изменившись в лице, Феликс оглянулся на переписчиков и, подхватив посетителя под руку, едва ли не силком вывел его из лавки. – Там много лишних ушей, – тихо пояснил он. – А здесь, за углом, есть одно славное местечко, где мы можем спокойно поговорить за кувшином хорошего фалернского. А, как предложение? – Неплохо, – кивнув, усмехнулся Юний. «Местечко» оказалось закусочной, расположенной на втором этаже обширного здания рынка, гудящего, словно пчелиный улей. А здесь было довольно тихо и даже, можно сказать, умиротворенно: мраморная прохлада, изящные столики, легкий и приятный ветерок, дующий из широких окон. – Ну, молодой человек, – усаживаясь в креслице, вальяжно осведомился Феликс, – начнем, пожалуй, с главного? Думаю, успеем, пока готовятся заказанные оцеллы. – Начнем, – сняв шляпу, согласился Юний. – Клянусь Юпитером и Юноной! – Писатель сверкнул глазами. – Не ты ли тот самый знаменитый гладиатор, которого называют Рысь из Трех Галлий? – Я, – скромно признался Рысь. – Я полагаю, здесь пока не очень-то людно и можно снять шляпу – в ней не совсем удобно. – Да, но, знаешь ли, это приличное заведение, и… – Феликс замялся. – Слишком приличное для того, чтобы пускать сюда разного рода отребье типа куртизанок, воров и гладиаторов, – с усмешкой продолжил Юний. – Ты ведь именно это хотел сказать? – Для гладиатора ты слишком умен, – покачал головой писатель. – Впрочем, и выглядишь как юноша из приличной семьи, по крайней мере я бы тебя запросто принял за такового… если бы не твой взгляд. – Взгляд убийцы? – Гладиатор покривил губы. – Ладно, коли тебе неприятно сидеть с убийцей, выкладывай скорее все, что нужно, и я пошел. – С тобой трудно разговаривать, – посетовал Феликс. – Ладно, выслушай, а потом позволь вместо извинений угостить тебя вином. – Он быстро огляделся и продолжил нервным свистящим шепотом: – Итак, передашь Септимию: все, что касается якобы бури, в которой зимой якобы погибли египетские зерновозы, – полная ерунда. Если еще не продал закладные, пусть не торопится. Зерновозы специально придержали до лета – цены на хлеб сейчас куда выше. Запомнил? – Вполне. – Только не вздумай никому сболтнуть по дороге, иначе… – Не пугай, я же гладиатор. Феликс неожиданно рассмеялся: – И впрямь, что это я? Вижу, ты неплохой парень. Ну, так выпьем же! Они выпили три кувшина, писатель заметно подобрел и стал рассказывать разные смешные истории, часто сетуя на огрубление нравов. – Еще лет пятнадцать назад я неплохо зарабатывал на комедиях и драмах, – помахивая пальцем, разлагольствовал Феликс. – Их охотно ставили в театре Марцелла, золотые были времена. А потом мало-помалу сначала убрали из моих драм философию – дескать, это непонятно публике… Кстати, ты знаешь, что такое философия? – Любовь к мудрости. – Рысь улыбнулся. Беседа начинала его забавлять, впрочем, юноша и раньше испытывал уважение к книжной учености и даже не так давно дал себе слово: если когда-нибудь разбогатеет, обязательно обзаведется собственной библиотекой. – Верно! – одобрительно воскликнул Феликс. – Так вот, мудрости, оказывается, современная публика не понимает, тупая потому что. Сначала из моих пьес убрали философию, а потом и вообще слова – а зачем они, раз зрители все равно ничего не понимают? Так что теперь у нас не театр, а одна пантомима! Да ты не думай, Юний, я не жалуюсь, просто обидно, пишу я много, книги продаются – на хлеб хватает, не бедствую, хвала Юпитеру, не то что некоторые. Вот, вспоминают, как в старые времена было хорошо: цезарь заказывал книги, щедро платил, а до того, в скольких списках книжица разойдется и можно ли вообще ее продать, не было никому никакого дела. А зачем? Император платил щедро, вот и привыкли… А теперь все не так, и я думаю, это честнее, Юний! Если ты писатель, так живи писательским трудом и речами, а не участвуй в разных комициях и, прикрываясь высокими фразами об ответственности властей за «истинную» литературу, не проси у государства подачек, как последний нищий плебей! До чего дошло, уже Авл Нумидий Каррат-старший жалуется, что ему не хватает денег на содержание раба-переписчика! Между прочим, просит их у сената, уже все пороги обил, козел. – А я вот так думаю: раз ты писатель, так пиши, что покупают, и живи за счет этого, – поддержал беседу Рысь. – Нечего выпрашивать всяких там переписчиков. Есть деньги – найми, нет – пиши сам. Чего тут выпрашивать-то? – Правильно! – заказав четвертый кувшин, горячо одобрил Феликс. – Оч-чень правильно ты рассуждаешь, любезнейший Юний. Только вот зря они философию не берут! – А ну ее. – Гладиатор махнул рукой. – Все равно в ней никто ничего не понимает. Вот был у меня когда-то один знакомый философ, Гретоликс, вожак галльской шайки, так уж он был умный – не стал дожидаться, пока легионеры прихлопнут мятеж, сбежал куда раньше, так никто его и не нашел. Вот она – философия! Послушай-ка, Феликс. – Гладиатор вдруг хлопнул себя по лбу. – Книжная лавка принадлежит сенатору Памфилию Руфу, так или нет? – Да, она именно ему принадлежит, – кивнул писатель. – Сенатору. – А где он живет, этот самый Памфилий? – Не знаю. – Феликс пожал плечами. – У него дом где-то недалеко от центра и две виллы. Одна рядом, на Аппиевой дороге, вторая в Омбрии. Сейчас лето, наверное, вся семья Памфилия на вилле. – И верно. – Рысь погрустнел. – Что ж, видно, придется подождать до осени, разве что боги будут особо милостивыми. – Что ты там бормочешь, Юний? Хочешь еще вина? – Нет. – Юноша покачал головой и поднялся, надевая шляпу. – Пожалуй, мне уже пора идти. Он уже подходил к амфитеатру Флавиев, как вдруг вспомнил о Юлии Филии, девятнадцатилетней вдовице, прятавшей за показным цинизмом простое и доброе сердце. «Всем, кому можешь, помогай!» – так учил отец, и эти же слова ходили поговоркой в Риме. Всем, кому можешь, помогай. А ведь Юлия неспроста не давала о себе знать уже более трех месяцев. Наверное, что-то с ней случилось, скорее всего, девушку постигли неприятности денежного свойства. А ведь она как-то упомянула, что вложила приличные средства в египетские зерновозы, те самые, что, по словам писателя Гая Феликса, вовсе не были разбиты бурей, как считалось в Риме, и вот-вот должны были пришвартоваться в гавани Остия. И, если Юлия еще не продала долговые обязательства зерноторговцев, это могло бы спасти ее. Молодая вдова в свое время немало помогала Рыси, организуя толпы поклонниц, влиявшие на решение судьи в его пользу, и теперь хорошо было бы ей помочь, если она правда нуждается в помощи. Всем, кому можешь, помогай! Не раздумывая, Юний резко свернул влево, переулками пройдя на длинную Тибуртинскую улицу, на которой и располагался небольшой двухэтажный особнячок Юлии Филии. Нет, даже при всем желании, – а что таковое у молодой вдовы имелось, в этом можно было не сомневаться, – она не смогла бы продать зерновые обязательства: кто б купил-то? Ну разве что кто-то осведомленный, из числа тех гнусных людишек, что специально придерживали зерновозные парусники, дабы повысить цены на хлеб и разорить многих людей, вложивших в эту торговлю свои капиталы. А ведь цены на зерно – государственное дело, и если бы император и сенат узнали об этом преступлении, они должны были бы немедленно реагировать: начались бы аресты и судебные разбирательства. А может, они уже начались? Нет, ведь о зерновозах пока вряд ли кто знает, кроме Феликса и его, Анта Юния Рыси, а до ланисты весть еще не дошла. Так скорее же, скорей! Сообщить Юлии хорошую новость, предупредить, чтоб не смела избавляться от векселей, ведь они вот-вот должны были принести приличный, очень приличный доход. Гладиатор прибавил шагу. Двухэтажный дом на виа Тибуртина был абсолютно пуст! По крайней мере, у Юния сложилось именно такое впечатление, когда он заглянул в распахнутые, безжизненно повисшие на несмазанных петлях ворота. – Эй, есть кто-нибудь? – покричал юноша. Ответом была мертвая тишина. В доме явственно чувствовалось запустение: повсюду валялись какие-то огрызки, мусор, пахло плесенью и еще чем-то вонючим – то ли прорванной канализацией, то ли поддельными сирийскими благовониями. Убедившись, что первый этаж дома пуст, Юний остановился у лестницы и прислушался: кажется, сверху донеслись какие-то слабо различимые звуки. Юноша насторожился: ну точно, рыдания! Юлия? – Молодой человек! – проскрипел сзади чей-то голос. Гладиатор резко обернулся и увидел только что вошедшего в дом маленького, плюгавого человечка в желтой тунике и накинутом поверх нее тонком плаще-люцерне. Чрезвычайно смуглое, коричневое лицо человечка испещряли морщины, большой, изогнутый клювом нос резко выступал вперед, обширная лысина была покрыта потом. Из-под нависших бровей сверкали маленькие черные глазки, в которых в равных пропорциях смешивались коварство и хитрость, по крайней мере именно так показалось Юнию. – Чем могу помочь? – осведомился юноша. – Я, собственно, к хозяйке, Юлии Филии… – замялся гость. – Она дома? Гладиатор пожал плечами: – Не знаю, вряд ли. Я тоже ее ищу. В этот момент посетитель вдруг устремил взгляд куда-то вверх, через правое плечо юноши, маленькие глазки его вспыхнули, на тонких губах появилась неприятная, какая-то жабья, улыбка. – Приветствую тебя, любезнейшая госпожа Юлия! – льстиво – но в этой лести явно проглядывало презрение – поклонился гость. – Как видишь, я пришел вовремя. Приступим к нашим делам? – Здравствуй, Юлия. – Гладиатор обернулся к спускающейся по лестнице девушке. – А, это ты. – Молодая вдова слабо улыбнулась. Глаза ее были красными – видно, недавно плакала. – Боюсь, нам больше не придется встречаться, Юний… А ты, Каллимах, что стоишь? Проходи, поднимайся наверх – увы, у меня нет больше рабов. – Ничего, госпожа. – Каллимах подошел к лестнице и ухмыльнулся, по-хозяйски проведя рукой по расписанной разноцветными красками штукатурке. – Думаю, потом как-нибудь можно будет поговорить и о доме. Хочу заметить: он требует больших вложений. Ничего не ответив, Юлия тяжело вздохнула и посмотрела на гладиатора: – Ну, что там у тебя? Только, пожалуйста, говори быстрее. – Кто этот мерзкий старик, уж не ростовщик ли? – шепотом осведомился юноша. – Ростовщик. – Девушка уныло кивнула. – Единственный, кто согласился купить у меня кое-какие бумаги. Рысь насторожился: – Уж не о зерновозных ли закладных идет речь? – Да. – Юлия с удивлением посмотрела на гладиатора. – А ты откуда знаешь? – Так, догадался. Не вздумай их продавать, лучше придержи! Вдова непонимающе потрясла головой: – Но ведь Каллимах именно за ними и пришел! – Так спусти его с лестницы, – со смехом посоветовал Рысь. – Хочешь, я сам спущу? – Ты точно что-то такое знаешь? – Девушка пытливо прищурила глаза. – Ну, говори же! – Больше ничего не скажу, – помотал головой Юний. – Это не моя тайна. Но закладные не продавай! Слышишь? – Хорошо, не буду. – И, пожалуйста, не болтай об этом. Наверху послышались шаги. – Эй, хозяюшка, скоро ли? – Спускайся, Каллимах, – улыбнувшись юноше, громко воскликнула Юлия. – Я раздумала продавать закладные. – То есть как это раздумала? – спускаясь, с яростью переспросил ростовщик. – Ведь мы же уже обо всем договорились! – Так то было вчера, – жестко усмехнулась вдова. – А сегодня я передумала. – Как знаешь, как знаешь. Каллимах исподлобья посмотрел на Юния, словно хлестнул обжигающим ненавистью взглядом. Уж конечно, ростовщик сразу догадался, из-за кого Юлия столь быстро изменила решение. – Не буду неволить. – Ростовщик скривил губы в каком-то подобии улыбки, но черные глаза его прямо-таки источали злобу. – И все-таки зайду завтра. Может быть, передумаешь? – Только побыстрее, – отмахнулась девушка. – После Навмахии, ну, может, через день-два, я уезжаю к подруге на виллу и вернусь только через три дня. – Через три дня. – Ростовщик пошевелил короткими, поросшими черным волосом, пальцами. – Значит, на следующий день после нептуналий… Как же? И ты что же, не пойдешь смотреть навмахию? Цезарь обещал устроить великий праздник в честь бога Нептуна, в нем будут принимать участие все гладиаторы, изо всех школ! Гладиаторы… Каллимах вдруг замолчал и пристально посмотрел на Юния. Правда, ничего не сказал, сдержался, однако юноша по глазам его понял: узнал. Что ж, еще бы не узнать популярнейшего бойца! – Нет, вряд ли я вернусь к навмахии, – отмахнулась Юлия. – И вряд ли стоит сюда приходить. – Посмотрим, посмотрим. – Ростовщик окинул обоих недобрым взглядом и, повернувшись, вышел на улицу. – Ушел, слава Юноне. – Девушка перевела дух. – Останешься со мной? – лукаво подмигнула она. – Нет, – с сожалением покачал головой гладиатор. – Поверь, я очень спешу. Тебе нужны деньги на дорогу? Вот, возьми. – Он протянул несколько сестерциев. – Думаю, этого хватит и на то, чтобы нанять сторожа. – Не откажусь. Взяв деньги, Юлия вдруг обняла юношу и поцеловала в губы. – Знаешь, Юний, – тихо произнесла она, – я никогда не принимала гладиаторов за порядочных людей, вообще за людей, лишь использовала их для поддержания собственного престижа, извини за признание… Почему? Почему ты это делаешь для меня? – Всем, кому можешь, помогай. Рысь усмехнулся и, поцеловав девушку в щеку, направился к выходу. На пороге обернулся: – Прощай. Желаю удачной поездки. – Прощай, – прошептала Юлия. По щекам ее текли слезы. Неподалеку от города, на левом берегу Тибра, по велению императора было выкопано искусственное озеро. По примеру великого Цезаря Августа его намеревались использовать в качестве водохранилища, торжественное открытие которого приурочили к 23 июля – нептуналиям, празднику в честь бога Нептуна, грозного повелителя морских глубин. По этому поводу решено было устроить для народа навмахию – театрализованное морское сражение, некое подобие знаменитой битвы Помпея с пиратами, после которой разбойники долгое время не осмеливались тревожить морские коммуникации римлян, чего, увы, нельзя было сказать о нынешних временах. Целых два месяца стучали топорами плотники, под руководством дворцового архитектора Мариния Исидра возводя вокруг искусственного озера деревянные трибуны. Затем их украсили цветами, над первым ярусом и императорской ложей потянули матерчатые навесы, защищающие благородных зрителей от палящего солнца. Построили и корабли: маленькие челны – точные копии пиратских либурн и челны побольше – эти изображали римские корабли. На одном из пиратских челнов в числе других рабов, прикованных к веслам, находился и Рысь из Трех Галлий, которому нынче предстояло сыграть одну из главных ролей в праздничном действе. Гладиатор должен был изобразить попавшего в плен римлянина, которого пираты обратили в раба. Победоносный флот римлян начинает атаку, одно из римских судов смело таранит пиратский корабль, на котором как раз и находится Рысь, и судно идет ко дну. Лишь в самый последний момент, при погружении в воду, воспрянувший духом «римлянин» картинно разрывает цепи и, выбравшись из волн на уже захваченный пиратами римский корабль, врывается в битву, отобрав меч у первого же попавшегося под руку пирата. Эта сцена должна была стать центральной во всей навмахии. – Ничего сложного, – смеялся ланиста. – Там и бойцов-то нормальных не будет, почти все одни преступники. Цепи, естественно, подпилим – ты, главное, разорви их в нужный момент, ни раньше ни позже. – А когда он наступит, этот нужный момент? – Когда пиратское судно станет погружаться в воду. Понимаешь, ты должен выскочить из воды, весь мокрый, как бы олицетворяя Нептуна, помогающего римлянам. – Кажется, я знаю, кто написал эту драму. Гай Феликс? – Он. Ну, удачи, Юний! И впрямь, все было отлично устроено – ощетинившиеся рядами весел разукрашенные корабли, трепещущие на ветру паруса и разноцветные флаги. Тысячи нарядно одетых зрителей, многие из которых приехали к озеру за три дня до праздника – занять место. В синей прозрачной воде отражалось солнце. Рысь, как положено, в числе прочих гребцов стоял прикованным к тяжелому веслу, искоса посматривая на зрителей. Многие узнавали его и приветствовали громкими криками. Стоявший около императорской ложи распорядитель махнул рукой – сражение началось. Маячившие у противоположного берега римские корабли пошли на пиратов, один из «римлян» сходу пронзил пиратское судно тараном, отчего Рысь, как и все прочие, едва не свалился в воду – хорошо, удержали цепи. Затрещали доски, получивший пробоину пиратский корабль начал тонуть (чему способствовали и выбитые из днища пробки). Вода прибывала – вот она уже по колено гребцам, вот по пояс, а вот и судно, сильно накренившись на корму, быстро пошло ко дну. Зрители рукоплескали. Рысь попытался вырвать удерживающий цепь шкворень – тот не поддавался! Захотел разорвать цепь – не тут-то было! Какой там подпил – цепь выглядела вполне солидно и, несмотря на все усилия, вовсе не собиралась разрываться. Да что такое?! Уходящий под воду гладиатор напряг все силы… Тщетно! Зеленая кромка сомкнулась над его головой, и, пуская пузыри, судно медленно опустилось на дно. Глубина вроде бы была небольшая, всего-то восемь-девять локтей – два человеческих роста, однако, чтобы утонуть, этого хватало. Зеленые водяные лапы стиснули гладиатору грудь и давили, давили, давили… Никогда еще Рысь не оказывался в столь безвыходном положении – несмотря на все усилия, цепь никак не хотела рваться! Только не сдаваться! Никогда не сдаваться. Попытаться еще и еще, пока в легких совсем не останется воздуха. Страшная смерть… Лучше бы уж на арене – там, по крайней мере, можно было бы сделать последний вдох. О, боги! Световит, Семаргл, Мокошь… Если можете, помогите умереть иначе! Юноша дернулся еще раз, понимая уже, что вряд ли его что-то спасет… Наверху, на поверхности озера, вовсю разворачивалась битва – с треском сталкивались друг с другом суда, орали зрители, падали в воду раненые и убитые, мимо задыхающегося Рыси уже проплыла на дно парочка дымящихся кровью трупов. А вот еще один, валится чуть ли не на голову, с распоротым брюхом – нечего сказать, хорошенькое соседство для отхода в иной мир. Рысь взглянул на мертвецов и вдруг дернулся, вытянул руки, схватив ладонями идущий ко дну меч… Засунул его между досками корабля и шкворнем, надавил… Ага! Кажется, поддалось! Уже задыхаясь, Рысь надавил еще и, выдрав наконец шкворень с мясом, с силой оттолкнулся ногами. Он вынырнул меж двумя кораблями, сцепившимися между собой абордажным мостиком – вороном, жадно глотнул воздуха, схватился за весло, подтянулся… И вот он уже стоит на палубе корабля, подняв руки, пусть скованные цепью, но и ею можно неплохо биться. Увидев Рысь, зрители радостно загудели, и даже император, кажется, чуть приподнялся в кресле. Краем глаза отметив это, юноша раскрутил над головой цепь и ураганом ворвался в самую гущу схватки. На него с разных сторон напали сразу трое – судя по ухваткам, никакие не гладиаторы, а осужденные на гибель преступники, справиться с которыми не составило никакого труда. Раз! Один упал навзничь с раскроенным ударом цепи черепом. Два! Второй, получив ногой в грудь, улетел за борт, смешно размахивая руками. Три! Третий, попавшийся на незамысловатую уловку, растянулся на скользкой палубе. Вот так-то! Издав торжествующий крик, Рысь повернулся к зрителям и помахал цепью – мог себе позволить, похоже, враги вокруг были не бойцы… С самым страшным своим врагом юноша уже справился на песчаном дне озера. Опытные гладиаторы-«римляне» удачно наступали, теснимые ими «пираты» – в большинстве своем осужденные на смерть преступники и новички-«деревяхи» – с воплями катались по палубе либо в поисках спасения прыгали в озеро. Битва заканчивалась. – Цепь? – удивленно переспросил ланиста уже вечером, на опустевшем дворе гладиаторской школы. – А что такое случилось вдруг с цепью? – Она вовсе не была подпиленной, – усмехнулся Рысь. – Честно признаюсь: оказавшись на дне, не знал, что и делать. Если б не брошенный кем-то меч, кормил бы рыб. – Потолкую с кузнецом! – Жестко произнес ланиста. – Уж у меня не отвертится – все расскажет. – Если отыщешь его теперь, – переведя дух, усмехнулся юноша. – Как смотрелась битва? – Красиво! – прикрыв глаза, признался владелец школы. – Особенно ближе к концу, когда пронзенные таранами корабли шли ко дну, публика орала так, что закладывало уши. – Да я и сам слышал… когда вынырнул. – Вспомнив вдруг нависшую над ним зеленую толщу воды, гладиатор передернул плечами. Ланиста пристально посмотрел на него и, понизив голос, спросил, не говорил ли юноша хоть кому-нибудь о том, что узнал от Феликса. – Про зерновозы? Нет, никому, – лихо соврал Юний. Не хотелось ему что-то ни ставить под удар себя, ни рассказывать о Юлии Филии, да и ланиста вовсе не казался кристально честным человеком, даже и не мнил себя таковым. Вполне можно было и ему соврать иногда без всяких моральных терзаний. – Про зерновозы – забудь, – оглядевшись по сторонам, – это в собственной-то школе! – посоветовал ланиста. – Не слышал ты ничего такого, ничего тебе Феликс не говорил. – Не слышал так не слышал, – усмехнулся юноша. – Мне-то какое дело? – Правильный подход… – Хозяин школы тихо засмеялся и, немного подумав, еще раз призвал держать язык за зубами и пояснил: – Слишком уж большие люди и большие деньги завязаны на этом деле, Юний! Окажешься у них на пути – прихлопнут, как муху, даже меня, не говоря уже о ком другом. Серьезное дело, серьезные люди, серьезные деньги. Серьезные люди, серьезные деньги… Слова эти почему-то крепко засели в мозгу Рыси. Юноша был далеко не дурак, и теперь, по здравом размышлении, ему вовсе не казалась случайной вся история с цепью. Темная была история, надо признать. И, похоже, пахла большими деньгами. Отбросив легкое покрывало, Юний уселся на ложе, прислушиваясь к доносившемуся с улицы пению цикад. Если представить, что случившаяся во время навмахии история вовсе не игра слепого случая, а тщательно продуманный ход, тогда следует сделать выводы согласно науке, которую мудрый грек Аристотель именовал логикой. Кому выгодна смерть Рыси? А многим – завистникам, конкурентам… Прав, прав ланиста: поди найди, кто это устроил. А если это ростовщик обо всем догадался и решил, пока не поздно, ликвидировать угрозу своему промыслу? Хм… Сомнительно. Вряд ли у него хватило бы возможностей влезть в подготовку навмахии. Тогда кто? Кто же?
Глава 6 Июль – август 226 г. Рим О ПОЛЬЗЕ БЫСТРОЙ ЕЗДЫ
Двери открыты, зовут, а ты ступай себе мимо: Ночь обещают, а ты прежде подумай, чем брать.Публий Овидий Назон. Лекарство от любви
Посланец от Клавдии Росты, Лукан, быстроногий мальчишка-раб, ковыряя в носу, лениво пинал мелкие камушки перед воротами Лудус Магнус, изредка посматривая на тренирующихся гладиаторов. Нет, эти обреченные на смерть бойцы не вызвали у него никакой зависти – подумаешь, слава, восторг и преклонение публики! Это вовсе не для всех, а лишь для немногих избранных, все же остальные обычно заканчивали свою жизнь одинаково – под рев толпы обагряя кровью белый песок арены. Ну и жизнь! Мальчишка презрительно сплюнул. Куда уж лучше быть рабом в богатом доме: всегда сыт, здоров, весел, да и работа не бей лежачего – всего лишь исполняй капризы хозяина и хозяйки: сбегай, найди, принеси… А солнце палит, щиплет плечи через тонкую ткань туники – поди, уж восьмой час, скоро и вечер. Ну, где же, где этот гладиатор? Хозяйка велела привести его как можно быстрее да по пути посмотреть: мало ли, куда зайдет или кого встретит. Не зазорно и подслушать, о чем разговор будет, да доложить госпоже. Ну, долго еще ждать? Жарко же, хоть сбрасывай тунику вовсе… Если этот парень и на арене такой медлительный, то совершенно непонятно, как он до сих пор умудрился остаться живым, да еще и приобрести нешуточную славу. Хозяйка, Клавдия, не очень-то баловала своих рабов, посылая их в город, – все должны быть под рукой, мало ли, для чего могут понадобиться, – и Лукану так и не пришлось побывать на гладиаторских боях в знаменитом амфитеатре Флавиев. Впрочем, парень и не особенно стремился попасть туда, хватало и иных дел – нужно было быть в курсе постоянных интриг, разворачивающихся в среде рабов за получение хозяйских милостей, чтобы вовремя примкнуть к наиболее сильной партии. В последнее время таковой, несомненно, являлась небольшая, но быстро увеличивающаяся группа домашних слуг, сплотившаяся вокруг парикмахера Элониуса. Парикмахер этот хоть и был, как и все, рабом, тем не менее умел влиять на госпожу. – Эй, парень! – Выйдя из школы, Рысь осмотрелся и, заметив слоняющегося без всякого видимого дела мальчишку, направился к нему. Верхняя, недавно купленная за солидные деньги туника гладиатора была пошита из тонкой, затканной золотыми нитками светло-голубой ткани; из-под верхней туники выглядывала нижняя, снежно-белая, на ногах красовались кальцеи из тонких выбеленных ремешков. Таким образом, выглядел Юний настоящим щеголем, справедливо полагая, что, пока позволяют средства, нечего ходить оборванцем. Да и копить деньги не особо хотелось, ведь судьба даже популярного гладиатора весьма переменчива – сегодня жив, а завтра кровь из твоего мертвого тела продадут на свадебные церемонии. Сергий – живой тому пример… вернее, мертвый. Лениво пинавший камни мальчишка оставил свое занятие и удивленно воззрился на Рысь: – Что угодно, любезнейший господин? – Это тебя прислала Клавдия? – строго осведомился Юний. – Э-э, – посланец замялся. Рысь смотрел на него с насмешкой. Мальчишка явно был рабом, о чем красноречиво свидетельствовал тонкий серебряный обруч на шее с надписью «Сервус Клавдиус» – по нынешним временам дикое варварство, но Клавдия всегда отличалась оригинальностью. И нельзя сказать, чтоб посланец имел забитый или изможденный вид, вовсе даже наоборот – вполне довольный. Аккуратно подстриженные – не слишком ли для раба? – волосы, темно-русые, густые – мечта всех римских красавиц, серые глаза смотрят прямо, нагловато даже, хотя губы сложены в почтительную улыбку, на чуть припухлых щеках ямочки. Туника короткая, выше колен, как и у всех рабов, однако из добротной ткани, светло-зеленой, с желтой вышивкой по подолу, да и не босиком парень – в сандалиях. Сразу видно раба из очень богатого дома. – Ну, – снова усмехнулся юноша. – Что застыл, как столб? Отвечай же! – Да, наверное, хозяйка послала меня за тобой, – кивнул мальчик. – Если ты – гладиатор по имени Рысь из Трех Галлий. – Так ты что же, не знаешь меня? – неприятно поразился Рысь. – Однако! И ведь не похоже, чтоб ты жил в какой-нибудь дальней глуши. – А вот именно так. – Парень улыбнулся. – Госпожа Клавдия совсем недавно перевела меня с виллы в городской дом. Впрочем, я много наслышан о твоих подвигах и рад увидеть тебя воочию. Идем же, госпожа ждет! – Зря ты меня ждал, – на ходу бросил Рысь. – Я и сам хорошо знаю дорогу. – Госпожаприказала сопровождать тебя. – Мальчишка важно надул щеки. – И, если захочешь, развлекать по пути приятной беседой. – Вот даже как? – Гладиатор расхохотался. – Ну давай развлекай, что уж с тобой делать! – Меня зовут Лукан, – запоздало представился парень. – И я рад услужить тебе. Хочешь, почитаю Овидия или Горация? Юнию на миг показалось, что в глазах парня промелькнула насмешка. Ну, все правильно, конечно же, он ведь образованный и утонченный домашний раб, а Рысь из Трех Галлий, несмотря на всю свою популярность, всего лишь тупой, вряд ли умеющий даже читать гладиатор. Ведь наверняка именно так и думает этот сопляк! Юноша сдержал улыбку: не так давно ланиста по его просьбе принес из библиотеки несколько папирусных свитков, причем даже и не был особенно удивлен этой просьбой, а лишь ухмыльнулся: – Я всегда знал, что ты далеко не дурак, Юний! Да, уж кем-кем, а тупым громилой Ант Юний Рысь никогда не был. Читать он научился еще четыре года назад, будучи рабом на вилле в Лугдунской Галлии, там же и приохотился к книгам. Так что напрасно насмехается над ним этот изнеженный домашний раб. – Овидия я и сам знаю, – небрежно заметил Юний и, чуть замедлив шаг, прочел:
А вот еще, правда, это уже не Овидий, Вергилий:
С греческой митрой на лбу
Сириска-трактирщица, выпив,
Перед таверной своей дымной пускается в пляс![4]
Глава 7 Июль – август 226 г. Рим РУДИС
Предкам оставь колдовство – а нашей священною Песней Феб указует тебе чистый к спасению путь.Публий Овидий Назон. Лекарство от любви
Гопломах был силен, и справиться с ним оказалось сложно. Высокий шлем с гребнем, поножи, овальный щит – соперник относился к тому типу гладиаторов, которые имитировали греческую тяжелую пехоту – гоплитов. И кому только в голову пришло стравить двух «тяжелых» бойцов, этого гопломаха с дурацкими перьями, и его, Рысь, сегодня выступавшего в шлеме мирмиллона – с гребнем и забралом в виде проволочной решетки. Оно давало лучший обзор, нежели дырчатое забрало секутора, однако и защищало меньше – Рысь чувствовал себя в этом шлеме словно голый на празднике. Организатору игрища, императору, хотелось изобразить какое-то историческое событие – то ли вторжение в Италию эпирского царя Пирра, то ли, наоборот, войны Греции с македонским царем Филиппом; в последнем случае зрители видели в Юнии, наверное, знаменитого полководца Павла Эмилия. Ах, вот так! Рысь ловким движение отбил удар, однако соперник не унимался, а сделал еще один выпад, и копье застряло в щите, который подставил Юний. Теперь уж отделаться от этого украшения не представлялось никакой возможности – меч был слишком короток. Кстати, каким образом в вооружении греческого гоплита оказался вдруг обычный римский дротик? И ведь ничего с этим не поделать, придется бросать щит, уж больно тяжело его стало ворочать. Что там еще имеется у этого гнусного гопломаха? Ну конечно, меч. Длинный, используемый галлами! Вот уж теперь нужно быть особенно осторожным. Гопломах, кажется, надеется на свою силу? Ну-ну… Быстро, но не резко, чтобы у зрителей не сложилось впечатление спешки, неприличной тяжеловооруженному гладиатору, Рысь дернулся влево… и тут же, сразу, вправо, а затем опять влево, как научил Каллид, и нанес ответный удар, поразив соперника в бедро. Гопломах дернулся, обливаясь кровь, видно, удар хорошенько рассек мышцы и добрался до вен. Уж теперь-то Юний не торопился – зачем? Время работало на него: чем больше крови терял гопломах, тем… Однако! Что-то неуловимо быстрое, блеснув, просвистело у виска! Кинжал! Длинный и тонкий. Рысь едва увернулся – оказывается, решетчатое забрало при всех его преимуществах обладает и большим недостатком, чем и воспользовался гопломах! Но ведь он не знал, не знал, что на Юнии будет шлем с решеткой-забралом, ведь Рысь из Трех Галлий был знаменит как секутор. Тогда зачем приготовил узкий клинок, кто ему дал? А кто предложил Рыси этот шлем? Кто-то из организаторов, то ли судья, то ли его помощник – сейчас и не упомнишь. Нет, кажется, помощник судьи… Если так, если все это устроено специально, то в запасе у гопломаха могли оказаться и еще какие-нибудь неприятные штуковины… Рысь быстро сменил стойку – выставив вперед правую ногу, повернулся к противнику боком. Гопломах, впрочем, уже не выказывал особой агрессивности – видно, потерял много крови и сил, тем не менее явно задумал что-то недоброе. Уж слишком быстро сник – такому опытному бойцу, как Рысь, это было хорошо видно и в чем-то даже понятно. Зрители презрительно засвистели, требуя заканчивать бой, и Рысь из Трех Галлий ринулся в последнюю атаку… Последней она стала бы для него самого, если б юноша оказался чуть менее внимателен: в щит гопломаха был вделан остро заточенный железный штырь, который соперник, специально упав, попытался внезапно всадить в лицо склонившемуся над ним Юнию. Рысь в принципе и ожидал чего-то подобного, а поэтому держал меч у самого забрала. Отбив штырь, юноша яростно закрутил обводкой длинный меч гопломаха и, не давая опомниться, без всякой жалости всадил гладиус врагу в бок, прямо под сердце. Трибуны завыли, на верхних ярусах в экстазе заверещали женщины. Сняв шлем, Рысь поклонился трибунам и широко улыбнулся, показав блестящие белые зубы. Его уже давно не трогали приветствия зрителей – тупой и жадной до развлечений толпы, но, тем не менее, следовало соблюдать приличия и зря не подводить ланисту. Кто все же сегодня помощник судьи? Покинув арену под приветственные крики зрителей, Рысь все думал об этом, но никому никаких вопросов не задавал, лишь устало отвечая на приветствия знакомых. О помощнике можно было узнать и позже, у того же ланисты. Впрочем, даже и узнавать не нужно. Разве и без того было непонятно, кто задумал лишить молодого гладиатора жизни? Тот же, кто и тогда, во время навмахии! Гнея Клавдия Роста – вот как зовут злого гения Рыси. И этот еще с ней, ростовщик Каллимах, говорят, он очухался-таки после того удара. Жаль. Ланиста Квинт Септимий Марон сам зашел в удобно обставленную каморку Рыси и, нехорошо усмехаясь, уселся на гостевое ложе. – Что? – вскинул глаза Рысь. – Я плохо дрался сегодня? – Нет, – Септимий покачал головой. – Дрался ты хорошо, как и всегда… Где гопломах прятал штырь? – неожиданно быстро спросил он. – В щите, – усмехнулся Юний. – Я рассмотрел – там даже был сделан специальный крепеж. И чего только не придумают люди, лишь бы добиться победы. Выпьешь вина? Не отвечая, ланиста молча смотрел на гладиатора холодными серо-голубыми глазами. Широкое лицо его выглядело усталым и озабоченным, тонкие губы кривились в задумчивой улыбке. – Сегодня тебя едва не убили, – наконец тихо произнес владелец школы. – Раз. Три дня назад, когда ремонтировали ворота, тебе на голову едва не упал камень – два. На прошлой неделе кто-то подбросил в твою каморку ядовитую змею – три. Мне продолжать? – Кто-то явно хочет со мной расправиться. – Юний сжал губы. – Не выйдет! – Ты думаешь? – Ланиста с горькой усмешкой покачал головой. – Клавдия и Каллимах – опасные люди и всегда добиваются своего. Рысь удивленно вскинул глаза: – Откуда ты знаешь, что… – Оттуда, – засмеялся Септимий. – Зная тебя, легко было догадаться, что произошло в доме Юлии Филии, а ведь об этом судачил весь Рим. Разбойники, дескать, уж совсем обнаглели. Видали мы таких разбойников, а? Кстати, ты разыскал своего Памфилия, вернее, его приемную дочку? – Почти. Юний усмехнулся и сразу же пояснил, что семья сенатора Памфилия Руфа сейчас проживает на вилле и вернется лишь осенью. – Тогда и навещу, – улыбнулся юноша. – Если доживешь, – мрачно кивнул ланиста. – Не думай, что мне так уж жаль тебя, мне жаль своих денег, тех средств, что я в тебя вложил. – Так ты полагаешь… – Если уж Клавдия чего задумала – обязательно выполнит, – перебил Септимий. – Ах, как скверно-то. Надо что-то придумать, срочно надо что-то придумать… Впрочем, уже есть кое-какие наметки… Главное, чтоб ты дожил до конца августа. – До праздника урожая? – уточнил Рысь. Ничего не ответив, ланиста внезапно встал и вышел, прикрыв за собой дверь. Надо сказать, визит его юношу несколько расстроил. «Если доживешь» – ну надо же такое выдать. Нечего сказать, утешил! Подумаешь, Клавдия – ну, спору нет, злобная, конечно, бабища, так что же, все так плохо? И с чего это ланиста поднимает панику? Да, Клавдия с Каллимахом – людишки те еще, так ведь и он, Юний, не слепой котенок, а Рысь из Трех Галлий! Посмотрим еще, кто кого. Сталкивались уже и с Каллимахом, и с Клавдией – что-то не вышло в их пользу! Целый день Юний яростно тренировался, до седьмого пота, позже всех покинул тренировочную арену – оттачивал удары на чучелах. – Хорош, хорош, – подошел ближе Каллид. – Как, помог мой удар? – Помог, спасибо, – вытирая со лба пот, обернулся Рысь. – Еще чему-нибудь научишь? Какой-нибудь давно забытой хитрости. Старик отмахнулся: куда, мол, и так уже все знаешь. Но было видно – доволен. – Рад, что ты не разучился трудиться. – Ветеран похлопал Юния по плечу. – Без пота уж точно на арене не выживешь. – Эй, Юний! – У ворот появился ланиста. – Зайди-ка. Простившись до завтра с Каллидом, юноша отправился вслед за ланистой. – Вот что, парень. – Септимий посмотрел гладиатору прямо в глаза. – Послезавтра, во время выступления, ты станешь свободным! – Что? – Юнию на миг показалось, будто он ослышался. – Свободным?! – Именно, – усмехнулся ланиста. – Ты получишь рудис из рук императора. – Рудис… Рысь прикрыл глаза. Получить рудис – символический деревянный меч за храбрость и мастерство – удавалось нечасто и далеко не каждому из популярнейших гладиаторов. Но удостоится ли его Рысь? Кто знает, может быть, послезавтра, на играх в честь праздника урожая, кто-то будет сражаться лучше? И вообще, это далеко не бесспорное дело. – Бесспорное! – плеснув в бокалы вина, цинично уверил ланиста. – Как ты полагаешь, что нужно для того, чтобы стать рудиарием и получить свободу? – Смелость, мастерство и везение, вернее, милость богов, – уверенно отозвался Юний. – Ну, и благоволение цезаря. – Хороший ответ, – одобрительно кивнул владелец школы. – Только глупый. Ты забыл самое важное – деньги! Видишь ли, наш молодой император вполне справедливо считает, что не сильно популярен в народе, вернее, что то же самое, так считает его мать, Юлия Маммея. Вот потому-то и устраиваются так часто гладиаторские бои, а на празднике урожая император дарует свободу и милость одному из любимых в народе бойцов – тебе! – Но ведь, наверное, есть и другие достойные. – Дурак. – Септимий неожиданно засмеялся. – Найтись-то они, конечно, и найдутся, вот только захочет ли с ними расстаться хозяин? – Ага, – скептически заметил Рысь, – а со мной ты, конечно же, расстанешься с удовольствием! – Конечно, – ланиста ухмыльнулся. – Зачем мне твой труп? Поверь, он не принесет мне особой пользы. Юноша вскинул глаза: – Так ты все-таки считаешь, что меня и вправду убьют?! – Считаю?! – хрипловато засмеялся Септимий. – Нет, я вовсе так не считаю, парень… Я в этом уверен! И зачем, скажи на милость, мне терпеть убытки, когда я могу договориться с императором, то есть с его матерью, я хотел сказать. Завтра я получу за тебя деньги, а послезавтра ты станешь свободен. Что, не рад? – Не знаю еще, – честно признался Юний. – Я б на твоем месте тоже не особенно радовался. – Ланиста хохотнул. – Помни о своих могущественных врагах! Впрочем, могу тебя утешить. Возможно, император возьмет тебя в свою личную охрану. Молись богам, чтобы это оказалось так. Тогда, вероятно, и поживешь… хм… какое-то время. Все случилось точно так, как и говорил ланиста. Белый горячий песок с красными лужами крови, над головой – синее бездонное небо и ревущие от восторга трибуны вокруг. И деревянный меч, рудис, который Рысь из Трех Галлий с поклоном принял из рук императора. – Слава цезарю! – Слава! Император – бледный молодой человек одних лет с Юнием – явно был доволен. Римский народ прославлял его, со всех трибун амфитеатра Флавиев неслись приветственные крики: – Слава императору, слава! По обеим сторонам императорской ложи, ухмыляясь, стояли гвардейцы из преторианских когорт, в их доспехах, сверкая, отражалось солнце. Довольный император с улыбкой обводил глазами толпу, чуть в стороне от ложи, на первом ярусе, не менее довольный ланиста мысленно подсчитывал полученные за Рысь сестерции, а где-то высоко на трибуне кривила тонкие губы Клавдия, женщина, опасная, как змея. Все вокруг кричали, славили императора, только что освобожденный гладиатор скромненько стоял напротив императорской ложи, держа в руках короткий деревянный меч, символ своей свободы, – рудис.
Глава 8 Сентябрь – октябрь 226 г. Рим ХОРОШО ЖИТЬ!
Юным телам придают худобу бессонные ночи, Боль, забота, печаль – знаки великой любви. Чтобы желанья сбылись, не жалей вызывать сожаленья. Пусть, взглянув на тебя, всякий воскликнет: «Влюблен!»Публий Овидий Назон. Наука любви
Ант Юний Рысь в сверкающих доспехах и шлеме, украшенном страусовыми перьями, стоял у входа в императорские покои. В правой руке он сжимал короткое копье-гасту, левой придерживал за край высокий прямоугольный щит, выпуклый снаружи, как было принято в армии. Бывший гладиатор стоял так уже часа три, начиная с полудня, и явственно скучал. Новая его служба – охрана императора – при всей своей престижности оказалось скучной неимоверно. Да и, сказать по правде, основные тяготы службы несли преторианцы – отборные солдаты гвардейского легиона, поддерживающие порядок в Риме и ближайших окрестностях, а такие, как Юний, лишь придавали императорскому двору блеска – еще бы, сам Рысь из Трех Галлий, бывший популярнейший гладиатор, служит цезарю. Приходите, дорогие гости, смотрите, вот он! Можете даже потрогать меч, а если хотите, Рысь покажет вам несколько приемов с копьем. Тьфу! Юнию уже давно смотреть было тошно на ту почтеннейшую публику, что каждодневно ошибалась во дворце. Собственно, это был целый дворцовый комплекс, почти полностью занимающий один из римских холмов – Палатин. Жилые покои, пиршественный зал, сады, библиотека и прочее, прочее, прочее… Здесь же, во дворце, в покоях для слуг, жил теперь и Юний, и нельзя сказать, чтобы новая жизнь ему сильно нравилась. С одной стороны, конечно, отпала угроза смерти – и в этом был большой плюс… Пожалуй, только в этом, поскольку со всех других сторон, куда ни кинь, имелись в основном минусы. В дворцовые покои, естественно, не пускали людей с улицы, а на отлучки слуг или охранников смотрели косо. Рысь только и смог себе позволить однажды навестить Каллида с ланистой Септимием, так и то это было недели две назад, на сентябрьские иды. Выпил с ними вина, поговорил, попытался было узнать о судьбе Юлии Филии, но ни ветеран, ни ланиста о ней ничего не ведали. Юний, конечно же, заявился на Тибуртинскую улицу – дом Юлии по-прежнему стоял пустой, правда, охранялся вольноотпущенником-сторожем, который, гад такой, нипочем не рассказывал, кто его нанял и на сколько. Ну, можно было догадаться. Значит, с Юлией все более-менее в порядке, как, наверное, и с сопровождавшим ее Луканом, который числился беглым рабом. Да чего ему сделается, в конце-то концов, не выдаст же его сбежавшая в Остию вдовушка? Хотя, конечно, кто ее знает… Юний нет-нет да и чувствовал некий укор совести – как ни крути, а Лукана-то втравил в неприятности именно он. С тех пор миновало уже две недели, но Рысь больше никуда не отлучался, все стоял во дворцовых покоях. Посетители – сенаторы и прочие должностные лица – поначалу пялились на него, как на дорогую игрушку, но быстро привыкли, и никто уже не хлопал глазами, осведомляясь: а не кажется ли ему, и правда ли это знаменитый гладиатор? Короче, скучища – спасу нет. Одно хорошо – можно было о многом подумать, поразмышлять, особенно если дежурство выпадало на утренние часы, когда императорский двор отсыпался после затягивавшегося далеко за полночь ужина. Так и стоял бывший гладиатор статуей, присматривался ко многому и ко многим да мотал себе на ус, а вечерами у себя в каморке, расположенной за дворцовой конюшней, анализировал все, что удалось увидеть, услышать, почувствовать. И от этого процесса – умственного, между прочим! – Рысь явно испытывал удовольствие, чего раньше за собой не замечал. Нет, конечно, много было и раньше такого, что ему нравилось: удачный бой, зрительские симпатии, девочки, даже книги, но чтобы получать удовлетворение от самого процесса размышлений – такого еще не было. Быть может, этому способствовала обстановка? Прогоняя навалившуюся дремоту, юноша помотал головой, словно лошадь в стойле, и, прислушавшись, крепче сжал копье: со стороны атриума донеслись какие-то голоса. Кто бы это мог быть? Управитель дворца Апполинар, ученейший грек, охрана и слуги так не шумели, значит, это не они направлялись сейчас к императору, а кто-то другой. Не сенаторы и не магистраты – те обычно являлись с докладами в первой половине дня, хотя, может быть, это прибыл кто-нибудь из провинций? Переговариваясь, из атриума вышли двое мужчин в белоснежных сенаторских тогах: один – жилистый и высокий, с красным лицом и угрюмым взглядом – Луминий, командир преторианских когорт, Юний уже его знал, другой – толстомордый, склонный к тучности, здоровяк с редкими, коротко подстриженными волосами, которые он когда-то тщательно завивал. Увидев его, Рысь едва не вздрогнул – это был сенатор Децим Памфилий Руф. – По какому делу? – Рысь опустил копье. – По государственному, – сквозь зубы процедил Луминий. Как и все военные, он презирал гладиаторов, тем более бывших. – Позови Апполинара, пусть доложит о нас. – Я уже здесь, мои господа, – вовремя вынырнул из-за колонны грек. Он всегда появлялся вовремя и тем был особо ценен. Длинный, сутулый, с черной остроконечной бородкой и карими сияющими глазами, Апполинар был не лишен известного обаяния. Злые языки упорно сеяли слухи о его связи с Юлией Маммеей, матерью молодого императора и фактической правительницей Рима. – Идемте за мной, император ждет вас. – Грек поклонился и жестом пригласил гостей в покои. Памфилий Руф все же скользнул взглядом по бывшему гладиатору – но что было в этом взгляде, злоба или безразличие, вряд ли кто бы ответил наверняка. Быть может, сенатор уже и забыл все? Нет, наверное, помнит. Он из тех людей, что забывают лишь то, что выгодно забыть, а помнят то, что выгодно помнить. Посетители провели в императорских покоях часа два и вышли лишь в девятом часу дня, как привычно определил Рысь по тени, отбрасываемой стоявшей напротив входа статуей быстроногого солнечного бога Меркурия. До конца смены оставалось еще не так много. А что делать потом? Идти куда-нибудь уже поздно, да и куда пойдешь – разве что опять в Лудус Магнус, к старому Каллиду или Септимию, ланисте. А ведь и некуда больше идти – с каким-то подспудным страхом вдруг осознал Юний. К кому-нибудь из многочисленных поклонниц? А зачем им бывший гладиатор? После обретения свободы Рысь уже не выходил на арену, и его место в неверных девичьих сердцах наверняка уже заняли другие. Оставалась лишь одна Юлия Филия, так и той не было в городе, и вообще, что с ней – неизвестно. Конечно, хотелось бы верить в лучшее… Юний вздохнул. Вот так вот! Некуда идти. Друзей нет, да и приятелей – раз-два и обчелся. Хотя, наверное, хватало в Риме и вполне достойных людей. Например, Феликс, писатель, – вот бы поговорить с ним о книгах, да ведь где найдешь его теперь? Рассуждая таким образом, Рысь хитрил – уж если на то пошло, отыскать литератора было бы очень легко: в той же книжной лавке на рынке Траяна. Нет, не в этом дело… В тот раз, когда они вместе пили вино, Юний пришел не сам по себе – его послал ланиста, а навязывать свою дружбу юноша считал неприличным. Да и хороший ли человек этот Феликс? Кто знает. А может быть, уже вернулась со своей виллы Флавия и он вообще зря грустит? Как бы это узнать? И как потом встретиться? Впрочем, встретиться – это второй вопрос, уж он-то придумает что-нибудь, главное сейчас – вызнать. Как? Хоть спрашивай у самого Памфилия Руфа. У юноши и на это хватило бы наглости, если б он не опасался, что подобное поведение может навредить Флавии. Вздохнув, Юний вдруг ощутил стыд, задавшись вопросом: а точно ли он любит Флавию? Можно ли назвать любовью это странное чувство? И чувство ли это? Может, просто симпатия, которую он испытывал, скажем, к молодой вдове Юлии Филии? Да, Юлия была довольно милой девушкой, причем весьма практичной и неглупой, но, как четко осознавал Рысь, его чувства к ней были лишь поверхностными, легкими… такими же, как и у нее к нему. Нет, с Флавией все-таки было совсем не то… – Эй, гладиатор! Ты заснул, что ли? Юний вздрогнул, внезапно увидев перед собой самого императора. Александр из рода Северов, чувственный и несколько изнеженный юноша с бледным лицом и обманчиво тихим взором, был возведен на трон преторианской гвардией после убийства развратника Элагабала, которому Александр приходился двоюродным братом. – Я не сплю, мой господин, – коротко поклонился Юний. – Всего лишьзадумался. – Задумался? – император хмыкнул. – Интересно, о чем же? – О любви, цезарь, – со вздохом признался Юний. – О любви? – Александр вскинул тонкие брови и посоветовал поскорее выбросить из головы подобные мысли: – Предоставь их женщинам. Юноша кивнул: – Пожалуй, так и сделаю. – А вообще забавно. – Император неожиданно расхохотался. – Забавно, что в голове гладиаторов вообще водятся хоть какие-то мысли. – Гладиаторы не кулачные бойцы, цезарь! Вот уж у тех и впрямь все мозги выбиты. – Да, кулачным бойцам мозги ни к чему, – согласился Александр. – Странно, что именно из них делают героев в школах первой ступени. – Ты знаешь о том, чему учат детей в обычных школах? – в изумлении воскликнул Рысь. – Я много чего знаю, – вполголоса заметил император. – Но далеко не обо всем говорю. Цезарь был в пурпурной тоге, ниспадающей к мозаичному полу красивыми складками, из-под тоги выглядывала белоснежная туника с надетым поверх нее изящным золотым ожерельем с геммами – узорчатыми барельефами из драгоценных камней. Гемм было пять, все пять изображали профиль одного человека, и Юний знал кого. Того, чье лицо было выгравировано на фибуле, что когда-то подарила ему Флавия и которую он так и не сберег… – Марк Аврелий, – глядя на геммы, тихо произнес юноша. – Что?! – Александр Север изумленно вскинул глаза. – Ты знаешь Марка Аврелия? – Знаю. Хороший был император. – Просто отличный! – Глаза цезаря пылали. – философ, который мудро правил страной, и воин, одержавший немало славных побед. Надо же. – Император покачал головой. – Оказывается, с гладиаторами можно о чем-то беседовать! – Далеко не со всеми, цезарь, – улыбнулся Рысь. – Боюсь, я уже утомил тебя своим разговором. – Отнюдь, – император махнул рукой. – Продолжай в том же духе, и, кто знает, может быть, когда-нибудь на моей службе ты добьешься куда большей славы, чем в позорном ремесле гладиатора. Император Александр Север повернулся и, не прощаясь, вышел, оставив бывшего гладиатора под впечатлением беседы. Рысь проводил повелителя Рима задумчивым взглядом. Император… Длинный, немножко нескладный юноша с бледным приятным лицом и тихим голосом. И не глуп, далеко не глуп. Что он там говорил о славе? Через две недели, на октябрьские иды, молодой император устроил пир в честь праздника, посвященного сезону окончания военных походов. Пиршественный зал, размерами напоминавший храм, вмещал несколько сотен гостей и, конечно же, достаточное количество охраны. Юний Рысь, почему-то в доспехах греческого гоплита, стоял у одной из мраморных колонн неподалеку от входа. Бронзовый шлем с большим гребнем закрывал почти все лицо, на ногах тускло блестели поножи. Никто из веселившихся гостей не обращал никакого внимания на охранников, все они – преторианцы и облаченные в греческие и персидские доспехи стражники – казались статуями, во множестве украшавшими зал. Сие обстоятельство оказалось весьма на руку Рыси, который уже увидел многих старых знакомцев, в том числе и Клавдию. Холодная красавица, шелестя подолом полупрозрачной, расшитой золотом столы, надменно прошла мимо, лишь скользнув по стражнику безразличным взором. Не узнала. Жаль вот, нигде не было видно Памфилия Руфа, зато в одной из компаний Юний, к своему удивлению, заметил Феликса. Одетый в дорогую тогу писатель что-то со смехом рассказывал своему спутнику – длинному желтолицему старику с блестящей лысиной и умным взглядом. Однако не так уж и прост этот Гай Феликс, коль вхож в императорский дворец, правда только на общий прием, но ведь и это многого стоит. Впрочем, о подобных связях литератора Рысь догадывался и раньше, иначе откуда бы у Феликса взялись секретные сведения о египетских зерновозных парусниках? Они, кстати, пришли в Остию ровно через три дня после бегства Юлии Филии. Гости громко славили императора, ели-пили, обсуждали промеж собой какие-то дела, а в середине освещенного тысячью светильников зала в сопровождении музыкантов плясали юные девушки – полуголые красавицы в набедренных повязках из разноцветных тканей. Под их босыми ногами таяли разбросанные по всему полу лепестки роз. Засмотревшись на девушек, Рысь и не заметил припозднившихся гостей, лишь краем глаза отметил, как мимо важно прошествовал тучный, коротко подстриженный мужчина и две женщины. Одна, лет тридцати пяти, по виду типичная римская матрона, даже слишком типичная, а значит, провинциалка, вторая – совсем еще юная, с любопытством оглядывающаяся по сторонам девушка с русыми, непокорно выбивающимися из-под полупрозрачной накидки волосами и глазами цвета холодного изумруда. Красивая… О, боги! Да это же Флавия! Юний едва не выпустил копье. Ну да, конечно, она и есть. А тот тучный мужик впереди – Памфилий, а разодетая провинциалка – его супруга, коварная обольстительница Сильвия Ариста! Флавия… Кажется, она еще больше похорошела за то время, что Юний ее не видел, стала очень красивой и, даже можно сказать, вполне уверенной в себе. Сколько же они не виделись? Почти два года… Да, почти два… Рысь, не отрывая глаз, следил за девушкой. Чувства его, казалось, поблекшие, вновь возродились с прежнею бурною силой. Юноша точно знал: не было и не могло быть на земле ничего такого, чего он не сделал бы ради одного лишь взгляда Флавии Памфилии Сильвестры! Юний еле дождался окончания пира и, когда гости стали расходиться – император ушел давно, – подбежав, окликнул выходящую из залы девушку. – Что такое? – повернулась она, и юноша поспешно приподнял шлем. Флавия побледнела: – Юний! Ты как здесь очутился? – Так, – усмехнулся юноша. – Расскажу, если позовешь меня в гости. – Все такой же, – оглянувшись назад, рассмеялась девушка. – Приходи, конечно. Мы теперь живем на виа Лата, это недалеко, у форума. На стене дома так и написано: «Дом сенатора Памфилия Руфа». – А нет надписи «Памфилии Руф – вор»? – пошутил юноша, вспомнив вдруг, что именно такая характеристика периодически украшала дом Памфилия в Ротомагусе. Шутка его, однако, явно пришлась не к месту: Флавия покривила губы, однако вслух ничего не сказала, а лишь попросила, чтобы Юний заранее предупредил о своем приходе через привратника. – Видишь ли, тебе совсем ни к чему встречаться с Памфилием или с Сильвией, – с любезной улыбкой пояснила Флавия. – Обязательно предупреди, хорошо? – Хорошо, – радостным шепотом отозвался Рысь. – Хорошо! – повторял он уже потом, на ложе, в своей каморке. – До чего же хорошо жить!
Глава 9 Осень – зима 226 г. Рим МОДА, ДЕВУШКА, КИНЖАЛ
Будь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле Тело покрой, подбери чистую тогу под рост, Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой, Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке; Не безобразь своей головы неумелою стрижкой…Публий Овидий Назон. Наука любви
Дом Памфилия Руфа на виа Лата нельзя было бы назвать новым даже при всем желании польстить хозяину. Большое просторное здание, построенное лет пятьдесят назад каким-то разбогатевшим на морских перевозках вольноотпущенником-нуворишем, впоследствии быстро разорившимся, без должного пригляду обветшало, штукатурка местами потемнела, а кое-где и осыпалась, и теперь нанятые сенатором маляры активно наводили порядок. Изнутри же дом выглядел гораздо представительнее – пол и стены атриума были выложены разноцветной мозаикой, вокруг наполненного прозрачной водой бассейна выстроились мраморные статуи, в основном греческие, приобретенные сенатором у перекупщиков за очень большие деньги. Крышу галерей-портиков поддерживали разноцветные колонны с позолоченными капителями. Вообще позолота была повсюду – и на полу, и на стенах, и на постаментах колонн. Кажется, если б мог, Памфилий позолотил бы и кошку, трущуюся сейчас об ноги только что вошедшего юноши. – Аве, Юний! – вышла навстречу ему Флавия. – Проходи, чего встал? – Аве, – Юний с улыбкой поздоровался и вслед за девушкой поднялся на второй этаж. – Это мой кабинет, – кивнула Флавия на дверной проем, естественно, позолоченный. – Подожди, я отдам распоряжения слугам. Девушка прошла по коридору вперед, судя по запахам, к кухне – стройная, легкая, в изумрудной, под цвет глаз, тунике и невесомом полупрозрачном покрывале какого-то необычного тепло-желтого цвета с вытканным рисунком в виде розовато-алых цветов. Полюбовавшись на Флавию, Рысь, не дожидаясь ее, заглянул в комнату – кабинет, как важно назвала ее молодая хозяйка. Три, словно в таблиниуме, ложа, расставленные вокруг небольшого дубового столика с позолоченными краями и ножками, полки с разноцветными небольшими кувшинчиками, тяжелые занавеси из синей бархатной ткани, светильники на треногах, скупо освещавшие юное создание женского пола, безмятежно развалившееся на ложе. – Это Кассия, – неслышно подойдя сзади, шепнула Флавия. – Моя лучшая подруга. Ну, что ты встал? Входи же! Кассия – белокурая, вернее, тщательно высветлившая волосы девушка – на вид казалась даже моложе хозяйки. Маленькие холеные руки ее были украшены многочисленными кольцами, золотые браслеты перемежались серебряными, что даже на неискушенному в моде Юнию показалось безвкусным. Об одежде Кассии следовало сказать особо. Это была даже не туника, а длинное, чрезвычайно узкое платье из блестящей парчи, поверх которого была небрежно наброшена узорчатая, такая же блестящая пелерина, так что девушка имела вид сверкающей статуи, покрытой золотом и серебром. Богато, ничего не скажешь, но вряд ли пристойно. – А, это и есть твой знаменитый друг-гладиатор? – тоненьким манерным голоском поинтересовалась Кассия. Покрытое толстым слоем пудры лицо ее с тщательно подведенными бровями и напомаженным ртом было каким-то неживым, кукольным. И такою же кукольной оказалась беседа. Флавию, похоже, даже и не особо интересовала судьба давнего друга, как, естественно, и Кассию, – обе увлеклись, обсуждая наряды и каких-то совсем не знакомых Юнию лиц, судя по всему, представителей «золотой молодежи». Услыхав, что Юний больше не выступает на арене, гостья быстро потеряла к нему всякий интерес и защебетала о чем-то, по ее мнению, более заслуживающем внимания: – О, ты знаешь, Флавия, я вчера была в гостях у Марцеллы, ой, как все было красиво – у них в доме столько золота, все статуи позолоченные. Марцелла, правда, говорит, что они золотые, но ведь врет, сучка такая! А брат, брат ее, Марциан, о, сама любезность и так хорошо разбирается в моде. – Говорят, он любит мужчин, – осторожно заметила Флавия. Кассия захохотала и замахала руками: – Ну и что? Подумаешь, любит мужчин, и что здесь такого? Я вовсе не собираюсь спать с ним, что, ты думаешь, мне не с кем спать? Позавчера вот познакомилась на римском форуме с одним парнем, у него такой портшез, весь блестящий, занавески парчовые, а кругом все золото, золото, чернокожие носильщики тоже в золотых ошейниках и браслетах, я, как только увидела, так сразу и поняла: их хозяин – человек стоящий, какой-нибудь дурак в таких носилках передвигаться не будет, не по карману ему, дураку. Ну, так вот, о чем это я? – Да парня ты какого-то встретила на форуме, – напомнила Флавия. – Ах да, ах да, – снова защебетала гостья, – он оказался таким славным, это парень, настоящий самец – мы занимались с ним любовью до полудня, о, как это было славно, правда-правда, а потом он подарил мне ожерелье, вернее, обещал подарить, такое все красивенькое, из крупных жемчужин, а вокруг него – золото, золото. Ой, так красиво! – Так он все-таки подарил тебе ожерелье? – Нет. – Кассия захлопала глазами. – Но обещал, что подарит. – А как зовут этого парня? – осмелился поддержать беседу Рысь, изо всех сил делая вид, что ему это очень интересно. – Как зовут? – Гостья изумленно подняла брови домиком. – Да не знаю я, как его зовут. Он говорил, наверное, да я не запомнила, вот еще, запоминать, и так скоро объявится, больно надо запоминать всякие там имена… – Он блондин, или брюнет, или, может быть, рыжий? – не отставал юноша, которого, честно сказать, Кассия уже успела достать своей болтовней. И ведь так трещала, сорока, что и слова никому не давала сказать: золото, золото. И зачем только Флавия ее пригласила? – Он… – гостья замялась. – Туника у него из хиосской ткани, такой прозрачненькой, знаете, голубой, а сверху лацерна – зеленая, с золотыми листиками, а сандалии все из белой кожи, а… – А что ты скажешь насчет Лумидии? – незаметно толкнув Юния локтем, Флавия пришла на помощь подруге. – А что про нее сказать? – усмехнулась та. – Ну и дура! Это ж надо, выйти замуж так неудачно. Куда только родители ее смотрели? – Она ж сирота! А муж ее, говорят, красивый и добрый парень. – Красивым должен быть любовник, а не муж, – неожиданно здраво рассудила Кассия. – Муж должен быть богатым, всенепременно богатым… Эх, и повезло же тебе, Флавия! Последняя фраза не очень-то понравилась Рыси, учитывая тот контекст, в котором она была произнесена. Только что шла речь о богатом муже, и тут же, сразу, о каком-то везении Флавии. Она собралась замуж? Впрочем, а почему бы и нет? Наверняка Памфилий Руф успел подобрать для приемной дочери какого-нибудь богатого нобиля, куда уж ему, Рыси, разве нищий вольноотпущенник – хорошая пара для красивой и умной девушки из небедной семьи? – Ты чего загрустил, Юний? – Вскочив с ложа, Флавия потрепала юношу по плечу. – Пойду подгоню повара, а вы тут пока поговорите. Поговорите? Юноша удивленно посмотрел ей вслед. Было бы о чем! Впрочем, Кассия тут же взяла инициативу в свои руки. – А ты с виду славный, – внимательно осмотрев Юния, прощебетала она. – Только вот одет – фи. – Девушка наморщила носик. – Извини, конечно, но разве так должны одеваться молодые люди? – А как? – искренне удивился Рысь. По его мнению, те две туники, что сейчас были на нем, выглядели очень даже ничего, особенно верхняя, голубая, да и нижнюю еще вполне можно было носить, не очень-то она и протерлась. – «Протерлась»! – передразнила Кассия. – Да вовсе не в том дело! – А в чем же? – Цвет, цвет! Такие цвета, как у тебя, были модны прошлой весною. – Девушка осуждающе покачала головой. – Такие сейчас только старики носят. Но ты же не старик? Зачем тогда как старик одеваешься? Что, денег нет? Не поверю. Ты же был знаменитым гладиатором, неужто ничего не скопил? «А она вовсе не так непроходимо тупа, как кажется», – отметил про себя Рысь, вслух же громко поинтересовался, как именно ему следует одеваться, чтобы выглядеть приличным в глазах общества. – Ты обратился по верному адресу, Юний, – обрадовалась девчонка. – Уж я тебе все сейчас расскажу. Ну-ка, встань. Юноша поднялся с ложа. – Угу. – Кассия обвела его взглядом. – Ты высокий и сильный – тебе нужно носить облегающие туники из прозрачных тканей с такими серебристыми или золотыми блестками. Потом – пояс. Не такой, конечно, как у тебя сейчас. – Девушка презрительно скривилась. – Тоньше, изящней, можно даже со вставками из драгоценных камней, а вокруг – золото, золото. – Откуда тебе возьму столько золота? – возмутился Рысь. – Купи. – Тогда, может, подскажешь, где взять деньги? Вот ты и твои подружки-друзья где их берут? – У родителей, – безапелляционно заявила гостья. – Где же еще-то? Думаешь, кто-то посторонний даст? Ага, как же! Хотя, конечно, бывали случаи… Вот что! Тебе нужно найти какую-нибудь богатую даму! – Ну уж нет, – Юний замахал руками. – Хватит. Уж лучше заработаю сам. – Истинные римляне не зарабатывают денег, – с холодной гордостью изрекла Кассия. – Они их или имеют, или не имеют. – Ты, наверное, хотела сказать: одни их имеют, а другие нет? – язвительно поддел Рысь. – Пусть так, – девушка согласно кивнула. – Тут уж кому как повезло родиться. – Тебе, я вижу, повезло, – потрогав браслеты Кассии, ухмыльнулся Юний. – Да не очень, – вздохнула вдруг та. – Нет, конечно, мой отец, сенатор Гней Кассий Лонгин, человек далеко не бедный и ни в чем мне не отказывает, только вот зануда редкостный! Когда дома – хоть вообще никого не приводи, а ведь у меня много любовников! – И все богатые? – рассмеялся Рысь. – Ну, не все, конечно, – девушка тяжело вздохнула. – Где их на всех наберешь-то, богатых? А ну-ка, подойди к светильнику… Что это у тебя на запястье? – Кошелек. Как у легионеров. – Фу! – Зато поди попробуй укради мои деньги. Ни за что не выйдет! – похвастался Юний. – Ага, – Кассия усмехнулась и неожиданно погладила его по руке. – Ты, конечно, славный, но выглядишь как неотесанная деревенщина. Маленький изящный кошель должно носить на поясе, а не на запястье, как, наверное, принято там, откуда ты родом. – О, я родом из дальних мест. – Юноша мечтательно прикрыл глаза. – Из тех, где дуют ветра, где плещется огромное озеро-море, синее-синее, безбрежное, где густо растет ольха и тянутся к небу высокие сосны, где течет седой Волхов, где на берегу лежат огромные валуны, мелкие камни… а кругом – золото, золото! Внезапно открыв глаза, Рысь со смехом схватил девушку за руку. – Ай! – вздрогнула та. – Неужто и вправду золото под ногами валяется? – Правда-правда, – со всей возможной серьезностью заверил Юний. – Бывает, идешь за рыбой, так несколько раз споткнешься о золотые россыпи. У нас этого золота – что грязи. – Вот здорово! – Кассия завистливо шмыгнула носом. – Что ж ты не поедешь поскорей на свою родину и не привезешь золото в Рим? – Далеко ехать придется, – вполне правдиво ответил Рысь. – Золото под ногами. – Гостья зажмурилась от восторга. – Прямо так и представляю… Так и черпаю горстями, а оно все не убывает, блестит – глазам больно! Уж от любовников да от отца такого не дождешься, пора замуж выходить. – Чего ж не выйдешь? Богатеев мало? Или все старые да противные? – Какая разница, какие? – Кассия усмехнулась. – Важна ведь не внешность, а богатство. – Так в чем же дело? – Да папенька все, сатир старый… Этот, мол, вор, тот взяточник, а вон тот вообще вольноотпущенник, с такими родниться – семью позорить. Так и просидишь в девках! А ведь мне уже шестнадцать – уходит молодость. Ну-ка… – Девушка неожиданно повернулась к Рыси спиной. – Видишь там, на платье, завязки? – Ну. – Развяжи! – попросила Кассия. – Только смотри не порви, осторожней. – Как, до конца развязывать? Девчонка пожала плечами: – Ну конечно! Усмехнувшись, юноша быстро развязал шелковые шнурки, и верхняя часть платья упала с худеньких плеч девушки, обнажив спину. – Ну как? – Ничуть не стесняясь, Кассия повернулась и погладила себя по животу. – Я еще могу кому-то понравиться? – Можешь. – А тебе? Я тебе нравлюсь? – Девушка вдруг обхватила Юния за плечи, крепко прижавшись к ему грудью. – В общем да, – чувствуя под руками нежное гибкое тело, выдавил из себя Рысь. – Тогда люби меня прямо здесь! – Кассия поцеловала его в губы, увлекая за собою на ложе. – Давай же, давай, – шептала она. – Сорви с меня платье, ну же! – А Флавия? – юноша вдруг смутился. – Как же она? – Флавия – моя подруга. – Гостья округлила глаза. – И, конечно же, не будет против, а может, и сама присоединится к нам. – Нет уж, – сглотнул слюну Юний. – В таком случае давай-ка лучше ее подождем. – Он закрыл глаза, чтобы не видеть зовущего, бесстыдно оголенного девичьего тела, и услышал лишь презрительный смех. – Ну, как хочешь. – Оттолкнув его, Кассия скривила губы, белое кукольное личико ее исказила злобная гримаса. Она открыла рот, видимо, чтобы произнести какое-нибудь гнусное ругательство, принятое в среде «золотой молодежи», однако не успела – вошла Флавия. – Сейчас принесут угощение, – с улыбкой сказала она и тут же вскинула брови. – Что с тобой, Кассия? – Твой дружок не очень-то хотел оказать мне любезность, – обиженно бросила гостья. – Не знаю, может, он вообще любит мальчиков? – Да брось ты дуться! – Флавия засмеялась. – Давай-ка обедать. – А что, уже полдень? – встрепенулась Кассия. – Однако сейчас притащится домой папенька. Пора уходить. – Девушка засобиралась. – Флавия, позови раба помочь мне одеться. – Зря ты ее обидел. – Проводив гостью, Флавия вернулась к Рыси. – Кассия – славная девушка и моя лучшая подруга. – Настолько лучшая, что я мог спокойно разделить ложе с вами обеими? – мрачно усмехнулся Юний. – А что тут такого? – Девушка улыбнулась. – Знаешь, Юний, Рим – это вовсе не провинция, здесь многое в порядке вещей. – Вижу, тебе это нравится! – Конечно! И ты знаешь, я наконец выхожу замуж. – Поздравляю. – Рысь поднялся на ноги. – Засим разреши откланяться. – Ну уж нет! – Вскочив, Флавия удержала его за плечи. – Садись, мне так приятно тебя видеть, честно! А тебе? – Ну… – юноша замялся. – Тоже. – Раз так, тогда поцелуй меня! – распорядилась девушка, и Юний поспешно исполнил ее просьбу. – Не так, – на миг отрываясь от его губ, прошептала Флавия. – Крепче! Постой-ка… Поднявшись на ноги, она быстро сбросила с себя всю одежду и прошлась по комнате с лукавой улыбкой. Рысь откровенно залюбовался ею. Со дня их последней встречи девушка заметно похорошела, линии ее тела по-женски округлились, стали более плавными, налилась грудь. – Что же ты лежишь? – усевшись на ложе, рассмеялась девушка. – Раздевайся! Они наслаждались друг другом долго, почти полдня. Где были в это время Памфилий и его развратная супруга, Юний не спрашивал, а Флавия не говорила, видимо, не считала нужным. – Знаешь, я выхожу замуж. – Откинувшись на подушки, девушка положила себе в рот крупную виноградину, оторвав ее от лежащей на серебряном блюде грозди. – Мой будущий муж – противный старик, но богатый и знатный. «Что же ты за такого выходишь?» – хотел было спросить Юний, но сдержался. Он уже давно не был таким наивным и глупым юношей, как когда-то, и хорошо знал, что брак в Риме – вовсе не дело жениха и невесты, их желания тут никто не спрашивает, впрочем, как и почти везде. Род роднится с родом, семья – фамилиа – с семьей. А понравятся ли друг другу молодые, не столь важно. Стерпится – слюбится. А если муж стар, так можно завести любовника, и даже не одного, а может, купить несколько красивых рабов, если, конечно, муж их потерпит. Наверное, потерпит – куда он денется? – Что ж. – Юний пожал плечами. – Надеюсь, ты будешь богатой. – Конечно, – усмехнулась Флавия. – Памфилий уж постарался, выбрал жениха из знатного рода, к тому же богатого и при должности – квестор! – Квестор? – Ну да, квестор Гней Клавдий Рост, – с гордостью произнесла девушка. – Квестор Гней Клавдий Рост? – с удивлением переспросил Юний. – Так он же уже женат! – Он еще в сентябре развелся со своей старой похотливой коровой и выгнал ее, – с презрительной усмешкой пояснила Флавия. – А я выхожу за него «сине ману» – не теряя права на состояние приемного отца. Так что: богатой я точно буду, впрочем, я и сейчас не бедная. Неожиданно вздохнув, девушка вдруг обняла Юния и просительно заглянула ему в глаза: – Ты будешь моим любовником, Юний? Ну пожалуйста! – Как скажешь, – усмехнулся юноша, но в глазах его, голубых, как далекое северное небо, давно уже не было любви. На следующий день, с разрешения цезаря, Юний отлучился в библиотеку, в одну из тех, что располагались на форуме Траяна, напротив конной статуи императора. Можно было бы, конечно, взять какую-нибудь книгу и в дворцовой библиотеке – благоволящий к новому охраннику император вовсе не возражал бы, – да вот что-то захотелось пройтись, развеяться, размяться, пообщаться пусть даже с незнакомыми людьми. Накинув на плечи лацерну – с утра, кажется, накрапывал дождь, – юноша вышел из дворцовых ворот и, вежливо кивнув преторианцам-стражникам, – те, конечно, не отозвались, презирали бывших гладиаторов, – направился в сторону базилики Эмилия, стены которой величественно возвышались над черепичными крышами соседних зданий. Налетевший с моря ветер, теплый и влажный, развеял собравшиеся было тучи, и выглянувшее солнышко ласково осветило улицы и площади Вечного города. Слева, у подножия застроенных городскими кварталами холмов, серебрился Тибр – река, конечно, не чета Волхову, но все же далеко не ручей. Хорошо был виден свайный мост, чуть дальше – арочный мост Эмилия, за ним – остров Тиберина, связанный с берегами двумя мостами – Фабриция и Цестия. На улицах было приятно свежо и людно. Вышедшие на прогулку римляне раскланивались между собой, здоровались, обсуждали последние новости, и Юний вдруг поймал себя на мысли, что эта городская суета начинает ему нравиться. Он все меньше вспоминал родные леса и урочища и все чаще, вот как сейчас, прогуливался по многолюдным римским улицам, часами простаивал на форумах, любуясь великолепными статуями и арками, и часто думал, что если б не тот набег, если б не Тварр и его ободриты, он, Рысь, никогда в жизни не увидел бы всей этой красоты, не узнал книг, не приобщился бы к учености, хотя бы так вот, слегка… Хотя, наверное, был бы все равно более счастлив. Пройдя в библиотеку, Рысь вежливо поздоровался со смотрителем – симпатичным седым старичком-книжником – и, ведомый им, неторопливо прошелся меж стеллажей с книгами, в основном, конечно, папирусными, в свитках. Изредка попадались и пергаментные, в красивых дорогих переплетах, в окладах из драгоценных металлов, правда, их домой не давали, но зато смотрелись они очень даже здорово! Как сказала бы Кассия, «вокруг все золото, золото»! Да, ей бы, без всякого сомнения, понравились книги – правда, чисто внешне. Юний улыбнулся, вспомнив «блескучую» девчонку с кукольным личиком. Да уж, конечно, в библиотеке ее точно не встретишь. – Вот, на этой полке – комедиографы: Цецилий, Теренций, Плавт, – комментировал старичок смотритель. – Авторы древние и в нынешние времена, увы, мало кому интересные… А вот здесь – сатира: Ювенал, а вон там – риторика, речи – Катон, Цицерон, Сенека. Их часто берет молодежь, учится. – А нет ли чего-нибудь такого, – Юний нерешительно почесал нос, – философского или, там, про дальние народы и страны? – Осмелюсь предложить того же Цицерона, – улыбнулся смотритель. – Или – вот… Старичок взял с полки полированный футляр и вытащил свиток. – «О происхождении и местожительстве германцев», – благоговейным шепотом прочел юноша. – Публий Корнелий Тацит. С нетерпением развернув свиток, он вчитался в попавшийся на глаза абзац: «Германцы любят, чтоб скота было много: в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали…» – Эй, Юний! Не тебя ли я вижу?! Вот так встреча! – Гай Феликс, литератор, собственной персоной вынырнул из-за полок и всплеснул руками. – Слыхал, слыхал о твоих достижениях. Значит, теперь охраняешь цезаря?! Молодец. Рабство противно человеческой природе, а быть гладиатором – позорно, извини, если обидел. – Ничего, – улыбнулся Юний. – Рад видеть тебя, Феликс. Чего нового написал? – А ничего, – беспечно отмахнулся писатель, черная персидская бородка его воинственно дернулась. – Вот сперва набью морду Флудану, критику, а уж потом продолжу писать. – А кто такой этот Флудан? – Я же тебе говорю – критик, – сверкнул глазами литератор. – А чем он занимается? – Да ничем! Так, читает, гад, чужие книжки – свои-то писать не получается – да пишет потом про них всякие гнусности. Дескать, тут абзац затянут, а там характеры героев не выписаны. Потом продает написанное, дешево, под видом риторических пособий, что читают на всех форумах работающие над развитием речи юноши. Но все же знают, что это за пособия! В общем, та еще собака этот Флудан. – Феликс сверкнул глазами. – А месяц назад мою любовную драму так раскритиковал, змей, что теперь не знаю, как и продать. Наверное, зря переписчики трудятся. – Да не переживай ты так, – утешил, как мог, Юний. – Продашь еще. – Знаю, знаю, с чьих слов поет Флудан, – уже немного спокойнее продолжал литератор. – Со слов Северьяна Занозы, моего конкурента. Он ведь, Флудан, обычно у Северьяна на заднем дворе объедками питается, клиент, мать его за ногу! – А, так они совсем, что ли, бедняки, эти самые критики? – Как сказать. – Феликс покачал головой. – Есть и богатые люди, деньжат зарабатывают – кто хвалебный отзыв закажет, а кто и ругательный, не про себя, конечно, про конкурентов. Критики не бесплатно пишут – тем и кормятся. – Нечего сказать, полезные люди! – скептически усмехнулся Юний. Литератор махнул рукой: – И не говори. Будь моя воля, утопил бы всех в Тибре, нет, даже не в Тибре, а в клоаке… Впрочем, ну их. Ты свободен сегодня? – Вообще-то да, – кивнул юноша. – Моя смена лишь утром. – Прекрасно! – Феликс хлопнул его по плечу. – Я как раз собрался в термы, а одному идти неохота. Пойдешь со мной? – Даже не знаю… – Пошли, закажем раков с пивом! Хоть и варварский напиток и в обществе приличном не принятый, однако оттого не менее вкусный. – Что ж. – Рысь улыбнулся. – Пожалуй, идем. Они вышли из библиотеки и, перейдя форум, направились на Эксквилин, в термы, выстроенные по приказу Траяна. В небольшом мешке за спиной Рысь ощущал приятную тяжесть взятой из библиотеки книги. Тацит, «Германия». Для начала Юний и Феликс направились в обширный двор терм, предназначенный для различного рода спортивных игр, немного поиграли в мяч, позагорали, а затем перешли собственно в баню – сперва в горячий, окутанный паром кальдарий, затем в теплый тепидарий, уже из него во фригидарий с холодным бассейном. Роскошное убранство терм поражало воображение: высокие мраморные колонны с пышными, украшенными алебастром и позолоченной лепниной апсидами, огромные витражи-окна из цветной стеклянной пасты, разноцветная плитка, прекрасные статуи, картины и прочее. Выпив несколько бокалов пива, приятели подозвали рабов и, заплатив им небольшую сумму, подставили свои покрытые потом тела для натирания маслом. Густо умастив кожу клиентов, рабы принялись соскребать перемешанную с маслом грязь специальным скребком – стригилем. Покончив с этой процедурой, Феликс с Юнием переглянулись и снова послали рабов за пивом. Так и сидели, распаренные, неспешно потягивая вкусный прохладный напиток. Как обычно, в термах было много народу, часто подходили знакомые Феликса, здоровались, разговаривали, тоже что-то пили. Рядом кто-то взахлеб обсуждал последние гладиаторские игры, недавно устроенные цезарем, кто-то смеялся, а кто-то, наоборот, жалостливо рассказывая что-то друзьям, плакал. За цветными окнами бань между тем быстро темнело. Бани работали до захода солнца, и припозднившиеся посетители поспешно домывались и разбирали одежду. Среди столпившихся в раздевалке людей шустро сновали рабы, слуги и продавцы напитков. Один из них – вихрастый быстроглазый мальчишка с веснушками на носу – особенно активно вертелся рядом. Покосившись на него, Юний подошел к платяному шкафчику, натянул тунику и, поставив на мраморное сиденье мешок с книгой, протянул мелкую монету сторожившему одежду рабу. Тот поклонился, поблагодарил и помог посетителю зашнуровать сандалии. Милостиво кивнув, юноша потянулся к мешку… и похолодел! Книги не было! Вот только что была и уже нету! Рысь быстро осмотрелся вокруг. Ага – наметанный глаз охотника тут же определил в толпе быстро удаляющиеся вихры. Мальчишка! Тот самый, с веснушками, – видно, не зря здесь ошивался, высматривая, что плохо лежит! Никакой он не продавец – ворюга. – Ах ты ж гад! – Закусив нижнюю губу, юноша нырнул в толпу с намерением догнать воришку и даже не слышал недоуменных возгласов Феликса. Пробежав мимо золоченой статуи Траяна, Юний выскочил на улицу. Увидев, как преследуемый воришка оглянулся, он спрятался среди выходящих из бани людей. Так и шел за ними, пригнувшись, а поравнявшись с безмятежно насвистывающим жуликом, тут же схватил его за ухо: – А ну, гони назад книгу, гад! – Какую такую книгу? – заверещал воренок. – Не знаю никакой книги. Пришел вот в баню с отцом, а тут пристают всякие. Смотрите, смотрите, люди добрые, он склоняет меня к совместной жизни! Прохожие начали оборачиваться, но Рысь не так-то просто было вывести из себя. Сделав лицо кирпичом, он потащил пойманного мальчишку обратно в термы, ругаясь и вопя куда громче жертвы. Видя такое дело, воренок притих и лишь сверкал глазами, невзначай оборачиваясь. Видно, высматривал сообщников. Усмехнувшись, Юний впихнул парня обратно в раздевалку и буквально нос к носу столкнулся с Феликсом. – А я как раз тебя ищу! – обрадованно засмеялся писатель. – Думаю, и куда ж ты делся? Это кто с тобой? Мальчик?! А может, лучше возьмем девочек? – Сначала этот уродец скажет, куда дел мою книгу! – Юноша усмехнулся и жестом подозвал раба: – Ну-ка, любезный, позови стражу. Раб исчез, и вместо него на входе возникли два здоровенных молодца, каждый раза в полтора толще и выше Рыси. – Эй, парень, – не очень-то любезно осведомились они, – чего пристал к нашему мальчику? В раздевалке, не считая озадаченно моргавшего Феликса, уже никого не было, в окнах быстро сгущалась тьма. – Именем римского закона… – выступив вперед, начал было литератор – и, получив сильный толчок в грудь, отлетел в дальний угол. – Держи, Феликс! – Толкнув туда же пойманного воренка, Юний выскочил на середину залы и остановился, с усмешкой поджидая здоровяков. А те шли не спеша, уверенно и непоколебимо, словно скалы… Ну-ну… Не знали еще, придурки, с кем имеют дело. Оп! Набрав в грудь воздуха, как когда-то учил отец, Рысь представил себя тритоном – маленьким, плоским, увертливым. Выдохнув, резко упал – словно бы стек – на пол, прокатился по полу и, проскользнув между ног парней, неслышно материализовался за их спинами. – Эй, любезнейшие, вы, кажется, меня ищете? Остановившись, парни развернулись и озадаченно переглянулись. Рысь издевательски покрутил между пальцами два солидных кинжала, невзначай прихваченных из-за пазух ничего не соображавших парней. – Кажись, у него наши кинжалы, Авл! – наконец спохватился один. – Ну да, наши. – Второй суетливо сунул руку за пазуху и угрожающе зарычал. – Да мы тебя, гнида, счас и без ножей уроем! – Попробуйте, – громко захохотал Рысь, «солнышком» раскрутив лезвия в обеих руках. – Не узнаете меня? А? Считаю до трех, потом метаю ножи. Я их метко метаю, смею вас уверить. Он стоял меж двумя светильниками, спокойный, уверенный в себе, и полностью контролировал ситуацию. Растрепавшиеся волосы юноши лежали на плечах копной пшеничной соломы, голубые глаза с насмешкой смотрели на бугаев, а руки, словно сами собой, вертели смертоносную мельницу лезвий. Парни озадаченно переглянулись. – Только не вздумайте бежать, не вернув украденное! – жестко предупредил Юний. – Клинки все равно полетят быстрее. – Кто ты такой? – нервно воскликнул один из парней. – Я? – Юноша громко расхохотался. – Рысь. – Какая еще рысь? Юний захохотал еще громче: – Вы меня до сих пор не узнали? Не переставая жонглировать клинками, он передвинулся ближе к светильнику. – Рысь! – теперь уже одновременно выдохнули парни. – Рысь из Трех Галлий! Мы вернем тебе все, можешь не сомневаться, вот… Под ноги Юния полетел мешок с книгой. – Так-то лучше будет, – нагибаясь, с усмешкой заметил юноша. – Ну, что встали? Проваливайте. Феликс, отпусти этого дурня. Притаившийся в углу литератор, бледный, как выбеленный на солнце лен, оттолкнул от себя воренка, и тот быстро побежал вслед за уходящими бугаями. – Ну и ну. – Подойдя к Рыси, Феликс поежился. – Вот так пойдешь в баню… – Да уж, – согласился юноша. – Хорошо, хоть у этих придурков не оказалось сообщников, а то б пришлось повозиться. Литератор задумчиво потеребил бородку и тихо заметил, что нападавшие вовсе не показались ему придурками. – Скорее наоборот… Уж слишком внимательно они на тебя смотрели, когда узнали. Спокойно вернули книгу и даже не затеяли драку. – Попробовали бы! – И тем не менее… – Феликс покачал головой. – Поверь мне, я знаю эту публику – им явно от тебя что-то надо. Ничего не ответив, Юний закинул за плечи мешок и быстро направился к выходу. Уже стемнело, в черно-синем небе сквозь разрывы туч желтыми искорками сверкали звезды, на западе, за римским форумом и храмом Юпитера, кровавилась узкая полоса заката. Приятели распрощались на углу, у театра Тита. Феликс пошел к себе – он жил рядом, на Викус Лонгус, в районе, называемом Темплум Пацис, или четвертом, если пользоваться нумерацией Августа, когда-то разделившего город на четырнадцать округов. Рысь же немного постоял, пропуская вереницу возов, коим разрешалось передвигаться по римским улицам лишь с наступлением ночи, а затем, перейдя небольшую площадь, повернул налево, к холму Палатин. Придя в свою каморку, юноша долго не мог уснуть, ворочался, даже попытался читать книгу, правда скоро бросил – все ж таки темновато было, да и светильник коптил. Аккуратно убрав свиток в футляр, Юний поставил его на стол, а мешок зашвырнул под ложе. Что-то звякнуло. Кинжалы! Как же он позабыл про них! Сунув руку под ложе, Рысь развязал мешок и, вытащив из него отобранные у воров кинжалы, с любопытством осмотрел оба. Один оказался вполне обычным – достаточно грубой работы, с широким лезвием и тяжелой рукоятью из твердого дерева, а вот другой представлял собой куда более интересный экземпляр – изящный тонкий клинок белой стали с резной рукоятью, украшенной красным полированным камнем с вырезанными на нем буквами «К.Л.». Полюбовавшись клинком, Юний подумал, что неплохо было бы заказать к нему и ножны. Кинжал не меч – вполне можно носить его незаметно, ситуации бывают разные, и в некоторых из них верный клинок куда надежнее слов. Гай Феликс неожиданно оказался прав: выходя из дворца дня через три, отнести прочитанного Тацита обратно в библиотеку на форуме Траяна, Юний нос к носу столкнулся с вихрастым воренком. Тот не побежал прочь, наоборот, оглянувшись по сторонам, посмотрел прямо в глаза юноше и тихо сказал: – Тебя просят вернуть кинжал. Не за так – за приличные деньги. И чем скорее, тем лучше. – Кинжал? – Рысь усмехнулся, поражаясь нахальству воров. – Какой еще кинжал? А, который выронил один из твоих рассеянных приятелей? Так я выкинул его в клоаку, там и ищите! – Как в клоаку? – испуганно заморгал пацан. – Да так, – Юний явно издевался. – Сам-то подумай: зачем мне какой-то там кинжал, когда есть и меч, и копье? Вот я его и выбросил. Впрочем, не его – их, там ведь два клинка было. – И что, оба в клоаке? – недоверчиво скривился воренок. Рысь засмеялся: – Оба, оба! Ныряйте, может, и найдете. Ну, пока, ворище, некогда мне тут с тобой болтать. Помахав озадаченному мальчишке рукой, юноша быстро направился в сторону форума Траяна. Было довольно прохладно, дул пронизывающий ветер. Поплотней закутавшись в пенулу, Юний прибавил шагу и краем глаза отметил, что, немного постояв в раздумье, воренок тотчас же направился за ним. Остановившись по пути у базилики, Рысь нагнулся, якобы поправляя ремешок сандалии, а на самом деле внимательно оглядывая округу. Ага, вон они, черные вихры! Что ж, походи, походи, грязноногий, вряд ли тебя в библиотеку пустят. Так и случилось – служители отсекли мальчишку на входе, слишком уж парень был грязен. И что делать в библиотеке такому оборванцу? Ну, разве что попытаться украсть какую-нибудь книгу. На время отвязавшись от своего преследователя, юноша приветливо поздоровался со старичком библиотекарем и, взяв «взамен Тацита Ювенала, не спеша прошелся по рынку, приглядываясь к товару. Разноцветные ткани – дорогие и не очень, амфоры, кубки из цветного стекла, фибулы, а вот рядом гребни – деревянные и костяные. Купить, что ли, один да подарить Флавии? Впрочем, не больно-то нужен ей такой гребень, она ведь теперь знатная и богатая дама, невеста квестора Гнея Клавдия Роста! Что ж, каждый устраивает свою жизнь, как может. Юноша давно уже заметил, как резко изменилась Флавия, переехав в Рим: стала вдруг заносчивой, под стать своим новым подругам, и слова уже не проговаривала – цедила, выпятив вперед нижнюю губу, как было модно в среде богатеньких девушек. Поначалу, узнав о предстоящей свадьбе Флавии, Юний расстроился, но через несколько дней пришел в норму. Чувства, некогда пылавшие в его сердце, постепенно угасли, остались лишь грусть и горечь утраты. Утраты той, которую он когда-то любил. Нет, эта надменная и утонченная римская красавица, в которую превратилась Флавия, имела мало общего с той доброй и немного наивной девушкой, которой когда-то была и которая осталась лишь в воспоминаниях Рыси. У каждого свой путь. Флавия выбрала богатство и высокое положение в обществе – стоило ли осуждать ее за это? К тому же отцы семейств, устраивая свадьбы молодых, меньше всего интересовались их мнением. Впрочем, Флавия отнюдь не противилась решению опекуна, отнюдь… Ну, пусть будет счастлива, насколько это возможно. О том, что квестор Гней Клавдий Рост развелся со своей прежней женой и взял новую, красивую и молодую, судачили и во дворце. Кто-то осуждал квестора, ну а большинство, хорошо знавшее Клавдию, оправдывало его и даже считало, что слишком уж долго он терпел свою любвеобильную супругу. Молодой император Александр Север тоже решил почтить своим визитом свадебный пир. Отправился, конечно, не специально сразу в дом Клавдия, а заглянул на обратном пути, возвращаясь с загородной прогулки. Юний, сопровождавший императора в числе других охранников, остался на улице вместе с двумя десятками преторианцев. Командиры их вслед за цезарем вошли в дом, тут же наполнившийся громкими приветственными возгласами. – Аве, цезарь! – слышалось из дверей и окон. – Аве! – Идущие на смерть приветствуют тебя, – вспомнив гладиаторское прошлое, с усмешкой прошептал юноша. Преторианцы понемногу привыкали к нему и посматривали хотя и свысока, но уже без презрения. Солдаты элитных войск, предназначенных для поддержания порядка в Риме, они прекрасно сознавали свое значение и даже позволяли себе обсуждать приказы цезаря. Да и вообще, нельзя было сказать, чтоб они уж так ревностно несли службу. Вот и сейчас несколько человек перекрыли подступы к воротам – вполне профессионально, ничего не скажешь, – две пары солдат встали по обеим сторонам улицы, ну а остальные принялись с азартом играть в кости. Кто не играл, те задиралипроходящих мимо девчонок с кувшинами и амфорами – рядом, на углу, находился общественный фонтан, из которого брали воду окрестные жители. Третий округ, «Изис и Серапис», на виа Лабикана, где, располагался просторный и такой знакомый Рыси дом квестора Гнея Клавдия Роста, считался довольно спокойным районом. Вокруг почти не было многоэтажных доходных домов – рассадников преступности и эпидемий. Вдоль тенистых улочек тянулись уютные особнячки с лавками и закусочными на первых этажах, откуда доносились приятные запахи только что выпеченной оцеллы. Потянув носом воздух, Юний непроизвольно сглотнул слюну – больно уж вкусно пахло из ближайшей лавки. Пялившиеся на простолюдинок преторианцы засмеялись, но, конечно же, не снизошли до разговора с бывшим гладиатором. Юноша усмехнулся и, сняв с запястья кошель, вытащил из него несколько ассов. – Пойду куплю пару оцелл… Вам взять? Один из преторианцев, совсем еще молодой парень, дернулся было, но, оглянувшись на своих, пристыженно отвернулся. – Ну, как знаете, – направляясь к таверне, махнул рукой Рысь и уже у входа услышал за собой торопливые шаги. Видно, преторианцы все же решили не сидеть голодными и, скинувшись, послали-таки молодого. В закусочной оказалось довольно людно. Мелкие торговцы, крестьяне из Лациума, ремесленники – все что-то жевали, запивали вином и шумно обсуждали последние гладиаторские бои, которые теперь устраивались все реже и реже. Юний хорошо знал почему. Император Александр таким образом экономил средства, справедливо полагая, что лучше потратить их на более насущные нужды, к примеру на закупку хлеба для того же плебса. Честно говоря, Рысь в этом вопросе был полностью на стороне императора, хотя, конечно же, мнением бывшего гладиатора никто не интересовался. Однако, судя по настроениям собравшихся в таверне людей, они придерживались совсем других взглядов. – Нет, это просто какое-то безобразие! – громко орал бородач в синей лацерне. – Где бои? Где зрелища? Я вас спрашиваю? Увидев преторианца, кто-то ткнул кулаком ему в бок, и бородач тут же прикусил язык: – А я чего? Я ничего… Купив лепешек, Юний и преторианец вышли на улицу, чувствуя спинами ненавидящие взгляды плебса. Солнце уже скрылось за стенами зданий, но еще не стемнело, и низкое небо висело над городом бледно-синим холодным зеркалом. – Вот это носилочки! – молодой преторианец не смог сдержать восхищения, увидев изящный портшез, который несли четверо сильных рабов в золотых ошейниках и дорогих, расшитых серебряной нитью туниках. – Видно, богатый человек, – кивнул Юний, разглядывая украшенные золотыми накладками носилки, рядом с которыми бежали слуги. Вышедший из них человек – низенького роста старик с бритым надменным лицом – в сопровождении слуг направился к дому Клавдия. Стоявшие у входа преторианцы пропустили его беспрекословно. – Кассий Лонгин, – завистливо прошептал молодой воин. – Говорят, у него две дюжины доходных домов. – Поня-а-атно, – протянул Юний. – Будь у нас столько домов, мы б еще и не на таких носилках передвигались. Преторианец засмеялся. – Ну, Марк, принес лепешек? – бросив игру, нетерпеливо обернулись к нему воины. – Давай! Сам ел? Молодец. Иди смени у дверей Павла… Эй, а ты, гладиатор, чего ждешь? Иди тоже. Пожав плечами, Юний направился вслед за Марком, и они оба, сменив других воинов, изваяниями застыли у дверей. Внутри дома послышался какой-то шум, громкие голоса приближались, словно бы прощались с кем-то. И в самом деле, прощались: в распахнутых воротах дома вдруг появился император, сопровождаемый кланяющимся хозяином и гостями, среди которых Юний углядел и тучную фигуру Памфилия Руфа. Ну как же – все ж таки выдает наконец замуж приемную дочь, да еще так удачно! – Рад был твоему присутствию, цезарь! – Квестор оказался кривоногим морщинистым человечком, маленьким, смешным и лысым, с оттопыренными, как крылья летучей мыши, ушами. – И я рад за тебя и твою молодую жену, – обернувшись, хохотнул цезарь и, переведя взгляд на того самого надменного старика, Кассия Лонгина, чьи носилки по богатству отделки ничуть не уступали императорским, спросил, правда ли, что его дочь – лучшая подруга новобрачной? – Да, это так, цезарь. – Кассий поклонился. – В таком случае и тебе нужно побыстрее выдать ее замуж, – вспрыгивая в седло, засмеялся император. Бледное лицо его казалось усталым. – Всенепременно, всенепременно выдам, – широко улыбаясь, заверил Кассий. Император обернулся к командирам воинов, велев им оставить у дома Клавдия с полдюжины человек – проводить гостей – и, тронув поводья, неспешно поехал в сторону Палатинского холма. – Ты, ты и ты… – указательный палец десятника уперся в грудь Юния. – Останетесь здесь выполнять распоряжение цезаря. – Да, но… – Ты чем-то недоволен, Марк? – Нет, а просто хотел сказать… – Ну, вот и славно. Сопроводишь гостей и можешь целый день отсыпаться. Проводив десятника взглядом, молодой воин непритворно вздохнул: как видно, на этот вечер у него имелись совсем другие планы. – Эй, Марк, слышишь? – оглянувшись на остальных оставшихся воинов, тихо позвал Рысь. Молодой преторианец не шелохнулся – вот еще, позориться, болтать с бывшим гладиатором, но чуть наклонил голову, и Юний понял: услышал. – Давай так, – предложил он. – Вначале ты провожаешь гостей, а затем идешь по своим делам, потом я. – А тебе долго? – быстро прошептал Марк. Ага, все ж таки решился! – Да не очень. – Юноша пожал плечами. – Так, заглянуть в один дом. Здесь недалеко, на Тибуртинской. – Тогда пойдешь первым. – Преторианец с усмешкой взглянул на небо. – Мне еще рановато. – Как скажешь, – улыбнулся Юний. Тут же из ворот дома Клавдия выбежал первый гость… вернее, гостья. Из-под темной, с надвинутым на самые глаза капюшоном, накидки проглядывала длинная узкая туника из блестящей – желтой с розоватыми искрами – ткани. По всему видать, не из простого народа девочка, впрочем, тут и не было никого из простого народа. – Провожай, – хохотнул Марк. – Твоя очередь. Похоже, придется тебе побегать! И впрямь девчонка, всхлипнув, уселась в те самые шикарные носилки, принадлежавшие Кассию Лонгину. Рысь вмиг оказался рядом: – Цезарь приказал сопровождать гостей. – Цезарь? – Девушка отдернула занавесь и с удивлением хлопнула заплаканными глазами. – Где-то ж я тебя видела, парень? Юний тоже узнал девушку – напудренное кукольное личико, маленькие холеные руки. – Кассия?! – Я-то Кассия, а вот ты кто? – Друг Флавии. Мы недавно встречались в ее доме на виа Лата. – А! – наконец вспомнила девушка. – Ты этот, как тебя… – Ант Юний Рысь. – Ну да. Бывший гладиатор. Что стоишь? Провожай, коли тебе приказано. Дюжие рабы подхватили изящный портшез легко, словно пушинку, и Юний пошел рядом, слева, внимательно вглядываясь в еще достаточно людные улицы. Темнело, и жители Рима спешили по домам, возвращаясь кто из терм, кто из гостей, кто с рынков и пристани. Идти пришлось недолго: Кассия жила рядом, на Пренестинской улице, в роскошном особняке с колоннами и обширным садом. – Ну вот. – Юний галантно помог девушке выбраться. – Спокойно ночи, Кассия. Надеюсь, тебе приснится красивый сон, в котором будет много золота, золота… Кассия вдруг всхлипнула – вообще Рысь еще раньше заметил, что девушка чем-то расстроена, если не сказать больше. – Постой. – Девчонка взяла Юния под руку. – Проводи меня в дом. Миновав атриум, они поднялись на второй этаж и прошли дальше, в просторное, жарко натопленное помещение с небольшим бассейном, выложенным разноцветными полированными изразцами. Рядом с бассейном стоял столик и три, как в таблиниуме, ложа. – Ты голоден? – сбросив накидку на руки подбежавшему рабу, осведомилась девушка и, не дожидаясь ответа, приказала слугам принести вина и еды, после чего, прогнав всех, повернулась к гостю спиной: – Расстегни платье – у тебя ведь уже есть опыт. Юний беспрекословно выполнил приказание. Освободившись от одежды, Кассия, не оглядываясь, спустилась в бассейн по широкой мраморной лестнице. Изящные бронзовые светильники, отражаясь в воде, освещали точеную фигурку девушки. – Не советую заводить шашни с хозяйской дочкой, – неслышно подойдя сзади, прошептал слуга – длинный нескладный парень с плоским некрасивым лицом и узенькими, непонятного цвета глазами. – Что? – Рука юноши легла на рукоять кинжала. – А ну проваливай и предоставь мне решать! Парень испуганно дернулся – и Рысь опустил руку. Однако плосколицый слуга не уходил и не звал никого на подмогу, а, вдруг застыв раскрашенной статуей, удивленно пялился на рукоять клинка. Толстые губы его неожиданно растянулись в улыбке. – Так ты из наших! – прошептал слуга. – Что же меня не предупредил хозяин? – Я случайно, – признался Рысь. – Император велел провожать гостей из дома квестора Клавдия Роста. Не бойся, я сейчас уйду. – Тогда до завтра, – тихо попрощался плосколицый. – Ты знаешь наше новое место, друг? – Нет, – Юний качнул головой. Его давно уже терзало любопытство, вызванное этой неожиданной и не вполне понятной беседой. – Знаешь доходные дома за мавзолеем Августа? – На виа Фламиния? – Еще дальше, к стене. – Найду. – Спросишь инсулу Флудана, сочинителя речей. – Он вообще-то критик. – Ты его знаешь?! – Так… Слыхал. А инсула – что это? – Доходный дом, деревня. Ладно, не обижайся. – Плосколицый поднялся было, но тут же бросил взгляд в сторону купающейся девчонки и предупредил: – Смотри не проговорись Кассии, хозяин не хочет, чтоб она что-нибудь прознала. – Уж будь спокоен, – с усмешкой заверил юноша и, выпроводив слугу, подошел к бассейну, где и застыл у края, удивленно хлопая глазами. Без толстого слоя румян и пудры Кассия оказалась намного симпатичней. Красивое, с тонкими чертами лицо ее дышало свежестью, в карих блестящих глазах отражалось желтое пламя светильников. Такие же желтые искорки играли во вставленной в пупок жемчужине. Небольшая, покрытая капельками воды, грудь тяжело вздымалась. – Папенька прогнал меня домой, – грустно улыбнувшись, пожаловалась она, присаживаясь на край ложа. – Обозвал дурой… При всех. – Кассия заплакала, по лицу ее потекли крупные слезы. – А я ведь ничего такого не сделала, ничего! Просто веселилась, как все… Ну, подумаешь, хотела потанцевать голой. Привалившись к плечу Юния, она зарыдала так громко и неудержимо, словно только что потеряла самого близкого и дорогого человека. Юноше даже стало неловко. Поглаживая девушку по мокрым волосам, он шептал слова утешения и даже пару раз поцеловал Кассию в шею. – Налей вина, – немного успокоившись, попросила она. – Что ты так на меня смотришь? – Ты очень красивая, Кассия, – вполне искренне улыбнулся Рысь. – И, знаешь, зря ты так обильно пудришься. – Не твое дело! – Девушка обиженно вздернула нос и тут же поинтересовалась: – Нет, правда красивая? – Очень. – Ага, очень… – снова обиделась Кассия. – А тогда, у Флавии, ты смотрел на меня как на жабу! Помнишь? – Не помню, – юноша покачал головой. – Тогда обними меня! – повелительно произнесла девчонка. – И поцелуй. Рысь не без удовольствия выполнил требуемое – и даже несколько перестарался, покрывая поцелуями все гибкое девичье тело. Кассия тихонько застонала и, крепко обхватив парня руками, повалилась на ложе… А потом они купались в бассейне, и не только купались… Кассия заметно повеселела, смеялась, показывая маленькие белые зубы, а потом, уже на ложе, принялась щекотать юношу. – Ой, перестань, – хохотал тот. – Да перестань же. – А ты не смейся надо мной, – вполне серьезно отозвалась девушка. – Я ведь вовсе не такая дура, какой, наверное, кажусь. Просто, видишь ли, мужчины почему-то не любят чересчур умных женщин, наверное, потому, что сами чаще всего не очень умны, ведь так? А кроме мужчин, мне еще нравятся и развлечения, и еще разные красивые штучки – фибулы, гребешки, заколки… Ты тоже красивый. Будешь моим любовником? – Гм… – Юний замялся. Ему как-то не очень понравилась возможность оказаться в одной компании с заколками и гребешками. – А еще я люблю быть богатой, – не обращая внимания на юношу, продолжала щебетать Кассия. – Да-да, очень люблю быть богатой, когда кругом все золото, золото… Папенька скоро найдет мне хорошего мужа, какого-нибудь богатого старичка, вот повезло Флавии! А старичок этот вскорости помрет, оставив мне все свое богатство. Ох, как это будет здорово! Скорей бы замуж, скорей, скорей. Тогда и папенька, опять же, не будет приставать со своей дурацкой моралью. Вот как, к примеру, вчера, представь только… Совсем не слушая девушку, Юний кивал. Взгляд его был устремлен на рукоятку кинжала в позолоченных ножнах, лежащего поверх кучи одежды. В темно-красном, вделанном в рукоять камне отражалось дрожащее пламя светильников, и золотом вспыхивали буквы «К.Л.». Дом Флудана за мавзолеем Августа. Хм… Сходить, что ли, туда завтра? Посмотреть, что это за «К.Л.». Потрескивая, горели светильники, все так же неудержимо щебетала Кассия, рукоять кинжала казалась красной, как кровь поверженного гладиатора. Аве, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя.
Глава 10 Зима 227 г. Рим СЫН ЗЕВСА И СЕМЕЛЫ
Эво! Трепещет и потрясен мой ум. Я полон Вакха и ликования. Зову, дрожу, эво! Пьянею.Квинт Гораций Флакк. Гимн Вакху
Наверное, Рысь все же не пошел бы в дом Флудана, даже при всем своем любопытстве просто поленился бы тащиться невесть куда на окраину города. Да и райончик там, так называемый «Цирк Фламиния» или девятый округ, был еще тот. Одиноких путников грабили и убивали не только ночью, что еще можно было хоть как-то объяснить, но часто и средь бела дня. Да и добираться туда сколько – Рысь три часа потратил, пусть даже зимних, которые, как все знают, заметно короче летних. И ведь пошел, пошел все-таки Юний, пересилил лень, и не из одного только любопытства вовсе. Вчера, возвращаясь от Кассии, он все ж таки заглянул на Тибуртинскую улицу, проведал дом Юлии Филии. Все такое же пустое, здание бдительно охранялось привратником – угрюмым вольноотпущенником с грязной свалявшейся бородой. На все вопросы тот отвечал односложно: хозяев нет и будут лишь по весне. Ну хоть такие новости, все лучше, чем никаких. Значит, Юлия все же умудрилась как-то нанять сторожа для своего имущества – да вот почему-то не возвращалась, наверное, опасаясь мести Клавдии и ростовщика Каллимаха. Тем не менее Рысь был рад, что Юлия, похоже, жива и надеется вскорости возвратиться в Рим. Иначе б не нанимала охранника, который даже не пустил юношу в дом, – и правильно сделал: сторожить так сторожить! – а на вопрос о нанимательнице отвечал, что хозяйка дома заплатила ему за два месяца вперед. – Да где, где ты ее видел-то? – пытался выспросить Юний, но тщетно – бородач больше ничего не говорил, даже несмотря на блеск монет в ладони юноши. Рысь лишь вздохнул да махнул рукой: – Ладно, хоть жива. Да ты с ней наверняка в Остии виделся? Неподкупный страж лишь хмыкнул и повернулся, закрывая калитку. Вот тут-то Юний и разглядел у него за поясом кинжал с вырезанными на рукояти буквами «К.Л.». Хотел было спросить, но бородач уже захлопнул калитку. Да и сам Юний быстро раздумал спрашивать: не таким уж и словоохотливым оказался этот мрачный на вид сторож. Показать ему свой кинжал? И что дальше? В лучшем случае бородач пошлет его туда же, куда уже пригласил плосколицый слуга Кассии – в дом составителя речей Флудана… Куда Рысь, в конце концов, и отправился. Нет, прошлой ночью он еще несколько раз пытался завязать разговор со сторожем, но тот даже не подходил к двери. Пришлось плюнуть да уйти несолоно хлебавши. У ворот особняка квестора его встретил недобрый взгляд молодого преторианца Марка – слишком уж Рысь задержался. И вот теперь юноша бордо шагал по мокрой от дождя мостовой виа Фламиния, пожалуй, одной из самых длинных, если не считать виа Латы, и прямых римских улиц. Уже прошел величественное здание Пантеона, справа тянулось поле Агриппы, а за ним виднелись роскошные Лукулловы сады, знаменитые своей черешней… Ого! Кажется, там, за деревьями, Феликс! Ну да, это именно его бородка мелькнула из-под капюшона… – Феликс! Эй, Феликс, аве! Нет, похоже, что обознался. И к лучшему. Нужно ли втягивать мирного литератора в столь опасное предприятие? А сады ну просто невозможно красивы, даже сейчас, зимой. Настоящее чудо – Лукулл прославился на века. Юний знал уже, что именно Лукулл, сподвижник знаменитого Суллы, будучи консулом почти триста лет назад, привез эту ягоду из далекого Понта. Ага – а вот там, за углом, не Феликс? Нет, снова обознался. Что такое? Постоянно литератор мерещится? Может быть, потому, что пресловутый Флудан тоже имеет какое-то отношение к литературе? А в общем-то ну их всех, литераторов, уж куда лучше вспомнить деяния Цезаря, Красса, Помпея. Вот люди были – гиганты. Особенно Цезарь. И его «Записки о Галльской войне», что не так давно дал почитать Феликс, ничуть не хуже Тацита и никак не менее талантлив, хотя тот же Феликс, кажется, считает иначе. Размышляя о знаменитых римлянах, сведения о которых неустанно черпал из книг, юноша миновал мавзолей Августа и свернул налево, в квартал, плотно застроенный высоченными каменными домами, значительная часть которых принадлежала квестору Клавдию Росту, ныне законному мужу Флавии. Улочки сделались узкими, так что местами вообще невозможно было бы разойтись. Стало темно – едва миновал полдень, но низкое серое небо истекало дождем. Пахло какой-то затхлостью и нечистотами, которые многие обитатели доходных домов выплескивали прямо из окон, ленясь дойти до выгребной ямы. – А где тут дом Флудана? – увидев идущую навстречу пожилую женщину с испитым лицом, поинтересовался Юний. Ничего не ответив, та, словно сомнамбула, покачиваясь, прошла мимо, обдав юношу стойким запахом гнили. Пожав плечами, Юний пошел дальше, стараясь не вляпаться в нечистоты, и постепенно выбрался на небольшую площадку с колодцем, у которого играли одетые в грязные лохмотья дети. Услыхав вопрос юноши, они тут же бросились врассыпную. – Да что же это! – Юний сплюнул под ноги. – У кого б еще спросить про этого Флудана? Ага… Эй, уважаемые! Двое вынырнувших из какого-то закоулка мужчин, судя по уверенности, с какой оба держались, явно были местными. Да, что странно – едва выйдя на площадь, они сразу же направились прямиком к путнику… на ходу доставая ножи. – Эй, красавчик! – крикнул кто-то из них. – Нам тут не очень-то нравятся такие, как ты! – Надо же! – усмехнулся Рысь. – Как сходятся наши мысли: вы мне тоже не очень нравитесь. – Юноша вытащил из ножен кинжал. – Поговорим? Мужики – с виду крепкие и довольно решительные – внезапно остановились и даже словно бы враз подобрели. – Так ты, похоже, из наших. – Разбойники, как по команде, убрали ножи. – Ну-ка, покажи рукоять! – Нате, смотрите. – Рысь покрутил кинжал между пальцами, будучи в любую минуту готовым воспользоваться своим оружием. – Новенький. – Бандиты переглянулись. – Идем, отведем тебя к дому Флудана. Что-то ты припозднился, парень, все давно уже собрались. Юноша ничего не ответил, а лишь, пожав плечами, сунул за пояс кинжал так, чтобы можно было легко вытащить, и, обходя лужи, зашагал следом за мужиками. Дом, куда они вскоре пришли, с виду казался обычным: унылые желтовато-серые стены с облупившейся штукатуркой, маленькие подслеповатые окна, вонь. Только вот не было обычного столпотворения на первом этаже – кажется, там отсутствовала лавка-таберна, что являлось для доходных домов не совсем обычным делом. – Сюда, – один из сопровождающих кивнул на лестницу, ведущую на верхние этажи, и отошел в сторону. Не спуская с мужиков глаз, Юний быстро поднялся по лестнице и очутился в длинном полутемном коридоре, освещенном откуда-то сбоку дрожащим оранжевым светом. Остро пахло благовониями, слышались приглушенные голоса, смех и даже плач. Придерживая кинжал у пояса, юноша осторожно заглянул в открытую дверь. Помещение за ней неожиданно оказалось довольно просторным: было похоже, что две комнаты просто соединены в одну. На циновках, разложенных по всему полу, везде сидели и лежали полуголые люди – мужчины и молодые женщины. В углу, распространяя тепло, светилась углями жаровня. Впрочем, здесь и без нее было достаточно жарко от множества разгоряченных тел. Где-то у противоположной стены музыканты тихо пощипывали струны цитры, а вот кто-то гулко ударил в тамбурин. Судя по тяжелому дыханию собравшихся, они недавно плясали и лишь только что опустились отдохнуть на циновки. И – словно бы ждали чего-то. На вошедшего юношу никто не обратил внимания – то ли не заметили в полутьме, а скорее всего, всем было наплевать – мало ли кто тут сидит рядом. Отыскав свободное место у стенки, Юний осторожно уселся между кудрявым юношей в набедренной повязке и девушкой с заплетенными в мелкие косички волосами, на которой вообще не было ничего, кроме тяжелого жемчужного ожерелья на тонкой шее. Глаза девушки оказались необычными – раскосыми и словно бы вытянутыми к вискам, в сосках груди поблескивали кольца. – Слава Дионису. – Чуть подвинувшись, девушка улыбнулась. – Слава, – подумав, эхом откликнулся Юний. Незнакомка удивленно вскинула глаза: – Надо говорить «Слава сыну Зевса и Семелы». Верно, ты в первый раз здесь? – В первый, – кивнул Юний, с любопытством осматриваясь вокруг. Все чуть слышно переговаривались, что-то пили – да, похоже, будто ожидали чего-то. – Пей! – Сидевший справа кудрявый юноша с улыбкой протянул вновь прибывшему гостю золоченую чашу с вином. Рысь, поблагодарив кивком, взял чашу и сделал длинный глоток. Вино оказалось неразбавленным, вязким и терпким, в голове зашумело. – Я красивый? – подвигаясь ближе, неожиданно осведомился юноша. – Гм, как тебе сказать? – Юний не знал, что и ответить. – Да, наверное, красивый. – Вот и славно, – явно обрадовался парень. – Хочу во время танца совокупиться с тобой! – Хорошее желание, – усмехнулся Рысь. – Только вот я этого не хочу. – Я тебе не нравлюсь? – Парень обиженно вскочил на ноги. – Смотрите-ка, люди! В пропитанном благовониями воздухе явно запахло скандалом. Юний покачал головой: а так ведь все хорошо начиналось! Не долго думая, он дернул парня за ноги… и почувствовал горлом холодное острие. – Зачем ты обидел Кирика? – злобно прищурив глаза, осведомилась раскосая девушка. Интересно, где она прятала кинжал? – А может, ты соглядатай?! – Девчонка оскалилась и вдавила острие сильнее, так что едва не закапала кровь. – Пробрался? То-то я смотрю: ты не знаешь наших правил, а ну… – Я не хочу совокупляться с Кириком, – как можно шире улыбнулся Юний, соображая, как побыстрее и без лишнего шума отправить на тот свет эту больно уж проницательную девицу, а заодно и юного сластолюбца Кирика. – Не хочешь? – змеей прошипела незнакомка. – А тебя здесь никто и не спрашивает, понял? – П-понял. – Нарочно замявшись, Юний нащупал рукоять кинжала. – Но, в таком случае я куда больше хотел бы совокупиться с тобой. Сказал – и сразу почувствовал, как давление лезвия ослабло. – Ты очень красивая, – юноша развивал успех, – я это сразу заметил. Думаешь, зря сел с тобой рядом? – И ты мне нравишься, – опуская кинжал, неожиданно улыбнулась девчонка, и в самом деле вовсе не такая страшная, как показалась вначале. – И я б хотела совокупиться с тобой… Но вот Кирик… он же сказал первым! – Да ну его. – Обняв девушку за плечи, Юний напряженно оглянулся на поднимавшегося на ноги Кирика. – Он может пожаловаться жрецам, – предупредила собеседница. – Они его любят. А юный сластолюбец уже ухватил Юния за руку: – Ты такой сильный… Снимай же скорей тунику, сейчас начнется танец! – Кирик. – Девчонка резко дернула парня за руку, отчего тот снова повалился на пол – ну правильно, столько вина выхлебать, да еще неразбавленного. – Кирик, он согласен, – зашептала на ухо упавшему раскосая. – Только ты принеси, пожалуйста, еще вина, ладно? – Ла-адно, так и быть. – Кирик шутливо погрозил пальцем. – А он пусть пока раздевается… – Он прав – быстро снимай тунику. – Девчонка хлопнула Юния по плечу. – Быстрее, на тебя уже косятся. Кивнув, юноша быстро стащил тунику, краем глаза посматривая, не возвращается ли с вином сладострастный Кирик. – Он не придет, не смотри. – Почему? – Не успеет! Юний хотел спросить почему, но грянула музыка – обрушилась грохочущим водопадом кимвалов, рожков и бубнов, так что стало больно ушам. И тем не менее музыка становилась все громче. «Бамм-бах, бамм-бах! – ритмично стучали барабаны. – Бамм-бах!» Выводя какую-то дикую мелодию, на высокой ноте верещала флейта, а затем, забравшись в верха, вдруг резко упала вниз и по-волчьи завыла. А барабаны все били, все в том же завораживающем ритме: бамм-бах, бамм-бах! Сбрасывая остатки одежды, забились, задергались в том же колдовском ритме люди, словно потеряв вдруг человеческий облик. Юний огляделся: уже танцевали все – извивались, льнули друг к другу, а кое-кто уже и дергался в сладостных судорогах соития. Раскосая девчонка прижалась к груди юноши. – Как тебя зовут? – стараясь перекричать бой барабанов, спросил Рысь. Странно, но девушка расслышала. – Кармина. – Ты не римлянка? – Я из далеких степей хунну… Обними меня. Кармина вдруг изогнулась и прыгнула юноше на грудь, обхватив ногами, повалила вниз, на циновки, а вокруг ухали барабаны и дико бесновалась толпа. – Слава Дионису! – закричал кто-то, и все подхватили: – Слава Вакху! Слава… Слева и справа, везде, мужчины и юноши любили женщин и друг друга, потные тела сливались в сладострастном экстазе, а барабаны все неутомимо били: бамм-бах, бамм-бах! Какой-то мужчина в плотной черной накидке и с цитрой – одетый, видимо, музыкант – осторожно перешагнул через Кармину и Юния и даже, кажется, пристально посмотрел юноше в лицо – и тут же отвернулся, прибавил шагу, стараясь не споткнуться о валяющиеся под ногами тела. – Не приближайся к жаровне, – в паузах между ударами крикнула Кармина. – И не пей больше вина, иначе… – Что «иначе»? – Иначе ты можешь оказаться сегодняшней жертвой. Юний улыбался. Ему вдруг стало хорошо, так хорошо, как еще и не было никогда. Музыка, вино, обнаженные девушки, каждая из которых согласна на все, и вокруг все милые родные люди. Какие хорошие у них лица! Все пляшут, улыбаются, что-то кричат. – Слава Дионису, слава! «Бамм-бах, Бамм-бах, бамм!» Музыка внезапно стихла, и наступила какая-то гнетущая тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием и редкими судорожными вскриками. – Менада, – восторженно прошептал кто-то. – Невеста Вакха. Появившаяся неизвестно откуда женщина в длинной белой юбке изогнулась, простирая вперед смуглые тонкие руки. Верхняя часть тела менады была обнажена, лицо закрывала золотая маска, изображавшая усмехающегося фавна, тяжелая грудь была измазана чем-то красным. – Я радуюсь вместе с вами, люди! – глухо произнесла менада и, махнув рукой музыкантам, сделала несколько шагов вперед. Глухо ударил бубен. Зарокотал тамбурин. – Рады ли вы Вакху? – извиваясь в такт музыки, спросила невеста веселящегося бога. – Рады! – сотней голосов отозвалась толпа. – Дионис-Вакх тоже радуется, глядя на вас. – Слава Дионису! Слава! – Кто хочет стать другом Дионису? – опустившись на колени, женщина внезапно вытащила из складок юбки короткий изогнутый меч, каким сражались «фракийцы». – Я! Я! – собравшиеся наперебой выгибали груди. – Стойте! – возвысила голос менада. – Вакх выберет сам… С кривым мечом в руках она медленно обходила всех, дергаясь под глухой бой барабанов, иногда останавливалась, проводила острием меча по обнаженной груди очередной жертвы, растирала пальцем выступавшую кровь… и медленно переходила к другому. Наконец менада остановилась перед Юнием, который давно уже, вняв совету Кармины, ничего не пил и не принюхивался к запаху благовоний. – О! – Острие меча впилось юноше в грудь, а из-под золотой маски фавна послышался вдруг злобный торжествующий смех. Смутно знакомый. – Вот он, истинный друг Вакха! – громко возопила женщина. Юний отпрянул, чувствуя, как десятки липких рук хватают его со всех сторон. – Не пытайся бежать, маленький глупый гладиатор, – расхохоталась менада, – бесполезно. Знай, ты будешь умирать долго. Кровью твоей мы наполним священные кубки. – Наполним! – в экстазе подхватила толпа, и Рысь почувствовал, что его сейчас разорвут на куски. Спокойно! Юноша прикрыл глаза, представляя себя маленьким скользким тритоном, ящерицей. Если ящерицу поймать за хвост, она отбросит его и все равно убежит. Не обращая больше внимания на крики, Рысь явственно ощутил себя маленьким, вертким… а ощутив, резко упал на пол, растворяясь меж людских ног, словно тритон среди тины. Люди гонялись за ним, но хватали лишь друг друга. Вот и заветная дверь, за ней коридор – свобода. Изогнувшись, юноша вскочил на ноги. – Хорошо прыгаешь, гладиатор! – выступая из темноты, расхохоталась менада. Позади нее маячили дюжие фигуры жрецов с копьями и мечами. Ах, так… – Видят боги, я не хотел убивать. – Пожав плечами, юноша поднялся на ноги. – Но раз вы так хотите… Неуловимым движением, тысячекратно отточенным в учебных и боевых схватках, Рысь легко вырвал из рук невесты Вакха ее кривой меч и стремительной молнией метнулся к выходу, где неподвижно стояли жрецы, еще не понимая, что это несется по коридору их смерть. А вот менада, похоже, очень хорошо это понимала. – Осторожней! – сбрасывая маску, закричала она. – Это гладиатор! Голос! Жутко знакомый голос. Рысь на бегу обернулся… Клавдия! Клавдия Роста, бывшая жена квестора. Так вот, оказывается… Впрочем, сейчас пока не до нее. Раскрутив над головой меч, юноша занес для удара руку… Странно, но на месте жрецов оказался тяжеловооруженный воин в панцире и блестящем шлеме. Впрочем, какая разница? Все они тут одна шайка. Что ж, смерть легионера будет быстрой, не поможет и панцирь – перед гладиатором вряд ли устоит даже преторианец. Аве, воин! Идущий на смерть приветствует тебя! А готов ли ты сам к смерти? Вот она! – Стой, Юний! – разгневанно закричали с лестницы. – Стой, я кому сказал! А ты, Арбелл, отойди в сторону. Воин поспешно исполнил приказ. Рысь остановился – похоже, поклонники Вакха замыслили очередную подлость. Ну да, так и есть – вон тот, в черной накидке, кажется, музыкант. Без всякого страха музыкант подошел к юноше. – Слава богам, мы успели. – Знакомо сверкнули глаза, дернулась узкая персидская бородка. – Феликс! – удивленно-радостно воскликнул Рысь. – Неужто это ты? – Похоже, что и вправду я, друг мой. Как Цезарь? Уже всего прочел? – Почти, – улыбнулся Юний. – И впрямь хорошая книга. Но что… – Подожди. – Обернувшись, Феликс властно махнул рукой: – Вперед, ребята. Хватайте всех, потом разберемся. Выставили во дворе стражу? – Да, господин. – Ну, да помогут нам боги. Впрочем, тут, кажется, уже и помогать нечего. Юний с недоумением смотрел на приятеля и беспрекословно повинующихся ему воинов, которых, как ему показалось, было никак не меньше центурии. – О! Клавдия Роста? – Феликс шутливо поклонился матроне. – Я почему-то так и предполагал. Клавдия презрительно скривилась. Подошедшие воины вежливо взяли ее под руки и вместе со всеми прочими повели по длинному коридору. Голые девчонки сконфуженно закрывали лица. – Что-то я никак не пойму, – потряс головой Юний. – Ты ведь вроде писатель. – Писатель, – почесав бородку, кивнул Феликс. – Но еще и помощник префекта. А вакханалии – то, что происходило здесь, – запрещены еще лет сорок назад, при Коммоде. Поддержание должного порядка в городе – прямая обязанность префекта Авла Луция и моя. – Так ты знал?! – Да, – довольно кивнул Феликс. – Наконец-то я накрыл этот притон. У этих людей были крупные средства: афера с зерновозными парусниками – их рук дело. Я-то поначалу подозревал твоего приятеля, ланисту Септимия, но, как выяснилось, ошибался. – И ты не мог мне заранее все рассказать? – никак не успокаивался Рысь. – Кто мало знает – тот лучше действует. – Помощник префекта усмехнулся. – Извини, но так было лучше. – А буквы на рукоятке кинжала? Что они значат? – Тайный знак. – Феликс пожал плечами. – Еще до замужества Клавдию прозвали Клавдия Лонга – Длинная Клавдия. Она и в самом деле довольно высокая женщина. – Клавдия Лонга, – шепотом повторил Юний. – К.Л. – К.Л., – согласился Феликс. – К.Л. Светало. В узкие окна дома, ухмыляясь, заглядывала серебряная луна. Солдаты префекта выводили на улицу связанных посетителей притона.
Глава 11 Весна 227 г. Рим ДОХОДНЫЙ ДОМ
Только сам озаботься угощеньем, И вином, и хорошенькой девчонкой…Гай Валерий Катулл. К Фабуллу
Случившиеся в последнее время события – исчезновение Юлии Филии, свадьба Флавии, Кассия, вакханалия, устроенная в одном из доходных домов Флудана, – завертели Юния в бурном всепоглощающем вихре, так что совсем не было времени остановиться, подумать: а нужно ли ему это все? И если не нужно это, тогда что же нужно? Вообще, для чего жить? Если б, конечно, Юний не читал книг, он бы никогда и не задумывался над этим вопросом, тем более так основательно. Ни Цицерон, ни Сенека, ни Тит Лукреций Кар ответа не давали, хотя и заставляли размышлять над прочитанным. Добиться богатства и жить как все, бесцельно тратя отпущенное богами время на поиски удовольствий, юноша не хотел, не видя в этом никакого особого смысла – так живут звери, но не люди. Ведь зачем-то боги дали человеку разум! А если он ведет себя как животное – хитрое и чрезвычайно опасное животное: ест, спит, размножается, то тогда зачем вообще разум? Чтоб половчей обхитрить себе подобных? Может быть, тогда лучше направить все мысли на то, чтобы, наоборот, не обманывать и не унижать себе подобных? Ага… Это же Рим – вместилище всех пороков! Тут только покажи слабину – сожрут! Тогда что же делать? Помогать не тем, кто в этом нуждается, а тем, кто этого заслуживает? А как тогда узнать, кто заслуживает? Да и что значит – помогать? Может, совсем не нужно быть героем, достаточно просто не делать подлостей? И тогда, наверное, весь мир станет лучше, определенно станет, если только одни перестанут обманывать, другие – бездельничать, третьи – кичиться неправедно нажитым богатством, четвертые… – О чем задумался, друг мой? – Гай Феликс, входя в императорские покои, остановился напротив Рыси. Юноша улыбнулся: – Аве, Феликс! Цезарь уже спрашивал о тебе. – Аве. Доложи ему, что я пришел. Император Александр, сидя в высоком кресле, занимался государственными делами, вернее, пытался заниматься хотя бы тем немногим, что оставляла ему мать, Юлия Маммея – женщина властная и вовсе не собирающаяся отдавать бразды правления безвольному, по ее мнению, сыну. – Пришел Феликс, цезарь! – поклонившись, доложил Рысь. Император поднял глаза – красивые, темно-карие, с вечной усмешкой в глубине: – Пусть войдет. И передай, чтобы позвали префекта. Юний еще раз поклонился и вышел. Гай Феликс тотчас же направился в кабинет императора. Гай Феликс… Литератор, вдруг оказавшийся помощником префекта. Рысь даже не знал теперь, как к нему относиться, – слишком уж различалось их положение. Одно дело – полунищий писатель, и совсем другое – могущественный государственный чиновник. А может, это и к лучшему? Раз Феликс по-прежнему считает Юния своим другом, – по крайней мере, никак не показывает иного, – то почему бы по-дружески не попросить его об одной пустяковой услуге? Например, помочь отыскать Юлию Филию и Лукана – юноша по-прежнему чувствовал ответственность за них. Да, египетские зерновозы давным-давно разгрузились в гавани Остия, однако Юлия в свой дом не вернулась. Почему? Опасается мести? Может быть, хотя теперь, после ареста Клавдии, кажется, для этого нет никаких оснований. Правда, Юлия об этом еще не знает. Как бы ей сообщить? Через сторожа или через людей Феликса? Наверняка они у него есть, эти люди, тайные агенты, соглядатаи, – глаза и уши префекта. Вот и спросить. Сегодня же вечером и спросить, да нет – сейчас же, вот как только Феликс покинет кабинет императора.
– Остия? – Помощник префекта задержал шаг и удивленно взглянул на юношу. – Да, не буду скрывать, у меня там есть верные люди. И что ты хочешь узнать? Колебания цен на зерно или вместимость складов? Имей в виду, это все – секретные государственные сведения. Юний засмеялся: – Они меня нисколько не интересуют. Есть одна молодая вдова, Юлия Филия, и с нею мальчишка, Лукан. Они еще летом уехали в Остию и пропали. – Беглые рабы? – вскинул глаза Феликс. – Гм… нет, – замялся юноша. – По крайней мере, Юлия – свободная женщина, а… – Я к чему спрашиваю. – Литератор улыбнулся. – Если они беглые рабы, то наверняка где-то есть заявление хозяев – с приметами и прочим, и значит, их давно ищут, может быть, уже и нашли. – Раб только Лукан. – Юний вздохнул. – Он принадлежал Клавдии. – Задержанной для судебного разбирательства по делу поклонников Вакха, – кивнул Феликс. – Помню, помню. Кстати, дело оказалось не таким уж простым – они там валят все друг на друга. Флудан, критик, похоже, вообще ни при чем – просто сдавал извращенцам дом. А их главный финансист, ростовщик Каллимах, исчез неизвестно куда, думаю, бежал, может быть, в Нарбоннскую Галлию или даже в Египет. – Почему именно туда? – удивился Рысь. – Почему не в Германию, не в Белгику, не в Британию, наконец? – А потому, мой юный друг, – хохотнув, пояснил Феликс, – что все эти провинции – как бы это сказать? – дикие. Государственных средств там крутится мало, а следовательно, нет возможности к ним присосаться – и что тогда там делать Каллимаху? – Просто жить… Ну, переждать некоторое время. – Думаешь? – Помощник префекта неожиданно засмеялся. – О, нет, друг мой! Для таких, как Каллимах, жизнь без финансовых афер подобна смерти. Кто хоть раз попробовал легкие деньги – большие деньги! – тот вряд ли когда остановится. Нет, ростовщик где-то рядом, возможно, опять задумал какую-нибудь пакость. Нужно его искать – и ты поможешь мне в этом! – Я?! – Да-да, именно ты. Я уже говорил с императором. Парень ты неглупый, начитанный, смелый, к тому же, как бывший гладиатор, отлично действуешь мечом и кинжалом. Будешь мне помогать, а я помогу тебе. К тому же за свои услуги ты получишь вполне приличные деньги… Нет-нет, не кривись, ибо без денег нет и свободы. Ты думаешь, бедняк, нищий свободен? О нет, он полностью зависим от государственных льгот и подачек. Только богатство приносит свободу. Собственный дом, красивая жена, слуги – что еще нужно для тихого семейного счастья? Многие именно в этом находят смысл жизни, и я склоняюсь к мысли, что они правы. По тому, как Феликс произнес эту фразу, как ухмыльнулся, подняв уголки рта, юноша тут же догадался: если уж для кого-то и будет идеалом «тихое семейное счастье», то этот кто-то явно не Феликс! – Завтра я жду тебя с утра в задней комнате книжной лавки, что на рынке Траяна. Ты там уже был, – уходя, жестко произнес помощник префекта. – Буду, – кивнув, заверил Рысь и задумался: к лучшему или к худшему все эти перемены? Одно дело – охранять императора, важно стоя у дверей кабинета, и совсем другое – рыскать по всему городу в поисках невесть кого. Первое намного престижнее и спокойнее, зато второе намного интересней. Да и узнать Рим изнутри – не с арены амфитеатра и не из дворцовых покоев – это тоже многого стоило. Сделать карьеру – кто сказал, что это плохо? Может, и в этом тоже смысл жизни, или уж по крайней мере, частичка этого смысла. Семья, карьера, интересная служба, деньги, наконец, только в меру, – вот это и составляет в большинстве случаев тот самый смысл существования человека, над которым так долго размышлял Юний. Жить не только ради себя, хотя и это важно, ибо не любящий себя не способен любить никого, но ради друзей и близких, ради общества – совсем, казалось бы, посторонних людей, при этом стараться сохранить честь и не делать подлостей – именно в этом смысл. И еще в хорошей римской пословице: Omnes, quantum potes, juva! – «Всем, сколько можешь, помогай!»
На следующий день с утра Юний надел лучшую тунику из добротной шерстяной ткани цвета весеннего неба и, спрятав под коричневым плащом-лацерной кинжал, – мало ли что? – отправился на рынок Траяна. На улице вовсю светило весеннее солнце. Скоро наступят иды, а вместе с ними и праздники, посвященные грозному богу войны Марсу: мамуралии – праздник ковки щитов, квинкватрии – праздник военной пляски, тубилюструм – праздник освящения военных труб. Ну и конечно же, как тут было обойтись без гладиаторских игр? По всем стенам пестрели крупные надписи «В мартовские иды – гладиаторские бои в амфитеатре Флавиев, устроитель – Божественный цезарь. Самые лучшие бойцы, самые многочисленные побоища, самые дикие звери!». Прочитав, Юний поморщился, сам не зная отчего. То ли не очень приятные воспоминания накатили, то ли покоробила последняя строчка: ну можно ли так сказать – «самые дикие звери»? Впрочем, живо обсуждавший предстоящие игры народ, похоже, вовсе не задумывался о грамматике. А зачем? И так все понятно: вот игры, вот гладиаторы, а вот – звери. Еще бы хорошо – казнь преступников, пусть их как раз и растерзают «самые дикие звери», к полному удовольствию собравшихся. А между тем даже в театре Марцелла – лучшем театре Рима – давно уже не ставили пьес, пробавляясь танцами и пантомимой. Куда там пьесы, это ведь слишком сложно для простого зрителя, там же думать, понимать нужно, уж лучше пантомима или кровавый гладиаторский бой – уж тут-то все ясно-понятно. Как и то, что римский народ быдло! Тупое и ленивое быдло, презирающее труд и развращенное императорскими подачками. Нет, рассуждая таким образом, Юний вовсе не имел в виду архитекторов, юристов, писателей, многочисленных ремесленников и торговцев – те вполне достойно делали свое дело, чего нельзя было сказать оплебсе, у которого вообще никаких дел не имелось, кроме как выпрашивать у государства хлеба и зрелищ. Хлеба – побольше, а зрелищ, естественно, покровавее! Какой там театр – гладиаторский бой, чтоб кусками летело на трибуны кровавое мясо – вот оно, самое лучшее зрелище! И ведь именно власть так развратила народ, кто же еще-то? Богатые латифундисты скупали землю, впрочем, крестьянская продукция и так не могла конкурировать с дешевым привозным хлебом. Земледельцам приходилось бросать участок и идти в город, чтобы не умереть с городу. А уж это государство гарантировало всем гражданам – бесплатный хлеб, похлебка, бесплатные гладиаторские бои. Что еще надо для счастья? Физический труд – удел дураков, всяких там рабов да вольноотпущенников. Увольте, лучше уж жить на пособие в доходных домах, кое-как питаться на государственные подачки, зато делать ничего не надо – ни работать, ни думать, а лишь алчно жаждать зрелищ. Чернь! Жуткая римская чернь! Любой ростовщик – и тот в тысячи раз моральнее, ибо хоть кому-то приносит пользу. А вообще, хорошо бы лишить всех бездельников льгот, а тех, кто не захочет работать, посадить на корабли и отправить на волю волн. Самое милое дело! И почему так не сделает император?
– Потому что император вовсе не дурак! – рассмеялся над мыслями юноши Феликс. – И хорошо понимает: чем несвободнее люди, тем сильней власть. Свободен человек, обладающий деньгами и собственностью, которую никто, даже император, не имеет права отнять. Такой человек будет себя уважать и требовать того же от власти. Нужно ли это империи? Ведь куда удобнее управлять никчемным, ленивым и необразованным быдлом, не интересующимся ничем, кроме хлебных раздач и зрелищ. – Нет, – Юний покачал головой. – Мне кажется, этот путь когда-нибудь приведет Рим к полному краху. – Так многие думают, – усмехнулся Феликс. – Впрочем, я тебя позвал не для подобных рассуждений, давай-ка вернемся к конкретным делам. Чем критиковать власть, – что небезопасно, смею заверить, – лучше поведай, каким образом выйти на Каллимаха? Может быть, твои мысли в чем-то совпадут с моими. Юноша задумался. Они с Феликсом сидели в задней комнате книжной лавки, не в той, где скрипели каламусами переписчики модных сочинений, а рядом, за обитой бронзовыми гвоздиками дверью. В узкое окно был виден Квиринал, плотно застроенный базиликами и частными домами с красными черепичными крышами, за ним зеленели Саллюстиевы сады, а дальше виднелись Соляные ворота, через которые шла дорога на север – виа Салария. Как отыскать Каллимаха? Наверное, через тех, кто с ним связан, да хоть через ту же Клавдию – расспросить ее хорошенько… Ничего толкового не говорит? Гм… А что конкретно? Что ростовщик куда-то уехал? Вроде бы собирался в Александрию? Так надо предупредить египетского наместника. Уже отправили письмо кораблем? Еще версии? Кроме Клавдии, наверное, могли бы кое-что рассказать и поклонники Вакха… Впрочем, думаю, их уже давно допросили. Хотя – всех ли? Понятно, что допрашивали тех, кого задержали в притоне. А ведь есть и те, кого не задержали. Их надобно только вспомнить… Например, плосколицый Сильвестр – слуга в доме Кассия Лонгина, он явно связан с культом Диониса. И еще – сторож в доме Юлии Филии на Тибуртинской улице! У него точно такой же кинжал, с буквами «К.Л.». – Вот и займись обоими, – внимательно выслушав юношу, приказал Феликс. – А я пока половлю рыбку покрупнее.
Получив вполне конкретное задание, Юний не стал засиживаться в лавке и для начала направился на виа Тибуртина – представиться знакомым Юлии и еще раз попытаться расспросить сторожа. А если не выйдет, то с помощью стражников можно притащить его в располагающее к откровенному разговору место – Феликс обмолвился, что за этим дело не станет. Все это было легко исполнить, явно легче, нежели без приглашения прийти в дом Кассии, – так было не принято. Тем более что Юний-то был всего-навсего вольноотпущенником, а не каким-нибудь нобилем из старинной патрицианской семьи, которого почли бы за честь принять в любом доме. Дом на Тибуртинской улице оказался пуст! Нет, ворота стояли, как и положено, запертыми, только вот никакого сторожа в доме не нашлось. Вообще никого не было. Юноша прошелся по пустым комнатам, слыша, как в стенах гулко отдается эхо, и в задумчивости уселся на ложе. Этот путь привел расследование в тупик, теперь осталась лишь надежда на Кассию, но как до нее добраться? Просто так прийти в дом – не пустят слуги. Впрочем, красавица как-то намекала, что вовсе не прочь видеть Рысь в качестве любовника. И даже не намекала, а сказала прямо. Тогда в чем же дело? Пойти и… Нет, не все так просто – для начала хорошо бы узнать, дома ли отец девушки, старый Кассий Лонгин? Уж он-то, понятно, Юния и на порог не пустит. А вот ежели старикана дома нет… Старикан оказался дома, о чем юноша узнал от привратника. Жаль, жаль… Покачав головой, Юний зашел в таверну, располагавшуюся на первом этаже дома. Заказав оцеллу с вином, уселся за дальний столик и принялся ждать, пока испекут лепешку. Народу в таверне было немного, в основном жившие неподалеку торговцы, да иногда сверху заглядывали домашние рабы Кассия, просто так, без всякого конкретного дела – слуг в богатых домах обычно бывало такое множество, что многие из них откровенно бездельничали. Юний подошел к плите, посмотрел, как готовится оцелла, вдохнул горячий воздух, пропитанный вкусным запахом оливок и жареного лука, прислушался. Слуги болтали о порядках в доме, не стесняясь, обсуждали и хозяина, и его молодую, но распутную дочь, не считавшую зазорным делить ложе с первым попавшимся. – Да уж эти женщины, – вмешался в разговор Рысь. – Никогда не знаешь, что они и хотят? То ли богатого мужа, то ли молодого любовника? – И того и другого! – захохотал один из слуг – томный юноша с ножницами у пояса, видимо, раб-парикмахер. Так, словно за слово, обсудили погоду, хозяев, последние утвержденные сенатом законы, в основном касающиеся ветеранов, земельные участки которым теперь выделялись лишь в самых отдаленных концах империи, где-нибудь в Британии или в колонии Агриппина. Ветеранов (да и просто легионеров) среди собравшихся не нашлось, а потому и тема оказалась неинтересной. Угостив парикмахера вином, Юний осторожно поинтересовался, как живется в доме Кассия вольноотпущенникам. – Да кому как, – пожал плечами парень. – Кто в рабстве с хозяином общий язык находил, тот, и получив свободу, не обделен его милостями. Взять хоть Сильвестра, который и раньше, рабом, был секретарем хозяина и вот теперь, выкупившись на волю, им же и остался. – Так-так-так, – заинтересовался Юний. – Не тот ли это Сильвестр, которого я когда-то знал? Такой плосколицый, губастый. Вот бы с ним перекинуться парой словечек! – Ну да, это он и есть, – кивнул раб. – Только поговорить с ним тебе не удастся – вчера еще уехал на виллу, распоряжаться. – А где у вашего хозяина вилла? – На юге, в Лукании. Есть там такой городок – Элея, так вилла там совсем рядом. – Далеко от Рима? – Да порядочно, пожалуй, дня три ехать. – Ты пей, пей. – Юний добавил вина. – А что, у вашего хозяина вилика нет, что ли? Секретаря отправил. – Видишь ли, еще совсем недавно Сильвестр и не собирался никуда уезжать, а тут вдруг, ни с того ни с сего, надумал. – Так, наверное, хозяин приказал? – Ага, как же! Слыхал Сильвестр его упрашивал, чтоб отправил: дескать, вилик – человек ненадежный, глаз да глаз нужен. Молодой раб еще немного поболтал с Юнием и, поблагодарив за вино, поднялся обратно в дом – делать прическу хозяйской дочери. Рысь рассеянно заплатил за обед несколько ассов и, накинув на плечи лацерну, отправился прочь. И здесь не повезло. Как же, однако, выполнить поручение Феликса? Похоже, что вообще никак. От Клавдии толку никакого, ростовщик как в воду канул, сторож в доме Юлии – туда же, да и плосколицый Сильвестр не оставил никакой надежды. Жди теперь, покуда вернется с виллы, а он ведь торопиться не будет – зачем? Отсиживаться так отсиживаться. Да-а, ни к чему пока не привела эпопея, начавшаяся в доходном доме вольноотпущенника Флудана. Да и вообще-то не тогда она началась, а гораздо раньше, в термах Траяна. Интересно, откуда у Флудана деньги на содержание доходных домов? Откуда у него столь крупная собственность, ведь, сколь помнится, Феликс утверждал, что тот кормится лишь составлением речей да отирается в клиентах при Северьяне Занозе, известном богаче-нуворише? Интересно получается! Выходит, даже Феликс ничего толком не знает об этом Флудане? А вот бы узнать, глядишь, и потянулась бы ниточка, ведь Флудан-то пока никуда не сбежал. Ну хоть какое-то дело. Усмехнувшись, юноша поплотней запахнул лацерну и свернул на виа Фламиния. Солнце, весеннее римское солнце, светило так ярко, что казалось, намерено если и не сжечь весь город, то хотя бы ослепить его жителей. Над головами прохожих, над черепичными крышами, над улицами и площадями Вечного города повисло сияющее небо, режущее глаза голубизной, безоблачное и прозрачное. Стаи грачей гомонили на ветвях цветущей черешни в садах Лукулла, на мостовой, прямо под ногами, дрались из-за хлебных крошек и жмыха желтобрюхие синицы и маленькие, воинственно нахохлившиеся воробьи. Осторожно, чтобы не раздавить обнаглевших пичуг, Юний прошел несколько шагов и остановился у ворот доходного дома Флудана. Второй этаж – бывший притон поклонников Вакха, – похоже, был еще не сдан новым жильцам, квартиры на первом этаже охранялись изрядных размеров цепным псом черной, с серыми подпалинами масти. У колодца перед самым домом все так же играли дети. – Парни, где здесь можно перекусить? – подойдя ближе, крикнул Юний. – А вон, – один из ребят, полуголый, тощий и невообразимо грязный, кивнул на доходный дом. – Там, с той стороны, таверна. – Отлично. – Юноша потер руки и, обойдя пса, зашел с торцевой стороны здания. Там и впрямь обнаружилась небольшая закусочная с закопченными стенами и давно не подметавшимся полом. – Найдется у вас вино и оцелла? – войдя, осведомился Юний у возившейся рядом с плитой кухарки. Та обернулась – косматая, с толстым пухлощеким лицом и маленькими заплывшими жиром глазками. – Вино? – переспросила она басом. – Вино, может быть, и найдется, а вот оцеллу спрашивай в других местах, красавчик! – Она оценивающе взглянула на добротную одежду юноши. – Да и не думаю, чтоб тебе понравилось вино. – Давай уж какое есть. – Юний устало опустился за стол и пожаловался, что сегодня с утра обошел чуть ли не весь город. – Что ж, дурная башка ногам покоя не даст, – не слишком-то любезно отозвалась стряпуха. Большим острым ножом она деловито резала что-то очень окровавленное – то ли курицу, то ли утку, а может быть, и человечину. По крайней мере, глядя на нее, Рысь этому бы ничуть не удивился. – Вкусное вино. – Отпив, юноша скривил губы. – Только кисловато малость. Вот что, тетка, мне нужна квартира, недорогая, но просторная. Не сдаются ли здесь такие? – Может, и сдаются, – уклончиво ответила женщина, – да только не таким, как ты. – Что же я, рылом не вышел? – обиделся Юний. – Для наших мест – да. – Стряпуха осклабилась, показав кривые и длинные, словно у лошади, зубы, которыми, если б захотела, могла бы, наверное, запросто перекусить клинок любого кинжала или меча. – Мой тебе совет: проваливай отсюда, красавчик, и чем скорее, тем лучше! – Напрасно ты так, – покачал головой гость. – И все же, может быть, ты знаешь здешние цены или хотя бы где мне найти хозяина? – Где надо. Кто ты такой, чтобы я тебе все говорила? – Кто я такой? – громко рассмеялся Рысь. – Вольноотпущенник и бывший гладиатор. – Гладиатор? – Стряпуха от неожиданности уронила нож на пол и внимательно посмотрела на юношу. – И в самом деле! То-то я смотрю, похож… Так ты, выходит, из наших, из простых, а я то думаю-гадаю: что это за молодой хлюст приперся в таверну тетушки Зарпигоны? – Так ты, значит, Зарпигона? – Ну да. Слыхал обо мне? – Приходилось… А я – Юний. Ант Юний Рысь. – Тот самый Рысь, что из Трех Галлий?! – Вижу, ты ходила на гладиаторские бои. – А как же? Что я, хуже других? – Тетка вытерла руки о передник. – Идем. Покажу тебе комнаты. – Без хозяина? – Не бойся, Флудан мне доверяет. Да и появляется здесь не так часто, однако старается переговорить с каждым жильцом. Ну, вот… Зарпигона провела юношу на второй этаж. В той просторной комнате, где еще совсем недавно происходили разнузданные вакханалии, все было уже чисто прибрано, посередине стояли три ложа, светильники и небольшой столик. В общем-то получилось довольно уютно. – Ну, как тебе? – искоса взглянув на Юния, поинтересовалась тетка. Парень кивнул: – Вполне. Хозяин обычно когда приходит? – К вечеру. – Вот и я вернусь к вечеру – схожу за вещами.
Узнав о затее Юния, Феликс одобрительно ухмыльнулся, особо отметив догадку юноши насчет Флудана. Да, неплохо было бы выяснить, откуда у дотоле нищего вольноотпущенника вдруг появилась весьма значительная собственность в виде доходного дома в пять этажей. В целом помощник префекта одобрил все действия юноши, но посоветовал провернуть все это дело быстрее – император предоставил своего охранника лишь на декаду. Кроме того, Феликс лично проследил за тем, как Юний собирал вещи: в подобных домах хозяева имели скверную привычку в отсутствие постояльцев проявлять излишнее любопытство. – Книги и меч не бери, – сразу же предупредил литератор. – Ты – бывший гладиатор, вполне отупевший, желающий пожить для себя, но и не отказывающийся от легких заработков. Кого-нибудь охранять или наоборот, смотря по ситуации. Тунику возьми погрязнее – эта, что сейчас на тебе, пусть будет парадная. Поступив, как советовал Феликс, Рысь к вечеру уже расположился в новом жилище. Едва он разложил вещи, как в комнату заглянула тетка Зарпигона. – Могу подыскать тебе девочку на ночь, – хмыкнув, предложила она. – Или ты предпочитаешь мальчиков? – Лучше девочку. – Рысь ухмыльнулся и бросил стряпухе два латунных дупондия. – Только смотри, чтоб была не очень старой. – Не беспокойся, красавчик, – хрипло засмеялась тетка. – Приведу – пальчики оближешь. Она вышла, и по лестнице загрохотали шаги, нарочито громкие, из чего Юний сразу же заключил, что Зарпигона никуда не ушла, а осталась у дверей – подсматривать и подслушивать. Интересно, что она надеялась услышать? – Девочки – это хорошо, – пройдясь по комнате, будто сам себе сказал юноша. – Да и комната вроде бы недурна, тем более за такую цену. Впрочем, вид из окна, прямо сказать, не очень. Поговорить с этим Флуданом, домовладельцем, может быть, снизит плату? Юний завалился на ложе, потом встал и, намеренно оглянувшись, высыпал из кошеля деньги прямо на стол. Шевеля губами, вслух пересчитал монеты – не особо-то много и вышло, около трех сестерциев. Вздохнув, юноша спрятал деньги под покрывало, улегся сверху и вроде бы как заснул. С лестницы раздался тоненький скрип – видно, Зарпигона наконец-то ушла. А девочка и впрямь была бы кстати. Выспросить – может быть, она и знает что-нибудь про Флудана или про кого-нибудь из участников вакханалий, тех, кто счастливо избежал лап помощника префекта. Правда, разговаривать с ней нужно будет очень осторожно – старуха наверняка подсунет ту, кто передаст ей все содержание беседы. Но, тем не менее, может, что и выплывет, не стоит пренебрегать любой возможностью – слишком уж мало времени. И если все получится, если финансовая тайна поклонников Диониса будет раскрыта благодаря ему, Анту Юнию Рыси, то, вероятно, можно будет ступить на первую ступень карьеры – в качестве первого помощника Гая Феликса. Тот, очень может быть, скоро станет префектом, по крайней мере император в последнее время советуется с ним все чаще и чаще. Занять высокую должность, выдвинуться в этом чужом и холодном городе, не верящем чувствам, доказать римлянам, что и он, презираемый вольноотпущенник, бывший гладиатор Рысь из Трех Галлий, на что-то способен, и затем употребить полученную толику власти во благо многих. Или – только лишь во благо порядочных, хороших людей? А кого здесь считать хорошим? Ничего, разберемся – если судьба дает шанс выбиться в люди, пренебрегать этим было бы глупо, и Рысь не собирался этого делать. Достигнуть приличной должности, показать себя – глядишь, и Флавия будет иначе смотреть на бывшего гладиатора. Флавия… Рысь покрутил головой, стараясь отогнать вдруг явившийся образ. Ведь, кажется, он окончательно выбросил эту девчонку из своего сердца. И все же, и все же… Щемящая грусть, в которую погрузился вдруг юноша, была прервана появлением девушки в коричневой тунике, короткой, значительно выше колен, какую и положено носить проституткам. Войдя, гостья улыбнулась и, сбросив с плеч накидку, уселась напротив Юния. – Аве. Ты Рысь? – Аве. – Юноша улыбнулся. – Наверное, да. Это Зарпигона тебя послала? – Она. – Девушка улыбнулась в ответ. – Сказала, что ты щедрый. Распущенные волосы ее, выкрашенные хной, имели довольно неухоженный вид, маленькое узкое личико, несмотря на скривленные в подобие улыбки пухлые губы, выглядело донельзя серьезным, серые большие глаза настороженно смотрели на Юния, так что он не выдержал и расхохотался: – Кажется, ты думаешь, что я откажусь тебе платить? – А почему бы мне так не думать? – ничуть не смутилась девица. – Повидала я бывших гладиаторов, уж поверь. Ага! Попалась! Откуда она знает про то, что Рысь был гладиатором? Значит, старуха ее тщательно проинструктировала. – Как тебя звать? – Лация. Юний погладил девушку по плечу: – Расслабься, Лация, уверяю, ты получишь свои деньги. – Хотелось бы вперед… – Ладно. Пожав плечами, Рысь поднялся с ложа и, вытащив из-под покрывала серебряный сестерций, протянул монету девчонке: – Этого хватит? – Угу. – Кивнув, Лация сняла пояс и, спрятав туда монету, стянула тунику. – Ну, начнем? Девушка погладила себя по бедрам – худая, с небольшой грудью, она напоминала мальчишку и, конечно же, вовсе не казалась писаной красавицей. Впрочем, если присмотреться, сложена она была вполне даже ничего, да и лицо, – особенно если обратить внимание на глаза, большие, серые и блестящие, – выглядело вполне симпатичным. Кожа была нежной и шелковистой на ощупь. Что ж, молодость – всегда молодость. Юний сбросил тунику на пол и, обняв девчонку за талию, притянул к себе, чувствуя, как наливается твердостью упругая девичья грудь… В постели Лация оказалось умелой – сразу видно профессионалку – и доставила Рыси куда больше удовольствия, нежели он ожидал. Следует признать, в этом смысле старуха не обманула: юная жрица продажной любви оказалась хоть куда и отрабатывала полученные деньги весело, с огоньком и выдумкой, так что юноша даже удивился: – Ты очень хорошая девушка, Лация! Юная гетера смутилась: – Просто ты мне понравился. Ты не такой, как многие. – А какой же? – Ты добрый. Юний усмехнулся. Ну надо же – добрый. Впрочем, кто знает, какие еще у этой Лации были клиенты? Может, такие, как Клавдия Роста? Почему бы и нет? Во-он, какие у нее рубцы на спине – зажившие, но вполне впечатляющие. – Лация, ты обслуживаешь женщин? – Иногда. – Девушка поежилась. – Если попросят. – Она вдруг замолкла, видно было, что тема ей неприятна. Юноша ласково погладил Лацию по спине. – Эти рубцы… Откуда они? Тебя били? – Не твое дело! – Резко отпрыгнув в сторону, девчонка оскалила зубы, едва не зашипела, словно разъяренная кошка. – Тебя, что ли, никогда не били, бывший раб? – Всякое бывало. – Рысь улыбнулся как можно ласковей. – Да ты не сердись, я не хотел обидеть. Хочешь вина? – Не знаю. – Лация обиженно подхватила тунику. – Постой. – Вскочив с ложа, Юний крепко прижал девчонку к себе и посмотрел ей в глаза. – Зарпигона ведь попросила тебя побольше разузнать обо мне, ведь так? – Она мне не хозяйка! – Знаю… Твой хозяин… Флудан! – наобум брякнул юноша и, кажется, угадал. Девушка обмякла. – Вообще-то Зарпигона не велела говорить об этом, но ты, похоже, все знаешь и без меня. – Кто же не знает Флудана? И давно он содержит ваш лупанарий? – Не знаю, я уже три года работаю на него. Подмигнув Лации, Юний обмотался лацерной, быстренько сбегал вниз, прихватив с кухни вина и хлеба с жаренной на вертеле рыбой. Выставив все на стол, улыбнулся и вдруг стукнул себя кулаком по лбу: – Вот незадача, соус-то я и забыл! Сейчас принесу. Ты пока ешь. Он выбежал прочь и затаился на лестнице – сквозь щель в двери было прекрасно видно, как Лация, немного выждав, жадно набросилась на еду. Наверное, давненько не ела. Юнию вдруг стало жаль эту тощую маленькую девчонку, гонимую и голодную, вынужденную зарабатывать себе на хлеб позорным ремеслом проститутки. Снова спустившись на кухню, он взял целое блюдо рыбы, на этот раз не забыв прихватить гарум – пикантный соус из протухших рыбьих потрохов, сдобренных рассолом, который так любили римляне. – Ешь, ешь. – Вернувшись в комнату, он погладил девушку по плечу, напряженно размышляя, как бы понезаметней перевести разговор на Флудана. Так ничего и не придумав, спросил прямо, много ли у того лупанариев. – Не знаю. – Оторвавшись от еды, Лация покачала головой. – Два или три. И столько же доходных домов. Вот так! Вот тебе и нищий литературный критик, образ которого старательно лепил Флудан, столь тщательно лепил, что обманул даже Гая Феликса, коего уж никак нельзя было отнести к излишне доверчивым людям. Интересно, откуда у него столь солидная собственность? В узкие окна заглядывала угрюмая чернота ночи, где-то совсем рядом истошно лаяли псы, кто-то кричал, а чуть погодя ухо юноши уловило и быстрый звон клинков. Да, тот еще был райончик! Утром, выпроводив Лацию, Рысь немного пошатался по городу и, почувствовав голод, вернулся в доходный дом и уселся за стол в таверне. Впрочем, его не так интересовала еда, как посетители – жители того же дома, соседи. Дня три Юний присматривался к ним, стараясь понять, что за люди и нельзя ли у них хоть что-нибудь выяснить о домовладельце. На втором этаже жил один Юний, первый, похоже, вообще пустовал, ну а остальные три были заселены разного рода небогатым людом: вольноотпущенниками – подмастерьями, грузчиками, актерами и откровенными бездельниками – полноправными римскими гражданами. Как ни старался Юний, а ничего полезного для дела не выяснил. Похоже, никто из квартирантов не был с Флуданом на короткой ноге, а некоторые так и вообще не знали, кому принадлежит дом, считая хозяйкой толстую тетку Зарпигону. Тем не менее юноша не оставлял попыток проникнуть в тайну литературного критика. В Риме было не модно притворяться нищими, наоборот, мало-мальски разбогатевшие, особенно вольноотпущенники, сразу же принимались строить из себя Крезов! А вот загадочный Флудан вел себя совершенно противоположным образом, если и не пряча, то вовсе не афишируя свое богатство. Почему? Уклонялся таким образом от налогов? Но вряд ли он мог долго обманывать опытных квесторов. И зачем же Флудан, по словам Феликса, трется в клиентах у «нового богача» Северьяна Занозы? Может, Рысь, вовсе не там ищет? Может, нужно плясать как раз от этого Северьяна?
– Хозяин? – хмуро посмотрел на Юния здоровенный мужик с всклокоченной бородой и перевязанными тонким ремешком волосами – плотник Капулий, как он себя называл. Правда, под его туникой юноша привычным взглядом заметил сразу два ножа и про себя усмехнулся: ясно, какой это «плотник». Небось из тех, с кем не нужно встречаться на узких дорожках! – А зачем тебе хозяин? – хмыкнул Капулий. – Заплатить можно и тетке Зарпигоне, как все делают. Снизить плату? Да не снизит Флудан, можешь и не надеяться! Кстати, а зачем тебе жить в роскошных номерах, коли у тебя мало денег? Переселяйся на четвертый этаж или на пятый, там куда дешевле, правда, и не разгуляешься – тесно, да и из мебели один ночной горшок да жесткое ложе. – «Плотник» опрокинул в себя кружку дешевого вина из выжимок и громко захохотал, сотрясаясь всем телом. Мысленно плюнув, юноша поднялся к себе – и обнаружил у входа Лацию. Девчонка явно дожидалась его… Как и вчера, и позавчера… Привязалась, что ли? Или просто-напросто решила выскрести у клиента все деньги. – Ну, наконец-то ты перестал болтать с толстым Капулием! Кстати, опаснейший тип, держись от него подальше, – с улыбкой предупредила девушка и поинтересовалась, осталось ли в желудке Юния достаточно свободного места, чтобы наполнить его изысканным ужином. – Ты что, хочешь меня угостить? – удивился юноша. – Хочу, – девушка кивнула. – Ведь ты же угощал меня! Теперь моя очередь. Идем? – Ну, пошли, – Юний пожал плечами и вслед за девчонкой вышел на улицу. И в самом деле, неплохо было пройтись под ярким весенним солнышком, да не здесь, в застроенных унылыми доходными домами трущобах, а где-нибудь в центре, на форумах, – а они, похоже, туда и шли. Миновали поле Агриппы, портик комиций, свернули куда-то на Квиринал и, весело болтая ни о чем, направились к Соляным воротам. – Там есть одна чудесная харчевня, – смеясь, пояснила Лация. – Тебе понравится, вот увидишь. Она сегодня казалась какой-то не такой, не циничной девицей, ублажающей своим молодым телом всех, кто способен заплатить хотя бы малую толику, а только что вышедшей в свет аристократкой или, нет, крестьянской девчонкой, впервые приехавшей в Рим и смотревшей на все широко распахнутыми удивленно-радостными глазами. – Вон, смотри, смотри, – она кивала на воробьев, – как смешно они дерутся… А вот мальчишки бегают – спорим, тот, светленький, прибежит быстрее? А давай и сами – наперегонки? Не дожидаясь ответа, Лация подобрала тунику – вполне добротную и даже не из дешевых, видно, что новую. Да и яркая сине-голубая накидка на ее плечах тоже явно была приобретена недавно, как и настоящие золотые серьги в ушах. – Ты, вижу, разбогатела, Лация? – скосил глаза Юний. – Но, кажется, и я вполне могу заплатить за еду. – Ах, оставь, – беспечно отмахнулась та. – Пусть сегодня будет мой праздник. Столь расхваленная девчонкой харчевня находилась на постоялом дворе, располагавшемся у Соляных ворот, в самом конце виа Салария – тенистой улицы, усаженной по обеим сторонам липами. Едва поднявшись в отдельный кабинет, обставленный как самый настоящий таблиниум – три ложа, небольшой столик, подставки для амфор с вином, – Лация тут же принялась сорить деньгами, заказывая всевозможные вкусности, да еще столько, сколько, по здравом размышлении, уж никак было не съесть. Дорогое фалернское вино, устрицы, мидии, жаренные в сметане карпы, оливки, сладкое из маринованного египетского тростника – чего только не оказалось на столе в один миг! Юний не отказывался, запивая все это разбавленным настоящей морской водой вином, а Лация просто-таки лучилась счастьем, искоса посматривая на музыкантов, которые отражались в большом зеркале из полированного серебра, висевшем на дальней стене. Напившись вина, девушка нетерпеливым жестом руки прогнала музыкантов и, встав с ложа, подошла к Юнию, поднимая вверх руки. – Сними с меня тунику, – облизав губы, попросила она. – Эту ночь я дарю тебе… Дарю бесплатно – потому что хочу так. Только одно условие – не гладь меня по спине. Вообще не обнимай, я сама… Беспрекословно выполнив просьбу девушки, Юний хотел было обнять ее, но, вовремя вспомнив, просто улегся на ложе. Освободив юношу от одежды, Лация прижалась к его груди, и Юний почувствовал на губах соленый вкус поцелуя. В зеркале на стене отразилась голая спина девушки, вся покрытая страшными шрамами, словно ее высекли где-нибудь на конюшне, как провинившуюся рабыню! И высекли от души, с полным знанием дела. Уловив замешательство во взгляде юноши, Лация обернулась… и все поняла. – Не спрашивай, – закусив губу, прошептала она. – Может быть, потом я тебе все расскажу. Юний осторожно обнял девушку за талию и крепко поцеловал в грудь. Ему и не хотелось ничего расспрашивать, и так все было яснее ясного: какой-то аристократ – или несколько аристократов – наняли девушку для участия в своих извращенных оргиях, точно так же, как когда-то для того же самого нанимала молоденьких мальчиков холодная красавица Клавдия Роста, бывшая жена квестора. Нынешней его женой была Флавия… Флавия… На миг забывшись, юноша сильно сжал потные от возбуждения плечи Лации. Девушка вскрикнула. – Извини, – прошептал Юний. – Я вовсе не хотел сделать тебе больно. Один из музыкантов – молодой вихрастый парень – вдруг сунулся в комнату с цитрой и, на пороге запнувшись, мгновенно убрался обратно. И этого мгновения Рыси вполне хватило, чтобы узнать парня – того самого воренка, некогда укравшего у него книгу в термах Траяна. И что он тут делает? Сменил позорную жизнь вора на ремесло музыканта? Или… или он тут по своим прежним делам? Юний обернулся к девушке и вздрогнул: с таким страхом смотрела она на дверь. – Мне показалось или тут был кто-то? – Да, заглядывал какой-то вихрастый мальчишка с цитрой. Лация вздрогнула, словно в ознобе, и, усевшись на ложе, обхватила плечи руками. – Светает. – Юноша посмотрел окно. – Может, пойдем домой? Ты где живешь-то? – Рано еще, – качнув головой, шепотом отозвалась девчонка. – Впрочем, ты прав, мне что-то не по себе здесь. Пожалуй, пойдем. Они вышли на улицу, подставив лица только что взошедшему солнцу. Начинался первый час дня, и виа Салария, как и все прилегающие к городским воротам улицы, была полна людей. Здесь был весь трудовой народ Рима – вольноотпущенники и приезжие, крестьяне из ближайших селений, мелкие торговцы, грузчики, подмастерья. Римские граждане, даже самые нищие, предпочитали в такую рань спать – они презирали физический труд.
– Прощай! – На перекрестке узеньких улочек Лация покинула юношу, предупредив, чтоб не провожал. Юний улыбнулся ей и, кивнув на прощание, поднялся к себе. Возившаяся у плиты Зарпигона проводила его неожиданно злобной усмешкой, но он ничего не заметил. Ближе к полудню, когда выспавшийся юноша уже собирался спуститься в таверну, толстуха сама поднялась в его комнату. – Ты, кажется, собирался поговорить с Флуданом о квартирной плате, красавчик? – Да, – оживился Юний. – А что, он здесь? – Крайняя слева комната на четвертом этаже, – глухо пояснила старуха. – Флудан там и ждет тебя. Только, пожалуйста, поспеши. Быстро натянув тунику, юноша завязал ремешки сандалий и, прыгая через ступеньки, взбежал на четвертый этаж по грязной и узкой лестнице. Из расположенной внизу выгребной ямы остро воняло фекалиями, но это мало волновало Юния. Сердце его ликовало – наконец-то он увидит этого неуловимого Флудана, поговорит с ним и, если повезет, может быть, даже проследит, куда тот пойдет. Удача! Несомненная удача! Пройдя по пыльному коридору, юноша быстро отыскал нужную комнату и толкнул дверь… Старуха не обманула. Если считать, что этот толстый, с круглым бритым лицом человек и звался Флуданом, то да, не обманула. Впрочем, от этого Юнию было мало пользы. Флудан – или кто он там – лежал на спине на узком, придвинутом к самой стенке ложе, темные глаза его были широко распахнуты, а из груди торчала рукоять кинжала с красным камнем и буквами «К.Л.».
Глава 12 Весна 227 г. Рим АВАНТЮРИСТ
Ну-ка, мальчик-слуга, налей полнее Чаши горького старого фалерна…Гай Валерий Катулл. К слуге
– Здорово ты уделал этого сукиного сына! – с восхищением прошептал кто-то за спиной Юния. Юноша мгновенно обернулся… Зарпигона! Толстая фигура старухи загородила дверной проем, на жирном лице ее змеилась торжествующая улыбка. За спиной Зарпигоны, в коридоре, маячили фигуры жильцов. Среди них юноша хороню разглядел плотника Капулия, разбойничья рожа которого не внушала ему никакого доверия. – Да, неплохо, – заглянув через плечо старухи, как бы между прочим произнес плотник. – Не знаю, чего уж вы там не поделили, но удар мастерский. Таким и быка завалить можно. – Вообще-то я его не убивал. – Юний качнул головой, что вызвало только смех присутствующих. – Ладно отнекиваться, – ухмыльнулась стряпуха. – Я ж знаю, как такие дела случаются. Ты хотел, чтоб Флудан снизил плату за квартиру, он – нет, слово за слово – ссора, Флудан схватился за нож – во-он он, под ложем валяется, – ты, естественно, тоже. – Так-то оно всегда и бывает, – поддержал старуху плотник. Черные нахальные глаза его насмешливо смотрели на юношу. Рысь понял: никто здесь ему не поверит, скорее всего убийца давно уже спустился по черной лестнице и ушел. Ищи его теперь, свищи. Впрочем, кому это надобно-то? Ведь убийца – вот он! Да, только гладиаторы способны на такие удары. Что же делать? Феликс, конечно же, попытается его выручить, да вот только получится ли у него? Ситуация-то хуже некуда – такие свидетели, как Зарпигона с Капулием, что хочешь на суде подтвердят. Ай-ай-ай, плохо дело. Так, может, бежать? Ага, как же! Он, Юний, уж слишком известен. Кто не знает Рысь из Трех Галлий? А теперь он кровавый убийца, будьте бдительны, римские граждане, и, ежели увидите где бывшего гладиатора, немедля зовите стражу. Так что бежать, похоже, не стоит. А что стоит сделать? Спокойно дожидаться ареста и справедливого судебного разбирательства? Ну, судьям тут все будет ясно, даже вмешательство Феликса не поможет – труп в наличии, и свидетелей хоть отбавляй. Интересно, кто же на самом деле пристукнул Флудана? Уж явно не оскорбленные рецензиями литераторы. Однако некогда рассуждать, пора действовать. В любом случае лучше остаться на свободе, чем дожидаться суда в узилище. Да и будучи свободным, куда легче отыскать истинного убийцу, а ведь это и нужно сделать, если он, Ант Юний Рысь, хочет и дальше считаться вполне благонадежным имперским подданным. Прикрыв глаза ладонями, Рысь вновь, как когда-то, представил себя тритоном – маленьким, вертким, проворным. И главное, скользким. Раз – и левая нога юноши неслышно скользнула по полу. Два – задевая ребрами, протиснулось между толстухой и косяком тело. Три – вниз, на пол, меж ногами, – ползти быстро, как только можно! Вот и лестница. – Эй, он убегает! Во-он, к лестнице побежал! Верное наблюдение! Только запоздалое. То есть, конечно, им-то кажется, что ничего еще не поздно, что стоит лишь сделать рывок, и… Бегите, бегите! Рысь прижался к стене в том месте, где узкий коридор углом сворачивал к лестничному проему, и, дождавшись, когда вся теплая компания – человек пять – с топотом устремится по лестнице вниз, резко схватил Зарпигону за ноги – как он и предполагал, та бежала последней. Грузная стряпуха с грохотом покатилась по ступенькам, сбивая с ног бегущих преследователей. Воспользовавшись суматохой, Рысь неслышно бросился прочь, к черному ходу, которые с недавних пор по указу городских властей стали устраивать в доходных домах во избежание излишних жертв во время частых пожаров. Пока погоня кувыркалась на лестнице, Юний бегом спустился вниз, спокойным шагом миновал кухню, краем глаза заметив обедающих в таверне стражников, и, обойдя колодец, скрылся в лабиринтах улиц, слыша за спиной лишь досадливые запоздалые крики. Что ж, кричите, кричите – птичка-то уже улетела, не поймать. Только вот что этой птичке делать, куда идти? А между прочим, скоро уже и вечер, пора бы и о ночлеге подумать. Рысь вдруг поймал себя на мысли, что идет сейчас куда глаза глядят, без всякого конкретного плана, лишь бы подальше от доходных домов, подальше от виа Фламиния, вообще от всего Марсова поля, от привезенного из далекого Египта обелиска и храма Солнца. Вот уже и поле Агриппы, Широкая улица, Фонтинальские ворота, практически центр города – форумы, театры, базилики. Куда теперь? Обратно во дворец? В дом Гая Феликса на Викус Лонгус? Но, возможно, как раз там и ждет засада, не зря же, ох не зря в закусочной в доме Флудана находились воины городской стражи. Что они там делали? Перекусить больше негде было? Или они там чего-то ждали? Ага… Юний внезапно остановился – ну конечно же, ждали! Именно его и ждали – убийцу, а настоящий убийца между тем спокойно ушел. Выходит, Рысь специально сделали виноватым? Почему? Чего они добивались? И кто «они»? Юноша усмехнулся: на последний вопрос можно было ответить уже сейчас. Конечно же, Зарпигона с Капулием, плотником, больше похожим на разбойника. Заглянув на римский форум, Юний прислушался к глашатаям. Ага, быстро сработали! Ну да, вольноотпущенник Ант Юний Рысь, ранее известный как гладиатор Рысь из Трех Галлий, подозревается в убийстве некоего Флудана, тоже вольноотпущенника, составителя речей и клиента уважаемого господина Северьяна Занозы. Быстро, ничего не скажешь! И не пойдешь теперь ни во дворец, ни к Феликсу, ни даже в гладиаторские казармы – везде может ждать засада, ведь поймать матерого убийцу хочется любому стражнику. Значит, нужно искать убежище, быть может, даже скрыться из Рима на время, затаиться где-нибудь недалеко. Хотя бы в Остии, заодно поискать там Юлию Филию с Луканом. А где затаиться? Да и вид у него уж больно приметный – золотистые волосы, голубые глаза. Ну, глаза-то, конечно, не изменить, а вот цвет волос… Кассия! – внезапно осенило юношу. Если у кого и скрываться, так только у нее – вряд ли изгоя будут искать в столь богатом доме, а девчонка не настолько умна, чтобы заподозрить юношу в чем-либо. Да она и не интересуется криминальными новостями; моды и светская жизнь – вот все ее предпочтения. Да еще мысли: как выбраться из-под власти папаши, старого Кассия Лонгина. Да, эта расфранченная девчонка – пожалуй, что лучший вариант. Но тогда опять возникает проблема – как проникнуть в ее дом? Рысь усмехнулся. Проблема – это если пытаться сделать все более-менее законным путем. А если не очень законным, тогда легче легкого. Уже через час Юний уверенной походкой подходил к просторному дому Кассия на Пренестинской улице. Зашел в таверну, перекусил – деньги были при нем, в кошеле на запястье, пусть не так уж и много их осталось, но все-таки… Послушав последние сплетни, вышел на улицу и стал неспешно прогуливаться невдалеке от ворот. Богатые и знатные римляне считали дурным тоном ужинать в одиночку и либо приглашали к себе гостей, либо сами уходили к кому-нибудь, как вот сейчас Кассий – вон его согбенная фигура маячит в шикарных носилках! Дочка, конечно же, не с ним – больно надо, наверное, сказалась больной или что-нибудь другое придумала, лишь бы не идти в гости с опостылевшим папашей. Уж куда как лучше развлекаться одной, чем наверняка сейчас и занимается девушка. Дождавшись, когда носилки с Кассием Лонгином и спешившие рядом с ними клиенты скроются за углом, Юний подошел к воротам и громко постучал: – Эй, открывайте! – Чего надо? – приоткрыв дверь, привратник настороженно оглядел запыленную тунику юноши. Где-то рядом с ним залаял пес. Видно его не было, но, судя по лаю, зверюга изрядная. Рысь, конечно же, вполне мог справиться с любым зверем, но в данный момент расправа с домашними животными мирных граждан вовсе не входила в его планы. – Я Гретокс, слуга Флавии Клавдии Сильвестры. Она велела кое-что сообщить молодой хозяйке. – А, – уже гораздо приветливее отозвался привратник – крепкий, в общем, мужчина, в короткой тунике, какие носили вольноотпущенники и рабы. – Ну, говори, что там у тебя? Не сомневайся, я в точности все передам. – Видишь ли, – замялся юноша, – моя госпожа настаивала, чтобы все было тайно. Ведь могут быть у молодых девушек секреты? – А тебе она, выходит, доверяет? – недоверчиво осклабился раб. Юний широко улыбнулся: – Выходит, так. Даже дала сестерций, чтоб я вручил его тебе, а ты бы проводил меня в покои Кассии, совсем ненадолго. – Сестерций? – Глаза привратника алчно блеснули. – Так давай же его сюда, раз так приказала твоя госпожа! – А ты проводи меня к хозяйке. – Идем! Извлеченный Юнием серебряный кружочек с профилем последнего императора на одной стороне и носами вражеских кораблей – рострами – на другой исчез в широкой ладони раба. Ворота на миг гостеприимно открылись и тут же захлопнулись. Оскалившего было зубы громадного серого пса привратник пинком загнал обратно в будку, похвастав, что мимо Цефала – видимо, так звали псину – не прошмыгнет ни один вор. – Да, хороший пес, – похвалил Юний, вслед за привратником входя в атриум. – Как доложить о тебе госпоже? – Так и доложи – посланник Флавии. – Жди. – Оставив юношу у бассейна, привратник бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Пользуясь случаем, Юний прошелся по атриуму, старательно запоминая выходы в сад и на улицу, – все это могло пригодиться на обратном пути. Ведь кто знает, каким именно образом придется выбираться из этого дома? – Эй, парень! – крикнул сверху привратник. – Госпожа велит тебе подняться! Юноша не заставил себя просить дважды и в три прыжка оказался на втором этаже, вслед за рабом направляясь в покои Кассии. – Привел, госпожа! – войдя в комнату, низко поклонился привратник. Кассия принимала ванну – в воде выложенного мрамором бассейна плавали лепестки роз. Ничуть не стесняясь, девушка поднялась из воды – с упругой груди ее стекали прозрачные капли. – Ну, что там хотела моя подружка? Кассия посмотрела на Юния… и, узнав, заговорщически подмигнула. – Трибал, сходи проверь сад, – приказала она привратнику. – Потом следи за воротами и, как появится папенька, срочно предупреди – понял? – Исполню все, госпожа. – Вот тебе сестерций, – девушка не глядя швырнула рабу монету, и тот, вполне счастливый, быстро убрался прочь. – Раздевайся и иди ко мне, – приказала Кассия, и юноша поспешил исполнить ее желание. – Ого! – бесстыдно взглянув на гостя, взбалмошная девчонка прижалась к нему своим мокрым, пахнущим розами телом. – А я-то думала: чем бы себя развлечь?
Выйдя из бассейна, они устроились на ложах друг против друга. – Не боишься, что привратник обо всем доложит отцу? – усмехнувшись, поинтересовался Юний. Кассия рассмеялась: – Конечно же нет! Привратник Трибал очень любит деньги – и получает их от меня. Папенька, это все знают, не очень-то щедр к рабам. – Какой цвет волос сейчас в моде? – с наигранной робостью неожиданно спросил юноша. – Как и всегда – русый. – Девушка поправила соблазнительно сползшее с плеча покрывало. – А ты становишься приятным собеседником!Знаешь, не так уж много найдется парней, которые всерьез интересуются такими вещами. Ты так и не сменил тунику? Я же тебе говорила – такие, как у тебя, приличные люди уже давно не носят. – Для начала я бы хотел покрасить волосы. – Юний скромно потупил глаза. – Говорят, светлые цвета этой весной не в моде. – Кто говорит? – встрепенулась Кассия. – Да так, говорят, – уклончиво ответил Рысь. Девчонка задумалась: – Вообще-то и я что-то такое слышала. Вот что, у меня здесь есть хна – сейчас и перекрасимся! – А басмы у тебя не найдется? – Ты что, хочешь иметь черную шевелюру? – с ужасом всплеснула руками Кассия. – Вот это уж точно ни в какие ворота не лезет – все, наоборот, осветляются. Вот подстричь бы тебя не мешало. Я, между прочим, умею… Ну-ка, возьми из шкафчика ножницы. Сядь рядом. – Только ты это, не очень-то, – послушно усаживаясь на пол, предупредил юноша. – Спокойно! – Девушка клацнула ножницами и засмеялась. – Попробую себя в качестве раба-парикмахера. А ну, не дергайся… Густые волосы Юния клочьями полетели в стороны, а затем настал черед окраски. Кассия, не долго думая, погрузила его голову в широкий бронзовый чан, с избытком насыпав туда басмы. – Э-эй, не так лихо! – опасливо замахал руками парень. – Я же просил тебе красить волосы, а не лицо и шею. Кассия шутливо ударила его по спине: – Молчи, не то захлебнешься. Примерно через час все было готово: выкрашенная в новый цвет шевелюра Юния высушена над жаровней и тщательно причесана костяным узорчатым гребнем. – Ну вот. – Оглядев его, Кассия удовлетворенно кивнула. – Посмотри, какой ты стал красавчик. С некоторой опаской юноша подошел к медному зеркалу и неожиданно для себя улыбнулся. Из зеркала на него смотрел вполне симпатичный темноволосый парень с аккуратной прической, этакий молодой гражданин, завсегдатай форумов и терм, мало напоминающий бывшего гладиатора… Ну разве что стальным блеском в глазах. Что ж, неплохо… Теперь попробуй узнай. Неслышно подошедшая сзади Кассия обняла Рысь за талию и погладила по животу. – Ты теперь стал такой… незнакомый… Не могу терпеть. Скорей же пошли на ложе…
Привратник Трибал был поражен, когда из спальни хозяйки спустился вниз незнакомый молодой господин с черными, как вороново крыло, волосами. Темно-голубая туника его была тщательно очищена от пыли, еще совсем недавно покрытые грязью сандалии – вымыты, от всего тела сладко пахло благовониями. Бросив низко поклонившемуся рабу мелкую монету – асс или дупондий, Юний покинул гостеприимный дом Кассия Лонгина и, немного подумав, направился в сторону Марсова поля и дальше, по виа Фламиния. Лучше всего прятать горящую свечу солнечным полднем. Где уж будут искать преступника в последнюю очередь, так это рядом с местом преступления. Рассудив так, юноша ускорил шаг. В темноте на улицах хватало всякого подлого люда – к чему лишние осложнения? Набравшись наглости, он явился в тот же самый доходный дом, который со всей возможной поспешностью покинул днем, и, стараясь оставаться в тени, развязным тоном попросил у Зарпигоны комнату на ночь. – Два сестерция, – не моргнув глазом, отозвалась та. – Девочку хочешь? – Хочу. Только желательно помоложе. Да хоть вон ту! – Юний указал на уныло сидевшую за угловым столиком Лацию. – Сделаем, – заверила толстуха. – Какой ты приятный молодой человек! Наверное, из торговцев? – Горшечник. – Я так и думала, что приличный. Вольноотпущенник? – Угу. – Эй, Камилл, покажи молодому человеку комнату… Ту, на третьем этаже, где раньше Лакург Овца жил. Крутившийся у плиты мальчишка с крашеными завитыми волосами и бегающим излишне честным взглядом, какие бывают только у самых отъявленных плутов, схватил новоявленного постояльца за руку и потащил за собой к лестнице. – Вот твоя комната, господин, – поднявшись на третий этаж, поклонился парень. – Спасибо. – Юний протянул ему асс – один из последних. Деньги таяли, словно лед в майский день на далекой родине Рыси, где тянулись к небу высокие сосны, шумели леса, мужчины были искренни, а девушки – красивы, целомудренны и чисты. – Господин, – спрятав асс в складках туники, сказал мальчишка. – Я знаю много девчонок, очень искусных в любви. Не пожалеешь! – Я уже заказал одну, – скривился Юний. – Ну и что с того? Они не будут друг другу мешать, зато какое наслаждение ты получишь! – У меня не хватит на всех денег, – потупил глаза Рысь. – А то б, конечно, попробовал. – Ты такой бедный? – Мальчишка разочарованно хлопнул ресницами, загнутыми, как у девочки. – К сожалению. – Юний грустно развел руками. – Не знаю даже, где буду завтра ночевать. – А ты вроде ничего… Хочешь, сведу тебя с нужными людьми? – Спасибо, – на всякий случай поблагодарил юноша. – Давай встретимся завтра. – Идет, – легко согласился мальчишка. – Вечером встретимся в таверне. – Уф, слава богам, ушел! – переведя дух, покачал головой Рысь. – И ведь какой упрямый, однако! На лестнице заскрипели ступеньки, и юноша пошире распахнул дверь – как он и догадался, это поднималась Лация. – Что будем делать? – войдя в полутемную комнату, устало поинтересовалась девушка. – Как обычно или еще кое-что? – Разберемся, – усмехнулся Юний. – Правда, вот дела, у меня совсем нет денег. – А, ну тогда я пошла. – Девчонка поднялась с ложа. – Пока, нищета! Появятся деньги – зови. – Не спеши так, Лация, – загораживая проход, прошептал Юний. – Еще вчера ты предлагала все делать бесплатно! – Что?! О, Юнона! Рысь!!! Но тебя ведь… – Тсс! – Юноша зажал ей рот ладонью. – Ты ведь не выдашь меня? – Нет. – Ну и заодно кое-что расскажешь. Лация неожиданно засмеялась: – Знаешь, как называют таких, как ты? – Как же? – Авантюристы. – Что ж, – улыбнулся Юний. – Вполне красивое слово. Выходит, я этот самый и есть – авантюрист. Ну, дай же обнять тебя, Лация!
Глава 13 Весна 227 г. Рим ШАЙКА
Ты подумал, что выгорело дело… …вот пример чересчур, по мне, опасный!Марк Валерий Марциал
Почему Рысь столь слепо доверился Лации? Вроде и знакомы они были недолго, да и сама профессия девушки вовсе не располагала к доверию, и тем не менее Юний все же решился искать у нее помощи. Нужен, обязательно нужен был человек, не понаслышке знающий всю местную жизнь. И не только знания тут были важны, но и сама возможность поведать об этой жизни, а такую возможность – при всей ее кажущейся простоте – имели отнюдь немногие. Кто-то просто боялся, а кто-то никогда бы не рассказал ничего чужаку. Искать других людей – тратить время, а с Лацией вроде как уже установился контакт, к тому же юноша чувствовал, что юная жрица любви сильно обижена на кого-то из местных заправил. Ее сильно избили плетью, вероятно во время оргии, и хорошо за то заплатили. Именно эти, доставшиеся унижением и кровью, деньги и швыряла на ветер Лация, торопясь расстаться со столь нехорошим заработком. Именно на эти деньги она угощала Юния… а буквально на следующий день был убит Флудан. Может быть, эти события как-то связаны между собой? И кого так испугалась девушка в ту ночь, в харчевне у Соляных ворот? Кажется, туда заглядывал вихрастый воренок, укравший у Юния книгу в термах Траяна. Можно сказать, с него все и началось. Вступившиеся за парня сообщники, кинжал с буквами «К.Л.» – «Клавдия Лонга», вакханалия в доходном доме Флудана – в этом вот самом доме, аресты и затянувшееся расследование. – Лация, – подняв голову, тихо спросил Рысь, – ты согласна помочь мне?. – В чем? – серые блестящие глаза девушки округлились. – Нет, конечно, согласна. Только ты объясни. – Меня подозревают в убийстве. – Знаю. Об этом тут все болтают. Кстати, так этому Флудану и надо – нехороший был человек. Так это разве не ты его? – Нет. – Юноша с горечью покачал головой. – Но обвиняют меня. Вот я и хочу выяснить, кому это надо. Лация уселась на ложе, обняв руками колени. Сквозь смуглую кожу ее, казалось, просвечивали кости – тонкая линия позвоночника, худенькие лопатки. Юний ласково погладил девушку по спине. – Ой, – неожиданно засмеялась та. – Щекотно. – Ну, не буду. – Юноша улыбнулся. – Нет, погладь. – Лация схватила его руку, приложила к своему животу, подержала немного и, искоса взглянув на юношу, спросила, почему он вдруг доверился ей. – Не знаю, – пожал плечами Юний. – Мне почему-то кажется, что я знаю тебе уже не одну сотню лет. – И мне… – К тому же кому мне здесь довериться? Толстухе Зарпигоне? Капулию – плотнику, больше похожему на разбойника? – Он и есть разбойник… И страшный разбойник, опасайся его, Юний! – Девчонка зябко поежилась, и юноша притянул ее к себе. – Даже если ты и предашь меня, – прошептал он, – мне все равно будет приятно о тебе вспомнить. – Спасибо, – грустно усмехнулась Лация. – Но я не предам тебя, можешь мне поверить. Знаешь почему? – Почему же? – Ты не оттолкнул меня и не презирал, как все. Ты говорил со мной как с нормальным человеком, ничуть не хуже обычных граждан, а когда я позвала тебя составить мне компанию в харчевне на виа Солея – ты беспрекословно пошел, хоть и знал, что я проститутка. Не побрезговал. Вот и сейчас… – Девушка неожиданно улыбнулась. – Ты ищешь у меня помощи… и вовсе не смущаешься тем, что я из тех, кого называют падшими женщинами. – Ты хорошая, насколько я успел узнать. – Никто еще мне такого не говорил, да и вообще не разговаривали – только использовали. – Тогда, перед харчевней, – осторожно начал Юний, – тебя били? Если не хочешь отвечать, не отвечай. – Что ж. – Лация передернула худенькими плечами. – Спрашиваешь – отвечу. Флудан позвал меня к себе, там, в лупанарии, сказал, что есть возможность быстро и хорошо заработать. Он вообще строит… строил из себя моего благодетеля – как же, взял в заведение после смерти отца, спас от голода… Козел! Правильно, что его убили! Кроме Флудана, в комнате – лучшей комнате лупанария – уже находился Камилл. Это мальчик из наших, он обычно ублажает знатных стареющих матрон, а еще гость, вернее, гости – маленького роста старик, очень противный, весь такой морщинистый, лысый, с нависшими над глазами бровями. И с ним – вихрастый мальчишка, вероятно, слуга. – Где-то я уже видел таких, – прошептал про себя юноша. – Да и Камилл – знакомое имя. – Ну а дальше, – Лация сглотнула, – старик велел нам раздеться – именно старик, Флудан стелился перед ним, лебезил и явно боялся. Затем мальчишка-слуга связал нам руки и… Больно было. Очень. Мы с Камиллом кричали, а хлеставший нас старик от криков еще больше распалился, думаю, мы и не нужны ему были для… гм… тех целей, за которыми обычно приходят в лупанарии, вовсе нет. Гнусный старик, похоже, просто вымещал на нас злобу. Слава богам, он быстро утомился. Впрочем, он передал хлыст мальчишке, слуге, и тот тоже от души поработал им, пока старец не махнул рукой. Флудан не обманул – заплатил как следует. Я вот теперь думаю: если старикан оказался бы куда более выносливым, а его слуга – сильным, они просто-напросто забили бы нас до смерти. Юний обнял девушку и спросил, не разговаривали ли между собой Флудан и этот старик. – Да уж перебросились парой слов, – усмехнулась Лация. – Что-то про деньги да про какую-то Клавдию… – Клавдия?! – встрепенулся Рысь. – Ты ничего не путаешь? – Нет, именно это имя они и называли… – А потом этот мальчишка-слуга увидел нас с тобой в харчевне. А утром убили Флудана. В общем, сделали все, чтобы вывести меня из игры. – Юноша задумчиво вздохнул. – Но понять не могу: зачем все так сложно? Уж наверное, легче всего было бы просто убить меня. – Выходит, ты им зачем-то нужен? – предположила Лация. – Молодец! – тихо хохотнул юноша. – Именно! Я знал, что ты отнюдь не глупа. – Глупые у нас долго не живут. – Не живут… – шепотом повторил Юний. – Не живут… Я им зачем-то понадобился, наверняка из-за близости к помощнику префекта или даже к самому цезарю. Наверное, они хотели меня как-то использовать и для этого привязали к себе кровью… Да только я сбежал, расстроил все их планы. А зря! Так бы, глядишь, и вызнал что-нибудь. Вот уж недаром говорят: поспешишь – людей насмешишь. А может, еще не поздно? И в самом деле… Да, раз уж я им так нужен… Я-то нужен. А вот ты, Лация?! – Юноша закусил губу и, вскочив с ложа, нервно заходил по комнате. – Что же делать? Что делать? – О чем ты? – Девушка недоуменно посмотрела на него, плотнее закутываясь в покрывало, – ночь выдалась прохладной. – Значит, вот как выходит… – Рысь все ходил, в мозгу лихорадочно кипели мысли. Да, девчонка им явно ни к чему. Вполне можно ее и убить, так, на всякий случай, чтоб не болтала лишнего. Лации явно грозит опасность. – У тебя нет возможности куда-нибудь уехать из Рима? – взглянув на притихшую девушку, поинтересовался Юний. Та покачала головой. – Значит, нет… А спрятаться где-нибудь можешь? У тебя есть дом? – Ты забыл, мой дом – лупанарий. Юноша задумался, обхватив голову руками. Нужно было срочно что-то предпринять, вряд ли девчонку оставят в живых до утра. Впрочем, возможно, он и сгущает краски. – Лация, ты сама, по своей воле, пришла сегодня в эту таверну? – Сама, конечно. А ты полагаешь, что меня притащили силой? – Девушка рассмеялась. – Нет, просто тетка Зарпигона обещала через одну знакомую, что не прочь подкормить меня сегодня, а заодно и подогнать клиентов. Она часто так делает, Зарпигона. И мне выгодно, и ей. – Посиди! Не дожидаясь ответа, Рысь быстро натянул тунику и скрылся за дверью. Стараясь не шуметь, прошел по темному коридору. Сквозь окошки в торце задувал ветер, снизу, от лестницы, пахло кухней и выгребной ямой. Спустившись по узким ступенькам, юноша осторожно заглянул на кухню и замер. У плиты сидели двое – Зарпигона и здоровяк Капулий, сидели без всякого дела, даже не разговаривали, словно бы чего-то ждали. Мощные волосатые руки Капулия держали огромных размеров нож и точильный брусок. Неслышной тенью Юний вернулся обратно. – Собирайся, – шепотом приказал он. – Почему так рано? – изумилась девушка. – Впрочем, может быть, ты и прав. Тетка Зарпигона еще должна мне ужин – надеюсь, яства еще не совсем остыли. – Они ждут тебя там, на кухне, – с горькой усмешкой промолвил Юний. – И Зарпигона, и плотник Капулий с огромным острым ножом! Если хочешь – иди к ним. – Ты думаешь… – Уверен! Тебе нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше. Вот только – куда. Хотя есть одно местечко. Больше все равно некуда… – Юноша положил девчонке руки на плечи и посмотрел прямо в глаза, серые и блестящие, напоминавшие небо далекой родины. – Знаешь Тибуртинскую улицу? Лация молча кивнула. – Сейчас выйдешь из дома, спрячешься где-нибудь в районе садов Лукулла, а как рассветет, пойдешь на Тибуртинскую, отыщешь там дом некой Юлии Филии – там на воротах написано. В доме не должно никого быть – живи. Как можно быстрее на рынке Траяна найди книжную лавку, скажешь, что от меня, и спросишь писателя Гая Феликса. Расскажешь ему обо всем, он поможет. Все поняла? – Да вроде не дура. – Тогда пошли! Они вышли в коридор и на цыпочках направились к черной лестнице. Юний осторожно выглянул в окно… и тут же поспешно спрятался – на улице, около лестницы, маячила низенькая вихрастая фигурка. Воренок! – Все перекрыли, гады! Вернувшись в комнату, юноша быстро разорвал на узкие полосы покрывало, не пожалел и накидку Лации. Ну а дальше – спустить веревку в окно и помочь девчонке выбраться было совсем уж плевым делом. Помахав Лации рукой, Рысь проводил ее взглядом – ночь была светлая, звездная, да и на востоке, над Саллюстиевыми садами и Соляными воротами, уж загорелась широкая золотисто-багровая полоса.
Зарпигона уже начала подремывать, когда вдруг наверху послышались громкие шаги и недовольный голос. Мужской голос, вовсе не девичий, а они-то с Капулием ведь поджидали Лацию. – Что там такое? – удивился плотник… или лучше его все-таки называть разбойником, как того и требовало его основное занятие. – Не знаю. – Стряпуха пожала плечами. – Пойду поднимусь, посмотрю. Подняться ей не дали. Свалившийся с лестницы постоялец – недавний, тот самый чернявый парень, у кого и должна была находиться сейчас Лация, – схватил старуху за шиворот и начал трясти с такой необузданной силой, что обычно наглая Зарпигона побледнела от страха. – Ах ты старая карга! – вопил постоялец. – Ты кого мне подсунула? Воровку? – Э, парень, полегче! – вступился за толстуху Капулий. В правой руке его зловеще блеснул нож. – Ого! – Разбойник внимательно взглянул прямо в лицо юноше. – Эге, да я, кажется, тебя знаю! – Да и я… – Зарпигона замигала. – Вот старая дура! Как же раньше-то просмотрела? Рысь из Трех Галлий! Ну ты даешь, парень. Отпусти, задушишь. – Узнали наконец? – ухмыльнувшись, Рысь отпустил стряпуху и как ни в чем не бывало уселся за ближайший стол. – Вина бы. – Налей ему, Зарпигона, – не выпуская из рук ножа, распорядился Капулий. – Здорово ты переменился, издали б нипочем не узнал. – Так ведь ищут же! На всех площадях трубят. – Не надо было убивать. Рысь лишь скривился: – Знаете ведь, что не я это… Тем не менее ничего не доказать. Прошу помощи – за тем к вам и пришел. – А девчонка? – пришла в себя Зарпигона. – Где девчонка, Лация? – Сбежала, гадина, – Рысь покачал головой. – И все мои денежки с собой унесла, собачина гнусная. Просыпаюсь – ни ее, ни денег. Что теперь делать, ума не приложу! И это в моем-то положении… Впрочем, – юноша вдруг ухмыльнулся, – думаю, я вам зачем-то нужен. – Догадливый… – Зарпигона и Капулий переглянулись. – Покличь-ка мальчишку, – не сводя с юноши недоверчиво прищуренных глаз, попросил стряпуху разбойник. Зарпигона распахнула дверь и выглянула на улицу: – Хилон, эй, Хилон… Иди сюда, что глаза таращишь? Раньше нужно было таращить. Сбежала девка-то! – Как сбежала?! – удивленно тряхнул вихрами Хилон. – Клянусь Вакхом, мимо меня даже кошка не пробегала! – А ваша девка точно сбежала? – цинично усмехнулся Юний. – Может, где-нибудь в доме прячется? – Никакая она не наша. – Зарпигона покривилась. – Так, приблудная… Но мы ее все равно найдем, будь спокоен. Ух, гадина! Капулий внимательно посмотрел на юношу: – Ну что, поговорим, парень? – Поговорим, – кивнул Рысь. – Ради того и пришел. – Умный… – А в гладиаторах другие не выживают!
Долгий разговор с разбойником дела не прояснил. Правда, кое-что все же стало понятно. Оказывается, Капулий еще в самом начале приметил нового постояльца, намереваясь использовать его в своих разбойничьих целях, а тут как раз кстати пришлось непонятное убийство Флудана – непонятное, это по словам Капулия. Вот разбойничек и решил, пользуясь случаем, привязать к себе бывшего гладиатора. По крайней мере, именно так он все сейчас и объяснял, напирая якобы на свою полную откровенность. Однако многое, слишком многое, продолжало оставаться непонятным: и взаимоотношения Флудана с тем властным стариком, о котором говорила Лация, – об этом наверняка многое мог бы поведать вихрастый воренок Хилон, – и через кого шли деньги к Флудану, и зачем его так срочно убили, может быть, как раз из-за этих денег? За всем этим стояла какая-то мрачная тайна, однако Рысь не отчаивался, намереваясь на полную катушку использовать свое новое положение таящегося от людей изгоя. Капулий предложил ему стать членом шайки – отлично, почему бы и нет? Только похоже, что шайка эта весьма малочисленная – сам плотник, Зарпигона с лупанарским мальчишкой Камиллом да Хилон. Но тот, как, скривившись, пояснил Капулий, был на особом положении. Не много дел можно наделать, хотя как сказать. Доходный дом, таверна – все это можно в момент приспособить к преступной деятельности, скажем, заманивать и грабить постояльцев или – куда хитрее – устроить притон, а затем шантажировать его посетителей, чем, похоже, и занималась шайка. Они же, наверное, и убили Флудана, не поделив однажды добычу. Однако всплывает вопрос: кто теперь будет вместо Флудана владеть доходными домами и лупанарием? Вот когда объявится этот новый владелец, станет, наверное, ясно, кому было выгодно убийство вольноотпущенника. – Ну, видишь, как тебе повезло, парень? – Капулий наконец закончил свою пространную речь. – Ясно, без нас ты бы совсем пропал. – Без вас – это без кого? – с усмешкой переспросил Рысь. – Ну… – Лжеплотник замялся. – Без меня, без Зарпигоны, без… В общем, я тут самый старший. Изобразив на лице грусть, юноша пожал плечами: – Похоже, выбора у меня и нет. – Точно нет, парень! – Капулий осклабился. – Тем более ты ведь сам к нам пришел. – Ла-адно. – Рысь засмеялся, настороженно поглядывая в маленькие глазки разбойника. Тот все же был здоровенным детиной и вполне мог, заговорив зубы, неожиданно пустить в ход нож для разделки мяса или ту пару кинжалов, что были припрятаны у него за поясом под широкой накидкой-лацерной. – Думаю, этот красавчик нам пригодится, – отвернувшись от плиты, подала голос Зарпигона. – Да он и сам вроде не прочь. А? Хочешь заработать хорошие деньги, Рысь? – А кто ж не хочет? – Юноша пожал плечами. – Скажите только, что делать-то? – А вот об этом сейчас и поговорим, – с подозрением оглядевшись по сторонам, осклабился Капулий. – Слушай сюда, парень… Предложение, сделанное главой шайки, было настолько предсказуемым и убогим, что Рысь на миг испытал самое настоящее разочарование. Похоже, что Флудан все-таки был убит вовсе не ради того, чтобы завлечь в банду бывшего гладиатора, вернее, не только из-за этого. Капулий, судя по всему, действовал сейчас на свой страх и риск. Плотник с Зарпигоной, как видно, просто хотели немного подработать без ведома хозяина, а в том, что таковой имелся (тот властный старик, о котором рассказывала Лация?), можно было не сомневаться. Потому и Капулий в ходе беседы несколько раз предупредил, чтобы юноша особо не болтал с Хилоном. Хилон… Да, этого парня здесь явно хотели обвести вокруг пальца, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: именно Хилон и представляет здесь зоркое око истинного хозяина. Пожалуй, это и есть самое интересное из всего, что Рысь пока почерпнул. Хилона нужно обязательно каким-то образом прижать. Не сейчас, конечно, – сперва надо осмотреться, войти в доверие, – но в самое ближайшее время. Собственно, убогое предложение Капулия состояло в следующем. Рысь, как бывший популярный гладиатор, наверняка имеет на примете пару-тройку богатых и скверно охраняемых домов, в которых можно с успехом пошуровать, лучше всего – в отсутствие хозяев. Естественно, юноша не стал отнекиваться, сказав, что, конечно, таковые домишки имеются, правда хорошо бы для начала кое-что разведать, присмотреться. – Вот и присмотрись, – хохотнул разбойник. – Только день-два, не больше. К чему тянуть? Рысь расхохотался – в этом плане он был абсолютно согласен со всеми членами шайки, в которую, кроме Капулия с Зарпигоной, входил еще Камилл. Вот он-то и должен был приглядывать за новоиспеченным разбойничком – Капулий даже на миг не хотел терять Рысь из виду. – Хорошо, – согласно кивнул Юний. – Камилл так Камилл. Сразу после полудня пусть ждет у мавзолея Августа. – Он может и сюда прийти, – напомнила Зарпигона. – А вот уж нет, – резко возразил Рысь. – Нечего ему лишний раз в таверне мелькать. – И правда, – подумав, одобрительно кивнул Капулий. – Пусть уж ждет где сказано. Я передам парню. Ну, а ты смотри… – С угрозой в голосе разбойник положил руку на рукоять кинжала. – Ежели что – на дне моря достану и на куски порежу. Рысь в ответ лишь улыбнулся: – Пустая угроза для гладиатора. Пойду пока посплю… – Он с видимым наслаждением потянулся и поднялся из-за стола. – Разбудите в полдень.
Его разбудили в шестом часу дня, как и просил. Наскоро перекусив вином и хлебом, Рысь вышел на улицу, с удовольствием подставив лицо теплому весеннему солнцу. Пройдя узкими переулками, юноша перепрыгнул глубокую канаву и, свернув за угол, оказался на длинной, широкой и прямой, как стрела, виа Фламиния, пересекавшей почти полгорода. Слева, за акведуком, на пологих холмах зеленели сады, справа, за городской стеной, блестела река, а где-то далеко впереди, за красными черепичными крышами зданий, смутно угадывались контуры цирка Фламиния и Пантеона. Остановившись возле мавзолея Августа, Юний сразу же заметил за колонной тощую фигурку Камилла. Одетый в короткую салатного цвета тунику, тот, вытянув шею, внимательно вглядывался в вереницу проезжавших мимо возов, груженных деревянными балками и кирпичами, – в отличие от всех прочих, повозкам со стройматериалами разрешалось ездить и днем. Поскрипывая, подскакивали на булыжниках мостовой колеса, волы медленно перебирали ногами, лениво переругивались между собой возчики. – Видать, все ж таки собрались ремонтировать Аврелиеву улицу, – поздоровавшись с Рысью, сообщил Камилл. – Эвон, туда и свернули. Выглядел мальчишка как-то не очень жизнерадостно, скорее хмуро. – А что там, на Аврелиевой? – просто так, для поддержания разговора, спросил Юний. – Ни пройти ни проехать? – Конечно, – усмехнулся парень. – Там ведь яма на яме, особенно ближе к воротам. Да и ворота бы, честно говоря, подновить не мешало, а то смотреть страшно. – Камилл презрительно сплюнул и, хлопнув загнутыми кверху ресницами, посмотрел на Рысь. – Ну, куда идем? – Для начала – на виа Лабукана, затем – на Тибуртинскую. – Изображая глубокие раздумья, Юний взъерошил свои крашеные волосы. – Есть там пара домишек. Хозяева – ротозеи, думаю, не так-то и трудно будет там пошуровать. – Это хорошо! – Камилл воспрянул духом. – Я и сам хотел бы сказать тебе, Рысь, чтоб ты не очень-то засматривался на слишком богатые дома. Да, там, наверное, есть что взять – но ведь есть и немаленькая охрана. А хозяева-ротозеи – этот как раз то, что надо! К чему лишний риск? – Да, для нас троих не всякий дом подойдет, – согласно кивнул Юний и искоса взглянул на напарника. – Больше-то ведь нет никого… Впрочем, как нет? А Хилон? Он ведь, кажется, тоже из наших? – Из наших, да не совсем. – При упоминании Хилона Камилла аж перекосило. – Гад он, между нами говоря… Гад и соглядатай! – То-то он мне сразу не понравился! – Юний подлил масла в огонь. – Так и высматривает, так и зыркает. А тут, с утра еще, советовал Капулию послать тебя на самое опасное дело: дескать, убьют этого трусливого осла Камилла – туда и дорога. – Ах так?! – Камилл явно разгневался – глаза его засверкали, щеки запылали пурпуром. – Ах, он вот так говорил? А сам-то он не трусливый осел? Ишь выделывается, тварь! А когда нужно было убрать Флу… одного козла… небось к нам прибежал – помогите! Ага! Рысь едва сдержал радость. Камилл таки проговорился: Флудан был убит кем-то из шайки. Впрочем, об этом Юний и так догадывался, однако теперь догадка подтвердилась. Рассуждая логически, можно было сделать вывод и о том, что Флудан был убит по приказу истинного хозяина доходных домов и лупанариев. Флудан – пешка, вернее, ширма, за которой прячется кто-то очень влиятельный и ловкий. Отыскать этого человека – и задание Гая Феликса можно считать выполненным. А потом… А что, собственно, потом? Лавровый венок, как греческим героям, почести и богатство? Феликсу – да, а он, Ант Юний Рысь, как будет отмечен? Наверное, деньгами. А к чему деньги? Бывший гладиатор, ныне вольноотпущенник – у обычных римских граждан подобный статус вызывает лишь холодное презрение, которое способны изменить разве что деньги. Конечно, не в виде сестерциев, дупондиев, ассов или даже серебряных денариев, и не золотые ареусы… Собственность! Только законная собственность, которую никто, даже сам император, не имеет права отобрать. Обладание ею и дает истинную свободу. Доходный дом, мастерская, меняльная контора, пара-тройка кораблей… Что же, выходит, именно к этому и нужно стремиться? Быть богатым, а значит, свободным, то есть владеть собственностью, – да, в Риме это многое значило. Но имело ли это хоть какое-нибудь значение для него, Рыси? Наверное, имело… Нет, раньше, давным-давно, на далекой родине, среди пологих холмов, поросших угрюмым ельником, среди высоких, рвущихся в небо сосен, богатство не значило ничего, ведь все принадлежало всем. Может, стоит вернуться туда, отомстить наконец убийцам рода – ободритам и их вождю Тварру? Но даже для этого нужны деньги – просто так из Рима не выберешься, за все нужно платить… Да и вообще, нужно ли покидать Империю ради мести и ради того, чтобы вернуться в полузабытую уже землю, где шумят бескрайние леса и изумрудные волны Альдейги-Нево – озера-моря – лижут холодный берег? Вернуться туда, где никто не ждет? А стоит ли? Ради чего? Чтобы в одиночестве любоваться, как качаются на ветру сосны? Вернуться… А может быть, вернуться по-другому, не полунищим изгоем, а во главе легиона, несущего дикому лесному краю римский закон и порядок? Ведь этот закон и порядок, что бы про него ни говорили, был выгоден всем. Особенно тем, кто занимался делом, – купцам, мелким торговцам, ремесленникам, да многим… Рысь закрыл глаза, представив вдруг, как, вспенивая рострами волны седого Волхова, пристают к берегу римские либурны, как возникает укрепленный лагерь, а затем и город, Колония Юния, с широкими мощеными улицами, просторными площадями, термами, библиотеками, цирком, с великолепными храмами Юпитера и Юноны, Сатурна и Весты, Мокоши и Световита. Да, да, Мокоши и Световита – римляне никогда не отвергали чужих богов. Возможно такое? Почему бы и нет? Ведь, как частенько говаривал Феликс, все зависит от целесообразности. Где Альдейга-Нево? Далеко-далеко на северо-востоке, за дикими германскими племенами – тевтонами, бургундами, кимврами, которые постоянно нападают на римские укрепления-лимесы вдоль границ двух беспокойных провинций – Верхней и Нижней Германии. А что, если позади диких племен вдруг образуется некая римская сила? Станут ли они нападать на лимесы так же беззаботно и часто? Вряд ли. Поэтому… Замечтавшись, Рысь споткнулся о каменное возвышение, предназначенное для перехода улицы в дождливые дни, и, выругавшись, полетел чуть ли не под колеса повозки, груженной тяжелыми балками. Мало того что ушибся, так еще и разорвал тунику, и все это под веселый хохот прохожих и возчиков. – Эй, смотрите! Вот так раззява! Ушиб колено, порвал тунику, еще и смех этот дурацкий, вот уж поистине вляпался. – Беда не приходит одна, – вставая, на родном языке зло пробормотал юноша и тут же переиначил пословицу на римский манер: – Бездна призывает бездну. – Что ты сказал? – помогая подняться, хлопнул глазами Камилл. Рысь повторил. – То же самое произнес перед своей смертью Флу… один человек, – шепотом поведал парень. – Ладно уж, «один человек». – Юний погладил ушибленное колено. – Говори уж прямо: Флудан. Здорово Капулий его завалил – тот и не пикнул. – Капулий? – В глазах мальчишки промелькнул ужас. – Так ты все знаешь! – Правда, я бы лично не стал обвинять плотника, – с усмешкой продолжил Рысь. – Ведь ни меч, ни кинжал, ни копье не виноваты в том, что убивают. Вот так и Капулий. Испуганно оглянувшись, Камилл не поддержал темы, чему способствовало и происшествие, случившееся прямо на углу, у алтаря Мира. Попавшее в выбоину колесо повозки застряло, подломилось, и весь груз балок с грохотом высыпался из телеги, едва не задев проходивших мимо грузчиков. – Ничего себе! – ахнул Камилл, увидев, как огромные, прочные на вид балки при падении вдруг рассыпались в труху. – А дерево-то – гнилье! Впрочем, напарников случившееся мало интересовало – следовало спешить, чтобы управиться с делами до вечера. Вот Рысь и спешил, быстро обходя возы. Свернув к акведуку, они перешли длинную Пинцийскую улицу, миновали стену Сервия Туллия, немного прошли вдоль широкой улицы Альта и Семита и, спустившись с Виминала, оказались на Тибуртинской. Идти предстояло еще долго, Тибуртинская улица – длинная. – Зайдем в харчевню, передохнем? – оборачиваясь на своего несколько приотставшего спутника, предложил Юний. – Зайдем! – явно обрадовался тот. Вид у парня был крайне усталый, еще бы – тащиться через полгорода. Харчевня на углу улицы Патрициев и Тибуртинской располагалась в довольно людном месте, что было на руку Рыси, уже разработавшему план избавления от своего спутника. Теперь предстояло воплотить придумку в жизнь, причем как можно быстрее. – Ну и вино! – хлебнув из поданной кружки, скривился Юний. – Уксус, натуральный уксус! – Он поднялся из-за стола. – Пойду набью морду хозяину! – Эй, эй, что ты! – испугался Камилл, едва не подавившись оцеллой. – Умоляю, не надо этого делать, вдруг придут стражники, или… – Да пошутил я. – Юноша улыбнулся. – Но вино попрошу другое. Я сейчас. Подмигнув напарнику, он быстро направился к кухне, бросая внимательные взгляды на сидевшие в харчевне компании. Слева громко гомонили торговцы, обсуждая цены, справа – бородатые крестьяне в шерстяных, пахнувших навозом туниках толковали о посевной, у самой кухни гоготала толпа молодежи – человек пять лет по семнадцать – двадцать, из тех самых, в жизни ломаного асса не заработавших, римских граждан, грубо говоря, бездельники-плебеи. Юний оглянулся – сидевший спиной к кухне Камилл сосредоточенно жевал свою оцеллу. Бесцеремонно присев за стол, Рысь раздвинул молодых плебеев локтями. – Эй, парни! – Но, ты не очень-то! – окрысился было тот, что слева, в штопанной тунике. Юний хлопнул его по плечу: – Хотите сестерций? – Хотим два сестерция, – криво усмехнулся «штопаный». – Что, избить кого-нибудь? Это мы можем, верно, ребята? Компания заржала. – Нет, избивать никого не надо, – засмеялся Рысь. – Видите за тем столом парня в светло-зеленой тунике? Ребята оглянулись: – Кудрявый, что ли? Крашеный? – Ну да, он, – Юний кивнул. – Это племянник моей жены, а тут, вишь, неподалеку, живет одна зазноба… – И ты хотел бы ее навестить, – под общий хохот продолжил «штопаный». – А племянник, конечно, тебе в этом мешает. – Парни переглянулись. – Есть тут один подвал. Можем запереть ненадолго. – Вот-вот, – обрадованно поддакнул Рысь. – Мне хотя бы до вечера. Только вы это, будто бы перепутали его с кем-то. – Не учи ученых. – Это вам сейчас, остальное здесь же, вечером. – Вытащив пару сестерциев, которые тут же исчезли в узкой ладони «штопаного», Рысь направился к выходу и уже оттуда наблюдал, как ловко парни окружили ничего не подозревавшего Камилла. – Аве, Марк! – «Штопаный» с размаху хлопнул мальчишку по плечу. – Привет тебе от Тита. – Я не Марк, уважаемый… И не знаю никакого Тита. – Камилл испуганно завертел головой, и Юний спрятался за дверным косяком. – Зато Тит тебя хорошо знает! И поручил нам забрать у тебя денарий. Тот, что ты ему должен еще с февральских нон! – Да не знаю я никакого Тита! Эй, люди, люди… Помогите! Камиллу быстро заткнули рот и, выведя из харчевни, потащили куда-то в сторону Эксквилинских ворот, да на полпути свернули в какую-то узкую щель. Проводив компанию глазами, Рысь удовлетворенно кивнул и, запахнув лацерну – скрыть разорванную на подоле тунику, – быстро направился по Тибуртинской улице. Золотое, опускающееся за Тибр солнце припекало плечи, оставляя на мостовой смешные длинные тени. Миновав шумный рынок Ливии, Юний прошагал еще, наверное, где-то с полмили, пока наконец не остановился перед воротами знакомого двухэтажного дома. – Эй. – Подойдя ближе, он негромко постучал. – Лация! Это я, Юний. Ворота тут же открылись… и Рысь едва не стал жертвой огромного, чуть было не набросившегося на него пса! – Фу, фу, Калад! – послышался девичий голос, и здоровенная псина послушно улеглась у самых ворот, преграждая вошедшему юноше выход. – Ну наконец-то! – Девушка бросилась Рыси на шею. – Мне так здесь скучно одной и страшно, – пожаловалась она. – Хорошо хоть, твой Феликс дал мне вот этого пса… Тихо, тихо, Калад, хоро-о-ший… – Сама-то его не боишься? – искоса поглядывая на собаку, усмехнулся Юний. – Вначале боялась, а теперь привыкла. – Лация пожала плечами. – К тому же я ведь его кормлю, Феликс присылает продукты. – Отлично. – Юноша потер руки. – Значит, у тебя с ним постоянная связь. Когда придет гонец? – Завтра утром. – Замечательно. Теперь слушай внимательно и запоминай – передашь Феликсу следующее…
Солнце уже совсем село, когда вернувшийся в харчевню Рысь заплатил парням остаток обещанной суммы и в ожидании Камилла расслабленно уселся за стол. Растрепанный мальчишка, тяжело дыша, наконец показался в дверях. – Аве, Камилл! – издевательски помахал рукой Рысь. – Где пропадал? – Ты здесь, слава Юпитеру! – обрадованно бросился к нему напарник. – Видишь ли, меня тут перепутали с каким-то Марком – вроде я кому-то должен, какому-то Титу, бросили в подвал. Потом пришел этот самый Тит, и вот, все выяснилось. Отпустили. – Повезло тебе, – Юний усмехнулся. – Могли бы и не отпустить. Ну что, я подобрал домишко. – Отлично! – Пойдешь смотреть? – Гм… Да нет. Я ж тебе доверяю. А где домик-то? – Да тут, рядом, на Тибуртинской. Завтра ночью там никого не будет – пара домашних рабов да сторож. – Многовато… – Какое там «многовато»? Смотри, я уже все придумал. Поедем на повозке, чтоб добычу на руках не тащить – там есть чего взять. В общем, так…
Идея с повозкой пришлась по душе и Капулию – и в самом деле, чего тащить добычу на себе? Много не унесешь, да и вообще крайне подозрительно выглядит. Уж лучше на телеге… – Найдешь повозку-то? – Рысь недоверчиво посмотрел на разбойника. – Найду, – осклабился тот. – Есть у меня знакомые возчики. Значит, завтра ночью? Отлично! Точно богатый дом? Вместо ответа юноша лишь скривил губы.
И вот наступила ночь, темная и безлунная, – как раз такая и нужна для черных разбойничьих дел. В садах Саллюстия истошно орали коты, где-то на Квиринале лаяли собаки, а по широкой Тибуртинской улице, поскрипывая колесами, неспешно катила телега, запряженная парой волов. Впереди, на пересечении с виа Лабикана, внезапно показался свет. – Стражники! – боязливо ахнул Камилл и дернулся было бежать, да Капулий быстро схватил парня за шиворот. – Сиди! Удавлю гада… – Разбойник обернулся к Юнию. – Сейчас увидим, в каком порядке твои папирусы… – В самом полном. – Рысь лениво сплюнул. – Зря, что ли, вчера целый день рисовал? – Эй, вы! – Высоко подняв фонарь, стражники остановились перед повозкой. – Кто такие, куда и что везете? Стражников оказалось четверо – естественно, это были не элитные преторианцы, а обычный наемный сброд из вольноотпущенников и рабов, подчинявшихся городскому префекту. Впрочем, вооружены все четверо были вполне прилично – короткие мечи, панцири, копья. У стоявшего позади всех воина Рысь заметил висевший на поясе рог – если что, могут подать сигнал. – Горшечник Кассиодор из Гамеи нанял нас для вывозки негодных амфор на черепковый холм, – непринужденно спрыгнув с телеги, произнес Юний. – Вот договор. Один из стражников – видимо, старший – развернул полоску папируса и зашевелил губами: – «Я, Аппий Коргн Кассиодор из Гамеи, вольноотпущенник всадника Авла Аппия Коргна, владелец горшечной мастерской на виа Тибуртина…» Проезжайте! Стражники расступились и телега, поскрипывая, покат-ила дальше. – Слава Юпитеру, пронесло! – с видимым облегчением прошептал Камилл. Капулий хмыкнул и подстегнул волов. Мимо тянулись глухие стены закрытых ночными ширмами лавок, высокие крыши домов чернели на фоне темно-синего звездного неба. Где-то за углом вдруг послышался приглушенный крик – скорее возглас – и затих. Какая-то крупная птица, тяжело взмахивая крыльями, перелетела с крыши на крышу. – Коршун, – еле слышно прошептал Камилл. – Сам ты коршун, – засмеялся Рысь. – Обыкновенный голубь. – Ага, голубь, как же! – не выдержав, ухмыльнулся Капулий. – Голубь, парни, больших денег стоит. Его бы поймать да продать в богатый дом, к столу. Полсотни старых денариев! – Иди ты! – недоверчиво махнул рукой Юний. – За какого-то голубя – полсотни полновесных серебрях?! Не может такого быть. – Капулий прав, – вступил в беседу Камилл. – Я сам видал, как богатей Кассий Лонгин отвалил за пару голубей тысячу сестерциев, мода такая у них теперь – голубей жрать. Рысь пожал плечами и пристально всмотрелся в темноту. Кажется, подъезжали. – Стой! – узнав ворота, шепотом скомандовал он. – Значит, как и договорились – сначала войду я: рабы меня знают, может, и не придется никого убивать, просто свяжем. – Хорошо бы, – мечтательно протянул Камилл, а Капулий лишь скривил зверскую рожу. Юний слез с телеги и громко постучался в ворота: – Эй, есть кто-нибудь живой? – Чего надо? – послышался за воротами заспанный мужской голос. – Это дом Климентия Друза? – Ну, допустим. А ты кто таков? – Я из Капулий, проездом. Привез письмо от Викентия Флора, друга твоего хозяина, понял? – Днем приходи. Сейчас нету хозяина, вообще никого нет. – Днем я уеду. А сейчас – и переночевал бы заодно, а? Ну, что тебе стоит пустить? А у меня и вино хорошее с собой есть, и кусок жареного поросенка. – Поросенок? Это хорошо… Ты один? – Один, один… – Ну хорошо, заходи. Только быстро! Ворота дома чуть приоткрылись, и Юний юркнул в образовавшуюся щель. Лязгнул засов. – Как бы он нас не обманул, – недоверчиво прошептал Капулий. – Не должен бы, – тихо отозвался Камилл. – Вроде бы Рысь – парень честный. Да и дом этот мы с ним вместе высматривали, так что все чисто. – «Чисто», – издевательски передразнил разбойник. – Вот попадемся, отправят тебя на каменоломни, а то и вообще казнят. – А почему именно меня-то?! – вдруг возмутился Камилл. – Что я, больше всех… – Тсс! – Разбойник вдруг зажал ему рот ладонью. Скрипнув, отворились ворота. – Ну, что встали? – выйдя на улицу, негромко произнес Рысь. – Я их связал. Заходите…
Глава 14 Май 227 г. Рим – Остия – Элея НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО
Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.Публий Овидий Назон. Наука любви
Со времени удачного налета на заброшенный дом Юлии Филии, стараниями Феликса наполненный разного рода «сокровищами» – позолоченными статуями, кувшинами, денариями, средней дороговизны тканями и прочими вещами, вызвавшими довольные улыбки Капулия и Зарпигоны, авторитет Рыси в шайке резко возрос. Ему теперь хоть и не доверяли полностью, зато держали за своего и, можно даже сказать, уважали. Пользуясь этим, Юний частенько захаживал к Лации, передавая ей сведения для Феликса, и даже пару раз встречался с ним сам, оба раза – в книжной лавке на рынке Траяна. Две недели, на которые Феликс выпросил Рысь у императора, постепенно превращались в месяцы. Впрочем, Александру Северу сейчас было не до бывшего гладиатора – по совету своей матери Юлии Маммеи он старался дружить с сенатом и, презирая плебс, резко ограничил расходы на зрелища. Стало проводиться меньше гладиаторских боев, почти не отпускались средства на покупку экзотических зверей и прочего, столь любезного жестоким сердцам римской толпы, и та постепенно начинала ненавидеть своего цезаря. Также были ограничены расходы на подарки воинам, что отнюдь не способствовало любви к императору в армии. В народе и легионах начиналось брожение, грозящее вылиться в бунт, и этот тревожный симптом осложнялся внешней опасностью – поднял голову персидский царь Ардашир, объединивший весь Иран и открыто зарившийся на восточные провинции Империи. Обо всем этом с горечью поведал Юнию Феликс. Впрочем, не все было так плохо – вторая его весть оказалась вполне обнадеживающей и радостной. – Да, я выполнил твою просьбу, Юний. – Феликс, уже собираясь уходить, обернулся, дернув своей остроконечной бородкой, больше приличествующей не римскому гражданину, а хотя бы тому же персу Ардаширу. – Мои люди отыскали в Остии Юлию Филию. По-моему, именно так зовут ту даму, которую ты просил разыскать? – Да! – обрадовано воскликнул юноша. Он действительно был искренне рад этой новости, хотя, казалось бы, и не испытывал к Юлии никаких особых чувств. Юлия, на его взгляд, была неплохой женщиной, даже неплохим человеком, и поэтому ей следовало помочь, насколько это возможно, ей и мальчишке, беглому рабу Лукану, ставшему таковым из-за Рыси. Что ж, всем, сколько можешь, помогай! Отнюдь не самая дурная пословица. – Она живет почти у самой пристани, на постоялом дворе грека Анаксимандра – это далеко не бедный вольноотпущенник, – пояснил Феликс. – При ней – я имею в виду Юлию – еще какой-то мальчишка, похоже, что беглый. – Да, это они… – улыбнулся Рысь и вдруг задумчиво посмотрел в окно. – Интересно, что же она не вернется в Рим? – Похоже, твоя Юлия кого-то очень сильно боится. – Феликс потрепал юношу по плечу. – Впрочем, она и там не бедствует и, кстати, через контору некоего Хелимаста недавно оплатила договор на охрану своего дома на виа Тибуртина. Юний вздрогнул: – Но ведь там же… – Все уже уладилось, успокойся, друг мой! – Феликс неожиданно расхохотался. – А ты думал, того огроменного пса я содержу на свои деньги? – Да хранят тебя лары, Феликс! – Пустое. – Литератор несколько раздраженно взмахнул рукою. – Человек сам себя охранит лучше всяких там ларов. Кстати, с чего бы это так резко разбогатела Юлия Филия? По слухам, вроде раньше собиралась продавать дом и вдруг, после появления в порту Остии египетских зерновозов – довольно-таки неожиданного для всех, – эта вдовица снимает сразу несколько комнат, причем платит вперед и достаточно щедро. Загадка… – Феликс посмотрел юноше прямо в глаза, и взгляд у него при этом был весьма неприятный. – Повезло, видать, вдовушке, – ничуть не смутился Юний. После гладиаторской школы с ее подлостью, договорными боями и прочими прелестями вряд ли его могло бы хоть что-то смутить. – Она и мне должна некоторую сумму, потому-то я так и хлопочу. – А!!! – Феликс шутливо погрозил ему пальцем. – Тогда сейчас самое время навестить бедную женщину… Вернее, теперь уже далеко не бедную. Впрочем, не сейчас, не сейчас… Поведай-ка мне еще разок о своей шайке! – Ну, не о моей, а Капулия, – рассмеялся Рысь. – Шайка как шайка. – Он пожал плечами. – Капулий – главарь, старуха Зарпигона – сбытчица улова, ну и Камилл на подхвате. А я у них вроде как охранники и главная действующая сила. – Прокатило, выходит, тогда, на Тибуртинской? – Еще как! Откуда ты набрал целый кувшин серебряных денариев, Феликс? – Видишь ли, друг мой, они, как бы это сказать, не совсем серебряные… – Помощник префекта засмеялся, но быстро вновь стал серьезным и поинтересовался, появилось ли что-нибудь новенькое в деле Флудана. – Да ничего, – с досадой отозвался Юний. – Одни догадки. О том, что его убил Капулий, я и раньше докладывал, а вот по чьему приказу – неизвестно. – А у тебя самого нет по этому поводу никаких мыслей? – прищурив глаза, невзначай осведомился Феликс. Дался ему этот Флудан! – Даже не знаю, – честно признался Рысь. – Ты как-то говорил, что этот самый Флудан был клиентом некоего богача, забыл, как его имя… кажется, Северьян. – А, ты, верно, имеешь в виду Северьяна Занозу, – догадался Феликс. – Нет, это не тот след. Не стоит там ворошить, не стоит. Займись-ка лучше этим Капулием, да и старуха Зарпигона вызывает определенные подозрения. Говоришь, они явно на кого-то работают? – Ну да. – Юний кивнул. – Все эти разбои так, вовсе не основное дело. А вообще, я бы не сбрасывал со счетов этого Северьяна. Может, чего и выплыло бы? – Ладно, ладно. – Феликс почему-то казался раздосадованным. – Придет черед, займемся и Северьяном. А сейчас иди, пока тебя не хватились твои новые друзья-разбойнички… – Да не хватятся они. – И в Остию покуда не торопись, успеется. Не убежит от тебя эта неожиданно разбогатевшая вдовушка. Феликс попрощался с юношей как-то холодно, без обычной дружеской улыбки, словно бы подозревал парня в чем-то. А может, это просто показалось Юнию.
Нет, Рысь вовсе не собирался откладывать визит в Остию. Наконец-то он получил возможность встретиться с Юлией и теперь хотел сделать это как можно быстрее, после чего заняться Северьяном Занозой. Личность эта пользовалась в Риме относительной известностью, и отыскать ее особого труда не составляло, по крайней мере именно так полагал Юний. Что же касаемо вдовы… Что-то все-таки тянуло юношу к ней, и не только деловые интересы. Особенно после того, как прежняя его привязанность, Флавия, превратилась в богатую замужнюю даму. А кроме Флавии, в жизни юноши еще находилось место и для Лации, и даже для, казалось бы, пустой и развратной Кассии. Хотя, конечно, не совсем она была пуста и не так уж развратна – просто выросла в таких условиях. Юний даже как-то попытался понять, что значат для него все эти женщины, вернее, девушки, ведь самой старшей из них, Юлии Филии, было чуть больше двадцати. Ну, вот с нее и начать, с Юлии Филии. Не писаная красавица, но очень мила и вполне искренняя в своей привязанности, по характеру добрая и смешливая, правда не особо удачливая. Юний даже чувствовал за нее какую-то ответственность, вспоминая прежние ночи, – именно ложе Юлии он мог бы считать спокойным, уютным, домашним, и, кажется, сама хозяйка отнюдь не была бы против. Не была бы… Лация. Юная проститутка, к которой поначалу Юний не испытывал никаких чувств, да и сейчас не должен бы испытывать – а вот тем не менее грызло душу беспокойство: как она там, одна в пустом доме? Одиноко небось, страшно. Она была какая-то прямая, простая, надежная, что ли, в общем, человек, которому можно было доверять, что и сделал Юний – и пока об этом не пожалел. Кассия, смешная в своей самонадеянности и узости интересов – «кругом все золото, золото». Хоть и постарше Лации, а ребенок ребенком, ей бы в игрушки играть. Любит все красивое, блестящее, вот и Юния ничтоже сумняшеся уже успела позвать в любовники – однако ведь и помогла в трудной ситуации, тут уж ничего не скажешь. Да и что говорить – что-то притягивало к этой взбалмошной девчонке, и не только Рысь. Испытывал ли он к Кассии хоть что-то? Пожалуй, нет. По крайней мере – до их последней встречи. Ну и наконец, Флавия. Флавия Сильвестра, давняя, еще со времен Ротомагуса, привязанность Рыси. Он когда-то мечтал быть рядом с ней и мечту свою не оставил. Правда, и тогда, и сейчас он знал: вместе они все равно не будут. Слишком уж разные статусы. Да и Флавия в последнее время очень уж изменилась, постепенно и безвозвратно превращаясь из непорочного галльского цветка в искушенную и циничную матрону. И тем не менее…
Сказочку про Остию Капулий и Зарпигона проглотили, не поморщившись. Капулий даже не стал выволакивать из лупанария Камилла – для пригляду – похоже, доверял теперь и Рыси. Вернее, Камиллу он доверял так же мало. – Давай, Рысь, – на прощание отечески напутствовал – только что не целовал – Капулий. – Оно и вправду – в Остии порядка поменьше, денег побольше – порт, одно слово! За день управишься? – Вполне. Ну, если к вечеру не вернусь, то завтра точно. – Ну, вот и славненько. – Капулий потер руки. – Там ведь не только в чей-нибудь дом можно будет вломиться, но и на склад, и, если повезет, на кораблик. Во, Рысь! Ты там посмотри, где можно быстро нанять баржу, чтоб без лишних вопросов, а здесь я и сам на пристань схожу. – Уговорились. – Рысь засмеялся и, махнув рукой, вышел из дома.
Сговорившись на пристани за дупондий, он добрался до Остии на попутной барке и, высадившись на мощенный камнями берег, внимательно осмотрелся. То есть осматриваться-то он начал еще во время пути, ну а теперь – в особенности. Тут было на что посмотреть! Огромные двухмачтовые корбиты, ничуть не уступающие им лапидарии – суда для перевозки камней, широкие, с вместительными трюмами гаулы. Кроме многочисленных «круглых» торговых судов с высокими, заваливающимися бортами, на рейде стояло несколько хищных военных либурн и две контеры, ходившие на веслах, но, говорят, на них имелась и съемная мачта. На берегу, у причалов, располагалось несколько больших подъемных кранов, таких же как и на римской пристани. Огромные деревянные колеса, которые вертели рабы или волы, сложная система веревочных блоков – такие краны могли спокойно поднять и слона. За кранами виднелись многочисленные склады, а чуть дальше, влево, – таверны с широко распахнутыми дверями, из которых, несмотря на дневное время, доносилось разухабистое пение, ругань и разноязыкая речь. Где-то там, судя по всему, следовало искать и постоялый двор вольноотпущенника Анаксимандра. С любопытством посмотрев на работу крана, Рысь не спеша отправился дальше и зашел в первую попавшуюся таверну. Здесь раздавался жуткий хохот и недовольные вопли игроков в кости – занятие это хоть и преследовалось по закону, однако было весьма распространено среди моряков. Игра здесь, похоже, подходила к концу. У задней стены кверху ножками валялся перевернутый стол, на полу, меж разномастных глиняных черепков, разливалась пахучая винная лужа, прямо в середине которой стоял босой человек в разорванной на груди тунике и с широким ножом в левой руке. Всклокоченная борода незнакомца и синяк под правым глазом наводили на мысль о весело проведенном времени. – Покажи свои кости, Гарип! – придерживаемый за руки двумя дюжими парнями, бесновался у входа желтолицый тощий старик. – Я знаю, они у тебя помечены! Ты шулер, Гарип, и никогда не играл честно, тьфу! Изловчившись, старик плюнул в Гарипа и, как это ни странно, попал, что, впрочем, не вызвало у шулера никаких особых эмоций. – Заткни свой змеиный рот, Ирипаг! – всего-то и ответил он, да еще пообещал отрезать ножом кое-что из мужских принадлежностей оппонента. – Ах так? – взвизгнул Ирипаг и, немыслимым образом извернувшись, вырвался из объятий державших его парней. – Готовься к смерти, Гарип! – запрыгнув на ближайший стол, брызжа слюной, возопил он и попытался с разбега ринуться на своего соперника, однако поскользнулся и упал прямо на руки Юнию. Юноша, конечно же, не стал держать столь грязного старикашку, а попросту бросил его на пол. Упав, Ирипаг еще громче заверещал, завертелся и вдруг ткнул в грудь Юния грязным пальцем: – Вот он, сообщник Гарипа! Я видел их вместе, ви-и-дел… – Старик неожиданно бросился на Юния, и тот остановил его коротким ударом. – Э, да ты и вправду против него, – решили дюжие парни и дружно поперли на Рысь. – Мы тебя не знаем, парень. Ты нам не нравишься! Угрюмые рожи их, не отягощенные и маленькой толикой того, что в приличном обществе принято именовать интеллектом, маячили все ближе и ближе. Мускулы у парней оказались весьма приличными, а в руке одного из них – того, что слева, – вдруг блеснул нож. Рысь оглянулся – выход был отрезан сгустившейся вокруг толпой завсегдатаев, почти не отличавшихся от нападавших. Юноша усмехнулся: что ж, драка так драка. Как учил отец? Если на тебя идут двое здоровяков – притворись змейкой или ужом, маленьким и юрким, – проскользни так, чтоб тебя не заметили, а уж потом… Ну, до «потом» еще было рано. Пока же, прикрыв глаза, Рысь представил, как его позвоночник становится гибким, таким гибким, что можно запросто свернуться в клубок, а кожа делается скользкой, такой, что ничего не стоит просочиться сквозь пальцы… У всех сложилось впечатление, что у стоявшего только что перед столом голубоглазого, никому здесь не знакомого парня вдруг резко выдернули позвоночник, настолько резко он опал – именно опал! – на залитый вином пол. Ни парни, ни зрители еще и понять ничего не успели, как Рысь проскользнул у них между ног и… …и обратился в медведя! Не в того смешного бурого мишку, добродушного косолапого увальня, в которого играют дети, а в истинного медведя – сильного, стремительного, хитрого и страшного в своей ярости зверя… Подняв руки, словно медведь встал на дыбы, Рысь представил, будто из пальцев выросли когти, и резко опустил их на шею того парня, в руке которого поблескивал нож. Не издав ни звука, парень повалился наземь… Он еще не успел упасть, как туда же полетел и второй. Все произошло настолько быстро, что никто ничего и не понял. Люди удивленно оглядывались. Вот, казалось бы, только что у дверей стоял городской франт, которого, несомненно, следовало хорошенько проучить, чтоб не совался куда не надо, – и вдруг нет его! Исчез, провалился, а Валерьян с Авлом – лучшие бойцы-забияки – ни с того ни с сего оказались на полу. А незнакомец тем временем, подняв с полу выроненный Валерьяном нож, с нехорошей ухмылкой направился к выходу. – Я бы, конечно, воспользовался вашим гостеприимством, – серьезно произнес он, – но не имею времени. В голубых, нездешних глазах его виднелась некая отрешенность, присущая, говорят, диким зверям или обреченным на смерть гладиаторам. Никто не осмелился задержать его, даже Сергий Кота, что, на спор метая ножи, не глядя попадал в тонкую оливковую веточку. Даже он не рискнул, настолько зла и опасна казалась исходящая от незнакомца сила. – Убивать таких надо, – когда незнакомец вышел, с убежденностью произнес Ирипаг, и все с ним согласились. – А Гарип? Гарип где? – оглядываясь, вдруг закричал кто-то. – Сбежал, гад, сбежал! А ну ловите же его, ловите… Ловите… Куда там – шулера давно уже и след простыл. Какой же дурак станет дожидаться расправы, если есть возможность уйти?
Быстро удаляясь от негостеприимной таверны, Рысь шел по пристани, косясь на распахнутые двери лупанариев, из которых, завлекая гостей, выглядывали молодые крашеные девки в прозрачным туниках, а то и вовсе без оных. – Они вызвали стражников, – нагоняя, кто-то прошептал в ухо. – Боюсь, и ты не сможешь справиться с двумя десятками. Не сбавляя шаг, юноша обернулся. – А, это ты, шулер. Сбежал-таки? – Что ж мне, смерти своей дожидаться? – резонно отозвался бородач. – Меня зовут Гарип. – Юний, – представился Рысь. В конце концов, какая разница, от кого узнать о постоялом дворе Анаксимандра? Можно и от шулера. По крайней мере, в данной ситуации у него нет никакой корысти в обмане. – Постоялый двор вольноотпущенника Анаксимандра? – старательно наморщив лоб, переспросил Гарип. Несмотря на окладистую бороду, ему вряд ли было больше двадцати пяти. Рысь усмехнулся – уж слишком много важности напускал на себя его новый знакомый. – Только не говори, что не знаешь. – Почему? Знаю. Только вот соображаю, как лучше пройти. Кажется, ты возбудил к себе нешуточный интерес. – И что с того? – хмуро пожал плечами юноша. – Здешняя стража… – Гарип махнул рукой. – Лучше с ней не встречаться. Юний не выдержал и расхохотался: – Это тебе с ней лучше не встречаться, но не мне, добропорядочному и законопослушному человеку. – Законопослушные не перекрашивают волосы, – неожиданно усмехнулся шулер. – И в столь жаркий день не носят пенулы с капюшоном. – Ты наблюдателен, – нехорошо ухмыльнулся Рысь. – Только, я смотрю, твоя наблюдательность не очень-то хорошо тебе помогает. – А, ты про таверну. – Гарип ухмыльнулся. – Ошибочка вышла, ну да ведь не зря говорится: человеку свойственно ошибаться. – Да ты, я вижу, философ. – Не чужд, не чужд… Стоп. Пришли. Вон он, твой постоялый двор, – шулер показал на обшарпанное трехэтажное здание с местами облупившейся штукатуркой. – Кажется, его владелец едва сводит концы с концами… – Э, не суди о вещах по виду, – неожиданно засмеялся Гарип. – Анаксимандр – чрезвычайно хитрый грек и весьма не бедный. Что стоим? Пошли, я там заодно и перекушу, а то с самого утра кишки сводит. – Не боишься, что сюда нагрянут твои приятели? – подходя к распахнутым воротам, язвительно осведомился Юний. Шулер лишь засмеялся в ответ, пояснив, что портовая шелупонь, собирающаяся в таверне старика Ирипага, никогда не пойдет к Анаксимандру, Греку, как тут его называли. И, соответственно, наоборот. – Только такие истинно свободные люди, как я, гуляют повсюду, – с пафосом произнес он и вдруг замер, едва не споткнувшись о валяющуюся во дворе амфору. – Однако нечистые тут дела, клянусь Бахусом. Юний и без его клятв видел, что дела нечисты. Весь первый этаж постоялого двора, представляющий собой харчевню, был не то чтобы разворочен, но изрядно попорчен, будто в нем погуляло стадо разъяренных слонов. Посуда была перебита, столы опрокинуты, по полу растеклись винные лужи. И вокруг – никого! Ни единой живой души. – Однако! – Гарип нагнулся и, опустив в лужу указательный палец, без всякой брезгливости облизал его. – Фалернское вино! – причмокнул губами шулер. – Да-а, не из дешевых. И уже почти высохло… Значит, это все произошло ночью или ранним утром. Не слушая его, Рысь вихрем взлетел на второй этаж, осмотрел пустые комнаты. Та же картина ждала его и на третьем. Где же, интересно, все? Сам хозяин, его постояльцы, слуги? – Такое впечатление, что старик либо совсем не платил налоги, либо платил, но мало, – со знанием дела тихо произнес Гарип. – Или – не тому. – Как это – не тому? – не понял юноша. – Разве не сборщикам налогов нужно их платить? – Не только им, но и многим другим. Квестору – чтоб не слишком завышал налоги, эдилу – чтоб закрывал глаза на возможные драки, цензору – чтоб разрешил игры, помощнику чрезвычайного префекта по пожарам – чтоб не привязывался к светильникам на деревянных балках, стражникам – на всякий случай, да мало ли в Риме чиновников? И все хотят кушать. А работает, между прочим, кто угодно, только не римские граждане, те только жрать умеют. – Совершенно с тобой согласен, – от души кивнул Рысь. – Однако мне тут нужно бы кое-кого разыскать. – Да и у меня были делишки со старым Греком… Кто это его так, интересно? – Тсс! – Рысь вдруг приложил палец к губам и прислушался. – Кажется, плачет кто-то. Гарип тоже напряг слух. – И в самом деле… Кажется, это где-то в амбаре. Идем, глянем? – Идем. Они прошли по захламленному двору к амбару, дверь которого была основательно приперта обрезком балки. Шулер оказался прав: именно оттуда и доносился плач. Рысь ногой отпихнул балку. – О, наконец-то боги услышали наши молитвы! С воплями и стенанием из амбара потянулись слуги – человек с полдюжины – молоденькие девчонки и юноши. Все они почтительно здоровались с Гарипом и опасливо косились на Рысь. – Эй, Устрица. – Шулер ловко схватил за руку длинного взъерошенного парня и отвел в сторону. – Ну, что тут было? – Да налетели утром какие-то, – шмыгнул носом слуга. – Раненько заявились – едва солнце взошло, сунули под нос хозяину какие-то грамоты да принялись все крушить, а нас вот всех заперли в амбаре. – А постояльцы? – не выдержал Рысь. – Они-то где? – Не знаю. – Парень пожал плечами. – Наверное, съехали. – А Грек? – не отставал шулер. – Он-то куда делся? – Хозяин? Вроде в Рим грозился уехать, жаловаться в комиции на произвол. – Пожалуй, и стоит пожаловаться… – Слышь, тут, среди постояльцев, не было такой молодой женщины, белокожей, симпатичной, с карими глазами? – быстро поинтересовался Рысь. – И с ней слуга – молодой, вот вроде тебя. Глаза серые, смуглый. – Не о Юлии ли с Луканом ты говоришь? – Слуга округлил глаза. – Их-то я видел, куда потащили, да и многие видели. – И куда же?! – Прямехонькой дорожкой на пристань. – Вот как? – Рысь озадаченно почесал затылок. – Интересно, как же их теперь искать-то? – А легче легкого, – неожиданно расхохотался Гарип. – Уж я то на пристанях многих знаю. Юний быстро обернулся к нему: – И ты согласен помочь? Почему? – Сам не знаю, – честно признался шулер. – Хотя, конечно, ты меня сегодня здорово выручил… и утер нос этим много о себе мнящим дурачкам, племянникам Ирипага. Идем, так и быть, прогуляюсь с тобой до пристани. – Улыбнувшись, он повернулся к мальчишке: – А ты, Устрица, как появится Грек, дай мне знать, понял? Служка кивнул и проводил обоих несчастным затравленным взглядом… который, упав вдруг на амфоры, беспорядочно раскатившиеся по полу, враз приобрел куда более жизнерадостное выражение.
Выйдя на пристань, Гарип – а с ним и Рысь – сразу направился к дальнему подъемному крану. Похоже, шулер знал там всех работников. – Разгромили постоялый двор? – переспросил начальник смены – дородный бровастый дядька в греческом хитоне. – Ну надо же! То-то я и смотрю: «Кастор и Поллукс» как-то уж слишком поспешно отправился. Может, в этом все дело? – Что за «Кастор и Поллукс»? – тут же перебил Рысь. – Гаула, – охотно пояснил дядька. – Небольшое такое суденышко Климентия Барга из Элеи, это недалеко, к югу. – Так они что же, туда и поплыли? – А куда ж еще им плыть? Ну, может, зайдут в Кумы или в Неаполь. Но обычно они туда не заходят. – Значит, Элея… – бормотал себе под нос Юний. – Элея. Где-то я уже слыхал это название… Простившись с Гарипом, он, не оглядываясь, пошел искать попутную барку до Рима. И в общем-то правильно, что не оглядывался. Если б оглянулся, заметил бы, как на него смотрел шулер. Ехидно так смотрел, и даже, можно сказать, жалостливо. Как на полного дурачка.
А почему бы и нет? Понятно, что судно – как его, «Кастор и Поллукс» – по пути к Элее может зайти в любой порт: Таррацину, Кумы, Неаполь, Пестум. Но почему бы не последовать за ним? Для этого всего-то и нужно сесть на любой попутный корабль, их полно в Остии… Правда, мешкать нельзя, мало ли что может случиться. Хотя что случится? Пиратов в Тирренском море нет, да и буря в это время года – вещь маловероятная. Впрочем, и задерживаться не надо. Хотелось бы, очень хотелось выручить из беды Юлию с Луканом, ведь именно из-за Рыси они очутились в столь непростой ситуации, и юноша чувствовал себя виноватым. К тому же эта погоня будет неплохим поводом для того, чтобы не участвовать в других кровавых налетах, которые азартно планировали Капулий и Зарпигона. Рыси не очень-то хотелось проливать кровь – ради чего? Ради пополнения денежных запасов шайки или ради «вживания в образ», как выражался Феликс? Да, плавание в Элею пришлось бы сейчас кстати, как вот только уговорить Капулия? Юноша усмехнулся: подбить вожака шайки на какую-нибудь дерзкую авантюру не составляло особого труда, лишь бы дело пахло деньгами. А тут чем пахнет? Кажется, именно рядом с Элеей располагалась дальняя вилла известного всем богача Кассия Лонгина, на которой и должен обретаться некий Сильвестр – плосколицый слуга Кассиев, явно связанный с недавно разгромленной сектой поклонников Вакха. Наверное, он мог бы поведать кое-что интересное… Значит, Элея. Элея.
– Элея? – недоверчиво переспросил Капулий. – А где это? – Да недалеко, всего-то пару-тройку дней пути к югу, – с видимым наслаждением хлебнув вина, пояснил Юний. – Зато это будет дело! Настоящее дело! Не те мелочи, которыми мы до сих пор промышляли. На вилле немало сокровищ! – Ну-ну? – Услыхав про сокровища, разбойник насторожился, в маленьких глазках его явственно вспыхнул азарт. – Рассказывай, не томи. Что там пришло тебе в голову? – Видишь ли, я вчера был в Остии… по старым делам, – оглянувшись по сторонам, юноша понизил голос, хоть в этом и не было особой необходимости: в таверне они находились одни, не считая возившейся у плиты тетки Зарпигоны. – Так вот, – заговорщически подмигнув Капулию – вожак шайки клевал на такие детские штуки, – продолжал Юний. – В Остии я случайно встретил старого знакомца, зовут его… впрочем, неважно, как его зовут… так вот, он и проговорился, что один из его приятелей, кормщик с гаулы «Кастор и Поллукс», рассказывал в таверне о том, что кое-кто из римских богатеньких котов решил переправить на свою дальнюю виллу часть своего серебришка и золота – несколько амфор! – Несколько амфор! – как завороженный, повторил Капулий. – В Риме сейчас неспокойно, видишь ли. – Юноша усмехнулся. – Здорово пахнет мятежом, и умные люди заранее готовятся к беспорядкам – вывозят ценности куда-нибудь подальше. – Да, и я это заметила, – бросив стряпню, встряла в разговор Зарпигона. – Не ценности – беспорядки. Вчера пошла на рынок – едва ноги унесла – так все раскричались, страшно сказать, против цезаря выступали, что дождались на свою голову преторианцев. Я, ясное дело, сразу бежать кинулась, а по пути оглянулась, вижу: странное дело – преторианцы, вместо того чтобы хватать смутьянов, внимательно их слушают. – Видать, и сами не без греха, – хохотнул Капулий. – Да и какой же заговор без преторианцев? Так, баловство одно. – Он махнул рукой и вновь повернулся к Юнию: – Так ты что ж, парень, предлагаешь нам захватить целый корабль? Зарпигона выронила на пол сковородку. Рысь засмеялся: – Зачем нам корабль? Нам ведь нужны сокровища, а не дырявое корыто, гордо именующееся морским судном. Нагоним и ночью, в каком-нибудь порту, проберемся на корабль… ну, а дальше смотря по ситуации. Пару человек выкинем в море, кормщику – нож к шее… А потом уж – сколько унесем. – Да-а, – жадно протянул разбойник. – Много-то не унести будет: золото – оно тяжелое. – А вот уж этот вопрос сам решай. – Юноша потянулся к кувшину с вином. – У тебя знакомых много. – Попробую. – Капулий звучно высморкался и снова недоверчиво посмотрел на собеседника: – А если не догоним? Юний пожал плечами: – А если не догоним, тогда делать нечего, придется напасть на виллу. Да там и вилла-то – одно название – так, загородный домишко, рабы ленивы и малочисленны. – Да и какой раб ринется защищать добро своего господина? – резонно заметила Зарпигона. – Если только полный идиот! – С таким справимся… Капулий, похоже, уже принял решение. Встав из-за стола, он подошел к стряпухе и, негромко переговорив с ней, поднялся на второй этаж – видимо, за деньгами на дорожные расходы. – Возьмите Камилла, – посоветовала Зарпигона. – Хоть и трусоват парень, а все же мешки с деньгами тащить поможет. – Возьмем, – откликнулся вожак шайки. – Нечего ему тут прохлаждаться… Да, и вот что… Как бы нам с Хилоном быть? Рысь навострил уши. – А Хилону скажу: в Фалерию вы отправились, за вином, – быстро придумала стряпуха, по всему было видно, что мозги ее отнюдь не заплыли жиром, в отличие от объемистого, грузного тела. Капулий одобрительно кивнул и, скрипнув ступенькой, скрылся на втором этаже дома. Юний усмехнулся про себя. Ага! Кажется, и впрямь разбойнички опасаются Хилона! На кого же работает этот парень? На того злобного старика, вместе с которым исхлестал в лупанарии Лацию и Камилла? Что же это за старик такой? Судя по всему, его и Флудан побаивался… Так, может, по приказу старика его и убили? Взять, что ли, по возвращении этого Хилона за хобот? Или пусть лучше им займется Феликс? Подбросить ему эту идею? Не сейчас, конечно – похоже, Капулий всерьез озаботился подготовкой к отъезду, так что, если все сложится, может быть, удастся отправиться уже сегодня. Хотя… – Я схожу за Камиллом? – дождавшись, когда разбойник спустится вниз, предложил Рысь. – Давай. – Капулий кивнул. – Скажи, пусть поторапливается, а будет тянуть – дай в морду. – Сделаю, не беспокойся! Засмеявшись, юноша вышел из дома и, пройдя закоулками, быстро направился вдоль по виа Фламиния. Однако не в сторону лупанария – сие заведение находилось на Квиринале, у Коллинских ворот, – нет, Юний держал путь на Тибуртинскую, в дом Юлии Филии. Шел, как мог, быстро, временами даже переходил на бег, понимая, что из-за дальности расстояния вряд ли успеет вернуться хотя бы к полудню. Улицы были полны народа – ремесленников, подмастерьев, торговцев. Вот, важно покачиваясь в изящных носилках, проехал какой-то сенатор, окруженный толпой клиентов, пробежал посыльный в короткой тунике, двое прокаленных солнцем крестьян, остановившись у фонтана, шумно пили воду, старый раб-педагог вел в школу розовощекого мальчика лет десяти. Мальчишка не очень-то хотел идти, упирался, и раб громко увещевал его, обещая пожаловаться родителям. Обойдя форумы, Рысь наконец вышел на Тибуртинскую улицу и, миновав Эксквилинские ворота и рынок Ливии, оказался у дома Юлии. За воротами знакомо залаял пес Калад, уже, правда, не рычал, даже махнул хвостом, узнав гостя. Обрадованная Лация принялась было угощать юношу, да тот отказался, ссылаясь на недостаток времени, лишь хлебнул воды. – В общем, передашь про Хилона людям Феликса. Кто, кстати, от него приходит? – Всякий раз разные. – Как же ты их пускаешь? – Да так… Они ведь и говорят, что от Гая Феликса. – Девушка вздохнула и пожаловалась: – Скучно мне здесь, Юний. Вокруг все чужое, даже вот этот пес, а ты заходишь так редко. Повинуясь внезапно накатившему порыву, юноша притянул Лацию к себе, обнял, и девушка доверчиво прижалась к его груди. Потом вдруг отпрянула, улыбнулась… и, сняв пояс, медленно-медленно приподняла подол туники. Вот обнажились бедра – уже не такие худые, как раньше, вполне приятной округлости, вот подол полез дальше – лоно, живот с темнеющим пупком, быстро твердеющая грудь… Не в силах устоять, Юний обхватил девчонку за талию, чувствуя, как руки ее крепко обвили шею…
Камилла он нашел в лупанарии – трехэтажном здании у Коллинских ворот, выстроенном еще Сервием Туллием, одним из первых римских цезарей. Толстенная матрона, сидевшая на первом этаже у самого входа, – Рысь знал уже, что ее зовут Карина, – ничуть не удивилась просьбе гостя и живо позвала мальчишку. Видно, Камилл пользовался спросом, да и стоил немало – аж три сестерция за полдня. – А, это ты, – спустившись вниз, разочарованно вздохнул парень. – А я уж думал – какая-нибудь соскучившаяся матрона. – Хватит прохлаждаться, – сурово оборвал его Юний. – Пора и поработать. – Так я и так все время работаю… – Не тем местом. В общем, скажи Карине, что вернешься дня через три. – Она потребует плату. – Тогда не говори. Идем. Покорно вздохнув, – видно, разбойничьи дела не слишком-то ему нравились, – Камилл поправил на плече изящную полупрозрачную тунику и зашагал следом за Рысью. В выцветшем бледно-голубом небе яростно пекло солнце, и капли пота текли по лицам путников, делая одежду противной и липкой. – Хилон не объявлялся? – как бы между прочим поинтересовался Юний. Камилл в ответ лишь покачал головой. – А тот старик? – И его, слава богам, не было. Тетка Карина сейчас за главную – да и раньше, вообще-то, так было, еще при Флудане. Дальше шли молча, Юний не задавал никаких вопросов, да и Камилл тоже молчал – жарко.
Капулий уже давно ждал их во дворе дома. – И где только вас носило? – завидев наконец вошедших, он принялся яростно браниться. – Я договорился. К вечеру мы должны быть в Остии. – В Остии? – выкатил глаза Камилл. – И что мы там забыли? – Отправимся в морское плавание, – хохотнул Юний. – Ой, нет, нет. – Камилл капризно замахал руками. – Терпеть не могу море, я так страдаю от морской болезни. – А это видал? – Капулий поднес к его носу свой увесистый кулак. – Да ла-адно, – сморщился парень. – Я что, отказываюсь, что ли? Когда я отказывался? Скажите только, дело хоть стоящее? – О! – расхохотался Рысь. – Ты даже себе не представляешь! Настоящее дело! Вот провернем его, так, наверное, сможешь открыть свой лупанарий. – Вот как? – Камилл обрадовался, но тут же сник. – Вообще-то, подобные дела обычно бывают довольно опасными. Впрочем, его уже никто не слушал. Тетка Зарпигона вынесла во двор несколько объемистых мешков, которые, вложив один в другой, поначалу закинул себе за плечо Капулий, однако тут же передумал и отдал их Камиллу, грозно приказав: – Тащи! Выйдя на виа Фламиния, все трое так и пошли прямо, никуда не сворачивая, и, лишь миновав форумы, вышли к реке, перебрались по свайному мосту на другой берег и вышли на запруженную многочисленными повозками и людьми дорогу, без всяких затей именовавшуюся Портовой. – Мы что, пешком в Остию потащимся? – когда троица оставила позади Портовые ворота, опасливо осведомился Камилл. – Сдохнем! – Замолкни, – с ленцой бросил Капулий. – Напротив Черепкового холма нас будет ждать Парамон-лодочник. – А, – обрадованно протянул Камилл. – Это другое дело. Пройдя по Портовой дороге с полмили, путники резко свернули влево, к реке, за которой возвышался красно-коричневый Черепковый холм, сложенный из разбитых амфор, в которых когда-то хранилось оливковое масло или вино. Со временем сосуды так пропитывались своим содержимым, что использовать их дальше не представлялось возможным – вот и отвозили за город, выбрасывали в специально отведенное место. – Эй-гей, лодочник! – завидев на середине реки барку, замахал руками Камилл и тут же обиженно умолк, получив увесистую затрещину от вожака шайки. – Помолчи, парень, это вовсе не Парамон. – Приложив руку к глазам, Капулий внимательно осмотрел реку и удовлетворенно усмехнулся. – Вон он там, за кустами. Спустившись вслед за вожаком к реке, чьи коричневые воды тускло отражали солнце, Рысь увидел небольшой узкий челнок, привязанный к кусту жимолости. Сидевший в челноке тощий полуголый мужик с пегой бородкой и подстриженными в кружок волосами лениво удил рыбу. Судя по единственной завалявшейся на дне лодке рыбешке, лодочнику либо не везло, либо своему занятию он предавался не так уж и долго. – Аве, Парамон, – подойдя ближе, поздоровался Капулий. Лодочник нехотя обернулся: – Аве. Осторожнее, лодку не переверните! – А она у тебя хоть просмолена? – опасливо осведомился Камилл, но так и не дождался ответа. С силой оттолкнувшись от берега, Парамон выгреб на середину, после чего, бросив весло на дно, вновь предался своему унылому занятию, челнок же его сам по себе неспешно плыл вниз по течению. Временами лодочник все же хватал весло, чтобы не столкнуться со встречными барками, доверху нагруженными товарами со всех концов света: там были испанское вино, галльские бронзовые фибулы, стекло и шерсть, египетский папирус, сирийская золотая посуда, амфоры с оливковым маслом, медь, серебро, железо, ткани. Да чего только не везли – Рим с жадностью проглатывал все и еще просил добавки. – Вот ненасытная утроба! – провожая взглядом бесконечные барки, покачал головой Рысь. – И все мало! – Это еще что, – неожиданно засмеялся лодочник. – Бывают дни – вообще не проплыть, особенно ближе к осени, как начнут приходить в Остию египетские зерновозы. Юний хмыкнул. Уж что-что, а эта тема была ему знакомой. Ведь именно об афере с зерновозами он когда-то узнал от Феликса и предупредил Юлию, тем самым спасая молодую вдову от полного разорения. Да, Юлия приобрела неплохие деньги, и можно только догадываться о том, сколько заработали аферисты. Что же касается вдовы, то, наряду с деньгами, она приобрела и проблемы – кто-то очень сильно захотел вдруг ей отомстить. Вообще, само понятие мести было не очень-то характерно для финансовых аферистов, скорее тут не месть, что-то другое – быть может, они хотят прояснить, откуда именно Юлия узнала про зерновозы, прояснить, чтобы обезопасить себя в будущем от бесконтрольного распространения сведений. Тогда, наверное, следующий удар аферистов испытает на себе Рысь. Что ж, пусть попробуют. Может быть, тогда наконец станет ясно, кто стоит за ростовщиком Каллимахом? Сам по себе этот хитрый старик слишком мелок, чтобы организовывать такие дела, как задержка зерна, ведь поставка продовольствия находилась на особом контроле у императора и сената. Интересно, куда делся Каллимах? Он ведь был как-то связан с Клавдией и, узнав о ее задержании по делу о вакханалиях, вероятно, скрылся, залег на дно. А может, с подачи той же Клавдии, и решил отомстить Юлии Филии! А что? Вполне правдоподобно. Очень даже. Все равно ничего другого пока не придумать.
Оранжево-желтое солнце, оставляя на зеленых волнах дрожащую золотую дорожку, медленно тонуло в море. Длинные тени двухмачтовых парусников и подъемных кранов легли на вымощенную камнями пристань. Сгущались сумерки, молодой месяц уже серебрился в небе, а кое-где проглядывали звезды. Челнок Парамона ловко обогнул несколько готовых к отправке гаул и боком ткнулся в причал. – Чего ж мы не спросили у этих? – Камилл кивнул на парусники. – Все равно ж проплывали мимо. Могли бы и крикнуть, ведь кто знает, может, нам по пути? – Может, и по пути, – обернулся лодочник. – Только вряд ли египетские корбиты будут заходить в Элею или даже в Неаполь – разве что вы хорошо заплатите кормчему. Лучше посмотрите-ка во-он на те кораблишки, – он кивнул на несколько одномачтовых суденышек, больше напоминавших большие лодки, правда, с палубой и парусами. – Эти уж явно не пропустят ни одну деревню. Вняв его совету, разбойники так и поступили, и край солнца еще краснел над волнами, когда вся троица располагалась на палубе небольшой гаулы, с раннего утра отправляющейся в море. Неаполь, Пестум, Элея и далее на Сицилию – таков был путь утлой посудины, гордо именовавшейся «Пес Нептуна». Экипаж суденышка состоял из пяти матросов и кормщика, одновременно и судовладельца, по имени Октавий. Это был широкоплечий коренастый мужчина с красным обветренным лицом, поросшим кудрявой бородкой, горбатым носом и черными, хитровато-пронзительными глазами. Шерстяная туника кормщика вместо пояса была перетянута пеньковой веревкой. Октавий был рад неожиданным пассажирам – все равно по пути, а кто же откажется от лишнего заработка? Сговорившись о цене, к приятному удивлению Капулия оказавшейся не столь уж и большой, путники, купив у мальчишки-разносчика вина и жареной рыбы, заночевали здесь же, на палубе, благо погода, как и всегда в это время, стояла теплая. Рысь заснул позже других – показалось, что как раз напротив их судна только что маячил Гарип, внимательно разглядывая палубу. Впрочем, из-за темноты, наверное, нельзя было бы сказать точно, Гарип это или нет. Юноша на всякий случай помахал рукой, но стоявший на берегу парень почему-то отвернулся и поспешно ушел. Значит, не Гарип. Ну и ладно. Волны ласково бились о берег, покачивая гаулу, изредка, деля добычу, вскрикивали помоечницы-чайки – жадные, наглые и противные птицы, а так в общем-то было тихо, если не считать криков моряков, во всю глотку горланящих в ближайшей таверне похабные матросские песни. Рысь непроизвольно прислушался – моряки пели о какой-то Лючии, которая «напилась пьяным-пьяна да плясала до утра». Значит, наверное, веселая женщина, раз плясала. Юноша так и уснул под эту песню, а когда проснулся, «Пес Нептуна» уже выходил в море. Кроме большой мачты посередине палубы, на судне имелась еще одна, маленькая, наклонная, на самом носу. На ней был поднят небольшой парус; как пояснил кормщик, он назывался артемоном и предназначался для ловли бокового ветра. Весел у суденышка не было, как не было их и на всех прочих торговых судах, ведь к веслам нужны рабы, а их надо кормить. Лучше уж обойтись без всего этого – к чему лишние расходы? Октавий, похоже, оказался неплохим кормщиком – приятно было посмотреть, как ловко он перекладывал рулевое весло, одновременно отдавая приказы матросам, с помощью канатов управлявших артемоном. Лавируя, «Пес Нептуна» выбрался наконец из гавани и, подняв на основной мачте красный прямоугольный парус, ходко пошел вдоль берега, тянувшегося по левому борту плоской серовато-зеленою полосой. Слепя глаза, ярко светило солнце, летели на корму приятно-прохладные брызги, небольшое суденышко подпрыгивало на волнах, словно норовистый конь. С наслаждением вдыхая всей грудью свежий морской воздух, Рысь чувствовал себя прекрасно, чего нельзя было сказать о его спутниках: бледные, как коринфский мрамор, Капулий с Камиллом попеременно блевали, свесившись за борт, затем долго отлеживались, бормоча ругательства. – И дернуло же меня послушать этого парня! – страдая от морской болезни, жаловался Капулий. – Нет уж, если и буду еще замышлять дела, так только на суше. Как приятно, когда под ногами спокойная твердь, а не эти противные, скользкие доски, вот-вот готовые опрокинуться в бездну. Камилл не отвечал ему, больше блевал, да и вообще выглядел так, словно бы по-настоящему готовился умереть. Юний хотел было немного поиздеваться над ними обоими, да вот не повернулся язык. – Что это там? – Взглянув на берег, он подошел к кормщику. – Кажется, город? – Неаполь, – прищурив глаза, кивнул тот. – Сюда я должен доставить десять амфор вина и корзину галльских фибул. – А долго мы задержимся в гавани? – Не знаю. Все зависит от того, как быстро появится мой контрагент, это ведь ему я везу вино и фибулы. Выгрузим их – и пойдем дальше, в Пестум, там сбагрим медные крицы. В Элее скинем доскии возьмем на борт домашнюю птицу – ее продадим на Сицилии. – Хлопотное дело. – Юноша покачал головой. – Но, наверное, выгодное? – Да уж, кто бы всем этим без выгоды занимался? – хохотнул кормщик. – Ясное дело, выгодно. Не было бы только штормов да пиратов, а то ведь и это случается. – А можно ли узнать, какое судно заходило ну, скажем, в Неаполь и что выгружало? – поинтересовался Юний. – Или это тайна? – Да никакая не тайна. – Октавий отмахнулся. – Все записывают портовые чиновники. Чей корабль, откуда прибыл, куда следует, что везет – все четко. – Это хорошо… А можно нам немного погулять по берегу, пока вы разгружаетесь? – Не можно, а, пожалуй, нужно, – взглянув на несчастных разбойников, с усмешкой заметил кормщик. Спустив большой парус, судно замедлило ход и, поймав артемоном ветер, вошло в залитую солнцем гавань Неаполя, название которого по-гречески значило «новый город». Все побережье Южной Италии, от Неаполя и до Регии и Калабрии, так и называлось – Великая Греция, ибо еще в давние времена там селились греки, основывая новые города и торговые фактории. Греческий язык и сейчас еще можно было услышать на всем побережье гораздо чаще, нежели латынь. Город Неаполь громоздился беломраморными зданиями на пологих, покрытых яркой зеленью холмах. В порту стояло множество самых разномастных судов, правда не было крупных. В основном, конечно, хозяевами были рыбаки – в воздухе прямо-таки пахло только что пойманной рыбой, крича, проносились над волнами и судами чайки, а на причалах, искоса поглядывая на рыболовов, важно восседали сытые египетские коты. Найдя у причалов свободное место, пришвартовались и спустили сходни. Октавий сразу же убежал разыскивать своего контрагента, а Рысь задержался, помогая выползти – другого слова тут, пожалуй, не подберешь – на берег Капулию и Камиллу. – О, наконец-то! – помотав головой, ожил разбойник. – И долго еще нам плыть? – Кормщик сказал: завтра к вечеру будем в Элее, – пояснил Юний. – Я добегу до какой-нибудь харчевни. Купить вам вина? – Эй, погоди, я с тобой… – Капулия вдруг шатнуло, и он чуть было не полетел в воду. – Нет. Пожалуй, лучше посижу здесь, верно, Камилл? – Ну да… О, боги, и когда только все это кончится? Не слушая, Рысь побежал по причалу, стараясь нагнать ушедшего далеко вперед Октавия. Но тщетно – кругом суетилось столько народу, что коренастая фигура кормщика сразу исчезла в толпе. Ладно… Расспрашивая всех встречных-поперечных, юноша отыскал на берегу небольшой, выбеленный известью домик, как раз у крайнего причала. У распахнутых дверей толпился народ – судя по виду, моряки. Кто-то что-то записывал, спрашивал, гомонил… Рысь приметил молодого рыжего парня, несколько раз метавшегося в дом и обратно, и, улучив момент, крепко ухватил его за руку: – Я ищу одно судно, милейший. – Отпусти, некогда тут с вами! В руку рыжего упал сестерций. – Что за корабль? – спрятав монету, деловито осведомился тот и предложил отойти к забору – спокойно поговорить. – «Кастор и Поллукс», – пояснил Юний. – Я случайно отстал, опоздал, а там мой товар, и… – Ясно, – перебил парень. – Не ты первый, не ты последний. Жди. И это… приготовь-ка еще один сестерций. – А может, хватит и асса? Сошлись на дупондии – бронзовой (а иногда и медной) монете в два асса или в половину сестерция. Кивнув, рыжий убежал в дом, а Рысь принялся ждать, облокотившись на ограду из круглых камней. Разросшийся кипарис давал приятную тень, а невдалеке от домика юноша приметил харчевню, куда и собрался наведаться за вином, прежде покончив со своим делом. – Ну, вот. – Подошедший парень, тряхнув рыжими кудрями, вытащил из-за пазухи папирусные обрывки, однако в руки Юнию их не дал, а стал рассказывать сам, время от времени сверяясь с записями. – Вот он, твой «Кастор и Поллукс», швартовался здесь не далее как вчерашним утром, у шестого пирса… Груз…груз-груз-груз… ага, вот он – сорок амфор хиосского вина, то есть – два меха, сто фунтов меди, двести – олова, рабы… – Рабы? – Да-да… Двое рабов – негусто… Порт назначения – Элея. – Так здесь они рабов не продавали? – Я ж тебе говорю: Элея! Там своих рабов и ищи. – Ну ладно… – Дупондии с портретом Александра Севера перекочевал в жадную ладонь рыжего парня. Простившись с ним, Юний заглянул в таверну и, прикупив вина и свежего сыра, направился обратно в гавань. На душе было радостно – выходит, он на верном пути!
Элея оказалась совсем маленьким – куда меньше Неаполя – городком, имевшим какой-то заброшенный вид. Часть домов развалилась, городская стена явно требовала ремонта, на узких улочках валялись в пыли черные жирные свиньи. Простившись с корабельщиками, разбойники прихватили свои пожитки и покинули судно. Капулий с Камиллом при этом не скрывали радости – больно уж вымотались во время недолгого плавания, бедолаги. Как почти сразу же разузнал Юний, все товары с «Кастора и Поллукса» увезли на богатую виллу, расположенную в трех милях от города. Вилла, как Рысь и ожидал, принадлежала сенатору Кассию Лонгину. – Нет, – усевшись в траву, с наслаждением произнес Капулий, – чем шастать по морям, лучше уж обтяпывать делишки на суше. На вилле точно мало людей? – Он пристально посмотрел на Рысь. Юноша пожал плечами: – Посмотрим. Да и чего нам боятся? После таких дел в Риме разве спасуем перед грязной деревней? – Это ты верно сказал, – засмеялся Капулий. – Эй, Камилл, ты что там делаешь? Мальчишка не отозвался, и Рысь посмотрел в поле. – По-моему, он собирает цветы. – Делать нечего парню! Поле было большим, зеленым-зеленым, с разноцветными вкраплениями цветов и узеньким прозрачным ручьем, бегущим меж склонов холмов. Вдалеке, за ручьем, виднелось гречишное поле, еще дальше – заросли олив, а за ними белели здания виллы. Оттуда к ручью шла узенькая дорога, петляющая меж зарослей терновника и малины, через ручей был переброшен небольшой деревянный мостик, по которому как раз сейчас ехала телега с сеном. – Вот и славно, – посмотрев на телегу, усмехнулся Юний. – Сейчас-то мы все и узнаем. Дождавшись, когда воз подъедет ближе, юноша выбрался на дорогу и пошел навстречу. Поравнявшись с телегой, поздоровался: – Аве, добрый человек! – Аве, – кивнул возница – худощавый мужичок с морщинистым лицом и простовато-хитрой крестьянской улыбкой. – Говорят, это вилла Кассия Лонгина? – сразу взяв быка за рога, деловито поинтересовался Рысь. – Да, его. – Крестьянин внимательно посмотрел на юношу. – Ходят слухи, что он дает землю в аренду? – продолжал Рысь. – Дает, – усмехнулся возница. – Да только не кому попало, а проверенным людям. Я вот пятый год уже у него арендую. – И как? – Да по-всякому! Раньше-то хозяин с меня деньгами брал – тяжеленько иногда приходилось. А вот теперь, года два уже, как продуктами. Тут уж полегче. – Крестьянин засмеялся. – Вот я, к примеру, знаю, что должен с урожая отдать хозяину двадцать модиев пшеницы, так? – Ну. – Двадцать я и отдам, а уж все остальное, сколько уродится, мое. Иногда и тридцать модиев бывает, а иногда и вся сотня! Смекаешь? – Смекаю. Выгодное дело, выходит. А что, рабов теперь на вилле, поди, совсем нет? Возница снова рассмеялся, показав крепкие зубы: – Да как же нет-то? С полдюжины имеется, да и Сильвестр, вилик, вчера говаривал, что не прочь бы прикупить какого-нибудь смышленого парнишку, а то приедут скоро хозяева, их тут и развлечь некому. Юний задумчиво пожевал губами: – Значит, не даст, говоришь, в аренду? – Ну, ты, парень, лучше уж у самого хозяина об этом спроси, он через месяц приедет. – А вилик, этот, как его, Сильвестр. Он не может помочь? – Сильвестр? – Возчик почмокал губами. – Вряд ли. – Да мне хоть переговорить бы… – Ну, переговори… Только его сейчас нет, в город поехал – присмотреть раба, ну, я говорил уже… – А он по этой дороге обратно поедет? – А тут одна дорога. – Ну, спасибо, да хранят тебя боги! – Юний вежливо поклонился. – И тебе того же. Крестьянин хлестнул волов, и телега, скрипя колесами, медленно потащилась в гору. – Значит, вот как… – хитро прищурился Рысь и, обернувшись, закричал Камиллу: – Эй, хватит уже дурью маяться! Иди сюда, дело есть.
– Тпррру! Сильвестр, доверенный слуга сенатора Кассия Лонгина, натянул поводья коня, запряженного в легкую одноколку. На ухабах немилосердно трясло, и Сильвестр предпочитал ехать тише. Плоское лицо его выражало недовольство – вскоре должен был приехать хозяин с дочерью, а толкового молодого раба, годного развлекать знатных гостей, так и не удалось приобрести. За месяц в Элею заглядывало немало кораблей, однако рабов с них не продавали. Кому здесь, в этой деревенской глуши, нужны образованные и ухоженные рабы? Куда выгоднее везти их в Рим или в какой-нибудь большой город – в тот же Неаполь. В общем-то подход верный, но Сильвестр все же на что-то надеялся, хотел сделать хозяину сюрприз. Вот, который раз уже ездил в Элею, но пока что не везло. Осторожно подъехав к выбоине, намытой дождями, Сильвестр придержал коня и спешился, а когда высокие колеса одноколки перевалили через яму, вновь забрался в коляску, устроился поудобнее… И вдруг прямо перед собой увидал незнакомого мужчину – здоровенного толстяка с угрюмым лицом и всклокоченной бородой. Впрочем, одет здоровяк был вполне прилично – в тунику из тонкой коричневой шерсти и светло-голубую шелковую лацерну. За незнакомцем, почему-то держа руки за спиною, шагал высокого роста мальчик лет четырнадцати с красивым открытым лицом и светлыми кудряшками, которые при ближайшем рассмотрении оказались крашеными и тщательно завитыми. – Аве, уважаемый, – на всякий случай кивнул мужчине Сильвестр. – Далеко ли путь держишь? – В этой вашей Элее продают рабов? – вместо ответа не очень-то вежливо осведомился незнакомец. – Иногда продают. – Сильвестр улыбнулся. – А что, у тебя есть кого продать? – А это кто же, по-твоему, осел или, может, собака? – Здоровяк кивнул на мальчишку. – Его вот и веду продавать. Тут только Сильвестр обратил внимание на то, что руки парня были связаны за спиной. – Он что же, склонен к побегу? – Да какое там, так связал, на всякий случай, – махнул рукой незнакомец. – Он ведь, Аэций, ни к чему и не способен, окромя как читать стихи да развлекать знатных господ. – Постой, постой! – встрепенулся слуга. – А можно его осмотреть? – А ты что же, купишь его, что ли? – Может, и куплю. – Тогда пожалуйста. – Здоровяк быстро развязал рабу руки и, стянув с него тунику, подтолкнул к потенциальному покупателю. – Смотри! Сильвестр тщательно осмотрел мальчишку и остался вполне доволен: чистая кожа, белые острые зубы, к тому же еще быстроног и умеет читать стихи. – Беру! – заявил слуга. – Пятьсот сестерциев. – Что?! – Здоровяк нехорошо ухмыльнулся. – Давно нет таких цен, парень! – Хорошо, шестьсот. – Лучше я повешу его во-он на том дереве или утоплю в ручье. Сошлись на девяти сотнях, и Сильвестр, привязав только что купленного раба к коляске, поехал к вилле. Обернувшись, Камилл подмигнул прятавшемуся в кустах Юнию и неспешно потрусил сзади.
Вилла Кассия Лонгина, включавшая несколько зданий, огороженных высокой каменной оградой, и обширный сад, в общем-то, имела несколько запущенный вид. Что и понятно – слишком уж далеко находилась она от хозяйского глаза. А вилик, что вилик? Такой же раб, как и все прочие. Выждав пару деньков, – по мнению вожака шайки, вполне достаточных для предварительной разведки, – разбойники ночью подошли к ограде и притаились у раскидистой смоковницы. Именно тут они и условились о встрече с Камиллом, и парень не заставил себя долго ждать. С той стороны ограды затрещали кусты, послышался отдаленный лай, и спрыгнувший с ограды Камилл едва не свалился на голову Капулию. – Предупреждать надо, – отпрыгнул в сторону тот. – Ну, все разузнал? – Почти, – шепотом отозвался парень. – Давайте-ка отойдем хоть за оливы, есть там одна вредная старуха, Агриппа. Еще услышит. Отошли, и Камилл кратко обрисовал ситуацию. Как и догадывался Рысь, кроме плосколицего Сильвестра, исполнявшего обязанности недавно проданного за воровство и бездарность вилика, загородную собственность Кассия обслуживало еще шестеро рабов – два садовника, сторож, конюхи и стряпуха Агриппа. Естественно, что столь малым числом невольников порядок поддерживался лишь весьма относительный. За садом, конечно, присматривали, время от времени прибирались в господском доме, вот, собственно говоря, и все. Да Кассий и не собирался тратиться на рабов для дальней виллы – приданого покойной жены. Всю пахотную землю он давно поделил на участки, раздав их в аренду вольноотпущенникам-колонам или на пекулий рабам. Что же касается сада, продавать его вроде было жалко, потому за виллой и присматривало минимальное количество рабов, от бесприглядности обнаглевших и разленившихся сверх всякой степени. Ночью, кроме вооруженного дротиком сторожа, виллу никто не охранял, поскольку считалось, что охранять в ней нечего. Правда, вот несколько дней назад новый вилик Сильвестр привез двух связанных рабов – девушку и мальчишку, которых и бросили в старый эргастул, крепко-накрепко заперев дверь. К эргастулу теперь подходил либо сам Сильвестр, либо Агриппа, стряпуха. Зачем был нужен Камилл, все на вилле знали, зачем те двое, в эргастуле, – не знал никто, исключая вилика, а тот никому не рассказывал, даже бабке Агриппе. Сказал только, что за ними вскорости кто-то должен приехать, и все. Впрочем, остальные невольники не очень-то и донимали вопросами вилика, побаивались, знали: стоит ему захотеть, и их ленивому благоденствию быстро придет конец. Рысь задумался над последними словами Камилла. Вот, значит, как! Интересно, и кто же это вскорости должен явиться за Юлией и Луканом? Ростовщик Каллимах? – Не о том говоришь, – недовольно буркнул Капулий. – Амфоры, амфоры где? Золото, серебришко? – Честно сказать, не видал я в доме никаких таких амфор. – Камилл покачал головой. – Ну разве что в дальнем сарае за навозной кучей. – Вот именно там-то они и прячут сокровища! – убежденно прошептал разбойник. – Специально – ну кто в навоз сунется? Юний пожал плечами. Честно говоря, он еще и не задумывался, что делать с Капулием, ведь тот так и не найдет искомых сокровищ. Пристукнуть его или просто сослаться на невезение? А как объяснить то, что на обратном пути к ним присоединятся Юлия и Лукан? Нет, по всему выходило, от вожака шайки нужно было избавиться. В этом не заключалось никаких моральных проблем – Юний задумался только над тем, как бы половчей это сделать и, главное, когда. До налета или перед? Лучше, конечно, перед, чтобы потом не отвлекаться. Хотя физическая сила Капулия на первоначальном этапе может пригодиться. Конечно, Рысь бы и сам справился, вот только не хотел проливать зря кровь, хватит уже, напроливался за всю гладиаторскую карьеру. – Рабы – сильные? – что-то прикидывая, поинтересовался Капулий. – Да как сказать. – Камилл задумался. – Садовники с конюхами, пожалуй, да. Откормленные такие, мосластые. Вообще-то их можно запереть в том доме, где они спят, – там есть засов снаружи, ведь это дом для рабов. – Отлично! – потер руки вожак. – Так, выходит, нам тут и делать ничего не придется. – Как это – не придется? – изумился Рысь. – А собака? Я только что слышал лай. – Собака привязана у сторожки. – Тогда что мы тут стоим?
Перемахнуть через ограду разбойникам не составило никакого труда. Миг – и они уже пробирались по саду к приземистому домишку слуг. Молодой месяц запутался в черных ветвях деревьев и обиженно краснел, словно бы жаловался звездам, а те мигали, как будто бы соглашаясь. Почуяв что-то неладное, у сторожки завозился, заворчал пес. – Цыц, Гектор, – высунулся заспанный сторож. Рысь ловко схватил его за шею и, быстро связав, затолкнул обратно в будку. Пес громко залаял, натянув цепь… Впрочем, она оказалась достаточно надежной. Остальные слуги уже были заперты в домике. Что же касается господского дома, то Капулий и Камилл сперва обследовали его и, естественно, не обнаружили там ни сокровищ, ни забившегося под ложе Сильвестра, которому отнюдь не улыбалось пострадать за хозяйское добро. Да и что там за добро – так, несколько раскрашенных статуй, портьеры, мебель. Чем там закончились поиски, Рысь не знал. Он действовал в другом направлении – терзал плохо поддающийся засов эргастула. Несколько раз ударив ногой и не добившись ощутимого результата, юноша решил действовать иначе и несколько раз повернул используемый в качестве засова толстый железный прут вокруг своей оси. Ага… Вот так, значит. Выкинув засов из петель, Рысь распахнул дверь… И чуть было не попал под удар увесистой дубины – хорошо, вовремя сообразил отскочить! – Что б вас Везуций забрал! – по-галльски выругался юноша. – Лукан, что это у тебя за палка? – Оглобля, – отозвался, выйдя из темноты, Лукан – оборванный, исцарапанный, исхудавший. – Не верю своим гла… – Где Юлия? – перебил Рысь. – Я здесь. – Юлия внезапно оказалась сзади. – Юний? Ты как здесь очутился? – Потом расскажу. – Рысь улыбнулся. – Уходим. Вернее сказать, уезжаем. Кажется, на заднем дворе я видел повозку. – Мы не знаем, где здесь задний двор. – Идемте. Они углубились в сад и быстро пошли, пока молча, хотя – Юний чувствовал это – у Юлии накопилось к нему немало вопросов. Впрочем, как и у него к ней. Остро запахло навозом. Впереди, за деревьями, показалось длинное невысокое здание – сарай. А вон и навозная куча. Раздавался какой-то шум. – Тсс! – Рысь обернулся и приложил к губам палец. – Похоже, тут наши друзья. – Друзья? – не поняла Юлия. – Да. Они тут кое-что ищут. Лукан, дай-ка сюда оглоблю, и вообще, сидите пока тихо. Юноша возник из темноты в тот самый момент, когда вооружившийся каким-то сучковатым поленом Капулий с хэканьем принялся разбивать вдребезги объемистые амфоры, которые трудолюбиво выкатывал из сарая Камилл. Вокруг полетели осколки, остатки вина, деготь, прогорклое оливковое масло – то еще было зрелище, особенно когда оба искателя сокровищ повернули к Юнию свои азартные, испачканные дегтем рожи. – Ну что, нашли? – сдерживая смех, поинтересовался Рысь. – Обязательно найдем, – уверенно отозвался разбойник. – Верно, Камилл? – Да… Только вот это, похоже, последняя амфора. Капулий тут же разбил ее молодецким ударом. Опять деготь! Увы… – Наверное, они их куда-то спрятали, – вздохнув, предположил Камилл. – Да хоть вот в эту кучу. Бросив наземь полено, Капулий немедленно кинулся туда и зарылся в навоз почти с головой. Рысь уже подумывал бросить их здесь – пускай себе ищут. Единственное, что сейчас его сдерживало, было незаконченное дело, ради которого, собственно, он и оказался в шайке. Впрочем, от Капулия явно нужно было избавляться, причем, по возможности, незаметно для Камилла. – Нашел! – Вынырнув из навозной кучи, Капулий вытащил еще одну амфору и, бормоча «Вот оно, вот!», кинулся за поленом. Ххэк!!! Треснув, разбилась амфора… и на покрытую навозом землю высыпались блестящие золотые монеты – ауреусы. – Ну?! – с торжествующей улыбкой осмотрелся Капулий. – Что бы вы без меня делали?
Глава 15 Июнь – июль 227 г. Рим НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО – 2
Деньги водились у тебя, Поликрат, но ты запил. Стал неожиданно ты ярость свою проявлять. Губит характер вино. Но и раньше дурным мне казался; Нет, ты не сделался злым: истинный нрав показал.Агафий
На Камилла с Капулием было невозможно глядеть без смеха. Здоровенный разбойник всегда презирал изнеженного паренька, и тот платил ему тем же, боялся, правда, но при случае распускал разные нехорошие слухи, вроде того, что у Капулия, мол, не все в порядке с головой – ума слишком мало. Теперь же – совсем другое дело, любо-дорого было посмотреть: радостные, улыбающиеся и даже чем-то похожие, словно близнецы-братья. Казалось, внезапно найденное золото свело их с ума: оба то смеялись, то хлопали друг друга, а заодно и Юния по плечам и не обращали никакого внимания на Юлию с Луканом, даже не интересовались, откуда те вдруг взялись. Лукан правил повозкой, рядом с ним сидела Юлия, в середине телеги на сене хохотали Капулий с Камиллом, а позади всех расположился Рысь. Усмехаясь, он прислушивался к радостной болтовне разбойников, не забывая внимательно смотреть по сторонам: нет ли погони? Обнаружив сокровище, они сразу рванули прочь, и вовсе не обратно в гавань, нет. Осмотрев стоявшую у сарая двуколку, Юний предложил добираться в Рим по суше, что вызвало бурный восторг Капулия с Камиллом, не очень-то желавших вновь испытать морскую болезнь. Лукан живо запряг лошадей, самых лучших, и вся компания быстренько покатила по грунтовой дороге. Трясло, и даже очень, звенело золото, а на одном из ухабов Рысь едва не слетел с телеги. – Эй, Лукан, потише! – крикнул он и, подумав, поинтересовался, скоро ли покажется знаменитая Аппиева дорога, самая старая в Империи, связывающая Рим с южными областями Италии. – Думаю, еще миль десять, а может, и побольше, – обернувшись, пояснил мальчик. – К полудню вряд ли доедем, эвон, рассвет уже! – Он кивнул на вершины гор, выкрасившихся пламенеющим золотом восхода. – Видать, денек будет жаркий. – Опустив капюшон, Юлия взглянула на небо. Рысь тоже посмотрел: ни тучки, ни случайно зацепившегося за горный отрог облачка. Наверное, куда лучше было бы воспользоваться попутным кораблем, не обращая внимания на нытье Капулия и Камилла, – потерпели бы, ничего б с ними не сделалось! Однако точно так же будут рассуждать и обитатели ограбленной виллы. Каким образом быстрее всего убраться отсюда? Конечно, морем. И перво-наперво возможная погоня ринется как раз туда, в Элею. Пока выберутся, пока сообразят, пока доедут – за это время можно проделать приличный кусок пути, тем более на телеге. Хоть и трясет, да все ж не пешком идти. Они ехали почти целый день, лишь немного передохнули в знойный полдень у холодного, текущего с горных отрогов ручья. Напоили лошадей, перекусили сыром, прихваченном с виллы предусмотрительным Луканом, и вновь продолжили путь. По левую руку тянулись бесконечные луга, оливковые рощи и виноградники, по правую маячили сиреневые Апеннинские горы. Где-то там, впереди, недалеко от кряжей, должна быть дорога. Рысь все опасался погони, посматривал назад, но никого не было, и юноша вдруг усмехнулся, понимая, что, скорее всего, никакой погони и не будет. Раз золото не хранилось на вилле открыто, а было зарыто в навозную кучу, значит, вполне можно предположить, что никто из рабов о нем и не знал. Да, никто, кроме, пожалуй, плосколицего вилика Сильвестра. Вообще, интересный вопрос: кому принадлежит это золото? Если исходить из того, что его спрятал вилик, – причем втайне от других обитателей виллы, – значит, возможно, ему поручила это сделать Кассия. Вроде как припрятать кое-что на черный день, не говоря ничего отцу. Нет, пожалуй. Ведь Сильвестр был доверенным слугой Кассия Лонгина, а вовсе не его дочери, да и откуда такое богатство у этой девушки-птички? Болтать о золоте – еще не значит иметь его. Наворовала у папаши? Хм… Вряд ли столь солидную сумму можно украсть незаметно. Значит, не Кассия. Сам хозяин? А зачем тогда прятать? Воров и разбойников в здешних местах давненько уже не видали, да и далековато вилла от Рима – если что, долгонько добираться придется. Или же сенатор рассуждал: подальше положишь, поближе возьмешь? Нет, думается, все же пока не стоит сбрасывать Кассия со счетов, не стоит. Кто еще мог? Сильвестр ведь был связан с поклонниками Вакха – может, это деньги секты? Интересная мысль! И наверняка так оно и есть. Надо будет по приезде спросить у Феликса, сколько денег нашли при обысках у членов секты. Если подозрительно мало, то – вот они, тут больше и думать нечего. Тогда зря, пожалуй, зря так радуются наивные разбоинички: Сильвестр жив и со временем обязательно появится в Риме, а там вполне может и опознать воров. Служители Вакха-Бахуса-Диониса – страшные люди и, дабы вернуть свои деньги, не остановятся ни перед чем. – Дорога! – обернувшись, радостно воскликнул Лукан. И впрямь впереди, за кустами, виднелась широкая мостовая с кюветом и аккуратными столбиками, отмечающими расстояние от Рима. Ну наконец-то, добрались! Аппиева дорога оказалась достаточно оживленной – в обе стороны проезжали возы и одноколки, скакали всадники, неспешно проходили группы людей – по виду ремесленники или дорожные рабочие. А погоня так и не появилась. Впрочем, Юний уже и не ждал ее, справедливо рассудив, что если тот, кто спрятал сокровище, – Сильвестр? – не полный дурак, то он не будет заламывать руки и громко стенать, а быстро сообразит, что все пути ведут в Рим. Именно там, в Риме, и нужно ожидать опасностей, если и не сейчас, так в самом скором времени. Отдалившись от виллы на достаточно большое расстояние, путники осмелели и даже заночевали на постоялом дворе, с удобством расположившись в довольно-таки приличных покоях, предназначенных для торговцев средней руки. Ночью Юния внезапно разбудил Капулий. – Кто эти люди? – поинтересовался он наконец. – Этот парень и девка, кто они? – Беглые рабы, – спокойно пояснил Рысь. – Успокойся, на наше золото они вовсе не претендуют. – И все же я б их лучше убил. Так, на всякий случай. – Вожак шайки щелкнул зубами. – К чему лишние трупы? – цинично усмехнулся юноша. – Тем более как избавиться от мертвых тел на людной дороге? Раньше надо было. – И впрямь, – подумав, согласился разбойник и вдруг радостно улыбнулся. – Подумать только, сколько здесь денег! Это ж вполне можно купить доходный дом, и не один. Скажу по секрету, Камилл уже подумывает об открытии собственного лупанария! – Что ж, свинья грязи найдет, – усмехнулся Рысь. – Только вот, боюсь, этих денег все-таки маловато. – Э, это смотря как и у кого покупать. – Капулий счастливо ухмыльнулся. – Ну, теперь заживем. Он еще долго не мог успокоиться, все шептал сам себе что-то, строил планы, ворочался, так что Рысь поднялся с ложа и вышел во двор – подышать. Ясный серп месяца завис над просторным двором, в его серебристо-оранжевом свете тускло поблескивала дорога, слева от которой смутно угадывались черные вершины гор. – Юний… Рысь резко обернулся… и облегченно вздохнул, увидев перед собой Юлию. В тоненькой короткой тунике, едва доходящей до середины бедер, девушка казалась необычайно притягательной и красивой. Длинные черные локоны обрамляли милое лицо ее, волнами рассыпаясь по плечам, в блестящих глазах отражался месяц. – Ты очень красивая, Юлия, – прошептал Юний. – Я рад, что смог хоть немного помочь тебе. – Спасибо. – Молодая вдова улыбнулась. – Эти люди – те, что похитили нас, – появились так внезапно… я даже не могу предположить, кто они. – Может быть, они хотели отнять у тебя деньги? Девушка засмеялась: – Я не храню при себе крупные суммы. Там, дома, на Тибуртинской… в стене. – Ты замуровала монеты в стену? – изумился Рысь. – Но их ведь могли найти – дом пустовал, и… – Дурачок. – Юлия ласково погладила его по плечу. – Разве речь идет о монетах? Расписки аргентария – векселя, все мои деньги в этих бумагах. – Ты доверила свои деньги ростовщику в обмен на пустые бумажки?! – Не ростовщику, а солидному банкирскому дому – Секст Лициний Вер и сыновья. – И все равно я бы не доверился им. Обманут! – Не обманут, – усмехнулась девушка. – Честное имя для аргентария – все равно что для гладиатора острый меч и боевое умение. Зачем им позорить себя ради моих крох? Правда, для меня это вовсе не крохи… Вполне хватит, чтобы привести в порядок дом. Кстати, и тебе причитается кое-какая сумма – ты тогда здорово выручил меня с зерновозами. – Пустое, – отмахнулся Юний. – Ты же видела, сколько у нас денег? – Их обязательно нужно с толком куда-то вложить. В какое-нибудь строительство или ремонт. Деньги должны приносить деньги. – Ты говорила, что хочешь вернуться обратно в Рим? – тихо спросил юноша. – А почему раньше не возвращалась? – Боялась, – призналась Юлия. – Знаешь, мне неоднократно подбрасывали записки, угрожали расправой, если вернусь. – Кто? Девушка пожала плечами: – Не знаю. Подписывались буквами К.Л. – К.Л., – повторил Юний. – Это они, поклонники Вакха… Значит, взяли не всех, значит, кто-то остался… – О чем ты? – Потом расскажу… А когда последний раз ты получала такую записку? – Гм. – Девушка задумалась. – Наверное, месяца два тому назад, а то и больше… да, где-то после апрельских календ. Я уже собиралась возвращаться обратно в Рим, когда… когда все это случилось. – Знаешь, за твоим домом присматривает сторож… – Да, я сама нанимала его через компанию сторожей. – И еще одна девушка… – Что еще за девушка? – Э-э-э… Экономка. – Что ж, возможно, я оставлю ее при себе, как и Лукана. Она ведь вольноотпущенница? – Не знаю, наверное… – Юноша неожиданно взглянул прямо в глаза Юлии. – Ты такая хорошая, и я… – Не говори ничего лишнего, – прошептала девчонка. – Тсс! Просто скажи, что хочешь меня, и все. – Я хочу тебя! – Я тоже. Тогда что же мы здесь стоим? Они любили друг друга до утра, и лишь когда из-за отрогов гор показался сверкающий краешек солнца, обессиленные, упали на ложе. Белое тело Юлии окрасилось золотом восхода, высокая, с твердыми розовато-коричневыми сосками грудь ее тяжело вздымалась, черные локоны разметались, а на губах застыла довольная улыбка. – Я так долго хотела увидеть тебя, Юний, – открыв глаза, прошептала девушка. – Так давно… Так, говоришь, ты уже больше не гладиатор? – Да, и довольно давно. Охраняю самого цезаря! – Отлично! – Юлия встрепенулась. – Поможешь мне провернуть кое-какие дела!
Вот наконец и Рим! Аппиевы ворота – внушительные, трехэтажные, с башнями. Там путники оставили телегу, щедро заплатив стражникам за присмотр. Дальше дорога спустилась с холма, превратилась в улицу, пронзила городские кварталы и вывела к Большому цирку. Там Юлия с Луканом простились с членами шайки и, помахав на прощание, исчезли в шумной толпе римлян. Избавившись от подозрительных попутчиков, Капулий с Камиллом заметно повеселели и, купив прямо на улице вина у мальчишки-разносчика, накатили аж по две кружки, после чего двинули на виа Фламиния. Юний, естественно, с ними, с таким же тяжелым мешком за плечами, как и у остальных. Мешки оттягивал груз золотых ауреусов, но правду говорят, что своя ноша не тянет, – все трое тащили без устали, что твои лошади или волы, радуясь успешному окончанию столь нелегкого дела.
Тетка Зарпигона встретила их настороженно и, только лишь когда Капулий с хохотом высыпал на стол содержимое своего мешка, оттаяла и даже улыбнулась. Правда, клыкастая улыбка ее больше напоминала угрожающую гримасу, да и та тут же погасла. – Думаю, тут и мне кое-что причитается, – с подозрением оглядев всех, проскрипела толстуха. Капулий махнул рукой: – Сочтемся, тут на всех хватит. В темных глазах стряпухи вспыхнул алчный огонь. – Когда же будем делить? – Да хоть сейчас, – хохотнул разбойник, на всякий случай поправив за поясом внушительных размеров кинжал. – Может, сначала поедим? – ласково осведомилась вдруг Зарпигона. – Я приготовила оцеллу, похлебку из мидий, рыбинку. – Да, – неожиданно согласился Капулий. – Такие дела на пустой желудок решать плохо. Пошли поедим. Заперев комнату с деньгами, все четверо, бросая друг на друга весьма далекие от братской любви взгляды, спустились вниз, в таверну, уже закрытую ввиду позднего времени – на улице уже повисли фиолетовые сумерки. Ели молча, искоса посматривая друг на друга, над столом повисла такая гнетущая тишина, какая бывает перед хорошей дракой. – Пойду на улицу, подышу, – поднялся из-за стола Юний. Сложившаяся обстановка ему крайне не нравилась. Капулий – да и Зарпигона – явно что-то задумал, да и все это было не к добру, ох не к добру. Не очень-то хотелось принимать участие в том, что вот-вот неизбежно случится, но, похоже, никуда не денешься. Главное – обойтись без жертв или, по крайней мере, с минимальными жертвами. Прислонившись к стене, юноша вздохнул и услышал, как тихо скрипнула дверь. – Мне вот тоже что-то нехорошо. – Камилл оперся на стену рядом с Рысью, постоял немного, а потом, быстро оглянувшись, зашептал: – Не понимаю, к чему этим дуракам такие деньги? Капулий, идиот, их тут же пропьет, прогуляет, а Зарпигона… Зарпигона вообще тут ни при чем, верно? – И что ты предлагаешь? – Юний с усмешкой посмотрел на парня. – Ты же гладиатор! – осклабился тот. – Тебе ничего не стоит справиться с Капулием, старуху я возьму на себя. Ну, давай, решайся – на двоих делить легче, чем на четверых. Камилл вдруг замолк и боязливо поежился: во двор вышел Капулий. – Эй, Камилл, – гулко прохрипел он. – Там тебя звала Зарпигона, что-то помочь. – Схожу. – Парень оторвался от стенки и незаметно подмигнул Юнию. – Иди, иди, голубь, – проводив взглядом мальчишку, угрюмо буркнул Капулий, однако сам почему-то не уходил, и Рысь уже догадывался почему. – Кто такой этот Камилл? – вмиг забыв всю возникшую после находки сокровища дружбу, прошептал разбойник. – Трус, развратник и предатель! Зачем он нам нужен? Он что, сильно помогал искать сокровище? Нет, мешал только. – А Зарпигона? – пряча ухмылку, юноша поддержал беседу. – А что Зарпигона? – немедленно отреагировал Капулий. – Эта злобная бестия здесь вообще ни при чем! Ни с какого боку. Скажу прямо: удавить их обоих, вот и все дела! И как можно скорее. Думаешь, о чем они сейчас там шушукаются? Наверняка сговариваются, как бы половчей нас отравить. У, змеи! Прямо сейчас их и порешим. – А трупы куда денем? – Придумаем, – отмахнулся разбойник. – Ну, идем… Пожав плечами, Юний направился в дом вслед за вожаком шайки. В дверях его вдруг задержала Зарпигона, попросив придержать снаружи покосившуюся ставню. Ну, придержать, так придержать – не убудет. Только вот юноша чувствовал, что вовсе не за этим позвала его стряпуха. Ага! Дождавшись, когда захлопнется дверь, Зарпигона подошла ближе: – Хороший ты парень, Рысь. Одного не могу понять: как ты связался с этими двумя подонками?
Все четверо уже не ели – лишь сверкали глазами друг на друга. Стояла полная тишина, только слышно было, как в светильнике потрескивает фитиль да лениво жужжат утомившиеся за день мухи. Напряжение возрастало, все четверо смотрели друг на друга, не обращая никакого внимания на опасно накренившуюся амфору с оливковым маслом. Жирная зеленая муха, покрутившись над столом, уселась Капулию на лоб, тот попытался сдуть ее, а затем резко хлопнул себя по лбу. От этого движения сидевший рядом с вожаком Камилл дернулся и задел локтем амфору, которая свалилась с подставки на пол и с глухим треском раскололась. И тут все сразу пришло в движение: у каждого – у Капулия, у Камилла, даже у Зарпигоны – в руках вдруг оказались ножи, лишь Юний не доставал свой, знал: в случае чего успеет. – А-а-а, – вдруг зарычал Капулий, – А-а-а-а… – Обернувшись, он подмигнул Рыси – и то же самое сделали Камилл с Зарпигоной. Сверкнули клинки… Снаружи донесся громкий стук в дверь. – Кто? – не оборачиваясь, настороженно осведомилась стряпуха. – Открывайте, – потребовал уверенный тонкий голос. – Это я, Хилон. Есть одно дело. Враз убрав ножи, разбойники быстро уселись за стол. – Заходи, Хилон, – льстиво улыбнулась Зарпигона. – А мы тут как раз ужинаем. Тихо так, по-семейному. Вихрастый воренок Хилон придвинул к столу креслице. – Что это вы будто чем-то пришиблены? – Он вдруг усмехнулся. – Делите шкуру неубитого льва? Все разом вздрогнули. – Так вот, сидим, ужинаем, – фальшиво-благостно отозвался Капулий. – Чего еще делать-то? Хилон засмеялся в голос: – Найдутся дела. Надеюсь, догадываетесь, что к вам я не своей волей? Капулий с усмешкой кивнул и незаметно показал Камиллу кулак. Парень с презрением отвернулся, якобы это и не ему вовсе показывали. – Так вот. – Совсем не по-подростковому серьезно Хилон обвел глазами присутствующих. – Хозяин предлагает вам одно выгодное дело. Можете неплохо заработать… Впрочем, можете и отказаться, но не советую. – Чего же отказываться-то? – наступая на ногу Рыси, глухо хохотнул Капулий. – Говори, что за дело. – Что-нибудь слыхали про ремонт Аврелиевой дороги? – Хилон начал издалека. – Не только слыхали, но и видали, – нервно засмеялся Камилл. – Балки гнилые, кирпичи необожженные – смех один, а не ремонт. – Глазастый, – покосился на него гость. – Но это, может, ты только и видел, вкладчики-то ничего не знают. Рысь вздрогнул, вспомнив: именно в ремонт Аврелиевой дороги когда-то вложила часть своих денег Юлия Филия. – Похоже, подрядчик лишь имитировал ремонт и теперь хочет смыться с чужими деньгами, – с усмешкой произнес он. Хилон ухмыльнулся: – Умный. Так оно на самом деле и есть. И хозяин хочет, чтоб вы хорошенько пощипали этого жирного гуся – подрядчика. – Пощиплем, – кивнул Капулий. – Скажи только, где он прячет неправедно нажитые денежки? – В своем доме на Эксквилине. И вы должны отправиться за ними прямо сейчас. – Сейчас? – Разбойники ошарашенно переглянулись, а Зарпигона, не скрывая радости, отошла к плите. – Да-да, сейчас, – заверил Хилон. – Собирайтесь и поторапливайтесь – обо всем расскажу по пути. Похоже, он вовсе не собирался оставлять разбойничков без присмотра, видимо, выполнял строгий наказ хозяина, которого, судя по всему, здесь очень боялись. – Может, не пойдем? – выбрав момент, шепнул Капулию Рысь. – Ты что?! – боязливо поежился тот. – Хозяин живо башку отвернет. Юний пожал плечами. Они все же строго-настрого предупредили Зарпигону, что на морском дне сыщут и отвернут головенку. – Да что я, совсем дура? – обиделась стряпуха. – Нешто на старости лет в бега пущусь? Рысь посмотрел на нее и понял: пустится. Вернее, пустилась бы, если б не этот таинственный хозяин, от которого, похоже, никуда и не скроешься. Узнать бы, кто это такой? Кто стоял за Флуданом, за доходными домами, за аферой с египетскими зерновозами? В отношении стряпухи Капулий с Камиллом, по всей видимости, рассудили точно так же, как и Рысь, – перестали кидать на нее жуткие взгляды и деловито собирались в путь. – Готовы, – наконец сообщил вожак. Хилон улыбнулся. Ох, не детский был взгляд у этого вихрастого воренка, и даже не взрослый – волчий. Рысь даже вздрогнул: именно таким вот отсутствующе-диким взглядом на его далекой родине жрец Световита Кердай смотрел на предназначенных в жертву. Так же вот, как сейчас Хилон. Словно бы похоронил уже всех… Темные улицы спящего города дышали смертью. Ночь – время хищников, время ножей под ребро и лихих налетов. Набранные из вольноотпущенников и рабов, стражники практически не контролировали ночной Рим, ну разве что на центральных улицах да у императорского дворца. Немного пройдя по запруженной телегами виа Фламиния, они свернули у поля Агриппы, у акведука, снабжавшего весь город свежей прозрачной водой, прошли какой-то пустошью и, сунув стражникам несколько монет, благополучно миновали ворота Салютария в старой, выстроенной еще Сервием Туллием стене. Впереди, на длинной Тибуртинской улице, вновь замаячила черная громада ворот. – Пришли, – тихо заметил Хилон, кивая на богатый трехэтажный дом, с закрытой деревянной ширмой лавкой внизу. Рысь внимательно осмотрел особняк: надежный, с крепкими воротами и ставнями на окнах. Нелегко будет проникнуть в такой. – Клянусь Юпитером, в нем полно слуг! – с досадой прошептал Капулий. – Что, хозяин хочет, чтобы всех нас убили? – В доме нет рабов, все на вилле, – обернувшись, пояснил Хилон. – Хозяин, сенатор, летом здесь не живет, да и рабов забирает – оставляет лишь сторожей да старика управителя для пригляду. С ними вы запросто справитесь. – А ты что же, с нами не пойдешь? – сверкнул глазами Капулий. Хилон лишь покачал головой и пояснил, что его ждет с докладом хозяин. Показав дом, он постоял немного и, услыхав скрип приближающихся телег, пошел навстречу обозу. – Вот козленок, – вполголоса выругался вожак и, обернувшись к Рыси, спросил: – Ну, что делать будем? Домина-то – поди-ка проникни! – Подумать надо, – провожая глазами удаляющуюся фигурку Хиллона, тихо отозвался Юний. – Сразу тут ничего не сделаешь. Он задумчиво посмотрел в небо, на растущий месяц, повисший над самой крышей, на разноцветные звезды. К нежданному делу что-то не лежала душа. Да и вообще, как-то слишком уж подозрительно спешил этот неведомый хозяин. Неужто нельзя было выждать до завтра? Грабить чужой дом, грабить по-настоящему – это было противно. Юний думал сейчас лишь об одном: как бы половчее убраться отсюда. Хватит, пора завязывать, дело зашло слишком далеко. И что с того, что он бросит шайку? Свет ведь не сошелся клином на доходном доме Флудана, наверняка найдутся еще и другие пути для того, чтобы отыскать неведомого хозяина, тем более что ни Капулий, ни Камилл, ни Зарпигона, как выяснилось, не много-то о нем и знают. А значит, тут терять нечего… Юноша обернулся к разбойнику: – Пойду посмотрю с той стороны… Не дожидаясь ответа, он свернул за угол и, юркнув в переулок, быстро пошел в сторону амфитеатра Флавиев, прислушиваясь по пути: не идет ли кто сзади? Нет, похоже, все было чисто. Миновав величественный афмитеатр, самим своим видом словно бы напоминавший о бренности человеческой жизни, Рысь прошел еще немного и оказался перед воротами Лудус Магнус – лучшей гладиаторской школы Рима. Нагнувшись, он подобрал увесистый камень и швырнул в створки ворот. – Сейчас докидаешься, – недовольно крикнул охранник. – Ну, наконец-то проснулся, – подходя ближе, насмешливо протянул Юний. – Узнаешь меня, парень? – Не знаю и знать не хочу. Страж явно не был расположен к беседе, но юноша не отступал и даже попросил воина зажечь факел или уж запустить во двор, там же всяко должны гореть факелы. – Да кто ты такой, чтоб я тебя пускал? – рассердился стражник. – Уходи, иначе сейчас крикну остальных и тебе здорово непоздоровится! – Посмотрим, кому из нас не поздоровится. – Юноша громко расхохотался и наконец назвал себя: – Я – Рысь. Рысь из Трех Галлий. – Рысь из Трех Галлий?! – Ворота медленно приоткрылись. – И в самом деле! Вот так гость. А ланисты сегодня нет… – Разбуди Каллида. Надеюсь, хоть он на месте? – На месте. Куда старику деваться? Спит в своей каморке… Слушай, ты ведь знаешь где, так что, сделай милость, поди и разбуди его сам. – Как хочешь, – пожал плечами Рысь. – Возможно, я останусь у него до утра. – А это совсем хорошо. – Воин – совсем еще молодой парень в шлеме и кожаном панцире – громко расхохотался. – Ланиста очень бы хотел с тобой встретиться, переговорить насчет работы. – Боюсь, в этом смысле я вряд ли окажусь полезен. – Юноша улыбнулся. – Хотя, кто знает? Он прошел через двор, мимо позорного столба, к которому привязывали провинившихся гладиаторов, мимо сваленных в углу чучел, предназначенных для отработки ударов. Вот и казарма, запертые ворота, а чуть левее – вход и лестница в каморку ветерана. Рысь остановился у двери и тихонько позвал: – Каллид! – Кто здесь? – хрипловатым голосом тут же переспросил старый гладиатор. Он, видно, не спал. – Рысь. – Кто? Я не ослышался? Неужели ты, Юний? Дверь распахнулась, и покрытый шрамами ветеран, седой, но все еще сильный и жилистый, крепко обнял нежданного ночного гостя. Вернее, как выяснилось, долгожданного. Оказывается, ланиста велел пускать Рысь в школу в любое время дня и ночи – надеялся, что бывший гладиатор не выдержит и придет обратно. – Значит, он был прав, наш ланиста, – с улыбкой покачал головой Каллид. – Ты все же вернулся, Юний! Как она, свободная жизнь? – Да не очень, – честно признался юноша. – Все те же дрязги, что и в казарме, только куда более опасные. И, если оступишься, неоткуда ждать милости. Нет ни судей, ни публики. – На то она и жизнь. – Старый гладиатор вздохнул. – Хочешь обучать молодых бойцов? Септимий положит тебе неплохую плату. Конечно, не столько, сколько ты б получил, выйдя на арену, но вполне приличную сумму… которую, к сожалению, никогда уже не получить мне. – Что я слышу? – поставив на стол кружку с вином, удивился Юний. – Ты, Каллид, сожалеешь о презренных деньгах? – Не для себя, Юний, для внука. – Ветеран осунулся и погрустнел. – У меня ведь есть внук, ты не знал? Веселый и бесшабашный мальчик. К сожалению, раб. Его хозяин, Памфилий Руф, говорят, разорился и теперь распродает имущество, вот я и хотел… – Памфилий Руф разорен? Не могу поверить! – Да, это так. Его управитель требует за мальчика тысячу сестерциев – неподъемную сумму. – Однако дороговато. Твой внук знает какое-то ремесло? – Он учился у пивовара. – Жаль. Если б ничему не учился, стоил бы гораздо дешевле. А что, ланиста не согласен помочь тебе? – Септимий уже дал половину. Больше я не осмелился попросить, да и не знаю, чем буду отдавать долг. – Постой-ка! – вдруг радостно осклабился Юний. – Тысяча сестерциев, это сколько же золотых? Кажется, один ауреус – это сто серебряных сестерциев. А тысяча сестерциев – десять ауреусов. Ха! Каллид! Тебе всего-то и нужно десять золотых монет! – Ты говоришь так, будто у тебя они есть! – Ветеран покачал головой. В глазах его вспыхнул слабый огонек надежды. – Конечно есть. – Юний рассмеялся. – И не только десять, а много, много больше. Надо только забрать мою долю… – Он вдруг нахмурился. – И сделать это как можно быстрее. Поможешь мне? – Обязательно! – Каллид выглядел словно молодой, рвущийся в бой юноша. – Куда идти? – Далеко, к Марсову полю. – А, Фламиниева улица, знаю, – кивнул ветеран. – Возьмем с собой мечи и парочку крепких парней; золото и ночь – уж очень опасное сочетание. Он накинул на плечи плащ и, взяв под руку гостя, вышел во двор, по пути к воротам заглядывая в охранное помещение: – Эй, Мауриций, Килон, не хотите ли заработать? – Хотим. – Двое охранников-близнецов – здоровенные парни с лошадиными лицами – радостно переглянулись. – А что делать-то? – Сопроводить нас в одно местечко. – Запросто! – довольно осклабились парни. – По сестерцию каждому выйдет, а? – Выйдет и по два, – вмешался в разговор Рысь. – Только если вы поторопитесь. Воины быстро вскочили и, натянув панцири, взяли в руки короткие копья. – Мы готовы. Куда идем? – На виа Фламиния. – О! Знаем там таких девок, пальчики оближете! Выйдя из ворот школы, все четверо обогнули амфитеатр с позолоченным колоссом, миновали форум и, за пару ассов пройдя через Фонтинальские ворота, вышли на широкую улицу, которая так и именовалась, просто и незатейливо, – Широкая. От нее, у поля Агриппы, начиналась длинная-предлинная Фламиниева дорога, по сторонам которой располагались сады, Марсово поле, мавзолей Августа, а также злачные кварталы доходных домов и лупанариев. Пару раз в темноте кто-то перебегал дорогу, из переулков слышались приглушенные голоса, однако никто не лез в драку, видимо, ночные тати не очень-то хотели связываться с четырьмя мужиками, искали добычу полегче. Так, в общем-то без приключений, если не считать того, что Каллид едва не подвернул ногу, добрались наконец до самой окраины, где и располагался доходный дом недавно убитого Флудана, теперь неизвестно кому принадлежащий. Осторожно отворив дверь, Рысь осмотрел кухню. Нет никого, тишина… Чу! Где-то наверху вдруг послышались раздраженные голоса и топот. Что-то звякнуло… – Кажется, мы как раз вовремя, – обернувшись, улыбнулся Юний. – За мной, ребята!
В просторной комнате на втором этаже мелькали клинки. На столе, у перевернутого ложа, в дрожащем пламени светильника тускло блестели золотые монеты. Перед столом, словно бы защищая его своей широкой грудью, осклабившись, стоял Капулий, ловко отбиваясь кинжалами от наседавших с двух сторон врагов – Камилла с разделочным ножом и вооруженной увесистой сковородой Зарпигоны. – Наседай, наседай, парень! – размахивая над головой сковородкой, уверенно командовала стряпуха. – Сейчас мы его кончим! – Ай! – дернувшийся было вперед Камилл получил по руке кинжалом и резко отскочил прочь. – Сама-то наседай, а! – Вижу, дележ сокровищ в полном разгаре! – со смехом произнес Юний и, подняв опрокинутое ложе, уселся на него, не обращая никакого внимания на подельников. А те так и застыли – с улыбками. Похоже, появление Рыси нежданно-негаданно обрадовало всех троих, поскольку все трое парню и подмигнули, эдак незаметненько друг от друга. Больше всех почему-то обрадовался Капулий: – Я знал, что ты вернешься, Рысь! Сейчас мы им покажем. – Да, давно пора показать, кто здесь хозяин, – с усмешкой крикнул Камилл. А Зарпигона, бросив сковородку на пол, улыбнулась Юнию так, что едва не разорвала рот: – А ну-ка задай этим подонкам, парень! Каллид и близнецы очумело вытаращили глаза. Рысь подмигнул им и с размаху треснул кулаком по столу, так что лежавшие там золотые жалобно звякнули, а некоторые и вовсе попадали на пол. – А ну, бросили ножи… Быстрее, иначе мои люди проткнут вас копьями, как жуков. Ну! Кинжалы и нож полетели на пол, к валявшейся там сковородке. – А ну-ка, быстро все по разным углам, – скомандовал подельникам Юний. – Делить буду я! – Он обернулся к близнецам. – Парни, если кто-то из них будет выступать, разрешаю использовать копья – не зря же вы их тащили. – Сделаем! – не отрывая глаз от золота, разом кивнули воины. Старый Каллид вообще не знал, что и делать. Не придумав ничего лучшего, он просто стоял в дверях, с удивлением взирая на разворачивающееся действо. – Итак. – Подойдя к столу, Рысь быстро разделил золото на четыре примерно равные кучки. – Всем по справедливости, поровну. – А ведь и на полу еще немало, – обиженно хлопнув загнутыми ресницами, осмелился подать голос Камилл. Рысь усмехнулся: – А то, что на полу, пойдет в фонд народных библиотек, ибо свет учености – лучшая гарантия от подлости и невежества, понятно, сквалыги вы этакие? Капулий тяжко вздохнул. – Ну, что вздыхаешь? – оглянулся на него Рысь. – Давай, подходи за своей долей. Ну, не стесняйся же! Недоверчиво хмурясь, разбойник подошел к столу и, в любой момент ожидая подвоха, сгреб причитающиеся ему монеты в подол туники. – А теперь – вон отсюда, – приказал ему Юний. – И чтоб до утра не появлялся. Предупреждаю всех: дом оцеплен моими друзьями-гладиаторами, и если они до утра заметят где-нибудь поблизости ваши гнусные рожи… – Понял, понял, – льстиво закивал головой Капулий и, обернувшись, словно загнанный зверь, быстро вышел из комнаты. Послышался скрип ступенек, а затем звук падения, сопровождающийся звоном. – Упал, – невозмутимо констатировал Рысь. – Пьяный, что ли? Каллид, проследи, чтоб он побыстрее убрался. – Так, теперь ты, старуха! – Он поманил пальцем присмиревшую Зарпигону. – Забирай деньги и тоже уматывай. – А-а… – А где хочешь, там и жди до утра, чай, недолго осталось. Впрочем, можешь остаться на кухне, но смотри, если только высунешь нос… – Не беспокойся, мой господин. Буду сидеть тихо, как мышка, – жадно сгребая деньги, проскрипела стряпуха. – Уж теперь не высунусь. Она исчезла за дверью, и Юний перевел взгляд на Камилла – впрочем, звать этого парня не было никакой нужды, он и так давно уже стоял у стола. – Что, беру свою долю и ухожу? Рысь усмехнулся: – Не торопись, парень. Присядь-ка… – А что? – В глазах Камилла явно промелькнул испуг. Как это понимать: всем дали денег и отпустили, а вот его нет? – Из всей этой троицы ты мне почему-то кажешься наиболее умным, – пояснил Юний. – Вот и поведай мне в подробностях, как это вышло, что вы вдруг очутились здесь, когда должны заниматься сейчас грабежом? – А, что говорить. – Парень махнул рукой. – Я сразу понял, что ты свалил, да и сам собрался сделать то же самое: больно уж ненадежное дело, а от гнева хозяина спрятался бы где-нибудь, отсиделся. Так вот я подумал, да вот сбежать не успел, Капулий, гад, видно, что-то такое заподозрил, едва я только дернулся, ка-ак схватит за руку и кинжал к горлу – куда, мол, собрался? Ну, я не стал вилять, не тот случай. Так и сказал прямо, что не нравится мне это дело. Капулий помолчал немного, потом спрятал кинжал и сказал, что и ему все не нравится, а что делать, он не знает, поскольку уж больно у хозяина руки длинные. Тогда я предложил хозяина немножко обмануть, так, незаметно: хочет он, чтоб мы того жирного кота пощипали? Пощиплем. Вернее, пощиплют. Только не мы, другие. Знал я на Садовом холме лихих ребят, да и Капулий их знал, только поначалу не хотел связываться. Ну да пришлось, ничего не поделаешь. Тебя нет, в дом не войти, хозяина ослушаться страшно. Вот и пошли договариваться, уговорили шайку косого Вителия – у него людей много, с дюжину, а то и больше. Уговорили, вернулись обратно к тому домишке. Ворота на один удар взяли – не так уж и крепок засов оказался… Нет, Хилон не обманул, все так и оказалось: в доме человек пять, все рабы. Только ведь и добра там никакого не было, вот в чем дело-то! Я, как увидал пустые комнаты да обсыпанную позолоту, сразу понял, что дело нечисто, я ведь не дурак, ты знаешь. Пока те дураки по дому носились, я бочком-бочком – и к выходу. Только вот Капулий, гад, хитрый – знал, что я умный, и за мной, за мной… Еле от него отвязался – и сюда. Тетка Зарпигона – та еще змея. Веры ей нет никакой, особенно в том, что касается золота. Ну, прихожу в дом: аве, мол, не ждали? Схватил нож – ну, отдавай мое золотишко, карга старая! И наверх. А Зарпигона сзади, со сковородкой. Только бой начался – ух, и ловко карга сковородкой машет, ей бы на арене выступать, как гладиаторы, я знаю, раньше женщины выступали, пока не запретили им. Так вот… Только мы, значит, приняли боевые позы, – старуха делиться нипочем не хотела, гадина, – опа! Ступенечки-то – скрип-скрип! Капулий нарисовался, образина гнусная! Вот уж кого точно так рано не ждали. Ну, мы со старухой сразу смекнули: по одиночке мы для него – тьфу! Сожрет и не подавится. Потому и объединились на время… А тут как раз и вы. Камилл замолк, лишь глаза его блестели в полутьме, словно у оборотня. – Ну, так я заберу свою долю? – тихо спросил он. – Забирай, – задумчиво кивнул Рысь. – Не знаешь, где найти Хилона? – Ха, Хилона! – Камилл покачал головой. – Он ведь нам не докладывал, приходил, когда присылал хозяин, – что-нибудь передать или, вот как вчера, настропалить на какое-то дело. Парень старательно сгребал со стола деньги. Так старательно, словно делал какую-то необходимую, очень важную работу, важную не для себя – для людей. Юний вдруг рассмеялся: – Ну, что? На лупанарий хватит? – Пожалуй, нет. – Камилл вздохнул и вдруг тоже улыбнулся. – Да и не нужен мне лупанарий, надоело. Я ведь молоденьких девок люблю, а вовсе не старых морщинистых теток, а такие меня в основном и заказывали. Теперь для себя поживу – уж найду, куда вложить денежки. Жаль, Лация пропала, ты ее знал. Так бы и ей кое-что подбросил, она девчонка добрая, не раз меня выручала. Рысь усмехнулся. Сказать ему про Лацию? Нет, пожалуй, не стоит, слишком уж хитрый. Ладно, пусть убирается. – Собрал свои деньги? – Да, спасибо. Могу идти? – Проваливай. Аккуратно сложив монеты в мешок, Камилл направился к двери и вдруг остановился на полпути, обернулся и тихо спросил: – Почему? – Что «почему»? – не понял Рысь. – Почему ты не убил нас и даже поровну поделил золото? Так в Риме не принято! – Много ты знаешь о том, что принято в Риме, щенок! – не выдержал старый Каллид. – Ишь, еще рассуждает. – Почему? – не обращая внимания на ветерана, снова повторил Камилл. – Потому. – Рысь сглотнул. – Чтобы в собственных глазах не быть такой тварью, как вы! Чтоб быть человеком, чтоб уважать себя, чтоб… – Он на миг запнулся. – Да многое можно сказать, не знаю только, поймешь ли? А что касается Рима, то в этом городе говорят: «Всем, сколько можешь, помогай!» И точно так же учил меня когда-то отец. Больше ничего не спрашивая, Камилл медленно вышел. – Эй, парни, – Юний подозвал близнецов и протянул им горсть золотых. – Это вам за охрану. – Этого слишком много, господин! – Парни, видимо, еще не потеряли остатки совести. – Берите, – устало махнул рукой юноша. – Может, когда-нибудь поможете и еще. А ты, Каллид. – Он посмотрел на ветерана. – Что ты сидишь? Бери, бери, сколько тебе надо. Хватит на то, чтобы выкупить внука? Ну, что ж ты? – Боюсь, – сквозь зубы произнес Каллид, – боюсь, это грязные деньги. – Точно, грязные. – Рысь нервно расхохотался. – Мы нашли их в навозной куче. Нет, правда, клянусь Юпитером и Юноной! Бери брезгуй, и знай: на этих монетах нет крови. – Спасибо, – отсчитав ровно десять монет, поблагодарил Каллид. – Не спрашиваю, зачем ты это делаешь, ибо помню: всем, сколько можешь… – …помогай! – со смехом закончил Юний.
Глава 16 Июль 227 г. Рим ЦЕЗАРЬ
Я не любитель вина; если ж ты напоить меня хочешь, Прежде чем мне поднести, выпей из кубка сама.Агафий
Выглянув в окно, Юний посмотрел на солнечные часы, расположенные в центре обширного двора: тень от обелиска уперлась в цифру «девять». Девятый час дня, скоро и вечер, а через два «длинных» летних часа – смена. Обернувшись, – не видел ли кто, как он покинул пост? – юноша снова встал у дверей в императорские покои. Пост находился в небольшом, вытянутом в длину помещении – приемной, украшенной дюжиной коринфских колонн из зеленоватого мрамора и бюстами цезарей из династии Антонинов – Траяна, Адриана, Антонина и Марка Аврелия. Это были любимые императоры Александра Севера – молодого правителя Рима. Юнию они тоже нравились – немало уже было прочитано книг о славных деяниях цезарей. Траян… много воевал и еще больше строил. Судя по великолепным постройкам, которыми вполне справедливо гордились римляне, – знаменитый форум, термы, колонна и прочее, – последнее императору нравилось больше, хоть он и умер во время войны с Парфией, можно сказать, в походе. Адриан… Разогнал евреев по всему миру – нечего бунтовать, – выстроил Пантеон, а вообще проявил себя человеком образованным, большим поклонником искусства. Антонин, Антонин Благочестивый, – человек редкостной доброты и миролюбия. Таким же был и его преемник, Марк Аврелий, философ-стоик, к сожалению, вынужденный много воевать и умерший во время эпидемии чумы. Его сын Ком-мод, заняв престол, прославился гнусным поведением, жестокостью и развратом. Правда, этого императора уважали все гладиаторы: он не стеснялся выступать на арене и одержал множество побед. Бюста Коммода в приемной не было – видно, молодой цезарь не очень-то высоко его ставил. По наблюдениям самого Юния, Александр Север был человеком вполне уравновешенным и спокойным, предпочитал философские беседы и чтение книг военным походам и развлечениям, а по подбору уважаемых им властителей можно было судить и о характере молодого императора. Все цезари, бюсты которых украшали приемную, отличались умом, спокойствием и добрым нравом, много строили и покровительствовали искусствам. То же самое пытался делать и Александр. Правда, из-за мягкости характера он был весьма подвержен чужому влиянию: сначала бабки, Юлии Месы, сестры Юлии Домны, мачехи императора Каракаллы, а после ее смерти – своей матери, Юлии Маммеи. Умный, добрый, но слабохарактерный император – благо ли это для народа и государства? Сам Юний над такими глобальными вопросами власти пока не задумывался, на эти мысли при каждой беседе наталкивал его Феликс, уже ставший префектом Рима. Старый префект, говорят, упал с галереи, поскользнувшись на ступеньке. И надо же, так неудачно упал, что сразу умер. На его место император, конечно же, назначил хорошо зарекомендовавшего себя специалиста – Гая Феликса, совсем недавно блестяще подтвердившего свой профессионализм разгромом запрещенной секты поклонников Диониса-Вакха. Получив новое назначение, Феликс отдалился от всех своих знакомых и даже доклад Рыси о всех злоключениях шайки Капулия выслушал вполуха. Видно, не до того было. Юний вспомнил вдруг, как предложил активизировать поиски ростовщика и Северьяна Занозы через Хилона – и с каким видом при этом посмотрел на него Феликс! Сверкнул глазами с такой злобой, что юноше показалось, что это он, Ант Юний Рысь, и есть тот самый загадочный старик, от лица которого действовал Флудан. Правда, префект быстро с собой справился и, лениво махнув рукой, заявил, что дело можно считать законченным – ведь ясно уже, что Флудана убил Капулий, что могут косвенно, а то и прямо подтвердить та же Зарпигона или Камилл, да еще и Лация. – В общем, друг мой, дело это я передам в суд, а больше копать там нечего! – С деланной улыбкой Феликс хлопнул Юния по плечу. На том аудиенция и закончилась. А надежды юноши на карьерный взлет, похоже, не оправдались. Впрочем, тут многое зависело вовсе не от Феликса, а от милости императора. Александр Север явно благоволил к своему охраннику, даже несколько раз заговаривал с ним о каких-то книгах. Юний уверенно поддерживал беседу, даже если и не читал упомянутых книг, которые, правда, старался прочесть потом, если было время. – Эй, Юний! Юноша вздрогнул: погруженный в свои мысли он и не заметил, как из покоев вышел император. – Аве, цезарь! – прижав к правому боку копье, запоздало воскликнул Рысь. – Готов выполнить любой твой приказ. – Верю, верю. – Александр рассмеялся. – Говорят, ты читал Тертуллиана? Говорят? Юноша про себя усмехнулся – ясно, кто говорит. Наверняка Мариний Исидр, архитектор, с которым Юний не так давно встретился в библиотеке на форуме Траяна. Он же, Мариний, и подсунул тогда Тертуллиана, в котором, честно сказать, Рысь мало что понял, а за разъяснениями обратиться было не к кому. Феликс, как всегда, оказался занят, а спрашивать кого-нибудь другого юноша не хотел – стеснялся. Правда, кое-какие трактаты осилил и сам. – Читал, но не во всем согласен. – Вот как? – с удивлением поднял глаза император. – И что же ты читал? «Апологетику»? – Нет. «О женских туалетах» и «Призыв к непорочности». Александр захохотал так громко, что, казалось, сейчас обрушится потолок. – Нечего сказать, – сквозь смех произнес он. – Умеешь ты выбирать темы! Ну, и с чем ты там не согласен? – С тем, что женщина должна стесняться своей красоты, – склонив голову, тихо ответил Юний. – С тем, что она как бы принижена, зависима от мужчины. – А, значит, наше обычное непотребство лучше? – Не знаю. – Юноша пожал плечами. – Если и не лучше, то веселей – точно. А Тертуллиан этот, он какой-то скучный. Выступает против красивой одежды, против веселых пирушек с друзьями и женщинами – и что в том такого? – Он христианин, – серьезно сказал император. – А это влиятельная и опасная секта. – А я христиан уважаю, – неожиданно покачал головой Рысь. – Видал, как их травили на арене зверями. И все христиане шли на смерть, как на праздник, готовые умереть за свою веру. – Фанатизм. – Александр скривился. – Этим-то они и опасны. – Не знаю, – снова признался Рысь. – Я вообще не знаком с их верой. – Это и к лучшему, – улыбнулся властелин Рима. – Как служится, Юний? Похоже, император находился сейчас в приподнятом настроении, что, надо сказать, бывало с ним не очень-то часто. – Служить тебе – высокая честь, цезарь! – вполне искренне отозвался юноша. – Ну да, ты же привык к оружию, знаменитейший гладиатор Рысь из Трех Галлий. Не скучаешь по славе? – Нет. Слава – дым, мне куда милее книги. – Молодец! Хорошо сказал, совсем как греческий философ. Кстати, слышал, не так давно ограбили дом твоего земляка, Децима Пафмилия Руфа. Рысь вздрогнул. Ну надо же! – Он тут приходил, жаловался на бедность всем, кому можно, – задумчиво продолжал Александр. – Но я почему-то не очень-то верю его хитрой роже. Не может быть, чтоб украли все! – Я слышал, что, кроме денег, Памфилий владел приличной недвижимостью, – осторожно напомнил Юний. – Доходные дома, конторы аргентариев, а еще он брал ремонтные подряды – это ведь не украдешь! – А все это он переписал на приемную дочь, недавно ставшую женой квестора Клавдия Роста. – Цезарь усмехнулся. – А вырвать что-то из цепких лап Клавдия – очень не простая задача. Он ведь даже бывшую жену выгнал из дома практически голой! Да, да, обвинил в распутстве и неумеренных тратах и не дал ни сестерция! Да и на дочке Памилия Руфа женился не столько из-за ее красоты и молодости, – зачем старому кривоногому сатиру молодая жена? – сколько из-за приданого. Так что Памфилий вряд ли получит обратно свое бывшее имущество, вряд ли! С Клавдием эти штуки не пройдут, хоть они теперь и родственники. – Я когда-то знал Клавдию, – тихо произнес юноша. – Еще бы! – Император хохотнул. – С ней полРима путалось. Женщина сколь красивая, столь и распутная, впрочем, судить женщин – последнее дело. – К тому же она ведь теперь в темнице, ждет суда по делу вакханок. – Ага, в темнице, как же! – Александр явно развеселился. – И дня не просидела. Бросить в тюрьму представительницу знатной семьи – это, знаешь ли, чревато последствиями даже для меня, не говоря уже о Феликсе, хоть он и точил на Клавдию зуб. Сказать тебе по секрету, ни один из цезарей, открыто презиравших закон, – Нерон, Калигула – долго на этом свете не зажился. Все они кончили плохо. – Император вдруг зябко поежился. – Я тоже стараюсь не нарушать законы и не ссориться с сенаторами, даже с такими ушлыми провинциалами, как Памфилий. Кстати, говорят, Клавдия стала его любовницей, а жена, Сильвия Ариста, вовсю крутит с молодыми рабами. – Твоя осведомленность поистине потрясающа, цезарь! – искренне восхитился Рысь. – Пустое. – Александр махнул рукой. – Я, видишь ли, частенько выслушиваю свою мать, а уж она-то не пропустит ни одной римской сплетни. – Удивительно – Памфилий Руф корчит из себя бедняка, – покачал головой юноша. Император захохотал: – Вот именно, что корчит. Хотя финансовые дела сенатора, конечно, неважные… как и у его любовницы Клавдии. Ей, бедняге, похоже, и жить негде, хотя денег у Памфилия вполне хватит, чтобы снять ей квартиру в каком-нибудь доходном доме… из тех, что раньше принадлежали ему, а теперь являются законной собственностью его приемной дочки, вернее, кривоногого Клавдия! Ты бы видел, с какой горечью Памфилий рассказывал об ограблении своего дома, все украденное перечислил, не забыл ни одну мелочь. А грабители, надо сказать, попались довольно дерзкие – дом сенатора почти в самом центре, у начала Тибуртинской, с крепкими воротами… и хорошо охранялся. Часть разбойников все-таки удалось перебить, да их и опознали уже. Все из шайки некоего Вителия, известного разбойника с садовых холмов. Рысь замер. Что там сказал император? В доме Памфилия оказалось много охраны? И это дом… в самом начале Тибуртинской? О, боги! Так именно его и должна была ограбить шайка Капулия, именно это приказал через мальчишку Хилона неизвестный хозяин. Да, да, так все и было! И вместо тех убитых разбойников в доме должны были остаться трупы" Капулия, Камилла и его, Рыси! И остались бы, если б не обстоятельства да не хитрость Капулия и Камилла. Что же, выходит, тот неизвестный доброхот, которого так боялись все члены шайки, их и подставил под удар?! Зачем? Стали уже не нужны? Да, в ту ночь их явно хранили боги. – У меня есть к тебе одна просьба, цезарь, – справившись с волнением, осмелился сказать Юний. Александр милостиво кивнул: – Говори! – Дело касается одного раба… Я бы хотел помочь ему выкупиться. – Чей раб? – Клавдия. Император улыбнулся: – Думаю, если ты предложишь хорошую цену, Клавдий вовсе не будет против этой сделки. Только цена должна быть высокой. – Дело в том, – замялся Рысь, – что раб этот как бы в бегах… Но не по своей воле. – Как это понять – в бегах не по своей воле? – Цезарь нахмурился. – Не думай, что я буду потакать беглым рабам. – Его увели разбойники. – Ну, это другое дело. Здесь будет и кража собственности, и еще кое-что. Злодеи известны? – К сожалению, нет. Но вот рабу удалось от них убежать. – Хорошо, я поговорю с Клавдием. Как зовут раба? – Лукан. Совсем еще мальчишка. – Поговорю. – Да хранят тебя боги, цезарь! Рассеянно кивнув, император направился в залу, где тотчас же послышались громкие голоса сенаторов и придворных.
Рано утром, едва только встало солнце, Юний поспешил на Тибуртинскую улицу – обрадовать доброй вестью Лукана и Юлию Филию. Ярко синело небо. Солнце золотило красные крыши домов и храмов. На ветвях деревьев весело щебетали птицы. Спустившись с Палатинского холма, юноша быстро зашагал по многолюдной улице Патрициев и, пройдя термы Траяна, свернул на Тибуртинскую, где у портика Ливии был задержан собравшейся толпой. Ну никак было ее не обойти, хоть ты тресни, хоть карабкайся обратно на холм, к термам! Обходить не очень-то хотелось, и Юний подошел ближе к портику. На крутых ступеньках между колоннами как раз выступал оратор – длинный нескладный человек с обширной лысиной. Впрочем, говорил он довольно красиво. Рысь прислушался. – …Уже давно забыли, что такое гладиаторские игры! А хлеб? Разве это зерно? Разве можно прокормиться этим, а власть вовсе не собирается увеличивать количество зерновозов. Что же нам теперь делать, братья? Помирать с голоду? Оратор ненадолго замолк, дожидаясь одобрительных возгласов, дождался и продолжил, припоминая от имени зажравшегося бездельного плебса, который именовал не иначе как «великий римский народ», все беды, которые принесла им власть и – страшно подумать – сам цезарь! Однако дела! Покрутив головой, юноша увидел целый отряд преторианцев, топившихся почти у самого портика. Казалось, вот-вот – и эти дюжие гвардейцы сметут, схватят смутьяна, а заодно с ним и собравшихся вокруг зевак, в том числе и его, Юния. Однако преторианцы что-то не торопились приступить к своим обязанностям, а, наоборот, слушали выступающего с видимым одобрением. – А наши славные воины, ветераны?! – с надрывом орал тот. – Где и как они теперь получат землю – только на самой окраине мира, где еще даже не ступала нога цивилизованного человека. Можно себе представить, что это будет за земля! Я уже не говорю о частых выплатах, которыми в прежние правления справедливо награждали лучших воинов и полководцев. Где они теперь, эти выплаты? – Где? Где? – зашумели преторианцы, что в общем-то было понятно, ведь речь зашла о воинских наградах, резко уменьшенных императором. Так вот оно что тут происходит! – быстро сообразил Рысь. Подстрекают к бунту, и часть преторианцев – а может, уже и все – явно заодно с бунтовщиками. Первым побуждением юноши было броситься отсюда прочь, во дворец, сообщить императору… Хотя, конечно, ясно было, что император и сенат об этом сборище уже знали: префект не зря содержал шпионов. Ага, вот и он сам! Юний увидел за колоннами острую персидскую бородку Гая Феликса. Что ж не арестовывает? Выжидает? Наверное, блюдет какие-то непонятные обычным людям государственные интересы… Помахать ему рукой? Нет, вряд ли заметит, эвон народу сколько. Народу и в самом деле становилось все больше – к плебсу примыкали ремесленники, строительные рабочие, солдаты… Последних было много, настолько много, что Юний в какой-то момент почуял неладное. А ну как вся эта разгоряченная свора ринется к императорскому дворцу? Тут идти-то всего ничего, а преторианскую гвардию императора просто сметут… Да вот же они – часть этих самых гвардейцев открыто поддерживает бунтовщиков! Бежать, сообщить префекту! Впрочем, префект уже здесь, а значит, все под контролем. Зная ум и возможности Феликса, по-другому нельзя было и думать. Безусловно, мятеж подавят, даже не дадут разгореться. Это радовало. Не то чтобы Рысь являлся таким уж преданным сторонником правящего императора, – хотя почему бы и нет? – но где гарантия, что другой будет лучше? Этот хоть, по крайней мере, неплохой человек. Как правитель он вызывал-таки недовольство, и, наверное, не только своей экономией в области хлеба и зрелищ. Но если разобраться, не так уж и сильно цезарь влиял на политику, скорее влияли через него – те же сенаторы или мать, Юлия Маммея. Протиснувшись наконец сквозь толпу, юноша выбрался на свободное пространство и, не сворачивая на рынок, куда поначалу намеревался зайти присмотреть что-нибудь в подарок Юлии и Лации, быстро пошел по Тибуртинской улице. Юлия оказалась дома и явно обрадовалась вестям относительно Лукана – за время общих невзгод молодая вдова привязалась к мальчику и была рада взять его себе в слуги. Не так уж и часто среди слуг попадаются те, кому можно по-настоящему доверять, но Лукан был как раз из таких, что прекрасно знала" Юлия. – Думаю после полудня сходить к аргентариям, – угостив Юния вином, поведала девушка. – Проверить, как там мои ремонтные векселя? Может, уже набежали проценты? – Напрасно пройдешься, – тут же разочаровал ее юноша. – Насколько я помню, ты вложила средства в ремонт Аврелиевой дороги? – Ну да. – Ремонтная компания разорилась, а ее основатель, сенатор Памфилий Руф, кажется, оказался большим жуликом и пройдохой. – Жаль… – Юлия погрустнела, впрочем, тут же улыбнулась. – Не буду гневить судьбу, я достаточно заработала на египетских зерновозах. Собираюсь вложить часть денег в британское олово, так, может, вместе попробуем? Аргентарии говорят: дело верное. – Не знаю, не знаю, – скептически покачал головой Юний. Делать деньги практически из воздуха он еще не научился, компаниям аргентариев не доверяя, а потому и не был подвержен частым финансовым крахам, как, к примеру, Юлия. – Ну, как знаешь. – Девушка махнула рукой. – Поужинаешь со мной? Скоро явится Лукан – с утра отправила его на пристань послушать новости. Говорят, олова привозят не так и много – и на него есть устойчивый спрос. – А Лация, – вдруг вскинул глаза юноша. – Что-то я ее не вижу? – Ушла. – Юлия безразлично пожала плечами. – Говорит, не хочет в служанках… Ну, я ее не неволю, она ведь не рабыня, а вполне свободная девушка. – И давно она ушла? – С утра. Сказала, что куда-то к Марсову полю, ну, к доходным домам. Вроде как ей кто-то там должен. Юний похолодел. Вот дура! Наверняка ведь отправится к старым знакомым, а доходный дом Флудана – не самое безопасное для нее место, многое могут припомнить! Быстро простившись с несколько разочарованной Юлией, явно рассчитывавшей на нечто большее, нежели просто визит, юноша, как мог, быстро отправился на виа Фламиния. Шел напрямик, узкими, почти что непроходимыми переулками, пустошами, садами, миновал Виминал, Квиринал, еще один холм, известный в городе как Садовый, и, пройдя под акведуком, очутился наконец в самом конце Фламиниевой улицы, а там уж было совсем рядом.
Таверна, располагавшаяся на первом этаже доходного дома Флудана, оказалась запертой изнутри, что ничуть не смутило юношу: он знал, как открыть. Просунув руку в окно, зацепил веревочку, к которой был привязан засов, потянул и, оказавшись в таверне, поднялся на второй этаж. Если уж на кухне никого нет, то, скорее всего, хоть кто-нибудь – та же Зарпигона – отыщется на втором этаже, в той самой комнате… Юний неслышно распахнул дверь… В комнате отыскались все, и даже больше того. Капулий, Зарпигона и еще Хилон – вот с кем бы поговорить, но увы, увы… Все лежали рядом, аккуратненько так, лишь Хилон чуть в стороне, ближе к двери. Видно, его убили первым. Вихрастый воренок распростерся на залитом кровью полу лицом вверх. В кинжале, торчащем из его груди, Рысь без труда опознал всегдашнее оружие Капулия. Разбойник и тетка Зарпигона, оба мертвее мертвого, валялись под столом. Никаких ран на их телах юноша не обнаружил. Похоже, расправившись с Хилоном, они мирно пировали – на столе стояла початая амфора вина и четыре бокала из цветного хиосского стекла. Четыре. Капулий, Зарпигона, Хилон. Кто четвертый? Камилл? Может, и он, а может, и нет. Ясно одно: именно этот четвертый и есть убийца. Но какой во всем этом смысл? Наверное, кто-то прознал про золото! Точно, проговорились, расхвастались, не удержались – вот вам и результат! Сказано ведь было: держать языки за зубами. А может быть, это все-таки Камилл? Странно, что его нет среди убитых. Мог такое организовать? Подставить Хилона, затем расправиться с сообщниками – вино наверняка отравлено, – забрать оставшееся у них золотишко. Вполне хватит на лупанарий! Камилл… Ну точно, Камилл, больше некому… Внизу, в таверне, вдруг послышались голоса. Схватив кинжал, Юний затаился за дверью. Заскрипели ступеньки… Все ближе, ближе. В дверь громко постучали и, не дождавшись ответа, в комнату вошел Камилл…
Глава 17 Июль 227 г. Рим БУНТ
…Никогда мудрец не станет гневить власть имущих – наоборот, он будет уклоняться от их гнева, как мореход от бури.Сенека. Нравственные письма к Луцилию
– Ну? – уперев кинжал в горло ничего не подозревающего парня, с усмешкой произнес Рысь. Захрипев, Камилл скосил глаза на трупы и побледнел. – Что? – яростно прошептал Юний. – Вернулся посмотреть на дело своих рук? Или, может, забыл что? – Пусти, – прохрипел Камилл. – Я здесь ни при чем, поверь. – Хорошо, допустим. – Убрав кинжал, Юний толкнул парня на ложе. – Тогда объясни, что тут произошло. – Я знаю не больше твоего. – Мальчишка опасливо косился на кинжал. – Хилон нашел меня вчера вечером и попросил, чтоб я пришел в таверну Зарпигоны сегодня в первом часу утра. – Что-то ты задержался, – усмехнулся Рысь. – Не поверю, что просто так. – Я и не собирался задерживаться. – Камилл тряхнул завитыми кудрями. – Наоборот, спешил, ты же знаешь: тот, кто стоит за Хилоном, страшный человек. – И что же тебя задержало? – Не что, а кто. Лация. Юний вздрогнул. – Я встретил ее у лупанария, растрепанную и плачущую, – знаешь, Зарпигона была должна ей, но не только не заплатила, а и чуть было не убила, девчонка едва убежала. Хорошо, не было Капулия, а то бы… – Погоди, – зажал уши Рысь. – Не так быстро, парень. Значит, ты встретил Лацию, поговорил, а дальше? – А потом я отвел ее в свою каморку, а сам… – А сам отправился сюда, чтоб выдать несчастную Зарпигоне с Капулием! Так?! – крутанув в руке кинжал, заорал Юний. – Нет, не так! – Камилл еще больше побледнел и взглянул на Рысь с неожиданным вызовом. – Не так. Я решил просто помочь ей… Когда-то она сильно поддерживала меня, я не забыл… Я хотел просто узнать… – Где девушка? – не слушая оправданий, поинтересовался Юний. – Здесь. Внизу. – В таверне? – Нет, на улице. Ее можно позвать. – Зови… Впрочем, нет, идем вместе. Они спустились на кухню и уже оттуда выглянули на улицу – у колодца маячила хрупкая девичья фигурка, закутанная в плотную накидку. – Лация! – громко позвал Камилл. Девушка обернулась и быстро пошла к дому. – Рысь? – удивилась она. – Ты как сюда попал? Хотя неважно… Я тебе так благодарна за все! Юноша улыбнулся и, потрепав по плечу Камилла, спросил: – Так этот парень и вправду помог тебе? – Да, очень, – с улыбкой кивнула Лация. Камилл усмехнулся: – Похоже, и ты помогла мне. Если б я не задержался, валялся бы сейчас под столом в компании Зарпигоны, Капулия и Хилона. – Хилона? – не поняла девушка. – Они все убиты, – пояснил Рысь. – Думаю, Хилона убил Капулий, а затем плотник и стряпуха были отравлены. С ними находился кто-то еще, кто-то четвертый, кого они все хорошо знали. Я полагал, что это ты, Камилл! Ошибся, прости. – Ладно, – парнишка отмахнулся. – Может быть, поднимемся, осмотрим все повнимательней? – Пошли, – кивнул Юний. – Лация, ты с нами? – Ну уж нет. – Девушка покачала головой. – С детства боюсь мертвецов. Лучше подожду вас в таверне. Самый тщательный осмотр, которому Юний с Камиллом подвергли как трупы, так и все помещение, к сожалению, не дал ничего нового. Да и что он мог дать? Картина и без того была достаточна ясна, осталось лишь отыскать четвертого. Хотя бы для начала предположить, кто бы это мог быть. – Подожди, подожди, – усевшись на ложе, задумчиво протянул Камилл. – Видал я вчера Капулия, столкнулись в одной таверне на Соляной улице. – Ну-ну? – От его столика как раз отошел один неприятный тип, не знаю, сидел ли он с Капулием или просто проходил мимо. – Парень сглотнул. – Я узнал его: тот самый гнусный старик, что когда-то в лупанарии избивал плетьми меня и Лацию! Он тогда был вместе с Хилоном, и я вот сейчас думаю: не этот ли старик и есть наш настоящий хозяин? – Очень может быть, очень может быть. – Юний зачем-то заглянул под стол. – Интересно, должны ли у Зарпигоны остаться какие-нибудь записи – счета там, закладные и прочее? Ведь в доме немало постояльцев, а после смерти Флудана все денежные ручейки сначала стекались к ней, а уж затем – думаю, через Хилона – к хозяину. – Стоит поискать на кухне, – усмехнулся Камилл. – Даже могу подсказать где. Там, за плитой, тайник в стене. – И все-то ты знаешь! – Рысь удивленно покачал головою и махнул рукой. – Ну, пошли, взглянем… Кстати, о трупах надо будет сообщить страже. – Они нас же и схватят! – Не смогут. Не сами же мы к ним явимся – пошлем с запиской мальчишку-разносчика. В тайнике Зарпигоны оказались одни папирусы, что явно разочаровало Камилла, видимо, надеявшегося найти старухину долю золота. Что же до Юния, то, сунув свитки в заплечную суму, чтобы разобраться на досуге, он неожиданно предложил всем прогуляться до Соляной улицы. – А, ты, верно, хочешь, порасспросить там про старика! – засмеялся Камилл. – Что ж, пойдем прогуляемся. Лация, ты с нами? – Конечно, – кивнула девушка. – Неужто вы хотите оставить меня одну с мертвецами? Брр!
Чтобы добраться до Соляной улицы, пришлось бы изрядно попетлять, однако Камилл знал короткий путь через акведук и Саллюстиевы сады – так и двинулись, опасливо обходя кучки вооруженного чем попало сброда, во множестве толпящегося на улицах и площадях. Да, в воздухе явно пахло бунтом: слышно было, как собравшееся ругали цезаря, а еще больше – его матушку Юлию Маммею и призывали немедленно идти на Палатин крушить императорский дворец. – Там немало богатства, награбленного у нас, у простого народа! – взобравшись на ступени одного из портиков, орал какой-то парень в коричневом греческом гиматии. – Так вернем же награбленное себе и выберем нового императора! Окружающие одобрительно загалдели. – Войска и гвардия поддержат нас, – нагнетал страсти оратор. – Вперед же, на Палатин! Было темно – над городом собрались синие тучи, вот-вот должна была разразиться гроза. Все ждали этого, подозрительно посматривая на небо, и все же первый раскат грома прозвучал неожиданно громко, так что многие вздрогнули, а некоторые побежали под прикрытие портиков. – На Палатин! – перекрикивая гром, надрывался парень. Юний вдруг резко остановился и, оглянувшись, удивленно присвистнул. В пламенном ораторе он неожиданно узнал Сильвестра – плосколицего слугу Кассиев, оставленного не так давно на дальней вилле. Наверняка Сильвестр имел отношение к спрятанному золоту, так счастливо найденному Капулием, и вернулся в Рим, чтоб отыскать сокровища, а не только мутить воду на площадях, возбуждая и без того склонную к эксцессам толпу. Интересная судьба у этого Сильвестра: домашний раб Кассиев, тайный сектант, вилик и вот сейчас государственный преступник. Или – государственный деятель, если дело у мятежников выгорит. А так ведь вполне могло случиться, особенно если против императора выступят преторианцы, – бывали случаи. И что же тогда делать ему, Юнию? Да ничего – в крайнем случае можно вернуться в казармы, тренером-рудиарием. Не самое плохое местечко, вот только уж больно позорное, с точки зрения римских граждан. А может, Сильвестр уже отыскал следы похищенного сокровища и убийство в доходном доме Флудана – его рук дело? Очень может быть, ведь золота в тайнике Зарпигоны не было! – Вот что, ребята, – обернулся к своим спутникам Юний, – идите на Соляную без меня. Встретимся завтра в три часа у… хотя бы у амфитеатра Флавиев. Надеюсь, вам хоть что-нибудь удастся вызнать. – Может быть, – Камилл пожал плечами. – А чего это ты вдруг решил не… – Взгляни на оратора. – Куда? – Посмотрев на портик, парень вдругрезко замолк и удивленно округлил глаза. – Ничего себе! Это ж тот самый вилик, клянусь Юпитером! О, боги! Может, он вернулся затем, чтобы… – Я тоже так думаю. Послежу. Ну а вы идите. – Удачи! – уходя, обернулся Камилл, а Лация помахала Рыси рукой. – И вам! – Юноша поспешно отвернулся, стараясь не выпустить из виду уже спускавшегося со ступеней портика Сильвестра. На улице вилика тотчас же окружили гомонящие люди, и Юнию стоило немалых трудов подобраться к нему поближе. Вряд ли Сильвестр так уж хорошо запомнил его, тем не менее Юний старался не попасться ему на глаза и, едва плосколицый оборачивался, тут же пригибался, стараясь не выделяться из толпы. Гром гремел над Римом, блистали ярко-синие молнии, казавшиеся предвестниками божественного гнева. Частые сполохи выхватывали из полутьмы колонны и портики храма Изиды и Сераписа, построенного в период моды на иностранных богов, мощные башни городских стен и преторианский лагерь, где наблюдалось какое-то движение. Мятежники не раз уже поглядывали туда со смешанным чувством опасения и надежды. Им, по крайней мере большинству, тоже было ясно: исход бунта в очень большой степени зависит от поддержки гвардии. Вообще было пока как-то не очень понятно, кого именно мятежники хотят видеть новым цезарем. Имен не называлось – быть может, их назовут преторианцы, выкрикнув одного из своих командиров? Ага, вот они! Со стороны преторианского лагеря послышалась тяжелая поступь – то выступали гвардейские когорты, используя свое право решать судьбу Рима. Освещаемые вспышками молний кварталы Вечного города, казалось, притихли, замерев в надежде и страхе. А воины приближались, они достигли уже широко распахнутых Виминальских ворот в старой стене Сервия Туллия и вот-вот должны были подойти к мятежникам, которые как раз поднялись на Виминал. Снова вспыхнула молния, и гром прокатился над холмами. Кое-кто из бунтовщиков не выдержал и побежал, стараясь найти убежище на Квиринале и дальше, в Саллюстиевых садах, но основная масса народа, ведомая вожаками, в числе которых по-прежнему маячил и Сильвестр, с тупым упрямством двигалась в сторону Палатина, к императорскому дворцу. Столпившиеся по обеим сторонам улицы дома с недобрым прищуром смотрели на восставших узкими бойницами окон. Пошел дождь – хлынул всесокрушающим ливнем, так что Юний, как и все в толпе, тут же промок до нитки. Впрочем, дождь не остудил энтузиазма мятежников: они все шли, шли, упрямо и тупо. Возникало такое впечатление, что им уже все равно, куда направляться, лишь бы идти вот так вот, со все возрастающей яростью и нахальством ощущая свою подспудную мощь. Впереди, под акведуком, напротив Санквальских ворот, защищавших императорский форум и центр, сквозь серую пелену дождя вдруг проглянула четкая линия сдвинутых щитов, синих, окованных сияющей медью и злой холодной бронзой. – Наши… – несмело произнес кто-то. Однако нет: вместо того чтобы присоединиться к мятежникам, воины встретили толпу зловещим молчанием. Качнувшись, опустились копья. Вспышка молнии осветила колеблющийся штандарт. – «Галлиа», – прочитал Рысь. – Галльские легионы, – с ужасом прошелестело в толпе. И напрасно вожаки увещевали людей идти напролом – мало кому хотелось подставлять свою грудь копьям. Толпа остановилась, замерла в ожидании… Позади, с Виминала, послышались тяжелые, быстро приближающиеся шаги – то была поступь преторианских когорт. – Пусть они сразятся друг с другом, – вдруг истошно закричал кто-то. – Ну, а уж мы – потом как-нибудь. Вот, покачивая над блестящими шлемами мокрыми султанами перьев, показались первые ряды преторианцев. Воины шли четко, печатая шаг, как на параде. Лишь колыхались щиты да узкими ручейками стекала вода с доспехов. Кто-то из толпы этак несмело приветственно замахал руками. Не замедлив шага, преторианцы вдруг опустили короткие копья и, ощетинившись ими, молча пошли на бунтовщиков. Жуткий животный ужас, усугубленный неистовым буйством грозы, вдруг объял мятежников, ясно, но запоздало осознавших, что сейчас они окажутся между молотом и наковальней. Да что там «окажутся» – уже оказались! Ни у кого уже не осталось сомнений, что легионеры и преторианцы действовали по единому плану – одни прикрыли ворота, другие перерезали путь назад. Ловушка захлопнулось. Юний тоже осознал, куда ввязался, и первым его побуждением было бежать. Куда угодно, лишь бы избавиться наконец от этого липкого, нахлынувшего вдруг страха, страха обреченности перед механистическим шагом преторианских когорт. Ясно было, что пощады не будет. Осознал это не только Юний, но и уже многие, слишком многие, чтобы их поспешное бегство оказалось бы незаметным. Да и куда бежать? Все пути были перекрыты. Часть бунтовщиков хлынула в узкие переулки, но и там их ждали воины. А первые ряды преторианских когорт наконец достигли восставших. Это было как раскаленным ножом в масло, как тяжелым молотом по размягченному в огне металлу. Раздались крики ужаса и боли, и первые капли крови, смешиваясь с дождем, упали на мостовую. Люди метались, как попавшая в охотничью засаду дичь. А преторианцы даже не замедлили шага. Привычное ухо Юния четко улавливало хлюпающие звуки, которые издавали клинки, погружавшиеся в беззащитные тела. Пожалуй, это было еще похлеще, чем на арене. Там-то все ясно: у гладиаторов уж такая участь – умереть под крики возбужденной толпы, гладиаторы помолвлены со смертью. А эти-то, эти? В чем провинились все эти дрожащие от мерзкого страха люди, в большинстве своем обычные добропорядочные обыватели? Тем только, что легко поддались на провокационные призывы вожаков? Ну что ж, тем нагляднее будет урок… Для тех, кто выживет. Рысь усмехнулся, он вовсе и не думал выпускать из поля зрения Сильвестра. А тот вдруг исчез! Вот только что стоял – и нету. Юний, не раздумывая, рванулся вперед, пробиваясь сквозь обезумевшую от предчувствия скорой смерти толпу, и одни лишь инстинкты охотника, полученные когда-то в детстве на далекой родине, помогали сейчас ему, не позволяя поддаваться волнам дикого, запредельного страха, исходившим от загнанных в ловушку людей. «Выбирая цель, не смотри по сторонам, – когда-то учил отец. – И не прожигай глазами добычу – чувствуй. Просто чувствуй». Легко сказать! Сколько времени прошло, прежде чем Рысь, тогда совсем еще мальчишка, научился чувствовать. И вот теперь он точно так же, как убегающую добычу, чувствовал плосколицего вилика. Позади – быстро приближающиеся преторианцы, впереди – легионеры, по бокам – равнодушные громады домов. Даже не зароешься в землю – помешают камни мостовой. Но ведь Сильвестр и другие вожаки куда-то скрылись? Ведь нет их средь мятущихся людей? Так куда? Не в небо же они улетели? Юноша машинально поднял глаза и застыл. Акведук! Широкий, белого кирпича, проходивший над крышами. Вот оно! Рысь резко упал на мостовую, юркой ящерицей просочился между ног, умудряясь при этом не попасть ни под чью пятку. Вот и стена какого-то дома, водосток, окно. Стоит лишь немного подпрыгнуть и подтянуться… Юний так и сделал – и вскоре оказался на крыше. Рядом с ним – достать рукой – белой блестящей стрелой проходил акведук, на котором виднелось несколько быстро удалявшихся в сторону Виминала фигурок. Рысь улыбнулся. Ну что ж, вилик Сильвестр, посмотрим, кто быстрее бегает!
Он спустился вниз за стеной Сервия Туллия, перед тем оглянулся, усмотрев позади взбиравшихся на крыши воинов, – похоже, они тоже сообразили про акведук. Быстро. Однако где же Сильвестр? Где тут можно спрятаться-то? Ага! Вспышка молнии озарила мокрую листву деревьев. Сады Мецената! Да, пожалуй, там есть где укрыться, хотя бы на ближайшее время. Юний побежал вдоль стены, несколько раз Срывался со старого, поросшего скользкой, мокрой травой вала. Падал и быстро вскакивал на ноги, не обращая внимания на приставшую грязь, которую, впрочем, быстро смывал ливень. Знакомый азарт охотника овладел юношей, и он чувствовал: вот она, дичь, уже совсем близко, вот-вот покажется за деревьями. Самое время затаиться, чтоб не заметили. Упав в траву, Юний словно обратился в ужа и быстро пополз меж деревьями, пока не услышал приглушенный разговор. Укрывшись за толстым дубом, юноша осторожно выглянул. Полыхнула молния, выхватив из полутьмы нескольких настороженно посматривающих по сторонам человек, среди которых Юний хорошо разглядел и плосколицего Сильвестра… и низенького морщинистого старика с блестящей лысиной и кустистыми бровями, нависающими над самыми глазами. Каллимах! Ростовщик Каллимах! Что и говорить, давненько не виделись. О чем-то переговорив между собой, мятежники – странно было видеть среди них Каллимаха! – разделились на две группы. Одна пошла на север, к Соляным воротам, а другая – Каллимах с Сильвестром – на юг, к рынку Ливии. Естественно, Рысь следовал за ними. Вообще, как-то уж очень странно шли беглецы – такое впечатление, что и вовсе никого не опасались. Нет, вилик еще иногда оглядывался, припадал к земле, замедлял ход, а ростовщик шел себе да и шел, словно не было позади никакой погони. Впереди, за деревьями, уже показались дома Тибуртинской улицы, как вдруг у рынка Ливии навстречу мятежникам вышел десяток воинов. Судя по синим щитам и кожаным доспехам, это были не преторианцы, а кто-нибудь из галльского легиона. Сильвестр тут же пустился бежать, но был остановлен камнем, метко выпущенным из пращи. Смешно подпрыгнув, он как-то удивленно ойкнул и повалился лицом вниз в глубокую коричневую лужу. Поднял тучи брызг да так и затих навсегда. Подошедшие воины лениво попинали его… Прятавшийся за деревьями Юний с удивлением увидел, как ростовщик, дождавшись легионеров, что-то сказал им, видно, на кого-то сослался. Воины окружили его и велели идти с ними, но, тем не менее, отнеслись к пленнику со всем почтением. Странно. И что такое он им сказал? Сильвестр так и остался лежать под ливнем, уткнувшись в лужу мертвым плоским лицом. Широко раскинутые руки его образовали подобие креста, на котором римляне так любили распинать восставших рабов. Что же, так его здесь и бросят? Нет, вот кто-то старший – похоже, десятник – распорядился-таки, послал за трупом нескольких воинов… И еще примерно с дюжину человек прибежало от Виминальских ворот. Рысь как ни в чем не бывало вышел из-за деревьев и медленно двинулся им навстречу. Знал, что всегда успеет добежать до рынка, а уж там – ищи-свищи. – Аве, – приветствовал он воинов. – Я здесь по приказу начальника императорской охраны. Шедший впереди молодой легионер в серебристом панцире и щегольском алом плаще – судя по всему, в звании не ниже центуриона – презрительно ухмыльнулся… И вдруг остановился, пристально глядя на юношу. Что-то заподозрил? Рысь нащупал спрятанный под туникой кинжал и приготовился нырнуть в заросли. Легионер так и стоял и – вот дела! – улыбался. – Юний Рысь? – снимая шлем, наконец спросил он. Рысь вдруг узнал его и обрадовано хлопнул ресницами: – О, боги! Никак это Квинт Луций Агнус! Надо же, вот так встреча, клянусь Везуцием! Никак ты теперь стал центурионом?!
Глава 18 Июль 227 г. Рим ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ СЕВЕРЬЯНА ЗАНОЗЫ
Все мы умрем, человеки, и нету такого, кто жребий Знает свой смертный и то, будет ли завтра он жив.Паллад
– Если б ты не снял шлем, вряд ли я б узнал тебя, Луций! – со смехом произнес Юний. – Ну, разве что по шраму. Ты изменился. – Да и ты стал другим, – хохотнул римлянин. Луций и в самом деле сильно изменился с тех пор, как они с Рысью выпутывались из передряг в Косматой Галлии. Вместе преследовали мятежников – часть гладиаторов тогда бросили на помощь легионерам, – вместе попали в руки врагов, вместе бежали… Да, тогда с ними был еще и Валерий, Гай Валерий Прокл-младший, племянник наместника Лугдунской Галлии. – А как Валерий? – идя рядом с легионером, поинтересовался Рысь. – Небось уже стал легатом? Луций усмехнулся. Повзрослевший, с огрубевшим лицом и белесым шрамом на левой щеке – следом галльского меча, он уже почти ничем не напоминал того утонченного юношу, почти мальчика, каким знал его когда-то Юний. – Наш Валерий шагает широко. Еще, правда, не легат, но уже командует когортами. – А ты, я вижу, центурион! – Да и ты далеко не беден. – Надо же? – искренне удивился юноша. – И как же ты определил мое состояние? Ведь перед твоими глазами совсем простой и небогатый человек, к тому же грязный, как галльская свинья. – Простые люди не носят туник из хиосских тканей, – назидательно пояснил Луций. – И не прячут под лацерной кинжал. – Центурион жестко посмотрел в глаза юноше. – Так что ты здесь делаешь? – Ищу одного человека, – честно признался Юний. – Я ищу его уже несколько месяцев. Лысый гнусный старик с нависшими бровями, ростовщик Каллимах, – твои люди почему-то пропустили его. – Это не мои люди. – Луций глянул вперед, на мокнувших под дождем воинов в кожаных панцирях. – Это местные, мои сзади. – Он вдруг снова перевел взгляд на старого друга и неожиданно засмеялся, да так, что даже начал икать и долго не мог остановиться. – Ржет, как галльская лошадь, – недовольно пробурчал Рысь. – И чего смешного нашел? – Видел бы ты себя со стороны, – сквозь смех отозвался воин. – Ты, кажется, начал линять. – Линять? Ах да. – Юноша потрогал мокрые волосы и сплюнул. – Выходит, плохая басма. – Знаешь, а я ведь должен задержать тебя, как и всякого подозрительного. – Луций вдруг стал серьезным. – Да, ты мой старый друг, но есть еще и воинский долг, долг перед отечеством. – А, принял меня за мятежника? – прищурился Рысь. – Но ведь ты сам заметил, что я состоятельный человек. – Бедняки не устраивают мятежей, – с усмешкой пояснил Луций. – Их лишь используют в своих интересах другие… Поэтому… Впрочем, я могу отпустить тебя под честное слово. Поклянись, что завтра во втором часу утра придешь к портику комиций – там будут вести допросы эдилы. – Клянусь Везуцием, – вспомнив галло-римского бога, охотно пообещал Рысь. – Ты тоже будешь там, Луций? – Возможно. – Так, может, зайдем завтра в таверну? – Может быть, – неопределенно пообещал Луций и, оглянувшись, попросил: – А теперь уходи. И, пожалуйста, побыстрее – не хочу, чтоб мои воины задавали лишние вопросы. – Понял, не дурак, – юноша усмехнулся. – Значит, завтра на площади комиций. Он быстро пошел вперед, к рынку Ливии, и идущие навстречу стражники спокойно пропускали его, видно, заметили, как он разговаривал с центурионом. Выйдя на Тибуртинскую, Юний огляделся по сторонам: дождь уже почти прекратился, и в многочисленных лужах весело отражалось проглянувшее из-за туч солнце. Ростовщика нигде видно не было… Впрочем, впереди, у акведука, зачем-то собралась толпа. Охваченный каким-то нехорошим предчувствием, юноша прибавил шагу. Вот уже побежал, расталкивая плечами людей… И замер, увидев на мостовой распластанное тело ростовщика Каллимаха! Мертвые глаза старика с каким-то удивлением и укором смотрели в небо, на пронзенной дротиком груди темнела кровь. – Матерый бунтовщик, – пояснил кто-то из воинов. – Только что пытался убить префекта! – Неужто самого префекта? – не поверил Рысь. – Ну да. – Воин обернулся – Я сам видел, как префект лично заколол его. Этот бунтовщик вдруг резко дернулся, видно, хотел вытащить кинжал, но префект оказался быстрее… Пронзил мятежника дротиком да ускакал себе с охраной куда-то по своим делам. Ха-ха! Дел у него нынче много. Рысь задумался… С чего бы это ростовщику бросаться на префекта? Ха, с чего? Так ведь префект-то с недавних пор не кто иной, как Гай Феликс! Видно, Каллимах захотел отомстить ему и вот, поплатился. Жаль… Что же это не сдержался Гай Феликс, сам же и перерубил единственную ниточку? Впрочем, что теперь горевать? Похоже, никого теперь и вовсе не интересует то дело, которым не так давно по личному поручению Феликса занимался Юний. Тут теперь дела покруче – мятеж! – Как думаете, скоро разгонят бунтовщиков? – спросил какой-то малый в мокрой, заляпанной глиной тунике, видимо горшечник или плиточник. – Не знаю, – пожал плечами воин. – Наверное, к вечеру или, может, завтра к утру. Мятежники, вишь, не рассчитывали, что так быстро подойдут легионы. Да и преторианцы не поддержали их. Так что скоро наступят спокойствие и порядок. – И слава Юпитеру, скорей бы! – одобрительно заметил горшечник (или плиточник). – Нам, мастеровому люду, все эти смуты совсем не нужны. Твердый порядок, законы – и можно спокойно работать, верно? Юний вдруг почувствовал, что здорово замерз – еще бы, в мокрой тунике! Идти обратно во дворец не очень-то хотелось – далеко, да и поближе найдется местечко, где можно обсохнуть. Ухмыльнувшись, юноша обошел толпу и направился вдоль по Тибуртинской, к дому Юлии Филии.
Ворота открыл Лукан, какой-то невыспавшийся, понурый. – Что-то случилось? – быстро поинтересовался Юний. – А… – Мальчишка махнул рукой. – Вчера принесли послание от какого-то Северьяна Занозы… Оказывается, теперь все права на наш дом принадлежат ростовщику Каллимаху. Мол, за старые долги… – Можете не переживать, – усмехнулся юноша. – Каллимаха только что убили у рынка Ливии. – Что, правда? – Из окна свесилась Юлия. Бледное лицо ее выглядело заплаканным и грустным. – Правда, правда. – Рысь вовсе не собирался пускаться в подробные объяснения. – Видать, приняли за бунтовщика. Молодая вдова быстро спустилась на первый этаж и ахнула: – Ты ж совсем мокрый, Юний! – Ну да! Дай, думаю, зайду, обсохну. – Лукан, разжигай очаг! Сбросив тунику, юноша завернулся в принесенное Юлией покрывало и, поблагодарив, направился к очагу, у которого как раз возился Лукан. – Постой. – Юлия взяла его за руку и, лукаво взглянув, прошептала: – В моей спальне, кажется, сломалась кровать. Что-то с ножкой… – Что ж, пойдем посмотрим, – улыбнулся Юний, вслед за молодой вдовой направляясь к лестнице. Юлия набросилась на него с поцелуями, еще не доходя до спальни. Сорвав покрывало, прижалась к груди, обхватила руками шею… Быстро стянув с девушки тунику, Рысь подхватил ее на руки и, целуя в грудь, осторожно опустил на ложе. Конечно же, кровать не требовала никакого ремонта…
– Значит, Каллимах убит. – Поднявшись с ложа, Юлия подошла к стоявшему у окна шкафчику. – Однако тогда права на мой дом перейдут к этому Северьяну Занозе. Не знаешь, кто это такой? – Говорят, богатый вольноотпущенник. – Так и знала, что не из благородных. – А что за записи? – поинтересовался Рысь. – На, смотри. – Вздохнув, Юлия протянула свитки папируса. Юноша немедленно развернул, вчитался… – Оказывается, твой бывший муж наделал немало долгов. Дом ведь принадлежал ему? – Да, в этом-то вся и проблема… Я бы выплатила долг – деньги есть, ты знаешь, хоть и небольшие, но на первый взнос хватит, а там придумаю что-нибудь. Юний задумчиво покусал губу: – А ведь это может и выгореть – я имею в виду со взносом. По слухам, Северьян Заноза очень богат, а потому вряд ли прельстится твоим домиком. Это Каллимах. еще мог бы постараться его отсудить, но ведь Каллимах убит, а Северьян едва ли будет возиться… Вот что! Я поговорю с этим Северьяном. Где он живет? – Не знаю, – пожала плечами девушка. – Но, говорят, у него контора на Тиберине, у моста Цестия. – Тиберина, – тихо повторил Юний. – Завтра туда и наведаюсь. – Я могла бы сходить и сама… Юноша усмехнулся: – Не к лицу женщине заниматься делами. Лучше я скажусь твоим представителем… как это? – Юристом. – Вот-вот. Для женщины в этом больше почета – пусть видят, что имеют дело с состоятельной дамой. – Я буду тебе сильно обязана, Юний. – Девушка обняла парня за плечи. – Не стоит, – отмахнулся тот. – Ведь «всем, сколько можешь, помогай!». Ты ведь когда-то тоже здорово помогала мне, с помощью подруг заступаясь за меня во время боев.
К вечеру Рысь вернулся на Палатин. Сегодня ему выпала ночная смена, однако в связи с происходящими в Риме событиями император даже не заглянул в свои покои. Пользуясь этим, Юний неплохо выспался. Да, спал на посту, а что было делать? Слишком уж утомился за день, много всего случилось – разговор с Камиллом, бунтовщики, смерть Сильвестра и Каллимаха, неожиданная встреча с Луцием! Иной раз и за месяц не наберется столько событий, а тут – на тебе – в один день. Да и день следующий обещал быть не лучше: во втором часу, как только сменится, Рысь обещал встретиться с Луцием у здания комиций, затем, через час, с Камиллом и Лацией у амфитеатра Флавиев, да еще не забыть бы про контору Северьяна Занозы на Тибурине. Много всего. Потому и спал Юний на посту чутким охотничьим сном, выспался – приемную так никто и не посетил, да и что там делать в отсутствие императора? Хорошо, хоть день выдался солнечным, жарким, не чета вчерашнему! Прямо на глазах высыхали на улицах лужи, парило, и яркое солнце слепило глаза прохожим. По пути часто встречались воины – легионеры, преторианцы, еще какие-то из вспомогательных служб префекта по чрезвычайным ситуациям – эти были экипированы похуже. Вот, выскочив из-за угла, помчался куда-то отряд всадников, за ними суровой поступью загрохотала когорта. По всему центру были выставлены преторианские посты; многие гвардейцы знали Юния в лицо и пропускали, а вот других прохожих частенько останавливали, о чем-то долго расспрашивали, обыскивали даже. Без всяких приключений юноша добрался до здания комиций, не нашел там ни Луция, ни вообще кого бы то ни было, кроме старика эдила, который, такое впечатление, вообще не осознавал, что творится в городе, и на все вопросы лишь прикладывал к уху ладонь и переспрашивал: – Ась? Плюнув, Юний покрутился еще немного у портика и, так и не дождавшись Луция, направился к амфитеатру Флавиев. Когда вышел к золоченой статуе-колоссу, заулыбался, увидел, как машут ему руками Камилл и Лация. Ну, хоть эти явились вовремя. – А мы уж тут тебя заждались! – обрадовано воскликнул девушка. – Думали, и не придешь совсем. Такое разузнали, такое… расскажи, Камилл! – Может, пойдем в таверну? – Парень шмыгнул носом. – Хотя нет. Там слишком уж много ушей – после сходим. Ну, в общем, слушай… Он рассказывал долго, с ненужными подробностями и многое приукрашивая, подобно знаменитым ораторам, выступавшим на Римском форуме, – явно им и подражал. Из всей его речи Рысь понял одно: хозяин доходных домов и лупанария и тот мерзкий старик, что когда-то исхлестал плетьми Лацию и Камилла, – одно и то же лицо, то есть ростовщик Каллимах. Что сказать? Это известие Юния не очень-то удивило, он уже и раньше догадывался, вот только не было никаких подтверждений… Однако ростовщик мертв, и очень интересно, кто же будет теперь владеть доходными домами и лупанарием? – А они и вовсе не были записаны ни на ростовщика, ни на Флудана, – пояснила Лация. – Северьян Заноза – вот кто хозяин всему! – Северьян Заноза? – удивленно переспросил Рысь. – Ну да, ведь Флудан же был его клиентом. – Но никто не знает, где живет этот Северьян, – громко воскликнул Камилл. – И никто никогда его не видел! Все расчеты шли через Флудана, а после его смерти – через ростовщика. – Ничего. – Юний весело подмигнул обоим. – И все ж таки я скоро отыщу Северьяна. – Да? Тогда спроси у него, что он намерен делать с домами и лупанарием? – быстро попросил Камилл. – А при случае намекни, что есть надежные люди, готовые заменить Зарпигону в деле управления домом. – Это вы, что ли? – не выдержав, расхохотался Рысь. – Мы. – Камилл с Лацией переглянулись. – А почему мы не можем вести хозяйственные дела? – Ладно. – Вновь став серьезным, Юний махнул рукой. – Спасибо за сведения. Сейчас мне пора, встретимся завтра в доме Флудана… или как там его теперь называть? В доме Камилла и Лации? Махнув рукой, юноша быстро пошел к Тибру.
Тиберина, небольшой островок посередине реки, был связан с городом двумя мостами – Фабриция и Цестия. Где-то около последнего и находилась контора загадочного Северьяна Занозы, найти которую неожиданно оказалось довольно легко: ее показал первый попавшийся мальчишка. Контора располагалась на первом этаже приземистого двухэтажного здания, выстроенного специально для подобных заведений и, видимо, сдававшегося внаем. «Г.Северьян Пигер» – было написано у двери крупными красными буквами. – Пигер – «ленивый», – прочитав, усмехнулся Рысь и толкнул дверь рукой. – Посмотрим, какой ты ленивый. Дверь оказалась незапертой, но, странно, в конторе никого не было – пустые лавки, какие-то шкафчики, столы… В воздухе кружилась пыль – такое впечатление, будто кто-то совсем недавно вышел, и вышел ненадолго, даже не заперев дверь, быть может, купить у разносчиков оцеллу и немного вина. Юноша уселся на лавку и принялся ждать, от нечего дела просматривая валявшиеся на столе записи – беспорядочно разбросанные папирусные свитки, похоже, никому уже не нужные. Какие-то расписки, закладные, счета… Углядев знакомое имя, Юний вчитался: «Получено от Флудана в апреле за доходный дом – двести тридцать сестр. За лупанарий – пятьсот пятьдесят сестр». «От Зарпигоны – сто сестр. Выдано Капулию – триста сестр». Интересно, за что ж это Капулию выдано триста сестерциев? Какие такие услуги он оказывал Северьяну? Все свитки были аккуратно помечены: видно, тот, кто здесь заправлял, привык вести дела со всем тщанием и вот только сегодня, похоже, случился какой-то сбой. Рысь посмотрел на дату и вздрогнул: выходило, что сначала Капулий получил деньги, а буквально на следующий день был убит Флудан! Так вот оно в чем дело! И вовсе это никакая не ссора и не примитивный дележ – Флудана убили специально, по приказу Северьяна Занозы! А ну-ка, что тут еще имеется интересного? Ага, счета на весьма крупные суммы… упоминаются какие-то корабли… О, боги! Египетские зерновозы! Так, значит, Северьян и есть тот самый аферист?! Тогда денег у него и впрямь куры не клюют. А здесь что? Оба-на – расписочка от Каллимаха! Недавняя, совсем недавняя… А вот – какие-то военные, легионеры. Расписки на весьма значительные суммы… А тут должники – все долги взысканы… И тут же те же немаленькие суммы переданы неизвестно кому – снова каким-то легионерам, вон и расписка – «Саллидий, центурион». А этот Северьян не терял времени даром, особенно в последнее время! Активно зарабатывал деньги и еще активнее их раздавал… для чего? – Читаем? Рысь вздрогнул и обернулся, увидев перед собой… Гая Феликса, префекта Рима. Как же он так незаметно вошел? – Аве, Феликс! – Аве, аве… Вытащив откуда-то огниво, Феликс самолично растопил очаг, хотя в узеньком помещении и без того было душно. – Ну, что стоишь? – Дождавшись, когда в очаге вспыхнуло пламя, префект обернулся к юноше. – Давай сюда весь этот мусор! – Но ведь это… – Давай, я сказал! Не дожидаясь помощи, Феликс самолично сгреб все папирусы и, бросив их в огонь, улыбнулся с какой-то затаенной грустью. – Вот и все. – Он достал из шкафчика небольшой кувшин и прислушался. По всему зданию разносились чьи-то громкие голоса, будто что-то или кого-то искали. – Пойдем отсюда, Юний, – вдруг заторопился префект. – Поговорим по пути. Юноша усмехнулся и, пожав плечами, пошел вслед за быстро удалявшимся Феликсом. Было жарко, но префект накинул на плечи пенулу, а на голову капюшон. Рысь теперь догадывался почему. Да, он теперь о многом догадывался… Они вышли на мост Цестия и остановились примерно на середине, опираясь на парапет. Далеко внизу нес свои коричневые воды Тибр, у берега, рядом с мостом, молодой рыбачок-неумеха все никак не мог отплыть, возился то с веслом, то с сетью. – Ну, что скажешь про Северьяна Занозу? – неожиданно обернулся к юноше Феликс. Признаться, Рысь ждал этого вопроса, и ответ его был прям: – Никакого Северьяна Занозы нет и никогда не было! Это подставное имя. – С чего ты так решил? – А со всего. Никто никогда и нигде Северьяна не видел, все только что-то слышали… и все были ему что-то должны, а он тянул и тянул с людей деньги… – Деньги любят многие. – Да, но Северьян, вернее, тот, кто прикрывался этим ничего не значащим именем, имел деньги не ради денег… Он щедро давал их легионерам и еще многим людям… мятежникам! Крупные суммы – и крупное дело. А результат – власть! Императорская власть… Да так бы все и произошло, если б мятеж удался! Но он не удался. – Да, подвели преторианцы, да и Юлия Маммея оказалась хитрей – вовремя подтянула к городу галльские легионы, – как-то грустно произнес Феликс. – Что же, значит, говоришь, никакого Северьяна не было? А кто же был? – Был ты, Феликс, – тихо ответил Рысь. – Ты стоял за спиной ростовщика и Флудана, ты организовал мятеж, и ты собирался стать императором! – Что ж, – ничуть не удивился префект, – кое-кто во дворце, к сожалению, догадался об этом быстрее тебя. – Значит, у него оказалось куда больше сведений, нежели у меня. – Юноша пожал плечами. – Зачем ты убил Флудана? – Он слишком многое узнал. Пустой и вздорный человечишко, не стоило таким доверять. – Феликс сплюнул в воду. – А Хилон? Капулий и Зарпигона? – Тебе очень жаль их? – Префект неожиданно расхохотался. – Убрать их меня попросил Каллимах – видишь ли, с некоторых пор они весьма досаждали ему. Ростовщик все сам и проделал, и надо признать, довольно умело – чувствуется прежняя выучка. Он ведь когда-то был разбойником-людокрадом. А вообще, полезный человек, жаль, я стал использовать его слишком поздно. Он ведь тоже пытался погреть руки на моей афере с египетскими зерновозами – и весьма преуспел. Тогда и попался мне на глаза. – И ты использовал его, а затем убил. – Да, – просто кивнул Феликс. – В тот момент я полагал, что все еще можно исправить. – А я? – волнуясь, воскликнул юноша. – Зачем тебе был нужен я? Префект небрежно хохотнул: – Ну, во-первых, ты неплохо проявил себя в деле поклонников Вакха, благодаря которому я стал префектом и получил доступ ко всем деньгам секты, а во-вторых, ты исправно поставлял мне неплохую и весьма полную информацию о тех людях, которых я хотел бы держать под присмотром. Да, я использовал тебя, но, признайся, иногда ведь и помогал? – Ты использовал многих, – тихо заметил Рысь. – И все они кончили одинаково. Меня тоже ожидала такая участь? – Есть еще и в-третьих, – словно не слыша вопроса, продолжал Феликс. – Я очень люблю книжную мудрость – и видел, что то же самое нравится и тебе. Мне нравилось с тобой общаться, Юний, и сегодня я еще раз убедился, что ты далеко не глуп. – И тем не менее ты бы убил и меня… – Что ж… такое уж мое дело. Великое дело… Как говорится, бездна призывает бездну. Рысь вскинул глаза, вспомнив, что именно эти слова произнес перед смертью Флудан. – К тому же сейчас все наоборот, – продолжал Феликс. – Ты должен схватить меня, как предателя и государственного преступника… Ах, какой был изящный замысел, вижу, что ты его оценил, признаюсь, потому сейчас с тобой и беседую. Хоть кто-нибудь… Впрочем, похоже, мне пора сводить счеты с жизнью. Феликс кивнул на предмостье, по которому, гремя щитами, уже бежали преторианцы: – Прощай, Юний… Жаль, я не смог завещать тебе свою библиотеку – ее неминуемо конфискуют… Прощай. Улыбнувшись, префект сделал долгий глоток из принесенного с собой кувшина и взобрался на парапет. Рысь схватил заговорщика за тунику. – Пустое, – с грустной улыбкой оглянулся Феликс. – Я уже выпил яд и просто не хочу, чтоб мое тело досталось врагам. Рысь разжал пальцы, и Гай Феликс, несостоявшийся властелин Рима, бросился в бурные воды Тибра.
Глава 19 Октябрь 227 г. Рим ЗАКАТ
Все люди одинаковы по существу, все одинаковы по рождению, знатнее тот, кто честен по природеСенека
«…Однако сложно сказать, какой народ хуже для властителей – чрезмерно критиканствующие умники или тупые дебилы, все желания которых сводятся лишь к удовлетворению низших инстинктов. Умный поймет: и то и другое плохо, разумнее всего середина, достичь которой, правильно ограничивая умников и не допуская чрезмерного размножения дебилов, – вот задача для властелина. И еще я бы коснулся зависти, этой поистине всепоглощающей страсти, поражающей как нищий городской плебс, так и обедневших крестьян. Логика здесь такая: я нищий не потому, что не предпринимаю никаких усилий, чтобы изменить свою жизнь к лучшему, а только лишь потому, что мой сосед богат. Отнять у богатых богатство и разделить – вот тогда-то и наступят золотые времена. Крайне опасное заблуждение, способное, при потакании ему, погубить не одно государство». Юний отложил книгу и задумался. Да, Гай Феликс был неплохим литератором, но особенно взволновала юношу именно эта его книга – «О власти». С некоторыми утверждениями он соглашался, а во многих вопросах расходился с автором и, наверное, смог бы доказать свою точку зрения. Вот только дискутировать было не с кем. Государственный преступник Гай Феликс Ренат сам привел в исполнение смертный приговор – выпив цикуты, бросился в Тибр, откуда чуть позже легионеры выловили труп, одетый в переливчатую бирюзовую тунику, какие так любил носить Феликс, и просторную пенулу с капюшоном. Лицо утопленника оказалось разбито в кровь, видно, ударился при падении об опору моста, так что нельзя было точно утверждать, что именно это и есть несостоявшийся узурпатор. Впрочем, а кому еще могло принадлежать это тело? Новый префект, правда, провел проверку: опросили свидетелей, в тот момент проходивших по мосту, и несколько раз допрашивали Юния. А вот того молодого неумелого рыбачка, который подозрительно долго возился со своей лодочкой, так и не нашли, сколько ни искали, да и бросили это гиблое дело. В конце-то концов, труп узурпатора имеется, вот он, чего же еще надо? Так постепенно и забыли все, что был когда-то такой префект, неудачливый заговорщик и неплохой литератор Гай Феликс. Только Юний еще помнил и вот сейчас мысленно дискутировал с ним. Эх, Гай Феликс – острый, насмешливый ум… Кто бы мог подумать? Ты слишком многих убил – и вот получил по заслугам. Юноша вдруг вспомнил, что и он сам мог бы лежать трупом в заброшенном доме Памфилия, ведь там по воле Феликса была устроена засада. И Юлию Филию с Луканом, возможно, выкрали люди префекта, а потом навели на их след Рысь, чтобы на время отвлечь от Хилона, которого все равно потом убили. Да, во всех этих смертях, несомненно, виноват Феликс. А кто писал Юлии угрожающие записки, из-за которых она долго не смела вернуться в свой дом? Тоже Феликс? Нет, не тот масштаб – к чему Феликсу какой-то там домишко? Скорее всего, здесь проявил себя ростовщик Каллимах, а может быть, и Клавдия – что толку теперь гадать? Феликса уже не спросишь.
Вздохнув, юноша вернул свиток старичку библиотекарю и, попрощавшись, вышел на улицу. Стоял солнечный осенний денек, нежаркий и очень приятный. Улицы, особенно здесь, в центре, были полны народа. Неспешно прогуливались почтенные отцы семейств, кое-кто даже по старому, давно не соблюдавшемуся обычаю, в тогах. Затевая лихие диспуты, смеялась молодежь, стайками проносились мальчишки, а юные красавицы, якобы поправляя накидки, строили глазки проходившим мимо парням. Юний вдруг улыбнулся и подмигнул первой же встречной девчонке. Тихая грусть, навеянная воспоминаниями и чтением книг, уступила место не то чтобы радости, а этакой спокойной удовлетворенности, что ли. Так бывает, когда жизнь уже устоялась, есть какое-то положение. Помощник начальника дворцовой охраны не шутка! Имеется собственный дом, да-да, дом, не какая-нибудь там каморка, император оказался щедр. А кроме того, есть друзья, с которыми многое пережито, которые всегда тебе рады. Это большая роскошь – иметь друзей. Рысь замедлил шаг – может, стоит зайти к кому-нибудь? Рад будет Каллид, с помощью Юния выкупивший наконец своего внука из рабства, рад будет даже хитрый ланиста Марк Септимий Марон. Уж он-то не откажется выпить за счет бывшего гладиатора кружечку-другую пива – варварского напитка, быстро набиравшего популярность и привлекавшего народ со всего города на окраину, в доходный дом Флудана. Вернее, теперь уже не Флудана, а Лации. На первом этаже молодой вольноотпущенник Венатр, внук Каллида, устроил пивоварню на паях с хитроватым Камиллом, немедля учуявшим выгоду в новом для него деле. У Камилла были деньги, у Венатра – умение, и вместе выходило неплохо. По крайней мере, пивоварня пользовалась устойчивой популярностью и приносила немалый доход, большую часть которого Камилл, конечно же, скрывал от налоговых органов. Благо неподкупный квестор Клавдий (муж Флавии) был теперь куда более поглощен проблемами в семейной жизни, нежели государственными заботами. А ведь предупреждали его умные люди: не женись на молоденькой, не послушал, старый упрямец, – теперь вот расхлебывай. Вспомнив Флавию, Рысь загрустил – за навалившимися летом проблемами он как-то и не прислушивался к собственному сердцу, и вот, оказалось, оно вовсе не забыло красивую галльскую девчонку, чужую жену, и время от времени ныло, ныло, ныло… Сворачивая на Палатин, Юний посторонился, пропуская роскошный портшез с занавесями из голубого шуршащего шелка. Из портшеза вдруг высунулась холеная девичья ручка. – Юний? Юноша – да нет, не юноша, молодой человек – замедлил шаг, узнавая сидящую в портшезе донельзя расфуфыренную даму. – Аве, Кассия! Как жизнь? – Да как тебе сказать? – Девушка махнула рукой, и дюжие носильщики понесли портшез, примеряясь к неспешным шагам Рыси. – Ты знаешь, я ведь вышла замуж, – не очень-то весело сообщила она. – Так, как хотела. – Поздравляю, – улыбнулся Юний. – Надеюсь, твой избранник щедр, добр и хорош собою? – Ой, не издевайся, ладно? Он толст, прыщав и лыс, к тому же невероятно скуп, правда, я сумела-таки заставить его тратиться. – Кассия вздохнула. – Хотя, в общем-то, я нашла все, что хотела. Богатый, очень богатый муж из знатного рода, огромный дом, в котором полно всего, вкусная еда, красивая одежда, слуги – и скука! О, боги, как я скучаю… Слушай, а может, завалимся куда-нибудь вместе? Я знаю одно модное местечко, правда далеко, у виа Фламиния, забыла, как зовут хозяйку… Там еще варят такое вкусное пиво. Пойдем, а? – Гм, не знаю… – Юний задумался и вдруг разглядел в подведенных глазах Кассии самые настоящие слезы. Что ж, «всем, сколько можешь, помогай». – А, ладно, пошли… Только сначала я должен проверить дворцовые караулы. – Проверяй, подожду! – обрадованно воскликнула девушка. – Я пока проедусь по лавкам. Эх, вот бы компанией пойти – позвать знакомых девчонок, парней, Флавию… плохо, что она тоже замужем. Рысь незаметно вздохнул и поспешно свернул к дворцовому комплексу. Может, зря согласился? Лучше бы сходил на Тибуртинскую, к Юлии, та всерьез надумала прокрутить какую-то очередную денежную авантюру – и неймется же! Да и Лукан, видно, тоже попал под дурное влияние молодой вдовушки, надумал вдруг податься в возницы, из тех, что участвуют в гонках колесниц в Большом цирке. Гонщик, мать его за ногу… Шею, что ли, сломать больше негде? Нет, завтра же нужно сходить на Тибуртинскую, вправить всем мозги! Юлия, впрочем, будет очень рада… Караульный у пиршественного зала – молодой парень из недавно поступивших – вытянулся перед Юнием в струнку: знал, этот вольноотпущенник пользуется большим доверием самого цезаря. – Тебя не так давно спрашивала одна дама. – Дама? Кто она? – Красивая молодая женщина в богатом платье. Сказала, что подождет в саду. – В саду? Рысь повернул к садам и у самой ограды вдруг увидел стройную женскую фигуру в светло-зеленой, ниспадавшей изящными складками тунике. Что-то затрепетало в груди… Юний прибавил шагу, вот уже побежал… Женщина внезапно обернулась, обдав бегущего жаром глаз цвета морской волны, губы ее изогнулись в счастливой улыбке. – Юний… – прошептала она. – Юний… – Флавия!
Эпилог
Вилла, одиноко стоявшая у текущего с горных склонов ручья, казалась заброшенной, да таковой и была. Кое-как сжатые поля заросли сорняком, в запущенном саду на деревьях уныло повисли перезревшие фрукты – груши и яблоки. Распахнутые настежь ворота жалобно поскрипывали на ржавых, давно не смазанных петлях. К воротам по узкой дорожке среди пожухлой травы, медленно переваливаясь на ухабах, подъехала роскошная, чем-то напоминавшая гоночную колесницу повозка-одноколка, запряженная парой гнедых. Возница вдруг осадил коней у самых ворот. – Чего остановился, дурак? – недовольно поинтересовался пассажир, лениво развалившийся на мягком сиденье, обитом темно-голубым бархатом. – Так ведь это… вроде сюда нас не звали. Как бы не спустили собак. – Поезжай, тебе говорят, а о собаках не беспокойся – по моим сведениям, их здесь давно нет. Возница тронул коней, и колесница медленно въехала в ворота. Тихо было кругом, тихо и благостно, солнце медленно клонилось к жнивью, в прозрачно-голубом небе плыли белые кудрявые облака, легкий ветерок чуть шевелил ветви отягощенных плодами яблонь. Пастораль… – Копай, копай глубже! – пронзил тишину злобный визг. Резко запахло навозом. – Интересно, – слезая с повозки, сквозь зубы пробормотал пассажир. – Пошли, что ли, взглянем. Они обошли старую покосившуюся конюшню и осторожно выглянули из-за кустов. У большой навозной кучи деловито возились двое – мужчина и женщина. Оба растрепанные, полуголые, испачканные по горло липкой навозной жижей. Зеленые блестящие мухи, жужжа, кусали обоих, но те не обращали внимания. – Копай, копай, – снова произнесла женщина, но мужчина – румяный толстяк со смешными кудряшками – вдруг отбросил лопату. – Хватит, – злобно закричал он. – Здесь ничего нет! Никакого кувшина. Вижу, зря ты доверилась этому прощелыге Сильвестру! – Он казался мне верным, – задумчиво отмахнулась женщина. – Ну не Каллимаху же было доверять? – А какая теперь разница, дура?! – возмутился мужчина. – Плакали теперь наши денежки, и все из-за тебя! Ну, сам виноват, доверился глупой бабе! – Это я-то глупая баба? – Взвизгнув, женщина бросилась на толстяка, намереваясь впиться ногтями ему в лицо. Однако не на такого нарвалась – толстячок сбил женщину с ног ловким приемом, но и сам не удержался, упал в коричневуюнавозную лужу. Вот там они и барахтались оба, орали, хватая друг друга за волосы, и поминали какое-то пропавшее золото. – Кто эти гнусные оборванцы, господин? – испуганно-удивленно оглянулся возчик. Пассажир тихонько захохотал. – Видишь ли, это вовсе не оборванцы, любезнейший, – шепотом пояснил он. – Тот, толстенький, – опальный сенатор Децим Памфилий Руф, давно уже объявленный в розыск за аферы с ремонтными подрядами, а его милая подруга – красавица Клавдия, бывшая жена нашего неподкупного квестора Клавдия Роста, нашедшего, кстати сказать, новую, молодую жену. А старая, я смотрю, тоже не теряется. Однако… – Пассажир вдруг посмотрел на солнце. – Однако вижу, что я и сюда опоздал. – Опоздал? – не понял возница. – Что ты так смотришь? Да, опоздал и подозреваю из-за кого. Впрочем, я вовсе не собираюсь копаться в навозе. Поехали. – А эти? – А что тебе до них? Пусть и дальше дерутся. Мне так они точно уже больше не интересны. Осторожно удалившись, они вновь уселись в коляску. – Куда ехать? – возчик скосил глаза. – Обратно в Элею? – В Элею? Давай в Элею, надеюсь, там еще швартуются морские суда. Усевшись поудобнее, пассажир вальяжно потеребил бородку… вернее, попытался потеребить привычным жестом, а бородка-то давно уже была сбрита – к чему лишние приметы? Возница послушно кивнул, и, выбравшись за ворота, повозка ходко покатила по узкой дорожке. Красное солнце медленно опускалось в море.Андрей Посняков Легионер
Глава 1 Апрель 229 г. Нижняя Британия Вал Адриана
Голубой плащ, под ним белизна, придите ко мне. Они верят, что она бог – или богиня?Пост был хорошо укреплен: высокие, сложенные из крупных камней башни, рвы, ворота с севера и с юга. Вряд ли кто-нибудь осмелился бы штурмовать эту небольшую крепость, которая составляла лишь часть величественного целого – системы укреплений, выстроенных лет сто назад велением императора Адриана. С тех пор эти две стены высотой в два (а местами и в три) человеческих роста, протянувшиеся от моря до моря почти на восемьдесят римских миль, называли валом Адриана. Промежутки между стенами заполнял булыжник, кроме того, в особо уязвимых местах были выстроены форты, а через каждую милю – небольшие крепостицы. Со стен одной из них сейчас внимательно осматривал окрестности молодой человек лет двадцати в одежде римского легионера – ее составляли туника длиной до колен, пластинчатый доспех, шлем, короткий меч справа у пояса, крепкие воинские башмаки-калиги. Клонившееся к закату солнце светило прямо в глаза, и легионер щурился, пытаясь рассмотреть небольшую сторожевую башенку, располагавшуюся шагов через триста по валу. Шевелится там часовой или нет? Может, уснул, собака? А ведь сам центурион, Тит Генуций Фус, старый, покрытый шрамами вояка, собирался сегодня проверить, как несет службу подчиненная ему центурия. И не дай боги вдруг заметит спящего часового, отвечать за которого будет командир контуберия, Ант Юний Рысь – этот самый молодой человек, что сейчас махал руками, безуспешно силясь вызвать часового на ответные жесты. – Напрасно машешь, Юний, – усмехнувшись, повернулся к нему Фабий, чернявый италик, служивший в легионе чуть более двух лет. – Приска нам все равно не увидеть – солнце мешает. Может, подождем, когда сядет? – Тогда уж он там точно заснет, – оторвавшись от южной стены, обернулся к беседующим другой легионер, Сервилий – хитрый толстячок из Медиолана, настоящий выжига, такому бы не в легионе служить, а заниматься какими-нибудь земельными спекуляциями. В контуберии Рыси он отвечал за состояние палатки, пулы, топора, заступа и прочего вверенного имущества. Собственно, контуберием именовалась большая, рассчитанная на восемь человек палатка, а уж по ее наименованию прозвали и низшую воинскую единицу. Десяток контубериев составлял центурию Генуция Фуса, которая, в свою очередь, являлась частью шестого легиона, созданного еще Августом и носившего гордое наименование Victrix – «Победоносный». Еще легион прозывали «Британика» – за смелость и мужество, проявленные в северном походе в недавние времена императора Септимия Севера. Ныне когорты шестого легиона – пожалуй, наиболее многочисленного из всех – были расквартированы в лагерях Нижней Британии. Сервилий подошел к западной стене, всмотрелся, помахал. Стоявший невдалеке на башенке часовой в ответ тоже замахал рукою. – О! – удовлетворенно ухмыльнулся Сервилий. – Марциан точно не спит, а вот за Приска не поручусь. – Пусть только попробует мне уснуть, – молодой командир хмыкнул. – Тогда будет один таскать камни для дороги! – Верно, так и надо сделать! – обрадовался Фабий. – А что, разве у нас скоро наряд на дорогу? – Послезавтра, – Юний кивнул. – А потом, совсем скоро, может приехать некий господин по имени Клавдий Алеллин. – Наместник?! – воины переглянулись. – Из самого Эборака? И что он здесь забыл? – А кто его знает? – Рысь равнодушно пожал плечами. – Мало ли. Может, просто очередная проверка. Сервилий недоверчиво прищурил глаза: – А это точно, что приедет? – Наверное, – Юний облокотился на стену. – Я слышал это от Домиция Верулы. – От Верулы? Ну, этот прощелыга всегда все знает. А ты где его видел? – У нас, в Виндоланде. Его недавно назначили командиром манипула. – Повысили, значит, из сотников. Ну, правильно, кому и командовать, как не таким пройдохам. Рысь покачал головой: – Напрасно ты так, Сервилий. Верула для своих людей немало хорошего делает. – Ну да, ну да, – вдруг засмеялся Фабий. – Недавно вот баню выстроил, с отдельным входом для веселых девиц! – Откуда ты про девиц знаешь? – Жена рассказывала… Она ведь из местных. – Ах, жена?! Вот оно как… Фабий напрягся: – Что это ты хочешь сказать, Сервилий?! – Эй, парни, не ссорьтесь! – осадил их Юний. – Взгляните-ка лучше за вал – вроде бы скачет кто-то? Все подошли к южной стене, вдоль которой тянулся вал, за ним – ров, а параллельно ему – дорога. По дороге, как раз к крепостице, где нес службу контуберий Рыси, скакал всадник. – К нам, что ли? – задумчиво протянул Сервилий. – И кого, интересно, несет? – Наверное, кто-нибудь из даков. – Вообще-то они не даки – языги. – А, все равно – из Дакии. Конники, одним словом. Тебя, Юний, не они учат с пращой обращаться? – Не они. Наши, италики. – Интересно, что сейчас этим дакам-языгам тут делать? Может, приказ какой? – Им? – Юний насмешливо взглянул на солдат. – Кажется, я пока вижу лишь одного всадника… И похоже, я его знаю. Нет, точно знаю! Всадник между тем уже приблизился настолько, что его можно было хорошо рассмотреть. Это был щуплый мальчишка лет четырнадцати, босой, в узких штанах из козьей шкуры, в полотняной тунике, с длинными белокурыми волосами, по местной моде зачесанными назад, словно лошадиная грива. Конь его, гнедой, красивый, свернув к воротам крепости, вдруг застыл, как вкопанный, так что мальчишка едва не свалился с попоны. – Не сломай шею, Гета! – со смехом посоветовал Фабий. – Откуда у тебя такой конь? Неужели украл? – Скажешь тоже – украл, – спрыгивая на землю, недовольно буркнул мальчик. – Казгер, дак, дал покататься. – Что, просто так дал? – Сервилий недоверчиво усмехнулся. – Видишь ли, он собирается жениться на моей сестре, Феликке! – Ах, вот оно в чем дело… А ну-ка, расскажи нам про свою сестру… Гета был из бриттского племени бригантов, чьи земли простирались на юг от вала Адриана до Манкуния. Вот уже лет двести, со времен королевы Картимандии, бриганты считались верными союзниками Рима, а их разросшиеся деревушки – викусы – постоянно жались к римским военным лагерям и фортам. В том числе к Виндоланде – крепости с гарнизоном в полтысячи человек, к которому относилась и центурия старого Генуция Фуса. Виндоланда располагалась неподалеку от Стены – милях в двух, и была хорошо видна – во-он там, за валом. Высокие башни, постройки из кирпича и камня, а рядом – хижины бригантов. Тут же блестела широкая лента реки – еще холодноватой для купания, впрочем, отдельные смельчаки находились. Юний не стал упрекать своих людей за то, что те заболтались с мальчишкой. В конце концов, служба в последнее время казалась откровенно скучной – стой себе на башне да смотри, не покажется ли хоть кто-нибудь на дороге, ведущей с севера, от Тримонтия, города в земле вотандинов. Ну, города – это, наверное, громко сказано, не было в той стороне никаких городов, по крайней мере, в том смысле, в каком использовали это понятие римляне. Вотандины, селговы, дамнонии – все эти племена вроде бы считались союзниками Рима… Вроде бы… Именно там, в северных землях, когда-то лет сто назад бесследно исчез девятый испанский легион. Пропал, сгинул в горах и болотах. Может, виной всему жестокие каледоны? «Притены» – «разрисованные», как их презрительно именовали римляне за обычай покрывать все тело голубоватой татуировкой, а перед битвой – еще и ярко раскрашивать. Легионеры и сами выкалывали на коже девиз легиона, но чтоб вот так, по всему телу… Скалистая земля каледонов начиналась далеко на севере, за вотандинами и селговами, за разрушенным валом Антонина. Римляне так и не смогли удержаться на территориях вотандинов, да и теперь они были союзниками лишь потому, что опасались нападения каледонов. Ну, хоть такой союзник, и то хлеб. Юний прикрыл глаза, с усмешкой глядя, как Гета, по просьбе воинов, показывает приемы владения конем. Не очень-то получалось – пару раз чуть не слетел. Нелегкое это дело – усидеть на лошади, а уж пытаться при этом размахивать мечом – и вовсе гиблое: сохранять равновесие почти невозможно, разве что держаться левой рукой за попону или гриву. [5] Смешно… Шею бы не сломал парень. Гета неплохо болтал на латыни в отличие от многих местных. В Британии – особенно в Нижней, Britannia Inferior, с центром в Эбораке – римское влияние сказывалось в значительно меньшей степени, нежели даже в Лугдунской Галлии, где когда-то Рысь был рабом на вилле, а затем бойцом в гладиаторской школе. Хоть Лугдунскую Галлию презрительно прозывали «Косматой», тем не менее галльская знать, особенно в крупных городах, жила вполне по-римски. Здесь же подобного, за редким исключением, не наблюдалось. Даже вилл насчитывалось мало, не то что в Britannia Superior – Британии Верхней. Столица ее, большой и многолюдный Лондиний, мало чем отличалась от римского города. Юний скосил глаза. Гета уже устал скакать и теперь, подойдя ближе к воротам, просто точил лясы, рассказывая какие-то небылицы. – Ну, хватит, – Рысь взмахнул рукой. – Езжай себе по своим делам, Гета. А насчет жениха-дака скажи своей сестре так: конники из Дакии будут в Британии не всегда. Когда-нибудь – возможно, уже завтра – их перебросят, скажем, в Германию или Галлию. И что тогда будет делать твоя сестра? Уедет навсегда вместе с мужем? – Да пусть уедет, – потупив глаза, тихо произнес мальчик. – За кого здесь еще ее выдать замуж? За таких же бедняков, как вся наша семья? Ты же знаешь, Юний, у нас почти все одни девки в роду, а отец погиб на охоте. – Да, – кивнул Рысь. – Выходит, ты за старшего в роде? – Выходит, я. – Гета неожиданно улыбнулся и подмигнул. – А вы что думаете, я просто так приехал? Кое-что хочу вам сообщить… Кое-какую радостную весть. В Виндоланде сказали, чтобы я с вас за нее попросил сестерций! – Слыхали – сестерций? – расхохотался Фабий. – А не подавишься? – Ну, хотя бы пару ассов, – покладисто согласился мальчишка. – Куплю сестрам пару стеклянных браслетов, пусть носят по очереди. Воины засмеялись: – О, щедрейший Гета! – Ну, так говорить новость-то? – Парень нахмурился, вернее, сделал вид, что нахмурился. – А то ведь сейчас уеду. – Ну, говори, говори, – кивнул Юний. – Так и быть, дам тебе дупондий со своего жалованья. Но только в том случае, если новость того заслуживает. – Заслуживает, а как же! – Гета весело засмеялся. – Вы когда ждете жалованье? Легионер переглянулись: – Ну, через три недели, а что? – Так вот! – с торжеством воскликнул мальчик. – Вы получите его уже завтра! – Завтра?! – Фабий недоверчиво присвистнул. – Откуда ты это знаешь? – Да уж знаю, – махнул рукой Гета. – Сказал Домиций Верула. – О! – усмехнулся Сервилий. – Ну, раз Верула сказал… Что ж – и в самом деле отличная новость. – А я что говорил? – Гета вскочил на коня и громко напомнил: – Так что, Юний, не забудь про обещанный дупондий. – Не забуду, – молодой командир отмахнулся. – Только бегать я за тобой не стану. Сам меня отыщешь. – Конечно! – Мальчишка повернул коня и понесся прочь, к Виндоланде.Джеймс Джойс. Улисс
Ночь прошла спокойно – тихо было кругом, лишь кричали какие-то ночные птицы, а в звездном небе ярко светила луна. Правда, уже ближе к утру Юнию вдруг померещились какие-то огоньки на севере, во владениях вотандинов. Пастухи жгут костры? Или жрецы-друиды приносят свои кровавые жертвы? Считалось, что почти все друиды были уничтожены еще лет сто с лишним назад, но, судя по рассказам того же Геты, продолжали существовать. Правда, парень любил приврать… Утром сменились. Было прохладно – едва взошло солнце. В низинах клубился густой туман, а с моря дул холодный ветер. Юний поежился, плотнее закутываясь в плащ. Эх, скорее бы Виндоланда! Родная казарма, сон, сытный обед, а вечером – баня. Скорее бы! Вроде бы и путь недалекий, а как долго тянется. Тяжелые калиги легионеров стучали по мощенной камнем дороге, распугивая лягушек и змей. Стоял конец апреля, месяца, названного так в честь богини любви Афродиты – Венеры. [6] Вокруг буйно разрослась молодая трава, высокая, изумрудно-зеленая, пастухи гнали отары овец, а у реки, на заливных лугах, паслись стада отощавших за зиму коров. В вересковых зарослях пели жаворонки, где-то в отдалении слышался лай пастушьих псов. Вот наконец и Виндоланда – большая крепость, даже лучше сказать – небольшой городок с довольно обширным пригородом, в котором селились местные жители и ветераны римских войск. Бесшумно отворились ворота, часовые приветствовали возвращающихся после смены товарищей. – Эй, Юний, – завидев Рысь, замахал рукой какой-то легионер, только что вышедший из приземистого здания командования легиона, – вели своим людям зайти получить жалованье! – А что – сегодня?! – Юний разыграл удивление. – Сегодня, сегодня, – захохотал легионер. – В честь ожидаемого приезда наместника. Ага, подумал Рысь, все эк таки приедет! То-то суетится начальство – и жалованье заранее подвезли, и, наверное, паек выдадут усиленный: окорока, оленина, выдержанное вино – для всех, а не только для командиров. Несмотря на раннее утро, на просторной площадке перед штабом постепенно собиралась вся шестая когорта – воины шутили и в томительном ожидании посматривали на приоткрытую дверь. Жалованье – это было неплохо. Вообще-то его и должны были выдавать в это время, но обычно задерживали. Почаще бы приезжал наместник, что ли? К полудню почти все легионеры получили-таки свои деньги и, довольные, разбрелись кто куда. Недавно сменившимся с постов полагался отдых, и большинство отправилось спать, надеясь развлечься вечером – в бане и питейных заведениях Виндоланды. Прослышав о выплате жалованья, к стенам крепости подтягивались торговцы, как римляне, так и местные, из поселений-викусов.
Если бы не Фабий, разоспавшийся Рысь, вероятно, проспал бы и баню, и прочие вечерние развлечения. Хорошо, разбудил! Юний протер глаза, натянул новую тунику и, набросив сверху травянисто-зеленый шерстяной плащ-лацерну, вместе с Фабием направился в баню, находившуюся на окраине городка, куда уже стекались легионеры. Довольные – еще бы, с деньгами-то! – воины перекрикивались, что-то бурно обсуждали, смеялись, кое-кто прихлебывал из походных фляжек. На ходу Юний ощущал приятную тяжесть кошеля на запястье – да, сегодня явно стоит повеселиться. В бане, оставив одежду под присмотром рабов, молодой командир вместе со всеми прошел в парную – кальдарий, – жарко натопленную, с клубами горячего пара. Конечно же, обычная гарнизонная баня – это не роскошные римские термы, но тем не менее она имела те же самые помещения: горячий кальдарий, теплый терпидарий, холодный фригидарий с просторным бассейном, плюс ко всему еще и закусочную с напитками – вином и местным густым пивом. Пиво Юнию нравилось, вкусное было, уж явно лучше, чем разбавленное соленой водой вино. Натершись в терпидарии содой, молодой командир смыл с себя грязь и, немного поболтав с сослуживцами, направился к бассейну. Там уже плескалась, такое впечатление, добрая половина гарнизона крепости, да еще и местные – тех пускали помыться за плату. – Аве, Юний! – услыхал Рысь над самым ухом, едва только вылез из бассейна. – А, Гета! – Юний обернулся. – Пришел за своим дупондием? – Угу, – улыбнулся мальчик. – Пойдем, помогу тебе одеться. В раздевалке Юний вручил Гете дупондий – латунную монету номиналом в два асса, на которую можно было купить курицу или десяток яиц. Впрочем, бритты, кажется, не едят кур. Или все-таки едят? – Гета, бриганты едят кур? – Нет, – покачал головой мальчишка, старательно расправляя тунику на плечах молодого римлянина. – А почему? Что, невкусно? – Боги запрещают, – коротко отозвался Гета. – Мы не едим ни кур, ни гусей, ни зайцев. Это священные животные, как же можно их есть? – Странно. – Ничего странного. Каледоны, например, не едят журавлей. Рысь усмехнулся: – Я тоже не ем журавлей, больно уж у них мясо жесткое. С чего бы это в городе так много ваших? Из-за жалованья? – Не только, – подавая плащ, мальчик покачал головой. – У нас завтра большой праздник. В честь бога Нумоса, покровителя бригантов. Будут состязания колесниц, разные игрища, веселые песни! Если хочешь, приходи завтра в селение. – Вряд ли. – Юний покачал головой. – Мой контуберий завтра работает на строительстве дороги. – А, знаю, – кивнул Гета. – Той, что у болота? – Там. Мальчик задумался. – Странные вы люди, римляне, – тихо произнес он, следом за Юнием покидая баню. – Вроде бы воины – а работаете: крепости ремонтируете, дороги… Наши бы ни за что так не поступили. Или у вас мало рабов? – Не в рабах дело, Гета, – усмехнулся Рысь. – Видишь ли, кто-то умный придумал, что воины никогда не должны сидеть без дела – это их развращает. Строить военный лагерь, ремонтировать дороги, да много чего еще. Для этого в каждом контуберии, кроме палатки, имеется еще и лопата, пила, заступ, даже корзина для земли. А если выступим в поход, появятся еще мул и повозка. – Удивительно… – Мальчик помолчал, а потом поинтересовался, будет ли кто-нибудь из римлян участвовать в завтрашнем состязании. – Нет, – коротко отозвался Рысь. Гета засмеялся: – Так и думал, что средь вас не найдется смельчаков! Извини, но римляне – плохие бойцы. Я хотел сказать – по отдельности, – быстро поправился мальчик. – С одним легионером наш воин легко справится. Но центурия так же легко разобьет три сотни наших. Я уже не говорю о легионе. Вы сражаетесь хитро – подчиняетесь приказам, держите строй, наши же бьются толпою, и каждый старается выделиться доблестью. – Правильно, – Рысь хохотнул. – Но, я думаю, дело не только в этом, – продолжал Гета. – Как только вы приходите на чужие земли, вы сразу строите лагерь, который быстро превращается в город. Ваши легионы всем обеспечены – еда, оружие, жалованье… И самое главное – законы. Ведь они выгодны даже покоренным! По крайней мере, кроме друидов и воинов. – А что, остались еще друиды? – удивился Юний. – Говорят, их здесь давно уже нет. – В селениях нет, – тихо отозвался мальчик. – Но в священных рощах, в урочищах… Ой… – Гета испуганно вскрикнул. – Как бы мне не отрезали язык за то, что так много болтаю! – Не бойся, – рассмеялся Рысь. – Я никому не скажу. Они шли по прямой как стрела улице по направлению к таверне, где Юний намеревался выпить вина или пива и немного развлечься – посмотреть, как играют в кости. Жаль вот, библиотеки в Виндоланде не было… Пока не было. Книги Юний предпочел бы всем иным развлечениям. Может, стоит пройтись до лавки старика Гефестия? Вдруг да привез книжицы, обещал ведь. Потратить часть жалованья на книги – это было бы совсем неплохо! – А на что ты собираешься тратить свои деньги, Юний? – Гета словно бы подслушал его мысли. – На книги. – Вряд ли ты их здесь найдешь. – Да, жаль, бриганты очень не любят написанных слов. – Если записать название вещи, то она умрет! – убежденно отозвался мальчишка. – Так утверждают друиды. – Так у вас же в селении их нет, – поддел Юний. – Или ты шатаешься по священным урочищам? Гета замолк и некоторое время молча плелся сзади, но не отставал. Наверное, было у него к Рыси какое-то важно дело. – А если не купишь книг, тогда как распорядишься жалованьем? – забежав вперед, снова поинтересовался мальчик. – Будешь копить? – Не знаю, – честно признался Юний. – Может, куплю раба. Невместно командиру контуберия без слуги. – Вот-вот, и я о том! – Гета явно обрадовался. – Но зачем тебе покупать слугу? Гораздо выгоднее – нанять. – Нанять? – усмехнулся Рысь. – Можно, конечно, и так… Если довериться местным. – Довериться можно! – Мальчик с азартом сверкнул глазами, серыми и блестящими. – Есть среди бригантов вполне достойные доверия люди. Например – я! Рысь замедлил шаг и удивленно посмотрел на парня: – Так ты, что ли, ко мне в слуги хочешь наняться? – Хочу, – радостно кивнул Гета. – Уж больно деньги нужны. Сам знаешь, у меня в роду одни девки. Виллак, староста, правда, предлагал на него поработать – пасти коров за одну кормежку в день и десяток медных монет по большим праздникам. Пусть сам пасет за такую плату! – Интересно, – протянул Юний. – Почему ты выбрал именно меня, а не, скажем, Фабия или Марциана? – Ты – не простой легионер, – серьезно ответил мальчик. – Потому – и служить тебе не зазорно. – Командир контуберия – не велика должность, – с затаенной грустью отозвался Рысь. – Воины уважают тебя, говорят, что ты смел, умен и честен. – Смелых, умных и честных полно! – Напрасно ты так в этом уверен, – Гета расхохотался. – В наше время ум мало совместим с честью. Взять хоть вашего казначея… – Оставь казначея в покое, – отмахнулся Рысь. – Сколько ты хочешь? – Немного. Девять больших серебряных монет с каждого твоего жалованья. – Девять денариев, значит… Что ж, можно подумать. Приходи завтра к вечеру. – Приду. – Мальчик кивнул. – Поверь, ты не найдешь здесь никого лучше. Простившись до завтра, Гета убежал – тощий, смешной, с волосами, как лошадиная грива. Проводив его взглядом, Юний свернул к лавке Гефестия. Книг у того не нашлось, ни в виде переплетенных пергаментных листов, ни в виде папирусных свитков в лакированных цилиндрах-футлярах. Видно, не очень-то ходовой это был здесь товар. Хоть сам пиши! Хм… А почему бы и нет? Написал же Цезарь когда-то «Записки о галльской войне», а чем он, Ант Юний Рысь, хуже Цезаря? Ничем… только что не так богат… Зато знатен – все ж таки сын вождя! Опустившись отдохнуть на плоскую ступень портика, где несколько окруженных зеваками легионеров азартно резались в кости, Рысь закрыл глаза… … и представил далекий холодный край – свою родину. Огромное Нево – озеро-море, седой Волхов, холмистый берег, поросший ольхою и сосняком. Селение располагалось у воды – частокол, несколько хижин, амбары. Рысь был сыном старейшины Доброя, пришельца из земли склавинов, и Невдоги – дочери племенного вождя веси. До того, как осесть на берегах Нево, отец немало постранствовал по свету, много чего повидал, много чему успел научить сына, и в первую очередь – «звериной» борьбе, очень не простому искусству, требующему не столько силы, сколько ловкости и смекалки. Рысь оказался способным учеником… что очень пригодилось ему позже, уже после того, как их селение запылало, подожженное с нескольких концов приплывшими из-за моря ободритами, а все мужчины рода, в том числе и отец, были убиты в неравном бою. Тогда же погибла и мать, а всех уцелевших, в основном молодых девушек и детей, ободриты увезли и продали в рабство в далеком германском городе – Колонии Агриппина. Затем Рысь, тогда еще ребенка, перепродали в Галлию, где он неудачно пытался бежать и в конце концов оказался в гладиаторской школе города Ротомагуса. Северную часть Галлии тогда охватило восстание, на подавление которого были брошены легионы. В местный легион вошли и многие гладиаторы. Рысь обрел свободу… Правда, ненадолго. Задумав отомстить вождю ободритов Тварру, юноша успел лишь добраться до одного из германских селений, где был хитростью и коварством вновь обращен в рабство. И снова оказался в гладиаторской школе – уже в Риме! – где быстро завоевал популярность и в награду за храбрость получил рудис – почетный деревянный меч – из рук самого императора Александра Севера, чьим охранником стал. Какое-то время Рысь – Ант Юний Рысь, как его называли римляне, – даже помогал префекту, некоему Гаю Феликсу, как оказалось – главе заговорщиков. После того как мятеж был подавлен, император назначил Рысь главой своей личной охраны. Это была почетная должность, отталкиваясь от которой можно было сделать неплохую карьеру… Ежели б не завистники, которые действовали даже не через императора, а через его мать – Юлию Маммею. Несколько сенаторов, в том числе и вновь обретший благоволение императора Деций Памфилий Руф, затаили злобу на Юния и всячески интриговали против него, обвинили в оскорблении величия. А ведь Рысь и не думал ничего подобного, наоборот, он весьма уважал молодого императора, с которым они были почти ровесниками. Однако цезарь послушал мать, а та – влиятельных недругов Юния. Бывшему гладиатору грозила смерть, и едва ли он избежал бы казни, если бы не помощь друзей: центуриона Луция и особенно Гая Валерия Прокла-младшего, представителя знатного патрицианского рода, вышедшего из простых воинов в легаты. Тот и посоветовал Рыси как можно быстрее отправляться на край света – в Британию. В тамошние легионы брали всех, без особого разбора. Никто здесь и не спрашивал – кто такой Рысь, достаточно было рекомендательного письма Валерия Прокла. И вот уже больше года Ант Юний Рысь охраняет покой империи на валу Адриана. Осточертело – жуть! Так и тянуло вернуться обратно в Рим, к друзьям и книгам. И к любимой – Флавии Сильвестре, приемной дочери сенатора Памфилия Руфа и жене квестора Клавдия. Правда, Юний почему-то вспоминал о ней все реже. Или, по крайней мере, не чаще, чем о других знакомых девушках – молодой вдове Юлии Филии, о бывшей проститутке Лации и даже о циничной хохотушке Кассии, девушке весьма недалекого ума… на первый взгляд недалекого… Как-то они там?
На следующий день с утра все свободные от службы центурии выстроились на форуме. Сам Авл Фламиний Вер, командир шестой когорты, выступил перед легионерами с речью, в которой призвал их показать себя с самой лучшей стороны перед лицом наместника Нижней Британии, всадника Клавдия Апеллина. Ага, значит, все-таки приедет! Выслушав выступление командира, центурионы отсалютовали ему и приступили к рутинной процедуре распределения нарядов по контубериям. Кому-то выпало штукатурить казарму, кому-то – белить ворота, а контуберию Рыси в числе других достраивать дорогу – ответвление к вилле Фламиния и дальше, к морю. Получив на скотном дворе вола и телегу, легионеры погрузили инструменты – лопаты, корзину для земли, заступы – и, заехав по пути в таверну, направились к месту работы, помеченному специальной табличкой с именем командира контуберия, номером манипула, когорты и легиона. Участок Рыси начинался от главной дороги и через уже осушенное болото вел к холму, где проходил фронт работ соседей. Прибыв на место, легионеры первым делом попили закупленного в таверне пива, затем немного вздремнули, ну а уже потом пошли таскать землю и камни. Работали на совесть, но весьма неторопливо – никто ведь не подгонял, было бы качество. Подшучивали друг над другом, особенно над дырявой туникой Приска. Ближе к полудню плотненький толстячок Сервилий, отвечавший в контуберии за все хозяйственно-бытовые дела, развел костер и принялся варить похлебку из полбы и куска жирного окорока, полученного еще вчера на складе. Нельзя сказать, что работники уж очень утомились, тем не менее все чаще устраивали короткий отдых, периодически поглядывая на булькающее в котле варево. – В следующий раз, думаю, можно уже будет начать укладывать бетон, – посмотрев на аккуратно уложенные в несколько слоев камни, с удовлетворением заметил Рысь. – А на сегодня пока хватит. – Верно, – тряхнул черными кудрями Фабий и, обернувшись к работавшим, крикнул: – Эй, молодежь! Хватит вкалывать, пора и перекусить. Молодежь – Приск, Марциан и еще трое парней – с видимым удовольствием кидала камни и на зов не откликнулась. Видно было, что молодые легионеры соревновались друг с другом и никак не могли успокоиться, пока не вмешался Юний. – Заканчивайте, – подойдя ближе, коротко приказал он. – Иначе не дорога будет, а одни ямы с ухабами. Спешка здесь не нужна! На той неделе положим бетон, ну а затем можно будет звать каменщиков. Марциан, что это ты такой потный? Обнаженный мускулистый торс молодого воина и в самом деле истекал потом гораздо обильнее, нежели у других. – Так ведь работал, – Марциан улыбнулся. – Не как некоторые бездельники. – Ага! – засмеялся Приск. – Видали мы таких работников. Небось перепил вчера выдержанного вина? – Брось ты, я пил только пиво! – Ага, пиво, как же! Юний, а тобой вчера интересовались в таверне. – Кто? – Рысь вопросительно посмотрел на Ириска. – Только не говори, что я кому-то должен. – О, нет… Те самые девчонки приходили, помнишь, с которыми познакомились две недели назад… – А, – улыбнулся Юний. – Помню, помню… Вот только не помню, как их зовут. – Надо же – и они не помнят, – Приск захохотал. – Спрашивали, где найти такого высокого голубоглазого римлянина с волосами цвета спелой пшеницы, знающего много стихов. Ну, голубоглазых блондинов у нас много, а вот тех, кто знает стихи… Пожалуй, ты такой один, Рысь! – Рысь… – повторил сидевший у костра Фабий. – Не сочти за обиду, Юний, но я всегда говорил, что у тебя странное прозвище. Какое-то даже не римское, варварское… Да-да… кажется, так даже звали кого-то из гладиаторов! – Прикуси язык, парень! – вступился за своего командира Сервилий. – Ничего, я не в обиде, – усмехнулся Рысь. – А гладиатора с таким именем я тоже знал, даже был на нескольких схватках. – Ну да, года три назад его имя гремело по всему Риму! Как же, точно, его звали Рысь… Рысь… – Рысь из Трех Галлий, – спокойно сообщил Юний. – Да, так! Ну и память у тебя, командир. Всегда все знаешь. Рысь усмехнулся – еще бы ему не знать. Рысь из Трех Галлий – так когда-то называли его самого, выходившего на арену громадного амфитеатра Флавиев в сверкающих доспехах мирмиллона. Мирмиллонами наряду с гопломахами и секуторами именовали тяжеловооруженных гладиаторов. Были еще и легковооруженные самниты и фракийцы, а также ретиарии, которым оружием служили трезубец и сеть. О боги, сколько было славных боев, сколько опаснейших поединков! Юний поспешно прикрыл вдруг загоревшиеся глаза. Еще не хватало, чтобы легионеры узнали о его гладиаторском прошлом. Армия традиционно презирала бойцов арены, впрочем, и не только армия. Все свободные жители Рима презирали… Презирали и боготворили одновременно! – Сыграем? – В ожидании, пока сварится похлебка, Фабий вытащил стаканчик и кости – разрисованные шестигранники. Метнул не глядя… Все костяшки легли разными гранями: подобная ситуация называлась «подарок Венеры» и сулила верный выигрыш. – Ничего себе! – присвистнул Сервилий. – Ну, ты даешь, парень! И еще предлагаешь с тобой играть? Нет, вы только гляньте! Не у каждого так получается. – Да ладно вам, – Фабий смутился. – Случайно все выпало… Юний, может, с тобой сыграем? Не в кости, а в лудус, вечером? Я вчера купил и клетчатую доску, и фишки! Давно хотел купить, и вот зашел в лавку Клеона… – Клеон – это такой рыжий вольноотпущенник? – Ну да, вольноотпущенник. Только не рыжий, а седой. Рыжий – это Ливий. – И что, в лавке Клеона часто продаются подобные вещи? – заинтересовался Рысь. – А книг ты там случайно не видел? – Как же, видал пару футляров. Не знаю, правда, что там, я ведь не книжник. Как раз поспела похлебка, и легионеры дружно уселись вокруг костра. Вытащили из телеги пиво, разлили по кружкам остатки. А чего его жалеть, пиво-то? Все равно вечером собирались в таверну. Юний едва сделал глоток, как вдруг услышал цокот копыт. Оглянулся – по главной дороге неслась целая кавалькада. В глазах зарябило от разноцветных плащей – небесно-голубых, травянисто-зеленых, карминно-красных. Заиграло на солнце золотое убранство сбруи, сытые кони неслись, словно ветер, в гривы их были вплетены разноцветные ленты и желтые листья омелы. Длинные, зачесанные назад волосы всадников, которых насчитывалось примерно с дюжину, почти не колыхались при скачке – видно, были скреплены известковой водой и мелом, как делали иногда местные бриганты. Но эти бригантами не являлись, что было ясно по обильной раскраске тел – сине-голубой, черной, алой. По лицу, по обнаженным до плеч рукам тянулись узоры, и непонятно было, где татуировка, а где просто краска. «Разрисованные»! Как их именовали римляне – притены! Но откуда они здесь? Прорвались сквозь Стену? Впрочем, раздумывать не оставалось времени – разрисованные всадники приближались. Люди Юния похватали мечи и живо выстроились за повозкой. Рысь оглянулся – соседи сделали то же самое. Между тем всадники подъехали ближе и, увидев римлян, придержали коней. Тот, что скакал первым, спешился и улыбаясь подошел к Рыси, видимо угадав в нем главного. Пряча усмешку, Юний с интересом разглядывал «разрисованного». Это был высокий мужчина лет тридцати, хорошо сложенный и мускулистый, но с каким-то отталкивающим грубым лицом, которое наискось, от левого глаза через губы, пересекал страшный шрам, делая и без того некрасивые черты еще более неприятными. Большой нос незнакомца напоминал клюв орла, под массивными надбровными дугами таились маленькие темные глазки, брови были сбриты. Все жутковатое лицо «разрисованного», казалось, дышало тщательно маскируемой ненавистью и злобой. На правой щеке и на обеих руках виднелось кроваво-красное изображение лошади. – Я – Куид Мад Магройд! – поправив массивное ожерелье, с гордостью представился всадник. – Вождь племени вотандинов, из славного рода Красной Лошади. Мад Магройд говорил на языке бриттов, который напоминал галльский, и Юний понимал кое-что через слово. Он старался выучить наречие бригантов, запоминал слова и даже разговаривал – но этот, «разрисованный», говорил и строил фразы иначе. Хотя ничего, вполне было можно понять. – Ант Юний Рысь, – вежливо улыбнулся Юний. – Десятник. Куда следуешь ты, о, разукрашенный всадник? – В Экдур, – с затаенной усмешкой отвечал гость. – На праздник к бригантам. Говорят, там будут знатные гости – сама Боудикка, дочь вождя с юга. Посмотрю на нее, может, потом и посватаюсь! – Да будут тебе боги в помощь в столь важном деле, – прощаясь, пожелал Рысь и задумался, глядя вслед быстро удаляющимся всадникам. Вотандины, союзники Рима… Вот, оказывается, какие они… куда менее цивилизованные, чем бриганты. А странное имя у дочки вождя – Боудикка. Точно так же звали мятежную королеву иценов, около двухсот лет назад осмелившуюся выступить против владычества Рима. Королева предпочла яд римскому плену. Говорят, после ее смерти пропали все сокровища иценов, хотя тогдашний наместник, Светоний Паулин, и принял все меры к их поиску. А вождь бригантов смел до безрассудства – так назвать дочь! Или он думает, римляне все забыли? – Боудикка… – шепотом повторил Юний. – А я не слыхал, чтоб хотя бы одну из дочерей какого-нибудь местного принцепса звали таким образом, – подойдя ближе, промолвил Сервилий. – Вероятно, это второе, тайное имя. Рысь посмотрел на небо: – Ну, пора и в обратный путь. Не начался бы дождь. – Скорей уж – гроза, – усмехнулся Сервилий. За холмами, над дальним лесом, повисла большая темно-лиловая туча, а здесь еще вовсю сияло солнце. – Нет, не будет дождя, – послюнявив палец, возразил Фабий. – Ветер-то западный. Он оказался прав: ни дождя, ни грозы не случилось, а туча медленно уползла к горизонту. Там и загрохотала, там и пролилась тугими струями ливня, впрочем, в Виндоланде до этого не было никому никакого дела. Вернувшиеся со службы легионеры расползлись по тавернам и баням. Юний же, наскоро ополоснувшись, переоделся и направился в лавку вольноотпущенника Клеона. Воздух разогрелся за день, было тепло, даже жарко. Рысь быстро шагал по мощеной улице, машинально отвечая на приветствия знакомых. Вот и ворота – лавка находилась за крепостью, в торгово-ремесленном поселении, которое носило то же имя и на римский манер называлось викусом. Народу вокруг толпилось необычайно много: у стен Виндоланды раскинулась ярмарка, словно магнитом притягивавшая к себе всех обитателей округи. Городские жители, одетые по римской моде в несколько туник одна поверх другой, насмешливо поглядывали на своих деревенских родичей – в штанах из козьей шкуры и ярких разноцветных плащах, часто накинутых прямо на голое, покрытое татуировками тело. Торговцы продавали всякую всячину: деревянные миски, бочонки, накидки из оленьих шкур, витые браслеты из золота и цветного стекла изумительно тонкой работы, янтарные и жемчужные ожерелья, цветные плащи, льняные и шерстяные, детские игрушки в виде раскрашенных деревянных лошадок, бронзовые и золоченые фибулы, покрытые затейливым тонким узором и ничуть не уступавшие римским. Да, надо признать, златокузнецы в Британии были умелые, да и оружейники тоже. Рысь невольно залюбовался одной из фибул с изображением синего журавля, уж было приценился, но торговец, хитролицый бригант, быстро залепетал, дескать, уже продана вещица, но если уважаемый господин римский воин хочет, можно будет заказать такую же. Ну, продана так продана. Вот еще, переживать из-за безделушки. Юний пожал плечами и, спросив у торговца дорогу, направился в лавку Клеона. Он купил там Вергилия и, прихватив в попавшейся на пути таверне кувшин дорогого фалернского, поспешил к реке, чтобы поскорее насладиться поэзией.
Спесивый Ноктуин, мозги дурацкие!
Девицу за тебя, к которой сватался,
Спесивый Ноктуин, не бойся, выдадут.
Но как, спесивый Ноктуин, посватавшись,
Не видел ты: две дочки у Атилия? [7]
– Не стоит, – властно остановила его девушка. – Для меня ты будешь просто римлянин. Прощай! – Постой, я провожу тебя! – Не надо! Слышишь? Где-то совсем рядом заржали кони. – Это за мной. – Махнув на прощанье рукой, Айна исчезла в кустах. Фиолетовые сумерки уже поглотили все вокруг – кусты, реку, деревья. Юний едва не позабыл Вергилия, вернулся с полпути, отыскал в кустах деревянный футляр и, переведя дух, поспешил к воротам. У стен казармы его ждал Гета. – Думал, уже и не дождусь, – буркнул он. – И где тебя носило, мой господин? – Так… Купался. Мальчик пристально посмотрел на него: – Ну, как, берешь меня в слуги? – Пожалуй, возьму, – задумчиво протянул Рысь. – Но с одним условием. – Каким же? – Быстренько притащи мне кувшин пива! – Всего-то? Сейчас! Босые пятки Геты засверкали сквозь поднятую дорожную пыль.
Глава 2 Апрель 229 г. Нижняя Британия Мнимых друзей берегись!
Наколка, – комментировал демонстратор… – А здорово больно, когда кололи?– Умеешь чистить доспехи? – Рысь искоса посмотрел на Гету. Мальчик кивнул. Он прибежал сегодня рано, еще до восхода солнца, сел на форуме, прислонившись спиной к недавно оштукатуренной стене казармы и, как положено усердному слуге, терпеливо дожидался хозяина, а тем временем с любопытством разглядывал выставленные у дверей шесты с эмблемами: драконом шестой когорты и ладонями манипул. Там и застал его вышедший из казармы Юний, запоздало вспомнив, что не далее как вчера нанял себе слугу. По зрелому размышлению, вольнонаемный слуга обходился куда выгодней, нежели раб – раб стоил немалых денег, а для приобретения слуги достаточно небольшой платы. Если же вдруг кого-нибудь из них убьют в схватке, так раба больше жалко: с ним погибнет его полная стоимость, в то время как слуга сам несет расходы по своей смерти. – Там, в моем углу, доспехи, шлем, щит – вытащи их и почисти, – распорядился Рысь. – Часовой тебя пропустит. А я пока схожу к начальству, узнаю что к чему. – Верно, – поддержал его толстый Сервилий, как раз в это время показавшийся из дверей. – Узнай-ка там поточнее насчет наместника. Приедет или нет? – Да приедет, наверное, – Рысь усмехнулся. – Иначе с чего бы это вдруг нам выдали вовремя жалованье? А вообще я бы предпочел отсидеться в карауле, жаль, не наша очередь. – Да, нынче очередь не наша, – согласно кивнул легионер. – Повезло же некоторым! Стой себе на посту, как и всегда, а мы… Ведь наверняка строевой смотр устроят! – Устроят. Ты скажи нашим, пускай, пока время есть, приведут в порядок все оружие и снаряжение. – Да приведут. – Сервилий с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух и поинтересовался: – Чего это Гета с утра по казармам шляется? Не украл бы чего. – Не украдет. – Юний посмотрел в небо. – Гета теперь – мой слуга. А дождь так и не собрался. – Да, хороший денек будет сегодня. Говорят, – оглянувшись на стоявшего у дверей часового, Сервилий понизил голос, – будто такую погоду наколдовали местные жрецы, у бригантов ведь как раз сегодня праздник! – Ну да, об этом все знают, – Рысь удивленно взглянул на воина. – А ты чего шепотом-то? – Да так, – отмахнулся тот. – Говорят, для того, чтобы умилостивить бога Солнца, друиды бригантов принесли ему ночью в жертву трех красивых рабынь. – Что ж, – согласился Юний. – Такое вполне может быть. Сервилий неожиданно повеселел: – Вот и я говорю, что может. А эти, Приск с Марцианом, ржут, словно лошади – дескать, всех местных друидов давно повывели, еще при Адриане. А я вот не верю! Император Септимий Север умер в здешних местах… ведь не зря! О, Юпитер с Юноной, защитите бедного римлянина! Рысь улыбнулся: – Не молиться тебе сейчас надо, Сервилий, а оружие чистить. Не то придерется к чему-нибудь наместник – не помогут тебе тогда ни Юпитер, ни Юнона. – Да уж, хорошо некоторым. – Воин завистливо скривился. – Не одолжишь своего слугу на короткое время? – Пусть сначала мои доспехи почистит, – вскользь заметил Юний. – А потом, что ж, пожалуй, одолжу. Только об оплате договаривайся с ним сам. – Хорошо, договорюсь! Думаю, дупондия ему вполне хватит. В здании, где размещалось гарнизонное начальство, уже с утра была кутерьма. Входили и выходили центурионы и кое-кто поважнее, раздраженно кричали командиры манипулов, а громче других Домиций Верула – коренастый, с хитрым обветренным лицом. Про него все знали, что он бывший пастух. Взахлеб ругаясь с пожилым смотрителем складов, Домиций стучал кулаком по стене и требовал немедленно обеспечить его манипул новейшим снаряжением. – Иначе ты узнаешь гнев всех богов, Лупиан, – орал Верула, воздевая руки к небу, вернее, к крыше. – Видано ли дело? Мои легионеры спят в рваных палатках! – Так пусть зашьют, – смотрителя нимало не смущал такой напор. И не с такими буянами приходилось сталкиваться. – Зашьют?! – Домиция аж перекосило от бешенства. – Да там и зашивать-то нечего, клянусь Меркурием и Марсом! Один гнилой хлам. – Между прочим, платки тебе выдали не ранее как в ноябре. А сейчас всего-навсего апрель, – невозмутимо усмехнулся Лупиан. – Так вот и выдали гнилой хлам! – Постой-постой. – Смотритель вышел из-за стола и выгреб из стоящего рядом шкафчика кучу деревянных табличек, покрытых слоем воска. Ловко вытащив из общей кучи одну, он сунул ее под нос Домицию. – Читай! Твоя подпись? – Ну, допустим, моя, – несколько поостыл тот. – А тогда какие претензии? – Лупиан с усмешкой развел руками. – Еще скажи спасибо, что хоть такие палатки дали… Тем более вы сейчас все по казармам спите, к чему вам палатки? Верно я говорю, Юний? – Аве, – почтительно поздоровался Рысь. – А, привет, Юний. – Домиций Верула демократично хлопнул молодого человека по плечу. – Говорят, ты вчера приобрел трех домашних рабов? Поздравляю с покупкой! – Надо же! – с деланной завистью покачал головой Лупиан. – Тут служишь, служишь – даже на старого осла не накопишь. – Уметь копить надо! – Верула громко захохотал и еще раз хлопнул Юния по плечу. – Будет возможность – переходи ко мне в манипул, а? Мне бережливые люди нужны. – Вот так, – покачал головой Рысь. – Нанял вчера слугу. А слухи пошли – что не слугу, а рабов, и не нанял, а купил. Во, люди! – Так ты все же купил рабов? – полюбопытствовал какой-то десятник из батавской центурии. – Купил, купил, отстаньте! – Юний шутливо замахал руками. – Не трех рабов, а целых пять – всем, всем расскажите! Из комнаты легата вышел здоровенный ординарец – эдакий мускулистый шкаф – и, оглядевшись по сторонам, зычно выкрикнул командира седьмого манипула. – Здесь я, здесь! – в ответ заорал Верула, а прежде чем уйти, обернулся и подмигнул Рыси: – Так ты все же подумай насчет моего предложения, парень! – Я б на твоем месте подумал, – снова встрял не в свое дело батав. – У Домиция ты быстро центурионом станешь. Он за своих видишь как бьется? – Подумаю, – отмахнулся Юний, у которого пока хватало забот и без подобных навязчивых предложений. Почему он нужен Веруле, молодой человек хорошо знал – потому что грамотный. А приспособить грамотея к каким-нибудь махинациям с фуражом или с той же амуницией – милое дело, так можно все провернуть – комар носа не подточит. Но отвечать-то за все кто будет? Домиций? Ага, как же… Кто делал, тот и будет. Нужно оно Рыси? Лучше уж в своей когорте спокойно жить, благо и с центурионом повезло – старик Генуций ни в какие авантюры не влезет. – Так тебе-то чего, Юний? – смотритель складов внимательно посмотрел на Рысь. – Думаю, может, новый заступ? – отозвался тот. – Есть? Лупиан засмеялся: – Заступ – не палатки, поищем. Пришли к вечеру человечка. Еще немного потолкавшись среди людей, Юний узнал-таки наверняка – наместник приедет точно, но не сегодня, как ожидалось, а завтра, и скорее всего, с утра. Тогда же и будет устроен парад, он же – строевой смотр с дотошной проверкой всего того, что должно находиться в наличии в каждом контуберии. Ну и, конечно, внешний вид, оружие, снаряжение… Рысь усмехнулся: да, вовремя он нанял слугу! Выйдя от начальства, Юний неспешно прошелся до таверны, выпил вина с хлебом, поболтал о всякой ерунде с посетителями, посмотрел на площади петушиный бой и уж потом только направился обратно в казарму. По всем подсчетам, Гета уже должен был закончить чистку. Следовало взять мальчишку с собой и пройтись по лавкам: негоже, чтоб слуга римского легионера выглядел полным оборванцем, а именно таким Гета и выглядел. Кивнув часовому, молодой командир контуберия вошел в казарму и, пройдя в свой угол, остановился вдруг, удивленно моргая. Висевшее на стене орудие и амуниция были явно не его! Вот взять хоть доспехи: кожаную куртку-лорику с нашитыми металлическими пластинками – у Юния была так называемая лорика сквамала, с пластинками в виде рыбьей чешуи, а здесь, на стене висела явная лорика пената, пластинки у которой были в форме перьев. Да вот еще, пилум, дротик – у Юния по древку шли насечки, а тут – нет ни одной, ну, не его это пилум, и все тут! Да и шлем… вроде бы похож… ха, похож! Голова болтается, словно пест в ступе, даже в подшлемнике – и то велик будет. У кого же такая большая голова? – Аве, Юний! – зайдя в казарму, приветствовал своего командира чернокудрый красавец Фабий. – Что, ностальгия взяла? – Как это – ностальгия? – не понял Рысь. Фабий улыбнулся: – Теперь это мое место. Ты ведь здесь больше не живешь! – То есть как это – не живу? – еще больше удивился Юний. – А где же я тогда живу, по-твоему? – В своем доме, – радостно отозвался легионер. – Тут недавно прибегал твой слуга, Гета, и сказал, что ты купил дом. Он туда и уволок все твои вещи. – Что-то?! Дом?! О, боги! Обхватив голову руками, Рысь опрометью бросился вон из казармы. И суток не прошло с тех пор, как он нанял слугу, и вот, оказывается, уже купил дом. Интересно, на какие такие шиши? Неужели Гета истратил все жалованье?! Ну, гад мелкотравчатый! По крайней мере, этот не в меру ретивый слуга заслуживает если не казни, то хорошей трепки! Интересно только, где его теперь искать? – Аве, мой господин! – подбежав сзади, Гета поклонился и как ни в чем не бывало зашагал рядом. – А! – Юний изловчился и схватил парня за ухо. – Говорят, ты тут купил мне какой-то дом? – Ай! – завопил Гета. – Я подумал… Ой… Подумал, что негоже почти что центуриону жить в одной казарме с простыми воинами. Ой, господин, больно! – И откуда же ты взял деньги, пройдоха?! – Из твоего жалованья, мой господин… Ты же держишь все свои деньги под ложем, в кожаной сумке, об этом всякий знает. – Да! Потому что мне незачем таиться от своих боевых товарищей и подозревать их в воровстве! – Так вот у них я и спросил про твои деньги. Показали. Ведь все знают, что я твой слуга! – Это ты им сказал? – Я, я, господин, не подумай, что кто-то другой… – И сколько же ты потратил на дом? – Двадцать пять сестерциев! – Сколько?! Рысь в изумлении отпустил парнишку: – Двадцать пять сестерциев? Что ж это за дом такой? – Очень хороший дом. Я как раз за тобой и шел – показать. – Что ж, – хмыкнул Юний. – Пойдем глянем. Дом, вернее, крытая старой соломой хижина из обмазанных глиной переплетенных прутьев находился на самой окраине Виндоланды, в ряду подобных же явно не блистающих особым богатством сооружений. Высотой примерно с человеческий рост, хижина представляла собой овал, в торце которого имелась дверь, точнее, дверной проем, завешенный старой циновкой. – Я знаю умелого плотника, – оглянувшись, радостно сообщил Гета. – Потом можно будет поставить хорошую дверь. Откуда-то сильно несло дерьмом. Юний покривился – все ж таки давно отвык от выгребных ям, привык к римским уборным – со сливом. Правда, и там пахло не амброй, но все же не так сильно, как здесь. Покачав головой, Рысь со вздохом поинтересовался у Геты, нет ли у того на примете знакомого золотаря. – Найдем, – тут же пообещал тот. Юний взялся за циновку… и застыл. Циновка вдруг откинулась словно сама собою, и на пороге хижины показалась женщина лет сорока – согбенная, морщинистая и беззубая, зато ярко накрашенная. Румяна, мел, сурьма – чего только не было, плюс ко всему туника настолько узорчато-яркая, что заставила бы задымиться от зависти всех римских модниц. – Э-э… Это кто еще? – недоуменно осведомился Рысь. – Стряпуха? – Это твоя наложница, мой господин! – гордо пояснил Гета и, немного подумав, добавил, что стряпать она, наверное, тоже умеет. – Та-ак, – отодвинув рукой «наложницу», Юний прошел в хижину. – Наложница, значит… А постарше не мог выбрать? – А старше в лупанарии Стемида и нет! – слуга принялся оправдываться. – Но она очень искусна в любви, я спрашивал, так что ты не думай, мой го… – Молчать, – тихо произнес Юний. – Молчать и внимательно слушать. Понял? Гета кивнул. – Да, кстати, а где мои деньги? – вдруг спохватившись, Рысь подозрительно оглядел помещение. – Вон, в сундуке, – обиженно отозвался слуга. – Не думай, я не взял ни асса! Можешь пересчитать, если не веришь. Только заплатил за дом и вот ей. – Он показал на женщину. – Хорошо, – снова кивнул Рысь. – Итак, слушай: первым делом найдешь золотаря, прочистить уборную, а то несет так, что хоть нос затыкай. И второе – подмести пол, выскоблить стол и что тут еще есть… Да, и женщину – обратно в лупанарий, немедленно. Рысь перевел взгляд на наложницу. Однако и страшна же! Как и все легионеры, он, конечно же, посещал публичный дом Стемида, но таких страхолюдных проституток там не видал. Может, плохо смотрел? Отдав слуге необходимые распоряжения, Юний прихватил несколько денариев и отправился на торговую площадь и в лавки – прикупить кое-что из мебели. Он, конечно, вовсе не планировал сейчас приобретать собственное жилье, хотя многие легионеры заводили и семьи, и дома. Тем не менее изнутри хижина вдруг показалась вполне приличной – в конце концов, пусть хоть плохой дом, да свой. Торговая площадь, раскинувшаяся у высоких стен Виндоланды, шумела сотнями голосов – много, очень много бриттов явилось на праздник. Здесь были не только бриганты, но и коритандры с коричневыми волнистыми линиями на щеках, и корновии в ярких васильковых плащах, и даже ордовики с далекого восточного побережья. Все они весело переговаривались, пили пиво в ожидании праздника да азартно наблюдали за петушиным боем. Юний тоже остановился, посмотрел. Среди местных виднелось много легионеров, молодой командир узнавал кое-кого, здоровался, кивал. Наконец, прикупив по дешевке пару резных креслиц и Рулон узорчатой льняной ткани, он нанял в качестве носильщиков двух подростков-бригантов и хотел уж было доставить поклажу домой, как вдруг… Как вдруг словно разноцветный вихрь пронесся по рынку! Выскочившие неизвестно откуда всадники на белых конях промчались через всю площадь, опрокидывая ряды и расталкивая зевак. Первой неслась девушка в шитой золотом налобной повязке, короткой тунике и мужских узких штанах. Пышные темно-русые волосы вились за ее спиной, словно боевое знамя, на груди солнцем сияло золотое ожерелье с изумрудами. Айна! – тут же узнал Юний. И едва успел отскочить в сторону, давая путь несущемуся во весь опор всаднику с обезображенным ужасным шрамом лицом. Мад Магройд, так, кажется, его звали… Вождь вотандинов. Мад Магройд вдруг закружил на одном месте – поперек улицы, куда только что проскочила Айна, встали шеренгою молодые парни-бриганты. Осадив коня, вотандин подъехал к ним и что-то сказал. Парни ответили, и ответ их, как видно, не очень понравился людям Мада Магройда – те явно стали задираться, кое-кто вытащил нож. Люди притихли, а некоторые и отошли подальше. Похоже, здесь назревала хорошая драка! Ну и вотандины – ничего себе, гостюшки! Обернувшись к своим, Мад Магройд что-то гортанно крикнул и взмахнул плетью, намереваясь ударить кого-то из загораживающих дорогу парней. Рысь подскочил к нему в три прыжка и, еще раз подпрыгнув, перехватил руку. Толпа одобрительно зашумела. – Римлянин? – изумленно оглянулся вожак вотандинов, губы его презрительно скривились. – Ты ищешь здесь свою смерть? – Моя смерть обычно не находит меня, – отозвался Юний. Мало-помалу он стал неплохо говорить на языке бриттов. Все ж таки он сильно напоминал галльский – а уж его-то Рысь знал. – Не находит? Так я могу помочь ей, клянусь Нуддом! – вотандин захохотал и развернул коня таким образом, чтобы молодой римлянин смог увидеть засушенные головы врагов, лихо болтающиеся у попоны. Голов было всего три – но впечатление они производили сильное. К Юнию на выручку спешили все оказавшиеся на торгу легионеры, среди них, кажется, и Домиций Верула с людьми из двух своих центурий… Да, он… Наверное, Рысь без особого труда справился бы с этим разрисованным нахалом, все ж таки навыки гладиатора не забылись, как не забылось умение боя, которому учил когда-то отец. Да, вотандину уж не поздоровилось бы, но тем не менее Юний не хотел схватки. Если можно было решить дело миром – следовало так и поступить. Он даже не совсем понял, почему бросился помогать этим парням-бригантам? Из-за того, что они прикрыли собой девушку, или просто выполняя свой жизненный принцип, выражавшийся в латинской пословице – omnes, quantum potes, juva – всем, сколько можешь, помогай? Наверное, правдой было и то и другое. – Ладно, щенок! – сквозь зубы бросил тоже заметивший римлян всадник. И уже громко добавил: – Сегодня я вызываю тебя на дружескую схватку, римлянин! Я – Куид Мад Магройд, вождь вотандинов! – Ант Юний Рысь согласен сразиться с тобой, вотандин, – согласно кивнул Юний. – Бьемся боевым оружием? – На деревянных палках, римлянин! – скривился Мад Магройд. – Боюсь, для мечей еще не пришло время. – Что ж, – Рысь равнодушно усмехнулся. – На палках так на палках. Когда и где? – Сегодня ночью на лугу у древних камней. Я буду ждать тебя, римлянин! – Мад Магройд хлестнул коня и умчался прочь, туда, откуда приехал. За ним, усмехаясь и звеня браслетами, последовали и его люди. – Молодец! – Домиций Верула который раз уже за день похлопал Юния по плечу. – Вовремя замял свару. Обязательно доложу о твоем поступке легату. – Ничего, – пожал плечами Рысь. – Просто я тоже подумал, что нам тут не нужны никакие обострения. – Верно решил, – одобрительно улыбнулся Верула. – Ай, клянусь Марсом, жалею, что ты не в моем манипуле! Слушай, – он подозрительно огляделся и понизил голос, – ты и в самом деле собираешься биться с этим раскрашенным петухом? – Собираюсь, – кивнул Юний. – А что тут такого? – Эти уроды бьются, как одержимые! Нас, римлян, они считают неженками… Он же просто порвет тебя, парень! – Посмотрим, – Рысь усмехнулся. – Я ведь тоже кое-чего стою. – Ну, да, я слышал, ты хорошо дерешься и неплохо управляешься с пращой. И тем не менее… Впрочем, как знаешь. – Домиций махнул рукою. – На всякий случай я подойду со своими людьми на эту поляну… мало ли что. – Буду признателен. – Молодой командир контуберия снова растянул губы в улыбке – жизнь давно научила его полагаться лишь на свои силы, но при этом никогда не отказываться от предложенной помощи или страховки. Собравшиеся на площади люди постепенно расходились по своим делам, торговцы сворачивали палатки, грузили на возы нераспроданный товар. Темнело. – Господин! – какой-то подросток-бригант тронул Юния за плечо. – Ах да, – спохватился тот. – Я ведь совсем забыл про стулья. Сейчас идем… – Я не только о стульях, господин, – покачал головой подросток. – С – тобой хотят поговорить. – Кто? – насторожился Рысь. – Хорошие люди, – юноша улыбнулся, – они желают тебе добра. Идем. Кивнув, Юний молча последовал за подростком. Идти оказалось недалеко – в подворотню, где поджидали трое парней из тех, что перегораживали дорогу вотандинам. – Мы хотим поблагодарить тебя, римлянин, – завидев Рысь, громко сказал один их них. – Ты вступился за нас. – Omnes, quantum potes, juva, – улыбнулся молодой командир. – Что? – парень явно не очень-то хорошо знал латынь. – Всем, сколько можешь, помогай, – на языке бригантов пояснил Рысь. Парни весело засмеялись, и Юний вскинул брови: – Я что-то не так сказал? – Нет, все так… Только ты странно произносишь слова, так говорят белги. Не надо слишком растягивать звуки… Ну, к примеру, скажи – «корова». – Бо-о, – усмехнувшись, произнес легионер. – Вот видишь! Так же произносят и белги. Мы же говорим просто – бо… Или вот, «кот» – пангур, да? – Да, пянгур. – Не «пянгур», а «пангур», дошло? – Почти… Не смягчать звуки и не тянуть слова… Так будет понятнее? – Да, вот так – хорошо. Рысь хитровато посмотрел на парней: – Ну, наверное, не только за этим вы меня позвали? – Конечно, не только. Этот вотандин, Мад Магройд… Он здорово дерется и способен переломать тебе все кости.Джеймс Джойс. Улисс
Юний презрительно скривился: – Посмотрим еще, кто кому переломает! – Извини, но римляне не очень хорошие бойцы. – Посмотрим! – упрямо повторил Рысь. Отказываться от боя он не желал – уж больно хотелось проучить разрисованного выскочку. – А Мад Магройд знает много запрещенных приемов, – продолжил другой парень, не тот, что учил правильному произношению. – Мы можем затруднить ему бой. Сделать? Рысь улыбнулся: – А как же? Можете – делайте! Раз предлагают конкретную помощь – не следовало от нее отказываться и изображать придурковатого героя. Что же касается такого понятия, как честный поединок, то Рысь еще со времен гладиаторских боев относился к нему с циничным пренебрежением. Хороший поединок – выигранный поединок, еще лучше – вообще не состоявшийся. А уж честь можно оставить для экзальтированных неженок из тех, кто никогда не сталкивался с подставами и договорными боями. – Спасибо, ребята! – от всей души поблагодарил Юний. – Помогайте, если можете. Только не слишком торопитесь – думаю, я уделаю этого петуха со шрамом и сам. – Да поможет тебе Нумос и богиня Бригитта! Небольшой ветерок раскачивал черные ветви деревьев, в темном ночном небе холодно мерцали звезды, а вышедшая из-за тучи луна заливала прозрачным светом просторную поляну, посередине которой высились большие – в пять человеческих ростов – камни. Кто их сюда поставил, когда и зачем – никто не знал. Одни говорили, что это сделали боги, другие – что далекие предки. Мощные, грубо обтесанные валуны числом девять стояли ровным кругом, оставляя посередине свободное, заросшее невысокой травою пространство шириной примерно в два десятка шагов. На поляне не видно было ни кустарников, ни деревьев, даже вездесущего папоротника. То ли не росло ничего, а может быть, специально повыдергали. У камней уже собрались празднично одетые люди. Негромко переговариваясь, они терпеливо ждали поединка. Еще бы – гость из дальних краев, Куид Мад Магройд, обещал жестоко проучить молодого римлянина. Кто-то желал победы вотандину, кто-то – легионеру, ну а основной массе было все равно – кто победит, тот и победит, пусть решают боги, главное, чтоб зрелище было интересным. Мад Магройд, в плаще, накинутом на голые плечи, уже прохаживался меж камнями, подкидывая гладко оструганную палку длиной с римское метательное копье – пилум. Зачесанные назад волосы и боевая раскраска придавали вотандину весьма устрашающий вид. Точно так же выглядели и его спутники, маячившие неподалеку. – Ну, где же этот трус? – бахвалясь, громко выкрикнул Мад Магройд. – Видно, римлянин решил отсидеться в крепости… Что ж, чего же еще ожидать? Между камнями разожгли костры – ровно девять. Бурное желтое пламя прогнало ночь, ярко осветив зрителей, травяную арену и прохаживающегося по ней вотандина. – Где, где римский щенок? – Идут! – вдруг закричали мальчишки. – Идут. И в самом деле, из лесу показались римляне – Рысь, воины его контуберия и Домиций Верула со своими людьми. – Может, запустить этому петуху в башку камнем? – догнав Юния, шепотом предложил Домиций. – Со мной хороший пращник… Аппий, тот, что учил тебя. – Не нужно, – усмехнулся Рысь. – Впрочем, пусть он все же будет наготове. Римляне остановились у костров, и зрители молча расступились, пропустив Юния. Какой-то высокий седой старик в белых одеждах протянул молодому человеку палку. Рысь попробовал было ее согнуть – крепкая! А ведь могли бы и подпилить… Впрочем, зачем? Ведь «разрисованный» уверен в победе. Жарко горели костры, дрожали отбрасываемые исполинскими камнями тени. Выйдя на середину поляны, Юний оперся на палку и кивнул вотандину. Тот ухмыльнулся – в трепещущем свете костров шрам на его левой щеке казался еще более ужасным. – А, явился, римлянин? – сплюнув, громко спросил Мад Магройд. – Признаться, я уж тебя и не ждал. Вотандины захохотали, засмеялся и кое-кто в толпе. Рысь оглянулся и помахал своим. – Давай! – ободряюще крикнул Верула. – Покажи этому петуху, как могут биться воины десятого легиона! Рысь поудобней перехватил палку. Седой старик в белом махнул рукой и поспешно отступил к костру. Мад Магройд почесал голую грудь, украшенную изображением красной лошадиной головы с распущенной гривой, и, взяв палку, бросился на соперника. Прыгнул так, что удивил даже видавшего виды Юния. Кажется, у местных это называлось «прыжок лосося»… Что ж… Выставив конец палки вперед, Рысь перенес вес тела на левую ногу и, дождавшись, когда вотандин нанесет удар, быстро уклонился вправо. Удар получился мощным, но палка соперника лишь скользнула по оружию римлянина, который в свою очередь тут же ударил врага по плечу. Мад Магройд громко захохотал, распаляя себя и словно бы не чувствуя боли, а затем принялся махать палкой, словно раненая птица крылами. Юнию пришлось уйти в оборону, а вотандин наступал, тесня молодого римлянина к одному из костров. Рысь не сдавался, но отступал, так, понемногу, но это было заметно и орущим зрителям, и разрисованному вражине. Вот Мад Магройд снова ударил, потом еще и еще. Сильнейшие удары сыпались на молодого римлянина градом. Рысь парировал, когда мог, когда не мог – уклонялся. Соперник, похоже, захотел расправиться с ним одним натиском! Оттеснить, затолкать в костер на посмешище и позор, поразить метким ударом в голову… Все это несложно было себе представить. Да, преимущество явно находилось на стороне вотандина – мускулистый, почти полностью покрытый разноцветными татуировками торс его внушал невольное уважение. Мад Магройд был очень силен – и знал это. – Хэк! – Он работал палкой, как дровосек. – Хэк! Хэк! Хэк! Рысь не сдавался, даже пару раз выбрался в контратаки… но тем не менее продолжал медленное отступление. А зрители ревели не хуже, чем на трибунах римских амфитеатров, и крики их сливались в один громкий гул. – Нудд! Нудд! – кричали вотандины, видно призывая своего воинственного бога. – Убей римлянина! Убей! – вторили им в толпе. – Покажи разрисованному ублюдку! – громче всех орал Домиций Верула. Внезапно бриганты притихли… и словно бы почтительно приветствовали кого-то. Рысь скосил глаза и вдруг увидел подъехавшую к кострам девушку на белом коне! Айна! – Бах! Не следовало отвлекаться! Сильный удар пришелся Юнию прямо в предплечье, и от боли молодой человек едва не выронил палку. Но боль же обострила разум. Вотандин был явно сильнее… но не сказать чтобы он превосходил соперника опытом. Видывал Рысь бойцов и покруче! Черный Юбба Марцелл Тевтонский Пес – какие имена были! Да, Юний не забыл гладиаторскую науку… как не забыл и все то, чему когда-то успел обучить отец. А этот разрисованный придурок, видно, полагает, что Ант Юний Рысь – обычный легионер. Не стоит его в этом разуверять… Пока. Рысь отступил еще на шаг и уже совсем перестал атаковать, сделав вид, что выдохся. Глаза вотандинского вождя зажглись торжеством, он уже не берег дыхание, громко выкрикивая угрозы и издевательства. – У меня еще нет головы римлянина, – нанося дары, рычал Мад Магройд. – Но будет. Обязательно будет. Жаль только – разбитая! Вотандин жутко захохотал, и, вторя ему, словно лошади, заржали его спутники. А Рысь снова отступил к костру, ощутив спиной жаркое пламя. – Хэк! Хохоча, Мад Магройд лихо раскрутил в руках палку, так, что концы ее слились в сплошной круг. К чему, интересно? Отвлекает? Ну – точно! Зачем? Рысь широко расставил ноги, как учил отец: «Тритон, он маленький, плоский… если не хочешь, чтоб в тебя попали, стань тритоном, прижмись к земле и, выбрав момент, нанеси удар». Вотандин чуть присел… покачался на согнутых ногах и вдруг прыгнул, целя вытянутой ногой Юнию в грудь… Вернее, в то место, где только что находилась его грудь… Так вот зачем «разрисованный» так размахался палкой – отвлекал внимание от ног! Рысь распластался в траве, пропуская соперника над собой… и тут же взлетел в прыжке, ударил врага в спину – тот упал, воя и негодуя! Вскочил, сверкая от гнева глазами… И тут же получил удар в лоб! Рысь больше не притворялся. Черная кровь хлынула из носа вотандина. Пошатнувшись, Мад Магройд медленно повалился в траву. А римляне – и не только римляне – орали от всей души, и их радостные крики, наверное, слышали в самом Эбораке. – Молодец! – одобрил подбежавший Домиций Верула. – Честно сказать, не ожидал такого. – Пить, – устало улыбаясь, Рысь вытер выступивший на лбу пот. – Сервилий, ты, кажется, обещал взять с собой пиво? – Есть пиво, есть, мой господин! – радостно закричал вынырнувший откуда-то Гета, протягивая оплетенную прутьями флягу. – Пей! Здорово ты врезал этому наглому типу. Улыбаясь, подошли парни-бриганты, те самые, что обещали помощь. Допив пиво, Юний посмотрел по сторонам. Угрюмые вотандины тащили на оленьей шкуре своего поверженного предводителя. Тот, кажется, даже приподнял голову… Жив… – Зря ты его не убил, римлянин, – глухо произнес один из бригантов. – Куид Мад Магройд мстителен и коварен. Он обязательно постарается отомстить! – Пусть только попробует, чучело разрисованное! – презрительно усмехнулся Верула. – Для этого ему нужно будет сначала захватить весь Адрианов вал. Он перевел взгляд на Юния и, понизив голос, промолвил, вроде бы ни к кому специально не обращаясь: – Говорят, в Риме когда-то блистал гладиатор по имени Рысь из Трех Галлий… – Блистал, – тут же улыбнулся Рысь. – Я видел его бои. – Похожие на тот, что был сейчас? – Домиций пожал плечами, но оставил гладиаторскую тему, столь опасную для Юния. Если хоть кто-то из легионеров узнает, что молодой командир контуберия – бывший гладиатор, это будет настоящий скандал, и так непросто заработанное уважение сменится холодным презрением и враждою. Легионеры дрались во имя величия Родины, гладиаторы – на потеху толпе. В этом и заключалось коренное различие… А ведь, похоже, хитрый Верула кое о чем догадался! Хотя вряд ли он хоть что-нибудь раскопает – Рысь предпочитал не распространяться о своем прошлом. – Эй, парни! – Юний подозвал направившихся к лесу бригантов. – Тут, у камней, была девушка на белом коне… Не видали, куда она делась? – Девушка? – Парни переглянулись. – Нет, не видали. – Жаль… Рысь, конечно, не поверил парням – девушку они, несомненно, знали, но почему-то не хотели о ней говорить. Почему? – Идем домой, господин? – радостно осведомился Гета. Юний пожал плечами: – Идем. Наверное, вот кого можно расспросить про эту Айну. Мальчишка местный – наверняка что-нибудь да знает о ней. Вот и поговорить в хижине… Народ постепенно расходился, и Рысь вдруг подумал, что так и не увидел праздника. Просидел в хижине, мысленно готовясь к бою, пока другие ели, пили да веселились. Гета говорит – на празднике было здорово. Что ж… В следующий раз. Узнав зычный голос Фракийца, в крепости Виндоланды отворили запертые на ночь ворота. Рысь простился со всеми, вежливо пожелав приятных сновидений, и подозвал подозрительно разглядывающего небо Гету: – Пошли-ка домой, парень, нечего на луну пялиться! Интересно, что ты на ней увидел? – Я не на луну, господин, я вообще. Кажется, вот-вот хлынет дождь. – Так и пусть хлынет! – молодой легионер рассмеялся. – Или у нас крыша течет? – Ой, не буду врать, господин, – вздохнул Гета. – Не знаю, может быть, и течет. – Как же ты покупал? Впрочем, чего еще ожидать за такую цену? Они едва успели пройти с десяток шагов, как кто-то громко позвал Юния от ворот. Обернувшись, Рысь узнал старого центуриона и, приказав слуге ждать, почтительно приветствовал своего командира: – Аве, Генуций! – И тебе не кашлять. – Центурион поплотнее закутался в плащ. – Ты, говорят, сразился с каким-то притеном? Юний кивнул. – И ведь победил! Эвон как разорался Верула, – старый воин неодобрительно скривился и понизил голос: – Кажется, Домиций набивается к тебе в покровители? Будь с ним поосторожней, он не так прост, как иногда делает вид. Наверняка переманивал тебя в свой манипул? – Переманивал, – кивнул Рысь. – Но я не согласился. – И не соглашайся, парень! – Центурион задумчиво поскреб подбородок. – Хотя, конечно, твое дело, но… Я бы на твоем месте не поддавался ни на какие его уговоры. Верула – себе на уме. Да, когда ты ему нужен, он в лепешку расшибется, чтобы сделать для тебя все. Но как только надобность в тебе минует… Вытрет ноги и выбросит, как старую циновку. – А в когорте Домиция любят, – возразил Юний. – Любят… За то, что слишком уж он добр. – А разве это плохо – быть добрым? – удивился Рысь. – Добрый ведь куда лучше, чем злой, и… – Только не в качестве командира манипула! – резко оборвал центурион. – Надо бы сурово наказать заснувшего на посту часового – Верула же лишь пожурит, а когда нужно применить силу и власть – ринется уговаривать. Всегда улыбающийся, веселый – ему очень нравится, когда его любят… и он сам вызывает эту любовь. Ищет дешевой популярности, как какой-нибудь гладиатор! Не верь ему, Юний. И триста раз подумай, прежде чем ответить на его предложение. – Но он мне пока ничего такого не предлагал! Ну, кроме приглашения в свой манипул. Старый легионер усмехнулся: – Не бойся, еще предложит. И очень даже скоро. Впрочем – тебе выбирать.
И ведь центурион оказался прав! Прав в полной мере! Едва Юний и Гета успели зайти в хижину, как их тут же приветствовали: – Ну наконец-то явились! Оба – и молодой господин, и слуга – вздрогнули. Рысь быстро протянул руку к прислоненному к стене пилуму. Голос раздавался с ложа – видно, там, на красивой, недавно купленной на торгу циновке как ни в чем не бывало развалился чужак! Лицо его из-за темноты нельзя было разглядеть, вполне возможно, это и был кто-нибудь из хороших знакомых, но это уж верх наглости – улечься на ложе в отсутствие хозяина. – Оставь в покое дротик, дружище Юний, – хрипло засмеялся неведомый ночной гость. – Это я, Домиций. – Верула? – удивленно переспросил Рысь. – Что ты здесь делаешь? – Дожидаюсь тебя… Нет, не вели слуге зажигать светильник! – предостерег Домиций. – Пусть лучше выйдет и посторожит на улице от лишних ушей. – От лишних ушей? Зачем? – Затем, – с нажимом отозвался Верула. – Сейчас как раз удобный случай. – Ну, хорошо, – вспомнив предостережение центуриона, Юний согласился. – Гета, выйди и посторожи у дверей. Слуга молча выскользнул из хижины. Скрипнуло ложе. – Садись куда-нибудь, не маячь, – по-хозяйски предложил гость. – Беседа может оказаться длинной. Рысь нащупал резное креслице. Вообще-то подобная мебель считалась женской, но ведь нужно на чем-то сидеть. А сделать из хижины некое подобие римской столовой – таблиниума – все равно не получалось, размеры помещения не позволяли. – Слушаю тебя, Домиций. – Слушай… – Верула усмехнулся, немного помолчал и продолжил: – Ты грамотный парень, Юний. Не стану скрывать, я давно тобой интересуюсь. Ты – единственный! – спрашиваешь в лавках книги, вот, совсем недавно, купил Вергилия… – Ты неплохо осведомлен! – Так я и не скрываю, что присматривался к тебе. И даже читал твои отчеты центуриону. Неплохо пишешь – кратко и по существу дела. И точно так же, как наш кастелян Фрикс. – А при чем тут кастелян? – удивился Юний. Он чувствовал в речи Фракийца какой-то подвох, но вот какой – пока еще не распознал. – При чем кастелян? – Домиций рассмеялся. – Сейчас узнаешь. Я ведь не зря переманиваю тебя в свой манипул. Ты грамотен и умен. На вот, взгляни… вернее, пощупай… Он что-то протянул Юнию. Две сложенные вместе дощечки, покрытые тонким слоем воска – точно такие, на каких писались официальные отчеты и прошения. – Узнал? Да, точно такие же, на каких пишутся документы гарнизона. Мне их делает на заказ один умелец из местных. Осталось только заиметь возле начальства своего человечка – ловкого, умного, грамотного – вроде тебя, Юний! – Подделывать таблички?! – изумился Рысь. – Но зачем? Верула глухо хохотнул: – Ну, ты же умный парень. Что плохого в том, что наш манипул – а я надеюсь, ты в нем все-таки будешь, – получит больше зерна и продуктов или больше амуниции и оружия? Все это можно очень выгодно продать местным. – Деньги? – презрительно бросил Юний. – Мне вполне хватает жалованья. – Пока хватает! – жестко произнес Домиций. – Император урезает в легионах пайки, запрещает ветеранам объединяться в коллегии для защиты своих прав! Деньги, только деньги, а не правда и честь правят Римом. Без денег – ты никто. Знаешь, сейчас ветеранская пенсия кажется такой большой… Еще бы, целых двенадцать тысяч сестерциев, огромные деньги. А пара жирных голубей стоит тысячу! А сто тысяч может стоить раб, какой-нибудь красивый, обученный приятным манерам мальчик, годный лишь для постели хозяина! Что такое жалкие двенадцать тысяч? Или мы, воины, не заслужили большего? Согласись, к нам относятся несправедливо. Вот я и пытаюсь хоть как-то эту несправедливость исправить. Хоть немного… – И я должен тебе в этом помогать? – Не мне – нам! Я не говорю о молодых, родившихся здесь, в Британии, мальчиках – Приске или Марциане. Но ты, ты же знаешь, что делается в Риме, Юний Рысь… из Трех Галлий. – Не знаю, о ком ты. – Я навел кое-какие справки, хоть это и было нелегко. Но, согласись, не могу же я делать ставку на совсем уж неизвестную личность! Теперь дело за тобой, – голос Фракийца зазвучал угрожающе. – Не знаю, о ком ты говоришь, – снова произнес Юний. – Но… Ты здорово умеешь уговаривать, Домиций Верула! – Ха! – Верула всплеснул руками. – Рад, очень рад, что мы договорились. – Но перевестись в чужой манипул, да еще попасть в штаб – это ведь дело не быстрое, – вскользь заметил Рысь. – Да, не быстрое, – согласился гость. – Но это уж моя забота. Что ж, ты сделал верный выбор и, я уверен, не пожалеешь, Рысь из Трех Галлий. – Далось тебе это имя! – Все, умолкаю, – поспешно заверил Домиций. – Оно больше не сорвется с моих уст даже случайно, – встав с ложа, он подошел к закрывающей дверной проем циновке и обернулся: – По крайней мере, до тех пор, пока мы вместе. Прощай! – Прощай, Верула. Прибежавший с улицы Гета наконец-то зажег светильник. И в этот момент снаружи грянул дождь. Крупные капли замолотили по крыше, пролились сквозь прорехи на глиняный пол, быстро образовав коричневые пенящиеся лужи. – Ну и ну, – усевшись на ложе, Юний подобрал под себя ноги и неодобрительно посмотрел на слугу. Ну до чего ж грязен парень! А запах? Эти козлиные штаны… Кажется, в сундуке есть лишняя туника… пожалуй, она придется впору… ну, может, чуть длинновата… – Раздевайся! – коротко приказал Рысь. – Что, господин? – Сбрасывай свою одежку и вон на улицу – помоешься под дождем! – Но, господин… – Я сказал – быстро! Иначе выброшу сам. – Понял, господин. Гета со вздохом разделся и, обняв себя за плечи, вышел на улицу, подставив тело под тугие струи дождя. Мылся честно, усердно соскабливая грязь, прямо-таки отваливавшуюся кусками. А ведь парень недавно ошивался у бани – нет, чтоб заодно помыться. Впрочем, кто его пустил бы? Все, господин! – войдя в хижину, Гета осторожно обошел лужи и нагнулся к одежде. – Э, нет, стой! – ухмыльнулся Юний. – Свои лохмотья сожжешь в очаге. Мне вовсе не нужен слуга-замарашка. Вот. – Он бросил мальчишке старую тунику, отысканную в сундуке. – Надевай! – Ого! – обрадованно воскликнул слуга. – В такой одежке я и сам, пожалуй, сойду за господина… Чистая шерсть, а какая тонкая! И цвет… как весенняя трава. Мне жутко нравится зеленый. О, господин… – Завтра купим тебе башмаки или сандалии, – вылив в кружку оставшееся в плетенке пиво, Рысь добродушно улыбнулся. Ему неожиданно понравилось ощущать себя благодетелем. – Башмаки? Вот здорово! Я знаю подходящего башмачника, он продаст хороший товар и возьмет недорого… О, мой господин! Башмаки! – Гета был вне себя от радости. – Уж тогда-то меня точно пустят в лупанарий! Рысь поперхнулся пивом… и вздрогнул: натягивая тунику, Гета поднял вверх руки… Под мышкой мальчишки красовалась татуировка – маленький синий журавль. Такой же, как и той девушки – Айны. – Что это у тебя? – Да так. – Гета быстро опустил руку. – Мне нарисовали это еще в детстве. Говорят, такой же журавль был и у моего отца, и у деда… Ты что-то загрустил, мой господин! Давай-ка развеселю тебя! – Как? – улыбнулся Юний. – Может, ты умеешь читать стихи? – Ой, нет… Ну, разве что ты меня научишь. – А, научу, почему бы и нет? Был в Риме когда-то такой поэт, Овидий, все писал о любви… Вот, запоминай:
Дружба и верность у нас нынче пустые слова. Ах, как опасно бывает хвалить любимую другу: Он и поверит тебе, он и подменит тебя… Нынче, увы, не врага своего опасайся, влюбленный, — Чтобы верней уцелеть, мнимых друзей берегись! [8] – Мнимых друзей берегись, – тихо повторил Рысь. – Похоже, это правило верно не только для одних влюбленных…
Глава3 Апрель 229 г. Нижняя Британия Восемь всадников
Римляне империи времен упадка Ели, что достанут, напивались гадко, А с похмелья каждый на рассол был падок… Видимо, не знали, что у них упадок.Гета так и не рассказал, что означает изображение журавля. Отца упомянул, деда и отговорился тем, будто такую татуировку носят почти все бриганты. Светловолосую девушку на коне, Айну, он тоже не знал, а если и знал, то предпочел промолчать. Вообще, видно было, что все эти расспросы парню неприятны, и он был искренне рад, когда Юний махнул рукой и отстал. Вытянувшись на ложе, Рысь надолго задумался. Поразмыслить было над чем – неожиданное предложение Фракийца застало молодого легионера врасплох. Хорошо, сообразил не отказываться. Домиций Верула, с его тайным и явным влиянием, мог заметно осложнить жизнь любому. Хотя конечно, Юний вовсе не собирался гнить в здешних местах всю свою жизнь. Сделать карьеру и вернуться в Рим, где предложить императору двинуть часть войск к берегам озера Нево, основать там военный лагерь и через племена Янтарного берега давить на германцев. Дела в империи шли не очень-то хорошо – и император Александр Север вполне мог бы согласиться с таким предложением, исходящим от бывшего охранника. Из простых воинов в легаты – такие карьеры вовсе не были редкостью, особенно в нынешнее смутное время. Еще бы поскорее забылись происки интриганов… Впрочем, до этого следовало служить, зарекомендовать себя, выдвинуться – и здесь помощь Фракийца стала бы неоценимой. Однако для этого нужно пойти на преступление – подделывать накладные. Рысь перевернулся на другой бок. Лучше бы вовсе не было этого разговора. Лучше бы – жить себе спокойно, как и раньше… Ан нет – похоже, спокойно теперь не получится. Хотя… Как знать, как знать? Верула как-то проговорился в таверне, что хочет перевестись в Германию – именно там, как он считал, будет решаться многое. И зачем ему Германия? Та же самая глушь, что и здесь, в Британии. Здесь хоть народу побольше – британские легионы считались самыми многочисленными, количество людей в каждом могло доходить тысяч до десяти, а то и больше, в то время как, скажем, где-нибудь в Сирии или Киренаике легионы редко насчитывали больше четырех с половиной тысяч. Германия, Британия… И там, и здесь – дикие орды воинственных варварских племен, в любой момент готовых попытаться сокрушить могущество Рима. Правда, для того, чтобы выбраться из Британии, нужен флот. Другое дело – Германия. Племена, легионы, в большей степени подчиняющиеся своему командиру, нежели от императору. А что, если какой-нибудь ловкий человек, имеющий влияние и авторитет среди легионеров, вместо сдерживания варваров вдруг направит их в Рим? И ведь империя подчинится ему, а власть нынешнего императора развалится, как песочный домик. И появится новая власть и новый император. Александр Север не пользуется популярностью в войсках, и это еще мягко сказано! Императоров частенько смещали преторианцы – гвардия. А ведь германские легионы – силища, гораздо большая, нежели преторианцы! Неужели не зря Верула так стремится в Германию? Неужели задумал что-то? Очень может быть… Верула умен, хитер, популярен. Да, из германских лесов гораздо легче достичь Рима, нежели из Британии. А если еще и заманить в Германию императора да вовремя поднять мятеж… Какой простор для ловкого и беспринципного человека! Да уж, не так-то прост Домиций Верула, не так-то прост. Что же касается беспринципности, то он совершенно правильно заметил насчет пенсии ветеранов и безумных трат нуворишей. И в армии все больше становится таких, как Домиций, хотя, конечно, основная масса легионеров честно служит империи. Империи – но не конкретному императору. Используя такие настроения, Верула может много чего добиться. Ссориться с ним невыгодно, очень невыгодно… Но и становиться преступником, действовать исподтишка» обманывая своих же товарищей, – нет, Рысь не мог пойти на это! Дилемма… Приобрести покровительство влиятельного командира, что, несомненно, способствовало бы карьерным устремлениям Юния уже в самом ближайшем будущем, но при этом не уважать себя, или остаться честным? Нет, если бы дело касалось империи, наверное, Рыси не представляло бы особого труда сделать выбор. В конце концов, он не был римлянином по рождению, однако обманывать своих, тех, с кем делил пищу, кров и опасности – Приска, Марциана, Фабия, – Юнию совсем не хотелось. Вот и думай! Правда, еще есть время – по крайней мере до окончания инспекции наместника. А может, уехать пока? Попроситься в какую-нибудь дальнюю экспедицию – скажем, охранять обозы с продуктами и амуницией? Почему бы нет? Потянуть время – а там, глядишь, что и выгорит? Верула либо отыщет еще кого-нибудь для своих неприглядных дел, либо переведется в Германию. Кажется, у него там семья. Веский повод для прошения о переводе. Да, наверное, так и придется сделать. Нужно выиграть время. Попроситься куда-нибудь. И так все хитро обставить, чтобы со стороны казалось, будто бы это не сам Юний напросился, а его отправили приказом, не особо-то и спрашивая. Рысь вдруг улыбнулся, представив, что еще года три назад для него не стоял бы вопрос, как поступить в данном случае – конечно, как велит честь! Но сейчас он уже далеко не тот наивный юноша-варвар, каким был когда-то. Гладиаторские школы и интриги императорского двора сделали Юния гораздо умней и циничнее многих его ровесников. Хотя нельзя сказать, чтоб он изменил своему главному принципу – всем, сколько можешь, помогай. Помогал по мере сил и возможностей. Так, может, тогда и Фракийцу следует помочь? Хм… Нет, уж больно нехорошее дело тот предлагал. Да еще и угрожал. Откуда он узнал про то, что Рысь когда-то был гладиатором? Прознал… Главное, чтоб держал язык за зубами. И вообще, хорошо бы Домицию поскорее убраться в Германию, коли уж он так этого хочет. Может, именно в этом ему и помочь? Капли дождя все так же шуршали соломой на крыше, звонко падая в скопившуюся на полу лужу. В относительно сухом углу, у очага, подстелив под себя старый шерстяной плащ Юния, спал Гета. Оружие и амуниция Рыси – дротик-пилум, короткий меч, доспехи со шлемом и квадратный выгнутый щит-скутум – все тщательно вычищенное, было аккуратно развешано по стенам. Нет, все ж таки не зря был нанят слуга! К утру дождь наконец кончился. В низинах клубился туман, обильно парили на выглянувшем солнце лужи. Юний – в доспехе и блестящем шлеме, украшенном тремя красными перьями, с мечом на поясе и по-походному закинутым за спину щитом, положив на правое плечо пилум, подошел к казарме, где его уже поджидал весь контуберий. Оружие и амуниция легионеров были тщательно вычищены, грязные калиги вымыты, из-под доспехов виднелись новенькие туники. – Ну, что? – приветствовав подчиненных, улыбнулся Рысь. – Готовы к смотру? – А как же! – засмеялся молодой Марциан. – Оружие пришлось уж самим чистить – не всем же по средствам иметь слугу! – Да, Юний! Ты же купил дом! – вспомнил вдруг Фабий. – Когда устроишь праздник? – Видели бы вы тот дом, – Юний, вздохнув, отмахнулся. – Впрочем, приходите на днях, скажем, после смены. Только уж лучше не в дом, а в таверну, боюсь, в моем скромном жилище мало кто поместится, кроме меня самого и ларов. – Отлично! – потер руки толстяк Сервилий, известный любитель попировать за чужой счет. – Ух и повеселимся же! – Аве, воины! – к казарме подошел старый центурион Тит Генуций Фус. В посеребренном шлеме с перьями, с металлической гроздью винограда на доспехах, в новом карминно-красном плаще, он выглядел празднично и внушительно. Почтительно поздоровавшись с командиром, вся центурия выстроилась в шеренгу, и Генуций лично осмотрел каждого, насколько позволяло время. Было еще довольно прохладно, но яркое апрельское солнце уже поднималось в небо, обещая теплый весенний денек. Подчиняясь зычным командам, центурии парадным строем выходили на широкое поле близ мощных стен Виндоланды, четко выстраиваясь по манипулам, друг за другом. Сначала – центурии первой когорты, наиболее многочисленные: они насчитывали по сто шестьдесят человек. Затем остальные, примерно по восемьдесят, но где-то было и шестьдесят, а кое-где и сто. Били барабаны, гудели трубы, гордо сияли на солнце серебряные ладони манипул и драконы когорт. Ждали наместника, легата Клавдия Апеллина… И тот наконец появился – на гнедом коне, в сопровождении свиты примерно из сотни воинов. По левую руку легата знаменосец в накидке из волчьей шкуры держал в руках штандарт шестого легиона с серебряным, раскинувшим крылья орлом и сияющей надписью: Victrix – «Победоносный». Справа, чуть позади, ехал верхом какой-то красивый молодой человек в серебристом доспехе и шлеме, видимо адъютант или порученец, еще дальше, за ним, виднелись богато одетые люди, чиновники и интенданты – тыловые крысы, но без их четкой работы легионы никогда бы не завоевали полмира. Доехав примерно до середины строя, наместник остановился и, повернув коня, поднял правую руку: – Аве, доблестные воины великого Рима! – Аве! – слаженным хором отозвались когорты. – Я, Клавдий Апеллин, легат, приветствую вас и желаю вам новых блестящих побед! Наместник – сухощавый, с короткими волосами, чуть тронутыми на висках сединой, и властным взором – произнес длинную и прочувствованную речь, в которой помянул и начавшего завоевание Британии Цезаря, и отца-основателя шестого легиона Октавиана Августа, и славного императора Септимия Севера, в не столь уж давнее правление которого легион и получил свое второе почетное прозвище – «Британник». Прославив шестой легион, легат не забыл и другие, с похвалой отозвавшись о «славных соратниках» – воинах второго и двадцатого легионов. Второй носил имя Августа, двадцатый же, Valerius Victrix, прославился при подавлении восстания иценов – как раз во времена королевы Боудикки… Боудикка… Рысь усмехнулся: надо же, если верить тому разрисованному нахалу, Маду Магройду, точно так звали и дочь вождя принцепса союзных Риму бригантов. А ведь наглый вотандин приезжал к ней свататься… Интересно, успел ли? Или еще не очухался после хорошего удара палкой? И поделом – не стоило быть столь самонадеянным. Конечно, с обычным легионером Мад Магройд легко бы справился, но только не с Рысью! Между тем легат, видимо заканчивая речь, предложил почтить память злосчастного девятого легиона, легиона «Испания», бесследно сгинувшего где-то за Адриановым валом. Однако странная история – как мог пропасть целый легион? Выходит, мог… Собственно смотр был не очень-то интересен и довольно-таки утомителен. Наместник, конечно же, не стал проверять вверенное ему войско лично за полной невозможностью такое проделать – слишком уж было много народу. Еще раз приветствовав марширующие когорты, он с частью свиты отправился в штаб, оставив для проверки особо доверенных командиров. Солнце светило все жарче, и Юний едва дождался окончания смотра. Обрадованные легионеры, выслушав напоследок все замечания проверяющих, еще раз прошлись маршем по полю и, прибавив шаг, втянулись в ворота крепости. И вот тут-то начался праздник! Поначалу воинов еще смущало присутствие легата и проверяющих, но ближе к вечеру все развеселились и заполонили лупанарии, таверны и бани. Наверное, этим вечером нельзя было найти ни одного общественного места, где бы ни раздавались радостные крики римлян! Рысь тоже с удовольствием освободился от доспехов и, натянув праздничную тунику, направился в таверну вольноотпущенника Стефания – именно там он уговорился встретиться со своим контуберием, дабы предаться совместному кутежу. – А я? – бежал сзади Гета. – Ты возьмешь меня с собой, господин? Юний обернулся: – Нет, пожалуй, сегодня ты мне больше не понадобишься. Охраняй дом. – Понял, – Гета кивнул. – Я как раз договорился на сегодня с плотником – сделать наконец, дверь. – Молодец. – А потом можно будет перекрыть крышу, переложить очаг и пристроить летнюю кухню. – Замыслы грандиозные! – усмехнулся Юний. – Жаль, для их претворения в жизнь у меня просто не хватит денег. – Да, денег может и не хватить, – задумался Гета. – Тем более не забывай, господин, что ты еще должен платить и мне. Рысь хохотнул: – Да уж помню! Улыбнувшись, слуга поклонился и убежал. Юний направился дальше. Не доходя до плаца, он свернул на узкую улицу и неожиданно нос к носу столкнулся с Домицием Верулой. – А, дружище! – обрадовался тот. – Как прошел смотр в вашей центурии? Много ли недостатков нашли? – Да так, – неопределенно отозвался Рысь. – Не больше, чем у других. – То-то Генуций сияет, как новенький сестерций! Встретил сейчас его – пошел в таверну Стефания. – И я туда спешу… – Юний спрятал улыбку. – Хочу вот только по пути заглянуть в лавку Клеона, говорят, у него видели Тацита? – Кого? – не понял Верула. – Что-то не знаю такого парня. Он из какой центурии? – Тацит, Публий Корнелий – известный историк и писатель, – кратко пояснил Рысь. – Хотелось бы почитать. Домиций скривился: – Знаешь, Юний, я человек простой и не слишком-то знаком с книжной премудростью. А тебе вот, видать, интересно. – Конечно, интересно, – Рысь кивнул. – Тацит здорово описывает Германию. – Германию? – Верула сразу насторожился. – Вот что, дружище. Ты, когда прочтешь этого Тацита, не мог бы мне кое-что пересказать? А то ведь у меня самого читать совершенно нет времени. – О чем разговор! – Юний развел руками. – Конечно же, расскажу. – Ну, вот и славно, – Домиций ухмыльнулся и пристально посмотрел на собеседника. – Надеюсь, ты не забыл нашу беседу? – Да не забыл. Как можно? – А вообще, как ты смотришь на то, чтобы когда-нибудь сменить место службы? – То есть как это – сменить? – Рысь сделал вид, что не понял. – Для того нужны веские причины. Да и легат далеко не всем разрешает перевод. – Не всем, но кому надо – разрешит! – Верула расхохотался. – Больно уж жуткая дыра эта Британия! Лучше служить где-нибудь поближе к Риму. – Галлия? – вскинул глаза Юний. – Ну, не сразу… Пока, скажем, Германия. – Та же дыра! Еще даже хуже, чем здесь. – Ну, не скажи, не скажи… – Домиций попрощался и пошел по своим делам. Рысь проводил его долгим задумчивым взглядом. Никакого Тацита, конечно, Юний покупать и не собирался, да здесь и не продавались списки с его книг. О Таците, верней, о Германии он сказал просто так – посмотреть, как отреагирует Верула. И ведь сработало – похоже, Домиций и впрямь собирается покинуть Британию. Хорошо бы, если б это произошло поскорей!Булат Окуджава.Римская империя времен упадка
– Молодой человек! Юний оглянулся – его догонял какой-то парень в богатой тунике и тонком зеленом плаще. На поясе незнакомца болтался меч. Странный наряд – без доспехов, без шлема, но с мечом у пояса. Тем более в крепости, где кругом все свои. Да и меч, как тут же отметил Рысь, висел не справа, как у простых солдат, а слева – как у командиров, начиная с центуриона. Простые воины меч слева не носят – вытаскивать неудобно, мешает щит. Непонятный парень, да и вообще не слишком-то он похож на легионера: весь какой-то изнеженный, даже женственный. Большие зеленоватые глаза с длинными трепетными ресницами, чуть припухлые губы, кожа на лице нежная, едва тронутая первым весенним загаром, темные волосы, густые, подстриженные… пожалуй, слишком длинные для легионера. Руки и ноги тонкие, какие-то полудетские, а подбородок, похоже, совсем еще не знал бритвы. Сколько же парню лет? Шестнадцать? Восемнадцать? Да, где-то так, если не младше… А! Рысь вспомнил. Не этого ли типа он сегодня видел вместе с наместником? Ну да… Может, спросить! Нет, пусть сначала он спросит – явно ведь что-то надо, иначе бы не окликнул. – Не можешь ли ты указать мне дорогу к реке? – чуть смущаясь, поинтересовался юноша. Голос у него оказался под стать внешнему виду – тонкий, ломающийся. – К реке? – удивился Юний. – Решил прогуляться? – Нет, вымыться. Жарко, и я весь в поту. – Незнакомец передернул плечами. – Так иди в баню! Сегодня там будет весело. Вино, много девчонок. – Гм, – замялся юноша, – видишь ли, я не большой поклонник Бахуса и не очень-то люблю жриц продажной любви… Впрочем, может, и схожу. – Сходи, сходи. Может, отыщешь себе друзей. – О, – отмахнулся незнакомец. – Дружба и верность у нас нынче пустые слова! Юний удивленно моргнул: – Это ведь не ты сказал – Овидий! – Ну да… я знаю. – Дружба и верность у нас нынче пустые слова, ах, как опасно бывает хвалить любимую другу… – Он и поверит тебе, он и подменит тебя! – с улыбкой закончил юноша. – Я видел тебя в свите наместника, – тоже улыбнулся Рысь. Парень согласно кивнул: – Да, я его… военный слуга. Ага, как же! Юний усмехнулся в душе. Знаем мы таких военных слуг! Скорее – постельный слуга, так будет вернее. Ну конечно же – уж слишком красив парень для обычного воина! Именно таких и используют для сладострастных утех богатые римляне. Парень, верно, раб из очень дорогих или скорей вольноотпущенник. А может быть, просто клиент или дальний родственник легата, таким вот способом делающий себе карьеру. Обычное явление для небогатого юноши… Ясно. – Пойдешь во-он по той улице! – Рысь показал. – Потом свернешь налево и как раз выйдешь к воротам. Ну а там и до реки недалеко. – Спасибо. – Незнакомец чуть наклонил голову и, простившись, быстро зашагал в указанную сторону. – Ну, – усмехнулся Юний. – Надеюсь, больше никто мне сейчас не встретится и не привяжется с разговорами, иначе все вино в таверне выпьют без меня.
Вина, конечно же, не хватило. Выдержанное дорогое вино – а иного и не было, не сезон – выпили в первый же час. Хорошо хоть в избытке оставалось пиво – хозяин постарался, наварил к празднику. Рысь со своим контуберием расположился в углу – другие, более удобные и светлые места оказались занятыми. Закупили на всех целый бочонок пива, вмещавший четыре конгия, [9] рыбы с соусом, свежеиспеченного хлеба да соленых оливок – чего еще надо? Фабий со смехом рассказывал какие-то байки про местные племена да едва успевал подливать пиво. Чем ближе к ночи, тем в таверне становилось шумнее, вот уже загорланили песни, появились какие-то полуголые девушки из лупанария. Хозяин ли заведения их отправил сюда, или сами они явились – никто не спрашивал, лишь подвинулись за столами, освобождая место. – Здорово, что мы сюда заглянули! – Одна из девиц, рыжая и озорная, подмигнула Рыси. – Плесни мне пива, красавчик! – Пей! – улыбнулся Юний. – Жалко, что ли? Ты кто? – Лициния Карникка из Эборака! – с гордостью отозвалась девчонка. Ее подвыпивших подружек уже вовсю лапали легионеры, а эта вот еще сохраняла относительную трезвость и даже решительно сбросила с плеча руку толстого сластолюбца Сервилия. – Надо же! – Рысь хохотнул. – Из самого Эборака! Ну и как там у вас, в Эбораке, лупанарии? – Наш – самый лучший, – засмеялась Лициния. На латыни она болтала довольно-таки бойко, но все же чувствовалось, что этот язык не был для нее родным. – Здесь, у нас, в Виндоланде, тоже лупанарий есть! – вклинился в беседу Сервилий. – Надо же! – Рыжая презрительно скривилась. – Что же, выходит, мы зря на праздник приехали? – А какой праздник? – захлопал глазами Сервилий. Лициния расхохоталась: – Ну, как же – приезд господина легата! Сервилий пощекотал девчонку под подбородком и пьяно ухмыльнулся: – Ух ты моя лапочка! Пойдем в казарму. Тут рядом. Я заплачу, ты не думай. – Сначала закажи вина… или что у вас тут есть? Пиво? – Пиво. Сейчас! Я быстро… Сервилий пошел к очагу, по пути присел к какой-то горланящей песни компании, да так там и задержался, видимо, надолго. – Забавный толстяк, – усмехнулась девица. – Похоже, мы так и не дождемся пива. Ее подружки уже вовсю приставали к Фабию – между прочим, солидному женатому мужчине – и к молодым: Приску, Марциану и прочим. Прислужник уже тащил пиво. А здесь ничего, забавно, – одобрительно кивнула Лициния. – И ты мне понравился. Да неужели? Я тоже забавный? Нет, ты красивый. Будешь любить меня? Смотря сколько ты запросишь. – Для тебя – почти даром.
«Почти даром», как оказалось, означало двадцать сестерциев – да почти за такую сумму Юний купил хижину! Тем не менее девица того стоила. Едва войдя в жилище, быстро освободила молодого легионера от одежды, а сама, наоборот, раздевалась медленно, да еще что-то при этом напевая и прихлопывая в ладоши. Хлопнула и – оп! – сбросила плащ. Оп! – откинула в сторону пояс. Оп! – отвернулась в стене и – медленно-медленно – стащила через голову тунику. Тело Лицинии было стройным, а кожа – смуглой или просто казалась такой в тусклом свете светильника. Под левой лопаткой виднелось коричневое пятно – родинка. Оп! Девушка нагнулась, развязала сандалии… Рысь не выдержал, подскочил сзади… А потом они переместились на ложе – рыжая, похоже, не знала усталости, и крепкая грудь ее ритмично покачивалась перед глазами Юния. Вдруг как-то не вовремя заглянул Гета… Рысь даже не оглянулся – стоило ли в такой ситуации обращать внимание на слугу? А тот постоял немного, посмотрел с любопытством и, фыркнув – дескать, ничего особенного, не то еще видали! – ушел. – Ты очень хороша в постели, Лициния! – заметил Рысь. Девчонка засмеялась: – Я знаю! – А что за песню ты пела? – Старинную… ты ее не знаешь. – И все же? Какая-то знакомая мелодия, кажется, я ее уже где-то слышал. – Еще бы! – Лициния потянулась, как кошка. – Это плач о Боудикке, королеве иценов. Юний кивнул: – Слыхал про такую. Говорят, она предпочла смерть плену. – И где-то запрятала все сокровища иценов, – тихо промолвила гостья. – Некоторые до сих пор ищут, найти не могут. – Ицены… – усмехнулся Рысь. – Я тоже знаю эту историю. Кажется, двести лет прошло? Ну да, около того. Со времен наместника Светония Паулина. И что, все еще ищут сокровища? – Ищут. – Лициния как-то притихла, и вся ее веселость вдруг испарилась. – Не знаю, почему говорю с тобой об этом. Одну из наших девчонок выкрали из лупанария и запытали до смерти. Всего лишь за то, что она из иценов. Видно, что-то хотели узнать. – Да, странная смерть… Останешься до утра? – Нет, – улыбнулась гостья. – С тобой хорошо, но пойми меня правильно – нужно заработать денег. Иначе зачем было и приезжать, верно? Рысь ухмыльнулся: – Давай зарабатывай. Пойдешь обратно в таверну? – Не знаю, может быть, к тому забавному толстячку… Как его? – Сервилий. Только лучше б ты на него не рассчитывала – вряд ли он еще на ногах. – Что ж, найду другого… Прощай. Проститутка направилась к выходу. Постой! – Юний быстро натянул тунику и набросил на плечи плащ. – Прогуляюсь с тобой до таверны. Народ сейчас буйный, мало ли что? Они вышли вместе. В черном небе ярко горели звезды, лаяли по окраинам псы, кое-где слышались громкие голоса подгулявших прохожих да перекличка ночной стражи. Рысь проводил веселую гостью почти до таверны Стефания, уже почти опустевшей. Сквозь распахнутые настежь двери вырывалась на улицу желтая полоса света, доносилось чье-то бормотание и громкий могучий храп. Чья-то тень вдруг пересекла освещенное пространство – и Юний узнал того женственного юношу, что днем спрашивал его о пути к реке. Рыжая Лициния тоже увидела и оценила добычу – бросилась, словно пантера: – Эй, красавчик! Не хочешь ли приятно скоротать ночь? Юноша шарахнулся от нее, словно увидел перед собой оборотня. – Да ты не бойся, дорого не возьму! – Лициния схватила парня за руку. – Идем, идем же в таверну, у Стефания есть немало укромных уголков. – Отстань от меня, женщина! – тонким голосом возмущенно воскликнул юноша и, вырвав руку, побежал прочь и скрылся в темноте улиц. Рысь хотел было окликнуть его, но не успел – в дверях таверны показалась знакомая коренастая фигура Домиция Верулы. Юний поспешно отступил в темноту и затаился – Верула почему-то вовсе не выглядел пьяным. Наоборот, стоял на ногах вполне твердо, да и голос его звучал трезво. – Аве, рыжая, – с улыбкой кивнул он проститутке. – Тебя, случайно, не Лицинией звать? – Да, я Лициния, – девушка засмеялась, – хочешь со мной переспать? – Охотно! – Домиций галантно посторонился, пропуская ночную гостью в таверну. – Твои подруги рассказывали, что ты знаешь много старинных песен, и я бы хотел… Чего там хотел бы Верула, Рысь уже не расслышал – дверь таверны, скрипнув, закрылась. Однако и услышанного хватило, чтобы удивиться и призадуматься: с каких это пор Домиций увлекся старинными песнями? А может, его не все старинные песни интересуют, а только песни иценов? Хоть тот же «Плач королевы Боудикки». Или еще что-нибудь, где говорится об исчезнувших сокровищах… Покачав головой, Юний еще постоял немного, а потом повернулся да пошел домой – спать. С утра нужно было на службу.
Утро неожиданно выдалось дождливым, хмурым. Мелкие дождевые капли, казалось, недвижно повисли в воздухе, плац был мокрым, и даже ближние холмы спрятал густой туман. – Ну и погодка, – передернул плечами Фабий. – Видно, мстят за вчерашнее веселье британские боги. – Да уж, – хмуро согласился Сервилий – мокрый, взъерошенный и злой. – В такой день только сидеть в какой-нибудь таверне у горящего очага да попивать разбавленное теплой водицей вино. Молодежь – Приск, Марциан и прочие лишь молча вздохнули. Было прохладно, и многие воины, в том числе и Юний, надели штаны, чего бы никогда не сделали, находясь в Риме. Закутанные в плащи, с уныло повисшими перьями на шлемах, легионеры напоминали нахохлившихся воробьев. Лишь центурион, Тит Генуций Фус, выглядел хоть куда, как и положено было ветерану. – Глядите сегодня в оба, ребята! – не обращая никакого внимания на дождь, тщательно инструктировал он. – Туман, со Стены видать плохо. Кое-кто из «диких» может попытаться прорваться – пограбить наших друзей бригантов. – Все сегодня на тех же местах? – спросил кто-то. – На тех же, – центурион кивнул и закашлялся. Да, видно, давно пора было на пенсию старому Генуцию Фусу. Построившись в колонну, его центурия в числе прочих, печатая шаг, направилась к воротам Виндоланды и, миновав их, двинулась дальше, к валу, которого, кстати, тоже не очень-то было видно. Так, угадывались на вершинах холмов какие-то смутные очертания. Сменив в крепости караул, Рысь расставил часовых, сам же принялся прохаживаться на площадке сторожевой башни, пристально поглядывая по сторонам. Центурион оказался прав – плотный туман киселем растекся между холмов, так что сверху торчали лишь фиолетовые вершины гор, да за южными воротами блестела мокрая полоска исчезающей в тумане дороги. Как бы не уснуть. Сон на посту – страшное воинское преступление, карающееся строго, вплоть до смерти. Слава богам, в центурии Генуция Фуса еще никого таким образом не наказывали, воины несли службу честно. А ведь вполне могли случиться новые проверки – наместник со свитой еще не уехал обратно в Эборак, столицу Нижней Британии и шестого легиона. Следовало быть начеку. К тому же центурион предупредил, что сегодня уезжают к себе домой, в далекие северные горы, союзные вотандины – те самые «разрисованные», иначе притены, с вожаком которых так лихо дрался Юний. Интересно, как он, этот Куид Мад Магройд? Ну и имечко, язык сломаешь! Наверное, отлежался уже. Рысь немного походил по башне, а затем по очереди навестил всех часовых – ободрить да рассмешить веселой шуткой. Хотя, конечно, часовому не полагалось разговаривать, но тут Юний решил нарушить правила, выбрав меньшее зло – пусть уж лучше болтают, чем спят. У северных ворот, на башнях, стояли двое – Марциан и Приск, еще двое – внизу, да четверо ожидали своей очереди нести караул. Менялись через каждые четыре часа, хотя, конечно, римский час был понятием относительным и сильно зависел от времени года. К примеру сейчас, в конце апреля, час был куда более длинным, нежели поздней осенью и зимой. Поговорив с Марцианом о видах на урожай, Юний подошел к Приску. С тем беседа вышла пообстоятельней, можно даже сказать – философская. Приск, еще совсем молодой (недавно исполнилось восемнадцать) парень, задумал жениться на одной из местных девушек, что вообще-то не возбранялось, но и не поощрялось – наместник Клавдий Апеллин почему-то не очень одобрял подобные браки. Однако наместник далеко, в Эбораке, а здесь, в Виндоланде и других приграничных крепостях-лимесах, шла своя жизнь, не всегда вписывающаяся в требования уставов и наставлений. Смешанные браки в Нижней Британии не были столь распространенным явлением, как, скажем, в Галлии, и римляне обычно жили своим укладом, а местные племена – своим, по возможности не мешая друг другу. Те же бриганты, а также их соседи – коританды, корновии, паризы и прочие – селились на вершинах и склонах холмов, не смешиваясь с римлянами. Даже в викусах, возникавших вокруг римских крепостей, местные старались держаться отдельно. Сами их боги – Нумос, Мапонос, Маха – не сливались с римскими, как у тех же галлов, где божества обычно составляли пару, как, к примеру Меркурий – Везуций. Здесь, в Британии, даже римских вилл было мало. В основном они располагались вдоль дорог, да и те ближе к Лондинию или Веруламию – вот эти-то южные города жили вполне по-римски. Приску Рысь посоветовал сперва дождаться отъезда наместника, а уж потом потихоньку, заручившись прежде согласием центуриона, решить вопрос с женитьбой, как поступил в прошлом году Фабий. А затем направился к самому Фабию. Кудрявый легионер встретил его приветливо, но с обычной своею насмешкой: – Штаны не жмут, Юний? Рысь рассмеялся: – Главное, чтоб не спадали! – Это верно, – хохотнул Фабий. – Эх, хорошо бы сейчас теплого вина – немного промочить горло. – Успеешь еще… Ну и туман, хоть бы ветер поднялся. – Да, думаю, к полудню хоть чуть-чуть прояснится. – Фабий немного помолчал и добавил приглушенным голосом: – Говорят, именно в такой туман и пропал в каледонских горах девятый легион. – Жуткая история, – кивнул Рысь. – Вал Антонина так и не удалось удержать. – И хорошо, что не удалось! – Фабий неожиданно улыбнулся. – Скажу честно, уж лучше нести службу здесь, ведь там, за валом, – союзные племена селговов и вотандинов. Правда, союзнички они те еще, но это уже другой вопрос. А представь, ежели б мы стояли на валу Антонина, у самых каледонских гор? Да ни одной ночи спокойной бы не было. Каледоны – страшные люди. Они пьют кровь своих врагов и отрубают им головы, которые потом засушивают и привязывают к попонам коней. – Похожий обычай есть и у вотандинов, – вспомнив коня Мада Магройда, заметил Рысь. – А вообще, если б не воинственные каледоны, нас вряд ли бы поддерживали селговы и вотандины. Так что нет худа без добра.
– Да уж, – согласился Фабий. – Слушай, – вдруг спохватился Рысь. – Ты же женат на местной? – Я и сам наполовину бригант. – Тогда, наверное, должен знать одну девушку… Такая высокая, красивая, худая. Темно-русые волосы, родинка на левой щеке. Зовут Айна… Не слыхал? – Нет. – Фабий покачал головой. – Наверное, приехала в гости на праздник. Здесь было много приезжих. – Жаль, что ты ее не знаешь… – Рысь помолчал, а потом спросил, что означает татуировка с изображением синего журавля: – Я видел ее у многих местных жителей. – Синий журавль – знак принадлежности к древнему роду, – не очень охотно пояснил Фабий. Видно было, что эта тема ему, как и Гете, была неприятна. – Вообще много ходит старых поверий. Говорят, лет двести назад, во времена наместника Светония Паулина, сюда пришло много иценов. Тех, кто спася при подавлении восстания. – Угу, помню, рассказывали, – кивнул Юний. – И дочь принцепса бригантов зовут Боудиккой – так же, как мятежную королеву. Ты знал об этом? – Слышал, – уклончиво отозвался Фабий. – Только я никогда не видал принцепса, ведь земли бригантов тянутся далеко на юг, до Манкуния, Эборака и дальше. – Хм… Значит, синий журавль означает принадлежность к древнему роду? – Да, так. – Что ж, выходит, мой слуга Гета тоже аристократ, местный патриций – ведь у него журавль подмышкой? – Очень может быть. – Фабий кивнул. – В древних родах ведь были не только патриции, но и рабы, и пастухи, и слуги. – А что за песня такая – «Плач королевы иценов»? – вскользь поинтересовался Рысь. – Что?! – Легионер вздрогнул. – Где ты его слышал? – Да слышал… – Юний тоже не собирался слишком много рассказывать. – «Плач Боудикки», – прошептал Фабий. – Эту песнь знают немногие. Но те, кто знает, почему-то считают, что она приносит удачу. Мол, будешь напевать – и любое дело сладится. Поговорив с Фабием, Рысь снова поднялся на башню. Похоже, туман вовсе не собирался так скоро сдаваться, хотя синие вершины далеких гор уже проступали четче. – Ну, Сервилий, как вчера погулял? – Юний Уселся на выступ стены. – Нашел себе девку? – А-а, – толстяк раздраженно махнул рукой, – заснул прямо на столе, а эти гады, Фабий с Присном, даже не разбудили. Проснулся – уже и нет никого, все ушли с девками, лишь у стены остался какой-то парень. Странный такой, смазливый, сам тоже вроде девки. – Что за парень? – насторожился Рысь. – А, не знаю… Сказал, что приехал в Виндоланду по торговым делам, да я не поверил: ну, какой он торговец? Весь такой утонченный, лощеный, надушенный – в Риме такие делают состояние в постелях богатых нобилей. – Вот и снял бы его заместо девки. – Юний негромко засмеялся, и Сервилий снова махнул рукой. – Издеваешься? Знаешь же, что я не из этих… А парень-то навязчивый оказался! – Даже так?! – Угостил меня пивом, да все расспрашивал про окрестности – где там какие холмы, да где река, где священная роща. Любопытный – жуть! – Странно… – Чего странного? – Да так… Юний чувствовал, что тот смазливый парень приехал в Винлоланду не зря. Что-то нужно было ему в городе или ближайших окрестностях, что-то очень важное, раз он, презрев возможные опасности, всю ночь шатался по улицам да завязывал беседы в тавернах. И еще одна странность – Айна. Оказывается, никто из местных жителей ее не знает! Откуда ж она взялась? Тоже приехала… на праздник? Или – за чем-то другим? Рысь вышел на смотровую площадку и поежился – кажется, поднимался ветер. Это и к лучшему – разнесет, развеет туман, и, может быть, после полудня даже выглянет солнышко. Хорошо бы! Юний снял шлем, подставил голову ветру. Что толку размышлять о чужих странностях: об Айне, о смазливом парне, о синих журавлях, об иценах. Вернее, об их пропавшем сокровище – а не за ним ли явились все эти люди? Не зря же странный парень так дотошно расспрашивал Сервилия. Ищет сокровища иценов? Кстати, иценами же вдруг заинтересовался и Домиций Верула. А-а, забодай их всех козел! Не о них надо думать, а о том, как обхитрить Фракийца! Завтра же попроситься у центуриона куда-нибудь. – Командир, всадники! – часовой у южных ворот отвлек Юния от размышлений. Рысь выглянул со смотровой площадки – из тумана к воротам выехали всадники с длинными, зачесанными назад волосами. За плечами их трепетали цветные плащи, лошади нетерпеливо ржали. Вотандины! Ну да – кто же еще? Впереди на белом коне гарцевал Куид Мад Магройд. Оклемался, выходит… – Открывайте ворота, – распорядился Юний. – Приказано их пропустить беспрепятственно. Заскрипели шестерни, взвизгнули канаты – подвесной мост упал с тяжелым грохотом, едва не придавив вождя вотандинов. Да-а… Видел бы такое центурион – поубивал бы! – Эй, Гелий! – возмутился Рысь. – Ты чего там, совсем уже чокнулся? Этак никаких мостов не напасешься. Вот если поломалось хоть что-нибудь, сам будешь чинить, на свои средства. – А? – оторвался от механизмов Гелий, пожалуй, самый молодой в центурии и самый глупый, неоднократно получавший трепку. – Что, мостки слишком быстро опустились? – Ничего себе – опустились! Лучше сказать – грохнулись, как подстреленный гусь. Еще раз так опустишь – отведаешь плетки! – Да ну, – Гелий невозмутимо почесал круглую коротко остриженную голову. – Ничего этому мосту не сделается – крепкий. – Башка у тебя крепкая! – возмутился Юний и накинулся на остальных. – А вы куда смотрели? По мосту уже гремели копыта. Все легионеры, кроме часовых, в полном вооружении, с пилумами и щитами, выстроились во дворе две шеренги: за «разрисованными» нужен был глаз да глаз. Распахнулись северные ворота. Всадники медленно въехали во двор. Впереди – Мад Магройд. Ссадина на его широком лбу была совсем не заметна под толстым слоем разноцветной глины. Доехав до Юния, вотандины остановились, следующий за вожаком всадник спешился и вручил Рыси подорожную – тонкую, покрытую письменами дощечку. – Все в порядке, – прочитав, кивнул Юний. – Проезжайте… Э, что в мешках? – Подарки – ткани, два барана, вернее, две овцы, – Мад Магройд усмехнулся, узнав своего соперника. – Аве, римлянин! Ты здорово уделал меня, клянусь Морриган и посохом Лугуса! Эта был хороший бой. – Рад, что тебе понравилось. – Юний скривил губы в улыбке. – И я бы еще не прочь повторить, – хохотнул Мад Магройд. – Ты здорово бьешься, римлянин, не так, как твои соратники. Ты – настоящий воин. Может, мы с тобой когда-нибудь еще встретимся. Прощай! Кивнув, покрытый татуировками вождь тронул поводья коня, и вотандины, миновав ворота, выехали на северную дорогу. Заскрипели лебедки… Рысь тщательно осмотрел мост – нет, вроде ничего, не сломался. Ну, Гелий, ну, морда круглая! Поднявшись на смотровую площадку, Юний подошел к Фабию. Тот стоял, опираясь на зубчатый парапет, и смотрел вслед исчезающим в туманном мареве всадникам. – Восемь, – тихо произнес он. – Странно. – А чего странного-то? – не понимая, пожал плечами Рысь. – Да так… Несуразное какое-то число. Ни вотандины, ни бриганты так никогда не ездят. Три, шесть, девять, ну, дюжина – но не восемь! – Да почему же?! – Потому что девять – священное число. Наверное, их столько и было… А через ворота проехало восемь. Значит – один остался. – Ну, хорошо. – Юний посмотрел в туман. – Я доложу центуриону.
Глава 4 Май 229 г. Нижняя Британия Находка на старой вилле
Кроме того, к их глупости присоединяется еще варварский и экзотический обычай, свойственный большинству северных народов, возвращаясь после битвы, вешать головы врагов на шеи лошадей и, доставив эти трофеи домой, прибивать их гвоздями напоказ перед входом в дом.– Гм, не думаю, чтоб здесь остался кто-то из вотандинов, – центурион покачал головой. – Зачем им это? Шпионить? Какой смысл? Ведь мы, римляне, их единственная защита от каледонов и им подобных притенов. Юний пожал плечами: – Может быть, у оставшегося есть какая-то иная задача? Впрочем, я не очень-то верю в то, что кто-то из них остался. Восемь их там было или девять – какая разница? – Вот именно, – согласно кивнул Генуций. – И меня тоже не очень-то убеждают предположения твоего Фабия. Ладно, служите дальше. Не стоит отвлекаться по пустякам. Доложившись центуриону, Рысь с легким сердцем отправился домой. Гета и нанятые им плотники уже установили дубовую дверь с засовом, подремонтировали крышу, а золотарь вычистил наконец расположенную сразу за домом уборную, так что наконец можно стало свободно вздохнуть. Потолкавшись по рынку, Юний по сходной цене приобрел вдобавок к уже имеющемуся еще пару бронзовых светильников на высоких ножках, разместил на ложе подушки и оленью шкуру, поставил на полку пока еще единственную книгу – Ювенала – и довольно крякнул. Что ж – начало библиотеке положено! Позвал со двора Гету и, кивнув на небольшую скамеечку, бросил: – Садись. Будешь учиться грамоте. – О, нет, нет, нет! – в ужасе замахал руками слуга. Как и все бритты, он испытывал явный страх перед написанным словом. Записи крадут душу – не зря же так учили друиды. – Экий ты лентяй! – Рысь с укоризной покачал головой. – Что ж, не хочешь – не надо. Стихи-то хоть помнишь? – Ну да! Дружба и верность у нас нынче пустые слова, ах, как опасно… – Ладно, ладно, верю! Ты чего такой растрепанный? – Бегал к своим, – улыбнулся Гета. – В окрестных селеньях переполох! Ищут кого-то. – Ищут?! – быстро переспросил Юний. – И кого? Мальчишка покачал головой: – Не знаю точно, да и никто не знает. Говорят пропала какая-то знатная женщина… или еще кто-то… Не знаю. – Но ведь ты говоришь, что кого-то все-таки ищут? – Ищут. – Слуга кивнул и, лукаво посмотрев на своего господина, осведомился, какие девушки ему больше нравятся. – Всякие, – усмехнулся Рысь и тут же вздохнул, вспомнив Флавию. Как быстро изменилась эта прежде добрая и бескорыстная девушка, попав из Галлии в Рим! Вечный город словно сожрал ту Флавию, которую Юний когда-то хорошо знал и в которую был влюблен. Эта, римская Флавия, стала какой-то чужой, все меньше и меньше напоминая прежнюю. – Я вот думаю, господин, – хитро улыбнулся Гета, – не сходить ли мне в лупанарий да не привести ли сюда девушку на твой вкус? – Нет, не сходить, – Рысь отмахнулся. – Хватит пока девушек, побережем деньги. – Ты говоришь, как старик, господин! Не произнеся больше ни слова, Юний взял со стола массивную деревянную кружку и запустил ею в слугу: – Исчезни! Гета уклонился, и кружка с треском ударилась в стену. – Господин, ты хочешь сказать, что отпускаешь меня на сегодня? – Да, да! Отпускаю! Проваливай, – расхохотался Рысь. – Явишься утром, да смотри, расспросика получше в селении, кого именно они там ищут… И не оставался ли в какой-нибудь из ближайших деревень лохматый разрисованный парень. – О, господин, ты имеешь в виду вотандинов? Так они все уехали. – Все равно – разузнай. Почтительно выслушав приказание, Гета убежал, и Юний повалился на ложе. Какие там девки?! Выспаться бы после смены! Он проспал почти до самого вечера – солнце уже скрывалось за синими вершинами гор, где-то рядом, похоже, что на стрехах крыши, пели-заливались птицы – малиновка и коростели. Рысьвышел во двор, умылся из большой деревянной кадки, принюхался – нет, уборной больше не пахло, молодец золотарь, хорошо свое дело знает. – Аве, Юний! Рысь вздрогнул. О, боги! Во двор, широко улыбаясь, входил Домиций Верула. Отстанет он хоть когда-нибудь? – Привет, Домиций. Что новенького? – Да так. – Верула пожал плечами. – Говорят, в городе ищут кого-то. Какую-то пропавшую девушку – дают описание, но почему-то не говорят, кто она. – Девушку? – Юний хлопнул ресницами. – Что за девушку? – Римлянка, волосы русые, короткие, глаза зеленые, на вид лет шестнадцать, телосложение худощавое, – с усмешкой перечислил гость. Юний отрицательно качнул головой: – Нет, не знаю такой. Ему почему-то подумалось, что ищут Айну. Ан нет, оказывается, судя по описанию – другую. – Я к тебе ненадолго и сугубо по делу. – Верула зачем-то огляделся и, понизив голос, спросил: – Говорят, ты вчера был с одной рыжей девчонкой… – Кто это за мной следит? – тут же возмутился Рысь. – И кому какое дело, с кем я провел ночь? Да хоть со своим слугой Гетой! Волнует это кого-нибудь?! – Тихо, тихо, – Домиций замахал руками, – никто за тобой не следит, успокойся. Просто, как выяснилось, эта рыжая страдает какой-то болезнью… – Болезнью?! Вот еще не хватало для полного счастья чем-нибудь таким заболеть! – Поверь, потому я и спрашиваю. – Ну, была у меня эта рыжая, – неохотно признался Юний. – Но я вроде пока здоров, слава Юпитеру и Юноне. – А эта рыжая случайно не говорила, откуда она? – Из Эборака, – отозвался Рысь. – На заработки приехала, вместе с подругами и со свитой наместника. – На заработки? – Верула присвистнул. – Ничего себе! Это ж больше двухсот миль! – Сказала, что окупается… – Юний потянулся. – Да и по дороге эти девицы, думаю, не сидели без дела. Вряд ли ты ее теперь отыщешь, разве что в Эбораке. – Да-а, – задумчиво протянул Домиций. – Жаль, жаль… Ну, спасибо за сведения. Наместник скоро уедет – тогда и займемся нашими делами, – напомнил он. Рысь удивленно взглянул на гостя: – А что, легат еще здесь? – Пока здесь… Ходит, чем-то взволнованный… Вообще-то он еще вчера должен был уехать – чего ему торчать в этой глуши? – Вот как? Странно. Ладно, пойду я. – Домиций Верула подошел к калитке и, чуть задержавшись, попросил: – Ежели вдруг еще купишь какие-нибудь книги… особенно местные – уж будь добр, похвастайся! Что значит – «местные»? – вскинул глаза Рысь. – Ну… – Верула замялся. – Те, в которых записаны легенды и песни бригантов, вотандинов, иценов… Юний громко расхохотался: – Бритты, как и галлы, никогда не записывают своих преданий и песен, они считают, что буквы крадут душу! Напрасно ты спрашиваешь, не книжный это народ. – Вот так, значит? – Домиций вздохнул. – Вообще я тоже что-то такое слыхал. Ну, прощай. Когда понадобишься, встретимся. – До встречи, – махнул рукой Рысь и, выпроводив со двора гостя, подумал, что нужно напроситься в какую-нибудь поездку как можно скорее. Да вот, хоть сейчас. Набросив поверх туники алый шерстяной плащ – не тепла, а богатства ради, – молодой командир быстро зашагал к штабу. Там и в самом деле была какая-то не совсем обычная суета: озабоченно сновали воины и чиновники, подъезжали и уезжали всадники, кто-то с кем-то азартно спорил, а кто-то просто орал. Пожалуй, Юний выбрал не лучшее время для своей просьбы. Он уж было хотел отправиться восвояси, как вдруг стоявшие по бокам низенького каменного крыльца часовые встрепенулись и вытянулись, замерев, словно раскрашенные статуи, столь модные в домах римской знати. Рысь оглянулся… и нос к носу столкнулся с легатом, Клавдием Апеллином. Наместник был чуть ниже Юния ростом, но казался высоким и не потому только, что стоял на верхней ступеньке крыльца. Нет, дело было не в этом а в той властности, в том сознании важности порученного империей дела, которое источала вся фигура легата. Гладкое, с небольшими морщинками у самых глаз лицо его выглядело усталым. – Кто таков? – упершись в молодого легионера тяжелым взглядом, быстро поинтересовался наместник. – Ант Юний Рысь, командир контуберия второй центурии второго манипула шестой когорты! – Так-так, – усмехнулся легат. – Значит, Ант Юний Рысь. Рысь… Странное имя. – Это прозвище, господин наместник. – Где-то я уже его слышал… Махнув рукой, наместник повернулся и, сделав замечание пробегавшему мимо центуриону из пятой когорты, исчез за дверями штаба. Хорошо хоть так обошлось. Юний усмехнулся: кто-то, кажется тот же Генуций, любил приговаривать, что от высокого начальства нужно держаться подальше. Кто знает, что вдруг взбредет в мудрую начальственную голову? Обычно взбредала какая-нибудь дурацкая блажь. Усталый и вместе с тем властный взгляд наместника долго не выходил из головы Юния. Казалось, легат хотел что-то спросить или приказать… или просто что-то припоминал. Что? Придя домой, Рысь развалился на ложе и пожалел, что отпустил Гету. Так бы хоть было с кем перекинуться словом. Да и от девочек зря отказался… Впрочем, еще не поздно. Выйдя со двора, Юний решительно направился в лупанарий. С порога предложенная хозяином девушка ему не понравилась – толстоватая и какая-то рыхлая, с круглым некрасивым лицом и сероватой нездоровой кожей. Такая, пожалуй, и годилась для военных городков, но только для непривередливых нижних чинов. Презрительно покачав головой, Рысь пересчитал деньги и потребовал другую. Поклонившись, хозяин привел сразу двух – темненькую и русоволосую. Обе были достаточно милы и вполне во вкусе Юния. Парень задумался. Можно, конечно, было взять и сразу обеих или по очереди… Темненькая вдруг незаметно подмигнула ему и, закусив нижнюю губу, отвернулась. Волосы ее, для девушки необычно короткие, едва достигали шеи, что, впрочем, даже придавало всему облику гетеры какую-то пикантность. Одетая в длинную льняную тунику, крашенную корой дуба, девушка носила на шее тоненькую золотую цепочку, видимо чей-то подарок, на руках и ногах ее сверкали широкие бронзовые браслеты, в уши были вставлены массивные серьги. Весь внешний вид проститутки был не римским, местным – бритты ценили худобу и обилие украшений. – Эту! – бросив косой взгляд на хозяина лупанария, обходительнейшего седенького старичка из бывших разбойников, Рысь улыбнулся гетере. – Меня зовут Алауна, – призывно улыбнулась та. – Идем. Комната в лупанарии оказалась средней паршивости – ложе, небольшой столик и светильник на треноге занимали почти все место. Впрочем, ложе оказалось мягким, а девчонка – красивой, так что не стоило обращать внимания на мелочи. Алауна разделась сразу – не как рыжая – быстро сбросила на пол тунику, звеня браслетами, прижалась к Юнию маленькой твердой грудью. Тот погладил девчонку по спине, поцеловал в шею, чувствуя, как быстро приходит желание… Потом заказали вина – у хозяина каким-то чудом оказалось фалернское, большая редкость в этих краях. Выпив, Алауна улыбнулась. Вообще она казалась веселой девушкой. – Говорят, в Риме разбавляют вино морской водой, да? – потершись щекой о плечо Рыси, осведомилась гетера. – Разбавляют, – улыбнулся Юний. – Какая гадость! Как же они это пьют? – Пьют. Кому-то кажется вкусным. Алауна потянулась и заложила за спину руки. Юний скосил глаза – на левом боку девушки, подмышкой, распластал крылья маленький синий журавль. Перехватив взгляд Рыси, девчонка неожиданно съежилась. – Это ничего, просто татуировка… – быстро произнесла она. – Ее мне сделали еще в детстве, я не помню – кто, зачем и что она значит! Клянусь богиней Дон и Гермесом, не помню! – Да я и не спрашиваю! – улыбнувшись, Рысь погладил девушку по голове, взъерошил волосы. – Смешная у тебя прическа. – Смешная? – Алауна неожиданно всхлипнула. – Это у меня еще отросли волосы… – Отросли? – Приходил тут один… может, ты знаешь, все называют его Фракийцем… – Верула?! – удивленно переспросил Юний. – Да, так его называют, – девчонка вздохнула. – Сначала все было ничего, а потом он вдруг увидел мою татуировку, журавля. Начал выспрашивать – как да откуда? А потом вдруг приказал принести бритву и воду… и… – Алауна снова всхлипнула. – И побрил меня наголо, представляешь? Я с тех пор его побаиваюсь, хоть он потом и ничего такого не делал. А вдруг? Странный он какой-то, этот Верула! – Знаешь, Алауна, – вдруг признался Рысь, – мне кажется, здесь в последнее время все странные! Подобное чувство не покидало Юния и потом, в течение целой недели, которая выдалась суматошной. Наместник уехал, отдав распоряжения по устранению обнаруженных недостатков, вот их и принялись устранять со всем рвением глядевшего в рот патрону начальства, желавшего не только исполнить указанное в назначенный срок, но и ранее того. Не жалели ни времени, ни сил, ни людей. Многие легионеры открыто роптали – их тайно подзуживал Верула для каких-то своих целей. Одно хорошо – за всеми этими делами он не цеплялся сейчас к Рыси, не напоминал о навязанном предложении – не до того пока было. Но и, с другой стороны, напроситься в какую-нибудь поездку – скажем, охранять обоз – тоже пока не получалось по тем же причинам. Рысь чувствовал себя в подвешенном состоянии – ничего не хотелось делать, завалиться бы на ложе, одному, безо всяких непотребных девок, и лежать себе, ни о чем не Думая. Голова уже болела от дум, когда Юния после очередного дежурства вызвал к себе командующий когортой – трибун. Передавший приказ центурион Генуций удивленно посматривал на молодого легионера – что, мол, такое случилось? Не было бы худа! А Рысь и не мог никак объяснить – сам не понимал, с чего бы это вдруг понадобился трибуну?Страбон
– Ант Юний Рысь! Вторая центурия, второй ма… – Садись! – не дослушав, трибун – Авл Маниций Флосс – кивнул на скамью напротив. Командир когорты был в позолоченном панцире и плаще, видно, только что вернулся в штаб. Юний послушно сел, недоумевая: и что от него нужно начальству? Одно пока радовало – похоже, разноса ему учинять не собирались. – Ант Юний Рысь, значит. – Трибун задумчиво пошевелил губами и вытащил из стоящего около стола ящика две сложенные вместе таблички – письмо. – Собирайся, – глухо приказал он. – Завтра отправляешься в Эборак. – В Эборак?! – Юний похлопал ресницами. – Но… – Приказ наместника, – пояснил командир когорты. – Видно, написал в пути. Велено отправить тебя, Ант Юний Рысь, как можно быстрее. Легата со свитой ты, конечно, не нагонишь, встретитесь в Эбораке. Возьмешь на конюшне лошадь, прихватишь с собой слугу и трех человек охраны… Думаю, троих хватит – не такая уж ты важная птица. Не спрашивай – сам не знаю, что от тебя нужно наместнику. Здесь, – трибун кивнул на послание, – ничего об этом не сказано. Жалованье тебе было уплачено, так что денег на дорожные расходы не проси, могу лишь выдать немного продуктов – муки, крупы, соленых оливок. – Благодарю, – Юний машинально кивнул, еще не зная, радоваться или печалиться. – Получишь сегодня у Лупиана. Все. Не задерживаю. Да помогут тебе боги!
Они выехали засветло. Четверо всадников – трибун не расщедрился на коня для слуги, и Гета бежал рядом, Рысь лишь иногда позволял ему сесть на круп своего коня. Нечего баловать слуг, и так этот Гета обходился недешево. Трое сопровождавших Юния воинов были не из его манипула и, слава богам, не из манипула Домиция Фракийца. Тит, Флавий, Марций – все трое молодые, недавно поступившие в легион парни, чем-то похожие в своем молодом ротозействе. Может, потому хитрый трибун их послал сопровождать Рысь? Хороших-то воинов небось не дал, пожадничал. Впрочем, эти, кажется, были неплохими людьми, а вот чего они стоили как легионеры – об этом можно было только догадываться. Ехали в полном вооружении, только щиты заменили на круглые, да у Марция вместо короткого гладиуса был длинный кавалерийский меч – спата. Такие любили бритты, да и многие легионеры все чаще предпочитали их короткому гладиусу. Рысь тоже присматривался – длинный меч был хорош, только вот удобно ли орудовать им в плотном строю? Юний вообще не взял с собой щита, только доспех, в котором и ехал. И так не очень-то хорошо управлялся с конем, еще болтающегося за спиной Щита не хватало. Слава богам, ехали не очень быстро, так, в средненьком темпе, да и удобно было – от Виндоланды до Эборака пролегала выстроенная Римлянами дорога. Правда, она часто представляла собой прерывистую линию, петлявшую между холлов и болот, но уже одно то, что это была дорога, а не что-нибудь, вселяло в путников недюжинною уверенность – доедут. Далеко позади остались синие горы, становились пологими холмы, потом и вовсе сменившиеся низменностью. Дорога пошла вдоль реки, через зеленую долину, заросшую густой травой и вереском. Первые три дня пути вовсю светило солнце, а вот на исходе четвертого дня погода испортилась: после полудня подул с моря холодный ветер, принося с собой низкие серые тучи. Затем ветер утих, и пошел дождь – нудный и мелкий, из тех, что так не торопятся прекращаться, а все льют и льют целыми днями. Вымокшие путники остановились. Гета сбегал к реке – поискать удобное для ночлега место, желательно под густыми древесными кронами. Один из парней, Тит, вдруг нагнулся, а потом и слез с лошади, пристально рассматривая заросшую травой тропку. Не тропку даже – а заброшенную дорогу! – Может, я схожу посмотрю, что там? – обернулся воин. Юний кивнул – развалины какого-нибудь амбара или хижина пришлись бы сейчас как нельзя более кстати. Не очень-то хотелось спать на мокрой земле. Получив разрешение, Тит скрылся в кустах, и как раз в это время вернулся от реки Гета. – Рыбы – полно! – откидывая со лба мокрые волосы, радостно сообщил он. – Так и играет. Ух и наловим же! Рысь усмехнулся: – Сначала определимся с ночлегом. Они спешились и, укрывшись под ветвями деревьев, принялись дожидаться Тита. Тот появился быстро – улыбающийся и веселый, – еще издали замахал руками, закричал: – Эй, пойдемте! Взяв лошадей под уздцы, путники свернули на старую дорогу и, по колено в траве, отправились вслед за первопроходцем Титом. Стало темнее, слева и справа от дороги росли высокие клены и липы, попадались и рябины, и дубы, но реже, зато вокруг хватало орешника и малины, впрочем, пока что бесполезных – чай, не осень. Впереди показалась дубовая рощица, обогнув которую путники оказались на большой пустоши, заросшей густой травой и колючим кустарником. Посреди пустоши виднелись развалины виллы. Да-да, это была именно вилла – прекрасно сохранился фундамент, часть стен и крыши, а чуть далее, за кустами, виднелись остатки амбара и прочие хозяйственные постройки, в большинстве своем разрушенные. – Вот тут, думаю, и заночуем! – входя в бывший атриум, громко произнес Тит. – Там, в таблиниуме, вполне сносно. Юний прошел в таблиниум – столовую, когда-то служившую для приема гостей. Темно, гулко, вокруг обломки обгоревшей мебели, закопченная роспись на стенах, на полу – остатки мозаики. Да, похоже, когда-то давно здесь неплохо жили. Интересно, что же случилось потом? Напали враги? Или владелец разорился и бросил поместье? – Эй, Гета! – выйдя на улицу, Рысь приказал слуге привязать коней у атриума – там было вдоволь сочной травы. – Заночуем здесь, господин? – вскинул глаза мальчишка. – Здорово! В такой дождь, конечно, лучше провести ночь под крышей… Пусть даже под такой худой, как эта! – Гета кивнул на развалины. – Велишь развести костер? – Да, разводите. Тит и Флавий – поможете Гете, – распорядился Рысь. – Марций – со мной. Осмотрим округу. Кивнув, Марций ухмыльнулся и поправил на боку меч. – Удобно тебе таскать такой длинный? – на ходу поинтересовался Юний. Парень пожал плечами: – Привык. Я ведь не римлянин, бритт, только не из бригантов, а из корновиев. Длинный меч – наше родное оружье! Смотри-ка, а амбар-то, похоже, цел! Оба остановились перед закрытыми створками дверей – тяжелыми, из крепкого дуба. Марций – парень был силен, гораздо сильнее Тита или Флавия – с усилием потянул на себя правую створку дверей… и отпрянул. В нос ударил запах гниющей плоти. – Что там такое? – положив руку на меч, Рысь напряженно принюхался к приторно-сладковатому запаху и оглянулся. – А ну-ка, принеси факел. Кивнув, бритт убежал и скоро вернулся с пылающим факелом. Юний уже дожидался его у дальней стены амбара, сидя на корточках рядом с обнаженным обезглавленным трупом. – Женщина! – осветив страшную находку, прошептал Марций. – Похоже, совсем еще молодая… Ее пытали! Вон – порез, и здесь, и здесь… А левую грудь прижигали… Видно, выпытывали что-то… Но зачем отрезали голову? Женская голова – не такой уж ценный трофей. Хотя, может быть, она была ведьмой, тогда… Парень наклонился к кровавой луже: – А похоже, ее не так давно и убили. Дня три-пять. – Переверни тело, – подумав, приказал Рысь, взяв у молодого воина факел. Марций послушно исполнил приказанное. На спине виднелись следы плетей. Да-а, кто-то хорошо поработал над несчастной… Юний неожиданно вздрогнул и наклонился, освещая факелом истерзанную спину убитой. Родинка! Родинка под левой лопаткой… Такая была у рыжей Лицинии, веселой проститутки из Эборака! Если это она… Скорее всего! А ну-ка, посмотрим под мышкой… Ага! Ну, вот он, синий журавль! Опять загадки… Вернувшись на виллу, Юний велел своим закопать труп и залить водой уже разожженный костер. Кто знает, не таились ли в ближайших окрестностях те кровожадные твари, что столь жутким образом расправились с несчастной девчонкой? Следовало быть осторожнее. На ночь выставили сразу двух часовых. С вечера до полуночи караулили Тит с Флавием, а с полуночи до утра – Марций и Гета. Юний же, как и положено командиру, осуществлял общее руководство. Впрочем, ночь прошла спокойно. Утром, наскоро перекусив, путники уселись на лошадей и, не обращая внимания на дождь, помчались дальше. Река постепенно становилась шире, дождь перестал к полудню, и в голубое, очистившееся от туч небо выкатилось яркое долгожданное солнце. А еще через день на дальнем холме показались приземистые стены Эборака.
Рысь не стал искать постоялый двор. Проскакав по широкой улице, его небольшой отряд выехал на главную площадь – к штабу шестого легиона. Легат Клавдий Апеллин как раз находился там, и Юнию не пришлось долго ожидать вызова. Усевшись в приемной на длинной скамье, он слышал, как слуга доложил наместнику: – Ант Юний Рысь из Виндоланды. – Пусть входит! Рысь едва скрыл удивление – кроме него, в приемной сейчас находились и куда более достойные уважения люди, среди которых два центуриона, судя по доспехам с серебряной виноградной лозой. Тем не менее легат вызвал Юния первым! Тот даже не ждал… Интересно… Увидев вошедшего, легат тут же оторвался от разбросанных по столу записей – деревянных и восковых дощечек и кусков пергамента. – Ант Юний Рысь? – тихо спросил он. – Да, игемон. – Расскажи-ка мне о Гае Феликсе! Рысь вздрогнул – уж не ослышался ли он?
Глава 5 Май 229 г. Эборак Задание Клавдия Апеллина
Какое еще исчезновение, сходное, хотя и отличное, было замечено им в тот же период?Гай Феликс! Умный и хитрый имперский префект, два года назад попытавшийся захватить власть в Риме. Мятеж тогда не удался, и Феликс картинно покончил жизнь самоубийством – выпив яд, бросился с моста в Тибр. Красивая смерть… Слишком красивая, а Феликс любил эффекты. Да и труп его не нашли, как ни старались. В общем, та давняя история оказалась довольно темной, и Юний старался вспоминать о ней как можно реже. И уж тем более никому ничего не рассказывал здесь, в Британии! – Да-да, я не оговорился, – улыбнулся наместник. – Ведь ты являлся помощником Феликса в бытность его префектом Рима! И лично ты, Юний Рысь, немало способствовал раскрытию многих громких дел, к примеру – разоблачению секты поклонников Вакха. Об этом долго судачили в Риме. Рысь молчал. Отрицать очевидное было бы глупо – уж слишком много знал этот легат. – Итак, ты был помощником префекта Гая Феликса, а он не брал на службу дураков, – Клавдий Апеллин усмехнулся. – Нет, не стоит хвататься за меч, я знаю, как ты можешь им действовать… Рысь из Трех Галлий! Да, я навел кое-какие справки. Просто искал нужного человека… Нет, я вызвал тебя сюда вовсе не для того, чтобы арестовать по обвинению в оскорблении величия цезаря! Какое мне дело до сфабрикованных обвинений? У меня к тебе… даже не приказ, просьба… Личного плана. Наместник тяжко вздохнул, и Юний увидел вдруг, как же он сильно сдал с того времени, как принимал смотр в Виндоланде – весь как-то осунулся, темные, прежде пылавшие неукротимым огнем глаза запали, волосы, казалось, поседели еще больше. А ведь и двух недель не прошло! Что ж такое случилось? – Что за просьба? – глухо осведомился Рысь. – Прежде поклянись, что все останется в тайне, – попросил легат. – Клянусь Юпитером и Юноной! – В Виндоланде, во время инспекции, пропала моя дочь Клавдия, – без всяких предисловий заявил наместник. – Я хочу ее найти. – Дочь? – удивился Юний. – Я не видел ни одной женщины в свите. – О, моя дочь не из изнеженных дурочек. – Клавдий неожиданно улыбнулся. – Она скачет на коне, лихо машет мечом, вообще всегда вела себя, словно воин. Что поделать, девчонка выросла в воинских лагерях. И, надо же, упросила меня взять ее с собой в Виндоланду – давно мечтала увидеть вал Адриана. Пришлось взять. – Легат развел руками. – Но она не причиняла особых проблем. Переоделась в мужское платье и вела себя тише воды, ниже травы. А потом вдруг исчезла… Рысь вдруг прикрыл глаза: – Так, значит, она была в мужской одежде… То-то я и смотрю… Зеленые глаза, темные волосы, худенькая, на вид лет пятнадцать? – Шестнадцать. Да, это она. Так ты ее видел?! – В глазах легата зажглась надежда. Юний кивнул: – Похоже, что так. Правда – мельком. Что же, ее не искали? – Пойми, я не могу это делать открыто, – помолчав, признался наместник. – Видишь ли, Клавдия – моя приемная дочь… об этом мало кто знает. Она из древнего патрицианского рода… И если мои враги узнают, что ее со мной нет, подадут дело так, будто девчонка просто сбежала, не вынеся тягот и оскорблений в моей семье. Видят боги, мы с женой любили ее, как своего собственного ребенка! – У вас есть враги? – тихо переспросил Юний. – Я хотел бы иметь их полный список. – Что – всех? – Легат удивленно моргнул. – Их довольно много, особенно в Риме. – Полагаю, без тех, кто в Риме, мы вполне обойдемся, – Рысь усмехнулся. – Перечислите здешних. – Ну, это просто, – Клавдий Апеллин глухо расхохотался. – Думаю, их здесь все знают. Главные – мои соперники: Кальвизий Руф и Валерий Кресцент Фульвиан. – Этот Кальвизий Руф не родственник ли Дециму Памфилию Руфу, сенатору из Лугдунской Галлии? – тут же осведомился Юний. – Не знаю, – легат махнул рукой, – кажется, у него нет особо влиятельных родственников, как – ха-ха – и особого ума. Зато Фульвиан – тот еще прощелыга! Интриган, не хуже твоего бывшего начальника Феликса. В общем, эти двое – мои главные соперники и завистники. Остальных, думаю, не стоит принимать в расчет. – Хорошо, – кивнул Юний и, немного подумав, попросил: – Мне нужно от вас жилье для меня и моих спутников – какой-нибудь не особо приметный постоялый двор, свобода передвижения по гарнизону и деньги на расходы. Думаю, поиск нужно начинать здесь, в Эбораке! – Ты получишь все, – усмехнулся наместник. – Советую остановиться у старика Итебиуса, что ни у кого не вызовет подозрений – так всегда делают приезжающие по делам легионеры. – Что ж, мы так и поступим. Теперь вот еще что – я должен знать все, чем занималась ваша приемная дочь в последнее время. К кому заходила, с кем дружила, где обычно любила бывать… – Об этом лучше спросить служанок. – Служанок? – Юний вскинул глаза. – Они что же, знают о похищении? Или вы сказали им, что… – Да, – легат оказался понятлив, – я сказал им, что Клавдия задержится в Виндоланде примерно на месяц – будет тщательно осматривать вал, а затем составит для меня подробный отчет. Она уже не раз с охотой выполняла подобные поручения. – Клавдий немного помолчал и с затаенной угрозой добавил: – Надеюсь, все сказанное останется между нами. – Слушайте, господин легат, – с усмешкой вздохнул Рысь, – вы ведь выбрали меня не только потому, что я когда-то проявил себе в Риме. Я – бывший гладиатор, вы верно навели справки. Если об этом узнают, моя карьера в войсках закончится, так толком и не начинаясь. Вы держите меня в руках! – Вижу, Гай Феликс не зря выбрал тебя. – Клавдий вышел из-за стола. – Рад, что ты все понимаешь правильно. Да, твоя будущая карьера и жизнь в моих руках… Но если ты поможешь мне в моем деле… – Ну, об этом я догадался сразу, – мягко улыбнулся Юний. – Смею считать – мы оправдаем надежды друг друга… Да, вот сразу одна небольшая просьба. – Слушаю. – Если вдруг на ваше имя поступит из Виндоланды прошение о переводе в Германию, от некоего Домиция Фракийца, то… – Порвать и выкинуть? – Нет. Всего лишь не препятствовать. – Хорошо, – наместник устало кивнул. – Располагайтесь, действуйте… Послезавтра вечером жду тебя с докладом на моей вилле. Как найти – всякий знает. Поклонившись, молодой легионер, ныне облеченный высоким доверием легата Нижней Британии, быстро вышел из штаба. Постоялый двор старика Итебиуса располагался на самой окраине Эборака и представлял собой забавное смешение местного и римского стилей. Красный кирпич и арки соседствовали с рублеными бревенчатыми строениями, а дыры в черепичной крыше главного здания были заткнуты старой соломой. Назвавшись группой военных архитекторов, нанятых для реконструкции западной части Адрианова вала, Рысь и его люди расположились в отдельном помещении, предназначенном для важных гостей – средней руки торговцев, бродячих сказителей-филидов и лошадиных барышников. Постояльцы более высокого ранга обычно в этой дыре не останавливались. Вечером Юний устроил небольшое совещание, на котором кратко описал все то, чем его спутники, а теперь и помощники, должны будут заняться в городе. Естественно, общего замысла они не знали, а в их задачу входило добывать мелкие крупицы информации, которые со временем сложились бы в более-менее понятную картину. При этом, ставя во главу угла поручение легата, Юний не забывал и об обезглавленном девичьем трупе, обнаруженном на заброшенной вилле. – В городе четыре лупанария, – проинструктировал он. – Завтра же каждый из вас наведается в один из них. – Вот здорово! – хлопнул в ладоши Гета. – Задача – узнать, есть ли в лупанарии рыжеволосая девушка по имени Лициния Карникка. Если нет сейчас, то была ли и куда делась? Ясно? – Конечно. – Гета радостно закивал. – А ты не веселись раньше времени, – хмуро посмотрел на него Юний. – По лупанариям тебе рано еще шастать, придется Марцию отдуваться. Выдержишь, Марций? – А как же! Все, кроме мальчишки-слуги, засмеялись. – Ты же, Гета, пошатайся по лавкам, тем, в которых продаются бронзовые зеркала, заколки, бусы, фибулы и прочая дребедень. Постарайся поболтать с приказчиками или рабами, мне нужно знать, что именно покупала там дочка наместника Клавдия Апеллина. – Узнаю, – Гета разочарованно вздохнул. – Вот-вот, узнай, – наставительно кивнул Юний. – А после полудня отправимся с тобой в термы – есть тут и такие. Вечером встречаемся здесь. Думаю, вы все со своими делами только к вечеру и управитесь.Джеймс Джойс. Улисс
С утра Рысь проводил Гету до центральных лавок, устроенных по образцу римских на первых этажах богатых городских домов, а сам отправился в библиотеку. Как указал наместник, ее часто посещала пропавшая Клавдия. Юний почему-то не очень-то верил в похищение – слишком уж целеустремленной показалась ему эта переодетая в мужское платье девчонка. Спрашивала про речку, шаталась по тавернам – зачем, спрашивается? И при всем этом явно боялась – это было понятно по глазам. – Аве! – поднявшись по широким беломраморным ступенькам библиотеки, Рысь вежливо поздоровался со служителями. – Я архитектор из Лондиния и, признаюсь, завзятый книжник. Хоть про архитектора Юний, конечно, соврал, но что касается последнего… У него буквально глаза разбегались – на библиотечных полках явно было что почитать. – О, прошу, проходи, любезнейший господин! – седенький лысоватый старик в длинной коричневой тунике из грубой шерсти поклонился и выразил готовность выполнить любое пожелание читателя. Естественно, в силу возможностей библиотеки. – У нас ведь не Рим и не Александрия, – развел руками служитель. – И даже не Лондиний. Сколько сейчас там жителей, тысяч тридцать? – Да, где-то так… – Шум, гам, теснота? – Увы! – Юний развел руками. – Только в поездках и отдыхаешь. У вас здесь найдется Цицерон, Плиний, Сенека? Служитель с прискорбием покачал головой: – Боюсь, что нет, господин. Кто здесь будет читать такое? Был один историк, из местных, Гай Мальва, так и тот куда-то пропал. Наверное, взяли, да забыли вернуть. Здесь, у нас, так часто бывает. – А что больше всего читают? – взяв с полки первый попавшийся цилиндр – список с комедий Плавта, – поинтересовался Рысь. – Да разное, – улыбнулся служитель. – Обычно что-нибудь по хозяйству – Колумелла, Саллюстий. Катон. – А женщины? – не отставал Юний. – Женщины сюда ходят? – Не только женщины, молодой человек, но даже и молодые девушки! – с гордостью отозвался старик. – Вот взять хоть Клавдию Апеллину – дочку самого легата. Раньше все романы брала, да что-нибудь любовное, Гораций, Тибулл, Овидий… Особенно Овидий. – Я тоже Овидия люблю, – признался Рысь. – Особенно советы, как понравиться женщинам. Помнится:
Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью, И ни один не глядит волос из полой ноздри; Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой И из подмышек твоих стадный не дышит козел! Или, вот: Дружба и верность у нас нынче пустые слова, Ах, как опасно бывает хвалить любимую другу… С выражением прочитав стихи, Юний откинул волосы с глаз. Оброс за последнее время, надо бы подстричься сегодня в термах. – А дочка наместника, значит, тоже Овидия почитывает, – усмехнулся он. – Не слишком ли скабрезное чтиво для юной и неопытной девушки? Служитель воздел руки: – Ну, разве ж это скабрезности? Вот, у Петрония, их, пожалуй, куда как больше наберется. Что же касается дочки наместника, та воспитывается в строгости и образ жизни ведет достаточно замкнутый, не как иные римские девицы, которые с ранних лет и не девицы вовсе. У Клавдии и воздыхателя-то нет, откуда? Если куда и уходит, так только в сопровождении верных слуг – неприлично ходить одной девушке из знатной семьи. – Понятно, – кивнул Рысь. – Так, говоришь, Клавдия раньше только любовное да смешное читала? – Да, господин. А в последнее время – на историков перешла. Тацита ей подавай, Мальву. – Мальва, – тихо повторил Юний. – Что-то не знаю такого. – Так это местный, из бригантов на римской службе. Он здесь, в Эбораке, и жил лет полсотни назад, пока не умер. Составил опись старинных преданий бригантов, добуннов, иценов… – Иценов? – Рысь заинтересовался. – Я слыхал, раньше, при Светонии Паулине, это было очень воинственное племя. – Раньше и бриганты были воинственны, – усмехнулся старик. – Да и сейчас еще, бывает… Впрочем, что это я разболтался? Ты ведь, господин, верно, хочешь что-нибудь почитать? – Да и поговорить тоже, – легионер чуть улыбнулся, – здесь, в Нижней Британии, нечасто встретишь грамотного и начитанного человека. – Ты, к сожалению, прав, мой господин. Бритты, все их племена, не любят написанных слов. Такие, как Мальва, – пока исключение. – Значит, дочка наместника читала этого самого Мальву? – Читала… – старик кивнул и вдруг вскинул глаза: – А ведь, похоже, она его и не вернула! Ладно, как придет, напомню… Так что будем брать? – Есть у вас Петроний? – Имеется.
Термы в столице Нижней Британии, пожалуй, не уступали римским. Ну, конечно, были раз в пять поменьше, чем знаменитые термы Траяна или Каракаллы, так и народу в Эбораке проживало не так много, как в Вечном городе. В просторном, украшенном голубоватой мозаикой и позолоченной лепниной зале фригидария, «холодном», оказалось не так уж и людно – еще бы, до вчера еще далеко. Рысь с удовольствием соскребал с себя грязь и то и дело посылал Гету за пивом, которым торговали тут же, на дворе. Допив третью кружку, Юний наконец соизволил приступить к одеванию, а заодно и выслушал помогавшего одеваться слугу. А у того имелась важная информация. Оказывается, Клавдия частенько посещала лавки, расположенные недалеко от центрального рынка, и их хозяева ее хорошо знали. Естественно, молодую и красивую девушку давно приметили и приказчики, и слуги. Обычно она покупала зеркала, гребни и прочую девичью дребедень, а вот примерно три недели назад вдруг ни с того ни с сего прикупила плоский нож, из тех, что скрытно носят под одеждой, на шее, бриттские башмаки из крепкой лошадиной кожи, кожаную суму и мазь от комаров и клещей. Ничего себе наборчик для изнеженной городской дамочки! – Мазь она зря взяла, – Гета ловко набросил на хозяина плащ. – Все смеются. Каллид, хозяин парфюмерной лавки, делает ее из воска, глины и собачьего дерьма. – Мазь, значит, – Рысь задумчиво покусал нижнюю губу. – От комаров и клещей…
Вечером, уже в темноте, вернулись из лупанариев парни: Марций, Тит, Флавий. Все трое были явно довольны, вызывая завистливое раздражение Геты. – Ну, как? – Юний вскинул глаза. – Отлично! – хором откликнулись все трое. – Девки просто замечательные! У нас в Виндоланде таких нет. – Да я не про девок спрашиваю! – разозлился Рысь. – Про рыжую узнали что-нибудь? Тит с Флавием потупились, а Марций вдруг улыбнулся, и по улыбке его, широкой и чуть похотливой, Юний догадался, что парень что-то узнал. – Ну, докладывай же, не молчи! Марций шмыгнул носом: – Была такая девушка. Рыжая, звали – Лициния Карникка. Была – да исчезла. – Что значит – исчезла? – нахмурился Рысь. – Сгинула, проще говоря, не вернулась из Виндоланды – они туда с обозом наместника ездили, ну, девки из лупанария. Хозяин ругается, гадина, говорит – видать, была должна ему денег. – А подруг этой Лицинии ты не расспрашивал? – А как же? Пришлось уж и с ними… – Марций вновь ухмыльнулся. – Едва денег хватило. В общем, девки сказали – в Виндоланде любовник у Лицинии вдруг завелся. Коренастый, с грубым лицом, одет не по-римски, по-местному. Говорят – торговец из Веруламия. – И что же он делал в Виндоланде, этот торговец? – усмехнулся Рысь. – Не знаю, они у него не спрашивали. Говорят, уж больно ему понравилась Лициния, вот и поехал с нею, все равно по пути. – Так, выходит, они вместе ехали? – Да нет, говорю же, девки из лупанария впереди. А эти – в самом конце обоза. Как подходящая поляна, так… Ну, ясно. – Не совсем. – Юний покачал головой. – Так куда же они делись, Лициния и торговец этот? Девки что говорят? Марций махнул рукой: – Да то же самое, что и хозяин. Дескать, вместо того, чтоб отдать долги, сбежала в Веруламий вместе с любовником. Такое иногда случается. – Угу, – кивнул Юний. – Стало быть, пропала Лициния – и пес с ней? Так ведь девки считают? – Так. Многие даже завидуют. Выслушав парней, Рысь улегся на ложе и, завернувшись в накидку, задумался. Вот, значит, как… Не нравилась ему вся эта история с торговцем, наверняка липовый это был купец, странный – путешествовал налегке, без обоза. Зачем только он убил Лицинию? И – главное – зачем пытал и зачем отрезал голову? Хотя, конечно, всему этому есть и вполне обычное объяснение – убил, потому что в пути поссорились, пытал – из-за врожденных порочных склонностей, а голову отрезал – по обычаю бриттов. Чем не объяснение? Что ж, покуда сгодится… за неимением другого. А что касается Клавдии, то эта девчонка явно куда-то собралась. И не только в Виндоланду – иначе зачем еще и мазь от клещей? И бриттская обувь – неужели приемный отец не раздобыл бы ей подходящие воинские калиги? Явно что-то задумала девочка… Может, надоела ей размеренная скучная жизнь? Взяла да сбежала к любовнику? Очень может быть… Тогда надо срочно составить список молодых командиров из числа охраняющих вал Адриана когорт и по роду службы бывавших в Эбораке. Да, и постараться осмотреть спальню Клавдии. Ну с этим, похоже, не будет проблем. Проблем не возникло – Юний осмотрел помещение во время вечернего доклада наместнику. Мягкое ложе на львиных резных лапах, бронзовые светильники, сундучок и полки с пахучими мазями, румяными и прочим. Обычное девичье гнездо. Интересно, а где книга. Что-то не видать? – Можно заглянуть в сундучок? – Пожалуйста! – Наместник развел руками. Рысь откинул крышку и тщательно переворошил все содержимое сундука. И на самом дне наткнулся-таки на деревянный цилиндр – футляр от книги. Бережно взяв его в руки, Юний вытащил кусок свернутого в свиток папируса… Гай Мальва – «Британниа»…
Глава 6 Май – июнь 229 г. Виндоланда – Адрианов вал Поклажа скромного слуги
Религия кельтов была связана с кровавыми – человеческими – жертвоприношениямиСписок книги Гая Мальвы оказался оборванным. Желтоватый свиток «Британнии» основательно повествовал обо всех южно-британских племенах – дуротригах, регинах, кантиях, – что же касается иценов, то о них, увы, сведений не осталось. Окончание свитка оказалось аккуратно оторвано. Рысь не стал задерживаться в Эбораке: все, что нужно, он уже выяснил. Интриганы – соперники легата, Кальвизий Руф и Кресцент Фульвиан, похоже, были ни при чем, а близких друзей-подруг, с кем можно поделиться самыми сокровенными мечтами, у пропавшей дочки наместника не имелось. Ясно, собиралась в путь одна и сильно интересовалась иценами. Неужели и она увлеклась поисками запрятанных королевой Боудиккой сокровищ, которые есть ли, нет – кто знает? Зачем они избалованной девчонке из знатной и богатой семьи? Или – семья легата Клавдия Апеллина не столь уж и богата? А в самом деле? По словам многих, наместник был порядочным человеком, одним из немногих честных чиновников, а потому и не мог быть слишком богат. Юний опасался интересоваться финансовыми делами Клавдия в Эбораке, предвидя законное возмущение легата – не за тем вызывал! – и оставил этот вопрос до возвращения домой, в Виндоланду. О наместнике следовало осторожненько выспросить кого-нибудь из более-менее осведомленных людей, хоть того же Домицию Верулу. Уж этот-то прикидывающийся простачком пройдоха наверняка в курсе! Вообще-то и в Виндоланде следовало работать, не привлекая к себе особого внимания – в целях обеспечения обещанной легату секретности. Вернувшись домой, Юний быстро развил бурную деятельность: с помощью Геты – других помощников у него здесь не было, молодые легионеры свою задачу выполнили – опросил всех служек таверны, которую под видом парня посещала Клавдия, самолично поговорил со штабными и Фракийцем. Хорошо осведомленным о финансовом положении легата неожиданно оказался вовсе не Домиций, а Лупиан из хозяйственной части. Наместника он знал давно и подтвердил, что тот был честным человеком, вследствие чего временами испытывал денежные затруднения, как вот, например, сейчас. – Сказать по правде, – приглашенный Юнием в таверну Лупиан покачал лысоватой башкой, – у легата вряд ли есть деньги и на приданое для дочери! – Даже так?! – изумился Рысь. – А ведь он вовсе не кажется бедняком. Хозяйственник расхохотался: Это нам с тобой не кажется. А по сравнению с другими легатами… Лупиан устало махнул рукой. Юний подозвал служку и попросил еще вина с жаренной на вертеле дичью – жаворонками, малиновками, перепелами и прочими птицами, приправленными острым соусом из рыбьих кишок. Хозяйственника он заманил в таверну под предлогом выпросить новую палатку для своих людей – старая, дескать, вся изорвалась, а дожидаться официальной замены было бы слишком долго. Завязавшуюся после второго бокала беседу Рысь быстро перевел в нужное ему русло и теперь еле скрывал свою радость – Лупиан, оказывается, был осведомлен не только о легате. – Порученец? Такой темноволосый, смазливый? Как же, видал! – Хозяйственник лихо опрокинул в себя уже пятый бокал. – Все вертелся вокруг ветеранов, выспрашивал что-то. – Да что такие могут выспрашивать? – делано засмеялся Рысь. – Разве что о падших девках либо, наоборот, о мужиках. – Да нет. – Лупиан шумно вздохнул и пристально посмотрел на собеседника: – Ну, еще кувшинчик – и будет тебе палатка! Крепкая, просторная – чистый шатер. – Вот спасибо! Мы отблагодарим, клянусь Минервой, вот попадется что-нибудь из добычи… – Да, дождешься от вас! – захохотал смотритель складов. – Только обещать мастера. Давай, давай, не жмись, закажи кувшинчик фалерна, пока его тут не выпили некоторые! – Он скосил глаза на веселящуюся в углу компанию во главе с Домицем Фракийцем, который, ничтоже сумняшеся, полагал, что Юний сейчас выполняет его задание – наводит мосты для перевода в штаб. Со стороны все именно так и выглядело. – Эвон сидят, пьяницы, – кивнув, сокрушенно вздохнул Рысь. – Веселятся. Девок сейчас позовут, а кое-кто – и мужчин, как тот, о котором ты мне сейчас рассказывал. – А, тот смазливый парень, порученец, – вспомнил Лупиан. – Кстати, он не очень-то интересовался ни девками, ни мужиками. Больше выспрашивал про реку, да про вал, да про дороги. Сильно ему у нас понравилось – и реку хвалил, и лес. Да, заброшенное святилище просил показать. – Святилище? – Юний покусал губы. – А зачем оно ему? – Не знаю, – пожал плечами смотритель складов. – Мало ли чудаков на свете? Может, хотел задобрить местных богов. Эй, служки! Да принесете вы, наконец, вино?! Святилище! Юний примерно знал, в какой стороне оно расположено, но сам там никогда не был. Кажется, милях в пятивниз по реке, считая от поляны древних камней. Ладно, отыщем… Гета! Он же местный и должен хорошо знать дорогу. – Ну, наконец-то! – увидев пред собой кувшин фалернского, обрадованно вскричал Лупиан. – Жаль тебя – ты не присутствовал на лемуриях, веселый оказался праздник! – Да, я отмечал его в пути. – Тогда наполняй же скорей бокал! Выпьем за духов умерших родичей! Чтобы они никогда не тревожили живых! Нельзя сказать, чтобы желание Юния осмотреть заброшенное святилище бригантов вызвало прилив энтузиазма у его слуги. Гета как-то нахохлился, сразу потеряв обычно свойственную ему веселость, и вполголоса пробормотал что-то вроде того, что незачем зря тревожить обиталище древних божеств. – Наши боги очень мстительны, господин, и, боюсь, им не очень-то понравится, если кто-то нарушит их покой! – А мы не просто нарушим, – вдруг хохотнул Рысь. – Мы им принесем жертву! Купим на торжище белого петуха или курицу… – Лучше петуха, – согласился слуга. – Только… все равно, лучше бы туда лишний раз не таскаться. Как ни упирался Гета, а все же пришлось пойти – куда ему деваться? Петуха, правда, купили, не поскупились – мальчик лично нес его в перекинутой через плечо суме. Шли пешком – по должности Юнию лошадь не полагалась, а выпрашивать на конюшне не хотелось – последовали бы вопросы: куда да зачем? День выдался жаркий, почти что летний, да и до лета оставалось уже всего ничего – каких-то три дня. Яркое солнце жарко светило в небе среди маленьких куцых облаков, пели-заливались какие-то птицы, разноцветные бабочки перелетали с цветка на цветок, где-то рядом, едва не касаясь уха молодого воина, басовито жужжал шмель. Узкая дорога шла вдоль реки, мимо кустов жимолости и дрока, у самой воды росли ивы, а чуть подальше – орешник, березы, липы, кое-где попадались и дубравы, и бук. Близ города тянулись засеянные пшеницей и рожью поля, кое-где виднелись круглые, крытые соломой хижины, иногда перемежавшиеся высокими, почти что римскими домами из бревен и тесаного белого камня. Рядом с такими постройками обычно располагались ухоженные сады с кустами смородины и крыжовника, с яблонями и даже с завезенной римлянами вишней. Все это бурно цвело и пахло так, что Юний сглотнул слюну. Кое-где на деревьях уже образовались завязи, сулящие богатый урожай и хмельной сидр. Поля постепенно сменились лугами, желтыми от одуванчиков, затем пошел лес – осины, елки, сосны. Деревья становились все гуще, царапали корнями дорожку, сузившуюся до размеров звериной тропы. Между стволами густо разросся папоротник, а солнечные лучи, теряясь в еловых лапах, все реже попадали на землю. – Кажется, сюда. – Гета остановился на развилке у большого серого камня, покрытого какими-то знаками. Картинки – словно рисунки детей: запряженная парой коней колесница, воины… – Так, кажется или сюда? – поправив висевший на перевязи через левое плечо меч – обычный короткий гладиус, скептически осведомился Юний. – Сюда… Небольшую поляну со всех сторон обступали сумрачные мохнатые ели, посередине же торчал замшелый камень с вырезанным на нем изображением трех женщин в глухих, с капюшонами, накидках. Маха, Ба, Морриган… Рысь знал уже, что этих трех богинь почитают не только в Британии, но и в соседней Гибернии, Галлии, Испании и много где еще. Благоговейно поклонившись камню, Юний и Гета вытащили из сумы приготовленного на заклание петуха. Белый, с большим красным гребнем и острыми шпорами, он оказался задиристым и, едва опомнившись, больно клюнул Гету в плечо. – Вот, гад! – рассердился мальчик, но, посмотрев на богинь, тут же прикусил язык. Это он не про вас, – поспешно пояснил божествам Юний, как и все римляне, не склонный обижать могущественных чужеземных богов. Иное дело – расправиться с их жрецами-друидами, как поступил почти двести лет назад наместник Светоний Паулин – тот самый, что воевал с Боудиккой, которую римляне называли чуть переиначенным именем – Боадицея. По мнению Рыси, Боудикка звучало гораздо лучше. – На! – еще раз поклонившись камню, Юний протянул Гете кинжал. – Это твои богини, тебе и приносить жертву. – Спасибо, мой господин! – искренне поблагодарил слуга и, взяв левой рукой кинжал, ловко отхватил петуху голову, словно всю жизнь служил мясником в какой-нибудь таверне или на постоялом дворе. Красная петушиная кровь вытекала толчками, обезглавленную птицу свели судороги, но Гета крепко держал дергающую тушу и, лишь когда петух застыл, бережно положил его перед камнем. – О, Морриган, о, Маха, о, Ба! – с какой-то внутренней страстью произнес мальчик. – Прошу вас, примите жертву и знайте, это не простой петух, не из дешевых, мы купили его задорого У Мальдиния-птичника, а Мальдиний никогда не продает плохих птиц, правда, берет дорого, но мы все же… – Хватит, – исподлобья взглянув на богинь, шепнул Рысь. – Какое дело божествам до птичника? – Божествам до всего есть дело! – скосив глаза, важно отозвался Гета. Юний пожал плечами – похоже, в данном вопросе парень был прав. – Попроси у них помощи во всех наших делах, – дождавшись, когда слуга закончит перечисление всех встретившихся ему на жизненном пути трудностей, напомнил Рысь. – Да, чуть не забыл. – Мальчишка опомнился. – О, великие богини! Вам подвластны все судьбы людей, от рождения до смерти. Соблаговолите же хоть немного помочь нам… А мы за это обязательно принесем вам хорошие жертвы: петухов, барана и, может быть, даже белую кобылицу. Услыхав про кобылицу, Рысь тут же отвесил парню подзатыльник и зло прошептал: – Ты чего, совсем уже ничего не соображаешь? Откуда мы им возьмем кобылицу? Хорошо хоть человеческих жертв не обещал! – Такие жертвы я не могу приносить, – покачал головой Гета. – Я не друид… хотя мог бы быть уже и помощником нашего друида Фримальда… – А, так друидов еще не всех извели?! – усмехнулся Рысь, и мальчик тут же зашипел на него: – Тсс!!! Узенький солнечный лучик, проникший сквозь мохнатую зелень еловых лап, упал на священный камень, разом озарив всех трех богинь. – Ого! – обрадованно воскликнул Юний. – Гляди-ка, они улыбаются! Гета присмотрелся. – Точно, улыбаются! – Губы мальчика тоже тронула улыбка. – Значит, приняли нашу жертву. Теперь можно и приступить к делу. – Он обернулся. – Что ты хотел здесь увидеть, мой господин? – Сам не знаю, – ухмыльнувшись, признался Рысь. – Что-нибудь… Давай-ка пройдемся посмотрим. Не обращая особого внимания на священный камень – а чего? жертву-то уже принесли! – они обошли всю поляну, едва не спотыкаясь о древнее изломанное оружие – мечи, проржавевшие шлемы, копья: видно, все это наряду с большими бронзовыми котлами и какими-то тележными колесами тоже приносили в жертву. Интересно, какой толк богиням от старого тележного колеса? Впрочем, кто их знает, может, тележные колеса или старый дырявый котел – это как раз то, что им позарез нужно? Внимание Рыси неожиданно привлекли какие-то сизые дурно пахнущие комки со следами зубов лисы или собаки. Не побрезговав, он нагнулся, поднял, принюхался. – Кишки! – посмотрев, с ходу определил Гета. – Человеческие кишки! – С чего ты взял, что человеческие? – недоверчиво переспросил Юний. – Может, лошадиный или бычьи? – Лошадиные и бычьи – толще, – тихо пояснил слуга. – Вот на свиные – да, похожи. Но они ведь валялись где-то на земле, и валялись не зря! Нет, свиные кишки никто не будет выбрасывать, к тому ж это святотатство – приносить кабана в жертву! – Ты сказал – кишки валялись не зря, – напомнил Рысь. – Да, – Гета согласно кивнул. – Здесь явно кто-то гадал. И не так уж давно. – Гадал? Ах, да… Юний сразу же вспомнил о «милом» обычае друидов гадать по дымящимся внутренностям жертв. И в самом деле – кто-то гадал. Может, стоило поискать труп? Не Клавдия ли это? Или – та, другая… Айна? Рысь старательно затопал ногами прогоняя прочь нехорошие мысли.И. Смирнова. Тайны магии
– Поищем! – согласился Гета. – Судя по кишкам, его не сожгли. Наверное, торопились. Скорее всего, бросили где-то рядом. Труп обнаружил Юний. Обнаженное, местами до костей обглоданное хищными зверями тело явно принадлежало подростку мужского пола, чрезвычайно худому, на вид чуть помладше Геты. Живот несчастного был разрезан наискось, голова отсутствовала. – Что за дурацкий обычай – отрезать головы! – возмущенно сплюнул Рысь. – Э, не скажи, господин! – с сокрушенным видом возразил Гета. – Голову врага можно приколотить над притолокой и с гордостью показывать гостям. Чем больше голов – тем больше чести. – Ого! – Юний покривил губы. – Ну и кровожаден же ты, как я посмотрю! – Нет, господин, ты меня неправильно понял! – горячо возразил слуга. – Этот обычай был в давние времена, еще до Светония Паулина. А с тех пор… С тех пор мы долго жили вместе с римлянами, и многие обычаи забылись. Как, к примеру, вот этот. – Мальчик кивнул на обезображенный труп и передернул плечами. – Брр! Какое варварство! Теперь так поступают лишь дикие северные племена, всякие там каледоны и прочие притены. – А вотандины? – быстро поинтересовался Рысь. Гета задумчиво почмокал губами: – Н-не знаю. Не думаю. Они все же союзники римлян. Хотя… к северу от Адрианова вала ведь нет легионов? Нет, – согласился Юний. – И никто не мешает вотандинам жить так, как они хотят. Знаешь, я все вспоминаю того «разрисованного», Мада Магройда… Да, здорово ты тогда его уделал! – Гета весело засмеялся. – Сто лет помнить будет. – Вот я и думаю, не он ли здесь побывал? Юный слуга задумался, старательно наморщив лоб: – Да нет, притены приезжали в апреле, с тех пор почти месяц прошел. А труп – свежий. Еще даже и не разложился как следует… Может, дней пять, не больше. Нет, это точно не вотандины. Рысь хмыкнул – у него имелось на этот счет свое мнение. Он был полностью согласен с Фабием, говорившим о том, что не может быть в отряде восемь вотанлинов – или три, или шесть, или девять. Ведь их основанная воинская единица – «троица» или «тримарциспа», как писал еще Цезарь в «Записках о галльской войне». Один – воин из знатного рода, и с ним двое оруженосцев. Обязательно двое. Значит, вотандинов все-таки было девять, а стало быть, кто-то остался. Связан ли этот оставшийся с убитой проституткой и вот с этим трупом? Тут нужно было разбираться. Как? Юний замолчал, задумался – и думал почти всю дорогу, невпопад отвечая на вопросы Геты. Если все это совершил вотандин (зачем – нужно думать после), то ведь не мог он передвигаться вовсе незамеченным, он же человек, а не бесплотный призрак. Стало быть, кто-то мог его видеть, возможно, даже запомнил. Да, одежду оставшийся воин вполне мог и сменить, но вот татуировки на лбу и руках – они-то ведь никуда не делись! Уже начинало темнеть, когда Юний и Гета подошли к южным воротам Виндоланды. Рассыпавшийся перед мощными стенами крепости город – викус – встретил усталых путников дымом очагов и вкусным запахом луковой похлебки с мясом. Прикупив в лавке зеленщика жареных пирогов, а в таверне – кувшин разбавленного вина, молодой господин и его слуга направились к дому. – Вот что, Гета, – укладываясь спать, приказал Рысь, – завтра разузнай, кто здесь торгует рабами… Не думаю, что в жертву был принесен кто-то из местных – слишком уж это опасно. – Я тоже так мыслю, – важно отозвался мальчишка. – Конечно же, для принесения в жертву был приобретен раб. Худой и некормленый – чтобы подешевле. Вот крохоборы – пожалели денег даже на богов! Гета с презрением сплюнул, но, уловив недовольный взгляд хозяина, тут же затер плевок пяткой. Утром Юний в сопровождении Геты, гордо несшего за своим хозяином щит и метательное копье-пилум, отправился на службу. Вновь пришла очередь охранять одну из крепостей Адрианова вала. Дежурство прошло нескучно, как-то так получилось, что Рысь почти всю смену проболтал с хитрым толстяком Сервилием. Просто на этот раз Сервилий стоял на посту на верхней площадке, а Рысь как раз контролировал северные ворота – вот и разговорились. Толстяку римлянину – хотя едва ли он являлся настоящим римлянином, поскольку в жилах его текла и кровь местных племен, – ужасно хотелось поговорить. Он вообще отличался болтливостью, как и многие толстяки. Именно от Сервилия Рысь с удивлением узнал о многих злачных местах, не так давно появившихся в Виндоланде. Сам Юний знал три лупанария, оказывается – открылось еще два: их, если верить Сервилию, контролировал Домиций Верула. – Надо же! – искренне удивился Рысь. – А я и не знал, что Верула этим промышляет! – О, он еще и не тем промышляет! – оглядевшись по сторонам, хохотнул толстяк. – Только это строго между нами. Вообще не советую болтать о Веруле, Юний! – Приму к сведению, – серьезно кивнул Рысь. – А что, его заведения обсуживают только легионеров? – Не только. – Сервилий мотнул головой. – Всякого, кто может заплатить. Девочки – в одну цену, мальчики – выше. – И дорого? – Кто? Мальчики? – Толстяк захохотал. – Да нет, – усмехнулся Юний. – Я ведь просто так спрашиваю. Интересно просто, цены у Верулы как и везде или выше? Сервилий кашлянул: – Иногда даже дешевле! – Как это дешевле? – Рысь недоверчиво посмотрел на собеседника. – Что же, Домиций себе в убыток живет? – Да не сказать чтоб совсем уж в убыток. Только товар у него – разный. Ну, к примеру, девки, что подороже, – красивые, плотненькие, а дешевые – кожа да кости, похоже, Верула их вовсе не кормит, что заработают, то и поедят. И те и другие сдаются в аренду… Да! Я как раз хотел тебе предложить! – Сервилий радостно ухмыльнулся. – Ты ведь не женат, так? Рысь улыбнулся: – Ты полагаешь, стоит поскорее жениться? – Э, нет, в этом деле торопиться не надо, – шутливо погрозил пальцем толстяк и, посерьезнев, продолжил: – Я ведь к чему? Коль ты не женат, так можешь не шляться по лупанариям, а взять у Верулы девчонку на определенный срок! А то и двух! – Заманчивое предложение, – оценил Юний. – И в самом деле… – Ну вот! Я ведь так и делаю. Только ты поспеши, Домиций уже самых красивых сдал – достанется какая-нибудь страхолюдина. – Ну, страхолюдину-то я не возьму… А он только своим сдает или еще и местным? – Так тебе говорю – всем! Плати и пользуйся. Так что ты поспеши. Рысь пристально посмотрел вдаль: – Спасибо за совет, Сервилий. Завтра, как сменимся, сразу же пойду к Веруле. На фоне синего неба чернели отроги не таких уж далеких гор. Блестели озера, меж холмами и вересковыми пустошами вилась мощеная дорога, тоже построенная римлянами. Дорога проходила как раз между землями селговов и вотандинов, пересекала небольшой город Тримонтий – столицу союзников – и шла дальше, к полуразрушенному и заброшенному Антонинову валу, отделяющему земли северных союзников Рима, дамнониев, от диких разрисованных каледонов. Юний вдруг присмотрелся и вздрогнул, увидев выскочивших из-за крутого холма всадников. Поднимая пыль, они вроде бы направились к валу, а затем резко повернув, исчезли в буковой роще. – Частенько так, – кивнул на всадников Сервилий. – И кто это такие? – А кто их знает? Наверное, пастухи. Пастухи… Юний пригляделся и вдруг увидел поднимающийся в небо дым. – Да говорю тебе – пастухи. Вон и костер жгут. Костер-то костром, понятно. Только вот дым от него был какой-то странный. Сначала – черный, как копоть, потом – белый, словно лебединый пух. Н-да-а, интересно… Юний сузил глаза: – Сервилий, пока я отсутствовал, не было никаких попыток прорваться на ту сторону вала? – На ту сторону? – Толстяк расхохотался. – Вот что рутинная служба делает даже с неглупыми людьми! Ты что, забыл? Кому на ту сторону надо – торговцам, местным на праздники – мы и так пропустим, достаточно разрешения командира когорты. – Ах да, – Рысь сконфуженно отвернулся. Для кого же тогда эти дымы?
Для того, кто не очень-то хочет, чтобы про него узнали римляне? Если это вотандин, он будет стараться пройти за вал незамеченным – возможно, прикинувшись торговцем или даже странствующим песнопевцем-поэтом – филидом. А если это он убил рыжую проститутку, отрезав у нее голову, если это он принес жертву богиням на старом капище – значит, у вотандина при себе должны быть две мертвые головы. Сейчас жарко – запах от них тот еще… Вот запах-то и может его выдать! Правда, Гета говорил, что северные полудикие племена знают, как сохранять головы врагов – бальзамируют их, что ли? Может быть… Однако у вотандина на это просто не было времени. После смены Гета встретил своего молодого господина невесело – порученный ему обход работорговцев успеха не принес. Не очень-то бойко здесь шла торговля живым товаром – больших войн давно не было, так, мелкие стычки. Значит, осталось проверить Домиция Фракийца… Как бы это сделать, не вызывая особых подозрений? Послать Гету? Нет, не годится, Верула знает, чей это слуга. Остается идти самому… А, собственно, почему бы и нет? Рысь обнаружил Домиция в таверне Стефания – тот пил вино в компании какого-то подозрительного сброда, то ли разбойников, то ли конокрадов. Бородатые, в козьих штанах и шапках из звериных шкур, они громко хохотали, обсуждая с Фракийцем какое-то дело. Усевшись за стол в углу, Юний нарочито громко подозвал служку и, заказав вина, смачно зевнул. – Аве, дружище! – оставив своих собеседников, улыбающийся Домиций тут же подсел к Юнию. – Как служба? Рысь пожал плечами. – Не надоело еще торчать на воротной башне? – оглядевшись, Верула понизил голос: – Пора бы уже и переходить в штаб! – В июньские ноны обязательно подам прошение, – с улыбкой заверил Рысь. – Похвально! – Домиций одобрительно покачал головой. – Вот за это и выпьем! Эй, слуга, убери эту пойло и тащи сюда фалерна! Выпили, и Юний вдруг пожаловался на одолевшую его скуку. – Скучно?! – хохотнул Верула. – Так развлекись! Устрой небольшую оргию. За веселыми девками советую обратиться ко мне – для тебя, так уж и быть, сделаю скидку. – Ты что, содержишь лупанарий? – Да нет, конечно же… – Домиций замялся. – Так, есть кое-какие связи. – Отлично! – Рысь потер руки. – Но некоторые из моих гостей предпочитают мальчиков. – Будут тебе и мальчики! – Я бы хотел отобрать всех лично. – Хорошо. – Верула согласно кивнул и, еще раз оглянувшись, перешел на шепот: – Знаешь постоялый двор одноухого Сальвиния? – Нет, – так же шепотом признался Юний. – Наверное, он не так давно открылся? Домиций хохотнул: – Да уж, недавно. Это на окраине, почти у самой реки. Зайди вечерком. Скажешь Сальвинию, что от меня. Извини, сам тебя проводить не могу – дела. – Ну что ты, – поднимаясь, улыбнулся Рысь. – Благодарю и за это.
Постоялый двор Сальвиния, расположенный почти сразу за торжищем, у пристани, оказался вполне приличным с виду: длинный выбеленный дом под камышовой крышей, плетеная ограда, бревенчатые амбары, коновязь, просторный, посыпанный желтым речным песком двор, который деловито подметал раб – паренек с обритой наголо головой, примерно одних лет с Гетой. Подойдя ближе, Юний тронул ворота: – Эй, парень! Раб поднял глаза. – Позови-ка хозяина. Поклонившись, бритоголовый аккуратно прислонил метлу к изгороди и тут же исчез в доме. Судя по всему, на постоялом дворе было не так уж много гостей – у коновязи лениво жевали сено несколько мулов, да на заднем дворе виднелась пара груженных кожей возов. Прямо сказать, негусто. Из дверей дома в сопровождении того же раба вышел коротконогий толстяк с широким, лоснящимся от пота лицом и, поправив серебряное ожерелье, направился к ожидавшему во дворе Юнию. – Это ты звал меня, молодой господин? – чуть поклонившись, осведомился толстяк. Редкие седоватые волосы его дернулись, открыв на месте правого уха какой-то заскорузлый обрубок. – Да, я звал тебя, Сальвиний. – Рысь с улыбкой кивнул. – Один человек просил передать тебе поклон. – Что за человек? – насторожился Сальвиний. Маленькие хитрые глазки его с подозрением уставились на гостя. Юний молча перевел взгляд на подметающего двор раба. Хозяин постоялого двора усмехнулся: – Этот раб глуховат. К тому же, даже если б он и хотел кому-нибудь что-нибудь рассказать, так не сможет – полгода назад я велел отрезать ему язык. – Что ж. – Рысь пожал плечами. – Тем лучше. Домиций Верула сказал, что ты можешь мне помочь в одном деле. – Верула? – Одноухий оценивающе оглядел собеседника. – А! – вдруг догадался он. – Ты, наверное, Юний Рысь из шестой когорты? Домиций как-то рассказывал о тебе. Ну, проходи же, дорогой гость, зачем стоять на дворе под палящим солнцем, привлекая к себе любопытные взгляды прохожих? – И верно, незачем! Так ты поможешь мне? Хотелось бы кое-кого посмотреть… Девочек, мальчиков? – кивнув, на ходу осведомился Сальвиний. – Девочки у меня уже есть. – Ясно. Вот, уважаемый, проходи в ту дверь. Не темно? – Да нет, видно. – Осторожно, здесь лестница. Сопровождаемый любезным хозяином, Рысь обошел прислоненную к стене лестницу и, пройдя сквозь занавешенный плотной циновкой проем, оказался в небольшом помещении, представлявшем собой обычный римский таблиниум – три стоявших буквой «П» ложа, небольшой столик, светильники на изящных ножках, подставки для кувшинов с вином. – Располагайся, любезнейший господин! – Одноухий поклонился, приложив руки к груди. – Я велю принести вина – скрасить твое ожидание. – Спасибо, – усевшись на ложе, кивком поблагодарил Юний. Хозяин постоялого двора еще раз поклонился и ушел, видимо, отдать необходимые распоряжения. И тут же в комнату вбежала светловолосая девушка в синей короткой тунике, совсем еще юная, наверное, ей не было и пятнадцати. В руке девушка держала горящую свечу, от которой и зажгла светильники, после чего поклонилась гостю: – Меня зовут Марика, господин. Сейчас принесут вино. Рысь улыбнулся: – Ты красивая девушка, Марика. И хорошо говоришь на латыни. – Я рада, что тебе нравлюсь! – Девчонка заулыбалась и неожиданно стащила с себя тунику, оставшись в чем мать родила. – Возьми же меня, мой господин! – подбежав ближе, девчонка упала на колени… и вдруг всхлипнула. – Э, нет! – улыбнулся Юний. – Не так же, сразу! Да и, сказать честно, ты еще слишком юна. Стой… Ты плачешь? Почему? – Хозяин велит меня высечь, если я не развлеку тебя! – шмыгнув носом, призналась Марика. – Так развлекай! – встав с ложа, Юний поднял с полу тунику и протянул девушке. – На, одевайся и садись рядом – расскажешь мне что-нибудь. – Ой, я знаю много всяких историй, мой господин! Вошедший слуга – давешний бритоголовый парень – принес кувшин с вином, бокалы и блюдо с маринованными оливками. – Попробуй, господин! – Марика взяла с блюда оливку. – Их привезли из Галлии. Рысь рассмеялся: – Вот уж, дожили и до того, чтобы считать деликатесом обычные оливки. Ну, – наполнив бокал, он протянул его девушке, – пей и расскажи мне что-нибудь, как обещала. – Жил когда-то давно в земле бригантов один юноша, – пригубив вино, начала рассказ Марика. – О, нет, нет! – замахал руками Юний. – Я, видишь ли, не люблю слушать давние предания. Давай-ка историю посвежее! – Ой, – озабоченно вздохнула девчонка. – Посвежее… – Разве у вас, на постоялом дворе, никогда не происходило ничего смешного? – Ну… – Марика задумалась. – Я ж здесь недавно. Да и что может быть веселого в жизни рабыни? .– А твой хозяин Сальвиний? Или – Домиций Верула? Разве он не веселый человек? – Верула? – В глазах девушки явственно промелькнул страх. И как раз в этот момент в таблиниум вошел одноухий. Как-то он вовремя появился, наверняка подслушивал у дверей. – Сейчас устроим просмотр. – Сальвиний льстиво улыбнулся и, скосив глаза на примолкшую Марику, чмокнул губами. – Псст! Пошла, мол, вон, и побыстрее. Поклонившись, девушка бросилась прочь, едва не споткнувшись на пороге. – Экая коровища! – презрительно усмехнулся хозяин. – Извини, если не понравилась. Девка еще не очень умела в постели. – Ну, до постели у нас не дошло, – отмахнулся Рысь. – Давай, уважаемый, показывай поскорей, кого привел? Кивнув, одноухий хлопнул в ладоши. В дверях неслышно возник златокудрый юноша в зеленой, с золоченой вышивкою тунике. В руках юноша держал арфу. – Это Гелесий, мой любимчик, – пояснил Сальвиний и махнул парню рукой. – Садись в угол, Гелесий. Играй! Усевшись в углу, скрестив ноги, юноша тронул пальцами струны. Полилась нежная мелодия, и под ее звуки в комнату впорхнули – иного слова не подберешь – длинноногие девушки с распущенными по плечам волосами. Извиваясь в танце, девушки по очереди подходили к гостю и кланялись. – Ну, как? – Одноухий обернулся к гостю. – Прекрасно! – одобрительно кивнул тот. – Только мне нужны мальчики! – А это и есть мальчики! – Сальвиний захохотал. – Нежные, как шерсть новорожденного ягненка. Не веришь? Подожди, сейчас я велю им раздеться… – Не нужно, – устало отмахнулся Рысь. – Я и без того вижу, что все они слишком упитанные. У меня ведь будут в гостях местные торговцы, а ты сам знаешь – им нравится худоба. – Ах, ну да… – Одноухий сокрушенно покивал головой и, раздраженным жестом отправив юношей прочь, поманил пальцем Гелесия. – Вижу, уважаемый гость выбрал меня! – Гелесий жеманно поклонился. – И ты не прогадал, незнакомец! – Нет, Гелесий, – Сальвиний махнул рукой, – на этот раз не о тебе речь. Скажи-ка, а где у нас шатается Армай? Юноша вздрогнул: – Я как раз хотел доложить… Вообще-то он должен был явиться еще вчера. – И что? – напрягся хозяин притона. – До сих пор нет? Ты посылал кого-нибудь к его нанимателю? – Да… – Гелесий замялся. – Того, похоже, и след простыл. – Проклятье! – Сальвиний хлопнул ладонью по столу и, обернувшись к гостю, рассыпался в извинениях. – Прости, уважаемый, что невольно задели тебя своими проблемами. – Ничего, – как можно более небрежно отмахнулся Рысь. – А что, бывает и так, что наниматели просто крадут рабов? – Да нет, – одноухий скривился, – первый случай… А я ведь еще не хотел отпускать Армая к этому… Сальвиний осекся и, прогнав Гелесия прочь, озабоченно встал: – Прости, господин, придется продолжить нашу беседу позже. – Да я не в обиде! – вполне искренне отозвался Юний. – Загляну денька через три. Хозяин притона низко поклонился гостью и лично проводил через двор, заодно проверяя качество проделанной бритоголовым рабом работы. Придраться было не к чему – двор был подметен идеально, по крайней мере, Рысь не увидел ни одной соринки… зато услышал девичий крик, вдруг раздавшийся из сарая. Свистнул бич… Юний оглянулся. – Не обращай внимания, дорогой, – осклабился одноухий. – Я велел высечь ту нерадивую рабыню, что не сумела тебе понравиться. – Вот как? – Рысь внезапно почувствовал себя негодяем – ведь несчастную девчонку сейчас пороли именно из-за него. Хорошо бы было ее как-то выручить… каким-нибудь способом. – О, кстати, не та ли это рабыня, которую я хотел нанять на ночь? – заинтересованно промолвил молодой человек. – Марика… Так, кажется, ее имя… – Да, Марика. – Сальвиний ухмыльнулся. – Если ты ее возьмешь, уважаемый, то решай скорее – иначе рискуешь испачкаться кровью: мой палач хорошо исполняет приказы. – Беру! – Юний потянулся к кошельку, висевшему на запястье, как было принято среди легионеров. – Сколько? – Эй, ребята, – заглянув в сарай, громко заорал хозяин. – Хватит с нее! Я сказал, хватит! Где ее туника? Одевайся! Да вытри глаза, тварь… Не дай тебе боги снова не понравиться. – Я… я понравлюсь, хозяин, – послышался тонкий плачущий голосок. – Я обязательно понравлюсь, вот увидишь! – Ну, хватит ныть… Готова? Сальвиний лично подвел Марику за руку: – Забирай. Э, не сразу… Сначала – два сестерция! Рысь послушно отсчитал деньги.
Они пришли домой уже вечером, заглянув по пути на рынок – купили еды и пива. Гета вовсе не удивился, увидев с хозяином девушку-рабыню, как и не особо обрадовался. – Замухрышка какая-то, – улучив момент, шепотом покритиковал он. – И где только ты ее откопал? – Не болтай много, – с усмешкой бросил Рысь. – Лучше накрывай на стол – сейчас и пообедаем. Думаю, еще не слишком поздно. – О, обедать никогда не поздно, мой господин! – радостно воскликнул Гета и тут же понизил голос. – А что, мы и эту замухрышку кормить будем? Юний угостил парня смачным подзатыльником: – Не замухрышку, а гостью! Понял? – Понял, – почесав затылок, вздохнул слуга. – Неужто она усядется с тобой за один стол? – Как и ты, Гета. – И я? Ого! Мальчишка обрадованно выбежал на двор раздувать очаг в летней кухне. Войдя в хижину, Рысь замер на пороге, обнаружив на своем ложе обнаженную Марику. Тусклый, горящий над ложем светильник выхватывал из темноты тощее поджарое тело, угловатое, с неразвитой, совсем еще девичьей грудью. Да-а… Вздохнув, Юний уселся на ложе: – Сколько тебе лет, Марика? – Тринадцать. – Ого! Уже полностью умудренная жизнью женщина, – грустно пошутил Рысь. – А ну, покажи спину. Девушка послушно повернулась – поперек спины виднелись три кровавых, едва подживающих шрама – следы воловьего бича или плети. – И часто тебя так? – Юний погладил девчонку по плечу. Та ничего не ответила, лишь вздохнула и, вдруг встрепенувшись, обняла легионера за шею. – Люби меня, – шепотом попросила она. – Иначе Сальвиний… – Успокойся! – мягко отстранив Марику, Юний поднялся с ложа. Не в его вкусе была девочка, к тому же – слишком уж мала. Тем более использовать ее в данных обстоятельствах казалось не очень-то хорошо. Словно бы воспользоваться чей-то слабостью. Рысь так поступить не мог, не в его характере было подобное! – Значит так, Марика, – негромко сказал он. – Сегодня ты проведешь эту ночь с нами… Со мной и моим слугой. – Я знаю, господин! Пусть так. Пусть будет еще и слуга, лишь бы… – Нет, ты меня не поняла. – Рысь покачал головой. – Ты просто посидишь с нами… А затем будешь спать до утра. Одна! А утром пойдешь к своему одноухому красавцу. – Но… – А что меж нами было и чего не было – не его собачье дело, поняла? – Поняла, – прошептала Марика и вдруг заплакала. Узкие, исполосованные бичом плечи его затряслись в рыданиях. – Ну-ну, – как мог успокаивал Юний. – Сейчас же перестань плакать! – Господин. – Девушка перестала рыдать и с мольбой взглянула на легионера: – Неужели я такая страшная и тебе совсем не нравлюсь? – Ты очень красивая, Марика, – Рысь улыбнулся. – Но как бы тебе это сказать? Еще совсем дитя… А я, знаешь ли, предпочитаю взрослых девушек. Кстати, ты давно у Сальвиния? – Третий месяц, – девчонка шмыгнула носом, – мои родители давно умерли, а дядя был рыбаком в Эбораке. Держал вместительный челн… – А, так ты городская! Теперь понятно, откуда так хорошо знаешь наш язык. А дядя, я догадываюсь, плохо кончил? Марика кивнула: – Три месяца назад морские богини за что-то прогневались на него и наслали бурю… Дом и всех домочадцев продали за долги. – Стало быть, у тебя совсем никого нет? – Совсем. – Девушка горько вздохнула. – Да-а… – озадаченно протянул Юний. – Придется что-то придумать… Он поднялся и тихо вышел во двор, освещенный оранжевыми отблесками горящего очага. Черной проворной тенью шуровал в летней кухне Гета. Трещал, разбрасывая искры, хворост, собранный юным слугой в лесу, а в котле на железной решетке булькало варево. – Варю мясную похлебку! – обернувшись, с гордостью пояснил чумазый от копоти Гета. – Хорошие времена, мой господин, – мясо едим почти каждый день. Боюсь только, что долго так не протянем. – Не твоя забота, – усмехнувшись, Рысь посмотрел на решетку. – Это еще что там такое? – Ракушки, господин. Собрал с утра у реки. – Гадость какая! – Да нет, они очень вкусные. Тебе точно понравятся, клянусь Юноной и Морриган! – Ладно… Сварится, можешь подавать на стол. – А та замарашка… – Марика, – твердо произнес Юний. – Нашу гостью зовут Марика. Прошу отнестись к ней со всем уважением. – Понял, мой господин.
За обедом, затянувшимся далеко за полночь, Марика совсем успокоилась, и если поначалу стеснялась, выбирая совсем уж маленькие куски, то после кружки вина заметно осмелела, а после второй уже вовсю хохотала над смешными россказнями Геты. – И вот этот деревенский увалень, Трогг, выкинул в грязь целый сестерций и выпросил вместо него асс – на той монете ему, дурачине, рисунок больше понравился! Ну и чучело! На рынке до сих пор вспоминают. А у вас в Эбораке, поди, тоже подобного много чего было? – Может быть, – кивнула Марика. – Только я не так часто бывала на рынке. В основном сидела во дворе да чинила сети, а рыбу у нас забирал перекупщик. Соседка частенько заходила – тетушка Аспазия, наполовину римлянка… – А, так вот почему ты так хорошо знаешь язык! – Да, она учила меня. Юний пытался незаметно перевести разговор в нужное ему русло, однако получалось не особо. Марика с удовольствием смеялась над историями Геты, сама что-то рассказывала, но, как только речь заходила о Сальвинии или Фракийце, резко замыкалась в себе. – Слушай, а может, тебе бросить этот дурацкий притон? – напрямик спросил Гета. – Возьми да убеги! – Бежать? – Марика хлопнула глазами. – Куда? Разве что за вал Адриана, к селговам или вотандинам. Впрочем, кому я там нужна? – Зачем за вал? – усмехнулся Рысь. – Может, тебе все-таки лучше вернуться в Эборак, коли тебя там знают? Девушка качнула головой и вздохнула, грустно напомнив, что ее дом – вернее, дом ее дяди, пропавшего без вести рыбака – продан за долги перекупщикам. – Перекупщикам-римлянам? – задумчиво уточнил Юний. Марика кивнула: – Да, им. Каким-то военным. – Значит – шестому легиону… – Рысь надолго задумался, в пол-уха слушая беседу Марики с Гетой, а затем быстро встал и вытащил из сундука остро заточенную палочку для письма – каламус – и небольшой кусочек пергамента. На пергаменте виднелись какие-то записи, которые Юний хотел было тут же стереть смоченной в воде губкой. Хотел было, но не стер… – Гета, – он посмотрел на слугу, – у нас есть молоко? – Молоко? – Мальчик почесал затылок. – Я брал утром, но уже все выпил. Ну, если на самом дне… А посмотри-ка! Гета вышел на двор и вернулся с небольшим глиняным кувшином: – Кажется, немного есть. – Лей сюда. – Рысь подставил плошку. Марика с любопытством следила за всеми приготовлениями. Подняв голову, молодой легионер подмигнул ее и протянул пергамент: – Читай! – Квинт Ганиций Лупиан Гаю Нумидию Флакку, помощнику легата. Прошу удовлетворить по мере возможности наше прошение, к чему прилагается список, а именно: пять медных котлов объемом в секстарий, две амфоры вина для простых легионеров, три урны вины выдержанного, для начальствующего состава, шесть модиев пшеницы… Что это? – Марика захлопала глазами. – Вино какое-то, пшеница. – Это хозяйственные записи, – с улыбкой пояснил Рысь. – А теперь смотри, что я напишу между строк. Он опустил каламус в молоко и вывел: – «Ант Юний Рысь легату Клавдию Апеллину. По порученному делу вскоре может представиться необходимым выехать за пределы Стены, в соответствии с этим действую, как и договаривались. Подателя сего послания, свободнорожденную девицу по имени Марика, прошу приветить и оказать помощь. Она может быть полезна». – Ну? – удивленно воскликнул Гета, увидев, как по мере высыхания молока исчезают написанные между строк буквы. – И как же наместник все это прочтет? Юний засмеялся: – Видно, ты никогда не писал любовных записок, парень! Достаточно просто присыпать пергамент угольной пылью. – Ах, вот оно что! – Наместник? – Марика вздрогнула. – При чем тут наместник? – У тебя есть возможность свободно покидать постоялый двор? – вместо ответа поинтересовался Рысь. – Вообще-то, да, – подумав, кивнула девушка. – Я и на рынок хожу, и к нанимателям… Сальвиний почти не следит за мной, знает, что мне некуда бежать. Юний торжественно посмотрел на гостью. – А вот теперь тебе есть, куда идти! – Он кивнул на только что написанное послание. – И ты можешь отправиться в Эборак в любое время. Лучше пораньше. – Но… – Марика вдруг закрыла лицо руками. – Только не плачь. – Рысь положил руку ей на плечо. – Или тебе жаль расставаться с притоном? – Я боюсь, – тихо призналась девушка. – У Сальвиния длинные руки. Юний усмехнулся: – Наверное, следует говорить не «у Сальвиния», а «у Домиция Верулы»?! – О, боги! Да какая ж разница? Они разыщут меня везде! – Пойми, Марика, – молодой легионер положил руку на ладонь девушки, – Верула очень скоро навсегда покинет Британию. А без его покровительства Сальвиний вряд ли сильно озаботится тобой – поверь, у него появятся куда большие проблемы. Лучше скажи – сможешь одна добраться до Эборака? Конечно! – Глаза девчонки вспыхнули радостью. – Прибьюсь к торговцам и… – Отлично! – Юний потер руки. – Ну да помогут нам боги! Гета разлил оставшееся вино, выпили. Марика уселась на ложе, подобрав под себя ноги, и долго смотрела в стену. – Почему? – наконец спросила она. Рысь вопросительно поднял глаза. – Почему ты помогаешь мне? – продолжила девушка. – Ведь я тебе никто. Рысь улыбнулся: – Есть одна хорошая римская пословица – omnes, quantum potes, juva – всем, сколько можешь, помогай! – И ты почему-то решил мне помочь, господин? – Не просто так – Юний потянулся. – Есть еще одна пословица, не хуже первой – ab altero exspectes alteri quod feceris – жди от другого то, что ты сам ему сделал. Ты должна помочь мне, Марика! – Помочь? Но что я могу сделать? – А вот об этом сейчас и поговорим.
Девушка пришла через три дня. Молча уселась на ложе, скупо отвечая на расспросы Геты. Юний с утра еще отправился в штаб и вернулся лишь ближе к полудню. – О! – обрадовался он, увидев Марику. – Ну что расскажем? – Армая нанял высокий мускулистый мужчина с разрисованным лицом, – быстро доложила девчонка. – Назвался Гертсагом, торговцем лошадьми. Гелесий встречал его. – Марика чуть помолчала. – Гелесий сказал – никакой он не торговец! Считать не умеет, на языке римлян говорит еле-еле, о себе почти ничего не рассказывал. Да особо-то его никто и не расспрашивал, кому какое дело? Лишь бы платил. Он и заплатил – выбрал Армая, новенького – он у нас самый дешевый… Тут же и увел. – С разрисованным лицом? – переспросил Юний. – Ну да, татуировка. Голубая и красная. Линии, ромбики, лошади. – Но ведь бриганты уже давно так не разрисовываются, верно? – Не совсем, – вмешался Гета. – Те, кто живут рядом с римлянами, – да, ну а в горах встречаются всякие. – Нет, он не из бригантов. – Марика отрицательно качнула головой. – Я выспросила Гелесия про татуировки – у бригантов совсем не такие. – Кто же он тогда, вотандин? – Нет, и не вотандин… Чужак из далекого далека.
Они простились с девушкой ранним утром, усадив на одну из повозок отряда, выезжавшего в Эборак за провиантом. Хозяйственник Лупиан лично проверил повозки, мулов, воинов и, не найдя недостатков, махнул рукой – поезжайте! Скрипнули колеса, щелкнули бичи, тягуче замычали мулы. Юний, улыбаясь, помахал Марике рукой. Гета же шел за повозкой почти до самых ворот, а уже потом, проводив, бегом догнал своего господина и, тяжело дыша, молча зашагал рядом. Впрочем, слуга молчал недолго. – Славная девушка, – отдышавшись, негромко произнес он. – Здорово, что мы ей помогли! Юний с усмешкой скосил глаза: – Ты же называл ее замухрышкой? – Кто? Я? Не помню. – Гета вздохнул. – Нет, она славная. И знаешь, совсем не занудливая, бывают ведь и такие зануды, что… – Да, хватает всяких. – Она звала меня к себе в гости, в Эборак. – Вот как? – Рысь засмеялся. – Интересно: я ее устраиваю, а в гости зовут тебя! – Она тебя стесняется, мой господин, – пояснил Гета. – Ты для нее – римлянин-повелитель, другое дело – я. Со мной можно и по-простому… – Что ж, месяца через два придется отпустить тебя в гости. – Правда? – Мальчик возликовал. – То-то обрадуется Марика! Юний едва сдержал ухмылку: – С чего это ты взял, что она тебе обрадуется? – Сама сказала! Вот только что, на телеге. И даже… – Гета вдруг покраснел. – Даже поцеловала меня на прощанье… правда – в щеку. – Ну, у вас еще все впереди! – расхохотался-таки Рысь. – По крайней мере, будем на это надеяться. – Да! – серьезно отозвался Гета. – Хорошо, что я нанялся к тебе – поднакоплю денег для свадьбы! Дежурная смена выдалась не особенно хлопотной. Во-первых, все начальство уже давно успокоилось после инспекционной проверки, а во-вторых, повезло с погодой, если, конечно, это можно назвать везением. Еще вчера ярко светило солнце, а сегодня с самого утра зарядил дождь и, судя по плотным, затянувшим все небо тучам, надолго. Капли стекали по шлемам и плащам легионеров, рядовые воины не обращали особого внимания на непогоду, а вот кое-кому из командиров не очень-то хотелось покидать сухой и уютный штаб даже с целью очередной проверки постов. Так вот и не покидали. Юний опять разговорился с Сервилием. На этот раз беседа как-то сама собой зашла о бессовестном воровстве интендантов. Осуждая на словах, Сервилий с какой-то затаенной завистью рассказывал о загородной вилле Лупиана, про которую ему в свою очередь рассказал один из строительных рабочих. – Три этажа, Юний! Три этажа! Расписанные золотом стены, колонны из мрамора! Мы тут мокнем на дожде, а эти интендантские крысы… ух! – Кажется, Лупиану нужен грамотный помощник, – пряча усмешку, перебил воина Рысь. – Такой, что был бы сведущ и в кредитах, и в денежных операциях аргентариев. – В кредитах и денежных операциях? – насторожился Сервилий. – А ты знаешь, я ведь во всем этом очень хорошо разбираюсь. Может, намекнешь об этом при случае Лупиану? Ты ж к нему заходишь… – Попробую. – Юний кивнул, и крупные, свалившиеся со шлема капли упали в скопившуюся под ногами лужу. Дождь так и шел не переставая, а к вечеру еще больше усилился. Кругом сделалось темно,хотя до ночи было еще долго. Обойдя посты, Юний хотел было скрыться в крепостной башне, но один из несущих службу легионеров, Марциан, вдруг закричал от южных ворот: – Едут! – Кто едет? – насторожившись, Рысь быстро взобрался на южную башню. Неужели проверка? – Во-он! – Марциан кивнул на дорогу, блестящую от влаги. Дождевые потоки водопадами стекали в кювет, правда, никаких луж на проезжей части не было – римляне строили на совесть. По дороге от Виндоланды к крепости ехало несколько возов, крытых мокрыми шкурами. Впереди скакал верхом сопровождающий – легионер в пластинчатом доспехе и шлеме с уныло поникшими мокрыми перьями. – Эй, Юний, отворяй ворота! – подъехав ближе, закричал он. – Кто такие? – Рысь кивнул воинам, и те завертели лебедки. – Торговцы из Тримонтия, – откликнулся легионер. – Подорожная у меня. – Хорошо. – Юний зябко повел плечами. Следовало осмотреть и людей, и содержимое возов, сверить с подорожной, а затем записать все в специальную книгу. Просвистев канатами, мягко упал через ров подвесной мост, распахнулись прочные створки. Скрипя осями, тяжелые возы медленно въехали во двор форта и остановились перед северными воротами. Юний самолично проверил возы – ничего особенного, лишь дурно пахнущие кожи. Его больше интересовали люди. Торговцы, погонщики, слуги. Кто побогаче – в плащах и римских туниках, народ победнее был одет в накидки из козьих шкур и такие же шапки. Рысь внимательно осмотрел каждого. Люди как люди… Попадались и татуированные – дурной обычай этот бытовал у народов севера. У многих слуг все лицо покрывали синие волнообразные линии. Попробуй тут определи – есть ли среди этих людей воин из отряда Мада Магройда? Или, может быть, его вообще не было? Юний подошел к воротной башне и, не обращая внимания на дождь, задрал голову: – Эй, Фабий! Не было сегодня дымов? Фабий свесился со смотровой площадки: – Как же не было! Как всегда – сначала черный, затем – два белых. Рысь в задумчивости вернулся к обозу. Придется пропускать – формально придраться не к чему. Торговцы, погонщики, слуги… Тримонтий – варварский город на полпути к разрушенному валу Антонина. Чей-то смех раздался вдруг рядом. Юний резко обернулся – смеялся один из молодых воинов – Приск. – Что ты тут увидел смешного? – вполголоса осведомился Рысь. – Погонщик, – Приск кивнул на слугу в коротком шерстяном плаще с капюшоном. – Такое впечатление, он не знает, с какой стороны подходить к мулу! Юний обернулся: створки северных ворот медленно открывались. – Ну, как он берет упряжь? – продолжал критиковать Приск. – Поправляет… Ну, кто так делает? Это ж тебе не лошадь, а мул! Между тем ворота распахнулись, какой-то торговец верхом на белой лошади уже выехал со двора, за ним потянулись возы. Подойдя к одному из купцов, Юний показал на подозрительного слугу: – Вот тот парень, в капюшоне, кто он? – Не знаю, – равнодушно пожал плечами торговец – пожилой седоусый мужчина в длинном зеленом плаще. – Кажется, он нанят совсем недавно. Ну да, я его раньше не видел. Наверное, кто-то из местных. Словно услышав их разговор, подозрительный слуга вдруг резко обернулся и, встретившись глазами с Рысью, чуть наклонил голову. – И все же, кто его нанимал? – Рысь обернулся к купцу. – Не знаю, кажется, Ибар… Эй, Ибар! – торговец громко закричал и замахал руками. Один из купцов – тощий и высокий, уже бывший у самых ворот – отделился от других и направился к Юнию. А слуга… А слуга вдруг опрометью бросился за ворота, на бегу сбрасывая плащ. Догнав всадника на белой лошади, подпрыгнул и, сбросив того, галопом понесся прочь! Все произошло настолько быстро и неожиданно, что никто не успел ничего предпринять. Лишь Рысь бросился было к конюшне – да раздумал, не так-то уж и хорошо он управлялся с конем. Да к тому же – у беглеца сто дорог. С башни в сторону вседника полетели камни: Фабий неплохо владел пращой. Впрочем, все это было уже тщетно – беглец скрылся в густой пелене дождя. И все же Рысь послал в погоню всадников. Что ж… За это кто-то должен ответить! – Ну, так я тебя слушаю. – Юний подошел к тощему торговцу. – Это Гертсаг, мой слуга, из местных. Я нанял его вчера. – Он сам пришел или ты его где-то выискал? – тут же поинтересовался Рысь. Купец почесал голову: – Сам пришел. – А вещи? У него были с собой какие-то вещи? – Кажется, были… Да, был какой-то мешок с вяленым мясом, похоже, уже протухшим. Ну да, протухшим – мешок ужасно вонял. – Мешок? – Юний вскинул глаза. – Где он? – Где-то на телеге. Сейчас велю принести. Торговец подозвал слугу, и через некоторое время грязный мешок беглеца был предоставлен к осмотру. И в самом деле, запах от него шел еще тот! – Развяжи! – приказал Юний. Слуга быстро исполнил приказание… И перед изумленным взором торговцев и римлян выкатились на мощеный двор две отрезанные головы. Одна была с длинными рыжими волосами. Головы уже хорошо подгнили, мертвые глаза вытекли, и пустые глазницы чернели сукровицей, а кое-где сквозь кожный покров блестел череп. – Хорошенькая поклажа для скромного слуги, – невесело пошутил Рысь. Снаружи послышался стук копыт – это возвращались посланные в погоню конники. Возвращались ни с чем.
Глава 7 Июнь 229 г. Земли дамнониев Приказчик
Гляделки нам говорят, что женщина – это худший случай двухстворчатости… Раздвоенный пол.Деревушка дамнониев, издалека вполне симпатичная, на деле оказалась маленькой и убогой. Около десятка беспорядочно разбросанных хижин да высокая, сложенная из круглых камней башня – убежище на случай нападения воинственных соседей-каледонов. Покровительство римлян – а дамнонии считались союзниками империи – не очень-то спасало от набегов, да и вообще, здесь, в этом дальнем, забытом всеми богами углу, являлось чисто номинальным понятием. Воинственные горцы не особо считались с какими-либо договорами, а когда-то посланный на их усмирение девятый легион бесследно исчез, сгинув в горах и торфяниках. Местные жители занимались разведением овец и ткачеством – их тонкие, но теплые ткани пользовались большой популярностью и в более цивилизованных местах, а потому Рысь представлялся всем торговым агентом, приказчиком Эмация Аттурига, торговца-оптовика из Эборака. Вместе с верным Гетой Юний вот уже около двух недель странствовал по здешним холмам и возвышенностям, к северу переходящим в изумрудно-зеленую, изумительно красивую низменность, тянувшуюся по берегам широкой реки до самого моря. Каких-либо крупных селений в земле дамнониев не было, а вот мелкие, подобно этой деревне, встречались довольно часто, пожалуй, не реже, чем разбросанные по всему плоскогорью пастушеские хижины. Заливные луга сменялись на возвышенностях смешанным лесом, где росли дуб, ель, сосна. Еще выше попадались березы, частенько встречались и папоротники, и обширные пустоши, покрытые цветущим розовым вереском. Вот только, дорог не имелось почти никаких, не считая той, что вела от Виндоланды в Тримонтий, так ведь та давно осталась на много миль к востоку. Выдававший себя за торгового агента Юний был желанным гостем в скотоводческих селениях. Едва он представлялся старосте, как тот сразу же начинал деловые разговоры – шерсти было много, и каждый старался ее выгодно продать. Впрочем, таких, как Юний, здесь тоже хватало – однажды конкуренты чуть не устроили драку, в которую Рыси хватило ума не ввязываться. Они с Гетой просто перебрались из одного селения в соседнее, точно такое же. Личина приказчика позволяла без особых проблем передвигаться по всей области между валами Адриана и Антонина. Как раз тут и располагались земли вотандинов, селговов и прочих. Дамнонии были самыми северными и непосредственно граничили с разрушенным Антониновым валом, за которым начинались земли каледонов, или притенов – «разрисованных», как их презрительно именовали римляне. Как жители севера сами себя именовали, сказать было трудно, каждый клан – по-своему. Даже наречие вотандинов Юний понимал с трудом, чего уж говорить обо всех прочих. Он радовался, что все же решился взять с собой Гету – мальчишка почти свободно болтал на многих наречиях, правда, у дамнониев и он не все понимал. Впрочем, особо понимать тут было нечего: местные жители в основном говорили о шерсти, продажей которой занимались еще с эпохи Гая Юлия Агриколы – консула и губернатора Британии со времен восстания Боудикки. Агрикола отличался редким миролюбием и оставил о себе добрую память, особенно здесь, на севере. Что же касается денежных средств, то наряду с римскими монетами в этой местности ходили слитки серебра, а иногда попадалось и золото. Те же, кто жил ближе к морю, частенько вели счет в каких-то кумалах – как с горем пополам выяснил Рысь, это была чисто счетная единица, равная нескольким коровам или рабам, или тому же серебру. Все это, а также отсутствие дорог и постоянная угроза нападений воинственных горцев делало здешнюю торговлю довольно запутанным и непростым делом. Но Юний, надо сказать, в нем вполне преуспел и вот-вот должен был обогатить своего арматора Эмация Аттурига. Купец с таким именем на самом деле существовал и являлся одним из немногих друзей наместника Клавдия Апеллина. Легат договорился с ним без труда, и Юний чувствовал себя самым настоящим агентом: иногда он Увлекался торговыми делами до такой степени, что напрочь забывал о главном. После страшной находки в мешке сбежавшего вотандина Юний воспользовался приказом легата и от его имени выписал себе командировку. Предписав самому себе срочно явиться в Эборак – куда ж еще-то? – Юний на полпути свернул, прикупил двух мулов для себя и Геты и, проехав по дороге вдоль Адрианова вала миль десять, извлек другой приказ, согласно которому все легионеры должны были беспрепятственно пропускать его в северные земли. Туда и направились. Погода благоприятствовала – дожди наконец сменились ясными солнечными деньками. Нельзя сказать, чтоб с неба совсем не капало: бывали и дожди, и грозы, но только кратковременные – вот только что поливало как из ведра, миг – и снова весело светит солнце! В Тримонтии, куда Юний с Гетой явились первым делом, никто из торгующих на рынке купцов не мог сказать ничего определенного. Да и, по правде-то говоря, ничего определенного Рысь и не мог спросить. Куид Мад Магройд, вождь? Здесь никто такого не знал, что было по меньшей мере странно. А что еще спросить? Про «разрисованных»-притенов? Так вотандины почти все имели татуировки – какие-то волшебные птицы, боевые топоры, совы. А вот красной лошади ни у кого не было! – Красная лошадь? – почесав бороду, переспросил один из торговцев. – Нет, это не вотандины и не селговы. Может быть – дамнонии или даже кровожадные дикари из северных притенов. Что ж, хоть какой-то след. Покинув Тримонтий, путники подались на восток, к дамнониям. Плоскогорье, низменности, многочисленные озера и леса – среди всего этого совсем не было дорог, ну, не считать же таковыми узкие – едва пройти мулу – тропы? – Хорошая дорога, – хвалил Гета. – Едем – и чего еще надо? – Да разве ж это дороги? – возмущался Юний. – Где мостовая, где водоотводы, кюветы? Ты только взгляни, какие здесь лужи! Как бы не утонуть вместе с мулами. И все же путешественники медленно, но верно перемещались к востоку, стараясь не пропускать ни одного крупного поселения. Вот и сейчас… Спустившись с холма к реке, Юний придержал мула и громко окликнул рыжего подростка, ловившего рыбу: – Эй, красноголовый! Далеко ль до селения? Как ни странно, рыжий его прекрасно понял и, оторвавшись от снастей, широко улыбнулся щербатым ртом. – Селение? – парень смешно шепелявил, и у него получилось – «шеление». – А вам какое нужно? – А их тут что, несколько? Парень вдруг захохотал, схватившись за живот, даже повалился в траву, а отсмеявшись, сказал: – Ну и смешно же ты говоришь, незнакомец. Вроде бы все понятно, а не так, как положено. Вы, верно, издалека? – Да уж, – солидно кивнул Юний. – Приехали покупать шерсть. – А, вот вы кто, – догадался рыжий. – То-то я и смотрю… (Он произнес – «шматрю».) – Шматри, шматри, – не удержавшись, передразнил Рысь, и теперь уж словно лошадь заржал Гета. – Чего он смеется-то? – удивился рыбак и, поковыряв в носу, кивнул налево: – Ежели вы за шерстью, так вам туда, в Картиул. Это большая деревня, спросите дом старосты Фергуса Макойла, это мой дядя. Очень богатый и знатный человек! Знатней его только наш вождь Акранах, но тот далеко, а в деревне мой дядя главный. – Вот спасибо, красноголовый, – вежливо поблагодарил Рысь. – Тебя-то самого как звать? – Маклох. – А что, славный Маклох, я вижу, ты не глупый малый! Рыжий приосанился: – В нашем роду вообще дураков нет, не то что в соседних – уж там-то глупень на глупне! – А скажи-ка, не знаешь ли ты знаменитого воина по имени Куид Мад Магройд? У него еще шрам через все лицо. Маклох задумчиво почесал голову: – Нет, не знаю. Вообще, тут у многих шрамы. – Жаль, что не знаешь, – сокрушенно вздохнул Юний. – Что ж, может, твой дядя-староста знает? – А может, – подумав, признал Маклох. – Он многих знает. Да вы идите уже, а то мне всю рыбу распугаете. Махнув на прощанье парню, Юний и Гета повернули мулов и не спеша – не потому, что совсем не хотелось спешить, а потому, что мулы быстрее не шли – поехали в указанную рыжим Маклохом сторону. Клонившееся к закату солнце светило им в спины.Джеймс Джойс. Улисс
Селение, вполне приличное издалека, вблизи оказалось скопищем грязных убогих хижин. Солома, в лучшем случае камыш на крышах, низенькие, сложенные из камней ограды, обязательная башня на окраине. Меж хижинами в пыли лежали свиньи, мимо которых, громко крича, бегали голые дети. – Эй, парни! Где нам найти старосту Фергуса Макойла? – Старосту? А вон его дом, сразу за кузницей. Обойдя кузницу – такую же убогую, как и окружавшие ее хижины, – путники оказались перед дубовыми воротами. Левая створка была приоткрыта. – Хозяева! – Юний кивнул Гете, и тот принялся громко барабанить кулаками в ворота, что, похоже, не вызывало никакого эффекта. Только где-то неподалеку блеяли овцы. – Да что уж, нет их там никого? – удивился Рысь. – А ну, Гета, постучи-ка еще! – Что вы стучите, как сумасшедшие? – спокойно осведомились сзади. Юний и Гета обернулись и увидели перед собой плюгавенького рыжебородого человечка, низенького, с обширной лысиной, вполне заметным брюшком и хитрющим взглядом, одетого в коричневую короткую куртку из оленей шкуры, широкие штаны и добротный травянисто-зеленый плащ, заколотый на левом плече овальной бронзовой фибулой. Собственно, почти так же выглядели и пришельцы – только плащ на Рыси был подлиннее да штаны поуже, а Гета вообще обходился без плаща, да и куртку надел прямо на голое тело, так что сразу было видно, кто здесь господин, а кто слуга. – Пусть вы и весь ваш род будут здоровы, – вежливо произнес Юний, незаметно осматриваясь вокруг. За рыжебородым плюгавцем выстроились крепкие пареньки с дубинами. – Будьте здоровы и вы, – прищурившись, откликнулся рыжебородый. – Зачем пожаловали? – Я – торговец шерстью из Эборака, – Рысь поправил висевший на поясе гладиус в красных ножнах. – Ищу славного старосту Фергуса Макойла, о чьем богатстве и знатности наслышены и в Эбораке! – Я староста! – довольно ухмыльнувшись, кивнул Фергус. – Проходите в дом, там и поговорим. А вы, – он обернулся к парням, – возвращайтесь к стаду. Да скажите Маклоку, пусть бросает свои сети да идет к морю – сегодня его очередь высматривать курахи притенов! – Кого высматривать? – тут же переспросил Юний. – Да разбойников, – староста вздохнул. – Говорят, опять повадились грабить! Приходят с моря, не так давно соседнюю деревню сожгли, а жителей захватили в рабство. Ну, будьте гостями. Он провел приезжих в дом – действительно, побольше и покрасивее других: с овальным очагом в центре, который тут же бросился разжигать голый раб с железным ошейником. – Садитесь. – Фергус кивнул на лавки. – Мои сейчас все на лугу – доят коров. Два десятка коров у меня! – похвастал он и даже повторил со значением: – Два десятка! – Да, – согласился Юний. – Это большое стадо. Сквозь дверной проем староста посмотрел во двор, где Гета привязывал к коновязи мулов, и неожиданно спросил: – Не продашь мне мальчишку? Я бы неплохо заплатил… Коров много, а пастухов не хватает. – Нет, не продам, – усмехнулся Рысь. – Расторопный слуга мне и самому нужен. – Жаль. – Фергус почесал бороду. – Ну как знаешь. Раб с поклоном поставил на стол объемистую корчагу, мелко нарезанный сыр, рыбу. – Вот, – гостеприимно кивнул хозяин. – Отведай моего пива. Юний с удовольствием отхлебнул из большой деревянной кружки и, улыбнувшись, похвалил: – Клянусь богами, славное пиво! После того как гость подкрепился, староста завел речь о шерсти. Слушая его, Юний быстро понял, что и здесь, казалось бы, в столь отдаленных местах, скупщики шерсти появлялись регулярно. Правда, не из Эборака, а из Тримонтия, но весь ценовой расклад Фергус знал, как свои пять пальцев, и довольно неплохо разбирался в римских деньгах, имевших хождение в Британии, – серебряных сестерциях и денариях, дупондиях из латуни, золотых ауреусах… Наконец вроде бы сошлись в цене. – Ты заплатишь часть денег сейчас, а осенью, когда приедешь забирать шерсть, остальное? – словно само собой разумеющееся, спросил староста. Рысь замялся – у него просто не было с собой столько денег. – Давай все расчеты по осени? – Как скажешь, – усмехнулся Фергус. – Только учти, если вдруг появится еще какой-нибудь перекупщик и заплатит сейчас, я ведь могу продать шерсть и ему! – Ну, тут уж воля богов! – Юний развел руками. – Так, говоришь, вас тревожат притены? Староста молча кивнул. – А не знаешь ли ты знаменитого вождя по имени Куид Мад Магройд? – тут же поинтересовался Рысь. – У него еще шрам через все лицо? – Мад Магройд? Со шрамом? – Фергус явственно вздрогнул, но тут же напустил на себя маску безразличия. – Нет, не знаю такого. Даже и не слыхал! Юний ясно чувствовал, что староста солгал, – но вот почему? С этим нужно было разбираться. Для начала – пожить в селении несколько дней, расспросить жителей, слуг, рабов – кто-нибудь наверняка проговорится. Вряд ли староста, какой бы он ни был хитрый, в силах уследить за всеми своими людьми. Да еще и Гету можно использовать. Чтобы не выдать охватившее его волнение, Юний опустил глаза. Он хотел было спросить и о девушке – римлянке с зелеными глазами, – но вовремя прикусил язык. Может быть, именно Мад Магройд и приложил руку к ее похищению? Кто знает… – Хотелось бы переночевать у вас, прежде чем возвращаться в Тримонтий, – поднял глаза Рысь. – Я заплачу и за себя, и за своего слугу. – Останавливайтесь у меня, – староста махнул рукой, – у нас ведь здесь нет заезжего дома. Юний и раньше, еще в Виндоланде, слышал о заезжих домах, правда, ему в них еще никогда не доводилось останавливаться. В римской части Британии их просто уже не осталось, не то что в соседней Гибернии, или Зеленом острове, как ее еще называли. Насколько понял Юний, хозяин заезжего двора был, по местным понятиям, довольно знатным человеком, пожалуй, не уступавшим и племенным вождям – принцепсам. – С радостью заночуем у тебя, славный Фергус! – как можно шире улыбнулся Рысь. – Позволишь ли нам со слугой прогуляться до реки? – Конечно, прогуляйтесь, – староста подавил усмешку. – Я пошлю с вами своих людей для охраны, больно уж места у нас беспокойные, кабы чего не вышло! – Беспокойные? – переспросил Юний. – Что, притены могут добраться и до вас? – Добирались уже. – Фергус отмахнулся. – Лучше и не рассказывать. Пришлось согласиться на охрану. В сопровождении двух дюжих молодцев гости спустились к реке и выкупались, оставив охранников сторожить одежду. После чего, обсохнув на солнце, оделись и медленно пошли вдоль берега, наблюдая, как белоголовые парнишки-пастушата гонят с пастбищ овец. Гета попытался было заговорить с ними, но пастушки, посматривая на парней с дубинами, лишь испуганно таращили глазенки. Интересно, что такого они могли рассказать? Чего испугался староста, послав с ними своих соглядатаев? Охрана… От кого охранять-то? От овец иль от пастушат? Неторопливо следуя за отарой, сопровождаемые охраной с дубинами гости добрались до околицы и остановились у башни, сложенной из дикого камня на случай нападения. В такой башне могли спокойно уместиться все жители деревни. На высоте трех человеческих ростов чернел дверной проем, к которому снизу была приставлена узенькая деревянная лестница – при нужде ее можно быстро втянуть внутрь башни. Юний потрогал лестницу и задумчиво покачал головой. Длинная черная тень башни пролегла наискось, да самой деревни. Полнеба пламенело пожаром, заливая оранжевым заревом реку. Солнце садилось за дальний лес. – Красиво, – обернувшись, Рысь подмигнул Гете. – Скоро наступит ночь, и нам, пожалуй, пора возвращаться к нашему гостеприимному хозяину. – Да, идем, – согласно кивнул Гета и, оглянувшись на стражей, прибавил: – Что-то не очень мне тут нравится. Народ какой-то пришибленный – ни хороводов, ни песен. Похоже, они сильно боятся своего старосту. – Похоже, – согласился Юний. – Еще бы, кому охота связываться с такими дуболомами? – Он кивнул на парней. Гета опасливо поежился: – Как бы они не захватили нас в рабство! – Не захватят, – усмехнулся Юний. – Староста далеко не дурак и хорошо умеет просчитывать прибыль. Скупщики шерсти здесь бывают частенько – захвати он нас или кого-либо еще, и что? Кто к нему потом приедет за шерстью? Или он сам ее повезет? Вряд ли. – Смотри, господин! – Гета кивнул на дорогу, по которой возвращались в селение крестьяне, все, как на подбор, сильные молодые парни. – А где же у них девушки? Я что-то пока ни одной не видал! Рысь тоже задумался над этим фактом. И в самом деле, ни девушек, ни женщин что-то не было видно. Либо они слишком стеснительные, либо их здесь просто нет. А тогда где же они? Гета не выдержал, взял да и спросил об этом одного из сопровождающих. – Девушки? – усмехнулся тот. – А зачем тебе наши девушки? В этот момент из хижины напротив донеслась грустная протяжная песня. Пела девушка или молодая женщина, Юний не разбирал слов, да и Гета тоже не мог пояснить, о чем песня, только чувствовалось, что о каком-то горе. – Вот вам и девушка! – обернувшись, по-волчьи осклабился местный. Вышедший навстречу староста гостеприимно распахнул ворота и как-то слишком уж слащаво улыбнулся: – Входите. Угощу вас жареным мясом. Оставив Гету прислуживать – заодно парень и поест! – Рысь с удовольствием оглядел заставленный самой разнообразной снедью стол и протянул руку к нежному, политому белым соусом мясу… – Не ешь это, господин! – наклонившись, шепнул Гета. – Ешь вот то, другое. Отложив все вопросы на потом, Юний поморщился и, придвинув себе дальнее блюдо, застыл. – Можно, – тут же шепнул слуга. Староста усмехнулся и удовлетворенно кивнул: – А ты, я вижу, не врал, что из Эборака. Не ешь заячье мясо – значит, крови бригантов в тебе больше, чем римской. – Да, я не чистый римлянин. – Рысь усмехнулся. – И ничуть не стыжусь этого! – Помилуй, ну что тут стыдиться? – замахал руками Фергус. – Наоборот, надобно гордиться, что в твоих жилах течет кровь бригантов! Юний с деланной грустью развел руками: – Увы, сейчас многие в Эбораке считают иначе. – Ничего, дай время! – начал было староста, но тут же осекся, видимо опасаясь – не сболтнул ли лишнего? Он явно обрадовался, когда гость перевел разговор на другое – на женщин. Рысь наконец-то поинтересовался – а они вообще где? – Кто где, – степенно ответил хозяин. – Видишь ли, по обычаю, у нас доят коров там же, где и пасут – на летних пастбищах. Почти все женщины там сейчас и живут… Впрочем, – Фергус хохотнул, – можешь не беспокоиться, я не оставлю тебя на ночь без женщины! – Да я в общем-то и не просил, – отмахнулся гость. – Просто вот любопытно стало. Вечерняя беседа не затянулась. Все деловые вопросы были решены еще днем, что же касается остального, то хитроватый староста явно избегал много говорить, отвечал невпопад, а иногда и вовсе отмалчивался, к концу трапезы сделавшись уж совсем озабоченно-грустным. Лишь когда гость со слугой собрались уходить, на хитром лице старосты промелькнула улыбка. – Я выделил для тебя целую залу. – Фергус кивнул на перегородку, разделяющую дом на две части. – Там мягкая постель и совсем нет комаров. Юний поблагодарил поклоном. – Да, уборная во дворе, – провожая, напомнил хозяин. – А слуга твой, думаю, переночует в сарае. – Нет, – тут же возразил гость. – Я привык, чтоб мой слуга всегда был рядом! Что, он не может спать где-нибудь по соседству? – Ох уж эти мне римские обычаи, – староста укоризненно покачал головой. – Слыхал, что у богатых римлян принято, чтоб слуги их и одевали, и раздевали. Так? – Так, – разведя руками, улыбнулся Юний. – Привык, что уж поделать? – Ну, пусть твой слуга спит здесь, у очага, – подумав, милостиво кивнул Фергус. – Это гостевой дом, и вам двоим места точно хватит. – Да уж. – Рысь улыбнулся и, провожаемый хозяином, направился в расположенное за перегородкой небольшое помещение, гордо именовавшееся залой. Узенькие оконца, ложа вдоль стен, стол – по всей видимости, здесь могло разместиться человек пять, а если потесниться, то и больше. В углу, на треножнике, горел бронзовый светильник довольно изящной работы, изображающий человеческий череп. Рядом с ним, на стене, висела небольшая позолоченная арфа. Пожелав приятных сновидений, староста ушел, и Юний растянулся на дальнем ложе, скинув на пол легкие башмаки из выделанной лошадиной кожи. Чуть потрескивая, горел фитиль, черные смешные тени плясали на завешенных циновками стенах, в небольшое оконце заглядывали желтые звезды. Вообще же ночь была безлунной, темной и тихой, лишь где-то за домом, в траве, стрекотали сверчки, да откуда-то изредка доносился отдаленный собачий лай. Постель вкусно пахла свежей соломой и вереском. И все же что-то было не так! Может быть, слишком уж хитрая улыбка Фергуса Макойла, или охраняющие (а скорей сторожащие!) гостей воины, или отсутствие женщин? Не очень-то убедительно звучали слова старосты о том, что все женщины доят коров на дальних пастбищах. Странное какое-то объяснение, неказистое даже. Что-то не слыхал Юний никогда о подобном обычае. Вообще, стоило быть начеку. Хотя, конечно, вряд ли старосте выгодно ссориться с торговцами – опять же, кто тогда будет покупать его шерсть? И все-таки не покидала Юния мысль, что Фергус что-то задумал. Может, принял гостя за чистокровного римлянина? Специально подложил за едой заячье мясо, знал ведь, что бриганты его не едят… Ну а даже если бы он, Ант Юний Рысь, и был чистокровным римлянином, что тогда? Легкое дуновение ветерка чуть колыхнуло пламя светильника, и уже начинавший подремывать Юний резко распахнул глаза. Изящная фигурка в длинной, до самых щиколоток, тунике, скинув на стол покрывало, бесшумно скользнула к ложу: – Ты еще не заснул, господин? Рысь улыбнулся: – А если б и заснул, так что же? – Я пришла тебя разбудить, – садясь на край ложа, тихо проворковала девушка. – Взрослый мужчина не должен спать один. В дороге или в военном походе одиночество может скрасить и мальчик-оруженосец, и слуга… Но здесь, сейчас – я, Фиэлла Кайрбре, явилась за этим! – Ты – рабыня Фергуса?
– Нет, господин, – ночная гостья гордо повела плечом, – я – из его клана. Юний чуть приподнялся на ложе. Желтое пламя светильника выхватывало из полутьмы длинные густые локоны девушки цвета ржаной соломы, сдерживаемые узким ремешком с затейливым узором. Такой же ремешок опоясывал талию, настолько тонкую, что казалось, девчонка сейчас переломится пополам. Худое, чуть вытянутое книзу лицо, большие темные глаза, рот – маленький и слегка капризный, изящный носик, сбритые – по канонам местной красоты – брови. Да, красивая девчонка… Староста неожиданно оказался щедр. К чему бы? – Я спою для тебя, – встав, Фиэлла подошла к стене и, сняв с нее арфу, тронула пальцами струны. Полились тихие звуки, подобные тому, какие издает легкий дождик, барабаня по растянутой для просушки коже.
Изобильное море,
Берег залитый,
Леса улыбаются…
Цветут деревья,
Вырастают злаки,
Множество пчел,
Сверкающий мир,
Счастливый мир,
Ласковая весна!
О, сверкающий мир!
Счастливый мир!
Сверкающий мир!
Счастливый мир!
Ласковая весна!
Глава 8 Июнь 229 г. Земли дамнониев Голос священной рощи
Почему Блум испытывал угрызения совести? Потому что, будучи незрел и нетерпелив, он относился без уважения к некоторым обычаям и верованиям.Мад Магройд… Вот, значит, так! Никакой он не вотандин – каледон! Притен – «разрисованный» варвар! Зачем он появился здесь, догадаться нетрудно. Конечно же, задумал какой-нибудь набег – на тех же вотандинов или селговов. Да, может быть, и на дамнониев, используя предателя-старосту. Фергус Макойл предоставляет притенам убежище, базу. Обычно те грабили прибрежные селенья, но если есть сообщники, у которых можно оставить суда, то почему бы не напасть на тех, кто далеко от моря, на тех, кто никак не ждет лихого пиратского налета! А с Фергусом Мад Магройд, наверное, потом делится частью добычи. Похоже, староста не очень-то доверяет притену, иначе бы не прятал женщин. Женщин… Вот этим-то и стоит воспользоваться! Надавить на старосту, и как можно быстрее. Как бы только узнать, где тайное убежище? Наверное, где-нибудь в лесу или в горах за разрушенной стеной Антонина? Нет, горы, пожалуй что, далеко. Скорее где-нибудь в лесу. Прибывшие тем временем выставили часовых у курахов и вслед за старостой направились в деревню. Проводив их глазами, Юний, улучив момент, бесшумно спрыгнул с башни и спрятался в желтых кустах дрока, густо разросшегося рядом с рекой. Оставленные караулить суда притены – мускулистые молодые ребята, полуголые, которым одежду заменяли татуировки, покрывающие почти все тело, – лениво переговаривались, искоса посматривая на курахи. Впрочем, скоро смотреть перестали – кому здесь были нужны их суда? Юний осторожно отполз подальше, оглянулся… и вдруг увидел рядом с притенами рыжего Маклоха, племянника старосты. И что он тут трется? Парень, видно, отирался возле притенов не зря – что-то выспрашивал, отчаянно жестикулировал, даже кричал, какторговец на рынке… Торговец. А почему бы и нет? Видно, Маклох решил что-нибудь прикупить… Ну, да – так и есть! – Полкумала?! – возмущенно кричал рыжий. – Да нет у меня столько денег, и коровы нет! А это ваше ожерелье столько не стоит, подумаешь, серебро… Три сестерция! Прекрасные римские монеты, между прочим, тоже серебряные. Смотрите, как играет на них солнце! Парень шепелявил, и у него получалось – «шолнце». Похоже, он был не так глуп, как казался с виду – здорово обводил варваров вокруг пальца. А те-то, глупни, как видно, не очень хорошо разбирались в римских деньгах и явно путали сестерций с денарием, а денарий-то стоит в четыре раза больше. – Хорошо! – Маклох с азартом хлопал себя по коленкам. – Добавлю еще монету. Ну-ка, покажите еще разок ожерелье. Один из притенов поднял из травы заплечный мешок и достал оттуда ожерелье, тут же засиявшее отраженным солнечным светом. Красивое было оно или нет, Юний не разглядел, одно знал точно – стоило ожерелье явно больше четырех сестерциев, и намного больше, в разы. Маклох внимательно осмотрел возможную покупку и даже высказал какие-то замечания. Притены молча переглянулись, потом один из них, тот, что достал ожерелье, махнул рукой. Судя по сияющей морде рыжего, сделка состоялась! Четыре мелкие серебряные монетки перекочевали в ладонь молодого притена, а ожерелье досталось Маклоху, не очень-то умело скрывавшему свою радость. Он не надел покупку на шею – нет, спрятал в котомку, перекинул через плечо и, простившись с притенами – «Да пошлют вам боги удачу!» – радостно напевая, чуть ли не вприпрыжку зашагал по узкой, вьющейся меж одуванчиков и васильков тропке. Причем направился вовсе не в деревню… Так-так… Юний и от природы был весьма не глуп, а еще отточил ум и смекалку во время работы на Гая Феликса, хитроумного префекта Рима. Потому он быстро сообразил, что ожерелье это Маклох, скорее всего, купил вовсе не для себя, а для подарка какой-нибудь девчонке. И к ней, к девчонке этой, сейчас и отправился. А где девчонка? Там же, где и все женщины! Отлично! Легкой тенью Рысь скользил меж деревьями следом за ничего не подозревающим парнем. Ореховые заросли, дрок и жимолость, вереск, кое-где попадались березы, рябины, ивы, впрочем, росли они не густо, так, перелесками. Тропинка то ныряла в овраги, то вновь выносилась на невысокие холмы, то бежала лугами, покрытыми густой изумрудной травой и цветами. Трехцветные полевые фиалки, сиреневые колокольчики, синие васильки, розовый сладкий клевер, ну и, конечно же, одуванчики. Одни еще желтые, другие уже ставшие белыми пушистыми шарами, они забивали все остальные цветы, и, если посмотреть вдаль, луга казались не зелеными, а солнечно-желтыми, яркими и веселыми. Где-то совсем рядом пели жаворонки, в густой траве стрекотали кузнечики, носились в чисто-голубом небе стрижи, а еще выше, над ними, высматривая добычу, гордо парил ястреб. Было очень тепло, но нежарко – ласковый, дующий с моря ветерок приносил прохладу. Слева, в долине, блестела река, а по правую руку, за холмами, тянулась густо-синяя полоса дальнего леса. К нему-то и свернул рыжий.Джеймс Джойс. Улисс
Шел Финтан к любимой,
Шел Финтан к любимой,
Шел Финтан к любимой!
Шел Финтан к любимой, ха!
Шел Финтан к любимой, ха-ха!
Шел Финтан к любимой!
Шел Финтан к любимой,
Шел…
Рысь покинул их еще до полудня – необходимо было быстрее разыскать священную рощу, да и староста мог выслать погоню. Да уже, наверное, и выслал. Впрочем, мог и подождать, не впутывая в дело притенов, у старосты все ж таки были и свои интересы… Как и у Фиэллы. Надо бы про нее спросить, так, между прочим? – Фиэлла? – Девчонки разом вздрогнули и покосились на гостя с какой-то внезапно вспыхнувшей неприязнью. – Откуда ты ее знаешь? – Так, слыхал от своих напарников, торговцев. – Тварь она, вот кто! – прямо заявила Керия. – Ишь ты, хочет всеми нами командовать, сучка! – Ну что ты, не ругайся так, Керия! – Этне попыталась урезонить подругу, правда, безуспешно, та еще больше распалилась. – Эта подлая Фиэлла приваживает притенов, я знаю! Спит с их вожаком. И хочет, чтобы притены нас поработили, а она бы стала королевой. Ты хороший парень, торговец. Опасайся ее. Поблагодарив за предупреждение, Юний наконец зашагал, насвистывая, по тропе через луг к лесу. Где-то тут нужно было не забыть повернуть налево, вот, кажется, здесь… Он замер, всматриваясь в заросли жимолости и крапивы. И вдруг услышал позади чьи-то торопливые шаги. Обернулся… Его догоняла Этне. Запыхавшись, она остановилась рядом: – Хочу проводить тебя до реки, а там уже не заблудишься. – Спасибо за заботу, – улыбнулся Юний. – Рад, что ты хочешь меня проводить. Рысь и в самом деле почему-то был рад этой неожиданной задержке. Может быть, потому, что девушка очень нравилась. – Ты сказал, что я красивая? – дойдя до вершины холма, обернулась Этне. – Да, красивая, – тихо отозвался Рысь. – Ты славный парень, римлянин! – Девчонка лукаво повела плечом. – И я хочу отблагодарить тебя за все. – Гм… – замялся Юний. – Поверь, я вступился за тебя вовсе не ради награды! Этне обиженно поджала губы: – Я тебе не совсем нравлюсь? – Нет, что ты! – Тогда давай свернем на тот луг! – Девушка кивнула направо, в пахучее разноцветье посреди ярко-зеленой травы. Пахло цветущим клевером, вереском и еще чем-то сладким. Над цветами жужжали пчелы, в кустах весело пели птицы. – Ну? – хохоча, Этне остановилась среди цветов, обернулась, темные густые волосы ее разметались по плечам, в серых блестящих глазах отражалось солнце. Весело подмигнув Юнию, она сбросила в траву тунику, засмеявшись, поманила пальцем… Миг – и Рысь уже сжимал в объятиях трепетное девичье тело…
Юний проводил девчонку почти до самого пастбища, остановился, поцеловал на прощанье и еще долго махал рукою. Чистое летнее небо сияло голубизной, громко пели птицы. Свернув с тропы, Рысь быстро направился к дальнему лесу. Там, немного поплутав средь высоких сосен, он обнаружил озеро, длинное и узкое, и остров с молоденькой дубовой порослью. Добравшись до него вплавь, Юний почти сразу же увидел святилище – старый, с потрескавшейся корою дуб, на мощных сучьях которого висели разноцветные ленты, оружие и выбеленные ветром человеческие черепа. Вокруг дерева повсюду валялись какие-то старые котлы, обломки мечей и щитов, ржавые наконечники копий и прочий мусор. Задумчиво осмотревшись вокруг, Рысь обошел остров, разыскивая подходящую березу. Если березовую кору особым образом свернуть, то… Впрочем, вот эти позеленевшие остатки медного панциря наверняка сгодятся вместо коры. Даже еще и лучше… Едва наступила ночь и желтая луна отразилась в черных водах озера, в лесу показались дрожащие огни факелов. Они быстро приближались, и вот уже на берег озера вышли люди – полуобнаженные мужчины и юноши. Лишь один из них, Фергус Макойла, был одет в белую тунику из тонкой шерсти, лысую голову его украшал венок из желтых листьев омелы, в левой руке староста держал увесистый посох. По всему видно было, что Фергус старался произвести впечатление на односельчан – хмурил брови, к чему-то прислушивался, нарочно подставляя ладонь к уху. Дойдя до самой воды, он остановился и повелительно махнул правой рукою. Юноши, чьи тела были выкрашены красно-коричневой краской, пройдя по пояс в воде, вытащили из кустов широкий плот, сколоченный из крепких бревен. Староста ступил на него, плот зашатался, и Фергус едва не полетел в воду. Однако удержался, присел и чуть было не выронил посох. Обернулся, жестом пригласив вооруженных короткими копьями воинов, ведущих за собой связанного светлоголового подростка в оборванных коротких штанах, с расцарапанной грудью. – Э! – ступив на плот, связанный парень презрительно плюнул в воду. – Не хватало мне еще тут утонуть с вами. Смотрите, поосторожней. – Молчи, мерзкий бригант! – обернувшись к нему, прищурился староста. – И не гневи богов своим поведением. – А почему бы мне их не позлить? – как-то обреченно-весело отозвался подросток. – Глядишь, и не примут они вашу жертву, ой, точно не примут и обязательно отомстят, так что, лысый, боюсь, придется тебе туго… – Заткнись! – злобно ощерившись, Фергус ударил парня посохом по плечу. – Заткнись, иначе… Разогнанный молодыми воинам плот мягко ткнулся в берег. Староста дернулся, но все же сумел устоять на ногах, а вот связанный подросток не удержался и с шумом полетел в воду. – Хватайте его, хватайте! – озабоченно заверещал староста. – Еще и в самом деле утонет… Воины быстро вытащили упавшего из воды и, подгоняя тупыми концами копий, погнали к священному дубу. – Да-а, – увидев висевшие на ветках черепа скривился парень. – Что-то мне тут неуютно, нерадостно. – Сейчас, сейчас, – погладив его по плечу, мерзко ухмыльнулся Фергус. – Сейчас тебе станет и уютно, и радостно. Воины столпились у дуба, поблескивая мокрыми телами, замолчали, искоса поглядывая на старосту. В глазах у многих молодых парней явственно читался страх. Выйдя на середину поляны, Фергус Макойл подошел к дубу и, опустившись на колени, воздел руки к небу. – О, всемогущие боги! – визгливо завопил он. – О, сияющий солнцем Лугус, о, Морриган, о Дагда, о, Бригитта! Мы, славное племя людей реки и дуба, дарим вам сегодня этого светлоголового юношу из знатного рода. – Из знатного рода? – удивленным шепотом проговорил связанный подросток. – Вот уж не знал, что я знатного рода… Эй, эй, – он испуганно обернулся к подошедшим воинам с длинными ножами в руках, – не гневите богов, я всего лишь простой слуга… По знаку старосты тихо заиграла свирель, ударили барабаны. Поднявшись с колен, Фергус подошел к побледневшему парню и, выхватив из-за пояса позолоченный серп, взмахнул им над головой, целя несчастному подростку в сердце. – Кто здесь?! – раздался вдруг над поляной жуткий громыхающий голос. Услыхав его, все присутствующие разом повалились на колени. Староста же уткнулся лицом в мох и не смел поднять головы. – Кто здесь? – еще раз, завывая, повторил голос. – Ты ли, Фергус Макойл?! – Да-а… я-а-а… – жалобно проблеял староста. – Это я, друид Имбар Даллан, приветствую тебя с того света! – Друид! Друид! Имбар Даллан! – зашептали вокруг. Видно, многие еще не забыли старого жреца, умершего три года назад. – Зачем ты явился сюда, Фергус Макойл?! – гулко вопросил голос мертвого друида. – Мы… мы пришли сюда, чтобы принести нашим богам в жертву знатного юношу. – Ты глуп, Фергус! – захохотал друид. – И насмехаешься над богами! Это мальчишка вовсе не знатный юноша, а нищий слуга! Сейчас боги испепелят вас, готовьтесь! Воины со страхом вглядывались в черное ночное небо – ведь именно оттуда слышался страшный голос друида. – Впрочем, – продолжал тот, – я могу заступиться за вас. Уберечь от гнева богов, ведь вы мне не чужие. – Заступись же, о, наш друид! – Заступиться? Что ж… Только пусть сначала староста Фергус вернет мне пять кумалов, те самые, что должен мне уже так давно. – Пять кумалов? – Староста побледнел. – Я верну… верну, клянусь честью! – Честью? Ха-ха-ха! А у тебя она есть? Фергус, сверкая лысиной, повалился в мох. Желтый венок омелы давно слетел с его головы и, затоптанный, валялся в траве рядом с дубом. – Ладно, так и быть! – смилостивился мертвый друид. – В счет долга согласен принять этого парня. Уйдите все! Я спущусь с неба и сам заберу его. Ну, что ждете? Я же сказал – прочь!!! Последнее слово друид проскрежетал так громко и гнусно, что деревенские воины, не обращая внимания на старосту, наперегонки бросились к озеру. Послышался шум брызг – видно, кто-то уже добежал до воды, остальные тоже не заставили себя долго ждать, прыгая в озеро с разбега. Даже староста, похоже, от страха лишился рассудка и, позабыв про плот, кинулся в черные воды. Опустела священная роща, и вновь тихо стало кругом, лишь у самых корней огромного дуба в ужасе шмыгал носом белоголовый юноша. Вот послушались чьи-то шаги – мальчишка сжался в комочек, но и не помышлял о бегстве – куда убежишь от ожившего мертвеца? Вот сейчас, сейчас явится потусторонний житель, пронзит острыми когтями кожу… Вот он приближается, вот уже здесь, рядом! – Эй, хватит валяться! – Юний тихонько пнул парня в бок. – Э-эй, Гета! А ну, поднимайся, у нас очень мало времени.
Глава 9 Июнь 229. Земли дамнониев Заезжий дом
– И еще я принадлежу к племени, – заявляет Блум, – которое ненавидят и преследуют. Причем и поныне. Вот в этот день. Вот в эту минуту.Покинув священную рощу, Юний и Гета быстро пересекли озерко и в ожидании рассвета затаились в лесу. Желтые холодные звезды мерцали в черноте неба, светлячками отражаясь в воде. Где-то совсем рядом шумно пролетел филин, а вдалеке, за озером, завыл одинокий волк. – Куда мы теперь? – тихо спросил Гета. Рысь в ответ лишь скривился – если б самому знать! Хотя, конечно, нужно было как можно быстрее уйти подальше от священного дуба, да и вообще лучше не попадаться на глаза людям старосты и притенам. – Спустимся к реке? – подумав, предложил Гета. – Мы ведь все равно не знаем здешних дорог. Юний хмуро кивнул. Идти вдоль реки – да, пожалуй, это был выход. Поднимаясь по течению можно спокойно добраться до земель селговов, а там уж и до Адрианова вала рукой подать. Этот путь Рысь и выбрал бы, если бы не был слишком умен. – Вверх по реке… – задумчиво протянул он. – Короткий и надежный путь. Только – не для нас! – Как это не для нас? – удивленно воскликнул слуга. – А для кого же? – Суди сам, – Рысь усмехнулся, – староста Фергус прекрасно знает, откуда мы явились, мы ведь этого не скрывали. А значит, он пошлет людей перекрыть все дороги и в первую очередь те, что ведут к селговам. В лучшем случае он выставит там своих воинов, в худшем – нас будут поджидать притены Мада Магройда. – Так что же делать? – Море. Мы выйдем к морю! – Море? – Да. Просто спустимся вниз по реке, там уж нас точно никто не ждет. – Ты хочешь нанять какое-нибудь суденышко, мой господин? Рысь махнул рукой: – Вовсе не обязательно. Можно просто пойти вдоль берега, через земли карветиев и нонантов. Они ведь тоже союзники Рима. – Не очень-то я бы им доверял, – с сомнением покачал головой Гета. – Впрочем, так мы сможем выйти к валу и вернуться домой. – Сможем… – Юний неожиданно рассмеялся. – Только нам ведь пока не нужно домой. Мы еще не выполнили задание легата, не отыскали его дочь. – Ах да, – вспомнил слуга. – Как видно, дамнонии о ней ничего не знают. Как не знают и вотандины, и селговы. Может быть, что-то расскажут карветии? – Может быть. Только… – Рысь с усмешкой посмотрел в небо. – Хорошо бы поговорить с притенами! – С притенами?! – Мальчик вздрогнул. – Но ведь они не станут с нами разговаривать, просто убьют! – Как знать, как знать… – задумчиво протянул Юний. – Мне почему-то кажется, что Клавдию похитили, причем похитили каледоны, притены. Увезли к себе – и здесь о бедной девушке, естественно, ничего не слыхали. По крайней мере, другого объяснения я не вижу. Гета вздохнул. Служба римскому гражданину вместо прибыли в последнее время приносила ему лишь одни хлопоты, да еще какие! Таскайся по горам и долинам, ночуй в каких-то подозрительных хижинах, а то и вовсе под открытым небом. Да еще ко всему прочему – едва не принесли в жертву. На востоке, за дальним лесом, небо уже окрасилось утренней зарею, и лучи невидимого еще светила золотили вершины сосен. Резко посветлело, а желтые яркие звезды потускнели, сделавшись бледными копиями ночных огоньков. Мокрая от росы трава неприятно холодила ноги, у реки стоял плотный туман, несло холодом. Рысь поежился, ныряя в низину. Туман вокруг был настолько плотен, что он едва не потерял Гету, хорошо, у мальчишки хватило ума время от времени подавать голос. Прикинув место, где протекала невидимая из-за тумана река, Юний старался идти параллельно ее течению, не обращая внимания на попадавшиеся по пути ивовые заросли, овраги и камни. Туман держался долго – уже выкатилось солнце, а он все не хотел пропадать, что вообще-то было беглецам на руку. Пока их никто не преследовал, да они и не попадались никому на глаза, правда, где-то в отдалении пару раз лаяли собаки. Путники смутно себе представляли, где именно они сейчас находятся и в какой стороне деревня. Скорее всего, она уже осталась далеко позади, уж слишком долгой казалась дорога. Из-под ног вспархивали какие-то птицы, вот застрекотал кузнечик, а вот, шипя, уползла в сторону змея. – Ты поосторожней. – Рысь обернулся к Гете. – А, пустяки! – небрежно отмахнулся тот и похвастал: – Я знаю очень хорошее заклинание от змей. Всегда помогает. Ой, кажется, там впереди – мостки! Юний замер, вглядываясь в камыши, тянувшиеся вдоль реки сплошной линией. Рядом, чуть впереди, они расступались, освобождая широкое пространство воды, над которой тающими от солнца клочками клубился туман. У мостков покачивалось какое-то суденышко размерами куда меньше купеческого или военного, но явно больше рыбацкого челна. Это был обычный в здешних местах курах – или «карра», как его называли южнее, – плетеный и обтянутый бычьими шкурами. Широкое рулевое весло, складная мачта, на корме закрытое теми же шкурами пространство – каюта или полутрюм. – Интересно, куда же мы вышли? – спустившись к самой воде, почесал затылок Рысь. – Наверное, это торговый курах, – тут же предположил Гета. – Если попросить купцов, может быть, они доставят нас к морю? – Может быть. – Юний с усмешкой посмотрел на слугу. – Только не забывай, нам совсем нечем платить. Да и из вещей, которые можно было бы продать или обменять, – только один меч. О, вот уж его никак не стоит продавать! – замахал руками Гета. – Места чужие, думаю, он нам и самим еще пригодится. Ой! – Мальчик вдруг обернулся к кустам. – Кажется, кто-то идет! Рысь замер и услышал приглушенные звуки шагов. Несколько человек, гулко переговариваясь, спускались к реке. Гета бросился было в кусты, но оттуда донеслись быстро приближающиеся голоса, а где-то совсем рядом громко залаял пес. – За мной, – схватив слугу за руку, Юний поволок его за собой на мостки. О, боги! Сквозь рассеивающийся туман стали видны и другие суда, точно такие же курахи – курахи притенов! Да, да, именно так – заплутав в тумане, беглецы вовсе не миновали деревню, а вышли прямо к ней! Да, называется – приплыли! Засада! Позади – облава с собаками (кому еще там быть?) а впереди, на причале, – курахи, в которых маячили смутные людские фигуры. На дальних – маячили, а вот этот, похоже, был пуст… – Скорее, туда! – Юний с разбега перевалился через высокий плетеный борт, за ним последовал Гета. И вовремя! На мостках уже появились воины, как местные, так и притены. Истошно лаяли рвущиеся с ремней псы. Совсем рядом, за бортом, затопали по мосткам шаги… – А, любезнейший Мад Магройд! Рысь узнал голос старосты. – Твои воины еще здесь? А я думал, они давно Уже жгут селенья карветиев! – Вот гад! – тихо ругнулся Гета. – Предатель! Притены нападают на карветиев через его земли, откуда не ждут. Не пойму, как же его не покарают боги? Юний лишь хмыкнул. Уж в отношении богов он не питал никаких иллюзий. Боги помогают удачливым, а вовсе не тем, кому очень нужна их помощь. Разрисованный вождь притенов глухо хохотнул: – Вижу и у тебя, староста Фергус, не все спокойно. Говорят, ты задолжал даже богам? – Не богам, а умершему три год назад друиду, с неудовольствием откликнулся староста. – Хорошо, что ты еще здесь, Мад Магройд, хочу тебя предупредить кое о чем. – О чем же? – Скажи своим воинам, тем, что останутся сторожить курахи, что у меня сбежали двое рабов, молодой парень и мальчишка с длинными волосами. Если они их увидят, пусть скажут. Или даже убьют, я не буду в обиде. – Сбежали рабы, вот как? – Мад Магройд вдруг захохотал. – Плохо же ты за ними следишь, староста! А может быть, они убежали туда, где ты прячешь своих женщин, а? Фергус лишь злобно отмахнулся. – А староста не дурак, – прошептал Юний. – Быстро догадался о нашем обмане. Наверное, он еще ночью проверил пастбище и расспросил девчонок. – Каких девчонок? – Тсс! Деревенские во главе со старостой Фергусом ушли, забрав с собой псов. По мосткам затопали притены. Не так-то и много их было, видно, остальные уже давно ушли и поджидали вождя где-нибудь поблизости. – Куид, а куда запропастились эти молодые бездельники, Керн с Гоббаном? – вдруг спросил кто-то, останавливаясь у самого борта кураха с притаившимися беглецами. – Должны были оставаться здесь, сторожить суда, – настороженно отозвался вождь. Так я потому и спрашиваю! Вот этот курах вообще без охраны. Может, они задержались в деревне? – Может быть, – подумав, кивнул Мад Магройд. – Как появятся, всыпь им по десятку плетей, Ройг, чтоб неповадно было гулять! Кто-то – видимо, этот самый Ройг – хрипло захохотал, пообещав: – Обязательно всыплю! Наконец притены ушли, и Рысь с облегчением перевел дух. Впрочем, радоваться еще не пришло время: предстояло сперва выбраться из кураха, что оказалось не таким уж простым делом, учитывая расположившихся у мостков часовых. Конечно, можно было бы их и ликвидировать, но, кто знает, сколько еще людей осталось на кораблях? Юний почесал заросший подбородок: – Гета, ты хорошо плаваешь? – Прилично. – Это хорошо. Вот что, сейчас осторожно, без всяких всплесков, ныряешь с дальнего борта. Понял? – Понял, господин! – оживился мальчик. – А ты? Где мы встретимся? – Где-нибудь за излучиной… Знаешь, как поет иволга? – Угу, – кивнув Гета и попытался было засвистеть, так что Рысь едва успел закрыть ему рот ладонью: – Тише ты! А теперь осторожненько… пошел! Мальчик почти бесшумно соскользнул в воду… Немного выждав, за ним последовал и Рысь. Сразу нырнул, стараясь поплыть под водой как можно больше, и, когда легкие, казалось, уже вот-вот лопнут, высунул голову на поверхность. Похоже, все прошло благополучно. Часовые-притены не очень-то старательно несли службу, расслабились – ведь они были здесь уже далеко не впервые, да и нападения ждали с суши,а вовсе не из воды. Юний выбрался из реки уже за излучиной и сразу, скрывшись в траве, засвистел иволгой. В ответ раздался такой же свист. Гета… – Ну а теперь, как и договорились, – вниз по реке! – Рысь с улыбкой хлопнул мальчика по плечу и поправил висевший на мокрой перевязи меч. – Идем же! К вечеру утомившиеся беглецы вышли к морю. Где-то далеко, почти у самого горизонта, маячили острова, залитые оранжевым светом заката, по обе стороны побережья простирались желтые песчаные дюны, позади шумел лес, а справа угадывалась разрушенная крепостная стена – вал Антонина. За стеною синели горы. На склоне поросшего густой травой холма приютилась небольшая деревенька, а рядом, на берегу, меж воткнутыми в песок кольями, висели растянутые для просушки сети. Несколько лодок подходили к сложенному из камней причалу – рыбаки возвращались с уловом. Навстречу им, что-то радостно крича, бежали шустрые ребятишки с большими корзинами, как видно, предназначавшимися для пойманной рыбы. – Хорошо бы сейчас поесть свежей рыбки! – сглотнув слюну, выглянул из кустов Гета. – Поджарили бы на углях, эх! Рысь хмыкнул – пожалуй, рыба и в самом деле пришлась бы кстати, путники уже забыли, когда последний раз ели. – Вот бы у них эту рыбу украсть, – подбивал Гета. – Хотя бы одну, но большую… Вон, смотри, господин, – парень с корзиной отстал от других. А до деревни-то ему еще тащить и тащить. – Идем, – кивнув, Рысь вскочил на ноги и, оглянувшись на слугу, строго предупредил: – Отбирать не будем. Просто попросим. Оба быстро обогнули холм и затаились за кустами жимолости рядом с ведущей к деревне тропинкой, по которой, весело переговариваясь и крича, тащили корзины с рыбой несколько босоногих подростков лет по двенадцати. – Эй, подождите, парни! – опустив тяжелую корзину в траву, замахал им отставший – светлоголовый, синеглазый, тоненький. – Подождите, говорю… Эх! – Да помогут тебе боги в твоем нелегком труде! – дождавшись, когда орущая толпа ребят скроется за поворотом, вышел из-за кустов Юний. – Не угостишь рыбкой? Парень затравленно обернулся, увидев позади нехорошо ухмылявшегося Гету: – Пожалуй, парочку я бы мог дать… – А нам больше и не надо! – Рысь широко улыбнулся, заметив гнездившийся в глазах мальчишки страх. Еще бы не испугаться – ну-ка, несешь себе спокойненько домой рыбу, как вдруг, откуда ни возьмись, двое оглоедов, грязных, полуголых, оборванных! Тут и всю корзину отдашь, спорить не станешь. Да и на помощь позвать – не докричишься. Парень боится, явно боится, однако всю корзину явно отдавать не хочет. Значит, кого-то он боится больше. – Да, да, – Юний похлопал его по плечу. – Только две. – Б-берите! – Вот спасибо! Да возблагодарят тебя боги, славный юноша. Как тебя зовут? – Бресал… сын рыбака Фланда Синие Брови. – Так это твой отец там ловит рыбу? – Рысь кивнул в сторону моря. – Нет, – мальчишка вдруг сник, – вот уже два года, как он погиб в бурю. – Кому же ты тащишь эту корзину? Наверное, своей славной матушке? Бресал вдруг улыбнулся: – А ты, видать, из дальних краев, незнакомец. Уж больно смешно говоришь! – Это не я смешно говорю, – несколько обиделся Рысь. – Это язык ваш смешной! А вообще-то мне и моему напарнику не до смеха. Нас тут ограбили какие-то лесные разбойники! – А, вон оно что, – кивнул парень. – То-то я и смотрю, вы грязны и едва одеты. А насчет матушки – так она давно умерла, я ее и не помню. А рыбу несу тому, в чьем доме живу. – Так ты слуга? – Нет! – гордо подбоченился Бресал. – Я свободный человек. Правда, – он немного поник и вздохнул, – пока приходится всем угождать… Юний внимательно осмотрел одежку парня, сквозь дыры в которой проглядывало тощее тело. Вообще, парнишка не производил впечатления довольного жизнью. – А этот твой хозяин… – Он мне не хозяин! – Так он тебя, видно, не кормит. – Да, – согласился мальчик. – Он вообще не любит, когда в доме слишком много едят или сидят без дела. – Суровый человек, – ухмыльнулся Рысь. – Видать, строгий хозяин? Как его славное имя? – Фиахра Косоглазый. Может, слыхали? Рысь наморщил лоб: Это не тот ли, что чуть не уморил голодом четырех красноухих коров? – Не, – подумав, улыбнулся Бресал. – Это не он. Но Фиахра тоже вполне мог бы их уморить, потому как скуп от рождения, как и жена его, горбатая Нуадат. – Во дают! – хлопнул себя по коленкам Гета. – Один косой, другая горбатая – ничего себе, парочка! – К тому же, говорят, оба скупцы, – задумчиво промолвил Юний. – А нам бы вовсе не мешала и одежда, и немного серебра, и какая-никакая обувь. – Не знаю, – Гета с сомнением покачал головой. – Как нам в этом помогут скупцы? – А так… – Молодой легионер почесал левое ухо и, ухмыльнувшись, весело подмигнул Бресалу: – Знаешь ли ты, парень с сивыми волосами, кого тебе посчастливилось встретить? – Кого же?! – Мальчик удивленно хлопнул ресницами. – Я – знаменитый друид Имбар Даллан, умерший три… тьфу, не умерший, а оживший… И творящий разные чудеса! Твой Фиахра, наверное, не прочь прибавить себе еще богатств? – Да, – согласно кивнул Бресал. – Конечно же, вовсе не прочь! – Вот что, парень, – незаметно подмигнув несколько опешившему от подобного расклада Гете, Юний покровительственно потрепал Бресала по голове. – Может быть, вместе с нами поешь рыбы? Мы ее зажарим на углях. Ах, какая это будет вкуснейшая рыба! Клянусь богами, я давно не едал ничего вкуснее. – Я бы с удовольствием, – парень сглотнул слюну, – да вот, боюсь опоздать. Уж тогда точно отведаю палки. Впрочем, я ее и так отведаю.Джеймс Джойс. Улисс
По знаку римлянина Гета подхватил корзину, и все трое дружно свернули к лесу. За углями Бресал тут же сбегал на луг, к пастушатам, и вскоре на небольшой полянке, разбрасывая по сторонам искры, уютно трещал костер… – Расскажи-ка нам поподробнее об этом Фиахре и его супруге, – обсасывая кости, попросил Рысь. – Что они за люди? Что любят, чего не выносят? Как к ним относится староста вашей деревни, привечает ли, или, быть может, боится? – Фиахра хоть и не особо умен, но человек не бедный, – заметил мальчик. – Как такого не уважать? Эх, и задаст же он мне сегодня трепку! – Не задаст, – успокоил Юний. – Если сделаешь все, как я скажу. Не особо умен, говоришь? Это хорошо, это славно. Переговорив с мальчишкой, он отправил его в деревню, к косоглазому Фиахре, сам же обернулся к Гете: – Ну а теперь быстренько расскажи мне все, что знаешь о друидах. – Нельзя, что ты! – не на шутку испугался парень. – Это же священные знания. Буду болтать языком – отнимется. – Ну, тогда оставайся тут, – обозлился Рысь. – Дожидайся, пока придут притены или пока местные пастухи не схватят тебя заместо какого-нибудь разбойника! А я пойду. Прощай. – Э, нет! Постой, постой, господин! – испугался Гета. – Не уходи, будь так добр. А о друидах я тебе, пожалуй, что-нибудь расскажу. – Погоди немного. – Юний внимательно посмотрел вокруг. – Принеси-ка сюда во-он тот круглый камень. – Зачем нам камень, господин? – Делай, что я сказал.
Пока беглецы беседовали, до отвала наевшись рыбой, их новый знакомец, тощий мальчишка Бресал, сын погибшего рыбака Фланда Синие Брови, тащил значительно полегчавшую корзину в просторный дом косоглазого Фиахры. На обширном дворе перед хижиной работники мяли кожи, тут же паслись гуси и прочая мелкая домашняя живность, рядом в загоне блеяли овцы, а в хлеву женщины под присмотром горбатой хозяйки доили коров. Сам Фиахра с увесистым посохом в руках сидел на небольшой скамеечке, специально вынесенной во двор, и строго посматривал на работников, чтоб не ленились. Редковолосый, круглоголовый и лопоухий, к тому же с косящим глазом, он, наверное, производил бы на незнакомцев довольно смешное впечатление, но местные слишком хорошо его знали, чтобы смеяться. Нет, подсмеивались, конечно, но за глаза, и больше не над внешностью – это уж подарок богов, – а над скупостью, о которой в округе ходили легенды. Говорили, что как-то по весне Фиахра не поленился самолично сбегать на старую дорогу, притащить валявшуюся там железяку. Еще судачили о шерсти, которую по приказу Фиахры специально не просушивали до конца, прежде чем сдать перекупщику, еще рассказывали… В общем, много чего рассказывали, притом почти не врали. – А, явился? – вскочив со скамейки, Фиахра коршуном набросился на опасливо зашедшего на двор Бресала. – И где тебя носило, щенок худой? Вон, уже скоро совсем стемнеет, а рыбы так и нет! Другие парни уже давно принесли, а ты? У, лентяй, прощелыга… А ну-ка, поди сюда, подставляй спину. Угрожающе кося глазом, Фиахра замахнулся палкой. – О, нет, ты не будешь бить меня, благороднейший господин! – отчаянно закричал мальчик. – Почему это не буду? – Косоглазый осклабился. – Не будешь, когда узнаешь, кого я встретил на лугу, недалеко от пастбища. – И кого же? – насмешливо хохотнул Фиахра. – Наверняка каких-нибудь проходимцев! Бресал огляделся по сторонам и понизил голос: – Он не велел говорить всем. Сказал – пусть знают только достойные из достойных. – Да кто он-то? Кто? – заинтересовался косой. – Имбар Даллан – так его славное имя, – еще тише произнес Бресал. – Знаменитый друид из Коннахта! – Из Коннахта? Что-то не знаю… Наверное, это далеко? – На Эйрине. – На Эйрине? – Фиахра недоверчиво выпучил глаза. – И что же его сюда занесло со своего острова? – Я не могу сказать, – покачал головой парень. – На твоем дворе слишком людно. Бресал кивнул на прислушивающихся к беседе работников, на выглядывающую из хлева горбатую Нуадат, на развесивших уши птичниц… – Чего вылупились? – злобно прикрикнул на них косоглазый. – А ну, за работу. За работу все, пока еще хоть что-то видно. А ты, парень, – он цепко схватил мальчика за плечо, – пойдем-ка в дом…
Рано утром, едва взошло солнце, тощий мальчишка Бресал вывел косоглазого Фиахру за околицу и повел через луг к лесу. Парило, от реки поднимался туман, и обильно выпавшая роса холодила ноги. Солнце светило путникам в спину, их длинные тени казались тенями сказочных великанов. – Долго еще? – недовольно проскрипел Фиахра. – Смотри, ежели зря прогуляюсь, твоя спина уж точно отведает палки! – Потерпи, мой господин, уже не так много осталось. Бресал обернулся… и полетел кубарем, споткнувшись о спящего в траве парня. – Это кто тут еще? – Фиахра угрожающе понял посох. – Надо бы позвать воинов. Проснувшийся парень – белокурый и длинноволосый, на вид чуть постарше Бресала, – испуганно вскочил и поклонился: – Да хранят тебя боги, милостивейший господин! Не надо никаких воинов. – Так ты что, тут один? – косоглазый подозрительно огляделся по сторонам. – Один, – пожал плечами подросток. Худой и загорелый, он был одет в какие-то несуразные лохмотья, едва прикрывавшие тело. – Я пришел из Дальних краев, – еще раз поклонившись, добавил он. – Говорят, в здешних местах странствует знаменитый друид Имбар Даллан? – Да, мы тоже… – начал было Бресал, но тут же получил по спине пешкой. – Мы вышли прогуляться, проверить сети, – хитро ухмыльнулся Фиахра. – А ты, парень, рассказываешь нам о друиде. Кстати, кто он, этот друид? Незнакомец удивленно распахнул глаза: – Как, вы не знаете? Имбар Даллан, самый знаменитый друид Эйрина, известный на острове всем от мала до велика, его знают везде, от зеленых лугов Мунстера до скалистых гор Улада, от лейнстерских долин до каменистых пустошей Коннахта, знают его и в Миде, и в священной Таре! – Мудрено ты говоришь! – Косоглазый недоверчиво усмехнулся. – Так, значит, этот друид с Эйрина? – Да, с зеленого острова, известный во всех пяти королевствах! Фиахра покривил губы: – Ну, это, может, он там, у себя, известен, а здесь мы про него совсем ничего не знаем. – О, напрасно, напрасно, клянусь Морриган и Дагдой! – Светловолосый парень покачал головой. – У друида Имбара Даллана есть с собою три волшебных каменя. Камень любви, камень счастья и камень богатства… Говорят, камень счастья он уже подарил кому-то или продал, я же хочу попросить у него камень богатства, как видите, я очень беден… – Да уж, – хохотнул косоглазый, – оно и видно… А что, этот самый друид просто так раздает свои камни? – Бедным людям – да, – охотно пояснил юноша. – А богатым – за небольшую плату. Так, пять-шесть кумалов, не больше. – Ничего себе! Пять кумалов! Пятнадцать дойных коров – целое стадо, – Фиахра задумался. – А что, этот камень и в самом деле приносит богатство? – Конечно, – улыбнулся парень. – Я пришел за ним из самого Эборака! – Неужто из Эборака? Ну-ну… Тебе повезло, – косясь на посох Фиахры, промолвил Бресал. – Не далее как вчера я видел друида в… – Мы оба видели друида вчера, – громко перебил его косоглазый. – Он, этот друид, ушел из наших мест. – А куда, не знаете? – Незнакомец заметно опечалился. – Знаем, – важно кивнул Фиахра. – Он пошел на восток, к селговам. И ты туда иди, может, еще нагонишь. Только поспеши! – И правда! – Парень хлопнул ресницами. – Спасибо, добрый человек, да пошлют тебе боги процветание и богатства! Попрощавшись, он подобрал из травы замызганную котомку и побежал в указанную Фиахрой сторону. – Ну, вот, – косоглазый довольно потер руки и, нахмурясь, взглянул на Бресала: – А ну-ка подойди сюда, парень… – 3-зачем? – Подойди, говорю! Наклонись… Вот тебе, вот! Посох Фиахры заходил по согнутой спине несчастного. – В следующий раз помалкивай, когда не спрашивают! – наконец утомился косой. – Ну что сопишь? Веди! Друида они увидели на поляне: красивый молодой человек в набедренной повязке, сплетенной из одуванчиков, и таком же венке стоял прислонившись к дубу. Левая нога незнакомца, согнутая в колене, была поднята, левый глаз закрыт – что символизировало отрешенность от этого мира. У корней дуба, на видном месте, лежал увесистый булыжник, при виде которого в глазах Фиахры вспыхнул огонь алчности. – Не ты ли друид Амбар Баран? – подойдя, громко спросил косоглазый. Молодой человек приоткрыл левый глаз: – Меня зовут Имбар Даллан, и я в самом деле друид. Приветствую тебя, славный Фиахра! – Вот как? – Косоглазый вздрогнул. – Откуда ты меня знаешь? – Слава о твоей честности и благородстве давно достигла скалистых берегов Коннахта. Фиахра приосанился и, не теряя времени даром, справился насчет камня. Того, что приманивает богатство. – Ах, это, – друид с улыбкой кивнул на булыжник, – да вон он. Похоже, никому и не нужен. Камни счастья и любви разобрали давно, а этот вот остался. Устал я таскать его за собой. – Вот и не таскай, любезнейший друид, – льстиво осклабился Фиахра. – Я, так и быть, согласен избавить тебя от него. Он с жадностью наклонился к камню. – Э, не так быстро, почтеннейший! – тут же предупредил друид. – Не дотрагивайся, он может потерять свою силу. Фиахра тут же убрал руки за спину: – А как же его забрать? – Ты не бедный человек, – друид усмехнулся, – и я не могу подарить тебе камень богатства… Могу только продать. – Назови цену! Могу обменять его на хорошую стельную телку. – Нет, телка мне ни к чему, даже и стельная. А вот несколько серебряных или золотых римских монет было бы в самый раз. Мне их как раз обещали в соседнем селении, староста Фергус Макойл. – Фергус? Вот прощелыга! – замотал головой косоглазый. – Не продавай ему камень, друид, Фергус Макойл известный сквалыжник и гад, каких мало! К тому же он и без того богат, богаче некуда. – Да, он что-то задерживается, – друид развел руками и, подняв камень, засунул его в котомку, – придется поискать других покупателей. У тебя ж все равно нет монет. Жаль, я бы знал, что камень попал в надежные руки. – Эй, эй, постой! – не на шутку испугался Фиахра. – Пожалуй, у меня где-то завалялось несколько римских монет. Эй, Бресал… Нет, лучше схожу сам. Ты подождешь меня, славный друид? – Пожалуй! Фиахра вернулся быстро. Принес десять серебряных денариев и золотой ауреус с профилем императора Адриана. Каждая монета была аккуратно завернута в тряпочку или обрывок папируса. – Одна, две, три… – выкидывая обертки в траву, тщательно пересчитывал косоглазый. – Ну, в расчете? Так я забираю камень? – Забирай, – спрятав деньги в котомку, милостиво кивнул друид. В голубых глазах его отразилось небо. Подняв булыжник, Фиахра оттолкнул плечом ринувшегося было ему на помощь слугу и, тяжело переваливаясь, поковылял прочь. Затрещали кусты, и на поляну выбрался Гета – именно он и приманивал косоглазого россказнями о знаменитом друиде. – Ну, как? – моргая, поинтересовался он. – Неплохо, – улыбнулся друид-Юний. – Они настолько верят своим жрецам, что мне даже стыдно обманывать. – И мне, – поежился Гета. – Но ведь мы поступаем так ради хорошего дела! – Это уж точно. – Юний улыбнулся и, зевнув уселся на траву у корней дуба. Где-то в лесу куковала кукушка, вокруг порхали разноцветные бабочки, и дующий с моря ветерок тихо шевелил листву. Потянувшись, Рысь машинально подобрал из травы обертку, одну из тех, в которые косоглазый Фиахра заворачивал деньги. Подобрал… И вздрогнул! На клочке папируса виднелись четкие римские буквы. – …ветоний Пау… – прочел Юний. – …удикка… ице… Светоний Паулин! Боудикка! Ицены! Рысь вскочил на ноги – перед ним был обрывок труда Гая Мальвы, историка, чью оборванную книгу нашли в комнате пропавшей Клавдии Апеллины! Не сказав ни слова, Юний бросился нагонять косоглазого. Слава богам, тот еще не успел уйти далеко и, бросив камень, отдыхал, сидя в траве. – Не успел тебя предупредить, славный Фиахра, – подбежав, Юний уселся рядом. – Обращаться с камнем надо особым образом. – А вот оно как? И как же? – Положи его в угол и каждый день – каждый день, слышишь? – обязательно поливай парным молоком. – Сделаю, – внимательно выслушав, важно кивнул косоглазый. – И пусть за камнем ухаживает вот этот мальчишка, твой слуга Бресал. – Будет ухаживать. Куда денется? Слыхал, парень? – И не вздумай больше бить этого славного мальчика палкой, – продолжал Юний. – Иначе камень может обидеться. Фиахра, сопя, посмотрел на Бресала, но ничего не сказал. – Да, во еще что, – как бы между прочим справился Рысь. – Обертки, ну, во что были завернуты монеты, они у тебя откуда? Видно, это была римская книга. Не сохранилась ли? – Не знаю, – косоглазый пожал плечами, – я подобрал обрывок на лугу, у заезжего дома старика Энгуса Фингена. – А где этот заезжий дом? Наверное, я там и отдохну. – На перекрестке дорог к карветиям и селговам. Пойдешь во-он по той тропке и к вечеру будешь, а если поторопишься, то дойдешь и сразу после полудня. – Вот спасибо, – искренне поблагодарил Юний. – А я не заблужусь, там одна дорога? – Не заблудишься, – усмехнулся Фиахра. – Там есть знак – башня. Прощай! Поднявшись на ноги, он, поднатужась, приподнял с земли камень и, водрузив его на плечо, медленно пошел дальше. Шедший позади Бресал обернулся и, весело подмигнув Юнию, благодарно помахал рукой. – Славный парнишка, – дождавшись, когда косоглазый и его слуга скроются из виду, Гета подошел к Рыси. – Жаль, с хозяином ему не очень-то повезло. – Ничего, – усмехнулся Юний. – Теперь этот Фиахра и пальцем его не тронет. Ну что, нам с тобой, кажется, наконец-то улыбнулась удача. Деньги есть, и даже направление действия известно. – Как – известно? – Так… – Рысь кратко поведал про обрывки книги. – Осталось найти этот заезжий дом и поговорить с его хозяином. Да, еще бы и одеться неплохо, а то ходим как поклонники Вакха. Есть в Риме такой любвеобильный виноградный бог, вернее, был, покуда не запретили – слишком уж непотребные празднества справлялись в его честь. – Вот как? – заинтересовался Гета. – А ты, господин, можешь о них рассказать поподробнее? – Молод ты еще для подобных россказней, – обернувшись, Юний щелкнул мальчишку по носу. – Лучше посматривай по сторонам – ведь где-то здесь рядом рыщут притены, а мне почему-то не очень хочется с ними встречаться. – И мне – не очень, – со вздохом признался Гета и, внимательно оглянувшись по сторонам, зашагал по узкой тропе вслед за своим господином.
Башню они обнаружили примерно в полдень, заметили еще издали, и, пока взбирались на холм, Юний все думал – из чего же она сложена? Не кирпичи и не дерево… Камни? Нет, не похоже… И лишь когда подошли ближе, увидели, вздрогнули – башня оказалась сложенной из человечьих костей! Крупные, берцовые, располагались внизу, в основании, на них громоздились выбеленные ветрами и дождем грудные клетки и кости помельче – и так на высоту по крайней мере в четыре человеческих роста, а то и больше. Черепов не было, что и понятно: головы врагов украшали жилища воинов. – Это в честь какого же бога? – обойдя башню, тихо спросил Рысь. – Не знаю, – так же тихо отозвался Гета. – Скорее всего, в честь Крома Кройха или какой-нибудь из богинь. Да все боги любят человеческую кровь! – Да, – согласно кивнул Юний. – В этом смысле мне больше нравятся римские божества. Однако, похоже, мы скоро придем. Что это за усадьба виднеется во-он на том холме? Очень похоже на виллу, но вилл здесь нет. Значит, наверное, это и есть заезжий дом. Идти пришлось долго, хотя, казалось бы, вот он, дом, рядом, рукой подать. Узкая дорожка вилась меж холмов, огибала торфяные болотца и небольшие озера с прозрачной водою, тянулась через буковые рощицы и розовые вересковые пустоши, терялась в зарослях жимолости и дрока. Наконец впереди показалась невысокая ограда, сложенная из круглых камней, за которой виднелось несколько крытых соломой и камышом строений – длинный приземистый дом с галереей на деревянных столбах, амбары, хлев, птичник. Ворота были распахнуты настежь, во дворе возился какой-то седой старик с узенькой длинной бородкой, одетый в теплую длинную куртку из оленьей кожи, называемую местными «бовин», и круглую меховую шапку. Увидев путников, старик отвлекся от своего занятия и вежливо поздоровался: – Да хранят вас боги. Желаете отдохнуть у меня? Есть свежее пиво, лепешки, рыба. – Тебя зовут Энгус Финган, уважаемый? – чуть поклонившись, поинтересовался Рысь. – Да, это так. – Старик радушным жестом пригласил гостей во двор. – А вы, я вижу, издалека. – Из Тримонтия, – пояснил Юний. – Скупаем по селениям шерсть. Вернее, скупали, пока какие-то разбойники не ограбили нас до последней нитки. Отобрали и одежду, и мулов, хорошо, у нас было припрятано немного римских монет – на ночлег и одежду, думаю, хватит. – Хорошо, – внимательно оглядев обоих, кивнул старик. – Проходите в дом, сейчас скажу слугам, чтоб приготовили еду и подали пиво. Перекусив, путники искупались в расположенном неподалеку озерке и, придя в дом, с удовольствием растянулись на мягком сене, коим хозяин щедро устлал деревянные ложа. Утомленные, Юний и Гета проспали почти до самого вечера, и, когда вышли во двор, солнце уже клонилось к закату. Судя по всему, у старика Энгуса работников хватало – в хлеву, птичнике, на огороде копошились люди, в большинстве своем крепкие молодые парни, таким бы в воины идти, не в слуги. Впрочем, скорее всего, это были рабы. Гета пристально смотрел в распахнутую дверь хлева – один из рабов как раз доил корову. – Выспались? – неслышно подойдя сзади, осведомился хозяин. – Тогда прошу к столу. Как раз заколол барашка. – Нам бы насчет одежды, уважаемый, – напомнил Юний. – Хоть какой-нибудь. Чем заплатить – найдется. – Не беспокойтесь, будет и одежда, – улыбнулся старик, потрепав по голове рыжего мальчишку лет семи, только что загнавшего в птичник мелкую живность. – Айлиль, внук, – пояснил Энгус, наклонился к мальчику, что-то прошептал и легонько подтолкнул в спину. – Ну, беги играй. Снова уселись за стол, и хозяин самолично налил гостям пива в большие деревянные кружки. – Отведайте, – он кивнул на принесенную слугой рыбу, – жирный хороший лосось. – И часто здесь останавливаются путники? – отпив из кружки, поинтересовался Рысь. – Часто, – гордо тряхнув бородой, отозвался старик. – На всю округу только один заезжий дом – мой! – А не приходилось дли тебе встречать здесь одну… В этот момент в залу вбежал рыжеволосый Айлиль и, обогнув стол, прижался к деду, что-то шепнув. – Можно тебя попросить кое о чем, уважаемый? – Энгус взглянул на Юния. – Видишь ли, мой внук хочет посмотреть на твой меч. Говорит, что никогда таких не видал. – Это дело! – сняв с плеча перевязь с ножнами, Рысь со смехом протянул оружие мальчику. – На, смотри, воин! Так вот, о девушке… – Погоди, – улыбнулся старик. – Вы спрашивали одежду. Пусть твой напарник сейчас сходит с Айлилем, тот покажет сундуки. – Гета, сходи, – распорядился Юний. – Сейчас, – юный слуга посмотрел на Энгуса, – господин, твой раб совсем не умеет доить коров. Я сейчас наблюдал, ты бы показал ему, как надо, или поставил кого-нибудь другого. Еле уловимое предчувствие какой-то опасности обдало Юния холодком, но быстро исчезло. Подумаешь, чужой раб не умеет доить коров, это дело! – Не умеет? – Старик явно замялся. Или это просто показалось? Скорее всего. – Я накажу его, спасибо, что сказал. Иди же за Айлилем. Рыжий мальчонка убежал… прихватив с собой меч Юния. Гета, оглянувшись, вышел следом. Старик оглянулся и вдруг подмигнул: – У меня тут есть хорошее римское вино! Сейчас велю слуге принести кувшинчик. Эй, Эохайд! Эохайд – здоровенный малый с мускулистыми покрытыми узорчатой татуировкой руками – с поклоном поставил на стол кувшин. Хозяин разлил вино по кружкам и, посмотрев на Юния, отпил первым. И вправду, вкусное оказалось вино, в меру терпкое и прохладное, по вкусу даже чем-то похожее на знаменитый фалерн. – Так я спрашивал про одну девушку, уважаемый Энгус… Эй, Энгус! Старик громко храпел, положив седую голову на руки. С чего бы? В глазах у Юния вдруг помутилось, стол непостижимым образом выгнулся и врезался прямо в лицо. Тут же вошли какие-то люди – покрытые разноцветной татуировкой воины с длинными мечами, один из них – с безобразным шрамом через все лицо. – Похоже, готовы оба! – усмехнулся он. – А старик молодец, не подвел!
Глава 10 Июнь – июль 229 г. Каледония Запах смерти
Он просто лежал в темноте, а к нему летели голоса, в них непонимание и злоба.Покачиваясь на волнах, груженные награбленным добром курахи Мада Магройда медленно уходили на север, к скалистым берегам Каледонии. Высоко-высоко в пронзительно-голубом небе проплывали затейливые белые облака. Одно из них напоминало конного воина, другое – собаку, а третье – тяжеловооруженного гладиатора-мирмиллона. Рысь, надежно связанный мокрыми кожаными ремнями, вместе с остальными пленниками валялся на самом дне кураха. Судно шло под парусом, то и дело ныряя с волны, так что даже сюда, на дно, долетали соленые брызги. Рядом с Юнием ворочался и вздыхал Гета. Кроме него, здесь насчитывался еще десяток пленников, в основном детей и женщин, тоже, естественно, связанных. Никто из них не стонал и не плакал из страха быть тут же избитым или выброшенным за борт, как уже поступили со слабыми или ранеными. Можно сказать, для притенов это был удачный поход – все пять курахов везли по десятку пленников, ткани, бочонки браги и меда. Отдельно в сундуках позвякивали золотые и серебряные ожерелья, дорогое оружие, браслеты, посуда. Надо отдать должное: притены не издевались над пленными, даже иногда давали пить, правда, не кормили. То и дело налетал ветер, суденышки сильно качало, многих рабов рвало. Рыси тоже было непривычно ощущать себя в подобном беспомощном положении. Курах отнюдь не производил впечатления надежного корабля – так, корзинка, обтянутая бычьей кожей. Проплывали над головой облака, свистел ветер, и соленые брызги образовывали на дне небольшую лужу, в которой, собственно, и валялись пленники. Юний не обращал внимания на неудобства и даже был весел, только старательно скрывал это. Еще бы, ведь с каждой милей он приближался к цели. Молодой легионер уже не сомневался, что приемную дочь наместника Клавдия Апеллина похитил Куид Мад Магройд, разрисованный вождь притенов. Именно его люди постоянно совершали набеги на мирные селения дамнониев, карветиев, нонантов, доходили и до селговов, и до вотандинов, ибо в этой части Британии вряд ли какое селение находилось на расстоянии более сорока миль от моря. Тем более притены не нападали просто так. Мад Магройд тщательно изучал и анализировал обстановку, используя доверенных людей по всему побережью. Кроме старосты Фергуса Макойла, таким человеком был и старый Энгус Финген, хозяин заезжего дома. Именно там, как предполагал теперь Юний, и останавливался отряд Мада Магройда после отъезда из Виндоланды. И с ними уже была похищенная девушка, Клавдия. Как видно, именно ее прикидывавшиеся вотандинами притены везли в переметном мешке. Кто ж тогда был во втором? Какая-нибудь овца или… Или еще одна несчастная девушка? Кто знает… Наверное, только сам Мад Магройд и его люди. Юний скосил глаза на Гету и усмехнулся. Здорово их провел старик Энгус Финген. Надо чала хитростью обезоружил, затем отправил прочь Гету – его и схватили сразу в дверях, – затем выпил сонное вино. Сам! Первый! И почти сразу заснул, ну, а уж он, Юний, чуть позже. Неглупо придумано, вовсе не глупо. Хотя можно было бы догадаться. Да-а, как бы смеялся сейчас над Рысью Гай Феликс, склонный к авантюризму опальный префект Рима. Интересно, жив ли он еще? А Флавия, Флавия Сильвестра, помнит ли влюбленного прежде в нее гладиатора? Бывшего гладиатора и бывшего охранника императора Александра Севера… Флавия… Как быстро эта простая и непосредственная провинциальная барышня превратилась в утонченную римскую матрону. И как удачно она вышла замуж… Теперь богачка, не чета нищему Юнию. Впрочем, в легионах и нищий может сделать карьеру. Для Рыси же путь к успеху лежал через спасение приемной дочки наместника. Кажется, он скоро ее увидит. Что ж, плыви, плыви, кораблик… – Не понимаю, чему ты радуешься, господин? – зашептал Гета и тут же получил хороший удар веслом по плечу. – Тихо! – предупредил раскрашенный воин. – Не разговаривать! С кормы послышался чей-то повелительный голос… Чей-то? Хм… Рысь прекрасно знал чей. И тут же сильные руки воинов грубо подхватили Юния и потащили его на корму, где был устроен навес из волосяных канатов. Под навесом на низенькой скамеечке, покрытой волчьей шкурой, вытянув ноги, сидел Мад Магройд. Левая рука его покоилась на двух очищенных от кожи и мяса черепах, в правой вожак притенов держал рог с пенным пивом. – А, римлянишка! – увидев Юния, громко захохотал воин. Безобразный шрам его скривился и, казалось, вот-вот разорвет лицо пополам. – Знаешь, что я с тобой сделаю? – Вероятно, принесешь в жертву богам, – с усмешкой предположил Рысь. – Не самая плохая участь. – Да, не самая, – согласился притен. – Только тебе она не грозит. У меня и без тебя есть кого принести в жертву. Ты же… О, ты будешь влачить такое существование, что смерть покажется избавлением! Стеная, ты, римский шелудивый пес, будешь призывать ее, призывать без конца, денно и нощно, и гнить, гнить живьем, никогда, слышишь, никогда не увидев больше ни моря, ни луга, ни неба. Прежде чем подохнуть, ты превратишься в бессловесную тварь, вовсе не похожую на человека. Ты, римлянин, будешь работать в самой глубокой шахте у высокой горы Мад-Флех, там еще достаточно руды, из которой наши кузнецы выкуют мечи и копья, чтобы разить римских псов везде, где бы они ни были! Признаться, если бы ты не попался так глупо, а сам лично явился ко мне с предложением поединка – клянусь Нуддом, я внял бы твоей просьбе! А так… Рысь опустил глаза, стараясь ничем не выдать охватившей его радости. Этот разрисованный мим все ж таки не выдержал, велел призвать пленника под свои очи. Что ж, самое время кое-что у него вызнать. Только осторожно, вдруг притен еще не догадывается о статусе своей пленницы. – Ты сказал о жертвах, – выслушав притена, невозмутимо произнес Юний. – Может, пожалеешь несчастную девушку? – С чего бы мне ее жалеть? – Мад Магройд удивился. – Я никогда не жалел римлян! Ага! Рысь возликовал в душе. Значит, все-таки его догадка верна, приемная дочь легата в плену у притенов! – Тем более не пожалею эту, – продолжал вождь. – Дочь римского наместника! Богам будет очень приятна такая жертва! Юний с досадой прикрыл глаза – однако «разрисованный» все знает. Ну, еще бы ему не знать! Наверное, он ее и выкрал ради того, чтобы принести в жертву. А ведь и впрямь, такая жертва будет очень приятна местным богам. Не какая-нибудь там рабыня или гулящая девка – родственница правителя половины римской Британии! Да, с точки зрения Мада Магройда, ради этого стоило пойти на похищение, чтобы несказанно укрепить собственный авторитет и вызвать милость богов. Трудновато будет вызволить девушку, но все же главное сделано – Клавдию все-таки удалось отыскать! Теперь дело за малым… – Чему ты улыбаешься, римлянин? – Куид Мад Магройд грозно насупился. – Может, мне велеть вырвать тебе все зубы? – Завидую тебе, притен! – скорбно поджал губы пленник. – Удача и милость богов, похоже, сегодня на твоей стороне. – И теперь всегда будут на моей! – довольно захохотал вождь. – Запомни это, римлянин! Жаль, что ты не пришел ко мне сам. Ух, как бы мы с тобою сразились! Тень плотного облака заслонила солнце. Юний обернулся и посмотрел за борт – сколько хватало глаз, громоздились вокруг кораблей блестящие свинцово-желтые волны, а где-то далеко впереди поднимались из голубоватой дымки черные скалы. Рысь быстро собрался с духом – предстояло убедить притенов, что он сейчас не опасен. Немного выждав, Юний бросился на колени и, размазывая по лицу слюни, принялся слезно упрашивать Мада Магройда отпустить его восвояси за большой выкуп. – Я дам тебе шестьсот, нет, тысячу сестерциев! – валяясь в ногах у притена, причитал пленник. – Тысяча сестерциев! Поверь, это большие деньги. – Мне не нужны твои деньги, пес! – гнусно осклабился разбойничий вождь. – Да, я подумывал было сейчас дать тебе умереть почетной смертью в бою с нашими юношами, но теперь… Нет, только глубокая шахта убережет тебя от позора! Уберите эту собаку! – Он кивнул воинам, и те с усмешками и оскорблениями поспешили исполнить приказ. – Да-а, – глядя вслед Юнию, задумчиво произнес Мад Магройд. – Когда-то он был великим воином, но теперь его дух иссяк! Впрочем, так бывает со всеми римскими псами. Гертсаг! Вели убирать парус, мы уже слишком близко подошли к скалам. Качка вдруг сменилась штилем, утих ветер, и лежащие в трюме пленники догадались, что их путешествие подошло к концу. И в самом деле, все курахи притенов, один за другим, вошли в укромную бухту и причалили к берегу. – Эй, вылезайте! – Один из воинов, взглянув на пленников, щелкнул бичом. – Да пошевеливайтесь, не хватало еще из-за вас опоздать на праздник. Измученные злодейкой судьбою женщины и дети, пошатываясь, выходили на берег по узким сходням. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то плакал, а кое-кто, наоборот, посматривал вокруг с надеждой и любопытством. Притены вовсе не были таким уж чуждым для бриттов народом, даже говорили на одном языке, да и рабство в семьях притенов было не очень-то обременительным. Естественно, это не касалось тех рабов, которые предназначались для работы в шахтах. На берегу суда встречала празднично разодетая толпа – примерно около сотни человек, для здешних мест порядочное многолюдство. В толпе выделялись девушки в длинных ярко-зеленых туниках и жрецы-друиды в голубых и белых одеждах. Кто-то приветственно кричал, кто-то махал руками, и все с любопытством глядели на пленников. Сразу за пристанью виднелась большая площадь, за ней – несколько беленых овальных хижин, крытых соломой. Некоторые из них были вообще без дверей, и сквозь дверные проемы виднелась скудная обстановка – лавки, циновки и прочее. Имелись и дома побогаче – побольше и попросторней других, огороженные невысокой оградой, за которой располагались хозяйственные постройки и огороды. Чуть выше, в горах, на верхнем пастбище паслось стадо коров, а еще выше росли сосны и ели. Рысь внимательно осматривал селение – несколько десятков хижин, – стараясь угадать, где же притены держат своих пленниц. Наверное, в семьях. Но это касается простых девушек, а тут все ж таки дочка наместника, да еще предназначенная стать почетной жертвой, – такая должна содержаться отдельно и под особым присмотром. Интересно, есть здесь тюрьма или что-нибудь подобное? Вряд ли. Пленников даже не покормили, а сразу загнали в какой-то сарай, откуда начали выводить уже по очереди, одного за другим. Многие женщины, встретившись со своими малолетними детьми, которых везли на других курахах, уже больше не плакали, а даже заулыбались. В конце концов, все они были живы, а если мать с дитем попадут в разные семьи – нестрашно, селенье-то не очень большое. Первым вывели женщин и девушек, затем детей, ну а потом настала очередь и для Юния с Гетой. – Римлянин и его слуга-бригант, – указав на обоих, громко пояснил высокий молодой воин. Седобородые старики и друиды в белых одеждах, сидевшие на лавке под высоким деревом, важно кивнули: – Этих в шахту. Надсмотрщики жаловались, что там давно некому работать! – Этих бы надсмотрщиков да самих заставить крошить руду, – неожиданно предложил стоявший у самого дерева коротко стриженный парень с наглым, но вполне симпатичным лицом, одетый в длинную голубую тунику. – Зажирели там все. А у некоторых, между прочим, нет даже слуги. Я бы взял вон того. – Он кивнул на Гету. – Помолчи, Ферадах, – недовольно обернулся один из дедов. – Ты еще слишком молод, чтобы иметь слугу. – Я молод? – Парень нахально скрестил на груди руки. – Да мои песни распевают во всех прибрежных селениях, мало того, они дошли и до Айлеха за морем! – Мад Магройд сказал – этих двоих отправить в шахту, – как-то виновато пояснил воин. – Ах, Мад Магройд сказал, надо же? – взвился Ферадах – У него, небось, полно слуг, а я, надежда олламов, увы, вынужден прозябать в бедности. Может, мне стоит пропеть Маду Магройду песнь поношения? Или немного поголодать против него? А? – Уймись, уймись, Ферадах! – поднялся с лавки высокий тощий друид со злым надменным лицом и крючковатым носом. – Прошу тебя, ради Морриган и Дон, уймись. Пока прошу… – крючконосый зловеще прищурился. Воспользовавшись происходящим, Рысь пихнул Гету плечом и шепотом посоветовал напроситься в слуги «к тому молодому хлюсту». – Ты понравился мне, господин! – тут же возопил мальчик. – Я слыхал твои песни, поистине, они чудесны! – Вот видите?! – приосанился Ферадах. – Он и сам просится. – Эти. Двое. Пойдут. В шахту! – угрожающе произнес крючконосый. – Так сказал Куид Мад Магройд, так говорю и я, Даймин Дамаргайт, учитель друидов. И если кто-то вдруг соберется голодать против меня или петь песнь поношения, клянусь посохом Луга, тот сильно пожалеет об этом! – Ну, как хотите. – Ферадах сплюнул и, развернувшись, быстро зашагал прочь. Рысь проводил парня долгим внимательным взглядом, словно бы хотел получше запомнить этого молодого друида или кто он там был. – В шахту так в шахту, – вздохнув, пожал плечами Гета. – Хорошо хоть еще не повесили вверх ногами на ветках какого-нибудь священного дуба! – А он у них есть, этот дуб? – усмехнулся Рысь. Мальчик грустно улыбнулся: – Наверное, есть. Под охраной нескольких воинов пленки вышли на окраину селения и мимо пастбища и ручья направились в горы по узкой, а местами и весьма опасной тропинке. Остались внизу ели, березы и сосны, потянулись вересковые пустоши и скалы, одна из которых выделялась своей высотою и основательностью. – Пришли, – обернувшись, шедший впереди воин жестом приказал пленникам обождать и, приложив ладони ко рту, гулко позвал: – Каим! Эй, Каим! Рысь так и не смог понять, откуда вдруг взялся коренастый полуголый раб в ошейнике и с бритой наголо головою, к тому же еще и немой. То ли он скрывался в какой-нибудь расщелине, то ли в кустах, то ли еще где. – Каим, закуй этих! – приказал воин. Ага, значит, где-то здесь рядом была и кузница. Ну да, вон она, за коричневым выступом скалы. А чуть выше располагался какой-то большой сарай, куда пленников повели уже после того, как их руки и ноги сковали длинные тяжелые цепи. В сарае оказалась обычная римская лебедка с толстым канатом, уходящим куда-то в пропасть. Один из воинов заглянул прямо в черный провал и громко крикнул: – Финнбар, принимай новых рабов! – Ов, ов, ов, – запричитало эхо. Воин прислушался и, видимо услыхав ответ, кивнул Каиму: – Крути! Обоих – сначала Гету, потом Юния – обвязали канатами и спустили в глубину шахты. Внизу, еле разгоняя тьму, тускло горел факел. Здоровенные, голые по пояс охранники с воловьими бичами в руках встретили новоприбывших с помпой – сразу же исхлестали до крови. – За что? За что? – плача, закричал Гета. Потому и получил куда больше ударов, чем благоразумно молчавший Рысь. – Это вам пока на первое время! – засунув за пояс окровавленный хлыст, осклабился надсмотрщик, мускулистый и сильный, с желтым, каким-то корявым лицом. – Поняли, твари? Меня зовут Финнбар, я теперь ваш отец и кормилец. В шахтах есть кайло – будете долбить руду и стаскивать мешками сюда. Норма – десять мешков в день. Сделаете меньше – получите плетей, больше – дополнительную похлебку. Ну что вылупились? Пошли, покажу ваши места. Чем дальше, тем забой становился все более узким, так что приходилось пригибаться, а потом ползти на карачках. Во все стороны от главной шахты, словно кротовьи норы, отходили небольшие узкие ответвления, из которых доносились приглушенные звуки ударов. В одну из таких шахт и прополз Юний, в соседнюю загнали Гету. Честно проработав до вечера, Рысь таки выполнил норму, но кто бы знал, каких трудов это ему стоило! Руки отваливались, спина ныла, к тому же в шахте было трудно дышать. В специальной выработке горел костер, нагревая спертый воздух, чтоб скорейподнимался вверх, но помогало это плохо. От расположенной тут же уборной – полуобвалившегося отростка – невыносимо воняло. Сделав норму, Юний немного отдохнул и, стиснув зубы, нарубил еще три мешка – для Геты, справедливо рассудив, что вряд ли этот субтильный паренек способен на трудовые подвиги. Да Гета, конечно же, и не был на них способен и, когда раздавали похлебку, еле-еле вылез из своего забоя. – Ну, как? – шепотом спросил его Рысь. Мальчик лишь грустно вздохнул. Пока перекусывали, Юний подсуетился и подтащил три лишних мешка к забою своего незадачливого слуги. Но и так получилось девять – одного мешка все равно не хватало, и Гету жестоко избил надсмотрщик. Что же касается остальных работников – а всего в шахте в различных ответвлениях находилось два десятка рабов, – то они напоминали не людей, а бледные отощавшие тени. Получив свою похлебку, они никак не реагировали на удары надсмотрщиков и, по-собачьи вылизав миски, тут же повалились спать. Да-а… Наверное, можно было бы со временем исхитриться поднять невольников на мятеж, устроить этакую легкую заварушку, во время которой попробовать выбраться наверх под видом одного из надсмотрщиков, но… Кое-что прикинув, Юний отказался от этого плана. При всей кажущейся простоте он был несбыточным – ибо о подобной возможности притены явно догадывались, а значит, предусмотрели. К тому же для мятежа нужно активно пообщаться с большинством рабов, а кто поручится, что средь них нету соглядатаев? Да наверняка есть! Вон хоть тот, губастый. Какой-то он уж слишком гладкий, веселый, не очень-то похож на изможденного непосильным трудом узника, нет, с ним явно что-то нечисто. Да и самое главное – на подготовку заговора просто нет времени. Ладно он, Юний, а Гета? Еще неделя такой работы – и парень не будет ничем отличаться от этих несчастных забитых и почти потерявших разум существ. Значит, нужно действовать как можно быстрее! Уже сегодня, сейчас, как бы ни ныли все части тела и как бы ни хотелось спать. Что же придумать, что же… Уборная! Ведь все то, что день за днем на протяжении многих лет выделяли из себя рабы и надсмотрщики, должно было куда-то вытекать. Куда? Отверстие может оказаться слишком узким – но ведь все можно расширить, кирка-то, в конце концов, на что? Юний не побрезговал и самолично заглянул в выгребную яму. Вроде бы пропасть… Хотя нет! Далеко внизу явно что-то журчало – ручей или даже подземная речка! – Ну, – вошедший надсмотрщик растолкал одного из спящих, маленького, но жилистого человечка. – Давай, не спи, твоя очередь рассказывать! Ну-ка, ну-ка! Рысь навострил уши. Человечек глухо завел какую-то историю, которой, впрочем, хватило ненадолго, и недовольный надсмотрщик несколько раз ударил несчастного по голове. Тот упал. Юний шумно поднялся, гремя цепями. – Куда? – встрепенулся страж. – В уборную. – А, новенький… Придешь – будешь рассказывать. Наверняка знаешь немало интересных историй. – Я-то нет, – обернулся Рысь на ходу. – А вот мой напарник их много знает. Разбудить его? – Давай! Юний быстро растолкал Гету. – А? Что такое? – встрепенулся тот. – Слушай внимательно, – зашептал Юний. – Сегодня, и завтра, и всегда, сколько потребуется, будешь рассказывать стражникам самые веселые и самые интересные истории, какие знаешь. А если кто-нибудь из них решит пойти в уборную, громко запоешь какую-нибудь песню. – Понял, – мотнул головой Гета. Все ж таки он был понятливым пареньком. Для начала Юний заглянул в свою шахту и прихватил кирку. Встав у стульчака, он принялся расширять дыру, насколько возможно, чтобы пролезть, протиснуться… Вдруг донеслась приглушенная песня. Отшвырнув кирку, Рысь уселся на стульчак. – Чего так долго? – в уборную заглянул надсмотрщик. Юний скорчил страдальческую гримасу: – Видать, схватило живот. – Понятно, – стражник кивнул, – с новичками бывает. Он вышел, и Рысь, выждав некоторое время, продолжил работу, по окончании которой тщательно замазал отбитые места глиной. Он проделывал это три ночи подряд, отсыпаясь лишь в небольшой промежуток – до утренних криков стражи. Понимал, что долго так не выдержит, но хорошо знал, что первым не выдержит Гета. Да-а, наверное, зря он взял мальчишку с собой. Впрочем, тот сам напросился. Но без него Юнию пришлось бы гораздо труднее, ведь Гета хорошо знал местные говоры и обычаи. Кто знает, как скоро он без его помощи напал бы на след похищенной Клавдии Апеллины? Мальчишку следовало вызволять отсюда как можно быстрее, да и самому давно уже пора действовать, а не сидеть под землей, подобно кроту. Наконец, настала еще одна ночь. Четвертая, со времени пребывания Геты и Юния в подземелье. Как всегда, Гета завел свои россказни, надо отметить, довольно-таки занимательные, про древних королей и героев. Откуда и знает-то? Вроде бы книг не читает… Надсмотрщики слушали, раскрыв рот, и даже простили парню два недостающих мешка. Нанеся несколько сильных ударов, Рысь отбросил кирку и попробовал спуститься вниз. Хорошо! Теперь плечи проходили в смрадную дыру почти свободно. Тем более пролезет и Гета. Так… Теперь бы только не проспать… Юний растолкал заснувшего парня: – Вставай, пора выбираться отсюда. – Давно пора! – Тсс! По очереди они пробрались в уборную и, расклепав киркой цепи, нырнули в выгребную яму. Кирки Рысь на всякий случай сбросил вниз. Да, он не ошибся – внизу оказался подземный ручей, пройдя по которому беглецы вышли к какому-то непонятному провалу. Через эту расщелину оказалось можно протиснуться, не прибегая к помощи кирки! Увы, но дальше ручей уходил куда-то глубоко под землю. Пролезть туда нечего было и думать. Да-а, ситуация… Юний задумчиво покачал головой и вдруг услышал победный смех Геты. – Посмотри вверх, господин, – посоветовал тот. Рысь поднял голову и увидел звезды. Они сияли далеко-далеко, словно бы заглядывая в глубокий колодец. Да беглецы и оказались в подобном колодце, до верхних краев которого оставалось как минимум сорок локтей – не очень-то поднимешься, особенно по гладким стенам. – Придумаем что-нибудь, – радостно прошептал Гета. – Ведь вот они, звезды. Только протяни руку. Ой, ну и запах же здесь… Впрочем, а какой же еще запах может быть в уборной? Рысь вздохнул: он уже давно понял, что это за запах. Нет, он не имел ничего общего запахом экскрементов. – Чем пялить глаза на звезды, посмотри себе под ноги, парень! – с усмешкой посоветовал он. – Не очень видно? Тогда нагнись и потрогай руками. Ну? – Что это, господин? – присев, дрожащим голосом поинтересовался Гета. – А сам не догадываешься? – Да догадался уже. – Парень тихо вздохнул. Рысь и сам себя чувствовал не очень-то хорошо. Вся эта глубокая яма, куда они выбрались, была заполнена трупами! Полуразложившиеся и совсем свежие, они лежали вперемешку, в самых различных позах, испуская сладковатый запах, такой знакомый Юнию запах смерти!Дженифер Джонстон. Тени на нашей коже
Глава 11 Июль 229 г. Каледония Ферадах Финд, Филид
– А ты, о почтеннейший, как твое имя? – Нетрудно сказать: лучший в предсказаниях, Лучший в объяснениях и вопросах, Вопрошающий знание, Сплетение искусства, Шлем поэзии…Трупы… Что это – кладбище? Если так, то этот похоронный обряд довольно странен. Многие мертвецы были привязаны к тяжелым бревнам, а у некоторых отсутствовали головы. Рысь посмотрел на далекое ночное небо с сияющими звездами, прикидывая, каким образом отсюда выбраться. Небо было каким-то необычным, не черным и не темно-синим, а светло-малиновым с серебристо-белым оттенком. Ну да, сегодня же полнолуние, и если отсюда не видно луны, это не значит, что ее нет. – Наверное, утром нас будут искать, – тихо произнес Гета. Рысь обернулся к нему и улыбнулся: – Конечно, будут. Ты полагаешь, надсмотрщики сами полезут в эту смрадную дыру? – Не знаю, – мальчик почесал подбородок, – я бы на их месте кого-нибудь послал. – И если нас не найдут, тогда что? Кто окажется виноватым? – Охрана, кто же еще? – Так есть ли им смысл поднимать шум? Я бы на их месте устроил в забое обвал, а затем в случае чего предъявил какие-нибудь неопознанные трупы. Здесь, в этой яме, их вдоволь. – Да, но сюда еще надо добраться, – подумав, возразил Гета. – И вряд ли надсмотрщики так уж умны. – Никогда не считай других глупее себя, – наставительно заметил Рысь. – Тсс! Что это за голоса? Или мне показалось? Оба затихли и прислушались. Нет, не показалось! Голоса приближались, и, кажется, они доносились откуда-то сверху. Пели какую-то заунывную песню. Надо же, ночью! Интересно, кто это? Припозднившиеся гуляки? – Ты разбираешь слова, Гета? О чем они поют? – Так… – как-то не слишком охотно отозвался мальчик, и Юний тут же отметил про себя стремление молодого слуги уйти от ответа, как случалось и раньше, когда речь заходила о волшебстве друидов. Наверное, Гета где-то в глубине души боялся этих кровавых жрецов, в чем почему-то не признавался. – Так о чем же? – Рысь настойчиво повторил свой вопрос. – Тут дело не в словах, – вздохнул слуга. – Я, кажется, догадываюсь, что это… Песнь смерти! – Песнь смерти? А что это значит? – Думаю, мы сейчас все увидим… Нам лучше бы прижаться к стене. – Гета потянул своего господина за руку. – К стене? – удивился тот. – Но… Он не успел закончить фразу, как где-то наверху вдруг раздался ужасный крик. Затем – второй, и тут же что-то тяжелое шлепнулось на заполненное полусгнившими мертвецами дно. Потом полетело еще что-то, упав рядом с Юнием. Тот нагнулся и осторожно протянул руку – пощупать. Труп! Еще теплое обезглавленное тело какого-то юноши! Так вот оно в чем дело! И тут наверху снова завопили со страшной силой, задули в свирели, забили в бубны, и под этот шум, наверное способный разбудить мертвецов, в яму смерти были сброшены еще несколько человек, правда уже не обезглавленных, а прикованных к тяжелым бревнам, с хлюпаньем упавшим в трупы. – Один, – вжимаясь в каменистую стену, считал Рысь. – Два… Четыре… Если считать первые два тела, то всего жертв было девять. Наверху на миг сделалось тихо, затем снова завопили, загорланили под музыку песни. Шум постепенно удалялся, затихал вдали. Видно, те, кто приносил страшные жертвы, ушли. – Пойдем посмотрим, – тихо предложил Юний. – Может, кто-нибудь из этих несчастных жив? Эй! Есть кто живой?! Никто не откликнулся… Нет! Вот послышался еле различимый стон! Рысь с Гетой бросились на звук прямо по трупам, впрочем, здесь они валялись везде. – Эй, друг! – было не так уж темно, и Юний различил привязанное к бревну тело и блеск звезд, отражающихся в широко открытых глазах. – Ты жив? Несчастный снова застонал. – Сейчас мы поможем тебе! – Нет… Мне уже не поможешь… Юний с Гетой переглянулись. – Кто ты? – Эхайд Мак… Макгир… Ткач… Друид Даймин Дамаргайт обвинил меня в краже. Эхайд говорил четко, но чувствовалось, что каждое слово давалось ему с большим трудом. Тем не менее несчастный ткач продолжал говорить, видно, хотел сказать что-то очень важное. – Подожди. – Юний нащупал ремни, связывающие жертву, и обернулся – к слуге: – Гета, давай-ка скорей развяжем его! – Не надо! – четко возразил Эхайд. – Прежде чем сбросить сюда, друиды перебили мне позвоночник… не очень умело, – он помолчал, собираясь с силами, и попросил: – Если сможете, то просто чуть поверните бревно. Юний с Гетой навалились изо всех сил… – Вот… так… – одобрительно отозвался несчастный. – Теперь хорошо. Боги послали мне вас, живых… – Он вдруг застонал и затих. – Неужели умер? – шепотом предположил Гета. В ответ послышался слабый смех: – Нет… Мне еще рано умирать. Тем более сейчас… Я еще не все сказал. Дыхание Эхайда было прерывистым и тяжелым, видно, он держался из последних сил. – Слушайте внимательно… Если… если выберетесь отсюда… Знайте, друид Даймин Дамаргайт – вор. Он похитил драгоценное ожерелье из дома воинов фианны, у самого Мада Магройда… И обвинил меня, чтобы… чтобы завладеть моей дочерью, моей бедной Теей… Он хочет… хочет принести ее в жертву на празднике Лугназад, вместе с другими девушками… Но сначала опозорит меня… – Откуда ты знаешь, что это именно друид украл ожерелье? – быстро поинтересовался Юний. – Ты сам видел жреца? – Ты… ты смешно говоришь, чужеземец. Впрочем, мне некому больше довериться… Я видел не друида, а его рабов, выходящих из дома фениев… И в тот же день стало известно о пропаже ожерелья. Один из рабов заметил меня… Но друид… друид не вернул похищенное… спрятал. Наверное, его рабы знают где… – Друид Даймин Дамаргайт – такой неприятный, крючконосый, да? – Д-да… Задыхаясь, ткач с шумом втянул в себя воздух. И больше уже не выдохнул. – Умер, – тихо сказал Гета. – Напрасно он на нас понадеялся. Тут самим бы выбраться… – Выберемся, – убежденно отозвался Рысь. – Обязательно выберемся… Что же касается этого несчастного, то вспомни пословицу, которую я как-то тебе уже говорил – omnes, quantum potes, juva – всем, сколько можешь, помогай! Вот и мы попытаемся помочь умершему восстановить его доброе имя. И даже, может быть, спасем его дочь! – Но зачем?! – Я уже ответил тебе, жаль, если ты не понял. К тому же, мне кажется, у вороватого подлеца друида наверняка имеются недоброжелатели и враги, нам останется лишь найти их, что удобнее сделать, действуя от имени облыжно казненного ткача. Гета с уважением посмотрел на своего господина: – Я всегда знал, что ты очень умен! Наверное, ты даже можешь придумать, как нам отсюда выбраться? – Могу, – усмехнулся Рысь. – Чего тут выбираться-то? – Да, но высотища-то!!! – Мальчик присвистнул. – Чем свистеть, лучше сними-ка с мертвецов все ремни. – Зачем, господин? – В римской армии почти нет стрелков из лука, – загадочно отозвался Юний. – Зато много пращников… Я тоже тренировался, когда было время. Отвязав трупы от бревен, беглецы тщательно соединили между собой все ремни. Рысь подергал узлы и остался вполне доволен – выдержат! Соорудив из самого широкого ремня пращу, он поискал глазами подходящий по размеру камень и, не найдя такого, привязал получившийся канат к берцовой кости. Вложив кость в ремень, со свистом раскрутил пращу… Вжик! И улетевшая наверх кость надежно застряла меж двух валунов, в числе прочих ограждавших яму. – Здорово! – восхищенно воскликнул Гета. – Я бы так вряд ли смог – с первого раза. – Тренировки, – скромно отозвался Рысь. – Ну… – Он поплевал на руки и быстро полез наверх. Не подвели ни ремни, ни застрявшая между камнями кость – Рысь безо всяких проблем выбрался из ямы и, высунув голову над ограждением, тщательно осмотрелся. Как он и предполагал, в небе ярко светила луна – сияюще желтая, с каким-то красноватым оттенком, она напоминала медный, тщательно начищенный таз. Около ямы, располагавшейся к северу от шахты, никого не было видно. Вокруг валунов ограждения росли какие-то низенькие колючие кусты, меж которыми вилась тропка, уходившая вниз, в темноту рощицы. – Ну, как тут? – из ямы выбрался Гета. – А ведь, похоже, мы все-таки убежали! А, господин?! Убежали, убежали, убежали! – Мальчишка вдруг принялся радостно приплясывать, хлопая себя ладонями по коленкам. – Не говори «гоп»! – искоса посмотрев на него, усмехнулся Юний. – Мы выполнили лишь самую легкую часть – из этой ямки и любой дурень бы выбрался. Теперь нужно что? – Бежать отсюда как можно быстрее! – убежденно отозвался Гета. – Например – к морю, или в горы, или к реке… Когда шли, я видал здесь маленькую горную речку. Если пойти по течению, то, наверное, можно… – Нет, парень, – Рысь покачал головой. – Впрочем, к реке мы с тобой точно пойдем – вымыться, от нас с тобой просто разит выгребной ямой и разными прочими запахами. Не знаю, как тебе, а мне, как человеку, привыкшему ко всем городским благам, просто не по себе от этого! Идем же скорее! Они спустились вниз по тропе и достигли рощи, за которой обнаружилось небольшое озеро с водой столь студеной, что просто сводило зубы. – Ничего, – зачерпнув воду в ладони, улыбнулся Юний. – Мы с тобой здесь не только вымоемся, но и прогоним сон. Гета осторожно попробовал воду ногой и поежился: – Знаешь, господин, я так, наверное, лучше потерпел бы до реки. – Не думаю, чтоб в ней оказалось теплее! Пару раз нырнув, Юний выскочил на берег и, не говоря ни слова, схватил осторожничающего слугу в охапку и бросил в воду. Гета ойкнул, но тут же замолк и даже немного поплавал. – Ну, хватит уже, – тихо позвал его Рысь. – Вылезай. К утру нам надо быть рядом с селением. – Что?! – удивился Гета. – Господин, ты, видно, захотел снова вернуться в эту ужасную яму! Только теперь уже с перебитым позвоночником и привязанным к тяжелому бревну! – Посмотрим, – убыстряя шаг, Юний направился в рощу. – Меньше болтай, да больше посматривай по сторонам. Не хватало еще нам свалиться в какую-нибудь расщелину. Спустившись с перевала, они обогнули скалу и увидели освещенное лунным светом море. Темное, с серебристо-желтыми отблесками, оно казалось живым: волновалось и тяжко вздыхало, словно спящий человек, которому снится нехороший сон. Невдалеке от моря чернели маленькие квадратики – хижины. Небо над головой быстро светлело, за спинами беглецов, над синими вершинами гор, занималась утренняя заря. – Пожалуй, остановимся пока здесь, – на полпути к селению Рысь кивнул на густые заросли вереска и дрока. – Здесь и красиво, и дорога рядом. – А зачем нам дорога? Наоборот, я думаю… Посмотрев на слугу, Юний поморщился, и тот послушно замолк. Оба выбрали удобное место, натаскали травы, улеглись. – Наверное, скоро погонят стадо, – предположил Рысь. – Тебе, Гета, предстоит поговорить с пастухами. Только прежде хорошенько пригладь волосы… вот так. – А ты не пойдешь со мной, господин? – Нет, но я буду рядом. Посылаю тебя, потому что ты лучше знаешь язык, а я говорю плохо, даже смешно, сразу видно, что чужак. И еще – кому придет в голову испугаться тощего мальчишку? Я же другое дело. – Ты мудр, господин. Может, пока немного поспим? – Спи, – кивнул Юний. – Когда понадобишься, я разбужу тебя. Впрочем, нет, – он вдруг встрепенулся, – сначала поясни-ка мне кое-что. Что такое фианна? Кто такие фении? И что это за жуткая яма с мертвецами, думаю, ты знаешь? – Фианна – это священный отряд, фении – лучшие воины рода, которые и составляют фианну. Они тренируются с детства и считаются неуязвимыми для врагов… – Гета вздохнул. – Когда-то бриганты тоже имели своих фениев, которые попортили римлянам немало крови… Ой, прости, господин! – Ничего, – усмехнулся Юний. – Ты знаешь, я тоже не из чистых римлян. Так что насчет ямы? – Это яма смерти, – тихо отозвался слуга. – Я слышал о таких, но никогда не видел. Там казнят преступников и иногда приносят жертвы богам. – Понятно – обычное дело! – невесело рассмеялся Рысь. – Ты вот ругаешь римлян, а ведь если б они не уничтожили когда-то почти всех ваших друидов, у вас, бригантов, до сих пор сохранились бы точно такие же гнусные ямы, и кровавые законы, и прощелыги-жрецы. В Империи же нельзя казнить человека по одному простому навету или по прихоти чиновника. Судьи потребуют и свидетелей, и доказательств. Даже от самого императора! – От императора? – Гета удивленно хлопнул глазами. – Не может быть! Ты знаешь, господин, я слыхал от легионеров и о Калигуле, и о Нероне, и о прочих… которых язык не повернется назвать милыми и добропорядочными людьми. – Да, – согласился Юний. – Были и такие. Но, как правило, ни один император, нагло попиравший закон, долго не жил! – Так выходит, в Риме закон главнее правителя?! Юний вздохнул: – К сожалению, иногда вовсе не так. Но большей частью! И очень хочется, чтоб именно так и было… Тсс! Что это там за звуки? Оба прислушались. Уже стало совсем светло, весело запели птицы, а со стороны дороги послышался звон колокольчиков. – Стадо. – Рысь хлопнул слугу по плечу. – Ну, за работу, Гета! Переговоришь с пастухами, спросишь у них, в какой хижине живет молодой друид Ферадах. Только смотри, спрашивай не прямо, а исподволь, похитрее… Ну, пошел! Подтолкнув мальчишку, Юний раздвинул ветви и внимательно оглядел дорогу. В руках он сжимал подобранную палку – если у пастухов есть псы, они могут прибежать в заросли, почуяв спрятавшегося там чужака. Из-за поворота показалось стадо. Судя по тощим коровенкам, оно явно не принадлежало старосте или какому-нибудь богатому и влиятельному селянину, а наверняка было сборным – от каждой хижины. Да и вид пастухов – троих ребят едва ли не младше Геты – тоже подтверждал эту мысль. Собака с ними была – кудлатая, пегая, с закрученным в колечко хвостом – веселенький такой кобелек, вовсе не похожий на злобных сторожевых псов. Гета дожидался на краю дороги. Светлоглазый тоненький, с длинными, тщательно приглаженными локонами, он производил впечатление пай-мальчика и явно не таил в себе никакой угрозы. Даже собака не стала его облаивать, а, подбежав, лишь обнюхала и слабо вильнула хвостом. Потом, правда, гавкнула пару раз, обернувшись к подходившим пастушкам. – Цыц, Канбим, цыц! – закричали ребята. Веселые, однако, люди эти пастушата – это ж надо, назвали собаку, словно кота. Один из них, постарше, темноволосый и смуглый, подошел к Гете, двое других – круглоголовые и рыжие – остались со стадом, с любопытством посматривая на незнакомца. – Да помогут вам боги в вашем труде, – вежливо пожелал Гета. – Вы из деревни? – Из деревни, – пастушонок кивнул. – А вот ты кто такой? Что-то я тебя не знаю. – Я с юга, слуга друида Финтайра. – Гета неопределенно махнул рукой в ту сторону, где, как он почему-то предполагал, находился юг. – Мой господин послал меня к молодому друиду Ферадаху. Он здесь живет? – Друид? Гм… А, – немного подумав, улыбнулся пастух. – Ты, верно, говоришь о Ферадахе Финде? Так он не друид, а филид, поэт… как это он себя называет? Скала олламов, во! – Скала олламов?! – удивился Гета. – Не шутка! Так где его дом? – На самой окраине, у леса. Да увидишь, он там один на окраине. – Пусть боги пошлют вам удачу! – от души поблагодарил мальчик. Пастушонок улыбнулся: – Всегда рады помочь друзьям Ферадаха! Он не такой плохой парень, этот филид, как о нем многие думают. Махнув на прощанье рукой, он побежал, догоняя уходящее стадо. Солнце уже светило вовсю, и беглецы наконец согрелись. Покинув свое убежище, они подошли к селению со стороны поросших густолесьем предгорий. Здесь были корявые сосны, ели с мохнатыми лапами, осины и местами березы, много кустов – малина, орешник, дрок. Недалеко за деревьями виднелась одиноко стоящая хижина – жилище молодого поэта. Как Юний знал со слов того же Геты, поэты в селениях Каледонии были не просто поэтами, но и хранителями преданий и ревнителями чести. Короче, имели немалый вес в обществе. На западе, на большом острове Эйрин, что лежал неподалеку от Каледонии – римляне называли его Гибернией, – существовали даже особые школы филидов, одну из которых, как видно, не так давно окончил и Ферадах Финд. Как предположил Юний, исходя из собственных, к сожалению, не очень-то длительных наблюдений, молодой филид не особо жаловал крючконосого жреца Даймина Дамаргайта, того самого, который похитил ожерелье и обвинил в этом ткача. А раз так, всем этим можно было воспользоваться в своих интересах, вернее, в интересах дела. Враг моего врага – мой друг, недаром же так говорится! Здесь, в этом чужедальнем краю, нужно было опираться на кого-то из местных. Оставив Гету в лесу, Юний ужом проскользнул в траве и осторожно заглянул во двор поверх невысокой изгороди, сплетенной из прутьев. За оградой напротив аккуратно выбеленной мелом хижины с крышей из свежего камыша, повернувшись лицом к морю, стоял тот самый молодой парень, черноволосый, с приятным, но несколько надменным лицом, и, вытянув вперед левую руку, громко, нараспев, произносил какие-то слова, как видно, сочинял очередную песнь:Предания и мифы средневековой Ирландии.Разговор двух мудрецов
Скалы Коннахта,
Черные скалы,
Спина друидов —
Круахан-Ай.
Конн Ста Битв,
Славный воитель…
Конн Ста Битв,
Воитель славный,
Разбивший Уи Нейлов
При Круаг Нехт…
Мир до неба,
Небо до тверди,
Земля под небом,
Сила в каждом!
Глава 12 Июль 229 г. Каледония Друзья-враги
С другой стороны, он мог и просто приврать, слабость простительная, поскольку общество дублинских обывателей, непроходимых олухов… вызвало бы неодолимый соблазн потравить баланду…– Ах, вот оно что! – Рысь пристально посмотрел на филида. – Говоришь, нашли ожерелье. И кто же, интересно, его отыскал? – Кто-то из родичей ткача, ведь дом перешел к ним. Значит, Даймин Дамаргайт был прав, подозревая Эхайда! – Подожди, подожди, – задумчиво протянул Юний. – Думаю, здесь не все так просто. Допустим, несчастный кузнец прав, и ожерелье все-таки похитил друид… – Но ведь пропажа нашлась! – …тогда возникает вопрос: а зачем жрецу все это надо? Похищать ожерелье, затем вновь подкладывать его во двор казненного… Кстати, а все ли рабы друида в добром здравии? Нельзя ли это узнать? – А чего тут узнавать? – Ферадах усмехнулся. – Трех своих лучших рабов он недавно принес в жертву. – Каким образом? – заинтересовался Рысь. – Не удивлюсь, если жрец для начала велел отрезать им языки. Филид сверкнул глазами: – К чему ты клонишь? К тому, что все было, как ты сказал? – Не я, а казненный Эхайд, – вскользь заметил Юний. – А вот зачем друиду нужно было ожерелье и почему он его вернул – это пока загадка. – Может быть, просто испугался? – предположил Гета. – Ну, сами подумайте, куда бы он дел похищенное? Сам бы носил или подарил одной из жен? Но тогда любой фений мог бы случайно увидеть ожерелье и опознать. – Да, странно все это, – наконец согласился Ферадах. – Странно, если поверить вам, а не друиду. – А ты предпочитаешь верить жрецу? – хохотнул Рысь. – А не его ли люди подбросили тебе в подарок клубок ядовитых змей? Филид махнул рукой: вот уж друиду он верил меньше всего. – Ну а раз так, тогда действуем по прежнему плану, – заключил Юний. – Времени осталось мало, всего семь дней. В течение этих семи дней много чего необычного случилось в селении, о чем потом долго толковали жители. Началось все с одного, казалось бы, незначительного события, которое произошло в доме старосты Лугайда дней за шесть до наступления августовского праздника. День тогда выдался теплый, солнечный, и работники старосты, пользуясь погожим деньком, торопливо раскладывали на просушку не так давно скошенное сено, убранное ввиду ночного дождика на сеновал. Сено по двору раскидывали девушки-рабыни, мужчины же косили на заливных лугах траву, а совсем юные слуги пасли тучное стадо. В общем, каждому нашлось дело, впрочем, в усадьбе старосты и так не было принято бездельничать, за чем пристально следил сам хозяин – низкорослый толстяк с рыжей окладистой бородой, обширной лысиной и льстиво-слащавым взглядом. Неспешно пройдясь до луга, староста прикрикнул на косцов – чтоб быстрее косили – и, оглянувшись, велел мальчишке-рабу позвать со двора девок – ворошить сено. Косить, как и полагается, начали с раннего утра, по росе, потому как чем росистее трава, тем легче косить. Работники ловко орудовали косами, оставляя за собой ряды скошенной травы, которые идущие следом девки тут же принимались ворошить рукоятками граблей, чтобы солнце с ветром лучше просушили сено. Эта нелегкая работа, как правило, занимала целый день, если, конечно, не было дождика. Сам староста Лугайд неоднократно поглядывал в небо. При появлении даже самой маленькой тучки все разбросанное по лугу сено нужно было срочно сгребать в копны, а уж потом, как закончится дождь, копны снова разбивались и сено ворошилось до полной своей просушки. Вроде нехитрое дело, а все ж требовало и соответствующего отношения, и строгого хозяйского глаза. Да и работников нужно было много. Вот и вышли на луга почти все рабы и должники старосты, кроме самых малых и самых старых, да и те следили во дворе за птицей да пропалывали на огороде посадки – морковь, капусту, репу… Туда-то, к огороду, и прибежала замарашка-девчонка, мокрая, с тиной на голове и ногами, измазанными озерной грязью. – Вы – слуги старосты Лугайда? – строго спросила она, заглядывая поверх невысокой, сложенной из камней ограды. – Да, – хором оторвались работницы – маленькие, лет по десяти, девочки. – Мы его рабыни. А ты кто такая? – Прохожая, – глухо отозвалась незнакомка. – С моря идут тучи. Ваш хозяин велел вам срочно бежать на луг, помогать копнить сено! – Сено? Тучи? – Девчонки недоуменно взглянули в девственно чистое голубое небо. – Да, да, – кивнула незнакомка, еще больше размазав рукой по лицу грязь. – Сам друид Даймин Дамаргайт обещал к вечеру дождь. Переглянувшись, девчонки бросились с огорода на двор: – Тетушка Брес, тетушка Брес, бежим скорее на луг, хозяин зовет помогать! Тут уж все – и старые, и малые – похватали в амбаре оставшиеся грабли и со всех ног понеслись к лугу. – Ага! – проводив их глазами, грязноногая девчонка подскочила к ограде и принялась быстро расшатывать камни, отбрасывая их в сторону, до тех пор пока в ограждении не образовался широкий проход. – Ну, вот, – отдышавшись, она посмотрела на солнце. – Пора бы уж подойти козопасу. О, кажется, вот и он. На узкой дорожке, огибавшей по широкой дуге огород и дом старосты, звеня медными колокольчиками, показались козы, подгоняемый козопасом – сопленосым мальчишкой лет двенадцати, обожающим поиграть в бабки и вообще считавшимся среди своих ровесников известным выжигой и жилой. Выйдя из-за поворота, козопас прошел пару десятков шагов и вдруг увидел за кустами незнакомую девчонку, на вид чуть постарше его самого, деловито перебирающую в руках лошадиные бабки. Да, бывало, что девчонки играли в эту игру куда лучше парней. Сопленосый думал недолго. – Эй, грязнуля! – громко закричал он. – Сыграем на щелбаны? – Зачем на щелбаны? – удивленно откликнулась замарашка. – У меня есть вон что! – Она ловко подкинула на ладони серебряную монету. Козопас, словно завороженный, проследил за полетом денежки и тут же загнал коз в кусты: – Пусть пока попасутся, а мы с тобой сыгранем! – Э, – недоверчиво прищурилась девчонка, – а тебя-то имеется, на что играть? – Еще бы! – Сопливый мальчишка снял с шеи медный, тщательно начищенный колокольчик. – Золотой! – не преминул уточнить он. – Ну, как, играем? – Давай, – незнакомка кивнула и вдруг скрючилась. – Ой, что-то живот схватило… Ты пока расставляй бабки, ладно? А я отлучусь ненадолго хоть во-он в те в кусты… Скрывшись за кустами, грязнуля в один прыжок пересекла дорогу, оглядевшись, забежала в огород старосты и, сорвав с грядки еще не закрутившийся капустный листок, бросилась к стаду, протягивая сорванный лист заматеревшему вожаку-козлу. Сжевав пол-листа, тот радостно заблеял и повел стадо вслед за девчонкой. В огород старосты! Покончив с этим делом, замарашка прибежала к козопасу. – Ну, играем? Давай загадаем, кому первому метать, – предложила она и подбросила на ладони денежку. – Голова или нос? – Голова! – шмыгнув собственным носом, азартно отозвался сопливый. Интересно, где он умудрился простыть в такую жару? Девчонка разжала ладонь и вздохнула, увидев отпечатанную на монете голову императора Адриана: – Выходит, тебе метать, парень. Они играли долго, и козопас таки выиграл монету, хоть и замарашка оказалась неслабым противником. – Ну, вот так-то! – забирая выигрыш, гнусаво засмеялся сопливый. – Ты вообще откуда? Что-то я тебя здесь раньше не видел. – Я из-за гор, – девчонка неопределенно махнула рукой, – послали вот за рыбой… – А, ты из Лох-Нехт, вон откуда ты! – кивнул победитель. – Что ж, мне в ваших краях не бывать, а ты, если к нам опять попадешь, сыщи меня, сыграем. Спросишь пастуха Лекха из Брэгг, всякий покажет… Они вышли на дорогу, и козопас вздрогнул, увидев свое стадо на чужом огороде. – А ну, пошли! Пошли прочь, кому говорю?! Незнакомка тоже не осталась в стороне и принялась деятельно помогать напарнику по игре. Вдвоем они быстро выгнали стадо на дорогу, заодно хорошенько вытоптав почти весь огород. – Ой, горе мне, горе! – причитал Лекх. – Это ж огород старосты Лугайда… Ох, и всыплет он мне! Да как бы еще не продали в рабство. – Да не переживай ты так, – утешала замарашка. – Кто тебя видел-то? – Ага, как же, – плача, канючил козопас. – У кого еще тут козье стадо? – Что, совсем больше ни у кого нет? – Да есть… У рыжей Киату, родственницы Мад Магройда. Но она его пасет сама, никому не доверяет. Девчонка внезапно расхохоталась: – Послушай-ка, Лекх, есть у меня одна мысль… Быстро отогнав стадо на пустошь, оба игрока со всех ног побежали к лесу, где, по словам Лекха, пасла своих коз рыжая тетка Киату. – Ну, – шепотом распорядилась грязнуля, – действуем, как договорились. – Смотри, у тетки есть злобный пес! – Козопас вновь шмыгнул носом. – Запросто может разорвать тебя на клочки. – Не боись! Я залезу на дерево. Ну, да помогут нам боги! – Да помогут! Лугус, Дагда, Морриган… Принесу вам в жертву свою лучшую свистульку! – Да, – засмеялась девчонка. – За свистульку они уж конечно расстараются! Она убежала, скрылась в лесных зарослях, а через некоторое время округу вдруг огласил злобный волчий вой. Огромный черный с подпалинами пес, лежащий у ног дебелой широколицей тетки с длинными рыжими волосами, поднял голову и лениво гавкнул. Подремывавшая на солнышке тетка приоткрыла левый глаз: – А, похоже, все ж таки где-то бродит волк. Ну, мы его сейчас быстро прогоним. Идем, Арс! – Хозяйка потрепала собаку по холке, и та махнула хвостом. Миг – и оба они скрылись в лесу, в той стороне, где, почти не умолкая, истошно выл волк. – Ну, наконец-то! – сопливый козопас Лекх выскочил из кустов и со всех ног побежал к козьему стаду. Выбрав двух ближайших коз, он быстро сорвал с них колокольчики и что есть мочи понесся к огороду старосты Лугайда. Дождь так и не собрался в тот день, и девки ворошили сено до самого вечера, а ближе к ночи, конечно, принялись копнить. Хоть и не ожидалось дождя, и заход был чисто-алым, а все же следовало беречься – море-то близко, не ровен час, и натянет тучи. Покончив на сегодня с тяжелым трудом, косари разжигали костры – по приказу хозяина они ночевали тут же, чтобы завтра, по первой росе, сразу же приступить к работе. Трещал в кострах хворост, в котелках булькало рыбное, заправленное чечевицей варево, косари со смехом переговаривались, видели – хозяин доволен. Вот затянули песню. Староста Лугайд ухмылялся в бороду – пусть их поют, все ж потрудились сегодня на славу, этак всегда бы, а то сидят у своего господина на шее, бездельники! – Господин, господин! – с криком мчался по скошенной траве босоногий мальчишка-раб. – Беда! Беда! Тут же замолкли песни, мужики поднялись, напряженно гадая – что еще там могло случиться? Староста, подняв посох, вызверился на посланца: – Говори толком, что случилось? – Чьи-то козы потравили твой огород, господин! Раб поклонился, и староста от души перетянул его посохом по спине. Ударил с такой силой, что мальчишка упал и захаркал кровью. – Так чьи козы, узнали?! – Лугайд угрожающе поднял посох. Пошатываясь, раб поднялся на ноги и протянул старосте зажатые в руке колокольчики: – Вот. Их мы нашли на огороде. – Так-так. – Лугайд подошел к костру и внимательно рассмотрел находку. В котле кипела похлебка, и красные горячие искры поднимались в темнеющее полнозвездное небо. – Ага-а… – торжествуя, вдруг протянул староста. – Я вижу здесь клеймо рыжей Киату! Так вот кто будет должен мне пять… нет, шесть кумалов!Джеймс Джойс. Улисс
Не все события кончились в селении с наступлением ночи. Кое-что еще только начиналось. В полночь кто-то постучался в ворота друида Даймина Дамаргайта. – Кто таков? – сквозь чуть приоткрытую створку недружелюбно осведомился дюжий слуга. Ночной гость неразборчиво пробормотал имя. – Я шла мимо горы Мад-Кехт, – уже гораздо громче продолжал, вернее, продолжала она, ибо теперь слуга разглядел, что это девчонка – совсем еще юная, в грязной одежде и со слипшимися от грязи косами – видать, чья-то служанка или побирушка. – Там собрались воины во главе со своим вожаком. Такой здоровенный, со шрамом на щеке. – А, наверное, это был Мад Магройд… – Да, именно так его называли воины. Они, видно, захватили двух пленников и хотели бы погадать на их крови – вот и сказали мне, чтоб я передала это друиду Даймину. – Даймину Дамаргайту! – веско дополнил слуга. – Ну да, ему, – охотно согласилась посланница. – Только мой друид никогда и ни за что не помчится куда-то в ночь! Гора Мад-Кехт – это не так-то близко. – Да мне какое дело, поедет он иль нет? – гостья рассмеялась. – Мое дело – передать. Да, чуть не забыла: этот, со шрамом… – Мад Магройд. – Да, он. Он обещал друиду за гадание десяток римских монет. – Золотых или серебряных? – тут же переспросил слуга. – Кажется, золотых… Да-да, именно золотых! У них там наклевывается какое-то выгодное дело. – Постой. Так и быть, я доложу друиду. Эй, ты где? Ушла… Ну и ладно. Все же, гора Мад-Кехт – известное место, хоть и неблизкое. Пойду разбужу господина. Ворота резко захлопнулись. – Пойди, пойди, – выбравшись из придорожных кустов, усмехнулась замарашка. Она быстро побежала прочь… и нос к носу столкнулась с фениями во главе с самим Мадом Магройдом. Верхом на лошадях те зачем-то поспешали к дому друида… Ай-ай-ай, как не ладно! – Стойте, славные воины! – выскочив на дорогу, громко заорала девочка. – Помогите! – Что такое случилось? – придержав коня, небрежно осведомился Мад Магройд. – Чего ты орешь как резаная? – Там, там… там это… То! – Где и что? Да говори разборчивее, иначе прикажу всыпать тебе плетей! – Я нездешняя, из дальней деревни… Вот, хозяйка послала к вашему старосте Лугайду, за солью… И по пути, там, у скал, я видала корабль! – Корабль? Обшитый коровьими шкурами курах? – Нет, господин, деревянный, с двумя носами! Похоже, римский. Он сел там на мель, и корабельщики перевозят на берег какие-то бочки. – Сел на мель? – В глазах вожака фениев вспыхнула алчность. – А в каком месте? – У такой красной скалы в виде орлиного носа… – Ага, знаю! Едем же, мои славные воины! Сами боги сегодня отдали в наши руки этих растяп римлян! Воины с одобрительными криками поворотили коней. – Да, – вспомнил вдруг Мад Магройд. – Прихватите с собой эту грязную девку… Ага, прихватили, как же! Замарашки уж давно и след простыл. Лишь когда стук копыт затих далеко в ночи, она выбралась на дорогу и пригладила руками растрепавшиеся косы. – Ну, вот, – тихо сама себе сказала девчонка, – на сегодня хватит. Пора, пожалуй, домой.
На сегодня и в самом деле хватило. Ух, как они ругались, вернувшись в селение ближе к утру. Друид Даймин Дамаргайт от всей души костерил Мада Магройда, его же сестрицу ругательски ругал староста Лугайд, и только сам разрисованный предводитель фениев помалкивал – некого было ругать, разве что самого себя, поверившего неизвестной девке. И это было неправильно – ругать самого себя. Мад Магройд должен был точно знать, кого ему следует ругать и кому, если уж на то пошло, следовало мстить. По крайней мере, именно так считал римский имперский подданный Ант Юний Рысь. И не только считал, но и действовал через того же Гету. Да вот и Ферадах обещался помочь, рассказав на ночь занимательную легенду о Фер Кайле – жутком сверхъестественном существе, отшельнике, заманивающем в болото путников и затем поедающем их. Победить Фер Кайле когда-то собиралось много героев, безвестно сгинувших в мерзкой болотной жиже. Утром Мад Магройд проснулся в доме фениев в отвратительном настроении. Собственно, было уже не утро, а день, и на улице вовсю палило солнце. Молодые воины, стоявшие на карауле, искоса посматривали на вышедшего во двор вождя. Мад Магройд ловил на себе их взгляды и даже, казалось, чувствовал за спиной ухмылки – и это бесило! Сильно раздражало и то, что ухмылки и смешки эти – возможные или кажущиеся – имели под собой все основания: вчера ночью прокатились на побережье зря, не нашли там никакого корабля, ни римского, ни даже простого кураха или утлого рыбацкого челнока. Выходит, та мерзкая замарашка, что встретилась ночью, просто посмеялась над ними. Над ним – над самим Куидом Мадом Магройдом, военным вождем притенов! И поделом посмеялась, нечего верить первому встречному. Мад Магройд усмехнулся: правда, вряд ли бы кто здесь решился его таким образом обмануть. Так, девка, кажется, говорила, что она из какой-то деревни? Может, эту деревуху стоит разграбить и сжечь в Целях восстановления авторитета? Нет, пожалуй, это было бы неверным решением, слишком уж много было вокруг деревень, и нападение наверняка вызвало бы ответную месть. Нужно придумать что-то другое… И ведь придумалось! Неожиданно идею подсказал Ферадах Финд, мальчишка-филид, которого Мад Магройд встретил на рынке у пристани. Покупая рыбу, Ферадах громко спорил с торговцем и, призывая в свидетели богов, грозился гневом отшельника Фер Кайле, людоеда, живущего на дальних болотах. – Фер Кайле требует жертву! – угрожающе размахивая руками, кричал филид. – Нет еще героя, который мог бы с ним справиться! – Чем же он так страшен, этот отшельник? – так и не снижая цены, с усмешкой переспросил торговец. – Он не один, у него на болоте целый отряд из мертвецов, – пугал Ферадах. – И если кто поскачет ночью к болотам, считай все – пропал, сгинул! – Да нет там никаких мертвецов, клянусь посохом Лугуса, – вступил в спор проходивший мимо рыбак. – Если и есть кто, так обычные разбойники, а тех-то уж чего бояться? – Разбойники? Ха-ха-ха! – презрительно захохотал филид. – Чего же ты не ходишь на болото ночью? – А чего мне там делать? – Боишься встретиться с Фер Кайле? За три дня до праздника он выйдет на охоту! – Да ну вас… Тьфу! Плюнув, рыбак гордо удалился, придерживая на правом плече весло. Ушел и Ферадах Финд, наконец сторговавший целую корзину рыбы. Мад Магройд медленно спустился к пристани и, присев на нагретый солнцем валун, задумался. Легкий, дующий с моря ветер трепал его длинные волосы и, казалось, нагонял мысли. Предводитель фениев думал о Фер Кайле, вернее, о том таинственно-непостижимом образе жуткого болотного людоеда, что незримо присутствовал в головах жителей селения. Сказать по правде, сам Мад Магройд ни в какого людоеда не верил, поскольку знал почти наверняка: никого на дальнем болоте нет, кроме разве что каких-нибудь изгоев-разбойников, коих можно легко разогнать даже с тремя фениями. А это была бы хорошая идея – с помпой разгромить болотных жителей и привезти в селение бездыханный труп людоеда. Ради такого случая не жаль и пожертвовать каким-нибудь рабом… Только купить его надо будет где-нибудь подальше. Или захватить, время еще есть – целых двое суток. Подивившись собственным мудрым мыслям, вождь фениев покачал головой и решительно зашагал к дому, где велел тайно готовить курах к ночному плаванию. Повезло, они захватили челн уладских рыбаков, трех сразу убили, а одного, самого безобразного, увезли с собою. Когда его вели, закутанного с головой в козлиную шкуру, Мад Магройд пристально огляделся по сторонам и никого не заметил. Да и кому слоняться у пристани глубокой ночью? Некому… Впрочем, те, кому нужно, здесь были. На этот раз вместе с Гетой выбрался из дома и Рысь, и теперь оба, прячась за валуном, внимательно следили за возвращающейся с добычей фианной. – Как ты думаешь, господин, – закинув за спину косы, шепотом спросил Гета. – кого это они повели? – Полагаю, людоеда-отшельника, – сдерживая смех, отозвался Юний. – Этого, как его? Фер Кайле! – Но ведь Фер Кайле живет в дальнем болоте! – Пока еще не живет. И не думаю, чтоб долго зажился, – Рысь осторожно вышел из-за валуна. – Ну, хватит болтать. Пошли. Нам еще нужно успеть навестить старосту, вернее, его пастухов.
Солнце едва позолотило далекие вершины, когда в покои старосты Лугайда робко постучались пастухи с горных пастбищ: – Хозяин, вставай, важная новость! – Что еще за новость? – Староста недовольно приоткрыл глаз. – Что, коровы мои взбесились или, может быть, телят задрал волк? – Нет, коровы-то целы. Но на нашей земле охотники видели чужое стадо! – Это, верно, горцы! – тут же встрепенулся Лугайд, приглаживая всклокоченную со сна бороду. – Опять взялись за старое, свиньи! Ничего, я им живо укорочу рога. Велите собирать всех! – Может, стоит позвать фианну? – робко посоветовал кто-то из пастухов. – Обойдемся без них, – отмахнулся староста. – И не вздумайте никому сболтнуть, иначе придется делиться добычей с фениями! А так… Устроим засаду ночью и перережем всех их коров. Ух, и мяса у нас будет! – Верно, господин! Верно! – Где именно видели горцев? – На наших старых землях, у дальнего болота. – А, у болота Фер Кайле? Ишь, прощелыги, не боятся людоеда-отшельника… По правде сказать, его там и нет. Последнюю часть фразы Лугайд произнес очень тихо: незачем, чтобы слуги знали про Фер Кайле – их с друидом придумке. Вообще, для пущей важности неплохо было бы позвать с собой друида – пусть делает вид, что прогоняет отшельника. Да, надо позвать. Заодно и переговорить там, в глуши, по поводу Мада Магройда, вернее, его сестрицы, что не уследила за своими козами. Отряд Мада Магройда, бесшумно окружив болото, заметил чужаков сразу – те прятались за деревьями, видно, хотели напасть врасплох. Только они мало знали фениев! – Ну, да помогут нам боги! – Вожак фианны махнул рукой, и его воины с воем и криками бросились на разбойников. Нескольких человек сразу проткнули копьями, а предводителей захватили в плен. Проткнули бы и больше, да ночь был лунная, и в пленниках кое-кто с удивлением распознал вдруг друида и старосту! Ух, как те ругались, особенно староста! Как костерили, ничуть не стесняясь, и самого Мада Магройда, и всю его фианну. Орали так, что предводитель фениев злобно плюнул и, приказав развязать «пленников», в бешенстве погнал лошадь вскачь по лесным тропам. В спину ему светило алое солнце.
Глава 13 Июль 229 г. Каледония Работники
Ему подумалось, что прогрессивное расширение сферы индивидуального развития и опыта регрессивно сопровождалось сужением противоположной области межиндивидуальных отношений.Нельзя сказать, что вся троица – староста, друид и предводитель фениев – мгновенно превратилась в злейших врагов, но тем не менее относиться друг к другу они стали с явной настороженностью. Теперь нужно было лишь использовать возникший разлад. Конечно же, действовать следовало осторожно, но и вместе с тем быстро – два дня осталось до празднества в честь бога Лугуса, всего два дня! А на праздник, как водится, будут принесены богатые жертвы, в их числе и Клавдия Апеллина. Сидя во дворе, Рысь задумчиво смотрел на медленно плывущие в небе облака. Интересно, где Мад Магройд может прятать девушку? Или уже отдал ее друиду? Маловероятно. Держит в доме фениев, в окружении молодых и сильных мужчин? Тоже вряд ли, вождь не такой дурак. Собственной усадьбы у него, похоже, нет… Хотя как же нет? А его родственница, рыжая Киату? Может быть, может быть… Как бы только все это проверить? И еще хорошо было бы взглянуть на пресловутое ожерелье. У Рыси имелись сильные подозрения, что он знает это ожерелье и уже не раз его видел… Ну, как раз оно-то, скорее всего, висит в доме фениев. Вот только каким образом туда пробраться? Послать Гету? Да кто пустит в обиталище фианны чужую служанку? Вот если бы хоть какое-нибудь немного благоприятствующее обстоятельство, чья-нибудь помощь… Напрасные надежды… Или стоит попытаться эти самые обстоятельства создать? Да-да, конечно же, создать! Войдя в дом, Юний разбудил Гету и, подробно проинструктировав мальчика, отправил его в усадьбу старосты Лугайда. Сам староста, несмотря на ранний час, уже давно проснулся и, важно расхаживая по двору, распоряжался слугами и рабами. Кто-то мял кожи, кто-то выгонял пастись скот, а основная масса работников, как и в предыдущие дни, пользуясь погожими деньками, заготавливала на зиму сено. Покрутившись у ворот, переодетый девчонкою Гета наконец привлек внимание хозяина усадьбы. Посмотрев на него, тот немного подумал, почесал живот и, подойдя к воротам, быстро кивнул – подойди, мол. – К моему хозяину сегодня с раннего утра приходила женщина, – поклонившись, шепотом доложил юный соглядатай. – Женщина? – Староста вскинул брови. – И кто она, ты узнала? – Такая большая, рыжая, с грубым лицом. Хозяин называл ее «уважаемая Киату»! – Рыжая Киату?! – Лугайд едва не закричал в полный голос, но тут же успокоился и быстро зажал себе рот ладонью. – А ты ничего не путаешь? – подозрительно переспросил он. – Ферадах точно ее так называл? – Точно, – ухмыльнулся Гета. – Уж это-то я хорошо расслышала. – Так-так, – староста задумался, – неспроста рыжая Киату ходит к филиду, ох, неспроста. О чем они говорили, слыхала? Мнимая девочка грустно развела руками: – Нет, господин, не сумела. Они ведь разговаривали на заднем дворе, думаю, специально, чтобы никто не смог подслушать. Я разобрала только, что мой хозяин, филид Ферадах Финд, обещал ей помощь в каком-то запутанном деле и сегодня в полдень сам обещался зайти в усадьбу этой женщины. – Ах, вот как? – Лугайд задумчиво причмокнул губами. – Хорошо бы вызнать, о чем они там будут шушукаться. Да и вообще, стоит знать, что творится в усадьбе Киату, о чем там сплетничают рабы и слуги и прочее. Я б тебе, так и быть, заплатил целых три монеты! – Ой, нет, господин, – замахал руками Гета. – Мне уж никак не пробраться в усадьбу рыжей. Если только с кем-нибудь. У нее большой огород, а рабов мало, особенно сейчас, в страду. Я видела, там и прополоть, и полить надо… Говорят, рыжая Киату обычно нанимает кого-нибудь для такой работы. Но вот сейчас все заняты – сенокос. – Сенокос, говоришь? – Староста немного подумал и велел чуть обождать, а сам возвратился на двор и громким шепотом приказал что-то управляющему. Прошло совсем немного времени, как перед Лугайдом, во дворе, выстроилась небольшая шеренга ребят и девчонок лет по десяти и чуть старше, по виду рабов или слуг. Всего их набралось около дюжины. Что-то втолковав всем, староста вышел на дорогу. – Вот вам старшая, – он положил руку на плечо юной служанки Ферадаха, – вы будете работать, она – заниматься своими делами. Что скажет – исполнять беспрекословно, будто это я сам сказал. Ясно? – Ясно, господин! – ребята дружно кивнули и с уважением посмотрели на Гету. Тот низко поклонился старосте и махнул рукой: – Идемте! Вся босоногая команда беспрекословно двинулась вслед за своей только что назначенной предводительницей. – Слушайте и запоминайте, – на ходу инструктировал Гета. – Спросят – чьи вы? – не вздумайте упоминать вашего настоящего хозяина, старосту, скажете, что дети бедняков, вот, мол, с сенокосом управились и родители послали на приработки, заработать к празднику хоть немного муки. – Понятно. Как скажешь, так и сделаем, – ответил за всех плотненький кареглазый мальчишка, как видно, пользующийся немаленьким уважением среди остальной братии. – Как тебя зовут, парень? – поинтересовался Гета. – Конн. – Вот что, Конн. Назначаю тебя своим помощником! Паренек радостно улыбнулся и, обернувшись к своим, закричал: – Эй, вы, там! Не отставайте. Всей гурьбой они обогнули усадьбу старосты и свернули на усыпанный козьим пометом большак, ведущий в предгорья. Именно там и располагались владения рыжей Киату. – А ну, кричите погромче! – распорядился Гета, едва за деревьями показались камышовые крыши усадьбы. Мальчишки послушно заорали.Джеймс Джойс. Улисс
Рыжая Киату как раз в это время выгоняла на пастбище коз и, услыхав ребячий гомон, недовольно скривилась: – Ишь, разорались, бездельники! Шляются тут, вместо того чтобы помочь родичам на сенокосе. – Так, так, – выйдя из хлева, кивнула долговязая девица с длинным вытянутым лицом и вислым носом. – Верно ты говоришь, тетушка Киату. Где это видано, чтобы в страдную пору да шлялись без дела? – Э, погоди-ка, – вдруг насторожилась Киату. – И впрямь, с чего бы им тут бродить? Узнай-ка! Кивнув, девка выскочила из ворот и, уперев руки в бока, преградила ребятам дорогу: – Эй, вы! Чего разорались, заняться нечем? – А и нечем, тебе что за дело? – останавливаясь, Гета нагло усмехнулся и толкнул девицу плечом. – А ну, пропусти, дылда! – Сейчас так толкну – в кусты улетишь, девка! – нехорошо усмехнувшись, пообещала долговязая и вдруг резко сграбастала Гету за шиворот. – А ну, говори, чего тут выглядываете? Небось что-нибудь украсть хотите, а? Попробуйте только, мы вам ручонки-то живо пообломаем. Гета незаметно подмигнул Конну и сделал вид, что испуган: – Что ты, что ты, дева! Да разве ж мы на воров похожи? – Очень похожи! – убежденно отозвалась девица. – В прошлое лето такие, как вы, у нас двух цыплят украли и поросенка. – Так мы-то не такие! Мы, наоборот, на заработки. С сенокосом управились – луга-то наши невелики, вот, теперь в ваше селенье идем подработать. – А, так вы с гор, – девушка усмехнулась. – А ну, погодь-ка… Сейчас хозяйку спрошу, может, и в нашей усадьбе для вас работа найдется.
Работа, конечно же, отыскалась, и немало. Натаскать воды в огород, вычистить хлев, птичник – своих-то рабов у рыжей Киату было мало, едва на сенокос хватало, хорошо, ведро стояло, дожди не шли, а так некому было бы и сено поворошить. Гета быстро распределил ребят по работам – кого в огород, кого на двор, сам же, прихватив с собой Конна и еще парочку человек, отправился в хлев. Краем глаза он посматривал на двух разрисованных воинов, без всякой видимой цели маячивших у дверей просторного дома Киату. Вот кто истинные-то бездельники! Интересно, зачем они здесь? Нанятые ребятишки работали истово: не каждый раз им выпадала такая удача – подработать где-то на стороне. Даже сама хозяйка, оглядев фронт работ придирчивым взглядом, лишь удивленно покачала рыжей своей головой да довольно хмыкнула: – Ишь ты! А ведь это и надобно было Гете – задобрить хозяйку, отвести ей глаза и, улучив момент, переговорить с домашними рабами, а еще лучше – проникнуть в дом. Удостоверившись в том, что все идет как надо, рыжая Киату, оставив приглядывать за домом долговязую Мадх, велела старому слуге запрягать двуколку: видно, решила проведать косцов. Как говорил Ферадах, Киату любила самолично заниматься всеми хозяйственными делами – сама, когда надо, косила, пасла стадо, даже ловила сетями рыбу со старого, но еще вполне крепкого челна. Вот и сейчас, усевшись в двуколку, хлестнула коней. Запылили по дороге колеса, только и видели рыжую Киату! Проводив ее взглядом, Гета прихватил пустую кадку и пошел на задний двор, к колодцу, где какие-то мелкие девчонки полоскали циновки в большом деревянном корыте. – Да помогут вам боги, – поставив кадку на землю, соглядатай уселся на нее и подмигнул девушкам. – Видать, трудитесь с утра до вечера? – А как же! – подняв голову, откликнулась одна из девчонок. Ее подружки испуганно оглянулись. – Не бойтесь, ваша хозяйка уехала, – поспешно успокоил их Гета. – Так что можете немного и отдохнуть. – Да мы не хозяйку высматриваем, а Мадх. Знаешь, какая у нее рука тяжелая? – Догадываюсь, – парень кивнул. – Да-а, работы у вас хватает. Словно бы не июль на дворе, а давно уже август. – У нас всегда так, – снова подняла голову самая смелая девчушка, смешная такая, светленькая, с веснушками. – Народу-то мало. Гета громко хохотнул, осмотрелся и, подмигнув девушкам, прошептал: – Я вижу, что мало! Небось, если бы выгнать на работу ту бездельницу, что не так давно приволок из набега Мад Магройд, так и не нужно было бы и нас звать на помощь, сами бы со всей работой управились, так ведь? Девчонки разом перестали стирать и со страхом уставились на Гету. – А ты откуда знаешь про пленниц? – тихо спросила та, смешная. – Хозяйка велела никому не рассказывать. – Да уж знаю, тоже мне – тайна. Что я, не видела, с какой добычей фении возвращались из похода? Видела, видела… Девчонок там хватало. Значит, есть они у вас. – Не все, только две… – Одна такая страшная, косая? – Сама ты косая… Обе – красавицы, одна по-нашему говорит, другая чужая. – Видела я и чужую, – отмахнулся Гета. – Губастая такая толстуха. – Не знаю, кого ты видела, а наша – тоненькая, зеленоглазая и подстрижена, будто мальчик. – А вторая тоже красивая, очень… Мад Магройд ее уж так обхаживает, так обхаживает, словно жених суженую. – Вот, значит, как? И где же их… Гета не успел договорить, как все девчонки резво наклонились к корыту. Оглянулся – к колодцу быстро шла долговязая Мадх. – Ишь, разгалделись, галки, – недобро прищурилась девица. – Оно ясно – языками-то полоскать куда как легче, чем циновки в корыте. Давайте, давайте, получше… А ты что уселась, грязнуля? Разве ж вы уже все сделали? – Да я за водой… – Вижу, как ты за водой… Болтай меньше! Прогнав Гету, долговязая Мадх, для порядку поругав притихших девчонок, направилась в огороды. – Хлев вычистили, теперь подметаем двор! – завидев Гету, бодро отрапортовал Конн. – Скоро закончим. – А где воины? – Вроде отошли куда-то… – Отошли, говоришь? Кивнув, Гета огляделся и, взяв прислоненные к забору грабли, резко переломил их об колено. Кареглазый Конн хоть и был удивлен, но виду не показал – хозяин, староста, ведь ясно растолковал что к чему. Сломала эта странная девка грабли – значит, так надо. Еще раз оглянувшись, Гета быстро вошел в дом и оказался в полутемном просторном помещении, по всей видимости – общей трапезной. Вдоль стен располагались широкие, застланные звериными шкурами ложа и сундуки, в левом углу виднелся сложенный из речных круглых камней очаг с закопченной металлической решеткой сверху. Справа, за сундуками, в стене имелся проем, завешенный цветастой циновкой, из-за которой вдруг донеслись грустные звуки арфы. Мальчик отодвинул циновку и разочарованно вздохнул – за ней оказалась плотно закрытая дверь. – И что ты здесь вынюхиваешь, девица? Гета быстро обернулся и увидел перед собой молодого парня, воина, на вид не намного и старше. В руке парень держал копье с винтообразно закрученным наконечником. – Вот, хотела… мм… хотела попросить грабли, – как ни в чем не бывало мальчик показал прихваченные с собой обломки. – Мои вот, сломались. – Грабли? – хлопнул глазами воин. – Какие еще грабли? – Да вот эти же! Ой, какое у тебя копье… И ты умеешь с ним управляться? – Не умел бы – не доверили, – фений усмехнулся уже более добродушно. – Забирай свои обломки и уходи, здесь никого не должно быть. – Ухожу, ухожу, – поспешно согласился Гета. – А грабли-то у кого попросить? – Спроси у Мадх, это длинноносая такая девица. – А, дылда-то? Знаю. Гета так больше ничего и не разузнал, однако и полученных сведений вполне хватало. Теперь было известно наверняка – Мад Магройд держит пленницу в доме своей родственницы, рыжей тетки Киату. До праздника оставался день… вернее, еще полтора.
Глава 14 Июль 229 г. Каледония Дубтах Уа Гир
Но по какому праву… этот чужеземец, лишь милостью доброго государя получивший гражданские права, возводит себя в верховные судьи внутренних наших дел?Горный кряж напоминал огромного, распластанного по земле паука, потому местечко это издавна называлось Паучьим кряжем. Изрезанные оврагами лапы его и круглое тело густо поросли корявыми соснами; желтое рассветное солнце, искоса посматривая из-за горы Мад-Кехт, заливало светом обширную вырубку, на которой уже с раннего утра стучали топоры и визжали лучковые пилы. Работники – местные крестьяне, – хмуро посматривая на стоящих чуть в стороне друидов, деловито сколачивали большую клетку из крепких, уже освобожденных от коры бревен. Не слышно было ни обычных во время работы шуток, ни смеха, ни присказок. Даже лесные птицы, испуганные многолюдством и шумом, улетели и встревоженно галдели вдали. Один из друидов – молодой, коротко подстриженный парень, – выслушав тихий приказ главного, по обычаю, вежливо приподнял левую ногу, а затем быстро побежал к ущелью меж вытянувшимися отрогами – «паучьими лапами». Ущелье было глубоким и узким, солнечные лучи еще не успели до конца осветить его, и эта мрачная чернота невольно завораживала, притягивая взгляд молодого жреца. Внимательно осмотрев ущелье, он перебежал к соседнему – не такому глубокому, с пологими полуобвалившимися краями, посмотрел, презрительно скривившись, и снова вернулся на старое место. Да, здесь было бы чудо как хорошо, если бы не кровавые цели жрецов. Ведь все это: и клетка, и ущелье – предназначалось для человеческих жертв жестоким древним богам. Бегом вернувшись к старшему, молодой друид подробно доложил обстановку. Старший – тощий крючконосый Даймин Дамаргайт, на узком надменном лице которого, казалось, навсегда застыла гримаса ненависти и злобы, – выслушав помощника, милостиво кивнул и велел работникам укрепить камнями края ущелья. За соснами послышался скрип тележных колес – крестьяне привезли свежего сена, которое, по знаку друида, принялись разбрасывать по всей сколоченной клетке. Туда же несли щепки, смолистую кору и прочее – пламя должно было вспыхнуть мгновенно и пожрать в честь божеств загнанных в клетку людей. Это жертвоприношение, по мысли главного жреца, явилось бы не совсем обычным: кроме красивых и знатных пленниц, в жертву приносились и дети местных крестьян – девять первенцев, число, угодное богам. Этой щедрой жертвой Даймин Дамаргайт хотел не только умилостивить богов, но и укрепить собственный авторитет, немало пошатнувшийся после дурацкой стычки с отрядом Мада Магройда. Надо вернуть милость богов, надо вернуть былое уважение воинов фианны – всему этому, как ничто другое, способствует хорошая жертва! Прикрыв глаза, друид представил себя стоящим на краю пропасти с жертвенным серпом в руках. Ветер развевает окровавленные одежды, у ног – покорные людишки, в глазах окружающих – благоговение и страх. И вот он, друид Даймин Дамаргайт, наклоняется к очередной жертве, взмахивает серпом, ловко рассекая живот, жертва громко кричит от ужаса и боли, плещется красная кровь, и дымящиеся внутренности вываливаются на черную землю. В этот момент можно и объявить результат гадания. О, он, Даймин Дамаргайт, владеет древним искусством гадания по человеческим внутренностям! Можно предсказать ураган, или войну, или заморозки… которые якобы должны были нагрянуть и не побили посевы только благодаря проницательности друида и богатой жертве. Много чего можно сделать; люди должны бояться, а не шушукаться по углам со смешками, как после того прискорбного случая. Ну, Мад Магройд, подожди, придет и твое время! Сколько же можно жить по принципу – сила есть, ума не надо? Похоже, этот ничтожный разрисованный глупец замыслил один управлять всем кланом! Он совсем не уважает жрецов, и это плохо… Даже не дал для принесения в жертву какого-нибудь фения, хотя бы совсем молодого, еще ничему толком не обученного мальчишку! Совсем потерял страх этот Мад Магройд. Даймин Дамаргайт осуждающе покачал головой. Погруженный в свои мысли, он не забывал внимательно следить за всеми приготовлениями. Завтра! Праздник уже завтра! Приедет много гостей, а многие приехали заранее – из окрестных селений, и даже из дальних, из земли дамнониев. Дамнонии… Жрец презрительно скривился. Римские подстилки, забывшие старых богов и мало почитающие друидов! Ничего, еще придет время… Мад Магройд, несмотря на всю свою тупость, задумал великое дело – взять под свою руку не только все окрестные племена, но и тех, кто живет за разрушенной стеной римского правителя Антонина. Стена эта когда-то отделяла от римских владений священную землю притенов, но вот уже сто лет, как римские собаки не смеют сунуть туда и носа, ограничившись лишь призрачной властью над вотандинами, селговами, дамнониями… Если Маду Магройду удастся задуманное, он, Даймин Дамаргайт, станет великим друидом. А значит, уже сейчас нужно усилить свое влияние на вождя фениев! А если тот по-прежнему будет насмешничать и кривиться, что ж, можно и заменить его другим. Некто Гертсаг – славный воин, ничуть не хуже Мада Магройда, к тому же, в отличие от последнего, побаивается и уважает друидов. Да, Гертсаг на месте вождя смотрелся бы намного лучше этого петуха Мада Магройда, куда как лучше. Ничего, может быть, еще и придет его время. Пока же нужно использовать того, кто есть. И быть осторожным: власть над кланом сладостна, но слишком уж много вокруг завистников и врагов. Тот же Ферадах Финд, филидишка, набравшийся поверхностных знаний в Коннахте. Сколько ему – восемнадцать? По сути – мальчишка. Но мальчишка опасный, слишком уж умен, правда, еще не успел завоевать авторитет в клане. И не завоюет, опасных соперников нужно вовремя устранять. Друид посмотрел на солнце. Скоро уже и полдень. А ведь именно сейчас должен явиться к нему один небольшойчеловечек. Встреча назначена на пастушьей тропе, рядом с урочищем. Совсем рядом. Даймин Дамаргайт улыбнулся, вспомнив, как ловко он привлек к себе эту забитую замарашку, служанку Ферадаха Финда. Увидел как-то грустную, грязнокосую, хныкающую – а все в деревне знали, эта девчонка и есть новая служанка филида. Знал, конечно, и друид. А потому стал привечать – завидев, улыбался ласково, а как-то даже угостил лепешкой. И вот теперь еще неизвестно, кому эта замарашка лучше служит – филиду или ему, Даймину Дамаргайту?! Вообще, пора бы уже и идти. Оставить здесь помощника, вот хотя бы Фланда. Фланд беден, незнатен и некрасив, а потому предан, как верный пес! К тому же жесток и не чурается грязной работы, что совсем неплохое качество для жреца. – Эй, Фланд, – обернувшись, подозвал друид. Молодой, стриженный в скобку парень с мосластым некрасивым лицом, подбежав, угодливо приподнял левое колено. – Я сейчас ухожу. Останешься старшим. – Благодарю тебя за доверие, о, мой друид! Будь уверен, я оправдаю его. Поклонившись, молодой жрец помог друиду забраться на коня и, проводив до начала тропинки, поспешно вернулся обратно: – А ну, что встали бездельники? За работу! Притащите-ка сюда во-он тот камень. Звонкий голос жреца отдавался в расщелинах гулким, медленно затухающим эхом. Да, этот Фланд подает определенные надежды. Как и Гертсаг, жаль, что не было времени поговорить с ним по душам. Ничего, это еще можно исправить. Сразу же после праздника и переговорить, а пока пусть увидит силу и могущество своего друида! Пусть все увидят! О, как это будет прекрасно! Горящие факелы, вспыхнувшая ярким костром клетка, кричащие, корчащиеся в огне жертвы. Может быть, часть из них стоит умертвить каким-нибудь другим способом? Ну, парочку человек сбросить в пропасть, это ясно – предварительно распороть им животы для гадания, а потом перебить позвоночник. Или сначала перебить, а уж потом – распороть? Не такая уж мелочь, как кажется. Во всем должен быть строгий порядок, а уж тем более в деле принесения жертв. Да, кому-то еще нужно будет отрезать головы, предварительно положив во рты желтые ветви священной омелы. Друид улыбнулся – приятные были мысли, и если б он не ехал верхом, то, наверное, погрузился бы в них полностью. А так приходилось следить за тропой, да и просто держаться на коне не так-то легко. Вот и урочище – овраг, черные, поваленные прошлогодней бурей деревья. Друид спешился и осмотрелся. Ну и где же эта грязнуля? – Приветствую тебя, о, мой друид! – тут же послышался звонкий голос, Ага, девка пряталась во-он за тем деревом. Молодец, осторожничает. – Что нового расскажешь? – Даймин Дамаргайт невольно усмехнулся, посмотрев на нелепую фигуру юной служанки филида. – Да есть одна новость, – ухмыльнулась та. – Вчера вечером к моему хозяину Ферадаху явился гость из дальних краев. – Что за гость? – тут же насторожился друид. – Откуда? – Откуда-то издалека, кажется, с юга… он так смешно произносит слова… Но не в этом дело – они говорили всю ночь, а под утро хозяин с проклятьями выгнал гостя! – Вот как? Из-за чего же они поссорились? – Стыдно сказать: гость – такой светловолосый высокий парень – обозвал Ферадаха молокососом и неучем. – И совершенно правильно сделал, – одобрительно заметил друид. – А мне нравится этот неведомый гость. Он что, совсем ушел? Служанка покачала головой: – Нет, похоже, что не совсем. Как я поняла, он хочет остаться на праздник… Вернее, остался бы, если б не боялся Ферадаха. – Чем же тот его так напугал? – Обещал сложить и пропеть глам дицин. – Песнь поношения? – Даймин Дамаргайт удивленно вскинул глаза. – Да, серьезная угроза. Такие песни обычно поются только врагам. Вот что, девица… Отыщи-ка мне этого гостя. – Попробую. Кажется, тот отправился к пристани. – Постой. Как его зовут, этого славного человека? – Дубтах. – Дубтах… – Точнее – Дубтах Уа Гир.Джеймс Джойс. Улисс
Подойдя к дому друида, Юний заколотил ногою в ворота. Загремев цепью, злобно залаял пес, и выскочивший из небольшой пристройки привратник – молодой, в серебристом ошейнике раб, – уняв собаку, удивленно уставился на посетителя, все лицо которого было разрисовано белой глиной. – Что тебе нужно, парень? – Я – Дубтах Уа Гир из рода силуров! – поправив зеленый плащ, гордо ответствовал незнакомец. – Твой хозяин – знаменитый друид Даймин Дамаргайт, так? – Да, так, господин. – Он ждет меня! Привратник с поклоном отворил калитку. – Дубтах Уа Гир? – при виде вошедшего в дом гостя друид поднялся с лавки и приветливо улыбнулся. – Входи, входи, мне про тебя много рассказывали… А что у тебя с лицом? – Оно вдруг начало покрываться язвами, – вздохнув, признался гость. – Ни с того ни с сего. – Так уж – ни с того ни с сего? – Жрец хитро осклабился. – А ты случайно ни с кем в последнее время не ссорился? – Ссорился, – хмуро кивнул Юний. – Однако… Нет, не может быть… – Что – не может быть? Не ты ли не так давно поссорился с филидом Ферадахом Финдом? – Откуда ты знаешь? Друид горделиво усмехнулся: – Я знаю все! – Но… – Филид, как видно, успел прочесть тебе песнь поношения – глам дицин. – Вот гад! Да, он что-то шептал мне вслед. Я думал – просто ругался. – Теперь ты знаешь своего обидчика! – Но… – Рысь задумчиво уставился в стену. – Я никогда не думал, что кто-то умеет петь древние песни. У нас их давно забыли. Даймин Дамаргайт презрительно рассмеялся: – У вас, на юге, уже давно мало что помнят и не верят старому знанию. Римляне затмили вам разум! – Да, римляне, – согласился гость. – Я их ненавижу с детства. Как ненавижу теперь и филидишку Ферадаха, сделавшего меня уродом! А ведь я, честно сказать, хотел познакомиться на вашем празднике с какой-нибудь доброй девушкой из хорошего рода. И что теперь? Какая из них посмотрит на меня? – Юний с возмущением стукнул кулаком по столу. – Не печалься, – утешил друид. – Твоему горю можно помочь. Песнь поношения уходит со смертью того, кто ее сочинил! Рысь встрепенулся и вытащил из-за пазухи нож: – Так вот в чем дело?! Я убью, сегодня же убью этого мерзкого филида! Зарежу вот этим самым ножом. Он бросился было бежать, но специально задержался на пороге, чтобы друид смог его остановить. – Э, нет, не так быстро! – тихо сказал Даймин Дамаргайд, почти насильно усаживая гостя за стол. – Убить филида не так-то просто, к этому нужно готовиться, выбрать подходящее время. Вот как раз на празднике, во время жертвоприношений… Никто и не заметит, как ты столкнешь своего обидчика в ущелье! – Ты добрый человек, друид Даймин Дамаргайт! – от всей души поблагодарил Юний. – Это поистине счастье, что я тебя встретил! Могу ли я воспользоваться твоим гостеприимством, о славный друид, а потом, быть может, и стать твоим верным учеником? Услыхав такое, жрец польщенно улыбнулся – у него еще никогда не было последователей с дальнего, подвластного римлянам юга. Милостиво разрешив гостю остаться (пока – на время праздников, ну а дальше – кто знает?), Даймин Дамаргайт принялся дотошно расспрашивать его о делах в римской Британии. По-прежнему ли сильна империя или уже помаленьку теряет свое былое могущество? Всем ли довольны легионеры? И не сотрясают ли южные земли восстания рабов и крестьян? Юний задумался, не зная, что и ответить. Интересно, зачем друиду эти сведения? Спросить? Можно… Только не прямо, а эдак похитрее. – Ферадах Финд говорил, что кто-то из ваших вождей хочет напасть на римские гарнизоны у стены Адриана, – словно бы не расслышав вопрос, с улыбкой промолвил гость. – Хвастал? – Хм… – Друид замялся, буркнул что-то невразумительное, но по вспыхнувшим и тут же погасшим глазам его, по улыбке, так же быстро пропавшей, Рысь догадался – все же Ферадах не врал и не хвастал. Наверняка Куид Мад Магройд задумал что-то подобное. Наверное, устал пробавляться мелким разбоем и, решив, что силы империи подорваны, захотел чего-то большего! Например, объявить себя императором Каледонии и сопредельных земель – вотандинов, селговов, бригантов. Пробраться за вал у него вряд ли выйдет, а вот взять под свою руку тех же дамнониев – это, может быть, и получится. Почему бы и нет? Ведь римские гарнизоны вряд ли высунут нос за Адрианов вал! А друид, вероятно, спит и видит, как бы стать великим жрецом на завоеванных землях. Впрочем, наверное, одной фианны для таких целей маловато, хотя, как рассказывал Ферадах, Мад Магройд пользуется большим авторитетом по всей Каледонии. Правда, многие вожди кланов не признают его. Как объяснял филид, Куид Мад Магройд в их глазах – всего лишь обычный военный вождь, не хуже, но и не лучше других. А значит, для того, чтобы выделиться, предводителю фениев нужно что-то необычное, что-то такое, что показало бы остальным – вот он, новый герой притенов! Нужно какое-нибудь знамение или священный предмет, посланный богами. И чем-то подобным он недавно обзавелся… – Что замолчал? – прервал размышления гостя жрец. Рысь улыбнулся: – Не знаю, как и ответить, о, мой друид. Я не так-то хорошо знаю римлян, ведь мой род с самого побережья, а там нет ни вилл, ни легионов. Одни лишь сборщики налогов. Правда, если ты прикажешь, я могу специально для тебя все хорошенько разузнать! – Разузнать? Да, это хорошая мысль, – Даймин Дамаргайт довольно кивнул. – Может быть, эти сведения мне и понадобятся вскоре. Долго ли добираться до твоих земель? – По суше – не знаю, а морем чуть меньше двух суток. – Если что, я пошлю с тобой курах! Рысь вышел из-за стола и низко поклонился жрецу: – Поистине, дома мне никто не поверит! Сам друид Даймин Дамаргайт оказывает мне помощь! Это чудо могли сотворить только боги! Может быть, и я могу хоть чем-нибудь помочь тебе, мой друид? Только прикажи! – Ты ведь здесь впервые? – Друид задумчиво почесал свой крючковатый, как у какой-нибудь хищной птицы, нос. – Да, впервые, о, мой друид. У меня нет здесь никаких знакомых. Айлиль Молт, староста моего селения, рассказал мне лишь о Ферадахе в надежде, что именно у него я обрету кров и пищу. Кто же знал, что этот филидишка окажется столь злобным и мерзким? О, я убью его, клянусь богами! – Убьешь, убьешь, – успокоительно махнул рукой Даймин Дамаргайт. – И я сказал, что помогу тебе в этом, если ты поможешь мне потом в одном путешествии. А сейчас я бы попросил тебя сделать одно дело. – Какое, мой друид? О, прошу, распоряжайся мною без всякого стеснения! – Да-а, – жрец одобрительно прищурил левый глаз, – похоже, ты вскоре станешь одним из лучших моих учеников, Дубтах Уа Гир! Пока же просто погуляй по пристани, зайди в заезжий дом, походи по рынку, там сегодня много народу – пришли люди с окрестных селений. Послушай, что они будут говорить обо мне, о некоем Куиде Маде Магройде – это вождь здешних фениев, и о нашем старосте Лугайде. Если никто ничего такого говорить не будет, сам заведи разговор, гостям из дальних земель вполне простительно излишнее любопытство. – Все сделаю, как ты приказал, мой друид, – встав, Юний набросил на плечи плащ и, покинув двор друида, решительно зашагал к пристани. И в самом деле, чем ближе Рысь подходил к располагавшемуся почти у самой пристани рынку, тем больше народа встречалось ему на пути. Мужчины и женщины в праздничных – ярко-синих, изумрудно-зеленых, огненно-красных – туниках, с браслетами и тяжелыми ожерельями – к празднику каждый надел лучшее. Играя и крича, пробегали дети, подростки постарше двигались степенно, как и полагалось взрослым; какие-то молодые парни – судя по разговору, кузнецы или молотобойцы – откровенно заигрывали с проходившими девушками. Перекрикивая друг друга, орали торговцы и покупатели, залив был черен от лодок.
Заглянув в сельскую корчму, Юний с удовольствием взял кружку свежего, только что сваренного к празднику пива, темного и тягучего, пахнувшего луговыми травами и хмелем. Уселся на длинную лавку и, как и приказал друид, прислушался. Говорили о разном. Кто о погоде и видах на урожай, кто о рыбной ловле, троица крестьян в углу заинтересованно обсуждала чью-то неверную жену, рядом азартно спорили о ценах на сено. В общем, ничего интересного. Рысь уже собрался уходить, как вдруг все резко замолкли и, как по команде, повернули головы к выходу. В корчму, сняв круглую шапку, вошел высокий мужчина с всклокоченной бородой и белокурой нечесаной шевелюрой. Хмуро кивнув, он сбросил плащ на руки подбежавшему служке. – Лонан, Лонан из Брэгг, – какой-то слегка отстраненный шепоток пробежал по залу. Видно было, что этот самый Лонан был для многих здесь хорошим знакомым, но все же сейчас на нем словно бы лежала печать чего-то такого, что не давало возможности запросто подойти к нему, хлопнуть по плечу, посудачить… – С чего он такой хмурый? – спросил кто-то за спиной Юния. – Да ты что, Диад, ничего не слышал? – Нет, не слышал. А что случилось-то? Рысь навострил уши. – Его первенец завтра… нет, уже сегодня ночью предстанет перед богами! – А, так это его выбрал друид?! – Его и еще девять семей. – Так этим нужно гордиться! – Гордиться? Так Лонан и гордится. Только вот у нас уже очень давно не приносили в жертву своих, очень давно. – Да бросьте вы обсуждать желание богов! – Да-а… Их можно было бы хоть как-то понять если б, к примеру, был бы неурожай, мор или еще какая напасть. А так… – Как видно, несладко сейчас Лонану. У него ведь один сын? – Один. Старший – Кормак. Младшие-то умерли год назад от мора. – Ничего не скажешь, не повезло мужику. Ну да ничего, наделают с супругой еще детей, дело нехитрое. – Нехитрое – оно так. Да ведь их, детей, еще и вырастить, и обучить надо. Кормаку у Лонана уже почти двенадцать годков, совсем взрослый. – Да, хороший помощник отцу этот Кормак. Люди говорят – трудолюбив и неглуп. С лодкой может управляться, с парусом… Трудновато придется Лонану без такого помощника, придется покупать раба или кого-нибудь нанимать. – Тем больше будет милость богов к нему и ко всем нам. Ведь друид Даймин Дамаргайт предсказал заморозки и бурю. – Бурю? – Да, друид говорил именно о ней. Он еще раз погадает по внутренностям и скажет точно, а заодно попросит богов отвести беду. Допив пиво, Лонан повернулся к выходу – и все затихли, да так и молчали, пока рыбак не ушел. Юний быстро поднялся. Вообще-то он поджидал в этой корчме Гету, но… Он догнал Лонана на пристани – тот как раз спускался к привязанному челну. Хороший, добротный челн, с мачтой и полотняным парусом – на таком можно поймать много рыбы, особенно с ловким помощником. Рысь быстро взошел на мостки причала: – Эй, рыбак, да помогут тебе боги! – Чего тебе? – обернулся Лонан. – Это твой челнок? – Ну, мой. А что? – Да так… Не подвезешь меня до горы Мад-Киар? – Так тут и пешком близко. – Я чужестранец и не знаю здешних дорог. И заплачу, ты не думай! Лонан усмехнулся и махнул рукою: – Ну, так и быть, садись. Э, не сразу! Сначала помоги отвязать челнок!
Из гавани вышли на веслах, а затем Лонан поставил парус, и легкий челн быстро запрыгал по пенным гребням волн. – Во-он твоя гора! – обернувшись, показал рыбак. – Сейчас вмиг домчу! Челнок быстро приблизился к берегу и, лавируя между камнями, ткнулся носом в гористый берег. – Приплыли. Юний полез за пазуху, но рыбак жестом остановил его: – Не стоит, парень. – Как это – не стоит? Должен же я хоть как-нибудь отблагодарить тебя! – Нет, чужеземец. Хватит и слов. – Тогда я помолю за тебя наших милосердных богов. – Милосердных? – вздрогнув, Лонан презрительно сплюнул в воду. – Вряд ли богам подходит это слово. Если ты не знаешь, они потребовали себе в жертву девять наших парней, совеем еще юных. В том числе и моего сына Кормака! Ага! Вот наконец-то беседа вошла в нужное русло. Рысь едва не вскрикнул от радости, однако, подавив эмоции, тихо сказал: – Боги потребовали ваших детей? А может, не боги… Друид! – А это не одно и то же? – Отнюдь нет. Я знаю многих друидов, давно уже отказавшихся от человеческих жертв, – и поверь, от этого их народ не стал жить хуже! – Слышал бы твои слова друид Даймин Дамаргайт! – Даймин Дамаргайт – здешний друид?! – Юний гулко расхохотался. – А ведомо ли тебе, рыбак, что Даймин Дамаргайт был с позором изгнан из школы друидов в Круахан-Ай за своекорыстие и тупость? – Откуда ты знаешь это, чужеземец? – Так, слыхал… Кроме того, это может подтвердить филид Ферадах Финд. – Ферадах? Откуда ты его знаешь? – Учились вместе. – Так ты что, тоже филид? – Почти… Юний усмехнулся и принялся рассказывать разные похабные истории про друида Даймина Дамаргайта, которые рыбак слушал с видимым удовольствием, а в конце даже улыбнулся. – Никак я не могу взять в толк, – Рысь посмотрел собеседнику прямо в глаза, – почему вы не прогоните этого недоучку? Я имею в виду вашего друида. – Но его ученики ничуть не лучше, к тому же не имеют такого авторитета, – задумчиво протянул Лонан. – Кто же будет защищать нас от гнева богов? – Ферадах Финд, вот кто! – громко воскликнул Юний. – Его ведь уважают в селениях? – Да, – рыбак согласно кивнул, – многие хорошо знали его отца. Ферадах неплохой парень, но ведь он слишком молод! – Зато знает свое дело куда лучше, чем Даймин Дамаргайт! Впрочем, если вам так нравится ваш друид, терпите его и дальше. Особенно если вам совсем не жаль ваших собственных детей! Прощай, рыбак! – Постой! – Лонан в два прыжка нагнал отошедшего от берега чужеземца. – Наверное, ты и прав насчет друида. Но что мы можем с ним поделать? Его поддерживают и староста, и воины Мада Магройда. Юний подбоченился и расхохотался. – И Куид Мад Магройд, и староста Лугайд ненавидят друида! – насмешливо произнес он. – И будут только рады, если вы выступите против. Переговори со своими знакомыми, особенно с теми, чьих детей тоже должны принести в жертву. Будьте готовы, сегодня ночью начнется хорошая заварушка! – Но, фении… – Фении поддержат вас! В светлых глазах рыбака зажглась маленькая искорка надежды. – Я поговорю со всеми, – воскликнул он. – Пусть даже мы все погибнем, но не отдадим просто так наших детей! Разгромим усадьбу друида и освободим их. – Эй, эй, постой! – замахал руками Рысь. – Не так быстро! Лучше сделать немного по-другому… Тщательно растолковав рыбаку свой не так давно зародившийся план, Юний простился с ним и, обогнув гору, козьей тропою направился обратно в селение. Гету он отыскал на пристани – тот бесцельно околачивался на берегу, пиная ногою мелкие камни. – О, господин! – обрадованно воскликнул он, увидев Рысь. – Я так долго тебя ждал, думал, уж не случилось ли чего? – Ты виделся со старостой? Мальчик кивнул и подробно поведал обо всем, что он сегодня рассказал Лугайду. – О межевых знаках не забыл? – напомнил Юний. – Да я же про них и говорю! – Гета улыбнулся. – Староста как только узнал, что кто-то зарится на его поля, так сразу стал красным, словно свекла, я думал, его удар хватит! – Надеюсь, ты подробно разъяснил ему, кого ты там видел? – Угу. В точности описал всех слуг друида. Лугайда прямо перекосило! – Славно, славно. – Юний потер руки. Пенный прибой облизывал каменистый пляж шершавыми серо-голубыми языками, легкий ветерок трепал волосы, подгонял идущее к причалу судно под красным парусом. Кормчий, как видно, неплохо знал фарватер – парус убрали лишь в последний момент, и корабль, двигаясь по инерции, мягко прижался боком к причалу. – Здорово! – одобрительно отозвался Гета. – Что-то я не вижу никого знакомого. Похоже, это не местные, гости. Ой! Рысь тоже вздрогнул, увидев сходящую с корабля девушку со светлыми, собранными в пучок волосами, одетую в длинную тунику и желтый, крашенный дроком плащ. Фиэлла! Дева дамнониев, пылающая любовью к Маду Магройду! И как можно любить такого урода? Или… Или у коварной девы есть к нему какой-то свой потаенный интерес! Во всяком случае, эту гостью тоже нужно было попытаться использовать. – Подойди к ней, Гета, – приказал Рысь. – Поклянчи чего-нибудь или предложи проводить, заодно похвали Мада Магройда, скажи, что хорошо знаешь всех фениев. И так, невзначай намекни, что вождь фианны держит у себя одну деву, на которой вскорости собирается жениться. – Да, но… Юний усмехнулся: – Вряд ли она тебя узнает, в девичьем-то наряде. Иди смело. Кивнув, Гета быстро понесся к причалу. Присев невдалеке на нагретый солнцем камень, Юний пристально наблюдал за мальчишкой. Вот тот поклонился Фиэлле, что-то сказал. Какой-то здоровенный малый – слуга или воин – отогнал мнимую девчонку прочь. А Гета не сдавался, прокричал что-то… Фиэлла обернулась к нему, переспросила… Ага! Пошел разговор… Фиэлла и ее свита направились на окраину селения, видимо в заезжий дом. Провожая их глазами, Рысь никак не мог дождаться, когда же вернется Гета – у торговых рядов парня задержал староста. Поговорив с ним, мальчик наконец направился к пляжу. – Ну? – Юний вопросительно взглянул на слугу и, оглядевшись по сторонам, махнул рукою. – Садись рассказывай. – Все сделал, как ты наказывал, господин, – улыбнулся Гета. – Девица сначала велела прогнать меня – пошла, мол, вон, попрошайка, – да не на такого напала! Я тут же упомянул Мада Магройда – якобы он за меня заступится. Тут она заинтересовалась, позвала, а я уж обсказал все, как ты велел. – Она расспрашивала про девушку? – Конечно! Окрысилась вся, побледнела. Я, правда, долго не говорил – сказал, что про девушку ничего особенного не знаю. Ну, знаю, что есть такая, что она невеста Мада Магройда и все такое. – А староста? – Тот снова выспрашивал про межи, дурачина. Показал на слугу друида – не его ли я там видал? Я, конечно, сказал, что именно его. – Молодец, – одобрительно кивнул Юний.
Рысь вернулся в усадьбу друида к полудню. Хозяина дома не было, видно, отправился в горы проверять, как идет подготовка к празднику. Что ж, тем лучше, тем лучше… Интересно, где он прячет Тею, дочку оболганного и казненного ткача Эхайда? Дом большой – места вполне хватит, к тому ж еще и обширный двор с постройками – хлевом, амбаром, сараями. Есть где спрятать. Старый слуга – угрюмый, с седыми космами, – расправив сутулые плечи, деловито распоряжался работниками, возившими в сарай свежее сено. Визгливый и какой-то скрипучий голосок старика сильно действовал Юнию на нервы, тем не менее он остановился и, искоса взглянув на слугу, одобрительно кивнул: – Кому праздник, а кому и работа! – А как же? – обернулся старик. – Сено надобно вовремя убирать, неровен час – дождь. – Да ведь еще и сложить его надобно правильно, – Рысь улыбнулся. – А это непростая работа. Другие ведь что? Накидают абы как, и думают, все. Э, нет, тут свой порядок имеется. – Верно говоришь, уважаемый. Работнички-то у нас бездельники те еще, не проследишь, так такого наворотят, потом сто лет не расхлебать будет! Юний качнул головой: – Повезло хозяину со слугой. Ты, я вижу, домоправитель? – Всем приходится заниматься. – Старику явно нравилось внимание молодого гостя. – А хозяина я еще с младых ногтей помню. – Да-а, сейчас редко встретишь таких верных слуг! Завидую твоему хозяину… Что это? В ворота усадьбы, покачиваясь, въехала двуколка с большим, в два обхвата, кувшином с широким горлом. – Великоват для вина-то! Старик удивленно моргнул: – Сразу видно, что ты прибыл издалека и не знаешь наших обычаев. Это кувшин для жертв. – Ах, да, – усмехнулся Юний, вспомнив, как Ферадах Финд как-то упоминал о «милом» обычае притенов складывать отрубленные головы жертв в подобный кувшин. Интересно – кто же здесь жертва? А и спросить… – Вижу, наш славный друид решил возблагодарить богов первым, не дожидаясь ночи. Весьма, весьма разумно – к первому будет больше благоволения божеств! А жертва, конечно, та самая девушка, о которой он мне говорил? Но ведь, кажется, она не знатного рода? – Зато – единственная дочь в семье, – усмехнулся старик. – Хозяин знает свое дело – несомненно, боги будут благоволить ему! – Она хоть красивая, эта девица? – как бы между прочим поинтересовался Рысь. – Вот бы взглянуть? – Что ты, что ты, нельзя! – слуга замахал руками. – Хозяин рассердится. Лучше потерпи немного, и сам все увидишь. Жертвоприношение во всей красе! – Вот бы поучаствовать! – Поучаствуешь! Может, хозяин даже доверит тебе вспороть ей живот – больно уж ты ему пришелся по нраву. – Скорей бы. – Ничего, ничего, дождись ночи. Во время всего разговора старик несколько раз оглянулся, но, как приметил Юний, смотрел не на работников, а куда-то в сторону. И чего там было такого интересного? Разве что амбар? И в самом деле. Значит, уже этой ночью, не дожидаясь праздника, друид принесет Тею в жертву прямо здесь, во дворе. Впрочем, может, и отвезет куда-то. Этакая небольшая, но приятная личная жертва. А друид хитер, задабривает богов перед важным делом – расправой с Ферадахом. Хотя, вполне возможно, он замыслил что-то еще. Эх, не подвел бы рыбак и его приятели! А девчонку нужно спасать, и побыстрее – не хватало еще пачкать руки в ее крови. Спасать… Легко сказать. Куда ее потом денешь-то? А к Ферадаху! Точно! Кажется, этот молодой филид весьма неравнодушен к пропавшей дочери несчастного ткача Эхайда и будет рад ее принять! Однако надобно поторапливаться. В первую очередь – избавиться от старика. Интересно, где сейчас ошивается Гета? Выйдя со двора, Юний быстрым шагом направился на окраину селения к дому филида. Повезло – Гету он встретил по пути. Тот во весь дух несся куда-то, едва не сбив с ног своего хозяина. – Ой, господин! – Куда так мчишься? – Ферадах послал к рыбакам передать, чтоб ближе к ночи ждали его у пристани. – Ну, беги. – Рысь махнул рукой. – Только сначала заскочи в усадьбу друида. Там, во дворе, слуга, такой противный мерзкий старик. Скажи ему… Гм, что бы сказать-то? – Может, сказать, что чьи-то коровы забрели на луга друида? – Правильно! Соображаешь. – Юний поощрительно потрепал парня за плечо. – Только не чьи-то коровы, а коровы старосты Лугайда. Ты, мол, узнал… вернее, узнала пастуха. Кивнув, Гета со всех ног кинулся бежать к усадьбе друида. Юний неспешно направился следом и, когда подошел ко двору жреца, увидел там одних бездельничающих работников. Старика на дворе не было, как видно, побежал выгонять с пастбища чужую скотину. Ухмыльнувшись, Юний подошел к работникам: – Что расселись? Сейчас явится хозяин, а у вас еще ничего не сделано! – Но хозяин придет только ближе к ночи. – Какое – к ночи?! Я только что видел его у заезжего дома! Быстро вскочив на ноги, работники принялись с остервенением таскать сено. Немного полюбовавшись этим зрелищем, Рысь направился к дому, но на полпути, обойдя летнюю кухню с хлопотавшими там рабынями, повернул к сараю. Кажется, именно сюда посматривал старый слуга. Хороший сарай, сложенный из крепких бревен, плоская – накатом – крыша. Рядом, на земле, аккуратно сложенный хворост. А ну-ка… Оглянувшись, Юний тихонько постучал в закрытую на тяжелый засов дверь: – Тея! Эй, Тея, ты здесь? Отзовись же! Из сарая послышался чей-то слабый голос, и Юний припал ухом к щели. Точно! Тоненький девичий голос. – Кто ты? И зачем зовешь меня? Знай, я никогда не выйду замуж за друида! – И не надо. Я твой друг. – У меня нет друзей. К тому же ты, наверное, из дальних мест, судя по речи. Рысь улыбнулся: – Только не говори, что я смешно растягиваю слова! Я друг твоего отца Эхайда, оболганного и убитого друидом. Да-да, твой отец, прежде чем умереть, рассказал мне все! Я обещал ему выручить тебя, сейчас… Кстати, еще одного моего друга зовут Ферадах Финд! – Ферадах Финд?! Юний рванул засов. – Эй, осторожнее! – предупредила Тея. – Засов заговорен друидом, и, если ты не знаешь заклятья, не вздумай отодвигать его! – А я уже отодвинул! – Рысь приоткрыл дверь. – Выходи. Вернее, выползай, чтоб было не так видно. – Смотри, я тебе предупредила. – Девушка быстро выскользнула из сарая. – Прячься за хворост! Тея так и сделала, и Юний, захлопнув дверь, быстро задвинул засов обратно. Огляделся – работники все так же носили с телеги сено, а вот в летней кухне никого видно не было. Рысь поднял вязанку хвороста и подозвал Тею: – Возьми хворост на плечо и иди к кухне. – Хорошо. А потом? – Потом видно будет. Только, прошу тебя, быстрее! Дойдя до кухни, Рысь взял какой-то кувшин и велел девчонке бросить хворост: – Видишь, там, у ворот, парни с телегами? – Ну да, косцы. Некоторых я знаю. – А это плохо. Значит, и они могут узнать тебя. – Юний ненадолго задумался, взгляд его упал на оставленный кем-то из женщин платок. – Надевай, да привяжи поплотнее. Теперь бери кувшин – и иди с самым обычным видом. Там, за воротами, кусты – спрячься и жди меня. – Сделаю. – Тея кивнула и, обвязав голову платком, водрузила на плечо высокий кувшин. Пошла… Молодец, молодец, девочка! А работнички-то хороши, сразу бросили сено, пытаются заговорить… ах вы ж бездельники! Но нет, вроде бы… Позади вдруг послышались чьи-то шаги. Рысь встревоженно обернулся и встретился взглядом с высокой и властной женщиной, одетой в длинную черную тунику и такую же накидку из выделанной козьей шкуры. Судя по серебряному ожерелью и браслетам, это была хозяйка. Старшая жена друида или наложница. – А! – вскочив, Юний резко расставил руки, старательно загораживая вид на двор. – Не ты ли та самая благочестивая женщина, о которой мне говорил мой друг, славный друид Даймин Дамаргайт? – Не знаю, что он там тебе говорил, – женщина усмехнулась. – Ты вообще кто? – Меня зовут Дубтах Уа Гир! – гордо подбоченился Юний. – Я прибыл издалека. – Оно и видно. Говоришь, как горох жуешь. Впрочем, постой… Дубтах Уа Гир? Ах да, Даймин говорил о тебе. Значит, ты приехал сюда за ученостью? – Поистине так, о, благочестивая женщина! – с достоинством поклонился Рысь. – Меня зовут Курког. – О, благочестивейшая Курког! Быть принятым в доме столь славного своими делами друида – большая честь для меня. Очень, очень большая честь! Разрешись ли угостить тебя пивом? Я принесу его для тебя из корчмы. – Найдется у нас и свое пиво, – усмехнулась Курког. – Впрочем, что ж. Если хочешь – неси, сделай милость. Попробуем, что там наварили в корчме?
Выйдя за ворота, Юний оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, нырнул в кусты жимолости и тихонько позвал: – Тея! – Я здесь, о, благороднейший господин. Девушка выскользнула из-за кустов – высокая, стройная, с волосами цвета дубовой коры и нежным, совсем еще детским лицом. В синих глазах стояли слезы. – Ты плакала? Брось, – зашептал Рысь. – Слушай меня внимательно. Сейчас сиди смирно, а как стемнеет, за тобой придет один смешной мальчишка, Гета, в девичьей одежке и с косами. Вылитая девица-замарашка. Она и проводит тебя, куда надо. – А куда? – Узнаешь. Тея неожиданно улыбнулась: – Почему ты помогаешь мне, о, бла… – Меня зовут Юний. – Юний? Какое странное имя. Впрочем, понятно – ты же чужеземец. Почему ты помогаешь мне? – Я обещал это твоему несчастному отцу. К тому же, – Рысь усмехнулся, – в великой стране за морем есть хорошая поговорка – omnes, quantum potes, juva – всем, сколько можешь, помогай! – Всем, сколько можешь, помогай… – эхом прошептала девушка. – Трудно… И не всегда выгодно. Зачем тебе так поступать? Юний распрямил плечи: – Зато я знаю, ради чего живу! Поверь, это многого стоит. Тея уважительно покачала головой. Рысь осторожно выглянул из кустов и, удостоверившись, что дорога пуста, покинул убежище. – Помни! Жди темноты и Гету, – обернувшись, тихо сказал он. Тея так же тихо отозвалась: – Помню. Да хранят тебя боги. А… Ты говорил про Ферадаха? – Скоро ты встретишься с ним, Тея! Юний, насвистывая что-то веселое, зашагал по дороге к корчме. Следовало купить обещанное пиво, а заодно подумать – стоит ли возвращаться к друиду? Да, стоит. Рысь вздохнул. Слишком уж подозрительно будет выглядеть его отсутствие, особенно когда вскроется побег Теи. Побег… Юний задумчиво пожевал только что сорванную травинку. А почему бы не устроить так, чтобы друид, не увидев в сарае девушки, подумал бы на какого-нибудь известного человека? Например, на старосту или на Мада Магройда! На последнего – даже лучше. Резко свернув, Рысь направился к длинному дому фениев, не забыв по пути тщательно разрисовать лицо – он таскал в заплечном мешке целую коробочку цветной глины. Узкая тропинка, кусты, холм… Из кустов бесшумно выскользнула обнаженная фигура воина с закрученным копьем в руках. – Кто ты и почему здесь? – острие копья уткнулось в грудь Рыси. – Разве ты не знаешь, что в дом фениев запрещено заходить чужакам? – Мне можно, – нахально улыбнулся Юний. – Я – Дубтах Уа Гир, знаменитый друид из дальних стран. У меня небольшое дело к вашему вождю, Маду Магройду. – Дело, говоришь? – из-за спины Рыси выступил второй воин, постарше и поздоровее первого. – Конал, доложи о незнакомце вождю. Скажи-ка еще раз, как твое имя? – Дубтах Уа Гир. – Кажется, я его уже где-то слышал…
Глава 15 Август 229 г. Каледония Праздник
Крофтон. Уж это праздник, так праздник. Блум (внушительно). То, что вы называете праздником, я называю священнодействием.– Римлянин?! – Мад Магройд удивленно приподнял левую бровь и неожиданно расхохотался. – А ты наглее, чем я думал! Как тебе удалось бежать? Рысь усмехнулся: – Лучше спроси – зачем я пришел? Вождь фениев вопросительно уставился на незваного гостя. – Я хочу сразиться с тобой, – холодно улыбаясь, пояснил Юний. – Сразиться до смерти. Если победа будет за мной – твои воины предоставят мне курах, провизию и опытных моряков, если же нет – что ж… Выходит, так угодно богам. Мад Магройд хохотнул: – А ты мне нравишься, римлянин! Клянусь Нуддом, я поступил бы так же и с удовольствием сойдусь с тобою в смертельной схватке. Приступим сейчас? – Нет, знаешь ли. Лучше во время праздника. – Разумное решение. Но до тех пор, извини, мои воины будут охранять тебя! Рысь безразлично пожал плечами: – Ведь это я сам пришел к тебе. Мог бы и не прийти… Кстати сказать, кто похитил твое ожерелье? Вот тут уже предводителя фианны проняло по-настоящему! Он вздрогнул и, еле справившись с охватившим волнением, тихо спросил, четко выговаривая слова: – Откуда. Ты. Знаешь. Про. Ожерелье?! – Несчастный ткач Эхайд… Он был еще жив, там, в жертвенной шахте. – Ах вот оно что? Но ожерелье давно у меня. – У тебя. Почему-то его вернули. Странно… – Так кто ж похититель?! – нервно вскочил Мад Магройд. Страшный шрам на его щеке скривился и, казалось, сейчас разорвет лицо надвое. – Тот, кто всегда прикидывался другом. Вождь задумался: – Неужели – староста Лугайд?! – Нет, не он. Хотя тот тоже тебя не очень-то жалует. – Значит… Нет, не может быть! Боги не допустили бы этого! – Ты правильно подумал, – скривился Рысь. – Друид Даймин Дамаргайт давно уже хочет выдвинуть в вожди фианны более сговорчивого человека. – Даймин Дамаргайт… – зло прошептал воин. – Трудновато будет идти против друида. Но что ж… – Он резко вскинул глаза. – Почему я должен верить тебе, римлянин? – Не хочешь – не верь, мне-то что? Просто я бы хотел победить тебя в честном бою, а друид вряд ли даст мне это сделать. Мад Магройд согласно кивнул: – Да, он вполне может принести тебя в жертву. Юний покачал головой: – Речь не обо мне – о тебе! Будь осторожен на сегодняшнем празднике! – Так ты думаешь… – снова вскинулся вождь. Рысь резко оборвал его: – Не думаю. Знаю! Мад Магройд замолк и надолго задумался. Юний перевел дух. Похоже, первое сражение уже выиграно. Предводитель фениев поверил ему! Да не мог не поверить, так уж был воспитан. Если бы сам Мад Магройд вдруг попал в плен и перед ним встал бы выбор между побегом и поединком, без сомнения, он выбрал бы последнее. Именно так рассуждали бы и действовали все фении, считавшие смерть в бою лучшей участью из тех, что могут предоставить боги. Так же считал и вождь фениев, и вообще все притены. Вряд ли в чьей-нибудь голове укладывалось, что может быть по-другому. Мад Магройд думал так, как привык – и точно так же, по его мнению, думал и Рысь. Увы, предводитель фианны плохо знал римлян. – Я сейчас же велю доставить ко мне друида! – подумав, грозно произнес вождь, но тут же передумал. – Нет, сейчас нельзя – обидятся боги, ведь они ждут от него достойных жертв, и было бы недальновидно мешать им. Но сразу после праздника я с ним потолкую! – Если останешься жив, – напомнил Юний. – Да, у меня есть к тебе одна просьба. – Говори! – Пошли воинов к дому Ферадаха Финда. Пусть охраняют дом и всех, кто там есть. – Ферадах? – Мад Магройд хмыкнул. – Да, нужно было мне раньше поддержать его, а не Даймина. Впрочем, а правду ли ты сказал? – Я явился к тебе искать победы или смерти! – обиженно отозвался Рысь. – Зачем же мне врать? Впрочем, если ты так хочешь, могу поклясться богами. – Я верю тебе. Хотя – поклянись. – Клянусь Юпитером и Юноной, клянусь посохом Лугуса, клянусь Морриган и Дон! – Хорошо, – вождь удовлетворенно поднялся, – пойду отдам распоряжения фениям… Да, – он обернулся на пороге, – признаюсь, я хотел было сразиться с тобой еще тогда, когда ты попал в плен. Однако не в наших обычая сражаться с пленными. – Но ты же все-таки будешь биться со мной! – Это другое дело. Ты ведь бежал, и бежал удачно. – Бежал, чтобы сражаться с тобой! – Да! Поистине, и я поступил бы так же. Он вышел, и Юний, растянувшись на лавке, погрузился в раздумья. Правильно ли он сделал, придя сюда? Может быть, стоило затаиться до праздника? Ага, и подвергнуть опасности весь план! Уже совсем скоро Даймин Дамаргайт обнаружит пропажу девушки, сопоставит факты и быстро догадается, что, а вернее, кто был тому причиной. Пошлет своих людей на розыски, уж наверняка сообразит, где искать. Друид, в отличие от вождя фениев, умен и циничен. Впрочем, и Мад Магрод не так уж глуп, просто мысли его находятся в плену традиций. Он просто не может, не умеет думать как-то иначе, а вот друид… тут другое дело. Жрецы – отдельная, привилегированная каста, живущая не столько для людей и богов, сколько для себя. Что ж, посмотрим, кто кого перехитрит! Нет, он, Юний, все ж поступил правильно, явившись к своему злейшему врагу. Тот, в силу сложившихся представлений, не мог не принять столь неожиданного гостя. Фении здесь – единственная сила, и сила страшная. Каждый – воин по рождению и воле богов, умелый, презирающий опасность, тренирующийся каждый день. Вряд ли организованные рыбаком Лонаном селяне смогли бы с ними справиться, вряд ли. Признаться, тогда, при встрече с рыбаком, Рысь как-то не подумал об этом. Хорошо хоть сейчас сообразил, что едва не вызвал побоище, которое вряд ли закончилось бы так, как он предполагал. Слишком уж сильны и умелы фении, которые наверняка вступились бы за людей друида. А вот теперь они за него не вступятся! Эх, вот еще бы подать какой-нибудь знак Клавдии, чтобы была готова к неожиданностям и соответственно действовала. Хоть какой-нибудь знак… Но как? Ведь пленницу держат не здесь – в доме фениев не должно быть женщин, а в усадьбе родственницы Мада Магройда, рыжей тетки Киату. Да, ничего не скажешь, надежно спрятали. Как бы послать туда Гету? – Я отдал распоряжения фениям, – входя с улицы, произнес Мад Магройд. – Они немедленно выступят и будут охранять дом Ферадаха и всех, кто там есть. – А, так они еще не ушли? – обрадовался Юний. – Видишь ли, я хотел бы просить тебя… – Не слишком ли у тебя много просьб, римлянин? – Не слишком. Тем более эта никого не затруднит и даже будет тебе выгодна. Вернее, не тебе, а некоей Киату. Вождь кашлянул: – Что ты знаешь про Киату? – Ничего, – пожал плечами Рысь. – Кроме того, что ее очень не любит староста Лугайд. Из-за каких-то там коров или коз. – Да, я слыхал ту историю. – Мад Магройд хмуро кивнул. – Якобы козы Киату потравили огород Лугайда. Чушь какая-то! Ведь Киату всегда самолично пасет своих коз и тщательно следит за ними. Впрочем, спасибо, что предупредил! – Вождь фениев озабоченно заходил по комнате – полутемной, с круглым очагом в углу, закопченными стропилами, поддерживающими крышу, и земляным полом, застланным свежей соломой. – Да, надо обязательно послать воинов и туда, обязательно, – про себя бормотал Мад Магройд. – В доме Ферадаха есть одна служанка, – продолжал Юний. – Кажется, она может поведать Киату кое-что интересное о планах старосты. Пусть поведает. – Пусть… Тебе-то какая корысть в этой служанке? – Я хотел, чтобы она попросила за меня богов, просьбы убогих и юных скорей достигнут их ушей. Если у тебя найдется чернила и на чем писать, я бы быстренько набросал слова молитвы. Услыхав такую странную просьбу, предводитель фианны гулко расхохотался: – Я же не друид, римлянин! Откуда у меня могут быть принадлежности для письма? – Ах, да, да… Что ж, тогда пускай замарашка громко поет приятные богам песни. Скажем стихи, те, которым когда-то учил ее я. – Ну и тупые же у тебя просьбы! – покачал головой Мад Магройд. – Впрочем – изволь. Он вышел, и теперь уже Юний взволнованно заходил по земляному полу. Эх, если бы все устроилось так, как задумано! Помогите, боги! Юпитер и Юнона, Везуций… Световит, Даждьбог, Мокошь! Боги вняли просьбе! Переодетый девчонкой Гета, пришедший в усадьбу Киату вместе с фениями, долго рассказывал хозяйке обо всех происках старосты – причем большей частью отчаянно врал, а потом попросил арфу или свирель. Ничего такого в доме Киату, естественно, не нашлось – пришлось петь без сопровождения, зато громко. Рыжая владелица усадьбы поначалу хотела было прогнать метлой столь громкоголосого гостя, да потом передумала – заслушалась. Хоть и непонятно пела гостья, зато красиво! А Гета во всю глотку нараспевчитал Горация:Джеймс Джойс. Улисс
Дружба и верность у нас нынче пустые слова Ах, как опасно бывает хвалить любимую другу: Он и поверит тебе, он и подменит тебя! Услыхав знакомые стихи, вздрогнула запертая в темном амбаре Клавдия! В больших зеленых глазах ее вспыхнул огонь надежды. И еще одна дева, гордая, сероглазая, тоже услыхала песнь, спетую, впрочем, вовсе не для нее. Наконец настала ночь, волшебная ночь праздника. Веселые, правда, слегка притихшие люди – мужчины, женщины, дети – по широкой тропе шли к Паучьему отрогу, дабы восславить своих жестоких богов. Жестоких – по необходимости, ведь так же жестоки и природа, и жизнь. Жрец Даймин Дамаргайт ехал впереди на колеснице, запряженной парой белых коней с вплетенными в гривы желтыми листьями священной омелы. Позади него, скованные по трое, шли девять подростков. В глазах их гордость от предвкушения скорой встречи с богами и умершими родичами временами сменялась отчаянием. И в самом деле – кому же хочется умирать? Особенно когда еще только начал жить… Родители предназначенных в жертву подростков, вовсе не радостные, несмотря на все увещевания жрецов, хмуро шагали следом. Если внимательно присмотреться, то под их плащами угадывалось оружие. Не мечи – пращи, кинжалы, дубинки. Идущий впереди всех светловолосый рыбак Лонан из Брэгг сурово сжимал губы, исподволь пересчитывая фениев. Воинов священного отряда – фианны – было много, слишком много. Ничего! Пусть бунт обернется неудачей, пусть… Зато наверняка удастся подобраться поближе к друиду и пронзить клинком его злобное сердце! Пускай сам ублажает богов. Обернувшись, Лонан ободряюще подмигнул. За ними шли все остальные – жители окрестных селений и гости, а уж совсем позади, тяжело переваливаясь на деревянных колесах, в окружении вооруженных мечами и копьями фениев поскрипывала большая телега с железной клеткой. В клетке, к удивлению скромно шагающего среди фениев Рыси, находилась не одна девушка, а две. Дочь наместника Клавдия Апеллина… И та гордая дева, с которой Юний когда-то встретился у реки – Айна! Откуда она здесь? Ага, вероятно, Мад Магройд вывез тогда в мешках их обеих – Клавдию и Айну. Волосы Клавдии уже немного отросли и покрывали плечи, но она и так оставалась похожей на мальчика – угловатая, немного нескладная и тем не менее удивительно милая. Испуганный взгляд ее быстро скользил по толпе – девушка явно кого-то искала. Ясно. Значит, удалось-таки Гете подать знак. Теперь уж Клавдия не должна ничему удивляться.
Наконец вся процессия прибыла на место. Ярко горели разведенные младшими жрецами костры. Молодой друид с некрасивым лицом, подбежав к колеснице, приподнял колено и доложил: – Все готово, о, мой господин! – Хорошо, Фланд. – Даймин Дамаргайт скривился. Белые одежды его развевались на ветру, словно крылья хищной птицы. – Веди! Злобно осклабившись, молодой жрец подошел к скованным цепью подросткам и, обернувшись, подозвал остальных друидов. – Эту троицу – к ущелью, остальных – в клетку, – быстро распорядился он. – И не забудьте про дев, господин сам скажет вам, куда их вести. Жрецы поклонились – молодые, пышущие здоровьем парни, гордые от сознания собственной значимости. Похоже, Фланд волею главного друида обрел сейчас полную власть над ними и теперь упивался ею. Видно было, что ему нравилось распоряжаться, нравилось чувствовать на себе завистливые и вместе с тем боязливые взгляды, нравилось ощущать свое могущество. Еще бы – он, Фланд, сын нищего старика Гарпиата, нынче друид, помощник богов и провозвестник их воли! Сердце молодого жреца билось в упоении. Фланд бегал от пропасти к клетке, суетился, что-то подсказывал, кому-то что-то кричал. Месяц зашел за тучу, и, казалось, еще ярче вспыхнули костры, выхватывая из темноты обреченных на лютую смерть несчастных. Рядом с клеткой Юний увидел рыбака Лонана, помахал ему. Рыбак увидел и улыбнулся в ответ. Девушек, Клавдию и Айну, грубо сорвав одежду, обнаженными привязали к специально вкопанным в землю столбам. Клавдия дрожала, время от времени бросая на окружающих взгляд, смешанный с тоской, надеждой и страхом; что же касается Айны – та лишь презрительно улыбалась. Мад Магройд быстро подошел к ней. Рысь – за ним, в сопровождении двух молодых фениев: все же вождь фианны не слишком доверял ему. – Ты так не сказала мне, где спрятан венец, Боудикка! И не захотела стать моей женой, – с надрывом прошептал Мад Магройд. – Так станешь женой богов. Боудикка? Юний удивленно прислушался. Ведь именно так звали знаменитую королеву иценов, которая предпочла смерть римскому пену. Но ведь эту девушку зовут вовсе не Боудикка – Айна… Да, признаться, ее появление довольно неожиданно. Что ж, делать нечего, придется спасать двух. И даже не двух – есть ведь еще и предназначенные в жертву парни! Omnes, quantum potes, juva – всем, сколько можешь, помогай! Рысь оглянулся – фении незаметно окружали друидов, несколько человек умело блокировали и старосту Лугайда, явившегося на праздник в сопровождении дюжих, вооруженных палками слуг. Ну, вот, похоже, все собрались: друиды, староста, Мад Магройд. А где же Ферадах Финд? Юний покрутил головой – а вот и он, у пропасти. Не слишком ли близко встал? Ага, вот подбежал и Гета с косичками… Куда ж вы лезете-то, а? А ну как друиды окажутся проворнее? Подошли музыканты – с арфами, барабанами, флейтами, – скромненько встали рядком меж поляной и ущельем и, негромко переговариваясь, с любопытством пялили глаза на голых дев. Даймин Дамаргайт в белых одеждах взял в левую руку острый серп с золотой рукоятью и, посмотрев в небо, воззвал к богам. Все замолкли, благоговейно слушая завывания жреца, лишь Мад Магройд презрительно ухмылялся, да думали о чем-то своем Ферадах Финд с Гетой. – О, великие боги! – выкрикнул прямо в ночное небо Даймин Дамаргайт, махнув рукой музыкантам. – Примите же наши скромные дары и не оставьте нас своей милостью! Нарастая, словно рокот прибоя, послышался стук барабанов. Взвизгнула флейта, и струны арфы пропели несчастным девушкам смертную песнь. Подойдя к Клавдии, жрец поднял над головою серп… Еще громче забили барабаны, флейта умолкла, а вслед за ней постепенно затихала арфа… И тут вдруг случилось нечто, нарушившее заведенное течение торжества. Рыбак Лонан из Брэгг, выхватив из-под плаща дубину, со всей силы ударил по столбам жертвенной клети, и та – с виду неприступно грозная – сразу же развалилась! Видать, так построили… Даймин Дамаргайт бросил возмущенный взгляд на своих помощников и побледнел: тех уже вовсю колошматили палками! Вот уж поистине, неслыханное святотатство! Они что там все, с ума посходили? Не боятся гнева богов? А фении? Мад Магройд? Куда же они смотрят? Ведь это же самый настоящий бунт! Фении никуда не смотрели! Они помогали громившим клетку бунтовщикам, и сам Куид Мад Магройд с гримасой мрачного удовлетворения взирал на это дело! Да, благостное течение празднества внезапно оказалось нарушенным. Со всех сторон слышались удары и ругань, и, надо сказать, друидам пришлось несладко. Мало того что их пинками отогнали от тех троих парей, что стояли на краю ущелья, так еще и вдребезги разбили жертвенные кувшины, а какой-то недостойный пес с измазанным разноцветной глиной лицом уже отвязывал от столба стриженую девку! О, боги, да что же это такое творится? Младший жрец Фланд еле увернулся от дубины и, больше не обращая никакого внимания на призывы наставника, петляя, словно заяц, со всех ног бросился в чащу. В спину ему неслись гнусные ругательства и камни. И что страшнее – позор, ранение или смерть – было сейчас не так уж важно. Фланд, как и многие молодые друиды, среди которых попадалось немало по-настоящему умных людей, четко уяснил – происходило что-то ужасное. Да, возможно, вскоре все уляжется, но вот теперь, в данный момент, лучше оказаться от разъяренной толпы как можно дальше. К чему в общем-то жрецы и стремились. – Назад! – замахиваясь серпом, Даймин Дамаргайт попытался оттолкнуть от жертвенных столбов Юния. Обернувшись, тот отвесил друиду хорошую плюху, от которой жрец повалился на землю и закричал, в ужасе округляя глаза: – Дубтах Уа Гир?! Я узнал тебя, подлый предатель! Фении, хватайте его! По знаку Мада Магройда фении схватили самого друида и тут же привязали к жертвенному столбу, к тому самому, у которого еще несколько мгновений назад в страхе стенала зеленоглазая чужеземка. Уяснив, наконец, что надеяться на помощь фениев тщетно, Даймин Дамаргайт обратился к старосте. Однако испуганному толстяку явно было не до оказания помощи. Самому бы кто помог! Предводитель фианны подошел к нему и, ласково положив руку на плечо, спросил: – Говорят, ты имеешь какие-то претензии к моей родственнице Киату? – Что ты, что ты, – льстиво заулыбался староста. – Какие могут быть претензии между своими? Маленькие, заплывшие жиром глаза старосты источали страх. – Почему же… Почему же ты не прикажешь воинам прекратить все это безобразие? – наконец осмелился спросить он. – Какое безобразие? – Мад Магройд ухмыльнулся. Огромный, страшный, с косматой прической-гривой и уродливым шрамом, он и сам олицетворял собой ужас! – По-моему, так еще ничего особенного не происходит. Все еще впереди! И в самом деле – что такое случилось-то? Ну, разогнали друидов да намяли кое-кому бока, освобождая жертвы, в стародавние времена еще и не такое происходило. Подумаешь! Старосте плохо? Так ему и надо. Зато приятно смотреть, с каким воодушевлением собравшиеся на праздник селяне поддерживают фениев. Так бы и всегда… Тогда, может быть, мечта, давно уже занимавшая все мысли Мада Магройда, наконец станет явью! Да, если все люди, безо всякого принуждения, будут безоговорочно поддерживать фианну, можно будет натворить больших дел. Нет, не больших – великих! Величайших, подобно деяниям древних властителей Изумрудного острова – Конайре Великого, Одинокого Арта, Конна Ста Битв! – Я хочу сказать слово, великий Мад Магройд, – попросил подошедший филид. Что ж, пусть скажет. Песни филида – великая сила, и если ею разумно распорядиться… – Говори, надежда олламов! Ферадах Финд даже покраснел от похвалы. Надежда олламов – вот как, ни больше ни меньше! Надо думать, Мад Магройд имеет на него виды. – Волею богов я сочинил песнь, – встав на место друида, громко произнес Ферадах. Оранжевое пламя костров, дрожа, поднималось в небо, на поляне, рассыпая вокруг красные искры, догорала жертвенная клеть. Все – и селяне, и гости, и воины – замолкли. Впрочем, пауза давно уже образовалась сама собой – нечего стало больше громить и некого бить: младшие жрецы разбежались, а к старшему все же подходить опасались, мало ли? Утешавший Клавдию Рысь – Айна не нуждалась в утешениях, – оглянувшись, почувствовал некоторое сожаление, постепенно охватывающее толпу. Одно дело – поддаться первому разрушительному порыву, и совсем другое – теперь ответить за все. Народ обожает крушить, но не очень-то любит отвечать за содеянное – известная истина. Вот и теперь многие наверняка убоятся гнева богов, и, воспользовавшись этим, друид может попытаться восстановить свое положение. Хотя… Ферадах Финд не должен бы подвести, зря что ли с ним все подробненько обговаривали? – Одну песнь я подарю богам, – завладев всеобщим вниманием, продолжал филид. – Другую – этому недоучке, отчего-то именующего себя друидом. – Он презрительно кивнул на привязанного к жертвенному столбу жреца. Услыхав его слова, Даймин Дамаргайт побледнел и переменился в лице. Дернулся было – да стягивающие руки ремни оказались крепкими.
Я дарю вам, о, боги, великую песнь! – нараспев произнес Ферадах Финд. Великая песнь филида угодна вам! Музыканты – те, кто не успел убежать – подхватили свои инструменты. Звякнули струны, глухо зарокотал барабан. Угодна больше, чем Трижды пять тысяч коров, Чем трижды пять тысяч свиней, Чем трижды пять тысяч плащей, Чем трижды пять тысяч баранов, Чем трижды пять тысяч цепочек, Чем трижды пять тысяч медных котлов! И – внимайте, боги! — Чем девять мальчиков! Чем две девы! Я дарю вам свою песнь, Сочиненную на языке костра, На острие копья, На изгибе лука из тиса… Ферадах Финд пел все громче, и лица людей светлели – или это просто потому, что за горами всходило солнце? Нет… Все знали, о чем поет филид. Он отводил от всех беду! Все знали – песни филидов угодны богам. Больше, чем трижды пять тысяч коров… И девять мальчиков, счастливые родители которых благоговейно слушали сейчас Ферадаха. Допев, филид в изнеможении опустился на землю, но тут же встал, встретившись с требовательным взглядом Юния. Рысь, казалось, просил – ну, что ж ты? Еще немного. – Теперь вот еще что. – Ферадах показал рукой на друида. – Вы, думаете, кто это? Самозванец и вор. Да, вор, укравший не принадлежавшую ему вещь! – Докажи! – извиваясь, злобно заверещал Даймин Дамаргайт. – Я знаю законы! Докажи! Докажи, прежде чем петь, щенок! – Докажу, – спокойно отозвался филид и громко позвал. – Тея! – Так это ты… – в ярости задохнулся друид. – Тея! Тея! – взволнованно зашептали в толпе. – Смотрите-ка, а говорили, что она бросилась со скалы в воду! – Узнаешь? – Ферадах Финд с торжеством посмотрел на друида. – Бесстыжие твои глаза! Говори, Тея! Девушка смело вышла на середину образованного расступившимися людьми круга. – Ты, Даймин Дамаргайт, оболгал и погубил моего отца, ткача Эхайда Макгира, честного и трудолюбивого человека. – Девушка гневно устремила палец в грудь друида. – Вовсе не он похитил ожерелье из дома фениев. Мад Магройд удивленно взглянул на Тею. – Не он, – еще раз повторила та. – По твоему приказу это сделали твои люди, Даймин Дамаргайт! Клянусь в том посохом Лугуса, рогами Цернунна, слезами богини Дон! – Ах, вон оно что. – Мад Магройд с угрозой обернулся к друиду и вытащил из-за пояса меч. – Подожди, славный вождь, – не колеблясь, остановил его Ферадах. – Позволь, и вы, люди, позвольте, прочесть ему глам дицин! Думаю, я теперь имею на это право? – Имеешь! Имеешь! – радостно закричали в толпе – друид успел насолить многим. – Распни же своей песнью эту мерзкую гадину! Ферадах Финд поднял левую руку – и все затихли. – В безвестье и в безрадостье, в горе и в пустоте пребудет пусть Даймин Дамаргайт! – свистящим шепотом начал свою песню филид.
Без молока коровы, Без жеребенка во чреве кобылы, Без женских ласк Пребудет пусть Даймин Дамаргайт! Все присутствующие хором повторили последнюю строчку. Без дома и приюта, Без очага и конюшен, Без птичника и хлева Пребудет пусть он! Без гумна, без овина, Без амбаров, без хлева, Без мяса и хлеба Пусть пребудет во веки! Вор останется вором, Клеветник – пусть обернется гадом, Ползущим в болотах. Позор тебе, Даймин Дамаргайт! Во веки веков, позор! Друид съежился и поник головой. Глам дицин – страшная сила! Весть о песне поношения, пропетой ему филидом, вскоре достигнет самых удаленных уголков горной страны и Зеленого острова. И больше никогда не найдется на земле места для Даймина Дамаргайта – все будут поносить его. И нигде не будет ни уважения, ни покоя! Разве что удалиться в изгнание в какую-нибудь далекую землю… Окончив песню, Ферадах Финд поклонился народу и без сил повалился на землю. Сбегав к ручью, Гета принес ему воды в сделанном из коры туесе, побрызгал в лицо. – Спасибо, – филид улыбнулся, – спасибо, Гета… А где ж твой хозяин? – А… – Здесь! – Юний вышел из темноты. – Вижу, ты принес воды, парень? Дай-ка! Он быстро смыл с лица глину и, сбросив в траву плащ, подошел к вождю фениев: – Я готов, Мад Магройд. – Я тоже. Давно тебе жду. Эй, Гертсаг, скажи всем о нашем поединке! Гертсаг – разрисованный помощник Мада Магройда – остановил собиравшихся расходиться людей. – Поединок?! Кого? С кем? Почему? – Сегодня я подарю богам кровь моего врага, римлянина! – выйдя на середину поляны, громко объявил Мад Магройд. – Уай! – приглушенно воскликнули в толпе. – Это же тот, что бежал из… – Помолчи, парень, дай послушать! Вождь фениев сбросил на землю тунику, обнажив мускулистый, сплошь покрытый татуировками и шрамами торс. Юний, словно истинный римлянин, и не подумал обнажаться – вот еще, он ведь не на цирковой арене! Лишь снял башмаки – чтоб не скользили по мокрой от только что выпавшей росы траве – да громко спросил: – Чем будем биться? Опять дубинами? – Нет уж, – Мад Магройд гулко захохотал. – На этот раз пусть нас рассудит меч. – Меч так меч. – Рысь опустил глаза, стараясь не показать вспыхнувшую в них радость: своими словами предводитель фениев только что подписал себе смертный приговор. Биться на мечах с гладиатором, пусть даже и бывшим, это, знаете ли, чревато! Кто-то из фениев предоставил Юнию собственный меч, длинный, заточенный лишь с одной стороны. Не очень-то удобен, но все ж за неимением гладиуса, можно биться и таким. Попросить еще и щит? Пожалуй, нет… – Ну. – Рысь резко вскинул голову. – Начнем? Вместо ответа Мад Магройд зарычал, словно почуявший близкую добычу волк, и, взмахнув мечом, ринулся в бой. Он оказался очень хорошим бойцом – все ж таки фений. Меч в разрисованных руках его казался живым существом, Юний только успевал отбивать выпады. Ага! Ты так… А мы снизу! Ушел? А вот тебе харроший удар сбоку. Получай! А что на это скажешь? Теперь уже перегнел в атаку Рысь, используя все гладиаторские приемы, как благородные, так и, мягко говоря, не очень. Например, вот этот вот приемчик, называющийся «мельницей», никак нельзя было отнести к благородным. Меч Юния, коварно наметив удар, вдруг резко отклонился в сторону и чуть было не воткнулся сопернику в бок. Мад Магройд успел-таки отпрыгнуть – хотя мало кто успел бы на его месте, – тем не менее на росистую траву закапала первая кровь. Снова зарычав, вождь фениев бросился на землю и сразу же резко вспрыгнул, норовя поразить Юния в голову. Рысь видал как-то подобный прием, кажется, он назывался «прыжок лосося». Прыжок и в самом деле получился стремительным и мощным и, если бы не сноровка Юния, наверняка бы принес успех. На это и рассчитывал нападавший, немало удивившийся, обнаружив на месте соперника пустоту. А не стоило так удивленно вращать глазами! Лучше было бы сгруппироваться, отпрыгнуть в сторону… Тогда бы меч Рыси не рубанул по руке! А так – отрубленные пальцы Мада Магройда улетели в траву, туда же упал и меч. Что ж, теперь пора завершать бой! В подобной ситуации циничный, как все гладиаторы, Рысь никогда не играл в благородство. Поверженного соперника нужно было просто добить, что Юний и собирался сейчас сделать. Если бы не странный свист, вдруг рассекший холодный утренний воздух. Опа! Ременная петля охватила руку… Вылетел из враз ослабевших пальцев меч. Рысь оглянулся… Фиэлла! Как же он мог позабыть о ней! – Теперь бейся руками, чужеземец! – усмехнулась девушка. – Посмотрим, кто выиграет. Это ведь будет честно, верно, люди? – Что верно, то верно! – Да, сегодня боги останутся довольны и без крови наших детей! Мад Магройд возвышался перед Рысью огромной кроваво-разноцветной горою. Мускулы вождя фианны бугрились, глаза злобно прищурились, потеря пальцев, похоже, вызывала лишь презрительный смех. Он шел на соперника, словно медведь, с виду неповоротливый, но стремительный, ловкий и сильный. Оказаться в объятиях разъяренного фения было бы равносильно смерти. Что ж… Юний прищурился, как когда-то учил отец: медведь – это лишь всего один зверь. А соперников ему должно быть несколько. Значит, так… Сначала – «тритон». Маленький, верткий… Выждав, когда Мад Магройд совершит прыжок, Рысь, и вправду словно тритон, проскользнул между его ногами и, перевернувшись через голову, сжался в клубок – «перепелку». И взметнулся вверх, словно и впрямь перепелка, выпорхнувшая из-под ног охотника. Взметнулся и что есть силы ударил ногами в шею фения. Тот захрипел, упал на бок, но тут же вскочил и вновь бросился в бой. Неугомонный… Мад Магройд был разъярен и теперь напоминал не медведя – быка. Тупого, прущего напролом. Рысь подпустил его как можно ближе… и вдруг с ужасом почувствовал, что уже не вырвется! Слишком, слишком уж близко… Объятия торжествующего фения сдавили его с такой силой, что, казалось, вот-вот затрещат ребра. Что же делать, что? Пока Юний лихорадочно соображал, Мад Магройд давил его, словно винный пресс. Выход? Стать маленьким. Букашкой… Злой, вооруженной разящим жалом пчелою! Вот оно, жало! Чуть высвободив руку, Юний резко ударил пальцем сопернику в глаз. Послышалось мерзкое хлюпанье и вой… Объятия ослабли, из них теперь можно было выбраться, что и сделал сейчас Рысь. Закрыв собой желтое восходящее солнце, он встал спиной к ущелью, дожидаясь, пока Мад Магройд бросится на него разъяренным вепрем. Оставалось лишь вовремя убраться с дороги. Пожалуйста, путь свободен! Юний сделал шаг в сторону, и пролетевший мимо него соперник с воем ухнул в пропасть. – А ведь мог бы обойтись и без всех этих глупостей, – покачал головой Рысь. – Да в том-то и дело, что не мог! – положив руку на плечо, перебил его Ферадах Финд. – Мы ведь не римляне. Не держи на него зла, все-таки Мад Магройд был славным воином. Юний лишь усмехнулся, взглядом поискав в толпе Фиэллу. Напрасно старался – мерзкой девчонки нигде видно не было. Уже успела сбежать? Рысь огляделся по сторонам – похоже, именно Ферадах был здесь сейчас главным, по крайней мере, фении посматривали именно на него, а вовсе не на толстяка старосту, давно уже не пользовавшегося никаким уважением фианны. Позади воинов маячили улыбающиеся рыбаки. Кстати, с ними нужно кое о чем договориться, вдруг Мад Магройд не выполнил свое обещание насчет кураха? – Куда же ты теперь, чужеземец? – подойдя ближе, льстиво осведомился староста. – Будь гостем в моем доме! – Гм… – Рысь ухмыльнулся. – Наверное, я все же побуду у Ферадаха. Отдохну несколько деньков, верно, Гета?
– Я думаю, господин, куда лучше было бы поскорее убраться отсюда подальше! – Нет-нет, погостите немного у меня, – тут же предложил филид. – Хоть пару дней. И – это не только моя просьба. Пару дней… Конечно же, Юний был полностью согласен с предложением Геты. Кто его знает, как еще все тут обернется? Если сегодня все, не исключая и фениев, подавлены величием Ферадаха, то что будет завтра? Может быть, так, а может, совсем иначе. Не стоит уповать на столь зыбкое положение вещей. Но все собравшиеся – в том числе и Гертсаг, и староста – должны знать, что он, Юний, намерен задержаться здесь по крайней мере еще на пару дней. Пусть на то и рассчитывают. Когда спускались вниз, к селению, Рысь, придержав Гету, шепнул: – Сбегай-ка к пристани, парень. Стоит ли там обещанный Мадом Магройдом курах? Или… – Юний задумался. – Нет, беги-ка лучше к рыбакам. Знаешь Лонана? – Догоню! – уверенно кивнув, Гета бросился к пристани.
Глава 16 Август 229 г. Каледония Битва у Каменной реки
Геройской и беспощадной была эта схватка.Погибший вождь фениев не обманул – обещанный им курах покачивался у причала. Юний переговорил с кормщиком, наказав ему быть готовым к отплытию… гм… денька через три-четыре. Сам же, уже следующим утром, отплыл от берега на рыбачьем судне. С Ферадахом и Теей простились в хижине – не нужно было создавать у причала излишнюю толпу, поэтому и на курах пробирались парами – сначала Айна-Боудикка с Гетой, наконец избавившегося от своего девичьего обличья, затем Рысь с Клавдией. Гета, как видно, сильно зауважал свою спутницу и обращался с ней как с истинной аристократкой. Хотя она и была аристократкой, и у Юния накопилось к этой девушке масса вопросов, впрочем, как и к Клавдии. Судно медленно отвалило и исчезло в тумане, который постепенно рассеивался, но все же еще оставался настолько плотным, что казалось, будто корабль идет на ощупь. Темный берег быстро пропал за кормой, лишь только синие горы еще долго торчали среди тумана, да не просто торчали, а так и тянулись по левому борту. – И как скоро мы будем на месте? – пройдя на корму, поинтересовался Рысь. – К исходу завтрашнего дня, – стоявший за рулевым веслом Лонан из Брэгг улыбнулся, с явным удовольствием наблюдая, как несколько рыбаков, в числе которых был и его сын Кормак, ловко управляются с парусом. – Славно! – Юний потер руки и, обойдя моряков у мачты, пробрался на нос, где у самого бушприта стояла Клавдия и смотрела куда-то вдаль. Рядом с ней никого больше видно не было – Гета возился вместе с моряками, а Айна, верно, еще спала в кормовом закутке-каюте. Вполне подходящий момент для беседы. – Ну? – Рысь неслышно подошел сзади. Девушка вздрогнула и обернулась. Красивая! – мимоходом отметил Юний. И правда, с распущенными на ветру темными волосами, короткими, но густыми, в облегающей темно-голубой тунике, она вдруг показалась Рыси какой-то древней морской богиней, повелительницей ветра и волн. Да, на фоне синего неба и пенных волн девчонка казалась стройной и грациозной, куда только девалась вся ее угловатость? – Мы скоро будем дома, Клавдия. – Юний улыбнулся, вставая рядом, плечом к плечу с девушкой. Та снова вздрогнула, но не отодвинулась, а на миг – увы, всего лишь на миг! – плотней прижалась к нему… и тут же сконфуженно отпрянула. – Я знаю, – кивнула она. – Лонан говорил мне. А ты что не спишь? – Неохота, – честно признался Рысь. – Охота тебя кое о чем спросить. – Спрашивай! Рысь пристально посмотрел прямо в зеленые глаза девчонки: – Книга Гая Мальвы, историка из бригантов, у тебя? – У меня, – Клавдия вдруг покраснела. – Ай-ай-ай, – Юний с притворным сокрушением покачал головой. – Нехорошо присваивать библиотечные книги. – Я… я вовсе не хотела присваивать… думала, отдам… И вот… – И что же такого Гай Мальва написал об иценах? Клавдия закусила губу и отвернулась. – Ну? – настаивал Рысь. – Отвечай же! Наверняка оставил описание каких-нибудь спрятанных древних сокровищ, с точным указанием места… – Не с точным, – наконец откликнулась девушка. Юний удовлетворенно кивнул – ага, дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки! – Но тем не менее ты пыталась искать, увы, неудачно. – Увы… – А зачем тебе деньги, Клавдия? Не сказать чтобы ты была из бедной семьи. Наместник Нижней Британии игемон Клавдий Апеллин просто не может быть бедным! Должность не позволяет. – Да что ты знаешь о нем, чтобы судить?! – неожиданно взорвалась Клавдия. – Ты знаешь, что три месяца назад отец, проверяя счета, обнаружил огромную недостачу?! Кто-то здорово воровал, и не один год. Но – кто, как? – никаких доказательств. Клавдий сам попытался провести расследование – и безрезультатно. Хотел даже частным образом написать в Рим, префекту Гаю Феликсу – он его знал когда-то, – но вовремя вспомнил, что тот давно уже умер. Рысь отвернулся, скрывая усмешку. Гай Феликс умер? Официально считалось так, но вот только Юний, по здравому размышлению, не очень-то верил в красивое самоубийство префекта, слишком уж оно было пафосным, картинным. Слишком! Явный перебор для такого циничного человека, как Феликс. Впрочем, хватит предаваться воспоминаниям. – И ты решила помочь своему отцу. – Да, решила! – А почему не рассказала о сокровищах ему? Наместнику было бы гораздо легче их найти, чем тебе, на свой страх и риск. – Что ты, он считает подобные истории полным бредом! Не поверил бы и точно бы запретил мне их искать! Клавдия махнула рукой, и в этот момент судно качнуло, так что девушка чуть было не свалилась с ног – да и свалилась бы, если б не объятия Рыси! – Ой! – слабо вскрикнула Клавдия, и Юний почувствовал сквозь тонкое полотно тепло ее тела. Вдруг покрасневшая щека девушки невзначай прижалась к его губам… Рысь не удержался от поцелуя. – Что ты делаешь? Что? – с укором произнесла девчонка. Сказала-то с укором, вот только выбираться из крепких объятий Рыси что-то не очень-то торопилась. – Извини, – улыбнулся Юний. – Я ошибся. – К-как ошибся? – Я хотел поцеловать тебя в губы… А ну-ка, повернись! И оба слились в сладостном поцелуе, не реагируя на крики чаек и забавную ругань наконец водрузивших парус матросов. – Я… ты… – моргая, Клавдия не знала, что и сказать. – Тсс! – Юний шутливо прижал палец к ее губам. – Ничего не говори. Лучше поцелуй меня еще раз! – Но… – Поверь, здесь до нас никому нет никакого дела. Никто не доложит игемону. Они целовались так долго и истово, что от ветра полопались губы. Рысь с улыбкой стер выступившую кровь, чувствуя, как под тоненькой туникой бьется, едва не вылетает, девичье сердце. – И ты, переодевшись парнем, отправилась искать сокровища, – Юний снова вернулся к беседе. – Так? – Так… Я думала… думала, это будет просто. Ведь у Мальвы все было написано так подробно: дубовая роща, холм у реки… Оказалось, что ничегошеньки там и нет! Ни сокровищ, ни людей… Хотя люди там были – внезапно выскочили из кустов. «Разрисованные», притены… И с ними тот, со шрамом… – Девушку передернуло. – Нет, не думай, я еще девственница! – словно бы оправдываясь, воскликнула она. – Притены считали, что девственной я больше понравлюсь богам. О, если бы не ты, если бы не ты, Юний! Девушка разрыдалась и уже сама (безо всякого участия коварных волн) бросилась на шею Рыси. – Ну-ну, не плачь, – утешал тот. – Ведь все уже позади. – Я обязательно расскажу о тебе отцу. Если его еще не арестовали за кражу. О, бедный, бедный Клавдий! Как же спасти тебя? – Не плачь, придумаем что-нибудь. – Правда? – Обещаю! Юний про себя усмехнулся, вот уж никак он не мог бы предположить, что поговорку «всем, сколько можешь, помогай» можно будет применить к наместнику Нижней Британии! – А та девушка, что была с тобой, – кто она? – осторожно поинтересовался Рысь. – Айна? Она хорошая. Правда, иногда ведет себя словно императрица. Я видела на ее плече татуировку – синий журавль. Мальва писал, что это – знак древних царей иценов. – Интересно… А про отрубленные головы он ничего не писал? – Ничего… ой, нет, писал! – Клавдия встрепенулась. – Правда, не про отрубленные… Обозначение того места, где спрятано сокровище, Боудикка, последняя королева иценов, велела вытатуировать на головах своих самых верных слуг. А те поклялись перенести татуировку на головы своих детей, потом внуков и так далее. – Ах, вот оно что! – Юний тихо засмеялся. – Похоже, я начинаю понимать, зачем охотился за головами Мад Магройд и его люди. И зачем наголо обрил несчастную проститутку Домиций Фракиец! Ну и дела! Кладоискатели, Везуций их побери! – О чем ты? – непонимающе уставилась на него девушка. – Да так… Похоже, ты не единственная охотница за сгинувшими сокровищами иценов. – Рысь задумался. Если синий журавль на плече – знак королевского рода, то что означает маленький журавленок под мышкой? Неужели – пресловутых «верных слуг»? Значит, и та проститутка… и Гета… Гета! Да-да, у него под мышкой – синий журавль! А что на голове, под волосами? Обернувшись, Юний поискал глазами слугу. – Корабль! – вдруг закричали с кормы. – Корабль! За нами – корабль. Погоня! И впрямь, позади быстро вырастали из воды паруса – один, два… четыре. Четыре кураха! Кто же их послал? Кто оказался таким догадливым? Или кто-то просто вовремя проследил за отплытием? Староста? Фении? Друиды? А может, это никакая не погоня? Обычные рыбаки. – Нет, – покачал головой Лонан. – Обычные рыбаки сюда не заплывают. – Тогда, может, купцы? – Может быть… Но лучше попытаться уйти – если это фении, нам не выдержать боя. Рысь вынужден был согласиться. Ясно – не выдержать. – Мы сможем пристать? – Думаю, сможем, – улыбнулся рыбак. Легкое, обтянутое бычьими шкурами судно быстро повернуло к берегу, чуть не завалившись на левый борт. Боковой ветер гнал волну, срывал парус – рыбаки спустили его с большим трудом. Под ногами, на кожаном дне, плескалась морская вода, и, казалось, курах вот-вот зачерпнет ее столько, что уже больше не выпрямится. – Гребите! – сдерживая широкое рулевое весло, яростно кричал Лонан. – Гребите, ребята, и да поможет нам богиня Дон! Берег быстро приближался, но легче от этого не становилось – Юний видел перед собой лишь высокие скалы да острые черные камни, о которые разбивался прибой. Камни торчали, словно зубы дракона; драконья пасть становилась ближе и ненасытно шипела, плотоядно облизываясь серыми языками волн. Еще немного, и… – Помоги, Дубтах! – закричал Лонан, и Юний вместе с ним навалился на рулевое весло. Корабль резко дернулся и, едва не врезавшись в камни, пронесся в небольшую, не видную с моря бухту. Вода здесь была спокойной, а вместо скал на берегу расстилался усыпанный белым песком пляж, за которым виднелись зеленые кусты, деревья и далекие фиолетово-красные горы. – Скорее! – торопил Лонан. – Надо попытаться спрятать курах. – Где ж ты его тут спрячешь? – выпрыгнувший на берег Юний с сомнением покачал головой. – Утащим во-он в те кусты, – предложил Гета. – Курах – он же легкий! Курах оказался не таким уж и легким, но все ж вовсе не таким тяжелым, как его деревянные собратья. Вытащив судно на берег, рыбаки проволокли его по песку и, занеся в кусты, перевернули кверху днищем. – Набросаем сверху травы и веток, – распорядился кормщик. – С моря не будет заметно. – С моря-то не будет, – резонно возразила Клавдия. – А если они заплывут сюда? – Причалят? Что ж, тогда будем биться! Юний окинул окружающую местность профессиональным взглядом легионера. Вон там, в кусточках, можно посадить пращников, на ту розоватую, выдающуюся в море скалу, пару лучников, остальных разместить у перевернутого кураха. – Эй, Лонан, найдутся у вас пращи или луки? – Луки – нет, а вот пращи, пожалуй… – Девушки! Тогда попрошу вас пособирать на берегу гальку. Как ты думаешь, Лонан, они высадятся здесь все сразу? – Думаю, что так, – хмуро отозвался рыбак. – Какой смысл им плестись друг за другом. Высадятся вместе, чтобы сразу напасть, всем, плечом к плечу! – Плечом к плечу, говоришь? – Рысь усмехнулся. – А плечи-то у кораблей широкие. Четыре кураха, так? – Так. – Крайний слева наверняка встанет во-он у той скалы, а тот, что справа, – у этой. А там, на скалах, кажется, хватает камней… – Да здесь их везде хватает.Предания и мифы средневековой Ирландии. Битва при Маг Мукриме
Юний с горечью покачал головой: пятнадцать человек – из которых две девушки, да и остальные мало что смыслящие в воинском деле рыбаки – против как минимум шести десятков отборных воинов фианны! Наверное, этот как раз тот случай, когда лучший бой – это которого не было. Слишком уж неравны силы. Что ж, попробуем перехитрить. Рысь обернулся к Лонану: – А ну, созови всех! Рыбак закричал, замахал рукою, и вся команда кураха быстро собралась на берегу, бросая настороженные взгляды в сторону моря. – Послушайте меня, люди! – дождавшись тишины, обратился к ним Рысь. – Если эта погоня, то не за вами, а за нами – за мной, за моим слугой, за девушками. Вам нет нужды рисковать, потому вот вам мой совет – мы сейчас уйдем, а вы вытаскивайте курах обратно и чините сети, в общем, занимайтесь своими обычными делами. Будут спрашивать про нас – не отнекивайтесь, говорите правду… Чьи земли там, за горами? – Нонантов или карветиев. – Вот и отлично. Скажете, что мы пошли к карветиям, – рассмеявшись, Юний махнул рукой. – Девушки, Гета, берите припасы и побыстрее идем. Если это и в самом деле погоня, нам нужно успеть уйти как можно дальше. Рыбаки, прощаясь, уважительно благодарили Рысь. Еще бы… – Удачи! – Лонан подвел сына – смешливого светлоголового мальчишку – и вместе с ним низко поклонился Юнию. – Мы с Кормаком никогда не забудем то, что ты для нас сделал. – Не только для вас, но и для многих, – выкрикнул кто-то из рыбаков. – Да пребудет с вами милость богов! Простившись, Юний, Гета и девушки, вскинув на плечи сумы, быстро направились в горы. Когда рыбаки и курах скрылись за густой листвою кустов и деревьев, Рысь остановил свой небольшой отряд и кивнул на узенькую тропинку, ведущую на восток, вдоль побережья. – Похоже, нам туда! – Но мы ведь вроде собирались к карветиям? – несмело возразила Клавдия. – Они союзники Рима и… Юний осторожно положил руку ей на плечо: – Я полагаю, если мы двинемся этой тропкой, то вскорости будем у стены Адриана. Так, Айна? – Да, – быстро кивнула девушка. – К исходу третьего дня мы выйдем к валу. – Славно! Тогда идем. Не забудьте, погоня будет искать нас у карветиев! – Ха-ха! А мы в это время уйдем совсем в другую сторону! – обрадованно закричав, Гета вприпрыжку побежал по тропе первым.
Они остановились на ночлег, только лишь потому, что в темноте невозможно было идти – тропинка вилась по горным кряжам, иногда шла краем пропасти, а временами ныряла в овраги или огибала урочища. В ночной тьме запросто можно было свернуть шею. Рысь с Гетой наломали веток для шалаша, улеглись вместе с девчонками и тут же заснули – слишком уж умаялись за день. В часовых надобности не было – слишком уж безлюдными оказались места, да и спали все чутко. Зато поднялись рано, едва за горами заалела заря. Так и шли – навстречу восходящему солнцу, оставляя позади длинные смешные тени. Справа от тропинки, сквозь желтоватые заросли дрока, проглядывала бескрайняя морская синь, слева громоздились горы. К полудню миновали несколько ущелий, обошли пару деревень и пасущееся на склоне холма стадо – собаки хоть и находились в отдалении, однако, почуяв чужаков, подняли лай. Путники не стали связываться с пастухами – продуктов пока хватало, к тому же по пути можно было промыслить какую-нибудь мелкую дичь – куропатку или зайца. Гета с Айной, как и все коренные жители Британии, конечно, вряд ли стали бы есть зайчатину – запрещали боги, а вот Юний с Клавдией вовсе бы не отказались от столь лакомого кусочка. Рысь неоднократно уже поглядывал по сторонам, помахивая накрученной на пальцы пращой, но пока подходящей цели не появлялось. Нельзя сказать, что его уж слишком интересовала добыча, пожалуй, не это было сейчас главным. Что-то муторно было на душе, как-то нехорошо, может быть, оттого, что все шло так гладко? Погоня, дурачье, поверила в сказочку про карветиев, а может, их никто и не преследовал? Хорошо, коли так… А если преследовал? Тогда вообще на первый план выдвигается вопрос относительно не состава погони, а ее цели. Зачем вообще ее посылали? Догнать Юния и прочих? Ради чего? Всего лишь для удовлетворения мелких личных амбиций? Забравшись на крутую гряду, Рысь окинул внимательным взглядом оставшуюся позади местность. Вроде бы ничего подозрительного – луга, перелески, горы, а в море – расплавленное золото палящего солнца. И все же… Догнав своих, Юний неожиданно предложил устроить привал. И, несмотря на уговоры, место для него выбрал на редкость неудобное – на склоне оврага, рядом с журчащим ручьем. Нет чтоб пройти чуть ниже. – Нет, нет, – безапелляционно заявил Рысь. – Вот именно здесь и встанем. Гета, не вздумай разжигать костер! Просто отдохните, а я пока осмотрюсь. Он свернул в кусты жимолости и, выйдя обратно на тропу, услышал за спиной чьи-то торопливые, быстро приближающиеся шаги. Обернулся – Айна. Или как там ее тайное имя – Боудикка? – Я с тобой, – отдышавшись, пояснила девушка. – Думаю, за нами погоня! – Вот как?! – удивился Юний. – Ты что-то заметила? – Вон на том холме, – она показала рукой, – до сих пор галдят птицы. А мы ведь его давно миновали. С чего бы им беспокоиться? – Да, – согласно кивнул Рысь. – Я тоже это заметил. Проверим? Айна улыбнулась. Сойдя с тропинки, они нырнули в густой подлесок – слава богам, окружающая местность с утра стала заметно менее гористой, а впереди, похоже, тянулась обширная низменность или плоскогорье – с вересковыми пустошами, дубовыми и кленовыми рощами, серебряными зеркалами озер. Осторожно протиснувшись меж ветвями орешника, Юний остановился, наблюдая за тропинкой. Похоже, пока все их страхи были напрасными – пусто! – Там! – в самое ухо вдруг прошептала Айна. Рысь обернулся… и увидел, как на тропинку совершенно с другой стороны – откуда-то со стороны моря – вышли несколько человек. Дюжина раскрашенных воинов – фении! – и с ними – молодая женщина, которую Юний тут же узнал. Фиэлла! Ах, вот кто захотел отомстить за гибель вождя! Что ж… предосторожности оказались не напрасными. Враги остановились, видимо, посовещаться. – Они должны быть где-то рядом, Гертсаг! – посмотрев вокруг, негромко произнесла Фиэлла. На шее ее золотом блестело тяжелое ожерелье, украшенное изумрудами. Вероятно, то самое, в краже которого обвиняли несчастного ткача. А вид ожерелья показался Юнию знакомым – его догадки оказались справедливыми! Именно это ожерелье он видел на груди у Айны еще тогда, в их самую первую встречу на берегу. После того как девушка была похищена, ее украшение оказалось у Мада Магройда… Юний взглянул на свою спутницу – так и есть. Айна не отрывала глаз от драгоценности, до крови закусив губу. – Не переживай, – между тем отозвался фений. – Им некуда деться с тропы. Может, стоит поторопиться и схватить их еще до наступления ночи? – Нет! – Фиэлла резко дернула головой, темные глаза ее вспыхнули нешуточным гневом. – Я же сказала – не стоит спешить! Нужно узнать – куда они направляются. – Но скоро вал, – не совсем решительно возразил Гертсаг. Да, чувствовалось, что он еще только привыкал к своему высокому положению. – Они ведь могут уйти. Там дальше – римляне. – Ну и что? – Фиэлла презрительно скривила губы. – В любом случае мы не дадим им уйти за Стену. – Так чего же мы ждем?! – Сама не знаю, – неожиданно призналась девушка. – Может быть, они свернут… куда-нибудь в одно место… – Понимаю, – тихо промолвил Гертсаг. – Похоже, это же самое искал и Куид Мад Магройд. Он подал знак, и фении, быстро пройдя по тропе, скрылись в лесу. Сильные и выносливые молодые воины, ежедневно тренирующиеся владеть оружием. – Уходим. – Юний оглянулся на свою спутницу и замер, увидев, каким хищным стало вдруг ее красивое лицо. – Я убью эту кошку, клянусь слезами богини Дон! – ожесточенно прошептала Айна. – И верну моему роду священное сокровище. Рысь вздохнул. Убить Фиэллу было бы сейчас трудновато. Дюжина фениев против одного легионера, плюс мальчишка-слуга и две не годные к настоящему бою девчонки. Было над чем задуматься! – Вот что, Айна, – обернувшись к девушке, прошептал Юний, – я пока остаюсь, а ты беги к нашим. Быстро уходите с тропы! – Куда идти, в горы? – Нет, – Рысь покачал головой, – лучше к морю. Да, у тебя есть огниво? Девушка усмехнулась: – На мне мужской пояс, а к нему чего только не привешено! Найдется и огниво. Вот, возьми. – Хорошо, – улыбнулся Юний. – Чуть позже я дам вам знак – три дымных костра. Запомнила? Айна молча кивнула и исчезла в зарослях дрока. Немного выждав, Юний перешел тропу и направился в горы. Там, на поросшем соснами кряже, он разложил костер и, дождавшись, когда слабый сизый дымок поднимется в небо, побежал к соседнему кряжу, где проделал то же самое, а потом, укрывшись за соснами, принялся ждать. Конечно, можно было бы и подбросить в костры смолистых веток – густой черный дым хороню заметен издалека. Однако, подумав, Рысь отказался от этой затеи – тот, кто кладет в костер смолистые ветви, хочет привлечь внимание. Возникнет вопрос – зачем? Не следовало считать врагов глупее себя. Пусть уж лучше так. Если они ищут – найдут, заметят и такой слабенький дымок, вернее, дымки. Ах, жаль, нельзя раздвоиться! Как хорошо было бы! Рысь-один встретил бы врагов здесь, Рысь-два – устроил засаду на соседнем кряже. Мечты, мечты… Ладно, придется ждать так. Вообще-то фении, заметив дым двух костров, должны разделиться на две группы, чтобы посмотреть. Или они вышлют разведчиков? Как бы то ни было, гораздо легче перебить фениев по частям. Перебить… Юний вдруг подумал – а что плохого сделали ему эти молодые парни? Гнались, чтоб настигнуть, убить? Так не своей волей. Если убить Гертсага, то… Нет, гибель вождя – позор для фианны, оставшиеся в живых воины ни за что не отстанут! Делать нечего, придется сразиться со всеми. Они явились за чужими жизнями, так пусть потеряют свои. С моря дул легкий ветерок, гнал по небу серовато-белые облака, где-то рядом, в лесу, куковала кукушка. Ага, вот затихла! Явно кто-то пробирается сквозь заросли. Рысь затаил дыхание, почувствовав приближение врагов. Фении вовсе не были глупы и не подошли к костру сразу, сначала затаились, выжидая. Ага! Вот наконец вышли – один, второй… там еще двое… Шестеро! Значит, все ж таки решили разделиться на два отряда – ну, конечно, уж больно хотелось побыстрее схватить беглецов. Кто же командует этими? Вон тот, «разрисованный», с гривой, как у Мада Магройда, – Гертсаг. А Фиэллы не видно, значит, отправилась с другим отрядом. Да, трудновато будет справиться с шестерыми! К сожалению, Рысь совсем не знал окружающей местности, лишь примерно представляя – что где. А ведь нужно было ликвидировать фениев по одному, желательно из засады. Обычаи фианны не позволят им вернуться домой ни с чем. Особенно после гибели вождя. После гибели вождя… Юний задумчиво посмотрел на воинов и вдруг улыбнулся. Ну, правильно, как же он сразу не догадался! Фении – отнюдь не циничные гладиаторы и не разбойники с большой дороги, это воины, для которых честь значит куда больше, чем жизнь, а достойная смерть воспринимается как великая милость богов! Так что… Выбравшись из кустов, Рысь, насвистывая, спокойно направился к костру. Фении оглянулись… но, впрочем, не выказали особого удивления, словно бы заранее знали – так и случится. Наивные дети гор! Если бы у Юния имелась хотя бы троица хороших воинов или побольше времени – вряд ли бы он поступил так, как делал сейчас. Подойдя к фениям, он поклонился: – Здравствуй, славный Гертсаг! Да хранят вас боги, воины. – Пусть боги будут милостивы и к тебе! Ты пришел… Мы ждали. Ты – воин! – Я хочу сразиться с тобою, Гертсаг. – Рысь широко улыбнулся. – И пусть боги пошлют удачу достойному! Гертсаг осклабился, ничуть не скрывая своей радости. Еще бы, этот поединок станет для него беспроигрышным. Римлянин был достойным соперником – о его воинском мастерстве знали все. Если боги будут милостивы, удастся победить, а если нет, то пасть от его руки – почетно и благородно. Судя по довольной физиономии Гертсага, его устраивал любой исход. Как и фениев. – Выбирай оружие, славный Гертсаг! – с улыбкой предложил Рысь. – Меч, копье, дубина? – Ни то, ни другое, ни третье, – покачал головой фений. – Значит – борьба? – Нет, – Гертсаг кивнул в сторону, – я знаю место, где много камней. Они и станут нашим оружием. Воины с уважением посмотрели на своего предводителя. Гертсаг ухмыльнулся: теперь даже в случае его смерти весть об этом не совсем обычном поединке разлетится по всей земле притенов – от гор Каледонии до скалистого побережья Улада. И даже много-много лет спустя долгими зимними вечерами убеленные сединами старики будут рассказывать об этой славной битве, как рассказывают сейчас о подвигах славного Кухулина или Конна Ста Битв. Теперь и имя Гертсага, сына Айбы Белого Щита, останется жить в веках! Абсолютно при любом раскладе. Лишь бы остались свидетели, которое бы смогли рассказать. Кстати, об этом важном деле неплохо было бы позаботиться. Говорят, кто-то из этих воинов умеет сочинять песни. Гертсаг обернулся к фениям: – О друзья мои, делящие тяготы и славу! Прошу, тщательно наблюдайте за поединком. И может быть, кто-нибудь из вас потом сложит песнь. – Я сложу, славный Гертсаг! – выступив вперед, молодой, еще безусый воин с наивно-детским лицом, почтительно поднял левое колено, и Гертсаг почувствовал себя на седьмом небе от счастья – ведь таким образом полагалось приветствовать только друидов! – Верю тебе, Аймолт. Поистине, это будет славная песнь! – Вождь пристально посмотрел на воинов. – Вы все должны подтвердить ее! Вытащив из ножен мечи, фении дружно выкрикнули боевой клич. – Ну, что ж, – удовлетворенно кивнул Гертсаг. – Начнем! Отстегнув меч, он сбросил с голых плеч плащ и направился к оврагу, на дне которого текла самая настоящая каменная река! Вообще-то это было русло пересохшего ручья, но «каменная река» – звучало куда красивее, и воин-поэт Аймолт уже придумал название для своей песни – «Песнь о битве у каменной реки». Поистине, это будет хорошее название! Они спустились в овраг вдвоем, бывший гладиатор и новый предводитель фениев, и встали в десяти шагах друг от друга. Остановились и замерли. Тишина повисла над оврагом, лишь слышно было, как под камнями журчал ручей. – Хау! – зычный крик Аймолта объявил о начале боя. Рысь резко нагнулся за камнем… А Гертсаг и вовсе не стал нагибаться, он метнул камень босой ногой. Юний не ожидал такого, и пущенный врагом снаряд попал ему в правое плечо, так что рука сразу опухла и покраснела. Впрочем, Рысь вовсе не ощущал боли – было не до того. Фений кидался камнями с таким остервенением, что только успевай уворачиваться! Наконец и Юний принялся метать булыжники, парочка пролетела совсем близко от головы врага, но тот лишь презрительно хохотал. Рысь был неслабым парнем, жизнь гладиатора и служба в легионе закалили его, но все же через какое-то время он утомился, а вот Гертсаг, казалось, вовсе не ведал усталости, работая, как катапульта или баллиста! При этом, в отличие от неповоротливых механизмов, он успевал уклоняться от снарядов соперника, делая это с таким изяществом, как если бы танцевал воинский танец. Рысь внезапно осознал, что вождь фениев перехитрил его, выбрав такой вид боя, в котором, несомненно, знал толк. Что ж… Нужно было что-то придумать, а не тупо швырять камни в хорошо подготовленного врага. Придумать… Да что тут придумаешь? Это же не человек – механизм! Механизм… Внезапно пришедшая мысль словно огнем обожгла Юния. Он отпрыгнул назад и, сняв пояс, вложил в него небольшой камень. Ма-а-аленький такой, совсем не похожий на те булыжники, которые бойцы метали друг в друга. Что-что, а управляться с пращою Юний умел – научился в легионе от вспомогательных войск, было время. Раскрутив ремень, Рысь примерился… Вжик! Со свистом рассекая воздух, камень влепился врагу прямо в висок! Гертсаг пошатнулся и, выронив булыжник себе же на ногу, ничком повалился на камни… Ну, вот, кажется, и все… – Ты славно бился, чужеземный воин! – Фении встретили его на краю оврага. – Скажи еще раз, как твое славное имя? – Рысь, – через силу улыбнулся Юний. Ушибленное камнем плечо словно горело в огне. – Рысь из Трех Галлий.
Глава 17 Август 229 г. Каледония – Нижняя Британия Венец королевы иценов
В середине отряда шел воин со светлыми и длинными волосами, могучий и храбрый муж…Фении смотрели на него улыбаясь, и улыбки их казались Юнию хищным оскалом волков. Что, теперь он так просто отпустят его? Может быть… А может быть, и нет. Вполне вероятно, теперь придется биться с каждым из них, с каждым из шестерых. Впрочем, почему их всего шестеро? Что, остальные еще не пришли? Не слышали клича? Или напали-таки на след беглецов? От Фиэллы можно было ожидать всего. Что же касается фениев, то… Выбравшись из оврага, Рысь подошел к воинам и, вытянув руку вперед, резко приказал: – Дайте мне меч! Один из фениев поднял с земли длинный меч вождя. Взяв оружие, Юний резко провел по своей левой руке. Алые дымящиеся капли упали в траву, повиснув, словно гроздья росы. – Пейте мою кровь! – Рысь гордо протянул руку фениям. – Пусть пребудет с вами мое умение и сила. Каждый из воинов по очереди подходил к раненому врагу и, почтительно поднимая колено, припадал губами к ране. Рысь чувствовал, как из него медленно, но верно, уходят силы. Кружилась голова, в ушах звенело… Пожалуй, хватит. – Я ухожу умирать, – опустив руку, сказал он. – Ждите три дня – потом заберете мою голову. Сделайте из нее чашу, и душа моя будет радоваться на небесах. А если… – он понизил голос. – если вы не найдете моего тела, значит, я уже в стане богов. Поверьте, мне найдется, что рассказать им о вас. – Не беспокойся, о, великий воин Рысь из Трех Галлий, – приложив руку к сердцу, заверил Аймолт, молодой поэт и фений. – Мы знаем обычаи и сделаем все, как ты скажешь. Возьми с собой меч славного Гертсага. Передашь ему на том свете. – Ждите, – кивнув, Юний медленно спустился в овраг и улегся рядом с поверженным Гертсагом. Ох, и неудобно же было лежать! Хорошо хоть успел ухитриться стянуть поясом руку – иначе бы совсем истек кровью. Теперь главное – выждать до темноты, а ночью уйти к морю. По здравому размышлению, Рысь теперь вовсе не собирался раскладывать сигнальных костров, решив отыскать своих спутников сам. Теперь ждать, ждать… Ох скорее бы пришла ночь! Оставшиеся наверху фении вполголоса пели смертные песни. Потрескивая, горел костер, и, когда чуть стемнело, Юний мог видеть маячившие в оранжевом пламени тени. Похоже, фении так и оставались вшестером. Однако где же остальные? Их долгое отсутствие было непонятным и оттого тревожило. Хотя пока Юний ничего поделать не мог. Приходилось лежать, широко раскинув руки, и давить спиной камни. Слава богам, вскоре совсем стемнело, и Рысь спокойно ушел. Погони он не опасался, ибо знал – фении не будут следить за мертвыми, слишком уж плохая примета. Проплутав в чаще, к утру он вышел к морю. Пенный прибой с шумом бился о каменистый берег, дул свежий ветер, бодрил, обдавая брызгами. Наклонившись к воде, Юний омыл лицо… и вдруг увидел корабль! Скрытый скалой и деревьями, он лениво покачивался на якорях. Маленький, обшитый кожей курах, с единственной мачтой и каморкой-каютой на корме. На носу, у бушприта, сидел молодой моряк в темно-голубой тунике… Кажется, даже знакомый. Рысь напряг зрение и вдруг радостно закричал: – Клавдия! Эй, Клавдия! Сидевшая на носу кураха девушка обернулась. – Юний! – воскликнула Клавдия, смеясь и плача. – Ну наконец-то… Эй, Лонан, разворачивай корабль, Юний вернулся! Рыбак, видно, спал прямо на дне – его всклокоченная голова вдруг показалась над бортом. Рысь помахал ему. Разбуженные моряки взялись за весла, и судно, развернувшись, медленно пошло к берегу. Гета и Клавдия радостно обнимали вернувшегося легионера. – А где же Айна? – придерживая перевязанную Клавдией руку, поинтересовался Рысь. – Еще вчера ушла куда-то, – пояснил Гета. – Но обещала вернуться к утру. Да вот же она! Юний оглянулся и увидел медленно бредущую по песку Айну. На шее девушки что-то блестело, а в левой руке она несла какой-то круглый предмет… небольшую суму? Интересно, где это носило девчонку? Когда Айна подошла ближе, стала заметна и разорванная туника, и замотанная окровавленной тряпицей рука, и запекшийся шрам у виска… И сверкающее золотом и изумрудами ожерелье на шее! То самое! А в руке… А в руке девушка несла за волосы отрубленную человеческую голову. Рысь присмотрелся и вздрогнул – это была голова Фиэллы! – Я победила эту тварь в честном бою! – бросив страшный трофей в песок, гордо произнесла Айна. – И вернула по праву принадлежащую мне вещь! – Скажу рыбакам – пусть закопают ее в песок. – Нет! Я велю сделать из нее чашу! Юний покачал головой: – А фении? Они так просто отпустили тебя? – Нет, не так просто, – девушка тряхнула головой, – я обещала вернуться. Вернуться с венцом! – С каким венцом? Айна расхохоталась: – Ты знаешь, я не хотела говорить… Но все же скажу. Клавдии нужны сокровища иценов… Что ж, я дам ей часть… Мне же нужен венец! Венец Боудикки! – Так все-таки они существуют?! – вскинул глаза Рысь. – И сокровища, и венец?! Правда, не думаю, чтобы мы их так легко отыскали. – Найдем, – заверила Айна. – Потребуется лишь мое ожерелье… и голова твоего слуги! – Что?! – опасливо попятился Гета. – Не дам отрубить себе голову! – Да никто и не думает ее отрезать, дурачок! – засмеялся Юний. – Всего лишь обреем. Волосы не голова – отрастут. Кричали чайки, и ветер трепал на курахе парус. Голову Гете торжественно побрили уже дома, в Виндоланде. Юний не хотел излишней огласки, потому стал цирюльником сам: аккуратно взбил в медном тазу золу пополам с содой, навострил бритву… Гета тяжело вздыхал, но терпел. Длинные волосы мальчика падали на пол светлыми прядями, пару раз Рысь едва не порезал клиента, еще бы – рядом, заинтересованно сопя, маячили девчонки – Айна и Клавдия. – Ай! – не выдержав, вдруг воскликнул Гета и, покосившись на девушек, пояснил: – Больно! Юний засмеялся: – Терпи, уже и недолго осталось. Говорят, у того, кто побреет голову наголо, новые волосы будут расти куда пышнее и гуще, чем прежде. – Да у меня и так густые… – Гета сделал вид, что всхлипнул. – Были… Девчонки разом засмеялись. – Ничего смешного, – строго взглянул на них Рысь. – И не сопите под руку! – Тоже мне, цирюльник, – усмехнулась Клавдия. – Давай лучше я его обработаю. – Можно подумать, ты это умеешь! – А, можно подумать – нет! Чего тут сложного-то? А ну, дай сюда бритву! – Э-э, – Гета опасливо прикрыл наполовину побритую голову рукой, – пусть уж лучше кто начал, тот и доделывает. – Ого! – взмахнув лезвием, Юний срезал несколько прядей с самой макушки и замер, явно что-то увидев. Девчонки, переглянувшись, заинтересованно вытянули шеи. – И это – все? – разочарованно произнесла Клавдия. – Признаться, я ожидала большего. Рысь и сам недоуменно почесал голову. На макушке Геты обнаружился длинный белесый шрам с двумя звездочками: одну из них, ту, что побольше, шрам охватывал полукругом, другая, меньшая, находилась напротив, ровно посередине этого полукружья. Больше никаких рисунков на бритой голове не имелось. Тщательно скопировав изображение на кусок пергамента, Юний положил его на стол и, обернувшись к Айне, попросил ожерелье, которое и разложил рядом с пергаментом. Все остальные, включая потиравшего лысую башку Гету, уселись на ложе рядом. Рысь тщательно рассматривал ожерелье. Обычное – золото, драгоценные камни, кажется, рубины, а посередине – крупный, матово светящийся изумруд. И что все это значит? – Там, на обратной стороне, какие-то знаки, – шепотом пояснила Айна. Юний перевернул ожерелье и в самом деле увидел на обратной стороне его тонкую, прочерченную сверху вниз линию, напоминающую стрелу с треугольным наконечником. У основания стрелы была выцарапана точно такая же небольшая звездочка, что и на голове Геты. – Ага! – улыбнувшись, молодой римлянин быстро дорисовал на пергаменте точно такую же стрелку, начав от маленькой звездочки. – Большая звезда, полукружье, маленькая, от нее – стрела, – вслух прокомментировала Клавдия. – И что все это значит? – Пока не знаю. – Рысь задумчиво покачал головой. – Наверное, какой-то план. У Гая Мальвы на этот счет ничего не было сказано? – Нет, – шепотом отозвалась дочь наместника. – А о чем вообще там было, в том куске, что ты оторвала от книжного свитка? – О Боадицее – Боудикке – королеве иценов, о восстании, ну и о здешних местах. Виндоланда и прочее. – О здешних местах, – эхом повторил Юний. – А ведь здешние места никакого отношения не имеют ни к восстанию, ни к Боудикке. Земли иценов гораздо южнее. – Зато они имеют отношение к сокровищам, – твердо заявила Айна. – Они точно где-то здесь, надо лишь разгадать, что значат эти линии и звезды. – Коту ясно! – Гета невежливо ухмыльнулся. – Но почему звезды? Может быть, та большая звездочка и не звездочка вовсе, а солнце? – Молодец, парень! – обрадованно отозвался Рысь. – Давайте и в самом деле предположим, что это солнце. Только в какое время? Утром, в полдень или, может быть, вечером, на закате дня? – Думаю, что в самый полдень, – потрогав макушку, авторитетно заявил Гета. – Ишь, большущее-то какое, с полголовы! – Ну уж, допустим, не с полголовы… – У кого-нибудь есть другое предположение? – Юний внимательно посмотрел на девушек и, не дождавшись ответа, продолжил: – Значит, пока примем догадку Геты. Мальчишка радостно сверкнул глазами и горделиво приосанился. Наверное, он бы сейчас показал девчонкам язык, да только стеснялся, и, честно говоря, немного побаивался Айну. – Пусть эта большая звезда пока побудет солнцем, – улыбнулся Рысь. – Тогда вопрос: что обозначают эти линии? – Может быть, дорога, река, край холма или какого-нибудь поля… – Или – вал! – вдруг громко завопил Гета. – Ну, точно – вал! И я даже знаю где. Юний внимательно присмотрелся к рисунку. Кажется, и впрямь все это было знакомо. Ну да: полукружье – стена и ров, маленькая звездочка – башня с воротами, а стрела, возможно, обозначает дорогу в земли вотандинов… Все сходится! Но вот сколько идти по этой дороге и куда? Немного подумав, Рысь перевернул ожерелье, держа палец на острие нарисованной стрелки. Получилось, что острие это указывало на большой изумруд, пожалуй, самый большой из имеющихся в ожерелье. Юний поднял глаза: – Ну-ка, девчонки… Как вам ожерелье, изящное? – Конечно, – обе девушки недоуменно переглянулись, – а в чем дело? – Внимательнее посмотрите. Не слишком ли велик этот изумруд? Клавдия взяла ожерелье, приложила к груди: – Вообще, да. Великоват, конечно. Поменьше – смотрелся бы куда изящнее! – Значит, не зря он здесь, – задумчиво кивнула Айна. – Точно – не зря. А ты умен, римлянин! – Да, от недостатка ума не страдаю, – не очень-то скромно признался Рысь. – Интересно, много там сокровищ? Айна громко рассмеялась: – Не унесете в руках! Впрочем, это ваши дела. – То есть как это – наши? – А так, – девушка усмехнулась, – мне эти сокровища не нужны, я и без того далеко не бедна. Мне нужно только одно – венец! Венец Боудикки! Юний не знал, что и сказать. Хотя, конечно, он и сам не был уж таким алчным – правда, лишних денег не бывает, но… Большую часть найденных сокровищ, конечно же, нужно отдать Клавдии – ради спасения приемного отца, наместника Клавдия Апеллина, от позора, а шестой легион – от финансового краха. Не забыть и о Гете – мальчишке деньги понадобятся. Ну а уж сам… Наверное, там на всех хватит, а не хватит, так можно удовольствоваться и малым. Omnes, quantum potes, juva! – Всем, сколько можешь, помогай!Предания и мифы средневековой Ирландии.Разрушение дома Да Хока
Наняв лошадей, они двинулись в путь рано утром, когда густой туман клубился в болотных низинах, а далеко на севере солнце золотило вершины сиреневых гор. Миновав крепость – грамота легата делала неуместными вопросы начальника караула, – небольшой отряд кладоискателей поехал по мощеной дороге, уходящей в туман. Гулко стучали копыта, в канавах громко квакали лягушки, Юний, чуть согнувшись, сидел на лошади и насвистывал что-то веселое. Позади него ехали девчонки и Гета. Какие-то смутные подозрения бродили в голове Рыси – уж больно просто все оказалось. Впрочем, кто знает, что ждало их впереди? Да и сколько нужно было ехать? Куда? Сказать по правде, Рысь надеялся лишь на интуицию. Туман постепенно рассеивался, становился редким, лоскутным, тающим. В небе сквозь разрывы белых облаков просвечивало солнце, освещая розовые вересковые пустоши, луга, буковые и дубовые рощи. Кругом расстилались предгорья – крутые холмы, скалы, отроги, – дорога то ныряла вниз, то вновь взлетала на поросшие кривыми соснами вершины, правда, почти не петляла, шла строго на север. То тут, то там попадались озера и старицы. Вотандины так и называли эту местность – Озерный край. Налетевший ветерок гнал по озеркам волны, шевелил листья жимолости и дрока, во множестве разросшихся вдоль дороги. Юний невольно залюбовался открывшейся перед ним красотой, даже чуть поотстал от остальных, очнувшись лишь от оклика Геты. И чего там хочет этот парень? – Похоже, это здесь, – дождавшись, когда Рысь подъедет ближе, Айна кивнула куда-то вперед. Дорога, уходя с холма вниз, в лощину, резко поворачивала на восток, прямо же вздымался другой холм, более пологий, поросший негустым смешанным лесом – липами, осинами, соснами. За деревьями виднелась серебристая гладь озера, довольно-таки большого, с островом посередине. Так вот он – изумруд! – Ты еще во-он туда взгляни! – Айна показала рукой вниз, где к повороту дороги журавлиным клином стекались ореховые заросли и малинник. «Острие стрелы»! Все так! Значит – остров… – А лодку можно нанять у рыбаков! – Гета показал рукой на пару челнов, маячивших недалеко от берега. Сидевшие в них люди деловито выбирали из воды сети, в которых серебрилась рыба. – Хорошие щучки, – улыбнулась Клавдия. – Не, не щучки, – мальчик презрительно прищурился, – это судаки, во-он, какие широкие. Ух, и вкусные же! Спешившись, Рысь внимательно разглядывал рыбаков. Только их тут и не хватало! Может, подождать, пока проверят улов да уберутся по добру по здорову? И впрямь, не будут же целый день тут торчать. – Ждем, – обернувшись, распорядился Юний. – Лишние глаза нам здесь ни к чему. Привязав лошадей в орешнике, кладоискатели принялись ждать. Легкий ветер окончательно разогнал облака, и жаркое солнце ощутимо припекало спины. Можно было бы, конечно, снять тунику, но Рысь, как галантный и воспитанный человек, почему-то стеснялся раздеваться при всех. Римляне, в отличие от эллинов, не любили излишней наготы. Ждать пришлось недолго. Юний словно в воду глядел – выбрав сети, рыбаки погребли к берегу. Зашуршали камыши, послышались быстро удаляющиеся разговоры и смех, видно, где-то поблизости находилась деревня. Это было не очень-то хорошо, но Рысь надеялся управиться быстро – островок вовсе не выглядел таким уж большим. Если только… Если только ицены не спрятали свои сокровищ на дне озера! – Нет, они не на дне, – шепотом пояснила Клавдия. – У Гая Мальвы ясно написано, что все сокровища зарывали меж корнями деревьев. Правда, не написано – где. – Что ж, – усмехнулся Рысь. – Поищем. Выждав некоторое время, путники спустились к озеру – у небольших серых мосточков покачивалась на мелких волнах пара долбленых челнов, один – маленький, утлый, второй – побольше раза в полтора-два. Отвязав лодку, Юний ухватился рукой за мостки, дожидаясь, когда в утлом суденышке разместятся его спутницы. Из камышей выскочил обрадованный Гета – отыскал-таки спрятанные весла. – Как доберемся, отгонишь челнок обратно и останешься присматривать за лошадьми, – негромко приказал Рысь, и радостная улыбка, играющая на обветренных губах мальчика, тут же померкла, сменившись унылой гримасой. – Не обижайся, – утешила его Клавдия. – Кому-то все-таки надо остаться здесь. Гета грустно кивнул, соглашаясь. Островок и в самом деле оказался до неприличия мал – локтей [10] десять в ширину и двадцать пять – в длину. Ивы, камыш, густая, куда выше пояса, травища с желтыми маковками купальниц. Под ногами чавкало, лишь противоположный берег острова оказался песчаным, там обнаружились следы костра… До вечера они истыкали мечами и копьями весь слой почвы, особенно тщательно – между деревьями, как и было сказано у Гая Мальвы. Нестерпимо пекло солнце, едкий пот заливал глаза, откуда-то взялись комары и мошки – и ничего! Ни-че-го! Никаких следов клада… Даже намека… Только когда покрасневшее солнце скрылось за черными отрогами гор, меч Юния наткнулся в земле на что-то твердое. Ну да, звякнуло вполне ощутимо, даже девчонки услышали, повернулись разом, застыли… Рысь, затаив дыхание нагнулся, разгребая руками черную землю… И вытащил наружу ржавый наконечник дротика! – С уловом! – хмыкнула Айна. – Останемся здесь до завтра? Закусив губу, Юний с сомнением покачал головой. Похоже, они уже сегодня перекопали все, что только можно было перекопать, да еще с таким тщанием! Не каждый крестьянин так обрабатывает свой надел.
– Странно, – тихо пробормотал Рысь. – Айна, ну-ка, дай сюда ожерелье… Спасибо… Странно… – Да что странного-то? – всплеснула руками Клавдия, похожая сейчас на рассерженного ребенка, у которого родители отобрали любимую игрушку и безжалостно отправили спать. – Что странного? – Да, поясни! – поддержала девушку Айна. Вообще, эти девчонки как-то быстро спелись… – Я бы на месте ювелира, – Юний снова осмотрел ожерелье, на котором играли оранжевые отблески солнца, – ни за что не изобразил озеро изумрудом. Взял бы бирюзу или яшму… По цвету – подходит куда лучше. – Так он ведь не озеро изображал, а остров! – Остров… – Рысь презрительно скривил губы. – Островок, островишко, островенок… Может, мы пошли не тем путем? – Да ты что?! – взвилась Клавдия. – Ну, все же совпадало, все – и это полукружие – вал, и стрела, и дорога… – Вал… – шепотом повторил Юний. – Дорога… Рысь вдруг расхохотался, весело и громко, закашлялся даже, и Клавдия заботливо постучала ему по спине, а Айна нахмурилась: – Ну? Чего ржешь-то, как мерин? – А так. – Юний наконец откашлялся. – Ну и дураки же мы все! Глупые, самодовольные дурни. – Ну, ты это, – обиделась Айна. – Не очень-то… – Именно дурни, – с сарказмом заключил Рысь. – «Вал», «Дорога»… Во времена Боудикки не было здесь никакого вала, да и дорог не было! – А ведь верно! – ахнула Клавдия. – И как это мы раньше-то не додумались?! – Так я и говорю – дурни. По здравому размышлению, они решили вернуться на исходные позиции – благо не так уж и далеко было отсюда до Виндоланды. И снова уселись вокруг стола при свете бронзовой лампы, и снова разглядывали и бритую Гетину голову, и ожерелье, и составленную Юнием карту. Спорили, кричали до хрипоты, впрочем, быстро успокаивались, не желая привлекать внимание соседей. Нет, все ж таки хорошо, что Гета на свой страх и риск приобрел для своего хозяина недвижимость! Свой дом – есть свой дом, пускай это даже и не дом, а домишко. Рысь все больше напирал на девчонок. Выпытывал у Айны – не знает ли та каких-нибудь древних песен? Клавдию в который раз уже расспрашивал про записи Гая Мальвы. Несколько песен Айна припомнила и даже вполголоса спела, а вот Клавдия неожиданно расплакалась: – Ну не помню я больше, чего там было написано! Знала бы – выучила бы наизусть, как стихи Овидия. – Стихи Овидия очень не рекомендуется читать молоденьким девушкам, – не удержавшись, съязвил Рысь. – Больно уж местами скабрезны. – Да не местами, если уж на то пошло… – Клавдия улыбнулась сквозь слезы. – А может быть, сокровища эти уже кто-нибудь давным-давно выкопал? – робко спросил Гета. Все замолкли. Юний, впрочем, ждал, что кто-нибудь это спросит. Того же ожидала и Айна. – Нет, – улыбнулась она. – Никто ничего не нашел. Уж поверьте, я бы о том знала. Да и филиды уж не преминули бы, сочинили бы песнь. – Песнь… – задумчиво повторил Рысь. – Айна, в твоих песнях о Боудикке в качестве отдаленных упоминаются лишь земли бригантов. – Ну да, – девушка кивнула. – Кого же еще там упоминать? – И Мальва писал о бригантах, – вставила Клавдия. – О старом селеньи… Ну, то, что было на месте Виндоланды или где-то рядом. – Так-так, – встав, Юний заходил по комнате, и черная тень его, словно сама по себе, заскользила по стенам. – Если верить песням и Гаю Мальве, сокровища где-то рядом. И гораздо ближе, чем мы думаем… Гораздо ближе. Что бы значила эта большая звезда? Солнце, как мы недавно решили? Или что-то другое? Что? Какой-нибудь идол или священное место… – Старое святилище! – вдруг выкрикнул Гета. – Помнишь, господин, мы с тобой там когда-то были? Там еще река, ручеек… – Святилище? – все разом переглянулись. – Жаль, мы вернули в конюшню коней, – шепотом посетовала Клавдия. – Хотя завтра с утра можно будет их взять. Юний, ты ведь говорил, у тебя есть на то полномочия? – Есть. Хвала твоему приемному батюшке. – Рысь ненадолго задумался. – Вообще же, я бы не стал брать лошадей – слишком заметно. Лучше нанять обычную телегу, одеться попроще… Сейчас ведь сенокос, да?
Телегу наняли у одного виноторговца, старого знакомого Юния. Обрядились в льняные туники, простые, некрашеные, без украшений. Выехали не рано – ведь жизнь начиналась сразу с восходом солнца, и начиналась весьма бурно, а затем ненадолго стихала – люди разбредались по лавкам, полям, меняльным конторам, да мало ли у кого какие находились дела? Старое капище встретило кладоискателей сумрачной прохладой и запахом дикого меда. Вокруг небольшой, давно заросшей густой травою полянки протекала неширокая речка, изгибалась подковой… Подковой! Полукружьем! А ровно от середины изгиба лесом шла старая просека. Видно, когда-то здесь была довольно широкая тропа, дорога даже – может, скот водили на водопой, может, еще для чего. Сейчас-то давно уже все заросло – репейник, крапива, жимолость, малиновые заросли, даже деревья – осины, березы, сосны. Впрочем, хорошо видно было, что это деревья-подростки, не вошли они еще в полную силу, так, только начинали матереть потихоньку… – Старый водопой, – шепотом пояснил Гета. – Мой дед говорил – при нем еще этой тропой пользовались. – Ну, – нервно хохотнул Юний. – Воспользуемся и мы. Оставив телегу с лошадью на поляне, они пошли друг за другом. Гета шагал последним, что-то бормоча насчет того, что место это издавна считалось нехорошим, колдовским, жутким. Старые деревья – сосны, корявые разлапистые дубы, буки – постепенно подступали к бывшей просеке ближе, вот уже и совсем вытеснили подростковую мелочь. Тропа (или что там от нее оставалось) уперлась в высокий дуб с шершавой корой и раскидистой кроной… Вот оно – острие «стрелы»! – внезапно подумал Рысь. Ну да, так оно и есть – «стрелу» как раз и составили резко сужающиеся скопом деревья, старые, столетние, вернее, многомноголетние, которые росли здесь и тогда, во времена Боудикки… – Ну, что? Копаем? – остановившись перед дубом, улыбнулся Рысь. На этот раз кладоискатели подготовились лучше – прихватили с собою лопаты и заступы. – Копаем! – Клавдия с готовностью засучила рукава, Айна кивнула, а вот Гета не спешил трогать лопату – видно, побаивался нехорошего места. К полудню они обкопали весь дуб – и все тщетно! Неужели и на этот раз не повезло? Клад поманил мороком, померцал в умах, да и сгинул себе. Ищите – век не найдете. – Вы изрядно похожи на огородников, – окинув взглядом всю честную компанию, усмехнулся Рысь. – Боюсь, не отыскал ли сокровища Боудикки тот же Светоний Паулин, наместник? Думаю, ему бы вполне хватило ума не распространяться об этой находке. Айна с гневом вскинула глаза, Клавдия тоже посмотрела на Юния с укоризной. Лишь Гета – верный Гета – с безразличным видом ковырял в носу. Ну, не нашли сокровища – и пес с ними. Не жили богато… – Дупло, – вдруг тихо промолвила Айна. – В таком огромном дубе обязательно должно быть дупло, и немаленькое. – Да, – согласился Рысь. – Наверное… Гета, слазь посмотри. Мальчик замялся – видать, не очень-то хотелось ему исполнять этот приказ. – Да, дупло, – поддержала Айну Клавдия. – Мальва писал, что сокровища везли не на телегах, а в переметных сумах. Вполне могло поместиться… – Я сама посмотрю, – решительно вскинулась Айна. Ничуть не стесняясь, сбросила тунику – чтоб не мешала – и, нагая, ловко полезла вверх, через какое-то время скрывшись среди ветвей. – Дротик, – посмотрев вниз, попросила девушка. – Дупло может оказаться замаскированным. Рысь качнул головой – логично – и вместо оставшегося в телеге дротика метнул вверх лопату, ловко пойманную Айной. И снова все затихло, лишь слышно было, как шуршит на вершине дуба листва. Так продолжалось довольно долго – ничего не происходило, одно лишь томительное ожидание. Юнию вдруг сделалось жаль Клавдию – слишком уж несчастной та выглядела. Потухший, устремленный в землю взор, угловато-подростковая фигурка с уныло опущенными плечами. Жаль, жаль девочку, в конце концов она ведь не для себя клад искала, а для спасения доброго имени приемного отца, ввергнутого в какую-то финансовую аферу. Надо будет… – Эге-гей! – звонкий радостный крик разорвал гнетущую тишину. Юний поднял голову и увидел Айну, сидевшую на толстом нижнем суку. Голая девушка, улыбаясь, весело болтала ногами. На голове ее тусклым золотом сиял венец! Судя по довольному виду Айны, это и был тот самый… Венец королевы иценов!
– Вот он, – смеясь, крикнула девушка. – Венец моей прапрапра… бабки Боудикки – великой правительницы иценов! – Но зачем он был нужен Маду Магройду? – спросил Рысь. – О, глупый римлянин… Извини, если обидела. Ты думаешь, Маду Магройду нужны были сокровища? О, нет, не они… Вернее, не только они – а вот это! Венец – волшебный символ власти. Предания говорят: тот, кто владеет им, будет великим правителем… как Боудикка. Не зря же и я ношу это имя! Айна простилась со всей компанией, не доезжая до Виндоланды. Просто, кивнув, ушла в лес – и слышно было, как заржали кони… – Пора и нам, – тронув поводья, Юний подмигнул Клавдии. – Надеюсь, ты проведешь эту ночь у нас, в Виндоланде. – Надеюсь, – засмеялась девушка. – Надеюсь, твой слуга Гета сегодня ночью навестит своих родичей. – Навестит, – засмеялся Рысь. – Верно, Гета?
Они приехали в Виндоланду к ночи – старая скрипуча телега, нанятая Юнием у знакомого виноторговца, не могла двигаться быстро. Было уже темно, и улицы городка казались безлюдными. Впрочем, нет… – Аве, Юний! – сворачивая к казармам, оглянулся на повозку какой-то старый солдат. – Рад, что ты возвратился. – Генуций?! – спрыгнув, Рысь обнял заслуженного центуриона. – О, боги! Кажется, ты пьян? – А как же?! – ухмыльнулся воин. – Все, Юний, я уже больше не центурион! Скоро получу участок земли, пенсию, женюсь… Эх! Ради этого стоило прослужить двадцать лет! – А, – наконец, догадался Рысь, – так ты теперь ветеран! Поздравляю! И кто же будет сотником? – Не знаю. – Генуций пожал плечами. – Поговаривали, что Домиций Верула хочет поставить на это место своего верного человека. – Так, наверное, и поставит. Возможностей у Верулы хватит. – Э, нет, – центурион шутливо погрозил пальцем, – уже не поставит. Нет больше Верулы! – Как это нет? – удивленно переспросил Юний. – Он что же, умер? – Нет, просто уехал. Он давно собирался в Германию. – Ага… Вот так просто взял и уехал? – И очень быстро! – захохотал ветеран. – Я бы даже сказал – подозрительно быстро. – Вижу, ты знаешь больше, чем говоришь! – Да нет, просто Лупиан проболтался о том, что у Верулы был серьезнейший разговор с наместником. Дело касалось каких-то пропавших денег. – Ах, вон оно что. – Юний оглянулся на Клавдию. Да, девчонка что-то такое рассказывала. Значит, вот кто организовывал хищения – Верула! Ну, можно было догадаться. Видно, наместник таки раскусил его, но не смог ничего доказать и просто вынудил Домиция уехать. А может, Верула просто выкупил это право, вернув часть украденных денег. – Ты скоро там, Юний? – не выдержав, крикнула Клавдия. Рысь обернулся: – Сейчас иду. Гету они отослали к родичам, а сами…
Когда Юний вернулся, выпроводив слугу, Клавдия уже ждала его на ложе. Голой… А дальше все смешалось, словно в волшебном сне: горячее гибкое тело Клавдии, пир с сослуживцами, поездка в Эборак, радостная встреча… И – уже на следующий день – серьезная беседа с наместником. – Вижу, я не ошибся в тебе, Ант Юний Рысь! К тому же у меня есть для тебя хорошая новость. Я берег ее для вечернего пира, но, если хочешь, скажу сейчас. Сказать? – Да, игемон. – Пришел корабль из Галлии, привез припасы и письма. Император простил тебя, Юний! Ты можешь вернуться в Рим. – А если… – К тому же я назначил тебя центурионом в твоей когорте! Поистине ты достоин этого звания. Выбирай! Британия или Рим? Пока можешь быть свободен. – Спасибо, игемон. Юний поклонился и вышел, по пути краем глаза увидав свернувших в переулок двоих – Гету и одну девчонку, Марику… В синем небе жарило солнце, но Рысь не чувствовал зноя – в рощице, за рекой, его давно уже дожидалась Клавдия.
Пояснительный словарь
Августа Треверов – Трир. Акведук – водопровод. Алеманы – союз германских племен (первоначально так называли разбойничьи шайки по левому берегу Рейна). Амфора – около 26 литров. Анты – южная группа восточных славян. Так их называли римляне, а затем и византийцы. Аргентарий – ростовщик, банкир, предприниматель. Арт Одинокий – герой древнекельтского эпоса, сын Конна Ста Битв. Ауреус – золотая монета весом около восьми грамм, равнялся 25 серебряным денариям. Асс – мелкая бронзовая (иногда медная) монета. Атриум (атрий) – прихожая с бассейном в римском доме. В центре атрий не имел крыши, и через отверстие бассейн наполнялся дождевой водой. Ба (Бодб) – древнекельтская богиня войны. Базилика – общественное здание с открытым пространством в центре и колоннадами по сторонам. Использовались в качестве мест для проведения судебных заседаний и собраний граждан. Батав – представитель племен, населявших современные Нидерланды. Белги – кельтское племя. Белгика – римская провинция на месте современной северо-восточной Франции и части Бельгии. Брегоны – хранители законов. Бриганты – племя британских кельтов. Бригитта (Бригит) – богиня древних кельтов, покровительница целителей, плодородия, ремесла, поэзии и учености. Дочь Дагды, впоследствии стала считаться христианской святой. Бритты – общее название британских кельтов. Бургунды – германское племя. Вакх – бог винограда, соответствует греческому Дионису. Везуций – «Сведущий» – так в Галлии именовали Меркурия, римского бога дорог и торговли. Велес – древнеславянский бог скота и загробной жизни. Венеты, лютичи, лужичане, гаволяне, хижане – славянские племена. Вербальные договоры – словесные, по особой процедуре. Весь – предки современных вепсов, древнее финно-угорское племя, проживавшее на территории от восточного Приладожья до Белозерья. Вотандины – кельтское племя, проживающее на территории современной Северной Англии. Приладожье – территория, прилегающая к Ладожскому озеру (озеру Нево). Вилик – раб, управляющий хозяйством виллы. Вангионы – Вормс. Виндикационный иск – иск для собственника, для истребования или возврата вещи, попавшей в руки ответчика. Вотан – древнегерманский бог войны. Галл – представитель кельтских племен (секвонов, эдуев и прочих), населявших Нарбонскую и Лугдунскую Галлию, Белгику. Гаста – копье. Гермес – греческий бог, покровитель торговли. Германское море – Северное море. Гиберния – Ирландия. Гладиус – короткий римский меч длиной около 60 см. Глам дицин – иначе Песнь поношения – поэтическое обвинение, имеющее сакральный смысл и огромное общественное значение. Гопломах – тяжеловооруженный гладиатор, имитирующий вооружение гоплита, то есть греческого пехотинца. Дагда – древнекельтский бог-отец и глава клана Туата де Данан, покровитель плодородия. Даждьбог – древнеславянское божество солнца или белого света. Даки – группа фракийских племен, селившихся к северу от Карпат. Данувий – Дунай. Деликт – всякое противоправное действие. Публичные деликты – преступления, характеризующиеся особой общественной опасностью. Частные деликты – нарушение интересов частных лиц, влекущее за собой возмещение ущерба. Денарий – серебряная монета весом около 4 граммов. Димахер – гладиатор, сражавшийся двумя мечами. Дон – богиня британских кельтов, соответствует ирландской Дану, богиня-мать, прародительница всего божественного клана Туата Де Данан. Дротик – метательное копье. Друиды – кельтские жрецы. Дупондий – мелкая монета из латуни или меди, по номиналу – в два раза дороже асса. Игемон – обращение к высокопоставленным римским чиновникам. Иды – «полнолуние», одна из дат римского календаря – 13-е или 15-е – в зависимости от месяца. Институции Гая – систематическое изложение права в учебных целях (середина второго века), состояли из четырех книг: олицах, о вещах, об обязательствах, об исках. Ицены – кельтское племя, проживающее на территории современной центральной Англии. Кадастр – совокупность разработанных сведений об объектах налогового обложения. Календы – первый день новолуния. Калиги – солдатская обувь, высокие кожаные сапоги без носка. Кальцеи – высокие кожаные башмаки на ремнях, уличная обувь. Квестор – одно из высших должностных лиц в римской администрации, казначей. Кимвры – германское племя. Киники – представители одного из философских направлений, отвергавшие господствующую мораль. Клиент – гражданин из бедных слоев общества, получавший защиту и покровительство у богатого и влиятельного человека (своего патрона). Когорта – 1/10 часть легиона, примерно 500–600 человек, в зависимости от времени и места расположения легиона. Колония Агриппина – Кельн. Колоны – рабы, «посаженные» на землю, арендаторы. Конн Ста Битв – знаменитый король Ирландии (правил с 123 г). Коннахт – одно из так называемых пяти древних королевств Ирландии, именно там находились знаменитые школы друидов, филидов, брегонов. Коритандры, корновии – кельтские племена, проживавшие на территории современной Англии. Кром Кройх (Кромм Круах) – в мифологии древних кельтов, золотой идол, стоявший в древности на Равнине Поклонения (Маг Слех), которому приносились человеческие жертвы. Кумал – меновая единица древних кельтов, равнялась стоимости одной рабыни (слово «кумал» и означает «рабыня»). Курах (курах, коррах, коракль) – лодка древних кельтов, сплетенная из прутьев и обтянутая коровьей шкурой. Кухулин – величайший герой эпоса древних кельтов, совершивший множество подвигов. Ланиста – хозяин гладиаторской школы. Ларарии – место в доме, алтарь, предназначенное для ларов. Лары – боги-покровители семьи. Лацерна – плащ из тонкой материи, застегивался под подбородком и стягивался поясом. Легион – крупное воинское подразделение. Количественный состав легионов мог быть разным в зависимости от времени и провинции, где располагался легион. Обычно – 4500–5500 человек, по 80—100 в центурии («сотне»). Британские легионы по своему составу считались самыми многочисленными, нередко достигая 10 000 человек. Легат – полномочный представитель императора, командующий легионом. Либурна – быстроходное парусно-весельное военное судно. Лимес – приграничное укрепление, вообще – Приграничье. Литеральные договоры – заключенные в письменной форме. Лугус – могущественный бог бриттов и галлов, отождествляется с Лугом ирландских кельтов. Покровитель всех ремесел, ассоциировался со светом и солнцем. Лугназад – празднество древних кельтов в честь бога луга, праздник урожая, справлялся 1 августа. Лугдунская Галлия – римская провинция, современная северо-западная Франция. Лупанарий – публичный дом. Мапонос – бог солнца у кельтов Галлии и Британии. Марс – римский бог войны. Манипул – воинское подразделение, около 180–200 человек, включал в себя две центурии. Маха – богиня древних кельтов, покровительница плодородия, а также одна из трех богинь войны (наряду с Морриган и Бодб.) Участия в битвах не принимает, но присутствует на поле, чтобы помочь своим могуществом одной из сторон. Меркурий – римский бог, покровитель торговли. Меценат Гай – близкий друг и советник императора Августа, прославился как покровитель искусств и литературы. Миля – 1000 шагов – 5000 футов – 1481,65 км. Мим – уличный клоун, акробат. Минерва – богиня мудрости, соответствующая греческой Афине Палладе, в Риме считалась молниеносной и воинственной. Мирмиллоны – вид тяжеловооруженных гладиаторов. Могонциак – Майнц. Модий – мера сыпучих тел, равная 8,754 литра. Мокошь – одно из главных древнеславянских женских божеств, считается покровительницей женщин и женских работ. Морриган – очень многозначное кельтское божество: одна из трех богинь войны, связана также с сексуальным началом, плодовитостью, пророчеством, заклинаниями. Часто принимает облик вороны. Муир-Ихт (пролив) – Ла-Манш. Нарбоннская Галлия – римская провинция – средняя и южная часть современной Франции. Негаторный иск – иск для собственника, который не утратил владения вещью, но встретил помехи со стороны другого лица, мешающие ему осуществить свои права. Нобиль – богатый и знатный человек. Номенклатор – раб, в обязанности которого входило помнить всех знакомых хозяина, их имена, дни рождения и т. п. Ноны – день римского календаря, первая четверть лунной фазы, пятое или седьмое число в зависимости от месяца Ноденс или Нуденс – римское наименование бога Нудда. Нудд – один из древнейших британских богов, супруг богини-прародительницы Дон. Изображался в виде юного божества, сияющего как солнце и правящего, стоя в колеснице, упряжкой из четырех коней. Его сопровождают крылатые духи, олицетворяющие ветры, также обладал властью над обитателями моря. Нувориш – «новый богач», обычно из вольноотпущенников или провинциалов. Нумос – то же, что Нудд. Нундины – девятые (со II века н. э. – седьмые) дни каждого месяца, выходные для крестьян, а для неработающих римлян – время похода по рынкам. Ободриты – западнославянское племя, обитавшее в среднем течении реки Эльбы (Лабы). Оллам – высший ранг древнеирландского поэта-филида. Оловянные острова – Британские острова. Паннония, Реция, Норик – римские провинции, расположенные к югу от Верхней Германии. Паризы, паризии – галльское племя. Пилум – короткое метательное копье, дротик с длинным и узким наконечником. Пенула – плащ. Перун – одно из главных общеславянских божеств, бог неба, грозы, войны, покровитель мужчин, воинов и князей. Портик – крытая галерея с колоннами. Претор – одна из высших римских должностей. Преторианцы – солдаты императорской гвардии. Прескрипция – следовала непосредственно за назначением судьи и вводилась для того, чтобы отметить, что истец просит взыскать не все ему причитающееся, а лишь часть. Префект – высшее должностное лицо, подчиняющееся непосредственно императору. Принцепс – так римляне называли императоров. Прокулеанцы – одна из римских юридических школ, названная так по имени своего основателя – Прокула. Прокуратор – одно из высших должностных лиц в Риме, часто прокураторы управляли провинциями. Проскрипционные (списки) – списки в чем-то провинившихся перед властью граждан. Ретиарий – легковооруженный (трезубец, сеть, кинжал) гладиатор, обычно выступавший в паре с тяжеловооруженным секутором. Рудиарий – гладиатор, получивший из рук императора символ свободы – деревянный меч-рудис. Сабинианцы – одна из римских юридических школ, названная по имени основателя – Массурия Сабина. Световид (Свентовит, Святовид) – древнеславянское божество, в некоторых племенах верховный бог неба, войны, возможно, громовержец. Секвоны – галльское племя, обитавшее в долине реки Сены. Секутор – тяжеловооруженный гладиатор Селговы – британское племя. Сестерций – серебряная монета весом около 1 грамма, равен двум латунным дупондиям, в свою очередь, 1 дупондий равен двум бронзовым ассам. Склавины – иноязычное название славян. Скрамасакс – однолезвийный короткий меч (большой нож) с двуручным череном, общая длина – 40–75 см. Скутум – квадратный римский щит. Спата – длинный прямой римский меч длиной около 80—100 см. Стола – род верхней женской одежды. Таблиниум – столовая в богатом доме. Тога – парадная одежда римских граждан, со II–III веков использовалась крайне редко. Трибун – должностное лицо, заместитель командующего легионом (легата). Туника – верхняя и нижняя одежда с рукавами или без оных. Тюр – однорукий древнегерманский бог войны. Ульпиан, Модестин – знаменитые римские юристы. Фемида – богиня правосудия Фианна – священный отряд, состоявший из профессиональных воинов – фениев, презиравших смерть. Филиды – поэты, сочинители песен и хранители знаний. Фир Болг – мифическая раса великанов, обитавшая в Ирландии до прихода туда людей. Форум – площадь: Фракийцы – группа индоевропейских племен (геты, даки и пр.). Фрамея – германское метательное копье (дротик) длиной около полутора метров. Франки – союз германских племен. Фунт – 12 унций – 327,45 грамма. Хавки, сигамбры, херуски, квады, маркоманы, хамавы, саксы – германские племена. Хорс – считается одним из древнеславянских божеств, видимо, иранского происхождения: бог солнца. Центурия – «сотня» – часть манипула, 80– 120 человек. Цернунн – кельтское божество. Эвксинский понт – Черное море. Эдикт – указ. Эдил – одно из высших должностных лиц муниципального управления, в том числе осуществлявшее и полицейские функции. Эдуи – галльское племя. Эйрин – Ирландия. Эпирец – житель Эпира, страны на западе Балканского полуострова. Югер – 2534,4 квадратного метра. Юнона – римская богиня, жена Юпитера, покровительница женщин. Юпитер – глава римского пантеона. Янтарный берег – юго-восточное побережье Балтийского моря.Андрей Посняков Патриций
Глава 1 Декабрь 234 г. Августа Треверов (Трир) И справедливость для всех
Исключительно важным и своеобразным источником развития римского права в классический период становится деятельность юристов, которая способствовала развитию стройности и цельности всей правовой системы Древнего Рима.- Пусть судьей будет Квинт Фабий Рутин - так приказал претор, суть же дела в следующем… Громкий и гнусавый голос судьи Фабия Рутина гулким эхом отдавался в полупустой базилике, располагавшейся на главном форуме Августы Треверов, города, основанного божественным Августом. Юний вдруг поймал себя на желании закрыть руками уши. Впрочем, он был неплохой человек, этот Фабий, к тому же знающий юрист, что в провинциях считалось редкостью. Вот везучим его нельзя было назвать никак - все крупные дела от имени императора Александра расследовал и судил претор, оставляя назначенным судьям лишь всякую мелочь, на которой не сделать ни карьеры, ни имени. Вот и сейчас… - Нумерий Фусс, корабельщик, владелец лодок, что ходят по реке, требует у кормщика Каллиния возвратить лодку, данную упомянутому кормщику во временное владение, стоимостью в пятьсот сестерциев… - Судья запнулся и, почесав большую лысеющую голову, недоверчиво взглянул на истца - маленького кривоного человечка, вырядившегося по случаю суда в тогу. - Нумерий, а не завысил ли ты цену? Пятьсот сестерциев за утлый челнок - это уж слишком! Корабельщик замялся, покраснел и, утерев выступивший на лбу пот, беспомощно оглянулся на Тита Манлия, иначе Лупоглазого Тита, защитника. Высоченный, с длинными, похожими на оглобли руками, тот своим видом наводил на мысли, что такому бы не в суде выступать, а камни ворочать или, по крайней мере, биться на арене цирка. А так силушка-то в никуда уходит, зря пропадает. Хотя, конечно, ум у него тоже имеется, иначе б не подался в юристы. - Уважаемый судья, - встав, Тит моргнул светлыми, навыкате, глазами, - хочу напомнить о прескрипции… Ага! Юний обрадованно усмехнулся. Ну, правильно, как это Фабий мог забыть о прескрипции, сиречь о том, что лодочник, хоть и оценил свой челнок в полтысячи серебряных монет, в случае безвозвратной утраты лодки нанимателем удовлетворился бы в два раза меньшей суммой, которую, надо полагать, этот челнок и стоил на самом деле. А может, даже меньше, если верить ответчику, кормщику Каллинию, интересы которого и представлял сейчас молодой адвокат Ант Юний Рысь по прозвищу Юстус - Справедливый. Бросив быстрый взгляд на представителя истца, судья шумно вздохнул и обиженно прогнусавил, что, дескать, напрасно его упрекают в забывчивости, вовсе он не забыл про прескрипцию, как раз сейчас и собирался сказать. Громко огласив новую - в два раза меньшую - сумму, Фабий благосклонно выслушал принесенную всеми сторонами по очереди присягу и, не тратя больше времени даром, приступил к разбирательству. Первым от имени лодочника, который, похоже, был весьма косноязычен, выступил Лупоглазый Тит: - Летом, точнее, в июньские иды уважаемый господин Нумерий Фусс, владелец лодок, заключил с кормщиком Каллинием договор, по которому предоставил означенному кормщику внаем свой большой челн за оговоренную сумму… - Какую сумму? - тут же поинтересовался судья. - Ммм, - адвокат обернулся к лодочнику. - За десятку… За десять сестерциев в месяц, так мы договаривались, - подтвердил тот. - Договор был вербальным или литеральным? - Литеральным, господин судья. На то имеется соответствующая расписка. Судья кивнул и, откашлявшись, продолжил: - Как видно из существа дела, договор был заключен на срок до конца осени, а сейчас уже декабрь, и наниматель так и не возвратил имущество. Почему? - Так… - кормщик Каллиний - молодой, неробкого десятка парень с копной рыжих волос, в суде неожиданно потерял всякую смелость и даже стал заикаться. - Т-так… я ж-же и х-хотел ему отдать, да… Вполуха следя за ходом процесса, Юний любовался сине-желто-красным разноцветьем оконных витражей. Стекольные мастерские имелись и здесь, в Августе Треверов, и неплохие, но вот эти витражи, украшавшие базилику, судя по качеству, были привезены из Колонии Агриппина, столицы Нижней Германии. Интересно, сколько за них заплатили? Наверное, немало… А кормщик что-то мямлил, и круглое, с морщинками под глазами лицо судьи становилось все более хмурым. Хотя дело-то, если откровенно, было таким плевым, что… Впрочем, пришла пора вмешаться. Юний поднялся со скамьи: - Можно, господин судья? Фабий сухо кивнул. - Так вот, хочу сказать, что мой подопечный и рад был бы вернуть чужое имущество, да только он его утерял вследствие воздействия неодолимой силы. Помните октябрьскую бурю? Вот тогда и пропала лодка, скорее всего, утонула, или, быть может, ее унесло куда-нибудь вниз по реке да разбило о скалы. В общем, вещи как таковой уже нет - как нет и вины кормщика Каллиния в ее утрате. Он добросовестно выплачивал оговоренную сумму и также имел добросовестное намерение вернуть лодку по истечении срока договора. Закончив свою небольшую речь, Юний обернулся в зал - очень уж ему не нравился там один тип в грубой, крашенной корой дуба тунике и плаще, подбитом волчьей шкурой. Спутанная борода, лохматые, давно не стриженные волосы, недобрый взгляд исподлобья. Германец? Галл? Вряд ли чистокровный римлянин, впрочем, их здесь не так уж часто встретишь, разве что в легионе. Юний не знал этого человека, но инстинктивно чувствовал исходящую от него опасность для порученного ему дела. Кто же это, кто? Подставное лицо, лжесвидетель? От Лупоглазого всего можно ожидать… Соперник Рыси на ниве закона, Лупоглазый Тит, тоже посматривал в зал с видимой озабоченностью, и Юний знал почему. Рысь подстраховался: несмотря на молодость, он был умелым юристом. Как-никак четыре года изучал право в Риме, слушая лекции представителей двух конкурирующих юридических школ - прокулеанцев и сабинианцев. К тому же его учителем был знаменитый Герений Модестин, префект ночной стражи и ученик знаменитого Домиция Ульпиана, лет шесть назад сгинувшего в пучине дворовых интриг. И вот сейчас здесь, в зале, находился еще один человек: неприметный, средних лет дядька в потертом плаще с красным подбоем - Авл Пассий, дальний родственник Каллиния. Ой как вовремя он нашелся, вернее, это Юний его разыскал, выудив у своего подзащитного все, что могло пойти на пользу делу. Так что не зря волновался Тит, не зря! Хотя и Рысь не мог чувствовать себя спокойно - ему никак не давал покоя тот лохматый тип в волчьем плаще. - Да, уважаемый Юний Юстус точно изложил все факты, - в свою очередь начал выступление Лупоглазый Тит. - Только об одной мелочи забыл упомянуть. Тогда, перед бурей, наниматель, кормщик Каллиний, не предпринял никаких мер для сохранности полученной во временное пользование лодки. Какой же он тогда добросовестный пользователь? Тут явно налицо преступная небрежность! - Кормщик Каллиний всегда привязывал челнок прочной веревкой, - немедленно вступился за своего подопечного Рысь. - Тому найдется немало свидетелей, и, если будет позволено, я их всех перечислю. - Верю, - отмахнулся судья, по всей видимости не имевший никакого намерения затягивать дело. - Принадлежащая Нумерию вещь, утерянная нанимателем вследствие воздействия непреодолимой силы - ведь все мы помним тот страшный ураган! - несомненно, относится к неделимым, движимым и простым. Однако вопрос: считать ли ее индивидуально-определенной? - Конечно же нет, уважаемый судья! - обрадованно закричал Лупоглазый Тит. - Это родовая вещь, только родовая! Если ответчик не хочет платить, так пусть просто заменит ее на подобную по роду вещь - любую лодку. Мой подзащитный, думаю, вполне согласится на это! Кормщик съежился - Юний хорошо знал, что лишних денег у него не было. Иначе стал бы он нанимать чужую лодку? Конечно, приобрел бы свою. - Хочу задать один вопрос истцу, господин судья, - попросив слова, улыбнулся Рысь и, получив милостивое соизволение, повернулся к лодочнику: - Твой челнок относился к вещам заменимым или же нет? - Конечно же, он это… для меня незаменим, вот! - Глаза Нумерия алчно блеснули, а его адвокат, услыхав такое, в ужасе схватился за голову. - О, боги, - тихо шептал Лупоглазый Тит. - За что вы послали мне такого глупца? Ведь я же предупреждал его, чтоб без моего разрешения ничего не говорил! - Ага! - Рысь довольно усмехнулся. - Раз вещь отнесена владельцем к категории незаменимых, то по закону должник освобождается от обязательства, если утрата вещи произошла без его вины! - О, нет! Нет! - закричал Тит. - Мой подопечный ошибся, он вовсе не это хотел сказать. Судья поморщился. Нехорошая это была тяжба - нудная и бесконечная. Слишком уж много вопросов возникало в этом на первый взгляд простом деле. С одной стороны - ураган. Действительно, обстоятельство непреодолимой силы, стихийное бедствие - сколько черепицы тогда сорвало с крыш. Кстати, сорванная ветром черепица ушибла некоторых прохожих, и те обратились в суд с исками против домохозяев - почему те не укрепили как следует свои крыши? Выиграли… Так и здесь может быть: привязывал ли наниматель лодку или нет, а если привязывал, то крепко ли и чем - простой веревкой или цепью? От всего этого у Фабия Рутина пухла голова. Вообще-то, конечно, кормщик должен был заплатить… Но никак не двести пятьдесят сестерциев, а куда меньше. Эх, был бы лодочник не таким алчным, давно бы уже закончили дело. А так, кто его знает, этого Нумерия? Накатает еще жалобу претору, да и Лупоглазый Тит, защитничек, тот еще прощелыга! - Уммм, - судья скривился, словно от зубной боли, и предложил обеим сторонам определиться насчет суммы. - Подождите пока с суммой, - махнул рукой Рысь и повернулся к судье: - Хочу кое-что напомнить и уточнить. - Давай, - кивнул Фабий. Юний улыбнулся и поклонился: - Моему подопечному, кормщику Каллинию, совсем недавно, в декабрьские ноны, исполнилось двадцать пять лет… Услыхав это, Лупоглазый Тит посерел - как же он не учел этот скользкий момент? Ну, как же? - А следовательно, - уверенно продолжал Юний, - в июне, во время заключения договора с лодочником, ответчик по закону являлся несовершеннолетним, а значит, лицом ограниченно дееспособным, то есть имел право беспрепятственно расторгнуть договор. Что по его поручению и сделал месяц назад его попечитель Авл Пассий - вот он сидит в пятом ряду. Авл Пассий, неприметный дядька в потертом плаще, встал и молча поклонился. Судья еще больше нахмурился - дело опять затягивалось. - Впрочем, - улыбнулся Рысь, - мой подзащитный готов выплатить истцу определенную сумму, только не сразу, а в течение какого-то времени, скажем, года-двух. - Года? Двух? - вдруг распалился лодочник. - А мне денежки сейчас нужны, ух! Ах ты! - С разъяренным лицом он повернулся к Титу: - Ты ж мне обещал, что… - Спокойно, уважаемый Нумерий, спокойно! - вскочил тот. - Если потребуется, мы напишем апелляцию, а сейчас… Господин судья, могу я предо… Судья вдруг улыбнулся и, не дослушав адвоката истца, махнул рукой. - Сальвиний Вер, - обратился он к тому самому бородачу в волчьем плаще. - Поведай-ка нам о том, как осенью, после урагана, ты отыскал в низовьях реки чужую лодку! Ах, вот оно что! Юний ухмыльнулся. Так, значит, этот непонятный тип - креатура судьи! Добросовестный приобретатель бесхозного имущества! Нашел… Нашел лодку! Ну конечно, же, кроме лодки он должен будет вернуть хозяину и все доходы с нее, начиная с сегодняшнего дня. Лодочник и его представитель разом повеселели, да и судья был рад побыстрее закончить дело. Ай да судья, ай да Фабий Рутин! Молодец, не терял времени даром. Хотя это скорее и не судья сделал, а претор, вызвавший своей властью всех возможных свидетелей. Когда Юний вышел из базилики, на улице вовсю лил холодный дождь пополам со снегом, порывистый ветер бросал это мерзкое месиво прямо в лицо, не помогал ни капюшон, ни плащ-пенула, ни верхняя шерстяная туника. Брр! Ну и холодина. Пока длился суд, небо, еще с утра высокое и голубое, затянули серые угрюмые тучи, задул ветер, но, вместо того чтобы разогнать облака, пригнал их еще больше. Вокруг резко потемнело, и редкие прохожие попрятались под крышами портиков. Августа Треверов - старая столица Белгики, город, где вот уже около года проживал молодой юрист Ант Юний Рысь Юстус - бывший британский легионер, бывший страж императора, бывший гладиатор и бывший раб, родившийся в далекой стране на берегах Нево - огромного озера-моря. Уж там-то подобная погода не была редкостью! Юний поежился, вспомнив, как именно в такой дождь с мокрым снегом однажды преследовал на охоте лося, огромного злобного быка, внезапно решившего перейти от бегства к нападению. Бегущему первым Тарму, парню из рода Доброя, отца Рыси, копытом снесло полчерепа, другого чуть замешкавшегося охотника разъяренный зверь поднял на рога, третьего… Третьим был Рысь, совсем недавно получивший это имя. Сколько ему тогда было? Двенадцать? Да, пожалуй, так… Лось, озлобленный рогатый гигант, кося красным глазом, попер на него так, что Рысь едва успел отпрыгнуть в сторону, а затем, как учил отец, бросился брюхом на землю и, проскользнув у самых копыт, ударил рогатиной в сердце быка. Лось захрипел, замотал башкою и мягко повалился в мох… Да, если б отец не обучил кое-чему, Рыси пришлось бы плохо. Доброй ведал многое и многое мог. Недаром же его, пришельца из южных краев, приняли в род и даже со временем избрали вождем. Доброй явился из земель народа, который римляне иногда называли антами, а иногда - венедами. Сами же себя эти люди звали «словене» - «ведающие слово». Об этом много рассказывал Доброй своему сыну от Невдоги, дочери старейшины веси - племени, населявшего непроходимые леса к востоку от Нево-озера, или Альдейги, как его еще называли. Доброя уважали, но все же считали чужаком, а жрец Кердай проявлял к вождю откровенное недоверие и враждебность. Именно он, Кердай, настоял на том, чтобы во время неурожая в жертву богам принесли дочку старейшины, которая так нравилась Рыси… А в общем, жить было можно. Рысь любил охотиться, преследовать хитрого и сильного зверя. Обучаться военным приемам - метанию копья, стрельбе из лука, борьбе - ему тоже нравилось… О, вот борьбу он, пожалуй, осилил, как никто другой из сверстников… Правда, не очень-то она помогла, когда явились ободриты. Они пришли под утро, приплыли на больших кораблях. Пользуясь численным преимуществом и внутренними распрями рода, они сокрушили всех - убили мужчин, захватили в рабство детей и женщин, а Добронегу, юную сестру Рыси, изнасиловал на его глазах сам вождь ободритов Тварр, а затем, натешившись, отдал своим воинам. Так она и погибла, Добронега. Не осталось в живых ни отца, ни матери, а сам поклявшийся отомстить Рысь был продан в рабство. Он оказался в Лугдунской Галлии, на одной из вилл. Смышленый мальчишка быстро выучил латынь, но вскоре бежал, был пойман, наказан и продан в гладиаторскую школу Ротомагуса, города в землях галльского племени секванов. А затем попал в Рим, где стал популярнейшим бойцом, известным под именем Рысь из Трех Галлий. Теперь его звали Ант Юний Рысь: Ант - по названию племени, к которому его причисляли римляне, Юний - по названию месяца июня, когда он появился на галльской вилле, ну а прежнее имя Рысь стало прозвищем. Красивейшие женщины, деньги, уважение ланисты и, как высшая награда, рудис - деревянный меч, полученный из рук императора Александра. Символ свободы… Как оказалось, что делать с этой свободой, Рысь не знал. Зачем и как жить? Неожиданно именно эти вопросы стали главными для Юния - может быть, потому, что он слишком быстро повзрослел? Ради чего жить? Вернуться в свой род? Так не к кому было возвращаться - весь род вырезали ободриты. Отомстить им и их вождю Тварру? Рысь попытался было его разыскать, правда, неудачно, еще будучи в Галлии. А в Риме… В Риме стало не до того. Сам император взял Юния в свою охрану, а Гай Феликс, префект, сделал доверенным лицом. Правда, от этого доверия произошли лишь одни неприятности - как выяснилось, Феликс попытался устроить переворот. Однако боги не явили своей благосклонности к этому умному и циничному авантюристу, и Феликс вынужден был покончить жизнь самоубийством, красиво бросившись с моста в Тибр. В это самоубийство Рысь не очень-то поверил - слишком уж картинно, да и труп в реке не нашли… Впрочем, некогда было заниматься выяснением судьбы Гая Феликса - выжить бы самому. Юнию пришлось бежать из Рима в самую дальнюю провинцию - Верхнюю Британию, где он оказался в шестом легионе, несущем службу на валу Адриана. А там… А там снова не стало спокойной жизни! Во время строевого смотра внезапно пропала Клавдия, приемная дочь наместника Нижней Британии Клавдия Апеллина, - и тот, наслышанный о римских успехах Юния, поручил ему найти и вернуть пропавшую девушку. Что Рысь и выполнил, заодно отыскав сокровища Боудикки - древней королевы бриттов. Клавдия… Эта красивая девчонка привязалась к своему молодому спасителю, вытеснив из его сердца прежнюю любовь - Флавию Сильвестру, с которой Рысь познакомился еще в Галлии. Однако Флавия вместе со своей семьей переехала в Рим, где тут же переняла все привычки столичной золотой молодежи и вышла замуж за одного из богатейших аристократов, Гнея Клавдия Роста - желчного кривоногого старика. Эх, Флавия, Флавия… Впрочем, может быть, она и была права. Красота - тот же товар, который нужно суметь выгодно продать. Флавия сумела… Кто ее будет осуждать за это? Что касается Клавдии - та, наверное, была слишком юна и наивна, да и Юний вовсе не собирался оставаться в Британии. Едва выпала возможность, он вернулся в Рим, к радости друзей и любимых женщин. Вот только привезенные из Британии деньги быстро закончились, нужно было на что-то жить, а поступать на императорскую службу Рысь больше не хотел - не желал ни от кого зависеть. Император Александр Север, несомненно, был неплохим человеком - образованным, умным, порядочным, вот только слишком доверял советам матери, прожженной интриганки Юлии Маммеи. Да и других интриганов при дворе хватало, взять хотя бы того же Максимина Фракийца, трибуна четвертого легиона. Как умный и начитанный человек, Рысь хорошо понимал, что карьера при дворе ему не светит, а поэтому выбрал юриспруденцию и теперь зависел сам от себя, вернее, от своих гонораров, для провинции неплохих, прямо скажем. Идея уехать из Рима в провинцию возникла у него не сразу и не вдруг, а после долгих размышлений. Да, конечно, Юний не потерялся бы и в Риме, но ему все меньше и меньше нравился этот город, пухнувший от богатства и крови провинций. Свободные жители Рима - граждане - не работали, вообще презирали любой наемный труд. Даже представители свободных профессий - художники, архитекторы, юристы - получали не заработную плату по найму, а почетное вознаграждение - гонорар. Есть разница. Жиреющий и развратный Рим все больше производил впечатление обреченного города, который ненавидели все провинциалы. Ненавидели - и стремились к нему, ибо Рим был сосредоточием денег, а деньги правили миром. Римским миром. Однако чем дальше, тем все больше денег оставалось в провинциях. Именно там бурлила настоящая жизнь - на виноградниках Галлии и Испании, на пшеничных полях Египта, в германских рудниках, в кузницах Британии, в стекольных мастерских Колонии Агриппина и Августы Треверов. Провинции были сильны производством, предприимчивыми людьми, меценатами - а в Риме оставались лишь паразиты-ростовщики да тупая военная сила. Да и в войсках все больше места занимали варвары. Римляне, пресыщенные и развращенные, еще по привычке считали свой город центром мироздания, но времена менялись, и довольно быстро. Все больше людей в провинциях задумывалось над вопросом: а зачем им кормить этот распухший развратный город? Не лучше ли послать подальше и жить без него? Своим трудом, своим умом, своими деньгами. Подобные настроения все больше овладевали провинциальной знатью, и в недалеком будущем им предстояло стать одной из причин падения великой империи. Уехав из Рима, Рысь вдруг почувствовал молодую силу дряхлеющей державы, перетекшей из столицы в провинции. В Германиях, Лугдунской Галлии, Белгике, Норике или Реции не было заметно римской спеси и римского безделья, зато очень хорошо просматривалась римская предприимчивость, римская хватка, римский здоровый цинизм. Свежая кровь бурлила в провинциях, скрепленных в единое целое силой легионов и едиными для всех законами. И законы, пожалуй, играли даже большую роль. Августу Треверов Рысь выбрал по совету старых знакомых, достигнувших известности в армии, - легата Гая Валерия Прокла-младшего и Квинта Луция, командовавшего когортой преторианской гвардии. - Понимаешь, Юний, - потягивая дорогое фалернское вино, убеждал Валерий. - Ты бы мог поехать, скажем, в Александрию или поближе, в Массилию, но подумай о будущем. Германцы - это, знаешь ли, те еще люди! Они давят, давят на имперские земли со всех сторон, и, клянусь богами, это очень скоро к чему-нибудь приведет! - Ты советуешь мне выбрать местечко поопаснее?! - улыбнулся Рысь. Легат засмеялся: - Я знаю, ты не трус. А где ничего не происходит - там застой, болото, из которого весьма непросто выбраться. В Германиях же постоянно что-то случается. О, сигамбры, херуски, квады - это тебе не замиренные бритты! Там явно что-то назревает. Умный человек - а ты, дружище, несомненно, умен, поверь, это не лесть. Так вот, умный человек там многого сможет добиться! - Мне кажется, сейчас опасностей больше в Парфии, - вскользь заметил Рысь. - Ты имеешь в виду войну с Ардаширом, царем Персии? Так она очень скоро закончится, можешь мне поверить. Персы уже потеряли и боевой задор, и силы. Думаю, принцепс совершенно напрасно сидит в Антиохии - там уже никто не нападет. Граница с дикими германскими племенами, лимесы - туда надо идти, не дожидаясь, пока варвары хлынут сами! Сам Фракиец положил глаз на те места. Слыхал о таком? - Кто ж не знает Максимина Фракийца? Мне кажется, это вполне честный человек и строгий командир. Он ведь трибун четвертого легиона, не так ли? - Да, четвертого. - Валерий кивнул. - Он слишком нравится императору. - Как это - слишком? - не понял Рысь. - А так, - легат почему-то оглянулся - это в собственном-то особняке на фешенебельной улице Лата! - И, понизив, голос, пояснил: - Понимаешь, у Фракийца всего слишком: он слишком сильный, слишком популярный, слишком жестокий. Либо он слишком умный, либо, наоборот, дурак. Не знаю, что хуже. Поверь мне, он обязательно появится в какой-нибудь из Германий во главе легионов цезаря. - Советуешь держаться от него подальше? - Ха! Наоборот! Помнишь, я говорил про твою карьеру?! Вот с Фракийцем-то можно будет достигнуть многого. Или погибнуть! - Ничего не скажешь, занятная перспектива. - О, Юний… Я всегда подозревал, что ты киник! С предложениями Валерия Рысь согласился. Правда, что касается карьеры, то он представлял ее иначе, чем думалось облеченному властью легату. Рысь вспомнил свою давнюю задумку, мечту о продвижении римской культуры - несомненного блага - в дремучие леса своей далекой Родины. Основать новую провинцию, новый легион - это могло получиться, особенно если германские племена начнут прямую агрессию. Тогда неплохо будет надавить на них с тыла, с востока и севера, через балтов и поморян. А для этого на северо-западе неплохо бы иметь анклав, мощный во всех отношениях - военном, хозяйственном и культурном. Римские законы, одинаковые для всех, римские дороги, письменность, книги и прочее - Юний давно уже не представлял жизни без всего этого и был очень не прочь принести римскую культуру на далекие берега озера Нево. И вот, после беседы с Валерием, ему показалось, что это вполне можно устроить. Может быть… Впрочем, это все в будущем, пока же… Пока же следует добиться финансовой независимости и уважения, что не так-то просто, причем соблюдая тот самый принцип, который с некоторых пор олицетворял для Юния такое понятие, как смысл жизни - omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай! Вот Юний и помогал, дабудучи зависим от гонораров. Августа Треверов был большим и красивым городом, опытных юристов хватало и там, но Рысь не страшился честной конкуренции - недаром еще в Риме он много общался с Модестином, а уж тот был опытнейшим юристом, автором нескольких десятков пособий и книг. На новом месте у Юния дела пошли - сняв скромный домик на окраине, в виду городской стены, у храма Меркурия, он начал вести дела людей не то чтобы бедных, но и не очень богатых. Поначалу за довольно скромный гонорар. Зарабатывал он не за счет больших сумм, а за счет высокого качества защиты и все возраставшего количества клиентов. Популярности нового юриста способствовало и то, что некоторые дела он вел за чисто символическую плату или вообще бесплатно, компенсируя это повышенным гонораром от торговцев и прочего зажиточного люда. Такие к нему тоже потянулись, особенно после успешного составления виндикационных исков и публичного спора с одним из частных судей относительно толкований институций Гая. По мере роста числа клиентов приходил и опыт - Юний стал браться за сложные и запутанные дела и многие из них успешно разрешал, так что уже через полгода стал, пожалуй, самым знаменитым юристом Августы Треверов. Это вызвало зависть конкурентов, и не только зависть - однажды темным безлюдным вечерком Рыси повстречались трое парней с кинжалами. Чуть не убили… так, чуть-чуть… Это его-то, бывшего гладиатора и легионера?! Юний никогда не бросал тренировки, а сейчас, чувствуя обострившиеся отношения с коллегами, всегда носил с собой короткий меч - гладиус, который без колебаний пустил в ход - парни насилу убежали. Могли б и не убежать, просто Рысь не хотел крови. Потом, в течение трех дней кряду, произошло еще несколько покушений, таких же безрезультатных. Рысь, впрочем, теперь был начеку и даже предпринял ответные действия. Вычислив «доброжелателей», через третьих лиц нанял на рынке парней с дубинами - а уж те постарались, отбили бока недоброжелателям, число коих стало стремительно уменьшаться. Придя домой, Рысь сбросил на руки подбежавшему слуге плащ и, переобувшись в домашние сандалии, поднялся на второй этаж, в кабинет, отапливаемый печкой-жаровней, уже растопленной к приходу хозяина. В небольшой, узкой, как пенал, комнатке находился стол с резным полукреслом, а напротив него - широкое ложе под балдахином из зеленой киосской ткани, той самой, полупрозрачной, что так нравилась бесстыжим римским модницам. Изящные светильники на золоченых ножках, полки с книгами и вощеными табличками - вот и вся обстановка. На столе имелись принадлежности для письма - чернильницы из яшмы, перья и палочки - каламусы и стилеты. Обстановка, конечно, ничуть не напоминала просторные покои зажравшегося аристократа, но все же в комнате было довольно уютно и, самое главное, удобно хозяину. Обсохнув, Юний велел рабу принести полотняную домашнюю тунику и в ожидании обеда завалился на ложе, прихватив с полки полированный футляр с длинным папирусным свитком - одним из томов «Естественной истории» Гая Плиния Старшего. Вчитался: «Здесь вода в океане подымается дважды в течение суток через равные промежутки времени и заливает огромные пространства… Здесь живет это убогое племя, занимая либо высокие холмы, либо возвышения, сооруженные руками человеческими…» - Хозяин, - осторожно кашлянул появившийся в дверях раб. Это был пожилой человек, невысокого роста, с седыми короткими волосами, наполовину галл, наполовину германец из того самого племени хавков, чье скудное житие красочно и во всех подробностях живописал в своей «Истории» Плиний - причем беспардонно, собака, врал. Рысь купил этого раба из сострадания - работорговец намеревался продать его на рудники, а уж там он бы долго не протянул, потому и приставал ко всем проходящим, живописуя собственную умелость в ведении домашнего хозяйства. И, надо сказать, не солгал, в отличие от того же Плиния - экономом он и в самом деле оказался отменным, к вящей радости Юния, который теперь наконец-то мог на кого-то положиться во всех домашних делах. Флакс - так звали раба - кроме всего прочего, исполнял обязанности секретаря и номенклатора, запоминая и записывая всех клиентов хозяина, а также составлял распорядок приема. Вот и сейчас, как видно, явился доложить. - Чего тебе? - Рысь оторвался от книги. - Пришел кто-нибудь на обед? Вообще-то Юний сегодня с удовольствием отобедал бы один, но это было не принято - к чему давать повод клеветникам и завистникам распускать слухи? - Пришел этот, с выкаченными глазами, - не очень-то почтительно доложил раб. - Кажется, его зовут Лупоглазый Тит. - Ах, Тит! - Отбросив книгу, Рысь встрепенулся. - Интересно, что еще нужно этому прощелыге? Небось вздумает оспорить сегодняшнее решение. Тогда зачем ко мне приходить? - Так, может, прогнать этого лупоглазого пса? - Э, нет, постой! Так не годится. Давай-ка проводи его в таблиниум да вели стряпухе накрывать на стол. Дав рабу указания, Юний надел сверху еще одну тунику - просторную голубую безрукавку - и, немного выждав, спустился вниз. Неожиданный гость уже невозмутимо расположился на почетном месте, так называемом консульском - ближайшем к хозяину, на среднем ложе, покрытом не самым бедным ковром. Такие же ковры накрывали и остальных два ложа, на маленьком столике между которыми уже стояла серебряная ваза для омовения, а на жаровне, в углу, синим прозрачным дымком курились благовония. - Аве, Тит! - усаживаясь, вежливо улыбнулся Рысь. - А я думаю - и кто это ко мне пришел? - Извини, что без приглашения, - осклабился гость. - Есть к тебе разговор. - Сначала отобедай да выпей вина! - Само собой, Юний, само собой. - Знал бы, что ты придешь, нанял бы флейтистку - и не одну. Тит замахал руками: - Обойдемся сегодня и без музыки… и без лишних ушей. - Что? - Рысь напрягся. - Настолько серьезное дело? - Да уж, серьезнейшее. С серебряным блюдом в руках вошел Флакс, и гость прикусил язык. Еду в доме Юния сегодня подавали простую, без особых изысков - круто проваренное мясо, печеную речную рыбу, политую соусом из протухших рыбьих кишок, да черствый, размоченный в молоке хлеб, поджаренный на оливковом масле и щедро политый медом. Впрочем, гостю, как видно, понравилось все, особенно рыба, которую он уничтожил в один присест, запив довольно хорошим вином, не фалернским, конечно, но все ж недурным, разбавленным чуть подсоленной водицей.История государства и права зарубежных стран. Том первый
- Здорово ты сегодня провел меня на суде. - Перекусив, Лупоглазый Тит перешел к светской беседе. - Я ведь не знал, что у этого кормщика имеется попечитель. - Имелся, - улыбнулся Рысь. - Когда ему еще не было двадцати пяти. А сейчас вот уже две недели как кормщик считается совершеннолетним и вполне дееспособным. Ты пей, пей, Тит. Я прикажу слуге - принесет еще вина. Интересно, откуда судья Фабий Рутин узнал о том, что пропавшую лодку кто-то нашел? - А, мало ли… - Тит презрительно махнул рукой. - Наверное, сказал кто-нибудь, станет Фабий просто так шевелиться! Да, кажется, у него жена из тех мест, ну, где нашли эту лодку. Не в ней дело, не в лодке и не в судье… Отошли-ка слугу, Юний. Рысь жестом отпустил Флакса и вопросительно посмотрел на гостя. А тот вовсе не торопился излагать суть дела - выпил еще вина, тщательно облизал пальцы, затем, подумав, сполоснул руки в вазоне, после чего вдруг заговорил про веселых девок из лупанария старухи Мнемозины. Образно этак заговорил, с большим знанием дела. В другое время и Юний бы с удовольствием поддержал эту тему, но только не сейчас. Сейчас он почему-то нервничал - едва ли Лупоглазый явился только за тем, чтобы пообедать. Впрочем, Тит - парень наглый, это всему городу давно известно. - Что смотришь? - неожиданно ухмыльнулся гость. - Думаешь, только пожрать пришел? А вот и нет. Есть одно дело. Имеется у меня один хороший знакомый в Могонциаке… Дело, с которым явился к Юнию Лупоглазый Тит, неожиданно и в самом деле оказалось довольно интересным, как выразился Тит - «стоящим». Могонциак, располагавшийся за полторы сотни миль к востоку от Августы Треверов, набирал силу как столица Верхней Германии и двух ее легионов: восьмого - «Августа» и двадцать второго, называемого «Примигения», что значит «перворожденный». Город становился известен как центр богатейшего края, город пограничья, где можно было относительно безнаказанно крутить финансово-торговые дела. В Могонциаке хватало богатых людей, и это были именно «новые богачи», чье состояние явилось результатом целого ряда земельных спекуляций и финансовых афер с воинскими подрядами. Наживались на всем, даже на строительстве дорог - правда, и дороги строили отличного качества, только за деньги, которых с лихвой хватило бы и на куда большее строительство. Хороший город Могонциак, отличное место половить рыбку в мутной воде! Только какой от этого толк для Анта Юния Рыси? - А толк большой, смею тебя уверить, - усмехнулся Тит. - Видишь ли, в Могонциаке мало хороших юристов. Я сам к нему давноприсматриваюсь, но вдвоем, мне кажется, легче. Вот я и подумал, что, может быть, стоит дать моему знакомцу твой адрес? Ой, хитрец! Юний покачал головой. Ну и хитрец же этот Лупоглазый Тит! Да еще какой наглый - дескать, вон, какая бескорыстность, надо же! Нет в Могонциаке юристов, как же… Сунься туда только - головенку быстро оттяпают, хотя, конечно, соблазн немаленький. Дело не в том, что в Могонциаке мало юристов, а в том, что там слишком много тяжб. В основном, конечно, земельные, связанные с ветеранскими участками, ну и деликты само собой, так называемые обиды - кто-то кому-то морду набьет по пьяни, кто-то что-то украдет или кого ограбит, в общем, в судах работы хватит. Да и народ кругом не бедный. Неплохое предложение, если хорошенько подумать. Неплохое для человека неробкого десятка, всегда готового отстоять свои интересы. А Лупоглазый Тит к таковым явно не относился - эта его всегдашняя наглость не в счет, она только на дураков да запуганных слуг действует. Тогда в чем для Лупоглазого корысть? Ведь не от доброты душевной он предлагает Юнию свое посредничество - желает поиметь за это процент? Наверное… И заодно избавиться от конкурента - вот оно, главное! Ну да, ну да… Ладно, посмотрим, что из всего этого выйдет? - Если ты не против… - Тит шмыгнул носом. - Вчера из Могонциака приехал один заинтересованный человек, остановился на постоялом дворе. Очень верит в справедливость, в справедливость для всех - такой уж он человек. Можно ему зайти завтра с утра? - Что ж, - Рысь усмехнулся. - Пусть заходит, посмотрим… - Надеюсь, он получит от тебя веру в законы! - расхохотался гость. - И эту свою справедливость для всех. - И справедливость для всех, - тихо повторил Юний. - Omnes, quantum potes, juva.
Глава 2 Декабрь 234 - январь 235 гг. Могонциак (Майнц) Сопутствующие проблемы судопроизводства
Но даже наиболее блестящие юристы этого времени не были теоретиками, а являлись прежде всего практиками… Они рассматривали право не в абстрактном виде, а как серию жизненных и подлежащих судебному решению проблем.Юний вытянул ноги к очагу, наблюдая, как от подошв башмаков поднимается и быстро исчезает белый горячий пар. Потрескивая, горели дрова, приятное тепло быстро охватывало молодого человека, глаза слипались, клонило в сон… Нет! Рысь тряхнул головой - только не спать! Не за этим же он сюда пришел? Протерев глаза, Юний украдкой осмотрел корчму - длинный узкий зал, столы, лавки, прокопченные стропила. Вдоль стен тускло горели светильники, то и дело распахивалась входная дверь, впуская вместе с посетителями очередную порцию промозглого холода. Накрапывавший с утра дождик ближе к обеду сменился самым настоящим снегопадом, и Рысь благодарил богов, что надел сегодня и теплый шерстяной плащ, и крепкие башмаки, и штаны. Здесь, в Пограничье, штаны носили почти все римляне - холодно! Даже не брезговали ходить в них по гостям или в присутственные места, что в самом Риме считалось бы верхом неприличия и дикого провинциализма. Раньше Рысь представлял себе Могонциак жуткой дырой, однако действительность оказалась куда лучше - город был большим и красивым. Выстроенный в типично римском стиле - с просторным форумом, украшенным статуями, и прямыми улицами, он привольно раскинулся на левом берегу широкой реки, несущей свои воды в холодное Германское море. Множество лодок и кораблей покачивалось у пристани, вернее, уже вмерзло в лед, опасно-тонкий, беловато-зеленый. Ну разве это лед? Рысь с детства помнил совсем другой лед - толстенный, надежный, по которому проезжали тяжелые возы и целые отряды, не говоря уж об отдельных всадниках. А здесь так, ледок. Ведь и не морозит особо - редко когда идет снег, в основном дождик. Впрочем, для римлян и это испытание. Хотя, конечно, местные давно ко всему привыкли. Корчемный служка с поклоном поставил на стол перед Юнием большую деревянную кружку с пивом и тушенное с травами мясо, завернутое в только что выпеченную лепешку. Вытащив из-за пояса гладиус, Рысь отрезал от мяса кусок и, подув на него, с удовольствием отправил в рот. Ничего оказалось мясо, вкусное, приготовленное не на римский манер, а как готовят местные - сохраняя все соки. - Ничего, если я присяду рядом? Повернув голову, Юний увидел перед собой высокого легионера в шерстяной верхней тунике, штанах и плаще, с мечом в ножнах на правом боку. Могонциак, как все селения Пограничья, сильно напоминал воинский лагерь - из трех встречных двое обязательно окажутся легионерами, что и понятно: воинственные германские племена требовали неусыпного присмотра, и император не жалел денег на войска. Правда, здешние воины сильно отличались по внешнему виду от тех, кто служил, к примеру, в Галлии или Испании, в первую очередь своей простотой. Они носили гладкий, безо всяких украшений, панцирь-кирасу, простой круглый шлем без перьев - все пусть не так красиво, зато удобно. Этот легионер явно был не из новичков, и, судя по морщинам на обветренном лице, возраст его уже приближался к ветеранскому. - Пожалуй, тебе не так и много осталось до участка земли в четыреста югеров и хорошей пенсии? - усмехнувшись, подвинулся на лавке Рысь. - Три года! - радостно осклабился воин. Видно, подобные вопросы были ему чрезвычайно приятны, на что и рассчитывал Юний. - Три года, - усевшись, повторил легионер. - Всего три года, даже самому не верится. Семнадцать лет прошло с тех пор, как я вступил в славный легион «Августа» еще совсем сопливым юнцом. Пролетели, как один миг. - Давай-ка выпьем за твою нелегкую службу! Эй, слуга, неси еще пива… Впрочем, постой. Не найдется ли в корчме вина? - Хм, - посмотрев на легионера, скривился служка - молодой рыжеволосый парень, видно, из тех рабов, что были захвачены за рекой. - Боюсь, что не найдется, мои господа… - Честный малый! - захохотал воин. - Не хочет приносить нам скисшее вино, знает - чревато! - Да, лучше велите принести пива, уважаемые. - Что ж, неси… Служка умчался и быстро вернулся с двумя пенными кружками. - Публий Корнелий Марцеллин, - вмиг опростав кружку, представился легионер. - Легион «Августа», вторая когорта. - Ант Юний. - Рысь вытер губы. - Юрист. - Юрист, вот как?! - Корнелий хлопнул глазами. - А я сразу почувствовал, что ты не простой человек. Рад знакомству. Знаешь, я не из тех, что кичатся своим воинским званием и ни во что не ставят всех прочих. А ты и через три года здесь будешь? - Не здесь, так в Августе Треверов найти можно! - Отлично! - снова расхохотался легионер. - Не знаю, как сейчас, а через три года ты мне, верно, понадобишься. - Всегда готов к услугам. - Юний со всей серьезностью кивнул и пригубил пиво. - А тебе, думаю, уже пора начинать присматривать себе участок. Не все еще расхватали? - Скажешь тоже! Земли полно. - Я имею в виду хорошую землю, из тех, что не только пригодны к обрабатыванию, но и к устройству виллы. - Рысь потянулся. - А это ведь не такое простое дело, верно? Нужно все предусмотреть - и чтоб была вода, и дорога, и строительный материал. Да много всего нужно. - А ты, я вижу, разбираешься. - Корнелий посмотрел на нового знакомца с нескрываемым уважением. - За тем сюда и приехал, - скромно потупил глаза Юний. - Не знаешь ли ты случайно такого Гнея Октавия Лепида? - Гнея Октавия? - задумчиво переспросил легионер. - Нет, не знаю. А кто это? - Так, один ветеран. Тоже получил землю, теперь не знает, что с ней делать. - Не знает? - Корнелий удивился. - Что же он не построит виллу? Не прикупит рабов? Пенсия-то, я думаю, позволяет. Двенадцать тысяч сестерциев - не шутка. Эх, скорей бы прошли эти три года! - Дело не в пенсии - в соседях, - кратко пояснил Рысь. - Участок-то у него за Черным урочищем, знаешь? - Ах вот оно что, - воин понятливо кивнул. - За Черным урочищем, значит… Гиблое место! - Гиблое? - Юний прищурил глаза. - Видишь ли, я не местный. Не расскажешь, что это за урочище такое? А то я ведь только название и знаю. - Что ж, рассказать можно. - Легионер впился зубами в мясо. Пока он жевал, Рысь, бросив проходившему мимо служке мелочь, заказал еще пару кружек и принялся с нетерпением ждать, когда его собеседник насытится. Честно сказать, клиент, присоветованный Лупоглазым Титом, оказался типом упрямым и даже несколько глуповатым. Выйдя в отставку, Гней Октавий Лепид получил положенные по закону четыреста югеров земли милях в двадцати от Могонциака, за пресловутым Черным урочищем, издавна пользующимся дурной славой. Там же находилась и деревня одного из германских племен - херусков или сигамбров, - и так получилось, что эти люди считали часть полученной ветераном земли своей. И ладно бы это были дикие, никому не подчиняющиеся племена - кто бы тогда их спрашивал? Так ведь нет, именно эти херуски - или сигамбры - вот уже лет с полсотни являлись союзниками Рима, а двадцать два года назад эдиктом императора Каракаллы, как и все прочие провинциалы, получили права римских граждан и теперь честно платили налоги. Так что наплевать на их мнение глуповатому Октавию было затруднительно. Он, конечно, попытался распахать луг - или пастбище, Юний пока не особо вникал в подобные мелочи, - но сигамбры (или херуски) тут же поднялись на защиту и едва не перебили всех рабов Октавия во главе с хозяином. Причем сделали это, как понимал Юний, на вполне законном основании. Сам Октавий Лепид, вспоминая тот эпизод, лишь бешено вращал глазами да выкрикивал какие-то невнятные угрозы. Пояснить что-то большее по существу дела он был не в состоянии. Вот и приходилось теперь добывать информацию самому. Юний, конечно, мог бы зайти в канцелярию легиона - только кто бы там что показал штатскому? В Пограничье как нигде более в почете были воины, легионеры на государственной службе - всех прочих откровенно презирали. Вот и новый приятель, Корнелий, тоже бы воротил нос, кабы не собирался на пенсию и не понимал, что в таком случае очень пригодился бы знакомый юрист - казусы случались всякие. - Ну, что тебе рассказать? - расправившись наконец с мясом, легионер откинулся к стенке. - Черное урочище - это, как бы тебе сказать… Да тут целая история… Корнелий, конечно, был не очень хорошим рассказчиком, не оратором, прямо скажем, однако все же куда лучше Лепида. Тема урочища неожиданно оказалась близка и соседям по столу, которые поначалу прислушивались к рассказу легионера, а потом начали вставлять замечания, что, в принципе, было весьма на руку Рыси. За этим он в корчму и зашел, а не только для того, чтобы погреться да попить пива. Хотя и для этого тоже. Черным урочищем называлась поросшая густым сосняком гора да огромный овраг посреди мертвого леса, толстенных, когда-то поваленных бурей деревьев. Стволы их почернели от времени, отсюда и название урочища. Заросший густым колючим кустарником овраг спускался к реке, а мертвый лес тянулся по обеим его сторонам мили на три - и это были на самом деле мертвые земли, куда никто никогда не ходил. Говорили, что когда-то давно один пастушонок сунулся в урочище поискать пропавшую корову - на следующее утро у дороги нашли сразу две головы - коровью и несчастного пастушонка. Самое интересное, что головы были не отрублены, что еще можно было бы свалить на разбойников-алеманов. Нет, с окровавленных шей свисали лоскутки кожи со следами острых зубов! Местные жители со страхом рассказывали, что в Черном урочище издревле обитает оборотень, а может, и не один. Правда, людей, тех, кто не забредал в мертвый лес, оборотень не трогал, а вот коровами не брезговал - до самого леса тянулись луга, полные сочной травы и клевера, и пастухи иногда теряли бдительность. - А что там за селение рядом? - напомнил Рысь. - А, ты про херусков? Гретарк - так оно называется, а что это означает в переводе с их варварского наречия, извини, не знаю. - Староста там хитрющий, в этом Гретарке, - заметил кто-то из слушавших историю посетителей, по виду крестьянин или мелкий торговец. - Ну-ка, ну-ка, - заинтересованно повернулся к нему Юний. - Что за староста? - Хизульф, так его зовут, кажется. Тот еще жук. - Это как - жук? - Да так, - крестьянин (или торговец) поправил сползший с плеча плащ, подбитый заячьим мехом, - себе на уме. И серебришко у него водится, хотя деревня бедная. - Да германцы все бедные, иначе б не рвались так в империю! - громко расхохотался Корнелий и, хлопнув Юния по плечу, предложил завалиться в лупанарий. - В лупанарий? Это хорошо, - улыбнулся Рысь. - Только как-нибудь в другой раз, сейчас, извини - дела. Меня же, как волка, ноги кормят да еще мозги. - Что ж, - легионер развел руками, - как знаешь. А я пойду - в лупанарии Сервилия веселые девки! Рад был знакомству. - Я тоже. Рысь проводил нового знакомого до самых ворот, краем глаза следя за торговцем-крестьянином в плаще на заячьем меху - выйдя во двор, тот как раз отвязывал от коновязи запряженную в телегу лошадь. - Твоя? - подойдя ближе, кивнул на телегу Юний. - Ну да. - Мужик обернулся. В круглой, натянутой на самые глаза шапке, отороченной собачьим мехом, с узенькой редковатой бородкой, он чем-то напоминал утомленного зимней непогодью сатира. - Хочу нанять тебя, - Рысь улыбнулся. - Видишь ли, мне нужно привезти дров. - Привезу! Конечно, привезу, господин! - явно обрадовался крестьянин. - Тут и говорить нечего. Дорого не возьму, не думай. Тебе каких дров - колотых или сойдет и хворост? Юний задумался: вообще-то, положа руку на сердце, дрова ему и вовсе не были нужны - пусть о том болит голова у хозяина того доходного дома, в котором Рысь снял двухкомнатные апартаменты на втором этаже. Не самый шик, но и не вовсе уж бедно. - Сойдет и хворост, - подумав, махнул рукой молодой юрист. - Когда привезешь? - А когда скажешь! Только куда везти-то? - Знаешь доходный дом Помпония Метлы? - А, четырехэтажный, тот, что напротив театра? - Он. - Что же, Метла перестал отапливать постояльцев? - Да не перестал, - пожал плечами Рысь. - Только вот берет за отопление больно уж дорого. - Ну, это конечно… Да я привезу хворост, не беспокойся. Меня Эдоардом зовут, летом крестьянствую, зимой так, на извозе. - За город поедешь? - Куда ж еще? - Ну и я с тобой заодно прокачусь, проветрюсь. Погода-то, эвон! - Да, слава богам! Как уже надоела эта слякоть. И впрямь - то истекающие дождем, то исходящие снегом тучи, словно бы утомившись от своей гнусной работы, быстро уползали на восток, за покрытую льдом реку, открывая ясное чисто-голубое небо, в котором сверкало золотым самородком яркое желтое солнце. Пусть даже пока не грело - все равно было приятно. - Ну, поедем, коли так хочешь, - согласился Эдоард, взбивая на телеге солому. - Садись, господин! Он тронул поводья, и повозка медленно покатила по мощеным улицам Могонциака, молодой столицы Верхней Германии. Объехав форум, миновали арки акведука, проскрипели колесами мимо доходных домов, мимо базилики Августа, мимо лупанария Сервилия, мимо постоялых дворов - выбрались к воротам. На мосту через ров Юний обернулся на залитый холодным солнечным светом город. Красиво! Каменные дома, мощеные улицы, портики, чуть вдалеке - позолоченный купол храма Юпитера и Юноны, за ним - белая колоннада театра. Чем не Рим? Маловат, правда, городок по сравнению с Вечным городом, но для Германии он огромен, ничуть не хуже Августы Треверов или Колонии Агриппина. Уже начали строить каменные стены с грозными башнями, постепенно заменяя ими частокол и деревянные укрепления - на зависть соседям, на страх диким варварским ордам. Те временами нападали из-за реки, сверкавшей по правую руку широкой ледяной полосою, кое-где прерывавшейся черными пятнами - полыньями. Почти сразу за городом начинался лес - клены, осины, липы, встречались и дубравы, а чуть дальше - сумрачные ели и сосны. Дорога, как и следовало ожидать, оказалась скользкой, телега так и норовила съехать в сторону, возница Эдоард ругался на своем языке, подстегивал лошадь, иногда отвлекаясь на беседу с Юнием. А тот уж не терял времени даром, расспрашивая возницу обо всяких подробностях жизни Гретарка - германской деревни на римской земле по левому берегу Рейна. Много интересного узнал Юний, правда, так же много было и пустого, что можно было бы и пропустить, не слушать. Да только как не слушать - вдруг что-нибудь когда-нибудь и пригодится? Рысь интересовала не только деревня, но и римские виллы, расположенные неподалеку. А таковых, не считая хозяйства Октавия Лепида, поблизости от деревни и урочища имелось целых пять штук. Старательно выспрашивая об этом возницу, Юний постарался запомнить имена хозяев и места расположения вилл. Свернув на узенькую тропку, примыкавшую к главной дороге, Эдоард заехал поглубже в лес и остановил лошадь. - Хвороста тут полно, - пояснил он, вытаскивая из-под соломы топор. - Ты подожди немного, мой господин, а хочешь, так прогуляйся во-он по той поляне. Кивнув, Юний слез с телеги, стараясь не забыть полученную информацию. Ах как просились руки к каламусу и покрытой воском дощечке! Записать бы все поскорей, систематизировать, подумать… - Что это? Рысь едва не споткнулся о ржавый меч, торчащий из-под снега. Длинный германский скрамасакс - по сути, не меч, а просто очень большой нож, заточенный лишь с одной стороны. Юний пошевелил сугроб ногой и наткнулся на сломанный дротик - фрамею. - Небось нашел какое-нибудь оружие, господин? - с вязанкой хвороста на плече подошел возница. Рысь пожал плечами: - Похоже, тут когда-то была хорошая схватка. - И не так давно, мой господин, - усмехнулся в бороду Эдоард. - Алеманы нападали осенью несколько раз. Воины римского легиона едва отогнали их. - Алеманы? - Юний подкинул на руке вытащенный из снега скрамасакс с обломанным лезвием. - Что-то не слыхал про такое племя. Возница неожиданно расхохотался: - Это вы, римляне, почему-то считаете алеманов племенем. А ведь это не так. Алеманы всего лишь приграничный сброд, разбойники. Сказать по правде, кого там только нет - квады, маркоманы, свевы, бруктеры, даже венеды с ободритами. - Ободриты?! - Рысь встрепенулся, словно что-то ударило в сердце. Жажда мести, поутихшая было за четырнадцать лет, при упоминании ненавистного племени вспыхнул с новой силой. Ободриты… Именно они уничтожили род Доброя и Невдоги, именно их вождь Тварр, хохоча, изнасиловал Добронегу, а потом отдал ее на потеху своим воинам. Смерть Доброя, Невдоги, Добронеги, да всех родичей, смерть и горе - все осталось на совести шайки ободритов, осталось неотомщенным. Юний и не заметил, как порезал обломком скрамасакса ладонь, и белый сугроб оросили горячие алые капли. - Ну, что, господин? Едем? Голос возницы вывел Рысь из оцепенения. Юний усмехнулся и, вытерев окровавленную ладонь снегом, уселся в груженную хворостом телегу. Топливо, кстати, пригодилось. Флакс, пожилой слуга Юния, быстро разложил жаровню, и в комнате постепенно потеплело. Стемнело, снова пошел снег. Он падал мягкими крупными хлопьями, тихо кружась, окутывая белым покрывалом притихшие улицы славного города Могонциака. Велев рабу зажечь светильники, Рысь наскоро перекусил чечевичной похлебкой и уселся за стол, разложив перед собой несколько деревянных дощечек, покрытых тонким слоем воска. Взяв каламус, Юний написал на одной из них «Урочище» и положил на середину стола. Затем задумчиво посмотрел на нее, почесал затылок и, придвинув к себе, схематично изобразил на воске овраг, мертвые деревья, гору, вернее, высокий холм, круто спускающийся к Рейну. Рядом с горою, на границе мертвого леса, располагался участок Октавия Лепида; Рысь подписал дощечку «Октавий», положил рядом с «Урочищем», затем, ближе к середине стола, пододвинул третью - «Гретарк». Вокруг нее, примерно в таком порядке, который уяснил со слов Эдоарда и Корнелия, старательно разместил еще четыре таблички с именами владельцев вилл: «Теренций», «Гретиарий», «Кальвизий», «Лициний Вер». Посмотрев на полученный круг, Юний поднялся и задумчиво заходил по комнате. Затрепетало пламя светильников, отбрасывая на стены и потолок черные дрожащие тени. Юний подошел к медному зеркалу, висевшему на стене напротив входа, - предмет, прямо скажем, мало распространенный, особенно в доходных домах, но здесь зеркало почему-то было, наверное, эти апартаменты хозяин дома прежде сдавал какой-нибудь гетере. Посмотрев в зеркало, Рысь улыбнулся - вряд ли его сейчас узнал бы кто-нибудь из старых знакомых. Светлые волосы, подстрижены не коротко и не длинно, небольшая бородка с усами - да, уже не юноша, но муж, как-никак двадцать шесть лет. Даже, кажется, цвет глаз изменился - были ярко-голубые, а стали какие-то сероватые, словно бы припорошились пылью. Впрочем, это, наверное, казалось. Отойдя от зеркала, Юний снова бросил взгляд на разложенные по столу таблички. Уселся, придвинул себе «Октавия» и, подумав, подписал по краям: «пастбище - спор с Гретарком» и «гречишное поле - спор с Манлием». Итак, Октавий, Гней Октавий Лепид. Ветеран, получивший участок земли на границе. Получил по закону, в собственность, и тут же возникли проблемы с соседями - с Манлием, таким же ветераном, и с Гретарком - общиной херусков. Интересно, как так могло получиться? Ошиблись при кадастре земель? Может быть. А может быть, и сам Октавий чего-то не понимает или не все говорит. Тем не менее он владеет своим участком на основе «доминиума», то есть имеет все причитающиеся собственнику права: владения, пользования, распоряжения, пользования плодами, право на защиту и прочее. Участок Октавия являлся универсальным - как целостное имущество - и первоначальным приобретением. А понятие «первоначальный» означает, что право на владение данным участком земли возникло у Октавия впервые путем адсигнации… Да, именно путем адсигнации - бесплатного раздела провинциальной земли, кстати, без права продажи! Значит, в целом следует признать, что данная собственность никакой не «доминиум», так как право распоряжения собственника ограничено. Но ведь на основании именно такого права получил землю и сосед Октавия, Манлий. А из-за гречишного поля они ссорятся потому, что граница участков, скорее всего, была проведена формально, без учета существующих на местности обстоятельств - ручьев там и прочего, в силу чего Октавий и посчитал поле своим. Как он пояснил, поле это не обрабатывалось, вообще не было полем - так, голая полоска земли, заросшая репейником и лопухами. Именно Октавий велел своим рабам распахать и засеять ее. Следовательно, если рассуждать логически, это поле теперь принадлежит Октавию, то есть тому, кто его обрабатывает. Впрочем, Манлий может выступить с публициановским иском и доказать в суде законное право на владение полем… Правда, он это поле не обрабатывал, но суд может признать Октавия добросовестно заблуждающимся пользователем и обязать вернуть участок. А может и не признать право Манлия, больно уж все тут запутанно и толкуется по-разному. Что ж, тогда главное - разыскать того, кто составлял кадастр. И если это гречишное поле и в самом деле непонятно кому принадлежит, то Октавий будет иметь на него преимущественные права, ведь он его уже обработал: распахал, засеял и получил урожай. Да, в данном случае дело, несомненно, решится в пользу Октавия. А вот что касается той деревушки, Гретарка, то тут все сложнее. Несомненно, ее жители использовали пастбище по назначению и владели им по праву… Но может, и не владели, здесь надобно все хорошенько проверить. И также установить, кому именно, с формальной точки зрения, принадлежало пастбище: всей общине Гретарка или какому-либо частному лицу, например - старосте. Да и вообще, как давно существовал здесь этот Гретарк? Еще до римского завоевания, или это селение переселенцев? Все необходимо было выяснить, и выяснить тщательно, не торопясь, ведь от исхода первого дела зависела репутация Юния в Могонциаке. А город был неплохой, перспективный в смысле юридических дел и прилагающихся к ним гонораров. Итак - завтра ж посетить канцелярию наместника… И да помогут Юнона с Юпитером в сем благом деле.История государства и права зарубежных стран. Том первый
Юнона с Юпитером, как выяснилось уже к полудню, помогать молодому юристу вовсе не собирались. Может быть, он их о том плохо просил, а может, не считали нужным связываться со всякой там казуистикой, в общем, помощи от богов Юний так и не дождался, да и, честно говоря, не очень-то и ждал. Не понаслышке зная нравы военных, он и не предполагал, что ему вот так запросто поведают все кадастровые тайны. Но вот чтоб так нагло, с порога, прогнать, даже не посмотрев на то, что Юний представился вышедшим в отставку центурионом! Оно, конечно, частный юрист - та же собака, всякий норовит обидеть, но не до такой же степени! Тем более бывшего легионера. Кадастровыми делами в Могонциаке, как и следовало ожидать, заведовал не гражданский чиновник, а воинский интендант. Лысый, кругленький, с оттопыренными ушами и небольшими усиками - по виду типичная тыловая крыса, на которых, впрочем, во многом и держалась вся мощь римской армии. Хорошо, Юний успел-таки представиться отставником, по крайней мере, разговор пошел вежливый, правда - недолгий. - Нет, ничего у нас не осталось, - коряво усмехнулась «крыса». - Все сгорело дотла! Что ж… В принципе, Юний примерно чего-то такого и ожидал. В Пограничье власть принадлежала военным, и первым лицом города считался вовсе не городской префект, а командир легиона. Однако нужно было что-то делать… Оказавшись на улице, Рысь вдруг улыбнулся. Ну, конечно же, как он сразу не догадался? И совершенно незачем ломиться в закрытую дверь, пусть лучше это сделает истец - заслуженный ветеран Гней Октавий Лепид. В конце концов, это ведь его дело! Рассудив таким образом, Юний вышел на площадь перед дворцом наместника и вдруг вздрогнул, увидев быстро идущего навстречу человека - сильного, коренастого, крепкого, с обветренным крестьянским лицом. Домиций Верула! Рысь накинул на голову капюшон и отвернулся. Впрочем, Домиций не обратил на него никакого внимания. Поглощенный беседой с какими-то военными - центурионами, судя по серебряным виноградным гроздьям на доспехах, - он пересек площадь и, уверенно кивнув часовым, вошел во дворец. Однако… Юний присвистнул, проводив взглядом старого своего знакомца еще по Британии. Именно там, в Виндоланде - городе-крепости у Адрианова вала, - Верула лет пять назад… да нет, пожалуй, уже чуть более… склонял Рысь к переводу в штаб и совершению должностных преступлений. Именно Верула пытался искать таинственные сокровища иценов, правда, без успеха. Зато куда более успешно он проворачивал финансовые аферы и едва не подвел под суд наместника Нижней Британии - легата Клавдия Апеллина, того самого, чья юная приемная дочь воспылала к Юнию нешуточной страстью. Правда, сам Юний ее так и не смог полюбить, хоть и была Клавдия вполне красивой и образованной девушкой. Что ж, сердцу не прикажешь… А Домиция Верулу следовало опасаться. Юний знал, что он где-то в Германии, но никак не предполагал встретиться, да и, честно говоря, уже и забывать начал все британские авантюры - ведь столько времени прошло. Интересно, в каких чинах сейчас Домиций? Поди, уже командует когортой? А может быть, стоит его использовать? Да-да, использовать, чем плоха идея? Конечно, Верула нечист на руку, но ведь теперь он никоим образом не сможет обратить Юния на служение своим не очень-то благородным целям - что проку ему от частного юриста? Был бы Юний государственным чиновником, эдилом, а еще лучше квестором, вот тогда… А так… Немного поразмыслив, Рысь отправился домой, где перекусил жареным мясом в расположенной на первом этаже закусочной, и, выпив вина, поднялся к себе. Он вовсе не собирался немедленно отправляться на виллу Октавия, за два десятка миль от Могонциака - не ближний свет тащиться по скользкой дороге! Летом было бы получше - по реке можно добраться, а сейчас разве что на попутной повозке. Рысь по этому поводу не очень переживал: послезавтра, в январские нундины, Октавий должен был появиться на рынке, там-то они еще загодя и условились встретиться. До послезавтра можно и подождать, да заодно поискать в городе парочку легоньких дел в целях пополнения личного бюджета.
Деньги пока имелись, но они ведь имеют нехорошее свойство кончаться. Оно, конечно, можно было бы плюнуть на все да завалиться на целый день в объятия лени или лучше в объятия веселых девиц из лупанария Сервилия. Может, кто другой так бы и сделал, да только не Рысь, с недавних пор привыкший думать о завтрашнем дне. Да, были времена, когда он просто жил себе, не обращая внимания на мелочи бытия. Тогда он был подростком, а подросткам вообще несвойственно задумываться о будущем, равно как рабам, а уж тем более - гладиаторам. И легионерам. Сегодня жив, а завтра - кто знает? Поэтому живи весело, щедро сори серебром, если оно есть, если же нет, не беда - прокормят друзья, да и государство не оставит в беде. Да, так оно и было. Рысь вдруг поймал себя на мысли о том, что почувствовал себя по-настоящему свободным не тогда, когда получил рудис из рук императора Александра, а всего лишь пять лет назад, когда, вернувшись из Британии, порвал с военной службой. С тех пор он был предоставлен сам себе - и это приучало дорожить свободой! Итак, для достойного заработка одного дела Октавия мало. Жаль, в Могонциаке еще никто не знал такого юриста - Анта Юния Рысь по прозвищу Юстус, то есть Справедливый. Нужно было, чтоб узнали, и поскорее узнали - в конце концов, Могонциак ничуть не хуже Августы Треверов, а жизнь здесь куда более кипучая, следовательно, и возможностей заработать больше. Так почему бы не переселиться сюда окончательно? Тем более что от приграничного Могонциака не так уж далеко до свободных варварских земель - квадов, сигамбров, саксов… и ободритов! Юний, хоть и считал себя цивилизованным человеком, истинным римлянином, обожающим книги и театр, тем не менее ясно ощущал, что под внешней оболочкой киника где-то глубоко сидел все тот же варвар, юноша по прозвищу Рысь из далекого озерного рода. И это, казалось бы, столь глубоко запрятанное сознание варвара властно требовало мести! Несчастные души отца, матери, сестры и других родичей вот уже почти полтора десятка лет напрасно взывают к Рыси! А он ведь единственный оставшийся в живых… Или - не единственный? Тем не менее месть нужно было совершить, и Юний знал, что когда-нибудь сделает это, иначе он просто не смог бы жить. И что с того, если Тварра, скорее всего, уже давно нет в живых, ведь мстят не человеку - роду. Если нет Тварра, нужно убить самых знатных, самых значимых людей из его рода - это знает любой мальчишка-варвар. Но ведь он-то, Ант Юний Рысь Юстус, не варвар! Вернее, не совсем варвар… Усевшись на ложе, Рысь обхватил голову руками. Давно, давно его не посещали подобные мысли. Что ж, может быть, сейчас они пришли вовремя? Ближе к вечеру, накинув на плечи теплый, с зеленым подбоем плащ, Юний вышел из дома и, миновав театр, направился на один из постоялых дворов, где, как он знал, хватало всякого люда, явно нуждавшегося в услугах юриста. Рысь нарочно уселся в самом углу, так, чтобы было все видно, и, заказав рыбу и пиво, принялся терпеливо ждать, словно рыбак ожидает поклевки или паук - муху в своих тенетах. Корчма быстро заполнялась людьми. По всему чувствовалось, что приближались базарные дни - нундины, многие владельцы дальних вилл уже приехали в город с возами и слугами. Пригнали на продажу не забитый осенью скот крестьяне. Рыжий, судя по всему, задиристый парень, широкоплечий, с увесистыми кулаками, с независимым видом уселся за один из столов, отпихнув плечом пьющую братию. Тут же подбежавший к столу служка поставил перед парнем объемистую деревянную кружку с брагой, которую рыжий и опростал, а затем шумно вытер губы. Один из сидевших за столом - небольшого росточка мужичок с реденькой сивой бородкой, одетый, как римлянин, в несколько туник и накидку-паллу, обернулся и что-то сказал нахалу, видимо, сделал замечание - и тотчас же получил увесистую затрещину! Сотрапезники сивобородого явно побаивались доводить дело до драки, а на драку-то и рассчитывал рыжий - видно было, как у него чесались руки. Обиженный рванулся, но его остановили; тогда он махнул рукой и вышел на двор, что-то недовольно бурча. Ага! Юний потер руки - тут явно наблюдался частный деликт, а именно - «обида», причиненная чести путем действия. Карается, между прочим, солидным штрафом в пользу потерпевшего. - Эй, приятель! - Выскочив на улицу, Рысь догнал сивого. - Кажется, ты не поладил с тем молодым рыжим нахалом? - Твое какое дело? - хмуро обернулся тот. - Самое прямое, - широко улыбнулся Юний. - Я ведь, знаешь ли, юрист, и не из последних. - Юрист?! - Сивобородый недоверчиво прищурился. - А мне что с этого толку? - Я помогу тебе получить с обидчика пару десятков сестерциев, а если повезет, то и три десятка! - Два десятка сестерциев? Гм… - Позволь узнать твое имя, уважаемый. - Меня зовут Фульвий, Фульвий Бастинд, потомственный рыботорговец! - Сивый приосанился. - Ант Юний Рысь, юрист из Августы Треверов, - представился Рысь. - Я думаю, такому уважаемому человеку, как ты, Фульвий, следует раз и навсегда осадить нахала! - Осадить, да! - осклабясь, вскричал рыбник, но тут же замялся. - Как же я притащу Квинтилия в суд? Он вон какой здоровый, да и дружков у него хватает, удавил бы, по правде говоря, всех! Юний рассмеялся: - Я вижу, ты своего обидчика неплохо знаешь. Успокойся, тебе не придется тащить его к претору, это не твоя забота. Идем, я помогу тебе составить иск. - Да, но ты ведь это не бесплатно делаешь, - вдруг забеспокоился будущий истец. - Дорого не возьму, все ж таки это мое первое дело в вашем городе. Идем, идем, не сомневайся, нахалов надобно учить! - Кто бы спорил? - пожав плечами, торговец рыбой отправился вслед за Юнием.
Надо сказать, претор не откладывал дела в долгий ящик, а назначил судью уже на следующий день. Судья - тощий, длинноносый и длинноногий, чем-то похожий на аиста - тоже был скор и первым делом дал слово истцу, вернее, его представителю - Юнию. - Уважаемый судья, дело моего подзащитного просто и незатейливо, как латунный дупондий, - поклонившись, начал свое выступление Рысь. - Есть внешнее действие - подзатыльник, имеется и деликт - обида, - явившийся прямым следствием указанного внешнего воздействия, нанесшего моральный ущерб уважаемому господину Фульвию Бастинду. - Ну да, ну да, - покивал судья. - Не спорю, здесь налицо каузальный нексус, сиречь - причинно-следственная связь между противоправным действием и его последствием в виде наступившего морального ущерба. Что может сказать по этому поводу ответчик? Эй, дубина, я тебя спрашиваю! Судья грозно воззрился на рыжего нахала Квинтилия, доставленного на судебное заседание вооруженной стражей. Под левым глазом парня расплывался синяк, щеку пересекла кровавая полоса - видно было, что он переоценил свои силы и явно недооценил возможности суда. И куда только делось все его нахальство? Рыжие кудри поникли, глазенки бегали да большей частью и вообще смотрели в пол, как бывает со всеми наглецами, едва только те почувствуют оказываемое на них давление. - Квинтилий Автлемар, так твое имя? - небрежно осведомился судья. - Так, - сглотнув слюну, кивнул рыжий. - Надо говорить - «так, господин судья», - наставительно изрек представитель римского правосудия и так сильно качнул носом, словно хотел проткнуть им несчастного ответчика насквозь. - Так, господин судья, - вытерев разбитую рожу, послушно произнес Квинтилий. - Я это… даже не знаю… за что меня сюда? Подумаешь, кого-то там треснул, эка невидаль! Вот этих слов произносить было нельзя! На судью они подействовали, как на быка красная тряпка. - Ах, вон ты как говоришь? - Судья нехорошо усмехнулся. - Как видно, недолгое пребывание в узилище не пошло тебе на пользу. Да знаешь ли ты, дубина, что своими дурацкими действиями ты оскорбил не только достойного гражданина империи, но и имперский закон, а в его лице - и самого цезаря! Надеюсь, ты понимаешь, что бывает за оскорбление величия? Будь ты знатен - отделался бы пожизненными рудниками или еще чем подобным, но в данном случае тебе, дубине, грозит смертная казнь путем распятия, повешения или сожжения. - За что же сожжение? - ошарашенно моргая, прошептал рыжий. Вполне довольный произведенным впечатлением, судья быстренько приговорил его к штрафу в пятьдесят сестерциев и велел гнать из здания суда в шею, что тут же и проделали стражники. - Смотри, Квинтилий Автлемар, не тяни с уплатой, - напоследок предупредил судья. - Иначе придется-таки дать ход делу об оскорблении величия. Юний мысленно восхитился действиями сего жреца Фемиды - быстро и действенно, вот бы и все так! А уж как радовался Фульвий! Сиял, словно золотой ауреус. Наказать нахала, да еще получить при этом деньги - что могло быть лучше? Благодарный истец тут же выплатил молодому юристу оговоренный гонорар, небольшой, но не в этом было дело, а в славе, которая с легкой руки рыбника начала быстро распространяться по всему Могонциаку и его окрестностям. В тот день Юний не сразу пошел к себе, а еще немного пошатался у доходных домов - день был ветреный, и не могло такого быть, чтоб с крыши не сдуло какую-нибудь плохо закрепленную черепицу, а народу на улицах полно - вдруг кого покалечит? Впрочем, Рысь зря надеялся - ветер, конечно, дул, и черепицы с крыш падали, вот только все мимо. Ну, ладно… Махнув рукой, Юний решил все же отправиться домой и, сокращая путь, свернул в узенький переулок, темный и грязный… И сразу едва не получил по голове чем-то тяжелым, хорошо - вовремя пригнулся. А когда разогнулся, в руке уже был гладиус, с которым Рысь не расставался. С усмешкой посмотрев на три темные фигуры, Юний, ни слова не говоря, напал первым. Те, крепкие молодые парни, видимо, не ожидали такой прыти, поскольку даже не сумели приготовиться к защите - ближайшего к себе Рысь ранил в руку, другому раскромсал бок, а третьему - щеку. - Я мог бы легко убить вас, - со сноровкой гладиатора выбив из рук нападавших ножи, сквозь зубы процедил Юний. - И, клянусь Юпитером, сделаю это, если ты и ты, - он кивнул крайним, - не уберетесь отсюда! Кто-то из парней глухо зарычал, и Рысь с усмешкой качнул клинком: - Не советую бросаться в драку, она будет для вас последней! Ну, вы еще здесь?! Тогда я сейчас же отрежу вам уши! - Он снова сделал резкий выпад, и парни со всех ног бросились прочь из проулка. - Эй, эй, куда вы?! - жалобно закричал третий, пониже и послабее других. Он-то сейчас и нужен был Юнию - поговорить. - А ну, повернись лицом к стене, - приказал Рысь. - Зачем? Ой… Юний, не церемонясь, ткнул парня острием меча в спину и, заставив упереться руками, обыскал, выхватив из-за пояса еще один нож и деньги. - Один, два… четыре… Десять ассов. Негусто! - Рысь почти на ощупь пересчитал деньги и разрешил: - Поворачивайся! Взяв парня под руку, он прикрыл меч плащом, устремив острие разбойнику в бок. - А вот теперь идем, - глухо сказал Юний. - Если твои дружки попытаются тебя освободить, я немедленно убью и тебя, и их. Но тебя, естественно, первым. Шагай, чего встал? Парень неохотно тронулся в путь. Нет, похоже, дружки решили бросить своего незадачливого сообщника на произвол судьбы - на быстро пустевших улицах никого видно не было, кроме нескольких поспешавших домой торговцев-разносчиков да десятка воинов, по всей видимости, направлявшихся на караульную службу. Пристроившись за воинами, Юний повел пленника до ближайшей корчмы, где потребовал у хозяина отдельное помещение. - Желаете любить друг друга без помех? - понятливо осклабился тот. - У меня тоже найдутся красивые мальчики. Прислать? - Не сейчас, - поморщился Рысь. - Вели, чтобы нам не мешали. Он швырнул хозяину пару денариев. - О, конечно, конечно, - приложив руки к груди, поклонился тот. - Никто вам не помешает, клянусь. Вот, поднимайтесь по этой лестнице. Разбойник замешкался, и Рысь подтолкнул его в спину. Поднявшись по крутой лестнице, они очутились в довольно просторном помещении, забранном пушистыми коврами и бархатными шторами. Оно было обставлено как обычный триклиниум, то есть обеденный зал: небольшой столик, подставки для кувшинов с вином, три ложа, стоявших под углом друг к другу. Потрескивая, горели светильники, стоявшая в углу жаровня источала тепло и благовония. - Садись и рассказывай. - Выпроводив хозяина, Рысь кивнул на ложе. - Да-да, рассказывай, или ты думаешь, что я привел тебя сюда для чего-то другого? Послушно усевшись, парень испуганно посмотрел на своего пленителя: - А что рассказывать-то? Юний неожиданно расхохотался: - Не думай, меня вовсе не интересует твое имя и имя твоего рода. Несомненно, это рыжий Квинтилий подослал вас меня убить? - Не убить, - покачал головой пленник. - Всего лишь намять бока. - Всего лишь? - Рысь хохотнул. - Ну, что? Намяли? Как вы меня выследили? - Показал Квинтилий. Там, после суда. Мы ведь его ждали. - Ах, понятно. А что, ты этого Квинтилия хорошо знаешь? - Да, сказать по правде, не очень, клянусь Вотаном… - Кем-кем? - Я ведь из хавков, а Вотан - один из наших древних богов. Рысь хохотнул: - Видно по говору, что ты из германцев, - говоришь, словно мешки во рту ворочаешь. - Я хорошо знаю язык римлян! - обиженно воскликнул парень. На вид ему было лет шестнадцать, а может, и пятнадцать, и восемнадцать, во всяком случае - до двадцати. Да, вряд ли этот юнец имел какое-нибудь собственное дело, скорее всего, был у кого-нибудь на подхвате, да хоть у того же Квинтилия. Или нет, Квинтилий, судя по всему, редкостный идиот, дурачина, именно что дубина, как его обозвал судья. За всей этой шайкой, вероятно, стоит кто-то более ловкий. Хотя очень может быть, что и шайки-то никакой нет, так, балуются ребята по молодости да по дурости. - Квинтилий богат? - Юний разлил по бокалам стоявшее на подставке вино. - Богат? - парень покачал головой. - Нет, не думаю. - Чего же он так легко разбрасывается сестерциями, дубовая голова? - А, не знаю, - юный разбойник безразлично мотнул головой, - он не рассказывал, чего там у них в корчме было с этим рыбником, а я не особо-то и спрашивал. - Так он тоже из ваших, из хавков, этот Квинтилий? - Его отец - сигамбр, а мать - римская шлюха, - презрительно усмехнулся юнец. - А ты, я вижу, не иначе как царских кровей?! - поддел Рысь. - Не царских, но и шлюх в нашем роду не было! - гордо ответил пленник. - И я, Адоберт из рода Гилдуина, никогда не посрамлю свой род, хотя от него уже почти никого не осталось. - О! - усмехнулся Юний. - Что-то ты слишком осмелел,парень. Не стоит ли передать тебя в руки правосудия за покушение на убийство? - Мы не хотели тебя убивать. - А это ты будешь доказывать претору! Вряд ли он тебе поверит. Адоберт с горечью усмехнулся, резким жестом смахнув с худого лица прядь длинных темно-русых волос. В светлых глазах его на миг промелькнуло презрение. - Ты сказал - правосудие? И это говоришь ты, римлянин? - Да, правосудие! - твердо откликнулся Юний. - Оно есть, как сегодня смог убедиться твой рыжий приятель. Или ты считаешь, что всегда прав только тот, кто сильнее? - А разве не так? - Так живут звери. Адоберт вскинул глаза: - Так живут все! - Вот, упрямое чучело… - Зачем ты привел меня сюда - чтоб оскорблять или подвергнуть пыткам? Рысь засмеялся: - А я тебе не приводил, ты сам пошел со мной. - Ну да, если бы не твой меч… - А, так ты боишься смерти! - Смерть от безвестного позорна! К тому же я мало что знаю про рыжего, так что вряд ли ты сможешь хоть что-нибудь из меня вытянуть. За дверью, с лестницы, вдруг послышался какой-то шум, словно кто-то препирался. Рысь насторожился - проявленная парнем гордость как-то не очень вязалась с его испугом, и это несоответствие еще можно было понять, если бы Адоберт действительно был свободным варваром из диких пограничных племен. Но ведь это не так! Он боялся, явно боялся, но вдруг осмелел. С чего? Чуть скрипнула дверь, и легкий сквозняк качнул в светильнике пламя. Юний, не раздумывая, резким ударом ноги повалил пленника на пол и, заломив руку, приставил к шее острый клинок. - Стоять! - громко распорядился он, когда из-за распахнувшей двери кинулись в комнату двое. - Стоять! Или я проткну вашему приятелю шею.
Глава 3 Январь - февраль 235 г. Могонциак Рыбник
Это раб, но все-таки он человек.Так они и стояли, осклабясь, все трое… Да-да, трое, третьим, как Рысь и предполагал, был рыжеволосый наглец Квинтилий. Ага, явился-таки… что ж, теперь, похоже, все в сборе - настала пора окончательно выяснить отношения. Юний вовсе не собирался постоянно прятаться от обидевшихся ответчиков. С попытками мести чересчур ретивому адвокату нужно было покончить раз и навсегда, одним ударом, да как можно более громким ударом, чтоб по всему Могонциаку было слышно, и даже за его пределами. Пустой и темный проулок никак не годился для этой цели, а вот полный народу постоялый двор - как раз то, что надо! Весть разлетится сразу же, к вящей известности молодого юриста. Отлично, отлично… Если бы Юнию не приходилось держать поверженного на пол Адоберта и меч возле горла последнего, он точно потер бы руки от плохо скрываемой радости! Да, собственно, и чего было ее скрывать? Все получилось так, как Рысь и задумал. Вот они, чудики, стоят, скрамасаксы в руках держат - и как только этих подозрительных ребятишек пропустил патруль? Наверное, взятку дали, засранцы. Ну, что же вы ждете? А, боитесь за вашего младшенького? Напрасно… Рысь специально ослабил хватку, давая пленнику вывернуться и откатиться к стене. Остальные трое в ярости метнулись все разом… Вот уж точно, умалишенные, ничего не смыслящие ни в стратегии, ни в тактике. Да уж конечно, взять нахрапом, по-наглому - вот единственная и любимая тактика варваров, потому их и били римские легионы и в хвост и в гриву. Правда, в нынешние неспокойные времена все чаще выходило иначе - варвары научились от римлян искусству ведения войны, что в сочетании с их самоотверженностью давало очень даже неплохие результаты. Но эти-то трое придурков явно были не из умных варваров, эко ломанулись, дитятки… Без особого труда Рысь увернулся, походя отбив все выпады и расцарапав рыжему Квинтилию щеку - пусть разъярится, теперь чем больше шума, тем лучше. Ну да, так и вышло. Нападавшие зарычали, словно дикие звери, замахали мечами - Юний для себя решил, что эта их попытка станет последней. К чему затягивать? Да и лишние трупы в этой ситуации явно не помешают. Рысь старался избегать излишней крови, но сейчас кровопролитие должно было пойти ему на пользу. Ах, какие хорошие слухи пойдут по городу! Ант Юний Рысь? Юрист? Ах, тот самый, что не боится браться за опаснейшие дела! Вот так-то… Какому-нибудь Лупоглазому Титу небось и не снилась такая слава! Ну, ребятушки, давайте… Краем глаза Рысь уловил, как открылась дверь. Уловили и парни - как по команде убрали мечи в ножны. Это что еще за новости? Интересно… Юний обернулся - в дверях стояла женщина, вернее даже, совсем юная девушка в германском мужском платье - переплетенных ремнями штанах и меховой крутке, в длинном плаще с красным подбоем, но поясе - меч-скрамасакс в синих сафьяновых ножнах. Волосы - светло-русые, даже скорее пепельные, подстриженные по-мужски, в кружок, но уже отросшие до самых плеч. Лицо… лицо красивое, даже очень. Без стеснения разглядывая незнакомку, Юний чувствовал, что так же красива и ее скрытая теплой одеждой фигура. А глаза… большие, глубоко-синие, это были глаза повелительницы. О, какой истинно царственный гнев сверкал в них! Красивая девочка… Жаль, не та ситуация, чтобы… Впрочем, ну а почему же - не та? - Похотливый самец! - словно прочитав мысли, презрительно бросила девушка и так же гневно обвела взглядом своих. - Вы еще здесь? Я же приказала вам убираться. Что ждете? Думаете, вы явились сюда, чтобы затевать драки и судиться? Хотя, конечно, рыбника и стоило проучить… Но не так неумело, как вы! Она добавила пару ругательных фраз на каком-то германском наречии. Правда, очень может быть, что фразы и не были ругательными, но Юнию почему-то хотелось думать, что были. Парни, сконфуженно переговариваясь, удалились, даже рыжий нахал Квинтилий присмирел и, такое впечатление, посматривал на девчонку со страхом. А та лишь задержала в дверях самого младшего, Адоберта, тихо и ласково спросила что-то, тот улыбнулся, ответил и вышел вслед за остальными, плотно прикрыл за собой дверь. - Почему ты хотел убить их? - тихо спросила девушка. - Убить? - Рысь усмехнулся. - Да, убить. Я видела твои глаза - глаза охотника, а не жертвы. - Ты наблюдательна. Но это ведь не я заставил их устроить засаду! Незнакомка усмехнулась: - Квинтилий не зря ударил рыбника. Поверь, эта тварь заслужила куда большего. Квинтилий не хотел его убить или покалечить, просто показать, что есть еще люди, способные вступиться за слабых. - Надо же, - недоверчиво прищурился Юний. - Просто одно сплошное благородство! Правда, незаконное. - А эту тварь рыбника и нельзя наказать по закону! По вашему закону, закону римлян. - Девушка бросила на Юния такой уничижительно-презрительный взгляд, что тому вдруг стало обидно. Надо же, какая-то пигалица, которой вряд ли есть и двадцать, рассуждает тут о законах! - Может быть, выпьешь вина? - с усмешкой предложил Рысь. - Заодно поведаешь мне про рыбника - чем же это он так провинился? Девчонка надменно скривилась: - Я не пью вино с римскими псами! - Извини, я не вижу здесь псов. - Все римляне - псы! - с неописуемой злостью выпалила юная разбойница. - Ага! - с деланным возмущением откликнулся Юний. - Это уже тянет на оскорбление величия. А впрочем, не хочешь пить, не надо, а я так выпью. Он уселся на ложе и с видимым удовольствием опорожнил бокал: - Вкусно! Зря ты отказалась, клянусь Бахусом, зря! - Хочу предупредить тебя - не ввязывайся в наши дела, - подойдя к двери, девушка обернулась, снова ожгла синью глаз… Ах, какие глаза у нее были, все можно было простить лишь за один ласковый взгляд, но… - Знай, у нас много воинов… - У нас?! - И не все такие неумелые. Прощай, римлянин, и не забывай про предупреждение. Она вышла, оставив после себя только дуновение ветерка. Лишь синевшие в комнате сумерки напоминали Юнию васильковые глаза незнакомки. Странная девушка… Похоже, разбойница. Из тех, что промышляют по темным улицам. Жаль. С таким умением повелевать людьми можно было бы многого добиться. Хотя, а что дает римский закон женщинам? Власть отца и мужа, ныне, слава богам, не такую жуткую, как в старину? Известную свободу, конечно, он им предоставлял, в первую очередь - знатным матронам. А эта девочка с васильковым взглядом… Наверное, она из каких-нибудь союзных Риму племен, например - хавков или хамавов. Может быть, даже знатного, по местным меркам, рода, дочь вождя или старосты. Эх, надо было спросить имя. Хотя ответила бы? Кто знает… Юний долго не мог заснуть в эту ночь. Уже придя домой, ворочался на ложе, прогоняя Флакса - старый раб все заглядывал проведать, что с господином, не заболел ли? - Нет, Флакс, не заболел, - отмахивался Рысь. - Но, похоже, ранен. - Ранен?! - О, не беспокойся. Я в переносном смысле. Помнишь, как там у Овидия?Сенека
Не с кем было ему воевать - соперники скрылись,
Некого было судить - тяжбы умолкли в судах.
Что оставалось ему, чтоб не стынуть без дела?
Влюбиться! [11]
При этих словах интендант вздрогнул, и в маленьких глазках его на миг промелькнула растерянность… или это просто так казалось? Да нет, похоже, не показалось. - Земельный кадастр? - пожевав губами, тихо повторил Папирий. - Э… даже не знаю, смогу ли помочь. - А что так? - Непростое дело. Рысь незаметно подмигнул Октавию и с готовностью пообещал заплатить за труды. Странно, но это приятное предложение тоже не вызвало у интенданта никакого энтузиазма. - Видишь ли… э… гмм… Октавий, я уже говорил уважаемому юристу о том, что у нас осенью был пожар… Вряд ли записи сохранились. Хотя, если хочешь, я поищу. - Вот-вот, поищи, славный Папирий, - осклабился ветеран. Канцелярский работник со вздохом вышел из-за стола и принялся истово рыться в сундуках, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Надо признать, активность в деле поиска нужных табличек он проявлял большую, только вот пользы от нее было - ноль. Папирий так ничего и не нашел и виновато - и, как показалось Юнию, с облегчением - развел руками: - Ну вот видишь, Октавий… Я бы и рад бы помочь, но, видно, все сгорело. - Жаль, жаль, - сокрушенно покачал головой ветеран и беспомощно обернулся к Юнию. - Похоже, мы так и не выиграем это дело. - Отчего ж? - уже выйдя на улицу, обнадежил юрист. - Насчет гречишного поля ты теперь можешь не беспокоиться. Раз именно твои люди начали его обрабатывать, то Манлий вряд ли сможет подтвердить свои права на этот участок. Кстати, а тебе самому на руки разве не выдавали грамоту, подтверждавшую право владения? - Да я же ее показывал! - удивился Октавий. - Ах, да, - вспомнил Рысь. - Только вот насчет гречишного поля в ней ничего не сказано. Будем надеяться, что подобного нет и у Манлия. Если бы было, он бы давно у тебя все отсудил. - Значит, поле-то мое? - Старый легионер несколько повеселел. - А пастбище? - А вот с пастбищем, честно сказать, будет труднее, - признался юрист. - Кто знает, какие документы имеются у старосты Гретарка? Скорее всего - никаких. Но не будем забывать о традиции. - О чем? - Это такое словечко, принятое у нас, юристов. Эта деревушка, Гретарк, здесь всегда была? - Не знаю. - Октавий покачал головой и вдруг, бросив внимательный взгляд вперед, проворно затащил Юния в какой-то попавшийся на пути переулок. - Что такое? В чем дело? - удивленно воскликнул Рысь. - Тсс! - Ветеран приложил палец к губам и, осторожно выглянув из-за угла, поманил Юния. - Глянь-ко. Рысь внимательно осмотрел площадь, но не заметил ничего подозрительного. - Да ты не на площадь смотри, - громким шепотом пояснил Октавий. - Во-он, видишь толстяка, что подходит к дворцу? - В зеленом плаще? - присмотрелся Рысь. - С ним еще пара слуг. - Ну да, да. Это он! - Кто - он? - Да Манлий же, мой прохиндей сосед! Видно, решил еще раз попытать счастья, гнусная морда. - Ах, вот оно что… - Рысь едва не присвистнул. Неожиданным появлением Манлия он был удивлен не меньше старого легионера. Называется - напророчил! Интересно: выходит, Манлий тоже решил судиться? Все ж таки прознал о намерениях Октавия, впрочем, и не мудрено - славный воин вовсе не семи пядей во лбу. - Вот что, Октавий, - подумав, предложил Рысь. - Давай-ка подождем здесь немного. - А чего ждать-то? - Да посмотрим, с каким настроением твой сосед выйдет обратно. Знаешь, я почему-то сильно сомневаюсь, что с хорошим. - Посмотрим, - хмуро кивнул ветеран. Ждать пришлось недолго - едва появившись на крыльце, Манлий от души отвесил зазевавшемуся слуге хорошего пинка, от которого бедняга свалился с ног и покатился по широким ступенькам. Рысь улыбнулся - похоже, его ожидания оправдались: настроение толстяка, мягко говоря, нельзя было назвать хорошим. Дождавшись, когда разъяренный Манлий и его рабы скроются из вида, Юний с Октавием покинули свое убежище и, миновав площадь, расстались. Прежде чем попрощаться, Рысь договорился о скором посещении виллы - за неимением нужных документов хотелось рассмотреть все на месте, так сказать, в максимальном приближении. Уговорились через три дня, сразу после нундин, - Октавий как раз в это время собирался возвращаться домой. По дороге домой Рысь неожиданно столкнулся с рыбником - тот крикливо подгонял рабов, волокущих огромную корзину с рыбой и загородивших всю улицу. - Позволь пройти, уважаемый Фульвий, - улыбнулся Рысь. Рыбник обернулся и тут же растянул тонкие губы в улыбке: - А, это ты, славный поборник Фемиды! Не хочешь ли купить у меня свежей рыбки? Только что пойманная, прямо тает во рту. Да что говорить, смотри сам! Юний склонился над корзиной: - И в самом деле, свежая. - Свежайшая! Тебе, так и быть, уступлю по два асса за фунт. - По два асса за фунт? - Юний усмехнулся. Примерно столько же стоила хорошая жирная курица или куропатка. Впрочем, рыба тоже была отнюдь не дурна, а старый слуга Флакс умел ее замечательно жарить. И Рысь махнул рукой: - Что ж с тобой поделать? Пожалуй, возьму фунтов пять. Скажи, куда прислать раба? - О, - еще шире улыбнулся торговец, - я сам пришлю своего слугу с рыбой. Ты ведь снимаешь жилье в доходном доме? - Да, в доме Помпония Метлы, это недалеко от театра. - Знаю, знаю, о, благороднейший Юстус! Я обязательно пришлю раба, только… - Что еще? - Рысь вскинул глаза. - Только было бы неплохо, если б ты заплатил мне сейчас. Сам понимаешь, можно ли в наше время доверять рабам? Юний хохотнул: - Но рыбу-то ты им доверяешь! - Так то рыба, - резонно заметил Фульвий. - А то - деньги. Хоть они и похожи по цвету, а все же большая разница. Отсчитав рыботорговцу монеты, Юний быстрым шагом направился к дому. Льстиво улыбающийся рыбник производил скорее отталкивающее впечатление, чем приятное, но Рысь никак не мог понять - почему? То ли улыбка у него была слишком уж неискренней, то ли давали о себе знать слова синеглазой незнакомки о том, что рыбник Фульвий Бастинд - плохой человек. Ладно, пес с ним, с рыбником, главное, чтоб рыба оказалась стоящей. Придя домой, Юний бросил слуге плащ и, усевшись за стол, снова разложил таблички. «Манлий», «Октавий», «Гретарк» и еще четыре человека, вернее, четыре виллы, если можно так назвать хозяйства ветеранов. Ну, пусть для краткости так и будет - «вилла». Вот - Черное урочище, с ним рядом вилла Октавия, чуть левее - Гретиария и Теренция, посередине - деревушка Гретарк с полями и пастбищами, справа от нее - сосед Октавия Манлий, а за нею, к северу, еще два ветеранских хозяйства - Кальвизия и Лициния Вера. Все эти имена - кроме Манлия - пока являлись для Рыси лишь пустым звуком. Интересно, сколько времени придется провести у Октавия для того, чтобы хоть что-нибудь разузнать. Эх, был бы еще толковый помощник, желательно помоложе, такой, каким был когда-то в Британии Гета - юноша из бриттского племени бригантов. Теперь уж Гета вырос, женился на Марике - девушке, которая ему очень нравилась. По крайней мере, года два назад так рассказывали приплывшие из Британии купцы. Да, помощник - это было бы неплохо, да где вот только его взять? Флакс? Он верен, но, увы, далеко не молод и совсем не знает наречия диких германских племен. Купить молодого раба? А кто поручится, что ему можно будет доверять? Что он не сбежит, воспользовавшись первым же подвернувшимся случаем? Такой гарантии нет, а следовательно, и не стоит зря тратить деньги - придется действовать самому. - Можно, господин? - Старый слуга почтительно остановился в дверях. - Там пришел какой-то парень с корзиной рыбы, говорит, от рыбника Фульвия. - А, рыбу принесли?! - Юний потер руки. - Наконец-то. А вообще, на твой взгляд, какова рыбка? Флакс задумался: - Вроде бы и неплоха, хозяин. Только я ведь еще ее почти совсем не смотрел. Ну, не снулая, точно, а… - Так посмотри повнимательнее, не торопясь, - приказал Рысь. - Заодно и поговори с тем парнем, что ее принес. Порасспроси о жизни, о хозяине, посочувствуй, ты ведь это умеешь. Да, можешь угостить гостя остатками вина. - Слушаюсь, господин, - понятливо поклонился Флакс. - Не беспокойся, все тщательным образом выспрошу и подробнейше доложу. Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь, а Юний принялся нетерпеливо мерить шагами комнату. Интересно, за что был наказан рыбник? Почему это его так интересовало, Юний не мог бы сказать, наверняка здесь не обошлось без слов той, синеглазой. Милая девочка. Жаль, что разбойница, даже, можно сказать, вожак шайки - вон, как беспрекословно ее слушались парни, даже рыжий наглец Квинтилий. Хотя люди такого типа вообще проявляют храбрость лишь напоказ. Скрипнув дверью, вошел Флакс: - Готов доложить, мой господин. Юний улыбнулся: судя по довольному виду слуги, тому было что докладывать. Рыбник, как почему-то и ожидал Рысь, оказался гадом, больше всего на свете обожавшим мучить своих рабов, которых во многом и покупал специально для этой цели, особенно ценя молоденьких девочек. - Почему же слуги до сих пор не донесли на него? - выслушав, удивился Рысь. - Так он же не забивает их до смерти, господин. - Флакс покачал головой. - Рыбник хитер и коварен: выдумывает всякие наказания, вообще делает вид, что строго наказывает своих рабов за дело - кто ж его за это осудит? Уж точно, не претор! - Слуга вдруг осекся, со страхом взглянув на Юния. - Ой, господин. Я, кажется, наговорил лишнее. - Ничего, ничего, - улыбнулся Рысь. - Что еще интересного рассказал раб? - Так, - Флакс пожал плечами, - говорит, год назад от рыбника сбежала служанка, молодая девчонка, рабыня. Не вынесла издевательств. - А эти что ж терпят? Я имею в виду нынешних слуг рыбника. - А они именно что слуги, - пояснил Флакс. - Так говорил Хротальв, ну, этот парень, что приносил рыбу. Хозяин наказывает их, и часто, и строго - но специально не издевается, для того у него есть другие рабы. - Хм… Так-так, интересно… Юний неожиданно почувствовал укол совести - зачем помогал такому мерзавцу? Или, говоря словами императора Веспасиана, деньги не пахнут? Ну, нет, несмотря на весь свой цинизм, Рысь так не считал. Помогая мерзавцам, не заметишь, как и сам превратишься в подобного. А как тогда себя уважать? Получается, что никак. - А что, если посоветовать рабам Фульвия писать на него доносы? - О, думаю, они не согласятся, - слуга с сомнением покачал головой, - Хротальв и второй «раб для хозяйства», забыл, как его зовут, никогда не пойдут на это - слишком уж боятся своего хозяина. Он в любой момент он может продать их на рудники, а это верная смерть. - Похоже, я знаю того, кто вовсе не боится рыбника, - себе под нос тихо пробурчал Рысь. - И к тому же прекрасно осведомлен о всех его делишках… А та девушка, которая сбежала год назад… Раб не рассказывал, как ее звали? - Нет. - Флакс покачал головой. - Хотя он упоминал, что она скрывается в одном из веселых домов, точнее - в лупанарии старухи Кальдансы. - И что, эта Кальданса не боится использовать беглых рабынь? - Я и сам удивляюсь, мой господин. - Что ж… Отпустив слугу, Юний задумчиво уставился в потолок, давно почерневший от чада светильников. Значит, вот оно как… Ну и рыбник, выходит, не зря его при всех оскорбили действием. И правильно. Гад должен знать, что он - гад, даже несмотря на то, что его нельзя наказать по закону. А сколько таких гадов по всей империи? Страшно даже представить. Правы, ох правы знаменитые философы и юристы типа Сенеки, давно уже писавшие о том, что владение людьми развращает самих владельцев, чувствующих себя в своем гнусном праве. Впрочем, а сам-то он, Ант Юний Рысь по прозвищу Справедливый, разве сам он не владеет рабом, тем же Флаксом? Правда, если Флакс в любой момент попросит его отпустить, то… А зачем этого ждать? - Эй, Флакс! - исполненный решимости, Юний громко позвал слугу. - Да, господин? - тут же явился тот. - Приготовь чернила, я хочу официально объявить тебя вольноотпущенником! - За что, о, господин мой?! - Старый слуга с плачем повалился на колени. - Не прогоняй меня, я еще могу работать. - Ты меня не понял, мой верный Флакс, - ласково произнес Рысь. - Я вовсе не собираюсь прогонять тебя, ты останешься моим слугой, только уже вольным - и я даже буду платить тебе жалованье. - Которое мне придется тратить на пищу, одежду, жилье - все то, что я сейчас по твоей милости имею бесплатно! - Неужели тебя так пугает свобода?! - Юний с удивлением посмотрел на слугу. - Она пугает любого раба, мой господин! - убежденно откликнулся Флакс. - Ведь свобода означает ответственность. Ведь нужно будет все рассчитывать самому, самому отвечать за свои поступки и промахи, увы, я даже не знаю, как это делается, всю жизнь был рабом. - Ничего, теперь побудешь свободным. - Как ты велишь, мой господин. - Не называй меня господином, друг мой! Теперь я для тебя - патрон. В ближайшие же дни подам прошение наместнику. - Не знаю, что и сказать… Покачав головой, Флакс удалился, а Рысь, немного подумав, накинул на плечи плащ и вышел на улицу. Вечерело, но солнце еще не зашло, висело над крышами сверкающим золотым шаром. Люди возвращались с ярмарки - шумно переговаривались, ругались, пели. По всему было видно, что этот праздничный день не прошел для них даром. Юний усмехнулся, представив себе, какое многолюдье царит сейчас в городских лупанариях и прочих злачных местах. Тем не менее именно в лупанарий он и отправился - в тот, что принадлежал старухе Кальдансе, вдове одного разбогатевшего вольноотпущенника. Рысь примерно представлял себе, где находится сие почтенное заведение, но все же не смог отыскать его самостоятельно, окончательно запутавшись в узеньких улочках. Пришлось прибегнуть к помощи прохожих. Подобная просьба не вызвала у них никакого удивления - в базарные дни в городе находилось много приезжих. Миновав арку акведука, молодой юрист прошел вдоль глухой ограды из красного кирпича и, остановившись у обитой медью двери, стукнул три раза. Дверь тут же открылась, появился привратник, больше напоминавший злобного цепного пса - такой же подозрительный взгляд, оскал, только что пена с губ не текла. Пес, впрочем, тоже имелся - угрожающе лаял, сидя на толстой цепи. Черный, ростом с теленка, всем своим видом он вызывал невольное уважение - как видно, старуха Кальданса свято соблюдала спокойствие своих гостей. - Найдется ли у матушки Кальдансы приют для усталого путника? - входя во двор, осведомился Рысь. Привратник осклабился, но ничего не ответил, лишь показал рукой на вход в дом, располагавшийся под невысокой галереей, в жаркие дни дававшей прохладу, а в пасмурные служившей убежищем от дождей. Здание лупанария - трехэтажное, крепкой каменной кладки - являло собой воплощение надежности, более приличествующей базилике или храму, а вовсе не публичному дому. Обстановка внутри тоже оказалась на уровне - позолоченные колонны, изящные светильники, альковы, шелковая драпировка. Все как и должно быть в приличном, уважающем себя заведении. - Рада тебя видеть, дорогой гость! - Расплывшаяся, словно квашня, женщина в богатой столе, вышедшая Юнию навстречу, похоже, и являлась хозяйкой лупанария. Выкрашенные хной, ее волосы были уложены в замысловатую прическу, белила и румяна скрывали морщины, ярко блестевшие губы растянулись в улыбке, вот только глаза - быстрые, темные, живые - холодно смотрели на посетителя, словно желая поскорей оценить его кредитоспособность. Ну, если на то пошло, Рысь был одет неплохо: узкие серые штаны, зимние башмаки лошадиной кожи, несколько туник, одна на другую, верхняя - синяя, с золотым шитьем, - поверх всего не накидка-пенула, а легионерский плащ с зеленым подбоем, застегнутый серебряной узорчатой фибулой. Вполне преуспевающий молодой человек, средней руки чиновник или владелец каких-нибудь приносящих неплохой доход мастерских. - Я из Августы Треверов, - слегка поклонился Рысь. - Помощник аргентария Велиция Фуса. Не знаешь Фуса, госпожа? - Нет, не имею чести. - Жаль… Я приехал по делам, ненадолго, и вот, выдалось свободное время… - Ах, господин хочет отдохнуть?! - Хозяйка лупанария засмеялась. - Хотя за другим к нам и не ходят. Кого предпочитает молодой господин? Девочек или, быть может, мальчиков… Или - бывает и такое - хватких мускулистых мужчин? - Нет, нет, что ты! - замахал руками Юний. - Мужчины меня не привлекают, как, впрочем, и мальчики. - Напрасно, напрасно… - Что - мой выбор так плох?! - Для моего кошелька - да! - Кальданса снова захохотала. - Ведь и мужчины, и мальчики, как ты, наверное, знаешь, всегда стоят дороже. Что ж, не буду тебя отвлекать… Видишь там, на столике, шкатулка? Клади туда пять сестерциев задатка и поднимайся во-он по той лестнице… Каисса проводит тебя. Да, если ты и ее захочешь, то - пожалуйста, только за отдельную плату. - Идем, мой господин! Каисса - тощая смазливая девица с нахальным взглядом, одетая в коротенькую тунику, - искательно вильнула задом. Юний улыбнулся - кажется, эта девчонка была здесь на хорошем счету и много чего знала, чем, несомненно, следовало воспользоваться. - Сколько ты стоишь, Каисса? - едва поднявшись на второй этаж, Рысь прижал девчонку к стене. - О, сколько не жаль, мой господин, - игриво улыбнулась та и, обернувшись, быстро добавила: - Только решай скорее, я ведь сегодня почти не работаю - развожу гостей. - Что так? - Моя очередь. - Понятно. Ну, тогда веди, красавица, а о цене не думай - сочтемся. - Ох, вы, мужчины, всегда так и говорите. Каисса гостеприимно распахнула перед гостем двери одного из покоев, надо сказать, обставленного хоть и изысканно, но довольно скудно: подставка для кувшина с вином, золоченый светильник да широкое, устланное мягким ковром ложе. - Входи, мой повелитель! Едва захлопнув дверь, девушка тут же сбросила с себя тунику, явив тощее, с выступающими ребрами, тело, что было явно не во вкусе Юния, но тут уж пока выбирать не приходилось. Впрочем, грудь Каиссы оказалась крепкой и круглой, ну а лицо весьма симпатичным, особенно в обрамлении копны спутанных черных волос, кои девушка, отбросив прочь заколку, тут же разбросала по плечам. - Ложись, мой господин, - покачивая грудью, она кивнула на ложе. - И не беспокойся, я сама раздену тебя. С завидным проворством Каисса освободила посетителя от одежды, и Юний глухо застонал, сжав в объятиях смуглое упругое тело…
- Я вижу, у тебя давно не было женщин, мой господин. - Каисса в изнеможении растянулась на ложе. - Ты такой ненасытный! - Ну да, - Юний кивнул и погладил девчонке грудь, - я ведь приезжий… Ты что, уже собираешься? - Да, мне пора, господин… - Встав, Каисса натянула на себя тунику. - Видишь - ширма? За нею бассейн, вернее, небольшая ванна с теплой водой. - Отлично! - Рысь потер руки. - А ты ничего. - Ты тоже… - Девушка, похоже, даже сконфузилась. - Надеюсь, мы еще встретимся? - Обязательно! - вполне искренне заверил Юний. - Как только в следующий раз приеду сюда, так сразу же зайду в ваше заведение. Жаль, что ты не будешь со мною всю ночь. Но зато, наверное, присоветуешь красивую подружку? - О, конечно, мой господин. Ты будешь доволен. Вот, к примеру… - Постой! - Подойдя ближе, Рысь обнял девушку и поцеловал в щеку. - Давай сделаем так - я буду называть то, что мне нравится, а ты уж потом предложишь, хорошо? - Как скажешь. - Итак… Это должна быть молодая, очень молодая, даже юная девушка, из тех, что знают жизнь, то есть хлебнувшая горя. - Мы все здесь хлебнули горя… ой! Извини, что перебила. - Ничего, ничего… Еще она должна быть в вашем заведении новенькой, скажем, с осени… - С осени? Да у нас всего две таких, Лакрия и Клея. - Я бы хотел, чтобы это была девушка из какого-нибудь местного племени. - Тогда - Клея, - Каисса оглянулась и зашептала: - Сказать по правде, я думаю, эта Клея - беглая. Она почти ни с кем из нас не общается, так, себе на уме. Даже не знаю, умеет ли она говорить на языке римлян? Да и не очень-то она и красива, честно сказать, так, замухрышка. - Ничего, - засмеялся Рысь. - Как раз такую и хочется. Знаешь, красивых много и у нас, в Августе Треверов. Ну, так посмотрю, что ты мне присоветовала? - Посмотришь! - засмеялась Каисса. - Только помни - я тебя обо всем предупредила. Сейчас можешь пойти в ванную, подождать, пока я пришлю Клею. - Так и сделаю, Каисса! Поцеловав девушку на прощанье, Рысь отдернул портьеру, разделявшую комнату на две половины, отчего помещение и казалось чересчур узким. Там тоже горел светильник, только меньших размеров и, кажется, с примесями благовоний. Было жарко. Юний приложил руку к стене - теплая, значит, в ней проходила система отопления горячим дымом. Небольшой, выложенный мозаичной плиткой бассейн был полон теплой воды, и Рысь с наслаждением погрузил туда свое разгоряченное любовной страстью тело. И в самом деле, неплохой лупанарий, куда лучше многих. По крайней мере, в Августе Треверов редко где в подобных домах встретишь бассейн. Правда, и недешево все, отнюдь, отнюдь не дешево… - Господин… Юний и не заметил, как шевельнулась портьера. Услыхав тихий девичий голос, он поднял глаза и увидел перед собою молодую девушку в длинном германском платье, оставляющем обнаженными всю правую руку, плечо, грудь… Лицо девушки, несмотря на предупреждения Каиссы - понятно, кто же станет хвалить соперницу? - было вовсе не лишено красоты, скорее наоборот, походило на лицо греческой статуи. Тот же высокий лоб, прямой, с еле заметной горбинкой нос, светлые, завитые локонами волосы. Надо же, в подобной глуши, оказывается, водятся греческие богини! - Ты - Клея? - шепотом спросил Рысь, словно бы незнакомка могла вдруг оказаться кем-то другим. - Иди же ко мне, вот, прямо в бассейн. Кивнув, девушка расстегнула фибулу, и тяжелое шерстяное платье сползло к ее ногам, явив взору Юния восхитительно стройное тело… на ощупь оказавшееся таким же худым, как и у Каиссы. Что, старуха Кальданса не имела привычки кормить своих работниц? Рысь осторожно провел по плечам девушки и поцеловал в левую грудь, маленькую, с коричневатым, призывно набухшим соском… - О, господин, - откинув голову назад, Клея закрыла глаза и застонала… Затем Юний увлек девчонку на ложе, и та, подчиняясь любовной игре, сладострастно изогнулась, упершись в изголовье руками. Подойдя ближе, Рысь погладил Клею по ягодицам, провел пальцами по спине, заметив пересекающие позвоночник узкие белесые шрамы… Такие же полоски виднелись и на запястьях. - Ты славная девушка, - покончив с любовью, Юний крепко прижал к себе девушку. - Но что же ты вся дрожишь? Тебе плохо? - Нет, мне очень хорошо, мой господин. - Клея слабо улыбнулась. - Ты такой добрый, и мне с тобой совсем не страшно. - А что, бывало и страшно? Девчонка сразу же замолкла и напряглась. Четко ощутив это, Рысь снова погладил Клею, поцеловал, а затем тихо спросил: - Ты не должна больше бояться рыбника! - Что?! - Девушка вскочила в ужасе, словно увидела перед собой змею с раскрытой, истекающей ядом пастью. - Что ты сказал? - Фульвий Бастинд, торговец рыбой, больше никогда не будет стараться найти тебя, а случайно встретив, сделает вид, что не узнает, - уверенно произнес Юний. - Ты… ты… - разволновавшаяся девчонка не знала, что и сказать. - Да, я знаю про тебя все. Поверь, негодяю рыбнику скоро станет вовсе не до тебя, клянусь Бахусом и Минервой! Верь мне, Клея! - Хочется верить… - усевшись на ложе, прошептала девушка. Юний обнял ее и поцеловал. Сначала - в шею, потом в грудь, в пупок и все ниже и ниже… Клея вновь застонала, выгнулась и, отбросив грустные мысли, погрузилась в пучину любви…
Как же все-таки разобраться с рыбником? Нанять где-нибудь в корчме бугаев да намять кости, конечно, можно, но лучше придумать нечто более действенное, такое, что не давало бы негодяю расслабиться даже на самое короткое время. Чтобы рыбник, прежде чем взяться за плеть, помнил, что это может выйти ему боком. Юний остановился напротив дома рыбника - неплохого дома, в два этажа, с видневшимся за высокой оградой садом. Фульвий Бастинд не брезговал сам торговать рыбой, но главный его доход поступал от скупки и перепродажи. Дело успешно развивалось: если раньше, лет пять назад, Фульвий сам ездил по окрестным селениям, скупая по дешевке рыбу, то теперь уже товар везли к нему целыми возами. И не только рыбу - не брезговал перекупщик и лесом, и рудой, и выделанной кожей. Осмотревшись и дождавшись, когда улочка окажется относительно безлюдной, Юний быстро подкатил к ограде валявшийся неподалеку камень и, вытянув шею, окинул двор рыбника наметанным взглядом алчущего гонораров юриста. Ага, цинично прикинул Рысь, тут есть с чего срубить монету! Вот, к примеру, если взглянуть на соседний участок - запущенный, с покосившимся деревянным забором и не то домом, не то хижиной с соломенной крышей. Бедноватый, надо сказать, участочек, да вот колодец-то расположен как раз на нем, а со двора рыбника к нему ведет хорошо утоптанная тропинка. Значит - что? То и значит, что ответчик - в данном конкретном случае рыбник - мешает собственнику осуществлять свои законные права, то есть постоянно ходит через чужой участок, а не сам, так слуги. Это уже дает основание для негаторного иска, запрещающего помехи во владении. Так-так… А это что там за куча за кустами, уж не мусор ли? Похоже, что так! Опять-таки на чужом участке, а тропинка к куче - от дома рыбника. Тут уже вполне можно вчинить личный иск по признакам тайного или насильственного сваливания мусора на чужом участке. Кто докажет, что не тайно и не насильственно? Правда, бремя доказывания по негаторному иску висит на истце - так ведь ему можно в этом помочь, на то он, Юний Рысь Юстус, и юрист, да не из последних. Интересно, в этом краю только один такой богатый дом - рыбника? Юний отошел от ограды и, не поленясь, обошел весь участок кругом. Да, похоже, особнячок Фульвия Бастинда - единственный приличный дом во всем квартале. Ай, как хорошо! Просто здорово. Богатый среди бедняков обычно самый наглый. Неужто ничего ни к кому не пристроил, не перекрыл проход, не загородил каким-нибудь сараем солнышко? Да не может того быть, следует только внимательно взглянуть кругом… Так-так-так-так-так… Это что еще такое - ну и щель, едва протиснуться, а ведь еще в древних законах (которые, кстати, никто не отменял) сказано, что ширина прохода вокруг здания должна составлять два с половиной фута. А тут разве есть столько? Не побоясь запачкаться в грязи, Рысь опустился наколенки и локтем измерил ширину прохода. Так и есть - едва-едва набралось пара футов! А нужно-то - два с половиной. Еще один хороший повод для подачи иска. Кстати, и забор должен стоять от соседнего участка на расстоянии два фута - дом-то жилой. И деревья… Ой, Юнона с Юпитером! А деревья-то у господина рыбника не густо ли разрослись? Не высоко ли? Да уж - и отсюда видать, что высотой футов двадцать. А в законе что сказано? На высоте пятнадцати футов деревья должны обрезаться - вот что! А вот там, у самого забора, что за зеленые насаждения? Пес их, конечно, знает, как они там называются, но это точно не оливы и не смоковницы - те должны находиться от соседнего участка на расстоянии девять футов, а все прочие - на шести. А есть тут шесть?! Навряд ли… Впрочем, ну-ка… Раз, два, три… Три мелких шага. Плюс один фут от забора… Ха-ха! Получите еще один иск, господин рыбник! Сделав вокруг дома Фульвия кругов пять, Юний насчитал еще двадцать нарушений, вполне подходящих для судебного разбирательства, затем, представившись частным судьей, переговорил с соседями, и… И буквально на следующий день алчный торговец рыбой был доставлен в суд, где дал первые показания о давности владения садом. Впрочем, это еще было только начало…
Глава 4 Февраль 235 г. Верхняя Германия Проблемы ветеранских подворий
…Александр Север… ограничил расходы на армию, землю для поселения ветеранов отводил в отдаленных пограничных областях.Вилла Октавия - большой бревенчатый дом на кирпичном фундаменте, хозяйственные пристройки, ограда - располагалась милях в двух от дороги, ведущей в Гретарк и дальше на север. Почти сразу за виллой шли огороды, а за ними начиналось то самое гречишное поле, из-за которого и разгорелся спор между соседями-ветеранами. Узкой полоской поле вытянулось по склону холма, и сейчас, зимою, представляло собой непролазную грязь, за которой, спрятавшись за реденькой рощицей, маячили какие-то угрюмые приземистые строения - вилла Манлия. Справа по склону холма виднелась поскотина, тянувшаяся почти до самой реки, слева же, ближе к дороге, раскинулся пустырь с почерневшей прошлогодней травою - пастбище. Октавий считал его своим, что же касается деревенских жителей, то они имели на этот счет обратное мнение. Юний прогулялся до пастбища, испачкав в грязи обувь, постоял немного среди голых кустов, наблюдая, как по серому небу ветер гнал хмурые сизые облака, и, подумав, повернул обратно. Похоже, дело шло к дождю. На полпути к вилле Рысь замедлил шаг, с интересом осматривая высокий, поросший хвойным лесом холм - целую гору, западный склон которой был черен от мертвых, когда-то поваленных бурей деревьев. Собственно, там и начиналось пресловутое Черное урочище, растянувшееся мили на четыре. Где-то там, за горою, имелся овраг, отсюда невидный, по краям которого угрюмились буреломы. Юний перевел взгляд, невольно залюбовавшись широкой полосой Рейна, блестящей расплавленным свинцом в лучах зимнего, невидимого из-за густых облаков солнца. Могучая река величаво несла свои воды на север, в Германское море. Если плыть по ней на корабле, то очень скоро, дня через два, можно оказаться в Колонии Агриппина - огромном городе, который вот уже более полутора веков являлся столицей Нижней Германии. Впрочем, туда Рыси явно было не надо. Немного полюбовавшись на Рейн, молодой юрист поплотнее запахнул плащ и, кинув подозрительный взгляд на сгустившиеся прямо над его головой тучи, быстро направился к дому. Не успел - дождь застал его на середине пути. Ух, какой же это был дождь! Не дождь, а самый настоящий ливень. Крупные частые капли, падая на землю, поднимали фонтанчики грязи; вскипели коричневой пеной лужи, и мутные ручьи сплошным потоком понеслись к Рейну. Какая-то крупная птица, спасаясь от непогоды, с криком промчалась мимо, едва не задев Юния крылом. Где-то далеко за урочищем уныло завыл волк - то ли с тоски, то ли с горя. Тоскливый вой этот напомнил вдруг Юнию далекое детство - осень, дождь, грязь и поросшие еловым лесом берега великого озера-моря. Войдя в дом, Юний тщательно вычистил сапоги в прихожей. На римский манер она гордо именовалась атриумом, хотя, конечно, здесь не было ни изысканных колонн, ни отверстия в крыше, а на роль бассейна могла претендовать разве что огромная, растянувшаяся посередине двора лужа, в которой, пофыркивая от удовольствия, плескался большой черный боров. Рысь припомнил, что еще вчера, по приезде, Октавий распорядился было поскорей осушить лужу, но, вспомнив про свиней, тут же и отменил собственное распоряжение. Старый легионер, как неожиданно выяснилось, любил свиней пуще всякой другой скотины, держал целое стадо и даже за обедом пытался объяснить гостю, как надо кормить свиноматок. Юний, конечно, послушал из вежливости, но впредь зарекся поднимать подобную тему, на которую хозяин мог говорить бесконечно. Что же касается описания своих соседей, то с этим дело обстояло хуже: как Рысь ни выспрашивал, ветеран едва смог сказать о них не больше пары фраз, да и то достаточно общих и наполовину состоящих из ругательств. Хотя - и те нужно было записать, чем еще заняться-то в такую погоду? Обсохнув у очага, Юний с удовольствием выпил поданное стариком слугою горячее питье из засушенных лесных ягод - черники, голубики, калины - и, разложив на столе захваченные с собой таблички, принялся дожидаться хозяина. Дабы не терять времени даром, попытался расспросить и слугу - да тот оказался глуховат, к тому же, похоже, не очень-то хорошо понимал латынь. Кроме этого ветхого старика, никаких других слуг в таблиниуме - нет, наверное, лучше все ж таки сказать в избе - не наблюдалось. Октавий и сам не терпел праздности и не позволял бездельничать своим домашним - и рабам, и наложницам, и супруге: кто с самого утра чистил хлев, а кто под присмотром хозяина перебирал крышу овина. На улице явственно пахло весной - и в преддверии сева всем находилось дело. Давно не сталкивавшемуся с сельским хозяйством Рыси это показалось занятным, он даже записал для себя несколько терминов - мало ли, придется когда-нибудь вести дела сельских жителей, как вот сейчас. Юний пододвинул поближе тоненькие, тщательно выделанные листочки из древесной коры, вернее, подкорья, взял в руки каламус… «Амбар - строение для хранения зерна, муки и прочего. Рига - сарай для молотьбы, с печью, для сушки хлеба и льна. Овин - сруб для сушки снопов, тоже с очагом (печью)…» Снаружи послышался громкий топот - кто-то шумно отряхивал от налипшей грязи ноги. Наверное, возвращался хозяин, да и пора было: темнело. - Все пишешь? - Октавий принес с собой запах навоза и дыма - видно, испытывали переложенную не так давно печь. - Сейчас велю подавать блюда к обеду. Он уселся на ложе - да тьфу там, какое ложе? Просто - на широкую лавку, покрытую волчьей шкурой. Таких лавок имелось три, и по римскому обычаю - а как же иначе? - они были составлены под углом друг к другу, как и положено в трапезной. Молодой раб в овчинной безрукавке полил хозяину на руки из большого деревянного сосуда. Рысь еще вчера заприметил, что почти все вещи в доме Октавия были сделаны из дерева - чашки, миски, ложки, бочонки, какие-то плетеные туеса, короба, не говоря уже о сундуках и корзинах. Вот и сейчас, дождавшись, пока Юний уберет письменные принадлежности и таблички, старый слуга поставил на низенький столик деревянную миску с ржаным, крупно порезанным хлебом, оплетенный сосуд с водою для омовения и две большие кружки, тоже, естественно, деревянные. Рысь невольно потянул носом - из приоткрытой двери, с кухни, доносился вкуснейший запах жареной рыбы, которую слуга с поклоном и подал на стол. - Угощайся! - довольно ухмыльнулся хозяин. - Приехал бы ты чуть раньше, когда мы забили бычка - давненько я не едал такого вкусного мяса! - Ничего, - улыбнулся Юний. - Эта рыба тоже довольно вкусна. Раб принес большой глиняный кувшин и, наполнив кружки, осторожно поставил его на специальную подставку рядом со столом. - Вот это - чесночный соус, - Октавий гостеприимно показывал блюда. - А вот тут - жареный лук, бери, не стесняйся. Грубое, обветренное до красноты лицо хозяина выражало довольство и гордость. И ведь было чем гордиться: в том, что касалось яств, обед удался на славу. Вот только беседа как-то не клеилась, старый легионер был неразговорчив и не любил болтунов. Все же Юнию удалось вызвать его на разговор о соседях - ну да, о чем же еще им было беседовать? - Да я ведь уже рассказывал, - отхлебнув из кружки - там было не вино, а брага, - Октавий покачал головой. - Манлий, ты сам знаешь, - гад, каких мало. Кто еще? Хизульф, староста Гретарка? О, это варвар крайне хитер и скользок. Остальных я не шибко-то знаю. - Ну, все же, хоть что-нибудь, - вопросительно посмотрел Рысь. - Начнем, к примеру, с юга, от урочища. Есть там такой Теренций… - О, этот вообще далеко, я с ним и не сталкивался-то никогда. Так, видал на ярмарке пару раз. - И по легиону не помнишь? - недоверчиво прищурился Рысь. - Теренций ведь, кажется, тоже из новоявленных землевладельцев. - Нет, он не из моей когорты… - Жаль, жаль… Ну а Гретиарий, его сосед? Он-то как раз ближе к твоему дому. - Тоже не знаю, - Октавий махнул рукой, - так, слухи какие-то доходили. - Что за слухи? - встрепенулся гость. - Расскажи поподробнее. - Да что там говорить? Слухи - они и есть слухи. Говорят, Гретиарий со своим соседом, Теренцием, собачится из-за чего-то. То ли землю не поделили, то ли еще что. - Вот как? - Рысь подавил улыбку. Похоже, он мог здесь найти еще двух потенциальных клиентов. - Ну а что скажешь про остальных? - справившись с собой, спросил Юний. - Про Кальвизия с Лицинием Вером? - Про этих вообще ничего не скажу, - отмахнулся ветеран. - Даже слухи не доходили. - А сколько дворов в Гретарке? - В Гретарке? Да десятка два, не меньше. - Ого! Большое селение. - Большое. - Так, при таком большом селении обязательно должен бы быть и постоялый двор! Тем более - дорога мимо проходит, опять же - пристань. Из Могонциака в Колонию Агриппина, думаю, немало всякого народу ездит. - Да когда как. - Октавий почесал подбородок. - Вообще, оно, конечно, ездят, но чаще по реке. - Так есть в Гретарке постоялый двор? - Да есть, как не быть? Вот туда-то Юний поутру и отправился. Ночью вызвездило, и дождевые тучи уползли куда-то за Рейн, в земли квадов, маркоманов, херусков или как там еще назывались многочисленные германские племена. Под утро выпала обильная роса, а когда взошло солнце, стало вдруг резко теплеть - да так, что к полудню стояла настоящая жара, словно летом. Впрочем, все это время Рысь провел на постоялом дворе - таковой и в самом деле имелся на самой окраине Гретарка, его показал Юнию первый же встреченный мальчишка. Коновязь, несколько возов с кожами и сеном, довольно просторный двор. Двухэтажный дом с пристройками был срублен из крепких бревен, однако крыша была покрыта на римский манер черепицей, что придавало всему строению несколько нелепый вид. Впрочем, хозяин постоялого двора наверняка гордился своей крышей. Велев Флаксу привязать коней, Юний оглянулся на деревню - как попало разбросанные дома, некоторые с частоколами, а попадались и вообще плетеные, обмазанные глиной хижины - все это не производило особого впечатления, тем более вокруг селения напрочь отсутствовала ограда. Наверное, эти херуски не относились к окончательно замиренным племенам, и римская администрация Верхней Германии не очень-то им доверяла. Вот и не дозволили возводить частокол или стену. Интересно, где прятались жители во время набегов разбойничьих шаек из-за Рейна? Видимо, где-нибудь в лесах. - Рад приветствовать почтенных господ! - Чернобородый крепыш в меховой накидке, украшенной многочисленными серебряными застежками, выйдя во двор, низко поклонился гостям. Из-под накидки виднелось нечто вроде короткой туники, ноги закрывали широкие шерстяные штаны с пришитыми к ним чулками, к которым узкими ремешками были примотаны кожаные подошвы. На руках чернобородого поблескивали массивные бронзовые браслеты, за цветастым поясом торчала костяная рукоятка ножа. Похоже, это и был хозяин двора. - Крыша у тебя прямо как в Риме, - с деланным восхищением Рысь кивнул на черепицу. - Небось, поблизости ни у кого такой нет? - Не только поблизости, - довольно осклабился крепыш. - Но и до самого Могонциака! По-латыни он говорил довольно правильно, но чувствовалось, что этот язык ему не родной - слишком уж протяжно произносились гласные и слишком четко - слова. - Направляетесь в город? - Ну да, - коротко кивнул Юний. - В Колонию Агриппина. - Эвон куда! - с удивлением протянул хозяин. - Далековато собрались. Ну, что ж стоите, прошу! - Он гостеприимно распахнул дверь и представился: - Я - Эрлоин, сын Мадальберта Болотника, владелец сего постоялого двора и честный налогоплательщик благодаря Каракалле-принцепсу, чтоб его на том свете покусали злобные псы! Ой, - Эрлоин вдруг осекся. - Не подумайте, я вовсе не хотел никого оскорбить. - Ничего, - улыбнулся Юний. - Кто сейчас помнит, как почти два десятка лет тому назад войска Каракаллы разгромили где-то в этих местах коварных алеманов? - Я уж точно не помню, - трактирщик как-то слишком поспешно отвернулся и тут же сменил тему: - Да вы проходите, проходите, не стойте! Сказавшись компаньоном одного богатого вольноотпущенника из Августы Треверов, Рысь - дабы отбить у подозрительного владельца постоялого двора желание пощипать залетных гостей - похвастал удачно проведенной коммерческой операцией: покупкой урожая льна в окрестностях Могонциака. - Поэтому ты уж нам подай вина подешевле, все деньги на покупку ушли. Зато выгодно! - Как так? - Похоже, трактирщик был разочарован. - Никак не могу понять твои слова, уважаемый. Если ты потратил большие деньги на покупку льна - то где он? Где груженые повозки, волы, возчики? - Так я ж тебе говорю, что приобрел будущий урожай! - А если его, к примеру, побьет град или вдруг да случится какой-нибудь пожар, упаси боги? - Глаза Эрлоина, казалось, сейчас вылезут из орбит от непомерного удивления. Ну никак он не мог взять в толк, как можно купить урожай, который еще не только не собран, но даже и не посеян! - Риск всегда риск, - пожал плечами Рысь. - Сколько, по-твоему, будут стоить по осени десять возов отменного льна? Не меньше полутора тысяч сестерциев, а то и все две - ведь так? - Так, - согласился трактирщик. - Ну а мы с компаньоном заранее приобрели этот лен всего за одну тысячу! - Но ведь вы можете и вовсе ничего не получить! - Кто не рискует - тот не живет богато! Ладно, - Юний устало махнул рукой, - чем спорить, вели подать нам чего-нибудь подешевле, сам видишь - поиздержались, не знаем, как и доедем домой. - Так ловите по пути рыбу, - посоветовал Эрлоин. - Могу вам продать снасти. - Ты же знаешь, вряд ли мы в состоянии их купить. - Эх, занятные вы люди… Ладно уж, угощу вас за свой счет доброй ягодной бражкой! «Добрая ягодная бражка» оказалась настолько омерзительной на вкус, что привыкший к более изысканным напиткам Юний едва не поперхнулся после первого же глотка. Флакс же, подозрительно понюхав брагу, вообще отказался ее пить. Что же касается хозяина заведения, то он как ни в чем не бывало выхлестал три кружки подряд и потянулся налить себе следующую. Зато беседа потекла легко и плавно. В общем-то говорил один трактирщик, Юний лишь внимательно слушал, время от времени задавая наводящие вопросы и подначивая: - Так-так! Говоришь, Лициний Вер человек вполне законопослушный… А его сосед? Тоже такой же… А что скажешь о Манлии? Грызется с римлянином Октавием из-за гречишного поля?! А кто еще у вас здесь грызется? Страсть как люблю подобные россказни. Римлянин Гретиарий третьего дня чуть было не набил морду своему соседу Теренцию?! Это, интересно, за что же? Может быть, этот Теренций ухлестывал за супругой соседа или совращал его малолетнего сына? Нет? Из-за земли поругались… Так-так… А почему же это Гретиарий - пес, а Теренций что, лучше? Ах, Гретиарий еще и положил глаз на землю вашей общины. Ну, надо же, какой алчный! Луга оспаривает? Заливные? Что… Да нет. Заливные, спрашиваю, луга-то? Ах, те, что примыкают к урочищу, вот оно что. Видел, видел я те поваленные деревья, издалека посмотреть - сплошной ужас, думаю, что вблизи - еще хуже. Юний проболтал со словоохотливым хозяином почти до вечера, а уж потом, ахнув, принялся собираться в путь. - Куда ж ты на ночь глядя? - урезонивал гостей Эрлоин. - Места тут у нас неспокойные, река рядом - граница. А из-за нее кто только не может переправиться! - Алеманы? - переспросил Рысь. Трактирщик улыбнулся: - Да кого только там нет. Я б на вашем месте заночевал здесь. - И мы бы заночевали, - махнул рукой Рысь. - Только нам, увы, нечем заплатить за постой. - А ло… - Эрлоин вдруг осекся и, улыбаясь, вышел вслед за гостями на двор. Юний прекрасно понял, что он хотел спросить. Конечно же, про лошадей, немалое богатство в здешних краях. Хотя Октавий подсунул путникам далеко не самых лучших своих коней, тем не менее и эти лошаденки явно вызывали у окружающих нездоровую зависть. Рысь заметил, с каким вожделением поглядывали на них какие-то юные оборванцы - то ли слуги, то ли свободные жители Гретарка. Солнце сияло в небе, теплый ветерок, пахнущий навозом и сеном, навевал мысли о близкой весне. На холмах снег уже весь растаял, а может, тут его и не было - всю зиму поливали дожди. Простившись с трактирщиком, путники выехали на скользкую дорогу, круто взбирающуюся на холм, к разбросанным домишкам селения. Когда подъехали ближе, стало видно, что в большинстве своем это именно дома - бревенчатые, добротные, с посаженными вокруг деревцами, - а вовсе не убогие хижины. Да, действительность сильно отличалась от того, что писал Тацит, - эту мысль, щурясь от солнца, и высказал Юний слуге. - Я думаю, господин, во времена Тацита варвары жили куда беднее и только благодаря римлянам стали богатыми и зажиточными, - неловко сидя на покрытом толстой попоной крупе коня, предположил Флакс. Рысь покачал головой: - Нет, вряд ли я соглашусь в этом с тобою. - О, мой господин… Юний недовольно сплюнул: - Послушай-ка, любезнейший Флакс, перестань называть меня господином - с тех пор как я коснулся тебя преторским жезлом в присутствии легата, ты уже больше не раб. Вот уже несколько дней ты - мой клиент, вольноотпущенник и слуга. Так и называй меня, как полагается, не господин, а патрон! - Слушаюсь, мой патрон. - Так вот, Флакс, полагаю, насчет Тацита ты не совсем прав. Сей ученейший муж писал не столько о германцах, сколько о римлянах. Варвары у него - лишь необходимый для сравнения элемент. К примеру, он пишет о том, что все германцы отличаются высокими моральными качествами - никто не соблазняет чужих жен, девушки чуть ли не до старости сохраняют девственность, а юноши не знают и не хотят знать свободной любви. Ой ли? Так ли это? Думаю, что не так, любезнейший Флакс. Говоря о варварах, Тацит лишь подчеркивает разврат и лень римлян, по сути, до германцев ему нет особого дела… Эй, эй, Флакс - нам прямо. Слуга уже заворотил коня на повертку, спускающуюся с холма к реке, - оттуда можно было вскорости достичь виллы Октавия. - Эй, - закричал ему Рысь. - Поворачивай же! Завернув лошадь, Флакс с удивлением воззрился на своего молодого патрона: - Нам ведь на виллу… - Не сейчас, - зачем-то посмотрев назад, покачал головой Юний. - Мы еще слишком близко от постоялого двора, нас могут оттуда увидеть. - Так ты думаешь, его хозяин следит за нами?! - Не думаю, а знаю почти что наверняка! Этому варвару слишком понравились наши кони. Видал, с какой алчностью он на них смотрел? Старый слуга задумался и вздохнул: - Но тогда… - Ты правильно догадался, Флакс, - молодой юрист усмехнулся, - хозяин постоялого двора ближе к ночи обязательно вышлет за нами погоню. Если уже не выслал. - Как же нам быть, го… патрон? - Нам следует побыстрее подняться на холм и, скрывшись из виду, немедленно повернуть обратно, - поправляя попону, пояснил Юний. - И не вдоль реки - та местность хорошо просматривается от деревни. Нет, мы повернем на запад и, быть может, даже заночуем у одного из местных землевладельцев. - Заночуем? - Как ты думаешь, он нас пустит? Прилично мы выглядим? Флакс кивнул. На его взгляд, как и на взгляд любого римлянина, они оба и в самом деле выглядели не так уж и плохо, особенно Юний, одетый в желто-коричневую шерстяную тунику с затейливым орнаментом по подолу и вороту, узкие шерстяные штаны, подбитый беличьим мехом закрытый плащ-пенулу, под которым легко прятался гладиус в кожаных ножнах. Именно так одевались путешественники, так что подозрений возникнуть не должно. Уже смеркалось, когда путники, свернув с дороги, подъехали к высокой ограде, сложенной из массивных, плотно пригнанных друг к другу камней. За оградой виднелись высокие деревья - кажется, яблони - и крытая коричневой черепицей крыша. По обе стороны от ограды тянулись ограждения поменьше, но тоже каменные, идущие вокруг огорода, полей и пастбища. Даже русло протекавшего по участку ручья было заботливо выложено камнями. По всему видно - владелец земли обосновался тут давно, всерьез и надолго. Раб-привратник, отворив ворота, внимательно выслушал путников и, попросив обождать во дворе, пошел доложить хозяину. Внутри вилла выглядела так же основательно, как и снаружи - просторный, вымощенный булыжниками двор, каменный дом с колоннадой и высокой башней, хозяйственные постройки, тоже большей частью каменные, - амбары, конюшня, птичник. Везде копошились работники: перекрывали в одном из амбаров крышу, чистили конюшню, разбрасывали по полю навоз. - Будьте гостями! - вернувшись, доложил раб. - Господин ждет вас в доме. Входите. И не беспокойтесь, о ваших лошадях позаботятся. Вслед за слугою путники вошли в дом, оказавшись в просторной прихожей с мозаичным полом, расписанными разноцветными красками стенами и узенькими изящными лавочками, меж которыми стояли небольшие раскрашенные статуи, изображавшие то ли императоров, то ли родственников хозяина виллы. - Пожалуйста, снимайте плащи, и прошу вас в таблиниум, господа! - Изогнувшись в полупоклоне, прислужник принял от гостей плащи и принес домашние сандалии - переобуться. Переглянувшись, Юний и Флакс уселись на лавочки и, отвергнув предложенную помощь, принялись стаскивать обувь. Как и предупредил раб, хозяин виллы ожидал их в трапезной. Это был высокий, могучего сложения человек, крепкий, словно старый дуб, со смуглым, покрытым многочисленными шрамами лицом старого солдата. Небольшая седоватая бородка и умный взгляд карих, с красноватыми прожилками глаз делали ветерана похожим на философа. - Сервий Кальвизий Лонгин, - с достоинством представился старый легионер. - Лет десять назад - центурион «Примигении», а ныне, изволите видеть, землевладелец. - Рад знакомству, - приветливо кивнул Рысь и показал на скромно стоявшего позади Флакса. - Я со своим слугой добираюсь в Колонию Агриппина по коммерческим делам, знающие люди не советовали останавливаться на постоялых дворах, и… - Правильно не советовали, - усмехнулся Кальвизий. - Тут ведь у нас разбойник на разбойнике! И многие связаны с теми шайками, что промышляют за рекой. Кто порекомендовал остановиться у меня? Ага! Юний ненадолго задумался - не таким уж и гостеприимным при ближайшем рассмотрении оказался этот Кальвизий Лонгин, вдруг да прогонит без рекомендации. Вполне может. Похоже, он чувствует себя вправе творить, что хочет. Кажется, он упоминал «Примигению», то есть двадцать второй легион, основанный когда-то Калигулой. - Один мой приятель, он служит в двадцать втором легионе… По улыбке, промелькнувшей на хмуром лице бывшего центуриона, Юний понял, что угадал. Кальвизий довольно кивнул и гостеприимно указал рукою на ложе, правда не забыв осведомиться о мифическом приятеле гостя. - Авл Юлий Муск - так его имя, - не задумываясь, соврал Рысь. - Он прослужил уже лет восемь… - А, тогда я его не знаю, - ветеран почесал бороду, - видно, кто-то из старослужащих рассказал ему обо мне. Что ж, рад буду оказать услугу. А о твоем слуге позаботятся. Он раб? - Вольноотпущенник. - Хорошо. Кивнув, Кальвизий кликнул раба и, поручив ему Флакса, самолично разлил по бокалам вино из серебряного кувшина, стоявшего на узорчатой подставке. - Угощайся! Вон там, на блюде, жареные дрозды, в вазе чесночный соус - очень рекомендую. И соус, и дрозды, и мягкие, видно, только что испеченные хлеба оказались на удивление вкусны, вот только что касается вина… По вкусу это была самая обыкновенная брага, сдобренная изрядным количеством хмеля. Завязалась беседа, в процессе которой говорили о многом: о шумной жизни в Могонциаке и Августе Треверов, о легионах и имперской политике, о германцах, которых Кальвизий почему-то считал полнейшими скотами, о соседях… - Нет, про жителей Гретарка ничего плохого пока сказать не могу. - Потянувшись, хозяин пододвинул поближе к гостю вазу с соусом. - Я с ними не ссорюсь - не из-за чего. - И они не имеют к тебе никаких земельных претензий?! - удивился Рысь. Старый легионер хохотнул: - Попробовали бы! Я своих слуг не обижаю и, если понадобится, могу выставить два десятка обученных и хорошо вооруженных бойцов. Хизульф, староста, об этом хорошо знает. Да к тому же и поводов нет - границы моего участка проводил сам Тревизий, вот уже был человек! Умнейший, исполнительнейший… Жаль, давно умер. - Удивительно! - покачал головой Юний. - И соседи тоже не имеют претензий? Обычно ведь как бывает - живут себе и живут, а потом начинается: это поле мое, и ручей, и часть рощицы… - Ну, у нас такого нет. Кроме деревенских, у меня один сосед - старина Лициний, Лициний Вер, верный боевой товарищ. Нам с ним делить нечего! Двое моих сыновей сейчас у него в гостях - собрались половить рыбку, Лициний страсть как падок на это дело, а я вот предпочитаю охоту. - А другие соседи? - не отставал Рысь. - Гретиарий, Манлий, Октавий? - Этих я плоховато знаю, - помолчав, признался Кальвизий. - Они ведь не так давно получили свои участки - вряд ли больше пяти лет прошло. Да и не из нашего легиона они, из «Августа». - «Августа», - тихо повторил Рысь. - Восьмой легион. - Да, верно, восьмой. Он всегда уступал «Примигении»! Так вот, насчет тех ребят, что получили участки… Я слыхал, они друг с другом едва не разодрались из-за земли, да еще и с местными что-то не поделили. Гретиарий обвиняет Хизульфа в том, что тот незаконно распахал его луга, Манлий хочет прибрать к рукам ручей, что издавна принадлежал деревне. Гретиарию, говорят, тоже не живется спокойно. А в восьмом легионе испокон веку никакого порядка не было! Окончив обедать, гость с хозяином еще немного поговорили о всякой ерунде, типа видов на урожай и цен на свежую рыбу, после чего вышли во двор - проветриться. Вернее, выйти-то собирался один Кальвизий, а Юний уж с ним навязался - чего одному сидеть? Да и спать пока не хотелось. Вечер - впрочем, ночь уже - выдался спокойным и тихим. Чуть подморозило, под ногами похрустывал тонкий ледок, небо над головою блистало желтыми звездами, и золотистый месяц заливал всю округу мерцающим, каким-то колдовским светом. Видно было далеко - до самого урочища. Еще бы - ведь вилла Кальвизия располагалась на вершине холма. Вон лес, темный и мохнатый, вон - рощица, по левую руку блестит отраженными звездами Рейн, маячат заборы и домишки Гретарка, а далеко за рекою видны мерцающие костры алеманов. Страшный, ни на что не похожий вой вдруг разорвал тишину. Рысь вздрогнул и прислушался - вой доносился откуда-то издалека, может, из-за реки, а может, и со стороны урочища. - Здесь много волков? - обернувшись к хозяину, негромко спросил Юний. - Хватает, - Кальвизий откликнулся с какой-то неохотой и, зачем-то обернувшись, понизил голос: - Только местные считают, что так воют не волки! - Не волки? - То есть не совсем волки. Оборотень! - Да-а, - Рысь покачал головой. - Веселые у вас тут места. Хорошо, что мы не пустились в путь ночью. Ветеран неожиданно рассмеялся: - А и пустились бы, так ничего бы с вами не сделалось. Оборотень обитает в Черном урочище и редко покидает свое логовище. - Что же вы его не убьете? Не можете справиться? - Зачем? - пожал плечами Кальвизий. - Он никогда не нападает на местных… если те не заходят в урочище. - А что бывает с теми, кто заходит? - Загрызет! - со спокойной уверенностью отозвался старый солдат. - Правда, туда и ходить незачем - одни горы да буреломы. Вой закончился так же внезапно, так и начался. Было слышно, как в наступившей тишине храпели на конюшне кони. Утром - а оно неожиданно выдалось туманным, хотя ясные ночные звезды обещали другое - Юний и Флакс, простившись с гостеприимным хозяином, направились на виллу Октавия. Молодой юрист узнал от Кальвизия много интересного и теперь чувствовал, что едва не упустил что-то важное в своих умственных построениях. Это важное следовало выделить, для чего нужно было сперва хорошенько поразмышлять, и желательно заняться этим побыстрее, вот Рысь и торопил коня, недовольно поглядывая на отстававшего вольноотпущенника. Подъехав к деревне, Юний остановился у околицы, с интересом посматривая на беспорядочно разбросанные хижины, чернеющие в зыбком утреннем тумане. Где-то неподалеку вдруг послышался стук копыт. Рысь прислушался - кто-то торопливо скакал со стороны виллы Лициния Вера. Да не один всадник, похоже, целый отряд. Ну да - и все куда-то спешат, ругаются. И это явно не римляне. Юний быстро спешился и, взяв коня под уздцы, укрылся за старым стогом невдалеке от дороги. Погладив лошадь по гриве, осторожно высунул голову - четверо всадников в волчьих германских плащах, хмуро ругаясь, проехали мимо и исчезли в туманной дымке. Интересно, где их носило всю ночь? Ха! Рысь вдруг расхохотался. Ну, конечно же! Не этих ли ребятишек послал по следам его и Флакса ушлый трактирщик Эрлоин?! Хотел заиметь лошадок, так-так… А ребятишки-то опростоволосились, и не по их вине - Рысь оказался уж слишком осторожным и хитрым. Можно себе представить, какую взбучку задаст своим парням Эрлоин! Так им и надо, ишь, взяли моду разбойничать. Однако где же Флакс? Что-то долгонько его не видать. Вскочив на коня, Юний немного проехал обратно и натолкнулся на одинокую лошадь вольноотпущенника. Гм… Интересно, а где же сам всадник? - Эй, Флакс! - негромко позвал Рысь. - Я здесь, господин, - голос слуги раздался словно из-под земли. Юний спрыгнул с коня и еле удержался от смеха, увидев выпростанную из придорожных кустов руку - похоже, старый слуга все ж таки сверзился с коня, хорошо хоть не сломал себе шею. - Вставай, вставай, лежебока! - Рысь помог Флаксу подняться и вдруг услышал песню.История древнего мира. Упадок древних обществ
За рекой за быстрою Леса стоят дремучие, Огни горят великие… - выводил красивый девичий голос. Рысь закусил губу - именно эту песню когда-то напевал отец. Это была песня его племени. Выходит, и здесь есть словены. Или венеды, как их называют римляне? Но - кто, откуда? Песня вдруг резко оборвалась, послышались какие-то крики, хрипло заржали кони - и вот уже небольшой отряд всадников, выскочив из тумана, поскакал прямо по стернине. Впереди всех, пригнувшись к гриве коня, несся молодой воин с длинными светло-русыми волосами. Миг - и неведомые всадники исчезли в дубовой рощице. Кто это были? Какое-то местное племя? Или явившиеся из-за реки разбойники-алеманы? Юний слышал, что в их бродячих шайках кого только нет - маркоманы, квады, тевтоны, кимвры, даже ободриты. Почему бы не быть и венедам? Впрочем, пора и честь знать. - Ты как, старина? - Рысь обернулся к Флаксу. - Готов продолжать путь?
- Готов, мой патрон, - жалобно проскрипел слуга. - Сказать по правде - скорей бы уж оказаться дома. Дома - пока на вилле Октавия - они оказались лишь после полудня, а до этого времени Юний тщательно осмотрел угодья Гретиария и Теренция. По колено в грязи, мерил шагами межу, что-то бормотал про себя, не обращая никакого внимания на стенания старого Флакса. А вечером пристал к Октавию, снова завалив ветерана вопросами о соседях, после чего поднялся в отведенную для него комнату. Опять разложил на столе таблички, чувствуя, как охватывает тело приятная дрожь, как всегда бывало перед сложным и опасным делом. Но в данном случае опасности никакой не было, по крайней мере пока. А насчет сложности… Да, по этому делу было над чем подумать. Рысь взял в руки каламус… Итак: вот здесь, внизу, пусть будет Теренций, сверху - его сосед Гретиарий, еще выше - Кальвизий, за ним - Лициний Вер, тут - деревня, за ней - Манлий и чуть низке - Октавий. Похоже, все… Теперь спорные земли: клочок пергамента сюда, между Манлием и Октавием - пресловутое «гречишное поле». Добавить между Манлием и Гретарком - «ручей», между Гретарком и Октавием - «пастбище». Да, не забыть, что Гретарк - это не имя землевладельца, а деревня херусков. Так… Теперь - Гретиарий и Теренций. Есть там такой небольшой овражек меж их участками, а в овражке том чего только нет: орешник, крыжовник, малинник. Лакомый кусок, из-за него Гретиарий с Теренцием каких только гадостей друг другу не делают, наверняка вскорости и судиться надумают, как прознают про Октавия… А что там между Гретиарием и Гретарком - похоже, луга? Да, они и есть. Гретиарий их, как водится, считает своими, ну а у старосты деревни Хизульфа на их счет явно имеется совсем другое мнение… Рысь с удовлетворением оглядел стол. Что получилось? А получилось, что все здесь друг с другом враждуют, только Кальвизий с Лицинием Вером - белые и пушистые, как недавно народившиеся котята. Странно… Как это их миновала общая участь? Юний подспудно чувствовал, что в сложившейся общей картине чего-то не хватает, каких-то штришков, маленьких, почти незаметных, но крайне важных для общего понимания дела. Вот, к примеру, что это за пустое место? Сверху - вилла Октавия, с левого бока - Теренций и Гретиарий, справа - Рейн… А внизу? Что у нас там внизу? Кажется, какие-то непроходимые лесные дебри или болотные топи - в общем, ничего особенно интересного. Что же это за пустота? Рысь вдруг расхохотался. Ну конечно же - Черное урочище! И как интересно получается: участки Теренция, Гретиария, Октавия непосредственно к этому урочищу примыкают, и все трое прямо погрязли в земельных спорах либо друг с другом, либо с деревней. Очень интересно… И вот еще что не забыть: все эти трое - землевладельцы относительно новые и владеют своими участками не больше пяти лет. Кальвизий же и Лициний Вер живут здесь уже десять лет. И безо всяких конфликтов. Ну, дела… Тут поверишь, будто само Черное урочище провоцирует земельные споры! Или кто-то очень хитрый и сведущий в земельном праве! Но зачем ему это? И в этот момент Юний вновь услышал вой. Осязаемо близкий - ведь урочище располагалось рядом, всего-то милях в двух от виллы Октавия, - он врывался в душу с какой-то явно ощутимой насмешкой, словно бы дразнил молодого юриста: а вот попробуйка разберись во всем этом, распутай клубок. - И разберусь! - поклялся сам себе Рысь. - И распутаю. Дознаюсь обо всем - и что это за урочище, и кто мутит воду… И далее - кто была та девушка, что пела древнюю песню венедов? Не в силах заснуть, Юний вышел во двор. По небу, закрывая звезды, бежали черные облака, где-то за полем, на вилле Манлия, истошно лаяли псы. Рысь бросил взгляд в сторону урочища и уловил мерцающий огонек на горе, окруженной мертвым лесом. Что это - упавшая с неба звезда или ее отблеск в какой-нибудь затянутой тонким ледком луже? Нет, непохоже. Неужели костер? Но кто его там жжет? Оборотни? Странное занятие для этих злобных существ. Будь у него хотя бы пяток, а лучше десяток верных воинов и надежный проводник, Рысь, наверное, решился бы осмотреть гору, но сейчас, увы, ничего подобного не было. И тем не менее урочище требовалось обследовать, только, конечно же, не теперь. Кроме воинов, которых молено позаимствовать у Октавия, вооружив слуг, неплохо бы иметь и проводника. Да и вообще, к встрече с оборотнями необходимо хорошо подготовиться. Назавтра, простившись на время с хозяином виллы, Юний и его слуга отбыли в Могонциак вместе с груженными кожей и рыбой возами, которые Октавий по договоренности отправлял одному из оптовых торговцев. Трудолюбивые мулы неспешно тащили возы, не обращая никакого внимания на грязь и колдобины - до хорошей, построенной римлянами дороги от виллы Октавия приходилось тащиться мили четыре. Моросил нудный дождик, но Юний не кутался в плащ, даже отбросил капюшон, часто поглядывая в сторону Черного урочища. Вот она, та гора, где ночью горел костер. Ничего не скажешь, вид в достаточной степени угрюмый, да еще погода… Рысь поежился. Дорога меледу тем потянулась лесом. Сумрачные мохнатые ели обступили ее с обеих сторон, касаясь колючими ветками сидящих на возах людей. Ободья колес тонули в липкой красновато-желтой грязи, и время от времени возчики помогали мулам - слезая, подталкивали возы плечами. Во время одной из подобных остановок, когда один из возов застрял в грязи особенно крепко, Юний прошел чуть вперед, к узенькой и совсем уже, казалось бы, непроезжей повертке, что примыкала справа… На повертке этой виднелись свежие следы и узкая колея. Кто-то не так давно проезжал по ней в легкой одноколке - уже это-то Юний смог определить по следам. Одноколка - повозка римская, местные такими не пользовались. И кого лее из римлян понесло вдруг в эти жуткие места? Повертка-то, меледу прочим, вела прямиком к урочищу! Немного постояв у поворота, Рысь нагнулся, поднял небольшой кусочек красновато-желтой глины, помял его в руках, завернул в пожухлый лист, Дождь, и спрятал в заплечную суму. Доледь все шел, беспрестанно и нудно, однако возы вскоре выбрались на мощеную дорогу и уже без всяких препятствий покатили к Могонциаку. А дождь все лил…
Глава 5 Февраль - март 235 г. Верхняя Германия Костры на берегах Рейна
…они подобны пленникам под игом врагов: терпят мучения по необходимости, а не по желанию; в душе хотят свободы, а терпят величайшее рабство.- Одноколка? Да их тут много проехало, - один из охраняющих городские ворота воинов махнул рукой. - А что такое случилось? - Да ищу своего приятеля, - улыбнувшись, пояснил Юний. - Мы должны были с ним здесь встретиться, да что-то его не видно. Может, и не стоит больше ждать? Наверное, застрял где-то в грязи… - В грязи? - Легионер вскинул глаза и усмехнулся. - Да уж, грязи сейчас много. Недавно проезжала повозка легиона «Августа» - так на ней грязи-и… У-у-у! - А грязь случайно не такая? - оглядевшись, Рысь вытащил из сумы красно-желтый кусочек подсохшей глины. - В точности такая и есть, - закивал воин. - К слову сказать, хорошая глина… Ты, видно, держишь горшечную мастерскую? - Как ты угадал? - Юний натянуто рассмеялся. - Не один - на паях с приятелем. - Еще бы мне не угадать, ведь мой отец был горшечником! - довольно ухмыльнулся легионер, а Рысь почему-то подумал об огрублении нравов: в Риме или в какой-нибудь более цивилизованной провинции, скажем в Нарбоннской Галлии, этот совсем еще молодой парень не хвастался бы тем, что он сын вольноотпущенника - именно они по большей части и занимались всякими ремеслами. - Ваять кувшины и амфоры - нелегкий труд, - заканчивая беседу, задумчиво покивал Рысь. - Тут надобно и терпение, и умение. Твой батюшка, видно, уважаемый человек… - К сожалению, он давно умер. - Сочувствую. - Ничего. Быть легионером тоже почетно. - Legia - patria nostra! - громко произнес Юний. - Легион - наше отечество, не так ли? - Так, так! - Так ты говоришь, проезжала только одна грязная повозка? - Ну да, одна. Вся в глине. - Восьмого легиона? - Угу, «Августы». - А… кто ею правил, не рассмотрел? Видишь ли, если они случайно наткнулись на такую хорошую глину, то я бы… Легионер засмеялся, показав крепкие зубы: - Понял тебя, уважаемый! Ты, верно, хочешь застолбить место. Хорошая мысль! К сожалению, не могу тебе сказать, кто управлял этой повозкой, - просто не обратил внимания, верно, кто-то из легионеров, кто же еще? А ты вот что, попробуй-ка сходи к конюшням, конюхи уж всяко должны знать, кто да куда ездил. - И впрямь! - вполне искренне обрадовался Юний. - Кому и знать, как не им? Поблагодарив словоохотливого легионера, Рысь быстро пошел в город, где напротив ворот его давно уже дожидался Флакс. В конце длинной улицы виднелись сворачивающие на постоялый двор повозки Октавия, освещаемые ярким полуденным солнцем. Теплый ветер трепал светлые волосы Юния, рябил синие лужи, вокруг которых с гомоном возились воробьи и синицы. - Ну и болтлив же этот воин, мой патрон! - Дождавшись хозяина, старый слуга с осуждением покачал головой. - А еще часовой! В наше бы время за подобные вольности выгнали из легиона. А теперь, что и говорить, - такое впечатление, что служат одни варвары. Да и достаточно только взглянуть на то, как одеты легионеры, и сразу станет ясно, откуда легион. Если доспехи в виде рыбьих чешуек, начищенные так, что глазам больно, да шлем с пышными перьями, да калиги из желтой кожи, - сразу видно, эти из самого Рима. А ежели доспех кожаный, либо одна кираса, либо и вовсе ничего нет, а шлем простой и круглый, без всяких перьев, так это уж понятно - Германия! Стыд один. - Ну, ладно, ладно, хватит ворчать, старик! - пресек разговоры слуги Юний. - Давай-ка поспешим. Ты знаешь, где находятся конюшни легиона «Августа»? - Нет, господин. Но ведь можно спросить! - Опять ты называешь меня господином! Сколько раз повторять? Зови - патрон. - Слушаюсь, мой го… ой… патрон, конечно же, патрон. Конюшни восьмого легиона, носящего гордое имя «Августа» - «Преданный Августу», располагались на самой окраине города, у крепостной стены, напротив акведука, и представляли собой длинное приземистое строение из красного кирпича. Яркое солнце, слепя глаза, отражалось в большой коричневой луже, разлившейся прямо посередине площадки перед конюшней. Подойдя ближе, Рысь сразу же заприметил узкую, еще не успевшую высохнуть колею, ведущую от лужи к конюшне. У самых ворот лениво прохаживался часовой в кожаном панцире и с коротким, старинного типа копьем-гастой. Время от времени он бросал любопытные взгляды на сидевших у лужи мальчишек, деловито запускающих в плаванье сделанный из коры дуба корабль. Порыв ветра надувал тряпичные паруса, и суденышко то и делопереворачивалось, к вящему огорчению «моряков». - Привяжите к днищу какой-нибудь груз, - подойдя ближе, посоветовал Юний. - Иначе так и будет переворачиваться. Мальчишки - старшему из них вряд ли было больше десяти, - посовещавшись, так и поступили, использовав в качестве груза обломок черепицы. И пущенный кораблик, немного покачавшись, наконец поплыл, подхваченный ветром. Ребята обрадованно завопили и бросились следом за кораблем по краю лужи. - Не знаешь, кто это тут мыл повозку? - Рысь придержал за шиворот старшего. - Повозку? - Мальчик ненадолго задумался, почесав лохматую голову. - А, верно, ты спрашиваешь про ту грязную одноколку? Так на ней ездит Мессалин, возчик. Хороший человек, он иногда нас катает. - И где мне найти этого хорошего человека? - усмехнулся Юний. - Не знаю, наверное, в казармах. Ну да, где еще-то? Рысь отпустил мальчишку. Значит, Мессалин, возчик восьмого легиона. Интересно, кого он возил в Гретарк, вернее в урочище? И еще интереснее - как все это вызнать? Разыскав возчика, спросить прямо? Так ведь может и не ответить, послать подальше. Так, может быть… может быть… Юний обернулся к слуге: - Эй, Флакс, держи нос веселее! - Стараюсь, патрон. - Что-то плоховато выходит… Ну, вот что, хватит таскаться по городу, отправляйся домой и распорядись насчет обеда. - А ты, мой го… патрон? - А я, пожалуй, прогуляюсь до казарм. Отослав слугу, Рысь пошел вдоль акведука к северным воротам - именно там и располагались казармы восьмого легиона и приданных ему вспомогательных сил. - Кто тут меня спрашивал? - вышедший из казармы хмурый мужик с рыжеватой бородкой, одетый в грязную коричневую тунику и узкие шерстяные штаны, исподлобья взглянул на часового - молодого, еще совсем безусого парня. - А вон, - тот кивнул на прохаживавшего у ворот Юния. - И чего от меня надобно, уважаемый господин? - Ты - Мессалин, возчик? - Ну я. - Мессалин прищурился. - Мой приятель видел твою повозку по дороге в Колонию Агриппина, - как можно радушнее улыбнулся Рысь. - Он говорит, колеса повозки были все в глине… Видишь ли, я хозяин горшечной мастерской, и если бы ты мне назвал то место… - Десять сестерциев! - тут же прервал его возчик и, покосившись на часового, бесцеремонно подхватил под руку. - Отойдем. Они быстро зашли за угол, остановившись невдалеке от какой-то подозрительного вида корчмы, из приоткрытой двери которой доносились приглушенные ругательства и пьяные вопли. - Знаешь ли, я тоже обратил внимание на ту глину, - с усмешкой пояснил Мессалин. - Очень хорошая глина, очень… - Да много ли ее там? - Юний недоверчиво покачал головой. - Стоит ли это место десяти сестерциев? - Глины там - полно, клянусь Юпитером и Юноной, - истово заверил возчик. - Давай монеты - скажу, как добраться. - Гм… - Рысь пошарил в висевшем на поясе кошеле и отсчитал десять серебряных кружочков, которые Мессалин тут же спрятал, после чего посмотрел на собеседника уже вполне дружелюбно. - Значит, слушай, - он качнул головой, - по дороге в Колонию Агриппина проедешь двадцать миль, до повертки. Да ты ее сразу заметишь, там такой бурелом, гора да засохшие деревья. Мертвый лес, в общем. - Мертвый? - Ну да. Как еще сказать? Увидишь, не ошибешься. Это не доезжая до Гретарка - деревни херусков. - А не обманываешь ли ты меня? - с сомнением произнес Юний. - Кто-то, кроме тебя, еще может подтвердить твои слова? - Да конечно! - Мессалин неожиданно громко расхохотался. - Я ж туда не один ездил, понимать надо! Со мной - трибун легиона, а с ним - конная охрана. - Сам трибун? - удивился Рысь. - Ну да, Домиций Верула, так его звать. По воле легата он постоянно инспектирует приграничье. Знаешь, эти германские шайки постоянно нападают из-за реки, вот трибун и присматривает места, где можно устроить засаду или даже выстроить небольшую крепость. - Ах, вон оно что… - задумчиво протянул Юний. - Ну да, как же я раньше не догадался. Загадка разрешалась просто и вряд ли стоила потраченных на нее сестерциев. Ну да, Домиций Верула, будучи трибуном - одним из непосредственных заместителей командира восьмого легиона, - вероятно, как раз и отвечал за организацию приграничной обороны. А может быть, еще и за разведку, в чем не было ничего ни подозрительного, ни удивительного. Обычная работа одного из высших должностных лиц легиона. Ай да Домиций - с британских времен он сделал неплохую карьеру, что в общем-то вряд ли было возможно без сильного покровителя. И такой покровитель, конечно же, у Верулы имелся - его земляк Максимин Фракиец, назначенный императором трибуном четвертого легиона. Фракиец давно уже приобрел большое влияние не только при дворе принцепса, но и в Риме, и теперь оказывал покровительство своим землякам, в том числе и Веруле. Не зря, ох не зря Верула в свое время поспешил покинуть Британию, и не только из-за разногласий с наместником Клавдием Апеллином. Тем не менее земельное дело все же необходимо было заканчивать. Уже сейчас Юний мог бы дать голову на отсечение, что гречишное поле любой суд признает собственностью Октавия, а вовсе не Манлия. Что же касается тяжбы с Гретарком, то тут еще нужно было пошевелиться, чтобы доказать неотъемлемые права старого легионера на пастбище. Интересно, Верула покинул Британию около пяти лет назад… И примерно в то лее время трое выслуживших пенсию ветеранов получили земельные участки неподалеку от Черного урочища. А в придачу к участкам - и целый ворох проблем с их границами. Словно бы кто-то специально их тем озаботил… Специально. А что, если это проделал Домиций Верула? Мог? Запросто, он лее трибун! Но зачем ему это? Кто знает… А может, ничего подобного и не было, может, все само собой получилось - так ведь тоже бывает, безалаберности хватает и среди военных. Плотно пообедав в компании Флакса, Юний улегся спать, но, не сомкнув глаз, буравил потолок задумчивым взглядом. Почему-то никак не давало ему покоя Черное урочище, ну, не давало, и все. Рысь сам себе объяснял это наличием там весьма перспективных клиентов, и это было истинной правдой, хотя и неполной - не только возможность заработка влекла молодого юриста в те дикие края, но и… Но и услышанная невзначай песня, и неведомые всадники, исчезнувшие в тумане. Загадки… Юний сейчас корил себя за то, что так не вовремя уехал, не поговорив с соседями Октавия. Все же не следовало пренебрегать возможными гонорарами. Октавий, конечно, заплатил аванс, но не слишком большой, а прихваченные из Августы Треверов деньги медленно, но верно подходили к концу. Гретиарий, Теренций, Манлий, староста Гретарка Хизульф, да тот лее Октавий - сколько возможностей заработать, которые явно не следовало упускать, ведь ради заработка он, Ант Юний Рысь Юстус, и приехал в Могонциак. Рысь и проснулся поутру, озабоченный этой мыслью. Хмуро поздоровался с Флаксом - тот как раз принес с кухни кувшин вина и только что испеченный хлеб. Наскоро перекусив, Юний задумчиво почесал затылок. В Гретарк, немедленно возвращаться в Гретарк - ведь там, кроме Октавия, целое море клиентов! Только вот как ехать? Одному, даже вдвоем с Флаксом - верная гибель, нужно хотя бы с полдюжины хорошо вооруженных людей, один вид которых отбил бы охоту к нападению у всякого рода мелких шаек, потихоньку просачивающихся из-за Рейна. На худой конец, и троих-четверых хватит. Да, небольшой отряд для самостоятельной, безо всякого вмешательства Октавия поездки в Пограничье был просто необходим. Где вот только его взять? Нанять - на какие средства? Люди нужны для того, чтобы заработать денег, но для того, чтобы нанять этих людей, опять-таки нужны деньги. Какой-то философский вопрос получается. Надо было его разрешить, и как можно быстрее… И Рысь уже примерно представлял как.Сальвиан. De gubernatione Dei
Собравшаяся вокруг дома рыбника Фульвия Бастинда толпа с любопытством наблюдала за измерением высоты деревьев в его саду, которое тщательнейшим образом проводили нанятые истцами представители суда. Сам хозяин, и без того низкорослый, казалось, еще больше скрючился, с затаенной злобой следя за всеми действиями судейских. Сивая бороденка рыбника тряслась, красные, запавшие от бессонницы глаза подозрительно осматривали ухмыляющихся соседей. Похоже, Фульвию давно уже было не до издевательств над собственными рабами - Юний в свое время постарался не зря, внушив соседям рыбника мысль о судебных исках. Сработало! Рысь отошел за яблоню - попадаться на глаза Фульвию не входило в его планы, не очень-то хотелось оказывать этому негодяю юридическую помощь, а ведь рыбник, несомненно, попросил бы о ней и, очень вероятно, неплохо бы заплатил. Вот только Юнию не нужны были его деньги, он их собирался раздобыть в другом месте и в гораздо большем количестве. Бедняга рыбник! Он даже не догадывался, что виновник всех его несчастий стоит сейчас совсем рядом, за яблоней, и с холодной улыбкой на устах готовит очередную каверзу. Юния интересовали рабы. Не просто рабы - а рабы Фульвия Бастинда! Вот один из них, молодой светловолосый парень с железным ошейником. Тот, что не так давно приносил молодому юристу рыбу. На вид рабу лет шестнадцать-восемнадцать, мускулист, строен - такого вполне можно быстро обучить владению копьем и мечом. Рядом с ним - еще один слуга, чуть постарше, чернявый, тоже в ошейнике. Не скажешь, что у обоих вполне довольный вид. Осторожно обойдя дом, Рысь приблизился к светловолосому рабу сзади и тихонько позвал: - Хротальв! Парень обернулся и, немного поколебавшись, отошел вместе с Юнием за угол. - Мне нужны слуги, - сразу же огорошил его Рысь. - Сколько ты стоишь? Юноша невесело усмехнулся: - Хозяин не собирается меня продавать. - Ага, как же! Я видал, как он сговаривался с Фульхенсием Барром, смотрителем имперских шахт. - Что?! - Серые глаза молодого раба в ужасе округлились. Попасть в шахту - верная и мучительная смерть. - Ты видел, он сговаривался с Фульхенсием?! Но… почему я должен тебе верить? Юний безразлично пожал плечами: - Не хочешь - не верь. Просто Фульхенсий не даст хорошую цену. - А почему ты… - Хочешь спросить, почему я говорю об этом с тобой, а не с твоим хозяином-рыбником? - засмеялся Рысь. - А потому что у меня мало денег… и мне нужен не один слуга, а два или больше. Хротальв в страхе передернул плечами, прекрасно поняв, к чему клонил этот лощеный молодой господин в изящной тунике и дорогом плаще с зеленым подбоем. К самовольному уходу от хозяина, сиречь к побегу - вот к чему! Подобные дела сильно попахивали смертью. - Что уставился? - Юний ухмыльнулся. - В общем, так. Если не хочешь со своим приятелем загреметь в шахту - а вы там точно скоро окажетесь, ведь вашему хозяину срочно нужны деньги на судебные тяжбы, - тогда вечером приходите в корчму, что недалеко от казарм легиона «Августа». - А… - Ничего пока не спрашивай, просто решись. Решись на то, чтобы, став свободным человеком, спокойно жить где-нибудь в Колонии Агриппина или Августе Треверов, не опасаясь, что тебя в любой момент изобьют или продадут в шахту. Понимаю, это тяжело - жить своим умом, но поверь, свобода того стоит! Только представь - зарабатывать своим трудом, иметь свой, пусть даже не очень большой дом, любимую жену, детей… Хотите этого достичь - приходите к корчме. Не хотите, что ж - погибайте в шахте. Сказав так, Юний отвернулся и быстро пошел прочь, чувствуя на себе воспламененный нешуточной надеждой взгляд молодого невольника. Понимал ли Рысь, что совершает сейчас преступление? Конечно, ведь он же был юристом. Однако сознательно ступил на преступный путь, утешая себя лишь тем, что рыбник был негодяем. Честно говоря, слабое утешение для человека, связанного с законодательством и правопорядком. И то, что у Юния сейчас не было другого выхода, не оправдание. Муки совести терзали Анта Юния - он, юрист, совершал преступление, подбивая чужих рабов к побегу. Правда, утешая себя, Рысь рассуждал, что такие, как рыбник, вообще не должны иметь права владеть людьми. Но сколько таких кругом…
Он заранее нанял лошадей и, оставив их у коновязи доходного дома, в котором снимал квартиру, пешком подошел к корчме. Солнце уже скрылось за городскими стенами, и на узкие улочки опускался теплый синий вечер - с зажженными огнями таверн, приглушенным говором за кружкой вина и мерцающими в высоком небе звездами. - Господин! Рысь обернулся и увидел подошедших к нему парней - к его удивлению, их оказалось трое. - Мы согласны, - тихо произнес Хротальв. - Хорошо, - Юний кивнул. - Подходите к доходному дому Помпония Метлы, это возле театра. - Мы знаем… Беглые рабы растаяли в сгустившейся тьме. Юний специально не пошел с ними - мало ли, вдруг те все рассказали хозяину, а тот пожаловался наместнику, и теперь молодого, подающего надежды юриста вместо блестящей карьеры ждет арест и позорное наказание! Тихонько пробирался сзади, стараясь высмотреть возможную слежку. Нет, похоже, ничего такого не было. И тем не менее следовало быть крайне осторожным. Хотя, конечно же, Рысь не был дурнем и подстраховался еще и иначе… - Идемте! - Выждав некоторое время, Юний вышел за ворота и пригласил беглецов в дом. По приставной лестнице они поднялись в апартаменты Рыси, после чего тот послал Флакса на кухню - принести еды и вина. - Угощайтесь, - кивнув на ложа, гостеприимно предложил юрист. - Полагаю, вы голодны. - Благодарю, господин, - похоже, за всех отвечал Хротальв. - Но вправе ли мы сидеть в твоем присутствии? - Вправе, - усмехнулся Рысь. - Ведь вы больше не рабы. Вот… - Он вытащил пару папирусных свитков. - Это отпускное письмо, куда осталось лишь вписать ваши имена. Это прошение к наместнику с просьбой внести вас в цензорные списки как налогообязанных. Кто-нибудь умеет читать? - Я могу, - отозвался третий беглец, самый младший из всех. Рысь уже с самого начала разговора с любопытством посматривал на него, решая - взять ли с собой или прогнать на все четыре стороны, больно уж этот парень молод. Впрочем, прогонять, наверное, не стоит. К тому же, как выяснилось, этот мальчик у них единственный грамотей. Рысь протянул парнишке свитки, и тот принялся негромко читать вслух, временами глотая окончания слов и предлоги: - В виду манумиссии прошу занести в цензорные списки следующих лиц… Мальчишке было на вид вряд ли больше пятнадцати. Узкоплечий, с бледным лицом и неожиданно злым взглядом. Светлые спутанные волосы, падая на лоб, закрывали глаза, и парень то и дело смахивал их рукою, перевязанной грязной бурой тряпицей. - Так ты и впрямь собираешься вписать нас в грамоты? - Закончив читать, он недоверчиво посмотрел на Юния. - Пока - только в одну, - усмехнулся тот. - Видишь ли, я намерен использовать вас в качестве своей охраны. - Вот так да! Но нас же будут искать. - В Пограничье? - Юний насмешливо прищурил глаза. - Пусть попробуют. - Да, и еще… Почему просьба о внесении в цензорные списки написана на имя наместника Нижней Германии? - Самый юный, похоже, оказался не только самым грамотным, но и самым умным из всей этой троицы. - Ты же сам сказал - вас будут искать. А в Нижней Германии легче спрятаться, Колония Агриппина - большой город. - Хорошо, - парень кивнул, - вписывай, мы согласны, верно, Хротальв? Хротальв молча кивнул. Чернявого, высокого и мускулистого парня даже не спросили. Наверное, он был из тех, про кого говорят - сила есть, ума не надо. - Как твое имя? - Обмакнув в чернильницу перо, Юний посмотрел на юнца. - У меня их много, - неожиданно усмехнулся тот. - Велар, Валамей, Вальдинг, Эрнульф - выбирай, которое нравится? - Кем ты был у рыбника? - Валамеем. - Значит, запишем - Эрнульф, сын… - Пиши - «сын Валерия Юрзы», господин. - Так ты почти римлянин? - Да, мой отец был легионером. Правда, мать - проституткой из веселого дома старухи Мнемозины, - с усмешкой пояснил Эрнульф. - Оба давно умерли. - Лупанарий старухи Мнемозины, - с любопытством поглядывая на парня, повторил Рысь. - Так ты из Августы Треверов? - Похоже, что так. А вообще, где я только не был. - Теперь ты, - Юний перевел взгляд на Хротальва, - запишем тебя, как Фродегавда… Фродегавда, сына Виларикса, а ты… - Меня зовут Арминий, мой господин, - с поклоном пробасил чернявый здоровяк. - Будешь Вигульфом, сыном Альтрамира. - Юний занес в список последнее имя. - Теперь все, парни! Надеюсь, все понимают, что с этой грамотой и с вами я должен лично явиться пред светлые очи наместника? - Да уж понятно, - хохотнул Хротальв. - Ты скажи, господин, что мы-то должны делать? И это… хорошо бы поскорее убраться из города. - Он искоса посмотрел на Эрнульфа. Юний перехватил этот взгляд - и очень он ему не понравился. - Как вы ушли? - быстро спросил Рысь. - Только прошу, не лгите, это не в ваших интересах. По-моему, я предупреждал, чтобы все было тихо… - Так мы и хотели, чтобы тихо! - Хротальв бросил на юношу злобный взгляд. - Это все он… - Да, я убил рыбника, - с усмешкой признался тот. - Всадил прямо в сердце ту шпильку, которой он колол меня. Можно я выпью вина, патрон? А то что-то пересохло в горле. - Пей, - Юний задумчиво осмотрел всю компанию и неожиданно подмигнул. - Я так думаю, кроме вас у рыбника больше рабов не было? - Не было, господин, - подтвердил Хротальв. - Да и этого-то, - он кивнул в сторону Эрнульфа, - хозяин купил только вчера, себе на усладу. - Значит, сразу никто вашего хозяина не найдет… Разве что молочник утром наткнется. - Хозяин не покупал молока. - Значит, судейские или соседи. Время есть… - Юний потер руки. Похоже, эти трое оказались привязаны к нему куда прочнее, чем ожидалось. - Ну? - Он повернулся к юноше. - Допил свое вино? Теперь рассказывай, только, смотри, не ври. - Да с чего мне врать-то? - Эрнульф вытер рукавом тонкие губы. - Этот гад рыбник высмотрел меня вчера на рынке живого товара. Мне пятнадцать, но выгляжу я, как вы заметили, куда младше. Этакий невинный агнец, да-да, не смейся, патрон, людям так и кажется, особенно если я не смотрю им в глаза… Так вот, едва этот сивобородый козел привел меня в свой дом, я сразу почуял, что тут что-то не так. Вовсе не для работы в саду он меня приобрел, как пояснял продавцу, нет, для другого, гнусного дела. Велел мне переодеться в женское платье, в такое, что носят варвары, длинное, спадающее с плеча. Потом позвал этого, - юноша хмуро кивнул на Арминия, - связали мне вдвоем руки… Здоровяк виновато потупился: - Хозяин приказал, я исполнил. - Да я тебя и не виню, - отмахнулся рассказчик. - Просто объясняю, как было. Интересно? - Вполне, - сквозь зубы заметил Рысь. - Давай продолжай дальше. - Ну а дальше рыбник принес плеть и женские шпильки… Остальное, думаю, ясно? - А ты точно его убил? - Точней не бывает. Да что я, мертвяков не видел? За окном между тем посветлело, и путники начали собираться. Жаль, Юний нанял вчера лишь четырех лошадей - не рассчитывал на Эрнульфа, и тому пришлось ехать на одном коне со старым Флаксом. Можно, конечно, было бы оставить старика дома, но Рысь не хотел рисковать. Мало ли? Подстрекательство чужих рабов к побегу, да еще отягощенное убийством хозяина, это, знаете ли, чревато! Нет уж, в таком случае лучше держаться вместе… и как можно дальше от Могонциака.
Они выехали, едва только открылись северные ворота, и вскоре могли уже любоваться оставшимся далеко позади городом. Дорога вилась меж холмами и отрогами гор, поросшими густым смешанным лесом - липой, осиной, сосной, кое-где попадались и совсем уж сумрачные островки елей. Ехали медленно, даже позволили обогнать себя окруженной конной стражей бастерне - крытым дорожным носилкам, которые тащили запряженные впереди и сзади мулы. Что за человек сидел в бастерне, Юний не разглядел, да и не очень старался - не все ли равно? Наверное, какой-то высокопоставленный чиновник, направляющийся с важным поручением в Колонию Агриппина.
Слева, за деревьями и холмами, отражая солнце, золотом блестел Рейн, за ним виднелись пустоши и леса загадочной и бескрайней страны варваров - источника постоянной опасности для великой империи римлян. Где-то там, за холмами, у берегов далекой реки Одры, жили ободриты, а чуть дальше - венеты или словены, дальние сородичи Рыси.
За рекою за быстрою
Леса стоят дремучие… -
Глава 6 Март 235 г. Нижняя Германия Вой в мертвом лесу
Большинство врагов, и притом наиболее воинственные из них, были изрублены на месте…Казалось бы, урочище уже находилось не так и далеко, однако добираться до него пришлось долго, даже верхом. Узкие долины скрадывали расстояние, и если ночью расстояние до горы, где горели огни, выглядело небольшим, то днем - увы. Отправились в путь еще засветло, а теперь солнце клонилось к закату, между тем до урочища было еще ехать и ехать. - Однако скоро стемнеет, - первым забеспокоился Флакс. - Неужто нам придется заночевать в столь ужасном месте? - Ну-ка, ну-ка, поведай! - заинтересовался Эрнульф, примостившийся на крупе коня позади старого вольноотпущенника. - Какое место ты называешь ужасным и почему? - Будто сам не знаешь? - обернувшись, буркнул слуга. - То самое, где ночью горели костры и куда мы как раз сейчас и едем. Черное урочище - так его называют. Местные говорят, что там завелись оборотни. - Вот как? - юноша усмехнулся. - Значит, наш патрон недаром расспрашивал вчера про оборотней. Признаюсь честно - в их существование я что-то не особо верю. - Ну и дурак, коль не веришь, - себе под нос пробурчал Флакс. И тотчас же, словно в подтверждение его слов, жуткий тоскливый вой вдруг пронзил округу. Порыв ветра пригнул ветви деревьев. Лошади захрапели, запрядали ушами, а та, что несла на себе двоих - Эрнульфа и Флакса, - резко шарахнулась в сторону, да так, что оба седока кубарем полетели в кусты. - Арминий, помоги им, - спешиваясь, распорядился Рысь. - Хротальв, ты - за мной. Юний рванулся через кусты к лугу и дальше к черным, поваленным бурей деревьям - именно оттуда, как ему показалось, и доносился вой. На бегу вытащив меч, Рысь перепрыгнул валявшийся на пути гнилой древесный ствол, слыша позади тяжелое дыханье Хротальва. Застыл, прислушался, поставив на ствол ногу. Вой больше не повторялся. - И чего нас сюда понесло? - прошептал Хротальв. - Волков, что ли, мало кругом? Рысь тихо засмеялся. Смеялся не над кем другим - над собою, ведь слова его спутника, надо признать, были вполне справедливы. И правда - чего понесло в погоню неизвестно за кем? Нервы, нервы… Осмотрев бурелом и не обнаружив ничего подозрительного, Юний с Хротальвом вернулись обратно и едва сдержали смех - уж больно потешно выглядели незадачливые всадники: измазанные в грязи, с расцарапанными колючими ветками лицами. Под левым глазом Эрнульфа наливался смачный синяк. - Об пень треснулся, - вздохнув, пожаловался тот. - Повезло - глаз не выбил. Вы там никого не нашли, патрон? - Нет, никого, - покачал головой Рысь. - Впрочем, мало ли в округе волков? Флакс, ты цел, старина? - Да вроде… Хорошо бы к ночи добраться до виллы господина Октавия. - До виллы Октавия? - переспросив, Юний расхохотался. - Ты что, старик! Мы туда не едем. - Как? - Старый слуга, похоже, был потрясен. - Не хочешь ли ты сказать, мой господин, что… - Вот именно, - Рысь перебил его с тем веселым азартом, какой бывает у охотников и рыбаков, надеющихся на будущую добычу. - Мы заночуем в урочище. - В урочище? - Ну да. Только не говори мне про оборотней - эти сказки я уже слышал. Подул ветер, и тут же снова раздался вой, на этот раз где-то впереди. На этот раз Рысь не принял его во внимание, и небольшой отряд, проехав с полмили, свернул на покрытую красно-желтою глиной повертку, ведущую к мертвому лесу. Солнце садилось, и черные тени легли на узкую дорогу длинными поперечными полосами, словно бы отговаривая путников двигаться по ней дальше. Опять завыл волк, и тут же затих, а потом завыл снова. И чем дальше отряд продвигались в глубь мертвого леса, чем чаще и злобнее был вой, на который, впрочем, никто не обращал внимания, даже лошади, казалось, привыкли. Дул ветер. А тени сгущались, и солнца уже не было видно, лишь где-то на западе золотилась узкая полоса, да и та быстро темнела. Не заметили, как навалились сумерки, повисли в воздухе осязаемо-густо, словно бы предупреждая - скоро ночь, а где-то рядом, возможно, бродят ужасные отродья мрака. Проехав немного вперед, Юний остановил коня перед завалом и, обернувшись к своим спутникам, приказал выбирать место для ночлега. - Да уж, выберешь тут, - опасливо бурчал себе под нос старый Флакс. - Одни колючки да буераки. Зря мы сюда свернули, лучше было бы ехать к Октавию. На его ворчание не обращали внимания и довольно скоро отыскали подходящее для ночлега местечко - симпатичную небольшую полянку с мягкой молодой травой, зарослями ольхи и орешником. Дальше, за орешником, начинались буреломы - мертвый лес, тянувшийся по склону холма вниз, до самого Рейна. Набрав хворосту, разложили, и Хротальв полез за огнивом. - Тсс! - вдруг приказал Рысь. Все застыли в тревожном ожидании - хотя, похоже, для тревоги не имелось никаких оснований. Ветер перестал дуть, и кругом было тихо, благостно, даже надоевшие волки - и те уже больше не выли, видно, убежали за добычей. - Слышите? - Юний обернулся. - Кажется, журчит что-то! - вдруг улыбнулся Арминий. - Ручей. - И правда, ручей, - обрадованно кивнул Эрнульф. - Вот здорово! Видать, мы выбрали неплохое место. Кажется, он журчит во-он там, за ольхою. Патрон, я сбегаю за водой? - Давай. Подхватив кожаное ведро, используемое иногда и в качестве торбы для лошадей, юноша с веселым свистом миновал ольховые заросли, уже распушившиеся клейкими серебристыми листочками… и резко пропал с глаз, словно бы ухнул в глубокую яму. - Эй, Эрнульф, - забеспокоился Рысь. - Ты где? - Зде-э-эсь… - голос юноши донесся, будто из-под земли. - Тут какая-то большая канава… Оставив у костра Флакса, все остальные бегом бросились на помощь. И впрямь, это оказалась канава, вернее, овраг; большой, глубокий, темный, с нешироким, текущим по дну ручьем. Он и журчал, этот ручей, - однако от заросших густым кустарником краев до дна оврага было, наверное, никак не меньше трех человеческих ростов. Попробуй выберись! - Хротальв, дуй к лошадям за веревкой, - обернувшись, распорядился Юний и вновь свесил голову вниз. - Ты как там, Эрнульф? Руки-ноги целы? - Да целы, слава богам. Ушибся только немного… О, боги! - Юноша вдруг замолк, словно бы разглядел что-то удивительное или необычное. - Что там такое? Что? - Следы копыт… Похоже, здесь проходил целый табун. - Постой-ка… Наказав Арминию и Хротальву крепко держать веревку, Юний проворно спустился в овраг и, осмотревшись, велел принести факел и огниво. - Иначе мы, Эрнульф, ничего тут не разглядим. Ну, где твои следы? - Вон, у ручья, - почему-то шепотом отозвался парень. Рысь уселся на корточки. И в самом деле, по дну оврага беспорядочной цепочкой шли отпечатки копыт… впрочем, не только копыт - в свете зажженного факела явственно проступили и следы человеческих ног. Присмотревшись, Юний покачал головой: - Нет, это проходили не римляне. Германцы! - Алеманы, патрон! Дикие шайки, - шепотом отозвался Эрнульф. - Пойдем по следам, посмотрим? - Обязательно! - Рысь запрокинул голову. - Эй, вы, там, наверху! Затушите костер и будьте начеку. - Поняли, господин Юний. - В какую сторону пойдем? - азартно сверкнул глазами Эрнульф. - Сначала - к реке, - Рысь почесал голову. - А потом - обратно. Думаю, нам совсем не понадобится веревка, чтобы выбраться отсюда. Ведь все, кто здесь проходил, - они куда-то вышли. Эрнульф согласно кивнул и быстро зашагал следом за своим патроном. Овраг постепенно становился все глубже, шире, однако ни звезд, ни луны над головою не было, как предположил Юний - сверху овраг прикрыли ветками и жердями. Они прошли, наверное, шагов сто, а может, и все двести, когда откуда-то спереди вдруг повеяло свежестью. Еще с десяток шагов, и темные склоны оврага раздвинулись, обнажив величественную ширь Рейна. В темной реке мерцающей и дрожащей россыпью отражались желтые звезды. - Что это за столбы, во-он там, у самого берега? - показав рукой, прошептал Эрнульф. - Столбы? - Я посмотрю? Юний кивнул, и его юный спутник, быстро скинув одежду, бесшумно вошел в воду. - А тут глубоко, почти по грудь, - дойдя до столбов, сообщил он. - Какие-то цепи, веревки… Ха, да за них же привязывают челны! Даже не челны - вместительные крутобокие циулы. - Циула? - задумчиво переспросил Рысь. - Это такая большая лодка, которая может легко взять на борт человек восемьдесят? - Смотря какая циула, - выбравшись на берег, Эрнульф, насколько мог, отряхнулся от воды и натянул одежду. - Есть и такие, что могут принять и сотню воинов да еще с лошадьми. - Так-так… - Юний снова задумался, на этот раз - надолго. Он так и не проронил ни слова во время всего обратного пути, лишь когда уперлись в непроходимую стену колючих кустов, обернулся к шагавшему позади Эрнульфу: - Ну, что ты насчет всего этого думаешь? - Начет кустов, патрон? Думаю, что, раз есть вход, должен быть и выход. Патрон, не согласишься ли ты немного подержать факел? - Давай. Передав факел Юнию, юноша резко ухватил за ветки первый же подвернувшийся под руку куст. Потянул… Куст неожиданно легко поддался - еще бы, ведь он не рос корнями в земле, а лишь был связан со своими собратьями прочным лыком. Впереди зиял проход, ведущий из оврага наверх, к мертвому лесу. А ведь отсюда не так далеко и до Гретарка, и до виллы Октавия, и до всех прочих… Юний давно уже начал что-то понимать и, размышляя, едва не споткнулся об небольшую кучу аккуратно наколотых дров. Присев, он взял в руки полено, чувствуя, как дышит за спиной Эрнульф. - Ну? - Рысь скосил глаза. - Посмотри. Юноша хмыкнул: - Дрова как дрова, ничего особенного. Может, охотники их оставили или, там, лесорубы… А может, и те, что приходили из-за реки. Грелись. Юний сокрушенно покачал головой: - О, мой юный друг, никогда не делай слишком поспешных выводов, вначале подумай. - Да что тут думать, никак не пойму? - А ты посмотри на дрова! Что за дерево? - Хм… - Эрнульф подбросил полено в руке. - Кажется, сосна - вон, вся рука в смоле. - Верно, сосна, - тихо засмеялся Юний. - Смолистая сосна горит пахуче, дымно… совсем другое дело - ольха: и хороший жар, и почти без дыма. - Постой, постой, господин, - наконец догадался юноша. - Не хочешь ли ты сказать, что… - Ну да, - Рысь повел плечом. - Предпочесть сосну ольхе можно лишь в одном случае… - Чтобы подать видимый издалека сигнал! - взволнованно закончил Эрнульф. - Видимый даже днем, ведь ночью достаточно просто хорошо горящего костра. Юний расхохотался и, встав, вновь зашагал вперед - пора было уже выбираться из оврага, вряд ли тот скрывал еще какие-нибудь тайны. Впрочем… Первым на это наткнулся Эрнульф - отошел в сторону, остановился отлить, как вдруг… - Патрон, я, кажется, что-то нашел! - Так неси сюда! - Гм… Я бы хотел, чтоб ты тоже взглянул… - Ну, что там у тебя? - Повернув назад, Рысь лениво дошагал до своего спутника, даже собирался буркнуть что-то недовольное… но осекся, увидев в тусклом свете догоравшего факела растерзанное тело ребенка! Труп прикрывали лишь окровавленные лохмотья, живот был вскрыт острыми когтями, руки и ноги обглоданы, а головы и вовсе не было - лишь раздробленные кости да лохмотья кожи на шее. - Оборотень… - задрожав, шепотом произнес Эрнульф. - Оборотень, да помогут нам боги! Внезапный порыв ветра едва не задул пламя - и сразу с нескольких сторон, неожиданно близко, раздался вдруг жуткий, режущий уши вой. - Оборотни! - Эрнульф едва не выронил факел. - Скорее бежим отсюда, патрон! Бежим! Не дожидаясь ответа, юноша бросился прочь, и Юний поспешил следом. Похоже, сейчас была не та ситуация, с которой можно было бы справиться с холодным цинизмом. Эрнульф был прав: оборотни не любят скоплений людей - значит, нужно держаться вместе, значит, побыстрее достичь своих. Неплохо было бы покричать, может, крик отпугнет порождение мрака? - Эй, Флакс, Арминий! - на бегу позвал Юний. - Где вы? - Эгей! - подхватил Эрнульф, треща кустами. - Эгей. - Ого-го-го! - послышалось впереди, совсем рядом. - Мы зде-эсь, жде-ом вас. - Слава Богам! - выбежав на поляну, вне себе от счастья закричал юноша. - Слава Юпитеру и Юноне, слава и тебе, Вотан, и тебе, Тюр… - Ху-у-у, - оказавшись на поляне, Юний наконец-то перевел дух и тут же велел разжечь костер, да побольше - ведь известно, что всякая нежить боится живого огня. Никого не пришлось долго упрашивать - костер запылал тут же, словно сам собой, огромный, трескучий, такой, что красные искры - до неба! - Вот и хорошо, - поглядывая на разошедшееся пламя, зябко поводил плечами Эрнульф. - Вот и славно. Оборотни ни за что не подойдут к огню, ведь правда, патрон? - Конечно, правда, - солидным тоном подтвердил Юний. - Если б они не боялись огня, то давно бы сожрали всех пастухов и охотников. - Да, сожрали бы, - подтвердил Хротальв. - Как пить дать, сожрали - такое дело. Ветер постепенно затих, и унялся вой, тем не менее спать никто не ложился. Все сидели у костра до утра, но так и не дождались появления нежити. Зато какой бурный восторг вызвал первый луч солнца! - Солнышко! - заголосили все разом. - Солнце! Родное. Ну, еще бы, не радоваться - настрадались за ночь. Все же, по здравому размышлению, Рысь решил остановиться на вилле Октавия, хотя вполне себе представлял возможное недовольство старого легионера - кому понравится кормить такую орду? Можно было бы воспользоваться платным гостеприимством чернобородого Эрлоина, хозяина постоялого двора, однако этот вариант Юнию не нравился - он хорошо помнил, как посланные Эрлоином люди едва не ограбили его самого. Хорошо, отсиделись тогда с Флаксом на укрепленной вилле Кальвизия Лонгина. Кальвизий… По мнению молодого юриста, это был самый уважаемый человек во всей округе - честный, прямой, сильный. Жаль, пришлось его тогда немного обмануть, выдав себя за спешащего в Колонию Агриппина торговца. Так, может быть, и сейчас по старой памяти попросить приюта - дескать, вот, закончил дела и возвращаюсь обратно в сопровождении наемной охраны. Или - нет, не стоит столь бесцеремонно злоупотреблять чужим гостеприимством… - Патрон! - Хротальв вдруг завопил, словно наступил на змею. Юний заворотил коня - они как раз проезжали через луг, срезая путь к дороге от мертвого леса. Остальные тоже приблизились к неподвижно застывшему на лошади парню. Тот, бледный, не отрываясь смотрел куда-то в заросли. - Эй, Хротальв, - Рысь осадил коня рядом, - только не говори нам, что вдруг увидал оборотня. - Та-ам, та-ам, - заикаясь, дрожащий Хротальв показал в гущу кустов. Юний перевел взгляд и увидел застрявшую в ветках обгрызенную человечью руку. Все вокруг притихли, слышно стало, как жужжал где-торядом ранний, недавно проснувшийся шмель. - Ну и что встали? - нарочито громко хохотнул Рысь. - Огрызков не видели? Верно, волчья работа. - А еще - та-ам, - жалобно протянул Хротальв. - Во-он, под тем ясенем. - Это не ясень, Хротальв, липа, - тронув поводья коня, машинально поправил Юний. Он еще издали хорошо разглядел то, что там лежало, - отгрызенную детскую голову. Левый глаз несчастного вытек или был выклеван птицами, правый… скорее всего, и правого тоже не было - веко было прищурено, и что-либо утверждать наверняка было нельзя… Да и к чему? Ну, голова и голова, скорее всего - от того растерзанного тела, что валялось у замаскированного входа в овраг. - А вон и там, у леса, что-то белеет! - кивнул здоровяк Арминий. У леса белели кости. Естественно - человеческие, скорее всего - тоже детские либо принадлежавшие карлику. Головы при них также не было. Но эти старые, уже выбеленные ветром. - Наверное, череп должен быть где-то рядом, - подъехав ближе, предположил Рысь и, поглядев по сторонам, улыбнулся. - Ах да, вон он, на дереве. - Как странно ведет себя этот оборотень, - еле слышно прошептал Эрнульф. - Обиталище метит. Словно дикий зверь. - А он и есть дикий зверь, - услыхал его шепот Флакс. - Хуже зверя. Ох, да помогут нам боги поскорее убраться из этих жутких мест. - Ладно, вперед. Нечего тут больше делать, - скомандовал Юний и пустил коня мелкой рысью. Оглянувшись на ходу, он краем глаза заметил приотставшего Эрнульфа - тот вроде как склонился над белеющим костяком. Хм… Интересно - рвет его или нашел что-нибудь? Верным оказалось второе предположение. Быстро догнав старшего - ехать на одной лошади с Флоксом сегодня была очередь Хротальва, - юноша протянул ладонь: - Вот, нашел у скелета. Взгляни! Юний взял в руку находку и удивленно присвистнул, узнав знакомый шестигранник - игровую костяшку для азартной игры: - Ничего себе! Оказывается, и оборотни не прочь поиграть в кости. Эрнульф засмеялся, смешно наморщив нос: - Наверное, просто обронил кто-то. - Наверное, - согласился Рысь, натягивая поводья. И вновь пригнулась трава под копытами лошадей, а в лица всадников задул свежий ветер. Быстро поднимающееся в небо солнце слепило глаза, заливая ярким светом округу - лес, холмы, дорогу и видневшиеся далеко впереди строения - виллу Октавия Лепида. Из-за солнца Юний и не разглядел, откуда вдруг на дороге появился одинокий, мчащийся во весь опор всадник. Он летел навстречу, и так быстро, что едва не столкнулся с лошадью Рыси, вовремя подняв своего скакуна на дыбы. Конь злобно заржал, задергал копытами, а сидевший на нем молодой - на вид, даже моложе Эрнульфа - парень обрушил на Юния обнаженную спату. Если бы молодой юрист не был хорошо тренирован, вполне возможно, на этом его странствия и закончились бы - удар был очень неплох. От таких, бывало, люди разваливались надвое, да вот только тот, кто его наносил, еще не вошел в силу - и Рысь без труда парировал удар верным гладиусом. - Подлое германское племя! - фальцетом вскричал юнец, снова нанося удар. - Я вам покажу, как умирают настоящие римляне! - Покажи, покажи, - отбивая наскок, громко засмеялся Юний. - Правда, судя по возрасту, тебе еще рано кричать - Legio - patria nostra! Может, прекратишь наконец махать мечом и скажешь, что тебе нужно от мирных путников? - Мирные путники? - Парень опустил меч и озадаченно захлопал глазами. Узкое мальчишеское лицо, еще не знавшее бритвы, темные вьющиеся волосы, глаза того непонятного зеленовато-карего цвета, что частенько встречается у детей, родившихся от браков местных и римлян. Одет юный незнакомец был как истинный молодой нобиль - изящная салатного цвета туника, кальцеи с позолоченными ремешками, уж конечно, без всяких штанов, на плечах - алый шелковый плащ, заколотый золотой фибулой с рельефным изображением какого-то древнего императора. Да, сразу видно, парнишка не из простых. Интересно, откуда он здесь взялся? - Так вы римляне?! - не убирая меча, недоверчиво осведомился юноша. - Римляне, римляне, кто же еще-то? - Рысь хохотнул и вежливо наклонил голову. - Позволь представиться, Ант Юний… Юноша не дослушал. - Слава богам! - оглянувшись, истово произнес он. - Вместе с вами мы можем оказать достойную встречу тем варварам, что скачут за мной. - За тобой? - Юний бросил быстрый взгляд вдаль и в самом деле заметил клубящуюся за ближним лесом пыль. - Я купался, - пояснил юноша, - когда эти твари приплыли из-за реки на двух лодках. Кинулись - я уложил парочку, а остальных увел за собой - подальше от пашен, да и в надежде, что кто-нибудь заметит. - А если бы мы не встретились на пути? - Я бы скакал, сколько мог, а дальше вступил бы в бой, клянусь честью! - Мальчишка закусил губу. - Вступил в бой? - усмехнулся Рысь. - Что ж, не самое скучное дело. - Он обернулся к своим: - Хротальв, Эрнульф - быстро в кусты, будете действовать копьями, как я вас учил. Ты, Флакс, держись позади, а ты, Арминий, рядом со мной и этим молодым господином. - Меня зовут Виниций. - Приятно познакомиться. Варваров много? - Десяток или чуть больше. Вооружены копьями и мечами. - Под копьями ты, вероятно, имеешь в виду метательный дротик - фрамею? О, впрочем, можешь уже не отвечать - вижу и сам. Из-за холма показались разгоряченные погоней всадники на низкорослых крепких лошадках. - Они что же, переправили и лошадей? - удивился Рысь. - Ну да, варвары всегда берут их с собой, ведь пешему несподручно грабить. - Что ж, похоже, на этот раз боги не на их стороне! С этими словами Юний с силой метнул копье, метнул особым образом, чуть закрутив в полете, чем вызвал невольный уважительный взгляд Виниция. Просвистев над головой успевшего пригнуться варвара, оно воткнулось в шею другому, увы, не сумевшему уклониться от этой встречи. Ага! Одетый в безрукавку из медвежьей шкуры разбойник, обливаясь кровью, мешком упал в дорожную пыль. Его соратники замедлили ход и угрожающе закричали. Тут же из кустов вылетели копья прятавшихся там Эрнульфа и Хротальва - оба поразили цель. Юний мог гордиться учениками. - Ну? - Повернув голову, Рысь подмигнул новому знакомцу. - Пора и нам принять участие в схватке. - Давно пора, - азартно кивнул Виниций и, не дожидаясь ответа, вихрем бросился на варваров, громко крича: - Legio - patria nostra! - Omnes, quantum potes, juva, - бросая коня в галоп, буркнул себе под нос Юний. - Всем, сколько можешь, помогай… В том числе и этому неразумному мальчику, раз уж его дернуло довериться мне. Надо же, так ретиво кинуться вперед! Смело. Но глупо. А вообще, следует поспешить - как бы варвары его там не убили, с них ведь станется, очень даже станется. Разогнав коня, Юний спрыгнул на землю перед самым столкновением, с удовлетворением заметив, как один из врагов, смешно размахивая руками, слетел с попоны. Лошади в бою - скорее обуза. Копьем действовать невозможно - разве что только метать, мечом тоже не очень-то размахаешься: одно неверное движение, и живо окажешься под копытами. Так что уж лучше спешиться, тем более виться вокруг него на лошадях варвары вряд ли смогут - не зря же сидят в кустах Эрнульф с Хротальвом. Кстати, пора бы уже им и выйти. Ага! Вот и они. Молодцы ребята, словно мысли слышат. Стремительным движением Рысь нанес укол в бок ринувшемуся на него огромному полуголому варвару. Тот злобно захрипел и замахнулся секирой. Боевой топор, конечно, хорошая штука, не мечу с ней соперничать, тем более короткому гладиусу. Но вот беда, колющие удары им уж больно несподручно наносить, только рубящие, а для того замах нужен. Ты вот, пес, замахнулся, видать, уже в мыслях своих гнусных представил, как раскалывается от удара череп… А острие клинка в брюхо не хочешь?! Зря ты так выпендрился, ринувшись в бой по пояс голым. Презрение хотел выразить, морда простоватая, ну-ну… А вот тебе! Думал, не достану? Э, нет, брат, - гладиус, он, конечно, короткий… да только никак не следует забывать и про длину руки, и про выпад. Ага, получил?Плутарх. Биография Гая Мария
Выронив из рук секиру, германец схватился за живот и медленно осел на землю, с удивлением глядя, как из широкой раны вываливаются на землю скользкие сизые кишки. Рысь уже не смотрел на него, оглядывался в поисках следующего. Не следовало забывать и про своих - те уж вовсе были никакими воинами, так, по большей части одна видимость. Да и юный Виниций, несмотря на всю свою храбрость, несомненно, тоже требовал присмотра. Omnes, quantum potes, juva! С этой мыслью Юний и продолжил бой, вовремя подоспев на подмогу новому знакомцу. На Виниция наседали сразу двое: один - юркий, маленький и, видимо, ловкий, вооруженный сразу двумя скрамасаксами, а второй, коренастый здоровяк с широченными плечами, орудовал здоровенной дубиной. Для дубины, как и для секиры, тоже требовался хороший замах, и, судя по всему, Виниций уже осознал это, проделав несколько выпадов спатой. Если бы не тот, с двумя мечами, здоровяку бы пришлось несладко, а так… Так было очень похоже, что схватка закончится отнюдь не в пользу юного римлянина. - Legio - patria nostra! - отвлекая на себя внимание, заорал Юний и тут же отбил направленный на себя удар. Следует признать, варвар фехтовал отменно, и Рыси пришлось бы туго, если бы не гладиаторский опыт. Этот же опыт и подсказал кое-какие приемы - Юний резко сменил стойку, выставив вперед левую ногу, и насколько возможно уклонился назад, пропуская к груди жаждущие крови острия двух вражеских мечей. Для этого противник вынужден был вытянуть обе руки вперед и на какой-то момент потерял равновесие… Правда, Рыси не удалось воспользоваться этим - видимо, что-то такое почувствовав, варвар бросился на живот и тут же откатился в сторону, едва ли не под ноги ловко орудовавшему копьем Эрнульфу. Со всех сторон слышался яростный звон мечей и хриплые крики. Кое-кто с воем катался по земле, зажимая раны, а кто-то уже затих навсегда, глядя в синее небо мертвыми, застывшими навеки глазами - лакомством хищных птиц. Ход битвы в целом устраивал Юния - дееспособных варваров осталось всего-то человек пять… И тот, с двумя мечами, был самым опасным. «Димахер!» - молнией пронзила мысль, и Юний вздрогнул. Ну как же он сразу не догадался, не узнал своего брата-гладиатора? Да-да, гладиатора - те же стандартные приемы, даже повадки - вон, как картинно он встал, поджидая соперника, словно бы купался во взглядах восторженно гудящей толпы. - Аве, цезарь! - цинично пошутил Рысь. - Идущие на смерть приветствуют тебя. На этот раз вздрогнул варвар - глаза его на миг удивленно расширились, но тут же приняли прежнее злобное выражение. Димахер снова напал первым - ну как же, их ведь именно этому и учили. Юний же, в бытность свою гладиатором, выступал секутором - тяжеловооруженным бойцом, основным противником которого служил ловкий ретиарий с трезубцем и сетью. Всех учили на совесть… А те, кто был ленив и недостаточно быстро набирался опыта, долго на арене не жили. Их и ланисты не жалели, бросая десятками на верную смерть. Выживали только умелые и опытные бойцы, любимцы публики, такие как Рысь из Трех Галлий… Или вот этот вот димахер. Интересно, на каких аренах он сражался? Ага! Рысь быстро поднял меч на уровень глаз, защищаясь от двойного удара. Два меча, два крепких клинка отличной германской стали, со скрежетом уперлись в лезвие его гладиуса. Враг весело щурился. Сейчас, вот-вот сейчас, он потихоньку высвободит один из клинков и… Был бы у Юния щит, ох какой хороший удар он нанес бы им этому самоуверенному нахалу! Так ведь учили всех «тяжелых» бойцов - гопломахов, секуторов, мирмиллонов, и Рысь уже множество раз с благодарностью вспоминал своих наставников-ветеранов - старого Каллида из школы ланисты Септимия Марона, одной из лучших в Риме, чернобородого эллина Энея, хмурого циника Плавта. Двое последних были еще из той, первой школы в галльском городе Ротомагусе, где Юний осваивал азы гладиаторского мастерства. Там же был такой надсмотрщик, здоровенный и злобный детина по прозвищу Лупус - «Волк». Вот этот самый Лупус и показал как-то совсем еще юному гладиатору Анту один хороший удар, не требующий никакого оружия… Скрамасакс, зажатый в левой руке германца, со скрежетом пополз вниз… Что ж, ждать больше нечего. Юний примерился и со всей силы ударил соперника кулаком в челюсть, да так хлестко, что варвар, теряя выбитые зубы, повалился на землю, изумленно моргая. Еще бы - наверняка не ожидал подобного… Хотя должен был ожидать, ведь в гладиаторских играх случалось всякое. Рысь наступил ногой на лезвие скрамаскса. Второй меч варвара ударом дубины выбил подбежавший Арминий. - Добьешь его, господин? - весело сверкая глазами, осведомился парень. - Или прикажешь это сделать мне? - Добить? - Юний внезапно нахмурился и вдруг сделал то, чего вовсе не собирался делать. - Не надо добивать, - тихо приказал он. - Просто свяжи его покрепче. - Как скажешь, патрон. Арминий ловко сгреб поверженного германца в охапку и заломил руки - надо признать, силенка у парня была. К ней бы еще ума - не столь уж редкое сочетание, как иногда кажется. - Один из твоих людей убит, - тяжело дыша, к ним подошел Виниций. С левой руки его капала кровь. - Убит? Кто? - Юний обвел тяжелым взглядом место сражения. Поверженные германцы не подавали признаков жизни, держался за окровавленный бок Эрнульф, старина Флакс тоже стонал, обхватив руками голову, - видать, все ж таки задели дубиной, а вот Хротальв… Хротальв лежал в траве, устремив застывший взгляд в высокое небо. В груди парня торчало короткое метательное копье-фрамея. - Да-а, - грустно покачал головой Рысь. - Надобно бы его похоронить. Да и остальных - тоже… Не оставлять же на съедение диким зверям? Нужно где-нибудь взять лопаты. Флакс, старина, как ты думаешь, до чьей виллы отсюда ближе? - Думаю - до виллы Октавия, мой господин. - Не называй меня господином, сколько раз говорить? - Слушаюсь… мой патрон. - Ты знаешь Октавия? - перевязывая руку обрывком туники, осведомился Виниций. - А еще кого-нибудь из здесь живущих знаешь? - Знаю, - усмехнулся Рысь. - Есть некто Кальвизий Лонгин - честнейший и порядочный человек, тоже мой знакомый. Юноша неожиданно покраснел и, бросив перевязку, вскочил на ноги. - Благодарю тебя за твои слова, Ант Юний! - Он поклонился, приложив правую руку к груди. - Сервий Кальвизий Лонгин - мой отец! - А, вот оно что, - Юний широко улыбнулся. - Как же, как же, слышал про тебя от твоего батюшки. У тебя, кажется, есть еще и брат? - Да, Феликс, старший. - Феликс?! - Рысь непроизвольно вздрогнул, услыхав это имя - слишком многое было с ним связано. Когда-то в Риме… - Я приглашаю вас к себе! - торжественно произнес Виниций. - Будьте гостями в нашем доме. Что же касается похорон, отец не откажется прислать рабов для рытья могилы. - Вот и отлично, - кивнул Юний и обернулся к своим. - Собирайтесь, сегодня ночуем на вилле Кальвизия Лонгина, Флакс его должен помнить. - Да помню, мой господин, как не помнить? - Опять - «господин»? - О, патрон, конечно же - патрон! Кальвизий встретил их как старых знакомых, а выслушав рассказ сына, подобрел еще больше, проникнувшись к гостям самым искренним расположением. - Рад, очень рад встретить тебя еще раз, уважаемый Юний. Тем более - при таких обстоятельствах… Вот, познакомься, моя супруга - Кальвизия Домна, а вот и мой старший сын Феликс. Рысь церемонно раскланялся с высокой зеленоглазой женщиной в богатой столе и дружелюбно кивнул худощавому кареглазому юноше, очень похожему на своего младшего брата. - Прошу, прошу к столу, - гостеприимно предложил хозяин. По случаю славной победы над разбойниками-алеманами Кальвизий устроил самый настоящий пир. На столе нашлось место и жареному фазану, и печеным в тесте перепелам, и дорогому фалернскому вину, разбавленному теплой чуть подсоленной водой, и даже гаруму - соусу из сброженных рыбьих потрохов, что так обожали римляне. - Ты очень быстро справился со всеми своими делами в Колонии Агриппина, - выпив вина, улыбнулся Кальвизий. Кроме самого хозяина и гостей, на трапезе присутствовали оба его сына и еще один гость, пожилой, высокий и лысоватый - сосед по участкам Лициний Вер, единственный, кого искренне уважал Кальвизий, со всеми прочими предпочитавший не общаться. - Видишь ли, почтенный Кальвизий, до Колонии Агриппина я так и не добрался - свернул по делам в Вангионы, - во избежание лишних расспросов как бы между прочим заметил Рысь. - А, в Вангионы, - усмехнулся хозяин. - Тогда оно, конечно, - тут и ехать-то совсем ничего. А это, значит, твои компаньоны? - Он взглянул на Эрнульфа с Арминием. Юний молча кивнул. - Молодые… А я думал, все торговцы и аргентарии - старые хитрющие выжиги! - Торговля - рисковое дело, - хохотнул Рысь. - Дело для молодых. - Ну, это сейчас все так думают, - отмахнулся Кальвизий. - А я так, признаться, желаю для своих детей совсем другого будущего. Старшего, Феликса, придется оставить для управления хозяйством - я ведь не вечный. А Виниция совсем скоро отправлю служить в легион! Верно, Виниций? - От всей души желаю этого! Legio - patria nostra! - Да, - вдруг спохватился Рысь. - Накормили ли пленного? Кальвизий ухмыльнулся: - Я не имею привычки морить своих гостей голодом, даже тех, кто оказался здесь не по своей воле. - Могу я поговорить с тем варваром? - Как скажешь, уважаемый Юний. Это же твоя добыча! Ты заберешь его с собой? - Н-не знаю, - Рысь замялся. - Я хотел бы еще раз ненадолго съездить в Вангионы. Можно ли, злоупотребив твоим гостеприимством, оставить здесь Флакса и пленника? Да и насчет Эрнульфа я сомневаюсь - не открылась бы рана. - Не откроется, мой патрон, - тут же заверил Эрнульф. - Располагай мной, как найдешь нужным. - Что ж, пусть будет так, - кивнул Юний и пристально взглянул на хозяина виллы. - Так как, можно будет оставить? - Оставляй на сколько хочешь! - Кальвизий развел руками. - Omnes, quantum potes, juva! - Замечательные слова! - от души восхитился Рысь. - Вполне тянут на философию жизни. После ужина он спустился в подвал, прихватив с собой кувшин фалерна и пару кружек. Именно там, в подвале, прикованный цепью к стене, и содержался пленник. - А, это ты, римлянин. - Звякнув цепью, он зло сверкнул глазами. - Пришел поиздеваться над пленным? - Пришел выпить с тобой кувшинчик фалернского, - усаживаясь прямо на пол, усмехнулся Юний. - Если ты, конечно, не побрезгуешь со мной пить. Германец хрипло рассмеялся: - Не думай, не побрезгую. Фалерн для того слишком хорошее вино. Ну, что смотришь? Наливай, раз пришел. Рысь быстро наполнил кружки: - Ничего, что вино не разбавлено? - Ничего. - Тогда пей. Ты славно бился, димахер. Пленник закашлялся: - А кем был ты? Гопломах, мирмиллон, секутор? - Секутор. - Может быть, назовешь свое имя? - Почему бы и нет? - Юний передернул плечами. - Меня называли Рысь из Трех Галлий. - Рысь из Трех Галлий?! - с удивлением воскликнул германец. - А я ведь когда-то слыхал о тебе. Ты бился на арене амфитеатра Флавиев? - Да. А где сражался ты? - В Медиолане. Как ты освободился? Выкупился у ланисты? - Получил рудис. - Вот как? Поздравляю. А я - бежал… Рысь из Трех Галлий! Надо же, вот уж никогда не думал встретиться. Что же, теперь ты служишь римлянам? - Нет. Самому себе. Я, видишь ли, юрист. - Юрист?! - Пленник удивленно хлопнул глазами. - Ну, надо же! Впрочем, если у тебя и ум такой же, как манера сражаться, - почему бы и нет? Знаешь, как я хочу умереть? - И как же? - Сражаясь с десятком воинов! Пасть в битве… Пусть не на арене, здесь… - Разбойник пристально посмотрел прямо в глаза Юния. - Обещаю, - Рысь не отвел взгляда. - Если ты победишь - получишь свободу. - Хм, - алеман презрительно скривился, - думаешь, она мне так уж нужна? - Зачем же тогда ты бежал? - удивился Юний. - Ты здорово бьешься и вполне мог бы остаться тренером. - Я должен был отомстить, - хмуро заметил пленник. - Отомстить одному смрадному гаду. - Догадываюсь, что отомстил, - вспомнив Тварра, тихо сказал Рысь. - У меня тоже есть кому мстить. Вот только не знаю, как его разыскать. - Он германец? Сигамбр, херуск, хавк? Или, может быть, из квадов? - Из ободритов, - признался Юний. - Их вождь. По крайней мере, им был когда-то. Сейчас, может быть, уже умер. Что ж, отомщу его роду. - Отомстишь роду? - Германец прищурился. Странная мечта для римлянина. - А я и не римлянин. Мой отец был склавином… или венетом, как их называют в Риме. - Венеты… - протянул пленный. - Знаю, они живут далеко за Одрой. - Одра - это река? - Да. На востоке. За ней есть еще одна река, а дальше - густые леса, болота и степи. - Далеко… - покачал головой Юний. - И все же - я доберусь! - Думаю, тебе вовсе не придется так далеко идти, - неожиданно хохотнул разбойник. - Множество ободритов, самые воинственные, уже давно пополнили бродячие шайки алеманов. - Вот как? А ты не слышал про некоего Тварра? - Тварр? Нет, не слыхал. Пограничье большое. - Он был вождем, смелым, удачливым, жестоким… - Значит - здесь, - пленник убежденно кивнул, - такие все здесь. Ищут богатства и славы. Ни то ни другое ведь не добудешь крестьянским трудом или охотой. Ну, доливай свой фалерн. - Я так и не спросил, как твое имя? - На арене меня назвали Илмар Длинные Руки. Алеманы зовут - Два Меча. - Прощай, Илмар Два Меча. Желаю тебе достойной смерти. Алеман засмеялся: - Прощай, Рысь из Трех Галлий. Помни - именно достойную смерть ты мне и обещал. - Сделаю. Юний долго не мог заснуть, все думал. Об этом германце, о Тварре и ободритах, о погибшем Хротальве. Жаль парня. Но он сам выбрал свободу, зная, что, быть может, за нее придется заплатить жизнью. Рысь ведь его лишь слегка подтолкнул к этому выбору. И все же, все же… Кстати, странную находку сделал Эрнульф. Очень странную, учитывая место. Игральную кость. Как-то слабо увязывалась она с растерзанными оборотнем телами, даже совсем не увязывалась. Оборотни играют в кости? А может, они еще и музицируют, пишут философские трактаты, танцуют? Можно вспомнить и еще одну находку у замаскированного входа в овраг - дрова, приготовленные для подачи сигнала. Ну, этим-то явно не оборотни занимались. Значит, там, в мертвом лесу, есть и те и другие… Соглядатаи разбойников-алеманов и жуткий кровавый оборотень или оборотни. Что же они друг друга не изведут? Опять странность. Или они как-то договорились и воздерживаются от взаимных нападений… Да-да, именно так, ведь все эти отгрызенные головы, кости, истерзанные тела находились именно близ замаскированного входа в овраг, вокруг мертвого леса. Словно кто-то хотел отпугнуть от тех мест ничего не подозревающих путников. Оборотням это на что? Им-то, наоборот, свои жертвы привлекать надо, а не предупреждать их. Интересная картина получается… Так, может быть, никаких оборотней и вовсе нет, а есть лишь хитрые, циничные и чрезвычайно жестокие люди, не побрезговавшие ради сохранения своей тайны пойти на кровавые преступления! Так… А кто тогда выл? А вот это и нужно выяснить! Зачем? Да, зачем? Может, ну их, этих оборотней? Оборотни-то - пес с ними, а вот алеманы представляют явную угрозу, что наглядно продемонстрировал сегодняшний случай с Виницием. Кроме того, кто-то ведь явно перессорил соседей, чьи участки вплотную прилегают к урочищу, - и вот этот «кто-то» был явно опасен для будущих дел Юния, который вовсе не собирался отказываться от запутанных земельных тяжб. Отказ равносилен поражению, сразу же пойдут слухи, тут уж нечего и думать, постараются конкуренты, да хоть тот же Лупоглазый Тит, который, собственно, его сюда и послал, прельстив богатыми гонорарами. Юний Юстус проиграл дело! Да не одно, а сразу несколько! Ну и юрист, одно название… Все - на дальнейшей карьере можно смело ставить крест. Так, может, и пес с ней, с карьерой? Может, другим нужно пока озаботиться - местью. А для того надобно разыскать ободритов, под видом своего проникнуть за Рейн. Проще всего - оврагом. Опять урочище! Как ни рассуждай, а похоже, именно туда и ведут все пути. А значит - надо ехать.
Они тронулись в путь рано утром, когда над Рейном клубился густой, но быстро тающий туман. Копыта коней ступали по росным травам, и алая заря вставала за спинами путников - Рыси, Арминия, Эрнульфа… Позади послышался стук копыт. Юний обернулся и увидел быстро приближающегося всадника. Тот, низко пригнувшись к гриве, во всю прыть гнал коня и, вдруг подняв голову, закричал: - Эгей, Эгей, Юний! - Виниций, - узнал Рысь. Интересно, что этому парню надо? - Я отпросился у отца ехать с вами, - осадив коня, с улыбкой пояснил тот. - Места неспокойные, сами знаете - еще один меч никогда не будет лишним. - Что ж, - кивнул Юний. - С нами так с нами. Только предупреждаю, дорога будет опасной. Видишь ли, мы сначала заедем в одно местечко… - А, - рассмеялся Виниций. - То-то я и смотрю - вы как-то странно едете. Дорога в Вангионы вовсе не здесь. Хей, Эрнульф, рад тебя видеть! Дальше поехали вчетвером, понеслись, поднимая дорожную пыль. Свернув, проехали полем. Вот и знакомые костяки, рука, череп - страшные знаки, на которые, придерживая коня, долго оглядывался Виниций. Вот и мертвый лес… И вой! Жуткий, леденящий душу. Всадники спешились - дальше дорога шла буреломом, и лучше было вести коней под уздцы. - Кто это воет так страшно? - шепотом спросил Виниций Эрнульфа. - Неужели оборотень? Так ведь еще день! - Оборотню, видишь ли, все равно - день или ночь, - так же тихо отозвался Эрнульф. - Не знаю, что мы тут ищем? - Хватит болтать, - оборвал их беседу Юний. Остановившись, он прислушался и вдруг, обернувшись, весело подмигнул своим приунывшим спутникам: - Чувствуете, ветер утих? - Да, безветрие, - согласно кивнул Виниций. - А без ветра оборотни не воют! - неожиданно расхохотался Рысь. Эрнульф удивленно присвистнул: - При чем тут оборотни и ветер? - А при том… Откуда был вой? Из-за тех кустов? - Ну да, из-за дрока… - Подержите коня! Бросив поводья, Юний пробрался через кусты к росшим за ними липам, пошарил взглядом по веткам… Ага, вот оно! Подтянувшись, он забрался на дерево и сорвал с ветки привязанный прочной бечевкой предмет - небольшой глиняный кувшинчик без дна. Спрыгнув, Рысь посмотрел на подбежавших к нему ребят, усмехнувшись, поднес находку к губам, дунул… И страшный вой вдруг пронзил округу, жуткий вой кровавого оборотня, нежити мертвого леса!
Глава 7 Март 235 г. Верхняя Германия Legio - patria nostra!
Наступила ночь; римляне провели ее в страхе…Положив горшочек в переметную суму, Юний подозвал Эрнульфа - вспомнить, где именно находился вход в овраг, так хорошо замаскированный ветками и кустарником, что можно было в буквальном смысле слова пройти совсем рядом и ничего не заметить. - Да вот же он, здесь! - Эрнульф ухватился руками за малиновый куст, поднатужился. Ему на помощь поспешили Арминий с Виницием - и все трое едва не вырвали несчастный куст с корнем. - Да уж, - усмехнулся Рысь. - Дурацкое дело нехитрое. Лучше бы нанялись на какую-нибудь виллу корчевать пни. Клянусь Юпитером, у вас бы неплохо получилось. - Ошиблись, бывает, - вздохнув, Эрнульф подошел к соседнему кусту. - Наверное, этот. - Чем гадать, поищите лучше следы копыт, - сдерживая смех, посоветовал Юний. - Иначе, чувствую, здесь скоро не останется ни кусточка. А где бедным оборотням потом собирать малину на бражку? - Оборотни не пьют бражку, патрон! - Вот потому и не пьют, оттого, что такие, как вы… Ладно, не вникайте, шучу! Отыскали следы? - Да вот, кажется… - Виниций наклонился к траве. - Ну да, здесь и проезжали… Во-он к той балке. Там и оказался вход. На этот раз кусты поддались сразу, открыв сырой полутемный зев. На всякий случай вытащив меч, Юний вошел туда первым, осмотрелся - похоже, сюда так никто и не приходил, впрочем, следов, кажется, стало больше. - Нам заходить? - с любопытством поинтересовался Виниций. - Как хотите. Вообще-то, можете побродить снаружи. Рысь улыбнулся - его что-то сегодня пробрало на шутки. Еще бы - глиняная «свистулька» наглядно доказывала верность его догадок. В овраг осторожно пробрались Виниций с Эрнульфом, Арминий остался присматривать за лошадьми. Искоса посмотрев на ребят, Юний велел им тщательно все обследовать, мало ли, попадется что-нибудь этакое. - А что искать-то, патрон? - шепотом осведомился Эрнульф. - А, не знаю, - отмахнулся Рысь. - Говорю же, что-нибудь этакое… - Деревянная пила подойдет? - откуда-то из угла подал голос Виниций. - Что-что? Деревянная пила? А деревянного камня там нету? - Да нет - точно деревянная, и точно - пила. Валялась за дровяной кучей. Вся какая-то грязная. - Ну так тащи ее сюда, глянем! Юный римлянин быстренько притащил находку к ручью, поближе к свету, и Юний внимательно осмотрел крепкую зубчатую доску. - Ясень, - колупнув один из зубцов ногтем, авторитетно заявил Виниций. - Сам ты ясень, - скептически усмехнулся Эрнульф. - Дуб! - Сам ты дуб! - Э, ну-ка хватит препираться. - Юний хотел было дать обоим по подзатыльнику, да пока раздумал. - Вы что оба - плотники? - Нет. - Ребята переглянулись. - Ну а нет, так и нечего спорить. Думаю, из чего сделана эта штука - не так уж и важно. Гораздо важнее другое - для чего? Что ею можно делать? - Пытать кого-нибудь, вот что! - тут же воскликнул Эрнульф и, со страхом поежившись, пояснил: - Я видел, как это делается. Правда, палачи должны быть сильными. - Угу, допустим, - кивнул Рысь. - Есть другие предположения? Виниций угрюмо отмалчивался. - Тогда следующий вопрос: что это за грязь на зубцах? Эрнульф почесал затылок: - Грязь как грязь, патрон. Тут ее много. - Да уж, побольше, чем у некоторых - мозгов, - согласился Юний. - Ну-ка, посмотрите внимательнее на эти бурые пятна. Ничего они вам не напоминают? - Гм… - Зеленовато-карие глаза юного римлянина вдруг полыхнули огнем. - О, боги, да это же… - Кровь! - закончил за него приятель. - Точно - кровь, и как же я сразу не догадался? Это оттого, что здесь слишком темно. Здесь кого-то пытали! - Нет, ребята, - Рысь покачал головой, - этой пилой никого не пытали, полагаю, ею просто отпиливали головы уже мертвым. - Головы? - хором воскликнули парни. - Но зачем? - Затем, зачем и воющие свистульки, и кости, и все прочее, - терпеливо пояснил Юний. - Ага! - Виниций хлопнул себя ладонями по коленкам. - Я, кажется, догадываюсь… Здесь тайный спуск к реке. Так вот откуда вчера внезапно появились алеманы! Вынырнули, словно из-под земли. - Из-под земли и есть, - согласно поддакнул Эрнульф. - Интересно, кто здесь всем заправляет? Рысь хохотнул: - А вот мы его здесь и подождем. И кое о чем спросим. - Ага! - взволнованно воскликнул Виниций. - Стало быть - вы сюда за этим и ехали? - Догадливый мальчик! - О, господин Юний! Как я рад, что поехал с вами. Казалось, юный римлянин сейчас заскачет от радости, словно молодой козлик. - Э, не очень-то радуйся, - осадил его Рысь. - Может статься, что мы никого и не дождемся, а только зря потратим время. - Надо пробежаться вокруг, - сверкая глазами, азартно предложил Виниций. - Вдруг да найдем какие-нибудь тайные знаки? Знаете, бывает, устраивают такие от чужаков - а мы их случайно нарушили, тогда уж, конечно, никто… - Не думаю, чтоб такие знаки были, - прервал его излияния Юний. - К чему? Они же полагают, что нагнали на всю округу такого страху, что никто сюда ни в жизнь не сунется. Вот ты бы, Виниций, сунулся, а? Только честно! - Вечером - точно нет! А так… - парнишка вдруг улыбнулся. - Сказать по правде, с вами - и то страшновато было, а уж одному… Рысь кивнул: - Вот и я о том же. Эрнульф, ты чего там потерял? - А? - отошедший к стене оврага юноша обернулся. - Тут какие-то камни. Думаю, пригодятся для пращи. Взять? - Ну, возьми, - махнул рукой Юний. - Кинь и в мою суму несколько. Когда-то в Британии Рысь научился отлично владеть пращой, правда, в последнее время это его искусство как-то не очень находило применение, не то что знание многочисленных комментариев к императорским эдиктам или институций Гая. Лошадей отвели как можно дальше, оставив под присмотром Арминия. В этом смысле на здоровяка вполне можно было положиться, а вот предложение провести ночь в «обиталище оборотней» не вызвало у него никаких положительных эмоций, и парень с видимым облегчением уступил сию сомнительную честь своим более молодым товарищам. Те, конечно, тоже побаивались - но не показывали вида, наоборот, хорохорились друг перед другом, рассказывая пошлые анекдоты с участием оборотней, нетопырей, вурдалаков и прочей нежити. Некоторые из этих рассказов сами по себе были весьма интересными. Юний даже прислушался… - Так что там оборотень сделал с девушками перед тем, как их слопать? - не расслышав, переспросил он. Виниций вздрогнул и покраснел, а Эрнульф громко расхохотался. - Ладно, потом расскажешь. - Юний махнул рукой. - Ночь впереди длинная. Советую сейчас не ржать, как лошади, а хорошенько выспаться. Имейте в виду - в овраге спать не придется. Расстелив на траве под деревом попону, Рысь улегся и, накрывшись плащом, сразу же задремал. Подростки не очень-то последовали его примеру: улечься-то - улеглись, только вот до сна дело так и не дошло - все болтали о чем-то, хохотали. Короче - спелись. Да так, что и не заметили, как скрылось за рекой солнце. Хорошо, прибежал Арминий: - Пожалуй, пора будить господина. - Я сам разбужу, - вскочив на ноги, Эрнульф подбежал к спящему. - Вставай, мой патрон! Уже совсем скоро стемнеет. Юний открыл глаза и, потянувшись, поинтересовался, что за похабные россказни он вынужден был выслушивать краем уха. - Так это не я, - замахал руками Эрнульф. - Вернее не только я. Мы с Виницием… - Ты - с Виницием? - насмешливо прищурился Рысь. - Так ты же как-то говорил, что ненавидишь римлян, хотя сам-то по происхождению… В общем, ладно. - Ну да, ненавижу, - Эрнульф запнулся и уселся на рядом, - только не всех. Я вот думаю, патрон, что это ведь не совсем важно, какого ты рода. Вот, из какого рода я? Не знаю. И таких, как я, в городах очень много… Так, наверное, все дело не в роде, а в человеке. И среди римлян есть хорошие люди, как есть и подлецы. Думаю - так же и среди маркоманов, тевтонов, квадов… Да среди всех! Юний покачал головой: - Ты говоришь как философ. Вернее, даже как христианин, слыхал про такую секту? - Слыхал, - шепотом отозвался Эрнульф. - Говорят - эти христиане страшные преступники. - Врут, - отмахнулся Рысь. - Верь больше всяким россказням. - Он посмотрел на усыпанное звездами небо. - Ну, пожалуй, пора. Уже почти совсем стемнело, и все трое - Юний, Эрнульф и Виниций - едва отыскали узкое жерло оврага. Войдя внутрь, на ощупь замаскировали вход и затаились у стены, за хворостом и нарубленными дровами. - Предупреждаю, кто засмеется - получит по лбу, - коротко бросил Рысь, вызвав этим подавленный хохот. Правда, ребята тут же и замолчали - все ж таки понимали, где находятся и зачем сюда явились. Юний напряженно вслушивался в тишину - если «оборотней» будет много, Арминий должен подать условленный сигнал - три раза прокричать ночной птицей. Если пришелец явится один, Арминий должен крикнуть два раза. Правда, одного-то человека парень вполне мог и не заметить, поэтому приходилось быть настороже самому. Им неожиданно повезло в первую же ночь - Юний вдруг услыхал двойное уханье филина, а затем - чьи-то шаги. Кто-то, не особенно скрываясь, быстро шел к оврагу. - Приготовились, - вытащив веревку, шепнул Рысь. Зашуршали, откидываясь, маскировочные кусты, и на фоне звездного неба мелькнула чья-то темная тень… - Хватай! - скомандовал Юний и сам рванулся вперед, намереваясь ухватить незнакомца за ноги… промахнулся, и тут же послышался чей-то сдавленный крик, а над головой просвистел невидимый в темноте клинок. Меч или, того хуже, секира… Что же Эрнульф не зажигает факел? Ну же, ну… И словно в ответ на его просьбу, наконец вспыхнуло дрожащее пламя, выхватив из тьмы троицу «охотников на нежить» и самого «оборотня» - мускулистого, до самых глаз заросшего густой бородищей мужчину в меховой безрукавке и широких германских штанах. В руках его виднелась секира, а под ногами недвижно валялся Эрнульф - факел-то, оказывается, зажег Виниций. Острое лезвие секиры со свистом летело прямо в голову Эрнульфа, и Рысь, поняв, что не успевает, в отчаянии метнул гладиус. То же самое, как потом выяснилось, сделал и юный римлянин - его клинок впился в шею «оборотня», а меч Юния - в руку. Бородач захрипел, обливаясь кровью, выпущенная из рук секира со звоном упала в каменистое русло ручья. - Эрнульф! - Виниций побежал к другу. - Вставай, Эрн! Просыпайся… Неужели ты умер? Нет, нет, не может быть… - В глазах мальчика показались слезы. - Он мог задеть его только случайно. - Опустившись на корточки, Рысь приподнял голову юноши и почувствовал слабое дыхание. - Жив! - Жив? Слава богам! Я принесу воды… Зачерпнув ладонями воду, Виниций брызнул на лицо Эрнульфа. Тот застонал, а немного погодя и открыл глаза. - Ну, как ты? - громко спросил Рысь. - Как болит голова, - простонал раненый. - Прямо раскалывается… - Видать, зацепил обухом. - Виниций с ненавистью посмотрел на убитого «оборотня». А Юний… Юний вдруг явственно ощутил запах Дыма. Тянуло снаружи! Ну, конечно, откуда ж еще?! Где же ему разжигать сигнальные костры - в пещере, что ли? В пещере только хранились дрова - чтоб не очень отсыревали. Но кто сказал, что подобного запаса не могло быть и где-нибудь в другом месте, у тех же кострищ? Если так, то… - Быстрее уходим отсюда! - Юний наклонился к Эрнульфу. - Можешь идти? - Попробую… - Опирайся на нас… Вставай, так… - Зачем так торопиться? - выйдя на улицу, недоумевал Виниций. - Можно было бы сделать носилки. - У нас нет на это времени, парень. Видишь там, за кустами, уже горят костры? - А, так он успел разжечь! - Тсс! Он мог быть не один. - Так сейчас проверим костры! - Я же сказал, у нас нет времени! - строго повторил Юний. - Думаю, совсем скоро здесь будут гости. Надо уходить, уходить как можно дальше. Быстрей, нам еще возвращаться за телом. - Так, может, просто оставить его там? - И тем вызвать ненужные вопросы? Они все-таки успели, правда, когда выволакивали труп, внизу, у реки, уже ржали германские кони. Алеманы снова переправились с лошадьми. - Ближайшая отсюда вилла - Октавия? - тяжело дыша, спросил Рысь. - Через лес - да. Но если по дороге - то сначала Теренций, а затем - Гретиарий.Плутарх. Биография Гая Мария
- Ты знаешь путь. - Юний притянул к себе Виниция. - Скачи, парень! Предупреди всех - идут алеманы! Смотри, чтоб не споткнулся в темноте конь. - Я хороший наездник. Виниций исчез в ночи, лишь стук копыт еще доносился некоторое время, потом затих и он. Зато послышалось близкое конское ржанье, гомон и лязг - то шли на свой гнусный промысел ночные грабители алеманы. Успеет ли Виниций предупредить? Должен успеть, должен. - Мы сейчас куда, господин? - осторожно поинтересовался Арминий. - Куда-нибудь подальше в лес. - Юний напряженно всматривался в темноту. - На дороге нам точно маячить нечего. Они просидели в лесу до утра, лишь когда чуть-чуть развиднелось, поднялись на пологий холм. Юний осмотрелся - густые черные дымы поднимались в небо. Что-то горело - какие-то виллы, Рысь не мог с ходу определить - чьи. А вокруг, на всех дорогах, на полях и лугах разлилось казавшееся бескрайним людское море. Проносились всадники, рокотали барабаны, и боевые рога пели песнь смерти. - Алеманы, - тихо промолвил Юний. - О, боги, как же их много! Он оглянулся на Эрнульфа - того рвало в кустах. - Эй, парень, можешь идти? Боюсь, нам придется проститься с лошадьми - они не пройдут по лесам и болотам. - А может быть, нам лучше отсидеться в лесу? - предложил Арминий. - Кажется, пока здесь безопасно. - Вот именно, что пока, - Рысь махнул рукой. - Видишь там, вдалеке, полосу дыма? - Да. Наверное, это горит какая-нибудь разграбленная вилла. - О, если б так… Но нет. Дым идет стеною - алеманы не дураки, они подожгли лес, чтоб никто не смог спрятаться. У нас один путь - во-он туда, видишь, где чистое небо? - Так там же разбойники! - изумился Арминий. - Лучше уж пробираться к реке - там тоже ничего не горит. - Зато наверняка - засада. Не следует считать врагов глупее себя. Ты умеешь говорить на языке кого-нибудь из разбойных племен? - Не очень. - Я умею, - пошатываясь, через силу улыбнулся Эрнульф. - И думаю, что не стоит тащиться лесом. Поедем по-наглому, по дороге - это ведь алеманы, сброд, а не какое-то единое племя. Они плохо знают друг друга. - И в самом деле! - обрадовался Юний. - Хорошее предложение, парень! Пожалуй, мы так и поступим. Только вот, похожи ли мы на германцев? - Похожи, похожи, - отмахнулся Эрнульф. - Там кого только нет, и почти все щеголяют в награбленных тряпках. Главное - помалкивайте, когда я буду говорить. Пройдя вдоль неширокого ручья, путники выбрались на дорогу и спустя некоторое время догнали небольшой пеший отряд - человек десять. Их вооружение и одежда представляли собой странную смесь римских и варварских деталей: римские кавалерийские мечи-спаты здесь соседствовали с германскими скрамасаксами и секирами, туники с меховыми куртками, фрамеи с пилумами. Одни лишь шлемы были чисто римскими, правда, имелись они далеко не у всех. Догнали… Рысь положил руку на рукоять гладиуса, готовый вытащить его в любой момент. Подбоченясь, Эрнульф что-то громко крикнул - и, о чудо! - варвары разом засмеялись и расступились, освобождая путь. Кто-то что-то спросил. Эрнульф ответил и помахал рукой. То же самое проделал и Юний. - Ну, - спросил он юношу, когда отряд алеманов остался далеко позади, - что они говорили? - Спрашивали, как там квады? Я сказал, что все хорошо - жгут себе потихоньку селение. - А с чего был такой смех? - А, - юноша улыбнулся, - они приняли нас за сигамбров, я не стал их разубеждать. Сказал, что спешу к своим - боюсь, что на всех не хватит девок. - Что ж, вполне удачно прошли, - оценил Юний. - Молодец, парень. Надеюсь, так будет и дальше. Знать бы только - куда именно мы движемся. - А какая разница? - Эрнульф поморщился и усмехнулся. - Назад-то все равно не поедешь - слишком уж подозрительно. - Резонно, - согласился Рысь. - Ты вообще - как? - Да ничего, только иногда перед глазами все кружится. - Держись, держись, парень… Они обогнали и следующий отряд, и еще один, а вот на третьем не повезло - во-первых, их заставили спешиться, так как и варвары были все пешие, аво-вторых, какой-то подозрительного вида толстяк с рыжей засаленной бородой после беседы с Эрнульфом вдруг схватился за меч… - Уходим! - Ударив толстяка ногой в пах, Юний вскочил на коня и, подхватив Эрнульфа, обернулся к Арминию. - Скачем через луг, быстро! Кони взяли в галоп, и Юний, крепко придерживая раненого, молил богов - лишь бы лошади не споткнулись. Позади, сбоку, повсюду, завывая и улюлюкая, бежали толпой алеманы, отсекая беглецов к укрепленной вилле, с которой летели стрелы. Правильно действовали, твари, - зажимали меж Двух огней. Вот она вилла… знакомая… да это же вилла Кальвизия! Ну да, именно к ней они и выехали. - Не стреляйте, - уворачиваясь от очередной стрелы, как мог громко закричал Рысь. - Legio - patria nostra! Неожиданно на стене он увидел Виниция, и тот, узнав всадников, радостно завопил, замахал руками. Пропуская всадников, на миг приоткрылись ворота. И тут же захлопнулись перед носом врагов. Те завыли в бессильной злобе и под градом стрел побежали прочь. - Ну наконец-то дома, - спешиваясь, Рысь облегченно перевел дух. - Рад снова видеть тебя, дружище Кальвизий. И тебя, старина Флакс. Особо болтать было некогда - алеманы вот-вот могли пойти на штурм, и на вилле деятельно готовились к схватке. Кроме Кальвизия и его людей, сюда пришли жители дальних вилл - Теренция и Гретиария - те, кого успел предупредить Виниций. Слуги спешно укрепляли камнями стены, часть людей тащила поближе к воротам бочки с мелкими камушками для пращей, рядом на костре кипятили большой чан воды - лить на головы осаждавшим. - Вряд ли они сунутся сейчас, - обернувшись к Юнию, тихо сказал Кальвизий. - В деревне найдется и более доступная добыча. - А что, жители Гретарка разбойников не поддерживают? - удивился Рысь. Ветеран покачал головой: - Конечно же нет, ведь алеманы грабят всех подряд. Похоже, местные закрепились в корчме - многие усадьбы уже сожжены. Да ты сам видел. - Видел, - кивнул Юний. - Как долго мы сможем продержаться? - Боюсь, что недолго. - Кальвизий нахмурился. - Если ночью они нападут с разных сторон, вряд ли мы продержимся до утра - больно уж этих разбойников много. - Надо немедленно послать гонца в Могонциак! - Послали уже. Туда отправился мой старший сын Феликс, да помогут ему боги! Вслед за ветераном Юний поднялся на смотровую башню. Со всех сторон тянулись к небу черные клубы дыма, которые и так должен был заметить гарнизон ближайшей крепости - так что на помощь легионеров можно было надеяться и безо всякого гонца. Кальвизий явно перестраховался, посылая сына. А может, просто хотел его уберечь. Хотя бы одного, старшего. Наследника. Уже начинало смеркаться, а врагов в ближайшей видимости не наблюдалось. Скорее всего, они сейчас вовсю грабили деревню или какую-нибудь менее укрепленную виллу - того же Октавия или Манлия. Где-то на севере, из-за леса, вдруг показался густой белый дым - видно, жгли сырую солому. Подавали кому-то знак? - Это Лициний, сосед, - всмотревшись, пояснил Кальвизий. - Алеманы перекрыли дорогу. Видно, не хотят, чтобы кто-то ушел. Что ж, будем биться. Надеюсь, помощь все же придет. Юний внимательно осмотрел территорию виллы, по которой озабоченно бегали ее защитники. - Я бы на твоем месте поставил больше людей на заднем дворе, за садом, - предложил он. - Что-то не нравятся мне во-он те кусточки. Там что, пустошь? - Овраг. - Тогда - тем более. - Ну, вот и займись, - улыбнулся Кальвизий. - Жаль, у меня не так уж много людей. Но десяток выделю. Рысь кивнул, прикидывая, как лучше расставить воинов. В его распоряжении находились местные и двое своих - от Эрнульфа сейчас, конечно, было мало толку. Ограда, тянувшаяся вокруг заднего двора и сада, тоже каменная, все же оказалась гораздо ниже той, что непосредственно опоясывала господский дом, таким образом, составляя второй рубеж обороны. Между внешней и внутренней оградами, кроме смородиновых кустов и яблонь, располагались два длинных строения - амбары или конюшни, одно каменное, а другое из крепких толстых бревен, причем, кажется, недостроенное. - Это что? - спросил Рысь одного из воинов. - Новая конюшня, - пояснил тот. - Скоро мы ее закончим - осталось лишь покрыть крышу. Юний задумчиво оглядел строение, прикинув расстояние до ограды, и тут же распорядился: - Беги к хозяину, спроси - не жалко будет разрушить сруб? Воин убежал, а Рысь продолжил обход, расставляя защитников виллы в соответствии с зародившимся у него планом. Нет, они не спрятались за оградой, через которую ничего не стоило перебраться даже и вооруженным людям, всего лишь обладающим некоторой ловкостью и привычкой. Юний расположил воинов в саду, за деревьями, а непосредственно у самой ограды велел разложить хворост, полив его смолой и оливковым маслом. Также по его приказу часть дротиков воткнули между деревьями, направив наконечниками к стене. Хорошо было бы вкопать и заостренные колья, но на это уже совсем не оставалось времени - на виллу навалилась ночь, желтоглазая союзница разбойного люда. - Хозяин сказал, что, если надо, конюшню можно разрушить, - доложил вернувшийся воин. - Долго же ты ходил! - усмехнулся Рысь. - За это время можно уже было дойти и до Августы Треверов. - Меня задержал хозяин, - посланец немного смутился, - он приказал всем таскать к передней ограде камни, вот я и… - Ясно, не оправдывайся, - махнув рукой, Юний обернулся и, подозвав Арминия, задержал проходящего мимо верзилу с пышной огненно-рыжей шевелюрой. - Пойдешь вот с этим парнем… как тебя зовут? - Теодульф. - С Теодульфом. Сила вам пригодится. Пойдете в конюшню, сделаете следующее… - Рысь быстро объяснил воинам, чем им следует без промедления заняться, после чего напутственно похлопал каждого по плечу. - Запомните главное, - напоследок предупредил он. - Без моего сигнала ничего не предпринимать, хотя бы весь сад заполнился вдруг разбойниками. - Не беспокойся, патрон, - улыбнувшись, заверил Арминий. - Сладим. Проводив их глазами, Юний обошел сад, проверяя затаившихся за деревьями и кустами воинов, каждый из которых кроме топора и дротика - мечей было мало - держал наготове еще и смолистый факел, и тлеющий трут. - Зажжете, как я скажу, - лично каждого предупредил Рысь. Впрочем, не так уж и много воинов у него было. Ущербная луна покачивалась над крышей виллы, холодно желтели звезды. Налетевший откуда ни возьмись ветер принес запах пожаров и крови. Эта ночь была последней для грабежа - вот-вот должны были подойти войска, и вожди алеманов наверняка понимали это. Как и то, что грабить деревню совсем не так выгодно, как богатую виллу, а вилла Кальвизия, к сожалению, выглядела куда представительнее других. Если кто-то в деревне еще оказывал сопротивление, если удерживали врагов Октавий и Манлий, если их еще не спалили, то разбойничьи вожаки должны были все ж таки определиться с главной целью. Хотя, может быть, они уже выбрали Гретарк или виллу Октавия? Вряд ли… Довольствоваться синицей в руке - это не для свободных варваров! Все или ничего - так будет вернее. Как умный и образованный человек, проживший в провинциях немалое время, Рысь прекрасно представлял себе психологию германцев, по его наблюдениям мало чем отличавшуюся от галльской. Если имеется поблизости красивая и богатая вилла, если к тому же она еще и хорошо укреплена - именно она станет главной целью свободных воинов. Ведь если налет удастся - добыча окажется велика, ну а если нет - тогда и смерть будет выглядеть гораздо достойней. - Может, они все же решили не тратить на нас силы? Юний оглянулся - Эрнульф. Парень подошел со спатой в руке и пращой у пояса. - Ты сможешь биться? - тихо спросил его Рысь. - Да… - юноша улыбнулся. - По крайней мере - пращой. - Оставь ее и спрячь в ножны меч. Найдется для тебя и более нужное дело. Там, ближе к дому, конюшня. Встанешь рядом и будешь передавать мои приказы. Запомни - я покручу над головой факелом - тогда громко крикнешь, чтоб начинали. - Кому крикнуть? - Тем, кто ждет на конюшне. Впрочем, какая разница? Главное - кричи громче. Думаю, здесь очень скоро будет довольно шумно. - Патрон, ты все же полагаешь, что разбойники нападут? А может быть, они уже ушли за реку, испугавшись тяжелой поступи легионов? - Каким образом легионы смогут действовать ночью? - усмехнулся Юний. - Нет, до утра у варваров еще есть время. Вполне достаточное, чтобы взять на копье эту прекрасную виллу! Поэтому будь готов, друг мой. Поверь мне - здесь совсем скоро начнется хорошая заварушка. - Эй, вы там! - послышался чей-то звонкий крик. - Позовите господина Юния. - Да слышу, слышу, не глухой, - недовольно обернулся Рысь. - Это ты, Виниций? - Я! Отец зовет вас на пир! - Что?! - Изумлению Юния не было предела. Либо Кальвизий совсем сошел с ума, либо… - Прискакал посланник из Гретарка, слуга Эрлоина, того, что держит там постоялый двор. Сказал, что алеманы ушли, опасаясь войск легиона. - Ушли? - Рысь недоверчиво покачал головой. - А что, легионеры идут и ночью? - Да, именно так и сказал посланец. - Ах, вот оно что. И где же этот достойнейший человек? - Уже ускакал, сказал, что Эрлоин запретил ему отлучаться надолго. Видишь ли, алеманы там много чего разграбили и пожгли - надо наводить порядок. - Какая похвальная забота! И все же… - Да брось ты свою подозрительность, господин Юний! - Виниций весело улыбался во весь рот. - Идем же скорей! Отец велел устроить пир до утра. Да, совсем забыл сказать, - мальчишка смешно прищурился, - легионеры уже подходят к деревне и совсем скоро будут у нас. Идемте же скорей встречать, идемте! Виниций убежал, больше не слушая никаких возражений. Похоже, слух об уходе алеманов достиг и углей затаившихся в саду воинов - те начали громко переговариваться, послышался смех, а кое-кто, покинув свой пост, уже вопросительно поглядывал на Рысь. - Все по местам, - жестко приказал тот. - Стоять до утра. Того, кто вздумает уйти, я лично проткну вот этим мечом! - Юний со всей решительностью выхватил из ножен гладиус. - Можете потом жаловаться господину Кальвизию, сколько влезет. Думаю, в случае чего он меня простит. Эрнульф, останешься за меня. Как только заметишь за оградой что-нибудь подозрительное, кричи одно слово: «Жги!» Воины знают, что делать. - Можешь положиться на меня, патрон. Предупредив воинов, Юний все же не выдержал и решил лично взглянуть на то, что происходило на вилле, вернее, у ее главных ворот. Отовсюду уже слышался радостный смех, слуги разбирали сделанные перед стеной завалы. - Где ваш хозяин? - спросил Рысь, подойдя ближе. - Кажется, во-он, на башне! - показал рукою слуга. - На башне? Тогда еще не все потеряно. Юний быстро пересек двор и встретил у портика спустившегося с лестницы Кальвизия. - А, друг мой! - обрадованно воскликнул тот. - Алеманы ушли - я только что видел факелы, горящие на их циулах. Хочешь - поднимись на смотровую башню и убедись сам. Они уходят за Рейн, уходят! Поистине боги сегодня благоволят нам. Всех собравшихся во дворе виллы охватила атмосфера радостного возбуждения, облегчение от осознания того, что кровавой резни не будет. Кто-то возбужденно кричал, кто-то смеялся, кое-где начинали петь. Юний хотел было спросить Кальвизия - а достаточно ли тот доверяет посланцу Эрлоина? Честно говоря, хозяин постоялого двора произвел когда-то на Рысь не очень-то благоприятное впечатление. Вряд ли Эрлоину можно было вот так безоглядно довериться. И тем не менее ветеран поверил. Почему? - Оставь подозрительность, друг мой. - Кальвизий вновь посмотрел на гостя. - Скоро здесь будут первые когорты легиона «Августа». Да-да, не смотри на меня с таким удивлением. Об этом мне только что доложил верный человек, посланец трибуна Домиция Верулы! Он только что поскакал к вилле Лициния Вера - оповестить всех. - А ты хорошо знаешь этого вестника? - Нет. Но я неплохо знаю Верулу. Это умный и хитрый командир, хоть и себе на уме. Подумай сам, друг мой, смог бы вестник свободно доскакать до нас, если бы в округе все еще оставались алеманы? - Не знаю, не знаю, - Рысь все еще не верил. - А твой старший сын, Феликс? Ведь ты же послал его за подмогой. - Посланец передал от него поклон и записку, - торжествующе заметил Кальвизий. - Как видишь, я не имею оснований не доверять собственному сыну! Кстати, в записке Феликс как раз и пишет о том, что когорты Верулы решили немного задержаться для осмотра разрушенных вилл. - И зачем им их осматривать? - буркнул себе под нос Юний. Похоже, его скоро будут принимать здесь за старого ворчуна. И в самом деле - что, не может быть так, как сказал Кальвизий? Вполне может быть. И легионеры могли подойти вовремя - если с ними такой проводник, как отлично знающий местность Феликс. И алеманы тоже могли счесть за лучшее не лезть на рожон, а побыстрей убраться. И Домиций Верула - при всех его недостатках и сомнительной порядочности - очень даже неплохой командир. - Отец! У наших ворот победоносные когорты великого Рима! - спрыгнув с воротной башенки, радостно закричал Виниций. - Вели открыть ворота. Я побегу встречу? - Давай, сын мой, - старый легионер улыбнулся в седые усы, - беги! Интересно, кто командир этой когорты? Быть может, старина Марк? А ну-ка, дружище, пойдем и мы к воротам, посмотрим, что там за когорта? Мощный засов - крепкое ясеневое бревно - заскользил в хорошо смазанных свиным салом петлях. Распахнулись ворота… - Legio - patria nostra! - хором прокричали легионеры. - Аве, славный Кальвизий, да пошлют тебе боги удачу. Их было не так уж и много - какая там когорта, вряд ли больше половины центурии, человек сорок. Все с прямоугольными щитами-скутумами, в шлемах с плюмажами из петушиных перьев, в кожаных панцирях. Крайние воины держали в руках ярко горящие факелы. - Аве! - выбежав из ворот, Виниций, а вслед за ним и несколько молодых слуг, с радостным криком бросились навстречу легионерам. - Аве! Высокий мужчина в длинном красном плаще и шлеме с перьями - центурион - улыбаясь заключил подбежавшего мальчишку в объятия. Крайний факельщик чуть отступил в сторону, и Юний с недоумением увидел позади него серебряный штандарт с изображением дракона - эмблему когорты. Маловат этот отряд для когорты! На манипул еле тянет, а знака манипулы - ладони - почему-то нигде нет. Зато где-то над задними рядами гордо реет еще один штандарт с широко раскинувшим крылья орлом и буквами… Юний напряг глаза… Ага, блеснувшие в оранжевом свете факелов буквы сложились в надпись «Rapax» - «Хищник»… Но ведь никаких «Хищников» здесь, в Нижней Германии, быть не должно! Либо восьмой легион - «Августа», либо - двадцать второй - «Примигения». Неужто этот направлен из самого Рима? - Что означает - «Rapax»? - Юний посмотрел на Кальвизия. - Что? - удивился тот. - «Rapax», - тихо повторил Рысь. - Я прочел на штандарте название. - Не может такого быть! - Старый легионер насторожился. - Легион с таким именем был потерян в Паннонии полторы сотни лет назад! Не может быть. - Смотри сам… - Юний усмехнулся и вдруг заметил еще несколько несуразностей: фрамеи вместо пилумов (а они весьма не схожи - у пилума острие длинное и тонкое, словно игла), у многих - мечи на левом боку, а ведь легионеры носят их справа, слева будет мешать щит. И шлемы с перьями! Это в Риме такие носят, а не здесь, в Германиях. - Неужели подстава? - ахнул Кальвизий и громко позвал сына. Ага, пришел тот, как же! Только что обнимавший мальчишку центурион вдруг резким ударом сбил его с ног. Кальвизий рванулся к сыну… И шею его пронзил метко брошенный дротик. Окропляя свежую траву своей горячей кровью, старый легионер медленно - или Рыси так казалось, что медленно, - повалился на бок. Лжеримляне завопили и, метая дротики, со всех ног бросились к воротам. Слава богам, их удалось захлопнуть перед самым носом нападавших, и те в досаде завыли. - Все по местам! - Как-то так само собой получилось, что Юний взял на себя организацию сопротивления - у него ведь имелся кое-какой опыт. - Эй, вы, там, не стойте! Живо на стены. Вы - к башне, а вы - за камнями. - Бедный старый господин, - запричитал Флакс. - Как несправедливы к нему боги! - Чем винить богов, лучше иди в дом, к женщинам и детям, проверь, чтоб хорошенько там заперлись, на все засовы! - Слушаюсь, мой господин! - браво отрапортовав, старый слуга, чуть прихрамывая, побежал к дому. А варвары наседали, ломились в ворота, однако, поняв, что первый их наскок не достиг цели, ненадолго отступили. В наступившей на миг тишине Рысь вдруг услышал донесшийся с заднего двора шум. Ага! Как же он мог забыть? Похоже, лжецентурия лишь выполняла отвлекающий маневр, а основные силы алеманов в это время обошли виллу сзади, и вот теперь напали. Лишь бы не подвел Эрнульф! С обнаженным мечом в руке Юний, позвав за собой людей, как мог быстро бросился на задний двор виллы - основное-то действие как раз начиналось там. Увидев внезапно рванувшееся к звездам пламя, Рысь на бегу улыбнулся - слава богам, Эрнульф все сделал как надо. Перебиравшиеся через ограду враги валились прямо в огонь, а те, кому удавалось миновать бушующее пламя, натыкались на воткнутые между деревьями дротики. - Бей варваров! - воодушевляя защитников виллы, громко закричал Юний. - Помните, нам на подмогу идут легионы! - Нам всего лишь нужно продержаться до утра, - обернулся к нему высокий морщинистый человек с тщательно, до синевы, выбритым лицом - Гретиарий, владелец одной из дальних вилл. - Ничего, - улыбнулся ему Рысь. - Продержимся. - Эти твари сожгли и разграбили мой дом, убили Кальвизия и его сына, - с ненавистью произнес Гретиарий. - Ах, как я желаю отомстить им! Может быть, преследуя алеманов, легионы пойдут за Рейн? В этом случае я бы тоже пошел с ними. - Сначала продержаться бы здесь! - Юний усмехнулся. - Идем, кажется, там нужна наша помощь. Варвары рвались на задний двор целыми полчищами, в темноте казавшимися неисчислимыми. С жуткими воплями они пробегали через пламя по трупам павших соратников, а в саду их встречал Рысь и другие воины. Завязалась ожесточенная схватка, казавшаяся немного нереальной в дрожащем оранжевом свете костров. Черные фигуры в объятой пламенем одежде, перепрыгивая через трупы, ворвались в сад - Юний заколол троих и с удовольствием наблюдал, как умело орудовал коротким копьем Гретиарий: раз-два, раз-два - словно на форуме обучал новобранцев. Даже не очень-то хорошо себя чувствующий Эрнульф уже успел окрасить свой длинный меч кровью врагов. Остальные защитники тоже сражались храбро - верили, что утром обязательно придет помощь. Юний вдруг похолодел, представив - а вдруг не придет? Скорость легиона на марше - двадцать пять миль в сутки, ускоренный марш - почти в два раза быстрее. Слишком медленно! Из Могонциака могли и не поспеть к утру. Все зависит от того, насколько быстро дойдут вести с пограничных постов, или от проворности того же Феликса, если его по пути не перехватили. И все же не стоит отбирать у людей последнюю надежду. Надобно вести себя так, будто легионы обязательно придут. Легионы… Хотя бы пара когорт, этого бы вполне хватило. Рысь покачал головой, отгоняя нехорошие мысли. Некогда рассуждать, нужно сражаться и верить. - Отходим, - он дотронулся до плеча ближайшего воина, - передай по цепочке. Варвары уже заполонили весь сад и, подбадривая себя жуткими воплями, стремились прорваться к вилле. А там - женщины, старики, дети со всей ближайшей округи: с вилл и даже из деревни. Нет, алеманов никак нельзя пропустить к вилле, никак нельзя. Повинуясь приказу, обороняющиеся быстро отошли за конюшню. Сотрясая воздух яростным криком, разбойники ринулись вперед, многочисленные, словно клопы в захудалом доходном доме. Вот он уже в двух десятков шагов от виллы… вот - всего в десятке… - Действуйте! - Юний со всех сил стукнул рукояткой меча в бревенчатую стену недостроенной конюшни. Что-то скрипнуло, и прямо в орущую толпу варваров покатились тяжелые бревна! Это вызвало замешательство, пусть краткое, но вполне достаточное для того, чтобы защитники сумели перегруппировать силы. Ринувшись к главным воротам, Рысь привел оттуда человек с десяток - мало, но откуда взять больше? Войдя на первый этаж дома, забаррикадировали двери. Оставив там воинов, Рысь вместе с Гретиарием и Эрнульфом бросились на смотровую башню. Внизу, во дворе, подобно тараканам, бегали взад и вперед алеманы. Кто-то рубил деревья в саду, кто-то тащил бревна и старое сено. - Похоже, они собираются нас поджечь, - не очень-то весело предположил Эрнульф. Длинные волосы его трепал ветер, на бледном лице неожиданно заиграла улыбка. - Неужели мы позволим себе задохнуться вонючим дымом? Лучше выбраться во двор и дать бой! Погибнуть от вражеских мечей… это ведь не самая плохая смерть! - Да, неплохая, - согласно кивнул Гретиарий. - Слышите? Кто-то поднимается к нам. В ведущем на площадку башни люке появилась огненно-рыжая шевелюра, обрамляющая чумазое молодое лицо, усыпанное веснушками так густо, что почти не было видно кожи. - Ты кто такой? - не сдержал улыбки Рысь. - Кажется, я уже сегодня где-то тебя видел! - Я Теодульф, молотобоец. - Ага, вспомнил. Молодец, лихо вы с Арминием раскатали бревна! Ты вообще местный? - Кальвизий позволил укрыться на своей вилле моей матери и сестрам. - А, так ты из деревни? - Угу! Хочу отсюда запустить в кого-нибудь из пращи! Я метко бью. - Мы все метко бьем, - Юний хохотнул. - А вообще хорошее предложение. Главное - отыскать какого-нибудь вожака. - Да вон хоть тот, в блестящем шлеме, - показал рукой Эрнульф. - Чем не мишень? - И тот, в красном плаще, что распоряжается у ворот… - Главное - не промахнуться. У меня тоже найдется праща. - Дай сюда. - Рысь бесцеремонно отобрал пращу у Эрнульфа и, не сдержавшись, похвастал: - Когда-то я неплохо владел подобным оружием. Посмотрим, не потерял ли хватку? А ну, кузнец… - Я молотобоец. - Все равно. Стреляем вместе! Найдутся у тебя камни? - Найдутся, только не так много. Две пращи одновременно со свистом разорвали воздух - пущенные камни поразили обе цели: зазвенел на весь двор шлем, а тот, в красном плаще, упал, похоже - уже навсегда. - Хороший бросок, - похвалил Юний. - Ну и здоровый же ты парень! Теодульф приосанился. Он и впрямь был хоть куда, даже посильнее Арминия - здоровенный и мускулистый, как Геркулес. В саду догорали костры, и клубы серого дыма поднимались в светлеющее небо. На востоке, далеко за Рейном, занималась заря. - А ведь уже утро, - неожиданно улыбнулся Эрнульф. - Продержались-таки… Продержались… Хорошо ты придумал с кострами и бревнами, патрон! Это здорово их задержало. - Осторожней! - Огненно-рыжий Теодульф еле успел оттолкнуть парня - в воздухе со свистом пронеслась стрела. - Ага, заметили! - презрительно захохотал Гретиарий. - Что ж, теперь отвлекитесь на нас. Эй, вы, - он обернулся к Юнию и молотобойцу, - у вас что, совсем закончились камни? - У меня еще есть. - Эрнульф расстегнул висевший на поясе кошель и хитро ухмыльнулся: - Позаимствовал из твоей сумы, патрон! Помнишь, ты набрал их в урочище? - Да помню, - отмахнулся Юний и передал один из камней Теодульфу. - Ну, ничего себе! - вдруг присвистнул тот. - Не больно ли дорого этим кидаться? - А что, тебе так жалко камней? Молотобоец неожиданно захохотал: - Какие же это камни, мой господин?! Это медная руда. И очень, очень хорошая. - Ах, вот оно что… - Рысь задумался. Впрочем, сейчас была не та ситуация, чтобы о чем-то думать. - Метаем! - распорядился он. - Ну, Теодульф, нашел себе цель? - Нет, господин, - Теодульф усмехнулся. - Похоже на то, что стрелять-то нам и не в кого! - Как это - не в кого? - Юний осторожно свесился вниз… И не обнаружил во дворе ни одного варвара! Впрочем, нет - несколько человек, догоняя остальных, поспешно неслись к реке. - Ничего не понимаю! - удивился Рысь. - С чего бы это их унесло? Стоявший в углу Эрнульф тихонько засмеялся: - Кажется, я знаю почему… Гляньте-ка на дорогу! Юний перевел взгляд и увидел, как далеко на склоне холма блестят в лучах восходящего солнца серебряные штандарты и шлемы. А поступь… Нет эту поступь ни с чем другим не спутаешь - так чеканить шаг могут только непобедимые имперские легионы. - Кажется, это «Примигения», - Гретиарий с довольной усмешкой почесал подбородок. - Впрочем, очень может быть, что и «Августа». А не очередная ли это хитрость? Нет, вряд ли алеманы успели обучиться походному солдатскому шагу. Юний посмотрел в другую сторону - варвары беспорядочною толпой убегали к реке.
Глава 8 Март - апрель 235 г. Верхняя Германия Дела, заботы, песня
При неудаче они трусливы, а во время удачи не признают ни божеских, ни человеческих законов.Старший сын Кальвизия Феликс - семнадцатилетний юноша со смуглым худым лицом - сидел прямо на земле у ног мертвого отца и, не стесняясь, плакал. Подошедший центурион, высокий и сильный, что-то тихо сказал парню, видимо утешая. Остальные легионеры разбрелись по ближайшей округе, помогая местным жителям отыскивать тела родичей. Эрнульф, со смурным бледным лицом, тоже принимал в этом самое активное участие, и Юний знал - кого именно он хотел (нет! Очень не хотел!) найти. Виниция нигде не было - ни среди мертвых, ни среди живых. Уже к полудню, когда тела погибших защитников разобрали родичи, а трупы врагов, приготовляя к захоронению, слуги сложили в отдельную кучу, стало окончательно ясно, что младший сын Кальвизия, скорее всего, пленен. Поделившись этой мыслью с Рысью, Эрнульф не знал, радоваться или огорчаться судьбе своего пропавшего приятеля. С одной стороны - вроде бы жив, но с другой… С другой - никто не знал, зачем алеманы увели с собой юношу - получить выкуп или принести в жертву на тризне по своим погибшим воинам. Вот и Эрнульф гадал, хмуро поглядывая на тихо болтавших меж собой слуг. Поговорив с центурионом, Юний выяснил, что его отряд действительно привел с собой Феликс, однако никаких записок парень никому не писал, по крайней мере центурион этого не видел. Тогда откуда же записка оказалась у слуги Эрлоина, хозяина постоялого двора? Сказать по правде, эта уловка с лжелегионерами вполне удалась бы германцам, если бы те подготовили ее более тщательно. Кто ж там, среди них, такой умный? Хотя не об этом сейчас нужно думать, а о том, вернее, о тех, кто помогал алеманам, кто навел на мирных жителей орды разбойников, кто послал того человека, что разжигал костры, подавая варварам тайный сигнал. Этот же человек - или группа людей - специально отпугивал местных от Черного урочища, охраняя тайну оврага. И, как выяснилось, еще кое-что - пласт медной руды, залегавший в горе, окруженной мертвым лесом. Медная жила - это был преизрядный куш, и, если вычислить того человека, что пытался завладеть ею, ответы на все вопросы можно было бы считать найденными. Интересно - кто бы это мог быть? Кто-нибудь из местных? Или облеченное немалой властью лицо из Могонциака, в чьих силах было нарезать земельные участки близ урочища так, чтобы у их хозяев сразу же оказались проблемы с соседями. Чтоб даже и подумать некогда было о корчевании мертвого леса и распашке земель. Кстати, и на это тоже оказывала влияние идея с «оборотнями». Неплохая, в общем, идея. Познакомиться бы с ее автором… Юний хорошо понимал, что вся его дальнейшая карьера, да что там карьера - жизнь, во многом зависит от того, как он распутает земельное дело. Станет ли он уважаемым на все Пограничье юристом или так и будет числиться в «молодых», должно было решиться здесь. В Августе Треверов Юний уже имел неплохую известность, однако все его дела касались в основном личных деликтов: мелкие кражи, оскорбления-«обиды» и прочее. На них можно было сделать имя, но не деньги. А именно деньги, как давно уже успел убедиться Рысь, и давали истинную свободу в империи. Нет, он не бедствовал и уж тем более не голодал, но иногда со стыдом вспоминал, как из-за нехватки средств приходилось отказывать бедным и браться за дела зажиточных, тех, кто мог заплатить неплохой гонорар. Уже сейчас Юний подумал, что хорошо бы открыть целую юридическую контору, набрав молодых юристов, специализирующихся в различных отраслях права: в вещном, в обязательственном, в исках, контрактах, пактах… Да, такая контора не простаивала бы без дела, особенно в Могонциаке - многолюдном городе Пограничья. Рядом располагалась еще один город - Вангионы - куда меньше размерами, но и там можно было бы открыть отделение конторы. Эти прекрасные мысли соперничали в голове Рыси с другими - о мести ободритам. Жив или мертв их разбойный вожак Тварр, было не так уж и важно - мстят ведь не человеку, а роду. Но для мести нужно было перебираться за Рейн, а это значит бросить здесь все дела, пусть даже только на время. Что же, в конце-то концов, делать? Мысли эти тревожили Юния, словно бы разрывая его мозг на две половины, одну из которых занимал азарт дела, а в другой засело только одно - Тварр! Тварр! Впрочем, пока с Тварром и его ободритами можно было повременить, ну, разве что расспросить о нем пленных. - Пленных? - удивился вопросу центурион. - Каких пленных? Их же у нас нет! Одни убитые. - А раненые? - вскинул глаза Рысь. - Легкораненых разбойники унесли с собой, а тяжелых добили. Одно словно - варвары! - Воин презрительно сплюнул. Слуги уже перенесли тело погибшего хозяина в дом, приготавливая к похоронам. Высокая зеленоглазая женщина в белых одеждах - вдова Кальвизия - негромко отдавала распоряжения. Феликс подошел к ней, обнял, прошептав слова утешения. Бедная женщина Потерять за одну ночь мужа и младшего сына. Хорошо, хоть уцелел старший. Выбрав момент, Юний отозвал в сторону Феликса и спросил его о записке. - Записка? - Юноша недоуменно посмотрел на Рысь. - Какая записка? - О том, что идут легионы. Корчемный служка принес ее, якобы от тебя. Феликс качнул головой: - Никакой записки я не писал. Ты говоришь - ее принес слуга? - Ну да. Слуга Эрлоина, хозяина постоялого двора в деревне. - Ах, так… - юноша задумчиво посмотрел в небо. - Я и в самом деле заходил на постоялый двор. Видишь ли, моя лошадь подвернула ногу, и Эрлоин дал свою. Если бы не он, я вряд ли бы успел так быстро. - Эрлоин лично дал тебе лошадь? - Нет, по его приказу это сделал слуга… Ну да, да! - Феликс схватился за голову. - Ведь я же говорил - куда еду! Не считал нужным скрывать - ведь Эрлоин точно так же ненавидит алеманов, как и мы. Говорят, он славно бился, разбойники так и не смогли захватить постоялый двор. - И все же я бы просил тебя съездить в ближайшее время со мной к Эрлоину, поискать и расспросить слугу. - Обязательно съездим, - кивнул юноша. - Вот закончим с похоронами. Он отошел к матери и служанкам. На вилле царили какие-то смешанные чувства - радость от победы над варварами и одновременно грусть, вызванная смертью хозяина и многих других защитников виллы. - Как я рад видеть тебя в добром здравии, мой господин! Юний обернулся и увидел Флакса. Старик радостно улыбался, и Рысь тоже был рад видеть его невредимым. - Не хочешь ли немного перекусить, господин? - Опять - «господин»? Забудь свои рабские привычки! - О, мой патрон! В подвале нашлись и вино, и оливки… Юний рассмеялся и махнул рукой: - Пожалуй, и в самом деле стоит немного подкрепиться - ибо в этом доме, похоже, все сейчас заняты иными делами. Думаю, все защитники уже разошлись - я имею в виду тех, кто пришел из деревни или других вилл. - Да, - кивнул старый слуга. - Господин Гретиарий и его люди только что ушли. - А тот рыжий парень, молотобоец Теодульф? - вдруг вспомнил Рысь. - Посмотри-ка! Если найдешь, приведи ко мне в сад - пожалуй, там я сейчас и расположусь. - Понял, мой го… патрон. Так я принесу туда и вино с оливками. - Неси, неси… Да, еще можешь кликнуть Эрнульфа с Арминием. Думаю, они тоже не прочь покушать, особенно Арминий. Миновав задний двор - рабы уже приводили его в порядок, убирая бревна, - Юний вышел в сад. Ближайшие к ограде деревья обгорели, но большая часть сада, как ни странно, вовсе не пострадала, лишь на нескольких яблонях были обломаны ветки. Отыскав беседку - целую, да и кому она была нужна? - Рысь расположился в ней, искоса поглядывая на суетившихся в саду рабов. Те уже убрали трупы и теперь сгребали в кучу остатки пожарища. Быстро! Похоже, вдова Кальвизия оказалась вполне деловой женщиной. Впрочем, скорее всего, распоряжения отдавала не она, а вилик. Они явились вместе - Флакс, Эрнульф, Арминий и Теодульф. Выстроились напротив беседки, выжидательно поглядывая на Юния. - Ну, чего встали? Входите, располагайтесь, - пригласил тот. - Есть разговор. Запивая оливки вином, Рысь по очереди расспросил всех, составляя для себя общую картину причиненного вилле ущерба. Не такого уж и большого, если хорошо подумать. Ну, развалили конюшню, сожгли часть ограды и сада - все это не так уж и сложно восстановить. Другое дело - люди. Кроме самого хозяина, погибло немало слуг, а некоторые, воспользовавшись суматохой, бежали. Ну, сбежали и сбежали, не велика потеря. С кем бы другим разобраться - отыскать слугу Эрлоина-корчемщика. - Да знаю я этого слугу, видел, - хмуро кивнул Теодульф. - Его Гардроард зовут, кажется, он не из наших, из пришлых. Наверное, должен еще быть где-то здесь. - Ой, вряд ли, - Юний ухмыльнулся. - Вряд ли. Они отправились на постоялый двор пешком - не хотелось лишний раз беспокоить хозяев по поводу лошадей. Дул легкий ветерок, в высоком голубом небе проплывали ослепительно-белые облака, пахло клейкой молодой листвой и навозом. На лугу, среди ярко-зеленой травки, желтыми мохнатыми солнышками улыбались цветы мать-и-мачехи. Рядом, у ручья, босоногие деревенские дети азартно играли в бабки. - Эгей, Теодульф! Теодульф! Тео! - Кто-то из них завидел здоровяка-молотобойца, и ребята, бросив игру, смеясь, окружили добродушного парня. Кто-то просил сделать ему деревянного коня - обещал, мол, - кто-то сговаривал ближе к ночи пойти на рыбалку, а кое-кто - самый младший - без всяких слов запрыгнул на широкую спину молотобойца и теперь счастливо визжал. - Нет, уж, - отбивался от детей Теодульф. - В бабки я с вами играть не стану - некогда. Ну-ка, слезай, Вульфард, а то вот задам тебе трепку! Слезай, кому говорю! Некогда сейчас с вами. Обернувшись к своим спутникам, молотобоец смущенно развел руками. Юний взял под руку Эрнульфа: - Спроси-ка их, что с деревней и виллами? Рысь хотя и понимал язык германцев, но говорил плохо, тем более что здесь почти каждое племя имело свое наречие. - Деревня? Нет, не всю сожгли, лишь дом Берноиса-плотника, да усадьбу Дилигильда Корявого, да дом хромого Сикбольда, да Варимберта Сквалыги - так ему и надо! - да Вульфарда, да Эркамберта Ушастого. - А кузница? - осторожно сняв малыша со спины, поинтересовался Теодульф. - Кузница? А, сожгли и кузницу, да первым делом - она ж у реки. Кузнеца Гольдесада убили. - Гольдесада убили?! - Молотобоец расстроенно покачал головой. - Ну вот, с этого и нужно было начинать! Ах, как же так… Что же теперь? Он вовсе не был красавцем, этот здоровенный огненно-рыжий парень. Веснушки, приплюснутый нос, вывороченные губы - Теодульф выглядел скорее устрашающе, но, судя по тому, как относились к нему дети, у молотобойца была добрая душа. - Гольдесада убили, - тихо повторил Теодульф. - Вот так… - Гольдесад - твой родич? - спросил Юний. - Да, дальний, - молотобоец кивнул, - он тоже пришлый, как и я… Придется теперь восстанавливать кузницу самому… - У погибшего была жена, дети? - Нет, он бобыль. - Теодульф наконец отогнал ребят, и вся процессия продолжила путь. - Тогда могу тебя обрадовать, - Рысь хлопнул парня по плечу, - ты - единственный законный владелец оставшегося выморочного имущества, как-то: наковальни, инструментов, запасов руды… Кстати, о руде. Ты ведь умеешь работать с медью? Теодульф хмыкнул: - Ну, еще бы. - Пожалуй, я покажу тебе одно местечко, только - тсс! - пока никому ни слова. - Понимаю, - молотобоец серьезно кивнул. Постоялый двор Эрлоина, сына Мадальберта, судя по состоянию крыши и стен, тоже подвергся нападению варваров. В стенах тут и там торчали дротики, тлела залитая водой крыша амбара, а на дубовых створках воротах виднелись щербины от ударов секирой. - А, защитники виллы Кальвизия! - Чернобородый, приземистый и сильный хозяин постоялого двора Эрлоин лично вышел во двор встретить гостей, о которых ему, как видно, уже доложили слуги. - Слыхал, слыхал о ваших подвигах. - Это кто же успел рассказать? - словно бы между прочим поинтересовался Рысь. - Да так, ходят слухи, - уклончиво ответил корчемщик. - Тут с утра много народу побывало. Жаль, жаль старину Кальвизия, хороший был сосед… Ну, входите же в дом, не стойте. Эй, Вибальд, неси гостям браги и дичь. Извините, дорогие мои, пива еще не наварил, не успел, но бражка хорошая, на сушеных ягодах, по вкусу ничуть не хуже самого дорогого вина. - Ну, скажешь тоже, - засомневался Юний и, чуть поотстав, оглянулся, окидывая внимательным взглядом двор. - Вижу, и у тебя была битва. Эрлоин хохотнул: - Да, разбойники едва не сожгли всю усадьбу. Но, ничего, со слугами отстояли. - Кстати, - словно бы вдруг вспомнил Рысь, - один из твоих слуг, кажется, Гардроард его имя, должен моему вольноотпущеннику Флаксу два сестерция. - Увы, увы, - хозяин постоялого двора сокрушенно развел руками. - Боюсь, вольноотпущенник останется без своих денег - несчастный Гардроард погиб в битве. Храбрый был малый. - Жаль, жаль, - Юний покачал головой. - А ты никуда его не посылал в последнее время? Эрлоин задумчиво почесал бороду: - Да, кажется, нет… Хотя постой! Ну да, незадолго до нападения он отпрашивался ненадолго навестить какого-то друга или подругу, не помню уж точно. Да-да, отпрашивался. Как раз и юный Феликс в это время был у нас, сын несчастного Кальвизия. Он скакал за подмогой, но его лошадь подвернула ногу. Я дал ему своего лучшего скакуна - и славные воины Рима явились вовремя! Рысь задумчиво вздохнул: - Значит, как раз в этот момент и отпрашивался твой слуга. - Ну да, выходит так. А почему ты спрашиваешь? - Видишь ли, может быть, Гардроард кому-нибудь оставил эти сестерции, ну, чтобы передали Флаксу. Не знаешь, не оставлял? - Не знаю, - хозяин постоялого двора прищурил глаза. - Ты так печешься о каком-то вольноотпущеннике? - Не о каком-то, а своем клиенте, - с достоинством отозвался Рысь. - Чем больше клиентов и чем они зажиточнее, тем богаче их покровитель-патрон, то есть я. - Да, - засмеялся корчемщик. - Многие обычаи у вас, римлян, мне кажутся странными. Ну, пойдем в дом, отведаешь моей браги. - С удовольствием, - улыбнулся Юний. Брага у Эрлоина и впрямь оказалась вкусна, да еще и весьма забориста, так что Рысь опасался за Флакса с Эрнульфом - как бы не опьянели. За Теодульфа, судя по его комплекции, можно было на этот счет не беспокоиться. Сам хозяин уселся за стол с гостями и теперь рассказывал последние новости. Кроме половины деревни, алеманы разграбили и сожгли несколько вилл - Теренция и Манлия. Окставий как-то смог продержаться до прихода когорт легиона «Августа». Слушая рассказ трактирщика, Юний понял, что те, кому посчастливилось, обязаны этим не кому иному, как нападавшим: разбойники, похоже, были из разных шаек и, вместо того чтобы напасть единым фронтом, ссорились и дрались между собой. Общая беда варваров. Гости покинули постоялый двор, так ничего конкретного и не вызнав. Проводив новых друзей до луга, Теодульф свернул к деревне, но Юний чуть задержал его: - Нет ли среди твоих знакомых мальчишек кого-нибудь пошустрее? Молотобоец усмехнулся: - Да все они шустрые. - Если кто-нибудь из них вдруг появится на постоялом дворе, это не покажется подозрительным? - Да чего ж в том подозрительного? - расхохотался Теодульф. - Мальчишки частенько туда забегают - иногда Эрлоин поручает им какое-нибудь дело. Пусть только за похлебку и хлеб, да много ли парням надо? - Отлично, отлично. - Юний потер руки. - Не понимаю, - хлопнул глазами молотобоец. - Тебе в том какой прок? - Есть для твоих огольцов одно дело… не бесплатное, разумеется. - Ну? - удивился парень. - Что же они должны сделать? - Пошли кого-нибудь поумнее. Пусть, не привлекая внимания, вызнают - как именно погиб Гардроард? Все, вплоть до мельчайших подробностей. - Сделают, - с улыбкой заверил Теодульф. - Не такое уж и трудное дело. На вилле Кальвизия деятельно готовились к похоронам. Умащенное благовониями тело хозяина, одетое в белую тогу, уже было выставлено для прощания в атриуме, а все слуги в доме надели темные одежды. Юний не знал, что родственники решили сделать с телом - кремировать и просто предать погребению на римском кладбище Могонциака, да, сказать по правде, его не особо-то интересовал этот вопрос. Кальвизий был мертв - и теперь уж все равно. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Куда полезнее было задуматься о судьбе пропавшего Виниция. Наверное, мальчишку можно как-то спасти, знать бы только - где он. Знать бы… Одна интересная мысль вдруг пришла в голову молодого юриста. Авантюрная, конечно, но все же, за неимением другой… Хорошенько все обдумав, Юний покинул беседку и, быстро миновав задний двор, вошел в дом, где справился у подбежавшего слуги о хозяйке. Кальвизия Домна, вдова хозяина, находилась в ларарии, молясь покровителям семьи за своего безвременно погибшего мужа. Рысь почтительно встал за колоннами и, дождавшись, пока женщина закончит молитву, негромко кашлянул. - Кто здесь? - Увидев Юния, вдова грустно улыбнулась. - Прошу простить, что отвлекаю тебя от важных дел, уважаемая Кальвизия, - начал было Рысь, но женщина тут же прервала его, махая рукой. - Не стоит извиняться, - тихо сказала она. - У меня уже нет никаких важных дел. За вчерашнюю ночь я потеряла сразу двоих - мужа и младшего сына. - Да, моя госпожа, Кальвизий был храбрым воином и порядочным человеком, потерять которого - великое горе, - согласился Рысь. - Однако я хотел бы поговорить сейчас не о нем, а о Виниции. - Виниций. - На глазах вдовы показались слезы. - О, несчастный сын мой… - Если он жив, то его можно найти, - осторожно заметил юрист. - Что? - То есть я немного оговорился: не «можно найти», а «нужно найти» - так будет вернее. - И кто же будет заниматься поисками? - Вдова взглянула на собеседника уже совершенно по-деловому. - Ты знаешь нужных людей? - Одного знаю, - усмехнулся Рысь. - Его зовут Илмар Два Меча… - А, тот захваченный тобою в пленварвар! Что ты решил с ним сделать? - Отпустить. Да-да, отпустить. С одним условием… - Он должен стать проводником? Там, за рекой… - Вот именно! - кивнул Юний. - Правда, не знаю, смогу ли я договориться с ним. - Попробуй! - В зеленых глазах женщины искорками вспыхнула надежда. - Попробуй, и если с моей стороны что-либо будет нужно… Поверь, ради сына я сделаю все. Рысь молча поклонился. - Ардан! - Кальвизия подозвала раба. - Проводи этого господина в подвал. - С твоего позволения, мне понадобится кувшин вина. - Ну, конечно… Ардан, захватишь вино на кухне.Публий Корнелий Тацит. Анналы
Илмар Два Меча спал, растянувшись на старой соломе, так крепко, словно бы ничего вокруг его совершенно не интересовало. Однако веки варвара чуть вздрагивали, и Юний, отпустив раба, с усмешкой воткнул горящий факел в укрепленную на стене подставку. - Просыпайся, - усаживаясь на солому, тихо произнес Рысь. - Выпьем вина и поговорим. Пленник потянулся, гремя цепями, зевнул и, усевшись, язвительно осведомился: - Похоже, тебе просто не с кем выпить, римлянин? - Не вижу причин, почему бы тебе не составить мне компанию? - вопросом на вопрос ответил юрист. Илмар рассмеялся: - Что ж, если тебя устраивает эта темница… - Ты можешь легко поменять ее на волю. - Что? - Германец искренне удивился, но почти сразу же понятливо кивнул. - Тварр? Ты верно хочешь, чтобы я помог тебе его отыскать? Скажу сразу - гиблое дело. Может, и отыщется, а может - и нет. - Дело не только в Тварре. Напавшие вчера алеманы захватили в плен сына хозяина виллы. - Ах вон оно что?! - Илмар Два Меча издевательски захохотал. - Того молодого щенка, которого мы чуть было не прищучили у реки? Туда ему и дорога. - Вчера была битва, - не слушая его, тихо продолжал Рысь. - Ах, битва? Надо же! А я, признаться, так крепко спал. - Только не говори, что ты ничего не слыхал, - отмахнулся Юний. - Одного не могу понять - почему ты не попытался бежать? Пленник опять разразился смехом, причем на этот раз вполне искренним, или, по крайней мере, его собеседнику так показалось. - А с чего бы мне привлекать чье-то внимание? - отсмеявшись, ответил германец. - Ваши враги вовсе не обязательно - мои друзья. За рекой найдется немало народу, готового насадить мою голову на первый же попавшийся кол. - Но я же обещал тебе смерть! - Умереть достойно - благо, - спокойно заметил Илмар и, с хитрецой взглянув в глаза Рыси, как бы между прочим признался: - Я ждал, что ты придешь сюда снова. Тварр и ободриты - пожалуй, только я и могу попытаться найти их. - И Виниция, - напомнил Юний. - Хозяйского сына. Я понимаю, за все услуги требуется платить. За Тварра или ободритов ты получишь двести сестерциев. - Негусто, - усмехнулся пленник. - А сколько тебе заплатит за своего сына вдова Кальвизия, даже не берусь предсказать. - Вдова? - Да, ее муж, хозяин этой виллы Сервий Кальвизий Лонгин погиб, защищая свой дом и семью. Илмар поморщился: - Только прошу тебя, не говори красиво. Знаешь, я давно уже не верю красивым словам. Юний неожиданно улыбнулся: - Я тоже. Так как тебе предложение? - Я подумаю… Так ты наконец нальешь в кружки вина? - Ах да, - хватая кувшин, воскликнул Рысь. - Извини, запамятовал. Снаружи, на улице, вдруг послышались детские крики. Юний насторожился: - Впрочем, если хочешь, я его тебе оставлю… Чуть не забыл - у меня ведь тут еще одно небольшое дело.
Во дворе дома, у распахнутых ворот, трое чумазых мальчишек, одетых в какие-то лохмотья, отчаянно препирались с привратником. - Не пущу! - пытаясь прогнать незваных гостей, слуга потрясал увесистой палкой. - Не пущу, сказал! А ну, проваливайте. Одна грязь от вас да блохи! - Да мы по делу! - Знаю я ваши дела… А вот тебе! На, получай! Привратник все ж таки перетянул одного из ребят палкою по спине, за что немедленно получил ответ в виде метко брошенного камня, угодившего слуге в плечо. - Ах, вы кидаться! - заверещал тот. - Погодите, сейчас спущу собак. - Нам нужен господин Юний. - Нет здесь таких! - Нас прислал рыжий Теодульф, молотобоец. - Не знаю и знать не хочу! Рысь побыстрее подошел ближе: - Я - Юний. Так вы от Тео? - Да. - Идемте куда-нибудь. Они вышли за ворота и, немного пройдя по тропинке, уселись прямо на лугу на свежей травке. Весеннее солнце ласково пригревало спину, было тепло, словно летом, хотя совсем рядом, на дне неглубокого овражка, еще виднелся почерневший слежавшийся снег. - Так что вызнали? Говорите! Мальчишки, словно сороки, затрещали наперебой, и Юний поморщился - не так уж и хорошо он знал их язык, чтобы хоть что-нибудь разобрать. - А ну, давайте-ка помедленнее! И по очереди. Сначала - ты, - Юний ткнул пальцем в грудь крайнего парнишки, выглядевшего чуть постарше остальных. Тот приосанился, с гордостью поглядывая на своих приятелей, и, солидно, по-взрослому, высморкавшись, произнес: - Мы узнали, как умер слуга Гардроард. - Так говори же! Мальчишка ухмыльнулся: - А деньги? - На! - Юний положил в грязную ладошку маленький серебряный кружочек - сестерций - и предупредил: - Следующий получите после рассказа. - Гардроард был убит стрелой! - зажав денежку в кулаке, важно продолжил мальчик. - Стрелой? Юний задумался. Лук и стрелы вовсе не являлись обычным оружием германцев, как, впрочем, и римлян. Ладно бы праща или дротик, а то - стрела. Хотя, конечно, находились и у германцев лучники, но это была редкость. - А кто стрелял, узнали? - Нет, господин. Да этого никто не знает - уж больно много там было разбойников. - А, так слуга погиб при обороне постоялого двора? - Именно так, господин. - Ясно. - Юний рассеянно швырнул мальчишкам монету, чем, сам того не желая, спровоцировал нешуточную драку с кровью, соплями и воплями. Тот, что постарше, поймал в прыжке и вторую монету, после чего опрометью бросился бежать. Однако его товарищи были начеку и тут же кинулись за ним - нагнали и, повалив на землю, принялись колошматить ногами, в результате чего денежки перекочевали к другому товарищу, который в свою очередь тоже пустился наутек, - и теперь роли несколько поменялись. Рысь за сим захватывающим зрелищем не следил - думал. Судя по рассказу ребятишек, выходило, что слуга Гардроард погиб при вполне обычных обстоятельствах - вместе с другими защищая постоялый двор от нападения варваров. Тогда с чего бы, спрашивается, ему помогать этим самым варварам, вводя в заблуждение Кальвизия? Если слуга - предатель, то по всему выходит, что ему совершенно незачем возвращаться на постоялый двор. А он все-таки вернулся! Зачем? Чтобы быть убитым? Странно. Хотя если хорошенько подумать - что тут странного? Гардроард ведь предполагал, что алеманы непременно захватят виллу, убьют или угонят в рабство всех ее защитников. Таким образом, на этом берегу реки не останется никого, кто смог бы рассказать о его предательстве. Видать, слуга вовсе не стремился менять свой образ жизни. Одно дело, получив от разбойников солидный куш, немного переждать, а затем податься хоть в те же Вангионы, и совсем другое - уйти с алеманами за реку, где нет никакой цивилизации и правят лишь кровная месть да закон силы. Похоже, этот Гардроард родился или вырос в римской части Германии, а такие люди вряд ли склонны менять блага цивилизации и закона на дикость и варварство. Юний очень хорошо понимал это, он ведь и сам был из таких. Да, детство его прошло на далеком севере, на берегах великого озера Нево, но юность он провел в империи. Рысь - Ант Юний Рысь Юстус - словно губка, впитал в себя великую римскую культуру - философию, литературу, искусство и весь образ жизни, который искренне считал своим. Наверное, он уже не смог бы жить в далеких и диких лесах, без книг, без друзей, без законов. Вот разве что устроить на земле своей родины нечто подобное Риму? Но это пока оставалось только мечтой. Красивой, но, увы, наверное, несбыточной. Вряд ли император пошлет легионы в ту дальнюю сторону и уж тем более вряд ли назначит Рысь прокуратором или легатом в новоиспеченной провинции. Хватает и при дворе лизоблюдов - им и должность. А мечта эта - химера. Да, наверное, так… И все ж таки - так хотелось! Иногда Рысь закрывал глаза и видел перед собой странные, радующие душу и сердце картины: огромное озеро, свинцово-бирюзовые волны, поросшие сосною и елью холмы, широкая серебряная река с ольховыми берегами - это запомнилось с детства. А на холмах, широко и привольно, раскинулся величественнейший город. Ну, пусть не такой большой, как Рим, но примерно как Могонциак или Августа Треверов. Прямые мощеные улицы, термы, библиотеки, храмы, портики, амфитеатр… Нет, амфитеатра, пожалуй, не надо, нечего подражать плохому, вполне достаточно и театра, да не одного, а нескольких. На первое время - выписать из Греции или Александрии актеров, самых лучших, а уж потом дело дойдет и до местных… От главной площади - форума Световита - широкая улица мраморной лестницей полого спускается вниз, к озеру. Там пристань, а уж у причалов - кого только нет! Многоамфорные зерновозы - огромные, как острова, - крутобокие военные либурны с загнутыми носами, обтянутые кожей курахи бриттов, стремительные морские челны свионов… - Про лупанарии не забудь, - сам себе ехидно посоветовал Юний. - Веселых девок тоже для начала можно откуда-нибудь завезти, хоть от той же тетки Мнемозины. Щемящее чувство вдруг сдавило грудь - сколько раз уже Юний задавал себе вопрос: кто он? Варвар из далекой лесной страны? Нет… Римлянин? Скорее всего - да. Но вернулся бы он на родину, если бы была возможность? Да, несомненно, да - но с одним условием, чтобы наладить там такую же жизнь, как в империи. Но для этого нужны легионы, а легионы - значит смерть, смерть всем непокорным. Нигде еще ни один народ так просто не покорился, это потом они все получили римское гражданство - а следовательно, и немалые права, и защиту все тех же легионов. И кем же будет считаться он, Ант Юний Рысь, если явится на свою далекую родину во главе непобедимых римских легионеров? Предателем? А кого он предаст, ведь его род уничтожен ободритами? Наоборот, великая мощь империи распространится на дикие северные земли - что в этом плохого? Что плохого, если венеты, эстии, анты получат римское гражданство? Что плохого в том, что их жизнь и имущество с той поры будут охранять законы, а не кровная месть? Ведь это здорово - ощущать себя частичкой общества, частью огромной империи, протянувшейся во все концы света! Юнию уже довелось пожить и в Галлии, и в Британии, и в Германии. Рим, спору нет, величайший и красивейший город в мире. Но намного ли хуже Лондиний, Эборак, Веруламий? Ротомагус, Лугдун, Лютеция? Вангионы, Могонциак, Августа Треверов? Везде латынь - все друг друга понимали, везде - те же великолепные дороги, библиотеки, термы, одни и те же законы, защищавшие имущество и жизнь каждого гражданина. Правда, случалось, что сами принцепсы - императоры - эти права нарушали. Однако те, кто нарушал - Нерон, Калигула, - обычно кончали плохо. Да и плохо было то, что империя уж больно сильно зависела от прихоти принцепса, может быть, в этом смысле эпоха старой республики была куда лучше? Рысь покачал головой, вспоминая прочитанное в книгах. Нет, сенат - лишь иллюзия выборности, олигархия, как писали греки. - Господин! - закричал со двора привратник. - Скоро вечер, и я должен закрыть ворота. - Сейчас иду, - отозвался Юний, в душе смеясь над собой - ишь, размечтался! Тем не менее именно за мечты он и предложил выпить Илмару Два Меча. - За мечты так за мечты, - алеман пожал плечами, - не знаю только, как правильно сказать - «за сбытие мечтов» или «за сбывание мечт»? - А какая разница? - махнул рукой Рысь. - Главное, чтоб смысл был понятен. Откуда у тебя еще один кувшин? Пленник ухмыльнулся: - Пока тебя не было, заходила хозяйка. Просила меня о том же, о чем и ты. Нет, не о Тварре, конечно… - Да я уж понял… Ну, как? Согласился? - Согласился. - Илмар махнул рукой. - Больно уж хороший куш обещан. - А что ты с ним будешь делать? Закопаешь в лесу под елкой? - поддел Юний. - Или, может быть, принесешь в жертву богам? - Обойдутся, - хохотнул алеман. - У них и без меня жертв хватает. - Ясно. Значит, хоть ты и клянешься в ненависти к римлянам, однако сам вовсе не прочь зажить в свое удовольствие в каком-нибудь городке, купив уютный дом или открыв лупанарий… - Нет, только не лупанарий, - замахал руками Илмар. - Потом и сам оттуда не выйдешь. Лучше уж какую-нибудь торгово-закупочную контору… Слушай! - Он вдруг осекся. - Мне кажется, ты умеешь читать мысли.
- Просто я хорошо знаю людей, - Рысь передернул плечами. - Особенно таких, как ты. - Надо же! - И знаешь почему? Потому, что я сам такой. Юний поднялся на ноги, следом за ним встал и пленник… впрочем, какой пленник? Цепи на нем уже не звенели. - Что же ты остался в подвале? - удивился Рысь. - Дожидался тебя. Не люблю пить в одиночестве. Допив кувшин, они вышли во двор и с разрешения хозяйки взяли еще один, позвав в беседку Эрнульфа с Арминием. Старина Флакс пить неразбавленное вино, поморщившись, отказался, а эти ничего, осилили. За покрытыми лесом холмами садилось солнце. Светлое небо пересекли длинные перистые облака, казавшиеся полупрозрачными стрелами. Холодало, у реки и по оврагам уже начинал клубиться туман, но сидевшим в беседке не хотелось идти в дом - ведь там все дышало трауром. Все четверо так и проторчали в саду до глубокой ночи, лишь ближе к утру разошлись по приготовленным для них покоям. Собственно, покоями можно было назвать лишь гостевую комнату Юния, а Эрнульф с Арнинием и Флаксом - вольноотпущенники, не велики птицы - спали в людской. Туда же, подумав, направился и Илмар Два Меча. Юний уходил после всех. Постоял напоследок в саду, посмотрел в звездное, светлеющее на западе небо, повернулся… и вдруг услышал далекую песню. Все ту же… За рекою за быстрою Леса стоят дремучие, Огни горят великие… - протяжно и грустно пел далекий девичий голос.
Глава 9 Апрель 235 г. Верхняя Германия Хорошая память
…человек знатного происхождения, выдающейся физической силы и воинственного духа был варваром более по национальности, нежели по свойствам ума…Разбудив старика привратника, Рысь выскочил из усадьбы и опрометью бросился к лугу - ведь именно с той стороны и доносилась песня. Кажется… Нет, вот опять!Веллей Патеркул. Римская история
За рекою за быстрою
Леса стоят дремучие…
- Значит, ты говоришь, у тебя были дела с Кальвизием? Жаль его, говорят, славный был вояка. А больше никто из местных к тебе не обращался? - Никто… Впрочем, нет, - Рысь улыбнулся словно бы только что вспомнил. - Один из ветеранов, Октавий. Ну, там чистейший личный деликт об «обидах». Да я ведь тут, в Могонциаке, недавно, до этого учился в Риме, затем несколько лет провел в Августе Треверов, где меня очень хорошо знают. - Чего ж подался сюда? - Гонорары, - Рысь хищно ухмыльнулся. - Ты же сам когда-то говорил про слишком уж низкое жалованье. Домиций вдруг встрепенулся: - Теперь так не будет! Наступили славные времена. Жалованье, трофеи - все это скоро польется рекой. Думаю, ты зря оставил военную службу! Может, хочешь вернуться? - Вряд ли, - ничуть не покривив душой, Юний покачал головой. - Уж слишком привык к свободе. - К свободе? - Верула громко захохотал. - А что такое свобода, друг мой? Бездельный плебс в Риме - он ведь тоже свободен! По крайней мере, именно так твердят на всех площадях. Но стоит только принцепсу задержать раздачу зерна… или даже перестать устраивать гладиаторские игры… - В таком случае принцепс будет играть с огнем! - Вот именно это и делал Александр Север! Даже не так он сам, как его маменька. Вот за это их обоих и… Ладно, не будем о поверженном цезаре, в конце концов, лично мне он ничего плохого не сделал, как, наверное, и тебе. Хотя… - трибун вдруг с хитринкой взглянул на гостя, - я припоминаю, что именно от произвола цезаря ты укрывался в Британии. Юний хохотнул: - Может быть, может быть. - Ага, видишь! Так вот, о свободе, - прищурившись, Домиций покачал в руке полный бокал. - Я думаю, свобода есть не что иное, как уверенность в завтрашнем дне. Да, любой солдат, даже я, может погибнуть в битве, но каждый легионер знает, что государство, в лице принцепса и командиров, всегда позаботится о том, чтобы он был сыт, имел деньги на старость и даже небольшой участок земли к пенсии. Лишь только служи и четко исполняй приказания. - Это так, - согласился Юний. - А вот моя жизнь зависит только от меня самого, ну и немного от обстоятельств, которые во многом я же сам и формирую. Кстати, о последних… На территории обоих Германий, я надеюсь, все еще действуют римские законы? - Ну да, - Домиций кивнул. - Не пойму только, к чему ты клонишь? - А как бы ты, как представитель принцепса, отнесся к тому, что на твоей территории в какой-нибудь захудалой деревне будут решать - казнить или миловать - по законам варваров? - Здесь, в дальних провинциях, так чаще всего и бывает. - Верула махом опрокинул бокал. - Какое нам дело до варваров? - Но этим варварам еще Каракаллой даны все права римских граждан! - Ну, не смеши меня, Юний. Ты же умный человек и хорошо понимаешь, зачем их признали гражданами - чтоб платили налоги. - И все же… Я бы для примера наказал некоторых злостных нарушителей законов. - Ах, вот оно что? - Верула расхохотался и, поднявшись на ноги, хлопнул собеседника по плечу. - Признайся, тебя здесь явно кто-то мешает? Ну, говори, говори, не темни. Я, со своей стороны, постараюсь тебе помочь. - Эрлоин, хозяин постоялого двора в здешней деревушке, - наконец решился Рысь. В конце концов, почему бы не позагребать жар чужими руками? - Эрлоин, - Домиций потянулся к кувшину, хозяин постоялого двора? Наверняка человек в здешних местах не последний. Мы предпочитаем на таких опираться. - Что ж, я просто спросил. - Э, не отчаивайся. Я вовсе не отказываюсь помочь. И что такого сделал этот Эрлоин? Чем он тебе мешает? - Видишь ли, он захватил одну мою знакомую, обвиняет ее в каких-то жутких вещах и даже хочет устроить самосуд. - Эге, так и знал, что опять будет девка! - подмигнул гостю Верула. - Не доведут они тебя до добра, помяни мое слово. Впрочем, рад буду помочь. Как ее зовут? - Дело не в имени, - выкрутился Рысь. - Дело в принципе. Совсем скоро - может быть, дня через два - в деревне устроят тризну по всем павшим при отражении недавнего налета алеманов. Думаю, что девчонку захотят принести в жертву. - А ты, я вижу, этого не хочешь? - Нет. Иначе бы и не просил тебя помочь. - Что ж, придется помочь, куда деваться? - хохотнул трибун. Неслышно подошедший слуга принес еще один кувшин вина - прекраснейшего, разбавленного подсоленной водой фалерна - и ловко наполнил бокалы. - У меня много знакомых юристов и здесь, в Германиях, и Галлии, и в Риме, - улыбнулся Рысь. - Уверяю, если будет нужно, я всегда смогу оказать тебе услугу. - Значит, говоришь, девица у Эрлоина на постоялом дворе? - задумчиво переспросил Верула. - Да, у него. - Что ж… - Домиций наморщил лоб. - Сегодня у меня еще дела - встречаюсь с префектом. А вот завтра с утра… Кстати, ты где остановился? Неужто на этом же постоялом дворе? - Нет, на вилле бедняги Кальвизия. - Горе для вдовы и детей… Да. Ну что ж, всяко бывает. Я дам тебе воинов - они проводят тебя и твоих клиентов. - Да я бы и сам добрался, - Рысь махнул рукой. - Не спорь, - усмехнулся Домиций. - Думаешь, это я о твоей безопасности так беспокоюсь? А вот ничуть, я же помню, какой ты умелый воин. Просто я вчера еще собирался послать отряд по здешним виллам - разведать да расспросить что к чему? Вот ты и покажешь дорогу. - Но что с девчонкой? - Завтра с утра я заставлю этого… как его? Ну, твоего трактирщика… - Эрлоина. - Ну да, его… Заставлю отдать девчонку под охрану легиона. - А если он не захочет? Верула ухмыльнулся: - Глупый вопрос. Да не переживай, завтра к обеду уже заберешь свою девку, раз уж так она тебе сдалась. - Благодарю! - встав, чинно поклонился Рысь. - После будешь благодарить. - Домиций тоже поднялся с ложа и, прощаясь, крепко обнял Юния. У шатра дожидались давешние юнцы-разведчики. - Марк Эмилий, десятник, поедет с тобой со своим отрядом, - несколько запоздало представил его трибун. - Ну, до завтра, мой друг! - До завтра, - улыбнулся Юний. - Да помогут тебе боги. Они выехали из лагеря, едва не столкнувшись с двумя колясками, едущими навстречу в окружении вооруженного эскорта всадников. Префект? Нет, слишком уж скромна свита. Наверное, кто-нибудь из штабных. Все в глухих плащах с капюшонами - небо вновь нахмурилось, и стал накрапывать дождик. Пропустив кавалькаду, небольшой отряд Марка Эмилия, подогнав коней, неспешно поскакал дальше. Место во главе отряда почтительно уступили Юнию и его друзьям. Ехали, не оглядываясь… наверное, зря. Зато оглянулся один из сидевших в одноколке - небольшого росточка, лысый, с редкими усиками и смешными оттопыренными ушами. Трибун встретил его лично, провел за собой в шатер, велел принести вина и оливок - отсутствием аппетита Верула никогда не страдал, а уж про то, сколько он мог выпить вина, ходили легенды еще в Британии. - Нет… - донеслось вдруг из шатра, и стоявший перед ним часовой напрягся, готовясь отогнать любого - мало ли, подслушают военную тайну? - Нет, не может быть, Папирий, нет! - Часовой узнал хриплый голос трибуна. - Впрочем, ты точно его узнал? - У меня очень хорошая память.
Глава 10 Апрель 235 г. Верхняя Германия И грянул гром!
…Если в республиканский период «оскорбление величия» охватывало преступления, направленные против республиканских институтов, то уже с эпохи принципата это понятие сводится к преступлениям против императорской власти.С гибелью императора Александра надежды Рыси на создание новой провинции в далеких северных землях стали настолько зыбкими, что их можно было вообще не принимать во внимание при планировании всей дальнейшей деятельности. Вряд ли новый принцепс рискнет хоть одной когортой ради неизвестно каких целей. Нападение на германцев с тыла? А не слишком ли далеко будет располагаться новая провинция? И что там есть? Лес? Но леса полно и в Германиях, и за Данувием - в Реции и Норике, все это куда ближе к империи. Что еще? Люди? Их тоже хватает в провинциях - уже почти все легионы в большинстве своем состояли из получивших римское гражданство варваров. И что еще? Пожалуй, все… Юний потряс головой, прогоняя грустные мысли, обернулся - следом за ним ехали Эрнульф с Арминием и десяток воинов Марка Эмилия. Дождь усилился, и все кутались в плащи, насколько это позволяла верховая езда. - Долго еще? - перекрикивая шум дождя, поинтересовался Марк. - Скоро будем, - Рысь показал рукой куда-то вперед. - Во-он с того холма уже будет видна вилла. - Отлично, - молодой командир сухо кивнул и что-то кратко бросил своим. Наверное, подбадривал, уж слишком хмуро выглядели легионеры. Кому же понравится скакать неизвестно куда под дождем? Юний тоже не выглядел особенно радостным. Ему было искренне жаль убитого императора, и не только потому, что именно из его рук Рысь, которого тогда звали Рысь из Трех Галлий, когда-то получил деревянный гладиаторский меч - рудис, - символизирующий дарованную свободу. Поступив в охрану принцепса, Юний быстро проникся к нему уважением: император оказался весьма прост и неприхотлив в быту, любил философов и книжников, никогда не показывал своего гнева, а, наоборот, всегда и со всеми был приветлив и ласков, даже с охранниками. Может, эта простота его и сгубила? Рысь усмехнулся - нет, конечно. Много было всего, способствовавшего падению цезаря. Все чаще восставали варварские племена на дальних границах, неспокойно было в Галлии, от набегов германцев страдали Реция, Норик, Иллирия, та же Галлия. И, что хуже всего, императора все меньше поддерживали легионы. Солдаты были весьма недовольны многими императорскими указами, особенно теми, что касались материального содержания легионеров и правового положения ветеранов, которые теперь могли получить свой выслуженный участок лишь на дальних границах империи. Вот этим недовольством, как видно, и воспользовался Максимин Фракиец. Как он теперь зовется? Гай Юлий Вер Цезарь Август? Или как-то похоже… Не суть - все равно, этот пожилой, но еще вполне крепкий авантюрист в глазах многих по-прежнему остается варваром, пастухом с далеких Фракийских гор. Максимин не так глуп, чтобы не понимать этого. А значит, он будет всячески укреплять свою власть, как щедрой раздачей подачек, так и неумеренной жестокостью. Да, наступают смутные времена… которыми обязательно нужно воспользоваться, выловив в мутной воде свою золотую рыбку. Воспользоваться Фракийцем так же, как сейчас Рысь пользовался Верулой. Оба - император и трибун - негодяи: один, возжелав власти, предал своего императора, другой - казнокрад, растратчик и вообще непорядочный человек. Вот такие и стремятся сделать карьеру - ими нужно пользоваться, а однажды использовав, отбросить, словно ненужный мусор. Рассудив столь цинично, Юний снова вздохнул. Все-таки жаль было императора Александра, хотя именно от его гнева Рысь когда-то скрывался в Британии. Интересно, как теперь будет в Риме? Вновь, как когда-то, расцветут пышным цветом доносы, проскрипционные списки и прочие прелести? Весьма вероятно. Но так же вероятно и другое: да, Максимин - узурпатор и негодяй, но это еще не значит, что он будет плохим правителем. Может быть, как раз наоборот - ему удастся сплотить разваливающуюся империю. Кавалькада подъехала к воротам богатой виллы Кальвизия, вернее, его вдовы, ведь старший сын погибшего ветерана Феликс еще считался несовершеннолетним. Новые гости были приняты с почетом, еще более возросшим после того, как обитатели усадьбы узнали о новом принцепсе. Наверное, нужно было бы поскорее засвидетельствовать императору Максимину свою верность, однако Кальвизия Домна не считала нужным особенно торопиться, уж слишком пока все было туманно, расплывчато. Убит ли прежний император, нет ли - кто знает? Может, они врут, эти молодые воины, в каких-нибудь своих целях. Здесь ведь не Рим и не какая-нибудь Нарбоннская Галлия, вести доходят медленно, обрастая по пути невероятным количеством подробностей, большей частью лживых. Рассудив так, Кальвизия велела слугам выказывать почтение новым гостям, которым сама пока что не доверяла. Но слухи о смене властителя оказались чистой правдой. Проезжий торговец из Августы Треверов рассказал об убийстве столь красочно, будто сам при том присутствовал. По его словам, переворот произошел где-то в Галлии, ближе к германским провинциям, и отличался особой кровавостью - между сторонниками Александра и Максимина произошла настоящая битва. Впрочем, это была всего лишь одна версия. Другую принесли слуги, встретившие на реке лодочника из Вангион, который, конечно же, давно все знал. Оказывается, императора убили не в Галлии, а здесь, рядом с Могонциаком: ворвались в шатер и закололи мечами вместе с матерью, а Максимин Фракиец до последнего хранил верность своему цезарю, ничего такого против него не замышлял, а просто вынужден был пойти на поводу у своих солдат, очень недовольных заключением мира с германцами и жесткой дисциплиной, введенной Александром Севером в войсках. - Легионы? Что вы! - замахал руками приехавший к вечеру сосед - Лициний Вер. - Какие легионы? Уж наши-то, «Примигения» и «Августа», разве могли поднять руку на цезаря? Бунт подняли те юнцы, которых привел с собой Максимин Фракиец из Рима, кстати, по прямому приказу принцепса. Цезарь доверял и Фракийцу, и этим детям… как оказалось - зря. - Эй, эй, полегче! - Кальвизия испуганно посмотрела во двор, где у летней кухни расположились на отдых воины Марка Эмилия. - Как бы тебе, сосед, не попасть под закон об оскорблении величия. Раз уж у нас теперь новый принцепс - так надо его уважать, несмотря на то, каким образом он захватил власть. Кстати, примерно так и сам погибший Александр стал властелином Рима - ведь его предшественника, Гелиогабала, тоже убили. - Ой, не упоминай об этом развратнике, Кальвизия! - Лициний Вер - коренастый, склонный к полноте брюнет с небольшой аккуратной бородкой - замахал руками и, понизив голос, сообщил, что по приказу Гелиогабала по всей империи отыскивали людей с огромными фаллосами - для того чтобы цезарь (а ему и было тогда всего лет пятнадцать) мог удовлетворить свою похоть. Лициний, как и явившийся к вечеру Гретиарий, приехал на похороны Кальвизия, назначенные на завтра. Были посланы приглашения и Октавию, и его соседу Манлию - тот все-таки спасся во время нашествия варваров, хотя его усадьбу полностью разграбили и сожгли. Встречаться ни с тем ни с другим Юнию не очень-то хотелось, да и вообще, пора было отправляться за Рейн на розыски Виниция… и Тварра! Но перед этим все же нужно было спасти от страшной смерти незнакомую певунью, ибо Юний старался по мере возможности не забывать один из основных принципов своей жизни - omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай! Впрочем, наверное, девчонке уже ничего не угрожало, ведь Верула обещался помочь в этом деле. Поможет - ведь это ему ничего не стоит, даже не обязательно ехать самому, достаточно послать центурию. Во дворе послышался шум, и хозяйка, позвав рабов, выбежала из дома. Приехал горшечник - невысокого росточка мужик с темно-рыжей бородой и такого же цвета кудрями, перевязанными тонким кожаным ремешком, одетый в широкие варварские штаны с башмаками лосиной кожи и короткую тунику. Сброшенный плащ - дождь давно уже перестал - небрежно валялся на полной глиняных горшков и кувшинов телеге. Юний вышел во двор, намереваясь навестить Илмара Два Меча - обсудить поподробнее намеченные поиски. По словам Феликса, варвар обретался сейчас на заднем дворе - подстелив под себя старой соломы, валялся, словно свинья, за амбаром, а попросту говоря, спал. Горшечник, осторожно сгрузив привезенный товар на подстеленную рабами рогожу, азартно торговался с хозяйкой, немало потешая расположившихся у летней кухни воинов. - Ты только посмотри, госпожа, какая глина, - взяв с рогожки кувшин, он стукнул по нему ногтем. - А? Как звучит? - Так мне не барабаны из них делать, - вполне резонно заметила Кальвизия. - Какая разница, как твои горшки звучат? - О, как раз очень большая разница, госпожа! Приводя многочисленные примеры, горшечник принялся доказывать вдове связь между гулкостью звука и крепостью посуды; Юний не вслушивался в его слова, просто прошел мимо… И вдруг застыл на месте, задумчиво почесав голову. Горшечник не торопился - видно, ему вся эта процедура жутко нравилась, да и хозяйка, как видно, была рада хоть немного отвлечься от грустных похоронных дел. - Эй, парень, - Рысь ухватил за локоть пробегавшего мимо мальчишку-раба. - С чего это хозяйка покупает посуду у чужих? Что, на вилле нельзя наделать горшков? - Наделать-то можно, мой господин, - ухмыльнулся раб. - Да только Барарий - лучший горшечник во всей округе. Хозяйка знает, что делает. - Гм… Вот как? А что, других горшечников в деревне нет? - Говорю же, этот - самый лучший. Чего только не делает: и кувшины, и амфоры, и горшки. Даже детские игрушки - всадников, легионеров, свистульки. - Свистульки?! Это\' хорошо, хорошо… - Так я побегу, господин? - Беги, - разрешил Юний и, решив, что Илмар может обождать, стал неторопливо прохаживаться около ворот, искоса посматривая на торгующихся. Наконец торг закончился, и Кальвизия, отсчитав несколько серебряных монет, велела рабам уносить горшки в дом. Барарий, взяв лошадь под уздцы, развернул телегу. Юний ждал его у ворот: - Эй, уважаемый… Есть разговор. - Что еще за разговор? - Горшечник недовольно посмотрел на вдруг возникшего перед ним вальяжного молодого господина в двух туниках, узких штанах и щегольском плаще с шелковым зеленым подбоем. - Хочу заказать кое-что для своей виллы. Подожди немного, я принесу образец. - Заказать? - Барарий довольно осклабился. - Это другое дело, мой господин. Неси свой образец, я буду ждать тебя на углу, у ограды. Быстро пройдя в дом, Юний поднялся наверх, в отведенные для гостей покои, и, сняв с крючка заплечную суму, спустился обратно. Выйдя во двор, приветливо кивнул Флаксу. Старый слуга сунулся было к своему патрону с каким-то делом, но Рысь нетерпеливо отмахнулся - после, мол, после. Горшечник, как и обещал, дожидался на углу, у ограды, поставив телегу на узенькой, но уже хорошо подсохшей дороге, ведущей в деревню напрямик, лугом. Желтый краешек солнца сиял над дальним лесом, ни облаков, ни туч видно не было - одно светло-голубое темнеющее небо с серебряным прозрачным шаром луны. - Видать, боги пошлют завтра хороший денек! - кивнув на закат, усмехнулся Барарий и, подвинувшись, кивнул на телегу. - Присаживайся, мой господин, показывай свой образец. Не сомневайся, сварганю такой же, а то и получше. - Да я и не сомневаюсь, - усаживаясь, Юний пристроил на коленях котомку и, развязав, вытащил из нее продолговатый глиняный предмет… Тот, что на ветру издавал жуткий вой, прикрывая подходы к мертвому лесу. - Видать, у тебя тоже имеется вилла, мой господин. - Горшечник не выказал особого удивления, лишь удовлетворенно кивнул, подбросив на руке увесистую «свистульку». - Хорошая штука - отпугивает и ворон, и сусликов. - Ты сам до такой додумался? - Не сам. Подсказали. Впрочем, ты все равно не из наших мест. - Поэтому и спрашиваю. Может, закажу с десяток. Если у нас их не делают. - Да точно не делают! - с жаром заверил Барарий. - Ведь обычных горшечников много… а вот тех, кто может сотворить что-нибудь этакое, маловато будет! - Ты, я вижу, как раз из таких. - Да, - довольно кивнул горшечник. - Уж чем-чем, а сметкой не обидели боги. «А этот парень падок на лесть!» - не менее довольно подумал Юний, громко расхваливая произведенный предмет. - Я к чему спрашиваю, - оглядевшись по сторонам, пояснил он. - Ведь если секрет изготовления этой вещицы, кроме тебя, знает еще и кто-то другой, то, может быть, мне и не стоит заказывать их у тебя, ведь дорога неблизкая. - А где твоя усадьба, мой господин? - с хитрым прищуром поинтересовался горшечник. - О, далеко отсюда. - Юний махнул рукой. - Неподалеку от Августы Треверов. - Эва! И впрямь далековато… Ну, тогда не беспокойся ни о чем, тайну таких свистулек знаю только я и еще один человек, из местных. Но он сам не горшечник, а человек уважаемый - управитель на постоялом дворе. - Это толстобрюхий Эвдальд, что ли? - припомнив имя, как можно более равнодушно протянул Рысь. - А он больше никому не рассказывал? - Конечно, не рассказывал. - Барарий гулко расхохотался. - Скажу тебе более - он просил, прямо-таки настаивал, чтобы и я сохранял тайну! Я и сохранял - поклялся. Тебе вот только одному и рассказал, ну, так ты, господин, все равно не из наших мест, птица залетная. - Да уж, долго у вас не задержусь, - согласно кивнул Юний. - Вот, похороним хозяина, и… Так денька через три я подошлю слугу? - Можешь и пораньше, любезнейший господин! Сделаю в лучшем виде - ни одна ворона или там, галка, на твое поле не сядет, уж можешь быть уверен. - Удачи тебе, Барарий. - Рысь спрыгнул с телеги. - Пусть не оставят тебя своими милостями боги. - И тебе не хворать, мой господин. Жду твоего посланца. Н-но! - Тронув поводья, горшечник подстегнул лошадь, и телега, смешно подпрыгивая на ухабах, ходко покатила с холма вниз, к лугу. Эвдальд, доверенное лицо хозяина постоялого двора Эрлоина! Так вот оно что! Значит, это Эрлоин крутил дела с алеманами, ай да трактирщик! Вот кто настоящий предатель, а вовсе не та несчастная девушка, которую трактирщик намеревается казнить, чтобы отвести подозрения от себя. Вот в чем дело, оказывается! Приписать другому - вернее, другой - свои неприглядные делишки. Хитер этот Эрлоин, ничего не скажешь! И это - один из самых влиятельных и уважаемых людей деревни. Есть еще, правда, староста Хизульф, о хитрости которого тоже ходят упорные слухи. Что же он не прижмет трактирщику хвост? Или они действуют вместе? Может, и так… С заднего двора доносился вой - видно, там тренировались приглашенные хозяйкой плакальщицы. Умащенное благовониями тело несчастного Кальвизия ожидало в атриуме: его решили не сжигать, а просто предать погребению за деревней, на склоне холма, где, как уже знал Юний, находилось небольшое римское кладбище с оградой и могильными памятниками. Совсем забыв про намеченный разговор с Илмаром, Рысь поднялся в гостевые покои и вытянулся на узком ложе. Значит, Эрлоин! Эрлоин и его люди - Эвдальд, Фредегар, может быть, кто-то еще. Они тайком сносились с алеманами, призывая их к набегу на родную землю. То-то постоялый двор почти совсем не пострадал, так только, чуть-чуть, для виду. А не сдать ли этого подлеца трактирщика и всю его шайку римским властям?! Готовящийся к походу за Рейн Максимин Фракиец вряд ли пощадит предателей. Да и Верула не пощадит, при всех его недостатках. Только нужны доказательства… Доказательства… Юний тяжко вздохнул. Как юрист, он отчетливо представлял, что никакой доказательной базы у него, по сути, и нет. Так, общие представления и догадки. Ну, их отметет любой суд, будь во главе его хоть сам император или его наместник, тем более наемный судья. Все догадки Юния пока ничем не подтверждены. Нет ни свидетелей - ну, не считать же таковыми Эвдальда и Фредегара, - ни вещественных доказательств, ни письменных. Глиняная свистулька? Ну, предположим - только предположим! - что горшечник, при известном давлении, покажет на Эвдальда, а через него - на трактирщика. И что? Эрлоин легко отопрется - скажет, что заказал «свистульки» для охраны огорода, да вот, пока не успел поставить. А может, его слуги и установят «горшочки», пока суд да дело. Нет, на этом трактирщика не прижучить. Вот Гардроард, наверное, мог бы хоть что-то показать… так его убили. Застрелили из лука, наверняка по приказу Эрлоина. Только вот опять - доказательств тому никаких, кроме слов того, кому поручили застрелить ставшего опасным свидетелем слугу. А может, та девушка?! Не зря же ее… Да-да, именно! Вот и поговорить с ней, даже можно в присутствии Верулы или присланного им центуриона. Раскрыть целый заговор - Домицию это понравится. Как же, есть возможность лишний раз выслужиться перед императором. Рысь улыбнулся - все-таки хорошо, что он вовремя сообразил сделать ставку на старого авантюриста. Пусть негодяй сладит хоть одно хорошее дело! Лишь бы девчонка не подвела, да плюс показания самого Юния и его людей. Правда, это все не прямые улики, но все же… Императорский суд всегда был строг к обвиняемым, что в данном случае, несомненно, явилось бы благом. Размышляя таким образом, Юний и не заметил, как заснул, а проснулся от чьего-то прикосновения. - Патрон, ты не спишь? - откидывая со лба светлую челку, шепотом поинтересовался Эрнульф. - Уже нет, - усмехнулся Рысь. - Разве ж тут с вами заснешь? Ну, что там еще такое случилось? - Да, в общем, ничего, - юноша пожал плечами, - если не считать, что на виллу прискакал еще десяток всадников. Ну, тех, из легиона. - Интересно, зачем они приехали? - удивился Юний. - Может, просто решили заночевать по пути? - Может, - кивнул Эрнульф. - Только после их приезда наш юный друг Марк Эмилий, похоже, тоже решил не покидать виллы. - Как? Он же собирался уезжать! - Теперь уже больше не собирается. - Наверное, решил завтра двинуться вместе с вновь прибывшими, - предположил Рысь. - Так и веселее, и безопасней. - Наверное, - согласился юноша. - Только они не выпустили меня за ворота. И я уверен, не выпустили бы и тебя! Юний расхохотался: - Да, мой друг Домиций явно перестарался! Ну и чего нас стеречь, коли мы и сами завтра явимся к нему, чтобы ехать на постоялый двор? - Вот и мне непонятно, - прошептал Эрнульф. - А все непонятное - подозрительно. - Весьма интересная жизненная философия! - фыркнул Рысь. - Вы, кстати, с Арминием где шлялись? Что-то я вас целый вечер не видел. - А, болтали с Теодульфом, - юноша засмеялся. - Помнишь, такой весь рыжий, губастый. - Молотобоец?! Конечно, помню. Он-то зачем здесь? - Будет ковать ограду. Вдова хочет нечто изящное - с цветами, узорами и прочим. - Теодульф… - задумчиво промолвил Юний. - Интересно, он еще не ушел? Эрнульф вскинулся: - Я посмотрю! - Посмотри, сделай милость. Если здесь, позови сюда. Рысь и сам еще не знал толком, зачем ему вдруг понадобился сельский кузнец. Только вот бегали в голове какие-то мысли, которые Юний после ухода Эрнульфа принялся старательно собирать в кучу. Итак, к вечеру на вилле появился еще один римский отряд, и остался на ночевку прежний, хотя Марк Эмилий, помнится, вовсе не собирался здесь ночевать. Интересно. Но еще интереснее другое - легионеры под предлогом заботы не выпустили с виллы Эрнульфа. Почему? Парень прав - непонятно. Какая-то странная забота, явно перерастающая в назойливость. А может, Верула просто решил использовать его, Рысь, в какой-то своей игре? Так сказал бы… Ага, дождешься от него, скажет.История государства и права зарубежных стран. Том первый
- Да будут благосклонны к тебе боги, - войдя, поздоровался Теодульф. Рыжий здоровяк выглядел сейчас солидно и важно, все ж таки - единственный в деревне кузнец, обзавидоваться! - Садись, садись, Тео! - вскакивая с ложа, обрадованно отозвался Рысь. - Выпей вина, сейчас велю принести. - Да поздновато уже. - Теодульф покачал головой. - Впрочем, вина - почему бы не выпить, тем более с таким бойцом, как ты, господин Юний. Можно и задержаться ради такого случая. - Вот-вот, задержись, - усмехнулся Рысь. - Эрнульф, составишь компанию? - Почему бы и нет? - юноша улыбнулся. - Пойду вниз, попрошу у экономки вина. Феликс сказал - берите, сколько хотите. - Он быстро вышел. Молодой кузнец важно кивнул: - Старший сын Кальвизия - неплохой человек, хоть и… Он замялся, сконфуженно покраснев. - Ты хотел сказать - хоть и римлянин? - засмеялся Рысь. - Говори, я не из обидчивых… и не совсем римлянин. - Я так и думал! - радостно вскричал Теодульф. - Мы, херуски, давно заметили, что ты не делаешь никакой разницы между чистым римлянином и кем-нибудь из деревенских. Это к твоей чести, Юний! Рысь улыбнулся: - Дело не в чести - в людях. Как сказал когда-то Эрнульф: не важно, какого ты рода, важно - что ты за человек. Примерно так. - Так учил Иисус Христос, - тихо промолвил кузнец. - К нам в деревню несколько лет назад частенько заходил проповедник из христиан. Добрый и сердечный был человек, многие над ним смеялись, а я - слушал. Жаль, его потом нашли растерзанным в Черном урочище. И чего он туда пошел? Знал ведь об оборотне, да о нем все знали. - Кстати, помнишь, ты спрашивал меня о медной руде? - вскинул глаза Юний. - Так вот, я отыскал ее как раз в Черном урочище. - Да, там есть гора, - кивнул Теодульф. - Раньше ходили слухи, что она вся из меди… Значит, не врали! - Вам бы надо озаботиться подтверждением собственности. - Юний поскреб затылок. - Шахту, что ли, побыстрее прорыть… - Но там же оборотни! - Оборотни? Позволь тебе о них рассказать! Поверил ли молодой кузнец рассказу или нет, по выражению его лица сказать было нельзя. Одно несомненно - парень крепко задумался и, похоже, спорил в душе с самим собой. - Так ты говоришь - это все специально? - Конечно! Сам-то подумай, а! - Так вот в чем причина… - задумчиво прошептал кузнец. - Значит, Эрлоин так и не отказался от своей затеи. - А ну-ка, друг мой. - Подвинувшись к собеседнику ближе, Юний положил руку ему на плечо. - Поведай-ка мне сейчас во всех подробностях: от какой это затеи так и не отказался Эрлоин? Что это была за затея? - Рассказать? Что ж… Но имей в виду - история очень запутанная. - Ничего-ничего, - подзадорил парня Рысь. - Тем интереснее слушать. Рассказанная молодым кузнецом история и впрямь оказалась весьма интересной и поучительной, к тому же - во многом объясняющей все события, произошедшие в последнее время в Черном урочище и ближайшей округе. Как выяснилось, еще лет пять тому назад хозяин постоялого двора Эрлоин насмерть рассорился со старостой деревни Хизульфом из-за урочища, всю территорию которого Эрлоин хотел забрать себе на основе римского права. Однако херуски, проживающие в деревне, больше чтили обычаи своих предков, в которые римляне благоразумно не вмешивались, предоставляя исправно платившим налоги селениям жить собственной жизнью. Хизульф был старостой, более того, жрецом и, конечно, никак не мог примириться с подобным посягательством на основы. Прав ли был трактирщик - даже формально, - из рассказа кузнеца понять было трудно, Юний так и не смог выяснить, имелись ли у Эрлоина хоть какие-то основания, подтверждавшие право собственности. Скорее всего, что нет, иначе к чему тогда было городить весь огород с лживыми «оборотнями», свистульками и прочим? - Так и не отсудил Эрлоин гору? - конкретизировал вопрос Юний.
Теодульф покачал головой: - Нет, не отсудил. Да куда там - в урочище уже и оборотни завелись, люди пропадать начали, так что ни Эрлоин, ни староста об этом споре и не вспоминали. Но друг с другом с тех пор не ладили. - Очень хорошо! - К изумлению кузнеца и пришедшего к середине рассказа Эрнульфа, Юний радостно потер руки. - Надеюсь, они еще не помирились? - Да куда там! Живут как кошка с собакой. Правда, в открытую никто из них никому не мешает. - Не вредит, стало быть? - Да, не вредит. - Жаль… А может, пора бы и начать? Теодульф непонимающе дернул плечами: - Как это - начать? - Да так… Если хочешь, я расскажу чуть позднее. - Юний лично разлил по кружкам вино. - Ой, патрон, - запоздало спохватился Эрнульф, - это ж я должен делать! - Не успел - так сиди уж, - хохотнул Рысь и, переведя взгляд на гостя, спросил: - Ты случайно не знаешь, что за девушка у вас здесь поет чужие песни? - Девушка? - Теодульф озадаченно почесал бороду. - Гм… Песни, говоришь, поет? А что значит - чужие? - Ну - не ваши и не римские, - пояснил Юний. - На чужом языке… Вот, примерно так…
За рекою за быстрою
Леса стоят дремучие… -
- Кажется, подъезжаем! - Марк Эмилий придержал коня и совсем по-мальчишески выпятил грудь, завидев у мокрых стен, окружающих постоялый двор, стройные ряды центурий. Сколько там их всего? Наверное, около когорты, может, чуть меньше. Да, поменьше, воинов - сотни четыре, два манипула. Трибуна что-то не видно, наверное, он вошел в дом или вообще препоручил это дело центурионам. И впрямь - чего тащиться самому в такую погоду? Прищурив глаза, Юний тоже пристально рассматривал легионеров. Это были новички, молодые безусые парни - основная поддержка узурпатора Максимина Фракийца. Да-а, вот уж не думал, не гадал убитый принцепс Александр, что поручил Фракийцу набрать в легионы молодежь на свою голову. Чем уж их привлек Максимин, дело десятое, вообще же император, желающий править долго и счастливо, никогда не должен доверять своим полководцам. Слишком уж велик у тех соблазн, командуя реальной силой, самим занять место цезаря. Злобная и развращенная молодежь - опасная сила, к тому же весьма глупая - ее может легко использовать любой честолюбивый авантюрист, как и поступил Максимин Фракиец, ныне Гай Юлий Вер Максимин Цезарь Август. - Аве, Марк! - завидев подъезжающих всадников, крикнул кто-то из воинов, как видно, старый знакомец Эмилия. - Что-то ты долго. Нам уж надоело мокнуть. - Сами видите - дороги раскисли, - спешиваясь, улыбнулся юнец. - Где старшие? - В доме. Сейчас сбегаю позову. - Нет, я доложу сам. Оттеснив приятеля плечом, Марк Эмилий обернулся, что-то приказал своим воинам и скрылся за распахнутыми воротами. Юний тоже спешился и вместе со своими спутниками направился было туда же - однако легионеры вдруг преградили ему путь, преградили по-настоящему - стеной щитов и тонкими остриями пилумов, злобными, как змеиное жало. - Велено ждать! - петушиным задиристым голоском прокричал какой-то парень. Тоже еще, командир выискался. Впрочем, ссориться зря не хотелось, да и не прорвать эту щитоносную стену втроем-вчетвером - себе дороже получится. - Ждать так ждать, - Рысь усмехнулся. - Подождем. Юнию очень не нравилось поведение легионеров, быстро перекрывших ему все пути к отступлению. Четко действовали, ничего не скажешь. Хотя, наверное, так и нужно. В их глазах Юний и его люди кто? Так, какие-то подозрительные незнакомцы, полуварвары, от которых еще неизвестно чего ждать. Так что все правильно, правильно… Дождь чуть приутих, и сквозь разрывы туч даже проглянуло солнце, показался и лазурный кусочек неба, вокруг которого золотились облака. Легионеры явно обрадовались сему обстоятельству - можно себе представить, как им надоел дождь. Кто-то поблагодарил богов, кое-кто выкрикнул какую-то шутку, тревожное ожидание вмиг сменилось весельем. Прикрывая глаза от солнца, Рысь посмотрел в небо и понял, что все эти воины радовались преждевременно - с востока, из-за реки, медленно и неудержимо наползала огромная синевато-черная туча. Словно ненасытное злобное чудище, она поглощала неосторожно приблизившие облака и, такое впечатление, собиралась проглотить солнце. - Да, будет еще дождить, - мрачно кивнул Эрнульф. - Ну и выдался же денек! Обернувшись к нему, Юний весело подмигнул и улыбнулся. И чего веселится? Эрнульф недоуменно передернул плечами и вдруг увидел, как из ворот постоялого двора вышли Марк Эмилий и какие-то воины - судя по серебристым доспехам с эмблемой в виде виноградной лозы - центурионы. Это были уже не юнцы, а опытные, закаленные в боях воины, завидев которых расслабившиеся было солдаты враз подтянулись, лающим хором приветствуя своих командиров. Один из центурионов - в позолоченном шлеме с пышным султаном из красных перьев - вальяжно подошел к Юнию: - Трибун Авл Домиций Верула шлет тебе свое приветствие, Юний по прозвищу Рысь. К сожалению, он не сможет прибыть лично, но заверяет, что обещанное тебе дело будет исполнено в точности. - Хорошо, - кивнул Рысь. - Пожалуй, мне давно пора нанести визит хозяину этой корчмы. - Нет, - центурион качнул перьями. - Сейчас мы едем к святилищу. - Ах вот так… - Там и пройдет вся церемония. Вели своим людям поторопиться. - Ох уж мне эти легионеры, - усаживаясь на коня, пробурчал Рысь. - Не могут без красивых изысков. В такой дождь лучше было бы решить все в корчме…
Святилище херусков - то, которое они называли «старым», - располагалось на высоком холме, обрывом спускавшемся к Рейну. Добираться пришлось долго, по бездорожью, где не только люди, нои лошади едва не тонули в грязи. Хорошо хоть пока не было дождя - но туча все наползала, и уже многие поглядывали на нее с неодобрением и страхом. На самой вершине холма рос старый дуб, кряжистый и толстый, на ветвях которого виднелись разноцветные ленточки, старое оружие и выбеленные ветром кости птиц и мелких животных. Похоже, это и было священное дерево херусков… Юний недоуменно осмотрелся - тогда какого лешего здесь делают римляне? Германцы не те люди, чтобы допускать чужаков в свои священные места. Германцы… Рысь заметил в нетерпении прохаживающегося у дуба хозяина постоялого двора Эрлоина и его людей - вислоусого толстяка Эвдальда и чернобородого Фредегара с жестоким лицом висельника и убийцы. Оба здесь, ага… Кто еще? А, кажется, почти никого! Да, к явному удивлению Рыси и его людей, вокруг священного дуба расположились лишь центурии римлян, а вот самих херусков, кроме трактирщика с доверенными людьми и еще нескольких слуг, похоже, больше и не было! Вот так дела… Ах да, об этом ведь мог заранее позаботиться Верула - чтоб не было лишних осложнений. Если так, то, надо признать, он достиг своей цели - Эрлоина и его приспешников можно легко схватить в любой момент, да и вообще им некуда деться: весь холм окружают легионеры. Но как уверенно держится трактирщик! Что же он, совсем идиот, не понимает, что фактически попал в засаду? Да, а где же девушка? Юний повертел головой - у самого дуба, за кустами, что-то темнело - деревянная клетка! Поня-а-атно… - Прошу вас всех подняться к дубу, - подойдя ближе, приказал центурион. Что ж, наконец-то… С улыбкой на устах Юний подошел к священному дереву и остановился перед небольшим помостом, на котором сидели какие-то люди, одетые по римскому обычаю - в плащи и туники, а какой-то седовласый старик - даже в тогу! Белую, с красной каймой. А не слишком ли парадно вырядился этот старый пень? Желчное лицо старика с кривым носом и маленьким бегающими глазками очень не понравилось Рыси. - Ишь, вылупился, словно сыч, - кивнув на лупоглазого соседа старика, шепнул Эрнульф. - Гляди, как бы зенки не выскочили. Вокруг перекатывался глухой шум - переговаривались легионеры, позвякивали амуниция и оружие. Выйдя на небольшую полянку перед дубом, на краю которой стоял со своими людьми Рысь, центурион поднял руку - и враз наступила тишина, лишь слышно было, как рядом, в лесу, гулко куковала кукушка. - Римские граждане! - выкрикнул сотник. - Вы присутствуете сейчас на суде принцепса, делегировавшего свои полномочия уважаемым судьям - Титу Нумерию Гавлу… - поднявшись, кривоносый старик кивнул седовласой башкой… - и Децию Публию Мусу, - на этот раз поднялся пучеглазый. - Благородным, известным своей честностью людям из славного города Вангионы. «Ах, вот оно что! - подумал Юний. - Так эти двое из Вангион. То-то я их не знаю». - Ну, однако, и рожи, - на ухо шепнул Эрнульф. - Я б таким не то что судить, я б им коров пасти не доверил. - Ну, для суда над Эрлоином и его шайкой как раз такие и требуются, - обернувшись, тихо рассмеялся Рысь. Эрнульф в ответ хмыкнул: - Ну, разве что… - Пусть судьей будет Деций Публий Мус. - Принеся присягу новому императору, пучеглазый хриплым, но громким, голосом принялся зачитывать «формулу». - Девица именем Вента Лукреция, вольноотпущенница ветерана Лукреция Сегинда - ныне давно умершего - совершила предательство, приведя на территорию имперского лимеса врагов - диких разбойников алеманов, о чем свидетельствуют уважаемые и славные жители деревни Гретарк - Эрлоин, трактирщик, свободнорожденный Фредегар, охотник, вольноотпущенник означенного Эрлоина Эвдальд, а также слуги: Алагис, Видульф, Сармаген и прочие, всего числом шестнадцать… Прошу привести обвиняемую. Двое воинов выволокли из клетки девчонку и, грубо подтащив к дубу, швырнули на землю. Правда, по знаку судьи тут же подняли подсудимую на ноги, и та дерзко окинула судей презрительным взглядом синих глаз. Уже отросшие пепельно-серые волосы девушки намокли и приобрели цвет потемневшего от времени серебра, дырявая мешковатая туника из грубой ткани была явно велика и сползала с плеча. Тем не менее Вента держалась словно принцесса - так гордо и независимо, что можно было только удивляться самообладанию этой девушки. А может, она просто хорошо знала, чем все закончится? Может, люди Верулы шепнули ей? Может быть… Ну, что ж, посмотрим комедию дальше. - Сдайте оружие, - подойдя сзади, требовательно прошептал Марк Эмилий. - Совсем забыл… - Отдайте, - тихо приказал своим людям Юний, с легкостью отдавая собственный меч. Еще бы, спрятанный в рукаве туники кинжал ничуть не уступал гладиусу ни длиной, ни заточкой. - Вызывается свидетель Эрлоин, трактирщик, - оторвавшись от свитка, произнес судья. Эрлоин тут же подбежал к дубу, словно только того и ждал, и подобострастно поклонился. - Я сам видел, как означенная девица, обманом втеревшись в доверие к старосте Хизульфу, по ночам жгла костры, указывая путь алеманам. - Ты прекрасно знаешь, кто разжигал сигнальные костры! - с вызовом выкрикнула Вента. - Помолчи, девица, тебя сейчас не спрашивают, - сурово осадил пучеглазый. - Продолжай, уважаемый Эрлоин. - Так вот, я и говорю, - трактирщик почмокал губами. - Она, эта сучка, позвала разбойников из-за реки… - А ты можешь без оскорблений, а? - насмешливо перебила Вента. - Ты, старый проститут из вшивого лупанария! - Что?! - Трактирщика аж перекосило от ненависти, и он беззвучно открывал рот, словно вытащенная на берег рыба. - Ах, ты… Ах, ты… - Молодец, девчонка! - одобрительно шепнул Эрнульф. - Так его! - Если ты еще раз помешаешь процессу, я велю завязать тебе рот! - громко предупредил Венту судья и перевел взгляд на возмущенного свидетеля. - Уважаемый Эрлоин, это оскорбление ты можешь изложить частным деликтом - суд обязательно его рассмотрит, законами Рима за это предусмотрен весьма солидный штраф. - Ух, гадина… - В таком случае я тоже подам частный иск, - не моргнув глазом, сообщила девушка. - Он ведь тоже меня оскорбил, причем первый. - Что ж, - согласно кивнул лупоглазый. - Указом цезаря Каракаллы, все вы - римские граждане и имеете право на скорый и справедливый суд. Итак, что ты еще можешь показать по этому делу, уважаемый Эрлоин? - Еще вот что… Она, эта подлая девка… - Сам ты подлый! - Завяжите ей рот! Вот так… Продолжай. - Так вот, эта подлая девка, окромя всего прочего, подло убила моего слугу Видаильва, который случайно увидел, как она встречала алеманов на берегу. А также эта змея застрелила из лука другого моего слугу, несчастного Гардроарда, - он тоже мог бы про нее много чего рассказать. Ничего, то, что она предательница, знают и могут подтвердить многие, всех не убьешь! - Хорошо, - пучеглазый кивнул. - Выслушаем и других свидетелей. Юнию давно уже стало неинтересно слушать всю эту чушь, которую здесь несли. Честно говоря, если б он выступал сейчас в роли защитника Венты - каждое слово лжесвидетелей можно было бы легко оспорить, да еще и привлечь к ответственности их самих. Рысь прекрасно понимал, для чего вся эта комедия - девчонку хитро забирали под юрисдикцию римского суда, наверняка ее увезут с собой, а уж там… Нет, несмотря ни на что, Верула все ж таки показывал себя молодцом! Это ж надо - как ловко придумал. Суд! И этим дурачкам - трактирщику с его присными - вовек ни к чему не придраться. Все строго по закону! Приговор, конечно, будет суровым - для зрителей, а потом потихоньку девчонку, как Домиций и обещал, отпустят, а приговор аннулируют. Всего-то и дел! Юний посмотрел в небо, на огромную тучу, уже закрывшую полнеба. Черная, словно от злобы, она неудержимо пожирала солнечные лучики и облака, пухла от сожранного, как жирная пиявка от крови, по краям ее полыхали мелкие синие молнии. Похоже, тут одним дождем не отделаешься, наверняка будет гроза. Первая в эту весну. Что там говорила подсудимая, судья откровенно не слушал, лишь махнул рукой да приказал отвести девчонку к дубу - с той стороны, где начинался обрыв, под которым бушевала река. Сделав пару шагов, Юний осторожно приблизился к кромке берега, глянул вниз - да, страшновато. - По этому делу судьей пусть будет Тит Нумерий Гавл, - пронзительным скрипучим голосом зачитал крючконосый старик. - Я то есть. Истец - делегировавший мне полномочия Авл Домиций Верула, трибун и доверенное лицо нашего принцепса, Гая Юлия Вера Максимина Цезаря Августа, - имя нового императора судья произнес без запинки. - Ответчик - Ант Юний Рысь, юрист из Августы Треверов, обвиняемый в оскорблении величия цезаря! Это еще что?! Эрлоин-трактирщикЗачем понадобилось Веруле еще и это? И как гнусно осклабился Эрлоинтрактирщик! Обвинение в оскорблении величия принцепса - страшное дело, приговор по которому почти всегда один - смерть. Интересно, какие конкретно обвинения будут предъявлены? Заговор с целью свержения императора? Хм… Доказать трудновато. Тогда что еще? Непризнание культа цезаря? Покушение на его жизнь или на жизнь его чиновников? А вот это, последнее… Рысь нахмурился, увидев, как к судье подошел небольшого росточка человек - кругленький, лысый, с большими оттопыренными ушами и редкими усиками. Та самая «крыса» из канцелярии легиона «Августы», как бишь его? Папирий, кажется… - Уважаемый свидетель, Авл Папирий Мус, имеет слово, - осклабился судья. Папирий усмехнулся, впрочем, тут же сделал серьезное лицо и, важно поклонившись собравшимся, начал противным скрипучим голосом… Юний внимательно вслушивался в каждое слово свидетеля. О, боги! Что тот нес! Оказывается, Ант Юний Рысь, юрист, неоднократно приходил к Папирию и с угрозами вымогал у того важные документы. А затем как-то подкараулил ночью и чуть было не убил, хорошо, ему, Папирию, удалось убежать. - Кроме меня, это могут подтвердить и часовые, и многие другие воины легиона, частенько видевшие у моей приемной этого убийцу! - Интендант с возмущением указал на Рысь. - Слава богам, покушение на мою жизнь не удалось! - Да, не удалось, - хмуро кивнул судья. - Но не удалось по не зависящим от нападавшего обстоятельствам - благодаря отважности и ловкости уважаемого свидетеля, чуть было не ставшего его потерпевшим, вернее, просто трупом. Папирий порозовел от похвалы, а Юний лишь мысленно присвистнул - ничего не скажешь, ловко! Поди докажи обратное! - А теперь слово предоставляется уважаемому Эрлоину из Гретарка, - поощрительно улыбнувшись трактирщику, провозгласил судья. - Протестую! - тут же выкрикнул Рысь. - Эрлоин, как известно, проживает в деревне, а деревенские жители не имеют гражданских прав! - Верно, - судья нехорошо улыбнулся. - Только вот какое дело. Эта деревушка, Гретарк, приписана к славному городу Могонциаку то есть, относится к городской округе, а следовательно, и все ее жители имеют права римских граждан. Протест отводится! - Уважаемый судья и все собравшиеся, - мешая латинские слова с германскими, гулко произнес трактирщик. - Хочу поведать вам об измене! Этот господин, - он зло кивнул на Юния, - вместе с подсудимой девицей привел на нашу землю гнусные шайки алеманов, с которыми неоднократно сносился посредством записок, передаваемых на тот берег моим верным слугой Фредегаром. Преступник и не догадывался, что этого слугу подставил ему я! - Свидетель Фредегар! Фредегар, осклабясь, подтвердил все. А потом выступали еще какие-то деревенские парни, разом обвинявшие Рысь в «разбитии статуи цезаря Максимина» и еще в каких-то гнусных деяниях, вроде колдовства и прочего тому подобного. - Хочу знать, где именно находилась помянутая статуя?! - защищаясь, выкрикнул Юний. Правда, его никто не слушал. Полностью игнорировали, даже, можно сказать, затыкали рот, так что направленность судилища не вызвала бы никаких сомнений и у менее умного человека, нежели молодой юрист. Ясно! Говорить ему не дадут, хотя все обвинения, в принципе, можно отвести, нужно лишь только время… Приговор? Ого! Уже объявляют приговор! А как же право на апелляцию?! Судья словно бы не слышал… Смерть! Ну, конечно, что еще может быть по делу об оскорблении величия?! Смерть… Юнию - по приговору суда принцепса, его слугам и Венте - как германцам - по воле местного суда, который, оказывается, уже прошел чуть раньше… А воины уже хватают, ломают руки - его, Юния, должны сейчас обезглавить, Венту - распять, остальных - утопить, сбросив с обрыва на каменистое дно. Вот какой-то огромный ухмыляющийся детина с длинным мечом в руках - палач. Все кругом орут: - Слава цезарю, слава! Кинулись… Ага, не так-то все просто… Юний выхватил кинжал. Увидев, как его товарищей потащили к обрыву, бросился следом… Нет, еще рано - рвануть за собой Венту… Вот так… А это кто на пути? Странная фигура в украшенном птичьими черепами балахоне. Наверное, старый жрец, о котором рассказывали… Прочь с дороги, старик! - Куда ты меня тащишь? - кричала Вента. - Не бойся, - отбиваясь от наседавших левой рукой, на бегу улыбался Рысь. Добежав до края обрыва, он крикнул своим: - За мной! Не забудьте Флакса… И с разбега бросился вниз, увлекая за собою девчонку… Столкнув оробевшего Флакса, бросились следом Армний с Эрнульфом. Как здорово вот так лететь! Захватывает дух! Высотища! - Куда они? Куда? - бегая по краю обрыва, вопил трактирщик Эрлоин. - Ведь там же камни! Впрочем, они-то нам и нужны…
Глава 11 Апрель 235 г. Правый берег Рейна Скитальцы свободных дорог
…их нравы были дики, и они отличались чрезвычайной отвагой. Они не боялись смерти…И грянул гром! Так, что заложило уши. Впрочем, ни Юнию, ни его клиентам, ни Венте сейчас было не до грозы - они падали с огромной высоты, и Рысь молил богов - лишь бы люди Хизульфа успели убрать камни. Если не успели, то ничего уже нельзя сделать… Лишь бы успели, лишь бы успели, лишь бы… Ухх! Подняв тучи брызг, Юний с головой ушел в воду… За ним с визгом ухнула Вента… Эрнульф, Арминий, Флакс. Убрали! Молодцы, успели, все-таки вытащили - не зря Рысь так долго беседовал вчера с деревенским кузнецом Теодульфом, не зря послал к старосте Илмара Два Меча. Не зря! Словно предчувствовал что-то, не доверяя Веруле. Если бы Рысь был один, может быть, он и не придал бы значения своим опасениям. Но Юний отвечал за других - а это было совсем другое дело. - Уфф! - отфыркиваясь, Рысь вынырнул на поверхность и с удовлетворением увидел, как по сторонам показались головы остальных. Опустил руку к бедру… кинжала не было. Наверное, выронил, когда разрезал веревки, стягивающие руки Венты. Все эти мысли молнией пронеслись в голове молодого юриста, а потом… потом думать стало некогда, ибо туча наконец разразилась грозным всесокрушающим ливнем! Потемневшие волны Рейна вспенились брызгами, поднялась буря, и синие молнии несколько раз ударили в священный дуб, сея панику в рядах собравшихся воинов. Поднявшаяся волна накрыла беглецов с головой, холодные потоки дождя молотили с такой силой, что было непонятно - где река, а где воздух. И так же непонятно было - куда теперь плыть? - Флакса! - Юний повернул голову к Эрнульфу. - Держите Флакса! - Держим! - перекрикивая шум ливня, улыбнулся юноша. - Эта девчонка хорошо плавает! Юний не расслышал, потому что вновь громыхнул гром, и молния ударила где-то рядом - хорошо, что не в воду, иначе б весь этот побег оказался бы ненужным и тщетным. Рысь замотал головой, чувствуя, как течение неудержимо относит их на середину реки. Он осознавал - вряд ли хоть кто-нибудь из них способен добраться до того берега. А к ближайшему берегу не пускало течение… Где же лодки? Они ведь обязательно должны быть, обязательно… - Э-гей! - словно в ответ на мысли Юния вдруг послышался крик, кажется, совсем рядом. Ну да, вот и лодки! На носу одной из них Рысь увидал Илмара Два Меча. Он и кричал. - Эгей! Эге-гей! И снова громыхнуло, и порыв ветра едва не опрокинул лодку… и он же принес прямо к ней быстро теряющих силы беглецов - Венту, толстяка Арминия, захлебывающегося Флакса. Слава богам, хоть эти уже в безопасности. Юний оглянулся на Эрнульфа - и не увидел. Нырнул, отгоняя страх… Вода в реке была холодной, впрочем, Рысь уже привык к ней, и на глубине ему показалось куда теплей, чем на поверхности, под тугими струями ливня. Где же Эрнульф? Ага… Юний подхватил юношу почти у самого дна. Хорошо, их вынесло к отмели, иначе вряд ли и Рысь смог бы осилить темно-зеленую толщу рейнских вод. А так… Помогли боги! Схватив парня за волосы, Юний проворно заработал ногами и правой рукой, чувствуя, что еще немного, и он не выдержит. Легкие казались спущенными мешками, а сердце было готово вот-вот выскочить из груди… Воздуха! Воздуха! Хоть немного, хоть глоток… Небо над рекой вновь пронзила синяя вспышка, что-то затрещало совсем рядом, и Юний наконец вынырнул, прижимая к груди Эрнульфа. - Дыши, парень! Дыши! А дышит ли он? Не разглядеть. А что, если зажать нос? О, боги! Лодка… Где же она? Ушла к тому берегу? Ну да, во-он, еле видно… нет, уже не видать. - Э-эй! - что есть силы закричал Рысь. - Э-эй! Мы здесь, здесь… Вернитесь. Слабеющий крик его утонул в грохоте первой апрельской грозы. Что же делать? Оглядевшись, Юний уцепился за проплывавшую мимо корягу, подтащил Эрнульфа… и тут вдруг увидел черный силуэт челна. - Эгей! - Рысь замахал руками и улыбнулся, увидев, как челн, не обращая внимания на дождь, грохот и молнии, повернул к ним. Эх, как его кидануло волной - прямо на корягу, Юний едва успел нырнуть, увлекая за собою Эрнульфа. А вот вынырнуть уже оказалось куда труднее… Рысь рванул на поверхность из последних сил… Вот, кажется, черное днище челна. Здесь, прямо над головой… И чьи-то руки… Миг - и оба беглеца оказались в челне! Сначала Эрнульф, потом - Юний. - Парню, кажется, плохо, - крикнул спасителям Рысь… и удивленно хлопнул ресницами, узнав в одном из парней слугу или доверенное лицо Венты, с кем когда-то едва не пришлось столкнуться. Впрочем, что же тут удивительного? Кому же еще спасать свою хозяйку и покровительницу? Как же зовут этого парня? Или это не тот? Ну да, как же - не тот? Тощий, темно-русый, светлоглазый… Как же его? А, Адоберт! Точно, Адоберт… - Мы плывем к тому берегу? - с удовольствием увидев, как дрогнули закрытые веки Эрнульфа, осведомился Юний. - Да, - кивнул Адоберт. - И если не хочешь, чтоб мы перевернулись, садись за весло - Виндунгу, гребцу, повредило руку. Получив весло, Рысь заработал им так, что, казалось, челн должен был полететь над водой быстрокрылой птицей - соколом, беркутом, орлом или уж, по крайней мере, чайкой. Однако противоположный берег все никак не хотел приближаться, даже не виден был в потоке дождя и синих вспышках молний. И как, интересно, определяет направление Адоберт, или кто у них тут главный… - Давай, римлянин! - одобрительно вскричал юноша. - Хорошо гребешь! «Римлянин»? Ага, видать, узнал… Что ж, все вопросы можно будет задать и потом, сейчас уж точно - не время. Кажется, ветер стал слабеть, и волны уже были не такими большими, и серая пелена дождя - не такой непроглядной. Молнии уже не били над головою, и громовые раскаты слышались где-то вдали - похоже, гроза уходила. Ну, конечно же, уходила! Юний возблагодарил богов - Юпитера, Юнону, Световита, - когда сквозь сырую мглу вдруг проскользнул маленький узенький лучик, вмиг высветив среди серых волн веселую золотую дорожку, такую яркую, что было больно смотреть. - Боги милостивы к нам, римлянин! - работая веслом, захохотал Адоберт. - Смотри! Он кивнул… Да мог бы и не кивать, Рысь и сам уже увидел, как над рекою заголубело небо, а чуть дальше, над излучиной, встала разноцветная, исходящая паром радуга. - Славно! - улыбнулся Юний и оглянулся к Эрнульфу. - Эй, парень, как ты? Эрнульф лишь покачал головой. Хорошо хоть - жив. Могло быть и хуже. - Да, вовремя вы убрали со дна камни, - поблагодарил Адоберта Рысь. - Я думал, не успеете - слишком уж рано мы выехали к святилищу. - Благодари Илмара Два Меча, римлянин, - с усмешкой отозвался парень. - Это он погнал нас туда еще ночью, не стал дожидаться утра. Кстати, ты откуда его знаешь? - Сражались когда-то друг с другом, - расхохотался Юний. - Я смотрю, ты тут со всеми сражался… Гроза закончилась так же внезапно, как и началась, и вот уже в голубом небе вовсю засверкало солнце. Откуда-то появились птицы, ветер почти совсем утих, впереди, на плесе, заиграла рыба. Замедляя ход, челн чуть заворотил и мягко ткнулся боком в низенькие мостки. - Приехали, - вылезая, хохотнул Адоберт. - Кинь-ка вон ту веревку, римлянин! Привязав челнок, юноша помог выбраться на мостки Эрнульфу и, что-то быстро сказав напарникам - еще двум парням, - скрылся в ольховых зарослях, тянувшихся до самой излучины. «Как у нас, - посмотрев на ольху, с легкой грустью подумал вдруг Рысь. - Ольха, челны, плес… И река - широченная, словно море». Нырнув в кусты, Юний выбрался на узенькую тропинку, ведущую через холм к синеющему вдалеке лесу. Впереди виднелись Адоберт с Эрнульфом, а сзади, коротко переговариваясь, шагали парни с челна. По обеим сторонам тропинки зеленела молодая трава, еще не столь высокая, но уже густая - вполне можно было бы выгнать на выпас коров, да они и паслись на вершине холма под присмотром двух пастушков. Средь яркой зелени виднелась желтая мохнатая мать-и-мачеха, а кое-где уже пошли и одуванчики - да, совсем скоро придет настоящее лето. Впрочем, очень может быть, будут еще и нудные проливные дожди, и холодный ветер, и даже, может быть, выпадет снег, который почти сразу растает. Всякое случается - на все воля богов. Не доходя до леса, тропинка раздваивалась, и видно было, как Адоберт с идущим следом за ним Эрнульфом свернули влево и прямо по траве пошли к белоствольной березовой рощице… Юний, подумав, тоже направился к ним. - Пей, римлянин! - Адоберт протянул Рыси туес из коры, наполненный вкуснейшим березовым соком. - Небось никогда такого и не пил раньше? - Ну да, как же, - напившись, Юний вытер губы ладонью. - Нашел, чем удивить - березовицей. В наших местах ее знаешь сколько? - Это в Риме-то? Или, может, в Могонциаке? - насмешливо прищурился парень. Юркий, проворный, тощий, с длинными темно-русыми волосами вокруг узкого лица, он чем-то напоминал хищную камышовую кошку. Напряжен был, словно стрела. - Остынь, мальчик, - засмеялся Рысь. - И не называй меня римлянином. Знаешь, я родом из очень далекой отсюда земли. Куда мы идем? В деревню? - Увидишь! Давай шагай. Подобный тон очень не нравился Юнию, и он уже подумывал, как бы пообиднее проучить мальчишку, как вдруг впереди, за деревьями, вдруг послышалась песня:Аппиан. Римская история
За рекою за быстрою
Леса стоят дремучие,
Огни горят великие…
Вокруг огней скамьи стоят,
Скамьи стоят дубовые,
На тех скамьях добры молодцы,
Добры молодцы, красны девицы…
Катилось, валилось Одонье ржи, Погодя маленько - Скирд овса. Кому мы спели, Тому добро, Кому вынется, Тому сбудется, Не минуется, Слава! Но и это - на том же языке. Юний улыбнулся сквозь сон - он теперь знал, кто пел эти песни. Утро выдалось солнечным, ярким, да и хватит уже дождей, и так налило водищи - не просохли стежки-дорожки, да просохли поля, этак солнышка бы чуть - и пахать, сеять. То ли гостей, то ли пленников утром выпустили на улицу, даже позволили пройтись по деревне, размяться, правда, всем вместе и в сопровождении стражей, вооруженных скрамасаксами устрашающей величины. Стражи эти были столь юны и сопленосы, что Юний, чисто в отвлеченном плане подумав, как легко было бы сейчас открутить им головенки, устыдился собственных мыслей. Ну, не воевать же с детьми. Перекинувшись парой слов с Эрнульфом - тот выглядел вполне отдохнувшим, - Рысь внимательно осмотрел случившуюся на пути кузницу на окраине деревни, у ручья. Частокол, как выяснилось, окружал лишь несколько домов, остальные стояли вольно - как хотели. Постукивая молотами, кузнец и его помощники ковали лемех для плуга. Хорошие оказались у германцев плуги, с колесами, не хуже, а пожалуй, и куда лучше римских приспособленные для тяжелых почв. Вот вам и варвары, вот вам и Тацит! Вымывшись в ручье, Юний с Эрнульфом и Арминием - Флакс, пожаловавшись на боли в спине, направился обратно к дому старосты - прошли чуть дальше, к дороге и желтому от одуванчиков лугу. Стражи неотступно следовали за ними. Юний специально встал спиной к солнцу, прищурил глаза и различил таящиеся за кустами тени. Ну да - вот она, настоящая стража, а эти дети просто так, для проверки. Начнут их убивать гостюшки, значит, и в самом деле худое задумали. Ловко придумано. Правда, слишком цинично. Рысь усмехнулся и, подозвав своих спутников, зашагал обратно в деревню. У кузницы их поджидал Илмар Два Меча в компании Флакса, а невдалеке, на склоне холма, маячила фигура старосты. Тот быстро подозвал к себе воинов, причем всех сразу, как явную, сопленосую стражу, так и тайную. - Уходим, - резко бросил Илмар. - В соседнюю деревню из-за реки неожиданно нагрянули римляне. Убили всех, и очень жестоко. Хильдегавд опасается самосуда. - Что ж, - невесело усмехнулся Юний. - Опять придется все делать самим. Однако - тем слаще слава. - Лошади ждут в роще. - Спасибо старосте. Интересно, а его приемная дочка не придет с нами проститься? - Вента? Нет, - покачал головой Илмар. - Она с воинами - устроили засаду в овраге. Мало ли, вдруг римляне придут сюда. - А ты что же не пошел с ними? - Я прибыл из-за реки, как и мы все, - хмуро отозвался германец. - А это значит - почти предатели. По крайней мере, именно так здесь думают обычные люди. - А Адоберт? Вента? Они ведь тоже частенько переправлялись за речку! - Они из этого рода, а мы - чужаки. Кто же будет верить чужим? - О, боги, - Юний сокрушенно покачал головой. - Как мне надоели эти тупые варварские обычаи! Поистине, германцы поступают именно так, как нужно римлянам, действующим по пословице «divido et impere» - «разделяй и властвуй». В каждой деревухе даже ближайших соседей считают чужаками, не доверяют им, более того - нападают! Нет, никогда, никогда варварству не победить Рим! Он падет сам, сгнивший изнутри, - варвары могут лишь чуть подтолкнуть его, ведь даже от слабого толчка рушатся с виду крепкие, но прогнившие стены.
И что делать теперь? Куда податься новоявленным скитальцам свободных дорог? Рысь отлично разбирался в двух вещах - войне и законах. Законов здесь не было, значит, оставалась война. Продать себя подороже какой-нибудь нуждающейся в защите деревне или купцам - пожалуй, это единственное, что оставалось делать. Нужно было только их найти - купцов или деревню. В конце концов, и сам он, Ант Юний Рысь - Рысь из Трех Галлий, - владел оружием так, как умели немногие, да и насчет Илмара Два Меча в этом смысле тоже можно было не волноваться. Лишь бы не предал - кто знает, какие мысли бродят сейчас в голове беглого димахера? Ну, это вполне объяснимый риск, всякое может случиться. Что же касается остальных, то старина Флакс, естественно, был никакой не боец, а Эрнульф с Арминием больше брали энтузиазмом, нежели умением. - Эй, Арминий, Эрнульф! Выше головы! - оглянувшись, подбодрил Юний. - У нас есть все: неглупые мозги, привычные к оружию руки, даже лошади! Что еще нужно, чтобы достойно выполнить дело? - О каком деле ты толкуешь, мой господин? - с тяжелым вздохом поинтересовался Флакс. - Неужто недостаточно того, что мы просто спаслись? - Нет, старина, - Юний с усмешкой покачал головой. - Мы должны отыскать Виниция… и Тварра! - А когда отыщем, вернемся в одну из Германий? - в дребезжащем голосе старика прозвучала надежда. - Обязательно вернемся, - улыбнулся Рысь. - Только для начала - тайно. Видишь ли, Флакс, нам ведь нужно оправдаться в глазах власти - ведь пока мы считаемся преступниками! - Ах да, - старый вольноотпущенник опустил глаза, - как же я мог это забыть? Как же? О да помогут нам боги. Юний пожалел старика - уж конечно, лучше было бы его куда-нибудь пристроить. Только вот куда? Некуда, и ничего не поделаешь, придется тащить за собой. Идущий впереди Илмар Два Меча обернулся, поджидая спутников, нарочно придержал за локоть Рысь и, когда остальные ушли вперед, тихим голосом предложил бросить Флакса. - Ты и сам понимаешь, что этот старик - лишняя обуза, - Илмар высказывал именно те мысли, которые старательно гнал от себя Юний. - С ним надо расстаться, и как можно быстрей. По крайней мере, сейчас для этого вполне подходящий момент - берем лошадей и едем, а старик пусть как знает. Надеюсь, в деревне его не обидят. - Может быть, ты и прав, - согласно кивнул Рысь. - Только вот твое предложение идет в полный разрез с одним важным для меня принципом - omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай. Флакс - мой вольноотпущенник и клиент, даже по закону я обязан оказывать ему всяческое покровительство. - Плюнь на законы - их здесь нет! - Не могу - я же все-таки юрист. - А по-моему, ты больше похож на бывшего гладиатора-авантюриста! Оба расхохотались. Но по сути предложение Илмара было вполне разумным, и если б можно было что-то придумать для Флакса… Да еще бы такое, чтоб не обидеть старика… - А вот и лошади! - услыхав за деревьями ржание, воскликнул германец. - Староста Хильдегавд проявляет прямо-таки неописуемую щедрость. - Да, лошади стоят немало, - согласился Рысь. - Особенно здесь. С чего бы это Хильдегавд такой щедрый? Пытается отблагодарить за то, что мы спасли его приемную дочку? - Не думаю. - Илмар Два Меча задумчиво мотнул головой. - Вернее, полагаю, что староста так щедр не только поэтому. Наверняка ему что-то от нас надо… - Почему ж не сказал сразу? - Не знаю. Может, захотел еще раз нас проверить? Березовая рощица вольготно раскинулась на вершине пологого холма, поросшего высокой травою. Слева, за кустами орешника и ольхою, блестела река, справа начинался смешанный лес, тянувшийся далеко-далеко, до самого горизонта - сосны, сероствольные угрюмые осины, сумрачный можжевельник, ели. - Что-то вы долго, - завидев путников, из-за берез вышла Вента. Юнию показалось, что девушка выглядела немного странно - варварская бобровая куртка, поверх короткая мужская туника, узкие римские штаны до колен, мягкие башмаки из лошадиной кожи. На поясе болтался скрамасакс, пепельные серебристые волосы стягивал узенький золотой обруч, синие глаза смотрели прямо - казалось, насмешливо и вместе с тем с какой-то едва уловимой грустью. - Рад, что ты пришла попрощаться, - на родном языке промолвил Юний. - Я тоже… - Девчонка вдруг вспыхнула, покраснела до самых волос и тут же быстренько отвернулась, буркнув что-то по поводу поручения старосты. - Ага! - Илмар Два Меча подмигнул Рыси. - Я же говорил, что Хильдегавд не просто так дарит нам лошадей. - А кто сказал, что он вам их дарит? - обернулась Вента. - Вы взяли их на время и, когда выполните свое дело, вернете. Илмар закашлялся, удивился и Юний, настолько, что даже спросил, с чего бы это старосте им так доверять? - Я поручилась за те… за вас, - опустив глаза, тихо пояснила девушка - она так и говорила на языке словен. - Мы с тобой - одного племени, поклянись же нашими богами, что не обманешь! - Клянусь! - Юний взял Венту за плечи и посмотрел прямо в глаза. - Клянусь Световитом, Перуном, Хорсом! Пусть поразит меня их гнев, если… - Я верю тебе, - опустив глаза, прошептала девушка. - Почему-то верю… Юнию вдруг захотелось крепко обнять ее, приласкать, поцеловать в губы… каким-то внутренним чутьем он вдруг почувствовал, что и Вента желает того же… Но они оба не могли сейчас отдаться желаниям - вокруг были люди. - Ты говорила о каком-то поручении, - вернувшись от лошадей, напомнил Илмар. - Староста Хильдегавд хочет, чтоб вы присматривали за его землями. - Однако! - германец присвистнул. - У нас ведь вообще-то есть и свои дела. Вента улыбнулась: - Это вас не очень обяжет, ведь вы будете обретаться рядом и всегдасможете предупредить, если вдруг в округе появятся чужие воины. Неважно кто - римляне или алеманы. - С чего ты взяла, что мы будем рядом? - удивился Илмар. - А куда же вы денетесь? - Девушка громко расхохоталась. - Именно здесь ошиваются совершившие набег шайки - пока они хотят получить за пленников выкуп, но, боюсь, скоро начнут их убивать. - Убивать? - напряженно переспросил Юний. - Зачем? - Римляне вторглись в свободные земли, лежащие вверх по реке, - перестав смеяться, серьезно сообщила Вента. - Они не берут пленных и не знают жалости, а все вокруг предают огню и мечу. Уже сожжено множество деревень, и никто не знает, куда легионы пойдут теперь - на восток, в глубь Пограничья, или сюда - к югу. - Да, - усмехнулся Юний. - Не очень-то приятная перспектива для германцев. Что ж - это всего лишь возмездие, не нужно было нападать самим! Услыхав такие слова, девушка презрительно скривилась. - Я думала - ты умнее, - тихо произнесла она. - Подумай сам, осмелились бы мелкие шайки вторгаться в имперские лимесы, если б их туда не звали? - Так ты считаешь… - Предатели есть не только среди германцев. Эрлоин не действовал сам по себе, кто-то другой, сильный и властный, отдавал ему приказы… Рысь согласно кивнул. Он уже хорошо себе представлял - кто этот другой! Но доказательства, доказательства! - Вента, а ты согласилась бы выступить свидетельницей на суде? - Вот еще! - Девушка фыркнула. - Разве можно найти управу в суде на богатого и влиятельного человека? Ведь законы писаны для них… вернее - не писаны.
- А вот тут ты не права, - сверкнув глазами, резко перебил Рысь. - В суде можно добиться многого, главное - хотеть этого. Даже принцепс побаивается открыто нарушать законы. Есть сенат, есть и много других влиятельных и богатых вельмож, поверь мне, далеко не все они бесчестные негодяи, хотя, конечно, встречаются и такие. Однако большинство нобилей любят свою родину и резко выступят против того, кто будет нарушать ее законы, хотя бы это был и сам цезарь! Кричать - «в суде правды нет!» - может каждый идиот, кричать и обвинять других всегда очень легко, куда труднее добиваться этой самой правды. А ее ведь вполне можно добиться, было бы только желание и настойчивость. И я уверен, именно поэтому даже самые закоренелые негодяи трепещут перед законом - dura lex - sed lex - «закон суров, но это закон»! - И много ты знаешь тех, кто добился правды? - скептически ухмыльнулась Вента. - Много, - Юний неожиданно улыбнулся. - Я сам помогал таким! - За плату! - За вознаграждение! Но, поверьте, с совсем уж откровенных бедняков я не брал ни асса. - Верю, верю. И чего ты так разошелся, Юний? - Сам не знаю. - Рысь пристально посмотрел на притихшую девушку. - Скажи-ка, а откуда ты знаешь о связях алеманов с Эрлоином… и с тем, кто повыше? - Про того, кто повыше, я сама догадалась, остальное рассказал Хизульф. - А не слишком ли он рискует, оставшись в деревне? - Нет, - девушка качнула головой, - в Гретарке ненавидят Эрлоина. Он жестокий ростовщик. - Ростовщик? - удивился Юний. - Не знал. - Ладно, хватит болтать, - подойдя, засмеялся Илмар Два Меча. - Что велел передать Хильдегавд? Как оказалось, Хильдегавд предусмотрел многое. Рысь и его люди, в случае обнаружения грозящей жителям деревни опасности, должны были предупредить кого-нибудь из пастухов, что пасли стада на дальних лугах, и Вента подробнейшим образом - с ориентирами - объяснила, где именно находятся луга, стада и пастушьи хижины. - Хижины - это хорошо, - потянулся Юний и вдруг громко позвал Флакса. - Да, господин? - Выйдя из-за деревьев, старый вольноотпущенник поклонился. - Опять ты называешь меня господином? - попенял Рысь. - Впрочем, ладно. Флакс, ты умеешь пасти коров, овец или коз? - Умею, господин, - с достоинством кивнул слуга. - Я долгое время был рабом на вилле. - Вот и отлично. - Юний потер руки и лукаво взглянул на Венту. - Вот вам еще один пастух, в пару к кому-нибудь. - Тебе не нужны люди? - удивилась девчонка. - Нужны. Но именно там, на пастбище, от Флакса будет гораздо больше пользы. Ты как, старина, согласен? - Согласен, мой… патрон. На морщинистом лице старика читалось плохо скрываемое удовлетворение. - Вот и отлично! Покажешь ему подходящее пастбище? Вента, немного подумав, махнула рукой: - Покажу… Пусть идет пока по тропе во-он к тому ельнику. - Флакс, слышал? - Да, мой… В глазах старика вдруг заблестели слезы. - Благодарю тебя за все, мой господин. - Низко поклонившись Юнию, он разогнул спину и, уже уходя, добавил: - Это было счастье - служить, хоть и короткое время, столь достойному человеку. - Ну уж, - Юний смущенно потупился и торопливо обернулся к Илмару. - Ну, что, едем? Кивнув, Два Меча бросился к лошадям, где уже давно дожидались Арминий с Эрнульфом, и Рысь наконец-то остался наедине с девушкой. Та вдруг покраснела: - Я еще не все сказал тебе… - Так скажи! - Идем… Вон, луг. По высокой траве теплый ветер гнал измрудно-голубые волны, так что луг казался морским заливом. Трепеща прозрачными крыльями, проносились над желтыми солнышками цветов стрекозы, в высоком голубом небе, слегка тронутом редкими белыми облаками, летали стрижи, где-то совсем рядом, в кустах, пела малиновка. Дойдя до середины луга, Юний обернулся… - Не говори ничего. - Обняв за плечи, Вента крепко поцеловала его в губы и повалила в траву. - Лежи! - Встав на колени, девушка с улыбкой сбросила куртку… Потом начала медленно снимать тунику - вот показалась полоска кожи, пупок, грудь - упругая, с твердыми коричневатыми сосками, которые так и хотелось поцеловать… Что Юний и сделал, отбросив в траву тунику, чувствуя, как ловкие девичьи руки быстро освобождают от одежды его самого… - Ты… - одним движением Рысь стянул с девчонки штаны, стиснул ладонями стройные бедра… Вента застонала, выгнулась, и тысячи радостных солнц вдруг вспыхнули в глазах молодого мужчины… - О, боги! Как давно я мечтал о тебе, - откидываясь в траву, признался Рысь. - С тех самых пор, когда увидел тебя… - Я догадалась, - улыбнулась девушка. - Иди же сюда… И снова упругие молодые тела сплелись в бурной страсти, лишь покачивалась луговая трава, да светились солнышки-одуванчики… А потом, поцеловав Юния на прощанье, Вента подозвала коня. - Да, - ухватив поводья, она вдруг смущенно улыбнулась. - Чуть не забыла сказать. Разбойный вожак Тварр и его ободриты промышляют грабежом торговых барок. Засады устраивают здесь, недалеко от Длинных болот. - Длинные болота, - тихо повторил Рысь. - Где это? - Миль десять вниз по реке, затем направо. - Понял, благодарю… А о попавшем в плен молодом римляне, значит, ничего не слышно? - Нет. - Мотнув головой, Вента погладила по гриве приземистого белоснежного скакуна. Все лошади германской породы были именно такими - неказистыми, низенькими, да зато надежными. - Впрочем, могу подсказать одного человека. Зовут - Гавтильд Косое Око, он держит корчму в Новигенте, это большая деревня. Думаю, Илмар ее знает. - Угу, - кивнул Юний. - Так что Гавтильд? - Он зажиточный человек и при случае торгует людьми. Если и можно отыскать следы плененного парня, так только через него. Еще раз поблагодарив девушку, Рысь быстро зашагал к роще. На полпути, замедлив шаг, обернулся - заворотив коня, Вента прощально махнула рукою. Юний тоже помахал в ответ, моля всех богов лишь об одном - чтобы он и Вента еще не раз свиделись. О чем-то большем он пока не смел и думать. Хотя, конечно, сами собой напрашивались мысли о женитьбе - Юний ведь был уже далеко не мальчик, но уважаемый всеми муж, известный юрист, которому как-то не солидно уже было не иметь семьи. Да, конечно, Рысь вовсе не страдал от отсутствия женской ласки - девок хватало, и даже очень неплохих, как по телесным, так и по душевным качествам, однако на роль спутницы жизни, человека, которому можно будет доверять во всем, они явно не тянули. Клавдия, британская подружка Юния, была слишком уж молода и, на взгляд Рыси, не испытывала к нему каких-то особенно глубоких чувств - скорее всего, это была просто девичья влюбленность… Флавия… Флавия Сильвестра, голубоглазая галльская фея, которую Юний так сильно любил в юности. Со временем и это чувство несколько потускнело. Тем более Флавия уже давно замужем: переехав в Рим, она быстренько избавилась от образа наивной провинциальной дурочки, вышла замуж сугубо по расчету - за богатого кривоногого старика, квестора Гнея Клавдия Роста. Интересно, жив он еще, или Флавия - уже богатая молодая вдова, с оптимизмом смотрящая в будущее? Да, интересно… Интересно? Юний вдруг ощутил, что не испытывает ко всему этому никакого интереса. Ну, умер муж Флавии, а может, и жив еще, какая разница? Все равно, ничего уже не шевелилось в груди, и сердце билось ровно.
Из рощи они поехали прямо по тропе, что тянулась вдоль Рейна. Река то пропадала из виду за перелесками и холмами, то вновь возникала яркой голубой лентой. Пару раз на дальних холмах показывались деревни и пастбища, но Илмар, не останавливаясь, махал рукой - дальше. Этот германец и в самом деле неплохо знал местность. Ну, еще бы… - Не думай, что я часто разбойничал в здешних местах. - Придержав коня, он поравнялся с Юнием. - Отряд, который вы разгромили, пришел с юга, по зову одного из местных вождей. Сулили добычу, а вышло… - Два Меча со вздохом махнул рукой. Рысь засмеялся: - Ну, теперь-то тебе нечего жаловаться! Найдешь Виниция, получишь и деньги, и благорасположение богатой вдовы. - Гавтильд Косое Око - не так-то прост, - хмыкнул германец. - Если он уже продал Виниция, очень не просто будет выяснить - кому именно. - Если вообще Виниций у него. - А больше не у кого! - весело заверил Илмар. - Те, кто его пленил, слишком мелкие люди, чтобы смогли самостоятельно договориться с римлянами. Для них этот пленник - лишняя забота, наверняка они его уже продали или убили. - Вот-вот - или убили, - хмуро кивнул Рысь и вдруг придержал коня. - Что это там, впереди, во-он на том холме? - У кривой сосны? - Илмар вытянул шею. - Кажется, воины… Правда, немного. Юний уже и сам рассмотрел блестящие на солнце шлемы, дротики и щиты - прямоугольные скутумы, красные, с рисунком в виде орлиных крыльев, обитые по краям сияющей медью. - Римляне! - положив руку на меч, тихо прошептал Рысь. - Быстро же они сюда добрались.
Глава 12 Апрель - май 235 г. Правый берег Рейна Ночь с желтыми звездами
Они так твердо надеялись на победу, что заранее распределили по договору между собою добычу…- Хорошо бы подобраться поближе посмотреть, - глядя на маленькие фигурки солдат, вслух подумал Юний. - Нет, подожди… - Он придержал уже дернувшегося было Эрнульфа. Конечно, хорошо бы было прикинуться пастухами, торговцами или еще кем-нибудь в этом роде. Рысь так бы и поступил, если бы Вента не предупредила, что легионы пришли сюда убивать. Наказать много возомнивших о себе варваров, дерзнувших тревожить набегами не только обе Германии, но и Норик, и Рецию, и даже Галлию с Иллирией. Юний прекрасно понимал замысел Максимина Фракийца - жестокость, жестокость и еще раз жестокость! Горе побежденным, как когда-то давным-давно говорили римлянам надменные галлы; на этот раз римлянам не нужны ни рабы, ни земли, надобно лишь одно - сеять страх! Страх, который очень скоро должен был поселиться в душе каждого варвара, от вождя до самого последнего пастушонка. Чтобы при одном упоминании великой империи у любого германца тряслись поджилки, и даже долгие годы спустя варвары не то чтоб переправиться - взглянуть бы на Рейн боялись! Что ж, вполне понятная тактика. А вот прежний император, Александр, вовсе не прибегал к ней, а, наоборот, пытался решить дело миром - и был убит. Такова жизнь! Вообще, императоры - очень несчастные люди. Одни только боги знают, зачем они так стремятся к власти, не представляя, как ее удержать. Правитель порядочный и добрый, каким был Александр Север, обычно кончает плохо - испокон веков плебс путал вежливость и доброту со слабостью, дружно поддерживая любого узурпатора. С другой стороны, и жестокость - отнюдь не гарантия спокойного владычества. Вот хоть тот же Нерон или Калигула, уж на что были жестоки - а тоже правили не очень-то долго и не избежали насильственной смерти. Значит, Фракиец решил сделать ставку на жестокость. Это плохо, очень плохо. Сначала - германцы, затем - легионы, а следом за ними придет очередь и простых граждан. Если придет. Вряд ли легионеры будут долго терпеть слишком жестокого правителя, тем более сейчас, когда они почувствовали свою силу. А как же? Захотели - убили прежнего цезаря и возвели на трон бывшего безродного пастуха! А окажется не люб тот - быстренько поменяют его на другого. Так что, по мнению, Рыси, зверствовал Максимин напрасно, хотя по отношению к германцам это, наверное, и было оправдано. Встреча с легионерами отнюдь не входила в планы Юния, а поэтому он с легким сердцем отдал приказ обождать, пока те пройдут мимо. Арминий с Эрнульфом увели лошадей к реке, где и остались, а Рысь с Илмаром затаились за деревьями, внимательно наблюдая, как на вершине холма выстраивались в походную колонну легионеры. Не так уж много их и было, пожалуй, одна центурия. Впрочем, и такая боевая единица могла натворить немало дел в разрозненных варварских деревушках, и, видимо, уже натворила, о чем красноречиво свидетельствовал тащившийся вслед за воинами десяток телег, доверху груженных награбленным у германцев добром - деревянной и золоченой посудой, какими-то бочонками, шерстью, кожами. Как видно, центурион придерживался отличных от императорских целей: цезарь призывал сеять страх, а этот - грабил. - Похоже, мы не найдем в целости корчму Гавтильда, - кивнув на повозки, шепнул Илмар. - А это в зависимости от того, откуда они сейчас идут, - тихо отозвался Рысь. - Может, они были и вовсе в другой стороне. Подумав, алеман согласился: - Тоже верно. Построившаяся в походный порядок центурия под грохот барабанов и задорное уханье литавр шла по широкой тропе чуть ли парадным шагом. Впереди на белом коне соколом поглядывал по сторонам центурион в блестящем, с пышными страусиными перьями шлеме. Юний не очень-то хорошо смог рассмотреть лицо сотника, отметив лишь, что оно было красным, обветренным и довольным. Ну, еще бы… Легионеры оказались, как на подбор, молоды, видно, из тех самых юнцов, что пришли с Максимином Фракийцем, когда он еще был не императором, а префектом. В отличие от своего командира они вообще не выказывали никакого довольства, скорее, наоборот, выглядели довольно унылыми. Может быть, оттого, что просто устали. Миновав рощицу, центурия свернула к реке - туда как раз спускалась дорога. Как бы они не натолкнулись на Эрнульфа с Арминием! Хотя те ведь не дураки и не глухие, а этот оркестр слышен на всю округу. Наверняка центурион специально отдал приказ играть погромче, чтобы все окрестные варвары слышали. Слышали и боялись! Воют, трубят трубы, сияющей на солнце медью гремят литавры, грохочут барабаны, и далеко вокруг слышна неудержимая солдатская поступь! Прячьтесь, подлые варвары, посмевшие нападать на имперские земли, прячьтесь, а мы разграбим ваши деревни, угоним стада, сожжем нивы. Горе, горе вам, варвары! Следом за легионерами, видимо охраняя обоз, на низеньких лошаденках ехали воины из местных вспомогательных сил - десятка полтора германцев в широких штанах и мохнатых куртках, все, как видно, из приграничных сел с той стороны Рейна. Не отмеченные печатью интеллекта тупые лица, даже скорее жуткие рожи, бегающие, какие-то вороватые взгляды, некоторые всадники раскачиваются на лошадях, словно корабли в бурю - видать, пьяные. Ну и сброд! Указом Каракаллы - римские граждане, мать их за ногу. Однако… Рысь вдруг присмотрелся внимательней и прикусил губу, узнав скуластого чернобородого варвара с жестоким, словно бы застывшим лицом. Фредегар - доверенное лицо трактирщика Эрлоина. Теперь ясно, почему легионеры грабили, а не просто убивали, как недвусмысленно приказывал император. Наверняка центурион вошел с трактирщиком в корыстный сговор - совершил должностное преступление, между прочим, - и теперь все награбленное добро они честно делили на двоих. Или, может быть, центурион брал драгоценностями и деньгами - ну, спрашивается, куда ему кожи? Есть время возиться? Интересно, почему тогда они не взяли рабов? Что-то нигде не видать пленных… Хотя ясно - ведь пленники могут говорить, а вот кожи, драгоценности, посуда никому ничего не расскажут. Остаются лишь собственные воины, которым центурион либо доверял, либо… либо имел на их счет какие-то иные планы. Когда последняя повозка скрылась за бугром, Юний с Илмаром переглянулись и, не говоря ни слова, быстро, но осторожно последовали за центурией. Как и следовало ожидать, на реке, в стороне от плеса, был разбит лагерь. Все как полагается - ров, частокол, насыпь - попробуй возьми. В камышах покачивались на серебряной рейнской волне вместительные плоскодонные барки - и Рысь бы ничуть не удивился, обнаружив на одной из них трактирщика Эрлоина. Его он, конечно, не увидел, зато заметил вислоусого толстяка Эвдальда. Теперь ясно - чьи барки. Неплохо трактирщик действует - с размахом и прямым подкупом должностных лиц, а как же без этого? Нарушает закон, негодяй! Отлично, отлично. Теперь бы узнать номер манипула, когорты и легиона - загодя озаботиться свидетелями. Вон их тут сколько - явно больше сотни. Как бы только узнать, откуда они? Несколько парней-легионеров, человек десять, уже без доспехов, щитов и шлемов, вышли из лагеря и, смеясь, направились к плесу. Выбрали местечко недалеко от барок, скинули туники и, поднимая тучи брызг, наперегонки бросились в реку. Юний даже на миг ощутил зависть. Сияющее, палящее совсем по-летнему солнце, отражающаяся в воде пронзительная небесная синь… Эх, вот бы и самому так нырнуть, ощутив распаленной кожей обжигающую прохладу реки. Впрочем, почему бы и не нырнуть? Усмехнувшись, Юний велел Илмару, взяв лошадей и ребят, дожидаться его на холме, сам же, пробравшись ольховыми зарослями к самой воде, быстро разделся и, погрузившись в воду, быстро поплыл к плесу. Улучив момент, нырнул - и вынырнул в гуще купающихся. А уж те орали и веселились, словно мальчишки, брызгались, хохотали, толкались. Рысь тоже изобразил на лице улыбку. - А слабо наперегонки - во-он до того куста и обратно? - с хохотом подначил он. - Наперегонки? Это с тобой, что ли? - А и со мной! Ставлю два сестерция, что обгоню всех. - Э, ты откуда такой прыткий взялся, парень? - Я-то? А во-он с той барки. - Ага, ты матрос, а матросы все хорошо плавают! Поищи дураков с тобой тягаться. - Парни, а как насчет Кассия? Он-то здорово плавает, уж проучит этого задаваку! Во-он он как раз бежит. Кассий! Эй, Кассий! Давай быстрей, дело есть! Кассий - поджарый светловолосый парень лет семнадцати на вид - на ходу сбросил тунику: - Ну, чего звали? - Ты, говорят, хороший пловец? - Говорят. - Вот тот, с барки, поставил два сестерция, если обгонишь. - За два сестерция не поплыву. - Кассий покачал головой. - Если только за денарий. - Согласен, согласен! - закричал Рысь. - Только есть ли он у тебя, этот денарий? - Уж, не сомневайся, найдем! - А что, «Примигении» уже выплатили жалованье? - Юний деланно удивился. - А мы не из «Примигении», присланы из Рима на помощь. - Ах, вот оно что… Хорошо! Плывем! - Рысь бесцеремонно растолкал руками столпившихся воинов. - Итак, я - Помпилий Авл, матрос с барки, житель славного города Могонциака, против… против кого? - Против Квинта Кассия Кальвиана из восьмой когорты! - Отлично, отлично. - Юний хорошенько запомнил номер. - Ну, кто судьи? - Я, я! - Нет, давайте назначим Гнея! Гней, будь судьей! Здоровенный парень с простодушным лицом - Гней, - оглядев приготовившихся к состязанию соперников, резко взмахнул рукой… Оба пловца рывком бросились в воду. Кассий шел хорошо, быстро и плавно, и Рысь - тоже не самый плохой пловец - с удивлением заметил, что медленно, но верно отстает, и чем дальше, тем больше. Вода на середине реки оказалась куда холодней, чем у берега, ну, это и понятно - еще совсем не успела прогреться, но Юний не замечал этого: мальчишкой на далекой родине еще и не в такой воде приходилось плавать. Эта по сравнению с той - вообще не вода, а парное молоко. А вот упорно державшийся впереди Кассий, как видно, не очень-то привык к подобному холоду. Сделав еще пару гребков, вдруг отчаянно дернулся - и пошел на дно. «Судорога», - быстро ныряя вслед, догадался Рысь. Схватив парня за волосы - тот и в самом деле оказался опытным пловцом и не сопротивлялся, - Юний вытащил его на поверхность, перевернул на спину, ну, а дальше тот поплыл сам - уже не наперегонки, а просто к берегу. Пока плыл, окончательно пришел в себя, и, добравшись до плеса, вовсю улыбался. - Рановато еще состязаться, братцы! - улегшись на нагретый солнцем песок, сконфуженно воскликнул он и громко поблагодарил проходившего мимо Юния. - Ты все же получишь свой денарий! - стукнув его по плечу, воскликнул здоровяк Гней. - Да не нужно, - усмехнулся Рысь. - Ведь состязание-то еще не закончилось. Вот станет потеплее, тогда… Он вдруг замолк, всматриваясь в барки. Похоже, их стало куда больше, чем было. Ну да, конечно, больше - вон еще одна, здоровая, с мачтой, и еще, и вон, другая, с выкрашенной в синий цвет квадратной кормой. Свесившийся с борта барки толстяк в короткой, без рукавов тунике умоляюще призывал к чему-то краснолицего центуриона, который вальяжно прохаживался по берегу. Юний напряг слух. - Да говорю тебе, нет у меня лишних воинов! - отмахивался от корабельщика центурион. - В Могонциаке надо было охрану нанимать. - Да мы всегда с малой стражей ходили… Не знали, что тут такое творится! - Надо было знать! Не зря же усилили легионы. - Ну, хоть пяток человечков, а? Я хорошо заплачу. - Сказал же - не дам! - Центурион демонстративно отвернулся и пошел прочь. Юний похлопал по плечу Гнея: - Пойду-ка, пожалуй, еще искупнусь. - Давай, если не боишься замерзнуть. Войдя в воду по пояс, Рысь подплыл к барке и уцепился руками за низкий борт: - Эй, корабельщик! Ты, ты, кому охрана нужна! - А что такое? - Корабельщик оказался большеголовым, плотным и сильным с виду. Мощные руки его были сплошь покрыты татуировками. - Я - Юний - десятник вспомогательных войск. - Ну-ка, ну-ка! - радостно оживился татуированный. - А я - Фелиций, хозяин этой разнесчастной барки. - Рад знакомству. - А я-то как рад… Мне бы хоть и из вспомогательных войск кого-нибудь. Сказать по правде, на борту вообще стражников нет, один старик Менаний, да какой он стражник, так, смех один. Мне бы только излучину напротив Длинных болот пройти, а уж дальше я бы и сам. Говорят, там уже не одно судно ограбили. - Но у меня мало бойцов, - задумчиво произнес Рысь. - С полдесятка будет? - Ну, будет. - А больше и не надо! Разбойников тоже не легионы. Так, нападают на утлых челнах… Пяток хороших воинов для охраны вполне хватит! Заплачу каждому по пять сестерциев, а? - Два, - холодно отозвался Юний. - Денария! - Ну… Ну, хорошо! - Фелиций кивнул с облегченным вздохом. - Завтра отхожу с восходом. Жду вас здесь. - Нет, - Рысь усмехнулся. - Давай ты причалишь где-нибудь ниже по течению. Видишь ли, я бы не хотел, чтоб о нашем договоре прознал центурион. - Поня-а-атно. Тогда так - с восходом солнца, у Серого камня. Это мили две вниз по реке. - Найду, - заверил Юний и, с силой оттолкнувшись от борта, поплыл к кустам. Следовало поторапливаться - завтра утром его небольшой отряд должен быть на барке, а до этого хотелось бы навестить пресловутого Гавтильда Косое Око. Хотя, конечно, можно было сделать это и после, высадившись у Длинных болот, но зачем зря терять время? Быстро одевшись, Рысь неслышной тенью проскользнул по тропе и вскоре уже был в рощице, где его с нетерпением поджидали соратники. - Ну, что спите? - Внезапно вынырнув из кустов, Юний своим неожиданным появлением заставил вздрогнуть всех, кроме Илмара - тот наверняка засек его еще раньше, да не подавал вида. - Завтра с восходом солнца нас ждут на торговой барке! - зябко поежившись, сообщил Рысь. - О, тогда сейчас можно поспать, - широко улыбнулся Арминий. - После выспитесь. Нам нужно еще успеть наведаться в корчму Гавтильда. Илмар, знаешь, где это? - Найдем. Новигент, деревня в полтора десятка дворов, по здешним меркам считалась весьма многолюдным и суетливым местом. Здесь частенько проходили ярмарки, и уж тогда в корчму одного из самых зажиточных и уважаемых жителей селенья, Гавтильда Косое Око, съезжалось столько народу, что деревня, по твердой уверенности ее жителей, больше напоминала какой-нибудь большой город - Могонциак, Вангионы или даже Рим. Сегодня никакой ярмарки не намечалось, и в Новигенте царила обычная деревенская скука. Блеяли за оградами козы, мычали коровы, полуголые дети, крича, возились в пыли, да иногда лениво побрехивали собаки. Никаких воинов и вообще вооруженных людей Юний в деревне не заметил, чему немало подивился - странно, что сюда еще не нагрянули римляне. - А похоже, здесь никого не боятся, - словно в ответ на его мысли, вполголоса заметил Эрнульф. - Гавтильд Косое Око - влиятельный и зажиточный человек. - Илмар Два Меча обернулся с усмешкой. - Думаю, у него давно налажены связи кое с кем из римлян. - Ну и где же корчма этого «влиятельного и зажиточного» человека? - засмеялся Рысь. - Не тот ли домишко, во-он, на околице? - Это кузница, - Илмар показал рукой влево, - а корчма там, на холме. - Гм, неплохо устроился этот Гавтильд, - посмотрев в указанном направлении, прошептал себе под нос Юний. Располагавшиеся на вершине холма постройки - частокол с крепкими воротами и видневшиеся за ним крыши бревенчатых изб - больше напоминали римский военный лагерь, нежели обычный постоялый двор. Для полного сходства только рва не хватало, хотя и он, кажется, имелся - от ворот тянулся узенький мостик. - Приветствуем тебя, славный Илмар! - Из зарослей малины неожиданно выбрались два молодых воина с дротиками в руках и засунутыми за пояса скрамасаксами. Ага, стража-то в деревне все же была, только не бросалась в глаза. Умно, ничего не скажешь. Илмар Два Меча улыбнулся: - И вы будьте здравы. Надеюсь, у почтеннейшего Гавтильда найдется кров и пища для меня и моих спутников-алеманов? - Найдется, - хохотнул один из воинов - рыжий, с хитрыми зелеными глазами. - А говорили, тебя убили римляне. - Не успели, - пожал плечами Илмар. - Да и сам знаешь, хлопотное это дело - меня убивать. Рыжий смотрел на него, словно на родного брата, и под конец беседы поинтересовался, не собирается ли «славный Илмар Два Меча» потрепать за рекой жирных римлян? - Собираюсь, - Илмар кивнул. - Только не сейчас, чуть позже. Вижу, ты хочешь со мной, Виндульф? - Хочу! - честно признался рыжий. - Сидя в родной деревне, не обретешь ни богатства, ни славы. - Верно! Только вот Гавтильд ведь обрел и то и другое. - А, - Виндульф махнул рукой, - сейчас уж не те времена, чтобы тупо копить сокровища. Куда лучше их отнять! - Ну, прощайте, парни, надеюсь, еще свидимся! - Прощай. И не забудь мою просьбу! Быстро подъехав к Илмару, Юний положил руку ему на плечо и что-то быстро шепнул. Германец понятливо кивнул и тут же обернулся: - Эй, Виндульф! А что, твой напарник в набег не хочет? - Райнольд? - Рыжий громко захохотал и хлопнул своего приятеля по плечу. - Да как же не хочет? Просто я подумал, что не очень-то вежливо просить еще и за него. - Я… я… я всегда! - волнуясь, заговорил Райнольд. Он выглядел несколько младше Виндульфа - светлоглазый, с копной спутанных волос соломенного цвета. - А отпустит ли вас староста? - Отпустит! - истово заверили оба. - Если пообещаем отдать часть добычи ему. - Тогда вот что, - подогнав коня, Илмар Два Меча вернулся обратно к малиннику, осмотрелся по сторонам и склонился к затаившим дыханье ребятам. - Вы долго тут торчать будете? - Всю ночь. Гавтильд приказал - чтоб птица без его ведома не пролетела. Совсем недавно какие-то люди пытались напасть на отару овец, уже отогнали пастухов, хорошо, отара была возле корчмы. Но все же пару овечек украли. Да, не в силах далеко тащить, вырезали самое вкусное, остальное бросили - потроха так и лежат в овраге, если никто не сожрал. - Значит, вы тут - до самого утра? - Да, так. До утра. - Отлично. Ночью, ближе к утру, я к вам наведаюсь, и мы все подробненько обговорим. - Здорово! - Да, - Илмар покрутил головой, - нам здесь не помешают? - Не… Эту дорогу только мы охраняем. - Отлично! Ну, ждите, парни! Да смотрите, по ошибке не встретьте меня дротиком. - А ты… - ребята на миг переглянулись. - А ты, как подскачешь к малиннику, кричи: «Слава Вотану!» - Понял. - Махнув рукой, Илмар Два Меча заворотил коня и быстро нагнал своих спутников.Люций Анней Флор. Римская история
У ворот частокола, за мостиком - здесь и вправду оказался заполненный водой ров! - путников встречал кряжистый толстопузый мужик с висловатым носом, кустистыми бровями вразлет и кудлатой разбойничьей бородой какого-то неопределенного желтовато-пегого цвета. Глаза его, маленькие и бесцветные, смотрели в разные стороны. Похоже, это и был хозяин корчмы. - А, славный Илмар! - Едва гости въехали на мостик, корчемщик широко развел руки, словно хотел обнять сразу всех. - Рад, очень рад вновь тебя увидеть! Жаль, нечасто ты бываешь в наших краях. - Да хранят тебя боги, Гавтильд. - Илмар спешился и вежливо поклонился. - Надеюсь, у тебя найдется для нас кров и пища на пару дней? - Для тебя и твоих друзей - всегда! - Корчемщик заулыбался, но глазки его по-прежнему осматривали гостей холодно и цепко. - Предоставлю вам свои лучшие гостевые покои, останетесь довольны, очень довольны, м-да… Ведя под уздцы лошадей, гости прошли на просторный двор. Прямо напротив ворот, за коновязью, располагался гостевой дом - длинное приземистое строение из крепких бревен. За домом виднелись амбары, конюшня, птичник, пара небольших хижин для слуг, кузница, а рядом с нею - колодец. Вообще, в такой корчме вполне можно было выдержать и самую длительную осаду. Осматриваясь, Юний вдруг зябко повел плечами. Странное место, без разрешения хозяина и не выберешься. Два цепных кобеля ростом с теленка. Нет - вон еще и третий. Ишь, рычат… Нехорошо. Краем глаза Рысь успел заметить проворно закрывающих ворота воинов… нет, просто - вооруженных скрамасаксами слуг. Еще пара человек возилась у коновязи - пристраивали к ней навес, да у амбаров, у кузницы тоже мелькали люди, которых при необходимости, наверное, тоже можно было бы вооружить. Правда, часовых что-то не видно… Ага, видно! А те двое, в малиннике, спрашивается, кто? Наверняка имеются и другие замаскированные посты. Похоже, трактирщик вел свои дела с размахом и давно уже подмял под себя все руководство деревни - старосту, военных вождей, жрецов. Да и те двое молодых - как их? - Виндульф с Райнольдом. Их ведь на посту было трое, и третий тут же помчался в корчму с докладом - иначе как бы Гавтильд так быстро узнал о гостях? Хозяин корчмы не прост, ох, не прост - с таким следовало держать ухо востро. Хорошо, Илмар догадался сказать, что они пробудут здесь пару дней. Если Виниций здесь - его нужно попытаться найти за ночь, найти и вытащить. Ну а если он давно уже продан - тогда хоть узнать кому. Кроме Юния и его спутников, в корчме больше никого не было: ярмарочные дни еще не начались, да и некогда было деревенским сейчас гулеванить - сев. Сие обстоятельство, похоже, ничуть не волновало хозяина, что и понятно: корчма являлась для него лишь побочным делом, вовсе не главным. Наверняка кроме торговли людьми Гавтильд не брезговал и скупкой другой добычи, привозимой многочисленными шайками алеманов, да и принадлежавшую всей сельской общине землицу больше считал за свою. Что ж - его дело. Солнце как-то уж очень быстро село, навалились сумерки, рубиновые от закатных отблесков неба, и быстро переходили в ночь. Гости корчмы сели за стол. Корчемщик не поскупился, выставил на стол лучшее: и рыбу, и полбу, и мясо, и вкусное пенное пиво - так ведь и платили щедро. Старая повариха варила на очаге похлебку из чечевицы, запах которой вдруг напомнил Рыси легионерские времена. Сколько лет прошло с тех пор, с Британии? Шесть… Около того. А похлебка из чечевицы вообще-то штука вкусная, если, правда, хорошо приготовить… Стряпуха готовила хорошо - чеснока не жалела, ишь, запах-то! Ни с чем не спутаешь! Только вот на стол похлебку не очень-то торопились подавать, впрочем, и без нее все быстро наелись. Рыба да мясо - шутка ли?
Юний не заводил разговора с хозяином, хоть тот и крутился поблизости, иногда подсаживаясь к столу, а иногда выбегая во двор - проверить, все ли дела переделаны. Говорить должен был Илмар: потихоньку он подводил разговор к торговле людьми, на что трактирщик откликался вполне охотно - как же, очень даже престижное дело! Только вот, хитрый лис, о римлянах, насколько мог разобрать Рысь, даже не упоминал, ловко переводя разговор на другое. Илмару тоже быстро надоела подобная бесцельная беседа, да и давно пора было уже укладываться спать, и алеман почти открытым текстом дал понять Гавтильду, что некоторые богатые люди из-за реки очень бы были не прочь выкупить своего пропавшего родича за весьма серьезные деньги. Однако, выслушав, хитрый трактирщик лишь пробормотал, что кому-то помогают боги во всех их делах, а кому-то - нет. Юний разочарованно вздохнул. Похоже, Виниция здесь и правда не было. Покончив с едой, гости поблагодарили хозяина и уже было направились в предоставленные им покои… И вот тут-то хозяин придержал рукой идущего позади всех Илмара и тихо спросил, точно ли недавно захваченный римлянин - из богатого и знатного рода? - Насчет знатности не скажу, - алеман обернулся и нарочно повысил голос, - а вот что его семья очень богата - это точно. - Да-а, - протянул корчмарь. - Повезет кому-то… Это ничего, что парень не очень знатен, главное - не слуга и не раб. Рысь напрягся и замедлил шаг. «Парень»! Гавтильд сказал - «парень»! А ведь в беседе Илмар вовсе не указывал возраст пропавшего. Значит, Виниций все-таки здесь? Не зря им так интересуется корчмарь. Сам хочет получить выкуп? Не самое плохое дело, у Кальвизии Домны наверняка найдутся необходимые средства, какую бы цену трактирщик ни запросил. Хотя, наверное, лучше было бы Виниция просто выкрасть… Ага, а если с парнем что-нибудь случится? Ведь кругом вооруженные слуги, и освободить его будет не так-то просто. Стоит рискнуть? Оглянувшись на пороге, Рысь увидел, как хозяин корчмы отвел Илмара в сторону - пошептаться. Что ж, уже кое-что! Горя нетерпением, словно юноша, Юний еле дождался алемана. Тот, войдя в полутемные, освещаемые лишь глиняной лампой гостевые покои, опустился на широкую, покрытую волчьей шкурой лавку, такую же, на которых уже спали Арминий с Эрнульфом. - Ну? - Рысь вскинул глаза. - Мутно все как-то, - покачал головой Илмар. - Понимаешь, чувствуется, что корчемщик выспрашивает именно о нашем мальчишке, и выспрашивает не зря… Только вот, клянусь всеми богами, я что-то совсем перестал его понимать. - Как это так? - Юний подсел ближе. - А так. Гавтильд не спрашивал главного, что давно бы попытался вызнать любой, кто желал бы получить выкуп, - как снестись с родичами пленника? - Илмар повалился на шкуру, поудобнее поправляя изголовье. - Так, может, он это давно знает от самого Виниция? - предположил Рысь. - Может… Только зачем тогда спрашивать - беден он или богат? - Илмар неожиданно вздохнул. - Боюсь, Виниций корчемщику ничего не сказал. И держат его здесь совсем для другого. - Для другого? - Послюнявив пальцы, Юний снял с фитиля лампы нагар. - Для чего другого? По-моему, у торговца людьми всегда одна задача - выгоднее продать свой товар или получить за него хороший выкуп! - Так, да не так, - загадочно ответил германец. - Ты не знаешь многих наших обычаев, Рысь из Трех Галлий. - А при чем тут обычаи? - Два года подряд в здешних местах был неурожай. Бесснежная зима, жаркое засушливое лето. Есть только один способ исправить это… - Постой, постой! - Рысь уже, кажется, начал понимать, к чему клонил собеседник. - Так, ты хочешь сказать - Виниция принесут в жертву?! - Не совсем так, но, в общем, ты догадался верно. Если неурожай несколько лет кряду, надо убить вождя и, разрубив его тело на части, закопать их в разных местах - тогда боги непременно даруют богатый урожай! - Да, но ведь речь идет о вожде! - Вождь может усыновить какого-нибудь раба, а лучше - кого-либо из свободнорожденных. Так часто и делают. Думаю, Гавтильд тоже усыновит Виниция и подставит его вместо себя. - И нашего парня порубят на мелкие кусочки! - Ну, не так грубо, - неожиданно расхохотался Илмар. - Его всего лишь разорвут лошадьми. - Да, - цинично пошутил Рысь. - Это и в самом деле лучше. - Имей в виду, все, что я тебе здесь сказал, - всего лишь мои предположения! - предупредил алеман. - Вполне может оказаться и так, что нет здесь никакого Виниция. - Нет? - Юний усмехнулся. - А твое чутье тебе что говорит? Илмар рывком уселся на ложе: - Чутье говорит - что есть. И что все будет как я сказал. - Тогда что мы здесь сидим? Буди парней! И вот что… Надеюсь, ты не забыл предупредить хозяина о том, что ближе к утру мы выберемся к реке пощипать купеческие барки? - Юний внимательно посмотрел на германца. - Нет, не забыл, - усмехнулся тот. - Гавтильд сказал, что предупредит слуг. Кстати, к Серому камню мы не сможем добраться на лошадях - там по пути ручьи да болота. - Тем лучше, - негромко расхохотался Рысь. - Оставим лошадей здесь… чтоб у нашего друга Гавтильда как можно дольше не было никаких подозрений. Илмар Два Меча хмыкнул: - Ты так говоришь, словно бы уже отыскал Виниция! - Почти, - кивнул Юний. - Ты обратил внимание на чечевичную похлебку с чесноком? Для кого ее готовили? Не похоже, чтобы для нас. - Для слуг! Для кого же еще-то? - А у слуг здесь есть свои хижины. Думаю, что они и сами там смогли бы себе что-нибудь приготовить… - Рысь поднялся с ложа. - Пойдем во двор, глянем? - А не рано? Ведь ни Гавтильд, ни его слуги еще наверняка не заснули! - Тем лучше! - хитро прищурился Юний. - Вот мы и не дадим им заснуть! - Что-то я не очень понимаю, зачем мы… - Потом поймешь. Эй, парни, а вы что сидите? Собирайтесь, да побыстрее. Сейчас выедете за ворота и сделаете так… Внимательно выслушав своего командира, Эрнульф с Арминием кивнули и, с готовностью набросив на плечи плащи, вышли во двор. Почуяв чужих, залаяли, загремели цепями псы. - Уже уходите, господа? - возникли из темноты два дюжих парня с рогатинами. - Хозяин предупреждал. Подождите немного, сейчас откроем ворота. Эрнульф и Арминий не взяли с собой коней - а что от них толку ночью, когда не знаешь пути? Еле слышно скрипнув, отворились ворота, и оба парня скрылись в ночи. - А вы что же, не идете? - один из слуг обернулся к Рыси. - Не сейчас. Сначала пусть понаблюдают, - снисходительно пояснил тот. - А мы уж к утру будем. Слуги захлопнули ворота, и Юний с Илмаром, вернувшись обратно в покои, в ожидании опустились на лавки. Ждать, впрочем, пришлось недолго - едва установившуюся ночную тишь снова разорвал истошный собачий лай. Сначала один пес подал голос, потом - два других. Лаяли злобно, с рычанием, видно, почуяли за частоколом врагов или волка. Слышно было, как забегали по двору слуги. Вот лай ненадолго прекратился, чтобы почти сразу же возобновиться с удвоенной силой. Перекрикивая псов, рассерженным басом заорал хозяин, после чего раздался некий специфический звук, хорошо знакомый и Рыси, и его напарнику, - словно бы кого-то колотили палкой. Досталось не только слугам - жалобно заскулили попавший под раздачу пес. - Что, не спится, уважаемый Гавтильд? - выйдя во двор, на полном серьезе осведомился Юний. За его спиной, смачно зевая, маячил Илмар Два Меча. - Рыбаки говорили - где-то здесь рядом бродит медведь, - потянувшись, сообщил Рысь. - Ах, вон оно что, - трактирщик почесал бороду и оперся на суковатую палку, - то-то я и смотрю - собаки-то совсем ополоумели. Видать, медведюга почуял рядом, в овраге, падаль - останки овец. Эх, хотел же приказать слугам убрать их куда подальше! - А овраг, как я понимаю, там! - Юний указал пальцем в сторону ворот. - Да, - кивнул Гавтильд. - Там, за орешником. О! О! Слышите - кусты трещат? Матерый зверь ходит! Эх, кабы не ночь… - Думаю, стоит привязать всех трех собак к воротам, - посоветовал Рысь. - У нас, в Поморье, всегда так делали. Медведь - зверь нервный, обидчивый. Надоест ему лай - непременно уйдет. - К воротам, говоришь? - Трактирщик задумчиво потеребил бороду, и без того торчащую веником. - Эй, Авдальд, Хамбурк! Тащите псов к воротам, да побыстрее! Пускай там лают. Держа в руках факелы, слуги побежали исполнять приказание. Гавтильд, лично проследив за всем, наконец ушел. Гости тоже последовали за ним в корчму и поднялись в предоставленные им покои. Обернувшись, Юний заметил, каким жутким взглядом проводил их корчмарь. Или просто показалось, потому что в его глазах отразился тусклый мерцающий свет глиняной лампы? - Вообще странно, что Гавтильд не подослал к нам своих слуг, - усмехнулся в темноте Рысь. - Убить да ограбить - чего уж проще? - Может быть, с вами троими здесь так бы и поступили, - с приглушенным смехом отозвался германец. - Только вот меня корчмарь слишком хорошо знает. Илмар Два Меча - не пустой звук в Пограничье! - Только если выкрадем Виниция, тебе вряд ли стоит появляться в здешних местах, - философски заметил Рысь. - Ну и что с того? - Алеман хохотнул. - Ты знаешь, раньше, еще в гладиаторской школе, мне казалось, что свобода - это лес на родной стороне, знакомые с детства холмы, озера, реки. Бежать, думал я, бежать как можно скорее… Время пришло - бежал. И что же? На месте моего селения - следы пожарища, там, где были когда-то поля, ныне сорные травы. Правда, в соседнем селении остались мои родичи, они узнали меня и хорошо приняли. Только вот жить как они я уже больше не смог. Лес, поля, деревни - понимаешь, мне очень быстро стало там так тоскливо, что… Проклятые римляне! Они подменили мою душу! - И не только твою, - шепотом произнес Юний. - Ты ненавидишь империю, а кто ты без нее? Да, ты свободен, но эта свобода лишь кажущаяся. Ты можешь поселиться в любом месте, но везде будет одно и то же - примитивный труд, только лишь для того, чтобы выжить, и столь жепримитивные радости. - Эх, если б у нас были их города! - Два Меча скрипнул зубами. - Римские, но без римлян! - А кого ты называешь римлянами, друг мой? - Юний расслабленно расхохотался. - Меня? Арминия? Эрнульфа? У Эрнульфа, кстати, даже имя германское, хоть он всю жизнь прожил в Могонциаке или Августе Треверов, совершенно не представляя, как живут его соплеменники-варвары. Какие же это римляне, жители Могонциака, Вангион, Колонии Агриппина? Одно название! Да и над их языком, который они с гордостью именуют латынью, лишь потешаются в Риме! Ну, ты нашел римлян. - Все так, но они чтут римские законы! - А разве римские законы - плохи? - Может быть, и хороши, но они не наши. - Ах, не ваши… - Как варвар, Рысь сердцем ощущал всю правоту собеседника, но как римский юрист почувствовал себя уязвленным. - А ну-ка, скажи, друг мой, - он прошелся по комнате, - как, используя ваши законы, составить безымянный контракт, скажем договор получения участка земли в бессрочное пользование, всем известный precarium, причем чтобы было понятно, что сторона, выполнившая свое обязательство, но не получившая удовлетворения от другого, сохраняла право отступиться от договора посредством применения так называемого кондикционного иска о возврате использованного? - Ну, ты завернул! - Два Меча присвистнул. - У нас и слов-то таких нет… ну, для обозначения всех этих понятий. Нет, надо жить проще! - А проще - только в лесу, дружище! - снова захохотал Рысь. - Да-да! Если хочешь жить просто - сиди в своем болоте и не мечтай о больших и красивых городах! Или, уж по крайней мере, не хули римские законы, абсолютно в них не разбираясь. - Ладно, не буду спорить, - отмахнулся Илмар. - Думаю, нам пора. - Ты отвлекай слуг да следи, чтоб они не отвязали собак. - Юний поправил висевший на поясе меч. - А я быстро. - Такое впечатление, что боги подсказали тебе, где искать! - Да тут, честно говоря, и искать-то нечего! Выйдя из корчмы первым, Юний проворно скрылся в темноте, за углом сарая, вызвав злобный лай притихших было собак. Ну и как раз в это время в дверях показался заспанный алеман. Постоял немного, позевал, потом подошел к коновязи, где долго мочился, а уж потом неспешно направился к успевшим успокоить собак слугам: - Доброго дня, парни! Думаю, как раз пришла пора выезжать и нам. Славное время. Во-он видите ту звезду? Слыхали, что про нее рассказывают старики? Нет? Ну, тогда слушайте…
Сказав, что искать-то во дворе - нечего делать, Рысь вовсе не покривил душой. Он еще вечером заприметил расположение всех построек и мог бы дать голову на отсечение, что пленника держат либо в одном из двух бревенчатых амбаров, либо в небольшом сарайчике сразу же за колодцем. А где еще - не в кузнице же и не на конюшне! Теперь только определить поконкретнее, чтобы не тратить зря время. А как определить? Да, конечно же, по чечевичной похлебке! Неслышно подойдя к колодцу, Юний на миг закрыл глаза… Ага! Вот он, чесночный запах! Так в нос и шибает, никакой собаки не надо. Значит, сарайчик. Рысь быстро нащупал засов и, отодвинув, шепнул в пыльную темноту, надеясь все же, что там именно тот, кого он ищет: - Аве, Виниций. Legio - patria nostra. - Аве… - донеслось из узилища. - Кто ты? - Друг твоего отца, Юний Юстус. - Что?! О, боги… - Не время болтать, давай выходи быстрее. Да тише, не надо так звенеть цепью. Виниций осторожно вышел во двор: - Куда теперь? - К частоколу. - Рысь схватил парня за руку и быстро увлек за собой. Жутко залаяли псы… впрочем, тут же быстро утихомирились - как видно, сторожам вовсе не улыбалось вновь испробовать на себе крепость хозяйской палки. В черном, блистающем желтыми точками звезд небе светился узенький серп молодого месяца, вокруг было темно - выколи глаз. Лишь у самых ворот горели факелы, да и те больше сгущали тьму, нежели освещали хоть что-нибудь, кроме небольшой площади возле частокола. Нащупав вкопанные в землю колья, Юний помог Виницию ухватиться за их острия руками… Миг - и быстрая тень беглеца, звякнув напоследок цепями, исчезла на той стороне. Кажется, что-то плеснуло, наверное, Виниций упал прямо в ров. Интересно, он глубокий, этот ров? Впрочем, парень умеет плавать. Правда, цепи… Ладно, что толку гадать? Аккуратно задвинув засов обратно, Юний прошмыгнул к корчме и, вынырнув из темноты у ворот, как ни в чем не бывало подошел к стражам и без устали развлекавшему их алеману. Тот как раз рассказывал жуткую историю про каких-то оборотней-людоедов. Позабыв обо всем, слуги, широко распахнув глаза, внимательно слушали, время от времени недоверчиво покачивая головами. Даже собаки и те, казалось, затаив дыхание, внимали рассказчику, а может, им просто надоело лаять. - Ну, хватит болтать, - распорядился Юний. - Давайте открывайте ворота. Пора и нам. - Да, - уже на мостике обернулся Илмар Два Меча, - получше присматривайте за нашими лошадьми, скоро они нам понадобятся. - Присмотрим. Уж будьте уверены, добрые люди. Хлопнули, закрываясь, ворота, без скрипа вошел в пазы хорошо смазанный свиным салом засов. Ночь поманила путников желтыми мигающими огоньками.
Глава 13 Июнь 235 г. Рейн Речные бестии
Но эти люди, несмотря на всю свою дикость, чрезвычайно изворотливы…«Нумидия» - так называлась барка с синей квадратной кормой, принадлежащая татуированному Фелицию, - споро отвалила от берега и, выбравшись на середину реки, медленно пошла вниз по течению. Справа, за черной грядой лесов, показался желтый краешек солнца. Клубившийся по обоим берегам туман становился прозрачным, таял, убегал в камыши и ивы, запели уже первые утренние птицы, в омутах заплескалась рыба. Слева показалось несколько рыбачьих челнов, маленьких и узких. Рыбаки, жители прибрежных селений, проворно выбирали сети. - Да, рыба сейчас знатная. - Хозяин барки подошел к Рыси, вместе со своими людьми расположившемуся на носу. Сам Юний вместе с Виницием внимательно смотрел вперед, Илмар Два Меча с Эрнульфом ворошили взглядами правый, наиболее опасный берег, ну а Арминий пристально поглядывал влево. Все вокруг дышало таким спокойствием и красотою, такой умиротворенностью, что просто невероятно было, как это на барку еще никто не напал? - Рыба? - На секунду оторвавшись от реки, Рысь оглянулся на Фелиция. - Какая рыба? - Улов, говорю, сейчас самый богатый, - присаживаясь рядом, пояснил корабельщик. - Утро, рань, тишина. Самая пора для рыбы. - А, - рассеянно отозвался Юний, - может быть… - Вон там, справа! - вдруг вскрикнул Эрнульф, показывая на поросшую камышом отмель у самого берега, из-за которой вдруг показались челны. Один… два… четыре… Рысь велел своим приготовиться. - Пустое, - поглядев на челны, махнул рукой Фелиций. - Это рыбаки, они всегда здесь ловят, видать, место прикормлено. Да и далековато еще до Длинных болот. Тем не менее Рысь не позволил своим расслабиться до тех пор, пока рыбацкие лодки совсем не скрылись из виду, и лишь потом положил на палубные доски пращу. Хозяин барки, как оказалось, был большим любителем поговорить, особенно с новыми людьми. В другое время, конечно, Юний внимал бы ему достаточно благосклонно, но сейчас было не до того - нанятая охрана старалась добросовестно исполнять свои обязанности. Конечно, в интересах дела лучше было бы прогнать говорливого корабельщика куда-нибудь на корму или в трюм, но приходилось терпеть - он же хозяин. Пространно порассуждав о различных способах рыбной ловли, Фелиций принялся расспрашивать Юния про службу в легионе и, не дождавшись конкретных ответов, отошел к левому борту, к Арминию. Тот не отличался особой разговорчивостью, поэтому Рысь был за него более-менее спокоен. Однако создавалось впечатление, что хозяин барки не столько боялся возможного нападения, сколько жаждал доброй беседы. Оставив в покое здоровяка Арминия, он пробрался на самый нос, к Виницию. Юноша, в отличие от прочих, явно обрадовался собеседнику, а уж Фелиций не умолкал, ржал, как алеманская лошадь, да рассказывал разные побасенки, в том числе и такие, что никак не предназначались для ушей столь молодого человека, как Виниций. - Вы там посматривайте! - недовольно крикнул Юний. Фелиций обернулся со смехом: - Да мы смотрим, смотрим, и очень даже внимательно, можешь мне поверить. Рысь скептически усмехнулся. Ага, внимательно, как же! Если голова забита разговорами, о какой внимательности речь? Не болтать нужно, а пристально вглядываться, стараясь разглядеть какую-нибудь несуразицу, что-то непонятное, подозрительное, вроде брошенного посередине реки плота или слишком уж многочисленных стогов сена на плесе. Под разговор-то все это незаметно прокатит, а потом глянь - откуда ни возьмись, выскочат из воды прячущиеся за плотом разбойные рожи, или стога вдруг обернутся замаскированными воинами. Всякое может быть, Рейн - река неспокойная. Интересно, что за груз на барке? И почему ее хозяин решил не дожидаться попутного каравана, а идти одному, на свой страх и риск? - Эй, уважаемый! - Рысь все же решил подозвать корабельщика - пусть уж лучше тот говорит с ним, чем отвлекает неопытных юношей. - Груз? - Фелиций широко улыбнулся. - А груз всякий: два десятка амфор вина, кожи, киосские ткани для модниц, посуда из цветного стекла, медная руда, даже книги! Юний вскинул глаза: медная руда и книги? Это не могло не заинтересовать. - Откуда руда? - хитро прищурясь, переспросил хозяин. - Да есть тут одно местечко, вниз от Могонциака. Сказать по правде, первый раз видел, чтобы руду грузили ночью. - Ночью? Почему? - Вот и я думаю… - Фелиций вдруг подмигнул. - Мы ж с тобой не дураки, верно? Понимаем - руда если и не краденая, то явно незаконной добычи. Ну, там, безо всяких налогов, разрешений и прочего. Потому и мало ее у меня, так, первый раз взял, на пробу. Да один из ваших же и предложил… Но, тсс, имя говорить не буду! - Корабельщик снова подмигнул и хрипло расхохотался. «Из ваших»? Юний почесал бородку - ну да, он же представлялся десятником из вспомогательных войск. «Из ваших»… Ха! Ну, да тут и думать нечего! - Имя я не спрашиваю, зачем? - ухмыляясь, заявил Рысь. - Но полагаю, что это либо Фредегар, либо Эвдальд, а то и оба вместе. Уж поверь, я их хорошо знаю. - А ты умнее, чем выглядишь! - Фелиций хлопнул собеседника по плечу и, понизив голос, добавил: - Точно - это они. Так и думал, что ты с ними знаком… - Ну, не так чтобы очень… - А я ведь не зря тебе рассказал про руду, - оглянувшись, шепотом продолжал корабельщик. - Как думаешь, можно ли тем двоим доверять? - Смотря в чем, - уклончиво отозвался Юний и немного обиженно поинтересовался: - Неужели я выгляжу дураком? - Да нет, я не в том смысле, - Фелиций замахал руками. - Не обижайся, но уж больно ты шикарно одет для здешних мест. Вон, и туника у тебя не из дешевых, и наборный пояс, и плащ с шелковым подбоем - так только щеголи ходят. Рысь развел руками: - Что поделать? Люблю приодеться. Хозяин барки хохотнул: - У каждого свои слабости. Впрочем, какая разница, кто как одет, лишь бы человек был хороший, верно? - Конечно, - с готовностью кивнул Юний и тут же перевел разговор на Фредегара с Эвдальдом. - Ты спрашивал, можно ли им доверять? Видать, хочешь наладить длительные отношения? - Да как тебе сказать, - Фелиций задумчиво потеребил бороду, - лично я пока что ничего не хочу. Хотят они. Видишь ли, здесь пока объемы слишком малы, но оба клянутся всеми богами, что очень скоро руды у них будет столько, что не увезти и десятку таких барок, как моя «Нумидия». Если это правда, то… Ну, сам понимаешь. Вот я и взял на пробу. Эвдулий, один из моих матросов, говорит - очень хорошая руда, а уж он разбирается, недаром два года был молотобойцем. Думаю, что, кроме меня, Эвдальд с Фредегаром предложат взять руду и другим попутным судам. Поэтому и спешу - зачем мне ждать конкурентов? - Риск, - походя заметил Юний. - Да, риск, - согласно кивнул корабельщик. - Но если хорошенько подумать, вовсе не такой уж большой. Уж я постарался, чтоб о моем грузе знали во всех деревнях, у которых мы останавливались. А что знают на пристанях - знает и ветер. И разбойники-алеманы. Ну, сам подумай, зачем им медная руда и кожи? Лишняя возня, вот и все. - Ты забываешь о книгах, уважаемый. А книги очень дорого стоят. - Может быть, - Фелиций расхохотался, - только вот алеманы об этом не знают! - Не знают - узнают, - философски рассудил Рысь. - Все же, полагаю, ты не зря нанял нас. - А что же, я совсем уж безмозглый? - Корабельщик хлопнул себя ладонями по коленям. Немного подождав - пока не скрылись из виду проплывавшие слева челны, - Юний вновь продолжил беседу, исподволь выяснив - и кто помогал грузить руду, и когда барка вернется обратно в Могонциак, и кто еще знал о не совсем законной сделке. Хорошенько запомнив имена возможных свидетелей, Рысь ловко перевел разговор на нейтральную тему - заговорил о книгах. Вот уж поистине, именно в чтении Юний отводил душу. Тацит, Цицерон, Сенека, Тит Лукреций Кар, Петроний, Овидий, Гораций и прочие - все эти славные люди немало времени являлись для бывшего гладиатора самыми добрыми друзьями и собеседниками, несмотря на то что давно уже умерли. Умерли, но тем не менее продолжали жить в своих книгах. Именно на почве книжности Юний когда-то сошелся с Гаем Феликсом, авантюристом и префектом Рима, возжелавшим императорской власти. Мятеж тогда не удался, и Феликс красиво покончил жизнь самоубийством - на глазах у изумленного Юния выпил яд и бросился с моста в Тибр. Труп, кстати, так и не нашли, как ни старались. Рысь потом долго размышлял об этом и пришел к выводу, что несостоявшийся узурпатор просто-напросто надул всех и скрылся. Такой циник, как Феликс, - и самоубийство? Поищите дурачков, которые в это поверят! Но вот, выходит, император и его люди и оказались такими дурачками. Жаль, искренне жаль несчастного Александра - это был спокойный и вызывающий уважение правитель, хотя, конечно же, как и все люди, имевший и дурные стороны. Излишняя жесткость в походах, излишнее принижение ветеранов, излишнее влияние матери. Много чего было излишнего, и главное, как оказалось, излишняя доверчивость к Максимину Фракийцу, префекту и трибуну, захватившему в конце концов власть. Наверное, Фракиец долгое время казался несчастному принцепсу человеком надежным и верным. Впрочем, почему «казался»? Наверняка Максимин таким и был… до определенного момента. Ненадежные и неверные не предают - им просто никто не доверится, предают только верные, точнее, кажущиеся таковыми. - Так что за книги? - улыбнулся Рысь. - Неужели в Колонии Агриппина находятся на них покупатели? - О, Колония Агриппина - большой и богатый город! - с гордостью отозвался Фелиций. - Сказать по правде - куда богаче, чем Могонциак, не говоря уж о Вангионах. Но основную массу книг всегда заказывает и покупает один влиятельный и богатый человек. Думаю, - корабельщик понизил голос, но по всему видно было, что он рад поделиться этой тайной. - Думаю, он не очень-то ладил с нашим старым принцепсом. А уж теперь-то, при Максимине, наверняка достигнет высот. Ну и меня, надеюсь, ежели что случись, не забудет. Потому эти книги - а их тут у меня два сундука, - пожалуй, самый важный мой груз, вот так-то! А ты говоришь - «забываешь»! Забудешь о них, как же. - А как его зовут, этого твоего книжника? - вдруг встрепенулся Рысь. - И как он выглядит? - Зовут его Манлий Флориан. Выглядит… Тоже вроде тебя - щеголь. Правда… - Юний! - обернувшись, громко позвал с правого борта Илмар Два Меча. - Подходим к Длинным болотам. - Приготовиться, - немедленно приказал Рысь. - Эрнульф, Виниций, доставайте пращи и дротики, а ты, Арминий, пока поглядывай на свою сторону. Все может быть, дело такое. Правый берег стал ниже, вытянулся в темную, поросшую густым камышом косу. К самой косе сплошной зеленою полосою спускались кустарники и деревья - орешник, ивы, ольха, - и кто его знает, что там творилось сейчас, в этих зарослях? Может, сжимая в руках дротики, таились разбойники-алеманы, «речные бестии», как их называли купцы? Опасное было место, очень опасное - река, делая поворот на плесе, резко мелела, оставляя судам лишь узкий проход почти у самых деревьев, под которыми так удобно было спрятать челны. Не сказать чтобы солнце уже жарило вовсю, но тем не менее припекало вполне ощутимо, отражаясь в темных водах реки узенькой золотистой дорожкой. Тихо было кругом, ни ветерка, ни шумного плесканья волн, лишь поскрипывали уключины, да где-то рядом, на берегу, весело перекликались птицы. Трепеща крыльями, проносились синие стрекозы, высоко-высоко, в голубом, с редкими белыми облаками небе, распластав крылья, парил коршун. Юний пристально рассматривал медленно проплывающий берег. Чуть подальше, за рощицей, виднелась обширная серо-зеленая пустошь, над которой висел желтоватый туман - видимо, это и были пресловутые Длинные болота. Но пока все протекало мирно. Неужто не будет засады? Неужто не будет? Тогда где искать Тварра и его людей? - Если хотите, я высажу вас сразу же после излучины, - довольно улыбнулся Фелиций. - Пошлю скафу. Юний кивнул. Скафа - разъездной челнок, причем довольно вместительный, - была привязана у левого борта. А разбойники так и не объявились. Что ж, боги сегодня благоволили корабельщикам. - Уходим! - Получив от хозяина «Нумидии» оговоренную плату, Рысь проследил, как все его спутники усаживаются в челнок, и, махнув на прощанье рукой, последовал за ними. Сидящий в скафе матрос, отвязав лодку, оттолкнулся от борта и, обогнув барку с кормы, споро погреб к берегу. «Что ж, видать, пока не судьба», - со вздохом подумал Юний и тут же улыбнулся, искоса взглянув на Виниция. В конце концов, хоть с ним повезло, а уж с Тварром и его ободритами как-нибудь потом, при случае. Впрочем, может, они еще и встретятся… Уже хорошо были видны росшие на излучине камыши, желтый песок узкого пляжа, камни, играющая на мелководье серебристая рыбья мелочь… Как вдруг с реки послышался крик. Истошный, словно кто-то тонул. Да и в самом деле! Юний прищурил глаза, всмотрелся - на излучине, прямо перед медленно покачивающейся на волнах баркой, кто-то, истошно вопя, барахтался в волнах. Рядом виднелось черное днище перевернувшегося челнока. С «Нумидии» бросали веревки, а пара корабельщиков уже прыгнула в воду - помочь утопающему. Вроде все в порядке. Перевернулся рыбацкий челнок - бывает. Только уж рыбачок что-то здорово голосит, уж не должен бы так сильно испугаться, тем более здесь, на плесе. Там должно быть не так и глубоко. Тогда… - Быть настороже! - тут же приказал Рысь и велел корабельщику грести вверх по течению. - Причалим вон там, во-он, у того камня! - Но там же… Пущенный из камышей дротик, со свистом рассекая воздух, пронзил голую грудь гребца. Несчастный захрипел и повалился на бок. Мгновенно сообразив, Илмар Два Меча одним движением выбросил умиравшего за борт и, усевшись на весла, быстро погреб прочь. А из камышей уже бежали к реке вооруженные люди в широких штанах и косматых меховых куртках, угрожающе размахивали секирами, орали, кидали дротики. Хорошо, что средь них не нашлось приличного лучника, иначе бы… А так - дротик не стрела, да и не так их много. Нападавших оказалось всего трое, да и те юнцы - видно, это был просто выставленный на всякий случай дозор. Однако где-то рядом должны быть и остальные. Юний оглянулся… Ну да, вон же они! Дюжина человек, мокрых, голых, с секирами и мечами, прямо из воды лезла на низкие борта барки. Ах, собаки, ловко придумали! Они же в воде и прятались, здесь, на мели у плеса. Дышали наверняка через камышинки - знакомый трюк. Выждали, когда судно станет дожидаться возвращения скафы, мнимый утопающий отвлек внимание, заманил на мель. Да, пожалуй, старина Фелиций слишком поторопился расстаться с охраной. Что ж, еще посмотрим… - Илмар, возьмешь на себя этих, - Рысь кивнул на свирепо голосящих юнцов. - Ну а мы - к барке. Скафа ткнулась носом в берег. Бросив весла Арминию, Илмар Два Меча с нехорошей ухмылкой посмотрел на бегущих по мелководью разбойников и, вытащив оба меча, затаился в кустах. - Арминий, греби, - приказал Рысь и, подумав, посадил ему в помощь Эрнульфа. Синяя квадратная корма «Нумидии» быстро приближалась, скафа неслась по течению, а следом за ней… следом за ней показалось еще два челнока с вопящими воинами. Речные пираты оказались не столь уж просты и обкладывали одинокую барку вполне грамотно, как вепря на загонной охоте. Дотронувшись рукой до нагретых солнцем досок кормы, Юний прислушался. Ага, похоже, на носу барки уже завязалась хорошая схватка. Тем лучше… Подтянувшись, он вмиг оказался на палубе и с ходу поразил мечом набросившегося от левого борта пирата. Тот - мокрый и голый, как видно, только что выбрался из реки и едва успел ухватить привязанную за спиной секиру. Ухватить-то ухватил, да только вот воспользоваться не успел - едва размахнулся, как Рысь без всякой жалости всадил ему меч под сердце, отправив бедолагу обратно за борт. Сразу же осмотрелся - да, так и есть, сражение шло впереди, за мачтой. Ух как лихо орудовал тяжелой секирой Фелиций! Можно подумать - всю жизнь только этим и занимался. Впрочем, кто его знает… Другие корабельщики тоже не отставали от хозяина - рубились изрядно, и разбойникам приходилось туго - тоже еще, «бестии»! Хотя, конечно, во всем виден был определенный расчет - выскочить из воды, завязать бой, измотать противника до подхода основных сил. Во-он они, на челнах. Подплывают. А ведь барка тоже не стоит на месте, хоть медленно, но идет, притом держится верного направления. Ну да, вон, у рулевого весла - кормщик, и рядом с ним двое дюжих матросов с дубинами - охрана.Веллей Патеркул. Римская история
- Здорово ты его! - кивая на только что упавшего в воду варвара, одобрительно засмеялся кормщик - пожилой бородач в полотняной тунике. - Этак пойдет - отобьемся, верно, парни? Здоровяки засмеялись. Один из них вдруг присел и, едва над бортом показалась мокрая башка очередного разбойника, с некоторой ленцой махнул дубиной… Словно надоевшую муху прогнал! - Рано радуетесь. - Помогая своим забраться на корму, Юний кивнул на быстро приближающиеся к барке челны. - Гляньте-ка лучше на них! Парни и кормщик насторожились. Подмигнув Виницию, Рысь ловко размотал пращу. Неплохое оружие, ничуть не хуже лука, если научиться действовать им как следует. Юний научился, еще в Британии, было время. Только вот не оказалось подходящих камней. Эх, нужно было набрать у берега! Рысь сунулся в суму… - В трюме есть балласт, - понятливо усмехнулся кормщик. - Авдулий, беги принеси. Один из парней-охранников проворно ухнул в трюм и, возвратившись, принес целый плащ камней. Отлично! Челноки как раз подошли на вполне доступное расстояние. - Почему ты не правишь к тому берегу? - оглянувшись на кормщика, быстро осведомился Юний. - Там больше шансов уйти. - Опасно. Там сильное течение и омута. - Патрон, ты будешь стрелять? - напомнил Эрнульф. - А то они уже близко. - В самый раз! Рысь засмеялся и, вложив камень в петлю, со свистом раскрутил пращу. Напрасно, напрасно тяжеловооруженные легионеры когда-то презирали легкую вспомогательную пехоту! В ближнем бою с пращой, конечно, делать нечего, ну а на расстоянии… - Бамм!!! - Первый же камень попал в голову сидевшему на корме ближайшего челнока гребцу-рулевому. Ух, и звон же пошел - на всю реку! То ли башка у пирата была пустою до гулкости, то ли он надел на нее широкую полоску из хорошо прокованной стали. Тем не менее полоска-то не помогла - схватившись за голову, разбойник со стоном повалился на дно челна, который, увлеченный быстрым течением, вмиг пронесло мимо барки и потащило к левому берегу, к омутам. Разбойники, конечно, налегли на весла… Но ни один из пущенных Юнием камней не пропал зря! Однако второй челнок уже оказался у самой кормы, а в нем - человек семь-восемь голых до пояса атлетов, устрашающе размахивающих секирами. Серьезный противник… Вернее, разбойники могли бы таковым стать, если б кто-то позволил им забраться на барку. А вот шиш вам! Выкусите! Лихо работали парни с дубинами, любо-дорого посмотреть. Эх, один все-таки поймал грудью дротик… Жаль парня… А вот еще просвистело… Да сколько у них этих дротиков?! «Бестии» завыли, заулюлюкали и с воплями полезли на корму - только успевай отбиваться. Кто-то застонал совсем рядом. Уклонившись от летящей в голову секиры, Рысь скосил глаза - держась за окровавленный бок, на палубу повалился Арминий, бледный, словно высушенный на солнце лен. Эрнульф подскочил к нему… и едва не получил копьем в спину… Нет, кажется, все-таки получил… Нет, не насквозь, просто оцарапало… Виниций, ощерясь, подоспел на помощь приятелю, действуя метательным копьем весьма лихо - так крутил меж пальцами, даже Юний позавидовал. Видно, покойный Кальвизий научил-таки сына. С носа тоже слышались яростные крики, а позади, из-за излучины, неожиданно появилось еще несколько челнов - и много, по крайней мере, с полдюжины. Прямо сказать, неприятная неожиданность. Огромного роста германец вдруг возник перед Юнием - мускулистый, с круглой, похожей на котел головой и широкой грудью, густо поросшей рыжим курчавым волосом. В руках он держал устрашающих размеров дубину, которой начал со свистом размахивать, выбирая момент для удара. - Подвинься, - опустив меч и широко улыбнувшись, вежливо попросил Рысь. Недоумевающий германец непроизвольно сделал шаг в сторону… и, оступившись, кубарем полетел в воду. - Приятного купания, - помахал ему рукой Юний и оглянулся - челны быстро приближались. Скверно это было, ах как скверно… Нет, Рысь вовсе не упрекал себя за то, что вернулся помочь корабельщикам, хоть те уже и заплатили за его услуги и формально - формально - Юний вовсе не обязан был вступаться за них. Впрочем, кто его знает, как тогда бы все обернулось? Может быть, те «бестии», что плыли сейчас на челнах, давно бы расправились с небольшим отрядом Рыси? К тому же - omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай! Так что все правильно, правильно… Вот только эти челны… Ха! А что, если - парус? Ведь ветер - вот он, поднялся, зарябил волны! Идея эта, как видно, пришла в голову не только Юнию, но и хозяину барки. Схватка на носу затихла - дело там решилось явно не в пользу пиратов, - и оставшиеся в живых корабельщики бросились к мачте. Та уже была поднята - Фелиций еще с утра пытался ловить ветер, осталось лишь поставить парус. Огромный, пузырящийся и, казалось, живой, он быстро наполнился ветром. Словно резвый скакун, судно рванулось вперед, оставляя далеко позади утлые челноки «речных бестий»! - Слава Меркурию! - завидев Юния, радостно закричал Фелиций. - Он дал нам возможность уйти. - Вам - да, - усмехнулся Рысь. - Но нам-то нужно на берег. - Сойдете чуть позже, там будет одно местечко. Думаю, придется прибавить вам плату, а? Юний усмехнулся. Видел бы его сейчас хоть кто-нибудь из римских знакомых. Работать за плату! Быть наемником - падение настолько низкое, что даже нет слов. Уж конечно, куда лучше жить на государственные подачки, пусть впроголодь, зато с гордостью истинного римского плебса, у которого вообще-то никогда не было никакой гордости, как и богатства и, к слову сказать, чести. На этот раз высадка обошлась без происшествий. Вот только в команде Юния, и без того небольшой, стало на одного человека меньше. Хоть рана Арминия, по словам слегка разбирающегося в медицине Фелиция, оказалась не очень опасной, крови парень потерял много, и тащить его с собой по лесам означало обречь на верную гибель. Пришлось оставить на барке - Фелиций клятвенно обещал ухаживать за раненым и до полного выздоровления поселить его в одном из доходных домов Колонии Агриппина - необходимые для этого средства Юний выделил. Кроме Арминия оказался ранен в руку Виниций, но это была не рана, а скорее просто царапина, обращать внимание на которую было бы недостойно воина. Тем не менее теперь их осталось четверо - Рысь вовсе не собирался сбрасывать со счетов Илмара Два Меча. Пожелав корабельщикам счастливого пути, Юний пожалел о том, что во время скоротечной схватки они так и не взяли пленных. Кто-то оказался на дне, а кто-то, получив относительно легкую рану, счел за лучшее броситься в воду сам, благо река не море, до берега не так уж и далеко. Вот таковых спасшихся и следовало сейчас поискать - мало ли, повезет? Все равно - по пути. Рысь возвращался назад, к Длинным болотам, ведь именно там он оставил Илмара. И, как теперь считал, очень правильно сделал. Кто знает, сколько бы лодок преследовало барку, если б не действия отчаянного алемана? Хозяин «Нумидии», прощаясь, не уставал благодарить богов за свою предусмотрительность - где бы он сейчас был, не наняв охраны? Даже предложил, если случится надобность, безвозмездно пользоваться услугами барки, с завидной регулярностью ходившей из Могонциака в Колонию Агриппина и обратно. - А если ночь или вечер, ты даже можешь подать сигнал с берега, - отведя Юния в сторонку, шепотом пояснил корабельщик. - Просто разложи три костра - два рядом, а третий - чуть в стороне. Мы, правда, приставать не будем, но подождем, пока ты сам к нам доберешься. Рысь на всякий случай запомнил сигналы, хотя вовсе не собирался ими воспользоваться - что он забыл в Колонии Агриппина? Все его дела - в Могонциаке, да еще - в Августе Треверов. Оправдаться, покарать врагов и восстановить честное имя - пожалуй, этим следовало сейчас и заняться. Ну и, конечно, попытаться отыскать Тварра. Солнце уже подернулось легкой облачной дымкой, и сразу стало легче дышать, только вот идти оказалось трудно - не было ни дороги, ни тропки, одни папоротники, кусты, деревья да густая луговая трава. Пару раз отдыхали, с интересом слушая рассказ Виниция о его злоключениях, из которого Рысь, как и предполагал, ничего нового не узнал. Ну, схватили, связали, кинули в лодку - и все дела. Вскоре повеяло сыростью, а впереди показалась желтоватая дымка - вышли к Длинным болотам. - Патрон! - обернувшись, прошептал осторожно пробирающийся впереди Эрнульф. - Там, в кустах, кто-то есть! Все трое тут же укрылись за большим, попавшимся на пути пнем. Лежа в траве, Юний скосил глаза: - Так что ты видел? - Птицы, - коротко отозвался юноша. - Они почему-то совсем перестали петь. - Да, - встрепенулся Виниций. - Я тоже заметил. - Что ж, обойдем кусты с разных сторон, - всматриваясь вперед, приказал Рысь. - Ты, Эрнульф, от реки, Виниций - со стороны рощицы. Ну а я зайду с тыла. Иду первым - пока не дам знак, сидите смирно. Предупредив ребят, Рысь приподнялся и бесшумно - как когда-то учил отец - исчез в зарослях. Подобравшись ближе, осторожно выглянул из-под ветки… И едва не получил копьем в глаз! Что же, выходит, его здесь давно поджидали? Думать об этом сейчас не было времени - выскочив из кустов, на Рысь напали сразу двое. Ах, вот оно что! Засада! Ладно, посмотрим… Двое наступали на Юния с разных сторон. Один - маленький, ловкий, с метательным копьем-фрамеей, у второго - кряжистого и, видно, сильного - в руках были скрамасакс и секира. Ловко они его обходят, ну, в общем-то, затея нехитрая - ударить с двух сторон, ведь он, Ант Юний Рысь, вовсе не двуликий Янус, раздвоиться не может, крутиться волчком - долго не продержишься. Что остается? А вот что… Главное - выбрать момент… Рысь сделал резкий выпад в сторону того, что с секирой, и тут же бросился в траву, уловив, как фрамея со свистом пронеслась над его головой… и угодила прямо в ногу второго из нападавших! Тот завопил, со злобой выкрикивая ругательства в адрес своего незадачливого напарника… Юний не стал дожидаться окончания ссоры и, пользуясь моментом, не говоря худого слова, просто прикончил того, кто оказался ближе, - не так уж и трудно это оказалось сделать бывшему гладиатору, - после чего бросился в погоню за другим. Тот и привел его на полянку, посреди которой вдруг исчез неизвестно куда, словно сквозь землю провалился! В болоте, что ли, утоп? А ведь и вправду утоп! Присмотревшись, Юний увидел барахтающегося в трясине врага и, не раздумывая протянул руку. Вытащим, а уж там посмотрим… - Зря ты его тащишь, ой, зря! - послышался за спиной насмешливый голос. Рысь оглянулся и увидел перед собой странную пару: молодого мужчину, одетого в варварские штаны и римскую тунику, а с ним девушку, и вовсе одетую лишь наполовину - с голой, воинственно выпяченной грудью и в набедренной повязке из волчьей шкуры. В левой руке девчонка небрежно сжимала фрамею, правая покоилась на рукоятке висевшей на поясе спаты - явно длинноватого для девицы меча. Мужчина - кудрявый шатен с небольшой бородкой и усами, и девушка - яркая сероглазая блондинка, были не лишены приятности и вполне дружелюбно улыбались. Только вот за их спинами маячило с дюжину вооруженных воинов. - Тони, тони, Гилдред, - прищурившись, мужчина подошел к самой трясине. - В следующий раз будешь знать, как нападать не на те барки! - Помоги, славный Беральд, - все больше погружаясь в болото, взмолился незадачливый разбойник. - Протяни копьецо… - Хм… - Беральд в задумчивости оглянулся на девушку. - Ну, что будем делать, Винерада? Вытащим или пусть тонет? - Вытащи, вытащи, о, красивейшая Винерада, - снова заканючил Гилдред. - О, красавица из красавиц… - Пожалуй, вытащим, - кивнула девчонка и перевела взгляд на Юния. - Мне хочется поговорить с этим. - Как скажешь. - Беральд махнул рукой воинам, и те, подбежав к болоту, принялись с хохотом вытаскивать угодившего туда пирата. - Ну? - Серые девичьи глаза с вызовом уставились на Рысь. - Я - Винерада, а это - Беральд. А ты кто и что делаешь в наших местах? - Ант Юний Рысь, к вашим услугам, - спрятав меч в ножны, галантно поклонился Юний. - Ищу здесь одного человечка, которому очень хочу отомстить. - Ну у тебя и говор! - Винерада улыбнулась. - Ни слова не разберешь, так, только догадаться кое о чем можно. - Ну уж, - обиделся Рысь. - Херуски меня понимали. - А мы не херуски, сигамбры! - Беральд ударил себя кулаком в грудь. Похоже, он понимал Юния куда лучше, чем его юная соратница. Или та прикидывалась? - Так кого же ты ищешь? - Вождя ободритов Тварра! - твердо отозвался Рысь. - Когда-то давно я поклялся ему отомстить. - Кого? - удивленно переспросил сигамбр. - Тварра? - Ну да, его. - Юний незаметно огляделся и остался вполне доволен. Кажется, ни его парней, ни Илмара так и не обнаружили. - Тварра! - Тварра? Тварра! Тварра! - три раза повторил Беральд и вдруг, упав на спину, захохотал так, что по щекам его полились слезы. Девчонка тоже засмеялась, а за ней развеселились и воины. - Тварр! - на все лады повторяли они. - Тварр. И чего, спрашивается, смешного? - Что касается ободритов, - отсмеявшись наконец, пояснил сигамбр, - то последний из них сейчас едва не утопился в болотине. Это ведь ты его туда загнал? - Я. - Считай, отомстил… Ну а Тварра… Да не смейтесь вы, перед человеком стыдно! С Тварром ты можешь встретиться хоть сейчас и даже забрать его себе, коли придет такая охота. - Так это можно сделать? - Юний был до крайности удивлен. - Запросто, - хохотнул Беральд. - Будь гостем в нашем селении! Рысь искренне улыбнулся и протянул руку: - Что ж - я тому рад! Идем!
Глава 14 Июль 235 г. Могонциак Лупоглазый Тит
Существенные изменения в уголовном праве Рима происходят под влиянием политических перемен - кризиса республиканских институтов и роста всевластия императоров.Апелляция! Именно за этим Юний тайно вернулся в Могонциак вместе с группой германских торговцев кожами - людьми старосты Хизульфа. Отменить явно несправедливый приговор, подать апелляцию самому принцепсу… Будет ли от этого хоть какой-нибудь толк, ведь Верула - человек Максимина Фракийца?! Рука руку моет… Вот если бы апелляцию подал не лично Юний, а какой-нибудь известный человек, облеченное немаленькой властью лицо… или, скажем, сообщество… Ну да! Сообщество юристов из Августы Треверов! Вздорное обвинение Рыси - пятно на все сообщество, да и Верула для юристов из Августы - никто. Как вот только туда добраться «государственному преступнику»? Одно дело - Могонциак, приграничный город, и совсем другое - Августа Треверов. Может быть, удастся встретить кого-нибудь из юристов в Могонциаке? Смутная, призрачная надежда, хотя кто знает? Другой нет. Или восстановить свое доброе имя, или всю оставшуюся жизнь провести за рекой, став вожаком какой-нибудь разбойничьей шайки. Не совсем приличное дело для юриста. Впрочем, было и еще одно дело, которое привело Юния в город, - наказать Верулу! Нет, не подстеречь его где-нибудь в темном углу, а наказать юридически - организовав обращение в суд. С этой целью Рысь привез с собой и свидетелей - старосту Хизульфа и его людей. Впрочем, те и сами были вовсе не прочь выступить в суде, понимали - пока у трактирщика Эрнульфа такой покровитель, как Домиций Верула, добра для деревни не жди! Кстати, к судебному заседанию обещались подъехать и ветераны - по тем же самым причинам. Судебный процесс против Верулы, конечно, был выгоден Рыси - в случае успеха на Верулу переходила часть обвинений, предъявленных ему самому, в случае же неудачи само судебное заседание должно было заставить Верулу стать осторожным, затаиться и думать в первую очередь о защите. Эх, жаль, самому Юнию не удалось присутствовать на судебном заседании! Он провел это время в небольшом кабачке поблизости от базилики, где шел процесс. И еле дождался истца, коим выступал староста Гретарка Хизульф. Хитрый старик понимал: сейчас в Гретарке слишком сильны позиции Эрлоина, а вот если Веруле станет не до трактирщика… А в случае проигрыша дела всегда можно будет уйти за Рейн, к родичам. - Хизульф! - Наконец уже ближе к вечеру Юний дождался. Староста, степенно разгладив длинные седые усы, уселся на скамью, бросив плащ корчемному служке. - Ну? - нетерпеливо поторопил Юний. - Рассказывай.История государства и права зарубежных стран. Том первый
По словам Хизульфа, все свидетели со стороны истца выступали прекрасно - «говорили, словно по писаному». Вина Верулы - «измена» и «организация убийств» - полностью подтвержалась их показаниями - самим Хизульфом, Виницием, горшечником, делавшим странные свистульки, изображавшие вой оборотня, родственниками погибших у Черного урочища людей, молодыми легионерами, матросами с барки «Нумидия», ветеранами… Да, очевидцев хватало. Были и вещественные доказательства - куски медной руды, деревянная пила с окровавленными зубцами, человечьи кости и даже ветхая, времен Домициана, грамота, подтверждающая право жителей деревни владеть прилегающими землями, в том числе горой и оврагом. Еще в первой части заседания было доказано, что Верула, злоупотребляя своим служебным положением, вступил в преступный сговор с интендантом восьмого легиона Папирием, для того чтобы, намеренно запутывая границы при нарезке ветеранских участков, вызвать у поселившихся близ горы-месторождения людей ссоры и тяжбы. Чтоб не о горе думали, а о том, как разобраться с ближайшим соседом да сохранить свои земли. В общем, в отношении Верулы обвинений хватало. Кроме «измены» и «убийств», еще и должностные преступления, и отличающиеся особой общественной опасностью «деликты кримина», и целый шлейф «деликтов привата», ущемляющих права частных лиц. Ну, самое главное, конечно, - измена! Ведь это он, Домиций Верула, отдавал приказы трактирщику Эрлоину, чтобы тот призывал из-за реки диких варваров! Позор, неслыханное дело! Правда, прямых свидетелей этого было мало, но ведь и за меньшие преступления людей распинали, или сжигали на кострах, или подвергали еще какой-либо казни. А Верула сидел себе спокойно, смеялся, даже пару раз насмешливо подмигнул Хизульфу, будто знал: ничего ему не будет. Правда, когда речь зашла о горе с медной рудой - побледнел. Наверное, понимал, что оттяпать ее у деревенских уже будет довольно трудно. И, осознав это, Верула оглянулся столь злобно, что, по словам старосты, ненавидящий взгляд его едва не расплавил кирпичные стены базилики. Правда, судья-наместник отмел почти все обвинения в отношении Верулы, сославшись на скудость доказательной базы - ничего себе, скудость! Единственную уступку пришлось сделать насчет месторождения. У Домиция все равно не было на него никаких документально подтвержденных прав. А ведь еще бы немного, и он просто-напросто купил бы за бесценок и гору, и овраг, а уж потом бы развернулся. Впрочем, он и сейчас вовсе не терял надежды. Адвокат Верулы - нанятый в Августе Треверов знаменитый Лупоглазый Тит - быстренько подал апелляцию, которую судья принял с явной благосклонностью. - Дело это сложное, - под конец пояснил наместник. - Думаю, в нем будет разбираться лично цезарь! - Слава Цезарю! - Гаю Юлию Веру Максимину Цезарю Августу слава!
Услыхав имя защитника, Юний вздрогнул: - Как, как ты его назвал? - Лупоглазый Тит, - повторил Хизульф. - Так его называли за глаза, в зале. - Отлично! - Рысь хлопнул в ладоши. - Мне необходимо с ним встретиться, и как можно быстрее. - Но он выдаст тебя властям! - напомнил староста. - Ты же преступник. - Не выдаст, - усмехнулся Юний. - Вернее, не успеет. Я ведь живу не дома, на постоялом дворе, и ни с кем, кроме тебя, Хизульф, не общаюсь. Да, есть какой-то риск. Но поговорить с Титом надо. Сейчас… - Подозвав служку, Рысь попросил папирус и чернила. Быстро нацарапав записку, протянул старосте. - Пусть твои люди незаметно сунут ее Лупоглазому Титу. - Сделаем, - уверил Хизульф. - Только побыстрее, Тит как раз сейчас должен покинуть базилику - потом замучаетесь его искать.
Тепло простившись со старостой, Юний отправился на постоялый двор, не в тот, где под видом торговца снял небольшую комнату, а в другой, соседний, и, заказав вина с оливками и жареным хлебом, принялся ждать. Ожидание не оказалось долгим. - Кого я вижу! - усаживаясь за стол рядом с Юнием, громко захохотал Тит. - Такие люди - и на свободе?! - Если ты привел легионеров, не проживешь и мига, - тихо произнес Рысь и широко улыбнулся. - Да что я, сам себе враг? - Выкатив глаза, Тит хмыкнул. - Наверняка у тебя ко мне имеется какое-нибудь выгодное дельце, иначе б не звал, так? - Так, - Юний кивнул. Кажется, он не ошибся в Тите. - Апелляция? - тут же поинтересовался тот. - Ну, конечно, что же еще-то? Боюсь, это потребует известных расходов. Ну, ты сам догадываешься - дело хлопотное. - Догадываюсь, - с усмешкой кивнул Рысь. - И готов заплатить. Тебе и председателю коллегии. - Отлично! - Лупоглазый Тит алчно потер руки и задумался. Юний хорошопредставлял себе, в каком направлении сейчас текут его мысли. Конечно, велик соблазн просто-напросто выдать «преступника» наместнику. С другой стороны, тогда незачем будет подавать апелляцию - а это не только обещанные Юнием деньги, но еще и известность. Да что там известность - самая настоящая слава, ведь дело-то громкое! А имя для частного юриста - все. - Что ж, - Тит наконец кивнул, - так и быть, я готов рискнуть помочь тебе. Но для начала обговорим сумму…
Юний встретился с Лупоглазым Титом уже на следующий день - и тот неожиданно предложил бежать. - Кажется, Верула напал на твой след. Отсидись где-нибудь, лучше всего в Колонии Агриппина - там ведь тебя никто не знает. - Бежать? - Юний покачал головой. - Я боюсь за своих друзей. - Зря боишься, - снова засмеялся Тит. - Кто они такие, твои друзья? Вольноотпущенники да полуварвары? Слишком уж мелкие людишки для легата Домиция Верулы! Да и эта гора с медью. Приберет ее Верула к рукам или нет, для него уже не столь важно, ведь его друг Максимин - цезарь! Думаю, вряд ли Домиций останется в Германиях, наверняка последует за принцепсом в Рим. А Рим - это уже совсем другие дела и совсем другие деньги. Это он сейчас кипит, хорохорится, но вот погоди немного… Что ему какие-то медные шахты? Хотя, конечно, судиться он из-за них будет - жаден. И скорее всего, выиграет. А может, и нет - это уже для него не так важно. Он берег эту гору на старость, не предполагая, что судьба вознесет к вершинам власти его старого дружка. Бежать… Что ж, наверное, есть в этом смысл. Юний задумался. Если Верула вышел на его след, конечно, лучше покинуть Могонциак. На время, не забывая о делах - а их, по большому счету, теперь осталось два - Вента и северная колония. Было еще и третье - Тварр. Рысь усмехнулся. Тварр… Он не сразу узнал в грязном морщинистом старике со слезящимися глазами наводившего когда-то ужас вождя ободритов. От прежнего воина осталось лишь имя. Как объяснили сигамбры - Беральд с Винерадой (оказывается, оба были добрыми знакомцами Илмара), - Тварр и его слуги были изгнаны из своего рода за какое-то страшное преступление и ушли к Рейну, где быстро организовали шайку и стали нападать на проплывающие мимо суда. Шайка Тварра славилась как жестокостью, так и безрассудством, и постаревший вожак постепенно выпускал из своих рук нити власти. Рядом с вожаком все меньше становилось верных ему ободритов, которых заменили другие - всякий сброд, скопом прозываемый алеманами. И в один прекрасный момент Тварр, уже давно пристрастившийся к неразбавленному римскому вину, оказался никому не нужен. Его просто прогнали, и, если бы не сердобольные сигамбры, спившийся старик умер бы где-нибудь под кустом, а его пропитанное вином тело стало бы пищей для лис, больших охотниц до падали. Тварр… Юний, конечно же, не стал убивать его. Зачем мстить старому пьянице, коли ему и так уже отомстили боги? Пусть доживает - убого, страшно и мерзко. Такая старость - куда хуже смерти. - Ну, так как? - допив вино, прервал его думы Лупоглазый Тит. - Устраивает тебя Колония Агриппина? - Нет, - твердо произнес Рысь, - слишком далеко. Вот Вангионы - другое дело. Честно говоря, Юния вполне устраивала и Колония Агриппина, только вот к чему об этом знать Титу? Нижняя Германия не так уж и далеко. Всегда можно будет разыскать Венту и даже время от времени навещать друзей, того же Виниция или Эрнульфа, согласившегося стать компаньоном семьи покойного Кальвизия. Ну, это, конечно, Виниций уговорил парня, вообще, быстро они подружились. - Вангионы так Вангионы, - кивнул Тит. - Поедешь рекой? - Нет. Думаю, безопаснее будет сушей. - Правильно думаешь! Цезарь заявил, что Рейн скоро покраснеет от крови варваров. И не только заявил - но и действует. Зачем тебе лишние сложности? Варвары… Вента… Юний вдруг четко осознал наконец, по чьему приказу хозяин постоялого двора Эрлоин приводил из-за Рейна воинственных алеманов. Нет, тут не в Веруле дело, вернее, не только в нем, он всего лишь посредник. Максимин Фракиец - вот кто был здесь главным! Еще бы… Вызвать в Пограничье панику, выпросить у императора Александра легионы, создать новые - а потом уж чего проще поднять их на мятеж?! Хитер Фракиец, хитер и умен, не только жесток и жаден. Апелляция? Так, конечно же, цезарь поддержит Верулу! Впрочем, и все равно - стоит пытаться. - Я знаю, ты любишь книги, - неожиданно произнес Лупоглазый Тит. - Одного книжника цезарь не так давно назначил наместником Нижней Германии. Ученейший человек, бывший префект Рима, когда-то рассорившийся с прежним цезарем. - Что? - Юний вскинул глаза. - А как имя этого наместника? - Манлий Флориан. А что? - Да так… - Рысь разочарованно отвернулся. Нет, видать, Гай Феликс затерялся где-нибудь в Испании или Нарбонской Галлии - что ему делать в северных диких провинциях? И все ж таки жаль… На улице вдруг послышался громкий душераздирающий скрежет, и собеседники, не сговариваясь, подошли к окну. - Вот оно, самое настоящее оскорбление величия! - выглянув во двор, засмеялся Тит. Юний тоже улыбнулся: во внутреннем дворике корчмы, у летней кухни, двое рабов, вытащив на песок обычно стоявшую при входе статую, деловито отпиливали ей голову длинной лучковой пилой. Это была статуя императора Александра. Голова нового принцепса - Максимина Фракийца, - наскоро сляпанная кем-то из местных скульпторов, дожидалась своего часа в большой плетеной корзине. - Интересно, как они ее приделают? - задумчиво пробормотал Рысь. - Неужели на рыбий клей?
Договорившись с Лупоглазым Титом о лошадях и припасах, Юний весь следующий день - последний в Могонциаке - провел в думах. Ходить было не к кому, да и незачем, да и все здешние знакомые Рыси, так уж вышло, проживали вовсе не в городе. Интересно только, какие здесь были дела у Венты и ее людей? Зачем их посылал в Могонциак староста Хильдегавд? Следить за римлянами? Собирать слухи? Или по чисто коммерческим делам? Впрочем, какая разница? Нет, все равно интересно… Вента когда-то наказала рыбника, скверно обращавшегося с рабами. Что это - четкая позиция? Или незадачливый рыбник лишь случайно оказался в поле ее зрения? Все может быть. И что толку гадать? Лучше спросить при встрече. А что такая встреча обязательно будет - Юний не сомневался. А как же?! Вернувшийся от старосты Хильдегавда Флакс рассказал, что Вента с Адобертом и другими своими людьми отправилась по горным тропам в Паннонию, но вскорости обещала вернуться. Флакса Юний тоже отослал на виллу вместе с Виницием и Эрнульфом. Пусть пока там отлеживается, потом можно будет и вытащить старика в Колонию Агриппина. Что-то муторно было на душе - уж слишком подозрительно легко все складывалось. Да и Лупоглазый Тит… Ну, предложил бежать, ладно. А какая ему разница - куда именно? И зачем так тщательно об этом расспрашивать? Обманет? Нет, Тит не обманул, нашел и лошадей, и припасы, и даже слуг, больше похожих на охранников - десятка полтора дюжих молодцов самого подозрительного вида. Тит сказал, что это - верные люди из легиона, которые как раз сейчас отправляются в Колонию Агриппина по своим делам. Ну, заодно и сопроводят беглеца - времена-то сейчас неспокойные. Неспокойные, уж это точно. Целый день за путниками тащились какие-то подозрительные бродяги, похожие на конокрадов. Напасть они не осмеливались - уж слишком были неравны силы, но посматривали на лошадей с плохо скрываемой алчностью. Выехав за городские стены, небольшой отряд направился по дороге вдоль левого берега Рейна на север. Погода выдалась пасмурная, но дождя не было, лишь висел в оврагах густой влажный туман. Как стемнело, заночевали, спустившись к реке. Здесь, в этих еще не далеких от города местах, было вполне безопасно. Местечко безлюдное, тихое… Вполне подходящее, чтобы, не говоря худого слова, полоснуть беглеца ножом по горлу да выкинуть труп в реку. Интересно, а что, если Лупоглазый Тит решил предать и рассказал все Веруле? Но в таком случае почему бы Веруле просто не захватить Юния и не передать наместнику? Передать? Ага, как же! Чтобы Рысь во время вдумчивых допросов много чего наболтал? Нет, уж лучше убить. Хотя нет - слишком уж грубо. Убить - значит признать свое поражение. Побег же выгоден всем - Веруле, Юнию… и Лупоглазому Титу. Да, да - именно ему, и, пожалуй что, больше всех! Он ведь явно собрался перебираться в Могонциак - иначе зачем тогда предложил свои услуги Веруле? Имя Тита уже прогремело на весь город, прогремит и еще - и зачем ему, спрашивается, конкуренты? А может быть, именно Лупоглазый и уговорил Домиция согласиться на бегство соперника. Всем выгодно, всем… Бежал… А что уж там в пути случится? Впрочем, может быть он, Рысь, и не прав, и Тит вполне честно выполняет свои обязательства. Но… Больно уж подозрительны эти воины-стражи. Лучше уж быть с ним поосторожнее, и, если будет возможность… Почему бы и нет? Юний неожиданно улыбнулся.
Развели костер. - Велишь разложить походный шатер, господин? - с гнусной ухмылкой осведомился один из сопровождающих - здоровяк с блестящей лысиной и бритым лицом. - Думаю, там тебе будет удобнее. «Ежели что, там вам будет удобнее меня убивать», - усмехнулся про себя Рысь и заявил, что будет спать на свежем воздухе, лишь разведет костры у головы и ног, чтоб не очень замерзнуть и отогнать комаров. - Ну, как знаешь, - лысый махнул рукой и больше уже не проявлял к беглецу никакого интереса. Кого интересуют покойники? Три костра - три оранжево-желтые точки - отразились в реке. Одна большая и две маленькие, чуть в стороне. Именно такой опознавательный знак дал ему Фелиций, хозяин барки «Нумидия», что отправлялась в Колонию Агриппина в нундины. Сегодня как раз выдались нундины.
Рысь отошел к лесу, заметил, как за ним направились сразу двое - ага, следили! Значит… Усмехнувшись, он набрал немного хворосту, подбросил в костры. Затем отошел снова. И еще раз… Пока стражам не надоело следить. А вот тогда… Над рекой висел туман, в небе тускло светила луна. От лагеря шла широкая тропа до самой дороги. Где-то там, рядом, таились во тьме конокрады. А лошади - вот они, пасутся на полянке. Вытащив кусочек хлеба, Юний поманил стреноженного коня и, сняв путы, отвел в сторонку. А потом вскочил ему на спину и галопом поскакал к дороге. Конечно, его действия почти сразу заметили, но все же Рысь выиграл какой-то миг и сумел им воспользоваться. Резко осадив коня, спрыгнул, хлопнул скакуна по крупу и бросился в кусты, увидев, как к брошенной лошади бегут какие-то черные тени. Ну да, конокрады, кто же еще? Вот пускай погоня их и ловит. Пропустив разозленно орущих всадников - а мысли-то оказались вполне верными! Ну, Лупоглазый, ну, гад, погоди, еще посчитаемся! - Юний проворно спустился к реке и, как был, в штанах и тунике, бросился в воду. Судя по звездам, «Нумидия» должна бы уже быть здесь. Однако что-то не видно! Рысь перевернулся на спину, отдохнул и, определившись, медленно поплыл на середину реки. Улыбнулся, заметив возникшую впереди большую темную тень. Звезды заслонила квадратная корма барки. Что ж, расчеты оказались верными. В то же самое время, когда Юний пил вино в кормовой каюте «Нумидии», а незадачливые стражники гонялись за конокрадами, в Могонциаке, во дворце наместника, Лупоглазый Тит, ушлый юрист из Августы Треверов, осклабясь, рассказывал что-то смешное развалившемуся на ложе Веруле, легату и доверенному лицу самого цезаря, несостоявшемуся владельцу медного рудника. Круглое, мужиковатое лицо Домиция лоснилось от пота. - Так ты говоришь, он точно не доедет до Вангион? - Я думаю, он уже на том свете. Оба собеседника захохотали.
Глава 15 Июль - август 235 г. Колония Агриппина Цезарь Август
Отпавшие от нас племена и отдельные лица находили у него убежище. Ему с трудом удавалось скрывать, что он - соперник Рима.- С тебя причитается! - подавая Юнию руку, рассмеялся Илмар Два Меча. - Дружище Фелиций уж так хотел задержаться в Могонциаке до конца нундин. Не так-то легко было его уговорить! - Да уж, - подойдя ближе к борту, захохотал Фелиций. Стоявший позади корабельщика слуга держал в руках бронзовый светильник. - Извини, но мы простоим здесь до утра - темно, да и туман. Если б не он, конечно, могли бы попробовать идти и ночью - места знакомые. - Ничего, - Рысь тряхнул мокрыми от рейнской воды волосами, - думаю, до утра меня все еще будут ловить. А потом предъявят Веруле чей-нибудь обезображенный труп. - Труп? - алеман вскинул глаза. - Да не вникай, - усмехнулся Юний. - Это я о своем. Илмар, ты как относишься к Колонии Агриппина? - Хороший город. Большой, красивый. Вижу, ты собрался туда насовсем? - Ну, положим, не насовсем. Но какое-то время пожить придется. - Я там знаю кое-кого, - Илмар ухмыльнулся. - Найдем приют на первое время. - Так ты - со мной? - Мне сейчас все равно куда. Лишь бы не за Рейн. Слыхал, как там действуют легионы? - Да уж… - Рысь махнул рукой и вслед за хозяином спустился в небольшую каюту. Легионы Максимина Фракийца опустошали правый берег Рейна, словно прожорливая саранча, оставляя после себя лишь пожарища и реки крови. Надо отдать должное новому императору - это весьма действенно предупреждало возможные набеги. Германцы, как и все варвары, признавали и уважали только силу, ни во что не ставя прежнего цезаря Александра, затеявшего с ними переговоры. Вежливость и договор - слабость, сила - все! Что ж, дождались на свои дремучие головы - вот вам сила, радуйтесь, если останетесь в живых. Утром, едва забрезжил рассвет, «Нумидия» снялась с якоря и, пустив впереди разъездную скафу - туман! - неспешно направилась вниз по реке. На этот раз Фелиций, как видно, заранее нанял охрану - по палубе прохаживались угрюмые мускулистые ребятки с короткими копьями и мечами, а на кормовом ограждении висели круглые кавалерийские щиты. Впрочем, вряд ли сейчас судам угрожала засада - проводимая Максимином политика опустошения сделала свое дело. Юний вовсе не жалел германцев - в конце концов, сами напросились. Единственное, что его тревожило, - это деревня старосты Хильдегавда. Как там Вента? Хотя Флакс, кажется, говорил, что девчонка и ее люди ушли в Паннонию. Интересно, что им там понадобилось? - На обратном пути? - Фелиций усмехнулся и наполнил бокалы. - Нет, никто не нападал. К тому же у меня была хорошая охрана - в Колонии Агриппина я взял попутчиков, молодых германцев, своих добрых знакомых. Рысь хмыкнул: - Германцев опасно брать, какими бы хорошими знакомыми они ни были. - Этих неопасно, - засмеялся хозяин барки. - Я давно знаю их вожака, Адоберта, сына Гилдуина. - Кого? - насторожился Юний. - Ты сказал - Адоберта? Тонкий станом, светлоглазый юноша, волосы темно-русые, длинные… - Да, это именно он и есть! Я высадил его у Серого камня. - Интересно… - Отхлебнув вина - не фалернского, но все же весьма недурного, - Рысь надолго задумался. Барочник высадил Адоберта пару недель назад, нет, даже, пожалуй, больше. И тогда же - ни с того ни с его - сорвалась в Паннонию Вента. Адоберт наверняка с нею. Зачем? Впрочем, что он, Рысь, знал о тайных делах этой загадочной девушки? Она ведь ничего толком и не рассказала, так, больше смеялась. Что она делала в Могонциаке, зачем приезжала к старосте Гретарка Хизульфу, что не поделила с трактирщиком Эрлоином? Поди знай. А вообще, это хорошо, что она в Паннонии, там сейчас уж куда спокойней, чем здесь, на правом берегу Рейна. Легионы Максимина Фракийца не знают пощады! А Паннония, что ж… Единственное - далековато. Впрочем, если пройти горами, а затем проплыть по Данувию краем Реции и Норика - не так уж и долго будет. Декады за полторы вполне можно добраться, а если поспешить, то и раньше. Эх, Вента, Вента… Вот уж никак не думал не гадал Рысь, что здесь, в Германиях, встретит свое счастье… а может быть - и несчастье, ведь кто, кроме богов, знает наперед людские судьбы? В Колонию Агриппина они добрались на четвертый день, к полудню. Дошли без всяких приключений, если не считать грозы, которую переждали у плеса. Сильная случилась гроза, основательная, с глухими раскатами грома и синими блестящими молниями. Видать, громовержец Юпитер на кого-то сильно разгневался. Не на нового ли цезаря? Город, основанный полководцем Августа Агриппой, и в самом деле оказался большим, куда больше Могонциака, и очень красивым, как и положено столице провинции. Величественный, с беломраморной колоннадой, дворец наместника, храмы под золочеными куполами, театр, акведук, пристань - и людской гомон. По большей части говорили по-латыни - из Рима, привлеченные низкими налогами и благодатными почвами, сюда переселилось множество крестьян и торговцев, плюс к ним еще и чиновники, и жрецы. Иногда в толпе слышался и германский говор - вот уже около трех веков здесь проживали дружественные римлянам убии, в честь них первоначальное поселение даже и называлось Оппидум Убиорум. Это уже потом родившаяся здесь Агриппина, жена Клавдия и мать Нерона, склонила венценосного супруга дать ее родному городу статус колонии. С тех пор Оппидум Убиорум и называется латинской Колонией Клавдия алтаря Агриппины - или сокращенно Колония Агриппина. Уж совсем кратко - Колония, на германском наречии - Кельн. - Кто такие? - грубо спросил загородивший дорогу Юнию портовый служитель - круглоголовый коротышка в длинной голубой тунике и, несмотря на жару, в плаще из тонкой ткани. За спиной служителя маячили четверо стражников в блестящих, украшенных куцыми плюмажиками шлемах. - Авл Помпоний, юрист из Нарбоннской Галлии, - небрежно представился Рысь. - А это, - он кивнул на Илмара, - мой компаньон и помощник. - Цель приезда? - Видишь ли, уважаемый, положа руку на сердце, в Галлиях уж слишком много юристов, а здесь, у вас, самый широкий простор для деятельности. - Да и у нас юристов хватает, - желчно заверил чиновник. - Прошу пройти с нами во-он к той базилике. Там и напишете подробно - кто, откуда, зачем… Рысь улыбнулся как можно шире и, взяв коротышку под локоть, отвел в сторонку, вытащив из кошеля золотой сияющий ауреус: - Нам бы не хотелось ждать. Ведь все процедуры столь утомительны. - Что ж, придется уж пойти вам навстречу да записать самому с ваших слов, - ауреус, словно сам собой, исчез в потной ладони служителя. - Удачно обосноваться! - Ну, - простившись с взяточником-чиновником, Юний подмигнул Илмару Два Меча. - Вот все и устроилось. Куда теперь? Ты говорил, что знаешь город? Не забудь, нам надо еще забрать Арминия, тот, должно быть, уже совсем выздоровел, если, конечно, верить Фелицию. - Не вижу причин ему не верить. - Я тоже. Так что поспешим, друг мой! - Юний засмеялся. - Итак, согласно записи в таможенных книгах, я - Авл Помпоний, юрист из Галлии, а ты - мой компаньон и охранник. - На охранника согласен, - усмехнулся Илмар. - А вот компаньон из меня никудышный - не так уж и хорошо я знаю законы, точнее сказать, совсем не знаю. - Зато у тебя здесь имеются кое-какие знакомства, ведь так? - Так, - германец кивнул, - только, знаешь ли, Юний, все мои знакомые… как бы это сказать? Не очень-то в ладах с законом. Рысь с хохотом хлопнул его по плечу: - Так это ведь как раз то, что нужно! Уж наверняка они уже нарушили кучу частных и преторских деликтов и очень нуждаются в помощи квалифицированного защитника. - Да, но это такой сброд, что… - Ты хочешь сказать - они могут не заплатить? А ты на что? Да и у меня сил хватит. - А вообще-то верно, - Илмар ухмыльнулся. - Против нас обоих вряд ли кто выстоит. Ну что ж, идем. Думаю, нам нужно для начала снять комнату в каком-нибудь доходном доме. - Нет, дружище! - внезапно остановился Рысь. - Знаю я эти комнаты в доходных домах. На квартиру - да, у нас не хватит денег, ну а комнаты… О, эти комнаты. Обычно на шестом этаже, у лестницы, под лестницей - выгребная яма, от которой смердит на весь дом, мухи, болезни… Тьфу! Комнатенка узкая, как футляр, так ее и представляю - днем жара, такая, что ходишь голый и потный, ночью холодно, не спасает и шерстяное одеяло, а если уж разжечь жаровню, так только и смотри, чтобы не задохнуться в дыму и не вызвать пожара. Нет, друг мой! Комната в доходном доме - это самый отвратительный вариант, вовсе не подходящий для таких важных и законопослушных персон, как мы. - Но… - Поживем некоторое время на каком-нибудь постоялом дворе. Поверь, это куда лучше, чем снимать комнату. Постоялый двор - это к тому ж еще и информация, что немало значит в наших делах. Пара громких процессов - и мы сможем переехать в просторную квартиру, нанять или купить слуг. - Лучше купить, - согласно кивнул алеман. - Не верю я этим наемным прохиндеям. - О, смею тебя уверить, рабы воруют не хуже! Так, со смехом, они покинули пристань и, выйдя на широкую, украшенную статуями улицу, отправились искать подходящий постоялый двор.Веллей Патеркул. Римская история
Яркое солнце золотило купола храмов, отражаясь в цветных стеклах жилых домов и базилик, цвели росшие по краям улиц тополя и липы, легкий ветерок приносил с Рейна прохладу и запах рыбы. Имперский чиновник Марк Курий Ацилл - круглоголовый коротышка с пристальным хитроватым взглядом, - войдя в свой кабинет, что на правой стороне базилики, стоявшей напротив пристани, сбросил на руки подбежавшему слуге шерстяной плащ и, усевшись в небольшое креслице за длинный стол, принялся деловито разбирать пергаментные и папирусные свитки - записи портовых пошлин, регламенты прихода-ухода судов, регистрационные книги и прочее. Дело свое Марк Курий исполнял привычно, но не сказать чтобы быстро - постоянно отвлекался: то пил холодный сидр из принесенного рабом кувшина, то с интересом следил за жирной зеленоватой мухой, то, прохаживаясь по кабинету, нетерпеливо поглядывал в окно на длинную тень установленных во дворе солнечных часов. Часы показывали десять - близился вечер. Скоро стемнеет, а там и ночь. Эх, ну и работнички же достались! За смертью только и посылать. Ан, нет, кажется, идет кто-то… Услыхав чьи-то шаги, коротышка немедленно уселся в кресло и сделал вид, что полностью погружен в дела. Скрипнула дверь: - Можно, мой господин? Марк Курий недовольно поднял глаза: - А, это ты, Веренций. Веренций - маленький неприметненький человечишка в рваненькой тунике, из тех, что обычно носят наемные вольноотпущенники-рабочие, - поклонился: - Кое-что узнал, мой господин! - Всего лишь - кое-что? - Чиновник сурово сдвинул брови и махнул рукой. - Ну, что с тобой делать? Докладывай. - Они вовсе не из Галлии, а из Могонциака. Точно из Могонциака - я расспросил матросов. Настоящих имен узнать не удалось. Пока не удалось. Оба остановились на улице Медников, в корчме Тиберия Грахма. Взяли лучшую комнату, правда, уплатили только лишь за три дня. - Та-ак! - задумчиво протянул Марк Курий. - Значит, никакие они не юристы… - Тот, что называл себя Авлом Помпонием, хорошо знает законы. - Разберемся. - Коротышка сжал губы, сразу потеряв все свое добродушие и простоватость. Теперь уж видно было, что за столом сидит человек умный, опытный, хорошо знающий цену и себе, и другим. - Так, каковы будут указания? - осмелился напомнить Веренций. - Глаз не спускать с обоих! - Но Тиберий… - Я помню, что хозяин корчмы - наш человек, - чиновник нахмурился, - но это вовсе не значит, что тебе, Веренций, теперь можно расслабиться. Помни, совсем скоро должны прибыть наши люди - к этому времени я должен знать о лжеюристах все! Особенно обрати внимание на их связи с теми двумя когортами… ну, ты знаешь. Жду завтра с докладом! - А если этих связей не будет, все равно докладывать? - Все равно. Свободен. Низко поклонившись, Веренций исчез за дверью. Проводив его взглядом, Марк Курий придвинул к себе яшмовую чернильницу и кусок пергамента. «Господину наместнику Манлию Флориану Марк Курий Ацилл нижайший поклон. К сему прилагаю ежедневный доклад о подозрительных…» Стемнело, а коротышка чиновник все не уходил домой, наоборот, велел рабу зажечь лампу. - Господин, там, под лестницей, статуя прежнего принцепса, - поправив фитиль, почтительно осведомился раб. - Велишь отпились ей голову и приделать новую, цезаря Максимина? - Отпиливай, - сухо кивнул Марк Курий. - А вот с новой головой - не торопись. Пусть пока так полежит. Пусть…
На следующий день Юний с Илмаром отправились за Арминием. Барочник Фелиций не соврал, парень и вправду уже почти выздоровел. Арминий еще носил повязку, но выглядел вполне прилично и очень обрадовался, когда увидел старых знакомых. - Я хоть сейчас… Хоть сейчас готов с вами… - Сколько мы должны врачам и хозяину этого дома? - Юний скептически оглядел узкую комнатуху с прохудившейся крышей. Пятый этаж, теснота, тараканы, смрад - ну, чего же еще ожидать? - Хозяину я полностью заплатил из тех денег, что ты мне дал с собой, патрон, - улыбнулся парень. - Что же касается врачей… Меня лечила одна славная девушка, Луция… - Арминий неожиданно покраснел и сконфузился. - Скажи, мой патрон, помнишь, ты когда-то обещал нам всем оформить вольные грамоты. Мне, Эрнульфу, несчастному Хротальву, которому теперь уже ничего не нужно… - Конечно, помню, - кивнул Рысь. - Только не вижу необходимости. Кому какое дело, кем ты там был в Могоницаке? Вас давно никто не ищет, рыбника уже нет. Ты - как и Эрнульф, и старина Флакс - мой вольноотпущенник и клиент, что я и мои знакомые всегда подтвердят. Слушай, а не задумал ли ты жениться, Арминий? - Юний вдруг улыбнулся. - Как там зовут ту славную девушку, о которой ты говорил? - Луция… - Арминий снова смутился. - У нее доброе сердце, мой господин. - Ну что ж, тогда женись. Ты что-то недоговариваешь? - Патрон, ведь брачные законы очень запутанны! - А, вот ты про что. - Юний расхохотался. - Но ведь я же юрист, и. не из самых тупых. Давай посмотрим, подходите ли вы оба под все условия. Итак, брачный возраст. Тебе, конечно, куда больше четырнадцати лет, а вот девчонке есть ли двенадцать? - Ей восемнадцать, патрон! - Отлично, с этой стороны все в порядке. Она ни с кем не состоит в браке? - О, нет! И не состояла. - Римская гражданка? Не близкая родственница? Не душевнобольная? Так-так… Все условия у вас имеются. Арминий радостно улыбнулся. - Теперь посмотрим, нет ли брачных препятствий. - А что, есть и такие? - Парень спал с лица. - А как же?! И во множестве. К примеру, сенаторам нельзя вступать в брак с вольноотпущенниками и актерами. - Слава богам, я не сенатор! - Вот уж поистине. Ты, к слову, не являешься законным опекуном этой девушки? - Нет! - А она не давала обета целомудрия? - Да нет. - А еще, если свободнорожденная намеревается вступить в брак с вольноотпущенником, то препятствием считается его плохое поведение. Ты случайно, будучи предоставлен сам себе, не нарушил здесь пару-тройку деликтов - не дрался, не оскорблял кого-либо, не ругал ругательски какое-нибудь должностное лицо или, упаси боги, цезаря? - Что ты, что ты, мой господин! - Арминий изменился в лице. - Я и из дому-то почти не выходил. - Ладно, ладно, шучу… Тебе остается лишь выбрать форму брака - с властью мужа или без оной. - Ну, это мы еще не решили. - Не решили? Так решайте побыстрее - уж больно хочется погулять на свадебном пиру! - О, мой патрон! - В глазах Арминия показались слезы. - Поистине, ты будешь самым почетным гостем! У меня еще осталось кое-что, и Луция накопила немного денег, и у нее есть небольшой домик на окраине… - Да, - про себя проговорил Юний. - Похоже, здесь пахнет браком sine manu - без власти мужа. Ну что ж, я очень рад за тебя, Арминий. Чем ты намерен заняться? - Луция хочет открыть горшечную мастерскую. Я тут уже ходил к одному мастеру - не такое уж и хитрое дело. - Ну, боги вам в помощь. Как ты вообще познакомился с этой Луцией? - Она - дальняя родственница хозяина этого дома. - Ах, вот как… Тогда тебе лучше бы заключить брак «с властью мужа». Иначе может получиться так, что хозяином и вашего домика, и мастерской окажется этот домовладыка, сдавший тебе не самую лучшую комнату. - Зато здесь я встретил свою любовь! - Вот как? Да ты, оказывается, поэт, Арминий!
Луция и предупредила всех через своего будущего жениха. Оказывается, ее дальнего родственника, хозяина доходного дома, в котором жил Арминий, дотошно расспрашивал какой-то неприметный человечишко в рваной тунике, по виду - мастеровой или наемный работник. Интересовал его не столько Арминий, сколько те, кто к нему приходил, - Юний и Илмар Два Меча. К чему бы эти расспросы? - Наверное, прослышал, что ты юрист, и хочет предложить какое-нибудь дело? - предположил Илмар, когда уже на следующий день они сидели в небольшой закусочной у городского рынка, где заказали рыбу под соусом из рыбьих же потрохов, моченый горох с поджаренным хлебом и пиво. - Наверное, - согласился Рысь, подумав, что бедняки вряд ли в состоянии оплатить услуги юриста. Правда, если тот неприметный человек знает, что прозвище Юния - Юстус - Справедливый, то… То это значит, что о Рыси кому-то известно все, по крайней мере - со времен Августы Треверов. - Господин! - несмело позвали сзади. Юний обернулся и увидел перед собой плохо одетого человека с абсолютно незапоминающимся лицом. Тот самый? А кто его знает? Больно уж неприметен, на таких взглянешь - и тут же забудешь. - Это ты расспрашивал обо мне домовладельца? - сурово прищурился Рысь. - Я, мой господин, - неприметный поклонился, прижав руки к груди. - Я знаю, что ты хороший юрист, Авл Помпоний… - Откуда ты это знаешь? - быстро перебил Илмар Два Меча. - Кто тебе сказал? - Люди говорили, на пристани. Да меня там многие знают, я - Веренций, лодочник. - На пристани? Ах, вот оно что. - Юний почесал бородку. - И что у тебя за дело? - Хочу подать в суд на своего соседа, - искательно улыбнулся лодочник. - Он, вот какое дело, пристроил к своему дому здоровенный сарай, который теперь загораживает на моем участке солнце. - Ты знаешь, что я работаю за гонорар? - О, уважаемый господин, у меня есть накопления! А сосед - такой гад, такой… Юний исподволь рассматривал собеседника, все больше убеждаясь, что уже где-то видел его, причем не далее как вчера. А где он мог видеть этого лодочника? На перевоз вчера не ходил, да вообще никуда… Впрочем, нет, заходил в книжную лавку, в двух кварталах от постоялого двора, не смог удержаться. О, какие книги там были! Вот уж никогда бы не подумал, что в провинции имеется такое разнообразие, такой выбор! Апулей, Светоний, даже Тертуллиан, христианин - и писатель, кто бы мог такое подумать?! Да одни названия его книг чего стоят! «О женских туалетах», «О моногамии» и даже - «Призыв к непорочности». Были бы лишние деньги, Юний обязательно бы купил хотя бы последнюю, ну а так лишь прочел кое-что под скрип перьев либрариев-переписчиков… Рим, книжная лавка на форуме Траяна, библиотека и ее завсегдатай Гай Феликс, оказавшийся неудачливым узурпатором… Как давно все это было! Так вот, вчера, в книжной лавке, он и видел этого - как его? - Веренция. Ну да, точно видел! И что делать лодочнику среди книжной мудрости? Впрочем, любовь к книгам не зависит ни от профессии, ни от звания. - Любишь книги? - прямо спросил Рысь. - Обожаю! - не моргнув глазом, признался лодочник. - Правда, не многие могу себе позволить купить. Однако! Юний неожиданно почувствовал симпатию к этому неприметному человеку. Тот либо и в самом деле книжник… либо - хороший профессионал в своем деле. Надо же, и ухом не повел, отозвался как ни в чем не бывало.
- Если вы возьметесь за мое дело, я бы хотел показать вам свой участок, а также дом и сарай соседа, - продолжал уговоры Веренций. - И, если хотите, мог бы уже сейчас заплатить часть гонорара. Конечно, в случае, если мы договоримся. - Ну, что ж, - Юний переглянулся с Илмаром, - так уж и быть. Идем глянем. В конце концов, деньги в их ситуации лишними не были. Тем более - первое дело. Да и этот тип, лодочник, конечно же, может оказаться полезен, хотя бы в рекламных целях.
Веренций жил на самой окраине, за тенистым городским садом, заложенным одним из прежних префектов. Дом его, небольшой, но красивый, деревянный на фундаменте из камня, стоял в глубине двора. С левой стороны ко двору вплотную примыкало угрюмое трехэтажное здание, сложенное из красного кирпича. Узкие окна особняка были закрыты ставнями. Двор казался глухим и безлюдным, и тем не менее Юния почему-то не покидала уверенность, что за ними наблюдают. Скрытно, быть может, вон из-за тех неплотно прикрытых ставень на втором этаже. Да-да, вот, качнулась за ними темная тень! Или показалось? А где же пресловутый сарай? Юний обернулся… Опа! А Веренция-то и не было! - Зашел в дом, - пояснил Илмар. - Сказал - за деньгами. Они вышли из-за угла, четко печатая шаг - десять воинов-легионеров, со щитами и метательными копьями-пилумами. Ни слова не говоря, развернулись и, выставив вперед копья, пошли на Юния с Илмаром. Те озадаченно переглянулись и, не сговариваясь, бросились в глубину двора… где их уже поджидал еще один десяток. - Кто бы они ни были, а держат нас за серьезных противников, - оглянувшись, мрачно усмехнулся Рысь. - Ишь, не пожалели людей. Интересно, что они им сказали? Илмар Два Меча перевел взгляд на приближающихся солдат: - Эй, парни, чего вы хотите? - Вашей смерти! Все пилумы одновременно рассекли воздух… Впрочем, не на тех напали! Юний и Илмар откатились по земле в разные стороны, выхватили мечи… Ну - если и погибать, так, по крайней мере, весело, да еще и прихватить с собой на тот свет как можно больше врагов! Короткий меч Юния огненнокрылой птицей, отразившей солнечные лучи, взметнулся над головой, без особого труда отразив все выпады легионеров, надо сказать, довольно тупые - в цирке эти парни долго бы не продержались, не та фактура! А ну-ка, так… Уклонившись от вражеского щита, Юний подпрыгнул и резко бросился вниз, целя противнику в ноги… Ага, есть один! Теперь - достать еще кого-нибудь. И побыстрее, времени нет - слишком уж их здесь много. Юний хорошо понимал - не уйти, не вырваться, силы неравны. Остается одно - погибнуть с честью, подороже продать свои жизни! Что ж, ничего необычного для бывших гладиаторов. - Ну что застыли? - расхохотался Рысь, глядя на несколько озадаченных солдат. Ага, не ожидали подобной резвости?! А вон тот, в шлеме с красным плюмажем, наверное, главный. Его-то сейчас и пощупаем! - Эй, петух с красным гребнем! - метнувшись вперед, издевательски закричал Юний. - Я, Рысь из Трех Галлий, хочу скрестить с тобой меч, трусливая крыса! Главный - судя по украшенным серебряной виноградной лозой и медалями доспехам, центурион - оскорбленно покраснел. Но со своего места позади строя не сдвинулся. Видимо, имел строгий приказ. Жаль. А легионеры снова опасно приблизились, взяли в кольцо, и теперь оставалось только крутиться, стараясь продержаться хоть еще немного. Впрочем, Рысь, как наверняка и Илмар Два Меча, был сейчас счастлив: умереть в схватке - это достойная, славная смерть! Что ж… - Хватит! Юний не понял, откуда раздался этот крик. Но воины застыли, убрав мечи, закрылись щитами. - Ушли! - снова приказал тот же голос. - Я сказал - ушли! Ага, и в самом деле тогда не показалось! Во-он, распахнулись ставни на втором этаже. Какой, однако, властный голос, выдает привычку повелевать. Жаль, лица хорошенько не разглядеть - мешает солнце. Юний прищурил глаза. - Что стоишь, Рысь из Трех Галлий? - язвительно осведомился незнакомец. - Заходи в дом. Твой приятель пусть пока подождет во дворе. - А его не… - Нет, не убьют. Слово сенатора! Сенатор? Однако высокого полета птица. В доме оказалось темно, прохладно и пыльно. Похоже, этот особняк давно был нежилым или использовался изредка, для каких-то тайных целей. Рысь на всякий случай вытащил меч… И услышал смех. - Убери меч, дружище Юний! Что у тебя за дурная привычка - постоянно вмешиваться в мои дела? Что здесь, сейчас, что тогда, в Риме… Темные насмешливые глаза, тщательно - не коротко и не длинно - подстриженные волосы, остроконечная, словно у перса, бородка. Даже туника такая же, как и прежде, - щегольская, серая, с изумрудным отливом. - Феликс! - убирая меч, выкрикнул Юний. - Гай Феликс! Вот уж не ожидал! - И я рад встрече! - Феликс хлопнул Рысь по плечу. - А ты возмужал, стал умнее, вальяжнее… - Значит, это ты хотел меня убить? - Я. Знаешь, я принял тебя за шпиона. Ты ведь скрыл, что явился из Могонциака? - Ну… допустим. Но на то имелись причины. - Думаю, вполне веские. - Феликс захохотал. - Слышал, у тебя тоже были неприятности при прежнем цезаре? - И довольно серьезные, - ухмыльнулся Рысь. - А как ты относишься к нашему новому принцепсу? Можешь говорить прямо. - Никак не отношусь. - Пройдя по комнате, Юний уселся в предложенное собеседником кресло. - А вот он относится ко мне не очень-то хорошо! Сказать по правде - и вовсе плохо. - Отлично! Но все же я это проверю. Слышал, ты промышлял по юридической части? - У тебя большие возможности. - Если бы ты только знал, какие! Юний, ты даже не представляешь, как я рад! Мне нужен помощник, смелый, умный, проверенный временем… Рысь улыбнулся: - Я что-то не совсем понимаю, какую должность ты сейчас занимаешь? - Так… управляю. - Феликс скромно пожал плечами. - Я, видишь ли, наместник. - Ах, вот оно что… Но ведь, насколько я знаю, наместника зовут Манлий Флориан? - Все верно, под этим именем я и скрывался когда-то от ищеек принцепса. Гай Феликс Манлий Флориан - чем плохое имя? - Сказать откровенно, что я про все это думаю? - Юний с усмешкой поднял глаза. - Говори, друг мой! Рысь скривился: - Думаю, к своему имени ты не прочь прибавить еще два слова… Цезарь Август! Феликс гулко захохотал, и Юний понял, что попал в самую точку! Вот почему наместник так боится шпионов! А ведь Максимин Фракиец вовсе не похож на наивного простачка! Как же он назначил наместником Феликса?! - Да, пробиться к власти было не так-то легко, - усмехнулся наместник. - Но и не так уж трудно, учитывая, что Фракиец сам стремился к трону. Стоило лишь ему немножко в этом помочь, вернее даже, сделать вид, что помогаешь. Вообще, Максимин Фракиец - страшный человек, я ведь его неплохо знаю. Он не глуп, но ум его - это ум фракийского пастуха, и не более того. Узурпатор подозрителен, жесток и жаден. Он не потерпит близ себя никого. Верула этого, на свою голову, не понимает! - Ты знаешь Верулу? - удивился Рысь. - Ну, конечно. Я пристально наблюдал за ним и его людьми. Хитер, но не очень умен. Кстати, Фракиец уже давно подозревает его в измене! - А я обвинен в оскорблении величия цезаря! - Отлично, отлично, друг мой! - Феликс возбужденно потер руки. - Немедленно подадим апелляцию. Мне нужны преданные люди. Поверь, уже недолго осталось! - Недолго - до чего? Наместник расхохотался: - Нижняя Германия - это, конечно, не Лациум и даже не Галлия, но все же… - Понятно. Ты хочешь отделиться от Рима! - Пока, друг мой! Пока - отделиться, а дальше посмотрим. Поверь, при таком жестоком самодуре, как этот фракийский пастух, отделение будет несомненным благом. - Фракиец сомнет тебя! - воскликнул Юний. - Ты представляешь, какая у него сила! - Этой силы скоро не будет. Я имею в виду - не будет в Германиях. И останется одна кость - две-три когорты, молодняк, из тех, что узурпатор привел с собой из Рима. Ну, с этой проблемой я справлюсь. - Не сомневаюсь. Во дворе вдруг послышался какой-то шум. Феликс подошел к окну и тут же оглянулся на Юния: - Вели своему приятелю пропустить в дом моего человека. Рысь выглянул во двор, увидев Илмара с обнаженным мечом и какого-то бородатого мужчину, по виду - матроса с купеческой барки. - Пропусти его, дружище! Два Меча пожал плечами: - Что ж, пусть идет. Рад, что ты до сих пор жив. Матрос - или кто он там был? - войдя, низко поклонился наместнику и скосил глаза на Юния. - Говори, это наш человек, - в нетерпении мотнул головой Феликс. - Прибыли люди из Паннонии, - тихо сообщил бородач. - Ждут неподалеку, в корчме. Паннония? Рысь напрягся. Неужели… - Ну, в корчму мы не пойдем, - усмехнулся наместник. - Пусть кто-нибудь из них явится сюда с докладом, - он повернулся к Юнию, - видишь, друг мой, у меня от верных людей нет никаких секретов.
А Юний молчал. Думал. Паннония… Ведь именно туда зачем-то уехала Вента… Он уже, в принципе, этого и ждал. Вернее - эту… Даже не удивился, лишь отодвинулся в темноту, когда Вента вошла в комнату. - Рад видеть тебя, девочка! - ласково улыбнулся Феликс. - Ну?! - Они восстали, - устало отозвалась девушка. - Все горные племена, и не только горные. Узурпатор уводит легионы в Паннонию. - Вот видишь! А ты не верила! - Феликс с ликованием всплеснул ладошами. - Теперь осталось разобраться с когортами. Да, кстати, познакомьтесь, это мой старый друг, Ант Юний Рысь - Рысь из Трех Галлий. - Будь здрава, Вента. - Рысь поднялся с кресла. - Юний? - Девушка удивилась. - Ты-то хоть как здесь? - Так же, как и ты, девочка, - расхохотался Феликс. - Что у тебя с рукой? Тут и Рысь заметил, что левая рука девушки была у самого локтя перевязана бурой от крови тряпкой. - Мы плохо ушли, - она почему-то обращалась сейчас к Юнию, - Эрлоин, трактирщик, устроил засаду со своими людьми. Погиб Адоберт, а Квинтилий - тот, помнишь, рыжий - был убит ими еще раньше. Феликс скривился: - Жаль Адоберта. Славный был мальчик. Я знал еще его отца, старого Гилдуина. Надеюсь, вы разобрались с трактирщиком? Что-то он слишком уж резво лезет не в свои дела. - Мы убили всех. Эрлоина, Фредегара, Эвдальда… - тихо произнесла Вента. - Это была месть… и не только за Адоберта. - Что ж, жду вас обоих вечером у себя, - наместник кивнул, - прием будет закрытым. Он вышел, а следом за ним - и Юний, и Вента. Рысь не знал теперь, как вести себя с этой девчонкой. Доверять ей, как видно, не следовало, ведь она работала на Феликса, а тот был вовсе не из тех людей, которым можно довериться. Да, вот как оказалось… Вента - шпионка наместника, замыслившего очередную авантюру - отделение Нижней Германии. Впрочем, почему только Нижней? Выгорит ли это дело, нет ли - Феликсу, похоже, наплевать. Ему важен процесс, почему-то Юний считал именно так. А люди… Что для таких, как Феликс, люди? Расходный материал - не более. Они так и шли по улице втроем - Рысь, Илмар Два Меча, Вента… Шли молча. Лишь когда свернули к постоялому двору, Вента, догнав Юния, схватила его за руку: - Нам нужно поговорить. - Нужно ли? - Не злись. Я делала в этой жизни все как считала нужным. Жаль,что не все получилось… - Идем. - Юний посторонился, пропуская девушку в двери. Скрипнула лестница. Илмар тактично остался внизу, в корчме. - Ты спросишь о Феликсе, - опустившись на ложе, тихо произнесла Вента. - Он когда-то выкупил меня из рабства. Не просил взамен ничего, даже не спал со мной… просто в один прекрасный момент я поняла, что сделаю для этого человека все. - Да, Феликс умет выращивать верных людей, - кивнул Рысь. - Только вот думаю, что мы все вскоре погибнем вместе с его делом. - И что? - Девушка грустно улыбнулась. - Я и так потеряла всех друзей. Остался один ты… Поверь, я сама не знаю, что теперь делать! Феликс, несомненно, сейчас захватит всю власть - и что дальше? Жить, как все? Завести дом, рабов, виллу? - Так, может быть, это не так уж и плохо? - Может быть… Только это не то, о чем я когда-то мечтала. - Я тоже когда-то мечтал… - Юний опустился на ложе рядом с девчонкой. - Мечтал о великолепных городах, с библиотеками, храмами, статуями, о справедливых законах, о мудрых правителях… О нашей родине, Вента! Если Феликс может отделить Нижнюю Германию, почему не можем мы? Ты скажешь, нам нечего отделять? Так надо это создать! Создать, используя всю мощь империи, покуда у нее есть эта самая мощь. - Основать северную провинцию?! - В синих глазах девушки вдруг вспыхнули молнии. - Нордика - так ее можно назвать… Слушай, я об этом даже и не думала никогда… Да ведь это просто здорово! Жаль, не получится - нет свободных легионов. Да и кто нам их даст? - А и не нужны легионы. - Юний беспечно откинулся к стене. - Там малонаселенные места. Достаточно и пары когорт. Тех самых, что нынче стали у Феликса костью в горле. - Верно… - улыбнулась Вента и, притянув Юния к себе, крепко поцеловала в губы… - Помоги мне раздеться, милый, - шепотом попросила она. Рысь не стал отказывать… Десять морских судов - шесть пузатых купеческих «навис онерария» и четверка быстроходных военных либурн, - покинув устье Рейна, вышли в бурное Германское море. Главным кормчим был полукровка Онестис, старый седобородый пират, когда-то хаживавший до острова Руяна и других чужедальних сторон Янтарного берега. Тридцать первый легион - так гордо обозвал Феликс пару когорт и всякий вспомогательный сброд, даже название придумал, «Rapax» - «Хищник» - так когда-то назывался двадцать первый легион, потерянный еще при Домициане, кстати, в той же Паннонии. Ветер надувал паруса, бросая соленые брызги. На носовой площадке флагманской либурны стояли двое - Юний и Вента. Оба улыбались. - Как много у тебя имен, - девушка обняла Рысь за плечи, - Ант Юний Рысь Юстус… Юний засмеялся: - Хочешь, чтоб я добавил к ним еще два? Цезарь Август?! Ну, ну, не смотри так, шучу… Пока шучу… В снастях завыл ветер.
Пояснительный словарь
Августа Треверов - Трир. Акведук - водопровод. Алеманы - союз германских племен (первоначально так называли разбойничьи шайки по левому берегу Рейна). Амфора - около 26 литров. Анты - южная группа восточных славян. Так их называли римляне, а затем и византийцы. Аргентарий - ростовщик, банкир, предприниматель. Арт Одинокий - герой древнекельтского эпоса, сын Конна Ста Битв. Ауреус - золотая монета весом около восьми грамм, равнялся 25 серебряным денариям. Асс - мелкая бронзовая (иногда медная) монета. Атриум (атрий) - прихожая с бассейном в римском доме. В центре атрий не имел крыши, и через отверстие бассейн наполнялся дождевой водой. Ба (Бодб) - древнекельтская богиня войны. Базилика - общественное здание с открытым пространством в центре и колоннадами по сторонам. Использовались в качестве мест для проведения судебных заседаний и собраний граждан. Батав - представитель племен, населявших современные Нидерланды. Белги - кельтское племя. Белгика - римская провинция на месте современной северо-восточной Франции и части Бельгии. Брегоны - хранители законов. Бриганты - племя британских кельтов. Бригитта (Бригит) - богиня древних кельтов, покровительница целителей, плодородия, ремесла, поэзии и учености. Дочь Дагды, впоследствии стала считаться христианской святой. Бритты - общее название британских кельтов. Бургунды - германское племя. Вакх - бог винограда, соответствует греческому Дионису. Везуций - «Сведущий» - так в Галлии именовали Меркурия, римского бога дорог и торговли. Велес - древнеславянский бог скота и загробной жизни. Венеты, лютичи, лужичане, гаволяне, хижане - славянские племена. Вербальные договоры - словесные, по особой процедуре. Весь - предки современных вепсов, древнее финно-угорское племя, проживавшее на территории от восточного Приладожья до Белозерья. Вотандины - кельтское племя, проживающее на территории современной Северной Англии. Приладожье - территория, прилегающая к Ладожскому озеру (озеру Нево). Вилик - раб, управляющий хозяйством виллы. Вангионы - Вормс. Виндикационный иск - иск для собственника, для истребования или возврата вещи, попавшей в руки ответчика. Вотан - древнегерманский бог войны. Галл - представитель кельтских племен (секвонов, эдуев и прочих), населявших Нарбонскую и Лугдунскую Галлию, Белгику. Гаста - копье. Гермес - греческий бог, покровитель торговли. Германское море - Северное море. Гиберния - Ирландия. Гладиус - короткий римский меч длиной около 60 см. Глам дицин - иначе Песнь поношения - поэтическое обвинение, имеющее сакральный смысл и огромное общественное значение. Гопломах - тяжеловооруженный гладиатор, имитирующий вооружение гоплита, то есть греческого пехотинца. Дагда - древнекельтский бог-отец и глава клана Туата де Данан, покровитель плодородия. Даждьбог - древнеславянское божество солнца или белого света. Даки - группа фракийских племен, селившихся к северу от Карпат. Данувий - Дунай. Деликт - всякое противоправное действие. Публичные деликты - преступления, характеризующиеся особой общественной опасностью. Частные деликты - нарушение интересов частных лиц, влекущее за собой возмещение ущерба. Денарий - серебряная монета весом около 4 граммов. Димахер - гладиатор, сражавшийся двумя мечами. Дон - богиня британских кельтов, соответствует ирландской Дану, богиня-мать, прародительница всего божественного клана Туата Де Данан. Дротик - метательное копье. Друиды - кельтские жрецы. Дупондий - мелкая монета из латуни или меди, по номиналу - в два раза дороже асса. Игемон - обращение к высокопоставленным римским чиновникам. Иды - «полнолуние», одна из дат римского календаря - 13-е или 15-е - в зависимости от месяца. Институции Гая - систематическое изложение права в учебных целях (середина второго века), состояли из четырех книг: о лицах, о вещах, об обязательствах, об исках. Ицены - кельтское племя, проживающее на территории современной центральной Англии. Кадастр - совокупность разработанных сведений об объектах налогового обложения. Календы - первый день новолуния. Калиги - солдатская обувь, высокие кожаные сапоги без носка. Кальцеи - высокие кожаные башмаки на ремнях, уличная обувь. Квестор - одно из высших должностных лиц в римской администрации, казначей. Кимвры - германское племя. Киники - представители одного из философских направлений, отвергавшие господствующую мораль. Клиент - гражданин из бедных слоев общества, получавший защиту и покровительство у богатого и влиятельного человека (своего патрона). Когорта - 1 / 10 часть легиона, примерно 500-600 человек, в зависимости от времени и места расположения легиона. Колония Агриппина - Кельн. Колоны - рабы, «посаженные» на землю, арендаторы. Конн Ста Битв - знаменитый король Ирландии (правил с 123 г). Коннахт - одно из так называемых пяти древних королевств Ирландии, именно там находились знаменитые школы друидов, филидов, брегонов. Коритандры, корновии - кельтские племена, проживавшие на территории современной Англии. Кром Кройх (Кромм Круах) - в мифологии древних кельтов, золотой идол, стоявший в древности на Равнине Поклонения (Маг Слех), которому приносились человеческие жертвы. Кумал - меновая единица древних кельтов, равнялась стоимости одной рабыни (слово «кумал» и означает «рабыня»). Курах (курах, коррах, коракль) - лодка древних кельтов, сплетенная из прутьев и обтянутая коровьей шкурой. Кухулин - величайший герой эпоса древних кельтов, совершивший множество подвигов. Ланиста - хозяин гладиаторской школы. Ларарии - место в доме, алтарь, предназначенное для ларов. Лары - боги-покровители семьи. Лацерна - плащ из тонкой материи, застегивался под подбородком и стягивался поясом. Легион - крупное воинское подразделение. Количественный состав легионов мог быть разным в зависимости от времени и провинции, где располагался легион. Обычно - 4500-5500 человек, по 80-100 в центурии («сотне»). Британские легионы по своему составу считались самыми многочисленными, нередко достигая 10 000 человек. Легат - полномочный представитель императора, командующий легионом. Либурна - быстроходное парусно-весельное военное судно. Лимес - приграничное укрепление, вообще - Приграничье. Литеральные договоры - заключенные в письменной форме. Лугус - могущественный бог бриттов и галлов, отождествляется с Лугом ирландских кельтов. Покровитель всех ремесел, ассоциировался со светом и солнцем. Лугназад - празднество древних кельтов в честь бога луга, праздник урожая, справлялся 1 августа. Лугдунская Галлия - римская провинция, современная северо-западная Франция. Лупанарий - публичный дом. Мапонос - бог солнца у кельтов Галлии и Британии. Марс - римский бог войны. Манипул - воинское подразделение, около 180-200 человек, включал в себя две центурии. Маха - богиня древних кельтов, покровительница плодородия, а также одна из трех богинь войны (наряду с Морриган и Бодб.) Участия в битвах не принимает, но присутствует на поле, чтобы помочь своим могуществом одной из сторон. Меркурий - римский бог, покровитель торговли. Меценат Гай - близкий друг и советник императора Августа, прославился как покровитель искусств и литературы. Миля - 1000 шагов - 5000 футов - 1481,65 км. Мим - уличный клоун, акробат. Минерва - богиня мудрости, соответствующая греческой Афине Палладе, в Риме считалась молниеносной и воинственной. Мирмиллоны - вид тяжеловооруженных гладиаторов. Могонциак - Майнц. Модий - мера сыпучих тел, равная 8,754 литра. Мокошь - одно из главных древнеславянских женских божеств, считается покровительницей женщин и женских работ. Морриган - очень многозначное кельтское божество: одна из трех богинь войны, связана также с сексуальным началом, плодовитостью, пророчеством, заклинаниями. Часто принимает облик вороны. Муир-Ихт (пролив) - Ла-Манш. Нарбоннская Галлия - римская провинция - средняя и южная часть современной Франции. Негаторный иск - иск для собственника, который не утратил владения вещью, но встретил помехи со стороны другого лица, мешающие ему осуществить свои права. Нобиль - богатый и знатный человек. Номенклатор - раб, в обязанности которого входило помнить всех знакомых хозяина, их имена, дни рождения и т. п. Ноны - день римского календаря, первая четверть лунной фазы, пятое или седьмое число в зависимости от месяца. Ноденс или Нуденс - римское наименование бога Нудда. Нудд - один из древнейших британских богов, супруг богини-прародительницы Дон. Изображался в виде юного божества, сияющего как солнце и правящего, стоя в колеснице, упряжкой из четырех коней. Его сопровождают крылатые духи, олицетворяющие ветры, также обладал властью над обитателями моря. Нувориш - «новый богач», обычно из вольноотпущенников или провинциалов. Нумос - то же, что Нудд. Нундины - девятые (со II века н. э. - седьмые) дни каждого месяца, выходные для крестьян, а для неработающих римлян - время похода по рынкам. Ободриты - западнославянское племя, обитавшее в среднем течении реки Эльбы (Лабы). Оллам - высший ранг древнеирландского поэта-филида. Оловянные острова - Британские острова. Паннония, Реция, Норик - римские провинции, расположенные к югу от Верхней Германии. Паризы, паризии - галльское племя. Пилум - короткое метательное копье, дротик с длинным и узким наконечником. Пенула - плащ. Перун - одно из главных общеславянских божеств, бог неба, грозы, войны, покровитель мужчин, воинов и князей. Портик - крытая галерея с колоннами. Претор - одна из высших римских должностей. Преторианцы - солдаты императорской гвардии. Прескрипция - следовала непосредственно за назначением судьи и вводилась для того, чтобы отметить, что истец просит взыскать не все ему причитающееся, а лишь часть. Префект - высшее должностное лицо, подчиняющееся непосредственно императору. Принцепс - так римляне называли императоров. Прокулеанцы - одна из римских юридических школ, названная так по имени своего основателя - Прокула. Прокуратор - одно из высших должностных лиц в Риме, часто прокураторы управляли провинциями. Проскрипционные (списки) - списки в чем-то провинившихся перед властью граждан. Ретиарий - легковооруженный (трезубец, сеть, кинжал) гладиатор, обычно выступавший в паре с тяжеловооруженным секутором. Рудиарий - гладиатор, получивший из рук императора символ свободы - деревянный меч-рудис. Сабинианцы - одна из римских юридических школ, названная по имени основателя - Массурия Сабина. Световид (Свентовит, Святовид) - древнеславянское божество, в некоторых племенах верховный бог неба, войны, возможно, громовержец. Секвоны - галльское племя, обитавшее в долине реки Сены. Секутор - тяжеловооруженный гладиатор. Селговы - британское племя. Сестерций - серебряная монета весом около 1 грамма, равен двум латунным дупондиям, в свою очередь, 1 дупондий равен двум бронзовым ассам. Склавины - иноязычное название славян. Скрамасакс - однолезвийный короткий меч (большой нож) с двуручным череном, общая длина - 40-75 см. Скутум - квадратный римский щит. Спата - длинный прямой римский меч длиной около 80- 100 см. Стола - род верхней женской одежды. Таблиниум - столовая в богатом доме. Тога - парадная одежда римских граждан, со II-III веков использовалась крайне редко. Трибун - должностное лицо, заместитель командующего легионом (легата). Туника - верхняя и нижняя одежда с рукавами или без оных. Тюр - однорукий древнегерманский бог войны. Ульпиан, Модестин - знаменитые римские юристы. Фемида - богиня правосудия. Фианна - священный отряд, состоявший из профессиональных воинов - фениев, презиравших смерть. Филиды - поэты, сочинители песен и хранители знаний. Фир Болг - мифическая раса великанов, обитавшая в Ирландии до прихода туда людей. Форум - площадь. Фракийцы - группа индоевропейских племен (геты, даки и пр.). Фрамея - германское метательное копье (дротик) длиной около полутора метров. Франки - союз германских племен. Фунт - 12 унций - 327,45 грамма. Хавки, сигамбры, херуски, квады, маркоманы, хамавы, саксы - германские племена. Хорс - считается одним из древнеславянских божеств, видимо, иранского происхождения: бог солнца. Центурия - «сотня» - часть манипула, 80-120 человек. Цернунн - кельтское божество. Эвксинский понт - Черное море. Эдикт - указ. Эдил - одно из высших должностных лиц муниципального управления, в том числе осуществлявшее и полицейские функции. Эдуи - галльское племя. Эйрин - Ирландия. Эпирец - житель Эпира, страны на западе Балканского полуострова. Югер - 2534,4 квадратного метра. Юнона - римская богиня, жена Юпитера, покровительница женщин. Юпитер - глава римского пантеона. Янтарный берег - юго-восточное побережье Балтийского моря.Андрей Посняков Легат
Глава 1 Май 236 г. Южное Приладожье Зарко
Не постыдился бы я приняться порой за мотыгу Или бичом подогнать тихо бредущих волов.Хороша корова Ласта - молока дает много и телится, не какая-нибудь там яловка, да только вот беда - норовиста. Чуть зазеваешься - запросто рогами подденет, не забодает, конечно, не те рога, но все ж приятного мало. Да и вообще, все коровы как коровы - телки, яловки, нетели? - а эта сама себе на уме, так и норовит нос свой куда не надо сунуть, вон как сейчас, едва не ушла с поскотины! А ну как волк? Или заплутает в лесах, потом наищешься. Светозар за все свои тринадцать лет такой непотребной телушки не видел. Едва прилег под ивою, глаза смежил, задремал чуток - куда стадо с огороженной поскотины денется? А вот, поди ж ты, Ласта словно бы нарочно выжидала, когда пастушонок заснет, сунулась в дырку заборную - будто там трава гуще - и вот, едва не ушла! Хорошо, Светозар вовремя спохватился - встрепенулся, замахал кнутом, побежал с посвистом: - Фью, фью. Ласта! Куда поперла? Ожег кнутом травищу перед самой коровьей мордой. Ласта вздрогнула, повела глазом недобро, рога выставила и замычала. - Еще помычи мне, - пригрозил Светозар. - Ужо кнутовищем огрею! А ну, пошла! Пошла, кому говорю? Пастушонок щелкнул кнутом, и корова, недовольно мотнув головой, ушла к стаду, смирно щипавшему траву на поскотине. - Гляди у меня, - добавил отрок. - В cледующий раз не посмотрю, что дойная, - так огрею! Вытащив из-за пояса нож, Светозар заковылял к ближней рощице - вырубить лозины да подлатать ограду. Правая нога отрока была босой, левая же, чуть распухшая, обернута березовой корой да замотана сверху тряпицей - третьего дня, в бабки играючи, не заметил, наступил на острый корень, распорол ступню. И теперь вот, вместо того чтобы вместе со всеми пахать, да бороновать, да сеять, пришлось Светозару с коровами на дальнем пастбище управляться. Не для взрослого отрока дело - для дитяти! Эвон как ребята смеялись: - Иди, иди, Светозарушко, с коровушками посиди, может, чего и высидишь? А мы уж за тебя на поле поработаем. Вот как! Издевались. Как будто он, Светозар, по своей воле ногу поранил. Ну, да чего уж теперь… Быстро залатав дыру - ограда, хоть и прошлогодняя, да еще крепкая, стоять и стоять, - отрок с чувством исполненного долга вновь завалился на пригорке, в тени старой березы. Только на этот раз уже больше не спал - вырезал из ольховой ветки свирельку, засвистел: - Фью-и, фью-и, фьють! Коровушки, как по команде, оторвали от травы морды, замычали - видать, понравилась музыка. Кудрявился цветочным разноцветьем, пах духмяными травами последний весенний месяц - цветень, - выдавшийся на редкость погожим. Все дни, за небольшим исключением, стояло ведро, солнышко ласково светило в голубом безоблачном небе, дул теплый ветер, приносящий с великого озера стойкий запах рыбы. Озеро было рядом, огромное, словно море, о котором частенько рассказывал старейшина рода Тарх. А в него, в озеро, впадала могучая река, широкая и порожистая, несущая свои серебристые волны среди холмов, поросших высокими соснами и мохнатой сумрачной елью. Берега покрывали густые ольховые заросли, и в роде Светозара, не слишком давно пришедшего в эти места, реку так и прозвали - Ольховой. Хорошая была река - широкая и многорыбная. Во-он она, если чуть привстать и повернуть голову, виднеется, синеет за кустами. Сбегать, что ль, искупаться? Светозар задумчиво почесал затылок, взъерошив целую копну соломенного цвета волос. Смешно наморщил усыпанный веснушками нос, покривил губы - ну его, это купание. И нога еще не совсем зажила, и за стадом присмотр нужен, да и - самое главное - в реке-то кто только не живет! И Морена - красавица дева, дающая как жизнь, так и смерть, и берегини, и девоньи, и русалки, что водят игрища-хороводы на прибрежных лугах да завлекают, утягивают в воду путников. Прежде чем купаться, надо обязательно задобрить всех речных жителей, и дев, и старика водяного, принести им жертву - хотя бы венок, сплетенный из первых весенних цветов. Одуванчики как раз для такого венка подойдут, вон их тут сколько - рассыпались по всему лугу желтыми пушистыми шариками… Где-то совсем рядом, в березовой рощице, вдруг закуковала кукушка. Светозар вздрогнул - ну вот, всем известно, в кукушку-то русалки больше всего любят обращаться, а иногда и в лебедя, и в коня. Нет, все ж таки надо венок сплести, принести требу! Им, а заодно и вилам - холодным красавицам, что живут в поле и на холмах и так же, как и русалки, губят зазевавшихся путников. Да, еще не забыть про упырей-кровопивцев, им-то не требы приносить нужно, а так, на всякий случай, задобрить, отвести зло. А солнце уже палило, припекало вовсю, не спасала и тень. Коровушки, жалобно мыча, жались к березняку, росшему у самой поскотины. Светозар скинул рубаху, старую, грубого беленного на солнце холста, однако с вышивкой-оберегом - и по подолу, и по запястьям, и по вороту. Крупные капли пота прокатились со лба по щекам к шее. Отрок пошарил в лежащей рядом котомке, вытащил плетенную из бересты флягу, приложил к губам… И недовольно нахмурился. Ну, вот - и вода закончилась. Что ж, тогда можно будет и искупаться, все одно так и так идти на реку - и себе водицы набрать, и коровушкам, стадо-то напоить пора. Нелегкое дело. Но сперва - венок. Пастушонок проковылял к лугу, нарвал одуванчиков и сноровисто сплел венок - спасибо, научила старшая сестрица Невда. Надев венок на голову, отрок прихватил кадки и спустился вниз, к реке, где напротив поскотины были устроены узенькие мосточки. Поставив кадки, Светозар поклонился на все четыре стороны и, сняв с головы венок, осторожно опустил его в воду: - Нате, берегини, нате, русалки, все вам, вам, качайтеся, ублажайтеся да зла не делайте. Подождав, когда венок унесет течением, отрок скинул порты и, подняв тучи брызг, бросился с мостков в воду: - Ай! Ох и студеной же была водица! Правда вот, как немного привык, так вроде и ничего, приятно даже. Немного поплескавшись у берега - на середину плыть не решился, мало ли, там какие-нибудь другие русалки, которым венка не хватило, - Светозар выбрался на мостки, растянулся блаженно. Чуть обсохнув, натянул порты, зачерпнул в кадки водицы да заковылял вверх по холму обратно. А уже и не так прихрамывал, видать, скоро совсем заживет нога-то. Уж тогда пусть старейшина кого другого на выпас ставит, чай для него, Светозара, и получше дело найдется. Сев-то в разгаре! Еще прошлым летом родичи выбрали в лесу подходящий участок, подсекли деревья, оставив медленно превращаться в сушины, а не так давно подожгли, пустили пал, теперь вот запахивали-распахивали теплую еще землицу вместе с золою. Сеяли рожь, да чуть ячменя, да пшеницы. Насчет пшеницы старейшина Тарх хмурился - здешние земли не особо-то урожайны, холодны, да и дожди, бывает, зарядят на несколько недель кряду. Не то что там, на старом месте, далеко на юге, где когда-то жил род. Однако пришли откуда-то неведомые «волчьи» люди - стали нападать. Старики рассказывали: когда-то давно племя Птицы, к которому принадлежал и род Тарха, убили у «волчьих людей» - так они себя называли - особо почитаемую прорицательницу и разрушили святилище, вот «волки» и поклялись мстить. Сожгли селения, вытоптали лошадьми поля, кого поубивали, а кого и взяли в полон. Племя Волка были народом многолюдным и злобным, за доблесть почитали не хлебопашество, а войну. Пришлось уйти далеко на север. Что ж, и здесь, в дремучих лесах, вполне можно было жить. Многочисленные озера и реки в изобилии давали рыбу, в лесах водилась дичь, а болотах - руда, из которой кузнецы выковывали серпы и косы. К тому ж, что немаловажно, пустые были земли. Нет, люди, конечно, жили здесь и до прихода «птиц», но их немногочисленные поселки располагались в той стороне, где всходило солнце. Странный был народ, эти лесовики, говорили на каком-то непонятном наречии, сами себя называли «вепси», ну а уж Тарховы переделали - весь, весяне. Впрочем, и вепси издавна здесь не жили, а раньше этими краями владела лопь, или саами, про которых те же весяне рассказывали, что те - все до одного злые черные колдуны. Вот и ушли постепенно к своим страшным богам далеко на север, в полнощные земли, где летом - вечный день, а зимой - вечная ночь, когда совсем не восходит солнце. По крайней мере, так говорил весянин Вялиш, охотник, частенько заходивший в селенье, где жили родичи Светозара. Вялиш, правда, производил впечатление вруна - уж больно красноречиво хвастал своими охотничьими победами. Сохатых, дескать, валил за лето десятками, уж не говоря о белках, соболях и прочей мелочи. Ну-ну, верим, как же… С такой-то добычей так в посконной-то рубахе не ходил бы! Уж выменял бы чего покрасивей да побогаче. Вообще, интересно было - Вялишь говорил вполне понятно, на том же самом языке, что и племя Птицы. - А это потому, - охотно объяснял весянин, - что до вас в этих самых местах было селенье Доброя, и жили там люди вашего племени. Правда, их потом всех перебили приплывшие из заморья неведомые люди, а селенье разграбили и сожгли. Жаль, большое было селенье, куда больше вашего. Не вполне веря Вялишу, однако неведомых разбойных людей опасались, потому и не переселялись ближе к Ольховой реке, хоть и была такая возможность. Предпочитали жить в чаще: хоть и не очень удобно, да зато неприметно чужим завистливым взглядам. От одних лиходеев ушли, не хватало еще других на свою шею! Напоив коров, Светозар вновь улегся в тень. Интересно как получается. Оказывается, до них здесь уже проживало какое-то родственное племя. Наверное, тоже «ведающие слово» - «сло-вене» или просто «вене», как их называли весяне. Интересно… Отрок и сам не заметил, как уснул, прижавшись щекой к вытянутой в траве руке. Ему снилось какое-то праздничное гулянье, вкусные кушанья и Зарина, дочь Ведогаста, старосты соседнего рода. Девушка с глазами как звезды… Они с Зариной, взявшись за руки, бежали куда-то по широкому полю, а потом вдруг девушка пропала, словно бы сгинула, и лишь только тоненький голос ее звал: «Зарко, Зарко!» Зарко - Светозар, - проснувшись, очумело помотал головою. Ну, надо же, и приснится такое! Оглянулся на поскотину… Вечерело, полуденный зной спадал, и вышедшие из тени коровушки лениво жевали траву. Отрок привычно пересчитал - одна, две… десять и еще шесть… А должно быть - десять и семь! Где еще одна? Пастушонок резко вскочил на ноги - ну, так и есть! Одной коровы не хватает! Ласты, конечно же, кого ж еще-то? Ну, вредина, не корова, а змеюка ядовитая, чтоб ее Родимец прибил. И как же она вырвалась-то? Быстро обогнув поскотину, Зарко нашел - как. На этот раз дырка - целая дырища - образовалась в дальней стороне ограды, той, что у самой рощицы. Ага, вон и прядки рыжей коровьей шерсти на лозинах - и понесло же! Ну, погоди… - Ласта, Ласта! - на скорую руку заделав прореху, закричал пастушонок. Прислушался - нет, в ответ никакого мычанья. Да и не та корова эта Ласта, чтоб отзываться. Одно слово - вредень. На мясо бы ее забить - самое милое дело. Ну а сейчас, что ж, делать нечего… Прихватив кнут, Светозар углубился в рощу. Ну, не могла Ласта далеко уйти. Да и шла наверняка только по тропинке, уж не по зарослям же. Хотя с такой гнусной коровенки все станется… - Ласта, Ластушка! Эй! Пустые хлопоты. Добежав до развилки, Зарко остановился, выискивая на тропе отпечатки коровьих копыт… Ага! Вот они… Отрок нахмурился. Так и знал, что это гнусное отродье повернет налево, к озеру. А там земли хоть и малонаселенные, да чужие, не наши. Охотничьи угодья весян. Еще Вялиш предупреждал старейшину, чтоб не совались. Тарх тогда ухмыльнулся - зачем они нужны, чужие угодья, когда и своих достаточно, ходить не переходить? Ну, в общем, в те места не принято было наведываться, и если б вдруг охотники-весяне встретили там случайно забредшую телку, то вполне справедливо могли забрать ее себе. Если так, то Зарко, конечно, накажут - ужо постегают ольховым прутом, приятного мало. Да и не так страшно наказание, как позор. Вот, скажут, этому Светозару, сыну покойного охотника Заровита, даже и простейшего дела нельзя доверить! Стыдоба! Малыши - и те смеяться будут, не говоря уже о Зарине, дочке Ведогаста. Уж та девчонка вообще по жизни смешливая, палец покажи - заливается. - Эй, Ласта! Ластушка, Ласта… - Едва прокричав, Светозар замер, услыхав в отдалении глухое мычание. Ну, наконец-то! Бросившись прямиком через кусты, пастушонок и думать забыл про больную ногу - видать и впрямь подживала. Вот, кажется, где-то здесь… - Ласта! На этот раз мычание раздалось где-то совсем рядом. Ну да, во-он за теми кустами. Ага - вот и виднеется рыжий коровий бок! - Ласта, Ластушка… Ах ты ж, змеюка! Выскочив на небольшую полянку, Зарко увидал как ни в чем не бывало пасущуюся Ласту и рассерженно взмахнул кнутом… Правда, не ударил - повалился в траву от резкой боли в ноге. Эх, как не вовремя… Корова повела глазом да так и продолжала лениво жевать траву - здесь и в самом деле сочную, куда лучше, нежели на поскотине. Ну, вредина… Немного полежав, отрок подождал, пока боль не унялась, и попытался подняться. Встал на правое колено, осторожно подтянул ногу… И вдруг почувствовал, как ему в спину уперлось что-то острое и холодное… Нет, на рога не похоже… А из кустов впереди вдруг выскочили, что-то крича, двое вооруженных короткими копьями воинов - чудных, голоногих, в длинных, сверкающих железными полосами рубахах! Третий их товарищ, как выяснилось, стоял сзади, уперев в спину Светозара длинный наконечник копья. У всех троих справа, на поясах, болтались короткие мечи в ножнах, на головах - блестящие (больно глазам) шлемы, украшенные петушиными перьями. Все трое воинов выглядели устрашающе и непривычно. Весяне? Нет, не похожи. Тогда кто? Неужели злобные, приплывшие из-за моря, чужаки, про которых рассказывал весянин Вялиш?! Тогда надо скорее бежать, предупредить всех… Зарко дернулся - ловкостью был не обижен - и, разрывая рубаху об острие копья, кинулся в чащу. И ведь убежал бы - чужие явно не ожидали такой прыти - убежал бы, ежели б не нога… Без труда нагнав парня, воины повалили его на землю и, сильно пнув для острастки, проворно связали веревками. Светозар застонал и скосил глаза, пристально рассматривая врагов. Двое - совсем молодые парни, не намного старше самого Зарко, а вот третий пожилой, видимо, старший - горбоносый, полный. Ну и старичина! Впрочем, для Зарко все люди старше тридцати казались если и не глубокими стариками, то уж, по крайней мере, людьми уже пожилыми. Да и редко кто доживал до сорока - время такое было. Что-то скомандовав - Светозар не понимал языка, - толстяк важно зашагал впереди. Один из молодых, подтолкнув в спину пленника, неспешно двинулся сзади, а третий… Третий, привязав веревкой за шею, потащил за собой коровушку. А та и пошла, дура. Эх, Ласта, Ласта… - Целер! - вдруг обернувшись, грозно произнес толстяк, обращаясь к медленно ковыляющему отроку. - Целер! Смешной был язык, какой-то лающий, да и вообще этот толстяк чем-то походил на старого пса. Зарко не выдержал, улыбнулся… И тут же, получив от толстяка кулаком в скулу, улетел в кусты под смех вражеских воинов. Выбрался, сплевывая кровь. Не так и больно было - обидно. Сзади замычала Ласта.Альбий Тибулл
Глава 2 Май 236 г. Южное Приладожье Легат и его думы
Петь начинаю Я о войне, о царях, на гибель гневом гонимых… Величавей прежних событья Ныне пойдут чередой - величавей будет и труд мой.Молодой красивый мужчина со странным именем Ант Юний Рысь внимательно выслушал тессария Гая Каллиста - горбоносого толстяка, только вернувшегося с патрулирования вместе со своими людьми. - Это точно соглядатай, господин легат! - убежденно кивал тессарий. - Ловок, пронырлив, хитер - ишь, прикинулся, будто корова от него убежала. Рысь вдруг улыбнулся: - Ну, так корову-то вы нашли? - Нашли, господин. То-то и оно, что нашли. Я же говорю - лазутчик чрезвычайно хитер! - Гм… Юний задумался. Честно говоря, он давно ожидал подобного визита - земли-то вокруг были чужими. Еще по осени, едва только римляне разбили лагерь, крутились невдалеке какие-то люди, как позже выяснилось - охотники-вепси, или весь, как их еще называли. Сами-то себя они звали кайваны или людиникад, их тут было мало, но тем не менее всю зиму Рысь ощущал с их стороны стойкий интерес к новым поселенцам. Правда, вредить - не вредили, однако наблюдателей высылали исправно. Центурионы предлагали кого-нибудь из них захватить, но Юний высказался резко против - зачем с самого начала подходить к местным племенам с позиции силы? За зиму весяне осмелели настолько, что уже приближались к воротам. Началась мена: рыба и дичь на монеты и фибулы, а там уже римляне и порасспросили охотничков обо всем, что тут творилось. Да ничего особенного не творилось, их послушать - так тишь да скука. И это было хорошо. - Ты говоришь, лазутчик молод? - Юний взглянул на тессария. - Да, совсем мальчишка, - подтвердил тот. - И он - не из веси. Рысь удивленно вскинул глаза: - Вот как? - Потому-то он и показался мне подозрительным, - усмехнулся тессарий. - Вот я и приказал на всякий случай поймать его. - Что ж, - согласно кивнул легат. - Поступил правильно. Конечно же, правильно. Тессарий Гай Каллист был из старых служак, причем из невезучих, из тех, кого обходят награды и слава. Да и вид он имел тот еще - толст, гнилозуб, с круглым лицом и большим носом, выступающим вперед, словно клюв хищной птицы. Неприятен. Зато осторожен, исполнителен, предан. Честный воин, несправедливо обойденный командованием. Впрочем, может быть, что и справедливо. Рысь не мог похвастаться, что знает все обо всех воинах своего легиона. Легиона… Громко сказано! Слишком громко для трех разношерстных когорт, которые Ант Юний Рысь увел из Колонии Агриппина с согласия и благословения Гая Феликса, которого император Максимин недавно назначил наместником Нижней Германии. Хитер был наместник, хитер и честолюбив. Юний знал его давно, еще с римских времен, с тех пор как, будучи гладиатором, получил из рук императора Александра Севера символ свободы, деревянный меч - рудис. Так вышло, что волею принцепса Рысь стал помощником префекта Гая Феликса, человека умного, начитанного, коварного. Префект замыслил переворот, попытался сам стать властелином Рима. Неудачно… Однако незадачливому узурпатору удалось ловко скрыться - и вот новый цезарь назначил его наместником. Уж конечно же, Феликс не преминул воспользоваться сложившейся ситуацией - стремился укрепить свое положение, насколько можно, и отделиться от империи. Принцепс Германий - чем не титул? Все могло получиться, тем более что император Максимин отправился в Паннонию подавлять мятеж, спровоцированный людьми Феликса. Одним, вернее, одной из этих людей была Вента - красавица с пепельно-русыми волосами. Тогда, еще при прежнем императоре Александре, Юний оказался в Германиях, можно сказать, случайно. Получив статус юриста - знатока права, - он покинул Рим, вначале ненадолго осел в Августе Треверов, а затем в столице Верхней Германии Могонциаке. Там он с ходу начал раскручивать одно запутанное дело, связанное и с должностными злоупотреблениями, и с прямым предательством высших лиц империи. На этом деле Рысь едва не сгорел, обвиненный неким подонком, легатом Домицием Верулой, в оскорблении величия нового цезаря - Максимина Фракийца, взявшего власть предательством и обманом. Император Александр и его мать, Юлия, были убиты недалеко от Могонциака взбунтовавшимися легионерами из тех молодых, что привел с собой пользовавшийся особым доверием принцепса Фракиец, тогда еще - трибун. Из тогдашних неприятностей Юний выбрался с большим трудом и вынужден был бежать в Колонию Агриппина, где, к своему несказанному удивлению, встретил Гая Феликса. На пути к независимости и неограниченной власти трудности новоиспеченному наместнику создавали две вещи - император с его легионами и несколько когорт, присланных Максимином в столицу Нижней Германии. Легионы вместе с императором удалось убрать в Паннонию. Оставались когорты. Вот здесь-то и предложил свою помощь Рысь, давно уже лелеявший мечту основать город на своей далекой родине - на берегах Нево, великого озера-моря. Именно там он жил когда-то с отцом и родичами, именно там попал в плен к врагам и оказался в дальней стороне, в рабстве. Лугдунская Галлия - так называлось то место, где очутился Рысь. Сначала рабом на вилле, затем учеником гладиаторской школы в небольшом галльском городке Ротомагусе, ну а потом… потом дошла очередь и до Рима. В том имени, которое он сейчас носил, отразились все превратности его судьбы. Рысью его прозвали дома, так как отрок рос хорошим охотником; имя Юний ему дали на вилле, поскольку юного раба купили на рынке в июне месяце, а прозвище Ант он получил в гладиаторской школе, где его считали выходцем из племени антов. Хотя вернее было бы звать его венедом, ведь анты жили южнее. Впрочем, и то и другое название употребляли римляне, плохо разбиравшиеся в варварских племенах. Сами же себя соплеменники Рыси называли «ведающие слово» - сло-ве-не. Из тех же племен оказалась и Вента… Итак, Юний увел из Колонии Агриппина мешавшие мятежному наместнику когорты, взяв за это немало денег - впрочем, их все равно не хватило, - и, посадив людей на корабли, вышел в Германское море… Центурионы беспрекословно подчинялись новому легату - именно так и представил его Гай Феликс. Ничтоже сумняшеся легионеры верили, что новый легат назначен самим императором и теперь исполняет его поручение - основать новую колонию в далеких северных землях, где еще никогда не ступала нога цивилизованного человека. - Мы будем первыми, - патетически восклицал Юний, - кто понесет в тот далекий край власть и покровительство великого Рима. Сразу же разбили лагерь - прообраз будущего города. Вместо палаток по возможности выстроили дома, пока из дерева, до камня очередь должна была дойти лишь этим летом. Тогда же, осенью, отослали несколько судов в Колонию Агриппина, загрузив их шкурками пушных зверей и медом. Рысь знал, конечно, что вовсе не этого ждут от него, вернее, не только этого. Хлеб! Вот что было нужно. Однако с зерном пока имелись трудности - здешние северные земли родили плохо, а значит, требовалось искать связи на юге. Зимой, правда, было не до того - слишком уж суровой она оказалась для привыкших к теплу римлян. Но вот теперь… Теперь можно было послать отряд вверх по широкой реке с ольховыми берегами. Оставалось только дождаться возвращения отправленных в Колонию Агриппина судов, которыми командовал приятель Рыси - германец Илмар Два Меча, бывший гладиатор и разбойник. Что же касается центурионов, то те, надо отдать должное, подчинялись легату беспрекословно. Хотя, конечно, в связи с суровой зимой были в когортах неприятные случаи - кое-кто из молодых призывал бросить все и отправляться назад, пока совсем не вымерзли. Подобные настроения центурионы пресекали в зародыше. Знали б они, что их легат - бывший гладиатор, представитель всеми презираемой касты! Тессарий Гай Каллист тихонько кашлянул, тактично отвлекая задумавшегося легата. Юний тряхнул головой, прогоняя охватившие его мысли: - Вы уже допросили пленника? Ну, того мальчишку. - Осмелюсь сказать - нет, мой легат, - тессарий виновато развел руками, - он не знает ни латыни, ни того дурацкого языка, на котором говорит весь. - Интересно, - поднялся с кресла Рысь. - Идем, верный Каллист. Я сам поговорю с лазутчиком. Покинув деревянное здание с колоннами из тщательно ошкуренных бревен, оба вышли на широкую площадь - форум. Двое молодых воинов - часовые - отдали честь, приложив сжатые кулаки к сердцу. Стройными рядами вдоль широких улиц тянулись бревенчатые дома и палатки. У частокола слышался звон топоров и веселые голоса - плотники рубили очередной дом. Это было целое искусство - ставить деревянные здания. Абы какое дерево для этой цели не годилось - гнило, да и тепло не держало. Сосны - вот подходящие, но и с ними все не так просто. Срубить деревья надо заранее, по ранней весне, когда еще не проснулись, не растеклись соки, именно срубить, а не спилить - сминая волокна на комле, топор закрывал поры и уберегал будущее бревно от гниения. Всему этому научили римлян весяне. Впрочем, и римские, вернее, германские плотники оказались довольно умелыми. Узнав (слухи распространились быстро) о том, что когорты отправляются на основание новой колонии, многие жители Колонии Агриппины, особенно из числа неустроенных, решили и сами поискать счастья в далеких землях. Юний никому не препятствовал - чем больше народу, тем лучше. Вот только жаль, кораблей было мало. Сейчас на реке, у причала, покачивалась на серебряных волнах одна потрепанная либурна - быстроходное военное судно с одинаковыми кормою и носом. Невелика была либурна, потому, по здравом размышлении, Рысь не отправил ее в Германию вместе с остальными судами, а решил оставить здесь на всякий случай. Хорошо бы, конечно, построить новые суда - леса здесь много - однако не так-то это просто. Дом-то выстроить - и то много всяких хитростей знать нужно, а уж судно… Через неделю-другую - а может, уже и на днях - должны бы вернуться суда из Германии. Те, что были отправлены с мехами и медом под командованием Илмара Два Меча. Вот тогда можно будет отправить давно задуманную экспедицию на юг, вверх по Ольховой реке. Разведать, кто там проживает, да выращивают ли хлеб, да и вообще - каков путь? Весяне говорили - не так далеко пороги. Посмотреть, что за пороги да как их пройти… - Ну? - Войдя в амбар, Рысь с любопытством оглядел пленника. И в самом деле, тот был очень похож на обыкновенного пастуха - на вид простоват, одет не очень-то, босоног, левая нога подвязана корой и тряпицей. - Так, значит, корову искал? - Да, Ласту, - с заметным удивлением откликнулся парень, видимо, не ожидал, что изысканно и чудно одетый чужак заговорит с ним на родном языке. - Хорошая корова, дойная, только вот вредничает иногда, убегает. Юний усмехнулся. Ну да, Каллист упоминал о какой-то телке. Может, парень и вправду пастух. А может, и нет, а якобы сбежавшая корова - всего лишь хитрая маскировка. Легат хорошо понимал, что они явились на чужие земли. По крайней мере, именно так все выглядело в глазах местных: не будешь же повсюду кричать, что ты сам - сын вождя Доброя и именно твой род когда-то здесь жил. А чужаков нигде не жалуют, тем более тех, что обустраиваютсянадолго, пусть свободной земли и хватает. Эти места считались охотничьими угодьями какого-то весянского рода, хотя на самом деле никто здесь не охотился. Один из весян как-то пояснил - это оттого, что боялись. Говорят, когда-то давным-давно где-то здесь поклонялись своим жутким богами злые колдуны лопи, ушедшие затем далеко-далеко на север. Весяне знали: здесь нельзя селиться, лопьские боги обязательно сгубят всех поселенцев, что и произошло не так и давно с родом Доброя. А ведь старейшины веси предупреждали его! Не внял… Не вняли и римляне. - Ага, дойная, говоришь, корова? - Рысь внимательно рассматривал пастушонка. Значит, не из весян парень, из того же народа, что и сам Юний, и Вента… - Отпустили бы вы меня, правда, - жалобно попросил мальчишка. - Я ведь ничего у вас не выглядывал, клянусь, чтоб меня Родимец убил! - Чьего ты рода? - Тарховы мы… - парень неожиданно замолк, насупился. Рыси стало ясно, что ничего больше о своем роде тот не скажет. А узнать это надо было обязательно - безопасности ради. Кто его знает, что за люди живут где-то поблизости - ведь не издалека же пришел этот пастух. Да и еще раньше, в апреле, как сошел снег, высланный патруль обнаружил чье-то заброшенное пастбище - огороженную поскотину. Юний тогда не придал этому значения - посчитал, что свое, рода Доброя, уцелело тогда, осталось неподожженным, да и что там было жечь-то - жердяную ограду? Значит, поскотиной вновь пользовались - опять же, если верить пастуху. Рысь задумчиво почесал тщательно подстриженную бородку: - Как твое имя, парень? - Све… Зарко, - начав было, мальчишка вдруг осекся, и Юний знал почему. Назвать чужаку свое имя - чревато последствиями, ведь кто его знает, каким страшным колдовством могут владеть чужие люди? Лучше, конечно, настоящее имечко скрыть, назваться другим или тем же, но сокращенным. Зарко - это от Зоримира, Зорислава, Светлозара? И имя рода - Тарховы. Тарх - это, по всему, их старейшина или вождь. Тоже не настоящее имя, прозвище. - А меня зовут Рысь, - неожиданно улыбнулся Юний. - Я - сын Доброя, может, слыхал? Мой род здесь когда-то жил. - Доброй? - Зарко удивленно хлопнул ресницами. - Да, слыхал про него что-то. Вялиш-весянин рассказывал. Говорят, род Доброя уничтожили злые лопьские боги. - Скорее алчные разбойники из-за моря. - Не-ет, - пастушонок лукаво усмехнулся, - если б разбойным людям не помогли чужие боги - они б нипочем бы никого не извели! - Что ж, - пожал плечами Юний. - Может, ты и прав. Я не спрашиваю тебя о том, где живет твой род… Парнишка снова напрягся. - Не спрашиваю, потому что знаю, - быстро соврал Рысь. Почему-то очень не хотелось ему подвергать парня пыткам, ох, не хотелось, а надо было… Ну, может, и так чего выйдет? Не пыткой, так хитростью. Зарко вздрогнул - видно было, и в самом деле испугался, передернул плечами, опустив голову, зыркнул недоверчиво исподлобья - а не врешь, чужак? Юний улыбнулся, заходил по амбару, искоса посматривая на пленника, сидевшего в углу со связанными за спиной руками. Ходил - тянул время, думал. Где же, интересно, затерялся род этого лазутчика-пастушонка, в каких болотах-лесах? Род не весянский, из сло-вен, значит, пришлые, впрочем, и весь не от веку тут. А сло-вене могли прийти только с юга, ну, с юго-запада, больше просто неоткуда. Значит, они и поселились где-то южнее, не близко - иначе б род Зарко давно уже обнаружили патрули, но и не очень далеко - ишь, решили воспользоваться старой поскотиной. Значит, рядом они, рядом! И скорее всего, их селение - или селения - расположены где-то вверх по реке. Максимум в двух-трех днях пути - иначе опять же, зачем им понадобилось бы использовать старое пастбище? И почему этот род не обнаружил лагерь - а уже и не лагерь, город! - римлян раньше, скажем, зимой или по осени? Ах да, сюда ведь никто не совался - ни весь, ни эти, сло-вене. Сло-вене считали здешние места угодьями веси, а весь опасалась козней лопьских богов. Странная легенда. Юний припомнил: что-то подобное он слыхал и раньше, в далеком детстве, правда, тогда не особо-то вникал, мало ли что болтали старухи.Вергилий
Итак, вверх по Ольховой реке - дня два пути. Правда, это если допустить, что парень и в самом деле пастух. А даже если и разведчик - ну, откуда ему еще взяться, как не с юга? Рысь вздрогнул: а ведь этот сло-венский род появился в здешних местах не так давно - еще лет двадцать назад о них в роде Доброя и слыхом никто не слыхивал, а ведь должны были - хаживали охотиться далеко к югу. Значит, пришельцы. И пришельцы недавние. Наверняка бежали от каких-нибудь многочисленных и могущественных врагов - таковых на юге хоть пруд пруди. Ага… - Да, я знаю о твоих родичах, - остановившись перед мальчишкой, уверенным тоном повторил Рысь. - До ваших селений дня два пути вверх по Ольховой реке… Вы пришли недавно, бежали от врагов… - Да, - безотчетно кивнул Зарко. - От людей Волка. Но мы не трусы! И если ты… - Полно, полно. - Юний замахал руками. - Я вовсе не собираюсь упрекать твоих родичей в трусости. Бывают случаи, когда и самые смелые люди ничего не могут сделать против вражеских скопищ. Как называется ваше селенье? - Купава… - Красивое название. Отчего так? - Там, в лугах, у реки, много купальниц, цветков. - Купальницы? А, знаю. Желтые такие. Рысь снова задумался - как же поступить с парнем? Пастух он или лазутчик - похоже, догадки насчет его селения и рода оказались вполне правильными. Итак, имеем на юге соседей - переселившееся от каких-то врагов сло-венское племя. Естественно, это племя будет крайне настороженно относиться к неожиданным соседям с севера - не к разрозненной и немногочисленной веси, а к римлянам, к городу, к имперской провинции с гордым названием Нордика! Да, чужаков не любят нигде… А собственно, почему чужаков? Это еще разобраться надо, кто в здешних местах чужак - никому не ведомые переселенцы или он, Рысь, сын местного вождя Доброя! О Доброе-то ведь должны помнить люди! Да и жена его, Невдога, мать Рыси, была дочерью весянского старейшины. Значит, он, Ант Юний Рысь, никакой здесь не чужак и не захватил эту землю, а владеет ею по праву! И нужно, чтобы все окрестные племена четко это осознавали. Юний неожиданно рассмеялся - и как такая простая мысль не пришла в его голову раньше? Впрочем, раньше вроде ни к чему было, да и некогда - сначала обустройство, потом зима, дел хватало. Да-да, пусть все знают: он, Ант Юний Рысь, - из местных. Правда, как отнесутся к этому центурионы и подчиненные им воины? К тому, что их легат - варвар? Впрочем, а сам император Максимин Фракиец кто?! Уж не патрицианских кровей. Итак, этого парня надо использовать вне зависимости от того, кто он - честный пастух или все ж таки соглядатай. Ежели соглядатай - так оно, пожалуй, еще и лучше. - Поднимайся. - Юний достал из ножен кинжал, и пастушонок дернулся, закусил губу. - О, нет, - рассмеялся Рысь. - Я вовсе не собираюсь тебя резать. Хочу всего лишь освободить от пут. - Ты прикажешь меня пытать или велишь предать смерти? - тихо спросил подросток. - Знай, я ничего не скажу! - А ты уже все сказал, - Юний скривил губы. - Все, что мне нужно. Идем, я тебе кое-что покажу. Вдвоем они вышли из амбара. Телохранители и тессарий Гай Каллист с двумя воинами почтительно двинулись следом. - Не сопровождайте нас, - оглянувшись, приказал Юний. - Думаю, этот парень никуда от нас не сбежит. А если и сбежит, - он перешел на язык пленника, - так ничего не сможет рассказать своим о нашем городе и к тому же не получит обратно свою телку. - Не телку, а дойную корову-двулетку, - обиженно заметил Зарко. - А вы точно ее отдадите? - Отдадим, - со смехом заверил Рысь и, подозвав не успевших отойти далеко воинов, приказал пригнать корову к южным воротам. - А теперь смотри! - Юний гордо обвел рукой строящийся город. - Смотри и спрашивай. Посмотреть и в самом деле было на что. Быстро разраставшийся из военного лагеря город раскинулся на пологих склонах холма, которые спускались к широкой дельте реки, впадавшей в огромное озеро. Прямоугольный в плане, город имел крепкую деревянную стену, выстроенную на крутом земляном валу, широкий ров и четыре воротных проема, по одному на каждую сторону света. Две главные улицы, просторные и прямые, перекрещивались на форуме и пока еще не имели звучных названий, а именовались просто, как в любом римском лагере, - кардо максимус и декуманус максимус. От них под прямыми углами отходили улочки поуже, но тоже чистенькие, аккуратные, только что еще не мощенные. Впрочем, и до мостовых уже доходили руки. Назначенный квестором некий Авл Манний, прикидывающийся глуховатым простачком старый хитрован из вольноотпущенников, бывший аргентарий, изыскал-таки ресурсы для мощения улиц и даже для установления статуй. Оставалось лишь найти хорошего скульптора. А впрочем, чего его искать? Переманить из той же Колонии Агриппина с ближайшей оказией - следующей весной, когда вернутся очередные суда. Зарко с удивлением вертел головою по сторонам. Особенно привлек его внимание строящийся из белого камня храм Юпитера - высокий, с куполом, коринфской колоннадой и портиками, он должен был стать истинным украшением города. - А это что? - Пастушонок перевел взгляд на приземистое деревянное здание с колоннами строгого дорического стиля. - Базилика, - охотно пояснил Юний. - А вон там, за нею, библиотека. - Базилика? Библиотека? - по слогам повторил мальчик. - Базилика - это место для проведения разных общественных слушаний, например - для суда или собраний граждан. А библиотека… - Рысь мечтательно прищурился. - О, библиотека, это поистине святое место! - Святее капища? - Конечно! Куда как святее. Ты умеешь читать? О, что я спрашиваю… Конечно же, нет… Ладно, у всех граждан будет возможность обучиться. Ну, не сразу, конечно. - Ты произнес какое-то непонятное слово, - Зарко повернул голову, - граждан. - Гражданин - житель города и округи, житель империи, пользующийся защитою и правами, - терпеливо пояснил Рысь. - Когда-нибудь ты сам ощутишь это. Положа руку на сердце, новоявленная колония жила пока бедновато. Да и откуда было взяться богатству? Хлеба - и того почти не осталось, а все помпезные постройки, с гордостью показываемые Юнием, могли произвести впечатление разве что на полудикого варвара, отродясь не видевшего настоящих римских городов. Бедно было, кругом бедно… Случалось, что и жалованье легионерам выплачивали натурой - земельными угодьями, мехами и прочим, а серебро в казне легиона, увы, заканчивалось. Да и куда они дели бы это серебро, если на городском рынке купить можно было только что-то из того, что привезли с собой? Поэтому легионеры даже больше радовались, когда жалованье им выплачивали съестными припасами - серебряные монеты ведь жевать не станешь… Что ли, на что шли. Вдруг слева послышался грохот калиг - четко печатая шаг, во главе с центурионом прошла на смену караулов двойная центурия. На воинах блестели доспехи: и чешуйчатые - лорика скуамата, и старого образца, из тонких железных пластин - лорика сегментата. Сам центурион был в кольчуге, называемой лорика хамата, с серебряной лозой на ней - знаком сотника. Кивком приветствовав отдавшего честь центуриона, Юний покосился на прихрамывающего пастушонка - на лице того отражалась смесь восхищения и страха. Да, именно эти чувства и должна была вызывать римская центурия у всяких там варваров. Рысь усмехнулся - а он-то сам по происхождению кто? - Ты правда хочешь меня отпустить? - с опаской посмотрел на него Зарко. - Да, - коротко кивнул легат. - Расскажи своему роду о том, что видел. О моем городе, о воинской мощи - тот отряд, что только что прошел, отнюдь не единственный. Мальчик вскинул глаза: - Кто ты? Вождь? - Пожалуй, вождь, - согласился Юний и тут же дополнил: - Сын вождя Доброя и Невдоги, дочери старейшины веси. Мой род - род Доброя - издавна проживал здесь, жил бы и сейчас, если б не коварство врагов. Но тем не менее я вернулся сюда, чтобы возродить былую славу рода! - Но все эти люди… - Зарко замялся. - Они говорят на чужом языке. - Они римляне, - усмехнулся Рысь. - Слыхал о таких? - Римляне?! - Глаза мальчишки округлились от удивления. - Они римляне, а ты - вождь, сын Доброя и Невдоги. Что же, выходит, римляне служат тебе? - Выходит, так, - коротко отозвался Юний. - Слушай, может, все-таки подлечить твою ногу? У нас есть хороший лекарь. - Нет, не нужно, - отказался Зарко. - Она и так уже подживает. - Что ж, как знаешь. Не забудь, в точности передай своим вождям и старейшинам о том, что видел и что узнал. - Передам, о, великий вождь, не беспокойся. Память у меня хорошая. - И еще скажи - пусть сам благородный Тарх… так ведь зовут старейшину? - Да… - …пусть благородный Тарх со своими приближенными пожалует ко мне в гости в любое время. Я буду рад видеть его. - Передам и это. Только не забудешь ли ты о корове? Мне уже пора - вечереет, надо присмотреть за стадом. - Ну, пора так пора, - подходя к высокому зданию, расхохотался Юний. - Кассий! - он подозвал одного из проходивших мимо воинов, молодого, чуть старше Зарко, темноволосого парня с узким смышленым лицом и открытым взглядом. Еще зимой Кассий в числе немногих изучал речь сло-вен с помощью Венты. - Слушаю, господин легат! - Кассий - обычный солдат, милес грегариус - приложил кулак к сердцу. - Отведешь этого паренька к южным воротам, там ему должны вернуть корову. Веди как можно медленнее, а потом… В общем, проводишь до пастбища, или куда он сам скажет. Легионер молча поклонился и, пропустив пастушка вперед, деловито зашагал сзади. - Прощай, Зарко, - помахал рукой Рысь. Паренек обернулся: - Прощай, вождь… Не беспокойся, все твои слова я в точности передам старейшине. - Охотно верю. Простившись с пастушонком, Юний быстро зашел в штабное здание и подозвал дежурного оптия - помощника центуриона: - Вот что, Маниций, у южных ворот сегодня дежурит кто-нибудь из германцев? - У южных? - оптий наморщил лоб. - Ну, как же, дежурит. Луминий Гавстальд из второй когорты, и еще… - Достаточно, Гавстальд, насколько я помню, охотник? - О, да, господин легат. Должен заметить, у тебя хорошая память. С задумчивой усмешкой Рысь отворил дверь своего кабинета. Оглянулся: - Срочно пришли мне посыльного. Усевшись за стол, он быстро нацарапал что-то на маленьком кусочке пергамента. - Звал, господин легат? - в дверь осторожно заглянул молодой воин. - Манлий Фер, посыльный, - чуть запоздало представился он. - Вот, - без лишних слов Юний протянул ему записку. - Стрелой лети к южным воротам, передашь приказ тессарию. Заменишь на время Луминия Гастальда, хавка, передашь ему на словах: пусть дождется у ворот двоих - Кассия и хромого мальчишку, которому вернут корову. Дождавшись, пусть незаметно проследит, куда пойдет пастушонок и что будет делать. Обо всем пусть доложит. Ясно? - Вполне, господин легат. - Тогда вперед, исполняй. Отдав честь, посыльный скрылся за дверью… которая тут же открылась снова. - Ну, что там еще? - Вестник с северной башни, господин легат! - в дверь заглянул оптий. - Звать? - Конечно же! - встрепенулся Рысь. Северная башня как раз контролировала безбрежную серебристую гладь озера-моря. - Что там такое? - Корабль, господин! - вытянувшись, доложил вестник. - «Круглое» торговое судно. Идет сюда на всех парусах. - Корабль, говоришь? - задумчиво переспросил Юний. - Что ж, идем глянем.
Глава 3 Май - июнь 236 г. Южное Приладожье Отряд префекта
То я, отдавшись делам, служу гражданскому благу - Доблести истинный страж и ее непреклонный приспешник…Это было грузное и тяжелое судно с квадратной кормой и округлым днищем, так называемое навис онерария. Палубные матросы, как и всегда по прибытии в бухту, спускали вниз рей, аккуратно укладывая складками велум - основной парус с изображением какой-то бородатой головы. Точно такая же бородатая скульптура виднелась - правда, из-за большой высоты ее было трудно рассмотреть - и на клотике мачты. Вот велум уже уложили, и теперь судно лавировало, используя лишь долон - небольшой парус на наклонной передней мачте. Надо сказать, корабль шел к причалу довольно уверенно - видно, кормчий хорошо знал фарватер. - Еще бы ему не знать, - усмехнулся про себя Юний, узнавая «Борей» - одно из судов, отправленное по осени в Колонию Агриппина. Но почему «Борей» возвращался один? Где остальные? Нехорошее предчувствие охватило легата, да и всех остальных встречающих - квестора, свободных от дежурства центурионов, воинов, торговцев и просто зевак. - Смотрите, это же «Борей»! - выкрикнул кто-то. - Однако с ним должны быть и другие суда. Повернувшись, «Борей» ткнулся бортом в причал. Еще раньше Рысь заметил на палубе юркую фигуру Илмара Два Меча - алемана, приятеля Юния с германских времен, еще по осени посланного с караваном судов в Колонию Агриппина. - А вот и Илмар! - воскликнула подбежавшая к Юнию Вента. Стройная, с длинными жемчужно-пепельными волосами, стянутыми тонким посеребренным ремешком, в голубом, прошитом золотой нитью плаще поверх салатного цвета туники, лежащей красивыми складками, девушка казалась очень красивой. Она и была красавицей, при каждом своем появлении вызывая заинтересованные мужские взгляды, к которым, надо признать, относилась довольно холодно - лишь Анту Юнию она выказывала свое расположение и любовь. - Что-то наш алеман не очень весел, - скептически заметил Рысь, следя за тем, как Илмар Два Меча ловко перепрыгнул с борта на мостки. - Аве, легат! - подойдя к Юнию, приветствовал его тот, поглаживая темно-русую бороду. - Аве, центурионы. - Аве, - кивнул Рысь. - Почему один? - Расскажу все на совете, - Илмар кивнул. - Можете собирать его хоть сейчас. - И ты не хочешь отдохнуть с дороги? - спросила Вента. Два Меча покачал головой: - Я не устал. С судна спустили сходни, и грузчики принялись проворно разгружать привезенные товары - амфоры с вином, какие-то тюки, ящики… - Там медь, оружие, ткани, есть и дорогие, киосские, ненужные грамоты - для школы, - оглянувшись к пристани, пояснил Илмар. - Все, что ты просил. Погода стояла майская, теплая. Весело желтели на лугах брошенные горстями одуванчики, в ольховых зарослях пели птицы, сверкающими зайчиками отражались в воде радостные лучики солнца. Радовалась погожему дню играющая на плесе рыба, улыбались друг другу жители, весело кричали мальчишки. Лишь должностные лица - дуумвиры, эдил, квестор - да центурионы озабоченно хмурились, поглядывая на одинокий корабль. Где остальные? Этот вопрос и должен быть прояснен на совете. Городской совет собрался в бревенчатом здании войскового штаба - базилика еще не была достроена. В центральном зале с колоннами полированного дерева, который украшали развешанные по стенам щиты и оружие, расселись на широких скамьях все официальные лица. Финансист-квестор - маленький плюгавенький старичок с сияющей лысиной, умный и хитрый, протеже Гая Феликса, рядом с ним - эдил (начальник городской стражи). Тит Фабий - так звали этого неприметного человека, коротко стриженного, с бледным, несколько унылым лицом и небольшой черной бородкой. Единственный из всех, он, по старинному обычаю, оделся в тогу, которую редко кто носил уже лет сто, а то и все двести. Видать, нравилась эдилу собственная должность, что в общем-то и хорошо. Дуумвиры - городские головы - были чем-то неуловимо похожи: оба коренастые, плотные, широкоплечие, с сильными мускулистыми руками, прямо лесорубы какие-то, а не представители власти. Тот, что слева - Марк Фессий, сорокалетний дядечка в нескольких - одна на другую - туниках, с широким, довольно добродушным с виду лицом и вислым носом. Куцая рыжеватая бородка его смешно топорщилась, в небольших холодно-светлых глазах светились ум и упрямство. Его напарник, сидевший справа, Лициний Флор, был чуть помоложе и лицо имел поуже, покрасивее, с тонкими чертами и длинным, с аристократической горбинкой, носом. Такое лицо не очень-то гармонировало с коренастым и мускулистым телом, тем не менее Лициний Флор считался в городе записным красавцем, и редкие - к сожалению, еще пока редкие - дамы истово на него заглядывались, чем дуумвир, конечно же, пользовался, правда, надо отдать ему должное, весьма осторожно. По крайней мере, никаких скандалов и дел о супружеской неверности пока - тьфу-тьфу-тьфу - в новой колонии не было. Темные бархатные глаза Лициния на мужчин смотрели с дружелюбной уверенностью, а на женщин… Впрочем, про женщин уже было сказано. Военная власть - центурионы - расположились наособицу, возле колонн. Ближе к проходу сидел главный вояка, примус пилус, по имени Гней Хирольд - выдвинувшийся на римской службе выходец из германского племени сигамбров, командир, надо сказать, умный и опытный, хотя и себе на уме. Длинные, как у всех германцев, волосы его были стянуты простым кожаным ремнем, однако на толстых пальцах сияли драгоценные перстни, да и рукоять меча - длинной, галльского типа, спаты с закругленным концом - украшал немаленьких размеров изумруд, оправленный в золото. И это уже не говоря о скрепляющей плащ фибуле - вот уж где развернулись имперские ювелиры! Да, не равнодушен был к золоту и камням сей славный воин, впрочем, это ничуть не мешало ему считаться справедливым и строгим начальником, а именно такой и был нужен для разношерстных когорт, составляющих тридцать первый легион со звучным названием - «Рапакс» - «Хищник»! Суровой зимою «хищники», конечно, роптали, но терпели - знали: ежели что, от Хирольда спуску не будет. По левую руку от командира разместился его заместитель - пилус приор Авл Лумиций Алтус - высокий (оправдывающий прозвище) сухощавый римлянин, чем-то напоминавший сухую осину, с тщательно выбритым узким лицом и пристальным взором. На людях этот педант всегда появлялся в тщательно вычищенной центурионской кольчуге - лорике хамата, несмотря на ее неудобство. Шутники утверждали, что он даже спит в ней. Справа от Хирольда уселся следующий центурионский чин - гастатус постериор Аврелий Фаст, жизнелюбивый здоровяк с красным от неумеренного потребления вина лицом и веселым взором. Этого хвастуна, пьяницу и рубаку легионеры любили. К тому же Аврелий, выслужившийся из самых низов, ничуть не кичился своей должностью. Честно говоря, именно он и был наиболее симпатичен Юнию. Собравшиеся в зале оживленно переговаривались, строя самые разные предположения по поводу исчезновения кораблей. Впрочем, большинство сходилось в одном - это все дело рук пиратов. В дверях наконец показался Илмар Два Меча и быстро прошел к трибуне для выступлений. Обвел взглядом зал, сказал несколько слов… Все закивали - ну что ж, они были правы - это и в самом деле пираты. - Они напали на обратном пути, когда мы обходили Ранувий, остров у диких германских берегов, его еще называют Рюгеном или Руяном, - хмуро пояснил алеман. - У разбойников было три десятка судов - быстроходные либурны или что-то похожее. Они окружили наши корабли, словно волки добычу. Мы приняли бой - одно из наших судов, «Астиния», пошло на дно, остальные были захвачены, лишь «Борею» удалось уйти, воспользовавшись налетевшим шквалом. Если бы не Манис, кормчий, я бы не стоял сейчас перед вами. Илмар склонил голову. - Да, - едко заметил Лумиций Алтус, пилус приор, похожий на сухую осину. - Странно, что ты сам остался в живых! Два Меча рассерженно вскинул глаза: - Ты полагаешь, я сговорился с разбойниками?! - Я этого не говорил! - Но подумал! Ах ты… - Тише, тише, - немедленно успокоил Илмара Юний. - Прошу задавать вопросы по существу дела. - Что за товары были на попавших к пиратам судах? - встав и оправив тогу, поинтересовался эдил. - Те же, что и на «Борее», - медь в слитках, вино, сукно, посуда. Ну и, конечно, оружие - мечи, щиты, копья. - Хм, зачем нам столько оружия? - приложив ладонь к уху, неожиданно для всех прошамкал старичок квестор. - Мы что, собрались завоевать всю эту холодную, покрытую лесами и непроходимыми топями землю, а? Я вас спрашиваю, ага? - Квестор обвел взглядом собравшихся. - А ведь здесь не так много варваров, я бы даже сказал - мало, очень мало… И совсем не нужно нам столько оружия, ага, вот еще, зря тратить на него деньги. - Оружие всегда пригодится! - немедленно, перебивая друг друга, вскинулись центурионы. - Кругом враги-варвары… - Мечи и наконечники копий можно ковать и здесь, из местной руды, - ехидно усмехаясь, отмахнулся квестор - ух и желчный же был старичок. - Не вижу причин покупать все это в Германии! - Да, пожалуй, квестор прав, - поддержали дуумвиры. - У нас же есть свои кузнецы… правда, мало. - Вот именно, что мало! - Так надо привлечь местных! Давно пора наладить отношения. - Золотые слова! - восхитился Юний. - Да, давно пора наладить. И я не говорю сейчас о племенах, именующих себя «вепси», что живут в дальних лесах. О, нет, я имею в виду венедов! - Венедов? - собравшиеся переглянулись. - Откуда они здесь? - Переселились, пришли. - Рысь пожал плечами. - Помните того мальчишку, пастушонка? - Какого еще пастушонка? Юний махнул рукой: - Кто не знает, потом поясню. А вообще, можете спросить у дежурного оптия или у старины Гая Каллиста, тессария. Еще вопросы? Дуумвир Марк Фессий поинтересовался ситуацией в Нижней Германии, и не только в ней, а и вообще в Пакс Романа - римско-имперском мире. Чего, мол, там нового слышно? - Цезарь Максимин, да продлит его годы Юпитер, подавил мятеж в Паннонии и разгромил дикие германские племена, - тут же отозвался выступающий. - Так что с этой стороны все спокойно. - Слава цезарю! - встав, немедленно закричали все. - Слава! - Да все еще ищет своего непутевого сына, мятежника и развратника. Адонис, так, кажется, его зовут. - Да, Адонис. Как поймают, цезарь велел подвергнуть его самой позорной казни… Впрочем, может быть, и простит. - Может быть. Слава цезарю! - Слава! Слава! Слава! Подождав, пока утихнет поднявшийся ураган верноподданнических чувств, Илмар Два Меча откашлялся и продолжил, теперь напирая на чисто германские провинциальные новости, коими живо интересовались все присутствующие, исключая разве что центурионов Лумиция Алтуса и Аврелия Фаста. Те были чистые римляне, явившиеся в Германии вместе с Максимином Фракийцем, тогда еще не императором, а трибуном. Илмар в подробностях рассказал о новом строительстве, затеянном наместником Нижней Германии сенатором Гаем Феликсом, о выборах в городской совет Колонии Агриппина, о пожаре, случившемся в лупанарии старика Фротильда Кривые Ноги. Пожар почему-то заинтересовал многих - дуумвиры и эдил стали переглядываться, даже главный центурион Хирольд и тот усмехнулся в бороду - видать, веселое заведение старика Фротильда было им весьма памятно. - И что, все-все сгорело? - живо спросил Тит Фабий, эдил. - Дотла! - подтвердил Два Меча. - Два соседних доходных дома и те пострадали. - А девки, девки что же, не выбрались? - Да выбрались, слава богам, успели. Пара пьяниц, говорят, сгорела, ну, те уж никак не могли выползти… Немного еще посудачив, члены собрания вернулись к серьезным предметам и вынесли постановление: в следующий раз оружия в Нижней Германии не покупать, а ковать самим, из местной руды - это раз. После тщательной разведки наладить отношения с пришлыми венедами, а в дальнейшем, быть может, использовать их как федератов или вообще даровать права граждан (то же, в общем-то, касалось и веси) - это два. Третий пункт был о пиратах - тут сошлись на том, что виной всему злая воля богов, следовательно, и постановить было нечего. Четвертый пункт утверждал решение о привлечении в новую колонию поселенцев, что было бы крайне важно. Народу, прямо сказать, не хватало, особенно умелых ремесленников - кузнецов, оружейников, плотников. Да и корабельных дел мастера были очень нужны, да и серебришко бы, честно говоря, не помешало. - Боюсь вас прервать, уважаемые, - выслушав, усмехнулся Юний. - Но все это пусть терпит до конца лета - именно тогда мы отправим в Германию корабли. Или корабль, если не сумеем построить другие. К этому времени мы должны найти тех, у кого можно закупить хлеб - именно этого от нас ждут в империи. И этот поиск, пожалуй, наше важнейшее дело.Гораций
Все разошлись, и Юний, лично простившись с каждым, пригласил Илмара на обед в свой, торопливо выстроенный еще по осени, а ныне успешно перестраивающийся дом. Рыси не терпелось узнать о том, что алеман не счел нужным вынести на обсуждение совета. Жилище легата располагалось в глубине просторного, огороженного частоколом двора, недалеко от центральной площади, пышно именуемой форумом Максимина. Прихожая - атриум - украшенная на римский манер статуями и картинами, не имела отверстия в крыше: здешний климат не позволял слепо копировать римские образцы. Зато в атриуме имелся очаг для обогрева, такой же, как и в обеденной зале - таблиниуме. Уж там-то все было как и заведено - три поставленных под прямыми углами друг к ДРУГУ ложа вокруг небольшого стола, а между ними - подставки для кувшинов с вином. Сейчас подставки не пустовали, правда, в кувшинах плескалось не вино, а перебродивший березовый сок, надо сказать, неплохо заменявший вино. Кроме Юния и гостя, на обеде присутствовала и Вента, имевшая, вообще-то, собственный дом с прислугой и весьма весомое положение в высшем обществе Нордики, вполне сравнимое с положением какой-нибудь римской вдовы-аристократки. Не так давно Юний сделал ей официальное предложение стать его женой, и Вента ответила согласием - свадьба, по местным обычаям, была назначена на начало осени. Хотя и так все догадывались, что легат и эта молодая, но весьма высоко себя поставившая особа сожительствуют в полной мере. Подобные отношения были весьма распространены в Риме и назывались конкубинатом. Дождавшись, когда слуги принесут яства, в основном дичь и рыбу - форель, щуку, хариуса, - Юний лично наполнил кубки. - Пью за твое возвращение, Илмар, - негромко произнес он. - И за то, что ты мне сейчас расскажешь. Кивком поблагодарив, алеман с видимым удовольствием осушил кубок и, одобрительно крякнув, потянулся к закуске. - Так мы ждем рассказа, - напомнил легат. - Угу. - Илмар Два Меча вытер руки о подол туники - бывший гладиатор и разбойник, он никогда не корчил из себя аристократа. - Первая новость, думаю, тебя обрадует - Домиций Верула убит. - Как убит?! - Рысь и в самом деле обрадовался. Еще бы - в свое время Домиций попортил ему немало крови. - Казнен или… - Или, - потянувшись к кувшину, усмехнулся гость, - говорят, его убил собственный раб… Может быть, даже по приказу принцепса. Слишком уж большую волю взял себе Домиций в последнее время, по крайней мере именно так говорил Гай Феликс. - Да, а что Феликс? - вступила в разговор Вента, синие глаза ее заинтересованно блеснули. - Он наконец поднял мятеж? - А вот и нет. - Илмар засмеялся, показав крупные зубы. - И это - вторая новость. Принцепс благоволит ему и во всем доверяет. - Я бы на его месте не доверял, - выплюнув рыбью кость, не преминул заметить Рысь. - Гай Феликс вовсе не отличается преданностью. - Феликс - благородный человек, - обиженно произнесла Вента. - Не забывайте, это ведь именно он когда-то выкупил меня из рабства… - И сделал своей шпионкой. - Юний улыбнулся. - Очень, очень успешной… Ладно, не злись, я ведь шучу. Девушка хмыкнула: - Зря шутишь. Я много чем помогла Феликсу. - Да знаю, знаю… Так ты, Илмар, говоришь, Феликс так и не поднял мятеж и не провозгласил себя независимым правителем Нижней Германии, как собирался? - А зачем ему это? - усмехнулся Илмар. - Если он и так полный хозяин Германий. Да-да, Германий - и Нижней, и Верхней - и, кто знает, может быть, очень скоро под его руку отойдут Реция и Норик? - Цезарь ему так доверяет? Впрочем, ты об этом уже говорил… - Так сказал мне Гай Феликс, - согласно кивнул алеман и, хитро прищурив глаза, добавил: - Однако у меня и у самого есть глаза, уши и ум. - И что же они тебе сказали? - Сказали, что Максимину Фракийцу просто некуда деваться! Не таким уж и хорошим правителем он оказался, даже в глазах тех легионов, благодаря которым получил трон. Многие, очень многие, недовольны. А Феликс сидит тихо, не высовывается и не возмущается. И за это получил очень многое. - Да, но долго ли продлится благоволение цезаря? - задумчиво произнес Юний. - Максимин Фракиец - человек непредсказуемый и жестокий. - Думаю, у Феликса хватит ума его использовать, сколько будет возможным, - убежденно возразила Вента. - Да, кстати, он не выполнил просьбу Юния об апелляции? - Ах да, - гость вдруг снова прищурился, - совсем забыл, - эту фразу он произнес насквозь фальшиво - ясно было, что не забыл, паршивец этакий, просто приберег самое вкусное напоследок. - Вот, - он вытащил из-за пазухи пергаментный свиток с имперской орленой печатью и протянул его Рыси, - читай. Юний торопливо развернул свиток: - Постановление суда принцепса. Апелляция удовлетворена. Решение преторского суда, по которому некто Ант Юний Рысь Юстус, частный юрист из Могонциака - сиречь, я - был признан виновным в оскорблении величия цезаря, отменено властью принцепса. - Феликс всегда уважал тебя, - тихо сказала Вента. - Всегда. - Да, я знаю, - засмеялся Рысь. - Только один раз так подставил, что… Впрочем, не будем о грустном. - Вот именно, - отозвалась девушка. - Илмар, будь добр, плесни-ка березовицы. Обед, незаметно перешедший в пир, затянулся до поздней ночи - светлой, как и всегда здесь в это время. Вспомнили общих знакомых - кое с кем алеман виделся в Колонии Агриппина. Перемыли косточки цезарю, поругали - лениво, Илмар и Вента в прошлом и сами разбойничали - пиратов и переключились на местные городские дела. Собственно, основанный в начале осени город, именовавшийся Нордика, пока что представлял собой практически обычный военный лагерь. Бедновато кругом, прямо скажем. Жители - в основном легионеры и обслуга, а вот людей, так сказать, гражданских специальностей мало. Даже мелких землевладельцев-ветеранов - и тех еще не имелось, почти все легионеры были еще слишком молоды для того, чтобы мечтать об участке земли и заслуженной пенсии. - Так привлекайте местных, - посоветовал гость. - По эдикту Каракаллы, они будут иметь права римских граждан, а это многого стоит. - Не очень-то хотят они здесь селиться, - со вздохом признал Юний. - Верят в каких-то темных лопьских богов, - дескать, те не велят… - Каких-каких богов? - Лопь или, как они себя называют, саами. Этот народ когда-то давно жил в здешних местах, потом ушел, а на их место пришли весь и мы, род Доброя, - пояснил Рысь. - Думаю, надобно как-то развенчать эту дурацкую легенду - нам нужны люди. Правда, - легат ненадолго задумался, - есть здесь еще одно племя… или только род, пока не знаю… Из наших, из венедов - сло-вен.
- Из наших? - встрепенулась Вента. - Откуда они здесь? - Откуда был и мой род. Пришли. Вернее сказать, вынуждены были прийти, спасаясь от многочисленных и жестоких врагов. Если пастушонок не соврал, они живут совсем рядом. - Какой еще пастушонок? - хором переспросили Илмар и Вента. - Так, не вникайте… Я послал за ним одного охотника из хавков, Луминия Гавстальда… Ты, Два Меча, должен бы знать его. Гость кивнул: - Знаю Гавстальда - охотник знатный. - Вот и я о том. Пора бы уж ему прийти. Поставив опустевший кубок на стол, Юний громко позвал слугу и велел бежать в штаб - узнать, вернулся ли Гавстальд. - Исполню, мой господин. - Слуга, молодой парень из бедняцких трущоб Колонии Агриппина, поклонился и исчез за дверью. Вернулся он очень скоро и громко доложил: - Луминий Гавстальд, милес грегариус из второй когорты, ожидает в атриуме, господин! - Ожидает? - Рысь хмыкнул. - Так пусть войдет! Вошедший хавк, в пластинчатой лорике сегментата и шлеме, приложил сжатый кулак к левой стороне груди: - Я только что вернулся, господин легат. - Докладывай! Ну, что ты стоишь? Здесь все свои. - Я знаю тебя, мой легат, - легионер чуть склонил голову, - и знаю госпожу Венту. А вот этого человека, - он кивнул на Илмара, - что-то совсем не припомню. - Вот так, - захохотал алеман. - Зато я много о тебе слыхал, славный Гавстальд, правда, это было еще в Нижней Германии. В корчме хромого Теодульфа до сих пор рассказывают, как ты - в одиночку и без оружия - победил медведя-людоеда. - Скорее перехитрил, - польщено улыбнулся воин. - Так будет вернее. - Этот человек, - Юний кивнул на Илмара, - с сегодняшнего дня назначается префектом по чрезвычайным ситуациям. И я намерен перевести тебя, Гавстальд, под его начало. Еще среди легионеров есть охотники-звероловы? Хавк задумался, взъерошив косматую бороду. Все ж таки, несмотря на бороду, видно было, что Луминий Гавстальд еще довольно молод, вряд ли старше двадцати пяти. Правда, силен, статен, осанист. - Да, найдутся, - наконец произнес он. - Некоторых я знаю. - Вот и отлично, - заключил Рысь. - Теперь докладывай о том пастушонке. Гавстальд доложил основательно. О том, как тайно прокрался за пастухом и сопровождающим его воином, проводившим мальца почти до самой поскотины, о том, как, таясь за деревьями, следовал за стадом и пастухом почти до самого селенья, а дальше не пошел - собаки. - И большое селение? - По местным меркам - большое, - воин кивнул. - Дворов с полдесятка, деревянные, срубы с соломенными крышами, имеется и частокол, но, так себе, хиленький… - Хиленький? - Не от людей, от зверья больше. Рядом - несколько неукрепленных селищ, в два, много - три - двора. Похоже, все этого же племени. - Ясно. Значит, не соврал пастушонок. Еще что видел? Гавстальд пригладил бороду: - Рядом, в лесу - еще одно селенье, но какое-то очень странное. - Вот как?! - сразу же насторожился Юний. - Почему странное? - Маленькие такие домики. - Хавк показал Руками. - А, понятно, - Рысь улыбнулся. - Это жилища не для живых, а для мертвых, вернее, для их праха. - Я так и подумал, - согласился Гавстальд. - Тебя никто не заметил? - поинтересовалась Вента. Воин самодовольно усмехнулся: - Думаю, что нет. Я ведь охотник, да и не подходил слишком близко. - Там тоже могли найтись охотники или тайная стража. Хавк лишь хохотнул в ответ. Отпустив воина, Юний, оказывая почет, самолично проводил Илмара в гостевые покои, после чего поднялся на второй этаж, в опочивальню, где его уже с нетерпением дожидалась Вента. - Любимый… - сбрасывая тунику, прошептала девушка, и Рысь, упав на широкое ложе, словно бы провалился куда-то. Не было вокруг ничего - ни бревенчатых стен с развешанным на них оружием, ни изредка лающих во дворе собак, ни переклички стражей. Все ушло, остались лишь поцелуи да жаркое переплетение нагих молодых тел. - Сегодня мне весь день делал комплименты Лициний Флор, дууумвир, - вытянувшись, тихо произнесла девушка. Рысь улыбнулся: - Видно, он тоже не равнодушен к твоей красоте. - А вчера, и позавчера, - все так же тихо продолжила Вента, - то же самое делал Аврелий Фаст… А до них - и Марк Фессий, и Хирольд. - Рад, что не только я восхищаюсь твоей красотой! Вента, скрестив ноги, уселась на ложе и задумчиво погладила любимого по волосам, мягким и пышным, цвета спелой пшеницы. - Нет, - покачала головой девушка. - Думаю, здесь не только в моей красоте дело. Мало ли в Нордике красивых женщин? - Вента вдруг улыбнулась. - Ты, конечно, скажешь, что мало… Но для таких людей, как дуумвиры или центурионы, думаю, выбор имеется. Тем более они все прекрасно знают, что я - твоя женщина. Зачем тогда нарываются? Хотят тебя оскорбить? Рысь почесал бородку: - Не думаю. - Вот и я не думаю, - согласилась Вента. - И вижу здесь две причины: либо они все и впрямь страстно возжелали меня, либо… - Либо? - Либо их целью являюсь вовсе не я. Ты! Юний задумался. Ну, конечно же, и дуумвиры, и центурионы вовсе не прочь побольше узнать о своем легате, вызнать его тайные планы, вообще, если получится, со временем взять в свои руки. Использовать ради этого любовницу - почему бы нет? Можно и подыграть им в этом, пусть Вента отнесется чуточку более благосклонно, скажем, к утонченному дуумвиру Лицинию или к весельчаку Аврелию Фасту. Пусть… Таким образом, можно будет черпать информацию о двух конкурирующих между собой группах, существование которых вовсе не являлось для легата тайной. Дуумвиры, эдил, квестор - это с одной стороны, а с другой - центурионы. Гражданская и военная власть. И каждая хочет быть единственной. Пока, кстати сказать, власти больше у военных, ведь Нордика, по сути своей, еще военный лагерь. Но чем быстрее развивается город, чем больше в нем становится простых обывателей - тем больше власти у гражданских должностных лиц и меньше - у центурионов. Закономерное движение… и центурионы наверняка хотят его остановить. Юний демонстративно не поддерживал ни одну сторону, используя золотое правило - divido et impere - «разделяй и властвуй», хорошо понимая, что за обеими группировками нужен глаз да глаз. И в этом смысле Вента… - Я знала, что ты захочешь использовать меня в этой игре, - девушка усмехнулась, - поэтому при встречах улыбалась обоим - и центуриону, и дуумвиру. - Ты у меня умница. - Юний, привстав, погладил девушку по спине, обняв, прижал к груди, впился поцелуями в губы… - Любимый… - прикрыв глаза, стонала Вента. - Любимый… Наверное, впервые за много лет Рыси наконец-то повезло с женщиной. Нет, вообще-то, красавицы были у него и раньше, и некоторых из них он даже любил. Или это просто казалось, что любил? Флавия Сильвестра из галльского города Ротомагуса. Переехав с опекуном в Рим, она очень быстро превратилась из чистой провинциальной девушки в хитрую и расчетливую матрону, удачно выскочившую замуж за богатого старика. Клавдия Апеллина, приемная дочь наместника Нижней Британии. Нет, это была не любовь, скорей - увлечение, слишком уж разные они были, Юний и Клавдия. Да и Британию Юний покинул, а девушка осталась там… Вента… Рысь вспомнил, как впервые увидел ее в Могонциаке, столице Верхней Германии. Как Вента, вернее, ее люди едва не убили его. Как затем они вместе боролись с предателями и алчными разбойничьими шайками. А потом, уже гораздо позже, Юний узнал, что Вента работала на Гая Феликса. Работала… А может, и сейчас работает? Слишком уж легко отпустил ее Феликс. - Что с тобой? - Вента внимательно посмотрела на Рысь. На позолоченных треногах горели светильники, а в узком оконце переливалась тусклым серебром северная светлая ночь, прохладная и тихая. Лишь слышно было, как где-то вдалеке перекликались стражи. - А? - Юнийвстрепенулся. - Ты что-то сказала? - У тебя сейчас было такое лицо… Как тогда, в доходном доме в Могонциаке, когда ты чуть было не перебил всех моих друзей. - Знаешь, я именно это сейчас и вспомнил, - признался Рысь. На следующий день Илмар Два Меча вступил в новую должность префекта по чрезвычайным ситуациям. В этом смысле Юний брал за образец Рим - в обязанности данного магистрата входила борьба с пожарами и ночная охрана города. Рысь же замыслил пойти чуть дальше, добавив когорте префекта функции личной разведки. Именно для этой цели и нужны были бывшие охотники, такие как Луминий Гавстальд, еще не потерявшие навыки бесшумного выслеживания добычи. Конечно же, Юний предполагал, что Илмар станет еще одним козырем в игре дуумвиров и военных - каждая группировка, несомненно, будет стараться перетащить его на свою сторону. Так и случилось, и очень быстро. Уже к вечеру новоиспеченный префект получил приглашение на обед в дом Гнея Хирольда. Кстати, туда же был приглашен и Юний, а как же! На этот раз центурионы оказались первыми, что же касается магистратур гражданских - те чуть-чуть опоздали, видно, долго прикидывали, выбирали, может быть, даже собачились меж собой - кому именно принимать нужного гостя. Что ж, bis dat qui cito dat - дважды дает, кто быстро дает. В дом к Хирольду и отправились вдвоем легат и префект. Венте же было дано задание словно бы невзначай поощрить ухаживания красавчика дуумвира Лициния Флора, показать, что они ей приятны, а сам дуумвир - не так уж и безразличен. Таким образом, Рысь охватывал бы своим контролем обе группировки: военную, через Илмара Два Меча, и гражданскую, через Венту. Правда, играть нужно было тонко, очень тонко - ни те ни другие дураками не были. В Венте Юний не сомневался - та была достойной ученицей Гая Феликса, имелось время убедиться. А вот что касаемо Илмара, тут грызли сомнения - справится ли, сможет ли? Все ж таки Два Меча был обычным разбойником. Ну, других верных людей - или хотя бы тех, кому хоть немного можно было бы доверять, - у легата пока не имелось.
Просторный - правда, еще не достроенный полностью - дом Гнея Хирольда был возведен по германскому образцу: квадратный, основательный, с большим очагом, сложенным из крупных, обмазанных глиной камней. Гости тоже сидели, как германцы или венеды - на лавках за большим длинным столом, а вот кушанья подавались римские - сначала закуски, затем переваренная и тщательно прожаренная телятина, печеная рыба с соусом гарум - из рыбьих же потрохов, бродивших в рассоле, вино - то самое, что привез «Борей». На вкус - не фалернское, но все же, все же… Зимой-то и этого не было! Бедствовали. Кроме самого хозяина на ужине присутствовали и два его заместителя: беспрестанно рассказывавший какие-то веселые истории гастатус постериор Аврелий Фаст и похожий на высохшую осину педант Лумиций Алтус, ни разу на протяжении всего пира не улыбнувшийся. Нетрудно себе было представить, кто из гостей интересовал центурионов - конечно же, Илмар Два Меча. Хирольд как-то в разговоре и спросил прямо, без обиняков - что за вопросы будут входить в компетенцию только что назначенного префекта. - Вопросы безопасности, любезнейший господин примус пилус, - широко улыбнувшись, ответил Рысь. - В самом широком смысле. Кстати, я уже приказал направить в отряд префекта бывших охотников и вообще наиболее обученных и ловких легионеров. - Не могу понять - с кем же тогда останемся мы? - желчно усмехнулся Лумиций. Ого, оказывается, этот сухарь умел усмехаться! - С несовершеннолетними неумехами? - Так кто же вам не дает их учить? - засмеялся Юний. - Войны пока ни с кем нет, времени полно. Аврелий расхохотался, улыбнулся в бороду и Хирольд, лишь тщательно выбритая физиономия Лумиция по-прежнему оставалась бесстрастной. Он ничего не сказал, никак не прокомментировал слова легата, лишь в уголках рта еще резче обозначились темные складки. Да и глаза… в глазах промелькнула ненависть. Или это просто так показалось? - Завтра в полдень я жду на форуме Максимина присланных вами людей, - отпив вина, напомнил Илмар. - И пусть не опаздывают. Легат снова улыбнулся: - Прошу не обижаться, в конце концов, мы все делаем одно и то же дело. - Я категорически не согласен с таким подходом! - встав, визгливым тоном резко возразил Лумиций. - Не понимаю, зачем нужно ослаблять легион - если его можно так назвать - и без того малочисленный и не слишком боеспособный? Отдать префекту наиболее умелых и ловких? Чтобы они - что? Тушили пожары? А если придется воевать, и совсем скоро? Надо признать, смысл в его словах был. С другой стороны, и на новый отряд Рысь возлагал немалые надежды. Однако и гонор у этого Лумиция! Экий неприятный тип. То ли дело - весельчак Аврелий Фаст, этот-то полностью отдался пиру, опрокидывая кружку за кружкой. - Будет тебе кипятиться, Лумиций, - гулко произнес Хирольд, - людей все равно придется отдать - приказы начальства не обсуждаются. Правда… - он хитро взглянул на легата. - Вряд ли стоит отдавать всех. Я имею в виду - всех стоящих. Кому-то ведь нужно и учить молодых! - Да мы разве против?! - Юний махнул рукой. - И вовсе не требуем отдавать всех, как почему-то решил уважаемый пилус приор. Нет, не всех - лишь некоторых. - Самых отборных, - желчно усмехнулся Лумиций. Юний качнул головой и вздохнул. Очень на то похоже, что было бы неплохо присмотреть, как будет исполнять полученный приказ этот строптивец! У центурионов ведь имеется немало возможностей выполнить его на свой лад. Например, отдать далеко не лучших… но и не худших, правда, иначе живо разоблачат. Три молодые девушки - начинающие гетеры из заведения старого Велизия Клыка - негромко пели, аккомпанируя себе на цитрах, затем одна из них, тонкая, с золотисто-смуглой кожей и выбеленными волосами, отложив инструмент, выбежала на свободное место напротив стола, изогнулась, подпрыгнула в такт убыстряющейся мелодии и, взяв в руки бубен, завертелась в сладострастном танце. Длинная приталенная туника ее, сшитая из прозрачной киосской ткани, вовсе не скрывала тайн гибкого тела, а, наоборот, всячески их подчеркивала, так что и хозяин, и гости, прекратив беседу, невольно залюбовались красивой танцовщицей. Все, кроме Лумиция. Этот педант - Рысь специально наблюдал за ним - не обратил на гетеру никакого внимания, лишь качал головой да шептал что-то себе под нос, словно бы продолжая начавшийся спор. Интересно… Он что же, предпочитает мальчиков? Юний усмехнулся про себя. Он давно уже собирал сведения на всех членов противодействующих группировок, правда, собирал пока так себе, вполсилы, вот и о сексуальных пристрастиях зануды Лумиция ничего толком не знал. А надо было! Вдруг пригодится? Уж теперь-то, используя создаваемый префектом отряд, Рысь мог вплотную заняться накапливанием информации. Чтобы управлять людьми, нужно знать их слабости и не показывать своих. А какие слабости у него самого? - вдруг задумался Юний. Такие, которые кто-нибудь мог бы использовать в своих целях? Властолюбие? Ну, наверное, оно не так уж и выражено. Любовь к женщинам и веселой компании? Что есть, то есть. Да, еще не забыть про книги - вот уж поистине страсть. Жаль, Илмар привез всего одну, присланную в подарок Гаем Феликсом, - и на том спасибо. Да и можно ли считать любовь к книжному слову слабостью? Кажется, именно на этой почве они когда-то и сошлись с Феликсом… А смуглотелая гетера между тем все танцевала, выделывая умопомрачительные па, изгибалась, подпрыгивала, поглаживая себя по бокам и бедрам, - и Хирольд, и Аврелий, да и Илмар тоже, казалось, позабыли о вине и яствах, настолько увлеклись танцем. Уже когда все расходились по домам, Юний обратил внимание, как один из домашних рабов Аврелия что-то нашептывал смеющейся танцовщице. Ага, этот жизнелюб и рубака все ж таки решился… Что ж, дело молодое. А Илмар, не на шутку обиделся - видать, и он имел виды на красотку. Тем лучше… Divido et impere!
Утро выдалось прохладным, росным. Проснувшись рано, Юний натянул тунику и вышел во двор. Далеко за рекой вырастал из-за горизонта сияющий край солнечного диска. По воде стелился туман, небо было светло-синим, высоким, лишь где-то вдали виднелись седые мохнатые облака, застилая вершины лесистых холмов. Наверное, и день выдастся такой же, облачный, а то и совсем пасмурный: затянет серыми тучами небо, задождит, как частенько бывает в здешних местах, казавшихся римлянам истинным краем света. Правда, надо отдать должное, никто из легионеров не сомневался в праве цезаря послать их сюда, многие даже гордились. Еще бы, это ведь именно их руками была основана Нордика, самая отдаленная колония великого Рима, страна, где зима была несказанно суровой, а светлоокое лето - коротким и комариным. И все же многим нравился этот край, особенно сейчас, летом. Служба, честно говоря, была не очень-то обременительной, а что касается лиц гражданских - то легат Ант Юний Рысь вовсе не собирался душить их поборами. А что еще надо для счастья? Дом, семья и уверенность в будущем. Вот, кстати, насчет будущего. Рысь хорошо понимал, что его выстраданное детище - Нордика - умрет без притока средств и свежей крови. Нужны были люди, и с этой целью Юний собирался отправить корабль - да хоть тот же «Борей» - в Германию, не дожидаясь сбора урожая, уже сейчас, загрузив его ценным мехом. Впрочем, не мех был главным, а специально отобранные люди, чьи рассказы должны были представить новую колонию в чрезвычайно выгодном свете, так чтобы вселить в слушателей неудержимое желание поселиться здесь. И пусть желающих будет столько, что не хватит кораблей. Правда, корабли еще нужно построить, а плотников мало. Зато вот леса - в избытке. Кроме переселенцев из Германий, Юний еще надеялся и на местных. Кажется, тот пастушонок не врал, о чем красноречиво доложил Гавстальд. Не врал… Тогда почему же нет вестей из селенья «ведающих слово»? Как бишь оно? Купава. Красивое название. И цветок - купальница - тоже красивый. Что же никто не идет, ни старейшина, ни даже просто любопытствующие торговцы? А может, они слишком уж осторожны? Может, почти без утайки показанная Юнием римская мощь столь сильно подействовала на деревенского подростка, и тот так рассказал об увиденном, что старейшины и вожди его рода решили поскорее убраться подобру-поздорову?! В окрестных лесах места хватит… Ищи потом их, да и нужно ли искать-то? Насильно мил не будешь. Явившись с утреннего развода, Юний первым делом навестил префекта. Очень уж интересно было, как там дела с отрядом? На первый взгляд вроде бы неплохо - на краю форума уже собралось человек с полсотни - неужто все охотники? Не слукавили ли центурионы? Похоже, нет - Рысь еще издалека разглядел ловкую бородатую фигуру Гавстальда. Правда, вот насчет остальных - слишком уж много было средь них откровенно лопоухих юнцов. Завидев легата, воины вытянулись и застыли. Илмар Два Меча, подойдя с кратким докладом, отдал честь, приложив кулак к сердцу. - Ты! - Юний ткнул пальцем в грудь совсем уж юного легионера, в плохо подогнанной лорике сегментата. - Кто таков? - Квинт Табиний, вторая когорта, командир - пилус приор Авл Лумиций Алтус! - лихо доложил юнец, честно моргая непонятного - то ли зеленого, то ли карего - цвета глазами. - Откуда ты, парень? - Вторая ко… - Город? - Из Рима, мой командир! Парнишка преданно поедал легата глазами. Рысь холодно улыбнулся: - И чем же ты там занимался, в Риме, пока не поступил в легион Максимина? - Разными… - Юнец на мгновенье сконфузился. - Разными мелкими делами, мой господин. Но я не вольноотпущенник, а коренной римлянин, правда, из небогатых… Уж и мордочка была у этого парня. Продувная - не то слово. Повидал Юний таких на своем веку, повидал, все ж таки не зря практиковал когда-то как частный юрист, и ведь неплохо практиковал, надо сказать! Рысь обернулся к Илмару: - Продолжайте занятия, этот - за мной. Кивнув, алеман повел свой отряд на середину площади… А вот хитромордого Табиния Юний отвел в сторону. Пригляделся с усмешкой - парнишка взирал на него глазами до того честными, что у легата не осталось сомнений. Он и раньше-то подозревал, откуда взялись многие из молодых легионеров Фракийца. - Вопрос на засыпку, - быстро спросил Рысь. - Отвечать сразу, не думать. Готов? - Да, господин легат! - Чем отличается фуртум от рапины? Юнец усмехнулся и без запинки оттарабанил: - Фуртум - открытая кража, а рапина - грабеж, сиречь кража открытая, да еще с применением насилия, потому и карается строже. - Ага! - хлопнул в ладоши Рысь. - Откуда знаешь? - Э… Изучал когда-то законы, господин легат. - Изучал законы? Так ты, выходит, юрист? - Юний откровенно насмехался, но и юнец, похоже, вовсе не собирался сдаваться. - Выходит, так, господин. Юрист. - Ну, надо же! А ну-ка, объясни мне разницу между синграфой и хирографой? - Э-э… - Парень явно замялся. - Ну, ну, не смущайся… - подзадорил Рысь и, вдруг став серьезным, быстро спросил: - Сможешь подобраться ко мне незаметно и, скажем, снять с запястья кошель? Я же закрою глаза и буду считать до пяти. - Достаточно будет и до трех. - Парень воспрянул духом. - Как скажешь… Юний так и не уловил момент, в который юный пройдоха оставил его не только без кошеля, но и без браслета, и даже без пояса. Лишь удовлетворенно покачал головой: - Силен! Надеюсь, и все остальные способны на многое. Встать в строй. Отдав честь, парень припустил к своим.
Послы от племени Зарко так и не появились. Видать, и в самом деле переборщил Рысь с демонстрацией силы, и переселенцы решили уйти в леса. Это было бы крайне невыгодно для колонии: признаться, легат очень рассчитывал на новых людей. Что ж, если так все пошло… Как-то под вечер Рысь позвал к себе в гости Илмара Два Меча. Ужин был обычный, скромный, без песен и танцев. Да и вина пили мало, больше беседовали. О колонии, о двух группировках, о переселенцах с юга. В отношении этих последних префект был полностью согласен с легатом: племя старейшины Тарха вполне могло уйти в леса. - А не надо бы, чтоб ушли, - вслух размышлял Юний. - Куда лучше было бы подтолкнуть их к нам. Так, слегка… Они, кажется, бежали от врагов с юга? Илмар заинтересованно поднял глаза. - Так пусть поищут защиту у нас! - тихо продолжил легат. - Эти их враги… они ведь могут и объявиться… Да-да, ты все правильно понял. Пошлешь своих, самых опытных, во главе с Гавстальдом. Пусть немного пошумят: пожгут сено на дальних лугах, угонят скот с южных пастбищ… Мне нужны эти люди, Илмар, и я вовсе не собираюсь отпускать их в какие-то там леса.
Отряд префекта возвратился с задания следующей ночью. Усталые, вымотанные, злые… - Стога пожжены, стада угнаны, пастухи убиты, - быстро доложил Гавстальд и, усмехнувшись, добавил: - Только все это сделали не мы.
Глава 4 Июнь 236 г. Южное Приладожье Чужие
Как изобильный собрать урожай… Стану я здесь воспевать.Вергилий
Буду, на грудь к любимой склоняясь, на все любоваться, Гордо названья читать взятых в бою городов, Стрелы считать беглецов и варварских воинов луки И под оружьем своим сонмы плененных вождей.Еще не взошло солнышко, лишь первые лучи его окрасили чистое небо, а люди уже поднимались, выходили из шалашей, выбирались из-под полотняных пологов. Покос - дело раннее. Вверх по реке, к югу от Купавы, зеленым колыхающим морем разлились по лугам духмяные травы. Лишь кое-где виднелись скошенные проплешины с желтыми сухими копнами, в остальном работы хватало. Парни и девушки, мужики и бабы, брали серпы, грабли, косы-горбуши, шутили, смеясь: - Коси коса, пока роса! Роса долой, и мы домой. - Да уж, - рассмеялся Зарко. - Тут, пожалуй, еще дней семь управляться, да и то - если вёдро. Мальчик украдкой обернулся, поискал на соседнем лужку Заринку, внучку старейшины Ведогаста, девушку с глазами как звезды. Ведогастов род завсегда косил рядом с Тарховым, чем и пользовались, загодя присматривая невест, парни. В своем-то роду нельзя было жениться - слишком уж близко родство, а вот в соседнем - другое дело. Ага, во-он Заринка вместе с другими девчонками: смеются, песни зачинают, искоса поглядывая на соседний лужок:Секст Проперций
Береза моя березонька,
Береза моя белая,
Береза кудрявая…
Пойдем, девоньки,
Завивать веночки!
Завьем веночки,
Завьем зеленые!
Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая,
К нам весна пришла,
Весна-красна…
Береза моя, березонька,
Береза моя белая,
Береза моя кудрявая…
- Тихо, тихо, собаченька, - приласкал пса Горшеня. - Успеешь еще, наохотишься. - Хорошая из лисы шапка, - Зарко мечтательно вздохнул. - Вот бы добыть шкуру. - Так не сейчас надо, зимой. - Знамо, что зимой. Пес снова насторожился, заворчал, залаял. За оврагом или где-то поблизости ухнул филин. - Охотится, - тихо прошептал Зарко. - Птица большущая, Заринка рассказывала, как-то раз напугалась ее - страсть! Между тем собака не успокаивалась, ворчала, рвалась с привязи к оврагу… И вдруг затихла, обернулась, завиляла хвостом радостно. Послышались чьи-то приглушенные голоса. - Ну, вот и наши, - с облегчением произнес Горшеня. - Дождались наконец. Витень, Настай, вы ли? - Мы, мы, - идущие рассмеялись. - Кто же еще-то? Как тут у вас, тихо? - Да тихо… Лиса вот где-то поблизости шастает да филин… - То-то я слышу, Кавдуй лаял. - Витень нагнулся к собаке. - Ну что скулишь, псинушко? Небось, не кормлен? Зарко усмехнулся: - Ага, как же, не кормлен. Только что этакую рыбищу слопал! Кавдуй, словно понимая, ткнулся в траву, закрыл нос лапами. - Ладно, ладно, не журись, Кавдуша. Простившись, ушли спать Горшеня и Зарко. Сменившие их стражи улеглись в траву, устраиваясь поудобнее - видать, тоже считали излишней причуду старейшины. Ну, угнали коров, что, раньше такого не было? Одно дело - стадо, и совсем другое - напасть на множество людей. К тому же и посланный Тархом отряд еще до сих пор бродил в заовражье. Может, настигли-таки лихих людишек, отобрали коров? Кругом стояла звенящая тишина - давно затихли песни и смех, лишь черными холмиками вздыбливались шалаши под белесым ночным небом, да, потрескивая углями, догорали костры, отражаясь в реке желтыми дрожащими звездами. - Вот теперь пора! - кивнул коренастый, и Красимир, вздернув лук, ухмыльнулся. - Ну, наконец-то, дядько Мирославе! - Постой, - Мирослав придержал напарника. - Не стрелой - рогатиной надо. И первым - пса. Неслышными змеями оба выбрались из оврага. Встрепенувшись, залаял Кавдуй. Залаял и перестал, пригвожденный к земле могучим ударом рогатины. Настай даже не понял, что случилось. Вот только что была тишина. Потом вдруг вскочил Кавдуй и тут же упал. И появились черные тени. Настай схватился за рожок… И горячее железное лезвие вошло в его сердце… Витень отскочил в сторону, закричал, махнул топором… Просвистела злая стрела, впилась в грудь, и парень, охнув, тяжело повалился в траву, туда же, где уже лежали Настай с Кавдуем. - Ну, вот и славно, - любуясь содеянным, удовлетворенно кивнул Мирослав, и, приложив руки к губам, три раза прокричал по-утиному. И тут же метнулись от оврага черные тени, словно волки, окружая спящих. Поначалу таились, а как подобрались ближе… - Бей! - врываясь в попавшийся на пути шалаш, громко воскликнул Мирослав, обагряя рогатину людской кровью. Кто-то застонал во сне, а вот послышался громкий девичий крик, тут же и оборвавшийся. Нападавшие действовали умело и быстро, видать, не впервой им было такое. Караульщиков сняли на раз и теперь принялись терзать спящих. Впрочем, уже просыпавшихся. Зарко тоже проснулся от крика. Сначала не понял - что? Однако, услыхав хриплые стоны и вопли, толкнул локтем спящего Горшеню, выскочил из-под полога, едва увернувшись от копья. Повезло - успел отскочить в сторону и в ужасе распахнул глаза. Неведомые, чужие люди ворвались на луг в устрашающем многолюдстве и сейчас со смехом вязали пленных, вернее - пленниц. Впрочем, некоторые сопротивлялись - пара мужиков отбивалась вилами, вот, совсем рядом, напротив того полога, под которым спал Зарко. Горшеня тоже выскочил, схватил топор. В отдалении у реки что-то громко прокричал старейшина Тарх. Светозар не прислушивался - не до того было. Враги наседали со всех сторон - все как на подбор рослые, ухватистые, молодые. Вот двое бросились на ребят - один с копьем, другой - с веревкой. Зарко отпрыгнул в сторону, поискал глазами оружие - как назло, ничего под ногами не валялось: ни топора, ни рогатины, даже косы - и той не видать. Впрочем, и некогда было разглядывать-то, во-он он, вражина, подходит, ухмыляется - грудь обнажена, сам совсем еще молодой парень, наверное, года на три постарше Зарко, однако силен, ловок - видно, как под загорелой кожей буграми перекатываются мускулы. - Давай руки, останешься цел, - поигрывая веревкой, приказал враг. Говорил понятно - значит, из сло-вен, и не зло, скорее презрительно, с этакой нахальной усмешкой. Услыхав в стороне скрежет - это Горшеня скрестил топор с вражеским мечом, - Зарко, опустив голову, покорно протянул руки… И, резко отпрыгнув в сторону, со всей прытью бросился в кусты - знал, там вечерами точили и прямили косы. Может, и осталось чего подходящее? - Ах ты, тварь! - кидаясь вслед за мальчишкой, выругался вражеский воин. Зарко слышал его дыхание прямо за своей спиной. Не оглядываясь, прокатился в кустах, царапая об колючки кожу, ну, вот они, прямо на пожне, замотаны в тряпицу от ржавчины - точильные бруски, вот сломанный серп, а вот… вот - то, что нужно! Откинув тряпицу, ухватил у основания острое лезвие косы-горбуши, распластался в траве - все происходило мгновенно - выставил косу вперед: и вылетевший из кустов враг захрипел, наткнувшись животом на острое злое железо. - Ага… - Не теряя времени, Зарко, бросив косу, побежал вниз, к реке - там, на том берегу, были свои, люди старейшины Ведогаста. Надо было успеть, предупредить… На бегу оглянулся - метались кругом многочисленные силуэты врагов, кое-кто из них сгонял в кучу детей и женщин, кто-то поджигал шалаши и копненное сено… Остро пахло потом и кровью. Слышались визг, хрип, крики и редкий железный лязг - там, где еще сопротивлялись. Горшени видно не было. Убили или взяли в полон? Эх… С полдесятка вражеских воинов бросились наперерез Светозару, к реке. Бежали быстро, как-то по-особенному пригнувшись, и Зарко, бросив по сторонам затравленный взгляд, понял, что не успеет. Либо так сомнут, либо стрелой достанут. Во-он, кто-то уже целился… А вот один из врагов внезапно выскочил из-за копны, оказавшись совсем рядом. Беглец уклонился в сторону. Со свистом пролетело копье - Зарко вдруг ощутил сильный удар в ноги… Видно, не хотели убить, решили - в полон, - падая на стерню, подумал мальчишка. Вернее, подумал-то он потом, когда поднимался под насмешливыми взглядами чужаков, а пока летел через голову кубарем - какие уж тут мысли? А враги уже подошли, обступили и теперь стояли вокруг, тяжело дыша - тоже, видать, притомились. Зарко поднял голову… И, получив сильный пинок в бок, скрючился, застонал от боли. - Ишь, зыркает, змей! А ну-ка, гляньте, что у него с руками? С руками? Светозару и самому было интересно взглянуть… В крови оказались руки, в крови. Видать, из брюха того вражины, в котором осталась коса. Чья-то тяжелая нога, наступив на спину, с силой вдавила мальчишку в землю. Уперлось в шею острое жало копья. Рванули руки… - Порезался, - злой хохот. - Видать, косарь еще тот. Неумеха! Порезался? Наверное, когда втыкал косу. - Раны не глубоки, затянутся. Правда, тощой он какой-то. - Зато жилистый, ловкий. Хороший работник. За такого можно немало взять. - Если дадут. - Дадут, - снова хохот. - Куда денутся? Острие копья убрали с шеи. Руки заломили за спину, больно, Зарко аж закряхтел. - Умолкни! Удар в правый бок, под ребра. Грубая веревка туго стянула запястья. Поволокли за ноги. Стыдно! Задралась рубаха, и пожнею больно царапало кожу. Как Заринка, Горшеня? Убиты или попали в полон? Заринка, наверное, в полоне, а вот… Рев трубы разорвал небо! Зарко почувствовал, как его отпустили, бросили в пожню. Встрепенулся, извернулся ужом, привстал… Потрясая оружием, враги неслись к лесу, а там, на опушке, что-то нестерпимо сияло. Мальчик прищурил глаза… Шлемы! Круглые, некоторые - с небольшими гребнями. И красные, обитые сверкающей медью, щиты, не такие, какие имели сло-вене, другие, прямоугольные, выгнутые, с рисунком в виде распростершего крылья орла. Целая стена щитов. И - громкие команды, и - ощетинившиеся вперед копья. Да это же… Стая врагов словно бы налетела на стену. Попытались взять с наскока, да не вышло. Лишь сомкнулись щиты, окрасились кровью копья. И - медленно, шаг за шагом - обитая медью стена поползла вперед, сжимая врагов. А с боков - слева и с права, появились точно такие же стены. Шли мерно, покачивая копьями…
- Всех не убивать, нескольких захватить в плен, - повернув голову, на всякий случай снова предупредил Юний. - Первая центурия - к бою! Он поправил шлем - подшлемник стал каким-то неудобным, сползал, надо будет обзавестись другим - и,выхватив длинную спату, которой можно было и рубить, и колоть, с удовольствием оглядел стройные ряды когорты. Он, легат Ант Юний Рысь, сегодня самолично принял командование - все ж таки это была первая схватка с врагом в здешних местах. Молодцы разведчики, не подвели, проследили, вывели точно. Пели трубы, колыхались на ветру штандарты, гремели литавры и барабаны. Легионеры шли, словно на параде, размеренным быстрым шагом. Враги, поначалу бросившись кучей, резко отхлынули назад, оставив на копьях нескольких своих товарищей. Тут же выстроились компактным клином, наподобие того, что применяли германцы, описанные еще Юлием Цезарем в «Записках о Галльской войне». Молодцы. Значит, знают толк в воинском деле. Тем славнее будет победа! Неумолимые центурии с трех сторон сжимали врагов. Те, выстроившись, на миг замерли и, повинуясь команде вожака, убыстряя шаг, бросились прямо на копья. Вот уже побежали, вот уже приблизились настолько, что стали видны белки глаз… Впиваясь в щиты римлян, полетели стрелы. Шедший - нет, уже бежавший - впереди клина мускулистый молодец с устрашающих размеров секирой с хэканьем взмахнул своим оружием, разрубив край щита. Увернувшись от удара копья, резко потянул на себя рукоять секиры, вырывая из рук легионера щит. По бокам вожака, прикрывая, лихо орудовали копьями двое, за ним - пятеро, за ними… Хотят прорваться? Ну, нет! Юний бросил в бой вторую шеренгу, за ней - третью, четвертую. Наступление варваров задохнулось - хотя и римские ряды поредели. Однако до конца сражения еще было долго. Враги бросались на щиты, рыча, словно дикие звери. Рогатины их доставали легионеров, и уже казалось было, что варвары все ж таки прорвутся к лесу… Надо было беречь людей, и Юний приказал центуриям расступиться, открывая узкий проход, куда тотчас же ринулись враги, надеясь ударить римлянам в бок. Однако не тут-то было! Повинуясь команде, центурии умело развернулись, вновь ощетинясь копьями. Римские шеренги сделали вперед десяток шагов, сдавили вошедший в плотный строй вражеский клин, пуская в дело мечи. Юний следил, чтоб не забывали держать свободным узкий проход к лесу. Лязгали мечи, пели трубы, тяжело дышали воины. Там и тут слышались громкие воинственные крики, кто-то хрипел, кто-то скрипел зубами, в воздухе свистели стрелы. Прорвавшиеся - вернее, это им так казалось - враги побежали к лесу. Правда, не все, кое-кто - наиболее опытные и хитрые - надумал пробиваться к реке. Зря! На берегу уже расположилась центурия весельчака и жизнелюба Аврелия Фаста. Пилус приор Авл Лумиций Алтус со своими людьми поджидал противника в засаде, в лесу, куда только что с воплями подбежали спасающиеся бегством варвары. Их там неплохо встретили, судя по воплям. - Legio - patria nostra! - повинуясь общей команде, ринулась в атаку центурия Аврелия Фаста. Рвущиеся к реке варвары - вернее, их часть - попытались обрушить ряды легионеров с разбега. Знакомая тактика… Рысь встревожился, увидев, как наперерез вражинам выбегают пришедшие в себя люди старейшины Тарха. Напрасно вы так, ребята, совсем напрасно… Нет, хватило все ж таки ума остановиться на фланге. Впрочем, Фаст и без них бы не подкачал.
Что такое? Юний удивленно повернул голову. Один из прорывавшихся к лесу варваров вдруг остановился и, выставив вперед копье, побежал прямо на центурию. Безумец! Впрочем, нет, не безумец. Немного не добежав до щитов, вражеский воин, не снижая скорости бега, резко опустил копье и, прорвав первую шеренгу, лихо перемахнул через головы остальных. - Неплохо, - усмехнулся Рысь. - Читал, что так когда-то делали даки. А варвар, выхватив из-за пояса нож, бросился на того, кто стоял сейчас между ним и рощицей, - на Юния. Молодой, сильный, с едва пробивающимися усиками и бородкой, в широких полотняных штанах и с обнаженным торсом. Рысь любовался на врага недолго. Острое чутье охотника и солдата помогло обнаружить еще пару вражеских воинов - те неожиданно выбежали сзади, из рощицы. Откуда они там взялись? Ах, да, вероятно, скрылись от центурии Алтуса. Впрочем, рассуждать было некогда. Трое - это не один. Нападать, только нападать! Как можно быстрее, не дожидаясь, пока подбежит несущаяся из рощицы парочка, Юний сделал несколько быстрых выпадов и заставил варвара отступить. Ну, еще бы - нож против длинного меча. Ага - вот подоспели и те двое, закружили вокруг воронами. В руках - короткие копья. Рысь немедленно ринулся в атаку, ударил по древку копья и, тут же развернувшись, молнией налетел на другого варвара, нанеся сильный, с оттяжкой, удар. Противник успел подставить копье и с удивлением выпялил глаза на вдруг завертевшегося смерчем соперника. Рысь закружил, словно сияющий мечом-молнией вихрь, быстро нанося удары. Раз! - треснуло древко копья. Два! - схватившись за живот, повалился на землю тот, что с ножом. Три! - полетело на землю выбитое копье. Четыре! - снова брызнула кровь… Тут как раз подоспела подмога, без особой, правда, надобности. Наклонившись, Юний устало обтер с меча кровь высохшим духовитым сеном. - Этих - связать, - кивнув на обезоруженных врагов, приказал он. - Поговорим с ними позже. А бой уже подходил к концу - на пожне повсюду валялись убитые, торжествующе ревели трубы, и лишь на самом конце луга, у рощицы, еще отчаянно сопротивлялась небольшая - с полдесятка - группа врагов. - Кто вы, чужеземцы? Юний обернулся, увидев подошедших к нему людей - седобородого старика, впрочем, еще достаточно крепкого, и кряжистого широкоплечего мужика с густой светло-каштановой бородой и приветливым взором. За ними маячил худенький юноша в разорванной, покрытой кровавыми пятнами рубахе и с расцарапанным лицом. Юношу Рысь узнал сразу - тот самый пастушонок, Зарко. А вот эти… - Ант Юний Рысь, - сняв шлем, учтиво представился Юний. - Легат… Э… Правитель Нордики, озерного града. - Слыхали, - седобородый важно кивнул, а Юний про себя улыбнулся: еще бы не слыхали… Он покосился на Зарко, и тот поклонился. - Я - Тарх, старейшина людей Птицы, что плавает в камышах, - старик с достоинством поклонился, - это Ведогаст, а это - Брячислав, Умеющий разговаривать с богами. Жрец и старейшина склонили головы. Птица, плавающая в камышах… Таким поклонялись племена веси. Юний задумался: - Так вы что же, весяне? - Нет, - качнул головой Тарх. - Мы пришли с юга. Из тех, кто ведает слово… Как, наверное, и ты? - Он бросил на собеседника умный внимательный взгляд. - Да, я тоже из сло-вен, - Рысь снова взглянул на Зарко, скромно маячившего позади своих более солидных сородичей. - Сын Доброя. - Слыхали… Род Доброя погиб? - Да, почти весь… В этот момент к Юнию подошли центурионы - доложить о победоносном окончании битвы. - Что ж, все хорошо, что хорошо кончается, - улыбнулся легат. - Возвращайтесь в город. Можете предварительно допросить пленных. - Уже пытались, - Хирольд ухмыльнулся. Хитрый сигамбр… - Правда, не очень-то они хотят разговаривать, бормочут что-то непонятное. Впрочем, и без их слов понятно - они явились за скотом и рабами. - Ах да, - Рысь почесал потную шевелюру, - они же не понимают латынь. - Я говорил с ними и на языках германцев, - оглядывая местных, пояснил Хирольд. - Наверное, ты сможешь их понять. - Может быть, - кивком простившись с центурионом, Юний повернулся к собеседникам. - Это - мои воины, - он с гордостью показал рукой на когорты, - наш отряд внезапно столкнулся с напавшими на вас людьми… Кстати, откуда они? - Не знаю, - прищурился старейшина. Рысь спрятал улыбку. Ага, не знаешь ты, как же. Не хочешь говорить - так будет вернее. Ну, и пес с тобой, дознаемся сами. - У вас много погибших? - поинтересовался Юний. - Хватает, - Тарх сжал губы. - Ты говоришь со своими воинами на чужом языке. Они не словене? - Они римляне, - Рысь не счел нужным скрывать. - Римляне?! - не сдержал удивления Брячислав. - Здесь, в наших местах? - Римляне могут быть везде, - повернув голову, назидательно пояснил ему Тарх. - Такой уж это народ. Ага… Юний почесал светлую, аккуратно подстриженную бородку. Оказывается, эти люди знают о Риме. Хотя ничего удивительного… - Я бы хотел пригласить в гости ваших нобилей… Э… - Рысь задумался, вспоминая подходящее слово. - Вождей вашего племени. Ворота нашего града всегда гостеприимно открыты. - Почему вы помогли нам? - наконец прямо спросил старейшина. Рысь широко улыбнулся: - Omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай. Вы - наши соседи, а соседи должны помогать друг другу, К тому же те, кто напал на вас, убили наших людей. Как думаете, они могут явиться еще? - Кто знает? - Старейшины и жрец переглянулись, и Юний понял, что этот вопрос их очень тревожит. Даже хотел было высокопарно произнести нечто вроде того, что в случае нового нападения племя Птицы может найти защиту за стенами Нордики, однако вовремя остановился. У собеседников мог сразу же возникнуть вопрос, а какую цену они должны заплатить за эту защиту? Пожертвовать своей свободой? Так лучше тогда укрыться в лесах. Нет, рано еще было говорить на эту тему, рано… К беседующим подходили люди, терпеливо ожидающие окончания беседы. Построившиеся в колонну центурии в строгом порядке покидали луг, вызывая завистливые взгляды мальчишек. Трупы - и врагов, и своих - аккуратно снесли к рощице, в тень. Кто-то плакал, а кто-то счастливо смеялся, какая-то совсем молоденькая девчонка с блестящими голубыми глазами, подбежав к Зарко, дернула его за руку. Парень, увидев ее, просиял. Отбежав в сторону, они о чем-то быстро заговорили. Но Юния гораздо больше интересовали Тарх, Ведогаст и Брячислав. Эти трое живо распоряжались всеми сородичами. То и дело к ним побегал высокий молодой человек с черной бородкой и висевшим на поясе мечом - похоже, это был военный вождь. Однако молод. Наверняка еще не набрал должного уважения, чем, похоже, и пользуются старейшины, особенно - Тарх. Во-он, все к нему бегут за приказами, редко - к жрецу, а к этому молодому и вообще почти никто не подходит. Солнце уже поднималось к зениту, освещая стерню с желтовато-зелеными копнами сжатого сена, поверженные палатки, шалаши и черные проплешины гари, еще дымящиеся так и не разгоревшимся пожаром. Слава богам, люди Птицы не дали распространиться огню - выгорело лишь с десяток копен, убыток, конечно, но не такой уж значительный. Юний вдруг подивился мудрости старейшины - упомнить во время кровавой схватки о сене, выделить людей на тушение пожара - не каждому вожаку это под силу, далеко не каждому. Отдав распоряжения, Тарх пошептался о чем-то с Ведогастом и Брячиславом, а затем вновь подошел к Рыси. - Мы согласны навестить твой род, - негромко промолвил старейшина. - Но прежде ты посети нас. Убитым будет приятно, если на их тризне будет присутствовать наш соплеменник из славного рода Доброя.
Глава 5 Июнь 236 г. Южное Приладожье Невда
Доставлять на пирах удовольствие людям Некогда было в обычае, бой кровавый устроив. Страшные зрелища эти бьющихся друг против друга С пиром всегда сочетались, и часто бывало, что Кубки были обрызганы кровью, и кровью немалой Залиты пира даже столы.Поприсутствовать на тризне? Почему бы и нет. Юний кивнул старейшине и следом за ним направился вниз, к реке, где покачивались у плеса небольшие челны, до которых враги так и не сумели добраться. Четверо здоровенных легионеров - телохранители легата, до сих пор по приказу своего господина сражавшиеся в рядах легионеров, бдительно осмотрели лодки. - Твои стражи могут не переживать, - произнес Тарх, пряча усмешку в седых усах. - Наши челны надежны, к тому же - не так и далеко плыть. Рысь улыбнулся: - Ты говоришь, что лодки надежны? Верю. Но, видишь ли, достопочтенный рекс, мои воины привыкли поступать так, как им предписано, - и я не собираюсь противоречить им, пусть делают свое дело как надо. - Что ж, - старейшина склонил голову, - пожалуй, ты в этом прав. Они уселись в челнок - старейшина Тарх с парочкой дюжих парней и Юний с телохранителями. Парни взялись за весла, споро выгребли на середину реки, и суденышко ходко двинулось вверх по течению. Повиснувшее в белесом небе солнце отражалось в серо-голубых водах, освещая поросшие камышом и ольхой берега, холмы с высокими соснами, а кое-где сумрачные мохнатые ельники. Берега производили впечатление безлюдных, да таковыми и являлись по сути. Редкий охотник-весянин забредал в эти места, пользовавшие средь окрестных племен дурной славой - ведь именно здесь когда-то жили злобные духи лопи. Вслед за лодкой Тарха поспешал еще один челнок, в котором Юний, обернувшись, углядел крепкую фигуру Брячислава, жреца. Наверное, они проплыли около семи миль, а может быть, и побольше, когда наконец челноки повернули к правому берегу, явно намереваясь пристать. Рысь с удивлением всматривался в быстро приближающиеся заросли ольхи, не видя пока никаких признаков присутствия людей: ни мостков, ни рыболовецких сетей, ни лодок. Ну, то, что не видно селения, было понятно: наверняка оно укрылось в лесу, быть может, вон за тем ельником. Так, чтоб было незаметно лютому и алчному взгляду. - Приплыли, - обернувшись, соизволил пояснить Тарх. А то Рысь без него не догадался! Однако вот и мосточки - чуть притопленные, замаскированные камышом, но добротные, сколоченные из крепких бревен. При появлении лодок из кустов выскочил высокий подросток с копьем - стража - и что-то доложил старейшине. Тот кивнул и в свою очередь что-то быстро спросил, на что юный стражник лишь развел руками. - Мы посылали отряд отыскать следы тех, кто угнал наших коров, - хмуро промолвил Тарх. - Наши воины до сих пор не явились. Говоришь, ваши их не встречали? - Нет, не встречали, - Рысь покачал головой, с удовольствием подставляя лицо вдруг налетевшему ветерку. Шлем вместе с подшлемником он давно уже передал одному из телохранителей, положенных молодому легату в соответствии с занимаемой должностью. - Думаю, те, кто на вас напал, специально отвлекли их и, скорее всего, перебили. Старейшина ничего не ответил, лишь печально вздохнул. Похоже, он и сам был такого же мнения. Узкая тропинка, что вилась меж зарослей ивняка и ольхи, постепенно расширилась, вот путь пересек широкий ручей с перекинутым через него бревенчатым мостиком, за ним радостно забелели стройными стволами березки, а уж за березками показались поля, засеянные пшеницей и рожью. - И что, здесь вызревает пшеница? - Юний удивленно взглянул на старейшину. - Вызревает, - кивнул тот. - Правда, плохо. Ну да на все воля богов! Рысь вдруг вспомнил старинный римский обычай; супругам заниматься любовью на своем земельном участке, чтоб земля была плодородной. Подобный же обычай существовал и у германцев, и наверняка здесь. Только вот помогало ли это? Да, июнь нынче выдался жарким, ну а каким будет июль, август? В здешних местах нередки и проливные дожди, и даже летние заморозки. А если неурожай? Чем кормиться? Рыбой и зверем лесным, ягодами-грибами-орехами, в общем-то, немноголюдному роду прожить можно. А вот ежели людей станет больше… Молодой легат вдруг почти физически ощутил, какой груз ответственности он взвалил на свои плечи, основав Нордику - самый северный город империи. Пусть пока в ней не так много народа, но ведь людям требуется что-то есть, и по возможности каждый день. Осень и зиму худо-бедно перебивались дичью, рыбой да теми запасами, что захватили с собой. Часть пригородной земли - агер публикум - по решению городских магистратов раздали желающим. Увы, таковых нашлось не слишком много, да и откуда им было взяться? По сути дела, Нордика пока являлась военным поселением, крепостью-лимесом, со значительным преобладанием легионеров над всеми прочими. А легионеров нужно было кормить. Также хотели есть и немногочисленные пока городские ремесленники из числа вольноотпущенников, и все прочие. Земледельцев же оказалось мало - в основном ветераны, - и Юний втайне лелеял мысль переселить под городские стены выходцев из местных племен. Вот хотя бы этих. Рысь посмотрел на Тарха - уж этот-то вряд ли согласится с тем, чтобы его люди куда-то ушли… Ну а если нападения врагов будут продолжаться? По сути, это на руку римлянам. Страх заставит народ Птицы, плавающей в камышах, переселиться снова - на этот раз недалеко, спустившись вниз по реке. Впрочем, можно и не переселяться - лишь платите дань за защиту. Вернее, налоги. Прав, ох прав был Каракалла, дав права римских граждан всем свободным жителям провинций. А одна из главных заповедей римского гражданина - вовремя и четко платить налоги. Сразу за полями вдруг возник частокол, низенький, всего-то в два человеческих роста, а местами - и в полтора. Бесшумно, на хорошо смазанных кабаньим жиром петлях открылись ворота, и шагавший впереди Тарх обернулся, гостеприимно махнув рукой: - Купава. Наше селение. Селение - а учитывая частокол, лучше сказать, городище - по местным меркам было не таким уж и маленьким: легат насчитал шесть обширных дворов. Дома, на взгляд Юния, выглядели немного странно и как-то разномастно: преобладали обмазанные глиной полуземлянки, но попадались и срубы. И те и другие были крыты двускатными соломенными крышами, между домами копошилась мелкая живность. Собственно, никаких улиц не было - каждый строился где хотел, однако почти в самой середине селища виднелась широкая хороню утоптанная площадь - аналог римских форумов. С любопытством осматриваясь вокруг, Рысь поразился почти полному отсутствию народа. Завидев старейшину, из домов выходили одни старики да совсем уж малые дети. Хотя это-то, в общем, было понятно: страда, все, кто может работать, на сенокосе, включая самого старейшину и жреца. Миновав площадь, путники прошагали к одному из домов. Внешне он ничем не отличался от прочих, если не считать размеров и количества живности, за которой присматривали полуголые дети. Завидев Тарха, дети поклонились в пояс. Странно, но из дома - бревенчатой хижины - никто навстречу не вышел. Наверняка почти все домочадцы хозяина находились сейчас на лугу, с которого, впрочем, вот-вот должны были вернуться. Все ж таки намечались похороны. - Мы устроим тризну сегодня, - подойдя к дому, старейшина обернулся. - А назавтра - снова на луг. Надо пользоваться, пока стоят ясные дни. Прошу в мой дом, Рысь, сын Доброя. Велев телохранителям дожидаться во дворе, легат склонился, дабы не удариться головой об низкую притолку. Внутреннее убранство дома отличалось скромностью, быть может, показной. В углу - обмазанная глиной печь, такой же глинобитный пол, две широкие лавки вдоль стен, большой стол с деревянной посудой и неказистыми - вылепленными явно без применения гончарного круга - горшками. На стенах - волчьи и медвежьи шкуры, круглый щит, обтянутый бычьей кожей, рогатины, меч в красных, с блестящими медными накладками ножнах. Повинуясь жесту хозяина, Юний уселся за стол, однако старейшина не торопился начинать разговор, наверное, дожидался жреца. Тот не замедлил появиться, усевшись прямо напротив гостя, приветливо улыбнулся, пригладив рукой густую бороду. - Думаю, вы давно знаете о наших селищах. - Тарх самолично выставил на стол большую братину с каким-то напитком и испытующе посмотрел на Рысь. - Ведь так? - Так, - не стал отпираться Юний. - Странно, если было бы по-другому. - Наш паренек, Светозар, говорит, у вас большое селение, - то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес Брячислав. - Большое, - Рысь улыбнулся. - Лучше даже сказать не селение - город. Не скрою, мы заинтересованы в мире с вами, как и со всеми местными людьми. Старейшина и жрец переглянулись, скривились вовсе не радостно. - Ваше войско сильно и многочисленно, - задумчиво произнес Тарх. - К тому же - хорошо вооружено. - Думая о мире - готовься к войне, - вспомнил Рысь известную латинскую мудрость. - Но вам нечего опасаться нашего легиона. Скорее даже наоборот. - Мыслю, за мир нужно будет платить? - усмехнувшись, вполне откровенно поинтересовался старейшина. - Чем? Зерном, шкурами, мясом? Или, быть может, людьми? Оба они, и старейшина, и жрец, вдруг взглянули на гостя с такой неприкрытой враждебностью, словно бы это его воины чуть было не уничтожили весь род Птицы. Юний улыбнулся. Однако эти двое вовсе не дураки и, похоже, хотят играть в открытую. Что ж, пусть так. - Не думаю, чтоб это было очень обременительно. Все римские горожане - цивитас - платят налоги. И за это много чего имеют! Жрец и старейшина снова переглянулись, на этот раз - озадаченно. - Ты произнес непонятное слово, - пояснил жрец. - Циви… Как ты сказал? Кто это? - Гм… - Рысь чуть замялся. Увы, Тарх и Брячислав не понимали латынь, и как составить для них объяснение на языке сло-вен, в котором и многих слов-то нет? Легат отпил из братины, похвалил - вкусно! - а уж затем продолжил, старательно подбирая слова: - Ну, цивитас - «граждане» - это люди, жители города. Которые, кроме обязанностей - платить, к примеру, налоги - имеют еще и права. - Права? - Право на имущество, на защиту, на справедливый суд, на… - Понятно, - серьезно кивнул Тарх. - Мы и так все это имеем. - Но вы не имеете надежной защиты, - тут же парировал Рысь. - А ведь можете иметь, можете. - Ценой нашей свободы? - Да поймите же, о вашей свободе вовсе не идет речь! Старейшина угрожающе сдвинул брови: - Пойми и ты нас, сын Доброя. Ты предлагаешь отдаться под вашу власть… так, так, не возражай… Но ведь мы можем просто уйти в леса. - Жаль, если так будет… - Или воевать с вами и погибнуть со славой! Юний вздохнул: все ж таки надеялся, что подобного не случится. Однако правители селенья пока настроены не очень-то доброжелательно к римлянам. Пока… Посмотрим, как дальше будет. Дипломатично оставив самый животрепещущий вопрос на потом, легат ловко перевел беседу на сельское хозяйство, затем на рыболовство с охотой. Ничего нового тут не узнал, зато собеседники разговорились. Землю, как Рысь и представлял, люди Птицы обрабатывали так же, как когда-то и его соплеменники - род Доброя. Выбирали место в диком непроходимом лесу, который тут был, можно сказать, везде, подсекали деревья - чтоб постепенно высыхали, теряя соки, потом срубали, пускали пал, тщательно следя, чтобы огонь не перешел на весь лес, иначе никому мало не покажется - и вот вам, пожалуйста - готовое, удобренное свежей золою поле. Корчуй пни, распахивай, сажай. Урожай - если с погодой милостивы будут боги - в первый год замечательный, во второй - чуть похуже, ну а дальше… А дальше все по новой. Снова искать в лесу подходящий участок, снова подсекать, корчевать, распахивать. Для одной семьи - даже для большой - непосильное дело. Только - всем родом, миром. Тяжек труд хлебороба, особенно здесь, в лесах, бывало - и надрывались, умирали. Да что для рода жизнь отдельного человечишки? Так, песчинка, не более… - Прибавится сегодня домов в поселке мертвых, - тихо произнес Тарх. - Да и то, давно надо было бы направить посланцев к богам - молить ° будущем урожае. - Погибшие вряд ли будут молить об этом, - жрец Брячислав скорбно поджал губы. - Вот если бы особый посланник… посланница… Думаю, боги бы не отказали ей в просьбе. - Посланница? - Старейшина удивленно поднял глаза. - Так ты уже… - Враги убили Витеня из рода старейшины Ведогаста… Славный был юноша. - Ну… - Тарх, похоже, пока не очень-то понимал, куда клонит жрец. - А в твоем роду у него осталась невеста, Невда, - Брячислав улыбнулся. - Кроткая, красивая девушка. Умница и хозяйка добрая. Убивается сейчас, плачет… - Зря… - Тарх шмыгнул носом. - Вот и мне ее жаль. У них с Витенем-то по осени и свадебка сговорена была. Так, вот, мыслю… Старейшина шутя погрозил жрецу пальцем: - Ах, вон ты чего задумал! Невда ведь и работящая, эвон, как снопы кидала. Большая от нее польза роду, большая… - Тем приятней богам… да и ей. - Ей-то ясно… А кто здесь работать будет? Мы с тобой? - А вдруг боги нашлют дожди или холод? Мы ведь до сих пор не принесли им хорошей жертвы. Тот хромоногий отрок не в счет - он ведь все равно был калека. - Какой-никакой - а все же заступник. Жрец вздохнул: - А уж какой заступницей станет Невда! - Невда… - Тарх почесал затылок. - Да ты пойми, я ведь не против! Знаю, что и деве то приятно будет - вечно пребудет с любимым, да и нам полезно… Однако ж, может, до осени подождать, а? Тем более и отроки наши сгинули целым отрядом… - Старейшина неожиданно жалобно взглянул на своего собеседника, снова повторив сакраментальную фразу: - А кто работать будет? Ведь каждый человек на счету. Брячислав упрямо сжал губы: - Но ты и о деве подумай! Что ж ей, до осени плакать-мучиться? - Ай, - Тарх отмахнулся. - Велики ли девичьи слезы? Поплачет да перестанет, нового жениха найдем. - Вряд ли… Уж больно сильно Невда Витеня своего любила. Молвила - брошусь с обрыва в реку. Старейшина покряхтел и, с шумом вздохнув, махнул рукою: - Ладно. Как ты сказал - сладим. - Вот и славно! - просиял жрец. - Так я пойду, обрадую Невду… Пусть уж не грустит, не печалится. Поднявшись, он поклонился и вышел - лишь длинный, накинутый ради пущей важности, плащ взметнул на дворе пыль. - Ну, - Тарх вздохнул. - Пойдем и мы. Поглядим, как готовят краду. - Поглядим, - вставая из-за стола, согласно кивнул Рысь. - Эх, - накидывая на левое плечо плащ - старый, но явно покупной, римский, или, скорее, из греческих эвксинских городов, - старейшина с укоризной покачал головой. - Хороший человек Брячислав, умеет говорить с богами… Но вот больно уж жалостливый, добрый. Всех-то ему жалко, о каждом душа болит. Так ведь и у меня болит, что я, от дурости, что ли, хотел деву небесного счастья лишить? Нет… Как бы и другие за ней не захотели, вот что! - Прищурив глаза, Тарх посмотрел в небо, словно хотел узреть там что-то такое, вообще недоступное обозрению. - Там, с богами-то, хорошо, - вполголоса посетовал он. - А кто здесь пахать будет? Маленькие домики, очень похожие на настоящие, - вместилище праха - занимали целую поляну в священной роще. Туда Юний с Тархом не пошли - старейшина не собирался показывать чужаку святые места. Встали рядом, на крутом обрывистом берегу. Смотрели, как люди - мужики и бабы, молодые парни и девушки - с песнями тащат из лесу валежник и увесистые коряволапые сушины. Крада - погребальный костер - должна была гореть ярко, бурно, ведь погибших было много. Всех их аккуратно, на челнах, перевезли с луга, вымыли, обрядили в лучшие одежды (у кого были), рядом с каждым покойником положили оружие, украшения, узелок с едою - до того света, говорят, путь неблизкий, так чтоб не голодали. Ждали ночи, вернее, не ждали, а деятельно к ней готовились. Вокруг звучали протяжные песни, ничуть не грустные, а среди невеликой группки молодежи Юний, к удивлению своему, вдруг услыхал смех. Впрочем, чему было удивляться? Ведь все знали, расставание с погибшим сыном, мужем, братом, дочерью всего лишь временное. Наступит день, и они все встретятся в другом мире, чтобы потом возродиться в своих внуках и правнуках. Все всегда было и всегда будет. За осенью и зимой всегда следует весна и лето, все, что когда-то было, явится снова. Так чего же грустить? Все павшие - погибли достойно и с радостью предстанут перед богами - Белесом, Мокошью, Родом… Войдешь в Моренины ворота - не воротишься, Уйдешь по Велесову пути - не оглянешься; Мать сыра земля по тебе восплачется, Буйны ветрушки разрыдаются… [12] - протяжно пели девушки. Радостно было кругом, а если кто и грустил, то того не показывал. Что грустить? Ведь все опять вернется. Вдруг песни затихли. Все остановили работу и вдруг принялись низко кланяться. Рысь с любопытством всмотрелся и увидел в отдалении, у леса, шедшую по тропе высокую девушку в длинном белом одеянии. Светлые волосы ее, распущенные, шевелил ветер, в руках виднелся венок из ромашек, на губах застыла улыбка - светлая и какая-то благостная. - Невда, - шепотом пояснил Тарх. - Та самая, о которой говорил Брячислав. Ах вот оно что. Рысь покачал головой. Однако девчонка не выглядит грустной. Да, похоже, она просто счастлива! Ну, еще бы… Быть принесенной в жертву. Не каждый достоин! А ей вот повезло. И с любимым скоро встретится - считай, и расставания-то никакого не было - и за род-племя замолвит словечко. Заступница, берегиня… - Ты уж не забудь нас, Невдушка. - Ну, что вы, люди добрые. Как можно? За-ра-ди того и иду… - Счастья вам там, с Витеньком. - Спаси вас боги. Юний вдруг почувствовал, как нехорошо засосало под ложечкой. Сжалось сердце - вот еще чуть-чуть, еще немного, и эту юную красавицу сожгут вот на этой самой краде! И она тому очень даже рада. Счастлива! А ведь могла бы… Выйти замуж, осчастливив какого-нибудь хорошего парня, нарожать детей, да мало ли… И вот, такая судьба. Страшная… Хотя, нет. Для нее - никакая не страшная. Особенная. Счастливая. И очень, очень ответственная. Незаметно пришел вечер, светлый и тихий, в белесом небе повисла серебряная луна, высветились серебристо-белые звезды. На устроенную на вершине холма краду положили погибших: мужчин, женщин, детей. Их было много, особенно мужчин, но если б не своевременное вмешательство римлян, могло бы оказаться и больше. Застывшие лица мертвых казались торжественно-радостными, такими же, как и у их живых соплеменников, собравшихся у подножия холма и постепенно, по одному, поднимавшихся на его вершину. Юния и сопровождавших его воинов к самой краде не допустили, отвели место в стороне, у рощицы, но и оттуда все было хорошо видно - ночи стояли светлые. - Господин легат, почему все кланялись той девчонке в белом? - нарушая субординацию, спросил один из охранников, высокий светловолосый парень. Кажется, его звали Марий, как и знаменитого в давние времена реформатора. Остальные стражи тоже навострили уши, видно, и их заинтересовал этот вопрос. - Почему кланялись? - наблюдая за последними приготовлениями к похоронам, задумчиво переспросил Рысь. - Ее сегодня сожгут вот на этом костре вместе с погибшим женихом! Отправят к богам вестницей и заступницей. Марий вздрогнул: - Неужто так и будет? Ты не шутишь, командир? Юний грустно усмехнулся: - Отнюдь. - Так, может, стоит попытаться ее освободить?! Налететь, схватить, увести к реке, во-он, там челны - не догонят. Птицей пролетим до самой Нордики! А, командир? Ты же всегда говорил - всем, сколько можешь, помогай! - Что, понравилась девочка? - Легат покачал головой. - Ну да… Вообще-то, она красивая, и, думаю… - А ты не думай о том, чего не знаешь, Марий, - жестко прервал воина Рысь. - Отнять эту девушку у огня - значит нанести ей страшное оскорбление. Она - посланница к богам и тем гордится - посмотри на ее лицо. Это и вправду великая честь, ты же предлагаешь совершить невесть что. - Да, - нахмурившись, неохотно согласился воин. - Это я не подумал… - А ты всегда думай, прежде чем говорить. Рысь отвернулся. Честно говоря, он и сам подумывал об освобождении девушки. Правда, почти сразу же отказался от этой затеи, оскорбительной не только для жертвы, но и для всех людей племени Птицы. Может быть, и в самом деле добровольная смерть для девчонки - лучшая участь? Кто знает волю богов? Все было и все будет снова. Обязательно будет. Возродится и эта девушка, и ее погибший жених. Все так. Только вот… старик Гераклит утверждал наоборот - в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Tempora mutantur et nos mutamur in illis - времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. С холма доносился густой речитатив - собравшиеся о чем-то просили богов и перечисляли все доблести погибших. Завели песню, протяжную, длинную, в ней пелось о севе и жатве, о дожде и зное, об урожае, и воле богов. Юний услышал знакомые имена - Макошь, Световит, Сварожичи… Это все были общие почти для всех сло-вен боги, но вот именно для этого рода была еще Птица, изображение которой - то ли конь, то ли утка - краснело вышивкой на белом покрывале, которое жрец Брячислав ласково накинул на плечи поднявшейся на вершину крады Невде. Рядом с девушкой, в вышитой рубахе, лежал ее мертвый жених Световит, Витень, такой же красивый, как и при жизни. Остальных убитых равномерно расположили по всей краде, но Витень все ж таки оказался в центре. За что такой почет? Ах да, он, кажется, сын Ведогаста, старейшины… Или просто умелый охотник и воин? А может быть, это все из-за девушки, невесты смерти? На краю неба вдруг показалась черная туча. Старейшина Тарх с тревогой посмотрел на нее - успеть бы закончить покос. Рысь увидел, как он подозвал к себе нескольких молодых парней, в том числе и Зарко, что-то спросил, нахмурился, послал ребят куда-то. Юний усмехнулся - куда, гадать не надо. Ясно - на луг, копнить сено. Тризна тризной, война войною, однако сено на дожде гноить - негоже. Мудрый человек староста. А туча между тем все наползала, медленно и неотвратимо. Вот уже закрыла почти полнеба, сразу сделалось темно, страшно, задул ветер, раскачивая ветви деревьев, погнал на реке волны. - Знаменье богов! - воздев руки к небу, громко воскликнул Брячислав. - Боги смотрят на нас, люди! И сразу все повалились на колени, даже старейшина Тарх. Запричитали, запели… Брячислав поднялся первым, поклонился на все четыре стороны, пригладил бороду и, улыбнувшись, громко сказал: - Пора. Обступившие краду люди взялись за руки, образовав хоровод, и, убыстряя шаг, пошли вокруг кострища, гулким речитативом поминая древних грозных божеств:Силий Италик
Гой еси вы, Навьи Деды и Прадеды, Старшие во роду нашем, Щуры и Пращуры рода! Поспешите, посланцы Вещего Бога, Встретить душу почившего Внука Дажбожьего Световита… Все быстрее кружил хоровод, все быстрее лилась песня… Идти тебе - не оглянуться да не преткнуться, А коли будет на то Свята Воля Рода, То и во срок свой в роду нашем вновь возродиться! Вот уже и слова слились в сплошной гул, а хоровод все кружился, пока, по знаку жреца, все не упали на землю.
Опустившись на колени, Брячислав поклонился в сторону священной рощи и что-то долго шептал про себя, после чего, не вставая с колен, махнул рукой двум мускулистым парням. Те поклонились на четыре стороны и, быстро скинув одежду, голыми полезли на краду. За ними поспешил жрец. Все затихло, словно бы перед грозою. Да, судя по наползающей туче, она сейчас и грянет, гроза, да как бы не дождь… Юний и его воины с интересом следили за разворачивающимся действом. Взобравшись на краду, голые парни подошли к Невде и разом поклонились ей в ноги. Девушка отрешенно улыбнулась, подняла руки, и, по знаку жреца, невесть откуда взявшаяся старуха с ястребиным носом ловко сняла с девчонки плащ и рубаху. Обнаженная, в серебряном свете луны, Невда показалась Рыси прекрасной греческой статуей. Стройные бедра, плоский живот, полная, налитая соком грудь, распущенные по плечам волосы… Да, ничего не скажешь, дева была красива. Такая вполне может говорить с богами. Подойдя ближе, Брячислав ласково погладил девушку по плечу и кивнул парням. Те, еще раз поклонившись, подняли Невду на плечи и осторожно спустились с крады. Внизу, разгоняя сгустившуюся тьму, вспыхнули факелы. Оранжевое дрожащее пламя их заиграло на мускулистых телах юношей, отразилось в широко распахнутых глазах Невды. Девушку понесли вокруг крады, и люди поспешно уступали дорогу, кланялись, падали на колени, провожая к богам светлую деву. - Не забывай нас, Невдушка! - Встретишь там наших, кланяйся. - Да пребудут с тобой боги. Многие старались дотронуться, прикоснуться к Невде, ведь теперь она считалась святыней. Девять раз парни пронесли девушку вокруг будущего кострища, после чего вновь полезли на краду, где, рядом с мертвым Витенем, крючконосая старуха уже расстелила мягкое свежескошенное сено. К вкусному запаху травы примешивался еще один сладковатый запах - запах разложения и смерти. Обнаженная красавица, опустившись на колени, поцеловала суженого в мертвые губы и расслабленно улеглась рядом, на сено. Внизу, под крадою, вновь запели, ритмично хлопая в ладоши:
Огненной стрелой - в небо синее,
Из полымени - в Светлый Ирий-Сад…
Из огня-полымени святых Крад -
К порогу Золотых Ирийских Врат…
Огненной стрелой - в дальнюю даль,
Куда не долетит птица-печаль…
В просторы неведомые,
По Пути Велесову - по Зову Вещему…
Огонь-пламень,
Яр наш батюшка,
Свет-Сварожич!
Боже Огнекудрый,
Пресветлый, Премудрый,
Прелепый, Преблагой,
Боже наш честной!
Пламя разгори,
Краду всполыми!
До Богов Родных,
До предков святых,
До рода небесна,
До Ирия честна!
Роду Всебогу Вседержителю Всесущему - слава!
Роду небесному и предкам святым - слава!
Роду земному и всем сородичам честным
По Прави живущим - слава!
Дедам и прадедам,
Щурам и Пращурам рода,
Старшим во роду нашем,
Во Свет Ирийский ушедшим - Светлая память! Гой!
Глава 6 Июль 236 г. Нордика Малиновка пела
Вам по сердцу наряд, что шафраном и пурпуром блещет.Пленники наотрез отказывались говорить. Пока Юния не было, палач, действуя по приказу Лумиция Алтуса, насмерть забил одного из них, помладше и похилее прочих. В качестве переводчика использовали охотника-весянина, кое-как лопотавшего на языке венедов. Тем не менее так ничего существенного и не добились. Повинуясь приказу воинского начальства - Лумиций как-никак был пилус приор, чин не маленький, - уделали бы и всех, да вовремя вступился недавно назначенный префект - Илмар Два Меча. Узнав через своих людей о творящихся безобразиях, он без промедления пошел к Гнею Хирольду - главному военачальнику Нордики, примусу пилусу. Толком не зная Хирольда, Илмар надеялся только на то, что тот тоже германец из племени сигамбров, а германец германца всегда поймет. В общем-то, так и получилось. Хирольд, несмотря на известную всем страсть к драгоценностям и красивым женщинам, отличался еще и умом, иначе бы просто не достиг столь высокой должности. Узнав о том, что происходит, примус пилус тут же распорядился прекратить всякие пытки и, выгнав взашей толмача-весянина, принялся терпеливо дожидаться возвращения легата, который теперь и мучился с не слишком-то разговорчивыми врагами. - Вы ведь из племени Волка, - то ли утверждал, то ли спрашивал Рысь. - И несомненно, явились сюда не столько за скотом, сколько за рабами, иначе б не напали на косцов, предварительно выманив из селенья всех боеспособных мужчин. Кстати, что с ними? Отряд уничтожен или еще скрывается по лесам? Скорее всего, уничтожен. Что ж, разумно… Я не спрашиваю, кто у вас старший - не скажете, как не спрашиваю и сколько вас - видел сам. Откуда вы пришли - тоже догадываюсь. Конечно с юга! - Рассказали эти сволочи, птицы? - презрительно прищурился один из молодых да ранних, легко раненный в руку. Всего пленников было трое - двое молодых, лет по двадцати на вид, и третий - жилистый, высокий, с густой окладистой бородой непонятного рыжевато-пегого цвета. Он и выглядел постарше, и одет был получше - в крашеную и отделанную полосками шелка рубаху. - Нет, парень, род Птицы тут ни при чем, - Усмехнулся Юний. - Сам подумай, зачем вам столько рабов? Конечно же, на продажу. А кому вы их можете продать? Торговцам, связанным с эвксинскими городами. А где у нас эвксинские города? На юге, конечно. С какой вы реки? Танаис, Борисфен, Гипанис? Молчите… Что ж. Мне все равно… Не очень-то вы нам и нужны. Легат поднялся с резного кресла и принялся задумчиво прохаживаться по деревянному полу базилики, недавно выстроенной для судебных заседаний, собраний магистратур и тому подобных общественных действий. Немного походив, Рысь приблизился к дверям и велел страже увести пленников обратно в узилище. Отвернулся, якобы рассматривая цветные витражи на окнах - могонциакское стекло, между прочим! Целое состояние стоит. Затем, когда ведомые стражей варвары загремели цепями, резко повернул голову и успел увидеть, как тот, кто постарше, в красивой, правда, грязной рубахе ободряюще подмигнул своим соратникам. Ну-ну, мигайте, мигайте… - Через девять дней у нас праздник - Нептуналии, в честь морского бога, - громко произнес Рысь. - Вы будете казнены на форуме Максимина. Что поделать, народ жаждет развлечений, вот и вы… Юний, ничтоже сумняшеся, хотел сказать «вот и вы сыграете свою роль», но вдруг обнаружил, что совсем не может произнести эту фразу на языке венедов - сло-вен: просто не было подходящих слов. Впрочем, достаточно было и уже сказанного. - Эй, воин, - он повелительно подозвал одного из стражников, смутно знакомого юношу с узким смышленым лицом и темными волосами, с которым, как видно, когда-то пришлось сталкиваться, - как твое имя, забыл? - Кассий, господин легат, - прижав кулак к груди, отчеканил парень. - Точнее… - Точнее не требуется. Вот что, Кассий, - Юний понизил голос, - если по пути в тюрьму эти варвары будут предлагать тебе помочь им бежать, не отказывайся. Но только скажи, что на это потребуется время. - Сделаю, господин легат, - понятливо кивнул молодой воин. - Только… как бы это сказать… эти варвары, наверное, вряд ли знают латынь. - Молодые - очень может быть, что и не знают. - Рысь почесал бородку. - А вот тот, что постарше, - как знать? Он мне показался отнюдь не глупым. Ну, все. Исполняй. Доложишь сразу же, как отведешь. - Слушаюсь! - Отсалютовав, Кассий четко развернулся и вышел быстрым пружинистым шагом. Понятливый юноша. И кажется, не дурак. Неспешно выйдя во внутренний двор, Юний посмотрел на солнечные часы - воткнутый в землю кол с расположенным вокруг циферблатом. Около трех дня. И вроде никаких срочных дел нет. Идти домой? Или проверить, как идет подготовка к празднику? Нет, это вряд ли стоит делать, невместно легату вникать в такие мелочи. А, чуть не забыл! Рысь вновь уселся в свое кресло и громко позвал охрану: - Где там у нас Марий? - Только что ушел в таверну немного перекусить, господин легат. Позвать? - Гм… Нет, пусть себе перекусывает… Что за таверна? - Некоего Авла Папирия, господин легат. Из бывших матросов. - Я смотрю, вы там часто столуетесь. - Не все, господин. Я, к примеру, женат, обедаю дома, так же и Тит, и Луций. В эту таверну, похоже, из нас один Марий ходит. Говорит, вкусно. - Что ж, рад за него. Вот что! Рысь сделал вид, что вспомнил какое-то важное дело. Что поделаешь, жизнь давно приучила его к подозрительности. Даже собственным телохранителям не вполне доверял. Впрочем, а что им доверять? Многие принцепсы тоже слишком доверяли преторианцам, и где они теперь, те принцепсы? Свергнуты собственными когортами. Так что доверяй, но проверяй. - Вот что, вызови-ка мне скорохода. - Слушаюсь! - Стражник исчез за дверью. Скороход не заставил себя долго ждать, явился шустро, этакий тощий длинноногий малый в короткой, до колен, тунике и легких сандалиях. Юний как раз дописывал небольшое послание на бересте. Дописав, свернул послание в трубочку. Храня благоговейное молчание, скороход терпеливо ждал. - Вот, - Юний протянул ему свиток, - беги на Виа Латина, найдешь дом префекта. Если самого префекта не будет, отдашь его заместителю, Луминию Гавстальду. С поклоном взяв записку, скороход вышел. Быстро удаляясь, застучали сандалии. Юний потянулся, встал и, выйдя из-за стола, взял с полки книгу, ту, что привез на «Борее» Илмар. Хорошая была книга, подарок Гая Феликса. Не из дешевых, свитками, а дорогая - из сшитых пергаментных листов, украшенная по переплету серебром и инкрустацией из опалов, с серебряными же застежками. Философский трактат Марка Аврелия «Наедине с собой», чтение полезное и в высшей степени поучительное. Положив книгу перед собой на стол, Юний с видимым удовольствием, знакомым каждому библиофилу, перелистнул страницу… Почитать ему не дали. За дверью послышались вдруг чьи-то шаги. Явился посланец Гавстальда? Однако быстро… - Кассий Фусс, милес грегариус, - заглянув, доложил стражник. - Ага! - потер руки легат. - Пусть войдет. - Боюсь тебя разочаровать, господин, - Кассий сконфуженно переминался с ноги на ногу. Старенькая лорика сегменатата его, явно великоватая, жалобно позвякивала сочленениями. - Что, варвары отказались тебя слушать? - Отказались, - легионер развел руками, - но… похоже, не все так плохо. Кажется, я заметил… Ой, нет, наверное, мне все-таки показалось… Юний вдруг хохотнул: - Под чьим ты началом, парень? - Мой тессарий - Гай Каллист, уже почти ветеран. - Наверное, строгий? - Не то слово, господин легат… Ой! - Кассий неожиданно покраснел. - Да, воинская служба отнюдь не легка, - улыбнулся легат. - Я не ищу легкой службы, господин! - Юный легионер гордо расправил плечи. - Мой отец и мой Дед верно служили Риму, и я тоже хочу быть достойным… - Хватит, - Юний махнул рукой. - Я вовсе не хотел тебя обидеть. Давай рассказывай, что там тебе показалось? - Значит, так, - собравшись с мыслями, Кассии приступил к пояснениям. - Я ведь не дурак и не стал предлагать этим людям побег сразу, лишь после, как подошли к эргастулу легиона, улучил момент, шепнул. И ничего не услышал в ответ. Однако потом мой напарник, Теренций, рассказывал кому-то из тюремщиков, что пленных варваров затравят дикими зверями на арене строящегося цирка… Юний в отчаянии схватился за голову: - Ну, сколько раз нужно всем говорить - то, что строится недалеко от форума Максимина, вовсе никакой не цирк, а театр! Там будут вовсе не гладиаторские бои, не казни и тому подобные кровавые игрища, а песни и пантомимы, комедии и драмы! Софокл, Анаксагор и прочие. Так что там дальше? - Комедии и драмы - это здорово! - заворожено произнес Кассий. - Я ведь грамотен и с удовольствием бы сходил посмотреть… - Ты о варварах, о варварах говори! - поторопил Рысь. Чем-то нравился ему этот парень: хоть и немного несуразен, зато умен, и, видно сразу, из тех, для кого величие Рима вовсе не пустой звук. Впрочем, не такая уж и редкость даже по нынешним смутным временам. - Так вот, тот, пожилой, про зверей понял! - наконец закончил воин. Юний усмехнулся: - С чего ты это взял? - Ас того, что он встрепенулся и эдак злобно зыркнул на Теренция. А молодые никак не прореагировали. Да я бы и пожилого не заметил, если б не присматривался специально. - Значит, тот все ж таки понимает латынь. - Точно понимает, клянусь Юноной и Тюром! - Странные у тебя клятвы, - вскользь заметил Рысь. - Наверное, долго служил в германских провинциях? - Недолго, но служил. Сам цезарь Максимин призвал нас из Рима! - Знаю, знаю. Можешь идти, благодарю за службу. Повернувшись на пятках, Кассий вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Кажется, честный малый. Побольше б таких. Однако где же, интересно, нечестный? Пора бы уж ему и объявиться, время-то - к вечеру. Юний снова распахнул книгу… И снова не смог почитать. На этот раз явился ожидаемый нечестный парень, тот самый «юрист», что был направлен в спецотряд при префекте, коим командовал Луминий Гавстальд, знаменитый охотник из хавков. - Рад видеть тебя, Табиний, - завидев лукавое лицо пройдохи, улыбнулся легат. - Как, не надоела еще честная служба? - Что ты такое говоришь, господин? - Табиний улыбнулся самой простецкой улыбкой. Непонятные - то ли зеленые, то ли карие - глаза сузились в щелки. - Я всегда честен, как и любой истинный римлянин. - Ну, не щурься, не щурься. - Юний закрыл книгу. - Есть к тебе одно дело… впрочем, даже, пожалуй, два. Сейчас… да-да, вот прямо сейчас… пойдешь в таверну Авла Папирия. Знаешь такую? - Да кто ж ее не знает? Хозяин - из бывших матросов, тот еще хмырь. Таверна Авла Папирия располагалась на первом этаже доходного дома, Папирию же и принадлежавшего. Двухэтажное здание по внешнему виду ничуть не напоминало римские доходные дома-инсулы: во-первых, было сложено не из кирпичей, а из сосновых бревен, более подходящих к местным условиям, во-вторых, насчитывало всего два этажа, в-третьих, в каждой комнате имелась обмазанная глиной печь, иначе б все постояльцы просто-напросто вымерзли бы суровой зимой. На просторном заднем дворе располагались летняя кухня, домик для слуг и прочие хозяйственные постройки. Там же имелся и запасной выход, впрочем, и ограда была не очень-то высока, в случае нужды вполне можно перепрыгнуть.Вергилий
Внимательно осмотрев таверну и прилегающие к ней места, Табиний нацепил на лицо простоватую улыбку и, пригладив руками волосы, вошел в заведение. Мария он увидел сразу - еще бы не узнать одного из телохранителей легата, да и народу пока что было мало. Охранник в полном одиночестве сидел за дальним столом, со смаком поедая жареную рыбу, коей перед ним стояло аж целое блюдо. Хлеба, правда, не имелось - а его сейчас ни у кого не имелось, не сезон, - зато было вино, настоящее, не так давно привезенное на вернувшемся из Германий «Борее». Судя по наличию вина, заведение Папирия относилось к числу приличных, что в общем-то Табиний знал и раньше. Потому и оделся соответственно - желтого цвета коллобий (короткая нижняя туника) из тонкой ткани, поверх - длинная далматика, синяя, с широкими, украшенными золотистой каймой рукавами. Не то чтобы изысканно, скорее - плебейски, да зато богато… нет, не богато, а так, создавая видимость богатства. И цвета были слишком яркими, и кайма на рукавах - слишком широкая, так что наметанный глаз с ходу мог угадать в обладателе сего наряда недавно разбогатевшего вольноотпущенника, какого-нибудь владельца мастерской или подрядчика. С одной стороны, не велика птица, а с другой - деньжата у человека водятся: далматика хоть и вызывающе плебейская, да сотню сестерциев, пожалуй, стоит, уж никак не меньше. Почему б такому посетителю не оказать почет? Ну, не ему конкретно, а его деньгам… Авл Папирий - низкорослый, с круглым бритым лицом и редкими седыми патлами - с поклоном приветствовал посетителя: - Аве, добрый человек! Прошу отведать жареной рыбки с гарумом. Имеется и вино. - Вино? - Папирий жадно почмокал губами. - Поди, одни выжимки? - Нет, нет, это настоящее вино, недавно привезено из Галлии. Закажи, не пожалеешь! - Ну, ладно, - буркнул Табиний, - так и быть, тащи свою кислятину, да не забудь разбавить подсоленной водой. - Как можно? - хозяин осклабился. - Чего изволишь покушать? Печеную рыбу, курицу, дичь? - Дичь? - неподдельно удивился Табиний. - Ты что же, сам и охотишься? - Когда и сам, - кабатчик сверкнул глазами - небольшими, хитрыми, словно бы выцветшими, - а когда - и слуг посылаю. - А что, местные варвары добычу тебе не приносят? Думаю, ты не поскупился бы, а потом все вернул с лихвою на бедных посетителях. - Приносят, как не приносить. - Папирий вздохнул. - Жаль только - редко. Вепси - так они себя называют - странный народ. Сидят себе по лесам, городов не строят, ни с кем не торгуют - даже к нам редковато заходят. Ну, ты и сам знаешь… Так дичь или рыбу? - Пожалуй, все-таки рыбу. Кто ее знает, эту местную дичь? Подозвав слугу, кабатчик велел ему нажарить рыбы, а пока притащить кувшинчик вина, после чего снова повернулся к посетителю. Видать, любил поболтать: - Ты что же, по торговой части? - Не только, еще и по плотницкой. Заказ срубов. Хочешь, и тебе что-нибудь выстроим? - Выгодное дельце. Правда, мне пока ничего такого не требуется. - Папирий одобрительно кивнул. - Ты, видно сразу, разумный молодой человек. Из какой семьи? - Я сирота. Папенька мой был вольноотпущенником, еще в Колонии Агриппина… Авдус Фастус, может, слыхал? - Табиний назвал первое попавшее на ум имя. - Нет, не слыхал, - почмокал губами кабатчик. - Хотя… кажется, где-то и слышал. Он чем занимался, твой батюшка? - Торговал кожами. - Хорошее дело. Подбежавший слуга принес кувшин с вином и чашу для омовения рук, поставил на тот стол, за которым уже сидел Марий. - Аве, - усевшись напротив охранника, Табиний широко улыбнулся. - Меня зовут Квинт Табиний, а тебя? - Марий, - телохранитель, как видно, был не прочь пообщаться. Вообще, римляне не привыкли есть молча. Табиний плеснул из кувшина в глиняную кружку и брезгливо понюхал: - Этот прощелыга трактирщик еще никого не отравил своим пойлом? - Да нет, не травил, - хохотнул Марий. - Можешь спокойно пить. - Тогда осмелюсь угостить и тебя. За знакомство? Воин ухмыльнулся: - Давай. В таверне постепенно становилось людно - заявились какие-то мелкие торговцы, потом притопала группа легионеров, затем парочка хорошо одетых людей, видимо крупных подрядчиков, уселась за угловой столик. Многие с улыбкой кивали Марию, иногда подходили, усаживались, так что вскоре полностью заняли весь стол. Пошла беседа… Табиний не говорил, больше слушал, лишь иногда ловко направляя разговор в нужное русло. Да это и не требовало больших усилий: все и так взахлеб обсуждали одно - недавнюю битву с варварами. - А этот здоровенный, ка-ак вдарит секирой… - А тот копьем… - Бегу я, а передо мной… - Рассказывали, что… - Да что там рассказывали?! Я сам видел! - Да, наш легат лично участвовал, и ты знаешь, здорово бился. - Ничего странного, он же из легионеров. - Да нет, он был стряпчим в Могонциаке. - Но как бьется! Нет, никакой он не стряпчий. Махал мечом, как гладиатор. - Гладиатор? - Табиний насторожился. - Да, говорю вам. - Марий стукнул кулаком по столу. - Я сам видел, как сражался легат. Все приемы гладиаторской школы. - Да ну, все тебе показалось. - Мне не верите, так то же самое говорил и Лумиций Алтус, пилус приор, а уж он большой поклонник гладиаторских игрищ, разбирается. Лумиций Алтус - запомнил Табиний. Вот, значит, кто. Дальнейший разговор, как это всегда и бывает в мужских компаниях, как-то сам собой перескочил на женщин. Женщин - а имелись в виду исключительно падшие женщины, «веселые девки» - в Нордике, прямо сказать, было мало, да и те не самого лучшего качества. Два лупанария - это не десять, а больше и некуда было податься. Правда, многие надеялись, что, когда город разрастется, тогда… - Надо чаще приглашать переселенцев из провинций, обещать каждому участок земли! - кричал кто-то. - Участок-то дать можно, только как его обрабатывать, здесь же кругом лес, и какой! - Местных, местных надо звать, пусть будут хотя бы федератами. - Да здесь, в Нордике, пока лучше, чем где бы то ни было! - Ты забыл про зиму, братец. - Да, зима - это зима. Все неожиданно замолкли, вспоминая прошедшую зиму - с сугробами, метелями и морозом, со льдом на Нево-озере и Ольховой реке. Зиму пережили лишь волей богов, похоронив всех обмороженных и умерших от голода. Зима - страшила… - Да чего в ней такого страшного-то, в зиме? - усмехнулся Марий. - Живут же варвары - и ничего, не бедствуют. - Варварам любой мороз нипочем, на то они и варвары. А вот цивилизованному человеку… - Это кто тут цивилизованный, ты, что ли? - А хотя бы и я! Тебе какое дело? Началось… Табиний благоразумно решил поскорее убраться. В принципе, все что нужно, он и так узнал. Единственное, что его сейчас удерживало, - это старая страсть: больно уж подходящая складывалась ситуация для тайного избавления собравшихся от лишних денег. А ведь когда-то в Риме Квинт Табиний по прозвищу Ловкие Руки, несмотря на молодость, считался одним из самых удачливых воров. Правда, и на старуху бывает проруха, попался-таки, когда, забравшись в один приятный особнячок, запустил руки в сундучок - целый сундучок! - с драгоценностями. Расслабился, потерял осторожность - тут-то его и схватили. Накостыляли, конечно, не без этого, да потащили к судье с частным деликтом, именуемым «фуртум» - кража. Могли б и убить, хорошо что обошлись бичеванием, да и палач попался знакомый, виртуоз, можно сказать, вроде бы и со всего размаху стегал - а не больно. Правда, денег, стервец, взял изрядно, ну да за свою шкуру не жалко. Хуже было потом, когда в следующий раз попался в доме квестора - вот уж тут взялись по-серьезному, хорошо, удалось бежать. На это дело Табиний был ловок - пару дней скрывался, а затем поступил в легион, набираемый Максимином Фракийцем, тогда еще трибуном, для германской кампании. Воинская служба Табинию не понравилась - тупое дело, но терпел, тянул лямку, знал - ищут. А улучив момент, убрался подальше от военных действий, аж в Нижнюю Германию, в Колонию Агриппина. Там он и попался на глаза наместнику, бывшему префекту Рима, хорошо помнившему Табиния по множеству воровских дел. Вот ведь незадача! За все двадцать два года, сколько живет на свете Табиний, этакого невезенья с ним не случалось. Впрочем, и тут выкрутился, слава Юпитеру и Юноне, - когда стражники вели по площади, увидел своих, из легиона, сиганул зайцем, тессарию наплел, будто взяли его за пьяную драку. Так и попал на корабль, что в числе прочих двигался сюда, в Нордику. Хотя, конечно, никакой Нордики еще не было. Поработать пришлось, чего уж… Ну а в остальном служба была непыльная. Это ведь не Германия, местные варвары не досаждали. Только вот скучно стало, потянуло к старым делам. Однако Табиний понимал, что действовать нужно с осторожностью, народу в Нордике пока было мало, вряд ли больше пяти тысяч - считай, в лицо друг друга знали. Для воровских дел - хуже нету. Поэтому, неся скучную службу, Табиний, как мог, сдерживал порывы, но понимал, что надолго терпения не хватит - уж очень сильно чесались руки, да и острый ум жаждал применения. Надо сказать, неожиданное предложение легата попало в точку! Служба в специальном отряде - это вам не охрана городских улиц. Требует и ловкости, и ума, и трезвого делового расчета. Ну и удачи, конечно, как же без нее-то? Вот, как сейчас… Первое задание легата выполнено - ну, тут ничего сложного. Осталось второе - попасть в тюрьму. Поначалу, планируя операцию, Табиний решил было, не мудрствуя лукаво, украсть что-нибудь у посетителей таверны да специально подставиться. Было бы дело в Колонии Агриппина, Могонциаке, Августе Треверов или каком-нибудь еще многолюдном городе, он так бы и поступил. Но прослыть вором в столь маленьком городе, где почти все друг друга знают, - это чревато… Нет уж, пускай лучше легат думает… Пора…
- Лумиций Алтус? - выслушав доклад, переспросил Юний. - Вот как… Значит, пилус приор. Он что, и впрямь большой поклонник гладиаторских боев? Выяснить… Впрочем, нет, с этим я сам разберусь. Ну, что встали? - Он хмуро взглянул на выстроившихся у стены агентов из службы префекта. Луминий Гавстальд, охотник-хавк, римский вор-виртуоз Табиний и один местный человечек, не служивший, но работавший за приличный - очень приличный - гонорар, Вялиш, так его звали, охотник-весянин. Не молод, но и не стар, белесый, с небольшими вислыми усиками и редкой бородкой. Местный кадр - истинная удача Рыси. Жаль, еще плоховато понимал латынь. Ну, это недостаток поправимый. - Значит, так, - Юний оглядел подошедших и неожиданно подмигнул, - хватит отдыхать, пора работать. С тобой, Табиний, мы кое-что обговорим позже, пока же… Вялиш, думаю, ты хорошо знаешь окрестные леса. - Да, - весянин кивнул. - Я знать. Я показать. Но я иметь дом в Нордик. - Будешь иметь, - пообещал легат. - Обязательно будешь. Итак, слушайте… Подробно обговорив с агентами весь ход операции, Юний отпустил Вялиша и Гавстальда, Табиния же инструктировал чуть дольше, дело того требовало. Да и парень оказался умен и смекалист, все понимал с полуслова, приятно было общаться. Закончив инструктаж, Юний вызвал стражу и, передав воинам молодого агента, похлопал его по плечу: - Удачи! Табиний ничего не ответил, лишь улыбнулся, подставив стражникам руки. Проводив взглядом ушедших, Рысь еще долго стоял под треугольной крышей деревянного портика, любуясь, как по высокому голубому небу неспешно плывут сверкающие белизной облака, похожие на горы. Лумиций Алтус… Значит, Лумиций… Интересно, зачем ему сравнивать легата с гладиатором? С какой-то дальней целью, чтоб опорочить в глазах общества? Или просто так сболтнул, как вот, к примеру, Марий? Что ж, придется все выяснить. Интересно, что там накопал про центурионов - в том числе и про Лумиция - Илмар? Что-то он нынче задержался с докладом. Илмар Два Меча, префект по чрезвычайным ситуациям, явился ближе к вечеру, усталый, но довольный. - Сейчас, - он вытер со лба пот, - расскажу, что узнал про всех трех. Вот только попить бы. Юний молча подвинул приятелю кубок с вином. Префект долго пил, запрокинув голову, на тощей жилистой шее его ходил кадык. Напившись, Илмар наконец приступил к докладу. Собственно, легат уже многое знал и так, тем не менее весьма интересно было послушать. Гней Хирольд, примус пилус. Сигамбр, обожающий драгоценности и женщин, из пороков замечен лишь в пьянстве. - В пьянстве? - Рысь вскинул глаза. - И с кем пьет? Как и следовало ожидать, Хирольд пил с Аврелием Фастом, жизнерадостным весельчаком и рубакой, имевшим чин гастатуса пострериора, то есть на две ступеньки ниже Хирольда, на пару с которым устраивал самые настоящие оргии. - А что, Лумиция Алтуса они в свою компанию не берут? - поинтересовался легат. - Не берут. Он ведь придерживается строгих моральных принципов. По крайней мере, по слухам. - Говорят, Лумиций обожал гладиаторские игры? - Да нет, - усмехнулся Илмар. - Наоборот, всегда их ругал. Мои люди говорили со слугами. Юний насторожился. Интересно получается - первый заместитель Хирольда, пилус приор Лумиций Алтус, раньше всегда ругал гладиаторские бои, а вот теперь, если верить Марию, говорил совсем иное. Почему? Зачем? Такой педант, как Лумиций, не будет болтать почем зря. - Может быть, подослать к нему Табиния? Есть у меня такой юноша, подающий гм… определенные надежды, - подумав, предложил префект. - Вот только выполнит свое задание, и… Рысь усмехнулся: - Полагаю, его задание затянется, Илмар. И может быть, надолго. Да, Гавстальд и этот весянин, Вялиш, готовы? - В полной готовности оба, - приложив руку к груди, клятвенно заверил префект. - Что ж, славно. - Юний потер руки. - Теперь остается только ждать.
Простившись с Илмаром, легат помолил богов об успехе задуманного предприятия и неспешно направился к Венте. Вечерело, порывы ветра приносили с озера Нево приятную свежесть. Пахло рыбой, мокрой пенькою и еще чем-то таким, морским. Вдалеке, у причала, покачивался «Борей», рядом с которым толпилось еще с полтора десятка суденышек - развозных челноков и рыбачьих лодок. Судя по доносившимся от причала крикам и суете, рыбаки сегодня вернулись с приличным уловом. По улицам Нордики уже скрипели телеги торопящихся к пристани перекупщиков и торговцев. Юний повертел головой - город строился, и стук плотницких топоров не затихал до глубокой ночи. Северное лето короткое, нужно было успеть достроить театр, пантеон, базилику - это что касается строительства за счет городской казны, а ведь было еще и частное! Вот, хоть у Венты. Небольшой - в полтора этажа - уютный дом, еще по прошлой осени сложенный из крепких бревен, он теперь требовал небольшого ремонта - плотники меняли нижние венцы, как, в общем-то, и у всех выстроенных наспех зданий. Тогда, осенью, торопились - надо было успеть до наступления холодов, да и не качество было важно - количество. Слава богам, пережили зиму - на взгляд Рыси, не такой уж она оказалась суровой, сильных морозов почти что и не было, в основном оттепели с мокрым, пополам с дождем, снегом. Плотников из Колонии Агриппина захватили изрядно, Юний не скупился на обещания, которые потом честно исполнил. И то сказать, подряды были роскошные, и если б не срочность отъезда, Нижняя Германия осталась бы без плотников. Основательные семейные люди боялись дальнего пути в полнейшую неизвестность, но что касается молодых вольноотпущенников, то те откликнулись на зов Юния с удовольствием. Кто ж не хочет хорошо заработать? Работы хватало и осенью, и весною, и летом. Еще на мартовские иды подсекали деревья, затем срубали, привозили, складывали штабелями - работа кипела вовсю. И это было прекрасно! Хотя, конечно, некоторые роптали, хотели вернуться обратно - что ж, волею легата им будет предоставлена такая возможность. Ближе к осени «Борей» и еще несколько судов - те, что удастся построить, - отправятся в Колонию Агриппина с грузом мехов и хлеба. Хлеба, который еще предстояло найти и купить, - у Юния было мало надежды на местные поля. Все, что вырастет в черте городской округи - или, по крайней мере, большую часть, - следовало оставить для себя. Кроме зерна городские магистраты подумывали и о мехах, и о меде, кроме того, о коровьих шкурах. Ну и о рабах, конечно. Рабы - товар выгодный, всегда и везде нужны. Вот с такими мыслями Рысь, отпустив телохранителей, и зашел к Венте. Девушка была младше его лет на десять, стройная, синеглазая, с густыми пепельно-русыми волосами, струящимися по плечам серебряным водопадом. Еще издалека завидев дорогого гостя, Вента, отбросив приличия, выбежала навстречу, остановилась у распахнутых ворот, поджидая. На розовых, чуть припухлых губах ее играла улыбка, на щеках образовались ямочки. Легкий ветерок трепал стянутые золоченым ремешком волосы, развевал широкие рукава верхней туники, дорогой, золотисто-палевой, подпоясанной так, чтобы на груди образовались красивые складки. Надо сказать, девушка быстро привыкла к римской моде, а ведь, помнится, еще какой-то год назад почти не снимала мужского германского платья. Ну, тогда время было такое… - Наконец-то ты соизволил скрасить мое одиночество! - Ничуть не стесняясь плотников, Вента обняла легата за шею. - Что стоишь? Проходи в дом. В доме - вернее, в летней тонкостенной пристройке - вкусно пахло сосновой смолою и теплым, нагревшимся за солнечный день деревом. Разноцветные портьеры из тонких тканей прикрывали окна и двери, свисали с потолка, образовывая некое подобие балдахина. - Надоели мухи, - кивнув на портьеры, улыбнулась Вента. - Жужжат и жужжат. - А против мух надо взять пижму, растереть и… Девушка тут же прикрыла рот гостя ладошкой: - Ты что, со мной о мухах пришел разговаривать? Не ожидая ответа, она с силой толкнула Юния на расположенное под балдахином ложе, низкое и широкое, с резными ножками в виде львиных лап. Встав напротив, медленно сняла пояс, небрежно сбросила на пол туники, верхнюю и нижнюю, и, бросившись на ложе, впилась в губы любимого долгим горячим поцелуем… «Ну да, наверное, я именно за этим сюда и пришел», - чувствуя терпкий жар молодого тела, подумал Юний. А потом, на протяжении некоторого времени, уже ни о чем не думал, полностью отдаваясь всепобеждающей власти любви…
- Как дуумвиры? - наконец, откинувшись на ложе, негромко спросил Рысь. - Никто из них не звал тебя в гости? - Звали, а то как же. - Опираясь на руку, девушка ухмыльнулась. - Сразу оба - и красавчик Лициний Флор, и старичок-добрячок Марк Фессий. - Старичок? - Юний хмыкнул. - Ну, не так уж он и стар. По крайней мере, не так, как Авл Манний, квестор. Вот тот уж точно, и стар, и глух, правда, финансист замечательный, этого у него не отнимешь. - Квестор вовсе не так глух, как прикидывается, - вскользь заметила Вента. - Да и вообще, среди наших магистратов дураков нет. - Ну, еще бы, - Рысь нервно хохотнул. - Гай Феликс глупцов не держит. - Ты полагаешь, все они - люди Феликса? - Вента вдруг улыбнулась и махнула рукой. - Ах, что это я спрашиваю? У нас здесь - все его люди. В том числе и я. И ты, любимый. Юний вздохнул и прислушался. Совсем рядом, в палисаднике, весело насвистывала малиновка. С чего бы это она, на ночь-то глядя? Хотя еще ведь никакая не ночь - солнце едва село. Подойдя к окну, Рысь отодвинул портьеру: по двору уже протянулись розовые тени заката, стих стук топоров, и плотники, со смехом переговариваясь, рассаживались в глубине двора за длинным столом, около которого хлопотала добродушная толстушка Виринея, повариха Венты. Надо сказать, стряпухой она была отменной, и кое-кто уже пытался было переманить ее к себе, да Виринея была не из тех, кто бросает своих добрых хозяев. Снова запела малиновка, во-он в тех кустах. Хорошие кусты, густые. Смородина, а рядом дрок. Тянутся почти до самого окна - интересно, у Венты наемный садовник или собственный? - Нет, мой садовник не раб, - покачала головой Вента. - Вольноотпущенник из Вангион. - Кстати, о рабах, - Юний резко обернулся - Вента, склонившись над маленьким столиком, осторожно наполняла вином высокие серебряныекубки, являя собой столь притягательное для любого нормального мужчины зрелище, что Рысь не устоял, неслышно подошел сзади, обнял, погладил по плечам… - Подожди, дай налить… - тяжело дыша, прошептала Вента…
- Так вот, о рабах, - через некоторое время продолжал Юний. - О рабах?! - Вента вздернула нос. - А я-то, дура, думала - он хочет сказать о любви! Рысь улыбнулся, прижал к себе девушку, целуя в губы. - Я бы мог прочитать Овидия… Но не стану. О рабах - вопрос действительно важный. И ты тут должна мне кое в чем помочь! - Приказывай, мой легат! - Завернувшись в портьеру, как в тогу, Вента шутливо прижала к левой груди сжатый кулак. - Тебе бы нужно навестить некоторых… из тех, что тебя приглашали… - Это я понимаю… И? - И эдак ненавязчиво, убедить их кое в чем… - Да, задача! Попробуй-ка убеди наших упрямцев. - Ну, наверное, я не так выразился. - Юний задумчиво почесал тщательно ухоженную бородку. - Не то чтобы убедить… а так, натолкнуть на некоторые мысли. Ведь ты верно заметила, среди магистратов дураков нет. Другое дело - среди центурионов, но и там что-нибудь придумаем. Усевшись на ложе, Вента отхлебнула из кубка и, хитро прищурив глаза - а ямочки на щеках так и играли, - взглянула на Юния: - Может, скажешь наконец конкретно - о чем вообще идет речь? - Да все о том же - о торговле с империей. - А при чем тут рабы? Ой… глупость спросила. Рабы - неплохой товар. - Да, - согласился Рысь. - Только не в нашем случае. Не понимаешь? Поясню. Местные племена слишком малолюдны, а мы не так уж сильны. - Но можно ведь взять пленников из тех, с кем мы недавно бились. Из этих, как их… людей Волка. - Их еще сначала нужно найти, - нахмурился Юний. - И вообще, идея с рабами мне пока что не очень нравится. Нам нужны люди, поселенцы, федераты - кто же придет к нам, если мы будем охотиться на рабов? Еще раз повторю - нам нужны свободные граждане, способные платить налоги, а вовсе не рабы. По крайней мере, пока… Вот накопим силы, тогда… - И я должна донести твои мысли до всех наших магистратов, - Вента понятливо усмехнулась. - Да еще так, чтобы эти мысли они приняли за свои. Легат ласково поладил девушку по плечу: - Ты у меня умница. Ну, иди же скорее сюда! За окном заливисто свиристела малиновка… Уже утром, чувствуя, как, тесно прижавшись к груди, сопит любимая женщина, Юний вдруг вспомнил какую-то несуразность, неправильность… Вот только в чем она проявилась - никак понять не мог. Может, вино было кислым? Да нет, вполне приятным. Да и не в вине дело. Осторожно, чтобы не разбудить Венту, Рысь подошел к окну. Всходило солнце, заливая двор золотистым радостным светом. С летней кухни тянуло запахом жарящейся на вертеле рыбы, где-то переговаривались плотники. Молодцы, явились вовремя. Ну, у них сейчас такой сезон, когда день год кормит. В смородиновых кустах защебетали птицы - жаворонки… нет, малиновка… Малиновка… Ага! А ведь вчера она как-то уж слишком быстро умолкла. Даже, можно сказать, резко, словно бы кто испугал. Испугал… Рысь проворно скользнул в дверь, обошел пристройку, внимательно вглядываясь в кусты. Да, похоже, примяты… Или это просто кажется? А вот здесь, под окном, где крыжовник… Юний нагнулся, присел на колени, осторожно снимая пальцами зацепившийся за колючку узенький обрывок ткани. - А я-то думаю - кто там лазит? - выглянула в дверь Вента. - Вроде бы не время еще ягоды собирать. - Ягоды - не время, - войдя, согласно кивнул Юний. - А вот кое что другое… - Он протянул девушке кусочек ткани. - Что скажешь? - Наверное, садовник зацепился случайно или прислуга, - Вента усмехнулась. - И не лень же тебе… Впрочем, дай-ка, взгляну. Она внимательно осмотрела лоскуток, понюхала даже, вдруг став ошеломляюще серьезной. - Нет, это не садовник и не прислуга, - тихо произнесла девушка. - И вообще - человек не из простых. Это дорогая киосская ткань, смотри сам… - Да я заметил… - Полупрозрачная. Такие туники носят богатые модницы… вот, вроде меня, но у меня такой нет - смотри, обрывок сиреневый, с золотой нитью, а я, как ты знаешь, предпочитаю пастельные цвета, ну, в крайнем случае, небесно-голубой. - Понял, не дурак, - тут же пошутил Юний. - В ближайшее же время подарю тебе голубую ткань. Сошьешь себе столу. - Я не люблю носить столу, ты знаешь. Пышно и неудобно, - Вента презрительно фыркнула. - Вполне подходяще для какой-нибудь старушенции. - Да-а, - задумчиво протянул легат. - Знать бы, что за старушенция здесь вчера побывала? - Ты полагаешь - соглядатай? - Да ведь и ты, милая, считаешь точно так. - Да. - Девушка кивнула, накидывая на обнаженные плечи полупрозрачную пелерину. Рысь улыбнулся: - Никогда б не подумал… - Ну, что замолчал? - сверкнула глазами Вента. - Продолжай. Ты, верно, хотел сказать, что никогда не думал, что дикарка из германских лимесов так быстро превратится в светскую даму? Ну, признайся, ты именно это хотел сказать? Юний с некоторым смущением развел руками. Вента качнула головой: - Я ведь женщина, не забывай, и мне, как и любой нормальной женщине, нравятся красивые тряпки. Это ведь так здорово - надеть на себя тунику из невесомой ткани, поверх - еще одну, тонкой шерсти, пустить красивыми складками, идти и ловить на себе восхищенные взгляды мужчин и завистливые - женщин… Здорово! Но, знай, если понадобится, я без раздумий сменю дорогие туники на мохнатые германские штаны и куртку из волчьей шкуры. И доброе оружие мне нравится не менее, чем красивая одежда и украшения. Да и ум мой остался при мне. - Кто бы сомневался! - Так, хватит любезностей. - Вента раздраженно махнула рукой. - Давай-ка лучше о соглядатае. - Девушка еще раз понюхала лоскуток. - Пахнет египетскими благовониями. - Женщина?! - А что в этом необычного? Иные женщины и решительнее, и куда умнее большинства мужчин. - Да, но, похоже, это знатная дама. - Тем легче будет найти. Не так уж и много в Нордике знатных дам, позволяющих себе дорогие туники и египетские благовония. - Может, обрывок оставлен какой-нибудь гостьей? - Давненько не было у меня таких гостей. Да и Велизарий, садовник, каждый день возится с кустами - подстригает, подвязывает. Уж он бы этот лоскут заметил. Правда, мне бы не доложил, просто выбросил бы в мусор. Подумаешь, какой-то обрывок. - Итак, знатная дама… - Юний задумчиво поскреб бородку. - Интересно, кто ее послал? Феликс? - Феликс, конечно, на это способен, - согласно кивнула Вента. - Но какой смысл, коли здесь и так почти все - его люди? Как ты знаешь, я и сама обязана писать ему подробные донесения. - Знаю… - Так зачем же еще и приставлять соглядатая ко мне? Слишком уж мудрено, даже для такого человека, как Гай Феликс. - Феликс… Нет… - Рысь прошелся по комнате и вдруг резко остановился. - А что, если - цезарь?! - Фракиец? - Вента вмиг уловила его мысль. - А ведь, пожалуй, ты прав. Принцепс Максимин Фракиец славится не только жестокостью, но и хитростью и умом, иначе не стал бы цезарем. Ну да, конечно же, он присматривал в Нижней Германии за Феликсом. А ведь это Феликс официально стоял у истоков новой колонии - Нордики. Тогда почему бы людям Максимина не быть здесь? - Да, похоже, так оно и есть. Интересно только, какие сведения они собирают? И почему не проявили себя раньше? - Они и сейчас бы себя не проявили, - тихо заметила Вента. - Если б не этот лоскуток. - Что ж, будем искать. Время терпит - наверняка донесения они отправят осенью, с нашим торговым флотом. Другого пути нет. Да, вот еще что, - Рысь испытующе взглянул на Венту, - полагаю, к этому делу нужно привлечь как можно меньше народа. Кто его знает, сколько в Нордике людей Максимина? Вента неожиданно расхохоталась: - Явных - полно! Целый легион «Рапакс». - Да, но я не о явных, с явными как-нибудь сладим. Найти бы тайных… так, осторожненько, не вызывая никаких подозрений. Рысь снова подошел к окну, вдыхая всей грудью прохладный утренний воздух. Плотники уже вовсю стучали топорами, на улице, за оградой, переговаривались идущие на городской рынок торговцы, откуда-то издалека доносился собачий лай. Жаль, у Венты не было собак, еще с германских лихих времен девушка недолюбливала псов - может, ее когда-то ими травили? Не рассказывала, а спросить сейчас Юний не решался, боялся обидеть. - Славно как поют птицы! - Встав рядом, девушка прижалась к любимому. - Кто это, коростели? - Малиновка… - Обняв Венту, Юний крепко поцеловал ее в губы.
Глава 7 Июль 236 г. Купава Прозелень ячменя, жатва
Боги! честный нрав вы внушите детям, Боги! старцев вы успокойте кротких.Беспокойно, будто на что-то жалуясь, шумела священная роща. Пробегающие по небу серые клочья облаков, набухая дождем, сбивались в тяжелую тучу. Быстрокрылые ласточки с криками проносились над самой землей, едва не задевая крыльями высокую густую траву. Здесь, рядом с жилищами мертвых, траву не косили - зачем без нужды тревожить тех, кто ушел, чтобы когда-то возродиться вновь? Маленькие домики с прахом предков вызывали у Зарко противоречивые чувства. Он знал, конечно, что все умершие - покровители и заступники рода, но, с другой стороны, кто ведает, как они отнесутся сейчас именно к нему, Светозару, явившемуся сюда тайком, да и не ко всем, а лишь к одному… вернее - к одной. К сестре, Невде. - Невдушка, Невда, - Зарко не осмелился подойти ближе к самому первому домику, так и застыл в нескольких шагах, по колено в траве. Сунув руку за пазуху, вытащил из-под рубахи венок из сине-голубых васильков - помнил, Невде именно такие нравились, - улыбнулся: - Возьми, сестрица. Мальчик оглянулся и осторожно положил венок в траву. Затем снял с себя пояс - красивый, узорчатый, положил рядом с венком, поклонился: - А это тебе, Витень! Я рад, что теперь вы оба вместе. Жаль вот только, не здесь, не с нами. А ты, Настай, не обижайся, что я тебе ничего не принес. Погоди, не все сразу, скоро приду с подарком. - Зарко еще раз поклонился. - Теперь тебя спрошу, Невдушка. Как там батюшка наш да матушка? По-хорошему ли? Да видала ли ты их? Верно, видала, уж как же. Обрадовались? Зарко наклонил голову, внимательно всматриваясь в маленькие домики селения мертвых. Ждал ответа… Ласточка, пролетая мимо, задела его крылом по щеке. Отрок улыбнулся - вот ладно-то! Ответила все ж таки сестрица! Хорошо ей там, встретила батюшку с матушкой. Ужо не забудут Светозара… - А в деревне тебе почет, сестрица. - Зарко улыбнулся. - Всяк добрым словом вспомнит. Защитница, говорят. Берегиня. И… - Мальчик немного замялся. - Вот еще о чем хочу спросить. О дружке моем, Горшене. Он говорит, что… - Рад, что ты пришел сюда, Светозар! - негромко промолвили за спиною. Вздрогнув, Зарко обернулся, увидев прямо перед собой Брячислава - из тех, кто может общаться с богами. Жрец - не старый, кряжистый, крепкий, одетый в длинную рубаху, украшенную затейливой вышивкой, с матерчатой же сумой через плечо - улыбнулся, пригладив густую бороду, и, подойдя ближе к домикам, поклонился. - Вот и я пришел вас навестить, - тихо промолвил Брячислав. - И тех, кто лежит здесь давно, и остальных. Особенно - тебя, Невдушка, светлая твоя доля. - Жрец вдруг с тревогой посмотрел в затянутое тучами небо. - Обереги поля от града, пошли удачу в охоте, пусть будут многорыбными озера и реки, а люди пусть будут сыты и веселы. Вот и братец твой здесь, Невдушка… О том же просит. - Да, - согласно кивнул Зарко. - Помогай, сколько сможешь, всем людям Птицы! - Поможет. - Брячислав положил руку мальчику на плечо, улыбнулся по-доброму и вдруг почему-то вздохнул. - Славной девушкой была Невда, доброй и очень красивой. - Была? - неприятно поразился отрок. - Была, - жрец вновь пригладил бороду, улыбнулся, - теперь же она стала другой. Уже не простая девушка - берегиня. Великая честь! Немногие достойны такого. Будь и ты достоин чести сестры, Светозар из народа Птицы! Не посрами. - Да я… - сверкнув светло-серыми, как у сестры, глазами, вскинулся было Зарко, но жрец властно придержал его за плечо. - У народа Птицы есть важное дело для тебя, Светозар, сын охотника Заровита. - Важное дело? - пролепетал Зарко, явственно ощущая нахлынувшую на него гордость. Да он готов умереть за свой род! Как… как умерла Невда. Впрочем, что такое жизнь отдельного человека, по сравнению с благополучием всех людей. Птицы? Умереть, чтобы жил род, - что может быть важней и почетней? Только… Зарко вдруг передернул плечами - он, конечно, все сделает ради рода, но, если б можно было, предпочел бы погибнуть в бою или от вражеских пыток, но только не так, как… - Что дрожишь, воин? - усмехнулся Брячислав. - Замерз? - Да нет, и вовсе я не дрожу. - Отрок быстро справился с собою. - Ты говорил о каком-то важном деле, Брячислав? О каком? Отойдя в сторону, жрец внимательно осмотрел Зарко. Взгляд его, ощупывающий, въедливый, липкий, почему-то не понравился отроку, хоть тот и постарался скрыть все свои чувства. - Тебе не нравится, как я смотрю? - неожиданно спросил Брячислав. - Правильно не нравится, ведь я еще не решил, сможешь ли ты… - Смогу - что? - Мальчик вскинул глаза. - Впрочем, ты вполне крепок, - словно бы сам себе проговорил жрец. - Крепок и приятен с виду. К тому же смел - я видел тебя в недавней битве, а главное - памятлив и умен. Твой рассказ о чужом граде был очень неплох. Это хорошо, очень хорошо… - Что - хорошо? - Зарко недоуменно взъерошил затылок. Брячислав глухо расхохотался: - Скоро узнаешь. Но сначала я спрошу предков. Пригладив бороду, он решительно направился к домикам мертвых, что-то негромко бормоча. Зарко так и не решился следовать за ним, стоял в отдалении, у рощи. Подойдя ближе, Брячислав вытащил из сумы цветы и медовые лепешки, щедро осыпал ими недавно выстроенные домики-домовины. Постоял, пошептал что-то… Повернулся, пошел назад… - Славно, славно, Светозар! Сестрица твоя за тебя поручилась. Стоя у высокой березы, Зарко молча ждал, когда же наконец жрец заговорит о деле. А тот все ходил вокруг да около, то призывал богов, то, приставив ладонь ко лбу, посматривал на небо. Задул верховой ветер, раскачал верхушки деревьев, погнал по небу облака-тучи, погнал далеко, за леса, за болота, за Ольховую реку. И правильно то! Уходи, уходи, туча, не надобен сейчас дождь, ох как не надобен. Чуть в стороне, у овражка, дернулись ветки малинника. Зарко насторожился - кто там? Может, тот огромный бурый зверь, который ведает мед? Имя его мальчик опасался произносить не то что вслух, но и в мыслях - а ну как услышит, придет? Опасный, ловкий и проворный зверь, лишь с виду кажущийся ленивым увальнем. Нет, ни к чему подобные встречи. Вот снова дернулись ветки… - Не смотри, там наши, - подойдя, тихонько засмеялся Брячислав - Я попросил нескольких отроков посторожить, чтоб нам не мешали. Завтра мы - я, старейшина Тарх и еще некоторые - идем в город на озере. Ты и еще пара юношей отправитесь с нами. Зарко кивнул. Ну, наконец-то! - Отправитесь для того, чтобы остаться с чужими, - поджав губы, продолжил жрец. - Не на всегда, на время. Их вождь - Рысь, сын Доброя - хоть и нашего племени, а все же все они - чужаки, опасные для всего нашего рода. Впрочем, ты и сам все хорошо знаешь. Рысь, сын Доброя попросил, если возможно, отпустить к ним пожить несколько отроков - поучиться, посмотреть, что к чему. Что ж, мы отправим. И ты, Светозар, сын Заровита, станешь глазами и ушами нашего племени! Будь внимателен, учи чужую речь, все запоминай и постарайся вызнать их слабое место. Раз в три дня - запомни особо - ты будешь ходить молиться нашим богам к старому дубу, что растет в двух десятков полетов стрелы от озерного града. Знаешь его? - Такой, опаленный молнией? - Именно, - Брячислав кивнул. - Молитва твоя будет особой. Все, что узнаешь нового, обо всем докладывай Великому дубу. Говори разборчиво, четко… Это хорошо, что чужаки не знают нашей речи. Все запомнил, сын Заровита? - Все, - сглотнув слюну - от услышанного вдруг пересохло во рту, - прошептал Зарко. - Найти старый дуб и раз в три дня приходить… А чужаки отпустят меня? Или я должен буду покидать их град тайно? - Отпустят, - с улыбкой отозвался жрец. - Наши юноши не должны забывать своих богов. Знаешь, Зарко, - Брячислав совсем по-свойски обнял паренька за плечи, - я ведь выбрал тебя не только за твой приметливый ум. Ты остался один в своем доме. После, как возвратишься, можешь пожить в моем - жены и дети мои будут тебе рады. Впрочем, - тут жрец подмигнул, - пройдет не так много времени, и ты сможешь выбрать себе жену. Вот тогда и возвратитесь в твой дом. Вместе. А? Есть у тебя на примете какая-нибудь хорошая девушка? Зарко смутился, не зная, что отвечать. - Люди говорят, ты посматриваешь на Заринку, дочку старейшины Ведогаста? Отрок почувствовал, что краснеет. - Добрая девушка, - одобрительно кивнул жрец. - Хорошая жена из нее выйдет. Ну, сейчас еще рановато, а через год-два можно будет подумать и о сватовстве. Что замолк? Не люба тебе Заринка? Да не журись, отроче! Парень ты не глупый, смелый, удачливый - думаю, старый Ведогаст не будет против такого зятя. Окончательно смутив Светозара, Брячислав громко расхохотался. Необидно так, по-хорошему… Когда подошли к деревне, Зарко уже совсем пришел в себя и, осмелев, спросил, кто из отроков пойдет вместе с ним. Брячислав назвал двух - Доброгаста и Венцеслава - парней, чуть помладше годами. Честно говоря, Зарко с ним не очень дружил - Доброгаст был известным ябедой, а Венцеслав - Вентя - подлизой. Так себе напарнички. Впрочем, у старейшины и жреца, как видно, был свой резон. - Доброгаст с Венцеславом, конечно, не так уж умны, зато исполняют беспрекословно все, что ни скажешь, - на ходу пояснил Брячислав. - Тем более и возраст у них подходящий. Младше - еще слишком глупы, старшие и здесь нужны, особенно после всего случившегося. Сам знаешь, страда - работы много. Зарко кивнул с понятием. Уж ему ли не знать! Расставшись с Брячиславом, побежал на поле, к своим - те уже давно работали: жали серпами ячмень. Лишь один Светозар думал было в обед сбегать накоротке к сестрице - да так и застрял, не управился, как рассчитывал, быстро - помешал жрец. Ячменное поле расстилалось недалеко от деревни, с трех сторон окруженное лесом. Опасное было местечко - не раз и не два забредал сюда хитрый и сильный зверь - «ведающий мед». Мед-то медом, но и ячменем не брезговал, даже вот таким, как сейчас, зеленым. Погоды в здешних местах стояли стылые, да и лето было коротким - потому и не успевали ждать, покуда все вызреет, жали в прозелень, потом - уже сжатый - расстилали на земле, чтоб дозрел. Ежели дождь или град - можно быстро убрать, а затем опять расстелить, дождавшись солнышка. Честно говоря, непоспевший ячмень и жать-то куда как приятнее - ни солома, ни колосья не ломятся, не спадают. Зарко такая работа нравилась, как и другим. Ну, конечно, не сенокос, не так весело, да и никто особо на тебя не смотрит, однако переговариваться, перекличку-веселуху устроить можно, а то и песню запеть. Не из девичьих, грустных, а из тех, что повеселее. Во-он и посейчас пели, далеко слыхать:Гораций
А я, молоденька, рожь топчу,
Рожь топчу, рожь топчу.
Травку-муравку вытопчу,
Вытопчу, вытопчу.
Зеленое жито вырастет,
Вырастет, вырастет.
А я, молоденька, буду жать,
Буду жать, буду жать.
И да в снопочки вязать,
Да вязать, да вязать…
Глава 8 Июль 236 г. Нордика Визиты и размышления
В Риме воспитан я был…Юний проснулся рано, еще до восхода солнца. Накинув тунику, вышел во внутренний дворик, уселся на резную скамейку у смородиновых кустов, протянув руку, бросил в рот горсть терпких черных ягод, уже вполне поспевших - июль выдался жарким. На востоке, за невидимой отсюда рекою, за холмами и дальним лесом, уже занималась заря, раскрашивая блекло-синее ночное небо золотисто-алой акварелью раннего утра. Выпала роса, и было немного прохладно, хотя день, судя по отсутствию облаков, ожидался ведренный, жаркий. Впрочем, как здесь частенько бывало, еще вполне мог налететь ветер, затянуть плотными облаками небо, притащить синие дождевые тучи - и прощай, солнышко, прощай, погожий летний Денек. Ну, что будет, то и будет. Юний зябко поежился - скамейка была мокрой от росы, - однако так и продолжал сидеть. Любовался восходом, слушал первые песни утренних птиц, думал. Не давали покоя проблемы. Во-первых, конечно, люди - нужно было как можно скорее привлечь поселенцев, вот хотя бы из племени Птицы. Как раз сегодня в Нордику прибудут их правители - старейшина, жрец, молодой военный вождь и - если не обманут - несколько юношей, направленных для обучения языку. На юношей этих легат возлагал большие надежды. Пусть учатся, пусть проникаются духом цивилизованности, пусть привыкнут к относительному комфорту, почувствуют красоту вещей и книг, пусть захотят жить здесь. Рысь верил - захотят, будет именно так. Пусть даже не получится сразу, с теми, кто придет сейчас, не беда, будут еще и другие. Главное - заложить основы, завязать отношения с местным населением, показать, что город им вовсе не враждебен. И в этом смысле, конечно, хорошо бы умерить аппетиты охотников за рабами. Да, рабы - добрый товар, но только не сейчас. В Нордике пока что мало народу, а значит, мало умелых ремесленников, мало крестьян, мало охотников и рыболовов - всех тех, кто кормит, кто работает, кто производит хоть что-то. Вот кого много - так это легионеров. Правда, те тоже работать умеют, не только воевать, тем не менее труд вовсе не основное их занятие. Хотя без воинов точно не будет никакой жизни. Люди Волка - те, кто напал на соседнюю деревню, - сильно тревожили легата, впрочем, как и всех городских магистратов и военачальников. Когда же, когда вернется с подробным докладом Табиний и посланные ему вослед хавк Луминий Гавстальд с Вялишем-весянином? Рысь очень надеялся на то, что все они смогут окончательно прояснить вопрос о нападавших. Много ли их, откуда, идут всем племенем или явились лишь небольшим отрядом? От ответов на эти вопросы зависела не только безопасность Нордики и прилегающей округи, но и судьба задуманной экспедиции на юг, за хлебом. Кстати, там же можно будет приобрести (или захватить, тут уж как повезет) рабов. Если племя Волка окажется слишком враждебным, если не удастся договориться, придется искать обходные пути или воевать. Народ Птицы что-то слышал о римлянах, наверняка и люди Волка знакомы с империей. Конечно же, знакомы, раз торгуют через понтийские города или Дакию, продают тот же хлеб, тех же рабов. Хорошо бы сделать так, чтобы племена, живущие, скажем, где-нибудь в верхнем течении Борисфена, привозили бы хлеб сюда, на север. Ольховая река - широка и удобна для плавания крупных судов… Вот только пороги… Нужны знающие лоцманы. Нанять кого-нибудь из местных рыбаков? Нанять, конечно. Но для начала прояснить вопрос о возможности торговли хлебом. Не только для перепродажи в имперские провинции, но и для собственного потребления Нордики. Рыба - рыбой, дичь - дичью, но без зерна жизни не будет. А земля здесь родит плохо, местным племенам едва хватает для прокормления, потому и малочисленны они тут. Одни леса кругом да болота, редко встретишь где человека. Из жилья поблизости, пожалуй, одна Купава и мелкие поселочки других родов Птицы, да и те основаны пришельцами с благодатного юга, еще не вполне отказавшимися от своих прежних привычек - те же дома строили, как и у себя на родине, из плетня, обмазанного глиной. Плохое жилище для дождливой осени и морозной зимы. Кроме этого, как докладывала разведка, в лесах, по берегам местных нешироких речушек, там и сям были разбросаны мелкие - три-пять домов - деревушки веси. Их обитателей тоже надо было приохотить к поездкам в Нордику - пусть везут на торжище меха, рыбу, коровьи кожи, болотную руду. И еще хорошо бы построить суда. Уже стучали топоры на небольшой, недавно появившейся верфи, заложили парочку не особо больших навис онерария - «круглых» купеческих судов для плавания в Колонию Агриппина. Еще можно, конечно, построить либурны - быстроходные военные суда для охраны купеческих караванов. Хотя, если подумать, зачем они нужны? Пара таких либурн вряд ли сильно поможет, если по пути нападут пираты с Руяна, а потому нечего и строить, лучше посадить побольше воинов на купеческие корабли. - Господин, - отвлек Рысь от нахлынувших мыслей слуга, - прикажете подавать завтрак? - Пожалуй. - Легат наклонил голову и, встав со скамьи, с удовольствием прошелся по саду. За думами и не заметил, как выкатилось на чистый голубой небосклон солнце, окатило теплотой кусты и деревья, мазнуло золотой кистью по крышам. Звонко запели птицы, замельтешили над выкопанным в саду прудом разноцветные бабочки, деловито-пузатые шмели, синекрылые стрекозы. Сразу после завтрака Юний проследовал в одну из базилик, где размещались городские магистратуры. Еще не успел дойти, как быстроногий посланник перехватил его на полпути. - Явились варвары из деревни, - кратко доложил он. - Ждут у восточных ворот. - Пропустить! - живо распорядился легат. - Где эдил, дуумвиры? - Пошли встречать. - Славно. Думаю, и я успею на встречу. Юний прибавил шагу, благо идти-то здесь было всего ничего - восточные ворота располагались совсем рядом, за недостроенным зданием библиотеки и узенькой улочкой, на которой, по мысли легата, со временем должны были открыться книжные лавки. Там он и встретил гостей. Седую голову старейшины Тарха покрывала отороченная соболем шапка из красной узорчатой ткани, жрец Брячислав был без головного убора, зато с посохом, на верхушке которого красовался череп какого-то зверя. Рядом со старейшиной и жрецом, чуточку смущаясь, топтался молодой человек лет двадцати - двадцати двух на вид - высокий, сутулый, чернявый, с небольшой бородкой и быстрыми черными глазами. С покатых плеч его ниспадал довольно дорогой плащ, вытканный из тонкой шерсти и покрытый затейливыми узорами, на поясе - у единственного из всех прибывших - висел длинный меч в нарядных кожаных ножнах, украшенных серебром и яшмой. Меч был так себе - обычная галльская спата, но молодой человек, судя по всему, очень гордился своим оружием, без особой нужды держа на его рукояти левую руку. Позади этой троицы толпилось с десяток воинов, вернее, просто вооруженных рогатинами юнцов, а рядом с ними - трое парней помладше, босых, но в длинных нарядных рубахах из выбеленного солнцем холста. Рубахи были подпоясаны щегольскими красными кушаками. Рысь тут же узнал того самого паренька, что недавно был здесь в плену. Как его? Кажется, Зорко… Нет, Зарко… Кроме гостей, возле ворот легата почтительно приветствовала вся городская верхушка - дуумвиры, эдил и даже старый полуглухой квестор. Военных представлял гастатус постериор Аврелий Фаст - третье лицо в легионе. Увидев Юния, он весело помахал рукою. Подойдя поближе, Рысь поздоровался, про себя отметив, что от Фаста сильно пахнет вином. Что и говорить, этот малый был не дурак выпить, да и круглое жизнерадостное лицо его хранило следы вчерашней пирушки - веки чуть отекли, покраснел кончик носа. Однако весельчак Аврелий, как всегда, выглядел довольно бодро и даже нарядился ради торжественного случая в ярко начищенный - больно глазам! - чешуйчатый панцирь. Нагнувшись, Юний посмотрелся в зеркально блистающие чешуйки, пригладил волосы и, махнув рукой, первым вышел навстречу долгожданным гостям. В блестящей тунике из переливающегося шелка, с наборным поясом, в небесно-голубом плаще, заколотом золотой фибулой, легат тоже выглядел щеголем. Впрочем, он всегда любил приодеться и ничуть не скрывал этого. - По случаю этого визита хорошо бы устроить пир, - нагнав легата, озабоченно зашептал Аврелий. Юний на ходу кивнул: - Обязательно устроим. Исходя из тех возможностей, что имеются у городской казны… Будьте здоровы, дорогие гости! - Подойдя к визитерам, легат перешел на язык сло-вен. - Мы все рады, очень рады видеть вас в нашем граде. Прошу, проходите в ворота. Стражники отдали честь, стукнув о землю тупыми концами копий. - Марк Фессий, наш… э-э-э… старейшина, - Юний начал представление с дуумвиров. - А вот наш второй старейшина, Лициний Флор. Оба магистрата, и широколицый, добродушный с виду, Марк Фессий, и красавчик Лициний Флор, не сговариваясь, наклонили головы. - Это Тит Фабий, эдил… - Рысь замялся, подбирая точное слово. - Наш главный страж. Эдил кое-как натянул улыбку на свое длинное, вечно унылое лицо, но она вышла больше похожей на гримасу. Единственный из всех, он был в тоге, давно вышедшей из моды не только в Риме, но и в самых дальних провинциях. Без затей обозвав квестора еще одним старейшиной, Юний быстро представил военного вождя - Аврелия Фаста. Чуть пошатываясь, тот даже распахнул было объятия, дабы облобызать отпрянувших от него гостей, и Рысь очень вовремя наступил ему на ногу, отвлекая вопросом о местонахождении двух других командиров. - А, шляются где ни попадя, - расхохотался гастатус постериор. - Хирольд на тренировках, Лумиций, как всегда, проверяет посты. «И только ты, гнусный пьяница, ничем полезным сегодня не занят», - с усмешкой подумал легат, однако вслух ничего не сказал и даже особых выводов для себя не сделал. Следовало бы, конечно, провести с разошедшимся центурионом вразумляющую беседу, да что толку? Военачальником Аврелий Фаст был вполне достойным, ну а что любил выпить - так об этом все знали. И вообще, гастатус постериор вызывал у Юния симпатию, они даже как-то кутили в одной развеселой компании. Правда, легат был вынужден быстро уйти, не хотел давать пищу слухам, да и время тогда было суровым - зима. Бывают такие люди, которые всем - ну, по крайней мере, многим - нравятся. Легки в общении, незлопамятны, незлобивы, из тех, что называют душа-человек - как раз к таким и относился Аврелий, в отличие, скажем, от своего непосредственного начальника, известного педанта Лумиция Алтуса. Да и Тит Фабий, эдил, тоже не отличался особой приветливостью. - Я сам покажу вам наш град, - снова улыбнулся гостям Юний. - Потом вы немного отдохнете, и прошу на небольшой пир в честь вашего прибытия. - Мы должны вернуться до темноты, - пригладив седую бороду, негромко заявил старейшина. - Вернетесь, - кивнув, заверил Рысь. - Темнеет сейчас поздно. Тарх обернулся, подозвав трех юношей, что сконфуженно переминались с ноги на ногу позади всех. - Ты, сын Доброя, просил, если можно, отдать вам в учение отроков. - Да, просил. Славно, что ты об этом вспомнил, уважаемый Тарх. - Мы отрываем их от работ, - старейшина покачал головой. - Но раз ты просил - получай. Вернешь их к осени. - Да благословят тебя и твоих людей ваши и наши боги! - Только одно условие, - продолжал Тарх. - Раз в три дня старший из отроков, Светозар, ты его знаешь, должен приносить требы старому дубу. - Пусть приносит, - Юний пожал плечами. - Никто не будет препятствовать. Ну что, идемте смотреть город? Гости прошли по двум главным улицам, немало дивясь на двух- и трехэтажные дома с портиками и статуями - частью мраморными, привозными, а частью уже вырезанными здесь из крепкого дерева. Юний нарочно повел делегацию на одну из башен, с высоты которой были прекрасно видны тренировки легионеров. Войска, распадаясь на центурии и вновь соединясь, действовали на пересеченной местности, надо сказать, довольно умело, чем вызвали откровенно завистливые взгляды со стороны чернявого вождя Птиц. Рысь про себя посмеивался: ну-ну, проникнитесь имперской мощью! А еще - так же нарочно - проводил не раз вокруг одних и тех же зданий - может, город покажется гостям куда как большим, нежели на самом деле. На самом-то деле, увы, не такой уж большой и многолюдной была Нордика - по сравнению с Римом, да с той же Германией или Нориком - бедновато жили. - А вот эта земля, - легат обвел рукою колосящиеся поля, - участки наших крестьян и ветеранов… э-э… пожилых, уже выслуживших свое, воинов. А вон там, за ними, совсем свободные земли, те, что когда-то принадлежали моему роду. Мы держим их для друзей. Любой может обрабатывать их под нашей защитой. - И цена этой защиты - свобода, - желчно покивал Брячислав, жрец. Да, ему нельзя было отказать в уме, впрочем, как и старейшине. - Значит, любой человек может запросто поселиться на ваших землях?Гораций
- Любой, - подтвердил Рысь. - Любой, соблюдающий наши законы. Они в общем-то сводятся к весьма простым правилам: нельзя убивать, нельзя красть, нельзя вмешиваться в чужую жизнь, и нужно платить налоги. - Как это - налоги? - заинтересовались сразу оба - и старейшина, и жрец. - Видите ли, - Юний потер бородку, - у каждого человека, если он не дурак, не лентяй и не пьяница, обычно бывают излишки, часть которых он должен отдать на благо всего общества… нашего славного града. - А если вдруг ураган? - вскинул глаза жрец. - Или бесснежная зима? Или холодное лето? Откуда ж тогда взяться излишкам? - Тогда неоткуда, - согласился легат. - Тогда все - на усмотрение магистратов. - Кого? - Облеченных особой властью людей. Старейшин, по-вашему. - Ну, ведь и у нас так поступают, - хохотнул в бороду Тарх. - Нет ничего нового под солнцем, луной и звездами. Юний не стал спорить. Уже ближе к вечеру гости покинули Нордику, согласно договору, оставив трех юнцов для учебы. Рысь очень надеялся, что город произвел на правителей племени Птицы достойное и устрашающее впечатление. Варвары, они же как плохо воспитанные дети - уважают только того, кого боятся. Проводив гостей, Юний поднялся в таблиниум, на второй этаж. Усевшись за стол, пододвинул к себе чистый пергаментный лист, немного подумал и, обмакнув в чернила каламус, вывел: «В первый год основания Нордики, в месяце июле, город, называемый варварами Озерным градом, посетили принцепс, легат и понтифик племени, называемого людьми Птицы. Земли сего племени располагаются неподалеку и, если появится на то воля богов, совсем скоро будут включены в городскую округу, а люди Птицы, приняв гражданство великого Рима, постепенно выйдут из дикого и непросвещенного варварства. Это благое дело начинается уже сейчас, трое юношей, кои…» Скрипнула лестниц. Вошел слуга, доложил с поклоном: - К тебе гостья, мой господин. - Гостья? - Юний положил каламус на стол. - Госпожа Вента. Посмотрев на слугу - худосочного парня лет двадцати, - легат покачал головой: - Сколько раз тебе говорить, Винифрид, не называй госпожу Венту гостьей. - Слушаюсь, мой господин, - снова поклонился слуга. - Я проводил госпожу Венту в атриум. - Хорошо, можешь идти. - Юний склонил голову и улыбнулся, услыхав тихие, быстро приближающиеся шаги. Ага, станет Вента дожидаться в атриуме, как же! - Любимый! - Едва появившись на пороге, девушка бросилась Рыси на шею. - Я так соскучилась по тебе! - Я тоже. - Юний прижал Венту к груди, погладил по волосам, ощутив жаркий поцелуй на губах. Руки проворно расстегнули фибулы, и верхняя - синяя, с золотой вышивкой в виде падающих листьев - туника неслышно соскользнула на пол. Нижней туники на Венте не было, и стройное, точно вырезанное из мрамора, тело ее маняще белело в полутьме. Опустившись на колени, Юний поцеловал девушку в живот, обнял, обхватил горячие бедра и, быстро вскочив на ноги, поднял на руки нагую зовущую нимфу, закружил, с рычанием, словно дикий зверь, утащил в спальню, уложив на мягкое ложе… - Ну, как там с соглядатаем? - немного погодя осведомился легат. - Удалось что-нибудь выяснить? - Ну вот, - с нарочитой обидой - а глаза смеялись! - отозвалась Вента. - Вместо того чтоб почитать любовные стихи, того же Овидия, он сразу говорит о делах. Юний улыбнулся, вздохнул: - Что поделать, такова наша доля. Для начала я бы выслушал твои соображения, так сказать, в общем плане. - Да мы уже о томговорили. Впрочем… - девушка задумалась, наморщила лоб. - Видишь ли, я немного поразмыслила… Наши люди - легионеры, ремесленники, торговцы, да все - они ведь не привыкли к столь суровым условиям, какие встретили здесь. Рысь хохотнул: - Ну, нынешняя зима обошлась с нами на редкость мягко! - И тем не менее… - Вента покачала головой. - Даже в Германиях зимы гораздо мягче, а ведь наши легионеры - я имею в виду молодежь - почти все италики. И что, они безропотно все терпели? - Но ведь никаких выступлений не было! - вскинул глаза легат. - Хотя, признаться, я в любой момент ожидал заговора… да так почему-то и не дождался. Странно… - Ничего странного, милый, - девушка цинично усмехнулась, - думаю, заговор все-таки был. Более того - он есть и находится уже в последней или предпоследней стадии. Просто заговорщики ждут не дождутся одного важного события… - Постройки кораблей! - встрепенулся Юний. - Ну да, иначе как же они могут покинуть Нордику и вернуться в империю? Да-да, именно покинуть, бежать! Похоже, их не очень-то прельщает даже перспектива власти - иначе б давно попытались устроить переворот. - Вот именно… - И их главарь - а он, я думаю, имеется - очень неглупый и пользующийся большим уважением человек. Иначе как бы удалось столько времени сдерживать заговорщиков? Они ведь пока ничем не выдали себя. Так ты полагаешь, та дама, что следила за нами в саду, из их числа? - Может быть, - задумчиво кивнула Вента. - А может быть, прав ты - она глаза и уши принцепса. - А может быть, и то, и другое, - тихо промолвил легат. - Ведь Нордика основана усилиями Гая Феликса, а цезарь, несмотря на свою жестокость, далеко не дурак. Ослабляя Нордику, он ослабляет своего возможного конкурента. Кстати, ты ничего не узнала о наших дамах? - Ничего такого, - призналась девушка. - Хотя можно порассуждать… - Давай порассуждаем… Вместе. Знатных - и просто богатых - дам в городе было не так уж и много. В первую очередь, конечно, жены военных и гражданских чиновников-магистратов. Всяких там центурионов, эдилов и прочих. Итак, по порядку… Юлия Рацина, супруга одного из дуумвиров, Марка Фессия. Женщина спокойная, можно даже сказать, тихая, не доставляющая мужу никаких хлопот. Могла она стать соглядатаем? Пожалуй, только в том случае, если ее муж - глава заговорщиков. А такую возможность нельзя сбрасывать со счетов. Жена второго дуумвира, красавчика Лициния Флора. Гнея Хламидия. Женщина красивая, волевая, властная, такая вполне могла бы, могла… Столь же волевая и Кармина - супружница эдила Тита Фабия, происходившая из семьи ионийских греков. К тому же Кармина изворотлива и хитра. Качества, вполне подходящие для шпиона. Гармильда, жена Гнея Хирольда, первого - после легата - человека в военной администрации города и легионе. Так себе - ни рыба ни мясо - и, похоже, полностью подчиняется мужу. Хотя у самого Хирольда есть причины возглавить заговорщиков - скажем, для того, чтобы сделать карьеру не здесь, в месте, забытом всеми богами, а, к примеру, хоть в тех же Германиях. Такие же причины имеются и у всех остальных военачальников - у Лумиция Алтуса и даже у весельчака и задиры Аврелия Фаста. Кто его знает, может, он только притворяется пьяницей, а на самом-то деле… Кстати, Аврелий не женат… хотя имеет большое количество пассий, каждую из которых вовсе не стоит недооценивать. Лумиций вообще вдовец и, кажется, строгих правил. Вечно брюзжит о морали… Что это, простая рисовка? Пожалуй, нет… У Лумиция и любовницы-то не имеется, город маленький, была бы - Вента бы знала. Так что весь свой пыл - а Лумиций не так уж и стар - он отдает легиону. И, надо сказать, неплохо это делает. Даже зимой выводил воинов на учения и каждый день лично проверял караулы. Старый суровый воин, пусть даже педант и брюзга. Что же касается остальных женщин - всяких там жен и дочерей богатых вольноотпущенников, то… - На остальных женщин можно пока не смотреть, - с усмешкой пояснила Вента. - Помнишь тот лоскуток? Так вот, киосскую сиреневую ткань с золоченой нитью привез «Борей». И купили ее - по знакомству, через кормщика - следующие лица… Соскочив с ложа, Вента покопалась в складках валяющейся на полу туники, достав небольшой кусочек пергамента: - Держи список. - Так-так. - Юний вчитался. - Значит, среди покупательниц - Юлия Рацина, Кармина, Хламидия, Гармильда, какие-то Валерия, Регина, Фласка… это еще кто такие? - Кормщик сказал - веселые молодые девицы, думаю - пассии нашего жизнелюба Аврелия Фаста или, может быть, гетеры из лупанария. - А у гетер хватит денег на такую ткань? Чай, не дешево! - Гетеры разные бывают. Придется проверить всех. И времени у нас мало - к осени будут достроены все корабли. Утром следующего дня Юний лично проследил, как начали обучать присланных из Купавы юнцов. Одного из ребят, Зарко, он знал, двое других - круглолицый непоседливый Горшеня и тощий, с прилизанными белесыми волосами, Венцеслав - не производили впечатления усидчивых и способных учеников. У Горшени был вид записного лодыря, а Венцеслав вечно щурился и вжимал голову в плечи, услышав любой оклик. Экий пришибленный парень. Ну, тут уж какие есть. Учитель - ученейший грек Каллисфен из Тарента, немного понимавший язык венедов, - негромко говорил, поглаживая черную, с проседью бороду: - Волк - лупус, человек - хомо, пастух - пастор… Повторяйте за мной. Теперь запишем это буквами на табличках… Ребята удивленно переглядывались, пока еще не в силах понять, как это можно изобразить слово какими-то непонятными значками? И не будет ли от того чего нехорошего? - Учитесь, учитесь, - легат махнул рукой, едва юноши встрепенулись, углядев в дверях его высокую, в алом плаще, фигуру, - учитель Каллисфен покажет вам город и подробно расскажет обо всей нашей жизни. Да, Каллисфен, - Юний перешел на латынь, - обязательно своди ребят в термы и на рынок. Учитель церемонно приложил руку к сердцу: - Как будет угодно, господин. Да… гм… тебе не нужен ли кирпич? - Кирпич? - удивился было легат, но тут же спрятал улыбку, вспомнив, что еще год назад, при отплытии, Каллисфен прихватил из Колонии Агриппина два воза кирпичей. Хвалился всем, что дешево купил, уплатил за место на корабле… Только вот в Нордике кирпичи что-то никто не покупал - обходились местным материалом - лесом да камнем. - Нет, кирпичи мне не надобны, уважаемый Каллисфен. Попрощавшись, Юний неторопливо направился в базилику. Сияло солнце, по голубому небу неспешно проплывали белые облака, похожие на далекие горы. Позади легата, цепко посматривая по сторонам, шагали телохранители. Рысь уже привык к ним - по чину положено, что поделать. Итак, женщины… Надобно поскорей их проверить, вывести соглядатая на чистую воду, аккуратненько, чтоб не догадался… вернее - не догадалась. Туника из киосской ткани - вещь дорогая и престижная, особенно здесь, в Нордике. Вряд ли ее выкинули или сожгли, скорее просто искусно подлатали. Нужно опросить служанок, да-да, в первую очередь опросить служанок, да так ловко, дабы их хозяева ничего не заметили. Табиния бы послать, да тот когда еще возвратится… Впрочем, уже должен бы, должен… Да - и эти мальчики, гости… Кто-то из них должен раз в три дня молиться какому-то дубу, опаленному молнией. Рысь знал один такой дуб неподалеку. Послать кого-нибудь проследить, обязательно послать. Стоявшие у входа в базилику часовые с короткими копьями - ланцами - и щитами вытянулись при виде легата. - Будьте здравы, - рассеянно промолвил Юний на языке сло-вен, вообще, он всегда здоровался с часовыми. Воин, стоявший слева, недоуменно вскинул глаза, а вот тот, что справа, еще совсем молодой, понятливо улыбнулся: - Аве, господин легат. Рысь узнал молодого легионера - темноволосого юношу с узким смышленым лицом и открытым взглядом. Кассий, так, кажется, его имя. Чистокровный римлянин. Войдя в базилику, Юний улыбнулся, увидев Илмара - несмотря на ранний час, тот, похоже, давно уже дожидался легата, и, видимо, не просто так. - Что-то случилось? - поприветствовав приятеля, осведомился Рысь. - Каллисфен, учитель, доложил вчера вечером - один из его новых учеников, именем Светозар, просит разрешения сходить сегодня днем на молитву к старому дубу. Не вижу в его просьбе ничего странного - мы ведь обещали это местным вождям. Правда… - германец ухмыльнулся. - Неплохо было бы проследить, проводить парня до этого дуба. Как мыслишь, Юний? Легат кивнул: - Полностью с тобою согласен. Один вопрос - кто будет следить? - Ну уж, - Два Меча гулко расхохотался. - Думаю, в отряде Гавстальда такой человек найдется. - Угу… - в тон ему пробормотал Юний. - Найдется… хорошо знающий здешнюю речь. Много у тебя таких, а, Илмар? - Гм… - германец смущенно замялся, потеребил черную, с небольшой проседью бороду. - Признаться, об этом-то я и не подумал. Нет, мои воины, конечно, учат местный язык - с помощью Венты. Однако отряд не так давно организован, да и к языкам нужны хоть какие-то склонности. Кстати, они есть у Табиния, но тот на задании… Что же касается других, - Илмар ненадолго задумался. - Попробуем подобрать человечка. Сейчас пошлю за некоторыми… вместе и отберем. Только сразу предупреждаю насчет языка. Два Меча повернулся к выходу. - Постой, - придержал его Рысь. - Лучше позови-ка того часового, что стоит справа… Хотя нет. Я сам найду ему замену. - Марий! - Выйдя на улицу, он подозвал телохранителя. - Заменишь сейчас часового. - Слушаюсь, господин легат! - А ты, Кассий, пойдешь со мной. Я предупрежу центуриона. Отдав честь, Кассий немедленно исполнил приказ и вслед за Юнием вошел в базилику. - Ты знаешь речь «ведающих слово»? - без всяких предисловий осведомился Рысь. - Да, господин легат, знаю. Еще зимою начал учить, когда госпожа Вента организовала для желающих школу. - Да, - с неожиданной грустью покивал Юний. - Жаль, желающих оказалось мало. - В основном торговцы, господин легат. Из легионеров - только я и еще один парень, Табиний, не помню только, из какой он когорты. Честно говоря, если бы эта школа… - Хорошо, - махнув рукой, легат прервал воина. - Сейчас переоденешься в неприметную тунику, какие носят мелкие торговцы, каменотесы, грузчики… Найдется у тебя такая? - Найдется, господин. - Пойдешь к восточным воротам, - деловито инструктировал Рысь. - Дождешься молодого варвара, из тех, что прибыли вчера. На вид - чуть помладше тебя, глаза светлые, волосы пушистые, Цвета соломы… да не спутаешь, он и одет по-своему - в белую вышитую тунику и штаны типа галльских брак. - Молодой варвар? - задумчиво уточнил Кассий. - Светлоглазый, светловолосый… Кажется, я его знаю, видал вчера… и еще раньше. Не он ли был у нас в плену? - Он. - Юний кивнул и одобрительно посмотрел на воина. - А у тебя хорошая память. - Еще бы, господин легат! Мы же его и захватили. Ну, то есть я, мой напарник и Гай Каллист, тессарий. Рысь усмехнулся: - Да помню, помню. Незаметно пойдешь за ним. Парень не охотник, крестьянин, пастух, так что не должен бы ничего заподозрить. Впрочем, на всякий случай можно замаскироваться получше. Кассий улыбнулся: - Я прикинусь собирателем целебных трав. - Хорошее дело. В общем, постарайся услышать и запомнить почти слово в слово все, что будет говорить варвар. Там, рядом с дубом, рощица - можно легко укрыться. - Не беспокойся, господин легат! - вытянулся легионер. - Все будет исполнено в точности. - Тогда - поспеши, - улыбнулся Юний. - Да поможет тебе Меркурий. Четко повернувшись кругом, Кассий направился к выходу. - По-моему, неглупый парень, - проводив молодого воина взглядом, промолвил Илмар Два Меча. - Может быть, забрать его ко мне в отряд? - Может быть, - задумчиво протянул Рысь. - Посмотрим только, как он справится с поручением. Послушай-ка, - легат вскинул голову. - А мы с тобой не зря суетимся? Германец ухмыльнулся в усы: - Может, и зря. Может, ничего такого в этих моленьях и нет. Только лучше уж ошибиться в эту сторону, нежели в другую. Да и, честно сказать, не может такого быть, чтобы местные прислали нам своих парней просто так. Те - глаза и уши. - Кто б сомневался, - согласно кивнул Юний. - Однако они могли все в подробностях доложить - и, несомненно, доложат - осенью, когда возвратятся домой. - Конечно. - Два Меча пригладил ладонью волосы. - Но, кроме этого, хорошо бы иметь и постоянную связь, мало ли что? Тем более это не так уж и трудно. - Ну что гадать? Скоро узнаем… - Легат вдруг огляделся по сторонам и понизил голос: - А сейчас я хотел бы поговорить с тобой о женщинах. - О женщинах? - весело встрепенулся Илмар. - Хорошее дело! - Вернее, не обо всех женщинах, а только лишь об одной, про которую пока почти ничего не известно. - Юний вздохнул и продолжил жестким командным тоном: - Однако ее обязательно надо найти, и чем скорее - тем лучше.
Глава 9 Июнь - июль 236 г. Нордика СМЕХ НАД ВЕЧЕРНЕЙ РЕКОЮ
Праздная жизнь вам мила, хороводы и пляски любезны, С лентами митры у вас, с рукавами туники…На крутом берегу реки, над обрывом, растопырил черные, обугленные молнией ветви огромный дуб, что стоял здесь с незапамятных времен. В здешних местах росли все больше сосны да ели, осины да березы, изредка попадались липы, клены, а вот дубов почти не было, и каждый такой великан особенно почитался. Тем более внушал уважение этот, отмеченный таким явным божественным знаком, как молния. Уже на дальних подступах к нему трепетали на ветру привязанные к веткам кустарников разноцветные лоскутки - красные, синие, желтые. Большинство из них уже давно выцвело, но попадались и совсем свежие, недавно прикрепленные. Обожженному дубу поклонялись и весяне, и новые пришельцы - сло-вене. Каждый считал своим долгом заглянуть сюда и оставить небольшую требу - клочок ткани, бубенчик, наконечник стрелы. Тащили и живых петухов, коим тут же отрубали головы, окропляя свежей дымящейся кровью подножие и кору дуба. Высоко на верхних ветвях скалились два человеческих черепа, отполированные дождями и ветром; видать, не только петухов приносили здесь в жертву. Говорили, что этот дуб почитали колдуны-фенны, саами-лопь, те, кто жил здесь еще до весян и «ведающих слово». Прячась за кустами, Кассий хорошо видел, как Светозар - так звали этого молодого парня, а сокращенно Зарко, подошел к дубу и, поклонившись на все четыре стороны, опустился на колени. - Дуб-батюшка, - негромко промолвил отрок, но прячущемуся в кустах Кассию было хорошо слышно. - От многих ты принимаешь требы, прими и мою. Зарко что-то вытащил из-за пазухи - кажется, кусок хлеба - и положил к корням: - Пусть будет хорошо сестрице моей, Невде, и всем нашим, пусть не будет в страду проливных дождей, пусть не хмурятся, не плачут небесные девы, пусть Морена не нашлет засуху, пусть будет удачной охота, пусть… Кассий, не удержавшись, зевнул. И ради чего стоило тащиться через кусты и колючки за этим Светозаром-Зарко? Подумаешь, молится своему дубу. Да кто только ему не молится… Вообще-то, и самому бы помолиться не помешало, так, на всякий случай. Дуб - дерево, особо любимое богами, тем более опаленное небесным огнем. Кто знает, кто метнул в него молнию, быть может, громовержец Юпитер? Да если кто и из местных грозных божеств - их тоже обижать нельзя, лучше уж со всеми жить в мире. Молодой римлянин оглянулся - интересно, кого он хотел здесь, в кустах, увидеть? - повозился, доставая из кошеля на запястье (так носили все легионеры) серебряный блестящий сестерций. На такую монету в Риме можно двадцать куриных яиц купить, а уж где-нибудь в Германиях и того больше. Двух куриц - хороших, упитанных - тоже купить можно, а в Германиях… Кассий задумался, смешно наморщив нос. В Германиях - ни в Нижней, ни в Верхней - ему как-то не доводилось покупать куриц. Интересно. Сколько бы взял на сестерций? Три? Четыре? А может быть, и пять? Ну, пускай будет - три. Пусть местные боги знают: один сестерций это все равно что три курицы. Нате вам, возьмите, да не… Кассий уж совсем было собрался швырнуть серебряник поближе к дубу, но почти сразу раздумал и аккуратненько положил под кустом. Зарко, конечно, земледелец, не охотник, но кто его знает? Вдруг да почувствует что? Интересно, долго он еще тут будет? Легионер прислушался. - Этот Каллисфен учит нас римской речи и буквам. Ближе к Нево-озеру строятся большие челны, римляне называют их «навис онерария», говорят, осенью поплывут в чужедальние земли, откуда они, эти римляне, и явились. Поплывут не пустые - с житом, мехом и рабами. Жита в Озерном граде мало, об этом все знают, мало и работных людей, зато много воинов. Охраняется град хорошо - каждый день сменяется стража и на стенах, и у ворот, и на воротных башнях… - На воротных башнях? - изумленно прошептал Кассий. - Ничего себе, молитва! Да этот Зарко - самый настоящий соглядатай. Нет, не зря легат приказал тайно за ним проследить. Подробно доложив дубу обо всем случившемся в Нордике за день, Светозар поднялся на ноги и, стряхнув с коленей налипшую землю, снова поклонился на четыре стороны, после чего, оглянувшись, неспешно пошел обратно по узкой, петлявшей меж кустами тропе. Молодой легионер решил сейчас за ним не идти, а, наоборот, затаился. Уж явно не дубу и не богам докладывал с такими подробностями соглядатай, наверняка кто-то его здесь очень внимательно слушал - прав, прав оказался легат! Так, может быть, неведомый связник сейчас чем-нибудь выдаст себя? Затрещат кусты, хрустнет под ногой хворостинка… Кассий усмехнулся: ну да, хрустнет, как же! Это Зарко пастух и земледелец, особо не таящийся от других, - нет в нем охотничьего умения незаметно подобраться к добыче, терпеливо выслеживать дичь, ходить осторожно, неслышно, так, как, к примеру, ходит Луминий Гавстальд или Вялиш-весянин. Вот те - охотники! Так ведь и местные варвары не дураки, наверняка послали к дубу охотника, а то и не одного. Попробуй-ка выследи! Как бы тут самого… Просвистело что-то - и резкой болью сдавило шею. Кассий захрипел, пытаясь разорвать тугую петлю… Тщетно - сознание покинуло его, и в глазах померкло тусклое вечернее солнце. - Ты его не убил, Калибор? - Кряжистый, сильный, словно медведь, человечище с пегой окладистой бородой, одетый в узкие шерстяные штаны и постолы из лосиной кожи, неслышно нырнул в кустарник. Второй - молодой, мускулистый, ловкий - обернулся с ухмылкой: - Не, дядько Яромир, не убил. Придушил только. Сейчас свяжу и… А может, лучше здесь и потолковать? Потом его можно и в требу пустить - ишь, - Калибор наклонился, потрогав пальцами тунику пленника, - воин знатный. - В требу, говоришь? - Яромир выпрямился, осторожно отводя руками ветки. Посмотрел на дуб, пошептал чего-то, понюхал, раздувая ноздри, воздух, подумав, покачал головой. - Нет, друже Калибор. Слишком уж близко вражье гнездо, да и не одно. Этот, из Птиц, наверное, уже далеко ушел? - Наверное… Славно мы наткнулись на этого, а, дядько? Я же говорил - что-то блестит в кустах. Ух, и меч у него… - Калибор попробовал пальцем вытащенный из ножен пленника гладиус. - Острый. Только вот уж больно короткий. - Короткий… - с усмешкой передразнил Яромир. - Такими мечами собаки-римляне завоевали полмира. - Полмира? - Молодой воин с сомнением осмотрел пленного. - А по виду не скажешь. - Ладно, хватит болтать. - Яромир снова потянул ноздрями воздух. - Уходим. Этого - с собой, к челноку. В дальнем ельнике поговорим с ним. Там и принесем требу. Кивнув, Калибор сноровисто взвалил на плечо связанную жертву, но, со страхом покосившись на дуб, застыл вдруг: - Негоже так уходить, дядька Яромир. Обидится. - Знаю, что негоже, - согласно кивнул старший. - Ты иди, иди… А я тут помолюсь, за нас обоих… Проводив взглядом напарника, медвежеподобный Яромир осторожно выбрался к дубу, поклонился, немного постоял, шевеля губами, а затем, оторвав от пояса круглую бронзовую пластинку, почтительно положил ее к подножию дерева-великана: - Не злись, батюшка-дуб, дело у нас такое… Свернув к лупанарию, Юний чуть задержался, раздумывая, зайти ли? Вообще-то, хозяин заведения старый прощелыга Велизий Клык честно платил налоги, но… Но именно здесь можно было кое-что разузнать о пассиях гастатуса постериора весельчака Аврелия Фаста. Наверное, они для него больше чем просто веселые девки - не будешь же дарить отрез дорогущей ткани первой попавшейся гетере? Хотя с Аврелия станется - широкая душа. А может, просто-напросто его и спросить? Но какой смысл? Если шпионит кто-то из его девчонок, это еще не значит, что сам гастатус постериор в курсе. Хотя, может, и знает, и даже более того… Но тогда уж точно ни к чему вести с ним подобные разговоры. А вот с его пассиями как раз и можно познакомиться поближе, и даже - нужно… Только при этом - тщательно скрыть истинный интерес. - Вот что, ребята, - легат обернулся к телохранителям, - на сегодня свободны. - Нет, господин, - вытянувшись, твердо отозвался Марий. - Ты доверил нам свою охрану, позволь уж самим решать, как ее лучше осуществлять. - Вот как? - Рысь вскинул глаза - Марий и все остальные воины спокойно выдержали его разгневанный взгляд. - Мы расположимся невдалеке от лупанария, - с той же твердостью в голосе пояснил Марий. - Господин, ты ведь будешь возвращаться домой ночью, а хоть они здесь и светлые, все может случиться. В Нордике всякого люду хватает. - Ладно, - махнув рукой, Юний сдался. В конце концов, чего привязываться к собственным телохранителям, которые, кстати, вполне даже правы. - Делайте как велит вам долг. Рысь давно - еще со времен гладиаторских школ - привык к человеческой подлости и частенько ловил себя на недоверии и подозрительности ко всем, кроме самых близких людей. Хотя вот, казалось бы, телохранители, если уж им не доверять… Юний и доверял - тело, но только не мысли. И Марий, и его напарники были преданные, простые, не обремененные лишней премудростью парни. Ну, зашел господин легат в лупанарий, и правильно сделал! Давно пора развлечься, кому заказано? Госпожа Вента пока всего лишь его любовница, так почему бы не развлечься с веселыми девушками из вполне пристойного заведения старого Велизия Клыка? Да и будь Вента законной супругой, вряд ли она бы возражала: это вот в империи христиане (про которых говорят, что они страшные люди) осуждают забавы любви, но что телохранителям до христиан? Пошел господин развлечься - его дело. Только уважать больше будут.Вергилий
В заведение Юний вошел с черного хода, ловко перемахнув ограду и по стеночке пробравшись мимо огромного, посаженного на длинную цепь пса, зашедшегося злобным яростным лаем. На шум от летней кухни выбежали рабы - узнав легата, поклонились. - Зовите хозяина, - укрывшись в тени деревьев, приказал Рысь. Велизий Клык возник тут же, безо всякого зова. Коренастый, с выбитыми передними зубами - лишь один, желтый, торчал, словно клык, от того и прозвище, - Велизий был одет в неприметную - серенькую, с узеньким простым пояском, тунику, такое впечатление, что вовсе и не крашенную даже, а просто от грязи серую. Однако на толстых пальцах поблескивали золотые перстни, да и серебряная цепь на шее была достаточно тяжела. Смуглая, вытянутая книзу редькой физиономия хозяина лупанария, казавшаяся еще более длинной от узенькой черной бородки, выражала сейчас радушие и почтение. - О, наконец-то Венера смилостивилась надо мной, недостойным, - с поклоном произнес Велизий. - Клянусь Юпитером и Юноной, рад, рад видеть такого гостя! Давненько не захаживал, господин ле… - Тсс! - Юний приложил палец к губам, обернулся. - Не стоит говорить столь громко. - Понял тебя, мой господин, - угодливо изогнулся Клык. - Не угодно ли пройти в покои? А вы… - Он сурово посмотрел на рабов. - Что уставились? Живо за работу! Вслед за гостеприимным хозяином Рысь прошел в дом. Добротное здание на каменной кладке было выстроено в два этажа, да еще и вовсю кипела работа по возведению третьего - видно, заведение расширялось. Оно и понятно: хотя в Нордике имелась и еще парочка-другая подобных же, все они не шли ни в какое сравнение с лупанарием Велизия Клыка, услугами которого не брезговала пользоваться вся городская верхушка. Обитые мягкой бархатной тканью стены, бронзовые светильники на длинных узорчатых ножках, великолепная кухня - Велизий и сам был неплохим поваром, да и нанимал под стать себе - ну и, конечно, девушки, пожалуй, были самыми красивыми в городе. Опустившись на ложе в небольшом, задрапированном синими портьерами помещении, Юний устало вытянул ноги и задумчиво посмотрел на Велизия. - Сейчас велю подавать на стол, - с поклоном промолвил тот. - Есть фалернское вино, то самое, что привезли на «Борее». Без дураков, настоящий фалерн, умм! - Угу, - с усмешкой кивнул Рысь. - Настоящий… Только произведенный в Галлии. Впрочем, давай, привередничать не буду… Надеюсь, твои девушки скрасят мой пир? Или у тебя совсем нет красавиц? - О, - хозяин лупанария с нешуточной обидой покачал головой, - да разве ж мои… - Ладно, ладно, не обижайся, - тут же прервал его гость. - Пусть потанцуют… по очереди. Три, самых красивых… Впрочем, - Юний ненадолго задумался. - Не три, нет. Четыре. Боюсь обидеть, даже не спрашиваю, найдутся ли у тебя четыре красавицы, такие, что невозможно оторвать глаз. - Конечно же найдутся, мой господин! Они не просто красивы, они еще и поют, и танцуют, и играют на цитрах, и, вне всякого сомнения, чрезвычайно любезны в искусстве любви. А какие умницы! Могут поговорить и о музыке, и о театре, и о… - Можно подумать, у тебя тут не лупанарий, а философская школа! Велизий молча поклонился. - Да, - вспомнил Рысь, словно бы между прочим. - Пусть наденут свои лучшие наряды, да не какую-нибудь там дешевку. Ты и сам знаешь - я люблю, чтоб во всем было красиво. - Мои девушки - не оборванки, - покачал головой хозяин. - У них вполне достаточно денег, тем более здесь их почти совсем не на что тратить… Ну, я имею в виду разные заколки, фибулы, гребешки, золотую пудру. Год-два, и мои красавицы накопят достаточно средств, чтобы уехать отсюда и жить в свое удовольствие где-нибудь в тех же Германиях или Трех Галлиях. Три Галлии. Галлия Лугдуна, Галлия Нарбона, Белгика… Юний вздохнул. Когда-то и его самого знали во всех амфитеатрах Рима и его окрестностей, как великого гладиатора Рысь из Трех Галлий.
За стеной, в коридоре, тихонько забил бубен. Рокот приближался, и вот уже, отдернув закрывавшую дверной проем портьеру, в помещение, где удобно расположился гость, вышли, вплыли - одна за другой - четыре юные красавицы. Три - в туниках и невесомых паволоках из прозрачной киосской ткани, сиреневой, в золотую полоску, ничуть не скрывающей все прелести дев. Четвертая же - худенькая златовласка с большими сверкающими глазами - была одета куда скромнее, в палевую короткую тунику, едва доходившую до середины бедер, подпоясанную узеньким пояском из простой, ничем не украшенной кожи. Эта вот златовласка как раз и стучала в бубен и, войдя, сразу же уселась в углу. Остальные три грации - впрочем, довольно-таки полные, можно даже сказать, в теле - принялись танцевать, изгибаясь и вытягивая к потолку украшенные массивными браслетами руки. Надо сказать, все три были довольно красивы, и даже слишком. Чувственные напомаженные губы, брови, тщательно подведенные сурьмой, покрытые румянами щеки производили какое-то двойственное впечатление: с одной стороны, в данной ситуации все это приходилось явно к месту, а с другой - подспудно хотелось чего-нибудь поскромнее, уж слишком все было напоказ, откровенно. Хотя…
Рысь усмехнулся, вспомнив Аврелия Фаста. Курносый весельчак, выбившийся из самых низов римского плебса, пьяница, сибарит и рубака. Именно такие девушки и должны быть в его вкусе. Еще бы - уж есть что потрогать, помять… Ну, конечно же - эти три и есть искомые пассии гастатуса постериора: Валерия, Регина и… как ее? Фласка. Все три похожи, и не только по фигуре, но даже и на лицо, если хорошо присмотреться. Та, что стучала в бубен, просто терялась на столь могучем фоне. А играла она хорошо, бойко. Танцующие гетеры подпрыгивали, хлопали себя по бокам, притоптывали по ковру с лихим присвистом. Самая что ни на есть простонародная пляска. Можно себе представить, в каком восторге пребывал от всего этого Аврелий Фаст. Стоп! А похоже, эти девчонки не так уж и умны. Подлаживаются под плебейские вкусы Аврелия, совершенно не учитывая, что у других гостей могут быть запросы прямо противоположные. Хотя Нордика по своей сути почти что военный лагерь, а вкусы большинства легионеров такие же, как и их обожаемого центуриона. Так что отнюдь не глупы девки… впрочем, и не умны, скорее - просто хитры. А хитрость ведь еще не ум… Так… Юний наморщил лоб. Теперь бы их расспросить кое о чем, и желательно по одной. Исподволь, ненавязчиво и хотелось бы побыстрее. Встав с ложа, Юний громко хлопнул в ладоши. - О, девы, - улыбаясь, произнес он. - Вы прекрасно танцуете, все три, но я хотел бы, чтобы вы… э… посетили меня по очереди, а не все сразу. - Как прикажешь, господин. - Гетеры поклонились и вышли, прихватив с собой несколько увлекшуюся сопровождением музыкантшу. Уже и танец закончился, а она все лупила ладонями по натянутой коже бубна, видно, задумалась о чем-то своем. - Эй, Ариста! - обернувшись, крикнула ей одна из дев. - Все! Хватит, проваливай. Подхватив бубен, девчонка испуганно осмотрелась и опрометью бросилась к двери. - Пятки не потеряй! - не выдержав, расхохотался легат. - Ну? Кто первый? - Я, господин, - поклонившись, возникла у двери одна из танцовщиц и, сверкнув глазами, подбежала к ложу. - Я очень искусна в любви, господин ле… ой… Сообразив, что сболтнула что-то не то, девчонка шустро прикусила язык. - Хорошо, что вы все меня знаете, - усмехнулся Юний. - Не все, господин, думаю, только одна я… - Что и понятно - Нордика вовсе не Рим, - не слушая ее, продолжал гость. - И даже не Вангионы. - Ты бывал в Вангионах, мой господин? - живо встрепенулась гетера. Рысь спрятал улыбку. Неизвестно, как другие, но эта девчонка наверняка из германских провинций. Германский выговор ни с чем не спутаешь, особенно у тех, кто из деревень, - в любой фразе ударение ставят на последнее слово, так что и не поймешь, то ли утверждают чего, то ли сомневаются, то ли спрашивают. К месту, к месту Юний ввернул про Вангионы - не самый большой верхнегерманский городишко. Сам-то он там так и не побывал, не довелось как-то, да и девчонка вовсе не обязательно оттуда, но… Но вот, глядишь, и завяжется ниточка для доброй беседы, глядишь, и оттает немного гетера, отойдет, хотя бы на немного, от навязанного поведения - «продажная дева - клиент». Уж Аврелий Фаст их, верно, не за вещи держит, за людей - уж в этом-то ему не откажешь. За то и любят его все… ну, почти все. - Где только я не бывал. - Рысь улыбнулся, показывая на место рядом с собой. - Все Германии изъездил. - Вот славно. - Девушка улыбнулась, не как гетера, а чисто по-человечески, живо и вполне искренне. И сразу стало видно, что никакая она не толстая, просто туника в три слоя, видимо, чтобы показать богатство. Да и лицо очень даже ничего, вполне приятное, копна светлых волос, милый, чуть курносый носик, глаза большие, блестящие, вот цвет - в полутьме и не разглядишь, кажется, светло-серые или голубые. Юний положил руку девушке на плечо: - Тебя как зовут? - Фласка… Я вот из Вангион, там родилась. - Славный город… Налей-ка нам вина, Фласка. Юний покачал головой - гляди-ка, угадал. Однако эта гетера прекрасно знает, кто он такой. Хорошо это или плохо? А смотря как себя с ней сейчас повести. Можно оскорблять и чваниться, можно - просто холодно, без эмоций, использовать, как используют вещь, а можно… Можно и по-другому, отнестись со вниманием, не хуже, чем к иным из благородных девиц. Не выгорит ничего с дознанием, так хоть слухи о господине легате пойдут вполне благоприятные. А гетера уже смотрела на него с немым призывом, хлебнув вина, поставила бокал на пол, прижалась щекой к щеке, тяжело дыша. Рысь понял - если он в этот момент начнет свои расспросы, никакого толку не будет, лишь оттолкнет девушку. А, честно говоря, не очень-то и хотелось отталкивать, наоборот. Легат прижал гетеру к себе, поцеловал прямо в жаркие, призывно открытые губы. Легкая туника сползла с левого плеча девушки, обнажив большую крепкую грудь. Юний улыбнулся, руки его заскользили по девичьим бедрам все выше и выше, покуда туника не задралась почти до самой груди… - Ах, господин, как с тобой славно! - чуть позже призналась Фласка, разметавшись по ложу. - Мне тоже. - Рысь ласково погладил ее по животу. - Видно сразу - ты красивая и добрая девушка. - О, редко кто говорит нам подобные слова! Все больше так, по-быстрому, да еще норовят и не заплатить. - Не заплатить? - удивился Юний. - Неужто и в лупанарии Велизия Клыка такое бывает? Ведь всякая шелупень сюда не ходит! - Бывает, - Фласка неожиданно тяжко вздохнула, - и еще не такое бывает. Рысь поцеловал девушку и как бы невзначай поинтересовался насчет «чрезвычайно красивой и, видимо, не очень-то дешевой» туники. Неужели Велизий Клык такими снабжает? - Ага, как же! - тут же расхохоталась гетера. - Дождешься от него… Нет, вообще-то, Велизий человек неплохой, но тут не его заслуга. Так, подарил… один человек. Видно было, что Фласку так и распирало от гордости - так и хотелось похвастаться. Еще бы, не каждой публичной девке дарят такие дорогие подарки! - Видать, человек этот приятен и щедр… - Да уж это точно! - Кажется, я его знаю… - Юний пощекотал девчонке пупок. Та игриво засмеялась. - О, мой господин… - Гастатус постериор Аврелий Фаст, так ведь его зовут? - Ой, господин, я совсем не разбираюсь в воинских званиях. Фласка покачала головой, однако по глазам было видно - Рысь снова попал в точку. - Ну да, ну да, - покивал он. - Кому еще здесь делать такие дорогие подарки? Неужто Лумицию Алтусу? - Это еще кто такой? - с искренним недоумением переспросила гетера. - Высокий такой, худой… на сушеную рыбу похож. - Не, такие сюда не захаживают… - Так что же, Аврелий вам всем трем подарил такие обновы? - Ну… Ведь мы же подруги! Ой! - Фласка прикусила язык, но было уже поздно - проговорилась. Однако… Юний про себя удивился. Что такое? Пилус приор Лумиций Алтус не ходит в лупанарий! А он ведь не женат, и не был… или вдовец. Что ж, видать, его слова о высокой нравственности никак не расходятся с делом. Ну, надо же! Значит, все его красивые слова, весь педантизм и придирчивость вовсе не поза - а истинный образ жизни. За это можно уважать. Правда, Лумиций может посещать и другие веселые заведения, попроще… Не-ет, пожалуй, нет. Станет он там позориться, как же. - Аврелий Фаст - очень веселый и приятный человек, - похвалил Рысь. - Хороший друг и прекрасный вояка. - Да уж, - согласно кивнула Фласка. - Побольше бы таких… А то шляются одни козлы, типа вот эдила… Ой! - Ничего-ничего, - благодушно отмахнулся легат. - Знаю я за эдилом много грешков - одним больше, одним меньше, так что рассказывай. Да не бойся, не выдам тебя. - А что тут рассказывать? - Девчонка повела плечом. - Козел - он и есть козел. Приходит, берет, кого хочет - и ни за что не платит. Совсем другое дело - Аврелий! - А что, Аврелий здесь многим дорогие подарки делает? - Да нет, не многим, - гетера горделиво усмехнулась, - киосскую ткань только мне и подругам моим подарил, Валерии и Регине. Да такие туники во всем городе только у самых знатных матрон, а больше ни у кого нет! О, с какой неподдельной гордостью и осознанием собственной значимости была произнесена эта фраза! Поистине, она более пристала бы какой-нибудь Елене Троянской, а отнюдь не гетере. - Так-так и ни у кого? - прищурился Рысь. - Да ни у кого! Аврелий сам перечислял, у кого есть, - Фласка ненадолго задумалась, припоминая. - Ну, во-первых, у супруги этого козла эдила, уж как же без нее! Во-вторых, у тетки Гармильды, не знаю, чьей именно супруги - какого-то важного военачальника. Аврелий говорил, да я не запомнила. - Ну, дальше, дальше! - подначил легат. - Сейчас, - девчонка закусила губу, - значит, еще я совсем недавно видала такую тунику на одной красивой матроне, говорят, она жена дуумвира. - Знаю такую, - кивнул Рысь. - И второй дуумвир не оставил без подарка супругу… Вот, пожалуй, и все! Юний вздохнул. Все это он и так знал. А хотелось подробностей. - Что же, он вашей музыкантше ткани не подарил? - Кому?! - Фласка вскочила, словно ее, подобно Клеопатре, только что ужалил аспид. - Этой тощей змее?! - Э, как ты ее! - А того заслуживает, тля! - Гетера раззадорилась не на шутку. А Юний лишь улыбался, слушал да мотал себе на ус. Оказывается, как только Аврелий Фаст сделал столь шикарный подарок трем своим пассиям, все остальные девушки лупанария, а в первую очередь - Ариста (так звали «тощую змею»), тут же изошли самой лютой завистью. Известно, женщины… А Ариста, как наиболее деятельная, даже не поленилась, прихватив скопленные за тяжкие труды деньги, сбегала на «Борей» - именно оттуда и ушла дефицитная ткань, даже не добравшись до купеческих лавок. И ведь купила бы - после посещения судна Аврелием отрез еще оставался, как раз на тунику… да вот перед самым носом перехватил кто-то. Рысь насторожился: - А кто, не знаете? - Да ну, какая нам разница? Купили и купили, главное, чтобы этой злючке Аристе не досталось. Так… Юний задумался. Выходит, люди Илмара и Венты вызнали на корабле далеко не все! И туника с характерным рисунком, кроме матрон и Аврелиевых пассий, имеется у кого-то еще! У кого? А не знает ли о том Ариста? - Змея-то? - Фласка презрительно хмыкнула. - Может, и знает. Да что ей в том? Ходит теперь, завидует. Да так ей и надо, мой господин. Дурная, нехорошая девка… О мой господин… Девушка вновь изогнулась, словно пантера, узревшая добычу, однако легат аккуратненько отстранил ее рукой. Сказал ласково, чтоб не обидеть: - Ты очень хорошая девушка. Фласка. Но у тебя ведь остались подруги… Поверь, я скоро снова вас всех навещу. А это… - дотянувшись до кошеля, он достал оттуда звонкий серебряный денарий. - Это лично тебе. - Ой, господин… Почаще бы ты приходил. Выпроводив Фласку, Рысь прикинул, о чем расспросить ее подруг. Впрочем, те поведали ему еще меньше - видать, не очень-то отличались наблюдательностью и болтливостью. Причем обе взахлеб ругали Аристу, стоило лишь ее упомянуть. Надо сказать, легат был заинтригован. Ариста явилась последней. Проскользнула неслышно - и в самом деле, змея! - поклонилась в пояс: - Рада буду услужить тебе, господин. Выпрямилась и - через голову - резко сняла тунику, бросив ее в дальний угол. Голая, стала на колени, чуть не доходя до ложа, погладила небольшую, но упругую грудь с коричневыми торчащими сосками и, с вызовом взглянув на Юния, улыбнулась: - Три женщины уже терзали тебя сегодня, мой господин. Но я лучше их. Ты увидишь… Медленно перебравшись на ложе, она обхватила тело гостя руками, лаская кожу кончиком языка, затем, чуть подвинувшись, изогнулась, обвила ногами вытянутую левую руку легата, задергалась, сжимая ноги все крепче и крепче, тяжело задышав, укусила поцелуем в ухо… Гладкое смуглое тело златовласой красавицы покрылось мелкими капельками пота, глаза горели огнем… Густые волосы упали на лицо Юния, острые соски уперлись в грудь. Да, Рысь был несколько утомлен предыдущими тремя… но эта… Рысь взял ее, словно дикий зверь, схватил руками за талию, перевернул, растянул на ложе… - О, господин… - закрыв глаза, застонала девушка. - О, господин, о… - Красивая одежка у твоих подруг, - после короткого отдыха наконец смог произнести Юний. Юное лицо тяжело дышащей красавицы исказила злая гримаса. - Они мне не подруги. Твари! Отбивают лучших… - На! - Легат щедро бросил гетере денарий. - На что копишь? Ну, если, конечно, не тайна. Ариста улыбнулась: - Да не тайна. Хочу иметь свой дом и жить свободно, так, как хочу… И главное - с кем хочу. Девчонка дерзко взглянула на легата, и тот улыбнулся: - Молодец. Славная и достойная цель. Ты германка? - Не совсем. Отец был римлянин. - Вижу, говоришь чисто. - Я еще и петь умею, и… - Что, на «Борее» не хватило для тебя красивой киосской ткани? - А, - Ариста с видимым раздражением махнула рукою. - Да, не скрою, хотела купить. У нас ведь как? Чем красивее одежка, тем больше шансов на достойных гостей… Ты не смотри, что я сейчас хожу почти что в рубище, это назло тем трем толстухам! Пусть знают, не в одежке дело - в умении! Рысь в ответ лишь развел руками: - Кто бы спорил! А кто, кстати, тебя тогда опередил? Неужели кто-то из трех подруг? - Ну уж нет! - Ариста тряхнула кудрями. - Хватит им и так. Приказчик эдила, так сказал купец, да я и сама его видала, не купца, приказчика. Поспешал куда-то со свертком. Как видно, супруга господина эдила решила забрать остатки. У матрон ведь тоже ревность - как и у нас. - Угу, - поджав губы, кивнул легат. Выходит, все ж таки никого лишнего не было. Круг подозреваемых тот же - жены дуумвиров, жена Гнея Хирольда и три пассии. А вот насчет этих последних… - Нет, в тот день никуда не ходили, точно, - наморщив лоб, сообщила Ариста. - Пришел их дружок, Аврелий, - три дня гуляли. - Точно? - Клянусь Венерой и Тюром! - Ну, что ж… Юний медленно поднялся с ложа, нагнулся, протянув руку к тунике… - Господин… Ласковые руки обвили тело. - Ты разве уже уходишь?
Матрон проверяли через домашних рабов, благо те хорошо помнили, отлучались ли их хозяйки по ночам. Не отлучались - так и доложил Илмар Два Меча, послав своих людей по адресам покупателей киосской ткани. Ни одна… Впрочем, все же оставались сомнения в отношении Гнеи Хламидии - супруги дуумвира Лициния Флора. Как удалось выяснить, Хламидия всегда ложилась спать рано, но рано и поднималась, раньше всех слуг, еще до восхода солнца. Точно так же рано поднимался один только Варникий, старый слуга Хламидии с самых давних пор, когда матрона еще не была женой дуумвира Лициния Флора. Вдвоем они куда-то уходят и возвращаются в дом с первыми солнечными лучами. - Утром, еще до восхода? - быстро переспросил легат. - Что ж, этот период времени вполне подходит. Что слуга, ну тот, старый? С ним говорили? Илмар Два Меча покачал головой: - Он замкнут и нелюдим, к тому же весьма предан своей госпоже. - Так вот на этом и сыграть! - взорвался Юний. - Мне что, всех вас учить? - Дело все в том, что пока некому играть, - усмехнулся германец. - Мои люди еще не достаточно опытны - могут спугнуть. Вдруг старик что-то заподозрит и доложит хозяйке? - А муж? Лициний Флор,волей цезаря и граждан дуумвир Нордики? Он-то, надеюсь, знает, куда это смывается по утрам его дражайшая половина? Опросить! Впрочем, нет… - Юний задумался. - Пожалуй, не стоит поручать это твоим людям. Еще и в самом деле напортят. - Кстати, о муже. Лициний Флор спит в отдельной спальне, его супруга лишь изредка навещает его. - Вот как? И как же он терпит? - А он и не терпит, - Илмар усмехнулся. - В доме имеются две молодые хорошенькие наложницы. - Угу, - покивал Юний. - Вот, значит, как… - Может быть, подождем, когда вернется Табиний, и… - Нет, - тут же возразил префекту легат. - Только одним богам известно, когда Табиний вернется. Да и вернется ли? Префект лишь уныло качнул головой: - Придется действовать самим. Я поговорю с Лицинием… Ну а кого-нибудь из твоих людей все ж таки придется приставить следить за его домом. Юний потянулся. Они с Илмаром возлежали на обеденных ложах в просторном доме легата. На столике перед ложами стояли серебряные блюда, наполненные черной и красной смородиной и повидлом из корней лопуха, рядом на специальной подставке возвышался объемистый кувшин из обожженной глины, полный недавно сваренного пива. Пенный напиток плескался и в двух кубках, кои собеседники не выпускали из рук. В узенькое оконце задувал легкий ветер, пахло соленой рыбой, сеном и клевером. Рысь отпил из кубка и вытер рукавом пену. Хламидия и ее слуга… Да, это загадка. Впрочем, скорее всего, быстро разрешимая. Все-таки придется послать людей Илмара, пусть даже пока и не очень опытных. Опытных ждать некогда. Опытные когда еще придут? Вошел слуга, опустив на стол поднос с жаренной на вертеле рыбой, доложил: - К вам госпожа Вента. Юний оживился, кивнул. Улыбнулся и Илмар. Как всегда, Вента выглядела прекрасно. Высокая, с тонким, затянутым золоченым поясом станом, густые пепельно-серебристые волосы разбросаны по плечам - девушка не признавала изысканных и сложных причесок. Нижняя, голубая с серебристой каймою туника, доходившая едва до бедер, плотно облегала тело, верхний, распашной, внакидку, плащ из легкого желтого шелка оставлял обнаженными стройные загорелые ноги, обутые в высокие мужские кальцеи. На поясе висел короткий гладиус в синих сафьяновых ножнах, висел отнюдь не для красоты - и Илмар Два Меча, и сам Юний хорошо знали, как ловко Вента с ним обращается. - Сидите? - Она обдала друзей насмешливым взглядом синих глаз. Скинув плащ, улеглась на свободное ложе, ничуть не стесняясь, вытянула ноги. - Сидим, - широко улыбнулся Рысь. - Думаем. - Вот и я думаю, - чуть повернув голову, Вента подмигнула почему-то одному Илмару. - Не завести ли мне пару-тройку красивых юных рабов? Что смотрите? Скажете - негде взять? А вот и ошибетесь! Гней Хирольд обещал мне их не далее как вчерашним вечером… Когда ты, милый, - девушка холодно посмотрела на Юния, - развлекался в лупанарии старого пройдохи Велизия. - И не развлекался вовсе, а занимался важным делом, - попытался оправдаться легат. Безуспешно - синие глаза Венты сверкали, словно две льдинки, и от взгляда этого Юний чуть было не подавился пивом. Спрашивается, чего он такого сделал-то? Ну, сходил в лупанарий, эко дело! - Ты что-то сказала про Гнея Хирольда? - тихо осведомился Илмар. Вента шутливо скривилась: - Да, господин префект, сказала. Поясняю для всех: вчера вечером Гней Хирольд пригласил меня на обед… - Ах, вот оно что, - вскинулся Юний. - Пригласил и долго развлекал всякими россказнями, пока его супруга, зевая, не ушла спать… - И что после этого? - Рысь с силою сжал бокал. - Ага, - скривила губы Вента. - Нашел, что спросить! Я ведь не спрашиваю, что ты делал вчера в лупанарии? Догадалась как-то… Догадайся и ты… После этих слов Юний ощутил вдруг щемящую пустоту, хлынувшую, казалось, в самую душу. Словно холодные стальные обручи сдавили грудь, да так, что стало трудно дышать, и не верилось, что эта красивая - самая красивая в Нордик е молодая девушка, такая близкая и родная, может говорить столь резкие слова. - В общем, - Вента холодно обвела взглядом обоих приятелей, - я притворилась слегка пьяной. Стала смеяться невпопад, что-то напевать, читать пошлые стихи, даже позволила себя обнять этому грузному нахалу… Ну и лапы у него, - девушка передернула плечами, - липкие, словно мед… Юний прищурил глаза. - Не щурься, - усмехнулась Вента. - Хирольд не в моем вкусе. Хотя… признаюсь, я едва выдержала натиск. Но своего добилась - получила признание о том, что пара когорт легиона скоро отправится на юг - в свободную охоту. - Это с чего бы им отправляться? - хмыкнул Рысь. - Кто им отдаст такой приказ? По крайней мере, я еще легат! - Хирольд умен, - задумчиво протянул Илмар. - И наверняка что-то придумал. - Да, придумал… - тут же подтвердила Вента. - Обмолвился парой фраз… Завтра, ну, может, послезавтра, в общем, в ближайшие дни на город нападут варвары. Нападут так себе, не всерьез, пострадают лишь те, кто имеет земельные участки за городом, пристань, ну, нескольких человек убьют или ранят на стенах. Варвары быстро уйдут. И тут-то Хирольд призовет горожан… нет, не к мщению - к превентивной защите! - Ловко, - префект хмуро кивнул. - Помнишь, Юний, так же мы хотели поступить с тем поселком… Купавой, кажется. Правда, в несколько других целях. А, чего вспоминать, все равно пришлось действовать по-другому. Впрочем, план был неплох. И Хирольд, вне всякого сомнения, употребит его в своих целях. Рабы - вот что ему нужно! Ну и укрепить свою власть - не без этого. Этот упрямый сигамбр - опасный соперник. - Я знаю, - отозвался Юний и посмотрел на Венту. - Что же, получается, это его жена следила за нами в саду? - Не смеши мои сандалии! - отмахнулась девушка. - Эта глухая курица Гармильда не сможет проследить даже за собственным мужем. Кстати, о туниках из киосской ткани уже судачит весь город. - Что?! - Рысь вскочил с ложа. - Заходила на рынок… Так, говорят, сам господин легат хотел прикупить отрез киосса в подарок своей любовнице - сиречь, наверное, мне, хотя кто знает? - да не успел, проворонил, и оттого злится. - Так-так… - Легат медленно опустился на ложе. Которая же из четырех? Валерия, Регина, Фласка? Или Ариста? Хотя какая разница? Враг - если он умен - догадается о поисках, ну а если глуп… Впрочем, глупые враги - слишком уж большая роскошь, вряд ли ее предоставят боги. - Ну, я пошла, - поставив кубок на стол, нарочито громко произнесла Вента. Поднялся и Илмар. - Я провожу… - дернулся к девушке Рысь. - Нет! - сурово возразила та. - Я - свободная Женщина, и позволь мне распоряжаться моими делами самой. Быстрым, почти мужским, шагом Вента выбежала на ступеньки портика. Узнав хозяйку, призывно заржал привязанный во дворе конь. Илмар Два Меча обернулся на пороге, смущенно вздохнул и, ничего не сказав, удалился. За стенами Нордики, отражаясь в серебряной глади великого озера, медленно садилось кроваво-красное солнце. Черно-красные тени пролегли по прибрежным кустам, отразились в озерной ряби, скользнули к реке, окрашивая излучину в оранжевый цвет заката.
Вольноотпущенник Квинтилий Аллард, помощник эдила, а вернее, его приказчик по разного рода полузаконным торговым делам, посмотрел на небо и недовольно поморщился - успеть бы вернуться до темноты. Впрочем, у восточных ворот сегодня вполне лояльная стража, старые, давно прикормленные знакомцы, ну а малочисленных внутригородских стражников вообще не стоило принимать в расчет - могущественного Квинтилия (третью руку эдила) все они хорошо знали в лицо. Конечно, стоило поторопиться и вернуться пораньше - благо ночи здесь светлые, - иначе придется объясняться с эдилом. Что ж, объяснимся, дело привычное… Квинтилий Аллард уже давно работал не только на эдила, а вел под шумок и свои разные дела с верным партнером, который пока ни разу не обманул, что, конечно же, ничуть не говорило о его благородстве. Невыгодно было обманывать - вот и не ловчил, и Квинтилий поступал так же, по крайней мере пока. Вот и сегодня… Ну и местечко тот выбрал. Старый, опаленный молнией дуб, наверняка находящийся под покровительством суровых местных богов. Квинтилий поспешно сунул руку за пазуху, вытащил сестерций… подкинул на руке… Ветви дуба качнулись, затрещали. Приказчик испуганно убрал мелкую серебряху, достал монету побольше - денарий. Поклонился дубу, положил монету к корням - там уже что-то лежало, но было не разглядеть - темнело. Квинтилий осмотрелся, пригладил черную бороду. Ну, где же он? Где? Говорил - не опаздывать, а сам… - Я здесь, Квинтилий, - донеслось из-за кустов, с тропинки. - Ну, слава Юпитеру, наконец-то! - вольноотпущенник обрадовано потер руки и пошел навстречу идущему. - Ну и местечко ты выбрал. - Зато никто не проследит и не подслушает. Дело тайное, но в случае успеха принесет такой навар, что нам с тобой хватит на всю жизнь. И еще останется. Собеседник приказчика рассмеялся. Неприятный у него был смех, дребезжащий, противный. Наверное, так смеялись бы покойники, если б они умели смеяться. Квинтилий поежился. - Присядем, разговор долгий. Они уселись в траву. Темно, даже не видно лиц. - Душно, - вздохнув, вновь прибывший откинул с головы капюшон, приложив к губам флягу. Очень странно приложил, не вынимая пробки. Потом вынул, протянул флягу приказчику: - Испей, настоящий фалерн, от щедрот хозяина… - Ну, раз от самого хозяина… Квинтилий сделал пару глотков и вдруг закашлялся, захрипел, схватившись руками за горло… Вытянувшись, изогнулся, замолотил кулаками траву… да так и умер, не успев издать предсмертного крика. - Ну, вот и славно, - прошептал человек с откинутым капюшоном. Снова засмеялся неприятным дребезжащим смехом, нагнулся, нашарив у трупа кошель, прибрал хозяйственно, после чего с видимым усилием оттащил мертвое тело к обрыву, отпихнул ногою… Мгновение. Всплеск. И вновь тишина. Потом снова всплеск - это вдогонку покойнику полетела фляга. И снова тишь, лишь слышно, как нудно пищат комары. И тихие удаляющиеся шаги. И дребезжащий смех. И голос: - Это будет вам хорошая жертва, варварские могучие боги! Надеюсь, при случае не оставите меня своей милостью… Ха-ха-ха!
Глава 10 Июль 236 г. Южное Приладожье Поиски
Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами; К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая…Колючие ветки царапали до крови лицо, и Кассий закрыл глаза, старательно накапливая силы. Они могут понадобиться, силы, в любой момент, надо только его выбрать, угадать, а уж дальше… Что «дальше» - Кассий не мог бы сказать, но знал одно: если не выбраться, не бежать, то никакой пощады ему не будет. Из обрывков слов, которыми перебрасывались его похитители - двое в узких штанах и простых неприметных рубахах, - было ясно: сначала пленника допросят, подвергнув пыткам, а затем принесут в жертву какому-то грозному божеству. Приятная перспектива для римского легионера, ничего не скажешь. Так что - бежать, бежать! Только вот как? Да пока никак - руки и ноги связаны узкими сыромятными ремнями. Вот, может, чуть позже выпадет удобный момент. А если не выпадет? Кассий сейчас старался об этом не думать. Должны же помочь боги! И Юпитер с Юноной, и даже тот местный дуб, олицетворение неведомых и могучих сил, которым молодой римлянин принес в жертву серебряный сестерций. Будучи оптимистом по жизни, юноша надеялся на лучшее, однако его надеждам вряд ли предстояло сбыться. Там, у дуба, пленника связали и, утащив вниз, к реке, бросили в узкий челнок, после чего плыли вверх по течению. А может быть, и вниз, Кассий не разобрал - течение здесь было медленное, слабое, да и что разглядишь, валяясь на дне челнока? Разве что белесое ночное небо. Они плыли не так уж и долго, сразу за излучиной повернули к правому берегу, холмистому, заросшему высокими соснами и хмурыми темными елями. Возле этого места в реку впадал узкий ручей, вот вдоль него и пошли, потащили пленного. Шли ходко - неведомые похитители не производили впечатления слабаков. Их было двое - один пожилой, но кряжистый, сильный, похоже, он здесь был старшим, второй - совсем еще молодой парень - высокий, уверенный в себе, ловкий. Оба, казалось, не знали усталости. - Может, здесь с ним и поговорим? - окликнул напарника идущий позади молодой, кивая на густой кустарник. - Место удобное. - Нет, - пожилой покачал головой, - там, за орешником, будет удобная поляна. Уже скоро. - Славно… А его не хватятся? Может, нам стоит поспешить? - Хватятся, так не сразу найдут… Да и пойди, поищи здесь, в лесах да болотах. Никакого войска не хватит. Кассий задумался, насколько это было возможно в его положении. А ведь и правда, его скоро хватятся и будут искать. Только вот найдут ли? Прочесать болота и лес? Нереально. Да и кто это будет делать ради простого воина? Юноша чуть вздохнул: видимо, придется выбираться самостоятельно, надеяться не на кого. Что ж, он хорошо запомнил дорогу и то место, где был спрятан челнок. А еще хорошо, что эти двое пока не догадываются, что их пленник понимает язык сло-вен. Говорят меж собою открыто, не таятся. - Пришли, - пройдя сквозь орешник на небольшую поляну, обернулся пожилой. Римлянина, словно мешок, бросили в папоротники, которых тут было множество. Непривычно светлое небо висело над черным ночным лесом, плотно обступившим поляну, где-то хлопала крыльями какая-то большая птица, сова или филин, зудели комары. - Вон подходящее дерево, - обойдя поляну по краю, молодой показал рукой на сухую сосну. - А, дядько Яромир? Ага, вот, значит, как его имя - Яромир. - Славная сушина, - одобрительно отозвался Яромир. - Такую бы на костер или краду. Молодец, Калибор. Давай-ка подтащим этого. Калибор… Так звали молодого. Интересно, из какого они племени? Наверное, из того же, что напало на местное поселение. А может быть, это и есть местные? Хотят узнать поподробнее о легионе и системе охраны. Хотя они это и так уже узнали… из молитвы Зарко. Тогда зачем им еще и он, Кассий? Значит, это не местные. Пришлое, чужое племя… как их? Люди Волка! Римлянин присмотрелся к похитителям, пока те сноровисто привязывали его к сухому дереву, - нет, никаких татуировок или украшений не видно. Хотя темновато вокруг, да и чужаки в рубахах. Может, под одеждой чего и нашлось бы… Попробовав крепость ремней, Яромир с силой разорвал на груди пленника тунику, спустил с плеч, обнажив на груди светло-синее изображение распластавшего крылья орла и надпись - «legio - patria nostra». Конечно же, девиз легионеров сейчас прочитать было мудрено - темно, да и буквы мелкие, однако орла похитители углядели. Пожилой довольно осклабился: - Ну, что я тебе говорил, Калибор? Он - воин. А ты - «молодой» да «молодой». Вот тебе и молодой. - Твоя правда, дядька Яромир. Ну, что, начнем? - Начнем, и да помогут нам боги. Яромир приблизился к пленнику, вытащив из-за пояса кинжал. - Сначала я выколю тебе оба глаза, - произнес он на жутко исковерканной латыни. - Затем начну тянуть жилы - и ты будешь выть, римлянин, выть, как последний деревенский пес! А потом, когда муки твои станут невыносимыми, я дам тебе передышку… После которой снова начну пытать и, в конце концов, вырву из твоей груди сердце. - Сердце мы отдадим великому Перуну! - страстным шепотом дополнил Калибор. - Да, Перун будет доволен, - кивнул Яромир. - Давненько уже ему не приносили в жертву римлян. - Что ж, - презрительно усмехнулся Кассий. - Умереть за Отечество - достойная смерть. - Хорошо сказал. - Яромир поиграл кинжалом. - Но у тебя есть и иной выбор. - Интересно, какой же? - Кассий вовсе не был глуп и решил сколько можно потянуть время. Кто его знает, как тут все обернется дальше. Хорошо бы этих двоих перессорить между собой или показать им свою полезность. Правда, если начнут расспрашивать про посты, вооружение и прочее - пусть лучше пытают сразу, все равно не дождутся ответа. - Если ты расскажешь нам кое-что, мы, может быть, оставим тебе жизнь, - негромко пояснил пожилой варвар. - Нет, не освободим, не надейся. Всего лишь, как будем уходить, ослабим ремни, а уж дальше ты сам… Повезет - выберешься, нет - сгинешь в болотах. - Что ты ему сказал? - нетерпеливо осведомился Калибор, похоже, вовсе не понимающий языка римлян. - Обещал жизнь… - Да ты что, дядько! Ведь мы уже… Яромир обернулся к нему, осклабился: - Обещания чужакам не стоят и лая шелудивого пса! - Ах вот ты как рассудил, - рассмеялся Калибор. - Хитро! Ну-ка, спроси, он согласен говорить? Яромир повернулся к пленнику: - Так как? Кое-что скажешь? Кассий пожал плечами, вернее, попытался пожать, привязан-то был крепко. Лишь усмехнулся: - Спрашивайте. Странно, но вопросы варваров вовсе не касались ни легиона, ни вооружений, ни системы охраны, да и вообще, допрос больше походил на добрую беседу. Яромир с интересом расспрашивал о том, как одеваются римляне, как проводят время, как работают. Может быть, конечно, здесь был какой-то подвох, да скорее всего - был, но Кассий, как ни напрягался, пока ничего не чувствовал. Тем не менее отвечал не торопясь, предварительно обдумывая каждую фразу. Надо сказать, враги не торопились - да и куда было торопиться, вся ночь впереди! Яромир спрашивал, внимательно выслушивал ответ, тут же переводил Калибору. - Библиотека? А что это? - Там, где книги. - Книги? - Такие длинные свитки или просто переплетенные между собой пергаментные листы, в которых описаны разные занимательные истории. - Понятно… А вот еще ты сказал - лупанарий. Кассий зарделся. Хорошо - темновато, не видно, а то ведь нашел тему - стыдно даже и варваров. - Ну, лупанарий - это… гм… место, где много веселых и на все согласных женщин. Только им надо платить. Да не смейтесь вы, я не вру - платить, и не так уж мало. Какие там женщины? Да разные. Есть и красивые. Где учат читать книги? Ну, наконец-то услышал от вас приличный вопрос. В школах учат. Есть у нас один мудрый грек, Каллисфен… Да. Кстати, местные вар… э-э-э… жители тоже там обучаются, хоть пока их и мало. - Местные? - Яромир хмыкнул и перевел ответ Калибору. Тот вдруг захохотал, хлопая себя по ляжкам. Яромир недоверчиво покачал головой: - Да не может того быть, чтобы вы, римляне, чему-то учили Птиц! - Да учим! - Кассий и сам не заметил, что старается рассказать о римских обычаях и жизни как можно больше, представить жителей Нордики с самой лучшей стороны. Было бы перед кем представлять. И тем не менее… - Учим, учим, не сомневайтесь… Двух… Нет, трех парней из селения. Кстати, и вы тоже могли бы, если бы жили в мире… - Трое парней из селения… Врешь ты все, римлянин, приукрашиваешь. - Да клянусь Юпитером, не вру! Яромир с Калибором вдруг резко потеряли всякий интерес к беседе. Светало, и алая полоска зари вставала за черным лесом, на папоротниках повисла роса, запели первые птицы. - Уходим. - Яромир повернулся. - Эй, а как же я? - заволновался Кассий. - Вы же обещали ослабить ремни. - Калибор, - уже подходя к кустам, Яромир обернулся к идущему сзади напарнику, - вернись и забери у римского пса глаза и сердце. Мы же все-таки обещали их Перуну, а? - Верно, дядько! - обрадовано встрепенулся варвар. - А я-то думал, ты про то позабыл. Ну, я мигом… Кассий дернулся - он прекрасно расслышал последнюю фразу. Варвар, нарочито не торопясь, подходил к нему с гнусной улыбкой. В правой руке его блестел клинок, с которого пленник не сводил глаз. Нет, это невозможно! Ведь они обещали! Вот и верь варварам. Что ж, раз все равно умирать - надо умереть достойно. - Гнусная тварь! - громко произнес Кассий на языке сло-вен. - Ну, подходи, подходи, ублюдок, режь! Но знай, ваши смрадные боги не принесут вам счастья, и… В воздухе сверкнул клинок… «Хорошо бы сначала сердце», - успел подумать пленник… И молодой варвар вдруг повалился на него всем своим телом. Соскользнув, упал под ноги лицом вниз. Кассий опустил глаза - в спине парня, точнехонько под левой лопаткой, торчала рукоятка кинжала! Однако э… - Аве, приятель! Из-за кустов показались двое - весянский охотник Вялиш и с ним молодой, смутно знакомый парень с приятным лицом и лукавым взглядом. Наверное, тоже из веси, судя по оборванной одежонке. И все же, очень, очень похож на одного легионера… - Пожалуй, заберу свою вещицу. - Подойдя ближе, парень сплюнул себе под ноги и, нагнувшись над трупом, с усилием вытащил кинжал. Да, судя по словам, он натуральный римлянин! - Может быть, все-таки развяжете меня? - вознеся молитву богам, попросил Кассий. - Смею заметить, вы появились вовремя. - Ха, вовремя! - громко засмеялся юнец. - Да мы тут полночи сидим. Кстати, из-за тебя пришлось порешить этих… - Он цинично пнул ногой мертвеца. - Сами виноваты, - треща кустами, на поляну выбрался… Луминий Гавстальд, уж этого-то Кассий знал. - Луминий! - Аве, юноша… Ну, хватит тут стоять - спрячьте мертвяков в овраге, и пошли. Думаю, нас давно заждались в Нордике. Жаль, конечно, что так получилось… - Они расспрашивали меня, - встрепенулся Кассий. - Но я ничего важного не сказал, клянусь Юпитером и Юноной! - Да мы слышали, - отозвался лукавый парень. - Меня, кстати, зовут Табиний, а ты? - А я Кассий. Мой командир - тессарий Гай Каллист. - Знаю старика Каллиста, - оглянулся Гавстальд. - Вояка знатный. Ну, поспешим. Юний прошелся по атриуму - хотя лучше, наверное, сказать - по внутреннему двору. Небольшой пруд был обсажен деревьями и кустами смородины. Протянув руку, Рысь задумчиво кинул в рот горсть красных ягод, почувствовав, как свело скулы. Думал пока об одном - как бы помириться с Вентой. И с чего она так завелась? Ну, подумаешь, провел ночь в лупанарии, эка невидаль! Да и не столько для собственного удовольствия, сколько ради дела. В небе занималась багряная полоса рассвета. Пора, не опоздать бы. Где же… - Пришел господин префект, - заглянув в атриум, доложил слуга. Юний потер руки - ну, наконец-то. - Что так поздно? - завидев Илмара, осведомился он. Два Меча ухмыльнулся: - Мои люди обложили их плотно! - Так, где они? - У пристани, на берегу реки. Туда отправились. - И что там делают? - накинув на плечи плащ, осведомился Рысь. Германец расхохотался: - А, не знаю. Приедем - посмотрим. Вскочив на коней, они понеслись по утренним улицам Нордики, кое-где затянутым белесым туманом. Пока было прохладно, хотя росная трава и чистое небо обещали теплый погожий день. Улицы были пустынны, если не считать пары стражников, однако из очагов в домах, из летних кухонь уже поднимались дымки. Проехав северные ворота, они выехали на дорогу - обычную, немощеную - и поскакали к пристани. Немного не доехав, свернули в сторону, к ольховым кустам. Выскочивший оттуда человек, увидев всадников, замахал руками. - Ну, как, Алмизий? - спешиваясь, осведомился Илмар. - Где они? - У реки, господин префект. Оба - и госпожа и слуга. - Алмизий с усмешкой качнул головой. - Идемте, взглянете сами. Подождав, пока Алмизий привяжет коней, Юний и Илмар вслед за ним нырнули в ольховые заросли, осторожно отодвинули ветки… Гнея Хламидия, супруга дуумвира Лициния Флора, как раз выходила из реки на берег, где ее дожидался верный раб, обнаженный, как его хозяйка. Глядя на Хламидию, Рысь вдруг неожиданно для себя ощутил, что восхищается этой женщиной. Еще бы - несмотря на свой возраст, та имела такое точеное поджарое тело, коему вполне могла позавидовать любая молодка. Тонкая талия, плоский живот, большая, налитая соком грудь, тщательно высветленные по римской моде волосы, мокрые после купания, падали на спину и плечи. Красивое волевое лицо без единой морщины… впрочем, отсюда, из кустов, морщин было не видно. Что-то сказав слуге, Хламидия вдруг вытянула вверх руки и, подпрыгнув, приземлилась, упершись ладонями в песок, перевернулась через голову, присела, вновь подпрыгнула, и так - несколько раз, а затем вообще прошлась колесом. - Во, дает! - искренне восхитился Илмар. - Если Хламидия занимается этим каждый день, тогда понятно, почему у нее такое стройное тело. А ведь далеко не молода! Так вот зачем она сюда приходит. Но почему тайно? Что ж в этом постыдного? - У нас в термах еще не полностью достроено женское отделение, - улыбнулся Рысь. - Да и, может быть, здесь мы еще не все видели. Сказал и, как тут же выяснилось, оказался полностью прав. Побегав по песку, Хламидия вновь зашла в реку - эта женщина, как выяснилось, неплохо плавала, очень даже неплохо… А тем временем верный раб ее куда-то исчез, скрылся в дальних кустах, откуда вскоре объявился уже не один, а с двумя молодыми людьми, подростками - светленьким и черноволосым. Завидев их, Хламидия, ничуть не стесняясь, вылезла из воды. Юноши, сбросив туники, поклонились, подошли ближе… и тут началось такое, от чего покраснели даже такие циники, как Ант Юний Рысь и Илмар Два Меча. Эти, на берегу, начали заниматься любовью втроем. Повалив на песок темноволосого, Хламидия навалилась с поцелуями сверху, а сзади к ней подобрался светленький. Крепкие загорелые тела сплелись в клубок, а верный раб зорко стоял на страже. Впрочем, выходит, не так уж и зорко. Расслабился, да и смотрел сейчас вовсе не по сторонам, а на то, что творилось на желтом песке узкой полоски пляжа. Вот все трое поднялись, смеясь, побежали в реку… Потом выбрались на берег, подошли к женщине, один - спереди, другой сзади… - Помнится, в Риме ходило поверье - женщина омолаживается, имея молодых любовников, - задумчиво прошептал Юний. - Глядя на то, что происходит, наверное, следует признать, что это именно так. Ну, что же, не будем мешать и завидовать чужому веселью. Если здесь и происходит что-то интересное, так только для супруга Гнеи Хламидии. Идем… Да, - выйдя на дорогу он обернулся к Илмару, - обязательно узнайте, кто такие эти юноши. Может быть, и пригодится. - Сделаем, - вскакивая на лошадь, заверил префект. - Алмизий, снимай посты. Да смотри, осторожно, чтоб ничего не заметили. Алмизий улыбнулся, отчего узкое, угрюмое лицо его на миг посветлело. - Думаю, они сейчас вряд ли чего заметят, - уходя, тихо произнес он. - Да, - легат грустно покачал головой, - похоже, и здесь пустышка. Хотя, признаться, весьма пикантное зрелище! - Да уж, - согласно хохотнул Илмар. - И все же, нужно установить, была ли Хламидия в то утро здесь, на реке. - Установим… Полагаю, она именно здесь и была. Тогда кто у нас останется? - А тогда из всех подозреваемых останутся всего две - жена Хирольда Гармильда и Кармина, супруга эдила. - Гармильда… - с презрением протянул германец. - Уж эту-то курицу и проверять не стоит. А вот что касается Кармины… Говорят, она довольно хитра. - К тому же это ведь приказчик эдила скупил остатки ткани. С ним уже говорили? - Нет, - Илмар покачал головой. - Никак не можем найти. - То есть как это - не можете найти? - с некоторым раздражением осведомился легат. - Да вот, запропастился куда-то. - Отыскать! - жестко приказал Юний. - И поговорить. Только - осторожно, не спугнуть бы хозяйку… - Или хозяина. - Ты полагаешь? - От эдила недалеко до префекта. А там - и до легата рукой подать.Вергилий
Остаток пути Юний проскакал молча. Хмурился - ну и деньки пошли. Здесь впустую сработали, Табиний с Гавстальдом запропастились где-то, да так, что ни слуху ни духу, да еще вчера вечером не явился с докладом посланный проследить за местным юношей молодой легионер Кассий. И куда, спрашивается, делся? Правда, может быть, следил допоздна, а потом просто постеснялся будить легата. Может быть… Значит, явится с утра. Ну, тогда пусть подождет… - Я по делам. - Простившись с префектом, Юний свернул с форума Максимина на виа Латина и дальше, к дому Венты. На полпути остановился у ювелирной лавки - купил изящную серебряную пектораль, как раз под цвет волос Венты. Да уж, конечно, неплохо было бы помириться. Давно пора. Бросив поводья слуге, спешился, прихватив пектораль, вбежал в дом. - Госпожа в саду. В саду? Отлично. Там куда легче поговорить, прояснить отношения - не давят стены. Еще не доходя до смородиновых кустов и орешника, что был недавно пересажен из дальнего оврага, Юний услыхал чьи-то голоса и веселый смех. Вента была не одна?! Что же слуги не доложили? Или просто поспешили предупредить хозяйку. Хотя вроде бы никто ни от кого не таится. Рысь неслышно, по-охотничьи, подобрался ближе. В недавно выстроенной беседке - деревянной, узорчатой, с покатой крышей - на изящных скамьях сидели четверо, вернее, сидели-то двое, а одетая в одну нижнюю (короткую, голубую) тунику Вента расхаживала вокруг стоявшего посередине парня - светловолосого юнца с тонкими чертами лица, в котором Юний тут же узнал одного из приглашенных парней - Зарко. Да и двое других - тоже приглашенные. Один тощий, с белесыми, словно прилизанными, волосами, другой круглолицый, смешливый. Сидят, смотрят, как Вента поправляет тунику на Зарко. А тот выглядел явно смущенным, щеки горели огнем. Еще бы, видать, не привык так ходить - с голыми ногами-руками, в сандалиях. - Сейчас тебя причешем, - улыбалась Вента. - Подберем верхнюю тунику - и будешь совсем как истинный римлянин. Сидевшие на скамейке обидно захохотали. - Зря смеетесь. - Вента бросила на них подчеркнуто строгий взгляд. - Вам тоже придется переодеться, иначе вас вряд ли пустят в казармы. - Аве! - выйдя из-за кустов, вежливо поздоровался Юний. - Гляжу, занимаетесь. - Ну да, - холодно (однако чуть теплее, чем вчера) отозвалась Вента. - Вот, решила переодеть ребят, а то ходят как оборванцы. - Хорошее дело, - усмехнулся Рысь. - Поговорить бы… - Мальчишки, пока свободны. Не забудьте, вас еще ждет сегодня учитель Каллисфен. Поклонившись, парни ушли. Первыми покинули сад те, что сидели на скамье - переговаривались, смеялись - видать, уж больно смешным казался им переодетый в тунику Зарко. - Ну, как, сметливы ученики? - усаживаясь на скамью, поинтересовался легат. - Сметливы, - улыбнулась, словно бы позабыв про ссору, Вента. - Особенно тот, светленький, Зарко. Улыбку девушки многоопытный Рысь не без оснований счел для себя хорошим знаком. А почему Вента улыбалась? Видно, нравилось возиться с воспитанниками, помогать Каллисфену. Ну, раз так, о том и беседовать нужно… - Зарко, говоришь, из них самый умный? - Да, славный отрок. Все новые слова на лету схватывает, запоминает. А вот Горшеня, тот, толстощекий, с перевязанной ладонью, чуть похуже. Зато все военное ему нравится - с таким интересом расспрашивает про легион, про оружие… Третий, Венцеслав - тощенький, - вообще еще слишком пуглив, неразговорчив. Ничего, разговорим до осени. - Разговорим, - засмеялся Юний, словно бы невзначай обнял присевшую на скамью девчонку за талию. - Конечно, с твоей помощью. Вообще, славно у тебя с ними выходит. - Ой, не подлизывайся! - А я вот тебе подарочек прикупил, ожерелье. Сунув руку за пазуху, Юний вытащил пектораль, с явным удовольствием заметив, как вспыхнули синие глаза Венты. - Какое красивое… Эх, жаль, зеркала нет. Сейчас скажу слугам… - Не надо. Я сам принесу. Оправдывая прозвище, Юний рысью метнулся в дом, снял со стены полированный серебряный лист… - Ну, смотрись… Да, подарок явно удался - ко всему подходил, и к волосам, и к глазам, и к тунике… И еще… - А знаешь, как прекрасно пектораль будет выглядеть на твоей нежно-золотистой коже. Вот, попробуй… Юний, сглотнув слюну, помог Венте снять тунику. Застегнул на шее ожерелье, отошел в сторону и вздрогнул - настолько красива была девушка. Серебристо-пепельные, струящиеся по плечам волосы, тускло сияющая на солнце пектораль, стройное, покрытое золотистым загаром тело. Вента обернулась: - Красиво? - Глаз не оторвать, - честно признался Юний и, подойдя ближе, обхватил девушку за талию, погладил по спине, прижал к себе крепко-накрепко, ожег поцелуем губы… чувствуя, как тонике девичьи пальцы проворно расстегивают фибулу на плаще. Плащ легата упал к ногам, за ним полетела туника…
Молодой легионер, посыльный Авл Манций, почтительно отсалютовал не так давно вернувшемуся в базилику Юнию: - Господин префект докладывает - вернулись с известиями посланные к югу люди Луминия Гавстальда. - Ну, наконец-то! - облегченно выдохнул Рысь. - Пусть немедленно явятся с докладом. - Они уже пришли, господин, стоят у портика, ждут. - Ждут? - Легат усмехнулся. - А чего ждут, интересно? - Когда ты, господин, соизволишь их принять, - невозмутимо ответствовал Манций. - Ах вот оно что… - Юний не выдержал, улыбнулся, присвистнул. - Издеваются, что ли? А ну, зови, чтоб входили… Впрочем, постой. Где сам префект? - Обещался вскорости быть. - Хорошо… Ну, зови, зови этих… Потом разыщешь префекта, скажешь, чтобы бросал все дела и немедленно ехал сюда. - Слушаюсь, господин легат! - Приложив к сердцу сжатый кулак, посыльный повернулся и, печатая шаг, вышел на улицу. Юний прошел в приемную, уселся в резное кресло, положив руки на стол. Послышались шаги, еле слышно скрипнула дверь. - Аве! Оптий Луминий Гавстальд с докладом о ходе рейда! - войдя первым, громко доложил Гавстальд. За ним, к своему удовлетворению, Юний разглядел хитрую физиономию Табиния и невозмутимую - весянина Вялиша. Слава богам, все вернулись в целости. Интересно, с какими вестями? Конечно, сразу же хотелось выслушать Табиния, но приходилось соблюдать субординацию и начать с оптия Гавстальда. Тот докладывал скупо, с суровым германским акцентом строя рубленые фразы, состоявшие в основном из одних глаголов: проследили, пошли, увидели, захватили. Едва Гавстальд закончил, как, испросив разрешения, в приемную вошел Илмар Два Меча. Не один, а с молодым воином Кассием, выглядевшим весьма смущенно. - Говорит, ему тоже нужно кое о чем доложить, - кивнув на Кассия, усмехнулся Илмар. - Признаться, мои молодцы вытащили его из хорошей переделки. - Что ты говоришь? Почему ж не докладывают? - с напускной строгостью Рысь посмотрел на Гавстальда. - Не успел, господин легат! - лихо откликнулся тот. - Как раз собирался… - Ну, что ж, продолжай, - кивнул Юний, переведя взгляд на префекта. - А ты, я полагаю, уже в курсе всего. - В общих чертах. - Илмар рассмеялся. - Без особых подробностей. - Ну, так присаживайся, слушай. - Рысь махнул рукой на свободное кресло. Вообще-то, он посадил бы и воинов - но то было бы вопиющим нарушением установленных правил. Ничего, постоят, не старые. Отрывисто закончив рапорт, Луминий Гавстальд отступил в сторону, предоставляя слово Табинию. Тот вначале откашлялся, словно заправский оратор, потом, узрев на столе легата кувшин, нахально попросил попить, а уже напившись, приступил к рассказу, надо сказать, весьма занимательному и неглупому. Табиний, кстати, оказался прекрасным рассказчиком, и Юний почти воочию представил себе все произошедшее, начиная с того момента, когда хитроумный юнец был брошен в узилище, где уже томились трое пленных варваров - двое молодых парней и жилистый высокий мужчина с окладистой рыжевато-пегой бородой. Он-то и был здесь главным, он-то и понимал латынь, хотя и тщательно скрывал это. Впрочем, Табиний раскусил бородача сразу. - Козлы! - Засланный юнец принялся верещать и грязно ругаться, едва только тюремщики захлопнули дверь. - Ублюдки! Чтоб вы подавились моими деньгами, чтоб… - Не ори, парень! - откликнулся из-за двери страж. - Все равно тебя завтра повесят на воротной башне, чтоб никому было неповадно творить такое! И моли богов, чтоб тебе не заменили казнь на более жуткую и злую. - Жуткую и злую, - шепотом передразнил Табиний. - Как будто я кого-нибудь убил или ограбил! А я ведь всего-то навсего покрывал медные монетки тоненьким слоем серебра. Ублюдки! Бешеные псы, мальчики из веселых домов, продажные шкуры… Что вылупился? - Перестав кричать, парень показал язык пегобородому варвару. - Думаешь, меня и впрямь завтра повесят? А вот как бы не так! Я-то уйду… только вот вряд ли надолго. Эх, знать бы дорогу на благодатный юг! Знать бы дорогу… Уж в Херсонесе б меня приняли. А-а, - Табиний застонал, обхватив голову руками, - жаль, я не знаю дороги, жаль… Да и не дойти одному. А эти идолы вряд ли что понимают, верно, ты, пегая борода?! Что молчишь, не понимаешь? Знаю, что не понимаешь. И знаешь, тем хуже для вас всех. А я бы мог… Впрочем, что с вами разговаривать? Только время зря терять. Глухари вы и есть глухари. Эх, жаль не знаю южных дорог, жаль не знаю, не знаю, не знаю… - Хитрый юнец заколотился лбом в стену. - Эй, римлянин, - с подозрением оглянувшись на дверь, прошептал пегобородый. - О какой дороге ты говоришь? - А, так ты знаешь латынь, борода? А чего скрывал? - Меня зовут Братобор, - жестко произнес варвар. Латынь, на которой он говорил, звучала чудовищно, но тем не менее понять было можно. - Знай, римлянин, если ты еще раз оскорбишь нас, мы сломаем тебе хребет. Будь уверен - это у нас получится, несмотря на цепи. - О, вас только на мою голову и не хватало! - со злостью откликнулся Табиний. - Ну, чего ты пристал, борода? Что тебе от меня надо? - Ты говорил, что хочешь попасть в Херсонес. Мы знаем туда все дороги. - Что?! - Юнец встрепенулся и замахал руками. - О, нет, нет, не надо меня обманывать. - Я тебя не обманываю, - Братобор покачал головой. - Просто… если ты поможешь нам, мы поможем тебе. - Откуда я знаю, что вы со мной не расправитесь? - окрысился римлянин. - Ну, выведу я вас за городские стены, а вы меня тут же и прикончите… или просто бросите в непроходимом лесу на погибель. Почему я должен вам верить? - Но ведь и мы поверим тебе. - А куда вам еще деваться? Уж хуже не будет. Другое дело - мне. Братобор уговаривал Табиния долго. Клялся всеми богами, что не обманет, истово стучал себя в грудь, угрожал - видать, очень хотелось выбраться, и не в близкой смерти тут было дело - смерти варвары вообще не боялись. Нет, видно, бородач хотел побыстрей доложить своим обо всем увиденном, вот и решил воспользоваться подвернувшимся случаем, даже не особо задумываясь, нет ли тут обмана. Ну, допустим, обман. И что с того? И так помирать, и эдак, терять-то все равно нечего. - И тебе, парень, тоже терять нечего, как всем нам, - горячо убеждал Братобор. - Не убежишь - повесят, убежишь один, без нас - сдохнешь в лесу, продержишься ну, может, до первого снега, никак не дольше. А мы тебя проведем до самого Борисфена, а там в эту пору полно понтийских купцов. Ужо найдешь себе попутный понтийский кораблик. Соглашайся, ну же! Пойми, выбора у тебя нет. В общем, уговорил. Заставив всех варваров поклясться самой страшной клятвой, что они его не бросят, Табиний махнул рукой: - Ну, ладно. Считайте - договорились. Только уговор: до тех пор пока не выйдем за городские стены, во всем слушайте меня, а то запалимся. - Что? - удивился бородач. - Загоримся? Отчего? - От всего… Слово это такое, означает - попадемся. - Ага, понятно. Будем слушаться, не сомневайся.
Дождавшись ночи, новоиспеченные заговорщики просто-напросто вышли в открытую дверь узилища. Как пояснил Табиний, его сообщник кузнец напоил вином стражей до полного беспамятства. Да их и вовсе нигде не было видно, стражей, ни пока шли на окраину, к кузнице, ни потом, когда, избавившись от цепей, направились к дальней стене. Тихо было кругом, благостно. Лишь в траве тихо верещали сверчки, да за оградами иногда лаяли псы. На стену влезли по веревке, так же опустились и с нее - Табиний через приятеля подкупил стражу. А вот городской ров пришлось переплывать, ну да тут уж ничего не поделаешь. - Слава Перуну! - оказавшись наконец на берегу реки, с облегчением воскликнул Братобор и, повернувшись к римлянину, добавил: - Вижу, ты нас не обманул, парень. - Теперь вы меня не обманите, - желчно напомнил тот. - Не бойся, не обманем. Ведь мы ж поклялись. Всю ночь до самого утра они шли берегом Ольховой реки, а с первыми лучами солнца свернули глубоко в лес, дремучий и почти не пропускающий света. Там и передохнули, восстановили силы. То еще было местечко: сырость, полутьма, высокие папоротники да корявые лапы елей. За Табинием особенно никто не присматривал - куда денется среди дикого леса этот изнеженный римлянин? А если и потеряется, так только на свою смерть. Табиний, конечно, не потерялся, но все же отошел в сторонку - якобы по интимной надобности. Справив нужду, огляделся, увидав, как вдалеке, на поляне, качнулась три раза ветка. Сразу полегчало - позади шли свои, Луминий Гавстальд и местный охотник Вялиш-весянин. Гавстальд, конечно, хоть и тоже охотник, здешних мест не знал… как не знали их и беглецы, шли так себе, в основном вдоль реки, лишь на отдых отходили в леса. А вот весянин наверняка ориентировался здесь, как у себя дома. Впрочем, он и был дома. Это несколько успокаивало. В общем-то, весянину Табиний и был обязан жизнью. Вялиш понимал наречье сло-вен и подслушал, о чем, не особенно и таясь, говорили меж собой беглецы. Как и предполагал Табиний, они вовсе не собирались вести невольного попутчика в свое племя, но не собирались и убивать, ведь все ж таки поклялись, было дело. Впрочем, и оставлять парня в живых им тоже не хотелось. Дилемму разрешили просто - Братобор долго думал и как-то вдруг предложил, осененный догадкой:
- Мы не будем его убивать. - Так, значит, отпустим? - встрепенулся один из молодых. - Я бы не отпустил. - Мы - не будем, - подчеркивая первое слово, криво улыбнулся бородач. - Но воины Яромира не давали никакой клятвы. Сколько до них? Пожалуй, еще один день. - Да, завтра к вечеру будем. А ты ловко придумал, дядько! Братобор довольно осклабился. Заранее затаившийся неподалеку в небольшом овражке Вялиш ухмыльнулся и все в точности пересказал Гавстальду. Вместе и порешили - Табиния надо спасать, да так, чтобы варвары ничего не заподозрили - хотелось бы проследить за ними до встречи с таинственным Яромиром и его воинами. День пути. Однако они довольно близко от Нордики. И кто они - целое племя или небольшой разведывательный отряд? Утро выдалось холодным, туманным, пасмурным. Шагавший в середине процессии Табиний, вдруг споткнувшись, с криком покатился с обрыва в зыбкое матово-кисельное марево. Покричал и замолк, услыхав предостерегающий шепот Гавстальда. А в тумане и впрямь оказалась болотина. Очутившийся поблизости Вялиш бросил туда старый трухлявый пень, и все трое проворно скрылись в ближайших зарослях. И вовремя - на краю болота уже показались варвары, с благоговейным ужасом глядевшие, как, довольно урча, колыхается поглотившая пень трясина. - Болотные духи взяли к себе этого римлянина, - тихо произнес Братобор. - Ну, оно и к лучшему. Дальше шли, таясь, вдоль реки - почти тем жепутем, что и варвары. Вялиш хорошо знал местность. Посовещавшись, оба охотника, хавк и весянин, оставили Табиния в условленном месте, возле излучины. - Не умеешь ты тихо ходить по лесу, парень, - посетовал Гавстальд. - Сразу видать, не охотник. - Что поделать. - Табиний развел руками. - Зато я кое-что другое умею. - Да уж, этого от тебя не отнимешь. Римлянин еле дождался своих. Те явились почти под утро, грязные, но довольные. - Здесь, в сосняке, небольшой отряд, - кратко поведал хавк. - Два десятка воинов, вряд ли больше. Шалаши, навесы, очаг - хорошо обустроились. Думаю, это специально выставленная разведка. Беглецы с ними о чем-то долго болтали, Вялиш подслушал кое-что, больше не удалось, больно уж открытое место. Одно знаем - с утра кто-то из них отправится к Нордике за сведениями. И знаешь, Вялиш говорит, как-то уж больно обыденно они это произнесли - «за сведениями», словно бы на рыбалку собрались. - Интересно, - внимательно выслушав доклад, протянул Юний. - Значит, вы так и шли за ними? - Скорее, перед ними, - усмехнулся Гавстальд. - Вялиш хорошо знает местность. А тащиться за соглядатаями - они ведь наверняка тоже охотники, могут и заподозрить что-нибудь. - А при чем здесь Кассий? Он что, тоже вместе с вами путешествовал? - О, - хмыкнул хавк. - Мы наткнулись на него случайно, когда вдруг не обнаружили наших варваров. Их было двое - обычно все время тащились чуть позади, а тут вдруг исчезли. Мы и подумали - свернули к тому приметному дубу. Так оно и оказалось - Вялиш нашел у дуба пластинку с изображением волка и пару серебряных монет, довольно новых - сестерций с денарием. Юний перевел взгляд на сконфуженного юношу: - Кассий, ты что же, уже и денариями разбрасываешься? - Мой только сестерций, господин легат… И никакого денария я там не видел. Увидел бы, может быть, подобрал. - Значит, кто-то его принес к дубу почти сразу же после тебя, скорее всего ночью. - Легат помолчал. - Значит, вы вынуждены были убить всех соглядатаев? - Да, - хмуро кивнул Гавстальд. - Обоих. Иначе Кассию пришлось бы плохо. Хотя, наверное, им бы стоило и пожертвовать в интересах дела. - Нет-нет, - поспешно перебил Юний. - Вы поступили правильно. Меня вот только волнует - чей же все-таки был денарий? Ну, это, скорее всего, так, простое любопытство. Можете идти отдыхать… Да, Илмар, не забудь предоставить рапорт на награждение. Вам чего бы хотелось, ребята, памятных знаков или просто денег? - Просто денег! - разом воскликнули Гавстальд и Табиний. - Слыхал, префект? Ну, что встали? Отдав честь, воины повернулись к выходу. - Эй, эй! - вскинул глаза Рысь. - А ты куда спешишь, Кассий? С тобой я еще не общался. Обреченно вздохнув, Кассий подошел к столу и низко опустил голову. - Ну, рассказывай, да не мямли, - с напускной суровостью приказал легат. - Да, господин, - тихо промолвил юноша. - Поистине, я достоин самого сурового наказания. Не легионер - растяпа.. - Ну, о твоем наказании мы подумаем потом. А пока поведай, что делал у дуба этот парень… э-э… Зарко, кажется. - Да, Зарко. Он подробнейшим образом докладывал дубу о легионе, о городских укреплениях, ну, обо всем, что узнал. - Так-так. - Юний задумчиво потеребил аккуратно подстриженную бородку. - Ладно, об этом потом подумаем. Теперь расскажи о том, что ты поведал варварам! - Клянусь, ничего такого! - испуганно дернулся Кассий. - Об одежде, о книгах, о наших обычаях… - Какие любопытные варвары, - вставил свое слово префект. - И что же, всю эту чепуху они выслушивали, как ты говоришь, с неослабным вниманием? - Клянусь Юпитером, так и было! - Так-так-так… - Рысь забарабанил по столу костяшками пальцев. Что-то было не совсем так в рассказе Кассия. Нет, не то чтобы легат ему не верил, но… Все же что-то явно ускользало, какой-то не совсем обычный момент. Хотя, пожалуй, тут все необычное. Ну, какое вражеской разведке дело до книг, лупанариев, развлечений? Так, любопытства ради… Так… Так-так… Так! - А когда они потеряли к тебе всякий интерес, Кассий? - Гм… - Ну, после какой твоей фразы? - Сейчас, сейчас вспомню. - Юноша совсем по-детски закусил нижнюю губу. - После того как я рассказал о школе и о ее новых учениках-варварах. - Вот оно! - Юний хлопнул ладонью по столу. - Вот оно. Помнишь, Илмар, Гавстальд с Табинием докладывали, что варвары сговаривались идти к Нордике так, словно бы собирались просто половить рыбу?! Так ведь и в самом деле - все просто. У них здесь… - Соглядатай! - хмуро закончил префект. - И я догадываюсь кто. - Да тут и догадываться не надо. - Рысь зло сплюнул на пол. - Жаль. Вента говорит - хороший парень, любознательный и сметливый. - Да вот она нам как вышла, его любознательность! Одно дело - своим соплеменникам докладывать. И совсем другое - племени Волка. Они ж не только нам, они и им враги! Будем брать соглядатая? - Будем! - жестко отозвался Рысь. - Хватит ему своевольничать, пора и нашу власть показать. Кассий! - Да, господин легат. - Готов понести наказание? - Готов… - Тогда вот что, явишься к своему тессарию и доложишь, что с завтрашнего дня будешь нести службу в отряде Гавстальда. Префект предупредит твоего центуриона. Что глазами сверкаешь? Служба в отряде Гавстальда - дело весьма опасное и непростое. С завтрашнего же дня получаешь личное задание: делай, что хочешь, а найди мне хозяина валявшегося под дубом денария. Очень мне интересно. Кто же это такой богач? И - самое главное - что он там делал? Илмар внимательно посмотрел на легата: - Ты думаешь… - Да! Полагаю, у варваров мог быть и не один осведомитель. Иди, Кассий. Иди и помни - дело это весьма срочное и нужное. Ищи! - Служу Отечеству! - вытянулся молодой воин. - Legio - patria nostra!
Глава 11 Июль - август 236 г. Нордика - Купава Почти казненный
Но оторвали от мест меня милых годины лихие…Три длинных челна отчалили под утро от пристани Нордики, разрезая острыми носами клубившийся над водой туман. Юний, Илмар Два Меча и воины. И еще - Зарко. Руки отрока были связаны за спиной, двое легионеров пристально следили за ним - не вздумал бы броситься в воду. Не раз и не два Рысь кидал на юного соглядатая задумчивый взгляд, хмурился. В работе на «волков» Светозар так и не признался, да и вообще, все, что касалось «молитвы» у дуба, тупо отрицал. Илмар предложил всыпать упрямцу плетей, да и Юний, честно говоря, склонялся именно к этому… Отговорила Вента. Сказала - свезите в селенье, спросите. Там ведь тоже живут враги «волков». Молодец девчонка! Уж перед своими родичами этому упрямому парню запираться будет куда как труднее. Сквозь облака проглянуло солнце, вернее, лишь лучи сверкнули за деревьями, за дальним лесом, окрасили золотом вершины холмов. Слышно было, как позади, в Нордике, перекликаясь, запели петухи. Утро. Туман постепенно рассеивался, становился реже; нагнувшись, Рысь зачерпнул холодной водицы, попил с ладони, обтер лицо. Вокруг, по берегам, тянулись ольховые заросли, гнулись к самой воде ивы. Легкий ветерок гулял в камышах на излучине, шевелил листья берез и осин, а вот раскачать тяжелые еловые лапы не смог, те так и висели - неподвижно, мрачно, угрюмо. На плесе, блеснув серебром, заиграла рыба. В прибрежных кустах запели жаворонки, заклекотал, кругами поднявшись в небо, коршун, завис, распластал крылья, высматривая добычу. Слева, за излучиной, вдруг открылось поле, послышалась песня - раненько начинали работу люди из рода Птицы, да оно и понятно - страда. Покуда ведро стояло, а ну, как дождь? Погода в здешних местах переменчива, эвон, на небе уже с утра облака кучкуются, может, и разнесет их ветер, а может, и, наоборот, натянет. Вот уже и видны стали косцы - жито поутру от росы мокрое, зерно сырое, от косы не сыплется, вот и косили, ну а уж как подсохнет к обеду - тогда жали серпом. Мужики косили споро, ухватисто, даже на реке слышно было - вжик-вжик. Идущие позади косцов девки и бабы тут же вязали снопы, скирдовали колосьями внутрь, не надеясь на солнце. Уж лучше потом досушить в овине. Увидав своих, Зарко дернулся было, да сразу опустил глаза, вздохнул. А косцы даже голов не повернули к реке, что вовсе не обманывало Юния. Наверняка где-то в кустах таились востроглазые отроки, сторожили - мало ли. Люди Волка вполне могли нагрянуть, потому и опасались. - А ведь им без нас никак, - обернувшись к Илмару, тихо сказал Рысь. - Мужиков-то в Купаве не так и много осталось. Вон, глянь-ко, у леса, уж не девки ли косят? Два Меча присмотрелся: - Они. Да, старейшине Тарху дружить с нами надо, а не лазутчиков посылать. - Одно другому не мешает, - неожиданно хохотнул легат. - Все ж таки не вредно присмотреть за соседями, а, Илмар? - Понял тебя, - префект усмехнулся, кивнул. - Предлагаешь заслать в Купаву своих? - Именно… Но, - Юний понизил голос, - об этом после. Он оглянулся на вторую лодку, в середине которой, склонившись, сидел Зарко. Эх, парень, парень, не сладко тебе придется сейчас, молодец, Вента, ловко придумала. Вот уже показались низенькие бревенчатые мостки, неприметные - не знаешь, так век не найдешь. Рядом с мостками стояли какие-то люди и молча смотрели на реку. Челны повернули, и вот уже можно стало получше рассмотреть встречающих: седобородого старейшину Тарха и молодого чернявого вождя, Рысь не помнил, как его звали. Когда лодки подплыли ближе, из-за кустов показался кряжистый крепкий мужчина с приятным лицом и ласковым кротким взором - жрец Брячислав. - Ага, - усмехнулся Илмар. - Все ж таки была сторожа на поле, ишь - встречают. Как и успели прознать? - Трудно ли добежать быстроногому парню? - Рысь улыбнулся, встал, ловко перепрыгнув на мостки, едва только челн чиркнул бортом о скользкие бревна. - Здрав будь, вождь римлян, Рысь, сын Доброя, - подойдя ближе, старейшина раскинул в стороны руки. - Будь здрав и ты, Тарх. Пусть боги не оставят счастьем твой род. Гости и хозяева обнялись. Старейшина и жрец давно уже косились на связанного, с поникшей головой Зарко, но ничего не спрашивали - не очень-то вежливо, когда захотят гости, сами расскажут. - Рады, рады, - широко улыбался Тарх. - Гость в дом - свет в дом. Мои уже жарят дичь и рыбу. Найдется и квас, и свежее пиво. Отведаете, а уж потом поговорим о делах. Юний кивнул, и вся процессия неспешно направилась в селенье. Утреннее, умытое золотом солнце все ж таки пробило облака и теперь радостно улыбалось посреди синего неба. - Славно, - посмотрев вверх, улыбнулся на ходу жрец. - Наша берегиня, Невда, помогает… Не зря ее вчера просил. Нам бы еще дней с десяток - закончили б с житом, а уж там репу, да морковь, да лук с чесноком убрали б быстро. - А уж как уберем - праздник! - добавил старейшина. - Приглашаем, будьте гостями. Рысь пригладил волосы: - Придем обязательно. Осень - пора свадеб. - Да уж, - Тарх вдруг вздохнул. - Боюсь только, этой осенью у нас будет слишком мало женихов. Да, слишком мало… Поспешно спрятав довольную улыбку, Юний хотел было сказать, что зато у них, в Нордике, женихов много - все молодые сильные парни. Вот бы их переженить на местных красавицах, нарожали бы детей, прижились, уж не думали бы ни о каком Риме или там Германии. Да так оно, скорее всего, и выйдет, обязательно выйдет, и старейшина здесь ничего не сможет поделать, даже если б и хотел выступить против - ну, как пойдешь против желания молодых девок? Да вот и сейчас… Ох, не зря, не зря легат приказал Илмару отобрать для сопровождения легионеров помоложе да посимпатичней. И каждый воин получил из казны немного денег - на подарки. Ну, ясно - кому… - У нас тоже скоро праздник урожая. - Рысь искоса взглянул на старейшину и жреца. - Мы приглашаем вас всех. Будет очень весело. Тарх снова вздохнул: - Ох, дожить бы. Вот наконец показалось селение, почти пустое - страда. Все на полях, лишь на обширном дворе старейшины крутятся, хлопочут девчонки: жарят, парят, расстилают на длинном столе сено, разбрасывают по лавкам - мягче сидеть. Завидев гостей, поклонились. Воины - как по команде - сняли шлемы, улыбнулись. Сильные молодые парни. Девки стреляли глазами. Так оно и нужно, так оно и хороню. Уселись за стол. Во главе - почетные гости, рядом - старейшина, жрец, военный вождь, ну а уж остальные дальше, кто как… Девчонки забегали с блюдами, с кувшинами, с дичью. Наполняя кубки, словно невзначай, касались руками гостей, улыбались. Затем, встав в сторонке, пересмеивались, переглядывались, шутили. Не торопились, знали: вот уйдут важные гости в дом, дела решать, вот уж тогда-то живее пойдет веселье. Ишь, какие эти чужаки… Не такие уж и страшные. Сидят, лопочут по-своему, оглядываются… Кто посмелей из девчонок - начали уж перемигиваться, а одна - кареглазая - так смотрела, так смотрела… Кассий даже чуть пивом не поперхнулся. Хоть и поручил ему легат важное задание, а вот все ж велел сегодня немного отвлечься. Здорово здесь как! И пиво вкусное, и рыба… А уж девчонки - красавицы писаные, особенно та, с карими глазками. А рядом с ней тоже ничего, голубоглазенькая, темненькая, все смеялась, до тех пор пока не увидала понурого Зарко. А увидав, притихла, губу закусила… - Ну, что столпились? - Тарх с неудовольствием оглянулся на девок. - Две-три останьтесь, остальные - марш на поле! И чтоб до вечера не показывались… Надолго к нам? - Он повернулся к гостям. Юний усмехнулся, окидывая быстрым взглядом сидящих за длинным столом легионеров и заинтересованно перешептывающихся девчонок. - Ненадолго. Но сегодня, думаю, заночуем. Наскоро перекусив - не за этим явились, - Юний с Илмаром пристально взглянули на Тарха. Тот все понял, кивнул: - Пойдем в дом. Этого… - Он кивнул на Зарко, понуро стоявшего у амбара под охраной двух воинов. - Привести? - Чуть позже, - качнув головой, Рысь следом за старейшиной вышел из-за стола. В горнице было темно - или это просто так казалось с улицы? - вкусно пахло свежим сеном, смолою и еще чем-то приятным. Сквозь узенькое оконце лучиком проникал солнечный свет, горя ярким цветком на противоположной от оконца лавке. Вокруг очага, в углу, висели какие-то травы, на бревенчатых закопченных стенах - волчьи и медвежьи шкуры, лисьи хвосты, рогатины. - Вы послали к нам Зарко, - без всяких предисловий произнес Рысь, - не только учиться, следить. - Да, - спокойно отозвался Тарх. - Думаю, и вы бы поступили так же. Клянусь Рожаницами и Родом, Ладой и Лелей, Белесом и Мокошью - ничего плохого мы против вас не замышляем. Просто хотим побольше знать. - Парень следил не только для вас, - Юний жестко сжал губы, - но и для людей Волка! - Не может быть! - не выдержав, воскликнул жрец. - Нет, это невозможно. Старейшина вопросительно посмотрел на гостей. - Я расскажу, - пояснил легат. - Выслушайте. В подробностях поведав о том, что случилось у дуба, Юний описал вражеских воинов, их действия и слова. - Для «волков» следил ученик, - Рысь кратко подвел итог. - Они ждали у дуба. К дубу пришел Зарко. - Так это я просил его приходить к дубу! - негромко промолвил жрец. - Мой человек, Зоревик, скрываясь рядом в кустах, запоминал каждое слово и потом передавал нам, в селенье. - Выходит, не только ваш Зоревик его слушал. Старейшина и жрец переглянулись: - Мы расспросим Зарко сами, а вы пока веселитесь. - Ваша воля. - Легат развел руками и вместе с Илмаром вышел во двор. Увидел, как жрец Брячислав самолично повел в дом понурого отрока. Скрипнула дверь… - А где та, кареглазая? - Знающий язык словен Кассий определенно пользовался популярностью у оставшихся трех девчонок. Те обступили его, одна даже уселась рядом. - Спроси, любят ли они плясать? - насели на парня соратники. - А песни, песни петь любят? - Придут ли на наш праздник? - А мы на их - точно придем. - Плясать они любят, - обстоятельно переводил Кассий. - Песни петь тоже. Рады будут нас видеть на своем празднике, а вот придут ли на наш - как отпустит старейшина. - Как зовут, как зовут, спроси! - Эта, чернявая - Ласка, та, что сидит, - Забава… - А вон та, ясноглазая, чего у амбара плачет? - То Заринка, дочка старейшины соседнего рода. Пришла вот, в гости… А плачет чего - как знать? - А вот здесь была такая, кареглазая, светленькая, - настойчиво выспрашивал Кассий. - Ну, тоненькая такая, на тунике черные петухи вышиты. - На чем вышиты? А, на рубахе… Кареглазая, говоришь, светленькая… А ты откуда заметил, что светленькая? Ах, невзначай прядь из-под платка выбилась? Ишь, глазастый… Так это, верно, Велимера, Белка. Ты, парень, на ее не очень-то пялься, она вдовица, с ребенком, взгляни-ка лучше на меня - я веселая! - Вдовица? - Юноша удивленно вскинул глаза. - Сколько же ей лет? - Пятнадцатую весну встретила. - Пятнадцать… Выйдя из дома, старейшина Тарх позвал Юния с Илмаром Два Меча. В дверях они едва не столкнулись с Зарко, коего выводили двое вооруженных рогатинами воинов из рода Птицы. - Он не рассказал ничего, - тихо промолвил Тарх. - Клянется, что не предатель. - И я ему верю! - вставил свое слово жрец. - А я - нет! - Старейшина со вздохом уселся на лавку. - Я теперь сомневаюсь… А раз так - Светозара нужно казнить. - Казнить?! - вскочил Брячислав. - Да за что же? За то, что этот отрок, возможно, предатель? - Да, - старейшина хмуро кивнул, - именно за эту возможность. Знаешь, меня давно уже терзают сомнения - уж больно вовремя и ловко напали «волки». Словно бы заранее знали - когда, где… Теперь ясно - знали. И если не Зарко, то кто? Попробуй найди… - Может быть, соберем сход? - предложил жрец. - Соберем, - Тарх погладил седую бороду и посмотрел на гостей. - Вас пригласить не могу - сход будет сегодняшней ночью, в священной роще. Сами знаете - такие места не для чужих. - Хорошо, мы останемся в доме. Тарх кивнул: - Утром я сообщу вам. А сейчас продолжим пир. Что-то невесело стало Юнию, не хотелось уже ни еды, ни пива. Кисло улыбаясь, он поднес к губам кружку, лениво, с неохотой, отпил и задумчиво посмотрел в небо. Кажется, просчиталась Вента. Наверное, все ж таки надобно было довести начатое до конца, подвергнув предателя пыткам… Предателя? Ну, а кого же еще? Хотя вот сейчас легата вдруг одолели сомнения. Ну, что могло заставить несчастного паренька предать свой род? Страх, обида? Что-то еще? Но ведь род для него - все. Одиночка погибнет, не выживет, если только не найдет новый род, новое племя. Но зачем Зарко новый род? К чему все эти сложности? Значит, обиду и что-то там еще, наверное, можно отбросить. Остается страх. Но тогда почему отрок не боится смерти? Ведь если он не повинится, тогда неминуема казнь! Даже если он и невиновен, то все равно погибнет как предатель! И тем не менее молчит… Может, и в самом деле, нечего сказать? Но ведь, кроме него, некому! Ведь все сходится: дуб, «волки», сведения… Если не он - то кто? А предатель точно есть, старейшина прав. И все же, все-таки… Юная дева с заплаканными глазами принесла корчагу с пивом, поклонившись, поставила на стол: - Пейте, дорогие гости. - Это Заринушка, дочка друга моего, Ведогаста-старейшины, - похвастался Тарх, едва девчонка отошла. - В гости вот пришла, проведать, да осталась помочь. Добрая дева! - Красивая, - Рысь улыбнулся, - только какая-то невеселая. - Она с детства дружила со Светозаром, Зарко, - старейшина вздохнул. - Вместе играли… и вот… Вечерело, оранжевое солнце садилось за сжатым полем, тени деревьев темнели, становились длинными, черными. Невдалеке, на лугу, мычало стадо. Рядом куковала кукушка. Работники с песнями возвращались с полей. В честь гостей старейшина устроил гулянье - на лугу, за околицей, собрались все, молодежь из многих родов, что составляли племя Птицы. Разожгли костер, затеяли игры, пели песни. Только ближе к ночи ушли куда-то все мужчины и молодые парни. В священную рощу - догадался Рысь. Решать судьбу предателя Зарко. Предателя ли? А вдруг он, Юний, ошибся? Да нет, вряд ли… И Заринка плакала у амбара, рыдала, не в силах сдержать слез. Ну, почему, почему все так? Зарко - предатель? Товарищ детских игр, милый смешной Зарко… Нет, этого быть не может! Да и его умершая сестра, берегиня Невда, того бы не допустила. Эх, Зарко, Зарко… - Эй, Заринка, побежали на луг, там весело! - Нет, подруженьки, что-то не хочется. - Да пошли, брось ты! Эх, а ведь не отстанут! - Вы идите, девы. А я уж нагоню. - Смотри, а то ведь в обрат придем, утащим! Дождавшись, когда девчонки ушли, Заринка поправила на груди жемчужные бусы, вышла со двора, прислушалась. С луга доносились веселые голоса и песни. Покачав головой, девушка вздохнула и, оглядевшись, пошла прочь из селенья. Не на тот луг, где гремело веселье, на другой, тот, что у леса, за которым - священная роща. Шла, утирая слезы, - жалко было Зарко. Тарх говорит - предатель. А вот Заринке все равно не верилось. Шла-шла, не заметила, как миновала луг, оказавшись перед лесом - черным, словно бы незнакомым, страшным. И - чтоб еще страшнее - заухал филин. Девушка вздрогнула, остановилась и вдруг закусила губу, увидев невдалеке поваленную сосну с черными, коряво торчащими корнями. Не так просто повалено было дерево, нет, не ветром, людьми - не до конца, специально для жуткого дела… Задрожав, девушка повернулась, побежала к лугу, да на бегу споткнулась, зацепилась за какой-то корень, полетела в траву, разревелась. Не ушиблась, но все равно обидно. - Цела ли, краса девица? - Кто здесь?! - Заринка испуганно оглянулась на голос. Хоть и темновато было кругом, а все же узнала важного Тархова гостя - красивого молодого мужчину в узких штанах и длинной чудной рубахе из дорогой заморской ткани. С правого плеча мужчины ниспадал плащ, заколотый блестящей фибулой. - Вижу, узнала. - Да… Ты Рысь, сын Доброя, повелитель римлян. - Ну, ты уж скажешь - «повелитель»! - Юний засмеялся, протянул руку. - Вставай. Девчонка поднялась сама, безо всякой помощи. Сверкнула глазами… - Что это за дерево? - Легат кивнул на поваленную сосну. - Как-то странно лежит. - Ты что, слепой? Не видишь - привязана ремнями к другим деревьям. - Зачем? - Сегодня казнь… - тихо произнесла девчонка. - Его… его раздавят корнями… - Но ведь еще же ничего не решили! - Юний осторожно взял Заринку за локоть. - Может быть, и не будет никакой казни. - Будет. - Девушка упрямо мотнула головой. - Из важных людей только Брячислав, жрец, против казни. Но Брячислав слишком добр и мягок, вряд ли ему удастся настоять на своем. - А ты считаешь, Зарко не виноват? - Не виноват! - с вызовом откликнулась дева. - А кто же тогда предатель, по-твоему? - Не знаю. Но Зарко точно не мог, он же мне… он же меня… Заринка снова зашлась в рыданьях. - Ну-ну, - гладя девушку по спине, утешал Рысь. А Заринка все не успокаивалась, рыдала, видно, рада была излить горе почти совсем незнакомому человеку - так бывает, и часто, - но и сам Юний чувствовал себя неловко. Значит, вот как - казнь. Дело решенное. Даже если Зарко и предатель - этим самым обрубались все концы. Как же он, Ант Юний Рысь, не подумал об этом раньше?! Поддался эмоциям. Впрочем, никто не совершенен, идеальных людей нет, и уж тем более нет идеальных правителей. Значит, казнь… Что ж, значит, надо исправить. Пока не поздно! Рысь встряхнул девчонку за плечи: - Хочешь помочь своему другу? Та испуганно хлопнула ресницами: - Да, а как? - Только ты должна все держать в тайне, - предупредил Рысь. - Клянусь Рожаницами и Родом, Лелей клянусь, пусть меня поглотит Морена, пусть Мокошь… - Ну, хватит, хватит, - усмехнулся Рысь. - У нас не так много времени. Идем. Они вышли на луг с песнями и весельем, Юний подозвал Илмара, шепнул пару слов. Тот кивнул, исчез в темноте. Рысь отступил в кусты, стоял, посматривая на веселье. Ждал. Заринка подошла к нему, утерев со лба пот, взглянула: - Ну? - Пора, - улыбнулся легат. - Теперь, если спросят, все скажут - Заринка была на лугу, плясала, играла… Сюда потом и вернешься. - Да-да, - закивала девчонка. - Только уж поскорей бы все сладить. - Сладим, не такое уж и трудное дело. Никем не замеченные, они покинули луг и быстро пошли в селение. У распахнутых настежь ворот их поджидал Илмар. - Скорее, - ухмыльнулся он. - Мы отвлекли стражников, но, думаю, ненадолго. Ты ж запретил убивать. Рысь сухо кивнул: - Успеем. Вот и дом старейшины Тарха. Ограда, обширный двор, амбары. Стол с остатками пиршества. Чуть в стороне, у летней кухни, чадя, горел факел. - Тсс! - Схватив девушку за руку, Юний оттащил ее в темноту. - Там кто-то есть! От кухни к столу метнулась темная тень. Что-то булькнуло… - Это Велимера, вдовица, - узнав, прошептала Заринка. - Со стола убирает. Позвать ее? - Не надо, - Рысь ненадолго задумался. - Вот что, жди здесь, а я мигом. Оказавшись у ворот, он негромко позвал Илмара. Шепотом спросил: - Есть кто свободный? - Кассий. - Славно. Давай его сюда. Они вернулись к дому старейшины уже вдвоем - легат и поспешающий за ним молодой воин. - Видишь ту женщину? - показав на двор, шепотом спросил Рысь. - Уведи ее на луг… ну, или куда-нибудь. Пожав плечами, Кассий вошел на двор: - Чего не веселишься, красавица? Бросив тряпку, юная вдова подняла голову, и сердце Кассия забилось так сильно, как, наверное, не билось еще никогда. Та самая! Кареглазка. - Чего не на лугу, спрашиваю? - Невместно. Вдовая я. - А как звать? - Велимера. - А я - Кассий. Слушай, если тебе на луг нельзя, тогда пошли так погуляем. Да брось ты тряпку, когда еще такое веселье будет? Пошли! Велимера замялась, видать, хотелось ей прогуляться, чего уж… А Кассий не отставал, пока не уговорил. - Ладно, - улыбнувшись, женщина махнула рукой. - Пошли уж. Но так, недалече… Вышли. Прикрыли ворота. Не торопясь, куда-то пошли. Кассий рассказывал что-то веселое. Велимера тихо смеялась. Выбравшись из кустов, Юний и Заринка метнулись в опустевший двор. Легат встал за угол, в темноту, девчонка подбежала к амбару. Скрипнул засов. - Зарко! - Кто здесь? - Не узнал? - Заринка, ты! Но… - Тсс! Выбирайся, и побыстрее. - Нет, Заринка! Если я убегу, скажут, точно предатель. - Тебя завтра казнят. Корнованием! - Пусть так. Лучше смерть, чем позор. Знаешь, даже умерев, я буду всегда о тебе помнить, помогать и… - Ой, дурень. - Девчонка вздохнула, а потом произнесла, как научил легат: - Ты что же, не хочешь сам отыскать предателя? - Сам? Но как? - Сначала выберись отсюда. Две тени, скользнув по двору, исчезли за воротами. Юний ухмыльнулся, кивнул и, ускоряя шаг, пошел следом за беглецами. Илмар Два Меча уже поджидал в кустах у ограды. Не один - с двумя воинами. - Вот что, ребята, - кратко инструктировал Юний. - Во дворе амбар. Нижние венцы - гнилые. Проделаете мечами дыру, так чтоб пролезть. Быстро - времени у вас мало. Кивнув, легионеры бросились к дому. - Девчонка отведет парня к реке, - проводив воинов взглядом, легат обернулся к Илмару. - Твои ребята не оплошают? Скольких ты послал? - Одного. - ??? - Гавстальда. - Ну, этот справится… Да, пора бы уже вернуться Кассию, что-то он долго. Илмар Два Меча ухмыльнулся: - Так, может, женщина понравилась?Гораций
Женщина понравилась. Не то слово! Кассий даже ощущал нешуточное волнение и дрожь. Они сидели на лавке у околицы, слушая, как с луга доносятся песни. За рекой, за быстрою, Леса стоят дремучие… - Огни горят великие, - тихо подпел Кассий. Велимера вздрогнула: - Откуда ты знаешь наши песни? - Их пела Вента… э… жена легата. - А кто такой легат? - Э-э… старейшина, ну, вот как у вас Тарх. Да ты его видела, высокий такой, в алом плаще. - А, видала… Красивый такой. Но для старейшины он слишком молод! - У нас другие обычаи, Велимера. А знаешь, ты понравилась мне еще утром, там, за столом. Признаюсь, я не спускал с тебя глаз. - Я заметила. - Девушка засмеялась. - Ты красивая, Велимера, - улыбнулся Кассий. - И смелая. Не побоялась пойти со мной… - Так ты не страшный… Даже наоборот, стеснительный. - Как, как ты сказала? Я еще не так хорошо понимаю вашу речь. Что значит - стеснительный? - Ну… Не пристаешь ко мне, не целуешь… Правда, я бы дала отпор, ты не думай! - Приставать? Как я могу, ведь мы едва знакомы! - Ты славный… И немного смешной. Не обидишься, если спрошу? - Спрашивай. - У тебя никогда не было девушки? - Н-нет. Видишь ли, мой отец был очень строгих правил, а когда он умер, я вступил в легион… - Странно… - Что странно? - Я раньше думала, что все чужие - враги. - А теперь? Теперь так не думаешь? - Пока не знаю… Совсем рядом, словно бы прямо над ухом, вдруг раздался свист, довольно похоже озвучивший марш тридцать первого легиона. - Ого! - рассмеялся Кассий. - Похоже, нам пора. Мои друзья зовут меня. - Ну, тогда идем… - Не пойдешь на луг? - Нет… Завтра рано вставать - страда, а нужно еще отвести на двор старейшины сына - там есть кому за ним присмотреть. - Как зовут твоего сына? - Световик, Светик… Он славный. Скоро два года. - А… - Кассий хотел спросить про умершего - или убитого - мужа, но постеснялся, мало ли, Велимере не очень-то понравится такой вопрос. Не осмелился, да так и прошагал молча до самого дома вдовы. Впрочем, не так то уж и далеко идти было. Велимера остановилась у ворот:
- Ну, прощай, Кассий. Рада была… - И я… Постой! Может быть… Может быть, мы как-нибудь встретимся? Девушка рассмеялась: - Конечно, встретимся. Ты же придешь на наш праздник? - Приду, - кивнул римлянин. - Обязательно приду. Но… может быть, мы бы встретились пораньше, где-нибудь у реки или в поле… Велимера с явным сожалением поджала губы: - Вряд ли выйдет - страда… Хотя если мальчишки наловят много рыбы… - Рыбы? - не понял Кассий. - При чем тут рыба? - А при том, что мой погибший муж был хорошим рыбаком. У меня остался челн. И вот эту рыбу можно было бы обменять на соль. Я уже как-то меняла, дорогу знаю. - А отпустит старейшина-то? - Кассий и не скрывал радости и надежды. Очень похоже, что те же чувства охватили и молодую вдову. - Отпустит, - прошептала она. - У нас ведь каждый мужик на счету. Кассий хотел было прижать девушку к себе, обнять, поцеловать в губы… Но постеснялся даже чмокнуть в щеку. Нет, не было у него опыта общения с девушками. Ведь не считать же опытом краткие посещения воинских лупанариев? Там-то уж ни за кем не надо было ухаживать, только плати… Немного рассеянный, он подошел к воротам селения, вытянулся, увидав Илмара и легата, уже собрался доложить, да легат остановил его взмахом руки: - Уходим. А над лугом все так же плыло веселье. Горели костры, звучали песни и девичий смех. Даже куда веселее стало - со священной рощи как раз подошли юноши и мужчины. Лишь когда на востоке посветлело небо, старейшина приказал всем спать - завтра был новый день, а освобождать от работ никто никого не собирался. Юний отдал приказ возвращаться домой. Построившись в колонну, легионеры направились к реке. - Стойте! - уже на полпути нагнал их растрепанный быстроногий мальчишка. - Старейшина Тарх приглашает старейшину Рысь, сына Доброя, и всех, близких ему, людей присутствовать утром на казни. - Ах, казнь, - усмехнулся Юний. - Скажи старейшине - мы принимаем его приглашение. Сейчас я отправлю воинов и вернусь в его дом. Еще подходя к селению, Рысь заметил, что там что-то не так. Хм - что-то?! Мимо телохранителей легата пронеслись вооруженные рогатинами парни, по всему ближнему лесу слышались громкие крики, у ворот беспокойно осматривался по сторонам часовой - молодой парень с круглым, почти детским лицом. - Что случилось? - проходя мимо, поинтересовался Юний. - С чего бы такой переполох? - Старейшина Тарх ждет вас, гости, - вместо ответа почтительно произнес страж. - Он все и расскажет. Что ж… Усмехнувшись, легат быстро зашагал к дому Тарха. Старейшина встречал его у ограды, седая борода его была растрепана, глаза озабоченно рыскали. - Рад принять твое приглашение, уважаемый Тарх, - подойдя ближе, радушно улыбнулся Юний. - И я рад, что ты пришел, Рысь, сын Доброя, - старейшина вздохнул. - Но, боюсь, боги были против задуманного нами дела. Прошу, проходи за мной. Легат и следовавшие за ним телохранители с плохо скрываемым интересом поспешили вслед за хозяином дома. Вот и амбар, распахнутая дверь… И истерзанный в щепки венец. Щель, дыра, небольшая, но вполне достаточная, чтобы пролезть. - Улетела птичка. - Тарх кивнул на дыру. - Бревна-то подгнили, все никак не соберусь поменять. - Интересно, чем это он их расковырял? - Да вон, железку с пояса снял и… Хитер. - Да уж, - про себя хохотнул Рысь. - А что собаки? - А что - собаки? Он же здесь свой, вот они и смолчали. И ведь выбрал же час, эх… - Что же ему, смерти лютой дожидаться? - Да-а… Выходит, правы мы были - предатель! - Теперь побежит к «волкам». - Далеко не убежит, - старейшина зло прищурился, - перекроем все тропы. Да, вот еще что… - Тарх вдруг хитро улыбнулся. - Я ведь не зря тебя сейчас позвал, Рысь, сын Доброя, показал вот это вот все, - он кивнул на дыру. - Озерный город - велик, народу в нем много, есть где укрыться. А не побежит ли предатель туда? Зарко умен, этого не отнимешь. Тем более умеет по-вашему говорить, сами же вы и учили. - Дельная мысль, - со всей серьезностью отозвался Юний. - Сам только что об этом подумал.
- Введите! - напустив на себя самый важный вид, Рысь уселся в высокое резное кресло, больше напоминавшее императорский трон. Горящие - несмотря на дневное время - светильники отражались в до блеска начищенном панцире - лорика скуамата. Заколотый золотой фибулой алый, с белым подбоем плащ красиво ниспадал с плеч, пышную, тщательно причесанную цирюльником шевелюру покрывал золотой венок. По бокам - слева и справа, стояли телохранители - высоченные молодые парни во главе с Марием - в полном боевом вооружении, при щитах, с дротиками-пилумами, в шлемах с пышным плюмажем. По знаку Илмара стражники ввели Зарко. И без того испуганный, отрок еще больше растерялся, оказавшись посередине огромного зала базилики, освещенного дюжиной золоченых светильников и узкими разноцветными лучиками проникающего сквозь оконные витражи солнца. - Имперский легат, всадник Ант Юний Рысь Юстус желает говорить с тобой, Светозар, сын Заровита из рода Тарха! - ударив посохом об пол, торжественно объявил распорядитель. - Зачем вы снова схватили меня? - быстро справился с собой отрок. - Хотите убить? Так убейте… Или верните домой, где меня тоже ждет смерть. Юний - живое олицетворение римского могущества и порядка - грозно насупил брови: - Я хочу, чтобы ты помог нам, Светозар, сын Заровита. - Помог? - Помог нам отыскать истинного предателя! Зарко вдруг опустил голову… потом резко вскинул, стараясь сдержать нахлынувшие вдруг слезы. - Так вы… так вы верите мне? - тихо спросил он. - Да, верим, - величественно усмехнулся легат. - Но не тебе, а фактам. - И… - отрок запнулся. - И что сказали вам обо мне эти самые хвакты? Вообще, кто они, я их не знаю? - Узнаешь, - пообещал Рысь. - Пока же скажи, согласен ли ты помочь нам и получить в случае успеха гражданство Великого Рима? - Помочь согласен, - уже совсем без всякого страха кивнул Светозар. - А все остальные твои слова мне не очень понятны. - Славный юноша, - Юний рассмеялся. - Подойди сюда, скрепим договор подписью. Вон там, на столе, чернильница и каламус. Вента научила тебя читать и писать? - Да, господин, немного. Большего я не успел. - Тебе прочтут… Легат дал знак распорядителю, сам же, не слушая, вновь погрузился в задумчивость. Все ж таки Вента правильно сказала насчет формальных процедур и предоставления гражданства. Парень, как ни крути, будет теперь выполнять задание римлян - и, хочется думать, не за страх, а за совесть. А воины рода Птицы приговорили его к смерти. Это значит, что любой человек рода может безнаказанно убить Светозара, о чем тот прекрасно знает. А вот безнаказанно убить римского гражданина никому в здешних местах не удастся! Да и вообще, Вента советовала обставить предоставление гражданства как можно более пышно, да к тому же осыпать отрока всевозможными милостями, чтобы по всей округе поползли слухи. Чтобы всем лесным жителям - а особенно купавским - стало завидно, чтобы… - Господин Юний, - положив каламус на стол, Зарко вскинул глаза. - Я хотел бы знать - что делать? - Что делать? - Легат громко расхохотался. - Боюсь, и я бы хотел это знать!
Глава 12 Август 236 г. Нордика Овидий
Поздно - прощай - и кора покрывает последнее слово. Вот уже слезы текут…В доме легата был устроен прием. Небольшой такой, почти только для одних своих, да и повод-то был для необразованных людей никакой - открытие библиотеки. Сам Юний, Вента да ученейший грек Каллисфен (тот все пытался продать свои кирпичи, надоел - ужас!) - вот и все присутствующие, естественно, не считая слуг. Каллисфен задумал соединить библиотеку с книжной лавкой и комнатой переписчиков. Переписчик, как, впрочем, и продавец, пока был один - сам грек. - Вчера в библиотеку кто-то забрался, в комнату, где валялись старые грамоты, - интересно, зачем? Наверное, на растопку? Ну, ладно… Зато в библиотеке уже сегодня к вечеру появился первый посетитель, - омыв руки в большой серебряной чаше, похвастал ученый муж. - Младой юноша с задумчивым взглядом и мечом у пояса. Зовут - Кассий. - Кассий? - оживился Рысь. - И что же он читал? - Овидия, «Наука любви». Даже взял список с собой. - Кассий взял Овидия? - Легат рассмеялся. - Что ж, дело молодое.Овидий
Все, что делает женщина,
- Делает, движима страстью.
Женщина жарче мужчин,
Больше безумия в ней! [13]
- Что там за шум, впереди? - хрипло осведомилась закутанная в глухую хламиду фигура, почтительно сопровождаемая хозяином через весь двор. - Да все в порядке, - Велизий Клык расплылся в улыбке. - Слуги мои чего-то разорались. Сейчас спрошу. - Не надо, - буркнула фигура. - Носилки поданы? - Как всегда, у задней калитки… Я все же пойду удостоверюсь. - Только поспеши. - Мигом… Эй, Алкиной, что тут за шум? А, вон оно что… Велизий проворно прибежал обратно, к дожидавшемуся его человеку. Доложил: - Все спокойно. Просто мой сторож делает небольшие деньги - кто-то расспрашивал его о Квинтилии, и он… - О ком, о ком?! - О помощнике эдила… - Да знаю я Квинтилия. А что именно расспрашивал? - Можно ли доверять помощнику эдила крупные суммы. - Ой. Да ведь и я тоже имею дела с этим пройдохой Квинтилием. Как бы и мне не прогореть. - Уж точно - пройдоха. Тут и я могу сказать, безо всякого Алкиноя. - И все же, лучше еще раз проверить… А ну-ка, позови сюда сторожа! Поговорим, хе-хе-хе… Наступившую было тишину разорвал противный дребезжащий смех.
Наступило утро, солнечное, яркое, росное. По синему высокому небу важно проплывали редкие розоватые облака, пахло свежескошенным сеном, смородиной и яблоками. Ну, свежее сено было разбросано по полу, кусты черной смородины росли прямо под окнами казармы, а вот что касается яблок, то… Никаких яблонь тут не было. Не росли. Впрочем, может, и прижились бы, да пока не было саженцев. Кассий проснулся в хорошем настроении, под стать солнцу. Потянулся - новая служба, наряду с нешуточной ответственностью и сложностью, имела и весьма ощутимые плюсы - утром можно было вдоволь поваляться на ложе, а ночью - приходить, когда хочешь. Особого отряда префекта никакие караулы, наряды, разводы нисколечко не касались. Другими делами занимались, требующими больше ума, а не показной бравады. Солнце едва встало, и идти в лупанарий, к сторожу, было еще рано. Впрочем, если прогуляться этак не торопясь… а уж после разговора со сторожем завернуть на пристань - вдруг да Велимера на своем челне привезет рыбу? Не сама, конечно, будет торговать, наверняка продаст улов рыбнику. Хоть бы сегодня появилась, хоть бы… Кассий и сам не вполне понимал, чем притянула его к себе юная кареглазая вдовушка. Ну, красива, ну, не глупа - так ведь красивых и умных много. А вот такой, как Велимера… Велимера… Как же все таки понравиться ей, выглядеть при встрече не неотесанной деревенщиной, а истинным- кавалером? Овидий тут должен помочь, да, несомненно, Овидий. Вот он, у ложа… Юноша вытащил из деревянного футляра свиток, развернул: «Места для знакомств», «Покорение женщины», «Путь к госпоже через служанку»… Гм… Не то. Все не то. «Как вести себя на пиру»… и это еще рано… А, вот, пожалуй, и то, что требуется - «Как нужно выглядеть». Интересно, как же?
Мужу небрежность к лицу… Вот это правильно! Будь лишь опрятен и прост. Замечательно! …тело загаром покрой… Сегодня же! Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой, Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке… Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью, И ни один не глядит волос из полой ноздри… Да с ноздрями, пожалуй, все хорошо. И с ногтями. Вот, может быть, лишь малость обгрызены… Что там дальше? Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой И из подмышек твоих стадный не дышит козел. Ну, уж это слишком… А может, завить волосы? Или чуть-чуть осветлить? Что там на этот счет советует старина Овидий? Все остальное оставь… Ах, вот так. Ну и славно. …пускай этим тешутся девки Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин. А вот уж этого не надо! Кассий натянул чистую тунику, подпоясался, сверху накинул лацерну - накидку-плащ. Ну, и хватит думать о внешнем виде. Теперь на пояс - кошель, за плечи - суму, в суму - Овидия, почитать. Да, не забыть купить подарок. Вдруг именно сегодня… Вдруг? В самом приподнятом настроении юноша вышел на улицу и, улыбаясь всем встречным, направился к лупанарию Велизия Клыка.
Рассеянно ответив на приветствия часовых, Юний вошел в базилику, где располагались его рабочие помещения. Можно было, правда, и дома работать, но… Дома как-то не очень работалось. Не туда текли мысли, на уют тянуло, да к тому, чтоб поскорее обзавестись семьей, ведь сколько же можно - скоро тридцать лет стукнет, не мальчик. А вот здесь вот, в узенькой полутемной зале, думалось легко и свободно и, главное, - все по теме. А тема у легата была одна - спокойствие и процветание Нордики! Чему могли вполне помешать разные нехорошие обстоятельства, типа амбиций и примитивно-глупого финансового расчета военачальников и городских магистратов. Итак, что там у наших баранов? Юний с удовольствием разложил на столе свои тайные записи. Еще со времен работы частным юристом нравился ему именно такой порядок: записать - подумать, снова подумать - и еще раз записать. Вот, к примеру, если сегодня начать с военных… Гней Хирольд, примус пилус, первый после легата человек в легионе, оказывается, задумал поправить свои денежные дела путем захвата и продажи рабов. Для чего ему нужна военная экспедиция на юг, в людные места. А для этого кто-то с юга должен пойти войной. Ну или хотя бы сымитировать нападение. «Волки»? А оно им надо? Вряд ли. Да, конечно, они будут следить, вредить по мелочи, возможно, даже снова нападут на Купаву. Но вот всерьез надеяться захватить город - вряд ли. Не так уж их и много здесь - пока только разведывательные отряды. Пока… Может быть, прав Хирольд, и стоит нанести упреждающий удар, бросив все силы легиона на юг… неизвестно куда. Знать бы, сколько племен считают себя людьми Волка да где они. Надо узнать, обязательно узнать - на юг, так или иначе, все равно придется пойти, не за рабами, так за хлебом. А как узнать? Послать лазутчиков… Впрочем, кажется, пытались уже, с Табинием. Нет, тут глубже надобно копать, через… а через того человечка, на которого они же сами косвенно указали. Да, но попробуй найди его - Нордика, хоть и небольшой город, но и не совсем уж деревня. Что ж, пока будем исходить из того, что узнали, пусть даже все эти посылки неверны - не ошибается тот, кто ничего не делает, да и вообще - errare humanum est ошибаться свойственно человеку. Как ошиблись с Зарко. Хотя - ошиблись ли? Да, пожалуй, ошиблись… Теперь-то можно парня использовать, да как? Предположим, что основная идея верна - лазутчик «волков» кто-то из двух: Венцеслав или Горшеня. Вот кто? Схватить и надавить? А потом в случае чего какими глазами смотреть на Тарха и его людей, кои мыслились уже по большому счету если и не гражданами, так союзниками-федератами. Нет, тут тоньше надо, осторожнее. С Зарко вон уже поспешили, и что? Ничего хорошего. Интересно, кто из этих двоих ходит сейчас к дубу? Ах да, Илмар докладывал - оба по очереди. Старейшина, видать, хочет знать все из своих источников. Ну, пусть его тешится. Невзначай прощупать обоих… подослать Зарко! Вот именно! Ах, славная идея, славная! И в самом деле, они же прекрасно осведомлены, что Зарко - предатель, что сбежал… Интересно, как будут действовать при нечаянной встрече? Завтра же ее и организовать, у дуба, как раз по очереди и получится обоих проверить, только не спешить, не напороться ненароком на людей Тарха. Ай, хороша задумка! Посмотрим, что выгорит? Теперь дальше. Хотя стоп. Еще с Гнеем Хирольдом не все ясно. Каким образом он собирается имитировать набег? Неужто и впрямь под шумок снесся с «волками»? Или попробует использовать какую-нибудь особо доверенную когорту, на худой конец - центурию. Есть у него такая? Есть, как не быть. Первая - двойная - центурия первой когорты. Около двухсот человек, точнее, сто восемьдесят. Переоденутся в «волков» да запросто разнесут по бревнышку ту же Купаву, а потом ищи их, свищи. Ну а под это дело Хирольд выскажет мысль о превентивном ударе. Поддержит городской совет? Запросто. Значит, надобно его опередить! Предложить рейд самому! Самому и возглавить… Нет, нельзя покидать город, нельзя, тут еще можно ожидать много нехороших сюрпризов. Тот же лоскуток женской туники? И кто же все-таки тогда следил? Так и не выяснили. Единственная ниточка - помощник эдила - так и тот, как назло, куда-то запропастился. Впрочем, а что он может показать? То, что и в самом деле покупал киосскую ткань для супруги своего начальника? Тоже еще, секрет, надо же… Зря, зря пустили по этому пустому следу Кассия, не на таких пустышках парня тренировать надо. Отозвать. Сегодня же… ладно, завтра, сегодня уж пусть потешится. А на экспедицию на юг отправить надо, и как можно скорей. Хлеб ведь уже скоро весь уберут - тут бы и скупить по первости. Что же касается мехов, с этим, пожалуй, можно считать, все в порядке: весяне-охотники с удовольствием приходят на торжище к пристани. Меняют свою добычу. Сначала - на красивые безделушки и соль, теперь - все чаще - на деньги. Медь не берут, предпочитают серебро - сестерции да денарии. Быстро разобрались, что к чему, ничего не скажешь.
Покашляв у входа, вошел Илмар Два Меча, префект. Доложил о том, что его люди отыскали таки двух юных любовников Гнеи Хламидии, супруги дуумвира Лициния Флора. - Ну-ну-ну? - заинтересовался Рысь. - И кто такие? - Имена установлены, - с видимым удовольствием отозвался префект. - Некто Квинт Рутил и Сервилий Лонг, оба - вольноотпущенники, подмастерья Спурия Вера, медника. - Хорошие подмастерья, - легат усмехнулся. - Интересно, как они сошлись со столь знатной матроной? - А еще до Нордики, в Колонии Агриппина, - Илмар понизил голос. - Видишь ли, Юний, это довольно темная история, в общем-то, из-за нее Хламидия и убралась из Германии куда подальше, сама и ее безвольный муж, Лициний Флор. Я переговорил почти со всеми, кто раньше занимал хоть какое-то положение в обществе Колонии Агриппина. И кое-что узнал! - Ну? Не томи же! - Лициний Флор, между нами говоря, личность ничтожнейшая, подкаблучник, но в отсутствие жены готовый удариться в любой разврат, так вот, он как-то так и попался. Супруга не вовремя вернулась с виллы. - А он там с девками! - Э, не только с девками… Но и с младыми юношами! - Постой, постой… - Да-да, вот именно с этими - с Сервилием и Рутилом. Которые, между прочим, показали, что Лициний Флор - импотент! - Что?! - удивился Юний. - А зачем ему тогда гулящие девки и мальчики? - А кто его знает… Хорошо бы расспросить саму Хламидию, да она, думаю, не скажет. А надавить нечем, о речных оргиях Лициний, полагаю, в курсе. Вообще, странная семейка, чрезвычайно странная. - Ну, пусть твои люди еще немного за ними посмотрят. Что Кассий? - Болтается где-то. Говорят, ночью его видели в лупанарии. - Вот уж на него не похоже! - И я думаю, что не похоже. Ничего, вечером должен прийти с докладом сюда. Послушаем. Встав, Рысь прошелся по зале, помолчал и, повернувшись к префекту, поинтересовался, как ведет себя Зарко. - Тихо, - улыбнулся Илмар. - А как ему еще себя вести, коли мы по твоему приказу никуда его не выпускаем? А… Что? Пришло время? - Думаю, что пришло, - с улыбкой кивнул легат. Кто-то из них предатель! Из них троих. Рысь, сын Доброя, повелитель местных римлян, рассказал кое-что о «волках» и о том, на кого они надеялись. Выходило - на кого-то из трех. Либо Венцеслав предатель, либо Горшеня… либо он, Зарко! Трудно себе представить, чтоб Венцеслав или уж тем более Горшеня… Они ж вместе росли, вместе играли, дружили… И что теперь - подозревать своих друзей? А ничего больше не остается, хоть и противно. Зарко осторожно размял затекшую руку, выглянул, отведя в сторону ветки. Что-то долго не возвращается Венцеслав. Что он там, заснул прямо у дуба? Или беседует с кем-то из родичей? С Зоревиком иль кем другим, кого там сегодня прислал Тарх? Зарко неожиданно для себя усмехнулся, представив, как посмотрела бы на него Заринка, углядев в таком виде. Грязный, босой, волосы растрепаны, расцарапаны щеки, рубаха порвана во многих местах - ну и видок! Точно, шатался по лесам и болотам. Ну-ну, интересно, как поведут себя Венцеслав и Горшеня? А как бы он, Светозар-Зарко, повел себя на их месте? С одной стороны - друг, с другой - предатель. Конечно же, надо сделать так, как велят законы рода, ведь один человек - ничто. А вообще-то, и гнусное же дело поручил ему римский вождь, впрочем, Зарко и сам хотел этого. Если предатель есть - а он есть! - значит, его надо найти. За кустами послышались чьи-то шаги. Зарко насторожился… ага, вот на тропе показалась тощая фигурка Венцеслава. Опрятная, расшитая оберегами, рубаха вечно шмыгающий нос, волосы, будто прилизанные. Вентя-подлиза… - Венша! - дождавшись, когда отрок подойдет ближе, негромко позвал Зарко. - Венцеслав! - Кто здесь? - Мальчишка остановился, обвел испуганным взглядом кусты… И отпрянул, увидав показавшегося на тропе Зарко. - Ты?! - Я, Венша. - Но… ведь говорят, ты убежал к «волкам»? - Не добежал. Помоги мне… Я так устал скитаться, скрываться в лесах… - Хорошо, - закусив губу, Венцеслав кивнул. - Конечно же, я помогу тебе. Ага! Вот оно! - Я знал, что ты тоже ненавидишь «птиц». Вспомни, как тебя обижали. - Да помню… - Парень махнул рукой и оглянулся. - Не смотри, - улыбнулся Зарко. - Здесь никого нет, я проверял. Пойдешь со мною к «волкам» или… или останешься здесь? Тогда скажи мне, как к ним идти? Ведь ты должен знать. - Скажу… Что-то я устал, - отрок вытер со лба пот, - присядем? Он подошел к камням, россыпью валяющимся у края тропинки, уселся на самый крупный. Зарко присел рядом. Венцеслав пристально посмотрел на него и покачал головой: - Эк тебя… - Яркое утреннее солнце отражалось в его светло-синих глазах. - Побегай с мое, - вздохнул Зарко. - Ну, отдохнул? Пора. - Что у тебя на спине? - участливо спросил Вентя. - Вон, видать сквозь дырищу. Какой-то нарыв… Повернись-ка, приложу подорожник. Светозар вдруг испытал навалившееся внезапно чувство стыда. Вот этого вот Венцеслава-Вентю, слабенького и тощего, всегда шпыняли, обижали, дразнили… А он вот, выходит, не помнил зла. Пожалел, посочувствовал… хоть и предатель. Хотя какой предатель? Пока еще ничего точно не выяснено. Вот если покажет дорогу к «волкам», тогда… - Ну, вставай. Повернись же! Да задери рубаху… Зарко послушно исполнил просьбу. Задрав рубаху, хмыкнул, глядя на четкие черные тени - растрепанную и согбенную, тощую. Кстати, а с чего бы это Венцеславу гнуться? Живот, что ли, от волнения схватило? Светозар еле успел прыгнуть в сторону! Какой там живот! Камень! Ух, и приложил бы Венцеслав по затылку! Все мозги б выбил… Хорош Зарко, расслабился - соперник-то слабый, чего бояться? Словно разъяренная кошка, Зарко налетел на испуганного мальчишку, повалив на землю, схватил руками за горло. Тот захрипел, но не сдавался, колотил по земле ногами, пытаясь сбросить врага. Но силы были неравными. - Зачем… - злым шепотом поинтересовался Зарко. - Зачем ты хотел убить меня? - Ты сильный… - просипел отрок. - Сильнее меня… Я хотел тебя захватить, связать… Но понял, что не смогу. - Тогда - решил убить? - Да, убить! - Мальчик сверкнул глазами. - Ведь ты - враг рода. Каждый из Птиц должен убить тебя. Жаль, у меня не вышло. Теперь, наоборот, ты убьешь меня… Ну, чего ждешь, лазутчик? Убивай же! - Ах ты… - Зарко разъяренно ударил Венцеслава в скулу и, вскочив на ноги, бросился через кусты к лесу… Илмар Два Меча ждал его за деревьями вместе с охотником Гавстальдом. - Ну? Зарко отдышался: - Венцеслав - злохитрый гад. Но человек честный. - Хорошо. Интересно, что он скажет напарнику? Или все же сообщит нам? - Не думаю, - покачал головой Светозар. - В первую очередь он должен известить род. Префект пристально посмотрел на юношу: - А ты хорошо говоришь по-латыни, парень. И когда успел? Молодец, Каллисфен, научил. - Не только Каллисфен, - Зарко неожиданно улыбнулся. - Госпожа Вента.
Первым, кому Венцеслав, волнуясь, рассказал о встрече с предателем, естественно, был Горшеня. Тот слушал внимательно, молча, лишь иногда негодующе восклицал: - Вот так гад! Во, пес! Змеище злохитрое. Потом принялись думать, вдвоем - одна голова хорошо, а две - лучше. Конечно же, нужно было известить своих, и как можно быстрее. А вот рассказать ли римлянам? Горшеня считал, что не стоит. А зачем? Вдруг да римляне, схватив предателя, не вернут его в Купаву для казни, а решат использовать в своих целях? Лучше для начала предупредить род, посоветоваться - вот как раз завтра очередь Горшени идти к дубу с докладом. Светозар хоть и предатель, а, похоже, про дуб им не выдал. Так туда и ходили, римляне не препятствовали. - Ну, вот и славно порешили, - потянувшись, улыбнулся Венша. - Завтра расскажешь все, словно в слово, а дальше уж поступим, как скажут. - Уж расскажу, не сомневайся.
Шататься на берегу реки битый час Кассию быстро надоело - жарко. Да и вообще, день начался как-то странно: сторож Алкиной - ну и выбрали же имечко, совсем как у какого-то греческого героя или царя! - ничего особенного о Квинтилии не поведал. Ничего такого, что стоило бы заплаченных денег. Ну да, оказывается, приказчик снюхался с эдилом еще в Колонии Агриппина, когда они вместе занимались там какими-то торговыми аферами. И что из того? Про то, что они и здесь, в Нордике, крутят что-то с мехами, легат с префектом знали и без того. Так вот и на этот раз, Квинтилий, как видно, выехал куда-то по торговым делам - и как его расспросишь? Придется ждать, когда возвратится. А возвратиться, как сказал сторож, он должен именно сюда, к обрыву. Место безлюдное, именно здесь Квинтилий обычно назначает важные встречи с местными варварами. Интересно только, откуда это узнал сторож? Ну, его дела… Для тайных встреч место и впрямь подходящее - окружено густыми кустами, тропинка только одна, запросто перекрыть можно, к обрыву подходить страшновато - внизу, на осыпавшемся каменистом краю, явственно виднелись следы оползней. Если б тут росло хоть одно деревце, какая-нибудь кривая сосна, может быть, и укрепило бы почву своими корнями, а так… Где бы только спрятаться? В кустах, пожалуй, далековато, не слышно ничего будет. Зато все видно и вполне безопасно. Интересно, появится ли сегодня Квинтилий? Сторож уверял, что обязательно должен, мол, и так уже долго отсутствовал. Ну, если и не сегодня, то завтра - уж обязательно, дескать обещал пару беличьих шкурок. Делать нечего, придется ждать. Хорошо хоть догадался Овидия с собой прихватить - все веселее будет. А уж заодно… Как там сказано-то? «Тело загаром покрой…» Кассий стащил с себя тунику, аккуратно подстелив под себя, улегся на самом краю, подставив солнцу спину, посмотрел на реку - дух захватило! Пронзительная, слепящая глаза синь, белые паруса рыбачьих челнов, темно-зеленый противоположный берег, уходящий в туманную дымку лесов, тянувшихся до самого края света. Красота! А внизу, под обрывом, пенятся, бьются о берег волны. Да-а, страшновато… Песок, камни. А что это там еще? Блестит… Сундучок! Честное слово - сундучок! Небольшой такой, окованный блестящими медными полосами. Значит, недавно лежит. Наверное, был запрятан под самым обрывом, подальше от людских глаз, да вот вывалился, хорошо - зацепившись за камень, не упал в воду. Как бы его достать? Кажется, и не очень-то далеко. Юноша вытянул руку… Эх, все равно не хватает! Задумался, огляделся… А что, если привязать пояс во-он к тому кустику? Не достанет? Так еще на сандалиях ремни есть… Ловко орудуя кинжалом, Кассий срезал с сандалий ремни, связал с поясом, подергал - вроде бы крепко - ну, теперь должно бы хватить… Ага, в самый раз! Привязав импровизированную веревку к кусту, молодой воин сделал на конце ремешка петельку, продел руку и стал осторожно спускаться по краю обрыва. Веревка натянулась, однако держала хорошо, крепко… Внизу яростно бились волны. Впрочем, Кассий старался туда не смотреть, зачем? Ну, вот он, сундучок, еще чуть-чуть, еще… Сейчас посмотрим, что в нем такое! Ага, есть! Вжик! Острый ножичек изящно перерезал пояс у самых кустов. С обрыва донесся лишь слабый крик. Затем - всплеск. И тишина, только волны, шипя, бились о камни. Да еще слышался негромкий, быстро удаляющийся смех. Неприятный такой, дребезжащий…
Глава 13 Август 236 г. Нордика Догадки и разговоры
Сколько, однако, греха ни скрывай, всего ты не скроешь…Осмотревшись по сторонам, круглолицый востроглазый парень в длинной полотняной рубахе, какие носят «ведающие слово», отошел от опаленного молнией дуба и неспешно направился вдоль по узенькой тропке, петляющей меж кустов и деревьев. Низкое небо задевало свинцово-серым брюхом вершины елей и сосен, большая фиолетово-сизая туча, зацепившись краем за мертвые дубовые ветви, истекала дождем. Востроглазый повел рукою по волосам, стряхнул крупные капли, поморщился - неприятно, - посмотрел в небо. Да, пожалуй, эти дожди надолго. А ведь страда еще далеко не закончена, лишь только половину полей успели убрать купавские, пользуясь хорошей погодой, а ведь, кроме жита, еще оставались и овощи - морковь, репа, свекла. Хорошо, если месяц руен, зовомый чужаками римлянами сентябрем, выдастся теплым, солнечным, таким, как, к примеру, в прошлом году, а если - нет? Если так и будет дождить - что в здешних сырых местах вовсе не редкость - тогда что? Как ни собирай, ни суши в овинах, а все ж часть собранного сигнет. И тогда - голод. Жуткий, лютый, жестокий, выгодный лишь жестоким богам, коим приносят обильные жертвы - больных, стариков, детей. Всех слабых, тех, кто все равно не выживет. И это правильно. Своей смертью умершие спасут живых. Отрок поежился от грустных мыслей и вдруг неожиданно улыбнулся. Это только земледельцам из рода Птицы может угрожать голод, но не «волкам»-охотникам! Нет, купавские тоже охотились, ловили рыбу, собирали по лесам орехи-грибы-ягоды, но всего этого было слишком мало для того, чтобы пережить долгую зиму. Да и охотников после всех последних событий в Купаве почти не осталось - много, слишком много погибло. Да и не в охоте дело. Жито, хлеб - вот что главное, недаром говорят: хлеб - всему голова. Востроглазый опять усмехнулся - а какое ему дело до «птиц»? Ему, рожденному «волком» и лишь волею хитрого вождя подброшенного купавским жителям? - Горшеня! - тихо позвали из-за кустов. Парень резко повернул голову, осторожно положив руку на рукоять засунутого за пояс ножа. Круглое лицо его сделалось настороженным и злым. - Кто здесь? - оглядываясь, поинтересовался он. - Я, - затрещали кусты, и на тропинку выбрался светлоглазый отрок с копною густых соломенных волос, в изодранной одежде, босой, тощий. - Зарко. - Горшеня, похоже, ничуть не удивился встрече. Натянув на лицо улыбку, распахнул объятия. - Рад, рад, что ты жив! Зарко невесело усмехнулся: - Не боишься обнять предателя? - Нет. Приятели обнялись. - Как же ты отощал! - Горшеня похлопал Зарко по спине. - Одни кости. - А ты побегай с мое… - Славно, что тебе удалось бежать, славно! Иначе б… Корнование. - Горшеня передернул плечами. - Страшная смерть! - Страшная, - Зарко пристально взглянул на приятеля. - Ты же знаешь, что я не предатель! И лучше, чем кто-либо другой. Горшеня молча кивнул, ухмыльнулся и вдруг заговорил о старейшине, жреце, купавских жителях. - Думаешь, Брячислав или Тарх не знают, что ты не виновен? Очень хорошо знают… Не маши руками, лучше послушай. Не бойся, сюда никто не придет. Все они, и Тарх, и Брячислав, и Ведогаст с прочими - ненавидели тебя и твою несчастную сестру. Охотник Заровит вовсе не твой родной отец! - Что? - Зарко изумленно хлопнул ресницами. - Откуда ты знаешь? - Вас с сестрой, как и меня, нашли в лесу… Вы подкидыши! Да-да, не возражай, ты ведь не можешь ничего помнить, а мне рассказывали… - Кто? - Спроси стариков… Но не в этом дело. Знаешь, почему убили твою сестру? - Не убили! - сухо возразил Зарко. - Она сама… - Брячислав и старейшина долго уговаривали ее. Я случайно услышал… Если б Невда не согласилась на почетную смерть, ее бы… - Не говори так! - Зарко, не выдержав, замахал руками. - Это все неправда, нет! Она сама, она так любила убитого Витеня, она… - Дело не в ней, - прищурился Горшеня. - В тебе. Сейчас ты - изгой, обреченный на голодную смерть, предатель, о котором все знают. Я бы мог спокойно выдать тебя римлянам… но не стану этого делать. Ведь мы ж с тобой - «волки»! Наши верят и ждут нас… ждут помощи. Ты не останешься одиноким, Зарко, не погибнешь, как бы того ни хотели Тарх и Брячислав. Ты вернешься в родное племя! - Да, - Светозар замялся. - Но примут ли меня «волки»? Я ведь их совсем не помню. Горшеня расхохотался: - Я всегда знал, что ты не дурак. Конечно, так просто тебя никто никуда не возьмет, тем более - Волки. Право быть ими принятым надобно заслужить, доказать делом, что ты не забыл твои корни. Зарко задумчиво кивнул: - Пожалуй, для меня это единственный выход. Даже если б я и был чистокровной Птицей. - Умен, умен, - снова засмеялся Горшеня. - Клянусь громовержцем Перуном, я рад, что в тебе не ошибся. Теперь попробуй догадаться, почему я не выдам тебя римлянам? - Ты… тоже «волк», - Светозар почесал затылок. - Хотя не это главное. Тебе ведь что-то от меня надобно, так? - Так, так! Конечно, надобно. - Горшеня оглянулся по сторонам и внезапно заговорил по-другому, жестко и беспрекословно. - Римляне собираются на юг, вверх по Ольховой реке и дальше. Им нужны хлеб и меха, и именно в той стороне они надеются все это отыскать. И не зря надеются. Это будет не очень большой отряд - они ведь думают, что наших там мало… - Парень немного помолчал и продолжил: - Это правда, наших там и впрямь маловато. Пока маловато. Но очень скоро будет вполне достаточно, чтобы хорошенько потрепать римлян! Ты сообщишь «волкам» о римском отряде, скажешь - пусть устроят засаду в верховьях реки. - Но как я найду их? - Пойдешь левым берегом, открыто, шумно, не так, как ходят воины или охотники. Рано или поздно ты встретишь кого-нибудь из наших. Я б и сам пошел, - Горшеня вздохнул, - но слишком уж подозрительно будет, да и не выпустят. - Он досадливо сплюнул. - Честно говоря, наши давно уже должны бы объявиться вот хотя бы здесь, у дуба - больно уж тихое место, - но что-то не видать. Странно. Поэтому придется действовать самим. Разгромить римский отряд - такую удачу никак нельзя упускать. Поэтому ты пойдешь, найдешь и доложишь! Помни, деваться тебе некуда. - Да знаю, - усмехнулся Зарко. - Хорошо бы огниво - а то ведь в пути ни поесть, ни обогреться. - Держи, - Горшеня отвязал огниво от пояса, похвастал: - Хороший кремень, из земель свионов. Пользуйся! Да, вот еще… - он снял с шеи амулет из черного камня, - тебя узнают. Зарко кивнул, повернулся, однако, похоже, лазутчик еще не собирался прощаться. - Идем к дубу, - вытащив из-за пояса нож, приказал он. - Поклянешься на крови, что не обманешь. Светозар вздрогнул - вот этого он не ждал, хотя, конечно, можно было предвидеть, что предатель, говоря словами Юния Рыси, потребует каких-то гарантий. Клятва на крови - сильная клятва. И что же делать? Обмануть богов? Но гнев их будет скор и страшен. И кто тогда заступится? Разве что только Невда… Зарко взглянул в серое, исходившее мелкой моросью небо. Невдушка, сестрица родная, помоги, отведи злобу! Не дай словам достигнуть ушей богов, задержи кровь - пусть окропятся ею твои - не чужие - руки. Невдушка, Невда, помоги, сделай милость. Не ради себя родного принесена будет ложная клятва, ради всех купавских, ради друзей, родичей, Заринки… Горшеня, змей, словно бы услыхал мысли отрока, ухмыльнулся презрительно, молвил: - Скоро, очень скоро, «волки» подчинят себе все здешние земли. И кто знает, может быть, твоей наложницей и рабыней станет голубоглазая внучка старейшины Тарха? Лазутчик гнусно захохотал, и вслед за Зарко опустился на колени перед дубом: - Давай ладонь. Острое лезвие чиркнуло по руке, и горячие красные капли упали к могучим корням священного дуба. - Клянись, что не предашь и все исполнишь! - Клянусь… Клянусь кровью, что упала сейчас, клянусь тучами, небом и солнцем, и да покарает меня гнев грозных богов - Сварожичей и Сварога, Рожаниц и Рода, Лады и Лели, пусть отсохнут у меня руки, пусть злая Морена заморозит навек мое сердце! Так произнес Светозар, вызывая невольное уважение истинного предателя. Клятва была сильной, очень сильной, но еще сильнее была любовь берегини Невды к своему младшему братцу. По крайней мере, Зарко именно в это сейчас и верил. Перевязав ладонь оторванной от подола рубахи тряпицей, Зарко простился с Горшеней и, не оглядываясь, зашагал вдоль реки по узкой рыбачьей тропинке. Как и договаривались, шел шумно - насвистывал, напевал что-то, трещал кустами и попадавшимся под ноги сухостоем. А мысли роились в голове невеселые. Горшеня - лазутчик, соглядатай! Ну кто бы мог подумать? Товарищ детских игр, вечно растрепанный, веселый, смешной… Зарко на ходу попытался припомнить хоть что-нибудь подозрительное в поведении этого востроглазого весельчака. Что-то не припоминалось. Хотя… Как он настраивал Зарко против старейшины и жреца, а по сути - против всего рода. Дескать, они все специально убили сестрицу Невду, просто-напросто из зависти к ее красоте. Не один раз повторял такое Горшеня, и не два - много больше. И в Озерный град попал - хотя и не должен был. Занял место Доброгаста… Подстроил все - уж теперь ясно. Не только за купавскими приглядывал, но вот и за римлянами. Уж понятно, римляне теперь здесь - главная сила, а Птицы, как ни грустно это признать, особого сопротивления врагам не окажут, просто не смогут, ввиду своей малочисленности после гибели большинства молодых мужчин. Однако Юний Рысь, вождь римлян, предлагает защиту и покровительство. В обмен на свободу. Хотя, если разобраться, что считать свободой? Жить по-своему и молиться своим богам? Так римляне на это не посягают. Хотя… вот насчет того, чтобы по-своему жить… Нет, они явно не будут ничего навязывать, но… Но вот, к примеру, он, Зарко, прожил в Озерном граде - Нордике - совсем немного… а уже привык к удобству, к красивым зданиями, к книгам. Жить в хорошем доме куда лучше, чем в захудалой хижине; римские обычаи легки, а законы - точны и справедливы. И главное, записаны в специальных книгах - кодексах. Каждый грамотный человек может их прочесть и сделать выводы, это совсем не то, что смутно толковать обычаи, ссылаясь на волю богов, как делает Брячислав или та злая старуха, что провожала в иной мир Невду. Зарко нравился римский порядок, зато не нравилось рабство - не все хорошо было у римлян. Что же касается свободы, то, очень на то похоже, род Тарха вставал сейчас перед грустным выбором - либо признать власть Рима, либо быть истребленным «волками». Первое, пожалуй, куда лучше. Мелкий дождь хлестал отроку в спину, хмурилось над головой низкое, затянутое плотными облаками небо, и даже река казалась какой-то угрюмой, незнакомой, злой. Однако, вопреки погоде, Зарко постепенно становился увереннее и веселее. Ведь как ни крути, а ему поверили - пусть даже пока только римляне в лице их вождя, Рыси, сына Доброя. Впрочем, нет, не только римляне - Заринка! Вот смелая девчонка. Красивая, с глазами - как сверкающие звезды! Римляне не просто поверили, дали возможность доказать свою невиновность делом - вступить в опасную игру с «волками», одному - против многих. Рысь предупреждал, чтоб он, Зарко, был осторожнее, ведь ежели что помощи ждать неоткуда. Не на кого надеяться, кроме как на самого себя… да еще на берегиню-заступницу, сестрицу Невду. Невдушка, помоги, не оставь милостию!Публий Овидий Назон.«Что делать, если твоя измена доказана».Пер. М. Л. Гаспаров
Ну и погода! Войдя в базилику, Юний повесил вымокший плащ на спинку кресла, уселся за стол, подумал - не велеть ли разжечь жаровню? Решил не разжигать - и без того было душно. Встал. Выглянул в дверь, велев часовым никого не пускать, снова уселся, потянулся, придвинул к себе листочки пергамента и каламус. Надо было проанализировать вчерашнюю беседу с Илмаром Два Меча и Вентой. Вспомнить, разобрать, что было сказано, а что позабыли, взглянуть на все по-новому, холодным и несколько отстраненным взглядом. Начать, пожалуй, с Хирольда. Этот хитрый сигамбр собрался на юг поохотиться за рабами. Для такой экспедиции нужен предлог, определенная общественная поддержка - ну, она имеется, а вот предлог… Ну, никак Хирольд не отыщет в ближайших окрестностях людей, готовых напасть на Нордику или хотя бы сымитировать такое нападение. Никак не отыщет, как бы ни хотел и ни старался. Илмар вчера высказал дельную мысль - а зачем нападать обязательно на город? Можно ведь, как было совсем недавно, - и на Купаву. Селенье расположено достаточно близко, чтобы среди городских обывателей поползли нужные слухи, да и в этом случае не нужно будет никого искать - вполне можно организовать нападение силами пары когорт. Особенно преданных Хирольду - а такие имелись. Да и вообще, чем ближе к зиме, тем сильнее попахивало мятежом. Юний хорошо знал, что в случае чего далеко не все когорты подчинятся приказам легата. Да, этим самым нарушат закон и присягу… если кто-то их от этой присяги не освободит. Хватит ли решимости у Хирольда? Вполне… Наверное, его поддержит и весельчак Аврелий Фаст, гастатус постериор, которому лишь бы мечом помахать, не слишком задумываясь о последствиях, а вот пилус приор Авл Лумиций Алтус - человек с принципами - этот, пожалуй что, ипоостережется участвовать в открытом мятеже, как, скорее всего, и большинство легионеров. Если не найдется вожака, имеющего в их глазах право на верховную власть. Этот вожак - Гней Хирольд? Почему бы нет? Решимости у него хватит. Однако он далеко не знатен - сигамбр, выскочка, многие воины - особенно те, что пришли за Максимином Фракийцем из Рима, - почти что открыто презирают Хирольда. Аврелий Фаст - тоже не чистокровный римлянин и далеко не знатен, а вот Авл Лумиций Алтус - из древнего патрицианского рода, что неоднократно подчеркивал. Вот этот мог бы возглавить мятеж, за ним бы пошли многие. Но вряд ли возглавит - побоится возможных последствий. Он собирается оставаться здесь, в Нордике, навсегда, уж, конечно же, лелеет иные планы, а участие в мятеже - это черное пятно на белоснежной тоге поборника нравственности и порядка. Вот если бы возможная смена власти устроила самого цезаря… Так нет, не устроит, все сношения с Нордикой идут через наместника Нижней Германии Гая Феликса - а он-то как раз покровительствует Рыси, о чем прекрасно осведомлены все легионеры. Какой смысл им тогда поддерживать мятеж? А ведь Илмар докладывал, что на многие когорты уже нельзя положиться. Что это - надежды на авось или на то, что Гай Феликс не сможет впоследствии добраться до участников смуты? Надежды, к слову, напрасные, повезет лишь тому, кто навсегда останется здесь. Однако таких желающих среди легионеров не так уж много, большинство желает строить свою карьеру в более цивилизованных провинциях… где их обязательно достанет Феликс или его люди. Мятеж против назначенного самим принцепсом легата - дело рискованное и нехорошее, особенно для тех, кто хочет впоследствии вернуться в империю. И тем не менее Илмар неоднократно докладывал о том, что в легионе весьма неспокойно. На что же тогда надеются будущие бунтовщики? Не юнцы, а взрослые, знающие жизнь люди, способные просчитать и возможный риск, и последующие выгоды. Да и центурионы хороши… Сидели бы себе тише воды, ниже травы - так ведь нет, кучкуются, обсуждают возможные изменения. Кто-то дал им гарантии? Неужели Хирольд? Или Лумиций Алтус? Или имеется кто-то еще, кому они безоговорочно доверяют? Юний стукнул ладонью по столу. А вот этот вариант они вчера так и не обсудили. Хотя, конечно, может, и правильно, что не обсудили - слишком уж невероятно. Однако со счетов этот вариант сбрасывать, пожалуй, все же не стоит. Второй вопрос - кто из гражданских магистратов способен поддержать заговор? Авл Манний, квестор? Глуховатый, себе на уме старичок. Блестящий финансист - именно поэтому и не сунется ни в какую подобную авантюру. У квестора и так все есть - почет, уважение, деньги - все то, чего он был лишен в Риме, уж там-то вряд ли кто бы назначил квестором вольноотпущенника - а именно им и был Авл Манний. Нет, квестор вряд ли поддержит бунтовщиков - ему есть что терять. А вот Тит Фабий, эдил, - темная лошадка. Илмар докладывал о его спекуляциях. Плюс ко всему странное исчезновение его помощника Квинтилия. И куда подевался этот пройдоха? Как, кстати, и отправленный на его поиски Кассий. И где только этого парня носит? Вроде б и задание-то ему поручили так себе - чтоб без дела не шлялся да понемногу привыкал к новой службе. Опять куда-нибудь вляпался? Не легионер, а, право слово, ребенок. Если не явится к вечеру, надо будет послать на его поиски Табиния. Уж тот отыщет. Да и эдила заодно проверит, а особенно его жену, хитрую Кармину, которая, кстати, вполне могла… Теперь - дуумвиры. Добряк Марк Фессий и его покладистая супруга, Юлия Рацина, недавно пошившая себе тунику из красивой киосской ткани. Вообще-то трудно себе представить эту скромную женщину таящейся за кустами в чужом саду. Да и префект ничего интересного про эту семью не доносит. Другое дело - второй чиновник. Лициний Флор, когда-то устраивавший бурные вечеринки с веселыми девками и смазливыми мальчиками, ставшими любовниками его красивой и властной супруги, Гнеи Хламидии. Похоже, та вертит своим безвольным супругом, как собака хвостом. Могла следить? Эта - вполне! И ума, и решительности хватит с избытком. Однако - смысл? За дверью послышался шум - кто-то громким голосом пререкался с охраной, обещал всем намять шеи. Кто это такой храбрый? Юний выглянул в дверь… Ну, конечно, Гавстальд, кто же еще?! - Заходи. - Рысь кивнул стражникам, чтоб пропустили. Войдя, германец отсалютовал и произнес всего два слова: - Он ушел. - Прекрасно! - Юний потер руки. - Значит, я все же оказался прав, лазутчик - Горшеня. - Он послал нашего парня искать врагов, - погладив бородку, дополнил Гавстальд. - Я бы проследил, да не было на то приказа. - Не надо слежки, - покачал головой Рысь. - Слишком рискованно. Тем более мы и сами скоро окажемся в тех местах… поблизости от «волков» и нашего друга Зарко. Где префект? - У библиотеки… Там опять был пожар. - Что-то я не заметил пламени. - Небольшой. Потушили быстро. Господин префект решил разобраться лично - больно уж часто там пожары. А в прошлые нундины даже забрались воры. Ничего не взяли, но напакостили изрядно. - Интересно… - Юний покачал головой. - То пожар, то кражи… Этак и от библиотеки ничего не останется. - Думаю, господин префект разберется, - осклабился германец. Рысь улыбнулся: - Не сомневаюсь. Кстати, он мне нужен. - Вмиг позову! - Не нужно. Пройдусь сам, прогуляюсь до форума.
Накинув на плечи так и не высохший, алый с белым подбоем плащ, Юний покинул базилику и, обходя лужи, быстро пошел к форуму Максимина, расположенному не так уж и далеко. Впрочем, здесь, в Нордике, все было рядом. Позади легата тяжело топали телохранители во главе с Марием. Дождь кончился, но небо по-прежнему было затянуто низкими тучами, а в воздухе висела сырая мелкая взвесь. В большом, вытянутом в длину здании на форуме Максимина, где и располагалась библиотека, находилось не так уж много народу - сам префект, Илмар Два Меча с парой быстроглазых субъектов, деловито опрашивающих сторожа, библиотечный смотритель ученейший грек Каллисфен, вот, пожалуй, и все. Набежавшие на дым зеваки давно разошлись, не усмотрев в случившемся ничего для себя интересного. В левом крыле здания визжали рубанки и пилы, справа, на обширном крыльце, пороли мальчишку-раба.
- Вот он, виновник, - приветствовав Юния, префект кивнул на раба. - Не проследил за жаровней, пес, - угли на пол вывалились, вот и пожар. Хорошо - Каллисфену не спалось, пораньше решил зайти, так что почти ничего и не сгорело. - Да-да, книги совсем не пострадали, - приложив руку к сердцу, уверил ученейший грек. - Сгорела лишь одна мелочь - расписки, ведомости… не наши, те, что были прихвачены еще из Колонии Агриппина. - И на что тащили оттуда всякий мусор? - удивился префект. Каллисфен развел руками: - Так ведь господин легат приказал брать все, что дадут. Я и прихватил старых свитков - для истории. Пусть, думаю, много места не занимают. Они и сгорели… Часть - в прошлый раз, часть - вот сейчас. Илмар жестом подозвал своих людей: - Докладывайте. Те почтительно поклонились легату и по очереди, не перебивая друг друга, вполне толково обрисовали ситуацию. Оказывается, сторож, нарушив инструкции, пустил в библиотеку раба, того самого, которого сейчас секли. - Он, видите ли, господа, грамотен и частенько переписывал свитки - учился. Да еще и жаровню разложил, видать, холодно стало, собаке. - Вот как? - заинтересовался Рысь. - Хватит его пороть, пусть лучше покажет вам то, что написал. - Но, господин, он еще не совсем признался! Переписывать, говорит, переписывал, но жаровню не разжигал. - А сторож? - Никуда не отлучался… Правда, мог и уснуть, пес. А здесь ведь еще не все достроено - с любого края проникнуть можно. - Ладно, - отмахнулся Юний. - Делайте как я сказал. Отведя префекта в сторонку, он огляделся и заговорил о том, что тревожило, ночами не давая спать, - о соглядатаях, о походе на юг, о возможном заговоре. - Надо собрать верные когорты, выбрать надежные, - негромко промолвил Илмар. - Чтоб, ежели что, было на кого опереться. Думаю, далеко не все воины вовлечены в заговор. Правда, к прискорбию, чтобы отыскать надежных, понадобится время, и немалое. А у нас его нет, ведь надо готовить поход. - Поход, поход, - задумчиво кивнул Рысь. - При том не забыть, что в верховьях реки нас, очень возможно, будет ждать засада, а Хирольд в мое отсутствие попытается бросить часть верных ему когорт на Купаву. Под видом варваров, разумеется. - В твое отсутствие? - Илмар недоуменно взглянул на легата. - Ты что же, собираешься возглавить когорты сам? В то время как здесь… - А здесь останешься ты, Илмар. - Юний неожиданно улыбнулся. - Уйдя из Нордики, я легко и быстро добьюсь того, на что ушло бы долгое время. Резко обнаглеют заговорщики - это раз, ну, и самое главное - я получу под свое командование людей, которым смогу доверять, ведь своих явных сторонников заговорщики наверняка постараются оставить в Нордике! - А если нет? Если они захотят разделаться с тобою в походе? - Ну, для этого вовсе не нужно много людей, достаточно подослать парочку-тройку убийц, а потом свалить все на варваров. Думаю, они именно так и поступят - ты прав, не считаться с подобной опасностью было бы глупо. - Возьми с собой Гавстальда. - Хорошо, - кивнув, Юний направился было прочь, но вдруг остановился и, обернувшись, добавил: - Ежели к вечеру не объявится Кассий, пошли Табиния его поискать. - Сделаю… В сопровождении телохранителей - а куда от них деться? - легат, немного подумав, направился домой - перекусить да сменить наконец плащ. Шел, думал. Все о том же - кто, кто был тот неведомый соглядатай, что оставил после себя лоскуток недешевой киосской ткани? Исходя из всех полученных данных, пока больше всего на эту роль подходила Гнея Хламидия, жена дуумвира Лициния Флора. А что, если ее навестить? Лициний будет рад видеть своим гостем легата. Надо лишь ему про то намекнуть, чтоб самому не напрашиваться. Придя к такому решению, Рысь резко свернул вправо и, миновав широкую площадь, направился обратно в базилику. Просторный дом Лициния Флора, окруженный обширным садом, располагался у Южных ворот. Место хотя и не очень престижное, да зато спокойное, тихое. Высокий - в полтора человеческих роста - забор, нелюдимый привратник, да пара здоровущих цепных псов - все это способствовало некоторой уединенности жизни. Вообще, в этом особняке не любили сующих нос в чужие дела. Юния тем не менее приняли чрезвычайно радушно, ну еще бы, он же был легатом, да и далеко не часто вот так, запросто, откликался на предложение посетить чей-нибудь дом. Триклиний Лициния Флора был отделан с самой натуральной роскошью - золотые светильники, обитые мягкой струящейся тканью стены, ложа из роскошного дуба, резной, инкрустированный драгоценными камнями, столик и под стать ему - поставки для кувшинов с вином. Присутствующих за обедом лиц ненавязчиво развлекали танцовщицы и музыканты. Смородиновое - за неимением винограда - вино на вкус оказалось чудесным, что сразу же не преминул подчеркнуть гость. Хозяин довольно рассмеялся, потер породистый, тонкий, с горбинкой нос и, обернувшись, дал знак слуге налить вина еще. Поначалу немного поговорили о политике, как это и принято, хваля ныне правящего принцепса, но ближе к вечеру легат перевел разговор на чисто бытовые местные темы, грубо говоря, занялся сплетнями, вызвавшими недюжинный интерес хозяев. Гнея Хламидия - красивая, в светло-зеленой длинной тунике и с венком из ромашек на голове - смеялась, не отрывая от гостя сияющего глаза властных темно-синих глаз. Иногда и сама вступала в разговор, вполне к месту давая забавные характеристики упоминаемым персонажам. - Ты, уважаемый гость, говоришь, что Аврелий Фаст любит вино? Да я бы сказала - слишком. Пьяница - вот так будет вернее. Хирольд? О, наш воевода, я бы сказала, имеет некоторую склонность к падшим женщинам, исключительно к падшим, смею вас заверить, с приличными ему и говорить не о чем - умен, но отнюдь не начитан, отнюдь. - Да-да, - поддерживая супругу, кивал дуумвир, улыбался, но красивые, бархатно-черные глаза его оставались цепкими и холодными. Юний давно понял, что Хламидия могла бы рассказать обо всех обсуждаемых лицах гораздо больше, если бы не присутствующий здесь муж. Вообще, на взгляд Рыси, странные и запутанные отношения несомненно присутствовали в этой семье. Поговорить бы с Хламидией наедине… Она, кажется, давала понять, что не против, время от времени кидая на гостя дерзкие, явно заинтересованные взгляды, к концу пира перешедшие в нечто большее. - Дорогой, - сказала она, обращаясь к мужу. - Если позволишь, я покажу уважаемому гостю нашу библиотеку. - Чрезвычайно рад буду увидеть! - вполне искренне заинтересовался легат. - О, - Лициний расхохотался. - Умоляю, только без меня! Видишь ли, мой господин, библиотеку собирает моя жена - я как-то холоден к этому делу, - так пусть она и покажет, похвастается. Оправив тунику, Хламидия поднялась с ложа, с улыбкой приглашая за собой гостя. - Только не долго, - предупредил супругу хозяин. - Я пока распоряжусь насчет десерта. Вслед за Хламидией поднимаясь на третий этаж по узенькой лестнице, Рысь лихорадочно соображал, что бы спросить. Во время застольной беседы от него не укрылось, что хозяйка со смехом обсуждала почти всех заметных людей города. Всех, да не всех. Почти… Когда Юний специально заводил разговор об эдиле или первом заместителе Хирольда Лумицие Алтусе, Хламидия с непринужденным изяществом ловко переводила разговор на другое. Опасалась мужа? Или сама не хотела о них говорить? Вот сейчас и спросить - лоб в лоб, вот только прикрыть дверь… тем более хозяйка об этом и попросила. Рысь подошел к массивной резной двери, осторожно прикрыл, чувствуя позади себя какое-то неуловимое движение, обернулся… Полностью обнаженная Гнея Хламидия с улыбкой обвила его шею руками. - Я давно хотела тебя попробовать… - страстным шепотом вымолвила она, жарко целуя Юния в губы… Любовная игра не заняла много времени - Лициний ведь предупреждал, чтоб недолго, да и у самого легата имелись иные планы. Однако не успел он и раскрыть рта, как… - Это твои люди следили у реки за мной и моими мальчиками? - с улыбкой поинтересовалась вдруг женщина. - Мои, - легат не стал отрицать, - видишь ли, мы кое-что ищем. - И нашли - меня? - Хламидия быстро накинула тунику. - Зачем? - Низачем, - улыбнулся Рысь. - Просто проверяли. Так, на всякий случай. Поверь, я не имею никакого желания влезать в чужую жизнь. - Похвальное качество. Правда, редко встречающееся. - У меня есть к тебе три вопроса, ответь, если можешь. - Спрашивай. Только прошу, побыстрее. - Что ты знаешь об эдиле? Я имею в виду - чего не знают другие. - Много чего, - Хламидия вздохнула. - В Колонии Агриппина я была его контрагентом. Правда, давно. Следующий вопрос? Женщина явно не хотела рассказывать. Что ж… - Пилус приор Лумиций Алтус связан подобными же делами с эдилом? - Не знаю, - удивленно отозвалась матрона. - Говорят, в Колонии у них были какие-то совместные дела. Какие - не интересовалась. - Кто говорит? - Поверь, не помню. Это третий вопрос? - Нет. Напоследок спрошу - почему ты не надела сегодня тунику из сиреневой киосской ткани? Такая мало у кого найдется. - Только не у наших матрон, - Хламидия презрительно фыркнула. - Поэтому я ее и не надеваю. Квинтилий, помощник эдила, скупил на корабле этой ткани на несколько туник. Не понимаю - зачем столько этой чернявой хитрованке Кармине, его супруге? Торговать она ими собралась, что ли? Кармина… - отметил про себя Рысь. Обязательно надо будет проверить. Правда и есть - зачем ей столько ткани? Две одинаковые туники - это уж перебор даже для самой завзятой модницы. Остаток вечера прошел в лицезрении полуобнаженных танцовщиц, сладострастно изгибавшихся под музыку двух флейт и цитры. Потягивая из бокала красное смородиновое вино, Юний благосклонно внимал льстивым уверением захмелевшего хозяина дома, время от времени бросая пристальные взгляды на его супругу. Та загадочно улыбалась. Выходя из дома дуумвира, Рысь не сразу заметил Табиния, дожидавшегося на углу. Приветствовав легата, тот кивнул чуть поотставшим телохранителям и тихо сказал: - Есть кое-что о Кассии, господин легат… и не только. Доложить здесь или пойдем в базилику, посмотрим вещи? - Вещи? - изумился Юний. - Ну, идем взглянем. Снова припустил дождь, и Рысь пожалел, что не вызвал крытые носилки. Пришлось месить грязь, благо не так далеко и было. - Я бы постеснялся беспокоить тебя до утра, господин легат, - на ходу оправдывался Табиний. - Но господин префект велел срочно доложить. Стоявшие у базилики часовые вытянулись, увидев легата. Оставляя мокрые следы на полу из полированных деревянных плашек, Юний с Табинием прошли внутрь, где их уже давно дожидался Илмар Два Меча. - Взгляни-ка! - Он достал из мешка размокший папирусный рулон. Букв уже было почти совсем не разобрать, лишь на деревянном цилиндре, непосредственно на который и наматывался папирус, читалось - «Публий Овидий Назон. Уроки любви». - Кассий! - сразу же догадался Рысь. - Где вы это нашли? - В реке, у пристани. Прибило к мосткам, - тихо доложил префект. - Боюсь, дело плохо. Мои люди сейчас пытаются отыскать труп. Права, если тело унесло в озеро - вряд ли найдут. - Жаль… - Юний покачал головой. Ему и в самом деле было жаль Кассия, честного и верного присяге парня. - Это еще не все. - Илмар протянул легату кожаный кошель, что обычно прикреплялся к поясу. - В нем еще осталось два денария. - И что? - недоверчиво усмехнулся Рысь. - Уронил какой-нибудь раззява? - Раззява? - префект засмеялся. - Посмотри внимательней, там, с внутренней стороны, есть метки. - «К. К.», - прочел Юний. - И что это значит? Илмар переглянулся с Табинием: - Мы думаем - это «Квинтилий Корникс». Ворона - корникс - так называли Квинтилия в Колонии Агриппина. - Так-так, - озабоченно вздохнул Рысь. - Значит, вполне можно предположить, что Квинтилий сейчас плавает где-нибудь в реке или озере в виде хладного трупа. А несчастный Кассий, похоже, отыскал его след! Вот что, - он требовательно посмотрел на префекта, - ты, Илмар, понадобишься мне уже завтра с утра - назначена встреча с центурионами по поводу южного похода. А вот ты, парень, - легат перевел взгляд, - начиная с раннего утра, пойдешь по следам Кассия. Постарайся их отыскать, хотя понимаю, что будет трудно. - Сделаю, - Табиний кивнул. - Я уже расспросил тут кое-кого. Не так давно Кассия видели в лупанарии Велизия Клыка. - И вот еще что, - отпустив Табиния восвояси, Юний повернулся к префекту. - Во время моего отсутствия нужно будет сделать следующее: проверить супругу эдила Кармину… - Уже начали проверять, - усмехнулся Илмар. - Когда выяснили, что кто-то упорно распускает позорные слухи о том, что ты - бывший гладиатор. - Кармина причастна? - Скорей ее муж и его рабы… - Вот, значит, как? Ладно. Еще присмотрите за Хламидией и ее мальчиками, за Хирольдом… и за Лумицием Алтусом, в том случае, ежели он не последует завтра за мной. В Купаву надо бы отправить нашего человечка, хотя бы под видом мелкого торговца или медника. Ну, а дальше смотрите сами, - легат с улыбкой развел руками. - Может, тебе все-таки не стоит уходить с когортами? - тихо спросил префект. - Носом чую - дело идет к мятежу! - Ничего, Илмар! - Легат расхохотался. - Ничего. Ты же знаешь, зачем я иду! Дома его ждала Вента. Видимо, девушка приехала в крытом паланкине, который отправила обратно домой. Собралась провести здесь ночь? Рысь улыбнулся: - Рад тебя видеть! - И я рада… - вскочив с ложа, Вента обняла Юния, поцеловала. - Ты завтра уходишь. Я… я… - девушка замялась. - Знай, я буду ждать… И… вот еще… У нас будет ребенок! - Добрая весть! - Подхватив Венту, Рысь закружил ее на руках. - Как назовем первенца? Овидий, Гораций… - Юний вдруг помрачнел. - Кассий? - Кассий? Славное имя, - улыбнулась девушка. - И парень славный. Темненький такой, скромный. - Ты его знала? - Так, видела несколько раз. А если родится девочка? Юния - славное имя, по римским обычаям тут и думать не надо. Лукаво взглянув на будущего супруга, Вента медленно сняла тунику, аккуратно положила на ложе, изогнулась с улыбкой на полуоткрытых губах. На щеках играли ямочки. Рысь подошел к девушке ближе, провел руками по спине, плечам, талии… Вента тихо застонала… А уже потом, раскинув руки на ложе, спросила: - Значит, предатель все ж таки Горшеня? - Ну да, - кивнул Рысь. - Он. - Странно… - Вента задумчиво посмотрела в потолок. - Странно. - Что тут такого странного? - удивился Юний. - Знавал я более молодых предателей. - Дело не в возрасте, - девушка задумчиво покачала головой, - вернее, как раз в нем. Сам подумай, вот представь только: этот Горшеня, предатель, был принят в род Тарха четыре года назад, так? - Ну, допустим. - Не «допустим», а так, я специально расспрашивала. Сейчас Горшене четырнадцать, а тогда было десять - и что, Волки всерьез надеялись, что он останется им верным, не забудет, не поддастся чужому воспитанию? Бред! Все люди меняются со временем, а особенно сильно - дети. Горшеня в четырнадцать лет и в десять - совершенно разные люди, понимаешь? Не было никакой гарантии… - А ведь ты, пожалуй, права! - Юний с восхищением посмотрел на Венту. - Знаешь, я никогда не считал женщин дурами… но ты… это особый случай. Был у меня когда-то в Галлии знакомый философ, Гретоликс… Тебя бы в Александрийскую школу - не сомневаюсь, превзошла бы всех! Девушка улыбнулась, тряхнула густой серебристо-пепельной шевелюрой: - Не хвали мои рассуждения, милый. Лучше - делай выводы. - Выводы… - Юний задумчиво погладил Венту по плечу. - Выводы… А выводы такие: конечно же, Волки не полные идиоты и не пустили все это дело на самотек. Значит, у них в Купаве был или есть кто-то еще! И скорее всего - старик, молодых они почти всех повыбили. И у этого старика тоже должна быть ниточка к «врагам». Какая-то связь, пусть даже нерегулярная. Ай да Вента! Вот тебе задание, завтра же как можно подробнее выспросишь Венцеслава - с кем из взрослых больше всего общался Горшеня, у кого жил, на кого работал, в общем - все. С выводами поделишься с Илмаром, он остается здесь за меня. Вента, я на тебя надеюсь - помни, эту ниточку, эту возможную связь надо как можно скорей перекрыть, как можно скорее! Иначе… - Рысь махнул рукой. - Найди мне этого старика, Вента, найди! Легат крепко обнял девушку, поцеловав в губы. За окнами молотил дождь.
Глава 14 Август 236 г. Южное Приладожье Действия
Панцирей мы не снимаем весь век и, словно стрекалом, Древком копья погоняем быков, и старости хилой Наших сил не сломить, не убавить твердости духа, Мы седины свои прикрываем шлемом, и любо Нам за добычей ходить и все новыми жить грабежами.Где-то в отдалении гремел гром, разносился раскатами по лесу, и синие вспышки молний выхватывали из темноты верхушки деревьев. Лил дождь, то чуть переставая, то вновь припуская с прежней силой. Вокруг было темно, хотя едва начался вечер, мохнатые лапы елей царапали низкое небо. Медленно, одна за другой, наползали тучи, проливаясь дождем, исходя молниями и громом, так что казалось, всему этому не будет ни конца ни края. Юний прислушался. Крупные капли барабанили по крыше раскинутого на поляне шатра, пропитанная влагой земля чавкала под ногами. - Да, видать, зарядил надолго, - вздохнул Гавстальд. - Ну, наверное, так даже и лучше для нашего дела. Рысь кивнул, улыбнулся, поправил на импровизированном ложе еловые ветки. Он сидел здесь, в шатре Гавстальда, с полудня. Затекли ноги и руки - не очень-то было удобно носить под туникой кольчугу лорика хамата. Неудобно, но нужно - особенно в данном случае. - И все ж таки ты зря не взял с собой воинов, господин, - германец покачал головой, - было б спокойней. - Нет, - тихо возразил Юний. - Это было б заметно. - Не думаю, что они вообще придут… хотя погода вполне подходящая. - Придут, - Рысь ухмыльнулся и, вытащив из ножен гладис, положил на ложе, прикрыл ветками. - Сегодня - самый удобный для них момент, причем последний. Думаю, ночью следует ждать нападения варваров. Гавстальд согласно кивнул. - На которых потом можно будет списать многое, - шепотом продолжил Юний и вдруг резко замолк, прислушался. - Кажется, я слышу чьи-то шаги. Рядом, в лесу, громко закричала сойка. - Идут, - согласился германец. - Мой человек подал знак. Гавстальд положил жилистую руку на рукоять тяжелой секиры. - Только не убивать, - жестко предупредил легат. - Обезоружить и взять в плен. Чьи-то осторожные шаги послышались у самой палатки. Замерли. - Господин легат? - Откуда ты знаешь, что я здесь? - глухо отозвался Юний. - Срочно вызывают на первый пост, что-то у них там странное происходит. - Ждите… Рысь скривил губы. Хитрые ребята, решили выманить его из шатра. Все правильно, кто его знает, сколько там, в шатре, воинов? Сунув меч в ножны, Юний накинул плащ и вышел под плотные струи дождя. У входа в шатер его почтительно приветствовали двое дюжих молодцев в легионерском вооружении и шлемах, только что без щитов. Всего двое… А они самонадеянны! Ведь тот, кто их послал, наверняка знает, что легат когда-то был гладиатором, и не из последних. Двоих для убийства мало… Хотя очень может быть, что есть еще и другие. Следят, таясь за деревьями - быть может, вон за этой сосной или за той елью, - выбирают удобный момент. Чего ждать? Дротик в спину, стрелу, кинжал под сердце? Первый легионер пошел впереди по узенькой, заросшей мокрой травою тропинке, вьющейся меж деревьями и исчезающей в чаще. Похоже, туда, в чащу, и шли. - Так ближе, господин легат, - обернулся воин. Ухмыльнулся - или это просто показалось Юнию? Второй тяжело шагал позади, и Рысь в любой момент ожидал нападения. Правда, пока шло слишком открытое место, но вот впереди, в десятке шагов - кусты, папоротники, ели. Легат чуть замедлил шаг, положил руку на меч… Ага! Яростно закричав, убийцы бросились на него с двух сторон, спереди и сзади. Юний резко отпрыгнул в сторону, развернулся и нанес удар тому, кто был за спиной. Тот, видно, не ожидал подобного, не успел прикрыться - и Рысь ударил его мечом по руке. Убийца жалобно закричал, выпуская из руки дротик… Впрочем, Юний уже не смотрел на него, сразу же бросившись на второго. Тот оказался крепче, куда как крепче. Длинная галльская спата мелькала в его руке, словно бьющая по глазам молния, глаза сверкали, тонкие губы кривились в угрюмой ухмылке. Рванувшись вперед, Юний ощутил вдруг и терпкий запах пота убийцы, и его пахнущее чесночной похлебкой дыхание. Удар! Скрестились мечи. Длинная спата - это не короткий гладис… Юний уклонился влево, ловя каждое движенье врага и ни на миг не забывая о том, кто остался сзади. Убийца с рычанием взмахнул мечом, целя легату в голову, бывший гладиатор легко уклонился, нанес целую серию ударов, которые соперник едва успел парировать. Пригнулся, заметив мелькнувшую позади тень - второй вражина все ж таки метнул дротик левой, здоровой, рукой. И едва не поразил своего товарища! Опасное это дело, метать копья в такой ситуации! Уклоняясь от дротика, убийца отшатнулся вправо, к деревьям, и тут, за кустами, Рысь заметил третьего. Да, судя по отдаленным крикам, там были еще и четвертый, и пятый - с ними наверняка справится Гавстальд, но как скоро? Пока же приходилось надеяться только на себя - Юний расставил засаду ближе к лагерю, никак не предполагая, что окажется на этой отдаленной тропке. Трое против одного. Что ж, выход один - двух нужно убить. И начать с этого, который со спатой… Удар! Искры! Гром и синий блеск молний! И капли дождя, падающие со шлема врага. Еще удар. Тень убийцы метнулась в сторону… Резкий разворот к кустам, где находился третий… Еще удар. А теперь быстро назад, присесть… Тяжелое лезвие спаты со свистом пронеслось над головой, срубая клонившиеся к земле ветки случившейся рядом березки. Пружиня ногами, Юний стрелой бросился на врага - и достал клинком его шею! Брызнула кровь, горячая и дымящаяся, вытекая толчками, смешалась с дождем. Полетела в папоротники длинная спата. Убийца, захрипев, повалился в траву, зажимая руками вскрытое, сочащееся кровью горло. Впрочем, Юний ничего этого не видел - некогда было. Третий убийца выбрался из кустов, сжимая в руках короткое копье - ланцу. Второй, тот, что был сзади, тоже опомнился, подхватил с земли дротик. Рысь бросился между ними - пусть попробуют метнут… Прыгнул на того, что в кустах, схватив левой рукой древко, правой же нанес удар в не прикрытое доспехом бедро. Яростно брызнула кровь, убийца упал на одно колено, и Рысь резко развернулся, ожидая третьего… И улыбнулся, увидев вместо врага Гавстальда с огромной секирой на богатырском плече. За германцем бежали верные воины. Вражина бросился было бежать - да поздно. - Обоих в шатер, - быстро распорядился Рысь. - Не знаю, сколько еще у нас времени, но все ж попытаемся поговорить. Тот, что был ранен в ногу, гордо молчал, и Гастальд по знаку легата, положив пленника на землю, одним взмахом секиры отрубил ему голову. Обезглавленное тело дернулось, плюнуло кровью, мертвая голова, сверкая белками глаз, откатилась в угол - оставшийся в живых пленник следил за ней полным неприкрытого ужаса взглядом. На это и рассчитывал сейчас Юний. А некогда было по-другому, не было времени - скоро, уже совсем скоро должны были напасть Волки. - Ну? - Германец снова занес над головою секиру. Убийца упал на колени: - Пощади! - Рассказывай. - Да-да, я расскажу все… - Лумиций Алтус? - внимательно выслушав пленного, с удивлением переспросил Рысь. - Вот так ханжа! - Да, Алтус… Мы не могли ослушаться приказа командира. - Значит, он захотел сам стать легатом? - Именно так, господин легат. А твою смерть списали бы на варваров, устроили бы торжественные похороны. - А как же Гней Хирольд? Ведь он старше Алтуса по званию? - Алтус велел нам действовать, будто никакого Хирольда нет. Он говорил об этом очень уверенно. - Вот, значит, как… - задумчиво протянул легат. - Авл Лумиций Алтус, благообразный вдовец… Он бы никогда не решился действовать без поддержки. Значит, такая поддержка есть, есть, вне всяких сомнений. Что ж, теперь остается только ее отыскать… Назови сообщников! - Вы их всех убили, мой господин. Устало опустившись на ложе, Юний посмотрел на Гавстальда и кивнул в сторону пленного: - И что с этим делать? - Прибить, как бешеного пса! - не сомневаясь, отозвался славный германец. - Прибить? - Рысь почесал бороду. - Э, нет. Он пригодится нам в качестве свидетеля на суде. Слышал? - Он грозно взглянул на убийцу. - О, да, да, - не вставая с колен, пленник принялся кланяться, по коричневым от загара щекам его, по щетине градом катились крупные слезы. - Я подтвержу на суде все! - Только не вздумай попытаться бежать, - предупредил Юний. - Пусть только попробует! - Луминий Гавстальд со смехом взмахнул секирой.Вергилий
К ночи дождь усилился, замолотил, вспенивая мрачные воды реки, да так, что молодые кормчие заявили, что еще пара-тройка подобных дней - и они с ходу проскочат пороги. - Нет, ребята, не торопитесь, - подойдя к навесу, усмехнулся Рысь. Увидев легата, корабельщики и свободные от нарядов воины вскочили на ноги, почтительно приветствуя представителя высшей власти. - Весяне не зря считают эти пороги непроходимыми. - Юний весело оглядел собравшихся. - Так что придется вам перетаскивать ваши суда, деваться некуда. - Да перетащим, господин, не беспокойся. Уже начали… только вот зря бросили суда в разных местах. Лучше было бы оставить их в куче. - Зря, говорите? - усмехнулся легат. - Да нет, не зря… Воины готовы? - Готовы, господин легат. - Ну, ждите… Все случится в самые ближайшие дни, быть может, уже сегодня. Молотил дождь, Ольховая река шумела, сбрасывая воды с огромных черных камней, обросших зелеными водорослями, крутила пенные буруны. Нет, не пройти. Что ж, не пройти, так можно и перенести суда берегом, чем и занимались весь день, не обращая внимания на дождь. Суда помельче уже перетащили, а вот те, что покрупнее, застряли где-то на середине волока. Рядом с каждым выставили охранение - по паре воинов со щитами и копьями. Ближе к ночи соорудили шалаши и навесы, разложили костры - сушин в лесу отыскалось достаточно.
Радогость, молодой военный вождь рода Волка, прилип к осиновому стволу, осторожно высунул голову. Чужаки жгли костры… Все в разных местах. Славно. Еще бы знать точно - сколько их? Правду ли говорил лазутчик? Если правду… Что-то дернулось за спиной. Что-то или кто-то? Вождь покрепче сжал рогатину, застыл, ждал. - Друже Радогость, - донесся шепот. Это хорошо, что окликнули. Иначе б убил. Вождь повернул голову, узнавая двух молодых воинов - разведку, которую сам же и выслал, которую ждал. - Ну? - Три небольших ладьи они уже перетащили к берегу, остальные четыре лежат у болота. - Охрана? - кивнув, осведомился вождь. - По двое воинов у каждой ладьи, еще по двое - на сменах, и еще есть с десяток. - Значит, всего около сорока, - Радогость улыбнулся. - Все так, как и говорил тот парень… как его? - Светозар. - Не соврал. Скажите костровым, чтоб его накормили. - И можно развязать? Вождь кивнул: - Да, развяжите. Но присматривайте. Я не доверяю предателям. Даже тем, кто служит нам. Радогость говорил отрывисто, чеканными фразами. Словно бы приказывал, не просил. Так ведь и приказывал! Вождь он или кто? Совет старейшин племени не зря поставил его во главе отряда. Полсотни храбрецов, пусть пока молодых, но быстро приобретающих необходимый опыт воинов, каждый из которых в бою стоит пятерых оратаев. Все правильно, оратаи пусть пашут поля, растят, собирают жито. Пастухи пусть пасут коров, а они, воины, должны воевать! И если не с кем, надо найти врагов. Иначе зачем они нужны племени, воины? Люди Птицы - враги, племя Волка давно преследовало их, вытесняя с плодородных земель. Род Птицы - малочислен и слаб, племя Волка - сильное и многолюдное племя. «Птицы» - уже не опасный соперник, рано или поздно все они будут убиты или обращены в рабство, а на их землях поселятся люди из племени Волка. «Волки» - многолюдный народ, им требуется много земель, чтобы жить. Правда, северные земли не очень-то хороши, частенько льют дожди, бывают лютые холодные зимы. Зато в лесах много дикого зверя, на лугах вдоволь травы, а в реке - рыбы. Жить можно. Вот вытеснить чужаков - и жить. Конечно, на юге куда как лучше. Но на юге, у теплого моря - готы. Готы сильнее «волков», гораздо сильнее. Их намного больше, с ними не совладать. Пока не совладать. Уйти на север, копить силы. А потому выбрать момент, ударить! Однако, кроме готов, есть еще Рим, покоривший много земель. Римляне тоже на юге, на заход солнца - и это куда страшней готов. Потому что римлян намного больше. И все захваченные народы они тоже делают римлянами. В этом - угроза. А сейчас римские псы проникли и сюда - в далекие северные леса. Если римлян не вытеснить, не убить, то все вокруг очень скоро станет римским. Даже весяне, не говоря уже о «птицах». Впрочем, весяне, может, и останутся весянами - вряд ли римляне полезут в дальние непроходимые леса - что им там делать? - Удобный момент для нападения, вождь, - подсказал один из парней-разведчиков. Мог бы и не подсказывать, ишь, обнаглел! Можно подумать, вождь без него не знает, что делать. - Кроме вас, у меня выслано еще четверо, - наставительно пояснил Радогость. - Идите к нашим, пусть ждут. И будут готовы. - А ты, вождь? - Я же останусь здесь. Дождусь всех. Кивнув, воины исчезли в дождевой пелене. Радогость посмотрел им вслед, но сразу потерял из виду - лес. Конечно, не очень хорошо нападать ночью… Но на римских собак - можно. И даже нужно. Римляне хитры, почему бы не перехитрить их самих? Момент и в самом деле удобный - пороги, все на берегу, а поди-ка, на середине реки достань их! А сейчас - в самый раз. Кажется, они ничего плохого не ждут. Тем лучше, лучше… - Как думаешь, Миронег, сомнем чужаков? - Один из разведчиков, молодой круглолицый парень, осторожно тронул за локоть напарника, тоже молодого, но парой лет старше. - Сомнем, - Миронег на ходу рассмеялся. - Радогость - удачливый вождь. Ты, Гостомысл, в нем не сомневайся. - Да упаси меня боги… Жаль, среди чужаков нет женщин. - Ничего…
Зарко лежал в шалаше лицом вниз, прислушиваясь к каждому шороху. Веревки на руках он давно уже ослабил, да не очень-то и крепко его связали, так, скорей для порядка. Теперь нужно было решиться на быстрый рывок - рядом, в лесу, в той стороне, где тянулся глухой овраг с поросшими темными елями склонами, его должны были ждать. По крайней мере, именно так говорил Юний Рысь - ждать обязательно будут. Вот только выбрать момент, когда «волки» будут собираться в бой, когда покинут свои шалаши, выйдут, сверкая в рассветной заре тусклыми клинками мечей, исчезнут в тревожно притихшем лесу, чтобы немного погодя огласить округу кровавой музыкой битвы. И вот только тогда - бежать! Не раньше…
Шалаш, где лежал отрок, находился на самом краю лесной опушки, около двух высоких приметных сосен, за которыми широкой полоской тянулись рябиновые заросли. Ягоды хоть еще и не поспели, однако привлекали к себе множество птиц, кричащих разными голосами. Однако сейчас птичьих криков было не слышно - пичуги тоже прятались от дождя. - Эй, парень, спишь? - Добродушно усмехаясь, в шалаш заглянул молодой круглолицый воин, протянул котелок с кашей и воткнутою в нее ложкой. - Поешь. Дай-ко развяжу руки… Повернувшись спиной, Зарко похвалил себя за предусмотрительность, за то, что не сбросил путы с рук. Уселся и без всякого стеснения принялся уписывать пищу за обе щеки - и в самом деле проголодался. - Еще бы попить, - когда котелок опустел, нагло попросил он. - Вон там, у ближнего костра, родник, - показал рукой круглолицый. - Видишь, где люди. - Угу… Зарко кивнул и неспешно пошел к костру, мысленно отмечая во множестве появившихся воинов - с рогатинами, в панцирях из бычьей кожи, в железных шлемах. С чего это им не до сна? Отрок едва не пропустил начало наступления: ничего вроде и не произошло, не вострубили трубы, бубны не грянули боем, не пронесся боевой клич над вымокшим лесом. Тихо все было, тайно. Только пробежались меж кучками воинов юркие парни, прошептали что-то старшим, показали рукой направление… И все! Исчезли все разом. Вот только что были - и нету, даже ветки на деревьях не шелохнулись. Осталась лишь обычная стража. Вот ее-то и обманул Зарко. Поначалу, как потянулись в лес отряды, смекнул кое-что, пригнулся, побежал сзади - вроде бы свой. Да никто и не приглядывался особо, ну и дождь - само собой, да предутренняя серая полумгла - не очень-то и заметишь, кто тут куда спешит. Забежав за деревья, отрок остановился, прислушался, осмотрелся. Вроде бы сзади никто не шел. Вот и славно! Еще раз оглянувшись, Светозар рванул боком, кустами, выскочил с противоположной стороны, распугивая птиц - да кому тут их слушать-то, - кинулся рябиновой полосою. Больно хлестнули по лицу мокрые ветки, болотная трава - осока - ранила босые ноги, да с кроны орехового куста с ног до головы окатило бегущего холодным дождем. Лес стал редеть, показались камыши, кочки… И вот уже захлюпала под ногами болотная жижа. Взять бы слегу - да нет времени, вдруг да заметили, вдруг да отправят погоню? Оглушительно - на весь лес - билось сердце, глаза рыскали по дальней лесной дымке. Там, впереди, овраг. Там - свои, там - ждут. Как бы не ушли! Быстрее, быстрее. Первой увязла левая нога, просто ухнула в болотную яму, и Зарко, вскрикнув от боли, завалился грудью в трясину. Задергался, пытаясь освободиться, вытащить ноги, но сразу же почувствовал, что еще больше увяз. Тогда заработал руками, сгребая под себя густую, покрытую зеленой ряской жижу. Эх, если б хоть одна твердая кочка, деревце… Кажется, есть - во-он впереди, всего-то в паре шагов. Но нет, не достать… Невдушка, Невда, выручай, сестрица! И вы, болотные жители, я ведь вам худа не делал, нечего гневаться. Отпустите - подарю вам семь римских монет. Маленьких, но зато серебряных. Дал бы и больше, да больше у меня нет! Леший, батюшка, что ж ты бродишь кущами-буреломами? Забредика к болотцу, помоги, не дай пропасть зря! И ты, березонька кудрявая, березонька белая, далеко стоишь, высоко глядишь. Протяни белы рученьки-веточки, изогнись, сделай милость. А трясина не отпускала, тянула на дно, и Зарко с ужасом чувствовал, что проваливается все глубже и глубже. Вот уже затянуло по грудь, вот - по плечи, по горло… А над головой вдали занималась заря, и там, в стороне восходящего солнца, небо быстро очищалось от тучи, на глазах становясь золотым, малиновым, синим… - Невдушка, Невда… - отчаянно прошептал отрок, и холодная смрадная жижа хлынула в его горло… А утреннее золотое солнце сияло, прогоняя дождь и слякоть, весело запели первые утренние птахи, и над лесом, урочищами и рекою, радуя глаз, заиграла бескрайняя лазурь неба.
Глава 15 Август 236 г. Южное Приладожье Заговор
Ночью столько смертей грозит прохожему…Душа Радогостя пела, как, в унисон, пели и души всех его воинов! Предчувствие близкой битвы охватило вождя, заставляя сладостно сжиматься сердце. Неслышными предрассветными тенями воины-«волки» скользили по узкой тропе, набег на глупых купцов обещал быть удачным - не зря же Радогость лично принес в жертву Перуну семь белых петухов. Конечно, лучше было бы подарить божествам человека… Ничего! Пусть немного потерпят, совсем чуть-чуть. Жертвы будут! Лишь бы не отвернулся громовержец Перун, лишь бы помогли грозные боги. Помогут! Не в первый раз Радогость ведет воинов на врага. Да уж сейчас-то волноваться нечего - у римских купчишек слишком мало воинов, да и те, что есть, вряд ли сравнятся с молодыми, вкусившими крови «волками»! Впереди послышался шум порогов, вождь подал знак, и его воины разделились на два отряда - один направился к большим ладьям, брошенным на середине волока, другой - за пороги, к тем челнам, что уже успели спустить обратно в воду. Пружинила под ногами мокрая от дождя трава, сильные руки сжимали нагревшиеся рукояти мечей и древки рогатин. Краешек солнца показался над дальним лесом, пробивая разноцветные облака. Подул ветерок, сбрасывая с деревьев лишнюю воду, Радогость посмотрел на небо, улыбнулся - боги дают знак,- поднял правую руку… Вот они, вражьи суда - неуклюжие, похожие на больших рыб, - а вот, рядом, шатры. И - тут же - пара воинов в железных доспехах. Посмотрим, выдержат ли они хороший удар рогатины или секиры?! Резко сжав пальцы в кулак, вождь опустил руку… И туманная рассветная тишь взорвалась диким воплем бросившихся в атаку «волков»! Вражеские воины вздрогнули, выхватили мечи, прячась за большими щитами. Радогость улыбнулся - легкая добыча, лазутчик не обманул. Ударились о щиты мечи. Копья пронзили шатры и палатки… Ага, поднимайтесь же, гнусные купчишки! Что такое? Нагнувшись, вождь откинул полог упавшего на землю шатра - пусто! И рядом, в другом шатре, тоже никого не было, и в следующем… Воины остановились, недоуменно оглядываясь… И вдруг затрубили трубы! И, сверкая сталью мечей, из нутра брошенных кораблей выпрыгнули римские легионеры! Десяток… два… три! Засвистели дротики. Другой, еще больший, отряд показался из-за деревьев. - Ловушка! - тут же сообразил Радогость, но было уже поздно - римляне быстро окружали со всех сторон. Вождь усмехнулся, скорее весело, нежели грустно. Если суждено погибнуть - что ж, на все воля богов. Погибнуть, чтоб возродиться вновь. - Все ко мне! - взмахнув мечом, громко закричал Радогость. - Встанем плечом к плечу - и погибнем с честью! Разобрали ли «волки» последние слова вождя, нет ли, было уже не важно - основной смысл призыва они, несомненно, уловили, поняли. Отступили, окружая вождя качающимся частоколом копий. - Вы - налево, - быстро распорядился Юний. - Вы - направо, остальные - за мной. Похоже, у них луки. Сомкнуть щиты! Для римлян место было удобным - большая поляна, мелкие кустики, небольшие, сглаженные катками и брюхами судов кочки. Так сами ж и выбирали… Столпившиеся вокруг своего вождя «волки» молча ждали. Сомкнулись щиты. Опустились копья. Центурии, печатая шаг, двинулись на врага. Рысь, как и подобает легату, находился позади строя, держа в поле зрения всех своих легионеров. Центурии надвигались на врага неумолимо, как грязевой сель или вырвавшаяся из клокочущего жерла вулкана лава. Полетели дротики. Огрызнувшись, «волки» тоже метнули копья. Часть щитов пришлось отбросить, что нисколько не отразилось на шаге центурий. Как шли, так и шли. Волки не выдержали и с жуткими воплями бросились в бой. Зазвенели мечи, послышались стоны и хрипы, и пряный запах крови, опьяняя, ударил в ноздри. Юний внимательно следил за ходом боя, время от времени отправляя в подкрепление свежие силы. «Волки» сопротивлялись яростно, были моменты, когда, казалось, окружение вот-вот будет прорвано, но тем не менее легионеры держались и - медленно-медленно - сжимали кольцо. Радогость громкими воплями воодушевлял воинов, меч его окрасился кровью - римляне подошли слишком близко. Но окруженные и не думали сдаваться - бросались на копья, катились легионерам под ноги, вообще относились с открытым презрением к смерти. Центурия не то чтоб дрогнула… однако явно замедлила темп. Рысь жестом подозвал посыльного, что-то быстро сказал. Тот, кивнув, бросился к центуриону… Сеча продолжалась, столь же яростная и кровавая, как и вначале. Летели по сторонам алые брызги, падали в вытоптанную траву, смешиваясь с грязной влагой. Молодые «волки» сгрудились вокруг своего вождя и, на миг замерев, ринулись на прорыв с отчаянным воплем. Секиры и дротики вонзились в щиты, так что легионеры были вынуждены их бросить… В стройных рядах центурии образовалась брешь, в которую устремились враги… И стоило немалых сил удержать их. - Ну, нет, - покачал головой легат. - Так не пойдет… Ухмыльнувшись, он отвязал от пояса пращу, положил в петлю камень… Когда-то, еще в Британии, Рысь считался неплохим пращником. Да и сейчас не должен бы был растерять приобретенные на службе навыки. Примерившись, Юний со свистом раскрутил пращу… Оп-па! Пущенный камень без промаха угодил прямо в лоб вражескому вождю! Тот бравировал, сражался без шлема. Был бы шлем - был бы звон. Но шлема не было, а противный хруст костей черепа не очень-то хорошо слышен. Юний с явным удовлетворением увидел, как вождь молодых «волков» повалился, словно подрезанный колос. Воины подхватили его на руки… И сложно было судить, чего сейчас было больше в их воплях - ярости или горя? - Манлий, - Рысь положил руку на плечо очередному посыльному, - беги к Каллисту, тессарию - пусть чуть отступят, пусть дадут врагам вырваться. Манлий умчался, и очень скоро десяток старого тессария Гая Каллиста нарочно отступил к лесу. В стройных рядах центурии на миг образовалась брешь, куда, подхватив своего поверженного вождя, с неудержимой яростью хлынули оставшиеся в живых «волки». Кстати, не так уж много их и бежало, гораздо больше осталось лежать в мокрой траве, истоптанной сотнями ног.Ювенал
- Там, за лесом, овражек, - задыхаясь, орал приятелю круглолицый Гостомысл. - Он к реке - уйдем! - Хорошо, - Миронег кивнул, поправляя на плече отяжелевшее тело вождя. Они несли его вчетвером - Миронег, Гостомысл и еще двое воинов, несли, как могли, быстро, стараясь не споткнуться, не упасть, не уронить в грязь великого воина Радогостя. Мертв он или просто оглушен - пока никого из бегущих не интересовало. Вот и кусты - хлестнули ветками по рукам, обдали холодным дождем. Позади, крича, бежали враги, а впереди… впереди сверкала надежда. Мелькали по сторонам деревья - березы, осины, сосны. Блестящее солнце кольнуло глаза. Где же овраг? Ага, вот он! Нырнуть, не теряя набранной скорости, спуститься к реке, с разбега броситься в воду. Где-то там, впереди, совсем рядом, сверкающая гладь воды. Вот-вот покажется… Ну, где же она, где же? Едкий пот застилал Гостомыслу глаза, рядом слышалось хриплое дыханье товарищей, а позади - громкий топот погони. Уйти бы, уйти, вырваться - достойно похоронить вождя. А может, он еще жив? Тогда тем более надо оторваться от погони. Ну, где ж ты, река? Ага, вон, впереди, за кустом, блеснуло! Гостомысл улыбнулся… и едва не споткнулся, ощутив поднимающийся в груди холод. Впереди - рядом - блестела не река и не солнце, а обитые медью сомкнутые щиты римлян. Быстро опустив на дно оврага тело вождя, четверо «волков» вытащили кинжалы. Легионеры подняли дротики. - Нет, - подойдя к краю оврага, приказал Юний и, посмотрев вниз, спросил: - Ваш вождь жив? - Не ваше дело, подлые римские псы! - Он храбро сражался, - не обращая внимания на оскорбления, громко произнес легат. - Если он мертв - мы разрешим вам достойно похоронить его, если же жив - ваш вождь и вы с ним будете нашими почетными пленниками. Я, Ант Юний Рысь, сын вождя Доброя, не бросаю слов на ветер! - Мы не верим тебе, римлянин! - Как хотите. - Рысь пожал плечами. - Не хотите сдаваться - я велю забросать вас землей и камнями. Вы - вместе с вождем - будете похоронены, как подохшие, никому не нужные псы. Боюсь, за это вас не похвалят ни соплеменники, ни боги. Ну, выбирайте! Внизу зашушукались, зашептались - видно, предложение Юния вызвало спор. Впрочем, довольно быстро прекратившийся. - Поклянись, что позволишь нам достойно провести погребение! Ага… Легат усмехнулся. Значит, их вождь все-таки мертв. Славно! А ведь не потерял навык - уложил с первого раза. Юний снял шлем: - Клянусь Юпитером и Юноной, Рожаницами и Родом, Белесом, Симарглом и Мокошью.
«Волки» не стали сжигать тело убитого вождя, у них были другие обычаи. Не обращая внимания на римлян, руками и ножами рыли в земле могилу. Тессарий Гай Каллист сунулся было с лопатой. Молодой круглолицый воин, совсем еще мальчик, лишь улыбнулся и покачал головой. Старый легионер пожал плечами: - Ну, ладно, не хотите, как хотите. Я просто хотел помочь… Эй, Манлий, что там лопочут эти варвары? - Благодарят тебя за предложенную помощь, - охотно пояснил посыльный. - И просят не убирать далеко лопату - пригодится. - Ну, ясно, пригодится, когда зарывать будут. Да, лопаты и помощь римлян, конечно же, пригодились. Только - немного не так, как предполагал Гай Каллист и прочие. Вырыв глубокую могилу, варвары осторожно опустили туда тело вождя и, встав по краям, принялись дружно молиться: - О, великий Перун-громовержец, и ты, отец Света Сварог, и сияющий Хорс, и Симаргл, и Сварожичи, примите в свою семью нашего славного вождя Радогостя. Вы хорошо знали его - он всегда приносил вам богатые требы. Желаем, чтоб славный Радогость поскорей возродился вновь… вместе с нами. Слава Перуну! Громко выкрикнув имя главного бога племени, четверо молодых воинов выхватили засунутые за пояса ножи и одним движением пронзили собственные сердца. Трое упали в могилу, поверх вождя, лишь один, круглолицый, остался лежать на краю ямы. - Какая глупая и жуткая смерть, - тихо проговорил Манлий. - Глупая? - Старик Гай Каллист покачал головой. - Думаю, они так не считали. Римляне молча переложили круглолицего в могилу, быстро насыпали холм. Постояли - каждый думал о чем-то своем - и, прихватив лопаты, двинулись к кораблям. А над лесом, над рекой и - казалось - что и над насыпанным только что курганом засияла разноцветная радуга.
Дальше корабли пошли без легата. Прихватив с собой пару десятков воинов, тот покинул караван и вновь углубился в лес. Луминий Гавстальд остался на судах, служа глазами и ушами легата. - Осмелюсь спросить, куда мы идем, господин легат? Юний задумчиво обернулся: - А, Гай Каллист! Как поживаешь, старина? Поди присмотрел уже себе какую-нибудь местную вдовушку? Старый тессарий покраснел от удовольствия - легаты, трибуны и прочие обычно помнят по имени далеко не каждого легионера. - Слава богам, поживаю неплохо. - Каллист улыбнулся. - Надеюсь, скоро получу за выслугу и участок земли, и пенсию. - Конечно, получишь, - заверил легат. - И освобождение от налогов на три последующих года. Будешь строиться? Один мой знакомый может по льготной цене продать кирпич. - Нет, господин, кирпич мне не нужен, - старый тессарий прищурился, - дерево! Только дерево. Хорошая крепкая сосна… Я давно присматриваюсь к местным плотникам - у нас на пристани их уже не один десяток. Сговорюсь - сладят и дом. Молодые воины с благоговением прислушивались к беседе. Нет, конечно, легат вовсе не представлялся небожителем или особой, по своему величию равной принцепсу, бывало, разговаривал и с простыми воинами. Но только по делу. А вот со стариком тессарием болтал просто так, за жизнь! Видно было издалека, насколько приятно это старому легионеру! - Однако, похоже, пришли, господин легат! - внезапно воскликнул тот. - Вон - две сосны, вон - озеро, а во-он, за кустами, болото. - Ты прав, - останавливая отряд, согласно кивнул Рысь. - Правда, я пока что-то не наблюдаю поблизости Вялиша с его весянами. Ведь они именно здесь должны дожидаться. - Может, чуть задержались? - предположил Каллист. - У них там, за порогами, тоже была хорошая сеча. Правда, не такая кровавая, как у нас, но все-таки… - Подождем… - подумав, приказал легат. - Не дождемся - пойдем одни, сами. - А не заплутаем, господин легат? - Нет. Вдоль реки - не заплутаем. Правда, и времени потратим много. Объявили привал, и легионеры, испросив разрешения, дружно кинулись в озерко, поднимая тучи сверкающих на солнце брызг. Разноцветные облака - золотисто-желтые, серебристые, палевые, - гонимые ветром, уносились прочь, за призрачно-синеватую дымку дальнего леса. Умытое дождем небо смеялось скабрезным шуткам купающихся легионеров, только что лицом к лицу видевших смерть. - А вот, кажется, и весяне, - так и не отходивший от легата тессарий кивнул на кусты, за которыми маячили насквозь мокрые, скользкие от налипшей тины фигуры, в одной из которых Рысь, присмотревшись, узнал весянского охотника Вялиша, с недавних пор служившего Риму. Кто там шагал еще, Юний больше не всматривался - ждал, когда подойдут. - Да будут с тобой боги реки, Рысь, сын Доброя, - подойдя, почтительно приветствовал Вялиш. - Говорят, знатная сегодня выдалась сеча? - Да, - рассеянно отозвался легат. - Знатная… Ты чего такой грязный? Ловил по болотом уток? - Ловил, - усмехнулся весянин. - И смотри, кого выловил! Юний перевел взгляд: - Светозар! Ну, не стесняйся, подойди ближе. Дай, обниму тебя! Ты здорово выручил нас, парень! С ног до головы заляпанный зеленой болотной жижей, отрок несмело подошел к легату и поклонился. Юний, конечно, сразу передумал обниматься с этаким грязнулей, так, похлопал слегка по плечу и быстренько вытер испачканную в тине ладонь о плащ: - Молодец, молодец, герой! Как тебя угораздило забиться в болото? - Немного сбился с пути, - сконфуженно отозвался отрок. - Попал в трясину, там бы и сгинул, если б не Вялиш-весянин да не сестрица моя, Невда. - Какая-какая сестрица? - не понял Рысь. - Берегиня. - Что ж… Рад, что ты жив! Ну, иди смой с себя грязь - и с нами. - А вы куда, на юг? - Да нет, парень. Как раз - обратно, в родное твое селенье, Купаву.
Охотник Вялиш знал здесь все тропы, так что к концу следующего дня все римское воинство во главе с легатом остановилось в виду сжатых купавских полей. Ветер приносил запах жнивья и прелого копненого сена. Еще пахло сладкими ягодами, коровьим навозом и свежим, только что выпеченным хлебом. Зарко втянул в себя воздух и украдкой смахнул со щеки слезу. Юний, стоя на вершине холма, прислонился к березе. Открывающаяся его глазам картина была такой мирной, что невольно хотелось спать. Сжатые поля, желтые стога сена, лениво пасущиеся на склонах холмов стада. Пастораль. Легат довольно кивнул: - Кажется, мы не опоздали. - Взгляни на дальний холм, господин легат! - подбежав, встревоженно доложил какой-то молодой воин. Рысь повернул голову. Из-за дальнего холма, вернее, из покрытого синей дымкой леса вытянулась сверкающая на солнце змея - воины. - Центурии две, - на глаз определил Юний. - А больше и не надо. Вполне достаточно, чтобы нагнать страха. Вообще, странно, они что же, решили напасть днем? Совсем потеряли совесть? - Это наши? - шепотом поинтересовался один из центурионов, сухощавый Квинт Флаксий. - Наши, - тихо отозвался легат. - Только не совсем. - Заговорщики?! - Думаю, скоро узнаем. Столь загадочный ответ явно не удовлетворил центуриона, и легат, подробно объяснив ситуацию, велел тут же послать небольшой отряд наперерез «змее». - Будет исполнено, господин легат! Велишь вступить в бой? - Нет. Никакого боя. Просто посмотрите за ними, не обнаруживая себя. Я полагаю, они все же подождут ночи во-он в той рощице. - А, там, где рябины? Рысь кивнул. Из рябиновых ягод получается недурное вино, особенно если не жалеть времени… Отойдя за холм, воины легата тоже дожидались ночи. Было запрещено жечь костры, петь песни, купаться и вообще шуметь, дабы каким-нибудь образом не привлечь к себе внимание обеих сторон - купавских и тех, кто таился в рябиновой рощице. Стояла середина августа, ночи уже были темные, и Рысь приказал воинам выступать, едва только начинало смеркаться. Пробирались незаметно - ложбинами, оврагами, перелесками, кроме Вялиша, здешние места прекрасно знал Зарко. Пока шли - стемнело. Впереди черным горбом замаячил холм, за ним - рощица. - Там их лагерь, - вынырнув из темноты, тихо доложил высланный в разведку легионер. - Костров не разжигают, таятся. Юний подозвал Зарко: - Здесь к селенью одна дорога? - Одна - вот эта. Там, стороной, не пройти - болота. - Славно. - Рысь потер руки. - Значит, подождем здесь. Центурион! - Да, господин легат? - Пусть в каждом десятке приготовят по три факела. Зажигать по моей команде. Кругом было тихо, и, казалось, хорошо слышно было даже самое малейшее шевеление. В темно-синем бархатном небе холодно сверкали звезды. Вдруг послышались чьи-то шаги… Посыльный! - Они идут, господин. - Замечательно! Всем построиться, приготовить факелы. Со склона холма, уже совсем рядом, послышался шум шагов. Все ближе, ближе… - Факелы! - приказал Рысь. Разорвав темноту, факелы вспыхнули один за другим. Впереди блеснула сталь… - Аве, Аврелий Фаст! - как можно громче крикнул легат. - Ант Юний Рысь Юстус, легат и правитель Нордики приветствует тебя и твоих воинов! - Аве! - удивленно откликнулся гастатус постериор. - А… разве вы все уже вернулись? - Вернулись, - кивнул Юний. - Только не все. Ну и вид у твоих воинов! Среди легионеров легата пробежал легкий смешок. Вслед за весельчаком Аврелием, одетым в волчью шкуру, виднелось какое-то уж совсем непонятное воинство - полуголые, разрисованные глиной, однако с мечами и короткими копьями. Поразительный контраст с освещенными оранжевым пламенем факелов легионерами Рыси! - Да уберите вы наконец мечи, - обернулся к своим Аврелий Фаст. - Не видите, кто перед вами? - Аве, господин легат! - выкрикнули оборванцы нестройным хором. - Видишь ли, господин легат, я исполняю тайный приказ Гнея Хирольда, - пытался оправдаться Аврелий. - Угу, - осклабился легат. - Вижу, Хирольду изменила хваленая хитрость. Он затеял все, дабы иметь рабов для продажи в Германиях, но не учел, что в Нордике пахнет заговором! - Заговор?! - Аврелий Фаст ахнул. - Но Гней Хирольд… - Хирольд слишком доверился Лумицию Алтусу. - Значит, ты с верными воинами отправился на юг, я - по заданию Хирольда - сюда… - быстро соображал гастатус постериор. - И таким образом, в Нордике остались лишь когорты Лумиция. Но на что он рассчитывает? Да, это нас мало, но ведь ушедшие на юг через месяц-другой возвратятся! - Тем временем Алтус утвердится у власти, - сквозь зубы прошептал Рысь. - Не дожидаясь нас, пошлет корабли с подлым доносом. Не обязательно Феликсу, можно и самому цезарю! Да, Авл Лумиций Алтус вполне может рассчитывать на свою репутацию - она у него безупречна. - Не совсем. - Аврелий вдруг хмыкнул и, понизив голос, отозвал легата в сторону: - Видишь ли, я как-то пировал с девчонками из лупанария Велизия… Славная была пирушка, веселились, плясали, перемывали косточки всем - и тебе тоже, легат. Так вот, какая-то из девок - сейчас уж не упомню кто - и поведала мне о том, что наш славный Лумиций, оплот честности, нравственности и моральной чистоты, оказывается, не прочь скоротать время с красивыми мальчиками! Мало того - у него есть любовник, которого Лумиций тщательно скрывает. Однако и стены имеют уши, тем более в лупанарии Велизия Клыка. Интимный друг пилуса приора наставляет ему рога с продажными парнями Велизия! Так что я ничуть не удивлен твоим словам, Ант Юний. И думаю, что нам нужно поспешить в Нордику. - Ты абсолютно прав, дружище! - согласно кивнув, легат тут же отдал приказ к выступлению. Выстроившись в длинную колонну, легионеры двинулись в путь. Впереди, показывая короткую дорогу, шли весянские охотники Вялиша. Там же, с ними, шагал и Зарко. К сожалению, путь в родное селение пока был для него заказан.
Едва узнав легата, стража безропотно открыла ворота. Узкой змеей центурии Юния и Аврелия Фаста втянулись в город и, построившись в боевые порядки, двинулись в сторону центральной площади Нордики - форуму Максимина. Улицы города были погружены во тьму, и двигавшиеся воины освещали себе путь дрожащим пламенем факелов. То же оранжевое пламя колыхалось и впереди, на форуме, к которому и подошли легионеры. На них никто не нападал, мятежные когорты ровненько, словно на параде, выстроились по краям просторной площади. Словно бы кого-то ждали. На углах горели костры… Судя по количеству хвороста, их разожгли недавно, а вот мятежники, похоже, расположились здесь довольно давно - в глубине улиц Юний заметил воинские палатки. - Аве, воины! - выйдя на середину, приветствовал Рысь. Часть мятежных когорт молчала, но часть - и заметно большая часть - почтительно отсалютовала легату. Юний улыбнулся и, прищурив глаза, посмотрел вперед - навстречу ему, ехидно улыбаясь, шел пилус приор Лумиций Алтус. Он был, по старинному обычаю, в тоге, на лысеющей голове блестел золотой венок. Рысь замедлил шаг на середине пути, дожидаясь, когда узурпатор подойдет ближе. Тот тоже не торопился, вальяжно посматривая вокруг. Замерев, тяжело дышали когорты. - Аве, Лумиций… - Ты низложен, Ант Юний Рысь! - с хохотом заявил пилус приор. - Низложен волею цезаря Максимина! Вот грамота. Он победно воздел вверх руку с зажатым в ней папирусным свитком: - Пусть кто-нибудь зачитает для всех. Верные когорты выслали представителя - им оказался Манлий, посыльный. Скривив тонкие губы, узурпатор протянул ему грамоту. - Гай Юлий Вер Цезарь Максимин, - начал было юноша. - Слава великому цезарю! - разорвав наступившую тишину, гаркнули тысячи молодых глоток. - Слава цезарю Максимину! - Слава! Манлий продолжил, едва закончился шум: - Цезарь Максимин в Нордику, центурионам: Гнею Хирольду, Лумицию Алтусу, Аврелию Фасту. Верные воины, ваш легат - бывший гладиатор, некогда известный в столице как Рысь из Трех Галлий… Среди легионеров пронесся ропот. Их высший командир - гладиатор? Больший позор трудно себе представить. - Ваш легат… - запнувшись, читал Манлий, - обманом захватил власть. Повелеваю немедленно, по получении моего письма, исправить ситуацию. Обманщика заковать и доставить пред мои очи. - Фальшивка! - перекрикивая ропот, нервно дернулся Рысь. - Кто докажет, что эта грамота подлинная? Да и почему она оказалась у тебя, Лициний? Там же написано - Хирольду, а уж потом - тебе. - Хирольд еще в Германии скомпрометировал себе подлым поступком, - Лициний осклабился. - Он замышлял зло против цезаря, и об этом тоже стало известно. - Да откуда, откуда же?! - негодующе закричал легат. Он чувствовал, чувствовал во всем этом какую-то грандиозную каверзу, уж коли мятежники открыли ворота и не бросились в бой, то… то, видно, у них имеются какие-то сильные доводы. Знать бы - какие? - Едва вы выступили в поход, как в Нордику пришел корабль, - будто сообщая уже давно всем известную новость, лениво пояснил пиоус приор. - «Элизия», судно из Колонии Агриппина. - Я хочу говорить со шкипером! - Это невозможно, судно уже ушло. - Ах, вот оно что… уже ушло, конечно же… - Юний уже открыто смеялся. - И наверняка среди всех прочих грамот имелся приказ о назначении легатом тебя, Лумиций Алтус! - Да, - самодовольно ухмыльнулся узурпатор. - Такой приказ там имелся. И с ним уже ознакомились многие. - И что же теперь? - Ты будешь немедленно арестован и отправлен в Германию с первым же кораблем! - Арестован? - Юний повернулся к легионерам. - Вы слышали? Какие-то прощелыги на основании неизвестно чего подняли мятеж, оклеветали невинных людей. Тихо, тихо, не надо роптать, я вовсе не желаю кровопролития… Лучше поступим по закону, так? Легионеры - все, в том числе и мятежные, - выразили свое согласие гулким одобрительным криком. - А раз так, то я пока остаюсь легатом и приказываю вам немедленно разойтись. Ну, естественно, кроме тех, кто в ночной страже. - Не слушайте его, нет, нет! - брызжа слюной, истошно завизжал пилус приор. - Цезарь назначил легатом меня. Я легат, я! И я - единственный, кто может здесь отдавать приказы! - А вот это мы еще посмотрим! - на всю площадь прогремел чей-то громкий пронзительный голос. Все оглянулись - со стороны базилики показался всадник верхом на белом коне. В небе брезжил рассвет, освещая холодным серебряным светом красивое надменное лицо незнакомца - совсем еще молодого человека, юноши в золоченых сандалиях и полупрозрачной тунике из сиреневой киосской ткани с крученой золотой нитью. Рысь вздрогнул - ну как он не догадался сразу, такие туники очень любили носить молодые и богатые римские извращенцы. А он-то, дурень, искал женщину! Когорты недобро застыли. Красивый юноша с отливающими золотом волосами и сияющим взором неспешно подъехал к Лумицию. - Друг мой… - с ласковым недоумением начал тот. - Молчи, мерзкий старик. - Незнакомец выхватил из-за пояса длинный кавалерийский меч и одним движением разрубил старику шею. Обливаясь кровью, пилус приор упал под копыта коня. Легионеры дернулись. - Стоять! - властно поднял руку убийца. - Что, не узнали? - Он гордо поднял голову. - Я - Гай Германик Адонис - сын цезаря Максимина! - Да, это он! - чуть погодя выкрикнул кто-то. - Я узнал тебя, Адонис! - И я! И я! - И мы! - Слава цезарю! Слава! Рысь вздрогнул, услыхав какие-то булькающие звуки. Это, запрокинув голову, смеялся Адонис, неприятный дребезжащий смех его тяжело завис над главной площадью Нордики.
Глава 16 Август - сентябрь 236 г. Купава - Нордика Проклятый сын
Кто настолько терпим к извращениям Рима И настолько стальной, чтобы удержаться от гнева?- Сын цезаря Максимина? - с усмешкой переспросил Юний. - Очень может быть. Только ты забыл уточнить - проклятый сын. Адонис с угрозой поднял окровавленный меч, зашипел злобно, словно змея: - Ты лжешь, гладиатор! Рысь сплюнул под копыта коню: - Убери меч, дурак. Я все равно достану тебя раньше. Скривив губы, сын цезаря все ж таки послушался совета, должно быть, не хотел рисковать. Обернулся к напряженно застывшим когортам… Рысь не дал ему раскрыть рта, заговорил первым: - Воины! Вы видите перед собой внебрачного сына цезаря Максимина, давно проклятого отцом за распутство и оскорбление величия принцепса! Сегодня, ровно в полдень, я предоставлю вам все доказательства. Жду ваших командиров и выборных представителей в базилике на форуме Максимина. Юний повернулся и, гордо подняв голову, нарочито медленно зашагал вдоль притихших рядов. Утреннее только что взошедшее солнце золотистыми зайчиками играло на его доспехах. - Прощайте, воины! - дойдя до конца площади, улыбнулся Рысь. - Да, - он не глядя махнул рукою назад, - последите за… этим. Чтоб не сбежал… Адонис, как ни странно, не предпринимал никаких демаршей, спокойно сидел себе на коне и кривил губы. А что ему оставалось делать, коли с обеих сторон лошадь взяли под уздцы неприметные серенькие людишки, а какой-то чернобородый нахал с двумя мечами за поясом, встав у седла, ласково попросил юношу не дурить, во избежание попадания случайной стрелы в грудь. - Видишь ли, уважаемый, на крышах сидят мои лучники, и я бы на твоем месте постарался лишний раз не нервировать их, - откровенно издеваясь, пояснил наглец. И что после всего этого оставалось делать несостоявшемуся узурпатору? Только молча злобствовать, дожидаясь, когда верные законному легату когорты окружат его плотным, ощетинившимся копьями строем. Юний давно уже углядел и Илмара, и его людей, и даже рыскавшего в толпе любопытных горожан Табиния. Легат улыбнулся - эти люди знали свое дело. Тем не менее и ему самому следовало поторопиться - узурпатор имел немало сторонников, и если сейчас они стушевались, то к полудню вполне могли оправиться. - Я окружил его своими людьми, легат, - выскользну из боковой улицы, доложил на ходу Илмар. - Признаться, в твое отсутствие у нас здесь было много работы. Единственное, чего я не предугадал, - это что извращенец совсем обнаглеет и решится на открытое выступление. - Не такое уж и глупое решение. - Рысь усмехнулся. - Сыграть на эмоциях, на верности воинов цезарю, ошеломить - это могло сработать… Если б я не догадался о юном узурпаторе раньше. Помнишь пожар в библиотеке? И дощечки тренирующегося в письме раба? Я нашел в них много интересного. - Я выставил охрану к твоему дому и к дому Венты. - Илмар посмотрел по сторонам. - Думаю, в такие времена тебе недостаточно одних телохранителей, кто знает, что там на уме у этого юного придурка? - Ах, - покачал головой легат. - Если б он был придурком… Столько времени морочить нам голову! Впрочем, не только нам, но и убитому Алтусу. И борьба еще не закончена - твоим людям придется сегодня хорошенько побегать, дружище Илмар. К полудню я должен иметь все доказательства. Германец ухмыльнулся в усы: - Жду твоего приказа, господин легат. - Отправь людей в библиотеку - пусть тщательно проверят все, казалось бы, ненужные свитки, все подозрительное пусть тащат в базилику Максимина, мне. - Ты решил обосноваться там? - Да, чтоб не терять зря времени. - Рысь задумчиво погладил бородку. - Еще нескольких человек направь в дом Алтуса… Да, надо будет организовать похороны, все-таки для многих он был требовательным и уважаемым командиром. - Сделаем. - Кроме того, обязательно пошли человечка на верфь, пусть узнает, не строилось ли там какого-нибудь неучтенного судна. Если строилось - то когда судно спустили на воду и кто заказчик? Илмар кивнул. - Табиний и вся его группа пусть шатается по тавернам, лупанариям, термам, вообще - по людным местам. - Хорошенькое задание! - пошутил Два Меча. - Сам бы с удовольствием исполнял. - Пусть распространяют слухи… Какие - Табиния проинструктирую лично. - Я его пришлю, - еще раз кивнув, Илмар Два Меча со своими людьми скрылся в узенькой подворотне. Острый солнечный лучик, проникнув через дырку в крыше, упал на лицо спящего - узкое, приятное, молодое, даже скорей юное. Веки юноши дернулись, чуть приоткрылись, моргнули… - Проснулся? - Сидевшая у стены на лавке кареглазая молодая женщина бросила шитье. - Ты как? - Уже гораздо лучше, - молодой человек улыбнулся и даже попытался сесть, зашуршал соломой. - Лежи, лежи, - женщина взяла его за руку. Юноша улыбнулся и упрямо качнул головой: - Я должен идти, должен, как ты не понимаешь, Велимера? Велимера прищурилась: - И куда ты пойдешь? Я ж тебе говорила, что делается в городе. Вождя нет, большей части войска - тоже, остальные бунтуют. Ты хочешь, чтоб тебя снова столкнули в омут? Хорошо, я возвращалась с пристани… - молодая женщина передернула плечами. - Ты ткнулся головой прямо в мой челн! Ух и испугалась же я, стылый друг Кассий! - Надо говорить - «милый друг», - улыбнувшись, поправил Кассий. - Да, если б не ты, я бы давно кормил рыб. Но - в городе заговор! - Он вновь встрепенулся. - Я должен предупредить Илмара, должен! - Ты еще слишком слаб и вряд ли дойдешь. - Я должен! Понимаешь, Велимера, я легионер, воин, я давал присягу… Да и вообще, есть такое слово - долг! - Ты просто хочешь побыстрее покинуть меня, - грустно вздохнула хозяйка. - Да что ты такое говоришь?! - Кассий таки приподнялся, всплеснул руками. - Ты спасла меня, выходила, а теперь говоришь, что я хочу тебя покинуть? А знаешь, о чем я сейчас подумал? - О чем? Юноша неожиданно сконфузился и покраснел: - Так… - Ну, говори, говори же? - Я бы хотел жить с тобой в одном доме, - набравшись смелости, тихо произнес Кассий. - Не здесь, в Нордике… Я бы усыновил твоего сына. И… у нас еще были бы дети… и мы с тобой были - семья. Велимера вдруг опустила голову, всхлипнула: - Я бы хотела… Но наши… - Ты свободная женщина! И люблю тебя! Вот. Кассий притянул ее к себе, обнял и крепко поцеловал в губы. Прошептал: - Ты отвезешь меня в Нордику на своем челноке. - Да… но, чуть погодя… Велимера кивнула, посмотрела лукавым взглядом и, встав посреди хижины, быстро стянула с себя длинное, почти до самых лодыжек, платье… - Знаешь, - обнимая юношу, прошептала она. - Моих подружек - Забаву, Ласку - тоже зовут замуж римские воины.Ювенал
Вытянутая зала базилики Максимина едва смогла вместить всех желающих. Сияющий шар солнца висел в середине неба, заливая землю еще не остывшим жаром, а здесь, в базилике, царила прохладная полутьма. Вдруг по всей базилике пролетел гул - в окружении верных ему воинов в залу вошел Адонис, красивый и надменный, одетый в ослепительно дорогую тунику с золоченым поясом и красные, с позолотой сандалии. Занимавший председательствующее место легат встретил его холодным презрительным взглядом. Впрочем, тут же натянул на лицо вежливую улыбку. - Ну? - подойдя к трибуне, молодой узурпатор обвел наглым взглядом залу. - Кажется, кто-то хотел здесь предоставить какие-то доказательства собственных полномочий? Могу поклясться - все они напрочь фальшивые! - Доказательства? - Рысь вскинул глаза. - А их здесь некому предоставлять! Кто ты такой, чтобы их требовать? Сын цезаря Максимина от фригийской рабыни, непризнанный, более того, проклятый собственным отцом за кражу и попытку убийства? Нечего сказать, достойное знамя избрали себе отщепенцы, осмелившиеся пойти против законной власти! Легат посмотрел в зал, отмечая выстроившихся вдоль стен шеренги верных порядку воинов, улыбнулся и перевел взгляд на Адониса: - Я, волею римского народа и принцепса легат Нордики всадник Ант Юний Рысь Юстус, от имени народа и цезаря предъявляю тебе обвинения в нарушении законности и порядка. - Что?! - Узурпатор презрительно расхохотался. - Так ты решил устроить судилище? - Не я - а все граждане Нордики, - негромко заметил Рысь. - Что же касается суда… или судилища, как ты его назвал, то не забывай, суд есть не что иное, как поиск справедливости, а справедливость, как известно, выражается в праве. Будь спокоен, в свою очередь мы выслушаем и тебя, и лиц, свидетельствующих в твою защиту, буде таковые найдутся. Итак, я начинаю, уважаемые господа! Адонис хотел было что-то крикнуть, но, уловив настроение толпы, затаился, уселся на скамью в первом ряду, прямо перед трибуной. - Я кратко расскажу вам обо всей жизни этого человека. - Перед жадным взглядом толпы Рысь внезапно почувствовал себя гладиатором, готовым ринуться в бой, быть может последний. Он собрал в кулак всю свою волю и знания - проигрыша быть не должно. Если у жителей Нордики останется хоть капля сомнения - рано или поздно снова взойдут семена мятежа. - Бежав от гнева рассерженного отца, - с места в карьер начал Юний, - Адонис прихватил с отцовской виллы немало золота и серебра, что позволило ему какое-то время жить, ни в чем себе не отказывая. - Ложь! Ложь! - не выдержав, выкрикнул узурпатор. - Свидетельством чему являются некие грамоты - архив преторского суда, списки которого использовали в качестве учебных пособий будущие юристы в Колонии Агриппина. Оттуда эти списки попали в Нордику вместе с другими документами - к слову, они были уничтожены этим молодым человеком, специально с этой целью устраивавшим кражи и пожары в библиотеке. Сейчас я предоставлю слово свидетелям: сторожу и меднику Кальвизию Рацилу, а также покажу списки с юридических грамот. Внимательно выслушав свидетелей, полностью подтвердивших слова легата, собравшиеся вновь обратились к судебной речи. - Адонис бежал в Могонциак, а когда туда пришел, еще не будучи принцепсом, Максимин, в те времена более известный как Максимин Фракиец, подался еще дальше, в Колонию Агриппина, где и продолжал разгульный образ жизни, сколотив банду, грабящую по вечерам неосторожных путников, а также, склонный к распутству, ублажал состоятельных мужчин… Так он и познакомился с неким Авлом Лумицием Алтусом - стареющим центурионом без больших перспектив. Именно Лумиций, похоже, и уговорил своего интимного друга перебраться на край света, в новую, только что устраиваемую колонию - в Нордику. Лумиций не без оснований надеялся на карьеру, ну а на что надеялся Адонис, вы можете спросить у него самого. Скорее всего, люди принцепса напали на его след, да и люди эдила Колонии Агриппина тоже не сидели сложа руки, разбираясь в ночных грабежах. Узурпатор презрительно молчал. - Что ж, - пожал плечами легат. - Теперь отвлечемся от предположений. - У нас имеются косвенные свидетели из Колонии Агриппина, некие девушки - Валерия, Регина, Фласка… Чтобы не прерывать слушаний, предлагаю пригласить свидетелей сразу после доклада. Есть возражения? Нет? Прекрасно, тогда я продолжаю. Очутившись здесь, в Нордике, Адонис поначалу думал отсидеться в доме своего покровителя - год, быть может, два, - а потом с первым же кораблем вернуться в более цивилизованные места. Но с течением времени изменил свои планы и стал активно готовить мятеж. Якобы помогал слишком уж много возомнившему о себе Лумицию. Вот только на этом пути совершил маленькую промашку, исходной точкой которой послужило - как и прошедшей ночью - все то же желание пустить пыль в глаза, похоже, наш герой просто не мог без этого. Жизнь взаперти тяготила его, в Нордике оказалось много знакомых из Колонии Агриппина, а обнаруживать себя раньше времени Адонис не хотел. Однако не отказывал себе во многом - в хорошей еде, тайных усладах, красивой одежде, которую всегда обожал. И когда из Германии вернулся «Борей», попросил Лумиция сделать ему подарок - роскошную киосскую ткань, обрывок которой и заставил меня начать расследование. Адонис ведь поначалу старательно играл роль прихлебателя при недалеком Лумиции, даже по его поручению следил за многими из нас. На чем чуть не попался, правда, вовремя сообразил, что к чему, и на всякий случай уничтожил некоего Квинтилия - старого знакомца своего приятеля. А также чуть было не погубил моего человека, Кассия, которому было поручены некоторые дела. Искра мятежа, таким образом, тлела уже давно, тлела бы и дальше, если б наш герой не решил несколько ускорить события. Гней Хирольд что-то заподозрил - нужно было его нейтрализовать или отвлечь, да к тому же представился весьма удобный момент для захвата власти - верные своему долгу когорты со мной во главе отправились в дальний поход, а те, кто был верен Хирольду, под командованием Аврелия Фаста тоже куда-то сгинули. Прекрасно! Теперь нужно было как-то подтолкнуть к выступлению нерешительного Лумиция, а затем - захватить власть самому, для чего и был придуман простой и гениальный ход с якобы прибывшим из Германии кораблем. На самом-то деле «Элизию» строили для некоего Амброзия, честного негоцианта, - он, кстати, тоже выступит как свидетель. А вместе с ним - и гребцы, и работники верфи. Жаль, кормщик сбежал, но, я думаю, здесь все ясно и без него. Итак, я подвожу итоги. По зале снова пронесся гул, затихший под высокими сводами. Сидевший в первом ряду Адонис вдруг вскочил, дернулся к двери… но был вежливо посажен на место стражей. - Гай Германик Адонис, внебрачный сын цезаря Максимина, отверженный своим отцом, обвиняется в следующем. Начнем с большего. Во-первых, в оскорблении величия цезаря и покушении на его жизнь! Честно признаюсь, мы здесь вряд ли найдем доказательства по этому делу, кроме разве что собственного признания обвиняемого. - Не дождетесь! - Я так и думал. Перейдем к нашим делам. Итак - подготовка заговора, умышленное убийство должностного лица, умышленное убийство Квинтилия, покушение на убийство Кассия, ну и ряд публичных и частных деликтов - кража грамот, устройство пожара, подлог, лжесвидетельствование… - Ну, хватит, - смачно зевнув, Адонис махнул рукой. - Надоело слушать весь этот бред. Кстати, уважаемый легат осведомлен о том, что я являюсь несовершеннолетним? Да-да, мне еще не исполнилось двадцати пяти лет. - Согласен, - с улыбкой кивнул Юний. - Ты являешься ограниченно дееспособным… Но эти ограничения касаются лишь контрактов и преторских деликтов, а не всего вышеизложенного. - Хотите меня казнить? - Адонис рассмеялся неприятным дребезжащим смехом. - А вот не выйдет! Напоминаю, что дело об оскорблении величия принцепса еще не закончено - а это самое страшное обвинение против меня. Следовательно, вы обязаны доставить меня на суд цезаря! - Доставим, - хмуро пообещал Юний. - К сентябрьским идам вернутся с юга суда. Тогда же мы отправим в Германию корабли - будь уверен, не забудем и про тебя. Зная принцепса, ничуть не сомневаюсь в твоей печальной участи. А до этого посидишь в узилище. - Посмотрим… - не очень уверенно буркнул Адонис. По знаку легата стражники вывели его из зала. С улицы донесся разочарованный свист толпы…
Обнаженная Вента прижалась к Юнию, заглядывая в глаза. Улыбнулась: - Я рада, что все закончилось. - Закончилось? - Рысь с улыбкой оглядел обитые струящейся тканью стены. - Да нет, все еще только начинается. В Нордике еще очень много дел. Дел - созидательных и очень нужных не только для нас, но и для наших потомков. Старый слуга осторожно поскребся в дверь: - К тебе посетитель, господин. Ожидает во внутреннем дворике. - Кто? - Юний повернулся на ложе. - Какой-то малец, похоже, из варваров. - А, - Рысь проворно натянул тунику, - наверное, из селения, с докладом. Вента с любопытством выглянула в окно и расхохоталась: - Ну конечно, из селения. Это же Зарко! Что-то он не очень-то весело выглядит. - Зарко? И что ему надобно? Мог бы доложить Илмару. Спустившись в атриум, Юний велел слугам позвать посетителя. Отрок вошел, поклонился. - Присаживайся, - Юний гостеприимно кивнул на резную скамью. - Как в селенье? Схватили лазутчицу? - Схватили… Бабка Размирица. Воспитательница Горшени, да и не только его. Добрая такая… кто бы подумал… Но я к тебе не за этим. Легат улыбнулся: - Ну, тогда говори - зачем? - Правда, что те ваши воины, которые… ну, которые женятся… могут строить собственный дом? - Да, это так, - охотно подтвердил Юний. - Ты тоже собрался строиться? Могу посоветовать, где купить кирпич. - Нет… пока не надо… - Светозар погрустнел. - Наши все равно не очень-то доверяют мне. Да и я уже не хочу больше быть пастухом. У вас, в том отряде, ну, в котором Гавстальд и Вялишвесянин, найдется место? - Ого! - Легат всплеснул руками. - Что я слышу? Ты, кажется, решил поступить в легион? Верное решение, клянусь Юпитером и Сварогом! Но… Ты хорошо подумал? Быть легионером почетно, но трудно. - Я не боюсь трудностей, - Зарко покачал головой. - И я решил. Юний с улыбкой посмотрел на парнишку и, подойдя к стоящему в углу столику, пододвинул чернильницу и каламус. - Что ж, сейчас напишу для тебя рекомендательное письмо в отряд Гавстальда. - Легат принялся быстро черкать каламусом по пергаментному листку. - Вот! - обернулся он. - Сейчас, просохнет немного… Отдашь Илмару Два Меча. Где его искать - знаешь? Зарко кивнул. - Я там указал, чтоб тебе дали наставника. Даже написал - кого именно. О, это достойный человек и очень жесткий учитель. Тебе придется попотеть. - Я готов… А кто он? Я его знаю? - Думаю, знаешь, - Рысь неожиданно расхохотался. - Его зовут Кассий. - Кассий?! - Ты не рад? - Не рад?! Да нет, напротив! - Ну, тогда беги, - взяв со стола, Юний протянул отроку грамоту. - Желаю успешной службы. Поблагодарив, Зарко бросился было к выходу… но путь ему заступила Вента. - Кажется, ты не зря интересовался каким-то домом, а? - лукаво прищурилась девушка. - Домом? Ой. Будь здрава, госпожа! - Так как? Наверное, уже присмотрел и хозяйку? Зарко смутился, засопел: - Да есть… одна девушка. Мы и сговорились уже. - Вот так, милый! - Вента с улыбкой обернулась к Юнию. - Они уже сговорились. Хорошо, что ты помог этому пареньку. - Omnes, quantum potes, juva - всем, сколько можешь, помогай!
Пояснительный словарь
Августа Треверов - Трир. Алеманы - союз германских племен (первоначально так называли разбойничьи шайки по левому берегу Рейна). Анты - южная группа восточных славян. Так их называли римляне, а затем и византийцы. Аргентарий - ростовщик, банкир, предприниматель. Атриум (атрий) - прихожая с бассейном в римском доме. В центре атрий не имел крыши, и через отверстие бассейн наполнялся дождевой водой. Базилика - общественное здание с открытым пространством в центре и колоннадами по сторонам. Использовались в качестве мест для проведения судебных заседаний и собраний граждан. Белги - кельтское племя. Белгика - римская провинция на месте современной северо-восточной Франции и части Бельгии. Берегини - божественные женские существа, покровительницы, иногда водные, в отличие от русалок, обычно добрые. Братина - большая чаша, применявшаяся в том числе и на священных пирах. Вангионы - Вормс. Велес - древнеславянский бог скота и загробной жизни. Венеты, лютичи, лужичане, гаволяне, хижане - славянские племена. Весь - предки современных вепсов, древнее финно-угорское племя, проживающее в Приладожье - территория, прилегающая к Ладожскому озеру (озеру Нево). Вилы - прекрасные женщины, согласно древнеславянской мифологии, живущие в поле, на горах, в облаках, заманивающие путников и губящие их, рождаются из дождя, озаренного солнцем, от капли росы, упавшей на осенний цветок. Галл - представитель кельтских племен (секвонов, эдуев и прочих), населявших Нарбоннскую и Лугдунскую Галлию, Белгику. Гаста - копье. Германское море - Северное море. Гладиус - короткий римский меч длиной около 60 см. Даждьбог - древнеславянское божество солнца или белого света. Даки - группа фракийских племен, селившихся к северу от Карпат. Данувий - Дунай. Девоньи - женские водные существа, аналог русалок. Деликт - всякое противоправное действие. Публичные деликты - преступления, характеризующиеся особой общественной опасностью. Частные деликты - нарушение интересов частных лиц, влекущее за собой возмещение ущерба. Денарий - серебряная монета весом около 4 г. Дротик - метательное копье. Заушницы - женские украшения в виде колец разнообразной формы, крепившиеся к вискам и служившие знаком племенной принадлежности. Иды - «полнолуние», одна из дат римского календаря - 13-е или 15-е в зависимости от месяца. Ирий - древнеславянское царство света, нечто вроде языческого рая. Кадастр - совокупность разработанных сведений об объектах налогового обложения. Календы - первый день новолуния. Калиги - солдатская обувь, высокие кожаные сапоги без носка. Кальцеи - высокие кожаные башмаки на ремнях, уличная обувь. Квестор - одно из высших должностных лиц в римской администрации, казначей. Когорта - 1/10 часть легиона, примерно - 500-600 чел., в зависимости от времени и места расположения легиона. Колония Агриппина - Кельн. Лада - весенняя богиня древних славян. Ей приписывали вывод весеннего солнца из-за туманных покровов зимы. Лацерна - плащ из тонкой материи, застегивался под подбородком и стягивался поясом. Легион - крупное воинское подразделение. Количественный состав легионов мог быть разным, в зависимости от времени и провинции, где располагался легион. Обычно - 4500-5500 чел., по 80- 100 в центурии (сотне). Британские легионы по своему составу считались самыми многочисленными, нередко достигая 10 000 чел. Легат - полномочный представитель императора, командующий легионом. Леля - дочь богини Лады, иногда Лада и Леля ассоциируются с рожаницами. Либурна - быстроходное парусно-весельное военное судно. Лимес - приграничное укрепление, вообще Приграничье. Лугдунская Галлия - римская провинция, современная северо-западная Франция. Лупанарий - публичный дом. Марс - римский бог войны. Манипул - воинское подразделение, около 180-200 чел., включал в себя две центурии. Меркурий - римский бог, покровитель торговли. Миля - 1000 шагов - 5000 футов - 1481,65 км. Могонциак - Майнц. Мокошь (Макошь) - одно из главных древнеславянских женских божеств, считается покровительницей женщин и женских работ, земледельческое божество, «мать урожая», богиня жизненных благ и изобилия. Морена - грозное божество, аналог снежной девы - «снегурочки». Навь (навьи) - духи умерших, а также царство мертвых. Нарбоннская Галлия - римская провинция - средняя и южная часть современной Франции. Ноны - день римского календаря, первая четверть лунной фазы, 5-е или 7-е число, в зависимости от месяца. Нундины - девятые (со II века н. э. - седьмые) дни каждого месяца, выходные для крестьян, а для неработающих римлян - время похода по рынкам. Паннония, Реция, Норик - римские провинции, расположенные к югу от Верхней Германии. Пектораль - ожерелье. Пенула - плащ. Пилум - короткое метательное копье, дротик с длинным и узким наконечником. Перун - одно из главных общеславянских божеств, бог неба, грозы, войны, покровитель мужчин, воинов и князей. Портик - крытая галерея с колоннами. Претор - одна из высших римских должностей. Преторианцы - солдаты императорской гвардии. Префект - высшее должностное лицо, подчиняющееся непосредственно императору. Принцепс - так римляне называли императоров. Род - всеобъемлющее божество Вселенной, бог-творец. Родимец - персонификация болезни. Рожаницы - богини, подчиненные Макоши. Рудиарий - гладиатор, получивший из рук императора символ свободы - деревянный меч-рудис. Русалки - коварные водяные (полевые, лесные) «девы», русалка может заманить, обернуться белкой - зверьком Перуна. Сварог - один из высших древнеславянских богов, огненный бог, многие функции которого впоследствии отошли к Перуну. Сварожичи - сыновья Сварога: бог солнечного света Даждьбог, бог плодов земных и войны Свентовит (Световид). Световид (Свентовит, Святовид) - древнеславянское божество, в некоторых племенах верховный бог неба, войны, возможно громовержец. Сестерций - серебряная монета весом около 1 г, равен двум латунным дупондиям, в свою очередь 1 дупондий равен двум бронзовым ассам. Симаргл - древнее божество, покровитель семи небесных сфер. Скутум - квадратный римский щит. Спата - длинный прямой римский меч длиной около 80-100 см. Стола - род верхней женской одежды. Таблиниум - столовая в богатом доме. Тессарий - в римской армии звание, аналогичное современному сержанту. Тога - парадная одежда римских граждан, со II-III веков использовалась крайне редко. Трибун - должностное лицо, заместитель командующего легионом (легата). Туника - верхняя и нижняя одежда с рукавами или без оных. Тюр - однорукий древнегерманский бог войны. Федераты - союзные Римской империи государства и племена. Форум - площадь. Хавки, сигамбры, херуски, квады, маркоманы, хамавы, саксы - германские племена. Хорс - считается одним из древнеславянских божеств, видимо, иранского происхождения: бог солнца, впоследствии отождествляемый с Даждьбогом. Центурия (сотня) - часть манипула, 80- 120 чел. Чревики (чепевья) - обувь, сшитая из кожи или шкуры. Щуры (иначе чуры) - духи умерших предков, покровительствующие живым. Эвксинский понт - Черное море. Эдикт - указ. Эдил - одно из высших должностных лиц муниципального управления, в том числе осуществлявшее и полицейские функции. Юнона - римская богиня, жена Юпитера, покровительница женщин. Юпитер - глава римского пантеона.Андрей ПОСНЯКОВ ШПАГА СОФИЙСКОГО ДОМА
Глава 1 Санкт-Петербург – Тихвин – район…
Полны чудес сказания давно минувших дней Про громкие деяния былых богатырей, Про их пиры, забавы, несчастие и горе И распри их кровавые услышите вы вскоре.– Прэ? – Пп… Прэ! – Не слышу! Прэ? – Прэ!!! – Алле! Маска на лицо. Салют. Атака! Черт… Достал-таки… Отводка… Ах, ты так! Отбив… Теперь ты? Отводка… Снова ты? Опять отбив… А теперь – моя очередь! Флэш-атака! Рраз… раз-раз… Лампочка! Есть укол!!! Ура! Еще укол! Все?! Последняя схватка. Рапиры отключены… Судьи? «Равное количество уколов»… «Завойский начал атаку первый…» «…был тактически прав…» «тактически прав» Победа!«Песнь о Нибелунгах», Авентюра Первая
* * *
ПОСТАНОВЛЕНИЕ Об отказе в возбуждении уголовного дела Г. С.-Петербург. 14.06. 200… г. Ст. дознаватель Н-ского РУВД г. С.-Петербурга майор милиции Завойский О. И., рассмотрев материал проверки КП № 1313 от 4.06.200… г. УСТАНОВИЛ:Что же такое установил-то? Старший дознаватель, майор милиции Олег Иваныч Завойский оторвался от экрана компьютера и задумчиво почесал затылок. Он почему-то туго соображал сегодня… Хм… Почему-то? Олег Иваныч поморщился и помянул пролетевшие выходные нехорошим словом. Собственно, выходной-то был один – 12 июня, какой-то там День. Тринадцатое число уже потом к выходному присовокупилось, само собою. Выйти на работу после празднования Дня представлялось решительно невозможным действием… Начали, как всегда, в кабинете, начальник отделения дознания речугу какую-то произнес, выпили… Потом к Кольке Вострикову на хату поехали, к соседу Олега Иваныча по кабинету, капитану. А чего бы не поехать, к Кольке-то, если супружница его напрочь отсутствовала, – третьего дня еще уехала навестить престарелых родителей. На дачу, в Кирпичное. Колька, конечно, с ней не поехал, сказал, что дежурит, – больно надо в такой День на огороде горбатиться. В этом вопросе Олег Иваныч был с ним полностью согласен, его первая жена тоже имела родственников с дачей, так что Олег хорошо понимал, какое это «удовольствие» – пахать на пяти сотках в выходные, как в праздники, так и в обычные скоромные дни. Вторая жена Олега Иваныча дачи, слава богу, не имела, ни с родственниками, ни без, однако сама собой являлась дамой с характером и претензиями. И терпеть неопределенное социальное положение трудоголика-мужа отказалась со временем наотрез, из принципиальных соображений. Ну что это, скажите за, на фиг, профессия такая – дознаватель? Ладно бы следователь прокуратуры… или, еще лучше, налоговой… Кто б туда только взял Олег Иваныча, с его среднетехническим образованием? Восемнадцать лет тому назад закончил Олег холодильный техникум, что на Бассейной, рядом с баней и кинотеатром «Зенит», – вот и все образование. С отличием окончил, на одни пятерки. Затесалась, правда, пара троек, не в них дело. Зато был чемпионом техникума по фехтованию на рапирах! Среди юниоров. Рядом еще одна секция была – мотокросс – туда Игорек Рощин ходил, дружбан, нынче старший участковый в области, он и Олега звал, да тот отказывался – не нравилось ему, как мотоциклы рычали, то ли дело – фехтование: все так чинно, красиво, по-старинному…
* * *
– Фехтование – есть искусство наносить удары, не получая их. Необходимость тронуть противника, избегая его ударов, делает искусство фехтования чрезвычайно сложным и трудным, ибо к глазу, который видит и предупреждает, к рассудку, который обсуждает и решает, к руке, которая выполняет, необходимо прибавить точность и быстроту, дабы дать надлежащую жизнь оружию! Поняли? Надлежащую жизнь оружию! А не то, что Завойский вчера проделывал с несчастным клинком. Мучил его, как… Тьфу… Иначе как онанизмом это назвать сложно… Чего смеетесь, это не я сказал, а Жан-Батист Мольер… Нет, не про онанизм… Про жизнь оружия… Ладно, посмеялись и будет… К бою… Прэ? – Прэ!!! – Олег, потом к штанге… Зачем-зачем… Силы копи, шпагу пробовать будем… Алле! Атака… Удар… Еще. Еще… Еще! Укол… Укол? Лампочка! Есть укол! Снова атака! Раз!!! Рраз! И чемпион! С такими-то успехами можно было и в Техноложку рвануть. А что? Запросто… Да только вот беда, ступил Олег Иваныч, как выражалась первая его супружница, «не на хороший путь». Поработал маленько по специальности, поделал мороженое, да и – как зарплату вовремя платить перестали – бросил все к чертям собачьим. Подался в милицию, благо там в те времена платили. Ну, не так много, конечно, как хотелось бы, но хоть не задерживали. Опером поначалу побегал, потом в дознание бросили – не очень-то спросив, между прочим… Олег не обижался – работа ему нравилась, было в ней что-то такое шебутное… Как в детской игре в прятки. Какая у опера работа? А как в сказке: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что… а потом, как в песне Макаревича: «Я нашел не то, что искал, а искал не то, что хотел»… В общем, нескучно было. Хлопотно, правда… «Кто не спрятался – я не виноват!» Бумаги, бумаги, бумаги, засада, бумаги, задержание, бумаги, бумаги, допрос, бумаги, бумаги, бумаги, бу… И так сутками! Первая супружница продержалась в этаком темпе три года. Потом сбежала. К родителям, у которых участок. Видимо, решила заняться сельским хозяйством. Хорошо, хоть детей не было… «Олег, давай сначала поживем для себя!» Пожили… Супруга номер два, которая с характером, не выдержала и года… Ну, вторую Олегу было не очень жаль… ну, не то чтобы не очень, но не так, как первую… Тот-то развод он сильно переживал. Даже попытался запить. С запоем не получилось – не мог Олег с таким упорством водку жрать, как его старшие товарищи, противно становилось, хоть и любил компанию. Попил-попил с недельку, потом случайно глянул на себя в зеркало – батюшки-святы, это что еще за небритая образина? А ведь был Олег Иваныч мужчиной видным: эдакий высокий светлоглазый блондин, на левой щеке родинка… нет, не во всю щеку, а маленькая, изящная… короче, женщинам господин майор нравился. Как, впрочем, и они ему. Вот только с семейной жизнью больше никак не складывалось… То ли девки такие попадались, то ли сам Олег на молоко дул… Ладно, может, найдется еще какая… – Аппчхи!!! – на весь кабинет чихнул Олег Иваныч, от души чихнул, аж бумаги на сейфе пошатнулись, некоторые – попадали… И где только простудился? Наверное, в кабинете – больше негде – вон, форточка-то открыта… Закрыть бы, да лень… Походил Олег Иваныч по кабинету, открыл баночку пива, выкинул в форточку. Бросил недовольный взгляд на валяющийся на подоконнике (прямо на горах бланков) недавно сорвавшийся со стены карниз со шторами. Повесить бы, да некогда все… Резко распахнулась дверь. Без стука, естественно… Начальник, черт его, принесла нелегкая… – А, господин майор! – нехорошо осклабился начальник. – Рад наконец видеть вас на рабочем месте, сэр! А где этот? Под словом «этот», видимо, подразумевался капитан Востриков. – Я ж тебе говорил, Иваныч, не надо с Колькой пить! – устало вздохнув, начальник уселся на стул и, недовольно покосившись на календарик с портретом группы «Кисе», прикнопленный старым меломаном майором Завойским прямо под текстом присяги сотрудников ОВД, вздохнул: – Тебе вон ничего, а он наверняка в запой ушел! А между прочим, конец квартала, ты в курсе, да? Олег Иваныч лениво кивнул. – Ну, а раз в курсе… Ты, слышь, с выходом дел уж постарайся, Иваныч, – просительно произнес начальник. – Только не заболей… А я тебе – все что угодно… В разумных пределах, конечно… Ты, кажется, в отгулы хотел, куда-то там съездить… В этот, как его… Тихвин, да? Олег пожал плечами: – У нас дело по тихвинским лесорубам висит, черным… у Вострикова… Но там, считай, – конфетка. Колька говорил, чуть-чуть осталось… Услыхав про тихвинское лесное дело, начальник воспрянул духом. Дело сие находилось под личным контролем районного прокурора Чемоданова, все возможные сроки по нему вышли, но, по словам Вострикова, дознание вроде бы приближалось к концу… К концу-то к концу… Только Олег Иваныч лучше всякого другого – даже лучше начальника – знал, что это только так кажется. Сунешься опись составлять – то бумажки какой нет, то характеристики, то очная ставка не проведена, а если и проведена, то не с теми, с кем бы надо, короче – не говори гоп, пока не перепрыгнешь… – Да, если б мы это дело сбагрили, можно было б сколь угодно карточек в Информационный центр направить… – мечтательно произнес начальник (в отличие от дослуживавшего до пенсии Олега, он делал карьеру). – Валерик, – (так он за глаза называл прокурора), – подписал бы, авансом… А уж мы б потом потихоньку разгреблись бы, в первый раз, что ли… Слушай, Иваныч! – начальник неожиданно схватил Олега за рукав, словно боялся, что тот сейчас улетит из кабинета прямиком в открытую форточку. – Ты, если что, помоги Колянычу по лесорубам, а? А всякой своей мелочью потом займешься, не торопясь… Придет он, Колька-то, глянь свежим взглядом, че как… Лады? Да не чихай ты! Олег Иваныч хмыкнул. Идея начальника отвлечься от всякой надоевшей до печенок дряни и помочь коллеге, по зрелому размышлению, была не так уж и дурна, как казалось поначалу. Можно будет под это дело и в Тихвин скататься, к старому дружбану Рощину в гости, Рощин там старшим участковым пашет, в поселке каком-то… то ли Шугозеро… то ли в Пашозеро… Олег их все время путал, хоть и бывал в каждом по нескольку раз на рыбалке… В общем, в каком-то Озере… – Ладно, согласен, – кивнул головой Олег Иваныч. – Поможем, чем можем. Только это… тачка-то у меня того, второй месяц в ремонте. – А, после того столба, – понимающе ухмыльнулся начальник. – Так в Тихвин автобусы ходят, с Обводного… Или, вон, электрички… Если что, командировочные выпишем сразу, раз такое дело. Да, – уходя, начальник обернулся, неодобрительно окинув взглядом кабинет, – коли этот черт Востриков придет, вы хоть карниз повесьте, а то у оперов проверяющий из Главка – вдруг и к нам заглянет, неудобно. Да и злой он, как сто чертей… Пока шел, кто-то из наших ему прямо на башку банку пивную кинул. Снайперы, блин… – Ну, это опера, кто же еще-то… У них всегда из окон чего только не летит – то бутылки, то презервативы. А вообще… – Олег Иваныч поднял указательный палец. – Не хрен всяким там проверяющим под окнами шляться! Появившийся к вечеру Востриков – маленький, худой, взъерошенный, чем-то похожий на трудного подростка – бросив презрительный взгляд на карниз, предложил приклеить его к обоям скотчем. Что и сделали. А дело по лесу Олег Иваныч просмотрел за полчаса. Так, довольно бегло… Но уже и после этого было ясно, что ехать в Тихвин придется: нет допроса одного из свидетелей, сторожа леспромхоза, а его показания здесь будут в тему, других бы тоже передопросить не мешает, в свете новых, недавно открывшихся данных… ну и не хватает протокола осмотра орудия преступления – лесовоза «Урал» с фишкой. Всего их три, лесовоза. Два в деле имеются, а третьего – нет. Ни протокола осмотра, ни фото, ни, на худой конец, расписки. И главное, не замылить-то его никак – во всех допросах фигурирует. Делать нечего, придется ехать. Аапчхи! Прилепленный скотчем карниз с грохотом свалился на стол. Будьте здоровы, Олег Иваныч!Он приехал в Тихвин около девяти вечера. Выйдя из автобуса, вытащил из ушей наушники плеера и завращал головой, выискивая приятеля. Пассажиры на посадочной платформе – их было не так уж много – лениво ругали городские власти. Несколько поддатого вида парней вывалились из какого-то небольшого питейного заведения и, пошатываясь, поплелись вдоль по улице, в охотку – громко и весело – матерясь. Напротив питейного заведения росли несколько тополей – ветер играл белым невесомым пухом, нес его по площади, скатывая в мягкие шарики, швырял в лица прохожих. Под тополями, сидя на старых картофельных ящиках, лаялись, не поделив клиентов, торговки подсолнечными семечками… И ведь хорошо лаялись, собаки, не просто так, с выдумкой. Да с такой… ну, блин! Ну, молодцы, бабки, просто виртуозы устного народного творчества! Это ж надо! Олег Иваныч восхищенно присвистнул. Последний раз столь образную речь пришлось ему слышать лет пять назад, когда арестовывал Валеру Лошадь – знаменитого питерского ломщика, признанного Невским народным судом особо опасным рецидивистом еще в далеком семьдесят пятом году – завершающем году девятой пятилетки. Именно в этом году и привела мама юного Олега в фехтовальную секцию…
* * *
– Э, нет, сразу рапиру не хватай… Сегодня побегаем… Теперь – в первую позицию… Нога сюда… рука сюда… Да не этакой раскорякой… Вот! Уже на что-то похоже… – …держать легко и нежно, как полевой цветок! Что ты ее так судорожно хватаешь, Олежа? Это же рапира, а не курица, не улетит. Рапира легка и стремительна, клинок быстр и неуловим, бой – ураган! Рапира – основа тактики, фундамент мастерства… вашего мастерства, ребята! Кто спросил о шпаге? Да, шпага повеселее. Бой – как игра! Блеск, красота! Однако шпага – не рапира. Тяжелей и массивней. Первое время у вас от нее руки отвалятся… Лет с пятнадцати шпагой начнем… Если доживете… Шучу… Прэ? – Прэ!!! – Алле!!! На вокзальной площади вокруг торговок носились мелкие дети какого-то вполне бомжеватого вида. Дети клянчили семечки, попрошайничали и тоже ругались, не уступая в образности ни торговкам, ни, на взгляд Олег Иваныча, даже самому Валере. Лошади, а уж тот знал толк в матерщине. Оранжевое остывающее солнце медленно катилось вниз, к зеленовато-пепельной полосе далекого леса. Меж лесом и автостанцией сквозь заросли кустов и деревьев кое-где проблескивала серебристая лента реки. Из-за подъезжавшего к остановке автобуса выскочил, тарахтя, ярко-желтый ментовский мотоцикл. Промчался по улице, поднимая тучу пыли, и шумно затормозил напротив Олега. Усатый мотоциклист – Олег Иваныч сразу узнал Рощина – в темных противосолнечных очках и джинсах – приветливо махнул рукой и кивнул на коляску: – Здорово, Иваныч! Немного задержался, оперативка, мать ее… Ну садись, садись, поехали! Олег Иваныч хорошо себе представлял стиль езды бывшего мотокроссмена Рощина, а потому не торопился воспользоваться его любезным предложением. Лишь убедившись, что никакой другой милицейской техники поблизости не наблюдается, со вздохом полез в коляску. – Тут у меня коньяк с собой, – на всякий пожарный предупредил он, – так что ты не очень-то ковбойствуй – разобьется. Услыхав про коньяк, Рощин еще больше заулыбался, растопорщил по-гусарски усы и, не долго думая, предложил его тут же и выпить. А чтоб не расплескать! Пожав плечами, Олег отказался. Уж слишком хорошо он знал приятеля… – Не хочешь, как хочешь, – ничуть не обидевшись, повел плечом Рощин. – Ну, тогда поехали! Взревев двигателем, мотоцикл (марки «Урал») рванулся вперед, словно застоявшийся без дела боевой конь. Олега Иваныча вдавило в спинку сиденья, словно космонавта на взлете. Поехали… Нет, это мирное слово вряд ли подходило к Игорю Рощину и его дикому мотоциклу! Поскакали, полетели, помчались, все быстрее и быстрее, не обращая особого внимания на желтые мигающие светофоры. Каждую маячившую впереди машину Рощин воспринимал как личное оскорбление… Но на городских улицах было еще ничего, терпимо. Хуже стало, когда выбрались за город. С треском прокатив по асфальту, Игорь крикнул: «Держись, сейчас малехо срежем!» – и резко – Олег, наученный горьким опытом, крепко держался за ручку – свернул с шоссе на какую-то лесную дорогу. Подпрыгивая на ухабах, мотоцикл понесся среди корявых сосен стремительным падающим «Челленджером». Дико трясло, особенно в коляске. Видимо, это было приятно Рощину, потому как скорости он не снизил, а наоборот – прибавил… Олег Иваныч даже не смог бы сказать, когда, в какой момент Рощин выехал на ровную дорогу, влетел в живописный поселок и, разочарованно заглушив двигатель, остановился напротив двухэтажного здания, выстроенного в колониальном стиле и облицованного облупившейся розовой штукатуркой, довольно пошлой, на взгляд старшего дознавателя. По обеим сторонам двухстворчатой двери висело несколько вывесок: «Райпотребкооперация», «Администрация волости» и «Отделение милиции»… Слава те, Господи, приехали. Даже коньяк не разбили! На улице было хорошо – тепло, и не так жарко, как днем, – солнце только что село, и лишь только где-то за озером да за лесом проблескивали кое-где оранжевые лучи… В сквере напротив играли мальчишки. Может, в прятки, а может – во что-то военное. Стреляли из луков по мишеням. На ночь глядя. Куда только родители смотрят? Хотя, с другой стороны, лето все-таки, да не так уж и поздно – одиннадцати нет… Какой-то пацан – мелкий, светлоголовый, пробежал мимо, придерживая что-то под мышкой, кажется, лук со стрелами. Одну обронил на ходу, Робин Гуд, блин… Олег Иваныч поднял стрелу, так, от нечего делать. Хорошая стрела оказалась, совсем не похожая на детскую игрушку. Тяжелая, тщательно отполированная, со злым металлическим острием и иссиня-чернымм перьями. И кажется, сделана – будто вчера. По крайней мере, не так давно… Пожав плечами, Олег Иваныч выкинул стрелу в заросли лопухов и двинулся вслед за вышедшим из отделения Рощиным… Назавтра, передопросив как надо «злодеев» и свидетелей, Олег Иваныч провел пару очных ставок. Хорошо провел, без всяких там заморочек, еще раз передопросил сторожа и лесорубов, даже, на всякий случай, списал в дежурке кое-что с карточек учета правонарушений. Как раз подошел Рощин, посмотрел, усмехнулся в усы и, как бы между прочим, поинтересовался насчет рыбалки. Олег встрепенулся. На рыбалку, конечно, хотелось. И не столько из-за рыбы, – рыбу можно, в конце концов, и в магазине купить, – а из-за общения. Посидеть с Игорьком у костра, выпить водки, вспомнить молодость, холодильный техникум, а то ведь все время как-то и не до того было… Эх, хорошо бы! Да не получится – материалы дела надо срочно в Питер отправить, конец квартала, ёшкин кот… – Так и отправь! – хмыкнул Рощин. – У нас завтра ребята в ХОЗУ за формой едут. Завезут твои бумаги куда скажешь… Ну, жбанчик потом выкатишь… Шучу! И без жбана как надо сделают, в лучшем виде! Олег Иваныч, конечно, обрадовался, знамо дело, но виду не показал, кивнул нехотя Рощину, уговорил, мол, красноречивый, а на душе сделалось весело, светло и приятно, как всегда бывало с ним после тяжелой, качественно выполненной работы. Качественно выполненной… Нет, не может быть, чтобы все было вот так вот хорошо! Как говорится – когда очень хорошо – это уже нехорошо. Как получилось-то? Приехал, увидел, допросил! Да еще и с делом обвиняемых ознакомил, в тот же день, хоть и нарушение. Прямо не дознаватель, а Юлий Цезарь пополам со Спинозой. Не верится что-то! Олег Иваныч давно уже научился относиться к себе критически и даже с юмором, иногда переходящим в сатиру. Вот и сейчас, позвонив в Питер Вострикову, чтоб встречал дело, уселся на стол, допил пиво, задумался… Ощущение было такое, будто что-то забыл, недоделал… Что же? За окном томился июньский полдень, солнечный, жаркий, с пронзительной синью неба и зеркальной гладью озера. С озера доносился радостный шум, визг и веселые ребячьи крики. Залетевший в распахнутую форточку теплый ветер сбросил со стола бумаги и принялся играть занавесками. В дежурке азартно стучали костяшками домино. Где-то в коридоре заливисто смеялся Рощин. Один Олег угрюмо сидел в кабинете и думал. Опять же – чихал иногда. Правда, уже реже… В основном – мыслил. Искал в бочке меда ложку дегтя… И нашел ведь! Лесовоз, мать его ети! Тот, третий. Который не осмотренный. И неизвестно куда исчезнувший. Конечно, для доказухи, скорее всего, и двух машин хватит. Может быть. Лесовоз… Процентов восемьдесят – и без него пойдет дело, даже – девяносто… девяносто пять! Но… Но… Но… Короче, лесовоз нужно было искать. Причем, ясно дело, не самому Олегу – чего он тут найдет-то? – а местным. Которые, если на своем не настоять, с места не сдвинутся. – Да найдем мы твою «фишку», не переживай! – клятвенно заверил Рощин. – В леспромхоз ребята уже поехали, да и Федор, гаишник, в курсе. Если что – задержит. Короче, поехали собираться. Как куда? На рыбалку, конечно! Озеро оказалось небольшим, прозрачным, с холодной даже сейчас, в июне, водой, чистой, как горный хрусталь. Ничуть не затянутое ряской, оно вовсе не собиралось превращаться в болото, как десятки прочих лесных водоемов, слишком много ключей било на дне. Ветра не было целый день, в спокойной озерной воде отражались высокие, уходящие в небо сосны, темно-зеленые заросли ивы, палатка-двухместка и желтый «Урал», по уши, вернее, по руль, забрызганный грязью. Такие тут были дороги. – Тащи, тащи! Заснул, что ли?! – азартно зашептал Рощин, тихонько толкая в плечо задумавшегося приятеля. Тот вздрогнул, плавно потащил леску, наблюдая в воде тусклую черную тень. Щука! – Давай, давай… Потихоньку ее, потихоньку. Только не чихай, я тебя прошу! Эх! Сорвалась! Ушла, змея этакая… Да и черт с ней, в принципе, со щукой. Зато какая красота вокруг! И тишина… Эх, сюда б пару стоваттных колонок и – «Дип Перпл»! С песенкой типа «Спейс тракинг» – камоон! камоон! камооон! Да… Не мешало бы, а то уж больно тихо – только лишь где-то рядом чуть слышно пели цикады… Впрочем, откуда здесь цикады? Сверчки или эти, как их, кузнечики… – Фигечики! – усмехнулся Рощин. – Ты, Иваныч, таких кузнечиков вчера целое утро допрашивал. Лес пилят. Километрах в трех… Слышь – пила работает? Хорошая пила – «Йонсеред» или «Хуксварна», стоит как три моих «Урала»… То-то на дороге следы от мотика были. «Минск» или «Восход» – на них только и проедешь – до фига тут по деревням подобной техники, незарегистрированной, между прочим… Ночью можно посидеть, у дорожки. Посмотреть, кто там лиходейничает. Хотя лесопорубочный у них наверняка в порядке, судя по пилам. Ну, хоть попугать малехо, чтоб замандражировали. Ты как, Иваныч? Попугаем? Ну, и славненько. Вечером запалили костер, быстренько почистили рыбу, покромсали картошку, лук. Открыли водку, выпили по одной и блаженно растянулись прямо на земле – ждали ухи. В котелке аппетитно булькало. Рощин помешивал варево большой алюминиевой ложкой, пробовал, иногда добавлял чего-то: то соли, то перцу, а потом и водки влил, целую стопку. Олег Иваныч порезал хлеба, понаблюдал, исходя слюной, за манипуляциями приятеля, не выдержал, отошел к озеру. Посидел немного на камне, потом прошелся по бережку, хотел было искупаться, наклонился, потрогал рукой воду – раздумал, уж больно водичка студеная… Оба! А что это там блестит такое, в песочке? Протянул руку… Монета! Небольшая, не очень-то круглая, с выбитым изображением двух фигур в окружении каких-то точек или выпуклостей. Старинная… А блестит-то как, серебро, что ли? Олег Иваныч подбросил находку на руке – тяжелая, точно – серебряная – прочел на оборотной стороне – «НОВАГОРОД». Действительно – старинная… Только – полное впечатление, что не так уж и давно чеканенная. Вон как блестит-то! Новье! Чудны дела твои, Господи… – Тут много таких находят, – оценил монету Рощин. – Завтра пошаримся у берега, может, клад какой обнаружим, а, Олег? Представляешь, тысяч на сто баксов… А, блин! – Рощин сильно подул на дымящуюся ложку, осторожненько попробовал, состроил довольную морду. – Все, Иваныч, давай миски! Вдруг он приподнялся на локтях и предостерегающе поднял палец. Олег прислушался… Справа от озера, со стороны дороги – если ее можно, конечно, так обозвать – послышался приглушенный шум двигателя. Трактор? – Ага, трактор. Что ему тут делать-то? Лесовоз с фишкой! Доедай, да сходим, что ли, посмотрим. Оставив мотоцикл у палатки – идти-то метров тридцать, – коллеги быстрым шагом направились в сторону лесной дороги. Шагавший впереди Рощин отмахивался от надоедливых комаров сорванной с попавшейся по пути березы веткой. Шум двигателя приближался, становился натужным, воющим – дорожка была та еще, да и лесовоз явно шел не пустым. Вот, метрах в двадцати за деревьями мелькнула серовато-зеленая крыша кабины с башенкой погрузчика-фискарса, по-простому – «фишки». Еще несколько натужных двигательных вздохов, и на пригорок, где в ожидании стояли Олег Иваныч с Рощиным, медленно выполз тяжелый, под завязку груженный «паленым» лесом «Урал». Тот самый? А черт его знает – номер был залеплен грязью. Специально? Скорее всего, а впрочем, по такой-то дороге не очень-то и надо стараться. Грязи хватает. Бурая тупая морда «Урала» поравнялась с сотрудниками милиции. В кабине сидело двое. Незнакомые. Рощин вытащил из кармана ксиву – остановить, проверить – и помахал ею перед проплывающим ветровым стеклом. Сидевший за рулем детина – угрюмый, небритый, в надвинутой на самые глаза кепочке – бросил на участкового презрительный взгляд, зачем-то пожал плечами… И, прибавив скорость, преспокойно проехал мимо. Олег Иваныч еле успел отпрыгнуть в сторону. – Вот, козел! – проводив глазами быстро спускающийся с пригорка лесовоз, выругался Рощин. – Ладно, посчитаемся… Иваныч, бегом к мотоциклу! Приятели бросились к озеру. Олег чуть поотстал, оглянулся, уж очень хотелось ему рассмотреть номер. Тот лесовоз – не тот? А вдруг… Напрасно глаза таращил! Сзади номера вообще не было. То есть он, скорее всего, был, но на самом низу прицепа-роспуска – закрытый длинными, чуть ли не волочившимися по дороге вершинами сосен – хлыстами. Которые, по требованиям техники безопасности, все-таки полагалось отпиливать, чтобы не задеть кого на поворотах. Эти – не отпилили. Торопились, видно, сволочи… Ла-адно… Слева от дороги, вернее, между дорогой и озером, послышался треск мотоцикла. Туристы? Рыбаки? Подростки? Или это возвращались те, что пилили? Ладно, догоним – посмотрим. Где же, черт побери, Рощин? Что-то он непозволительно долго возится… Срезав путь через кусты орешника, Олег выбрался на поляну, к палатке. Здесь было заметно светлее, чем в лесу, хотя костер почти догорел, по крайней мере, его тлеющие головешки давали довольно мало света. Зато простор, озеро, луна, большая, непривычно серебряная… Рощин, чертыхаясь, возился с «Уралом». – Провода оторвали, козлы вонючие, – обернулся он. – Не видал там мотоцикла? – Нет… слышал только. – Вот и я… слышал. Ну, попадутся только, уроды, – участковый вытер пот со лба, оставив широкую маслянистую полосу. – Главное, эти-то стопудово местные, знали, где здесь обычно рыбачат… По тропке проехали, вон следы… Провозившись с мотоциклом минут двадцать, Рощин наконец завел двигатель, кивнул Олегу. Тот не заставил себя долго упрашивать, хотя, в принципе, участковый мог обойтись и без него. Они вовсе не собирались преследовать лесовоз – без оружия и формы, главное было – сообщить о его предполагаемом пути в отделение, а уж там встретят… Если успеют. Телефон – в ближайшей деревне, сотовые тут отродясь не брали… Так что вся надежда на обычную связь да на дежурную смену. И еще хорошо бы, надеялся Олег Иваныч, чтоб лесовоз оказался тот. Тогда вообще все было бы замечательно. Поставили б «фишку» на штрафстоянку, оформили вещдоком, не торопясь осмотрели бы… Рощин нагнулся к коляске: – Держись, Иваныч, сейчас побыстрее поедем! Олег кивнул. Побыстрее так побыстрее… да и нужно было, вообще-то, побыстрее. Он здесь во всем с Рощиным соглашался. Это его земля, рощинская, он тут участковый, а стало быть – главный, за все ответственный. Да и опыта в сугубо местных делах Игорю не занимать. А Олег Иваныч кто? Гость. Хоть и по работе приехал, а тем не менее… Стыдно гостю обижать хозяина недоверием. Стыдно, да и для дела вредно. Потому и держался Олег на вторых ролях, Рощину поддакивая, понимал: округа – Игорька вотчина. Вперед него не лез, не выпендривался… Только, хорошо зная приятеля, сел в коляску – при рискованной манере рощинской езды с заднего-то сиденья враз улетишь в какую-нибудь канаву. И даже – вместе с сиденьем. В этом смысле в коляске было безопасней. Однако и выпрыгнуть, если что, трудновато. Ну, о плохом Олег Иваныч не думал – доверял Рощину, а тот и рад – мчался даже быстрей, чем всегда, хотя, казалось бы, куда уж быстрее… Выскочив на грунтовку, резко прибавили скорость, убористо вписываясь в поворот. Свет фары отразился от чего-то блестящего, оранжевого… Отражатели? Точно. Рощин тормознул. Подобрался осторожненько задним ходом… Велосипед! Валяется себе в кустах. Обычная «Десна», черт знает какого года выпуска, с черной рамой и блестящими крыльями. Спицы на колесах украшены узором из тонкой золотистой проволоки и тремя круглыми оранжевыми катафотами. Они-то и сверкали. – Подростки, – не слезая с седла, уверенно заявил Рощин. – Нас увидели – спрятались. Ладно, на обратном пути разберемся, если застанем. Олег удивился: – А чего им прятаться-то? – Так пьяные. Или трахались. А скорее всего – и то, и другое сразу. Сегодня ж пятница – в местном клубе танцы. Кстати, оттуда и позвоним. Поехали. Проскочив еще пару поворотов, выскочили на околицу, где в неровном свете желтого качающегося на ветру фонаря смутно угадывались очертания одноэтажного строения с большим крыльцом под покосившейся треугольной крышей и двумя деревянными колоннами, эдакий портик а-ля «архитектура демократических Афин». Судя по тусовавшейся на крыльце толпе подростков – это и был местный очаг культуры. Сиречь – клуб. Странное, по нынешним временам, дело – работающий. – Мама, я полюбила бандита! – подпевал сидевший на перилах крыльца молодняк музыке, доносившейся из распахнутой двери клуба. – Во репертуар, а? – подмигнул участковый. – Нет чтоб «наша служба и опасна и трудна»! Ладно, пойду проверю этот вертеп, заодно позвоню. Ты подожди пока, Иваныч. Кивнув на ходу подросткам, старший участковый скрылся в призывно распахнутой двери вертепа… Подожди так подожди… Под пристальными взглядами тинейджеров Олег Иваныч неуклюже выбрался из коляски – а попробуйте «уклюже» после эдакой тряски! – и, держа в руке снятый шлем, подошел к крыльцу, поздоровался. – Здрасьте, – вразнобой отозвались подростки, вполне вежливо. Кто-то даже опасливо – «а чего этот мужик в ментовском мотике делает?!» – припрятал с глаз долой бутылочку пива. Олег Иваныч улыбнулся. Никакой вражды к тусующимся подросткам он не испытывал, скорее наоборот. Тинейджеры – тоже люди, только еще не очень взрослые – и у каждого в черепушке мозги, способные иногда кое-что запомнить, и пара глаз – кое-что замечающих. Вот и эти… Мордочки хитрые, самому старшему – или старшей, кто их тут разберет, – лет четырнадцать. – Курите, ребята. Положив на крыльцо шлем, Олег Иваныч щедрой рукой протянул подросткам прихваченную из коляски пачку рощинских «Мальборо». А и чьих же еще – сам-то не курил… Кое-кто взял, поблагодарил вежливо. Особо обнаглев, одна девчонка предложила пиво. Олег Иваныч не отказался, конечно, когда это он от пива отказывался. Тоже поблагодарил, присел на перила – дети подвинулись… – Вы, дяденька, наверное, следователь? – спросили. Олег Иваныч чуть пивом не подавился. Что, у него профессиональная принадлежность на лбу написана, причем – крупными буквами? – Просто следователи всегда сигаретами угощают, ну, в фильмах, – пояснила девочка с выкрашенными в ядовито-голубой цвет волосами – Мальвина, блин… – Сейчас что-нибудь спрашивать начнете, нет? – Начну, – усмехнулся Олег. – Вот пиво ваше допью… – он с шумом высосал банку и, аккуратно поставив ее на ступеньку, осведомился насчет лесовоза. – Не, не проезжал, – хором заверили ребята. – Проехал бы – видели, вон дорога-то, рядом… Мотоцикл? Типа «Минска»? Не-а, тоже не было. Да не врем, честно. Они ведь могли и на повертку свернуть. Ой, может, Дрюня видел, он только что приехал, вон, чей мопед… Позвать, дяденька, Дрюню-то? – Видел лесовоз, – тут же закивал Дрюня, которого по просьбе Олега Иваныча быстренько вытащили из притона разврата. – Мотоцикла – не видел, врать не буду, а лесовоз видел. С фишкой и лесом. Вообще, это был очень колоритный тип, этот самый Дрюня. Олег Иваныч таких даже в Питере встречал не часто. На вид всего-то лет четырнадцать, самое большее – пятнадцать, зато весь в кольцах, словно какой-нибудь папуас. Блестящие такие кольца, небольшие, но, видно, тяжелые. В ушах минимум штук по пять, одно – в носу, по два – в бровях, и даже в животе поблескивало кольцо, продетое прямо через пупок. Дрюня, видно, потому и рубаху на животе узлом завязал повыше – хвастал. И не больно же было протыкать-то. – Не, дяденька, не больно, если в хорошем салоне. Хотите, адресок дам? – Спасибо, обязательно запишу, – от всего сердца заверил Олег Иваныч. – Только попозже. Лесовоз-то куда делся? – Да куда ему деться, – махнул рукой Дрюня. – На повертку, кажись, свернул. Ну да, точно. Номер? Ну, блин… Конечно, не заметил, на кой мне номера ихние. Да, «Урал», «Урал», точно! Что я, машин не знаю? Подробнее… А подробнее, может, Колька расскажет, брательник двоюродный. Я-то на мопеде ехал, а он сзади, на велике. Вот, должен бы уже подъехать… Брательник на велике. А, случайно, велик у него не «Десна» с синей рамой? Ах, да? И еще с блестящими крыльями… А он, вообще, в каком состоянии, брательник-то? – Да трезвый, – уверил Дрюня, сам подобного впечатления отнюдь не производивший. – Это я бутылку пива с утра выпил, с бабкой. Ну там, в обед бражки… И все… А у Кольки-то мать вчера приехала. Строгая. Даже в клуб его еле отпустила. Он ведь помладше меня будет. На крыльце появился Рощин. Вышел из вертепа, живой и невредимый. Только помятый малость да на шее губная помада. Заработал, затрещал двигатель, участковый махнул ребятам, и, быстро набрав скорость, мотоцикл скрылся из виду. У того поворота, с велосипедом, Рощин аккуратно притормозил, не глуша двигатель. Ну вот он, велик. Лежит и правда как-то неестественно. Словно слетел с дороги, отброшенный неведомой силой. Впрочем, такой ли уж неведомой? Олег напрягся. За свою жизнь он повидал немало подобных ситуаций. Особенно когда выпадало дежурство в составе следственно-оперативной группы. Ну да, вот и след шин. А удар наверняка был мощным. Тогда где же велосипедист? Ушел домой, испугался? Нет… Олег Иваныч с сомнением покачал головой. Нет, Игорек! Не ушел и не испугался. Слишком силен удар. Наверняка во-он в тех кустах… Ну-ка, сходим, проверим… Рощин развернул фару. Кювет… Глубокий, словно хороший овраг. Кусты – жимолость иливереск, а может, орешник, черт их знает – сейчас не видно… Олег Иваныч раздвинул ветки, испачкав пальцы в… Он приблизил руку к глазам… Вязкий, почти черный в призрачном свете фары сгусток… А вон еще там, на ветках. Кровь… Пополам с мозгами. Ага! Вот и тело! Вернее, труп. Он лежал на боку, нелепо подогнув руку. «Брательник Колька». Прилично одет – в джинсиках и светлой рубашке, разорванной на груди. Волосы светлые, растрепанные. Верхняя часть черепа, слева, была снесена начисто, открывая часть мозга. Левый глаз, вырванный из глазницы, висел на глазном нерве кровавым осклизлым шаром. Тьфу ты… А ведь мертвяк – мертвее не бывает. Ну, нашли себе работу. – Только жмурика нам и не хватало для полного счастья, – тяжело вздохнув, согласился Рощин. – Придется обратно в клуб ехать, звонить. Думаешь, эти его, лесовозники? – Тут и думать нечего, – невесело усмехнулся Олег. – Наверняка хлыстами, на повороте. Сходил, блин, на танцы пацан. Ну, коззлы… И смылись. Свидетелей тоже, как назло… Только косвенные. Спилят они хлысты, выкинут – все: ничего не докажем. – Посидишь, Иваныч? Я быстро… Олег Иваныч чихнул. Серебристая луна висела над черным лесом, освещая открытую на повороте кромку грунтовки. На кромке, свесив ноги в кювет, сидел старший дознаватель Олег Иванович Завойский, смотрел на еще теплый труп мальчика и думал. Не про судьбу-злодейку. Думал и не жалел парня… хотя, нет, жалел, конечно… но… Мысли старшего дознавателя имели гораздо более профессиональное направление… Свидетели… Этот Дрюня, брательник. Хорошо. Ребята в клубе, которым Дрюня про брата Кольку рассказывал, что едет, мол… Немного хуже, но ладно. Мы с Рощиным. Ну, это на худой конец. Косвенные все – ну что поделать. А что тут имеется? Следы шин. Не очень четкие, правда… да труп с раной. Полбашки снесло. Микрочастицы? А почему бы и нет? Можно и экспертизу назначить. Если б, конечно, хлысты было с чем сравнивать. Интересно, следак прокурорский приедет? Вряд ли. Убийство-то неумышленное. По неосторожности, в общем-то. Нет, скорее преступная небрежность. Тоже срок не хилый. Да еще неоказание помощи. Солидный букет. На таком фоне – самовольная порубка – детская забава. Конечно, если хороший адвокат. Но хороший адвокат и деньги хорошие затребует. Очень хорошие. Пожалуй, весь их сегодняшний лес на гонорар и уйдет, да как бы и не больше. Так что, если эти хмыри не дураки… если не дураки. Бросят они весь лес к черту да смоются. Про лесовоз заявят, что угнали неизвестные лица. Кавказской национальности, мда-а… А если жадные, то и бросать ничего не станут. Просто отпилят хлысты до установленного размера, и все. Кстати, насчет свидетелей…. Пильщики, те, что на мотоцикле. Ой, не зря они так шустро затихарились. Может, видели что? Приехал Рощин, оставил «Урал» в сторонке. Подошел, сел рядом, закурил. «Ну, как рыбалка?» – спросил. Шутит, зараза… Рощин перевел взгляд на труп. Помолчал. Подумал… И высказал те же опасения, что и Олег Иваныч. Насчет хлыстов. – Догнать бы да изъять с понятыми, тогда б не отвертелись! – Ха… С понятыми! Может, тебе еще и ключ от квартиры… или блюдечко с голубой каемочкой? В белесом небе, низко над деревьями, полыхали красно-синие зарницы. Они быстро приближались, становились ярче, насыщеннее. Замелькали за деревьями фары, и к месту происшествия, лихо тормознув, подкатила бело-голубая гаишная «пятерка». – Из отделения вызвал, – пояснил Рощин. – Поохраняют следы преступления до приезда группы. А что, нам, что ли, с тобой тут выходной портить? Мы лучше пока до повертки прокатимся, глянем… Ты как, Олег? Олег Иваныч кивнул. Конечно, глянем. Разогнавшись поначалу, Рощин резко сбросил скорость и притормозил у неприметного съезда с дороги. На песчаной полузаросшей колее, перед мостом через узкую речку, виднелись четкие отпечатки протектора. Олег Иваныч догадался, какого… И также догадался – почему Рощин тут тормознул. Параллельно речке по дороге медленно полз лесовоз! Ага! Попались, голубчики! Узревшим добычу коршуном милицейский «Урал» понесся вниз, подскакивая на ухабах. Лесовоз, словно почувствовав что-то неладное, прибавил скорость. Скорее всего, заметили, гады, фару. А как без нее-то? Даже Рощин не настолько упертый спортсмен, чтоб вслепую по лесистым холмам кататься. Ну, покатаемся. Темная, с потушенными огнями, громада лесовоза возникла неожиданно близко, прямо за поворотом. Рощин даже притормозил, чтоб не врезаться прямо в хлысты. Дорога была узкой, обогнать лесовоз не представлялось пока никакой возможности. Приходилось ждать. Так они и ехали со скоростью километров пятьдесят, лишь иногда, на спусках, лесовоз выжимал больше. А удобного случая все не представлялось – по обеим сторонам дороги, без всякой обочины, тянулись в ночное небо деревья. Черные, высокие, хищные, они размахивали на ветру корявыми ветками, словно некие ужасные враждебные существа. Пару раз каждого ощутимо припечатало по лбу. Хорошо Рощину – он хоть в каске. А Олег Иваныч свою, кажется, в клубе оставил, на крылечке, раззява. Интересно, долго так придется ехать? А если сломаемся? Или бензин закончится? Впрочем, должен же быть хоть какой-то просвет в этом диком лесу! Хлопнула дверь кабины. Кто-то из злодеев вылез к фискарсу? Они там что, каскадеры или самоубийцы? Или… Или допетрили про бревнышки, сволочи?! Пара сваленных на ходу лесин – и нет сзади мотоцикла! – Игорь! Тормоз! Рощин тормознул, конечно. Но, кажется, было уже поздно! Налетев на сброшенные на дорогу бревна, мотоцикл медленно – как казалось Олегу – и красиво взмыл в воздух, делая эффектное сальто-мортале. Рощин мягко спланировал в реку и очумело затряс головой. Олегу Иванычу повезло меньше. Выброшенный из коляски мощной силой инерции, он пролетел метров пять, словно пущенный из пращи камень, и, уже на излете, втемяшился башкой в попавшуюся на пути березу. Вот тут-то Олег и вспомнил про опрометчиво забытый шлем! Еще успел подумать об ухе, что оставалась там, в котелке, на озере. Вкусная была уха. Вот поймать бы злодеев, а потом… А потом он потерял сознание.Глава 2 Шугозерье
Пусть разразит меня на этом месте гром, Пусть прослыву везде первейшим подлецом, Коль дам себя смирить почтением иль страхом И сам не порешу всего единым махом!В березовых ветвях пересвистывались ночные птицы. Ночной ветерок шевелил листву, шуршал в кустах жимолости, гнал по белесому небу редкие облака. Где-то неподалеку в лесу ухал филин. Олег очнулся от холода. Его рубашка с короткими рукавами не очень-то грела сейчас, светлой июньской ночью, не такой уж и теплой в это время. Голова раскалывалась, словно с жуткого похмелья, чего с Олегом Иванычем не случалось уже лет десять, несмотря на все перипетии службы Слава Богу, хоть жив! А где, интересно, Рощин? Ну, лесные-то воры, понятно, – уехали, а мотоцикл-то где? Неужто в реку свалился, вместе с Игорем? Олег поднялся на колени и осмотрелся. А нету никого! И ничего. Ни Рощина, ни мотоцикла. Не имеется таковых, как на горизонте, так и в ближайших окрестностях! Тогда напрашивается вопрос – неужели Игорь разбился? Но тогда и «Урал» должен где-то быть, не утащили же его «злодеи» на лесовозе… Олег Иваныч помассировал голову – «были б мозги – было бы сотрясение» – и еще раз осмотрелся, теперь уже более внимательно. Речка, лес, темные кусты, овраг. А вот и береза. Значит, где-то тут должна быть дорога. Однако надобно выбираться. Пошатываясь, он сделал несколько шагов в направлении дороги. Таковой почему-то не усматривалось! Но ведь должна же она где-то быть, не пролетел же он сотню метров, не птица все-таки. Обошел заросли – дорога упорно не желала находиться. Бросил взгляд на реку. В общем-то, неплохо, что она тут есть! По реке можно как раз к деревне выйти, не так уж далеко они и отъехали-то… вон, клуб на том берегу должен быть… Может, все-таки обождать до утра? Да нет, чего ждать, ночи-то светлые. Да и голова вроде бы уже меньше болит. Сотрясение, конечно, есть… но не такое уж и большое. Махнув рукой на поиски дороги, Олег Иваныч углубился в лес, стараясь идти на звук журчащей воды. Лес оказался густым, диким. Под ногами трещали какие-то корни, и скрюченные ветки деревьев маячили на светлом фоне неба черным колдовским кружевом. На мотоцикл даже и намека не было. Как и на Рощина. Олег вдруг замедлил шаг. Метрах в десяти впереди, за кустами, у реки, горел костер. Трое мужчин, переговариваясь, варили что-то в подвешенном над костром котелке. Рыбаки! Ох, блин… Уж эти-то наверняка что-то слышали. Ну, вот и спросим! Заодно – ухи похлебаем. Не особенно таясь, Олег Иваныч прибавил шагу. И чуть было не налетел на страшное рогатое существо, возникшее вдруг на пути его! Олег Иваныч вздрогнул и попятился. Однако странное существо оставалось неподвижным, не проявляя никаких попыток агрессии. Один из рогов существа был явно меньше другого… А шеи вовсе не было! Как и тела! Господи! Голова! Коровья голова, зачем-то насаженная на шест! Один рог отпилен… Кажется, не так давно был в дежурке разговор насчет пропавшей коровы. И как раз с обломанным рогом. Стараясь не шуметь, Олег нырнул в кусты, стараясь незаметно подобраться к рыбакам как можно ближе. Они оказались очень странными, эти рыбаки! Нигде не было заметно ни удочек, ни снастей, да и гнусный запах, исходящий от клокотавшего в котле варева, не напоминал запах ухи. Четверо сидевших у костра отрывисто переговаривались между собой. Собственно, сидело трое, третий лежал на спине в довольно-таки неудобной позе. Присмотревшись, Олег заметил и пятого. Одетый в какую-то темную хламиду, тот лежал чуть в стороне от костра, широко раскинув в стороны руки. Спит, что ли? Скорее всего – пьян в доску. А что – с рыбаками такое бывает. Зачем вот им только корова понадобилась? А может, корову и не они вовсе? Может, волки. Ну да – волки. А эти просто наткнулись на буренкины остатки. Тогда чего ж я тут лежу, как полный идиот? – задал сам себе вопрос Олег, поднимаясь на ноги. И тут же упал на землю! Ночную тишину прорезал крик ужаса и боли! Это кричал тот, что лежал у костра. Подросток, почти ребенок… Громадный мужик со спутанной бородой, подчерпнув половником горячее варево из котла, лил его на заголенную грудь мальчишки. – А ну, говори, шпынь, куды вы с Онисифором собирались?! – дождавшись, когда парень перестанет кричать, угрожающе произнес он. – Скажешь? – Да не знаю я ничего, вот те крест, не знаю! – жалобно простонал пацан. – Он ведь ничего мне не рек, ни словечечка… – Ах, ни словечечка? – мужик злобно пнул подростка в бок. – Сдохнешь, тварь! А нутко, Митря, ворочай яво на брюхо. От так. Остатний раз спрашиваю, паскуда, скажешь? Тады умрешь легко, как барашек. А не то засеку до смерти! – Да не знаю я. – Ах, ты так? Ну-ну! С этими словами мужик вытащил из-за пояса ременную плеть, примерился и со свистом рассек воздух. Полетели вокруг кровавые брызги… – Шильники! Хари! Шпыни проклятые! – в ужасе завопил мальчишка. «Шильники» лишь мерзко захохотали. – Давай, давай яво, Тямоха! – подбадривал амбала невысокий мужичок с редкой козлиной бороденкой, видимо Митря. А уж одеты… Ха! Бомжи! Господи, ну конечно. Доходяги. Один, тот, что с кнутом, здоровый, да и то… – А-апчхи!!! – Ну, чихнул так чихнул! Бомжары аж вздрогнули, особливо тот, что с бородой. Ну, не фиг теперь и сидеть, давно пора выбраться… – Так, это что ж у вас тут происходит, господа? – выйдя из-за кустов, громко осведомился Олег Иваныч, опираясь на прихваченную по пути палку. Он знал, как нужно разговаривать с подобной публикой. – Статья «сто шестнадцать в чистейшем виде» – побои. Хотя… Может быть, даже истязания. Чего пасть раззявил, борода многогрешная, пойдешь свидетелем – в лучшем для тебя случае! – Сзади, кормилец! – крикнул валявшийся у костра пацан. Олег Иваныч резко отпрыгнул в сторону. И вовремя! Просвистев в воздухе, небольшой топорик с закругленным лезвием воткнулся в росшую неподалеку сосну. – Ах вы так, сволочи? Алле!!! Резким ударом палкой по шее (Прэ!) Олег Иваныч избавился от самого опасного бомжа – амбалистого мужика с черной всклокоченной бородищей. Еще есть герои? А? Ах, есть… Ну-ну, иди-иди сюда, козлиная борода. Прэ? Что башкой качаешь? На, получи, фашист, гранату. Ага, не нравится! И враг бежит, бежит, бежит! Эм-то что еще за явление, месье? Ах, вы тоже хотите получить свою долю? Знаешь, мужик, надоело мне что-то палкой махать. Может быть, попробуем «загиб руки за спину», или нет… лучше «рычаг руки наружу». Полетай, парень. Ох, и низко же полетел… К дождю, видно. Использовав изученный во время служебной подготовки прием, Олег Иваныч легко отшвырнул от себя третьего бомжару – чернявого, чем-то похожего на цыгана, мужика с выбитым глазом. Глухо заскулив, тот быстро отполз в кусты. Так… Олег осмотрелся. Вроде бы здесь должен быть еще один, тот, что спит. Ага, вот он… Ну ни фига ж себе, комедия! Тот, что «спал» у кустов, вряд ли был опасен – он лежал на спине, устремив к небу широко открытые недвижные глаза, из груди его торчала стрела с черным глянцевитым оперением! – Ну и делишки тут у вас творятся, господа опустившиеся личности! – озабоченно присвистнул Олег Иваныч, распутывая лежащему пацану руки. – Хоть стой, хоть падай! – Спасибо тебе, боярин! – улыбнулся тот. – Век буду Господа молить! В Софейском храме свечу поставлю… Ой, смотри, смотри, князь! Очнувшийся амбал – тот, кого называли Тимохой, – подбирался к Олегу с большим ножом в руке и нехорошо улыбался. Огромный, словно скала, уверенный в собственном превосходстве над этим бледным, вышедшим из лесу мужиком. – Ой, счас я тебя пощекочу, паря! – гнусаво захохотал он. – Ой, пощекочу, ох уж и посмеемся! Издав злобный вопль, амбал с грацией голодного волка бросился на соперника… – Рано радуешься, козел, – на лету заломав Тимохе руку, улыбнулся в ответ Олег Иваныч. – Я ведь все-таки за команду ГУВД когда-то выступал. И не только по фехтованию, но и по самбо. С громкими воплями Тимоха схватился за руку и волчком завертелся на земле. – Вроде все, – взглянув на так и не пришедшего в себя Митрю, задумчиво произнес Олег Иваныч и обернулся к костру в поисках мальчишки: – Эй, парень, ты где? – А ну, стой! Резко развернувшись на месте, Олег увидел прямо перед собой того цыганистого, одноглазого… Одноглазый целился в него… из арбалета! – Ну ни фига ж себе, бомж позорный! – удивился Олег Иваныч. – Вот сукин кот… А ведь сейчас выстрелит, сволочь. «Сволочь» выстрелить не успела… Внезапно ойкнув, одноглазый схватился за шею и с хрипом рухнул прямо в костер. В шее его торчала рукоятка ножа… – Хороший ножик был у Тимохи, – неслышно вышедший из-за сосны мальчишка с силой вытащил нож из шеи убитого. – Теперь и мне послужит. Здорово ты их, боярин! – посмотрев на состояние Тимохи и Митри, уважительно произнес пацан. – Однако, время… Сейчас подчистим тут все. Поигрывая ножом, пацан подошел к лежащему Митре. Ну, дела-а-а, блин! Целые делища! Олег Иваныч не верил своим глазам. Даже был несколько шокирован! Даже весь чих пропал! Даже… Этот тщедушный белобрысый подросток только что, на его глазах, убил человека – пусть бандита, но все же – и теперь явно собирался перерезать горло еще одному, а то и двоим… Ну и дела. – Стой, стой, парень! Бросившись к пацану, Олег схватил его в охапку и отшвырнул прочь от Митри. Быстро вскочивший на ноги пацан удивленно зыркнул на него синими, враз ставшими злобными глазами. – Ты что же это, кормилец? – сжав губы, прошептал он и, сжав в руке нож, бросился на Олега. – Псих! – отбирая от мальчишки нож, убежденно произнес Олег Иваныч. – Да и все они тут – психи. А ведь и правда психи! – Ну, ты… Не очень-то кулаками махай, а то враз руки пообрываю, чистильщик хренов! – усадив мальчишку на землю, Олег Иваныч сильно хлестнул его по щекам. Может, хоть так в чувство придет, а то налетает, словно раненый коршун. Ну вот, вроде успокоился. – Мир? – Олег Иваныч протянул мальчишке руку и улыбнулся. Тот исподлобья взглянул на него, недоверчиво хмыкнул… и тоже растянул губы в улыбке: – Мир, кормилец! – Брянский волк тебе кормилец, – сплюнул Олег Иваныч. – Насмотрятся на ночь всяких «Иванов Васильевичей», потом ходят, выпендриваются. Где-то внизу по реке послышались крики. Пацан вздрогнул и прислушался. – Уходить надо, боярин! – Ох, сказал бы я тебе… – обидевшись на «боярина» , покачал головой Олег. – Сейчас сюда люди придут. Очень может быть, участковый. А у нас, между прочим, труп… даже два, ежели считать и того, что со стрелой. Я, конечно, скажу… – Какие ж это люди, боярин? – перебив, грустно усмехнулся пацан. – Шильники это! Воры! Шпыни ушкуйные! – Шильники какие-то… А может, лесорубы? Те самые, твари лесовозные? Тогда совсем плохо, тогда рвать надо, иначе дорого мне обойдутся эти трупешники. Свидетель-то совсем никакой – псих, одно слово. Хм… Шильники… – бормотал про себя Олег Иваныч. – И что за слово такое? Санитары, что ли? Ну, они-то как раз тебе и нужны, судя по всему. Ну, блин, попал! Ни Рощина, ни мотоцикла, сам чуть не убился. Сижу теперь тут, в компании трупов, раненых и сумасшедшего психа! – Уходим, боярин, ну же! Мальчишка схватил Олега за руку и потащил в лес. Махнув рукой, старший дознаватель последовал за ним, здраво рассудив, что лучше уж лес с психом, чем поляна с трупами. Олег Иваныч проснулся от ощущения резко навалившегося тепла. Открыв глаза, вздрогнул и никак не мог врубиться спросонья, что он вообще здесь делает – на траве, в зарослях орешника и рябины. Господи! Да ведь… – Здрав буди, боярин! – выбрался из кустов вчерашний пацан-псих. Светлоголовый, синеглазый, в странной длинной рубахе навыпуск, какого-то непонятного синевато-малинового цвета. На ногах парня красовались… не поймешь – что. Что-то похожее на лапти, только кожаные, с многочисленными ремешками. За пояс из узорчатой ткани с металлическими бляшками был небрежно засунут длинный нож с костяной рукоятью. Тот самый, которым… – Что главой качаешь, кормилец? – усмехнулся пацан. Олег Иваныч поморщился – опять эти дурацкие слова: боярин, кормилец… Да и на «ты». Нет, конечно, подростки все непосредственны, но не до такой же степени, чтобы тыкать абсолютно незнакомому взрослому. – Зови меня просто Олег Иваныч, – вздохнув, посоветовал Олег и, в свою очередь, поинтересовался именем неожиданного знакомца. Тот представился тоже как-то странно: «Вольный слуга софейский Григорий, Федосеев сын, Сафонов». Вот так-то. Не просто Гриша Сафонов, а Федосеев сын. Да еще какой-то «слуга софейский»! Нет, ну точно – псих! Интересно, а чего такого от него хотели вызнать? – И сам не знаю, бо… Олег, свет Иваныч, – пожал плечами Гришаня (так он разрешил себя называть), – догадываюсь только… Историю, в двух словах изложенную «софейским слугой» Гришаней, Олег Иваныч что-то не очень и понял. Какой-то «Онисифор-инок да Пимен, софейский ключник»… опять – софейский! Вот с этим Онисифором и прибыл сюда Гришаня, аж из Новгорода, зачем – то Онисифор знал да Пимен. – Он ведь мне ничего и не говорил, Онисифор-инок, – потянулся Гришаня, – так ведь и я не в сенях найденный, смекнул, что к чему. Злато-серебро Пимен-ключник с Онисифором, взалкав, ищут! А еще иноки… То злато, что вез с Заволочья софейский ушкуйник Олекса. Вез, да не довез, напали лихие люди, шильники, всех поубивали, а злата-серебра не нашли – схоронил его где-то Олекса, как чувствовал. Онуфрий Ноздря из всех ушкуйников один упасся, возъявился в Новгороде, пришел в храм Святой Софии, ко владыке Ионе. Однако до Ионы так и не дошел – Пимен перехватил, ключник. Отправил Онуфрия восвояси, ко владыке бросился, рек: надобно, мол, побыстрее обонежские списки составить – сколько кто чего должен Софейскому Дому, в общем, послал Онисифора, со людьми софейскими, из коих всех Онисифор со списками в обрат отправил, одного меня с собой взял, потому как места мне тутошние знакомы, а на Спасском погосте Шугозерском – дядька мой живет – своеземец Мефодий… Гришаня замолк вдруг, напряженно вслушиваясь в утреннюю тишину леса. В кустах пели жаворонки и еще какие-то птицы, рядом, под самым Гришаниным носом деловито жужжал шмель. – Когда отъезжали, слух по Новгороду прошел, будто Онуфрий Ноздря живота лишился, – отмахнувшись от шмеля, тихо промолвил отрок. – Утоп, грят, по пьяни в Волхове. А третьего дня эти появились, – Гришаня сплюнул, – Окаянные – Тимоха Рысь у них за главного, да еще Митря Упадыш Козлиная Борода, да Ондрюха Цыганский Рот. Тот, кого я ножиком… Зря ты не дал остальных прирезать, боярин, ой, зря! Намучаемся еще с ними. Выслушав, Олег Иваныч с сожалением посмотрел на Гришу. Вот ведь как случается, вроде умный парень, а псих! Полный шизофреник. Хотя, может, в чем-то его рассказ и соответствовал истине, по крайней мере в том, что касалось «лихих людей шильников». С ними-то и сам Олег Иваныч столкнулся, не далее как вчерашним вечером. И весьма близко столкнулся… Внимательно посмотрев на задумавшегося Олега, Гришаня вдруг упал на спину и принялся громко хохотать, приложив к животу руки. – Обувка у тебя смешная, Олег Иваныч, – сквозь смех пояснил он. – Да и порты. А про рубаху уж и молчу! Олег Иваныч пожал плечами. Ни в своих кроссовках, ни в джинсах, ни тем более в рубашке «от Армани» он почему-то ничего смешного не находил… в отличие от юного психа. – «Дженова Джеанс»! Прочитав надпись на лейбле, Гришаня перестал хохотать и важно сообщил, что надпись «латынская», а Дженова – «фряжской земли град». Он еще что-то порывался сообщить по поводу одежды нового знакомца, однако вдруг замолчал и затаился в кустах, увлекая за собой Олега. Ему, видите ли, показалось, будто ветка в лесу хрустнула. А ведь не показалось! Ветка действительно хрустнула! Под ногами людей, коих Гришаня с Олегом Иванычем сначала услышали, а потом и увидели. Их было двое, бородатых мужиков в блестящих кольчугах! Один держал в руках меч! Другой – лук и стрелы. Мать моя женщина! – покачал головой Олег Иваныч. Маски-шоу продолжались. Выйдя на опушку леса, мужики остановились неподалеку от зарослей орешника, под которыми прятались Олег и Гришаня. – Послышалось те, Митяй, – сказал тот, что с мечом. – Грю, послышалось… Митяй пожал могучими плечами, пробормотал, что вроде как тут кто-то «хохотаху», потом махнул рукой, пошли, мол, и оба повернули обратно, сообща решив сказать какому-то «Тямохе», что никого не нашли… Тямохе… Какому-то? Хм… Интересно, как там у него с рукой? Олег Иваныч осторожно поднялся на ноги, разминая затекшие руки, и спросил у своего юного спутника, не знает ли тот и в самом деле, где клад «софейских ушкуйников». Просто так спросил, безо всякой задней мысли. Гришаня испуганно зыркнул на него синими своими глазами. – Что ты, кормилец? – убежденно возразил он. – Кабы знал, разве не сказал бы Тимохе? Тогда б они меня и не пытали. Сразу б живота лишили, как только б нашли. Олег Иваныч только покачал головой. У него давно уже созрела весьма здравая мысль поскорее покончить со всей этой бодягой и выбраться отсюда в более цивилизованное место, хотя бы в ближайшую деревню. «Юный псих» Гришаня эту идею поддержал со всей душою, только предупредил, что идти надо осторожно, опасаясь банды Тимохи. Ну, это Олег и без него знал. Спор вышел только относительно путей отхода. Олег Иваныч хотел выйти на грунтовку и там поймать какой-нибудь транспорт, а Гришаня звал спуститься к реке, мотивируя тем, что никакой дороги в здешних местах никогда и не было. Ну, что с больного взять! «Не было». Это тогда как же лесовоз ехал, по болоту, что ли? – Бросим медяху? – Гришаня повозился с поясом и вытащил оттуда мелкую, чуть больше ногтя, монету. – Хошь, сам кинь, Олег Иваныч! Олег удивленно осмотрел монету: с одной стороны – русалка с крыльями, с другой – надпись: «Пуло московское». – Ну, Гриша, выпадет русалка – идем к дороге транспортину ловить… – Кого ловить? И зачем? Кидать монеты Олег Иваныч умел. В отделе еще насобачился, в старые времена, в должности дежурного опера, каждое дежурство с ребятами тренировались, пока замполит, сука, не прикрыл, проигравшись. Конечно, выпала русалка. Они добросовестно шерстили местность часа три. Дороги не было! Овраг был, березы были, а дороги не было! Ни грунтовой, ни лесной даже. Да и в лесу-то – ни просеки, ни противопожарных рвов. Глушь, одним словом. – Ну что, к реке, кормилец? – издевательски подмигнул Гришаня. – Дурная-то головушка ногам покоя не даст! Пробормотав себе под нос о том, что еще как сказать, у кого дурнее головушка, Олег Иваныч последовал вслед за юным психом. Они спустились к реке и сразу увидели лодку. Очень необычную лодку. Большую, вместительную, со сложенной мачтой, метров десять в длину – целый корабль, лодья. По нарощенным дощатым бортам висели круглые деревянные щиты, выкрашенные красным и обитые полосками блестящего на солнце металла. Люди… Наверняка какой-нибудь клуб исторических реконструкций, а эти наверняка викингов изображают, причем не очень удачно – кораблишко совсем не похож на норманнский драккар – слишком уж груб да приземист… Черт! Размашисто шагавший Олег Иваныч с ходу наткнулся на внезапно застывшего Гришаню. – Тсс! – приложив палец к губам, обернулся тот, кивая на лагерь, разбитый рядом с лодьей. У полупотухшего, но еще малость дымящегося костра, опуская прямо в котелок большие деревянные ложки, сидели Тимоха Рысь и козлобородый Митря. Правая рука Тимохи была заключена в березовые лубки и тщательно перевязана тряпками. – Ну? – Тимоха повернулся к вышедшим из леса парням в кольчугах, с мечами и луками. – Нетути нигде, – парни синхронно пожали плечами. – Да и пес с ими, – вытирая с бороды остатки холодной ухи, махнул рукой Митря. – Неужто в Новгороде они от нас упасутся? Там их и достанем, шпыней ненадобных! – Гришка-то все ж Софейского дома служка, архиепископа человек, Ионы, – опасливо протянул Тимоха. – Непросто будет в Новгороде его прищучить. – Да что ты, Рысь! Иона стар уже, – гнусаво засмеялся Митря. – Да и неужто Ставр-то, боярин, боле нам не заступа? – Молчи про боярина, молчи! – замахал руками Тимоха, проливая уху на мелкий речной песок. – Давай, скликай всех, поплывем уж. – Боярин Ставр, – провожая взглядом отплывающую лодью, тихо прошептал Гришаня. – Ах вот оно что. Ну, Олег Иваныч, боюсь, втравил я тебя… – Не переживай, Гриша, – усмехнулся Олег. – Не из таких передряг выпрыгивали! – Нет, ты не понимаешь, боярин, – упрямо покачал головой отрок. – Смерть грозит нам лютая, неминучая. Даже ежели доберемся до Новгорода, Господина Великого, и то с опасением жить придется. А до Новгорода ой как далече. – Ладно, хватит тебе причитать! Где там, говоришь, деревня-то? Вниз по реке? – Пахиткин погост, – кивнул Гриша. – Верст с десяток. Кабы эти шпыни ране не добрались, хоть его и не видно с реки, погост-то. Доберутся – спалят. Ну, пошли, что ли? Ой… Схватившись за грудь, Гришаня глухо застонал и привалился к попавшейся на пути березе. Вчерашние пытки не прошли даром – кожа на груди парня покраснела, а кое-где пошла волдырями. – Вот только сейчас и почуял, – слабо улыбнулся Гриша. – Ты не думай, я враз оклемаюсь. А на погосте – медвежьим жиром… – В медпункт бы тебя! – хмыкнул Олег Иваныч. – «Медвежьим жиром»… Пахиткин погост действительно был не так уж и виден с реки. Только если хорошо присмотреться, виднелась меж сосновыми кронами крыша из серебристой дранки. К небольшим мосткам на левом берегу реки вела чуть заметная тропка. У мостков покачивалась лодка-долбленка, а чуть позади, в заводи, виднелись поплавки сетей. Судя по всему – бандиты Тимохи Рыси явно проплыли мимо. Олег Иваныч с Гришаней поднялись вверх по тропинке и, выйдя на залитую солнцем опушку, оказались прямо перед оградой из толстых бревен. Раскачивающиеся на ветру ворота были призывно распахнуты. Две избы, соединенные сенями, все под одной крышей, перпендикулярно к сеням пристроены хозяйственные постройки: хлев, овин, рига. В хлеву мычали коровы. Олег Иваныч открыл дверь и оказался в темных сенях, настолько темных, что еле смог найти ручку другой двери, ведущей в жилую избу. Лавки, длинный стол вдоль стены, высокая печь с небольшой печуркой. В печурку вмазан котел. В котле – еще теплое варево. Закопченные стены и потолок – печь явно топилась по-черному. Прялка в углу, тканые половики, деревянная посуда. Такое впечатление, что хозяева только что куда-то ушли, отлучились на минуту. – Ну вот, – осмотревшись, громко сказал Гришаня, – здесь мы и отдохнем, подождем хозяев… А не поспать ли пока? Гришаня улегся на лавку и потянул за собой Олега. – Кажется, мы попались, – тихо прошептал он. – На нас нападут прямо сейчас, может, только чуть-чуть позже. – Отрок снова повысил голос: – Ах, как славно выспаться! – Да, пожалуй, – так же громко согласился Олег Иваныч и тихо поинтересовался, с чего это Гришаня решил, что здесь их ожидает засада. – Да со всего, кормилец! – возбужденно зашептал отрок. – Собак не слыхать, скотина с утра не кормлена – вон, как мычит, – а варево до сих пор в печке… А тишина? Ты слышишь? Такой тиши тут и быть не может. Хозяева, скорее всего, убиты. Жаль, один нож у нас… Эх, боярин, что ж ты без оружья-то? – Сам не знаю, – усмехнулся Олег Иваныч. – Обычно без базуки из дому не вылажу, а тут вот, бес попутал. Может, выйдем наружу? – Уже не выйдем! Слышишь? Олег Иваныч явственно услышал чьи-то крадущиеся шаги снаружи, у двери, и пожалел, что не подсчитал точное количество бандитов – было б ясно, на что рассчитывать. А не подсчитал, потому как и предположить не мог, что еще раз с ними встретится, тем более при таких условиях. Как назло, и телефона-то в доме нет… – Ровно полтора десятка, считая самого Тимоху, – отозвался Гриша. – Однако надо выбираться, кормилец. Надо выбираться… Окна? Что за черт! Олег только сейчас обратил внимание на то, что окон, нормальных, с рамами и стеклами, окон, в доме не было. Были маленькие закопченные дыры, закрывающиеся узкими досками. Олег Иваныч на цыпочках подошел к дальнему окну, осторожно отодвинул доску. Н-да… Только кошка и пролезет. Ну, может, еще и собака, если хорошо постарается. Черт! Гришаня! Гришаня уже сбросил рубаху и выглянул наружу. Да, хорошо ему вчера досталось… Окно выходило на задний двор и, судя по довольной роже оглянувшегося Гришки, на заднем дворе никого не было. – Не думай, Олег Иваныч, я тя не брошу, – успокоил Гришаня, поцеловал висевший на груди серебристый крестик, размашисто перекрестился и с помощью Олега с трудом протиснулся наружу… – Держи-ко, боярин! – заглянув в избу, он протянул Олегу нож. – Я уж тут чем-нибудь разживусь… Входная дверь распахнулась от резкого удара ноги. На пороге возникли ушкуйники во главе с козлобородым Митрей. Их было трое, включая самого Митрю, все в кольчугах и с мечами. Увидев Олега, Митря опасливо попятился. – Вяжи яво, робяты! «Робяты», усмехнувшись, вложили мечи в ножны и молча, с этакой наигранной ленцой, направились к Олегу Иванычу. Усмехались они зря. Схватив ухват, Олег с ходу вырубил одного. Остальные выхватили мечи. Поздновато спохватились, парни! Ухват хоть и не шпага, но и вы фехтовальщики никакие! Ан гард? Эт ву прэ? Готовы к бою? Видно – не очень. Оставшиеся на ногах бандиты несколько обескураженно ретировалась в сени и принялась совещаться… Получив передышку, Олег Иваныч усмехнулся и быстренько связал валявшегося под столом ушкуйника его же разноцветным поясом. Однако эти психи весьма буйны. Что ж, придется поучить их уму-разуму, раз поблизости нет санитаров! Два меча и нож! Неплохо, хотя лучше б один ПМ. – Слышь, шпынь, а где дружок-то твой? – тряся козлиной бородкой, заглянул в горницу бомж Митря. Ничего не говоря, Олег Иваныч схватил с полки глиняную крынку со сметаной и запустил ее в ненавистную рожу. Жаль, не попал! Однако Митря в испуге убрался. Правда, вскоре заглянул снова. – Не серчай, батюшка, – льстиво проговорил он, – ты ведь-то нам и не нужон! Иди себе куда шел, а? Олег Иваныч схватил с полки другую крынку. Не очень-то он доверял всем этим сумасшедшим. Хотя, наверное, на переговоры пойти стоило. Потянуть время. – Эй, крэйзи пипл! Подь сюда! В приоткрывшейся двери вновь возникла физиономия Митри. – Ты не меня ль зовешь, батюшка? – Тебя, тебя! Значит, так: сейчас все отходите к воротам, к тем, что мне вон в то оконце видно. Я спокойно выхожу и иду «куда шел». Вам ведь это нужно, убогие? – Угу, угу, – фальшиво улыбаясь, закивал Митря. – Счас уходим, батюшка! – Тамбовский волк тебе батюшка, – пробормотал вдогонку Олег Иваныч. Однако надо было что-то решать. Было бы крайне неосторожно выходить на открытое пространство, подставляясь под возможные стрелы. Но другого способа покинуть не слишком гостеприимную избу Олег не видел. Что ж, остается ограда. Не такая уж она и высокая. Выскочив из избы, Олег Иваныч резко свернул в сторону и одним махом перевалил через двухметровые колья ограды, краем глаза увидев изумленные лица маячивших у ворот «шильников». Он приземлился не очень удачно, чуть было не подвернул ногу – сказывалась кабинетная жизнь и отсутствие ежедневных тренировок. Присев, он осторожно ощупал голень. Болит, но особых проблем нет. Значит, так… – Сиди где сидишь! – раздался чуть в стороне грубый насмешливый голос, и в поваленный ствол дерева напротив Олега впилась стрела. Они оказались умнее, чем он думал, эти бомжы-психи. Выставили окружение по всему периметру усадьбы. Но как же прошел Гришаня? Повезло? А может, и не прошел, может, лежит, связанный, на днище большой лодки, куда сейчас вели Олега. Сидевший у костра Тимоха Рысь ощерил зубы – увидел пойманного, погладил сломанную руку и сделал повелительный жест ушкуйникам. Без лишних слов те подтащили пленника ближе к лодке и вопросительно уставились на своего предводителя. – Вяжи к дереву, – махнул рукой тот. – Опосля поговорим. Пока пообедаем. Высокая корявая береза с толстым стволом и кривыми, почерневшими от времени ветками росла у самой тропки. Сноровисто привязав Олега, ушкуйники отошли к костру, оставив сторожа – молодого парня с круглым, словно бы вечно удивленным лицом и рачьими, навыкат, глазами. – У, вражина! – сторож беззлобно пнул пленника ногой в живот и, найдя место посуше, уселся на траву. Олег Иваныч попытался пошевелить руками – куда там, вязали на совесть! Интересно, что им от него надо, если, конечно, отмести мотивы личной мести. Впрочем, и этого вполне хватало, чтобы отправиться на тот свет, и, вполне возможно, по частям. Подобная перспектива его устраивала не очень. Радовало лишь то, что Гришани нигде видно не было. Хотя с ним могли разделаться и раньше, да и что сможет сделать один подросток против полутора десятков вооруженных до зубов головорезов? Олег Иваныч вдруг поймал себя на мысли, что перестал рассматривать злодеев, как и Гришку, в качестве пациентов палаты номер шесть. Привык, что ли? Да и, если отбросить весь этот псевдосредневековый антураж, эти ребята не очень-то походили на сумасшедших, даже и на бомжей уже как-то не тянули. А вот на каких-нибудь братков на отдыхе – вполне. Вот только баб почему-то с ними не было. А может, и в самом деле есть клад? Не зря ведь Гришаня ему голову морочил всякими ключниками. Как там его? Онисифор, кажется… инок… В голове быстро созрел план, и когда, сытно отрыгивая после еды, к нему подошел Тимоха Рысь в сопровождении козлобородого Митри, Олег Иваныч уже был полностью готов к беседе. – Што, шпынь ненадобный, погутарим? – Тимоха вытащил из-за пояса нож. – Сперва я тебе гляделки выколю, а уж опосля… Он придвинулся ближе, нагнулся, с ненавистью вглядываясь Олегу в лицо. Пленник ощутил смрадный запах, шедший изо рта бандита. Тимоха поднял нож, и торжествующая ухмылка исказила его лицо, ухмылка садиста и психопата! – А ты об иноке Онисифоре ничего не хочешь услышать, Тимоша? – как ни в чем не бывало поинтересовался коварный Олег Иваныч. Разбойник вздрогнул, подозрительно уставился на жертву, но нож не опустил, так и держал у лица пленника. – Так вот, о злате, – нарочито громко продолжал Олег, и Тимоха тут же зажал ему рот своей огромной ручищей. – Молчи, молчи, черт, – злобно прошептал он и обернулся к ушкуйникам, с любопытством обступившим березу с пленником. – Что столпилися, ангелы мои? – ласково произнес Тимоха и так зыркнул на своих людей, что те попятились. – А ну быстро готовить лодью, упыри чертовы! – выругался он. – Ишь, стоят тут, уши развесили… Пшли! Ушкуйники разбежались, остался лишь один Митря Козлиная Борода. – У меня от него секретов нетути, – кивнул Тимоха. – Ну, реки про Онисифора-то! – В общем, так, атаман, дело это серьезное и не всякому по силам, – Олег Иваныч мысленно поаплодировал себе и чуть было не расхохотался, увидев до крайности заинтересованные рожи ушкуйников. – Короче, Онисифор не так просто искал, – еще тише зашептал он. – Был у него план, карта… – Я ж те грил, Тимоха, грил! – всплеснул руками Митря. – Карта! Чертеж Обонежский… – Берег он ее пуще зеницы ока, Онисифор-то, даже мне отксерить не дал, не говоря уж о Гришке-отроке, а как почуял нехорошее… – Спрятал!!! – эхом продолжили разбойники. – Молодцы, верно мыслите! – одобрительно кивнул Олег Иваныч. – Схоронил в тайном месте. Только без меня вам ее не найти, карту-то, уж больно место то дикое. – Покажешь – умрешь легко, не сумлевайся, – поощрительно улыбнулся Тимоха. – Ножичком по горлу и… – ушкуйник засмеялся. – Вы меня убивать-то не торопитесь, – поостерег разбойников Олег Иваныч. – Всегда успеете, ежели что. А я еще много всяких разных тайн знаю. Вот бы к вам в банду? – В какую еще банду? В ватагу, что ль? Ин ладно, – отряхивая с колен землю, решил Тимоха. – Покажешь, там видно будет. Может, и возьмем в ватагу-то. Дерешься-то ты хоть куды! – Он повернулся к копошащимся у лодьи ушкуйникам: – Эй, отвяжите его. Только покамест руки не ослобоняйте. Пока так походишь, милок, а дале… дале поглядим. «Ну вот, уже лучше», – подумал Олег Иваныч, шагая под пристальными взглядами конвоиров. Позади шли Тимоха и Митря. – Не верю я ему, ой не верю, – тихо шептал Митря. – Убить его надоть, как чертеж найдем, убить! – И я такожде мыслю, – согласно кивнул Тимоха и нехорошо усмехнулся. Ночью Олег Иваныч спал на лодье, под присмотром того самого круглолицего парня. Страж клевал носом и, просыпаясь, то и дело бормотал молитву. Светлое небо затянули низкие тяжелые тучи, запахло надвигающимся дождем. Где-то в лесу злобно выли волки. Потом вдруг стихло все, даже ветер, слышно стало, как рядом, в омуте, плеснула рыба. Олегу не спалось, во-первых, было жестко, а во-вторых, мысли его были озабочены предстоящим днем. Как долго удастся водить бандитов за нос пресловутым кладом? День, от силы три. А дальше его басням не поверят даже самые беспросветно тупые ублюдки, типа нынешнего караульного. И где, черт побери, Рощин? Раз мотоцикла нет, значит, скорее всего, он жив. Тогда – где его черти носят, когда на обслуживаемом участке такое творится? За бортом снова плеснула рыба. Ночной страж никак не реагировал, кемарил, привалившись к борту и смешно раскрыв рот. Рыбина плеснулась уже у самого борта. Видимо, большая, сом или лосось… Олег не успел дальше подумать, увидев, как после очередного всплеска за борта лодьи уцепились чьи-то руки, а затем показалась мокрая голова и плечи. Гришаня! Подмигнув Олегу, подросток скрылся за бортом. «Тут он!» – прошептал кому-то во тьму. И началось! Неведомо откуда полезли в разбойничью лодью бородатые вооруженные люди! Целый отряд, человек двадцать. Кто с топором, кто с ножом, кто с дрекольем. На одном блеснули серебром пластинчатые латы… Все кончилось почти сразу. Некому было сопротивляться. Кое-кто из ушкуйников был убит сразу, не успев ничего понять, кто-то пытался бежать в лес – и напарывался на сидящих в засаде. Спаслись лишь двое, Тимоха и Митря, они не ночевали в лодье, а спали вдали, на кострище. Как только засверкали ножи, неслышными тенями бросились они в омут и, вынырнув на другом берегу, исчезли, растворились в пелене начавшегося дождя… Ну, да пес с ними… Напавшие были людьми своеземца Мефодия, родного Гришаниного дядьки. Выпрыгнув в окно, Гришка поначалу кошкой ходил вдоль ограды, чуть было не столкнулся с ушкуйниками Рыси, затем, поняв, что ничего ему тут не светит, обежал остальные дома погоста – там никого не было, кроме еще не остывших трупов. Там-то и повстречался Гришаня с охотничьей ватагой Мефодия. Чего и следовало ожидать, ведь места вокруг были заселенные. Не одна ватага, так другая б встретилась, желающие, чай, нашлись бы помочь софейскому служке. Ну, дядька так дядька. Еще и лучше. Усадьба Мефодия располагалась в центре Спасского погоста, на Шугозерье, рядом с деревянной одноглавой церквушкой. Принадлежащий Мефодию шестистенный сруб из трех клетей – «теплая изба» с печкой, «светлая изба» без печки и просторные сени с крытым крыльцом, на взгляд Олега, стоили немалых денег. А во дворе были еще хозпостройки и баня, такая замечательная, в какой Олег в жизни никогда не парился, а теперь вот довелось… После баньки – вот где попарился-то наконец! – разомлев и переодевшись в чистую подаренную хозяином рубаху, Олег Иваныч с удовольствием растянулся на широкой, крытой звериными шкурами лавке в ожидании ужина. Сновали туда-сюда домочадцы хозяина, бросали украдкой любопытные взгляды. А среди местных девок попадались очень даже ничего, чернобровые дивчины… Пол в «светлой» горнице был устлан домоткаными циновками-половиками, как сказал Мефодий, по обычаю местной веси, лавки, скамейки, сундуки – все в типичном древнерусском стиле и тоже наверняка не дешевое. В красном углу – иконы старинного письма, выглядели они, впрочем, довольно ново. Олегу, правда, казалось, что не хватает в избе какой-то привычной детали… только вот какой… А вот какой – телевизора! И телефона не видно, и гаража во дворе почему-то нет, а ведь хозяин явно не нищий бюджетник, при таких-то хоромах не грех иметь и тачку, не обязательно новую, но вместительную, какой-нибудь«фольксваген-пассат». Олег Иваныч вышел на крыльцо, присел на высоких ступеньках. Погост располагался на вершине холма, и с усадьбы открывался замечательный вид на округу. Слева – Большое Шугозерское озеро, прямо – озеро поменьше, Среднее, загаженное местными очистными, чуть дальше еще одно, Маленькое, с чистейшей прозрачной водой… А где же школа? Черт побери! Где автостанция, кирпичные пятиэтажки, желтое здание местной администрации? Где, наконец, шоссе? Может, это и не Шугозеро вовсе? Олег Иваныч покачал головой. Да нет, Шугозеро. Местность уж слишком узнаваема, частенько бывал здесь. Но где же все? Олег похолодел, и тоска навалилась вдруг на его сердце. Стрелы, мечи, ушкуйники, старинные, словно только что напечатанные деньги… Олег Иваныч уже знал причину, но не хотел верить… На крыльцо вышел Гришаня с плетенным из березовой коры туесом, присел рядом. – Кваску, Олег Иваныч? Олег не отказался, хлебнул – чудесный квас, даже хмельной – поставил туес на ступеньку. Спросил, холодея: – Какой сейчас год, Гришаня? Гришаня аж квасом поперхнулся: – Да что ты, кормилец? – Ну, а все-таки? – Лето шесть тысяч девятьсот семьдесят восьмое кончается! – Какое, какое?! – От сотворения мира. Олег Иваныч охватил голову руками: – А… А – не от сотворения мира? – От рождества Христова – одна тысяча четыреста семидесятое. – Тысяча четыреста семидесятое… – машинально повторил Олег. – Боже! Пятнадцатый век!Жан-Батист Мольер, «Тартюф, или Обманщик» (комедия в пяти действиях)
Глава 3 Тихвинский (Пречистенский) погост. Июнь 1470г.
…я видел деву – милее нет: сияньем дланей она озаряла…Горячий воск стекал по тонкой свече, горячими каплями застывая на руке Олега. Рядом, в полумраке церковного благолепия, горячо молился Гришаня, по щекам его текли слезы. – Пресвятая Богородица Тихвинская… – шептали губы подростка, глаза его благоговейно взирали на икону Божьей матери – Одигитрию Тихвинскую. Олег Иваныч тоже испытывал волнение, хоть никогда не считал себя слишком религиозным. Тем не менее… То, что он до сих пор жив, в значительной степени можно было объяснить только чудом… В Пречистенский Тихвинский погост Олег и Гришаня прибыли вместе с людьми своеземца Мефодия, тем нужно было на местный рынок. Мефодий крепко обнял обоих на прощанье и даже прослезился. Подарил Олегу новую пестротканую рубаху и ярко-голубой зипун немецкого сукна с медными пуговицами. Затем посмотрел на развалившиеся кроссовки бывшего майора и, подумав, вытащил из сундука пару коротких сапог лошадиной кожи с тисненым узором. Сапоги оказались впору – нигде не жали, не промокали и, несмотря на отсутствие каблуков, были вполне удобны. Почему Олег Иваныч решил последовать с Гришами, а не остался у Мефодия, он и сам толком ответить не мог. Ну, сидел бы у Мефодия, охотился бы. Может, набрел бы случайно на то самое место, где… где открывалась дыра во времени, что ли, если так можно выразиться. Но, вообще, не факт, что набрел бы. Он уж и забыл, где это. Только приблизительно помнил, и то не был уверен… А вдруг дыра эта уже больше и не открывается? А если и открывается, то, может, раз в сто лет? Значит, не стоит сидеть сиднем у черта на куличках, а попытаться добраться до того же Новгорода, а там… Что «там», Олег Иваныч пока представлял себе крайне приблизительно, вернее, почти вообще никак. Правда, еще со школы помнил о том, что средневековый Новгород был красивым и богатым городом, которому постоянно приходилось отражать нападения крестоносцев да разных прочих шведов. Вот, пожалуй, и все. Олег Иваныч отпустил небольшую бородку, перевязал отросшие волосы узким кожаным ремешком и, в дареном зипуне, сапогах и пестрой рубахе, ничем не отличался от местных жителей, правда, кроме джинсов, кои он, по здравому размышлению, оставил – уж больно прочными и удобными они были, к тому ж почти не отличались от местных портов, ежели не очень присматриваться… Он перекрестился на Тихвинскую Одигитрию – может, поможет? Народу здесь, в церкви Успения Богородицы, толпилось много и всякого. Начиная от зажиточных своеземцев и купцов и заканчивая откровенными оборванцами крайне подозрительно вида, встречаться с которыми в темных безлюдных местах даже Олегу, несмотря на все фехтовальные приемы да самбо, не хотелось бы. Хряпнут кистенем по башке – никакое самбо не поможет! Вообще, времечко вокруг стояло лихое – без оружия народ на улицу выходить не рисковал, нож или узкий кинжал завсегда к поясам пристегивал, а больше всего – кистень. Вот и Олег Иваныч с подачи Гришани обзавелся таковым сразу же по приезде – таскал повсюду при себе в калите, на поясе, рядом с двумя серебряными новгородскими деньгами и горстью медной мелочи. Монеты представляли собой трофеи, добытые от ушкуйников Тимохи Рыси и честно поделенные между всеми сражавшимися, включая Олега Иваныча с Гришаней. Сняв шапки, люди истово молились, Олег Иваныч, на всякий случай придерживая на поясе кошель-калиту, украдкой рассматривал молящихся, не очень-то желая увидеть среди них угрюмую рожу Тимохи или козлиную бородку Митри. Нет, покуда таковых видно не было. Внимание его привлекла молодая женщина, поставившая аж две свечки на помин души. В длинном черном покрывале, в черных же, ниспадающих до самой земли одеждах, с бледным красивым лицом и большими золотисто-карими глазами, она казалась словно сошедшей с иконы. Он смотрел на нее не отрываясь, уже не украдкой, и женщина вдруг что-то почувствовала, обернулась, встретившись взглядом с Олегом. Тот вздрогнул – в красивых золотистых глазах ее стояло целое море печали и застывшей неизбывной боли… Он молчал всю дорогу до двора отца Филофея – настоятеля Успенской церкви, где они с Гришаней остановились, потом уже, вечером, когда сели ужинать, спросил, словно бы невзначай, кто такая. – Нет, не знаю, – покачал головой Гришаня. – Но, кажется, видал в Новгороде. Давай у отца Филофея спросим. – Новгородская боярыня Софья, – тихо ответил отец Филофей, – вдова боярина Григория Заволоцкого. Несчастная женщина – мужа московиты в стычке убили да двоих деток лихоманка спалила. Вот ведь судьба… Каждый год сюда приезжает помолиться Тихвинской. Щедро на приход жертвует. Однако пора и почивать, – батюшка широко зевнул, перекрестил рот и поинтересовался, каким путем «братие» собирается ехать в Новгород – на лодье али по суху. – Да нам, в принципе, все едино, – встретившись взглядом с Гришаней, махнул рукой Олег Иваныч. – Лишь бы побыстрее. – Побыстрее, говорите… – отец Филофей помолчал, раздумывая, а после посоветовал завтра пошариться по торговым рядам, зайти в корчму, в общем, поспрошать, кто из купцов когда в Новгород едет. Многолюдный Тихвинский погост стоял на пересечении целых пяти торговых дорог – Московской, Новгородской, Ладожской, Устюжской и Зарубежской, – так что найти подходящий купеческий караван особых проблем не составляло. А по суху он отправляется иль по воде – дело десятое. Олег Иваныч даже поначалу предлагал одним добираться, отец Филофей с Гришаней аж сбитнем захлебнулись, услыхав такое. Да он и сам понял, что сморозил явную глупость. На дорогах «шалили», так что ехать вдвоем-втроем – верная смерть. Ограбят и живота лишат – к бабке не ходи! Путешественники, купцы да богомольцы сбивались в ватаги. Так и безопасней, и веселее. На следующий день Олег Иваныч с Гришаней разделились. Гришаня работал в первую половину дня – шатался по торговым рядам да по богомольям, а вечером настала очередь Олега. Сменив щегольской голубой зипун на затрапезный кафтанишко, старший дознаватель Н-ского РУВД, майор милиции Олег Иванович Завойский, сунув за пазуху кистень, отправился в корчму Кривого Спиридона – самое известное злачное место погоста. Вызвездило, и серебристый месяц повис в бледно-синем небе, зацепившись рогами за набежавшее облако. Грязные улицы погоста лежали под ногами Олега Иваныча, и тот удивлялся: куда-то подевались нарядные торговцы, исчезли степенные богомольцы и женщины. Впрочем, нет… Относительно последних… Две отделившиеся от ветхого забора фигуры внезапно заступили ему путь. Олег Иваныч вытащил кистень… – Не торопись, князь! – насмешливо протянул хриплый женский голос. Две женщины неопределенного возраста, одетые в отрепья, стояли перед майором. – Возьми меня, князь, не пожалеешь! – вцепилась одна в его руку, тряся давно не мытыми волосами и обдавая стойким запахом перегара. Олег брезгливо отпрянул. Вторая, такая же пьяная, усмехнувшись, распахнула одежды, обнажив бледное немощное тело. Потасканные груди ее висели, чуть покачивались, словно две перезрелые груши… «Гулящие жёнки», – Олег Иваныч вспомнил, как называл подобных женщин Гришаня, предупреждая, чтоб берег кошель. Вздрогнув, он резко хлопнул себя по поясу, ощутив неожиданно звонкий шлепок. Одна из «гетер», ойкнув, отдернула руку. Посыпалась мелочь. Слава богу, серебро Олег Иваныч предусмотрительно оставил у Гришани. Сразу потеряв весь любвеобильный пыл, потаскушки бросились на траву, схватили друг дружку за волосы и, рыча, принялись делить медяки. Олег в сердцах плюнул. Узнать, как добраться до корчмы Кривого Спиридона, у данных личностей не представлялось возможным… Выскочивший было из закоулка низкорослый мужичонка в заячьем армяке, устрашась, тут же ретировался. – Эдак можно всех людишек распугать, – справедливо рассудил Олег Иваныч и решил в дальнейшем проявлять большую толерантность. Одинокая девичья фигура, попавшаяся ему навстречу, способствовала его намерениям как нельзя лучше. Просвещенный ушлым Гришаней, Олег Иваныч точно знал, что ни одна приличная женщина в ночное время на улицу посада не выйдет. Значит, и эта была тоже из падших. – Эй, гражданочка, не подскажете, как пройти в библиотеку? – пошутил он. «Гражданочка» с готовностью обернулась… Она оказалась не такая потасканная, как прежние, довольно молода, на вид лет пятнадцати, и недурна собою. – Спрашивал чего, боярин? – сверкнули серые глазищи из-под светлой челки. – Спрашивал… До Спиридоновой корчмы далеко ль будет? – А рядом, – девчонка махнула рукой. – Хошь, провожу? – Ну, проводи, коль охота, – согласно кивнул майор, и девчонка тут же подхватил его под руку. Они не успели пройти и пяти шагов, как Олег Иваныч почувствовал, что кто-то осторожно потрепал его за локоть. Он напряженно обернулся. Снова тот же небольшой мужичок в заячьем армяке. – Хозяин, за девчонку заплатить бы надо, – просительно сказал мужичок. – Три пула. Ясно – сутенер. Но три пула – это он загнул. – Хватит и одного медяка, друг любезный, – вспомнив указания Гришани, быстро сторговался Олег. Мужичок кивнул, получил плату, обернулся и громко свистнул. Маячившие шагах в двадцати сзади трое амбалов с внушительного вида дубинами свернули в узкий переулок меж двумя заборами. Где-то истошно залаяли собаки. Повеселевшая девчонка настойчиво потащила майора вперед. Корчма Кривого Спиридона располагалась на самой окраине погоста, на берегу речки Тихвинки, рядом с грузовой пристанью. Напротив корчмы была устроена коновязь, огороженная покосившимся частоколом, за частоколом скособочилось наспех сбитое из неструганых досок строение, по виду – кузница – обычный дом-шестистенок, как и у Мефодия, только малость пошире да поприземистее, сруб словно врос в землю, а на крытой дерном крыше росли небольшие березки. В корчме гуляли: сквозь открытые волоковые оконца разносились похабная ругань и несвязные обрывки песен… Взойдя на крыльцо, Олег Иваныч едва успел отпрянуть: из распахнувшейся от хорошего удара двери вылетело расхристанное тело и, приземлившись у коновязи, заливисто захрапело. М-да, однако, нравы… – Ну, чего встал, боярин? – подмигнула девица. – Идем, что ли? Внутри оказалось неожиданно просторно, но дымно. Оставшийся от топки печи дым еще не успел выветриться и ел глаза, стелясь под потолком сизым туманом. Почти всю середину помещения занимал грубо сколоченный стол, а вдоль стен тянулись длинные широкие лавки, ничем не покрытые, но отполированные почти до зеркального блеска задницами гостей. Судя по количеству сидевшего за столом народа, заведение, несомненно, пользовалось популярностью, что, в общем-то, было понятно. Погост-то располагался на перекрестке пяти дорог, и это еще не считая речных путей. Хозяин, высоченный мужик, одноглазый, с кривовато подстриженной бородой, был одет в просторную рубаху яркого василькового цвета и вообще выглядел довольно преуспевающе, чего никак нельзя было сказать о его неказистых служках-приказчиках, сновавших туда-сюда с большими глиняными кувшинами в руках. Олег Иваныч и юная жрица любви уселись в угол и сделали заказ. Вернее, заказывала Олегова спутница, сам-то он пока не очень хорошо разбирался в местных напитках. Служка быстро принес жбан твореного вина и деревянное блюдо с солеными огурцами, с поклоном поставил на край стола. Огурцы Олегу Иванычу понравились, а вот вино не очень. По вкусу это пойло напоминало плохую паленую водку, чем, в сущности, и являлось. Майор с неудовольствием отставил в сторону деревянную стопку и настоятельно рекомендовал своей даме заказать что-нибудь другое. Служка принес туес пьяной березовицы – забродившего березового сока – тоже не бог весь что, но на безрыбье и хлорка – творог. Олег Иваныч сильно сомневался, чтоб в этом вертепе имелось приличное вино… Неспешно прихлебывая березовицу, Олег сумел свети знакомство с сидевшим рядом торговым человеком Иваном Костромичом. Уже изрядно навеселе, Иван угостил нового знакомца «вареной» медовухой и поведал, то гулеванит здесь последнюю ночь, потому как вскорости отправляется в Новгород на двух стругах с воском. Воск Костромич надеялся выгодно продать. – Ни черта у тебя не выйдет с воском, ганзейцы давно уж с Новгородом не торгуют, – усмехнулся Олег Иваныч, показывая хорошее знакомство с предметом разговора, почерпнутое в беседах с Гришаней. Иван оторвался от жбана и уважительно посмотрел на собутыльника. – Ты, я вижу, в торговле толк знаешь, – он с размаху хлопнул майора по плечу. – Только я не переживаю насчет воску, не купят ганзейцы, купит Орден али свей. Так что проживем. Лишь бы по пути людишки лихие не напали, тати! – Да, кстати, о татях, – оживился слегка захмелевший дознаватель. – Я тоже в Новгород добираюсь, вместе с приятелем. Нельзя ль с вами? В ответ Костромич радостно засмеялся и заверил, что таким хорошим людям, как его новый знакомец Олег, завсегда готов услужить и даже тому чрезвычайно рад будет… – Много за провоз не возьму, деньгу московскую кинете – и все дела! – обняв Олега за шею, пьяно кричал Иван. – Поутру приходи на пристань, сговоримся. Занятый весьма продуктивным разговором, Олег не обращал внимания ни на свою спутницу, ни на гулеванивших в корчме людей. Последних насчитывалось человек тридцать, а то и больше. Все они постоянно приходили-выходили, орали песни, ругались, целовались с размалеванными женщинами и временами били друг другу морды. В общем, бражничали. Довольный собою, Олег Иваныч наконец решил, что пора и честь знать. Вставая, он вдруг вспомнил о своей даме, хотя, честно говоря, не очень-то и нужна была ему эта юная потаскушка. Он обернулся, так, больше по инерции, женщина все-таки, и никого рядом не обнаружил. – Ну и черт с тобой, – махнул рукой. – Баба с возу, кобыле легче… Он бросил взгляд на противоположный край стола и медленно опустился на лавку. На широкой скамье, покрытой волчьей шкурой, распустив золотистые волосы по плечам и сжимая в руках большую глиняную кружку, сидела его неверная спутница и громко смеялась. Но вовсе не она привлекла внимание Олега. Рядом, на той же скамье, обняв смеющуюся девчонку за талию, сидел кровавый ушкуйник Тимоха Рысь. Почтительно подошедший к столу хозяин самолично наливал разбойнику пиво. – Ну, дела, – покачал головой Олег Иваныч. Нет, он не боялся, что Тимоха его узнает. В корчме было достаточно темно, да и вид майор имел соответствующий: вряд ли кто из его прежних знакомых признал бы сейчас в этом бородатом мужике в потрепанном армячишке и рубахе-пестряди старшего дознавателя одного из питерских РУВД. Тем не менее Олег Иваныч не был настолько пьян, чтобы полностью игнорировать возможную опасность. Сердечно простившись с Костромичом, он быстро прошел мимо Тимохи и, сбежав по крыльцу, оказался на улице… Светало. На востоке, за церковью, алела утренняя зорька. Над рекой струился редкий туман. – Однако в какую же сторону идти? – спросил он сам себя и вдруг услыхал позади чью-то легкую торопливую поступь. Обернулся… – Куда ж ты пропал, кормилец? Перед ним стояла недавняя спутница, юная «гулящая жёнка», и улыбалась. Улыбка у нее была ничего себе, приятной. Ни слова не говоря, девчонка подошла ближе, встала на цыпочки и жарко поцеловала старшего дознавателя в губы. – Пойдем в овсы, пойдем, ну? – целуя, шептала она, увлекая за собою Олега. И тот не нашел сил сопротивляться. У нее оказалось удивительно красивое тело, молодое, упругое, с набухшими колокольцами грудей. А в искусстве любви девчонка оказалась столь искусной, что Олег Иваныч на время забыл, где находится. Потом, лежа посреди овсяного поля, он смотрел в быстро светлеющее небо и ни о чем не думал. Просто наслаждался тишиной, покоем, пением жаворонка и юной красавицей, доверчиво прижавшейся к нему нагим жарким телом. – Приходи еще, – поцеловав Олега в грудь, тихо попросила она. – За реку, на Фишовицу. Там усадьба. Спросишь Тоньку-Заразу. Это я и есть. Придешь? – Не обещаю, – честно ответил Олег. – Кстати, а что это за крутой мен так настойчиво лапал тебя сегодня за столиком? – Какой еще… Ах… – Тонька прикусила язык и прижалась теснее. – Это страшный человек, – прошептала она, – Тимоха Рысь, ушкуйник из Новгорода. Выспрашивал про богомольцев, кто там есть побогаче да куда путь держат. – Ах, он смерд, холопья рожа! – выругался дознаватель. – Чаю, недоброе затеял, пес! А ну-ка, Тоня, с этого момента поподробнее… – Боюсь я, боярин, – помолчав, призналась Тонь-ка. – Тимоха сказал, ежели что – враз язык отрежет! Да ничего и не ведаю я боле. Иди лучше сюда, князь мой… И вновь, уже в который раз, почувствовал Олег Иваныч еще не растраченный жар молодого Тонькиного тела. – Еще… Еще, боярин… Еще… – изгибаясь, страстно стонала девчонка. А над овсяным полем вставало желтое летнее солнце. Солнце одна тысяча четыреста семидесятого года. Поутру отправились на пристань, толковать с Иваном Костромичом. Груженые струги купца тяжело покачивались в темных водах реки, словно жирные беломорские нерпы. Люди купца сновали взад и вперед по перекинутым на берег узким дощатым мостикам, что-то таскали, приколачивали, смолили. Видно, готовились к отплытию… Иван встретил гостей приветливо, налил по чарке твореного вина, угостил пирогом с рыбой. Столковались, как и просил купец, за одну московскую деньгу, что соответствовало половине новгородской или псковской, но при этом до самого Новгорода – на купецких харчах. Иван поскреб затылок, повздыхал притворно и широко улыбнулся – ударили по рукам… Солнце немилосердно жарило плечи, когда Олег и Гришаня надумали возвращаться на двор отца Филофея. Струги отправлялись завтра, и нужно было успеть подкрепиться, выспаться да помолиться за добрый путь в церкви Успения. Иван Костромич проводил гостей до берега, похлопал Олега Иваныча по спине, наказав не проспать – отплывать намечалось поутру рано… Уходя, майор кинул случайный взгляд на скопление людей у корчмы Кривого Спиридона. Кто-то что-то кричал, кто-то ругался вполголоса, кто – плакал. Олег стукнул себя по лбу, вспомнив, что так и не предупредил боярыню Софью. Это ведь о ней выспрашивал вчера ушкуйник Тимоха Рысь, больше не о ком. Кто тут еще из богатых богомольцев имелся-то? Прибавив шагу, Олег Иваныч с Гришаней быстро зашагали по узкой дороге, тянувшейся меж заборами из покосившихся кольев, мимо корчмы с коновязью с привязанными к ней лошадьми в сбруе. Судя по более чем приличному виду коней, днем вертеп Спиридона Кривого посещали и вполне достойные люди. Видно, функции вертепа корчма начинала выполнять ближе к ночи. Совсем как некоторые заведения во времена Олеговой юности: вечером – ресторан, днем – рабочая столовая. Вокруг примыкавшей к коновязи ограде толпились чем-то возбужденные люди. Кто-то из приказчиков что-то выспрашивал у толстого рыжебородого дядьки в поношенном зипуне. – Да от поутру выхожу с корчмы, гляжу – лежит… Прибитая, спаси Господи… Толстяк размашисто перекрестился на маячившую вдалеке главу церкви Успения. Приказчик что-то тихо уточнил… Вообще, это сильно напомнило Олегу Иванычу процедуру первичного опроса свидетелей. Он с любопытством обернулся… и замер, пораженный: на покосившихся кольях ограды, лицом к реке, было распято обнаженное тело Тоньки-Заразы! Мертвые глаза девчонки, казалось, смотрели прямо на Олега, вокруг рта, стекая на шею и грудь, запеклась черная кровь. Прямо над головою Тоньки огромным ржавым гвоздем был прибит сизый человеческий язык, видимо Тонькин. По языку ползали жирные темно-зеленые мухи… – «Тимоха Рысь обещал язык отрезать…», – справившись с порывами тошноты, вспомнил Олег Иваныч и решительно направился к приказчику, отвел в сторону… Узнав Гришаню, тот благосклонно выслушал Олега, заявив, что Спиридон Кривой уже ждет пыток в порубе, а что касаемо Тимохи Рыси, то – не пойман, не вор… К тому же Тонька-Зараза оказалось беглой холопкой, прижившейся у фишовского смерда Емельки Плюгавого, известного тихвинского сутенера. Так что предстояло еще выяснить ее хозяина да выспроить, что он хочет за порчу своей вещи – холопки Тоньки. А пока хозяин не найден, вскорости и Спиридона придется выпустить, предварительно для порядку пытав, а за что его держать в порубе, даже если он и признается в чем, – терпильца-то нет! Даа… законы… Впрочем, как и там, дома. Попробуй-ка без терпилы-то. Олег Иваныч покачал головой и поклялся сделать все, чтобы наказать убийцу. В том, что подобную гнусность сотворил именно Тимоха Рысь, он не сомневался. Вечер выдался тихим, благостным. По бархатно-золотистому небу медленно плыли прозрачные невесомые облака, подсвеченные снизу оранжевым заходящим солнцем, в вересковых кустах у ограды двора отца Филофея заливисто свистел соловей. – Эк, как выводит, собака! Казалось бы – совсем неприметная птаха, а вот, поди ж ты… – сидевший у подоконника Гришаня аж прослезился от удовольствия. – Поистине, райская услада, – согласно кивнул вошедший в горницу отец Филофей и протянул смурно сидевшему на лавке Олегу кусок бересты с костяным стержнем. – Вот те писало, как просил. Кивком головы поблагодарив хозяина, майор быстро набросал на специально выделанной берестяной коре пару строк крупными печатными буквами. Тщательно свернул кору в трубочку, перевязав крепкой вощеной нитью, позвал Гришаню: – Знаешь, где богомольцев двор? Тот кивнул. – Летаху! Не в службу, а в дружбу… Передашь боярыне Софье! В светелке жарко горели свечи, их трепещущее желтое пламя отражалось в окладах икон, пахло благовониями и топленым жиром. Упав на колени перед иконой, истово молилась боярыня Софья. Черные одежды ее распластались по выскобленному дощатому полу, словно крылья раненой птицы. Вот уже второй год не было у нее ни убитого москвитянами мужа, ни деток, унесенных лихоманкой. Второй год боярыня собиралась принять монашеский постриг, лишь желание закончить дела сдерживали ее – мечтала поставить часовню на перекрестке дорог, и отец Филофей обещал помочь ей в этом богоугодном деле. Чуть слышно скрипнула дверь… – Матушка! – Чего тебе, Никодим? – Послание тобе малец принес. – Что за малец? – Убег уже. Дрожащими руками боярыня развернула бересту… «Любезная госпожа Софья! Опасайся разбойника Тимохи Рыся и его банды. Когда отправишься в путь, усиль охрану, и пусть тебе будет удача. Друг». Любезная госпожа… Давно ее так никто не называл. Кроме разве что отвергнутого любовника боярина Ставра. Но это не Ставр, нет, да и откуда ему здесь взяться? Записка написана как-то странно, не совсем по-русски, видно, писал иностранец, свей или немец… а «банда» – вообще фряжское слово. Фрязин? Миланец, генуэзец или венецианский гость? А может быть, он из Кафы? Да, скорее всего, из Кафы, прибыл с московскими купцами. – Никодим! Верный слуга бросился в горницу. – Пойдешь в ряды, узнаешь, нет ли средь купцов фрязина или немца. Да смотри у меня, как в прошлый раз, не упейся, а то живо батогов отведаешь! – Как можно, матушка! В точности все исполню. Софья подошла к окну, провожая бегущего слугу задумчивым взглядом. Жаль, что этот неведомый друг фрязин или немец. Был бы лучше новгородец… красивый, высокий, с русой кудрявой бородкой, с глазами цвета свейской стали, как у того, что был тогда в церкви. О, Боже, что за грешные мысли. Упав на пол, боярыня вновь принялась молиться. Красива была боярыня Софья. Красива, умна, образованна, да еще и богата. Только вот счастья у нее не было. Хороши были струги костромского купца Ивана, крепкие, вместительные, на веслах и под парусом ходкие. Вез Иван в Новгород воск да рыбу соленую – осетров волжских, что царь-рыбой прозваны. Окромя этого были на стругах и бочки с медом, большие, пузатые, какие называют беременными, и мед в них был сладок, вязок и душист. Солидную прибыль сулили Ивану товары его. Хоть и не торговал сейчас Новгород с ганзейцами, однако сведущие люди сказывали, на воск да мед купец всегда найдется, не ганзейцы, так свей иль орденские немцы, да еще про голландцев с англичанами слухи ходили… Правда, Иван этим слухам не очень-то верил – уж больно сильна Ганза, вендские купцы ни за что голландцев к Новгороду не пустят… хотя, может, какой шальной кораблишко и прорвется через Зундский пролив. – Чего с ганзейцами-то не поделили? – возлежа на небольшой площадке на корме, интересовался Иван у Гришани. – Ни им не выгодно, ни нам, ни самим новгородцам… Гришаня в который раз пояснял, что ганзейские гости уж слишком оборзели. И сукна у них короткие, в тюке гораздо меньше, чем сказано, и селедка в бочках крупная пополам с мелкой черт-те как положена, да и воск они «колупают», а что отколупано – то их. В общем, никакого сладу. А когда купцы новгородские «заморские» возмутились, ганзейцы обиделись, совсем перестали в Новгород товары возить. Ну, то Ливонскому магистру на руку, флот орденский ничуть не хуже ганзейского, а пожалуй, и лучше. – Но, Иван свет Федотыч, ганзейцы или Ливонский Орден – не твоя забота! Тебе ж товар все равно новагородским купцам сдавать, оптом, так ведь? – Гришаня пытливо взглянул на купца. Тот усмехнулся, отворачиваясь, так что даже лежащий рядом Олег догадался – не очень-то хочется костромичу новгородцам товар сдавать, куда как выгодней было бы напрямик иноземцу какому… выгоднее, но и опасней – новгородские купцы людишки ушлые, обид себе не прощают. Потому и отвернулся купец от Гришани, замолк, не хотел продолжать неприятную тему. На ночь пристали к берегу. Может быть, безопаснее бы было встать на середине реки, но речка Тихвинка не столь широка, чтобы этот маневр послужил достаточной защитой от разбойников, коими данные берега кишмя кишели. Вся надежда была на воев-охранников да на многолюдство – кроме Ивана Костромича с караваном плыли еще несколько купцов из разных мест, всего насчитывалось восемнадцать стругов, да народу боле трех сотен душ, все в кольчугах да панцирях, с топорами да самострелами, а на «Сивке» – главном костромском струге даже имелась пара небольших пушечек-бомбарделл. Попробуй-ка напади, супостат-шильник! Жгли костры, ужинали, все темнее становились ночи, пока еще теплые. Выставили сторожей, Олег Иваныч тоже вызвался, засиделся без дела, заскучал – чего ж не поразмяться малость, не послушать бывалых людей байки… Они сидели в дозоре вдвоем, укрывшись за кустами малины, – Олег и Силантий Ржа – здоровенный мужик, профессиональный воин, нанятый Иваном Костромичом в качестве начальника охраны. Силантий тоже решил поразмять кости, лично проверить стражей. – Так и побили нас татары, еле убег! – шепотом рассказывал Силантий. – Но мы с ними еще посчитаемся, придет время. Вот на обратном пути на Москву подамся, к Великому князю Московскому Ивану Васильевичу, говорят, он воев землицей испомещает за верную службу. Это б неплохо, землицу-то, с парой деревенек, с холопами. Ну, можно и одну деревеньку, бог с ней. Чу! Силантий замолк, настороженно вслушиваясь. – Блазнится – скачет кто-то, – обернувшись, прошептал он, и Олег крепче сжал шестопер, выданный купцом Иваном вместе с короткой кольчугой, вязанной из плоских колец, и кривоватым засапожным ножом в зеленых сафьяновых ножнах. Осторожно поднявшись, Силантий махнул рукой: – Пойдем-ка, посмотрим, Олег. Слева от них чуть слышно плескала река, справа тянулся низкий поросший смешанным лесом берег. Двумя бесшумными тенями воины скользили между стволами деревьев, лишь угадывающимися в плотном тумане. Идущий впереди Силантий вдруг замер, предостерегающе поднял руку. Олег остановился, пристально вглядываясь вперед. Там, за ивовыми зарослями, угадывалась небольшая группа спешившихся всадников в темных одеждах. Негромко переговариваясь, всадники старательно оборачивали копыта коней тряпками. – Тати! – уверенно шепнул Силантий. – Но не по нашу душу, уж больно их мало. Олег Иваныч насчитал с добрый десяток ночных рыцарей наживы. Все, как на подбор, крепкие мужики, вооруженные короткими мечами и палицами. Кой у кого за спиной были приторочены колчаны со стрелами. – Шильники, – презрительно сплюнул Силантий. – Ни оружья путнего, ни броней. Думаю, на богомольцев собрались поохотиться. Олег вздрогнул. На богомольцев? Знавал он одну богомолицу, весьма зажиточную, чтобы быть привлекательной добычей для разбойников… боярыню Софью. Но ведь ее ж предупреждали. А может, они вовсе и не по Софьину душу. – Вот бы шугануть тварей! – неожиданно предложил он. – Вдвоем не управимся, – озабоченно усмехнулся Силантий. – А вот сейчас вернемся, покличем охотных. Двух копий, думаю, хватит. Олег Иваныч хотел было возразить, что мало, но прикусил язык, вовремя вспомнив, что копье означает не только вид оружия, но и боевую единицу, типа нашего взвода. Одинокая усадьба притулилась на поросшем редколесьем холме, у впадения Тихвинки-реки в Сясь, что на языке издавна проживавшей в здешних местах веси означало – комариная. Да уж, чего-чего, а комарья здесь хватало – не спасал даже дым, стлавшийся под крышей синеватой дымкой. Ограда в два человеческих роста, сложенная из крепких бревен, окружала двор по всему периметру, служа хорошей защитой от зверья и лихих людишек – мелкие шайки «шильников» не очень-то рисковали напасть на хорошо укрепленную усадьбу. Новгородская боярыня Софья молилась в светелке, освещенной лишь лампадой под иконой Матери Божьей. Тусклый свет пламени дрожал под задувающим сквозь открытое оконце ветром, рисовал на стенах прыгающие угловатые тени. На сундуке, большом и широком, были постелены волчьи шкуры – постель проезжей боярыне, вместе со своими людьми попросившей ночлега у хозяина усадьбы Фрола, софейского служилого человека. Окончив молитву, Софья присела на лавке у окна, слушая, как поет где-то в кустах чаровник соловей. Не спалось нынче ночью боярыне, то ли слишком переутомилась в пути, то ли ложе было недостаточно мягким, а скорее всего, нахлынула на Софью тоска-кручина, частая, да, по правде сказать, и единственная подруга. Так и сидела боярыня, опершись на локоть, и не замечала, как по белому лицу ее текут соленые слезы. Где-то на дворе залаял пес… Женщина вздрогнула, но лай тут же оборвался, столь же внезапно. И снова наступила тишина, нарушаемая лишь трелью соловья за окном да гундосьим комариным ноем. Огромный, черный с подпалинами пес, уже мертвый, валялся в луже собственной крови. С надвратной башни свисал головой вниз ночной страж – в груди его торчала стрела. Человек в темном кафтане обтер об убитую собаку окровавленный меч, прислушался к чему-то и, подойдя к стене, снял с нее ременный аркан, с помощью которого и проник на двор минутой раньше. Оглядываясь, он осторожно направился к воротам… Эх, Фрол, Фрол, софейский служка! Зря понадеялся ты на крепость стен да на зоркость стражи, давно уже не нападали на усадьбу разбойничьи шайки, последний раз тому лет пять будет. Ну, и вот снова беда пришла… С криками, шумом и руганью повалила в распахнутые ворота ночная ватага! Закричали истошно женщины, навзрыд заплакали дети. – Беда, матушка! – ворвался в покои боярыни верный слуга Никодим. – Бежать надо! – Где же хозяин, воины? – быстро собираясь, спросила боярыня. Никодим в ответ лишь махнул рукой. Вслед за слугою Софья выскользнула из светелки. Горела подожженная напавшими рига. Поднявшийся ветер раздувал пламя, разносил по двору черный смолистый дым, в клубах которого бегали сражающиеся люди. Богомольцы в длинных развевающихся одеждах, слуги хозяина Фрола, люди Софьи, разбойники в блестящих кольчугах, с мечами и копьями. Часть «шильников», преодолев нестройное сопротивление богомольцев, прорвалась к хозяйскому дому и пыталась проникнуть внутрь. Однако не тут-то было! Софейский человек Фрол успел забаррикадировать дверь и успешно обстреливал нападавших из лука сквозь узкое волоковое оконце. Парочка разбойничьих трупов уже валялась рядом с избой, торчащие из них стрелы свидетельствовали о меткости и решительности хозяина и его людей. Поскучневшие «шильники» скопились за крыльцом и принялись совещаться. – А ну, робяты, ташшы огня! – выкрикнул кто-то, и несколько человек побежало к горевшей риге за головнями. – Пожжем, пожжем его! – радостно галдели нападавшие, и только их предводитель – сурового вида мужик с черной всклокоченной бородой – озабоченно хмурил брови. – Где же боярыня? – оглянувшись на своего соратника с редкой козлиной бородкой, прошептал он. – Где ее сундуки, каменья узорчатые? Где злато-серебро? – Ну, это тебе виднее, Тимоша, – угрюмо пожал плечами козлобородый. – Ты ведь о ней разузнал… А нут-ко! Он вдруг запнулся на полуслове, показав пальцем в противоположный угол усадьбы. Там к овину метнулись двое… – Они! – обрадовался вожак. —Пошли-ко, Митря, тут и без нас управятся. Спрятавшиеся в овине люди не успели ничего предринять – распахнутая ногой дверь лишь жалобно крипнула, слетая с петель. Возникший на входе Тимоха Рысь сбил с ног бросившегося на него Никодима, кивнул Митре, займись, мол. Сам же направился в угол, улыбаясь и млея от предвкушаемого удовольствия, на ходу поигрывая тяжелой татарской плетью. – Что тебе надобно от новгородской боярыни, шпынь? – уперев руки в бока, гордо осведомилась Софья. Она совсем перестала бояться – бежать все равно было некуда. В черном, с серебряными нитями, летнике, в такого же цвета покрывале, высокая, разрумянившаяся от гнева, боярыня Софья была настолько обворожительно красива, что разбойник на миг растерялся. Обернулся к Митре, сказал, чтоб тот утащил Никодима на двор. Проводив Митрю глазами, резко повернулся, впился взглядом в Софью… – У меня нет здесь ни злата, ни серебра, – надменно молвила та. – Если ты хочешь выкупа, ты его получишь. Но позже. И отпусти моего слугу. – Нет, боярыня, – покачал головой Тимоха. Подойдя ближе, он схватил Софью за руку. – Не злато мне нужно. С этими словами разбойник сорвал с головы боярыни покрывало и впился губами в ее червленые губы. – Уйди, уйди, смерд! – отпрянула Софья, волосы ее водопадом рассыпались по плечам, золотисто-карие глаза сверкали. Тимоха лишь гнусно ухмыльнулся и протянул к боярыне свои корявые лапы. Не долго думая, Софья выхватила из-за пояса разбойника плеть и, ударив его по лицу, выбежала наружу. Там, за оградой, была воля! Были леса, поля, перелески, река. Было где спрятаться-укрыться, было у кого просить помощи… Так скорей же! Пусть волосы развеваются за спиной, словно у продажной девки, этот стыд можно и пережить, пусть неудобно бежать… А это кто еще? Оказавшийся на пути боярыни разбойник горько пожалел об этом: Софья с разбега ударила его ногой в пах и, схватив за волосы, несколько раз приложила коленом. Меч разбойника со звоном упал на деревянные плашки двора. Занятые штурмом хозяйской избы, нападавшие не обратили на произошедшее никакого внимания. Сквозь распахнутые настежь ворота была видна блестящая лента реки. – Еще немного, – подбадривая себя, прошептала боярыня, – немного… и Никодима жалко… Она почти успела добежать до ворот, когда Митря метнул ей вослед окованную железом палицу. Не успев даже вскрикнуть, пораженная в голову новгородская боярыня Софья упала навзничь в горящие угли догорающей риги…«Старшая Элла»
Глава 4 Южное Приладожье. Июнь 1470 г.
Тот рыцарь был достойный человек, С тех пор как в первый свой ушел набег, Не посрамил он рыцарского рода;Густой дым поднимался за лесом, с той стороны, где стояла усадьба Фрола. Черные, разносимые ветром клубы стлались почти над самой землею, цеплялись за корявые вершины сосен, медленно поднимались в высокое блекло-синее небо. По небу бежали редкие облака, не облака даже, а так, облачка, почти не дававшие тени. День – видно по всему – ожидался жаркий, уже и сейчас поднявшееся над лесом солнце заметно припекало в спину. Олег Иваныч поежился, повел плечами под кольчугой и, оглянувшись на идущих позади воинов, прибавил шагу, догоняя Силантия Ржу. Тот выглядел основательно, как и положено настоящему кондотьеру, продающему свой меч, но не продающемуся, по крайней мере за мелкие деньги. Щегольской, красный с золотом, плащ, поверх кольчуги – черненый панцирь, стальные, такого же цвета, поножи, на золоченом поясе – меч в зеленых сафьяновых ножнах, рядом – кинжал. В правой руке Силантий сжимал устрашающих размеров секиру. Щиты воины оставили в лодьях, хоть и были защищены лишь легкими бронями, да не те люди шпыни болотные, коих шугануть собирались, чтоб ради них в полный бранный комплект облачаться. И так разбегутся, коли жизнь мила. К «рэнглеровскому» ремню Олега тоже был приторочен меч. Тяжел, зараза, куда там шпаге. Намаешься отмахиваться! Долго не повертишь – рука устанет, потому и движения должны быть резкие, точные, экономные, словно у плотника-профессионала, забивающего одним ударом пятинные гвозди. Новгородской работы кольчуга была красива и удобна, закрывала руки до локтей и ноги до половины бедра и, казалось, практически ничего не весила, настолько качественно были подогнаны кольца, кое-где переходящие внахлест. И нигде ничего не терло и не звякало, хотя, конечно, было жарковато – под кольчугу Олег Иваныч – как и прочие – надел специальную поддеву из тонкого войлока. Ветер приносил запах гари. Силантий остановился, повернулся к воинам, предостерегающе подняв руку. Впрочем, и без того все и так поняли – скоро. Их было немного – всего полтора десятка – воинов, нанятых Иваном Костромичом. Сам купец, в пластинчатых латах и закрытом шлеме, важно шагал сзади. По тому, как ловко передвигался купец, как обращался с оружием, Олег Иваныч сделал для себя вывод о том, что Иван вряд ли уступит в бою тому же Силантию, хотя купец, а не воин. Рядом с Иваном, прикрывая его, шли два приказчика-служки, тоже в кольчугах, хотя и не столь богатых, как у Силантия, с рогатинами и самострелом. О возможностях последнего Олег Иваныч уже имел представление и наказал себе как можно быстрее научиться владеть им, для начала хотя бы на уровне Гришани. Отрока с собой не взяли, хоть тот и просился. Силантий сказал – «Не фиг!», а Иван Костромич одобрительно кивнул. И правильно, как посчитал Олег Иваныч, не фиг! Навоюется еще, успеет. Сам-то он чувствовал в крови давно забытый азарт… и нельзя сказать, чтобы это было плохое чувство! Усадьба открылась неожиданно, как только дружина Силантия Ржи выбралась из вересковых кустов на пригорок. Чуть выше, на холме, за деревьями, виднелась бревенчатая ограда, частокол и распахнутые настежь ворота. По двору бегали подозрительные типы с рогатинами и дубинами, кто-то кричал, кто-то отчаянно ругался, доносился истошный женский визг, прерываемый озлобленным звяканьем железа. – Ну, вперед, други! – улыбнувшись, кивнул дружинникам Силантий и, подбросив в руке секиру, быстро зашагал вперед. – Вы четверо, – он на ходу обернулся, – зайдете сзади, там, где покос. Четверо воинов сноровисто свернули на еле заметную стежку. – А вы… – Силантий посмотрел на Костромича с приказчиками, – со стороны речки. Купец одобрительно кивнул, словно придирчивый учитель, довольный ответом ученика. Ровным шагом, прикрывая друг друга, воины Силантия Ржи вошли во двор горящей усадьбы. Их появление поначалу произвело шок, но «шильники» быстро опомнились и, с ходу потеряв несколько человек, заняли круговую оборону, медленно отступая к овину. Окровавленная секира мелькала над сверкающим шлемом Силантия с методичностью парового молота. Олег Иваныч старался не отставать от него, по мере сил орудуя мечом, – пока получалось не очень. Привык к рапире… Один из разбойников даже чуть было не поразил его дубиной – еле успел увернуться и совсем забыл про меч. Зато вспомнил самбо: сразу же нанес противнику удар ногой в пах. Удар был силен – согнувшийся пополам разбойник, выронив дубину, тяжело повалился на землю, однако и Олег Иваныч хорошо отбил себе ногу об его кольчугу. Хромая, обернулся, услыхав предупреждающий крик Силантия. С разбега налетели двое. Отбив мечом брошенную рогатину, Олег Иваныч нанес удар по незащищенной руке одного из бандитов. Кровавым веером полетели на землю отрубленные пальцы, усадьбу пронзил дикий вопль боли. Олег отшвырнул подальше упавший меч. Можно было, правда, попытаться сражаться двумя мечами, но пока это выглядело бы чистой воды пижонством – Олег Иваныч и с одним-то мечом еще не наловчился хорошо управляться… хотя – привыкал помаленьку и орудовал клинком все ловчее, как когда-то рапирой, а потом – шпагой… Зажимая пораненную кисть, разбойник отбежал в сторону, тут же получил палицей по кумполу и распластался на земле, раскинув в стороныруки. – Готов, – констатировал факт Олег Иваныч. – Однако где же второй? А второй был уже рядом! Мерзко ухмыляясь, он ловко метнул длинный тяжелый нож. Олег усмехнулся, уж эти-то штучки были ему известны. Учили. Увернулся – нож вонзился в воротный столб. Воткнувшись, задрожал, зазвенел злобно. Вытащив нож из столба, Олег Иваныч тут же метнул его обратно, хотя за результат уверен не был – не метал он раньше ножиков, не приходилось как-то… Нож попал прямо в левый глаз изумленному супостату. Тот повалился навзничь, даже не успев застонать. Олег Иваныч перевел дух и осмотрелся. Судя по всему, дело подходило к концу. Шайка разбойников не могла долго противостоять профессионалам, а в том, что все дружинники Силантия Ржи таковыми являлись, Олег имел наглядную возможность убедиться. Часть шильников уже сдалась в плен и понуро стояла около ограды со связанными за спиной руками. Уцелевшие жители усадьбы прохаживались рядом, ругались и плевали разбойникам в морды. Несколько бандитов решили спастись бегством, спустившись к реке. Судя по появившимся оттуда Ивану Костромичу и его приказчикам, вытирающим мечи от крови пучками травы, эта затея им не очень-то удалась. Как и тем их сотоварищам, кои пытались удрать через покос. Сражение подходило к концу. Тыльной стороной кисти Олег Иваныч вытер пот со лба и огляделся. На заднем дворе, у овина, воины Силантия ловко скручивали еще двоих. Отошедшие от испуга служки принялись тушить хозяйскую избу, споро таская из реки воду большими деревянными кадками. Злобно шипели догоравшие угли, и сбитое пламя нехотя отползало внутрь дома, откуда при первой же возможности выскочили наружу своеземец Фрол и его оружные люди. Радостно приветствуя неожиданных спасителей, они плевали в сторону пленных ватажников и бросали на них не сулящие ничего хорошего взгляды. Обгоревшая борода Фрола победно топорщилась, словно выцветший татарский бунчук. Двое служек в очередной раз выплеснули воду из кадок, развернулись под шипение углей, навострились обратно, к реке… неприметные, чуть ссутулившиеся, в дешевых пестрядинных рубахах. А вот рядом с ними… нет, за ними… а вот уже и впереди них, прямо за воротами, блеснула серебром кольчужная бронь… Вражина! Выхватив меч, Олег Иваныч бросился в погоню – он сразу узнал в пытающемся скрыться разбойнике своего личного врага Тимоху по прозвищу Рысь. – Стой, гад! В три прыжка догнав «шильника», он с ходу нанес сокрушительный удар. Тимоха ловко отбил меч огромной секирой и, узнав догнавшего, ухмыльнулся: – Ну, собачий сын, посчитаемся! Он обрушил на Олега целый каскад ударов, так что тому пришлось бы худо, ежели б не врожденная ловкость и кое-какие специфические навыки. Казалось, в Тимоху вселился дьявол – с такой силой он орудовал своим страшным орудием. Лезвие секиры описывало в воздухе блестящие дуги, сравнимые разве что с работающим самолетным винтом, дикие глаза разбойника сверкали, словно глаза мартовского кота, рожу наискосок пересекал свежий кровавый шрам – след удара Софьи. – Ххэк! – выдохнул шильник, Олег Иваныч в который раз еле-еле успел увернуться. Тяжелое лезвие лишь на излете скользнуло по шлему, однако звон, образовавшийся в его голове, по своему качеству был ничуть не хуже колокольного. – Ххэк! Секира снова просвистел а мимо уха. Вообще-то, Олегу Иванычу это стало уже надоедать. Фехтовальщик он или нет? Черт с ним, с мечом, обломится так обломится. А ну-ка… Ан гард! К бою! Алле! Выставив вперед правую ногу, Олег Иваныч контратаковал злодея, нанеся ему ряд нестрашных, но весьма болезненных уколов в правую руку. Эх, если б не кольчуга… Ладно, черт с ней. Сделав обманный финт влево, Олег Иваныч уклонился от промелькнувшей секиры и сделал вид, что хочет поразить противника в правый глаз. По крайней мере, острие меча в последующем выпаде было направлено именно туда. Тимоха вынужден был перейти к обороне. А вот теперь – снова атака! Выпад, отбив, обманный финт… От столкновения клинка с лезвием секиры только искры летели! Даст бог, меч не сломается, выдержит! Выпад… Удар! Эх, черт, он же в кольчуге… Запыхавшийся разбойник не ожидал такого. Заоглядывался, уходя в защиту… Ага, не нравится, сучья вошь! Правильно… Теперь главное – вызвать с помощью обманных финтов ряд атакующих действий, которые можно будет легко отразить, поскольку именно они и ожидались… А потом – резкий переход в ответную атаку – рипост. Основа французской школы. Ну, что, собачий сын, ты там заснул никак? А ну-ка – к бою! Ан гард! Алле… Атака… Выпад… Ложный финт вправо… Вот сейчас он должен открыться… Ага, так и есть. Открывается… Ну, теперь – снизу в шею… Алле! Олег Иваныч ринулся вперед… и вдруг завалился навзничь, словно куль с мукой! Незаметно подобравшийся сзади Митря Козлиная Борода ударил его ниже колен оглоблей. Ах ты ж, сволочь… Олег Иваныч выронил меч. – Посмотри водоносов, – приказал Тимоха Митре, и тот, понятливо кивнув, кинулся вниз, к реке, на ходу доставая из сапога длинный узкий ножик. Злорадно прищурясь, разбойничий вожак, перебрасывая из руки в руку секиру, медленно подошел к поверженной жертве. Он тяжело дышал, измотанный атаками Олега Иваныча, зверское выражение лица не сулило последнему ничего хорошего. Олег лежал на земле, у самых ворот, распахнутых и жалобно скрипящих под дуновением ветра. Надежды на помощь не было – воины Силантия были заняты в усадьбе. Судя по сдавленным крикам, служки-водоносы тоже уже больше не представляли никакой угрозы для Тимохи и Митри. Жалобно скрипели ворота, фигура разбойника угрожающе маячила на светло-голубом фоне неба. Олег Иваныч краем глаза увидел вдруг растущие рядом с ним колокольчики и нежно-желтые соцветия кашки. Темная тень ворот на миг заслонила солнце. Тимоха примерился и, злобно зарычав, высоко поднял секиру. Угрожающе склонив вперед голову, примерился для последнего удара… Захватив обеими руками створку ворот, Олег Иваныч резко толкнул ее прямо на шильника. Получи, фашист, гранату! Тяжелая, обитая ржавым железом створка впечаталась разбойнику прямо в лоб! И поделом, не фиг башку вперед выставлять. Глухо застонав, Тимоха опрокинулся навзничь, словно кукла-неваляшка, правда, в отличие от нее, не встал, а быстро метнулся в сторону – с усадьбы на помощь Олегу уже бежал Силантий Ржа. Ни Тимохи, ни Митри они так и не нашли. Да, собственно, никто их не искал особо: ну, прошлись Олег Иваныч с Силантием вдоль реки, на этом и закончили. Пес с ними, с уродами этими, чай и поважнее дела есть… Ближе к вечеру, когда солнце клонилось к золотистым вершинам дальнего леса, мимо разоренной усадьбы Фрола прошли богомольцы. Молодые и старые, пожилые и почти совсем дети, в справных кафтанах и в рубищах – все они возвращались от Богоматери Тихвинской, у которой искали спасения, совета и веры. Вместе с богомольцами двигались груженые телеги купцов, охраняемые вооруженной стражей. И тех, и других было довольно много, кавалькада растянулась на пару верст и представляла собою весьма внушительное зрелище. С этим же караваном продолжила свой путь и новгородская боярыня Софья. Бледная, с полотняной повязкой на лбу, она лежала в возке, охраняемая верным слугой Никодимом, и возносила молитвы. За чудесное свое спасение молилась боярыня, за то, что дал Бог избежать позора, за убиенных разбойниками слуг, за воинов, что так вовремя пришли на помощь. Кажется, среди них был и тот, светлоглазый… из Тихвинской Успенской церкви. Не он ли и предупреждал запиской о шильниках? Правда, не особо-то Софья вняла сему предупреждению – на слуг понадеялась, на охрану да на имя свое, не последнее в Новгороде, Господине Великом! Вот и поплатилась. А ведь могло быть и хуже! Боярыня покачала головой и, выглянув из возка, подозвала шагавшего рядом слугу: – Чьи вои нам столь славно помогли, Никодим? – Костромского купца Ивана, госпожа Софья. – Костромского купца. – Боярыня задумчиво улыбнулась. – И что же, они тоже едут с нами? – Плывут, госпожа. У них несколько стругов. Скорее, даже раньше нас будут. – Вот как… Что ж, обязательно поглядим по приезду костромские товары. Серые, похожие на огромные валуны волны терзали низкие берега Ладоги, лизали их холодными шершавыми языками, яростно вспениваясь прибоем; с волнами сливалось низкое свинцовое небо. Погода быстро портилась – сгинуло неизвестно куда солнце, подул, завыл, забуранил низовой ветер все сильнее и сильнее, затрещали высокие сосны по берегам, затащились по течению реки ивы. Струги Ивана Костромича, вытащенные носами на берег, укрывались в устье Сяси – комариной реки, не спеша вырываться на буйные ладожские просторы. И правда – куда спешить? Разве только диаволу в пасть. В такую-то погоду плыть – не приведи господь! Хоть и велико Нево-озеро, а все ж не море – хрястнет корабль о берег – мало не покажется: и лодью в куски разнесет, и товары выкинет на радость местным шпыням. Шалили шпыни-то, не смотрели на Ладожскую крепость, хоть и близко та стояла, но и места были, где укрыться-спрятаться: хочешь – в леса, тропками-стежками неведомыми, хочешь – в болота, гатями тайными, а в случае чего – в само Нево-озеро, а там и Валаам-остров и много чего еще. Знали о разбойниках купцы, потому и опасались, не спали. Жгли кострища, поглядывали да выставили дозоры оружные. А ветер плевался дождем, смурным и холодным, словно и не лето сейчас, и не светило третьего дня ласковое солнышко, не парило, не припекало, не грело. Словно всю жизнь тут так было – серо, муторно, холодно. Олег Иваныч поежился, отворачиваясь от дождя, затем махнул рукой – один черт промок уже – и, поправив на поясе меч, прибавил шагу, догоняя ушедшего вперед Силантия. Оба, майор и старшой дружины, шатались на ночь глядя не просто так – проверяли караулы, заставы тайные, что окружали купеческий лагерь. Без сторожи – никак, погода-то в самый раз для дел лихих, нехороших, так что стерегись, купец, пасись вора-разбойника, молись да надейся. На Господа Бога да на охрану дружинную. Пройдя вдоль реки, они вышли к берегу озера. Озеро… Как хорошее море! Олег Иваныч порадовался – хорошо, что их лодьи сейчас в реке, можно сказать, в относительно тихой заводи, а не там, в бурных водах… – Вовремя мы укрылись, – словно отвечая на его мысли, произнес Силантий и улыбнулся: – Иван свое дело знает. Он подошел ближе к разбушевавшемуся не на шутку озеру и с минуту вглядывался в серую промозглую хмарь. Лицо его, обветренное и мокрое от дождя, вдруг нахмурилось. – Нут-ко, Иваныч, глянь… Силантий указал в самую середину бушующих волн. Олег присмотрелся – но так ничего и не увидал и вопросительно оглянулся. – Блазнится, корабль, – встревоженно пояснил воин. – А наших что-то не видно! Уснули, что ли, заразы? – Сам ты зараза, дядюшка Силантий, – раздался из кустов обиженный голос Гришани. Парень сегодня напросился-таки в дозор вместе с парой дружинников, вернее, они его напросили – уж больно веселым малым тот оказался – такие байки травил – любо-дорого послушать, уши в трубочку сворачивались. И веселые – о купце Тите Титыче, и страшные – о воеводе валашском Владе, и срамные – о греческом звере Китоврасе. Последние больше всего дружинникам да купцам нравились. По этой причине не хотел его в дозор посылать опытный Силантий, да уж больно Гришаня просился, тем более – в таком деле пара зорких глаз совсем не помеха. – Корабль, говорите? – Гришаня озабоченно завертел головой. – Нет, не вижу. Выбравшиеся из кустов дозорные тоже ничего не подтвердили. Надо сказать, устроились они на славу – так замаскировались, что Силантий с Олегом Иванычем, хоть и в двух шагах стояли, а не обнаружили бы, коли Гришаня не выскочил. – Молодцы, робята, – скупо похвалил Силантий. – Дозорьте дальше, поутру сменим. – Стой-ка, дядюшка! – Гришаня схватил начальника стражи за руку. – Вон, сосенка подходящая. Забраться? – Давай. Смотри, чтоб ветром не сдуло. Взобравшись на вершину корявой сосны, одиноко торчащей за большими черными валунами, Гришаня поудобнее устроился на толстом суку и пристально вгляделся в волны. – Ну, что там? – Ничего пока. Ой! Есть! Отрок привстал, рискуя свалиться вниз и сломать себе шею. – Корабль! – заглушая шум ветра, прокричал он. – Лодья? – Нет, – Гришаня помотал головою. – Говорю же – корабль. Когг. Пузатый, с двумя мачтами… одна, кажется, сломана. – Ганзеец. – Нет, дядюшка, не ганзеец, их уж давненько у нас не бывало, обиделись. Скорее, свей али орденский немец. – Куда, куда плывет-то? – А куда волны несут. Нет, поворачивает. Прямо на камни попер, чучело худое! – И чего его на камни-то понесло? Ага, понятно… Силантий Ржа усмехнулся, показав рукой чуть в сторону. Там, за каменистым распадком, примерно в пол-версте от них, поднимался в небо густой черный дым. Нет, все-таки нельзя сказать, что поднимался. Иногда поднимался, иногда стелился по волнам, иногда уносился к лесу, а то вообще пропадал, этот чертов дым, впрочем, видимо, с судна он был хорошо виден. – Шпыни! – слезая с сосны, с гневом произнес Гришаня. – Нарочно костер развели, купцов приманивают. Шуганем, а, дядюшка? – С чего бы нам немцам-то помогать? – недовольно отозвался Силантий. – Друзья они нам, что ли? Но сходить – сходим, глянем на всякий случай. Все пятеро, включая Гришаню и воинов, не обращая внимания на дождь, ходко пошли вдоль берега. Зазевавшись, Гришаня чуть было не свалился в яму, шагавший сзади Олег Иваныч успел подхватить его руками. – Куда смотришь-то, чудо? – На Силантия, – обернувшись, неожиданно ответил отрок. – Чудной он какой-то. Орденские немцы, говорит, нам не друзья. А по-моему, с одними орденскими немцами Новгород сейчас только и дружен, Ганза торговлишку свернула, обиделась, что по старине своевольничать не дадут – своими бочками мерить да воск колупать. Осторожней, Олег Иваныч, тут яма. Свеи со своими делами не управятся, Казимир литовский – себе на уме хитрован, плесковичи смотрят волками лютейшими, о Москве уж и сказать противно честному новгородцу… Ой! Оступившись, Гришаня все-таки полетел мордой в грязь. – Так тебе и надо, – позлорадствовал Олег Иваныч. – Меньше гундосить будешь! Силантий ему не нравится… Силантий те что, новгородец, немцев любить? Нет. Он, кажется, костромской, а то и вообще – москвич, или, как ты говоришь, московит, нет? – И то правда, – размазывая по физиономии грязь, улыбнулся Гришаня. – Умный ты человек, Иваныч! Но Силантий… – отрок помолчал, вглядываясь вперед, где шли уже значительно оторвавшиеся от них воины, – Силантий – вельми подозрителен! – «Вельми подозрителен»! – хмыкнув, передразнил Олег Иваныч. – Под ноги лучше смотри, тоже мне, Мюллер нашелся… Майор хотел добавить что-нибудь еще, посмешнее да пообиднее, – он всегда так справлялся с отвратительной погодой, – но вдруг столкнулся взглядом с Ришаней. Нехороший у того взгляд был, ох нехороший… Такой взгляд, подозрительный да холодный, видел Олег Иваныч только в прошлой своей жизни. У работников отдела собственной безопасности ГУВД Санкт-Петербурга и области, чтоб им пусто было. Страшный треск вдруг потряс округу, и Олег перешел на бег – судя по всему, орденский (или чей он там был) корабль все-таки попался в ловушку. – Стойте! Хорошо, майор услышал на бегу приглушенный зов притаившегося в кустах Силантия, схватил за руку Гришаню, плюхнулся с разбега в пропитанный промозглой влагой мох, распластался. Подняв тучу брызг, рядом приземлился Гришаня. – Вот они, тварюги. – Силантий Ржа коротко кивнул на низкий, поросший колючим кустарником берег. – А вот и когг, – в тон ему отозвался Гришаня, – не очень повезло шпыням-то! В распадке между камнями горел костер из смолистых сосновых веток – для дымности. Рядом с костром суетились «тварюги» – человек около двадцати («пол-сорока», как посчитал Силантий). Высокий человек с всклокоченной бородой и в низко надвинутом на глаза шлеме с бармицей – видимо, предводитель шайки, – отдавая распоряжения, размахивал самострелом. Остальные были вооружены весьма разномастно: кто с рогатиной, кто с луком, кто с дубиной. И окольчужены не все, многие – в нагрудниках из бычьих шкур с пришитыми металлическими пластинками. Как это воинство собиралось расправиться с экипажем торгового судна – одному богу известно, видно, надеялись на крушение. На то, что выбросят волны корабль, предварительно хорошенько шмякнув его о камни, а тут уж – не растеряются… Видно, раньше все эдак и проходило, только вот теперь разбойникам не повезло, как верно заметил Гришаня. Когг, двухмачтовое пузатое судно, длиной метров тридцать, с выпуклыми бортами и надстройками на корме и в носовой части, действительно хорошо приложился о подводные камни и быстро тонул, что, наверное, не особенно соответствовало разбойничьим планам, ибо пограбить несчастное судно не получалось – не бросаться же в бурные волны, в самом-то деле, так и потонуть недолго! Так что с чужими товарами шильники пролетели, как фанера над Парижем. Осталось только надеяться на то, что волны все-таки кое-что выкинут, да на возможных пленных. За богатого немецкого «гостя» можно попытаться получить выкуп, а на худой конец, и просто поживиться одежкой да оружьем. А может, и кошель кто с собой прихватил, дураков на свете хватает… Очередная волна ударила в когг, так что тот аж затрещал, а с настроек посыпались в воду прикрепленные для защиты от стрел треугольные щиты с черными восьмиконечными крестами на белом фоне – корабль и в самом деле оказался орденским. «Тевтонские псы-рыцари, – вспомнил Олег Иваныч из истории, – злейшие враги Руси». Ревел ветер, дул все сильнее, огромные волны терзали когг, словно волки добычу. Они накатывались одна за другой, свинцово-серые, злые. Удар… и шипение… Еще удар… Еще пара-тройка ударов – и напоровшийся на подводные скалы корабль развалится на куски… С терпящего крушение судна, одну за другой, спустили три лодки. Две сразу перевернулись, а третья – ничего, ловко проскользнула между камнями и направилась к берегу. Сколько в ней людей, было не разглядеть из-за дождя, волн и ветра. Видно только – что значительно меньше десятка. Гребцы старательно орудовали веслами, кто-то махал рукой суетящимся на берегу «шильникам». Видно, немецкие купцы еще не до конца просекли тему. Впрочем, может, и просекли, только деваться им было некуда, разве что на дно! Лодка успешно миновала подводные валуны и ткнулась носом в песок. Высокий светловолосый человек в желтоватых ботфортах и короткой куртке-вамсе ловко выпрыгнул на берег. И тут же вытащил из ножен меч. Видимо, быстро догадался, что делают здесь все эти люди. Ботфорты, вероятно, стоили не дешево, да и темно-фиолетовый вамс был расшит серебром. Богатый купец… Но – золоченый пояс! У купца? И надменный взгляд… – Рыцарь! – шепотом пояснил Гришаня. Знатная добыча будет сегодня у «шильников». Правда – если будет… Ничего не выясняя, рыцарь сразил наповал сразу двух набежавших на него бандитов и, перебросив в руках меч, повернулся к остальным. – Ловко! – одобрительно шепнул Силантий. – Только бесполезно, – тут же прошептал Гришаня. – Вон, у тех-то самострелы. Да и больше их. Разбойники обступили высадившихся из лодки людей. По знаку старшего тут же пристрелили победнее одетых, оставив в живых лишь трех человек, включая рыцаря в ботфортах. Обреченные немцы встали теснее, плечом к плечу, ощетинились мечами и ждали. Нападавшие больше не торопились. Вожак что-то сказал рыцарю, тот гордо покрутил головой. Один из разбойников, уперев в землю стремя самострела, ловко орудовал воротом, натягивая тетиву. Наконец натянул, вставил короткую стрелу-болт, с почтением протянул самострел главному. Тот медленно поднял страшное оружие, снял мешающий прицелиться шлем, зачем-то обернулся… Тимоха Рысь! Олег Иваныч переглянулся с Гришаней. – Это наши враги! – кивнув на разбойников, шепнул он Силантию. – Те, что сожгли усадьбу Фрола. Силантий кивнул, больше ничего пояснять не следовало. Гришаня вытащил из-за пазухи тоненький ремешок пращи. Нашел на земле подходящий камень, раскрутил. Уронив самострел, Тимоха Рысь схватился за голову. В тот же момент рыцарь прыгнул, перевернувшись через голову, и, оказавшись позади разбойников, сразу же нанес удар. Один из нападавших упал, другие сориентировались быстрее. Кто-то метнул короткое копье-сулицу, поразив рыцаря в плечо. Звякнул о валун выпавший меч… Зря, зря не надел рыцарь латы… Хотя зачем их надевать-то в бурю? Чтобы ко дну быстрее пойти? Побледнев, рыцарь подхватил левой рукой сулицу, разбойники окружили его, словно вороны падшую лошадь. Спутники рыцаря уже лежали на земле, пронзенные стрелами, впрочем, один, кажется, еще дышал… – Пасись, братцы! – увидев воинов Силантия Ржи, заорал благим матом кто-то из шильников. – Пасись! Разбойники бросились в разные стороны. Их предводитель Тимоха бежал быстрее всех. Вытащив меч, Олег Иваныч погнался за ним: – Стой! Стой, сволочь, не уйдешь! Было понятно, почему Тимоха Рысь отступил, – наверняка принял купеческий дозор за большой отряд ладожского посадника, время от времени чистившего окрестные леса от подобной своры. Бежал Тимоха уверенно, не оглядываясь, словно точно знал – куда. А может – и вправду знал? Олег Иваныч еле поспевал за ним – блестящая кольчуга разбойника сверкала далеко за деревьями, освещаемая ярко-желтым лучом солнца, прорвавшимся наконец сквозь серую промозглую мглу. Ветер уносил тучи, небо светлело, сквозь золотистые, стремительно редевшие облака проглядывало васильковыми разрывами небо. Чистое, прозрачное, высокое… Черт, быстро бежит, сволочь! Пару раз поскользнувшись на скользкой глинистой тропке, Олег Иваныч вдруг сообразил, что потерял врага из виду. В принципе, конечно, Тимохе некуда было деться – вряд ли он свалил в лес, хотя… кто его знает, мог и затаиться где-нибудь за кустами, вон, хоть за той вербой… Лежит, собака, ухмыляется да готовится метнуть в преследователя острый засапожный нож. Майор настолько живо вдруг представил себе эту картину, что, не теряя скорости, прыгнул к вербе. Никакого Тимохи там, конечно, не было. – Его счастье! – хмуро подумал Олег Иваныч, выбираясь из лесных дебрей на песчаный простор побережья. – Оба-на! Он вдруг резко остановился, пригнувшись: у самого берега покачивались три приземистых широких судна. На берегу деятельно суетились люди, не воины по одежде (длинные черные рясы и такого же цвета шапки). Скорее больше похожие на монахов. Жарким пламенем горели костры, в подвешенных над ними котлах что-то аппетитно булькало. Рядом с кострами, на подстеленную парусину, раскладывали вытащенные с кораблей какие-то бочки, березовые туеса, подозрительно пахнущие протухшей рыбой свертки. Действиями носильщиков распоряжался небольшой сухонький старичок, белобородый, тоже в рясе и колпаке, с посохом. Несмотря на возраст, передвигался он довольно проворно, даже пару раз огрел посохом какого-то не слишком поворотливого служку. Судя по всему, опасности эти люди не представляли, скорее наоборот – были бы легкой добычей любой местной шайки, типа Тимохиной. – Даже сторожей не выставили, раззявы, – беззлобно сплюнул Олег Иваныч и вдруг почувствовал шеей острое жало копья. – А ну-тко, поворотись, паря, – грозно приказали сзади, – да меч свой брось… только медленно! Делать нечего, коль уж так глупо влип. Олег Иваныч медленно, как приказали, «поворотился». Перед ним стояли двое в рясах, один с копьем, другой с самострелом. Стояли грамотно: тот, что с копьем, – напротив, с самострелом – чуть левее. Линия выстрела не перекрывалась, а что может сделать самострел, Олег уже хорошо себе представлял. Кольчуга точно не спасет. Однако куда ж делся Тимоха? Да и вообще, почему он от него бежал, да еще с такой прытью? Ведь вполне мог остановиться, вытащить меч – и тогда еще неизвестно, кто кого. Значит, было куда бежать? – Кто таков? – вопросил старичок, буравя Олега внимательными, глубоко посаженными глазками. Да и не таким уж он и старичком оказался, при ближайшем рассмотрении – седобород, это верно, однако жилист, ловок, ухватист – огреет посохом – мало не покажется точно! – Завойский Олег Иваныч, софийский служилый человек, – вспомнив Гришаню, уверенно отрекомендовался майор. «Софийский служилый человек» – это должно было вызывать уважение в здешних местах, полностью принадлежащих новгородской церкви, сиречь – Софийскому (на местном наречии – Софейскому) дому. Сам глава Новгородской церкви – архиепископ – являлся важным должностным лицом – определял не только духовные дела, но и всю внешнюю политику Новгорода, а также являлся председателем суда. Высок был и престиж его подчиненных – воинов, чиновников, писцов – «служилых людей софийских». Реакция «старичка», однако, оказалась весьма неожиданной: выронив посох, тот вдруг упер руки в бока… и засмеялся, высоко запрокинув голову и тряся жиденькой бороденкой. Да не просто засмеялся, а, точнее будет сказано, – заржал, как сивый мерин. Ему, поначалу несмело, а затем все громче, вторили служки и воины, даже те, кто таскал с лодей тюки. Пленник, не зная пока, как воспринимать таковую вот оценку себя любимого, тоже натянуто улыбнулся. – Что лыбишься, пес? – резко прекратив смех, строгим голосом осведомился седобородый. – Ежели ты софийский, так почему ж я, Феофилакт-игумен, про тебя доселе не ведал, а? – Так и я про тебя не ведал, – пожал плечами несколько обидевшийся Олег. – Подумаешь, игумен. Видали мы таких игуменов. Ни от кого про тебя не слышал, ни от Гришани, отрока софийского, ни от этого… Варсонофия-ключника. Феофилакт задумчиво почесал бородку, помолчал и осведомился, откуда Олег Иваныч знает Варсонофия и Гришаню? Ну вот, давно бы так! Вопрос насчет Варсонофия майор проигнорировал, а Гришаню, наоборот, расписал со всеми подробностями. – Так ты недавно нанятый? – выслушав рассказ помягчел игумен. – Так бы сразу и сказал… Говоришь Тимоха Рысь тут промышляет? Олег Иваныч кивнул. – Ай, шильник, – выругался Феофилакт. – Ой не ладно, ой не ладно. – Да что не ладно-то? – удивился Олег. – Разбойничает себе потихоньку, козлина безрогая. – Да то не ладно, что не тут его место, а в Новгороде! – неожиданно взорвался игумен. – Кто-то ж его сюда прислал, с такими же шильниками свел, зачем вот только? Впрочем, того тебе знать не надобно, – монах махнул рукой. – Давай, веди к купцам, посмотрим, какие купцы… Пошли, робяты. Покамест его не развязывай. А ты иди, только бежать не удумай – стрела быстро достанет. – Нужно больно, – буркнул Олег Иваныч. Вся процессия – игумен Феофилакт с полдесятком воинов да связанный по рукам Олег – ходко направилась вдоль берега, обходя валуны и каменные распадки. Песок под ногами сменился влажным пружинящим мхом, впереди, за деревьями, блеснула излучина реки, вскоре показались и струги. – Олег Иваныч! Вот ты где! – выбежал из-за орехового куста Гришаня. – А мы тебя уж обыскались, думали, куда сгинул? А ты вот с кем… Гришаня подошел ближе и низко поклонился игумену: – Здрав будь, отче Феофилакт! – И тебе здравие, Григорий-отрок, – улыбнулся монах. – Все трудишься во послание Варсонофьево? – Тружусь, отче, – согласился Гришаня и кивнул на Олега: – Что ж вы нашего человека связали, али тать он лесной? – Тать – не тать, на лбу не написано, – резонно возразил игумен, однако ж шепнул людишкам, чтоб развязали пленника. Олег Иваныч был несколько удивлен непосредственной манерой общения всех этих людей, включая Гришаню и Феофилакта. Раньше ему почему-то думалось, что жители Средневековья должны обязательно изъясняться эдаким велеречиво-церковным стилем, типа «азм есмь червь», «вельми понеже» и так далее. Нет, было, конечно, и подобное, типа любимого Гришаниного выражения «каменья метаху и всех побиваху», однако в большинстве случаев все тутошние Олеговы знакомцы выражались вполне понятно и доходчиво, причем весьма кратко, метко и живо. Иван Костромич пригласил игумена и его людей к костру, отведать ушицы. Те не отказались, игумен вообще все больше производил на Олега впечатление парня не промах. Стоило только послушать, как ловко он выспрашивает у Ивана и Силантия количество и вид товаров, водоизмещение стругов, вооружение воинов, а особенно обстоятельства крушения немецкого судна. Причем все это с мягкой отеческой улыбкой, под ушицу с медовухой. Сам-то Феофилакт, как лицо духовное, медовуху не пользовал, однако щедро угощал собеседников, включая Гришаню и орденского немца – единственного выжившего во время столкновения с шильниками. Ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер (так звали немца) сидел на парчовой подстилке с перевязанной серой тряпицей рукою и аппетитно прихлебывал дымящуюся уху большой оловянной ложкой. От чарки рыцарь тоже не отказывался, опрокидывал сразу, не морщась, впрочем, не заметно было, чтоб сильно пьянел. Так, раскраснелся только, да все чаще тряс светлой мелко-кудрявистой шевелюрой, отгоняя комаров и мошек. Даже произнес тост – он неплохо говорил по-русски, этот ливонец, – за спасших его людей, особенно – за «герра Олега Ивановитча». Герру Олегу Иванычу рыцарь чем-то напомнил бородатого солиста группы «АББА», очень уж был похож, только посветлее и кудрявый. За гладью озера садилось солнце. Шитая серебром короткая куртка рыцаря и золоченая рукоять его меча отсвечивали красным. Кровавым… как почему-то подумалось Олегу Иванычу, никаких хороших слов о ливонских рыцарях он в прежней своей жизни не слышал, вернее – не читал. Жадные и трусливые псы, мечтающие только об одном – поработить и ограбить великодушный русский народ. Неизвестно, как насчет жадности, но впечатления, что он трус, рыцарь Куно никак не производил – вон как здорово орудовал мечом, один против десятка! Да и вообще, он был Олегу Иванычу чем-то симпатичен – учен, красноречив, вежлив. – Прошу вас, сир, принять от меня этот скромный дар! – с этими словами фон Вейтлингер протянул Олегу тонкий кинжал в черных изящных ножнах, инкрустированных золотом. – Знайте, в Ливонии у вас есть надежный друг! – Весьма благодарен, сэр! – торжественно ответствовал Олег Иваныч и замялся. Следовало тоже что-нибудь подарить рыцарю, какую-нибудь безделушку типа двуручного меча или ожерелья из изумрудов… Вот только, как назло, ничего подобного в наличии не наблюдалось… разве что «рэнглеровский» ремень в джинсах. А что? Чем плох подарок? Настоящая кожа… по крайней мере, так уверял продавец на «Звездном» рынке. Впрочем, у них тут вообще нет ничего искусственного. Но и такого ремня тоже ни у кого не сыщется! Уже ближе к вечеру, когда гости собрались уходить, Олег Иваныч наконец решился. Он вообще не любил казаться неучтивым. Снял ремень, скрутил жгутом, поискал глазами рыцаря… Черт побери, да где же он? Ага, стоит в сторонке, беседует о чем-то с игуменом. Обойдя костер, не спеша направился к ним… и вдруг замер, не пройдя и половины пути. Феофилакт и ливонец беседовали по-немецки! Олег Иваныч передернул плечами. Сам он в детстве учил – если так можно выразиться – английский, но и немецкую речь мог узнать, хотя и не понимал. Но ведь рыцарь Куно фон Вейтлингер прекрасно знает русский! Так какого же черта… А может, тут дело не в рыцаре, а в игумене… уж больно ухватки у Феофилакта-инока своеобразные… Словно б и не молился всю жизнь, а изучал основы оперативно-розыскной деятельности в спецшколе при ГУВД Санкт-Петербурга и области. Ох, не прост игумен, ох, не прост. Да и вообще, кто тут прост-то? Олег Иваныч сплюнул. Окружающие люди мало соответствовали его представлениям о «древних русичах», простых, доброжелательных и открытых. Ну, Феофилакт с рыцарем, понятно… Однако и Иван Костромич – ему-то какое дело до их беседы – уши навострил, привстал с бревна, на котором сидел, поближе к реке придвинулся – понятно, по воде-то звук лучше идет. Рядом Силантий Ржа… бесхитростный воин, прямой и честный. Ну, честный, это, пожалуй что, и так, а вот насчет бесхитростного… Олег Иваныч хорошо помнил, как не хотел Силантий ввязываться в бой из-за немцев. И видел, как здесь, у костра, тот же Силантий весело хлопал рыцаря по плечу, улыбался, рассказывал что-то веселое, в общем, вел себя так, словно встретил лучшего друга после долгих лет разлуки. И что ему от этого немца надо? А Гришаня? Ведь следит, змей, за Костромичом и Силантием, осторожно, правда, так, что и понимающему человеку не очень заметно. Но если хорошо присмотреться… Вон, у кострища, служки сняли котел, собрались тащить к реке, мыть… А вот Гришаня сидит, не шевелится, только нет-нет да и зыркнет синими своими глазищами то на Ивана, то на Силантия. Вот спустился Силантий к реке – дивное дело – и Гришаня туда же! Котел помочь мыть якобы… Нужен ему тот котел… Может, спросить его начистоту? А пожалуй, так и сделаю, как случай представится. Феофилакт с фон Вейтлингером закончили свои тайные беседы, и игумен начал прощаться. И то правда – ночь на дворе, вернее в лесу. Пора и честь знать. Тем более – завтра плыть. И так задержались – дальше некуда, эдак вовек до Новгорода не добраться. Ливонец изъявил желание дожидаться своих в устье Волхова, два орденских судна наверняка еще болтались по Ладоге, в лучшем случае – чинили такелаж где-нибудь в укромном местечке. Игумен Феофилакт любезно предложил рыцарю свои услуги, что никаких подозрений ни у кого не вызвало – ну в самом деле, не на голой же земле спать благородному рыцарю, на игуменском-то струге куда как сподручней. Олег Иваныч лишь только хмыкнул. Благословив Ивана Костромича и его людей, Феофилакт со служками скрылся в темнеющих кустах. Фон Вейтлингер чуть задержался, собираясь… интересно, а что ему было собирать-то? Ливонец походил себе по берегу, зачем-то взошел на струг Костромича, спустился по шатким мосткам обратно, оглянулся… Почти все уже разбрелись по стругам спать, лишь Олег задумчиво сидел у догорающего костра, да Гришаня зачем-то шастал вдоль берега – раков, что ли, ловил. Ага, раков, как же! Фон Вейтлингера – вот кого! Подойдя к немцу, отрок сказал что-то вполголоса, оборачиваясь незаметно на струги (ну, это он думал, что не заметно, Олег Иваныч-то еще не окончательно в бревно превратился, хоть и выпил изрядно). Внимательно выслушав отрока, рыцарь кивнул, о чем-то заговорил сам. Олег Иваныч напряг слух, сам не понимая, зачем ему это нужно, просто с детства страдал любопытством. В ночной тишине было отчетливо слышно каждое слово. Ну, почти каждое… Слышно, но ни фига не понятно! Говорили-то по-немецки! Ну, Гришаня, ну, фрукт… Интересно, откуда он знает немецкий? А откуда и Феофилакт… Может, у них тут, в Новгороде, немецкий в каждой школе учат по этим… берестяным грамотам… Наконец, видимо, договорившись, рыцарь пожал Гришане руку, прощаясь. Высокая фигура ливонца растворилась в ночи за деревьями. – Слышь, Гриша, а кой ляд игумен по озеру на лодьях плавает, ему что, в монастыре делать нечего? – поднявшись с бревна, как бы невзначай поинтересовался Олег. С вопросом о немецком языке он решил погодить, успеется. Гришаня засмеялся и пояснил, словно первокласснику, что монастырь-то у Феофилакта далеко, аккурат у самого Новгорода, а земли монастырские и по брегам Нево-озера есть, тот же монастырь Никольско-Медведский, что в устье Волхова, недавно отремонтированный. Да и людишки Феофилактовы рыбкой промышляют, зверем, бортничают, за ними пригляд нужен, а какой пригляд без хозяина? Вот Феофилакт и ездит иногда, приглядывает. А как людишкам без пригляду? Эдак монастырская братия без рыбы останется, чем тогда чернецы постничать будут, корой, что ли, березовой? – Экий ты, Олег Иваныч, право слово, непонятливый, – посетовал слегка захмелевший отрок. – Допрежь чем спросить, головой подумать надо! – Спасибо за науку, Григорий свет Федосеевич, – обиделся Олег. – А то ведь куда уж нам уж. Слегка щелкнув Гришаню по лбу, чтоб не очень задавался, он подошел к догорающему костру, уселся на поваленное дерево и долго, до ряби в глазах, смотрел на сине-красные угли, думал. В голове шумело от выпитой медовухи. Захрустели хворостом чьи-то шаги. Олег Иваныч повернул голову – Гришаня. Причесанный, в красивой лазоревой рубахе, шитой серебристыми нитками. Примостился рядом, протянул принесенный туес: – Испей-ко, Иваныч. Олег глотнул. Квас исполненный, хмельной. Вкусно. Нет, все-таки неплохой парень Гришаня, хоть и ушлый слишком. – Чевой-то ты, Олег Иваныч, пояс свой в руках держишь, бить кого-то собрался? – приняв туес обратно, поинтересовался отрок. А и правда, чего? Олег усмехнулся: ну надо же – хотел ведь ливонцу подарить пояс-то, а вот поди ж ты, совсем из башки вылетело. – Так догоним! – почему-то обрадовался Гришаня. – Рыцарь-то вдоль реки идет, а мы напрямик, лесом. Пойдем, а, Иваныч? – Ну, сходим, пожалуй. А то что-то совсем сна нет. Ага, нет, как же! Башка, как бубен, в веки хоть спички вставляй, чтоб не закрывались. Чем шляться черт-те где по лесу, Олег Иваныч, конечно, всхрапнул бы сейчас на струге минут шестьсот будьте-нате, однако вот поперся вслед за Гришаней. А все любопытство, чтоб его… Ливонца нагнали быстро – то ли тот еле шел, то ли просто стоял, дожидался. Увидев Олега Иваныча, рыцарь обрадовался, улыбнулся широко, будто родного брата встретил, Гришане «данке» сказал, а тот, дурак, и кивнул, прокололся, ну уж теперь-то от вопросов не отвертится, налим скользкий. Рыцарь чуть поклонился: – Не позволит ли достопочтенный сир Олег сказать ему пару слов наедине? Олег Иваныч хмыкнул: – Позволит… Гришаня, исчезни! Отрок кивнул и скрылся в зарослях ореха-лещины. Пошел обратно? Ну, это вряд ли, наверняка затаился за кустами и подслушивает. А какая ему в том корысть? А ливонец какого черта с ним, с Олегом, собрался секретничать? Ведь Гришаня-то, надо полагать, и без того в курсе всего. Вот только чего «всего»? – В суровые времена даже друзья не должны знать лишнего, – проводив отрока взглядом, тихо произнес рыцарь. – Пройдемте ближе к реке, любезнейший господин Олег, ибо каждое дерево в этом лесу может иметь уши… «Любезнейший господин Олег» молча спустился к реке вслед за ливонцем. – Мне рекомендовали вас, господин Олег, как благородного человека, состоящего на службе Новгородского герренсрата и близкого к архиепископу Ионе, – присев на камень, торжественно произнес фон Вейтлингер. Услыхав такое, Олег Иваныч важно качнул головой, а про себя ахнул, испытав непреодолимое желание хорошенько надрать уши Гришане, ибо кто еще мог его «рекомендовать», как не ушлый отрок. Ну, Гришаня, ну, козлик. Надо же – герренсрат какой-то, Иона. Олег Иваныч ни про кого ни сном ни духом… однако надул важно щеки, приготовился дальше слушать. – Я – ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер, направляюсь в Новгород с очень важным делом… «Ежу понятно, что не рыбу ловить!» – подумал Олег. – …по поручению Орденского магистра Вольтуса фон Герзе, надеюсь, хорошо известного своим благородством и вам, господин Олег. Олег Иваныч кивнул. (Впервые слышу! Вольтус какой-то…) Однако судьба полна превратностей, и лишь немногим людям уготовано знать ее прихотливые изгибы… Рыцарь распространялся насчет судьбы довольно долго, с ненужными, по мнению Олега, литературными изысками, а в конце своей цветистой речи признал, что он, Куно фон Вейтлингер, к сожалению, смертен (а что, раньше в этом сомневался, что ли?). А раз смертен, то его миссия находится под угрозой. Особенно теперь, когда оставшиеся корабли Ордена находятся черт-те где, многие люди убиты, а он сам спасся от разбойников лишь чудом да милостью господина Олега. – Только игумен Феофилакт знает теперь о моей тайне, – продолжал рыцарь, – однако он не скоро будет в Новгороде. Григорий хоть и умен, но, к сожалению, еще мальчик и не выдержит пыток… (А я, значит, выдержу?! Ничего себе заявочки!) – …тем более что он, кажется, низкого звания… (Интересно, кем меня-то Гришаня представил – боярином или князем?) – …Вы же, как доверенное лицо архиепископа, несомненно, имеете определенное влияние… (Вот, значит, как… доверенное лицо! И не кого-нибудь, а архиепископа… Этого самого Ионы, надо думать!) – …поэтому я доверяюсь вам, как самому себе… (Спасибо за доверие! Как бы оно мне боком не вышло)… – …и прошу передать господину архиепископу и Новгородскому герренсрату: магистр Вольтус фон Герзе готов поддержать Новгород против московитов и Пскова. Но пусть и Новгород тоже поддержит Орден в отношениях с Псковом, извечным врагом Великого Новгорода… (Ну, насчет Пскова, как извечного врага Новгорода, ты, наверное погорячился, парень… хотя все может быть, кто вас тут знает…) – Мы готовы даже поддержать ваши вполне справедливые претензии к Ганзейскому Союзу и выступить посредником в отношениях с Любеком, Ревелем и прочими городами Ганзы… Нет, нет, не хмурьтесь, действительно готовы… – Да не хмурюсь я, Куно, – комара вот со лба согнал. А сообщение твое обязательно передам, ежели сподоблюсь. – Рад довериться столь благородному мужу! – Спасибо за добрые слова. Да, вот еще что… Чуть смущаясь – все-таки не так уж и велик подарок, ну, да главное внимание, – Олег Иваныч вручил рыцарю ремень, попрощался и медленно пошел обратно. Фон Вейтлингер тоже исчез за деревьями. Олег так и не понял, понравился ли ему подарок, – слишком темно было, чтобы пристально всматриваться в выражение лица рыцаря, да и некогда, по правде сказать. Пройдя шагов тридцать, майор ощутил вдруг какое-то беспокойство – поблизости что-то не видно было Гришани. Ушел, не став дожидаться? Это ушлый-то софейский служка? Ага, сейчас! Что-то слабо верится. Тогда где же он? Ответ на этот вопрос Олег Иваныч получил почти сразу, как только свернул чуть в сторону от реки. Поперек тропы лицом вниз лежало чье-то тело. Чье-то? Рубаха-то уж слишком яркая, даже в полутьме небесно-голубым сияет, да блестит в лунном свете серебряная вышивка по вороту и подолу. Гришаня! Стонет. Значит, еще жив! Но кто же… Олег Иваныч бросился к отроку. И неяркий свет июньской ночи вдруг померк в глазах майора. Нет, он не потерял сознание – просто на голову Олегу, осторожно подкравшись сзади, набросили большой пыльный мешок из-под муки. «Хорошо – не из-под перца!» – чихая, подумал Олег Иваныч, чувствуя, как несколько человек скручивают ему руки. – Будешь дергаться – пришьем! – шепотом пообещал чей-то приглушенный бас. И убьют – с них станется!Олег Иваныч и не дергался, зачем? Против нескольких рыл, да еще с мешком на башке, не очень-то сладишь. Пока не прибили – и то ладно, а уж потом – потом видно будет. Гришаню вот только жалко. Правда, вроде бы жив, но эти уроды ведь и добить могут: сунут нож под лопатку – секундное дело. Впрочем, в данной ситуации он, Олег Иваныч Завойский, к сожалению, ничем Гришане помочь не может. Самому бы упастись как-нибудь. Интересно, зачем он им нужен? Еще интереснее – кому это – «им»? Немного протащив пленника по лесной тропе, неизвестные ночные тати черными тенями спустились к реке (сквозь мешок было хорошо слышно плесканье волн). Чьи-то гулкие голоса. Команды. Ругань. Узкое помещение… мокрый пол… нет, не пол – палуба, или, скорее, дно. Ого! И еще, кажется, кто-то рядом! Черт, как бы освободиться от этого мешочка. Жаль, руками не получится. Вот если б за что-то зацепиться… Хоть сучок какой-нибудь или гвоздик. Олег Иваныч пошарил вокруг связанными за спиной руками. Пошарил…хм… если можно так выразиться. Покрутился, чувствуя неподвижное, лежащее рядом тело. – Эй, товарищ! Господин! Тьфу ты… Ни ответа, ни привета. Ладно, придется самому. Ну-ка, что там у него… Вроде ноги. Ага, точно, башмак. Пятка. А надо бы – носок. Так-так. Еще немного… – Вам, господин майор, в цирке выступать можно! – весело похвалил себя Олег Иваныч, стаскивая с головы мешок, зацепленный за носок башмака лежащего рядом человека. Обстановка вокруг более всего напоминала гроб, только сырой. Мокрые доски по всему периметру, а сверху, в щелястых досках, пропускающих внутрь тусклый утренний свет, что-то вроде лаза, прикрытого бычьей шкурой. В высоту около метра, а в ширину дай бог с половину того. Прямо пенал какой-то, не повернуться. Да еще и сосед рядом – «отель „Атлантик", двухкоешный нумер». И кто же этот товарищ по несчастью? Мама дорогая! Ну, не прошло и года! Куно фон Вейтлингер, ливонский рыцарь, собственной персоной! Все в той же сиреневой, с серебром, курточке-вамсе и узких штанах. Только без меча и кинжала. И в полной отключке! Саданули сзади чем-то тяжелым, типа кистеня, – видал Олег Иваныч у воинов Силантия Ржи такую штуку. На совесть саданули – и тяжкого вреда здоровью вроде бы нет, и – лежит доблестный рыцарь Куно, не шевелится. Ага, зашевелился все-таки, застонал. Ну, давай, давай, милый, просыпайся, давно пора! Очнувшийся рыцарь открыл глаза и очумело уставился на Олега Иваныча. – С пробуждением вас, ваше сиятельство, – криво усмехнулся майор и, покосившись на узкую дверь, сразу же приложил палец к губам: – Ругаться не советую, сэр, не время! Перехватив взгляд Олега, ливонец так же с подозрением посмотрел на затянутый шкурой лаз в потолке. – Меня они зацепили кистенем, а вас? – морщась от боли, шепотом спросил рыцарь. – Мешок на голову. Куно, давай без церемоний, на «ты». Припечатать кому-нибудь сейчас сможешь? – Э? – ливонец непонимающе посмотрел на Олега. – Ах, да… не совсем въезжаешь… Битва! Драка! Бой! Понимаешь? Рыцарь закивал. Бледное лицо его понемногу розовело – значит, тяжких телесных точно нет, максимум – сотрясение. – Короче, надо отсюда как-то выбираться, – резюмировал Олег Иваныч. – И, желательно, побыстрее. Вряд ли нас захватили из праздного любопытства, да и на простой киднэппинг с целью выкупа тоже что-то не очень похоже. Для этой цели им только ты мог пригодиться, но никак уж не моя скромная персона. – Полагаю, все дело в моей миссии, – сурово поджав губы, тихо произнес рыцарь, – за мною, вероятно, следили. – Весьма глубокомысленное замечание. Впрочем, скорее всего – верное. Значит, мы с тобой носители важных государственных секретов. Черт, и угораздило же! – Вероятно, нас будут пытать, – согласился ливонец. – Вот и я о том же. Ай, как скверно-то. Фон Вейтлингер замолк и многозначительно поднял глаза к небу. Вернее, к потолку, к лазу, затянутому бычьей шкурой. По потолку ходили. Впрочем, для тех, кто ходил, это был не потолок, а палуба. Ощутимо покачивало – судя по всему, это было какое-то небольшое судно. Интересно, чье? Разбойничье? Вполне возможно, местные людишки промышляют еще и пиратством. Тогда почему наверху такая тишь? Ни те удалых песен, ни похвальбы славными подвигами на ниве экспроприации чужой собственности. Даже ругань и то вроде бы поутихла. Что за пираты такие, притихшие? Может, кого опасаются? Ан, нет! Качка заметно усилилась, за бортами зашипела вода – видно, корабль прибавил скорость. Наверху раздался довольный смех вперемешку с руганью. Прогнулся под чьими-то шагами потолок, откинулась шкура. В узкий прямоугольник лаза .заглянула противная улыбающаяся рожа козлобородого Митри! – Што, шпыни, поймалися? – Митря довольно затряс жидкой свалявшейся бороденкой. – Отвали, чучело, – угрюмо бросил Олег Иваныч. – А то сейчас как плюну в глаз! – Ужо поимеешь за чучело-то! – погрозил кулаком Митря и, обернувшись, прокричал кому-то: – Стяпашка, глянь, развязались, шпыни-то. Нут-ко, слазьте-ка вниз, робяты! Он отступил в сторону, и в узкое обиталище пленников спрыгнули двое молодых крепких парней в застиранных, выбеленных солнцем и ветрами, рубахах. Незлобиво пнув пленников, они тщательно перевязали стягивающие руки ремни, обильно смачивая их какой-то дурно пахнущей жидкостью. Пока перевязывали, Олег размял затекшие запястья… – Ну все, бывайте! – двинув попавшегося под ногу Олега под ребра, весело попрощались «робяты», ловко выбираясь на палубу. Олег Иваныч задумался. С чего это они так радуются? Ну, поймали кое-кого, и что? Не такая уж и заслуга. А! Может, проскочили удачно мимо кого-нибудь? Типа стругов Костромича или Феофилакта. Совсем скверно, ежели так: выходит, могли б Олег с Куно немного шумнуть и… Что «и», майор не додумал, помешал Куно, поинтересовавшись дальнейшими планами «господина Олега». – Для начала хорошо б осмотреться, а то черт его знает, где мы? Куда плывем-то? Ежели в открытом море… пардон, в озере, – один расклад, а если рядом берег – совсем другой. Кстати, не попробовать ли развязаться? Мне что-то кажется, наша недалекая охрана чересчур самонадеянна. А ну-ка… Олег Иваныч подтянул ноги к животу. Миг – и стягивающие руки ремни оказались перед его зубами. Ну и пахло ж от них! – Стой, господин Олег! – непритворно ужаснулся ливонец, разгадав явные намерения Олега. – Ты что, никогда не сталкивался с подобным? Олег Иваныч пожал плечами. С чем «подобным»-то? Рыцарь только покачал головой. Оказывается, люди козлобородого Митри не были такими уж «лямыми». Во-первых, как пояснил фон Веитлингер, жидкость (он называл и состав, да Олег не запомнил – к чему?) была ядовита. А во-вторых – она быстро твердела и простые сыромятные ремни приобретали крепость цемента. В чем и убедился Олег Иваныч, попытавшись пошевелить руками. – Как же они нас потом сами-то развяжут, сволочи? – Зачем развязывать? – удивился рыцарь. – Можно распилить осторожненько! – Ну и суки… Олег Иваныч сплюнул на пол и раздраженно ударил связанными руками в заднюю стенку. Доска чуть спружинила. Что-то полетело на палубу, открыв в заднем борту судна маленький – в полсантиметра – глазок. Сучок, чтоб его… Через такую дырку не удерешь. Однако посмотреть вполне можно, все ж лучше, чем пялиться в щели наверху – окромя неба да сапог пиратов ни хрена не видно. Нет, Бог никак не хотел сжалиться над несчастными пленниками – никакого берега поблизости было не видно. Да и не только поблизости. Безбрежная даль Нево-озера. Впрочем… Что-то маячило за кормою, поднимая пенистые брызги. Олег присмотрелся. Лодка! Маленький челнок, привязанный к стругу прочной веревкой. Фон Веитлингер тоже вдосталь поразглядывал его, поцокал языком зачем-то. Потом оторвался от дырки, взглянул на соседа и перевел внимательный взгляд серых, почти как у Олега Иваныча, глаз на кормовую стенку. Стенка как стенка. На вид – вполне крепкая. Но ведь и стягивающие руки ремешки отнюдь не мягки – замечательно хорошо затвердели, качественно! Постарались «шильники», дай бог, на свои дурные головы! – Какой хороший цемент! – довольно произнес Олег Иваныч с акцентом «Василия Алибабаевича». – Как ты считаешь, Куно, вышибем? – С трех ударов! – улыбнулся ливонец. – Если не помешают… Доски совсем прогнили. – А мы сейчас и не будем, – зашептал майор. – Подождем. Глянь-ка на небо! – он кивнул на верхние щели, сквозь которые виднелась уже не нежная синь неба, а угрюмая тучевая серость. Да и качка стала явно сильнее! Чтобы сидеть ровно, пленникам приходилось сильно упираться ногами в противоположную стенку. – Надо успеть, – прислушиваясь к доносящемуся снаружи вою усилившегося ветра, предупредил рыцарь. – В бурю они пристанут к берегу. Хотя… – он помрачнел, – …хотя могут и уйти на широкую воду. В море бывалые моряки именно так и делают. Что ж, у нас, похоже, нет большого выбора! Ветер становился все сильнее, свинцом угрюмилось небо, волны – спины морских коней – бросали струг в разные стороны, словно неумелый игрок легкий теннисный мячик. По верхней палубе забарабанили крупные дождевые капли. Все чаще и чаще… Громыхнуло. А потом та-а-ак качнуло! Словно в яму ухнули! Олег Иваныч – человек насквозь сухопутный – внезапно почувствовал себя плохо. Этого еще не хватало! Стиснув зубы, он подполз поближе к корме и с силой ударил в нее ногами. Кроме отбитых пяток, никакого видимого эффекта действия его не произвели – то ли удар был недостаточно силен, то ли доски, вопреки предположению фон Вейтлингера, оказались не такими уж и гнилыми. – О, нет, господин Олег, не так! – ливонец поднял повыше руки. – Вот этим узлом… Вот сюда… – он показал на пару досок, видимо, более гнилых. – С ударом грома – разом ухнем! С ударом грома ухнули! Разом! Да так, что бедная доска треснула сразу аж в двух местах! И тут же огромный водяной пласт с непостижимой силой ворвался внутрь, припечатав сотоварищей к стенке. Каморка быстро наполнялась водой, так что еще немного и… Одно утешение – разбойникам явно было не до Олега с рыцарем – судя по оглушающему сухому треску, у них обломилась мачта. Напор воды вдруг ослаб – судно заметно «клюнуло» носом, то ли напоролось на камни, то ли просто скатывалось с волны, черт его знает, вовсе не этот вопрос тревожил сейчас пленников, внезапно почуявших близкую – вот она, рядом! – свободу. Выломав еще пару досок, Олег и фон Вейтлингер, уцепившись сцепленными пальцами за веревку, поочередно ухнули в воду… Слава Богу, хоть не холодно, лето все-таки, но тем не менее в бурных волнах со связанными руками – приятного мало. Олег Иваныч так, например, очень обрадовался, когда с помощью ливонского рыцаря оказался наконец в лодке. Хотя, если рассудить хорошенько, радостного в этом было мало – утлый дощаник посреди разгулявшейся стихии. Веревку скоро сорвало – не пришлось и перебивать, – и оторвавшаяся от корабля лодка пустилась в вольное плавание. Выл ветер протяжно и гулко, бесновались вокруг свинцовые волны. Покрытые белесовато-коричневыми шапками пены, они накатывались на утлый челн, словно огромные живые горы. Казалось, каждая из них может стать последней. Впрочем, что – казалось – так оно и было! «Два дурака в одном тазу пустились по морю в грозу», – вспомнилось вдруг Олегу Иванычу. Примерно такие стишки читала ему бабушка в раннем детстве. Выбрались, блин, на свободу, два придурка. Один дурацкие стихи вспоминает, другой… А другой вообще с ума спятил – принялся терзать лодку, и без того утлую, пытаясь отломить кусок кормы. Это чтоб поскорее потонуть, наверное. Чтоб не мучиться… Таки отломил, собака! Затем выбил ногой скамейку, бросил Олегу: – Гребите, майн герр! Хм… Гребите… Куда, интересно? – Держим лодку носом к волне, ясно? Да ясно, куда уж яснее. Олег Иваныч кивнул. Носом к волне… Да хоть хреном – похоже, один черт! Особенно наглая волна накрыла вдруг беглецов с головами. Олег Иваныч уж думал – все, амба, ан нет, выплыли. Водичку изо ртов повыплевывали, вновь веслами замахали, вернее досками… Разбойничьего струга уже давно не было видно. Сгинул, пропал, словно призрак. То ли на берег выбросился, то ли унесся в глубь озера, то ли разбился о подводные камни. А может, и так затонул, нахлебавшись водицы, – дырочку-то Олег с рыцарем не фиговую в корме проделали, так что туда ему и дорога, на дно, стругу бандитскому, окаянному. Впрочем, похоже, и им то же светит… Вот еще одна волна захлестнула лодку, еле выплыли. Позади шла, нагоняла, другая. Вполне можно и не вынырнуть. Рыцарь неожиданно обернулся. Улыбнулся ободряюще, ткнув доской в небо. Действительно, плотная пелена облаков, похожая на овсяный кисель, заметно посветлела, улыбнулась голубоватым разрывом, сквозь который показался на мгновенье золотистый луч спрятавшегося солнца. Блеснул, упал на вершину волны, враз сделав ее бирюзовой, жутковато красивой, и пропал, словно и не было. Обозленная волна яростно подхватила лодку. Что-то узрев впереди, ливонец вскрикнул от ужаса. Олег Иваныч присмотрелся – черная громада острова внезапно замаячила перед ними. Лодку неудержимо несло на скалы… Беглецы даже не успели ничего сообразить, как подхваченное волною утлое суденышко с размаху шваркнулось о прибрежные скалы. Слава богу, не очень сильно! Нет, лодка, конечно, сразу потопла, но ее пассажиры никаких травм не получили, а, оказавшись в воде, сноровисто погребли к берегу. Правда, слово «погребли» не совсем подходило к способу передвижения невольных пловцов – ну-ка погребите-ка со связанными руками, попробуйте… Передвигались как могли: где – отталкиваясь ногами от дна, где – «по-собачьи», – по определению Олега Иваныча, именно таким стилем он плавал в далеком детстве. Очередная коварная волна сбила его с ног. Несмотря на это, Олег обрадовался, поскольку почувствовал коленями песчаный, чуть притопленный волнами берег. Это оказался остров, небольшой, вытянутый в длину шагов на пятьдесят и в десяток шириною. Кроме травы да редких кустов – то ли ракиты, то ли вербы, Олег Иваныч был не силен в биологии, – никакой иной растительности в ближайшей видимости не наблюдалось. С одной стороны островка угрожающе торчали скалы, противоположный же край был уныло-песчаным. Другой земли поблизости видно не было, а может, просто было не разглядеть, в дождь-то. Выбравшись на берег, Олег Иваныч обессиленно уселся за песок и молча смотрел на падающие в воду капли. При этом вяло подумал, что хорошо бы сделать запас зресной воды, как и полагается всем, потерпевшим кораблекрушение. Подумал и мысленно покрутил пальцем у виска – какой, к чертям собачьим, запас, когда тут этой самой пресной воды – до хрена и больше, озеро же, чай, кругом, не море! Олег повернулся сообщить сию радостную весть рыцарю, но передумал. Ливонец молился, и это было правильно. Олег Иваныч помолился бы тоже, только вот не знал – как. Ни одной молитвы воспитанный во времена воинствующего атеизма майор, грешным делом, не ведал, а благодарить Господа простыми словами стеснялся. Вон как немец-то выкобенивается, тут тебе и «Патер ностер», и «Санта Мария», и прочее… Не дожидаясь ночи, они завалились спать под ближайшим кустом, подстелив на мокрую траву наломанных веток. Олег отрубился сразу же, да и рыцарь недолго ворочался на своем неуютном ложе. Спали крепко, без сновидений, как и положено людям, весьма утомленным. А дождь все не кончался, собака, так и лил как из ведра, лишь иногда чуть ослабевал, чтобы затем вновь припустить с прежней силой. Утром сияло солнце. Сверкало, отражаясь в зеленоватых волнах расплавленным золотом. Кроме солнца, в волнах отражался невысокий, поросший кустарником берег, камни и две нелепые фигуры, забравшиеся в воду по самую шею. Олег и фон Вейтлингер отмачивали в воде стягивающие руки ремни. Вчера как-то недосуг было этим заняться, а вот сегодня – сам бог велел. И вода в озере теплая, и солнышко светит. Да и времени свободного – хоть отбавляй. Впрочем, насчет времени беглецы не переживали – вряд ли они долго задержатся на острове. Озеро – не океан-море, рыбаки всяко сыщутся. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю. Ну, в крайнем случае, зимой можно и по льду. Ну это уж в очень крайнем… Одежда жертв кораблекрушения сохла на бережку рядом, делать пока было абсолютно нечего – со связанными руками не очень-то рыбу половишь, – Олег Иваныч с рыцарем развлекались светской беседой. Говорил, в основном, немец, Олег больше спрашивал, как-то уж так исхитрился, а может, профессия давала себя знать, да и вообще… В положении Олега каждый бы постарался узнать хоть что-нибудь об окружающем мире. О конце пятнадцатого века, сиречь. Сам-то Олег Иваныч этот период представлял весьма смутно, да и то только потому, что лет пять назад пытался поступить в Академию МВД. Пытался плохо – больше пьянствовал, как раз недавно развелся, но историю подучил немножко. Правда – не очень хорошо. По школьному учебнику для седьмого класса. Исторических романов он на дух не переносил «из-за скукоты», больше предпочитал фантастику. И это еще ничего, вот его сосед по кабинету, Коля Востриков, так тот вообще никакой литературы не читал, кроме обвинительных заключений в уголовных делах, кои самолично же и печатал. Так что, можно сказать, не таким уж неандертальцем в истории был Олег Иваныч, помнил и об Иване Третьем, и его прогрессивном деле собирания воедино всех русских земель. Как было написано в учебнике, все русские люди, как один, спали и видели, как бы скорее объединиться под верховной властью Великого Московского князя. Ну, были, конечно, отщепенцы. В очень-очень умеренном количестве, просто – тьфу. Всякие там Марфы Борецкие, князья Курбские и прочие тохтамыши. Впрочем, Курбский, кажется, не из той оперы… В реальной же средневековой жизни ох как оказалось разобраться непросто! Вот Гришаня. Русский, а как москвичей не любит! Причем принципиально не любит. Вон как присматривал за Силантием да Костромичом-купчиной, уж те-то, похоже, горой за Ивана Третьего. А Гришаня шушукается с ливонцем этим, как его… псом-рыцарем, во! Жаль, не спросишь уже его ни о чем… Олег Иваныч вздохнул и задумался. О том, каким же образом построить предварительный опрос рыцаря. Ну, или даже допрос. Типа как свидетеля. Так прямо и представил себе чистый лист уголовного дела. Что там первым-то идет? Ну да, имя, фамилия… Это, положим, ясно. Фон Вейтлингер, Куно. Проживающий по адресу… – Куно, а ты вообще откуда? «Пес-рыцарь» заулыбался, тряхнул мокрыми волосами и пояснил, что из Феллина. – Ясно. А где это? Ливонец подавился слюной и бросил на Олега недоуменный взгляд. – Ах да, Феллин, – качнул головой тот. – Никогда не был. Кажется, чуть правее Стокгольма… – Что ты, боярин? Стокгольм совсем в другой стороне! – Да знаю, знаю. А Рига от вас далеко? – Не очень. Но Нарва все-таки ближе. Олег Иваныч обрадовался, услыхав про Нарву. Бывал когда-то, как же. Значит, этот самый Феллин – в Прибалтике. Теперь можно было продолжать дальше. В ходе неторопливой беседы в голове Олега Иваныча сам собою сложился некий виртуальный протокол допроса. Выглядел он так: Фон Вейтлингер, Куно. Проживает по адресу: г. Фелн, Прибалтика, в трехэтажном доме рядом с ратушной площадью. Там же, вероятно, и прописан. Двадцать восемь лет. Профессия – рыцарь Ливонского ордена. Национальность – ливонский (прибалтийский) немец. Родные языки – немецкий, эстонский, русский. Хорошо владеет шведским (если не врет). С эстонским языком понятно: вырос среди слуг-эстонцев, с русским тоже – нянька была русская, потом, по поручению магистра, специализировался на новгородских и псковских делах. В обоих городах бывал неоднократно с деловыми визитами. Смел, расчетлив. Ну, в этом Олег Иваныч самолично уже убедился. Образован. Умен. Несомненно – себе на уме. Характер… Олег усмехнулся. Для завершения портрета рыцаря так и просилось знаменитое: «характер нордический, стойкий»… Ливонец вытащил из воды руки: – По-моему, можно попробовать снять. Помогайте. Освободиться от ремней удалось достаточно быстро. Намокшие, они раскисли и легко вытягивались из узлов. Поужинали сырой, чуть подвяленной на солнце рыбой, которую удалось поймать рыцарю с помощью двух камней и рубахи. Олег Иваныч принимал посильное участие в ловле в качестве загонщика – громко шумел и топал по воде ногами. Неожиданно для него сырое мясо проскочило в желудок легко, словно Олег всю свою жизнь питался таким вот образом. Желудок не протестовал, наоборот – урчал довольно, требуя новой порции. Поужинав, прилегли на горячий, нагревшийся за день песочек, уставились в высокое небо, синее-синее, с медленно плывущими облаками, белыми, клочковатыми, похожими на сказочные замки. Олег Иваныч нет-нет да и бросал на рыцаря победные взгляды – ловко он его раскрутил, целое досье составил, профессионал все-таки, не хухры-мухры! Рыцарь фон Вейтлингер довольно щурился. Он тоже составил досье на своего спутника, и ничуть не хуже старшего дознавателя: «Новгородец. Судя по речи – судейский. Скорее всего, заведует владычным судом, вполне возможно – разбирает тяжбы. Скорее всего, настроен антимосковски. Имеет разветвленные связи среди Новгородского герренсрата и Софийского дома. Был послан в Обонежье с тайной миссией. По-видимому, самим архиепископом Ионой. Миссия настолько тайная, что о ней не знает даже игумен Феофилакт. А ведь Феофилакт близок к Ионе! Уже само по себе это многое говорит о посланнике. О миссии молчит – умеет хранить тайны, ну, это понятно, иного б и не послали. Никогда не был в Ливонии, о Нарве – врет, там нет ни таких зданий, ни таких улиц, которые он описывал. Эта ложь непонятна, хотя – черт с ней. Главное – он явно согласится быть посредником, если дело дойдет до организации переговоров между Орденом и Новгородским герренсратом, Господой, как его там называют…» Так они и нежились на песочке, улыбаясь каждый своим мыслям. Олег Иваныч Завойский, старший дознаватель Н-ского РУВД города Санкт-Петербурга, и Куно фон Фейтлингер, ливонский рыцарь, полномочный представитель Вольтуса фон Герзе, магистра Лионского ордена… Ливонский орден. Вернее, отделение Тевтонского ордена в Ливонии, как он когда-то официально именовался. Давным-давно, во времена крестовых походов, в Иерусалиме немецкими рыцарями был основан орден Святой Марии Тевтонской. Чуть позже, чем орден рыцарей Храма Соломона, или госпитальеров. После того как сарацины вынудили христиан уйти из палестины, руководство ордена попросило приюта на западных землях Священной Римской империи. Германский император разрешил. Еще бы… Слишком выгодным все представлялось: крестовый поход на пруссов, прибалтов, русских. Захват новых земель, колонизация, крещение язычников. Все так и было. Были битвы, были захваты, было могущество… рухнувшее шестьдесят лет назад под ударами поляков и литовцев… (Олег Иваныч посчитал, не поленился, 1410 год получился… вот только что там за битва была – не помнил). С тех пор отделение Тевтонского ордена в Ливонии (нынешних Эстонии и Латвии, когда-то населенных древними племенами ливов) все чаще именовалась Ливонским орденом, хотя формально и подчинялось тевтонцам, пока во внутренних орденских разборках не победила так называемая «вестфальская» партия – партия приверженцев самостоятельной политики ордена. Ливонцы владели прибалтийскими городами, имели лучший на Балтике флот (о том же говорил когда-то Гришаня, как он, интересно, там, выжил ли?), земельные претензии к Пскову да устойчивую репутацию склочников, усиленно раздувавшуюся ганзейцами. Ганза – основной торговый конкурент ордена. Да еще есть и поляки, и Дания… Слава господу, хоть шведы пока внутренними распрями заняты. Зато Рижский архиепископ… И ревельцы… Вот уж кому палец в рот не клади – враз откусят и скажут, что так и было! А ведь когда-то орден почти единолично владел Ригой, теперь же пришлось делить власть с архиепископом. К тому же и Ревель с Дерптом фактически управлялись сами собой, не очень-то слушаясь орденского магистра. Такие вот невеселые дела… Еще и псковичи зарятся на мирные орденские земли, вот, отняли, к примеру, замечательный Красный городок, не отдают, сволочи, как бедные ливонцы ни просят… Из всех рассказов фон Вейтлингера у Олега создалось устойчивое представление о Ливонском ордене как о крайне миролюбивом государстве, которое алчные и вороватые соседи (поляки, псковичи и прочая сволочь) не ставят ни в кельнский грош и всячески норовят побольнее обидеть. Ну просто только ленивый не пнет! Одни у ордена закадычные друзья остались – новгородцы. Особенно как две зимы назад заключили в Нарве выгодное новгородским купцам соглашение об унификации вощаного веса. Это мероприятие фон Вейтлингер хорошо запомнил, поскольку во многом сам его и организовывал, совместно с новгородским послом, господином Марком Панфильевым, купеческим старостой. На вопрос, знает ли такового Олег, тот глубокомысленно покивал, мол, знаю, конечно, только вот, к сожалению, встречаться не часто приходится, текучка заела. Они провели на острове три дня. Солнечных, теплых, несуетных. Ловили рыбу да коротали время за приятной беседой. Добрались и до птичьих яиц на скалах. Олег даже попытался сварить их в горячем песке – напрасные хлопоты, чай, не Африка – пришлось так выпить, сырыми… А ничего, вкусно. Олег Иваныч даже забывал иногда, где он, спохватывался только когда рыцарь хлопал глазами очумело в ответ на вопрос о новой серии «Звездных войн» или о его отношении к господину Жириновскому… К исходу третьих суток на горизонте показался парус. Он быстро приближался, но новоявленные робинзоны отнюдь не спешили плакать от радости и привлекать к себе излишнее внимание, размахивая рубахами и шапками. Впрочем, шапок у них не было… Ну, дело не в шапках, дело в судне. А вдруг – разбойники? Недаром же Феофилакт говорил о банде Тимохи Рыси, что должна у них здесь быть хоть какая-то база. Ну, база нашлась – плавучая, а раз есть один пиратский корабль, почему ж их не может оказаться два или больше? Выслушав логичную речь товарища по несчастью, фон Вейтлингер согласился и укрылся вместе с ним за кустами. И вовремя! Корабль уже приблизился настолько, что стало можно различить высокие надстройки на носу и корме, большой белый парус, надувшийся ветром, круглый выпуклый корпус. – «Благословенная Марта»! – выскочив из-за кустов, радостно закричал ливонец и забегал по берегу, размахивая руками. – Нам очень повезло, – пояснил он Олегу. – Это «Благословенная Марта» – судно Иоганна Штюрмера, купца из Нарвы! Я его хорошо знаю. – Будем надеяться, что и он тебя не забыл, – пробормотал про себя Олег Иваныч, скептически разглядывая корабль. Там, видно, заметили рыцаря: матросы бросились к парусу. Через несколько минут судно бросило якорь в нескольких саженях от острова. Спущенная с когга лодка ходко летела по волнам, навстречу фон Вейтлингеру, стоявшему по колено в воде и посылавшему благодарные взгляды в небо.Джефри Чосер, «Кентерберийские рассказы»
Глава 5 Новгород. Июнь – июль 1470г.
Вверх по Дунаю судно в конце концов пошло, Но тут переломилось широкое весло. Хоть не нашлось другого, не оробел смельчак. Ремнем подшитым он связал обломки кое-как.Орденский корабль «Благословенная Марта», пользуясь попутным ветром, на всех парусах шел вверх по Волхову. Это был двухмачтовый когг, построенный на Любекской верфи лет пять назад по заказу почтенного нарвского негоцианта герра Иоганна Штюрмера, к слову сказать, бывшего пирата. Но это все грешки молодости. Вот уже лет десять, как уважаемый герр порвал со своим богопротивным занятием и ныне являлся не только богатым купцом, но и влиятельным членом герренсрата Нарвы. О том, что и относительно честная жизнь может иногда приносить неплохие доходы, красноречиво свидетельствовал объемистых размеров кошель прекрасно выделанной свиной кожи, важно висевший на толстом животе хозяина – круглого вечно улыбающегося толстячка с небольшой черной бородкой и хитрыми цыганистыми глазами. Одет герр Штюрмер был неброско, но дорого: черная бархатная куртка, вышитая толстыми золотыми нитками; рукава, по последней моде, с прорезями, сквозь которые торчит желтая шелковая рубашка, стоившая, пожалуй, целое состояние. На груди массивная золотая цепь, почти как у братков, только поизящнее, на ногах зеленые замшевые башмаки с длинными загибающимися кверху носами. Хоть и не полагалось носить таковые простому купцу, только какому-нибудь барону или, там, герцогу, однако герр Штюрмер, похоже, плевал на подобные запреты. Выпендривался, а скорее, вовсе не был простым купцом. Вообще, как успел заметить Олег, в пятнадцатом веке простые честные люди встречались почему-то крайне редко – все больше – с двойным, а то и с тройным дном. Конечно, это, может, только Олегу такие попадались, но тем не менее… На плечи владельца (а по совместительству – и капитана) «Благословенной Марты» был небрежно наброшен короткий, подбитый бобровым мехом плащ, явно не лишний в здешних местах даже летом. Олег Иваныч, представленный рыцарем Куно в качестве чуть ли не родного брата, пользовался на судне большой свободой – ему было разрешено пребывать где заблагорассудится, хоть на клотике или бушприте. Ну, туда Олегу, естественно, не очень хотелось, однако воспользоваться любезностью капитана он не преминул и уже следующим днем, выспавшись в каморке боцмана – худющего молчаливого немца, принялся с любопытством осматривать судно. Никто ему в этом не препятствовал. Только вот чувствовал Олег постоянно чей-то пригляд за собой, на который, впрочем, не обижался, понимал – иначе нельзя. То боцман внезапно оказывался рядом, то кто-нибудь из команды, по мнению Олега – сонмища весьма подозрительных личностей с физиономиями висельников. Кто без глаза, кто без уха, кто со шрамом в пол-лица. Красавцы, одним словом. Поглядев на них, Олег хмыкнул. Не далее как вчера вечером за кувшином рейнского уважаемый герр капитан вдохновенно пудрил ему мозги насчет того, что завязал с пиратством. Это с эдакими-то харями? Да их хоть сейчас можно в следственный изолятор! Всех скопом. Даже под подписку отпускать некого! Облокотившись на мощный брус ограждения, Олег Иваныч стоял на кормовой площадке, с любопытством осматривая небольшую длинную пушечку – кулеврину, устанавливаемую на борту в специальное отверстие с помощью металлического штыря с вилкой, ну, точь-в-точь как весло на лодке. Пушечка, по уверению капитана, стрелявшая почти на тысячу шагов двадцатимиллиметровыми металлическими шариками, аккуратно лежала на палубе вдоль борта с висящими щитами. Рядом, в специальном сундучке, хранились боеприпасы. Такая же пушка, только помощнее, установленная на специальном деревянном лафете (она называлась бомбарда), располагалась на носу и метала каменные ядра на полторы тысячи шагов. Олег Иваныч лично взвесил одно из ядер в руке – выходило почти с полкило – и не поверил боцману. Врет, поди, собака. Чтоб этакое чугунное уродище да бабахнуло метров на семьсот? Весьма сомнительно. Он перевел взгляд назад, где в серебристо-голубой дали белели стены Ладожской крепости, оставленной ими час назад, и вздохнул, вспомнив Гришаню. Все-таки жалко пацана, погиб ни за грош. Впрочем, может, и не погиб… хотя, конечно, не стоит зря надеяться. Не такие это люди – Тимоха Рысь и компания, – чтоб оставлять живых свидетелей. А струг, с которого так удачно бежали Олег с рыцарем Куно, скорее всего, затонул вместе с козлобородым Митрей и остальной шпаной. Туда им и дорога! Но, с другой стороны, неплохо было бы их сейчас встретить, скажем, во-о-он за той излучиной да бабахнуть из носовой бомбарды, чтоб щепки полетели! Заодно посмотреть, как эта средневековая пушка стреляет. Бьет на полторы тысячи шагов, или врал боцман? «Благословенная Марта» шла вперед, оставляя позади себя белый пенный след. Вообще, она производила впечатление весьма добротного судна. Была в ее простых, даже несколько примитивных, обводах какая-то надежность, основательность, что ли. Не фешенебельная яхта, конечно, но плыть можно. И даже вполне комфортно, не то что на бандитском струге. Интересно, что у нее в трюме? Ах да, кажется, вчера капитан говорил, что сукно да селедка. Сукно в тюках, селедка в бочках. Ну да, одна такая бочка, уже открытая, стояла в… каюте? нет… скорее – в каморке… капитана. Тот еще хвастал, что, мол, рыбинка к рыбинке, не как у ганзейских прощелыг, которые так и норовят в одну бочку и нормальную рыбу засунуть, и мелочь всякую, в общем – некондицион, или – третий сорт не брак! Да еще и запрет был новгородцам эти бочки вскрывать при покупке. По какому-то там Нибурову миру. И сукна нельзя из тюков раскатывать… ну, тут тоже господа ганзейцы не терялись, сукно скатывали меньше указанного, да еще и дрянное пытались всучить. А поди проверь! Нельзя – и точка! А сами-то, волки тряпочные, все новгородские товары тщательно проверяли, особенно – воск. Имели такое право. Возьмут – и отколупнут кусок, изрядного весу, между прочим. Им с того колупания прямая выгода – все, что отколупнуто, – даром достается. Такие вот порядочки. Потому-то новгородцы и поперли против, дескать, надоело, давайте по-честному торговаться. По-честному… А на фига ганзейцам по-честному, коли они монополисты? Орденский флот хоть и сильный, да торговцев там мало, Ганзе не конкуренты, так, смех один. Англичан да голландцев ганзейцы ни в жизнь к Новгороду не подпустят, а шведы пока своими проблемами заняты. Что-то неладно пока в королевстве шведском. Вот ганзейцы и пользуются. Обиделись на новгородцев, подлюки, а те что такого и просили-то? Честно торговать – всего и делов. Нет, не хотят честно. Монопольную прибыль им подавай. Барыши. Ишь, выпендрились – торговлю закрыли, двор свой в Новгороде опечатали, думают, шиш вам, а не селедка с сукном. Ну, посмотрим, как дальше. Без торговлишки-то и самим ганзейцам не очень. Это уж они так, на испуг хотят взять. Ладно. Много чего узнал про ганзейцев Олег Иваныч за вчерашний вечер. Фон Вейтлингер аж переводить устал – язык заплетался. А достопочтенный герр Штюрмер все говорил и говорил. И про ганзейцев, и про Рижского архиепископа, по словам капитана – сволочь, какой свет не видывал со времен Ноева ковчега. И еще – про псковичей да про московитов. Ах да, еще про поляков… По всему выходило – только и остались хорошие люди на свете: сами ливонцы да новгородцы. Ну что ж, Олег Иваныч был рад оказаться в компании «хороших». Впрочем, характеристики остальных людишек – хоть и кивал согласно – он воспринял с изрядной долей скепсиса… К полудню на палубу выполз рыцарь Куно с кувшинчиком рейнского и парой кислых моченых яблок, коих имелась у капитана целая бочка. Олег их вчера есть не мог – до чего кислые, а вот рыцарь хрумкал да еще нахваливал, вкусно, мол. Ну, тут уж тот случай, когда о вкусах не спорят. Винца Олег Иваныч с удовольствием выкушал, а вот от яблока отказался, кушайте сами, благородный рыцарь Куно, премного благодарны. – Ну, как хочешь, – фон Вейтлингер пожал плечами. Отхлебнул из кувшина, пожевал яблочко – Олег аж скривился – потом оглянулся и шепотом осведомился, не забыл ли благороднейший господин Олег их разговор относительно тайной миссии рыцаря. – Не забыл, не забыл, помню, – заверил Олег Иваныч. – Только ты ведь и сам сейчас в Новгороде будешь. – Я – одно дело, но если и ты напомнишь, как лицо приближенное… – Ладно… напомню. Хм… тоже мне – приближенное лицо. Интересно, к кому? – Что-что? – Это я о своем, о девичьем. Обязательно передам архиепископу все, что ты просил, Куно, даже не сомневайся… при первом же удобном случае. «Благословенная Марта» на всех парусах неслась к Новгороду. По обоим берегам седого Волхова тянулись высокие сопки, покрытые еловым лесом. Позади осталась Ладога – крупный населенный пункт, насчитывающий больше сотни дворов. Ладожская крепость, сложенная из крупных известняковых плит, произвела на Олега Иваныча достойное впечатление. Высокая, мощная. С трех сторон – вода: Волхов, ров и речка Ладожка. Попробуй, возьми такую! Внутри посада, населенного ремесленниками и торговцами, желто-серые домишки посадских окружали добротные храмы, главный из них – Георгиевский собор приглянулся Олегу Иванычу своей неброской красотою и какой-то совершенной законченностью форм, хотя и не отличавшихся геометрической правильностью. Известняк – камень мягкий, крошащийся. Попробуй, выстрой. Из любопытства Олег Иваныч даже заглянул внутрь, пока герр Штюрмер нанимал лоцмана. В храме царила полутьма, солнце, скрытое за густой пеленой облачности, и на улице-то было не очень-то ярким, тем более здесь, в узком глухом помещении с маленькими оконцами. Лишь когда Олег Иваныч собрался уходить, внезапно вырвавшийся из-за облаков луч проник внутрь, высветив убранство храма. Удивительно – но оно стало вдруг каким-то совсем по-домашнему уютным, теплым, доброжелательным. Золотистые оклады икон в алтаре, неяркие фрески, тянувшиеся в несколько поясов до самого потолка, все это благолепие охватило Олега Иваныча, ненавязчиво мягко, но настолько неудержимо, что – от природы мало во что верящий дознаватель – внезапно ощутил прилив благоговения и гордости. Гордости за то, что он тоже, черт побери, русский! В южной части храма, в дьяконнике, почти во весь рост был изображен святой Георгий, уже поразивший змия. Выражение лица его, усталого, но довольного успешно исполненным делом, казалось, что-то говорило Олегу. Что-то? – Фигня! Прорвемся! – именно такие слова слышались Олегу Иванычу. Он покинул храм с какой-то грустной радостью и ощущением щемящего счастья, исходящего от появившейся внутренней убежденности в правильности избранного пути. Вот если б еще с Гришаней все было в порядке… И с Рощиным… Уходя, Олег Иваныч украдкой перекрестился. Иоганн Штюрмер с нанятым лоцманом уже подходили к пристани, когда Олег Иваныч нагнал их. «Благословенная Марта» легко покачивалась на волнах. Высокие мачты ее, чуть наклоненные к носу, придавали облику судна строгую величавость. Все-таки «Благословенная Марта» была не только надежным, но и очень красивым судном. Обычные купеческие струги рядом с ней как-то терялись, словно серые утки рядом с прекрасным лебедем. Они отплыли сразу, как только пришли на корабль. Серовато-белые стены Ладоги быстро сделались незаметными на фоне зеленовато-бурых лесистых сопок, лишь ладожские храмы долго еще сверкали на солнце белыми, словно сахар, свечками. Поменьше – Георгиевский собор, и значительно больше – Успенский. Ночью «Благословенная Марта» пришвартовалась к пристани Гостиного Поля – небольшого населенного пункта у начала знаменитых волховских порогов. Рядом с деревянной пристанью тянулись приземистые строения – склады товаров иноземных и новгородских купцов. Олег Иваныч увидел их утром, когда, еле продрав глаза – до полночи пили вино в теплой компании капитана и фон Вейтлингера, – попытался привести себя в чувство пригоршней холодненькой утренней водицы. Приведя «морду лица» в более-менее приличное, по здешним меркам, состояние, Олег Иваныч решил немного пройтись. Обозреть, так сказать, окрестности. Очень уж ему не понравился вид струга, пришвартованного параллельно пристани чуть ниже «Благословенной Марты». Почему не понравился, Олег Иваныч не смог бы объяснить толком. Не понравился – и все. Можно сказать – интуиция. А интуиции Олег Иваныч, как опытный дознаватель, привык доверять. Не целиком, конечно, но все-таки… Корма у струга была какой-то странной. Необычной, что ли. Только что в ней необычного такого? Олег спрыгнул на берег – несмотря на раннее время, напротив пристани уже начинался торг – средневековые люди вставали рано, с солнышком, и так же рано ложились. Это вот Олег Иваныч вчера засиделся, с собутыльниками… Потолкался для вида по рынку, приценился к куску ярко-красного аксамитового сукна – зря приценивался, потом еле отбился от настойчивых привязок продавца – отбившись, направился к пристани. Шел быстрым шагом, насвистывая что-то на мотив «Дыма над водой» и вызывая косые взгляды – не любили тут свистунов, нехорошим это делом считалось – свистеть. Олег Иваныч это с ходу просек, свистеть перестал, да и торопиться. Это только нехорошие люди торопятся, шильники всякие да шпыни ненадобные. А куда торопятся – ясное дело, пакость какую-нибудь устроить, для хорошего-то дела торопыжность эта ну никак не нужна… Небрежно заложив руки за спину, он с крайне озабоченным видом – но не торопясь, упаси Боже! – прошествовал мимо подозрительного судна. Смотрел внимательно, однако – искоса, как бы и не смотрел вовсе. Но примечал все. И новые доски – беловато-желтые – на корме приметил. Ага… Новые досочки, значит. И мачта вроде новая. А старая где? Не она ль недавно сломалась, да с таким треском – аж под палубой было слыхать. А досочки? Не взамен ли тех, выбитых лично Олегом Иванычем в компании с ливонским рыцарем Куно? Ах, шильники, видно, не судьба вам была сгинуть в пучине. Верно народ говорит – кому повешену быть, тот не утонет! А не нанести ли визит на этот пиратский крейсер? Совместно с благородным рыцарем Куно фон Вейтлингером… Повод только найти. А впрочем, не очень-то нужен был, по здешним понятиям, повод. Морды христопродавные не понравились – вот вам и повод, чего еще надо-то?! – Господин Олег! Олег обернулся – рыцарь Куно. Бледноватый после вчерашнего. За ним угрюмо маячил капитан Иоганн Штюрмер. Чего же угрюмо-то? Утро – вон какое солнечное! И вправду, день зачинался замечательный: светлый а какой-то праздничный, с прозрачным, дрожащим над дальним лесом маревом и пронзительно синим небом, чуть тронутым кое-где белыми мазками облачности. Легкий ветерок шевелил листья росших на самом берегу берез, небольших, видно недавно посаженных – уж слишком ровно росли. Капитан Штюрмер притулился к березе и сплюнул. – Лоцман пропал, – хмуро пояснил Куно. – Как это по-русски? Плакали наши денежки! Пожав плечами, Олег Иваныч предложил нанять другого, на что рыцарь возразил, что сделать это не так легко, как кажется, поскольку буквально дня три назад прошел в Новгород большой купеческий караван – все местные лоцманы с ним и ушли. Большой купеческий караван. Наверняка Иван Костромич и прочие. Жаль вот, Гришаня только… Олег вздохнул и кивнул на струг с новой кормой: – Ничего не напоминает, Куно? – Что? Этот корабль… – рыцарь внимательно присмотрелся и вздрогнул: – О! О, майн Гот!!! Не говоря больше ни слова, он вытащил из ножен меч и бросился кстругу. С разбега перескочил на корму и скрылся в небольшом помещении трюма… том самом… Особо не раздумывая, Олег Иваныч последовал его примеру, чувствуя за плечами дыхание капитана «Благословенной Марты». Струг качнулся, и он едва не свалился за борт, успев уцепиться за мачту. Тут же на палубу поднялся Куно фон Вейтлингер. – Там, – нехорошо усмехаясь, он кивнул вниз, а потом посмотрел почему-то на Штюрмера, – там наш лоцман! Нанятый в Ладоге лоцман – молодой кудрявый парень – лежал неподвижно, уткнувшись лицом в мокрые доски трюма. Под левой лопаткой его торчала костяная рукоятка ножа. – Статья сто пятая, – цинично, но, к сожалению, верно, констатировал Олег Иваныч. – Умышленное убийство. Однако неплохо засадили, – он осторожно потрогал нож. – Между третьим и четвертым ребром. Профессионально сработали, сволочи! Выбравшись на палубу, они поспешно покинули пустынное судно. Почему разбойники бросили струг? Зачем убили лоцмана? Ну, с лоцманом, допустим, понятно – парня ликвидировали, чтобы задержать ливонцев, – другого объяснения Олег Иваныч пока не видел. Но разве человеческая жизнь соизмерима с этим желанием? Вполне. И в двадцать первом-то веке часто убивают практически ни за что. Выгодно убить – убили. Ливонцев задержали? Да, на какое-то время – несомненно. И струг бросили, не пожалели. А ведь он денег стоит, струг-то. Стали бы простые разбойники-ушкуи этак вот поступать? Да ни в жисть! Значит, не интересуют их мелкие проблемы, типа струга. Значит, гораздо большие деньги на кону, значит, платит им кто-то, и хорошо платит! Прав был игумен Феофилакт насчет разбойничьей базы, денег и высокого покровителя. – Борода, что у козлища, – молвил кто-то из прибрежных торговцев в ответ на беглые расспросы Олега Иваныча. Борода, что у козлища… Митря! Стопудово, Митря, – к бабке не ходи! За Гостиным Полем берега Волхова стали ниже – уже не было видно крутых, поросших темных еловым лесом сопок, зато стало больше болот – унылых, однообразных, плоских. Лишь иногда встречающиеся небольшие – по два-три двора – деревеньки слегка разнообразили путь. Встретился по пути и большой посад – все как положено, с крепостью и каменным храмом, – но «Благословенная Марта» не стала делать там остановку – было слишком дорого время – капитан Штюрмер надеялся, если повезет, взять лоцмана в Грузино – последнем крупном селении перед знаменитыми волховскими порогами. Потому – спешили. Успели до темна. Грузине действительно оказалось крупным и богатым селом, с новыми – еще, казалось, пахнущими смолой – избами и следами недавнего пожара. На пригорке, рядом с выгоревшей пустошью, деловито перестукивались топоры – к зиме торопились поставить срубы. И не какие-нибудь захудалые, а высокие, в двенадцать венцов – хоромины, а не избы. Видно, богато жили грузинцы. Да и как не жить – на левом берегу Волхова, как раз напротив села, заканчивалась дорога, серо-желтая, пыльная, с вытоптанной травой – по всему видать, частенько пользовались дорогой-то, не забрасывали. Внизу, у реки, толпились люди. Сбились в кучу лошади, коровы, повозки. От левого берега к Грузине деловито сновали многочисленные плоты и лодки. Амбалистые мужичишки споро перегружали грузы. С телег – на плоты. С плотов – на телеги. Отсюда и название – Грузино. От грузов да грузчиков. – Ишь, как ловко орудуют, шельмы. Олег Иваныч засмотрелся на перевозчиков и даже не заметил, как, повинуясь команде капитана, «Благословенная Марта» неслышно подошла к причалу. Они все-таки нашли лоцмана. После долгих уговоров взяли местного рыбака – старого, с развесистыми седыми усами, деда «сто лет в обед». И то повезло – все, кто помоложе, либо промышляли рыбу в Ладоге, либо ушли с караваном. – Пройдем, ништо! – заверил дед, аккуратно заворачивая в тряпицу несколько серебряных рейнских грошей. – Вода есть, много воды-от. Дожди почитай с Троицы поливали, дня три токмо ведро. Пройде-о-ом. Канатом за камни зацепимся. Да были б людищи посильнее, а вода – она вынесет. Вода действительно вынесла. Да и людишки, тянувшие канат против течения, оказались на высоте. Только один бог знает, скольких нервов это стоило капитану Штюрмеру и его боцману! Огромные камни торчали в воде повсюду, словно зубы сказочного дракона. Мимо «Благословенной Марты» неслись по течению обломки карбасов и лодок. Сумасшедшей водяной каруселью они вертелись в водоворотах, исчезали где-то в глубине и снова всплывали, с треском ударяясь о камни. От этого звука хватался за сердце капитан Иоганн Штюрмер, морщился рыцарь Куно и даже Олег Иваныч с опаской посматривал за борт. Было чего бояться! Волховские пороги – это вам не шторм на Балтике, это намного хуже! Были моменты, когда думалось – все, не выплывем – с такой силой течение сносило на камни! Вот-вот лопнет канат – и неуправляемое судно бросит кормой на камни! И ведь не выплывешь – течение! Доказывай потом Господу Богу, что ты в двадцатом веке родился, а здесь очутился, можно сказать, случайно, и вовсе не корысти ради. – Добрая когга! – когда вышли на чистую воду, одобрительно отозвался о корабле старый рыбак. – И шкипер – не в лесу найденный… – Вы тоже смелый человек, – перевел фон Вейтлингер слова капитана. – И очень опытный кормщик. Вот вам еще грош, заслужили. Еще пара дней – и все почувствовали приближение большого города. Все чаще мелькали по берегам деревни, попадались и монастыри – в основном, деревянные, но добротной постройки, с высокими храмами, сложенными из белого известняка. Заметные издалека, храмы сверкали на солнце, словно знамение. Олег Иваныч даже перекрестился, хоть и не считал себя верующим человеком. Ну, полным атеистом тоже не считал. Так, не поймешь кто, как и большинство. Красят яйца на Пасху, иногда ходят в церковь, детей, правда, крестят, это уж обязательно, но… Попроси кого прочесть Символ веры, прочтут? Вот и Олег Иваныч сомневался… Все больше лодей, стругов, лодчонок сновало по седым водам Волхова. Купцы, рыбаки, перевозчики, монахи – все торопились, спешили, словно боялись опоздать куда-то. Куда-то? Олег Иваныч и сам уже нетерпеливо поглядывал вперед, все ждал, ну когда же, когда? А вот он, Господин Великий Новгород! Выплыл из-за поворота белым лебедем стен, вознесся к небесам маковками церквей, растекся по Волхову колокольным звоном. Вверх, вверх – ярусами храмы – и главный – Святой Софии: сияют закомары пиленым сахаром, в куполах золотом плавится солнце! Справа – торг с лавками-рядами, впереди – мост. Кипит, волнуется, не затихает ни на минуту людское море. Всем угодят гости-купцы: и знатному воину, что приценивается к броням да панцирям новгородским, и фряжским, и свейским. Даже нюрнбергские есть – знаменитого мастера Зельцера работы, что привезены тайно свейским гостями; и боярыне – вон идет, с мамками да девками дворовыми, глаза серые, с поволокой, не одного парня стрелой любовной ранили, стреляют по сторонам, разбегаются – и фландрского сукна зеленого, словно майская трава, и парчи персидской, а есть еще и ювелирный ряд, златокузнецы-рукодельцы уж такие перстни-колечки-серьги сотворят – красоты неописуемой, так и тает женское сердце, как мед в печи. Чуть дальше пройти – рыба, и ганзейская селедка в бочках, и своя, волховская, – караси да карпы. А мясо, мясо – так и пахнет разделанной требухой, хоть нос затыкай да беги без оглядки – оно понятно, что пахнет, чай, жара стоит, не зима ведь. Бегают по торгу мальчишки: – А вот кому сбитень, сбитень кому? – Квас, квас, стоялый, холодненький, только что с погребу! – Сбитень, сбиться – пить не упиться! – Квас-квасок, налетай, браток! – Сбитень… – Эй, малый, ну-ка, нацеди квасу. Да не жалей, лей больше. Ух! Хорош! И правда – ледяной. На вот тебе… – Ой, батюшка-боярин, у меня и сдачи нет. А вон меняла, кормилец! – Рейнский грош? Запросто разменяем. Вот те две деньги московские… А счас и их… Расплатившись с продавцом кваса, Олег Иваныч вышел с шумного торга на Ярославов двор, полюбовался на церкви и, пройдя мимо кирпичного степенного помоста, оказался прямиком у моста через Волхов. Большой мост, широкий, усадистый – на мосту тоясе лавки купеческие. Торгуют… Целью Олега Иваныча была Софийская сторона, точнее – двор архиепископа Ионы, владычный, как его тут называли. «Благословенная Марта», счастливо избегнув всех опасностей нелегкого пути, умиротворенно покачивалась на мелкой ряби, пришвартованная у немецкого вымола. Капитан Иоганн Штюрмер предложил Олегу переночевать на когге – ганзейский двор, где можно было бы остановиться с удобством, пару лет назад был ликвидирован обидчивыми ганзейцами. Вывезен вместе с приказчиками. Вообще, немцев в Новгороде нынче стало поменьше, больше свеев, иногда даже попадались голландцы и датчане – как они миновали строгое око Ганзы, только бог ведал да изменчивое моряцкое счастье. Олег Иваныч лишь благодарно кивнул в ответ на искреннее предложение ливонца – ночевать ему действительно было негде. Да и не только ночевать. Ладно… Для начала – исполнить обещание, данное рыцарю Куно фон Вейтлингеру, – поговорить с архиепископом или с его людьми, к кому подпустят. Потом пошататься по пристаням-вымолам, поискать Ивана Костромича да Силантия. Мало ли, помогут чем. Да и про Гришаню узнать. Что да как, да где схоронили. Перейдя мост, он оказался на левом берегу Волхова, на Софийской стороне. Мощный земляной вал. Каменные стены. Этакий город в городе. Кремль, Детинец. Просторное место, обнесенное каменной стеной с башнями и воротами. Внутри находились церкви, в том числе и церковь Святой Софьи Премудрости Божией – знаменитая Софья. Уносилась ввысь белая громада собора. Купола сияли так, что Олег Иваныч даже прикрыл глаза рукой. Ну его в баню. Противосолнечных очков что-то он на торгу не видел. Однако куда дальше… Как там разносчик кваса сказал? От Софийского храма направо. Мимо какой-то церкви… Богоявления, кажется. Или – Преображения, на воротах. Нет, не на тех воротах, на Прусских… Василия церковь… Вот та вроде. А дальше – куда? Там и дороги-то нет. Спросить у кого? Эй, малый! Ага… Понял… Владычный двор, говоришь? Вижу! По Бискуплей улице? Это вот по этой, что ли? Ясненько. Чуть позади Софийского собора Олег Иваныч свернул направо и, пройдя еще немного, оказался на Владычном дворе – в резиденции новгородского архиепископа Ионы. По левую руку располагалась Владычная палата, также прозываемая Грановитой, не так давно выстроенная по указу владыки Евфимия, судебные избы и несколько дворов, многие из которых также были построены по приказу Евфимия. Он много чего строил, этот Евфимий, прямо не архиепископ, а архитектор какой-то. Даже в Ладоге, как говорил рыцарь Куно, Евфимий что-то там перестраивал… Строгая, готическая красота – в строительстве принимали участие немцы – терялась в глубокой тени. У ворот стояла стража. Упертая. – Не пропустим к владыке, зело хворает. Да и кто ты таков-то? Сейчас быстро в поруб! А ведь и правда арестуют, с них станется. Где-то за рекой, на Торговой стороне, гулко ударил колокол. Олег Иваныч бочком-бочком направился было обратно… – Не пущай его, робята! Ну вот, дождался! Какой-то здоровенный детина схватил его за руку. Другой – в блестящем шлеме с бармицей вытащил за меч. Со стороны крепостной башни им на помощь бежало еще человек пять, в кольчугах, шлемах и с копьями. Олег Иваныч затравленно оглянулся. Влип так влип! Олег уже был достаточно знаком со здешними нравами, чтоб понимать – сначала в подвал кинут, а уж опосля будут разбираться, кто таков да зачем владыку видеть хотел. И это «опосля» могло затянуться о-о-очень надолго. – А ну, шагай-ка в поруб! – Стойте-ка! Знакомый голос. Звонкий, пронзительный, ломкий. Олег обернулся. Отрок. Червленый зипун с блестящей тесьмой, лазоревая рубаха. Стоит подбоченясь, смотрит гордо. Светлые волосы стянуты ремешком, глаза – синие, как море. Гришаня! – Гришаня!!! – Батюшки святы… Никак, Олег Иваныч?! Миг – и Гришаня бросился Олегу на шею. Крупные слезы катились из глаз отрока – в эти суровые времена и взрослые воины совсем не стеснялись плакать. Олег Иваныч тоже почувствовал что-то такое в горле… Но справился, проглотил комок, погладил Гришаню по голове, буркнул – не поймешь что. На самом-то деле рад был Олег Иваныч, ой как рад! Пожалуй, не было у него на этом свете сейчас человека ближе, чем этот софийский отрок… Софийский отрок… Следовательно – человек служилый, исполняющий поручения самого новгородского владыки – архиепископа. Не малая должность в Новгороде была у отрока. – Гришаня, мне б к владыке! – Сделаем, Олег Иваныч, сделаем. Онуфрий, что ты встал? Это ж старый мой товарищ и благородный воин. Ну, не ворчи, не ворчи. Вижу, что службу несете не за страх, доложу владыке. Пойдем, Олег Иваныч, провожу! Узкая лестница. Темень после улицы – хоть и горели свечи. Снова стража. Без слов пропустили – видно, знали Гришаню. Просторный зал, несколько мрачноватые, опирающиеся на столб своды. В кресле, у стены, старец. Черная ряса, сморщенное высохшее лицо, борова, белая как лунь, в руках золоченый посох. Иона… – Человек к тебе, владыко, – бухнулся на колени Гришаня… – Вижу, что человек. Исчезни, отрок! Вблизи он оказался не таким уж и старым, новгородский архиепископ Иона, скорее – изможденным, осунувшимся. Больным. Умные глубоко посаженные глаза неопределенного цвета цепко смотрели на Олега. – Говоришь, поможет орден против Ивана? – внимательно выслушав сообщение, задумчиво молвил Иона. – Это, конечно, взамен нашей помощи супротив псковичей, чтоб им пусто было. Против Пскова мы поможем, они у нас в печенках сидят. А вот против Ивана… – архиепископ вдруг замолк, закашлялся надрывно, отхаркиваясь кровавыми сгустками в большую серебряную чашу. – Супротив Ивана – боюсь, не выдюжит орден, – откашлявшись, твердо произнес он. – Не те уж рыцари, что прежде, не те. Под Грюнвальдом-то им хвост поприжали. Вот ежели б с рыцарями еще б и Казимир Литовский… Тот тоже Ивана не жалует. Однако хитер, собака, и осторожен вельми, аки лис. Спору нет, сторожкость тут нужна, с Иваном-то. Особливо – нам, Новгороду, Господину Великому! Хлеб с низовьев перехватит Иван – и что? Свей, литовцы, продадут? Так не так уж у них у самих его много… Ганзейцы? Те хитрованы великие. Не торгуется им, вишь. Что ты про рыцаря молвил? Придет? – Как только согласитесь на встречу, э… сэр! – заверил Олег Иваныч, не совсем точно представляя себе, каким образом следует обращаться к лицу столь высокого духовного сана. Монсеньором его, что ли, называть? Или – ваше высокопреосвященство? – Передай – завтра в полдень, на дворе Ивановской сотни. Пусть будет одет как купец. Дело якобы разобрать торговое. Уразумел? – впавшие глаза старца сурово мерцали в полутьме зала. Олег Иваныч хотел было от себя предложить для встречи пароль – типа «Вам не нужен славянский шкаф?» – а что, уж если играть в шпионов, так по-взрослому. И так все происходящее сильно напоминало ему джеймсбондовский боевик. Олег даже и рот уже открыл, чтобы сказать… Но осекся! Уж слишком величественно выглядел архиепископ – даже больной, – и явно не было у него никакого намерения шутить, потому как весьма и весьма серьезные вопросы затрагивала завтрашняя встреча. – И сам языком не больно-то мели, воин, – напоследок предупредил Иона. – Укоротим быстро! Олег Иваныч несколько даже обиделся, хотел было возразить, да Иона уже махнул рукой – иди, мол. Неловко поклонившись, Олег направился к выходу. Солнечные лучи, проникая сквозь цветные витражи в окнах, окрашивали пол синим, зеленым и желтым, желтых световых столбиках была сильно заметна пыль. Олег Иваныч не удержался – чихнул-таки на выходе. – Будь здрав, – вежливо шепнули в ухо. Олег вздрогнул. – Возьми-ка, – взявшаяся неизвестно откуда высокая фигура в рясе и монашеском клобуке протянула ему небольшой кожаный мешочек. – Служи верно Великому Новгороду! – с этим напутствием фигура растворилась в пыльном сумраке владычной палаты. На улице сияло солнце. Олег Иваныч остановился на высоких ступеньках крыльца, подбросил на ладони мешочек. Звякнуло. Интересно, что там? Вот бы брильянты! Развязал… Фиг! Серебро. «Деньга новгородска». Что ж – и то дело. – Гуляем, Гришаня! – он хлопнул по плечу подошедшего отрока. Тот вдруг охнул, побледнел и медленно осел на ступеньки. – Разбойники тогда так кистенем по кумполу врезали, – отдышавшись, пожаловался Гришаня. – До сих пор башку кружит! Пойдем в кельи, Иваныч. Кваску выпьем. Расскажешь, как сам-то. Гришанина келья оказалась рядом – через двор. Небольшая, но неожиданно светлая, она была, к удивлению Олега Иваныча, вся завалена толстыми пергаментными книгами в богато украшенных переплетах. На дубовом столике – надо сказать, довольно изящном – у самого окна лежала раскрытая книга с рисунками – настолько изумительно красивыми, что даже как-то не верилось, что в столь грубые времена может существовать подобное чудо! А чудо – вот оно! Ярко сияет свежими разноцветными красками – небесно-синими, изумрудно-зелеными, яично-желтыми. Между книгой и стопкой аккуратно нарезанной бумаги – как определил Олег, формата примерно А-4 – в чинном порядке были расставлены круглые баночки с красками, сделанные из какого-то полудрагоценного камня: из сердолика или яшмы. Перед столом стоял резной табурет из дуба, обитый поверху плотной узорчатой тканью. – Переписываю тут помаленьку, – усевшись на табурет, небрежно пояснил Гришаня и, схватив лежащую рядом кисть (или писало – черт его знает, как называется), принялся усердно водить ею по раскрытой странице, время от времени окуная в краску. Олег Иваныч хмыкнул. Из-под кисти Гришани явственно вырисовывалась заглавная буква «М». Только не просто буква – а целая картинка в виде двух мужиков с неводами. Довольно смешных, надо сказать. Еще смешнее Олегу Иванычу стало, когда Гришаня, закончив вырисовывать сети, аккуратно приписал мужичкам пару фраз. На современный Олегу язык они переводились примерно так: «Ты сеть-то будешь тащить, а? Да пошел ты!» – Ловко! – одобрительно кивнул Олег. – Надеюсь, книга не божественная? – А и божественная, так и что? – лукаво ухмыльнулся Гришаня. – Я тут, вообще-то, хотел не такое изобразить. Мужика да двух бабищ хотел, словно они… ой, ладно, дальше не буду – срамно больно. Да ты садись, садись, Олег Иваныч, чего встал? – Отрок вскочил с табурета и, пододвинув его Олегу, схватил с подоконника какую-то книгу: – На, посмотри, покуда я за пивом сбегаю! Это «Александрия». Ух, до чего ж мудрена книжица! – Гришаня аж передернул плечами. – Про Александра, царя македонского, да про разные дивные страны. Феофилакту переписываю, игумену. Ну ты посмотри, я мигом! Прихлебывая принесенное пиво, Олег Иваныч принялся расспрашивать Гришу относительно Новгородской политики. Вопросы мотивировал хитро – дескать, давно в городе не был, все на усадьбе дальней. Да Гришаня и не интересовался особо его мотивацией – знай, мыслию по древу растекался. Олег Иваныч еле успевал запоминать. А после рассказа Гришиного – выводы сделал. Архиепископ (по местному – владыко) Иона, судя по всему, являлся чем-то вроде министра иностранных дел Новгородской республики, по крайней мере он практически полностью определял и контролировал всю внешнюю политику Новгорода. А расстановка сил на политическом небосклоне была следующей: бывшие заклятые враги новгородцев, ливонские рыцари, давно потеряли свое могущество и, находясь в окружении врагов и конкурентов – тех же поляков, литовцев, псковичей, ну, и Москвы, конечно, – были более чем склонны к дружбе с Великим Новгородом. В первую очередь – против Пскова, с которым давно уже имели взаимные территориальные склоки. Псковичи, около ста лет назад отделившиеся от республики, всячески противились любому вмешательству Новгорода в их дела, что новгородцы, к слову, по старой памяти себе позволяли, к тому же Псков выступал и как торговый конкурент Новгорода. Потому и отношения между ними были весьма натянутыми. Да еще псковичей всячески настраивала против Новгорода Москва. Государь московский Иван спал и видел Новгород покоренным. Литва и Польша – государства, находившиеся в союзе-унии, имевшие общего короля – Казимира, издавна враждовали с Ливонским орденом и при первой же возможности всячески его гноили. Рыцари, конечно, огрызались, да уж силы у них были не те, что раньше. Били со всех сторон, еще и в самой Ливонии – конкуренты в лице архиепископа Рижского и прочих духовных владетелей. Не говоря уж о Ганзе – союзе Северо-Немецких городов – монополисте в торговле с Новгородом. Могущественная Ганза относилась к республике по-разному – больше мирно торговала, но вот в данное время все отношения союза с республикой были разорваны – новгородцы добивались равноправия в международной торговле, а этого ганзейцы, естественно, никак не хотели – чего ради им терять монопольную прибыль? Потому и объявила Ганза Новгороду нечто вроде блокады – и сама товары не везла, и другим не давала, по мере возможностей. Выжидали ганзейцы – блокада, она им, конечно, невыгодна, но еще более невыгодна купцам новгородским. Те уж и теребили архиепископа-министра – склоняли к соглашению с Ганзой. Швеция с Данией пока, слава Богу, больше своими внутренними распрями заняты – не до русских проблем им сейчас. Москва… Вот, по словам Гриши, самый главный враг Новгорода! Сколотив войско крепкое, от себя полностью зависимое, давно уж Иван III Московский на богатства да земли новгородские смотрел алчно, да хитер был – куда там Иуде – все захваты свои объяснял желанием русское государство строить, с собой, любимым во главе, естественно, именно Московию и называл Русью – хотя, по правде сказать, было то княжество не чем иным, как углом медвежьим, дальним да диким, только вот ресурсов имело немерено да войско сильнейшее. Ну, кроме откровенной силы, глава русской церкви православной, митрополит Филипп – в Москве жил. А потому и объявлял себя князь московский Иван ничтоже сумняшеся защитником православия, причем – единственным. И как хитро все поворачивал, змей! Только Москву называл Русью, хоть, скажем, в том же Великом княжестве Литовском уж намного больше русского народу жило, да еще плюс к этому народу Тверь, плюс Псков, плюс, само собой, Новгород… Большую проблему Москва представляла собою для Новгорода. Во-первых, открытый конфликт с ней был нежелателен, как по военным, так и по идеологическим мотивам: Москва – центр православия. Кроме того, московский князь контролировал всю торговлю низовым хлебом, то есть зерном, выращенным в центральных и южных русских землях. А от этого хлеба сильно зависел Новгород, если не сказать больше… Да и пятнадцати лет не прошло, как воевал Новгородские земли московский князь Василий Темный, отец нынешнего великого князя Ивана. По Ялжебицкому миру уплатили новгородцы десять тысяч рублей серебром контрибуции, да наложил Василий свою лапу на волости Новгородские – Бежицу, Волок Ламский, Вологду. Да и верховный суд с тех пор принадлежал московскому князю – именно ему должны были новгородцы высказывать «свои обиды», именно у него «искать управу». Хорошо хоть вольности свои сохранили, да новый князь, Иван, тем недоволен был, время выжидал да искал «обиды» мнимые. Олег Иваныч покачал головой. Итак, вкратце на данный момент получалось следующее: Ливонский орден – вынужденный союзник Новгорода, Литва и Польша – враг ордену, но не враг Новгороду, поскольку враг Москве. Псков – друг Москве, враг ордену, Новгороду, Литве. Татары еще были… Те – Москве то враги, то друзья. Так же и Литве-Новгороду? Далековато они от Новгорода, хотя, под московской рукой, тоже пограбить могут… Самый же хитрый и коварный враг Новгорода – Москва, которая, ежели разобраться, в перспективе – и Пскову враг тоже, хотя в данный момент – и друг… Да, запутанная ситуация, без ста грамм не разберешься… За кого же в этой ситуации он, Олег Иваныч? Ну, пока, конечно, за Новгород, как наиболее симпатичный по своему (республиканскому) устройству, да и друзья здесь появились уже. Почему не Орден? Ведь там тоже друзья имеются: рыцарь Куно, купец Иоганн Штюрмер. Так ведь сам-то Олег Иваныч, чай, не немец, а природный русак, и патриотизм ему уж никак не чужд! Так что – Новгород! И город русский, и друзья, и человек, даже незнатный, здесь кой-какие права имеет. Уж куда лучше Москвы, где главным принципом государственной власти, по словам того же Гриши, была пошлая пословица, ненавидимая Олегом Иванычем еще с оперских Ремен. Пословица такая: «Я начальник – ты дурак!» И никаких прав. Распоряжения начальства благоговейно исполнить – вот самое главное право московское и единственное… Нет, Олегу Иванычу с такими правилами не по пути! За рекой вдруг ухнул колокол. Не просто так ухнул – тревожно, зовуще, настойчиво! Ухнув – замолк ненадолго… Затем – опять… И потом уже не останавливался – звенел, словно кремлевские куранты в новогоднюю ночь. Пожар тут у них, что ли? Иль бьют кого? – Вече! – занырнул в келью едва убежавший Гришаня. – Бежим, Олег Иваныч, не покричим, так посмотрим! А ну, давай, давай, успеем еще пива выпить! С явным неудовольствием Олег Иваныч уступил настойчивым просьбам отрока. Уж больно не хотелось опять тащиться за реку на Торговую сторону – а ведь именно оттуда долетали до Софийского двора зовущие колокольные звоны. Ой, неохота тащиться. Ну да ладно. Черт с ним, с вечем ихним. Главное, Гришаня жив, только, похоже, свихнулся малехо на почве сексуальных рисунков в божественных книжицах. Чего он там вместо рыбаков хотел изобразить-то? Гришаня ускорил ход, почти бежал уже, и Олег Иваныч вынужден был не отставать от него. Выскочив из Владычного двора, пробежали мимо каменных стен Детинца, чуть свернули – Олег едва не упал – понеслись дальше в компании таких же сумасшедших торопыг. Все эти люди – в богатых одеждах и не очень, видно, с радостью побросали работу ради участия в вече. Как же, это у них типа народного собрания или Государственной думы. Ну и народу! И все к мосту ломятся! Не провалился бы, не так уж он и широк, мостик-то. – Куда прешь, морда, сейчас как двину! – не выдержав, заругался Гришаня на какого-то не в меру резвого мастерового в кожаном фартуке, чуть было не столкнувшего отрока в реку. Тот, не слыша ругательств, молча ввинчивался в толпу. А толпа все прибывала! На площади между Никольским собором и церковью Параскевы Пятницы уже собралось человек триста, а то и больше. И шли еще! С Ивановской улицы – купчины в богатых кафтанах с узорочьем, с Плотницкого конца – народишко поскромнее, ремесленники, с конца Славенского – и тех, и других хватало, а еще по мосту, с Софийской стороны, народец так и пер, словно медом намазано. Ну и правильно – телевизоров нету, где еще парламентские дебаты увидишь? Интересно, драться будут? Улица на улицу, конец на конец. Гришаня уверял, что уличане – будут обязательно. Он же отвел Олега Иваныча чуть в сторону, ближе к церкви Параскевы Пятницы – по уверениям отрока, здесь было самое удобное место: не у самого помоста, конечно, однако и слышно не худо и видно. Заодно и не затопчут, как в обрат ломанутся. Собравшиеся новгородские граждане шумели уже на все Ярославово дворище, аккуратно мощенное деревянными плашками. Вполголоса гомонили, судачили. Ждали важных людей. Топтались на деревянном – а кое-где и костяном – настиле. Олег Иваныч уже отметил про себя особенность новгородских улиц. Хоть и из дерева мостовая – а вот поди ж ты, ни ухабов, ни трещин. Тщательно вымощены, еще бы, специальный кодекс «Устав о мостех» еще двести лет назад издан! Там конкретно сказано, кто за какой дорогой следить должен. Попробуй нарушь. Вот и следили, ремонтировали, новые настилы делали – Бискуплей улицей, к примеру, сам архиепископ-владыка – занимался. Потому и дороги – сказка, а не дороги, хоть и из дерева. Такие бы – да в нынешнем Санкт-Петербурге! Только уж дудки, куда там! Нету в народе прежнего старания, нету… – Ты, Гришаня, объясни мне, тихвинскому человечку темному, что тут да как, – тихонько попросил Олег Иваныч, надоело ему хлопать глазами, ни во что не врубаясь. – Конечно! – Гришаня и рад стараться: – Вон, смотри прямо, видишь, Олег Иваныч, степенной помост. Да не туда смотришь, там Вечевая башня… Во-о-он, куда люди поднимаются… кирпичный… Вон, в кресла уселись… То – Господа, Совет Господ. Немцы герренсратом кличут. Еще «Сотней золотых поясов» называют, а по-нашему, по-новгородски, так Господа будет. Посадники, тысяцкие, бояре. А вот, в центре – нынешний посадник, степенной. Рядом – в красном кафтане – тысяцкий… ополчением командует. Не, не с черной бородой. С черной бородой – то купеческий староста, он туда ненадолго зашел, сейчас спустится. Женщина? Какая женщина? А… То Борецкая, Марфа. Боярыня, бывшего посадника вдова, Исаака Андреевича. Рядом с ней, видишь, красивый такой, в зеленом плаще – боярин Ставр. Ставр Илекович, знатнейший боярин, через год, может, посадником будет. Если выберут. Впрочем – могут и не выбрать. Лют, говорят, боярин, да на расправу крут. А вон левее, то… Частью и раньше знал, а частью – из рассказа Гришани уразумел Олег Иваныч, что городское вече собирается не часто, а по важным причинам. Типа войны, мира и выборов. До выборов вроде было еще рано, значит, оставалась внешняя политика. Рассудив так, Олег Иваныч не ошибся. Яростные речи выступающих в основном касались Пскова. Ораторы один за другим ругали нахальных псковичей, нагло кинувших в поруб новгородских купцов. О том, что в Софийской темнице тоже томилось несколько псковских жителей (о чем Олегу шепотом поведал Гришаня), как-то умалчивалось. Может, не знали, а скорее всего – говорить не хотели, не до того было. И в самом деле! Псковичи уж до того распоясались, что не захотели признавать владыку новгородского – архиепископа Иону. В симонии обвинили. Что это за слово такое, Олег Иваныч не знал, и поначалу подумал, что – педофилия или гомосексуализм. Потом спросил у Гришани. Оказалось – обычное взяточничество да расхищение местной госсобственности. Всего-то! Однако против Пскова речи лились одна гневливей другой. Видно, новгородцы обиделись крепко. Покончив со Псковом (что за решение приняли, Олег не уследил – задумался, да и вообще, тут все так орали, словно резаные!), принялись за Москву. За московитского князя Ивана. Что, дескать, руки у него больно загребущие, на новгородские вольности зарится, Ялжебицкий договор, что с отцом его, Василием Темным, заключен был, ни во что не ставит, Вологду своей взаправду считает, не новгородской. В общем, тот еще фрукт, этот московский князь Иван. Может, сдружиться супротив него с Ливонским орденом да Казимиром Литовским? Тут мнения собравшихся разделились, причем на степенном помосте все было тихо-мирно, никто особенно ни за кого не выступал, так только, щеки надували, а вот на площади, где собрался народишко попроще, долго не думали. Сторонники Москвы против «казимирских» затеяли хорошую драку – Олег с Гришаней еле успели убраться за церковь от греха подальше. Ну их в баню, в реку еще сроют – с них станется, с политиков хреновых! Примерно треть собравшихся деловито ушла на мост – драться. Со стороны Волхова доносились крики, а здесь, на площади, стало значительно спокойнее. Настолько спокойнее, что вернувшийся на свое место Олег хорошо слышал выступление боярина Ставра – по словам Гришани – крупного новгородского олигарха, вот уже третий раз подряд безуспешно баллотирующегося на должность посадника. Не везло что-то боярину на выборах, хоть и деньги были – то ли пиар-кампанию как следует не продумал, поленился, то ли соперники уж больно ушлые попались. Скорее – последнее. Сам боярин Олегу Иванычу понравился – высокий, красивый, с приятным лицом и небольшой светлой бородкой. Одет неброско, но дорого – темно-зеленый плащ из аксамита, кафтан черного бархата, красные сафьяновые сапоги. Свою предвыборную речь Ставр построил грамотно – сначала произнес несколько общих фраз на тему внешней политики, поругал псковичей, Казимира и московского князя, потом перешел к более насущным проблемам. Напомнил жителям Неревского конца о том, что их мостовая не ремонтировалась аж с 1236 года, и это несмотря на все обещания городских властей, а уж он-то, боярин Ставр, эту мостовую враз починит – уж и лес привезен, на Ивановском вымоле лежит, сохнет, неверующие могут хоть сейчас сходить и убедиться. Кроме того, жителям Неревского конца (видимо, они пока и составляли основу электората боярина) был обещан водопровод из деревянных труб и дождевая канализация. Все обещания Ставра – как, впрочем, и его политических конкурентов – были весьма конкретны – пустых слов, типа «молодым – работу, старикам – заботу», слышно не было. Или сам боярин был такой умный, или его спичрайтеры. В общем, общался с электоратом боярин Ставр очень толково. Олегу понравилось. – Вообще-то он большой богач, этот боярин Ставр, – на обратном пути рассказывал Гриша. – И далеко не дурак. Усадьба у Федоровского ручья – самая большая в Новгороде – его. Еще земли в Бежецком верхе, в Обонежье и, говорят, в Заволочье. Ушкуйников у него три бригады, в Мезени рыбий зуб промышляют. Чего б еще, казалось? Живи и радуйся! Ан нет! Не таков боярин Ставр. Власти, вишь, хочет! Ой, смотри, смотри! – Гришаня остановился в виду Волховского моста, иначе прозываемого Великим. – Может, не пойдем по мостику-то? Собравшиеся на Великом мосту вечники уже разбились на две примерно равные по количеству группы – и теперь накаляли обстановку перед хорошей дракой. Лаялись – по словам Гришани. Причем хорошо лаялись, собаки, – с выдумкой, вкусом и неподдельной страстью. Кто-то кого-то обозвал «богомерзкими харями», в ответ послышалось «латынцы – поганый пианицы». «Поганый пианицы» – судя по выкрикам, сторонники Казимира Литовского, больше не разговаривали – со стороны Ярославова дворища к ним уже бежала подмога. Дождавшись подкрепления, «пианицы» с воплями ринулись в атаку. «Богомерзкие хари» тоже ждать не стали – ломанулись вперед с воплями не менее громкими. Многие размахивали кольями, кое-кто крутил над головой кистень. На середине моста сошлись с криком. И пошли друг друга бить! Колотить, колошматить, метелить! Брызнула первая кровь. Крики усилились. Кого-то уже скинули в Волхов. Шумящая на мосту распаленная толпа смешалась… уже и не ясно было, кто тут за Казимира, а кто за Ивана, не это теперь было главное, другое – успеть, ударить, пустить юшку ближайшему соседу. Стон стоял над Волховом, яростные крики дерущихся сливались в раскатистый, далеко слышимый гул. Уже целые гроздья человеческих тел сыпались с моста вниз, орошая кровью свинцовые воды Волхова. Кто-то выплывал – счастливцы, а многие и тонули. Несколько десятков лодок, наспех сбитых плотиков, утлых челнов неслись к мосту со всех вымолов, подбирали упавших, везли к берегу. Не бесплатно, разумеется. – Курвы богопротивные, – выразился в адрес дерущихся Гришаня и сплюнул. – Токмо бы подраться! Скопячеся в сонмища, всех побиваху и в Волхов метаху. Тьфу! Пойдем, Олег Иваныч, к речке, нечего тут смотреть, очи поганить. Лодочник, эй, лодочник! Перевезешь за монетку в полпирога? За две? Креста на тебе нет, шильник! Стой, стой! Ладно… Держи вот. Чтоб тебе подавиться… Поехали, Олег Иваныч! Отрок дернул Олега за полу кафтана. Оторвавшись от зрелища, Олег Иваныч быстро уселся в лодку. Поплыли. У моста, на вымоле – а именно туда смотрел наблюдательный Олег Иваныч, вовсе не на драку – какие-то неприметные людишки сноровисто перевязывали раненых, кому-то давали кол и отправляли обратно на мост, драться, а кого-то уносили вниз, к лодкам, предварительно одарив чем-то из кожаных мешочков. Чем-то? Несколько раз приметил Олег Иваныч знакомый денежный блеск. Драка-то не просто так была, видно, кто-то ее хорошо подпитывал – надо думать, и не только деньгами, а и расположением, дружбой, покровительством. За вымолом, в кустах, промелькнула пару раз смутно знакомая фигура в темно-зеленом плаще… Боярин Ставр. Деловито распорядился, махнул рукой на Софийскую сторону – несколько человек – неприметных сереньких людишек – бросились к заранее приготовленным лодкам. Поплыли на другой берег – быстро поплыли, вмиг обогнали лодчонку, нанятую Олегом с Гришаней. На том берегу высадились, принялись подбирать раненых… Замелькали перевязочные тряпицы, зазвенели монеты. Молодец, боярин Ставр! Олег Иваныч усмехнулся. Обе стороны финансирует! И «литовцев», и «московитов». Тем временем – ловит рыбку в мутной воде: наверняка победит на выборах. Одно слово – гибкий политик, или, как говаривал вождь мировой революции Владимир Ильич Ленин, «политическая проститутка». Что, в общем-то, по сути одно и то же. Не успели они войти в Гришанину келью, как на крыльце затопали. Гришаня остановился, оглянулся, пропустив вперед Олега Иваныча. Задержался чуть на пороге, поздоровался звонко: – Здрав буди, отче Феофилакт! – Будь здрав и ты, отрок! Как там моя «Александрия»? Феофилакт, игумен Вежищского монастыря, сухонький, седобородый, жилистый, в обычной своей черной простой рясе, с посохом, вошел в Гришанину келью… да так и застыл у порога, увидев Олега Иваныча, живого и невредимого. – Святый Боже! Никак, господине Олег?! Олег Иваныч с достоинством поклонился. – А ливонец? – сверкнув глазами, тихо поинтересовался игумен. – Все в порядке с ливонцем, – так же тихо ответил Олег Иваныч. – О том Ионе доложено… Фефилакт удовлетворенно кивнул – видно, очень нужен был Новгороду ливонский рыцарь Куно, вернее, не именно он, а поддержка ордена. Довольно потер руки, прошелся взад-вперед по келье, подошел к столу, внимательно взглянул на рукопись… – Оуйй! – заверещал вдруг неосторожно приблизившийся к нему Гришаня, ловко схваченный за ухо крепкой рукой игумна. – Глумы рисуешь, богопротивец? – кивнув на заставицу с изображением рыбаков, язвительно осведомился Феофилакт и зачем-то подмигнул Олегу. – Предерзко, глумливо, богопротивно, – добавил он дребезжащим голосом. – Однако… Однако смешно, не спорю. И лепо вельми. Ух, поганец… – игумен принизил к глазам лицо отрока, взглянул строго: – На Москве за то – костер, ведаешь? – Ведаю, отче, – скривившись, кивнул Гришаня. – Однако ведь и Ефросин, монах Белозерский, так же пишет… – Монастырь Кирилло-Белозерский далече еси, – отпуская ухо отрока, продолжал воспитательную беседу игумен. – И от Новгорода далече, и от Москвы. И Ефросин-инок – муж ученейший, не тебе чета! А ты… Ты, я вижу, стригольник?! Гришаня побледнел. Синие, как море, глаза его испуганно забегали, по щекам потекли слезы. Упав на колени, отрок припал губами к руке игумена: – Не погуби, отче Феофилакт. А я… А я что хошь для тебя… – Слыхал, господине Олег, богопротивные речи сего стригольника? – не дожидаясь ответа, Феофилакт усмехнулся, поднял со стола книжицу, поднес к глазам. – Талант тебе великий Господом даден, – обернулся он к Гришане. – За то прощаю. Не меня благодари, но Господа! Милосерден еси Бог наш… За то, что сотворил, по утрам два раза по сорок молитвы читать будешь. Да поклоны бить не забудь! И пива не пить те шестнадцать ден, и квасу хмельного, ибо:«Песнь о Нибелунгах», Авентюра Двадцать пятая
Пианство землю пусту створяет, А людей добрых и равных в рабство повергает! О ком молва в людех? О пианици! Кому очи сини? Пианици! Кому оханье велико? Пнаници! Кому горе на горе? Пианици!
«Слов о Хмелю» сие есть, опосля перепишешь. Запомнил, отрок богомерзкий? – Запомнил, отче! Перепишу сейчас же и все, как есть, поклоны отобью, не сомневайся! – Не мне сомневаться, глупой! Господу еси! Ну, работай… – Феофилакт прихватил поставленный в угол посох. – Ишь, удумал, рыбаков… ха-ха… и смешно ведь… О, Господи, прости меня, грешного… – размашисто перекрестясь, он обернулся в дверях: – Господине Олег, иди-ко за мной! Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось – больно глазам – в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы – кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято. В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним – потом только, как попривыкли глаза – увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу – иконы в окладах. Зеленый огонек лампады… – Ловко! – одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. – Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм… Кажись, знаю такого. Митря Упадыш – звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь – чей? Хорошо бы узнать. – Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. – Вот ты и узнаешь, господин Олег! – громко произнес он. – С сего дня – беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как – кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то – и подале откуда… Так? Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода… – Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких… окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере… Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым – житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь… Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые… А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной – уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил… Но так – пополам с руганью. Сомневался. Говорил, говорил, говорил игумен… Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь –архиепископ Иона стар и болен – в начальника службы безопасности всей Новгородской республики! Что и говорить – довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен – некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны… Дело-то вроде – знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но… Но был азарт – томленье, некое сладкое предвкушенье – то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было… Только вот – куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его «ушли» – заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но… Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь… Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл… Тут и еще одно соображенье взыграло – карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь – к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет – ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому – товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет – ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное – работа. Эх, азарт, азарт… Сладостное, давно позабытое чувство… Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи! На Торговой стороне, на Славенском конце древнем, меж двух сходящихся улиц – Ильинской и Славной – располагалась небольшая – дом с подклетью, амбар да баня – усадьба, огороженная высоким тыном. Узкие окна фасада выходили на запад, на глухие стены каменных башен городских укреплений. Если выйти за ворота и сделать несколько сот шагов вдоль по заросшей вереском улице Славной, можно было оказаться прямо у городских ворот, тех, что «на Славне». Перейти мостик через ров и выйти на запыленную дорогу с твердой, утрамбованной колесами повозок колеей. Дорога вела на юг, к московитам. Если же, выйдя из ворот, свернуть направо, по Ильинской, – немного погодя упрешься в глухую башню, откуда потом или назад возвращайся, или бери круто вправо, мимо оврага, мимо пустоши, мимо ореховых кустов и березовой рощицы, – если не заплутаешь, выйдешь снова на Славную, а уж там дальше не ошибешься – все прямо да прямо, к Торгу. В удобном месте располагалась усадьба – и не на самом виду, и до Ярославова дворища с мостом не так уж и далеко, а по мосту – и на Владычный двор. Правда, туда можно было и на лодке добраться – еще быстрей получалось. Выйти из воротной башни, повернуть налево, спуститься к Волхову – там, в кустиках, неприметный вымол – небольшой мосточек, лодка, шалашик рядышком. В шалашике том рыбачки – дедко Евфимий со внуками. Не простые рыбачки – верные Феофилактовы люди. Летом да весною в шалашике жили, рыбкой волховской промышляли, да за лодкой приглядывали, а случись чего – весла в руки, и на Владычный двор. К мосточкам тем, случись нужда, и крупное судно могло причалить, ежели, конечно, кормщик место знал – с реки-то ничего не было видно: ни мосточков, ни лодки, ни шалашика. Одни заросли. По осени же дедко Евфимий – крепкий еще старичок, да и внуки его – косая сажень оглобли двадцатилетние – бросали шалашик да переселялись в усадьбу. Ту, что между Ильинской и Славной. Усадьба тоже принадлежала игумену Феофилакту, вернее, монастырю его, но то роли не играло. Пожертвовала когда-то усадебку под старость одна одинокая боярыня на помин души. Феофилакт-игумен не будь дурак, сразу смекнул – и самому пригодится усадьба, мало ли. По-тихому оприходовал, мало кто и знал про нее. Дом подновили, клеть подправили, перебрали тын – любо-дорого стало, живи да радуйся. Да работай во славу Господа… и Феофилакта-игумена… Вот в этой-то усадебке и поселился Олег Иваныч, человек теперь не простой, «житий», хитрыми Феофилактовыми делами заведующий. А дел таких много набиралось: лодьи монастырские придут – обеспечь охрану, доводчики с Нево-озера появятся с вестью какой – вези на Владычный двор, да сперва проверь, те ли люди, а пуще всего интересовало Феофилакта, кто что думает в Новгороде, кто чем дышит и, главное, с кем. Найди-позови-встреть людишек нужных, что по всему городу шатаются, все видят, все знают, все поведают. А людишек этих сперва ведь еще и приветить нужно. Кого деньгами, кого посулами, а кого и силой. Вставал Олег Иваныч ни свет ни заря – брал кого-нибудь из оглоедов дедковых, да отправлялся на вымолы, на Торг, на Софийскую. В склады, в кабаки, в места непотребные. Туда, где народу тьма-тьмущая, где снуют-орут-пьют. Там и было для Олега Иваныча словно сладким медом мазано. Садился неприметненько за стол, кружку квасу заказывал, да не столь пил, сколь вокруг смотрел, глазами зыркал. Примечал: этот на вино да лесть падок, а тот – на девок, а вон, сам-третий – обезденежел, вот-вот вконец пропьется. Подсылал к таким оглоедов, угощал корчмой с пирогами, деньгами ссуживал, для кого-то мог и на стоялый медок разориться – денежки-то не свои, Феофилактовы, хоть и спрашивал за них игумен строго. Называл Олег Иваныч действия свои просто – вербовка агентуры. И хоть информации пока было – кот наплакал, – не торопился Олег, знал – курочка по зернышку клюет. Главное – начало было сделано, появились у него в разных местах люди свои, неприметные, да сведущие. Особо важных звал Олег Иваныч в шалашик, крепко расспрашивал, пивом-медом поил, опосля сидел до петухов на усадебке, все важное записывал на листочках коры березовой, белой, выделанной – любо-дорого писалом скрипеть-поскрипывать… Эх, азарт, азарт! Здорово-то как, черт возьми! «Московитские люди» – ремесленники и купцы большей частью средних доходов, связанные с низовой торговлей и, в целях расширения сбыта, заинтересованные в покровительстве сильного московского князя. К этой же группе относится значительная часть так называемых «черных» людей – с низкими доходами и ярко выраженным стремлением искать счастье в православной вере. Именно Москву считают они оплотом православия из-за нахождения там митрополита. Вообще, среди многих «простых» новгородцев в последнее время – 5-10 лет – распространяется понятие общей русской идеи, првавославия и единого русского государства с центром в Москве. Источниками подобных настроений, скорее всего, являются агенты московского князя Ивана Васильевича в торговой среде. Задача на будущее: выяснить – кто распространяет подобные идеи и с какой целью. Олег Иваныч перечитал записи, подумал и перечеркнул наискось слова «с какой целью». И так, в общем-то, ясно – с какой… Главное – кто? Отложив «московитов» в большой, сплетенный из лыка, короб, Олег пододвинул ближе к себе березовые «карточки» на «западников», коих записал пока наскоро, без деления на «литовцев», «ливонцев» и прочих. «Сторонники союза с Литвой»… Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака Борецкого. Справка: посадник Исаак, в ходе минувшей междоусобной войны (т. н. «неустроения»), проходившей в Московском княжестве и имевшей целью борьбу за московский престол, показал себя преданным сторонником Василия Темного, отца нынешнего московского князя Ивана. Вопрос: за каким чертом Марфе нужно поддерживать Казимира? Сохранить свои привилегии? Так Иван Московский, пожалуй, их тоже сохранит, тем более родственникам таких преданных людей, как посадник Исаак. Вопрос: за каким чертом боярыня Марфа Борецкая призывает к союзу с Казимиром? Ответ: она и не призывает. Сведения ничем не подтверждаются. Одни слухи. Кому выгодно их распространять? Возможный ответ: конкурентам Марфы и ее сыновей в предвыборной гонке. Как вариант – боярину Ставру. Но боярин Ставр, как один из богатейших новгородских олигархов, объективно должен быть заинтересован в сохранении независимости Новгородской республики. В этом же заинтересована и семья Борецких. Стимул действовать по-другому – большая заинтересованность в покровительстве. Ивана? Казимира? Ордена? Конкретные стимулы: посулы, деньги, шантаж? Прояснить. Голова шла кругом. Олег Иваныч вышел на высокое крыльцо, щелкнул пальцами – служка Пафнутий вмиг метнулся в клеть, за квасом. Вообще, этого Пафнутия – непонятного, кособокого мужичонку в сером неприметном армяке – убить было мало за вчерашний прокол. После сытного обеда поленился, варнак, да и не разбудил задремавшего Олега для встречи с агентом. Агент был пономарем церкви Святого Михаила, что располагалась на улице Прусской, напрямик от Детинца. Доверенных лиц духовного, или, скажем так, – околодуховного – звания у Олега Иваныча в агентах еще не было, пономарь этот был первой ласточкой, потому и хотелось лично с ним пообщаться, прощупать на предмет анти– или промосковитских настроений. Просидев вчера часа два, пономарь так и ушел восвояси, Олег Иваныч так о нем бы и не узнал, если б не проболтался Акинфий, сторож. Акинфий этот был тоже себе на уме детина. Нелюдимый, угрюмый, до самых глаз заросший густой черной бородой, он, такое впечатление, был приставлен Феофилактом для слежения не только за воротами, но и за всем обслуживающим усадьбу персоналом. Во всяком случае, оглоеды дедки Евфимия откровенно побаивались сторожа – Олег неоднократно замечал их испуганные взгляды, хотя, казалось бы, – кого бояться здоровенным молодым детинам? Вот и про Пафнутия Акинфий доложил с видимой радостью. А ведь, если по справедливости разобраться, и сам бы мог разбудить Олега Иваныча, да только, видно, не входило это в его обязанности. Такой вот человек был сторож Акинфий. Себе на уме. Да и Феофилакт-игумен – не дурак далеко – все знал, что на усадьбе творится да чего Олег Иваныч поделывает – работает или на лавке спину отлеживает. – Баньку, Олег Иваныч? – вынырнув из клети с кувшином пахучего прохладного квасу, заискивающе осведомился, казалось, еще больше завалившийся на левый бок Пафнутий. Олег отхлебнул с наслаждением – ай вкусен, зараза, квас-то, да и хмелен изрядно! – подумал, махнул рукой: – А и баньку! Топи к вечеру. Приду с Владычного, попаримся, кости погреем! Олег Иваныч потянулся, посмотрел на затянутое бледно-серыми тучками солнышко – не задождило бы, – поднялся обратно в избу, накинул кафтан лазоревый, со шнуровьем, подпоясался, бросил в карман кистень… Эх, шпагу бы! Заказал третьего дня Олег Иваныч подобную штуку Никите Анкудееву, знатному новгородскому оружейнику, что на Щитной жил, долго втолковывал – «типа, как меч, только лезвие тоньше, легче да изящней». Никита послушал, головой покачал, потом усмехнулся, сказал – знает, что за оружье: «в гишпаньской земле эспадой кличут», как татарская сабля, только «прямая да вострая». Сторговались за четыре деньги – дорого, да черт с ним, деньги-то Феофилактовы. Теперь вот, к пятнице, будет у Олега шпага. Тогда можно и без кистеня по злачным местечкам шляться – ну-ка, шильники, суньтесь! – К вечеру ждите, – простился Олег Иваныч, зашагал все быстрее вдоль по Славной, прошел воротную башню, кивнул стражам, словно знакомцам давним, – те ответили, еще бы не ответить: прикормлены не так давно были – пивом да медом стоялым угощал их, теперь издалека здоровались. Вот и мостик, поворот, овражек – с разбега его – опа! Прямо в лужу, да черт с ней, все равно к вечеру дождь будет. А вот и шалашик. – Эй, дедко, буди оглоедов! Хороша, быстра лодка, ловко гребут оглоеды, Мишаня с Кудином, внуки Евфимиевы. Ходко плывут, берега – так и летят, не успел Олег оглянуться – и мост показался, да все ближе, ближе… Эх, хорошо! Есть дело – важное, нужное – не только Феофилакту, бери больше – Новгороду – азартное, есть, даже, тьфу-тьфу, любимая… Эх, Софья, боярыня-краса! Есть жизнь… Жизнь – не прозябание мерзостное! Господи, спасибо тебе! Впрочем, некогда было Олегу Иванычу особо в эмоции погружаться. Улыбнулся, отмахнулся рукой – думал. Сидел на скамье, в мысли мудрые погруженный. «Московитов» да «литовцев» рассовал сегодня по коробам, пока только примерно, но и то – дело. Остались еще еретики – стригольники да «жидовчины». Кто это такие – Олег Иваныч пока ни сном ни духом не ведал, однако наказ Феофилактов строг был: «особливо этих»! Кои супротив Святой Троицы да супротив веры православной и служителей ее ревностных. Типа самого Феофилакта. Да тут у них все такие – щуки зубастые, что Феофилакт, что Пимен-ключник, что сам владыка Иона. На Пимена с Ионой тоже надо было компромата накопать, о том Феофилакт просил тщательно, прямо имен не называл, змей многоопытный, но и так было понятно. Гришаню к этим делам Олег не хотел приплетать – молод еще, а вот пономарь с церкви Святого Михаила – это то, что надо! Уж больно удобно место у церкви. Для святых отцов удобно и служек их. На краю стороны Софийской, стену городскую с крыльца видать, но и от двора владычного рукой подать: выбрался из Детинца, Земляной город прошел, через вал, через Новинку перевалил, и шуруй себе прямо по пустынной Прусской. Везде в Новгороде боярские усадьбы стояли, на разных улицах, но Прусскую – издревле повелось – любили бояре особливо. Там и строились, кому везло. Тут и церковь – давай, замаливай грехи, коли есть, а коли нету – так свечку кому поставь. И лишних глаз нету – все на владычном дворе остались. Очень удобно с Господом пообщаться! А это дело для местных людей – важное, Олег Иваныч то давно просек и даже сам как-то проникся. Вообще, привыкать потихоньку начал к средневековой жизни. Чего греха таить – нравилось ему. Нравился Новгород, и люди новгородские, и обычаи их. Да обычаи-то не сильно от современных российских отличались. Те же олигархи, тот же электорат, те же выборы. Только что телевидения нет, слава те, господи! А насчет службы – так и она почти ничем не отличалась от того, чем Олег Иваныч всю жизнь занимался. «Закон об оперативно-розыскной деятельности» в действии! Люди Феофилактовы подчинялись Олегу беспрекословно – уважали – чуяли знающего специалиста, да и сам игумен, когда наезжал внезапно да просматривал Олеговы записи, нет-нет да и усмехался понимающе, видно было – доволен. Да и чему ж ему недовольным-то быть? Профессионал – он и в Африке профессионал, тем более в Новгородской республике! А какие прекрасные вещи окружали Олега Иваныча! Чудо – а не вещи! Кресло так кресло – мягко, удобно, усидчиво, не какая-нибудь там крутящаяся офисная фигня. Одежка натуральная, льняная, в жару в такой не жарко, в холод не холодно, сапоги – куда там «Рибоку»! А еда! А напитки! Никогда Олег Иваныч так вкусно не ел, не пил так сладко, даже в пост. Рыба – белорыбица, красная, осетровая, селедка ганзейская – во рту тает, да с лучком, да с маслицем, мясо – сочное, аж стекает по подбородку, пироги на торгу – с чем душа пожелает, с корочкой, хрустящие, мимо идешь – купишь, не удержишься, а уж квасы хмельные малиновые, пиво немецкое, мальвазея, меды стоялые, березовица пьяная… ох уж эта березовица. Хватанул как-то в корчме полкружки – кинулся к гуслярам, «Дым над водой» пытался на гуслях изобразить, не получилось – слуха-то отродясь не было, хоть меломан – с детства тяжелый рок собирал, динозавров, типа «Дип Перпл», «Блэк Саббат», «Назарет». Да и попеть любил всласть, особливо когда выпьет – хоть ни слуха, ни голоса… А вот уж – раззудись, душа! – С тобой идем, Олег Иваныч, али тута? Во! Задумался, не заметил, как и приплыли. Ткну, лись носом у моста в вымол. Подумав, не стал брать с собой оглоедов – уж больно приметные – да и недалеко тут, велел у моста ждать, сам же вышел, к Детинцу направился, шаг прибавив, – дождик-то накрапывал уже, черт такой. Гришаня встретил радостно, на шею кинулся – гость такой! Угостил пивом – цельная бочка под столом стояла – хоть и запретил ему Феофилакт пиво пить шестнадцать дней, так дни те давно прошли. Выпили. Гриша посмотрел на гостя лукаво, улыбнулся, помолчал, потом спросил ни с того ни с сего: – Чего ж ты не женишься, Олег Иваныч? Олег Иваныч пивом поперхнулся. Это с какой радости ему жениться-то? Был уже печальный опыт, спасибо. Зачем ему жена-то? Обед Пафнутий и так приготовит – пальчики оближешь, а ежели насчет секса… или, как тут говаривали, «утех плотских»… так вертепы да бани на что? Девки там на любой вкус – ласковые да в любви умелые! Только плати, а нечем платить, так и так обслужат, за спасибо, – чего ж хорошему человеку не услужить? Вот хоть позавчера. Сидел Олег Иваныч себе дома, на Ильинской, к вечеру уж так заработался – голова, словно котел, загудела. От дел оторвавшись, посмотрел в окно – ах и вечер – теплый, тихий, душевный – чего ж взаперти-то сидеть, пойти, что ли, развеяться? На танцы сходить, в клуб местный… Ну, клубов, конечно, не было, было нечто вроде: корчмы уличанские, где жители улицы собирались частенько, вскладчину пиво варили. Вот и третьего дня староста Ильинский к Олег Иванычу на усадьбу явился, насчет взноса на пиво. Мол, проставляйся, человек служилый! А Олег Иваныч и рад. Деньжат кинул щедро – благо, Феофилакт не жадничал… Корчма не так и далеко была, на Ильинской, кварталах в двух… Пафнутий с Акинфием идти отказались – годы не те, – а оглоеды на реке рыбу ловили… Ну, и черт с ними. Плюнул Олег Иваныч, кафтан надел лазоревый – и в корчму. С улицы уже музыка слышна была – гусли, свирели, бубны, голоса девичьи. Юность ранняя Олег Иванычу вспомнилась, деревня – как, «тридцать третьего» портвешку в кустах тяпнув, ходили с друзьями-обормотами на танцы. Эх, раззудись, душа! Правда, завтра работы много… Ну ладно – маленько посидеть – да спать. Маленько… Куда там – маленько. К утру только домой приперся! Поначалу все чинно-благородно было. Вошел Олег Иваныч, на иконы перекрестясь, поклонился степенно. Познакомился. Ничего мужики оказались. Все свои, с Ильинской улицы. Панфил, Неждан, Геронтий. Игнат, староста. Он Олега Иваныча и представил, впрочем, чего уж представлять было – знали уж все о новом человеке софийском. Ну, одно дело знать – другое ближе знакомство свести. Свели, блин… Сначала одна кружка. Потом другая, третья. За знакомство, да за здоровье, да за праздник… На восьмой кружке Олег Иваныч за бубен схватился – музыкантам подыгрывать, на десятой – танцевать вышел, вместе с Панфилом да Игнатом, старостой. Да девки еще какие-то были. Не, не какие-то, а очень даже ничего девки! Вольные, новгородские. Одна – с косою до полу, глаза, словно лес, зеленые. Закружила Олега Иваныча так, что у него перед глазами все кутерьмой пошло. Вот Панфил, вот Игнат, вот Геронтий… А где же девки? А вот и они… А бубен? Бубен-то он зачем в руке держит? А глаза-то у девицы – ну, зелень, зелень – как там в песне – у беды глаза зеленые, не простят, не пощадят… Точно – не пощадили! Да Олег Иваныч, честно сказать, и не сопротивлялся особо. В себя пришел только на Улице, куда Анфиска, девчонка зеленоглазая, вытащила. А губы-то у нее какие… зовущие… С жаром поцеловал Анфиску Олег Иваныч, почувствовал, как рванулось к нему молодое девичье тело. К кустам пошли, к стене городской. Там, на лужайке, сама с себя сарафан с рубахой стянула Анфиска. Смеясь, в траву повалилась, руки к Олегу протянула. Тут и мертвый не устоит. К утру, Анфиску до двора проводив, – удивлен был Олег Иваныч: усадьба-то Анфискина знатна была. Хоть и жила она там приживалкою. Замуж собралася за конюха, вот и гулеванила последний раз, с подругами. Напоследок поцеловала Олега Иваныча – прощай, сказала… Больше не встречал ее Олег. Ух и глазищи у нее были… Так что жениться Олегу Иванычу было пока незачем. Правда… Правда, была одна боярыня… Светленькая, с глазами как чай… Софья… Чувствовал к ней Олег особое влечение, благоговейное какое-то, не такое совсем, естественно, как к тем «жёнкам». Казалось – вот только увидеть боярыню – и всю неделю можно счастливым ходить. Не думал не гадал Олег Иваныч, что способен еще на подобные чувства. А что касаемо девок, Анфиски той же, так это – со всяким случиться может. В конце концов, не женат же он еще! Девки девками. А Софья… Софья – совсем другое дело… Где ж только она, интересно? Сколько информации стекалось к Олегу Иванычу – о Софье ничегошеньки! Словно и не живет она в городе, а так, доживает. Ни в «московской» партии ее нет, и к «литовцам» не прибилась. Политически пассивна, в общем. Так это и к лучшему, когда молодая жена… Тьфу ты. – Гришаня, ты к чему про женитьбу-то? – Книжицу новую переписываю, – не удержался, похвастал Гришаня. – «Слово о женах, о добрых и злых»… – О, ну тут я тебе много чего могу дополнить, особенно про «злых». Ну-ка, почитай-ко, пока дождь пройдет! – Почитать? Изволь, господине! Гришаня приосанился, начал нараспев, с выражением:
Добрая жена мужа своего любит и доброхот во всем, А злая жена мужа своего по хребту биеть немилостиво! А добрая жена главу своему мужу чешеть и милуеть его, А злая жена по рту и по зубам батогом биеть… А добрая жена по утробе гладить мужа своего, А злая жена по брюху обухом биеть…
– Хватит, хватит, – увидев через оконце просветы в тучах, замахал руками Олег. – Вот они, какие, оказывается, жены-то бывают! По хребту бьют да по брюху обухом. А ты спрашиваешь – чего не женишься! Сам вот женись, пусть тебя по брюху обухом… Мудрая какая книжица. – Ефросина… Феофилакту-игумену переписываю. Олег Иваныч допил пиво, вытер мокрые губы тыльной стороной руки и, вспомнив, спросил про стригольников. Гришаня притих, глянул подозрительно: чего, мол, выспрашиваешь? Олег Иваныч взъерошил ему волосы, пояснил успокаивающе: – Не под тебя копаю, отрок. – Сидят по домам, стригольники-от, – нехотя поведал Гришаня. – Там и молятся, в церковь не ходят, говорят: в церкви мздоимцы суть, да многие священниками не по достоянию поставляемы, а по мзде. Не надо, говорят, церкви, всяк человек – сам себе церковь. – А ты, Гришаня, откуда про них знаешь? – Так… знаю… Ты же говорил, что не под меня копаешь? – Ладно, ладно, не под тебя. И много на Новгороде тех стригольников? – О! Сонмища! Олег Иваныч покачал головой. Сонмища! Это ж надо! Черт бы их всех… Дождь между тем закончился, в окошке Гришаниной кельи радостно улыбалось синее высокое небо, чистое, светящееся, как иконы местного, новгородского, письма. Олег Иваныч вышел из Детинца, миновал Земляной город и, перейдя по деревянному мостику ров, свернул на Новинку – улицу, после дождика грязную, топкую, давно не мощенную – бревна, эвон-ко, сгнили, гнулись под тяжестью его шагов, скрипели, сердечные. По обеим сторонам улицы росли березы да елки, росли настолько часто, что даже трудно было заметить отходившую по правую руку Прусскую улицу, утопавшую в яблоневых садах многочисленных боярских усадеб. Жара спала, воздух был свеж и прозрачен, остатки пролившейся дождем тучи поспешно убегали куда-то далеко к горизонту, уходили, чуть погромыхивая на прощанье, на юг, в дикую московитскую сторону. Идти было легко – улицу недавно сызнова замостили, вкусно пахло свежесрубленным деревом, смолой и опилками. Олег Иваныч даже напевал что-то вполголоса – то ли из старого репертуара «Машины времени», то ли недавнее: «…а злая жена мужа бьеть по хребту!»… Однако вот и церковь. Храм Святого Михаила. Каменный, одноглавый. Сахарно-белый, как и все новгородские церкви. Где же пономарь? Зайти – узнать. Заодно свечку поставить, во здравие рабов Божьих новгородцев. – Боярышня, не передадите свечечку? Стоявшая впереди, у иконостаса, напротив дьякона со свечками, «боярышня» обернулась. Темный, серебром шитый, платок. Глаза… Теплые, золотисто-коричневые… вдруг сверкнули, расширились… Софья! Господи, неужели правда? Боярыня Софья! Как дурак стоял Олег Иваныч, пялился. Нет, чтоб поклониться галантно, невзначай встречу назначив… Да и боярыня тоже хороша – даже не улыбнулась, только ресницами захлопала – вниз-вверх, вниз-вверх. А ресницы долгие, загнутые, сурьмой персидской кра-шенные… Молча, словно смущаясь чем-то, протянула боярыня свечку. Опомнился Олег Иваныч, взял – до руки Софьиной дотронулся случайно – словно огнем ожгло! Вот не думал не гадал старший дознаватель – циник да бабник тот еще, что втюрится эдак на старости лет. Улыбаясь широко, стоял, не замечая, как капал горячий воск со свечки. Забыл и про пономаря. Вышел из церкви, встал, к стеночке прислонившись. Сорвал травину – в рот, из угла в угол губами перекатывал. Показалась боярыня с бабками да слугами. Села в возок, двумя белыми лошадками запряженный, обернулась… Олег Иваныч не удержался – помахал рукою. Улыбнулась боярыня Софья, показалось на миг – нет в мире ничего краше ее улыбки. Тронулся возок, потянулись позади слуги да бабки, да девки дворовые. За ними и Олег Иваныч. Шел, не отставал, про пономаря вспомнил, правда, да решил, подумав, – успеется еще, будет время. Вокруг одуряюще пахли яблоневые сады, птицы что-то пели в зеленом узорочье листьев, по обочинам мостовой пробивались средь многотравья лиловые цветы колокольчиков. Не доезжая Новинки, возок остановился, выбежавший вперед слуга быстро распахнул ворота. Не маленькая усадьба у Софьи! Богатая – каменные палаты, терем узорчатый, амбаров число превеликое, двор дубовыми плахами вымощен, выметен начисто – видно, следит боярыня за хозяйством, не лентяйствует, как иные. Угол Новинки и Прусской – запомнил адресок Олег Иваныч, усмехнулся про себя, хорошо усмехнулся, по-доброму, надеждами тешась. Оглоеды ждали у лодки. Эх, как хорошо все складывается! – глядя в свинцовые воды Волхова, думал Олег Иваныч. – Глядишь, и с Софьей повезет. Только не накаркать бы. С Волховского моста на лодку пристально смотрели двое. Один – одет богато, в плаще темно-зеленом – боярин Ставр, а вот другой… Мелкий, угодливый, все на Олега указывал да мелко тряс козлиной своей бородою. Ой, накаркал-таки Олег Иваныч, ой, накаркал! Проводив лодку с Олегом взглядом, боярин бросил Козлобородому мелкую монету и, вскочив в седло вороного коня, подведенного расторопным холопом вскачь помчался на Торг. Поднявшийся ветер уносил к югу разорванные остатки туч. Темнело. На Волхове поднимались волны. Ой, накаркал Олег Иваныч.
Глава 6 Новгород. Август – сентябрь 1470 г.
Он связал ее руки и ноги, А потом стал подыскивать нож: Который из них хорош? (Их здесь много, широких и длинных, Аля дел отнюдь не невинных.)Олег Иваныч поднялся поутру рано – только что показавшееся из-за городских стен солнце, сонное, смурное, оранжево-красное, еще не успело войти в полную силу, не налилось еще ослепительным золотым жаром, не парило, не слепило глаза окаянно. Тихо вокруг было. Тихо, свежо и по-утреннему прозрачно. Надев лучший кафтан – надо бы сегодня заглянуть на владычный двор, а туда худо одеваться негоже, – Олег Иваныч перекусил вчерашним пирогом с красной рыбкой, выкушал полчашки икры, запил малиновым кваском и, перекрестившись на иконы в углу, велел Пафнутию седлать коня. Хоть и никакой пока был наездник Олег Иваныч, однако положение обязывало – неча пехом шастать, словно шпынь ненадобный. Пафнутий специально подобрал смирного каурого конька – чтоб не расшибся хозяин с непривычки. Заседлал, расчесал гриву щеткой – хоть куда конек получился, не хуже других, правда, сонливый малость, ну да быстрота – она не всегда к спеху бывает. Взгромоздившись в седло, Олег Иваныч милостиво кивнул Пафнутию и, осторожненько выехав со двора, мелкой неспешной рысью поскакал по Славной улице в сторону Большой Московской дороги. Хорошо скакалось Олегу, славно! И то – это ж не к прокурору с ранья нестись просроченные дела продлевать пачками. Нет – тут сам себе хозяин. Ну, почти… Помахивая плеточкой, кланялся Олег Иваныч знакомым купцам, шествующим на торжище, вежливо здоровался с мастеровым людом, кивал народу помельче – квасным торговцам да разносчикам, Максюте-пирожнику кивнул на особицу – угодил Максюта вчерашними пирогами – грибниками да рыбниками, вон и с утра Олег остатками лакомился – вкусно! Пирожник ухмыльнулся польщенно, поклонился низехонько, приглашал за пирогами захаживать. Ну да до того ли Олегу Иванычу? Будет он самолично за пирогами захаживать, как же! Пафнутия пошлет иль оглоедов. А пироги у Максюты действительно замечательные – прямо во рту тают. Недоезжая Торга, Олег Иваныч свернул на Пробойную. Солнце уже поднялось, пожелтело, ухмылялось въедливо – ужо, мол, к обеду пожарю, ждите! Народу на улицах встречалось все больше, уже и не только торговцы-разносчики-мастеровые, но и поважнее люди попадались – купцы Ивановской сотни, что с немцами да шведами торговали, и даже полтора боярина на пути встретилось. Полтора – это потому как с одним-то боярином самолично раскланялся Олег Иваныч, а вот с другим… А вот с другим – другая штука вышла. Видел тот боярин очень хорошо Феофилактова человека служилого, однако сам не показывался – средь яблонь хоронился-прятался за оградою усадьбы своей собственной, что на пути Олега оказалася, – на улице Пробойной, недоходя Федоровского ручья. Рядом с боярином, средь листвы густой, и второй скрывался – старый знакомец – плюгавый такой мужичонка с бороденкой козлиной. Все кивал в Олегову сторону да знай нашептывал что-то боярину, покуда не скрылся Олег Иваныч из виду, за ручей проехавши. Отошел тогда боярин от ограды, почесал бородку щегольскую, задумался. Красив был боярин, лицом пригож и собою статен, одно плохое – глаза: серо-голубые да неживые какие-то, словно у снулой рыбы, так на людей смотрят, вроде и нет их тут, людей-то. Нехорошие глаза были у боярина, словно бы оловянные, да и душа, надо сказать, глазам вполне соответствовала. Миновав длинные стены боярской усадьбы, Олег Иваныч переехал по мостику Федоровский ручей и оказался на Большой Московской дороге – главной улице Плотницкого конца, населенного мастеровым людом. Разные были мастеровые – кузнецы-бронники-щитники – у кого одна кузня да курная избенка, а у кого и хоромины под стать боярским. Кто клиента-заказчика ждать замучится, а к кому и в очередь выстраиваются, сделай, мол, мастер-ста, а уж за нами не заржавеет. К таким-то мастерам и относился оружейник Анкудеев Никита. Не просто Никита – Никита Тимофеевич! Мастер был знатный, кудесник, а не мастер, по словам ганзейцев, – пока был еще их двор на Новеграде – ничуть не хуже мастеров нюрнбергских Никита Анкудеев был, не хуже, а может, еще и получше. Усадьба его на Щитной улице – еловыми бревнами мощена, тыном крепким ограждена. Две кузни, амбары. Изба – не изба, хоромы двухэтажные, каменные. Как трудился Никита – так и жил, вот уж кому по труду и честь. Три дочки у мастера – о том знал Олег – за важных людей замуж выданы, хоть не за бояр, да за «житьих», не за шильников каких ненадобных, у кого шиш в кармане да вошь на аркане. Перед воротами спешился Олег Иваныч, постучал вежливо. Да его уж и так заметили – распахнули ворота, ученик-служка конька каурого под уздцы взял, отвел к конюшне, овсом потчевал. Сам хозяин из кузни вышел – кому надо, знали уже в Новгороде Олега Иваныча – фартук одернул, в поклоне склонился, кивнул помощникам – притащили кваску ледяного. Поклонился и гость, испил кваску, похвалил, о здоровье сведался, потом и к делу… Усмехнулся в усы Никита-Мастер, самолично вручил заказанное – «в гишпаньских землях эспадой прозываемую». Руки за спину заложил, прищурился хитровато – как-то оценят его рукоделие? Одного взгляда хватило Олегу Иванычу, чтоб восхищенно присвистнуть. Не шпага получилась – птица. Легка, прочна, удобна – словно по руке его ковала. Эфес узорчатый чернен, серебром тронут, клинок хладен и светл, на подошве клеймо – «Никита Анкудеевъ Ковалъ». Да уж, мастерство оружейника того стоило, чтоб навек запечатленным быть. Хоть и недешево обошлась Олегу шпага – да уж тут тот случай, когда никаких денег не жаль. Слова вспомнились: «Шпагу нужно держать, как птицу. Сильно сожмешь – задушишь, слабо – улетит…» Алле! Взрезала воздух холодная сталь – с ходу несколько приемов провел Олег – не забыл еще, оказывается, «где мои семнадцать лет». Полетели с деревьев срезанные – словно бритвой – ветки. Никита-Мастер и подмастерья его взглянули на заказчика с уважением. – Видно, живал ты и во фряжских землях, – молвил Никита. – Ишь как раскорячился-то… Олешка, неси ножны. Ножны. Тоже черные, с серебром. Шпагу в ножны. Ножны к поясу. Вот так. Ну-ка, теперь суньтесь, шильники! Шпага в умелых руках – это вам не кистень. Пришпорив коня, Олег Иваныч, поднимая пыль, поскакал вдоль по Щитной. Московская дорога… Федоровский ручей – интересно, если б моста не было, перескочил бы с маху? Боярская усадьба – видно, богатый боярин-то. Пробойная. Тоже кузни да оружейники. Ивановская. Большая шестиугольная башня, напротив – деревья – Соловецкий сад. Вот и Торг. – Пироги, пироги с зайчатиной! – Квас, квасок, налетай на глоток! – Селедка, селедка любекская, во рту тает! – Пироги, пироги! С грибами, с визигой, с икоркою! – А вот кому сбитень! Попробуй сбитня, боярин, век такого не пивал! Отмахиваясь от надоедливых разносчиков, Олег Иваныч проехал к Волховскому мосту. Шедшая по мосту навстречу толпа мужиков что-то сердито кричала. Требовала освободить каких-то плесковичей. Под мостом в седых водах горело солнце, ветер разносил холод, ные брызги, в небе сварливо кричали чайки. Эх, хорошо! Свежо, прохладно. Однако солнце-то уже припекать начинает. Вот и Детинец. Владычный двор. Перекрестившись на купола Софьи, Олег Иваныч спрыгнул с лошади у Грановитой палаты. Сунул поводья стражнику, спросил про Феофилакта. Приехал уже игумен, поутру ранехонько, сейчас с владыкой беседует – плох владыка-то, немощен – «господина Олега», как приедет, обождать просили. Что ж, обождать – так обождать. Поправив на поясе шпагу, Олег Иваныч вошел в сумрачную прохладу палаты. Феофилакт появился внезапно, кивнул страже, чтоб вышли, уселся напротив Олега на лавку, посмотрел внимательно. – Задание будет тебе, Иваныч, скорое! Олег кивнул, скорое так скорое, он вообще в последнее время не волокитничал, не то что раньше, в Н-ском РОВД дознавателем. Да и там-то – только потому, что дел выходило уж слишком много, никак не справиться, потому приходилось какие херить, а какие – продлевать раза по два. – Видал ли, господине, что дивного, покуда сюда шел? Хм… Дивного? Задумался Олег Иваныч. Да ничего вроде такого и не было, дивного. Ну, народишко только на мосту попался малость ушибленный – с утра уж митинговали за каких-то плесковичей. – То верно, Иваныч, – покивал игумен, видно, попал Олег своим предположением в самую точку. – Месяц уж как, а то и поболе, худые мужики, шильники, речи ведут предерзкие супротив Ионы-владыки: ослобоните, мол, плесковичей, братиев наших, ино сами ослобоним! – А что за плесковичи, отче Феофилакт? – Будто не ведаешь? – игумен прищурился. – Впрочем, можешь и не ведать. По зиме еще, а то и ранее, кинули во Пскове наших купцов в поруб – якобы не купцы это, а соглядатаи. За сим начали плесковичи Иону-владыку ругать препогано, словно силу какую почуяли. Думаю, московитскую. Ох, не зря людишки московские во Псков зачастили, ох, не на радость Новгороду Великому, на горе! Вот владыко и приказал хватать плесковичей. И посейчас они в порубе владычном. Давно сидят, ироды. И вот смекай, Иваныч, сидели-сидели плесковичи в порубе, никому до них и дел никаких не было, а тут вдруг как припекло! Уж седмиц шесть ползут по Новгороду слухи поганые, да шильники Иону ругают всяко, да и не только Иону, а и весь Господин Великий Новгород. За плесковичей та заступа… Смекаешь? Олег задумался. Шесть седмиц – это примерно с конца июня, ну, скажем, с июля. До этого, ежели Феофилакту верить, была тишь да гладь да Божья благодать, а ныне – вон что. Да и мужиков этих видал неоднократно Олег Иваныч, вот и сегодня на мосту встретил. Специально пока ими не интересовался, но приметил – рожи-то все время одни и те же. И числом немалым. По виду – весьма небогаты. А что значит бедному человеку не работать, а почти каждый день с утра глотки рвать? А значит это – значительная финансовая подпитка у них имеется, иначе б на что жить тогда? И подпитка эта началась как раз с июля… ну, или с конца июня. Господи, так как раз и сам Олег Иваныч примерно в то время в Новгороде появился! Выслушав Олега, игумен снова кивнул, со всеми предложениями согласился и, вручив мешочек с серебром – весьма кстати, – велел действовать немедля. – Сегодня-завтра пошли людишек своих на Торг, пусть приметят кого надобно, – пояснил Феофилакт, вставая. – А то скоро выпускать придется, плесковичей-то, московитского князя Ивана люди за них просят. Ну, кто просит, мы знаем, а остальных ты приметь, Иваныч! Приметь! Я по обителям на лодьях отправляюсь, так ты, ежели что проведаешь, прямо владыке докладывай, Ионе, меня не дожидайся! В задумчивости вышел Олег Иваныч после беседы с игуменом. Сел на коня – поехал к себе, в усадьбу. Проезжая Параскеву Пятницу, приметил – вот этот, с косой бородой, точно туг недели две сшивается… и этот, с рваной ноздрей… и вон тот… Кто ж вас нанял, ребята? В общем-то, вопрос несложный, не вопрос даже, так, игрушки детские. Можно прямо сейчас отправить оглоедов, чтобы схватили, да поспрошать с пристрастием. А можно хитрее сделать – проследить тайно, были для того агенты – пирожники, да квасники, да сбитенщики, да прочие кожемяки. Возле одного такого и остановился Олег Иваныч. Слез с коня, попил квасу, шепнул, чтоб шел к Никольскому. У Никольского собора огляделся, стал неприметно в кустиках. Тут и агент. Выслушал, кивнул, взял деньгу, довольно хмыкнул. Не за одно это задание плату получил, еще и за прежнее. Исчез… Олег Иваныч – снова на Торг – к пирожникам. Тоже отозвал, на этот раз – к Параскеве Пятнице. Потом еще пару раз, упарился – много агентов было, недаром Олег Иваныч хлебы Феофилактовы ел. Затем к помосту вечному подъехал, глянул невзначай… – А вот кому квасу, квасу кому? – Пироги, пироги! С мясом. С горохом, с белорыбицей. – Сбитень, сбитень, пожалеешь – не выпьешь! Ага, вот они, агенты, работают! Пирожник кособородого пирогами потчует, квасники вокруг Рваной Ноздри крутятся – все при деле. Нет, никуда не денутся шильники! К вечеру явились. Не в усадьбу на Славной – больно надо Олегу Иванычу свою дислокацию рассекречивать – мало ли что. Для таких дел много укромных мест было. Вот хоть на Рогатице, у церкви Ипатия, иль у Федоровского ручья, иль на Лубянице, у башни… Все полученные от агентов сведения Олег Иваныч, на память не надеясь, записывал на коре березовой, что по тем временам – вместо блокнота. Ночью зажег свечу, за стол уселся – разбирать да мыслить. Пафнутий яблоневого квасу принес, блинов – чтоб веселей сиделось. Поклонился, уходя, дверь прикрыл тихонько, видел – занят господин важной работой. С березовых грамоток перенес Олег Иваныч информацию на бумагу – для удобства. Хоть и недешево стоила бумага – полденьги пачка, а уж всяко подешевле пергамена. Вспомнил, грамотки сжигая, – просил пару листов Гришаня, Ефросиньевы изыски, да «глумы», да «кощуны» богомерзкие переписывать… ох, доиграется парень, ох, доиграется. Но листы все ж надо ему занести – обещал ведь. Итак, что получается? Олег Иваныч пододвинул листы поближе. Вот – Косая Борода. И куда же эта бородища многогрешная отправилась после, так сказать, трудового дня – сиречь: криков, стенаний и ругани у вечевой башни? А направилась борода прямиком – ну никакой конспирации – в питейное заведение некоего господина Явдохи, что на улице Буяна, рядом с башней. Не так и далеко от Ярославова дворища, поленились шильники глубже конспирироваться. Встречался с высоким чернобородым мужиком в червленом зипуне да в рубахе выбеленной, по вороту красными петухами вышитой… он бы еще табличку на себя повесил: «Организатор и вдохновитель тайных сборищ»! Под рубахой у чернобородого – кольчуга. О чем разговаривали, агент (квасник) не слышал (хотя кольчугу под рубахой приметил!). От Явдохи Косая Бородища поперлась на самую окраину, аж на Загородскую, где и скрылась в каком-то притоне. Конкретный адрес притона прилагался – «у кончища улыцы, промеж башен, видна церква Бориса и Глеба». Олег Иваныч подивился – совсем обнаглели содержатели притонов – у самых церквей вертепы свои устраивают, ни Бога не боятся, ни власти новгородской, поганцы злоковарные! Рваная Ноздря… Опять к Явдохе! Да, неизвестные «доброхоты» разнообразием явок не отличались. Что ж, им же хуже. Опять чернобородый мужик… Интересно, хоть кто-нибудь догадался за ним проследить? А ведь догадались! Агент тот значился у Олега Иваныча под номером тринадцать. Олексаха-сбитенщик. Молодец Олексаха – достоин награды. Еще и донесение толковое самолично составил – видно, время было, либо… либо хочет сделать карьеру. Желание вполне понятное – не все же сбитнем торговать, а потому заслуживает всяческого поощрения. Чего в грамоте-то? Ну и накарякал – не разобрать, может, еще один светильник зажечь? Вот, так лучше… «Муж сы бороды черней с Явдохина двора на вымол идяшеть на струги купецкие струг тот от моста третий». От моста третий! Ну, Олексаха, быть тебе старшим опером! Завтра же послать оглоедов. Или нет, нельзя самому-то. Получится вроде как незаконный арест. Что там говорил Феофилакт-игумен, прямо Ионе докладывать? Вот завтра и доложим, по утречку. Никуда не денутся шильники – к тайности-то не особо привыкли, видно, не очень раньше за ними следили – вот и обнаглели. С утра доложившись владыке – Иона, казалось, доживает последние дни, настолько он был высохшим и желтым, а ведь не так стар еще, – Олег Иваныч зашел в келью Гришани, отдать обещанную бумагу. Сам Иона покровительствовал отроку – покойный отец мальчика, как недавно узнал Олег от Пафнутия, приходился архиепископу каким-то родственником: то ли троюродным братом, то ли двоюродным племянником. Потому и была у Гришани своя келья, потому и не придирались к нему, – а ведь послушать рассуждения Гришины – так чистый стригольник! «И святые отцы-игумены мзду берут, и монахи – пианицы», это уже не говоря о всяких глумах да кощунах, типанепристойных анекдотов о звере Китоврасе. Известно, кому подражает – Ефросину, монаху белозерскому, ученостью славному. Однако монастырь Ефросинов – у черта на куличках, на Белоозере, там что хочешь пиши – далеко больно имать. А Гришаня-то, чай, ближе. Хорошо, новгородское правление известной терпимостью славится, да и Иона заступится, ежели что… Гришанина келья оказалась пустой, отрок отсутствовал – носили где-то собаки, иначе не скажешь. На столе, как всегда, в беспорядке навалены книги, разбросаны берестяные грамотки, писала, листы. Олег взял один: «Учение о круглости земной». Ну вот, так и знал! Неосторожен отрок – от такого-то учения за версту кострищем разит! – Здравствуй многая лета, Олег Иваныч, гость дорогой! – вбежал в келью Гришаня, рад был Олегу видно. – И ты здрав будь, – кивнул «дорогой гость». – Все глумы да кощуны выписываешь? – Ну, ты как Иона заговорил, иль Феофилакт-игумен… – рассмеялся отрок. – Не сердись, кваску вот выпей… Или хочешь медку стоялого? – Откуда у тебя медок стоялый, пианица? – удивился Олег Иваныч. – Впрочем, плесни чарочку! – То не у меня, – наливая гостю из большой баклаги, смущенно пояснил Гришаня, – то от встречи с ливонским рыцарем Куно осталось – ты его знаешь – ездили мы с ним на встречу – я толмачил. Ну, и осталось – прихватил, чего добру зазря пропадать? Сам не пью, так вот тебя угощу. Вкусно? – Ядрено! Олег Иваныч вытер бороду рукавом, крякнул. Не спрашивая Гришаню, налил себе еще. – Пимен-ключник про тебя пытал намедни, – обернувшись на дверь, тихо сказал отрок. – Нехорошо пытал, корявисто: все вызнать хотел: кто ты таков, да откуда взялся, да что на Паше-реке делал… – Хм… Пытал, говоришь? А ты что? – А я что? Все как есть обсказал – что человек ты непростой, роду не мужицкого, землица у тебя была на Обонежье, да, почитай, всю пожгли ушкуйники – вот и пришлось тебе в Новгород идти, счастья искать на старости лет. Про ушкуйника Олексу еще Пимен выпытывал, не знаешь ли ты, мол, чего – я сказал, что не знаешь… Ведь так? Олег кивнул. Очень не понравился ему пристальный интерес ключника к его персоне. Да и сам Пимен – владычный ключник – не вызывал особого доверия: черен был да носом горбат – на грека больше походил, не на русского. Хотя, слышал Олег и это, службу его у Феофилакта одобрял – как, интересно, прознал про то? – и сильно не любил московитов, может, от большой любви к Новгороду, а может, и по личным каким причинам. – Все правильно сказал ты, Гришаня, – еще раз кивнул Олег Иваныч. – А ежели еще Пимен, иль еще кто, про меня расспрашивать будет – шепни! Пимен вызвал его дня через два. Вечером вызвал, поздненько – уж и небо вызвездилось – ночи темнее стали. Прислал лодку с гребцами. Встретил ласково, сбитнем угощал, улыбался, про жизнь расспрашивал. Хорошо беседу вел, настойчиво – «легендированный допрос» называется. Олег Иваныч – хоть и профессионалом был – чувствовал себя неловко, особенно когда дело касалось его «прежней» жизни. Путался в названиях деревень, в новгородских землях, даже – в церковных праздниках. Ничего толкового не мог рассказать и об ушкуйнике Олексе, не знал просто. Знал только, что очень интересовались Олексой Тимоха Рысь да козлобородый Митря. Вернее, не столько Олексой интересовались, сколько сокровищами его, неизвестно куда пропавшими. Господи! А не эта ли тема так интересует святого старца? Ишь, как подобрался весь, когда речь зашла о шильниках. Выслушав, отпрянул недовольно, посмотрел недоверчиво. Олег Иваныч хорошо понимал его – сам бы такому подозреваемому, который в «трех соснах» путается, ни в жисть не поверил. По «сто двадцать второй» тормознул бы для острастки, в ИВС бросил, оперов знакомых бы попросил человечка своего подсадить, послушать. Глядишь, что и выплыло бы. Так бы просто не отпустил. – Что ж, мил человек, – притворно вздохнул Пимен, – иди покуда. Как вспомнишь чего – скажешь. Хм… Интересно, как это – «иди»? Что, Пимен глупее паровоза? Ан нет! Схватили тут же, едва вышел за порог палаты. Профессионально схватили, грамотно. Двое – за руки, третий – шпагу рванул, аж пояс затрещал, четвертый с пятым подстраховывали, мало ли что, вдруг задержанный сопротивление окажет представителям власти? Олег усмехнулся. Ага, как же! Один против пятерых – это надо полным идиотом быть или Шварценеггером, впрочем, различий тут мало. Лучше спокойно подумать, как из этой передряги выпутаться. Все-таки он теперь при должности. Правда, на частной службе, но ведь Феофилакт-игумен не так уж и мало в Новгороде значит. Значит, и «житий человек» Олег Иваныч в Новгороде не последний и расправиться с ним втихую будет затруднительно даже для Пимена. Тем более что незаконно все это, да и смысла в расправе для ключника нет никакого, потому – вряд ли он будет обострять обстановку. Пимен совсем не производил впечатления глупого или неуравновешенного человека. А законы новгородские нарушил ключник – по законам тем никто не мог быть арестован без суда, а подлежащий суду обязательно через приставов судебных извещение об том получал, и ежели к суду не являлся, то посылалось другое извещенье, а затем и третье – уж потом только приволочь могли – и то осторожненько, чтоб не помять никак по пути – пытки-то обычно не применялись. Вышли на улицу – вызвездило – впрочем, на востоке уже алеет, и небо заметно посветлело, вот-вот – и пропадут звезды, останется только месяц – светлый, полупрозрачный, серебряный. Вокруг тишина, слышно лишь, как перекликаются стражники на башнях. Воздух свеж – дыши, не надышишься, с Волхова туманная дымка стелется. Сначала прошли в кузню – уже и огонь развели, когда только успели, шильники? Кузнец – угрюмого вида детина ловко сковал руки Олега тяжелыми, крепкими даже на вид, цепями. Хорошенькое дело… Так и шли дальше – под унылое звяканье. Вот он какой, пресловутый звон кандальный! А вот и поруб. Местный аналог изолятора временного содержания. Дверь из кованого железа, полуподвал, довольно просторный, но душно, потому как народу – под завязку. На земляном полу сено. Хорошо, хоть не очень сыро. Улегшись в углу, меж двумя мужиками в поношенных зипунишках, Олег Иваныч поворочался немного, пытался придумать что-нибудь, выстроить, так сказать, план действий. Хорошо бы знать, чего Пимену надо. Сокровища ушкуйника Олексы? Так про них ни черта не знал Олег Иваныч, да и вообще – из всех сокровищ в том краю только монеты серебряные видал… и те, судя по всему, – фальшивые. А не в них ли дело? Что б придумать-то? Ворочался, ворочался Олег Иваныч – да и уснул, так ничего и не придумав. Спать уж очень хотелось. А когда проснулся… Когда Олег Иваныч проснулся, судя по галдению вокруг, был уже день. Соседи по узилищу занимались кто чем. Кто разговаривал, кто азартно играл в неведомо как пронесенные кости, кто валялся на соломе, устремив обиженный взгляд в потолок. В противоположном углу, у двери, кто-то громко жаловался на жизнь… А рядом с Олегом… Рядом с ним, на соломе, сидели его старые знакомцы – купец Иван Костромич и профессиональный воин Силантий Ржа. Вот те раз! Эти-то как здесь? Олег Иваныч продрал глаза, приподнялся. – Матерь Божья? Неужто ты, Иваныч?! Жив-невредим! Глянь-ко, Силантий, – и кафтан на ем новый! Олег тоже был рад встретить Ивана с Силантием. Обнялись, звеня цепями, поколотили друг друга по плечам, уселись, заговорили. Вообще-то, тут не принято было слишком интересоваться – кто здесь и за что. Тем не менее Олеговы знакомцы наперебой принялись жаловаться на полнейший произвол новгородских властей. – Ни за что, ни про что взяли, закон нарушив изветно! – размахивая руками, кричал Иван Костромич. Ему поддакивая, кивал черной окладистой бородой Силантий: – Вчера поутру, не успели со струга выйти… Во всех бедах Иван обвинял конкурентов – купцов из Вологды, которым грозил заступою московского князя. Тем же грозилось и новгородцам. – Вот и плесковичей они зря обидели, – гулко произнес Силантий, когда речь зашла о Новгороде, Иван Костромич бросил на него быстрый взгляд, словно приказал что-то – Олег Иваныч заметил, – и Силантий тут же послушно умолк, предоставив вести беседу напарнику. Впрочем, говорил-то больше Олег Иваныч. Рассказывал. И о разбойном струге, и о буре, о том, как спаслись с ливонцем только молитвою да милостью Божьей. Иван с Силантием слушали, кивали сочувственно. Потом, когда не о чем стало говорить, улеглись рядком на соломе. Иван уставился в потолок, Силантий захрапел, а Олег Иваныч сунул в рот соломинку – думал. Он и раньше подозревал, что не простые это люди – купец Иван Костромич да его подручный Силантий. А уж соединив последние события – догадался, кто они такие. «Взяли прямо со струга»… Струг наверняка – третий от моста. Питейное заведение Явдохи на Загородской. Чернобородый мужик, финансирующий пиар-кампанию по освобождению захваченных по указке Ионы псковичей. Силантий. Стопудово – Силантий! Потому и работал топорно – как воин, а не профессиональный шпион, типа Ивана Костромича. Вот и не укрылся от недреманного ока Олексахи – агента Олегова. Да Олексаха такой агент, что любо-дорого: пронырлив, увертлив, ловок. Поди скройся от такого, да еще в его родном городе! И Олег бы навряд ли скрылся, куда уж Силантию. Выходит, если бы не бурная деятельность Олега не сидели бы здесь ни Иван, ни Силантий. Выходит Олег Иваныч виноват в этом? Выходит – так. Однако ведь и Иван с Силантием – далеко не агнцы Божьи и не за честным торговым промыслом понесло их в Новгород. Знали, на что шли. И Олег Иваныч всего лишь честно выполнял свой долг перед Новгородской республикой. Или – перед Феофилактом? Ну, нет, в данном случае – как раз перед республикой, которую с полным правом мог считать своей новой родиной. Если б судьба сложилась иначе, то, вполне возможно, Олег так же честно работал бы на Москву… хотя – вряд ли… судя по тому, что узнал Олег Иваныч про Москву и порядки московские… «я начальник – ты дурак», ишь ты… не по нему такое, не по нему! Ну вот, разбросала злодейка судьба старых знакомцев по разные стороны баррикад. Се ля ви – как говорят французы. Судьба играет человеком – а человек играет на трубе. Пошло, банально – но точнее не скажешь. Хорошие люди были Иван Костромич и Силантий Ржа – храбрые, дружелюбные, честные – в этом Олег успел убедиться на собственном опыте. Но, увы, – играли они на другой стороне. Хотя… несмотря на это, Олег не смог считать их врагами. Уж слишком близко знал. Как мало кого здесь. По поведению Ивана и Силантия никак нельзя было сказать, что они так уж тяготились арестом. Скорее воспринимали его как досадную задержку, вполне решаемую. Надеялись на заступничество московского князя Ивана? А почему бы и нет? Если они ему так верно служат, то почему бы князю… В двери заглянули тюремщики – жутковатого вида бугаи в серых гремящих кольчугах. Раздавая пинки не успевшим убраться в сторону шильникам, они направились прямо к Олегу. Нет, то есть не к Олегу… а к Ивану с Силантием. Вежливо справились – кто такие, удостоверились, попросили подняться и пройти к выходу. Не били, не кричали, не ругались. Даже чуть ли не кланялись. Видно, и вправду – дал-таки московский князь заступу верным людям. То есть не сам князь, конечно, а его официальные представители в Новгороде. До Москвы-то восемь дней пути… – Ну, прощевай, Иваныч, – пожал Олегу руку Силантий, а Иван Костромич ободряюще сжал плечо. – Может, когда и свидимся. Кому передать что? Это спросил уже Иван, шепотом, чуть подзадержавшись, чтоб не услышали бугаи-тюремщики. – Передать? – Олег Иваныч встрепенулся, черт, кому же… Впрочем, как это – кому? – Помнишь Гришаню-отрока? Громыхнув железом, захлопнулась за ушедшими дверь, и Олегу на миг стало очень грустно. Как-то не приходилось ему раньше, в прежние-то свои оперско-дознавательские времена, в подобных местах сиживать. Берег Бог, хоть и извилист оперской путь, частенько с тюремными нарами пересекается… Олега Бог миловал. В той жизни. А в этой вот пришлось на своей шкуре почувствовать все арестантские прелести. Подвал – Олег Иваныч по привычке называл его камерой – был даже удобен. Мягкое сено, в углу – забранная решеткой выгребная яма с журчащим ручьем в глубине. Надо же – и здесь канализация имеется. Запах, правда… однако бывало и хуже. Да и народу не так много. Нет, и не мало, но уж и не так, чтоб по очереди спать. Нормально народу. Все больше – судя по одежке – приличного. Нет, были и откровенные злодеи, но – в очень небольшом количестве. А так – по виду, больше купцы да дьяки-чиновники. Стопудово – задержанцы по линии местного ОБЭП. За всякие там обвесы-недовесы-перевесы. Дьяки – конечно, за взятки. Ух, мздоимцы! Берут и берут, все-то им, дьяволам, мало. Во все времена мало, вот уж поистине коррупция бессмертна! А вот еще одна группка – тихушники в рясах. Либо монахи-расстриги, либо эти… как их… стригольники! Ближе к вечеру монахи как-то незаметно оказались в Олеговом углу – заняв место Ивана и Силантия. Вели себя спокойно – да и вообще, в этом порубе особо буйных не было – что-то вполголоса обсуждали, смеялись… Олег прислушался… – Есть такая страна – Индея, – тихо рассказывал один из монахов, по виду – ровесник Олега. – Живут там мудрецы-рахманы. Нет у них ни земледелия, ни железа, ни храмов, ни риз, ни огня, ни злата, ни серебра, ни вина, ни мясоедения, ни царя, ни купли, ни продажи, ни зависти, ни вельмож, ни татьбы… Ни вельмож, ни зависти, ни татьбы… Утопия какая-то! Олег Иваныч вздохнул. Эх, рассказать бы им о будущем. Об их будущем, а его, Олега, настоящем. Ничегошеньки-то в мире не меняется: вельможи, зависть, татьба как были, так и есть и, наверное, всегда будут. – …ни разбоя, ни игр нет в той Индее, инда нет ни свары, ни боя… Олег улыбнулся, улегся поудобнее на соломе. Интересно было послушать монаха. Или священника – в этом Олег Иваныч пока не очень разбирался, по рясе определить трудно. Но то, что священник стригольник, – было абсолютно точно. Особенно когда монахи завели речь о церковных иерархах-мздоимцах, о злате-серебре, об отказе от «богачества»… Закончив разговоры, главный стригольник – тот, что рассказывал, остальные называли его отцом Алексеем – достал откуда-то небольшой мешочек из темной плотной ткани, развязал… Достал большой пирог, разломил, разделил между всеми своими по-братски. Олег Иваныч сглотнул слюну. С утра не кормили и, видно, вечером тоже не собирались. Не помешало бы, черт возьми, перекусить хоть немного, а то ведь так и загнуться недолго. – Садись с нами, мил человек, – отец Алексей вдруг обернулся к Олегу и протянул большой кусок пирога. С рыбой. А запах – ууу, что за запах… – Спасибо, отче, – отбросив ложную скромность, поблагодарил Олег и с удовольствием впился в пирог зубами. Не заметил, как и проглотил. Примостился ближе, спросил разрешения рассказки послушать. – Слушай, мил человек! – рассмеялся отец Алексей. – Мы свои мысли в секретах не держим и зла никому не желаем. А что здесь сейчас – так то по наветам мздоимцев-игуменов. Думаю, скоро выпустят, нет за нами никаких вин! Глаза у отца Алексея были ярко-голубыми, добрыми, веки чуть в морщинках, лицо исхудавшее, но не строгое, а приветливое, даже радостное – это в узилище-то! – а уж когда священник принялся рассказывать анекдоты – так заразительно захохотал, что полпоруба не выдержало, присоединилось. Вот они какие, еретики-стригольники. Ничего в них, оказывается, нет мрачновато-сектантского, наоборот скорее. А этот отец Алексей – видно, весьма приличный человек, по крайней мере производит такое впечатление. Даже несмотря на явно неприличные песни, кои стригольники начали исполнять сначала вполголоса, а уж потом – и громче. Остальные обитатели камеры поначалу крестились, а потом, поди ж ты, тоже начали подпевать. Да и Олег Иваныч… А злая жена мужа по хребту палкой биеть! Палкой! Биеть! Уж эту-то песню про добрых и злых жен он знал. От Гришани. Теперь подпевал азартно – хоть ни слуха, ни голоса – а чего, спрашивается, сидеть-мурыжиться, коль пошла такая веселуха? Все подпевали. И шильники, и стригольники, и мздоимцы-дьяки, и житьи люди. Никто и не заметил, как тихонько приоткрылась дверь и бугай-охранник уселся прямо на порог, подставив под подбородок руку. Слушал. Слушал-слушал, да и загоготал, да так громко, что и сам устыдился. Оборвалась песня, закончился смех, и только раскаты его могучего хохота сотрясали отсыревшие стены подвала… – Ой! – заметив заинтересованные взгляды арестованных, охранник смущенно закрыл рот рукой и вскочил на ноги. – Водицы испить принеси, человече! – попросил кто-то. Ничего не говоря, тюремщик захлопнул дверь. Немного погодя отпер снова – поставил посреди камеры деревянное ведро с чистой ключевой водой. Студеной – аж зубы сводило. – Спаси тя Господи, мил человек! – перекрестился отец Алексей… Понемногу все успокоились, испив воды, начали укладываться спать. Все затихло. Только слышны были иногда чьи-то стоны, да храп раздавался из разных углов поруба. Тихо вошел тюремщик, забрал пустое ведро. Усмехнулся: – Палкой – биеть, хо-хо… это ж надо. Спою-ко завтра куму. Палкой биеть… хо-хо-хо… Захлопнулась дверь. Затихло все – что внутри, что снаружи. Через узкое, под самым потолком, оконце слышно только было, как перекрикиваются на башнях стражники. – Славен Неревский конец! – Плотницкий конец сла-а-авен! – Людин сла-авен! – Славенский… Прошло трое суток, а может, и более. Выпустили стригольников, исчезли многие житьи люди, стало больше «черных» мужиков худородных, катал ярмарочных да прочей мелкошпынистой шушеры. Злее стали разговоры, никто уж не пел песен, не рассказывал историй – все больше дрались, били друг друга смертным боем, пока не вмешивались бугаи тюремщики. Совсем загрустил Олег Иваныч – ни еды ему не присылали, ни на допросы не вели – забыли, что ли? А так и вышло – забыли! Пимена-ключника Иона по монастырям отправил – списки составлять, кому чего да куда, да кто что должен церкви новгородской – дому Софийскому. Поехал Пимен, что поделать, – на то и ключник. Гришаню же – так и не предупредили его москвичи, не успели – услал с поручением отец Варсонофий, владычный духовник. В дальний монастырь услал – за преученой книжицей. Как и Феофилакт, падок был Варсонофий до книжной премудрости. Но все больше божественное любил, строгое. Чтоб глумы какие, смех да кощуны – ни-ни! Упаси, Боже! Феофилактовы люди – Пафнутий с Акинфием да дедко Евфимий с оглоедами своими – так и вообще ничего не предпринимали. А и зачем? Нету хозяина – значит, надо так! Дела Олега Иваныча – сплошь тайные, начни-ко что выяснять – точно башку потеряешь! Объявится, в первый раз, что ли. Так вот и позабыли, позабросили господина Олега! Хоть волком вой или, вот, помирай с голоду. Хорошо, народ кругом христианский, хоть и шильники, – последним куском делились, да не с одним Олегом. Так бы точно помер! Погиб голодной смертью. В ту ночь Олегу Иванычу было особенно грустно. Вспомнились вдруг старые друзья – коллеги: Колька Востриков, Игорек Рощин и прочие. Хорошо они тогда с Игорем рыбку половили! А на мотоцикле как гоняли? То есть в смысле – гонял-то Рощин, Олег в колясочке сидел скромненько, что, принимая во внимание стиль рощинский езды, – уже само по себе подвигом было немалым. Интересно, повесил ли Востриков карниз в кабинете или нет? Скорее всего – нет… И что с делами Олеговыми? Сейчас бы уже вернулся в Питер, закатились бы в кабак, с тем же Востриковым, оттянулись бы по полной программе. Если бы… если бы… А с другой стороны: все здесь, в Новгороде, хорошо, вот только в порубе плохо… ну, ведь не вечно тут сидеть, кто знает… Кто знает? А кто посадил – тот и знает! Пимен-ключник, черт чернявый! Ладно, черт с ним, с Пименом, найдется в конце концов и на него управа… Выберемся из передряги – не из таких выбирались. Интересно, что же Гришаня никак не действует? Видно, не сообщил ему Иван Костромич, не до того было или не дали. Что ж теперь – сгнить здесь? Сон что-то никак не шел – может, на нервной почве бессонница, а может, не фиг было днем дрыхнуть. Олег Иваныч тихонько матюгнулся и попытался думать о чем-нибудь приятном. Например, о боярыне Софье. О волосах ее, словно лен светлых, о глазах золотисто-карих. А что, если сватов заслать? Нет… Вдруг откажет? Хоть Олег Иваныч и при должности, да все ж не боярин – не ровня старинному роду Заволоцких. Но, правду сказать, должность у Олега не маленькая, хоть и незаметная, да важная… и не только для Феофилакта-игумна важная, но и для Новгорода, Господина Великого. Другой вопрос – богат Олег Иваныч иль беден? Вроде бы не беден – вон какую шпагу справил, дорогущую, и жалованье у него приличное… а с другой стороны взять – и не богат вовсе – ни палат каменных, ни теремов, ни амбаров. Даже деревеньки какой завалящей – и то нет! Усадьба на Славне, слуги – не его, Феофилактовы. Олег Иваныч вздохнул. Тяжело вздохнул, с горечью душевной. По всему выходило – рановато ему еще Софью-боярыню сватать, сперва на жизнь заработать надо. Взяток, что ли, побрать? Так не дают, ироды! Эх, Софья, Софья… Хороша боярыня, да не про Олегову честь. Не то что сватов – эк, размечтался – но и так, в гости зайти, и то совестно – зачем, скажет, приперся? Чего такого надобно? А насчет богатства – так это, в общем-то, дело наживное… Можно ведь, при известном старании, и в бояре пробиться, а там… А там – как Софья… А вдруг – не захочет? Тьфу! Не мысли у Олега Иваныча были – одно расстройство. Не знал он, не ведал, что в светлом тереме на улице Прусской не спала сейчас и Софья. Ворочалась на широком ложе, встала – простоволосая – вышла босиком в сени, дверь на крыльцо распахнула, вдыхала полной грудью свежий ночной воздух. Соловей пел-заливался в кустах, за оградой квакали лягухи. Боярыня попила в сенях квасу, оставила дверь приоткрытой, улеглась снова. Нет, не спалось ей. Вспомнила, как боярин Ставр недавно присылал людей. Велела прогнать со двора. Красив, спору нет, боярин, и богат, и роду знатного, – но не люб он Софье, не люб, и все тут! А она, боярыня Софья, свободная новгородская гражданка, не какая-нибудь забитая московитка, которую силком замуж выдают – есть у варваров-московитов такой обычай, о том слыхала Софья. Ну, Новгород не Москва – покуда свободна – ни за что не пойдет за нелюбого. Боярин Ставр… Красив, статен, бородка аккуратно подстрижена, нос с горбинкой, породистый, глаза… а вот глаза оловянные, словно неживые. И мстителен, сказывают, мстителен и злопамятен, ну на это Софье наплевать и забыть – станет она еще кого бояться, у самой и людей и злата станется. Правда, насчет злата… Не так уж и много было его у боярыни. Зато – гордости много, хоть и грех это. Строга боярыня Софья, и торг вести может умело, и управительница хоть куда, слуги да холопы дворовые единого взгляда слушаются, о том не зная, что госпожа их властная – женщина все же, и, как любой женщине, хочется ей опереться на мужское плечо, выказать всю свою мягкость да нежность, как бывало мужу покойному выказывала, жаль, столь мало пожили… а вдруг… вдруг найдется еще мужчина, которого сможет она полюбить без оглядки, бросить всю себя, словно в омут, отдаться новой любви своей яростно и страстно, как уже было когда-то? Да было ли? Да нет, было… все было: и ночи, любовного огня полные, и жаркие объятия… И может, будет еще все? Ведь не такая она и старая – тридцати нет. Представилось вдруг Софье – словно возлежит она снова на жарком ложе, обнаженная, красивая, страстная, и ласкают ее сильные мужские руки, глубоко и нежно… нет, не о покойном муже воспоминание то было, хоть и любила его когда-то боярыня… не о нем… Грезился ей тот самый мужчина. С родинкой на левой щеке, с глазами, как волховская вода… Господи, прости меня, грешную! Вся в холодному поту, спрыгнула с ложа боярыня! Бросилась на колени перед киотом, молилась страстно… попутал бес – согрешила в мыслях… Прости, Господи! Кланялась боярыня Софья иконам, крестное знамение клала, а в глубине души знала – так и осталось то сладкое томление, что называют греховным. Пусть греховное, пусть в глубине, но хорошо, что осталось! Разве любовь греховна? Олег Иваныч на заметил, как забылся в какой-то дреме. Слушал сквозь сон перекличку стражей на башнях: Славен Неревский конец! Плотницкий славен! – вздрогнул вдруг – скрипнула дверь. Приоткрыл глаза – тюремная сторожа. Два бугая. К нему… Растолкали, вставай, мол. Вставать? Куда? Может, на пытку? Хотя вроде б не применяли пыток в Новгороде… А куда тогда? Там узнаешь! Интересно, где «там»? Алел восход за Волховом, растекался по свинцовым водам широкой кровавою полосою. В светлеющем небе таяли звезды. Золотистые поначалу, они быстро бледнели, на глазах исчезая совсем. С реки тянуло свежестью. Выйдя на улицу, Олег Иваныч вздохнул с наслаждением. Что за люди вокруг? Трое всадников. Богатая сбруя. Еще одна лошадь – пуста под седлом. – Садись, господине Олег! Называют по имени… Подсаживают… Что ж, Бог не выдаст, свинья не съест! Поехали. Медленно, словно так и надо. Стражники распахивают ворота. Тоже, будто так и надо, безо всяких там разговоров. Проехали Детинец… Мост… – Потерпи, господине, скоро цепи снимем! Надо же! Кто ж эти неведомые друзья? Люди Гришани? Феофилакта? Ивана Костромича? Пес их знает. Ладно, пока с ними – вряд ли уже хуже будет. Проехали мост, растолкали дремавшую стражу у Ярославова дворища, у Никольского свернули на Пробойную – знакомая дорожка, именно по ней не так давно ездил Олег Иваныч к оружейнику Никите на Шитную. Вот и Федоровский ручей, журчит, играет течением. Не доезжая до ручья, свернули в призывно распахнутые ворота богатой усадьбы. Господский дом – каменный, в три этажа, амбары, конюшни, склады, своя кузня. Молотобойцы в кузне уже раздували огонь кожаными мехами. Кузнец взял осторожненько скованные руки Олега, положил на наковальню, стукнул тихонько пробойником – спали оковы, как и не было. – Прошу за мной, господине! Поклонился вышколенный холоп, челядин дворовый, в богатый кафтан одетый. Вперед важно прошествовал. За ним – Олег Иваныч, запястья после цепей потираючи… Высокое крыльцо, узорчатое, под кленовой крышей. Ступеньки широкие, в две ступни, захочешь – не споткнешься. Перила в виде греческих статуй резаные. Двери – есть в Софийском соборе Сигтунские ворота красоты неописуемой – так тут ничуть не хуже, правда, поменьше малость. Челядин, двери отворив, склонился в поклоне вежливом. Тут и сам хозяин. Вышел навстречу, будто к дорогому гостю. Весь собой красив, голубоглаз, статен, в кафтане, золотыми нитками вышитом. – Проходи, Олег Иваныч, будь гостем! С первого взгляда узнал Олег Иваныч хозяина. Боярин Ставр – знаменитый новгородский олигарх. Муж, красотой приметливый, обходительности отменной. – Откушай, гость дорогой, что Бог послал! Чай, оголодал в порубе-то? Гость дорогой откушать не отказался. Все выкушал, что послал Бог боярину Ставру: и кашу реповую с медом, и щи с потрохами гусиными, и с мясом пирог, и рыбник, и полбой просяной не побрезговал. Запил кваском малиновым, ах, хорош квасок у боярина, только уж хмельной больно, сразу в сон потянуло. Заклевал носом Олег Иваныч – будто настоящий сон сморил! Не заметил, как взяли его слуги боярские под белы рученьки, сапоги с него сняли да спать уложили на лавку широкую, шкурами волчьими устланную. Как смежились его веки – враз исчезла с уст Ставра улыбка любезная. Другое лицо у боярина стало – жесткое, властное, совсем неприветливое. – Глаз не спущать! – кивнув на спящего, тихо бросил он слугам. – Как проснется – ко мне. Однако… Олег Иваныч прекрасно расслышал слова боярина, не так уж на самом деле и спать хотел, притворялся больше. Глаз не спущать… Не понравились эти слова Олегу Иванычу, совсем не понравились. Однако – и любопытство брало, оказывается, он совсем ничего не знал о хозяине, о боярине Ставре. Нет, знал, конечно, что Ставр Илекович – боярин знатный, в «сто золотых поясов» входит – элиту новгородского боярства, и земель у него немало, и злата-серебра. Впрочем, поговаривали, жаден боярин, однако никакого оперативного подтверждения тому не было – слухи одни. Ну, слухи – они везде слухи. Часа через два открыл глаза Олег Иваныч, сел на лавке, потянулся довольно. Челядин тут как тут – с квасом. Испил Олег Иваныч, губы рукавом – по местному обычаю – вытер, тут другой холоп – пожалте к боярину! Ну, пожалте – так пожалте! Поднялся вслед за слугой по лестнице в кабинет боярский. Большой кабинет был у боярина Ставра, со столом огромным из мореного дуба, с лавками, с креслами резными. В окнах – слюда в переплете свинцовом, на столе подсвечник серебряный, свечи – чистый воск, горят ярко. В углу, на поставце – кольчуга с панцирем да островерхий шелом с бармицей, рядом – полный доспех ливонский, рыцарский, латами называемый. Красив доспех, блескуч, гладок – свечки тусклым золотом в блестящих боках отражаются. – Нюрнбергских мастеров работа, – перехватив заинтересованный взгляд гостя, пояснил Ставр. – Больших денег стоит. И у орденских немцев мало у кого такой есть, у комтуров токмо да у магистра фон Герзе. Кстати, как там друже фон Вейтлингер поживает, ливонский рыцарь Куно? Боярин пытливо уставился на Олега. Тот пожал плечами: – Пес его знает, как он поживает… давненько не виделись. Ответив, Олег Иваныч задумался, пытаясь сообразить, откуда Ставр знает о его знакомстве с ливонцем. От Гришани? Хм… Вряд ли. Скорее – от Феофилакта. Нет, тому тоже нет смысла в излишней огласке… как и Ионе. Значит – от московитов? От Ивана с Силантием? Но откуда их может знать Ставр? А черт его знает, откуда. Но – знает, раз спрашивает. В общем – одни сплошные загадки. На настойчиво повторенный Ставром вопрос относительно ливонского рыцаря Олег Иваныч, подумав, отвечал очень осторожно, расплывчато. Никакой конкретики: да, с рыцарем знаком, но не очень близко. Пиратский струг? Да, было дело, чуть не потопли, хорошо нарвский когг по пути приключился, не то бы… Поручения владыке? Нет, ни о чем таком рыцарь не просил, не упоминал даже, да и с чего бы ему? В Новгород прибыли вместе – это да, с тех пор не встречались. Капитана «Благословенной Марты» как зовут? Ну, уж ты и спросил, Ставр Илекович, откуда ж все упомнить? Кстати, а ты сам-то, господине, как про меня узнал? Ах, есть верные люди? Понятно. Тогда, может, ответишь, зачем меня-то из поруба высвободил? – Разговор к тебе имею, Олег Иваныч, – сладко Улыбнулся Ставр. – И предложение… – Тогда можно сначала предложение? – усмехнулся в ответ Олег Иваныч. – А уж опосля и разговор будет. Ставр надолго задумался, поиграл вытащенным из-за пояса миланской работы кинжалом, затем нехотя кивнул и неожиданно предложил Олегу перейти к нему на службу. – Человек ты, я вижу, упорный, знающий, – подольстил боярин, – а жалованьем я тебя не обижу. Ну, как, согласен? – Я бы со всем нашим удовольствием, – еще шире улыбнулся Олег Иваныч. – Да вот беда – уже связан договором с игуменом Феофилактом. Помогаю ему чем могу… в торговых делах. Так что рад бы, но не могу, над собою пока не властен! – Так я ж тебя и не тороплю, – обиделся Ставр. – Подумай месяцок-другой, поработай пока на Феофилакта, ну, а потом всегда тебе место будет. Знаю – воин ты знатный, мне таковые нужны. И служба у меня – не чета Феофилактовой, торговой – ты ж воин, не купчина какой. Впрочем, уговаривать не буду, надумаешь – скажешь! Один еще вопрос к тебе напоследок. Говорят, ты часто бывал в Обонежье? – Ну, допустим, бывал. А что? – Онисифор-инок! – подавшись вперед, прошептал боярин. – Ты ведь сильно помог ему? Ну вот – и этот туда же! Все сокровища ищет. А может… А может, у него другой интерес? Пожал плечами Олег Иваныч: – Онисифор? Впервые слышу. Нет, помог, конечно, но не ему, а Гришане, софейскому отроку. А об Онисифоре этом и не слыхивал никогда. Странная это была беседа. Чувствовал Ставр, что недоговаривает что-то Олег Иваныч, да поделать ничего не мог – пытать бы его, конечно, пыткой огненной или на дыбе, да нельзя – Феофилакт обидится, а ссориться с ним не с руки сейчас. Слишком много людей в курсе, кто узника из поруба вытащил, хоть и незаконно тот туда брошен был. Мзду свою получили, правда, да ведь, как прижмет – сразу заговорят. Стоп, а о ком заговорят? У них что, на лбу написано, у тех, кто мзду платил, что они Ставровы люди? Нет, не написано. Поди знай, что за люди, мало ли в Новгороде мужиков. Коли так, тогда, конечно, все-таки пытать. С выдумкой пытать, до смерти лютой, потом зарыть где-нибудь у Федоровского ручья либо ночью в Волхов кинуть – ищи-свищи. А кто этого человека, Олега, в поруб кинул? Пимен, владычный ключник. Верные люди говорят – так просто кинул, для острастки, да выпустить забыл, уехал – потому и не сильно выступать будет, если на свободе Олег окажется, скорее – поблагодарит, не надо причину выдумывать, выпуская. А выпустить пришлось бы – Феофилактовы люди Пимену не по зубам, не тот это волчина. Да и не по закону задержание-то… Еще и Варсонофий, зараза, при владычном дворе воду мутит. Собрались, вороны. Иона, владыка, уж слишком долго на этом свете зажился. Ну, да об этом после. Значит, Феофилактов муж этот самый Олег, Олег, сын Иванов. По торговой части служит. А и пусть себе служит! Вот и подступ к Феофилакту-игумену! Так не пытать этого Олега Иваныча надобно, а ублажить, словно брата родного! Да приветить так, чтоб почаще захаживал. Рассказывал, что да как Феофилакт-игумен поделывает, что мыслит. Ну, и ловок ты, Ставр Илекович, ничего не скажешь, ловок – ишь, чего удумал, умная голова! Посмурневшая было физиономия боярина снова озарилась радостной улыбкой. – А не испить ли нам мальвазеи фряжской в честь твоего освобождения? – встав на ноги, Ставр весело хлопнул гостя по плечу. – Или рейнского? Ты чего больше любишь? – Портвейн «три семерки», – не удержавшись, буркнул Олег Иваныч. Потом добавил, что и от мальвазеи не откажется. От его взгляда вовсе не ускользнула быстрая перемена в поведении боярина. Сначала сиял, как тульский пряник, потом скуксился, затем опять воспрянул. Неспроста все это, ох, неспроста… Ох, хитер боярин, коварен, мягко стелет – да как бы жестко спать не пришлось! Забегала дворовая челядь по двору боярскому, забегала, засуетилась. Яства понесли из летней кухни прямо в кабинет Ставров. Большой кувшин с мальвазеей водрузили на стол, черненый кувшин, серебряный. Рядом два кувшина поменьше – с рейнским. Ну, и медок стоялый, квас бражливый – куда ж без них-то? Не раз и не два расспрашивал еще Ставр, пока бражничали, все выведать старался, да не на таковского напал – Олег Иваныч-то закален был в родном РОВД в борьбе с зеленым змием, что ему эта мальвазея, на один глоток только. Уж и сам Ставр не рассчитал – упился, захрапел, к стенке откинувшись. Олег к тому времени уже, на лавке растянувшись, похрапывал. Пьян якобы… Однако, как только смежились боярские очи, гость встрепенулся, подозрительно оглядел горницу и, специально пошатываясь, вышел на крыльцо. Постоял немного, подышал воздухом и, пройдясь по двору, подошел к воротам. Никто никаких препятствий в этом Олегу Иванычу не чинил, наоборот – выскочивший невесть откуда стражник, почтительно поклонившись, в миг распахнул ворота и даже осведомился, не нуждается ли дорогой гость в провожатых. Олег Иваныч не нуждался, в чем тут же заверил стражника и, выйдя за ворота, быстрым шагом направился по Пробойной в сторону Торга. В воздухе плавился вечер – тихий, спокойный, благостный. У церкви Дмитрия Солунского, на паперти, сидели нищие – такие же благостные, тихие, богобоязненные. Кланялись низехонько, благодаря за подаяние, убирали мелочь в торбы и мелко крестились. Рядом, на пустыре, мальчишки играли в бейсбол маленьким тряпичным мячиком. С криком да посвистом ловко лупили по нему деревянными битами. Нет, кажется, здесь эта игра называется лаптой. Олег Иваныч подошел ближе, уселся на скамейку под липами, вместе с прочими зрителями. Смотрел на игру, думал. Возвращаться на усадьбу? А вдруг там засада? Он, Олег Иваныч, в подобном случае точно бы отправил туда парочку оперов. Хотя – нет. Ставр же говорил о том, что Пимен-ключник в отъезде, а кроме него Олегом заниматься просто некому, никому он больше в порубе не нужен. Да и на Феофилактово подворье людишек послать – не всякий решится. Поэтому на усадьбу можно возвращаться спокойно. Нет там никакой засады и быть не может! Поднявшись на ноги, Олег Иваныч направился дальше. По пути свернул на Ивановскую, к Торгу – выпил в долг сбитня у знакомого продавца – недавно завербованного агента Олексахи. Тот глазами замигал, Олега увидев, – имею, мол, сообщение. Олег Иваныч понял, кивнул, шепнул – у Никольского. Там и встретились, под старой вербою. Сведения, переданные агентом, особенно неожиданными, в общем, не были. Олексаха поведал, что не так давно взятые по его наводке московиты – двое мужиков с именами Иван да Силантий – снова объявились на Ивановском вымоле, где ругательски ругали новгородские власти, смущая собравшийся народ срамными словами, и хвалились могуществом своего господина – московитского князя Ивана. Два дня назад отплыли на всех стругах вниз по Волхову, видно, к Москве. Ну, это и так понятно было. Так же агент сообщил о подозрительных монахах – стригольниках, во главе со священником по имени Алексей. Монахи те, дескать, супротив монастырей выступают да против мздоимства церковного… Последнее сообщение Олексахи касалось лично Олега. Третьего дня им очень интересовались некоторые людишки – холопы некоего боярина Ставра. Расспрашивали да выпытывали – что за новый человек служилый появился у Феофилакта-игумена? Зря выпытывали – никто на торгу Олега Иваныча не знал, может, где в другом месте что вызнали. – Откуда известно, что именно Ставровы люди? – Проследил, господине. Прикинулся своим в доску – вместе к Явдохе ходили, в корчму на Загородскую. – Далеко ж вас черти носили! – Так у тех шильников там свой интерес имеется – Явдоха им в долг наливает. Вообще, Явдоха этот – тот еще шпынь. – Вот и займись им. – Олег Иваныч похлопал Олексаху по плечу. – Походи в корчму, винища попей, думаю, учить тебя не надо. Обо всем докладывай исправно. Деньги получишь позже. Не обману, не думай. Простившись с агентом, Олег Иваныч еще немного постоял у вербы, посмотрел на клонившееся к закату солнце – изжелта-красное, чем-то похожее на большое перезрелое яблоко, – напился из ближнего колодца водицы, немного подумал, пожал плечами и решительным шагом направился на Ильинскую, к усадьбе. Видок у него был весьма специфический – некоторые особо нервные прохожие шарахались. Рубаха у ворота разорвана, кафтан не подпоясан, расхристан, борода всклокочена, на голове будто галки гнездо вили. Вдобавок винищем разит на полверсты. В усадьбе на углу Ильинской и Славны возвращению Олега Иваныча обрадовались. А чего бы не радоваться-то, человек он был – хоть и при должности важной – простой, некичливый, вежливый. Зря к дворне не цеплялся, никого не наказывал, да по чести – и не за что было. Налево скособоченный татарскою саблей сторож Пафнутий, получив указание, отправился топить баню. Нелюдимый Акинфий, заросший бородою до глаз, был послан в шалашик, к дедке Евфимию – звать париться да наказать оглоедам смотаться по-быстрому на владычный двор, пока ворота не заперты, спросить там Гришаню-отрока, привезти, ежели на месте тот. Вечером собрались все. Сам Олег Иваныч, дедко Евфимий, Гришаня… Парились. Дед Евфимий уж так усердно махал веником, что Гришаня, не выдержав, стрелой вылетел на двор, прыгнув в большую бочку с дождевой водицей, специально для этой цели стоявшей у самой ограды, под яблонями. Олег Иваныч покрякал-покрякал под дедовыми вениками – тоже выскочил. На скамейку у бани уселся, в рушник закутался. Тут и Пафнутий с кваском. Гришаня из бочки выскочил, тоже пить захотелось. – Эх вы, парильщики, – выглянул из бани дед, красный, распаренный, довольный – дальше некуда. – Давай-ко еще по заходу! Олег отмахнулся, хватит, мол, покуда, а там посмотрим. – Был в обители дальней, – вытерев губы рукой, важно изрек Гришаня. – Вот, к полудню только вернулся. Ну, и книжицы там, Олег Иваныч! Знатные книжицы… – Отрок мечтательно прикрыл глаза. – Четьи-минеи, само собой, да сказки: о разных странах, о людях тамошних, о мудрецах-рахманах, что в стране Индейской живут… – Нет там ни злата, ни серебра, ни татьбы, ни боя, – вспомнив отца Алексея, с ходу процитировал Олег Иваныч, с удовольствием наблюдая, как удивленно округлились синие Гришанины зенки. Прямо на лоб полезли. – Откуда, Олег Иваныч, сие знаешь-то? – От верблюда. Газеты надо читать, а не глумы с кощунами перебелять усердно! – Чего? Чего надо читать, господине? – недопонял Гришаня и, не дождавшись ответа, похвастал: – А о звере-вельблюдии я слыхал от гостей бухарских… – Как там Пимен-ключник? – поставив кувшин с квасом, вскользь поинтересовался Олег Иваныч. – Поди, вернулся уже? Отрок покачал головой: – Нет, не вернулся. Дня через три будет, Иона сказывал. Да, Олег Иваныч, что я сказать-то хотел! – Гришаня с размаху хлопнул себя по коленкам. – Как возвратились сегодня, зашли по пути в церковь, на Прусской, Святого Михаилы… – отрок вдруг улыбнулся, продолжил: – Там боярыня одна молилась, красивая, словно лебедь. – Софья! – помимо воли вырвалось у Олега. – Софья, Софья… – снова усмехнулся Гришаня. – К ней я тогда записку носил, на посаде Тихвинском, помнишь? Так вот, она меня тоже узнала. Из церквы выйдя, говорила ласково. Про тебя расспрашивала, между прочим. Кто, да что, да как… Не просто так спрашивала, Олег Иваныч, не любопытства ради. Ты уж мне поверь, я в таких делах зело ухватист, вон, когда Ульянка, вощаника Петра дочка, про меня у Верки-воробьихи спрашивала, я тоже поначалу не понял, а уж потом-то, как в баню стылую Ульянка меня затащила, тогда… – Гришаня вздохнул и почему-то чуть покраснел. Отпив квасу, продолжил: – Так и Софья. – Думаешь, в баню меня затащит? Ну, ты, Гришаня, и глумливец, однако! Гришаня обиделся, надул губы. – Да я не про то вовсе, – буркнул. Потом отмяк, рассказал обстоятельно. Как да про что Софья выспрашивала – выходит, отнюдь не безразличен боярыне Олег Иваныч, отнюдь… Потом, когда улеглись почивать, снова долго не мог заснуть Олег. Виделось: шагает по васильковому полю Софья – волосы золотом по плечам стелются, в карих, широко раскрытых глазах отражается солнце. Ветер играет волосамибоярыни, нежно, весело, ласково. Улыбается Софья – хоть и не видел Олег никогда улыбки ее – представлял, как раздвигаются чуть пухлые губы, как проявляются на щеках ямочки… Боже, как светла улыбка твоя, боярыня Софья! А ветер все сильнее, не ветер уже – буря, закрутились вокруг боярыни сорванные васильки, словно в колдовском танце, метнулись волосы золотым водопадом – бежит Софья, несет ее ветер. Куда? А рядом с ней… кто же, кто? Прищурился Олег… – Спишь ли, Олег Иваныч? – с полатей Гришанин голос. – Спал. Пока ты не спросил. – А я сказать хотел, что про тебя обсказал Софье, сказать? – Ну, сделай милость. – Что человек ты знатный, – сказывал, – да при должности важной, духовной, не каждому по уму даденой, и то сказал, что нету у тебя ни жены-государыни, ни малых детушек. Про то боярыня особливо спрашивала. – Спрашивала? Спрашивала… Ладно, хватит болтать, спи давай. Олег Иваныч поднялся на лавке, нашарил рукой корец с квасом. Выпил. Не думал, не гадал Олег Иваныч, что не одному ему грезится сегодня боярыня Софья. Боярину Ставру тоже нехорошо спалося, хоть и пьян был изрядно. Вертелся в постели боярин, скрипел страшно зубами, а губы сами собой шептали – Софья! Софья! Софья! Софья! Взять, обнять крепко, бросить на широкое ложе – моя! Моя! Моя! Ах, томленье любовное… Никого не любил в этой жизни боярин Ставр – ни отца, ни мать покойных, ни прежнюю жену, тайным зельем загубленную. Только Софью! Так обладать хотел красавицей златовласной – спасу нет, а та все отказывала. Что ж, не добром, так силой. Силой! Силой! Силой! Схватить, привезти, обнять… А там, дальше, кто знает, может, и слюбится? Только вот властна боярыня, горда больно и свободу свою знает. Эх, кабы на Москве дело было! Уж там-то баб не особо спрашивают – ремень на шею и в церковь. А потом плетьми, чтоб боялись. Чтоб уважали господина-мужа своего! Не то в Новгороде, ух, порядки мужицкие! Хоть и знатен боярин Ставр, а за такое дело по голове не погладят. Владычный суд быстро укорот даст. Но ведь – хочется! Хочется! Хочется! Софью! Схватить, увезти, сорвать летник, сарафан, рубаху – и плетью по нагому телу, красивому, бархатистому, нежному… Так, чтоб кровавые брызги!.. Как с прежней женой… та долго не вытерпела, дура… Пожаловаться грозилась – новгородская кровь, пришлось отравить, курву. А и поделом, слушай мужа своего, господина! Эхх, сюда б Софью… Да плетку верную… Проснулся боярин Ставр, сел на кровати, очами сверкнул люто. – Митря! – позвал. Явился Митря – козлобородый, Упадыш прозванием, что по дню от гостя Олега в клети прятался. Вытянулся угодливо, ждал. – Девку! – скрипнул зубами Ставр. – Холопку дворовую. Ту, пятнадцатилетнюю, с волосами, что лен. Митря Упадыш кивнул понятливо. Выбежал с усмешкой глумливою, мига не прошло – вернулся: верные слуги притащили девку – светлоглазую, испуганную. Волосы – словно лен, выбеленные. – Вяжи к лавке. Митре да прочим слугам и говорить не надобно – распластали на лавке девку, рубаху сорвав. Та закричала испуганно, неладное чувствуя… Кричишь? Так вот тебе кляп! Теперь только мычание доносилось чуть слышно. По щекам девчонки стекали слезы. Плачешь? Так еще не так заплачешь сегодня! Прочь все! Плетка… Удар… Кровавая полоса вдоль груди… Еще удар… Еще одна полоса… И только слабый вскрик, кляпом задержанный… После многих ударов – девка уж и кричать перестала – набросился на нее Ставр, словно зверь дикий. Рычал, кусал, ругался. Удовлетворив страсть, отвалился на ложе, кликнул Митрю да служек: – Пользуйте. Бедная девчонка. Она уже даже не плакала. – Хватит… Переверните спиной кверху. Вот так. Теперь похожа. Похожа на Софью. Что стоите? Прочь пошли! Боярин Ставр снова схватил плетку с железными крючьями вышитыми… Хлестал по спине белой, пока не устал. Приговаривал: – Вот тебе, Софья, вот тебе! На! На! На! Получай, дура! Летели на пол лоскутья кожи, брызгала кровь. Боярин не унимался. Глаза его закатились, с тонких, искривленных в злобной ухмылке губ стекала пена. Получай, боярыня Софья! Софья! Софья! Софья… Обессиленный, упал боярин. Отдышался, оделся, пнул сапогом девчонку. Та не шевелилась. – Митря! – Тута, боярин! – Скормите собакам! – Так сыты, батюшка! – Тогда – в ручей. Мне вас учить? – Исполним все, батюшка, не сомневайся, не в первый раз ведь. Истерзанное тело несчастной девчонки вынесли с усадьбы через потайной ход и бросили в Федоровский ручей. Темные воды с плеском сомкнулись, приняв очередную жертву боярина Ставра. Не первую и не последнюю… – Ну, вот и славненько. Митря Упадыш потер руки и размашисто перекрестился на угадывающуюся за ручьем черную громаду церкви Федора Стратилата, выстроенную новгородским посадником Семеном Андреевичем в лето 1361 года.Гартман фон лер Ауэ, «Белный Генрих»
Глава 7 Новгород. Сентябрь – октябрь 1470 г.
Уйди, проклятый дьявол, не мешай нам. Ты адом сделал радостную землю, Проклятьями и стонами наполнил. Коль радует тебя вид гнусных дел — Вот образец твоей кровавой бойни.Хорошо хоть шпага отыскалась! Удивительно – в этакой-то передряге. Да и конек каурый стоял себе спокойненько во владычной конюшне, там его и обнаружил Олег Иваныч сразу после встречи с игуменом. А шпагу… Шпагу начальник владычной стражи возвернул самолично. Не гневайся, мол, Олег свет Иваныч, и не думай – мы стражники, мужи благородные. Еще в начале сентября, сразу после празднования Нового года (лета 6979 от сотворения мира), имел Олег Иваныч тайную беседу с Феофилактом. Усмехнулся игумен, узнав про интриги Пименовы, да молвил Олегу, чтоб работал, как прежде, а Пимена-ключника – и в голову б не брал. Тем более – не по закону арест-то. Правда, игумен настоятельно рекомендовал на владычном дворе без особой нужды пока не светиться, да какая в том нужда у господина Олега? Вот, шпагу только забрал, да коня – спасибо стражникам, сохранили. В таком разе Олег Иваныч их в корчму позвал, недалече, на Ямскую, – угостил медком стоялым да корчмой – водкою неочищенной да с травами-зельем – кто до корчмы охотник. Друзьями теперь стали Олег Иваныч и владычные стражники, приходи, говорили, друже, – завсегда тебя примем. Ну, пока нужды в них не было. Да, еще кое-что говорил Феофилакт-игумен, голос до шепота понизив. О новгородском боярине Ставре. Богат, вишь, Ставр, да властолюбив, да знатен. Ну, что знатен – понятно, а вот насчет богатства – Феофилакт сильно сомневался. Жизнь-то боярин вел раздольную, а на какие шиши – неизвестно. Были у него мастеровые, но не очень много, были, конечно, и вотчины – но не так, чтоб уж очень богатые. В общем, не по доходам жил Ставр, дебет с кредитом не сходился. Вот и просил игумен посмотреть за боярином. Не впрямую просил – намекал только, ну, да Олег Иваныч понятливый, на пальцах объяснять не надо. Боярин Ставр, Ставр Илекович… Олег и сам хотел бы про него узнать побольше, особенно – после встречи. Осторожно следовало действовать, тихой сапой, напролом не лезть – не спугнуть боярина, не обидеть – чувствовал Олег Иваныч свой долг перед ним за освобождение свое из владычного поруба. Потому и любопытство умеривал. Решил про себя – желание Феофилакта исполнить – за Ставром последить – но не ревностно, а так, между делом, отчетности ради. Послать агента посмышленей, того же Олексаху-сбитенщика, пусть людишек боярских поищет да средь оных потопчется. Глядишь, что и вызнает. А самому заниматься Ставром Олег Иваныч считал не очень этичным. По указанным выше причинам. Человек к нему, можно сказать, со всей душой – из поруба вытащил, угостил на славу – правда, в своих непонятных пока целях – но тем не менее. Подобное поведение вполне заслуживало доброго отношения, а Олег Иваныч не из тех людей был, что сделанного добра не помнят. Вот и, входя во владычную палату, столкнулся в сенях со Ставром – тот пришел на ливонское сукно Ионе-архиепископу жаловаться – купил, дескать, несколько кип – все короткие оказались. Ставр улыбнулся ласково – обаятелен был, надо признать, красив да статен – тряхнул светлыми кудрями, дорогу уступил вежливо – проходи, мол, друже Олег Иваныч, да не чинись, в гости заглядывай. В гости… Бог даст, заглянем и в гости. Да пока некогда, да и, честно говоря, не лежит душа к боярину, хоть и знатен он, и богат, да обаятелен опять же. Но вот не лежит – и все тут. В гости… Опять будет к сотрудничеству склонять, корчму подливать в чашу, да и сам пить не отставая, оловянными глазами посматривая. Ну его в баню. Неловко как-то на Ставровой усадьбе, нехорошо, не приветисто… Опосля, на конька каурого садясь, краем глаза увидал Олег Иваныч, как прошмыгнул боярин из кельи Гришаниной. Ну, что к Гришане заходил боярин – понятно – тоже книжник известный, но почему ж столь проныристо? По крыльцу слетел, вскакнул на коня, пришпорил – только его и видели. Нехороша быстрота эта, не от Господа – от Лукавого – то Олег Иваныч давно запомнил, от отца Алексея, стригольника. Ну и что, что стригольник он, – зато человек хороший и мысли излагает дельные. Говорят, на Москве Иван Васильевич, князь, привечает стригольников, разумные беседы с ними ведет да во всем советуется. Ну, в последнем Олег сомневался. Насколько он знал московского князя Ивана (не лично – по рассказам, конечно), тот вряд ли слушался чьих-то советов, ну а насчет бесед со стригольниками – очень может быть. Иван Васильевич вполне мог на церковные богатства да земли зариться. Тут ему стригольничьи речи – в самую масть приходятся… Уехал боярин Ставр со двора владычного, ускакал с людишками своими, яко тать ночной, или, говоря общепринятым языком, – смылся довольно быстро. Ну, да пес с ним… Олег Иваныч поднялся к отроку. Тот обрадовался, конечно, квасу предложил хмельного – и откуда у него этот квас, верно, хитростью из владычного погреба черпает, – однако тих был и задумчив как-то. Книжицами новыми не хвастал, глумы да кощуны не читывал, так, болтал ни о чем, на вопросы Олега невпопад отвечая. В общем, смурной какой-то был Гришаня, словно сам не свой. Даже от предложения посидеть на Ямской в корчме, песен попеть со стражниками да с девками тамошними, отказался – что было уж совсем на него не похоже. Ставр, что ли, на отрока так подействовал? Спросить? Да ну его… Захочет – сам скажет, неча зря в душу лезть. Простившись с Гришаней, Олег Иваныч поехал на Торг. Не то чтоб очень надобно ему что-нибудь купить было – все равно другой-то дороги на Славну да Ильинскую нет, окромя как через торжище тащиться. Дедко Евфимий с оглоедами у Феофилакта на охоту отпросились, звали и Олега, да тот отказался, не до охоты сейчас, больно дел много. Потому и пустовал шалашик тайный на берегу Волхова, не было лодочников. Да и похолодало опять же. Днем-то ничего, жарко даже бывало, а вот ночью – хлад да туман. А сентябрь выдался нынче чудный. Не дождливый вовсе, с чистым ярко-синим небом, красно-золотыми деревьями, прозрачными, дрожащими паутинками, летящими по ветру навстречу солнцу. С птичьими стаями, тянувшимися к югу. С кисло-сладким запахом созревших яблок, грудами лежащих на прилавках. А белые новгородские церкви? Олег Иваныч даже остановился посередине моста – не выдержал, залюбовался… Ну до чего ж красив Господин Великий Новгород! Красив, богат, могуществен! Белые стены башен, отражающиеся в синих, в цвет неба, водах могучего Волхова. Яблоневые сады в усадьбах. Строгая красота храмов. Торг… Чего там только сейчас, по осени, не было! Целые ряды рыбы, соленой, копченой, вяленой, свежая – рядом, на пристанях-вымолах, сколько угодно, напротив – горы лесных орехов, грибов, ягод – брусники да клюквы, чуть дальше – дичь битая, за лето жирок нагулявшая, – рябчики, тетерева, утки; и все дешево – воз увезешь за медное пуло… Ну, не воз, так полвоза – точно! Полон народу Торг. Продавцы, покупатели, посредники, сбытчики, весники, менялы, просто ротозеи-зеваки, да еще не забыть квасников-пирожников-сбитенщиков… – А вот кому пироги, пироги с грибами? – А на яблоки налетай, всего полпула! – Рябчик-глухарчик – сваришь – пальчики оближешь! – Сбитень, сбитень, кому сбитня? – Квас, квасок, подставляй роток! – А ну-ка налей, паря! Вот те… Ой! Калиту с пояса срезали – курвы-ы-ы-ы!!! Сволочуги проклятые, курвины дети! А не зевай – так тебе и надо, пришел на Торг, так не стой, рот раззявив! – А ну-ка, кто смелый да хитрован весь? Угадайка, под какой чаркой горошина? О! Совсем знакомое игрище! Олег Иваныч коня у стражи торговой привязал, ближе подошел, любопытствуя. – Сивая борода ставит полденьги! Еще кто сыщется? Ага, дед… Сколько-сколько? Полпула? Пошел ты со своим пулом. Грош рейнский – это другое дело. Кручу-верчу – обмануть не хочу! От наблюдения за местным вариантом лохотрона Олега Иваныча отвлекло чье-то легкое дерганье за рукав. Оглянулся – Олексаха-сбитенщик, агент тайный. – Ну-тко, паря, налей сбитню… Ух, хорош. Пошли к возам, отольешь в корчажку. У возов, за Параскевой Пятницей, красавицей-церковью, златокрестной, белостенной, чуднокупольной, разговор пошел другой. Сперва доложил агент Олексаха о стригольниках – что, говорят, на Москву подались, к Ивану, князю Великому, – затем поведал о немчинах – ганзейцах или ливонцах, что по Торгу ходили пронырливо, да не столь медом-воском-мехом интересовались, сколь выпытывали про псковичей – не хотят ли, мол, новгородцы войной на них идти. – Ты-то сам что мыслишь, господине? – не удержался, спросил Олексаха. – Неужто и вправду воевать будем псковичей? – Спаси Господи! – Олег Иваныч вполне искренне – он совсем не собирался ни с кем воевать – перекрестился на золотые кресты храма. – Не должно быть с псковичами брани, не должно! Ну ка, плесни сбитню… Эх, хорош… – На малине-ягоде настаиваю, – похвастал агент. – Завсегда в прибытке… Да, еще тут одна безделица, может, ты и слыхал уже – на Федоровском ручье мертвую женку выловили, тому назад – седмицу. Истерзана – словно зверем лютым! Олексаха поежился и выказал предположение о появлении в Новгороде Великом адского исчадия – злобного оборотня-недолюдка. – В общем, как стемнеет, людишки у Федоровского ручья не ходят, волкодлака пасутся. И самое-то главное – храм ведь там рядом, на ручью-то, Федора Стратилата. – Олексаха понизил голос: – Так ту девку истерзанную – прям напротив храма… Ох, за грехи наши, Господи! Не впервой уж. Олег Иваныч насторожился. Как это не впервой? Ах, и раньше из ручья растерзанных девок вылавливали? И не только девок… обоего полу – и отроковиц и отроков… Видно, оборотень-то не дурак, мясо помягче да повкусней любит, упаси, Господи. – Не впервой, говоришь? – Олег Иваныч почувствовал знакомый азарт сыщицкий, томление, которое, сказать по чести, многого в его жизни стоило! Поднял с земли прут и начертил на песке две пересекающиеся линии. – Смотри, Олексаха. Вот Федоровский ручей, вот Пробойная, мост, Московская дорога… вот другой мост… Тут вот – церковь Федора Стратилата. Понимаешь меня? – Да не дурак уж, вижу. Вон здесь, на Пробойной, Димитрия Солунского храм. Тут… Тут усадьба… и здесь… и вот тут… Чьи усадьбы – не помню, но узнать смогу, если надо. – Узнай, узнай, Олександр, потом покумекаем. Ну, и где тут выловили телеса истерзанные? – А вот тут, – агент прищурился, – ближе к башням – отроковица – прошлый год, на Пасху. Здесь, не доходя церкви, – уже этим летом, аккурат после Троицы… тоже девка. Под мостом, недалече, прошлым летом, на Ильин день – парень – без головы, спаси Родимец! – Олексаха испуганно перекрестился, перевел взгляд на заинтересованное лицо Олега и вдруг улыбнулся: – Видно, всем миром богопротивного волкодлака ловить собралися, коли ты спрашиваешь, господине? Олег Иваныч хмыкнул. Ни в каких оборотней, волкодлаков и прочих богомерзких тварей он не верил. Не водились они когда-то в Питере и здесь не водятся. А вот насчет сексуальных маньяков – дело другое. Очень может быть. Живет себе спокойненько у себя в усадьбе за воротами крепкими, периодически кровь пуская очередной жертве, – холопов да челядь дворовую кто искать-то станет? Никто, знамо дело. Потому и занятие это… как бы помягче выразиться… судебной перспективы не имело – холопы за людей даже в вольном Новгороде почти что не шли. То есть не то чтобы вещи, а навроде того. Маньякам да богопротивцам разным полное раздолье! Бесчинствуй – не хочу. Хотя, конечно, и холопы в суд пожаловаться могли… ежели б живы осталися. – Олександр, ну-ко припомни еще какие-либо убийства – холопов али челядинов дворовых. Олексаха задумался, почесал поочередно то белобрысую голову, то чуть поросший светлым пушком подбородок. Было Олексахе от роду лет двадцать, не больше, но толковый, спору нету. Олегу Иванычу в питерские еще времена уж такие молодые кадры попадались, после школы милиции, что хоть стой, хоть падай: то свидетеля изобьют – дескать, похож очень на обвиняемого, то дело так заволокитят – дальше ехать некуда, то еще чего-нибудь подобное учудят. В общем, глаз да глаз за всеми «молодыми специалистами», кроме ну очень редких исключений, надобен. Вот к таковым исключениям и относился Олександр Патрикеев сын, Гордиев, сбитенщик. Был Олексаха почти круглый сирота – матушка в негодный год сгорела от лихоманки, тятеньку-ополченца на войне сгубили то ли татары, то ли московского князя Василия воины. Сколь себя помнил, жил Олександр приживалой у дальних-дальних родичей – троюродного бобыля-дядьки – в хижине – избой-то назвать невместно – на окраине Неревского конца, в самом конце улицы Кузьмодемьянской. Дядька племянника еле терпел, дармоедом считая, хотя какой дармоед Олексаха? Почитай, сбитнем тем дядька и кормился. Правда, варево варить помогал – когда не пьян был, да только вот редко такое случалось, стихи про пианицу – словно про Олексахиного дядьку сложены. – Холопов али челядинов, – задумчиво произнес агент. – Однако не слыхивал я, чтоб кого из них живота лишали. Нет, может, и убивали, конечно, да тайно, на усадьбах – кто ж за холопа жалиться побежит? – А ежели б кто пожаловался? – А ежели б кто пожаловался? – Олексаха хитро улыбнулся. – Не знаю, как Князев суд, а суд владычный, думаю, не шибко бы залюбил того хозяина, что своего холопа живота лишил, ведь и у холопов всяко душа есть, а раз есть – убивать, даже и холопа с челядином, грех есть! Олег Иваныч ухмыльнулся. Ну до чего ж ловок Олексаха! С таким рассудком ему б в Санкт-Петербургскую коллегию адвокатов прямая дорога. Иль, в крайнем случае, председателем какого-нибудь районного суда. Да, жаль, не в Питере они, а в Новгороде. А раз так – пускай Олексаха пока младшим опером побегает, опыта понаберется. – Сей же вечер весь ручей обегу! – перекрестился парень. – Хоть и боязно. – Лиходеев боишься? – Тьфу-ты, лиходеев… Волкодлака богомерзкого пасусь, господине! Простившись с Олексахой, Олег Иваныч проводил глазами его длинную нескладную фигуру в старом, латанном на локтях, зипуне, немного обождал и сам направился к Никольскому собору через торговую площадь. Народу на Торге не убыло, а пожалуй, что и прибыло – спать после обеда, в отличие, скажем, от москвичей, деятельные новгородцы не любили, слишком много дел было, куда тут спать – к ночи бы управиться! Шумел, гомонил торг, разливалось рядами людское море. Особо толклись у хлебных рядов – запасались на зиму, спешили, своего-то хлеба в Новгороде не было, не росло почти жито, а ежели и росло где, так в редкое лето вызревать успевало. В рыбных рядах шумели поменьше – рыба речная да озерная – она никуда не денется, а селедки ганзейской – так той и так давно не видели, как свернули ганзейцы всю свою торговлишку, обидевшись. Ну, черт с ней, с селедкой, и без селедки прожить можно. На мясном ряду уж и торговлю всю прикрыли – мало чего и было, – понятно, не сезон, вот зимой, по морозцу, – тут самое время туши на торг везти, не протухнут, а ныне сентябрь – месяц жаркий, говядину да свининку бить рано. Зато огородники: лук, чеснок, репа, капуста – все дешево, бери не хочу. Олег Иваныч прошел мясной ряд, рыбный, свернул под навес, к стригалям-цирюльникам, подстриг бороду, купил у разносчика-мальчишки пирог с визигой, не стесняясь, на ходу, закусывал, шпагу рукой придерживая – вещь дорогая, а новгородские тати пронырливы – враз утянут, опосля не наищешься. Шел, по сторонам посматривая, у оружейников задержался чуть… Спору нет, хороши, конечно, брони новгородские, и накладные, и пластинчатые, и кольчатые, да знающие люди сказывали, все равно лучше немецкого рыцарского доспеха нет. Прочен, красив, удобен! А что уж очень тяжел – так враки это! Нет, турнирный-то доспех, спору нет, увесист, а вот боевой… Прикупить бы, да вот дорог, собака, – словно «мерседес» шестисотый. Олег Иваныч вздохнул, повертел в руках короткий меч – довольно красивый – и вдруг услышал краем уха лающую немецкую речь. Конечно, на торгу такое не в диковину, и не сам немецкий говор привлек внимание Феофилактова сыщика, нет, не говор… а голос! Уж больно знаком! Да и не так уж много у Олега Иваныча в Новгороде знакомых немцев. Ну да, вот вам, пожалуйста, – стоит через два ряда ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер, торгует кольчужку, ругается. В сиреневой рыцарской курточке-котте, в длинном бордовом плаще, куничьим мехом подбитым, хоть и не холодно пока, да видно – для шика. На голове мягкая круглая шапочка с длинным пером зеленым, падают на плащ белокурые волосы… Выпить, что ли, медку с ливонцем? – Куно! Эй, Куно… Фон Вейтлингер, мать твою. Тьфу, не докричишься… Олег Иваныч бросил меч и, придерживая шпагу, торопливо пошел вдоль рядов, стараясь не терять ливонца из виду. Ну и, конечно же, потерял. Уж слишком много народу вокруг было. Да еще если б стояли, а то ведь колготились, гомонили, ругались! До драк кой-где доходило. Ну вот ведь около этого ряда немец только что и стоял, с продавцом ругался… И где ж он теперь? Не продавец, рыцарь! Олег Иваныч, остановясь, заоглядывался. Вот, может… Нет, рожа рязанская. А, вот он… Нет, и этот не тот. А у того плащ вроде похож… и шапка… Вот, сейчас обернется… Нет, не Куно! У рыцаря борода ухоженная, клинышком, а у этого – длинная, спутанная да редкая – ровно как у козла. Стоп! А не Митря ли это часом, Упадыш? Так и есть! Он, собственной персоной. Выжил, не утонул, не погиб страшной смертью в бурных водах озера Нево. И Тимоха Рысь, дьявольское отродье, тоже наверняка где-то здесь, в Новгороде. Пианствует в Неревских кабаках, кутит в вертепах Плотницкого, разбойничает на окраинах Людина. Шильник! Ворует, насильничает, убивает… Олег вспомнил Тоньку-Заразу, тихвинскую «гулящую жёнку» – совсем еще юную девчонку, погибшую страшной смертью от руки Тимохи. Митря Упадыш между тем, купив пару пирогов с требухой, неспешно направился к Ивановской улице. В корчму? Вполне возможно. Осторожно, стараясь не отставать – не настолько хорошо еще изучил город, – Олег Иваныч двинулся за ним, зажимая нос рукою – шильник задержался у кожевенников. Вонючие шкуры грудами лежали прямо на земле, вокруг прохаживались ко всему привыкшие продавцы – как на подбор, дюжие бородатые мужичаги с кулаками с Олегову голову. Упадыш подошел к ним, спросил о чем-то, оглянулся… Олег Иваныч пригнулся. …сторговал у одного из мужиков пару длинных хлыстов бычьей кожи, снова оглянулся… Олег Иваныч отвернулся к разносчику. …расплатился, быстрым вороватым движением сунул хлысты под плащ и с толпой покупателей пошел по Лубянице – улице, проходившей прямо через Торг. У Ивановской уже, возле церкви Иоанна Предтечи на Опоках, Олег Иваныч чуть было не потерял шильника, снова увидев ливонца фон Вейтлингера. Рыцарь о чем-то спорил с одним богато одетым купцом – видно, «заморским гостем», с заграницей торгующим, членом могущественной корпорации «Ивановское “сто”». Именно ивановцам – самым богатым купцам – принадлежала церковь Иоанна Предтечи, выполняя, наряду с духовной, еще и полезно-хозяйственную роль. В церкви (и только в ней!) за специальную пошлину взвешивали воск и мед – основные товары новгородского экспорта. Там же хранились эталоны городских мер и заседал торговый суд, разбиравший коммерческие споры. Перестроенная заново при архиепископе Евфимии, церковь Иоанна Предтечи сохранила строгий древний облик. Толстые, гладкие, лишенные каких либо архитектурных излишеств, стены говорили не о красоте, а о богатстве и мощи. Видимо, о чем-то договорившись с купцом, фон Вейтлингер простился с ним и, не заметив Олега, направился к Готскому двору. Около каменного храма Святого Георгия, за деревьями, мелькнул знакомый плащ… Митря? Черт с ним, с ливонцем, встретимся еще. Точно – Митря! Ну, держись, козлиная борода! Козлиная борода, не оглядываясь, свернул в узкую щель между двумя оградами. Олег Иваныч насторожился, немного выждал и юркнул туда же. Сутулая фигура Митри как раз скрывалась за поворотом. Быстро пройдя дворами, Олег вслед за шильником выбрался на знакомую улицу Буяна. Там Митря тоже отыскал какую-то щель. Шел уверенно, беспечно даже, видно, хорошо знал маршрут и не раз им пользовался. Вышли на Рогатицу, потом – на Иворова. На Славкова… Впереди, за кустами, блеснула водица… Федоровский ручей! Интере-е-есно. Мостик… Сейчас Митря его перейдет и направится на Загородскую, в кабак Явдохи. Нет, не перешел. Двинулся вдоль ручья по неприметной тропинке. Черт, а скользко-то! Слева синел небом ручей, справа золотилась березовая роща. Лучи сентябрьского солнца играли в листве, застывшей, невесомой, праздничной. Было тихо, словно на кладбище. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев, ни птичьих криков. Березы недвижны, словно нарисованные. Выше, за деревьями, виднелись кресты церкви Дмитрия Солунского, что у Пробойной. Был здесь уже Олег Иваныч. И не так давно. Вот и Пробойная, вот мост, вон, за ручьем, храм Федора Стратилата. А вот и… Вот и усадьба боярина Ставра! Высокая ограда, крепкие, из дуба, ворота. Во дворе усадьбы, за оградою, истошно лаяли псы. На Пробойной оказалось довольно людно. Олег Иваныч удивился, потом хлопнул себя по лбу: «Господи, воскресенье ведь!» Возвращаясь с Торга, группами проходили ремесленники, уже немного пьяные, шумные, веселые. Задирались незлобно, громко хохотали, сговариваясь завернуть в кабак. У церкви Федора Стратилата толпился празднично одетый люд. По всей Пробойной растянулся длинный обоз. Крепкие лошади, запряженные попарно, прядая ушами, тащили тяжело груженные возы к Московской дороге. Довольные возчики – видно, торговля была удачной – весело перекрикивались. Олега Иваныча вполне устраивало подобное людское скопище – не надо было особо таиться от вдруг ставшего подозрительным Митри. А того народишко явно расстроил. Покрутившись в виду Ставровой усадьбы, словно собака, Упадыш злобно сплюнул, оглянулся и, едва не попав под воз, решительно направился к мосту. Ну, ясно, к Явдохе, пьянствовать. Только какого черта он у усадьбы Ставра крутился? Может, украсть чего хотел, тать? Надо бы предупредить боярина при случае, что за люди к его усадьбе приглядываются. Не доходя до моста, Митря еще раз оглянулся… и неожиданно свернул прямо в придорожные кусты. Внезапно отлить захотел? Что ж, бывает. Однако что-то долго… Олег Иваныч осторожно подошел к кустам, прислушался. Ни звука. А не продолжается ли дальше тропинка? Та, что вдоль ручья? Оценив пришедшую в голову мысль как вполне здравую, Олег решительно шагнул в заросли чертополоха. Мысль его полностью подтвердилась – тропинка была. Полузаброшенная, неприметная, она петляла между буйными зарослями ивы, меж ракитовыми кустами и колючим терновником. Олег Иваныч про себя чертыхнулся, оставив на терновнике клок ткани с рукава. Хороший кафтан был. Красивый, удобный, лазоревый, с вышивкой серебристой по обшлагам да по вороту. Ладно, пес с ним – Пафнутий заштопает. Но где же, черт побери, Митря? Куда исчез, в ручей, что ли, бросился? Даа… Бросится такой, как же. Как бы кого другого не сбросил. Олег Иваныч на всякий случай вытащил из ножен шпагу. Кто его знает, место глухое, безлюдное, хоть на другой стороне Федора Стратилата храм. Вот он – прямо напротив. Сияют кресты золоченые – глазам больно. Отражаются в ручье белые стены. На паперти шумят – здесь слышно. Так что, ежели крикнуть, пожалуй, услышат. А вот впереди… Вот он, Митря! Никуда не делся, голубчик. Что ж ты остановился-то? Заоглядывался… Оглядывайся, не оглядывайся – все равно ни фига не увидишь – кустов-то вокруг, экие заросли, словно специально посажены. Немного постояв, словно к чему-то прислушиваясь, Митря Упадыш тряхнул козлиной бороденкой, склонился к кустам, словно шепнул что-то, и… и исчез, как и не было! Чудны дела твои, Господи! В яму, что ль, какую свалился? Выждав некоторое время, Олег Иваныч осторожно подошел к кусту. Куст как куст – сирень или орешник, а может, и терень, Олег Иваныч не очень в кустах разбирался. Нет, вот эта ветка, с колючками, – явно терновник. А тут – на сирень похоже. А вот здесь – вообще орехи! С чего бы это трем разным кустам эдак сплестись, прямо извращение какое-то. А ни с того ни с сего не сплестись им никогда, да еще так густо, узорчато, словно нарочно… Ну, конечно, нарочно! Вон, в глубине, кажется, лаз! Узко, неудобно, сыро – но пролезть можно. Ага – а вот и дверь! Небольшая, медными листами обитая! Ну, Сим-сим, откройся! «Сим-сим» открылся, стоило Олегу чуть потянуть за край двери. То ли Митря забыл за собой закрыть, то ли вообще тут задвижки не было. Нет, вот она, задвижка-то… засов целый. Хороший засов, прочный… Значит, забыл-таки шильник закрыть… Ну и мы не будем, мало ли… А ход-то ведет не иначе как в Ставрову усадьбу! И Митря это хорошо знал. И не только знал, но и не раз пользовался! Значит, не просто так он у боярских ворот ошивался. Видно, побоялся стучать при народе. А Ставр хитер, не хочет свои тайные связи перед электоратом афишировать, тем более в преддверии выборов. Ну и знакомцы у боярина, однако! Откровенные бандюги. Впрочем, чему удивляться, он же местный олигарх все-таки. Видно, неудивительно будет встретить на боярском подворье и Тимоху Рысь! Олег Иваныч скрипнул зубами, осмотрелся. Подземный ход представлял из себя узкий, обшитый досками лаз, сырой и темный. Впрочем, впереди явственно проглядывала белая полоска света. Пригнувшись, Олег осторожно зашагал туда… и тут же попятился. А ну как люк-то позади захлопнется? Или захлопнет кто. Как тогда выбираться? Гм… Что ж сделать-то? Судя по всему, там где-то наверху петелечки должны быть. Ага. Вот они… А мы их во-от так… во-от эдак… Ну, вроде все. Теперь – и в ход можно спуститься. Доски старые, кое-где уже подгнили… некоторые – свежие, белые – видно, недавно поменянные. Деревянная лестница. Скользкие от влаги ступеньки… Осторожно наверх… Щели в потолке. Сквозь них приглушенный свет. Люк. Какое-то небольшое помещение. Медленно открыть. Так… Вроде никого. Пыль, сено, снопы какие-то. Овин. Чьи-то шаги, разговоры снаружи. Шаги приближались, и Олег Иваныч быстро зарылся в сено. Двое остановились у самой стены овина. Митря Упадыш и богатейший боярин Ставр. Говорили вполголоса, продолжая начатую беседу. Митря в чем-то оправдывался да гнусавенько подхихикивал, почтительно слушая выговоры боярина. Олег припал к щели в стене ухом. – …зажился на свете Иона, чуешь? – Чую, господине. Так, может, его… – Без тебя сделают. Если не струсят. Ну, а если струсят – вместо одного покойника два будет. А так второго потом сюда, попытаем… кнутиком маленько побьем. Ты, кстати, купил? – Обижаешь, батюшка! Цельных два. Из самолучшей бычачьей кожи. Хребет можно перешибить, запросто! – Вот и проверим скоро. Может, что и вызнаем про Олексу-ушкуйника, что вы не смогли на Обонежье вызнать, что он там вынюхивал, пес, да что узнать успел… – Так, батюшка боярин… – Молчи! От лености все от вашей да лихоимства! – Прости, кормилец! – Прости… Где сегодня встреча, у Явдохи? – У него, батюшка. – Я рядом буду, в доме соседнем. Потом ко мне приведешь, понял? – Исполню в точности, батюшка князь, не сомневайся! – А я и не сомневаюсь! Сомневался бы… Ха-ха… Ладно… Иди, скажи там, чтоб коней готовили и людей оружных… Посейчас и поедем! Быстрой рысью простучали удаляющиеся шаги Митри. Боярин Ставр прошелся вдоль овина – слышно было, как поскрипывали под его тяжестью дубовые плашки двора – что-то пробормотал про себя, затем шаги его стихли. Видно, ушел… Олег Иваныч перевел дух. Вот вам и боярин Ставр! Вот вам и честная предвыборная кампания! Иона, видишь ли, зажился. Да еще и кнуты бычьей кожи… кого-то бить, не иначе! А Иону-то что – травануть хотят? Не исключено – тут смысл однозначный. Но – кто? Кто-то из ближайшего окружения архиепископа? Скорее всего. Тот же Варсонофий или… Пимен! Пимен, ключник! Так они, выходит, заодно со Ставром? Или – раньше не были заодно, а теперь стакнулись? На почве совместной ненависти к Ионе. Тем более Пимен ведь не зря выспрашивал про ушкуйника Олексу! И шильники, Тимоха с Митрей, о нем пытали. И вот сейчас – Ставр! Дался им этот Олекса… Неужель столь велико спрятанное сокровище? И зачем оно Ставру, что, у него денег мало? Вон усадьбина какая, в наши б времена – на трех «шестисотых» ездил, куда еще-то? Впрочем, а кто сказал, что Ставр столь богат? Тот же игумен Феофилакт недавно говорил совсем обратное! Что доходы боярские весьма невелики, вотчины неурожайны, холопи разбегаются, торговлю боярин ведет неумело. А усадьба? Хоромы? Значит – криминал. Причем вполне откровенный. Серебришко-то фальшивое – не его ль рук дело? Правда, не доказать пока. Тогда понятны и шашни Ставра с Митрей, и его интерес к миссии ушкуйника Олексы. Понятно, но опять-таки – пока недоказуемо. Понятно и покровительство, оказанное ему, Олегу. Навязчиво предлагаемая дружба. Опасается Ставр Феофиолакта, ой, пасется! И не зря, в общем-то, пасется. Вон он, Феофилакт-то, сколь ловок оказывается! Что ни предположение – все в точку. Так и Олег Иваныч для того работает. А может, не на того работает? Какая, черт возьми, разница между боярином Ставром и игуменом Феофилактом? Оба властны, хитры, пронырливы. Правда, Ставр еще и алчен, а вот за Феофилактом такого вроде бы не замечено. Да и все дела Феофилактовы – Новгородской республике явно на пользу, а вот о Ставровых такого явно не скажешь. Да и другое ясно, лютые Олеговы недруги – Митря с Тимохой – Ставровы люди… по крайней мере, Митря – точно. Значит, все правильно. Значит – правильная эта служба, у Феофилакта… Да и прав Феофилакт, в чем-то подозревая Ставра. В чем-то? Так тут мокруха готовится! Да не простая мокруха, а самое настоящее политическое убийство, причем – тайное. Ну и Ставр, ну, блин, боярская морда! Мало того, что покровитель откровенных бандюков – Тимохи и Митри, так еще и отравитель в придачу, и, может быть, как-то связан с фальшивомонетчиками. Да и кнуты эти из бычьей кожи… И зачем они приличному богобоязненному человеку? Ай, Ставр, ай, козлина! Ну, вообще-то, пора бы и выбираться отсюдова. На дворе заржали кони, послышались разговоры, крики, бряцанье оружия – видно, Ставровы люди деятельно готовились к выезду. Минут пять орали, бренчали, ругались – наконец собрались. Процокали по двору копыта коней, скрипнули ворота… Все стихло. Олег Иваныч зашевелился в сене… Чу! Чьи-то неторопливые шаги приблизились к самому овину. Медленно распахнулась дверь. Олег Иваныч затаился. Плюгавенький мужичонка в справном кафтане темно-красного цвета и алых сафьяновых сапогах – видимо, мажордом-управитель – по-хозяйски прошелся по овину, поставил упавший сноп, что-то буркнув про себя, захлопнул крышку подземного хода. Затем вдруг настороженно обернулся. Заметил чужого? Олег Иваныч потянулся за шпагой. Мажордом, казалось, смотрел прямо на него. Смотрел… Потом пожал плечами, отвернулся и медленно направился к выходу. Олег Иваныч перевел дух. Не дойдя до распахнутой двери несколько шагов, управитель вдруг с неожиданным проворством выскочил на улицу. – А посиди-ка тут, шильник! – язвительно произнес он, закрыв входную дверь на засов. – Ишь, схоронился. Эй, робяты! С овина – глаз не спущать! Ужо, приедет боярин, разберется. Да все-то не идите. Вы, двое… И ты, Онисим тож… За мной пошли. Да быстрей шевелитесь-то! Разоблаченный шпион Олег Иваныч досадливо сплюнул на пол, распахнул захлопнутый люк и торопливо полез вниз. В лицо пахнуло сыростью и гнилью. Поморщившись, незадачливый сыщик зацепился шпагой за ступеньку и с грохотом рухнул наземь. Вот уж поистине: поспешишь – людей насмешишь! Хорошо, рук-ног не поломал. Так отделался, синяками. Однако следовало поторапливаться. Поднявшись на ноги, ударился головой в потолок, матюгнулся и, пошатываясь, направился к выходу. Мокрые доски, сочащиеся влагой. Темень. А вот, кажется, и выход. Олег Иваныч нащупал левой рукой дверцу, ткнул… Не тут-то было! Сыщик пнул дверь ногою, затем навалился всем телом. Результат тот же. Снаружи дверь, видимо, подперли ломиком. Хотя каким, к черту, ломиком? Деревиной какой-нибудь… или камнем привалили тяжелым… Зря, что ли, этот плюгавень дворовых с собой звал? Ну, хитры, сволочуги. Хорошо, перед тем как сюда влезть, предусмотрел кое-что – петельки расшатал шпажкой. Теперь и вынулись осторожненько. Так… тихо… Ага… Вот и просвет… Чу! Что там за разговоры? А! Охрана, так сказать. Прямо тут, в кусточках. Пара оглоедов с дубинками. Как там по-французски? Ан гард! К бою! Эт ву прэ, господа хорошие? Олег Иваныч выскочил из отброшенного в сторону люка, словно черт из преисподней! Они даже не сообразили ничего, эти два оглоеда. Не успели и дубинами махнуть, хотя если б успели – не сладко пришлось бы Олегу Иванчу, даже со шпагой… Однако он этого не стал дожидаться – резкий выпад, благо оглоеды стояли близко друг к другу, два молниеносных укола – один в сердце, другой, правда, чуть вскользь. Альт! Конец боя. Адье, господа! Труп – или трупы – тут оставить? Или – в Федоровский ручей, от греха подальше? В ручей – Трупы… Какая-то отрывочная мысля беспокойно закружилась в мозгу, только вот никак не поймать ее было, не ухватить. Однако не пропадала мысль, кружила, сволочь такая, кружила, беспокоила. Трупы в Федоровском ручье. Не просто трупы – истерзанные. Пытанные с размахом, с выдумкой. И очень уж подземный ход у боярина в таком разе удобный. И кнуты бычьи… Спинным мозгом, чутьем оперским почувствовал Олег Иваныч в боярине Ставре страшного кровавого маньяка-убийцу. Только доказательств тому не было никаких. Что ж – пока нет, так будут! Азарт! Олег Иваныч осторожно вышел из-за кустов и прислушался – за ручьем благовестили к вечерне колокола церкви Федора Стратилата. По пути завернул в храм на Пробойной – в Дмитрия Солунского церковь. Поставил свечечку во спасение, отстоял службу. Выйдя из церкви после вечерни, едва не столкнулся нос к носу с нарядными всадниками, с гиканьем несущимися вдоль по мощеной улице. Сытые кони прядали ушами и ржали, звенела сбруя. То возвращались люди боярина Ставра. Сам боярин скакал впереди на красивом белом коне. Темно-зеленый плащ его развевался за спиной, словно крылья огромной птицы. Длинные волосы, кудлатясь, выбились из-под шапки, оловянные глаза холодно зыркнули в сторону храма. Олег Иваныч поспешно отвернулся. По пути завернул на Торг, с Олексахой-сбитенщиком встретился, про ход подземный рассказал, Ставров. – Ставр, говоришь, кормилец? Ну-ну… – Олексаха задумался, потом переспросил про ход – какой он, голая землица или досками обшит. – Досками, – кивнул Олег Иваныч. – Мокрыми, занозистыми… А зачем тебе те доски? – Да затем, кормилец, – Олексаха усмехнулся. – У той убитой девки, что недавно в ручье выловили, почитай, цельный бок в занозах! – быстро выпалил он. – Видать, тащили неаккуратно… – И я думаю, что Ставр там при делах, – Олег Иваныч скрипнул зубами. – Хотя прямых доказательств нет, отвертится. Скажет – мало ли у кого потайной ход с досками? От лихих людей-то! – Ты поузнавай, про Ставра-то, – почесал бороду Олег Иваныч. – Тайно поузнавай, ненавязчиво. С кем живет, куда ходит, чем дышит, вообще – что за человек. Сплетни пособирай всякие. Олексаха кивнул. Домой пошли вместе – зазноба у Олексахи была, рядом почти с усадебкой Олеговой, на Славенском, на улице Нутной, – Настена-ткачиха, чей мужик недавно в ушкуйниках на Студеное море подался. – Настена – баба страсть какая хорошая. Статью дородна – прям боярыня, да и нраву доброго. С мужем вот только не повезло – частенько поленом ее бивал, да хорошо, его сейчас нет. Может, еще и сгинет в ушкуйниках-то – Олексаха мечтательно прикрыл глаза. На ходу покачал головой белобрысой, видно, все думал про Настену. Потом, у усадьбы уже, простился. Отдал Олегу Иванычу грамоты – заполнены толково, разборчиво – в воротах обернулся, помахал рукою. Проводив его взглядом, Олег Иваныч поднялся в терем, посидел немного на лавке, подумал о Ставре, да, так толком ничего и не надумав, отправился спать. Завалился на лавку, прямо на волчью шкуру, вытянул ноги – гудят, что столбы телеграфные. Хорошо сегодняшний день прошел, с пользой. А ведь мог бы и не столь удачно кончиться. Если б не предусмотрительность, та, что только с опытом немалым приходит. Молодец, Олег Иваныч! Достоин быть представленным к государственным наградам – орденам и медалям – ну, на худой конец – к внеочередному званию. Скажем, к полковничьему. Судя по должности, именно такое звание ей и соответствовало. Немалое звание… Да только б не помешало и больше! Да и службу в дальнейшем поменять бы неплохо. С частной Феофилактовой – на государственную. В общем-то, для начала трамплин неплохой. Из всех лиц, подвизающихся в местном министерстве иностранных дел – сиречь – Софийском доме (канцелярии архиепископа Ионы), – именно Феофилакт, по оценке Олега Иваныча, имел большие шансы стать министром… тьфу-ты, архиепископом, после Ионы. Ловок, оборотист, умен – и не фанатик. Фанатиков-то окружение не очень-то любит. Скажем, как, к примеру, Варсонофия, духовника Ионы, – все молится да постится Варсонофий, да с таким усердием, что кое-кто из людишек его давно, фигурально выражаясь, пальцем у виска крутит, на патрона посматривая искоса. Пимен, ключник. Внешность имеет уж больно колоритную, не русскую, греческую. Нос крючком, ликом черен. Неблагостный вид, ох, неблагостный. Маловероятно, что выберут его или Варсонофия, хотя, конечно, все может статься – пути Господни неисповедимы. Но больше всего шансов – уФеофилакта. И ум у него, и внешность, и опыт экономической деятельности – игумен крупного монастыря сродни коммерческому директору какой-нибудь крупной фирмы. К тому же и этот еще у Феофилакта… плюрализм! Никогда определенно не выскажется… хотя, может, и не очень хорошо это… Значит, скорее всего, именно Феофилакт – восходящая звезда Новгородской внешней политики. Иона-то на ладан дышит. Да его еще и отравить хотят… Так, может? Нет, это уж слишком было бы не по-честному, непорядочно просто… К тому же Феофилакт тоже навряд ли устроит Ставра. А кто его, Ставра, устроит? Да черт его знает… Из этих трех похоже, что никто… А кого тогда… Олег Иваныч и не заметил, как уснул, словно провалился в темную глубокую яму, вроде того подземного хода. Снилось ему, будто сидит он у себя в кабинете, в родном РОВД, разложил на столе дела, перебирает их – это прекратить, это продлить, это вообще похерить… а вот это продлить… и то… и это… И таких дел, что продлевать надо, набирается штук двадцать, и сроки по всем давно и не в первый раз уж сожраны, а в папках – пара листочков – заявление, объяснение да, в лучшем случае, протокол осмотра. И будто бы заглядывает в окошко (а второй этаж!) районный прокурор Чемоданов. Смотрит на просроченные дела, противно этак щурится и злобно грозит в форточку желтым костлявым пальцем. В этот момент срывается со стены карниз со шторами, скотчем недавно прилепленный, и прищемляет грозящую прокурорскую длань. Страшно вопит районный прокурор Чемоданов, рот открывши. А зубы у него длинные, вострые, да и не зубы то вовсе – ножики! И не прокурор это, оказывается, а злобный волкодлак-оборотень! Воет оборотень, Олеговой крови хочет, лапы к нему свои страшные тянет. Уворачивается от тех лап Олег Иваныч, китель свой майорский с вешалки сорвал, отбивается. А сосед по кабинету Колька Востриков хохочет, змей, громко, да оборотня по башке упавшим карнизом хлещет. А волкодлак не унимается, опять в прокурора обратился, голосом замогильным спрашивает: «Ты зачем дела заволокитил, господин майор Завойский, а? Ни одной очной ставочки не провел, допросил кое-как, экспертиз не назначил! Характеристик с места работы обвиняемых не взял! А в некоторых – так и вообще никаких установочных данных, окромя липовой справки о судимости, в последний момент на компьютере отпечатанной! Халтура это, господин майор, не работа вовсе! Потому – крови твоей хочу-у-у-у!!! У-у-у-у-у!!!» Воет прокурор Чемоданов, лапами острокогтистыми машет, вот-вот схватит Олега Иваныча, с костями проглотит! Да еще служебным расследованием грозится! А глаза у оборотня-прокурора выпученные, оловянные… совсем как у боярина Ставра! Проснулся Олег Иваныч в холодном поту, спрыгнул с лавки – квасу… Напился, рукою рот вытер, сел у окна, задумался. Кто его знает, может, и есть какая правда в словах Олексахиных про боярина Ставра? Да и Иону-владыку не кто иной, как Ставр, погубить задумал. Надо бы предупредить завтра владыку, чтоб пасся. Однако как и молвить про Ставра-то? Непростой человек боярин, Иона доказухи потребует. А какая на Ставра доказуха? Так, предположения только, домыслы, интуиция. А как говорил районный прокурор Чемоданов, «интуицию свою можете в жопу засунуть, суду конкретные факты нужны!». Правильно, в общем-то, говорил… хоть и оборотень! Олег Иваныч передернул плечами. И приснится же такое! Вроде не пил вчера, рейнское только. Так рейнское это так, сироп. Ладно, покопаем на Ставра-боярина, глядишь – и нароем чего. Ну, это завтра. Из распахнутого окна ощутимо повеяло холодом. Слава Богу, хоть не замогильным! Обычным ночным холодом повеяло, осенним. Все равно неприятно. Зябко поежившись, Олег Иваныч захлопнул ставни, снова улегся на лавку и, натянув до подбородка теплую шкуру, уснул, на этот раз крепко, без сновидений. В старой, но еще вполне добротной избе на улице Нутной, в двух кварталах от усадьбы Феофилакта, так же крепко спал агент – сбитенщик Олексаха. Похрапывал, положив руку на мягкую грудь дородной ткачихи Настены. Вверху, на полатях, посапывали малолетние Настенины детки – Ванюшка и Параня. Параня иногда вскрикивала во сне – на ночь рассказал дядя Олексаша страшную сказку про злобного оборотня-волкодлака. А «злобному оборотню» – боярину Ставру – не спалось в эту ночь. Не смыкая глаз, ходил боярин по горнице – думал. О тайном соглядатае думал, коего чуть не поймали сегодня верные слуги. Чуть не поймали… Эх, упустили, раззявы! Нифонтию-тиуну – плюгавому мужичонке – велел всыпать горячих, чтоб вдругорядь проворнее был, ну, а недоросля, того, что жив остался, как выздоровеет, решил боярин продать татарам в навечное рабство. Ну надо ж такими тупорылыми быть! Татя-то заловить сумели, а вот удержать… Того не сообразить было, что хитер да коварен тать-то! Эх, как уехал на Москву Тимоха Рысь с поручением боярским – простого дела поручить стало некому. Один Митря Упадыш – да и тот пронырлив больно. Такому и верить-то можно с большой оглядкой, а лучше – вообще не верить, как, впрочем, Ставр и делал. Повязал кровью, теперь куда он, Митря, денется? В дверь поскреблись. Митря. Легок на помине. – Про мальчонку, недавно купленного, спрашивал, государь? Про какого мальчонку? Ах, да… Тонкие губы боярина искривились в усмешке. Да, велел он верным людишкам прикупить на Москве отрока – для забавы. Вот привезли сегодня, по последней воде караваном… А и правда, позабавиться? Отвлечься, все равно сон не идет. – Веди! – кивнул Ставр, ноздри его породистого носа расширились, словно у хищника, внезапно почуявшего добычу. – И плети не забудь. Новые! – крикнул вдогонку Ставр. Митря оглянулся, кивнул угодливо – не забуду, мол, как можно. Мальчонка оказался темноволосый, худенький. Сапожки алые, рубаха беленого холста петухами вышита, алым парчовым поясом повязана. Остановился отрок в дверях, поклонился почтительно. Ставр его за руку взял – тонка ручонка, кожа гладкая, нежная – подвел к столу, усадил, по волосам погладил. Отрок улыбнулся доверчиво – не знал, зачем позвали. Погоди, узнаешь еще. Верный Митря Упадыш давно уже приготовил веревки да плети. Сейчас… Сейчас, сейчас… – На, отроче, сбитня испей, горяченького. Да вон, пирога скушай. Хочешь, небось, есть-то? – Благодарствуйте. Мальчишка съел кусок пирога рыбного, крошки аккуратненько смел со стола в ладошку, в рот отправил. Ставр придвинулся ближе, положил руку на маль-чишкино плечо – тонкое, словно у птенчика – провел рукой по щеке, взял за подбородок, в глаза заглянул – чувствует ли, что всего ничего жить ему осталось, да и тот остаток – в адских муках пройдет. Глаза у отрока оказались светло-синие, нет, скорей голубые… голубые… …как кафтан у того шильника! У татя мерзкого! Только цвет лазоревый и заметил оглоед недобитый… Черт! Вздрогнул боярин, отпустил подбородок мальчишкин. С лавки встал, заходил вдоль стола. Нервно заходил, губу покусывая. А ведь про ход-то потайной, чай, известно теперь! И кто знает, может, сидят уже, в кустах притаившись, соглядатаи тайные? Ждут-дожидаются – чего, сами не знают. И ведь дождались бы сегодня трупа окровавленного! Похолодело в груди у боярина. Это ж надо – чуть не попался! Нет, не время сегодня забавляться, совсем не время. И завтра не время, и послезавтра. Пока не решится загадка о соглядатае в кафтане лазоревом. Больше ничего толком не сказал слуга-то. Лицо как лицо – обычное. Волос длинный, светлый, борода узка. Боле ничего не заметил, да и темновато было. Вот ведь олух! А сам-то Ставр – не олух ли царя небесного? Ишь, забавляться вздумал! Врагам тайным на радость. Ладно, повременим покуда. Тем слаще забава выйдет! – Митря! Проводи отрока в спальню. Да квасу ему поставь, может, пить захочет. Тебя как звать-то, отроче? – Онцифером кличут, боярин-батюшка. – Ну, ступай, Онцифер, ступай. Помолись за меня на ночь. – Помолюсь, батюшка-боярин, обязательно помолюсь. Уж таковы добры люди, как ты, оченно редко случаются. – Ступай, ступай… Ишь, разговорился… Добры люди… Ставр хмыкнул, провожая отрока тяжелым взглядом. Взглядом жаждущего крови оборотня-волкодлака. Утром затянули небо низкие свинцово-серые тучи, заметно похолодало. Злобные порывы северного ветра срывали с деревьев оставшиеся листья, швыряя в лицо прохожим. Улетели на юг птицы, одни только вороны сидели на голых ветках да уныло каркали, словно предвещая несчастье. Олег Иваныч проснулся поздно. Съел приготовленную Пафнутием яичницу, выпил горячего сбитню и, несколько приободрясь, сел заниматься делами. Систематизировал картотеку. Подробненько рассмотрел все донесения, касающиеся Ставра. Да… Не густо. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Разложив березовые грамоты по плетеным коробам, частный сыщик, пока – частный, игумена Феофилакта махнул рукой и велел седлать лошадь. Того самого каурого конька – спокойного, неторопливого, не рысистого – что верой и правдой служил ему почти с середины лета. Обрядился в новый – на этот раз изжелта-красный – кафтан с узорами, надел желтые сапоги, шапку с золотистыми отворотами – посмотрелся в серебряное зеркало – плюнул. Не человек, а кенар какой-то! А что делать – серую-то одежду тут только совсем уж худые мужики носили – голь-переголь, бюджетники… тьфу-ты… не бюджетники – шильники, впрочем, одна суть… Взгромоздился под дождем на лошадь – вообще-то уже довольно ловко – поехал. На ходу кивнул Акинфию, сторожу. Тот поклонился угрюмо, не потому, что Олег Иваныча недолюбливал – просто таким уж сам по себе был. Запер ворота, в сторожку спать отправился. Собака, Буян, в будку спряталась – дождь-то сильнее все! Одному Олегу Иванычу охота пуще неволи. Проскакал по мощеной Славной, потом бес попутал свернуть – путь спрямить на Михайлова – увяз, еле выбрался. Плюнул, хлестнул коня, дальше уже никуда не сворачивал. Несмотря на дождь, на Торгу было людно. Ну, не так, конечно, как вчера – плюнуть некуда, – но все-таки народишко был. Продавцы, покупатели, разносчики. Вон и Олексаха-сбитенщик. Интересно, узнал уже чего? Кивнул Олексахе, встал у церкви Параскевы Пятницы, под вербою. – Как Настена твоя, дожидалася? – А как же! Все глазоньки, говорит, проглядела уже почивать собиралась. – Хм… Узнал чего про Ставра? – Да так… – Олексаха замялся, – малость одна. В церковь он одну больно часто ходит. Никому, конечно, не возбраняется в любимый храм ходить. Однако уж больно далек тот храм от боярской усадьбы. – И как далек? – На Прусской. У стен почти. – На Прусской? – Олег Иваныч присвистнул, действительно далековато. – Не Святого Михаила церковь? – Она… Святого Михаила и есть. Сбегать к вечерне? Олег Иваныч отрицательно покачал головой. Не надо никуда бегать, ни к обедне, ни к вечерне, ни к заутрене. Сам сходит. Вернее, съездит. Вот сейчас и съездит, несмотря что дождь. Был в церкви Святого Михаила на Прусской у Олега Иваныча свой человек – пономарь Меркуш. Давненько пономарь информацией не делился, уж не случилось ли что. Не мешало б проверить самолично. И еще… Ходит в эту церковь молиться одна боярыня, красотою лепа… Софья! Совсем забыл про нее Олег Иваныч, делами важными занимаясь. Теперь вот вспомнил… Стыдно даже стало – так ведь и не представился боярыне во время той случайной встречи. Стоял как дурак, очи долу уставя. Это он-то, Завойский Олег Иваныч, циник известный и до женского полу хваткий! Вот теперь, может… Нет, конечно, сначала дело. А волосы у боярыни словно золото, жаль, по здешней дурацкой моде их женщины под шапками да платками прячут, эдакую-то красу! Одним девчонкам незамужним дозволено косами щеголять прилюдно, а мужним женам да вдовицам – ни-ни! А вот если бы Софью по другой моде обрядить? Не в сарафан да летник, скажем, а… в джинсы с маечкой открытой? А еще лучше – в короткий топик с шортиками! Да, в топик, конечно, лучше. Не заметил Олег Иваныч, в мысли приятные погруженный, как и мост проехал. Под мостом клубился туманом Волхов, ворчал неразборчиво, кидаясь в берег грязной коричневой пеной. Словно предчувствовал скорый конец своей летней воле. На Детинце стражи словно и не было – хоронились от дождя в башнях. Увидев Олега Иваныча, выходить не стали, по одежке заметно – человек житий, не шпынь какой. Проезжая по владычному двору, Олег поднял глаза на Гришанину келью – закрыта ставнями. Ясно – опять Иона отрока по монастырям в поездку отправил. Ладно, свидимся еще… Ну, а пока – добрый путь. Обернувшись, Олег Иваныч перекрестился на купола Софьи – главного храма Новгорода. Проехал земляной город, миновал воротную башню, ров, свернул на Новинку. Чавкая, разъезжалась под копытами рыжая глина, голые кусты орешника сиротливо жались друг к другу. Вот и Прусская. На углу – усадьба боярыни Софьи. Ухоженная усадьба, ворота новые, светлого дуба, – виден хозяйкин глаз. Так представилось Олегу – терем, чистая горница, дворовые девчонки прядут, песни поют, пересмешничают. Рядом, за длинным столом – сама хозяйка, боярыня… в шортиках и топике. По телику бразильский сериал смотрит. Тьфу-ты… И привидится же! Главное – четко так, словно взаправду! В церкви Святого Михаила на Прусской благовестили колокола к вечерне. Перекликались с колоколами соседних храмов: Вознесения, здесь же, на Прусской, Святой Катерины – небольшой, деревянной церквушки – недалеко, за оврагом. Стекался народ к вечерне, несмотря на дождь да слякоть, все больше и больше людей встречалось по пути Олегу. Мелькнул знакомый возок – не боярыни ли Софьи? Уж не в церковь ли Михаила поехала боярыня? Кажись в прошлый раз именно там она и молилась. Не дожидаясь начала службы, Олег Иваныч отыскал агента – пономаря Меркуша – спросил про Ставра. Услыхав вопрос, Меркуш – длинный, какой-то нескладный мужик с корявыми, как у гориллы, руками – усмехнулся в усы. Взял Олега Иваныча под руку, кивнул на место пред алтарем: – Красавицу боярыню видишь? Олег Иваныч вздрогнул. Еще б не видеть… В простом черном покрывале, в такого же цвета плаще, прямо перед иконой святого Михаила клала поклоны Софья. Бледное лицо боярыни казалось осунувшимся, или, скорее, такое впечатление создавалось приглушенным светом лампад, горящих тусклым дрожащим пламенем перед многочисленными иконами храма. – Вижу боярыню, – тихо произнес Олег Иваныч. – Точно – красавица. – Вот и Ставр так же мыслит! Боярыня-то частенько в нашу церкву ходит, а Ставр – как приедет, первым делом глазами – шасть! Увидит боярыню – так и простоит всю службу, а не найдет – выбежит из храма, только его и видели. Вот дело какое! Ну, дела… Выходит, Ставр клеится к боярыне Софье? Клинья подбивает… козел! Если, конечно, пономарь Меркуш не врет – так с чего бы ему врать-то? Интересно, приедет сегодня Ставр? Вряд ли – не до того ему сейчас, надобно розыск производить: кто к нему вчера забирался, в кафтане лазоревом… Наверное, уже всех слуг достал боярин, да зря все. Обликом внешним ничем Олег Иваныч от обычного новгородца не отличался: такие же усы, бородка, длинные волнистые волосы – не мужик все ж, лапотник, чтоб волос под горшок стричь. Под кого угодно описание подпадет такое, хоть даже и под самого боярина Ставра. Пойди-ка, догадайся! А что кафтан лазоревый… Так полгорода в таком наряде ходит… у кого средств хватает, конечно. Самый модный в этом сезоне цвет. Ну, да и вот этот, желтый с красными отворотами, – тоже ничего, ярок, правда, уж больно – ну, так на то Олег Иваныч и житий человек, не голь-шмоль перекатная! Олег и сам не заметил, как, что-то сказав Меркушу, незаметно оказался перед алтарем, рядом с Софьей. Перекрестился на икону, скосил глаза. Боярыня повернула голову… улыбнулась. Узнала. Олег Иваныч как встал рядом с ней, так и простоял столбом всю службу. Даже не заметил, как и закончилось все, народишко к выходу потянулся. Софья тоже. Олег Иваныч – за ней, не отставая… Вот тут и познакомиться бы поближе… Да вот только как? Как тут принято с важными женщинами общаться? Надо было б давно разузнать у Гришани. Садясь в возок, Софья оглянулась, нашла глазами Олега, кивнула приветливо, прощай, мол. Поехали. Сперва боярский возок со слугами, потом Олег Иваныч на коньке кауром, в кафтане желтом, шпага на поясе болтается – весь из себя боярин. Остановился возок перед усадьбой, открылись ворота, забегала дворня. И вдруг кто-то – хвать Олега Иваныча за стремя! Ну, тут думать некогда! Шпага в воздух – птицей. А ну-ка! – Не машись, мил человек, не тать я. Мужик. Черная борода, чистый зипун. Собою вежлив. Морда знакомой кажется. Ну, еще б не знакомой… То ж слуга Софьин – Никодим! – Боярыня немножко подождать просила, – оглянувшись, шепнул Никодим, – так ты уж не торопись, батюшка! Олег Иваныч разулыбался радостно. Сказал, что никуда и не торопится. Наоборот, очень приятно ему воздухом вечерним дышать, гуляя и природою осенней любуясь. Это под проливным-то ливнем! Ну, про ливень он не сказал, чего уж… все равно промок… Никодим скрылся за воротами усадьбы. Почти сразу и вышел. Подбежал к Олегу, поклонился, что-то сунул в руку, да таков был. Исчез – как и не было. Только записка в руке Олега осталась. Он не удержался, развернул прочесть, несмотря на дождь. На бумаге фряжской записка, не на коре березовой! Почерк аккуратный, красивый, писано грамотно. Только ни фига не понятно! Ши… Мы… Ни черта не разобрать – тарабарская грамота какая-то. А может, шифр? А и в самом деле… Ладно, опосля разберем. Сейчас домой поскорее. Уже на усадьбе, переодевшись в сухое, уселся Олег Иваныч к столу, позвал Пафнутия, показал записку. – Не розумлю, господине! – покачал головой тот. – Мы люди неказистые, простые, где уж нам письмена эдаки разобрать… Акинфий? Сторож-то? Не шути, господине, Акинфий грамоты не знает. Да… Ну, блин, Софья. Конспираторша, блин. А дождь все шел и шел, не переставая, барабанил брызгами в слюдяное окно, уныло стучал по крыше. Выл ветер, дул, прижимая к земле голые ветки деревьев, срывал с редких прохожих шапки. За городской стеной тяжело дышал Волхов. Высыпав на пол охапку дров, Пафнутий растопил печку. Постучав, вошел сторож Акинфий: – Человек к тебе, господине. Что еще за человек в такую погоду шастает? – Звать ли? – Да зови, зови. Простучали по ступенькам крыльца шаги. Невеселые шаги, шаркающие, какие-то слякотные. – Можно к тебе, Олег Иваныч? – Заходи, коль пришел. Олег оторвался от грамот… – Батюшки святы! Гришаня! В кои-то веки… Ну, проходи, проходи, гостюшка, не стой столбом у порога… и так вон с тебя сколь воды налилося. Говорят, дождик на улице? Гришаня чуть улыбнулся, видно, что через силу. Мокрый темный кафтан с серебряными застежками, спутанные волосы, бледное лицо. – Эй, Пафнутий… Где там моя чистая рубаха? Иди-ко, Гриша, переоденься, а то, неровен час, простудишься. Эва, вымок-то, словно вплавь ко мне добирался! – Да лучше б, наверное, и простудиться, Иваныч… – грустно ответствовал отрок и послушно вышел вслед за Пафнутием. Через минуту вернулся. Тонкий, мокрый, смешной, в белой Олеговой рубахе – туда три таких Гришани поместятся, и еще место будет. Уселся на лавку, хлебнул сбитня, кивнул благодарственно. Понял Олег Иваныч – гложет что-то отрока, иначе с чего б вот так, на ночь глядя, сюда переться? Да еще в ливень. Понял это Олег Иваныч, да виду не показал – не принято было тут сразу с вопросами налетать – захочет гость, сам все расскажет, грусть-печаль свою поведает. За тем ведь и пришел. – Боюсь я, Олег Иваныч, – проводив глазами ушедшего прочь Пафнутия, прошептал Гришаня. В глазах его синих страх лютый таился. Олег Иваныч вопросительно посмотрел на отрока. – Третьего дня ко мне боярин Ставр захаживал, – вздохнув, молвил тот. – О книжной премудрости поначалу беседы вел, а потом… Гришаня сглотнул слюну и замолчал, уставясь невидящим взглядом в стену. Затем продолжил с видимым усилием: – Потом начал рассказывать про меня… мне же… Про то, как со стригольниками знаюсь, про глумы да кощуны, про речи крамольные. Есть, говорит, и послухи… Готовы на владычном суде присягнуть… – Эх, Гришаня, Гришаня, предупреждали ж тебя про глумы. И я, и Феофилакт-игумен… – Предупреждали… да я ж не думал, что так станется… Что кто-то глядит за мной, приглядывает. И раньше замечал, что пропадало кой-что из кельи… Листки с парсунами, стишата. Да думал, Бог весть, может, сам девал куда. – Думал он… Ладно, – Олег Иваныч махнул рукой. – Короче, отрок: что тебя просил сделать Ставр? Только конкретно, без этих твоих мудрствований… – Боярин Ставр просил меня убить владыку Иону! – четко произнес отрок. – А именно: подсыпать ему в питие яду. Все. Боле ничего не просил. Да-а… Ясненько! Впрочем – ничего нового. Олег Иваныч тут же вспомнил подслушанный разговор Ставра с Митрей. Значит, вот кого они решили использовать. Гришаню! Ай да боярин! Хороший ход, кто ж на Гришаню подумает? Иона его поддерживает да и родственник все-таки, хоть и дальний. И близок отрок к владыке – по премудрости книжной касанье имеет. А на другого кого из владычных ближних… ну-ка, Ставр, надави-ка, попробуй! На Варсонофия, на Пимена-ключника, да хоть на того же Феофилакта! Рискни здоровьем… Неизвестно, как Варсонофий с Пименом, а уж Феофилакт-то точно Ставра не любит. И это еще мягко сказано. Интересно, на чем конкретно попался Гришаня? – Давай-ко, отроче, выкладывай все свои прегрешения, а потом уж вместе посмотрим. Может, и надумаем чего… Только предупреждаю сразу – все рассказывать честно и без утайки! И со всеми подробностями! Начни со стригольников. С кем ты там общался-то? Поди, с отцом Алексеем? – А ты откуда его знаешь, батюшка? – От верблюда! Кто тут вопросы задает, а, Гришаня? – Молчу, молчу. Умолк уже. Как выяснилось из допроса, все Гришанины прегрешения по отдельности вовсе не выглядели такими уж и страшными. Ну, сходил пару раз на собрание стригольнической общины, послушал проповеди отца Алексея – человека, между прочим, весьма неглупого – и что же? Велик грех, конечно, да замолить можно. Далее: глумы да кощуны. Сиречь – глумление над святой церковью, да кощунственное сомнение в некоторых догматах веры. Тут дело серьезнее. Нехорошей статьей пахнет. Штрафом огромным – а откуда у Гришани такие деньги? Тогда – ссылка в дальний монастырь на веки вечные – это в лучшем случае. В худшем и говорить не стоит… Впрочем, сие прегрешение еще доказать надобно. Рисунки глумливые? А кто сказал, что они именно из Гришаниной кельи? Он что, их подписывал? – Подписывал, Олег Иваныч. – Вот идиот-то! Пес преглупейший. Рисовать – рисовал, но зачем подписывать-то? Гришаня неожиданно улыбнулся и пояснил, что уж больно красивы картинки получились… те, которые «глумы». – Красивы… Тьфу-ты! Знаешь, что это? Гордыня! А что есть гордыня? – Смертный грех. – Вот, вот! Вот теперь думай, как бы глазоньки твои красивые железом каленым не выжгли. Да только реветь сейчас не вздумай, не до того. На вот, кваску хлебни лучше. Что еще так за тобой имеется? Надеюсь, не кража государственной собственности в особо крупных размерах? Нет, следующим Гришаниным грехом оказалась не кража… Дело похуже было. Называется: «осквернение христианских праздников языческими сексуальными игрищами». Именно так записал бы диспозицию данной статьи Олег Иваныч. А конкретно: бегали в ночь на Ивана Купалу несколько отроков с отроковицами же по лугам в чем мать родила. В том числе и Гришаня. На качелях качались. Потом через костер в том же виде скакали. Потом… В общем, предавались блуду. И это за пять с половиной веков до сексуальной революции! Ну, блуд – ладно… Раннее начало половой жизни тут в порядке вещей. Только не в ночь на Ивана Купалу! Блуд блудом – в данном случае дело не в этом. В язычестве поганом, вот в чем! Костры, качели… Будут тебе и качели – «дыба» называются – и костер, может статься, будет… Хоть и гуманен суд новгородский, да бывали случаи. Лет двадцать назад сожгли тут одних за грехи куда меньшие… – Чего шлялся-то по лугам этим? – Так весело ж! – Весело ему… Ну, веселись теперь. А вообще – хорошо, хоть про меня вспомнил. Теперь вместе думать будем, как быть. Подай-ка квасу. Яд-то тебе даден уже? – Нет еще… – Гришаня покачал головой, улыбнулся несмело. Олег Иваныч задумался. По идее, лучше б было рассказать все Ионе, да вот только проклянет потом владыко Гришаню, родственничка своего незадачливого. На веки вечные проклянет и грехи замаливать в монастырь дальний отправит – к бабке не ходи. А ведь, кроме Ионы, еще и Пимен имеется, и Феофилакт, и Варсонофий. Да еще митрополит в Москве, церкви глава православной. Кто их знает, как они в таком разе к отроку отнесутся? Уж больно много всего набирается. Нет, ничего говорить Ионе не надо, а предупредить тайно нужно. Инкогнито. Чтоб опасался яда. А яд этот у Ставра пускай отрок возьмет… А может, не брать? Вообще, лучше б Гришане свалить куда подальше. Услыхав про «куда подальше», Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся. Олег Иваныч усмехнулся… Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался – было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку – это само по себе было уже большим делом. Тем более – не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил – «отца вместо»… Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка… Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше? – Не фиг, – тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч. – Понимаю, что трудно. – Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: – Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо. Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное… Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился. ТТТ – под Б, Ш – под В, и так далее. Гласных букв почему-то не было вовсе. – А они и не меняются, – обернувшись, пояснил Гришаня. – То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице – нижняя соответствует, и наоборот… Видишь? Олег Иваныч кивнул. – А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду… Вон, буквы-то все выписаны. Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы… «Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat. Софья». Ниже была приписка: «Встречи жду». Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной – сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут! «Могущественный враг»… Ну, это, знамо дело, – Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет. «Встречи жду». Ах, Господи… Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.Шекспир, «Ричард III»
Глава 8 Новгород. Октябрь 1470 г.
Он сокрушенно думал: «Напрасные мечты! Меня своей любовью не осчастливишь ты, А без тебя в могилу сведет меня тоска». То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.«Песнь о Нибелунгах», Авентюра Пятая
Как дело измены, Как совесть тирана Осенняя ночка темна…Ночь, холодная октябрьская ночь, была темна и ненастна. Черные, похожие на гнилые потроха тучи давили на спящий город, на каждого человечка в нем, от знатного боярина до самого худого шильника, каким-то жутким колдовским прессом. Словно чувствуя это давление, мычала неспокойно скотина в усадьбах, глухо ворчали псы. Дул ветер, швырял заряды мокрого – пополам с дождем – снега, шевелил корявые ветки деревьев, неприлично голые, склизкие. Иногда порывы ветра становились сильнее, и тогда, словно злобствуя, расходились по сторонам тучи, и проглядывал на какой-то миг месяц – большой, кроваво-красный, чем-то похожий на пережаренный блин. Потом тучи снова сходились, проглатывая попавший в ловушку месяц, как болотная тина. Каркали – кликали беду вороны, перекрикивая ветер. Где-то за городской стеной, в лесах, выли волки. Бились о стылые берега черные воды Федоровского ручья, еще не схваченные льдом, но уже давно готовые к этому – холодные, грязные, вздувшиеся после осенних дождей почти до самого настила деревянного моста. Вдоль ручья, оглядываясь, словно волки, медленно шли двое. Сторожились – не поскользнуться бы, не свалиться в черную хладную жижу. Возникли – словно бы ниоткуда – напротив церкви Федора Стратилата. Тащили большой мешок, вполголоса ругаясь. Вернее, тащил-то один – бугаистый мужичага. Второй – мелкий плюгавец – шагал позади, подгоняя. Погодка была нелюдская, а им в самый раз! Нет лишних глаз, и вряд ли встретится на пути запоздалый прохожий. Ветер в который раз развел тучи. Показавшаяся на миг луна, скорее – лишь только самый ее краешек – осветила лица путников тусклым багряным светом. Тупую бородатую рожу бугая и недовольно скривившуюся физиономию плюгавого – с длинной козлиной бороденкой. – Поторапливайся, – недовольно взглянув на луну, поморщился плюгавец. – Не ровен час… – Так, может, тут и бросим? Все равно течением унесет. – Цыц! – неожиданно рассердился плюгавец. – Делай что велено, а не то ужо, все обскажу боярину. – Что ты, что ты, кормилец?! – не на шутку испугался бугай. – Я же так просто ляпнул, не подумавши… – Вот и не мели языком почем зря! Под ноги смотри лучше. Скрытые мраком ночи, они прошли вверх по течению ручья и вышли к городской стене, темная громада которой смутно угадывалась впереди. Справа, за черными стволами деревьев, маячила ограда усадьбы. Не богатой, но и не такой уж бедной. Не высок тын, да и не низок, за ним терем не терем, но домина справный, о двух этажах, с подклетью. К самому ручью от усадьбы спускались узкие деревянные мосточки, к мосточкам была привязана лодка-долбленка – видно, не успели хозяева прибрать на зиму, а может, и не собирались прибирать – кому она нужна-то, и так перезимует. – Ну, пришли, кажись, – подозрительно поглядев в сторону усадьбы, тихо произнес козлобородый. – Давай, развязывай. – Так, может, так?.. – Я те дам – так! Боярин что наказывал? Мешок развязали. Что-то достав из него, поднесли к лодке и тихо, не раскачивая, швырнули в воду. Чуть всплеснулись черные воды ручья, всплеск этот вряд ли был слышен кому-либо, заглушенный воем ветра да истошным лаем цепных псов за оградой усадьбы. – Ишь, разлаялись, курвы, – оглянувшись, злобно прошептал плюгавец. – Поспешать надо одначе… – Не утянет теченьем-то? – вдруг озаботился бугай. – Не утянет, тут каменюки кругом да топляк. Ладно, пошли, пора уж. Той же дорогой они спустились вниз по ручью и исчезли в зарослях напротив церкви Федора Стратилата. За восточной стеной смурное небо окрасилось алым. Олег Иваныч проснулся рано. Как положено, отстоял заутреню в ближней Ильинской церкви, на Славне, вернувшись на усадьбу, выпил горячего сбитню, да, похлебав вчерашних щей, отправился на Владычный двор. Как раз сегодня, если еще не вчера вечером, туда должен был приехать игумен Феофилакт, прямой Олегов начальник. Предстояло получить порцию ценных указаний… ну, и деньжат немного не помешало бы – поиздержался Олег Иваныч, прикупил на зиму шубу, заморским сукном крытую, да кунью шапку. Да еще сапоги, лисьим мехом подбитые. Экипировался к зиме по первому сорту. О том не тужил – Феофилакт хоть и прижимист, да не жаден – всяко подкинет серебришка на бедность. Пришпорив каурого, Олег Иваныч, не задерживаясь, проскакал мимо Торга и, миновав мост, въехал в Детинец. Небо хмурилось, но средь серых туч все больше проявлялось светлых голубоватых просветов. Может, и распогодится еще, кто знает? На выезде из Детинца, прямо в воротах столкнулся с Гришаней. На черном коне, в темно-синем добротном кафтане с серебряными застежками, в плаще лисьем, с важным – важнее не бывает – выражением лица, тот трусил мелкой рысью в компании нескольких дородных мужиков – тоже весьма не бедного вида, скорее всего – купцов. – Здрав буди, Олег, свет Иваныч! – кивнул на ходу, Олега увидев, потом улыбнулся, подъехал ближе. – Тебя, батюшка, Феофилакт-игумен с утра дожидается, в палатах владычных сидючи. Олег Иваныч кивнул. А то он об этом не знает! К Феофилакту и едет, чай. Поздоровавшись с купцами, проехал дальше. В крестах Святой Софии золотом блеснуло солнце. Может, и впрямь распогодится? Феофилакт был непривычно оживлен, весел даже. Шагал взад-вперед по горнице, руки потирал. Увидав Олега, обрадовался… – А, явился, мил человече! Усадив вошедшего на лавку, велел принести квасу. Сам присел рядом – худощавый, жилистый, подвижный – кинул на стол грамоту: – Прочти-ка! «Ионе-владыке донесение сие: на усадьбе вощаника Петра, что на Федоровском ручье у башни, собираются к ночи ближе стригольники али ины каки богомерзцы. Песни поют богопротивные, владыку да веру православну поносят всяко, да глумы, да кощуны рассказывают, тем народ прельщая. А седни ночью бросали что-то в ручей, у лодки. Ходит туда и баба зла Игнатиха – колдунья, да волхвует». – Вот он, вертеп стригольнический! – игумен прихлопнул рукой по столу. – Всех – за жабры да на софийский суд! Олег Иваныч, почесав затылок, еще раз перечел грамотку. – Я б не спешил, насчет суда-то, – осторожно молвил он. – Свидетельской базы никакой, да и не ясно, кто там, у этого вощаника, собирается – стригольники, «али ины каки богопротивцы». К тому ж – еще колдунья какая-то туда шляется. При чем тут стригольники – и колдунья? Да к тому же… К тому же, как стригольников ни возьмем – все равно отпускать придется. Иван, князь московский, всяко за них заступится, нет? – Ух, Иван, Иване… – Феофилакт треснул посохом по полу. – Не в свои дела лезет Иван, но в дела Новгорода! А у Новгорода, Господина Великого, своя гордость есть! – Ага… – Олег Иваныч скептически усмехнулся, напомнив, что, как задержит Иван Васильевич низовой хлеб, так сразу поубавится гордости-то новгородской. – Тут ты прав, человече, – посмурнел лицом игумен. – Кругом прав – куда ни кинь. Заступа стригольникам от Ивана – то многим ведомо. Феофилакт задумался, снова прошелся по палате – не сиделось – глянул в окно, потом уселся на скамью. – Ты все ж посмотри, что там, на усадьбе вощаницкой. Осторожненько посмотри, тайно. Вызнай – кто туда ходит да зачем… Да что в ручей метали… может, кощуны какие богомерзкие. – Вызнаю, – кивнул Олег. Почему-то не лежала у него душа к этому делу. Совсем не лежала. Однако, душа душой, а человек он служилый, приказали – исполнять надо. Усадьба вощаника Петра оказалась не очень большой – дом да мастерская с амбаром. Заручившись платежным поручением Феофилакта, Олег Иваныч с Олексахой-сбитенщиком заявились туда под видом оптовых покупателей – договариваться о поставках свечей в дальний монастырь. Сам мастер Петр – невысокий рыжебородый мужик лет сорока – встретил гостей неприветливо, посетовал, что оторвали от работы. Потом уже, узнав о цели их прихода, помягчел, показал вощаные барабаны да чаны с топленым воском. Возле чанов и барабана суетились помощники – двое белобрысых парней лет шестнадцати. – Невелика мастерская-то, – покачал головой Олег Иваныч, искоса посматривая на средних размеров собаку. – Что, боле нет никого? – Дочка, Ульяна-краса, на торжище с утра отправилась. А работников и так хватает, кормилец, – махнул рукой вощаник. – Тем более – ганзейцев последнее лето не было – один убыток. Вот, по монастырям пока торгую. Следующим летом и этих, – он кивнул на подмастерьев, – прогнать придется. А и что ж – прогоню да подамся на Москву, к старшей дочке, Гликерье. Вспомнив дочь, Петр улыбнулся, посветлел взглядом, похвастал, что замужем дочка за хорошим человеком – постоялого двора держателем Анисимовым Нежданом. – А супруга-то твоя где же? – с любопытством рассматривая булькающий в чанах воск, словно невзначай поинтересовался Олексаха и, получив ответ, что «позапрошло летось в мор сгорела», удовлетворенно кивнул. Конечно, не то радовало Олексаху, что чужая жена померла от мора, а то, что на усадьбе, похоже, было только трое: сам хозяин да подмастерья. Младшая-то Петрова дочка, Ульяна, чай, не скоро с Торга придет – путь не близкий. Остаются подмастерья с хозяином. Следовало их как-нибудь с усадьбы выманить. Хм, как-нибудь? Да уж, прибедняться нечего, был у Олега Иваныча планчик. Для того и лежало в карманах два куска вареного мяса. Пес хозяйский почуял, аж извертелся весь, на цепи-то сидючи. Незаметно мигнув Олексахе, Олег Иваныч взял с полки готовую свечку и скептически подбросил ее на руке: – Хозяин, хорошо б взвесить свечки-то. С мерой сравнить. – Взвешивай, дело хозяйское, – Петр равнодушно пожал плечами. – И я с тобой схожу, в церковь Ивановскую, мне все равно на Торг надо. – Ну, так пошли, что ли? Прихватив с собой образцы для сравнения с ивановским эталоном, Олег Иваныч, Олексаха и хозяин мастерской вощаник Петр вышли за ворота и, сев в возок – Олексаха за кучера, – поехали к Ивановской церкви. Возок сей, по указанию Олега Иваныча, был арендован Олексахой специально для оперативных целей. – Я с вами в церкву-то не поеду, – едва тронулись, сообщил Олег Иваныч мастеру. – Не успеваю, еще на Рогатице дела есть. Онисим, тпруу… Он соскочил на землю, пожелал: «С Онисимом, приказчиком, сладитесь», – да и был таков. Ни на какую Рогатицу не пошел, конечно. Напрямик ломанулся к Федоровскому ручью, там уж его ждали-дожидались верные оглоеды с дедкой Евфимием – людишки Феофилактовы. По пути нанял Олег Иваныч за медное пуло мальчишку, шепнул что-то на ухо. Мальчишка подбежал к воротам усадьбы Петра и что есть силы стал колотить в них ногами. На дворе залаял кобель – небольшая такая черная собачка, совсем не страшная, Олег Иваныч ее специально незаметно мяском прикормил, пока барабаны да чаны рассматривал. Полканом собаку звали. А ребят – Сувором да Нифонтием. На стук выглянул один из подмастерьев. – Ты, что ль, Нифонтий будешь? – нахально поинтересовался мальчишка. – Не, я Сувор, – покачал круглой головой парень. – Нифонтий, эва… Позвать? – Не надо, – мальчишка махнул рукой. – Хозяин ваш, Петр, что к ивановцам с купцами уехавши, наказывал вам взять по две корзины свечей да ноги в руки – и в церкву Ивановскую поспешать, взвешивать. Что-то у них там не сходится. – Как не сходится? – заволновался подмастерье. – Да мы ж… да Петр… да мы никогда… Петровы ребята собрались почти сразу. И минуты не прошло, как вышли с двумя корзинами. Ворота плотно запахнули, замок повесили, ключ Нифонтий себе за пазуху сунул. Корзины на плечи взвалили – пошли. Идите, идите… Скатертью дорога. Оглянувшись – а чего оглядываться, место безлюдное, почитай самая окраина, да и погода та еще… – Олег Иваныч ловко перевалился через забор. Зашлась истошным лаем собака. – Полкан, Полкане! На, вот те, мяска… Мигом проглотив изрядный кусок вареного мяса, Полкан тут же завилял хвостом и принялся умильно поглядывать на незваного гостя. Не теряя зря времени, Олег Иваныч быстро вошел в дом. Да… Не хоромы… Лавки вдоль стен, в полгорницы печь, большой сундук у стены – видно, служивший постелью хозяину. Олег Иваныч распахнул сундук – замка не было, да и чего там таить-то, одна одежда да пара старых сапог – тщательно перебрал вещи – ничего. Пошарил за иконами – с тем же результатом. Задумался. Ни сам вощаник, ни тем более его подмастерья вовсе не производили впечатления интеллектуалов, задумывающихся о проблемах веры. Нечего тут делать стригольникам… если в качестве временного прибежища только. Так и без того у них подобных мест хватает. Им не стены – люди нужны, слушатели благодарные. А тут: Петр угрюм больно, подмастерья его молоды. Да и колдовских каких трав и прочих предметов ни в горнице, ни в сенях не висело. Это, если вспомнить колдунью Игнатиху, по уверению анонимного автора подметного письма, сюда периодически приходящую… Может, в клети что найдется? Спустившись вниз по лестнице, Олег Иваныч вплотную занялся клетью. Тем временем оглоеды во главе с дедкой Евфимием деловито обшаривали ручей. И, судя по крикам, кое-что отыскали… Не обнаружив ничего подозрительного в клети – одна пыль только, – Олег Иваныч выбрался со двора, так же как и пришел – через ограду. Правда, не так удачно – мало того, что приземлился в холодную грязную лужу (а глубокая, зараза!), так еще и ногу подвернул. Ну, делать нечего, с кем не бывает. Матюгнулся, глаза от грязи протер да похромал потихоньку к ручью. – Ну-с, чего там у вас? – Ой, батюшка, спаси тя Родимец! Взглянув на шефа – весь в грязюке коричневой, словно евин, с ушей и то грязь капала, – оглоеды с дедкой впали в легкую прострацию и даже чуть было не упустили мешок, коий незадолго до этого удачно зацепили багром прямо под мостками. – Что ж ты, батюшка? – Так надо! – туманно пояснил Олег Иваныч и сразу наехал: – Ну, что встали-то, рты раззявя? Тащите мешок-то. Да пошевеливайтесь – чай, скоро хозяева вернутся. Мешок был как мешок. Обычный. Пустой, как кошель бюджетника. Совсем, кажется, неинтересный мешок. Ну, это для оглоедов неинтересный, но не для Олега Иваныча. Просто так мешки под мостками не плавают, даже и пустые. Ведь что-то в этом мешке было! – А ну-ка, парни, вон там, у лодки, пошарьте. Да не там, ближе. Зацепили чего? Молодцы! Ну, тащите с Богом. Поднатужившись, оглоеды вытащили на берег зацепленный длинным багром предмет. Хм… Предмет… Трупешник очередной, истерзанный! Детский, между прочим. Вот только его тут и не хватало! – Ну, что встали? Покойников никогда невидели? Грузите труп в возок да поехали. На усадьбе посмотрим, в спокойной домашней обстановке. – Батюшка, – несмело обратился к Олегу Иванычу один из оглоедов, испуганно косясь на труп (а ведь было чего испугаться – истерзан знатно, словно и вправду оборотень-волкодлак постарался). Олег Иваныч недовольно оторвался от процесса чистки одежды: – Чего тебе? – Можно мы… Это… Не в возке поедем, с этим… А? – А черт с вами! Хотите пешком полгорода тащиться – воля ваша! К вскрытию только не опоздайте – понадобитесь в качестве физической силы. Усевшись в крытый возок рядом с трупом (а не привыкать, в питерском-то РОВД и не такое еще бывало!), Олег Иваныч по-гагарински взмахнул рукой и крикнул: «Поехали!» Взгромоздившийся на козлы дедко Евфимий залихватски свистнул и хлестнул лошадей. Подскакивая на ухабах, возок покатил прочь. Сзади бежали довольные оглоеды. Довольные – что не с трупом едут. Идиоты, по мнению Олега Иваныча, потому как давно известно – лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Как сворачивали с Ручья, остановились оглоедов дождаться. Навстречу девица попалась. В рубахе белой, по вороту петухами вышитой, в сарафане лазоревом. Красивая девчонка, молодая, правда, вряд ли больше пятнадцати. Как смоль, коса, глаза голубые – глубокие, ровно омуты, – ресницы долгие. Губы розовые, чуть припухлые… Через плечо корзина плетеная, аккуратно полотняным платом накрытая. С Торга бредет, не иначе. Хм…. Может, это и есть Ульянка, младшая вощаника дочка? Хороша девица, эх, повезет кому-то… Кому-то? А не Гришане, чай? То-то он болтал как-то… Ага – вот и оглоеды. Остановились, зубы скаля, на девчонку пялятся – аж шеи свернули! – Отдохнули? Ну – дальше! Сворачивая на Славну, Олег Иваныч снова велел дедку Евфимию остановиться. Дождался оглоедов, – добежав, те замерли перед возком, почти что по стойке «смирно», – спросил у дедки адрес самого знатного лекаря. – Фрязин Микелиус… – припомнил тот. – Хотя нет, тот на Москву подался. Был еще Антоха-немчин, так тот от пьянства третьего дня помер. – Что – так много пил? – Не то, батюшка, беда, что много, – философски заметил дед. – Беда, что – не то! Потом, в ответ на явную заинтересованность Олега Иваныча, довольно толково и в подробностях пояснил, что именно «не то» пил покойный немчин. Оказывается – Олег Иваныч о том и сам догадывался, да точно не знал – существовали на Святой Руси напитки веселящие и хмелящие. Веселящие – квас хмельной, олус-пиво, меды стоялые, вина, да березовица пьяная – сами по себе напитки довольно качественные, из чистых продуктов путем натурального брожения изготовлены. Потому и голову от них не ломит, и завсегда веселие становится. Ноги только потом иногда нейдут – ну, это пустое… А есть напитки другие, злющие, на дурной траве настоянные, да вареные-твореные-перегнанные. Вареное вино, что переваром еще кличут, – пить не приведи Господи, да хлебное то вино, зело крепкое, мутное – корчмой то вино прозывают, из зерна гонят, да плохо гонят. Но, говорят, бывает ведь и хлебное вино хорошим, да только не то, что в кружалах подают богомерзких, типа как Загородской у Явдохи. «Зелено-вино», так его прозывают, да то не вино – корчма натуральная. Сивуха сивухой. Зато крепкости изрядной. Вот к эдакому-то зелью и пристрастился Антоха-немчин. Пил-пил, да и помер в одночасье. Дедко Евфимий осуждающе покачал головой. Олег Иваныч тоже задумался. После, ежели уж не сыскать быстро лекаря, спросил хотя бы хорошего палача. – На что тебе кат, господине, прости Господи? – испуганно перекрестился дед. – Таковой и не надобен вовсе в Новгороде, не Москва, чай, слава Господу! Оглоеды реагировали более спокойно – после поездки Олега Иваныча в одной повозке с истерзанным трупом он казался им существом запредельным. Они и раньше его побаивались, оглоеды дедковы, а уж теперь-то… Олег Иваныч вытащил из специального подсумка чистую берестяную грамоту и писало… Накарябал несколько строк, вручил, потом посмотрел на деда: – Так где, говоришь, самый опытный лекарь проживает? Услыхав адрес, послал оглоедов с запиской, наказав – побыстрее чтобы. Приехав на усадьбу, велел положить труп на холоде, в клеть, на специально принесенные лавки. Переоделся в сухое, накинул армяк и спустился в клеть, на ходу прихлебывая из глиняной кружки крепкий горячий сбитень. Труп – пацан, на вид лет двенадцать. Темноволосый, смуглый. В одной рубашке, наспех натянутой на истерзанное тело. Непонятно только, как истерзано. Олег Иваныч был далек от мысли самостоятельно идентифицировать примененные орудия пыток. Во-первых, он их не знал, а во-вторых, не был судмедэкспертом. А потому и намеревался использовать в качестве последнего одного из опытных врачей, хотя палач в данном случае подошел бы лучше, да профессия сия уж больно дефицитной была в Новгороде – пытки в суде не использовались, членовредительские наказания тоже. Приговор один: или штраф, или «в Волхов метаху»! Зачем тогда и палач городу? Ясно – незачем! Ну, хотя б тогда лекарь… Кто ж еще-то точнее скажет? Вон, параллельные кровавые линии вдоль позвоночника – поди знай, от чего? Может, дрессированный медведь помял, бывали случаи, а никакой не маньяк… Кто знает… В клеть заглянул – и тут же убрался – Пафнутий. – Батюшка, привезли ката! – Неужели нашли? – Нашли одного… Лет пять назад в Москве, говорят, был палачом… Потом убег сюда. А тут лекарем да костоправом перебивается. Бывший московский палач – а ныне костоправ – оказался обычным на вид человеком, не молодым, но и не старым. Среднего возраста, среднего роста, телосложения обычного. Ни крутых мускулов, ни зверского выражения лица, ни маленьких, глубоко посаженных глазок. Вполне обычное лицо, симпатичное даже. Темные, аккуратно подстриженные волосы, ухоженная бородка – вовсе не лопатой. Одет скромно – черный кафтан, коричневатый плащ, простой, безо всяких украшений, пояс. На поясе – кинжал в широких ножнах. По тому, как уверенно вошедший держал руку на эфесе своего оружия, было видно, что пользоваться он им умеет. И умеет неплохо. – Мне нужен совет, и только, – предупреждая возможные вопросы, сразу же сказал Олег Иваныч. – И конечно, желательно, чтобы все осталось в тайне… Посмотрев на вопросительно застывшего костоправа, Олег усмехнулся и счел уместным процитировать бессмертную фразу Остапа Бендера, произнесенную великим комбинатором при встрече со старичком Варфоломеичем, который «типичная сволочь»… – Услуги будут оплачены! – значительно сказал Олег Иваныч. – В любой устраивающей вас валюте, кроме долларов и монгольских тугриков. Палач неожиданно улыбнулся. – Так что от меня нужно? – спокойно переспросил он. Голос у ката оказался приятный, звучный, как у артиста. Кажется, баритон. Олег Иваныч резким движением сорвал с окровавленного трупа рубашку: – Чем, как, и, по возможности, когда были нанесены эти раны? Бывший палач удивленно покачал головой, опускаясь на колено. Пододвинулся ближе, аккуратно раздвинул пальцами полоски кожи на спине убитого мальчишки… Снова покачал головой… Затем попросил Олега помочь перевернуть труп на спину. Методично осмотрел с головы до пят. Снова покачал головой: – Нет, это не медведь и вообще не дикий зверь. Оборотень? Я в них не верю. Это человек. Или люди… Но из тех, что хуже любого оборотня! Жалко отрока. Убивали долго, не торопились. Мучили. Вот, след от взреза ножом… не простым ножом, а специальным, пытошным, не каждый мастер такой сделает. А вот эти полосы – от кнута. Необычный кнут, широкий, бычьей кожи, таким хребет можно перешибить. Бывший палач нахмурился. Взглянул в глаза Олегу. – Меня почему-то многие побаиваются, – тихо произнес он. – А бояться надо вот этого… или этих… Кто сотворил такое – не человек – зверь дикий! Выловить надо – и на костер! В душе его – ад кромешный. – Ловим… – махнул рукой Олег Иваныч. – Ну, спасибо за помощь, господине. Не знаю вот, как и величать тебя… – На Людином – там живу – Терентием кличут. Терентий, Онфимов сын, Гущин. – Спасибо, Терентий Онфимьевич, – вежливо поклонился Олег Иваныч. – Прошу откушать, чем Бог послал! Прошу, прошу, не надо отказываться. Заодно подробненько запишем – что за нож, какой формы, что за кнуты такие, ну и прочее. Бывший московский палач Терентий – он оказался довольно приятным собеседником, а сколько интересных историй знал, ужас! – ушел ближе к полуночи. Ночевать наотрез отказался, сославшись на дела, а когда хозяин намекнул на ночных татей, лишь усмехнулся сквозь зубы. Да, вряд ли тут что-то светило лихим людишкам. Кинжал под третье ребро – в лучшем случае. Проводив Терентия, Олег Иваныч подбросил в печку поленья, поворошил узорной кочергой, дожидаясь ровного желтого пламени, подвинул скамью ближе к печке и принялся подбивать бабки. В общем-то, по большому счету, сегодняшний день следовало признать удачным. Удача – в том, что, не приложив особых усилий, обзавелся Олег Иваныч практически штатным патологоанатомом-судмедэкспертом, причем весьма высокой квалификации – бывшим палачом Терентием. Терентия в этом качестве можно было (и следовало) использовать и дальше. Еще б толкового трассолога отыскать да биохимика по органическим ядам. Ну, это, конечно, Олег Иваныч размечтался… Что же касается анонимки… Олег никак не мог взять в толк – кому она могла понадобиться. И чем дольше размышлял – тем тоскливей ему становилось. Ну ясно же – счеты таким образом не сводят. Понятно, если б труп, скажем, прямо в чан с воском подкинули, а то так, рядом… Доказухи никакой, послухов-свидетелей – тоже, ну не считать же свидетелем автора анонимки. И сам этот вощаник Петр – не та фигура, чтоб сводить с ним счеты. Да еще таким зловещим образом. Значит, не Петр был мишенью, не Петр… А тогда – кто же? Зачем, кому понадобилось топить труп напротив усадьбы Петра? Если рассуждать логически – чего в ней такого-то, в этой усадьбе? Какие такие особенности, каких нет, скажем, у ближайших со… Стоп! А ведь нет у Петра никаких ближайших соседей! Усадьба вощаника стоит на отшибе, почти у самой стены. Рядом деревья, березы, елки, кажется. Какие-то кусты, рябина. Само по себе глуховатое место. И если кто-то захочет узнать, как и кто среагировал на анонимку… Достаточно просто проследить – что необычного будет происходить на усадьбе вощаника. Ну, и рядом с нею, конечно. А кто на усадьбе (и рядом с нею) нарисовался? А нарисовался на усадьбе старший дознаватель майор милиции Олег Иваныч Завойский, собственной персоной! Совместно со всей своей агентурой, которую тоже теперь каждая собака знать будет. Ну, не каждая, а та, которой это очень нужно. Боярин Ставр? Очень на то похоже – больше, пожалуй, и некому. Только, как всегда, доказательств-то никаких. А что б еще такого сделал на месте боярина он, Олег Иваныч, после того случая, с проникновением в усадьбу? Поинтересовался бы тихохонько у всех подозрительных лиц – у кого там кафтанчик лазоревый имеется… Интересовались? Пока нет… По крайней мере, дворовые не докладывали, а они уж жуки опытные, вряд ли б такое упустили. Проследили бы любопытников иль сразу схватили. Как там говорится-то? «Имаху, каменьями побиваху и в Волхов с моста метаху!» А не слишком ли все это сложно? Анонимка, труп, слежка… Знать бы точно, была она или нет? Откуда там следить-то удобно, чтобы самому не засветиться? Деревья голые, кусты тоже без листьев – особо не спрячешься – никаких строений поблизости нет. Стоп! То есть как это нет? А крепостные башни? Наблюдательный пункт – лучше не придумаешь! Договориться только со стражей – и шатайся по башне сколько влезет. Хотя, это, наверное, явное нарушение местного аналога Устава гарнизонной и караульной службы, однако лишние бабки еще никому не помешали, в том числе и стражникам. Так-так… Значит, завтра… Завтра взять расписание сторожевых смен. Ага, дали, как же! Секретнейший документ, если вообще он в письменном виде имеется. Даже Феофилакту навряд ли дадут. Если через Иону только… Попробовать надо. Лично к стражникам идти или агентуру посылать – рискованно. За псковского шпиона примут – потом и Иона не выручит. Нет уж, спасибо, проходили, знаем… что-то не очень охота обратно в поруб. Чувствовал Олег Иваныч за всем случившимся холеную руку боярина Ставра. Ставр… Ну, подозревать-то его можно… подозревать всех можно… С доказухой как быть? Пошарить бы по его палатам, поискать кнуты да ножички… глядишь, и отыщутся. А если не отыщутся? А если не отыщутся – то боярин Ставр – честнейший и благороднейший человек, которого подлый пес Завойский О. И. облыжно подозревал в силу его, Завойского О. И., природных склонностей к методам работы Николая Ивановича Ежова – знаменитого сталинского наркома. Берия еще там был, Лаврентий Палыч, от него тоже господин Завойский недалеко укатился. Честнейшего новгородского боярина хочет обвинить черт-те в чем! Причем – безо всяких к тому оснований! И это после того, как указанный выше боярин, можно сказать, рискуя жизнью, вырвал Олега Иваныча из владычных застенков! Ох, Олег Иваныч, Олег Иваныч, собака неблагодарная, все-то тебе не сидится, не спится, все рыщется… Пойти, что ль, пройтись поутру. До башен городских прогуляться, что рядом с Федоровским ручьем. Поискать… приключений на свою задницу…Революционная песня
Глухая шестистенная башня угрюмо маячила на фоне серого пасмурного неба, охраняя исток Федоровского ручья, несущего свои темные воды через полгорода в Волхов. На башенной площадке, под островерхой, выкрашенной зеленоватым цветом крышей важно расхаживали стражники. В одетых поверх кольчуг пластинчатых бронях, вытянутых куполом шеломах, с короткими копьями – сулицами. Для непрошеных гостей имелись и стрелы. Стражники внимательно вглядывались в темную ленту лесов к востоку от города. Нехорошие были те леса, недобрые. Шарились там лесные тати-разбойники – и московиты, и татарва иногда прорывалась, да и своих шильников беглых хватало. Непроходимо, кое-где лишь прерываемые болотами, тянулись леса до самого Пречистенского Тихвинского погоста, да и там не кончались, простираясь, сказывали, аж до самого Камня. Олег Иваныч подъехал к башне самолично – рисковал, но не хотелось подставлять Олексаху. А боле некому было столь деликатное дело доверить. Олег отпустил поводья коня, думал. Ехал-то наудачу – ничего конкретного так в голову и не приходило. Вариант с начальником городского ополчения – тысяцким – был отметен сразу – не того полета птица Олег Иваныч, да и Феофилакт-игумен в данном конкретном случае – лицо частное. Потому и нельзя было соваться к тысяцкому. Выбрать бы кого поменьше – сотника или лучше десятника. Смена-то стражникам должна хоть когда-то быть, иль что, развод караула тут производится не по Уставу? Не могут же стражи вечно на башне сидеть, несменяемо… Потому и торчал Олег Иваныч почти с самого восхода у башни, не рядом, конечно, ближе к ручью, поил каурого конька водицей ручьевой да гриву чесал гребнем. Ждал… Они появились внезапно, выехали с Федоровой улицы о три конь. Разводящий-десятник и смена. Те, на башне, их давно уже поджидали, глаза просмотрели, ожидаючи. Сменились… Спустились, радостно гремя железом, вспрыгнули на коней, поехали. Олег Иваныч, выждав чуть, за ними. Проехали несколько усадеб, далее поскакали вдоль самой стены, остановившись у большого запущенного сада. Небольшая, с оградой из белого камня, усадебка с воротами на городскую стену. Ворота распахнуты: въезжают-выезжают люди. Все окольчужены, оружны. Шутки, смех, ругань… Кто-то на кого-то орет – за сон на посту распекает. Караулка, в общем. А вот и те двое, что сменились с башни. Один пожилой, длинный, со смурным, вытянутым, словно у лошади, лицом. Другой – совсем еще молодой парень с едва закурчавившейся бородкой. Рожа круглая, довольная, глуповатая. Сразу видно – человек хороший, такой Олегу Иванычу и надобен. Стражники шли поначалу вместе, потом пожилой, простившись, свернул на Конюхова улицу, молодой же остановился задумчиво на перекрестке, молодок, по воду шедших, задирая. Задумался, башку почесав… О чем задумался – Олегу Иванычу было вполне ясно. Тут, рядом, на Загородской – кружало Явдохи. Говоря по-татарски – кабак. Или вертеп – пожалуй, даже так лучше будет. Торговал Явдоха, в основном, зельем – вареным хлебным вином – «корчмой»-самогоном. Мутным, сивушным, пьяным. По утрам, правда, можно было и кваском хмельным разговеться, и пивом – если праздник какой. Вообще-то, пиво принято было варить всей улицей, там наверняка к Покрову наварили, не успели, чай, все-то еще выхлебать. Придержал коня Олег Иваныч. Молодой стражник стоял у развилки и задумчиво чесал башку. Да глазами вокруг зыркал, словно кого высматривал. Ну, понятно кого – собутыльников. Очень уж не хотелось ему сейчас домой возвращаться. Олег Иваныч его понимал – и сам рад был когда-то пропустить рюмку-другую после дежурства. Ну, или пивка. С коллегами по работе. Стражник вдруг встрепенулся – наконец дождался коллег. То ж мужики молодые, вряд ли домой пойдут, стопудово – к Явдохе, к бабке не ходи! То же, видно, и молодец кругломордый подумал, улыбнулся довольно, замахал руками – быстрей, мол, давайте, поторапливайтесь. Подошедшие воины были в армяках, накинутых поверх кольчуг, с мечами, но без шеломов и копий – видно, оставили в караулке. Встретились на углу, принялись по кошелям шарить – ага, видно, нашарили что-то. Ударили по рукам и стройной шеренгой направились на Загородскую. Чуть ли не в ногу. – Мы красные кавалеристы, и про нас… – пришпорив конька, фальшиво запел Олег Иваныч. Питейное заведение господина Явдохи – полутора-этажная, с подклетью, изба, чуть покосившаяся от времени, – выходило крыльцом не прямо на улицу, а на большой, порядком захламленный дворик, с коновязью, колодцем и тыном. Несмотря на утро, сквозь распахнутые ставни уже слышались песни. Привязав во дворе лошадь, Олег Иваныч пересчитал имевшуюся наличность – пока денег хватало – и решительно толкнул низкую дверь. Вошел, сняв шапку, перекрестился, высматривая свободное местечко за длинным, уставленным кувшинами столом. Из-за печки незаметно выскочил половой, поклонился угодливо. – Там, в углу, хорошее местечко, батюшка! Олег Иваныч кивнул, кинул половому армяк и шапку – в корчме было довольно жарко. Уселся на лавку, заказал квасу да полкружки зелья. Зелье пить не собирался – но тут его все заказывали, так что пришлось и ему. Зелье принесли сразу, с квасом замешкались. Дожидаясь, Олег Иваныч исподволь рассматривал питухов. А их уже было довольно много, да и еще приходили. Видно, заведение Явдохи пользовалось большой популярностью. Корчма быстро наполнялась шумом, гамом и пьяными криками. В противоположном углу два мужичка уже хватали друг друга за бороды, кто-то заливисто храпел под столом, прямо у ног Олега Иваныча. Стражников – они были заметны издали по кольчугам – обслуживал сам Явдоха, как самых дорогих гостей-завсегдатаев. Узкоглазый, нескладный, высохший, Явдоха чем-то напоминал вяленую воблу. Шастал от печки к стражникам, приносил кувшины, разливал лично, на ходу успевал раздавать подзатыльники служкам – чтоб пошевеливались, да те и так носились как угорелые. Принесли наконец квас и Олегу Иванычу, вместе с закуской – ржаными коржами с просяной кашей. Довольно вкусными, между прочим. Олег Иваныч с удовольствием выпил квасу – узнав, что осталось с праздника пиво, заказал и пива – отпил с удовольствием, хорошее оказалось пиво, крепкое, тянучее и на вкус приятное. Пили, правда, его тут мало. В основном – подростки, что жались у печки испуганной теплой стайкой. Нормальные посетители пили корчму – зелье. Опьянев, затевали драки, надравшись – валились под лавки. Стражники тоже помаленьку пьянели. Олег Иваныч незаметно подсел поближе. Затеял беседу про оружие. Про мечи да про доспехи, про панцири… Сам не говорил, больше слушал внимательно, да поддакивал, головой важно кивая. Минуты не прошло – уже лучшим другом стал. Всем троим – Онфему, Василию да Миките, младшему, кругломордому. – Нет, кормилец, лучше немецкого доспеха, скажу так… – обнимал Олега Иваныча новый знакомец Василий. Онфем щедро подливал пива. Кругломордый Никита засыпал на глазах. Улучив момент, Олег Иваныч взял его под руку, вытащил на крыльцо – проветрить. Заодно – расспросить о башне. – Да уж, с башни далече видать, – утвердительно кивнул Микита в ответ на вопрос Олега Иваныча. – Не, Тихвинский погост не видать, врать не буду. А монастыри какие дальние – на ладони словно. Об заклад бился? Ну, это ты погорячился. А вот был случай, выигрывали… Вот, хоть и не так давно… Приятель Митяя, напарника моего… Пустили мы его на башню – хоть и не положено, да что не сделаешь для доброго человека, верно? Для доброго человека ничто не жаль, так ведь? Потому что добрый человек… он… человек добрый, ино… Микита тяжело опустился на ступеньки крыльца и тут же захрапел. – Эй, Микита… Микита! Как он выглядел, знакомец-то твой, что на башне? Как зовут-то его, может, я знаю? Что? Как звать – не упомнил… А? Ах, борода больно смешная. У меня, что ли? Ах, у того, что на башню лазил… Постой, постой… Как это смешная? Как у козла? Во-о-он что… В задумчивости вернулся Олег Иваныч за стол. Допил пиво, расплатился, оделся. Отвязал каурого, поехал скоренько. Потом коня придержал, поплелся шагом. Большая Московская дорога – место людное. Пеший, конный, обозный – всяк сбить норовит. Народишку-то кругом, чай, не в деревне! Только успевай поворачивать, кабы не задавить кого. Проехав мост через Федоровский ручей, бросил внимательный взгляд на усадьбу Ставра. Дворовые людишки как раз закрывали ворота. Приехал кто? Или уехал? А черт его… В этот момент выезжал со владычного двора обоз игумена Феофилакта. В переднем, открытом, возке сидел сам игумен, на людишек своих покрикивал строго, чтоб дело знали. На Софье благовестили к обедне. Перекрестился игумен, с возка спрыгнул. Святое дело – обедня. Подошел к дверям – Сигтунским воротам узорчатым – распахнулись ворота. Встретил Феофилакт Пимена-ключника. Тот знак сделал – поговорить, мол, надобно, тайно. Кивнул игумен – поговорим. Отстояв обедню, собрались в грановитой палате. Феофилакт, Пимен, Варсонофий – владычный духовник. Те, что олицетворяли собой мощь всего Софийского дома – пресвятой новгородской церкви. С храмами белостенными, с монастырями дальними, с вотчинами, землями богатейшими. Пимена с Варсонофием очень интересовал Ставр. Не любили они боярина – слишком независим тот был да неудобен. О том, что Феофилакт-игумен человечку своему следить за Ставром поручил, – прознали. Откуда – не сказывали, но прознали. Может, кто из Феофилактовых людей проговорился невзначай, а может, и Гришаня-отрок… Не суть… Обступили Феофилакта-игумена – Бог, мол, делиться велел! Вот и ты поделись, отче. Информацией своей поделись, веданьем тайным! Игумену деваться некуда. Не с руки со старцами софийскими ссориться, как бы от той ссоры самому худо не было. Махнул посохом Феофилакт, согласился… Тут вдруг и Гришаня-отрок. От владыки болезного с писанием шел. Нет, чтоб переждать, покуда не уйдут, старцы-то… Не, некогда… куда уж… Сунулся в палату… ой! – Иди сюда, отроче! Олег Иваныча усадьбу ведаешь? …Тем временем Олег Иваныч в задумчивости проехал Торг – «Квас, квас, кому квасу? Сбитень, сбитень, горячий!» – и свернул на Лубяницу. В начале улицы, на крыше заброшенной часовни, каркали вороны. Олег посмотрел недовольно – ишь, раскаркались. Да и часовня… Хоть бы перестроил кто или снес. Стоит, расхристанная, кустарником густым поросшая, глаза мозолит… Господи! А кто это у часовни? В кустарнике… Красивый, надменный, в кафтане цвета смарагда. Боярин Ставр, кто ж еще-то? Вспомни козла – он и появится. Олег Иваныч сплюнул, поворотил коня – не хотелось ему встречаться с боярином, даже здороваться не хотелось. Так бы и проехал мимо… как вдруг возок быстрый пролетел мимо, обдав грязюкой, – вот сволочь, кучер-то! Черт! А кучер-то – Никодим! Софьин кучер… Остановился возок у кустарника, напротив часовни. Маленькая часовня, покосившаяся, сложенная из почерневших от времени бревен. Перед часовней деревянный крест с иконкой. Темная иконица-то, не разобрать, какой святой там. Пред иконой лампадка. Горящая! Видно, не совсем заброшена часовня-то! Увидев возок, Ставр сошел с коня, оглянулся. Олег Иваныч тоже спешился, чтоб не отсвечивать зря, привязал каурого к молодому дубку, ржания неуместного опасаясь. Надеялся, что украсть не успеют. Сам затаился. Интересно стало – что там за дела у Никодима со Ставром. Боярин подошел к самому возку, наклонился почтительно. Почтительно? Заинтригованный, Олег Иваныч осторожно подобрался ближе. В возке была Софья! В черном одеянии, только поясок серебряный вкруг стана тонкого. Теплый – из чернобурой лисицы – плащ, платок бязевый, поверх – шапка, черным блестящим мехом оторочена. Долги ресницы, очи коричневым золотом плавятся… Ставр улыбнулся, сказал что-то. Олег Иваныч не знал, что и думать. Как-то неловко себя чувствовал. Ну и что с того, что Ставр встречается с Софьей? Может, случайно, – как и он сам их увидел – чистый случай… А может… Может, любовники они? А он, Олег, кто Софье? Никто. И никакого права вмешиваться в ее личную жизнь не имеет. Но Ставр же – садист! Может быть… А может и не быть… Вилами по воде… Впрочем – скорее всего… А с другой стороны, боярин – красивый молодой мужик, умный, богатый, знатный – чего еще нужно бедной вдове для полного счастья? И кто такой Олег? По сути дела, человек зависимый. От Феофилакта. Рассердится игумен – прогонит и с работы, и с усадьбы. Как тогда жить? В леса податься, разбойничать? Или сбитнем торговать, на пару с Олексахой? Олег Иваныч улыбнулся. Только улыбка вышла какой-то жалкой, грустной. Ну уж – подслушивать, так до конца. Совестью Олег Иваныч в таких случаях давно не терзался – не та работа – что здесь, что тогда, раньше… – …клянусь, Софья! – яростно шептал Ставр. – И не смей обвинять меня в смерти Олексы, я любил его, как родного брата… как тебя! – Тебе нужны только его сокровища, Ставр, – тихо отвечала Софья. – Да и я… я тоже вряд ли так уж нужна тебе. Никогда я не приду на твою усадьбу, никогда, слышишь! Никогда! (Олег Иваныч возликовал в кустах!) – Тогда помни, Софья, – это последнее мое слово! Последнее! – боярин в бешенстве вскочил на коня и хлестнул плетью. – Прощай, Софья… И помни! И только грязь из-под копыт полетела… Миг – и скрылся боярин за поворотом. Софья что-то крикнула Никодиму, тот кивнул и стегнул лошадей. Проводив взглядом быстро удаляющийся возок, Олег Иваныч выбрался из кустов, отвязал каурого. «Никогда я не приду на твою усадьбу! Никогда!» Молодец, Софья! Однако… Что за дела у нее со Ставром, козлиной безрогим? Набить ему морду, что ли? Нет, рано – потом проблем не оберешься. Черт, а хотелось бы… Сам себя не понимал Олег Иваныч. Казалось бы, что за дело ему до свободной новгородской женщины, намного выше его по своему положению, с которой и знаком-то не особенно близко? А вот, поди ж ты – захолонуло сердце… В смущенных чувствах, медленно, отпустив поводья, ехал Олег Иваныч вдоль по Лубянице – длинной новгородской улице, как и все прочие, мощенной дубовыми плашками, положенными на коровьи челюсти. На душе было – не пойми как… И радостно, с одной стороны… А с другой – грустно… Корчма по пути попалась, их много было на Лубянице. Посмотрел на нее Олег Иваныч, постоял, подумал… и решил – в тему! – Березовицы пьяной, – заказал с ходу. – И пива! Нет, ни капусты, ни пирогов не надо. Впрочем, давай один, с белорыбицей. Рядом, за столом, сидел хорошо одетый мужик чуть постарше Олега, солидный, с черной окладистой бородой, в черном бархатном кафтане с серебряным узорочьем. По виду – боярин или богатый купец. Пил не закусывая – березовицу, как и Олег, запивал пивом. Потом повернул лицо. На Олегово питие глянул, усмехнулся. Протянул руку: – Селивантов, Панфил. Староста купецкий. – Очень приятно. Олег… За знакомство? – Давай. Эй, человече! Тащи березовицы пару кружек! Неплохой мужик оказался, Панфил-то. Это Олег Иваныч уже после второй кружки понял. В корчму тоже с проблемой зашел – с женой поругался. Качественно так поругался – с воплями, с тасканием за бороду, с битьем посуды. «Да убоится жена мужа своего» – то не про новгородских женщин сказано! А причина-то пустяковой была… подумаешь, вчера на гулянье молодых девок лапал – а что, не мужик, что ли? Тем более – дети-то взрослые уже… – Дак не то чтоб так, – махнул рукой Панфил. – А вот эдак! Короче, обидно. – Понимаю. Прозит! После четвертой кружки – плясать пошли. Музыканты – гусли, свирель, два бубна – явно что-то рок-н-ролльное наяривали – ноги сами в пляс шли.
Маленькой мальчишке В горенке сидел. В горенке сидел, Свое горе терпел. Сушил, крушил сердце, Знаю, для кого, Знаю, для кого — Для любезной своей! Эх-ма! Эх-ма! Рок-н-ролл! Казачок!
Ну, «рок-н-ролл – казачок» – это уж Олег Иваныч припевал. Любил попеть, как выпьет, – хоть ни слуху, ни голосу. Тут и девки какие-то нарисовались. Ничего девчонки – одна беленькая, другая потемнее, брюнетка. Беленькую Катей звать. Поплясав, сели на лавку. – Эй, человече! Девок березовицей угостили – за жизнь беседа пошла. Панфил уже, правда, носом клевал. Жаль – салатницы не было. Олег Иваныч музыку слушал – заслушался: душевно музыканты наяривали – было очень похоже на вторую часть известной композиции «Эйпрел» из альбома группы «Дип Перпл» одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Интересно, куда они первую часть дели? Пойти спросить? – Панфил, Катя… Счас приду! Когда Олег Иваныч вернулся обратно, его место за столом было уже занято наглым молодым человеком с рыжеватой бородкой. Рыжий этот пришел не один – с компахой таких же, как и он, – молодых нахалов, сосок двадцатилетних. Ни ума, ни опыта жизненного – зато гонору хоть отбавляй. Рыжий нахально отодвинул Панфила и приобнял блондинку: – Так, говоришь, Катей зовут? Компания явно нарывалась – шумела, выпендривалась, приставала. – Эй, парень, это мое место, – подойдя ближе, сурово произнес Олег Иваныч. – Что? Было твое. Иди, гуляй, человече. Ах, гуляй? Разъяренный Олег Иваныч больше не разговаривал, а заехал рыжему в морду. Хорошо заехал, душевно! Только ноги над лавкой мелькнули… – Получи, соска! – Наших бьют, ребя! Нахалы повытаскивали ножи. Дурачки… Олег Иваныч нехотя выпростал шпагу. Эх, не хотел он драться… Впрочем, шпага не очень понадобилась. Дремавший до того Панфил вдруг пробудился и, согнав девок, схватил в руки лавку. Эх, раззудись плечо! Прямо как в былине поется – махнет левой рукой – улица, махнет правой – переулочек. Побитая молодежь, явно не ожидавшая такого отпора, с визгом поспешила ретироваться. – И враг бежит, бежит, бежит! – громко пропел Олег Иваныч, и тут пущенная напоследок кем-то из молодых нахалов тяжелая деревянная кружка попала прямо ему в лоб… Он пришел в себя на широкой лавке в усадьбе Феофилакта. Высвечивая бледными лучами танцующие пылинки, сквозь слюду окна тускло светило холодное октябрьское солнце. Башка трещала, раскалывалась – в корчме вылакал вчера изрядно, уж никак не меньше ведра… Интересно: с кем и по какому поводу? Ах, ну да… с Панфилом… Драка еще была… блин. Кваску испить, что ли? Подняться на ноги не получилось. В голове словно взорвался салют, ударив по глазам яркой своей разноцветностью. Чуть приподнявшись, Олег Иваныч тут же повалился обратно на лавку. – Не торопись вставать, кормилец, – с усмешкой на тонких губах подошел к лавке какой-то смутно знакомый человек в опрятном темном кафтане, с аккуратной бородкой. В руках держал братину с пахучим варевом. От варева поднимался к потолку горницы пряный зеленовато-коричневый дым. – Испей-ко, Олег Иваныч. Олег Иваныч попытался слабо сопротивляться. Кто его знает – что за варево? Может, из таких, что на тот свет отправляют, прямым ходом, без пересадки. Как там у «Ирапшн»? Билет в одну сторону… Не хотелось бы. И так уже, кажется, там чуть не побывал. – Ты… Ты кто? – еле-еле разлепив губы, тихо спросил сыщик. Незнакомец, вернее – смутный знакомец, – улыбнулся. Улыбка у него оказалась приятная, добрая, словно у врача-педиатра. – Терентий я. Помнится, третьего дня покойничка вместе осматривали. – А, патологоанатом, – узнал Олег Иваныч. – Ну, давай свою микстуру… А Панфил где, староста купецкий? Геронтий пожал плечами: – Об этом у своих людей спросишь. Только не сегодня. Сейчас – спать, Олег Иваныч. Подойдя ближе, палач возложил руки на голову Олега: – Спать, спать, спать… От рук его исходило тепло, смешивалось с жаром горячего, только что испитого варева, окутывало сознание мягким покрывалом. Мысли уходили куда-то далеко-далеко. Уже совсем смутно видел Олег Иваныч темную фигуру Геронтия, да и что тот говорил – не слышал, словно проваливаясь в черную теплую яму… На следующий день почувствовал себя много лучше – уже сидел на лавке, даже пробовал походить по горнице. Кваску испил. Да снова Геронтиево варево принял – ух, и горькое, будто из болотных жаб да навозу изварено. А и вправду, кто знает – может, и из того… На крыльце вдруг зашумели, заругались, еще чуть – и драка-побоище… Олег Иваныч, сил набравшись, крикнул, чтоб угомонились. Пафнутий в дверь заглянул. – Рвутся тут всяки к тобе, господине! – пояснил, отдышавшись (видно, сильно рвались). – А лекарем велено, чтоб до завтрева покой был. – Да кто рвется-то? – Отрок софейский Гришаня рвется, аки змий дракониевый! Я сей миг собак спущу, вот только кликну Акинфия, он ведь пропустил, зараза. – Стой, стой, Пафнутий, – замахал руками Олег Иваныч. – Не надо собак, зови отрока! – Ну, как знаешь, господине! Недовольный, Пафнутий вышел на крыльцо. – И ходют, и ходют, не дают человеку оклематъся! – ворчал в сенях, потом скрипнул дверью: – Заходи уж! – Батюшка, Олег Иваныч, никак оклемался? – с радостным воплем Гришаня бросился к лавке. – Слышал уж про тебя – вся Лубяница слухами полнится. Как, здоров ли? – Да ничего вроде. – Владычные тебя видеть хотят… как поправишься. – Скажи, до завтра пусть ждут. Ох… ну и дурак я, прости Господи! – подводя итоги вчерашнего, несколько запоздало, но, в принципе, верно произнес Олег Иваныч. Гришаня к обеду ушел, не остался трапезничать, как ни упрашивали, сказал – дел невпроворот на дворе владычном. После обеда зашел ненадолго Панфил, пива своего принес – головы поправили, – потом, только ушел Панфил, Геронтий явился с зельем каким-то, велел Пафнутию варить варево. Осмотрев больного, улыбнулся – видно, совсем не так уж плохо выглядел Олег Иваныч, совсем не так уж… Вскользь удар-то пришелся. В общем, были бы мозги – было бы сотрясение. Олег Иваныч мысленно сплюнул. Уж больно глупо выглядел он во всей этой истории, вот уж дурень-то! Хорошо еще, хоть так отделался. А с другой стороны, и правильно – надо нахалов учить, надо! О чем же, интересно, шла беседа у часовни? Ладно – про то при случае у Софьи спросим, осторожненько. Уже назавтра Олег Иваныч почувствовал себя настолько хорошо, что смог наконец сесть на каурого. Поехал на Софийскую сторону. Тихо было кругом, на бледно-голубом небе светило – не грело – солнце. Плоское, холодно-желтое. Кое-где на улицах, а больше во дворах да на крышах лежал первый, выпавший не так давно, снег. На мосту лаялись, задираясь, торговки-разносчицы, внизу чернел Волхов – не замерз еще, не заткался льдом, да и рановато, чай, было для льда-то. Феофилакта не было, в монастырь свой Никольский Вежищский отъехал. Варсонофий и Пимен приняли Олег Иваныча приветливо. На лавку пред столом усадив, потчевали белорыбицей, да кашей, да пирогами, да заедками всякими. Пимен даже ближе подсел, ключник владычный. Подливал рейнского, просил, чтоб прежнего зла не помнил. Поруба-то… Махнул рукой Олег Иваныч, рейнского выпив, – поруб так поруб, черт с ним, дело пустое, прошлое… О нынешних бы сейчас потолковать, о боярине Ставре… Варсонофий и Пимен, не сговариваясь, закивали головами. Не нравился им давно боярин Ставр, ох, не нравился. Слишком независим был да знатен. Услыхав историю о часовне, сомнительно покачали головами. Вряд ли получится что с судом-то… Не тот человек Ставр. Да и посадник ему симпатизирует, Борецкой Димитрий, Марфы Борецкой, боярыни, сын. Князь Шуйский, Василий Васильевич, – не симпатизирует, да вот уехал, на Заволочье… Так что с судом – вилами по воде писано… Хотя попробовать можно. По просьбе Олега послали воинов за длиннолицым, в поруб. Пока ходили, отлучился к Ионе болезному Варсонофий, духовник. Плох был, Иона-то, ох, плох! Хоть и не подсыпал ему яду Гришаня, так, может, другие кто нашлись? Кто знает… Ушел Варсонофий в покои владычные. Замолкли голоса в палате, тихо стало, выжидательно. Пимен, ключник, улыбнулся Олегу Иванычу, оглянулся на дверь да заговорил, голос понизив. О Феофилакте заговорил, игумене, Никольского монастыря протодиаконе. Не духовными делами занят ныне Феофилакт, но мирскими. Правы стригольники, кругом правы, власти восхотел игумен. Иона-то архиепископ, видно, не жилец уж. А Феофилакт-игумен себя на то место метит. Казалось бы, чего еще и надо-то – монастырь Никольский богат, Господу приятен. Знай молись да оберегай паству от всяких богомерзких кощунов и ересей. Так ведь нет, не надобно то игумену! Взалкал владычного кресла. А на то кресло – и подостойнее люди есть, кои Олега Иваныча ну уж никак не обидят, ежели он, Олег Иваныч, им поможет маленько. Олег усмехнулся. «Подостойнее люди…». Это уж не на себя ль намекает ключник? А Пимен между тем продолжал. Покончив с критикой Феофилакта, принялся за Варсонофия. Вот как? Олег-то Иваныч, по неведению своему, отчего-то считал их двумя-сапогами-парой. Ан нет! Тут все намного хитрее, оказывается. Варсонофий-то вокруг Ионы оводом вьется, выгоды свои выгадывает. Да и сребролюбец изрядный – когда-то финансировал неудачную экспедицию ушкуйника Олексы. Теперь – ни Олексы, ни денег. А недостачу покрывать надобно. Вот и метит на место владыки. Оба они хороши, что Феофилакт, что Варсонофий. Феофилакт к тому ж еще и жаден. Вот сколько он, к примеру, Олегу Иванычу платит? Ага! То-то же! Другое дело, он, Пимен. Не служба у Пимена будет – рай чисто! Все будет, что похочет Олег Иваныч… ну, а уж ежели не похочет, тогда… Маленькие глазки ключника с угрозой зыркнули из-под кустистых бровей. Видно было – старец привык к беспрекословному исполнению всех своих приказаний. Олег Иваныч вздохнул и задумался. Пимен не торопил, прохаживался рядом. Думай, думай, Олег Иваныч, думай. К вечеру ближе отозвал в уголок Варсонофий. Оглянулся, провел коридорами в келью. Скромна келья, темновата – а иконостас богатый: тут и Господь, и Троица, и Николай Угодник, и святые Варфоломей, да Георгий, да Дмитрий. Пред иконами лампадки горят благостно. Поклонясь, сотворил Варсонофий знаменье крестное, дверцу аккуратно прикрыл. Перекрестился и гость, опустился на лавку, ждал. – Феофилакт, протодиакон Никольский, Вежищский игумен, властолюбив вельми, – без предисловий начал инок. – Того вместо, чтоб делами духовными услаждаться… Олег Иваныч вздохнул – и этот туда же… Понеслось по новой. И Феофилакту досталось, и Пимену – пожалуй, больше. Оказывается, вот кто ушкуйника Олексу в поход снаряжал – Пимен, не Варсонофий вовсе. И к униатским-то попам хочет переметнуться Пимен, и чуть ли не католик в душе… В общем, много чего наговорил Варсонофий и про Пимена, и про Феофилакта, и про Филиппа, митрополита Московского… Интересно было послушать. Под конец, как водится, предложил свою искреннюю дружбу. В обмен на возможно понадобящуюся помощь. Какого рода – не сказал, впрочем, и так понятно было. Олег Иваныч слушать долго не стал – кивнул, ладно, мол, поможем, чем можем. Никаких денег брать не стал, сказал, что игумен прознать может. Покивал довольно Варсонофий, на жизнь свою посетовав. Вот, мол, молишься дни напролет Господу, а в это время эти… Эти – это Феофилакт с Пименом, естественно. Выйдя из коридора, столкнулся в дверях с Пименом. Немедленно утащив Олега Иваныча в сторону, ключник вопросительно качнул головой. Как, мол, подумал? Подумал, подумал… Денег пока не надо – про то Феофилакт прознать может. Благодарить тоже не стоит, после видно будет. Простившись, Олег Иваныч вскочил на коня и рысью поехал прочь. Даже к Гришане не зашел, настолько плохо себя чувствовал. Башка – прямо раскалывалась. И не от давешнего удара вовсе… Ну их всех на фиг! Этих Пименов, Варсонофиев, Ставров… Интересно, дома еще осталось рейнское? Должно бы… Через тусклую слюду окон глядели вослед Олегу двое. Варсонофий и Пимен. Оба были довольны – сколь просто оказалось залучить к себе Олега Иваныча – хитрого житьего человека. Пав на колени, горячо молился Варсонофий. Ходючи вкруг стола, потирал руки Пимен. Наверху, у себя в келье, высохший, словно мумия, желтый, умирал новгородский архиепископ Иона, никому уже больше не нужный…
Глава 9 Великое княжество Литовское. Октябрь – ноябрь 1470 г.
Никакого сговора и заключенного соглашения между Литвой и Новгородом не было, как не было и связей с униатскими церковными иерархами.«Власть и реформы», излание Российской Акалемии Наук
Договор Новгорода с королем представлял собой лишь новгородский проект, не получивший утверждения со стороны короля.Он лежал на боку. Огромный волчище, с каким не зазорно сразиться любому охотнику, серый матерый зверь с грязной косматой шерстью и желтоватыми подпалинами на брюхе. Из полураскрытой пасти вывалился розовый, быстро синеющий на воздухе язык, в мертвых широко открытых глазах хищника отражались стройные ряды ближайших осин с застрявшими кое-где в ветвях красными глянцевитыми листьями. Из шеи убитого волка торчала длинная коричневая стрела. – Что скажешь, Олег? – осанистый сановитый мужчина с черной окладистой бородой, подъехав ближе к волку, спешился, пнув мертвечину в бок носком недешевого сапога красного, с прозолотьем, сафьяна. На поясе спешившегося висел меч в широких, богато отделанных серебром, ножнах, под распахнутым на груди атласнымкафтаном боевито серебрилась кольчуга. Спрыгнув с коня, Олег Иваныч нагнулся, с видимым усилием вытаскивая стрелу. Посмотрел, хмыкнул… – Стрела-то не охотничья, Панфиле, вон сколько зазубрин-то! Купецкий староста Панфил Селивантов – знакомец Олегов, да по улице Ильинской сосед – кивнул: мол, и сам вижу. Задумался крепко, искоса посматривая на небольшой – десятка полтора всадников – отряд, совсем неплохо снаряженный, богато даже. У каждого – по два коня, один на смену да для поклажи – попоны да чепраки узорчатые, не каждому купцу по средствам, сбруя – ну, не сказать, чтоб каменьями драгоценными усыпана – но к тому близко. На всех всадниках – кольчуги, на некоторых и брони, а кой на ком и панцири немецкие, коих в мире лучше и не сыскать. Поверх кольчуг с панцирями кафтаны да плащи справные, щегольские, оружия много: и мощные копья-рогатины, и короткие сулицы, что при нужде и метнуть можно, палицы, шестоперы, мечи, сабли на манер татарский. К лошадям шеломы приторочены, да пара ручниц огненного бою. Это уж не считая самострелов да луков клееных, что за двести шагов бронь пробивают… ну, если повезет, конечно. На славу снаряжен отрядец – суньтеся, людишки лихие, попробуйте! Пару раз, бывало, совались… Раз – за монастырем Мирожским – еще как только отъехали, другой – не так давно, в лесах под Полоцком. Получили хорошую встречу – с пальбой, со стрел тучами, с лихой контратакой. Плюнули – себе дороже – да скрылись в урочищах, поджидать добычу не столь зубастую. Купцов каких-нибудь да богомольцев… А отрядец – пара человек только и были несильно ранены – поехал себе дальше. Посольство Новгорода, Господина Великого, к Казимиру Ягеллоновичу – королю Польши и Великому Литовскому князю. Что посольство такое снарядить надо – о том давно на вече шумели да не худые мужики: бояре да люди житьи, чья к Новгороду любовь не словесы пустые суть. Посадничья вдова Марфа Борецкая, хлебосольная жена новгородская, да и богата, с нею и прочие: Арбузьевы, Афанасьевы, Немиры, Астафьевы, Лошинские – лучшие люди новгородские, бояре «золотые пояса», да ивановские купцы – о богатстве их и говорить не надо, да Софийские: Иона, Пимен, Варсонофий… Феофилакт в отъезде был, однако, по обыкновению своему поколебавшись, рукой махнул – поддержал идею – лучшего человека своего отрядил охранять посольство – Олега Иваныча Завойского, роду житьего. С ним и Гришаня напросился, хоть поначалу и не особо хотел пускать его Иона. Но пустил, подумав. Феофилакт-то, вон, своего человечка сунул – радуется. Чего ж и ему, Ионе, посольство без пригляду оставлять? Никак негоже! Гришаня-отрок тут в самый раз и пригодился. Сметлив, учен, языками владеет, немецким, да богомерзким латынским, да свейским чуток. Ну, свейский вряд ли у Казимира понадобится, а латынь с немецким всяко сгодятся. Правда – уж слишком молод Гришаня, несолиден, неопытен, да языком метет – что помелом баба. Впрочем, строго-настрого наказано было Гришане мене языком чесать, а боле слушать. Что запомнит – про то докладывать по приезду незамедлительно. Как Казимир да бояре литовские, а пуще того: как там себя поведут господа послы – Селивантов Панфил да Кирилл Макарьев – старосты купецкие. И житий человек Олег тоже присмотра требует – уж слишком приблизил его Феофилакт-игумен и в посольство, настояв, сунул. Отъехал в монастырь свой Никольский, довольный. Не менее и другие старцы софийские довольны были. И Варсонофий, и Пимен. Оба беседы тайные перед отъездом имели с Олегом Иванычем, человеком житьим. Каждый мешочек с серебром дал. На этот раз уж не отказался Олег Иваныч – дорога дальняя, путь опасный – вот вернется, там дальше видно будет… Ехали, опасаясь – как бы не прознали московиты про посольство сие. Хоть и не было планов у Новгорода под Казимирову длань отдаться, но союз с ним никак не помешал бы. Знамо, против кого союз – супротив Ивана, князя Московского, что день ото дня все наглее – знает, что сильно московское войско, да бояре, да служилые люди московские во всем от милости княжей зависят. Говорят, даже подползают к нему на брюхе премерзко и всяко себя уничижают да пресмыкаются, словно и не бояре вовсе, не служилые люди, а какие-нибудь холопы. Многие про то слышали, да не все верили – как это: служилый человек – и чтоб на брюхе? Брешут, наверное. И еще было б неплохо насчет псковичей с Казимиром решить. Поможет он против них или как? А если поможет, то что от новгородцев попросит? Нужен был сильный союзник одряхлевшей республике, ох как нужен! С ливонцами вроде к тому дело шло, да уж закатывалась звезда ливонская. После Грюнвальда, да после мира Торуньского – уж больно худо пришлось рыцарям. Тевтонцы вассалами польскими стали. Казимира то есть. Ну, Ливонский орден пока сам собой мыкался, да, видно, ненадолго то. Нет уж в немцах былой силы, нет духа рыцарского. С архиепископом Рижским и то власть поделить не могут. Так и не знаешь, кто в Ливонии хозяин – то ли рыцари, то ли архиепископ. А может, и вовсе – города торговые: Ревель, да Рига, да Дерпт… Между тем все сильнее становилась Москва. Набирала силу, устраивалась, приманивала к себе охочих людей дворами-поместьями да посматривала алчно в сторону других государств русских. Сильна стала Москва, сильна и богата. А что князь суров – так на то и князь, говорят. Много власти у Ивана Васильевича, ох, много… Как бы от того Новгороду пострадать не пришлось, уж больно алчен Иван, охоч до земелек чужих, не ему положенных. Вот и решила Господа – Совет знатных новгородских бояр-нобилей – просить помощи у Казимира. Обещает помочь Казимир – об уступках договоримся, нет – так нет. Больше-то все равно не с кем. Ну, кроме немцев ливонских. Дания с Голландией далеки больно, в Англии смута великая идет – войной Роз прозывается – поисстрадались от той войны все аглицкие роды боярские. В королевстве Шведском тоже не все ладно. Регент Свен Стуре – короля вместо. Кто за него, кто против, а кто – и сам себе король-королевич. Не до новгородских проблем свеям, в своих разобраться бы. Выезжали тайно, налегке – опасаясь послухов московитских, да вот, судя по стреле, не упаслись, видно. – Верно говорил Гришаня-отрок, будто ночью ржание конское в лесу слышал, – легко, словно не дороден был да осанист, вскочил в седло Панфил, приятель Олегов, староста купецкий, человек, может, и не столь знатный, да зато богат да уважаем. То же – и напарник его, Макарьев Кирилл. Помоложе только, в кафтане голубом, бархатном. Борода подстрижена, волосы завиты часто. Модный человек Кирилл, что и сказать, щеголь. Однако – умен, не всякому дано! Волчий труп с московитской стрелой не очень расстроил посольство. Порешили – вряд ли то засада – глупо уж слишком о себе весть подавать. Может, какие лесные шиши баловали, а вполне возможно, мужики местные волка завалили – вон он какой огромный да матерый, видно, не один десяток овец в окрестных деревнях перерезал. Поскакали дальше – особо не растягиваясь, компактной группой, все ж начеку были, мало ли что. Бескрайние леса тянулись до самого горизонта. Веселые березовые рощицы сменялись дубравами, те – пущами, темными, непроходимыми, страшными, в кои попадешь несведущ – там и сгинешь, не выберешься. О том, улыбаясь, рассказывал вечером у костра проводник – полоцкий купецкий приказчик Федор – молодой красивый мужик со светлыми кудрями и такой же кучерявой бородкой. Люб он был новгородцам, свободой своей люб, да делом, да сноровкою. Не жаль было Панфилу, что сговорил Федора в проводники за две деньги, еще рейнский альбус серебряный от себя прибавил. Знал приказчик, где можно крюк спрямить, а где – ни-ни – болото, самая топь. Знал, в каких местах дичи невпроворот, а где – разбойничьи логова. Разбойников пока, тьфу-тьфу, кроме тех разов, не встречалось. То ли их тут вообще не водилось (что вряд ли!), то ли просто был не сезон, вернее – межсезонье. Ни зима, ни лето. До зимников по рекам да стланникам еще ох как далеко, а летние дороги вот-вот в грязь превратятся. Потому и не ездят сейчас купцы с товарами, кроме крайней надобности. Зимы ждут. И правда, грянут дождищи, размоет дороги – в жизни не выберешься, так и будешь в грязи сидеть, судьбу свою бестолковую проклиная. Хорошо хоть, везло пока с погодой-то. Да и ехали налегке, почитай, без особой поклажи. К заходу солнца сели вечерять. Быстро стемнело, на небольшой поляне вырыли яму, запалили костер. Забулькало в котле аппетитное варево. Скоро сидели все вкруг костра, хлебали. Кто-то из воинов подстрелил рябчика. Запекли в глине – ох, и вкусен! Тепло было, в кафтанах-то – да и от костра грело. Разморило посланников, не хотелось уж и Гришанины сказки слушать, спать полегли в шалашах, специально воинами для того сделанных. Гришаня помаялся-помаялся – да тоже спать ушел. Один Олег Иваныч бодрствовал – расставлял караулы, да проводник Федор починял лопнувшую подпругу. – Не велик Трокский замок, – тихо рассказывал Федор, – но и не мал тоже. Зато красив! Король, наш великий князь Казимир, зело его любит. И посейчас там должен быть, ежели куда на охоту не уехал. Кстати, об охоте… Не запромысливал ли ты, Олег Иваныч, зубра? Олег Иваныч покачал головой, нет, мол, не приходилось как-то. – Может, и возьмет вас король на охоту. – Федор мечтательно прикрыл глаза. – Вот, помнится, в прошлое лето поехали мы с приятелем, паном Ольшанским, на охоту. Взяли с собой кислого вина, на хорошее-то денег не было. – У пана – и денег не было? – удивился Олег Иваныч. – Конечно! Он же поляк. У них такое сплошь и рядом! Да и сам Кшиштоф, ну, Ольшанский, из загоновой шляхты – все имущество: дыра в кармане да вошь на аркане. Зато – шляхтич! Попробуй, тронь… Хоть ты сам король – все едино. Он у нашего Полоцкого воеводы на службе был, Кшиштоф-то. Мы там с ним и познакомились – я ж тож в ополчении… А в прошлое лето подался в Польшу Ольшанский… надоело, сказал, тут у вас скучно. Получил за службу деньжат – все и пропили с ним в корчме, ни медяка не осталось. Махнул утром Кшиштоф рукой – да так и поехал, без денег. Хорошо, лошадь не пропили – не смогли больше. Хороший парень Кшиштоф. Думаю, свидимся в Троках – он вполне может у королевского двора ошиваться, Кшиштоф-то, вполне… Чу! Слышь-ка! Федор вдруг замолк, предостерегающе подняв палец. Олег Иваныч прислушался. Нет, вроде спокойно все. – Словно где лошадь ржала, – тихо пояснил Федор. – Недалеко, у болота. Олег посмотрел в ту сторону – тьма, кусты, деревья. На деревьях тусклые кровавые тени – отблеск догорающих углей. А ведь здесь, у костра, как на ладони… – Давай-ка, Федя, костерок подальше разложим, – на всякий случай предложил Олег. – А этот притушим… мало ли… – На живца ловить будем? – понимающе усмехнулся Федор, бросая в костер охапку стылой землицы. Предосторожности были не лишними – лиходеев хватало. Лес – он и есть лес. Чаща. Предупредив сторожу – трех воинов, заранее расставленных Олегом Иванычем по разные стороны поляны, – новый костер запалили саженях в тридцати, ближе к дороге. Сели рядом в кусты – ждать. Ничего не дождались, замерзли только – чай, не лето, почитай, ноябрь скоро. Олег Иваныч широко зевнул, потянулся, оборачиваясь к проводнику. Тот вдруг напрягся… прислушался… Точно! Вроде как где-то звякнуло… Показалось? Нет… вот еще раз… А между прочим, железные листья на деревьях в лесу не растут, и обычных-то мало осталось. Спрашивается, что может тут звенеть? – Тсс! Вот они… – прошептал проводник прямо в ухо Олегу. Тот и сам уже увидал: совсем рядом с ними, и пяти локтей не будет, осторожно прокралась мимо чья-то темная тень в островерхом шлеме. Вот и снова звякнуло – нечего шеломы в лесу таскать. – Буди всех, Федор. Я пока тут… покараулю. Понятливо кивнув, Федор ужом скользнул к шалашам. Занятное было зрелище. Столпившиеся вокруг фальшивого костра люди – Олег Иваныч явственно различал по крайней мере трех – озадаченно поводили обнаженными саблями. Видимо, хотели изрубить, незаметно подкравшись, – да вот фиг вам! Разбойник в высоком шлеме – видно, главный – что-то повелительно буркнул, затем махнул рукой. Ясно было, что добыча где-то рядом, однако поди-ка поищи, в ночном-то лесу. Найдешь, может быть… от мертвого осла уши. Яростно распинав костер, черные тени двинулись обратно к дороге… И вдруг резкое конское ржание прорвало тягучую тишину ночи! Разбойники развернулись и, вытащив сабли, молча углубились в лес. А лошадь не унималась – ржала и ржала, зараза, видно, не докормили или почуяла близкого волка. Не важно уж было то… Над высокими вершинами светлело небо. Скоро и утро. Хорошо хоть, здесь, в лесу – тьма. А разбойнички, видимо, решили расправиться с сонными, утра не дожидаясь. И правда – чего два раза ходить… Рраз! На весь лес оглушительно лязгнуло железо, как бывает, когда со всей силы пересекутся меж собой два добрых меча. Снова лязгнуло. Кто-то вскрикнул. Странная это была битва. Рубка на ощупь. Когда не видишь – угадываешь только – кто перед тобой, чужой или свой… Узнавали по крику. Выхватив шпагу, Олег Иваныч бросился в гущу сраженья. Если она была, эта гуща… Возникла впереди длинная темная тень. – Отзовись, паря! – То я, Онисим-воин. – А я Олег. – Да узнал. Вон там они, к дороге жмутся… – Вижу. – Пойдем, попро… Ааа! Пораженный в шею, рухнул Онисим на черную землю… Сделав ложный выпад – больше по привычке, чем по надобности, все одно ни хрена не видно, – Олег Иваныч наугад ткнул шпагой. Чей-то тихий стон… Хруст веток. Падение… Ага! Так вам, тати ночные! От колющего удара кольчуга плохая защита. Снова звук удара. На этот раз слева. И справа. И, кажется, впереди. Везде! Своих бы не приложить, Господи! К утру все было кончено. Напавших оказалось не так уж и много – меньше десятка. Все окольчужены, в шеломах – вот вам шеломы в лесу – не было б их, не звякнули бы – мечи, сабли. Копий нет – неудобно в чащобе с копьями-то, да и со стрелами тоже. Значит – понятно, где-то рядом лагерь вражеский, у болота скорее всего, недаром там кони ржали… – Глянь-ко, Онисима как приложило? Упокой его, Господи… – Гришка, Гриш, жив ли? – Да жив… рука болит только, хорошо приложил кто-то… А ловко ты, Федор, его копьецом-то, прям, словно святой Георгий змия… – Панфил Акимыч, этот вроде дышит! – Ну-ко, посвети. Олег с любопытством подошел ближе к свету зажженного факела. Посреди поляны, прямо на недавнем кострище, вытянувшись, лежал здоровенный детина в черненом панцире фряжской работы, надетом поверх длинной кольчуги, в железных поножах и тяжелом островерхом шлеме. Лицо лежащего скрывала кольчужная маска-забрало. – Ну-ка, отцепи кольчужицу. Кто-то из молодых воинов откинул забрало. Черная борода, прямой, чуть широковатый, нос. Олег чуть не вскрикнул. Силантий Ржа! Профессиональный воин, кондотьер, не раз выручавший Олега из беды еще на пути из Тихвинского погоста! А потом, в порубе… вместе с Иваном Костромичом… И связи с новгородскими вечниками – мужиками худыми. Кажется, Силантий поговаривал про службу у московского князя? И кажется, он ее нашел. Воин убрал факел. – Ну, братие, неча тут боле ждать – дождемся! – вполне резонно заявил Панфил Селивантов и приказал собираться. Наскоро схоронили убитых. Своих – двух воев, и чужих – тех аж человек пять. Срубили кресты из клена. Постояли, помолчали немного. Поехали. На востоке, в полоцкой стороне, быстро светлело. Алела – в полнеба – заря. Подмораживало. Интересно, узнал ли Силантия Гришаня? Нет, не должен бы… Его и рядом-то не было. Кстати… Ах, вот он… Впереди, на коне уже. Посольский отряд тронулся в путь мелкой уверенной рысью. Впереди, весело перекрикиваясь с Гриша-ней, скакал проводник Федор. Панфил Селивантов задумчиво ехал позади всех. Олег Иваныч придержал коня – а ведь научился-таки ездить, и не хуже других – поравнялся с Панфилом, бросил сквозь зубы: – А что, как выживет шильник-то? – Так вы его не… – Не было приказу. Но можно исправить, – Олег Иваныч вытащил из-за пояса кинжал. – Должно исправить! – хмуро кивнул Панфил. – Хотя, понимаю, приятного в том мало. Поезжай, Иваныч, подождем – нагонишь. Силантий уже не лежал – сидел, прислонившись к дереву, держал в руках меч и настороженно прислушивался. Олега он заметил первым. Узнав – усмехнулся. – Ну и встреча у нас с тобой, Олега. – Да уж, можно было бы и получше, – кивнув, согласился Олег Иваныч, задумчиво играя кинжалом. – По мою смерть приехал? – взглянув на кинжал, язвительно поинтересовался Силантий. Олег отмахнулся, помолчи, мол. – Не сильно ранен-то? – спросил. – Да нет, отлежусь. Вот людишки мои… – А не фиг на честных людей нападать препогано. Аки тати ровно. Ночью… – Да, промахнулись мы с вами, – согласно кивнул Силантий Ржа. – Все Нифонт, главный… Быстрее ему хотелось да быстрее. Вот и получил – быстрее… Ну да ладно. Пришел убивать – бей! Олег усмехнулся. – Ты ведь не так глуп, Силантий. Стал бы я с тобой разговаривать, ежели б… Короче, вот тебе припасы… Олег Иваныч бросил к ногам московита небольшой переметный мешочек, незаметно прихваченный с собой: – Дорогу сам найдешь, твое дело. Кстати… – он посмотрел Силантию прямо в глаза. – Ежели б пришлось – убил бы? – В честном бою – да, – хмуро кивнул воин, – а так… – он махнул рукою. – Видел я ваш честной бой, – хмыкнул Олег. – Ночью да на спящих – истинно по-московитски… – Да то Нифонт все, гад, – скривился Силантий. – А я уж в вой поверстан был и слово дал подчиняться. Ежели б не то… Ладно, что уж тут рассусоливать. Спасибо… Помни, Олег Иваныч, – должник твой теперь Силантий Ржа, дворянин московский. А в должниках долго ходить не люблю. Может, еще и свидимся. Прощай. – Прощай, Силантий, – кивнул Олег Иваныч и, вскочив на коня, поскакал прочь. Губы его словно сами собой насвистывали какой-то тягучий грустный мотив, смесь «Лед Зеппелин» и «Блэк Саббат». Жаль, что так получилось, с Силантием-то. Жаль. Он нагнал посольство через полчаса. Тусклый фонарик солнца еле виднелся в небе, скрытый плотным туманом. Холодным, осенним, даже с какой-то изморозью. Тянувшаяся в течение всего пути однообразно-унылая равнина плавно перетекала в пологие холмы, покрытые лесом. Лес так и не кончился до самых Трок – небольшого, застроенного большей частью деревянными зданиями, городка Великого Литовского княжества. По совету неоднократно бывавшего в Троках Федора, остановились на заезжем дворе, пользующемся расположением средней руки купцов за приветливость обслуги, надежность стен и сравнительно недорогую кухню. Заняли верхнюю горницу и, так и не отдохнув с дороги – некогда, прежде дело, – отправились в королевский замок. Казимир их не принял в тот день – был занят проблемами шляхты – хорошо хоть, подумав, назначил на завтра. Послезавтра король и двор уезжали в Вильно – так что новгородцы очень вовремя прибыли. Вечером того же дня явились королевские слуги – принесли в подарок послам одежды алого бархата, Панфилу, правда, немного не в пору, да ерунда, главное – королевский подарок. Напомнили еще раз, что его величество ждет их завтра к обеду. Панфил с Кириллом вернулись из Трокского замка к вечеру. Усталые, но не особенно довольные. Нет, Казимир Ягеллончик принял их неплохо, в присутствии своих малолетних сыновей и свиты, с ломившимся от яств столом, с трубачами перед каждым блюдом… Только вот о главном говорил уклончиво. Да, конечно, зарвался Иван, князь московский – дальше ехать некуда. Оказать военную помощь? Гм-гм. А вот князя в Новгород – пожалуйста! Поговорите с Михаилом Олельковичем, братом киевского князя Семена, может, и согласится… Поговорили с Михаилом Олельковичем. Тот бороду почесал, подумал, да и, рукой махнув, согласился служить Новгороду, Господину Великому. За поминки приличные. Рядили свитские – не особо люб Казимиру Михаил Олелькович – своеволен больно, да и к Москве сладок – родственником Михаил Олелькович московскому великому князю приходился… Покуда послы новгородские, Панфил Селивантов да Макарьев Кирилл, свое дело ладили, заскучал Гришаня. Толмач посольству не требовался – магнаты-то, почитай, все по крови русские – и Вишневецкие, и Острожские, и Радзивиллы. Вот и шлялся отрок по Трокам, искал незнамо чего. Нет, чтоб, как Олег Иваныч, к примеру, – по торговым рядам пройтись – куда там! Другое Гришаню интересовало – премудрость книжная, по Феофилактову выражению – «кощуны» да «глумы». Искал-искал… и нашел-таки! В одной корчме стакнулся с человеком чудным – по всему чудным: и по мыслям, и по словам, и по виду. Ликом смугл, зубы жемчугами сияют, лицо худое, приятное. Волос длинен, борода бритая – ну, чистый фрязин. Так и оказалось – фрязин, наполовину. Из Кафы – князь Таманский. Отец генуэзец, мать черкешенка, сам – не пойми кто. Веры, сказал, жидовской. По-русски говорил чисто. О Троице Святой как пошел после третьей чаши высказываться, дескать, не может быть такого, чтоб Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой – и все едино! И кто, вообще-то говоря, Иисус? Богочеловек или человекобог? От слов таких богомерзких уши Гришанины – уж на что человек тертый – в трубочку чуть не свернулись. Ну, если и не свернулись, то покраснели – точно! Отрок уж и не рад был знакомству – заоглядывался, не имали бы! А началось-то с чего: заговорили о книгах. О Ефросине Белозерском да прочем. Сидел ведь себе спокойно фрязин сей на лавке, мальвазею пил да книжицу небольшую почитывал. Тут и Гришаня. Не вынесла душа поэта… Тоже начал ученость свою показывать, кощуны да глумы новому знакомцу рассказывать. Вот и договорились – что и вовсе нет Святой Троицы! Все, дальше ехать некуда. На костер – прямая дорога. Испугался Гришаня, побледнел. Глазами зарыскал – как бы смыться ловчее. А фрязин не унимался – расспросил, вино подливая, где Гришаня в Новгороде живет да чем занимается. Отрок уж и сам не рад, что связался. Хорошо – Олег Иваныч случайно в ту корчму зашел. Горло промочить, а то, по торгам шляючись, устал шибко. Гришаня к нему… Пошли, мол, Олег Иваныч, поскорей отседова, и мясо-де тут недожарено, и вино кисло. Ну, коли действительно кисло… Можно и другую какую корчму найти, получше. Пожал Олег Иваныч плечами. Гришаня ликом расцвел – не сцапал никто еретика поганого! – поклонился знакомцу, прощаясь. Тот с лавки стал, руку к груди приложив, назвался горделиво: Захарий Гвизольфи, князь Таманский. По одежде – смешной да куцей – чистый фрязин. Олег Иваныч, руку синьору Гвизольфи пожав, собрался присесть было, винца за знакомство хряпнуть… да куда там! Утянул Гришаня его из корчмы, чуть рукав не оторвал, чудо… В другое место идем, сказал, мол, куда – знает… Ну, знает – так знает. Пошли. Троки – городок маленький, все на виду. Вот – ратуша, вот – рынок, а вон, на холме, – королевский замок, штандартами разноцветными изукрашеный. Улицы узкие – втроем не разъедешься, еле успели к домам прижаться – проскакали какие-то с гусиными перьями, в плащах узорчатых, в кафтанцах коротких, жупанами прозываемых. Шляхта на королевскую охоту едет. Вот цыгане – разноцветные, разбитные, веселые. С медведем, на цепи блестящей, как положено. Медведь – на задних лапах, в шляпе. Вот диво-то! А вот, рядом – молодые пани в разноцветных платьях. В седлах сидят боком, да как ловко. А красавицы все – как на подбор! Олег Иваныч не удержался, послал воздушный поцелуй, всем оптом. Одна из девушек – темноволосая, с серыми искрящимися глазами – обернулась с улыбкой и что-то на ходу крикнула подругам. Те засмеялись… Как вдруг лошадь темноволосой – белый иноходец – споткнулась, фыркнув, словно испугалась чего… Ясно чего – медведя, уж слишком близко тот подобрался. Почуяв зверя, лошадь резко бросилась в сторону. Не удержавшись в седле, темноволосая красавица с криком свалилась в лужу… свалилась бы… Ежели б не Олег Иваныч. Вот уж кто подоспел вовремя! Подхватил незнакомку на руки, осторожно поставил на землю. – Пани нуждается в помощи? Нет, похоже, уже не нуждалась. Спешились озабоченные подруги, окружили сероглазую. Видя, что ничего серьезного не произошло, смеялись. А цыгане-то бочком-бочком – и смылись, вместе с медведем. А кому охота иметь дело с королевским судом? Что-то сказав по-польски, спасенная сняла со шляпы цветок и, протянув его Олегу Иванычу, быстро поцеловала его в щеку. После чего, ловко вскочив в седло, умчалась вместе с подругами дальше… на ходу оглянулась, помахала рукой. – Ну вот, Иваныч, а ты еще идти не хотел! – напомнил о себе Гриша. – Пошли, еще погуляем. Ну – пошли так пошли. В конце концов устал шататься Олег Иваныч. – Ну, где твоя корчма-то, Гришаня? – Да погоди ты немного с корчмой, Олег, свет Иваныч. Давай-ко еще погуляем, город посмотрим, может, девок тех снова встретим… – Отрок посмотрел влево: – Во! А вот и корчма, видишь, там, с русалкой… Небольшое приземистое здание на окраине действительно напоминало постоялый двор. Жердяной забор, коновязь, вывеска латиницей: «U RUSALKI». Над подписью – русалка нарисована, изрядно жирняща бабища! – Ну и хвост! – восхищался Гришаня. – Ну и титьки! Зашли. В корчме было довольно людно. Подбадривая себя рейнским, в углу вели ученый спор трое монахов-францисканцев в пыльных фиолетовых рясах. У самого входа крутил ручку диковинного музыкального инструмента слепой старик в надвинутой на самые глаза широкополой войлочной шляпе, знававшей когда-то лучшие времена. Падали на шею давно не стриженные, свалявшиеся, словно пакля, волосы. Морщинистое лицо старика казалось черным, серую рубаху-свитку украшали заплаты, наскоро пришитые толстыми суровыми нитками. – Кобзарь, – обходя старика, пояснил Гришаня. – На Белой Руси много таких… Олег Иваныч, проходя мимо, покосился. Старик как старик. Неопрятен только. Терзает смычком струны, выводит заунывное:Я. С. Лурье, «Русь 15 века…»
Ой ты, гой-еси, Володимир-князь, Володимир-князь, Красно Солнышко…
Посередине корчмы, вполуха слушая кобзаря, веселилась теплая, уже изрядно навеселе, компания шляхтичей в коротких зеленых жупанах. Длинный стол перед ними был щедро уставлен кувшинами с вином и глиняными мисками с немудреной закуской – капустой, мочеными яблоками и сыром. Перемежая скабрезные прибаутки отборным матом, шляхтичи то и дело поминали «пана круля» – видно, обсуждали прошедшую королевскую охоту. Кое-кто из них при этом ухитрялся время от времени угрожающе размахивать над головами вытащенной из ножен саблей. – Вот так, панове, и покатилась башка татарская, пся крев! Польские фразы периодически перемежались литовскими, а большей частью – русскими, что и не удивительно – среди шляхты было не так уж и мало этнических русских. Стоящий рядом с кобзарем светлоголовый малец-поводырь не отводил от стола шляхтичей голодного взгляда. Один из пирующих – кучерявый, усатый – перехватил взгляд мальчишки. Щелкнул пальцами: – Подь! Поводырь испуганно дернулся… – Подь сюда! Ты, ты… Да не трясись, не зьим! На вот… – схватив со стола миску с сыром, шляхтич протянул ее мальчику… Тот поклонился, взял миску, осторожно поставил под ноги кобзарю. – А дед твой повеселей чего знает? – осведомился другой шляхтич, багроволицый толстяк с недобрым взглядом черных глубоко посаженных глаз. – Зборовскую! Зборовскую давай, дед! – закричал тот, что угостил мальчишку сыром. – Слышишь ли меня? Кобзарь кивнул, заиграл… не намного веселее, но заметно быстрее. Чудной инструмент издавал настолько душераздирающие звуки, что Гришаня зажал уши руками. Олег Иваныч лишь покачал головой и бросил на кобзаря презрительный взгляд. Ритчи Блэкмор хренов… Впрочем, шляхтичей качество музыки отнюдь не смутило. Подскакивая на скамьях, те начали орать какую-то песню, насколько громко – настолько же и фальшиво, ничуть не заботясь попаданием в мотив. Лишь усатый пан сурово хмурил брови. Олег Иваныч с Гришаней скушали по большой просяной лепешке с жареным мясом, запили пивом и, расслабившись, принялись обсуждать вопрос, что делать: возвращаться на постоялый двор, к своим, или погулять еще немного по городу? Шляхтичи между тем расспорились. Усатому пану почему-то не очень-то понравилась музыка. Олег Иваныч, в общем, его понимал. – Какая ж это зборовка? – втолковывал он багроволицему. – Зборовка совсем на другой мотив… и слова другие, клянусь воротами Мариацкого костела! – Нет, зборовка! – упрямо качал головою толстяк. – Нет, не зборовка! – Матка Бозка Ченстоховска! – Эй, эй, панове! Утихомирьтесь! Нам тут еще не хватало доброй драки. Лучше выпьем… Корчмарь! Эй, корчмарь! А ну, тащи сюда еще вина! Желтолицый старик-корчмарь в засаленном переднике вмиг поставил на стол кувшинчик: – На здравье, паны! – А вот и не подерутся, – взглянув в их сторону, пошутил Гришаня. – Жаль, если не подерутся, – скучно… Олег Иваныч лишь хмыкнул. Ишь, скучно ему. – Ой! Вдруг, словно увидев что-то страшное, отрок резко нырнул под стол. Олег Иваныч обернулся: в корчму вошел давешний смуглый фрязин… И чего его так напугался Гришаня? – О, прошу к нам, пан Гвизольфи! – наперебой заорали шляхтичи, видно, они неплохо знали фрязина. Тот не заставил себя долго упрашивать, уселся за стол, с ходу намахнув изрядную чарку, совсем по-русски, залпом. Потом что-то крикнул монахам, помахал шляпой. Те отвернулись – мол, знать тебя не знаем. Впрочем, фрязин к ним и не напрашивался, вполне довольный теплой компанией шляхтичей. Гришаня осторожно высунул голову из-под стола. – Ты что там забыл, отроче? – Так… Олег Иваныч все-таки вытребовал у Гришани ответ, чем ему так не нравится фрязин Гвизольфи, что и под столом спрятаться не зазорно. Еретик? Это кто говорит-то? Тот, кто со стригольниками якшается и языческие богопротивные игрища с удовольствием посещает? Тот, кто кощуны да глумы вместо молитв почитает? Тот, по ком… Олег хотел сказать – по ком костер плачет, да постыдился, пожалел отрока, и так сильно наехал. – А и еретик, нам-то что? Вон, ты в Новгороде-то со стригольниками не боялся знаться. – Олег Иваныч небрежно пожал плечами. Зря, между прочим… В ответ услышал от Гришани целую речь. Про то, что он, Олег Иваныч, человек, конечно, неглупый, но, великодушно извините, дикий и с чужими обычаями не знакомый, поскольку всю жизнь свою в глуши прожил, никуда за границу не выезжая. (Ну, с этим, конечно, можно было согласиться – действительно, за границей Олег Иваныч не был, не сподобился как-то, ну, а насчет глуши… если считать Санкт-Петербург глушью, то и тут все верно!) – Ты, кормилец, верно, думаешь, мы тут сами по себе эдак тишком сидим? – распалялся Гришаня. – Накось, выкуси! Вон, глянь на монахов… Инквизиция – слыхал такое слово? Слыха-а-ал?! Откуда, интересно? Только не говори, что от вельблуда… Тут тебе не Новгород! Вот, попомни мои слова, Олег Иваныч, запросто нас тут могут имать из-за еретика этого, Гвизольфи, да на дыбу… Хочется на дыбу, батюшка? Вот и мне не хочется… А вон, монахи-то так и смотрят. Да и корчмарь этот тоже никакого доверия не вызывает. Пошли-ка отсель побыстрее, Олег свет Иваныч, покуда живы! С этими словами Гришаня вскочил с лавки и, стараясь не попасться на глаза Гвизольфи – предосторожность, по мнению Олега Иваныча, явно излишняя, – куницей проскользнул на улицу. Олег – за ним. Чуть поотстал, расплачиваясь, поэтому так быстро, как у Гришани, не получилось. Как-то странно вел себя кобзарь – Олег Иваныч только сейчас это заметил… Даже не заметил, скорее – почувствовал. Было такое ощущение, что нищий слепой старик его пристально рассматривает. Нет, чушь, конечно. Но вот если внимательно присмотреться… Такое ощущение… Действительно – голова старика поворачивается… в ту же сторону, куда движется Олег Иваныч! Та-ак… А ну-ка… Олег Иваныч зацепился ногой за скамью и завалился на ближайшего шляхтича. Того, кудрявого… Даже извиниться не успел, как шляхтич схватился за саблю. Ах, так? Ну, у Олега Иваныча тоже не зря шпага у пояса болталась! Сейчас посмотрим, кто из нас «хлопья крев»! – Может, на улицу все-таки выйдем? – запоздало предложил Олег Иваныч, не без некоторого удовольствия парируя удар… – Изволь, пес московитский! – В таком разе – новгородский. Эт ву прэ? Готов? Ну – алле – начали! Атаковать изволите? Ну-ну… А мы – так… отбивом… А теперь выпад влево – а гош… обманный финт… По идее, должен бы раскрыться… Ага… А теперь – рипост – ответная атака… А, не нравится! Шляхтич зря пил вино в таких количествах. В руке его не было верности, а удары, хоть и быстры, и увесисты, – да глупы изрядно… Хотел б Олег Иваныч крови – давно б убил… Ну вот, опять раскрылся… Размахался саблей, что твоя мельница, что с ним будешь делать? Вообще, нельзя давать острых предметов пьяным людям, за себя не отвечающим… Ага… Поскользнулся… Меньше пить надо, ясновельможный пан. Галантно подождав, пока изрядно разозленный пан шляхтич выберется из лужи, Олег Иваныч еле уловимым, изящным движением выбил из его рук оружие. В фехтовании такой прием называется – скользящий круговой захват. Вылетевшая из рук ясновельможного пана сабля, описав крутую дугу, с бульканьем скрылась в луже. В той же самой, откуда только что выбрался ее владелец. Судя по костюму последнего – лужа была глубокой. Стоявшие кругом зеваки дружно зааплодировали. Особенно старалась одна молодая особа в черном, шитом серебром, платье. Симпатичная сероглазая пани… Та самая… – Прошу следовать за нами, уважаемый пан Ольшанский! Олег вздрогнул, как, впрочем, и многие здесь. Отряд копьеносцев с гербами Ягеллонов незаметно для буянов и зевак окружил небольшую площадку перед корчмой. Знатный магнат в блистающих латах, верхом на белом коне, усмехаясь, смотрел на враз поскучневших шляхтичей. Во всаднике рядом с ним Олег Иваныч с удивлением узнал новгородского посольника Кирилла Макарьева. Кивнув Олегу, Макарьев что-то шепнул магнату. – Вы напали на нашего новгородского гостя, пан Ольшанский, так что не запирайтесь и вложите саблю в ножны! – Была б она, сабля-то… – невесело усмехнулся Ольшанский. – Так вы в самом деле не московит, пан? Олег Иваныч лишь покачал головой. – В таком разе я бы даже мог извиниться, – Ольшанский почесал затылок. – Только, матка Бозка, забыл, из-за чего у нас брань-то? – Кажется, я случайно упал на ясновельможного пана, – в свою очередь улыбнулся Олег Иваныч. – В таком разе прошу великодушно извинить! И, буде пан пожелает, готов со своей стороны, в знак примирения, распить с панами вина изрядно… В толпе одобрительно зашумели. Последняя фраза Олега Иваныча очень понравилась шляхтичам, особенно толстому красномордому пану. Ольшанский протянул руку: – Я – Кшиштоф Ольшанский, из тех Ольшанских, что владеют землями в Мазовии и под Фромборком. Будем друзьями, пан! Представившись, Олег Иваныч крепко пожал руку шляхтича. Кшиштоф Ольшанский… Где-то он уже слышал это имя… Ну как же! – У вас, случайно, нет приятеля в Полоцке, пан Ольшанский? – Есть… Федор. – Похоже, нам здесь больше делать нечего, – пожал плечами воевода. – Вперед, орлы! Он махнул рукой в латной перчатке, и отряд королевских копьеносцев, отсалютовав копьями честной компании, стройными рядами направился вдоль по мощеной улочке вслед за своим командиром. Кирилл Макарьев тоже отъехал с ними – не остался, как ни звал Олег Иваныч, – были еще дела. Для хозяина корчмы «У русалки», видно, сегодня был счастливый день. Заказали три больших кувшина рейнского – так, для разгону, хотя, если по правде, куда уж было разгоняться-то – вспомнив, послали хозяйских мальчишек к луже, вылавливать саблю. – Ты знаешь французский, пан Олег? – наливая вина в объемную чашу, поинтересовался Ольшанский. Французский? Олег Иваныч удивленно пожал плечами, но тут же рассмеялся – похоже, фехтовальные термины, коими он пользовался, комментируя поединок вслух, ввели в заблуждение шляхтича. Нет, французского Олег не знал, просто этот язык являлся официальным языком фехтовальной федерации, и все термины, соответственно, были французскими: Ан гард – к бою, эт ву прэ, или просто – прэ – готовы? Алле – начинайте. Альт – стой. Ну, были еще и типично судейские словечки, присуждающие удары, – а друат – направо, а гош – налево, ку дубль – обоим и па конте – не считается. Последний термин Олег Иваныч не очень любил, особенно когда после шпаги приходила охота пофехтовать рапирой. А на рапирах, в отличие от шпаги, фехтование довольно условное – действительным считаются уколы, нанесенные только в поражаемую поверхность – туловище и спина до пояса. Уколы в руки, в ноги, в маску не засчитываются, более того, судья сразу орет «Альт», и бой останавливается. К тому же схватки на рапирах (как и на саблях) основаны на праве атаки – то есть атаковать самому можно только тогда, когда противник уже закончил свою атаку, а когда ваше нападение отбито – право на укол переходит к сопернику. И тут главное – держать фехтовальный темп – быть впереди противника хотя бы на одно простое действие: выпад, шаг вперед, финт. В общем, намучаешься. То ли дело – шпага, хоть она и значительно тяжелее и рапиры, и сабли. Те – по полкило весят, а шпага – семьсот семьдесят грамм. Зато поединок максимально приближен к жизни. Практически куда угодно колоть можно, главное – быстро. Выигравшим считается тот, кто уколет противника на четверть секунды быстрее, а при меньшем интервале укол засчитывается обоим. Исход шпажного боя определяется, таким образом, только на основе электрофиксатора – специального приспособления на конце шпаги. Три лампочки мигают в ходе рапирной схватки: зеленая с красной – уколы соперников, и белая – недействительные. При шпагах белой лампочки нет. Все удары действительны – главное быстрота и натиск. Вот, бывало… От нахлынувших воспоминаний Олега Иваныча отвлек мальчик, посланный искать саблю. Нашел-таки, выловил в луже! Найденную саблю долго обмывали, потом пели песни, потом фрязин Гвизольфи рассказывал что-то смешное, что именно – Олег Иваныч уже не помнил… Он вышел из корчмы уже под вечер. На низком небе горели в разрывах облаков желтые звезды, да иногда показывался только что народившийся месяц, в призрачном свете которого все вокруг – стены крытых черепицей домов, булыжная мостовая, корчемная коновязь – казалось каким-то совсем нереальным, зыбким, колеблющимся, потусторонним. Где-то за городским рвом тоскливо завыл волк. Олег Иваныч поежился – вернуться, что ли, в корчму? Так там упились все давно… Он махнул рукой и пошел вдоль по узкой улице в направлении постоялого двора. Позади, приближаясь, послышался стук копыт. Олег оглянулся – небольшой изящный возок быстро проскочил мимо, обдав его изрядной порцией холодной грязи из попавшейся под колеса и не успевшей замерзнуть лужи. – Вот пся крев! – погрозив кулаком вслед возку, по-польски выругался Олег Иваныч. Возок неожиданно остановился. Из повозки высунулась чья-то рука в черной перчатке… Олег Иваныч обнажил шпагу. – Надеюсь, мы не сильно забрызгали пана? – раздался вдруг женский голос. Не убирая шпаги, Олег Иваныч заглянул внутрь возка – улыбаясь, там сидела незнакомая пани в темном бархатном плаще и широкополой шляпе, тень от которой падала на лицо. Та самая, которую Олег так вовремя спас от падения в лужу, а потом видел во время ссоры со шляхтичем Ольшанским. – Где пан остановился? На постоялом дворе Грунского? Могу довезти пана. Прошу… Женщина распахнула узкую матерчатую дверцу. Олег Иваныч заколебался… – Садитесь же. А, черт с ним… Махнув рукой, Олег Иваныч вложил шпагу в ножны и забрался в возок, чувствуя совсем рядом жаркое дыхание незнакомки. Кучер гикнул и хлестнул лошадь. Переваливаясь колесами по булыжникам, возок ходко проехал до самого конца улицы и свернул направо, в направлении королевского замка. Если б Олег Иваныч мог ориентироваться в Троках, он бы заметил, что это не совсем по пути к постоялому двору Грунского. Вернее, даже совсем не по пути. Но – ничего такого не заподозрил Олег Иваныч. Во-первых, темно было, во-вторых – пьян, в-третьих… В-третьих… Попутчица-то – Олег Иваныч, как луна выглянула, специально всмотрелся – оказалась весьма приятной особой… впрочем, он еще днем это разглядел. – Где пан научился так хорошо владеть саблей? – То не сабля – шпага… эспада. – Спада? Странное оружие. Пан московит? – Новгородец. – Прекрасно. Я слышала, Новгород – чудесный, богатый город. – Коляска замедлила ход и через некоторое время вообще остановилась. – Вот мы и приехали. Я чувствую себя обязанной и приглашаю пана к себе! Вы мне расскажете о вашем искусстве, а я… я угощу вас вином. Пан пьет рейнское? Или, может быть, бордо? – Пан пьет все, – усмехнулся Олег Иваныч. – Особенно – из рук такой прелестной пани! Он вышел из возка – ого, они уже заехали во двор, а он и не заметил – галантно подал руку даме. – Как вас величать, пан? – Олег. – Меня можете называть Гурджиной. Прошу, не стойте же… Кучер с поклоном отворил резные двери, и Олег Иваныч с новой знакомой поднялись в небольшую залу, убранную темно-красным бархатом. У растопленного камина стояли два глубоких кресла и турецкая оттоманка, обитая желтоватым шелком. На небольшом изящном столике появились два высоких венецианских бокала с золотыми палочками и серебряный кувшин с вином. Седой слуга бесшумно поставил на столик зажженные свечи, наполнил бокалы и удалился. Взяв золотую палочку двумя пальцами, пани Гурджина осторожно нагрела ее над дрожащим пламенем свечи и опустила в бокал. То же самое, подивясь, проделал и Олег Иваныч, уже слыхавший как-то о подобной моде от того же Гришани. – Я хочу выпить за вашу быстроту и ловкость, ясновельможный пан Олег. И… и за нашу встречу… Потом они пили еще, и Олег Иваныч чувствовал сквозь платье горячее бедро молодой пани. Догорев, погасла на столе свечка, лишь красные угли потрескивали в камине. Как будто сама собою рука Олега оказалась на плече девушки. Та не сопротивлялась… Развязалась шнуровка лифа, платье, шурша, упало на пол, и взору Олега предстал восхитительный стан молодой польки. – О, мой пан… – пылко прошептала та, заключая его в объятия. Лишь утром вернулся Олег Иваныч на постоялый двор Грунского. Гришани почему-то там не было. Не объявился он и к обеду. Олег Иваныч уже, грешным делом, подумал – а ну как тот насовсем в Литве останется? А что, встретил какую-нибудь девку, дальше – дело молодое… А уж занятие грамотею в Литве да Польше всяко найдется. И главное, никакихпроблем со Ставром-отравителем, из-за которых Гришаня, в общем-то, и поехал с посольством. Правда, вот есть еще Ульянка… Пропажа отрока сильно обеспокоила вдруг и самих послов: Селивантова Панфила с Кириллом Макарьевым. Ладно, ежели отрок сам остаться решил – черт с ним, человек свободный – где хочет, там и живет. А вот ежели вдруг – не сам? Ежели его московиты выкрали? Выкрали – да на дыбу! А скажи-ка, Гришаня-отрок, за каким таких хреном новгородцы в Литву ездили? Да без утайки поведай, иначе – вот тебе кнут, вот тебе крючья за ребра, вот тебе огонь меж пальцев! Тут и расколется Гришаня. Все, что знает, поведает, да и то, чего не знает, – тоже. Лишь бы сразу убили, не мучили. А как вызнают про все – проблемы у посольских появятся. И так вон чуть не перебили, в дубраве под Полоцком… Посидели послы, подумали, с Олег Иванычем посоветовались и решили побыстрей сматываться – а что тут, на Литве, делать-то? Король Казимир обещаний особых не дал, подписать – не подписал ничего… Плохо это для Новгорода, Господина Великого, но еще хуже будет, ежели Иван, князь московский, про то проведает… Посему – в путь, да немедля! Покуда сборы – отрока пропавшего поискать можно, ну это уж прямая Олега Иваныча забота… Тот и озаботился, конечно… Перво-наперво – в харчевню пошел, «У русалки». Посидел, пива выпил, хозяина подозвал. Нет, ничего про Гришаню тот не сказал, не заметил. Служки его – людишки корчемные – также ни черта не видели. Да не до отрока и было, честно сказать, – вон какая драка намечалась! Олег Иваныч утер рукавом бородку, задумался. Хорошо б, конечно, допросить и других возможных свидетелей – ну, хоть, к примеру, того же Ольшанского или, лучше, Гвизольфи, тот вроде потрезвей всех был. Только подумал так – они и пожаловали! Пан шляхтич в компании разорившегося таманского князя. Если и есть в Троках загоновая – нищая да пьяная – шляхта, то – вот она, в лице типичных представителей. А Гвизольфи, так еще и еретик к тому же. Пан Кшиштоф Ольшанский шляпу снял, на стол положил учтиво. – Не, не заметили, пан Олег, куда твой отрок делся. Может, в бардак подался, к девкам? – Не, не было его у девок-то… – покачал головою Гвизольфи. – Ну, так это, может, ты его там не видал. Кстати, видел, как на тебя вчера пялилась Гурджина Злевска, пан Олег, – шляхтич с улыбкой погрозил пальцем. – Будь с нею поосторожней, пан… – А что такое? – Да так… – Ольшанский понизил голос. – Говорят, пани Гурджина – любовница самого короля Казимира! Олег Иваныч только присвистнул. Ну и что, что любовница? Отбивать-то ее он у короля совсем не намерен! Однако занятное вышло приключение. По несколько помятому виду новых знакомцев и по той поспешности, с которой они приникли к вину, Олег Иваныч понял, что спрашивать их об отроке – дело зряшное. Да Бог с ним, может, что-нибудь другое подозрительное вспомнят… – Подозрительное? – Кшиштоф пожал плечами. – Да нет, ничего вроде… Стой, пан! Кобзарь! Вот кто подозрителен – зборовку играть не умеет! С другой ноты начал, да и вообще – не в той тональности… Это что за кобзарь такой, что зборовки не знает? – Да, кобзарь очень подозрителен, – затряс черной шевелюрой Гвизольфи. – И не только тем, что не знает известных канцоне… – таманский итальянец потянулся к кувшину – промочить горло. – Я видел много слепцов, досточтимый синьор Олег, – выпив, продолжал он. – Я тебе скажу, этот кобзарь – очень странный слепец. Было похоже, что он словно бы нас рассматривал… Да и вообще – вышел из корчмы впереди мальчишки-поводыря! Олег Иваныч задумался. А ведь точно! И ему самому ведь показалось тогда, будто кобзарь смотрит на него из-под низко надвинутой на самые глаза шляпы. Но где его искать-то теперь – этого чертова кобзаря? – А чего его искать? – усмехнулся шляхтич. – Кобзари эти, скоморохи, дудари всякие, завсегда на Ярохином дворе сшивались. Пойдем, пан Олег, вместе сходим, хлопца твоего поищем! Вместе? Кто б отказывался… – Кстати, пане Ольшанский, – вспомнив, на ходу поинтересовался Олег Иваныч, – ты Федора-то вчера встретил? – А ты думаешь, ясновельможный, с чего у меня башка с утра трещит? Встретил, конечно. Вскочив на коней, польский шляхтич Ольшанский, итальянский еретик Гвизольфи и старший дознаватель Олег Иваныч Завойский помчались на поиски Гришани. С ними – и посол Панфил Селивантов, не мог оставить в беде приятеля. Впереди, на пегом коне с украшенной гусиными перьями сбруе, скакал, указывая дорогу, пан Кшиштоф. За ним, не отставая, несся Олег Иваныч, на особо крутых поворотах чиркая шпагой о дома обывателей. Процессию замыкал синьор Гвизольфи с прихваченным из корчмы кувшином. В коротком черном кафтане, в такого же цвета берете с черным пером, с развевающимся за плечами плащом, тоже черным. Ну как есть еретик, даже по внешнему виду! Впрочем, почтенный синьор Гвизольфи не очень-то и скрывал свои взгляды, надеясь на принятую в Великом княжестве Литовском терпимость, острую саблю, друзей да покровительство сюзерена – князя Михаила Олельковича, с коим теперь и собирался отъехать в Новгород, а потому был весьма рад знакомству с «синьором Олегом Иванытчем» – влиятельным новгородским господином. Никого из католического и православного мира не боялся синьор Гвизольфи, а уважал немногих: знаменитого, давно умершего к тому времени поэта Данте Алигьери, киевского митрополита Григория и познанского каноника Михаилу Коперника, что во время тевтонской войны так здорово дал прикурить крестоносцам, обороняя замок Фромборк. Городок Троки – совсем небольшой. Олег Иваныч и не заметил, как внезапно закончились узкие городские улицы, как проехали городские ворота, выбравшись к сирым, вросшим в самую землю, избенкам – жилищам крестьян. Резко запахло навозом, гниющими потрохами не так давно зарезанной свиньи, еще какой-то гнилью. Постоялый двор – если его можно было так называть – находился на окраине… не поймешь чего. То ли городской район это был, то ли деревня, впрочем, по большому счету, не важно. Только как-то убого все было вокруг, неказисто, нехорошо, неустроенно. Вот насколько был красив и богат Троки, с аккуратными улочками, с городским собором, с королевским – словно нарисованным на картинке к волшебным сказкам – замком, настолько отвратительно бедна была деревня. Нищие избы, покосившийся забор, укрытый какой-то ветошью – дерева не нашлось, что ли? – колодец. Холодный ветер трепал солому крыш, гнул к земле недосжатое жнивье на пустошах – видимо, пашнях. Что ж они так, крестьяне-то, не сжали? Бездельники какие-то… Нет, то не крестьяне бездельники (как пояснил, нагнав Олега, Гвизольфи), то барщина у них пять дней в неделю. Некогда своим полем заниматься, все на хозяйском. Во-о-он, вдали, на холме, за лесом, замок пана – и красив, и высок, и ладен. Потому и избенки крестьянские неказисты. Насколько хорошо в коронных да княжеских землях шляхте – настолько крестьянам плохо. И чем дальше, тем хуже. Так вот и у Ольшанского в имении, то же самое… Хотя нет. Ольшанский-то – пан загоновый, говоря прямо – нищий, всего и богатства – жупан да сабля, а появится грош – пропьет с друзьями, проиграет, проест, прогуляет. Зато – пан. И гонору ничуть не меньше, чем, скажем, у самого богатейшего магната, типа какого-нибудь Потоцкого иль Радзивилла. И сам «пан крулы» польский, он же великий князь Литовский Казимир Ягеллон, ничего с ним, шляхтичем, поделать не может. Даже приказать что – и то права не имеет, потому как – «вассал моего вассала – не мой вассал». И не дай бог оскорбить хоть как-то… Гонор – он и в Африке гонор. Сиречь – достоинство дворянское, напрочь забываемое Иваном, князем московским. Тот, говорят, и на бояр наорать может – и не стыдно ни капельки ни ему, козлу, орать, ни им внимать почтительно, словно и не их поносят. Одно слово – быдло. Как и эти, вон, крестьяне. Нет бы бросили все, да пошли в леса разбойничать (некоторые, кстати, так и делают), но большинство – нет, как пахали, так и пашут безропотно. А кто пашет, на тех и ездят – дело известное. Это в любом государстве так, даже в современном Олегу Российском. Тут мужики, там – бюджетники. А суть одна: и те, и другие пашут, ни чести, ни гонора не имея. Так уж лучше – не как они, лучше – как шляхтич, даже самый загоновый. Вон пан Ольшанский, скачет себе – в ус не дуя – ничей не слуга, вольный человек, сам себе хозяин. – Эй, Кшиштоф, Кшиштоф! А ну, погодь, не спеши так, не поспеваем! – Так приехали уж, панове! Приехали? Куда, интересно? Ах, вот эта изба и есть гостиница… тьфу – постоялый двор. Ну, и где же кобзарь? – Был кобзарь, – с готовностью кивнул головой. – Поутру съехал. И мальчишка был – поводырь. Нет, больше никаких отроков не было. Ан, нет… был, кажись, и отрок. Волосы, словно лен, светлые, глаза-глаза завязаны… кафтан справный, малость порванный. Его не сам кобзарь привел – други его. Какие други? Да такие… на шишей лесных уж больно похожие. А поехали туда – по Смоленской дороге. Вчетвером поехали: кобзарь, оба шиша и этот… отрок, так глаза ему и не раззяпили. Боле ничего не знаю. Слепой? Кто слепой? Кобзарь? Да он получше меня видит… вон, видите на бревне от ножа отметина – на спор метнул вчерась. Куда поводырь делся? Да куда ж ему деться, тутошний он, Мыколы Карася сынок, Мыколу-то третьего лета волки задрали. Мыкита, а Мыкита! Бежи до Карасей, покличь Хутоню, кажи: дядько Ярох крупы даст… Боле ничего не ведаю, ясновельможные, вот, ей-Богу! Перекреститься на икону в углу застигнутый врасплох Яроха не смог – помешала острая сабля, приставленная многоопытным Панфилом Селивантовым к его морщинистому горлу. Да и речь-то свою Яроха произносил, опасливо косясь на сей незатейливый образец холодного оружия, широко распространившийся в те времена от Татарии до Польши. – Звали, дядько Ярох? – А! Иди, иди сюда, пащенок. Схватив за ухо прибежавшего пацаненка, Яроха подобострастно подвел его к шляхтичу. – Вот, панове… Забирайте, делайте с ним, что хотите, а я уж все, что знал, сказал… да и корова у меня с утра не доена… вон, мычит, в хлеву-то! Яроха махнул рукой, дескать, можете хоть в пруду утопить пацана, а от меня отстаньте… тем более корову доить пора… Ну, забирайте так забирайте. Опустив голову, поводырь зрячего кобзаря понуро поплелся на улицу. А как только вышел – неожиданно дал такого стрекача!.. Если б не умение синьора Гвизольфи ловко метать аркан – ушел бы. – Ну, говори, пся крев, а не то… Пан Ольшанский тряхнул пацана за грудки. – Не губите, панове! – размазывая сопли по щекам, громко заплакал тот. – Они сказали, что зарежут… если болтать буду… – Ну, они когда еще зарежут, – Ольшанский зловеще проверил ногтем остроту сабли, – а мы – уже сейчас… И не просто зарежем – на куски изрубим. Сказывай, песий сын, давно ль с кобзарем тем знаешься? Собравшись с духом – а деваться некуда, грозные глаза шляхтича не обещали ничего хорошего – мальчишка, поминутно шмыгая носом, поведал, что кобзарь нанял его третьего дня, за две полушки – непомерные деньги для нищего деревенского парня. О том, что кобзарь вовсе не слеп, да и вообще – никакой не кобзарь, пацан, конечно, знал. Ничем особенным они в Троках не занимались – так, сшибали по-легкому деньгу у доверчивых городских лохов, только вот в последний день, вчерась… Пацан замялся, опасливо косясь на саблю. – Говори, говори, чего замолк? – А не зарубишь, ясновельможный? – Больно надо саблю об тебя поганить! Говори, хлопья крев, да не дай боже, слукавишь, ох, тогда лучше б и не родиться тебе вовсе! А вчера у мошенников вышла осечка с заработком. Как увидал кобзарь в корчме не литовских людей – так сразу ж на них стойку сделал, словно пес охотничий. Как зачалась ссора – обрадовался, велел поводырю скорей двух своих людишек позвать, что рядком всегда сшивались – типа охрана. За отроком все следили: как чуть поотстал он – мешок на голову набросили – и в телегу с сеном. В Ярохину корчму приехали, поужинали, да, не переночевав, поскакали дальше. Куда – бог весть. По Смоленской дороге куда-то… – Все сказал? – Все, панове, вот, истинный крест – все! – пацан истово перекрестился по-православному. – Ну, проваливай тогда, пся крев! Проводник не заставил повторять эти слова дважды – только пятки сверкнули. Что ж, действительно – легко отделался. Куда теперь? А туда… По Смоленской дороге… Те с ночи выехали – догнать можно. Вот только… – Ребята, вы как? – С тобой, пан Олег! Поскачем, развлечемся – ничто! – А ты, Панфиле? Чай, и поважнее есть заботы… – Да что ты спрашиваешь, скачем! Ну, хоть с этими повезло. Панфилу Селивантову, как и Олегу Иванычу, очень не понравилась вся эта история с пропажей отрока. Было ясно, что интерес этот далеко не обычный, разбойничий. Нет, тут сильно пахло политикой. И та засада, в лесу, под Полоцком. А не звенья ли это одной и той же цепи? Пытались помешать новгородскому посольству добраться в Трокский замок, явно пытались. Не добившись своей цели – решили проследить… те же, или другие, уже в Троках ждавшие. Теперь узнают от пленного, о чем говорили. Вернее – не договорили. Московиты? А может, ливонцы? Или татары, псковичи? Нет, скорее всего, московиты. Хотя все могут… Поди узнай. Вот если бы удалось отбить обратно Гришаню… – Панове, гляньте! Сбавив ход, Ольшанский подъехал к высокой березе, рядом с которой ветер разносил запах кострища. Недавно затушенного, свежего, на небольшой полянке средь кустов боярышника, за березой. На ветках кустов висели гроздьями красновато-бурые ягоды. Олег Иваныч протянул руку… Нет, не ягоды были то – запекшиеся капельки крови… – Недавние, – растерев кровь между пальцами, тихо произнес Панфил. – Засохнуть еще не успели… Так что догоним! Вокруг стояли леса – густые, непроходимые, дикие. Не верилось, что где-то совсем рядом – королевский замок. Усыпанная мерзлыми коричневатыми листьями дорога тянулась средь пологих холмов, поросших осиной и хвойником. Терялась в глухих чащобах и снова выскакивала в перелесках. Следы копыт довольно четко отпечатались в промерзлой грязи – преследователи были на верном пути. Одно лишь угнетало – успеют ли? Да и скакать было довольно утомительно – по крайней мере, для Олега Иваныча – хоть и привык он на пути в Троки проводить в седле почти целый день, однако ж ехали тогда все ж не с такой скоростью, как теперь. Летела из-под копыт грязь, били в лицо колючие ветки. Скакавший впереди шляхтич вдруг придержал коня. Обернулся, приложив палец к губам. Олег Иваныч и синьор Гвизольфи, подъехав к нему, прислушались… Где-то чуть в стороне от дороги слышались приглушенные голоса. Тянуло дымком… – Там они, пся крев! – Ольшанский кивнул на поросшую густым мелколесьем балку, тянувшуюся параллельно дороге слева. Привязав коней, Олег Иваныч и Панфил с итальянцем последовали вслед за паном Кшиштофом. Заросли дрока, орешник, маленькие – в полсажени – елочки. Меж них-то и поползли болотными змеями шляхтич с Олегом Иванычем. Гвизольфи и купецкий староста решили пробираться с другой стороны. Исчезли – только их и видали. Заросли подходили к самому краю балки, полностью скрывая ее от посторонних взглядов, так что если б не костер да не разговоры шильников – вряд ли б их вообще заметили. В песке горел-разгорался небольшой костерок из мелко нарубленного хвороста. Умело сложенный, он почти не дымил, давая оранжевое жаркое пламя. Перед костром на корточках сидел давешний кобзарь – пожилой, но еще вполне крепкий мужик с сивой окладистой бородой и маленькими близко посаженными глазками, разумеется, вполне зрячими. Высунув от усердия язык, он деловито калил на огне конец кривой сабли, время от времени бросая хищные взгляды на валяющееся рядом на земле тело. Олег Иваныч сразу узнал Гришаню. Связанный по рукам и ногам, босой, с окровавленным лицом, отрок лежал на спине, глаза его неотрывно смотрели в холодное ноябрьское небо, наполовину затянутое плотными беловато-серыми облаками. Два других бандита – молодые парни в стеганых тегиляях – отошли от костра к елкам. Приспустили штаны, мочились… – И пошто токмо остановились? – спросил один у другого. – Нешто надобно зря время терять? – То Матоне виднее. Счас попытаем харю новгородскую – да тут и закопаем, дале налегке поедем, весело! – Это хорошо, что весело. А вдруг не скажет ничего пес? – поддергивая порты, засомневался первый. – Не скажет? Да ты что, Ондрюха! У Матони и мертвяки разговаривают. Ондрюха с сомнением покачал круглой, чем-то напоминающей большую тыкву башкой. Подвязав порты, пошел к костру следом за сотоварищем. – Видали, робяты, как глаз человечий вымают? – подняв глаза на подошедших к костру, зловеще спросил Матоня. «Робяты» враз покачали головами. – Он шипит, глаз-от, ровно сало на сковородке… – Мерзко ухмыляясь, Матоня подошел к лежащему отроку: – Ну-ко, подержите его, робяты… Раскаленный конец сабли угрожающе светился перед Гришаниным носом… – Не надо, – чуть слышно произнес отрок. – Все скажу. Только убейте сразу… – Сказывай, – не опуская сабли, качнул бородой Матоня. – О чем с крулем сговаривались? – Ни о чем и не договорились вовсе, – честно признался Гришаня. – Брешешь, собака! – с неожиданной прытью Матоня пнул отрока под ребра. Тот застонал, скрючился… И отпрянул, со страхом глядя на приближающуюся к лицу саблю. – Христом Богом клянусь, не договорились. Христом Богом… Нет! Нет! Не надо!!! – Надо, отроче, – Матоня ласково погладил Гришаню по голове. – Он шипит, глаз-то… Олег Иваныч дернулся бежать… и был остановлен твердой рукой шляхтича: – Не время! – Как не время? Они ж его… – Не успеют. Сейчас Захария времечко. Ага! Жуткий, какой-то нечеловеческий вопль прорезал вдруг чащу. И это не был крик Гришани. Кричали где-то рядом, ближе к дороге. У костра настороженно заоглядывались. Матоня опустил саблю, приказал: – Ну-ко, робяты, гляньте! Да на виду будьте. Кивнув, «робяты» скрылись в кустарнике. Приставив острие сабли к шее лежащего отрока, Матоня подозрительно следил за ними. Гришаня вскрикнул – раскаленное острие больно ожгло шею… Хорошо – не глаз. Молодые разбойники объявились минуты через две. Бегом, наперегонки, спустились в балку, доложили наперебой: – Немчин там, кажись, мертвый. Одет богато. – Не, не мертвой… Шевелится вроде… – Шевелится? – недоверчиво переспросил Матоня. – Ладно, щас глянем. Оторвал саблю от Гришаниной шеи. – Где немец-то? – Там, у дороги. Полез вверх по склону, на ходу обернулся: – Этого, ежели что, сразу саблей по шее! – Понимаем, батько Матоня, не дети малые. Ольшанский приподнялся: – Вот теперь пора, пан Олега! Словно лесные черти, они выскочили из ельника и в три прыжка оказались у цели. Звякнула сталь. Парни оказались никудышными фехтовальщиками. Еще бы – драться на равных с опытными в этом деле людьми, это совсем не то же самое, что резать горла беззащитным жертвам, хотя, в общем-то, и последнее определенного навыка требует. Однако, несмотря на явную неспособность к приватному бою, молодые шильники оказались людишками тертыми – сопротивлялись отчаянно, всеми подручными средствами, включая песок и валяющиеся под ногами камни. Пришлось заколоть обоих – куда было деваться? Еще и от Гвизольфи не было никаких вестей. Как он там, справится с Матоней-то? Ольшанский утверждал, что – вполне… Староста с итальянцем появились спустя некоторое время после того, как развязали Гришаню. Спустились вниз, подозрительно оглянулись. Выглядели они озабоченными. – Кобзарь-то так и не появился! – присаживаясь к костру, хмуро бросил Панфил. – Как не появился? – А так. Хитрей нас оказался. Видно, почувствовал что-то. Приятели переглянулись. – Ну и черт с ним, – почесав ушибленное камнем плечо, махнул рукой Олег Иваныч. – Забираем лошадей – и в Троки. А злодей тот, ежели хочет – пускай догоняет пешочком. Усадив на коня едва пришедшего в себя Гришаню, поспешно тронулись в обратный путь. Следовало поторапливаться – хотелось добраться в Троки до наступления темноты. Ветер усилился, разогнав облака, в вершинах сосен вспыхнуло желтое холодное солнце. Дождя явно не намечалось – и то дело, так бы и дальше. Шурша опавшими листьями, стелилась под копытами коней узкая лесная дорога, каркали сидящие на голых ветках вороны, с обеих сторон, прямо в лицо, тянулись кровавые кисти рябины. Олег Иваныч сорвал на ходу ягоды, бросив в рот, поморщился… Терпко! – Доброе вино из них можно сделать, – обернувшись, на ходу крикнул Гвизольфи и улыбнулся. Проводив отъехавших всадников недобрым взглядом, выбрался из чащобы Матоня. Злобно выругался, пнув трупы соратников. Нагнулся, обыскал по очереди каждого. Вытащив из-за пазухи мертвого Ондрюхи небольшой узелок, развязал. Пересчитав серебряные монеты, ухмыльнулся довольно. – Ништо… – ощерился, показав гнилые зубы. – Ништо, робяты… ништо… Поплотнее запахнув армячишко, Матоня выбрался из балки и, подозрительно осматриваясь, быстро зашагал по дороге. В сторону, противоположную той, куда только что умчались всадники. В правый глаз ему, проглянув сквозь голые ветви осин, азартно сверкнуло солнце. – От, зараза, – не сбавляя шага, выругался Матоня. – Ништо… Ништо… Лишь ближе к ночи, когда темное осеннее небо рассыпалось желтыми гроздьями звезд, небольшой отряд всадников во главе с загоновым паном Ольшанским въехал в ворота Трокского замка.
Глава 10 Новгород. Ноябрь 1470 г.
Гож нож! Раскаты грома. Нож гож, Пылай, хоромы.Бррр! Ну и холодина! Пафнутий, блин, чего печь не затопит? С вечера-то выстыла… – Пафнутий, эй, Пафнутий! Ага, явился – не запылился. Что удивительно – с охапкою дров. Дескать, раньше-то не хотел входить, греметь тут, почивать мешать… Олег Иваныч буркнул что-то недовольно и, дождавшись, когда старый слуга растопит наконец печь, послал его в подвал за медовухой. И согреться, и так, настроенье поправить… а дурное было, после вчерашнего, настроенье-то! Вот так же сидел Олег Иваныч вечерком дома, никого не трогал, мело на улице мокрым снегом – не то что в корчму тащиться, но и поближе-то в гости никуда не хотелось, ни к Панфилу, ни к Олексахе. Явились… Вчетвером, вид официальный – дальше ехать некуда. От важности только что щеки не лопались. Пристава судебные, из посадничьей канцелярии клерки. Явились первоначальные показания снять, перед судом… – Перед каким, на фиг, судом? – изумился Олег Иваныч, – Подозрения-то свои объясните как-нибудь! Объяснили. Даже грамоту зачитали – типа о привлечении в качестве обвиняемого: «В лето Господне от сотворения мира шесть тыщ девять сотен семьдесят осьмое в месыцы июни на Волхове-реце человеце ныне Софийскому двору угодный именем Олег, сын Иване, Завойский лоцмана ладожскаго Мисаила Отрепца заманив на лодью и глумишася животаху лишил. Тому послухи Мисаилова сестра, на пристани тогда случаша, и ладожанские вси лоцмане, и Упадышев Дмитр, человек, вси самолично видев. А убивец тот Олег, Иванов сын, такоже стригольникам люб и тем похвалятеся. То человек Дмитр слыхал неединожды» Вот так! «Глумишася животаху лишил»! С особой жестокостью значит… Куда там прокурорско-казенному: «в нарушение всех сроков дознания». Олег Иваныч даже опешил несколько. Однако… Больше всего умиляла фамилия свидетеля. Который «вси самолично видел». Упадышев Дмитр. А по-простому – Митря Козлиная Борода! Ясно, чья работа! Уж конечно, не Митри – Ставра. Коварен боярин, умен, аки змий ядовитейший. И так же смертельно опасен. Надо же, ухитрился раскопать тот случай с загадочной смертью лоцмана. Загадочной? Теперь ясно, кто здесь руку шкодливую приложил – Упадышев Дмитр – он, к бабке не ходи! Летом, когда ладожского лоцмана убили, Олег Иваныч думал – это чтоб ливонским немцам путь к Новгороду затруднить, ан нет! Вернее, не только ради этого грохнули несчастного лоцмана – с дальним прицелом сработали ребятишки, вон, свидетелей сколько, мало ли сгодится когда. Вот и сгодилось. Ну, Ставр! Ну, голова! Теперь незнамо как и выпутаться… Хорошо, в Новгороде законы либеральные, зря никого не арестуют, а было б в Москве – гнил бы давно в темнице! Эх, Новгород… И с самого-то начала, почитай, проблемы возникли, как только объявился тут Олег Иваныч. Но те проблемы – не с Новгородом были, с Пименом, ключником… Как он его тогда в поруб бросил! А ведь незаконный арест-то был, сейчас бы Олег Иваныч этого дела так не оставил – заколебался б отступное платить ключник. Ну, а тогда… Хотя… Хорошие люди тогда в порубе были. Весь, так сказать, цвет. Стригольник отец Алексей – умный, общительный и собеседник приятный, да Иван Костромич, да Силантий Ржа. Хоть и московиты, а все ж не чета прочим… Силантий Ржа… Олег вспомнил ночевку в лесу под Полоцком. Ночевку, чуть было не ставшую последней в его жизни… и не без помощи Силантия – новоявленного московского дворянина. А Матоня? Матерый уголовник с явными признаками садиста – глаз, видите ли, шипит, когда его выкалывают раскаленной саблей… Так вот чуть и не выколол Гришане-то, отроку… Связаны ли они меж собой, Силантий и Матоня? Рассудив, может быть, и цинично, но здраво, Олег Иваныч пришел к выводу, что – да, связаны, не могли не связаны быть, уж слишком явно прослеживался их интерес к новгородцам. И чего лезет, спрашивается? В смысле, Иван, великий князь Московский, в дела Новгородской республики? Ну, в принципе – ясно, чего… Захватить хочет, на богатство новгородское да земли зарится. Олег Иваныч давно уже отождествлял свою жизнь с жизнью республики, еще с самых тех пор, как поступил на службу к Вежищскому протодиакону игумену Феофилакту. Все реже и реже вспоминал он Санкт-Петербург, родное РОВД, вообще всю прежнюю жизнь. Ведь, разобраться если, что его с той жизнью связывало-то? Любимые женщины? Не было таковых уж давно, все больше нелюбимыми перебивался. А здесь… Софья. Кажется, и он ей небезынтересен… Дай-то бог… Не знал Олег Иваныч, верить ли такому счастью, – спугнуть боялся. Друзья? Ну, кроме Игорька Рощина – интересно, как он там, после того случая с мотоциклом? – почитай, никого в особых друзьях и не было, так, больше приятели, типа соседа по кабинету Кольки Вострикова. Ну, по Рощину все-таки скучал Олег Иваныч, да по первой супруге своей – уж на что той еще женщине – но скучал, чего греха таить, скучал… В той, ранешней еще, жизни… В этой – что-то не очень она вспоминалась. Да и некогда, честно сказать, было. Дел невпроворот, вздохнуть некогда! То убийства, то злодеи, то посольство – всего и не перечесть. Все больше чувствовал Олег Иваныч нужность свою, необходимость Великому Городу, и чувство законной гордости все чаще переполняло его сердце, самолюбие тешило. Могуч Господин Великий Новгород, могуч, богат и славен! А могущество, богатство и славу новгородскую составляли его граждане. Купеческие старосты Панфил Селивантов и Кирилл Макарьев, архиепископ Иона, софейский отрок Гришаня, Олексаха-сбитенщик, оружейник Никита Анкудеев и прочие, и прочие, и прочие. В их числе – и скромный труженик частного (пока частного) сыска – житий человек Олег Иваныч Завойский. Все появилось у него в Новгороде, и жизнь стала насыщенной, нужной. Не только Феофилакту-игумену нужной, но всей Старой республике, народу новгородскому! А это – грело сердце. Все здесь было по-другому, не так, как прежде. Друзья так друзья, враги так враги! Вот хоть боярин Ставр – матерый вражина, хитрый, умный, коварный. Не то что районный прокурор Чемоданов, у которого коварства хватало только представления писать главковскому Олег Иванычеву начальству: «Прошу обратить Ваше внимание на незаконные действия старшего дознавателя Завойского О. И., в производстве которого, в нарушение всех сроков дознания, находится дело за номером таким-то, возбужденное по признакам состава преступления, предусмотренного частью первой статьи 158 Уголовного Кодекса РФ, по факту тайного хищения двух мешков овса из сарая сельхозартели “Рассвет” неизвестным лицом путем свободного доступа…» Такие вот перлы… Не то что предъявили ему судебные пристава вчера. Олег Иваныч нервно ходил по светлице, иногда посматривая в забранное слюдой оконце – ну и погода – бррр… Ходил, думал. Как раньше, у себя в кабинете, с карнизом оторванным… Ну, что он лоцмана не убивал, то, положим, ливонцы всегда подтвердить могут. Хоть рыцарь Куно фон Вейтлингер, хоть капитан «Благословенной Марты», как бишь его… ага… Иоганн Штюрмер. Подтвердить-то они подтвердят, но вот где их самих сыскать? А кроме них – некому. Ну, Ставр, сволочь, он и это продумал. Хорошо еще – не в смерти владыки Ионы обвинили, он ведь тоже недавно умер. Третьего дня, кажется… Можно, конечно, потребовать отложить суд. До обнаружения главных свидетелей. Но это как повезет. Уж наверняка Ставр приложит все свое влияние, чтоб обойтись теми видоками, что есть. А уж они-то что угодно подтвердят, особенно Митря, который «все слыхал неединожды». Хорошее дело Ставр на Олега повесил – концов не сыскать, не выбраться… Стоп! А ведь, по новгородским законам, и судебный поединок выбрать можно! Против главного лжесвидетеля – Митри. В качестве оружья мечи короткие взять – а ну, Козлиная Борода, прэ? Замечательно! Только у них, кроме Митри, чай, еще свидетели имеются… Олег Иваныч не заметил, как давно уже отворил двери Пафнутий. Стоял, ждал, размышлять не мешая. Наконец заметил его Олег Иваныч, остановился, глянул сурово, чего, мол… – Гость к тебе, батюшка… Гришаня с делом важным. – Гришаня? Так чего ж ты стоишь, зови! Хоть «с делом» он, хоть без… – Здрав буди, Олег Иваныч, – возник на пороге Гришаня. В новом щегольском плаще алого бархата, теплом, подбитом куницей, в такой же шапке, в красных сафьяновых сапогах, на поясе кинжал в окладе серебряном. Важный. Позади отрока маячили клерки-дьяки. Подобострастно маячили, словно не отрок заглянул, а начальство строгое. И с чего б это они? – Житий человек Олег Иваныч! – незаметно подмигнув Олегу, отрок строго взглянул на дьяков. Те приуныли. – Облыжное обвинение снять, впредь все дела таковые с новым владыкой решати, – распорядился Гришаня. – Вот вам владычная грамота. Он извлек из-за пазухи свиток с восковыми печатями. Сломав печати, старший дьяк зашевелил губами… читал. – Ты уж не гневайся на нас, господине, – дьяк просительно заглянул в глаза Олегу Иванычу. – Понимай – служба наша такая. – Да уж понимаю, сам служу, – потирая запястья, усмехнулся Олег Иваныч. – Эх вы, незаконники… На дворе уже ждал возок, запряженный парой гнедых. – Нно, залетные! Понеслись! Со свистом, с перехлестом, с гиканьем. – Ну, рассказывай, – с удовольствием хлебнув ставленого меда из предусмотрительно захваченной по пути плетеницы, Олег Иваныч откинулся на меха. Он уже примерно знал, что случилось, но все ж таки было интересно послушать. – Как ты, может, помнишь, по приезде я на Ярославово дворище подался, – смеясь, рассказывал отрок. – Старый-то владыка, Иона, умер. Нужно другого выбирать. Вот я и пришел узнать, на кого жребий написан, во владыки желающих. Троих записали мужи новгородские – духовника покойного владыки Варсонофия, Пимена-ключника и игумена Феофилакта, протодьякона Никольского да Вежищского. Написали жребии на пергаменте, принесли на площадь Софийскую, на престол святой возложили. Как литургию отслужили – протопоп тащить начал. Народ вокруг столпился – всякому интересно, кто ж новым владыкой будет? Взял протопоп первый пергамент – Варсонофий… Второй – Пимену выпал… Один Феофилакт на престоле остался, по закону – ему и владыкой быть! Так и возвели в сени Софии Святой Феофилакта-игумена. Ныне он – владыка, архиепископ новгородский Феофил! Тебя пред свои очи требует! Ты знаешь, кстати, кто против тебя копает? – Тоже мне, секрет полишинеля! Догадываюсь, – хмуро бросил Олег Иваныч. Гришаня покачал головой: – Вряд ли на него думаешь. Пимен, ключник! Со Ставром, змей, стакнулся, хотели жребии подменить, да не вышло. Сейчас в бега подался, Пимен-то… ловят. Как словят, кнутом бит будет – хоть и не по новгородским законам то – да тыщу рублей денег заплатит в казну софейскую. За имание твое неправедное – в числе том… – Круто, – покачал головой Олег Иваныч. – А Ставр что? Так и отделается легким испугом? – Да на Ставра-то ничего нет, кормилец, сам знаешь! Кроме наветов. Пимен-то про него не расскажет – невыгодно. – Ясно. В общем, опять как в прошлый раз – слухи одни, и никто ничего… Феофилакт… вернее – Феофил, новый новгородский архиепископ, встретил Олега Иваныча ласково. Пожаловал кафтан немецкого сукна да серебряную деньгу, усадил пред собой на лавку, всех из палаты выгнав, рукою, благословя, махнул. – Ну, рассказывай, Иваныч, про Литву! Олег Иваныч усмехнулся: – В общем, страна неплохая, красивая даже… – Да ты не про страну рассказывай, знаем, какая Литва, – нетерпеливо перебил Феофил. – Говори про князя! Про князя? Олег Иваныч чуть было не спросил – простота – про какого, да вовремя одумался. Ясно, про какого – про Михаила Олельковича, приглашенного. Что только про него рассказывать-то? Про то, что Михаил Олелькович – сын киевского князя Александра, Ольгердович то есть – какой-то родственник королю Казимиру. Это с одной стороны. С другой – мать Михаила, княжна Анастасия, приходилась московскому князю Ивану Васильевичу родной теткой. А сам Михаил, стало быть, кузеном… Но все эти сведения Феофил и так должен был знать. Тогда что же? – Как Казимир к Олельковичу, отпустил с охотой? – Казимир? – Олег Иваныч пожал плечами. – Да никак! Так себе отношеньица-то у них… Это я со слов Михайлова человека, некоего фрязина Гвизольфи, знаю. Казимир-то, говорят, Михаила не шибко привечал, все в дружбе подозревал с московитами. И поводы к тому есть. – Вот так… – выслушав, насупился владыко. – Значит – не надежа нам Казимир супротив Москвы. И Михаил Олелькович – не надежа. Осторожным да хитрым Новгороду надобно быть – и Литву привечать, и Москву не сердить слишком. Олег Иваныч мысленно усмехнулся. Это называется – и на елку влезть, и жопу не оцарапать. Грубо – но в самую точку. В смысле международной политики Новгорода. Политику, которую во многом определял архиепископ, сиречь Феофил-владыко, на новом посту сразу же показавший себя политиком умеренным и осторожным до чрезвычайности. И осторожность та не от трусости шла – умел, когда надо, Феофил быть и жестким – от многого знания. Слишком хорошо была ведома Феофилу расстановка политических сил, слишком хорошо знал он возрастающую силу Москвы и не питал никаких иллюзий относительно настроений новгородской черни. И не только черни. Даже купцы, житьи люди, – и те, не стесняясь, открыто критиковали республику. Да полноте – республику ли? Когда власть полностью принадлежит Господе – Ста Золотым поясам – боярам знатным – им, им, и только им, это уже никак не республику напоминает, скорей – олигархию. Вот и приходилось Феофилу крутиться. Пимена убрал по-быстрому – уж больно сильно Литву возлюбил, да Москву открыто поносил – может, с московского ведома поношенье-то? Даже к московскому митрополиту Филиппу подумывал Феофил поехать, испросить официального благословения, да пока не решался. Сильное к Москве клонение – не слишком ли воду льет на московскую мельницу? Потому шушукались в кулуарах – Феофил-де владыко не поймешь какой, ни вашим, ни нашим, нерешителен да слаб. Ан не так все было, не так… Времечко наступало лихое, московское, нельзя было по-другому, нельзя. Все сильнее бряцала оружьем Москва, собирала полки на границах. Все сильнее сгущались над свободным Новгородом черные московские тучи. Надежды на Казимира оказались пустыми. Впрочем, не особо-то и надеялись. Не знали, не гадали, не думали ни Феофил, ни Олег Иваныч, что надежды те внезапно обрели особый смысл в подозрительном мозгу московского князя. И не последнюю роль в том сыграли его тайные слуги – приказной подьячий Матоня и служилый человек Силантий Ржа. Сам факт переговоров возбудил лютую злобу в жестоком сердце Ивана, сам факт… ему и было достаточно факта… А уж сложилось там что или нет – то бог с ними. Холодало в Новгороде, холодало. Выпав, уже не таял снег, вот-вот должен был покрыться льдом Волхов. Словно предчувствуя это, река глухо ворчала, злобно разнося в клочья намерзающий за ночь припой. Федоровский ручей за одну, особенно морозную, ночь покрылся первым льдом, зеленоватым и тонким. Темнело рано, уже к вечерне ездили с факелами, так же как, впрочем, и к заутрене. Жизнь замирала темными вечерами – лишь кое-где в окнах теплился дрожащий свет свечей. Улицы – сплошь темные, в черных силуэтах оград – казалось, должны были бы привлекать разбойный люд вечерами, однако не привлекали – некого было имать, законопослушные граждане сидели по домам, а кто по корчмам шлялся – так что с пропойцы возьмешь, окромя креста нательного да души христианской. Сидел на своей усадьбе, что на углу улиц Славной да Ильинской, и Олег Иваныч. Потрескивая, горели в бронзовом подсвечнике свечи, от недавно протопленной Пафнутием печки несло жаром. За стенкой, в людской, изредка похохатывали оглоеды с дедкой Евфимием. В шалаше, знамо дело, уже давненько не жили, весны дожидались. Олег Иваныч, усевшись на покрытую волчьей шкурой лавку, разбирал поступившие на владычный двор жалобы. Теперь уже – не как частное лицо! Отошло то времечко! Теперь – иное пришло. Не как частник грамотицы рассматривал – как начальник службы безопасности Новгорода Великого! Дослужился-таки до замминистра! И довольно быстро – года не прошло. Думал иногда Олег Иваныч – а почему именно его в конфиденты свои поверстал Феофилакт, еще игуменом будучи, почему именно ему дела поручал тайные да присмотр особый? Ну, конечно, у Олег Иваныча, понятное дело, в таких делах опыт немалый, профессионализм. Так ведь о том поначалу и не ведал игумен. Зато зело удобен был Олег – человек, с родами боярскими знатными никак не связанный. Сыну-то боярскому – поручи какое дело, да вдруг завалит – поди потом попробуй, выгони с места служилого! Лаю не оберешься. А Олег Иваныч кто? Где у него защита-то? Да и нет ничего, кроме усердия собственного. Так что, не справился б ежели – можно было б и вышвырнуть – иди, гуляй, паря – никто б не заступился, ну, кроме, пожалуй, Гришани, да то заступа слабая. Почему Грише те дела не поручали – ясно – молод еще, языком болтлив слишком, да и… стригольник, похоже, отрок-то, были такие подозрения. Раньше еще, до Олега, делами подобными Олекса занимался – человек рода не захудалого – но тот при Ионе был, на той же должности, что сейчас стал Олег Иваныч. Да пропал Олекса где-то в Заволочье, сгинул – видно, не таким уж профессионалом оказался. Да и откуда быть профессионализму в делишках тайных, коли подобным аж целых три службы занимались – архиепископа, посадника, князя. Нет чтоб воедино слить – однако не делали того новгородцы – пословицу римскую хорошо знали: разделяй и властвуй. Нет уж, он, Олег Иваныч, такого разнобоя терпеть не будет, дайте срок только! И посадничьей службе, и тысяцкого людишкам и княжьим нужно полномочия четко разграничить, чтоб одним и тем же не занимались да не конфликтовали зря, да подчинить строго новгородскому МИДу – канцелярии архиепископа, или, по-здешнему – Софийскому дому – пожалуй, самым профессиональным деятелям республики. Ну, Олег Иваныч, ну, сукин кот, – смотри-ка, до Главка додумался, с собою в качестве начальника – между прочим, генеральская должность. Пойдет ли на это Феофил? А куда денется? Понимает – то не ему лично нужно – Новгороду, Господину Великому! Взыграло честолюбие Олегово от таких мыслей – еще бы, за несколько месяцев – в генералы, не каждому дано. Да и азарт, азарт сыщицкий… Куда там прежние дознавательские дела: «Прошу привлечь к уголовной ответственности моего поганца мужа, который, змей, каждое утро с похмелья угрожает мне убийством и нанесением тяжких телесных повреждений…» Тут дела посерьезней – большой политикой пахнущие. Правда, и мелочи разной тоже хватает – перемешано все, нет четкой подследственности, пожалуй, только кроме духовных дел да иностранных – те, само собой – Софийской службе безопасности – то есть Олег Иваныча Главку. Ну-ка, глянем, что там… «…злыи жёнки те пашозерски софейцев поносили всяко…» Черт с ними, с жёнками, не до них покуда. «…мужичонка прозваньем Марк на мосте хулу извергаше богопротивно, тем народ прельщая…» А вот этим пускай помощники займутся. Что за мужичонка, да почему богопротивную хулу извергаше? Олег Иваныч так и начертал писалом в верхнем углу бересты – «Г-ну Олександру. К исполнению»… Господином Олександром звался теперь бывший сбитенщик Олексаха, самый толковый Олегов агент. Ну, сбитнем он теперь не торговал, занимался делами посерьезней, да и чин Олеговыми стараниями получил важный – софийского двора подьячий. Так, дальше что… Олег Иваныч зевнул, по привычке (уже по привычке!) перекрестил рот, потянулся. Спать хотелось зверски. Оглоедов за стенкой уже давно не было слышно – угомонились, видать. Кстати, число их поубавилось – старший, Митяй, недавно женился. Хорошую девушку взял – сотского Дмитра падчерицу… Эх, когда ж и он, Олег… «…фрязин именем Гвизольфи…» Что? Увидев знакомое имя, Олег Иваныч тряхнул головой, прогнав накатившую вдруг сонливость. «На Софийский двор от Ивана сына Флегонтова, что на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе, на ручьи, скопячася стригольники, Алексей, что у них за главного, да протчие. Слышав нового, что на Новеграда в ноябре месяце придяше. Фрязин, именем Гвизольфи, Захарий. Фрязин тот многих прельщаша словесами богомерзкими да кощунами да супротив Софийского дому глумяшеся. Говорил-де Троицы Святой и нету вовсе. А вси слушали и головами кивали согласно. А кто слушал, вот: Алексей, священник, не знаю, какой церквы, сам Петр вощаник сы подмастерия да с домочадцы всими, да для того зашедший отрок софейский Григорий…» Опять! Олег Иваныч с досадой стукнул рукой по столу. Ну, доигрался Гришаня, уж сколько предупреждали его! «…отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, впитие зелье подсыпав». Что за ерунда такая? Ну, на собранье стригольничье, допустим, Гришаня вполне мог пойти. Но только из чистого любопытства: послушать того же Гвизольфи или Алексея, а вовсе не затем, чтобы сомневаться в истинности Святой Троицы, говорить «богомерзкие слова» и уж, тем более, хвастаться в совершении преступления, которого вовсе не совершал! Значит – донос ложный. Хорошо, пощупаем завтра этого Ивана, сына Флегонтова, с чьих слов поет. Хотя… Догадывался Олег Иваныч, с чьих… Нюхом, можно сказать, чуял! В богатой усадьбе, что на Федоровском ручье, напротив церкви Федора Стратилата, тоже не спали. Ходил по горнице боярин Ставр – богатый, красивый, с глазами оловянными – на лавку присаживался да самолично рейнского подливал Ивану, сыну Флегонтову. – Пей, пей, Иване! – Ну, за здравье твое, боярин Ставр! Иван – стриженный в кружок длинный костлявый мужик с редкой бородкой в не первой свежести армяке – послушно опрокинул в себя изрядной величины кубок. Склонившись над сундуком, Ставр отсчитал из шкатулки несколько мелких медных монет, обернулся, натянув на лицо улыбку, сунул деньги гостю: – Возьми, друг сердечный! Друг сердечный и не отнекивался. Бережно взяв деньги, аккуратно завязал в тряпицу, положил за пазуху. Выпив на дорожку, засобирался… Ставр щелкнул пальцами: – Проводи, Тимоша, гостя! Тимоша – не кто иной, как разбойная харя Тимоха Рысь, из Москвы недавно вернувшийся, – понятливо кивнул, ухмыльнулся. Накинув на плечи плащ, вышел следом за Иваном. Боярин хищно потер ладони, уселся к столу, с аппетитом потянулся ложкой к тарелке с копченым поросенком. Не успел он отужинать – вернулся Тимоха Рысь. Показал чуть оттертый от свежей крови нож, ощерил губы в улыбке. – На, выпей! Ставр плеснул в кружку корчмы. Плеснул изрядно, не жадничал. Не смея сесть, Тимоха выпил стоя. Проглотил одним махом, взглянул на боярина, словно верный цепной пес. Впрочем, он им и был, таким псом, вот уже лет пять, а то и побольше. – Медь, что с мертвяка, себе оставь, – благостно разрешил Ставр. – Ну, ступай пока. Что встал? – Там, в людской, Митря. – Тимоха чуть замялся. – Спрашивает, может, девочек привести? Тех, что я с Москвы привез. Такие есть пухленькие, батюшка… – Девочек? – боярин задумался, наполовину вытащил из ножен кинжал. Тонкие губы его изогнулись в холодной улыбке. – Девочек? – еще раз повторил боярин. – Нет! – Он резко задвинул клинок в ножны. – Не теперь… теперь пока другое. Кивком головы выпроводив Тимоху вон, Ставр уселся за стол, вытащил из шкатулки берестяные квадратики с именами. Разложил кругом: – Феофилакт – Пимен – Варсонофий – Макарьев Кирилл – Панфил Селивантов – Гвизольфи, фрязин – Алексей-стригольник – вощаник Петр – Григорий-отрок – Иона. Ставр усмехнулся, поднеся последний квадратик к дрожащему пламени свечи. Сухая береста вспыхнула враз – боярин едва успел разнять пальцы – упала на стол, догорая, становясь грудой черного пепла. Иона… Нет больше Ионы. Ах, да, главное-то… В центр круга положил Ставр новый, самый большой квадратик. – Олег, человек Софийский… Подумав, добавил к нему другой: – Софья. Оловянные глаза боярина на миг вспыхнули злобой. Искривив в ухмылке рот, он медленно, одним пальцем, вытащил из круга Пимена. Бросил на пол. Задумчиво потянулся к Григорию-отроку… Потом, словно передумав, тронул Олега. Крикнул, дверь распахнув: – Митрий! Вмиг возник на пороге козлобородый, словно того и ждавший. Ощерился: – Девок да кнут, батюшка? – Самострел готовь. И паклю! – Давно готовы, кормилец! – Проверь! Пшел покуда. Низко поклонившись, Митря Упадыш скрылся в дверях, почтительно пятясь задом. Утром было темно, холодно и противно. Выл за стенами избы ветер, бросал в слюдяное оконце мокрый, пополам со снегом, дождь. Где-то рядом, на Славной, тоскливо выла собака. Говорят, к смерти. Вот только – к чьей? Олег Иваныч сел на постели, потянулся, ступил босыми ногами на холодные доски пола. Бросил взгляд на разбросанные по столу грамотки, быстро оделся, разбудил слуг – поехали к заутрене, в ближнюю церкву Ильи, на Славне. Церковь-то, вот она, из ворот только выйди – три шага. Нет, велел Олег Иваныч коня седлать каурого – невместно человеку при должности этакой пешком шариться, словно шильник какой, – а престиж здесь много значил. Не только по одежке встречали – по делам, по повадке, по важности. Заутреня не началась еще. Входя в церковь, перекрестился Олег Иваныч на иконы, истово перекрестился, попросив у Христа помощи в делах своих многотрудных. Приветливо поздоровался с батюшкой, отцом Николаем, кивнул дьякону да церковным служкам. Во время молитвы уже краем глаза углядел рядом Олексаху – первого своего помощника. Тот уже постоянно рядком жил, у зазнобы своей, Настены, на Нутной. Нутная улица – в трех кварталах от Ильинской церкви, там и свои церкви есть: Филиппа Апостола да Николая Чудотворца, однако к заутрене завсегда теперь ехал Олександр в церковь Ильи, к начальству ближе. Ехал на лошади казенной, по указке Олега Иваныча Олексахе со владычной конюшни выданной. Татарская та лошадка была – неказиста, да надежна – Олексахе другой и не надобно, рад был – аж светился весь. Уже всерьез стал о женитьбе подумывать на Настене своей, зазнобушке. Хоть и двое ребят у Настены-то, и постарше она лет на семь – да, видать, прикипело сердце. Муж Настенин, как ушел когда-то с ушкуйниками, так и сгинул неведомо где. О том точно никто ничего сказать не мог, так и жила Настена в неведенье, соломенною вдовицей. На двор Софийский поехали вместе. По пути Олексаха сплетни новгородские сказывал, будто бы завелся в Новгороде волк, ночами на запоздалых путников нападавший. А может, то и не волк вовсе, а давешний оборотень-волкодлак! – Страсти ты какие с утра рассказываешь, – поежился в седле Олег Иваныч. – Нечего сказать, благостно рабочий день начинаем, с волкодлаков да прочей нечисти. Оба, не сговариваясь, перекрестились на церковь Успения – как раз подъехали к Торгу. Пустоватому – рано пока, хотя и так уже суетились людишки. По пути заскочили в посадничий приказ – там тоже рано работать начинали – те самые клерки, молодые да вежливые, с кем Олег Иваныч уже имел случай познакомиться ближе. При нехороших, так скажем, обстоятельствах. Теперь уж – со вчерашнего дня – его подчиненные. – Чего у вас тут? – заходя, кивнул Олег Иваныч. Ребятки повскакали с лавок, поклонились, тут же и информацию предоставили – труп на Федоровском ручье обнаружился. Свеженький… – Тьфу-ты! – Олег Иваныч тоскливо посмотрел в окно. – Опять истерзанный? – Нет. На этот раз целый. Вон, Никита заметил, он живет там. Никита – худощавый парень с серьезным лицом, поклонился: – На волкодлака вроде бы не похоже – ран особых нет, ножом зарезали, в карманах и за пазухой пусто. – Ну, в таком разе то ваша подследственность. Имя, конечно, еще не успели установить? – Почему не успели? – пожал плечами Никита. – Покойник-то знакомый оказался: Ванька, Флегонта-мешочника сын. Он рядом со мной жил, на Ручье. На Софийском дворе, в приказной палате, судили-рядили с Олексахой. По всему выходило – подставное лицо этот Ванька Флегонтов, ныне, увы, покойный. Не спросишь теперь его ни о чем и ни о чем не узнаешь. Предположения только можно строить, догадки. Кто там на Федоровском ручье самый большой Олегов недоброжелатель? Однако не настолько глуп боярин Ставр, чтобы следить у своего же дома. Этого Флегонтова можно было и в другом месте пришить, хоть в корчме у того же Явдохи. Поленился Ставр? Нюх потерял? Или – не его это работа? Случайные шпыни ночные. Вон и посадничьи говорят, что никаких ценных вещей на трупе не осталось. Так что вполне может – и разбой обычный… А может, и нет… Думай тут теперь, ломай голову. Одно ясно – Гришане надо бы отъехать куда-нибудь, в монастырь какой дальний. Причина? Причину пущай сам ищет! Загремели в сенях сапожищи – видно, кто-то старательно оббивал грязь со снегом – скрипнув, открылась дверь. Гришаня. Легок на помине. – Вспомни дурака – он и объявится, – бормотнул про себя Олег Иваныч, потянулся за грамотой наветной, отроку показать, да не успел. – Собирайтеся скорей на Ярославово дворище ехать, где вече. Там битвища идет, мужики-вечники кровищу пускают, уж весь мост залили, все мало… – глотая слова, с ходу выпалил отрок. Потом добавил, что это – самого владыки Феофила приказ. Ну, раз самого владыки… Подъехав к мосту через Волхов, все трое спешились. Проехать на Торговую сторону не представлялось никакой возможности – весь мост, словно улей пчелами, был покрыт черными копошащимися фигурками. Слышались крики, посередине дрались стенка на стенку, сбрасываемые с моста люди падали в студеную воду и почти сразу тонули. Тонкий припой льда у берега был окрашен кровью. Толпа все прибывала, подходили вооруженные дубинами люди с Софийской стороны – с концов Неревского, Загородного, Людина. Подмастерья, мелкие торговцы, грузчики и прочий подобный люд – «мужики худые». Изредка, правда, попадалась нарядная купеческая шуба… Но очень редко. – Нешто мы не русские люди? – кричали в подходившей толпе. – Нешто отдадимся латынству? Будь здраве владыко! Будь здраве Иван, князь русский великий. Иван московский – уже у них русский князь, – отметил про себя Олег Иваныч, вот так-то! Неспроста это, ой, неспроста. И тут же донеслись ответные крики о новгородской свободе, о Литве, об ордене. – Лучше под Литву отдадимся, чем московитское ярмо наденем! Люди! Не отдадим вольностей новгородских! Лю-у-уди! Ишь, как воет-то, ровно волк – «лю-у-уди»… Олег Иваныч присмотрелся к проходившему мимо оратору, окруженному злобной толпой приспешников. Черт побери! А не… Точно! Он и есть! Упадышев Дмитр, он же – Митря Козлиная Борода. Ну, пес! Ране за московитов был, теперь за Литву подался. Ясно, откуда ветер дует – от боярина Ставра. И с чего б ему в Казимировы сторонники верстаться? За привилегии свои опасается, в случае захвата республики московитами? А очень может быть, что и опасается. На Москве-то боярам совсем не так вольготно, как в Новгороде или, скажем, в той же Литве, у Казимира. Так что есть что Ставру терять, в случае утраты независимости республики. Вернее, не столько республики, сколько олигархии. Ставр-то самый настоящий олигарх и есть! Эх, поприжать бы их, сволочей… Ишь, Митря-то разорался – и откуда слова взялись, не иначе – всю ноченьку напролет учил, фрондер хренов! Подходя к мосту, ведомые Митрей вечники громко заорали славу боярыне Марфе Борецкой. Дескать, боярыня да Казимир Литовский – единственной заступой вольностям новгородским остались. Олег Иваныч недоверчиво хмыкнул. Боярыню Марфу, вдову посадника Исаака Андреевича, он знал, хотя близко знаком не был. Что род Борецких не очень-то хочет прихода под московитскую руку – тоже понятно. Это не одни Борецкие так думают, и другие бояре знатные: Арбузьевы, Афанасьевы, Астафьевы, Немиры… Да вот, хоть и Ставр. Но и Казимир литовский им не очень-то надобен. На противоречиях Казимира и Ивана играть, конечно, можно – и играют, а вот открыто приглашать новгородцев под руку короля-католика – это себе дороже выйдет. Интересное кино получается, что ж, Борецкие того не понимают? Да не может быть такого, чтоб не понимали. Да и стравливаться со сторонниками Москвы – тоже себе дороже, уж больно много их, хоть все больше простые люди, не бояре да не купцы. Вот уж кому все равно – будет республика или умрет. Поборы, взятки, рыдания, ложь и подлость – все это не могло вызывать симпатий простых новгородцев, фактически уже отстраненных от принятия важных решений. А зря отстраненных! Опасно это, когда заинтересованности у людей нет. Понимали ту опасность и Феофил, и посадник Дмитр – понимали, да мер никаких не принимали – знатных бояр опасаясь. И сам-то Дмитр, Борецкой – боярин знатный, чего ж он против своих-то пойдет? Разве уж прижмет очень. Эх, люди русские… Все-то вы понимаете, да пока жареный петух не клюнет… Жареный петух – в лице московитского князя Ивана. Бояре – «Сто золотых поясов» – с самого начала республики активно практиковали грязные пиар-технологии, не гнушаясь и прямым подкупом избирателей. Сейчас все это, казалось, усилилось, стало объемней, выпуклей, так что бросалось в глаза каждому мало-мальски толковому наблюдателю. Олег Иваныч, правда, наблюдателем себя не считал – уж слишком переживал за республику, помнил – когда-то римляне тоже поносили республику – и она, надо признать, того стоила… Поносили… Хотели порядка. Что ж, порядок им вскоре был предоставлен. Получили Нерона и ему подобных. Как бы и тут не так… Да, купеческая республика изначально не предполагала ни равенства, ни особой справедливости. Но, по крайней мере, давала своим гражданам выбор и свободу, при этом питаясь народным потом. Но ведь тираны тоже питаются… только уже не потом – а кровью. К сожалению, этого не хотели понять ни бояре, ни простые новгородцы, таившие жгучую обиду на жадных и властолюбивых бояр, на казнокрадов-дьяков, на высшее духовенство, своим богатством могущее поспорить с каким-нибудь венецианским дожем. Все меньше справедливости видели они в республиканском устройстве, все меньше толку ждали от веча, все больше накапливали усталость от политической жизни. Многие уже и не ходили на Вечевую площадь, не прислушивались к звону вечевого колокола – им было уже все равно, кто ими будет править. Жаль. Если б они только знали… Бояре… Жадные новгородские бояре… Умные новгородские бояре… Коварные… Хитрые… Где ж весь ваш ум, вся ваша хитрость? Иль жадность да злато настолько застят ваши очи, что уже не понимаете вы, что народу новгородскому все равно – есть республика или нет? Поделитесь с народом куском хлеба, уменьшите поборы, улучшите суд, делайте что-нибудь, иначе… Олег Иваныч обернулся к Олексахе: – Проверь московских… Тот кивнул, бросил поводья Гришане, с криком «Слава православному государю!» ввинтился в толпу. А толпа разгоралась страстью. Свалка на мосту перерастала в побоище. Что дубины – в ход пошли ножи и кинжалы. Все чаще лилась кровь, все больше тел летело с моста в холодные воды. Не участвующие в драке (а не пробиться было!) сторонники обеих группировок метали в дерущихся камни. Много было и зрителей по обоим берегам. Кричали, свистели, смеялись, плакали, потрясали гневно руками. Совсем как на футболе. Что делалось на вече, на площади, Олегу Иванычу было не видно. Наверняка – то же, что и на мосту, только, может, не в таких масштабах – на мост-то прорвались самые озверелые, упертые, отмороженные. А может – хорошо оплаченные? Лишь к полудню утихло побоище. Сам владыко – архиепископ Новгородский Феофил – вышел с хоругвями к мосту, увещевал. Народишко расходился постепенно. Первым опустел мост – лишь чернели кое-где растоптанные толпой трупы, на них падал, не таял, мокрый ноябрьский снег. Он шел все сильнее, заметал следы крови, ложился на крыши домов, на купола храмов белым промозглым саваном. Присланная посадником команда убирала трупы. Священники отпускали грехи умирающим. Мимо Олега Иваныча пронесли юношу – почти мальчика – с раздавленной грудной клеткой. Юноша хрипел, умирая, на губах его пузырилась кровавая пена, бледное лицо было искажено невыносимой болью. Он что-то хотел, этот мальчик, просительно смотрел на Олега серыми, цвета неба, глазами. Первым догадался стоявший рядом Гришаня. Бросился к священнику, схватил за руку… Еле успел прочитать молитву, как раздавленная грудина юноши изогнулась дугой, хлынула изо рта темная, почти черная, кровь. – Упокой, Господи, душу его, – тесно прижимаясь к Олегу, прошептал Гришаня. По щекам отрока катились слезы. – Может… и вправду лучше у московитов? – Он повернулся к Олегу, вытер мокрые глаза, сглотнув слюну, молвил: – Зачем, зачем все это нужно, Господи? И кому? Худенькие плечи Гришани сотрясались в рыданиях. – Зачем – не знаю, – погладив отрока по голове, тихо сказал Олег Иваныч, – но кому – выясним. Не плачь, Григорий, не надо. Не думаю, что на Москве лучше. А снег все шел, густо-густо, повалил вдруг целыми хлопьями, словно желая скрыть случившееся плотным своим покрывалом. Вечером, дома, на Ильинской, Олег Иваныч выслушал доклад Олексахи. Как выяснилось, промосковски настроенную группировку тоже финансировал боярин Ставр, только сильно таился – через третьих людей действовал. Если б не старые Олексахины связи среди мелких торговцев – вряд ли обнаружилось бы истинное лицо благодетеля московитских. Боярина Ставра. Одной рукой боярин давал им деньги, другой – посылал Митрю кричать за Казимира. Хитра политика боярская, ничего не скажешь, да только все в мире уже когда-то было, было и это: DIVIDO ЕТ IMPERE – разделяй и властвуй! Римская империя, однако… Когда Олексаха ушел, в дверь заглянул Пафнутий, молвил: – Человек приходил с Софийской стороны, грамотку оставил! Протянул осторожно бумажный свиток – не бересту какую-то. «Господин Олег, что же не придешь ты ко мне, если обидела я тебя чем, то не моя вина. Жду тебя завтра, после обедни, на своей усадьбе – ты знаешь, где. Поговорить нам давно надо. Софья». Внизу приписка, торопливо, напоследок: «Если не сможешь после обедни, прииди и после полудня, и в вечер, все одно ждать буду». Эх, Пафнутий, Пафнутий, забывчивая душа, что ж ты раньше-то записку эту не показывал… Олег Иваныч уже бросился было собираться, красивую рубаху натянув, остановился: в записке-то сказано «завтра приходи», а не сейчас, на ночь глядя. Что ж, завтра так завтра. Плохо спал в ту ночь Олег Иваныч, ворочался с боку на бок, вставал квас пить не однажды. Обедню отстоял в Софийском храме, с Феофилом, Варсонофием, Гришаней. Нетерпеливо отстоял, кресты клал торопливо, да молитвы чел невпопад – не о Боге думал. О Софье. Душа его давно уже в хоромы боярыни летела… После обедни вскочил на каурого – только и видели, его на дворе владычном. Из Детинца выехав, свернул на Новинку – зачавкали копыта по грязи, с мокрым снегом смешанной. По бокам снег лежал белым-бело, не таял, мальчишки у дороги играли в снежки, кидались, попали в коня боярина важного, что проезжал со свитою мимо. Ругался боярин, кулаком грозился. Кивнул свите – те нагайки вытащили, да только сорванцов-то и след давно простыл – станут они нагаек дожидаться, фига! Ищи свищи… Олег Иваныч усмехнулся, пропустил, посторонившись, боярина со свитой, коня пришпорил. По сторонам – сказка. Деревья белым инеем покрыты, словно изо льда выложены. Небо темно-голубое, солнце блескучее – отражается в снегу брильянтовой россыпью, в крестах на храмах зайчиками золотыми играет. Легко дышится, славно – уходит распутица осенняя, грязь, да жижа, да лужи, зима-зимушка идет, а ну – дорогу! Разрумянился с морозца Олег Иваныч – волосы длинные волнами из-под шапки золотистыми разлетелись, бородка модная на ветру кучерявилась – девки на пути засматривались. А ничего попадались девки-то… Подкрутив усы, Олег Иваныч свернул на Прусскую. Блестели вдали купола церквей: Михаилы да Вознесения, синело над крестами небо, солнышко светило ласково, не грело, правда, так, чай, и не лето. Вот и хоромы боярыни. Стены – тесовые бревнышки, ворота дубовые, железными полосами обитые, попробуй, вышиби. Спешился пред воротами Олег Иваныч, постучался вежливо рукоятью шпаги. – Здрав будь, господине! – распахнув ворота, поклонился слуга Никодим. Олег Иванч кивнул, бросил Никодиму медяшку, глянул вокруг приметливо. До чего ж красив терем боярский! В три этажа, с подклетью каменной. Верх деревянный, резной, с узорочьем, в окнах слюдяных солнце оранжевым пламенем плавится… крыльцо высокое, резное, узорчатое. А кто это там, на крыльце-то, не сама ли хозяйка? Она и есть: в шапке собольей, в шубейке, золотой парчой крытой. Из-под шубейки, на плечи накинутой, летник аксамита зеленого, травчатого, узорами разными вышитый. С чего бы это принарядилась эдак боярыня? Олег Иваныч поднялся на крыльцо, поклонился, здороваясь. – Здрав будь и ты, господине! – улыбнулась боярыня, пригласила гостя в хоромы. Чистота в горнице, порядок, аккуратность. Мебель вдоль стен немецкая – шкафы, да комоды, да полки. На полках книги – четьи-минеи, гиштории разные, большей частью нерусские. На столике у окна, у лавки, медвежьей шкурой покрытой, небольшая книжица, раскрытая, страницами вниз положена, видно, только что читала боярыня. Олег Иваныч взгляд метнул любопытства ради… Не наша книжица. Латыньская… или греческая. Эсхил какой-то… Надо будет Гришаню спросить, что за Эсхил такой? Усадив гостя за стол, боярыня хлопнула в ладоши. Вмиг набежали слуги с яствами: кашами, да закусками, да пирогами, да киселями, да прочим. Мальвазеи два кувшинчика серебряных. Олег Иванычу сразу, как за стол сел, фильм некстати вспомнился, про Ивана Васильевича. Некстати – потому как смех его стал вдруг разбирать, а не хотелось смеяться – ну, как обидится, Софья-то… – Не изволишь ли, матушка, чего еще? – поклонился Никодим. Боярыня головой покачала: – Оставьте нас! С поклонами вышли слуги. Софья взяла в руки кувшин, самолично налила вина себе и гостю. – Выпьем, Олег Иваныч, за нашу дружбу! Хоть и пила боярыня, однако себя блюла – держалась строго, да и волосы, по обычаю, под узорчатым платком скрывала. Постепенно разговор завязался. Собственно, говорила-то, в основном, Софья. Олег Иваныч лишь головой качал, да поддакивал время от времени. Поблагодарив Олега за спасение от разбойников во время Тихвинского богомолья, боярыня легко перешла на более насущные темы городской политики. Хвалила Арбузовых, Астафьевых, Борецких «за гордость да честь новгородскую», ругала ивановских купцов, что боле о мошне своей думают, нежели о республике Новгородской, к новому владыке Феофилу относилась нейтрально, поскольку знала его плохо. – Говорят, ни рыба ни мясо Феофил-то, – задумчиво произнесла боярыня. – И орденских посланцев, сказывают, на Торге видали, и на Москву Феофил отъезжать мысли имеет, к митрополиту Филиппу… – Умен Феофил, – осторожно вставил слово Олег Иваныч. – А Иван, князь московский, силен уж слишком. – Иван, князь московский… – эхом повторила боярыня. – Слышала такое: будто третье лето тому, как скончалась супруга его, а тело мертвое, супруги-то, разошлося, вздулося – видно, околдовали, извели бабу. Так и Иван подумал, выяснил – пояс княгини бабке-колдунье носили… Нашли – кто, да в Москве-реке утопили. Один лекарь упасся, Герозиус… – Как-как? – Герозиус, а что? – Да нет… так, имечко уж больно знакомым показалось… Так и текла беседа. Ни о чем, можно сказать. О главном – боярине Ставре и тайной встрече в часовне – не было произнесено ни слова. Сама боярыня старательно избегала этой темы, и стоило Олегу произнести имя Ставра, тут же ловко переводила разговор на другое. Видно было, что даже произносить имя боярина неприятно Софье. – Да уж, черт с ним, со Ставром, – махнул рукой Олег Иваныч. – Злобен зело да хитер, аки змей. Софья вздохнула, замолкла, задумалась о чем-то своем. – Сказывают, жила когда-то одна девица, – подняв глаза, тихо произнесла она, – и был у нее брат, коего захотела она извести. Наловила в лесу змей да сварила из них зелье, однако ж брат узнал про то…Велимир Хлебников, «Настоящее»
Снимал он с сестры буйну голову, И брал он со костра дрова, Клал дрова середи двора. Да сжег ее тело белое До самого до пепела. Он развеял прах по чисту полю, Заказал всем тужить плакати…
– Что же ты не ешь ничего, господине? – закончив историю, улыбнулась Софья. – Иль не вкусно? – Вкусно… – кивнул Олег Иваныч и подумал, что в прежние, петербургские, времена в подобных условиях обязательно ляпнул бы какую-нибудь пошлость типа «ты вкуснее» или что-нибудь подобное. Обязательно бы ляпнул, не удержался, а вот тут… Черт его знает, как и действовать. – А знаешь, боярыня, есть у меня один знакомый, переписчик софийский, – отпив вина, интригующим шепотом произнес Олег Иваныч, – так он сказывал как-то гишторию о звере Китоврасе, был такой в давней Греции зверь, глумник ужасный… Рассказать? – Расскажи, расскажи, о звере Китоврасе, – неожиданно засмеялась Софья. – Я прежде то слыхала, да позабыла все… Пришлось Олегу напрягать память. Что там конкретно рассказывал Гришаня, он помнил плохо, потому обильно разбавлял содержимое «гиштории» анекдотами из цикла «муж уехал в командировку», стараясь, правда, чтобы получалось не очень пошло. Судя по смеху и раскрасневшимся щекам Софьи, получалось – как надо. На Софийском дворе зазвонили к вечерне, поднимаясь ввысь, поплыл над Детинцем торжественный звон, в конце улицы Прусской вторили ему колокола церквей Михаила и Вознесенья, неподалеку, на Черницыной, зазвенела колокольня Власия. – Ну, пора, – поднялся из-за стола Олег Иваныч. – А то засиделся что-то, хозяйку-красавицу россказнями всякими утомляя… Не гневайся, боярыня, ежели что не так! – Что ты, господине! – Софья улыбнулась, подошла ближе. – Знаешь, – произнесла она, прислушиваясь к колокольному звону. – Мне давно уже не было так хорошо, как сегодня. Правда, правда! Об одном только жалею – что ты не приходил раньше. – Как можно… – Можно! – Софья, шутя, закрыла Олегу рот рукою. – Можно… Приходи, когда захочешь. Так тоскливо сидеть здесь зимними вечерами. Одна… Одна-одинешенька. Ни детей, ни мужа. Одни слуги. Приходи, ладно? Что люди скажут? Да пес с ними, с людьми. Я свободная новгородская женщина, боярыня, и в моем праве делать все, что хочу. А я хочу тебя видеть. А… А ты? Она приподнялась на носках, заглядывая в глаза Олега, и тот, неожиданно для себя, обнял боярыню, почувствовав, как трепет пронесся по ее тонкому стану. Софья подняла руки, провела ладонями по волосам Олега… и вдруг поцеловала его так крепко и страстно, как никто уже давно не целовал. Бился на улице колокольный звон, уходил, поднимался в вечернее небо. Выйдя на крыльцо, жадно вдохнул Олег Иваныч холодный ноябрьский воздух. Спустился по крутым ступеням, шатаясь, словно пьяный, хоть и выпили-то всего ничего. Верный Никодим уже держал наготове поводья. В хоромах, за прозрачными капельками слюды, в тусклом дрожащем пламени, стояла женская фигура с распущенными по плечам волосами. Водопадом, золотым водопадом, волосы стекали на плечи, свечка в руках дрожала… Олег Иваныч помахал рукой, улыбаясь, пришпорил коня и поехал прочь. Быстро проскакал по Новинке… Было ли то, что сейчас было? Иль привиделось все сном-наветом воздушным? Не успел к вечерне Олег Иваныч, согрешил, что поделать. Придется дома больше молиться. Когда проезжал мимо храма Флора и Лавра – народ уже выходил на улицу, разгоняя вечернюю тьму, горели вокруг факелы стражи. Кто-то тронул за стремя… Гришаня. – На Ильинскую скачешь, Олег Иваныч? – Туда. – Зайди-ко, дело есть. Если не очень спешишь, конечно. Что за дело? Пожав плечами, Олег Иваныч спешился, в келью отрока пошли рядом с толпой богомольцев в длинных черных одеждах… впрочем, может быть – и не в черных, темно, не разглядеть особо-то. Гришаня был словно пришибленный, не шутил, не разговаривал, не смеялся, как обычно. Может, сегодняшняя свалка на мосту так на него подействовала? А что он, ране такого не видывал? Ну, поплакал у моста-то, чего уж теперь-то. Зашли в келью. Гришаня зажег свечу, взял со стола кусочек бересты: – Читай! «На Софейский двор от Ивана сына Флегонтова, што на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе… …отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, в питие зелье подсыпав». Олег Иваныч хмыкнул. Точно такая же грамотца лежала у него дома на столе. А ее автор, Иван, сын Флегонтов, был недавно убит неведомо кем на Федоровском ручье. – Как убит? – встрепенулся отрок, но тут же охолонул: – Не в нем дело… то есть не в нем одном. Гвизольфи сегодня схвачен, по приказу Феофила, да вощаник Петр. – Это как понимать – схвачен? Олег Иваныч удивился. Феофил обычно именно через него проводил такие вещи – вот и подметная грамотца ему направлена, – а тут вдруг – схвачены. Кем, зачем? Почему в обход его, Олега? Не иначе – интриги Ставровы. – То Варсонофьевы люди, – пояснил отрок. – Он теперь выслуживается пред Феофилом-владыкой, Варсонофий-то не хочет, чтоб с ним как с Пименом… Олег Иваныч вздрогнул, вспомнив злую судьбу ключника. Вот уж поистине – из князи в грязи. Бит кнутом да оштрафован. Сейчас – незнамо где… – Как это – не знамо где? – перебил Гришаня. – В дальний монастырь подался, Дымский, что у Тихвинского погоста. Грехи замаливать. Феофил, грамоту сию дав, рек, чтоб и я туда ж собирался… в монахи. Завтра поутру отвезут, рек. Последнюю часть фразы отрок произнес шепотом. – Не хочу в монахи, Олег Иваныч, – помолчав, горько зашептал он. – А деваться некуда, иначе… Добавил, что и монастырь ему светит только в лучшем случае – что там Гвизольфи да Петр-вощаник покажут? Может, главным стригольником выйдет, по словам их, Гришаня? Отрок тихо заплакал. – Не переживай, паря! – Олег Иваныч потрепал его по плечу. – Чай, не на Москве живем – вины-то твои еще доказать надо! – А и докажут… учены. – Ну, в этом я лучше разбираюсь, – усмехнулся Олег Иваныч. – А ну рассказывай, да без утайки, что на дворе вощаника делал, да часто ли, да кто еще был? Гришаня вздохнул тяжко. Глотнул из кувшина квасу, взглянул на гостя: – Хочешь? – Обойдусь. Хотя, впрочем, давай. Отрок дождался, когда гость напьется, потом только начал рассказ свой: – Это в начале мая еще началось. Познакомился на Торгу с девчонкой, вощаника Петра дочкой, Ульянкой… – Стой, стой, стой, – припомнил Олег Иваныч. – Черна коса, очи лазоревы – не она ль? – Она, Олег Иваныч… – Гриша смущенно улыбнулся. В общем, сначала на Торгу встречались, потом на лугах окраинных, а как-то раз Ульянка отрока на свой двор зазвала. С тех пор и повадился Гришаня к вощанику. Там и отца Алексея встретил и прочих стригольников. Правда, вовсе не из-за них к Петру хаживал, ясно – из-за кого… А третьего дня вдруг неожиданно встретил там Гвизольфи. Обрадовался – был за спасение благодарен – разговоры начал вести, хоть понимал – опасно то. Хотя разговоры-то вовсе не о вере были. Больше – о жизни. О Тамани, Гвизольфиной родине, о татарах да о городах фрязинских, Кафе да Суроже, что на море на Черном стоят, ранее Русским прозывавшемся. Много чего еще рассказывал Гвизольфи – и об Италии, стране фрязинской, о Венеции, Флоренции, Генуе, о Данте, поэте изрядном, даже стихи написал на березовице Гришане. Гвизольфи с Петром отец Алексей познакомил, да вскоре на Москву отъехал – сказывают, сам князь пригласил, Иване Васильевич… Может, и не столь ужасен Иван московский, как про него сказывают? Про стригольников, вон, тоже много чего болтают, а на деле – много ли правды в словах их сыщется? А Иван их зовет, на Москву-то, знать, чего-то от них надо… Ивану-то ясно, чего надо… Олег Иваныч тихонько хмыкнул. Земли церковные забрать да богатства! Чтоб были они только у государя – боле ни у кого чтоб! – Кроме Гвизольфи и Петра, кто при сем был? – Ну… – Гришаня задумался, – Ульянка была, но она ни при чем, так, заходила иногда в отцову горницу, пироги приносила. Ну и, кажется, кто-то из подмастерьев заглядывал, круглолицый такой, Сувором звать… Имя Сувора произнес Гришаня как-то не так, замявшись чуть. Другой бы и внимания не обратил, да только не Олег Иваныч – волк опытный. – Ну, и чего там, с Сувором-то, выкладывай! Отрок потупился. Потом рассказал, тихо так, словно нехотя… Хотя чего там – дело житейское. Ульянка-то не одному Гришане нравилась. Сувор тоже на нее виды имел. Другой-то подмастерье, Нифонтий, оженился недавно, а вот Сувор… Туповат был, это правда, однако упрям. К Ульянке приставал сперва, пока девчонка не пригрозила отцу пожаловаться. Тогда унялся. Так ничего и не сказала Ульянка Петру, а вот Гришане поведала. Очень за то отрок на Сувора обиделся. Вообще же, как, в меру своих способностей, понял Олег Иваныч, Сувору с Ульянкой мало что светило. Ну, кто он таков, Сувор-то? Нищий подмастерье, тупой к тому же, и рожа у него та еще. Бандитская, прямо скажем. Ну, рожа – черт с ней, воды не пить, а вот то, что нищ, – это большой недостаток, который крайне редко сам по себе проходит. Гришаня – человек софейский – для Петра был куда более хорошим зятем. И грамотен, и при должности, и деньжата водятся. Да и заступа – с самим Феофилом знаком. Ну и – собой пригож, но это уж Ульянке ближе. Понял ли этот расклад Сувор иль подсказал кто – не суть пока. Главное, вполне вероятно, действовать начал. Через него и покойничек, Иван, сын Флегонтов, что нужно вызнал. А зачем покойничку это нужно было? А затем, что небогат был! Денежки, знамо дело, всякому нужны. И кто ж ему давал те денежки, за грамотку подметную, да за разговоры с подмастерьем Сувором? А тот, кто и прошлый раз Петра-вощаника подставить хотел, с трупом-то. Не только против Олега та задумка была, но и супротив Петра тоже. Может, иначе нужно было б тогда действовать – с Петром поговорить откровенно. Да кто ж знал. Чувствовал, чувствовал Олег Иваныч за всеми этими делами опытную злодейскую руку. Один режиссер тут, один! Не боярин ли Ставр? Он – интуиция кричала – он! Но мало конкретных фактов на Ставра – да и нет почти. Таких, чтоб на суде гремели. Их делать придется… – Нравится Ульянка-то? – выслушав отрока, улыбнулся Олег Иваныч. Гришаня смущенно кивнул, потянулся к кувшину. – Это ты не с ней на Ивана Купалу скакал? Отрок захлебнулся квасом. – Ладно, ладно, не хочешь говорить – не рассказывай! – хохотнул Олег. – Чай, жениться задумал? Гришаня кивнул. – А не рано? – Нет, не рано, уж нам по четырнадцать скоро. – Отрок покачал головой и добавил, что планирует сватовство через годок-другой, как подкопит деньжат. Потом вдруг неожиданно пал на колени. Подполз к опешившему от таких фортелей гостю, схватил за руку: – Олег, свет Иваныч, Христом-Богом прошу, будь мне отцом посаженым! У Олега Иваныча кувшин с квасом из рук выпал. Ну, блин, дает Гришаня! В посаженых отцах еще не приходилось бывать. Что ж, надо когда-нибудь начинать. Неловко отказывать отроку. С другой стороны, в прежнюю-то свою санкт-петербургскую жизнь насмотрелся Олег Иваныч на недорослей семнадцатилетних, кои по закону все дитями считались, хоть и оглоеды уже преизрядные; да что там – по закону, по умишку своему недалекому детьми и были, родительскими кошельками друг пред дружкой выпендривались, без мам-пап шагу ступить не умели, да и не хотели особо-то, в восемнадцать лет еще и жизненную дорожку не выбрали, все ждали, когда родители подтолкнут. Инфантилизм, в общем, полный. Самая омерзительная черта российской молодежи. Не так – в Новгороде Великом. Здесь взрослели рано – жизнь заставляла. Вон хоть тот же Гришаня – четырнадцать вот-вот исполнится, а язык не повернется дитем обозвать – при деле отрок, при должности, при уме-разумности. Не дите – вполне самостоятельный вьюнош. Или взять Олексаху, что раньше на Торгу сбитнем торговал. От роду годов двадцать – ума на все сорок. Покрутись на Торге-то, попробуй. Посаженым отцом, говоришь? – Так и быть, согласен, Гриша. Ну хватит, хватит, подымайся, давай, не пред иконой. Не о свадьбе думать пока надо, а о том, как грамоту подметную извадить. Гвизольфи с Петром-вощаником, говоришь, Варсонофий имал? – Его люди. По владычному приказанью. – Угу. А Гвизольфи, между прочим, человек не новгородский – княжий. А что, князь об аресте, я полагаю, не в курсе? – Олег Иваныч, хитро прищурясь, взглянул на Гришаню. – Навряд ли ведает, – пожал плечами тот. – Кто ж ему скажет-то? – Как это кто? А мы на что? Будем разве тут терпеть вопиющее нарушение прав человека? Нет, конечно! Завтра поутру и сообщим. Михаила Олелькович как раз в посадничий суд подъедет. Так что не горюй, Гриша! Думаю, не сегодня-завтра проблемка твоя уладится. Как там твоего соперника на любовном фронте кличут? Сувор? Гришаня кивнул. Посмотрел на Олега Иваныча пристально: – Уж сколь тебя знаю, Олег, свет Иваныч, а все к твоим речам не привыкну! Говоришь ты вроде бы и по-русски… а все же как немец или фрязин… иль какой-нибудь еллин древний, вроде Аристотеля да Платона. Олег Иваныч усмехнулся: – А тебе что, Гриша, смысл моих речей непонятен? – Да смысл-то понятен… только уж больно мудрено! С утра мело. Ветер крутил по дорогам поземку, наметал у ворот сугробы, бросал в лица прохожим колючую снежную пыль. Подъехав к Ярославову дворищу, где в выстроенных недавно палатах помещалась посадничья канцелярия, новый новгородский князь Михаил Олелькович спешился, закрывая от снега лицо. – Можно вас на некоторое время, сир? – непонятно – то ли по-литовски, то ли по-польски – обратился к князю давно его поджидавший Гришаня. Дружинники в латах вскинули бердыши. Узнав Гришаню, Михаил Олелькович махнул рукой – свои. Кивнул отроку – иди, мол, следом. Войдя в палату, кивнул склонившимся судейским, обернулся: – Что хотел? – Известно ли князю об аресте мессира Гвизольфи? – Что-о? О каком аресте?! Когда?! – Если князь соизволит проехать со мной… – Князь соизволит! Дружина – за мною, остальным ждать. Только снег под копытами заклубился.
К обеду синьор Гвизольфи был с извинениями выпущен. А заодно с ним – и некто по имени вощаник Петр, вообще никакого отношения к Михаилу Олельковичу не имевший. Выпущен был тоже по просьбе князя, узнавшего о самом существовании вощаника минут за пять до приезда на владычный двор из уст софийского служки Гришани. Владыко Феофил на законный вопрос Варсонофия рукой махнул раздраженно – только ссоры с новопоставленным князем ему сейчас и не хватало! Еретики-стригольники? Да пес с ними, не до них покуда. Тут дела похуже намечаются – говорят, на Ярославовом дворище мужики-вечники снова в сонмища скопляются. Да и митрополит московский Филипп никак ответ на владычное прошение не отпишет. Ехать ему, Феофилу, в Москву или нет? Никто не знает, а митрополит не пишет. Не до того, наверное. Или – не хочет. С ганзейцами бы к лету торг наладить, придется на все их условия пойти – пущай по старине воск колупают. Да что там говорить, с Новгородской-то стороны тоже всякие люди встречаются, так и норовят худой воск ганзейцам всучить, да еще и владычные клейма ставят, не стесняются. Откуда клейма-то у них? Вот о чем у владыки голова болит – раскалывается. А стригольники – да черт с ними, прости Господи, будет время – разберемся. Михаил Олелькович остался обедать у владыки. Проводив взглядом удаляющихся Гвизольфи и Петра (даст Бог – будущего тестя!), Гришаня довольный помчался в свою келью. Переводить на немецкий очередное тайное письмо Господы герру Вольтусу фон Герзе, магистру Ливонского ордена. С Сувором возиться вообще почти не пришлось. Хозяин, Петр, отправил его за воском на дальние погосты. По просьбе Олега Иваныча, «случайно» встретившего вощаника и синьора Гвизольфи сразу после их счастливого освобождения из узилища. Увидав старого знакомца, итальянец жутко обрадовался и предложил немедленно вспрыснуть это дело в ближайшей корчме. Ну, в ближайшей, так в ближайшей. Все корчмы принадлежали не какому-то конкретному человеку, а Господину Великому Новгороду, то есть являлись собственностью республики. А уж кто там в корчме заправлял – дело десятое, хоть бы и тот же Явдоха – жулик, креста ставить негде. Нет, к Явдохе не пошли – далеко больно. Нашли поближе, на Лубянице. Хлопнули с морозца по чарке перевара, потом перешли на напитки, более приличествующие уважающим себя людям, – медвяной квасок, мед стоялый да мушкатель гишпаньский. Квас с медом – уж так чудны оказались, век бы и пил, а вот мушкатель Олегу Иванычу совсем не понравился – уж больно смахивал по вкусу на «тридцать третий» портвейн, разлитый в антисанитарных условиях на какой-нибудь полубомжовской кухне. Вощаник вскоре простился, а Олег с итальянцем просидели в корчме до вечера. Вполне приличное оказалось заведение – люди заходили не только выпить, но и поесть, да и просто посидеть в дружеской веселой компании, ничуть не напиваясь; кто-то рассказывал смешную историю, в одном углу азартно обсуждали городскую политику, в другом – тихо, вполголоса, пели. Не хватало только сигаретного дыма да темнокожего пианиста, тренькающего на старом фоно какой-нибудь регтайм или старый новоорлеанский блюз… Вообще-то говоря, Олег Иваныч с Гвизольфи ушли б и к обеду, если б не… – Иване! Захарий!!! – широко улыбаясь, шагнул к ним с порога приземистый широкоплечий мужчина с черной окладистой бородой. Одет богато – кафтан узорочьем изряден, шапка беличья, плащ бобровым мехом подбит. Кафтан, зипун, армяк, ермолка… от татар те слова появились, так и разнеслись по всем русским землям, даже, вот, до Новгорода добрались… да прижились, так что уже мало кто и помнил, что слова – не русские. Гвизольфи, кстати, многих татар хвалил, говорил, что встречаются и среди них совсем не плохие люди. А потом, понизив голос, сказал, что един Бог на небе, а Аллах, Иисус, Иегова – все названия суть одного и того же… Ну, ежели он этим хотел Олег Иваныча удивить, то не удивил. Олег-то Иваныч в свое время и не такие богопротивные вещи слышал, даже типа экзамена что-то в холодильном техникуме сдавал – «научный атеизм» называется. Так вот, о госте-то вошедшем… Старый знакомец оказался – купеческий староста Панфил Селивантов, с кем не так давно в посольство ездили, да и раньше немало погулеванили. Панфил домой возвращался, к себе, на Ильину улицу. С женой-то, помирясь, опять поссорился, да вот сегодня опять замирился. По такому случаю в корчму и зашел по пути, опростать перевара чарочку – да и ветер на улице-то: не долго и простыть в плащике-то бобровом. Так и просидели с Панфилом до вечера. Сидели, беседовали, медвяный квас потягивая, других слушали. Олегу Иванычу то любо было. Песен попеть, гусляров послушать, эх-ма, развернись душа! Не все работать – и отдыхать когда-то надо! Жаль, репертуар у местных не очень. Снулый больно. Ничего, дайте время – и рок-н-роллу научатся! Сбацают в лучшем виде какие-нибудь там «Синие замшевые ботинки». Олег эту песню ипопытался напеть Панфилу – бубен у корчемных отобрал. Панфил на ложках наяривал, Гвизольфи по полу скакал усердно. Веселуха! Оглянуться не успели, как в окошке стемнело. Вышли, коней от коновязи отвязали. Гвизольфи, шапку сняв, помахал, прощаясь – ему не по пути было. А Панфил вспомнил – давно хотел на Славенский конец заехать, дружка старинного навестить – отца Хрисанфия, настоятеля церкви Воскресения, что на Павлова улице, совсем рядом с Олеговой усадьбой. Так и поехали вместе – веселей и не так опасно – на двух-то вооруженных мужиков напади, попробуй. Взяли в путь медку стоялого кувшинец изрядный, не для пьянства, здоровья ради, ветер-то… нет, утих, кажись… Ну – все одно, не май месяц! Так и ехали. Остановятся, выпьют – и дальше. Не езда – счастье! И никаких тебе гаишников! Хорошо, каурый Олегов конек дорогу сам знал. Доехав до развилки на Павлова, остановились прощаться. В кувшине-то уж на донышке плескалось. – Слышь, Олега… Ты зачем меня просил в какую-то трубку подуть? – чуть заикаясь, переспросил Панфил. – В какую трубку-то? И зачем дуть? – Проба на алкоголь, Панфиле! – хохотнув, Олег Иваныч приложился к кувшину. Да так и застыл, словно римская статуя! На углу Ильинской и Славной горело. Хорошо так горело, весело. Можно даже сказать – пылало ярчайшим пламенем. То место, где находилась усадьба Феофилакта – родной дом Олега Иваныча! – Стой, Панфил, кажись, мои хоромы горят! – враз протрезвел Олег Иваныч. Вскинулся в седло – шпоры! Вмиг до усадьбы домчался. За ним и Панфил, может, помочь чем. Пока горел только овин и часть стены, у которой, как знал Олег, лежало заготовленное на зиму сено. Не поместилось все в овин-то… Сторож Акинфий да дедко Евфимий со своими оглоедами деловито таскали ведра с водой от ближайшего колодца. Колодец на самой усадьбе, судя по всему, был уже до дна вычерпан. Кособокий Пафнутий, кренясь, несся в сторону ближайшей церкви Ильи. Через минуту с колокольни послышался звон. Набат называется. Со всех домов на Славной, Ильинской, Павлова, Нутной выбегали люди. С ведрами, баграми, крючьями. – Какая-то падла паклю на двор швырнула, – увидев Олега, пояснил дед Евфимий. – Вон, смотри-ко, как бы ишо… Старик кивнул на заднюю часть двора, за хоромами, куда, брошенная из-за ограды, полетела горящая головня. – Ну, шильники, ужо… Выхватив шпагу, Олег Иваныч бросился на двор. С разбега перемахнул ограду. Увидев его, отпрянула в темноту чья-то фигура. – Стой! Стой, сволочь! Фигура внезапно обернулась, выбросив пылающий факел. Всего на какой-то миг обернулась. Но и этого мига хватило. Хватило, чтоб узнать. Тимоха Рысь! Закоренелый садист и убийца, а теперь вот еще и поджигатель! Ну, на сей-то раз не уйдешь, собака! Тимоха тоже узнал Олега. Разбушевавшееся пламя ярко осветило округу. Шильник стоял, ухмыляясь, никакого оружия в его руках не было. Ну и не надо! Не тот это человек, чтоб играть с ним в благородство. Олег подбежал ближе, взмахнул шпагой… Что-то ударило его в левый бок, резко и сильно, словно гадюка кусила. Зашатался окружающий мир, затуманился, и вдруг приблизился к самым глазам грязный жесткий снег. Впрочем, его холода уже не почувствовал Олег Иваныч. Упал лицом вниз, ткнувшись головою в наметенный ветром сугроб. – Дострелить, Тимоша? – вышел из тьмы шильник с самострелом. – Не спеши, Митря, – ухмыльнулся Тимоха Рысь. – Сам добью, то мне сладко. – А боярин? – Боярину скажем – отбивался уж больно сильно. – И то правда. Подойдя к лежащему на снегу телу, Тимоха вытащил из-за пояса широкий кинжал непривычной формы… такой, какой иногда используют палачи. Примерился половчее. Пущенное умелой рукой полено ударилось в голову шильника, кинжал упал на снег, сам Тимоха, ничего не понимая, еле успел сообразить скрыться… – Окружай, окружай, робяты! – громко закричал Панфил Селивантов. – Там они, хари злодейские! У второго самострел – паситесь! Эх, Олежа, Олежа… Панфил опустился на колени прямо в снег, рядом с Олегом. По его опаленной пожаром бороде текли слезы.
Глава 11 Москва. Ноябрь – декабрь 1470 г.
Приукрашивать облик Ивана Третьего нет ни необходимости, ни возможности. Его образ не окружен поэтическим ореолом. Перед нами – суровый прагматик, а не рыцарственный герой.Ю. Г. Алексеев, «Государь Всея Руси».
…Время Ивана Третьего, время закручивания гаек, превращения уже не только дворян, но и бояр в забитых, знаюших свое место слуг великого князя.А. Бушков, А. Буровский, «Россия, которой не было. Русская Атлантида»
Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода…– Испей-ко, господине! Бывший палач, а ныне костоправ и, по совместительству, лекарь, Геронтий, темноволосый худощавый мужчина среднего роста с аккуратно подстриженной бородкой, протянул лежащему на лавках Олегу какое-то дымящееся зелье в оловянном – с поллитра – кубке. Олег Иваныч, подозрительно понюхав варево, скривился, глотнул и тут же закашлялся: – Вечно ты, Геронтий, эдакой дрянью напоишь, супротив которой перевар корчемный нектаром ангельским кажется! – Пей, пей, да не ворчи, Олег Иваныч, коль выздороветь хочешь. До дна, до дна. Вот и славно! – Геронтий принял из рук лежащего кубок. – Завтра еще раз перевязку сделаю – и на поправку пойдешь. Палач-лекарь (Олег Иваныч, в зависимости от настроения, именовал его то патологоанатомом, то судмедэкспертом) поставил пустой кубок на стол, поправил висевший на поясе кинжал и поинтересовался, не найдется ли в доме красного вина, романеи иль мальвазеи какой. Болящий, вишь, потерял много крови, а для крови красное вино зело полезно, это еще древние говорили. Ну, раз древние… Вино, конечно же, нашлось. Правда, не очень большой кувшинчик – и трети ведра не будет… Геронтий наполнил кубок, протянул раненому. Олег Иваныч нахмурился: – А сам что, не будешь? – Гм… – замялся лекарь, потом махнул рукой: – А, ладно… Если только с сыром. – Понял. С сыром, так с сыром. Пафнутий! Тащи сюда сыру! Что, что ты там кричишь? Только козий остался? Так тащи козий, какая разница, – мы ж не есть собрались – закусывать! Ну, здрав будь, Геронтий! – За твое счастливое избавление от ран, господине! Чокнулись. Хороша романеица, пахуча, терпка. – Давай-ка, Геронтий, еще по одной. Да успеешь ты еще на Торг. Кого там лечить-то? Смердов? И что с ними, бедными? Драку затеяли? Ребра друг другу пересчитали? Велика провинность! За дело хоть бились-то? Прям у Никольского храма, на паперти? Ну, богохульники, не могли другое место выбрать… А что, без тебя некому полечить? Геронтий немного подумал и пояснил, что полечить кому, конечно, найдется. Но все это специалисты аховые – так бедных смердов ухайдакают, что те с неделю работать не смогут. Хотя, правда, какая в ноябре работа? – Ну, иди уж, неволить не буду, – Олег Иваныч развел руками, попрощавшись с Геронтием, встал на ноги, прошелся по горнице. На этот раз хорошо получилось – башку, как третьего дня, не кружило. Видно, помогло… варево иль романея. Короткая стрела-болт, выпущенная из арбалета Митрей, попала Олегу Иванычу точнехонько в левое нижнее ребро. Слава Богу, на излете попала, а то б вышибла ребро-то. Да и так, почитай, три ночи кость ныла, сейчас только и успокоилась. Ну, Митря, ну, смерд… Смерд… На Москве это было ругательным словом, да и здесь, в Новгороде, мало кто уважал смердов – крестьян, живших за городскими стенами по всем обширным новгородским владениям, от Невы до Студеного моря. Никто и никогда не признавал за смердами права голоса на городском вече, однако именно они, эти забитые, лишенные избирательных прав труженики, в основном, и кормили Великий Город, несли в его пользу многочисленные повинности, от которых были освобождены свободные горожане. Алчные новгородские бояре силой, хитростью и коварством захватывали земли смердов, превращая их в свои вотчины, и самым коварным был здесь боярин Ставр. Почитай, половина его вотчин – бывшие смердов земли… От раздумий о правовом положении смердов и возможных отрицательных последствиях этого отвлекло Олега Иваныча появление старого слуги – мажордома Пафнутия. – Снова гости к тебе, господине, – убрав пустой кувшин, сообщил старик. – А вернее – гостья. Гостья? Только одна могла тут быть у него гостья… Олег Иваныч быстро накинул на плечи кафтан и уселся к столу, разбросав перед собой кучу берестяных грамот, – изобразил кипучую деятельность. Софья – конечно же, это была она – войдя, увидела Олега Иваныча за работой. А ожидала – лежащим и беспомощным… – Входи, входи, боярыня-краса, – выйдя из-за стола, поклонился Олег Иваныч. – Садись, вина моего отведай. Оп… уж нету вина-то! Пафнутий, эй, Пафнутий! Улыбнувшись, боярыня чуть пригубила принесенное Пафнутием рейнское. – Рада наконец видеть тебя в добром здравии – за то и пью. Здрав будь! Вижу, уже весь в делах. – Такова работа наша, – притворно вздохнул Олег Иваныч. – Некогда и щей похлебать вчерашних. – Что ж – вчерашних-то? – засмеялась Софья. – Зашел бы… Хоть бы и завтра, после обедни. Может, нашлись бы для тебя и не вчерашние щи… – Понял. Завтра после обедни! – закивал головой Олег Иваныч. – Сегодня все важные дела переделаю, а завтра всенепременно зайду, боярыня-краса. Сразу после обедни. Больно уж щей хочется. Софья прыснула в рукав. Посидела еще немного. Поболтали. Хорошо, Новгород – не Москва. Попробовала б Софья на Москве так вот прийти, запросто, к малознакомому человеку в гости. Да хоть и к знакомому. Хоть и боярыня, да вдова. Поди, попробуй на Москве-то. Со свету сживут! Не то – Новгород, Господин Великий – свобода! Захотела прийти Софья – взяла да пришла! И плевать на всех хотела – имеет право – свободная женщина, новгородская гражданка! Видно было, пр сердцу пришелся ей добрый молодец Олег Иваныч. А что, чем других хуже? Мужчина видный, статен осанкою, ликом светел; не молод, правда, так ведь и не стар – сорока нету. И при должности важной. Вот только… Хорошо бы земельки в поместье… хотя бы пару деревенек. Тогда б уж точно можно было б к Софье посвататься… А Феофил обещал, кстати! После ухода боярыни не долго в одиночестве просидел Олег Иваныч. Зашел Панфил, купеческий староста, Селивантов, потом Гришаня заглянул. С усадьбы вощаника Петра возвращался отрок – к зазнобе своей ходил, Ульянке, – опосля Олега Иваныча решил проведать. Эдакого крюка дал – путь не близкий. Вон, дрожит, от холода, видно. – Чего на руки-то дышишь, замерз, что ли? Гришаня кивнул, улыбнулся. – На вон, винца выпей, погрейся. – Твое здоровьице, Олег Иваныч! – Спасибо, сами не сдохните! Ну, что там на дворе владычном деется? – Посольство в Москву собирается. Феофил-владыко решился-таки поставления от митрополита Филиппа добиваться. – Отрок вдруг хлопнул себя рукой по лбу: – Вот ведь чучело! Чуть не забыл: о тебе в палате Грановитой речь шла. Главой посольства назначил Феофил Никиту Ларионова, грамотея изрядного, а ему в помощь отец Варсонофий тебя посоветовал. Олег Иваныч скривился: – Какой милый, сердечный человек. Посольство в Москву по степени опасности можно было сравнить разве что с поездкой к людоедам, причем со своими овощами в качестве гарнира. – Что еще в Новгороде плохого? – Михаиле Олелькович не всей Господе люб. Вот те раз! Не люб! А на хрена тогда, спрашивается, приглашали? Хватило бы и прежнего князя – Василия Горбатого-Шуйского. Не фиг было его в Заволочье гнать. Иль он сам туда подался? Ну, да пес с ними, с обоими. О посольстве думать надо. – У тебя, Гришаня, конечно, знакомых бояр да дьяков на Москве нету? Отрок лишь сокрушенно развел руками. – И у меня нету. Вот если б в Питере… Тьфу-ты. В общем, ладно, без знакомых обойдемся, первый раз, что ли. Так, думаешь, точно меня Феофил назначит? – Как ты говоришь – «к бабке не ходи»! – Ладно, посольство так посольство. Должность обязывает. Бок, правда, побаливает… ну, да черт с ним. А за посольство справное, знамо, можно и поместьишко выхлопотать, не всю жизнь в голых да небогатых ходить. – Какое поместьишко, Олег Иваныч? – Да ты не вникай, Гриша! Это я так… о своем, о девичьем. Не прошло и двух дней, как уже почти оправившегося от раны Олега Иваныча вызвал через гонца Феофил. Встретил ласково – он всех в последнее время встречал ласково, кроме, пожалуй, несчастного Пимена, – сразу же познакомил с главой будущего посольства Никитой Ларионовым. Господин Ларионов – невысокого роста, подвижный, с живыми черными глазами – чем-то напоминал Олегу Геронтия. Такой же аккуратный, только повзбалмошней, позадиристей. Не молод – чуть постарше Олега. Взгляд прямой, открытый, но это так, к слову, – Олег Иваныч давно уже не верил открытым да честным взглядам, с тех давних пор, когда еще работал опером в родном РОВД. Вооружились изрядно – Феофил не жадничал – лихих людей на пути хватало. Охрана – все воины-профессионалы – в пластинчатых доспехах, надетых поверх длинных кольчуг, в стальных поножах, в шеломах с забралами в виде львиных морд. Мечи, секиры, копья, не говоря уж о самострелах, даже ручница имелась, для пущего врагам страху. Поди, возьми молодцов этаких! Господин Ларионов поверх кольчуги серебристой панцирь надел шикарный, миланской работы, черненым серебром украшенный. А Олег Иваныч. Олег Иваныч давно уже присматривался во владычных палатах к доспехам немецким – подарку орденскому. Эх и доспехи – красивы – не то слово! Изящны и совершенны, как изгибы тела любимой женщины. Вот только не тяжелы ли будут, в походе-то? Да и как надевать их? – А ты, господин Олег, только верхнюю часть надевай, – посоветовал опытный Никита. – Чай, не на турнирах сражаться едем. Облачаться в них просто, смотри… Действительно, просто. Затянули пару ремешков, кое-что подвинтили… Да не особенно и тяжело. И удобно – Олег сделал пару фехтовальных движений – нигде ничего не жало, не звякало, не мешало. Да эти латы рядом с бронежилетом – все равно что «мерседес» перед «запорожцем». Вот и верь в прогресс техники! Какой же тут прогресс? Регресс один. А врали-то господа историки: тяжелы-де доспехи рыцарские, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, – да ни фига подобного! Очень даже шевельнуть! При нужде – даже боксом заниматься можно. – Ну, все, господин Олег, – попрощался глава посольства. – Завтра с утречка выезжаем. – Дай Бог – в добрый путь! Оба разом перекрестились на висящие в красном углу иконы. Утро выдалось морозное. Трещал под копытами снег. Слева, за покрытыми белым лесом холмами, брезжил красноватой дымкой рассвет. Впереди лежали восемь дней пути – обычно столько времени добирались от Новгорода до Москвы. Позади поднимались к стылому небу купольные храмы Великой республики. Ехали лесными дорогами, а чаще – уже замерзшими реками. Весело стучали по льду копыта, ржали кони, перекрикивались воины. Для ночевок выбирали небольшие поляны, в стороне от дороги, тем не менее – пользуемые: частенько находили оставленные кострища, еще дымящиеся, и охапки дров рядом. Утром, выезжая, так же, по обычаю, не забывали нарубить дров для едущих следом путников. Передвигались, тьфу-тьфу, без особых приключений – хищники (серые и двуногие), видно, не решались связываться с хорошо вооруженным отрядом. Только блазнилось иногда – вроде как позади скакал кто-то… Пару раз даже слышалось лошадиное ржание. А может, казалось… Потом, после одной из ночевок, ржание слышалось впереди. А потом вообще исчезло. Ну и черт с ним. Так и доехали до Тверской земли, проехали Волоцкий монастырь – совсем ничего до Москвы оставалось, господин Ларионов уже было и дух перевел, как вдруг, проезжая пустошь… Выскочив из кустов, с обеих сторон разом навалились всадники в стеганых тегиляях, в колпаках, с саблями, с луками. Помчались стаей, словно волки, и так же, по-волчьи, выли. По знаку Никиты воины без особой спешки выстроили лошадей вкруг. Выставили вперед копья, опустили забрала – ждали. Как только стали видны белки глаз передних всадников, Никита взмахнул рукой. Грянула ручница, и давно настороженные самострелы выпустили смертоносный заряд. Мало какая стрела пролетела впустую. Целились без суеты, тщательно, чего нельзя было сказать о нападавших. Те верещали, наскакивали без всякого толка и так же бестолково гибли. Потом беспорядочно отступили. Олег, радуясь вместе со всеми, отер от крови шпагу. Рано радовались! – Смотри-ко, робята, снова! Опять жуткие вопли и свист стрел – одна ударила Олегу в латы, слава богу, не пробила, но удар был сильный. Белый снег оросился кровью. Несколько воинов упали, пронзенные стрелами. А те, в тегиляях, все прибывали, визжали, привставая в седле, крутили над головами саблями, словно татары. И было их все больше и больше… – Круг! Держите круг! – напрягаясь, кричал Никита. Впрочем, все и без него понимали, что только в этом – спасенье. Хотя бы – надежда. Если враги прорвут строй – все! Налетят саранчой, сомнут, забросают стрелами. Поэтому – держались. Место выбывшего во внешнем кругу сразу же занимал другой. Вот только слишком часто стали появляться выбывшие. Наступил и Олегов черед. Сжав в руке шпагу, выставив вперед круглый щит с небольшим умбоном, он молча ждал. Отделившись от остальных, крутя над головами саблями, прямо на него неслись трое. В тегиляях с поднятыми воротниками, застегнутыми до самых глаз. Ну, ан гард! Удар с наскока! Силен… Но и мы тоже не лыком шиты. Уклонение… Отводка… Ложный финт… Контратака и захват… завязыванием… Словно змея, обвилась Олег Иванычева шпага вокруг сабли московита. Неуловимое движение и… Она! А ну-ка, сбегай, полови сабельку… А теперь наш черед! На!!! Узкая шпага пронзила стеганый кафтан легко, словно масло. Убитый Олегом шильник навзничь повалился в седле. И тут же наступила очередь второго. Осторожнее надо быть, шпага – оружие коварное. Осторожным оказался третий. Он долго кружил рядом, не решаясь сделать выпад, потом, вдруг резко поднявшись в седле, швырнул в Олега короткую пику. Страшный удар! Олег Иваныч еле успел пригнуться. Сорвало шлем, порезав разорванными ремнями шею. Ах ты, черт, плохо без шлема-то. Теперь любая стрела… Дико хохоча, нападавший ускакал прочь, развернулся, доставая из колчана лук… Знал, поганец, что никто не будет его преследовать – все держали строй. Слева и справа от Олега звенели перекрещивающиеся мечи и сабли, раздававшаяся вокруг ругань, крики и стоны смешивались с ржанием лошадей в густой навязчивый шум, шум битвы. Олег поднял повыше щит. Не заметил, как промелькнула стрела. Потом еще одна… и еще… Его явно забивали, выцеливали… словно из пулемета. Тут хоть ты какой фехтовальщик… Еще одна такая очередь – и не видать Олегу Иванычу Москвы, как своих ушей… а также и Новгорода не видать. И Софьи… А вражин-то, кажется, меньше стало! Эх, не было б у них столько стрел. Черт! Этих еще не хватало. Выставив вперед длинные копья, из-за холма выехал отряд тяжеловооруженных воинов на покрытых кольчужными попонами конях. Предводитель – на вороном коне в богатой сбруе, в черном плаще, черненых пластинчатых латах с зерцалом, в матово-черном шлеме с опущенным забралом в виде маски злобного ощерившегося волка. Черный рыцарь. Казалось, он усмехается там, под забралом. Ну, все… Этого удара им уже не выдержать. Сейчас рыцари опустят на упоры тяжелые копья. Поляна для них вытоптана. Ага, вот, значит, для чего те, в тегиляях, так бестолково метались. Не такие уж и глупцы, оказывается. Они так и продолжали осыпать обороняющихся градом стрел. Черный рыцарь с маской волка, выехав вперед, поднял руку. Затрубили в рожки. И град стрел вдруг утих. И всадники в тегиляях исчезли в лесу, словно и не было их никогда. Черный отряд медленно проехал мимо опешившего посольства и скрылся за ближайшим холмом.И. Г. Прыжов, «История кабаков в России»
Москва показалась внезапно. Вынырнула из гущи лесов за поворотом, сразу за монастырем, растеклась вдоль замерзшей реки деревянными избами, узорчатыми крышами теремов взметнулась в серое небо. Меж домами изрядно тянулись пустоши, видно – поля. За рекой виднелись еще какие-то многочисленные постройки. По обоим берегам реки тут и там торчали замершие на зиму мельницы. Вообще же город производил впечатление довольно обширного. Может, и в самом деле таковым был, а скорее просто казался, поскольку никаких четких границ городской черты не имелось – ни достойной стены, ни глубокого рва, ни раскатов, так что нельзя было сказать наверное, где кончался город и начинались слободы. Каменных зданий в Москве было мало, не то что в Новгороде; на Олега Иваныча, как и на многих посольских, город произвел двойственное впечатление: пришибленности и силы. Основной цвет здесь был – серый. Серые избы под серыми крышами, серые ограды, темно-серые одежды встретившихся по пути жителей, лица которых тоже казались серыми. Лишь кое-где, крайне редко, словно посланцы совсем иной жизни, сверкали золотые купола храмов. Остановившись, посольские спешились и помолились. Слава те, Господи, добрались! Схоронили, правда, троих, да двое ранено… Ну, еще легко отделались, бывало и похуже. Специально ночевали в лесу, чтобы прибыть в Москву утром. Ночных гостей не любила Москва, как и любой другой город, многие улицы на ночь перегораживали огромные бревна, судьба запоздалых путников была незавидна – мздоимство и ярость московской ночной стражи пользовались печальной известностью далеко за пределами княжества. Несмотря на ранний час – едва встало солнце – узкие кривые улочки были полны народу. Замерзшие реки (Яуза, Неглинная, Москва-река) представляли собой что-то вроде растянутого в длину новгородского Торга. Прямо на льду – уже на диво крепком – были устроены прилавки, с коих торговали всякой всячиной: говяжьим и свиным мясом, дичью (в основном зайцами), битой домашней птицей, яйцами, рыбой. Целые туши ободранных от шкур коров стояли на собственных ногах каким-то изуверским стадом. Кричали, нахваливая товар, продавцы, толкались покупатели, мужики-грузчики, ругаясь, разгружали многочисленные подъезжавшие сани с объемистыми тюками и пузатыми бочками. Белокаменный Кремль, раскинувшийся меж Москвою-рекой и Неглинной, произвел на Олега Иваныча гораздо более солидное впечатление, нежели остальной город. Несколько храмов, великолепные каменные хоромы великого князя, митрополита и самых знатных вельмож свидетельствовали о несомненном богатстве Ивана Васильевича, о его силе и том уважении, коим пользовался этот государь среди своих подданных. Рядом с крепостью располагался обширный, огороженный мощной стеной дом – как пояснил Никита: двор господ купцов. В основном – иностранных. Там же продавались и товары: перец, шафран, шелк, меха. Каждый мех, в зависимости от цвета, длины и густоты шерсти, стоил три-четыре деньги, недешево, одним словом. Олег Иваныч хотел было привезти что-нибудь в подарок Софье, да, узнав цену, плюнул. Их разместили в крепости, в одном из зданий. Занимающийся посольствами приказной дьяк Федор – молодой худощавый мужчина с умными темными глазами – распорядился насчет кормления и проживого. Олегу Иванычу он показался совсем неплохим человеком, этот дьяк, по крайней мере – встретил всех с улыбкой и на вопросы старался отвечать честно. Примет ли великий князь? Бог весть… Скорее всего, да, коль велел принять с честию. Согласится ли митрополит Филипп на официальное поставление Феофила архиепископом? Филипп-то, может, и согласится… Да не от него одного то зависит. На Москве и посолидней человек, чай, найдется… князь Иван Васильевич, государь великий. Стригольники? Да, государь их жалует. А что вы так стригольниками интересуетесь, господа хорошие, может, вы и сами стригольники? Пошто смеетесь? Кто хочет, может к вечеру подойти в церковь на Кузнецкой. А лучше, сначала ко мне, во-он за тем храмом – приказные палаты. Спросить дьяка Федора Курицына, то я и есть. Заходите, рад буду побеседовать. А вообще, завтра будьте готовы, может, и примет вас великий государь. Государь принял. Нигде не видал еще Олег Иваныч такого нарочито подчеркнутого богатства, даже когда, еще будучи опером, осматривал трехэтажную дачу одного блатного авторитета. В просторной зале, с полом, выложенным цветным камнем, блестели в свете свечей стены, забранные тяжелой золотистой парчою. Посреди залы, на возвышении, стояло украшенное драгоценными камнями кресло, по обеим сторонам которого рядами стояли бояре в дорогих шубах. Тряся бородами, бояре рассматривали посольство и вполголоса переговаривались меж собою. Вдруг все стихло. Слева, напротив кресла, открылась маленькая, обитая золотом дверь. В окружении телохранителей в белых кафтанах, быстрым шагом в зал вошел молодой красивый мужчина, высокий, худощавый, с несколько отечным лицом, остроконечной бородкой и узким, с небольшой горбинкой, носом. Длинные – шитые золочеными нитками-канителью – одежды вошедшего развевались, словно крылья чудесной птицы павлина. Усевшись в кресло, мужчина – как догадался Олег Иваныч, это и был великий князь московский Иван Васильевич – благосклонно кивнул посольским. Бояре по сторонам замерли, вытянулись в струнку, словно солдаты-первогодки перед подгулявшим дембелем. Заглядывали в лицо князю угодливо, каждый думал – а меня, меня видел ли государь-батюшка? Вот оно – раболепство-то московитское! Олег Иваныч презрительно хмыкнул. Не по нему то… Стоявший впереди Никита Ларионов, обернувшись, весело подмигнул ему и низко поклонился. Поклонились и все посольские. Терпеливо выслушав приветственную речь посланника, Иван дождался наконец изложения истинных целей посольства. Идея приезда Феофила для официального поставления особой радости у него не вызвала, впрочем, как и неприязни тоже. Немного помолчав, Иван поблагодарил («почтил») посла и таки дал согласие на приезд Феофила, поскольку разрешение Москвы – дело важное: – Как было при отце моем, и при деде, и при прадеде моем, и при прежде бывших всех великих князьях! А власть бо наша – всея Руси власть, не токмо Москвы, да Твери, да Новгорода, род же князей московских – есть Володимерский и Новгорода Великого и всея Руси! Всея Руси! – снова повторил князь, уже громче, чтоб слышно было – на всю залу, чтоб не осталось ни у кого никаких в том сомнений. Послы поклонились. Дело вроде бы было окончено. Впрочем, нет… Про обед-то забыли! А Иван не забыл – пригласил, как же! В соседней зале лично кивнул на широкие скамьи, рядом с собою. Почет немалый… Обедали часа два – по местным меркам – недолго. Медовые каши, рябчики в тесте с грибами, жареные перепела, калачи, пироги с творогом, мясом, грибами, жаренный на вертеле поросенок, копченый осетр, белорыбица, стерляжья ушица – все это только для начала. Для аппетита, так сказать. Потом еще была дичь жареная да вареная, да суп из потрохов гусиных, да похлебка из заячьих почек, да… Олег Иваныч почти сразу наелся – боле ничего в рот не лезло, кроме вина, разумеется, – а Никита Ларионов да еще пара его помощничков-дьяков – те, хоть понемножку, да от каждого блюда попробовали. Олег Иваныч аж им позавидовал – сам сидел, аки кит, на брег коварной волной выброшенный. Мальвазеей да стоялым медком по первости перебивался, а потом, с подачи Федора Курицына (дьяк сей рядом сидел), московское твореное вино хлебное распробовал. Кристальной чистоты продукт оказался – настоящая русская водка, не какой-нибудь там перевар! Великий князь долго со всеми не сидел, выпил винца да вышел, рукой махнув на прощанье – обедайте, мол, не брезгуйте милостию государской. Без Ивана-то веселье не в пример бойчее пошло! Музыканты, что в углу сидели, по гуслям вдарили, песню запели. То ли «Батяня-комбат», то ли какую свою, местную… – Федя, подай-ка мне, пожалуйста, вон то суфле! – Это холодец, мой господине. – Ну, тогда холодца. Здрав будь, Федор! – И тебе так же, Олежа! Не забудь севечер ко мне на огонек заглянуть. Хорошо сидели, весело! Еще б девчонок… Да только не в Московском княжестве. Московские-то жёнки все по дворам сидели, носа не казав, окромя как на Торг да в церковь, не то что в Новгороде. Тамошние-то девки и сами давно б примчались, никого особо не спрашивая. Эх, где вы, где вы, вольности новгородские? Небольшой кабинет приказного дьяка Федора Курицына был почти полностью уставлен книгами. Книги стояли на специальных полках, блестели тисненой кожей на подоконнике, лежали в объемистых сундуках, внутри и сверху, громоздились на столе высокими разномастными штабелями. Вошедший Олег Иваныч не сразу и обнаружил хозяина, впрочем, тот был не один – рядом с дьяком, на лавке, азартно обсуждал какую-то раскрытую книгу молодой священник в рясе. Обрамленное темными волосами лицо священника озаряла открытая улыбка. – Алексей! Отче! – узнал Олег Иваныч известного новгородского стригольника. Значит, правду говорили, что подался он на Москву, чуть ли не по приглашению самого великого князя! – Олег Иваныч! – обрадованно воскликнул отец Алексей. – Рад видеть тебя в покое и здравии, денно и нощно! Он явно был рад встретить земляка и не скрывал этого. Расспрашивал о новостях, о знакомых, видно было – скучал по Новгороду. Узнав о злоключениях вощаника Петра, возблагодарил Бога за его счастливое избавление; удивился, услыхав, что отрок Гришаня едва не был подстрижен в монахи. – Монахи – се зло, – оторвался от книги дьяк Федор (так вот он зачем к себе зазывал – наверняка по Алексеевой просьбе!). – Зло великое, – согласно кивнул священник. – И монастыри зло, ибо ничего не сказано о них в Святом Писании. И об иконах не сказано, ибо суть сотворенные вещи, человечьи, но не Божеские! Во попал! Олег Иваныч чуть не присвистнул, сдержался вовремя. Самый вертеп стригольничий – вот он, оказывается, где – на Москве, в приказе Посольском! В лице самого главного приказного дьяка! Чудны дела твои, Господи. Покачав головой, Олег Иваныч взял со стола первую попавшуюся книгу. Красива, увесиста, в окладе серебряном, ровно икона. Ну, для этих-то мужей книги – и верно, иконы вместо. Открыл, рисунки – загляденье, краски яркие, шрифт ровный, готический… – Сие о Владе Цепеше, воеводе Мустьянском, – поднявшись с лавки, пояснил Федор. – Много лжи о нем, и нет в книжицах одинаковости. Так, обрывки только. Может, случится когда быть при дворе Матьяша, короля мадьярского… – дьяк мечтательно уставился в потолок, – …там прояснить много чего можно б было… А опосля – и книжицу написать о воеводе валашском… Снаружи загромыхали шаги по ступенькам крыльца. Вошел важный господин, кряжистый, приземистый, бородатый. В зеленом, до пола, кафтане, в небрежно накинутой сверху бобровой шубе… Кивнул дьяку, оглянулся… Батюшки святы! Видно, сегодня день нечаянных встреч. Иван Костромич, купчина изрядный! Тихвинский погост, Нево-озеро, владычный поруб… Олег Иваныч давно догадывался, конечно, что совсем не тот Иван человек, за кого себя выдает, но чтобы вот так, нос к носу, столкнуться с ним в Московском Посольском приказе… – Здрав буди, господине Олег, – ничуть не удивившись, произнес Иван. – Как пир у государя? По нраву ли? – По нраву, по нраву, Иване, – справился со своим волнением Олег Иваныч. – Особливо хлебное вино! – То – только государю варить дозволено, – важно кивнул Костромич. Потом перемолвился парой слов с Федором, попрощался, на пороге обернулся: – Грамоту княжескую Феофилу мы подготовим, ждите. С теми словами вышел. Эх, Костромич, Костромич… вон какой ты купец – важный московский боярин. Не зря на Новгороде все вынюхивал. И засада в лесу подлая – не твоих ли рук дело? Грустно стало Олегу. Почесав голову, простился и он с приказными. К себе в палаты пошел посольские. День стоял хмурый, серый, давило к земле низкое небо, злой ветер сбрасывал с прохожих шапки. Смеркалось. С государева двора явился Никита Ларионов. Смурной, подозрительно трезвый – ровно не вино пил на пиру княжеском, а колодезну водицу хлебал большой ложкой. – Пошто главу повесил, Аникита? – Олег Иваныч присел на лавку рядом. – Повесишь тут, – посол шмыгнул носом и, тряхнув бородой, вытащил из-за пазухи скрученную пергаментную грамоту с золоченым тиснением и красной георгиевской печатью. – Вот все результаты наши. – Иван боярский сын Костромич вручил сейчас торжественно. Олег Иваныч ничтоже сумняшеся враз предложил печать над водой горячей распарить, грамоту прочесть, потом опять запечатать. – А чего ее читать-то? – пожал плечами Никита. – Нешто не знаем, что там? Или княжью речь не слыхивали? Что по сей речи выходит, а, Олежа? Олег Иваныч, помимо несколько замутненного хлебным вином сознания, на подобный вопрос был ответить не в силах еще и потому, что речь Ивана практически и не слушал, все больше на бояр глазел, лизоблюдов московитских, да в душе удивлялся, как же это можно честь свою этак вот кочевряжить… – Главное в речи сей, что не просто князем мнит себя Иван, – пояснил Никита, – а Государем всея Руси называет. Вдумайся, Олежа… всея Руси! В числе том – и Новгорода, Господина Великого. У которого один Государь – народ его! И таковая грамотца на Совете Господ да на вече прочтена будет! Как мыслишь, поедет после того Феофил на поставление к Московскому митрополиту? – Я бы не рискнул, – честно признался Олег. – Веча бы убоялся! – Вот и я так же думаю. А князь Иван, думаешь, иначе мыслит? Умен, коварен, аки Нерон римский! Оттого и невесело мне, Олежа. И еще… Ты московитское войско видел? Нет, не тех, что в лесу на нас налетели. Да даже и там… Бояре… тех мало… Больше дворяне, землицей князем испомещенные, у каждого – с десяток боевых холопов, у кого побогаче – побольше, тоже вооруженных. Каждый нобиль местный, землицей, а значит – и всей жизнью своей и семьею своею, со женами да малыми детушками, – почти целиком князю обязан! Прогневается князь – отберет землицу, сгноит детушек. Все от него зависят. А коли преданы будут – Иван им еще землицы пожалует. Вон, сколь воев на Москву слетелося – тучи – и не одни шильники, есть и воеводы именитые – и никому Иван в земле не отказывает. А как кончится землица… смекаешь, Олежа? – Отвоевать можно. У ближайших соседушек! – То верно. Вот и Новгород, Господине Великий, – тоже соседушка. Единеньем только и можно противиться московитской силе. А есть ли в Новгороде единенье в людях какое – не мне тебе рассказывать. Грустную картину нарисовал посол Никита Ларионов, грустную донельзя, и самое отвратительное – что правдивую. – Ладно, не будем раньше времени полошиться, дело-то свое мы как надо сладили! – Никита хлопнул по плечу Олега Иваныча. – Пойдем-ка, Олежа, в корчму. Пива попьем, развеемся. А то муторно что-то на душе, гадко. В Москве корчмы назывались не корчмами – государевыми домами питейными, потому как принадлежали все государю московскому, а не обществу, как в Новгороде или Пскове. Ближайший – рядом, за Неглинной. Неказистая изба, зато просторная. Народу, правда, – ужас! Еды – окромя заскорузлых блинов да гниловатой капусты – нет никакой, одно вино твореное. Пейте, мол, людишки московские, на здоровье, а вот насчет закуски – так вы сюда жрать, что ли, пришли? – Ну, давай, Олег, хоть по чарке. Чай не перевар, не отравимся! Выпили – обожгло небо. Не сказать, что сильно приятный напиток, но уж всяко получше того пойла, что под видом разных водок продавалось в петербургских магазинах. Закусили кислой капустой, выпили по второй – тоже ничего пошла. Народ в питейном доме пьянел быстро. Многие, как видел Олег Иваныч, пили перевар – строго-настрого запрещенный указом самого великого князя. Из подполы, оглядываясь, покупали у ярыжки. Видно – дешевле, да и позабористей. Кое-где пьяно загорланили песню, тут же перебитую. Кто-то ударил собутыльника в нос, выпустив на стол красные сопли, кто-то выхватил кистень, в дальнем углу двое пьяных мужиков бились насмерть в окружении зрителей. Злобство. Злобство и свинство – так можно было б охарактеризовать атмосферу московского питейного дома. Отдохнули, называется. Развеялись… Того и смотри, как бы самим морды не начистили. Олег Иваныч незаметно поправил под столом шпагу и пожалел, что не надел латы. Тут же и усмехнулся – это ж что такое творится, в корчму уже в боевых доспехах ходить приходится! – Может, домой пойдем, Олежа? – Да пожалуй что, и пойдем… – согласно кивнул Олег Иваныч… Они вышли – уже стемнело – до Неглинной было рукой подать. Хоть в этом повезло – идти далеко не надо. Вон, завернуть только за угол… Олег Иваныч вдруг прислушался. Позади раздавались чьи-то осторожные, крадущиеся шаги! Приложив палец к губам, Олег Иваныч затаился, осторожно вытащив шпагу. Опа! Сразу трое. Ничего, тем хуже для вас! Хотя… может, и не за ними это вовсе… Проверим. Зграбастав за шиворот первого попавшегося под руку, Олег Иваныч приставил к его боку холодное острие шпаги. – Пошто за нами следишь, шильник? – То не я. То они… – пойманный мужичонка, захрипев, показал рукой на своих убегающих спутников, один из которых на ходу обернулся. Лучше б он этого не делал! Лучше б так и бежал без оглядки! Митря Упадыш! Олегу Иванычу ли не узнать было этой козлиной бороды? Даже в московской тьме, да хоть в адской! Так вот кто тенью скакал за ними на протяжении всего пути в Москву, вот кто, обогнав, организовал засаду, стоившую жизни троим посольским? – Ах, сволочь… Ну, жди! Огромными прыжками Олег Иваныч ринулся за шильником, слыша позади себя топот сапог Никиты Ларионова. Темная фигура Митри в залатанном армяке маячила впереди, почти рядом. Еще пара прыжков, и… Черт! На ходу споткнувшись о подложенное поперек улицы бревно, Олег Иваныч с разбега навернулся на утоптанный снег. Хорошо – шпагу из рук не выпустил. Тати ночные – словно только того и ждали. И откуда их только взялось столько? Налетели, словно саранча, навалились скопом. Ан гард! Олег Иваныч с ходу проткнул двоих, остальные попятились. Кто-то – кажется, Митря Упадыш – зажег факел. Приземистый пожилой мужик встал перед Олегом, опираясь на саблю. – Глаз… он шипить, как его вырывають… Где-то Олег его уже видел. И присказку эту слышал. Матоня! Именно так звали того кобзаря, что чуть не угробил Гришаню в Литве, под Троками. – Некогда нам с ихними глазами возиться, дядько Матоня, – тряся козлиной бороденкой, деловито возразил Митря. – Башки им поотрубать – и все. Я уж и мешок для них припас. Мешок, говоришь, припас? Ну-ну… Эт ву прэ? Резкий выпад влево… затем перевод – и клинок вонзился в шею одному из нападавших. Тот, бедный, аж про саблюку свою позабыл, настолько все быстро произошло. Так и повалился в снег с проткнутым горлом. Олег Иваныч оглянулся. Чуть в стороне Никита Ларионов лихо отбивался от наседавших. Матоня с Митрей озадаченно переглянулись и попятились. А пожалуй, наша возьмет! Нападавшие-то на численность да внезапность рассчитывали – а не получилось внезапности-то… Что же касается численного превосходства, то это дело поправимое. Ложный выпад а друат… финт влево… Укол! До встречи в аду. – Эй, граждане, вы куда? Бросив на произвол судьбы умирающих, Митря с Матоней скрылись в темноте улиц. Сволочи, что и сказать. Вернувшись в корчму, Олег Иваныч и Никита привели себя в порядок, тяпнули бражки. За столом, спиной к ним, сидел человек в черном панцире и плаще. Знакомый панцирь. И знакомый шлем небрежно брошен на лавку. Черный рыцарь! Он обернулся, словно услышал. Так вот где пришлось свидеться! – Я ж сказал, что буду твоим должником, Олег Иваныч, – тихо произнес воин. Господи… Силантий Ржа!!! Они выпили молча – да и о чем было говорить-то… Олег Иваныч чувствовал исходящую от Силантия опасность, огромную опасность для посольства, но… Силантий все-таки был благороден. Он вскоре ушел, простившись, – вместе с ним вышло с десяток воинов – черных воинов московского дворянина Силантия Ржи. На улице заржали кони, послышался затихающий топот копыт. Всю ночь не спалось Олегу Иванычу, хоть и выпили они с Никитой изрядно. Не шел сон, хоть ты плачь. Мысли всякие в голову лезли. О Силантий в основном. Черный, блин, рыцарь… В прежние-то времена, по фильмам да по картинам историческим, совсем не такими представлялись Олегу Иванычу русские воины. Смелая душа, легкие кольчужки, приветливые открытые лица под остроконечными шеломами. Да… Не тут-то было! Полный доспех из черненых пластин, с головы до ног закрывающий, забрало: либо кольчужная сетка – бармица, либо, чаще всего, страшная, опускающаяся на глаза маска. Надо сказать, выглядели русские воины весьма устрашающе. Новгородцы в этом смысле почти что ничем от московитов не отличались, может, только доспехи больше на европейские были похожи, да сабля не столь распространена. В общем-то, неплохое вооружение, не намного уступающее итальянскому либо немецкому, вот только Олегу Иванычу в этом смысле не совсем повезло – угораздило же выбрать шелом с протершимися ремешками – с первого же удара сорвало! Хорошо хоть, не с башкой вместе… И хорошо, что сорвало. Не узнай его тогда в лесу Силантий – истребили бы все посольство. «Должник я твой, Иваныч…» Дает все-таки Господь за добрые дела. На следующий день, с утра прямо, зашел Федор Курицын. Наслышан уже был от ночной стражи о вчерашнем. Походил по горнице. К столу сел, квасу испить. Дождался, когда Олег Иваныч один будет – доверял ему почему-то больше, чем остальным посольским, – не стригольника ли Алексея заслуга? – Слушай меня внимательно, Олег Иваныч, – зашептал, рыскнув глазами в стороны. – С Новгорода, чуть допрежь вас, прискакал человек с грамотой. От кого – тебе то знать не надобно. В грамоте о посольстве вашем – дескать, государя извести едут. Ну, в это, конечно, поверить трудно. Мы и не поверили. – Дьяк помолчал, прислушиваясь, затем, глотнув квасу, продолжил: – Ну, и просьбица в грамоте той была. Извести тебя, Олег Иваныч, как самого злоковарнейшего шильника! Имать, пытать, живота лишать! Доклад о том сегодня только до приказа дошел. Мыслю – лживое то дело насквозь. Ехать великого князя убить – это ж разума надо лишиться! А на неразумцев вы не похожи. Да иАлексей о тебе плохого не сказал. Нападение ночное, на тебя да на господина Ларионова – поверь, княжеские люди к тому непричастны! Олег Иваныч про себя усмехнулся – ага, непричастны, как же! Кто ж тогда Силантий Ржа – главарь частной шайки? – Не смейся, господине, – строго покачал головой Федор. – Говорю – непричастны, значит, так и есть. А то, что, может, кому денег за вас посулили, – за то мы отвечать не можем! А то, что посулили, – не сомневайся. Как и в том, что… всякие люди на свете белом случаются. Как и у нас, на Москве, так и у вас, в Новгороде! Нравится Москва-то? – Не очень, – честно признался Олег. – Ну, это пока – не очень, – рассмеялся посольский дьяк. – Вот погоди, господине, похочет Иван Васильевич пригласить лучших архитекторов-зодчих из Италии… Храмы строить, стены, палаты узорчатые! Через малое время не узнаешь Москву – красно украсится, куполами церковными ввысь вознесется, скриптории откроем, библиотеки – верю, будет тако! – Аэропорт не забудьте – Новые Васюки, – скептически хмыкнул Олег. – Зато нет у вас главного – свободы людской, как в Новеграде Великом! – Да, пожалуй, – кивнул головой Федор и тут же возразил: – Но что такое свобода? – Да у вас лучшие знатнейшие люди и рта раскрыть при князе не смеют! – Верно, не смеют. Зато у вас одна говорильня да за власть дерутся бояры, аки волки лесные, а простые люди бедствуют. На Москве-то простым людишкам куда как лучше живется – чай, наши-то смерды не столь бедны, как ваши? Да и спрос княжеский с каждого одинаков – что с боярина, что со смерда. Все ровные. – Угу, ровные. В рабстве ровные, в угодничестве да подхалимстве! Дьяк вздохнул: – Вижу, не переубедить тебя, Олег Иваныч. Но вот погоди, отнимем у монастырей землицы – еще богаче жить станем. – Может, кой-кто и станет, не спорю. Но только не говори, Федя, что – все! А с монастырями, думаю, еще ой как повозиться придется. Даже такому князю, как ваш Иван. – То верно, – Федор посмурнел ликом. – Упираются, пиявцы ненасытные, мздоимцы, упыри. Эх, мало нас еще. Я да Алексей, да еще есть… Но государь нас слушает, ты не думай! С татарами еще проблемы, с Литвой, с Рязанью да с Тверью… – С Новгородом Великим. – Да, и с Новгородом. Вижу, любишь ты родной город, Олег Иваныч. Однако помни, – дьяк поднялся с лавки и положил руку на плечо Олега. – Ежели вдруг станет тебе худо в Новгороде, знай – на Москве есть люди, кои тебя примут. Я с Алексеем… Боярин Иван Костромич тоже тебя вельми уважает. Знай о том и помни! – Благодарствую, – тоже встав, поклонился Олег Иваныч. – Дай-то Бог, не наступят времена таковые. Вышел, за гостем вослед, в сени, проводил до крыльца. На крыльце дьяк замешкался, улыбнулся: – Григорью, отроку книжному, поклон, наслышан о нем от Алексея! – Обязательно передам. Олег Иваныч задумчиво облокотился на резные перила крыльца, провожая взглядом худую фигуру посольского дьяка. Небо над Москвой запросветилось, сквозь голубоватые проталинки облаков сверкнуло солнце. Что-то тяжелое внезапно просвистело рядом. Черная злая стрела впилась острием в кленовый столб, поддерживающий крылечную крышу! Олег Иваныч мгновенно отпрыгнул в сени – учен уж был, боевая стрела, умело пущенная, запросто насквозь человека пробивала, часто вместе с кольчугой. Выглянул осторожненько. Ага – вот, с воротной башни как раз очень удобно целиться… И со стены, с заборола – тоже. Что за черт? Кажется, с заборола кто-то помахал рукою. Показалось? А с другой стороны – если уж захотели убить – попали бы запросто. Олег осторожно выглянул. На стене, по заборолу, ходила стража. Внимательно осмотрел стрелу. Длинное черное древко с каким-то странным утолщением посередине. Нет, никакое это не утолщение… Записка! Оглянувшись по сторонам, Олег Иваныч быстро отмотал небольшой кусочек пергамента. «Не езди с посольскими, ибо тогда из вас не доедет никто! – предупреждал неведомый доброжелатель. – Нужен ты. Скажись больным, исчезни опосля, с купцами». Хорошенькие дела! «Нужен ты»! Понятно, что нужен. И даже ясно – кому. Вот только насчет «исчезни»… Легко сказать. Впрочем, судя по способу передачи записки, самозваный ангел-хранитель знал, что делал. Как звать тебя, добрый незнакомый друг? Не Силантием, часом? Ладно, Силантий, не Силантий, а игнорировать подобные предупреждения себе дороже, не принято было здесь так вот шутить, совсем не принято. С обеда у Олега Иваныча резко заболел зуб. Левая «четверка». А может, и правая. В общем, в рту где-то. Озабоченному Никите Ларионову Олег Иваныч лишь показывал пальцем на верхнюю челюсть, удрученно качал головой и глухо мычал. К тому же у него еще открылась старая рана в боку. И на ноге, кажется, вскочил чирь. Нет, в самом деле вскочил – кто бы сомневался – зазря, что ли, Олег Иваныч самолично извел на него половину писцовых чернил, втихаря позаимствованных из дорожного сундучка господина Ларионова. – Не ко времени занедужил ты, Олежа, – закручинился Никита, – ой, не ко времени. В обратный путь бы надо. – Так езжайте, кто вас держит? – А ты как же? – А я тут побуду с недельку. Сам видишь, какой сейчас из меня воин? После доберусь, с оказией. – Олег Иваныч тяжко вздохнул и, устало прикрыв глаза, внимательно следил за реакцией посольского чина… – Ладно! – подумав, махнул рукой тот. – Выздоравливай. А мы завтра поутру тронемся – князь охрану дает, до самой Твери. Мыслю – худа тебе тут не будет. Утром посольские зашли попрощаться. Олег Иваныч выпростал из-под одеяла дрожащую руку, перекрестил всех на дорожку. Никита Ларионов нагнулся, поцеловав, прослезился даже. Загрохотали по крыльцу сапоги, заржали кони. После отъезда посольства Олег Иваныч, по совету Ивана Костромича, сходил вместе с ним в церковь, горячо помолился, после чего все его хвори словно рукой сняло! В храм-то еще шел ковыляючи – а обратно – здоровее здорового. И не потому, что лень стало осторожничать, а просто забыл Олег Иваныч во время службы, на какую ногу припадал, а спрашивать у Костромича счел чересчур уж нахальным делом. Иван Костромич вечером навестил болящего – выглядевшего не в пример лучше, чем утром. А когда выкушали под холодец с хреном корчажку стоялого медку – так и совсем полегчало Олегу Иванычу, песни петь потянуло. – Как ни жил на свете Володимир-князь, – затянул захмелевший гость, – На свете белом, да на Киеве, Да на Киеве, во стольном граде… Эхма! После третьей кружки Олег Иваныч тоже осмелился подпеть:
Хочу чаю, хочу чаю, Чаю кипяченого… Не мажора я люблю, А политзаключенного! Эхма!
Так и пропели до темна, покуда корчажка не кончилась. – Вот ведь, Олег Иваныч, что вера православная делает! – осмотрев выздоравливающего, довольно произнес гость. – Не впервой такое вижу… Он прямо лучился важностью, словно не соизволением Господним выздоровел болящий, а лично его, Ивана Костромича, потугами. Через пару дней и подходящая оказия случилась: собирался к Новгороду большой купеческий караван, о чем радостно сообщил Олегу государев дьяк Федор Курицын. – Это хорошо, что большой, – улыбнулся про себя Олег Иваныч. – Легче затеряться, от лихих людей спрятаться. – Напрасно так мыслишь, – охолонул его дьяк. – Караваны купеческие перво-наперво лиходеи осматривают. Куда идет, да с каким товаром, да много ль воинов, охраны. Бывает – из ворот только выедут купцы – их уж тут и ждут, за ближайшей горкой. Нет, ежели надобно тебе из Москвы незаметно выбраться, советую сначала в монастырь какой выехать либо в деревню дальнюю. А уж оттуда – к купцам пристать, допрежь того сговорившись. От кого таишься-то, господине? Впрочем, не хочешь – не говори, твое дело. Но совет мой запомни, может, и сгодится! Не благодари, не надо. Чего-чего? Где б такого купца сыскать? Ну, ты ушлый! Ладно, сведу. Жди к вечеру. Не обманул Федор Курицын, привел вечерком Акима Поварова – купеческого приказчика. Сам-то Ефим Панфилыч, богатый муромский купчина, подойти не смог, занят был сильно. Оно и понятно – путь не близок да опасен, подготовка глазу хозяйского требует. Сговорились с Акимом за полденьги, что будет их ждать Олег Иваныч в пяти верстах от монастыря Троице-Сергиевого, у реки, на пригорочье, в виду небольшой деревеньки Онфимово, что отцу покойному сына боярского Онфимова Епифана еще прежним государем Васильем пожалована. Не понравился Олегу Иванычу приказчик, совсем не понравился. Вертлявый, бороденка редкая, взгляд вороватый да наглый – точь-в-точь, как когда-то у ребятишек с Апрашки. Ну, делать нечего, какой уж есть. Даст Бог, не обманет. Попрощался Олег Иваныч с гостями, принялся к отъезду готовиться. Шпагу точил да десяток монет серебряных под подкладку в кафтан зашил, как положено. Того не видал, делами поглощенный избыточно, что не успел Аким-приказчик к Неглинной от Кремля спуститься, как подошли к нему двое. Сзади возок подъехал, о двуконь, быстрый. Долго не разговаривали: схватили под руки, да в возок. Лошадок стегнули. Эх, залетные! Понеслись вдоль по Неглинной, куда только – Бог ведает. Затрепетал душонкой Аким, особливо как нож вострый к горлу приставили. Спросили ласково, к кому купецкая теребень в Кремль приходила, не к такому ли? В возке сидевший – в колпаке черном, бороденка гнусная, козлиная – Олега Иваныча точнехонько описал: роста высокого, лицо белое, борода да волос светлые, глаза – как небо осеннее, серые. На щеке родинка небольшая. В кафтане лазоревом да меч на поясе не простой – узок, кончар будто… – Правду скажешь, мил человек, али в прорубь? Затрясся весь Аким-приказчик, головой забубённой закивал часто. Все рассказал, и про человека с мечом узким, и про хозяина своего – Ефима Панфилыча, купца муромского. Не знал того Олег Иваныч – а все ж на душе неспокойно было. Выходило, в пятницу ему с караваном встречаться. А какое ж хорошее дело в пятницу делается? Ясно – никакого. С богомольцами поехали в монастырь Троице-Сергиев. На двух телегах ехали, ходко. С утра солнышко светило, да ветерок эдак чуть-чуть дул иногда. Небо было голубым, высоким, прозрачным, лишь где-то у самого горизонта синели, копились тучи. Олег Иваныч разнежился на мягком сене, плащик бобровый распахнул, природой на пути любовался. На небо смотрел голубое, от солнца щурясь, на деревья в белом инее, на синие дорожные тени. Тучи на горизонте становились все смур-нее, даже как-то заметно ближе, и не раз, и не два с тревогой посматривал на них возница – рыжебородый мужик из деревни Онфимово, что с монастырем рядом. Дорога спустилась на реку, пошла дальше по льду. С обеих сторон реку обступали высокие, поросшие густым лесом холмы. Поднявшийся ветер раскачивал корявые вершины деревьев. Возница нахлестывал лошадей. С вершины одного из холмов, петляя в чащобе, спускалась к реке незаметная тропка, делая изгиб в кустах у излучины, выбегала к дороге. В конце тропинки, за деревьями, копошились всадники в тегиляях, числом с десяток. Сабли, в колчанах – луки со стрелами, рожи – не приведи Господи! Один из них спешился, поднялся на холм, крикнул – едут! Всадники вытащили луки. Их предводитель – сумрачного вида светлобородый мужик – оглянулся: – Едут, Митрий-человече! – Слышу, что едут, – ухмыльнулся козлобородый шильник, потер радостно руки. – Ну, и ладно. Ладно… У излучины дорога раздваивалась, одна стежка шла вдоль реки дальше, к монастырю, другая поворачивала налево, к деревне. – Успеть бы в обитель, – обернувшись к сидевшим в телеге богомольцам, тревожно произнес рыжебородый возница. – Вон, небо-то… Спаси, Господи! – Спаси, Господи! – перекрестившись, повторили все хором. Олег Иваныч, взглянув на небо, нахмурился. Светлое еще совсем недавно, небо потемнело – вся до поры до времени таившаяся у горизонта синь наползла на него, жадно сжирая блеклые голубые остатки. Здесь, на реке, в низине, еще было тихо, но на холмах уже выл-кружил ветер, сметал с кустов снег, пригибал к земле тонкие вершины деревьев. Спаси, Господи! Не дай Бог попасть в этакую-то бурю! Олег Иваныч поплотнее запахнул плащ. И вдруг возница неожиданно дернулся, и, вскрикнув, повалился в телегу. В груди его торчала длинная боевая стрела! С гиканьем выскочили из кустов всадники! Помчались наперерез, пуская на ходу стрелы. Подстрелили еще двух богомольцев. Потерявшие скорость сани представляли собой неплохую мишень. Всадники, расправившись с богомольцами на передних санях, повернули… Не раздумывая, Олег Иваныч схватил вожжи, гикнул: – Нно, залетные! Подстегнув коней, поворотил налево, на ходу сталкивая в снег трупы. Крикнул оставшемуся в живых страннику: – Помогай, божий человек! Тот, стуча зубами, молился. Вихрем взметнулись кони на длинный пологий холм, помчались. Вскоре лес на холме кончился – дальше дорога пошла полем… Большое ли поле, далеко ль до деревни – то ведал сейчас один только Бог. Вокруг творилось нечто! Выл, буранил, взметывая тучи снега, ветер, сорвав шапку, швырнул в лицо холодные иглы. Олег Иваныч чертыхнулся, бросил взгляд назад – ни хрена не видно – слышно только, вроде как ржут позади кони-то, значит, не отстают лихие людишки! Ну да еще погоняемся! Такая-то погодка беглецам на руку. Свернуть бы куда, пускай поищут. Ага, вот вроде подходящая колея. Видно, не так и давно сани проехали. А уже почти замело, специально бы по сторонам не смотрел – точно б мимо проехал. Въехав в лес, остановились осмотреться. Со скрытого вьюгой поля доносилось лошадиное ржание. Найдут повертку аль нет? Черт их… Интересно, попутчик-то здешние места хорошо знает? Олег Иваныч обернулся. Сидевший позади богомолец со страхом глядел прямо перед собой и крестился, с заиканием бормоча молитвы. Что это его так напугало? Неужели засада? Да нет, вроде все в порядке. Дерево только впереди, дуб здоровенный. На ветках – разноцветные тряпицы, колокольчики, маски. Олег слез с саней, с любопытством подошел ближе. Снял с нижней ветки маску – из коры березовой сделана – то ли лиса, то ли волк, то ли еще зверь какой, Олег Иваныч в зоологии со школы не силен был. Однако богомолец-то что-то совсем раскис. А надо бы ехать, шильники-то рядом где-то! Надел маску на себя – посмешить попутчика – Олег Иваныч, смешно переваливаясь, поскакал к саням. – А вот и я – медведь не медведь! Видимо, богомолец оказался напрочь лишенным юмора. Только взглянув на Олега, он выскочил из саней и с истошными криками «Изыди, Сатана!» опрометью бросился в лес. – Эй, стой, стой, придурок! Пробежав за богомольцем с десяток шагов, Олег Иваныч плюнул – а, пускай как хочет, идиотина, – и вернулся обратно к саням. Сдвинув маску на лоб, остановился, прислушиваясь, – вроде бы в поле лошади больше не ржали, проскочили-таки, шильники, – и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Резко обернулся – так, что упала на лицо маска, – увидел сквозь смотровые щели двух здоровенных парней, вышедших из-за украшенного колокольчиками дуба. В руках парни держали увесистые дубины. – Ну и встал, чучело. Теперь не развернуться сразу, – запоздало ругнул себя Олег Иваныч, незаметно вытаскивая шпагу. Против пары дубин… да-а… Попал, блин. Ну, ладно, выберемся. Парней вот только жаль этих… Парни подошли ближе и вдруг неожиданно улыбнулись. – Здрав будь, брат! – Здорово, коль не шутите. – Припозднился ты, брат, немного. – Так погода-то. – Ну, чего стоим? Поехали! Неожиданные попутчики уселись в сани. Поехали. Куда вот только… Ну, дорога пока впереди была только одна, так что выбирать не приходилось. Парни вели себя мирно, шутили, пересмеивались, угостили Олега орехами. Олег Иваныч догадывался, что ребятки почему-то приняли его за своего… Почему-то? А маска? Так. Теперь бы еще узнать – за какого своего. Кто они вообще такие и что тут, в лесу, делают? Судя по дубу, ребята, должно быть, язычники или двоеверы… что еще хуже. Сталкиваться с ними непосредственно Олегу Иванычу еще не приходилось, но наслышан был немного от Гришани-отрока. Тот, правда, не очень-то много рассказывал, стеснялся. Версты через две лес стал значительно гуще, превратившись в настоящую чащу. Ветра почти совсем не чувствовалось, зато было темно, как у врат Ада. Впечатление усугубляли корявые сосны да могучие – в пять обхватов – дубы, росшие вдоль дороги. Вернее, это дорога обходила их, угодливо петляя. За очередным поворотом неожиданно посветлело. На рысях лошади выбежали на большую поляну, посреди которой стояла большая изба, огороженная частоколом. Над узкими воротами в частоколе белели коровьи черепа. Слава Богу, хоть не человеческие! Соскочив с саней, парни громко закричали, поминая какого-то Ярилу. Ворота распахнулись, и Олег Иваныч – деваться некуда – тронул вожжи. Отворивший ворота мрачного вида мужик в волчьем полушубке ловко подхватил лошадей под уздцы. Олег Иваныч выбрался из саней и вслед за дожидавшимися его ребятами вошел в избу. Большое, жарко натопленное помещение, те же черепа по стенам, связки чеснока – значит, не вампиры, пучки пахучих трав. Еще какие-то… э… фаллические символы. В большом котле, висевшем над открытым очагом, булькая, варилась похлебка… или скорее какое-то мерзкое колдовское варево. Дым от очага стлался по стенам и, повисев сизым маревом, медленно уходил в отверстие в крыше. Окон в избе не было… то есть, может быть, они и имелись, но были наглухо закрыты ставнями. «Капище!» – вспомнил Олег Иваныч. В избе было довольно людно – десятка полтора-два мужчин и женщин стояли, сидели по лавкам вдоль стен, толпились у очага. Пред самым очагом, помешивая варево длинной суковатой палкой, стоял высокий седой старик в длинной, расшитой красными бусами рубахе. К наборному поясу старика были подвешены черепа птиц. Волхв! Значит, не всех еще извели. Надо же… Капище… Волхв… А до митрополита Московского и Всея Руси Филиппа – и двух дней пути не будет! – То наш брат Терентий из Явжениц! Наконец-то встретили! – поклонившись на три стороны, один из парней представил Олега Иваныча. – Терентий, говорите? – оторвавшись от варева, волхв подошел к Олегу, подозрительно взглянул на него и ласково приказал: – А ну-ка, яви лик, мил человече! Ну вот, похоже, этой странной игре приходит конец. К двери – там, в основном, девки, – пробиться можно. Снять маску, потом неожиданно швырнуть ее в лицо волхву… Нет, лучше вон тому, высокому, он ближе к выходу. Олег Иваныч медленно стащил с головы личину. Морщинистое лицо волхва неожиданно расплылось в улыбке: – Однако, все верно. Борода светла, на щеке родимец. Ну, здрав буди, Терентий-свет! Много о тебе слыхали. Со светлой пятницей тебя, брате! Обняв несколько ошеломленного гостя, волхв троекратно поцеловал его в щеки. – И тебя… И тебя со светлой субб… тьфу… со светлой пятницей! – сообразил сказать Олег Иваныч и, подумав, тоже расцеловал старика. Хорошо расцеловал, по-брежневски! Все разом одобрительно загомонили. Указав гостю рукой на свободное место в углу, волхв испробовал варево и велел женщинам снять котел с огня. Исполнив, те поклонились и застыли рядом недвижными статуями. Красивые молодые девчонки… Взяв в руки вместительный корец, старик-волхв зачерпнул им варева и с поклоном поднес его Олегу: – Испей, Терентий, яко первый гость наш! Олег Иваныч подозрительно понюхал бурую, остро пахнувшую чесноком, жидкость. Осторожно глотнул. Ничего, пить можно. – За Перуна! – грянули все хором после глотка. Застыли выжидательно. Олег Иваныч глотнул еще… – За Мокошь-матерь! И снова застыли. Да что они, весь корец его заставят выпить – литра два, не меньше! – За Даждь-Бога пресветлого! Соседний мужик протянул к корцу руки. Слава Богу! Олег Иваныч осторожно передал варево и почувствовал вдруг, как в голове зашумело, словно после пары граненых стаканов хорошей водки. В глазах сделалось будто светлее, восприятие обострилось настолько, что слышен стал самый легкий шепот. Видимо, в варево был добавлен какой-то легкий наркотик, скорее всего – сушеные мухоморы. По очереди глотнув варева, собравшиеся в избе язычники внезапно затихли. Старик-волхв вытащил из-за очага бубен, ударил в него сушеной заячьей лапой. За спиной его явились откуда ни возьмись молодые безусые парни, почти дети, ряженные в звериные шкуры, на головах – венки из сушеных цветов. Парней было трое. Двое забили в бубны, третий засвиристел свирелью. Выплыли павами молодые девчонки, босиком, в широких развевающихся рубахах с длинными рукавами, спускавшимися к низу на пол-локтя от кисти. Взмахнули руками, ровно крыльями, закрутились, запели:
Мы тебя, пятницу, Жили-дожидали, Неделю всю, Весну-красну, Все лето тепло, Всю зиму холодну, Едва дождалися, Глаза охвостали!
Окружающие подпевали, надвинув на лица маски:
Едва дождалися, Глаза охвостали!
Все чаще звучали бубны, заливисто выводила свирель, громко пели девчонки, все быстрее кружились, размахивая рукавами… Затем запрыгали через горящий очаг: сначала девчонки, затем – все остальные, включая Олега Иваныча – а что такого, после варева-то испитого он хоть через избу мог перепрыгнуть, запросто! Потом пошел хоровод. Кружили по нарастающей, все быстрее, под частые удары бубнов. – Лель! Лада! Лада! Лель! – кричали, кружась, девчонки. – Тур! Ярило! Ярило! Тур! – вторили им музыканты, одетые в звериные шкуры. Весело было… и вместе с тем страшновато как-то. Чувствовал Олег Иваныч, как засасывает его неведомая колдовская сила, веселит грешную душу бесовскими плясками, кружит в богопротивном хороводе. Чувствовал – но ничего поделать с собою не мог, просто не в силах был вырваться. Вместе со всеми кричал, подпрыгивая: – Тур! Ярило! – Лада! Лель! А в это время кружили во чистом поле всадники в тегиляях. Буран унялся уже, стих, замело снегом все пути-дороженьки – вот и кружили, искали… – Глянько, Митрий, – один из всадников тронул козлобородого за рукав. – Вон, у кустов… человек! – Человек? А-ну, поскакали… Словим! Притащили трясущегося от страха странника. Зло-хитро искривился Митря: – А ведь не пешком ты сюда пришел, человече? Сани где? И второй, что в санях с тобой был? Говори, тварь, не то на куски порубаем! Раскололся странник, не выдержал. Побежал впереди, дорогу указывая. По полю к лесу, мимо дуба, тряпицами да колокольцами украшенного… А в капище все плясали! Все быстрее кружились, подпрыгивая, хотя, казалось, куда уж быстрее-то? Вдруг разом оборвали ритм бубны. Протяжно взвизгнув, стихла свирель. Вышли к очагу девы. Ноги заголив, достали из-под рубах куклы соломенные, в мужские да женские одежды наряженные. Швырнули в очаг – занялось веселое пламя. Пали на колени, кричали: – Зайца! – Зайца хотим! Да прииде! Олег Иваныч, плечами пожав, удивился – при чем тут заяц… А притом! Вот наконец явился Заяц-то! Здоровенный, голый по пояс, парень. На голове обшитая мехом маска с длинными ушами, на поясе… Спереди, на поясе, висел деревянный, огромных размеров член… тот самый фаллический символ! – Заяче! Заяче! – заорали вокруг. Вновь ударили бубны. Лежащие на полу девки вскочили, скинув рубахи, закружились вокруг Зайца жарким нагим хороводом. Ух, и девки! Тонок стан, высоки груди… широкие серебряные браслеты блестели на тонких запястьях… Появились и еще какие-то, в шкурах. Торчала из каждой шкуры длинная палка-жезл с птичьей клювастой головой на конце. Обступив пляшущих вокруг Зайца девок, пришедшие стали «клевать» их, стараясь попасть девчонкам в голову. Попадая, радостно кричали. Иногда промахивались, ударяя танцовщиц по голым плечам. Выступила кровь, каплями падала на пол – девы не чувствовали боли, кружась в убыстряющем танце… – Тур! Ярило! – Лада! Лель! Кое-кто уже не выдерживал, падал на пол, отползал к лавкам, шевелил еле слышно губами: – Да погаснет очаг в моем доме, пусть змеи и ящеры совьют свои гнезда в нем. Да не примет земля мои кости… Кто мог – скакал еще. – Тур! Ярило! – Лада! Лель! Крутящийся близ очага волхв выставил перед огнем большую глиняную корчагу. Отогнав танцовщиц, размахнулся длинным узорчатым жезлом… Треск! И все стихло! Смолкли свирель и бубны, в изнеможении упали на пол нагие девы. Только Заяц с деревянным фаллосом молча поклонился волхву и принял от него протянутый корец с остатками варева. И в этот миг ворвался с улицы сторож: – Чужие, братие! Чужие! Чу… Крик застрял в его широкой груди. Охнув, сторож повалился на пол. В спине его торчала стрела! Тут же в распахнутую дверь полетели горящие головни. Капище запылало, подожженное изнутри и снаружи! Огонь быстро разгорался, вот уже целый угол был объят бурным пламенем… Спешившиеся всадники в тегиляях с луками в руках окружили избу, готовые поразить любого, кто дерзнет выбраться из огня. – Ну, посмотрим, как им помогут их богомерзкие духи, – ухмыльнулся козлобородый Митря. Внутри капища от дыма становилось трудно дышать. Но никакой паники не было. Сняв маски, язычники быстро, но и без особой торопливости, одевались, поплотнее запахивая полушубки. Парни поигрывали дубинами и ножами. Двое из них, по знаку волхва, откинули крышку подпола. Пахнуло холодком, от потока воздуха взвилось в дальнем углу пламя. Один за другим все присутствовавшие на русалии – именно так, вспомнил Олег Иваныч, назывались подобные богомерзкие игрища – проворно спустились вниз по узкому бревну с перекладинами. Последний – здоровенный молодой парень – Заяц – осторожно опустил крышку, заперев ее изнутри массивным засовом. И почти сразу обрушилась крыша. Подземный ход! Ну конечно, как же ему не быть здесь, в тайном языческом капище. Вероятно, выход где-то неподалеку, в лесу. Низкий земельный свод, поддерживаемый массивными бревнами, темень. Лишь впереди – дрожащий свет факела… Олег Иваныч не мог бы сказать точно, как долго они шли, скорее всего, не прошагали и ста саженей, как вдруг передние резко остановились. Амбал. Заяц, сжимая в руках рогатину, прошел вперед, осторожно отодвигая женщин. За ним подался и Олег Иваныч, любопытно стало – что там? А там был медведь! Или медведица. Бурый, огромных размеров зверь сладко спал, устроив себе берлогу прямо на выходе. Видно, давно не приходилось язычникам пользоваться подземным ходом. И что теперь делать? Хищника было не обойти никоим образом! Копать вверх свод? Попробуй докопайся, да и нечем. Тем более – и время весьма ограниченно. Те, наверху, наверняка поищут после пожара трупы. О подземном ходе тупой не догадается. Заяц переглянулся со старым волхвом. Тот чуть заметно кивнул. Подошел ближе к медведю и… размахнувшись рогатиной, со всей силы ткнул ее в левый бок зверя. Ужасное рычанье, казалось, сотрясло стены. Очнувшись от сна, раненое чудовище поднялось во весь свой огромный рост, с рогатиной в боку поперло прямо на людей, взмахнув лапой, отбросило в сторону волхва и бросилось на молодого воина-Зайца. Держа в руке широкий нож, с усмешкой на губах, тот поджидал зверя. Медведь зарычал, расставив широко лапы, обхватил воина, так что хрустнули кости. Тот успел-таки всадить нож… Но чуть промахнулся. Повалив воина, осатаневший зверь принялся терзать молодое тело. И растерзал бы, ежели б не Олег Иваныч. Со шпагой на медведя, конечно, сплошное пижонство. Да больше не с чем было… Знал, что сердце должно быть где-то слева… туда и целил. Даже про «эт ву прэ?» забыл. Да и кого спрашивать-то, медведя, что ли? Выпад… Видно, удачно попал – зверь дернулся и, страшно зарычав, замер. Из пасти его вытекла тонкая струйка крови. На поляне догорало капище. Давно рухнула крыша, сгорели стены, лишь кое-где еще пылало жаркое пламя. И один обгорелый труп – сторож… Митря недоуменно почесал бороду и досадливо сплюнул: – Тайным ходом ушли, хари богомерзкие! Из лесу донеслось глухое рычанье медведя. – А ну-ко, робяты… – насторожился Митря… Осторожно, стараясь не испачкаться в медвежьей крови, они вылезали из ямы. В основном, девушки и подростки. Вытащили волхва и Ратибора – справившегося с медведем воина. Старик был совсем плох, да и воин потерял немало крови, тем не менее шутил, улыбался. Сжал локоть Олегу: – Не забуду, Терентий. Парни – те, что встречали Олега у дуба, – предложили идти с ними в Онфимово. Олег Иваныч отрицательно качнул головой. Некогда ему было в Онфимово. Следовало поскорее примкнуть к каравану муромского купца Ефима Панфильича. Вот-вот должен пройти караван… Тепло простившись с язычниками, Олег Иваныч пустился к реке. – Стой, человече! – Олег обернулся: его догонял отрок, из тех, что играли на бубнах. – Ратибор проводить сказал, – отдышавшись, произнес отрок. – Чай, заплутаешь в лесу-то. – Благодарствую Ратибору, – усмехнулся Олег Иваныч. – Ну, пошли, что ли? Пройдя охотничьими тропами – действительно, было где заплутать – они быстро спустились к реке. Вдалеке, на излучине, показались возы и кони. Караван муромского купца. Богатый караван, людный… – Светлый путь тебе, господине, – сняв шапку, низко поклонился отрок. – Ратибор-то мне старшим братом приходится. Да и сестры с нами, Глукерья, Мартемьяна, Лыбедь… Видал, как плясали? Паренек улыбнулся. Олег Иваныч подмигнул ему на прощанье: – Top! Ярило! Ты-то кто? – Лада! Лель! – эхом отозвался отрок. – А меня Степан кой кличут. Ехал впереди каравана приказчик Аким. Увидав Олега Иваныча, глазам своим не поверил, смутился. – Эй, – закричал, – Ефим Панфилыч! Выглянул из возка купец, подъехав. Посмотрел на Олега, головой кивнул дружелюбно: – Ты ль Олег Иваныч, Курицына-дьяка друг? – Я! – Ну, полезай в возок, винца с морозцу выпьем. Дружка-то твоего уж очень я уважаю, государева дьяка. Влез Олег Иваныч в возок, отроку рукой махнул: – Ну, прсщевай, Степаша! Братьям да сестрицам поклон. – Передам, Тере… Олег? Иваныч? Ой, так, выходит, ты и не Терентий вовсе? – Ладно, проехали, – засмеялся Олег Иваныч. – Тебе какая разница? Главное, чтоб Ратибор поскорей на ноги встал, так, Степан? – Так! Отрок улыбнулся и долго еще махал рукой вслед каравану. Не знал, сердечный, что не было уж боле у него ни сестер, ни брата. Никого не пощадили озлобленные шильники в тегиляях. А над девчонками – так сперва еще и поглумились… Ласково светило солнце, словно и не было недавней бури, весело скрипел под полозьями снег, в объемистой корчаге муромского купца Ефима Панфилыча булькало рейнское…
Андрей ПОСНЯКОВ ПОСОЛ ГОСПОДИНА ВЕЛИКОГО
Глава 1 Новгород. Март 1471 г.
Знал ли ты, что свобода существует Лишь в школьном учебнике, Знал ли ты, что сумасшедшие правят нами, Нашими тюрьмами, застенками…– Имай, яво, шильника, имай! – Сбоку, сбоку заходи! – Да что ж вы творите, ироды?! Весь товар-от перевернули! – Молчи, тетка, не до товару твово – вишь, обманника имаем! – Сбоку, сбоку давай, Ярема! Эх, уйдет, шильник… Молодой востроглазый парень в нагольном полушубке и треухе перемахнул через ограду и скрылся где-то на Пробойной. Преследовавший его Ярема – грузный сорокалетний дядька, торговец рыбой – поскользнувшись на собачьем дерьме, ткнулся носом в ноздреватый мартовский снег. – Эх, ты, Ярема, – подбежав, укоризненно покачал головой его сосед по рядной лавке Парфен-селедочник. Сам-то Парфен хоть и тоже немолод, но и не так грузен, как Ярема, худ, увертлив, ловок – вполне мог бы схватить жулика, ежели б вот не Пелагея-пирожница. Товар, вишь, у ней опрокинули… – Почто шумим, мужики? – полюбопытствовал, проходя мимо, Олексаха-сбитешцик… вернее, бывший сбитенщик, ныне – Олександр, человек служилый. Олексаху на Торгу всякий знал, доверяли. – А ты глянь-ко! С сопением выбравшись из сугроба, Ярема-рыбник, разжав кулак, протянул Олександру серебряную монету с изображением двух сидящих человеческих фигурок. Монета как монета. Обычная деньга новгородская. – Обычная? Да ты зубом кусни, человече! Олексаха так и сделал. С двух сторон монеты остался четкий отпечаток зубов. Фальшивка! – И вон, ишо такая же! И там… Олексаха задумался, сдвинув на затылок круглую, отороченную бобровым мехом, шапку. – Вот что, мужи славные новгородские, давайте-ка сюда деньгу нехорошую. Обманника-то запомнили? – Ага, запомнишь тут. Парень как парень. Полушубок нагольный – в таких пол-Новгорода – треух на глаза надвинут. Непонятного цвета глаза… волос тоже не виден. Сам, обманник-то, ни высокий, ни низкий, ни худой, ни толстый… средний, в общем… как все. – Это плохо, что как все, – покачал головой Олексаха. – Еще буде увидите шильника – ловите, иль хоть запомните. Мартовское солнышко плыло в облаках по высокому небу, пригревало, с каждым днем все сильней, ласковей, топило понемножку снега, разгоняло ночную стужу. Все обильнее капало с крыш, все синее становилось небо, а раз, поговаривали, грохотал уж как-то под утро первый весенний гром. Был ли гром, нет ли – может, и врали. Но что весной все сильнее пахло – все вокруг замечали. Орали на деревьях вороны, пищали синицы, воробьи да прочие мелкие птахи – теплу радовались. Даже Волхов седой заворочался подо льдом, забурчал, затрещал, заругался, чувствуя близкий конец своей зимней спячки. Стоял Великий пост перед Пасхой, люд православный мяса не покупал, постился, кой-когда перебиваясь рыбкой, да кашей, да огурчиками солеными, да мочеными яблоками – тем сейчас и торговали, да еще рыбьим зубом, да рухлядью мягкой – мехами, издалече ушкуйниками привезенными. Оптом продавали, редко кто шкурками покупал. Торопились купцы – чуть-чуть и растопит весна-красна дороги зимние, по болотам, по рекам проложенные, потянулись уже в родные края гости заморские, свеи да немцы ливонские – кому ж охота в распутицу зазря прозябать, а до лодейных-то путей еще месяца полтора-два – не меньше. Потому и снижались цены. Быстро шла торговлишка-то, уж и не торговались почти, сбыть лишь бы. А быстрота – она в торговле помеха! Мало, что выгоду не соблюсти никак, так новая напасть – то тут, то там фальшивые деньги серебряные обнаруживались – с виду деньга как деньга – а мягка, легковесна! Забили тревогу купцы-ивановцы, многими жалобами посадничьих людей завалили. Да и как не жаловаться-то, коли такая напасть? В колокол ударили, вече собрав. Порешили: разбираться с тем делом посадничьим людям приметливо, фальшивомонетчиков изловить да казнить жестоко, чтоб другим неповадно было. В Волхов их всех, в прорубь! А имущество – на поток всем… Посадничьим в помощь – и софийские люди чтоб! Об Олеге-то Иваныче, человеке житьем, многие купчины были наслышаны. Про хитрость его, да ум, да к сыску способность гораздую… Вот и ехал себе потихоньку житий человек Олег Иваныч на княжий да посадничий суд, в палаты судебные. От солнца щурясь, орешками калеными потрескивал, шелуху под копыта каурому сплевывая. Оба теплу радовались. И сам Олег Иваныч, и конек его каурый. Пробежав по Пробойной, парень в нагольном полушубке, резко свернув, юркнул в щель – на Буяна, да затем на Рогатицу, да, чрез улицу, на Славкова. Треух по пути скинул, шапчонку натянул круглую, монашеской скуфейки навроде. На Славкова оглянулся – нет, не гнался никто – шапку набекрень сдвинул – лицо круглое, глуповатое, солнышку подставив, сощурился. Постоял немного так, отдышался, к храму Дмитрия Солунского подошел, тут же, на углу Славкова и Пробойной. Заоборачивался, захлопал глазами бесстыжими. Вроде как искал кого-то. А не надобно было искать-то. Кому надо – тот уж его углядел давненько, подхватил под руку, отвел за церковь, в место меж оград, безлюдное. – Молодец, Суворе! Вот те монеты. Отсчитал: раз, два, три… Три. – Че-то мало, дядько? – А много потом будет, Суворе, – ласково заулыбался козлобородый – Митря Упадыш, он-то и ждал-поджидал тут Сувора, с утра еще. По сторонам глазами зыркнул, руку за пазуху сунул… – Возьми-ко. Сувор взглянул, поморгал глазами… Хм… Штука какая-то непонятная. Мелкая, вроде отливки кузнечной. Буквицы наоборот… Впрочем, Сувор и нормальных-то буквиц прочесть бы не смог – к грамоте зело ленив был с детства. А умел бы читать… «Денга Новгородска» – вот чего было на отливке написано, да рисунок – два человечка сидят. – Подложишь Петру-вощанику в мастерскую аль ишо куды, – ласково пояснил Митря. – Главное, смотри, чтоб не нашел. Да не сомневайся, паря, твоя Ульянка будет, и месяца не пройдет! – Хорошо бы так, – закраснелся Сувор. – Ой, хорошо бы! – Будет, будет, не сомневайся. Только меня слушай! Да, аспиду тому, софийскому, тоже в кафтанец зашьешь, незаметно, – Митря протянул Сувору пару серебряных денег. – Смотри, не потрать – деньги нечестные. Ходит к вощанику Гришка-то? – Ходит, сволочь. Кабы не он… Ух! Все, как обсказал, исполню! Простившись, парочка разошлась в разные стороны. Митря пошел по пробойной к Федоровскому ручью, а Сувор – тоже туда же, только не прямо, а переулками. Спрятанное за пазуху нечестное серебро жгло грудь Сувора. Солнце сияло в крестах Святой Софии, белило – больно смотреть – крепостные стены, стелилось разноцветьем сквозь витражи окон Грановитой палаты. Синий, зеленый, желтый, оранжевый… Олег Иваныч прикрыл глаза рукой, чуть подвинулся на широкой лавке – прям на него лучи-то падали – жарко! И без того в палате – не продохнуть, почитай, вся Господа! Бывшие посадники да тысяцкие, да новые, да Феофил-владыко, князя только не было, Михаила Олельковича, не сдружился он с Новгородом, к Киеву в отъезд собирался. «Сто золотых поясов» – цвет боярства новгородского – в палате Грановитой собрался. Послание Филиппа, митрополита Московского, слушали да решали насчет посольства московского – принять аль восвояси отправить с бесчестьем. Послание митрополичье не ново для новгородцев было. Не отступаться от старины и благочестия православного увещевал Филипп – будто кто всерьез такое сотворить собирался – не прилагаться к латынским тем прелестям… Типа – к Унии Флорентийской, к Папе Римскому… Многие в зале смеялись: и Киев, на воде вилами писано, к Унии-то, а уж Новгород – и подавно! Чего писать тогда? Ясно чего – то московского князя Ивана рука, не ходить к бабке! Так и писано: «поручены, бо, новгородцы, под крепкую руку благоверного и благочестивого Русских земель государя Великого князя Ивана Васильевича Всея Руси!» Заволновались бояре, зашептали, закричали прегромко: – Не хотим московитского князя! – Спокон веков Новгород сам себе Господин – тако и будет! «Сто золотых поясов» – Господа. Панфильевы, Арбузьевы, Астафьевы, Борецкие… Тут и Ставр-боярин, куда ж без него-то? Сидел, надменно в потолок глазьями оловянными уставясь, ус покусывал. Иногда поворачивался к выступающим, особо буйным, вот, как сейчас, к Борецкой Марфе. Ух и разошлась Марфа, посадника старого, степенного, Исаака Андреевича вдова, да нового – Димитрия – мать. Стара боярыня, но духом верна вольностям новгородским. Хотя, в принципе, совершенно безвредная женщина – мухи зря не обидит. – На погибель Новгороду московитское иго! Ну, насчет Новгорода сказать трудно, что ему на погибель, а вот новгородской свободы в случае подчинения Ивану точно не будет. Хотя и без того лет пятнадцать уж, как формально признает свою подчиненность Новгород, по Ялжебицкому договору позорному. Позорным-то позорный был договор, однако составлен хитро – лазеек для новгородцев много, тем и пользовались. Неспокойно было в Новгороде, ох, неспокойно! И без московского князя проблем хватало. Простым людям, свободным гражданам новгородским – в Господу путь заказан, боярам только, и то не всем, а самым знатным. Они-то и правили Новгородом, олигархи чертовы. Доправились, блин! Кричали: богато живет люд новгородский, спокойно… Спокойно – это типа стабильно. Дорогой же ценой та стабильность доставалась – бедняков много было в Новгороде, пожалуй, побольше даже, чем в Москве. За их счет и жили, да за счет смердов, всех прав лишенных. Торговлишка, правда, еще… В основном – воск, мед, меха да зуб рыбий. Сырье, в общем. Была б нефть – тоже на продажу бы гнали, коли б кому занадобилась. Ремесленного-то товару… ну, не сказать, чтобы совсем нет… Много в Новгороде мастеров-оружейников – тот же Никита Анкудеев, что Олегу Иванычу шпагу выковал, – много златокузнецов-ювелиров, и по литью, чеканке, механизмам замковым хитрым – то ж специалисты есть. Однако они ведь и в Нюрнберге есть, мастера-то. И в аглицких землях, в немецких, в свейских… Зачем же заморским купцам новгородский ремесленный товар нужен, коли свой-то ничуть не хуже, а может быть, еще получше будет? Особенно доспехи да оружие. Бахвалились, бахвалились новгородцы своими кольчужками, а кому они нужны, кольчужки-то ваши, в немецких землях? Там своего железа навалом! Да какого! Полный рыцарский доспех, легкий, да удобный, да прочный – это вам не кольчужка – вещь на века, надежная! В общем, почти полностью сырьевая экономика, да что там почти… За счет цен на меха да воск и держится хваленый покой новгородский… как и российская такая ж многажды хваленая «стабильность» – за счет нефти да зарплат нищих, что и зарплатами-то назвать стыдно. Олегу Иванычу иногда аж страшно становилось – до чего похожи были средневековый Новгород и Россия начала двадцать первого века. Те же люди, те же проблемы, да и пути их решения – те же! Словно и не проваливался никуда Олег Иваныч, настолько все то же. Вон, Господа – хоть сейчас делай репортаж из Госдумы. Свои Жириновские, Зюгановы, Путины – все имеются, и не в одном разе даже. Вот купцы-ивановцы – монополисты внешнеторговые – тоже кого-то сильно напоминают, а вот бесправные худые мужики да смерды – совсем как бюджетные нищие россияне – им лапшу на уши вешают, а они веруют, словно в Богородицу-Деву, прости Господи, до чего ж глупые люди! – Славен Новгород, Господин Великий! Ну, пока еще славен… свободой да вольностями своими. Вот за свободу эту и голову сложить можно! – Славься, Отечество наше свободное… Тьфу… Россия, священная наша держава! Интересно, чем священная? А в Конституции 1993 года, между прочим, сказано о приоритете прав человека над интересами государства. А тут – священная наша держава… Уж куда священней! Похожи, чего там… И тут итам – мздоимство да ложь. Отъедешь чуть дальше от центра – мерзость и запустение. Воруют. Лес, воск, пеньку, нефть… Все воруют. А вощаные головы всякой дрянью для весу набивают – потом жалуются, что ганзейские немцы их воск колупают. Так вы не кладите туда что попало-то! Народ новгородский, как российский, на посулы податлив. Хотя не так легковерен – телевидения-то нет, да и газет. Слава Богу, хоть в этом новгородцам полегче. Однако врут на вече наймиты боярские да вечевых мужиков подкупают почти что открыто. Вот вам и свободные выборы. Слава Господу, что хоть вообще выбор есть, – придет Иван московский, и такого не будет! Свобода… Вот – главная ценность! Никто не следил за людьми новгородскими, никто не указывал, всяк сам на себя рассчитывал, пред собой и ответ держал, да еще перед Господом. Свобода… Зря в Новгороде никого смертию не казнили – судили сперва. А на суде, посадничьем да княжьем, – далеко не все хотением боярским делалось. Хватало и честных людей судейских. Облыжно – попробуй засуди кого, вовек не отмоешься! Хотя можно было и проиграть… Но можно было и выиграть, вот взять хоть Олега Иваныча… сколько его ни обвиняли то в убийстве лоцмана, то еще Бог знает в чем – а судить все ж не решились без доказательств приличных. Правильно и в России суд понимают, скоро, даст Бог, дойдет и до уровня новгородского… Не то – на Москве. Там Иван, князь великий, – судия высший. Как захочет, так и будет. «Порядок». Не приведи Господь, в России опять так устроится… или в Новгороде. Свобода… Вот та вещь, которую стоит защищать… однако защитников все меньше и меньше. Кто на власть обозлен, кто на суд неправедный, на мздоимство, на лжу, на жизнь свою забубённую. У соседей-то завсегда лучше кажется. То – о Москве… Кстати, и о Москве. Вот и посольство московское в дверях нарисовалось. Все ж таки решили принять бояре-то… Во главе посольства муж, умен да славен, – боярин Иван Федорович Товарков, прямой потомок Гаврилы Олексича, что в Невской битве на свеев много страху навел вместе с князем молодым Александром, Невским за то прозванным. Затихли бояре, ждали. – Не отступай, моя отчина, от православия, – зачитывал Иван Федорович княжескую грамоту, – изгоните, новгородцы, из сердца лихую мысль, не приставайте к латынству, исправьтесь и бейте мне челом; я вас буду жаловать и держать по старине… Судя по содержанию грамоты, «старину» великий князь Иван Васильевич понимал весьма своеобразно – как полное подчинение всех русских земель себе, любимому. Забуянили бояре, восстали с лавок – куда там российской Думе – лавки похватали, вот-вот послу московскому главу размозжат. «Убирайся вон со своим князем!» – кричали, в смысле – катись куда подальше. Ставр, наклонясь, что-то шептал Борецкой, показывая на посла; та кивала, холодно улыбаясь. Феофил-владыка порывался было вступиться за посольство… Куда там! Общий настрой был вполне ясен – к черту соглашение с московским князем! Кто-то крикнул про псковичей. Дескать, те б не прочь в посредники. К черту и псковичей! К черту! С бесчестьем вышел из палаты боярин Товарков. Никто не проводил с почетом, лишь кричали да глумились охально. Олегу Иванычу стыдно стало – все ж при должности теперь немалой. Нельзя так с людьми поступать – особенно с послами. Тихонько выбрался в сени, спустился с крыльца. Догнав Товаркова, схватил за рукав: – Не гневайся, Иван, свет Федорович. – Поклонился. – Стыдно мне за мужей новгородских! Стыдно… Улыбнулся боярин, ответил словами княжьими: – Волны бьют о камни и ничего камням не сделают, а сами рассыпаются пеной и исчезают как бы в посмеяние. Так будет и с этими людьми-новгородцами. Благодарствую за милость. Не знаю, как имя твое… – Олег Иваныч, человек служилый. – Слыхал о тебе, человече, – кивнул боярин, – от Ивана Костромича, да от Курицына, посольского дьяка. Осмеянный надменными боярами, никем, кроме Олега, не провожаем, взлез Иван Федорович на лошадь, оглянувшись, кивнул печально. Уехал на двор постоялый… Ежели б не Олег Иваныч – совсем бесчестьем закончилось бы посольство московское. После отъезда Товаркова совет отнюдь не закончился… Олег Иваныч незаметно пробрался на место, прислушался: – …из мест многих монет серебряных денег бесчестных… – Рекоша бо, прелюбодейством, тако, что не… – Изустным Бога-Христа целованием… Ни черта не понятно, чего хотят господа бояре? Мысленно плюнув, Олег Иваныч достал из сумы на поясе лист бумаги, перо, чернильницу яшмовую… Пристроился на подоконнике, благо широк, записал для памяти:Ажим Моррисон, «Американская молитва»
Протокол заседания Совета Господ Новгородской республики. Присутствовали: архиепископ Новгородский Феофил (министр духовных и иностранных дел), замминистра по безопасности – Завойский О. И., посадник (глава правительства) Дмитрий Борецкой, начальник городского ополчения – тысяцкий Ермил, бояре, два клерка – посадничьих дьяка.Вот так-то лучше будет! Встав, Олег Иваныч низко поклонился Господе, поблагодарил за оказанное доверие и заверил высокое собрание в том, что приложит все силы к расследованию этого богомерзкого преступления. – Со шпынями не церемонься, Олег Иваныч, – отечески напутствовал Феофил. – По-московитски с ними, пытать! Геронтий, кат бывший, – в твоем полном распоряжении, денно и нощно. – Сделаем! Хорошо б серебришка на оперрасходы. – Вот те грамота… Получишь в казне. Потом отчитаешься. Не успел Олег Иваныч в дело вступить, как к вечеру уж и людишки были выловлены по фальшивым деньгам бесчестным. Вощаник Петр да Гришаня, человек софийский. На дворе Петра-то обыском тайник сыскали. А в тайнике том – формы отливные для печатанья денег, так-то! Спрятаны были искусно – видать, опытный Петр-то – в кусок воска заколупал. Ежели б не Сувор, подмастерье честнейший, век бы не сыскали! Да и в кафтане Гришани софийского, опять же по наводке Сувора, пять монет серебряных бесчестных отыскались. Откуда они – то Гришаня не сказывал. Схватили обоих немедля, на законы новгородские не оглядываясь, дело-то спешное – да в поруб, посадничьим именем. Еще Сувор на Гвизольфи указывал, князя Олельковича человека свитского, – да того словить не успели, съехал Михаил Олелькович с Новгорода, не заладилось у него с боярами-то. Отъехал в Киев, тем паче – умер брат его старший Семен, князь киевский, – вполне возможно было на вакантное местечко сесть – так чего теряться-то? Олег Иваныч явился в посадничий поруб с утра, как узнал об аресте Петра и Гришани. Переговорил с обоими – что Петр, что Гришаня об одном молили – об Ульянке. Одна на усадьбе осталась, как бы чего не вышло. Хорошо б на Москву отправить Ульянку, к сестрице старшей. О том и просил Петр-вощаник… Обещав, кивнул Олег Иваныч, задумался. Не такое простое дело – Ульянку из города выпустить, как бы господа бояре не заартачились, а могли вполне – Ставра послушав. Хоть и в должности государственной теперь Олег Иваныч, да родом не вышел – что скажет Господа – бояре знатные, то и делать обязан! Эх, давно пора боярам хвосты прижать, но пока… Пока, поразмыслив, Олег Иваныч решил действовать тайно. Как освободилось времечко – наведался на усадьбу вощаника, с Олексахой вместе. Зря наведался. Не было девицы на усадьбе, вообще никого не было: ни Сувора, ни другого подмастерья, Нифонтия, пес только дворовый был, Полкан… в кровавой луже лежал, стрелой подстреленный. Эх, Полкане, Полкане… Покручинился Олег Иваныч да плюнул – некогда кручиниться-то, надобно Ульянку сыскивать! Кто б подсказал-то… Олексаха шепнул, вспомнив: – Есть, Олег Иваныч, на Федоровском ручье колдунья одна, бабка Игнатиха. Что за Игнатиха? Да где живет? На той стороне, на Федорова улице. Вспрыгнули в седла, поскакали. Черный забор, покосившийся, местами залатанный, древний. Старый дед на лавчонке, у забора. – Дедко, бабка Игнатиха, не скажешь, где? – Куды вам Игнатиха? – Надобна… для зелья приворотного. Да ты не сомневайся, возьми вот медяшек с десяток. Мало? Вот те еще столько же. В каком-каком доме? Том, низком, за вербою? Видим, видим. Ну, благодарствуем, дед. Обратно пойдем – отблагодарим еще. Изба была старой. Крытой желтой соломой, покосившейся, вросшей – не по климату – в землю. Под стать избе забор – жерди посгнили, погорбатились, кое-где упали на землю. Ворота кое-как держались еще Божьим словом… а скорее, и не Божьим вовсе… На конское ржание отворилась, заскрипев, дверь. Высунулась из избы бабка, обликом – истинная ведьма. Кривая, костистая, горбоносая. Левый глаз бель-мастый, правый – смотрит, аж жжет! Насквозь буравит! Одета бабка в хламиду бурую, на главе плат черный с кистями повязан, в желтой руке – посох рябиновый. Увидев гостей незваных, сощурилась неприветливо: – Чего надобно, аль просто так зашли, на погибель свою? – Не на погибель, бабуся, а за делом. Нет ли у тебя, случайно, зелья какого приворотного? – Не держим такого, – сверкнула колдунья глазом. – Одни травы от лихоманки. – Хорошо. Давай травы. Оплата по прейскуранту? – Чего? – Сколько стоят-то? – Полденьги пучок! – А в рот тебе не плюнуть, бабуля? – Ладно. Отдам за полпула… только всю связку. Жаб сушеных не надобно ль? – Ну, если только коньяк настаивать. А вообще, пока нет, не надобно. Давай свои травы. – Ждите! Захлопнув дверь, бабка Игнатиха скрылась в избе. Долго не показывалась, искала, видно. Рядом с избой сараюха приткнулась дощатая. Олег Иваныч кивнул Олексахе – проведай. Тот ломанулся мигом, тут же и возвратился докладывать. – Ничего такого, Олег Иваныч, но бельишко кой-какое сушится. Усмехнувшись, Олексаха поднял зажатый в руке алый лоскут. – Неужто пионерский галстук? – пошутил Олег Иваныч. – Частичка комунячьей крови. В общем, белая палата, крашеная дверь. – Плат-то девичий, – не понял шутки Олексаха. – Красивый плат. Бабки таких не носят. Тут вышла из избы Игнатиха. Шамкнула ртом беззубым, травы пучок протянула. – И что – полпула за сей гербарий? Ну, бабка, ты в пролете. Чья, кстати, косынка? Да не смотри ты так, нам твое колдовство – тьфу – напрочь по барабану. Ульянка где, сказывай! Да не бойся, друзья мы… Гришани-отрока волей присланы. Колдунья, проявив неожиданную прыть, попыталась скрыться в избе. Не на тех напала! Олег Иваныч ловко подставил сапог в щель меж косяком и дверью. – Чур тебя, чур! – плюнув на гостей, зашипела Игнатиха и сделала последнюю попытку впиться Олегу Иванычу в глаза желтой костлявой рукой. – Ну ты вообще уж ополоумела, блокадница хренова! – не на шутку рассердился Олег Иваныч. – На костер захотела, кости попарить? Так мы тебе это зраз обеспечим… Хватай ее, Олексаха! В этот момент из распахнувшейся двери выскочила девчонка с черными распущенными по плечам волосами. В руках она держала настороженный боевой самострел. Как и натянула-то, умудрилась? Блеск ее холодных голубых глаз обещал пришельцам мало хорошего. – А ну, отпустите бабусю, не то хуже будет! – Ох, как надоели мне эти тинейджеры, – покачал головой Олег Иваныч, поворачиваясь к девчонке. – Ты Ульянка, что ль? – Не твоего ума дело! Отпускай, сказываю! – Я – Олег Иваныч. Гришаня, чаю, рассказывал? – Рассказывал. А не врешь? – Ну, блин. – Олег Иваныч почесал затылок. – У Гришки родинка под левой лопаткой, так? – Ну, так, – подумав, согласилась девчонка и покраснела. – Может, в избу пройдем все-таки? Не май месяц. Ульянка посторонилась, опустив самострел, и Олег Иваныч, пригнувшись, вошел в жилище. За ним последовала и сама хозяйка, колдунья Игнатиха, ведомая бдительным Олексахой. – Что с батюшкой? – Ульянка схватила за руку усевшегося на лавку Олега Иваныча. Ничего не отвечая, тот внимательно рассматривал внутреннее убранство избы. Закопченные стены, такой же потолок – избенка была курной, – узкое, едва пропускающее свет оконце, затянутое бычьим пузырем. По стенам висели пахучие пучки трав, выделанные беличьи и куничьи шкурки, в углу – к удивлению Олега – икона Параскевы Пятницы. Пятницы… Где-то уже слышал Олег Иваныч про пятницу-то… В центре, в очаге, сложенном из округлых речных камней, весело пылало пламя. – Плохо дело с батюшкой-то твоим, – в ответ на Ульянкины мольбы молвил Олег Иваныч. – Пойман и в поруб посадничий брошен! Ну не реви, не реви, не надо. – Он ласково погладил плачущую девчонку по голове. – Слезами, сказывают, горю не поможешь. Хозяйка, может, угостишь чем? Выпущенная из цепких рук Олексахи колдунья, поворчав, поставила на стол глиняный кувшинец с исполненным квасом. Хороший напиток, хмельной и нa вкус приятный. – Короче, нельзя Ульянке тут оставаться. Сыщут! – Да как сыщут-то? – Как, как… Как мы отыскали. Бежать ей надо, бабуся! И чем скорее – тем лучше. Иначе и ее пытать будут. На Москве сестрица есть, батюшка сказывал? – Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, – кивнула Ульянка. – Примут сестрица-то с держальщиком? – Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет… А батюшка-то? А… А Гриша… он что, тоже в порубе? Олег Иваныч кивнул, задумался. – Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, – Олег Иваныч кивнул на Олексаху, – заедет конно. Поняла, дщерь неразумная? – Ой, батюшка… Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе: – Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу… – Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще… Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным – а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят – велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда – упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно – как… – Коль ты Олег Иваныч, и у меня есть тебе молвить что, – провожая, вышла следом на двор колдунья, бабка Игнатиха. – Ну, молви, коль есть. Имя вот твое не знаю… – Марта я. – Молви, Марта Игнатьевна. – Есть у тебя враг сильнейший – Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр. Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал: – Благодарствую, Марта Игнатьевна… Простились, обратно в палаты поехали – думать, как Петра с Гришаней выручать… Некогда и пообедать было – перекусили на Торгу пирогами заячьими… Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск. Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад – «Гвизольфи». Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. «Вощаник Петр». Запылала грамотца. И другая… «Гришаня-отрок». И ее в огонь! Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли – нет ли – огонь маленький квадратик бересты. Ставр сжег «Гришаню-отрока», захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил. «Софья»! Софья! Боярыня Софья-Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик… Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был – никуда не денется Софья. Никуда. Вечером по приговору веча да суда посадничьего казнили вощаника Петра. Не дожидаясь палача Геронтия, хотели было кинуть по веча велению в прорубь, да слуги посадничьи упросили милосердной смертию казнити – уж больно страшно в проруби-то. То и порешили вечники – казнити быстрою смертью. Охочий человек боярина Ставра именем Тимофей вощанику голову отрубил. В порубе отрубил, не прилюдно. Посадник только был, да тысяцкий, да бояр несколько. Неумеючи отрубил, шильник, похабно. Не раз и не два махал саблюкой, покуда голова отделилась от шеи. Все стены кровушкой забрызгал и лицо Гришани-отрока, коего специально на казнь смотреть заставили, за власы держа. Не выдержал отрок, побледнев, сомлел – водицей холодной откачивали. Рекли: завтра твоя очередь, покайся, откуда денжицы взял бесчестные… Не Олег ли Иваныч, человек софийский, дал? Думай, думай, отроче. До утра-то ночь долга! А голову отрубленную мы рядком оставим, чтоб легче думалось! Узнав о казни, осерчал Олег Иваныч. Заявил сразу – иль все по-моему будет, или – как хотите. Бояре бородищами затрясли – еще чего, будет им кто указывать, Феофил-владыко еле-еле их уломал. Мол, пусть хоть советуются иногда. Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами. – Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали… козлы-козловичи! Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал. С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской – винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже – порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился. – Захворала, говоришь? – Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. – После с тобой вина попьем, покуда ж… Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то. Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали. – Возьмем девку, не сомневайся, – выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. – Знает она, где сестрица-то живет? – Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так. – Пустое, – махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б. – Да не должна б проспать, мыслю. – Вот и славно. Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости. На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню – мотив: помесь Зыкиной с Би Зи Кингом.
Повестка дня: 1. Рассмотрение входящей документации (Послание митрополита московского Филиппа). 2. Заслушивание московского посла. 3. О фальшивых монетах.
Решения: По первому вопросу: особых комментариев не последовало. По второму вопросу: решили единогласно ни на какое соглашение с Иваном московским не идти, пусть довольствуется условиями Ялжебицкого мира. По третьему вопросу: создана комиссия для расследования распространения в Новгородской республике фальшивых серебряных денег, в составе: Завойский Олег Иваныч – председатель, остальной народ – на его усмотрение. Срок – две недели. Писано в месяце марте, лета шесть тысяч девятьсот семьдесят девятого от сотворения мира.
Когда вырастешь, девка, Отдадут тебя замуж. В деревню большую, В деревню чужую, Мужики там все злые, Топорами секутся…
– К утру на Москву готова будь, девица, – с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: – Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли? – Смеешься, господине? С батюшкой как? – Да как… – Олег Иваныч запнулся. Отрубленная голова вощаника Петра с утра уже украшала посадничий двор. Ладно, нечего девку расстраивать, все одно уж. Так и не ответил ничего, Игнатиху-бабку позвал: – Дело к тебе есть, Марта Игнатьевна, у товарища моего. Сладились быстро – за полденьги получил Олексаха полный набор колдовских зелий – от порчи, от сглазу, от приворота и даже от возможных превращений в собаку. Последнее зелье взял так, на всякий случай, мало ль, сгодится когда… Выйдя на улицу, вскинулись в седла. Помчались во всю прыть. На Московскую дорогу сворачивая, не удержал скакуна Олексаха – сшиб на ходу человека в полушубке волчьем, посередке к мосту чрез ручей шел тот, не торопясь особо. Ну и поделом, что сшиб, не фиг посередине улицы шастать, честным людям путь загораживать! Главное, не насмерть чтоб… Да нет, вроде вон, в сугробе шевелится… – Ах, вы ж, песьи дети, да чтоб вам! – выбравшись из подтаявшего сугроба, пришедший в себя прохожий обрушил на незадачливых всадников потоки отборных ругательств, периодически, с большим знанием дела, перемежая ругань проклятиями, тоже отборными. Где и научился-то? Что-то знакомое почудилось Олегу Иванычу в его согбенной, но еще крепкой фигуре. Глянул внимательней… Боже! – Батюшки, никак Пимен-отче! – Обознался ты, человече, – сразу же отвернулся прохожий. – Какой я тебе Пимен? – Не обижайся, прошу. Пойдем лучше винца с нами выпьем. – Делать мне нечего, вино с вами пить, шильниками, – снова заругался прохожий. Однако в корчму пойти согласился… Да, все-таки профессиональное чутье не обмануло Олега Иваныча, случайный прохожий оказался именно Пименом, еще недавно весьма влиятельным человеком канцелярии Софийского дома, недавно обвиненным – быть может, облыжно – в мздоимстве, симонии и прочих грехах. – Ты на меня зла-то не держи, господине, за поруб, – хлебнув из чарки стоялого меду, грустно улыбнулся Пимен. – То не корысти ради… А вот ныне и сам – шпыня вместо… – бывший ключник вздохнул. – Феофила тож не виню… передай, когда встретишь. Не сладок теперь хлеб владычий, ох, не сладок. Гришаня-отрок в порубе? За глумы, поди… Нет? За деньги бесчестные? Ну и ну. Чудны дела твои, Господи. Выпив еще пару чарок, Пимен начал прощаться. Вышел следом и Олег Иваныч. Проводить, уважить. – Ты вот что, человече, – спускаясь с пустого крыльца, замедлил шаг ключник. – О тех деньгах бесчестных еще Иона-покойничек знал, доходили слухи. С Обонежья они в город идут, да тот путь, видно, кружный. А вот на Обонежье откуда они? То должен был Олекса-ушкуйник вызнать, Ионой посланный. Да сгинул неведомо где, как и Онисифор-инок. Олег Иваныч вздрогнул, зримо вспомнив тот далекий летний вечер. Деревенский клуб, сбитого лесовозом подростка, рощинский мотоцикл, погоню. И Тимоху Рысь с козлобородым Митрей… – Про Олексу скажу так: боярыня Софья должнa б что знать, – понизив голос, сообщил Пимен и, перекрестившись, быстрым шагом вышел за ворота корчмы. Софья? Интересно, при чем тут Софья? Очень интересно. С Софьей продолжал встречаться Олег Иваныч, а как же… Только все реже и реже. И не потому, что разонравилась ему боярыня или он ей… Прусской улицы бояре да слуги боярские слухи разнесли, один другого гнуснее. Дескать, ходит к Софье на двор худой мужичаха, специально для утех любовных нанятый. Олег Иваныч самолично такое слыхал от одного из служек да от агента своего Меркуша, что пономарил в церкви Михаила на Прусской. Все реже заходил к боярыне – видел, мучается Софья от слухов тех, хоть и вид держит, будто нипочем ей. А вот теперь официальный повод Софью навестить появился. Радоваться аль нет тому – Олег еще не знал. Падала с крыш капель, синее с редкими розоватыми облаками небо, дышало весною. В куче преющего навоза, у лужи, весело чирикали воробьи. С Торга доносились зазывные крики продавцов и азартная громкая ругань. Из корчмы показался наконец Олексаха. – Вот что, Олександр, – задумчиво произнес Олег Иваныч. – Полечишь свою Настену – к вечеру скачи на вощаника Петра усадьбу, поищи Сувора. Ежели сыщешь, – Олег Иваныч нехорошо усмехнулся, – мы с ним особо поговорим. – А ежели как не сыщу Сувора-то? – Хотя б узнай, где он быть может. Кивнув, Олексаха вихрем взлетел в седло. Проводив его взглядом, Олег Иваныч подкормил каурого прикупленным тут же, в корчме, овсом и медленно поехал к палатам посадника. Суд, за отъездом князя, Михаила Олельковича, отправлял лично посадник Дмитрий Борецкой – довольно молодой еще, осанистый мужчина, с густой, падающей на грудь бородой и хмурым отечным лицом. По всей палате на лавках сидели видоки – бояре, да по трое от концов, и судейские дьяки. От жарко натопленной печки парило. Подсудимый Григорий грустно стоял в углу со скованными толстой железной цепью руками. Увидев Олега Иваныча, чуть воспрянул духом, даже попытался улыбнуться. – Признаешь ли ты, человече Григорий, что вместе с казненным вощаником Петром занимался деланием бесчестных денег? – глухим голосом вопросил посадник. – Нет, не признаю, – Гришаня отрицательно качнул головой. – Тогда откуда ж у тебя в одежде бесчестные деньги? – язвительно осведомился с лавки кто-то из дьяков. Отрок вздохнул, ничего не ответив. Кабы знать – откуда… – Довожу до сведения уважаемого суда, что имение с собой бесчестных денег еще не означает их делание! – поклонившись, возразил Олег Иваныч, добавив, что все аргументы против Гришани весьма скудные. Кроме зашитых в кафтан фальшивок, честно говоря, и нету более ничего! – А те деньги, может, ему и подсунул кто, – загадочно закончил Олег Иваныч. – Настаиваю на продолжении следствия! – Согласен! – неожиданно поддержал его посадник. – Вину софийского человека Григория в делании бесчестных денег доказанной не считаю. Кто еще что скажет, людство? Олег Иваныч внимательно вглядывался в Гришаню – вид, конечно, унылый, но не разбитый, как обычно бывает после дыбы. Стоит, с ноги на ногу переминается. – Так что, так и не сознался? – опять спросили сбоку. Ну, ответ был, в общем-то, ясен. Сознался б, так не стоял бы сейчас здесь. – Упорный, шпынь. Посовещавшись с боярами, посадник что-то шепнул дьякам. Те забегали с бумажными свитками, спрашивали мнение бояр, Олега Иваныча, даже самого подозреваемого, Гришани. Судебный вердикт был следующим: вину софийского человека Григория в производстве фальшивых монет считать недоказанной, дело продолжить дознанием еще на сорок дней, в течении коего срока два раза в день – утром и вечером – сечь отрока плетьми (особый случай!), двадцать раз каждый, ежели и после того не сознается – так и считать невиновным. Олег Иваныч перевел дух. Решение было гуманным. Могли бы и дыбу придумать, на случай-то особый сославшись, и жжение грудины соломой, и подвешенье за ребро на крюк, а тут… каких-то сорок плетей в день – не так уж и страшно, тем более исполнитель наказания – наверняка Геронтий. А с ним-то что эти плети – так, тьфу, плевое дело. Гришаня тоже разулыбался, подмигнул Олегу Иванычу, тот в ответ незаметно показал большой палец. Эх, хорошо, что не было на заседанье боярина Ставра! Шарился где-то боярин, ну и пес с ним. Обсуждая произошедшее, бояре шумно поднимались с лавок. Плюгавенький дьяк подбежал к посаднику, тряся бороденкой, зашептал что-то на ухо. – Еще одно, господа бояре! – останавливая уходящих, поднял руку посадник. Олег Иваныч замер на полпути к Гришане. Ничего хорошего не ждал он почему-то от того плюгавого дьяка, словно предчувствовал что. – Не так и важно, но… – посадник махнул рукой. – Вместо Геронтия, палача уставшего, Ставр-боярин третьего дня предложил своего человека использовать. Как, господа суд? – Используем! – Да без разницы. – Ну, так и запишем. Вот так-то. Рано, оказывается, радовались. Гришаня побледнел, закусив нижнюю губу, обернулся – воины повели его, гремя цепью, – жалобно посмотрел на Олега Иваныча. Тот подмигнул, успокаивая. Весело подмигнул, хоть на душе-то и у самого кошки скребли… Пролетели, выходит, с Геронтием. Жаль… Чужой-то палач – тем более, Ставров, с десятка ударов отроку спину раскроит, инвалидом на всю жизнь сделает. А признайся Гриша – вмиг голову с плеч снимут, или – расплавленное олово в глотку, с фальшивомонетчиками разговор известный. Хоть, кажется, и не принято то в Новгороде. Одна надежда оставалась у Олега Иваныча – узнать, кто палач… может ведь и не доехать палач до поруба-то, лихих людишек на улицах полным-полно. Пользуясь своим правом, самолично спустился в темницу. Холодно… Впрочем, не так, как тогда, в ноябре, весна все-таки. – Исполнил ль просьбу мою? – бросился к нему Гришаня. – Исполнил, – кивнул Олег Иваныч. – Завтра с утра уедет на Москву Ульянка. – Вот благодарствую, Олег Иваныч. Дай обниму тебя, – громыхнув цепью, отрок вдруг заплакал навзрыд. – Вощаника Петра жалко, тятьку Ульянкина… – Не горюй, отроче, – Олег Иваныч потрепал парня по плечу, скривился – самому б не заплакать. Отстранился – некогда было тут с отроком время терять, с новым-то палачом проблему решить надо, да с Олексахой увидеться – как он там, нашел Сувора-то? Что это именно Сувор подставил вощаника и Гришаню с фальшивками, Олег Иваныч и не сомневался. Бывали и покруче интриги. Вот разыскать бы Сувора этого… да поспрошать вдумчиво, с палачом Геронтием вместе. Глядишь, и сказал бы что. Искать надобно Сувора, искать! Чем там, интересно, Олексаса порадует? Приехав к себе на Ильинскую, отослал сразу Пафнутия в поруб – пирогов да кваску Гришане отнести. Сам ногами горницу мерял, ждал, волновался. Палач новый с утра приступить обещался… время есть еще – вечер целый. Ах, быстро бежит время… уж и смеркается. Узнать бы, откуда фальшивки в Новгороде берутся, яснее картина б стала. Не похоже, чтоб кустарь-одиночка те монеты делал – уж больно качественно изготовлены. Если б не вес, ничем бы от настоящих не отличались. Значит, серийное производство – большими партиями должны поступать. А кому выгодно подорвать новгородскую экономику? Москве – раз, псковичам – два, Ганзе – три, Литве – четыре… Ну, может, еще и ордену. Ищи, в общем, свищи. Стоп! Софья! Что там говорил про нее опальный ключник Пимен? Она должна знать про Олексу-ушкуйника – как теперь выяснилось, тайного коллегу Олега Иваныча. Именно Олекса, кажется, и напал на след фальшивок в Нагорном Обонежье. Но почему – именно оттуда? Следы замести? Может быть. Да и кузниц там много, хоть на том же посаде Тихвинском, и людишек рисковых хватает. Не надо и завозить чего – прямо там и печатать можно, на дальних погостах. Потом – тайными тропами вывезти… Но при чем здесь Софья? Так, может, у нее и спросить? Прям сейчас и ехать? Или… Или все-таки дождаться Олексахи? Олексаха явился под вечер. Ничего не говоря уселся за лавку, устало вытянув ноги, отпил предложенного сбитня, сообщил с усмешкой: – Нет нигде Сувора-то. Дружок его, Нифонтий, сказывал – третьего дня последний раз Сувора видывал. Доволен был тогда, Сувор-то, скоро, говорил, в богачестве заживу, к Явдохе в корчму сходим. С тех пор и ни слуху о Суворе, ни духу. – Ну, правильно, – пожал плечами Олег Иваныч, – зачем он им теперь нужен, Сувор-то? Как говорится, мавр сделал свое дело. Олексаха поставил на стол корец с недопитым сбитнем, задумался над последней фразой. – В общем, растает Федоровский ручей – выловим в нем Сувора – так мыслю, – заключил Олег Иваныч. Олексаха утвердительно кивнул, соглашаясь. – Завтра с утра попытай на всякий случай о Ставре, – прощаясь, дал цэу Олег Иваныч. – За усадьбой его последи, доверенных лиц поспрашивай. Ну, сам знаешь, учить не надо. Да, о палаче его охочем – особливо вызнай. А я пока в другое местечко смотаюсь. С утра неожиданно повалил снег. Падал, кружась, целыми хлопьями, словно вернула свои права зима-холодица. Серое, покрытое тяжелыми тучами небо ощутимо давило на город, на его храмы, дома, башни и стены Детинца, на всех людей в нем. Самолично оседлав каурого – слуга Пафнутий приболел малость, всю ночь зубом, сердечный, маялся, – Олег Иваныч тронулся в путь, отворачивая лицо от снега. Проезжая по Ярославову дворищу, повернул голову – какие-то немногочисленные мужики что-то лениво кричали супротив московского посольства… Припозднились чуть мужики-то, посольство уже съехало. Перемешанный сотнями ног снег на Торгу превратился в грязную глинистую жижу. Олег Иваныч тронул поводья, объезжая кучку мелких торговцев, бывших коллег Олексахи, деловито судачивших о каком-то ночном пожаре. Взъехал на мост. Интересно, что такого может знать Софья об Олексе? И о фальшивых деньгах… И не о том ли пытал ее Ставр тогда, в заброшенной часовне на Лубянице? Так и не заговаривала боярыня про то больше, а Олег Иваныч специально не спрашивал, хоть и чесался язык. Свернул с Детиничьего мостика на Новинку. Резко запахло гарью. В виду Софьиной усадьбы, на углу Новинки и Прусской, собралась толпа. Олег Иваныч пришпорил коня. Боже! На месте зажиточной боярской усадьбы догорало пожарище! Черные, обуглившиеся стены терема вот-вот должны были рухнуть… Спрыгнув с коня, Олег Иваныч, закрывая лицо мокрым плащом, бросился в терем. Слезящимися от дыма глазами осмотрел горницу, спальню, людскую. Пусто! Лишь на пороге молельни лежал лицом вниз какой-то мужик в сером армяке. Олег Иваныч рывком перевернул его на спину… Никодим! Слуга Софьи… В груди старого слуги торчал кривой татарский нож, по всей комнате тут и там рассыпались кровавые пятна. – Там, в амбаре, люди, – еле слышно сказали сзади. Олег Иваныч обернулся, узнав в молодом парне дьяка посадничьей канцелярии. Молча кивнув, последовал вслед за ним. Отдышался, пока шел через двор, наполненный плачем. Кричали выпущенные из амбара слуги. Те, кому повезло не быть убитым и не задохнуться в дыму. Хорошо – снег всю ночь шел… Присланная посадником команда складывала найденные трупы у обгоревшего забора. Средь обожженных тел изредка попадались и женские. У Олега заныло сердце. Подойдя ближе, он внимательно всмотрелся в лица погибших. Нет, никого из них он раньше не знал… хотя… вот та молодая девчонка – сенная Софьина девка, а тот парень рядом – конюх. – Парень-то кинжалом заколот, – пояснил дьяк. – А девка – удушена. Веселенькая история… Еще одна посаднику морока – поджог усадьбы, да еще на Прусской, в самом-то боярском гнезде – дело куда как серьезное, на тормозах не спустишь при всем желании. Опрос по горячим следам не дал почти ничего. Ворвались ночью какие-то шильники, лица черными тряпицами замотаны, поди узнай – кто… Кого сразу убили, кого – в амбар. Что с боярыней? А вот этого не видали. Нет, вроде как возок за оградой стоял – кони ржали… впрочем, следы все снегом засыпало. В задумчивости, полный тоски и самых нехороших предчувствий, поехал Олег Иваныч на Владычный двор. Владыко Феофил встретил его встревоженный, наслышан уж был о пожаре. Ничем конкретным не порадовал его Олег Иваныч, покачал головой да развел руками – расследование покажет, кто поджег да зачем. Подумав, попросил полномочия усилить – мало ль кого с усердием пытать придется. – Ты, владыко, грамоту мне выдай особую, с печатью… чтоб не обижались посадничьи да послушались бы… Выдал таковую грамоту Феофил. Поворчал, но выдал. И в самом деле, не каждая ж собака Олега Иваныча знает, а в грамоте сказано: «Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно…» К полудню посланный к усадьбе Ставра Олексаха, злой да уставший, – шарился по злачным местам ровно собака. – Нет в городе Ставра, – отдышавшись, доложил он, – ни на усадьбе, ни еще где. Дьячок церкви Дмитрия Солунского – она рядом там – сказывал, вроде как под утро проезжал боярский возок с охраной, куда – Бог весть. Служки на Ставровой усадьбе вольготничают, вино твореное в корчме покупали – видать, и вправду уехал боярин. – О палаче удалось вызнать? Олексаха отрицательно качнул головой. Олег Иваныч задумался. Зрел у него один план, не совсем законный правда, да и не очень продуманный… но… за неимением лучшего… Подсев на лавке поближе к Олексахе, он что-то зашептал ему на ухо, косясь на дверь – не идет ли кто. Олексаха покивал, улыбнулся. Так и ушел с улыбкой. Вечером, когда колокола новгородских церквей зазвонили к вечерне, Олег Иваныч, в лучшем своем платье, украшенном крученой золотой канителью, важно прошествовал в посадничью канцелярию. Узнав его, посторонилась стража, выбежал на крыльцо молодой дьяк – тот самый, что на пожаре встретился. – По бесчестным монетам новое есть ли? – строго поинтересовался Олег Иваныч. – Так палач новый еще не приходил, гоподине, – замялся дьяк. – Вот-вот должен… А так у нас уже все готово – и огонь разведен, и кнут, и дыба… – Молодцы! – похвалил Олег Иваныч. – Не то что наши, владычные… Сразу видно – порядок во всем. Как звать-то тебя, человече? – Февроний-дьяк, – поклонился посадничий. – Ну, вот что, Февроний, бери-ко стражу да скачи немедля на сгоревшую усадьбу, в засаду. Верный человек сказывал – вернутся туда шильники, не все богачество взяли. – Сейчас! – дьяк кинулся одеваться, выбежал в сени… да вдруг вернулся обратно. – Что, грамота нужна какая? – понимающе усмехнулся Олег Иваныч. – Ну, на! Чти… – «Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно», – шевеля губами, прочитал дьяк, вернул грамоту почтительно: – В таком разе – мы быстро. Эй, Почин, Дмитрий… Собирайтеся живее! Выбежал… снова вернулся: – А как же охрана, господине? Стража-то к утру придет! – Ну вот мы до утра тут и посидим, с катом-то новым, поспрошаем шильника да покараулим. Да не бойся, дело это долгое. С усердием пытать будем, сам знаешь, каков злодей-то! – Да уж, молодой да упорный. Ну, успехов вам! С этими словами дьяк Февроний ушел окончательно. Заржали на дворе кони – понеслись на Прускую. Флаг вам в руки… В сумерках подъехал к посадничьей канцелярии закутанный в бобровый плащ человек на рыжем коне. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца, отворил дверь… – Я кат охочий, от Ставра-боярина, – ухмыльнулся, тряхнув бороденкой козлиной. – Давно ждем! – обрадованно воскликнул дьяк – молодой беловолосый парень с гусиным пером за ухом и хитроватой мордой. – Сейчас и попытаем… – Так ты что, один тут, что ли? – подозрительно огляделся кат. – Все в порубе давно, тебя только и ждут. Спрашивали, на дыбе можешь ли? – Могу и на дыбе, – важно кивнул палач. – Всяко могу. Ну, веди, человече. По узкой лестнице спустились в поруб. Дрожало вокруг слабое пламя факелов, разбрасывая по стенам длинные черные тени. С поросших зеленым мхом камней сочилась вода. Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача. На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья – вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись – редко кого пытали в Новгороде. Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи. – Здрав буди, князь, – поклонился палач. – Сразу и начнем? Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив. Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся… Вскочивший боярин резко схватил его за руку. – Ну, здравствуй, Митря Упадыш! – язвительно произнес он. – Говорят, ты в каты подался? Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать – да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк – Олексаха – ловко завернул ему руку. Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык. – Что, попытал, шильник? Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости… а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный. – Нам с тобой церемониться не с руки, – доходчиво объяснил Олег Иваныч. – Либо выкладываешь все о Ставре – куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо… Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом. – Вижу, ваша взяла, – вздохнул Митря. – Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная. Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал – в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить. Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил: – О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний. – Зачем в монастырь-то? – Так не хочет она за него, – пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь. Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть – вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто – и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый. В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться – знал, за то, что случилось, кнут – это еще самое малое. Стражник записку со стола поднял. – Ди-а… ди-а-ку… – А ну, дай-ка… – встрепенулся дьяк. «Дьяку Февронию. Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет. Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.». – Не много ль берет на себя Феофил? – грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. –Да и человек этот житий – уж больно прыток. Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания – воровали там зело много.
Глава 2 Псковская земля. Март – апрель 1471 г.
Однажды ночью – спало все вокруг — В моих дверях раздался тихий стук И гость вошел…Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь – не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели – век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль – вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь – сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине – никуда не годный месяц, а для торгового дела – просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись – как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди – сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те – все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден. И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали – сколь их, человек-то Ставровых… Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый – Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал – глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались. Дорога – лугами да лесом – где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало – бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел – на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони – а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу – ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему – куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких. Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь – так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно – «лошадка», «солнышко», «камушек». Добрый – спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые… особенно Гришаня. Лет сто назад – чуть поболе – отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли – не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях – Иван Васильевич, князь московский. Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять – а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой – не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось – еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то… Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему – и сам не знал пока. Не понравилось – и все! Интуиция… Отрока отругал тут же – чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу… Черт… Теплые еще, уголья-то… Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня… а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина. Олег Иваныч тоже прислушался – ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо – если охотники. Разожгли костер на полянке – в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя – в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть – поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель? «А и в лес! – подумал Олег Иваныч. – Такому волчищу там самое и место…» Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему – завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать – это не по дождю грязь месить – куда как веселей да сподручнее. Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили – на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник – хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала – Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял – самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, – молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча – в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или – еще хуже – кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать – мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой… Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова – интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? – Рощина Игорька, как же… Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет – выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль… Впрочем, может, и не ушли – соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу – даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный… хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик… ничего. Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать – что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал. А не Ставровы ли людишки кострище оставили?! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то… нет, не их кострище, не их… Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился. Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова. – Люди там, говорю, – зашептал Олексаха. – От нас – полверсты. Разбойные хари! – Откудова знаешь? – зевнув, переспросил Олег Иваныч. – Костер палят. С дороги видать – такой кострище, да кони ржут… Никого не боятся! Точно – шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса… Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо – костер вовремя притушили. Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник – кажется, аж на весь лес. Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно. Действительно, люди… Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно – кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны – луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно – воровской народец, рисковый. И речи вели воровские. – Успеем до утра-то? – один спрашивал. Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет – боярина скудоумного на пики поднять… Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить. – В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, – заметил третий. – Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей… Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь? Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули – только их тут и видали! Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты – лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались. Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились – уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать… Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон. Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный – не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет – от крови красный. От Гришаниной крови-то… Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того – аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки – и таков. Ищи теперь его, свищи. – Хорошо еще – не насмерть прибил, – ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. – Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни… – Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, – пригорюнился Гриша. – А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил. – Ладно, не кручинься, – отмахнулся Олег. – Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли? – Мирожский! – встрепенулся Гришаня. – От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку – новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню. – Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь? – А чего ее помнить? – удивился отрок. – В людные места выйдем – всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда – по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи! – Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи. Олег Иваныч передернул плечами – прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, – горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез. Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки! Да уж, похожи они на иноков – с оружием, да в панцирях, да при кольчугах – как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал – рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо… К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни – не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догонялыцики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло – возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся – самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору – люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная – ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем – обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот – от чистого сердца. – Молодец, Олександр! – похвалил Олег Иваныч. – Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет – тронемся. Скит оказался совсем небольшим – пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор – не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом… Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора – Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув: – Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков. Чуть не пришибив странника – вовремя отпрянул, – дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед. – Чего надо? – сплюнув, неприветливо осведомилась рожа. – Мир вам. Переночевать бы да помолитися… – «Переночевать», – гнусаво передразнила морда. – Ходют тут… Вон, в ту избу ступай! – Благодарствую, спаси тя Господи! – поклонившись, мелко закрестился Олексаха. – В ту избу, говоришь? Ну, в ту, так в ту… В другой избе тоже не сразу открыли. Правда, народец там оказался малость поприветливей, истинно богомольный. Два седобородых деда – Амвросий с Елпидистием – да несколько старушенций в черных платках. Покрутившись по избе и никого больше не обнаружив, Олексаха выскочил на улицу – позвал остальных. Олег Иваныч с Гришаней сразу же произвели на богомольцев самое благоприятное впечатление. Гришаня – молитвами, а Олег Иваныч – просяной кашей, кою начал тут же заваривать, подвесив над горящим очагом котелок с водою. Поужинав да помолившись, богомольцы улеглись на лавки – спать да слушать гистории о святых прежних да об императорах римских безбожных – Калигуле да Нероне. Гисториями старцев потчевал Гришаня. В лицах рассказывал, где надобно – подвывал страшно. Олег Иваныч не выдержал, вызвал отрока на двор: – Ты чего творишь, Гриша? Хочешь, чтоб они вовек не уснули? Чти монотонно, как пьяный дьякон заутреню. Понял? – Понял, спаси Господи! – перекрестившись, кивнул Гришаня. Теперь начал читать справно – как и надобно: уы… уы-уы… уы… Минуты не прошло – позасыпали все, включая Олексаху с Олег Иванычем. Хорошо, Гришаня растолкал обоих: – Что, спать сюда пришли, что ли? Те встрепенулись – словно и не спали вовсе. – Ты, Гриш, тылы прикрывай, а мы пошли. Ну, пошли, так пошли. Осторожно пробрались к первой избе, постучали, пег Иваныч специально за угол спрятался. – Да что еще? – То я, странник Божий… – заблажил Олекса. – В соседнюю-то избу без тя не пускают, боятся, рекли, чтоб пришел кто… – От, чучелы… Ну, ужо я им… Недовольно сопя, непреклонный страж выбрался наружу. И тут же получил поленом по кумполу. Это Олег Иваныч вдумчиво использовал недавний опыт козлобородого Митри. Оглушенного оттащили к забору, связали. Олексаха в низко надвинутом клобуке вошел в избу первым. За ним осторожненько подался и Олег Иваныч. Темные сени, приоткрытая дверь – несло дымом – чуть заметное пламя свечи сквозь щель… Притухший очаг. На лавках вдоль стен – спящие. Не так и много: пара молодых парней-слуг, да… батюшки! Сам боярин Ставр Илекович! Храпел, развалясь на лавке, собственною персоной. Хоть сейчас хватай – что и сделали. Не успел боярин очей рассупонить, очухаться – как уже спеленут! А не считай ворон и стражу ночную подбирай лучше, а то поставил пентюха, прости Госпеди. Интересно, а где же Софья? Вот в том углу дальнем… Вроде как шкурами загорожено… Ну да, загорожено… Подойдя, Олег Иваныч отбросил шкуру. Вспрыгнула на лавке боярыня, ровно не спала. Глаза шалые, словно опоенная чем… – Олег! – Софья! И в этот момент застучали, заломились в дверь. Кого там еще черт принес на богомолье? – Олексаха, глянь-ка. Тот и ломанулся было… Да не стали его ждать, вошли в избу. Числом многим, оружны, в бронях чешуйчатых, а впереди… впереди Митря-шильник! Выхватил из очага головню, посветил, ухмыльнулся гадостно, на Олега кивнул с Олексахой… – Хватай, – вскричал, – обоих, соглядатаев новгородских, с нехорошим делом на плесковскую землю посланных! – Хватать? – усмехнулись воины. – Нет уж, главного подождем… Ждали недолго. Задрожал порог под латными сапогами. Заблестело пламя в блестящих черненых латах, заструился понизу темный плащ. Черный рыцарь! Силантий Ржа! – Вижу, узнал, Олег Иваныч, – уселся на лавку Силантий, вздохнул. – Что ж, придется тебя хватать, как соглядатая новгородского. – Хватать их именем посадников псковских, Тимофея Власьевича да Стефана Афанасьевича! – вышел вперед толстяк коротышка с бородкой реденькой. – То наш псковский друг, боярин Андрон Игнатич! – шепнул Ставру Митря. – В Псков схваченных доставит… а там их и казнят, не долго… Улыбнулся в усы боярин, взглянув на Софью. Та, бедная, как связали на глазах ее Олега, побледнев, дара речи лишилась, на скамью без сил села. Совладав со слабостью своей, поднявшись, сказала надменно: – Надеюсь, посадники расправы без суда не допустят! – Само собой, матушка, – важно кивнул боярин Андрон, Андрон Игнатич, неплохой человек, в общем, несмотря на вид неказистый, добрый и с душой, не то что некоторые… типа вот Ставра иль Митри. Заполнилась изба воинами, зазвенела бронями да кольчугами – еще больше на улице воинов было, да в другой избе разместились. Старцев и Гришаню-отрока никто и не тронул – мало ли богомольцев. Митря Упадыш шастнул было к избе, но Гришаня его дожидаться не стал – перемахнул чрез ограду да в лес. Иди – полови, побегай! А в лесу – шум, гам, суета! Войско московское на ночлег становится. Отряд, псковичам на подмогу присланный. Супротив новгородцев да супротив ливонских рыцарей орденских. Не обманул Иван, князь Московский, псковичей, прислал воев. Да с ними – воеводу опытнейшего – Силантия Ржу, коему уже было в поместье пара деревенек под самой Москвой пожаловано да близ Коломны сельцо. Наказано строго: идти как можно быстрей – кабы не успел сговориться Новгород с орденом либо с Литвою. Новгородцев, буде в пути встретятся, не обижать без дела, надеялся еще Иван, что миром ему под руку отойдут новгородцы-то… Ну, с Олегом Иванычем да Олексахой дело иное – Упадышев Митря сразу на них показал как на шпионов новгородских, тут уж нечего делать – надобно во Псков отправлять, на суд посадничий. А чего уж тот суд решит – обменять на кого иль казнить смертию – то Бог весть… – Эх, Олег, Олег, – присев рядом на лавку, покачал головой Силантий Ржа. – И отпустил бы тебя… а нельзя, бесчестно то. Что псковичи скажут? – Не грусти, друже Силантий, – усмехнулся в ответ арестованный. – Неужто попросил бы от тебя бесчестья? А на суд посадничий надежа есть! Ни за каким заданьем подлым и никем мы в псковские земли не посланы, о том Ставру-боярину лучше всех известно! Зачем он боярыню возле себя держит, спроси! – Говорит, в монастырь захотела боярыня. – То лжа, Силантий! Силою подстричь хочет! Прошу тя, посмотри за боярыней, покуда мне несподручно. Силантий кивнул. Посмотреть – посмотрит. И насильно подстричь не даст. – Вот и славно… Верю тебе, Силантий. Поутру – быстро утро пришло, не заметили – прискакал гонец из Пскова. Конь вороной – весь в мыле – на самом кафтан расстегнут, с груди пар валит. Видно, торопился, гнал… – Поспешай, воевода Силантий, на реку Синюю, на Городок Красный – псковский пригород! Точат зубы на нашу землицу ливонские псы-лыцари, уж целым отрядом подступилися, вот-вот нападут, без вас не осилим! Поспешай, воевода-князь, поспешай! Водицы поднесенной испив, пошатнулся в седле гонец. Упал бы – на руки подняли. Осторожно в избу снесли, положили на лавку. – Поспешайте… – прошептал гонец псковский и, закатив глаза, забылся в беспамятстве. – Слышали ли, вой? – птицей взлетел в седло Силантий. – Поспешим же, поможем псковичам! Ужо отведают немцы меча за землю Русскую! – Поможем, воевода-отец! За тем и пришли! Веди же скорее! Орлами взвились стяги над московской ратью, с гиканьем выехали из лесу воины в кольчугах да тегиляях, оранжевым отражалось солнце в островерхих шеломах… Андрон Игнатьевич, боярин псковский, проводив отряд взглядом, к пленникам обернулся. Пяток воев при нем остались – свои же, псковские – за конвоиров. Ну, и Митря тут, Упадыш, как же без него-то? Ставр на коня сел, рядом, на белой кобыле, боярыня. Лоб бледен, на щеках румянец болезненный, глаза пустые, со зрачками широкими. Взгляд – словно и нет ее тут… Даже Олега не узнала. Видно, опоил ее Ставр снадобьем колдовским, на сушеной конопле сваренным. Сжалось у Олега сердце – понимал, чем грозят Софье подобные варева. – Ну, мы в обитель Мирожскую. До Пасхи пробудем, – доехав до развилки дорог, простился с Андроном Игнатичем Ставр, свистнул слугам своим. Миг – и нет их уже, рысью к монастырю поскакали. Впереди – сам боярин, под уздцы Софьину лошадь держит. Боярыня – сама не своя – в седле сидит, качается, как бы не слетела. Нет, не слетела. Открылись ворота обители, впустили новых странников. А боярин Андрон, да Митря, да пленники – дальше во Псков поехали. Один Гришаня-отрок где-то по лесам скитался, ежели волк какой не сожрал… Спряталось за набежавшим облаком солнце, упала серая тень на дорогу, пробежала по лугу и, взобравшись на холм, сгинула… как сгинуло в один миг все то счастье, на которое так рассчитывал Олег Иваныч. Вот уж не везло мужику, ни в той жизни, ни в этой!Хуан Руис, «Книга о хорошей любви»
В жарко натопленной зале на лавках вдоль стен чинно сидели бояре. Их длинные шитые золотом одежды ниспадали на пол красивыми складками. Слева от иконы, в узорчатом кресле, восседал посадник, Стефан Афанасьевич, крупный дородный мужчина с Длинной иссиня-черной бородой. Рядом с ним, чуть наклонившись, стоял толмач-переводчик. Не просто так стоял, вестимо. Переводил, толмачил… Рыцарь в блестящих латах, с непокрытой головой и надменным взглядом, что-то быстро говорил посаднику, время от времени поглядывая на реакцию бояр. – Как посланник ливонского магистра Вольтуса фон Герзе, – еле поспевал за рыцарской речью толмач, – передаю слова его таковы: отступитеся, псковичи, от землицы, что от Красного Городка ошую, испокон веков та землица орденскою была, ею и должна быть. – Ой, лжет, ой, лжет, лыцарь, – заерзали, зашептались бояре. – Никогда та землица орденской не была… Выслушав рыцаря, посадник, почесав бороду, встал. – Не то просит магистр ливонский Вольтус, – медленно произнес он, стараясь, чтобы звучало весомо каждое слово. – Красный Городок да землица, что по Синей-реке, – то псковские сыздревле земли, от них отступитися – чести лишиться. Таков будет ответ Пскова немцам ливонским! Еще скажи… – Обернувшись к переводчику, посадник задумался. – Спроси-ка лучше: что отряд ливонский ныне у Красного Городка делает? Рыцарь усмехнулся в ответ, тряхнув головою. Пояснил, что отряд тот – для его, личного магистра посланника, охраны – и только. – Больно велик отрядец для охраны-то! – выкрикнули из дальнего угла. – Да и уж больно красиво лыцари у Городка встали… все дороженьки перекрыты. Ежели б не московское войско, пограбили б землицу-то. Тут все бояре разом закивали. По их мнению, отряд, присланный на помощь Пскову московским князем Иваном Васильевичем, прибыл как нельзя кстати. – Еще раз говорю, это только моя охрана, – холодно повторил рыцарь, – и, раз слова магистра фон Герзе не достигли цели, мы уйдем от Городка еще до темна. – Зарекалася лиса в курятник не лазать! – Прощайте, господин посадник, и вы, господа псковичи. Жаль, что не договорились. Рыцарь поклонился и, гордо вскинув голову, быстрым шагом покинул залу. Белый плащ с черным восьмиконечным крестом развевался за его спиною, словно крылья исполинской чайки. Порывом воздуха задуло пламя свечей у входа. Посадник жестом подозвал дьяка: – Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью! – Сделаем, Стефан Афанасьевич. Ушел дьяк. Бояре повставали с лавок: – Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать! – Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец. – Не натворит, – усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. – Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи – значит, уйдут. Кроме того, там и московские вой имеются, – помолчав, добавил он. Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег – ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только – на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел – две конные фигурки, но догадался – а кому еще-то свернуть к обители? Остальные шильники – или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, – поехали прямо. Ехали быстро – видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся – Бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой… да вот как только? Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их… Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то? Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые – Олег Иваныч-то с Олексахой, – а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно – вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан – их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли? Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе – единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить – вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить – запросто… Но надежда все-таки есть, попытаться надо… Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно. Устал Гришаня – с ног валился. Уже не бежал – шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были… Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу – не заплутать бы… На дороге лесной никого – ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок – сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал – толку-то от кинжала пред волчьей стаей – однако все ж таки как-то поспокойней стало, с оружьем-то. Чавкая, тонули в стылой грязи сапоги, все трудней становилось идти – прилечь бы или сесть, вон, под то дерево, хоть ненадолго, отдохнуть чуть. Остановился уж было Гришаня… Да помотал головой – нет уж! Сядешь – не встанешь, уснешь. Волкам окрестным на радость, ишь, развылись-то, курвины дети. Постоял немного Гришаня, отдышался – дальше пошел. Напевал про себя для веселья: – А злая жена мужа батогом бьеть! Батогом бьеть! – Нечего сказать, веселую песенку выбрал! Дальше больше – на откровенную порнографию перешел, или, лучше сказать, на крутую эротику: – Аще муж от жены блядеть… – пару строф спел, да больше не стал – постеснялся. Не волков – Господа! Петь бросив, о приятном попытался думать. О книжице, в келье недописанной, «Физиолог» зовомой. Про тело человечье книжица та да про болезни – занимательна да полезна вельми. Правда, чернец один, с обители Вежищской, сказывал книгу ту в огонь бросить, пришлось Феофилу пожаловаться. Эх, хорошо было до ареста-то… Гришаня усмехнулся. Стал об Ульянке думать. Как познакомились в апреле… Господи, почти год уже! Как целовались в овине… а потом, в июне, на Ивана Купалу через костер голые скакали, вместе с другими парнями да девками… а после в овсы ушли… Аж жарко стало Гришане от тех воспоминаний греховных. Молитву прочтя, к щекам пылающим снег приложил… полегчало вроде. Темно было кругом, не поймешь – день или вечер. Снег с дождем хороводились. Ползли по небу низкие тучи, ни просвета, ни зги. Вот погодка! Где-то теперь Ульянка? По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной? Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы. Покрутился у ворот отрок – не видал ли кто отрядец небольшой – порасспрашивал… – А тебе что за дело? – ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник. – Письмишко от них просила супружница одна, – вывернулся тот, – я б и написал… – Так ты грамотей, что ли? – удивился стражник. – Учен, – важно кивнул отрок. – Если чего надобно… – Надобно! Надобно! Еще как надобно – сам Бог мне тя послал, отроче! Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму. Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев. – Поесть бы сначала неплохо, – хитро улыбнулся отрок. Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать. – Брат у меня есть, Степаном звать, – прошептал, к Гришане склонившись. – У кузнеца Онуфрия работником три лета пробыл… потом подрядился тут к одному… ну, не важно… ушел в общем, до сроку. Оплату ему должен Онуфрий, а? – Хм… – Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло… – Во прошлую весну ушел, – стражник помолчал, вспоминая. – Как раз на Пасху! – На Пасху, говоришь? – Гришаня прищурил левый глаз. – Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то? – Пиши, пиши, друже! – Тогда вели песку подать, присыпать… Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком – чтоб быстрей сохли – и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней. – Тебе за весь день надо, отроче? – Вечер только. – Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими… – Не то! – Онцыфер-лодочник… – Тоже не надо! – Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы… – А вот об этом – подробней! Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник… Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц. Усадьбу боярина он обнаружил сразу – стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка – не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы – но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами. Скрипнув, открылись воротца – Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился – мало ли. И вправду, не зря спрятался – со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно – к бляжьим каким жёнкам… За ним, с опаскою, и Гриша. Долго шли, коротко ль – завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла – песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая… Ну, точно – корчма! Да с непотребными жёнками! Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца – все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то – только через Митрю. Митря – главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую – да и потянуть. Как вот только? Немного народу оказалось в корчме-то. И с пару десятков человек не наберется. Отрок-то сразу смекнул – в угол подался, Митрю увидев. Нет, не успел, не заметил шильник. Засел Гришаня в полутьме, вместе с какими-то немцами – те, судя по разговору, непогоду пережидали. Один – в собольей шубе поверх лат железных – щеголь хренов, спиной к отроку сидел, шуба богатая, в такой только посадникам да князьям ходить, а не всякой торговой шпане немецкой… Вот, интересно, откуда во Пскове немецкие купчишки? – Поскорей пойдемте отсюда, Куно, – произнес по-немецки другой немец, без шубы, но тоже в панцире. – Мне почему-то кажется, здесь собрались одни безбожники… да и наши люди заждались. – Подождут, – поставив кружку на стол, отрывисто бросил щеголь. – Впрочем, насчет безбожников ты вполне прав, брат Конрад… Ишь, как хлещут вино в пост! Не боятся… Ну, черт с ними, поехали! Эй, хозяин. Вот тебе грош. Рыцарь обернулся, и пламя свечи высветило его красивое лицо с модной бородкой. Так это же… Расплатившись, немцы вышли наружу. …это же… Гришаня лихорадочно соображал, вполглаза присматривая за Митрей. …рыцарь Куно… Куно фон Вейтлингер! Вот кто может помочь выручить Олега Иваныча с Олексахой! Они ж друзья с Иванычем. Точно… А Митря? Пес с ним… Ежели что – отыщем. Схватив шапку, Гришаня опрометью бросился из корчмы, на ходу кинув служке медное пуло. Ага! Вот и рыцари. Садятся на лошадей… – Эй, мессир Куно! Эх… не слышит… Сейчас как рванут – и не догонишь. Слава Богу, пока тихо едут… разговаривают… Кажется, даже стихами…
Что видел я от знатных дам? Служил им лишь себе на срам. Для дам я грубый нелюдим; Не лучше отношусь я к ним…
– Полно, полно тебе, Конрад! Гартман фон дер Ауэ – это не для Пскова и не для подобной погоды! – засмеялся фон Вейтлингер. – Вот, послушай лучше:
Мать, отпусти меня ты, Уж пляшут там ребята; Что может быть чудесней? Я не слыхала так давно Веселых новых песней!
Гришаня позади усмехнулся. Эту песню про девчонок он знал от готских купцов. Правда, не знал – кто ее сочинил, помнил только, что какой-то немецкий рыцарь, лет двести назад. Отрок совсем позабыл осторожность. Он шел за двумя всадниками совершенно открыто… И они его заметили. – За нами псковский соглядатай, брат Куно, – шепнул приятелю рыцарь Конрад. – Давай-ка развернемся да проучим нахала! – Согласен, – кивнул фон Вейтлингер. Развернув коней, рыцари выхватили мечи и во весь опор погнали на опешившего Гришаню. Тот с ходу забрался на ближайшее дерево. Рыцари – они такие: сначала пришибут, потом разбираться будут! – А ну слезай, парень! – Не хочешь? А арбалетной стрелы не хочешь отведать? Сейчас дождешься… – Не надо стрелой, господа! – по-немецки взмолился отрок. – Да он совсем мальчишка. И, кажется, говорит по-нашему. Может, не стоит его стрелой-то? Пусть… лучше споет нам песню… Эй, ты, слышишь? – Песню? Запросто:
Тебя, о дочь родная, Одну ведь родила я, Подумай о позоре, Не бегай за парнями ты… Не бегай за парнями ты… Э… не бегай…
– Не причиняй мне горе! – закончил фон Вейтлингер. – Мы здесь бросили медяшку в снег – можешь ее забрать, как отъедем… – Нужна мне ваша медяшка, как же… – Что-что? – Рыцарь Куно, ты меня случайно не помнишь? Ладога, разбойники, Олег Иваныч… – Олег Иванытч? – рыцарь приструнил рвавшегося в путь коня. – Это мой друг. А ты… – А я Гришаня из Новгорода! – Гришанья-новгородец? Теперь узнал. Так что ж ты сидишь там, на дереве, словно сыч? Набравшийся хмельного Митря (вот уж кто Бога не боялся!), шатаясь, вывалился из корчмы. Осторожно спустившись по крутым ступенькам, он завернул за угол, рассупонив штаты, помочился. И охнул, почувствовав, как ему в бок уперлось холодное острие меча. В доме псковского боярина Андрона Игнатича спали. Спал и сам боярин, и супруга его, Филомея Марковна, а деток Бог не дал боярину. Внизу, в людской, спали слуги, один лишь пес Агрей не спал на дворе в будке, все ворочался, гремел цепью да брехал иногда. Такой уж был пес. Онисим, сторож ночной, мужик худющий, полушубок набросив, со сном борясь, притулился у двери на лавке. Человече Митрий вот-вот вернуться был должен, да в клети двое шильников заперты, коих завтрева на посадничий суд тащить велено. Вот и поспи тут! Агрей еще этот… цепью своей гремит, сволочуга. Ладно, Митрий-человече, чай, догадается в ворота подубасить. Залает Агрей, тут и он, Онисим, всяко проснется, пустит… О! Кажется, стучит Митрий-то! Агрей в лае зашелся, аж с цепи рвался. На двор со свечкой выйдя, пнул пса Онисим – достал лаем своим, чучело! – поспрошал: кто, мол… С улицы что-то буркнули утвердительно. Дотошный Онисим, однако ж, не сразу ворота открыл – маленько засов отодвинул, глянул глазком одним – нет, точно Митрий. А винищем-то от него разит, спаси, Господи! Несмотря что пост. Вот ведь грешник! – Ну, заходи, коли Митря. Темно на дворе, зги не видно, одна свечечка. Вошел в ворота Митрий-человече… за ним отрок какой-то… – Эй, паря! А ну – охолонь! Охолонь, говорю… Ой! Отрок вдруг камнем упал прямо Онисиму в ноги. Тот и запнулся, выронил свечечку. Хотел было заругаться… да прикусил язык-то, шеей холодное железо почувствовав… Отрок – вот сволочуга! – чиркнул кресалом, свечку зажег. Ахнул про себя Онисим – двоих мужиков, в панцирях да с мечами, увидев. Руки связать протянул покорно, а что еще делать-то? Добро боярское спасать, жизнью рискуя? Накось, выкуси! – Где иматые, шпынь? – выхватив из-за пояса кинжал, грозно спросил отрок, да так взглянул, так гляделками своими зыркнул… сразу видно – не одну уж душу загубил, нехристь! Онисим и запираться не стал – себе дороже – покивал на клеть да задрожал мелко… Ключи? Ах, ключи… В людской, вестимо. Не, не надо собачку мечом… сейчас успокоим. Тихо, тихо, Агреюшка. Свои… Рыцарь Куно фон Вейтлингер сходил с Онисимом за ключами. Удачно сходил – никто не проснулся. Отперли клеть. – Вставайте, люди добрые! – Кому добрые, а вам, видно, не очень, – глухо откликнулись из темноты… потом помолчали чуть и молвили уже более радостно: – Олексаха, а это ж никак Гришаня! – И правда! Гриша, ты как здесь? – После! – отмахнулся отрок. – Поторапливайтесь, покуда слуги боярские не проснулись. Словно бесплотные тени, скользнули в открытые ворота, исчезнув в темноте улиц. Один связанный сторож Онисим остался на дворе, рядом с собачьей будкой, и, выждав немного, заголосил… – Я бы тебе обязательно помог, Олег, – выслушав рассказ Олега Иваныча, покачал головой рыцарь, – но, поверь, у меня не настолько большой отряд, чтобы взять штурмом Мирожский монастырь. Они сидели впятером в шатре фон Вейтлингера недалеко от реки Синей, за которой виднелись укрепления Красного Городка. Московские всадники в зеленых тегиляях на низкорослых коньках гарцевали на земляном валу и грозили рыцарским сторожам кулаками. Боя не случилось – вовремя вернулся фон Вейтлингер, приказав немедленно отойти. Не столь и много было ливонцев, чтоб устраивать сечу, да не затем, честно говоря, и ехали. Сопровождали посланника магистра, а к Красному Городку подступили так, для куражу больше, даже из арбалетов не стреляли. Хотя, не появись московское войско, кто знает… Всадник на вороном коне, в черных латах, выехав на вал, повелительно махнул рукой, и московские воины, подгоняя лошадей, скрылись в открывшихся воротах крепости. Последним, оглянувшись на рыцарские шатры, въехал в ворота черный всадник в развевающемся плаще. Небольшой отряд рыцарей, оставив Городок, расположился на ночлег примерно в полверсте от речки Синей, у поросшей орешником балки. Разбили шатры, кнехты быстро развели костер. – Думаю, нам не войти в монастырь даже хитростью, – продолжая начатую беседу, почесал бородку фон Вейтлингер. – Московские воины наверняка будут сопровождать нас до самых земель Ордена. А монастырь, насколько я знаю, совсем в другой стороне. Тебе ведь нужен женский? – Я вовсе не прошу о невозможном, Куно, – Олег Иваныч протянул озябшие руки ближе к наполненной красными углями жаровне. – Просто поведал тебе о своем горе… ты ведь сам спрашивал. И совсем не просил о помощи! Спасибо, ты уже мне помог. И довольно своевременно, надо сказать! За тонкими стенками шатра брезжил рассвет. Весело переругиваясь, кипятили на костре воду кнехты, в ореховых зарослях чирикали проснувшиеся воробьи, ржали привязанные в балке кони. – Да, если б Софью спрятали в мужском Мирожском монастыре – было б гораздо легче, а так… В женский-то нас и на порог не пустят. Впрочем, не всех… Олег Иваныч пристально, словно впервые увидев, рассматривал Гришаню. Рыцарь фон Вейтлингер перехватил его взгляд и усмехнулся. – Брат Конрад, – тихо заметил он, – как раз прикупил в Пскове сурьму и румяна для своей пассии в Феллине. – А платье? – враз просек тему Олексаха. – Хотя тоже можно в Пскове купить… – Эй, эй… Вы что это задумали? – испуганно передернул плечами Гришаня. – Грех ведь! Да еще в пост… – Никакой это не грех, Гриша, – заметил Олег Иваныч, – а просто-напросто лицедейство! На следующий день, ближе к вечеру, в ворота женского монастыря постучалась молоденькая девчонка в накинутом поверх летника полушубке и круглой девичьей шапочке, отороченной бобровым мехом. Несколько нескладная иугловатая, но на лицо смазливая. В руках девчонка держала большую накрытую белой тряпицей корзину. – Ишь, нарумянилась, словно праздник, – осуждающе покачала головою открывшая ворота черница. – К матушке-игуменье, с рыбкой, – девчонка приоткрыла корзину. – Ну, проходи, проходи, не стой… – закрывая ворота, буркнула черница. – Посейчас, скажу ужо матушке… – Девица, говоришь? С рыбкой? – задумалась матушка – сухопарая, довольно хорошо сохранившаяся женщина лет сорока с белым гладким лицом. – Видно, из деревни за куличами на Пасху… Ладно, зови… рыбку засолим. – Мне б ночесь остаться, матушка, – поставив корзинку на пол, кинулась в ноги настоятельнице девка. – А то темно уж, страшно! – А ты молитву-то чаще твори, дщерь, вот и не будет страшно! – посоветовала игуменья и, как бы невзначай, провела по девичьему подбородку холодным костистым пальцем. – Ладно, так уж тому и быть! Оставайся, синеглазая, – с придыханием произнесла она. – Ночесь придешь ко мне в келью, исповедаться. – Благодарствую, матушка, – в пояс поклонилась девица. В трапезной монастырской пусто было – пост, на столе бадьица с водой ключевой стояла, три послушницы-молодицы, молитву сотворив, по очереди корцом из той бадьицы воду черпали – пили. Шептались, пересмеивались грешным делом. – Скажете ль, где водицы напиться? – неслышно проскользнула в трапезную синеглазая девчонка – не монашенская, по одежке видать. Послушницы вздрогнули, одна аж корец из рук выронила. Упал корец на пол, водой холодной ноги окатив. – Тьфу ты, прости Господи! – ахнули. – Думали, матушка… А ты-то кто? – Э… Феврония я… девица. – Со Пскова?! – Со Пскова, со Пскова. Обрадовались послушницы, тут же девицу Февронию утащили в келью – от матушкиных глаз подальше. Спрашивали о том, что во Пскове делается, да не встречала ли случаем Феврония Федота-кузнеца, да Акулину-прачку, да Манефу-коренщицу. То родители послушниц были. Видно, скучали девчонки в монастыре-то, не привыкли еще. В лесу близ монастыря вечеряли двое – окольчужены, оружны, ухватисты. Костра не жгли – паслись монастырских. Лепешку постную холодным кваском запивая, на монастырь посматривали в нетерпении. Рядом четверка лошадей к деревьям привязана. Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые – немецкие. Солнце садилось уже… – Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли? – А какой тут от них прок? Внимание привлекать только… Лошадей дали – и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости! Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали – погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро. – А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился – старец страшной, бородища зелена, очи – с плошку! – Спаси, Господи! – Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам! – Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь… – Погодите, еще о волкодлаке скажу. – О ком? – Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает! – Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители – Злоб – чистой волкодлак, чужого кого – враз порвет. Но доброй… Кормишь когда, так и ластится… А с виду – чисто волкодлак, спаси, Господи! – Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется. – Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена… В келье рядом с матушкиной живет. – Где-где живет? – Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи! – Скажу, скажу… Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы! – Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала! – Приду, сказал… тьфу… сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду… Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете. – Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо… Возвращайся скорей! Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц – где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла. Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо! – Ты что тут деешь, дщерь? – Ой… Так… к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала… – Ну, идем, коли пришла. – Тьфу ты, вот неладно. – Что ты там шепчешь? – Да говорю, слава Богу, что тебя, матушка, встретила – а то совсем заплутала в обители-то… Просторна была игуменьи келья – стены темным сукном убраны, позолочены лампады, киот серебряный. На столике у окна – книга, видно Писанье Святое – Библия, в переплете, смарагдами украшенном. Больше ничего не было в келье – скамейка одна низенькая да ложе узкое, жесткое, тканью грубой покрытое. Как вошли, заперла игуменья дверь на засовец, за руку девицу взяла: – Сирота, говоришь? – Сирота, сирота, – та закивала. – Полнейшая… – Это хорошо… Хочешь к нам в обитель? – Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась! – То ладно. Смотри, будешь меня слушать – не обижу. А покуда, пошли-ко… Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу… За дверцей оказалась спальня. Ложе – широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье. – Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться. Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула. Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы. Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром. – Дай-ко сыму с тебя плат. Ой… Ты уж и обстрижена, где коса-то? – Ммм… – Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци… Вот… Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине. – Какая ж ты худая, нескладная… Ну… снимай сарафан-то. – Ой, матушка… Совсем забыла… Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, – девица испуганно прижала руки к груди. – Да и корзина моя там, и вещицы… – После заберешь. Впрочем… Что за послушницы? – Да есть там одни… Так я сбегаю, матушка? А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что… – Ладно… Иди. Послушницам тем скажешь – ночевать в Евдоксиной келье будешь – она пуста сейчас. Запомнила? – Запомнила, – кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. – А ты… Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь! – Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь… – Мигом, матушка, мигом! – Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо! Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась: – А ведь не так и стара еще… Не стара! На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали… Поскреблась тихохонько. Никакого результата! Оглянувшись опасливо, постучала громче. Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья – в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы. – Чего тебе, сестра? – Впусти-ка, боярыня. Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась: – Поклон тебе от Олега Иваныча, боярыня Софья! – Господи… Боярыня тихо опустилась на узкую лавку, обхватив лицо руками. – Скорей, боярыня! Не время слезы лить-проливать! – Не время? – Бежать надоть! Все в лесу ждет, рядком. И лошади, и одежка, и люди… Ну, и Олег Иваныч самолично! Все очи уж, поди, проглядел! Так что скорей собирайся, боярыня! – Олег?! Да чего уж мне собирать-то? Готова я… Идем, девица. Скажи хоть, кто ты? Феврония с усмешкой сняла платок. – Господи! Никак, Гриша?! Гриша!!! Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы. – Идем, идем, Гриша. «Ну, дают бабы, – подумал про себя отрок. – Не одна, так другая на шею вешается!» Они быстро прошли по темному коридору, первым – Гришаня – дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно. – Как же мы выйдем-то? – на ходу шептала, спрашивала. – Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят. – Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню… что это такое, не сказывал… свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене! Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка – заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения – предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами. – Лезем, боярыня! Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, – молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так – пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо. На веревку изорвали Гришанин сарафан – не жалко ему носить его, что ли? – перебросили чрез тын… Спустились! Ух, и ловка боярыня, словно каждый день по веревкам лазит! Гришане-то боязно поначалу было, а эта… Уж и не скажешь, что не столь давно слезы лила-проливала! Спустившись – ноги в руки – и к лесу. Гришка впереди – на коленки голые рубаху натягивал – стеснялся, за ним боярыня, плат по пути потеряла – волосы светлые на ветру растрепались, вьются. Обернулся Гришаня – не Софья то – валькирия-дева! В лес вбежав, остановились. Нет вокруг никого! А холодно, между прочим, особливо Гришане, в рубахе-то одной поди-ка, побегай… – Где ж они? Где… Если б знать. А! Вот, кажется, лошадь заржала. Ага… И тени какие-то в лесу, близ, замаячили… А вдруг – не те? Вдруг шиши какие лесные, шпыни ненадобные? Гришаня ветку увесистую с земли поднял, что попалась под руку, вернее – под ногу, за березу толстую спрятался, ежели что… Софья тоже затаилась. Ждали. – Эй, Гри-и-иша!!! Со-о-офья!!! Закричали тени-то… Свои! Боярыня первой навстречу кинулась – волосы по плечам, валькирия! – Олег! – Софья… – Ну, ну! Хватит целоваться-то, успеете. Одежку скорей давайте, замерз однако. Вскочив на приготовленных лошадей, поскакали. Быстро скакали, проворно. Хоть и не ждал Олег Иваныч столь рано погони, однако Гришаня подгонял – сказал, что обязательно скоро погонятся, и солнце взойти не успеет. Почему так – не сказывал, но говорил уверенно, видно, знал что-то. – Где, ты говоришь, Ставр-то с людями? – на скаку кричал отрок Олексахе. – В монастыре мужском, Мирожском, рядом тут, за холмом только. – Поспешать надо, им собраться недолго. А дорога тут одна. Как в воду глядел отрок! Далеко еще было до рассвета – едва Гришаня с Софьей к лесу припустили – как открылись ворота обители женской. Выскочила на коне послушница, разъяренной игуменьей за боярином Ставром посланная. В Мирожском Ставровы люди не долго не копошились. Услыхали только про побег Софьин, собрались споро. Ставр на скаку усмехался. Нехорошо усмехался – короткий путь знал. Никуда от него Софья не денется, как и вызволители ее, курвины дети. Перехватим, ужо посчитаемся! Со злостью хлестнув плетью коня, боярин махнул своим людям, чтоб не пропустили лесную повертку. Она, повертка-то, путь скрадывая, к самой реке выходила, к мосту. А уж мост миновать те никак не могли бы, хоть и неширока речка – да не лето! И не зима – лед-то стаял почти. Там и встретились, у мосточка. Только обманулись малость люди Ставровы – избавители Софьины уже чрез мосток переехали – да, затаясь, ждали. Уж не совсем был в лесу-то найденный Олег Иваныч, человек житий, предвидел погоню. А Ставровы-то – ну, скакать к мостику… А мостик возьми да подломись! А и чего б ему не подломиться? Зря, что ли, Гришаня с Олексахой бревнышки пилили, упарились? Дескать, что это удумал еще Олег, свет Иваныч? А тот посмеивался только да приговаривал чудно: «Пилите, пилите, Шура!» Еще Гришаню заставил лед на речке переколоть, как раз под мосточком… Хорошо, нырять не приказал, сатрап персидский! А вот и пригодилось все! Аж душа возрадовалась, как полетели Ставровы на всем-то скаку в речку! Кругом вопли да брызги ледяные… А под мосточком Олексаха с самострелом. Попробуй – выберись! Сам Олег Иваныч, с Софьей да Гришей, из лесочка не торопясь выехал – навстречу Ставру-боярину, вражине лютому… Ага, навстречу… как бы не так! Хоть Олег Иваныч и не в лесу найден, так и боярин Ставр тоже не в поле валялся. Умен был, сволочь. За людишками своими не очень-то вперед лез. Как мост подломился – успел-таки коня удержать. Развернулся – и вскачь! Миг – и скрылся из глаз. Иди – лови, попробуй! Моста-то нет. Ну, и черт с ним, с козлом! – сплюнул Олег Иваныч… Проскакав по лесной дороге, Ставр свернул влево, к скиту, где оставил пешую часть отряда. Добрался быстро – и стемнеть не успело. Ярость ушла по пути, лишь серые, словно из олова, глаза боярина светились обидой и грустью. Подъехав к скиту ближе, он спрыгнул с коня, помочился на придорожную ольху. Тут и людишки вышли…. – Здесь где-то неподалеку должен быть московский отряд Силантия Ржи, идущий от Красного Городка, – оправившись, тихо произнес он. – Сегодня же разыщите его. Ты, Онфим, поедешь со мной во Псков, выкупим из поруба Митрю Упадыша. Пригодится еще шильник. Остальных жду к вечеру в Мирожском монастыре. Все! Красным кругом выкатилось из-за дальнего леса солнце. В обеих обителях, мужской и женской, звонили к заутрене. Колокольный звон медленно плыл над весенним лесом, над вздувшимся льдом реки, над коричневой от грязи дорогой. Запели в лесу птицы, проталины зазеленели в солнечных лучах первой травой, заголубело небо – по всему, день обещал быть теплым. Звонили колокола, порывы легкого ветра колыхали ветви деревьев. Приближалась Пасха.
Глава 3 Балтика. Апрель – май 1471 г.
Пусть шторм, пусть ветер, все одно! Нет, мне другое суждено: Моя погибель – плаха. Так что ж дрожать от страха?Двухмачтовый когг «Благословенная Марта», принадлежащий почтенному ливонскому негоцианту Иоганну Штюрмеру, вышел из Нарвского порта в конце апреля и взял курс на восток. В трюмах корабля находились бочки с сельдью, несколько десятков штук доброго фламандского сукна и кипрская медь в крицах. Все эти товары хитрый купец, пользуясь ганзейским запретом, надеялся выгодно сбыть в Новгороде, взамен на мед, воск и «мягкую рухлядь», как русские называли меха. Если бы попался «рыбий зуб» – моржовые клыки – герр Штюрмер охотно взял бы и его, правда, не очень на это рассчитывал – вряд ли к маю в Новгород возвратятся лихие ватаги ушкуйников, что промышляли моржа за Мезенскими землями. Кроме груза, на судне находилось четверо пассажиров: добрый знакомец капитана новгородец Олег с друзьями, в числе коих был и один очень красивый юноша с большими золотисто-карими глазами – младший сын одного из немецких баронов, ехавший в Новгород по делам. О том, что на самом деле это была знатная новгородская дама, боярыня, знал только один капитан герр Иоганн Штюрмер. Штюрмер взял Софью на судно, не очень-то считаясь с дурными приметами – женщина на корабле, – но не потому, что в приметы не верил, а по личной просьбе Олега и рыцаря Куно фон Вейтлингера, волею магистра Вольтуса фон Герзе занимавшего не последнюю должность в Ордене. Фон Вейтлингер был членом капитула – высшего Орденского правительства, и ссориться с ним хозяину «Благословенной Марты» было никак не с руки. Впрочем, он и не собирался ссориться, наоборот – рад был угодить. Кроме самой «Благословенной Марты», вышедший из Нарвы караван насчитывал еще с десяток судов, включая большой трехмачтовый когг новейшей постройки, с высокими узкими надстройками на корме и носу, не выступающими за борта, как обычно, а скорее даже чуть заваленными внутрь. Когг этот – боцман «Благословенной Марты» называл его шведским словом «хольк» – отличался быстротой и маневренностью, правда, вот остойчивостью на волне с судном Иоганна Штюрмера он вряд ли смог бы поспорить. Да и насчет скорости – хоть и две мачты у «Марты», а идет под ветром – любо-дорого взглянуть – обшивка днища вгладь сделана, не внакрой, как принято было. Оттого и брызг меньше, и скорость выше. Хоть и ненадежной считалась такая постройка – да ведь все чаще именно так и строили теперь корабли, что в Любеке, что в Лондоне. Именно так, как недавно рассказывал Иоганну приятель, Пауль Бедеке, был перестроен недавно на Данцигской верфи грузный парусник «Петер фон Россель». И не корабль получился – сказка! Быстрый, как ветер, на любой волне ловок – последняя мачта, бизань, латынский косой парус несла, что ловил любой ветер… Вот на такой-то кораблик и походил тот трехмачтовый хольк, что шел теперь впереди каравана. Попутный ветер выгибал дугой паруса, и корабли ходко шли вперед, зарываясь в волны так, что тучи белых брызг достигали форштевня. По правому борту тянулась узкая полоска низкого болотистого берега. Небо у горизонта сливалось с морем. Большую часть времени Олег Иваныч проводил в каюте, со сказавшейся больной Софьей. Та старалась крайне редко показываться на палубе, что было вполне понятно – опытный матросский глаз вполне мог распознать женщину под мужским платьем. Поэтому и не шастала по палубе Софья, терпеливо сидела в каюте, не раздражая суеверных матросов, коих на судне насчитывалось полсорока человек. Бедный Олексаха тоже выбирался наружу редко, правда, по иной причине – лежал в лежку – маялся, сердечный, морской болезнью – как только ступил на палубу, в Нарве еще, так сразу же и выворотило его наизнанку. Так и не отпускало. А вот Гришаня с удовольствием болтался по всему кораблю, от бака до юта. Помогал матросам ставить паруса, травил с ними байки – познаний в немецком на это хватало – один раз даже, с разрешения капитана, залез в «сорочье гнездо» – смотровую площадку на грот-мачте, заполненную каменьями да запасом стрел – на случай нападений пиратов, коих на Балтике было – каждый второй, не считая каждого первого. И ста лет не прошло, как прогремела на все поморские города жуткая слава витальеров и ликеделлеров, «друзей Бога и врагов всего мира». Эти пиратские братства наводили ужас на всех, об их вождях – Клаусе Штертебеккере и Годеке Мехеле – ходили жутковатые легенды. Наряду с жестокостью пиратам приписывалась и некая порядочность – так, говорили, что, прежде чем напасть на несчастное судно ликеделлеры предлагали договориться – оставляли сдавшемуся купцу восьмую часть товара, остальное же доставляли по месту назначения. Кроме обычного морского разбоя, пираты периодически грабили все прибрежные города, до которых только могли добраться, – а не разграбленные облагали данью. Помощью пиратов в те времена не брезговали пользоваться и короли – сами понемногу промышлявшие разбоем, – и Ганза, объявившая войну пиратам. Датская королева Маргарита – особа, не страдавшая излишком гуманности, – для борьбы с пиратами призвала крестоносцев, в начале 1401 года, после упорных морских сражений, пиратские базы были разгромлены, а их вожди – казнены. Очевидцы рассказывали, что когда казнили Клауса Штертебеккера, он попросил исполнить свою последнюю просьбу – сохранить жизнь тем пиратам, мимо которых он сможет пробежать с отрубленной головой… Обдавая окружающих хлещущей из шеи кровью, он пробежал мимо одиннадцати и упал только тогда, когда, несколько озадаченный подобной нечеловеческой прытью, палач сообразил подставить обезглавленному пирату подножку… – Вот ведь сволочь, палач-то! – выслушав историю, всплеснул руками Гришаня. – Нет, наши, новгородские, палачи – не такие, взять хоть вот Геронтия… Впрочем, ты, Михель, его все равно не знаешь. Михель – темноволосый паренек чуть помладше Гришани – не так давно был взят на «Благословенную Марту» юнгой, с оплатой в двенадцать шиллингов в день, что составляло ровно на два шиллинга больше обычного жалованья. К тому же на судне еще и кормили. Двенадцать шиллингов составляли около шести грошей, или одну кельнскую марку, или чуть меньше марки любекской. Два шиллинга равнялись одному альбусу. Почти все они, кроме серебряного гроша, представляли собой исключительно счетные, весовые единицы (так же как, к примеру, московский рубль) и использовались при расчетах для удобства. Олегу Иванычу такая громоздкая система почему-то удобной не казалась, хотя при здешней чеканке монеты – как Бог на душу положит – была вполне оправданной. Даже, казалось бы, одинаковые серебряные монеты – гроши – чеканясь в разных городах, различались по весу довольно сильно. Меньше были распространены золотые рейнские гульдены, существовавшие почему-то в двух видах: легкий гульден (двадцать шиллингов) и тяжелый – двадцать один. – В общем, без стакана не разберешься! – покачав головой, заметил Олег Иваныч и, потянувшись в небольшой деревянный шкафчик за кувшином, не удержался на ногах – какая-то особенно коварная волна как раз в этот момент сильно качнула судно – повалился на пол вместе с кувшином. Белое рейнское, естественно, вылилось… Хорошо, хоть пол был застелен толстой медвежьей шкурой… Удобно устроившаяся в уютном небольшом кресле, боярыня Софья, объяснявшая Олегу Иванычу финансовую премудрость, не выдержав, засмеялась. – Смейся, смейся, Софьюшка. Нет, чтоб руку подать! Боярыня поднялась с кресла. Пышные светлые волосы – косы, в целях конспирации, пришлось обстричь, – карие, отливавшие золотом глаза, тонко очерченный подбородок, маленький рот, с розовыми, чуть припухлыми, губами. Тонкий стан обтягивала короткая красно-голубая куртка – котта – тонкого Фламандского сукна, разноцветные, по бургундской моде – одна штанина черная, другая синяя – штаны-чулки соблазнительно обтягивали бедра. Небрежно отбросив в кресло длинный темно-зеленый плащ, Софья с хохотом протянула руку валявшемуся на медвежьей шкуре Олегу. И снова хищная волна резко подбросила судно. Так, что боярыня, ойкнув, упала прямо в руки Олегу. Тот, естественно, поймал, изловчился. Обхватил, обнял Софью за талию, чувствуя, как тяжело поднимается под коттой горячая женская грудь. Глаза боярыни приблизились близко-близко, волосы растрепались… на кого же она была похожа сейчас, с этой мальчишеской прической? Кажется, на Милу Йовович в роли Жанны д'Арк… Да, действительно, похожа… только… Прижавшись к Олегу всем телом, Софья провела рукой по его волосам, улыбнулась и жарко поцеловала в губы. Поцелуй был долог… Руки Олега словно сами собой развязывали тесьму застежек. Полетела в сторону куртка, затем нижняя рубаха… за ними штаны… Изогнулось дугой стройное тело. Потом они просто лежали на шкуре, укрытые Софьиным плащом, тесно прижимаясь друг к другу. Олег Иваныч ласково гладил боярыню по спине, Софьины руки тоже не теряли времени даром. Миг – и влюбленные снова слились в жарком порыве… новгородская боярыня и скромный старший дознаватель Н-ского РОВД. Упал со стола кошель с серебром, покатились по полу монеты… Софья схватила одну: – Видишь, это альбус, в нем двенадцать серебряных геллеров. – О, Боже! – выдохнув, притворно застонал Олег Иваныч. – Теперь понятно, откуда столько фальшивомонетчиков – столько разной монеты – ленивый не подделает! Как и в Новгороде… – Что – в Новгороде? – насторожилась Софья. – Обманные монеты чеканят? – Если б… – вздохнул Олег. – В смысле, ежели б в самом Новгороде чеканили – мы б узнали, рано иль поздно. А так… Чеканят ведь где-то, нехорошие люди. Говорят, напал было на их след один ушкуйник, Ионой покойным посланный. Только нам от того ушкуйника ни жарко, ни холодно – сгинул он… теперь ищи-свищи, что там раздобыл да разведал этот Олекса… – Как ты сказал? – вздрогнула под плащом боярыня. – А ну, повтори имя! – Олекса, – недоуменно пожал плечами Олег. – Ушкуйник Олекса… Говорят, из знатных, но не богат был… – Из знатных… – усмехнулась Софья. – Если хочешь знать, погибший ушкуйник Олекса – мой сводный брат! Олег так и сел на шкуре: – Вон оно что. Теперь ясно… – Что тебе ясно? – Подожди. Дай подумать… Так вот, оказывается, зачем нужна была Ставру боярыня, а он-то, дурак, решил, будто любовь здесь. Так вот зачем они и встречались тогда, в часовне. Что-то выведать хотел Ставр об Олексе, вестимо… А где пропал Олекса с людьми? На Паше! Или – в Заволочье… Нет, скорее, на Паше, может, правда, и на другой какой речке – но точно в той стороне, в Нагорном Обонежье – на краю веси! Неспроста ведь именно там впервые столкнулся Олег с людьми Ставра – Митрей и Тимохой Рысью. Что там выведывали они? Сокровища Олексы? А может, и не только это? Может, и сам Олекса кое-что выведал… за что его и убили… а после спохватились – сокровищ взалкали… Резко распахнулась дверь. – Олег Иваныч… ой!.. Вбежавший в каюту Гришаня сконфуженно отвернулся. – Что, отроче, жен не видал безодежных? – поплотней укрываясь плащом, засмеялась Софья. – Ну, повернись, теперь можно. Зачем прибежал-то? – В море паруса чужие, Михель-юнга разглядел. Иоганн Олега Иваныча кличет на палубу-от… – Скажи, сейчас буду. Выбравшись из-под плаща, Олег Иваныч принялся одеваться. – Не видал я жен, как же, – выходя на палубу, бурчал себе под нос Гришаня. – Не столь уж и много прошло времени-то… Ох, матушка-игуменья… Интерес большой – чтоб она со мной тогда в обители сделала? В море, прямо по ходу судов, у горизонта, меж изумрудно-синих вздымающихся волн угрожающе белели паруса… Почему угрожающе? А потому что любой парус в то время представлял собой опасность! Тем более – в этих местах. Хоть и разбили ливонцы ликеделлеров, да и законы против пиратства были приняты куда как строгие, а все не унимались, супостаты. Рыскали, словно оборотни-волкодлаки – с утра он почтенный купец, к вечеру – разбойник с алчно горящим взором, утром опять купец. Поди его, вылови, когда и коронованные особы нередко в покровителях ходят, свою долю имея, и – знамо дело – в каждом порту свои люди. Судя по приближающемуся флоту – были такие осведомители и в Нарве, больно уж уверенно шли суда. Словно знали, где именно и кого встретят. Словно? Да стопудово знали, к бабке не ходи! Вот и шли наперерез, нагло да уверенно. – Один… Два… Четыре… Забравшийся в «сорочье гнездо» юнга Михель громко считал чужие суда, с каждой минутой становившиеся все ближе… уже настолько ближе, что можно было с полной уверенностью говорить о классе кораблей. – Семь… Восемь… Одиннадцать… Команда «Благословенной Марты» проворно забегала по палубе. Готовили бомбарды и кулеврины, подтаскивали ближе к бортам дротики и стрелы, надевали кирасы и шлемы. Готовились. Кое-кто украдкой крестился. – Тринадцать… Четырнадцать… Пятнадцать… Пятнадцать больших кораблей, герр Штюрмер! И с десяток маленьких! По приказу капитана втащили на борт привязанную за кормой разъездную лодку – кимбу. – А может, уйдем? – Олег Иваныч вопросительно посмотрел на капитана. Тот отрицательно покачал головой, ответил на ломаном русском: – Нет, не уйдем, герр Олег. Ветер переменился. Пока будем разворачиваться, нас легко догонят. Лучшe будем готовы к худшему! Эй, ребята, а ну тащите на корму жаровню да калите камни! Будем драться, зподин Олег, и, быть может, небеса дадут нам победу. Когда чужие корабли приблизились, так что можно стало рассмотреть ванты, в их намерениях ни у кого не осталось сомнений. Пиратские корабли высроились в одну линию, так же построились и обороняющиеся. Два пиратских холька с высокими надстройками оказались напротив флагмана, остальные тоже разобрали себе по судну. Судя по всему, на бедную «Благословенную Марту» собрались броситься сразу четверо: пара больших двухмачтовых коггов, водоизмещением около ста пятидесяти ластов – чуть поменьше, чем корабль капитана Штюрмера, – и два мелких суденышка, шаставших меж остальных судов, словно шакалы. Неожиданно ударил гром – выстрелили бомбарды Флагмана. С жутким воем пролетев по пологой кривой, каменные каленые ядра подняли тучу брызг у левого борта пиратского холька. В белый свет – как в копеечку! Второй залп оказался удачней – судя по громким угрожающим воплям собравшихся на абордаж пиратов – на этот раз ядра вполне достигли цели. Вооруженные матросы капитана Штюрмера давно уже заняли свои места у бортов «Благословенной Марты». Враги приближались. Их паруса и флаги были – по традиции – украшены самыми немыслимыми гербами, большей частью – крестами, а также лилиями, единорогами, леопардами и еще многими другими непонятными животными с зубастыми пастями и вздыбленными, как в период течки, хвостами. Пиратские когги обходили «Благословенную Марту» с бортов, прижимаясь все ближе. Напрасно стреляли бомбарды: нет, хотя они и могли вызвать панику на атакующем корабле, или, в лучшем случае, повалить мачту, но проделать в борту судна достаточную для потопления дырку – кишка тонка, вернее – калибр маловат, что поделать. Пушки пиратов тоже не молчали, стлался над самой водой черный пороховой дым, стоял такой грохот, словно рядом забивали сваи. Установленные с бортов кулеврины и бомбарды опасно сближавшихся с «Мартой» пиратов выплюнули огонь. Выпущенные ядра порвали кое-где такелаж – паруса давно уже были предусмотрительно опущены – несколько штук попало в корпус. Черт с ними – не такой корабль добрый ганзейский когг, чтобы пойти ко дну от подобных пустяковин! – Почему они не стреляют по палубе? – поигрывая тяжелой секирой, хмуро пробурчал себе под нос капитан Штюрмер. – И совсем не мечут стрел, не считая тех, что попали в «сорочье гнездо». Странно все это… странно. Размышлять о словах капитана было некогда. С пиратских коггов одновременно метнули абордажные крючья. С двух сторон сдавили, сволочи. Полетели в нападавших камни и стрелы, те скалили зубы, терпели, но в ответ почему-то не стреляли. Хэк!!! Скалой выросли за бортом высокие надстройки пирата. Рвали снасти стальные абордажные крючья. Жутко заверещав, пираты бросились в бой. Их было человек сорок – ровно в два раза больше, чем вся команда Штюрмера – вооружены секирами, копьями и короткими широкими мечами… кирасы, кольчуги, шлемы… Хэк!!! С жутким скрежетом столкнулось железо. Меч на меч, удар на удар. Хриплые стоны и ругань. Кто-то полетел за борт – там его давно уже поджидали шакалы – мелкие кораблишки. Подбирали своих, принимали на копья врагов. Олег Иваныч, вооруженный узким мечом – жаль, затерялась в лесах под Псковом шпага, – действовал плечом к плечу с капитаном. А уж тот орудовал секирой с полным знанием дела – летели по сторонам кровавые отшметки, на палубе перед Штюрмером росла гора трупов. Что и сказать – наверняка бил, куда и делась обычная его неторопливость. Удар – расколотый вместе со шлемом череп, удар – перебитые плечи, отрубленные руки. Его уже стали побаиваться, подтаскивали поближе кулеврину… Ага, прицелитесь, как же! Будет кэп стоять, вас, дураков, дожидаться. Рявкнув, кулеврина выплюнула ядро, со свистом пронесшееся мимо Олегова уха. Позади послышался короткий стон – хватаясь за живот, упал на палубу один из матросов. Не помогла и кольчуга. Словно рыба, он ловил воздух губами, пытаясь что-то сказать, пока кто-то милосердный не нанес умирающему смертельный удар в шею. – Иваныч, сзади! Олег вовремя обернулся – позади, с занесенной над головой устрашающих размеров секирой, уже подбирался к нему высоченный детина в блестящем, заляпанном кровью, панцире, с голыми, по плечи, руками. Хладнокровно дождавшись, когда блестящее лезвие секиры пойдет вниз, набирая разгон и силу, Олег Иваныч спокойно сделал шаг в сторону и провел удар в горло. Удивленно вытаращив глаза, детина повалился вслед за секирой. Он умер, еще не успев упасть, – Олег бил наверняка. Обернувшись, поблагодарил: – Спасибо, Гриша! Тут же отбил направленный в лицо меч. Пират попятился, на ходу принимая боевую стойку – выставил вперед левую ногу и несколько наклонил вперед туловище в начищенном панцире. Правую руку с узким мечом разбойник отвел назад, примериваясь для удара. По всем ухваткам его, по уверенной стойке, по холодному блеску в глазах под открытым шлемом Олег Иваныч почуял достойного соперника. Что ж… Как говорится: Ан гард! – К бою! И пират не обманул его ожиданий. Сделав несколько широких маховых движений мечом над головой, вынудил Олега сдвинуться в сторону, туда, где палуба была скользкой от крови. Хорошо, Олег Иваныч вовремя заметил это. Однако пират совсем не хотел дать ему время для смены позиции – зря, что ли, загонял на скользкое место? Неуловимым движением он чуть повернул меч и с ходу нанес страшный удар сверху вниз, целя в голову и плечи… Немецкая тактика… Те любят бить в голову. Холодная сталь с силой разрезала воздух. Опасаясь за целостность своего клинка, Олег Иваныч просто уклонился от удара, отойдя чуть вправо, и, в свою очередь, сделал быстрый обманный финт в направлении левой руки противника. Ну, что ж ты? Давай, защищайся, контратакуй… Ага! Пират быстро переместился влево, уклонился и, отбив клинок Олега, молниеносно нанес рубящий горизонтальный удар по туловищу соперника… то есть сделал то, что и ожидал Олег Иваныч, который, без особого труда парировав удар, быстро перешел в рипост – ответную атаку… которая и на этот раз оказалась ложной… За ней тут же последовала другая… Целя острием в лицо пирата, Олег Иваныч заставил его нервничать, переживать, ошибаться… Наконец тот ушел в глухую защиту и попятился, отступив на два шага, в недоумении ожидая от врага любой пакости. Хороший фехтовальщик всегда маскирует свои атаки – Олег Иваныч хорошо помнил это правило французской школы. Противник измотан и ошарашен? Тем лучше… Алле! Обманный финт влево… отбив… А сила-то у пирата уже не та! Финт вправо… отбив… А вот теперь пора! На, получи, фашист, гранату! Сильным ударом снизу Олег Иваныч проткнул противнику шею, и тот упал, заливаясь кровью… «Хорошо, не на рапирах фехтуем, – неожиданно подумалось Олегу. – Иначе б не засчитали удар, судьи-то – шея, голова, руки уж никак не входили в принятое понятие поражаемой поверхности…» Впрочем, особенно думать пока было некогда. Слева возник еще один вражеский силуэт в потертом кожаном нагруднике и открытом шлеме… Ну что ж… Ан гард! – К бою! Эт ву прэ? Готов, собачий сын? Ну, тогда – алле! Начали! Однако ловок, пиратская рожа! Двумя мечами сразу орудует. Интересно, чего в нем больше – понтов или опыта? Вроде молод для опыта-то… значит – понты… Двумя клинками фехтовать – особое умение надо… А ну-ка… Сделав обманное движение, Олег Иваныч бросился пирату под ноги и уже на излете достал самым кончиком клинка его подбородок… Два меча, жалобно звякнув, упали на палубу, залитую кровью… скользкой кровью… В чем Олег Иваныч тут же имел самую непосредственную возможность убедиться. Поскользнувшись на чьих-то вывалившихся кишках, нелепо взмахнул руками, растягиваясь во весь рост. Хорошо, хоть меч из рук не выпустил! Сразу трое пиратов набросились на него, словно коршуны на дичь. Один – кривой на левый глаз – нехорошо щерился. Смейся, смейся, шильник! Удар короткого копья Олег отбил удачно, перекатился на бок – в то место, где он только что был, – ударило, блеснув, кривое лезвие гвизармы. Изловчившись, Олег Иваныч с силой ткнул мечом под кольчужный набедренник пирата. Тот заверещал, падая рядом, накрыв всей своей тяжестью узкий меч… Олег Иваныч слишком поздно сообразил, что допустил ошибку. Вполне возможно, последнюю. Ухмыляясь, рыжеволосый пират в обтянутой зеленоватой тканью бригантине – железной кирасе и юбке – поднял боевой молот, собираясь перешибить Олегу ничем не защищенные ноги. Стальной молот с острым навершьем со свистом рассек воздух, с треском пробив палубу. Сам же его обладатель медленно повалился навзничь. Из горла его, рассеченного незаметно подобравшимся сзади доброхотом, фонтаном хлынула кровь. Отплевываясь, Олег Иваныч поднялся на ноги, поднял глаза… Рыцарь в длинном плаще, блестящем панцире я глухом шлеме с надвинутым на глаза забралом держал в руках широкий кривой нож. С лезвия ножа упала на палубу яркая алая капля, еще дымящаяся… – Слева! Олег Иваныч едва успел предупредить неизвестного спасителя – зевать было некогда. Четверо вооруженных гвизармами пиратов подбирались со стороны надстройки на баке. Гвизарма… Нечто вроде копья, с острым наконечником и кривым, уходящим в сторону лезвием. Таким лезвием удобно резать ноги лошадям. Людям – не менее удобно. И ноги, и горло! Подлое оружие… Рраз! Короткая арбалетная стрела – болт – со свистом лущенная откуда-то сверху, впилась одному из пиратов в глаз. Еще одна отскочила от шлема. Выпустив гвизарму, нападавший упал, истекая кровью. Его сотоварищи предпочли укрыться за задней мачтой. Олег Иваныч поднял глаза. В «сорочьем гнезде» нa передней мачте засели двое – юнга Михель и Гришаня. Михель с воплями метал вниз тяжелые камни («каменья метаху!»), Гришаня проворно орудовал воротом, натягивая тетиву арбалета. Зря, в общем-то. Когда на абордаж посыпались пираты со второго когга, исход битвы уже вряд ли мог вызвать сомнения. Да и раньше-то… Почему-то поначалу пираты никому не предложили сдаться. С ходу накинулись, словно стая волков… Олег Иваныч попытался оценить ситуацию. Способных биться матросов оставалось человек восемь, плюс сам капитан Штюрмер, вон он, цел и невредим, по-прежнему машет секирой… а нападающие действуют как-то вяло, не торопятся попасть под удар, сволочи, ждут все чего-то, выжидают. Кроме капитана, еще боцман… впрочем, нет… вон боцман, с пробитой башкой валяется. Вот еще какой-то длинный парень в кольчуге и с саблей… Олексаха! Живой пока, черт! Так… Ну, Гришаня с Михелем на смотровой площадке… Он сам, Олег Иваныч… И, пожалуй, все… Нет, не все! Еще тот рыцарь в длинном плаще. Вон он, у мачты, подобрал гвизарму, ума хватило… Что хоть за парень-то? Видно, кто-то из команды… Ишь, щеголь, штаны надел разноцветные – черно-синие… Стоп! Какой же это рыцарь? Это ж Софья, мать ее за ногу! Тоже блин, Жанна д'Арк выискалась, Орлеанская, блин, девственница! А врагов много! Десятка три – это только на первый взгляд, да вон еще, снизу на борта карабкаются, из моря, что ли… нет, с мелких «шакалов» лезут, сволочи, добычу делить торопятся… Ай, кому-то из вас не до добычи будет, к бабке не ходите! Осмотревшись, Олег удивился – активных действий пираты почему-то уже не вели. Ну, окружили капитана, с двух сторон подобрались к матросам и Олексахе – человек двадцать, это против девяти-то… Смелые… Вон тут еще, за мачтой, прячутся, уроды. Опять одноглазый выглядывает. Жив, выходит, еще, сволочуга! Шугануть их оттуда, что ли? Что-то притихли. С правого борта когга вдруг разнесся пронзительный звук рога. Все невольно обернулись, вздрогнув. Ну, все – это кроме Олега Иваныча, Олексахи и Штюрмера – те тертые калачи, ни на миг ближайших вражин из поля зрения не выпускали, мало ли… Протрубили еще раз. Еще одной волной посыпались на палубу пираты – да сколько же их там – расступились почтительно, но по сторонам секли с арбалетами. Пропустили вперед высокого воина в богато украшенных латах. Доспех был почти полный, кроме, естественно, поножей и железных сапог – не сподручно по скользкой палубе прыгать, а так – полный гарнитур: панцирь с позолоченными желобками – уводить в сторону вражеские копья – шарнирные наплечники с гребнями, налокотники, поручи, круглый составной шлем-армэ с опущенным блестящим забралом. В специальной, прикрепленной к шлему трубке колыхались черные перья. Повертев головой в шлеме, воин осмотрелся и, что-то сказав окружению, решительно направился прямиком к капитану Штюрмеру. Удивительно – но все молча ждали. Олег Иваныч с Олексахой – наверное потому, что понимали – надеяться больше не на что, а два-три, даже десяток убитых врагов ситуацию не изменят, матросы – по той же причине, что толку биться-то, надоело, а тут вроде затеялось что-то, посмотрим, хуже-то не будет. Ребята в «сорочьем гнезде», скорее всего, вряд ли чего думали, скорее всего – у них стрелы да каменья кончились… Нет, не кончились! Небольшой, брошенный с мачты камешек – так, всего-то с полкило – с грохотом ударил рыцаря в золоченый сустав, смяв гребень. Все вздрогнули, рыцарь пошатнулся, выронил меч… его тут же подняли, почтительно подали, смахнув пыль. Кое-кто направил на верхушку мачты арбалеты. Рыцарь махнул рукой – опустить, – подняв забрало, повернулся к Штюрмеру: – Ну, здравствуй, Иоганн! Вот и встретились. – Ван Зельде! – вздрогнув, произнес капитан. – Хорн ван Зельде! – Вижу, узнал, – нехорошо усмехнулся рыцарь. – Ты, наверное, думал, мне отрубили голову в Брюгге? Нет, удалось спастись. Тебе на погибель! – Так вот почему ты не стрелял… – Да, не хотел лишать себя удовольствия… самолично воткнуть меч в твое толстое брюхо! Как, Иоганн, сразишься со мной? – С таким же удовольствием, как и ты, ван Зельде! Доделаю работу палача из Брюгге. – Так ты готов, старая сволочь? – От сволочи слышу. От сволочи и предателя! – капитан Штюрмер смачно сплюнул на палубу. – Сразиться с тобой давно мечтал я, думаю, как и ты. Только выставлю прежде условие: независимо от исхода поединка ты отпустишь всех моих людей, кто еще жив, разумеется. – Согласен! Начнем! Отбросив секиру, капитан Штюрмер выхватил из ножен меч и с неожиданной прытью бросился на соперника. Скрестились мечи – с искрами! Воины закружили друг перед другом, время от времени нанося удары… Длинный полуторный меч-бастард Хорна ван Зельде со свистом рассекал воздух. Он оказался силен и подвижен, этот предводитель пиратов с голландским именем, дрался как лев. Впрочем, если капитан«Благословенной Марты» и уступал ему в этом, то совсем ненамного… Правда, этого «совсем» становилось все больше – герр Штюрмер был утомлен схваткой, силы были уже не те, а ярость… что ярость… далеко не всегда заменит она быстроту и силу… Хэк! Толпа ахнула, когда неожиданно ловким ударом капитан поразил соперника в ногу. Тот захромал, из бедра, над коленом, выступила кровь… В ярости ван Зельде заработал мечом, словно мельница, так что даже Олег Иваныч залюбовался, настолько все это походило на приемы борьбы ушу с шестом. Лезвия почти вообще не было видно – один сплошной круг диаметром в полтора метра – зато было хорошо слышно! Один удар… За ним сразу – второй… Третий… Со звоном покатился по палубе сбитый с головы Штюрмера шлем. Четвертого удара не услышал никто. Только капитан «Благословенной Марты», выронив меч, схватился за шею и медленно осел на палубу, прислонившись спиной к украшенному щитами фальшборту… – Ты все-таки достал меня, предатель ван Зельде, – умирая, прохрипел Штюрмер. – Все-таки достал… пре… Он не успел договорить, да и умереть красиво ему не дали. Сильным ударом меча Хорн ван Зельде отрубил Иоганну Штюрмеру голову. Судно качнуло волной, и голова капитана, оставляя за собой кровавый след, покатилась по палубе к правому борту. Одноглазый пират подхватил ее по пути и, насадив на копье, с воплем поднял вверх… Предводитель пиратов обернулся к матросам: – Слышали договор? Вам нечего опасаться. Довольные, те побросали оружие. – Вам тоже, сир, – ван Зельде подошел к Олегу Иванычу. – И вам… фройляйн! Олег вздрогнул. Опытный пират с первого взгляда определил в одетой в мужское платье Софье женщину. Разоруженные пленники были выстроены на корме у разъездной лодки. С мачты слезли юнга Михель и Гришаня. – Берег не так уж далек, доберетесь, – гнусавил какой-то пожилой бородатый пират. – Ну, а если и перевернетесь на волне – то уж не наша забота. Довольные, что относительно легко отделались, матросы Штюрмера столпились у шлюпки. Хорн ван Зельде подозвал к себе Олега Иваныча: – Вы новгородец? – Новгородец… да… – Олег Иваныч не очень-то понимал по-немецки, подозвал Гришаню. – Это переводчик… толмач… – Кто еще есть здесь новгородец? – Мы… И вот… Эй, Олексаха! Предводитель пиратов окинул их холодным взглядом и, обернувшись, кивнул своим людям. Словно давно дожидаясь приказа, те внезапно набросились на ничего не подозревающих пленников, вмиг спеленали их и бросили у борта. – Хорошо, – удовлетворенно кивнул головой ван Зельде. – Теперь – этих. Острием меча он указал на матросов, радостно спускающих на воду лодку. – Всех, кроме юнги. Их убили разом. Просто перекололи копьями, словно кур, – никто ведь не ждал нападения. Особенно старался одноглазый. Ух, с каким остервенением он выпускал несчастным кишки, какая зловещая ухмылка играла на его губах. А ведь где-то Олег его уже видел… Давно… Нет, не может быть… Скорее всего, просто похож… Юнгу Михеля не тронули, подвели к ван Зельде. Отложив меч в сторону, он поднял с палубы увесистый булыжник. – Ты ловко метаешь камни, парень, – криво усмехнулся предводитель пиратов. – Только – не в тех, в кого надо… С этим словами он быстрым ударом проломил несчастному Михелю череп. Изо рта юнги хлынула кровь, тело его чуть дернулось и застыло. Пираты деловито покидали трупы за борт и, окатив палубу водой, подняли паруса на передней, неповрежденной, мачте. Пленников заперли в трюме. Когда вели к люку, Олег Иваныч кинул быстрый взгляд на море. Исход битвы не вызывал сомнений – полная победа пиратов. Справа от «Благословенной Марты» выстраивались в линию пиратские корабли, слева догорал какой-то несчастный купеческий когг. Несколько больших лодок, полных людьми, медленно плыли к берегу – видно, остальные разбойники отличались большим милосердием, нежели их предводитель. Над блестящим от солнечных лучей морем, крича, кружили чайки. Они плыли на север сутки, а может, и больше – в темном сыром трюме время вряд ли поддавалось строгому учету. Один раз вечером вывели на палубу – оправиться, тут же выдали по паре затхлых лепешек из проса и снова загнали в трюм. Хуже всех переносил заточение Олексаха – качка внизу чувствовалась гораздо сильнее. Бывший сбитенщик лежал на тюках с фламандским сукном и тихо стонал. Гришаня вел себя не лучше – впал в какую-то прострацию: то молился, то ругался и ни на какие вопросы не реагировал. То ли смерть юнги на него так подействовала, то ли ранение – зацепило все-таки стрелой левую руку. Олег Иваныч оторвал от его рубахи рукав, как мог перевязал ему рану. Кровь запеклась, остановилась – вот и ладно, а уж насчет антисептики какой, то – на все Божья воля. Захочет Господь – затянется рана, не захочет – загноится, распухнет, изойдет желтым гноем. Ну, тут уж переживать нечего – лично от Олега Иваныча дальнейшее Гришанино состояние зависело мало. Он и не переживал особо, Олег-то Иваныч, не то было время, чтобы тешиться напрасными треволнениями, забот впереди хватало. Помрет отрок аль выживет – тут уж судьба… Жалко, конечно, ежели помрет, кроме Софьи, не было, пожалуй, у Олега человека ближе. – А лодок многонько к берегу-то поперлось, – ни к кому не обращаясь, заметил Олег Иваныч. – Знать, не все погибли-то. – Еще бы все, – оторвался от своей ругани-молитвы Гришаня. – Пять коггов купецких сразу же сдались – их и не тронули, я с мачты видел. На лодки выперли – и все дела. На хольке только посопротивлялися немножко… так, для виду… как окружили его разбойники – сразу оружье побросали. Одни мы… Одних нас… Даже и поначалу сдаться не предложили, как принято. Мыслю, у главного супостата счеты какие-то старые с нашим-то капитаном были, Царствие ему Небесное. Да ты, Иваныч, это и сам видел. – Видеть-то видел, – Олег Иваныч вздохнул. – Только вот никак в толк не возьму – мы-то ему за каким хреном сдались? Чего этому ван Зельде от нас нужно-то? Ишь, как он новгородцев выискивал… Остальных-то убили, а нас, вишь, держат зачем-то. Знать бы – зачем? – Узнаем еще, может… Все замолкли. Лишь слышно было, как кричат чайки снаружи да гудит в снастях ветер. В глубине трюма с писком возились крысы. Мерзость какая… Хорошо, хоть Софью держали в каюте. Олег Иваныч передернулся – только «черной смерти» – чумы им и не хватало тут для полного счастья. Крысы – основные ее переносчики. Да не отгрызли бы что-нибудь у спящих-то… Впрочем, грызть им и без этого есть что. На палубе вдруг забегали, завозились, засвистел в дудку боцман – спускали паруса… бросили якорь. Приплыли? Если пираты и прибыли на свою базу, то выводить наружу пленников почему-то не спешили. А может, это и не база никакая вовсе? Может, обычный порт, Ревель или Рига, да та же Нарва. На разбойниках же не написано, что они разбойники, наоборот, все, как один, весьма приличные люди, негоцианты… Один из кораблей слишком уж похож на когг уважаемого гер-ра Штюрмера? Да что вы! А где был построен корабль уважаемого герра? В Любеке. Надо же – и наш там же. Вот и похожи. В трюмах? Сукно, селедка, да несколько ластов меди… хорошая медь, с Кипра, да и сукно – фламандское, самое лучшее! Кстати, вот лично вам, господин ратман, отрез, на память, так сказать, в знак нашей нежнейшей дружбы. Берите, берите, не стесняйтесь. И селедочку! М-да… Вряд ли кто трюм проверять будет, даже в порту. Эх, знать бы наверняка… А даже если и не порт! Все одно – это пока плыли, не очень-то убежишь – вода уж слишком студена, да лодок на примете нету – а на суше-то сам Бог велел! – Гриша, там, в тех мешках, что? – Сукнище, Олег Иваныч. – Хм… Ладно. А дальше? – А дальше медь в крицах. – И у меня тоже. Оружья-то нет никакого? – Что ты, Олег Иваныч! Папа Римский лично запретил на Русь оружье возить, специальной буллой! – То-то рыцари не возят, как же! Дай-ка сюда крицу. Ну-ка, попробуем… Поднатужившись, Олег Иваныч поднял над головой увесистый слиток меди и с силой ударил им в борт. Ничего! Даже щепки не полетели! Морское судно, это вам не какой-то там струг! Поди его, расколупай. Нет, вряд ли выйдет… Но если хорошенько постараться… И главное, методично, изо дня в день… – Ну-ка вставай, Олексаха! Хватит лежебочничать, хватай вон крицу. Пошатываясь, Олексаха поднял крицу… Но ударить не успел – неожиданно распахнулся люк, и в затхлое пространство трюма ворвался свежий, пахнущий соленой рыбой ветер. – Поднимайтесь по одному, – по-немецки приказал нагнувшийся над трюмом пират. – Да быстро, быстро! По узкому деревянному трапу пленники один за другим поднялись на палубу. Четверо вооруженных воинов не спускали с них глаз, по очереди связывая поднявшимся руки крепкими сыромятными ремешками. «Благословенная Марта», в числе других кораблей пиратов, слегка покачивалась на волнах небольшого извилистого залива, у насыпанного из замшелых камней пирса. На каменистом берегу шумели сосны. Их темно-зеленые кроны, казалось, задевали облака, уносясь высоко в небо, янтарно-желтые стволы отбрасывали на скалы четкие длинные тени. Рядом с соснами стоял приземистый, сложенный на высоком фундаменте из валунов, дом-мыза с крытой красной черепицей крышей и узкими слюдяными окнами в свинцовой оплетке. Сразу за домом вилась извилистая тропинка, терявшаяся в дроковых зарослях. Кусты обступали подножие крутого холма с плоской вершиной, поросшей все теми же соснами. На одной из сосен было устроено нечто вроде «воронья гнезда», в котором маячила темная фигурка часового. За соснами угадывалось селение – тощей одинокой цаплей торчал церковный шпиль, да смутно краснели черепицею крыши. Пленников – Софьи нигде видно не было – подвели к дому, заставили немного подождать у двери и лишь после этого ввели внутрь. Высокая полутемная зала с черными поддерживающими крышу стропилами, камин у стены. Догорая, в камине трещали поленья. Напротив камина – пара кресел с высокими спинками, на спинках – полустершийся от времени герб, непонятно что изображавший – то ли единорог, то ли корова. В одном из кресел, вытянув ноги к огню, сидел пиратский вождь Хорн ван Зельде и меланхолично жевал мелкие моченые яблоки, которые брал с большого оловянного блюда, стоявшего на резном столике слева от кресла. Увидев вошедших пленников, капитан пиратов бросил огрызок в камин и недовольно воззрился на охрану. – Я же сказал – по одному! – раздраженно бросил он по-немецки. – Вот, начнем хотя бы с этого… – ван Зельде кивнул на Гришаню. – Кстати, где Рейнеке-Ханс? – вспомнив, хмуро поинтересовался он. С опаской поглядывая на предводителя, кто-то из пиратов тут же сообщил, что Рейнеке-Ханс уже идет, и вот-вот будет, а запоздал – потому как приводил в порядок инструменты. Последняя фраза очень не понравилось Гришане – пожалуй, единственному из пленников, сносно знавшему немецкий. Отрок смутно догадывался, какого рода инструменты «приводил в порядок» неведомый Рейнеке-Ханс, и эта догадка не вызвала у него особого восторга… Повинуясь приказу вожака, пираты вывели обратно на улицу лишних – Олега Иваныча с Олексахой – и, велев ждать, уселись на камни рядом. Огромного роста рыжебородый детина, торопясь, шагал к дому с пирса. За спиной его колыхался огромный рогожный мешок с чем-то железно-звенящим, под мышкой было зажато нечто вроде пилы с деревянными зубьями. – Кат, – с ходу определил Олексаха. – А пила у него деревянная – для пытки, чтоб больнее было. – Да… влипли, можно сказать, – невесело протянул Олег Иваныч. – Интересно, что мы такого знаем, чтоб этакой пилищей выпытывать? – А пес их знает, – махнул рукой Олексаха. – Может, для куражу все? Надо было шепнуть Грише, чтоб во всем винился, пытки не дожидаясь. Олег Иваныч хмыкнул, пояснив, что Гришаня далеко не дурак и сам как-нибудь догадается, что делать. – Слышишь ведь – пока не кричит! Действительно, никаких жутких воплей, свидетельствующих о невыносимой боли, из дома не доносилось. Спокойно все было, тихо. Над морем клонился к закату оранжевый шар солнца. Рыжая пылающая дорожка бежала по темно-голубой ряби от солнца к причалу, упираясь в берег у самого носа «Благословенной Марты», бывшего честного когга. Эх, Иоганн, Иоганн… Как не вовремя ты пустился в это плаванье! С неожиданно резким звуком распахнулась ставня. Все вздрогнули, обернувшись… Высунувшийся в узкую бойницу окна Хорн ван Зельде кивнул на сидевших на земле пленников и щелкнул пальцами. Подталкивая жертвы тупыми концами копий, стражники торопливо ввели их в дом. Первый, кто бросился в глаза Олегу Иванычу, был Гришаня. Развязанный, отрок сидел в кресле напротив пиратского капитана и спокойно жевал яблоко. – Кисло, – сморщив лицо, Гриша повернулся к вошедшим. – Не понимаю, как он их ест… Рыжебородый палач Рейнеке-Ханс скромно сидел в уголке, на маленькой скамеечке, с таким разнесчастным видом, словно ему только что пообещали любимую игрушку, да вот не купили. Рядом, прямо на полу, в аккуратном порядке, несомненно свидетельствующем об определенной строгости мысли, лежали жутковатого вида вещи: широкие и узкие ножи, иглы – большие и поменьше, деревянные тисочки с запекшейся кровью, свинцовые клинья – загонять между пальцами – и округлая железная маска с широкой воронкой. Судя по всему, весь этот богатый арсенал в данный конкретный момент явно не находил широкого применения. Ну, даст Бог, и дальше так! При ближайшем рассмотрении пиратский вождь Хорн ван Зельде оказался ничем не примечательным мужчиной лет сорока с небольшим, со смуглым узким лицом, обрамленным длинными темными волосами, небольшой бородкой и черными близко посаженными глазами. Левую щеку его, от виска до рта, пересекал рваный шрам, придававший лицу несколько зловещее выражение. На пирате был дорогой короткий кафтан – вамс с вышитыми золотыми полосками. Узкие полотняные штаны плотно обтягивали мускулистые ноги, обутые в остроносые башмаки лошадиной кожи. На отделанном золотом поясе висел короткий меч и широкий, с ладонь, кинжал – дагасса. Таким кинжалом удобно перерезать горло поверженному врагу – рраз – и готово! Также им, наверное, удобно было бы раздавать гостям нарезанные куски торта. Представив это, Олег Иваныч усмехнулся. Резко повернувшись к нему, ван Зельде что-то отрывисто сказал по-немецки. – Спрашивает, действительно ли ты важный новгородский рыцарь, – перевел Гришаня, добавив, что кое-что уже порассказал тут «этому поганому чучелу» . Не дослушав ответа, отрок быстро заговорил, видно, полностью подтверждая вопрос. Выслушав, пиратский вождь улыбнулся. Улыбка его была какой-то некрасивой, хищной – может быть, из-за шрама, а может – и сама по себе. – Сейчас выкуп назначит – к бабке не ходи! – шепнул Олексахе Олег Иваныч. – Иначе б чего расспрашивал? Во сколько вот только оценит, интересно, комиссионер хренов? «Знатный новгородский рыцарь» Олег Иваныч был оценен в смешную сумму – сто рейнских гульденов, что примерно равнялось по стоимости шестидесяти мешкам соли, или четыремстам мешкам колотого сахара – по тем временам, роскоши прямо неописуемой. Также на заявленную сумму можно было приобрести четыреста зайцев, тысячу мешков груш, полторы тысячи куриц или восемьсот пар обуви чисто выделанной лошадиной кожи! Сам Гришаня, как особа не очень знатная, да зато шибко ученая – ван Зельде явно принял во внимание знание немецкого, – потянул на семьдесят гульденов, ну, а Олексаха пошел по самой малой цене – в полтинник. «Интересно, что больше нужно Великому Новгороду – мы или… две тысячи триста мешков груш?» Немного подумав, Олег Иваныч так и не пришел к однозначному ответу, решив попозже посоветоваться с Гришаней. Сам он пока больше склонялся к грушам. – В ожидании выкупа вы будете томиться в темнице, из которой нельзя убежать! – встав с кресла, заверил Хорн ван Зельде и, улыбнувшись, добавил, что и темницей это место обозвать тоже нельзя, скорее – светлицей. Издевался, собака! Грушелюб фигов! Узилище и в самом деле оказалось довольно просторным и светлым – небольшой скалистый островок у самого входа во фьорд. Пленников отвезли сюда на лодке вместе с мешком сухарей – Хорн ван Зельде вовсе не собирался заморить свой «обменный фонд» голодом. Около двадцати саженей в длину и чуть меньше – в ширину, остров представлял собой вполне надежное место. Ван Зельде не хвастал – убежать оттуда, не имея под рукой лодки, было невозможно. Залив полностью контролировался пиратами, и какое-либо постороннее судно могло появиться здесь только в качестве добычи, так что с этой стороны надежды пленников были бы более чем беспочвенными. С другой стороны, можно было бы попробовать выбраться с острова вплавь… если бы не слишком низкая температура воды, как всегда в этих местах в начале мая – и не скалистый берег фьорда, пригодный для высадки лишь в виду приземистого дома ван Зельде. – Близок локоток, да не укусишь, – почесав затылок, философски изрек Олексаха и, бросив взгляд на Гришаню, поинтересовался, умеет ли тот плавать. – Вообще-то умею, – кивнул отрок. – Только здесь вряд ли… Сняв сапоги, он поболтал ногами в воде: – Холодно, однако. Да и прибой! Нет, тут только за смертью плавать! Олег Иваныч был полностью с ним согласен. Кто знает, сколько их тут будут держать, и к концу месяца вода наверняка прогрелась бы достаточно, но… Какой же смысл возвращаться обратно к пирсу, под неусыпные взгляды пиратской стражи и – как на прощанье предупредил ван Зельде – в «братские объятия» палача Рейнеке-Ханса? Да и плыть туда – не меньше версты, уж точно – поди, попробуй! Островок был скалистым и абсолютно голым, если не считать желтоватых кустов дрока на небольшой, уже поросшей травою площадке, полого спускавшейся к воде. Именно в этом месте и можно было причалить, с остальных сторон остров везде обступали отвесные скалы. На площадке, ближе к скале, была устроена небольшая избенка, скорее даже шалаш – из разномастных досок, накрытых еловыми ветками и полусгнившей соломой. Внутри строения находился грубо сколоченный стол и пара таких же скамеек, установленных вдоль стен. Выложенный округлыми булыжниками очаг располагался прямо напротив сорванной с петель двери. – Ты, Олександр, чини дверь, – осмотрев жилище, распорядился Олег Иваныч, – а мы с Гришей наломаем веток. Постараемся быстрее управиться – что-то не нравятся мне вон те тучки… – Он кивнул на выход из фьорда, где, местами сливаясь с водой, туманилась в небе стремительно темнеющая синь. Они едва успели. Первые капли тяжело упали на землю. Одна, вторая, третья… И тут же хлынул ливень! Настолько быстро, что Олег Иваныч с Гришаней, побросав ветки, еле смогли скрыться в будке. Оно оказалось не очень-то надежным, это укрытие, – сквозь гнилую солому крыши хлестало, пожалуй, ничуть не хуже, чем под открытым небом, так что пленники тут же промокли до нитки и угрюмо уселись на скамейках, словно нахохлившиеся вороны. А дождь все хлестал, не унимаясь. Завывая, дул ветер, бросая почти к самой хижине злобные холодные волны. Ливень закончился внезапно, как и начался. Еще капало, когда сквозь дыру в крыше пробился в хижину маленький солнечный луч – упал на лицо Гришане. Отрок зажмурился, покрутил головой, приоткрыл глаза и улыбнулся: – Солнышко! – Сами видим. Не сговариваясь, выбежали наружу – да и что толку было сидеть в промозглой хижине. Небо прояснилось. В облаках, изумрудно-свинцово-серых, порвались яркой синью дыры, их становилось все больше и больше, тучи позорно бежали к горизонту, жарко полыхнуло в одной из прорех чистое умытое солнце, прочертило расплавленным золотом дорожку в нефритовой голубизне волн. В полнеба, от пирса до открытого моря, растянулась в один миг разноцветная радуга… Скинув одежду, пленники развесили ее сушиться, ами же принялись носиться друг за другом, чтобы быстрее согреться. – Эх, хоть бы огня оставили, шильники, – ругнулся Олег Иваныч… и вдруг застыл, глядя прямо перед собой. Стоявшие напротив Гришаня с Олексахой обернулись… Из-за скалистого берега медленно выплывал белый парус. Вот показалось и само судно – небольшая одномачтовая шебека, изрядно потрепанная штормом. Она чересчур низко сидела в воде, эта шебека, то ли была полна рыбы, то ли воды. Скорее – второе… Да, именно так – кораблик уж слишком сильно зарывался носом в волны, да и вообще двигался как-то не очень уверенно, словно шкипер совсем не знал фарватер… А может, и в самом деле не знал? Тогда… Тогда это не пираты. Скорее всего, рыбаки с южного побережья лвонии, застигнутые внезапным штормом. Зря они сюда приплыли, разбойники вряд ли окажут им теплый прием. Увидев людей, на шебеке быстро подняли еще один парус, и, ухватив боковой ветер, маленькое судно, повернув, ткнулось носом в низкий песчаный берег как раз напротив хижины. Спасшиеся от бури матросы что-то закричали по-немецки. – Говорят, что они рыбаки, – перевел Гришаня. – У них пробоина в носу – налетели на скалистую отмель. Хотят залатать. – Пусть латают, нам-то что, – внимательно разглядывая судно, пожал плечами Олег Иваныч. – Только, похоже, их уже заметили. – Он кивнул в сторону пирса, от которого уже отчаливали два пиратских когга. – Плохи ваши дела, ребята! Гриш, объясни им… Узнав про пиратов, рыбаки лишь махнули руками – один черт, с эдакой дырой никуда не денешься, а взять с них нечего: даже рыбы – и той мало. Что же касается возможного плена и выкупа… – Что касается вашего выкупа – сумму назначит наш предводитель, – снисходительно сообщили рыбакам с подошедшего когга. – А пока – пожалуйте к нам. Да не вздумайте шутить, наши бомбарды весьма метки! По узким спущенным сходням рыбаки молча полезли на пиратский когг. – Эй, а вам что, особое приглашение нужно, триста чертей вам в глотку? – увидев оставшихся на острове людей, возмущенно заорал разбойничий шкипер. Видимо, он был не в курсе насчет Олега Иваныча и его людей – то ли не успели еще сообщить, то ли и не собирались этого делать из соображений секретности. Олег Иваныч раскрыл было рот ответить… но тут же захлопнул варежку, обернулся, подмигнул сотоварищам – рискнем, мол? Те разом кивнули, обрадованные, бросились со всех ног на пиратское судно. Вот авантюристы! Даже немного пораскинуть мозгами не дали. Олег-то Иваныч еще б, может, не раз подумал, стоит ли снова в пасть к зверю соваться… А впрочем… впрочем, они и так уже у зверя в пасти. У ван Зельде. Так что хуже не будет, а попытка – не пытка, как не раз говаривал славный товарищ Сталин своему не менее славному наркому товарищу Берии. В крайнем случае, всегда можно и отпереться – на избыточный энтузиазм шкипера пиратского сослаться, тем более все так и было. Гриш, как кораблик-то называется? Не, не тот, пиратский… «Краса Сконе». Согнанные пиратами в одну кучу, рыбаки расположились на носовой палубе когга. Веселиться особо не веселились, не с чего, но и угрюмыми их было назвать нельзя. Вели себя так, словно и не случилось ничего такого – с бурей, слава Богу, справились, а что в плен пиратам попались, так то пустяки, дело привычное. На разбитую шебеку разбойники вряд ли польстятся, выкуп с рыбаков получить – тоже проблематично, так что придется чинить судно да расплачиваться потом уловом. Ну, не впервой… Рыбацкий капитан уже до того обнаглел, что не стеснялся в открытую выпрашивать на когге необходимые для ремонта инструменты и материалы: доски, гвозди и прочее. Самое интересное – капитан «Красы Сконе», выслушав его, вполне благосклонно кивнул и дал указание боцману обеспечить рыбаков, насколько возможно. Видно, тут и впрямь была принята такая вот форма выкупа. В виде части улова. А какой же улов будет у рыбаков на дырявом судне? Сам Хорн ван Зельде даже не соизволил глянуть на добычу. Выслушав капитана «Красы Сконе», согласно кивнул – пусть ремонтируются и ловят. – А буде надумают скрыться, не расплатившись, – найдем и повесим, – закончил предводитель пиратов и, немного подумав, добавил, что хорошо бы оставить в заложники пару рыбаков да их шкипера. – Будет исполнено, мой господин, – усмехнулся капитан. – Сегодня же эти балбесы начнут ремонт, а заложников я вам пришлю сразу. Рыбаки отремонтировали свое суденышко довольно быстро. Уже с утра можно было выходить в море. А пока в хижине уютно горел очаг, варилась в котелке вкусная рыбная похлебка, заправленная ржаной мукою, в ней не хватало только конфискованного пиратами чеснока да лука, а так вполне… Олег Иваныч сглотнул набежавшую слюну и задумался. По всему получалось, что вполне возможно воспользоваться пиратской неразберихой и свалить вместе с рыбаками, а там уж… Одно удерживало Олега – Софья. Боярыня находилась здесь же, на острове, в доме ван Зельде. Предводитель пиратов при давешнем разговоре уверил Олега Иваныча, что не причинит боярыне зла и обеспечит ей все условия, какие и полагаются знатной пленнице. Обеспечит… Веры словам пирата не было никакой, пример тому – кровавая расправа с командой «Благословенной Марты». А ведь ван Зельде тогда уверял капитана Штюрмера, что отпустит его людей. Отпустил, блин! Даже юнгу не пожалел, сволочь! Софья… Что с ней сейчас, и как отразится на ее положении возможный побег новгородцев? Может, осерчает ван Зельде да велит рубить боярыне голову с плеч? Вряд ли, конечно, но… кто его знает. Так что же – не бежать, даже если представилась возможность, сидеть ровно да спокойно ждать выкупа? А будет ли он, выкуп-то? За Софью – возможно, да, но за всех остальных – вряд ли владыка Феофил раскошелится, ой, вряд ли! И тогда уж точно головы покатятся, никому, кроме их владельцев, не нужные… Может, в целях ускорения выкупа, предложить ван Зельде отправить в Новгород Гришаню аль Олексаху? Нет, не пройдет – гонцы-то сразу отправлены. Уже, наверное, добрались до Господина Великого. Эх, Новгород, Новгород… Золоченые купола, сияющие кресты, сахарные стены храмов, Волхов, седой и величественный… Усадьба на Славенском конце, на углу Ильинской и Славной. Сторож Акинфий, завсегда угрюмый, но по-своему добрый; старый слуга Пафнутий, скособоченный от прежних ран; ехидный дедко Евфимий с оглоедами… Наверное, опять уже в шалаше ночуют, оглоеды-то. А Пафнутий баню топит, эх, туда бы сейчас, хоть на минутку… Загрустил вдруг Олег Иваныч, дом родной вспомнив. Дом родной – да, пожалуй, именно так можно было назвать усадьбу игумена Вежищского монастыря Феофилакта, ныне – архиепископа Феофила. Ограда прочная, высокая – отстроились после пожара-то, Пафнутий с оглоедами новую баньку сложил да амбары, а терем – и не сгорел вовсе. Горница, поди, сейчас вся солнцем прогретая, доски – босиком ступай – теплые, чуть поскрипывают, крыльцо узорчатое, ступени широки, завалисты – ровно боярские. В горнице короба, да сундуки, да полки с записями. Береста, бумага, пергамент. Вместо компьютера грамотцы те. Богатство. Информация. Многие б в Новеграде жизнь отдали за богатство то. К примеру, хоть Ставр-боярин, сволочуга смазливая. Не он ли… Да впрочем, ну его к дьяволу, Ставра! Интересно, выложили ли дубовыми плашками двор на усадьбе, как собирались… Красиво должно получиться: богато, осанисто, степенно, как приличным людям и следует. Говорил как-то Феофил-владыко, что пожалует Олег Иванычу ту усадьбу, за службишку-то. Давно пора. Недаром Гришаня Феофилу эдакую мысль неоднократно нашептывал, покуда книжицу святую перебеливал, «Евангелие». Хорошо перебелил, постарался на совесть. Может, потому и не трогал Феофил отрока до поры до времени, хоть и давно уже можно было. Эх, усадьба… Неужто – своей будет? Дом… Бог Даст, возвратимся домой-то! Важная государственная служба, славная усадьба на Славенском, сияющие купола Софьи – вот что давно уже стало для Олега Иваныча настоящим домом, родным и теплым, домом, где ты нужен, где тебя ждут, где без тебя по-настоящему пусто. Вот все это – Дом! А не загаженная коммуналка на Петроградской – темная сырая клетушка: серые стены, узкие потолки, это про такие сказал Достоевский, что они душу и ум теснят. Вот уж, поистине! Без стакана – не уснешь! Олег Иваныч содрогнулся, Петроградскую вспомнив, – как же он мог жить так? Мог ведь как-то… Впрочем, большую часть времени все равно проводил на работе. С утра и отправились за рыбой. Олег Иваныч, Гришаня, Олексаха – с рыбаками. Те не возражали – лишние руки никому еще не помешали, тем более что шкипер и пара самых здоровых мужиков остались на пиратской базе – заложниками. Погода благоприятствовала: дул береговой ветер, не сильный, но вполне достаточный, чтобы наполнить заштопанный парус шебеки. Выйдя из фьорда, с подветренной стороны забросили сети. Чуть погодя – вытянули с уловом: сельдь, окунь, кое-где даже затесался угорь. Выпустив сеть обратно, потянули с другого борта. Потом снова – с того… И так – до вечера. Ой, нелегок рыбацкий труд! Новгородцы тянули сети вместе со всеми – с непривычки вспухли ладони, даже в рукавицах – а к вечеру так заболели спины, уж так разболелись, что и не разогнуться. Один Гришаня ничего – весел, ну, тут, понятно, привычка. Поклоны-то бить тысячами, епитимий наложенные выполняя. По указу Олега Иваныча отрок выспрашивал про морские пути. Вникал, головой нестриженой кивая. Олег Иваныч с Олексахой тоже бы вникали, но, увы, языками не владели, ленивцы. Зато внимательно присматривались к управлению парусом – ничего, выходило, сложного. Держись за линь да иногда по вантам сбегай. Желательно парус держать по ветру, не то рулевое весло выбьет – миг, и набок суденышко завалить может, море – оно шуток не понимает. Гришаня расцвел вдруг – выяснил: берег северный недалече, вон, с тех сосен наверняка видать. Крепостица в земле той свеями сложена – Выборгом зовется, и свеи там, и финны, и карелы, и новгородские ватаги шастают, видали. Ну, новгородцы – это совсем хорошо, и, главное, почти рядом! Пролив переплыть только. На чем вот, и как? Тут думать надо… К вечеру вернулись на базу с уловом. Высыпали рыбу у пирса – пластать принялись, соль-то была у пиратов. Бочонков, правда, маловато, да за бочонками, по слухам, сам Хорн ван Зельде завтра поутру решил малый когг отправить, купить в городишке каком приморском. А что, селедка, она и в Африке селедка – сгниет, кому от того хорошо? Ни рыбакам, ни пиратам – никому. Видно, напали рыбаки на косячишко селедочный. Не одну войну такие вот косячишки вызвали, не смотри, что рыба презренная… когда ее не просто много, а очень много, это уже не рыба – а серьезный государственный бизнес. За который и повоевать не грех! Как когда-то королева датская Маргарита. С кем только не воевала – с фризами, ганзейцами, шведами. Причина одна – селедка. Недаром те войны селедочными прозывали… – Обратный путь запомнил, Гриша? – пластая рыбину кривоватым ножом, тихо осведомился Олег Иваныч. – Из фьорда выйти сможем? – Запросто, – так же тихо ответил Гришаня. – Вон на ту скалу поначалу держим… ночью там костер палят… затем – на ту сосну, там потруднее будет, ну, так и мы, чай, не когг захватывать будем, а, Олег Иваныч? – Не когг, – улыбнулся Олег. – Шебекой как-нибудь обойдемся. Далеко ль до берега, точно выспросил? – Если с утра идти, – задумался Гришаня, что-то прошептал про себя, – до полудня будем… Если ветер попутный да не врут рыбачишки. – До полудня… Грубо говоря – часа два-три. Ветер вроде попутный будет. Он и вчера такой же дул. Тут в разговор неожиданно вмешался Олексаха, ткнув в бок сидевшего на земле рядом Гришаню: – Гляньте-ка! Все синхронно повернулись. Увиденное их совсем не обрадовало, а даже расстроило, причем – довольно сильно. От пирса отходила небольшая лодка. Четверо вооруженных короткими мечами пиратов сидели на веслах, еще четверо смотрели в сторону скалистого островка, «темницы, откуда нельзя убежать». Цель их короткого пути не вызвала сомнений. То ли собрались подкормить пленников сухарями, то ли у Хорна ван Зельде появились еще кой-какие соображения насчет новгородских пленников. В общем, хреноватые были дела. – И что делать будем? В ответ на Гришанин вопрос Олег Иваныч лишь пожал плечами. А что он, прости Господи, мог предложить? Броситься на стражу с туповатыми ножами, еле годными для разделки селедки? Ну, одного-двух прирежут – дальше? Вон их тут сколько – целая рота. И все прекрасно вооружены. Абордажные сабли, ножи, алебарды, гвизармы, арбалеты. Поди, возьми их за рупь за двадцать! Это не кино про пиратов – это жизнь. Которой здесь очень просто лишиться… если как следует не шевелить мозгами… Пришлось шевелить. Правда, удобного случая на что-то решиться ну решительно никак не предоставлялось! К стоящим у пирса судам рыбаков не подпускали, даже не разрешали отлучаться на шебеку, маячившую мелкой сероватой чайкой где-то в самом конце причала. Олег Иваныч, как и все остальные, ловко освободив очередную рыбину от потрохов, быстро обваливал ее в соли и кидал в стоящие рядом бочки. При этом он не забывал следить за фьордом. Ага, вот давешняя лодочка наконец причалила к островку. Легко себе представить, какие рожи в этот момент у находящихся в ней пиратов… Очередная брошенная рыба полетела мимо бочки. Туда же – вторая… и третья… И четвертая, и десятая! И не у одного Олега Иваныча… у всех! Ё-мое, бочки-то кончились! Кажется, небольшой запас должен быть в доме ван Зельде. Это кому так кажется? Ах, начальнику стражи. Молодец, Гриша, спасибо за перевод! Ну-ка, скажи ему, что мы вмиг за бочками слетаем… а то, я вижу, больше никому неохота. Услыхав повелительную фразу начальника стражи, Олег Иваныч и Олексаха, энергично закивав головами, вскочили на ноги. На узком лице начальника отразилось некоторое недоумение. – Вы что, не могли моего знака дождаться? – яростно зашептал сзади Гришаня. – Это ведь он спрашивал, кого первого на дно отправить за то, что так медленно работаем! Шутит. – Шутит? Так объясни ему про бочки-то, – невозмутимо обернулся к отроку Олег Иваныч. – Какие тут, к чертям собачьим, шутки, сам ведь видит – рыбу девать некуда! Подойдя к главному стражнику, Гришаня быстро заговорил что-то по-немецки. Тот послушал немного, затем благосклонно кивнул и, строго взглянув на Олега Иваныча и Олексаху, повелительно щелкнул пальцами. Те кивнули и, нарочито небрежно бросив пахнущие рыбой ножи, не спеша направились к дому ван Зельде. Ни у ворот, нигде поблизости никакой стражи не было. Видимо, пиратский вождь был полностью уверен в собственной безопасности. Снова полутемная клеть… вот и бочки. Узкая, ведущая куда-то наверх, лестница… Олег Иваныч, приложив палец к губам, проворно поднялся. А крута, лестница-то, настоящая «Stairway То Heaven», как бы на обратном пути не споткнуться. Небольшой зал, чуть поменьше, нежели тот, с камином. Дверь… Ну конечно, где же еще? Но… Замок, однако! Чем бы сковырнуть? Ага, вот, на стенке, под щитом. Похоже на алебарду. Иии – рраз!!! Со скрипом замок поддался. Дверь отворилась неожиданно легко и бесшумно. И Олег Иваныч чуть было не получил прямо по лбу увесистым подсвечником из старой позеленевшей бронзы! Хорошо – увернулся вовремя. – Когда входите в комнату к даме, любезнейший господин, необходимо представляться! – по-немецки произнесла Софья и, отбросив подсвечник, кинулась Олегу на шею. – Ты не читал ли аглицкого пиита Чосера? – выслушав спутанный план побега, неожиданно поинтересовалась она. – При чем тут аглицкий пиит? – А при том! Знаешь, как аглицкие немцы прозывают людишек, подобными затеями пользующихся? – Как? – Авантюристы! В несколько минут боярыня Софья разнесла план Олега в клочья. Управлять шебекой? А вы знаете, что это не такое простое дело, как кажется? К тому же шебека слишком приметна, если бежать на ней – всенепременно заметят и догонят – когги-то побыстрее будут… – Да что ж тогда делать-то? – Лодка, – улыбнулась боярыня. – Свейский берег с любой скалы виден – на лодке с парусом можно дойти. И не так видно – мало ли лодок разбойничьих по заливу ходят. Вон, как эта… – Софья кивнула в распахнутое окно. Прямо на дом пиратского вожака держала курс небольшая лодка, только что отчалившая от островка. – Вот ее и берите, – выслушав Олега, посоветовала боярыня. – А о господине ван Зельде нам пока беспокоиться нечего – с утра в лес на охоту уехавши. Стой-ка! А ты ведь ростом почти как он… На берегу, напротив дома, возвратившуюся лодку встречал сам хозяин, Хорн ван Зельде – в своих любимых доспехах работы нюрнбергских мастеров, в круглом закрытом шлеме-армэ с тремя черными перьями. Из-под поднятого забрала торчали одни глаза, черт-те что выражавшие. Рядом с ван Зельде стояли трое оруженосцев в красных плащах и плоских, низко надвинутых на самые брови, шапках. В руках оруженосцы держали короткие копья… – Разрешите доложить, хозяин, – выбрался из причалившей лодки кривоногий толстяк с потным багровым лицом. – Мы знаем, что птички уже улетели из клетки, – надменно произнес оруженосец – вероятно, кто-то из новых, что-то толстяк его раньше не видел. – Вам поручается важное задание – прочесать вон те скалы… – оруженосец махнул рукой позади себя. – Приступайте немедленно… – Но… – А лодкой воспользуемся мы. Вперед! Один из воинов – тот самый, кривой на левый глаз, с торчавшей, словно пакля, бородою, пристально вгляделся в обступивших вожака людей. Толстяк тоже вопросительно посмотрел на ван Зельде. Тот кивнул и сурово нахмурил брови. Толстяка и его людей словно ветром сдуло из лодки. Наступая друг другу на пятки, они вихрем понеслись к дальним скалам. Последним, оглядываясь, неторопливо бежал одноглазый. Ну, точно, Олег Иваныч с ним уже встречался… Споро отгребя от берега, оруженосцы подняли парус, и лодка ходко пошла к островку… Вернее, мимо. А чего им там было делать-то, Олегу Иванычу, Олексахе, Гришане и Софье?.. – Какие страшные сегодня глаза у хозяина, – багроволицый толстяк на ходу делился впечатлениями со своими спутниками. – Прям побелели от гнева… Нет, видно задел его за живое этот побег. И если мы их не поймаем… Эй, пошевеливайтесь! Да смотрите в оба! План Софьи удался бы… Удался бы блестяще… Если бы… Если бы не внезапно налетевший шквал! И откуда он только взялся? Ведь был почти штиль, лишь небольшой ветерок лениво дул в корму, с каждой минутой приближая беглецов к заветной цели. И вот – на тебе! Налетев, ветер задул, закружил, забуранил, превращая спокойную до этого морскую гладь в нечто подобное кастрюле с кипящей похлебкой. Завыли снасти, вмиг сорвало парус, унесло черт знает куда в морские просторы. Потерявшую управление лодку неумолимо несло на скалы… Они становились все ближе, черные, как зубы дракона. И такие же кровожадные! Бурные волны с ревом бились о прибрежные камни, погода разыгралась так, что вход в залив практически не был виден. Одно хорошо – пиратские суда вряд ли осмелятся выйти сейчас в открытое море. Они-то не осмелятся… А вот кое у кого хватило ума. Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу – снова, как когда-то на Ладоге, вспомнилось Олегу Иванычу. Что же, черт возьми, делать? Неужели остров пиратов настолько неприступен? Настолько, что нет там какого-нибудь небольшого заливчика, кусочка пляжа – достаточного – нет-нет, не для корабля – для их маленькой лодки, утлой скорлупки в диких руках стихии? Всем смотреть! Вон там, кажется. Нет, не то… А вот здесь? Тоже ничего хорошего. Впрочем… А ну, подгребли! Вон, прямо над обрывом – одинокая сосна. А внизу – оголенные корни. Вот они, нависают над морем, и, кажется, даже шевелятся, словно волосы Медузы Горгоны! Если… Если схватиться… …за них… и чуть подтянуться… Можно вполне удержаться… Только нужно направлять лодку. И скинуть латы. Вот так. – А ну, приготовились, ребятишки! Хватайтесь, как подойдем. Бурное течение, огибающее остров пиратов, подхватило, понесло лодку. Олег Иваныч ворочал кормовым веслом, стараясь хоть как-то выровнять утлое судно. Вот и обрыв. Камни… Нависающие над волнами корни… – Раз-два! Прыгнули! И, кажется, зацепились! Ну, теперь его очередь. Олег Иваныч бросил весло, поднял вверх руки… Чертов водоворот закрутил, заболтал лодку, швырнул с размаху о камни, унося обломки в море! Ударившись головой о борт, Олег Иваныч смог лишь уцепиться покрепче, теряя сознание и полностью отдаваясь на волю стихии. Трое, выбравшись на утес, с ужасом смотрели, как крепнувший ветер уносил в море обломки… – Господи! – встав на колени, воскликнула боярыня Софья. – Господи… А ветер выл, не умолкая, с ревом бились о скалу волны, и ничто не внушало никакой, даже самой малейшей, надежды…Бурхарл Вальлис
Глава 4 Ревель. Май 1470г.
И капитан был опытный, и все моря проплаваны, Он силы был недюжинной – дубы валил плечом, И нам казалось – много нас, мы сильные и храбрые, И никакая буря нипочем…Софья… Софья, Олексаха, Гришаня… «Господи Иисусе, сделай так, чтобы они остались живы, сотвори чудо, прошу тебя! Знай, душа моя открыта к тебе, Господи!» – вздохнул Олег Иваныч. И ведь, можно сказать, только все и началось-то у них с Софьей, как… Хоть, конечно, и раньше далеко небезразлична была Олегу новгородская боярыня, а уж теперь-то… Господи! Закончив молитву, Олег Иваныч подошел за благословеньем к батюшке. – Слыхали о тебе, господине, – посмотрев на него, улыбнулся священник, отец Феодор. – Поистине, чудесно спасенье твое! Молись, господине, благодарствуй Господу! – Молюсь, отче, – склонил голову Олег Иваныч. В узких шерстяных рейтузах, в короткой куртке с модными рукавами с разрезами, в длинном, ниспадающем почти до полу плаще – вряд ли кто из старых знакомцев узнал бы в этом европейского вида господине новгородского житьего человека. Впрочем, нет – узнали бы. По глазам, светло-серым, как низкое балтийское небо, по бородке, аккуратно подстриженной, по… Узнали бы… Если осталось кому узнавать… Вздохнув, Олег Иваныч купил у алтаря три свечки. Куда вот только ставить их, во здравие или за упокой? Прикинув, решил все-таки поставить во здравие. Мало ли, может, спаслись тогда. За корни-то вроде цепко хватались. Выйдя из церкви, Олег Иваныч глубоко вдохнул сырой воздух. Только что прошел дождь, булыжники мостовой скользили под башмаками. Хорошими, надежными башмаками, с пряжками, работы мастера Юлиуса Майера, чьямастерская в конце Длинной улицы, что вела от холма Тоомпеа в гавань. Близкое море дышало сыростью, и нельзя сказать, чтоб это было Олегу Иванычу неприятно – не простая это была сырость, вовсе не затхлая, наоборот – свежая, бодрящая, морская, принесенная свободным балтийским ветром. Пройдя вдоль по мостовой, он остановился напротив узкого переулка, задумался. – Тере, герр Олег, – вышел из переулка молодой парень, направился прямо к Олегу Иванычу. В узких штанах, в короткой красно-желтой куртке, на рыжей голове – лихо заломленный берет с длинным зеленым пером. – Тере, Томас, – поздоровался Олег Иваныч, улыбнулся. Томас Ленстеди был самым молодым мастером Ревеля, города, куда занесла Олега судьба в лице холодных волн Балтики. Последнее, что он помнил, ударившись о борт лодки, – были горы бело-коричневых брызг и – сквозь них – черные скалы пиратского острова… Полузахлебнувшегося, его вытащили сетью матросы «Белой коровы» – пузатого одномачтового когга, принадлежащего ревельскому купцу Яану Стерсену, по национальности – шведу. Так Олег Иваныч оказался в ганзейском городе Ревеле, Колывани, Датской крепости, Таллине. Люди, эсты, финны, шведы, издревле селились у холма Тоомпеа. В 1219 году король Дании основал здесь крепость, вообще же под властью датчан город находился до 1346 года, а с того времени – развивался как немецкий ганзейский город, подчиненный Любеку. Лет двести уже жили в нем и немцы, и шведы, положившие начало церковной общине Олевисте, неподалеку от которой была и русская церковь, откуда только что вышел Олег Иваныч. Русские селились около Длинной улицы, отдельным компактным районом, и вере своей не изменяли. Жаль, маловато стало их, русских-то, да и туго пришлось после того, как Ганза свернула торговлю с Новгородом. Тем не менее еще существовала русская община, куда сейчас и намеревался отправиться Олег Иваныч, да вот встретил по пути Томаса. Томас Ленстеди – по происхождению полушвед-полудатчанин – родился здесь, в Ревеле, где, в свою очередь, родились и его родители… Долгое время работал в оружейной мастерской отца, которую и унаследовал совсем недавно, после батюшкиной кончины. Мать Томаса умерла еще раньше, от мора. К русским Томас ходил не просто так – хотел вложить деньги в товары для Новгорода, тайком от магистрата снарядить кораблишко. А что – хороший, не облагаемый налогом бизнес. Только вот, правда, не очень законный… Попадешься – проблем не оберешься. Зато и навар. Русский Томас прилично знал – да на Длинной улице когда-то все, кто хотел, его знали, с русскими издавна жили бок о бок, хоть и кривились католические священники, да куда деваться. Кроме бизнеса, еще одно дельце было у Томаса в русском квартале – нравилась ему Елена, дочь церковного старосты Евлампия, в доме которого проживал сейчас Олег Иваныч, спасенный матросами Стерсена. Сам Стерсен и позвал русских, когда распознал в бреду выловленного из моря русскую речь – случалось раньше, хаживал с товаром в Новгород. Говорил, правда, не так, чтобы очень – но кой-что понимать мог. Староста Евлампий сразу признал в Олеге Иваныче влиятельного софейского человека – доходили слухи через ливонских рыцарей. Узнав, предложил свой дом, оказал почет и уважение, даже денег дал – отдашь, сказал, после, в Новгороде, буде станется… Ой, хитрил Евлампий, явно всего не рассказывал. Планировал, ой, планировал к Новгороду пробиться с товарцем, в обход законов ганзейских. Ну, Бог с ним, с Евлампием, себе на уме был. Олег Иваныч даже иногда задумывался, а не будь он человеком архиепископа Феофила, так ли принял б его Евлампий? Скорей всего – и руки бы не подал, мало ли утопленников с моря вылавливают. Хитер был староста, хитер да речами сладок. Волос черен, борода космата, глаза – туда-сюда – бегают. Тот еще жук. Зато дочка – красавица! Ну, не такая красавица, как, скажем, Софья… Эх, Софья, Софья… И свет белый без тебя не мил, оказывается. Олег Иваныч вздохнул, помянул Господа, потом махнул рукой – что толку вздыхать-то! Надобно выручать и Софью, и прочих, коли живы. А для того – случай подходящий нужен, да не дожидаться его, случая, надобно активно самому готовиться… Тогда и сладится. Так что нечего пока завидовать чужому счастью да красоте Еленкиной, от того Софье легче не станет. Красива, красива Еленка… Недаром Томас ко двору Евлампия хаживал. Староста его не гнал: хоть иноверец, да богат, и руки к месту, и собственную Мастерскую имеет. Чем не жених? А что касаемо веры… Так ведь всякое бывает. Может, и нашим, и вашим выйдет. Вот, человечка, церкви новгородской небезразличного, пригрел… Так, может, и с дочкой что сладится… Нестоек был Евлампий в вопросах веры, когда выгодой пахло, ох, нестоек, алчен! А дочка, Еленка, – чем-то на Ульянку Гришанину походила, только старше чуть. Такая ж черна коса, брови в струнку вытянуты, ресницы долги. Глаза светлые, голубые. На язык востра – а уж непоседа! С утра уже по горницам вертится, все успеет – и обед приготовить, и за прялкой с сенными девками посидеть, и с матушкой – той еще старушенцией – полаяться, а уж батюшка – и не подходи. Он ей слово – она десять. Рот прямо не закрывался. Ну и жена Томасу достанется – красива, да болтлива не в меру. Томас-то, голова рыжая, прямо млел, когда Еленку видел. Она-то, по-московитскому обычаю, взаперти за прялкой не сидела – поди-ка удержи этакое помело! И похоже, что судьбу свою собралась решать сама, безо всякой оглядки на всякую там религию. Как заключил Олег Иваныч – по-европейски решительная девушка. Что и неудивительно – Ревель, чай, не в глуши какой – на перекрестках торговых. Хоть и народишку всего-то тысячи три с гаком, ну, может, чуть поболе. Впрочем, по тем временам – и то много. Вот и сегодня аж с самого утра по всему дому носилась Еленка. Эйса, кота, искала. Хороший кот Эйс, полосатый – ровно тигра, упитанный. А уж мышей ловит – лучше и не сыскать. Батюшка-то, Евлампий, с матушкой – в церковь к заутрене собирались, ну и Олег Иваныч с ними, там после службы чуть задержался. Хотели дочек с собой, как положено… Ну, младшим-то девкам никуда не деться, а уж Еленка… Пойдет она в церковь в этакую-то рань, как же! Жди-дожидайся… А Олег-то Иваныч, дурачок доверчивый, раньше думал, что все средневековые люди очень религиозны. Нет, попадались, конечно, и набожные, и даже довольно часто. Но были и такие, как Еленка, не сожгли б ее на костре раньше времени, прости, Господи… Посетовав немного на дождь – и, вправду, помеха в воскресенье-то, – Томас предложил пойти к ратуше, заглянуть в корчму какую-нибудь на примыкающих к площади улицах. Пивка выпить, да, может, чего и покрепче. – А пошли, пожалуй, – махнул рукой Олег Иваныч. – Все одно поспать не дадут… Не просто так согласился Олег Иваныч, хоть и симпатичен был ему Томас. Мыслишку насчет корабля затаил. Слышал, как Томас с Евлампием шептались. Контрабандисты, мать их… Видно, не так уж и хороши дела у Томаса в мастерской, как он всем рассказывает, коли лишние деньги понадобились. Впрочем, как любил приговаривать Евлампий – серебришко, оно никогда лишним не бывает. Тем более – золотые рейнские гульдены, замурованные под крышей в приданое Еленке. Она же, кстати, про них и выболтала. Медь недавно прикупил Томас. Хорошую медь, с Кипра-острова, несколько ластов. То магистрату понятно – конечно, оружейнику всякий металл требуется, и медь в том числе… Требуется. Только не в таком количестве, Томас ведь на алебардах специализировался, на копьях да на гвизардах всяких, редко кто кинжалы заказывал, а мечи – так и вообще никогда, привозных хватало, с Нюрнберга. Олег Иваныч приобрел себе такой – не оружие – чудо! Легкий, прочный, удобный. Клинок стальной. Голубоватый, холодный, у пятки три золотые короны вбиты – клеймо мастера. Правда, шпажка-та, когда-то новгородским оружейником Никитой Анкудеевым выкованная, была ничуть не хуже нюрнбергского меча. Так ведь то товар штучный, а этот меч – чуть ли не серийное производство. Так вот, о меди… – Так вот, о меди… – поставив на круглый стол увесистую пивную кружку, Олег Иваныч хитро взглянул на чуть было не поперхнувшегося пивом Томаса. Они сидели в небольшом питейном заведении в подвале у Вышгорода. Как пришли, было пусто, но постепенно зал наполнялся – оно и понятно, воскресенье все-таки. Зажиточные бюргеры в расшитых плащах, весело пропивающие полученную плату подмастерья, торговцы с ближайшего рынка. Пили пиво – темное, крепкое, тягучее – сказка, а не пиво! Такое пиво каждый день пить – больше ничего и не надо для счастья-то. Рядом, на улице, несмотря на дождь, что-то пели странствующие музыканты – жонглеры. Сквозь открытую дверь доносилось заунывное звучанье виолы, свирельные трели и лошадиное ржание. Входившие – здесь все друг друга знали – почтительно раскланивались, улыбались. Кивали и Олегу Иванычу – были наслышаны. Тот уже устал отвечать на поклоны, повернулся к Томасу, сказал усмешливо: – Да-а, медь можно дорого продать в Новгороде, – потянулся за кружкой. – Какую медь? – фальшиво изумился Томас, говоривший по-русски с небольшим тягучим – как местное пиво – акцентом. – Про какую такую медь ты говоришь, герр Олег? Олег Иваныч усмехнулся. Допил пиво, вытер бороду рукавом, пояснил, что медь – дело хорошее, прибыльное, однако ее еще надобно доставить в Новгород. – Есть один кораблик, у побережья. – А Ганза? – А скажем, что в Швецию. – Ага. Ни с того ни с сего – в Швецию. Что вам там делать-то? У шведов и без вас меди хватает. – Где хотим, там и продаем! – Ну, ты это ганзейской магистратуре скажешь. Там люди доверчивые, типа меня. – А какое их собачье дело? – Стой, Томас, не распаляйся! Олег Иваныч положил ладонь на руку Томаса: – Вот если бы корабль был свейским… хотя бы по бумагам. Ганзе-то к свеям что за дела? Хотя, конечно, на всякий случай утопить могут. Если по-глупому делать, как вы с Евлампием хотели. Авантюристы! Томас с уважением посмотрел на собеседника и заявил, что поступившее предложение следует хорошо обдумать. – Ну, вот и обдумай, – согласно кивнул Олег Иваныч. – Помозгуйте вдвоем с Евлампием. Ленке только не говорите – весь Ревель знать будет! Попрощавшись, Томас вышел в задумчивости. Лил дождь, но молодой мастер даже не замечал текущие за шиворот капли. Даже не поднял капюшон плаща. Думал. Олег Иваныч не торопясь допил пиво и поднялся, тоже собираясь уходить, как… Как вдруг… Его словно током дернуло! За столиком в углу, который только что заняла подвыпившая компания матросов, он отчетливо увидел знакомую одноглазую рожу! Пират! Злобный душегуб, сподвижник разбойничьего капитана Хорна ван Зельде! Что делает он здесь, в ганзейском порту? Наверняка что-то вынюхивает. Не слишком-то поздоровится вскоре кое-кому из этих Матросов! Ишь, смеется, гад. Словно плевать хотел на все законы против пиратства. Ну, смейся, смейся… Ревельский палач уж как-нибудь сумеет сделать твою гримасу более угрюмой… ежели ты вдруг окажешься не очень разговорчивым, парень. Выйдя из пивной, одноглазый пират оглянулся и вслед за матросами направился в гавань. Олег Иваныч чуть было не упустил его, засмотревшись на прыжки и ужимки уличных мимов. Хорошо, успел, обернулся… И, поправив болтающийся на поясе меч, бросился вслед. Он настиг пирата уже за городскими воротами, на пологом склоне спускающегося вниз, к морю, холма, поросшего малиной и ежевикой. Место было довольно безлюдным – может быть, потому что шел дождь, а может, тут всегда так было. Это и к лучшему: лишние свидетели – делу помеха! Подумав так, Олег Иваныч усмехнулся. Надо же, бывший старший дознаватель, а как антизаконно рассуждает. То с контрабандистами гешефты затевает, то, вот как сейчас, пристает к мирному гражданину, чья вина еще не доказана никаким судом. Правда, еще не совсем чтобы пристал, но… – Хэй, майн герр! Резко обернувшись на крик, одноглазый увидел прямо перед собой качающееся острие закаленной стали. Ан гард! Эт ву прэ? Ах, сабельку вытащил? Ну, тогда – алле! Пират не очень-то хорошо владел своей саблей – все его рубящие удары – других он, похоже, не знал – сопровождались жуткой руганью и носили скорей устрашающий характер. В первые секунды схватки он и не догадывался, с кем пришлось сражаться… а когда догадался – было уже поздно. Олег Иваныч даже не стал тратить время на излюбленные обманные финты, уклонения, выпады. Была нужда, с этаким-то соперником! Ткнул наугад влево, потом якобы раскрылся и, дождавшись, пока самонадеянный московит начнет атаку с длинного выпада в грудь, круговым движением обвел его саблю и уже собрался нанести сильный удар вдоль клинка противника… Однако пират не стал того дожидаться, а, бросив саблю, пустился наутек. На бегу что-то выкрикнул по-немецки, быстро выхватив из-за голенища сапога длинный узкий кинжал. Ах, гад… Раз не получилось саблей, решил кинжалом? Остановившись, одноглазый быстрым отточенным движением с неожиданной силой бросил острое лезвие… Олег Иваныч чуть дернул кончиком меча, и кинжал бандита с обиженным звоном воткнулся в растущее рядом дерево. Обескураженный пират развернулся, снова намереваясь дать деру. Олег Иваныч предвидел такой поворот событий, поэтому не стал дожидаться, пока одноглазый наберет скорость, а, как только тот повернулся, с силой пнул его под коленку. Тот с воплем повалился на траву, по которой тут же принялся кататься – до тех пор, пока не почувствовал своей шеей острый холод металла. – Гут, – усмехнулся Олег Иваныч, мучительно пытаясь вспомнить, как там по-немецки: «Вставай, иди!» Впрочем, разбойник и так догадался, что от него хотят. Медленно, не делая резких движений, встал. Повернулся, повинуясь знаку. Олег Иваныч ловко – сказывался приобретенный в Новгороде опыт – спеленал ему руки ремнем, придерживавшим плащ. Плащ после этой процедуры пришлось нести на руке, что было не очень-то приятно в дождь, да зато спокойно! С эдаким-то фруктом ушки следовало держать на макушке. Плененный не молчал, оглядывался, что-то выпытывал у Олега Иваныча по-немецки. Что – пес его знает. Потом вдруг присмотрелся, вздрогнул… Олег Иваныч чуть было не налетел на него, сплюнул: – Ну, чего встал, дядя? И тут вдруг одноглазый пират улыбнулся ему во весь свой щербатый рот, словно родному. – Я ведь узнал тебя, господине, – по-русски ответил он. – С острова ты бежал, от шишей. Те думали – сгинул! – Да ты русский?! – обрадованно воскликнул Олег Иваныч. Обрадованно – это потому, что теперь отпадала всякая необходимость в посреднике, на роль которого он собирался пригласить Томаса или, на худой конец, Еленку. – Садись-ка на камень. Поговорим. Что узнать хочу – ведаешь? – Ни сном, ни духом, господине. Примостившись на округлом валуне, пират с готовностью воззрился на своего пленителя. Его единственный глаз светился фальшивой радостью. Сидеть разбойнику было неудобно, все время ерзал – пытаясь удержаться на камне, а встать ему дозволено не было. Потому – ерзал… Олег-то Иваныч не зря присмотрел по пути такой камешек, неудобный. У них, в РОВД, тоже такие стулья были – полуразваленные. Сядешь – и не знаешь, усидишь ли. Один раз на пол завалилась теща начальника, будучи приглашенной свидетельницей по одному пустяковому делу. Прибежавший после ее ухода начальник, кипевший праведным гневом, задал один вопрос: почему до сих пор не починены стулья? На что и получил ответ от капитана Кольки Вострикова. А ответ такой: находясь в данном кабинете, подозреваемый должен думать не о том, как половчее ответить на вопрос дознавателя, а о том только, как со стула на пол не сверзиться! Потому – ремонт стульев в кабинете – прямая подмога преступникам. Ловко ответил, стервец. Начальник не знал, что и молвить. Рот открывал только как рыба. А Олег Иванычу слова Колькины вона когда сгодились. Потому и ерзал сейчас одноглазый на камушке. Ерзай, ерзай, собачий хвост! – Говори, что про убежавших слышал? Поди, погоня была? – Да ничегошеньки не знаю, господине. Аз грешный сюды, в Ревель-от, ране ишо был послан, Богоматерью клянусь, Тихвинской! – Не погань языком своим святое имя, иначе враз головенку отрежу! – Олег Иваныч замахнулся мечом, и шильник испуганно вжал голову в плечи. – Точно не знаешь? – Да клянусь… – Ну, тогда не надобен ты мне боле, – Олег Иваныч недобро усмехнулся. – Сдам я тебя городским властям, пущай башку рубят – про законы супротив пиратов, небось, слыхал? Одноглазый пал на колени: – Не губи, боярин! Может, еще пригожусь! – За каким хреном? Вставай давай, а то прямо здесь прикончу. У, пиратская морда! – Не торопись, князь, – пойманный неожиданно успокоился и вперился в Олега Иваныча единственным глазом. – Я ведь и еще кой-что знаю. Для ревельского рата бесполезное, а вот для тебя… О Софье-боярыне сказать ли? Софья? Олегу Иванычу показалось, что он ослышался. Ну откуда эта пиратская морда… хотя… – Говори, собака! – Олег вытащил меч. – Остынь, остынь, боярин. Все скажу, все. Только слово сперва дай. – Какое еще тебе слово? – Что отпустишь, когда все, как на духу, поведаю. – А если палача позову? – Кат? Так те мои слова кату без надобности, а с перепугу мало ль что наболтать можно. Так получу слово? – Ладно. – Олег Иваныч махнул рукой, лень ему было как следует пытать эдакого морального урода. – Считай, получил. Дождь шел все сильнее, все чаще стучали по траве капли, за камнем собралась уже изрядная лужа. Олег Иваныч не обращал внимания на дождь, даже плащ не накинул на плечи, так и держал в руке, ибо одноглазый поведал такое… Во-первых, боярыню Софью пиратам заказал Ставр. Через их посредников в Нарве. Ну, об этом Олег Иваныч и без него давно догадался. Спутников Софьи приказано было убить, то, что они все-таки остались живы, – целиком на совести пиратского вожака, голландца Хорна ван Зельде, имевшего на новгородцев свои виды явно коммерческого характера. Что делалось после побега пленников – одноглазый, похоже, и вправду не знал. Зато знал другое! Вернее – другого. Ушкуйника Олексу, за слова о котором многое бы дали и сам Ставр, и софейский владыка Феофил, и бывший ключник Пимен. По словам одноглазого, отыскал-таки Олекса место, где чеканят фальшивые деньги. Вызнал – и кто чеканит, и зачем. За что и поплатился жизнью. Это – во-вторых… Ну, а в-третьих… В-третьих – наконец-то признал одноглазого Олег Иваныч, недаром тот таким знакомым казался. Вот как только заговорил про Олексу да про Обонежье, так и признал! Вспомнилась распятая на бревне тихвинская проститутка Тонька-Зараза – неплохая, по сути, девка – зверски убитая, с отрезанным языком… за то, что болтала лишнее о банде Тимохи Рыси. Вспомнилась и корчма на окраине Тихвинского посада. И ее одноглазый хозяин… – Кривой Спиридон! – ахнул Олег Иваныч. – Бот уж, поистине, неисповедимы пути Господни! Как же ты тут оказался, пес? Говори, коль уж начал. – Слово-то помнишь, боярин? – Не забыл, не забыл, не сомневайся. А оказался в здешних краях Спиридон не просто так. Бежал, в колдовстве обвиненный. Серьезнейшее, по тем временам, дело, даже на Ставрову заступу надежды не было. Хотя… Может, к тому делу Ставр-то и приложил руку – слишком уж много знал одноглазый корчемщик. Поступить так – вполне в духе Ставра, вполне… В общем, видала одна баба, будто летала над Тихвинским посадом корова – ревела, аки медведь, а полетав – на двор Спиридона спустилась. Еще и зелье у Кривого нашли, и письмена ведовские. Как ни божился он, что зелье-то – для крепости винной, а письмена – долговые расписки, не поверили. Схватили владычным именем да кинули в поруб. Там же, на посаде Тихвинском. Да вот цепь-то ржавой оказалась. Придушил Спиридон стражника – да ноги в руки. Леса окрестные знал – не раз с кистенем по большой Кузьминской дорожке хаживал. Только на сей раз туда не подался – опасался Ставровых. В Новгород пробрался, да на лодью, матросом. Как раз к сентябрю дело было. На последнюю навигацию успел. По пути пираты встретились. Хорн ван Зельде. Купцы шведские, чья лодья была, биться не решились, восемь частей товара отдали, да были отпущены с честью. Часть команды с пиратами порешила остаться – те еще были людишки, матросы-то – с ними и Кривой Спиридон. За зиму малехо насобачился по-немецки шпрехать, умом да хитростью авторитет себе создал. Вот и был в Ревель на разведку заслан. Тут и словил его Олег Иваныч! Спросил, как выслушал: – Так что с Олексой-то? – Нет уж давно в живых Олексы-ушкуйника, – Спиридон пожал плечами. – То наверняка ведаю! – Может, сам и убил? – Что ты, что ты, боярин! Прости, Господи… Зря божился Кривой Спиридон, не боясь Бога. Это ведь он и убил Олексу, по прямому приказу Ставра. Воткнул нож в шею. Про то не признался сейчас Олегу, ну, и того, что порассказал, хватит. Зато про честное слово не забыл напомнить. – Какое еще тебе честное слово? – возмутился Олег Иваныч, однако, мечом ремни на руках разрубив, пнул ногой одноглазого да напутствовал сердечно: – Пшел отсель, пес! Обрадованный Спиридон не заставил себя долго упрашивать – враз побежал к морю, в малиновых кустах скрылся. Олег Иваныч, меч в ножны вложив, в город побрел устало. Пока шел – думал. Пережевывал полученную информацию. Да о Софье все больше вспоминалось. Первую встречу с нею, в Тихвинском храме Успения, Спиридон нехотя напомнил, появлением своим одним, духом тихвинским. В длинном черном покрывале, в черных же, ниспадающих до самой земли одеждах, с бледным красивым лицом и большими золотисто-карими глазами, стояла тогда Софья в храме, показалась она тогда Олегу Иванычу словно сошедшей с иконы. И как он смотрел на нее, не отрываясь, и как Софья вдруг что-то почувствовала, обернулась, встретившись взглядом с Олегом. Тот аж вздрогнул тогда, словно провалился в омут золотистых глаз боярыни… Эх, Софья, Софья… Погруженный в невеселые мысли, по сторонам не смотрел Олег Иваныч, да и на что там смотреть-то, на море, что ли? Эка невидаль – набралась меж горами вода да плещется. Так и вошел в ворота, да направился в конец Длинной улицы, к Евлампиеву двору– А за ним… А за ним змеей, за углами прячась, крался Кривой Спиридон! Зря, ой зря не пришиб пирата Олег Иваныч, отпустил змеюку ядовитейшую, проявил, так сказать, гуманизм, совсем никому не нужный! Нет, чтоб сразу голову с плеч… Ну да ладно, ужо все мы крепки умом-то задним… В русском квартале, в доме Евлампия, ждали уже, дожидались. Сам хозяин да оружейных дел мастер Томас. Только они и были, даже Еленка из горницы с позором была изгнана. Знать, дело зачиналось тайное… Кота за хвост тянуть не стали – прямо за обедом и начали. Пока мясную похлебку с луком хлебали, рассказал Томас про кораблишко, у какой-то там старой мызы на мелководье запрятанный. Хороший такой кораблишко – вместительный. На ход туговат, правда, – так на что она нужна, скорость-то? К середине июня всяко в Новеград пришлепает. С медью, вестимо. От которой барыш – рухлядью мягкой да зубом рыбьим взятый – сам-десять станет, ежели не все сам-двадцать! Тогда можно и свадьбу… Братство православное, правда, покривится изрядно, узнав про Еленку-то. Да то дело поправимое – гульден, он везде гульден! На новую церковную крышу уж всяко наскребет по сусекам Евлампий. Зато внуки его, Еленкины детушки – полноправными гражданами Ревеля уродятся, а заматереют, Бог даст – и в Ганзейский союз не последними людьми пробьются. У Томаса уже и капитан на примете имелся. Знамо дело – швед. Завтра с утра уж и кораблишко осмотрит, имя которому – «Пленитель Бурь». Знал Томас – был такой корабль в Сигтуне, о том ему Пауль Бенеке, капитан знакомый, рассказывал. И про то рассказывал, что сгинул «Пленитель Бурь» где-то в Северном море, то ли от бури, то ли от английских пиратов. Ну, про то еще мало кому известно было… – А ты, гepp Олег, на кораблишке том торговым представителем будешь. Ну, это само собой, понятно. Зиц-председатель. Чтоб пиратам было с кого головы рубить начинать. – Риск, конечно, есть, – согласно кивнул Томас. – Но ма-аленький… – Это почему ж маленький? – усомнился Олег Иваныч. Он вообще был настроен довольно мнительно насчет всего, что касалось непосредственно его персоны. Томас объяснил – почему риск маленький. В ближайшие дни из Ревеля выходит небольшой караван в Ригу, ничего особо ценного там нет – сукно, шерсть, руда да прочая мелочь – потому купцы на охрану не тратились, да и идти-то, прости Господи, тьфу – всего ничего. Вот этот-то караван пиратов на себя и оттянет. – Ага, оттянет. Ежели они про него узнают! – Узнают, – заверил Евлампий. – Пираты, брат, все знают! – К тому же «Пленитель Бурь» – корабль с осадкой малой, у самых берегов пойдете, чтоб… – Чтоб, ежели что, на камни сесть аль на берег выброситься, – съязвил Олег Иваныч. – Чай, действует еще «береговое право»? – Не везде, – тряхнув огненно-рыжей шевелюрой, успокоил его Томас. Уже темнело, когда довольный Томас покинул гостеприимный для него дом православного старосты Евлампия. Шел, напевая:Андрей Макаревич, «Песня о капитане»
Крестьянский сын в деревне жил, Он чудо-кудри отрастил, Они вились до самых плеч, Чтобы волной на плечи лечь. Как шелк был каждый локон, Под шапкой их берег он…
За ним, таясь в тени нависающих над узкими улицами домов, кто-то скользил неслышно. Растрепанный мальчишка-ученик арбалетной стрелой вылетел из богато украшенных дверей дома молодого мастера Томаса, споткнулся на ходу, расшиб ногу… Добрый прохожий поддержал его участливо, в сторонку отвел, подорожник приложил к коленке. Пока прикладывал, беседу вел, о жизни мальчишку расспрашивал. А что жизнь – жизнь, прямо скажем, не очень. Как отдала матушка в ученики, так тому уж два года прошло, еще впереди восемь. Новый-то хозяин, мастер Томас, еще ничего, хоть и прижимист. А уж старый-то, хоть и нехорошо так о покойниках говорить, скупердяй был – куда там! Снега зимой не выпросишь. Да и вредный – чуть что, сразу драться. Ремеслу почти совсем не учил, все больше – сбегай, принеси, подай. Слава Богу, помер. Мастер Томас ему не чета! Вчера показывал, как правильно сталь калить, вот это дело! Бегать? Да уж, побегать и при нем приходится, не без этого. Вот, как сейчас, к примеру. На ночь глядя послал в Выш-город, к какому-то шведу. Чтоб быстрей к нему в мастерскую шел… А ежели заупрямится, так, сказывал, спросить, не хочет ли швед тот стать капитаном «Повелителя Бурь». Тьфу-ты, бес попутал… «Пленителя Бурь»… Пленителя, Пленителя, Плени-теля… На днях должен отчалить в Новгород. Но… тсс… про Новгород я не говорил. Дело такое… Ой, спасибо тебе, добрый человек, побегу я… Мальчишка похромал дальше, припадая на правую ногу. Добрый человек посмотрел ему вслед единственным глазом и усмехнулся… – «Пленитель Бурь», говоришь? В Новгород? Ну-ну. С утра пораньше в дом герра Альтмайера, агента Ганзейского союза в Ревеле, постучали. Старый слуга, кряхтя, спустился по узкой лестнице вниз, осторожно заглянул в глазок, забранный крепкой решеткой. Странный посетитель. Одет бедно, да еще и кривой на один глаз. А ведь, как гласит примета, – встретить с утра кривого – к несчастью. – Что вам угодно? – Господина Альтмайера, – с каким-то варварским акцентом смиренно ответствовал одноглазый. – Дело идет о чести и прибылях Ганзы. Скажи господину, что пришел тот самый Спиридон, что не раз докладывал ему о пиратах. – Ждите. Кривой Спиридон – естественно, это был он – покорно уселся на высокие ступеньки крыльца, напротив резной двери. Скрывая небо, над ним нависал второй этаж здания, с закрытыми ставнями, над ним выдавался вперед третий… По лестнице вновь зашаркали шаги. – Входите. Не прошло и часа, как Кривой Спиридон, вполне довольный, вышел из дома ганзейского агента. В карманах его матросской куртки нежной музыкой позвякивали серебряные монеты. «Пленитель Бурь» – одномачтовый корабль какого-то неизвестного Олегу Иванычу типа – подняв парус, медленно отошел от небольшого причала у старой заброшенной мызы – приземистого строения на замшелом булыжном фундаменте. Из леса к мызе вела узкая дорога… на которой появились вдруг скачущие во весь опор всадники. – Вон они, вон! – нахлестывая коня, во весь голос заорал первый. – Уходят, триста чертей им в дышло! Всадники, числом десятка два, подскакав ближе к морю, остановились. Их мокрые от пота лошади тяжело дышали, сбрасывая под ноги пену. В руках всадников виднелись копья и арбалеты, у седел были приторочены большие двуручные мечи. Кровавым светом поблескивали доспехи в свете клонящегося к закату солнца, на головах у большинства были круглые полуоткрытые шлемы – во Франции такие назывались саладами. – И все-таки они ушли, – провожая недовольным взглядом уходящий корабль, констатировал факт главный – в шлеме, украшенном белыми перьями. – Что ж, придется нагнать их в Нарве. – А рыцари? – задал вопрос кто-то. – С рыцарями – договоримся, – с усмешкой ответил главный. Когда всадники выехали из леса, нижний край красного солнца уже опускался в море. – В Нарву так в Нарву, – шептал про себя тот, что скакал последним, в рваной матросской куртке, с единственным, горящим злобным огнем, глазом. Эрик Свенсон, новоявленный капитан «Пленителя Бурь», оказался человеком приятным во всех отношениях, вот только по-русски почти совсем не говорил да слишком уж не дурак был выпить. Пил профессионально – в принципе, все! На что уж Олег Иваныч в этом смысле был в родном РОВД закаленный, но и тот признавал, что по сравнению со Свенсоном он – жалкий любитель. Всяких там медов стоялых, мальвазей-романей и прочего… Ревель, как член Ганзейского союза, практически полностью контролировал ту часть торговли с Новгородом, которая шла через Финский залив. Перевозили ли товар по воде – через Неву и Нарову, тащились ли по суше, проклиная дороги и лесных Шишей, где бы ни шли – все импортируемые из Новгорода товары разгружались и взвешивались в Ревеле. За этим пристально следил главный ганзейский агент Бруно Альтмайер. Его люди знали все: сколько стоил ласт воска в Новгороде и за сколько его продадут в Любеке, какими мехами будут торговать в Выборге, а какими – в Нарве, сколько берут лоцманы в устье Невы в мае и сколько в июле, даже – нападут или нет пираты на очередной купеческий караван – и это мог с большой долей вероятности предсказать герр Альтмайер – маленький сухонький старикашка с морщинистым, похожим на высохшую воблу лицом и вечно слезящимися от конъюнктивита глазами. Уже не только деньги – информация – вот что было главным божеством Альтмайера, когда-то мелкого ганзейского клерка. Лет тридцать назад сидел тогда еще молодой Бруно в конторе в Любеке да переписывал сведения в пыльные толстые гроссбухи. Естественно, вызывал насмешки сверстников, как книжный червь и канцелярская крыса. Хмурился Бруно, но насмешки терпел – слабосилен да трусоват был с детства. Однако умом востер был, да к тому ж услужлив. Не ленился, слово хозяйское исполняя, самолично куда надо бегать. Так и приметили его люди, в Ганзейском союзе не последние. А приметив, по службе повысили – стал Бруно Альтмайер по-первости помощником начальника фактории в Новгороде, там долго не задержался – новая должность светила, в Брюгге. Да и там не усидел – умер прежний агент в Ревеле. Тут и пригодился Бруно с его познаниями в торговле русской. Теперь у него свой каменный дом в Ревеле, приличный доход, почет и всеобщее уважение. Ну, и власть, конечно. Где вы, друзья-пересмешники? Сгинули, кто в бою, кто в пучине, кто в пьянстве – от бедности. Досмеялись, гопники голоштанные… Знал об Альтмайере и капитан Свенсон, на что способен старец сей – представлял себе хорошо. Потому и спешил, даже за вином, когда запасы кончились, лодку не посылал к побережью. Ну его… Места тянулись дикие, пустынные, всякое случиться могло. Вот придем в Нарву – уж тогда свое наверстаем! В Нарве-то, порту орденском, ганзейцы особо наглеть не посмеют. Великий магистр Вольтус фон Герзе не очень-то их любит. А чего любить конкурентов? Правда, в Финском заливе до устья Невы-реки путь опасен – Альтмайер вполне мог и пиратов натравить, с него станется! Потому думал Свенсон с попутным караваном дальше в Хольмгард идти. Хольмгард – так он по старинке величал Новгород. На орденский-то флот вряд ли пираты накинутся, да и, говорят, потрепали их тут недавно – многим головенки поотрубали, кого и на галеры отправили. И, по мнению Свенсона, правильно. Ведь нет ничего такого на этом свете, чего бы нельзя было достичь умом и хитростью. Ну, добавив чуть-чуть мошенничества. Так, самую малость. Как, к примеру, сейчас. Очень удачно купил этот ревельский парень, Томас, кипрскую медь. И хорошо, что не продал ее у себя в Ревеле. В Новгороде-то в несколько раз больше выручит – да там кое-что прикупит, продаст… С денег тех – и Свенсона доля. Потому – старался. В руках себя держал, много не пил, так, пару кувшинчиков под разговор с приятелем Томаса, новгородцем Олегом. Говорил, конечно, больше сам Свенсон, причем по-шведски. Лишь иногда вставлял пару немецких фраз, что для Олега Иваныча сути дела не меняло нисколько – он что в немецком, что, тем более, в шведском – ни в зуб ногой. Того сам пред собой стыдился, зарок дал, ежели сладится все – обязательно в Новгороде за языки засядет, выучит, да хоть тот же немецкий, вернее, тот его диалект, который был в ходу в Ливонии. Нужное это дело, оказывается! Вот знал бы – не сидел бы, как пентюх, башкой невпопад качая. Набранные Свенсоном матросы, немцы да эсты – человек с полтора десятка – вид имели жуткий, разбойничий: волоса растрепаны, косынками разноцветными повязаны, фуфайки без рукавов, рожи такие – что только в страшном сне приснятся! Однако дело свое знали и капитана слушались беспрекословно. Видно, тоже свою долю имели. Русского языка не знал никто. Скучно было плыть Олегу Иванычу, тоскливо. Уныло тянулась по правому борту низкая полоска берега, вокруг колыхалось серое давно надоевшее море. При перемене галса хлопал парусом ветер, слюнявя пальцы, что-то кричали друг другу матросы – не поймешь, то ли радовались, то ли ругались. Меряя шагами палубу, все чаще смотрел Олег Иваныч на север, туда, где так нелепо разошелся его путь с дорогой, по которой ушли друзья и любимая. Куда вот только вела та дорога… К жизни? К смерти? А если б не пытались они бежать, быть может, было бы лучше? По крайней мере – точно живы были бы… Хотя, как знать… Ведь не заплатил бы Новгород выкупа ни за самого Олега Иваныча, ни уж тем более за Олексаху с Гришаней. Дай Бог, за Софью только… Что б тогда запели пираты? Головы б срубили? Или – на галеры? Тогда уж лучше сразу – головы. Видал Олег в Ревельском порту галеру. Венецианскую. Весла – десять человек гребут – стоя. Двадцать гребков в минуту. А попробуй, не погреби – позади профос ходит с плетью… хлестнет – не зарадуешься. У каждого несчастного, к веслу цепью железной прикованного, на шее деревянный кляп висит на веревке. Рот затыкать, чтоб не орали от боли. Так что, похоже, не зря бежали… Ежели живы… Ведь, кажется, уцепились они за корни-то… Кажется… Эх, знать бы наверняка… Да и с Софьей… Чувствовал Олег Иваныч – не будет ее – вроде и жить незачем. Закрутил головой, мысли грустные отгоняя. В Нарву пришли к вечеру. Встали неприметисто у дальнего пирса, ждали. Поутру планировал капитан Свенсон в город выбраться, узнать про караван, когда отходит. Ну, судя по пустой гавани – с десяток рыбачьих шнек не в счет, – того момента долгонько можно было бы дожидаться. Видно, припозднились немножко – отошел уже караван-то. Если так – плохо дело. На свой страх да риск плыть придется. Ну да – где наша не пропадала. Чем скорее, тем лучше. Порядком уж надоели Олегу Иванычу все эти странствования на чужбине. Домой, в Новгород, хотелось со страшной силой. И чем дальше плыли, тем больше хотелось! Волхов увидеть седой, белые стены, кресты золоченые, купола… Сходить на Торг, делами заняться важными: всяко объявились еще какие шильники, розыска твердого требующие. Вопросы порешать с Олексахой, с Гришаней-отроком посмеяться… С Олексахой? С Гришаней? Если живы… Если выбрались… Если… Как много этих «если»! – Пойду в город, Эрик, – не столько словами, сколько жестами показал Олег капитану. – Развеюсь, а то уж больно на душе муторно. Может, и какую рожу русскую встречу… К ночи явлюсь, всяко. Он не торопился. Медленно прошелся по пирсу, полюбовался на чаек, на мальчишек, азартно ловивших рыбу, на оранжевый шар солнца, клонящийся к морю. Судя по чистому небу – никаких погодных капризов завтра не ожидалось. Купил у торговки каленых орешков – прошлогодних, вестимо – смотри-ка, сохранились еще. Какой-то толстый мужчина – в дорогой бархатной куртке, черном берете и с толстой золотой цепью на шее – в сопровождении двух вооруженных стражников важно шествовал навстречу. Стражники, проходя, покосились. Толстяк обернулся… Указывая на «Пленителя Бурь», спросил что-то. И без перевода ясно… – Я, я, – закивал головой Олег Иваныч. – Шкипер Эрик Свенсон… Он там, на судне, да-да. Кивнув, толстый направился к « Пленителю Бурь». Местный портовый чиновник самолично за взяткой пожаловал – подумав, сообразил Олег Иваныч. Что ж, милости просим. На взятки – особо серебриш-ко выделено. Усмехнулся Олег Иваныч, направился в город, насвистывая. Город… В иные времена и деревни побольше были. Жителей – вряд ли больше тысячи человек наберется. Ну, пусть полторы. Но красив, собака! Нет, не так, как, к примеру, Новгород, а по-своему, по-европейски… Маленькие уютные улицы, вымощенные камнем, такая же небольшая площадь, полупустая уже. Крича и играя, бегали по площади дети, гоняли палками какой-то тряпичный мяч. Золотился на солнце видный издалека шпиль католического костела… Интересно, действительно позолоченный? Нет, скорее солнышко тут причиной… Вот, кажется, что-то, напоминающее корчму. Настежь распахнуты двери, народишко туда-сюда бродит. И запах… Вареная, с укропом, тмином и чабрецом, рыба, чесночная похлебка, лепешки. И пиво, само собой… Олег Иваныч вдруг остро почувствовал, что жутко проголодался. На корабле есть неохота было – кусок в горло не лез, а тут… Пересчитав захваченные с собою монеты, решительно повернул на аппетитный запах. Уселся скромненько в уголке, под горящей свечкой. В центре, за длинным столом, гомонили прилично одетые люди – почтенные бюргеры – после трудового дня зашли выпить пару кружечек пива. Напротив, у стены, сидели две странные личности в глухих черных плащах – сразу и не поймешь, то ли гопняки, то ли монахи. Скушав большой кусок печеной цапли с гвоздично-имбирной подливой, сдобренной изрядным количеством перца, Олег Иваныч наконец-то почувствовал себя сытым. Можно было бы, конечно, заказать еще пару жареных в льняном масле дроздов или перепелов со спаржей, да уж вроде и не хотелось есть-то… ну и дороговато, само собой… – Эй, парень! А принеси-ка еще пива. Бир, бир! Ферштейн? Нарвское пиво отличалось от ревельского или новгородского. Слаще было и не сказать, чтоб уж очень густое, но тягучее… И пахло… Имбирь? Ну, точно – имбирь. Быстро выпив литровую кружку, Олег Иваныч заказал еще одну, под моченый горох. Эту уже пил медленнее, осматривался… Впрочем, смотреть-то было особо не на что – бюргеры разошлись уже, монахи тоже собирались… Поднялся и Олег Иваныч. Расплатившись, вышел на улицу, рыгнул довольно. Прошел чуток. Черт… Еще вдруг одна проблема обозначилась – отлить бы не мешало, после пива-то. Только где вот? Возвращаться обратно в корчму не хотелось – лень было. Олег осмотрелся. Узкая кривоватая улочка, дома – практически без просвета – сгущающаяся под крышами темень. Блин, негде… А хочется! Ну, черт с ним… Вроде местные бюргеры спать уже полегли – вон, окна-то в домах редко где светятся. Улица пустынна. Ну, была не была… Только Олег Иваныч развязал тесемки штанов, как где-то рядом послышались голоса. Тьфу-ты… Надо же, как не вовремя. А тесемки – не молния, быстро не завяжешь! Не раздумывая, Олег Иваныч быстро втиснулся в узкую щель, меж домами. Люди… Десятка полтора-два, в фиолетовых рясах. Монахи-доминиканцы. Или францисканцы, черт их… Однако… Присмотревшись, Олег заметил у одного короткий меч, у другого кинжал, у третьего кистень… Хороши Божьи люди, нечего сказать! На ночь глядя оружны по городу шатаются, куда только стража смотрит? А… Вот и она, стража-то! Трое вооруженных кнехтов в панцирях и блестящих шлемах, вынырнув из переулка, направились прямиком к монахам. Дождавшись, те почтительно поклонились, загремели четками. Один подошел ближе, что-то шепнул стражникам, достал кошель. Ну, конечно… Звякнули монеты, стражники, чуть ли не козырнув, пошли своим путем, а монахи… монахи – своим. Последний задержался, оглянувшись, откинул капюшон, посмотрев вслед уходящим кнехтам. Вышедшая на еще не такое уж и темное небо луна серебряным ятаганом отразилась в единственном оке доминиканца. Спиридон Кривой! Какого черта делает здесь этот тихвинский шильник, пособник пиратов? Олег Иваныч торопливо зашнуровал штаны. Теперь не опоздать бы, не потерять бы из виду! Он нагнал их в гавани, почти у самого пирса. Не дойдя до него, монахи – или кто там это был на самом деле – остановились, принялись совещаться, время от времени посматривая на быстро темнеющее небо. И что им понадобилось здесь? Рыбацкий улов или… Или груз кипрской меди?! Помимо «Пленителя Бурь», Олег Иваныч не усматривал в порту ничего интересного. Значит, этот корабль и является целью монахов, не ходи к бабке! Но при чем тут Кривой Спиридон? Воспользовавшись темнотой, Олег Иваныч, рискуя свалиться в воду, спрятался за боковой стороной пирса. У самых ног его тихо плескались волны. Лениво покачивался над гаванью золотистый месяц. Уже не таясь, монахи вытащили из-под сутан оружие и молча пошли вдоль по причалу. Олег Иваныч – как мог быстро – за ними. Интересно, что ж получается, эти чертовы монахи что, держат команду «Пленителя Бурь» за полных идиотов? Шкипер Эрик Свенсон производил впечатление весьма осторожного и здравомыслящего человека и наверняка выставил охранение. А по численности доминиканцы и матросы практически одинаковы. Что же касается опыта портовых стычек… достаточно было взглянуть на рожи матросов. Уж кто-кто, а Олег Иваныч на них насмотрелся. Физиономии висельников – ни больше, ни меньше! Так что кто кого – еще вопрос, даже если предположить, что монахам удастся незаметно подняться на борт… Не дойдя до «Пленителя» саженей полета, монахи остановились. Олег Иваныч высунул голову из-за булыжников пирса.Кто-то что-то сказал. От стоявшей рядом шебеки отвалила темная тень. Пошушукалась с монахами. Даже некоторые слова были слышны, жаль, по-немецки болтали. Вот бы где знание языка пригодилось! О чем-то договорившись, тень исчезла… И тут же послышался скрип уключин. Рыбацкая шебека ходко отвалила от пирса, направляясь… нет, не к «Пленителю Бурь». Куда-то на середину гавани. Там уже покачивалось на волнах еще несколько лодок. Четыре… Пять… Десять… Десять! Все – полные людьми. Кажется, в свете луны блеснули мечи и секиры… И еще кажется – будто бы лодки стали ближе… Кажется? Да нет… Они плыли. Плыли к причалу, окружая «Пленителя Бурь», словно волки раненого лося. В каждой лодочке человек, как минимум, с десяток. Выходит – сотня? Выходит – сотня! А что же охрана Свенсона? Спит, что ли? Олег Иваныч подобрался ближе, так, что в свете луны отчетливо различил такелаж. Точно – спит вахтенный! Даже шлем на палубу свалился. Рядом – оловянный кувшин… Эх, Эрик, Эрик – не слишком ли доверился ты своим матросам? А лодки все ближе. И монахи подобрались почти к самому борту… вот-вот бросятся. Чего же ждут? Ага! Не так уж и доверчив шкипер Свенсон – от пирса до палубы корабля – сажени две, сходни, естественно, убраны… Топот… Быстрый, словно крысиный. Промчались по пирсу какие-то сороконожки. Интересно… Олег Иваныч всмотрелся, аж почти весь на пирс вылез. Хороши сороконожки – монахи проворно тащили к концу причала длинные широкие доски. Тем временем с моря подошли шебеки. Ну, пожалуй, ждать больше нечего! Жаль погибать, с другой стороны – просто взять и уйти сейчас, бросив на произвол судьбы шкипера Свенсона и команду, это было бы нечестно, не по-хорошему как-то. Предательством было бы. Олег Иваныч даже и не думал о том, чтоб сейчас скрыться, – не смог бы потом уважать себя никогда… Уж лучше смерть! Ладно, пошумим еще! Стараясь произвести побольше шума, Олег Иваныч ткнул мечом первого попавшегося под руку монаха и с криком «Я убью тебя, лодочник!» бросился по ближайшей доске на палубу судна. Сбитые по пути монахи полетели в воду… – Авра-ал! – заорал Олег Иваныч, что есть силы пиная ногами стенки каюты шкипера. Внезапности не получилось! Они действительно стоили друг друга – шкипер Эрик Свенсон и набранная им команда. Не прошло и пяти минут, как на палубу высыпали все. И словно – сна ни в одном глазу. Вооружившийся алебардой шкипер, взбежав на бак, быстро отдавал приказания, выполнявшиеся с такой сноровкой, которая наводила Олега Иваныча на вполне определенные мысли относительно прошлых занятий матросов. Сегодня они мирные моряки, вчера – пираты, завтра… Впрочем, кто знает, что будет завтра? Сегодня бы продержаться! Убедившись, что внезапной атаки не получилось, нападавшие изменили тактику, сделав главный упор на шебеки. Со всех сторон полетели на борта абордажные крючья, то тут, то там попрыгали на палубу вооруженные люди. Пока команда «Пленителя Бурь» вполне успешно противостояла натиску. Опыта им было не занимать. Ловко орудуя алебардами, матросы почти очистили палубу. Звенело железо. Сверкали в свете луны окровавленные лезвия. Хрипя, падали в воду умирающие. Где-то на баке громко ругался шкипер. Ну – ан гард, так ан гард! Даже не будем спрашивать – эт ву прэ… Судя по тому молодчику с двуручным мечом-бастардом, он явно готов к хорошей драке… Что ж – алле! Ух! Как просвистело над головой тяжелое лезвие… Олег уклонился, даже и не думая парировать Удар, ясно сознавал – не выдержит его клинок подобного – сломается… Значит – тактика изматывания, ложных атак – в общем, все излюбленные приемы Олега Иваныча. Парень-то здоров, однако, – ишь, как шурует, только успевай увертываться. Нагрудный панцирь, рукава закатаны, обнажены мускулистые волосатые руки… толщиной с Олегово бедро каждая. Пижон… А значит, руки-то мы у тебя и выделим… А ну-ка – ан гош! Ложный выпад влево… Сейчас паренек должен раскрыться… Ага – так и есть… теперь быстрый перевод вправо… длинный выпад с завязыванием… Есть укол! И хороший! Пронзенная насквозь правая рука противника повисла безвольной плетью… Правда, он все-таки успел быстро перехватить падающий меч левой. Может, с кем-то и прошел бы такой трюк, только не с Олегом Иванычем, который, в принципе, того и ждал… Молниеносный выпад в горло! Альт! Финита… Олег Иваныч оглянулся… И вовремя – позади уже маячил еще один. Он был вооружен пикой длиной метра три – три с половиной и, обхватив древко обеими руками, удерживал наконечник на уровне груди Олега Иваныча. Левая нога разбойника была выставлена вперед, левая рука выдвинута, являясь вспомогательной, она лишь поддерживала оружие, основной удар наносился направляющей правой… Совершив короткий замах, противник сделал быстрый выпад, целя Олегу в горло… Что, конечно, можно было предвидеть. Без труда парировав удар, Олег Иваныч совершил ложный выпад, в свою очередь отбитый разбойником, который тут же перешел в контратаку, являвшую собой простое повторение первого удара. Вообще, противник оказался весьма опасным, опытным, ловким, быстрым. Дело усугублялось еще и явным несоответствием видов оружия. Копье и шпага. Разбойнику-то, видно, частенько приходилось орудовать против меча, а вот у Олега Иваныча опыт сражения с копьями отсутствовал начисто. Потому и действовал он крайне осторожно, не нарываясь. Изматывал, делал ложные финты, ждал… И вроде бы дождался… Противник, которому надоел затянувшийся поединок, перехватил копье и, подняв его повыше, нанес удар в голову, резко, почти без замаха. Олег Иваныч, конечно, отбил его, еще бы… но… но сделал это нарочито неуверенно, медленнее, чем нужно бы, словно действовал уже ну если и не из последних сил, то где-то рядом. И противник это почувствовал! Да, он был хорошим воином и, по идее, должен был пусть и не сразу, но повторить удар, обязательно повторить, только сделав его более сильным… а для этого нужен замах. Ну, ну, замахнись же, ну! Олег Иваныч нарочно пропустил пару ударов – якобы в последний момент уклонился. И вот дождался-таки! Подняв копье над головой, противник замахнулся, снова целя в голову. Очень быстро он все это проделал… навряд ли прошла и секунда… Но этого вполне хватило Олегу Иванычу! Длинный выпад всем телом… Клинок мелькнул блестящей неудержимой молнией и впился противнику в горло! Не удержавшись, Олег Иваныч отсалютовал умирающему, подняв клинок вверх – все-таки это был достойный соперник… Эт ву прэ? Есть еще желающие? К сожалению, есть. И даже много… Олег Иваныч уже потерял счет ударам. Орудуя у левого борта, он даже не оборачивался, чувствуя прикрытие с тыла. Первая атака, похоже, была отбита. Шебеки тяжело отвалили от борта «Пленителя Бурь», сгрудились, чтобы, перегруппировав силы, вновь броситься в битву. Олег не обольщался: сотня человек – это сотня человек, минус, ну, может, с десяток убитых. Их же всего восемнадцать. И трое, кажется, весьма серьезно ранены. Что-то нужно было придумать. Почему они не кричат, эти монахи-разбойники, не подбадривают себя, почему, наконец, не используют пушек? Продырявили бы борт «Пленителю Бурь» – положение его защитников резко осложнилось бы. Выходит, побаиваются шильники излишнего внимания городских властей. А раз побаиваются – надо его привлечь, это внимание-то. Битва разворачивалась в самом конце причала, практически посередине бухты. У портовых ворот – и то не слышно, чего уж говорить о городских улицах… Почесав бороду, Олег Иваныч проворно нырнул в трюм. Именно там – он знал – хранились запасы пороха и ядер для двух кулеврин Свенсона. Щелкнув кресалом, Олег зажег свечку. Так и есть – аккуратными рядами лежали на полках небольшие мешочки. Сейчас… Устроим монахам небольшой фейерверк. – Фейерверк? – заглянул в трюм шкипер, закивал обрадованно головою – догадался, что к чему. Вместе с Олегом Иванычем стал носить мешки с порохом, складывая их в разъездную лодку – кимбу – на ночь (чтобы воры не умыкнули) затащенную на палубу судна. Плохой порох тогда делали – комки какие-то, рыхлости, пыль. В основном – пыль. Вспоров ножом несколько мешков, Олег щедро рассыпал порох. Кивнул шкиперу. Тот махнул рукой, и матросы, навалившись, сноровисто спустили лодку на воду. Покачиваясь на волнах, кимба билась о борт. – Пожалуй, близковато, – поморщился Олег Иваныч. – Оттолкнуть бы чем, что ли… В этот момент шебеки нападавших разом стукнулись носами в левый борт «Пленителя Бурь». Цепляясь за все, что можно, молча, с каким-то остервенением, незваные ночные гости снова полезли на палубу. Вытащив меч, Олег Иваныч краем глаза взглянул на кимбу. Ее уже кто-то оттолкнул, только, похоже, перестарался – лодка покачивалась на волнах саженях в десяти от судна. Выхватив факел из рук матроса, Олег Иваныч с силой метнул его в кимбу. Недолетев несколько вершков, факел с шипением упал в воду. Вновь закипела битва, и уже не до факела стало – быть бы живу. Хмуро звенело железо, хриплые стоны раненых звучали музыкой битвы. Шкипер Эрик Свенсон внезапно возник на баке с луком в руках. А кимба была уже далеко – ветер нес ее в море. Факел? Обмотанные промасленной тряпицей стрелы! Выстрел… Еще один… Страшной силы взрыв потряс Нарвскую гавань! Жахнуло так, что у Олега заложило уши. Огненный красно-желтый шар яркой молнией унесся в черное небо. Подняв тучу брызг, упали в воду обломки. Поднятой волной перевернуло пару шебек. Тяжелые латы тащили людей на дно, лишь немногим посчастливилось добраться до берега. Той же волной «Пленителя Бурь» швырнуло на пирс. Громко треснула лодка, попавшая меж судном и пирсом, и ужасный вопль боли пронзил ночную тьму… От городских ворот порта, все ближе, текла к причалу прерывистая светящаяся река. То, держа высоко в руках пылающие факелы, спешил к месту битвы отряд городской стражи. Уцелевшие «монахи» быстро повернули оставшиеся лодки в сторону моря. Их не преследовали – кому надо-то – лишь капитан Эрик Свенсон погрозил им вслед кулаком, поросшим рыжими волосами. Потом ужинали, уже под утро. Угощали вином начальника стражи. Тот пил охотно, улыбался, поглаживая усы, видно было – доволен. Еще бы не доволен – заработал за какие-то пять минут десять кельнских грошей – и это практически безо всякого риска. Матросы убирали с палубы раненых и убитых. Раненых шильников стражники уносили с собой, а мертвых пока оставляли здесь же, на пирсе, складывая их аккуратными штабелями. Уже под утро, проводив начальника стражи, Олег Иваныч быстро осмотрел трупы. Все, как на подбор, крепкие молодые ребята. Под монашескими сутанами – обычное платье: узкие штаны да куртки. Сорванные сутаны валялись рядом, на пирсе. Оружие и доспехи теперь составили законную добычу экипажа «Пленителя Бурь». – Ганза! – похлопывая ладонью по трофейному панцирю, заявил капитан Свенсон. – Ганза… Да, похоже, больше и некому было, кроме ганзейцев-то. Это ведь им вольная торговля с Новгородом – нож в горло. Монополисты хреновы… А вон тот парень, у края пирса, похоже, еще совсем недавно был у Хорна ван Герзе. Иль – показалось? Олег Иваныч склонился над трупом, заглядывая в широко открытые глаза… Нет, показалось… Он отошел уже, собираясь подняться на палубу, как вдруг услышал чей-то слабый стон. Обернулся, прислушался… Мало ли, средь умерших затесался и раненый. Олег Иваныч не был совсем уж лишен гуманизма. Точно – кто-то стонал. Не здесь, на причале, а – ближе к воде… Перемахнув через каменное ограждение пирса, Олег Иваныч спустился вниз. У самой воды, лежа на животе, стонал раненый. Под правой лопаткой его торчала стрела. Олег подошел ближе, чуть повернул голову раненого. Спиридон Кривой! Единственный глаз шильника замутился, из груди вырывалось прерывистое дыхание. – Умру… – тихо прошептал Спиридон, узнав Олега. – Поставь… свечечку… Тихвинской… Олег Иваныч кивнул. – Грехов на мне много… – собравшись с последними силами, произнес пират. – То ж я… Олексу-то… Подними голову-от. Чтоб море видеть… Вот… – С минуту Спиридон Кривой смотрел вдаль, грудь его, насквозь пробитая стрелой, тяжко вздымалась. – Деньги бесчестные… – выдохнул он. – То – Ставра-боярина дело… Куневичи… Запомни… Куневический погост… Земля Веси… Там… Там… Там… Пират вздрогнул, голова его бессильно свалилась на грудь, да так и застыла. Из уголка рта медленно вытекала черная кровь, мертвые глаза невидяще смотрели в море. Так умер Спиридон Кривой – тихвинский корчмарь, разбойник и пират Хорна ван Зельде. Что ж, смерть в битве – не самая плохая смерть. Обломав древко стрелы, Олег положил Спиридона на спину, закрыв ему веки рукою. Светлые волны чуть трогали круглые камни пирса, где-то за городскими стенами показались первые лучи солнца. Они отчалили в тот же день, как только уладили дела с ратманами – выборными городскими правителями. Подняв парус, «Пленитель Бурь» вышел в открытое море и взял курс на устье Невы. Дул легкий попутный ветер, и судно, тяжело переваливаясь на волнах, медленно продвигалось вперед. Капитан Эрик Свенсон стоял на корме, прислонившись к фальшборту, и, наблюдая за прибиравшими палубу матросами, напевал себе под нос не лишенным приятности голосом:
Приходи, мой друг, ко мне — Так тоскую по тебе. Так тоскую по тебе, Приходи, мой друг, ко мне! Словно роза – алый рот, Дай забвенье от забот, Дай забвенье от забот, Словно роза – алый рот!
Олег Иваныч не понимал слов, но мотив ему нравился. Он вообще заметил, что средневековые люди были очень музыкальны. Песни пели практически все – по поводу и без оного, а такие мелочи, как отсутствие слуха и голоса, здесь никого не смущали. Олег Иваныч и сам бы спел сейчас что-нибудь, да вот что-то не пелось… Снова навалились, нахлынули мысли. Предстали пред глазами фигуры, словно живые. Софья… Олексаха… Гришаня… Словно живые… О том, как жить дальше, если близкие ему люди погибли, Олег старался не думать. Как обычно жить. Работать больше. Или… Быть может… Попробовать вернуться обратно? Найти ту реку, где… Больше-Шугозерский погост… Или Спасский? Ну, где-то рядом… Нагорное Обонежье – так называли этот далекий край новгородцы. Край древнего племени весь… Так и покойный Спиридон тоже толковал о нем. Куневический погост. Интересно, это где хоть? Дальше, чем Спасский, или ближе? Нет, навряд ли ближе… Скорее – дальше. А может, вообще в Заволочье? Нет, к черту старую жизнь! Пока хоть малейшая надежда есть, что Софья жива, – бороться нужно! Бороться! Ну, значит – поборемся. Светило, било в правый борт солнце, и соленый балтийский ветер нес «Пленителя Бурь» вперед, в Неву, Ладогу, Новгород… Домой…
Глава 5 Новгород. Май 1471 г.
Само существование в Новгороде «литовской партии», добивавшейся присоединения его к Польско-Литовскому государству, сомнительно. Прославленная в историографии Марфа Посадница (Борецкая) упоминается как «злая жена» – главная противница Москвы – лишь в явно легендарном рассказе.Отцвела черемуха, ушли, улетели, унеслись прочь холода, не так уж и редкие во второй половине мая, пришло тепло долгожданное, совсем летнее, такое, что радостно на душе всякому – хоть боярин ты, хоть простой крестьянин-смерд. Весна в этот год выдалась затяжная, морозная, третьего дня еще морозцы по утрам бывали – несмотря на то что конец мая, и вот только вчера повеяло наконец настоящей весной. Да что там весной – летом повеяло! Солнце грело, светило, жарило – парило, как в бане. В Волхове, за мостом, в понизовье, вовсю плескались мальчишки, да и взрослые мужики – с дальних пятин обозники – скинув одежку, кидались в воду, брызгаясь да храпя, ровно зверь морской, коего ради зуба рыбьего промышляют ушкуйники у моря Студеного на берегу Терском. Накупавшись всласть, бежали обратно к обозам, руками срам прикрыв, хохотали, с девками заигрывали, мимо шедшими, веселились. С Деревской земли тот обоз был, боярина Арбузьева люди. Оброк привезли да меха – Рухлядишку мягкую, что успели за зиму запромыслить. Хорошо добрались – ни в грязи-болотине не застряли, ни лихих людишек не встретили, слава те, Господи! Один, правда, прибился в чаще – длинный такой парнище, худющий, ровно три лета голодал. Хороший человек оказался, работящий, спокойный. Федор – мужик, в обозе главный – рад был. Правда, не разговорчив был парень-то, и, видно, бывал уже в Новгороде Великом, как в ворота въехали – так по сторонам глазами и шарил. А на воротах – Федор то приметил – от стражи таился, рожу воротил на сторону. Хоть и не похож вроде на лиходея. Однако, кто его знает, правду старики говорят: чужая душа – потемки. Может, беглый какой… Ну, худа от парня в обозе не видели, а что беглый – его дело. Поговорить с Иваном Григорьичем, тиуном боярским, может, и разрешит парнищу пожить в вотчине-то. Всяко лучше, чем одному по лесам скитаться, ровно волку какому. Ишь, исхудал – кожа да кости. С обозными-то еще подкормился… Выкупавшись, да постиравшись, да чистые рубахи, что заранее приготовлены были, надев – поехали дальше. На боярский двор, что на улице Кузьмодемьянской, на конце Неревском, Новгорода, Господина Великого. В храмах зазвонили к обедне. Сперва маленькие колокольцы ударили, Кузьмы и Демьяна церкви, что на Холопьей, прости Господи, улице выстроен. Тут же разом и в соседних церквях затрезвонили – у Дмитрия, у Якова, у Саввы… И – гулко так, басовито – в Святой Софьи храме. Уж Софийский-то перезвон ни с чем не спутаешь! Да вон она, Софья-то – купола издалече видать, да и сам Софийский двор от Кузьмодемьянской – три раза плюнуть. Улица Кузьмодемьянская длинная, через весь Неревский конец тянется, к реке спускаясь – Великую пересекая. Сады яблоневые, цветущие – вдоль всей улицы, да и на дворе боярском. А запах! Этакой-то воздух пить можно! Ложками хлебать – киселя вместо. Ну, в ворота боярские въехали – не до воздуха стало. Запарка пошла – возы разгружать да в амбары припасы складывать. Тиун – управитель боярский – Иван Григорьевич – мужичина въедливый, хоть и подслеповат маленько. Ни одна шкурка с мездрой мимо рук не пройдет, хорошо, мало таких. Но, что греха таить, попадалися. Ругался тиун, подзатыльники обозникам бил, а то и посохом. Ну, то не плети. Ништо, терпеть можно. Да и видно было, доволен тиун, а что ругался – так то так, для порядку больше. Как же тиуну не ругаться? Мужик-лапотник – он такой, враз хозяину недовольство сделает по лености своей да по глупости. Глаз да глаз нужен. Вот и смотрел тиун… Покуда суд да дело – и полдень пролетел, не заметили. Вытер Федор пот, рядом с тиуном присел на мешок тихохонько. Хотел про парня поговорить нового… Глядь – ан нет его, парня-то! И когда сбежать умудрился, вроде все время тут, на глазах крутился. Помогал, советовал… И – нет его. Вот ведь жердина тощая! Ну, Бог с ним… Не украл ничего – и то ладно. Плюнул Федор да с мешка поднялся – в дом пошел, вслед за тиуном. Грамоты писать: что привезли да откуда. Управиться бы до вечера – вечером-то на Ивановскую поспеть хотели – перевезти кое-что. А парень-то, что к обозу в пути прибился, и вправду не взял ничего – пустой ушел. По Кузьмодемьянской пройдя, оглянулся – нет, не шел за ним никто, не гнался, да и кому нужен-то – свернул на Великую, вот и Детинец виден, но туда не пошел парень, опасался чего-то и, недалеко от рва, через проезжие ворота Разважской башни вышел к Волхову. Велик Волхов, широк, бурунами белыми вспенен – не каждый переплывет, да и холодненько еще. Хотя – купались ребятишки, брызгались. Постоял наш парниша на бережку, бородку светлую почесывая, не хотелось чрез мост идти – Софийский-то двор да Торг – места людные, запросто можно знакомцев каких встретить. То, видно, не надобно было парню. Потому, посмотрев в сторону моста, сплюнул. Вот бы лодку какую… А вон, плывут, плывут рыбаки-то! – Хэй-гей, рыбачки! Нет, далековато, не докричишься. Рядом, на песке, пацаны, накупавшись, лежали – спины грели. – Робяты, до лодок враз доплывете? Медяху дам. В один миг сорвались мальчишки, в воду попрыгали. – Скажите там, чтоб сюда гребли! Нет – так и плывут рыбаки, как и плыли. Может, плохо объяснили мальчишки? А! Вот последняя лодочка. Кажись, поворачивает… Сюда! – Благодарствую, ребятишки, вот вам пуло. Ребята – в драку. Пуло делить медное. Аж песок по сторонам полетел да волосья клочьями. Ну, пес с ними, пускай дерутся. Жаль пула – последнее. Брезгливо песок с лица вытерев, парень рыбаков дождался. – Как улов? Да куда плывете? К Щитной? Возьмите попутно. Благодарствую, спаси вас Хранитель! С рыбаками простившись, вылез парень на стороне Торговой, да чрез ворота проезжие – на Щитную улицу. Сады яблоневые прошел, усадьбы да кузни. На Большую Московскую дорогу вышел – задумался. Есть хотелось – аж кишки сводило. В корчму какую сходить? Да ведь сторонился парниша шума да многолюдства… А какая корчма на окраине – Явдохи на Загородской. Там и народу поменьше – с утра-то – да и народец все тертый, болтать да расспрашивать не станут. Правда, стражники могут зайти – ну да Бог с ними. Вот только – даст ли в долг-то Явдоха? Видно, решил парень, что даст. Потому и повернул налево да зашагал, не оглядываясь. Быстро шел, от встречных лицо отворачивал – таился. Впрочем, всем не до него было – на Торг спешили, а кто – уже и с Торга, с прибытком. Пересмеивались. Пара всадников пронеслась, свернула к Явдохе. Один оглянулся на повороте. Увидев парня, присмотрелся… нахмурился. Бороденкой тряхнув козлиной, крикнул что-то напарнику, сам же, от корчмы поворотив, вихрем чрез дорогу пронесся, к садам яблоневым. Там и запрятался, ожидая. Парня глазами злобными проводив, выбрался, хлестнул коня – в миг един до Федоровского ручья добрался, заворотил в усадьбу: – Батюшка боярин, шпыня худого на Загородской видал. Имать ли? Выехав из ворот, медными полосами обитых, помчались вдоль по Московской дороге всадники, числом трое, да с ними возок крытый. А солнышко светило весело, припекало! Березки росли вокруг Святой Софьи храма белокаменного. Славные такие, белоствольные, а листва – нежная-нежная, ровно шелк али щеки девичьи. Трава вокруг зеленела ярко – не трава, перина пуха лебяжьего! Ногой ступить жалко – прилечь бы, голову преклонив вон туда, к одуванчикам, да вздремнуть до вечера. А и не дремать, просто так поваляться, в небо глаза уставя. Высокое небо, летнее, цветом – синее-синее, кто море видал – скажет, что – ровно море, ну, а кто не видал – с колокольчиком-цветком сравнивали, да еще с очами русалочьими, хоть и грех это – русалок поминать да прочую нечисть, рядом с храмом-то Божьим. За березками, у коновязи, смирно – тоже, видно, лень было шевелиться – стояли лошади. Белые, во-роные, гнедые. Средь них и конек неприметный, масти каурой. В торбе овес жевал, ушами прядал. Олега Иваныча конек, человека житьего. После обедни повалил народ из храма. Бояре, купцы, софийские… Черные клобуки, рясы, плащи нарядные, летние – красные, желтые, лазоревые – всякое платье смешалось, шутки слышны были, да такие иногда, что хоть уши на заборе развешивай – не больно-то боялись Господа люди вольные новгородцы. Лишь инок какой, услышав, головой качнет осуждающе… а то и про себя посмеется, кто его знает. Май, июнь скоро… Во владычных покоях лестница – чисто, с песком, выскоблена. Ступеньки высокие, в сенях прохлада. Поднялся Олег Иваныч в сени, в полутьме нащупал дверь знакомую. Не сразу и нашел Феофила-владыку – тот у киота стоял, молился. Услышав шаги, обернулся – узнал. – Ну, здрав буди, Олег, свет Иваныч. Ждал, что придешь. И что вернулся недавно, слышал. Олег Иваныч поклонился молчком, руку приложив к сердцу. По знаку владыки на скамейку уселся, чуть к столу подвинув. Сдал, сдал владыко Софийский! Высох весь, вроде даже и ростом стал меньше. Видно – не сладок власти великой хлебушек! Однако глаза по-прежнему смотрели пронзительно… Взглянул – ровно дыру выжег. Велел: – Докладывай! Про все рассказал Олег Иваныч. Конечно, что дела касалось. О серебряных деньгах фальшивых. Про то, что поведал ему Кривой Спиридон, покойный. – Куневический погост, говоришь, – выслушав, задумался владыко. – Знакомое место. То в Обонежье Нагорном, там, где Олекса сгинул. Так, ты говоришь, это Ставр его? – Мыслю так, – кивнул Олег Иваныч. – Само собой, не сам. Людишками. – То ясно, что людишками. Зачем вот? Встав с лавки, Феофил подошел к распахнутому окну, вдохнул пахнущий цветущим шиповником воздух. Где-то в кустах заливисто пел соловей. – Эк, как выводит, – неожиданно улыбнулся владыка. – А ведь совсем неприметная птаха. – Он посмотрел на Олега: – А про Ставра, думаю, ты верно мыслишь. Вот у него откуда доходы-то, не с вотчин разоренных! Видоки прямые есть ли? Олег Иваныч только развел руками. Откуда ж им быть, свидетелям-то? Кривой Спиридон умер. Тимоха Рысь да Митря Упадыш? Может, что и скажут, если схватить побыстрее, да поприжать… – Схватить? – Феофил вздохнул, покачал седой головой – постарел, постарел владыко, не тот уж стал, что раньше. – Не можем мы сейчас Ставровых людишек хватать без доказательств веских, ох, не можем! Силен Ставр, глядишь – вот-вот посадником станет, к тому все идет. Да и… – владыко оглянулся по сторонам – это в собственной келье-то! – и понизил голос: – Слухи идут, будто московский государь Иван Васильевич Ставру поддержку оказывает. Слухам тем – верю. – Феофил снова вздохнул. – Многое изменилось в Новгороде, Олег, многое. Вечники – мужики худые, – воду мутят, за Москву… то не сами по себе мутят, кормит их кто-то. – Да ясно, кто кормит, – Ставр! – Может, и он… Многие ж купцы да бояре – за подмогу литовскую, за короля Казимира. – Так Казимир же ничего не обещал, а князь Михайло Олелькович по весне еще на Киев отъехал! – То и плохо. Чувствую, не убережет своей воли Новгород, ни сил уж нет, ни единства. Все друг с другом собачатся, лаются, аки псы. Митрополит Филипп из Москвы увещевает, чтоб не перешли б мы в веру лазскую, католическую. Да нешто такое можно? В латынство-то? Душу поганить… Лучше уж пусть Иван. По Ялжебицкому-то миру – пущай так и будет! Прощаясь с владыкой, Олег Иваныч поинтересовался, как быть со Ставром, но прямых указаний не получил – осторожней стал Феофил, осмотрительней. Высказался только – нехорошо будет, ежели Ставр в посадники прорвется. Ну, нехорошо так нехорошо. Олег Иваныч намек понял. Фиг Ставру, а не посадничество! Иначе – кранты. Как только войдет боярин Ставр в должность – сразу все дела против Олега да друзей его велит «возобновить производством». И лжесвидетели тут же сыщутся, только свистни. Это боярскому слову вера, а не его, Олега Иваныча – человека без знатности, без роду-племени, да и вообще – неизвестно откуда взявшемуся. Один Феофил заступа – так ведь и тот не вечен, да и осторожен стал больно в последнее время. И осудят его, Олега Иваныча, за убийство ладожского лоцмана, которого, на самом-то деле, Упадышев Митря живота лишил злодейски. А фальшивое серебро, ясно, Гришане припишут – да на костер, за глумы еще, да за кощуны всякие стригольничьи. Гришане… Олег сам себе усмехнулся невесело. Вот уж кому, похоже, давно все равно, что там с ним сделать могут. Сгинул, похоже, Гришаня-отрок, в пучине морской, вместе с Олексахой да Софьей… Ведь ничего не сказал о Софье владыко. Говорил только, что приезжали немецкие люди на усадьбу. Тиуна Софьина отыскали, с тем и толковали о чем-то. После, правда, тиуна того никто и не видел. Выехав с Софийской стороны, проехал Олег Иваныч чрез мост на Торг, да далее – по Лубянице. После свернул на Пробойную. Хотел поначалу – в церковь Иоанна-на-Опоках к купцам «ивановского-ста». Вопросик один надобно было разрешить – качался на волнах у Софейского вымола один мелкий такой кораблишко, потрепанный. «Пленитель Бурь» назывался. Шкипер Свенсон уже с неделю пьянствовал, с Ладоги. Как бы медь не пропил, с него станется, хоть и неплохой вроде мужик. Куда, интересно, ивановцы эту медь сдадут? Кому она нужна-то? Ясно кому – оружейникам, к примеру. Оружейникам… Так какого хрена он тогда к купцам едет? На Торг, потолкаться! Стоп… Нет, не нужно на Торгу с медью светиться. Там купеческих агентов хватает. Хорошо, хоть пока не выяснили – что за кораблишко. Свенсон всем заливал – с селедкой да сукнами – ну, и того было маленько. Но главное – медь. С крупного-то гешефта – и комиссионные крупные. А деньги – они не лишние, тем более что борьба со Ставром впереди. Вернее, новый ее виток. И наживать себе врагов в лице богатейшего новгородского купечества – «ивановского ста» – очень уж Олегу Иванычу не хотелось. Но и заработать хотелось не меньше. На меди-то… Повернул коня Олег Иваныч и поехал себе к Большой Московской дороге. По Пробойной, мимо Дмитрия Солунского церкви да мимо церкви Климента. Вот и Федоровский ручей, печально знаменитый – давненько в нем – тьфу-тьфу-тьфу – истерзанные трупы не всплывали. Усадьба Ставра – новые ворота, медью обитые, еще какую-то башню мужики строят, ругаются… За ручьем – купол церкви Федора Стратилата сияет, солнцем озаренный, вокруг деревья, цветы. Народишко снует взад-вперед – место людное! Вот и Щитная… Там, вдали, – Усадьба и мастерская оружейника Никиты Анкудее-ва. Того самого, что когда-то шпагу ковал Олегу. Знатный оружейник Никита, не хуже каких нюрнбергских. И клинок был знатный. Новгородской стали… Как сам Олег Иваныч. Оружейника Олег Иваныч застал в кузне. Зажав щипцами алую раскаленную полосу, он осторожненько постукивал по ней молоточком – тут же ухали кувалдами два оглоеда-молотобоица – только искры летели. Увидев Олега, кинул Никита полосу в чан с водой – зашипело, забулькало. Отложил молоток в сторону, прядь волос черных со лба откинул, взглянул, прищурившись. Узнал. – Разговор есть, – поздоровавшись, тихо сказал Олег Иваныч. В усадьбе, что на углу Пробойной улицы и Федоровского ручья, стучали топоры – плотники возводили воротную башню. На совесть работали – хозяин, боярин Ставр, платил справно. Немного и работы осталось – завести стропила да поставить крышу – и ни пеший, ни конный мимо усадьбы не проскользнет незамечен… Вечерело. Хоть и светлы уже ночи были, а все ж – не день. Давно уж отзвонили к вечерне. Возвратившись со службы, прошли, гомоня, люди, всадники проскакали. Стуча колесами по бревнам мостовой, проехали последние повозки. Стихло все. Лишь пересвистывались в черных кустах ночные птахи, да в заросших буйной осокой берегах Федоровского ручья глухо квакали лягухи. Боярин Ставр, в алых сапогах узорчатых, в домашнем аксамитовом кафтане цвета закатного неба, довольно потирая руки, прошелся по горнице. Потянулся, повертел шеей, бородку задрав холеную – взял с полки шкатулку резную, драгоценными смарагдами украшенную. Открыв шкатулку, вытряхнул на стол квадратики берестяные: «житий человек Олег», «Гришаня-отрок», «Софья»… Посмотрел на имена, усмехнулся. Свечи велел зажечь. По очереди сунул все квадратики в пламя, чуть не обжег пальцы. Засмеялся. Зашарил глазами по потолку, по стенам. Снял с крюка кнут, вдарил с размаху по лавке. Оловянные глаза боярина постепенно наливались кровью. – Эй, Митря! Тимоха! – распахнув сапогом дверь, вскричал. Тут как тут – явились. Тимоха Рысь – в рубахе красной, на вороте распахнутой, сам от жары потен, цыганистая бородища растрепана. Митря Упадыш, плюгавец юркий, бороденка трепещет козлиная. Поклонились разом низехонько: – Звал, батюшка? – Звал, звал, – поигрывая кнутом, усмехнулся Ставр. – Кнутец сей обновить бы надобно. Митря с Тимохой осклабились, кивнули понимающе: – Иматого с поруба тащить, батюшка? – Тащи, что спрашиваешь? Поговорим, как раз время есть. Одними губами улыбнулся боярин – в глазах оловянных лютая злоба стояла. Снова прошелся по горнице, кнутом поигрывая. Сапогами попинал лавку. Что-то долгонько ходят… Не случилось ли что? А так и есть! Случилось! Разом ворвались в горницу, с порога кинулись в ноги: – Не губи, боярин-батюшка! Сбег, песья морда! Только плюнул боярин. Ну и людишки подобрались у него, простое дело – уследить ни за кем не могут! Зря только жито боярское жрут, сволочуги ленивые! – Сгною, рыла холопьи! Проверьте все хорошенько – может, не сбег. Может, здесь где таится! Поклонившись, убежали шильники. По крыльцу сапожищами затопали, на дворню заорали. Ну, пусть… Ух и люди… Тьфу! Поймают – не поймают – пес с ними. Не то сейчас главное. Успокоился боярин, кнут на стенку повесил аккуратненько – пускай повисит маленько, потом всяко сгодится. К двери подошел, отворил, прислушался – нет, никто в людской не стоит, не подсматривает – мнительным стал в последнее время боярин. Запахнул дверь плотненько, засовчик задвинул. Обернулся – вздрогнул, за нож схватился! Почудилось, будто тень какая мелькнула… Да тень и есть, его же, боярина Ставра, тень. Вон, пламя-то в свечках играет – вот и чудится всякое. Взял боярин с резного шкафчика кувшинец малый – в чарку налил, выпил единым духом. Медок стоялый, духовит, крепок… Подумав, еще плеснул боярин. Успокоился. Подошел к столу, поднатужился – столешницу отодвинул. Схрон тайный в том столе оказался. Никто про то не знал, кроме самого Ставра. Ну, Митря еще, Упадыш, как-то раз тот схрон обнаружил, но о том помалкивал, знал – не простит боярин. Из схрона шкатулку вытащил Ставр – большая шкатулка, крепкого дерева – с замком хитрым, новгородскими кузнецами за большие деньги кованым. Ключ достал, отпер. Высыпал прямо на стол грамоты берестяные, на лавку уселся, взял одну… «Дано старосте Плотницкого конца Кириллу, сыну Анфимьеву, два сорока серебряных денег новгородских, да Аниките, сотскому, полсорока денег новгородских, да Онисиму с Ифроимом, мужикам голосистым, по три денги кажному. В том все расписку творили да на Святом Писании поклялися. Кричать будем на вече за Ставра боярина». – За Ставра-боярина, – вслух перечел Ставр последнюю строчку. – Так-то! Потянулся довольно, повеселел. Новую грамотицу из кучи вытянул. «Михаиле, церквы Вознесения, что на Прусской, диакон в том роспись дает и Святый крест целует, что все деньги выданы и все людищи на вече кричати будут Ставра-боярина». Ставра-боярина! «От Климентия, диака, росписка, куды денги потрачены: – Ифантьеву Ивану, сбитнику, чтоб на Торгу кричал за Ставра; – Козину Шумиле, рыбнику, рыбакам бо грил, Ставрде, боярин, новый вымол супротив Щитной выстроит, да уплату за рыбную ловлю снизит; – Климину Евфиму, писарю посадничьему, за писаные листы прелестные; – Жураву Ремину – за то же; – Игнату Паршину, сотскому – вся сотня за Ставра кричать будет. Всем – по три деньги новгородских. Паршину Игнату – одна, да десять обещаны, как выкрикнут. Да мелкие монеты медяхи ребятам малым – чтоб пуще по Ярославову дворищу, где вече, бегали да Ставра кричали». Улыбался Ставр, грамоты те читая – вот он, пост посадничий! Вот она – власть-то, близко-близко! Только руки протяни – и бери, владей, властвуй! А уж как станет посадником – ужо поприжмет неугодных-то людишек. Кому батогов, кому нос рвать, а кому – и головенку с плеч! Так-то! Полюбовался Ставр на грамоты, сложил все в шкатулку, запер. Схронец столешницей забронил тщательно. Засов отодвинув, распахнул дверь: – Митря! Затопал сапожищами, прибег Упадыш, Митря. Сразу в ноги пал, чувствовал, что виноват, собака! – Нашли? – Ищем, батюшка! Как сыщем, все жилы вытянем! – Сыщите сперва. Кто еще в посадники хотел, вызнал? – Вызнал, батюшка! Епифан Власьевич, боярин с Неревского! – Хм… Епифан Власьевич, говоришь? Ставр задумался, встал с лавки: – Вот что. Добежишь завтра к Климентию-дьяку, скажешь: пусть все людишки его говорят везде – боярин-де Епифан Власьевич обеднел давно, да посадником хочет стать, чтобы деньги себе имати бесчестно. Еще пускай говорят, будто нездоров сильно Епифан Власьевич, да худороден, да пьяница, да на соль пошлины поднять замыслил. Да еще пускай про нынешних посадников скажут, Дмитрия Борецкого да Василия Казимира – дескать, к латынству дюже склоняются от веры святой православной… Запомнил? Митря кивнул, подобострастно глядя на боярина. – Так и скажешь. Да! Не жди-ка завтра. Сейчас и скачи к Климентию-то. Возьми вон еще серебришка. Ну, чего встал? – Мужики с посаду Тихвинского по торжищу сей день бродили. Спокойно все в Обонежье Нагорном, тишь да гладь, батюшка! – Это хорошо, что спокойно. Скоро наведаемся туда, Митрий. Готов будь. Серебришко пополним, а то поиздержались все, да… да навестим кое-кого в Куневичах. Ох, навестим. Ужо разгуляемся! Там и спытаем кнут новый… ежели здесь, по милости вашей, не придется! – Не гневайся, батюшка! – Ладно. Встал, да в путь побыстрее. Дворне скажешь – шильника беглого пускай без тебя ловят. И Тимохи, чай, хватит. Стрелой быстрой, татарской, вылетел из горницы Митря. Прогрохотал по крыльцу сапогами – на бегу запнулся, сердешный – так и скатился вниз по ступенькам, морду в кровь испохабив. Да на то вниманье не обращал – юшку рукавом утерев – на конюшню подался. Заорал, чтоб ворота поскорей открывали. Коня плетью стегнув – на дыбы конь, да ржать, – выехал. Поскакал, только грязь из-под копыт по сторонам полетела… Покуда боярин Ставр деятельно планировал черный пиар и подкуп избирателей, житий человек Олег Иваныч Завойский тоже не терял времени даром. Зарабатывал денежки на контрабандной кипрской меди. Ну, это она для Ганзейского союза контрабандная, а в Новгород вошла честь по чести – как положено, с пошлиной за каждый ласт. А что ивановские купцы части навара лишились – так это никакое не нарушение законности, а чисто коммерческий акт. Зато оружейники со Щитной дешевую медяху получили, вернее – получат еще. Вот только повозки бы раздобыть где… Под вечер подъехал Олег Иваныч на Торг. Коня привязав, потолкался… Эх, был бы Олексаха – враз бы повозки нашлись, да еще б и на выбор. Тот-то пройдоха все торжище знал. Жаль, не судьба Олексахе-то вышла. Панфила попросить, Селивантова, старосту купеческого… Тоже не вышло – приказчик сказывал – закупил-де Панфил Акимыч на Щитной замков да иного какого товару на две лодьи – самолично к свеям отправился, в Выборг-городок. Что ж, не вовремя Панфил в Выборг свалил, ну да ладно – видно, самому мажорить придется. Жара стояла страшная – к грозе, видно. Душно было, не продохнуть. Уж на что Олег Иваныч кафтан надел летний, цвета сирени, невесомый почти что, да рубаху чистую, льняную – а и то упарился, пот по щекам стекал противно. За пояс наборный, рядом с мечом узким, из Ревеля с собой привезенным, белую тряпицу засунул – пот с лица вытирал. Хоть и не любили новгородцы спать после полудня, как на Москве принято, по-европейски жили, а все же пустело постепенно торжище, к вечерне дело шло. И рыбники давно расторговались, и пирожники, и оружейники. Эдак скоро совсем пусто будет. Неужто никому товар перевезти не надо? Олег Иваныч подозвал квасника. Испил – скривился, кислый квасок попался да теплый – нагрелся от жары-то. Подался на Ивановскую да к Лубянице – к складам. Суетились людишки-то. Товарец – вроде как кожи – на телеги сгружали. – Бог в помощь, работнички! Откель будете? – И тебе того ж, человече! Деревские мы… Боярина Арбузьева люди. – А старшой ваш где? – Бона, у Дмитровской церквы! Мужика, кушаком красным подпоясанного, видишь? То он и есть. Звать Федором. Подойди, ежели дело какое. Поблагодарив мужиков, Олег Иваныч направился в сторону Дмитровской церкви, что упиралась прямо в Ивановскую улицу. Недалече тянулись амбары. Федор, старший приказчик боярина Аникиты Афанасьевича Арбузьева, – оказался мужиком тороватым – с понятием. Из тех, что ложку мимо рта не пронесут. Узнав Олега Иваныча дело, задумался… Конечно, хотелось бы лишнюю какую деньгу срубить. Да вот обернуться ли к ночи-то… – Да ночи-то светлые! – А стража уличная? – С уличными договоримся! – Ну, ежели так… – Так, так! Не думай… По рукам, что ли? – А! Где наша не пропадала. Эй, мужики, грузи веселей! Сейчас товар на Лубяницу отвезем – и с тобой, к вымолу. – А далеко ль на Лубянице-то? – Да не доезжая до церкви Луки. Управимся быстро, ты жди. Когда управились – резко стемнело. С юга наползала на город темно-сизая туча. Погромыхивало уже где-то за Славенским, вот-вот – и гроза. С опаской поглядывая на тучу, деревские мужики нахлестывали лошадей – торопились успеть до дождя-то. Тяжело груженные повозки постукивали колесами по бревнам мостовой. В повозках, накрытая рогожей, позвякивала кипрская медь. Рядом с передней телегой, где сидел и старшой Федор, ехал на кауром коньке Олег Иваныч – дорогу указывал. Федор иногда оборачивался недовольно – в последнюю-то телегу уж больно многовато нагрузили, еле прут лошадки-то, как бы ось не лопнула. Да и туча еще – прямо над головою уже, вот-вот грянет! – Выгрузим – денег прибавлю, – пообещал Олег Иваныч. – На ухаб бы какой не наскочить только. Сказал – и как сглазил! Как раз въехали на мостик через Федоровский ручей. Первые-то телеги прошли и да расшатали на съезде бревнышки – давненько уж мост ремонтировать надобно было, да все у посадника руки не доходили. Выскочило бревно, яма образовалась на съезде. Да темень кругом – зги не видно. Вот в эту-то ямину последняя телега и ухнула. Так ось и треснула! Завалился передок – медь покатилась. Мужики кинулись собирать. И тут ка-ак полыхнет! Молния-то! Ударила где-то рядом с Федора Стратилата церковью. Гром грянул – страшный, аж уши у всех заложило. Ну… и хлынуло, само собой. Разверзлись хляби небесные! Повернулись мужики к церкви – еле во мгле водяной угадываемой – закрестились, молитву творя. Опять полыхнуло, спаси, Господи, твоя воля! – Ну, давай, давай, мужички, немного осталось! Повернув прядавшего ушами коня, проехался вдоль повозок Олег Иваныч. Да и не надо было мужиков поторапливать – и так торопились, вымокли уж до нитки, да и страшно – вона, молонья-то хлещет, за грехи наши! Посовещавшись с Федором, поломанную телегу решили пока оставить с парой человек для охраны. А уж как те телеги выгрузят – в них оставшуюся медь и довезти, а эту после чинить, иль – ежели не уймется гроза – с собой увезти на пустых повозках. Так и поступили. Пока ехали по Московской дороге, всадники их обогнали – на возы щурились подозрительно. Потом обратно поскакали, навстречу. Они же… А может, и другие кто, – темень дадождина хлещет, – дома сиднем сидеть в этакую-то погоду, квас исполненный с горячим сбитнем прихлебывать. Пронеслись всадники. Олег Иваныч посмотрел им вослед подозрительно. Мало ль – медью, в телеге-то поломанной на дороге оставленной, прельстятся. Кто их знает… Добрый человек в такую погоду подобру-поздорову по улице-то не рыщет… – С усадьбы какой-то люди, – как остановились на Щитной пред воротами оружейника Никиты Анкудеева, пояснил один из возчиков. Он по пути успел со всадниками словами перекинуться. – Шпыня какого-то те искали. То ли украл что шпынь тот, то ли боярских девок изобидел. – Ну, то, конечно, их дело, пущай себе ищут, – задумчиво произнес Олег Иваныч. – Однако повозка-то на мосту, считай, брошена. Что там два человека… Как бы не прельстились. – Могут, – узнав, в чем дело, кивнул головой подошедший оружейник Никита. – Я б на твоем месте проведал. Да постой, сей раз подмастерьев кликну. Эй, робяты! Вместе с двумя подмастерьями Олег Иваныч рысью помчался обратно к мосту. Тугие струи дождя хлестали прямо в лицо, под копытами чавкала грязь, в темно-фиолетовом небе сверкала молния. Двое молодых парней, оставленных Федором сторожить упавшую медь, хоронились невдалеке, под деревьями, что росли близ церкви Федора Стратилата. Все не так мокро, хотя… Главное – не так страшно, все ж таки Божий храм рядом. Телегу поломанную плоховато, правда, видать было, да кому она нужна-то? Вон, промчались в ближайшую усадьбу всадники, да снова стихло все. Один гром гремел превелико. Почудилось вдруг одному из парней – будто выбралась прямо из Федоровского ручья чья-то смутная фигура. Осмотрелась вокруг и юркнула под рогожу в сломанную повозку. – Смотри-ко, никак шпынь какой! – Блазнится тебе все. Кому надо-то? Из ручья тем более… Водяной, что ли? – А может, и водяной! Али еще какая нечисть… Переглянувшись, оба парня принялись часто креститься на церковный купол. – Эй, ухари! – вдруг резко окликнули их с дороги. – Телега-то на месте хоть? – Там. Куды ей деться… Парни неохотно выбрались из-под деревьев навстречу всадникам. Подумав, сообщили и про водяного. Кто его знает, а вдруг? – Водяной, говорите? – Олег Иваныч подозрительно взглянул на парней. – Да еще – из ручья выпрыгнул? Брехня! Водяным наша медь без надобности. Однако посмотрим. Спрыгнув с коня, Олег Иваныч нагнулся к телеге и резким движением сдернул рогожу. – Стойте все где стоите! С криком метнулась из телеги мокрая – вся в тине – фигура, навалилась на Олега Иваныча, приставив к сердцу острый засапожный нож. Действительно – водяной, ну ни фига себе, заявочки! Ох, зря Олег Иваныч кольчужку сегодня не поддел под кафтанец, жары побоялся. Вот надел бы – гораздо легче с водяным разговаривать было б! А тут… – Отойдите, отойдите, ребята! – обернулся Олег Иваныч к подмастерьям. Кто их знает – кинутся еще, делов наделают. А с водяным сейчас договоримся, что-то ведь надо ему? Иначе с чего б из ручья выныривать? Однако странный ножичек у него – никакой и не засапожный… В призрачной вспышке молнии явственно блеснуло широкое – с ладонь – лезвие… Дагасса! Рыцарский кинжал с широким узорчатым лезвием. Вещь не дешевая. Откуда он здесь, у этого чертова водяного? Олег Иваныч поднял глаза. Ну и рожа, прости Господи! Вся в тине, мокрая, зеленая, исхудавшая. Одни глаза блестят… А рожа-то знакома! Еще раз сверкнуло… Олег Иваныч не поверил глазам. Невероятно… Быть того не может. – Олексаха, ты ли? Водяной вздрогнул. Сверкнул страшно глазами – то молния отразилась. И вдруг, бросив дагассу, с ужасным воплем бросился прочь. – Упырь! – громко кричал он, развивая невероятную скорость. – Упырь! Олег Иваныч вскочил на коня, бросил подмастерьям, чтоб перегружали медь, как подойдут телеги. – Я – скоро! Посмотрим, кто из нас упырь… Покрытый болотной тиной, Олексаха, немного пробежав по Московской дороге, резко свернул на улицу Федорова, что тянулась параллельно ручью. Дождь лил уже меньше, и гроза вроде бы переставала – поднявшийся ветер медленно сносил тучу на запад, куда-то за Неревский конец. – Эй, Олексаха! Постой! Да погоди же! Ну, блин, марафонец хренов,.. Услыхав последнюю фразу, Олексаха неожиданно остановился: – Ну-ка, повтори, нелюдь! – Сам ты нелюдь! Чего обзываешься? Медленно, недоверчиво взирая на Олега Иваныча, Олексаха подошел ближе и вытащил из-под рубахи нательный крестик. – Изыди, сатана! – А вот фиг тебе! Не изыду! Олег Иваныч передернул плечами, но с лошади не сошел, чтоб не спугнуть Олексаху. Тот сделал еще пару шажков. Остановился: – А ну-ка, перекрестись! – Да пожалуйста, жалко, что ли? Олег Иваныч размашисто перекрестился и, в свою очередь вытащив из-под рубахи крест, продемонстрировал его Олексахе: – Ну, теперь-то признал? – Признал, – широко улыбнулся парень. – Я уж думал, Олег Иваныч, сгинул ты в пучине морской, а ты вон… По щекам парня потекли слезы. Олег Иваныч слез с коня, обнялся с Олексахой. – Эх, паря, ты даже не представляешь, как же я рад тебя видеть. Что же с вами тогда случилось? – Да ничего, – Олексаха пожал мокрыми плечами. – Словили нас разбойные рожи. Софью-то потом выкупили, а Гришаня… похоже, того… сгинул… – Ладно, после обскажешь, в подробностях, – Олег Иваныч сжал губы. – Сейчас закончу небольшое дельце и – ко мне! Там и поговорим ладом. Уже под утро, в чистых сухих рубахах, они уселись за стол в Олеговой горнице, на углу Ильинской и Славной. Старый, скособоченный от ран служка Пафнутий растопил печь, выставил яства, плеснул березовицы пьяной. Пираты Хорна ван Зельде настигли их почти сразу – как только набежавшая волна скрыла лодку с Олегом Иванычем. Опытный ван Зельде быстро разгадал их замысел – да и какой еще другой план мог быть у находящихся на острове пленников? Они и не сопротивлялись особо, потрясенные страшной смертью Олега – все хорошо видели, как треснула, напоровшись на камень, лодка и синяя морская пучина поглотила обломки… Их, Олексаху с Гришаней, хорошенько избив, бросили в подвал, а Софью вполне учтиво препроводили в комнату. В ту же, где она и была. Примерно где-то через неделю приплыли на шебеке посланцы. Сам-то Олексаха их не видел, Гришаня рассказывал, его толмачить брали. Трое – новгородцев, остальные – немцы из Нарвы. Сказывали, что рыбаки, хотя неизвестно еще, что это за рыбаки такие были. Когда прощались с Софьей, и Олексаха их увидал. По рожам – сущие разбойники. Особенно один – с родинкой во всю щеку… – Не, не как у тебя, Олег Иваныч, боле гораздо! Вот уж поистине – бог шельму метит. В общем, увезли Софью. Та напоследок просила ван Зельде подождать немного. Дескать – сама роду в Новгороде не последнего – выкупит Олексаху с Гришаней, уж на такое дело всяко денег найдет. Ван Зельде кивнул милостиво – хоть и жесток был, сволочь, а все ж выгоду свою знал. Получше к пленникам отношение стало: из подвала сырого в светлицу перевели, окна, правда, ставнями заложили – да все лучше, чем в подполе-то. Тут на море бури начались, с неделю ветра буйствовали. Вот всю-то неделю и не разбойничали пираты – сидели тихонько на острове, бездельем маялись. Сам ван Зельде в каморку к пленникам зачастил – с Гришаней в шахматы игрывал. Один не ходил, однако – осторожничал. Завсегда пара оглоедов с мечами да копьями у стен стояла – глазищами зыркали. Гришаню, что ли, паслись эдак, иль Олексаху – Бог весть. Потом кораблишко в гавань пиратскую заскочил, от непогоды укрыться. Большой корабль, высокий – «карвель» называется или вроде того. Польский. Именем – «Мария Магдалина». Шкипер – ван Зельде знакомец давний – видно, раньше вместе пиратствовали. С ним пара знатных поляков – шляхтичей. Ходили по пирсу – разодеты, что твои павлины – звенели саблями. Потом напились пьяными – песни горланили. Ван Зельде с одним шляхтичем, который еще на ногах держался, к пленникам поднялись – в шахматы поиграть. Шляхтич, уж на что пьяный, а как увидел Гришу – аж ус у него задергался. Подмигнул зачем-то отроку. Ван Зельде скоро играть надоело – шляхтич за доску сел. Ван Зельде смотрел сперва, таращился, потом рукой махнул, ушел. С ним и охранники его. Шляхтич, как один остался, протрезвел весь… А ну – говорит – Григорий-свет, рассказывай, как тут очутился да как его друже пан Завойский поживает. По-русски балакал шляхтич-то, смешно правда, но ничего, понять можно. Гришаня и поведал все, в краткости, ясное дело. И про то, как пан Завойский поживает. Никак уже, похоже, не поживает, сгинул в морской пучине! Услыхав про то, шляхтич кулаком по доске шахматной двинул – аж фигуры полетели – видать, расстроился сильно. Потом на нас посмотрел, сказал, чтоб ждали… Чего только – не сказал. Его Кшиштофом звали, шляхтича-то. Шкипер, сказал, на «Марии Магдалине», сволочь редкостная, однако и пьяница. Сейчас с ван Зельде ужрались, а утром в путь надо, в Познань, в «ридны пенаты». Так что – ждать велел… Гришаня обрадовался, заходил по каморке, что твой кот мартовский. Только что не хвост трубой. К утру явился-таки шляхтич – не обманул. Друзьям Олега Иваныча, говорит, все сделаю и даже того больше, помогу, как смогу, из плена пиратского выбраться. Сказал – сделал. Одежку принес – плащи с капюшонами. Подмигнул, пошли, мол. На корабль весело шли – песню орали. Какую-то «Зборовскую». Сзади четверо шкипера тащили. Изрядно храпел шкипер-то, да иногда, просыпаясь, ругался. Диавола поминал, словно отца родного, прости, Господи! Погрузились на корабль – отчалили засветло. Буря-то кончилась, нам во благо. Как вышли из бухты, парусами ветер хватанули… Уж на что хольк или фрейкогг кораблишки быстрые, а уж этот… «карвель» – не плыл – летел птицей небесной! Хорош корабль, сказать нечего. Пушки по бортам велики – не то что кулеврины на «Благословенной Марте», вечная будь память купцу Иоганну Штюрмеру да его команде, шайкой пиратской убиенной. А перестроили разбойники «Благословенную Марту»-то – надстройки снесли – пушек понаставили, – куда как грозен стал кораблишко – но, конечно, не чета «Марии Магдалине». Ну, погони-то мы с Гришаней не ждали – пойди-ка, угонись – но, грешным делом, думали – проспится шкипер, за нас примется: кто таковы да откель… Кабы еще не надумал повернуть обратно – дружку своему, ван Зельде, нас возвернуть. Ничего подобного! Кшиштоф и скрывать не стал, кто мы с Гришаней такие. Так и сказал – от ван Зельде пленники беглые. Шкипер смеялся долго – аж покраснел весь. Ван Зельде-то, оказывается, у него в прошлый вечер все золотишко в кости выиграл – совсем, можно сказать, без порток оставил. Шкипер наш его все каким-то мудреным словом называл – каналья. Радовался, что «эта каналья ван Зельде хоть что-то потерял»! Так и плыли, весело. В Познань придя, простились с Кшиштофом. «Мария Магдалина» на следующий день с утра дале отправилась. То ли в Данию, то ли в Англию. В каперы наниматься, чтоб не так просто разбойничать, а по грамоте королевской. Хотя – разбой, он и есть разбой, хоть по грамоте, хоть как… А мы с Гришаней в Данциге на нарвское суденышко сели. Хорошо – Кшиштоф на дорогу серебришка подкинул, не пожадничал – вот ведь душа-человек, хоть и поляк да католик. Ну, люди, они разные бывают. И в басурманских странах хорошие есть, и на Москве, не только в Новгороде, где и шильников всяких хватает, типа боярина Ставра да людишек его непотребных. Пришли в Нарву, к причалу встали обгорелому. Третьего дня – ратманы сказывали – побоище там было великое. Пираты какой-то кораблишко решили прямо в гавани захватить – совсем обнаглели! Всю ночь бились, хорошо – доблестная нарвская стража вмешалась – утихомирила разбойников. Так и всегда бы… Попутного судна до Новгорода так и не дождались. Рыбаки сказывали – незадолго до нас ушел. Какой-то «Пенитель Бурь»… Или «Пленитель»… да пес с ним. Решили с Гришей посуху добираться. Сначала до Пскова – а там уж дорожка знакомая. Долог выходил путь-то, быстрее хотелось. А как быстрее-то, ежели не на корабле каком? Гришаня и говорит: давай, мол, обождем чуть, вон, с рыбаками – те всю ночь костры жгли, рыбу коптили – хоть денек вьхсидим, а там посмотрим. Не будет ничего подходящего, тогда уж – посуху. Уговорил… на свою голову… Олексаха отпил березовицы, поморщился… – Эх, знал бы, Олег Иваныч, наперед, как все сложится-то. А складывалось все поначалу неплохо. На следующий день, к обеду, подошел к пирсу двухмачтовый когг. Гришаня побалакал с матросами – те в Выборг шли, городок свейский. Не совсем чтоб по пути – однако у Невы-реки высадить могли вполне. Ну, а там уж – с рыбаками чудскими – и до Ладоги недалеко. А Ладога – это уже почти дома. Осталось со шкипером договориться – денег-то маловато осталось. Согласится ли? Когг тот поутру отплывал, матросы с него приходили к кострам рыбацким, сказывали, шкипер-де порядок любит, оборванцев каких не возьмет. А мы уж и поизносились с Гришаней-то, шутка ли, столько времени незнамо где прошлялись, в баню не ходивши – только волнами морскими и мылись. По-спрошали, Христа ради, у рыбаков, у кого что найдется. Люди хорошие. Кто шляпу дал, кто плащик, кто башмаки. Приоделся Гриша, на когг пошел, договариваться. Сиди, мне сказал, на причале – только на вид не показывайся, шкипера собой не пугай раньше времени. Мне-то вместо него никак не пойти было – речи басурманской не знаю. Вот и таился на причале, за бочками, мало ли – сейчас отчалят. Махнет тогда Гришаня рукой – я и тут как тут, как договаривались… Не махнул Гриша! Вообще на палубу не вышел. Ни вечером, ни с утра… Как отходить стали – я уже неладное почуял – на борт ринулся… И получил багром по башке. Свалился с пирса – не рыбаки бы – не выплыл. А того шильника, что багром меня стеганул, – узнал. Родинка у него – с полщеки. Тот самый, что за Софьей приезжал, к ван Герзе! Так и пропал Гришаня. Не знаю – жив ли. Олексаха горестно покачал головою. – Будем надеяться, – встав с лавки, отозвался Олег Иваныч. – Тебя-то я тоже в живых не чаял увидеть, а вот, вишь ты… Домой иль к Настене своей не ходил ли? – Нет, – Олексаха покачал головой. – Был соблазн… да Ставровых пасся. Митря-то меня еще на Московской дороге приметил, как шли с обозниками. Я ж потом посуху добирался. Ну и… как ни пасся, а все равно – спеленали, ровно кутенка какого. Хорошо – гроза да темень – не то так и не убег бы… – Захаживал к Настене твоей, на Нутную… с неделю тому. Сказывала Настена, человечек к ней приходил неприметный… про тебя выспрашивал. Так же и к родичам твоим на Кузьмодемьянскую приходили. То Ставровы люди. Явился бы – враз поймали. Меня вон пока опасаются трогать. Да, чую, недолго то. Вот станет посадником Ставр – и сгноят нас с тобой в порубе – ежели сразу главу не отымут. Меня – за убийство, тебя… найдут за что Ставровы-то… мало ты им насолил, что ли. Они проговорили до самого утра, до первых лучей солнца. Только когда запели на соседних дворах петухи, улеглись. Олексаха – в людской, Олег Иваныч – у себя в горнице. Долго заснуть не мог – не знал, печалиться вестям Олексахиным или радоваться. А ведь жива, выходит, Софья-то! А значит, даст Бог – свидимся! Эх… Стан тонкий, кожа – будто шелк, волосы – волной золотой – глаза карие, теплые… Эх, Софьюшка… Так и промаялся до утра Олег Иваныч. Все о Софье своей думал. Утром, как встали – решили: нельзя Ставра в посадники допустить, то верная им погибель! А раз решили – делать надоть. Заседлал Пафнутий каурого – поехал Олег Иваныч на владычный двор, к Феофилу. Уж кто-кто, а Феофил-то давний враг Ставров. И ему посадник такой без надобности. Поговорив с Феофилом, Олег Иваныч развил бурную деятельность. Во-первых, зашел к владычьим дьякам, пошептался. Во-вторых, к оружейникам на Щитную съездил. В-третьих – к рыбакам, на Софийский вымол. В-четвертых – на Прусскую, в церковь Святого Михаила, к пономарю Меркушу, давнему своему агенту. В-пятых… в-шестых… в-десятых… По всему городу мотался Олег Иваныч – у Ставра врагов хватало. Даже к Борецким заезжал, к Mapфе, прежнего посадника Исаака Андреевича вдовице, матери нынешнего Дмитрия. Обещала Марфа помощь оказать посильную – не лежала и у нее душа к пройдошистому боярину… На следующее утро, с ранья прямо, Олексаха на Торг подался. Рисковал, правда, да уж ничего, обошлось. К вечеру по городским концам активно поползли слухи. На Неревском конце поговаривали, будто хочет Ставр-боярин храм Козьмы и Демьяна срыть, да в том месте хоромы свои поставить. На конце Загородском твердили, что не только Козьмы и Демьяна, но и Георгия, и Пантелеймона. Все сроет Ставр-боярин, как только посадником станет. А на Людине-конце судачили, что Ставр-де головой нездоров – в детстве об лавку ударился. На Плотницком утверждали, будто Ставр чернокнижием занимается да колдовством, для той цели и башню себе над воротами строит. А на Славне некоторые божились, что самолично видали, как боярин с той башни на метле летал! А с метлы той искры красные сыпались! Вот страхи-то, спаси, Господи… Крестились старухи в церквях, а случись Ставру-боярину проезжать мимо – пальцами на него показывали да клюками потрясали гневно. А на Торгу-то что творилось! Рассказывали, будто Ставр в латынство впал и к стригольникам переметнулся. Да мало того, еще и волхвует на башне своей. Рыбаки на вымоле Софийском сказывали – трубу диавольскую купил Ставр у голландских немцев и с башни своей богомерзкой на небо по ночам смотрит – то дьячок церкви Федора Стратилата самолично многажды видел. А может, и не дьякон. Может, и пономарь… али просто – прохожий… Но – видели, точно! Люди зря болтать не станут. Ни днем, ни ночью не знал покою Олег Иваныч. Неделями напролет сочинял про Ставра разные небылицы, одну другой страшней да нелепее. О смысле не особо заботился – помнил Геббельсовы слова – чем невероятнее ложь, тем скорее в нее поверят. Так и действовал. Втихаря, никакими моральными догмами не смущенный. Борьба-то шла не на жизнь, на смерть! И ведь возымела действие пропаганда Олегова! А как же! На то и расчет был. Сперва забор на Ставровой усадьбе навозом обкидали. Потом – людишек его, камнями. А в одну из ночей – подожгли воротную башню. Чтоб на метле не летал да не смотрел на звезды… И главное, никто ведь ни в чем и не обвинял Ставра. Так… пустые разговоры только… А что ворота пожгли – так народишко, известно, тупой да к бунту склонный. А так… На суд владычный вызывали? Нет. Обвинение в колдовстве да в ересях предъявили? Опять нет же! Так в чем же дело, уважаемый боярин Ставр Илекович? Спать не дают? Ну, это уж дела ваши. Можем стражу на ночь дать. Своя имеется? Ну, тем более… Ни ночью, ни днем не спал Олег Иваныч, иногда ке-марил только. И Олексаха не спал, и пономарь Меркуш, и бабка Игнатиха, что колдуньей считалась, и многие… Даже Варсонофий, бывший духовник владычный, ради дела такого с дальнего монастыря приехал. Все трудились, языков да перьев с чернилами не покладая. Знал Олег Иваныч – слухи подогревать надо. Тут только расслабься – враз вся работа прахом пойдет. Нет уж… Ни днем врагу покоя, ни ночью! Посерел весь Ставр-боярин. С лица спал. С малой охраной куда выезжать – уж и не рисковал боле. Каменюкой кто-то один раз так приложил… Хорошо – в шеломе был воинском, а не то б… В одну из ночей тихих да теплых не спалось Ставру. Сидел у распахнутого окна, что во двор выходило, думал думы свои невеселые. По всему выходило – не стоило спешить с посадничеством-то. Эдак пришибут еще камнем прямо на вечевом помосте. Нет, тут умней надо. Разобраться сначала, откуда слухи идут. Кто их распускает, лелеет, оплачивает. Потом найти этого доброхота да потолковать… Или – нет. Лучше сразу убить. Только не сейчас – сейчас рано. Весь Новгород пока против Ставра, за немногим исключением. Черт, и серебришко, как назло, кончилось. Надо ехать, запасы пополнить. Заодно – исчезнуть на время, затаиться. Слухи-то, они живой жертвой питаются… а как не будет никого, сами собой и заглохнут потихоньку. Чрез месячишко-другой и не вспомнит никто, что там про Ставра болтали. Да и не до того будет, ежели… Ой, ладно, болтать покуда рано. Исчезнуть, ускакать, уехать… Вернулся ли Митря, что к Климентию-дьяку с порученьем новым хаживал? – Эй, Митря! – Тута я, батюшка, – возник в дверях шильник. – Давно уж пришедцы… – Так что сидишь? Ну, говори, что вызнал Климентий? – Так то, батюшка, у него в грамоте писано… Поклонился низехонько Митря, протянул грамоту березовую. – Свободен покуда. «Мисеон, послушник… говорил, что Ставр-де, боярин, на метле леташе. Об том ему сказывали на дворе владычном, кто – не помнит. На дворе владычном говорили, то им Геронтий сказывал, кат бывший. А кто кату так сказал, не знамо. Феодосий-лодочник сказывал, что стригольник Ставр да колдун. То он от рыбаков слыхал, на вымоле Софийском третьего дня разговор про то был. Там и Григорий был, рыбак. Разговор тот слышал. Парень какой-то говорил, молодой, мужики про того парня сказывали – на торгу ране торговал сбитнем…» Торговал сбитнем? Так-так… «…бабе той про то сказывала Игнатиха-баба, колдунья…» Игнатиха-колдунья… «…и робяты те единодушно показали, что на Торге то слыхали от бывшего сбитенщика Олексахи…» Сбитенщик Олексаха… «…от Меркуша, пономаря…» Пономарь Меркуш… Снова Игнатиха, колдунья… Опять пономарь… А вот и Олексаха… – Митря! – Слушаю, батюшка. – Бери Тимоху да прочих. Вечером приведете мне кого из этих… Только – смотрите, чтоб ни одна собака не видала! – Сполним, батюшка, не сомневайся! – Да уж, не будешь тут сомневаться с вами. Настежь раскрыты ставни и у Олега Иваныча. Сидит, сердечный, упарился. Все сочиняет… Олексаха неслышно вошел, присел рядом. – Меркушу скажи, пущай грит, что Епифан Власьевич, боярин, пианица, а Борецкая Марфа – латынница, под Казимира похощет, Арбузьевы де – волхвуют да кудесничают… Про то все ему Ставровы люди говорить велели, денег посулив изрядно. Как кто спросит – чтоб так и отвечал. – Так, Иваныч, то ж вчера еще сполнено! – удивился Олексаха. – Да? Ну, что ж – то и к лучшему. Извини, заработался. Хошь, кваску себе плесни… вон, на столешнице. – Не хочу я, Олег Иваныч, кваску. С делом пришел. Замыслил что-то Ставр – людишки его по вымолам да по Торгу рыщут, кто что кому сказал, выведывают! Олег Иваныч потянулся, кваску испил из кружки. – Рыщут, говоришь? Ай да Ставр – быстро опомнился. Но один черт – поздно. Посадником ему уж не бывать сей год, лучше для него – в тину уйти. Спрятаться, скрыться, затихариться где-то. Силы подкопить да деньжат. А вот к осени – и начать. Новый, так сказать, виток политической борьбы. Ставр не дурак – наверняка так и поступит. Ну, а мы ему сюрприз приготовим. Добавим к политической борьбе – классовую! – Чтой-то я не все твои словеса понимаю. – Бунтишко организуем, – охотно пояснил Олег Иваныч. – Небольшой такой, локальный. На берегу Федоровского ручья… Как раз к осени и займемся, сейчас пока нечего башку забивать. Как там с русалками? – Девки готовы! – Хм. Может, не нужно пока этого… лишнее. – Да зачем же лишнее, Олег Иваныч, раз готовы-то? – Что ж… В таком разе – пошмонаем врага в самом его логовище! Ух, как он нас с тобой ненавидеть будет! – Так он нас и так не шибко любит. – Это верно. Как Епифан Власьевич-то… точно приедет? Не приболел ли? – Не, не приболел. Завсегда по пятницам к вечерне туда ездит. – Ну и славненько. Однако – солнышко уж низехонько. Пора и нам. Пафнутий, седлай лошадей! Пятничный вечер оранжевел садящимся за деревьями солнцем. Впитавшая недавний ночной дождь почва давно высохла, потрескалась, запылилась, но особой жары, слава Богу, не было. Так, теплынь. И – ни ветерка, ветви на деревьях повисли, словно неживые, те, что ближе к дороге ветки, – давно обломаны, от комаров отбиваться. Много их тут, у Федоровского ручья, комаров-то, ишь, воют, заразы, ровно волки, кровопивцы поганые. В церкви Федора Стратилата благовестили к вечерне. Тянулся люд с Плотницкого – почитаемой была церковь-то, и не только с ближнего Плотницкого приходили – и с других концов тоже, да вот хоть с Прусской, боярин Епифан Власьевич, со чадами да домочадцами своими. Боярыни только не было – занедужил ась, да дочек. А так – сыновья – малые еще отроки, однако же в седле держатся ровно, уверенно – видно, в отца пошли, знатного воина. Дороден был Епифан Власьевич, осанист. Да и храбр – легенды сказывали. И со свеями не раз на окраинах новгородских бился. И с московитами пришлось, лет уж пятнадцать тому минуло… Уж сыновьям скоро столь же, а все не забыть никак поражение позорное да мир Ялжебицкий с Василием Темным, отцом нынешнего московского князя. Всем взял Епифан Власьевич – и знатностью, и храбростью, и дородством, вот только умен был не шибко. Ну, ум-то большой, он ведь боярину-то без надобности, были бы знатность да вотчины. А они у Епифана Власьевича были. В задумчивости ехал боярин, рядом и детки его, малые отроки. Как к мосту чрез ручей подъезжать стали, младший, Ванятка, коня подогнав, к отцу подъехал. – Батюшка, а мамка намедни сказывала, будто Русалки живут в ручье Федоровском, боярином Ставром привороженные. Усадьбу его стерегут. Так ли? Боярин чуть с коня не пал: – Что ты, Ванюшка? Не видали тут никогда русалок… И только он эдак молвил, как прям из воды на мост девица нагая выпрыгнула. С волосами распущенными, зелеными… – Русалка, батюшка! Русалка! Ой, смотри, смотри! А ты говорил – не видали! – Не меть в посадники, боярин! Откажися! – строго взглянув на боярина, погрозила пальцем русалка. – Пусть мой боярин Ставр посадником будет. А не то – сгублюу-у-у… С этими словами прыгнула русалка обратно в ручей. Глянь – а там уж три такие… И в тину поплыли. Епифан Власьевич не знал, что и делать. Только крестился мелко. – Имаем, имаем их, батюшка! – детки закричали. – А то ведь извести обещали! – Имать нечистую силу, имать! – заголосили в народе. А народу-то богато собралось. И парни какие-то, здоровенные оглоедища – дреколье уже где-то повыдергали. Словим, кричат, силу нечистую, во славу боярина Епифана Власьевича, защитника нашего! Народу крещеному только крикни! Враз от церкви поворотили. Вниз, к ручью… Большая толпа побежала. Впереди – Епифан Власьевич с детьми да слугами и парни с дрекольем. – Бона, вона – хвостищем по воде плещет! – на бегу парни кричали. Дрекольем махали… Да как-то неловко – не столько русалок ловить помогали, сколько мешали наиболее активным ловителям. Не раз и не два уж дрекольем тем по ногам перепало. Со стонами в траве да осоке валялись. А и правильно – неча поперед батьки в пекло. Ишь, быстрее боярина решили поймать, ужо… Лежите теперь, загорайте. Чай – не зима, не застудитесь. И вдруг – исчезли русалки. Вот только что были – били хвостами по тине – и нету их… И куда делись-то? – Вон они, к Ставру на усадьбу по протоке поплыли! – Вот он, Ставр-то, богопротивец, с кем дружбу водит! Недаром говорили про него люди… Парень с дрекольем на боярина обернулся, Епифана Власьевича: – Вон, Ставровы хоромины… там они… к хозяину своему нечистому возвернулись! Застилось сердце боярина, выхватил из ножен кинжал: – А ну, робяты, взыщем же бесовские русалии! Парни, конечно, – в первых рядах. Боярину на подмогу. Ворота на раз вышибли. Ворвались на усадьбу. Дворня – по щелям разбежалась. – Жги, робяты, притон колдовской! Не заметили, кто и первый огонь высек. Да и ненадобно было замечать то. Епифан Власьевич разошелся – все крушил, что под руку попадало. Приговаривал с каждым ударом: – Это за то, что извести меня захотел! Это – за посадничество! Это – за русалок нечистых! Это – за пианицу! Это – за дурака старого! Эх и рубился Епифан Власьевич. Башню воротную – считай, один изничтожил. Только щепки кругом летели. Детки боярские – Гриня с Ваняткой – только верещали счастливо, на батюшку глядючи… – Слава боярину Епифану! Слава заступнику нашему! – На посадника его кричать, на посадника! – Да здравствует посадник Епифан Власьевич! Ой, приятно старому ду… тьфу… боярину таковы ва слышать! Ой, приятно. Бальзам на душу. Да при детках еще родненьких. Вот уж поистине – не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А ведь еще и ехать сегодня не собирался, хорошо, детки настояли – уж больно хотелось им на конях с тятенькой рядом проехаться. Заполыхала бы усадьба Ставрова, доброхотами подожженная… ежели б не парни с дрекольем. По терему они уж прошмонали – нет боярина да людишек его разбойных, словно в воду канули. А жечь усадьбу – то дело лишнее – ну как огонь на соседние дома перекинется. Думать надо! Про русалок и позабыли все. Кроме дедки одного, старенького, Евфимия. Давно он у ручья стоял с возком, неприметненько, русалок дожидаючись. Вот и дождался. Со смехом выбежали из кустов девки – тину с волос посмывали, ай, красавицы ядреные – титьки торчком, попки крепкие – дедко не удержался, шлепнул… Завизжали девки – дедку водой обрызгали, сами в возок – одеваться. Жаль вот, дедковы оглоеды с дрекольем запропастились на усадьбе-то. Ну да ладно – и пешком дойдут до дому-то, не велики бояре. А уж девки в ночь на Ивана Купалу нагуляются. – Но, залетные!.. Губами чмокнув, тронул дедко Евфимий поводья – увез девок-русалок. Парни его, оглоеды, припозднились. Олега Иваныча на Пробойной встретив – доложились, как и положено. Нет, мол, ни самого Ставра, ни людей его, ни вещиц каких интересных. То же и Олексаха, подбежав, сообщил. Уполз, мол, гад ядовитейший. – Ну, а что вы хотели-то? – усмехнулся Олег Иваныч. – Ставр – не дурак, проигрывать умеет. Теперь ответного удара ждать надобно. Вот только б знать – откуда. За Неревским концом садилось солнце. Играли в белесом выцветшем небе оранжево-алые всполохи. Ни туч, ни облаков не было – завтра день обещал быть таким же, как и сегодня. Год почти, неожиданно для себя подумал Олег Иваныч. Да, почти год минул с того дня, как он оказался здесь, в этом загадочном и, на первый взгляд, непонятном мире. На поверку он не такой уж и загадочный оказался, а с течением времени стал и совсем привычным. Ничуть не хуже прежнего. Вот вызволить бы только Софью. И разыскать, если удастся, Гришаню. С внезапным воскрешением Олексахи вспыхнула в душе Олега угасшая уже было надежда. Вспыхнула с новой силой… чтобы, может быть, вскоре так же быстро угаснуть, теперь уже окончательно? Кто знает… Надо просто надеяться… Нет, не так. Не просто надеяться – действовать, молиться и верить. И да сбудется эта надежда. Аминь!Я. С. Лурье, «Русь 15 века…»
Глава 6 Июнь – июль 1471 г. Шелонская битва
Мы дрались легко и честно, И это было прекрасно. И часто в бою казалось — Победа в руки давалась, И нужно самую малость — Казалось… А что осталось?Андрей Макаревич
Видеть главную причину войны 1471 года в Новгородской «измене» и «латинстве» можно только в том случае, если следовать тенденциозной и противоречивой версии официальных московских источников».Великая сушь опустилась в то лето на Новгород, на пригороды его и пятины. После майской грозы ни единой капельки не упало больше на землю. Высохли болота, обмелели реки, мелкие – так и вообще исчезли, оставив после себя лишь глинистые потрескавшиеся русла. Частыми были пожары – то тут, то там горели подожженные кем-то леса, окутывая округу черным тяжелым дымом. Давно уже не было такой засухи, старики шептали – не к добру то. В деревнях пересохли колодцы, выгорела трава на выгонах, от нестерпимой жажды жалобно мычали коровы, даже в лесах все живое пряталось в тени по низинам. А белесое, словно выгоревшее на солнце небо ничуть не обещало дождя – ни тучки, ни облачка, одна жаркая бледно-голубая пустыня. Ой, не к добру сушь такая…. Да и политическое положение Новгорода Великого было не лучше. С южных границ доходили смутные слухи: собирает-де Иван Васильевич, князь Московский, рать несметную – воевать будет Новгород – из-за суши все пути-дорожки открыты – болота-то высохли. Тверь, Псков, Вятка да прочие города стягивали воев своих под знамена Ивана. Надежды части новгородцев на польского короля Казимира не оправдались. Не до Новгорода Казимиру было: зимой еще посадил старый король сына своего Владислава на чешский трон, думал – хорошо будет. Да не очень-то хорошо вышло – конкурент объявился в лице могущественного венгерского короля Матвея Корвина. И Папа Римский поддержал Матвея, и Ливонский орден. Так и втянулась Польша (в унии с Литвой, король Казимир был и Литовским великим князем) в борьбу за чешский престол. Не решился Казимир воевать на два фронта, с Матвеем бы справиться… Татары, конечно, могли б московитов хорошо потрепать, да и тут незадача! Хитрый Иван Васильевич с крымским ханом Хаджи-Гиреем задружился. Против Ахмата дружили, Большой Орды хана. Так и побоялся тогда Ахмат на Москву нагрянуть. И с татарами, в общем, не вышло у Новгорода. Немцы Ливонские… Магистр Вольтус фон Герзе все выжидал да выгадывал. Опять же, Матвею Корвину венгерскому помощь обещал, а сил-то у рыцарей – прямо скажем, не очень. Да псковичи еще – тоже для ливонцев проблема – не отдают Красный Городок, хоть убей, Ивану Московскому жалуются. Псковичи и для Новгорода проблема не меньшая – вот уж вражины-то, так и норовят всякую пакость сделать – то посланников задержат, то купцов ограбят, то лаются, аки псы непотребные. Все заступником своим, Иваном, стращают, сволочи. Худо Великому Новгороду придется, ежели Иван Московский нагрянет, ой, худо. Да еще ведь некоторые и не встанут против Ивана – митрополит Филипп, глава Церкви святой православной, чай, не где-нибудь, а на Москве проживает – вот и повоюй – все равно что против православной веры… Архиепископ Новгородский Феофил – согбенный от забот многих – устало опустился в высокое резное кресло. Желтое морщинистое лицо его было мрачным, руки заметно дрожали. А ведь еще год назад – орлом летал, кочетом! Да, видно, ухайдакали сивку крутые горки власти. – Подай-ко братину, человече, – хриплым голосом попросил владыко. Стоявший вблизи Олег Иваныч почтительно протянул ему серебряную чашу с холодным – только из ледника – квасом. Запрокинув главу, шумно отпил владыко, поставил братину на стол, рукою махнул устало – свободны, мол. Тихо расходились собравшиеся софийские люди, Дьяки да житии, ничего хорошего не сказал им Феофил, ничем не порадовал. Из палаты выходя, переглядывались промеж собой, шептались. Не миновать, видно, нынешним летом беды Новгороду. А снаружи, на улице, было все как всегда. Пахло иссохшей травой и мятой, налетая, играл листьями ветер. В куполах храмов сверкало солнце. За мостом, на Торгу, весело перекрикивались люди. – А вот подковы, подковы, серебристы-гладеньки! Пол деньги десяток… – Дорого берешь, борода! – А ты поищи, поищи дешевше-то… – Сбитень, кому сбитень? – Да пошел ты со своим сбитнем! Кваску ледяного нет ли? – Подковы, подковы… – Сукна, сукна заморские… аксамит, бархат… Не проходи мимо, мил человече! Боярыне своей плат-от возьми! Богатый плат, златыми нитками вышит… Сколько стоит? Да почти даром отдаю, князь! Полденьги… – Квас-квасок, открывай роток! – Эй, паря! Ты, ты… С квасом… А ну, давай сюда! Почем квас-то? Сколько? Однако… Да стой ты… Давай уж. – Кому меду, меду кому? Свежий, липовый… – Рыба, рыба, всем рыбам – рыба! – Да снулая твоя рыба-то! Воняет! – Сам ты воняешь, паря! – Подковы, подковы… – Эй, квасник! А квас-то у тя – тухлый! А ну-ка, получи в морду! Нна!!! На том конце Торга, что ближе к Ивановской, завязалась драка. Двое парней дубасили квасника. Остальные торговцы не вмешивались – считали, что поделом, не хрен протухшим квасом торговать… Олег Иваныч неодобрительно покачал головой, проезжая мимо. Черт знает, к кому его неодобрение относилось – к парням иль к кваснику. Свернул с Пробойной на Славную. Бесы бы вас взяли – и тут дрались! Трое подвыпивших мужичков остервенело колотили какого-то рябого парнищу в некрашеной сермяге с заплатками. С десяток человек, обступив кругом, с интересом наблюдали за избиением. Ну, совсем обнаглели, ни стыда, ни совести! Нашли место – почитай, в самом центре города. Головы, что ль, им всем напекло? Не долго думая, Олег Иваныч вытащил плеть и, растолкав конем зевак, от души перетянул по спине первого попавшегося. По-бабьи взвизгнув, тот отскочил прочь. – А ну, уймитеся, лиходеи! – размахивая плетью, строго прикрикнул Олег Иваныч. Толпа тут же разбежалась. Избавленный от кулаков рябой парень уселся на траву, вытирая рукавом кровь, обильно сочившуюся из разбитого носа. – Кто таков? – не слезая с коня, повелительно спросил Олег. – Микита я, богомолец, – вытерев кровь, сипло ответил парень. – С Тихвинского богомолья пробираюсь, к Софии Святой приложиться… Олег Иваныч усмехнулся: – Приложился уже, похоже. А сюда, на Славенский, зачем пожаловал? – Просьбу одну исполняю, – богомолец исподлобья взглянул на Олега. Кормленый конь с расчесанной гривой, доброе седло, недешевый кафтан. Тонкий, шитый золотыми нитками, плащ яркого травянисто-зеленого цвета. Длинные, тщательно вымытые волосы, холеная подстриженная бородка, глаза – холодные, стальные, властные. У пояса – рыцарский меч в красных сафьяновых ножнах. Повалился на колени странник: – Не гневайся, коль что не так, светлый князюшко, сокол ясный! – Говори, что за просьба. Хм… сокол… Богомолец шмыгнул носом, пояснил, с опаской посматривая на плеть: – Усадьбу велено одну отыскать, на Славне. Житьего человека Олега Ивановича… – Кого? Олег Иваныч чуть с седла не выпал от изумления. Надо же! – Кто просил да что? – Рыбак один был на богомолье, к иконе Тихвинской приходил. С Паши-реки рыбак… Сказывал, рыбачил как-то, видит – струг плывет маленький. Игрушка, вроде как детям малым. Взял, детишкам своим тешиться, а те возьми – да сломай, струг-то… А в струге том – грамота березовая, с писаньем. Что за писанье – рыбаку дьякон Тихвинский прочитал. Писано: отдать в Новгороде, на конце Славенском, Олегу Иванычу, житьему человеку, за то будет от оного награда в две деньги! – Чего-чего? Удивился Олег Иваныч, задумался. Ни фига ж себе, заявочки. Письма какие-то приходят, от кого – неизвестно, да еще и заказные – две деньги, ну и цены, однако! – А ну, давай сюда грамоту! – Не можно – обет дал. – Давай, говорю! Пришибу враз! Я и есть Олег Иваныч, человек житий. Дрожащими руками богомолец вытащил из-за пазухи маленький берестяной свиток и, бросив его на землю, опрометью бросился прочь. Склонившись, Олег Иваныч поддел свиток острием меча. Подняв, развернул осторожно. «Житьему человеку Олегу Ивановичу, что в Новгороде на Славне. Подателю – две деньги дать. Пишет сие Григорий, отроче софийский…» «Григорий, отроче…» Гришаня! – Эй, рябой… Стой! Хлестнув коня, Олег Иваныч нагнал богомольца уже у Лубяницы. Кто-то из проходивших купцов подставил страннику ногу. Тот и завалился с разбегу, не вставая, вскинул затравленно голову, не ведая, за какие такие вины гонят его, будто зверя лесного. – Две деньги ты забыл, паря, – подъехав ближе, Олег Иваныч бросил рябому страннику два сверкающих серебром кружочка. – Бери, бери, заработал. На вот тебе и третью за весть такую! «Житьему человеку Олегу Ивановичу, что в Новгороде на Славне. Подателю – две деньги дать. Пишет сие Григорий, отроче софийский. Аз и Софья боярыня в заточенье на погосте Куневичи, что на Капше-реке, то Ставрова землица. Покуда живы». Покуда живы… По крайней мере, были живы еще несколько недель назад. Но не туда ли рванул Ставр со своими? Отсидеться, покуда не уляжется шум, поднятый не без помощи Олега Иваныча. Может, и туда, в Куневичи. Однако – не далековато ли? Из Новгорода-то долгонько вести идти будут. Да и, в случае чего, обратно быстро не выберешься – места глухие, почти нехоженые. Неясно со Ставром. Зато с Гришаней и Софьей наконец прояснилось! Не в силах сдержать радость, вбежал Олег Иваныч в первую попавшуюся на пути церковь, свечки поставил да молился истово, Господа благодаря. Было за что ведь! Софья… Софьюшка… Куневический погост. Чуть дальше, чем у черта на куличках. Дорога не близкая. Отпроситься у Феофила… Пустит ли владыко? Должен. С собой кого попросить? Олексаху, вестимо. Не откажет, да и человек надежный, не раз проверенный. Маловато – вдвоем-то. Кто его знает, кто там в Куневичах? Наверняка действовать надо. Охочих людишек сманить? Нет, дело тайное… да и доверие – вещь важная, а поди, проверь их, охочих-то. Геронтия можно! Он один двоих стоит. Да! Еще и дедки Евфимия оглоедов. В Новгороде-то от них пока какая польза? А так – дальние погосты проверят в Обонежье Нагорном. Куневичи ведь тоже в той стороне. Да ведь – и серебришко фальшивое – оттуда же! Или – не оттуда? Нет, с тех краев. Что-то такое ведь говорил покойный Кривой Спиридон… Завтра – и просить Феофила! Завтра не вышло. Не вышло и послезавтра, и дале… Сгустились тучи над новгородской свободой, все ближе витал над вольным городом удушливый тлен московитского ярма. Купцы, с Владимирских да Тверских краев приехав, доложили: великую силищу собрал Иван, князь великий Московский. Идет на Новгород войною, мир Ялжебицкий порушив! Винит новгородцев в латынстве да в том, что под Казимирову руку перейти хотели, да, старину нарушив, его, Ивана Васильевича, государем не звали. Изветы все то – не вины. В Новгороде и дите глупое им не поверит. Однако – на Москве верили, верили и в Твери, и в Вятке, и уж тем более верили во Пскове. Псковичи… те-то уж рады-радешеньки всякому сраму поверить – лишь бы про новгородцев! Вот-вот подступят вражеские рати к Новгороду-Болот да рек малых нету – повысохли все от жару, ничто не задержит московское войско. Стукнули в вечевой колокол. Посадники новгородские выступили, Дмитрий Борецкой да Казимир Василий. С ними и боярин Киприян Арбузьев и другие бояре. Не хотим, кричали, рабства московского, отстоим вольности новгородские! А не отстоим – так умрем с честию! Много народу поддержало их. А некоторые – и не поддержали. Постояли, послушали, плечами пожали. Понизовым купцам – тем от Москвы прямая выгода – пошлины Иван убрать обещался, как Новгород под себя возьмет. Ремесленникам – мужам новгородским – и тем: кому как… Кто за Новгород, а кто и за Московита, церкви православнойзаступу. Не тоже, промеж себя судачили, воевать Руси с Русью. То многие слыхали и поддерживали… Смердам, что землицу ратали, однако ж все одно было, что Москва, что Новгород. Один черт – и там и там, всюду кровопивцы-бояре. Своеземцам софийским… Этим-то московиты могли и боком выйти. Отнимут землицу-то! Иди потом, доказывай… Да еще, ко всему, давно по Новгороду слухи ходили. О латынстве все. Таким словом здесь католичество обзывали. Дескать, решили бояре – Борецкие, Нифантьевы, Арбузьевы да прочие многие – веру святую нарушить, идти под литовского Казимира. Мол, уже и с Казимиром о том сговорились, да и с митрополитом Киевским, что не за православную церковь стоял, за унию подлатынную. Знал Олег Иваныч точно – лжа это, изветы пакостные. Не было никакого сговора с Казимиром – сам при том присутствовал – не было и связей с Киевом. Сам Феофил-владыко не допустил бы такого, свято хранил православную веру, Филиппа уважал, митрополита Московского, а не Киевского униата. Лжа все! А стоял за той лжой – Иван, великий князь Московский, что уж и государем Всея Руси себя величать не очень стеснялся. Войско собрав великое, рек: изменил, дескать, Новгород. А ведь лжа то! Для той лжи был в войске дьяк башковитый, Стефан Бородатый, что все русские летописи почти что наизусть знал. Дело его было – вины новгородские выискивать. Нашлись вины-то, как не найтись, коли великому государю угодно. Пыльными дорогами, болотами сухими, чрез реки высохшие, шло московское войско. Тянулись к Новгороду кровавые паучьи лапы Ивана. Тремя потоками текли московитские рати. Слева – князь Даниил Холмский да воевода Федор Хромой – вояки опытнейшие, войско отборное. Справа – князь Иван Стрига Оболенский – путь преграждал, чтоб не прошло подкрепление к Новгороду от восточных пятин. В центре – сам Иван Васильевич командовал. В ратном деле не силен, да ведь воеводы на что? Ума хватало к воеводам прислушиваться. Огромно войско московское, сильно. Землицы в княжестве много, можно воям за службишку жаловать. А как не хватит землицы-то – так и захватить не грех, у соседей. На то и войско. Страшна власть князя Московского, сильна да кровава. Нет на Москве закона, кроме слова княжеского. Все пред ним рабы – от последнего холопа до самого знатного боярина. Захочет князь – и землицы лишит, и головы, может статься. Вот и унижались, гнули спины, сами себя лучшими людьми считая. Ну, то – от дикости. Где Москва-то? В углу медвежьем, да зато лесами, реками, землями полном. Богатство. Много всего – и землицы, и рек, и леса… Пожжет кто – не страшно. А лучше мы сами кого пожжем! Все от князя зависят, он и есть – государство Московское. Служат за землицу людишки, нет людей свободных, все тягло несут – служат. Ни договоров нет, ни княжеских обязательств. Какое еще «вассал моего вассала – не мой вассал»? Слыхом не слыхивали. Это все там, у латынщиков поганых. Мы – не они! Они – не мы. А значит – придурки полные. Мы – лучшие! Все, что у нас, – то правильное! Никому князюшко великий ничем не обязан. Ах, поцеловать бы ноженьки, а если и пнет, что ж – то честь великая… Не сразу, конечно, подлость таковая складывалась… Но проявлялась уже, проглядывала, проклевывалась! Доходили о том и до Олега Иваныча слухи – да что слухи – слова правдивые! Плевался Олег Иваныч да про себя радовался – хорошо, Бог сподобил, новгородским свободным гражданином быть – не рабом московским. Теперь бы защитить свободу эту, и не только свою… Велико войско московское. Каждый дворянин князю служить обязан. Да не сам по себе – «конно, людно и оружно». Людей своих, «боевых холопов», ратному делу туго обученных, с собой приводили. Росло войско. Биться с ворогом каким – великая честь, достойное мужа дело. Не какая-нибудь там торговлишка. Купчины пузатые – те вообще не люди, так, пыль… Каждый знал – будет сражаться справно – будут и слава, и почести, и землицы с людишками. А в чем провинится – отнимут быстро, землицу-то, иди – попрошайничай Христа-ради. Али – и башку с плеч долой, вместе с землицей-то. Как князь великий захочет! Нет закона другого. Раз в два, да в три лета производил государь московский по областям своим перечет, переписывал детей боярских. Сколько кого, да сколько лошадей, да служителей. Затем определял каждому жалованье. Не всем. У кого достаток какой был – те и так служили, без жалованья. Постоянно почти в деле ратном – не война, так на границе службишка, а там стычек – полным полно, с татарами, да с литовцами, да с прочими. А как большая война – все люди служилые воевать идти обязаны. Лошади в войске большей частью татарские – маленькие, холощеные, иногда и не подкованные вовсе, но выносливые. Посадка в седле высокая – копейного тарана не выдержит всадник, однако же стрелять из лука удобно. Лук и стрелы у всякого имеются, да боевой топор, да шестопер, булавица. Кто побогаче – у того сабля, чешуйчатые латы, под ними кольчужка, на голове шлем. Кто победней – ватным тегиляем обходится да шапкой такой же. Саблей прорубить – трудно, однако ж копейный удар не держит. Пушки-тюфяки тоже имеются, есть и пушкари искусные. Однако ж главная сила войска московского – в единстве. Попробуй-ко кто приказа ослушаться! Ну, и воеводы – рубаки опытные. Не раз и не два в лицо смерти, смеясь, заглядывали. Шло, ползло московское войско, словно змея ядовитейшая, просачивалось сквозь леса и болота, все ближе и ближе… Эх, Новгород, Господин Великий, видно, и вправду черные дни для тебя настали! Собиралось в Новгороде ополчение. Бегали, кричали, тысяцкий да сотские. Посадники тут же, на конях белых – Дмитрий Борецкой да Казимир Василий. Хмурились, на людишек глядя. Да и как не хмуриться-то? Отряды собиралися – кто во что горазд. Ладно, оружейники – те в доспехах справных, для себя кованых, да с мечами, со щитами, с рогатинами. А остальные? Кто в панцире ржавеньком, кто в кольчужке какой рваной – не войско, смех один. Воевать опять же не все умели. Это в Москве профессионалы-воины, здесь по-другому. Молодые-то ребята, правда, встречались с ворогом. С псковичами да и со свеями, бывало. Однако до самих битв часто и дело не доходило. Ослабление проводили друг дружке: пробирались на вражьи земли, жгли, грабили, убивали да в полон брали. Редко когда выпадало рубиться. А вот теперь, видно, не миновать того. Владычный полк стоял угрюмо. Не очень-то хотели с православными биться. На худой конец – уж лучше с псковичами. Хмурились. Хмурился и сотский, у тюфяков-пушек, со стен принесенных, прохаживаясь. Грузили на телеги те пушки, да ядра каменные, да зелье. Грузить-то грузили… Стрелков вот толковых мало! Оборотился к ополченцам сотский: – С огненным боем знаком кто? Тишина. Ну откуда – кожемякам, да мытникам, да приказчикам – огненным боем владеть справно? Один вылез было. Даже выкрикнул что-то… Но – затихарился вдруг почему-то. Олег Иваныч как раз на коня вспрыгнул, домой поехал. Проводил его крикун тот взглядом змеиным. Как уехал, выскочил, оглянулся, заорал громко: – Я! Я огненный бой знаю… Бери к себе, соцкий, была не была! Шапку оземь кинув, осклабился… бороденкой тряхнул козлиной. Ой, сотский, сотский… Змеюгу ты взял, змеюгу! Олег Иваныч собирался дома. Разложил на лавках кольчужные чулки, рукавицы перстатые, стальные поручи, поножи, панцирь… свой, новгородский. Немецкой-то работы, тот, что у пиратского вожака ван Зельде когда-то позаимствовал, частью скинуть пришлось в лодке-то, ну, кое-что продал в Ревеле. А сейчас бы сгодились латы-то! Панцирь кой-где поржавел – отдал Пафнутию – чистить. Мечом узким взмахнул – то, что надо. Шлем… Вот этот, литовский… С забралом, с бармицей… Тяжел, однако. Может, не брать? Легким обойтись, лика не скрывающим? Пафнутий воспротивился: – Что ты, батюшка! А ну как стрела какая? Тяжел, говоришь, шеломец-то? Дак, чай, своя-то ноша не тянет! Да и я с тобой пойду… Позволь уж старому воину… А не позволишь, не обессудь – так уйду. Лучшей смертушки и не надо – голову сложить за Новгород, Господин Великий! – Да и мы, чай, вместях держаться будем, – вошел в дом Олексаха, в кольчуге, с мечом коротким. – Откель оружьице? Смутился Олексаха: – Настена… От мужа пропавшего осталось кой-что. Оглоеды собрались. Кольчуги блестят, шеломы – куполами Софийскими, из-под шеломов кудри светлые вьются! Не вой – богатыри былинные! – Ужо, постоим за Новгород! Дедко Евфимий аж прослезился, их собирая. Един он на усадьбе и оставался – двор охранять от лихих людишек. Акинфий-то, сторож, вчера еще в ополченье ушел. Нелюдим, нелюдим – а смотри ж… Немного погодя Геронтий, лекарь-палач, пришел. В бригантине – латах немецких – и откуда они у него? На поясе меч короткий, за плечами саадак с луком. Сел рядом с Олегом на лавку, усмехнулся: – Невместно мне под московитом, сам знаешь. Радостно почему-то стало на душе у Олега Иваныча – с этакими молодцами да не победить? Замерла душа в томленье сладостном. Постоим за вольный Новгород, эх, постоим! Сгинем все – не отдадим Родину врагу на поруганье! А погибнем – так за правое дело, за свободу, за вольности новгородские! За достоинство гражданина Республики, за то, чтоб не кланяться всяким, не унижаться, на брюхе не ползать… На Загородской, в корчме у Явдохи, пили. Человек с полсорока, может, чуть поболе. Вой со стражи башенной, пара сотских да разные. Воинов лично Явдоха за собственный счет угощал. Вином твореным, исполненным – с зельем – для пущей дури, такой, что лошадь чаркой с ног сваливает. Капустой квашеной заедали, чуть сладковатой – померзла за зиму капуста-то. Как выпили, петь-плясать пошли. Да все какие-то невеселые выходили пляски. Пару коленцев выкинув, упрели танцоры – по жаре-то – в обрат потянулись, к лавкам, а кто и на улицу, охолонуть, полежать-поспать под березами на траве мягкой. К сотским за стол мужичонка один подсел, по виду – ни богат, ни беден – стрижен в кружок, борода козлиная. Разговоры стал разговаривать, мужичонка-то, – дескать, хотят бояре-то к латынянинам перейти да грешничать заставляют – со святой православной ратью биться. А то и не нужно совсем простым-то людям новгородским, другое надо – в единой вере быть, под благословением святым митрополита Московского Филиппа. Иван Васильевич, князь великий Московский, простым-то новгородцам не враг есть, а только переветчикам злым – Борецким, да Арбузьевым, да прочим – что похотят в латынскую веру перейти, да чтоб был Новгород Великий под рукой Казимира Литовского. – Да то не лжа ль есть? – усомнился один, других потрезвее, сотский, на мужичка козлобородого посмотрел подозрительно. – Вот те крест! – тут же и перекрестился тот. – Самолично слыхивал, как Марфа Борецкая, да Киприян Арбузьев в Михайлиной церкви под Литву сговаривались. Дескать, придет Иван Василич, все богачество наше порушит. – Вот сволочи… – И я про то. Эй, Явдоха! Тащи-ка еще вина доброго! Долго таскался по Новгороду козлобородый. Из корчмы в корчму. С улицы на улицу. С Плотницкого на Славну. Со Славны на Людин. С Людина на Загородский. Везде про латынство боярское рассказывал. Да про рать московскую православную… Шла вторая половина июня, жаркая, сухая, с пожарами. Уже с конца мая горели к востоку от Новгорода деревни, леса да острожки – то действовать начал московский полк – рать князя Ивана Стриги Оболенского. В июне выступило из Москвы войско князя Даниила Холмского. Отборная та рать была: государевы служилые люди имели дощатые брони, сабли, ручницы. Отряд огненных стрельцов-пищальников огнестрельным боем непокорных новгородцев сразить собирался. Воеводы у князя Холмского добры: Федор Хромой, да Пестрый-Стародубский, да Силантий Ржа – в черненых доспехах, в плаще черном, в шеломе с забралом причудливым в виде страхолюдной морды. На Шелонь-реку путь держали – там хотели соединиться с псковичами да вместе разом на Новгород идти. Другое, самого Ивана Васильевича, князя великого, войско чуть попозже выступило – артиллерию-«наряд» везли, похвалялись. С ним и татарин касимовский – Данеяр-царевич. Ужо несдобровать отступникам! Новгородцам деваться некуда – со всех сторон обложены. Пришлось на части войско делить: одно в Заволочье отправить, против Стриги-Оболенского, другое – «рать кованую» да «судовую» – на Шелонь, против Даниила Холмского. Часть ополчения двигалось по Шелони навстречу псковичам. Шумели над высохшими лесами злые ветры, знойное солнце, жарило, нагревало тяжелые пластинчатые брони. По левому берегу Шелони двигалась рать новгородская. В первых рядах – люди именитые, бояре знатные – посадник Дмитрий Борецкой, да Василий Селезнев, да Киприян Арбузьев, да старый боярин Епифан Власьевич. С ними, чуть позади, на верном коньке кауром Олег Иваныч гарцевал, искоса на войско новгородское посматривая. Велика рать, то верно, да только отборных воинов мало – вон, впереди, в доспехах справных, кромя бояр, только люди житии скачут, да те, кто побогаче, – оружейник Никита Анкудеев, да подмастерья его, да прочие оружейники со Щитной. Пластины на латах толстые, стальные, у кого – и сплошняком кирасы, на манер доспехов рыцарских, только у рыцарей-то куда как легче да удобнее. Наши-то оружейники к бою не очень привычны – думают, чем крепче – тем лучше – шутка ли: почти что сантиметр – Олег Иваныч лично измерил, интереса ради – да это еще не считая кольчужицы, под доспех надетой, – в общем, миллиметров тринадцать получается – как у немецкого танка PZ-II. Рыцарские-то латы – прочные, но удобные и не столь тяжелы – килограмм двадцать – двадцать пять, не то что нынешние новгородские – почитай все сорок будут! Попробуй рукой шевельни. Рыцари-то в этаких только по турнирам ездили. Зато и пробить доспехи новгородские затруднительно, разве что ружьишком противотанковым. Кроме латников, остальные ополченцы куда как хуже выглядели. Кто в панцире, кто в кольчужице драной, кто с копьем, кто с мечом дедовским. Оружие-то ладно – так ведь и умения воинского – кот наплакал. Да и откуда ему взяться, умению-то, у тех же кузнецов, молотобойцев, кожемяк? Ежели и умеет кто драться, так впереди не судный поединок ждал – битва знатная. Не только от воевод в битве победа зависела, но и от сноровки ратной. В бою строй менять, переходы да защиту делать – все взаимодействия требовало, от каждого – мастерства да понимания. Людина конца проехали ополченцы, за ними Загородский, затем Неревский… Геронтий, с уличанами своими прошествовав, Олегу рукой помахал. Потом Торговая сторона пошла – Славенский конец да Плотницкий. Олег Иваныч дождался своих – Славенских, коня пришпорил, замахал рукой Олексахе – тот с Путной улицы с людишками шел – конь-то в пути пал от жары. Весел был Олексаха – шутил да смеялся, верил – близка победа, вон воинство-то эдакое! Ни конца не видать, ни краю. Голова с воеводами да посадником впереди – еле видать! А хвост, с Плотницкими, еще из лесу не вышел. Многолюдство грозное… Ничего не сказал Олег Иваныч, услыхав похвальбу Олексахину. Покачал головой только, понимал – не числом воюют, уменьем. Знал – в московском-то войске не сбитенщики да квасники – народец подобрался умелый, сноровистый. Воеводы опытны – каждый свой «наказ» от великого князя имеет, однако и нарушить «наказ» сей, в случае чего, запросто можно, так и сказано: «поступать по делу глядя». За холмом деревня показалась. Избы бревенчаты, черны, церковь с маковкой, серебристой дранкой крыта. Мусцы – селишко то звалось. Дорога здесь проходила из Пскова к Новгороду. Тут и должны были появиться псковичи, с ратью московской соединиться. Тут их и ждать порешили. По одному вражин разбить. Спешились, кто о конь был, лагерь творить стали. Разбивать шатры узорчатые, коновязи ставить, кто попроще – ветки на шалаши рубить. Запалили костры, сели полдничать – к вечеру было дело. Олег Иваныч знакомых навестил в полку владычном. Сам-то он со славенскими шел, в ополчении, не звал его нынче Феофил в полк, не приказывал. А прощаясь, говорил смурно, ровно на смерть провожая. Видно было – не хотел владыко на православного государя руку поднимать, в святой вере русской раскол посеять. Те же мысли и в полку софийском были. Говорили: «Будем с плесковичами биться, а с москвитянами – как Бог…» Как Бог… А как Бог? Конечно, за православных, за Филиппа, митрополита Московского. Вот и смотри на владычный полк, вот и думай. Где же славенцы-то? Вона, кострище палят… Мужики бугаистые. Нет, вроде не славенцы. – Откель будете, вой? – Неревские мы, с Кузьмодемьянской… – Часом, не видали Славны? – Кажись, за леском. – Не, Митроха! За леском – то федоровские. Вон, оттуда мужик за водой пробежал… Его и спроси, боярин! Эй, паря! Обернулся на ходу мужик – черт здоровенный – к колпаку, низко на глаза надвинутому, приложил руку – от солнца. Присмотрелся к кому-то, прислушался… да вдруг повернулся проворно, да в обрат, к леску побежал, воды не набравши. Только бородища кудлатая дикая на ветру развевалась! – Чай, забыл что, – пожали плечами неревские. Олег Иваныч и сам плечами пожал – странный какой-то мужик у федоровских. Хотел уж было дальше ехать – кто-то за стремя дернул. Оглянулся – Олексаха. В руках ведерко кожаное. – Приходи, Олег Иваныч, ушицу хлебать. Дедко Евфимий ушицу варил – знатная ушица! – Дедко Евфимий… Как – дедко Евфимий? – удивился Олег Иваныч. – Он же в Новгороде остался, за усадьбой присматривать. – За усадьбой Настена моя присмотрит, – чуть смущенно улыбнулся Олексаха. – Договорился с ней дедко. Не могу, говорит, так сидеть. – Ну не мог, дак… Черт с ним, надеюсь, не разграбят усадебку. Где, говоришь, наши-то? – А вона! За тем орешником… Песни поют, слышишь? Возмужал Олексаха за последнее время. Заматерел, в плечах раздался. Высок стал, не как раньше – длинен. Да и ума поднабрался – покидала судьбишка-то по землицам немецким да по морю Варяжскому. Волосы отпустил до плеч – как у Олега Иваныча, бородишку завел такую же – во всем старался шефа копировать. Даже слова иногда употреблял Олег-Иванычевы: «Значитца, так и запишем – не шильники вы, шпыни ненадобные!» Махнул рукой Олексаха, с ведерицем на родник побежал. Олег Иваныч тронул поводья и медленно поехал на песню.Я. С. Лурье, «Русь 15 века…»
Из-за лесу, лесу темного, Из-за темного, дремучего, Подымалася погодушка, Что такая нехорошая: Со ветрами, со погодами, Со великими угрозами…
Да уж… Насчет ветра еще можно спорить, но угрозы действительно были великими. – Здорово, огольцы! Уха, говорят, у вас знатная? – Садись, Олег, свет Иваныч, ложку бери! Дедко Евфимий сноровисто подложил под садящегося Олега снятую попону. Посмотрел с хитринкой. Ложку взяв, усмехнулся Олег Иваныч: – Что щуришься, дед? Знаю про тебя уж. Вкусна ушица оказалась. По пути еще, в омуте, оглоеды дедовы наловили рыбки. Сеточкой небольшой и поймали, только в омуток бросили. Щука, да сазан, да уклейки. Обмелела от жары река-то – вот в омут рыба и бросилась. Там ее и выловили, где – знали. Так и не спадала жара, ни дождинки, ни тучки на белесом небе. Одно только солнце – жаркое, сердитое, желтое. Многие пообедали уж – кузьмодемьянские, яковлевские, федоровские… К омуту пошли – купаться. Хорошее дело – пот походный смыть да от суши охолонуть маленько. Пушкарские последними пришли – уж всю-то реченьку замутили. Стояли на берегу, думали, то ли раздеваться, то ли в обрат идти. С ими и мужик тот, кудлатый. Постоял да в воду. За ним и остальные попрыгали. А кудлатый-то – то там, то сям по реке рыскал, словно черт-те знает что выискивал… Славенские у костра песни пели. Красиво выводили оглоеды дедовы, с чувством. Олег Иваныч и не знал раньше, что они так петь умеют…
Соловей мой, соловушко, Соловей мой, птица вольная, Птица вольная, бездомовая, Полетай, мой соловеюшко, На родимую мою сторонушку, На родимую, на любимую… На Славну, на Ильинскую, на Нутную…
Купальщики с Федорова улицы мимо прошли, к шалашам своим возвращаясь. С ними и тот мужичага кудлатый – ну, чистый разбойник. Как пришли, подмигнул остальным, посудину плетеную с телеги вытащил… Вино твореное, крепкое, с зельем намешано. – А глава-то не разболится поутру? – Не пужайтесь, робяты. Не разболится. Пейте-знайте! Уговорил. Выпили федоровские – спать полегли. Кудлатый вокруг них бегал – кому седельник под голову положит, кого кафтанишком накроет. – Спите, высыпайтеся! А я ужо, до родных добегу. До Плотницких. К ночи и не ждите, утром только. Натянув пониже колпак, направился кудлатый к Плотницким, за лесок. Баклажку плетеную с собой прихватил. Шел, улыбаясь, кланялся: – Здравы будьте, неревские! И вы, запольские! Рогатице – низкий поклон! Ильиной – нижайший… Везде, по всему левому берегу Шелони-реки, станом стояли ополченцы. У самой деревни – «кованая рать» боярская, а ближе к лесу – там люди попроще. Щитники, бронники, мечники… Мясники, цирюльники, кожемяки… Пирожники, квасники, сбитенщики… Кто за Новгород драться пришел, живота своего не щадя. Кто – против псковичей. А кто и так – за компанию, да и чуть не силой пригнан. Покивал всем кудлатый – да к речке… Тут и сторожа выставленная. Молодой парень с рогатиной. – Кто таков? – Иванко я. Ушицы наловить, боярину Арбузьеву… – Арбузьеву, говоришь? – недоверчиво уставился парень. – Я ведь и сам арбузьевский… Чтой-то не припомню тя! – А ты поближе-то подойди. Да хлебни вон винца доброго! Достав из-за пазухи баклажку, улыбнулся парню, словно любимому родственнику: – Ну? Неужто не признал, паря? Я ж тятеньки твоего знакомец давний! Парень подошел ближе, всмотрелся. И, охнув, медленно опустился на землю. – Тихо, тихо, паря. Не шуми. Кудлатый осторожно подхватил падающее тело и, уложив его на траву, вытащил из-под ребра острый засапожный нож. – Так-то лучше. А то любопытный ты больно. Кто да откуда… Лежи теперича. Отдыхай. Осмотревшись, отволок мертвое тело в желтые кусты дрока. Сняв колпак, вытер со лба пот, уселся на корточки, отдыхая. Отхлебнув из баклажки, размахнулся – выкинуть… Чуть подумал – и, осторожно положив баклажину на видное место, как был – в одежде – бросился в реку. Ближе к вечеру шлялся по берегу парень. Боярина Киприяна Арбузьева человечек дворовый. По приказу боярскому и сюда прибыл – воевать московитов да псковичей. Уж зело не хотелось воевать-то, а что ж – на все боярская воля! Походил парень по берегу, покричал: – Онисим! Онисим! Не нашел никого, махнул рукой. Видно, давно уже почивать решил Онисим. Ну, да Бог с ним… Посидел на траве парень, встал. Наткнулся на баклагу плетеную. Видно, потерял кто-то. Пахнет пряно… Хлебнул. Хорошо! Выхлебав до дна флягу, растянулся на траве холоп арбузьевский. Растянулся да заливисто захрапел. Оранжевое закатное солнце красило воды Шелони кровью. Оранжевым закатом пылали доспехи всадников – московских служилых людей, что со спешным докладом пробирались в Коростынь, к князю Даниилу Холмскому. Князь Даниил сидел в просторной горнице – ноги в воде парил, болели у князя ноги-то, особливо перед битвой. Рядом, за столом, на лавке – ближние воеводы-советчики: Федор Хромой да Пестрый-Стародубский. В конце июня еще войско князя сожгло и разграбило Русу. От новгородской «судовой рати», пересекавшей Ильмень-озеро, одни ошметки остались. С вестью победной и посланы были гонцы к Ивану Васильевичу. Во главе гонцов тех – Силантий Ржа – воин известнейший да храбрейший. Иван-то Васильевич, государь великий, уже, Волок Дамский проехав, в Торжок прибыл. Там войско московское с тверскими полками соединилось – пошли дальше. На Коломно-озеро. Застучали по крыльцу сапоги кованые. Распахнулась дверь. Воин в черных доспехах быстро вошел в горницу, поклонился. – Силантий! – радостно воскликнул князь Даниил. – Как государь-то? – Смеялся, – кратко ответил Силантий. – Рассказывал ему, как доспехи те тяжкие, что у новгородцев отняли, в воду метали, а иные огню предали, не очень-то нужны, и своих довольно! Про Демон тоже рек князю… – Ну? – воеводы разом вскинули головы. Силантий Ржа махнул рукой: – Не велит государь Демон-городок пока трогать, велит к Шелони идти – с псковичами соединяться. Под Демоном один полк оставляет. – К Шелони, говоришь… – задумался князь. – Оно так… государю виднее. Ладно, на днях и выступим! Садись вон к столу, Силантий… покушай… – Благодарствую. Откушав, совет держали. Как половчее на новгородскую рать ударить. Силантий дело предложил: за правым брегом крутым укрыться – да затем внезапно чрез реку нагрянуть, конницей… – А пройдут, кони-то? – засомневался дотошный Федор Хромой. – Надо бы видоков послать. – Пошлем завтра, – согласно кивнул князь. – А так – дельно получится! Ночью уже распростился со всеми Силантий, спать пошел – трое суток в седле – шутка ли! И воеводы засобирались. Не успел Пестрый-Стародубский с лавки подняться – грузен уж больно стал – как шум какой-то с крыльца донесся. Окрикнул громко князь. Воеводы за сабли – мало ли… Кольчугой звеня, вошел охранный сотник. – Спытальника новгородского поймали, князь-батюшка! Рекой пробирался. Хотели голову рубить – кричит, дескать, наш он, московский. – Да и рубили бы. Однако… – князь задумался, почесал крупную голову. – По реке, говоришь, пробирался? – По реке, батюшка! – Ну, тащи сюда, про броды спытаем. По знаку сотника вооруженные короткими рогатинами воины втащили в горницу мокрого мужичагу с трясущейся кудлатой бородищей. Посмотрел князь строго: – Кто таков? – Тимоха я, Рысью прозванный, Ставра-боярина человечек. Да ваши знать должны… – Броды чрез Шелонь-реку знаешь ли, Рысь? – Броды покажу – знаю! Прямо там, у Шелони-реки, под Мусцами, стоит рать новгородская. – Большая ли? – Сто раз по сорок! Князь и воеводы переглянулись. Сто раз по сорок – это почти в десять раз больше, чем все войско Даниила Холмского. Тут задумаешься… – Кто в рати? – Ополченье, – Тимоха презрительно махнул рукой. – Почитай, одни шильники… Сидят сейчас, псковичей ждут, трапезничают. А владычный-то полк супротив вас сражаться не очень-то хочет… – Ополченье, говоришь… так-так… – Князь Даниил посмотрел на своих воевод, улыбнулся: – Как там Силантий говорил? Через реку – да внезапно? Утром… – князь обернулся – в распахнутое окно бил первый солнечный луч, светлый, тоненький, теплый. – Уже, чай, и утро… Собирайте рать, воеводы! Посейчас выступаем, неча зря время терять! Подобравшись к новгородским позициям в тени высокого правого берега, они вылетели из обмелевшей реки, словно водяные черти. Выскочив, с гиканьем понеслись на ничего не подозревающих новгородцев. Рубили… Словно железные дьяволы, вылетели на низкий берег – крики и стоны раненых тонули в их торжествующем кличе: – Москва! Москва! Москва! В панике забегали по полю люди, падая под ударами сабель. – Москва! Отрубленные головы катились в реку кровавыми мячиками… – Москва! Едва проснувшись, выглядывали из шалашей ополченцы: оружейники, кожемяки, сбитенщики… И, пронзенные копьями, падали прямо в траву, с качающимися шариками росы… – Москва! Кто бежал, кто пытался сопротивляться – неумело, неорганизованно, глупо, – конец был один… – Москва! Они все шли и шли, воины великого князя Ивана, наваливались с разных сторон, действуя не так числом, как уменьем. Не то – новгородцы, хоть и больше их было. Одно слово, ополченцы – не воины. В их нестройные ряды быстро вклинивались московиты, рубили направо и налево. Они не ведали жалости – новгородская кровь обильно окропила берег Шелони, и воды реки окрасились алым. Кровь была везде – падала тяжелыми каплями с сабель и копий, ручьями текла по земле, скапливаясь в бурых, дурно пахнущих лужах. Стоны раненых и предсмертные крики, смешиваясь, стелились над полем боя отвратительным гулом. Гул этот, все эти вопли, крики, стенания, являлись лишь фоном для жуткого клича – «Москва!». – Москва! С этим криком один из московских всадников с маху отрубил голову какому-то подмастерью и, насадив ее на копье, поднял к небу! – Москва! Кровь стекала с отрубленной головы на руку, на грудь, на лицо, на бороду московита, с дьявольской улыбкой тот слизывал с губ соленые капли. – Москва! Московская рать терзала разношерстное новгородское войско, как маленький охотничий беркут – лебедя, как орел – барана, как мангуст длинную жирную кобру, у которой к тому же и яду почти не осталось. – Москва! Солнце, несмотря на полдень, было изжелта-красным, словно и оно жадно впитывало в себя людскую кровь. Пробегающие по небу облака иногда закрывали ненадолго светило, и тогда оно принимало вид румяной застыдившейся девицы. Облака уходили – и воспрянувшее солнце вновь посылало сражающимся свои кровавые жаркие стрелы. Сшибались во встречной схватке кони и люди, звенело железо, трещали кости, кричали под копытами коней умирающие. Бились… Русские против русских… Пощады не знали… Над ранеными глумились… Пленным новгородцам отрезали носы и уши… – Москва! Быстрее всех опомнилась кованая боярская рать. Быстро одоспешились, выехали… Московские озадачились, увидев медленно приближающиеся к ним железные неповоротливые фигуры в шлемах с опущенными забралами в виде устрашающих зубастых рож. Кто-то перекрестился… Кто-то поджег зелье в ручнице… Бабах!!! Просвистели в воздухе пули. Отскочили от лат новгородских, словно горох! – Господи… Всадник в черненых латах поднял забрало. – С боку их, – сказал, усмехаясь. – Быстро наскочить – неповоротливы больно. Опустив забрало, вскинул копье. Первым же ударом выбил из седла Киприяна Арбузьева. Тут уж и налетели с боку… Били, стреляли рать кованую – а больше – по лошадям. Упавших в полон брали… Повели и Киприяна Арбузьева да старого боярина Епифана Власьевича – вот уж кто ошарашенно глазами хлопал – с эдакой-то тяжестью на землю из седла хлопнуться – не всякий и выживет, да уж не привыкать Епифану… Схватили и посадников – Дмитрия Борецкого и Казимира Василия – подвели к князю Даниле. Гордо смотрели посадники, без страха – плен так плен. Так уж суждено, видно. Владычный полк ни одного движенья не сделал – так в сторонке и простоял все время. Пока рубили… Пока стреляли… Пока в полон брали… Пока берег Шелонский низкий новгородской кровью красился… – Москва! Олег Иваныч с правого фланга бился. Вместе с родными славенскими. Никакого страха не чувствовал – правильно говорят, что на миру и смерть красна. Тем более за родную-то землю! Рядом, плечом к плечу, оглоеды бились – эва, махали дубинами. Пара москвичей точно на другой берег улетела от ударов таких! Дедку Евфимию правую руку арбалетной стрелой прострелили, ничего – левой владел старик не хуже. Рубил врагов по мере сил. Пафнутий, старый слуга скособоченный. Не впервой сталкивался он с московитами – лет пятнадцать назад изрядно приходилось рубиться, еще до Ялжебицкого мира. Там и скрючило его от удара вражеского. Однако – выжил. Там – выжил. А здесь… Неудачно как-то обернулся Пафнутий… Мелькнуло что-то… Тяжелая стрела московская старику прямо в глаз вонзилась. По упавшему телу пара всадников пронеслась – не заметили, а самому-то Пафнутию уже все равно было. Акинфий, сторож усадебный, нелюдимый… Никогда б не подумал Олег Иваныч, что тот столько ругани непотребной знает! Прямо – виртуоз. Специалист в языкознании… как товарищ Сталин! Упал и Акинфий, копьем московитским пронзенный. Вскричал только: «Ах, вашу!», да так и упал, не продолжив… Олег Иваныч, стиснув зубы, бился. Вот сразу двое к нему – с сабельками. Удар… Отбивка… Не забыть уклониться от второго… Контратака… Ага, кажется задел а друат… Ишь как размахался-то, сердечный… Все прямо по канонам сабельной схватки – когда нападение отбито, право на укол переходит к сопернику. Ты только попробуй его реализуй… А ну-ка… Резкий выпад влево… Достал-таки! А нечего ворон считать, лежи теперь в травище, ежели не затопчут… А теперь направо… Ах, ты ж, что делаешь, я атакую – и ты тоже? Ну, это уж совсем не по правилам, с саблей-то… Жаль, судьи нет, давно б альт был… Или штрафной укол… Тебе, тебе, не мне! Что зубы скалишь?.. А вот ежели я, скажем, намереваюсь сделать выпад в лицо… Ну-ка, подставь сабельку… Подставил? Вот молодец… А теперь жди, как же… Как на тренировке… Действие первое: смена позиции – вниз и влево… Действие второе: устранение оружия соперника из опасного положения – отбивка… Ну, и действие третье – противнику наносится укол! На, зараза! Ловкость рук – и никакого мошенства. А то, что ты на ложные атаки купился, – ну, так извини, брат, – а ля гер, ком а ля гер… Удар, удар, удар! А с индивидуальной техникой боя у вас неважно, господа москвичи! Вот, извольте, получите-ка! Получив смертельный удар в шею, московит с хрипом повалился с коня. Тут и третий нарисовался, не заржавело. В бок его! Вон где кольчужный край виден… Ага! Не понравилось! А вы куда скачете? Раз, два… семь… Семеро! Не много ль на одного, господа? А, один за шею схватился… Из наших кто-то поразил, из самострела… Кто? Да Олексаха, вон из кустов рукой машет. Да не маши ты, дурачина, не привлекай внимание, дело свое делай. Опа! Что там за тень промелькнула? Стрела? Но почему так сдавило горло? Аркан… Пере… Черт. Узкий меч вылетел из ослабевшей руки, выбитый ударом московитской булавы. Накинутый аркан туго сдавил горло… «Семеро на одного… – успел подумать Олег. – Сволочуги…» Рать московская, вдесятеро меньшая, наголову разбила новгородцев на Шелони-реке. На берегу левом, низком, валялись, стеная, раненые. Черной тучей кружили стаи ворон – хищные птицы выклевывали глаза трупам. Шастали тут и там небольшие отрядики московитов – собирали оружие. На коне белом, в окружении бояр именитых да служилых людей, сидел гордо князь Даниил Холмский, в доспехе с зерцалом, плащ длинный, алый, серебром вышитый, на круп коня спускался складками, бороду да кудри седые ветер налетавший трепал – снял князь шеломец-то с головы своей крупной, на котел похожей. Рядом – воеводы ближние: Стрига-Оболенский, Федор Хромой, Силантий Ржа. Силантий – в доспехах черненых, вражьей кровью забрызганных, глядит устало, забрало страшное поднято. – Велика победа, князюшко! – кто-то из служилых хвалится. – Ой, велика! Хмурится князь Данила, вроде и не рад особо… Да нет, вот улыбнулся – рад, конечно… но и… жаль ему почему-то людей новгородских побитых, все ж свои, православные, не татары какие, нехристи… Подвели пленников именитых: посадника Дмитрия Борецкого, да друга его, Казимира Василия, да Киприяна Арбузьева, боярина знатного с Кузьмодемьянской, да Епифана Власьевича, пораненного изрядно, да прочих… Что делать с ними – то государю великому, Ивану Васильевичу решать, как на то его государева воля будет. Смурно идут пленники, о судьбине своей гадают. Один Киприян Арбузьев весел: боярин – везде боярин, деньги есть – откупится. Покуда суд да дело – людишек московитских с десяток по вражьим обозам шарило. С ними за главного – монах в рясе старенькой, глаза вострые – государева дьяка Стефана Бородатого человек доверенный. Не оружье искали, не припасы, не злато-серебро. Ничего такого не брали вовсе – наоборот, странное что-то делали – выбрав повозку богатую, осмотрелся чернец вокруг, на людишек своих прикрикнул, чтоб внимательны были. Да вытащил из-за пояса свиток пергаментный, с печатями – на печатях тех медведи новгородские. Осмотрясь быстро, украдкой свиток тот в повозку, под рогожу, сунул. Рука потер довольно, кивнул людишкам – те дружненько оружье собирать кинулись да припасы разные – будто за тем только и пришли. Внимательно смотрел на то Олексаха, в кустах заросших у обоза таившийся. Дивился на чернеца – чудны дела твои, Господи! Рука левая у Олексахи поранена – тряпицей грязной замотана, болит рука-то, как бы огневица не приключилась! Да еще хорошо бы к реке ближе пробраться… Вот, кажется, момент удачный – отвернулись людишки московские, разом все, по команде словно… Наметился было Олексаха, в кустах приподнялся… И тут же обратно нырнул – вовремя! Воеводы московские к обозу ехали – князь Данила, Стрига-Оболенский, Федор Хромой. С ними свита да люди служилые. Остановились у обоза, спрашивали, что да как найдено. Оружье да припасов всяких кучи осмотрели одобрительно. Тут и монах – к повозке богатой кинулся, отвернул рогожку. Пошарил – вытащил свиток пергаментный… Князю подал. Развернул свиток князь Даниил, вчитался. Нахмурился страшно. – Писание сие, – сказал, – зело важное. Договор то с Казимиром Литовским супротив государя Ивана Васильевича, супротив веры православной святой, супротив всей земли Русской! Велите к государю везти немедля! Отъехали воеводы важные. Олексаха, выждав, к реке сбежал да с разбегу в воду кинулся, вброд. Хорошо, обмелела река-то, повысохла, иначе как плыл бы с рукой пораненной? Выбрался на берег, поднялся на кручу, да через поле – к лесу. Там и упасся. Олег Иваныч очнулся средь других пленных. Не особенно знатных – щитников всяких, да купчишек мелких, да кожемяк. Шея болела – чуть голова не отваливалась. Сунулся растереть – да руки за спиной связаны. Осмотрелся – два окровавленных трупа рядом, под кусточком валялись. Раны характерные – рваные, широкие, носы да губы отрезаны – не от битвы раны те – от пыток! Нехорошее предчувствие охватило Олега Иваныча, как увидал: московиты к дереву толстому пленника привязали, из толпы выхватив. Ну, толпа-то – человек с пол-сорока не будет. И московитов – десяток, с руками окровавленными. Костер жгли, дичь жарили. Один на костре саблю калил. С ними корчага – винищем твореным на версту разит. К корчаге той почасту московиты прикладывались, рыгали да ругались похабно… Трое возле пленника стояли, дыбились. Молод пленник был, бледен. Кто-то для острастки в живот пнул парня. Кто таков – спрашивал. – Нифонтий я… подмастерье… – жалобно ответил пленник. – Я и не хотел супротив вас идти-то, силком заставили – а нет, так в Волхов с моста метнули бы. Олег Иваныч вздрогнул. Нифонтий… Подмастерье вощаника Петра, недавно казненного в Новгороде по наветам Ставра. Был еще и другой… Соперник Гришани на любовном фронте. Сувор, кажется. От костра приблизился московит с раскаленной саблей. Протянул осторожненько: – На, дядько! Другой, что с пленником рядом стоял, сабельку взял аккуратненько: – Глаз, он шипит-от… Рраз! Одно движение всего и сделал. Страшно закричал Нифонтий… Левый глаз его кровавым комком полетел на землю, вырванный из глазницы каленой московитской саблей. – Ловко, дядько Матоня! Матоня! Так он выжил тогда, пес! Олег Иваныч поежился. – А вот сейчас… смотрите… Правый глаз несчастного Нифонтия Матоня вырезал медленно, аккуратно, не обращая внимания на страшные крики. Кто-то из московитов блевал за кустами. Расправившись с подмастерьем, Матоня вразвалку направился к застывшим в ужасе пленникам. С сабли его падали на траву темно-красные тягучие капли. Матоня остановился напротив пленников, нехорошо усмехнулся, всматриваясь в глаза каждому по очереди. Весь вид его выражал торжество и довольство. Дошла очередь и до Олега Иваныча. Вздрогнул Матоня… Узнал, сволочь! И такая дикая радость озарила корявую морду садиста, что Олег Иваныч понял – легкой смерти ему не будет! Неожиданно бросился вперед, ударил башкой Матоню, прыгнул в кусты. Далеко не убежал – блевавший в кустах московит сшиб его единым ударом. Попинали ногами – запинали бы до смерти, да вмешался Матоня – потащили к дереву. А ведь – хорошо попинали! Ребер не поломали, а узлы-то на веревке ослабли! Ну-ка… А вот, так и есть… Осторожненько, чтоб не увидели, высвободил Олег Иваныч правую руку, пальцами затекшими пошевелил, заругался, отвлекая: – Сволочи! Козлы! Твари! – А мы те поначалу язык-от укоротим, – утерев под носом красную юшку, ласково пообещал Матоня. – Ну-т-ко, держи ему голову… Ага, держите, суки позорные… Вряд ли, конечно, получится против всех – да лучше быстрая смерть, чем такая… А уж этого ублюдка Матоню он с собой на тот свет прихватит – к бабке не ходите! Дождавшись, когда один из московитов схватил его обеими руками за шею, Олег Иваныч враз выпростал руку, протянул к вражеским ножнам… Миг – и московит упал, заколотый собственной саблей! Ловко отскочив к росшему рядом дереву, Олег Иваныч нехорошо улыбнулся. Московиты попятились. Матоня страшно завыл, словно упустивший добычу волк, и, взмахнув окровавленной саблей, погнал на противника всех имевшихся воинов… С радостным сердцем ехал по полю битвы славный московский воин Силантий Ржа. Доспехи черненые сняв, отдал людишкам – чистить, сам налегке ехал – в кафтанце атласном, алом, в рубахе белой, вышитой. На ногах – легкие сапоги козлиной кожи с узорочьем тисненым. На поясе – кинжал един только. Правда, меч двуручный, ливонский, к седлу привешен. Ну, это так – позабыл снять, теперь уж не выкидывать же! Радостно было Силантию, душа пела. Удачно поход сей складывался, что ни сраженье – то победа. Отбили Заволочье, сожгли Русу, здесь вот, на Шелони, сразились. Главным силам до Новгорода двадцать верст осталось – конец войне близок. А потом… Жалует Иван Васильевич Силантия, слугу своего верного, землишкой со людищами, ох, жалует… Да еще и на выбор! Где б испросить-то? Вот, под Русой – ничего, говорят, да и к Новгороду близко. Иль у Тихвинского посада взять, рядом с иконой святой? На богомолье ездить, грехи замаливать. Но, опять же, земли там бедные, не растет жито. Больше овес да репа. Нет, лучше около Русы взять. Радостно Силантию. За себя, за Москву, за Ивана Васильевича, великого московского князя. Кто он, Силантий, без государя? Никто. Человечишко рода бедного, захудалого, хоть предки с Олегом на Царьград хаживали. А все ж богатства особого не нажили. В бедности жили. Так и Силантий бы… Ежели б не воля государя великого! Все получил за верную службу – и землицу, и людишек, и почет да славу. И еще, Бог даст, получит. Служи только. А что строг государь – так то и правильно. Не будешь строгим – пораспустятся людишки, избалуются. Потому – казнить иногда приходится, прореживать. А то взяли моду, как в поганых странах: «вассал моего вассала – не мой вассал», да правила какие-то выискивают, что они государю должны, а что, страшно и вымолвить, он им. Это подумать только! Будтогосударь – да еще и кому-то должен что? Хватать таковых надо да казнить лютой смер-тию, чтобы другим неповадно было! Задумался Силантий. В задумчивости съехал к реке, лицо сполоснул, да в обрат поехал. На холм уж выбрался – вдруг крики в кустах услыхал… Что за черт? Может, враги недобитые? Вытащив меч, Силантий Ржа пустил коня вскачь. Мечом над головой вращая, на поляну выскочил, корчагу с вином твореным сбив… – Что тут у вас? Вздрогнули все от окрика богатырского – и сами московиты, и пленники. Узнал Олега Иваныча Силантий, остановил нападавших. Вложив меч в ножны, спешился, подошел ближе. Протянул руку Олегу: – Саблю… Этим всем, – Силантий кивнул на пленников, – жизнь… Мое слово! Замер Олег Иваныч. Может быть – лучше погибнуть с честью? А Софья? А Гришаня? Те-то ведь на него надеются! А он тут возьмет – и амба! Все их надежды предаст. Нет, погибнуть – самое простое. А вот выжить, выбраться, Софью с Гришаней выручить – это куда как потрудней будет… Софью с Гришаней… Нет, не только о них подумал в этот момент Олег Иваныч… О Новгороде подумал, о республике Новгородской… О слабости ее и силе… Одно поражение – еще не конец. Еще не рыщут жадно по мощеным новгородским улицам московитские всадники, еще хватит богатства у Новгорода, еще, даст Бог, будет и сила. Еще посчитаемся… не все потеряно, не все… Усмехнувшись, эфесом вперед протянул Олег саблю… Силантий кивнул серьезно, приняв оружие, уважительно поклонился, потом вдруг обернулся… Нифонтия безглазого, воющего, увидав, на Матоню взглянул грозно. Матоня аж присел от страха. – Ах, вы тут вона чем тешитесь, шпыни мерзостные?! – в ярость придя, вытащил плеть Силантий. Да как пошел охаживать! Поразбежаться не могли воины московитские – знали хорошо воеводу – молча удары терпели, спины подставляя. – Смилуйся, батюшка… Долго не успокаивался воевода Силантий, плеть измочалил. Одно дело – в честной битве врагов рубить. Другое – как эти, похоть свою богопротивную тешить! Наконец унялся. – Пленников – к обозу! – приказал. На Олег Иваныча указал: – Этого – ко мне с почетом доставите! Да смотрите у меня! На коня вскочил – слетел махом с холма – и вскачь, вдоль реки, к шатру княжескому… Всех пленников в Русу пригнали. Дней с десяток прошел уже после пораженья Шелонского. В Русе сам государь московский был – Иван Васильевич. Строгость свою показал к переветчикам – в обозе-то договор с Казимиром нашли. После казнены были на Москве бояре именитые новгородские – средь них и посадник Борецкой Дмитрий, и друг его Василий Казимир, и боярин Киприян Арбузьев – вот уж не пригодилось богатство-то. Один Епифан Власьевич упасся, то ли прощен был, то ли позабыли про него, дурня старого. Иван Васильевич в кругу ближнем так объяснял те казни: Новгород-де никакая не особая сторона, а его, великого князя, отчина. Потому и бояре – не пленники именитые, а изменники-переветчики, только смерти и достойные. Потому – какое с ними благородство? Какой выкуп? Казнить всех! Головы – с плеч! Что ж касаемо других людишек, простых… Ох, виноваты и они пред государем великим, ох, виноваты… К вечеру попросился Олег Иваныч к Силантию-воеводе. Тот встретил ласково, угостил пивом. Дальше беседа пошла. – Осерчал государь и на простых людишек новгородских, – качая головой, тихо произнес Силантий. – Казни великие могут быть, коли не заступится за них никто… за предателей-переветчиков! – За Родину свою бились, за свободу да вольности новгородские! – не выдержал Олег Иваныч. – А ты – «предатели»… – А как же грамота, что в обозе вашем нашли? – взвился Силантий. – Договор с Казимиром! Олег усмехнулся: – Ты что, Силантий, совсем уж нас за дураков держишь? Зачем же такую важную грамоту с собою в битву возить? Да лучше б в храме Софийском упрятать подале! Ежели б была она… Ты ж знаешь, я сам в то посольство ездил – ни о чем с Казимиром не договорились, ничего не обещал он… – А грамота? – А грамота та – подложная, сам понимать должен! Несподручно Ивану Васильевичу запросто так Новгород воевать, вот и выискивает вины мнимые… Заскрипел зубами славный московский воин. Ничего не ответил. Отпил пива из кувшинца прямо, губы рукавом вытер. – Не о том говорим мы с тобой, Силантий, – покачал головой Олег Иваныч. – О пленных думать сейчас надобно! Не только бояр – и простых много. Чего ж их зря губить-то? Силантий задумался, кивнул согласно. – Мыслю я – Феофил, владыко новгородский, заступиться перед государем московским может! – закончил Олег Иваныч. – Феофил? – удивленно переспросил воевода. – Феофил! – утвердительно кивнул Олег. – Владыко наш князю московскому зла не делал – полк его с вами сражаться не стал, да и прежде того – сколько раз митрополиту Филиппу Феофил честь выказывал. Думаю, не забыл то Иване Васильевич… – Может, и не забыл, – пожал плечами Силантий. – Но чего ж ты от меня-то хочешь, человече? – Гонца к Феофилу! – Олег Иваныч взглянул прямо в глаза московскому воеводе. – Иль хочешь, чтоб с пленными было так, как там, на поляне? Вздрогнул Силантий, опустил плечи. Задумался. Гонца к Феофилу… Что ж, можно и гонца… хуже не будет. Только обставить все по-хитрому… Встав с лавки, Силантий подошел к Олегу Иванычу и торжественно возложил ему на плечо руку: – Ты – мой пленник, Олег. Потому – отпускаю тебя покуда под честное слово, как рыцаря славного. Коня дам – скачи в Новгород, к владыке. Все как есть обскажешь! Только… – Силантий оглянулся: – Только – ежели что, сделаем так, будто бежал ты, коня украв, – понизив голос, закончил он. – Попадешься – казнят. Ну, а не попадешься – ко мне возвратишься обратно… Согласен? Олег Иваныч кивнул, соображая, как бы ловчее проехать… Да не попасться бы… – Коня у реки возьмешь, на водопое. Ближе к ночи ринулся прочь Олег Иваныч, коня с реки уведя. Что есть мочи гнал, торопился. Впрочем, никто его и не останавливал – за своего сходил в тегиляе московском, Силантием-воеводой выданном… Когда коня брал, человечка одного спугнул, у реки-то. Человек тот в камышах прятался, руку пораненную рубахой перевязав. Умело перевязал – видно, знал – как. При виде всадника к кустам метнулся – об бригантину – латы нагрудные немецкие, им же сброшенные, спотыкнулся. Гремнули латы – затаился человек, кинжал длинный в руке сжал. Однако не оглянулся всадник, исчез в дымке ночной. Так и не встретился Олег Иваныч с Геронтием. А тот и не узнал его – поди разбери во тьме-то! Руку раненую под плащ упрятав, пошел на север Геронтий, в урочищах болотных таяся. В деревни, что на пути встречались, иногда заходил осторожно, лекарем бродячим сказываясь, но все больше лесами пробирался. В поясе зашитые гроши серебряные немецкие позвякивали. Не тратил их Геронтий, берег. В пути ягодой да рыбой перебивался, исхудал весь, да зато рука израненная не докучала – быстро на заживку пошла, что и сказать, лекарем Геронтий был изрядным. Дней через несколько вышел Геронтий к реке широкой. То Нева-река была. Мелких купчишек увидев – к ним попросился… Через некоторое время в Выборге, городишке свейском, новый человек объявился, Герозиус-лекарь. По-свейски да по-немецки (в Выборге немцев много было) не Бог весть как говорил, больше по-латыни, да зато лечил как! С год назад тому, как стену городскую строили, сорвался с Ратушной башни камень – да по ноге купчине, мимо проходившему. Так и сохнуть стала нога-то! А Герозиус-лекарь – вылечил! Ну, не совсем уж так вылечил, но гораздо легче стало купцу. И не простой тот купец оказался – городского магистрата член. С тех пор благоволить стали Герозиусу. Так и прижился лекарь. Ну, да счастия ему… Коня у реки взяв да разминувшись с Геронтием, Олег Иваныч доскакал вскоре до Новгорода. Слеза прошибла при виде стен белокаменных, моста, Волхова, Софии… Стражники пропустили беспрекословно – в лицо знали. В грановитую палату вбежав, бросился на колени: – Владыко…
Глава 7 Коростынь – Москва. Июль – октябрь 1471 г.
Я видела, вброд Чрез тяжкие воды Клятвопреступники И душегубы, И те, кто чужих Жен соблазняли, Идут и холодные Трупы гложут.Обняв Олега Иваныча, Феофил поднял его с колен, выслушал, скорбно поджав губы. Выслушав, молвил: – Так и я мыслил – ехать к Ивану, просить… Казнит Иван-то Васильевич людишек, никак остановиться не может. Несколько раз уж посольства к нему посылали. Все одно… Владыка вздохнул. – Как в Новгороде-то? – поинтересовался Олег Иваныч. – Ставр-боярин не объявлялся ли? – Не объявлялся Ставр, – качнул головой Феофил. – А в Новгороде – всяко! Кто говорит-де, «большие» люди, бояре, «меньшим» сражаться не давали, а кто совсем другое речет. Да вот, третьего дня переветчика поймали – Митрю Упадыша… Олег Иваныч насторожился. – Заколотил тот Упадыш с людишками своими, переветчиками, пушки на забороле! Железьем заколотил – намертво. – И где ж сейчас тот Упадыш, в порубе? – Был в порубе, – кашлянул владыко, – да ночью убег – кто-то засовы отворил, стражника убив. Такие вот дела в Новгороде. Ну да ладно – теперь бы людей упасти от гнева Иванова. Сейчас и поедем. Погодь, людей кликну. Странным казался прежде блестящий город. Каким-то поникшим, чужим, пасмурным, несмотря на сияющее в небе солнце. Позакрывались на мосту лавки, затих Торг, не слыхать было веселой переклички рыбаков на вымолах. Одни лишь вороны каркали, сидя на окружающих храмы деревьях. Не принял московский государь Феофила. Не захотел. Так и стоял владыко униженно, словно шпынь ненадобный. Терпел поношение – не для себя терпел, для людей новгородских пленных. Остановится ли кровавый московитский зверь – во многом то и от владыки сейчас зависело. Потому и смирил гордость, стоял смиренненько… Олег Иваныч пред Силантьевы очи явился. Ничем не выказал отношенье свое Силантий, молвил только: «Иного и не ждал!» да, пленника в горнице оставив, вышел. На пороге обернулся – подмигнул: – Приятель твой старый видеть тебя хочет, жди! Олег Иваныч пожал плечами – ждать так ждать – чего еще делать-то? Не долго ждать пришлось. И часу не прошло – ступеньки на крыльце заскрипели. Олег Иваныч на дверь глаза вскинул… Боярин знатный, в одеждах до полу, златом вышитых – солнце в окно глянуло – смотреть больно. Олег и не узнал сперва, пока не усмехнулся вошедший: – Ну, здрав буди, вражина! – Иван… не знаю, как по батюшке? Снова усмехнулся боярин: – Зови уж, как прежде звал, – Иван Костромич. Все ж таки из костромских род-то наш вышел… Не просто так зашел боярин, беседу тайную с Олегом имел. После беседы той, с разрешенья Силантия, дошел Олег Иваныч до Феофила-владыки, что место у шатра государева не так давно покинул обессиленно. Поклонился владыке, молвил: – Умные люди московские так сказывали: раз государь перед очи свои не пущает, так пусть поначалу все посольство боярам поклонится, а уж они – братьям Ивановым, ну, а те уж – князю. Да про подарки им не забудь, владыко. Кивнул Феофил: – Что ж, пусть хоть так… Следующим днем московское войско Василия Образца разбило на Двине-реке рать новгородскую князя Василия Гребенки-Шуйского да воеводы Василия Никифоровича. Не поддержали двиняне новгородцев, незачем им то было… В тот же день Иван Васильевич, великий князь Московский, братьями да боярами уговоренный, гнев на милость сменил: согласился новгородское посольство принять. Сам Феофил-владыко челом бил государю московскому, в грехах винился. Выкуп за пленников обещал – шестнадцать тысяч рублей, а в рубле тогдашнем сто серебряных денег новгородских было да двести московских. Вдвое больше того выкупа обещал Феофил, что когда-то уплачен был в Ялжебицах. В шатер государев войдя, склонился владыко: – Господине великий князь Иване Васильевич всея Руси, помилуй, Господа ради, виновных перед тобой людей Великого Новгорода, своей отчины! Покажи, господине, свое жалованье, уйми меч и огонь, не нарушай старины земли своей, дай видеть свет безответным людям твоим. Пожалуй, смилуйся, как Бог тебе на сердце положит! Выслушал речь Иван Васильевич, задумался. Тут и братья его, и бояре – кланяться начали, просили за Великий Новгород. Даже Филипп, митрополит Московский и всея Руси, грамоту государю прислал – пощадить просил Новгород. Усмехнулся Иван Васильевич, бровки раздвинул гневливые – дескать, смилостивился, уговорам внемля. Объявил новгородцам: – Отдаю нелюбие свое, унимаю меч и грозу в земле новгородской, повелеваю прекратити жещи и пленити и отпускаю полон без выкупа! Кинулись в ноги новгородцы, валялись… Договор заключили. По договору тому все с иными странами сношения новгородские – с этого дня только по воле князя великого были. Грамоты вечевые от его же имени выдавались и скреплялись его же печатью. Верховный судья во всех делах Новгорода Великого отныне – Иван Васильевич. Часть Двинской земли отдал Новгород да обязался заплатить «копейное» – что обещали. Иван, правда, милосердие явив, тысчонку скинул – и без того немало выходило… Стенала выжженная земля новгородская, гордость и войско свое потеряв. Разорена была и обезлюжена, как еще никогда не бывала. Обессилен стал Новгород, обесчещен, как последняя распутная девка! После жары – поднялся ветер. Целый ураган, буря! Срывал с уцелевших изб крыши, с корнями рвал деревья. Словно сама природа захотела вдруг разорить то, что еще не разорили московиты. Жители Русы, что бежали в Новгород, возвращались после договора в город свой. По Ильменю-озеру плыли, на стругах да учанах малых, числом за две сотни. Налетела на озеро буря, перевернула суденышки – семь тысяч потонуло враз. Все за грехи наши, Господи… Когда с радостной вестью посольство владычное вышло – заприметил Олег Иваныч человечка, из шатра Иванова выскочившего. В кафтанце богатом, в шапке беличьей… Обернулся невзначай человечек, стрельнул по сторонам глазами оловянными… Ставр!!! Но – откуда? В шатре московитского государя! Ставр тоже заметил Олега Иваныча. Узнал. Помахал издалека рукой, усмехнулся змеино. Снова в шатре скрылся. Эх, хватать бы сейчас Ставра! Да поспрошать бы про Софью да про Гришаню… Олег Иваныч усмехнулся невесело. Хватать! Самого уж схватили, как бы теперь не голову с плеч… А к тому дело шло! Гадюкой болотной пролез Ставр к великому князю. Что шептал – то неведомо, а только после того повелел Иван Васильевич доставить «иматого новгородца Олега» пред свои светлы очи. – Зовут – пойдем, – пожал плечами Силантий. – Похоже, худо тебе придется, Олега. Ставр-от в почестях ныне у государя. Не знаю, смогу ли выручить. Иван Васильевич в златотканых одеждах сидел посередине шатра в высоком кресле. Возраст – чуть помладше Олега. Лицо худое, смурное, глаза темные. Взгляд строгий, пронзительный. – Ты ли новгородец Олег? – Я, князь, – поклонился Олег Иваныч. – Просят казнить тебя лютой смертию, знаешь то? Олег Иваныч усмехнулся: – Догадываюсь, великий государь. Даже знаю – кто! И почему – тоже. В смурном взгляде московского властелина неожиданно проскользнуло любопытство: – И почему же? – Женщина, – развел руками Олег Иваныч, отвечал дальше без хитрости: – Одну мы женщину любим. Увез ее боярин Ставр, запрятал. Теперь и меня твоими руками жизни лишить хочет. – А стоит ли любви такой женщина-то? – Стоит, княже! – без раздумий, в сей же миг ответил Олег Иваныч и, представив боярыню, печально улыбнулся. Усмехнулся Иван Васильевич, задумался. Поморгал глазами. Потом спросил, не Олег ли за Феофилом тайно в Новгород ездил. Узнал ведь откуда-то! Олег Иваныч украдкой бросил взгляд на Силантия – не повредить бы. Тот кивнул, говори, мол… – Я, государь, – снова склонился Олег. – И в обрат вернулся, как обещал… – протянул великий князь, – то похвально вельми. – Подумал немного. – Ну так вот, – молвил громко. – Живота человека новгородского Олега никому не лишать! Тебе, воевода Силантий, полоняника сего при себе держать, не отпускать никуда – на Москву везти! Там поглядим. Подошел ближе к Олегу Силантий, шепнул в ухо: – В ноги валися, чудо! Благодари за милость великую. Ну, куда Олегу Иванычу деваться? Повалился, хоть и противно было. Да и то сказать – лучше в ногах чьих валяться, нежели глупой головы лишиться. Сгодится еще… Против того же Ивана. А в Москву, так в Москву! Между Москвой и плахой – уж лучше Москву выбрать, хоть и не вполне устраивал такой расклад Олега Иваныча… В самое начало нового, 6980-го, лета, 1 сентября въехал Иван Васильевич в Москву. С победой въехал, до самых палат княжеских не смолкали крики приветственные. Радовалась Москва, государя своего славила криками да звоном благостным колокольным… Неглинную проехали, Москву-реку – вот и Кремль белокаменный. Стены мощные, валы земляные, башни. Все то при Дмитрии Ивановиче, что татар разбил на поле Куликовом, строено. Допрежь него еще Иван Калита стены ставил, но те поменьше были, да не такие обширные. При нем же и палаты митрополичьи в Кремле, на площади Соборной, заложены были, и церкви. Каменный собор – отсюда и площади название – рядом с палатами княжьими и тут же, в уголке, – маленькая каменная церковь Святого Иоанна Лествичника скромненько притулилась, а напротив – Ризположения церковь, двадцать лет назад митрополитом Ионой возведенная, в память избавления Москвы от татарских полчищ Мазовши-царевича. Ночью жаркой июльской подошли татары злобные, да вдруг отступили внезапно, все добро награбленное в полях да на дороге бросив. Праздник как раз тогда был святой – Положение Ризы. В память того и названа церковь. Тоже небольшая, с одной маковкой. Звонили колокола на площади. В соборе каменном да в Ризположения церкви. Из палат первый священник Всея Руси – митрополит Филипп государя встречать вышел. Одеяние да клобук златом сияли. Так и запомнили москвичи тот день: синее небо, желтое, золотом отражающееся в церковных куполах, солнце да колокольный звон, плывущий в пахнущем скошенными травами воздухе. За Неглинной, от реки недалече, на богатом постоялом дворе Неждана Анисимова обедали. Белорыбица, сиг заливной, караси в сметане, пироги с визигой, блины с икоркой красной. Так, не Бог весть что, скромненько. Запивали медком стоялым да мальвазией фряжской. Вернее, обедали-то двое: государев дьяк Стефан Бородатый да новгородский боярин Ставр. Сам хозяин лично за столом прислуживал, из горницы красной всех прочих повыгнав. Мордастый, приземистый, бородища лопатой. Редкие волосенки на плешь гребнем зачесаны. Кувшин изрядный с мальвазией из подвалу принес – на стол поставил с поклоном, ушел, дверь затворив. Малую щелку оставил – припал ухом. – Хорошо ли слыхать? Отпрянул от двери Неждан, ругнулся. Митря Упадыш, боярина новгородского человек, улыбаясь, сзади стоял, ножичком кривым играя… Пришлось отойти от двери-то. Пообедав, рыгнул сытно дьяк, боярину кивнул благостно. Посидел немного, мальвазию смакуя. Потом достал из калиты на поясе монету серебряную – деньгу новгородскую. Поставил на ребро, щелкнул ногтем. Завертелась монета, упала со стола на пол со звоном. – Все, друже боярин Ставр Илекович, – прихлопнув монету сапогом, усмехнулся в бороду дьяк. – С деньгой бесчестной кончать пора – смысла нету боле! Помог ты нам много и многажды же. Мыслит великий государь – и еще, ежели надо, поможет Ставр. Так ли? – Храни Господь государя великого, Ивана Васильевича, многая ему лета! – растянув узкие губы в улыбке, кивнул Ставр и вновь наполнил рубиновым терпким вином бокалы из тонкого венецианского стекла. Он и без бородатого дьяка знал, что сильно помог московскому великому князю. И деятельно руководил шпионским центром, и мутил воду на вече, и готовил облыжные обвинения самых знатных бояр – хоть бы вот Борецких да Арбузьевых – и, конечно, как мог, подрывал экономику Новгорода, по прямому указанию великого князя пуская в оборот фальшивые серебряные монеты. Последнее занятие больше всего нравилось Ставру – доходу приносило изрядно. Жаль, очень жаль было начинать обманывать грозного московского государя – да делать нечего – прекращать выпуск фальшивок боярин Ставр вовсе не собирался. Получше затаиться – то другое дело. Распрощавшись с государевым дьяком, Ставр, взяв в руки недопитый бокал, подошел к распахнутому окну, выходящему на двор и дальше, на Неглинную. Горница располагалась на втором этаже в деревянном тереме, украшенном затейливой резьбой. Вообще, весь постоялый двор Неждана не так давно, после очередного пожара, был заново выстроен из смолистых сосновых бревен. И главная, рубленная в лапу, изба, и резное крыльцо, и терем, и хозяйственные постройки – амбар, конюшня и баня. Высокий заостренный тын опоясывал двор по периметру, воротами выходя к Неглинной, где был устроен небольшой вымол – пристань. Богатый был двор у Неждана – хоть куда двор. Только вот про самого Неждана молва худая ходила. Скопидом был на всю Москву известный. Люди говорили – за медяху удавится. Ладно, слуг, – жену родную в бедности держал беспросветной да тиранил ежечасно. Как и Ульянку, свояченицу, девку молодую, с полгода тому на Москву с Новеграда приехавшую. Казнили тогда в Новгороде вощаника Петра – Нежданова тестя. Узнав про то от Ульянки, погоревал немного Неждан – мастерскую-то вощаную в новгородскую казну по суду забрали. Потом махнул рукой – ну ее, мастерскую эту, за ней всяко пригляд нужен, а какой тут, к ляду, пригляд – сам на Москве, а мастерская в Новгороде. А девчонка – что девчонка? Воли ей не давал Неждан особо, работать заставлял – и в будни, и в праздники. Как появилась – сразу ей сказал: у нас, мол, указ такой – все работают. Вот и работала Ульянка… Дел много было: за постояльцами уследи, постелю взбей, с утра – уток, куриц, гусей накорми, к обеду двор подмети, после обеда – пока почивает хозяин – столы начисто выскреби, к вечеру полы везде намой, к ночи… К ночи и отдохнуть можно – молитву творя, да кланяясь – набожен был Неждан. Только не получалось отдохнуть к ночи Ульянке – от усталости без сил на сундук за печкой валилась – там и спала-отсыпалась. С утра – опять то же самое. Плакала украдкой за печкой Ульянка, тятеньку казненного вспоминала, Новгород родной да Гришаню. Гликерья – сестрица старшая, от мужа тайком, Ульянку голубила – то пряник даст, то заедку сладкую сунет. Странно, но от жизни такой не спала с лица Ульянка – наоборот, похорошела, расцвела, заневестилась. Видно, возраст такой подошел, по ночам сны греховные снились. Утром-то и помолиться как следует некогда – работа ждет, вечером – невмоготу, в сон клонит. А Неждан-то сластолюбцем оказался. Он и ранее от жены налево похаживал, на законы наплевав Божески, а уж как Ульянка появилась – ужом увивался Неждан. То ущипнет, то погладит, а то однажды зажал в чулане, задрал юбку… не учел, дурак, что Ульянка девка-то новгородская, ученая. Огрела по лбу поставцом да еще законы прочла, как сумела: «А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…» Испугался Неждан – не ожидал такого – ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке – облизывался только да работой гноил… Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся: – Митря! – Тута, батюшка! – Дверь прикрой, шильник! Ставр понизил голос: – После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… – боярин снял с пальца серебряный перстень, – скажешь – забыл-де, обедая. Еще скажешь – пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь? – Про собаку бешену! – Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту…. – Нож острый в сердце! Ставр стукнул рукой по столу: – Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать – государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком – сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне – докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел? Митря поклонился низехонько: – Уразумел, батюшка-боярин! – Ну, в путь тогда. Ужом болотным, в армячишке неприметном сереньком, выскользнул Митря со двора на Неглинной. С лодочниками на вымоле сторговался – чрез реку переправился за мзду малую… Ставр-боярин походил по горнице, потянулся, зевнул сладко. Да в покои спальные отправился. Сам хозяин, Неждан, впереди бежал угодливо, светил свечечкой – темновато было в покоях-то, оконца узенькие ставенками кленовыми заперты. Темно. Дак и на что в спальне светлость-то надобна? Поклонился Неждан, свечку на лавке оставив, вышел. Постелю направить Ульянку-девку к гостю прислал. Вошла Ульянка – черна коса, глазки голубеньки. Лицо белое, ресницы длинны, кверху загнуты. Рубаха белая да сарафан синий, тонкий. Под сарафаном – тело молодое, девичье, сладкое. Как нагнулась – захолонуло сердце у Ставра. Подошел сзади, за плечи обнял: – Благодарствую за постелю, девица! Ульянку от ласки такой в жар бросило. Вырвавшись, унеслась прочь из спальни, ногами босыми топая. Посмотрел ей вослед боярин, засмеялся. А посмеявшись, на постелю улегся, задумался, ус покусывая. Хороша хозяйская девка. Задрожала верхняя губа у боярина… Посольский дьяк Федор Курицын встретил Олега Иваныча приветливо. Наслышан уж был о знатном пленнике. Не родом своим знатным – а известностью да дружбой со многими людьми, на Москве важными. С Иваном Костромичом, сыном боярским, с Товарковым, тоже боярином и тоже Иваном, с Силантием Ржой – служилым человеком воинским, с Алексеем-стригольником, из Новгорода в Москву переехавшим. Не запросто так переехавшим – по приглашению государя великого. Нравилась Ивану Васильевичу идея стригольничья – от лишней землицы церковь избавить – и кто знает, что за мысли роились в главе его царственной? Митрополит Филипп шибко переживал из-за того, да побаивался государю перечить. Дьяк Федор, для порядку повыспросив гостя о здоровье, сразу же начал хвастать новой книжицей латынской. Олег Иваныч раскрыл: готические буквы, строчки ровные, прямые… пожалуй, что даже слишком ровные… – Немецкой земли книга неписаная, – пояснил Курицын. – Мастеровым тамошним, Иваном Гутенбергом, специальный станок для оттисков страничных выстроен. В нем – наоборот – буквицы. Прижал – и на тебе, готовая страница. Так, за полдня – и книжица, не год переписывать! – Да, чудо сие чудесное! – покачал головой Олег Иваныч. – Я всегда говорил, Федор: техника – основа прогресса! – Чудно ты ругаешься, Иваныч, даже я не всегда понимаю… Это ты по-каковски? – А черт его… Прости, Господи! – Олег Иваныч привычно перекрестился на иконы в красном углу, посетовал: – Скучно у Силантия в деревне-то. Эх, в Новгороде-то дел непроворот… – Не можно тебе посейчас скрыться, – потеребил бороду дьяк. – Намедни Иван Васильевич про тебя спрашивал, жив ли… Силантию худо сделаешь, ежели сбежишь. Он за тебя поручился. – Про то знаю, – со вздохом кивнул Олег Иваныч. – Потому и сижу тут. Скрипнув, отворилась дверь. Заглянула бородатая рожа. Поздоровалась приветливо. – И ты здравствуй, Стефан, – кивнул роже Курицын, пояснил Олегу: – То умнейший дьяк государев. – Наслышан уж. Поклонившись, дьяк Стефан Бородатый испросил, не сыщется ль у Федора какой дивной книжицы, человечек один спрашивал… – Сыщется, – усмехнулся Курицын. – Только чуть позже зайдет пусть… – Так и передам. Простившись, дьяк Стефан Бородатый затворил за собой дверь. Олег Иваныч тоже решил, что пора и честь знать. И так уж всех навестил, кого можно, кроме Алексея-стригольника, тот где-то далеко жил, на посаде. Выехав из Кремля на предоставленной Силантием лошади – низенькой гнедой с длинной густой гривой, – Олег Иваныч направился на Горшечную, там, ежели свернуть к Неглинной, по словам Курицына, должен был находиться ближайший постоялый двор. Перекусить давно пора было. По-московски одет был Олег Иваныч – кафтан узкий длинный, цвета лазоревого, с узорочьем плетеным, на правой груди застегивался, по обычаю православному. Татары, к примеру, точно такой же кафтан налево запахивали. Ну, бусурмане – они бусурмане и есть. Широко раскинулась Москва, однако город все больше деревянный, каменных-то построек, кроме Кремля, и не видать почти что. Да и в Кремле-то, честно говоря, не так чтоб уж очень. Куда там до Новгорода, Господина Великого! Деревня деревней Москва-то… Избенки курные, заборчики покосившиеся, грязь по колено кругом – ни те пешему пройти, ни конному проехать. Как хочешь, так и выбирайся. Как вот сейчас Олег Иваныч делал, улицы московские люто ругая. Не пройдет и двадцати лет, как появятся на Москве соборы, красоты неописуемой, как стена новая вкруг Кремля станет, с башнями да воротами. Пригласит Иван Васильевич из Италии архитекторов: Аристотеля Фиораванти да прочих фрязинов. Взлетит, размахнется Москва – истинно столица земли Русской! Но это потом… А пока так – скромненько, убого даже… А вот и двор постоялый. Нижняя горенка – просторна, правда, темновата малость. Ну, ничего – мимо рта всяко не пронесут. Веселья маловато – не Новгород, даже не Псков, уж не Ревель тем более, где корчмы общине городской принадлежали, всяк человек вольный туда хаживал, не пития ради – общения. Обо всем в тех корчмах судачили, а уж главная тема – политика. Не то на Москве. Нет общины, нет и корчем общинных. Все люди – княжьи, все – великому князю обязаны – какие, к черту, разговоры свободные? Питейные дома – только с соизволения княжеского! Государь позволит – владеешь смиренненько, нет… ну уж тут твоя забота. Народишку изрядно было. Купцы, подьячие, пара детей боярских. Парни какие-то перед Олегом вошли с улицы, шапки сняв, поклонились хозяину: – Здрав будь, Неждан Онисимович! Хозяин – приземистый мордатый мужик с маленькими сальными глазками – кивнул им небрежно, Олега Иваныча же увидев – низехонько поклонился… Ба! Да он еще и плешив. Видно, за боярина важного принял. Кланяясь, правой рукой дорогу указывал: – Сюда пожалте, батюшка. Олег Иваныч уютно расположился у открытого окна и, в ожидании заказанной еды, рассматривал Посетителей. Так, ничего, вернее – никого – интересного. Обычные люди. Правда, вон та компания подьячих в углу уже изрядненько поднабралась. Песни запели:«Старшая Элла»
Моя дочка ледаща не ночуе дома, Моя дочка ледаща не хоче работати, Да как приде неделя, иде в корчму нити!
Однако – и репертуар у них! Похабная какая песня-то… Про дочку-алкоголицу… Только что без ругательств – за то штраф изрядный, а то и кнут. А вообще – ничего, если прислушаться. На «Битлз» похоже чем-то. Не, больше на «Роллингов»… «Рубин Тьюздей»… Эх, всем хорошо тут, да жаль вот, рок-н-ролл не родился еще! А так бы уж так душевно было… Ладно, не родится сам – поможем! Девчонка хозяйская прибежала – синий сарафан, небелена рубаха, серый плат повязан скромненько. Кувшинец медовый поставила с поклоном да каравай. – Кушай на здоровье, господине! – А рыба где? «Кушай». Усмехнулся Олег Иваныч, на девчонку глаза вскинул. Черна коса, тетивой татарской брови, глаза – омуты… Мама дорогая! Ульянка! Как есть Ульянка! А – не она? Ну как обознался? Проверим-ка. – Поклон те, дева, от Гришани-отрока! Девчонка аж поднос из рук выронила. Всхлипнула, поднос подняв, убежала. Вот и думай… Странная она какая-то, Ульянка. Ежели и вправду она это. Покушал Олег Иваныч рыбу – самолично хозяин плешивый принес – чарку меда выкушал. Тьфу-ты, прости, Господи! А ведь паленый медок-то! Явная корчма – так тут неочищенный самогон называют – да еще с зельем – травами ядовитыми, дурманящими. Дурь такая – утром хоть об пол башкой больной бейся! А мед – для маскировки добавлен. Запахи сивушные отбивать. Его ж совсем мало нужно, меду-то. Капнул – и на тебе. Спьяну-то и не разберешь. Но то – спьяну. А уж Олег-то Иваныч трезв был, как слеза Иисусова. Да и привык к напиткам качественным. Паленку враз распознал. Распознав – обиделся, хозяина жутким голосом кликнул. А, прибежал, паразит плешатый! Ах ты, тля болотная… Не дошло до расправы дело. Нюхнул только кувшинец Неждан Анисимов – сразу все понял. Перепутал, сказал, да к подьячим бросился. С их стола кувшинец забрал, Олегов поставил. Пейте, ребята, веселитеся! – Вот, батюшка, отведай при мне! Аккуратно налил в чарочку. Хватанул Олег Иваныч… О! Другое дело! Сразу видно – медок дорогой, стоялый, выдержанный – пьется как любится! – Хорош ли медок-то? – Неплох. Тащи еще рыбы. Али девку свою пришли. Не прислал плешак девку. Самолично рыбу принес. Ну, черт с ним. Пообедав, вышел Олег Иваныч на двор коня отвязывать. Глянь, покормили конягу-то, овес в ясли присыпали. И то ладно. Не успел в седло сесть, за рукав схватил кто-то. Оглянулся: девица хозяйская… Глаза заплаканные подняла, молвила: – Не могла я внутри-то, Неждан там. Жив Гришаня-то? – Жив, Ульянка, коли поклон передает… – не моргнув глазом, соврал Олег Иваныч, уж больно девчонка выглядела опущенной. Да ведь – и не совсем соврал-то. Наверняка жив отрок, как и Софья жива. Дайте только срок до них добраться! Выговорилась девка, расплакалась. Про все рассказала, на терем опасливо глядючи. И про работу с утра до ночи, и про тоску лютую, и про Неждана… Олег Иваныч растрогался, по голове девчонку погладил: – Неладно живется тебе, девица. Ну, не реви, не реви. А может, в Новгород тебе лучше вернуться? – А можно? – вспыхнули надеждой глаза Ульянкины, засветились. Смутился Олег Иваныч, только и буркнул: – Придумаем что-нибудь. А покуда – жди, дщерь! Убежала в дом Ульянка, на прощанье рукой махнула. Ишь, как обрадовалась-то! А чему? Чем он, Олег Иваныч, ей помочь может? Сам-то – пленный, и ежели пользуется какой-то толикой свободы, так единственно из благородства и расположения Силантия Ржи, служилого человека Ивана Васильевича, государя московского. Захочет Иван, прикажет – и нет Олега! Вот так-то. Но с Ульянкой надо что-то думать. Может, через купцов попробовать? Или – через дьяков? Может, поедет кто в Новгород… Съездить, спросить? Или – завтра? Нет, чем раньше, тем лучше – вон, как воспрянула, Ульянка-то! Надеется, чай… Хлестнув коня, Олег Иваныч рысью вылетел на Гончарную. Даже, похоже, на повороте человечишка сшиб. Оглянулся – ан нет его, человечишка-то! Ну, значит, не сильно пришиб. Повернул коня к мосту – дальше уж поскакал без оглядки. Повезло Ульянке. Через неделю отъезжал в Новгород государев дьяк Стефан Бородатый с подьячими да с охраной. Правда, не шибко люб был дьяк тот Олегу Иванычу, не лежало сердце. Но, как сказал Федор Курицын, Стефан считался человеком честным. Ага, честным! Олег Иваныч усмехнулся даже. Грамотою насквозь лживой Иванов поход объяснять… За неисправление-де новгородское! Куда как честно… Ну, выбирать не приходилось. Договорились со Стефаном. Тот кивнул важно, обещался дщерь младую куда надо доставить. Ну, вот, одним делом меньше. На Гончарной, у поворота, поднялся из грязи мужичонка, бок ушибленный почесывая. Митря Упадыш. Погрозил вослед Олегу Иванычу кулаком, поругался, да, плюнув, на двор Неждана пошел. На Торгу, на вымолах у Москвы-реки, шумит-кипит-волнуется море людское. Больше рыбой торгуют, да пирогами, да снедью всякой – другой-то какой товар и в городе купить можно, а тут – припасы съестные, сбитень, квас. – Пироги, пироги с белорыбицей, во рту тают! – Квас ледяной, с погребу! – Калачи печеные, на трубе дымной верченые! – Пироги, пироги… – Квас… А пожалуй, что не хуже, чем в Новгороде! Пирогов – тех и поболе будет. Да муки аржаной да пшеничной – пудами, и дешево все – самый обмолот, как раз хлеба поспели. Вот как бы и в Новгороде так… Посмурнел ликом Олег Иваныч, к вымолам подъезжая. Эх, Новгород, Новгород, похоже, потеряешь ты скоро всю свою вольность, как девка гулящая честь теряет. Это пока управленье прежнее в Новгороде оставалось, да и владыко все тот же – Феофил… И вече… Все так вроде. Правда, главный-то суд – княжий, Ивана Васильевича, государя московского… и Всея Руси. Так-то! Пусть осталось еще кое-что в Новгороде, пусть не до конца еще свободу лапы московитские задушили – однако увяз коготок – как бы всей птичке не пропасть. Потому – выбираться из такой ситуации немедля надо и – всеми способами… То – про Новгород. Птицы битой хватало на вымолах. И куры, и утки, и дичь: рябчики, перепела, журавли с цаплями. Хоть и жестковато журавлиное мясо – да вкусно, ежели приготовить правильно. Олег Иваныч едал третьего дня журавлей жареных, у Силантия Ржи, под Москвой, на усадьбе. Деревенька – три двора, рядом еще две таких же. Вот и вся землица, великим князем Силантию за верную службу испомещенная. Как называлась деревня – не помнил Олег Иваныч, да и где, к востоку, к югу ли – пес ее знает. По Можайской дороге, кажись. Да и, в общем, не надобно то и знать ему было: все одно один по дорожкам пригородным не поскачешь – шалят в лесах-то. Дадут по башке деревиной – оберут, хорошо, ежели жив останешься. Как ни боролся Иван Васильевич со шпынями лесными – а все выходило неладно, никуда не девались шпыни-то. Потому и не рисковал народец московский числом малым по лесам ездить, в сонмы копился. Крупный-то обоз не по зубам разбойникам. Вот и Олега Иваныча Силантий предупреждал о том. По Москве гуляй – а на усадьбу один не езди – людишек сперва дождись – Харлама Хватова, Онисима Вырви Глаз да Епифана Хоробра. То все – Силантия холопы боевые. Оружный бой знают, да и кулачному зело обучены. С детства раннего на кулачках супротив других деревень дрались. Олег Иваныч спустился к вымолу. Кричали, толпясь, люди; покачивались на волнах лодки, в темной воде нет-нет да и блистал желтизной сорванный с дерева лист. Осень. Хоть и жарко покуда, и парит солнце по-летнему, – а все уже не лето: холодна в реке водица, вечерами быстро темнеет, да и по ночам жди вскоре заморозков. Но днем тепло было. Олег Иваныч в кафтанчике узком упарился. Расстегнул бы шнурочки – да то по местным, московским, меркам – уж совсем непотребное дело, неряхой прослыть запросто можно, да и так – какое к тебе уважение, коли ты эдак расхристан да чуть ли не телешом ходишь? Потому и терпел жару Олег Иваныч: уж слишком часто тут исключительно по одежке встречали, да и провожали по ней же. Подойдя ближе к вымолу, увидел Харлама Хватова – борода у Харлама приметная, густая, на спелую пшеницу похожая. – Эй, Харламе! Обернулся Хардам, к сердцу руку приложил, поклонился низехонько. Знал – хоть и пленник Олег Иваныч, а хозяин его жалует. Остальные Силантьевы мужики тут же были. Онисим Вырви Глаз, староста церковный, – худющий, как жердина хорошая, азартен, что в бою, что в споре, все божился, хоть и староста: вот те крест, да вырви глаз… так и прозвали. Епифан Хоробр – самый молодой, и тридцати не исполнилось, однако ж храбростью прозвище свое оправдывал – бился, живота не щадя. Особенно татар не любил – лет семь назад увели татары брата младшего в полон. Так с тех пор Епифан брата и не видел. Хардам с Онисимом – женаты, да с детками, а Епифан все приглядывался, ходил бобылем, хоть собой не сказать что страшен больно. Борода окладиста, кудри русые вьются – хоть куда жених, да вот переборчив больно. Уж столько девок по ближним деревням попортил… да и по дальним тоже. Силантий на него ругался, насильно обженить грозясь. Кланялся в ответ Епифан да в бороду усмехался. А в битвах не однажды хозяина своего спасал. Вот и благоволил Силантий к Епифану, иногда не брезговал и за стол с собой посадить – хоть и холоп Епифан обельный. Вот такие вот верные люди Олега Иваныча на вымоле дожидались, дела хозяйские справив. С утра вместе приехали, вместе и возвращаться! Тут же и тронулись, квасу только баклажку взяли в дорогу. Хороший квасок, забористый. Мужик кривой продавал. Олег Иваныч отпил, губы рукавом вытер, крякнул довольно. Поехали вдоль стены, потом свернули к лесу. В посаде дальнем около избы одной, приземистой, бабы на лавках сидели, от солнца щурясь. Одеты ярко – платы узорчатые, сарафаны алые. Сами – набелены, начернены, нарумянены. Олег Иваныч с Харламом – он у мужиков за старшего был – о-дву-конь ехали, а Онисим с Епифаном – в телеге. Рогожки хозяйские продали выгодно да подкупили кой-чего из товару кузнецкого, теперь радостно возвращаться было. Бабы, что на лавке сидели, как Епифана увидели, закричали что-то. Епифан отвернулся сразу – не видит будто, да и глуховат вроде как, – проехали. Бабы-то – Олег Иваныч заметил – кто такие: по виду-то и не скажешь. Крашены вроде, да одеты бедновато – хотя и ярко. Сарафаны-то из холста сермяжного, ягодой крашен-ного, такой в воду макни только – сразу краска слиняет, то есть – сок ягодный. Да посад, что проезжали, – тот еще. Избенки все покосившиеся, соломой крытые, заборы кривенькие, серые – нет, не пахло тут и близко богатством каким да румянами. Уже как в поля выехали – спросил Олег Иваныч Епифана про баб-то. Епифан кваском подавился. Отрыгнув, рукой махнул да краской залился. А эти-то – Хардам с Онисимом – заржали враз, что твои кони! Епифан еще больше смутился. Он ведь только в битве храбр был да с бабами. А Харлам с Онисимом все больше над Епифаном изгалялись, подшучивали. Онисим даже наизусть чел что-то из номоканона – епитимейника – недаром староста. Слыхал про сию книжицу и Олег Иваныч, от Гришани еще. «Некоторая Заповедь» – один епитимейник назывался, который у Гришани был, – но много и других имелось. Епитимию – покаяние – налагали за прелюбодейства всякие. Типа: А се грехи: Прелюбодеяти в руку или во ино что от своея плоти. Аще кто блуд сотворит со скотом. Аще лазит жена на жену прелюбодейства для, Аще лежати створит блуд жена сама в ся, Или древом, или инем ним… Гришаня-то епитимейник тот подале от глаз людских прятал. А эти-то наизусть шпарили, смеяся. – О совокуплении, – нарочито гнусавым тоном рек Онисим: – Аще коя жены дитя родит, не совокуплятися с нею мужу сорок ден. Аще ли нетерпелив, то двадцать ден. Аще ли вельми нетерпелив, тодвенадцать дней удержатися… Ты-то как у нас, Епифане? Вельми нетерпелив? – Да ну вас, срамников, – отмахнулся вконец изведенный Епифан. Повернулся к Олегу Иванычу, поведал вкратце, что там за бабы к нему на посаде цеплялись. – То гулящие жёнки, да и слободка такая же… Однако я уж три лета как там не бывал… – Ага, «не бывал», – усмехнулся в усы Харлам. – А кто на той седмице шлялся? – И не туда вовсе. Хозяин, Силантий Акимыч, за брони чинить послал, на Кузнецкий. За тем и ездил… – И чрез трое ден вернулся. Проехав поля, в лес въехали. Синий лес, буреломистый, страшный. Черным местные тот лес прозывали. Самое пристанище для разного нехорошего люда. Харлам на солнце покосился задумчиво – садилось солнце-то, вот-вот за дальнюю рощу закатится. А темнеет быстро – не лето, чай. Подогнали коней, прикрикнули. – Посматривай, Олег Иваныч, – предупредил Хардам, настороженно к чему-то прислушиваясь. Онисим с Епифаном вытащили из-под сена кривые татарские сабли. Кровавым светом вспыхнули клинки в лучах заходящего солнца. Где-то – казалось, рядом – заржали кони. – Неужто не пронесет в этот раз, Господи? – шепотом произнес Хардам и перекрестился. Ржание доносилось слева, из сосняка. Нет, вот и справа, за буераками… и сзади, с орешника… от болотины… Впряженная в телегу пегая кобыла вдруг встрепенулась, словно почуяла волка. Остальные кони обеспокоенно прядали ушами. Узкая дорога впереди, казалось, проваливалась, исчезая в заросшей чертополохом и кустарником балке, темной из-за вплотную обступивших ее сосен. Не лежало почему-то сердце у Олега Иваныча к этой балке, ох, не лежало! Однако – ехать-то надо было. Вот и поехали. А кругом кусты, сосны, темень! Вороны каркают! Едва спустились вниз, на тебе – прямо поперек дороги лежало дерево. И не поймешь – то ли само упало, то ли помог кто. Рядом, прямо на повороте, росла сосна с большими сучковатыми ветками – старая, корявая, мощная. С одной из веток, ближе к вершине, свисала вниз… то ли вожжа, то ли веревка. То ли вообще чьи-то кишки… Кивнув на лежащее дерево, Харлам обернулся к тележным: – Убирайте тихохонько. А ты, Олег Иваныч, ежели что – скачи без огляду, мы прикроем. Никак невозможно, чтоб с тобой случилось что, никак… Ага, глянь-ка! Олег Иваныч уже и сам увидел. Впереди, из-за черемуховых зарослей, показалась вдруг хрупкая фигурка подростка в черной монашеской рясе, подпоясанной простой веревкой, и в черном же клобуке, низко надвинутом на глаза. Длинные, давно не мытые волосы парня свалялись, лицо было покрыто пылью, глаза настороженно осмотрели обозников. – Чьих будете, люди добрые? – поклонясь, мальчишка подошел ближе. Ничего вроде особенного не спросил, даже кланялся вежливо. Но… как-то не так… С вызовом каким-то, нахраписто, вроде как издевательски даже! А глаза-то, глаза – так и зыркали! – Чьих будем – не твое дело, – тронув поводья, Олег Иваныч подъехал ближе. – А вот ты-то кто? Мальчишка вдруг вздрогнул и внимательно всмотрелся в него. Что-то промелькнуло в темных глазах парня – узнавание, удивление – что-то… Так и стоял он молча. Пялился, удивленно хлопал ресницами. – А ну, лови его, ребята! – спрыгивая с коня, неожиданно крикнул Хардам. Епифан с Онисимом, бросив дерево, рысью ломанулись к мальчишке. Усмехнувшись, тот быстро отпрыгнул в сторону, к корявой сосне и, когда казалось, что вот-вот дотянутся до него цепкие руки преследователей, схватился за свисавшую вниз веревку, дернул… И вмиг оказался на вершине! Постоял на ветке, рукой махнул, крикнул: – Езжайте, мужики, с миром! – Постоял немного, улыбнувшись, добавил: – И ты езжай, господине! Помни русалии да молись Яриле за Степанку. – Какому, к бесу, Яриле? Да за какого Степанку? А мог бы и не спрашивать Олег Иваныч. Не было уж на сосне никого. Только где-то неподалеку заржали-затопали кони. И стихло все, словно привиделось. Ни коней, ни ржания, ни мальчишки в рясе. – Чудны дела твои, Господи! – покачал головой Хардам. – Я-то уж думал – биться придется. Угодил ты, господине, разбойникам! – Что за разбойники такие? – переспросил Олег Иваныч, очень его интересовал вопрос – чем это он им угодил. – Язычники то, – пояснил с телеги Онисим. – Из-под Твери откель-то пришедцы, с весны еще, с маю. Вот эдак высматривают да имают конного-пешего, а уж опосля в жертву Яриле богомерзкому приносят в капище своем поганом. А капище-то – тут, за болотиной где-то. Так люди сказывают! Онисим, а вслед за ним и остальные перекрестились. Язычники… Много их оставалось еще и в Москве, и в Твери, и в Новгороде. И чем дальше от городов – тем больше. Хотя… с холма, что у Черного леса, Москву видно. А вот поди ж ты… Вспомнилось вдруг Олегу Иванычу давнее московское посольство. Погоня. Изба в дальнем лесу. Языческие игрища – русалии да танцы полуголых дев. Да как пожгли капище, да выбрались еле… А не оттуда ль отрок-то? Не смотри, что в рясу одет. Может, и вправду язычник. Ну, да Бог с ним, с отроком, главное – из лесу выбрались. За холмом посветлело – выйдя из лесу, дорога пошла полями. Кое-где жнивье было уже сметано, а где-то еще жали – согбенные фигуры жнецов было хорошо различимы на светло-желтом фоне поля. Солнце уже зашло. Смеркалось. Убегающая в поля дорога огибала холмы и небольшую дубраву. За дубравой виднелись избы. То и была конечная цель пути – деревенька Силантия Ржи, московского служилого человека… Добрались, слава Богу!
Последние лучи скрывшегося солнца еще золотили маковки церквей в Кремле, а над Неглинной уже стелился туман. Холодало, от реки явственно несло сыростью. На вымолах рыбаки разложили костры – грелись. Боярин Ставр захлопнул ставни и, кликнув Митрю, велел тому позвать хозяина – затопить печи. В ожидании тепла хлебнул мальвазеи из небольшого кувшинца, заходил задумчиво по горнице, бороду рукой теребя. Назавтра собирался в Новгород небольшой караванец с понизовым хлебом. С караванцем этим и планировал уехать Ставр – не ждать неделю в попутчики Стефана Бородатого, государева дьяка. Хоть и безопасней было б со Стефаном-то, да не мог больше ждать боярин – были, чай, и в Новгороде делишки… не только в самом городе, но и в дальней пятине его, на Обонежье Нагорном, в погосте Куневичи. Но – там больше дела личные… Охваченный сладким томлением, обернулся Ставр на скрип двери. Вошла девчонка – та, с глазами как реки, черна коса, под сарафаном грудь ходуном ходит – поклонясь, квас на стол поставила да принялась постелю готовить гостю… Наклонилась… Эх, хороша девка! Тут и Митря Упадыш на пороге возник: – Не видать нигде Неждана, боярин-свет, все оббегал. – Ну, тогда сам растапливай, – махнул рукой Ставр. – Мерзнуть мне, что ли? Подошел ближе к девчонке: – Хозяин-то твой далече ли? – На богомолье с Гликерьей, супружницей, с обеда отправились в монастырь ближний, – обернувшись, улыбнулась девчонка – аи, глаза ясные! – с полу сор подобрав, добавила, что занемогла третьего дня Гликерья-то, вот и поехали. Теперь уж, видно, там и ночуют, на дворе монастырском, а тут к утру ужо будут. – К утру, говоришь? – обернувшись, Ставр мигнул Митре. В глазах боярина вспыхнули языки злобного пламени. – Тебя как звать-то, дщерь? – Ульянка. Давно уж заподозрила неладное Ульянка. Уж слишком масляны у боярина заезжего глаза делались, когда говорил с ней. Что ему надо – и совсем уж глупая баба сообразит, а Ульянка глупой не была. Потому, в клеть зайдя, не только припасы забрала… А почуяв неладное, осторожненько подалась ближе к двери. У двери, уперев руки в бока, стоял козлобородый Митря и нехорошо улыбался. Стоявший перед Ульянкой боярин скривил тонкие губы… – Не бойся, девка, – прошептал он. – Не бойся… Сильные руки боярина рванули сарафан и рубаху. Треснула, разрываясь, ткань. – А я и не боюсь, – увернувшись, Ульянка выхватила из-за пазухи острый широкий нож. – Это тебе, боярин, бояться надо. А ну, пусти… Узкое стальное лезвие просвистело около боярского носа. Оторопевший Ставр только слюну сглотнул. Митря, у двери, попытался было помочь хозяину… Да Ульянка зорка была: – Прочь, козливец! Не успел Митря, по дурости своей, руку убрать – так кровища и брызнула с ладони… Ловко проскользнув в дверь, Ульянка бросилась к лестнице. Навстречу ей слуга боярский попался, бугаина здоровенный с бородищей кудлатой. Тимоха. С ним людишки числом с десяток. Чуть не сбила с ног Тимоху Ульянка. Тот лишь глянул ей вслед, пожал плечами да к боярину направился – караванец-то сейчас уже отъезжал, торопиться следовало. – Ну, черт с ней, с тварюгой… сыщется еще, – Ставр махнул рукой и велел седлать лошадей. И в самом деле – торопиться следовало. Быстро вышел боярин. По-дорожному – в плащ длинный одетый – сзади слуги с оружьем да сундуками. Козлобородый на крыльце запнулся, шепнул: – Девку-то поймать да порешить, батюшка? Усмехнулся боярин, плечами пожал: – Будет время – так и сделай. Ты-то здесь, на Москве, остаешься покуда. Не один, с людьми верными. Смотреть пристально! Чтоб понизовый хлеб в Новгород по самой высокой цене пошел! А дьяков каких умаслить – на то те деньги оставлены. Смотри, сам не имай денег-то, враз сыщу! – Что ты, батюшка-боярин! Ты ведь меня знаешь. – Потому и предупреждаю. Да, дьякам не забудь про врага нашего напоминать… а то что-то зажился. – Ставр почесал бородку, осклабился: – Думаю, казнить его должны вскоре… коль не позабыл государь. А коли позабыл… Коли позабыл – так тогда – только тогда! – ножичком. Уразумел? Митря кивнул и злобно ощерился. Тимоха заглянул боярину в лицо: – Эх, и мне б с ним, батюшка! Мы б того червя… на куски б мелкие… у-у-у… – Цыц! – охолонул его хозяин. – И без тебя есть кому – на куски. Но – в свое время. Хитрость тут нужна, хитрость да выдержка – не сила. Ты, Тимоха, со мной поедешь – караванец охраною бедноватый, а места худые, шалят. Почтительно выслушав боярина, Тимоха самодовольно кивнул. Заржали на дворе кони. Разбуженный служка – спал ведь, сволочь, ну, ужо! – распахнул ворота. Выехали. Топот копыт пронесся вдоль Неглинной и затих за поворотом. Постоял на дворе Митря, бородищу козлиную почесал… подумал – да к амбару подался. Потом – на конюшню. В овин. Ага, вон, за сеном-то – не синий ли сарафан мелькнул? Кликнул Митря людишек – один-то опасался, помнил про нож. Так и есть – попалась Ульянка. В овине, на сене хоронилась. Тут и словили б ее, кабы не выскочила. Кинулась Митре в ноги – так, между ног, и проскользнула, Митря только плюнул да замахал руками злобно: – Лови, лови змеищу! Со всех сторон окружили Ульянку, вот-вот словят. Уж ухмылялся Упадыш похотливо – что боярину не удалось, ему удастся, вот-вот, вот… А пока суд да дело, солнце взошло, колокола в Кремле к заутрене благовестили. Блики от лучей солнечных по воде золотыми дорожками бежали, играя. Свежо еще было, холодно даже – ничего не замечала девчонка, не до того. Выскочила на вымол, перекрестилась да бросилась в воду, хоть и холодна водица-то. Приняла холодная вода молодое девичье тело, только волны брызгами колыхнулись. Так и не вынырнула… Пождали-пождали на вымоле шильники. Митре первому надоело – сплюнул досадливо. – Черт с ней, – молвил. Через три дня после отъезда Ставра с Тимохой, в пятницу, Олег Иваныч вновь на Москву наведался. Той же дорожкой – через лес – ехали многолюдством – мужики Силантьевы сено на торжище везли. Пасмурен день был, хмурился. Нет-нет да и дождик накрапывал, сено рогожками укрывали, так ведь все-то не укроешь. А оставить на риге – себе дороже, по приметам всем, дожди выпадали. Сгниет остаток-то, не поместится весь под крышу-то. Заладились было стоги метать – да дождь, будь он неладен. Махнул рукой Силантий, велел завтрева на Москву продавать везти. Вот и везли теперь. Хардам за старшего. Олег Иваныч, пользуясь случаем, с тем обозом сенным ехал – Стефана Бородатого, дьяка, проведать да об Ульянке напомнить. Ну, и саму-то девчонку навестить, конечно. Сказать, чтоб собиралась тайно. Вряд ли отпустит ее Неждан, вряд ли… Не доверял ему почему-то Олег Иваныч. На постоялый двор Неждана Анисимова он заехал после полудня. С дьяком Стефаном Бородатым еще раз договорился, потом к Курицыну заскочил, с ним поговорил, потом то да се – целый день, как белка в колесе, проболтался. В питейной горнице сам хозяин гостей обслуживал да рябой парень – Олег его раньше не видел. Впрочем, он никого здесь раньше не видел, кроме самого хозяина да Ульянки. Дождался, покуда Неждан отлучится, подозвал рябого с пивом. Спросил про Ульянку. Рябой в ответ лишь плечами пожал. Пес ее знает, где девка, вроде как с хозяйской супружницей на богомолье уехала. На богомолье? Ну, дела… Не должна бы, ведь договаривались – государев дьяк Стефан Бородатый ждать не будет. И в какой обители молятся? В Симоновой? Слыхал-слыхал… Недалече… Что? Может, и в Вознесенской? Это ж в другой стороне совсем! Так все-таки где же? У хозяина спросить… Всенепременно так и сделаем. Ах, еще и привратник имеется? Благодарствую. Вот те пуло. Бери, бери, не стесняйся, покуда хозяин не видит. Ворота. Сторожка – небольшая будка-избенка. Ты, что ли, борода, сторож будешь? Про хозяйскую племянницу не слыхал ли? Вот, знакомцы просили ей плат передать, в подарок. Не, сказали, чтоб прямо в руки вручил. Не знаешь где? Жаль… Не чего жаль, а кого! Тебя, борода, жаль! Знал бы что – заработал б изрядно. Ну, прощай тогда… Олег Иваныч отвязал коня и в раздумье выехал со двора на набережную. Медленно ехал, думал: в какой монастырь сначала, в какой – потом. Ну – чисто буриданов ослятя. Сторожу-то и догонять почти не пришлось. Пробежался, пошел с конем рядом. Бородой тряхнув, подмигнул, кивнул на угол – заверни, мол. За угол так за угол. Олег Иваныч пожал плечами. Завернув, спешился. – Знаю я кой-что про Ульянку-девку… да про боярина заезжего. Не порадовали полученные известия Олега, ой, не порадовали! Хотя заплатил сторожу сполна, информация того стоила. По всему выхрдило – прыгнула Ульянка в реку, от шпыней спасаясь, да не вынырнула… Неужто утопла? Этого только и не хватало, Господи! Взяв коня под уздцы, Олег Иваныч спустился к Неглинной, к узкому рыбацкому вымолу. Того и не видел, как к сторожу подошли трое, взяли за бороду, один – нож под ребро: – А ну, человече, выкладывай, что коннику проезжему молвил? Выложил все сторож – а что же, живота лишаться из-за чужих-то трудностей? Да на фиг надо! – К реке пошел, говоришь… – задумался тот, что нож под ребро тыкал, плюгавец козлобородый. – А ну, робята, не спи! У самого вымола двое рыбаков чинили сети. Ниже по течению, за ракитовыми кустами, горел костер. Сидевшие вкруг него люди варили уху. Седобородый дед в длинной сермяжной рубахе деловито помешивал варево длинной деревянной ложкой. Олег Иваныч подошел ближе, спросил. Нет, не видали никакой девки. Видать-то не видали… а слыхать – слыхали. Петро Чуга говорил – выбежала тут одна молодуха утром раненько – да прямо в омут! Вниз головою. Тело? Нет, тела не видели. Но, может, вниз по течению вынесло. Там и искать надо, вряд ли в омуте. Звоня в колоколец, шли по берегу нищие. Слепцы – калики перехожие. Поводырь – старец с бородищей пегой, на левый глаз кривой. Остальные все слепцы – кто бельмастый, кто – с глазами обычными, не скажешь, что слепой. Пара человек – с повязками на глазах черными. Спустившись к реке, калики подошли к костру, поздоровались чинно. Уселись, ложки достали. Видно, для них варилась ушица-то. Олегу Иванычу предложили, тот отказался – не голоден был. Но рядом присел, слепцов послушать. Выслушав, свое поведал. Покачал головой поводырь, нет, не вылавливали никакого тела. Ни девичьего, ни мужского. Хотя, может, из братии кто ведает. Покачал головой Олег Иваныч, прошептал горестно: – Эх, Ульянка, Ульянка… Парень молодой с повязкой уху с ложки на себя пролил. Обернулся на шепот: – Не Ульянку ли девицу поминаешь, мил человече? – Ульянку, – Олег Иваныч с интересом взглянул на слепого. – Из Новгорода девица… Не видал ли? Снова встрепенулся парень, чуть котел в огонь не опрокинул. Усмехнулся: – Видать – не видал, нечем боле видеть-то. А голос ее слыхал… иль похожий. У гулящих жёнок на портомойне. – Помолчал немного слепец, перекрестился, повел головой: – И твой голос знаком мне, человече… Наверное, и ты меня помнишь… Нифонтий я, подмастерье Петра, вощаника новгородского… А Ульянка – дочка его. Нифонтий… Олег Иваныч передернул плечами, вспомнив, как ловко лишил парня обоих глаз Матоня. «Глаз – он шипит-от…» Нифонтий, Нифонтий… Вот куда ты подался – в калики перехожие. А куда ж еще, слепому-то… Поблагодарил Олег Иваныч. Дал Нифонтию деньгу серебряную. Вскинулся на коня – в дальний посад поехал, к жёнкам гулящим. Там и отыскалась Ульянка. Олег Иваныча узнав, выбежала радостно. Через три дня отправил Ульянку со Стефаном. На прощанье кивнул ободряюще: – Ништо, девка, – молвил. – Будет еще и у вас с Гришей счастье! Верь только. Подняла глаза Ульянка: – Жив ли Гришаня-то? – Жив, – уверил Олег Иваныч. – Жив! А как же?! Мужик какой-то служивый колеса у телег проверял. Дьяк государев Стефан Бородатый словом с ним перемолвился, кивнув, по плечу мужика похлопал да к Олегу Иванычу направился: – Пора нам, господине. Ну, пора так пора. Тронулись телеги, колесами скрипнули. Мужик, что колеса смотрел, спину распрямил. На Олега Иваныча глянул случайно… Да – бегом, бегом за амбарец… Махнул рукой Олег Иваныч, Ульянке подмигнул. Дьяка за рукав прихватил: – Помнишь ли место, Стефане? – Помню, как не помнить. На Славенском конце Нутная улица. Настена. – Это, ежели на Ильинской никого не сыщешь в усадьбе. – И про Ильинскую помню, не сомневайся. Некоторое время ехал Олег Иваныч рядом с обозом. Потом свернул на Тверскую, задумался. К Федору Курицыну заехать, про государя московского сплетни узнать – помнит ли еще про Олега? Иль забыл уж давно? От того многое сейчас зависело. Развернул коня Олег Иваныч, медленно поехал вдоль по Тверской, встречь восходящему солнцу. Хоть и студено было пока, да чувствовалось по всему – день теплый будет. Может, один из последних таких дней. Бабьего лета… На храме Успения, деревянном, маковка златом пылала. Засмотрелся Олег Иваныч – красиво. Вечером – весть радостная Олегу Иванычу. Вернулся Силантий со двора государева. Иван Костромич, боярин, по выходе шепнул – не гневается больше на житьего человека Олега государь-батюшка. Не упомнит и кто таков даже… Одновременно все ж таки опасаться просил Костромич – кто-то при дворе воду мутит – стропалит против Силантия да пленника его слухами разными. Ну, до государя слухи те не дошли пока. Пока… – Так что свободен ты отныне, Олега, – махнул рукой Силантий. – Все одно прибытка от тебя мне нет, а Москве ты служить не будешь. Ведь не будешь? Олег Иваныч упрямо покачал головой: – Больно уж важен великий князь московский. – Так на то он и князь! – Так-то так… Да ведь и я не червь, своим разумом жить хочу – не княжьим. Извини, Силантий, если обидел… Поскрипел зубами Силантий, однако ничего не сказал. Задумался. После махнул рукой: – Считай – в расчете я с тобой полностью, так что ежели вдругорядь попадешь – не взыщи. На Москву завтра с утра два обоза идут хлебных, с понизовья. Первый – купца Федосеева, Онфима, второй – Ермила Хмурого. Так что, если поспеть хочешь… – Спасибо, Силантий. За все спасибо. С двойственным чувством уезжал Олег Иваныч. Будто чего-то не договорили они с Силантием, не дорешили, не доспорили. Несколько раз спрашивал сам себя Олег – а что заставляло служить московскому князю такого благородного и смелого человека, как Силантий Ржа? Только ли землишки-поместьица? Или действительно верил Силантий в то, что именно Москва – и есть Русь-матушка? А почему не Новгород, не Смоленск, не Киев, не иные какие русские земли? Никак не отвечал на такой вопрос Силантий, лишь в усы улыбался, дескать – почему Москва – то и детям малым ясно. Детям-то, может, и ясно… Московским… А вот насчет киевлян, смолян, тверичей, новгородцев – сильно сомневался Олег Иваныч. Да и – что сказать – насмотрелся, чай, на Москву-то! Считай, почти все привыкли тут по указке жить, не своим разумом. Все от князя зависели – от мала до велика, и все – ну, может, кроме бояр самых знатных – в руке его были. Голосили на всех углах: «Славен батюшка наш, государь Иван Васильевич!» Тьфу-ты, подхалимы чертовы. Батюшка… Иосиф Виссарионович… Погодите, прольет он еще кровушки, батюшка ваш. Ну, если и не он – так его потомки. Неконтролируемая власть – она кровавится, имеет такую нехорошую тенденцию, тем более здесь, в Московии – нравами грубыми далеко в русских землях известной… Эх, Силантий, Силантий… Дай Бог, чтоб не достала тебя гневная длань твоего князя! Федосеев Онфим еще с ночи выехал – так на торгу хлебном сказали, опоздал, значит, Олег Иваныч. А Хмурый, Ермил? Убили его вчера. И людишек его, приказчиков. Прямо в корчме перерезали лиходеи! Все, что с ними на корчме было, – как есть пограбили – и оружье персидское, и серебро, и меха – рух-лядишку мягкую. Ходили тайные слухи – не хотел Ермил высокую цену держать – замыслил побыстрее в Новгороде расторговаться. Расторговался… В какой корчме убили? Да на Неглинной где-то. Кажись, у Анисимова Неждана. Его и самого, Неждана-то, чуть не убили – духом святым да молитвами упасся – утром в амбаре нашли связанным… Схватили? Кого – лиходеев? Не, давно их и след простыл. Неждана? А его-то за что? Усмехнулся Олег Иваныч. Не верил он в совпадения. Ну да черт с ним, то покуда дела московские. Свои бы как-нибудь разрешить. Значит – и Ермила нет, и с Онфимом Федосеевым разминулись… Стоп! А почему разминулись? Он же, Онфим, в ночь только выехал. А конь Силантьев добр – нагнать можно! Какой, говорите, дорогой поехали? Угу, понял. Взлетел в седло Олег Иваныч, коня в рысь пустил. К обеду уже был за городом, в деревне, что по пути, справился – проезжал обоз-то, немного и времени прошло. Эвон, за тот холм направились… А напрямик пути нет ли? Как нет… Есть… Вон, через лес… Там тропки тонкие… Только не вздумай, мил-человек, поворотить на болото… Мил-человек и не думал к болоту поворачивать. Просто и не услыхал про него. По лесу версту проскакав, все лицо ветками исцарапал. Тропа-то тоже не-приглядисто вилась, глянул – где б срезать – ага, вон, через полянку. Срезал… Первой увязла лошадь. Подняла голову к небу, заржала жалобно. Так и утянулась в трясину – быстро – Олег Иваныч едва успел выскочить. А холодна, жижа-то… Увязиста… Как там в фильме про старшину Васкова и девчонок-зенитчиц? «После споем с тобой, Лизавета»? Похоже, тут и петь не придется, вон как засасывает… пылесос прямо. Лечь на грудь… Ага, вроде легче. Меч в сторону… мешает. Так – ползти, ползти… Вон к тем деревьям. А холодно-то как, господи! Ползти, ползти… ползти… Невзирая ни на что… Вот, кажется, кочка. Нет, на ноги не вставать – тогда точно утянет… Только ползком. Да руками под себя мох подгребать. Ага… Вот они, деревья-то, кажется, ближе… Но и ползти труднее… Так и тянет в глубь, так и тянет… Нет, вперед… Быстрее… Не сдаваться… И руки раскинуть широко… Отдохнуть… Нет, нельзя останавливаться! Вперед, только вперед… Еще чуть… еще… Эх, Софья-Софьюшка… Ох… Это и не деревья вовсе… Трава… А под ней трясина. А там, дальше? Нет, не видно… И на ноги не встанешь, не посмотришь. Выход один – ползти! Ведь не бесконечное же это поганое болото, ведь кончается же оно где-нибудь… Господи… Софья… Софья…
Глава 8 Октябрь – ноябрь 1471 г. Москва – Новгород
Где волк воскликнул кровью: «Эй! Я юноши тело ем…»Огромный матерый волчище завелся вдруг в окрестностях Черного леса. Хоть и раньше пошаливали волки-то, но в эту осень совсем уж не стало спокойствия крестьянам. Ближних деревень жителям, да и дальних… Порезанный скот, утащенная птица, собаки с перегрызенным горлом – и четкие волчьи следы в придорожной пыли, ведущие к лесу. Большие, слишком большие следы для обычного зверя. Да и повадки были необычными – не врывались по осени волки в деревни, зимой только, ближе к весне этак, наглели. А тут… Третьего дня, в самом начале октября месяца, младенца волк утащил. Прямо средь бела дня, от овина, в деревне. Мать, крестьянка Матрена, и оглянуться не успела – только серая тень мелькнула – и нет дитенка. Матрена – в крик, мужиков подняла. Те вилы да рогатины похватали – в лес по следу пустились. Собаки впереди гавкали. А лес-то буреломом недавним завален, неприветист, темен – недаром Черным с незапамятных времен прозван. Попробуй-ко, сыщи тут какого волка, хоть и с собаками. Полаяли, полаяли, сердешные, да озадаченно на поляне закрутились. Словно сгинул волк-то! Вон, на тропинке – явный след… И вот… И там, у малинника… И раз – нет его. Пропал! Мужики в кучу собрались, головы зачесали озадаченно. Глянь, а Чернак, Онисима Вырви Глаз, старосты церковного, пес, зарычал будто… Да как рванет к болотине! Остальные собаки – за ним, с лаем. Переглянулись мужики, рогатины крепче сжали – бросились следом. Кто уже и стрелу к тетиве прилаживал. Азарт! Вот-вот словят волка. Если это волк, а не иной зверь какой или, тьфу-тьфу, кикимора болотная. Не, не должна бы кикимора – на нечисть-то собаки б так не бросались. Выли бы только. Значит – зверь. И – вона! Бок в подпалинах, рыжий, за дубьем промелькнул извилисто… Не похоже вроде на волка-то… Лиса! Эй, стойте, стойте, собаченьки! Стойте! Да где там – стойте… Унеслись, хвостами махая, за лисой вдогонку. Совсем загрустили мужики. Старшой, Онисим Вырви Глаз, рукой махнул. Решили, собак дождавшись, в обрат ворочаться, тем более – туча громадная по небу шла, как раз рядом. То ли дождь, то ли снег… Хорошего мало. Засобирались мужики. Тут и собаки вернулись, закрутились, скуля сконфуженно, – так ведь и не догнали лису-то, в буераках где-то схоронилась рыжая. Эх, зазря бегали – ни волка не добыли, ни лисы, даже хоть зайчишка какого – и то мимо. А может, то и не лиса была? Может, кикимора болотная собак водила? Так, старики сказывали, бывает. Ох, упаси, Господи! Онисим бородищу перекрестил, посмотрел на тучу, подумал маленько. Кивнул мужикам – пошли, мол. Пошли… Обернулся – ан Чернака-то, пса Онисьева, и нету! Заплутал в лесу, что ль? Непохоже, псина опытный. Забеспокоился Онисим – жалко животину родную запросто так потерять. А ну-ка, покличем! Черначе, Черначе! Нет, тихо все. Эти еще, собаки, разлаялись… А ну – цыть! Да искать, искать Чернака-то! Разбежалися собаки вокруг, забегали… Прибежав, хвостами крутили виновато. Щурились. Совсем уж было загрустил Онисим, как вдруг одна собачонка приблудная, мелкая, незнамо и чья – всяк на деревне прикармливал, ежели было чем, – на болото разлаялась. Да не просто так, а со злобством! Словно чуяла там что-то эдакое, человечьему глазу покуда неведомое. И остальные-то собачки тоже – к ней подбежав – зарычали, ощерились. Мужики ближе подошли. Гнилое было болото, утопистов, а сверху – будто ровненькой травкой усажено, зеленое такое, нежное – не одна корова в трясине утопла. Берега вокруг чахлые, топкие, деревьицами тонкими, будто больными, поросшие. Не туда ногу поставил – и все, поминай как звали, – не поможет такое деревце – не уцепишься. Посередке болота островки малые были – то мужики местные знали, завсегда по зиме хаживали, как замерзало болото. Но то зимой – а до зимы еще месяца два, да и не во всякую зиму замерзало болото – в особо морозную только. А летом или вот как сейчас, в осеннюю пору, – не подступишься к островкам, хоть, казалось, и близехонько – протяни руку. Ноги протянешь – пропадешь, сгинешь в вонючей трясине. Постояли мужики у болота, посмотрели хмуро да, плюнув, пошли обратно в деревню. Две находки их по пути ждали: одна хорошая, другая… Сперва Чернак, пес Онисимов, вдруг у леса в лугах объявился – видно, раньше других домой ломанулся, курва, тучу увидев. Боялся туч Чернак-то, хоть и всем псам пес был. А уж как гроза какая – забивался в будку – бывало, и за цепь не вытянешь! Онисим не стал на собаку ругаться – грех то – пару раз палкой по хребтине перетянул, для порядка… Тут у кустов орешных закружились собаки, завыли. Мужики подошли… Ой, спаси, Господи, от таких находок! Под кустом младенец лежал – не живой, обглоданный. Внутренности да глаза выедены, по кустам сизые кишки кровавятся. Тьфу… Плюнул Онисим, перекрестился. И мужики с ним… Эх, Матрена, Матрена… Было у тебя семеро – осталось двое. Трое ребят по зиме в огневице сгорело, четвертый летом в колодце шею сломал, ну, а пятого… пятого волк окаянный сожрал. Ужо, по зиме обязательно достанем волчище! Никуда, аспид, не денется… ежели только волк это, а не волкодлак-оборотень богомерзкий! Двое на островке болотном прятались. Один – пожилой мужик с бородой пегой, глаза – словно два шилья, вострые. Второй – парень, отрок еще безусый, тонколицый, смуглый – волосы длинные по плечам из-под шапки лезли. Оба оружны – у мужика топор за поясом, у отрока – нож. – Не заметили нас мужики-то? – как стих за болотом собачий лай, поднялся на ноги отрок. – А и заметили, так что? – ухмыльнулся его пожилой спутник, худощавый, с родинкой на левой щеке, такой же, как и у Олега Иваныча. – Все одно не сунутся – тропки тайной не знают. Так что не бойся, Степанко! – А я и не боюсь, дядько Терентий, – спокойно ответил отрок и положил руку на рукоятку ножа, вырезанную из рыбьего зуба. – После того, что с моими сестрами сделали, – ничего не боюсь. Тому уж скоро год будет… – Степанко вздохнул и поспешно отвернулся, чтобы не заметил Терентий показавшиеся в уголках глаз слезы. Терентий, однако ж, все равно заметил, ухмыльнулся, сказал зло: – Не плакать надо – мстить кроваво убивцам! – Мстить, – горько усмехнулся отрок. – Кабы знать – кому? – О том боги скажут. А для того – жертву им надо. Да не простую жертву… – Терентий сурово посмотрел на сглотнувшего слюну парня. Знал, хорошо знал Степанко, какой такой жертвы ждут от него старые боги… вернее, волхв Кодимир, известный остальному миру как Терентий из Явжениц. После прошлогоднего разгрома капища людьми великого князя Ивана главным волхвом стал Терентий (вернее, Кодимир) для всех тех окрестных людей, кто придерживался еще старой дедовской веры, принося дары древним жестоким богам. Перуну, Даждь-богу, Мокоши… Богател с тех даров Кодимир-Терентий, богател… Все бы ничего, да жаль, уходила старая вера. Мало уж осталось по дальним селеньям истинных язычников, больше двоеверов – и Христу, и Даждьбогу. И вашим, и нашим. Чтоб наверняка молитвы дошли. По назначению. Не тем, так этим. Нет, то не истинная вера. А нет веры – нет денег. Потому и хотел Кодимир жертвы… Не простой жертвы – человеческой. Летом еще срублено на островах болотных новое капище. Идолы взрезаны – ликом суровы, – да беда – живой крови не чуяли. Куры да свиньи – не в счет. Человек нужен! Лучше – девица невинная, с телом крепким, ядреным, наливчатым… Эх… Не успел Терентий и слюни на губах утереть – в ямину болотную провалился! Враз по пояс увяз в жиже холодной. А и поделом: коль по болотной тропке идешь – не хрен о девках думать! Вскрикнул истошно волхв, взмахнул руками – помогай, Степушко! Протянул Степанко посох – сам чуть не утоп, но вытянул сотоварища. Обернулся… Вроде как стон, или хрип какой почудился… Бывало – забредет какой путник, через болотину дорогу спрямить, – ан – и нет его, пропадет в трясине. Ну как и сейчас так? Глянув на спутника своего мокрого, приложил Степа палец к губам. Терентий тоже ругаться перестал, башкой закрутил, прислушиваясь. Ну – точно! Слева, в нескольких шагах, мужик какой-то в трясине бился… Да вот, кажется, уже и выбрался на берег… – Если из местных кто – топить надо! – тихо прошептал Терентий. – А ну, проверим… Вылезший из болота мужик точно оказался не местным… и, судя по одежде – ярко-красный кафтан угадывался даже под слоем грязи, – отнюдь не бедным… Вымотанный борьбой, незадачливый путник обессиленно лежал лицом вниз на низком островке, поросшем редкими черными елками. Мужик. Волосы волнами светлыми по плечам, усы, бородка, на щеке – родинка… Тот самый, что недавно Степанке в лесу встретился! Тот самый, что на русалиях в старом капище был… заместо Терентия! Тот самый, с кем супротив медведя вместе боролись… когда из капища горящего выбирались… когда Ратибор… когда сестры… Глукерья, Мартемьянка, Лыбедь… Сглотнул слюну отрок, вида не показав. – Видно, не из простых, – прошептал лишь. – Ежели к себе взять да выходить – можно и выкуп получить знатный. Терентий, видимо, подумал то же самое, поскольку, настороженно осмотревшись, велел отроку мастерить из лапника волокушу. На коей – изготовленной весьма проворно и с большим знанием дела – и поволокли потерявшего сознание путника мокрыми болотными тропами. К острову вышли – что твои куры – мокрые, в грязи да тине бурой. Точно кикиморы. Узкий был островок – в треть версты да в версту шириною. Лесом порос густо, все больше ели да сосны. Угрюмые, корявые, страшные. Если и было в Черном лесу самое гиблое место, так вот оно – островок этот, посередь тины болотной. В самой гуще еловых зарослей, где тьма, казалось, поселилась извечно, за высоким тыном, украшенным рогатыми коровьими черепами, хоронилась приземистая изба – грубо, в лапу, рубленная, в землю вросшая, окна – щели узенькие, сквозь волоковое оконце дымок черный вьется. Отворились ворота, вошли Терентий со Степанкой в избу. Слуга Терентия Огрой – мужик безволосый, беззубый, морщинистый, да немой в придачу, – ворота на засов (от кого только?) заперев, мужика притащенного на лавку к печке перенес да за одеждой чистой бросился, воды котел на очаг поставил – мыться. Вокруг очага – лавки сосновые, стол, по стенам – черепа заячьи, травы пахучие, змеи да жабы сушеные. В углу, вместо иконы, еловые чурбаки размалеваны страшные – идолы. Не изба – капище! В миске серебряной кровь петушиная плещется – за удачное возвращенье хозяйское поутру зарезал Огрой петуха. Все одно уж всех кур переели, да и зима скоро – уходить придется, новое прибежище искать. Замерзнет болото – враз охотники за зверьем всяким нагрянут. Ну, идолов в чаще спрятать – сойдет капище за заимку охотничью. Ярило с ними, пущай пользуются, не сожгли б только избу до весны-то… Как согрелась водица – разоблачились мыться Терентий со Степанков Грязь с груди соскребая, затосковал Терентий. Эх, летом, на Ивана Купалу – три девы нагих его в этом чану купали. Вот где раздолье-то было… С тех пор и перебивался Терентий-Кодимир без женской ласки, что здесь, что в Явженицах. Свою-то жену удавить по весне пришлось – слишком уж много знать стала, старая. Заманил на болото, за клюквой – накинул петельку. Не трепыхнулась. Кинул в болотину – и все дела. Эх, девки, девки… В ноябре месяце русалии устроить надо. С плясками, с игрищами. Ухмыльнулся Терентий, да вздохнул тут же – когда он еще, ноябрь-то. А девку-то уже сейчас хочется! Обернулся на Степанку… Ай, ладный какой отрок. Тощой только да грязен… Может, его сейчас… заместо девки? Что тощой – ладно, а грязен – так сейчас отмоется. Шепнуть только Огрою, чтоб ножик его прибрал подале. Да веревку с амбару принес, покрепче. – Мойся, мойся, Степанушке! Травку вот возьми, пахучую… А что потом с ним? В болото? Да ведь проводник надежный, другого и не сыскать. А и не надо другого! Не всю же жизнь по дальним капищам прятаться! А как будет дело какое удачное – можно, чай, в Твери где-нибудь постоялый дворец прикупить. Да почему ж в Твери – а и на Москве! Тем более – и там есть людишки верные. Давненько, правда, не объявлялись. С прошлого году… Эх, не знал Степанко, что Кодимир-волхв, Терентий из Явжениц, и был главным организатором смерти его сестер. Вернее, смерть их – это уж случайно вышло, а вот про капище старое шепнул как-то невзначай Терентий нужным людям. Слыхал он про старого волхва – неуклонный был старец, не ужился б с таким. Но вот уж с год нет старца, а что уж тому причиной, Терентьевы ль слова, али случай какой, – то боги одни ведают. Перун, Даждьбог, Ярило… Так что пора кончать со Степанкой – знает больно много. Позвать сперва Ограя, и… – А дядько Ограй где, Степанушке? На двор вышел? Чтой-то долгонько ходит… Ограй, зй, Ограйко! И без крика этого ворвался Ограй в избу. Замычал что-то, руками непонятные знаки показывая. Ну, те знаки Терентию со Степанкой давно ясны были. Сосна росла на том берегу, на холме – высока, раскидиста. Надо кому из верных людей на островок перебраться – к вершине сосны плат белый привязывали. Тот плат с крыши избяной видать было. Видно, плат-то этот и имел в виду немой слуга. – Ну, беги, Степа! Быстро натянув порты и рубаху, отрок выбежал из избы. Повезло покуда тебе, Степанко! Незнамо как дале будет… На противоположном берегу болота, на тайном месте, стояли четверо. На конях, с волокушей. Двое – незнакомые, а двое свои, братья-разбойнички. Окромя волхвовства да русалий, давно промышлял Терентий татьбою. Собрал шайку, человек полтора десятка, считая Степанку. В рясу монашескую обрядившись, отрок в местах глухих поживу высматривал. Хорош ли обоз, да велик ли, да оружных много ль. Ежели подходящей добыча оказывалась – враз взлетал на сосну по веревке – знак подавал. Тут и грабили. Трупы да телеги – в болото, оно все скроет. Лошадей да награбленное – что на островке прятали – потом на Москве продавали, был у Терентия там человек знакомый. Не из этих ли? Вон, может, тот, козлобородый? Или вот этот дед, жилистый… взгляд тупой, звероватый… – Ты что пришел, отроче? Терентия зови. – Так вы сами-то не пойдете? – Делать нам больно нечего – по болотинам шастать, – засмеялся козлобородый. Отсмеявшись, кивнул на парней: – Веди этих, пусть до зимы хоронятся… Ну а Терентий – пусть сам к нам поспешит – дело есть важное. – Козлобородый снова засмеялся и азартно потер руки. Отрок кивнул. – А вы, – козлобородый посмотрел на молодых парней в одинаковых сермягах, – вы двое – хватайте волокушу. Тащите… Да осторожнее, черти! Груз в трясину не сройте! Груз… Обернулся Степанко, взглянул краем глаза. Так, любопытства ради. Сундуки какие-то, оружие богатое, меха – рухлядишка мягкая… Нехилый товарец! Приняв важный вид, отрок с парнями не разговаривал, лишь буркнул сурово, чтоб точно за ним шли, по сторонам никуда не шарились да ворон не считали. Узнав о козлобородом, Терентий засобирался… Исчез быстро. Объявился к утру лишь – руки потирал довольно – видно, хорошо все у лиходеев сих складывалось. Ну, пес с ними, с лиходеями. Путник-то, тот, что с болота, – плох был. Так и не приходил в сознанье-то. Пот-то на лбу выступил… да и горячий… Переживал Степа – как бы лихоманка не началась… Терентий кивнул сурово, опасения Степанкины выслушав. Махнул рукою: – Ставь воду, отроче, да травы, да ступу тащи… – Лихоманку изгонять будем, дядько? – Что будем, то будем. Бражки хмельной изопьете с дороги, робяты? – А есть? – Как не быть… на бруснике… Ограй, тащи баклажку. Пока Терентий выпивал и закусывал с гостями, Степанко с Ограем быстро притащили котел с водой, зажгли-раздули пламя. Молодые разбойники с любопытством смотрели на все приготовления… Зайдя за очаг, Терентий накинул на плечи медвежью шкуру мехом наружу, надел на лицо носатую маску, взял в левую руку дубовый посох-жезл. Зыркнул на гостей из-под маски – те аж побледнели – уж слишком быстро Терентий из Явжениц обратился в грозного волхва Кодимира. Степанко тоже времени зря не тратил – скинув рубаху, растерся маслянистой травой, так что кожа стала скользкой, как у ужа, залоснилась, замаслилась. После того взял в руки бубен. Ударил тихонько заячьей лапой… – На море на Окиане, на острове на Буяне… – торжественным речитативом произнес волхв Кодимир. Тяжело дышал Олег Иваныч. И черт дернул спрямить путь через поляну. С виду – поляна как поляна – а на самом деле – трясина! Хорошо – выбрался. Вроде… Что это там, пред глазами? Господи – икона! Тихвинская. Рядом с ней женщина, молилась истово. Обернулась… Софья! Затем исчезла боярыня – и вновь возникла… Сначала – в церкви Михаила на Прусской – неприступно-гордая… тогда казалось так… А затем… там, в море, на корабле – нагая, невозможно красивая, грешная… И волосы по голым плечам – водопадом. Потом и корабль исчез. Деятель какой-то появился. В мундире прокурорском. Советник юстиции районный прокурор Чемоданов. Изрыгая богохульную ругань, прокурор возмущенно потрясал перед самым носом Олега Иваныча тонкими пачками просроченных уголовных дел: – Что вы себе позволяете, господин майор? Это что – «дела»? Это работа? Это фикция! В деле три листа – и те – материалы проверки! За целый месяц конь не валялся! Что, не могли потрудиться назначить экспертизу? Одна справка липовая в деле… да справка о судимости… тоже липовая. Знаю я, как вы такие справки печатаете! А потерпевший почему не допрошен, свидетели? Ни один! НИ! О! ДИН! Представление буду на вас писать, господин Завойский, представление! О! Застонав, Олег Иваныч перевернулся на бок. …На острове Буяне… …На море-окияне… …Ищу я этот камень, ищу я этот ключ! …Сбитню не желает ли, господине? …Ни одной очной ставки! …лежит камень Алатырь, на том камне… …сбитень, горячий, горячий… …сидят три старца с железными прутьями… …даю вам три дня на приведение дел в порядок и составление обвинительных заключений, три дня… …идут к ним навстречу двенадцать сестер-лихоманок… …а в немецких землях давно уж книги научились печатати… …Вы куда идете, окаянные? …не нарушайте больше закон, уважаемый Олег Иваныч… …Сбитень, сбитень… Купи сбитню… …Идем в мир, у людей кости ломати да силу вы-нимати… …Какой черт эдак повесил карниз, я вас спрашиваю, господин капитан Востриков? …В обрат воротитеся… …Сбитень, сбитень… …Карниз привинчивают болтами к деревянным чопикам, господа офицеры, а не приклеивают скотчем к обоям! …чем-чем привинчивают? …тормози, Игорюха! Тормози! Сейчас коляска отва… О! Уже! Господи, куда ж я лечу-то? Олег Иваныч со стоном заворочался на волокуше… Лучше б не ворочался! После смены позиции – с левого бока на правый – районный прокурор Чемоданов совсем озверел и, полностью потеряв человеческий облик, скинул с себя мундир и принялсяголым скакать по столу с криками: «Лель! Ярило! Лада! Лель!» С ним скакали еще и неведомо откуда взявшиеся девицы, тоже почти голые… почти дети, ряженные в звериные шкуры, на головах – венки из сушеных цветов. Какой-то маслянистый пацан азартно молотил в бубен знаменитую вещь «Лед Зеппелина» «Моби Дик». Прокурор Чемоданов извивался в пошлом танце, подобно солисту «Бони М» Бобби Фаррелу. Девчонки пели:Велимир Хлебников (1915)
Мы тебя пятницу Жили-дожидали, Неделю всю, Весну-красну, Все лето тепло, Всю зиму холодну, Едва дождалися, Глаза охвостали!
Потом, взявшись за руки, присутствующие – а все это, как понял Олег Иваныч, происходило в кабинете прокурора – закружили хоровод… – Как на Олегов день рожденья испекли мы каравай… – Лель! Лада! – Хэппи беф дзй ту ю! – Лада! Лель! – Пей до дна, пей до дна, пей до дна… – Да пропадите вы пропадом! – громко закричал Олег Иваныч и очнулся. Он лежал в каком-то грязном сарае, напоминавшем сельский клуб периода студенческих отработок в колхозе, только вместо портретов членов Политбюро ЦК на стенах висели козлиные черепа. Посреди убогого помещения ярко горел костер, обложенный камнями. Перед костром стоял какой-то мужик в медвежьей шкуре – нет, похоже, не прокурор Чемоданов – и что-то нараспев декламировал, помогая себе чем-то похожим на гигантский фаллоимитатор. – Который час, мужики? – открыв глаза, поинтересовался Олег Иваныч… – Никак, очнулся, паря? Сильно слаб был Олег Иваныч, так что ни рукой, ни ногой. О судьбе своей – и к кому попал – догадался. К тому ж, чтоб ничего такого не учудил – а что, мужик видный, враз от лихоманки оправится, – сковал его Кодимир цепью длинной. Не отвяжешься от цепи той, не порвешь, не убежишь – попробуй-ка! Олег Иваныч пару ночей пытался звено какое расслабить – куда там! Только ногти все изломал да погнул припрятанный втихаря гвоздь. В избе не все втроем – Кодимир-волхв, Ограй да Степанко были. И остальные разбойники сюда зачастили, к зимнему переходу готовились. Зимой-то на островке опасно оставаться было – ватаги охотничьи по всему Черному лесу шастали, славы дурной не боясь. Да и что сказать – места знатные, дичью изобильные. Разбойники и сами много чего запромыслили: небольшого кабанчика, зайцев да тетеревов-рябчиков. Это не считая цапель, да дроздов, да другой какой мелкой птицы. Во дворе, за капищем, по ночам мясо коптили – днем взгляда зоркого паслись. Олег Иваныч то сквозь оконце узкое видел – не хватало цепи на улицу, хоть и длинна была цепь-то. Длинна – не длинна, однако – только до двери да в сени, к уборной. Так и передвигался, звеня. Хитро цепь натянута – от левой ноги к правому запястью – не очень-то походишь, больше попрыгаешь. Что и делал Олег Иваныч, под любопытные разбойничьи взгляды. Не говорил с ним никто – Кодимир строго-настрого запретил, догадывался, что хитер пленник. Заговорит кому зубы – после поминай как звали. Потому – строго за тем следили. Ограй раз отрока разбойного, Степанку, так палкой по ноге треснул – аж побелел отрок. А и за то только, что, миску с едой подавая, что-то сказал Степанко. Неча! Сказано – не разговаривать, значит – не разговаривать. Вообще, хорошо было бы пленника в амбаре держать, да опасался того Терентий – ночи стояли холодные, враз околеть можно в амбаре-то. А чулана какого в избе не было – отгородили место в уголке дальнем, лавку поставили – там и жил Олег Иваныч, изредка в сени выходя. Двое разбойников денно и нощно за ним следили. Да и сам Терентий с Ограем присматривали. Все холоднее делались ночи. Темнее, опаснее. Все чаще подергивались по утрам тонким ледком окрестные лужи, а зависавшие над болотом тучи исходили мокрым снегом. По ночам, где-то близ острова, злобно выли волки. Прислушиваясь, передергивали плечами разбойники, а отрок Степанко беспрестанно читал заговоры: – На море на Окияне, на острове на Буяне стоит изба, а в избе той сидит старица, а держит она жало. Ты, старица, возьми свое жало, приди ко мни, вынь жало смертное. Заговариваю раны колючия на ногах, на голове, на лбу, на затылке, на бровях и подбородке. Будьте во веки веков на волке сизом, лохматом, в репьях-пегатинах; сидите на волке том – вовек не сходите! Степанку-отрока давно приметил Олег Иваныч. Вспомнил – не тот ли отрок недавно на деревину вознесся. Тот… Глаз серый, волос длинен, токмо тогда в клобуке монашьем был отрок-то, хоть и нехристь, как видно. А не он ли в прошлом году провожал Олега Иваныча после того, как вместе чудом выбрались из сожженного капища, когда медведь чуть всех не съел?.. Если б не парень один, Ратибо-ром его, кажется, звали… Да, Ратибором… Олег Иваныч вспомнил прошлую зиму, когда случилось ему проезжать здешними местами. Как спасался от шильников, как оказался в языческом капище, в маске птичьей, принятый всеми за какого-то Терентия из Явжениц. Вспомнил нагих девиц, пляски, свирели и бубны. И как подожгли капище враги, как пришлось бежать подземным ходом, что прямиком в медвежью берлогу вышел… Как, выбравшись и простившись с раненым Ратибором, спустился к реке, ведомый отроком. Как показались вдалеке, на излучине, возы и кони – караван муромского купца Ефима Панфильева… – Светлый путь тебе, господине, – сняв шапку, низко поклонился отрок. – Ратибор-то мне старшим братом приходится. Да и сестры с нами, Глукерья, Мартемьяна, Лыбедь… Видал, как плясали? Паренек улыбнулся. Олег Иваныч подмигнул ему на прощанье: – Тор! Ярило! Ты-то кто? – Лада! Лель! – эхом отозвался отрок. – Степанкой меня кличут. Степанкой… А что, интересно, Ратибор тоже здесь, средь разбойников? Спросить бы… Да как спросишь-то, коли главный-то черт, Кодимир-нехристь, смотрит волком, из закутка никуда выпускать не велит. Придумывать что-то надо. Бежать… А как убежишь-то, коли пригляд ежечасный? Да и сговорить кого – попробуй, коль и словом с ним никто не молвится, запрещено. А пообщаться с кем-нибудь нужно, хоть с тем же Степанкой… Вон, сидит на лавке, вой волчий слушает. Заговоры свои читает… Заговоры… На следующий день занедужил Олег Иваныч. Есть-пить отказывался, руку к челюсти приложив, мычал уныло. Махнул поначалу рукой Терентий, да к вечеру призадумался – не становилось лучше пленнику-то! Как бы не помер от зубной лихоманки, бывали случаи. – Может, вытянуть зуб-то? Олег Иваныч только головой покачал, показал на руке три пальца – три, мол, зуба, и все доходят. Вот заговор бы какой помог, верно… Почесал Терентий бороду, подозвал Степанко: – Чти, отроче! Поклонился Степанко волхву, в закуток Олегов зашел, примостился на лавке, начал нараспев: – Иду я не улицею, не дорогою, а по пустым переулкам, по оврагам, по болотинам. Навстречу мне заяц. Заяц ты заяц, где твои зубы? Отдай мне свои, возьми мои. Иду я не путем-дорогою, а сырым бором, темным лесом. Навстречу мне серый волк. Волк ты, серый волк, где твои зубы? Вот тебе мои зубы, отдай мне свои. Иду я не землею, не водою, а чистым полем, цветистым лугом. Навстречу мне старая баба. Старая ты баба, где твои зубы? Возьми ты волчьи зубы, отдай свои выпалые. Заговариваю я зубы, крепко-накрепко у… Звать-то тя как, запамятовал? Олег Иваныч? …У Олега, свет Иваныча, по сей день, да на веки вечные! Ну, как, человече? Постонал Олег Иваныч, поворочался на лавке. У очага Терентий-Кодимир с Ограем да парой разбойничков носом клевали, заговор Степанкин слушая. Приоткрыл левый глаз Олег Иваныч: – Чуть лучше мне, – сказал, – да уж больно громок ты, отрок. Потише чти. Пожал плечами Степанко, потише так потише. – Заря зарница, красна девица, полунощница! Во поле заяц, на море камень, на дне Лимарь. Покрой ты, зарница, мои зубы скорбны, рубахой своею от Ли-маря, за твоим покровом уцелеют мои зубы… – Тише, тише, не так громко… – шептал Олег Иваныч. У очага вроде молчали. Нет, вот поднялся кто-то… Зевая, завалился на лавку. Кодимир-нехристь. Парнишечки тоже к стеночкам привалились. Чти-чти, отрок… – Враг Лимарь, откачнись от меня, а если будешь грызть мои зубы белые, сокрою тебя в бездны. Слово мое крепко! Ну? Легче ли? Кивнул Олег Иваныч, на лавке чуть приподнялся, выглянул… Ага – повалились все, спят. Нет, не все. Ограй, черт лысый, нет-нет, да и зыркнет глазом. – Почти-ко еще, отроче… – Матушка-крапивушка, есть у меня Олеже свет Иваныч, есть у него на зубах черви… – Стой, какие такие черви? – Да это слово такое, в заговоре. Ты не вникай особо… Сейчас я крапивки принесу, к ногам привяжу – утром все как рукой снимет. Отрок дернулся было к очагу, но Олег Иваныч быстро схватил его за руку: – Как братец твой, Ратибор, поживает? Вздрогнул отрок, скривился. – Плохо, – прошептал горестно. – Не живет вовсе. В прошлую зиму шпыни какие-то живота лишали. И сестер… Глукерью, Мартемьянку, Лыбедь… Лыбедь-то совсем дите была… Степанко низко склонил голову, длинные волоса его упали на лоб, скрыв выступившие в уголках глаз слезы. – Все одно найду убивцев, – твердо заявил он. – Все одно… Хоть до смерти искать буду. – Ты как у татей-то оказался, Степа? – Да как… – отрок пожал плечами, откинул со лба челку. – Деревню нашу пожгли, братьев-сестер убили. А родителев уж давно не было. Вот и пригрел Терентий – Кодимир-волхв, чтоб ему… Ну, да то пустое. Тебе говорю так – добро твое помню. Знай – нехорошие люди Терентий с Ограем, а есть у них еще подельники – те совсем худы: один зверь зверем смотрит, другой – с бороденкой козлиной… – Постой, постой, – поднял руку Олег Иваныч. – С бороденкой, говоришь, козлиной? А как зовут его, знаешь? Задумался Степанко, голову почесал: – Того, что с бороденкой, – не знаю, хоть и частый он гость у Терентия, а звероватого, кажется, Матоней кликали. – Матоня! – Знаешь его, человече? – Кажется да… причем не только его. Задумался Олег Иваныч – ситуация-то неожиданно оказалась еще хуже, чем он предполагал. Всякими возможными осложнениями чреватая. – Бежать тебе надобно! – шепотом посоветовал Степан. – Бежать! Последние слова Степанко прошептал столь яростно, что зашевелился на своем ложе волхв. – Тсс! – Олег Иваныч закрыл отроку рот рукою. – Сам знаю, что бежать… Ты-то пойдешь со мною? – Куда? – отрок тоскливо взглянул в сторону. Видно, не очень-то сладко жилось ему у разбойного волхва Кодимира. Хоть и была надежда на Олега Иваныча слово… Словно в ответ на его печаль, где-то неподалеку в лесу, за островом, снова завыл волк. Заворочался, заругался на лавке Ограй – лысый слуга волхва. – Воет и воет, – поежился Степанко. – Не первый день уже. Ребята говорили – недавно в Силантьеве – это деревня тут, рядом с Явженицами – волк младенца унес. Врут! – отрок невесело усмехнулся. – Не волк то, оборотень! Сытые сейчас волки-то, а этот… Ишь, развылся… – Хо! Так я не очень и далеко, оказывается. Как, говоришь, деревня-то прозывается? – Силантьеве. По хозяину новому, человеку служилому. А что? – Да так, – Олег Иваныч поднялся на лавке, пристально взглянул на отрока: – Скажи-ка, Степа, хочешь ли отстать от татей? – Хочу, – с надеждой прошептал отрок. – Да только некуда. Ни родных у меня не осталось, ни знакомых каких… – Найдем знакомых. Слушай… До утра почти прошептался Олег Иваныч с отроком, на спящих татей косясь. Воспрянул духом Степанко, про Силантия Ржу услышав. И так-то по округе про Силантия молва хорошая шла. Справедливым показал себя хозяином, мужичков зазря не обижал, наоборот – привечал всячески. Да и у государя в чести – сунься кто! Охотиться страсть как любил – то Степанке любо, сам охотник. Эх, хорошо бы к Силантию… – В холопы обельные не пойду, – качал головой отрок. – А в служки – пожалуйста! Да по охотницкому делу… – Кто ж тебя вяжет в холопы-то? К чему приучен, тако и там будешь. Чай, знаешь зверье-то всякое? – А как же! И берлоги, и тропинки звериные. Вот только… – отрок смутился, – ведун я, хоть и крещен был когда-то. Замолк Олег Иваныч. Сказал, подумав: – Ничего, что ведун… был. То не главное. Молись чаще Господу, Степа! Он простит. Да в монастырь какой сходишь, покаешься… Решили вдвоем уходить, сразу. Сперва-то Олег Иваныч планировал Степана в Силантьеве отправить, обсказать, что да как. Да, вишь, в последнее время не отпускал от себя отрока волхв Кодимир, не доверял, видно. Целый день притворялся Олег Иваныч – словно зубами маялся. К вечеру заснул вроде. К тому времени Степанко тут же, на острове, рябчика запромыс-лил жирного. Разделал, побросал в котел, сыпанул вместо соли (не было соли-то, кончилась) приправ разных поболе. Столько сыпанул, что, как поели, сморил шильников сон. И волхва, и слугу его, Ограя, и двух парней-разбойничков. Храп стоял – святых выноси, хоть и не простая изба то была, а капище поганое. На дворе тьма-тьмущая, хоть глаз коли. То беглецам на руку – Степанко болотные тропы – глаза завяжи – знал, а кто прочий… поди-ка, пошастай! Сгинешь в трясине холодной, не ходи к бабке! Правда, насчет Терентия опасение было – болото не хуже Степанки знал волхв – как бы не проснулся не вовремя. Потому – поспешать надо было. Одетые в высокие сапоги из лошадиной кожи (позаимствованные у разбойников), Олег Иваныч и Степанко осторожно выбрались из избы и скрылись в еловых зарослях. Быстро пройдя лесом, они спустились к болоту, покрытому желтоватым туманом. Закачалась, зачавкала под ногами холодная жижа. Где-то впереди черной стеной стоял лес. Ветер развеял тучи, и теперь на фоне звездного неба выделялись угловатые вершины елей. Тишина стояла… Нет! Тишину ночи внезапно нарушил истошный волчий вой! Не тоска слышалась в нем, а жуткая лютая злоба. Словно не волк то был, а отвратительный богомерзкий демон. Олег Иваныч поежился, крепче сжав рукоять прихваченного в капище ножа. Шедший впереди Степан обернулся. – Ишь, развылся-то, – со страхом прошептал он, и шепот его разнесся далеко по болоту, отражаясь от высоких холмов Черного леса. Вой вдруг резко оборвался, словно дикое ночное чудовище услыхало шепот мальчишки. Олег Иваныч перекрестился. Где-то впереди послышалось утробное ворчанье. – Постой-ка, – предостерегающе поднял руку Степанко. – Вон на той кочке постоим чуть… Не нравится мне этот вой… да и ворчанье тоже. Заговор честь буду… Олег Иваныч согласно кивнул. Он и сам чувствовал себя не вполне в своей тарелке – то воет вокруг кто-то, то рычит – поди-ка пойми кто, обычный волк или оборотень? Потому – с заговором Степа хорошо придумал. Может, и поможет заговор-то, отпугнет волкодлака. – На море Окияне, на острове на Буяне, – вполголоса, вполне традиционно, начал отрок, отнюдь не баловавший слушателей разнообразием вступлений. – На полой поляне светит месяц, в зелен лес, во широкий дол, на осинов пень. Вкруг пня ходит волк мохнатый, на зубах его весь скот рогатый. А в лес волк не заходит, и в дом волк не забродит… Месяц-месяц, золотые рожки, притупи ножи-рогатицы, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гада, чтобы они серого волка не брали, теплой с него шкуры не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской! – Пропади, сгинь, нечистая сила! – вытащив из-под рубахи нательный крест, как смог, завершил заговор Олег Иваныч. Смолкло рычанье. Не слышен был и вой мерзопакостный. Только где-то сбоку затрещали кусты да вспыхнули на миг чьи-то глаза желтыми искрами. Вспыхнули – и пропали. – А ведь, похоже, прогнали волка-то! – покачал головой Олег Иваныч. – Пойдем, что ли? Иль так и будем в болоте сидеть? – Пошли, – согласился Степанко. – Только осторожно. Мало ли… Вышли на твердую землю, к плесу. Затрещал под ногами лед в мелких лужицах, по лицу хлестнули мохнатые еловые ветки. Олег обернулся: на востоке, за островом, небо окрасилось алым. Однако не мешало б прибавить шагу. Подмораживало – хоть и в полушубках овчинных были путники, а все ж сырые-то ноги о себе знать давали. Эх, костерок бы… Да нельзя! Спешить надобно – до Силантьева, чай, недалече. Вон, уж слыхать, как собаки лают! Ну так чего ждать? А ну, ноги в руки… Размахнулся Олег Иваныч через распадок перепрыгнуть… Разбежался, распадок-то уже хорошо был виден… Не слушал, что там кричал Степанко… Прыгнул… Словно острые акульи зубы сдавили правую ногу! Адская боль пронзила тело, разнеслась по жилам электрическим током. В глазах потемнело… нет, сознанья не потерял Олег Иваныч, стон сдержав, сел на земле удрученно. На большого зверя капкан насторожили охотнички. Туда прямиком и ухнул… как Юрий Деточкин в чужой «Волге». Улыбнулся Олег Иваныч, фильм старый вспомнив, – надо же, угораздило… Попытавшись створки разнять, вздохнул тяжко Степанко. Двум мужикам бугаистым та работа по силам, не ему. Пытались вместе – нет, не идет капка-нище, не поддается. Ну, что ты будешь делать? Да и в ноге боль жуткая – не перелом ли, часом? Ну, освободятся, а дальше? На Степанке верхом ехать? Нет, не обойтись, видно, без мужиков-то… – Степан, до села далеко ли? – Не очень. Хочешь, чтоб сбегал? Кивнул Олег Иваныч, от боли поморщился: – Сам-то хозяин, Силантий Ржа, вряд ли в деревне. На Москве должен быть. Харлама сыщешь либо Онисима, церковного старосту. От меня поклон передашь, дальше путь покажешь. Не заплутаешь? – Да что ты, мил человече? – Ладно, верю, что не заплутаешь. Ну, с Богом! Степанко бросился было в кусты… но тут же вернулся: – А ты-то как же? Вдруг зверь какой аль людина лихая? – Отрок осмотрелся вокруг – светало. – Давай хоть ветками прикрою… Набросав вокруг Олега Иваныча пушистых еловых веток, Степанко кивнул на прощанье: – Свидимся… – и исчез среди седых елей. Ни одна веточка не хрустнула под ногами. Олег Иваныч устроился поудобней – нога ныла, конечно, но так, терпеть можно, ежели не очень шевелиться. Сколько там до Силантьева? Собак слышно, значит, примерно версты три… может, пять-семь, не больше. Прибавим пересеченную местность – часа два туда-обратно, плюс там с час на поиски нужных людишек. Всего около пяти часов выходило. Н-да-а… Не фонтан. Но – что оставалось делать? Первые лучи холодного солнца упали на такую же стылую землю, позолотив голые ветки орешника, обступившего небольшую поляну. Быстрая серая тень мелькнула в кустах. Мощные когтистые лапы вынесли на поляну матерого волка. Огромный – раза в полтора больше своих собратьев – зверь принюхался, повел носом. Хвост его чуть подрагивал, на загривке шерсть дыбилась колом. Что-то не понравилось ему в утренней тишине леса. Хищник настороженно обернулся… и в тот же миг исчез в зарослях, словно и не было его тут никогда. Поскрипывая подпругами, выехали на поляну всадники. Кони заржали вдруг, запрядали ушами. – Волка, видно, учуяли, – успокаивая лошадь, сипло произнес один из всадников, в длинном теплом кафтане, заячьей шапке и подбитом волчьей шкурой плаще. Поднимался вверх пар от дыхания, узкая козлиная бороденка вся покрылась инеем. – Их только не хватало, – махнул рукой другой конник, приземистый пожилой мужичина с каким-то звероватым взглядом. – Мало нам своего волка, а, Митрий? – Уж ты и скажешь, дядько Матоня, – ухмыльнулся Митрий Упадыш. – Поехали-ко лучше к болотине, чай, тут спуск-то? – Тут должен быть. А вона, тропа-от… Придерживая лошадей, шильники осторожно спустились к болоту. Пахнуло холодным смрадом. Деревня Силантьева – три двора – дальше, за околицей – Жабьево, чуть подале – Саймино, ну, а совсем уже далеко – Явженицы, большое село, погост. Вышел из лесу отрок, пересек поле – вот и деревня. Постучался в первую же избу. – Чего ломишься, паря? – неприветливо осведомилась вышедшая из избы крестьянка с вилами наперевес. – Харлама ищу… аль Онисима… – А зачем те Хардам да Онисим? – крестьянка с подозрением оглядывала мокрую одежду парня. Да и поцарапанное лицо пришельца тоже ей не очень понравилось. – Ну, говорить будешь ли? – женщина зачем-то обошла гостя слева… зачем-то? Эх, Степанко, Степанко, совсем ты нюх потерял, расслабился… Покуда баба те зубы заговаривала – двое парнищ с дубьем увесистым с тыла тебя обошли. – А ну, имай его, робята! Имай! Вот так-то! А и поделом – неча ворон считать, когда в чужую деревню входишь! – Куда его, тетка Матрена? Степан – вырываться: – Да пустите! Да я ж сам к вам. Да мне бы Онисима… От Олега Иваныча я… – Не знаем никакого Олега Иваныча. А Онисим на охоту с утра ушедцы, волк-то всю ноченьку выл – так за волком тем… – Веди его, робяты, в амбар. Придет Онисим, ужо разберется. – Да не могу я в амбар, там человек в лесу погибает! Да что ж вы… Эх… люди-и…. Не больно-то слушали Степанку. Шляются тут всякие, потом лапти пропадают. Посиди-ка пока в амбаре, паря, покуда Онисим не явится, раз он те так уж нужен. А мы – люди маленькие. Сиди… Вот и сидел Степанко. Холодно в амбаре, темно. Попрыгал, чтоб согреться. Помахал руками. Щелочку в досках расковырял… Глядь – а в щелочку то острие рогатины так и впилось! Хорошо, глаз успел убрать. – Еще что расковыряешь – руки обломаю, – заверил страж – давешний парень – и нехорошо рассмеялся. – У меня не убежишь, шильник! Уселся наземь Степанко, лицо опустил в колени. Плакал… От обиды плакал, бессилья и злобы. …Митря Упадыш с Матоней, на краю болотины стоя, все глаза проглядели. Ну, где там Терентий с людьми верными? На пятницу ведь тогда уговаривались. Иль – не пятница сегодня? Нет, пятница! Так где ж парень Терентьев, чтоб ему пусто было? Так и не дождались парня. Сам Терентий чрез болотину со слегой пожаловал. Митря с Матоней удивились. Нате-здрасте вам, люди добрые! Убег, сказал, парень его, Степанко. Теперь как бы не разболтал про остров-то, не провел бы кого тропами тайными. Ну, упустил – так лови! Да головенку открутить сразу, чтоб проблем не создавал лишних. Не один убег? А с кем? Впрочем, нам то неинтересно. С мужиком? Что за мужик? Купчина? Ну, невелика потеря. Вот отрок, да, ведает, гад, все тропы тайные. Помочь половить? Ха… Ну, ежели за треть от того обоза сговоримся… Не сговоримся? Твое дело. Ну, мы поехали. За четверть? Гм… Ин – ладно… Поможем, так и быть! Только смотри, Терентий, уговор не забудь. Ну, говори, куда тут убежать-то можно? Силантьеве, Саймино, Жабьево… Явженицы… Это, что ль, где погост? Угу… Знаем. Ну, ты, Терентий, со людищи – в Силантьеве да Саймино, а мы – в эти… в Явженицы да Жабьево. Не могли далече уйти, не сподобились. А не в лесу прячутся? Ну, ужо в путь, неча тут рассусоливать. …Приехали в деревню, в первую избу стукнулись. – Хлеб да соль, хозяюшка! Матрена на двор вышла, поклонилась. Одначе смотрела строго. Парней кивком подозвала – мало ли. Нет, вроде не озорничают, не шалят, люди-то незнаемые. Все больше вежливо да с поклонами. Богомольцы, мол, на моленье едем. Да вот беда, ночевали в лесу, дак шпыни какие-то все припасы унесли. Не видали шпыней-то? Мужик собой видный да мелкий такой отрок, волос длинен, сапоги мокрые? Не видали ль? Мужика не видали, а отрока… Как не видать? Не тот ли отрок у нас в амбаре сидит? А ну, пошли, странники… Подошли к амбару… Матрена с опаской дверь отворила – всего можно ждать от звереныша – аи нет уж там никого! Только ветер в щелях свищет, так-то! Сбег, поганец! Как отлучился сторож – так и сбег, сволочуга богопротивная! Ну, что ты будешь делать? Однако далеко не убежал еще! Ловите… Плюнул Терентий, с Матреной раскланялся – вскачь пустил конников. К лесу, да к болоту, да к Саймину. К Жабьеву да Явженицам не стали скакать – там и без них, ежели что, управиться есть кому. Из оврага выскочив, Степанко оврагами, оврагами ломанулся. К околице выскочил – люди. Эх, не судьба к лесу. Значит – вон та дорожка, к Жабьеву. Там, может, и Харлама повстречать удастся, а то и самого господина Силантия, служилого человека княжеского. …Охотники по лесу ехали не торопясь. Впереди – Онисим Вырви Глаз, староста церковный. Рогатина при нем, за плечами лук со стрелами, так же и у иных охотников. Силки да капканы проверить выбрались – покуда погода не мокрота да не снег, вон солнышко светит. Пару рябчиков взяв да зайца, на поляну к болотине съехали – только тень серая в кустах промелькнула! Вот он, волк-то! Ату его, ату! Бросились все за волком. Орали, метали стрелы. Нет, опять волчина хитрей оказался! Оврагами ушел, сволочь! Знал, где уходить. По оврагам-то – только лошадям ноги ломать. А пешком не угонишься, за волком-то. Так и ушел волк. Оврагами, таясь, мчался. Выскочил было на поле – нет, люди там – не охотники, по виду-то, однако ж на конях да оружны. Фыркнул волк, в овраг обратно запрыгнул. Глянь: а впереди – человек. Тоже от кого-то бежит, таится! Небольшой совсем человек, недоросток, такому шею перекусить да полакомиться. Вот и добыча. Осторожнее стал волк, тихой сапой за отроком по оврагу покрался. Момент выбирал – прыгнуть… Что там, в руке-то, у человека? Никак, нож острый? Тогда рано еще прыгать-то, погодить чуток надо. Пока дыханье собьет да подустанет чуть… Ни шатко, ни валко – а чего спешить, отрок-то пропавший не их, а Терентия забота – скакали по дороге Митря с Матоней, лед на лужах ломая. В Жабьеве не видали никого, Явженицы вот только остались, ну, и остальные деревни, да лес еще… Угрюмился в седле Митря, на хозяина своего дулся, Ставра-боярина. Ему-то хорошо, Ставру, приказал имать и везти, так имай и вези! Нет, чтоб тут прихлопнуть Олега-то этого чертова. Мало он им в Новгороде крови попортил, так еще и здесь с ним возись. Так ведь и не словили! Сплюнул на скаку Митря, глазами по сторонам позыркал. Чу! Мелькнуло что-то в овраге… Тьфу ты, черт, – волк! Нужен он больно… Матоня с плеч лук скинул – развлечься, наложил стрелу нехотя… Выстрелил, не смотря особо… Дальше поскакали – за холмом уж Явженицы должны показаться. Описав в воздухе пологую дугу, каленая стрела Матони впилась Степанке прямо в правый бок! Острая боль пронзила тело, забегали в глазах искры, подкосились ноги. Сшибая кусты, упал лицом вниз отрок, взыграла на губах кровавая пена. Последний раз взглянул Степанко вокруг. Пожухлая, тронутая морозом трава, лужа… Последний раз… Хотя, кто знает, может, и выжил бы? Если бы не волк… Волк… Дождался-таки серый своего часа! Прыгнул, рыча, вонзил зубы в тонкую шею. Хрустнули кости, кровь на траву брызнула. Поднял к небу кровавую пасть хищник, заворчал победно и кинулся с остервенением терзать теплое мясо. Запахло кровью… – Пес с ним, с волком, – махнул рукой Онисим. – Не догоним уже. Хоть капканы да ловушки проверим… Разъехались мужики по лесу. Один, парень молодой, вдруг в обрат примчался. Глаза круглые. – Там! Там! – Что там? Говори толком… – Человек в ловушку попался! – Что за человек? А ну, глянем… Лошадей в лесу спрятав, подошли осторожненько, за елями хоронясь. Точно – человек. Ветками укрылся, лежит опасливо, по сторонам зыркает. Кивнул мужикам Они-сим. Подняли копья, навалились разом, ветки еловые разбросали… Нож мелькнул в руке чьей-то. Казалось, прямо Онисиму в сердце летел. Да застыл по дороге. Ножик выкинув, улыбнулся лежащий: – Ну, здравствуй, друже Онисим! – Господи! Олег, свет Иваныч! Обратно в деревню полем, мимо оврага ехали. Услыхали – словно рычит в овраге кто-то… Мигнул Онисим охотничкам. Подкрались тихохонько. Волк огроменный в овраге добычу терзал, рыча, ошметки кровавые по сторонам далеконько летели. А ну – на копья его! Обернулся серый, беду почуяв, – да поздно! Обложили уж – никуда не денешься. Прямо в глаза охотникам взглянул волк – точно смерть заглянула – страшный, с пастью кровавой. Рыкнул – да как бросится… Пару мужиков поцарапать успел, сволочь, пока не истыкали копьями. Наземь пав, завыл, издыхая, пасть окровавленную к небу поднял. Так и сдох. Радовались охотники – экий вол чина, трофей знатный… Онисим на тело глянул растерзанное… Охнул да перекрестился. Не тот ли отрок, о котором господине Олег говаривал? Позвал мужичков Онисим – на руках Олега Иваныча принесли осторожно. Глянул Олег… Да так и застыл камнем. Не на лицо смотрел – не было лица-то, не на кишки-ошметки кровавые… на сапоги. Те самые сапоги-то… Болотные… Степанкины… Худо сделалось Олегу Иванычу – уж давно так худо не было – побледнел весь, с лица спал, даже про ногу позабыл пораненную. Останки растерзанные велел на рогожку скласть. Схоронили… Как положено схоронили, с отпеванием. Батюшка сомневался, правда, православный ли отрок изъеденный – креста-то на нем не нашли нательного… – Православный, отче, – кивнул Олег Иваныч. – Даже не сомневайся. Истинный христианин… муки принял, как в Риме Древнем… Принял… Все свое ведовство смертию мученической искупив. Так посчитал Олег Иваныч и решил – правильно, что с отпеванием, да на погосте… средь других-то могилок – все веселее. Всю ночь пил Олег Иваныч. Не мальвазею, не мед стоялый – те не брали – вина попросил твореного, хлебного, что голову отшибает напрочь. В Силантия хоромах сидел, хозяин-то, приехав, обрадовался. Да только Олег Иваныч невесел был. Пил, покуда не упился совсем. А тогда улегся на лавку… Не помнил – и как. Только слова свои помнил: – Господи! Прими душу раба твоего, Степана.
Неласково встретил Олега Иваныча Новгород, Господин Великий. Холодом, грязным, перемешанным тысячью ног, снегом, метелью. Казалось бы, притих, притаился побежденный город, схоронился, подальше от глаз московских, – ан нет! Все так же неумолчно шумел Торг, все так же дрались на мосту через Волхов, все так же благостно звонили колокола храмов. Только над Софьей каркали черные вороны. Много было их – не с десяток, сотнями – и откуда взялись только? Сидели на голых деревьях, наглые, нахохлившиеся, неподвижные – кар! кар! – только ежели кидали мальчишки камни – перелетали лениво. Шептали в народе – не к добру то. Из храма Софийского вышел Олег Иваныч, прихрамывая, за упокой одну свечку поставив и две – во здравие. На ворон покосясь, во владычные палаты поднялся, по крыльцу каменному, с перильцами узорчатыми. Обрадовался ему Феофил-владыко – не чаял уж и живым увидеть. Усадил, пирогами потчевал, про Москву расспрашивал, про Ивана… То понятно – хоть и осталось покуда вече в Новгороде да Господа, а все одно – под Иваном теперь город, словно девка базарная. Хмурился Олег Иваныч – уж слишком легко расстались новгородцы со свободой. Пока-то вроде не очень-то чувствуется, ан погодите, вспомните еще вольные времена, когда кровью своею умоетесь. Пожалуй, лучше всех понимал это Олег Иваныч – видел и Новгород, и Москву, с Феофилом знаком был, и с Иваном Васильевичем, князем великим. Мог сравнивать. Да, может, и беспорядливо было в последнее время в Новгороде, да, бояре знатные, почитай, всю власть забрали – однако не то, что в Москве. Один человек там свободен – Иван, остальные – пыль под ногами его. Почувствуют то и новгородцы скоро, и чем сильнее будет Иван – тем меньше свободы. И так уж шныряют по городу московские служилые люди – выискивают чего-то, вынюхивают. Ничего, был уже подобный позор у Новгорода – мир Ялжебицкий, да оправился город. Выстоит и на этот раз. Верил в то Олег Иваныч. Мясной день на Торгу был сегодня. Туши мерзлые, свиные, да бычьи, да прочие на поддонах красными рядами лежали. Тут же их и рубили – продавали, что кому надо: кому бок, кому окорок. Потроха окрест кровавились – сороки с воронами их по округе растаскивали. Кричал народ – торговался… С грустью смотрел на Торг Олег Иваныч, в родной город возвратился, оказалось – чужой город-то! И не было теперь у Олега Иваныча в городе этом ни кола, ни двора. Усадебку на углу Ильинской и Славны московские дьяки конфисковали. С подачи боярина Ставра. В большую силу вошел боярин – старых знакомых и не узнавал совсем, так, цедил что-то сквозь зубы, когда кланялись. Тех, кто спину не гнул, – а таких еще много было, не привыкли к московитскому рабству – примечал особливо, потом мстил. Феофил Олега предупредил – чтоб опасался Ставра, да Олег-то Иваныч куда как лучше владыки то знал. Вообще не хотел заезжать в Новгород, да все концы здесь остались. На дальний погост, Софью с Гришаней вызволять, один не поедешь. Спутники нужны, люди верные. А где их взять-то? Оглоеды с дедкой Евфимием смертию геройскою в битве Шелонской пали, так же и Пафнутий, старый слуга скособоченный, да и Акинфий-сторож. Вечная им память, упокой, Господи! Геронтий, палач-лекарь? Исчез куда-то Геронтий после Шелонской битвы, может – и сгинул, а может – на чужую сторону подался, никак невозможно ему было под московитами. Дай Бог, выбрался Геронтий, в таком разе – счастия ему и удачи… ну, а ежели все ж таки сгинул – то Царствие Небесное… (В Выборге-городе в тот момент икнулось Герозиусу-лекарю – тот тоже об Олеге Иваныче да о всех знакомцах Бога молил, не навечно в Выборге поселился Геронтий – выждать решил чуть, а как уляжется все – обратно в Новгород пробираться…) Панфил Селивантов не успел к Шелони – только что от свеев вернулся. Контакты наладил – купцы тамошние еще звали. Приехал домой – а тут такое… Ополченьем Панфил заведовал – что на стенах новгородских врага ждали. Не дождались. Уехал Панфил в Тихвинский посад – кузнецы тамошние далеко искусством славились, – покуда в Новгороде не до замков – тихвинцы на то сгодятся. Шелонь – Шелонью, а торговлю бросать нельзя – кушать нечего будет. Короче, не было Панфила в Новгороде… Олексаха? Тоже наверняка погиб. Хотя… Все домочадцы с Ильинской на глазах погибали, а вот Олексахиной смерти не видел Олег Иваныч, как, к слову, и Геронтия. Так, может, и жив? Скорее всего… А где может быть Олексаха? Либо на Нутной, у Настены своей, либо – на Торгу. Ехать надобно. Не советовал Феофил-владыко по городу ездить, ой, не советовал. Узнают, доложат Ставру – не было бы беды! В монастыре бы лучше схорониться дальнем… Кивал Олег Иваныч согласно, владыку слушая, а сам свое думал. Настену на Нутной улице – сожительницу Олексахину – навестить обязательно надо было. Не объявлялся ли сбитенщик? Да и Ульянка там должна гужеваться… ежели довез ее Стефан Бородатый, дьяк государя московского. Полушубок медвежий надел Олег Иваныч, воротник поднял, шапку бобровую – на глаза. Поди – узнай. На конюшне с разрешения владыки лошадь взял белую. Стегнул, поскакал к мосту. Клубился, кричал, волновался Торг. Все как и раньше, по-прежнему. Словно не было и нашествия московитского. – А вот пироги, пироги! С визигой, лещом, белорыбицей! С пылу, с жару, кричат до пожару! – Возьми, возьми, борода, грудинку – не пожалеешь! Да как же тоща-то? Зато навариста! – Сбитень, сбитень, горячий… – Пироги… Задумался Олег Иваныч, чуть не сбил сбитенщика. Отпрянул тот, ругнулся матерно… Оглянулся Олег Иваныч, к плети рука потянулась – осадить нахалюгу. Вместо чтоб бежать, наклонился сбитенщик, камень со снегу поднял, зыркнул нагло. А ну, попробуй, перетяни, боярин, плетью – зубами своими подавишься! Нет, не растеряли еще новгородцы свободы! Плюнул Олег Иваныч, поворотил коня. Оглянулся: ан сбитенщик-то – за ним! С камнем! Ах, ты так? Выхватил Олег Иваныч кинжал, зубы сжал яростно. Глянь – а сбитенщик прямо к нему бросился: – Олег Иваныч, ты ли? Повезло Олексахе – удалося после Шелони к Новгороду пробраться. На усадьбу Ильинскую не ходил – опасаясь, у Настены жил тайно. Редко когда в город наведывался, да все ж приходилось – жить-то надо. Прежнее занятие свое вспомнил. Ульянку – прижилась-таки у Настены девка! – сбитень варить научил, сам и ходил на торжище. Не схватил никто Олексаху, хоть многие знали – Ставру-то боярину не до него было: с конкурентами, пес, расправлялся, доносы дьякам московским строчил денно и нощно. Потому и жив пока Олексаха, слишком уж человечек мелкий. – Не очень-то надейся, паря. Такая сволочь, как боярин Ставр, и самого мелкого человечишку вспомнит, будь уверен! – усмехнулся наивности Олексахиной Олег Иваныч. – Ну, на Нутную, да побыстрее… Нечего нам тут зря светиться. В просторной избе Настены и ночевали. Настена – баба справная – детям своим строго-настрого запретила со двора выходить – не сболтнули чего чтоб. Ульянка – а и не узнал поначалу ее Олег Иваныч – в уголке стояла смущенно… потом не выдержала, на шею бросилась. – Ну, не реви, не реви, девка, – гладил ее по спине Олег Иваныч, успокаивал. Сам со щеки слезу смахнул украдкой. Повзрослела вроде Ульянка, строже стала, только нет-нет – да и зальется смехом. К вечеру обедать сели. Лепешки просяные, да щец постных похлебали – не разгуляешься особо, у Настены-то, – запили сбитнем. Потом, помолившись, беседовали. Прислушивалась к разговору Настена, бабьим своим чутьем понимая – снова расставаться придется. Ведала и другое – и у черта на куличках пусть будет Олексаха – все лучше, чем в Новгороде. Словят его тут, не ходи к бабке! А так – пусть в монастыре дальнем отсидится, вон, Олег Иваныч-то, гость дорогой, как раз тоже собрался на богомолье. И ему невместно в Новгороде оставаться. Ну, тем и лучше – двое-то, не один. Кого еще? Геронтий? Нет, не слыхал Олексаха про Геронтия. Может, и жив, да в Новгороде его никто не видал. Селивантов, Панфил, староста купецкий, Олега Иваныча приятель-собутыльник старый? Хм… Он на Шелони не был – тут, в Новгороде, ополченье организовывал, вместе с Макарьевым Кириллом… ну, с кем в прошлый год посольством в Литву ездили. Оба московитских шпионов опасаются. Потому – и найти их в городе – дело дохлое. Скорее всего, к свеям торговать уехали, в Выборг-город, али так ушкуйничают… А Панфил, еще сказывали, ежели и не у свеев уже, то в Тихвин подался – за кузнецким товаром. На лавке дальней кудель чесали на пару Настена да Ульянка-девка. Песен тягучих не пели сегодня – прислушивались, о чем там мужики шепчутся. А те до ночи разговаривали. Ульянка на печи к самому краюшку прилегла – слушала. С утра собираться начали. Настена муки насыпала, да пирогов, да мясца вяленого, что на черный день за печкой лежало. Собрала котомки. Простились быстро – ив путь. Сначала на владычный двор заехали. Повезло там – чернецы как раз паломничать собирались по дальним монастырям да погостам – к Тихвинской Пресвятой приложиться. Пешком шли – труден путь, длинен – так на то и богомолье. Христос, чай, больше терпел. Олег Иваныч с Олексахой, скуфейки монашеские натянув, совсем незаметны стали. Из ворот, обедню отстояв, вышли. Мост прошли, да по Пробойной, да по Московской дороге. К Федоровскому ручью подходя, пастись стали особливо, Олег Иваныч с Олексахой в середину паломников вклинились, головы в плечи втянув. Глазами по сторонам рыскали, не покажется ль кто знакомый… Нет, Бог миловал. На усадьбу Ставрову глянули – топоры там вовсю стучали – артель плотницкая два терема возводила, взамен сожженных. Тын новый уже красовался – высокий, крепкий, обхватистый – над воротами башня… Не боялся теперь Ставр молвы людской, не боялся, что колдуном ославят – а ну, пикни кто! У Москвы теперь в Новгороде главное слово! А боярин Ставр – рожа шпионская – Москвы первый ставленник и самого государя Ивана Васильевича любезник. Так-то! Ну, не вечер еще… видали мы таких ставленников! Чрез ручей пройдя, у церкви Федора Стратилата остановились паломники. Красив храм, величав, строг. На куполе крест блистает. Помолились, сняв шапки… – Господи, в добрый путь! Защемило сердце у Олега Иваныча, обернулся на храм, словно в последний раз. Новгород, Господин Великий. Родной. Для Олега, Олексахи, Софьи… Ну, Софьюшка, ну, милая, продержитесь еще немного с Гришаней… А уж мы… А уж мы постараемся, выручим. Никем не узнанные, из городских стен вышли – ров по Косому мосту перешли – и вот она, путь-дороженька дальняя! Перевели дух беглецы. Одно дело, почитай, сделали! Выбрались незамеченными… Теперь ищи-свищи, Ставр-боярин! Переглянулися Олег Иваныч с Олексахой, подмигнули друг другу, усмехнулись. Ну, теперь до Тихвина! За паломниками возы с сеном тащились от самого Торга. Не отставали, но и вперед не лезли. Аккуратно ехали. Человечек на первом возу сидел неприметный. В полушубке овчинном, треухе заячьем. Внимательно за паломниками смотрел человечек тот. Особенно – за двоими… А как поворотили возы, спрыгнул человечишко с телеги, да к монахам, богомольцам дальним. Олег-то Иваныч с Олексахой уже впереди шли, а этот, вишь, сзади пристроился. Служкой монастырской сказался, отца келаря помощником. Тоже на погост Тихвинский – по пути выходило. Ну, по пути, так по пути. Пожал плечами старшой – иеромонах Георгий – что ж, иди, мол. Так и пошли. Олег Иваныч с Олексахой в первых рядах… А позади – человечек в треухе заячьем.
Глава 9 Нагорное Обонежье. Декабрь 1471 г.
А жизнь – только слово, есть лишь любовь, и есть смерть. Эй, а кто будет петь, если все будут спать? Смерть стоит того, чтобы жить, А любовь стоит того, чтобы ждать…Давно то дело было. Ловили рыбаки рыбу на Нево-озере. Ни складно дела шли, ни ладно – не сказать, чтоб сильно везло, так, попадалось что-то. Плюнули было рыбаки – пес с ним, с уловом, видно, день такой… Как вдруг озарилось озеро светом ослепительным, невиданным! Подняли головы рыбаки – да так и застыли в изумлении: распространяя вокруг чудесное сияние, плыла по небу в потоке света икона животворящая. Богородица, Пресвятая Дева, с Младенцем на левой руке… К Тихвинке-реке плыла икона. По пути пять раз являлась лучезарно, чудеса творя пречудесные, немощных да больных исцеляя. В тех местах народ храмы да часовни ставил: у Ояти-реки на горе Смолковой – Успения Божьей Матери, там же, на Ояти, у Вымочениц – Рождества Пресвятой Богородицы, на Паше-реке на горе Куковой – Явленной Иконы Божией Матери, рядом же, на Паше-Кожеле – Покрова Пресвятой Богородицы, да церковь Всех святых на Тихвинке-реке. Там, на Тихвинке, на правом берегу, где явилась икона чудесно, тоже принялись храм строить. Поставили за день сруб – утром пришли – ан сруб-то уже на другой стороне реки, силою чудесной перенесенный! Стоит над восточной стороной сруба икона Матери Божией, сияет, словно солнце! Было то 26 числа июня месяца, в лето 1383 от Рождества Христова. На месте, иконой указанной, и выстроили храм Божий. Дабы народ привлечь к открытию храма, направили святые отцы в окрестные селения пономаря Георгия, по прозванью Юрыш. Дело исполнив, возвращался Юрыш назад, да, не дойдя до храма около трех верст, увидел вдруг саму Царицу Небесную! В сиянии Божественном, в руках – жезл красный. Рядом с Ней – Николай Чудотворец, сединами убеленный, в одеждах святительских. Повелела Богородица Дева поставить на храме деревянный крест… На месте встречиЮрыша с Царицей Небесной построили часовню Святителя Николая. Икона же, чудесно на Тихвинке-реке явившаяся, стала в народе прозваньем – Тихвинская. Написана та икона еще при жизни земной Пречистой Девы Марии евангелистом Лукой. Девой самой и одобрена. В Константинополе в честь иконы той был храм воздвигнут Влахернский, там и пребывала икона около пятисот лет, и вот объявилась чудесно в Новгородских пределах, источая чудеса и привлекая к себе паломников со всех земель русских. Благодаря святыне этой неизвестное никому до той поры селеньице Новгорода Великого Обонежской пятины в людный посад превратилось – Пречистенский, или – Тихвинский, как стали все чаще его называть. Нагорное Обонежье. Не был никогда край этот особо богатым – голод, неурожай, мор частыми гостями были. Родила земля плохо – сыро да холодно, редкое лето жарко – потому лес главным кормильцем был. Охота, грибы-ягоды да промыслы разные. Так и жили погосты, большая часть которых Софийскому дому принадлежала, но были и своеземцы, и даже у бояр некоторых кой-что имелось. Вот свободной, никому не принадлежащей, земли – не было, не считая неудобей разных. Наследовали землицу как хотели – меж сыновьями дробили, жёнки – и те, бывало, владели – не было ни закона, ни порядка особого. Вот таким вот погостом и был Липно, где паломники пред Тихвином ночевали. На реке Сясь погост стоял. Сясь – то не славянское слово, весянское – комариная, значит. Ну, неизвестно, насколько комариная – зима уж, слава Богу, однако река не узенькая, с пристанью. Через Сясь да Воложбу-реку с Балтики можно было к Низовым странам далеким добраться – к Волге да к морю Хвалынскому. Летом частенько лодьи проходили – тем и жили людишки: кто честным трудом лоцманским промышлял, а кто и разбоем. Платил Липно дань на содержание собора Софийского – сперва полгривны, теперь поболе. В центре погоста – деревянная церковь, рядом батюшки двор, да дьяка, да проскурницы. Напротив церкви – изба старосты погостного, с ней – забор об забор – бирича, что на суд кликал да помогал старосте волостелю софийскому оброки сбирать. Кромя храма да тех изб, еще с пяток дворов крестьянских – вот и весь погост. Паломники у Саввы Пичугина ночевали – половника-крестьянина местного. Хороший мужик Савва – опрятный, богобоязненный, и жена его, Аграфена, такая же, и детушки. Изба прибрана чисто – хоть и по-черному топится – пол выскоблен да веником-голичком выметен. Хоть и жарко с вечера натопил Савва, а все ж к утру выстыла изба. На лавках-то еще ничего – а на полу, на сене, где паломники, – холодненько стало. Ну, да не на снегу, не замерзнешь. Олег Иваныч с Олексахой вчера поздненько легли – все Саввины рассказы слушали про икону чудесную, Тихвинскую. Вот и спали – холода не чувствуя – еле-еле растолкал их старшой поутру. Пора было. К обедне хотели попасть в посад Тихвинский… Потянулся Олег Иваныч, передернул плечами. Кончался отдых – в Тихвине дела надобно было делать: людишек надежных отыскать да проводника по погостам дальним. А то – где там эти Куневичи – пес знает. Говорят, на Капше-реке где-то. У черта на куличках… Хорошо, хоть нога зажила после того капкана, слава те, Господи! Хозяевам поклонившись, вышли богомольцы на улицу. Солнце вставало – яркое, чистое – видно, погода направлялась, не то что всю дорогу почти: то снег, то ветер. А тут – и ветер стих, и небо заголубело. Повернулись паломники к церкви, шапки сняв, помолились. Благодарили Господа за день светлый. Олег Иваныч еще и на счастье помолился да на удачу. Очень уж она ему сейчас была надобна. Человечишко, что по пути к богомольцам пристал, перекрестился по-быстрому, да скорехонько на глаза треух заячий свой надвинул, поднял воротнишко. Глазьями зыркнул. На Олега Иваныча да на Олексаху. А те и не заметили, что давно у них хвост вырос. Не об том думали. Чем дальше от Новгорода уходили, тем меньше опасались людей Ставровых. Расслабились, черти. Покойно было с богомольцами-то – да и холода особые не стояли. Ходко шли, весело, песни святые пели…Виктор Цой, «Легенла»
Днесь пресветлая Богородица-Дева Христа-Господа рождает И млеком его питает. Пеленами увивает, В ясли полагает, Звезда пути являет, Над вертепом сияет; Волхвы же понеже Ко Христу приидоша, Трои дары принесеша: Злато, ливан, смирну, Вещь предивну!
Хорошо пели, громко, словно на параде, орелики. Почти что на мотив «У солдата выходной, пуговицы в ряд», только веселее. Успели к обедне. В посад войдя – прямиком в церковь Успения. Молились. Помолившись, Олег Иваныч с Олексахой от богомольцев отстали. Отца Филофея дождались, настоятеля, у кого Олег Иваныч прошлый год ночевал, с Гришаней вместе. Батюшка лоб нахмурил, потом улыбнулся – узнал. – Ну, заходи, Олег свет Иваныч, гостем будешь! Много хорошего о тебе слыхал. Пошли вместе на настоятелев двор, тут же, у церкви рядом. Человечишка в треухе заячьем тоже за ними поперся, таясь опасливо. Заприметил, куда пошли, у ворот постоял, башку почесал, задумался. – Не знаю, что и посоветовать вам, – покачал головой отец Филофей, потчуя гостей пирогами. – Людей охочих легко сыщете, а вот Куневический-то погост – дальний, не всякий туда дорогу знает. – Ну, нам хотя б людей для начала. Кого присоветуешь, отче? – Корчму, прости, Господи, навестите. Смотрите только с Емелькой Плюгавым не схлестнитесь, непотребных дев повелителем. Любит Емелька ходить, в корчму, куражиться. А лучше – к кузням сходите, на реку. Там много парней молодых приходят к зиме, молотобойцами наниматься… да не всех берут-от. Так и решили. На берег пошли, к кузням, Хорош был денек-то, недаром солнце с самого утра сияло. Так и не скрылось, до вечера-то, лишь к закату пошло оранжевым. Тихо было, безветренно, небо – не сказать чтоб синее или голубое, скорее белесое, прозрачное, чистое, словно вымытое. Темнело. От кузней – сараюх щелястых, ветхих, повалил народец, огнем прокопченный. Кузнецы, подмастерья, молотобойцы. Мужики все больше здоровые, осанистые. К ним молодежь, что у реки без дела болталась, с интересом: – Не нужон молотобоец-то, дядько Кузьма? – Взял уж. Вот, может, Трофиму… Эй, Трофиме! – Три полушки в седмицу. – Одначе маловато. – И мои харчи. – Подумать бы. – Ну, думай, думай, паря! Народишку-то, гляди… Так что – чеши башку! Тут и Олег Иваныч с Олексахою: – Заработать хошь, паря? – Как не хотеть. – Места здешние знаешь? – Округу знаю. – А погосты дальние? Зачесал бороду молодец, задумался. Головой покачал грустно. Нет, мол, не знаю дальних. – Молодец, честен. Охоту ведаешь ли? – Из лука в глаз беличий попадаю! – Не обманываешь? – Вот те крест! Перекрестился парень размашисто. В плечах – сажень косая, кудри русые вьются. Лицо рябое, простоватое. – Звать-то тебя как? – Терентием. – Ну, приходи, Терентий, к Успенья храму, к заутрене. Потолкуем. Откель будешь-то? – С Мелигижи, половника Елпидифора сын. – Слыхали про Елпидифора, человек честный. Так троих выцепили. Все молодые парни. Терентий да Зван с Еремеем. По виду – люди хорошие, вот только жаль – дорог дальних не знают. Пришлось в корчму идти, где ранее Кривой Спйридон хозяйничал… Непонятно было, что и пожелать душе его многогрешной, Царствия Небесного или геенны огненной… В корчму и зашли. За ними человечек в треухе заячьем ужом болотным проскочил-просочился. В уголке темненьком неприметненько притулился. Навострил уши. До того в малой кузне самострел за мзду малую сторговал по случаю. Малость, правда, испорченный самострел-то – ложе прогнило, да и тетива – не Бог весть. Уж ладно – какой есть пригодится. Тем более – на авось купленный. Положил оружье в котомочку, с болтами-стрелами короткими вместе. Так и в корчму зашел, с котомкою. Нет, ничего не изменилось в корчме за прошедший год. Те же стены закопченные, тот же очаг, те же лавки. Даже посетители – казалось – те же. Правда, судя по разговорам, больше приезжих. Мясо продавали, убоину. Теперь гулеванили, барыш подсчитав. – Эй, хозяин, а ну тащи чего хмельного! Да пирогов, да каши! Олег Иваныч с Олексахой пива взяли по кружке. По осени, как работы земельные кончились, в складчину тихвинцы пиво варили. Вкусное вышло, пиво-то не хуже ревельского. Правда, не много и пили новгородские гости, все больше приглядывались. К ночи ближе сонмиком небольшим заявились людишки. Человек пять. Четыре бугая и с ними мужичонка мелкий с бородкой редкой, в армячке стареньком. Казалось бы, голь-шмоль перекатная – а как залебезил пред ним хозяин! Да и гости подвыпившие притихли, на лавках раздвинулись. – Милости просим, Емельян Федулыч! Уселся мужичонка, армячишко расстегнул, распарился. Бугаи рядом – вроде как охрана – по сторонам посматривали. Емельян Федулыч… Так вот он какой, местный сутенер Емелька Плюгавый – «непотребных дев повелитель». Маленькое красное лицо – больная печень? – морщинистое, будто печеное яблоко, но, в общем, ничего особенного. Правда, морда хитрая, подозрительная. Ну, да пес с ним. Пришел и пришел. Сидит, никому не мешает. Не затем Олег Иваныч с Олексахой пришли, чтоб на «кота» Емельяна пялиться! Дело делать нужно – проводника искать. Вот, из этих-то гостей заезжих – милое дело. Неужто никого из дальних погостов нет? Есть! Олексаха нашел. Познакомились, разговорились… Парень один, Демьян, Три Весла в Лодке – или, для краткости, – Три Весла – с дальнего погоста оказался – с Пашозера. Убоину да дичь с мужиками торговать приехал. Расторговались удачно – теперь вот в корчме гужевались. А что? Можно себе и позволить, расслабиться, после дела-то. С ним рядом мужик на столе спал, шапку под голову подложив, – упился, бедняга. Бывает… Олексаха с Демьяном – слово за слово… потом по пиву… глядь – и друзья уже, водой не разлей! Обернулся Олексаха, подмигнул Олегу Иванычу. Тот головой кивнул – молодец, мол, в том же духе действуй. Посидел с парнем Олексаха, поговорил… напарника подозвав, кивнул: – То Демьян Три Весла, с Пашозера, Миколы-весянина сын. Согласен помочь нам… да деньжат заработать, на свадьбу. А, Демьян? Улыбнулся смущенно Демьян, по-детски совсем, хоть бугаина та еще, кивнул конфузливо. – Капшу-реку знаешь ли? – С истоков. – А Куневичский погост? – Дорогу ведаю. Родная тетка у меня там, Велисина. – То хорошо. Поведешь нас, за две деньги? Демьян аж подпрыгнул на лавке, хоть и производил впечатление флегмы. Еще бы! Две деньги – да ему и присниться не могла такая сумма в самых светлых снах! А тут… деньги, можно сказать, на дороге валялись, не ленись только нагнуться. Угостили пивком Демьяна. Того и не заметили, как мужик упившийся, что, шапку подложив, на столе спал, с лавки сполз тихохонько, да бочком, бочком – к Емельке Плюгавому. Зашептал на ухо что-то, на гостей новгородских кивая злобно. Жаль, не увидели того гости, не увидели… Они-то не увидели, да человечек в треухе заячьем, в уголке скромно сидевший, все приметил. И разговор с Демьяном, и мужика пьяного, и Емельяна плюгавца. Встал неприметно, к выходу направился, у лавки, где Емельян гужеванил, остановился, к стене прислонясь – вроде как сомлел немного. Да никто и внимания-то не обратил на него – мало ль было сомлевших – стоит и стоит себе, не блюет, не падает – чего за ним смотреть-то? Вот упадет иль рыгнет на кого – другое дело. Выведут тогда вон под белы рученьки. Да как бы и деньжат своих не лишился, ежели не пропил всех, служки-то корчемные – тати те еще! – Про Куневичи те двое спрашивали, – сказал мужик Емельяну. Громко сказал, не особливо и таился – гам стоял вокруг, кутерьма, песни. Все одно – никто ни единого словечечка не разберет. Ну, это кому не надо, не разберет, а кто специально за этим пожаловал… как тот, в треухе заячьем… с глазами как омуты… Выслушал Емельян мужичка, кивнул благостно, бугаев подозвал: – Вишь, робяты – вон, там два шильника, на богомольцев похожие. Как выйдут, порежьте скорехонько, слова плохого не говоря. Опосля в реку, в прорубь, скинете. Управитесь, четверо-то? – Да что ты, Емельян Федулыч, неужто не справимся? – Ну, с Богом. Потом возвращайтесь, не мешкайте… На сегодня еще, чай, делишки найдутся. Дуська, змея, за три дни уж не платит, тварь. Вот морду ей и попортите. – Слушаемся, хозяин-батюшка! Задумался Емельян, лоб еще больше наморщив. Может, и зря – сразу-то, в прорубь? Нет, не зря… Ставр-боярин давно наказывал – как будет кто про Куневичи спрашивать – на тот свет немедля! За то и от Ставра можно будет деньгу какую срубить, как объявится. А объявиться должен скоро. Есть у боярина какое-то дело в Куневичах, есть… С Демьяном на утро сговорившись, ушли из корчмы Олег Иваныч с Олексахой. К Успения храму направились, на двор настоятеля, отца Филофея. Темна ночка была, тиха, звездна. Лишь снег выпавший под ногами поскрипывал, да где-то за рекой, за Фишовицей, истошно выли волки. У, сволочи! Только повернули от реки – глядь, а навстречу два рыла амбалистых. В руках по дубине. – Ну, что, посчитаемся, шильники? – С кем спутали, ребята? Ага, спутали, как же! Дубье мимо уха просвистело – еле уклониться успел! Ах, вы, сволочи! Жаль, мечи на кузнях не прикупили, на завтра оставили. Кинжальчик да кистень Олексахин – малая против дубин подмога! Ну, тогда ноги в руки… Да нет, не убежишь, кажется! Сзади еще двое объявились. Тоже с дубинами. Что ж – видно, биться придется. Эх, Олег Иваныч, Олег Иваныч, волчина прожженный. Расслабился, с Новгорода уйдя, совсем нюх потерял. Вот и расплачивайся теперь! Ладно сам, так еще и Олексаху подставил, от Настены сманив… – Беги, Олексаха, вон, чрез ограду! Этих я задержу… Усмехнулся лишь Олексаха, кистенем махнув удачно – по башке попал бугаю, тот и зашатался, чуть дубину из рук не выпустил. Нет, сдюжил, однако. Такому бы в спецназе или в ОМОНе где-нибудь, а не тут, при коте жирном Емельке, подъедаться. Эх, жаль – ни меча при себе, ни шпаги. Один кинжальчик… Ну – алле! Изловчился, сделал выпад Олег Иваныч, грудину самому нахрапистому пробив. Заорал тот, заплевал юшкой, на снег повалился медленно. Зато остальные озлобились. Замахали дубьем, сволочи, что твои мельницы! Кинжал, руку зашибив, выбили. Олексаха уже вниз по ограде съезжал, скрючившись… Видно, погибать пора настала… Замахнулся дубиной шильник, осклабился. Двое других Олега Иваныча окружали, зубищами скрипя злобно. Крутнул головой Олег Иваныч. Многовато нападавших будет… ну, да ничего, поборемся. Поднырнул бугаю под руку, схватил у того, что на снегу, дубину. В миг обернулись бугаины, дубины подняли. Неудобно фехтовать дубиной-то, чай, не шпага. Однако – обманные финты и тут действовали. Сунул Олег Иваныч дубину вверх – якобы в лоб метил, а на самом-то деле в грудину, перевел резко. Ап! И не успел закрыться бугай! Дубину выронив, с хрипом упал на колени, за грудь схватился. Второго Олексаха жердиной заборной угваздохал. Остальные, такое дело увидев, прочь повернули. Да не долго бежать им пришлось… Повалились вдруг с ног, по очереди. Сначала один, потом, чуть погодя, – другой. Аккуратненько так легли, друг с дружкой рядком, словно поленницу кто-то укладывал. Не успел подивиться тому Олег Иваныч – к Олексахе обернулся – жив? Жив! Олексаха дыханье перевел, улыбнулся, кивнул на бугаев тех, что убежать пытались, что, мол, с ними? Любопытствуя, подошли ближе. Лежали себе бугаи спокойненько на снегу – мертвее мертвого. Из каждого маленькая стрела торчала – болт называется. Однако ж где тот стрелок неведомый? Вышел. Из темноты улиц, неслышно, словно тень замогильная. Самострел наземь бросив, треух снял заячий. – Хорошо – вызвездило сегодня, так бы и не попасть. Глянул внимательно Олег Иваныч. Мелкий совсем мужичок, отрок даже… волос темен, ресницы долгие, глаза – как два омута… Глазам своим не поверил! – Ульянка!!! Ты-то откель здесь, дщерь? Улыбнулась Ульянка: – От самого Новгорода с вами иду. Эх вы, не заметили! Поутру, с помощью отца Филофея, быстро раздобыли коней. Трех лошадок косматых на торжище удачно купили, ну, а двух гнедых сам настоятель пожаловал – владейте пока, а расплата… ужо, вернетесь, расплатитесь. Кольчужки у местных кузнецов прикупили, мечи, рогатины, самострел Ульянкин наладили – порвалась-таки тетива-то. До обедни и выехали. Поначалу-то хотели завтра с утра, да слух нехороший звонарь Филофеев принес – будто рыщут по всему посаду Емельки Плюгавого люди, выискивают кого-то, вынюхивают. Да, говорят, ночью двух человек Емелькиных людишки неведомые жизни лишили да двух ранили тяжко. Выслушав, переглянулись Олег Иваныч с Олексахой. Ульянку к кузням послали – нанятых парней покричать. Парни едва на настоятелев двор прибежать успели – сразу и выехали. Чрез Тихвинку-реку по льду проскакали – и лесом, лесом. Далее на дорогу выехали – в Заонежье та дорога вела да к морю Студеному, где ушкуйники спокон веков рыбий зуб промышляли. В тот же день от погоста Липно въехали на Тихвинский посад всадники числом с десяток. Кони сытые, храпели, сбруя богатая на солнце золотом сусальным блистала. Боярские людишки – по всему видно. Впереди, на белом коне – сам боярин-батюшка. Лицом красив, статен, шуба поверх кольчуги соболья, плащ бобровый за плечами плещется. Паломники многие новгородские узнавали боярина Ставра, кланялись низко. Не смотрел на них Ставр глазами своими надменными, аглицкого олова цветом, лишь усмехался криво. К церкви не завернув, в корчму сразу поехал. Узнав о том, туда же и Емелька Плюгавый заторопился, фишовский смерд. Поклонился боярину низко, на лавку, кивка дождавшись, присел. О чем говорили они – неведомо, а только после беседы той прибавилось серебра в калите Емелькиной. А сам боярин да люди его поутру – раным-рано – на рысях из посада выскочили – по дороге Заонежской коней гнали. Невелик погост Куневичи – церква деревянная, да священника с биричем дома, да еще три избы – крестьянские. Тын деревянный, крепкий – не от людей, от волков больше, за тыном, от ворот – к Капше-реке дорога, от сугробов вычищена. Во льду, у берега, прорубь в сажень, на холме – бани. Еще пара деревенек в округе – с холма в ясную погоду видать Порог да Олончино, да своеземца Никифора дом. А вокруг – лес сосновый. Боры темные, непроходимые, летом-осенью ягодами-грибами обильные, зимой – дичью всякой: лосями, кабанами-вепрями, куницей, лисицей, белкой. Это не считая глухарей-рябчиков да прочей мелкой птицы. Охотникам жить можно. С урожаем вот только плоховато было – ну, то смотря какое лето: бывает, жара стоит – тогда и овес, и рожь вызреет, а как зачнут дожди, так одна гнилая капуста да репа. Тем и питались. Да боярину оброк платили исправно. Правда, оброк тот уж больно мал да нищ был, не гневался на то Ставр – понимал: больше и не выжмешь тут ничего. Все хотел уступить софийским землицу, да пока придерживал – места дальние, людей мало, от Новгорода и не доскачешь сразу. Что хочешь, скрыть можно. Или – кого… Немирно на погосте живали. Ключник – Игнат Лисья Нога – верный человек Ставров, а прочие-то крестьяне да священник, отец Герасим, – давно хозяина сменить хотели. Подозревал Ставр – доносы те писали исправно, да все разобраться некогда с ними было. Крестьяне – те, хоть и на боярских землях, а тоже свой интерес имели – в своеземцы податься. Потому ухо востро с ними держать надобно было. Игнату-старосте в помощь Тимоха Рысь был послан с пятью человеками – с наказом: пленников сторожить зорко, да не трогать до приезда боярского. Тимоха их и не трогал – к боярыне Софье даже и не подходил, а Гришаню похлестал плетью чуток, так, для острастки. Правда, Гришаня после той плети три дня ни сидеть, ни на спине лежать не мог – ну, то ладно, пустяки – жив ведь, как и наказывал боярин-батюшка! С лета, да что с лета – почитай с весны – томились в заточении пленники, Гришаня да Софья. Слуги Игнатовы за ними следили прилежно – никуда со двора не пускали. Софья – в горнице малой сидючи, песни грустные пела, а Гришаня от нечего делать едва с ума не тронулся – в конце концов нашел себе занятье – игрушки мастерил старосты детям малым, воинов да кораблики. Те кораблики на Капше-реке дети пускали… В один такой кораблик и сподобился отрок тайно записку засунуть. – Ну вот они, Куневичи, – отвернув покрытую снегом ветку, обернулся к Олегу Иванычу проводник Демьян Три Весла. Четверо суток до погоста добирались, хорошо – хоть с погодой повезло, слава Богу – солнышко светило да подмораживало. Ну, и особого снега на пути не было, не успел еще напасть-то. Из лесу хорошо был виден холм на том берегу реки – тын, церковь, избы с поднимающимся высоко к небу дымом. Из распахнутых настежь ворот вышли бабы с ведрами. Смеясь, спустились к проруби – стирать… Чуть выше по холму, перед тыном, прилепились баньки, одна – большая, другие поменьше. От той, что побольше, спускалась прямо к проруби крутая ледяная горка. Напарившись – да по ней… да прямо в ледяную водицу! Эх-ма! Здорово! Назад, правда, не очень удобно забираться – Олексаха поежился, как представил, ну, уж очень-то хорошего никогда на свете не бывает. Оглянулся Олег Иваныч на сподвижников: – Ну, как дальше изволим делать? Только прошу прямого нападения не предлагать – весь погост нам на меч не взять, то понимать надо. – Понимаем, господине, – дружно кивнули нанятые в Тихвине парни: Терентий с Мелигижи, Зван да Еремей. С ними и Олексаха кивнул, и Ульянка-девка – в овчине да треухе заячьем – самострел за плечами. Проводник, Демьян Три Весла, на баб, что белье стирали, пялился… понятно, ладно б хоть на голых, а то – на одетых… – Вон та, в платке с кисточками, – Велисина, тетка моя по батюшке, – кивнул Демьян. – Лет десять уж тут, замужем, за Акинфием, крестьянином местным, половником. У боярина за пол-урожая землицу держит, Акинфий-то. Плохо живут – как урожая нет – боятся, не ровен час, отберет землицу боярин. Иль, того хуже, холопство предложит. Задумался Олег Иваныч: – Значит, я так мыслю, Демьяне, особой любви к боярину у тетки да мужа ее нет? Демьян молча кивнул. – Ну так иди, навести родственников. Про нас только молчи. Вечерком кликнешь, как потемнее станет. Пред тем вызнай все. Махнул рукой Демьян, знамо дело, вызнает. Шапку набекрень сдвинув, выехал из лесу. Всполошились на реке бабы – ну, как лихой человек какой? Ведра с бельем выстиранным побросав, с визгом на холм побежали. Догнал их Демьян, крикнул: – Не пужайся, тетка Велисина! Остановилась Велисина, руку к глазам приложила: – Ой, бабы! То ж Демьянко, племяш мой, с Паш-озера! Да вырос-то как… Прошло летось-то уж совсем сопленосый был… Ой, гостюшко! – С Тихвина, с ярмарки еду, – спешившись и идя рядом с теткой, важно изрек Демьян. Шедшие рядом бабы с интересом прислушивались к беседе. Они здорово замерзли к вечеру, Олег Иваныч и его люди, а больше всех – Ульянка, аж нос побелел, пришлось Олексахе растирать снегом нос-то. Больно Ульянке было, да не ревела девка – терпела молча. Костра не жгли – опасались. Как стемнело – факелы зажгли на погосте, мужиков из леса встречали. Потом и факелы погасли. Тишь наступила – ровно и не погост, а холм пустой. Лишь собаки изредка лаяли, хорошо – ветер оттуда, не чуяли псы чужих-то людишек, в лесной чащобе таящихся. А морозец-то крепчал к ночи! С коней слезши, переминались с ноги на ногу парни, толкались шутливо, руками похлопывали – все молча, болтать запретил Олег Иваныч – мало ли. На небе – луна огромная, да и вызвездило! Звезды – яркие, желтые, словно глаза волчьи. Вот Матка – Большая Медведица, а вот, рядом, Малая… Больше не знал созвездий Олег Иваныч – и эти-то с трудом вспомнил, и то после того, как парни растолковали. Уж им-то, охотникам, никуда без созвездий. Бывает, и до ночи в лесу проходишь – потом как в обрат возвращаться? По звездам только… Совсем уж замерзли, как – чу! – захрустело рядом. Парни – за рогатины. Олег Иваныч меч вытащил. – Иваныч, тут ли ты? Ну, слава Богу! Демьян… – По-скорому надо, – распорядился пришедший Демьян. – Да без лошадей, чтоб не ржали. Акинфий у ворот ждет – откроет. Собаки прикормлены… правда, один черт, брехать будут… Ну, тут уж никак. – Ульянка! Тебе за лошадьми смотреть. – Да вы что, сдурели? Хотите, чтоб волк меня съел? – Да не дело девку в лесу одну оставлять. Олексаха мне там надобен. Придется тебе, Зван. По дороге в распадок коней отгонишь, там и костерок можно. Вот те мясо да баклажка с брагой. Трут да огниво есть ли? – Найдутся, чай. Не впервой, заночую. – Ну, тогда – с Богом! Черной громадой поднимался на фоне серебристого от лунного света неба холм с тыном. Темнели на белом снегу баньки. Затянулась, подернулась свежим ледком прорубь. Вот и щель в воротах, протиснулись – мужик с узкой бородой, в лисьей шапке – Акинфий, быстро закрыл ворота. Псы… Ух, и залаяли! Всполошились… Словно и не люди вошли – волки. – Скорей в избу, – заперев ворота, махнул рукой Акинфий, с сомнением оглядывая гостей. Не маловато ли будет против Ставровых-то? Тепло! Очаг, сложенный из камней, в центре избы. Растекающийся под крышей дым медленно выползал в узкое волоковое оконце. Дуло. Из углов, из щелей, с волока… Демьянова тетка Велисина – высокая, рано постаревшая женщина, с узким, изрезанным мелкими морщинами лицом – поклонившись, молча указала гостям на длинный стол, сбитый из прочного ясеня. У стола, на лавках, сидело все Акинфиево семейство: двое взрослых сыновей с женами да младшие дети – мальчик и девочка, оба лет по пяти. В зыбках из лыка покачивались грудные внуки. На другой половине избы, за загородкой, шумно дышал скот. Коровы, кабанчики, лошадь. Остро пахло навозом. В большом горшке красной глины, стоявшем посередине стола, дымилась овсяная каша с сочными кусками мяса. Рядом, прямо на столе, грудой лежали весянские ржаные лепешки с просом – калитки. Поклонившись хозяевам, гости уселись за стол. Перекрестились на висевшие в углу образа. Во главе стола уселся большак – Акинфий. Кивнул – все взяли ложки, потянулись к калиткам. Ели… По команде – таскали из горшка мясо. Велисина – большуга – зорко следила, чтоб мяса досталось всем поровну, судя по ее строгому виду – запросто могла ложкой по лбу огреть ослушника. Никто и не торопился. Поговорка – в большой семье мурлом не щелкай – явно не годилась для этих мест. Не торопился и Олег Иваныч – знал: покуда не поедят, никакой беседы не будет. Управившись с калитками и кашей – запили клюквенным квасом. Вытерли губы, помолчали немного… Жестом руки Акинфий отправил из-за стола лишних, взглянул строго: – Демьян сказывал, супротив боярина вы… так ли? Олег Иваныч степенно кивнул: – Имеется у нас до его здешних людей одно дело. Чужих тут с лета не видали ли? – Как не видать, видали, – Акинфий усмехнулся, погладил узкую бороду. – Жёнка одна… сказывают – купецка дочь, аль боярыня… и парень. Жёнку-то я сам не видал, а парня видел. Смурной да лицом бел – словно в подполе держат. – Может, там и держат. Нам бы освободить тех людей надо. Да так, чтоб ни тебя не подставить, ни семейство твое. Тебе ж здесь жить еще. Олег Иваныч испытующе посмотрел на Акинфия. Большак задумался. – Так сделаем, – наконец произнес он. – Завтра поутру Игнат – то ключник боярский – на охоту с людишками своими собрался. Вчера еще собак налаживал. Думаю, дня на три к Сало-озеру и далее, к Хундольским болотам… Не раз уж он туда ездит – угодья богатые. Так что на дворе его особливые гости останутся – человек бугаистый, борода куделью – с седмицу уж тут, никуда не ходит, стережет все пойманных… боярыню с отроком. Да людишки, что с бородачом этим, кажись, трое всего. Вот тут и навалитесь! А за три-то дни – успеете куда надо. Только так сотворите, будто ночью то случилось, да и… Не успел Акинфий больше и рта раскрыть – загремели в дверь, застучали. Собаки – псы цепные – залаяли. Вышел в сени Акинфий. Гости за оружье – да по углам схоронились. Долгонько Акинфия не было. Только голоса доносились глухо…
Наконец вошел обратно Акинфий. С ним – мужик в полушубке лисьем, с бородой пегой, бровастый. – Игнат я, – поклонился мужик гостям с усмешкой. – Ключник боярский. Ничего не понимал Олег Иваныч. Стоял, словно чурка дубовая, глазами хлопал. Вот, вроде б сговаривались против Игната этого… и что же? – Дочку мою молодшую изобидел человек боярский Тимоха, – усевшись на лавку, угрюмо произнес Игнат. – Смерти ему хочу и людям его. Да боярина пасуся… На охоту вот уезжаю. А вы… – он хитро прищурился, – вы людишки чужие, вольные… седни здесь – завтра там… Наконец понял все Олег Иваныч. Ну, хитер ключник! И с Тимохой расправиться – и самому не подставиться… Скажет потом – уехал, мол, на охоту, все честь по чести – приехал: на тебе – перебиты все. Ну, и то дело. – Как боярыня да отрок? – Боярыня ничего себе, хмурая только… а отрок третьего дня плетью исхлестан. За непокорство. Олег Иваныч сжал зубы. Ну, начнем с утреца ужо. Утром – засветло еще – выехал Игнат со своими на охоту, по пути в ворота Акинфиевы стукнул – пора, мол. Выглянул из избы Акинфий, кивнул. Осторожно к усадьбе ключника подошли. Псы цепями загремели, залаяли. Жёнка Игнатова специально псов на цепь посадила, она же и ворота отперла. Махнула рукой – заходите – да на терем кивнула – там они. С теремом-то сложнее вышло – заперт был изнутри на засовец. Задумался Олег Иваныч, подозвал ключницу: – Ну-ко, постучи, хозяйка! Барабанили долго – крепок был сон у шильников. Наконец выглянула в дверь заспанная харя, выпялилась недоуменно на Олега Иваныча. Так и пялилась… Олексаха, рядом, за углом схоронившийся, изловчившись, схватил сонного шильника за волосы да вытянул на двор – тут и взяли. Связав, в амбар бросили, сами – в терем. Высок терем, надежен – не по-местному, по-новгородски выстроен. Печи по-белому топятся, ничуть почти и не выстыло к утру-то… – Там, наверху, боярыня-то, – указав на узкую лестницу, шепнула ключница. В три прыжка взлетел Олег Иваныч. Сунулся в дверь – заперто. Не изнутри, снаружи. Замок висел изрядный. Обернулся Олег Иваныч к Олексахе. – Не пришлось бы кузнеца звать, коли ключи не добудем у шильников. В этот момент в нижней горнице зашумели. Кто-то громко закричал, звякнуло оружие. Ладно, в таком разе потерпит пока замок-то. Надо признать, шильники опомнились быстро. Словно черти, выскочили из горницы в сени, что явилось неприятной неожиданностью для Терентия с Еремеем. Еремей был убит сразу – один из шильников с ходу ударил его кистенем в висок. Тихо, без крика, повалился парень на холодный пол, и темная кровь его лужей растеклась по выскобленным доскам. – Ах, ты ж! – опомнившись, заработал рогатиной Терентий из Мелигижи. Знатно сработал – парой разбойников на свете меньше стало. Остальные, правда, прорвались. Выбежали на улицу, к воротам. Видно, затеяли спасаться бегством… …пока не увидали нападавших… Олег Иваныч, Олексаха, Терентий… вот и все, пожалуй. Олег-то Иваныч думал спросонья шильников взять, тепленькими. Да не получилось тепленькими-то. Один, два… Шестеро… Шестеро против троих. И кстати, почему-то нигде не видно главного злодея – Тимохи Рыси! Хоть и не умен особо, да хитер был Тимоха, ухватист. Шум услыхав, в окно змеюгой болотной выскользнул, да к овину. Там покуда и спрятался. Сквозь щели глазищами зыркал. А как увидал, что на дворе деется, – выскочил. Секира в руках изрядная. Махнул шильникам: – Руби их, робята! Да в самую гущу бросился… Только секира над башкой ветром кровавым свистела. Худо б пришлось нападавшим, ежели б не стали вдруг падать враги, один за другим, словно молнией пораженные. Удар копейный отбив, оглянулся Олег Иваныч – Ульянка, на амбар взобравшись, из самострела в шильников целилась. Эх, девка-девка, велено ж те было у Акинфия сидеть, не высовываясь… Нет, не послушала наказа – по-своему сделала. Ну, выходит, и хорошо, что не послушалась. Помощь оказала изрядную. Вот, кстати, и сам Акинфий! С сыновьями в воротах показался. Все оружны… Смекнули шильники – плохи дела, побросали оружье, сдались. Все, кроме главного – Тимохи. Тот долго не думал – вскочил на поленницу, с поленницы – на овин вспрыгнул, ну, а там и тын рядом. Перемахнул – да таков был… Был бы… Ежели б Олег Иваныч за ним не следил пристально. Знал, за кем… Бросился сразу следом. На поленницу – эх, раскатилась поленница-то, чуть снова не зашиб ногу, капканом когда-то израненную, но успел, удержался, на овин перепрыгнул. С разбега – через ограду… Хорошо – сугроб с той стороны… От снега и не отряхивался – некогда было. Вон он, Тимоха, к воротам погостным бежит, шильник… Открыты ворота-то, не заперты. Видно, бабы стирать пошли к проруби, али так, после отъезда ключника, закрыть забыли. За стеной уж, у бань, нагнал Олег Иваныч шильника. Ощерился тот, обернулся. Ка-а-ак махнет секирой! Еле успел присесть Олег Иваныч – полбашки б точно снесло! Мечом крутанул… Неудачно – коротковат меч, не достать Тимоху. Тот это дело тоже быстрехонько сообразил, осклабился. Все ближе подбирался с секирой. Ну, подходи, подходи. Какое главное правило фехтовальщика? Правильно – быстрота, натиск… и хитрость. Вообще, фехтование весьма интеллектуальный спорт. Тут как в шахматах – прежде, чем сделать ход, старайся предвидеть возможные ответы. Только, в отличие от шахмат, счет на секунды идет… даже – на доли, на четверти. Тяжела секира Тимохина, да и меч коротковат. А значит, заманивать его нужно атаками ложными. А куда заманивать? Олег Иваныч быстро осмотрелся… Ага – есть куда. Отступил Олег Иваныч к баньке. Кругами ходил Тимоха, словно волк, для последнего прыжка примеривался. Размахнулся секирой – да сразу ударил, не давая возможности врагу пырнуть в брюхо, хоть и окольчуженное. Опаслив Тимоха был, опытен. Ну да и Олег Иваныч не на помойке найденный – того и ожидал, вмиг отклонился влево. В последний момент изменил направленье удара Тимоха, левее взял. Ну, и то предвидел Олег Иваныч, успел меч подставить, еще бы не успеть… Страшной силы удар был – переломилось лезвие надвое. А вот об этом позабыл Олег, увлекся слишком. Захохотал Тимоха, секиру для удара последнего поднял… Прыгнул Олег Иваныч, обломок бесполезный выбросив… Пнул ногами в живот шильника, только кольчужка звякнула. Ха! И чего этим решил добиться? Засмеялся Тимоха, отступил в сторону. В ту сторону, куда и надо было. Не ему, Олегу Иванычу. На желоб ледяной, что от бань вел к речке… Так, смеясь, да ничего не поняв еще, и покатился вниз по ледяной дорожке… Ухнул прямо в прорубь! Только ледок тонкий стеклами разлетелся, да поднялись по сторонам студеные брызги… Стрелой скатился к реке Олег Иваныч, секиру брошенную подобрал – не выплыл бы гад! Хоть и тяжела для купанья кольчужица – вынырнул Тимоха, об лед затеребил руками. Увидел пред собой в заснеженных сапогах ноги… Глаза подняв, завыл тоскливо, смерть свою близкую чуя… Не ведал жалости Олег Иваныч – не тот человек был Тимоха Рысь, чтоб к нему какую-то жалость испытывать – ахнул с размаху секирой – раскроил башку надвое! С хлюпаньем ушел под воду шильник, затянула тело под лед водица студеная… Туда тебе и дорога, Тимоха Рысь. В геенну огненную, кою заслужил ты вполне делами своими черными… Усталый, опустошенный, вернулся Олег Иваныч на двор ключника Игната. Солнце из-за туч выглянуло, луч желтый прямо на крыльцо пал, высветил… В сиянье том по ступенькам женщина спустилась. В сарафане простом, в шушуне, на плечи полушубок овчинный накинут. Лицо бледное, исхудалое, под глазами круги синие. А сами глаза – прежние, золотисто-коричневые, блестящие! И волосы – из-под шапки, золотом… Софья… Поцелуй долгий, жаркий. С Олега Иваныча аж шапка на снег слетела. – В подпол поди, Олежа, – обнимая, шепнула боярыня. – Гриша там, вчера еще брошен… Кивнул Олег Иваныч, разжал объятия. Вошли в нижнюю горницу, Олексаха мечом приподнял половицу. Холодом пахнуло, а уж темень… – Лестницу тащите, ребята! – Да не надобно лестницу, – гулко откликнулись снизу, – руку протяните только… Вытащили отрока. Весь дрожит от холода. Лицо отощалое, узкое, волосы – по плечам. Глаза синие – усмехаются. – Ну, наконец-то! Явились, не запылились. Давненько вас дожидаемся. Заплакав вдруг, на шею Олегу Иванычу бросился. Там же и формы нашли, в подполе. Монеты бесчестные печатать. Упаковали тщательно – на суде пригодятся. Пока схоронили убитых, пока то, се – и вечер подкрался. К вечеру выехали к Капше-реке всадники боярина Ставра. Остановил боярин коня, задумался. – До Куневич ведь недалече, а, Митря? – Недалече, боярин-батюшка! – К ночи доскачем? Посмотрел Митря Упадыш на небо, почесал боро-денку козлиную, качнул головой отрицательно: – Нет, не успеем, батюшка… Вон, туча идет, как бы не забуранило. Лучше б в распадке лесном переждать… Махнул рукой боярин. Пес с ним, в лесу – так в лесу. Велел костер жечь да зимний шатер ставить. Завтра поутру – в Куневичи… Десяток воинов было со Ставром, не считая Митри. Все окольчужены да оружны – вояки опытные. С утра раненько засобирались Акинфиевы ловушки да капканы ближние проверить, не попалась ли дичь, ну, заодно и, Бог даст, запромыслить кого. Пир на весь мир устроить задумали – в честь помолвки Олега Иваныча, человека житьего, да новгородской боярыни Софьи. Батюшка с дьячком с утра уже крыльцо церковное еловыми ветками украсили, старались. Олексаха с Демьяном, да Званом, да Терентием тоже с Акинфиевыми пошли – зверье промышлять, к обеду обещали вернуться. Из друзей Олеговых одна молодежь зеленая – Гришаня с Ульянкой – в деревне остались, с кручи на санях пошли кататься. Весело! Олег Иваныч с боярыней своей тоже разок прокатился – да в сугроб оба. Посмеялись, плюнули да пошли в баню – как раз поспела… Первый-то парок – в самый раз! Красива боярыня – и раньше-то была – пава – а тут еще похудела. Как разделась – ахнул Олег Иваныч – не боярыня, фотомодель для «Плейбоя». Потянул к себе ласково… Потом парились долго. Попарившись, снова в предбанник вышли. Только приобнял Олег Иваныч боярыню, как в дверь поскреблись острожливо, прошептали елейно: – Кваску-от, принесли, батюшка. Это хорошо, квасок-то… Натянул Олег Иваныч порты, Софья полотенцем прикрылась. Отперли засовец. – Ну, давайте квас-от. Тут и навалились. Неизвестные люди, оружны, окольчужены, злы. Враз спеленали! Ухмылялись противно. А самый-то препротивец – Митря Упадыш в дверях стоял. На пойманных зыркнув, на улицу дверь распахнул, в поклоне согнулся. Ахнула боярыня, закусил губу Олег Иваныч. Ставр-боярин на пороге возник, бледный, красивый, в плаще алом. Ухмыльнулся: – С легким парком, полюбовнички. Разрумяненные, довольные, возвращались с горки ребята, Гришаня с Ульянкой. Рядом шли, санки вместе тащили. На пригорке остановившись, поцеловались, дальше пошли. Опять остановились. Потянулся Гришаня губами… Да вдруг округлились глаза у Ульянки! – Что это там за люди, у ворот топчутся? Вроде воины… Оглянулся Гришаня. Точно – воины. Окольчуже-ны всадники, оружны. А впереди, на коне белом – главный… Боярин Ставр! Гришаня схватил Ульянку за руку: – Вот что, беги-ка к нашим охотникам. Чай, не успели еще уйти далеко – найдешь по следам… Покачала головой Ульянка: – Нет, Гриша, беги сам, пожалуй… Я-то, чай, с самострелом лучше тебя управлюсь! – Чего?! – Не спорь, Гриша. Беги, – обняв, поцеловала парня Ульянка. – А за меня не беспокойся, я тут в овине спрячусь. Да и ты недолго… – Ну, смотри. Еще раз поцеловав девчонку, бросился к лесу Гришаня, обернулся по пути, рукой махнул. Вытащили из бани обоих. Олега Иваныча и боярыню Софью. Холодновато на улице – да не чувствовали те холода – смерть лютую чуяли. – А и то хорошо, что вместе, – повернув голову, шепнула Софья и улыбнулась. Усмехнулся и Олег Иваныч. – Смеются еще, твари, – злобно буркнул Митря Упадыш. – Ужо, досмеетесь… Оу! Издав жуткий вопль, он вдруг схватился за левое предплечье и закрутился на снегу, словно подраненный заяц. Один из Ставровых – поважнее других, в кольчуге и панцире, заоглядывался, сдвинув шелом на затылок… и вдруг захрипел, захлебываясь собственной кровью. Горло его пробила короткая боевая стрела-болт. Такая же впилась в угол сруба, дрожала… Ставровы соображали быстро – вмиг бросились кто куда. Вот еще один упал, исторгнув из чрева черную тяжелую кровь… Вытащив меч, Ставр злобно оглянулся на пленников. Однако – тех давно и след простыл. Станут они тут дожидаться, как же! Как только пошла паника – тут же юркнули Олег Иваныч с Софьей в баню да заперлись. Хорошо – получилось связанными-то руками засовец сдвинуть. Теперь бы еще развязаться… Быстро придя в себя, Ставр заорал на своих людишек, завращал мечом. Троих направил к овину, ползком по снегу, с разных сторон. Остальных поманил пальцем, прищурился: – Огня сюда! – Огня? – усмехнулся Олег Иваныч. – Давай, Софьюшка, давай… развязывай… будет ему огонь, будет… Зубами, губы в кровь рассадив, развязала Софья веревки. Олег Иваныч, понятно, меньше возился. Совком железным угли в печке черпнул… погасли уж?., нет, тлеют… горячие… – Ну, Софьюшка… На счете – три… Раз… Увидел Ставр, как бегут к нему, от неведомого стрелка таясь, берегом, людишки его с факелами. Улыбнулся довольно, повернулся к бане. – Два! Три!!! Словно вихрем сорванная, распахнулась дверь в бане. Выскочил оттуда полуголым чертом Олег Иваныч, угли горящие швырнул в Ставровых, самого боярина с лету совком в лоб припечатал. Зазвенел шеломец, зачихали факельщики. Не ожидали такого… А Олег Иваныч и не давал им опомниться! Еще бы – от быстроты теперь все зависело… Выхватил у ближайшего лиходея саблю. Ну, теперь посчитаемся! Теперь поглядим, кто кого… Бросился к Ставру: – А ну, иди сюда, козел драный, мать твою перемать! Все маты сложил, какие знал. Вроде ничего получилось, не хуже, чем у Коли-Лошади, старого питерского зэка. Аж факельщики, прочухав, заслушались. Кровь хлынула к лицу Ставра – никто его еще эдак не потчевал. Ах ты, сволочь… – Прочь! – отогнал своих. – Он мой! А Олегу Иванычу только того и надо! Твой – так твой. Поглядим еще, кто тут чей… – Ну, козлина, алле! Противником Ставр оказался опасным. Учен был клинковому бою, и явно нанемецкий манер. Все целил мечом в голову… Да и Олегу Иванычу волей неволей немецкого стиля держаться пришлось – окольчужен боярин, в панцире, на голове шелом. Попробуй, возьми его за рубь за двадцать. Никакая верткость не поможет – боярин и в доспехах верток ничуть не менее… ишь как скачет… вот уж поистине – козел. Олег отчетливо понимал – кольчуга и панцирь делают невозможным обычные финты – поражаемую поверхность представляли лишь лицо под шеломом да ноги. Не надел Ставр полного боевого комплекта – поленился. Он умело берег лицо, опасаясь неожиданного удара, ловко парировал, отбивал и даже делал ложные выпады. Олег Иваныч аж взмок. Угадывал: ага, сейчас вражий клинок пошел на замах… вниз-вправо… но не с особой силой… да и взгляд боярский вильнул… значит… значит, влево будет настоящий удар… А ну-ка! Подставив саблю, Олег Иваныч ловко парировал удар, направленный в сердце. В свою очередь, перевел саблю влево и тут же сделал молниеносный выпад… не менее молниеносно вытащил клинок обратно… Стальное лезвие меча Ставра с шумом рассекло воздух. Олег тут же атаковал нижнюю площадь – ноги… Есть укол! Захромал боярин, снег под его ногами окрасился кровью. Олег не давал врагу передышки. Его сабля летала вокруг меча Ставра легкой быстрокрылой птицей, делая обманные финты и нападая с разных сторон. Если б не доспехи боярина, бой давно бы кончился в пользу Олега Иваныча, а так… приходилось возиться… Чувствовалось, что Ставр выдыхается, не раз он уже искоса посматривал на своих людишек – один из них держал в руках лук – ожидая момента, когда, обессилев, просто махнет им рукой, в первую очередь тому, что с луком. Олег Иваныч прекрасно понимал своего врага и не питал никаких иллюзий по поводу его благородства. Нет, Ставр будет сражаться, пока это для него относительно безопасно… Тем более, если ему удастся хотя бы ранить Олега. Хотя бы ранить… Мысль эта уже созрела в мозгу Олега… осталось только воплотить ее в жизнь… А ну… Вызвав Ставра на контратаку, он сделал вид, что в какой-то момент поддался, не раскусив, на обманный финт боярина. Приоткрыл левый бок, в последний момент подставив руку… Черт! Удар оказался сильнее, чем он ожидал. Закапала на снег кровь. Теперь уже кровь Олега. Что ж… Зато как оживился Ставр! И куда девалась его усталость? Ишь, замахал мечом, что твоя мельница! Олег Иваныч позволил себе чуть расслабиться – не для того, чтобы отдохнуть, нет. Гораздо нужнее было другое – осмотреться, проанализировать ситуацию. Ага… Трое Ставровых рядом. Один с луком. Этот опасен. Очень опасен. Плюс, чуть в стороне – раненый Митря. Тоже змея еще та. Остальные окружают старый овин. Видно, там и засел неведомый снайпер. На крышу не лезут – опасаются, и верно, в общем-то, делают. А снизу им, похоже, снайпера не взять – заперто изнутри крепко. Чтоб зря время не тратить, лучше б огнем. Ну да, сообразили-таки, вон, тащат с посада угли… А этого, с луком, надо иметь в виду. Переберемся-ка ближе… Якобы поддавшись атаке, Олег Иваныч начал отступать, пятясь к бане, вернее, к лучнику. Стекали из раны горячие капли… Пожалуй, хватит затягивать. А Ставр ликовал… Считал уже, что победа близка. Еще один хороший удар… ну, два… И – рраз… Олег Иваныч вдруг резко упал на снег – поскользнулся. Холодная сталь блеснула в оранжевых лучах морозного солнца. С яростным кличем Ставр нанес последний удар, в сердце. Вернее, хотел нанести. Перед ним лежал враг, босой, в портах и рубахе, распластанный, измученный и жалкий. Похоже, он уже чуть шевелил саблей. Боярский клинок с силой ухнул вниз… Только вместо теплого бьющегося сердца почему-то воткнулся в белый утоптанный снег… Ставр не успел удивиться… Чуть откатившись в сторону, Олег сделал резкий выпад вверх. Острое лезвие сабли, с хрустом проткнув надменный подбородок боярина, с силой вошло в мозг. И тут же, не дожидаясь, пока тело боярина упадет в снег, Олег Иваныч с быстротой молнии выдернул саблю и нанес мощный рубящий удар неосторожно приблизившемуся лучнику. Тот закричал, падая… А вот теперь – осталось двое. Не считая Митри и тех, что ушли к овину. Олег Иваныч повернулся к оставшимся и чуть качнул окровавленным лезвием. Со страхом глядя на него, Ставровы вдруг неожиданно побросали сабли. Неужели я настолько страшен? – пожал плечами Олег Иваныч и вдруг услыхал быстро приближающиеся голоса и топот. От реки поднимались вооруженные люди. Олексаха, Демьян Три Весла, Зван, Терентий из Мелигижи. За ними – Акинфий с сыновьями. С другой стороны подходил к погосту ключник Игнат со своими дворовыми. – Овин, овин! – крикнул Олег Иваныч подбежавшему Грише. Тот понимающе кивнул, обернулся и призывно махнул рукою. Вскоре все было кончено. Да, в общем-то, и не понадобилось больше никаких боевых действий. После гибели боярина его люди не очень-то рвались в бой и предпочли сдаться… Ставр лежал на снегу, лицом вверх. В подбородке его кровавилась рваная рана, открытые глаза цвета английского олова недвижно смотрели в небо. Олег Иваныч подошел ближе, постоял немного… Нет, ни капли уважения к поверженному не было в его сердце. Ставр получил лишь то, что давно заслуживал, и единственная народная мудрость, которая, по мнению Олега, заслуживала употребления здесь, была «собаке – собачья смерть!». Подойдя ближе, обняла его Софья. Постояв немного, так и пошли они вместе к посаду. Пленных пока заперли в клети. В подполе выл Митря. Вечером пировали. Впрочем, пировали – это, наверное, громко сказано. Хотя были на столе и форель с лососью, и стоялый медок, и блины с икрою… Более взрослые-то люди ели аккуратно, мол, не такое еще видали, а вот Гришаня с Ульянкой, не стесняясь, трескали, аж брызги кругом летели! Олегу и Софье постелили в гостевой горнице в доме старосты. Снаружи, на улице, трещал мороз, а здесь от печи несло жаром. Олег Иваныч погладил по плечу уснувшую Софью, осторожно выпростал раненую руку, замотанную чистой белой тряпицей, подошел к столу, налил квасу… испил. Сел на лавку. Думал… О жизни своей дальнейшей думал, разговоры недавние вспоминал – с Олексахой, с Гришаней, с Софьей… Новгород… Господин Великий… А Господин ли? После Шелони-то? А что такого произошло на Шелони? Ну, проиграли новгородцы – не войну – битву, ну подписали позорный Коростынский мир… Так прежний-то, Ялжебицкий, не особо лучше был! А забылся… Даст Бог – и этот забудется. Нет, неверно – не Бог… новгородцы к тому должны руку приложить, те, кому дорог Новгород, республика, вече, свобода. Спору нет, силен Иван, князь Московский, войском своим силен, единением. Все, ну, почти все, прямо от него зависят, от милости его государевой. Оттого нет в Москве разброда – пресекается сразу железной рукой. И попробуй-ка, вякни! Не то – в Новгороде. Новгородцы – люди свободные, каждый думает и делает что хочет, и никому ничем не обязаны! Не все хотели республику защищать? Так это их личное дело! Значит, надо сделать так, чтоб хотели… чтоб без вольностей новгородских жизни своей не мыслили. Чтоб знали – кто такой Иван, князь Московский, из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Войско… Да, в этом слабость Новгорода. Ополчение – не московским дворянам чета. Так ведь новгородцы – купцы, ремесленники, служилые – люди занятые, некогда особо воинскими делами заниматься. Да и нужно ли? Может, наемную армию завести? Пожалуй, это выход. Хватило бы только денег… Так особый налог провести через вече… А проголосуют ли? Эх, хорошо Ивану в Москве, чего хочет – то и творит, никакого тебе веча, никаких сомневающихся людишек – те, что вякали, давно собак кормят, а кто упасся – до тех еще доберется плеть княжеская. А здесь, в Новгороде, другой подход нужен. Пиар так называемый… Олег Иваныч отхлебнул кваску, поморщился – рука-то побаливала. Посмотрел на Софью – эх, и красавица, волосы – по плечам золотом… Снова задумался. Итак, что произошло с Новгородом и можно ли то исправить? Проиграли битву с московитами, но сам Новгород цел, спасся. Потому сейчас московиты будут пытаться полностью подчинить город своему влиянию. Верховный суд – уже княжий, по условиям мира, однако есть еще и суд архиепископа, и посадничий… тут можно бороться. Вече – вот что Иван на дух не переносит. Видно, захочет, чтоб не было его в Новгороде. При этом наверняка обставится – дескать, сами же люди новгородские попросили – предатели, чай, найдутся. Нельзя того допустить. Задача номер один – отстоять вече, суд, право. И близко туда не допустить московитов, иначе не Новгород и свобода то будет, а Москва и рабство… Задача номер два, а по важности, пожалуй, не менее значимая, чем первая, – армия. Тут нужно думать, хотя, конечно, наемники – мысль неплохая… В связи с этим – пересмотреть союзников. Пока по старому принципу – кто Москвы враг, тот друг Новгорода. Литва с Польшей, Ливонский орден, Швеция, татары. Татары… Пес их знает, что у них на уме. Конечно, попробовать задружиться стоит. Ганза… С Ганзой мириться немедля! Слишком уж невыгоден ганзейский бойкот Новгороду, слишком велики убытки. Мириться! Пока – можно и на ганзейских условиях, а там посмотрим. Псков… Интересно, с чего это псковичи так Ивана любят? Неужели не понимают, что после Новгорода их черед настанет? Со Псковом не худо сношения тайные наладить. То – стратегический союзник. А тайные – чтоб ливонцев не обижать. Хлеб… Понизовый хлеб – он весь через Москву проходит. Своего-то хлеба нет почти, говорят, новгородская земля родит плохо… А что, шведская или норвежская – лучше? Откуда те же шведы хлеб берут? Узнать… Может, и Новгороду от того прибыток будет. Хлебную удавку ликвидировать – важное дело, лишний козырь из Ивановых рук выбить. Что еще в Москве притягательного для людей новгородских? Вера! Церковь православная… Митрополит, как ни крути – в Москве. Сманить в Новгород? Хм… Идея пока нереальная… Сменить веру? Католицизм, уния? Нет, народ не поймет, да и стремно как-то, вроде как и нерусские будем… Русские… А с каких это пор дикая и отсталая Московия себя Русью кличет? Не дело это, не дело! Новгород – вот она, настоящая Русь, никакая не Москва. Как мысль сию в сердцах людских поселить – о том еще думать надо. Ох, Господи, все дела государственные… Так как же без них, без дел-то? Полномочия министерские, чай, никто не снимал. Даже Иван, деспот московский, не догадался! Феофила надо срочно от Москвы отворачивать… с этим должно заладиться – видел воочию, что из себя Москва представляет. Эх, кабы не вера… Еще б посадника из наших поставить… или… или – самому? На ближайших выбора выставиться. Кандидатом. От нерушимого блока коммунистов и беспартийных, блин. Смешно, конечно, да и, пожалуй, рано. Поначалу имидж себе сделать, а то начнут кричать – представитель спецслужб в посадники метит… Хотя, знаете ли, бывали прецеденты. Ладно, покуда и другой сойдет посадник. Вот боярин тот, что с русалками воевал… как бишь его… Епифан Власьевич… А что, кандидатура подходящая – и знатен, и Москву не любит… правда, не Спиноза… ну, умные люди и без него, чай, найдутся… Ну, вот такой, в общих чертах, план. Удачным будет – воспрянет Новгород с новой силой. Ну, а неудачным… Впрочем – как это неудачным? Обязательно удачным получится, действовать только надо и не сдаваться. Ну, заодно и о себе подумать неплохо было б. Усадебку на углу Ильинской и Славной, говорят, московиты конфисковали. Ай-ай-ай… Это они поторопились, однако. Ничего, отсудим! Это вам не Москва беззаконная – как князь решил, так и вышло. Еще и компенсацию пускай выплачивают. За моральный ущерб. Да, а усадебка-то, чья? Феофила… Москвичи конфисковали. Отсуживать я буду. Пускай-ка Феофил мне ее и подарит! И какую-нибудь вотчину… вот хоть Ставрову… И буду я боярин знатный… Стоп! Они, кажется, все в писцовых книгах записаны… бояре да вотчины… а что написано пером, то не вырубишь топором. Топором-то не вырубишь, а ножичком осторожненько соскрести можно… да другое имя вписать. Гришаню и попрошу. Здрав будь, Олег Иваныч, боярин-батюшка! Во, размечтался… Хотя не зря же в песне поется – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!». Господи! Вот остолоп! Самое главное-то и забыл! На Софье жениться! Прошу, любезная госпожа боярыня Софья Михайловна, вашей руки и сердца… – Наконец-то слышу умные речи! – послышался в тишине избы ехидный голос Софьи. – А то ведь думала – умру, не дождуся… – Так это я вслух размечтался?! – хлопнул себя по лбу Олег Иваныч. – Вот, блин! Впрочем… Согласны ли вы стать моею законной супругой, боярыня? Улыбнулась Софья. Встала с постели – нагая, волосы по плечам – подошла к Олегу. Обняв, поцеловала жарко. И понял тут Олег Иваныч – вот оно – то, ради чего, по большому счету, и жить стоит. Обнял боярыню, в глаза заглянув золотистые, шепнул лишь: – Любимая… Через несколько дней небольшой отряд выехал из Куневичского погоста в направлении на Тихвин и дальше, к Новгороду. Длинен был путь, да хорошо ехали, весело, с песнями. Во главе отряда скакал знатный новгородский боярин Олег Иваныч Завойский. (Гришаня сказал, что с писцовыми книгами проблем не будет.) Впереди ждала боярина нелегкая борьба, любовь и слава. На поясе его, в золоченых трофейных ножнах, покачивался острый закаленный клинок. Клинок новгородской стали…
Андрей ПОСНЯКОВ КОРСАР С СЕВЕРА
Глава 1 Новгород. Май-июнь 1472 г.
Кориолан: Итак, вновь поднял голову Авфидий? Лариий: Да, поднял. Потому нам и пришлось Поторопиться с заключеньем мира.Уильям Шекспир. Кориолан
Зачем рука моя злодея пощадила И сразу же его на месте не убила?Лил дождь, беспросветный и нудный, всю ночь напролет, не переставая. Крупные тяжелые капли колотили по крышам, прогоняли с улиц редких припозднившихся прохожих, превращали в хлюпающую грязь тянущиеся вдоль городской стены огороды. В эту ночь, темную и ненастную, стражники на башнях старательно кутались в плащи, укрываясь от порывов промозглого ветра. Такой ветер обычно бывает поздней осенью, в ноябре, когда сыплется с неба не поймешь что – то ли холодный дождь, то ли мокрый снег, а скорее – и то и другое сразу. Но то – осенью… А сейчас на дворе стоял май, хоть и не очень-то теплый здесь, в северных новгородских краях, да уж и не такой, чтоб со снегом. – Вот уж послал черт погодку, а, дядько Кузьма?! – обернувшись к напарнику, выругался воротный сторож – молодой круглолицый парень в коротковатой кольчужке и островерхом шлеме. Брызги дождя скатывались по шлему прямо за шиворот парню, и тот то и дело морщился, передергивая плечами. Второй стражник, Кузьма – высохший пожилой мужик с реденькой бородкой и длинными вислыми усами, – отвернувшись от ветра, буркнул в ответ что-то неразборчивое, видимо, согласен был, что подобную погодку только черт и посылает. Поверх кольчуги у Кузьмы – длинный крашенный черникой плащ из плотной дерюги, в небольшой плетеной баклажке у пояса плескалась медовуха. – Славенский конец сла-а-авен! – еле слышно донеслось с Петровской башни, скрытой пеленой дождя и ночной тьмою. – Сла-а-вен! – тут же подхватили соседи – с башни шестистенной, что в сотне шагов от Кузьмы с напарником. – Плотницкий сла-а-вен! – откликнулся круглолицый – не спим, мол, – дождался, когда донесся ответ от соседей слева – с башни, что на самом берегу Волхова, обернувшись, подмигнул: – Угостил бы медком, дядько Кузьма. Вислоусый Кузьма широко, зевнул, перекрестился и, стряхнув с бороды капли, нехотя протянул баклагу: – Пей, Онуфрий. Да только смотри, три глотка, не боле! Место у нас беспокойное, не то что у этих. – Он махнул рукой влево, в сторону Волховской башни. Местечко им действительно досталось то еще! Бойкое, если не сказать больше. Большая четырехстенная башня, на которой несли службу Кузьма с Онуфрием, была проезжей – выходила воротами за городскую стену, к большой дороге, что извивалась меж лесов да болот по правому берегу Волхова. С той стороны много кто мог пожаловать. И хитроватый костромской купец, и тихвинский богомолец в рясе, и приказчик новгородского архиепископа, и московский служилый человек. Последних, после поражения новгородцев у реки Шелони, расплодилось в Новгороде куда как много! Шныряли туда-сюда по Торгу, что-то вынюхивали, нос свой совали в дела новгородские, советовали – имели на то право по договору Коростынскому. По тому же договору выплачивал Новгород Москве контрибуцию, шестнадцать тысяч серебром – деньги немалые. Ну, деньги у новгородцев водились, Бог даст – выплатят, а вот то, что уж слишком нахально московиты в их дела лезли, многим не по нраву было. – Хорош медок у тебя, дядько Кузьма, – крякнув, похвалил Онуфрий. – Поди, женка варила? – Свояченица… Ну, хорош хлобыстать, до утра-то, чай, долго. – Стой-ка, дядько! – вдруг насторожился Онуфрий. – Чу! Вроде как кричит кто? – Да кому там кричать-то? Свесившись за ограждение башни, Кузьма глянул вниз: – Есть кто тут аль нет? – Я, милостивец! Монах из обители Дымской. – Черт вас, монахов, по ночам носит! Ну и сиди теперь, утра дожидайся. – Правильно, дядько Кузьма! – Онуфрию, как и Кузьме, не очень-то хотелось отворять тяжелые, скользкие от дождя ворота. Утром-то, Бог даст, перестанет дождище… – Спаси, милостивец, – жалобно загнусавил монах, – и так весь промок до нитки. Хоть за деньгу пусти. – А ты молись чаще, отче, – хохотнул Онуфрий, – а то ходит вас здесь ночами, аки… – Ну-ка, помолчи, паря, – прервал Кузьма. – Эй, отче! Ты про какую деньгу сейчас помянул – про московскую али про новгородскую? – А какая тебе любезней? Стражники переглянулись. – Ну что, отворяете ворота? Не то сейчас к пристани пойду. – Да погоди ты… Вон, спускаемся уже. Заплатив стражникам, монах – юркий плюгавистый мужичонка с бегающими глазами – натянул на голову плащ, наброшенный поверх рясы, и скрылся в дождливой тьме. Он прошел по Славне, чуть задержался у поворота на Ильинскую улицу. Постоял, поглядел куда-то и нехорошо усмехнулся. – Ужо, посчитаемся теперь с тобою, – злобно прошептал он, – посчитаемся. Пройдя по Славне, монах свернул на Пробойную. Шел смело, не опасаясь. Выбежавший из поворота на Рогатицу шпынь хотел уж махнуть кистенем, пришибить дурного монаха. Да тот обернулся вовремя… И тать ночной вдруг ощерился, словно увидал отца родного. Убрав кистень, поклонился приветливо – видно, знавал когда-то монаха. Да и монаха ли? Сговорившись, дальше вдвоем пошли, лишь у Федоровского ручья расстались. Тать на Московскую дорогу пошел, через мостик, промышлять дальше, али в корчму к Явдохе, а монах к боярской усадьбе свернул, заколотил в ворота. На дворе зашлись в лае цепные псы, кто-то из дворовых слуг пробежал, грузно топая по дубовым плахам… – Кого там черт принес? – Открывай поскорей, пес! К господину Матоне от московских людей посланец.Ж.-Б. Мольер. Тартюф, или Обманщик
Под шум дождя хорошо спалось на перине, что постелена была на втором этаже недавно выстроенного дома, посреди просторного двора, вымощенного деревянными плашками. Кроме дома, на усадьбе находился амбар, баня, конюшня и – у самого частокола – росли яблоньки-подростки. Небольшая была усадьба, да уютная. И ограду имела мощную. По двору два злых кобеля бегали, а в надвратной башенке особый человек сидел – видно, лихих людей опасался хозяин или лишних любопытных взглядов. Плашки на дворе выложены хитро – в центре, у крыльца, чуть выше, у ограды пониже, чтобы луж не было. Предусмотрительность по новгородской погоде не лишняя. Дождевая вода ручьями скатывалась к частоколу, в желоб из крепкого ясеня, оттуда, через небольшое отверстие, вытекала на Ильинскую улицу в специальную канавку, ну а уж из нее – в Волхов. У многих в Новгороде такие приспособления на дворах были – потому и не гнили особо строения, долго, веками, стояли. Ворочался на перине хозяин – светловолосый, с кудрявой модной бородкой и родинкой на левой щеке. Не сказать, чтоб уж очень молод, но и далеко не стар. Ворочался он, длинные волосы разметав, может, сон какой нехороший снился? А и снился! …Натужно ревел двигатель. Милицейский «Урал» летел вслед уходящему в ночь лесовозу. Эх, если б дорога получше! – Обходи, Игорь! Уйдет! Удар! Темнота… …Заросший косматой бородищей мужик в красной рубахе. Размахивает дубиной, кричит, брызгая слюной… Он же – в проруби. Выскочил, взлетел над лесом, завыл, словно сатанинский дух… И пропал вдруг, как и не было. …Церковь. Иконы. Сладковатый дух ладана. Пред аналоем – женщина. Молится, ставит свечку. Оборачивается. Лицо – словно писано ангелами. Сияющие глаза, золотисто-коричневые… Софья! – Софья… – Мужчина проснулся. Сел на перине, протянув руку, взял с лавки жбан с квасом, отпил. Вытер рукавом рубахи пот на лице, прислушался. Дождь все лил, барабанил по крыше, ручьями журчал в желобах. Кругом тьма… Нет, кажется, светало. – Эй, кто там есть в людской? Тут же отворилась дверь. Возник на пороге слуга – молодой парень – поклонился: – С добрым утречком, Олег, свет-Иваныч! – И тебе того же, Демьян Миколич. Давай сбитню да вели коня седлать. Сей же час на владычный двор еду… Черт, чуть не проспал ведь. – Которого коня седлать, Олег Иваныч, каурого али в яблоках? – Да какого хочешь… Впрочем, нет. Каурого седлай, дорога-то скользкая, а каурый все ж покладистей будет. Парень, поклонившись, вышел. Надежен, Демьян-то, Демьян Три Весла, с Пашозера, погоста дальнего, Миколы-весянина сын. Как-то по осени сильно помог Демьян Олегу Иванычу в борьбе с ненавистным боярином Ставром, что держал в порубе любимую женщину Олега, боярыню Софью, и друга-приятеля Гришу, книгочея и умом вострого служилого человека архиепископа Феофила, главы новгородской церкви – Софийского Дома. И сам Олег Иваныч был таким вот «служилым человеком» (по-здешнему – софийским), только рангом куда как выше – возглавлял «следствие Софийского Дома», или, говоря более понятным языком, – службу безопасности Министерства иностранных дел Новгорода Великого. Не Феофилу лично служил – Новгороду, городу, ставшему для Олега Ивановича Завойского второй (и – любимой) родиной. Первой был Санкт-Петербург… Районный отдел милиции, должность старшего дознавателя, перед ней – шесть лет оперативной работы. И пустота… С первой женой развелся, вторая сама сбежала, третьей Олег Иваныч не заводил – себе дороже. Думал, что и нет ее на свете, никакой такой любви, уверен был… Пока не попал вдруг в пятнадцатый век да не встретил новгородскую боярыню Софью. Вот уже скоро два года минуло, как непостижимым образом очутился Олег Иваныч в Новгороде, Господине Великом. А сколько событий за это время произошло – вспомнить страшно! И посольство в Литву, и борьба с Москвой, и интриги боярина Ставра – подлеца и садиста. Горит теперь Ставр в геенне огненной, не иначе. По делам и честь. А дела у Ставра были чернее черного… Ну, черт с ним, со Ставром, не к ночи будь помянут. Хоть вся здешняя жизнь в борьбе прошла – и в порубе под арестом пришлось побывать, и в плену, и в немилости, – а все же считал Олег Иваныч, что сделала ему судьба к сорока годам хороший подарок. Верные друзья, работа, любимая (и ответившая взаимностью) женщина – что еще нужно для счастья? Ну, и ощущение своей нужности, конечно. Нужен был Олег Иваныч Новгороду, всем людям новгородским, непростую службу правил – против врагов да завистников Новгорода Великого, коего и считал уже давно своей истинной родиной. Нравились ему и жизнь, и порядки новгородские – вольные, свободные, честные! Иногда Олег Иваныч спрашивал сам себя – а что же заставляло его лезть на рожон, не щадя жизни своей, ради чего? А вот ради всего этого: друзей, любимой, ради всех земляков – свободных людей новгородских. Повезло, что закинула его судьба в новгородские земли, а не, скажем, в Москву. Не вынес бы московитского рабства, зависимости подлой от тех, кто повыше. Нет, даже если б все иначе повернулось, не служил бы Москве так, как Новгороду, ибо за страх была бы та служба, по указке, по окрику, под приглядом. Хотя, спору нет, хватало и в Москве людей честных: хоть вот боярин Иван Костромич, да Силантий Ржа, дворянин московский, да Федор Курицын, дьяк, да Иван Товарков, да многие… Но не полюбил Олег Иваныч Москву, а приезжая туда – себя не в своей тарелке чувствовал. Тяготил его сам воздух московский, словно рабьим духом пропитанный. Другое дело – Новгород, Господин Великий! Свободная республика свободных людей! Жаль, многие не очень ценили свободу, считали, что кусок мяса в зубах куда как лучше. А Иван, князь Московский, такие куски раздавал щедро. Да и войско у него было – профессионалы, во всем от великого князя зависящие, не чета новгородскому ополчению. К тому же и митрополит Филипп, глава Православной церкви, в Москве сидел, не в Новгороде. Потому многие люди в Новгороде войну с Москвой считали делом совсем не богоугодным. Иван тем пользовался. После проигранной битвы на Шелони-реке чуть попритихли новгородцы, гордость свою спрятали, однако, замечал Олег Иваныч, не очень-то много было таких, что победе московской радовались. Не очень-то привечали в Новгороде московских служилых людей пронырливых, что, понаехав, свои порядки устанавливать пробовали: не так делайте, как народ на вече решит, а как великому князю Ивану Васильевичу, государю-батюшке, угодно, поцеловать бы его ноженьки. Тьфу! Прицепив к поясу узкий меч в сафьяновых ножнах, Олег Иваныч вскочил в седло и кивнул на прощание Демьяну. Дождь перестал, и, хотя добрая половина неба все еще была затянута плотными, похожими на переваренный кисель облаками, за Лубяницей, за Торговой стороной, за ближним лесом проглядывало сквозь уходящие тучи солнце. Выехав с Ильинской на Славну, Олег Иваныч подогнал коня – следовало спешить. По деревянной мостовой неспешно катились возы, груженные кожами; колеса, попадая в выбоины, поднимали холодные брызги. Прохожие – спешащие на рынок торговцы всяческой мелочью – опасливо жались к обочине. У перекрестка с улицей Нутной Олега Иваныча уже поджидал Олексаха, бывший сбитенщик, а ныне важный государственный чиновник – служилый человек Софийского Дома. Непосредственный зам Олега Иваныча по оперативно-розыскной деятельности. И самый толковый работник, хоть и было ему от роду двадцать два года. Раньше какой-то нескладный, за последнее время Олексаха сильно раздался в плечах, заматерел и во всем, от одежды до любимых словечек, старался походить на шефа. Вот и сейчас был на нем лазоревый кафтан, правда, не бархатный, как у Олега Иваныча, а попроще – льняной, зеленоватый плащ, длинные белесые волосы стянуты кожаным ремешком, пробивающаяся бородка аккуратно подстрижена. Углядел Олексаха шефа, вскинул руку в приветствии: – Здрав будь, Олег Иваныч! – И тебе того же. – Олег Иваныч посторонил коня, дальше поехали рядом. Олексаха, не теряя времени даром, докладывал последние новости. Из Москвы вновь приехали дьяки – вести надзор за судом… ну, про них Олег Иваныч и так знал. Вечером на Волховском мосту яковлевские с федоровскими подрались из-за вымолов. Рыбу, блин, им не поделить никак! Те, что с улицы Яковлева, федоровских обвинили прямо: дескать, те рыбу специально к своему вымолу мясом тухлым приманивают, не по-честному это! Ежели б не дождь – знатное б побоище вышло, а так – федоровский Егорка яковлевскому Митьке хотел вломить кулаком по лбу, да промахнулся, болезный, так и улетел в Волхов, выплыл потом, правда. В общем, не драка, а так, смех один. Смех-то смехом. Да вот нехорошо выходит-то: вчера федоровские с яковлевскими подрались, позавчера – кузьмодемьянские со щитнинскими, еще раньше рогатицкие загородцких отметелили. Неспроста все это, ох неспроста! Словно кто специально их стравливает… – И я так же мыслю, Олег Иваныч, – кивнул Олексаха. – Москве – прямая выгода. Как там Гришаня про старинных римлян говаривал? Дивидэ эт импэра! – Разделяй и властвуй, – перевел Олег Иваныч, стараниями Гришани и Софьи уже с полгода изучавший латынь и немецкий. В Новгороде языки – вещь необходимейшая, особенно немецкий. Ну а с латынью тебя каждый образованный человек поймет, хоть немец он, хоть фрязин, хоть гишпанец. Значит, Москва… Ну, это понятно. А вот кто конкретно? Кто заменил убитого московского шпиона боярина Ставра? Корчмарь Явдоха? Нет, не тот размах. Тогда кто? Искать надо. За Явдохой наблюдение и не снимали, только вот с неделю назад казус вышел. Агент, что за корчмой присматривал, спился. А что, бывает! Как говорил товарищ Саахов, «несчастный случай на производстве». Следовало немедля другого агента внедрять, да не такое простое это дело. В Явдохину корчму не каждый ходил – больно далеко идти, на Загородцкую, что на краю Плотницкого конца, почти у самой стены. Своих там в лицо знали. Тот-то агент, который спился, из местных был, загородцких. А нового теперь пойди поищи. – Это твоя задача, Олександр, – усмехнулся Олег Иваныч, – Негоже Явдохин вертеп без пригляду оставлять, ой негоже! – Да я и сам понимаю, что негоже. Что ж, поищем. Может, из непьющих мальцов кого? Ладно. Порешаем. Свернули на Ивановскую, к Торгу. Шумел, галдел, заливался рынок. Купцы в открытых по-летнему лавках шумно расхваливали товар – сапоги, полотно, украшения. Рядом лязгали железом оружейники: щитники, мечники, кольчужники. Тут же торговали замками и затейливыми подсвечниками в виде головы вепря. Сновали мальчишки-разносчики: – А вот пироги, пироги, с пылу с жару, хороши! – Сбитень, сбитень – на меду, на травах! – Квас, квасок – открывай роток! – С чем пироги, паря? – С горохом, с белорыбицей, с мясом. Возьми, не пожалеешь, милостивец! – Ну, давай. – Полпула! – Сколько-сколько? Да я тебя… – Пусти, пусти, дядько! Это ж за десяток полпула-то! – Так бы сразу и сказал… Ну, давай пяток! – Откель замки, господине? – Свейские… С того году остались. – А тихвинских нет ли? – Не приезжали еще. Бери, батюшка! Славные замки, ни один тать не откроет! Всего полденьги. – Господи Иисусе! Так тихвинские в три раза дешевле! – Стричь, брить, ногти холить! Подходи, налетай! – Сбитень, сбитень! – Пироги… Поотстав, Олексаха подозвал пирожника, чумазого и босого шкета в рубахе из выбеленного холста. Купил два пирога, потом заговорил о чем-то. Олег Иваныч, остановившись у церкви Бориса и Глеба, недовольно обернулся. – Видал парня? – улыбнулся подъехавший Олексаха. – Кличут Митяем. Загородцкий, сирота, живет у дядьки, к тому же… – Ясно. К Явдохе его прочишь? А не сопьется? – Не должен. Маловат еще. Ветер наконец разогнал облака, и солнце осветило жаркими лучами городскую стену с крытыми башнями, седую ленту Волхова, мост с купеческими лавками и галдящим народом. За мостом, над детинцем, сияли золотом купола Софийского собора, «Софьи» – главной церкви Великого Новгорода. За Софьей вздымался зеленым холмом земляной город – насыпной вал вокруг новгородского Кремля-детинца, за холмом в розоватой дымке яблоневых садов угадывалась невидимая с моста Прусская. Улица, где стояла усадьба знатной боярыни Софьи Михайловны Заволоцкой – любимой женщины Олега Иваныча. Он представил на миг ухоженный двор, распахнутые ставни и милое лицо в окне… Большие золотисто-карие глаза, длинные ресницы, волосы по плечам золотым водопадом. Кое-кто из новгородских красавиц уже не стыдился ходить вот так, простоволосыми, наплевав на все установления для замужних женщин, коим предписывалось обычаем прятать волосы под плотным платком-покрывалом. «Мы – свободные жены новгородские, как хотим, так и ходим!» Молодцы, женщины… Эх, Софья, Софья… Однако ж именно сегодня может случиться событие, которое позволит Олегу Иванычу превратиться из любовника Софьи в законного супруга. Помолвка. Софья давно согласна, но он понимал, что это будет неравный брак, даже по здешним вольным меркам. Кто Софья? Знатная боярыня из уважаемого древнего рода. А кто он, Олег Иваныч? Человек служилый. Хоть и в авторитете, а все ж роду… неизвестно какого. Хорошо хоть, теперь не беден– «приватизировал»-таки усадебку, что на Ильинской. Выправил Феофил-владыко все бумаги, подарил усадьбу – «не так просто, а за нелегкую службу для-ради Новгорода, Господина Великого»! Теперь бы Гришаня не подвел, приятель старый, хоть и молод – едва пятнадцатое лето пошло. Должен уж Гришаня вернуться из монастыря дальнего, Спасо-Прилуцкого. Обитель та – в Вологодских землях, что теперь Москве принадлежат, а было время – Новгород владел ими. По книжным делам уехал Гриша – житие святого Николая, что в монастыре том издревле хранилось, перебелить да списком лично Феофилу-владыке доставить. Ну, то официальная причина была. Неофициальную никто, ни сопровождающие отрока воины, ни сам Феофил, не ведали. Никто не ведал. Кроме самого Гришани и Олега Иваныча. Опасная та дорога для Гриши была. Да ведь Олег Иваныч его не неволил, сам отрок вызвался, не сказав ничего, уехал. Только девчонке своей, Ульянке, шепнул на ухо, чтоб передала Олегу Иванычу слова тайные, да не перепутала. А слова такие: «Что написано пером, не вырубишь топором… но ножичком аккуратно подчистить можно». Олег Иваныч понял, о чем речь. По всему, пора бы уже и вернуться Грише, отправлялся-то по снегу еще… На владычный двор въехав, перекрестился Олег Иваныч, кивнул Олексахе. Тот к конюшням подался, лошадь перековать, да потом – в путь, по делам важным. Условились вечерком встретиться, в корчме посидеть, на Лубянице, поговорить, на людей посмотреть, новостей послушать. Каурого служкам отдав, остановился Олег Иваныч у владычного крыльца сапоги травой почистить – забрызгались, пока ехал. Кто-то неслышно подошел сзади, прибаутку произнес ехидно: – У вас продается несгораемый шкаф? Олег Иваныч аж вздрогнул – ну кто тут такое спросить может? Либо Олексаха, так тот на конюшне, либо… Обернулся… Ну, точно! Гришаня! Синеглазый, улыбающийся, довольный. В новом кафтане из красного аксамита с канителью из позолоченной нити. Ишь, вырядился! Не иначе – к Ульянке на свидание собрался. – Гришка! Гришка, волк тебя дери! Ну, здрав будь, охламонище! – Олег Иваныч широко расставил руки. – Стой, стой, Иваныч! Полегче. Кафтанец помнешь ведь! – Кафтанец… Ну, рассказывай, как ты? Гришаня замялся. Выпростался из объятий, оправил кафтанишко. Видно было – не до разговоров ему, к Ульянке спешил с гостинцами. Та все на Нутной у Олексахиной Настены жила, с тех пор, как из Москвы выбралась, с Олег-Иваныча непосредственной помощью. Олег Иваныч подмигнул: – Ну, беги-беги… Завтра жду в гости, расскажешь. С Ульянкой и приходите. – Придем, Олег Иваныч. Ужо непременно заявимся… Да, там тебя владыко в нетерпении дожидается. Поспешай-ко! Владыко? В нетерпении? Интересно… Олег Иваныч степенно поднялся по высоким ступенькам крыльца владычной палаты. Стражники, поклонясь, распахнули двери…
Феофил, новгородский архиепископ-владыка, согбенный сидел у стола, кашлял. Да, со здоровьицем, видно, проблемы. А ведь не так и стар еще – вспомнить, так и двух лет не прошло, как летал соколом, а вот теперь… Не прибавляют здоровьишка тяжкие государственные заботы, ой не прибавляют. Это Олег Иваныч и по себе знал – после всех дел кошмары по ночам снились. Феофил поднялся с лавки, очами блеснул по-прежнему, огнем молодецким, задорным: – Ну, друже Олеже, оказывается, ты у нас боярин знатный? Олег Иваныч морду поглупее состроил, дескать, ничего такого не знаю… Ан не проведешь Феофила, бывшего игумена Вежищского! Вмиг тему просек, засмеялся, закашлялся: – Вижу, узнал уже. От Гришани, поди? – От него. – Олег Иваныч кивнул с самым простецким видом. Потом выслушал владычный рассказа о списках земельных, что в обители Спасо-Прилуцкой хранились. Там-то и вычитал отрок про бояр Завойских, что от Рагнара Синеусого, воеводы Рюрикова произошли. – Что ж ты раньше-то род свой скрывал, дру-же Олеже? – Стеснялся, отче… Обеднел наш род давно, захирел, так что и говорить-то не о чем было… – Ну, уж ты зря так зря. Ин ладно, чую – теперь о помолвке говорить будешь? Знаю, знаю Софью-боярыню. Краса-вдовица, да несчастлива… Может, ты ее счастием будешь? – Феофил вновь закашлялся. – Дай-то Бог! Благослови, владыко! – Олег Иваныч упал на колени…
Отстояв обедню в Софийском храме (сам Феофил служил, во здравие новгородского люда молился), Олег Иваныч, не дожидаясь возвращения Олексахи, отправился на Прусскую, к Софье. Сияло жаркое майское солнце, припекало, парило. В малиннике пели жаворонки и прочие мелкие птахи, радуясь погожему дню. Ушли, улетели злые черные тучи, в лужах весело щурилось солнце, из вымокшей за ночь травы поднималась в небо быстро тающая белесоватая дымка. У перекрестка двух улиц – Прусской и Новинки – заново отстроенная усадьба Софьи. Сквозь распахнутые ворота видно было, как на дворе, меж цветущими яблонями, копошились слуги. Олега Иваныча впустили сразу, для того и ворота распахнули: ждала его Софья. Выбежала на крыльцо – в платье атласном, словно бы зеленовато-голубыми волнами переливающемся; серебряный ремешок охватывал тонкий стан боярыни, такой же ремешок, только более узкий, стягивал волосы, падавшие на плечи золотым водопадом. Больше уж не носила вдовьего платка Софья. Олег Иваныч взбежал по ступенькам, словно молодой вьюнош. Обнял боярыню, закружил, поцеловал в губы. Потом отстранился, вгляделся внимательно в глаза – два омута – золотисто-карие. Постоял с минуту… Софья улыбалась… Потом опустился на левое колено: – Прошу вас, уважаемая боярыня Софья Михайловна, немедленно решить вопрос о нашей помолвке! – Чего ж немедленно? – Софья засмеялась лукаво. – Аль боишься, что убегу? – А чего ждать-то? Думаю, завтра удобно будет. Дел срочных нету пока. Созовем гостей да в церковь… В какую вот только? Может, у Федора Стратилата? – Да ну, в этакую даль тащиться! Красив Федора Стратилата храм, спору нет. Только мне больше люба наша Михаила-архангела церковь, будто не знаешь? – Что ж. Как скажешь, так и будет. Ближе к вечеру сели обедать. Белорыбица, жареный гусь, щи с кислой капустой, блины с медом, икрою, маслицем, вареные раки, копченый осетровый бок, перепела в соусе из застывшего сока лопухов, пироги с горохом, соленой зайчатиной, форелью, калачи московские, круглые, татарский сыр-брынза, моченые яблоки… Запивали белым рейнским. Говорили больше о делах хозяйственных. В отличие от Олега Иваныча суженая его в таких делах оказалась большой докой – дебет с кредитом сводила умело, и сальдо в ее личных владениях всегда было положительным. Отяжелев от еды, Олег Иваныч едва не уснул, слушая ее вычисления, а уж как стала Софья примеры правильного землепользования приводить из Плиния да Агриколы, так вовсе заскучал. Из-за стола встав, присел у оконца на лавочку, на улицу взирая тоскливо… – Эй! Что, заснул, что ли? – подсела рядом Софья. – О чем задумался, милый? – Да вот… Олексаха должен бы с докладом явиться. Нашел он человечка в Явдохину корчму аль нет? Думаю… – Ох, и все-то ты о делах, любезный Олег Иваныч, все-то о делах… – Она придвинулась ближе, обдавая жарким дыханием. – Успеются еще, дела-то. Лучше помоги-ка расстегнуть фибулу. Вон там, сзади. Ну… Не здесь же… Пошли… Пошли. В спальню… Встретишься и завтра с Олексахой. Велю пораньше разбудить слугам…
Ночь нынче выдалась ясная, звездная, по-летнему теплая. На небе – ни облачка, ни тучки. Слава Богу, не то что вчера творилось! Разгоняя ночную мглу, ярким серебристым фонарем висел над городом месяц. Вдоль по Пробойной гуляли влюбленные парочки. Доходили до Федоровского ручья, сворачивали направо, в заросли, целовались. Гриша с Ульянкой тоже прохаживались, за руки взявшись. Соловей насвистывал в орешнике, а в темных водах ручья отражался месяц. Где-то неподалеку пели… – И, черти, не спится им! – выглянув в окно, недовольно скривился козлобородый Митря Упадыш. В бывшей усадьбе покойного боярина Ставра, несмотря на поздний час, бодрствовали. Отбрасывая на стены причудливые черные тени, горели на столе свечи в массивном подсвечнике из позеленевшей от времени бронзы. Рядом с подсвечником стоял початый кувшин с брагой и две большие деревянные кружки. На скамье, напротив окна, сидел угрюмого вида мужик с черной как смоль бородой – московский служилый человек Матоня, посланный в Новгород волею Ивана Васильевича, великого Московского князя. Для пригляду посланный да для руководства людишками верными. Каждую неделю с оказией слал Матоня в Москву грамоты. В грамотах тех: что да как в Новгороде делается, да хорошо ли для Москвы, да с ведома ли князя великого. Неграмотен был Матоня, грамоты те специальный человечек под его диктовку писал – холоп Матвейко, молодой безусый парень с длинным вытянутым лицом и вечно красным висловатым носом. Плохие выходили грамоты: право слово, ни черта из них понять нельзя было. Что там в Новгороде делается – Бог весть! Гневались за то на Матоню дьяки московские, через посланцев уж не раз нелюбие свое высказывали. Ругался Матоня, да ничего поделать не мог. Уж слишком незнакомым да непонятным было для него новое дело, тонким слишком. Вот если б пытать этих проклятых новгородцев, очей лишая, – тут Матоня, без прикрас, первый. А сидеть с теми же новгородцами в корчме, вино с ними пить да смеяться угодливо, как бы невзначай про все расспрашивая, – не для Матони работа. Хорошо хоть Явдоха, старый Ставров кадр, помогал кое в чем, а то бы совсем завал был. Сам-то Иван Васильевич, государь Московский, не особенно разбирался, кого в Новгород посылает. Знал одно – человек Матоня верный, а что жесток слишком – так то скорее плюс, нежели минус. С этими новгородскими свиньями только так и надо! «Глаз, он шипить, когда его вымают», так-то! Так-то так, да не слишком ловко у вновь назначенного резидента службишка получалась. Да никак не получалась. Не было того размаха, легкости, изящества даже, чем так отличался покойный боярин Ставр. Знали про то дьяки московские, знали. Да боялись государю перечить. Потому как только объявился в Москве Митря, бывший человече Ставров, обрадовались дьяки и, не спрашивая, откуда да как Митря в Москву попал, сразу же порешили немедля послать его в Новгород на помощь Матоне. Уж откуда Митря взялся, то дело десятое. Не спрашивали… А спросить стоило бы! Правда, не многое рассказал бы им Митря. О том, как убили славного Ставра-боярина лихие новгородские людишки-шильники, числом, да хитростью, да коварством навалившись, – про то,конечно, рассказал бы в подробностях. Да про то, как в амбар его кинули на далеком погосте Куневичском, тоже добавил бы. Да как забыли про него все в суматохе, как бежал ноченькой темной, как пристал к двум богомольцам смиренным, что поклониться шли святой иконе Тихвинской Одигитрии… Вот про то, что по пути убил их и ограбил, про то вряд ли б вспомнил. Много кого он, Митря Упадыш, убивал да грабил, попробуй всех упомни! Но если б даже до того и дознались – дело пустое. Уж простили бы верному человечку такую малость, подумаешь. А вот другое бы не простили… Как на Московской дороге заарканил Митрю татарский разъезд конный. Как привезли к беку татарскому, Аксаю. Как лизал Митря бековы сапоги – не убили б только. Как привезли его татары в Большую Орду, видно, поняли – полезным человечком может оказаться предатель. В Орде поклялся Митря служить верой и правдой татарскому хану Ахмату, что давним недругом Московского государя был. Неожиданно милостив хан оказался: велел подарить Митре новый халат, серебра отсчитал щедро. Захолонуло Митрино коварное сердце – эва, как все обернулось! Думал сгинуть от татарской сабли, ан нет! Еще и богатство вышло. Зашил Митря в голенище сапога серебристый татарский пропуск – пайцзу да в Москву подался. А там уж его ждали-дожидалися. Не дали и отдохнуть с дороги – деньжат сунули, да в Новгород. Так и оказался на знакомой усадьбе. Считал Митря, подфартило ему невиданно. И Иван Московский деньги дает, и хан татарский! Во житуха! Кто больше даст, тому и служим, так-то! Захлопнув ставни, Митря уселся на лавку. Плеснул в кружку браги, выпил. Стряхнул с бороденки бражные капли: – Мыслю, Явдохе сказать, пущай снова кого-нибудь меж собой стравит. Вот хоть Лубяницу со Славной. Давненько драки хорошей не было, а, Матоня Онфимьевич? Матоня важно кивнул. – Да, посадником-то кто сейчас? – Боярин Епифан Власьевич, недавно выбран. – Матоня досадливо сплюнул, – Не надо б его нам, людям московским… да дьяки на Москве другое думают. – Епифан Власьевич? Тот старый дуралей, что за русалками на Федоровском ручье гонялся? Хороший посадник. Пусть нам и не друг, да зато туп, как эта кружка! – Во! – Матоня хлопнул ладонью по столу. – Так и дьяки московские про него говаривали… Да все равно, не верю я ему. Как же – выбран! Выбран! Нет чтоб батюшка наш Иван Васильевич своего верного человечка прислал! – Верно говоришь, Матоня Онфимьевич. Но погодить надо. Настанет и такое время, и скоро уже. Только пока государь Иван Васильевич не торопится, то от ума великого! – Выпьем-ко за государя, Митрий! Матоня наполнил кружки. – Завтра поутру навещу Явдоху, – вытер губы рукавом рубахи Митря, – скажу про драку, заодно взгляну, как там. Сам ведь знаешь, Матоня Онфимьевич, ну как людишкам без пригляду? Матоня уже который раз за вечер торжественно-важно кивнул и допил остатки браги прямо из кувшина. С приездом Митри настроение его заметно улучшилось.
С утра уже в Явдохиной корчме, что на Загородцкой, было людно. Сменившиеся с постов стражники (башни городской стены вот они, рядом) жадно пили пиво из больших глиняных крынок, смачно заедая лепешками с моченым чуть подсоленным горохом. То и дело звали корчемного служку, Митяя. Тот летал, словно угорелый. То за пивом, то за горохом, то за лепешками. Только и слышалось: Митяй да Митяй. Вот и старался отрок всем услужить, да и недаром. Полпула медного уже перепало, для сироты деньги немалые! Да дядько Олексаха обещал вечерком деньжат подкинуть – ежели услышит вдруг Митяй вести какие важные. Правда, какие именно, не сказал. Сказал только: слушай. Митяй и слушал. Бегал, присматривался, мотал на ус. Митрю хозяин корчмы Явдоха – длинный, высохший, словно вяленая вобла, мужик – встретил приветливо, поклонился, самолично провел к месту, выставил пиво. Митря долго сидел, пил пиво, присматривался. Пару раз подозвал Митяя – отправил за пирогами. Проводил подозрительным взглядом. Вскоре угомонились стражники. Кто ушел, кто под стол свалился – их дело. Тем, кто под столом, Митяй по знаку Явдохиному сенца прошлогоднего под голову подложил – спите, ребята, да еще приходите. Сам Явдоха, Митяя на колодец послав, рядом на лавочку к Митре присел. Пошептались… Покивал Явдоха, ухмыльнулся радостно, когда пару монет в ладони своей почувствовал. Еще пуще закивал. Сделаем, мол, все как ты сказал, господин Митрий. Обтяпаем как надо, не сомневайся. В первый раз, что ли! Ну, Митря только плечами пожал. На улицу выходя, подозвал Явдоху: – Отрок тот, в красной рубахе, давно ль у тебя? – Митяй-то? Почитай, второй день. Ермила-квасника племяш. Наш, загородцкий. – Ваш-то ваш… Да приглядел бы ты за ним, Явдоша. Больно уж глаза у твоего Митяя вострые.
Только лишь ближе к вечеру разыскал Олег Иваныч Олексаху. До того все занят был. То у Софьи… То от нее сразу к Феофилу поехал – по пути все-таки. Там, в палатах владычных, и посадник новый был, Епифан Власьевич. Дороден, усат, борода до пуза. Волосы седые, на виске шрам – то от московской сабли. Повезло боярину – вскользь ударили, а то б не сидел бы сейчас на лавке, не правил бы службу посадничью. Епифан Власьевич встретил Олега приветливо. Еще бы! Вместе на Шелони были. Обнял, как друга старого. Да жаловаться стал на московских людишек. Совсем те обнаглели, ему, посаднику новгородскому, указывают, как дела делать. Тысяцкий вообще их человек. Во всякую мелочь лезут пронырливо. На судебных грамотах всех печать московскую требуют! Да еще грозятся: помните Шелонь, новгородские свиньи! – Понимаю тебя, Епифан Власьевич, – склонил седеющую голову Феофил. – И у меня то же. Желают люди московские списки земель Софийских составить, да и не только Софийских, а и всех пятин новгородских да пригородов. Зачем им те грамоты, понять несложно. Вызнают все да московским дворянам испоместят! – Что ж делать-то, Господи? – всплеснул руками посадник. – Нешто терпеть молча? Тут Олег Иваныч не выдержал, в разговор вступился: – Терпеть, может, и не терпеть особливо, а молчать… молчать нужно! И делать, действовать. Перепись эту, про которую ты, владыко, сказывал, затянуть всячески – дороги плохие да грамотеев мало. На три-четыре лета затянем, а там видно будет. О дьяках да дворянах московских. Есть ведь и в Москве путние люди: Иван Костромич, да Курицын Федор, да Силантий Ржа, да мало ли… Только не посылает их Иван в Новгород. Ему здесь пока не справедливость нужна да и не пригляд особый. Вражду посеять меж жителями да момент выбрать, явить себя спасителем, разогнать вече, свободу новгородскую полностью изничтожить – вот хотение его тайное! – Верно говоришь, Олеже, верно! – рек Феофил. – Только как пойдешь сейчас против Москвы-то? Ведь новая Шелонь получится!.. Да и православие в чести на Москве… Митрополит Филипп ведь и отлучить может, спаси нас, Господи! – Да, тут подумать надо. – И союзников у нас не оказалось в нужный момент, прости Господи! – подал голос посадник Епифан Власьевич. – О союзниках дело говоришь, господине! – встрепенулся Олег Иваныч. – Не трогая Казимира и немцев, русских людей вспомните! Ведь не все они под Москвой ходят. Есть и Тверь, и Рязань, и Ярославль, и Новгород-Северский. Земли эти тоже много чего от Москвы терпят. Терпят, потому как Москва им от татар заступа. А если б с ними сговориться тайно? Хотя бы пока насчет хлеба, чтоб не особо от Москвы зависеть. Скажем, с той же Рязанью или с Новгород-Северским? Феофил одобрительно кивнул, мол, хорошая мысль. Вот и воплощай ее в жизнь, а уж мы, Новгородская церковь, поможем. – Придется без одобрения веча все устраивать, – заметил Олег Иваныч, – все ж таки дело тайное. Думаю, тысяцкого мы в это посвящать не будем? – Его посвяти, как же! – невесело усмехнулся Епифан Власьевич. – Вся Москва знать будет! – Вот и я о том же, – кивнул Олег Иваныч. – Так, считаю, приказ получил, а? – Считай, что получил. От меня, архиепископа Великого Новгорода, и от его законно избранного степенного посадника. – Феофил торжественно перекрестил Олега. Тот ликовал в душе. Поиск союзников, решение хлебной проблемы – первые тропинки в борьбе за свободу и независимость. Честно говоря, Олег Иваныч не рассчитывал так легко уговорить на антимосковские действия Феофила, помнил его прежнюю позицию, когда на Шелони владычный полк так и не выступил против войска Ивана. Но все меняется. И кажется, к лучшему. К лучшему для Новгорода, для Республики, а значит – и лично для Олега, для Софьи, для их друзей, для всех свободных новгородцев. В приподнятом настроении Олег Иваныч ехал на Торговую сторону, на Лубяницу, где договорился встретиться с Олексахой. Уже затихал Торг. У ближайших церквей – Бориса и Глеба, Иоанна на Опоках, Георгия, Успения на Торгу, Параскевы Пятницы – толпился принарядившийся народ, ждали вечерни. Грызли сушеные прошлогодние орехи, шутили, смеялись. Привязав коня, Олег Иваныч зашел вместе со всеми в строгий однокупольный храм Параскевы Пятницы. Толстые стены храма создавали внутри приятную прохладу, лампадки перед иконами теплились желтовато-зеленым светом. После вечерни, помолившись за успех нового предприятия, только что обговоренного с высшими иерархами Республики, Олег Иваныч пересек купеческую Ивановскую улицу, полную возвращающегося с вечерни народу. На Лубянице его уже поджидал Олексаха: – В корчму зайдем, Олег Иваныч? – А, пожалуй! Перекусим малость да пару туесов березовицы пьяной тяпнем! Пошли, пошли, Олександр… Там и поговорим да еще, может, и кого знакомого встретим. В корчме было многолюдно и весело. В распахнутые окна заглядывало оранжевое, клонящееся к закату солнце. Народ заворачивал сюда прямо с вечерни. Испить кваску или чего покрепче, посидеть чуток с друзьями – да и домой. Спать ложились рано, да и поутру у каждого дел было много. Олег Иваныч с Олексахой пробились к столу, уселись на широкую лавку, взяли березовицы малый кувшинец, миску моченых яблок да пару пирогов с зайчатиной. О делах пока не говорили, все больше так, ни о чем – уж слишком много народу было вокруг. Впрочем, оба они, Олег Иваныч и Олексаха, знали, что толпа эта ненадолго. Чай, скоро все почивать разойдутся, может – уже и через полчаса где-то. Так и вышло. Утирая усы да бороды, первыми покинули корчму степенные купцы-ивановцы, что торговали с заморьем. За ними потянулся и мастеровой народ, остался лишь тот, кто жил поблизости, здесь же, на Лубянице, ну, в крайнем случае – на Ильина. Ильинских, правда, мало было, все больше лубяницких. Неплохие мужики (Олексаха всех их накоротке знал): мастера по деревянному делу, несколько хмельщиков да пара купцов местного разлива, с ближними посадами торгующих. Сидели чинно, переговаривались о чем-то, лишь иногда негромко смеялись. Глядя на них, Олексаха аж позевывать начал, да Олег Иваныч вовремя в бок толкнул: не усни, мол. Олексаха мотнул головой, пожевал яблочко… И тут вдруг в притихшую корчму ввалилась наглая хмельная компания. Пошатываясь, встали у входа, загоготали обидно. Корчмаря кликнув, уселись на лавки. Нехорошо как-то уселись, неудобно. Ну, как добрые друзья-приятели-собутыльнички в корчме обычно усядутся? Вестимо, за один стол, друг к дружке поближе. А эти – нет! Двое – на лавку, слева от лубяницких, трое – справа, четверо – по углам, один – вообще у дверей остался. Молодой, нахальный, одет небрежно, бедновато даже. Морда словно у лошади, вытянутая. Все в дверь выглядывал. На стреме, что ли, стоял? А похоже! Вот, выглянул на улицу, затем в угол шмыгнул украдкой, шепнул что-то здоровенному мужичаге… Тот кивнул. Подошел вразвалку к лубяницким и пнул ногой по лавке: – Лубяницкие ребятушки-козлятушки рогом землю роют, жито-хлеб не сеют, ума не имеют! Лубяницкие чуть пирогами не подавились! На их же улице, в их же уличанской корчме, их же и оскорбляет неизвестно кто! – Ты потише, паря! – вставая с лавки, с угрозой произнес один из мастеров. – А не то быстро тебя проучим. Верно, ребята? – Он обернулся к своим, на секунду выпустив из поля зрения пришлого мужичагу. Зря отвернулся. Вытащив из-за пазухи кистень, пришлый ловко треснул им прямо в голову мастеровому. Вскрикнув, тот упал на стол, обливаясь кровью. Все произошло настолько быстро, что ни Олег с Олексахой, вполглаза следившие за ситуацией, ни сами лубяницкие не сразу сообразили, что происходит. Никто не ожидал такого. На своей-то улице! А когда сообразили, повскакали с лавок – и были тут же окружены пришедшими. – Что, Лубяница поганая, слабаки вы против Славны! – поигрывая длинным ножичком, выкрикнул кто-то из парней. – Славна? – удивился Олег Иваныч. – Ни одной рожи не знаю! А ты, Олексаха? – Отродясь не жили на Славне этакие маромои! Косят они под славенских, вот что! Зачем только? Олег Иваныч потащил из ножен узкое лезвие меча, выкованного оружейниками со Щитной. Потом будем разбираться – кто да зачем. Сейчас не до того, право слово! – А ну, быстро ножи на пол! – поигрывая клинком, приказал Олег Иваныч шильникам. – И ты, бугаина, про кистень свой не забудь! Нахалы переглянулись. Видно, ссориться с кем-то из знати – не в их планах. А то, что Олег Иваныч человек не простой, видать и по одежде, и по манерам. Кто-то из парней тоскливо посмотрел в сторону распахнутой двери. С улицы несло холодом. Получив неожиданную поддержку, лубяницкие приободрились. – Ты еще откуда такой выискался? – презрительно произнес бугаистый мужичага, обернулся к своим: – А вы что встали, псы подзаборные? А ну, режь их! Издав злобный вопль, он выхватил из-под телогреи тяжелую абордажную саблю. Гм, не очень-то характерное оружие для городского сброда. Интересно, откуда она у него? Купил на немецком судне? Или сам сподобился когда-то пиратствовать? Пожалуй, последнее предположение и было верным – уж слишком проворно бугай действовал своим страшным оружием. Широкое лезвие с зазубринами описало в воздухе круг и обрушилось на голову Олега Иваныча. Слегка уклонившись влево, он пропустил клинок и нанес быстрый удар на излете, целя разбойнику в бок. Тот оказался вертким. Молниеносно перегруппировался, отпрыгнул назад, снова ударил. Олег Иваныч парировал удар и, перенеся вес тела на левую ногу, сделал длинный выпад вперед, стараясь поразить противника в грудь, прикрытую холщовой рубахой… Достал! Однако… Что-то противно скрипнуло. Кольчуга! Под рубаху бугая поддета кольчуга! Слишком уж предусмотрительно для пьяной кабацкой драки. Слишком… Да и пьяным его не назвать – холодные, глубоко посаженные глаза смотрели вполне трезво, с этакой расчетливой ненавистью. Точно – бывший пират! Вряд ли он знаком с испанской или французской фехтовальной школой. Балтийские пираты больше перебивались грубой немецкой. Оттуда – частые Удары в голову. Ну-ка, давай… Ага! Олег Иваныч даже не уклонился. Просто замедлил разворот вправо, пропуская противника… пускай подставляется… ага! Есть… Олег Иваныч поднял клинок… И вдруг лишь краем глаза увидел тень, метнувшуюся к нему со стороны двери! Не разворачиваясь – некогда! – Олег Иваныч с силой ударил нападавшего – длиннолицего парня – эфесом меча… вернее, даже не столько ударил, сколько подставил эфес. Длиннолицый на него сам и напоролся, дурошлеп. С воплем схватился за живот и покатился по полу. Олег Иваныч наградил его хорошим пинком и больше уже особо за ним не следил. Следовало думать о бывшем пирате. Уже опомнившись после неудачного выпада, тот снова сгруппировался и принялся кружить вокруг Олега Иваныча, враскорячку переставляя ноги, словно пьяный механизатор на вечеринке в сельском клубе. Остальные людишки в корчме давно уже отвлеклись от созерцания фехтовального поединка и азартно мутузили друг друга всеми подвернувшимися под руку предметами, как то: лавками, кружками, кувшинам и даже большим оловянным блюдом, коим один из лубяницких хмельщиков орудовал с такой сноровкой, будто решил взять первый приз на международном конкурсе официантов. Олег Иваныч бросил быстрый взгляд вокруг – что с Олексахой? А, вот он, под столом. Связывает длиннолицего веревкой. Молодец, сообразил. А веревку, наверное, у хозяина корчмы взял? Ладненько… Похоже, дело шло на лад. Кто-то из лубяницких сообразил выскочить за подмогой, и пришлые нахалы озабоченно косились на бугая. Видно, тот был у них за главного. Вообще, наверное, без его присутствия они давно бы разбежались – уж слишком жидковаты были. Так в чем же дело? Признаться, этот чертов «танцор» с абордажкой изрядно надоел и самому Олегу Иванычу. Пора с ним кончать. Олег Иваныч, резко остановившись, так прямо и сказал бугаине об этом: – Все! Пора с тобой кончать, черт приставучий! Мужичага явно не понял, что от него хотят, чуть отступил и озадаченно моргнул правым глазом… Его левый глаз тут же достал быстрым выпадом Олег Иваныч. Обливаясь кровью, бывший пират тяжело завалился на пол. Выпавшая из руки сабля со звоном упала рядом. Саблю тут же подобрал Олексаха – вещь нужная, в хозяйстве всяко сгодится, капустку там порубить, огурчики… Нахалюги тоскливо переглянулись и опрометью бросились к двери. Кто-то даже успел убежать – сквозь кусты, на Ильинскую улицу. Остальных, кто по глупости бросился к Торгу, там уже поджидали лубяницкие с дубовыми кольями. Уж отмудохали на славу, руки-ноги-ребра переломали. А и поделом – не фиг к приличным людям привязываться! – Благодарствуйте, господине! – утирая кровь, подошли к Олегу Иванычу несколько потрепанные лубяницкие купцы. Поклонились в пояс, поинтересовались, кто да с каких краев. – Ну, имя мое вы, думаю, знаете – Олег Завойский я, боярин и Софийского Дома блюститель! Лубяницкие склонились еще ниже. Тут Олег Иваныч пояснил, что живут они с Олександром на Славне. – На Славне! – ахнули мужики. – Так ведь и те… тож славенские! – Сейчас посмотрим, какие они славенские! – вытаскивая из-под стола связанного длиннолицего парня, процедил Олексаха: – А ну, говори, кто послал, шпынь? – Дядько М-м-матоня, – стуча зубами от страха, тут же признался парень. – В-в-велел д-д-дра-ку между Лубяницей и Славной в-в-вызвать. А я человечишко простой, Матвейко-холоп. Эт-то все он, Матоня Онфимьевич. – Матоня Онфимьевич… Надо же! – усмехнулся Олег Иваныч, повернулся к лубяницким: – Слыхали, мужи? То-то!
Ночью снова похолодало. Май – он и есть май, чего особого тепла ждать-то? Новгородцы и не ждали. Кое-кто даже печи топил. Вот и на усадьбе, что на Пробойной у Федоровского ручья, по знаку мерзнущего Матони, слуги охапками таскали дрова в горницу. Сам Матоня, в парчовой телогрее, снятой во время разбойных рейдов с какого-то дворянина, вытянув босые ноги, сидел на лавке и, причмокивая, пил горячий сбитень. Рядом, на скамейке, напротив, расположился Митря, с большим бокалом мозельского. Шиковал, собака! А что? Сребреники иудины позволяют, можно себя потешить. Ждали холопа Матвейку с известием. Припозднился холоп, придется по приходу плетей всыпать, чтоб не расслаблялся! Не раз и не два уж выглядывал за ворота караульный служка. Наконец вбежал с докладом: вернулся Матвейко! Сейчас, влет прибежит, вот только морду умоет. – С чего ему мыться-то? – хмыкнул Митря. – Ишь, чистоплюй какой выискался. – Да рожа у него вся в юшке кровавой. …Выслушав Матвейкин рассказ, Матоня и Митря злобно заругались самими гнусными словами. Слова те напрямую касались Олега Иваныча, коего Митря враз узнал по подробному описанию. – Гад! Гад ползучий! Все вызнал. – Митря по-волчьи закружил по горнице, пнул ногою Матвейку: – Видно, плохо таились, шильники! Ух, убью! – Что ты, что ты, батюшка! – Матвейко повалился на колени. – Уж мы с Явдохиной корчмы, с самой Загородцкой, таясь, с опаскою шли. А что этот на Лубянице оказался, так случай такой выпал. – Может, и вправду случай? – предположил Матоня. Митря со вздохом опустился на скамью: – Ну, Матоня Онфимьевич, не ожидал от тебя! Неужто ты проклятого этого Олегу не знаешь? Это ж не человек, это змей злоковарнейший, лютейший. А уж хитрость его змеиная давно нам известна. Вызнал все, сволочуга, и дураков наших ждал спокойненько. Откель вы, говоришь, шли-то? – Митря перевел злой взгляд на валяющегося на полу Матвейку. – От Явдохиной корчмы, кормилец! – И никуда не заходили боле? – Что ты, батюшка! Митря заходил по горнице, шумно втягивая ноздрями воздух: – Значит, это из Явдохиной корчмы весть про вас улетела. Угу… По всему видать, человечишко там чужой завелся. Человечишко… Ага! Вот что, холоп, вставай-ка! Побежишь сейчас к Явдохе, скажешь… Матвейкины шаги прогрохотали по ступенькам крыльца и стихли. – Мудр ты, Митрий, – одобрил Матоня, – аки змей мудр! – Подожди, Матоня Онфимьевич, мы еще сегодня дело одно сладим. Супротив истинного змея, Олеги! Ты сказывал, у тебя человечек ученый на примете имеется? – Ну, учен не учен, не ведаю. А говорить красно умеет!.. А тебе зачем он? – Не мне, Матоня Онфимьевич. Нам! Тверь, или Рязань, или еще какие земли человечек твой знает ли? – Знает. Рязанский сам. – То хорошо, что знает. Выманим-ка мы змея Олегу из Новгорода да прищучим, а? Митрина идея Матоне понравилась. В самом-то Новгороде вряд ли смогут они что-то сделать против Олега. Да и как бы не он их первым ущучил. А вот подальше где… Да еще слух предложил пустить Митря, дескать, софийский человек Олег, по приказу Феофила-владыки, союза с нечестивыми татарами ищет, с тем и послан. Матоня аж от радости в ладони хлопнул. Слух такой сегодня же пустить распорядился было, да Митря отговорил – рано. Вот уедет Олег, тогда в самый раз будет. Трещали в печи дрова. Хмурая ночь нависла над Новгородом. Скрывая звезды, поползли по небу черные тяжелые тучи. И лишь выглядывающий из-за туч желтый серп месяца изредка отражался в холодных водах Волхова.
На следующий день, ближе к обедне, Олег Иваныч, вернувшись с владычного двора домой, на Ильинскую, велел слугам готовить коней. Путь предстоял неблизкий – в Алексин, небольшой городишко на границе Московского княжества. Граница та была с Рязанью. Посланец Рязанского князя – человек ученый, видно сразу – под видом монаха с утра уже прибыл к Феофилу. Ищет рязанский князь союза с Новгородом, ищет! Как в воду глядел Олег Иваныч. Да и как не глядеть – давно уж против Москвы Рязань действует, настроения рязанские известны. Вот бы откуда и хлеб привозить! Договоримся! Обязательно! Но пока тайно. Не следует зря Ивана Московского будоражить, вот обговорить все ладком, уж тогда… Но к тому – дорога длинная. А первый шаг – вот он, сейчас. Утром порешили посадник с владыкой – ехать боярину Олегу Иванычу тайным посланником Новгорода к рязанскому князю. С самыми широкими полномочиями. Для пущей важности решено было и владычного секретаря, Гришаню, взять. Да тот сам напросился – Феофил за тайные дела платил щедро, а давно уж хотелось Грише домик свой завести да жениться. Известно на ком – на Ульянке. И на то и на другое деньги изрядные требовались. Так почему б не подработать в посольстве тайном? Еле отстояв обедню, тронулись в путь. Под видом купцов. Десять подвод ехало: с кожами, с медом, с немецким сукном и с другим товаром. Олег Иваныч с ног сбился – оптом, где подешевле, купил – заодно и таким образом деньжат наварить, тоже неплохое дело. И не жадность никакая – деловой расчет новгородский. «Всех денег не заработать» – то московских лентяев пословица. Новгородцы издавна по-другому жили. Свободой, жилкой торговой, смекалкой. Проехав по Славне, выехал караван через башенные ворота, стражники, пожилой с молодым – Кузьма с Онуфрием, – ворота закрыв, вслед каравану руками с башни махали, пока не скрылись подводы из виду за ближайшим лесом. Прохладно было, но ничего, солнечно – самый путь. Лошадь загнав, прискакал на Олегову усадьбу Олексаха – с вестью недоброй. Портомои нашли поутру в Федоровском ручье труп отроческий со следами злых пыток. Олексаха первым на место происшествия примчался. Увидев, кого выловили, только вздохнул тяжко. Митяй, что приставлен был за Явдохой следить, на траве зеленой лежал. Нечем было мертвому отроку в небо глядеть. Глаз у него не было. Вместо глаз – язвы кровавые… «Глаз, он шипить, когда его вымают». Такие дела вот.
Глава 2 Городок Алексин. Июнь-июль 1472 г.
Мы что имеем – всегда теряем, Во что поверим – то будет лживо.Утопающая в пыли дорога вилась в дубравах и березовых рощах, взбиралась на вершины холмов, пересекала вброд мелкие речки и вновь ныряла в леса. Чем дальше ехали, тем населеннее земли, тем больше деревень на пути, больших и маленьких, богатых и бедных, всяких. Особенно оживленной стала дорога после Твери. Двигались к Москве обозы, крупные и не очень, некоторые – так вообще из пары телег, везли на московский рынок товары: полотно, замки, глиняные горшки, кожи. То и дело приходилось сворачивать к обочине – пропускать государевых гонцов, несущихся в тучах поднятой пыли с крайне важным и озабоченным видом. Олег Иваныч, приложив козырьком руку ко лбу, посмотрел им вслед. Сплюнул… Приближалась Москва, маячила где-то впереди, вот, может, даже за тем дальним холмом. В Москву соваться не резон было. Слишком уж много там знакомцев. Тех, кто невзначай узнать может. Совсем не нужно то было. Что же касается товара, оптом скупленного Олегом Иванычем на новгородском Торге, по здравому размышлению, его решили реализовать на месте, в Алексине. Эх, если б хоть половину в Твери продали, ну, хоть те же кожи или сукно… Да все некогда. Что ж, своя ноша не тянет. Десять больших телег Олегова обоза, поскрипывая смазанными колесами, ходко катили по широкой Московской дороге. Жаль, нельзя больше ею пользоваться – Москву, так или иначе, следовало объехать, сделав приличный крюк. Знакомой местностью – близ деревенек Силантьева, Жабьева, Явженицы – Олег Иваныч решил не ехать. И не только потому, что там его знали в лицо слуги московского дворянина Силантия Ржи. Слишком хорошо помнил Олег Иваныч болотную топь, где чуть не погиб когда-то в трясине. Тайный посланник рязанцев, как он сам себя называл– «ученейший краснобай Димитрий», производил на Олега двойственное впечатление. С одной стороны, да, была в нем, казалось, ученость, даже не столько ученость, сколько жизненный опыт – видно, постранствовал «краснобай Димитрий» много. С другой стороны, не очень-то приятное впечатление производил Димитрий даже чисто внешне. Длинный, как коломенская верста, тощий, волос на голове редок, борода какая-то скособоченная. Кроме внешности, в последнее время как-то замечать стал Олег Иваныч, что старается рязанец чуть поотстать от обоза, исчезнуть на время с глаз Гриши, коему был поручен пригляд. Вот и сейчас, когда свернули с Московской дороги на прилегающую иссушенную гать, тоже словно бы сгинул Димитрий. И где его черти носят? Ага! Вот, появился. К Гришане подошел, взобрался на телегу, заговорил о чем-то. Олег Иваныч тронул коня, подъехал ближе. Почесал за левым ухом – то у них с Гришей условный знак такой: дескать, пошептаться надо. Кивнув рязанцу, спрыгнул с телеги Григорий. Постояли немного с Олегом Иванычем, пропуская возы с товарами и охраной. – Совсем плох Димитрий, – предваряя вопрос Олега, быстро произнес отрок. – Черники сушеной у меня спрашивал, нет ли… Животом, сердечный, мается. Не знает, как и доехать. Впрочем, дорога эта ему известна. – И то дело. Ну, а живот… Да… То-то я смотрю, он какой-то бледный! Не знаю, чего ему и посоветовать, может, отвар какой. Черники-то у нас точно нет. – Вот зря, что нет. Пригодилась бы. – Ну, надеюсь, продержится до Алексина Димитрий, а не то плутать придется. Да и там, в Алексине, как мы посланцев узнаем? Олег Иваныч покачал головой и тронул поводья. Гриша быстро шел рядом. Нагнали обоз, телегу с рязанцем. Тот лежал на сене, прижав к животу руки. Лицо бледно, по лбу стекали крупные капли пота. Тьфу ты, дизентерии только и не хватало! Проблема серьезная. – Как ты, друже Димитрий? – участливо спросил Олег Иваныч. – Ничего, господине, – слабо улыбнулся рязанец, – пока жив! Пожевал калгана-корня. Теперь легче. – Далеко ли до места-то? – Завтра к вечеру будем! – Ну, слава тебе, Господи! Недолго осталось. Выдюжишь? – Конечно, господине Олег, не сомневайся. И с посланниками в Алексине сведу, и здесь обузой вам не буду. Только вот… – замялся, – в кусты теперь шмыгаю часто. Но вы не бойтесь, не отстану. Я тут все тропки знаю. Кстати, там, впереди, ручей будет с водицей вкусной, прохладной. Овражек, рощица. Там бы и на ночлег. Место укромное, и вода есть. – Спасибо тебе, Димитрий, за совет. Так и поступим. К вечеру действительно на пути обнаружился ручей. Рядом – овраг с рощицей. Не знали бы – не увидели. И в самом деле, место укромное… Только вот – уже занятое. На дне оврага горел небольшой костерок, вокруг кружком расположились люди в длинных одеждах, подпоясанных веревками. Монахи не монахи, нищие не нищие. Вытащив из ножен меч, Олег Иваныч спустился в овраг… Сидящие вокруг костра разом повернули к нему лица. Странные лица. С черными повязками на глазах. Слепцы! Калики перехожие. – Бог в помощь, странники. Слепцы синхронно кивнули. – Вот, хотим здесь остановиться. Не потесним? – Отчего ж потесните? – ответствовал поводырь, одноглазый седой старик в накинутом на худые плечи плаще из пестряди. – Места всем хватит. – Вот и славненько. Заворачивай, ребята! Принялись рассупонивать лошадей. Доставали из-под рогож харч – вяленое мясо, рыбу, лепешки. Кто-то из воинов пошел по дрова… Угомонились ближе к ночи. Было тепло, но не душно – ветерок приносил приятную прохладу с Оки. Тишина стояла – мертвая, лишь иногда рядом в рощице ржали стреноженные кони. Выставив охрану, воины Олега уже спали, как и большая часть перехожих калик. Лишь пара слепцов задержалась у костра, доедая остатки ужина. – А вы откуда ж будете, добрые люди? – старательно облизывая деревянную ложку, поинтересовался один из них. – Купцы из Русы, – ответил Олег Иваныч, – с товаром в Одоев едем. – Бывал я в Одоеве раньше, – кивнул слепец. – Хороший, богатый город. А вот в Русе не приходилось бывать. – А я бывал когда-то в Русе… И жил в Новгороде, – подал голос другой, с припорошенным дорожной пылью лицом, покрытым горестными морщинами. На вид лет сорок, а то и все пятьдесят. Но голос был молодым. И знакомым! Гришаня вздрогнул. Даже выронил ложку. Спросил шепотом: – И кем же ты был в Новгороде? – Подмастерьем у вощанника Петра. Хороший был мастер. – Боже мой! Никак Нифонтий! Вот так да! Нифонтий повернул к отроку слепое лицо: – А ты… Я, кажется, знал тебя… – Я Гриша. Софийский отрок. – Гриша. – Нифонтий, казалось, плакал. – Гриша. Жаль, Петра сгубили. А Ульянка, дочка Петра, жива ли? – Жива! То невеста моя. – Слава тебе, Боже! Будьте счастливы… Вот дал ведь Бог новость! Хоть одну хорошую за два лета… да, за два! – Слепец схватил отрока за руки: – Гриша, Гриша… Вот радость-то! В синих глазах Гришани стояли слезы. Олег Иваныч сглотнул. Слишком хорошо помнил он, как после Шелонской битвы вырвал глаза Нифонтия Матоня. Следующей, после Нифонтия, была тогда его, Олега, очередь. Вырвался, слава Господу! Но до сих пор иногда чудился ему кошмарный Матонин голос: «Глаз, он шипить, когда его вымают!» Затрещали кусты. Олег оглянулся. В оранжевых сполохах пламени догорающего костра бодро махнул рукой Димитрий. Опять в кусты. Видно, снова прижало. Хорошо, хоть вид боевой. Должен выдюжить, должен. Отойдя в темноту, Димитрий прошел за кусты, к дороге. Оглянулся настороженно, нагнул ближайшую к дороге ветку бузины. Аккуратно надломил в трех местах и вернулся к обозу. Ржали в рощице кони. Журчал ручей. Над оврагом недвижно висели желтые холодные звезды. …Рано утром тронулись в путь. Продвигались вперед осторожно – по словам слепцов, в округе стояли усиленные наряды воинов. Ждали татар, отряды которых, опять же по слухам, видели уже у Калуги и Серпухова. Олег Иваныч слухам тем не очень верил. Ну чего татарам в Серпухове делать? Москва – вот их цель. Тем не менее бдительность усилили – выслали вперед пару всадников, да и сам Олег Иваныч нет-нет да и проскакивал к авангарду. Как, мол, тут? Спокойно ли? Впереди все было спокойно. Ни московских ратников, ни татар. Било в левый глаз жаркое июльское солнце, тянулись вокруг луга с утренней росной травой, в березовых рощицах пели птицы. Олег Иваныч потянулся в седле. Хорошо! Вот уж к вечеру – и Алексин. Правда, пословица есть: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Нет, гнать, гнать прочь нехорошие мысли! Они беду притягивают. Лучше о приятном думать. О Софье, например. Как душевно прошла помолвка! В украшенном по такому случаю храме Михаила на Прусской. Пономарь Меркуш расстарался, старый агент Олега. После помолвки поехали к Софье, посидели с гостями. Гостей, правда, немного было: Олексаха с Настеной, Гришаня с Ульянкой да посадник Епифан Власьевич с супружницей своей. Хотели Панфила Селивантова позвать, старосту купеческого, да тот уж неделю как с товаром в Нарву отъехал. Ближе к вечеру и сам Феофил-владыко пожаловал с подарками. Весело было. Свадьбу, по обычаю, на Новый год, на сентябрь назначили. Скоро уже, совсем скоро обзаведется боярин Олег Иваныч Завойский законной супругой. Вот уж не думал никогда, что так это его обрадует и взволнует, циником был по жизни. Но вот, тем не менее… Олег Иваныч мыслям своим улыбнулся. Пришпорив коня, вперед проскакал. Показалось, вроде едет там кто-то. Нет, действительно показалось. Впереди все спокойно было. Впереди… А вот сзади…Абил ибн аль-Абрас
По той же дороге ехали, чутко осматриваясь, всадники числом с десяток. Все оружны, окольчужены. Кони вороные, справные. У развилки, что к оврагу вела, остановились, трое, спешившись, по кустам зарыскали. Потом подбежали к отряду, доложили виновато: – Нет ничего, Матоня Онфимьевич, видно, дальше проехали! Усмехнулся Матоня – за главного он был в отряде, – кивнул на ветку бузины, в трех местах обломанную. – Нет ничего, говорите? А это что? – осерчал, выхватил из-за пояса плетку да как начал повинных охаживать! По головам, по плечам, по чему придется. – Запорю… – кричал, – тупорылых! Глядеть зенками своими лучше надо, ежели лишиться их не хотите. Это я вам враз устрою, узнаете: глаз, он шипить, когда его вымают! Наконец успокоился. Махнул рукою. Поскакали дальше. В принципе, страшного ничего не случилось. Никуда не свернул по дороге обоз новгородский, так прямо к Алексину и ехал. Ну, и то ладно…
К вечеру, еще стемнеть не успело, показалась впереди широкая темно-голубая лента реки. Ока! А за нею, на том берегу, Алексин. Маленький компактный городишко на невысоком холме, он скорее напоминал пряник или сахарный домик, нежели южный форпост Великого Московского княжества. Спустившись вниз, к перевозу, Олег Иваныч быстро договорился с лодочниками, и вскоре обоз оказался на городской пристани. Такой же маленькой и уютной, как и сам город. Справа, за лесистый холм, медленно опускалось оранжевое солнце. Теплый июльский вечер окутывал пристань, городские улицы и стены. Издалека казавшиеся крепкими и солидными, вблизи укрепления выглядели так себе. Венцы башен подгнили, а деревянная городская стена явно давно нуждались в починке. Ворота главной башни – тоже подгнившие, но обитые медными, сверкающими на солнце полосами – похоже, вообще никогда не закрывались. Лишь порывы легкого, доносившегося с реки ветра чуть шевелили распахнутые створки, скрипящие несмазанными петлями. Вообще город какой-то беспечный, будто нет вблизи ни Рязани, не очень-то согласной с политикой Московского князя, ни татар, уж тем более не отличавшихся дружественностью. Гомоня, в реке у пристани купались мальчишки. Смеясь, возвращались в город лодочники. В церквях благовестили к вечерне. На лавке, прямо у городских ворот, зубоскалили стражники – в обычных кафтанах, редко кто в кольчуге. К стражникам то и дело приходили какие-то люди – видно, знакомые или родственники, – угощали воинов пирогами и ядреным питьем из больших плетеных кувшинов, судя по далеко распространявшемуся запаху – перестоялой брагой. Кто-то из воинов, устав от караульной службы, спал прямо на траве, под башней. Идиллия. – Эх, нет на них гнева княжеского, – покачал головой Гришаня. Олег Иваныч усмехнулся: – Ты их не виновать, Гриша! Это ж они их так и приучили, князья московитские. Далековато князь-то. Пришлет иногда воеводу – тот разъярится, страху наведет. Вот тогда и служат, и стены чинят. А нет страха – так тогда зачем? О татарах думать? Думать их Московский князь отучил. Зачем народишку думать? Государя повеления исполнять беспрекословно – вот его главная обязанность. А думать за них князь-батюшка будет! Вот и «думает». Тьфу! Димитрий – уже оклемался, слава Богу, от поносной болезни – протянул стражникам пару монет (те даже не взглянули на «купцов из Русы») и, призывно махнув рукой обозникам, быстро пошел по главной городской улице, густо поросшей по углам колючим чертополохом и лопухами. Встречавшиеся по пути люди приветливо здоровались с незнакомцами. В ответ Олег Иваныч вежливо кивал головою. Свернув с главной улицы около какого-то красивого деревянного храма, обоз, поднимая тучи пыли, подъехал к постоялому двору, огражденному солидным тыном из крепкого бука – такой бы на городские стены! – и остановился перед запертыми воротами. – Сейчас! —Димитрий тихонько стукнул в тяжелые створки. Ворота сразу распахнулись, словно новгородский обоз здесь давно ждали. Рыжебородый толстяк, по-видимому хозяин постоялого двора, гостеприимным жестом пригласил гостей на двор. Заскрипели колеса возов. Пока его люди распрягали лошадей и располагались, Олег Иваныч быстро переговорил с хозяином постоялого двора на коммерческие темы: по сколько идут на местном рынке мед, сукно и кожи. – Сукно немецкое? – алчно переспросил хозяин. – Конечно. – Ну, сукно тогда я сам и возьму. О цене чуть позже договоримся. По рукам? – По рукам! – подумав, согласился Олег Иваныч. Плотно поужинав – каша с мясом, пироги, грибы, уха с белорыбицей, – потянулись спать. Обозникам и Грише постелили на лавках в людской, Олегу Иванычу хозяин предложил отдельную горницу, но тот отказался. Лучше, чтоб все на глазах были, мало ли. – Ну, не хочешь, как хочешь, мил человек! Неволить не буду, – пожал плечами хозяин. – Тогда, как все улягутся, милости прошу ко мне – обсудим денежные дела. – А вот это – с удовольствием! Чего бы не обсудить? Время есть. Тем более что рязанские посланники, по расчетам Димитрия, должны прибыть только завтра. Ближе к ночи, провожаемый безмолвным слугою, Олег Иваныч покинул людскую. Хозяин постоялого двора ждал в горнице с небольшим столом, весами и двумя массивными коваными сундуками. Сделка сладилась быстро. Толстяк купил не только сукно, но и кожи, и даже часть меда. Немного поторговались… Ну, можно было б, конечно, и повыгоднее. Да ладно. Учитывая покупку оптом и конспирацию… Достав объемистый кошель, хозяин тщательно отсчитал деньги – круглые серебряные монеты с надписью: «Великий князь Иван Васильевич, господарь всея Руси». Затем, подмигнув, взял с подоконника золоченый поднос с кувшином и двумя оловянными кубками. Типа – выпить за успех сделки. Налил себе и гостю. Не хотел пить Олег Иваныч, да от обычаев тоже отказываться негоже. Тем более с одного кувшина налито. Кивнули друг другу. Олег Иваныч подождал, пока толстяк выпьет первым. Затем чуть пригубил… Что ж, питье довольно вкусное и крепкое. Похоже на медовый взвар. Только вот какой-то привкус… То ли мята, то ли еще какая трава. Для крепости, что ли? Или… Толстая рожа хозяина вдруг зашаталась, поплыла перед глазами Олега. Голова сделалась тяжелой и звонкой, словно медный котел. Свет горящей свечи потускнел и тут же стал черным. Все померкло. Усмехнувшись, толстяк забрал у потерявшего сознание гостя деньги, затем приоткрыл дверь: – Зови Митрия. Скажи: готово все. Митрий – козлобородый Митря Упадыш – не заставил себя долго ждать. Оглядел Олега довольно: – Этого – в подпол, остальных – в реку. Хозяин замялся: – Что ж ты, батюшка, сразу не сказал про остальных-то? Мы б их за ужином… Так же, вон, как этого. – Не думал, что таким многолюдством явятся. – Ты ж говорил, что твои люди позади них едут! – Едут. Да вот еще не приехали. Татары кругом рыщут, мало ли. На свои силы рассчитывать надо, Микола. – «На свои»! Кабы знать… Эх, ладно! Придется с окраин татей ночных нанимать. – Так найми. Что встал-то? – Дак это… Прибавить бы надо. – Ступай, ступай, не обижу! Ну и жук ты, Микола. На вот тебе пока… – Митря отсчитал деньги. – Остальные потом. Да побыстрее все сладьте, не мешкая. Надежные тати-то? – Как сам. – Да, постой-ка. Отрок с ними есть ли? – Есть отрок. Волосы светлые, очи синие. – Он! Его – тоже в подпол. Остальных – в реку. Смотри не перепутай, Микола! – Не впервой. Хозяин постоялого двора Микола (в определенных кругах Алексина известный как Микола-травитель), надев шапку, вышел на двор. Ни на какую окраину он, конечно, не пошел. Послал слугу с тайным словом. Никаких татей нанимать Миколе не надо. Они и так на него давно работали. Промышляли убийствами запоздалых прохожих да проезжих лодочников. Сам же Микола со слугами богатых купцов на дворе своем постоялом убивал и грабил. Ни разу не попался еще, стервец. Учен был когда-то в шайке болотного мужика Терентия, или, по-другому, волхва Кодимира. С тех времен и знал Микола Матоню и Митрю. Коди-мир-Терентий ныне в Москве разбойничал, вот-вот поймают. А Микола хитрее оказался. В далекий Алексин подался, где никто его не знал. Пару лучших парней из банды Кодимира-волхва с собою сманил – за то Кодимир, браняся, обещал повесить Миколу на первом суку, ежели поймает когда. Ну-ну, лови, милый…
В степях, что к югу от Оки, в ту ночь горели костры. Так же, как горели они и в прошлую ночь, и в позапрошлую, и еще раньше, с начала июля. Все ближе приближались костры к Оке, к границам земель русских. Сидели вокруг костров узкоглазые воины в лисьих шапках – пили кумыс, ели да лопотали чего-то по-своему. Радовались. Набегу на земли русские радовались. И как не радоваться-то? Набег – это деньги, это угнанные в Орду стада, это полон: сотни, тысячи рабов – мужчин, детей, женщин, которых можно с выгодой продать на невольничьих рынках, можно оставить себе, для работы иль для забавы, аможно и убить. Так просто, чего их жалеть, рабов-то? Еще добудем – набег! Тысячи татарских воинов сквозь дымы костров алчно поглядывали на север. Там, там богатые московитские земли. Там удача: богатые города, тучные нивы, рабы. Надо только взять это! Ничего. Сильный возьмет. А татары сильны. Все – от командующего туменом князя-мурзы до самого последнего пастуха, у которого и рабов-то нет, а из пары жен одна кривая, другая старая, – все духом воинственным полны, так что особо нетерпеливые уже кусают свои тугие луки, рычат да воют по-звериному. Скорей бы! Волками налететь из степи, нагрянуть внезапно, навалиться несокрушимой лавой. Убивать, грабить, насильничать! Все богатство врага – им, смелым татарским воинам, все женщины московитов – их женщины, все стада – их стада, все нивы… А не будет нив, все сгорят в огне пожарищ, плотный дым которых заставляет сладко сжиматься сердца степных воинов. Все, все достанется победителю! Была бы только удача. А удача будет, кто бы сомневался! Сам правитель Большой Орды, хан Ахмат, ведет нынче войско. Наказать проклятых московитов, что прекратили вдруг уплату дани, силу свою почуяв. Посмотрим, какая у вас сила. Готовьтесь. В предвкушении богатой добычи выли татарские воины, узкие глаза их алчно блестели под лисьим мехом. Набег. Полон. Добыча… В Москве о том хорошо знали. Понимал Иван, князь великий: не простит Ахмат отказа от дани, не простит. Потому ждали татар давно. Потому и рыскали вдоль Оки московские разъезды, высматривали Ахматовых воинов. Да что разъезды – все войско московское в поход выступило, к границам, к Оке – к Берегу, как тут называли. Самые именитые воеводы войско вели, по Шелонской битве известные, да и не только по ней. Федор Хромой, Даниил Холмский, Иван Стрига-Оболенский. Всем многолюдством выступили: солнце играло в шеломах – глазам больно. Впереди легкая конница в тегилеях, дальше – тяжелая: бояре да дворяне панцирные. В обозах наряд артиллерийский – пушки – с собою везли. Сила великая, ну-ка, татары, суньтесь! А татары и не совались! Больно надо. Рыскали по степи вдоль Берега. Поди пойми – в каком месте нападения ждать стоит. В обычных местах ждали, где всегда, под Коломною. На кратчайшем пути в Москву, где ж еще-то? А что-то не шел Ахмат к Коломне, выгадывал. Путями, где ждали, не шел. Пробирался тропками тайными, Ордой никогда раньше не хоженными. От Коломны к западу уклонялся, по пути, как потом докладывали воеводы московские, «сторожев великого князя разгониша, а иных поимаша». До боли в глазах вглядывались в Берег московские воины: вот-вот покажутся татарские лавы, вот-вот послышится топот копыт, вот-вот… Ан нет, все тихо было. Ни топота, ни вою, ни криков татарских. Ничего.
– Тихо все, батюшка воевода Силантий, – доложил дозорный, Епифан Хоробр, что из холопов боевых Силантия Ржи, дворянина московского. Из молодых Епифан, да ранних. Глаз востер, тверда рука, в плечах сажень косая. Дозор несет справно, не спит, не волынит. Только вот о девках, стервец, думает. Уж больно до женского полу жадный – потому и не женат еще. Уж как подшучивают над ним друзья боевые: Харлам Хватов да Онисим Вырви Глаз. Вон они, у костра сидят, батюшку-воеводу дожидаются, покуда тот все посты обойдет да схроны тайные. У Харлама борода приметная, густая, цвета спелой пшеницы. Телосложением плотен, как и Епифан, только поприземистее Харлам будет. Не то – Онисим, староста церковный. Тощ, как жердина, да в бою азартен. Впрочем, и не только в бою. По любому поводу спорить любил да божиться: «Вот те крест, да вырви глаз!» Потому так – «Вырви Глаз» – и прозвали. – Эх, хороша ушица! – попробовал Онисим кипящее в котелке варево. – Где-то батюшка-воевода наш? – Придет, подождем. – Харлам прислушался, всмотрелся в заросший осокой берег Оки, скрытый вечерней дымкой. Нет, не слыхать шагов, тихо все. Да и за рекою тишь-тьма вечерняя: ни костерка, ни шума какого. – Ой, зря мы сюда забралися, – покачал головой Онисим. – Что тут татарам делать-то? Говорил – к Коломне надо идти, куда ж… – У Коломны и без нас войск хватает, – неожиданно появился из темноты – с той стороны, откуда не ждали, – Силантий. В легкой кольчуге, без шлема, в мягких зеленых сапогах козлиной кожи. Онисим, поклонясь, пригласил воеводу к ужину. – А, ушица! Поспела уже? Ну давай, Харлам, ешь скорее. Пойдешь Епифана сменишь. А ты, Онисим, ближе к ночи по всем нашим прошвырнешься, как да что, выспросишь. Я хоть и ходил только что – да все ж сам знаешь, людей обученных у нас мало, пригляду требуют. – Знамо дело, батюшка. Как же без пригляду-то? Силантий Ржа с удовольствием похлебал ушицы и откинулся на кошму, подложив под голову руки. Умаялся задень, сердечный. И то сказать – дальше всех к западу разъезд его проскакал. Может, и зря, конечно, так ведь восточнее-то нету татар. Впрочем, и здесь их тоже не видно. Может быть, пока не видно? Почему-то неспокойно на душе у Силантия Ржи. Что слишком уж тихо все. А может быть, потому что вроде как слыхал Епифан вдали, за Окою-рекой, конское ржание. Точно то было иль нет, затруднялся Епифан ответить – уж слишком далеко. А скорее всего, свои же лошади и ржали, просто над рекой эхо. Да, скорее всего, так. Скорее всего… Поднялся Силантий, сел на кошме. Не лежалось ему, не спалось. Муторно на душе.
Олег Иваныч очнулся в полнейшей тьме. Голова раскалывалась, словно выкушал он вчера не меньше как полтора ведра злого медвяного перевару, а не одну рюмочку. Одну рюмочку… В компании толстяка хозяина. А потом вдруг поплыло все! А затем… А затем – здесь. В подполе, вероятно, судя по тьме. Опоили! Черт! Олег Иваныч привстал… и тут же стукнулся головой об притолоку. Хорошо стукнулся – аж искры из глаз полетели! Выругал сам себя Олег Иваныч – так тебе и надо, дураку глупому. Поделом! Не фиг ротозейничать. Впрочем, некогда ругаться – надо думать, как отсюда выбраться. Ну и прикинуть пока, что от него хотят? И кто? Толстяк хозяин явно при делах, ежу понятно. Захотел по-легкому бабок срубить? Вполне вероятно. Это самое простое, что может прийти в голову. А посложнее? А посложнее – Димитрий-рязанец прямо на постоялый двор их и привел. Целенаправленно. Значит, никакой он не рязанец… Может быть, и рязанец, но не тот, за кого себя выдает. А раз так… Олега бросило в жар. А раз так, значит, и рязанское посольство, на которое возлагал большие надежды Олег Иваныч, и все руководство Новгорода – не более чем блеф! Кусочек сыра в мышеловке, поставленной… кем? Ясно кем – Московским князем Иваном. Но… Тогда почему так рано их взяли? По всей логике, нужно было сначала подставить «послов», а потом захватить всех, так сказать, на месте преступного сговора. А то непонятно как-то получается. Ну, опоили, ну, кинули в подвал… И что? Докажи теперь, к кому он, Олег Иваныч, приехал. Может, по своим личным коммерческим делам, что из беседы с иудой толстяком как раз и будет следовать. И не больше. Поди-ка пришей тут шпионскую деятельность или сговор. Ай-ай-ай, это они, пожалуй, поторопились, людишки великого князя. А если не поторопились? Вдруг вообще не они? Какие-нибудь личные счеты. Тот же Матоня. А что, вполне вероятно! В Новгороде-то Олега Иваныча и друзей его трудновато обидеть. А вот ежели выманить куда подальше… Нет! Не вписывается сюда Матоня – слишком тонко все организовано. Был бы жив боярин Ставр – и к бабке ходить не надо было б, ясно – его работа. А без Ставра… Кто бы мог? Митря? Пожалуй! Умишка хватит. Только ведь сгинул Митря, и ни слуху о нем ни духу с год уже. Ну, Митря – тварь такая: как сгинул, так и объявиться может. Таким образом, пока вырисовываются три версии случившегося. Первая (и самая простая): самодеятельность алчного хозяина постоялого двора. Вторая: интриги Ивана Московского. И третья: козни личных врагов. Правда, если еще чуть подумать, все три версии достаточно легко объединяются в одну. Тогда скверно получается. Очень скверно. Рядом – протяни руку – вдруг послышался слабый стон. Олег Иваныч затаился: поди знай, кого еще сюда бросили. Может, маньяка-людоеда. Стон (нет, все-таки – всхлип) повторился. Кто-то заворочался совсем близко, зашмыгал носом, попытался подняться… Ага! Тоже ударился. – Господи всеблагой, – замолился, – помоги пережить сие. Да и пусть будут во здравии люди новгородские, да и… – Гришаня, ты ли? – Ой! – из темноты снова донесся стук и – тут же – вскрик, только теперь уже обрадованный: – Никак Олег Иваныч? – Он самый. – Олег Иваныч усмехнулся и добавил по-латыни: – Приветствую вас, любезнейший господин, в сем скромном пристанище, несколько похожем на ад. Не хватает только Вергилия в качестве проводника. – Но мы вроде в подполе, а не в аду. – Какое верное замечание! Что с остальными? Олег Иваныч скорее угадал, чем увидел, как отрок пожал плечами: – Не знаю. Не помню. Помню только, как ударили по башке чем-то тяжелым. До сих пор башка трещит. И поташнивает. – Ничего страшного. Обычное сотрясение мозга, – успокоил Олег Иваныч. – Само пройдет, только покой нужен. Ну, покой у нас пока имеется. Причем полнейший. – Что делать будем? – А сам как мыслишь? – Ну, как ты говоришь, ежу понятно, что надо отсюдова выбираться. Хорошо – руки не связаны. Может, доски расшатать? Нет, крепкие… Тогда подождать, а как кто придет… Люк наверху распахнулся, и в сырую тьму подвала ударил солнечный луч, отраженный металлическим полированным зеркалом, висевшим на стене какого-то просторного помещения, видимо горницы или людской. – Ну что, сговорщики, попались?! Этот поганый дребезжащий голос Олег Иваныч узнал бы даже на том свете. Митря! Митря Упадыш! Предатель, садист и гнусный убийца. Значит, версия номер три… Впрочем, стоп. Как Митря выразился? Сговорщики. Значит, знал. Значит, проводник Димитрий никакой не рязанец, и ловушка подстроена еще в Новгороде. И, надо признать, весьма ловко подстроена! – Нате, чтоб не подохли раньше времени. – Митря бросил в подвал кусок заплесневелой лепешки и баклажку с водой. – То вам до вечера. А вечером… Вечером мы с вами поговорим. Уж так поговорим, так… Люк захлопнулся. Вновь темнота. Только чувствовал себя Олег Иваныч теперь не в пример лучше. Пусть исполнились самые плохие его предположения, тем не менее это лучше, чем неизвестность. – Водичку будешь, Олег Иваныч? – Давай. Гриша протянул баклажку. Поделив, съели лепешку, хоть и плесневую. – А подпол-то досками обшит, – сообщил отрок. – Эх, нам бы ножичек какой. Может, расшатали бы. Олег Иваныч про доски и сам знал уже. Пока Митря с ними гутарил, времени зря не терял, весь подвал осмотрел внимательно: где досочки какие хлипковаты – приметил. – Ножичек, говоришь? Зачем тебе ножичек. Ты что, некрещеный? – Что ты, что ты, спаси, Господи, – невидимо замахал руками Гришаня. – Тогда снимай с шеи крестик… Он у тебя, чай, не медный? – Серебряный. – Тьфу ты! Впрочем, Гриша тут ни при чем. Ну, серебряный у него крестик, и что? Вполне обычное дело. Необычно было б, если б, как у Олега Иваныча – из закаленной стали, по особому заказу оружейником Никитой Анкудиновым выкован. Таким крестиком, при особой нужде и сноровке, людей резать можно, прости, Господи! Давно, по зиме еще, заказал крест Олег Иваныч – так, на всякий случай. О тайном оружии думал, вот и осенило – вдруг пригодится? Похоже, и пригодился. – Там, позади тебя, хлипковато будет. Попробуем расшатать, затем копать придется, только не шуми, понял? – Понял! Олег Иваныч расшатал самолично досочку, вытащил: – Теперь копай, Гриша! «Пилите, пилите, Шура. Они золотые». Олег Иваныч понимал, что подкоп из подвала вести – на неделю работа. А времени у них – до вечера – всего ничего оставалось. Однако заставлял Гришу копать. Да того и заставлять не надо было – рыл с упорством, что твой экскаватор. И хорошо. Пусть отрок работой занят будет. А то начнут мысли дурные в голову лезть, от молчания-то и безделья. Хоть и побывал Гриша в тех еще переделках, а все ж еще не взрослый, характером слабоват. Сломаться может, если сиднем сидеть будет да думы разные думать. Разговаривать же с ним Олегу Иванычу некогда – самому нужно было все четко решить… До вечера. Именно так выразился Митря. Значит, либо ждет кого-то, либо… Впрочем, это не очень важно. Важнее другое: вряд ли шильники будут сами спускаться в подвал «для беседы», заставят вылезти пленников. А вот тут всякое может произойти. Но и Митря с людишками своими настороже будет. Значит, сразу нападать не надо – пусть чуть успокоятся. С покорностью вылезти, крестик в ладони зажав. Далее, конечно, руки свяжут. Вот до этого момента и нужно успеть. Сколько там времени будет – от того, как вылезут? Секунд десять наверняка. За десять секунд многое можно успеть. Тем более вдвоем. Самый опасный для Митри, конечно, Олег Иваныч – за ним особый и наипервейший пригляд будет, а Гришу так, пнут для острастки… Софийский отрок, почти монах – чего от него ждут-то? Вот он-то и должен напасть первым, а уж дальше и Олег Иваныч втянется! Только сдюжит ли? Должен. И главное – удар, удар меток должен быть и резок. Не учен такому Григорий. Так ведь и время еще есть – потренироваться! Все ж больше толку, чем землю тут рыть. – Эй, Гриша, хорош копать! Иди сюда, протяни руку… Чувствуешь, каков мой крестик? – Тяжелый! Холодный… Ой! Острый! Ладонь поранил. – Вот то-то, что острый. Человека зарезать им сможешь? Я научу как. Отрок шумно сглотнул слюну: – Если надо, смогу, Олег Иваныч. Учи. …Время тянулось. Уже давно бы пора появится Митре – ан нет, нету! И где только носит шильника? Иль не вечер еще? Весь испереживался Олег Иваныч. Недаром сказано: ждать да догонять – хуже нету. А наверху, на улице, давно уже синел вечер. За лесистым холмом пламенело на закате солнце, пуская по речной ряби дрожащие оранжевые дорожки. Гуляли по улицам беспечные горожане, на отмели у перевоза весело плескались дети. Матони все не было. Именно его ждал Митря. И уж давно пора тому появиться, а вот, поди ж ты, носили где-то черти вместе с отрядцем. Ругался про себя Митря: послал Бог помощничка! Ругался, однако ждал терпеливо – строго-настрого наказывал Матоня не начинать без него пыток, очень уж хотел самолично забавиться. Вот и не смел Митря начинать, боялся. Ну его к черту, с Матоней связываться! Ладно, если сгинул где, а если нет? В нетерпении прохаживался Митрий по двору, шипел на всех, включая хозяина и предателя Димитрия (или какое там было ему настоящее имя). Последнего достал все-таки! Плюнул Димитрий да на улицу вышел. К перевозу пошел прогуляться. Мало ли, может, первым там Матоню Онфимьеви-ча встретит, сразу и денежки стребует. Задаток-то получил от Митри, а основные деньги ждать приходилось – у Матони они. И где его только носит? А Матоню носило рядом с Алексиным, по кустам, по холмам, по кочкам. Задержка просто объяснялась: прихватил по пути Матонин отряд славный московский воевода Силантий Ржа. Недаром Харлам всю ноченьку к степи заокской прислушивался – выглядел-таки тумены татарские. Доложил немедля Силантию, тот – сразу в седло. Поехал осторожненько, посмотрел самолично. И правда, татары. Яснее ясного – к Алексину скачут, больше некуда. Отправив гонца к великому князю, Силантий с отрядом поскакал к городу – предупредить жителей, организовать оборону – полномочия даны ему были широкие. Успеть бы только, успеть бы… По пути всех московских воинов забирал с собой Силантий. Тем более не пропустил Матоню с людишками – княжью грамоту показав, живо велел в дозорах по самому берегу ехать да обо всем докладывать. Вот и поехал Матоня, плюнув. А куда деваться-то? Хорошо хоть не спрашивал воевода Силантий, чего это он, Матоня, тут болтается, ежели государевой волей в Новгород послан? Не примыслил бы Матоня, что и ответствовать. Потому даже рад был от прямого пригляду избавиться, рысью ускакал дозорить. Не столько, правда, врагов высматривал, сколько от Силантия таился. Задумал даже, гад, в Москву от Силантия тайно отъехать, приотстал от отряда своего, в кустах хотел схорониться. Там и достал его быстрый татарский аркан. Передовые лазутчики Ахмата через Оку переправились, за «языками». В самый раз взяли Матоню, кинули в лодку да повезли к своему хану. Жди, Митрий, дожидайся!
Вид городских стен привел Силантия в ужас. Он хотел уж было повесить начальника ополчения на городских воротах, да потом махнул рукой – чего уж теперь. Об обороне думать надо. Организовывать. А как ее организовывать? Вернее, с чем? Ни укреплений нормальных, ни пушек, ни ручниц. Даже самострелов больших и то не имелось, одни малые. Плюнул Силантий, выругался да велел всех мужчин к стенам городским собирать – расставил, как смог, хоть что-то. Утречком, на рассвете, в день 29 июля злой необъятной тучей навалились на город татары. Появились из степи внезапно. Словно волки, обложили Алексин с разных сторон, кинулись… – Алла! Алла! Набег! Полон! Женщины! Десятки тысяч татарских коней топтали траву перед маленьким несчастным городом. Десятки тысяч всадников выли, кричали, ругались, осыпая защитников тучами стрел. Передовые тумены с разгону бросились на стены. Подгоняемые плетьми полуголые пленники – женщины и подростки – тащили длинные лестницы, заполняли своими телами рвы – по ним, еще живым, скакали татары, прыгали с коней на лестницы и лезли, лезли, лезли на ветхие городские стены, беспрерывно, волна за волной. Организованные Силантием защитники сражались достойно. Все, от мала до велика, вышли на стены. Понимали: иного выбора у них нет. Мужчины грудью встали на заборолах, сбивали нападавших вниз, отбрасывали длинными крючьями лестницы. С поросячьим визгом татары падали вниз, поливаемые кипящей смолой. Кипели котлы – дрова приносили женщины и дети, разбирая собственные дома. – Постоим, братие, за святую Русь! За город наш славный, за жен, за малых детушек! Славно бились. К вечеру мечами махать устали. Угомонились и татары. Отошли от стен в степь, ругаясь да глазами косыми зыркая. Сняв шлем, утер пот Силантий, оглянулся. Вроде все свои целы: Епифан с Варламом, Онисим Вырви Глаз. Стоят, татарам отступающим кулаками грозят. Рядом же, на забороле, – местные. Слава Богу, первую атаку отбили. Невелик городок Алексин, и жители его беспечны, а вот, поди ж ты, аки львы дрались! Вот только не расслаблялись бы раньше времени. Силища-то у татарвы великая. Продержаться бы. Даст Бог, успеют гонцы к великому князю за подмогою. Сердцем верил в то Силантий, однако умом понимал – надежда на подмогу слабая. Пока гонцы доскачут, пока войско в поход выйдет – с неделю времени пройдет, а то и больше. Вряд ли продержатся алексинцы неделю, вряд ли. Однако стараться надо. И хитростям татарским не верить! Вон, скачут уже посланцы хановы. С криками «Урус, не стрелай!» к городским воротам подъехали трое всадников – двое воинов в железных островерхих шлемах и толстый вилобородый татарин в дорогих, украшенных золоченой насечкой, доспехах. Накинутый поверх доспехов дорогой халат из зеленой парчи небрежными складками ниспадал на круп изящного арабского скакуна вороной масти. – Я – Аксай-бек-мурза, – подбоченился татарин. Видно, не трус, раз осмелился подъехать к самим стенам практически без охраны. – Кто ваша главный? Силантий спустился с заборола, велел, чтоб открыли ворота, да ворон не считали – смотрели в оба. В момент переговоров запросто пара отрядов татарских могла в ворота прорваться – случаи такие бывали. Выйдя из ворот, Силантий скрестил руки на груди. Что надо, парламентер? – Моя предлагай сдаватися. Откройте ворота. Денги, товары – наши, жизнь – ваша. Ага, открой вам ворота, как же! Тут же и зарубите мужиков, а баб с детьми – в полон. Вас только пусти. – Не согласны? Как хотыте. Тогда ждите смерти. Я сказал. Круто развернув коней, татары помчались обратно. Вслед им раздался презрительный свист поредевших защитников. – Ну, братие, теперь назад ходу нет, – обратился к городским ополченцам Силантий. – Впрочем, выбора у нас и раньше не было. Я татар знаю. Дрова еще есть ли? – Найдем. Надо будет – все заборы да тыны пожжем. – Хорошо. Смола кончится – воду кипятить будем. Эх, жаль, пушек нет. Да и у татар, похоже, их не имеется. А то ваши б стены хлипкие враз раздолбали. На следующий день татары вновь появились с утра. Снова поскакали к стенам, погнали невольников с лестницами, завыли, заорали, заулюлюкали. Тысячи стрел тучей застили небо. Неплохо стреляли татары, метко. Многие на стенах лишились жизни от татарских стрел. Попали и в Силантия – прямо в грудь. Пошатнулся Силантий – такой силы удар был. Однако выдержал черненый миланский панцирь, не погнулся даже. Снова взбежал на заборол отважный московский воин, замахал обнаженным мечом, указывая: – Налево, налево котел тащите… А сюда дров! Эй вы, вы, с копьями… Во-он туда бегите, видите, татарва прямо тучей лезет! – Алла! Алла! – лезли на стены татарские воины, сжимая в зубах кривые сабли. Еще немного – и побегут проклятые московиты, бросятся вниз со стен. Еще чуть-чуть – и раздолбает гнилые ворота стенобитный таран, что уже тащили невольники. Только не сожгли б его московиты, не дай Аллах… Вах! Вах! А ведь сожгут, гяуры. Ишь, как шмаляют горящими стрелами. Ну, точно зажгли. А эти, таранные, разбежались во все стороны, как тараканы! Вай, Алла! Не зря мудрый Аксай-бек не доверял этим проклятым кафинцам. Увидев, как, не доезжая ворот, запылал таран на деревянных колесах, осажденные испустили громкий радостный вопль. У защитников Алексина словно прибавилось сил – с такой отвагой и неистовством колотили они лезущих на стены нехристей. Воины, и купцы, и разный простой люд, старики, женщины, дети – все были героями, ни один не отсиживался дома, понимали – беда ждет общая. Сдаваться никто не собирался – татар здесь, на юге Московского княжества, знали хорошо. Многие проклинали теперь свою беспечность. Ведь как же – не думали, не гадали, что именно их город окажется на пути Ахмата к Москве. А вот – оказался, хоть и черт-те куда к западу от прямых дорог на Москву находился. Ну, правду говорят: бешеной собаке триста верст – не крюк. То про Ахматку-нехристя сказано. Силантий ударил мечом очередного показавшегося на забороле татарина. Срубленная голова врага полетела вниз кровавым кочаном. – А ну, ребятушки, навались! – Четверо мужиков под командой Онисима Вырви Глаз дружно выставили вперед длинное копье с зацепом и, поднатужась, отбросили лестницу от стены. С визгом повалились с нее татары прямо в городской ров. – Вот вам и «Алла»! – загоготал Онисим. – А ну, попробуй еще, татарская рожа! Силантий одобрительно посмотрел на него и вдруг инстинктивно пригнулся. Над головой, чуть не сшибив со стены, пронеслось что-то жаркое, пылающее огнем, словно шаровая молния. Нет, на пушечное ядро вроде непохоже. Да и выстрела не слыхать было. Силантий выглянул за заборол и досадливо сплюнул. Татары подтащили метательные машины – переметы. Не близко подтащили – не достанешь – как раз так, чтоб швырять за деревянные стены разную горящую дрянь. Ну, суки! Что ж, надо признать, это было эффективно. В городе тут и там занялись пожары. А переметы все стреляли. Вскоре горели уже целые улицы. Пламя поднималось к небу. Кто не успел убежать – сгорел, вспыхнув факелом. Вокруг переметов ездил на вороном коне толстый татарин Аксай-бек-мурза: – Горите! – орал он защитникам города. – Горите! Сгорите все! И пусть иблис владеет вашим имуществом! В Москве мы возьмем больше! Горите, неверные собаки, горите! Нет, не зря привечал Аксай-бек мастеров из Кафы. Не зря приказывал воинам делиться с ними добычей. Не зря отдал в учение к кафинцам своего младшего – и любимого – сына Ахмеда. Хоть и хром был на левую высохшую ногу Ахмед (злая болезнь скрутила его еще в раннем детстве), а как лихо управляется с переметом. А лицо – всегда забитое, грустное – прямо сияет азартом. Аксай-бек залюбовался сыном. Вот Ахмед скомандовал что-то невольникам. Засверкали бичи надсмотрщиков, и те дружно завращали ворот, натягивая толстый упругий канат. Оттянули огромную ложку, положили огромный глиняный горшок, пропитанный аравийским земляным маслом, подожгли по знаку Ахмеда и сейчас же выстрелили. С воем пронесся в небе пылающий снаряд, упал где-то в осажденном городе и почти сразу же вознеслось вверх с того места оранжевое упругое пламя. Горите, неверные собаки! Горите.
Олег Иваныч с Гришаней уже стали ждать. Ни единого голоса не доносилось, ни одна половица не скрипнула. Даже собаки не лаяли. Да что там, вымерли все, что ли? – Эдак мы с тобой, Гриша, с голодухи загнемся! Олег Иваныч попытался выбить люк. Куда там! На совесть сделано. Пришлось ковырять крестиком. Хорошо, тот из стали. Ковыряли по очереди – больно утомительное занятие, руки уставали быстро. За короткое время упрели изрядно – будто в аду около сковородок стояли. Олег Иваныч дотронулся до потолка… и отдернул руку. Оказывается, не от работы они упарились – и в действительности снаружи стало жарко. Гриша принюхался: – Дымом пахнет, Олег Иваныч! Пожар у них, что ли? А ведь и вправду – пожар! Олег Иваныч наконец проковырял в досках люка изрядную дырку. В дыру хлынула целая струя густого едкого дыма. – Похоже, хорошо горим! – откашлялся Олег Иваныч. – Ну-ка, тсс… слышишь, бревна трещат? Жарковато стало. Даже не то слово– «жарковато». – Не понос, так золотуха! – сплюнул Олег Иваныч. – Как бы нам с тобой не сгореть тут… Опа! Треск и сильный удар. Обрушился потолок? Жара еще усилилась. Олег Иваныч с Гришей стащили с себя рубахи. Ладно, жара – дымом бы не задохнуться. До досок сверху уже нельзя было дотронуться. А ведь это, пожалуй, неплохо! Черт побери, да они, кажется, уже прогорают! Не было б счастья, да несчастье помогло! Олег Иваныч разорвал надвое рубаху, протянул половину Гришане: – Писай! – Что? – Намочи тряпку и обматывай морду! И башку прикрой. Чувствую, сейчас все рухнет. Давай-ка вон туда, в угол. Они едва успели перебраться, как, рассыпая красные горячие искры, обрушились в подвал прогоревшие балки. Прямо на то место, где только что сидели пленники. – А теперь – наверх! Ну-ка, встань на четвереньки. Предварительно обмотав руки мокрыми от мочи тряпками, Олег Иваныч оттолкнулся ногами от Гришиной спины и, подтянувшись, выбрался в горницу. Крыша, как он и предполагал, рухнула, все вокруг пылало нестерпимым жаром. – Эй, в метрополитене! Держи пять! – протянув руку вниз, Олег Иваныч вытащил уцепившегося полузадохшегося Гришаню. Схватил отрока в охапку и выкинул на улицу и, едва не провалившись обратно в подвал, еле успел выскочить следом. Не сказать, чтоб на улице было так уж прохладно. Скорее, так же жарко! Пылал весь квартал! Огонь везде – слева, справа, впереди и сзади. Они шли перпендикулярно забору – хотя там тоже что-то горело, но Олег Иваныч помнил, что перед забором должна быть улица… Ага! Вот и она. По краям огонь, впереди дым, позади… позади ад. – Вперед, Гриша! Они бежали все вперед и вперед – и не заметили, как насквозь прошли горевшую городскую стену. Обожженные, полуголые, закопченные дымом. Адское пламя бушевало вокруг. Гриша, споткнувшись, упал: – Не могу!.. Олег Иваныч… поставь… свечку… Тихвинской… – Я те дам свечку! А ну, вставай! Ишь, разлегся! Вперед! Олег рывком поднял на ноги Гришу, взвалил на себя, хотя и сам уже шел из последних сил. Но – вперед, только вперед! А там… А, вот! Вот, впереди, кажется, луг… голубеет. Хотя, почему луг? Он же не голубой. Река? Ха! Небо! Они ж на холме, а впереди – небо. Голубое. Близкое. Самое главное, чистое! Там, впереди, нет дыма! Значит, нет огня! Нет этого ужасного жара! Вперед… Вперед… Еще немного… Последние метры Олег Иваныч уже полз, таща за собою Гришаню. Из последних сил дополз до полоски сгоревшей травы… И – кубарем покатился вниз, в ров! Туда же последовал и Гришаня, только менее радикальным образом – не кувыркался через голову, а спустился на пятой точке. Олег Иваныч взглянул вверх и, тяжело вздохнув, положил руку отроку на плечо: – Похоже, приплыли мы с тобою, Гриша. Взгляни-ка! На краю оврага, нехорошо ухмыляясь, смотрели на них с высокой кручи узкоглазые воины в рыжих лисьих шапках. – Вот и комитет по торжественной встрече. Приветствую вас, матадоры! – Олег Иваныч упал навзничь. Никаких сил уже больше не было.
Непокорный город был сожжен дотла. Стены, дома, деревянные церкви, перевоз. Ничего больше не было, как не было и людей, защитников Алексина, тех, кто предпочел плен страшной огненной смерти. Только пепел остался от них, от воинов, от детей и женщин. Был Алексин – и нет. Пепел и смрад на месте цветущего города. Даже вороны не кружили, каркая, над пепелищем, ища поживы, – нечего было искать. Толстый Аксай-бек-мурза на вороном скакуне угрюмо смотрел на реку. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось татарское войско. Где-то далеко, за холмами, в золоченом шатре находилась ставка Ахмата, молодого честолюбивого хана. Аксай-бек обернулся на пепелище. Маленький, никчемный городишко. И такое дикое сопротивление. Сгорели, но не стали рабами. А если и дальше так пойдет? По всей земле урусов? Никакого войска не напасешься. Аксай-бек сплюнул в воду и медленно поехал к ханскому шатру. По обеим сторонам дороги сидели, скрестив ноги, узкоглазые воины в лисьих мохнатых шапках и, прощаясь с павшими товарищами, тянули унылые песни. Лишь ближайшие кланялись проезжавшему мимо мурзе. Горе сдавило сердце старого военачальника. На исходе последнего дня сражения пал, пронзенный урусской стрелой, его младший сын Ахмед. Самый любимый.
Лишь на следующий день после сожжения Алексина достигли посланные Силантием гонцы ставки Великого князя. Сильно удивлен был Иван Васильевич их сообщением. Алексин? На кой черт он татарве нужен, Алексин? Помощь? Конечно, пошлем, но… Надо бы переправы через Оку сторожить борзо. Вот к ним-то, к бродам, и послать основное войско. А Алексин? Что Алексин? И одного полка хватит. Пусть съездят, посмотрят, чем там алексинцам помочь можно. Никто и ничем алексинцам уже не поможет. Полегли все со славою, не посрамили русского имени. Честь им за это великая! Посланный Иваном полк обнаружил лишь пепел. Татары уже отошли, было тихо, даже птицы не пели. Сгоревшие дома, церкви и стены. Стены, впрочем, выгорели не до конца – там, где была земляная присыпка, хоть что-то осталось. Даже пару раненых удалось откопать. Один, правда, сразу умер. У остатков другой стены даже искать не стали – слишком все обрушено. Хотели уж было возвращаться, да вдруг стон слабый услышали из-под земли. Кинулись – еще одного воина вытащили! В панцире черненом… аль от дыма почерневшем, кто уж теперь разберет. Плох воин был – обе ноги сломаны. В себя не приходил, стонал только. Осторожненько на кошму положили, привезли к старшему. Тот только глянул: – Господи! То ж Силантий Ржа – воевода… Осторожней несите, черти. Может, и выживет еще, Бог даст…
Еще не успели отъехать от пепелища татары, как от реки, из густых кустов, скрывающих жерло подземного хода, вылезли двое – козлобородый Митря и толстый Микола, хозяин постоялого двора, ныне сгоревшего. Впрочем, пожара эти людишки дожидаться не стали: как почувствовали, что запахло жареным, так и свалили. Митря-то поначалу, по-простому, на улицу кинулся, да Микола-толстяк ухватил за рукав, кивнул – не туда, мол. Подбежали к колодцу, что в углу двора. В колодце лестница оказалась да ход подземный к реке. Тот ход давно Микола придумал – трупы купцов убиенных в Оку сбрасывать. Вот и сейчас пригодился ход. Пожар да осаду пересидели, продуктами запасясь, затем, как стихло все наверху, вылезли. Осмотрелись – Микола решил на Москву подаваться, что ж еще делать? Хоть и Кодимир там, недруг старый, а вон как все обернулось. Митря кивнул, соглашаясь, да в душе давно иное задумал. В Москву? Ну, уж нет! Слишком много на пути войск татарских – силища вражья. Ну, это для кого вражья, а для кого… – Хорошо ты решил, с Москвой-то, – кивнул толстяку Митря. – Только, как бы не хуже вышло, вона, там, у холма, не татары ль скачут? – Где? – Микола вытянул шею. Вытащив из рукава узкий нож, Митря всадил его в спину Миколе под сердце. И бросился к неостывшему трупу – искать деньги. Да застыл вдруг, прислушиваясь. Где-то недалеко ржали кони. Татары… Торопясь, скинул Митря правый сапог, разрезал кровавым ножом голенище, достав серебряную татарскую пайцзу. Выскочили из кустов быстрые татарские кони. Увидев Митрю, закричали, заулюлюкали всадники, пустили коней вскачь. Шильник спокойно ждал их, высоко подняв над головой пайцзу. Первый же всадник остановился недоуменно. Осмотрев пайцзу, оскалился, поклонился даже. Сбросил с коня попавшегося под руку молодого воина, что-то зареготал по-своему, затем, глаза на Митрю скосив, коня по седлу хлопнул: – Садысь, бачка! Кы хану поедем!
Глава 3 Стамбул. Август 1472 г.
Клевета очернила меня, Чернота осквернила меня, Грязь и копоть, зола из огня — Злоба черная, речь негодяя.В душном трюме доу – корабля арабского купца аль-Гариба было настолько тесно, что помещенные туда невольники практически не могли пошевелиться. Скованные длинной тяжелой цепью, они сидели (стоять в том низком пространстве невозможно), истекая потом, прижатые друг к другу, словно горошины в стручке. Сверху, по горячим доскам настила, стараясь держаться в тени треугольного паруса, прохаживались надсмотрщики и охрана. Сам Хамид аль-Гариб – худощавый, наголо бритый старик с крашенной в рыжий цвет бородой – почти все плавание курил кальян в небольшой, украшенной коврами каюте на корме судна. По вечерам надсмотрщики доставляли к нему белых покорных невольниц, каждый раз новых. Молоденьких русских девчонок с испуганными глазами, уже порченных. Непорченых аль-Гариб не трогал, что объяснялось отнюдь не высокими моральными принципами матерого работорговца, а чисто меркантильными соображениями: цена на девственниц на любом невольничьем рынке значительно выше. По тем же соображениям купец следил, чтобы невольникам хотя бы раз в сутки давали пищу и воду. Качество и того и другого было отвратным, но все же лучше, чем ничего. И без того процент смертности товара был довольно высок: от накалившейся под солнцем палубы жар передавался в трюм. Многие не выдерживали – за три дня пути надсмотрщики выкинули в море уже десятка полтора трупов. Впрочем, для аль-Гариба вполне допустимый процент потерь. Так сказать, естественная убыль. Олегу Иванычу еще повезло. При погрузке он оказался прижатым к самому борту, сквозь небольшую – с ноготь – щель меж рассохшимися досками проникал свежий воздух. Хуже было Гришане – парень тяжело дышал и часто терял сознание: сказывались последствия сотрясения мозга. Олег Иваныч с тревогой посматривал на приятеля, а как только к исходу третьего дня представился удобный случай (из ряда выбросили сразу четыре трупа), тут же перетащил Гришу ближе к источнику воздуха – благо длина цепи позволяла. Он и сам-то еще не очень оправился от всех треволнений, случившихся за последнее время. Даже спать нормально не мог, да и поспи тут попробуй, в тесноте, в духоте, в вони от испражнений. Лишь иногда, ближе к утру, забывался ненадолго. И тогда, словно наяву, проносились перед глазами прошедшие картины жизни. Вот – Новгород. Церковь Михаила на Прусской. Он и Софья. Счастливые, нарядные, рядом гости: Олексаха, Гришаня, Ульянка… Потом пир в честь помолвки на Софьиной усадьбе, здесь же, на Прусской, затем ночь. Жаркое женское тело… И сразу – пожар! Оранжевые столбы пламени в черном, стелющемся по земле дыму. Огонь все ближе. Пламенные столбы шипят, разбрасывая горячие искры. Искры жалят, как змеи, а подобравшийся к самой шее дым сдавливает ее, словно голодная анаконда. Очнувшись, Олег Иваныч перевел дух и тут же снова забылся под мерное покачивание волн. Дикое поле. Степь без конца и края. Море травы, изумрудно-голубое море. Ветер гонит переливающиеся на солнце волны – бело-голубые, темно-зеленые, желтые. Исхоженная тропа с белеющими тут и там человеческими костями. По ней угрюмо бредут невольники, подгоняемые плетью раскосых всадников в лисьих мохнатых шапках. В числе невольников и Олег Иваныч с Гришей, соединенные за шеи ярмом-рогаткой, со связанными за спиной руками. Шатаясь, они идут вперед, за арабским скакуном вилобородого Аксай-бека. Где-то позади, в связке с молодым парнем бежал и Матоня… Сарай. Столица Большой Орды – огромный, приходящий в запустение город. С минаретами, пронзающими небо. И снова путь, снова ярмо-рогатка. Шатающийся от усталости Гриша… Только не упади! Нет! Не падай… Упал? Поднимайся. Быстрей, пока не оглянулся надсмотрщик. Поднялся, слава Господу, успел… Кафа. Итальянская жемчужина Черного моря. Ослепительно белые – больно смотреть – городские стены. Недолгий отдых в длинном грязном сарае, полном изможденных рабов. Невольничий рынок. Рыжебородый старик в грязно-белой чалме. Хамид аль-Гариб, купец из Леванта. Известный на все Черное море торговец живым товаром. Краснобородый подходит ближе, лезет Олегу в рот грязными коричневыми пальцами, проверяет десны, зубы, щупает мускулы. Довольно смеется. Гортанно доказывает что-то пройдошистому татарину Ат-тамиру-мирзе – торговому представителю Аксай-бека. Плюет на землю. Уходит. Тут же возвращается как ни в чем не бывало. Торг продолжается. Наконец стороны ударяют по рукам. Сговорились. Аль-Гариб выгодно сторговал сразу обоих – Олега Иваныча и Гришаню вдовесок. Выгадал много, пес. А продавцу деваться некуда – отрок-то давненько на ладан дышит, не сегодня-завтра помрет – хозяину прямой убыток. Хорошо, араб взял обоих… Матоня тоже достался аль-Гарибу. Волны мерно качали плывущее судно, море словно дышало. Ярко светил по ночам молодой народившийся месяц, но долгожданная темнота вовсе не приносила прохладу. Аль-Гариб, кроме того, что был удачливым негоциантом, оказался еще и неплохим кормчим – корабль шел и ночью, по звездам. Старый араб не хотел терять времени, собираясь до начала осенних штормов сделать еще несколько выгодных рейсов в Кафу. Олег Иваныч не помнил, сколько суток они плыли, не оклемался еще, да и Гришаня на руках был – лепешки надсмотрщики кидали в трюм без разбора. Кто успел, тот и съел. Приходилось ловить и на Гришу. Хорошо хоть за раздачей воды присматривали. Однажды утром, когда солнце только что встало и золотистые лучи еще не набрали злой силы, сверху донесся шум. Топая по палубным доскам, радостно перекрикивались матросы. Вот что-то ударилось в левый борт. Кто-то выругался. Лодка? Льстивый голос аль-Гариба. Что-то звякнуло. Взятка таможенному контролю? Ну, что гадать! Растолкать Гришу, хоть и сладко спит юноша. Не ровен час, за мертвяка примут, выкинут в море, у них это быстро. Глупо погибнуть сейчас, после того, как столько мук вытерпели. Потому – вставай, Гриша, вставай, не время спать, кажется, приплыли! Ага! Корабль явно лавировал, пробираясь в какую-то бухту. Вот повернул направо, а вот – очень резко, даже было слышно, как хлопнул парус, – налево. Стукнулся бортом. Со свистом полетели канаты. И правда, приплыли! Пришвартовавшись к свободному причалу, почтенный негоциант Хамид аль-Гариб велел выводить невольников. Откинув люк, надсмотрщики спрыгнули в трюм. Плетьми и пинками поднимали на ноги измученных людей. Впрочем, не перегибали, действовали аккуратно, товарный вид рабов не портили. Олег Иваныч подтолкнул плечом Гришу, выбрался сам. Воздух! Свежий морской воздух! И ветер! И крик чаек у самых волн. А вокруг… Вокруг… Давно не видал Олег Иваныч такой красоты. Нет, Новгород – замечательно красивый город, но то красота изящная, неброская, северная, а здесь… Словно сумасшедший художник выплеснул на палитру самые яркие краски! Яркое синее море. Изогнутая полумесяцем бухта. Гавань с сотнями судов, украшенных разноцветными флагами – красными, палевыми, голубыми. Причалы. Многоцветное людское море – колыхающееся, бурное, штормящее. Позади – сахарно-белые стены. Распахнутые золотые ворота с застывшим в створках солнцем – Олег Иваныч даже ослеп ненадолго. За стеной, за воротами, поднимающийся кверху огромный город. Мощеные улицы, олеандры, статуи, видные даже отсюда, с гавани, фронтоны белокаменных храмов с портиками и колоннами, а вон там, слева, – сверкающий, словно плывущий над городом, купол. Константинополь! Царьград! Ныне – Стамбул. Город городов. Один из самых больших и красивых городов мира, столица тысячелетней империи, павшей под ударами турок. А этот плывущий купол – храм Святой Софии. Бывший православный храм, превращенный в мечеть. Рядом с мощным куполом угадывались чахлые башенки минаретов. Стамбул… И двадцати лет не прошло, как пала под натиском турок древняя Византия, оплот православной культуры. Ворвавшись в город, турецкие янычары устроили жестокую резню, повсюду запылали пожары. Погиб Константин Палеолог – последний император Византии. Быть может, навсегда сгорел бы Царьград, если б не строгий приказ султана Мехмеда Второго – молодого повелителя турок: город превратить в столицу Османской империи, Истанбул. Османской – по имени турок-османов. На землю бывшей империи крепко встала нога завоевателя, жестокого турецкого деспота Мехмеда – так турки произносили имя Мухаммед. Сотни тысяч людей оказались в рабстве, и, казалось, над проклятым Константинополем нависло черное покрывало ночи. Вечной ночи. Все немусульманские народы империи обязаны были вносить в казну султана высокий налог с каждого мужчины. Кроме того, обязаны были бесплатно работать на строительстве крепостей, дорог, мечетей. Правда, Мехмед не тронул православного патриарха – тот так и продолжал жить в Стамбуле. Все земли знати были теперь владениями турок – зеаметами, тимарами, хассами, – различавшимися лишь по количеству прибыли, которую с них получали. Все нетурецкое население презрительно именовалось «райя» – стадо. Бежать бы надо подальше от дикого нравом султана всем христианам, однако… Однако льготный налоговый режим, послабления и даже прямая финансовая помощь ремесленникам и торговцам, среди которых, такое впечатление, не было ни одного турка, сделали свое дело. Армяне, греки, евреи, болгары – кого только не было среди стамбульских предпринимателей! Во, турок не было! Не к лицу им заниматься столь позорными делами. Война – вот настоящее дело, достойное мужчины-мусульманина. Ну и воюйте, черт свами, или, вернее, иблис. А мы будем денежки делать! Вместо вас, дураков упертых. Так или примерно так рассуждали массами переселявшиеся в Стамбул купцы, мелкие торговцы, ремесленники. Армяне, евреи, греки… И расцвел Стамбул, словно яркий южный цветок. Красив город, красив и многолюден. Шумел базарами, волновался людским морем, кричал тысячью минаретов: «Алла-иль – алла-и-и-и!» По узким городским улицам, под тщательной охраной, невольников провели в длинное каменное строение – барак. Вряд ли он принадлежал аль-Гарибу. Старый работорговец, по всей видимости, просто арендовал его на какое-то время. Маленькие, забранные решетками окна, толстые кирпичные стены, земляной пол, низкие, давящие потолки. В стены вмурованы железные кольца – для крепления цепей. Судя по блеску колец, барак практически не пустовал. Вечером охранники под присмотром самого аль-Гариба принесли объемистый чан с полбой. Чудо! В полбе даже виднелись солидные куски мяса, пусть хоть и конского! В общем, поужинали неплохо, впервые за последнее время. Видно, аль-Гариб откармливал невольников к продаже, чтоб приобрели товарный вид и требуемую конкурентоспособность. На следующий день невольников не трогали. А вот потом, с раннего утра, явились какие-то люди, судя по всему – торговые контрагенты аль-Гариба. На ломаном русском расспрашивали рабов – откуда, мол, и что знаешь-умеешь. Олег Иваныч хотел шепнуть Грише, чтоб скрывал свое знание языков… да вовремя прикусил язык. Уж лучше быть переводчиком, чем гребцом на султанских галерах или рабом в каменоломне! Неспокойно было на сердце у Олега Иваныч, словно предчувствовал он, что скоро разлучат их с Гришаней. Вечером пришли массажисты, помяли невольников, натерли кожу оливковым маслом. Последние приготовления перед продажей. Тревожно спал в ту ночь Олег Иваныч, ворочался на дощатых нарах. А все ли правильно он сделал? А не упустил ли какую возможность сбежать? Нет, все правильно. Изначальное предательство лжерязанца Димитрия он уж никак предусмотреть не мог. Тем более – нападение татар на Алексин. Его даже Иван Васильевич, великий князь Московский, не предусмотрел, а уж он-то татар знал куда как лучше Олега. В плен, правда, попали по-глупому, но то уж судьба. Могли и сгореть ведь! А дальше бежать не было решительно никакой возможности – с ярмом-то на шее? Хорошо, не сдохли в пути, сдюжили. Сарай? Кафа? Вот уж где ни малейшей возможности для побега не было – слишком пристально стерегли люди Аксай-бека хозяйских невольников. Ладно. Посмотрим, что дальше будет. Эх, Софья, Софья… ты-то там как, родная?Пир Султан Аблал
А Софья душою маялась! Извелась вся от дум нехороших, с лица спала. Как дошли до Новгорода слухи о сожжении Алексина татарами хана Ахмата, так схватилась за сердце боярыня, слезы из глаз золотисто-карих. Однако не плакала долго Софья, не в ее духе это. Плачь не плачь – а люди верно подметили: слезами горю не поможешь. Так решила – если нет в живых суженого, что ж, на то Господня воля, но сердце подсказывало – жив, жив Олег Иваныч, найти б его только. А для того действовать надо, некогда слезы лить – так она и Ульянке-девке сказала, Гришаниной суженой. Прежде чем печалиться, точно все разузнать надо. Если придется, и самим в тот Алексин съездить, хоть, говорят, и пожжен он. Съездить-то не сразу, конечно, а пока б людей сведущих расспросить – воинов спасшихся, купцов, калик перехожих. Олексаха в том деле помочь обещался, да и Феофил-владыко всяческую поддержку сулил. В общем, не до слез Софье с Ульянкой было. Действовали…
Утром, едва забрезжило солнце, невольников бесцеремонно подняли на ноги. Снова натерли оливковым маслом, правда, на этот раз не кормили. Чего зря еду переводить?! Пусть кто купит, тот и кормит. Вполне логично. Только жрать от этого хотелось не меньше. Олег Иваныч сглотнул слюну, подмигнул Гришане. Тот уже достаточно оправился, только вот исхудал – ребра торчали. Сковав по десятку, повели по узким булыжным улочкам, таким радостным в нежаркий утренний час. Навстречу попадались смуглые полуголые люди – торговцы рыбой, лепешками, вкусностями. Бежали мальчишки – продавцы воды – с кувшинами на плечах. Важно посматривая вокруг, шествовал народ поприличнее – толстые хозяйские экономы, ярко накрашенные горничные, евнухи с бабьими лицами. Никто не молчал – все гомонили, орали, ругались. И чем дальше, тем всего становилось больше. Солнца, людей, ругани. Уже и толпа катилась по улицам – к базару, к рынку, к товарам. Жались к домам безногие калеки – нищие, выпрашивая милостыню жалобными, но довольно настойчивыми голосами. Один из калек, одноногий косматый старик с выпавшими зубами, закричал вдруг проходившим невольникам аль-Гариба: – Православные! Из Рязани есть кто? Никто не ответил ему, видно, не было рязанцев. А может, и не было настроения отвечать. Тут же подскочили к калеке надсмотрщики, хлестнули плетью. Упал старик в дорожную пыль, завыл, заругался. Рынок открылся неожиданно. Вот только что шли вдоль длинной стены-дувала, и вдруг – раз! Только свернули за угол, как прямо в глаза ударило солнце. Оглушил многоголосый гам. Охрана врезалась в толпу, разгоняя попадавшихся на пути людей: рыбников, лепешечников, ловцов губок и прочую мелочь. Олег Иваныч и Гриша, забыв о своем незавидном положении, с любопытством вертели головами. Вон акробаты – как изогнулись-то, собаки, – кажется, и совсем невозможно так. А там, слева, – огромный иссиня-черный негр в белом тюрбане метает ножи прямо по периметру стоящей у дощатого щита черноглазой девчонки, наверное, Гришиной ровесницы. А та не просто не боится – улыбается да еще жонглирует красными яблоками! А вон мужик со змеей! Жирная гадина. И, видно, страшно ядовитая! И так изгибается, зараза, под дудочку, словно и занятия ей любимее нету. Интересно, у нее зубы ядовитые вырваны? Казалось, прошагали уже весь базар, прежде чем подошли к помостам. Батюшки! Да вот он, оказывается, базар-то! Только и начался! Огромный – куда там новгородскому Торгу! Рабов – со всей земли, ото всех народов. Угрюмые светловолосые сербы. Антрацитовые негры, скалящие ослепительно белые зубы. Смуглые светлоглазые берберы, всадники диких пустынь. Поляки. Много и русских, ну или других каких славян, похожих. На помостах и вокруг них толпились покупатели и просто зеваки. Где еще задарма посмотришь на обнаженных красавиц? А их тут немерено. Впрочем, раскупили красавиц быстро, несмотря на высокую цену. Сперва отобрал лучших представитель самого султана – расплывшийся, словно квашня, толстощекий евнух в богатом, расшитом серебром платье, с жирным отечным лицом и толстыми противными губами. Затем настала очередь других покупателей, не таких важных. Своего будущего хозяина Олег Иваныч определил сразу. Высокий горбоносый турок с узким, смуглым почти до черноты лицом, покрытым глубокими шрамами. Белоснежный тюрбан, такого же цвета джелабба – длинная, почти до земли, накидка, какие носили кочевники-бедуины. У пояса – тяжелая боевая сабля в простых, безо всяких украшений ножнах. По тому, как почтительно приветствовал смуглого незнакомца хозяин – «Салам ас-салам, Гасан аль-Магриби!» – человек тот весьма не простой. «Аль-Магриби» – из Магриба. Магрибом здесь называли северо-западные африканские земли. Пронзительный взгляд Гасана аль-Магриби внимательно скользил по шеренге полуголых невольников, задерживаясь лишь изредка. Исхудалый Гришаня не вызвал у него никакого интереса, а вот Олег Иваныч… Его мускулы уж слишком выделялись на общем фоне. Гасан аль-Магриби что-то спросил у хозяина. Тот с низким поклоном ответил. Гасан аль-Магриби кивнул и, обернувшись к стоявшим позади вооруженным копьями слугам, щелкнул пальцами. Один из воинов расплатился и схватил Олега Иваныча за стягивающую руки веревку. Олег Иваныч взглянул на вот-вот готового расплакаться Гришу, подмигнул – не журись, мол, обязательно разыщу. Даст Бог, свидимся…
Дом Гасана аль-Магриби – не дом даже, а целая усадьба, раскинувшаяся, как минимум, на квартал, – располагался на другой стороне пролива Босфор, в азиатской части города, называемой Ускюдар. Высокий глухой забор с небольшими башнями по углам. Крепкие, обитые железом ворота. Просторный двор с хозяйственными постройками и крытой галереей, проходящей на уровне второго этажа. Конюшня с чистокровными арабскими скакунами… Все говорило о довольно высоком социальном статусе хозяина. О том же говорил и многочисленный гарем, и рабы, в числе которых находился теперь и Олег Иваныч. Некоторые невольники были русскими: из Рязани, Москвы, из Новгород-Север-ского княжества. Хватало и поляков, и литовцев, и даже негров (зинджев, как их здесь называли). За всеми ними присматривала вооруженная охрана. Впрочем, особой нужды в присмотре не было – мало кто из рабов был недоволен своим положением. Аль-Магриби хоть и не отличался добротой, но был справедливым и рачительным хозяином. Бездельникам спуску не давал, но и не зверствовал, берег свое движимое имущество. Олег Иваныч вместе с тремя молодцами исполнял теперь роль личного автомобиля Гасана-эфенди – таскал по всему городу крытые носилки с хозяином. Вообще-то аль-Магриби предпочитал передвигаться верхом, но в относительно мирное время это не очень бы соответствовало его положению нишанджи – высшего сановника Османской империи, члена правительства – дивана. Хотя, конечно, правительство играло совещательную роль при султане, все ж его глава, великий визирь, имел особые полномочия. Большая власть сосредоточивалась в руках правителей провинций – бейлербеев, и в руках прочих нишанджи, и даже у их секретарей – кятибов. Простые же турки… Тьфу ты! Турки? Попробуй-ка назови тут кого турком, даже хотя бы добрейшего старика Мюккерема-ага, торговца обувью, недавнего знакомца Олега! Прибьет не задумываясь! Ну, если и не прибьет, то чем-нибудь тяжелым кинет точно. «Османлы», османы – так пристало называть истинных детей пророка, наследников славного султана Османа. «Тюрк» – турок – лишь презрительная кличка беднейших крестьян Анатолии, малоазиатской провинции Империи, бывшей, впрочем, не провинцией, а скорее центром. Ну не считать же центром беспокойную европейскую Румелию или, еще того не хватало, Северную Африку! Обо всем об этом рассказал Олегу Иванычу напарник по носилкам Иван, Яган по-здешнему. Сам Иван, бывший боевой холоп рязанского боярина Тимофея Исулича, в неволе уже лет пять. Сначала в Кафе, затем в Румелии, в каменоломнях. Там бы ему и сгинуть, ежели б не случай – с инспекцией пограничных войск приехал аль-Магриби. Иван все сделал, чтобы попасться тому на глаза. Вид у дробителя камней к тому времени был еще хоть куда! Мускулы прямо играли… Таким вот образом, уже больше полугода трудился Иван у важного нишанджи-магрибинца в качестве… личного шофера? Колеса? Двигателя? В общем, таскал носилки. По сравнению с работой в каменоломнях – райский отдых. Олег Иваныч быстро сошелся с Иваном. Характером тот был спокойный, с расспросами не лез, излишним любопытством тоже не страдал, к тому же пользовался благорасположением местного муллы. Время от времени заходя на усадьбу магрибинца, мулла обязательно останавливался поболтать с носильщиком, причем именовал того весьма уважительно – Яган-ага. Секрет столь любопытной, на взгляд Олега, привязанности был прост: Иван, как и многие из невольников, со дня на день собирался принять ислам, из чего никакого секрета не делал. Очень это было странно для Олега Иваныча. Ну никак он понять не мог, как же можно совершить такое: отрешиться от православной веры, от родной земли, от людей русских?! При всем при том Иван был вроде неплохим человеком. По крайней мере, к Олегу относился по-хорошему, по-приятельски даже. На откровенный вопрос отвечал откровенно. Ну, кем он был в Рязани? Боярским холопом без прав и, уж тем более, без всяких жизненных перспектив. А здесь – дело другое. Сегодня он раб, а завтра станет мусульманином, получит должность, выкупится на свободу, а дальше – кто знает? Планировал Иван по военной части пойти, опыт, слава Богу, имеется. Хорошие пушкари султану нужны – что ж, это дело. Он уж и хозяину, Гасану-эфенди, о желании своем говорил, тот отнесся благосклонно: сам-то аль-Магриби был, говоря понятным языком, заместителем министра обороны и в толковых (а главное, преданных!) военачальниках среднего звена нуждался гораздо больше, нежели в рабах-носильщиках. – Так что, друже Олег, года через три важным господином стану! Дом заведу, конюшню, гарем! – Ну, уж ты раскатал губу, Ваня!.. Гарем! Ну, блин… Нешто тут без тебя на важные места своих бояр не найдется? Важных да именитых? – А нет тут, Олежа, ни важных, ни именитых. Все перед султаном равные – что мы с тобой, что наш хозяин Гасан-эфенди, тоже, кстати, бывший раб. Кичиться древностью рода – здесь все равно что султана изругать ругательски или его гарем обесчестить. Не доверяет знатным султан и, по-моему, правильно делает. Заговоры да убийства – то все от них, от знатных да родовитых. Говорят… – тут Иван оглянулся и понизил голос до шепота: – Говорят, владыка наш, султан Мехмед Фатих, да продлит Аллах его годы, приказал брата родного умертвить младенцем еще. Чтоб не было больше на престол заявителей, так-то! Потому таким, как мы, тут прямая дорожка открыта. Было б только желание по ней пойти. Они сидели, болтая, на серых камнях набережной, у высоких башен Румелихисары – крепости, выстроенной Мехмедом на европейском берегу Босфора. Напротив, через пролив, возвышались такие же громады укреплений Анадолухисары. Ну, названия крепостей даже Олегу Иванычу понятны: от провинций Румелия и Анатолия. День клонился к вечеру, и солнце отражалось в голубых водах Босфора, заполненного белыми парусами судов. Кричали чайки, садились нахально рядом, бродили вдоль кромки прибоя, осторожно переступая красными лапами. – А что, Иван-ага? Если кто из рабов книгочей великий, думаю, и у него шансы есть? – Конечно! Прямой путь в кятибы. Условие одно: стать правоверным… Юный Баязид, сын и наследник Мехмеда, уже сейчас славится своей ученостью и мудростью не по годам, Гасан-эфенди рассказывал как-то про него мулле Хабибу-Ходже. Ну, а мы с муллой друзья, ты знаешь. Так вот, юный наследник Баязид совсем не похож на других приближенных султана. Терпеть не может воинских забав – метания копий, дротиков, конских скачек и прочего. Обожает сочинять стихи и трактаты, читать древних философов. Ненавидит войну и разрушения. Во время недавнего праздника мевлюд – в честь Дня рождения пророка – так и сказал: не будет в мое царствие ни войн, ни казней, а будут лишь научные споры, университеты во всех крупных городах, праздники поэзии и искусств. – Похоже, Империи очень повезет с будущим султаном, – заметил Олег Иваныч. – Послушай, Вань, мне что-то не очень нравится вон тот зиндж в белом тюрбане! Из роскошного паланкина, прибывшего с минуту назад, отдуваясь, выбрался муж тучный, с одутловатым лицом, с жирными нездоровыми складками. По-утиному переваливаясь, скрылся в почтительно открывшихся воротах. Огромного роста негр – иссиня-черный, мускулистый, поджарый, – поправив на голове белого цвета тюрбан, украшенный павлиньими перьями, показал пальцем на носильщиков аль-Магриби и, что-то сказав своим, обидно засмеялся. Видно, критиковал скромность украшений носилок Гасана-эфенди. На свои б лучше посмотрел, чучело! «Он не умел сделать красиво и поэтому сделал богато!» – про их жирнягу хозяина сказано, не иначе! – Это Эфруз, мастер боя на палках. Любимец толстого Ыскиляра-каны, главного евнуха султана, давнего недруга нашего хозяина… – тихо заметил Иван. – А! Ну да… Именно эту толстую противную рожу Олег Иваныч видел на невольничьем рынке – евнух тщательно выбирал наложниц для султанского гарема. Ладно, пес с ним, с евнухом. Что ж этому негру надо? Ишь, выпендривается, рэппер хренов! Негр что-то крикнул в их сторону, схватил валяющуюся на дороге кривоватую палку и с силой запустил в сторону носильщиков магрибинца. – Обозвал нас шакалами, ишаками и козлами, – перевел слова зинджа Иван. – А также – трусами. Вызывает драться на палках, шакалья морда! Уж не первый раз так. – Так в чем же дело? – Эфруз – лучший боец в Ускюдаре! – Вот и посмотрим. – Но его хозяин… – И черт с ним, с хозяином! Давай-ка сюда ту палку… Подкинув палку на руке – вроде крепкая, – Олег Иваныч направился к зинджу. Тот, ухмыляясь, ждал. – Ну что, рабья морда, сразимся? Эфруз улыбался и, казалось, не понимал ничего. Впрочем, конечно же, не понимал! Было бы странно, если б он знал русский! Он улыбался… Но вдруг с быстротой молнии крутанул длинной тяжелой палкой, которую до поры до времени держал сзади. Со свистом описав пологую дугу, конец палки неминуемо ударил бы Олега Иваныча в висок. Этим и закончилась бы схватка, если бы… Если бы Олег Иваныч не занимался в юности фехтованием! Если бы не усовершенствовал свое искусство уже в Новгороде. Он не поверил хитрой улыбке зинджа, не поверил нарочито расслабленной позе. Даже не стал отбивать удар – много чести! Просто сделал полшага назад – и палка просвистела мимо. Однако Эфруз ловко перехватил ее рукой и тут же нанес удар другим концом. Да так быстро, что Олег Иваныч еле-еле успел парировать. Да, пожалуй, негр Эфруз недаром считался лучшим палочным бойцом в Ускюдаре! Олег Иваныч, отбив пару ударов, решил, что пришла пора перехватить инициативу. По-фехтовальному выставив вперед правую ногу, Олег Иваныч тем самым уменьшил поражаемую поверхность тела и, схватив палку за самый конец, перешел в атаку, сделав целый ряд длинных выпадов в разные стороны. Алле, месье зиндж! Начинаем! Прямо – рраз! А теперь сразу направо – а друат! Налево – а гош. А теперь ложный выпад… Ага! Не нравится! Эфруз держал палку посередине, что давало возможность действовать почти одновременно двумя концами, однако весьма укорачивало линию атаки. Что негр и почувствовал, получив пару хороших ударов по обоим предплечьям. Сам же он не мог достать соперника, даже вытянув руку. Эфруз перехватил палку… И в этот момент Олег Иваныч нанес ему сильный укол в глаз. Он долго ждал, правильно рассчитав, что негр должен-таки переменить тактику и совершить перехват руки. Дождался. И воспользовался. Зиндж Эфруз с воем схватился за глаз и начал кататься по земле. И сразу же раздались приветственные крики. Иван, носильщики и даже… даже сам Гасан-эфенди, как раз вышедший из ворот крепости в компании толстяка Ыскиляра. Странно, но евнух тоже улыбался. И смотрел на Олега Иваныча, как кот на сметану. Подойдя ближе, Ыскиляр-каны пнул в бок валяющегося в песке Эфруза, плюнул тому на голову, выругался. Затем повернулся – само медоточие – к Олегу Иванычу и, вытащив из роскошного кошеля на поясе маленькую серебряную монету, акче, бросил ее в пыль. После чего уселся в носилки, на прощание наградив Олег Иваныча широкой гнилозубой улыбкой. Иван, подняв монету с земли, протянул ее Олегу: – Это твоя, друже… – Тут же поклонился подошедшему хозяину, Гасану аль-Магриби. Магрибинец покровительственно похлопал Олег Иваныча по плечу. Сказал что-то… – Уважаемый Гасан-эфенди, да продлит Аллах его годы, сказал, что ты достойный воин! – перевел Иван. Олег Иваныч с достоинством поклонился. Аль-Магриби продолжил: – Уважаемый Гасан-эфенди, да продлит Аллах… Тьфу… Короче, Олежа. Тебе выпала великая честь сопровождать хозяина во дворец. Не носильщиком. Охранником. Хозяин назвал тебя – Ялныз Эфе – храбрец-одиночка. Немногие удостаиваются такого прозвища. Рад за тебя! – Иван подмигнул и снова склонился перед Гасаном аль-Магриби, почтительно сложив на груди руки.
Дворец султана, снаружи довольно красивый, изнутри оказался темным и неуютным даже. Несмотря на украшенные золотом двери из светлого орехового дерева, на обитые сверкающей желтой парчой стены, на горящие серебряные светильники, на занавеси синего бархата. На полу, покрытом длинным красно-желтым ковром, перед закрытыми дверями дивана – комнаты для государственных собраний – с обнаженными кривыми саблями на плечах стояла стража – янычары в блестящих кольчугах, с маленькими круглыми щитами в руках. Янычары – султанская гвардия из христианских юношей, отобранных от родителей, воспитанных в истинной вере и в преданности султану. Подобно верным псам, денно и нощно стерегли покой своего владыки – жестокого султана Мехмеда, прозванного Фатихом-завоевателем. Напротив янычар, в прилегающем к коридору открытом помещении для стражи, коротали время охранники приглашенных на совещание визирей. В том числе Олег Иваныч. В кольчуге. В атласных синих шальварах. Алый плащ с плеча. На ногах крепкие чарыки из сыромятной кожи. Эфес длинной сабли приятно холодил руку. Нет, Олег Иваныч по-прежнему оставался невольником. Но теперь уже – военным слугой Гасана-эфенди, типа русских боевых холопов. Почему магрибинец доверился первому встречному? Да потому же, почему несколько лет назад доверился Олегу Иванычу игумен Вежищской обители Феофилакт, будущий Феофил-владыко. Никто был тогда Олег Иваныч, и звали его никак. Потому всем был Феофилакту обязан, во всем зависел. А значит, предан был, аки пес. Точно так же и аль-Магриби думал. И не только он. Сам султан Мехмед Фатих, да продлит Аллах его годы! Все эти истории о бывших рабах, достигнувших высших должностей в Империи Османлы, – вовсе не досужие россказни. Именно такие люди – из грязи в князи вознесенные Аллаха и султана волею – и есть самые верные. Потому что зависят полностью от того, кто вознес их. Конечно, с течением времени чувство благодарности и признательности исчезает неизвестно куда. Возникает тайное желание встать на место хозяина… И очень часто такие желания исполняются. Надо только быть энергичным, коварным, жестоким. Чем коварнее, тем лучше. Потому как хозяин тоже не дурак – и подобные мысли слуг своих враз просекает. Ну а тогда – смерть. И дай Боже, чтоб в бою иль от кинжала, от яда. Куда хуже, если казнить будут: сдерут с живого кожу, сварят в кипятке, посадят на кол. Поэтому вовремя тему просечь нужно. О том, что тот, кто тебя возвысил, знает о том, что ты… Ну, и так далее. Высокая политика, в общем. Из тех, что на крови, предательстве и лжи делаются. Предавшийся размышлениям Олег Иваныч почувствовал вдруг, как кто-то настойчиво тянет его за рукав. Оглянулся – смуглый мальчишка-слуга. Рожица холеная, хитрая, на пальцах перстни. – Ты – тот, кого называют Ялныз Эфе? Олег Иваныч кивнул, вспомнив свое новое прозвище. – Идти! Надо! По коридору – приглушенные ковром шаги. В комнату охраны заглянул Гасан-эфенди, в длинной золоченой накидке-джаббе и всегдашнем белом тюрбане. Олег Иваныч поклонился. Мальчишка о чем-то быстро заговорил с магрибинцем, то и дело закатывая глаза к потолку. Выслушав его, Гасан-эфенди кивнул и, повернувшись к Олегу, произнес несколько простых слов: «идти», «помогать», «дворцовая стража», «утром – здесь». Олег Иваныч кивнул. Понял, мол. Уж эти-то слова он знал, спасибо Ивану. Или, как его теперь, Ягану-аге. Из комнаты для заседаний выходили и другие сановники-нишанджи, давая указания охране. Видно, либо заседание продлится до утра, либо будет иметь место пир с обильными возлияниями. В общем-то мусульмане вина не пьют, Коран запрещает. Однако тот же Гасан-эфенди ведь имел, черт, тайный винный погребок, иногда изрядцр прикладывался – от слуг ничего не утаишь, как ни пытайся. Так почему б и султану не усладиться с верными визирями дивана? И совсем не обязательно вином, можно и кальянчиком обкуриться до белых чертиков. Олег Иваныч как-то попробовал – Яган-ага угостил по дружбе – крыша враз улетела, не хуже, как с водки! Вообще он понемногу привыкал к своей новой жизни. Не то чтоб она ему сильно нравилось, а просто пока выхода иного не было. Нет уж, вовсе не собирался Олег Иваныч принимать ислам, делать карьеру на султанской службе и заводить гарем! Хотя никого в том не разубеждал – ни Ивана, ни Гасана-эфенди, ни прочих. К чему разубеждать-то? Чтоб на каменоломни сослали во Фракию, в Румелию по-здешнему? Нет уж. Пусть лучше видят в нем нового человека из магрибского клана Гасана-эфенди. Здорового беспринципного карьериста. Главное сейчас – выиграть время. А уж затем – бежать! Олег уже знал – куда. С инспекцией Гасана-эфенди проехаться по дальним вилайетам, граничащим с болгарскими, или мустьянскими, или валашскими землями. Помнил, что где-то здесь они, недалеко. Рассказывал как-то Гришаня о валашском воеводе Владе Цепеше, по прозвищу Дракула. Именно с турками воевал Дракула-колосажатель. Даже, кажется, при этом же султане Мехмеде. Значит, не так и далеко Валахия. А потом и до Польши с Литвой рукою подать. А уж там-то дорожки знакомые. Ох, Новгород, Господин Великий! Красивы твои храмы, белоснежны стены, велик, величав Волхов! Хотя и Стамбул-Константинополь – городишко не из последних. Олег Иваныч даже как-то привязался к шумному яркому мегаполису, привольно раскинувшемуся на берегах Босфора, между Востоком и Западом. Нет, вернее, так: и на Востоке, и на Западе. И в Европе, под сенью неприступных башен Румелихисары, и в Азии, прикрываемый Анадолухисары-крепостью. А залив Халич – византийский Золотой Рог? С его искрящимися, нежно-палевыми водами. Древние византийские стены. Мосты. Районы Пера и Галата – с болгарами, армянами, греками, генуэзцами, французами – кто там только не жил! В общем, ежели повелителю правоверных султану Мехмеду Фатиху, да продлит Аллах его дни, придет в буйную голову начать борьбу с комополитизмом – Перу и Галату следует выжечь дотла. Правда, тогда не будет у Империи Османов ни ремесленников, ни торговцев. Да и полководцев, и ученых, и сановников тоже не будет. Что, те – турки, что ли? Как бы не так. Называют себя, правда, лояльно – «османлы», но на самом деле… Ну, типа, как в Штатах, там тоже одна нация—«американцы». Нет, никогда не будет Мехмед, знающий несколько языков, математику, астрономию, философию, подобной дуростью заниматься. Тем более сын его, Баязид, считающий самыми полезными в государстве людьми ученых, поэтов, мистиков… ну, а самыми вредными – военных, кровопроливателей проклятых. Этот Баязид, по слухам, весьма глубокомысленный юноша… Эх… Олег Иваныч покачал головой, следуя за юным слугой по извилистым коридорам дворца. Сколько же еще дел предстоит в Новгороде! И ведь, право дело, свадьба скоро! Его личная, между прочим, свадьба. С Софьей. Краса-боярыня, да ведь и умна! Латынь, немецкий, экономику знает. Эх… Грустно стало вдруг Олегу Иванычу в роскошном султанском мире. Грустно и одиноко. Где-то сейчас Гришаня? Вот еще одна проблема – с отроком. Совсем не собирался Олег Иваныч один деру давать. Нет! Обязательно нужно разыскать Гришу. Тем более что подобные возможности, даст Бог, похоже, скоро появятся. И тогда… – Пришли, эфенди! – Мальчишка кивнул на узкую дверь и растворился в темных, выстланных мягкими коврами, коридорах. Олег Иваныч толкнул дверь, вошел. Комната представляла собой нечто среднее между офисом и средней руки борделем. Покрытый зеленым бархатом стол с чернильным прибором и перьями, забранные тяжелыми портьерами стены. Низкая широкая тахта, обитая лиловым шелком. По углам – бронзовые курительницы с благовониями. Пахло чем-то сладким, возбуждающим, манящим. В золоченой клетке, подвешенной над столом, пересвистывались пестрые птицы. В комнате никого не было. Олег Иваныч осмотрел курительницы, щелкнул пальцами по позолоченным прутьям клетки и уселся на тахту, вытянув ноги. Кому-то он был зачем-то нужен? Подождем… Скрипнула дверь. Вошел давешний проводник-мальчишка, остановился в дверях, зачем-то выглянул в коридор и, приложив палец к губам, схватил Олега Иваныча за руку: «Идем!» Снова коридоры – темные, кривые, запутанные. Несколько раз останавливались, кого-то пропускали, от кого-то таились. Свернули, поднялись вверх по узенькой лестнице, еще чуть-чуть прошли, остановились перед свисающим с потолка до пола тяжелым покрывалом. Проводник скрылся за покрывалом. Пахнуло жаркой сыростью и сладким запахом благовоний. Баня у них там, что ли? Или тайная опиекурильня? Хотя почему тайная? И тут же высунулась из-за покрывала тонкая детская рука – тот же пацан, уже почему-то полуголый, снова схватил Олега Иваныча за руку. Потащил куда-то… Неожиданно просторное помещение, куда они вошли, заполнено паром, идущим от небольшого бассейна. Жаровни вокруг бассейна курились сладким синевато-зеленым дымом. Окон не было, но ярко горели светильники – штук восемь-десять. Пол устлан коврами. Рядом с бассейном – низкое ложе, убранное золотистой парчой. На ложе, подложив под голову руку, в одной лишь набедренной повязке возлежал жирнющий толстяк с нездоровой кожей, давешний Олегов знакомец Ыскиляр-каны, главный султанский евнух. Двое мальчиков с накрашенными губами старательно чесали толстяку пятки, а стоявший у изголовья проводник помахивал веером из павлиньих перьев. Черт знает что! Увидев Олега Иваныча, Ыскиляр-каны залучился самой сладкой улыбкой. Перекатываясь жиром, уселся на ложе, гостеприимно кивнул на место рядом с собой. Олег Иваныч сел. Отхлебнул шербету из золоченой чашки, по знаку евнуха мгновенно принесенной кем-то из мальчиков. Толстяк довольно закивал, зыркнул на мальчиков – те дисциплинированно испарились, как и не было. Ыскиляр-каны проводил их глазами и, томно вздохнув, придвинулся ближе к гостю. И вдруг положил тому руку на колено и потянулся толстыми губами к губам Олега Иваныча, да так, что тот еле отделался от столь страстного поцелуя. Впрочем, евнух тут же повторил атаку. Олегу Иванычу даже не было особо противно, скорее – смешно. Впервые в жизни его снимали, как гулящую девку. И кто? Страшный кастрированный толстяк! Треснуть, что ли, ему по кумпо-лу? Хоть вон той серебряной плевательницей… или курительницей… Ыскиляр-каны с неожиданной прытью спрыгнул с ложа и принялся танцевать, что-то гнусаво напевая и виляя толстыми бедрами. По мнению коварного соблазнителя, этот зажигательно-сексуальный танец уж непременно должен произвести большое впечатление на строящего из себя полнейшую невинность гостя. Тот, правда, уже в открытую ржал – ну не мог удержаться, зрелище было то еще! Особенно – окончание танца, когда, томно подняв глаза к потолку, толстяк не лишенным изящества жестом скинул с бедер повязку и повернулся к Олегу Иванычу жирной необъятной задницей… Которую так хотелось хорошенько пнуть. Что Олег Иваныч и сделал. Взвизгнув, главный евнух султанского гарема, уважаемый Ыскиляр-каны, завалился прямо в бассейн, подняв тучу брызг. Надо думать, утонуть он не успеет. Чертов хор мальчиков-зайчиков наверняка отирается где-то поблизости. Вот пусть и вытаскивают своего хозяина, а Олегу Иванычу, пожалуй, пора отсюда!
Иван, Яган-ага, услыхав рассказ, смеялся до слез. Потом посерьезнел: – Страшного врага ты нажил себе, Олег! Хранитель гарема Ыскиляр-каны вхож к султану. Многие ищут его дружбы. И… многие находят. Понимаешь теперь, каким способом, да? М-да. Надо, по возможности, держаться от султанского двора подальше. А не получилось подальше. Хозяин, Гасан-эфенди, повсюду таскал за собой своего нового телохранителя. Видно, лестно было. Слухи о победе над зинджем Эфрузом, интимным другом любвеобильного евнуха Ыскиляра-каны, распространились по Стамбулу быстро. Многие даже специально приходили к усадьбе магрибинца в Ускюдаре взглянуть на Ялныза Эфе – одинокого храбреца. А «одинокий храбрец» тосковал. Не получалось пока разузнать о Гришане, даже подать о себе весточку в Новгород через какого-нибудь европейского купца не получалось. Нет, были у Ивана знакомые итальянцы, греки, евреи. Только вот на север никто из них ехать не собирался – ни в Венгрию, ни в Валахию, ни тем более в Польшу. Уж слишком опасно. В Валашской-то земле, по заведенной воеводой Владом традиции, сначала на кол посадят, а уж потом слушать будут. Так и шли дни. Тягуче, уныло, скучно. Дом – султанский дворец – дом. Даже с инспекцией аль-Магриби никуда не ездил, не говоря уж о том, чтоб на войну какую собраться. То ли вообще войн не было, то ли не те это были войны, в которых важному нишанджи поучаствовать не стыдно. Пару раз Олег Иваныч сталкивался во дворце с Ыскиляром-каны. Евнух лишь плевался да шипел, словно змею увидел. Впрочем, никаких пакостей не делал – и на том спасибо. Прошло уже недели полторы с той самой встречи в бассейне, когда Олег Иваныч вновь заступил в ночной караул – Гасан-эфенди был приглашен на ночное заседание дивана. Заниматься важными государственными делами, надо полагать. Под жаркое из баранины, гашиш с опиумом да танцы живота, исполняемые специально обученными арабскими невольницами. Душных, наводящих тоску коридоров на этот раз, слава Богу, не было. Телохранители прибывших сановников прохаживались в саду, занимавшем большую часть внутреннего двора. Апельсиновые деревья, стройные кипарисы, оливы, тщательно подстриженные кусты, посыпанные нежным белым песком дорожки, обширный пруд, беседки с позолоченными крышами. И тишина. Полнейшая. Говорили, что в этом саду, в одной из беседок – никто не знал, в какой, – любил читать арабские стихи наследник, принц Баязид. Потому – никакого вертепства в саду не допускалось. Охранникам строго-настрого приказано следить за своими хозяевами – мало ли, в сад подышать выйдут, так чтоб не шумели, – а буде понадобится, тихонько уводить их домой, пользуясь гостевыми носилками. В числе других охранников, Олег Иваныч прохаживался взад-вперед вдоль северной стены дворца – уходить дальше в сад не разрешалось – и думал. Все о том же. О Софье, о побеге, допрежь которого необходимо разыскать Гришу, в чем давно обещался помочь Иван… нет, теперь уже точно – с недавних пор правоверный мусульманин Яган-ага. Яган уже не таскал носилки – по протекции Гасана-эфенди назначен офицером в артиллерийский полк, где и проявлял свои способности. Потихоньку сбывались мечты бывшего рязанского холопа. Не всем невольникам так везет, как Ивану-Ягану или, скажем, Олегу Иванычу. Можно и в каменоломни угодить, и к какому-нибудь бедняку-ремесленнику. Вот уж хуже нет, как к бедняку попасть – и кормить толком не будет, и работать заставит на износ, до седьмого пота. Такие хозяева за полгода немногих своих рабов до смерти доводили, потом снова на рынок шли, торговались до седьмого пота, выгадывали, кто подешевле. Так и Гришаня мог попасть, несмотря на ум свой да ученость. Языка-то турецкого не знает, впрочем, по-тюркски тут только анатолийские пастухи болтали, кто поважнее – больше на арабском и даже греческом. В общем, смесь какая-то получалась, только знатным людям понятная. А знает Гриша греческий? Кажется, нет. Латынь только да немецкий. Ни то ни другое здесь не катит. Тем более – уж арабского точно не знает. Вот и попадет к какому-нибудь бедняку-скареду. Или, того хуже, к извращенцу типа Ыскиляра-каны. Что ж тянет, Иван-то? Мало, что ль, у него знакомых на невольничьем рынке? Друг, называется. Надо поторопить бы. Закутанная в легкую накидку – елдирме – скользнула меж апельсиновыми деревьями изящная женская тень. Видение в шелковом светло-зеленом халате-энтари. Из-под чадры – чаршафа – выбивались темные пряди. Набрав из фонтана воды в серебряный высокий кувшин, обернулась – понятно, на чужих мужиков взглянуть хоть одним глазом – и то дело. Вообще-то не должно быть сегодня в саду никаких женщин. Видно, старшая султанская жена дала промашку – послала, как обычно, за свежей водичкой. Не посмотрела, кто там, в саду, шляется. А одна из младших жен – судя по фигурке, соблазнительные обводы которой отнюдь не скрывали полупрозрачные одеяния, это именно младшая жена – так и смотрела, так и смотрела. Уж больно долго воду в кувшин набирала. Вон, уж через край льется, вода-то, а она все стоит, пялится. На мужиков, да не на всех! Олег Иваныч мог бы поклясться, что прекрасная пэри смотрела только на него. И поворот головы, и – точно-точно! – блеск глаз под невесомым чаршафом… Набрав наконец воды, пэри, покачивая бедрами, нарочно прошла мимо мужиков, хоть ко дворцу-то был и более прямой путь. Ужо, нагорит ей от старшей жены, ежели проведает та. Или от евнуха – толстого развратника Ыскиляра-каны. Олег Иваныч услышал шуршание шелка… – Пан Олег? Кто это прошептал-то? Неужели… Ну, точно! Прекрасная пэри с серебряным кувшином. – У стены беседка. Жди. Осторожен будь. Захлопнулась резная дверца. Олег Иваныч незаметно осмотрел других охранников – слышал ли кто разговор? Нет, не должны бы. Слишком далеко, да и голос пэри был тих, как шепот песка. Он выждал время. Незаметно нырнул в кусты жимолости. Никто и не заподозрил ничего. Только вышедший к фонтану мальчик с накрашенными губами бросил на мощную фигуру Олега Иваныча быстрый взгляд. И сразу же отвернулся, ушел. Олег Иваныч, таясь, обогнул олеандры. Вот и беседка. Тишина. Никого вокруг. Лишь ветер лениво шевелит листьями. В беседке стояла низенькая широкая скамейка из крепкого бука, покрытая стеганой ватной накидкой с вытканными серебряными нитками цветами. По поддерживающим крышу столбам, по самой крыше вилась изящная вязь арабесок. Журчал ручей. Пахло мятой и апельсинами. Она появилась неслышно, словно видение. Молча села рядом, сбросила на пол чаршаф. Точеное, словно из белого мрамора, лицо. Вьющиеся темные волосы. Глаза серыми искрами… – Пани Гурджина! – ахнул Олег Иваныч. – Вижу, узнал. Еще бы не узнать! Пылкая польская красавица Гурджина Злевска, по слухам, любовница самого короля Казимира. Город Троки в Литве. Неудачное новгородское посольство. Дуэль со шляхтичем Кшиштофом Ольшанским – хорошим парнем оказался потом шляхтич. И романтическое знакомство с Гурджиной, закончившееся свиданием в ее спальне… Олег Иваныч не считал тогда, что так уж виноват перед Софьей – даже и помолвлен тогда не был. И насчет Гурджины не планировал никаких отношений. Но вот – неожиданно встретил ее здесь, во дворце султана Мехмеда! Как? Откуда? Не надо было и спрашивать. Гурджине хотелось выговориться. Невеселая, в общем-то, история. Обычная, в общем-то. Ссора с престарелым монархом. Южный городок Каменец недалеко от Днестра – спорный меж Литвой и Польшей. Молодой любовник и постылый муж, старый пан Злевский. Романтический побег на неоседланной лошади… И татарский аркан как завершение сцены. Затем понятно: рынок в Крыму, Стамбул, сераль султана. Наложница. Красивая полька некоторое время пользовалась благосклонностью султана – что вызывало жуткую ненависть остальных жен, числом около трехсот. Правда, ненависть была недолгой: через какое-то время султан переключился на молодую сирийку. Теперь уже ненавидели ее. И, странное дело, Гурджина тоже испытывала к юной сопернице далеко не самые лучшие чувства. Так и жила – на положении прислуги – всеми забытая, никому не нужная, под пристальным надзором евнухов. Попробуй заведи с кем какие шашни – вмиг головенку отрубят! Пустая, никому не нужная жизнь… Пани Гурджина вдруг бросилась на грудь Олегу и горько заплакала. Олег Иваныч не знал, что и делать. Принялся утешать, произносить какие-то успокаивающие слова, гладить… Ласки довольно быстро перешли в бурные поцелуи. Пани Гурджина была женщиной пылкой, к тому же истосковавшейся. Да и Олег Иваныч – мужчина не старый. Гурджина скинула все свои невесомые одежды – елдирме и энтари, оставшись в одних прозрачных шальварах. Она похудела с момента их последней встречи, но грудь была по-прежнему высока и сейчас вздымалась в порыве возникшей страсти. В пупок было вставлено украшение – небольшое золотое кольцо с изумрудом. – Давай же, давай! – со стоном шептала полька. – Может, то последнее, что мне осталось. Не в силах больше сдерживаться, Олег Иваныч стащил с Гурджины шальвары… А потом все, как в дурном сне. Сцена номер два: те же и муж. Вернее, его доверенное лицо – Ыскиляр-каны, главный евнух гарема. За его спиной – целая когорта воинов дворцовой стражи и – где-то рядом – злорадная детская рожица с накрашенными губами… Олег Иваныч не успел даже саблю схватить, как был связан и брошен в подземную тюрьму. С неверной султанской наложницей – он успел увидеть – обошлись довольно тактично: никто и грубого слова не сказал. Ну, может, потом накажут? Только не хотелось бы, чтоб сильно… Ну, попал кур в ощип! Все беды от баб. Правда, что греха таить, не очень и раскаивался Олег Иваныч, прямо скажем, не очень. Ну не чувствовал себя виноватым перед его султанским величеством, ну ни капли! Плевал Олег Иваныч на султана с высокой башни! С Румелихисары или там с Анадолу-хисары, которая повыше! Вот перед Софьей немножко стыдно было, да и то, честно говоря, не очень. Ну, явно нуждалась несчастная женщина в утешении. Вот он и утешил, как смог…
Глава 4 Новгород – Стамбул – Эгейское море. Сентябрь-октябрь 1472 г.
Гляну на море — В памяти лодка. Гляну на дерево — В памяти облако. Ну, а если я гляну на пристань?Октай Рифат
В узкие окна закат Красного золота бросил. Выступил сумрачный ряд Тел, наклоненных у весел.Пролетело короткое новгородское лето. Вот уж и Новый год пришел, сентябрь месяц, на который венчание назначено – Олега Иваныча с боярыней Софьей. Осень еще не успела вступить в свои права – совсем по-летнему светило-жарило солнце. Из церкви Николая Чудотворца на Нутной улице вышла девчонка. Посмотрела вокруг серыми глазищами, платок с головы сняла, на плечи накинула. Ветер живо волосы разметал – черные, как вороново крыло. Невесела была девица-краса, по щекам слезы дорожки проложили. – Не горюй, Ульянка, – догнала ее вышедшая из той же церкви женщина – крупная, дородная, про каких говорят – бой-баба. – Найдется твой Гриша, обязательно найдется! Молись только. – Так уж я молюсь, тетя Настена. Да вот толку пока… – Не плачь, что ты! Вон, пойдем лучше калик послушаем. По Нутной улице в направлении Славны, звеня бубенцами, шли слепцы с одноглазым поводырем. По пути останавливались, обычно у какой-нибудь церкви, заводили песни: длинные, унылые, жалостливые. Особой популярностью пользовались две темы: о «злых татаровях» и «о пожаре московском». Первую слушали с ненавистью, вторую – сочувственно, но все ж с небольшой долей злорадства, типа, так вам, московитам, и надо. За спесь вашу, за гонор, за подлости. У церкви Николая Чудотворца калики затянули про «злых татаровей»:В. Брюсов. Гребцы триремы
Как пожгли поганые славен Алексин-град, Полегли все,не осталося Ни старца, ни воина, Ни дщери, ни отрока…
Ульянка и Настена встали средь окружившей слепцов толпы. Слушали… Потом полезли за мелкой монетой. Бросали слепцам, те кланялись. Один из слепцов уж очень знакомым показался Ульянке. Подошла ближе, взглянула пристально… Ну, точно – Нифонтий! Подмастерье из мастерской ее покойного батюшки, вощанника Петра. А может, не он. Похож просто. Ульянка схватила слепого за руку: – Нифонтий, ты ли? Тот вздрогнул, повернул к девчонке лицо с черной повязкой на месте глаз: – Ульянка… Вощанника Петра дочь… Отошли в сторону, поговорить. Так и узнала Ульянка о встрече слепцов с Гришаней под Алексином, о том, как пожгли город татары, никого не осталось. – Совсем-совсем никого? Может, и спасся кто? – Может, и спасся. Только тех, кто спасся, татары сразу похватали – и в рабство. Так что ежели спасся твой Гриша – так, не иначе, у татар он. – У татар… – Ульянка вздохнула. – Ну и что же, что у татар? – встряла Настена. – Их всяко выкупить можно – и Гришу, и Олега Иваныча. Только знать бы точно… Вот что. Скажи-ка, Нифонтий, а как бы вызнать, в полоне наши аль нет? Нифонтий почесал бороденку. Криком подозвал одноглазого поводыря, пошептался с ним о чем-то… – Говорят, Аксай-бек под Алексином большой полон взял, – отпустив проводника, сообщил Нифонтий. – Человек он у татар не последний. Кроме Аксай-бека, еще были отряды Каюм-хана и Адыгея-мурзы. Это – кто поважнее, ну а всякой шушеры татарской – без числа. Впрочем, шушера все одно полонянников в общий счет предъявить должна, для дележу справедливого. Настена вздохнула: – Как ты сказал-то, Нифонтий? Кабум-кан? Тьфу, не запомним имен их богомерзких… Ульянка, сбегай-ка домой за писалом да берестою. – Да зачем же бегать, тетя Настена? Нешто не запомнить? Аксай-бек, Каюм-хан и Адыгей-мурза. Проще простого. Только одни мы ничего не вызнаем. Идем-ка к Софье-боярыне! – Ой! Вот так и запросто – к боярыне? Чай, не званы. – Пошли, пошли… Уж она обрадуется! И что делать – сообразит, подскажет. – Ну ладно, пойдем. Только я к боярыне заходить не буду, на улице постою, у ограды. …К концу месяца боярыня Софья получила первые известия через знакомых поволжских купцов. По всем приметам – здоровый светлобородый мужчина с родинкой на щеке и синеглазый отрок – оказались в полоне Аксай-бека. Ни у Каюм-хана, ни у Адыгея-мурзы людей с подобными приметами не было. А отрок и мужчина с родинкой были сразу же уведены в Кафу на продажу торговым представителем бека Аттамиром-мирзой. – Так что ищите своих родичей в Константинополе, – тряхнул крашенной охрой бородой купец. – Из Кафы туда – прямая дорога. Если живы – выкупите. Но деньги готовьте немалые! – Да что деньги… Уверенности нет, вот что худо. Кабы наверняка знать, что они там. А то ведь Константинополь – не близкий свет. – Что ж… И то узнать можно. Только не сразу. – Купец бросил хитрый взгляд. Боярыня вытащила из калиты золотой рейнский гульден, мгновенно исчезнувший в складках халата торговца. – За скорые вести получишь столько же. Только смотри не обмани, для тебя же хуже будет. – Что ты, любезная госпожа! Испокон веков мы, Кабеевы, в Новгороде торговали честно и славно. И отец мой, и дед, и… – Короче, жду вестей! – оборвала боярыня. – И чем скорее – тем лучше… И дороже! Дороже – это хорошо… Был у купца в Кафе давний знакомец, Хамид аль-Гариб, купец из Леванта… Только жив ли, старый бродяга? Если жив – дело сладится. Сев в возок, Софья велела ехать с Торга домой, на Прусскую. Рысью понеслись холеные кони, колеса запрыгали на стыках дубовых уличных плашек. Прямо в глаза боярыне сверкнуло, отразившись в куполе Софийского храма, солнце. Прямо в глаза, полные слез и боли.
Подземная тюрьма султана представляла собой глубокую земляную яму, накрытую круглой крышкой из крепких толстых досок. В середине крышки небольшое отверстие, через которое раз в день или два опускали вниз сухари и воду. Сквозь это отверстие и проникал в яму тусклый далекий свет. Вокруг страшная вонь, от которой у Олега Иваныча сперва даже сперло дыхание. Но потом ничего, привык и не обращал больше внимания. Соседи по несчастью были разными. Полуголые, буйные, заросшие волосами дервиши, время от времени бросающиеся в неосторожно приблизившихся к отверстию в крышке стражников калом. Тихие, забитые крестьяне, брошенные сюда за неуплату налогов. Армянские купцы, чем-то не угодившие султану. Старик-еврей, вся вина которого заключалась в кредитовании одного из османлы-бейлербеев, который, по здравому размышлению, решил сгноить старика в тюрьме и не платить никаких долгов. Два рыночных вора-карманника – молодые парни, и в тюрьме не потерявшие присутствия духа и бесшабашной веселости. Олегу Иванычу они нравились больше других, жаль, язык он почти не знал, а то бы тоже посмеялся над историями, которые в изобилии рассказывал один из воров. Судя по тому, как ржал его напарник, истории очень смешные. Настолько, что даже на губах старика-еврея появлялась иногда слабая улыбка. Хихикали и купцы, и крестьяне. Только дервиши были заняты более важным делом – молились и выли. Ужас, до чего достал этот вой! Дать им всем по башке, что ли? Впрочем, не так уж и долго Олег Иваныч наслаждался их обществом. Не прошло и недели, как стражники кинули вниз веревку и громко выкрикнули: – Ялныз Эфе! Олег Иваныч подошел к веревке, поплевал на руки… – Ялныз Эфе! – услышал он вдруг восхищенный шепот, видно, слава о его победе над задавакой Эфрузом разнеслась не только по одному Ускюдару. Олег Иваныч обернулся – шептал один из парней-воров, – подмигнул и ловко вскарабкался вверх по веревке. Наверху ему надели на шею и руки тяжелое деревянное ярмо и толкнули в спину – иди, мол. Судя по палящему солнцу, время было – к обеду. Его вывели за окружавшую земляную яму стену, усадили в арбу. Повезли куда-то по городу. По кривым и горбатым улочкам, вдоль глухих оград и белокаменных античных портиков. Синело над городом высокое безоблачное небо, теплый ветер приносил с Босфора соленую морскую взвесь, где-то впереди, за кирпичными строениями, в окружении минаретов величественно возвышался древний православный храм Святой Софии, построенный когда-то по приказу великого императора Юстиниана, а ныне превращенный в мечеть Айя София. Улочки становились шире, но и народу заметно прибавилось – идущие впереди воины расчищали путь копьями. Не нравилась Олегу Иванычу эдакая забота. И арба эта не нравилась, и ярмо. Он бы предпочел сам путешествовать, пешком, безо всяких украшений на шее. Интересно, куда и зачем его везут? Ну, насчет «куда» – пес его знает, да и не особенно сейчас важно. А вот насчет «зачем»… Наверняка не за тем, чтобы торжественно вручить орден Дружбы или золотую звезду Героя Социалистического Труда. Впереди посветлело, и, свернув меж двумя раскидистыми олеандрами, арба в окружении вооруженных копьями янычар выехала на небольшую площадь. Слева возвышалась башня из светло-серого кирпича, справа – приземистое здание, похожее на провинциальный железнодорожный вокзал в каких-нибудь провинциальных городках: грязно-желтое, с зубцами, выступами и красной черепичной крышей. Между башней и зданием находился деревянный помост, вокруг которого с явным нетерпением толпились многочисленные зеваки. И зачем они все здесь собрались? Уж, конечно, не на концерт группы «Король и Шут»! Нехорошее предчувствие закралось вдруг в душу Олега Иваныча. Впрочем, нельзя сказать, что вдруг. Давно, давно закралось. В принципе, Олег чего-то такого и ждал. Правда, не думал, что так скоро… На помосте перед кучкой прибывших до Олега товарищей по несчастью прохаживался здоровенный детина в черном платье и такого же цвета чалме, с устрашающего вида саблей в руках. Время от времени детина посматривал в толпу и размахивал саблей – толпа ревела от восторга. Ишь, шпагоглотатель-самоучка! С Олега Иваныча, как и со всех взошедших на помост до него, наконец сняли ярмо. Поистине – добрые люди! Руки, правда, связать не забыли, даже ноги зачем-то спутали, так, чтоб лишь чуть-чуть можно было передвигаться. Из похожего на провинциальный вокзал дома степенно вышли трое старцев с самими гнусными лицами. Олег Иваныч, увидя их, даже развеселился: совсем как знаменитые сталинские «тройки» – районный прокурор, начальник местного отдела НКВД и первый секретарь райкома партии. Пламенный привет партийным товарищам от врагов народа! Старички махнули рукой палачу. Тот схватил ближайшую жертву, шмякнул на специально приготовленную колоду… Вжжж!!! Взмахнул саблей… Головенка по помосту покатилась, подпрыгивая, обдавая скопившихся перед эшафотом людей кровавыми брызгами. Те и рады, вот уроды-то! Скоро и Олега Иваныча очередь! Вообще-то в такие минуты полагается думать о главном. О том самом важном, что ты совершил в жизни. О том, чего совершить не успел, и, если бы не… Ни о чем таком не думал Олег Иваныч. Смех его разбирал, спасу нет! Понимал, что всю картину казни портит, а ничего с собой поделать не мог – пробило на хохот, словно тринадцатилетнего подростка после хорошего косяка «дури». От смеха аж закашлялся, сердечный. Сам палач подошел, по спине похлопал – не задохнись, мол, раньше времени. Олег Иваныч его даже поблагодарил, спасибо, мол, большое, славный работник сабли. А что, уже моя очередь подошла, да? Неужели никто больше передо мною не занимал? Нет, да? Ах, жаль, жаль, а то б я уступил, конечно, как вежливый человек… Мужчина! Вы, вы, который в красной рубахе! Хотите – вас вперед пропущу? Не хотите? Ну, как хотите… Молодой человек, куда тут у вас голову обычно кладут? А последнее желание, часом, не выполняете? Не понимаешь меня? Жаль. Очень жаль. Вот ведь судьба – перед смертью и поговорить не с кем! Вздохнув, Олег Иваныч положил голову на плаху. Мыслей никаких не было. Кроме одной: ежели приделать вон тому угрюмому старикану длинный деревянный нос, то он станет здорово похож на Буратино. Кто-то затопал по ведущей на помост лестнице. Подбежал к старикам, зашептал что-то… Те переглянулись, махнули палачу. Заминка какая-то вышла. Олега Иваныча осторожно подняли с плахи, поставили на ноги. Ну, что еще-то им надо? Прощальную речь? Ой, а эти-то… Товарищи по несчастью… Заулыбались-то как, курвы. То – так ни одной реакции на шутки Олега Иваныча, а то – разулыбались, словно крокодилы. Один из старичков подошел к краю помоста и поднял руку. Дождавшись полной тишины, старичок поправил на голове огромную чалму и каркающим голосом произнес краткую речь, из которой Олег Иваныч понял только одно слово – «галеры». Ну, об остальном можно и так догадаться. Великой милостью Аллаха султан и повелитель правоверных Мехмед, как там его, решил в честь славной победы над неверными заменить страшным государственным преступникам смертную казнь ссылкой на галеры. В принципе, та же смерть, только более мучительная и медленная. Однако и на галерах может появиться шанс! Поэтому следовало благодарить судьбу в лице султана. Что и делали сейчас остальные преступники под рев толпы. По поводу толпы непонятно было, рада она или, наоборот, разочарована. Скорее, последнее – по здравому размышлению решил Олег Иваныч, сходя с эшафота. Особенно жаль ему почему-то было палача. Видно сразу – человек профессионал, можно даже сказать, певец своего дела, не какой-нибудь халтурщик, только и бывающий рад избавиться от работы. Как он огорчился, этот славный парень с саблей, чуть не до слез. Что ж, у каждого в жизни бывают огорчения. Вот и у Олега Иваныча… Галера – тоже вовсе не фунт изюма.
Да, галера – не фунт изюма. Олег Иваныч понял это сразу, как только переступил качающийся борт судна. «Йылдырым» – «Молния» – так оно называлось, было изящным быстроходным кораблем, узким и длинным. Кроме весел, галера имела и косые паруса, укрепленные на двух высоких мачтах, на третьей мачте болтался зеленый флаг с полумесяцем – боевой штандарт османского флота. Под палубой в виде свода находился трюм, в котором размещались запасы воды, провизии и пороха с ядрами для всех пяти пушек. Выше палубы, от бака до кормы, прямо по середине корпуса шел специальный помост, называемый куршеей. По обеим сторонам куршеи, вдоль бортов, располагались скамейки для гребцов и брусья, куда гребцы упирали ноги. Валки длинных (до пятнадцати метров) весел для равновесия наполнялись свинцом. К валкам крепились скобы для гребцов, на «Йылдырыме» их было по пять на весло. Весла крепились уключинами к продольному брусу по выступам бортов. Всего же на галере было сорок весел и около четырехсот человек команды, включая гребцов с надсмотрщиками – комитом и подкомитами, капитана с офицерами и янычар. Да, имелись еще и музыканты, задававшие ритм гребле. Непростое оказалось дело – быть гребцом на галере. Начало хода комит объявлял свистком – а уж потом не зевай! Не успеешь – получишь не только удар плети надсмотрщика, но еще и сзади веслом так припечатает – мало не покажется! У Олега Иваныча первые дни вся спина представляла собой сплошной синяк, все никак не мог приноровиться – да и как, коли слуха не было? В конце концов, плюнув на музыкантов, стал пристально следить за соседями – делал все, как они. Вроде стало получаться. Хоть и тяжело, спору нет. После пары рейсов из Стамбула в Измир Олег Иваныч почувствовал себя заправским гребцом. Он уже мог отвлекаться во время гребли на свои мысли, думать, размышлять, предаваться воспоминаниям. О Новгороде, о Софье. Все по-хорошему – были б они уже венчанными мужем и женою! А вскорости сыграли б свадьбу и Гришаня с Ульянкой, отрок давно просил Олега Иваныча быть посаженным отцом. Ничего, все еще, даст Бог, будет! Главное – действовать. Вот только как действовать, Олег Иваныч пока не знал. Приглядывался к гребцам – сзади два негра, за ними магрибинцы, впереди, похоже, поляки или литовцы, а еще дальше за ними слышалась иногда и родная русская речь. В основном в виде гнусных ругательств. Вернувшись из Измира – тоже очень красивый город, бывшая древняя Смирна, – галера ловко вошла в бухту Золотой Рог и ткнулась бортом в причал. Сам капитан Якуб-бей – высокий худой человек, по виду чуть старше Олега, – накинув на плечи роскошный зеленый плащ, покинул корабль в сопровождении офицеров. Разошлась по портовым корчмам и часть матросов с надсмотрщиками. Над палубой, для защиты от зноя или дождя, натянули тент из серой парусины. Гребцы отдыхали прикованными. Кто спал, кто тихо перешептывался, кто молчал, погруженный в свои невеселые думы. Вообще все разговоры между гребцами преследовались, да и набирать шиурму – так называли галерных гребцов – старались из людей различных национальностей, чтобы не сговорились. А конечно, нужно бы постараться сговориться. Мало ли… И напильник бы не помешал… Вечер выдался штилевым, тихим. Оранжевый шар солнца опускался где-то за фракийскими горами, отражаясь в Мраморном море, гладком, словно пруд. Город успокаивался, готовился ко сну. Становилось все темнее и тише, лишь изредка доносились чьи-то громкие голоса с Галаты да крик ишака с Ускюдара. Какие-то бедно одетые люди препирались со стражником у причала. Чего-то им надо было, куда-то пройти… Стражник – сын анатолийского пастуха, добродушный ленивый дылда – нехотя отмахивался от наседавших людишек: не положено, мол, кому ни попадя по военным причалам шастать. Те не отступали. И пришедшие, и сам стражник знали, что в конце концов он их пропустит. Еще бы не пропустить – ведь все эти люди были стамбульскими христианами, большей частью православными, и пришли в гавань с одной весьма благородной целью – подкормить несчастных галерников. Принесли с собой пресные просяные лепешки, фрукты, лук с чесноком, даже вареный горох и чечевицу в горшочках. На большее их благотворительности не хватало. По материальным причинам. Но и то было дело! Не так дорога лепешка, как внимание и сочувствие, хотя и лепешка, надо сказать, вовсе не лишняя. И сам Якуб-бей, капитан «Йылдырыма», и люди поважнее его смотрели на подобную помощь сквозь пальцы. А некоторые из особо экономных даже не кормили шиурму при стоянке в крупных портах – надеялись на благотворительность. Вот и в этот раз добрые люди уговорили стражника. Подошли к галере, выкрикивая знакомых. Полетели на борт лепешки, овощи, фрукты. Невольники громко благодарили, разговаривали со знакомыми, даже шутили. Нашелся знакомец и Олега Иваныча. Иван, вернее, Яган-ага. До чего обнаглел, аж взобрался на борт, кинув мелкую монету надсмотрщику. Посмотрел на Олега, языком поцокал, потом улыбнулся: дескать, могло бы и хуже быть. Олег Иваныч кивнул, соглашаясь – и правда, могло и хуже… С удовольствием съел изрядный кусок козьего сыра с луком, запил красным вином, поблагодарил, вытерев губы. Яган-ага усмехнулся: – Думаешь, я только пищу тебе принес?.. Исполнил я твою просьбу. Помнишь, ты про отрока Гришу спрашивал? – Неужели нашел? – Ну, не самого. Покупателя только. Уж и побегать пришлось, да ладно. Купил твоего отрока служилый человек Кяшиф Инзыглы, сипах по-здешнему. На дешевизну польстился. Кто его знает, говорят – хороший человек этот Кяшиф, мягок и добр, и, наверное, поэтому он не слишком богат и не очень-то счастлив. – Повезло, выходит, Грише! – Не спеши радоваться. Большую часть времени Кяшиф-эфенди, как и подобает рыцарю, служит в качестве конного воина самому Сулейману-паше, бейлербею Румелии. Румелия – провинция беспокойная, все время войны, но даже не в том дело… – Да в чем же? Ну, не томи, Ваня! – А в том, что тимар Кяшифа, тимар – это вроде нашего поместья, находится в самом дальнем санджаке – на самом побережье Морей! – А где это – Морея? Яган-ага пожал плечами. Он же не моряк, чтобы знать такие вещи. Ясно только, что где-то у ифрита на куличках. – Ну, благодарствую и на том, Иван. Не знаю даже, удастся ли отблагодарить тебя когда-нибудь. Сам видишь мое положение… Впрочем, черт с ним. Сам-то как? Яган-ага пока жил неплохо. Уже больше трех недель служил в артиллерийском полку султана и успел снискать славу хорошего бомбардира. Правда, готовился к отправке в Северную Румелию, на войну с неверными. Что ж, война так война. В конце концов, где ж еще карьеру делать? – Ты не унывай, Олежа, – сказал на прощание Яган. – Продержись до зимы, а там видно будет. И гнев султанский уляжется, да и полегче будет – в зимние шторма галера в море не выйдет. Да и… И с галер выкупиться можно! – Угу. Только деньги нужны. Которых нет. – Нет, так будут. Ежели хороший навар с войны будет – у меня займешь, по-дружески. Ты вообще к флоту присматривайся – неплохое это дело. – Спасибо, Ваня, за заботу! Удачи тебе. Яган спрыгнул на пирс и неспешно пошел к берегу: в синем халате с желтым поясом, на поясе – кинжал в простых ножнах, на голове новенькая белая чалма. Рязанский холоп Иван. Ныне Яган-ага, лучший бомбардир повелителя правоверных его величества султана Мехмеда Фатиха. Осудить его за предательство? А кого он предал-то? Родину, где жил рабом да рабом бы и умер? Так, наверное, лучше ислам, чем такая Родина. Яган свой выбор сделал – плох он или хорош, но это его путь. И дай Бог (или Аллах) ему счастья. Олег Иваныч положил голову на скамью – спать. Как вдруг услышал шепот. Кто-то называл его по прозвищу: – Эй, Ялныз Эфе! Да не спи. Шептал гребец с передней скамьи. Не с той, что непосредственно перед Олеговой, а со следующей. Шептал осторожно, стараясь не привлечь внимание надсмотрщика-подкомита, не разбудить спящих. – Ты кто? Неужели русский? – Нет. Я грек. Но дружил с русскими и знаю речь. Ты говорил с турком о Морее? – Допустим. – Я моряк и хорошо знаю те места. У тебя там друг? – Ты очень любопытен… не знаю твоего имени. – Илия. Илия Костадинос из Андравиды, города на севере Морей. – Я Олег. Местные называют меня… – Я знаю. Ялныз Эфе. И знаю, что тебя хотели казнить. Слухи по галере разносятся быстро. Тебя здесь многие знают. Вернее, твое имя и подвиги. Кто-то заворочался, застонал во сне на соседней банке. Илия замолк. Протопали по куршее шаги подкомита, затихли где-то на корме, у капитанской каюты. Золотистая луна повисла над палубой, и тонкие высокие мачты отбрасывали на спокойные воды залива черные расплывчатые тени. Олега со страшной силой клонило в сон. Но спать нельзя было! Ведь неизвестный друг Илия Костадинос явно не сказал всего, что хотел сказать. И может быть… Ага! Вот он, шепот… – Да, Илия. Я не сплю. – Ты собираешься быть рабом, Ялныз Эфе? – Гм! Конечно же, нет. Но каким образом освободиться – вот вопрос. – Добыть свободу просто, – снова зашептал Илия, – но и опасно, и трудно. Твое весло – там новые люди. Кто они, что думают, храбры ли? Знаешь язык поляков? – Нет. Но, наверное, смогу понять. – Хорошо. Тогда это твоя задача. Сделай так, чтобы они поверили тебе. И будьте готовы. – К чему? – Скоро узнаешь. Спокойной ночи, Ялныз Эфе. Рад знакомству. – Взаимно. Олег Иваныч долго не мог уснуть. Нахлынувшие эмоции переполняли его, он боялся даже подумать о том, что стоит за ночным разговором с Илией, боялся, чтобы не спугнуть невзначай неожиданно появившуюся надежду. Пусть небольшую, пусть пока робкую. Он забылся только под утро. Не слышал, как осторожно прошлепали по куршее босые ноги юнги – иллирийца Каленты. Как, подойдя к скамье Илии, Калента передал греку небольшой железный предмет. Как собрался уходить, но был остановлен радостным шепотом Илии: – Скажи на левом борту нашим: Ялмыз Эфе с нами! – Ялмыз Эфе! – восхищенно присвистнул юнга и скрылся во тьме. Не знал Олег Иваныч, что очень быстро вокруг имени Ялныза Эфе образовалась целая смесь слухов, более или менее похожих на правду. Одни говорили, что Ялныз Эфе – бывший раб-болгарин, свернувший шею своему жестокому хозяину и за то брошенный в страшную земляную яму. Другие считали, что «одинокий храбрец» не кто иной, как родной брат султана Мехмеда, не меньше последнего имеющий право на трон Империи Османлы. Неукротимый соблазнитель султанских жен и борец за справедливость – вот кто такой на самом деле Ялныз Эфе, шептались третьи. Вообще же следовало признать, что его султанское величество допустил большую ошибку, не отрубив «храбрецу-одиночке» голову. Теперь тот имел все шансы стать символом. Знаменем чего угодно – от нищего брожения Галаты до дворцового переворота. Сам того не зная, одним своим появлением разжег Олег Иваныч давно тлевшую на «Йылдырыме» искорку бунта. – Ялныз Эфе с нами! Ялныз Эфе! – передавали друг другу прикованные к тяжелым веслам невольники, и одно только имя «одинокого храбреца» вселяло надежду в самых отчаявшихся людей.
Неспокойной была служба на султанском флоте. Кроме открытой борьбы с неверными – испанцами, итальянцами, французами, – необходимо иметь в виду и многочисленных независимых и полунезависимых от султана пиратско-мусульманских владык, типа правителя Алжира или тунисского бея Османа. И у первого, и у второго находили радушный прием и защиту самые отпетые авантюристы. Весь этот сброд, собираясь в разбойничьи шайки, делал появление любого судна в акватории Средиземного моря весьма небезопасным занятием. И если бы дело касалось только христианских судов… Богатенькие буратины – турецкие и арабские купцы – тоже имели мало шансов уйти от алчного пиратского взгляда. Особенно если караван был малочислен. Поди потом докажи, кто там тебя ограбил – алжирцы, тунисцы, иллирийцы. Впрочем, мусульманские пираты быстро снискали себе славу исключительно деловых людей. Они крайне редко убивали. Зачем? Когда мужчин и красивых белых женщин можно с выгодой продать на невольничьих рынках Стамбула, Орана, Александрии. В крайнем случае, приковать к веслам собственных галер. А уж если попались богатые птички… Что ж – их родственникам гарантировалась полнейшая безопасность – лишь бы везли выкуп. Не брезговали пираты Магриба и лихими налетами на приморские города и села. Особенно – на острова Эгейского моря, побережье Иллирии, Фракии, Греции. Грабили всех, не вникая, кому там эти города в данный момент принадлежали – неверным собакам гяурам или защитнику правоверных султану Мехмеду. И так уже достали все султана – дальше ехать некуда! Пираты, сволочи, беспредельничают. Подданные жалуются: ни пройти в Стамбул, ни проехать – враз ограбят! Не убьют, так разденут до нитки! И эти люди еще смеют называть себя правоверными! Какие они правоверные – хуже христианских собак. Эх, перебить бы их всех, этих чертовых магрибских самозванцев – правителей Марокко, Алжира, Туниса. Один правитель должен быть – его величество султан Великой державы османов! Но пока не добраться до магрибинцев. Все руки не доходят. Некогда. На севере Румелии бы с врагами управиться, а уж потом… Чашу терпения султана Мехмеда переполнил случай с Чанджыры-Ходжой. Известный далеко за пределами Империи хафиз – знаток и толкователь Корана, Чанджыры-Ходжа возвращался в начале осени из Каира на попутном судне. Шли хорошо, уже впереди замаячил Родос, а прямо рядом – несколько непонятных корабликов. Ну, христианских судов тут в последнее время не водилось, а в отношениях с правоверными мусульманами хафиз наивно рассчитывал на свой авторитет. Как оказалось, совершенно напрасно рассчитывал. Догнали, положили в дрейф. Взяли все. Знаменитого хафиза в одних шальварах оставили – все отняли, даже халатом и чалмой не побрезговали! О чем и поведал разобиженный Чанджыры-Ходжа султану, сопровождая рассказ ругательской бранью, что пристало больше какому-нибудь лошадиному барышнику, нежели набожному хафизу. Взъярился повелитель османов, приказал всем галерам султанского флота по очереди патрулировать проливы и острова в Эгейском море. И это несмотря на начинавшуюся череду осенних штормов! Делать нечего – оставил капитан «Йылдыры-ма» Якуб-бей свой гарем на попечение старшей жены и прямо с утреца вышел в море. С ним вместе еще шесть галер. Пройдя Дарданеллы, подняли паруса. Эх, и поплыли! Недаром галера звалась «Йылдырым»-«молния». Вот, так бы и всегда, обрадованно думали гребцы, нечего зря веслами-то махать. На следующий день проплыли острова Лесбос и Хиос и тут приступили к патрулированию. Легли в дрейф, послав на мачты смотрельщиков. Те, как видели паруса, немедленно докладывали капитану. Тот махал рукой комиту и музыкантам. Вздымались весла. За первый день таким образом проверили пять кораблей. Два крупных александрийских доу и три рыбацкие фелюки из Измира. Погода благоприятствовала морякам: дул легкий бриз, золотом отражалось в волнах солнце. Галеры под верховным командованием Якуб-бея крейсировали между Измиром и островом Хиос, что позволяло, в случае внезапного шторма, укрыться в любой из гаваней. Гребцы работали вполсилы, обеспечивая кораблям среднюю скорость около четырех узлов в час, хотя, в случае необходимости, могли спокойно делать узлов семь-восемь. На ночь бросали якоря в Измире или в гавани Хиоса, в зависимости от того, что в данный момент находилось ближе. Обычно таковым оказывался Измир – изумительно красивый город, издалека похожий на сахарный пряник. Белый песок пляжей, светло-серые зубчатые стены с мощными башнями, стройные ряды нежно-зеленых кипарисов, позади, за городом, – голубовато-сиреневая дымка гор. Действительно «Гюзель Измир» – Прекрасный Измир, как его назвали жители, преимущественно православные греки. Потому «Гяур Измир» – Неверный Измир – тоже было прозвищем этого города, одного из шести претендовавших на звание родины знаменитого поэта Гомера. Расположенные на холмах вокруг большого залива городские кварталы ступенями спускались к покрытой пальмами набережной. На одном из холмов – крепость Кадифекале, грозный и неприступный оплот власти султана. Чуть ниже – Басмаханэ, район глухих заборов и узких кривых улиц. Рядом с Измиром – полдня пути – располагаются все древние города: Эфес, Пергам, Милет, жители которых традиционно промышляли пиратством и контрабандой. Впрочем, и измирцы не были в этом смысле исключением, просто притихли чуть-чуть при виде султанских галер. Галера капитана Якуб-бея стояла в гавани Измира. Олег Иваныч с удовольствием смотрел на открывающуюся панораму древней Смирны. Илия, несколько раз бросавший на него взгляды, наоборот, хмурился. Наступила тропическая ночь, темная и полная неведомых звуков. Мелкие волны чуть покачивали «Йылдырым». Капитан с большей частью команды и янычарами находился в городе, оставив на корабле лишь комита и нескольких часовых для охраны. Измирцы, они такие: и паруса могут украсть, и мачты, и даже весла вместе с невольниками! Олег Иваныч не спал, вслушиваясь в ночь, изредка переговариваясь с напарниками по веслу – поляками Мареком и Яном. Худо-бедно они понимали друг друга. Четвертый же их товарищ – здоровенный негр, похоже, не знал вообще никакого человеческого языка и на все попытки завязать разговор отвечал лишь широкой улыбкой. Таким зубам – белым и крепким – позавидовала бы хорошая лошадь. Марек и Ян были давно согласны с Олегом Иванычем по поводу удобного случая для побега. Оба были бедны, и выкуп им уж никак не светил. Олег Иваныч хотел было сказать им что-нибудь насчет погоды – как вдруг почувствовал коленом что-то холодное и острое… Напильник! Недаром Илия проявлял такую активность. В принципе, Олег Иваныч давно ждал чего-то подобного, потому и не удивился, понял – то, что замышляли, близится к развязке. – Послезавтра «Йылдырым» возвратится в Стамбул, – улучив возможность, проинформировал Илия. – Завтра или никогда! Заработали напильником. Оковы поддались неожиданно легко, что и понятно – постоянная сырость совсем не способствует крепости железа. Полностью их перепиливать не стали: по совету многоопытного Олега Иваныча оставили небольшой нетронутый кусок – и незаметно, и, в случае чего, только посильнее дернуть. Спящий у самого борта негр вдруг проснулся и, дотронувшись до Олегова плеча, просительно протянул руку. В темных глазах его, до чрезвычайности серьезных, отражалась луна. Не раздумывая долго, Олег Иваныч вложил в протянутую ладонь напильник. Негр сразу принялся за работу. Странно, что никто из надсмотрщиков не удосужился проверить цепи. Впрочем, что странного? Где они были-то? В Измире, то есть практически дома. Не где-нибудь у берегов Морей или Ифрикии. Уж там бы оковы уже не раз проверили со всей тщательностью, а здесь… Здесь и так никто никуда не денется. На самой галере и на берегу – стража. Да такая же стража еще на двух соседних султанских судах. Остальные два стояли в эту ночь в Хиосе. Настало утро – чудное, солнечное, теплое – последнее утро в Измире. Подняли якоря. Шиур-ма взмахнула веслами, и красавец «Йылдырым» вышел из гавани Измира, взяв курс на Хиос. Плыли вальяжно, не торопясь. Слева, справа и позади покачивались на волнах другие галеры. Капитан Якуб-бей разгуливал по куршее в праздничной белоснежной джуббе и зеленой чалме. Рядом суетились начальник шиурмы комит и прочие офицеры. Судя по их приподнятому настроению, действительно предстояло скорое возвращение. Якуб-бей задержал взгляд на южной стороне горизонта, нахмурился. На юге, там, где находился Египет, над самой кромкой моря повисло зеленоватое, еле заметное марево. Неопытный моряк и внимания бы особого не обратил на него, только – не Якуб-бей. Легкая зеленая пелена прямо на глазах быстро превращалась в большую темно-зеленую тучу. Где-то далеко впереди маячили сиреневые холмы Хиоса. Только бы им сейчас не вернуться в Измир! Хиос – это свобода. Олег Иваныч за все эти дни хорошо изучил и Хиос, и Измир, и всякие мелкие острова. Примерно представлял, где что находится. Да еще Илия по ночам просвещал… Так что обязательно нужно попасть в Хиос. Измир – в глубине полной турецких кораблей бухты. Даже если захватить галеру – попробуй из этой бухты выйди. Она узкая, как река, – перекрыть можно в любом месте, что, конечно, и проделают султанские суда в случае каких-либо непонятных маневров «Йылдырыма», просекут враз. Кроме того, нужно будет обогнуть сильно выступающий в море мыс с небольшой крепостью. В крепости – пушки, а искусство османских артиллеристов давно прославлено по всей Европе и Азии. Разнесут галеру вдрызг! В общем, Измир – совсем не то место, откуда можно совершить побег на захваченной галере. Другое дело Хиос. Средних размеров островок, напоминающий обломок бублика. Гавань практически открыта – уходи в любую сторону. И больших кораблей Олег там не видел. И все пути открыты! Не то что в Измире, от которого только два выхода – сначала на север, потом, обогнув мыс, резко – либо на юг, между побережьем и Хиосом, либо на северо-запад, к Лесбосу. В общем – Хиос. Как там, в фильме «Звездные войны»? «Последняя надежда», вот как. Ну, дай-то Бог! Туча с юга уже заполнила полнеба. Якуб-бей отдал приказ убрать лишние мачты и снять паруса. Затем, что-то прикинув, приказал поворачивать на восток, к Измиру. Все три галеры исполнили приказ капитана и теперь быстро удалялись. «Йылдырым» чуть замешкался – резким порывом ветра опрокинуло в воду снятую мачту. Ее поначалу пытались выловить, потом Якуб-бей махнул рукой – шайтан с ней. Самим спастись бы! Отдал приказ поворачивать. Левый борт застопорил весла. Комит засвистел в свисток правым. Вот сейчас развернутся. Пойдут обратно в Измир… Куда совсем не надо бы. Олег Иваныч принял решение. Илия оглянулся на него и сразу все понял. Кивнул – делай, мол. – Делай как я! – шепнул Олег Иваныч полякам и негру. Придержав весло на вершине описываемой им параболы, ткнул валком в спины сидящих перед ним гребцов. Те повалились. Весло позади ударилось лопастью. Послышался сильный треск, резким порывом ветра галеру чуть было не повалило набок. Забегали, засвистели бичами надсмотрщики-подкомиты: – Ах, шайтан! А «шайтан» Олег Иваныч только посмеивался, не чувствуя боли. Затея вполне удалась – темп гребли правого борта нарушен. Пока восстановится– пройдет минут десять, а принимая во внимание еще и наличие на борту энного числа саботажников, на восстановление гребли можно смело класть полчаса, не меньше. Туча между тем уже заполнила небо! Поднялся ветер, вздыбились сине-зеленые волны. Галеру словно раскачивало на гигантских качелях. Никак не успеем теперь в Измир-то! Это понял и капитан. Крикнул что-то коми-ту. Тот кивнул. Подкомиты заработали плетками. Большей частью – впустую. Галеру-то качало, и довольно сильно. Через полчаса «Йылдырым» на скорости восемь узлов пер в Хиосскую гавань. Огромные волны вздыбливали свои мокрые спины и с шумом падали вниз. В иные минуты казалось, что галера вот-вот переломится пополам. Но нет. Треща всеми балками, еще держалась – недаром «Йылдырым» считался одним из лучших судов османского флота. Вот и Хиос! И – йэхх!!! Напоследок две волнищи, одна за другой, так дали в корму, что «Йылдырым» буквально влетел в гавань. Там, правда, тоже волны. Только маленькие. Не волны – волнишки, никакого сравнения с теми волнищами, что бушевали в открытом море. Капитан Якуб-бей велел бросать якорь на рейде. Нет ничего хуже в бурю, чем оказаться вблизи берегов. Запросто шмякнет о скалы, так, что и следов не останется, все поглотят демоны разбушевавшейся стихии. Они остались там и на ночь, не подходя к берегу. Буря заканчивалась – успокаивались волны, ветер сделался тише, и лишь обломки незадачливых рыбацких фелюк напоминали о недавнем кошмаре. Уставшие матросы повалились спать. Отдав последние распоряжения, ушел в свою каюту капитан Якуб-бей. Ушел, совершив третью ошибку за не столь уж и долгое время. А именно – пришел в гавань острова Хиос. Вторая его ошибка – ленивые подкомиты, успокоенные рутинной службой. Третья – Ялныз Эфе, Олег Иваныч Завойский, пленный новгородский боярин и майор милиции из далекого двадцать первого века. Именно он, Олег Иваныч, и сыграл такую простую и такую необходимую роль в давно зреющем заговоре шиурмы. Роль зажженной спички. Теперь же настала пора взрыва. Первым разорвал оковы Илия Костадинос. Поднял их над головой – в свете луны железо сверкнуло желтоватым космическим светом… Все произошло быстро. Часовые были убиты тут же, даже вскрикнуть не успели. Вот с янычарами пришлось повозиться. Кого успели, убили сразу, но оставшиеся оказали яростное сопротивление. Олег Иваныч с Мареком и Яном, вооружившись реквизированными у убитых янычар абордажными саблями, быстро побежали по куршее, направляясь к корме. Дорогу им преградил десяток янычар. Что, не понимают, что все кончено? Скорее всего, они действительно не понимали. Ведь в «ени чери» – новое войско – отбирали самых сильных, злобных тупых христианских мальчиков. Их готовили только к войне. Умных же обучали сложному делу управления государством – именно из них, из умных христианских мальчиков, и формировался высший слой чиновников Империи Османлы. Они правили Турцией. Но это – умные. А тут – злобные и тупые. Скорчив жуткие рожи, янычары, выставив вперед копья, побежали навстречу восставшей шиурме в лице Олега Иваныча, двух поляков – Марека и Яна – и огромного негра без имени. Вместо оружия негр оторвал от палубы скамью. Да, неслабый оказался парень. Остальные гребцы действовали по обоим бортам и на баке. Судя по их радостным крикам, вполне успешно. Впрочем, янычары довольно быстро прочухались и принялись организовывать оборону. «Супоеды» хреновы! Олег Иваныч помнил рассказы Ивана, Ягана-аги. В османской армии были весьма оригинальные звания, как в хорошем ресторане: лейтенант – «каракулучи» – именовался «главным разливателем супа», полковник – «шеф-поваром», а сам его величество султан – «отцом-кормильцем». Это не считая того, что каждый янычар таскал у себя в шапке, в особом чехле, простую деревянную ложку, не столько в качестве предмета для употребления пищи, сколько как символ. – Ну, что встали, супоеды? – поигрывал саблей Олег Иваныч. – Нападайте. Соблюдайте очередь. А можете и всем скопом. Только это вряд ли выйдет – помост больно узкий. Ну, эт ву прэ? Готовы? – Уи! – ответил стоящий впереди янычар и тут же бросился в атаку. Олег Иваныч хмыкнул. Нет, атаки он ждал, вот французского – не очень. И сам-то спросил по укоренившейся с детства привычки, с тех пор еще, когда занимался в фехтовальной секции. Официальным языком фехтования, как известно, считался французский, и все термины в фехтовании французские: Ан гард! – К бою! Алле! – Начинайте. Ку дубль! – Обоим! Па конте! – Не считается! Ну и – Альт! – Стой! Олег Иваныч теперь вот только поостерегся рот открывать. Кто его знает, насколько этот чертов янычар силен во французском? Крикнешь сдуру: «А гош!» —он и будет ждать удара слева… Кстати… А почему бы… С криком «А гош!» Олег Иваныч провел яростную атаку слева… Янычар сражался достойно – зло, яростно, но без бабского остервенения. Такого не сразу достанешь. Остальные янычары – кто поместился на узком пространстве куршеи – занялись Мареком и Яном. Вот бедному негру со скамейкой в руках явно не хватило места. Стоял пока сзади, скучал. Впрочем, нет, не скучал. Пару раз попытались османы забраться на куршею сзади. Тут же получили скамейкой по башке и больше уж лезть не пытались. – А друат! – Олег Иваныч перенес атаку направо. Янычар уже ждал его выпада. Ладно… – А гош! – удар влево. – А друат! – снова направо. – А гош! А гош! А гош! – три раза подряд слева. И снова: – А гош! – Но вот теперь – яростный укол вправо! Ага! Есть! Достал-таки! Просчитался, полиглот хренов! Так тебе и надо, собаке. Пошатнувшись, янычар схватился за грудь и вверх тормашками полетел с куршеи вниз, в открытый трюм галеры. Там уже давно возились, и янычарам приходилось несладко. Не успевшие вовремя перепилить цепи невольники вырвали из уключин весла и теперь орудовали ими, как исполинскими косами. Оставшиеся на узкой куршее янычары, проводив взглядами упавшего товарища, с воплями бросились на врагов. Абордажная сабля в руке Олега Иваныча летала неутомимой птицей. Не отставали от него и поляки. Впрочем, Марек… захрипел, схватившись за грудь, пронзенную копьем янычара. Из горла хлынула на скользкие доски помоста горячая струя крови. Его земляк и товарищ по несчастью Ян лишь сурово сжал губы – сейчас не время скорбеть. Схватив копье, он с силой запустил его в янычар – попал в кого-то, но и сам упал на колено, получив стрелу в бедро. Олег Иваныч остался один против десятка. Помощи ждать неоткуда. Везде – внизу, позади, на корме и в трюме, и даже на вантах – шел бой, разбившийся на локальные стычки. Олег Иваныч пригнулся, уклоняясь от летящей стрелы. Слава Богу, прицельный огонь затруднен из-за бегущей по воде ряби, ощутимо раскачивающей мятежное судно. Янычары стреляли так, на удачу. Олег Иваныч подобрал с помоста брошенную кем-то саблю. Теперь у него две сабли! Пижонство, конечно, но это позволяло держать на почтительном отдалении нападавших. Нападавших? Трудно сказать, кто тут был нападавшим. Скорее уж восставшие рабы! Чаша весов явно склонялась на их сторону – внезапность и яростный напор приносили свои плоды. Да и терять невольникам нечего. Чего не скажешь о моряках «Йылдырыма»! Кое-кто из них, воспользовавшись суматохой, уже спускал на воду все имеющиеся шлюпки, не исключая и парадный ял капитана Якуб-бея. Сам капитан, в длинной золоченой джаббе, с огромным белым тюрбаном на голове, явно не собирался сдаваться. По его приказу корабельные артиллеристы с не очень-то благозвучным именованием «жопеги» разворачивали самую большую кормовую пушку. Направляли стволом вниз, в открытый, полный мятежников трюм, прикрываемый лишь узкой дорожкой куршеи, которую первое же ядро, несомненно, разнесет вдребезги. А уж потом настанет черед тех, кто внизу. Без разницы, свои или чужие. Очень похоже, капитану было уже все равно. Тем более он явно не собирался отдавать корабль: хорошее ядро, ежели не пожалеть пороху, вполне способно проделать в днище галеры приличных размеров дыру. Ну, если не с первого выстрела, то со второго-третьего – точно. А уж тогда путь один! Как пелось в старой веселой песенке: Нам бы, нам, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы Пить вино! Ну, насчет вина – проблематично. Разве что в райских кущах. А вот по поводу дна – угроза весьма реальная. Бахх!!! Орудие окуталось густым зеленоватым дымом, из его вмиг раскаленного жерла с грохотом вырвался наружу длинный огненный язык, опаливший жаром пригнувшихся янычар. Исторгнутое ядро со страшной силой ударило в основание мачты. Полетели осколки и кускиразорванных тел. Главная мачта «Йылдырыма» вздрогнула и с оглушающим треском повалилась на левый борт, сокрушая на своем пути все. Обломком реи задело Яна, поляка, и тот с воплем полетел вниз, на головы сражающихся. Остальные тоже летали. Кому повезло – падали в воду, кому нет – разбивались о выступ борта. Разбитый кусок куршеи, лишенный основной опоры, удерживался лишь двумя балками – то есть практически висел на честном слове, в любой момент угрожая обрушиться вниз с высоты около шести метров. Вместе со скопившимися там людьми – янычарами и Олегом Иванычем. Да, оставался еще и напарник последнего по веслу – здоровенный негр без имени, зато с оторванной скамейкой в руках. – А ну-ка, милок! – обернувшись, прокричал по-русски Олег Иваныч. – Покажи им, как дерутся настоящие африканские парни! Негр, похоже, хорошо понял. Перехватил поудобнее скамейку… Да как пошел дубасить янычар – любо-дорого посмотреть! Те, бедные, даже растерялись, что в общем-то и понятно: впереди сумасшедший со скамейкой, сзади – спятивший капитан с пушкой. Кто страшнее? Наиболее сообразительные янычары быстро попрыгали в трюм, стараясь не поломать ноги. Впрочем, им тут же переломали шеи – открытый трюм галеры был почти полностью в руках восставших. Бабах!!! Вжжж!!! Второе ядро влетело в середину трюма, превратив попавшихся на пути рабов в скользкое кровавое месиво из обломков костей, кишок и прочих частей человеческого тела. Если бы не эти люди, весьма вероятно, галера уже шла бы ко дну! Этот выстрел неожиданно оказался на руку восставшим: остатки янычар, сообразив, что замыслил их безумный кэп, предпочли за благо покинуть корабль – скидывая одежды, бросались в море. А что? Хиосский берег недалеко, вода, как парное молоко – теплая, а что до волн… Тут уж как Аллах захочет! Все лучше, чем оставаться на судне – там-то капитан заместо Аллаха, окончательно спятивший. Палит без разбору – и в своих, и в чужих. Капитан «Йылдырыма» Якуб-бей был в этот миг страшен. Черный от копоти, с бритой башкой – тюрбан давно слетел в пылу боя, – он напоминал сейчас ужасного демона африканских пустынь – злого ифрита, сотворенного на погибель неверным. Глаза Якуб-бея сверкали, раздувались ноздри, на тонких губах застыл оскал смерти. В правой руке он сжимал горящий фитиль, левой щедро сыпал на полку и запальное отверстие порох. Два полуголых жопега-артиллериста, закопченные, словно два черта, заряжали орудие: один закатывал в ствол тяжелое чугунное ядро, второй стоял наготове с банником. Якуб-бей, подгоняя, попеременно пинал их ногами – все успевал, старый шайтан! Словно гриф-трупоед, высматривал цель. А чего ее высматривать-то? Направил ствол чуть вниз да пали – один черт мимо днища не промахнешься! А ведь сейчас, Олег Иваныч, все зависит от этой пушки. От того, успеет ли она выстрелить. Если да – можно уже сейчас прыгать в воду, в надежде достичь Хиоса, где отряды стражников уже наверняка контролируют каждый куст, каждую перевернутую рыбачью лодку, каждый метр пляжа. Нет, нужно любой ценой помешать Якуб-бею и его жопегам. Иначе все зря. И общий заговор, и Олегова хитрость. А на корме, кроме кэпа с артиллеристами, никого и нет. Да кому и быть-то? Матросы давно попрыгали в воду, янычары находились на остатках куршеи – да и тех уже почти разогнал своей скамейкой могучий негр. Если бы как-то добраться до кормы. По куршее? Нет, слишком уж на виду. А вот если под нею… Ну, Ялныз Эфе, покажи, на что ты способен! Олег Иваныч резко упал на живот и, проскользнув к краю помоста, оказался под ним, уцепившись за несущие балки. Практически лишенные опоры балки угрожающе раскачивались. Внизу – метров шесть падать, в принципе, не так уж и много – бушевала толпа. Остатки яростно дерущихся янычар держались у кормы, отражая все атаки восставших. Опустив глаза, Олег Иваныч увидел Илию, прихрамывающего Яна (видно, упал довольно удачно) и… нет, не может быть! Но похож! Сильный, бородатый, страшный… Ишь, как метелит обломком реи! Нет, скорее просто похож. Тем более некогда особо приглядываться. Те несколько недель, что Олег Иваныч провел в качестве гребца, явно пошли ему на пользу. Он и раньше-то был парнем неслабым, а уж теперь так накачался, что без особого труда передвигался под куршеей, перебирая руками по балкам. Прямо Тарзан какой-то! Видела б его сейчас Софья!.. Ну, Олег Иваныч, нашел когда думать о любимой женщине. Самое время! Ага, вот и, похоже, корма. Черт, шатает, как… волны, блин, чтоб их… Еще пару рывков… уцепиться ногами. Так. Немного отдохнуть. Пора! Он выскочил на кормовую палубу – потный, полуголый, страшный, с бритой, по обычаю шиурмы, головой и саблей в зубах. Схватил в охапку ближайшего жопега с банником. С размаху бросил его на пушку, сбивая прицел. Черт… выронил на палубу саблю. Ну, подбирать некогда. Не дав опомниться, с разворота пнул второго – с криком тот полетел вниз и повис на пиках янычар. Впрочем, Олег Иваныч этого не видел. Лишь краем глаза отметил, что негр на остатках куршеи вполне управился со всеми своими противниками и теперь, подобрав оружие, несся на корму. Только, если б не Олег Иваныч, вряд ли б успел до выстрела. Руки Олега сжимали горло капитана Якуб-бея. Старик неожиданно оказался жилистым и сильным, явно не собирался уступать. Захрипев, ткнул противника в бок горящим фитилем. Ну, сволочь! Рыча, Олег Иваныч укусил его за нос. Захрустели хрящи, брызнула кровь. Фитиль выпал из слабеющих рук Якуб-бея на усыпанную порохом палубу. Под ногами словно разверзлась преисподняя! Просыпанные заряжающими кучки пороха вспыхивали, взрывались, словно Олег Иваныч и капитан танцевали смертельные танцы на минном поле. Грохот взрывов, едкий пороховой дым и огонь разгоравшегося на корме пожара слились с криками и звоном железа внизу, в открытом трюме галеры. Вбежавший на корму негр выбросил скамейку, присел, от ужаса зажав уши руками. Затем почти сразу поднялся и с силой уперся плечом в деревянный лафет пушки. Олег Иваныч, отбросив в сторону мертвое тело капитана, пришел ему на помощь. Лафет был стационарным и вовсе не предназначенным для подобных перемещений. Никаких колес. Зато палуба скользкая от крови… Поднатужившись, они вдвоем подтолкнули пушку к самому краю кормы. Навалились в последний раз, крякнули… Тяжелое орудие, кувыркаясь, полетело вниз, на головы яростно сражающихся янычар. Все. Все кончено. Оставшиеся янычары, деморализованные падением пушки, были буквально разорваны на куски разъяренной толпой. Раздались первые радостные крики, быстро переросшие в густой торжествующий гул. Бывшие невольники кричали, обнимали друг друга, подкидывали вверх снятые с янычар тюрбаны и шапки, многие плакали. Олег Иваныч увидел шатающегося поляка. Быстро спустился вниз, обнял: – Ян! Рад, что ты жив! – Я тоже рад, пан Олег. Жаль Марека, бедный парень… Не дожил. – А где Илия? Жив? Не видел? – Где-то на баке… Да вот же он! К корме, переступая выступающие балки, шел по дну трюма Илия, Илия Костадинос – без которого, собственно, и не было бы столь успешного бунта. Впрочем, успешного ли? Все еще только начиналось. Люди расступались перед идущим греком, крики становились тише, вот и совсем умолкли. Илия осторожно нес мертвое тело. Небольшое, худенькое тело подростка, смуглое, с выступающими ребрами и ужасной кровавой раной в груди. – Это Калента, – увидев Олега, грустно пояснил Илия. – Юнга Калента, наш добрый доблестный друг. Он так хотел вернуться домой, в Иллирию… Не судьба. Хотелось бы прочитать молитву. Но не знаю, кем был Калента. Православным, католиком, униатом? Или, быть может, мусульманином? Илия обернулся к людям: – Друзья, нам сейчас некогда бросать в воду мертвых. Мы даже не вышли из гавани, а следует торопиться. Остальные корабли султана близки. Так поспешим же к веслам, поработаем на этот раз для самих себя! Последние слова Илии потонули в одобряющем крике. Опустив мертвого Каленту на мокрые доски трюма, грек осторожно закрыл глаза юноши, прошептал что-то… Оглянулся. Корма пылала пожаром. – Ян, там, на носу, ведра! Добровольцы пусть тушат! Остальные – на весла! Помните – с нами Ялныз Эфе! Илия указал на Олега Иваныча. Тот приосанился. Чего греха таить, приятны были раздающиеся приветственные крики. Положил руку на плечо безымянному негру. Представился наконец: – Олег! Олег. Негр улыбнулся и по слогам произнес: – Ваб-ба! Ваб-ба. – Ну, пошли, Вабба, грести. Хватай весло – корабль отходит. А корму, похоже, и без нас скоро потушат. И действительно, на корме кипела работа, быстро организованная Яном. Подвешенные на длинных веревках кожаные ведра со свистом падали в море, возвращаясь уже наполненные водой. Черная от копоти и пороховой пыли вода стекала с кормы в трюм теплыми грязными ручейками. Освободившиеся невольники рассаживались на привычные места, брали весла. Илия встал на корме, свистнул в свисток. Поднялись тяжелые весла, одновременно по левому борту и правому. Все-таки, черт побери, весьма впечатляющее зрелище! Весла разом опустились в море. Практически без брызг. Рывок! Рывок! Еще рывок. Раз-два… Раз-два… «Йылдырым», лучшая галера султанского флота, захваченная восставшими рабами, вышла из гавани Хиосса, взяв курс на юг. Курс свободы. Окатывали нос тяжелые соленые брызги. Под свист Илии мерно вздымались и опускались весла. Все как и раньше. Только нет ни плетей, ни надсмотрщиков, ни капитана. Вернее, капитан-то был – Илия Костадинос, свободный капитан свободной галеры. Олег Иваныч греб с душой. Слева держал ручку валка грустноватый Ян. За ним – чернокожий Вабба. А у самого борта – незнакомый амбалистый мужик, как и все, бритый, с густой всклокоченной бородой. Именно его Олег Иваныч видел тогда, внизу. Знакомый звероватый облик… Мужик тоже взглянул на Олега. Глубоко посаженные глаза хищно блеснули. И тут-то Олег Иваныч узнал: – Матоня!
Глава 5 Тунис. Октябрь-ноябрь 1472 г.
Нет, то военных рожков Вызов, готовящий к бою! Я для друзей иль врагов Волны упругие рою?В. Брюсов. Гребцы триремы
На нашей стороне деревья, И дождь, и облака за нас. В четыре глаза смотрит солнце, Нетерпеливо ждет победы.Тяжелые изумрудные волны перекатывались, нагоняя друг друга, в их покатых гребнях сверкало солнце. Судно шло левым галсом. На уцелевшей передней мачте подняли косой парус, и галерники бросили весла, используя передышку для сна. Большинство захрапело сразу, повалившись на банки и подставив солнцу расслабленные тела. Привалившись к борту, уснул великан-негр Вабба. Ян с Олегом Иванычем поднялись на корму, к новому капитану, к Илие Костадиносу. Тот был хмур – людей, умеющих управляться с парусами, среди бывших невольников практически не оказалось. Приходилось все делать самому, ловя крутой бейдевинд при помощи двух наспех обученных молодых парней-алжирцев. Время от времени капитан мятежников бросал за корму озабоченные взгляды. Ждал погони, которая непременно должна последовать, ее просто не могло не быть, но вот что-то пока не было. А это означало одно из двух… Либо впереди, между Пелопоннесом и Критом, находились крупные силы османского флота, проскользнуть которые практически невозможно. Либо капитаны оставшихся верными султану галер решили обогнуть Крит с востока, чтобы перекрыть восставшим путь к югу, в Триполи или Тунис. Именно туда хотело идти большинство, надеясь на теплый прием со стороны Тунисского бея Османа. Несмотря на столь верноподданнически-турецкое имя, лояльный туркам на словах, властитель Туниса проводил осторожную и хитрую политику, не очень-то считаясь с интересами султана Мехмеда. Принимал к себе всех. Беженцев из Египта, мятежных греков, испанских и португальских мавров. Даже оказывал кое-какую поддержку. Взамен же требовал не так и много: двадцать процентов добычи. Ясно, что речь шла о пиратстве, обычные рыбаки, ремесленники и торговцы не очень-то требовались ни Осману, ни простым тунисцам. То же касалось и Алжира. «Нам нужны рабы, а не конкуренты» – эта алжирская сентенция в адрес соплеменников, под угрозой меча пиренейских дворян вынужденных покинуть Испанию и Португалию, распространялась практически на весь Магриб, как называли арабы северо-западное побережье Африки. Часть бежавших с Пиренейского полуострова мавров продолжали на новом месте свои старые занятия. Искусные ювелиры, ткачи, садовники – они немало способствовали расцвету экономики Магриба. Те же, кто не умел или не хотел жить честным трудом, валом валили в пираты. Возобновились древние арабские традиции грабежа побережий христианского мира. Италия, Испания, Португалия – всюду трепетали при виде быстрых арабских доу. Говорят, смуглых головорезов в зеленых чалмах видели даже в Англии. Кроме арабов, среди магрибских (иногда их еще называли берберскими, что не очень-то верно) пиратов было много греков, иллирийцев, хорватов. Кого только не было! Владыки Алжира и Туниса принимали всех! Какая разница, кто ты? Лишь бы признавал, что нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его. Сущая безделица. Зря средневековых людей считают уж слишком религиозными. Ренегатство в Магрибе было настолько распространенным, что давно уже никого не удивляло. Некоторые умудрялись менять веру несколько раз. Какая, к черту, вера, когда тут такой доходный бизнес – сиречь, пиратство. Турок не любили и побаивались, считая их слишком сильными конкурентами. Скопив начальный капитал тривиальным морским разбоем, многие из пиратов затем оседали в крупных городах Магриба: Оране, Алжире, Тунисе или Танжере, недавно с особой жестокостью сожженном португальцами в отместку за пиратские рейды. Впрочем, разбои и зверства давно стали обоюдными. Средиземное море, после короткого периода затишья, снова превращалось в арену кровавой борьбы Запада и Востока, католичества и ислама. Ни та, ни другая сторона не брезговали ничем, только мусульмане убивали меньше, превратив получение выкупа в доходный бизнес. Такой путь: заработать денег, затем: заняться торговлей, купить дом с садом, завести гарем – стать обычным магрибским обывателем – привлекал многих. Не всем, правда, везло… но опять-таки многим. Поэтому именно Тунис, Алжир, Триполи были тем лакомым местом, куда, по мнению турок, и будут стремиться восставшие. Правда, часть убежденных христиан-католиков – оказались на «Йылдырыме» и такие, вот хоть приятель Олега Иваныча Ян, – высказывались категорически против Магриба и требовали идти в Сицилию. Назревающий конфликт был прекращен волевым решением капитана Костадиноса: – Сначала в Сицилию, затем – в Магриб! Кто в Магриб – тому и судно. Он справедливо рассудил, что лицам, желающим заняться пиратским промыслом, судно, конечно, нужнее. Сам же Илия разрывался – хотелось, конечно, возвратиться домой, в Морею, где у него была семья, собрать верных людей и хорошенько потрепать нервы Сулейману-паше, бейлер-бею Румелии. Хотелось бы… Отомстить проклятым туркам за сожженные села и нивы, за опозоренных жен и дочерей, проданных в османские гаремы, за сыновей, угнанных в янычары. Отомстить… Правда, и деньжат тоже подзаработать неплохо. Для борьбы с турками ведь тоже деньги нужны. А где их заработать, как не в магрибских пиратах? Похоронили погибших, сбросив с привязанным к ногам грузом в море. Постояли на корме, посмотрели печально на сомкнувшиеся над мертвыми телами волны. Поляк Марек, юнга Калинта, да мало ли. Почти у каждого в шиурме нашелся приятель, о котором можно скорбеть. Правда, не очень-то долго они предавались грустному занятию – усталость быстро взяла верх: сказывалось сверхнапряжение последнего дня. Олег Иваныч уселся на корме, свесив ноги в трюм, затем повалился на спину, наблюдая, как в густо-синем небе медленно плывут ватные ослепительно белые облакам. Вот – похожее на корабль. Вон – на подушку. А вон, рядом, точно чалма или тюрбан. Чалма. Интересно, как там Иван поживает, Яган-ага? Наверное, воюет где-то. Артиллерист, блин. А Гурджина? Вроде бы султан простил ее, доходили такие слухи. Правда, выгнал из гарема, лишил, так сказать, всех привилегий, как не оправдавшую высокого доверия. Дай Бог, дай Бог…Октай Рифат
Не дал Бог. Султан Мехмед действительно простил Гурджину, люди не врали. Только прощение султаново особенный характер имело. Вместо того чтоб кожу с живой содрать, приказал владыка правоверных лишь удавить заразу да скинуть труп с высокой скалы в море. Так бы и плавала Гурджина по дну, кормила б рыб. Если б не Ыскиляр-каны, главный султанский евнух. Именно он и должен был удавить Гурджину. И удавил бы, ежели б не был так жаден! Хоть и извращенец Ыскиляр, да пройдоха тот еще! Ноченьки темной дождался, сунул несчастную польку в мешок да на личном ишаке отвез в Галату знакомому купцу. Там и сторговал. Гурджина – девка красивая, удачный вышел гешефт у пройдошистого евнуха. Денежки подсчитав, улыбнулся Ыскиляр-каны губищами своими толстыми. Велел в покоях кальян курить да для пущего веселья позвал мальчиков с накрашенными губами. Так и провеселился аж до утра. А уж кого там по его приказанию верные слуги со скалы в мешке сбросили – о том один Аллах ведает. Гурджину же продал купец выгодно одному милетскому ренегату-греку. Так она и прожила в Милете, пока все греково имущество не описали османские судьи-кадии за долги и злостное уклонение от уплаты налогов. Продали с молотка молодую польку доверенным лицам самого Сулемана-паши, бейлербея Румелии, из гарема которого она уж сама сбежала – больно злобен был паша. Садист – одно слово! Скиталась в горах, на севере Румелии, там, на границе с Трансильванией, попалась валашскому отряду. Обрадовалась было, дура, призналась, что христианка, помощи попросила. Вот они ей и помогли. Всем отрядом. По очереди. Баба красивая, от нее не убудет. Не убили – и на том спасибо. Натешившись, продали перекупщикам. Так и мыкалась по гаремам да вертепам непристойным. Всю Болгарию прошла да пол-Фракии. Поистаскалась вся, загрубела. Верно люди говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой»! Впрочем, лет через семь улыбнулось и Гурджине счастье. В Морее, на невольничьем рынке, купил ее важный господин – артиллерийский полковник великой армии османлы – «шеф-повар жопегов» – Яган-бей-эфенди. Сначала наложницей сделал, а затем и старшей женой. Полюбил, в общем. Родила Гурджина Ягану четырех сыновей: Халима, Ахмеда, Али и Махмуда. Трое здоровых, а четвертый хворал часто. Двое первых погибли в Венгрии, Али – пропал без вести, а младшенький, Махмуд-стихотворец, стал великим визирем при султане Баязиде Вели, пожалуй, самом гуманном и ученейшем из всех турецких правителей. Первое, что сделал Баязид, вступая на трон, – приказал срыть статую своего отца – султана Мехмеда Фатиха, «чтобы его кровавые деяния не падали тенью на новое правление». Очень любили в народе нового султана, уважали и – странное дело – не очень боялись.
Хоть и разомлел Олег Иваныч на солнышке, да все равно не спалось – на сердце тревожно. Вспоминался Новгород – белокаменные мощные стены, храмы с серебристыми куполами, вечно шумящий Торг да седой Волхов. И люди вспомнились. Те, кого знал, с кем дружил, кого любил. Владыко Феофил, посадник Епифан Власьевич, Олексаха, Ульянка, Софья… Софья. Лишь только представил Олег Иваныч тонкий стан боярыни, волосы, рассыпанные по плечам, глаза цвета коричневой дубовой коры, теплые, большие, с загадочными золотистыми искорками… Слезы, словно сами собой, выступили в уголках его серо-стальных глаз. Софья… Увижу ли тебя хоть когда-нибудь? Увижу! Олег Иваныч поднялся на ноги. Увижу! Выберусь! Вырвусь отсюда! И Гришу найду, вытащу! Обязательно вытащу. И еще посидим все вместе за кружкой горячего сбитня на усадьбе, что на Прусской улице! Да что на усадьбе! В корчму пойдем! В самую веселую, на Лубянице. Песен попоем, гусляров рок-н-ролл играть выучим, спляшем! Эх-ма! Будет все еще! Обязательно будет.
А в это время в Новгороде, на Прусской улице, в усадьбе боярыни Софьи царило необычное оживление. Поволжский купец, знакомец старый, вызнал-таки про Олега Иваныча да Гришу. И в самом деле, полонил их старый татарский мурза Аксай-бек. А его человек, Аттамир-мирза, пригнал в Кафу, продал купцу аль-Гарибу. А уж тот увез их в Константинополь-Стамбул, там они и есть, в туретчине – и Олег Иваныч, и Гриша. Можно собирать выкуп. Этим, собственно, и занималась Софья. Перебрала все свои драгоценности. Немало их было: золотые ожерелья с яхонтами да смарагдами, перстень с изумруд-камнем, большим, сияющим, словно недоброе зеленое око, подвески с жемчугом да такое же жемчужное ожерелье, тяжелое, сияющее мерным спокойным светом. Много всякого добра – ничего не пожалела Софья! Добро – дело наживное, а любимый человек раз в жизни встречается, да и то не каждому. Олексаха в Стамбул-город ехать вызвался. Сидел, в кафтан да в сапоги камни самоцветные зашивал и золотые немецкие гульдены. Встретил третьего дня Стефана Бородатого, умнейшего московского дьяка – и за что только служат этому горбоносому деспоту Ивану такие умные люди? – выспросил: никто ль в посольство турецкое не едет? Нет, не ехали к туркам. Зато собирались в землю мустьянскую, к королю Матьяшу Хунъяди. Главным в посольстве том московский деспот Федора Курицына поставил, человека, умом не последнего, старого Олега-Иванычева приятеля. Так что все пока удачно для Олексахи складывалось – поспешать вот только следовало, не уехало б раньше посольство! Взнуздал Олексаха коня справного, простился со всеми – и в Москву, с караваном купеческим, пока пути-дорожки осенняя распутица до конца не разжижила. Сам Феофил, новгородский владыко, благословил Олексаху на дело благородное, он же и часть денег добавил, мало ли, не хватит. Всю дорогу переживал Олексаха, успеет ли. Все купцов поторапливал… Успел! Московский приказной дьяк Федор Курицын встретил приветливо. Погоревал об Олеге Иваныче и Грише – знал уже, что с ними случилось, до Москвы вести те давно дошли. А на следующий день, с утра, посольство Иваново в путь пустилось. С целью важной – склонить Матьяша Хунъяди против литовского Казимира. Ну и Олексаха с ними, с целью своею, особой…
Не знал о том пока Олег Иваныч. Походил, смурной, по палубе, тоску развеивая… Чу! Что там за точки сзади? Показалось? Иль в глазах рябит? – Эй, Илия! Нет, не показалось! Корабли османов! Они быстро росли, приближаясь, так что вскоре уже можно хорошо разглядеть мощные, украшенные затейливой золоченой резьбой носы-ростры, белые, как бегущие по небу облака, паруса и мерные взмахи весел. Разбуженные по тревоге, мятежники с силой навалились на весла. Жаль, что главная мачта оказалась сломанной во время ночного боя. Впрочем, ветер скоро стих, и теперь лишь только мускульная сила гребцов могла спасти беглецов от погони. Илия пересчитал султанские корабли: раз, два, четыре… восемь! Восемь! Восемь галер, на каждой из которых по двести пятьдесят янычар и, как минимум, четыре пушки. Они уже стреляли. Так, острастки ради. Попасть на таком расстоянии – дело дохлое. Быстрее! Быстрее! Гребцы гребли как проклятые. Как никогда не работали на султанской службе. Вверх-вниз… Вверх-вниз – вздымались и опускались весла, все чаще и чаще. Оправдывая свое название, «Йылдырым» развил невиданную скорость. Продержаться бы до ночи. Ночью поди сыщи. Уйдут. Выдержать бы только темп. А вражеские галеры не отставали! Правда, не становились и ближе, что давало определенную надежду. Господи, скорей бы вечер! Тьма и мерный шепоток волн. Олег Иваныч с Яном орудовали кормовым веслом. Олег не очень-то хотел грести в паре с Матоней, поэтому не вернулся на свое место – выбор был, – а Ян уж присоединился к нему после. Молодой поляк – светлобородый, жилистый, тощий, со смешливыми светло-карими глазами – был родом из старинного польского города Торуни, сыном разорившегося негоцианта, торговца сукном. Его покойный земляк, Марек, был небогатым шляхтичем. Оба попали в плен к татарам в литовских землях, куда приехали, поступив на королевскую военную службу. Ну а уж татары продали их туркам на галеры. Обычная судьба в то неспокойное время. Они гребли как проклятые, эти несчастные, наконец-то почуявшие сладкий призрак свободы. Не позволяли себе ни малейшей поддержки, молчали, чтобы не сбить дыхание, старались изо всех сил. Ночь. Скорей бы ночь. Ночь – это отдых и возможность уйти. Ночь – это свобода. А время текло так медленно! Солнце как вскарабкалось на середину неба, так там и висело, вовсе не думая скатываться в закат. У, коварное, злое светило! Впрочем, коварным было не только солнце. Впереди, прямо по курсу «Йылдырыма», показались чужие галеры. Быстро приближались. На мачтах трепетали зеленые, с золотым полумесяцем, флаги. Галеры шли с запада, где вроде бы должны быть только христианские корабли! Ан нет! Это был флот Сулеймана-паши, бейлербея Румелии. Флот, который переправлял в Стамбул уставших воинов, янычар и сипахов. Злая насмешка судьбы. Чтоб этим кораблям выйти чуть раньше… или позже. Ну, раньше и невозможно – шторм, а вот позже… Позже тоже нельзя – слишком уж солдаты торопились домой, и, как только проглянуло солнце, на всех галерах Сулеймана-паши призывно засвистели пронзительные свистки комитов. – Левый борт – табань! – скомандовал Илия. «Йылдырым» развернулся и, наращивая потерянную скорость, ходко пошел к югу, в сторону Триполи. Над головами теряющих силы гребцов сияло жаркое солнце. Волнение усилилось. Подул встречный ветер, засвистел в снастях единственной уцелевшей мачты. Пришлось спустить парус, – галера все равно лишена возможности частых смен галса, а именно так и можно идти под парусом круто к ветру, если, конечно, парус косой. Илия Костадинос не терял присутствия духа, надеясь на то, что придавало гребцам нечеловеческие силы, – на зов свободы! На сладкий пряник свободы, от которого уже вкусили бывшие рабы. И теперь они старались на совесть. Ха! Вот! Вот уже виден африканский берег, вот уже путаются в снастях прилетевшие чайки. «Йылдырым» явно будет у берега быстрее преследователей! А там попробуй найди их! Вряд ли воины-османлы рискнут прочесывать безжизненную пустыню, тем более вовсе не принадлежащую Империи. Радостный крик вырвался из горла Илии, крик победы и счастья! Сотни глоток гребцов подхватили этот крик. Правда, впереди ждала пустыня, и возможная погоня, и стычки, и недружелюбные племена… Но это был реальный шанс, которого на воде, увы, похоже, уже не существовало. На пути возник остров. Маленький скалистый островок, белый от чаек. А из-за острова… Из-за острова выдвигалась армада! Двадцать больших судов и несколько малых. Узкие маневренные галеры, проворные доу – странные суда, без весел, с одними косыми парусами. Что за флот? Неужели османов? Что ждет впереди мятежный «Йылдырым»? Отчаяние или радость? Свобода или жестокий плен и даже, быть может, смерть? Скорее, радость. Ведь не должно быть у берегов Триполи никакого турецкого флота! И эти интересные кораблики – доу – не очень-то они устраивают военных флотоводцев. А вот пиратов и контрабандистов – более чем! Илия принял решение: – Не снижать скорость! А вы двое, Ялмыз Эфе и ты, Ян, бросайте весло – и на нос! Приветствуйте наших друзей! – Исполним, кэп! – оставляя весло, подмигнул Олег Иваныч. – Ян, давай вниз. Пробраться на бак оказалось не таким простым делом, как поначалу казалось. Куршеи, узких мосточков от кормы к носу, больше не существовало – часть ее раздербанил пушкой Якуб-бей, оставшаяся часть упала вниз, не выдержав качки. Осторожно спустившись в открытое пространство трюма, Олег Иваныч и Ян быстро пошли вдоль киля, стараясь не упасть от качки. Качало здорово. Хватались то за шпангоуты, то за остатки такелажа – за все, за что можно ухватиться. Даже за чалму Якуб-бея. Она так и валялась на дне трюма размотавшимся длинным куском ткани. Прихватили с собой – авось пригодится. Наконец взобрались на нос… Йэхх! Ка-ак ухнули в волны! Потом нос поднялся. Отплевались. И снова – йээх! Как на гигантских качелях, аж дух захватило! Олег Иваныч разорвал остатки капитанской чалмы пополам, одну половину передал Яну. Замахали вместе, заорали что-то, не важно что, лишь бы погромче. Все двадцать больших кораблей повернулись к ним носами – вот-вот столкнутся. Вот-вот… Но нет. Шедшие впереди две большие галеры расступились, пропуская «Йылдырым». Их матросы, улыбаясь, отвечали на приветствия! Тоже размахивали руками! А эти? Где же преследователи? Олег Иваныч улучил момент, обернулся… Мама дорогая! Что это за еле заметные точки? Неужто – непобедимые суда Сулеймана-паши? Ай-ай-ай! Что ж вы так? Что же вы не преследуете больше несчастных беглецов? Неужели устали? И теперь делаете вид, будто просто так, по своим делам, плыли. А «Йылдырым»? Не знаем никакого «Йылдырыма». Захваченный рабами? Да что вы говорите! Вот ужас-то! И капитана убили? Не повезло, бедняге.
Корабли, встретившиеся мятежному «Йылдырыму», оказались флотом старого тунисского пирата Селим-бея. Они возвращались с добычей от берегов Египта – давно уже османского владения – пашалыка. У Селим-бея хватило наглости пустить на дно несколько султанских торговых судов, предварительно выгрузив с них рабов, хлопок и пряности. В общем-то, это направление не было таким уж привлекательным для пиратов – часть военно-морской армады турок стояла именно в Александрии, и, собственно, тунисских разбойников тут никто не ждал. Тем богаче оказалась добыча! Правда, можно представить себе ярость султана Мехмеда. Ну и шайтан с ним. Пускай сердится. Тунисский бей Осман вроде бы с ним дружит? Да ну! Ничего такого не знаем. Вот с нами он дружит. Зря, что ли, мы ему двадцать процентов отстегиваем? Отстегнем и сегодня, а как же? Аллах делиться велел и не любит жадных. Сам Селим-бей – смуглый осанистый старик с благородной седой бородой и правильными чертами лица – принимал на своем корабле вождей восставших: Илию, Ялныза Эфе – Олега Иваныча, Яна. Собственно, был приглашен «господин капитан с лучшими офицерами». Олег Иваныч с Яном, видимо, и оказались в числе лучших. В просторной каюте Селим-бея, на корме, прямо на полу был расстелен огромных размеров ковер, красно-коричневый, с изумительно красивым рисунком. На ковре – пара курящихся наркотическим дымом кальянов, серебряные чашки со шербетом и многочисленные блюда с жареной бараниной, рыбой по-египетски, в фасолевом соусе, копченым верблюжьим языком. Сморщенный, высохший, словно вяленая вобла, старик-слуга неслышно принес фрукты: апельсины, лимоны, финики. Жаль, вина только не было – Аллах не дозволяет правоверным употреблять забродивший сок виноградной лозы. Ну, если только уж очень захочется. В качестве лекарства. И в очень небольших дозах – два-три пятилитровых кувшина на брата. А больше – ни-ни! Для такого лечения у муллы обычно выпрашивалось особое дозволение – фетва, которая, надо полагать, была и у Селим-бея, хоть тот и не выглядел болезненным. Однако вино слуги все-таки принесли, чему Олег Иваныч очень обрадовался, и не потому, что был алкоголиком, а потому что не был наркоманом. Эти все кальяны, курительницы, гашиш, конопля, опиум – не для него. Пускай, кто хочет, травится подобной пакостью, а он уж лучше вино. Ну-ка, плесните-ка вон в ту рюмочку… да не в ту… Во-он, рядом с апельсинами, кубок литра на полтора. В самый раз будет! Ну, вздрогнули. Как говорится, за наше случайное знакомство! Олег Иваныч, по восточному обычаю скрестив руки на груди, сидя поклонился хозяевам: Селим-бею и двум его офицерам – рыжему круглолицему здоровяку с буйной бородищей и смазливому красавчику арабу с тонким надменным лицом и черными, тщательно завитыми усами. Рыжий сразу плеснул себе вина в посудину ничуть не меньшую, чем у Олега Иваныча, подмигнул и залпом выпил. Рыгнул и, кинув в рот изрядный шмат баранины, принялся смачно жевать, запивая холодным шербетом. Брезгливо покосившись на него, арабский красавчик потянулся к кальяну. – Мои помощники, – отхлебнув вина из изящного бокала цветного стекла, представил своих офицеров Селим-бей: – Шафих-эфенди. – Рыжий весело осклабился, – и Джафар аль-Мулук. – Красавчик нехотя дернул подбородком, что должно было символизировать глубокий поклон. Ужин затянулся надолго. Селим-бей все расспрашивал. Из приглашенных говорил в основном Илия. Ян еще не настолько хорошо владел арабским, чтобы поддерживать светскую беседу. Об Олеге Иваныче и говорить нечего. Все более густым становился дым кальянов, все больше клонило в сон. Селим-бей вполголоса беседовал о чем-то с Илией, красавчик Джафар ловил наркотический кайф, Ян давно спал, растянувшись тут же, на ковре. Олег Иваныч допивал вино на пару с рыжим Шафихом-эфенди. Допили. Икнули. Вышли на палубу – подышать свежим воздухом. – Доннерветтер! – запнувшись о валяющуюся на палубе бухту каната, выругался Шафих-эфенди. На чистом верхненемецком языке выругался, как житель какого-нибудь там Бремена или Ростока. – Может, еще по кувшинчику вина… герр Шафих? – по-немецки же поинтересовался Олег Иваныч. И в ответ услышал ожидаемое: «Йа, йа-а!» Рыжий Шафих-эфенди оказался авантюристом из Любека, Генрихом Шафтингом. Лет десять назад герр Шафтинг, желая выбиться из вечных подмастерий, уехал из родного Любека в Ливонию, где поначалу служил орденским кнехтом. Затем подался во Флоренцию, к сиятельному синьору Лоренцо Медичи, Лоренцо Великолепному. Поссорившись с ним, быстренько свалил в Венецию, прихватив на память о нем замечательной красоты диадему работы придворного ювелира Баскони. Диадему эту любящий все прелести жизни Генрих проиграл в одном из портовых кабаков, уже находясь на службе венецианского дожа. И проиграл не в какие-нибудь там тривиальные кости, а в новомодную интеллектуальную игру – карты. Вот эту-то игру и завез с собой неугомонный немец в магрибский город Танжер, куда бежал, опасаясь сурового следствия по поводу расхищения казенных средств. В Танжере Генрих принял ислам и, поучаствовав в парочке хороших пиратских рейдов, приобрел солидный дом с апельсиновым садом. Уже начал подумывать о гареме, когда, возвратившись как-то из очередного набега, увидел вместо родного города смердящее пепелище. А где-то на горизонте белели паруса португальских каравелл. Именно португальцы сожгли дотла Танжер, предварительно перебив там всех мужчин. Впрочем, Генрих Шафтинг, к тому времени Шафих-эфенди, не очень-то опечалился. Он вообще смотрел на жизнь просто. Поблагодарил Аллаха да подался в соседний Тунис, где вот уже больше года подвизался на вторых ролях при знаменитом пиратском пахане Селим-бее. Нахапать за это время успел много, только все спустил на кутежи. Был беден, как церковная мышь, таким и остался, к чему относился философски: на все воля Аллаха. По-русски это звучало так: не жили богато, и не фиг начинать! Все перипетии своей бурной биографии Шафих поведал новому приятелю самолично во время совместного распития спиртных напитков. Все запреты любых, исповедуемых им в данный момент, религий Генрих Шафих-эфенди традиционно полностью игнорировал. А ну их к шайтану, только жить мешают! За время возвращения в Тунис Олег Иваныч сильно подружился с Генрихом, который по приказу Селим-бея перешел на «Йылдырым» вместе со своей «гвардией». Криминальный сброд, именуемый «гвардией», должен был защищать мятежную галеру от возможных нападений португальского либо венецианского флота, ну а заодно и присматривать за вновь прибывшими – мало ли, захотят в Италию сдернуть. Вообще-то Шафих-эфенди давно проинформировал Олега Иваныча (а тот соответственно – Илию и Яна) о том, что в Магрибе принято исповедовать любую религию, при условии, что эта религия – ислам. На тех, кто по каким-либо причинам не торопился встать в ряды сторонников пророка Мухаммеда, смотрели косо – запросто могли обратить в рабство, а то и казнить. Впрочем, это не относилось к пленникам. Тем, наоборот, веру менять не разрешали – кто ж тогда за них выкуп заплатит, за ренегатов-то? Учтя сию тенденцию, Олег Иваныч провел тайное совещание с теми из бывших невольников, кто не собирался менять веру, а мечтал лишь о возвращении домой. Таких оказалось человек двадцать. Всем им было приказано соблюдать относительно своих истинных намерений строжайшую тайну, по крайней мере до поры до времени. Месяца три потянуть резину еще можно, ну а дальше – видно будет. Большинство же спасенных вопросы религии интересовали мало, да и дома их никто не ждал.
По прибытии в Тунис «Йылдырым» под командованием Илии Костадиноса остался в составе эскадры Селим-бея. Сам Селим-бей ничего не имел против Илии, однако неоднократно советовал ему не затягивать с переходом в ислам. Еще ладно, если б Илия был простым матросом, а то ведь капитан – и не правоверный! По здешним обычаям, полнейший нонсенс. Илия соглашался, кивал, но не очень торопился что-то менять. По вечерам они беседовали с Олегом Иванычем и Яном – о том, как выбраться из Магриба. А то попали, понимаешь, из огня да в полымя. Предложение Яна еще раз угнать «Йылдырым» было отвергнуто как полнейший волюнтаризм. На одни только весла требовалось двести гребцов – а кто просто так даст столько рабов никому не известному капитану? Селим-бей? Пожалуй, даст. Только под какое-то хорошее и прибыльное дело, типа лихого набега на Андалузское или Кастильское побережье, где Илии и следовало проявить себя, пока под полным контролем самого Селим-бея и его верных людей. Поэтому затея с «Йылдырымом» отпадала – слишком много на нем находилось магрибских джентльменов удачи. А с кем их нейтрализовать? С двумя десятками христиан? Волюнтаризм чистейшей воды! Следовало придумать что-то иное, более реальное. Ну, например, похитить доу или, на худой конец, рыбацкую фелюку. Верткие чисто парусные суда, многолюдного экипажа для управления ими не требовалось. В Тунисском порту таких суденышек было навалом – бери не хочу. Только момент нужно выбрать умеючи. Лучше ближе к ночи. И желательно, чтоб раньше времени не спохватилась команда. Да и с погодой хорошо бы повезло. А уж, имея судно, по крайней мере хотя бы до Сицилии добраться можно – не так уж и далеко плыть. Да и Илия опытный моряк. Как-то под вечер на «Йылдырым», в кормовой каюте которого, недавно отремонтированной по указанию Селим-бея, временно проживали Олег Иваныч, Илия и Ян, зашел Шафих-эфенди. Он и раньше заходил – в карты поиграть да тайно хлебнуть винца. Так что и в этом его появлении ничего необычного не было, если не считать того, что немец вдруг отказался от вина. – Во! Ты что, завязал, что ли, Генрих? Оказалось, не завязал. Оказалось, именно сегодня выдался такой удобный момент для того, чтобы пойти к одному мулле. И Шафих-эфенди не принимал никаких отговорок. Лишь загадочно улыбался да пояснял, что уж этот мулла – всем муллам мулла. Его, Генриха Шафиха-эфенди, добрый знакомец. Как раз сегодня вернулся из паломничества в Мекку. И снова собрался куда-то. Так что, ежели принимать ислам, так только под его – новоявленного хаджи – чутким руководством. Обязательно сегодня надо прийти, познакомиться, договориться. В принципе, можно было б сходить. Только вот именно сегодня вечером Селим-бей приглашен на деловой ужин к правителю Туниса Осману. В сам город Тунис, во дворец бея. Обсудить очередной рейд, заодно посмотреть на танцы новых наложниц Османа. Ну, и повод был, как же без него-то? То ли юбилей, то ли проводы на пенсию. Нет, последнее все-таки маловероятно. В общем, какой-то тихий семейный праздник. Об этом давно судачили все рыцари наживы, имевшие счастье разбойничать под знаменем Селим-бея. Так что именно на сегодня, на вот уже сейчас, намечался среди местных пиратов некий полулегальный кутеж, участвовать в котором собирались все. Правда, кто где. Кто вместе с Селим-беем во дворце правителя Туниса. Кто там же, в Тунисе, в фешенебельном вертепе матушки Шехбийе с опиумом, гашишем и изысканного вкуса гетерами. Кто – из народа попроще – в грязном притоне одноглазой старухи Хаспы, тоже с гашишем и с девками, только не с изысканными, а с давно падшими и потасканными. Ну, а кто по несчастливому жребию вынужден был стойко нести караульную службу – тот собирался провести вечер отнюдь не менее весело, воспользовавшись отъездом непосредственного начальства. Прямо на посту обожраться… вернее сказать – обкуриться. Впрочем, некоторые из них и винищем упиться намеревались вполне серьезно, позвать девок-танцовщиц из заведения той же старухи Хаспы, на большее все равно денег не хватит. И пусть девкам этим по сто лет в обед, пусть давно покрылась морщинами их дряблая кожа, пусть отвисла до пупа грудь, все равно – да здравствует праздник и веселье, да дарует Аллах долгие и счастливые годы досточтимому бею Осману и прекрасномудрому победителю гяуров Селим-бею, да серебрится вечно его борода на радость правоверным! Вот этим-то событием и решили воспользоваться стойкие христиане, благо и погода благоприятствовала: синело небо, волнения на море почти не было, дул тихий спокойный бриз. Самое время угнать какой-нибудь кораблишко – пока прочухают, уж и Сицилия видна будет! И вот теперь план срывался. Можно, конечно, и стукнуть надоедливого алконавта Шафиха чем-нибудь тяжелым по башке… да вот слишком много разных людишек шлялись по «Йылдырыму» – плотники, ремонтники, бригадиры. Колоритную огненнобородую фигуру Шафиха трудно не заметить. Зайдет еще кто-нибудь на корму, ну его. Лучше уж выгнать. Сходить, в конце концов, с ним к этому мулле, благо время еще есть. Переглянувшись с друзьями, Олег Иваныч согласно кивнул. Шафих обрадовался, с размаху хлопнул Олега по плечу. Поехали… Хорошо поехали, на двух белых дромадерах; Олег Иваныч чуть не сверзился по дороге. Не приходилось еще ему на верблюдах ездить. Илия с Яном остались на галере, сославшись на нездоровье. Впрочем, насчет них Шафих и не настаивал. Видно, для компании ему вполне было достаточно и Олега Иваныча. Они прошли в тени высокой крепостной стены с закругленными зубцами. Стена с мощными башнями тянулась вдоль гавани, главные двухстворчатые ворота были призывно открыты. Стоявшие на страже воины в белых чалмах, вооруженные короткими копьями и маленькими круглыми щитами, приветливо кивнули Шафиху. Тот на ходу перекинулся с ними парой фраз на арабском, заржал, как берберская лошадь, показав крупные зубы. Впереди открывались небольшие глинобитные домики, беленные известью, помусульманским обычаям, таившиеся за глухими заборами. Над заборами виднелись лишь зеленые верхушки росших во внутренних двориках пальм, да кое-где сильно пахло перезревшими апельсинами. «А хорошая из них выйдет брага!» – проходя мимо, подумал Олег Иваныч. В длинной белой накидке – джелаббе – он выглядел местным аборигеном, если б только не светлая борода да не серые, со стальным отливом, глаза. Впрочем, в этом пиратском интернационале хватало и светлобородых, и светлоглазых. Генрих Шафих-эфенди, в такой же накидке, шел слева, то и дело обращая внимание нового приятеля на местные достопримечательности, с видом заправского гида сопровождая их не вполне приличными комментариями. – Справа, смотри, гарем бея Османа! В апельсиновых садах смеются его многочисленные жены… Что-что? Слышно, как смеются? Да ты куда смотришь? Это паскудное здание вовсе не гарем, а конюшня! Гарем вон там, на горке. Да-да, разрисованный. А дальше, видишь, мечеть? Красивейшая в Магрибе… Нет, нам не туда. Слева темную улочку видишь? Нам тоже не туда. Но если б мы с тобой пошли сейчас по ней, то вышли бы к светло-зеленой стене с ореховыми резными воротцами. И если б у нас нашлась хотя бы пара серебряных монет, мы с тобой обязательно зашли бы в это заведение матушки Шехбийе. Какие там девки! Уммм! Стройные, как газели, и на любой вкус: смуглые, белокожие, черные. Все красавицы!.. Танец живота когда-нибудь видел? О! Об этом нельзя рассказывать, это надо видеть. Так вот, а если б у нас с тобой не нашлось серебряной монеты, а только медяки, тогда, делать нечего, пошли б мы во-он по той тропинке, меж саксаулом. Да-да, где ослиный навоз. И пришли бы… куда? Нет, не к погонщикам ослов! И не к караван-сараю. А в одно интересное место к одноглазой старухе Хаспе. Девки, правда, там так себе, не первой свежести и даже не второй. Но иногда попадаются и ничего себе, совсем молодые! Вот, помню, как-то обкурился я кальяна в шербетной некоего Кызыргыла-аги… Давнишний приятель Шафиха мулла Новруз – склонный к полноте здоровяк лет сорока – встретил гостей прямо у ворот своего дома. В персидском, оливкового цвета, халате, расшитом золотой нитью, в ослепительно белой чалме с зеленой шелковой лентой, Новруз-хаджи больше напоминал какого-нибудь преуспевающего негоцианта, нежели строгого ревнителя шариата. Черная как смоль борода, без единой седой нитки, красноречиво свидетельствовала о полнейшем физическом здоровье ее обладателя. Тонкие губы муллы растянуты в улыбке, светлые глаза прямо-таки излучали приветливость. Внутренний дворик с апельсиновым садом, пруд напротив двухэтажного дома, украшенные арабесками стены свидетельствовали о достатке. Впрочем, держал себя Новруз-хаджи по-простому: обнялся с Шафихом, поклонился Олегу Иванычу. После чего сразу повел их во внутренний дворик, в тень. Уселись на ковер, постеленный прямо на траву, напротив пруда. Слуги выставили холодный шербет с хурмой и финиками, неслышно исчезли. Где-то рядом, в кустах, пел соловей. Неподалеку, за оградой, лаяла утомленная зноем собака. – Шафих сказал, ты из Новгорода. Так? – не тратя времени на восточные цветистости, осведомился мулла, едва гости уселись. Олег Иваныч кивнул. – Купец, да? Мулла, подмигнув, потрепал по плечу Шафиха. Видно, последний уже успел вполне детально проинформировать его относительно рода занятий Ялмыза Эфе. А Олег Иваныч представился рыжебородому ренегату-немцу именно в качестве новгородского купца. – Гут! – к удивлению Олега Иваныча, произнес мулла Новруз на немецком. Вообще этот Новруз-хаджи показал себя вполне деловым человеком, напрочь опровергая всякие досужие вымыслы о якобы неторопливых и склонных к вальяжной ленивости восточных людях. Не был он ни неторопливым, ни ленивым. И даже, кто знает, может, не был и восточным. Француз, швед, англичанин? Очень может быть. Расспрашивать о прошлой жизни тут считалось дурным тоном. Вот этакое парвеню и творил сейчас мулла Новруз-хаджи, нарушая все заповеди восточного гостеприимства. Правда, надо отдать ему должное, все вопросы были насквозь деловыми и конкретными. Олег Иваныч практически сразу догадался, зачем он понадобился пронырливому мулле. Тот всего-навсего хотел открыть банк. Ни больше ни меньше! А Коран, между прочим, однозначно запрещает брать ссудный процент! Тем более мусульманскому духовному лицу заниматься бизнесом как-то не к лицу, что ли… А старый приятель и компаньон Генрих Шафих-эфенди на голову слаб для тонких финансовых дел оказался. Хорошо хоть старательно исполнял просьбу Новруза – искал подходящего человека. И вот, кажется, нашел… – Жалованье положим хорошее, ты не сомневайся, Ялмыз, – уговаривал бизнесмен-мулла. – Составим договор, все честь по чести. Дело хорошее, барыши неплохие. Есть у меня несколько контрагентов в Александрии, Алжире, даже в Венеции! А также… – Новруз-хаджи понизил голос, – а также имеются и связи с выкупными сообществами. Вполне налаженные обоюдовыгодные связи! Последнюю фразу Новруз-хаджи произнес с гордостью, которая, впрочем, не произвела должного впечатления на Олега Иваныча. Тот просто не знал, что такое выкупные сообщества, о чем и заметил вскользь, выпив чашку шербета. – Ва, Алла!!! – зацокал языком мулла. – Объясни же ему, уважаемый Шафих-эфенди… Впрочем, нет. Я лучше сам объясню, ты только переводи получше. Беседа с муллой оказалась для Олега Иваныча весьма поучительной и окрасила в новый, неожиданный, свет некоторые его предположения о Магрибе и рабах-христианах. Оказывается, не все с ними так плохо. Каждый – каждый! – раб-христианин, попавший в плен к магрибским пиратам, мог надеяться на выкуп. Но поскольку цены на рабов в Магрибе довольно-таки высоки, обычной, и даже вполне обеспеченной, семье выкупить родственника было весьма проблематично. Вот и появились так называемые выкупные сообщества – Орден Святой Троицы, Орден Благодарения, еще монахи-доминиканцы и францисканцы. Все эти религиозные организации занимались как сбором средств для выкупа невольников, так и самой организацией выкупа. Кроме того, они строили в Магрибе больницы для христиан, делали все для облегчения их участи. Им не мешали. Наоборот! Человек в белой рясе с капюшоном и голубым крестом на груди пользовался в Магрибе большим уважением. Именно с его помощью текли сюда деньги. Большие деньги. Христианские рабы в Магрибе традиционно работали в каменоломнях, где мерли тысячами, словно мухи. Многие хозяева, приобретя на рынке даже нескольких рабов, обращали их в ислам, видя в этом прямую обязанность правоверного. Многие… Только не мулла Новруз-хаджи! Он-то давно смекнул, каким образом можно делать на невольниках вполне приличные деньги. А принятие невольником ислама этой технологии противоречило. Потому в хозяйстве Новруза и не было ни одного новообращенного ренегата. И работой он их не очень-то загружал – а зачем? Зато, периодически скупая рабов после лихих пиратских рейдов, имел постоянный и верный доход. Правда, пока не очень большой. Хотелось большего. – Ну как, уважаемый, согласен? —Новруз-хаджи пытливо заглянул Олегу Иванычу в глаза. Тот почесал отросшие на затылке волосы… и согласился. А чего терять-то? Хоть и понимал, что дело опасное: и фанатиков, и конкурентов в Магрибе хватало, причем последних становилось все больше. И роль свою понимал он более чем хорошо: зиц-председатель Фунт! Который сидел при Александре Втором Освободителе, при Александре Третьем Миротворце, при Николае Кровавом, ну и так далее. Хитрый мулла не меньше Олега Иваныча понимал, что деваться тому некуда – лучше уж зиц-председателем, чем в пираты. Да и попробуй откажись, когда тебя так настойчиво приглашают, опять же, все секреты раскрыли доверчиво. Милые, бесхитростные люди! Поклонники поговорки: лучший свидетель – мертвый свидетель. Нет, не зря мулла Новруз так гнал разговор, выложил все сразу, теперь не отвертишься – либо «да», либо… ясно что. Интересно узнать, что там для Олега Иваныча приготовлено, в случае отказа? Пара-тройка якобы случайных прохожих. С саблями. В глухом переулке. Нет? Ах, змеиный яд! Вот том сосуде с шербетом? Боже! Я ж из него только что пил! Что-что? Ах, не в том, в следующем. Ну, спасибо на добром слове, утешили! Хорошо, сегодня ночью отчалим, дай-то Бог! Сегодня! Уже сегодня! Уже сейчас, да-да, сейчас высматривают подходящую фелюку Илия с Яном и негром Ваббой. Вабба, впрочем, никуда плыть не собирается, так просто пошел, за компанию. Олег Иваныч улыбнулся своим мыслям, чем очень порадовал хозяина дома. Тот громко хлопнул в ладоши. И тут же появились молодые белокожие девчонки-рабыни. В красных невесомых шальварах, в лифах из золоченой парчи. Генрих Шахиф-эфенди хмыкнул и плотоядно почесал бороду…
Пока Олег Иваныч предавался изысканным удовольствия в гостеприимном доме Новруза-хаджи, во дворце бея Османа и в Тунисской гавани происходили события не менее, а может, и более важные. В просторном зале дворца играла музыка. Нежное звучание флейты переплеталось с дребезжащим звуком зурны и нарастающим рокотом бубнов. Волнующая мелодия то парила где-то под самым потолком, обвивая тонкие, украшенные виноградной лозой колонны, то падала на пол, на толстый ковер, сотканный лучшими мастерами Хорасана, извивалась там, обволакивая сидящих меж курительницами благовоний гостей бея Османа. Три нагие танцовщицы – черная, как уголь, жительница Сонгаи, смуглая сирийка и белокожая гречанка с Эфеса – под одобрительные возгласы присутствующих вдохновенно исполняли танец живота, вызывая желание, которое многие приводили в исполнение рядом, в саду, с помощью специально приведенных невольниц. Сам Осман-бей, повелитель Туниса, – тусклый старик в огромной чалме, – развалясь на подушках, искоса посматривал на Селима, седобродого пиратского вожака. Стар стал Селим, стар. Уже не тот, что лет тридцать назад. Нет уже более лихих авантюрных рейдов, когда от прибрежных гяурских городов оставались лишь дымящиеся развалины, а цены на рабов падали так низко, что каждый житель Магриба мог купить целый десяток. Осторожен стал Селим-бей, особенно после того, как португальцы сожгли Танжер. Триста раз подумает, прежде чем пуститься в плавание, да и там зря рисковать не будет. Мудр. Может, это и хорошо. Для правителя, но никак не для разбойничьего вождя! Есть ведь и другие. Тот же Джафар аль-Мулук – красивый, как молодой месяц. А как угодлив и исполнителен! И кажется, не очень-то верен Селиму. Конечно же, не верен! И сам хочет занять его место. Осман-бей усмехнулся. Помочь, что ли, Джафару? Или пока подождать? Как там у гяуров в древности говаривали? Разделяй и властвуй! Надо поговорить на эту тему с секретарем, хитроумным Кятибом ибн-Гараби. Как тот относится к Джафару? Говорят, аль-Мулук неоднократно подшучивал над редковатой бородой ученейшего секретаря, назвал ее «узкой, словно змея». Да… Борода у Кятиба и вправду узкая. Осман-бей приветливо кивнул Селиму, послал со слугой чашу шербета в знак милости. Поискал глазами Джафара. Не нашел… Наверное, забавляется в саду с девками. Или нет. Он, кажется, больше мальчиков любит. Впрочем, мальчики в саду тоже есть. А это кто рядом с Селимом? Подносит чашу… Ах да! Это старый пройдоха Касым, слуга. Кстати, давно с ним не было хорошей беседы. Момент самый подходящий – гости обкуренные, отяжелевшие. А ну-ка! Жестом подозвав слуг, бей Туниса оперся на них и медленно покинул зал. Утомился от танцев и музыки – пора и отдохнуть. Заодно переговорить кое с кем, хоть с тем же Касымом. Не брезговал Осман самими подлыми людишками, знал твердо – каждый на что-то сгодится. Потому и был единовластным повелителем Туниса. Пока был… Расположившись на низкой оттоманке в затянутых зеленоватым шелком покоях, прогнал наложниц. Снял чалму, улегся на подушках, велел секретарю незаметно позвать Касыма. – Да продлит Аллах твои годы, о великий… – кинулся было в ноги Касым, но, увидев, что бей недовольно поморщился, тут же перешел на более деловой тон: – Селим-бей привез триста шестьдесят невольников. – Триста пятьдесят пять. Пятеро умерли. Это я и без тебя знаю. Дальше! – Точно так, о многомудрый! – Касым опять стукнулся об пол лысой башкой. Потом продолжил как ни в чем не бывало: – Еще захватили галеру «Йылдырым». Говорят, лучший корабль султана. С ним команда. Джафар… – Старый пройдоха замолк, словно обмолвился совершенно случайно. – Что Джафар? – Джафар хотел бы, очень бы хотел командовать «Йылдырымом», мой повелитель! Но, увы… Мой хозяин Селим настолько не доверяет Джафару, что предпочел оставить на судне старого капитана. Вернее, того, кто его увел у турок, – грека Илию. – Гяура?! – Ну, пока гяура. Да ведь обрезание, о светоч правоверных, довольно быстро сделать можно. Что этот самый Илия и собирается. – Кто еще из вновь прибывших заслуживает упоминания? – Гм… Есть там некто Ялныз Эфе, что родом из северных краев. Говорят, в Истанбуле он ворвался в султанский гарем и опозорил там всех наложниц. – Вах! – Осман засмеялся старческим дребезжащим смехом. Известие о глумлении над гаремом повелителя турок весьма его позабавило. Засмеялся и секретарь, узкобородый Кятиб ибн-Гараби. – Этот самый Ялныз Эфе спелся с рыжебородым Шафихом. – А, с пьяницей-то, упаси Аллах от такого друга! – С ним, о мудрейший! Сегодня видал их вместе. Вроде как шли к одноглазой Хаспе. Видно, девочек захотелось. – Могли б и получше место найти. Дальше! – Джафар же присмотрел себе другого – с глазами, дикими, как у шайтана, зато уж силен. Зовут Матою. Рус. По-арабски ни бельмеса, зато вроде Джафару верен, как пес. – Вроде? Или верен? – Нельзя сказать точно, о мудрейший. Времени-то прошло еще всего ничего! – Ладно! О них хватит. – Осман хлопнул ладонью по оттоманке. – Поведай-ка, что собирается делать Селим? Поведав бею о том, что собирается делать Селим – организовать очередной налет на ближайшее побережье, – старый пройдоха Касым низко склонился и, получив от секретаря за предоставленные сведения мелкую серебряную монету, пятясь, выбрался из бейской опочивальни. – Коз-зел!!! – Рассмотрев монету при свете светильника, он обиженно выругался. Впрочем, негодование на его лице тут же сменилось самой льстивой улыбкой – он увидел Джафара. Луноликий красавец с черными тщательно ухоженными усами шел по коридору навстречу в парчовом распахнутом на груди халате, в окружении жеманных мальчиков. – Исчезните! – столкнувшись с Касымом, фыркнул на мальчиков Джафар. – Как поживает уважаемый Селим-бей? А дальше Джафар оглянулся и шепотом осведомился насчет охраны «Йылдырыма», на что сразу же получил вполне конкретный ответ. Еще бы! Даром, что ли, он платил деньги пройдохе Касыму?
На «Йылдырыме» ждали возвращения Олега Иваныча Ян и Илия. Они уже присмотрели в гавани вполне подходящую фелюку – грязную и пахнущую гнилой рыбой. Правда, рядом стояло несколько пиратских галер. Следовало быть очень осторожными. Илия с Яном вышли на корму «Йылдырыма» и, опершись на перила, вглядывались в сгущавшуюся вечернюю тьму. Она уже накрыла полгавани и неудержимо наползала на город. Вот уже не видно старой ступенчатой башни, вот исчезла городская стена, остались лишь освещенные факелами ворота, а вот из-за облака выкатилась луна, зараза! В этот момент протопали по сходням чьи-то ноги. Илия и Ян разом обернулись. Нет. Не Олег Иваныч. Молодой парень, в шальварах и распахнутой на смуглой груди безрукавке, с большой плетеной корзиной в руках. Корзина была накрыта тканью. – Капитан Илия? – сверкнув белозубой улыбкой, осведомился он у Яна. Тот отрицательно покачал головой и показал на грека. Парень подошел к капитану, осторожно поставил корзину, откинул ткань… Илия с Яном заинтересованно склонили головы. Все так же улыбаясь, парень чуть отошел от корзины и, выхватив из-за пояса узкий кинжал, вонзил его в левый бок грека. После чего бросился в воду. Ну а там – и след простыл. На галере поднялась суматоха. Кричали, размахивали руками, ругались. Никто толком ничего и не понимал. А когда немного прочухались, кинулись прочесывать берег. Да только не нашли уже никого. И никто не обратил внимания, как стоявшая неподалеку от «Йылдырыма» фелюка некоего Ясифа Геленди – грязная и пропахшая рыбой – вдруг ни с того ни с сего снялась с якоря. Ну, снялась и снялась – мало ли.
Ошарашенный поляк даже не сразу осознал, что произошло. Кто убил? Зачем? Почему? Вообще, как это все получилось? – Почему убили – ясно! – сурово заключил Олег Иваныч, когда поднялся на галеру. – Мешал! Только вот – кому? – Вот и я про то же. А мы, Ян, посмотрим кому! Думаю, тому, кто будет новым капитаном «Йылдырыма». Новым капитаном «Йылдырыма», по совету бея Османа, стал луноликий красавец Джафар аль-Мулук. Узнав об этом, плюнул с досады рыжебородый Шафих-эфенди. А плюнув, заявил, что ноги его не будет больше на этой галере. Ушел на «Тимбан», корабль Селим-бея. С ним последовали и Олег Иваныч с Яном. Нелепо погибшего Илию похоронили тайно, но достойно – по-христиански. Естественно, с помощью муллы Новруза-хаджи. – Пусть земля навеки будет ему пухом. – Олег Иваныч бросил в вырытую могилу сухую горсть африканской земли. – Эх, Илия, Илия… Вот и сплавали с тобой в Морею. Дул откуда-то из пустыни жаркий, с песком, ветер. Тащил перекати-поле меж чахлыми кустами саксаула. На горизонте уныло шевелили кронами понурые, надоевшие до смертной тоски пальмы. Эх! А в Новгороде, может, и первый снежок уж выпал…
«Тимбан», флагманская галера Селим-бея, оказался раза в полтора больше «Йылдырыма» и каким-то более основательным, что ли… «Йылдырым» – это как стремительный иноходец, красивый и стройный. А «Тимбан» – першерон, сильный, надежный, почти что вечный. Три мачты с косыми парусами и одна, последняя, с флагом. Зеленым, естественно. На широкой корме – десять пушек. Столько же – на носу. На веслах – по пять гребцов. Около шестисот человек экипаж. Сила! И вот вся эта сила, включая отремонтированный «Йылдырым» и еще с десяток судов, не боясь осенних штормов, вышла ранним утром из гавани Туниса, направляясь к берегам Сицилии. Сведения о том, что штормов в ближайшую неделю не будет, получены из вполне авторитетного и заслуживающего доверия источника – Ханаби-ходжи, личного астролога тунисского бея Османа. О том же поведал и черный магрибский колдун Хаттан-дервиш, зарезав молодую курицу. Кишки точно сказали: штормов не будет. Ошиблись оба. И астролог Ханаби-ходжа, и черный колдун Хаттан-дервиш. Не прошло и трех суток после отплытия, как флот Селим-бея попал в жесточайший шторм около Мальты и, потеряв три корабля, уже подумывал о возвращении. Сияло солнце, словно бы летом, и море стало таким синим и ласковым, будто и не было никакого шторма. С юга показались рыбацкие фелюки – пользуясь хорошей погодой, тунисские рыбаки надеялись на богатый улов. Селим-бей созвал всех капитанов на «Тимбан» – советоваться. Прибыли кто смог. Часть флота стихия раскидала, и в их отношении оставалось надеяться только на милость Аллаха – может, и живы… Менее всех пострадал «Тимбан» – основательность и надежность постройки проявили себя в лучшем виде. Хуже всего пришлось «Йылдырыму» – потеряв все мачты и половину весел, он еле тащился по морю, кренясь на левый бок. Генрих Шафих-эфенди открыто посмеивался над Джафаром: надо же, первое плавание, и такое неудачное. Джафар был зеленее меди от злости. Даже на совете в каюте Селим-бея молча кривился, покусывая правый ус. Споров особых не было: корабли требовали ремонта. Поэтому и было решено возвращаться обратно. Тем более рыбаки принесли слухи о большом флоте венецианского дожа, рыскающем вдоль южного побережья Италии. Селим-бей хмурился, глядя на разостланную перед ним карту. Вот Ионическое море, городок Реджо-ди-Калабрия – вот бы пограбить, да нельзя – венецианский флот рядом. Вот Пелопоннес. Превеза, Аргос, Морея. Морея… А ведь там никакого флота нет! И команды для разграбления какого-нибудь небольшого городка вполне хватит. Чего ж пустыми возвращаться? – Морея! – Селим-бей стукнул кулаком по карте. – «Тимбан» идет в Морею. – Один? – Один. И ненадолго. Впрочем, кто сможет, может пойти с нами. Кроме «Йылдырыма», разумеется! Последние слова предводителя пиратов потонули в ехидном хохоте. Вспыхнув, луноликий красавец Джафар аль-Мулук покинул «Тимбан» с видом неудачника. И никто не видел, как заблестели его глаза уже там, на «Йылдырыме». Как, ближе к вечеру, когда боеспособные остатки пиратской эскадры ушли к Морее, «Йылдырым» медленно повернул к рыбакам. Грязная, пропахшая гнилой рыбой фелюка кап-падокийца Есифа Геленди словно ждала галеру Джафара. И вот дождалась… Ужом, болотной змеей скользнул в каюту Джафара юркий желтокожий каппадокиец. Выслушав указания, так же незаметно исчез, как и не было. На фелюке подняли косой парус. Медленно повернувшись, та поймала боковой ветер и с неожиданно приличной скоростью направилась к северо-западу.
Морея! Олег Иваныч, не в силах сдержать волнение, ходил взад-вперед по широкой кормовой палубе. Морея! Он даже не обращал внимания на условные знаки Шафиха, которые рыжебородый авантюрист давно подавал ему, усевшись на ствол самой большой пушки. Именно в ее жерле немец хранил кувшин с добрым вином, пронесенный на галеру тайком от Селим-бея. Морея… Западная Румелея. Турецкий пашалык во главе с Селейманом-пашой. Где-то там тимар служилого османского человека, сипаха Кяшифа Инзыглы, того самого, что купил Гришаню на невольничьем рынке Стамбула. Олег Иваныч очень хорошо запомнил сведения, полученные от ренегата Ивана, Ягана-аги. Запомнил, в надежде обязательно выручить Гришу, чего бы это ни стоило. Вместе сюда попали – вместе и выбираться. А как же иначе? И вот, кажется, тепло… Даже, можно сказать, горячо… Отстать от пиратов, вон хоть вместе с Яном, скрыться в горах. Затем – в ближайший город. Эх, жаль с языком проблемы. Ну да Ян понемногу балакает. Разыщем. Скажемся купцами или этими… про кого мулла Новруз рассказывал… монахами из выкупного общества. Да, на худой конец, – просто безутешными родственниками, приехавшими договариваться насчет выкупа. Этот Кяшиф, по словам Ягана, человек добрый – глядишь, и в самом деле с ним о чем сговоримся. Хотя денег, конечно, нет… Ладно, там видно будет! Получится! Обязательно получится! Выручу Гришу, а потом – потом в Венгрию. Затем – Польша, Литва. Новгород. Софья… На весь мир свадьбу сыграем – знай наших! – Эй, Генрих! А ну, доставай свое вино! Да шайтан-то с ним, с вахтенным! Он не на нас, а на море смотрит. Вон тут, за пушкой, спрячемся. Да чего ее ждать, эту луну, пока она там за облако зайдет? Тащи, тащи, не жадничай! Ну, прозит! Аи, хорошее винцо! Крепко изрядно! Что, еще по паре глотков? «Тимбан» стоял на якорях у небольшого скалистого островка в Ионическом море. Было тихо, словно на кладбище. Рядом едва угадывались в темноте другие галеры Селим-бея. С моря тянуло свежестью.
Такая же тишь стояла и у другого берега Ионического моря. И такая же темень. Лишь утром взошедшее солнце осветило низкий, покрытый зеленью берег. Домики с белеными стенами и красными черепичными крышами, церковь на невысоком холме с колокольней, увенчанной блестящим крестом. По дороге шел деревенский подпасок – с длинным бичом, босой и в отрепьях. Поднявшись на холм, обернулся. Приложив руку к глазам, в восхищении замер: в бухте, насколько хватало глаз, стояли военные корабли. Большие узкие галеры с флагами венецианского дожа. Одна, две, четыре… Двадцать… Нет, вон там, за кипарисами, еще три… И там… И вон тут… Три десятка! Какие же они огромные! Особенно та, что у причала. А вон на корму вышел какой-то богато одетый человек – отсюда не видно, молодой или старый. Может, сам адмирал? Подпасок протер глаза и, взмахнув бичом, побежал вслед за коровами. Не ровен час, в монастырский огород забредут! Уж тогда от отца-настоятеля не поздоровится. А на корабли и на обратном пути посмотреть можно будет, вечером. Красивые, черти!
На украшенной разноцветными флагами корме «Буцефала», флагманской галеры венецианского флота, под пестрым балдахином из плотной ткани прохаживался сам господин адмирал Франческо Гвиччарди. Пока в каюте слуги сервировали стол, адмирал с тревогой посматривал на море – не было бы шторма. Нет, по всем приметам не должен бы. Однако кости ноют – явно не к добру. От прошедшего-то шторма едва отошли. Сейчас, впрочем, ничего, отремонтировались, вон на «Гераклее» сразу две новые мачты поставили – не хуже прежних. Уже и флаги повесить успели, молодцы. А это что еще за безобразие? На мачтах. Нет, скорее за мачтами. За «Гераклеей». Судно! Точно – судно. Облезлая рыбацкая фелюка, каких много по всему морю. Наверное, местная. Адмирал отвернулся к берегу. А когда снова взглянул на море, удивился и насупился. Ведь предупреждали же тупую деревенщину – нечего пока в гавань шляться! О, Мадонна, эта воняющая тухлой рыбой каракатица, кажется, собирается становиться рядом? Они что, не замечают адмиральского флага? Арестовать команду! Эй, Фабио! …Посланный с адмиральской галеры отряд под командой лейтенанта Фабио Шивезе, обнажив узкие мечи, забрался на палубу убогой фелюки. …Адмирал Гвиччарди уселся за стол, потянулся к серебряному кубку – подарку самого дожа – и едва успел пригубить терпкое красное вино, как в каюту постучали. Адмирал недовольно поднял глаза: – Что такое, Фабио? – Капитан фелюки, синьор. Говорит, что вы его знаете. – Знаю? Гм… Как его имя? – Есиф Геленди, синьор. – Геленди… Геленди… А ну, давай его сюда! Пахнущий рыбой незнакомец вошел в адмиральскую каюту, едва не сбив с ног лощеного лейтенанта. Более того, адмирал остался с ним наедине… О чем они уж там говорили – известно одному Богу. Только сразу после беседы возбужденный чем-то адмирал вышел на палубу и приказал всему флоту немедленно сниматься с якоря. Засвистели свистки комитов. Поднялись весла. «Буцефал» занял место впереди флота. Поднятые на всех мачтах паруса поймали попутный ветер. Расправились разноцветные флаги. Флот Венецианской республики вышел в море. На носу «Буцефала», уцепившись руками в перила надстройки, меж двух кулеврин стоял сам адмирал, синьор Гвиччарди. Ноздри крючковатого носа хищно раздувались, бритое лицо сияло предвкушением радости. – Ну, Селим-бей, поганая собака! – шептал адмирал, не обращая внимания на стоящих вокруг офицеров. – Видно, пришел твой последний час! Иди же мне навстречу, Селим! Иди! Ветер трепал белые паруса, раздувал разноцветные флаги. Позади, в деревне, звонили колокола, и сельский священник молился о ниспослании победы воинству венецианского дожа.
Глава 6 Морея – Магриб. Ноябрь 1472 г.
А на улице мрак, А на улице ветер, Там гнет и насилье, Убийство и ссылка.Галеры Селим-бея подобрались к селению на закате. В этот миг они очень напоминали мурен или им подобных прожорливых зубастых гадин, коими кишмя кишат теплые моря. Быстрые, верткие, алчные. Черные на фоне оранжевого, опускающегося в волны, шара. Дул ветер, легкий и попутный, но на галерах не поднимали паруса – для войны и разбоя парус только помеха, уж слишком много внимания требует от команды и капитана. То ли дело прикованная к веслам шиурма: несчастные пленники, большей частью бедняки, за которых никто не надеялся получить выкуп. Повинуясь свисткам комита, мерно вздымались весла. Вверх-вниз, вверх-вниз. В такт им из сотен глоток гребцов – грязных, бритых и голых – вырывалось тяжелое дыхание. Суетились, как всегда перед боем, надсмотрщики – затыкали шиурме рты специальной деревянной затычкой, чтоб, не дай Аллах, не вскрикнули, не вспугнули. Олег Иваныч стоял на носовой палубе «Тимбана», рядом с рыжим немцем Шафихом и самим Селим-беем. В белоснежном тюрбане, в черном с золотом одеянии, седобородый пиратский вождь, опираясь на обнаженную саблю, вглядывался в прибрежные скалы. Надо сказать, выглядел Селим-бей весьма импозантно, словно какой-нибудь персидский сатрап времен царя Дария или Ксеркса. И о том и о другом Олег Иваныч еще по весне вычитал в толстой пергаментной книжке с серебряными застежками, щедро украшенными мелкими изумрудами. Книжицу подарила ему Софья на день ангела. Весьма, весьма недешев был подарок – трех деревень с холопами стоил, а может, и поболе. Олег Иваныч не хотел его принимать, да, подумав, взял – не стоило обижать любимую женщину. Тем более что уже и тогда вынашивал он планы на женитьбу, вот только ждал Гришиного возвращения из дальнего монастыря. Эх, Гриша, Гриша… Знать бы наверняка, в каком ты месте, – уже сегодня, быть может, свиделись бы. Ну, или завтра. Ведь вот она, Морея! Уж близок, близок черный скалистый берег. Уж слышен прибой, усталый собачий лай и даже блеяние козленка в чьем-то хлеву. Морея… Селение, у единственного причала которого маячило несколько рыбачьих лодок, размещалось в глубине живописной бухты, густо заросшей по берегам диким виноградом и терновником. Чуть дальше от кромки прибоя белели хижины, перемежаясь с оливами и стройными кипарисами. За оливковой рощей резко начинались уже почти невидимые в наступающей темноте горы, довольно высокие, обрывистые и крутые. В случае нападения с моря наверняка местное население сможет быстро уйти узкими горными тропками: иди потом лови их! Опытный пират Селим-бей прекрасно понимал это и действовал четко. По его команде галеры замедлили ход, дожидаясь, когда совсем стемнеет. Очень уж не хотелось оказаться в обезлюдевшем селении – а именно это и произошло бы, увидь деревенская стража или случайные пастухи чужие суда. Вот и выжидали. Селим-бей, бросив саблю, по цыплячьи вытягивал шею, не боясь показаться смешным. Боялся другого – посадить судно на прибрежные камни. «Тимбан», самый крупный, шел первым. Позади – еще три галеры поменьше, рискнувшие последовать за вожаком, едва оправившись от последствий шторма. Впереди сделалось уже совсем темно. Почти ничего нельзя разобрать, только кое-где в окнах горели светильники. Вот на эти светильники Селим-бей и правил, надеясь на свою память и острый взгляд бывалого моряка. Олег Иваныч поразился невозмутимому профессионализму разбойничьего вождя и тому, как были вышколены его люди – даже рыжий повеса Шафих был необычайно серьезен. Внезапно Олег взглянул на себя словно бы со стороны: тюрбан, темный плащ поверх легкой кольчуги, длинная узкая сабля. Заправский пират, черт побери! А ведь они, с Яном и Илией, планировали в подобном случае просто сдернуть побыстрее с галеры и уж никак не участвовать в грабеже мирных приморских селений. Ну, Илии это уже поздно, да будет ему земля пухом. Но им-то с Яном еще не поздно? Вон и Ян стоит сзади, у кулеврин. Кивнуть ему, броситься в воду… плыть… Доплывем? Вряд ли. Не очень-то хорошо плавал Олег Иваныч, а уж Ян – тем более. Тогда что? Ждать погромов? Стать участниками недостойного, постыдного для христианина дела? Ведь уже сейчас пиратские суда мягко ткнутся к причалам. Посыплются на берег сорвиголовы. Алчные, не знающие пощады. И для жителей селения наступит ад! Мужчины, те, кто окажет сопротивление, немедленно будут убиты, женщины – изнасилованы и, вместе с детьми, обращены в рабство. А если… А если вот прямо сейчас воткнуть саблю в живот Селим-бею, затем ударить Шафиха – вон он, совсем рядом, у кулеврины, с тлеющим фитилем в руках. Улыбается… До поры… Олег почувствовал, как узкий клинок сабли в руке его словно бы сделался горячее. Два удара. Затем выстрел по корме. А потом? Скорее всего, смерть. Даже если броситься в воду. И не будет ни спасения Гришани – а ведь именно это он, Олег, должен сделать, – ни Новгорода, ни Софьи. Вообще ничего больше не будет. Да и эти люди: Селим-бей и бесшабашный немец-ренегат Шафих. Кровавые пираты? Да. Но лично Олегу Иванычу они не сделали ничего плохого. Как бы даже наоборот. Шафих – так вообще, считай, «лепший дружбан», собутыльник, неплохой, в сущности, парень. Только вот занятие у них, прямо скажем, хреновое. Но так ли уж виноваты они в этом? А те, кто на берегу, – греческие рыбаки, их жены и дети, – они-то в чем виноваты? В том, что Селим-бею пришла охота хоть так поддержать свое реноме, пошатнувшееся после неудачного рейда? В том, что живут в лакомом для всех пиратов месте? Ведь именно поэтому их вот сейчас, сонных… Олег Иваныч искоса глянул на немца. Нет, конечно же, он не поднимет на него руку. Тем более так вот подло. Нет… Но… Мысль еще не успела оформиться окончательно, но Олег уже знал, что делать. Пусть сражение будет на равных. Ну, если и не совсем на равных, то почти. Нехорошее дело – резать сонных людей. Оп! Олега Иваныча словно бы шатнуло на волне. Да так, что он не удержался на ногах – повалился на Шафиха и – вот ведь шайтан! – так неловко, что прижал тлеющий фитиль, что держал немец, аккурат к затравной полке. Вспышка! Грохот! Огонь! Каленое ядро с шипением упало в воду. – Шайтан бы вас всех побрал! – выругался Селим-бей и тут же заорал приказ. А чтоб теперь не орать? Таиться-то уже поздно! На берегу услышали выстрел. Засуетились, забегали. Зазвенело оружие, заржали кое-где кони. – Яй-а-а-лла! Иль я а-алла! Отбросив конспирацию, пираты с воплями ринулись на берег. Кое-кто утонул, попав под собственные весла, кое-кто переломал ноги о камни. Но большинство выбралось. Их уже ждали – человек с полсотни, вооруженные короткими копьями-лариссами и мечами. Не Бог весть что, но хоть какой-то отпор. Зазвенели мечи и сабли, загорелись подожженные пиратами хижины. Олег Иваныч выбрался на берег в числе первых, вместе с Шафихом и Яном. Нет, он вовсе не собирался махать саблей – только если станет уж очень необходимо, – но не хотелось и прослыть трусом. Да даже и не это главное. Хотелось бы побеседовать с кем-нибудь из стариков или купцов, если таковые тут жили. Да и турецкая администрация здесь наверняка должна быть представлена. Скажем, какой-нибудь староста… Ведь Морея – с недавних пор Западная Румелия, пашалык Великой Империи османов! И этот турецкий прихвостень, староста, должен бы знать где находится тимар славного воина Кяшифа Инзыглы. Ведь именно он, по словам Ивана-Ягана-аги, и купил Гришаню на Стамбульском рынке. Интересно только, зачем? Работник из отрока никакой, а его академические познания уважаемому Кяшифу-эфенди нужны, как ишаку второй хвост. Оно оказалось весьма запутанным, это селение, узким и вытянутым вдоль бухты, словно буковый лук. В дрожащем свете пожарищ метались меж домов темные тени. Женских и детских фигур средь них практически не было – значит, не зря падал на пушку Олег Иваныч, значит, успели-таки отправить их в горы. Уйдя на окраину, Олег Иваныч и Ян оказались практически в одиночестве. Их разудалые собратья-разбойнички, быстро покончив с сопротивлением, принялись увлеченно грабить богатые дома, сложенные из розоватого туфа. Глиняные беленые хижины бедняков, во множестве гнездившиеся на окраине, их вовсе не привлекали. Чего там искать-то? Вшей с клопами? А людишки, которые и были, давно в горы сбежали. Так что, что остается? Правильно! Поживиться чем есть. Ну, хоть во-он в том двухэтажном домишке, у самого причала, или дальше, у ручья. Ткани, продукты, драгоценности. Не Бог весть что, конечно, но все же лучше, чем ничего. Да и улов рыбачий тоже можно забрать – хоть сейчас на костре пожарить. Тем более кострищ тут хватает, эх, жаль, не те дома подожгли, да теперь уж чего. Проходя мимо одного из домов, Олег Иваныч едва не поскользнулся в какой-то красноватой луже. Упав, вовремя подставил руку. Потом брезгливо поморщился – кровь, что ли? Нет. Не похоже. Да и запах. Лизнул… Точно! Вино! Что-то типа «Алиготе» или «Ркацители». Только намного, намного вкуснее. Нектар, а не вино! Занимающееся пожарище быстро охватило всю деревню. От нестерпимого жара раскалились придорожные камни. Волны, казалось, кипели. А высоко в черное небо с треском поднимались яркие красные искры. К причалу сгоняли в кучу немногих пленников. Тут и там на земле лежали мертвые изрубленные тела. Их тоже было не так много… как могло бы быть. Толстый низенький человек с растрепанной бородой на круглом бабьем лице выл, стоя на коленях перед Шафихом. Немец, облаченный в блестящий парчовый халат, явно для него короткий, дико вращал глазами, ругался и для пущего эффекта вращал над головой саблей. Олег Иваныч с Яном подошли ближе. – Этот подлый шакал не желает показывать, где он зарыл драгоценности! – пояснил Шафих. – У, отродье шайтана! «Подлый шакал» испуганно втянул голову в плечи. – Откуда ты знаешь, что у него были драгоценности? – резонно поинтересовался Олег Иваныч. – Откуда?! Ты только взгляни на его халат! – Шафих горделиво поиграл тяжелой парчою. – У, ядовитый гад! А ну, говори, не то… – Так это староста! – догадался Олег и обернулся к Яну: – Спроси, знает ли он, где находится тимар Кяшифа Инзыглы? Услышав имя, толстый староста с усердием затряс головой. – Говорит, что знает, – перевел Ян (староста говорил на языке османов), – и даже может провести хоть сейчас. – Так это недалеко? – О! Очень, очень близко. Вон, за той горою. – Шафих, уступи-ка мне этого толстомордого ифрита. Взамен я покажу тебе симпатичный винный погребок, тут неподалеку. Услышав про вино, герр Шафих оживился и, радостно потерев руки, изъявил желание отправиться туда немедленно, подвесив пока «толстомордого ифрита» за ноги на ближайшую смоковницу. – Он пока немножко повисит, а мы тем временем выпьем! …Немец вырубился уже после третьего кувшина. Характер нордический, нестойкий. Забормотал что-то, запел, потом завалился навзничь и заливисто захрапел. Да так беззаботно, что Олег Иваныч, грешным делом, позавидовал. Вот ведь, много ли надо человеку для счастья! Сам-то он не пил, больше делал вид, да ведь такой нектар на землю лить – это ж преступление просто! Ладно… В следующий раз. Может быть… Аккуратно подложив под голову храпящему немцу сложенную вчетверо кошму, Олег Иваныч быстро вышел на улицу. Еще вчера живописно-красивая деревня на глазах превращалась в чадящие головешки. Выли неубитые собаки, да истошно орала забравшаяся на вершину смоковницы кошка. Несколько пиратов с обнаженными саблями в руках вели на галеру Селим-бея связанных пленников, среди которых попались пара хромых и один вроде как одноглазый. Товар неважнецкий, да на безрыбье и рак – рыба, и хлорка – творог. Не бывает так, чтобы каждый пиратский набег – удачный. Совсем даже наоборот! Ну, не везло пока Селим-бею и его людям, что тут поделаешь! Толстомордый «ифрит»-староста вместе с охраняющим его Яном находился там же, где и был оставлен – под смоковницей с истошно орущей кошкой. Олег Иваныч кивнул Яну. Тот, отвязав «ифрита» от дерева, утащил его в темноту. Они шли быстро, почти бежали. Покуда дорога не свернула в гору. Дорога… Скорее, узенькая тропинка, усыпанная катышками козьего помета. Она вилась средь редких кривоватых кустиков жимолости, средь желтоватых цветов, средь нелепо громоздившихся серых камней. То справа, то слева от них, а то и откуда-то снизу доносилось журчание ручья. Вверху, в заметно светлеющем небе, слышался клекот орла. Они шли. Староста – впереди. Как он ориентировался, одному Аллаху известно. Но нигде не плутали, шли быстро. Проводник улыбался все чаще. Видно, был рад избавиться от сумасшедшего немца с обнаженной саблей. А может, и что другое было у него на уме, Бог весть. Олег Иваныч через Яна пригрозил, что ежели не найдут они Кяшифа-эфенди, то лучше б некоторым толстым шакалам и на свет не родиться. «Толстый шакал» замахал руками – понял, мол, не подведу. И ведь не подвел, ифрит! Дорога возникла неожиданно, вылилась из-за скалы серой узкой рекою. Вполне проезжая дорога, довольно ухоженная. Ну, не шоссе, конечно, но по крайней мере лучше, чем где-нибудь в Ленинградской области или в отдельно взятом городе Тихвине. Впереди дорога спускалась в расщелину меж перевалов, скрытую густым утренним туманом, за которым угадывались каменные строения с башней, нелепой и узкой. Минарет? Или замок Кяшифа Инзыглы? Последнее предположение оказалось верным. Указав на башню рукой, староста быстро заговорил, то и дело переходя на опасливый шепот. – Говорит, что именно тут, где башня, и живет этот Кяшиф. Только вот дома ли он, неизвестно. Великий и грозный Сулейман-паша, волею султана Мехмеда правитель Румелии, собирает войско для войны с гяурами. И все конные воины-сипахи, в том числе и Кяшиф Инзыглы, обязаны явиться в трехдневный срок – с оружием, лошадью и военными слугами. – Понятно. Как и у нас: конно, людно и оружно. За то этот Кяшиф от султана землицу с людишками имеет. Правда, видно, небогата, землица-то! – Да уж, – согласно кивнул Ян, – вряд ли больше трех тысяч акче в год дает… Но и то хлеб. – Угу… И хлорка – творог. Ладно, давай-ка берем этого черта – и пошли в гости к Кяшифу. Пускай господин староста нас ему представит. Эй, ты куда, толстомордый?! Пока Олег Иваныч с Яном осматривали усадьбу Кяшифа-эфенди, до того момента стоявший смирно староста вдруг нырнул в придорожные кусты и теперь махал оттуда рукою, настойчиво предлагая последовать его примеру. Что Олег Иваныч с Яном, переглянувшись, и сделали. Черт его знает, наверное, этому ифриту виднее, он все-таки местный. – Во дворе Кяшифа-эфенди кричат ишаки и ржут лошади, – пояснил староста. Ну? И что?! Оказывается, во дворе Кяшифа может кричать только один ишак и ржать одна лошадь. Других у него, в силу бедности, не было и быть не могло. Значит? Значит, на дворе Кяшифа остановился на ночь какой-нибудь местный владетельный бей, владелец латифундии-зеамета, и тоже обязанный явиться на службу по зову султана «конно, людно, оружно». А местный бей, Симбигей-кызы, отличался настолько буйным и непредсказуемым нравом, что попадаться лишний раз ему на глаза хитрому старосте вовсе не хотелось. Тем более в такой подозрительной компании. Заскрипев, открылись ворота усадьбы Кяшифа. Но вовсе не это вызвало пристальное внимание прячущихся за кустами, нет. Из ворот показался странный экипаж – украшенная дорогой тканью повозка на четырех, в рост человека каждое, колесах из цельного дерева. В центре повозки, под балдахином, возлежал на подушках сморщенный желтокожий человечек в зеленом халате и огромной чалме, похожий на злобного гнома. Как шепотом пояснил староста, это и был пресловутыйСимбигей-кызы. Но еще не все! Лошади, вороные красавцы, вальяжно шли позади повозки. Сама же она приводилась в движение… нет, не двигателем внутреннего сгорания, а людьми. Истощенными полуголыми невольниками. В одном из которых Олег Иваныч сразу же узнал Гришаню! Староста-«ифрит» зашептал Яну: – Говорит, правильно бей рассудил. Чего зря лошадей гонять, когда чужие рабы имеются. Их и загнать не жаль. Все равно Кяшиф Симбигею по жизни должен. Этот Симбигей всегда так делает, лошадей очень любит. А чужие рабы у него до конца пути обычно не выдерживают. Видишь на повозке погонщика с плеткой? На облучке, с огромной плетью в мускулистой руке, сидел здоровенный негр, статью похожий на оставшегося в Тунисе Ваббу, только рожа еще по-страшнее. Повозка наехала на камень. Сидевший на подушках гном выругался и ткнул погонщика-негра заостренной палкой в спину. Тот ощерился и взмахнул плетью. Невольники застонали. Идущие позади воины, числом с полтора десятка, засмеялись. Куда же именно направляется «гном» Симбигей с воинами и с Кяшифом-эфенди? Тот, что худущий, чем-то похожий на Дон Кихота человек, трусивший позади воинов на такой же худой лошади, и был Кяшифом Инзыглы – это без сомнения. А кем ему еще быть? Тенью отца Гамлета? Староста-«ифрит» пояснил, что все эти вооруженные люди направляются, как он уже говорил, в войско правителя Румелии Сулеймана-паши. Где-то здесь, в Морее, собирается большой отряд сипахов, чтобы влиться в войска бейлербея. Вот конкретно в этот отряд Симбигей-кызы и едет сейчас малой скоростью – на большую исхудавшие рабы Кяшнфа Инзыглы были, судя по всему, не способны. То сужавшаяся, то вновь расширяющаяся дорога тянулась меж сероватых скал. Кое-где виднелись выцветшие проплешины осенней пожухлой травы. Впрочем, осень здесь не очень-то чувствовалась, было довольно тепло, даже жарко, и лишь дующий с моря ветер приносил влажную прохладу. Попадавшиеся на пути долины – узкие, каменистые, неприглядные, с маленькими полукруглыми хижинами из камней и глины – сменялись скалистыми отрогами. В таких местах дорога сужалась так, что повозка Симбигея-кызы едва протискивалась вперед, задевая колесами горные отроги. Олег Иваныч – они, таясь, шли позади каравана – что-то прикидывал в уме. Прикинул… – Ян, спроси-ка нашего друга «ифрита», много ли по дороге ущелий? Ущелий было достаточно. И даже еще более узких, нежели те, что уже пройдены. Это хорошо. А нельзя ли как-нибудь незаметно обогнать караван? Обогнать, оказалось, можно. Только довольно сложно. Когда карабкались на практически отвесную скалу, Ян чуть не сорвался в пропасть. Хорошо, Олег Иваныч успел ухватить за руку. Потом, взобравшись, поскакали вниз, словно горные козлы. Удивительно, но толстый староста-«ифрит» пробирался средь горных отрогов с поразительной ловкостью и проворством. И – у Олега Иваныча скользнула на миг такая мысль – вполне мог бы давно сбежать, но вот почему-то не сбежал. Интересно… Быть может, толстяк староста преследовал какие-то свои цели? – Я ненавижу Симбигея-кызы, он отсудил за долги все мои земли! – сверкнув глазами, ответил толстяк на прямой вопрос Олега. – Вы хотите устроить ему какую-то пакость, иначе б не крались за его воинами. Поэтому буду вам помогать. Правда, не понимаю, как вы собираетесь справиться с десятками воинов? Олег Иваныч и сам пока этого точно не знал. Наконец они спустились к дороге, ставшей настолько узкой, что возникли сомнения, а проедет ли здесь повозка вообще? Резко спускаясь вниз, две накатанные колеи тянулись по самому дну ущелья, темного, холодного и сырого. Здесь не росла трава и не пели птицы, сюда никогда не заглядывало солнце. Черные отвесные скалы с двух сторон сжимали дорогу исполинскими каменными ладонями. Перед подъемом, куда как раз сейчас подошла группа Олега Иваныча, дорога внезапно делала поворот вокруг высокой белой скалы и потом сразу же резко расширялась. Справа от дороги узкой темной щелью тянулась глубокая пропасть. Олег Иваныч внимательно осмотрел скалу. – Мы сможем туда забраться, – перехватил его взгляд староста, – если поторопимся. Вон там тропинка… – кивнул куда-то в сторону, где густо рос коричневый колючий кустарник. Олег Иваныч довольно кивнул: – Слушай, Ян, сможем ли мы расшатать сейчас во-он тот камень? Да-да, прямо над дорогой… И я думаю, сможем! Тогда, вперед! …Поскрипывая колесами, повозка Симбигея-кызы медленно спускалась в ущелье. Впереди должен был находиться большой отряд турок. И старый желтокожий «гном», известный своей жестокостью далеко за пределами Морей, не опасался никаких неожиданностей. Тем более что не далее как вчера этой же дорогой прошел богатый владелец зеамета Ибрагим Решад с янычарами. И можно было не опасаться разбойников, даже если б тут таковые и были – отряд Ибрагима Решада уже, должно быть, давно присоединился к основным силам турок. А они уже где-то рядом, быть может, даже за той белой скалой… Да-да! Кажется, именно оттуда доносится конское ржание и рев зурны. Симбигей-кызы прислушался, приложив руку к поросшему редкими волосками уху… В этот момент откуда-то сверху черной молнией пронесся булыжник, с треском ударил в левый бок повозки. Негр-возница, бросив плеть, с воплем покатился по дороге. А старого Симбигея просто выбросило назад, на руки подбежавшим воинам. Хорошо хоть не в пропасть! Придя в себя, Симбигей подозрительно оглядел нависшие над дорогой скалы. Потом махнул рукой – камнепады здесь дело обычное. Чернокожий возница, подобрав плеть, взгромоздился на повозку… Однако везти-то ее оказалось некому! Все четверо рабов исчезли! Сорвались в пропасть? Или ждут впереди, за вон той белой скалой? Нет, за скалой их не было. Значит, сбросило камнепадом в пропасть. Подъехавший Кяшиф-эфенди поежился. Слезший с повозки Симбигей-кызы, злой, как свора волков, осмотрел кожаные ремни, которыми невольники были привязаны к повозке. И гром проклятий тут же извергся из его уст: – Шайтан и тысяча ифритов! – Негодуя, он протянул Кяшифу концы ремней, аккуратно перерезанные острым ножом. – Кто-то помог им бежать! Воины, сюда! Воины! Какой шайтан вас понес на скалу?! Догнать? Да вы в уме ли?! Стану я лазить по горам за четырьмя мешками костей! Тем более, которые принадлежат вовсе и не мне, а уважаемому Кяшифу! Вот он и пусть за ними гоняется, если захочет. А, Кяшиф-эфенди? Дать тебе воинов? Кяшиф Инзыглы – длинный, нескладный, худой, с нелепо торчащими из-под короткого халата ногами – лишь отмахнулся: – Аллах с ними! – Ты, наверное, хотел сказать – шайтан? – осклабился Симбигей-кызы. – А в общем, решение верное. Что проку тебе в этих скелетах? Добудешь в походе новых сильных невольников… и, может быть, даже красивых невольниц! А, Кяшиф? Воины засмеялись. – Только не забудь, уважаемый Кяшиф, что ты должен мне двести акче и три мешка яичной скорлупы, что брал как-то на удобрения. Ведь твои рабы так и не отработали до конца долг, сбежали, негодяи! Придется теперь лошадей запрягать в повозку… Эй, эй! Только не Зульфию, любимую мою кобылу. Лучше серого и вороного. Да пегого не тронь! Я же сказал, серого и вороного! Ну, теперь вперед, да поможет нам Аллах. Эй, вы там, посматривайте на скалы! Да будьте внимательны, помесь дурной коровы! Еще раз не заметите камень – велю вас хорошенько высечь, так и знайте, лентяи. …Визгливая ругань Симбигея-кызы разносилась далеко над ущельем. Олег Иваныч усмехался, где-то жалея, что не понимает. Видно по всему, старый Симбигей знал толк в ругательствах. Впереди, еле поспевая за толстяком старостой, тяжело дыша, шел Гришаня. Отрок настолько исхудал, что под высохшей кожей были хорошо заметны ребра. Щеки ввалились, грязные волосы спутались в клубок, одни лишь глаза по-прежнему сияли победной синью. Особенно когда увидели Олега Иваныча. Впрочем, разговаривать при встрече было некогда. Как и выказывать особую радость. Следовало спешить. Трое других рабов шли за Олегом и Яном. Самое трудное было подняться на скалу по узкой козлиной тропке. А дальше уже легче. Прошли меж горных кряжей, взобрались на перевал, потом сделали большой крюк в сторону, ни разу нигде не заплутали – староста и вправду хорошо знал местность. Наконец сделали привал. Солнце висело в зените, но было прохладно – высоко забрались. Небольшая ложбинка меж скал с желтой травой и ручьем, прозрачным и холодным. Все напились, подкрепились козьим сыром, захваченным предусмотрительным Яном, потом повалились навзничь, прямо на траву. Гришаня отдыхал и телом и душой. Вот уж, поистине, дошли до Господа все его молитвы. А молитв было много…Октай Рифат
Иван, Яган-ага, рязанский холоп-ренегат, не соврал Олегу Иванычу – купил Гришу старый сипах Кяшиф Инзыглы. Даже, можно сказать, не купил. Сторговал пару горшечников, а Гришаню ему на сдачу дали. Горшечники были нужны – старый Кяшиф намеревался открыть в своем тимаре мастерскую, под это дело даже занял двести акче у владетельного Симбигея. Да только ничего у него не вышло – глина не та. Горшки оказались непрочны – лопались. Четверо невольников – двое горшечников, Гриша и еще один старик, Бог весть когда купленный, – работали не покладая рук. Таскали глину и воду, месили, клали печь для обжига. Получалось не очень. Выяснилось, что приобретенные Кяшифом горшечники вовсе не горшечники, а погонщики ишаков. Горшечниками они сказались, убоявшись каменоломен. Старались, конечно, как умели. Но умели из рук вон плохо. Как стало ясно, что не пошло горшечное дело, плюнул Кяшиф и решил заняться землеобработкой. По совету одного из «горшечников» занял у Симбигея три мешка яичной скорлупы в качестве удобрения, посадил фиги, пару олив, виноград. Да и тут мало что хорошего вышло! Подул северный ветер, принес – вот уж невидаль! – мокрый снег. В общем, вся лоза померзла и фиги. Потому, услыхав приказ сиятельного Сулеймана-паши, бейлербея Румелии, явиться немедленно «конно, людно, оружно», Кяшиф-эфенди даже несколько воспрянул духом. Конь у него был – старая кляча Зухра, оружие – ржавая сабля да лук со стрелами. Вот только люди… Уж больно отощали невольники. Нет, Кяшиф-эфенди старик добрый, только вот кормить рабов ему было нечем. Сам-то не всегда кушал. Трехразовое питание – понедельник, среда, пятница. Большей частью козий сыр да чечевица. Жить можно. Только голодно. Гришаня так для себя решил: дождется весны – и в бега. В ближайшую приморскую деревуху, там на корабль – в Италию. Латынь знает, с кормщиком договорится. Уж как-нибудь до Новгорода доберется. А там денежки будет собирать для выкупа Олега Иваныча. Соберет – поедет выкупать, в Стамбул обратно. Иначе пропадет ведь Олег Иваныч-то…
– Да уж, без тебя пропал бы я, точно! – хмыкнул Олег Иваныч. – А скажи-ка, Гришаня, как человек местный: сушей нельзя отсюда выбраться? – Вряд ли. Вся Морея под властью османов. К северу – в Боснии, Болгарии, Сербии – они же. Да и мы, считай, почти на острове. Ну, есть маленький перешеек, ближе к Афинам, так и там турок до хрена. В общем, без моря никак! – То есть кораблишко какой-никакой нужен. – Да уж конечно, нужен. – Тогда чего ж мы от моря уходим? – А мы и не уходим. Вон, видишь скалу? С нее море видать. Да и сам-то ты по ветру не чуешь, что ли? Влажный, ветер-то. Ветер, м-да… Ветер и донес от той скалы какие-то дикие звуки. Вроде рева пожарной машины. – Зурна османлы! – встрепенулся Гришаня и бросился будить спящих. Зурна? Посмотреть бы! Они взобрались на скалу. Олег Иваныч, Ян, Гришаня, остальные невольники. (А куда, кстати подевался толстяк староста? Куда-то подевался, однако!) Выглянули… Мама дорогая! Обширная – километра два в длину – долина вся покрыта шатрами. Над самым большим – из золоченой парчи, в центре – развевалось зеленое знамя, знаменитое знамя османов! Длиной около четырех метров, с золотым кулаком, венчающим древко, – вон он сияет на солнце, больно смотреть! – в этом кулаке, как говорят турки, находится Коран, написанный рукой самого халифа Омара. Ни один гяур не имел права видеть это знамя под страхом немедленной казни. Неизвестно, как насчет невольников – может, они и мусульмане. А вот три гяура лицезрели сейчас священную реликвию точно! Хотя… – Гриша, ты ислам еще не принял? – Что ты, Иваныч! Там же обрезание делать надо!.. А зачем спрашиваешь? – Ты знамя видишь? Гришаня смолк. О знамени халифа Омара он тоже наслышан достаточно, чтобы понимать, в каком положении все они очутились. Ну да не только злополучное знамя в пределах видимости. Вон там, у шатра, не сам ли султан Мехмед? Богато разодетый человек в белой чалме и зеленой накидке джеббе. Да нет. Олегу Иванычу доводилось Султана Мехмеда видеть – тот и ростом повыше, и малость похудее будет. А вот не Сулейман ли паша это, волею султана правитель Румелии? – Ой, смотри, Олег Иваныч, смотри! Рядом-то!.. Рядом с человеком в белой чалме и зеленой накидке джеббе – да, толстяк староста! Почтительно кланялся бейлербею, указывал рукою на запад… туда, где находилось селение, разграбленное пиратами Селим-бея. Сулейман-паша кивнул одному из воинов подле себя. В длинном темно-голубом кафтане с золочеными пуговицами, в черных узких шальварах с голубыми гетрами, с небрежно заткнутой за золоченый пояс секирой, этот красавец имел весьма воинственный вид. Белый тюрбан украшала золоченая «пальма храбрости», самая желанная награда для османского воина. Лейтенант? Да, лейтенант, по-здешнему – каракулчи. С ним – белокафтанные солаши, гвардейцы-лучники, в тюрбанах с красными перьями. Позади, за шатрами, строились в походный порядок улуфажи, конные янычары – в красных плащах с капюшоном, с золочеными секирами и шестоперами. Ветер развевал зеленые перья на их шапках. Кони – чистокровные скакуны из Негева и Сирии – перебирали копытами и ржали. Самые красивые лошади – сирийцы и хеджазцы. Самые выносливые – из Йемена. Самые быстрые – из Египта. А самые благородные скакуны – из пустыни Негев, что где-то у Мертвого моря. Немереных денег стоят. Лучник-солаши вдруг резко присел на одно колено и, выхватив лук, послал стрелу – в сторону затаившихся беглецов. Просвистев, стрела попала прямо в глаз одному из неосторожно высунувшихся невольников. Вскрикнув, тот мешком полетел вниз, в долину. Весь турецкий лагерь в долине пришел в движение. Трубили трубы. Барабанщики вытаскивали из шатров большие желтые барабаны из ослиной кожи. Конные улуфажи с изумрудными перьями на шапках вздымали на дыбы коней. Сам Сулейман-паша садился в седло, услужливо подсаживаемый каракулчи. – Плохо дело, ребята! – констатировал Олег Иваныч. – Так скорей бежим! Ты ж, Иваныч, вроде говорил, что с пиратами сюда добрался? – Ну. – Так давай к ним обратно! Иначе, чую, снесут нам головы. Они помчались, не чуя под собой ног. Низкорослые деревья, колючий кустарник, желтовато-коричневая трава. Тропинка. Камни… Тут вроде пропасть. Нет. Пройти можно. А там, за той скалой? Что там синеет? Неужели… Ура! Точно – море! А вот и дымок – след недавнего пожарища. И там, уже на рейде, – галеры Селим-бея! Один «Тимбан», флагманское судно, еще задерживался у причала. Но, судя по деловитой суете на борту, уже готовился отвалить. Скорее! Топот конницы янычар за спиной – все ближе. Беглецы буквально выкатились на улицы сожженной деревни. Впереди дышало море. Единственное сейчас спасение и надежда. Олега Иваныча чуть не сбил с ног какой-то шатающийся черт с рыжей бородой, вываливший из подворотни. С рыжей бородой? А запах от него! – Ууу! Перегар! Шафих? Кто ж еще! Шафих пьяно погрозил пальцем: – О! Ялныз Эфе! Куда ж ты запропастился?! И… кто это с тобой?! – Неважно, кто со мной, Шафих! Важно – кто за мной! Янычары султана! – О! Доннерветтер! Так чего ж мы ждем? …В последний момент они вбежали по сходням. И на «Тимбане» даже не успели эти сходни убрать, как на причал вынеслись янычары-улуфажи. Не дать уйти неверным! Ворваться на судно! Рубить, колоть, резать! За то, что осмелились напасть на санджак повелителя правоверных, пусть даже на дальний! За то, что осквернили знамя пророка! Кони янычар уже терзали копытами сходни… Вот-вот… Но старый пират Селим-бей не лыком шит и не пальцем делан! Два свистка комита… Три… Подкомиты в момент растолковали гребцам, что, как только начнется бой на галере, их, гребцов, зарежут первыми. Сами же подкомиты. Поднялись весла. Опустились разом. Тормознули левым бортом. Красиво развернулись и так же красиво ушли. Привет, господа янычары, пишите письма! Что нам теперь ваши дурацкие стрелы! Что? Трех гребцов убило? Так бросайте эту падаль за борт, сажайте новых! Вон как раз трое новеньких – из числа вновь прибывших. Да, стоило освобождать невольников Симбигея-кызы – чтобы посадить на галеры Селим-бея! Весла. Вверх… Вниз… Вверх… Вниз… Набирая ход, флагманская галера Селим-бея покинула бухту. Позади, на берегу, яростно гомонили янычары. А что им еще оставалось делать? Что-нибудь сжечь со злости? Все и так сожжено до них. Остается только ругаться.
Попутный ветер раздувал паруса и флаги венецианских галер, бороздящих светлые воды Ионического моря. Головным шел «Буцефал» – огромный, приземистый, быстрый. Его весла шевелились, словно клешни исполинского краба. Адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, на носовой палубе – смуглый, с крючковатым носом и черными пронзительными глазами, – походил на пирата… коим, впрочем, и был в молодости. Да, бывший пират, волею судьбы и венецианского дожа вознесенный в адмиралы. И бывший невольник – галерный раб знаменитого мавританского разбойника Абдула Маумена, деливший весло с таким же неудачником – молоденьким португальским дворянином Жуаном. Тридцать лет прошло с тех пор, как плеть подкомита последний раз ожгла плечи Франческо. С тех пор многое изменилось, нынче все берберийцы трепещут перед Гвиччарди. Он достиг всего, чего хотел – славы, власти, богатства. Что же касаемо Жуана, то… Где ж он рыщет, проклятый разбойник?! Селим-бей… надо же… Ха-ха! А ну вперед, вперед! Прибавить скорость. Порывы ветра развевали красный плащ адмирала, накинутый поверх блестящей кирасы. На полах плаща был золотом вышит крест. Четыре большие бомбарды, выставив вперед хищные жерла, ждали своего часа.
«Тимбан» и другие галеры Селим-бея шли без парусов, только на веслах. Во-первых, ветер был встречным, а во-вторых, вышли из гавани недавно, так пусть шиурма потрудится, чай, отдохнули. Окинув хозяйским глазом команду, Селим-бей перевел взгляд на небо. Ой не нравилась ему зеленоватая тучка на западе, ой не нравилась! Явно попахивало очередным штормом. А чего хотите! Ноябрь все-таки. Не самый благоприятный месяц для морских прогулок даже и в Средиземном море – Арабском озере, как его не столь давно называли. Вряд ли удастся до шторма увидеть длинный сицилийский берег, оттуда до Туниса рукой подать: чуть к западу – и вот он Картаж, Карфагенский мыс. А уж там-то совсем рядом приветливая Тунисская бухта, сам город Тунис чуть дальше от побережья. Еще раз с тревогой взглянув на запад, пиратский капитан скрылся в кормовой каюте. Собственно, она там была единственной, если не считать нескольких закутков для комита и нескольких офицеров. Для остальных на ночь натягивали над всей палубой тент. Олег Иваныч с Гришей, скрестив ноги, сидели на носовой палубе, следя, как узорчатый нос «Тимбана» все глубже зарывается в волны, обдавая сидящих белыми солеными брызгами. Конечно, это не нос зарывался, это волны делались все больше и больше. Гриша подремывал, привалившись к стволу бомбарды. Ян с Шафихом несли наблюдательную вахту, с коей только что сменились Олег Иваныч и Гриша – Селим-бей не терпел на корабле праздных людей. Олег Иваныч с далеко не праздным интересом разглядывал пушки. В центре – бомбарда. Громоздкое неподвижное чудовище калибром… гм… что-то около восьмидесяти миллиметров, а то и все сто. Длинный ствол, попробуй-ка затолкай в такой ядро – никаких сил не хватит! А вот для того и существует съемная зарядная камора – задняя часть ствола. Вытащили ее, прочистили банником, затолкали мешок с порохом, сверху ядро, забили пыж, не забыли прочистить и основной ствол. Закрепили камору на лафете специальным клином – работа тонкая, ошибешься – разнесет все к шайтану. Потом подтащили лафет к месту для стрельбы – тоже работенка та еще, недюжинных сил требует, хоть и имеются в задней части два колеса, от дубового чурбана отпиленные, да ведь и весит лафетина пудов десять как минимум. Откатили – не забыть бы закрепить талями, а то после выстрела всех с палубы сметет, штука такая! Закрепили, проткнули картуз с порохом специальным прутом – протравником, для того в тыльной части ствола особое отверстие имеется. Сыпанули пороху в запальное отверстие и рядом, на полку, да не наобум сыпанули, а с пониманием: какой порох, да погода какая, да ядро. Зажгли фитиль… Да, желательно еще и прицелиться! При этом учесть, что палуба качается, вокруг брызги, фитиль гаснет все время, а ветер, гад, так и норовит сдунуть порох с запала. А поднес фитиль – выстрел секунды через две-три. Вот и попади тут! Для одной организации выстрела человека четыре точно нужно, а то и шесть! Это для одной только бомбарды. Правда, были пушки полегче, кулеврины. Тоже с длинными стволами и с накладным казенником – каморой, закрепляющейся железным клином. Устанавливались кулеврины на специальной вертлюге – типа уключины для весла, почти как зенитный пулемет на поворотном лафете. Но заряжались не намного быстрее, чем бомбарды, только что поменьше людей требовали. Били… ну, метров на семьсот. Могли и дальше пальнуть, да рискованное это дело – запросто могло зарядную камору разорвать порохом. На корме «Тимбана» катапульта с баллистой – в два раза дальше стреляли, с железными-то пружинами. Правда, заряжать их еще хуже, да и пружины ржавели, ломались. В общем, куда ни кинь – везде клин. Потому абордаж – лучшее решение боя! Сотни две головорезов, с саблями, стрелами, копьями. Олега Иваныча окатила особенно наглая волна. Тряхнув головой, он выплюнул воду, глянул вперед… Что за шайтан с тремя ифритами?! Впереди, прямо по курсу «Тимбана»—паруса! Красные, с золотыми крестами! Венецианские галеры! Засвистели в дудки комиты, подгоняя гребцов. Забегали по куршее надсмотрщики. Выскочил из каюты обкуренный Селим-бей. Ва, Алла! Откуда здесь венецианцы?! Их тут быть не может! Что им тут делать?! До италийских берегов уж слишком далеко, а прибыли здесь никакой… Одна, две, три… Ва, Алла! Двадцать! – Готовьтесь к бою, собаки! Уйти уже не успеем! А венецианские галеры стремительно приближались. Окутались едким пороховым дымом пушки. С воем пролетели над волнами ядра. Одно ударило в бок «Тимбана», ломая весла и разрывая в кровавые лохмотья гребцов. Те страшно кричали, умирая. Из-за внезапности боя подкомиты не успели заткнуть каждому рот специальным кляпом. Ответные выстрелы прозвучали тут же. И, как всегда, пострадали гребцы. Взорвались кровавым фонтаном. Да, следующим удачным выстрелом на вражеской галере сбило мачту! Стоявший у бомбарды рыжебородый Шафих с гордостью поднял над головой горящий фитиль, закричал что-то… И упал, обливаясь кровью. Вражеская стрела пронзила ему грудь. Бывший христианин, искатель приключений, он вдосталь нашел их, став ренегатом, и достойно встретил смерть. Пронесшееся с воем ядро в щепки разнесло балюстраду надстройки. Черт! Гриша? Вон он, лежит… неужели? Гриша, вставай, вставай! Открывай же глаза, ну, ну же! Уф… Слава Богу! Ничего не слышишь? Ну, это понятно – контузия. Еще одно ядро! На сей раз в переднюю мачту. Неплохие артиллеристы у венецианцев, не то что наши берберы. Один и был толковый – Генрих, остальные бьют в белый свет как в копеечку! И вражеские ростры – вот они, совсем рядом. И там толпа народу. В кирасах, в закрытых шлемах, с мечами и алебардами. Сколько же их! Явно намереваются на абордаж! А это еще что? Стрелы! Да, вон лучники… Еще туча стрел!.. Ну, козлы… Чуть в глаз не попали! Убили артиллериста. Опасная у них профессия, оказывается, у морских пушкарей. Особенно у тех, кто на носовой палубе. А кулеврина-то, похоже, еще заряжена? Олег Иваныч выхватил у упавшего артиллериста горящий фитиль. Развернул кулеврину на вертлюге-уключине. Орудие повернулось довольно легко – судя по запаху, вертлюга была смазана оливковым маслом. В магазине на Петроградской – сто рублей пол-литра. Дороговатая смазочка! Дешевле салом… Ах да, они ж мусульмане! А ну-ка… Олег Иваныч удерживая кулеврину правой рукой, поднес к затравке фитиль. Ну… и что? Порох отсырел, что ли? Секунд через пять кулеврина наконец дернулась и, изрыгнув желтое пламя, выплюнула из утробы ядро. Со свистом пролетев над волнами, ядро врезалось в гущу стреляющих. Стоны, вопли. Ага, не нравится! Ну-ка, вот еще одна кулевринка, справа… Ну, куда ты палишь, ифрит чертов? Прицеливаться-то хоть иногда надо! И глаза при выстреле вовсе не обязательно закрывать. Черт. Зря выстрел пропал. Теперь поди заряди. Времени не осталось, вон эти-то прут паровозом, вот-вот врежутся… Ага! Есть! Хук слева! Прямо в левую скулу. Флагманская галера венецианцев изменила курс, протабанив правым бортом, и, ломая вражеские весла, врезалась в «Тимбан». Корабль Селим-бея вздрогнул всем корпусом. С падающей мачты горохом посыпались в воду лучники. Кто-то истошно закричал, зажатый меж вражеским носом и развалом родного борта. Затрещали кости, и крик стих. Забросив абордажные крючья, воины венецианского дожа вступили на палубу мусульман. Они шли, как на параде, держали строй. Блестели начищенные латы, колыхались над шлемами красные страусиные перья, и солнце горело в остриях склоненных итальянских пик. На венецианской галере загремели барабаны, звякнули литавры и бубны – подбадривая своих, музыканты старались вовсю. Пираты сопротивлялись с упорством обреченных, ибо знали – пощады не будет. В плен венецианцы не брали, добивали раненых «кинжалами милосердия» —узкими, длинными, гранеными. Венецианскими пикинерами командовал высокий человек в черненых латах с ложбинками для отвода копий и круглом шлеме-армэ с опущенным забралом. Без щита. А зачем, когда есть прочные удобные латы, на совесть сработанные мастерами Милана!.. Он был вооружен длинным двуручным мечом с волнистым лезвием и двумя крюками перед эфесом. Крюки тормозили вражеские удары и «укорачивали» гарду – когда было нужно, владелец меча просто переменял хват рук. Эспадон – вот как назывался такой меч – пожалуй, самое страшное рубящее оружие всех времен и народов. Для владения эспадоном требовалось недюжинное искусство, что и демонстрировал сейчас итальянский воин. Он шел позади пикинеров, вступая в бой только тогда, когда это было нужно. Венецианцы просто дружненько расступались, пропуская вперед мастера меча, тот делал несколько неуловимых движений и, оставляя гору окровавленных трупов, вновь отступал назад под защиту солдат. Весьма действенный, но отнюдь не рыцарственный способ ведения боя! На носовой палубе «Тимбана» завязалась жаркая схватка. Оставив бесполезные кулеврины, Олег Иваныч присоединился к обороняющимся. А что еще оставалось делать? Кричать, что он христианин? Так ведь православный. Не католик, не униат даже. Да и не услышат, кричи не кричи – просто слушать не будут. Эх, жизнь… Хорошо хоть Гриша немного оправился. Проблевался, встал бледный, оперся на остатки мачты. В руке держал чью-то саблю. Чью-то? Да Олег Иваныч ему свою и отдал. Сам же подобрал саблю Шафиха – тяжелую, длинную, с простым, без украшений, эфесом. Но это хорошее оружие – тяжеловатое, зато, судя по форме, дамасской стали. Их осталось не так и много, защитников носовой палубы «Тимбана». На корме и даже на куршее тоже азартно дрались, и там, похоже, перевес пока был на стороне людей Селим-бея. Сам старый пират без чалмы, с окровавленной головой, носился по корме с секирой в руках, подбадривая своих молодцов криками, словно помолодел лет на двадцать. Впрочем, Олегу Иванычу стало не до кормы. Наступавшие пикинеры остановились, чуть подняли копья, одновременно разошлись в стороны. Держа над головой эспадон с волнистым лезвием, на столпившихся пиратов шел мастер меча в черненых латах. Красные страусиные перья на его шлеме колыхались в такт тяжелым шагам. Из прорезей забрала сверкали холодные глаза безжалостного убийцы. – Алла-а-а! – с воплями оставшиеся пираты ломанулись на рыцаря, потрясая саблями. Несколько взмахов меча… Всего несколько взмахов. На палубу посыпались окровавленные руки и головы. Часть пиратов поползла по палубе в сторону, зажимая страшные раны. Кое за кем потащились сизые кишки. Подняв меч, рыцарь пошел дальше. На тех, кто еще остался. Выскочивший вперед Ян ткнул острием копья в забрало черненого шлема. Это остановило рыцаря лишь на мгновение. Взмах меча… И на палубу покатилась отрубленная белокурая голова, голова Яна. Эх, поляк, поляк. Не думал, не гадал ты найти себе такую странную смерть – сражаясь на стороне мусульман против католиков. Что ж, судьба иногда выкидывает штуки и похитрее. Олег Иваныч стоял позади других, у обломка мачты – отбивался от остальных пикинеров и за себя, и за Гришу. Угу, а против рыцаря слабо? Почему ж слабо?! Взмах меча… И – мимо! Просвистел над головой Олега Иваныча хваленый эспадрон! И не от таких ударов уходить учились. А у нападавшего явно немецкая тактика. Только немцы в первую очередь целят в голову. Наверное, оттого, что у них слишком хорошие доспехи? А он настоящий мастер, этот парень с мечом. Быстро сообразил, перестроился… Удар «а друат» – направо. Тут же – налево – «а гош». Ловко действует, сволочь, словно и не тяжелый меч у него в руках, а легкая шпага! И как проворно перекраивает тактику, прямо на ходу меняет. Вот, чуть перехватил руками, и… оп! Отбив! Как звенит металл! А сабля хороша – видно, и в самом деле дамасская сталь! Выдержала прямой удар. Однако еще удар… А может, хватит? Теперь, кажется, моя очередь? Ну, так получите, сир! Олег Иваныч нанес молниеносный скользящий удар вдоль лезвия вражеского меча… И просчитался! Не учел этих дурацких клиньев, у гарды. Жалобно звякнув, сабля застряла.
Вытащить! Быстрее вытащить, пока эта морда не успела сделать захват… Ага! Не успела. А не зевай! Ну-ка, еще раз… На! На! На! На мастера меча обрушился целый град ударов. Будь на его месте человек менее опытный, схватка могла бы на этом и завершиться. Однако не тут-то было! Перехватив меч за пятку – тупой участок лезвия от гарды до заточки, – противник нанес резкий удар острием, словно пикой, целя Олегу Иванычу в пах. Тот парировал, чуть сместившись влево. А рыцарь-то, похоже, устал. Так, слегка. Но все же, все же… В отличие от него Олег Иваныч усталости не чувствовал. Сказывалась практика галерника – помахай-ка сутки напролет веслищем, любая сабля игрушкой покажется! И еще одно. Шлем. На рыцаре закрытый шлем, армэ, с опущенным забралом. Очень хороший, удобный. И обзор дает неплохой – даже при опущенном забрале. Вот только по бокам, да и взад себя, особо-то башкой не повертишь, все-таки железяка. Проще говоря, не очень-то хорошо видел рыцарь, что на флангах творится. А вот Олег Иваныч – совсем без шлема – все примечал. И то, что из своих – ха, из своих!!! – на носовой палубе в живых только он да Гриша у мачты. А везде уже венецианские солдаты. Хмурые, опирающиеся на пики. Пока на поединок смотрят заинтересованно. Да Олег Иваныч ведь не на морковке вскормлен – давно просек, что конец тут один: как станет уставать рыцарь, его противника просто заколют пиками с разных сторон, к тому все шло. Значит: надо думать. Сражаться, парировать удары, смотреть по сторонам и думать… Но сражаться! А ну-ка! На! Атака Олега Иваныча была настолько внезапной и сильной, что рыцарь попятился к ограждению. Туда, куда и надо. Черт! Гришаня же… Олег Иваныч на миг обернулся – отрок стоял там же, у обломка мачты, – громко крикнул по-русски: – Твою мать! Прыгай! Хоть на головы к шиурме, понял? Тут же повернулся к врагу – чуть не пропустил удар. Не видел, как Гришка проворно отбежал от мачты и, оттолкнув засмотревшегося на бой пикинера, прыгнул вниз, на развал, где помещались гребцы. Олег Иваныч бешеной атакой прижал противника к балюстраде. И вдруг, отбросив саблю, быстро сделал шаг в сторону. Крутанул изо всех сил установленную на уключине кулеврину! Длинный тяжелый ствол с размаху въехал рыцарю в грудь и, перевернув, смел его с палубы вместе с остатками балюстрады. Не дожидаясь приветствий публики, цветов и поздравлений, Олег Иваныч тут же скакнул за ним, в море. Мастер меча пошел ко дну сразу, потянули доспехи. А вот Олег Иваныч вынырнул, уцепился за обломок весла, за чью-то руку… Ха! Гриша! Спасибо за помощь! Как там наши пираты, держатся? Пираты Селим-бея не просто держались, а бились вполне удачно. Сопутствовавший венецианской пехоте первоначальный успех быстро сошел на нет перед отчаянной решимостью обреченных людей. К решимости прибавлялась и тактика. Селим-бей недаром считался самым удачливым авантюристом в Магрибе. Да к тому же и опытным. Палубных сражений было в его жизни не счесть. Потому и людей он организовал быстро. Построил в плотные каре, очистил корму, остальных отправил по куршее на бак. Кормовая артиллерия и баллисты получили приказ палить по всем приближающимся судам без разбору, что и исполняли теперь с большой охотой. Кулеврины заряжались за двадцать минут! Много, конечно, но ведь – по очереди. Так, чтоб всегда парочка была наготове, мало ли. Удачные выстрелы уже отпугнули несколько вражьих галер. – А, Ялмыз Эфе! Выплыл?! Рад, что ты жив и твой юный друг тоже. Идите оба, помогите матросам! Смотри, шторм! Сейчас как грянет! Шторм, я сказал!.. Вах, шайтан, забыл, что ты не говоришь по-арабски…
Они вырвались, ушли. Воспользовались внезапной бурей, волнами, ветром. С пушечным громом разорвались абордажные канаты. Поднятый на грот-мачте парус поймал ветер. И подхватил, понес корабль, словно на крыльях, да с такой скоростью, что захватило дух! Огромные волны вскидывали «Тимбан» на свои вершины и с уханьем бросали вниз, казалось, на самое дно. В снастях ревел ветер, и Селим-бей молился Аллаху – только бы не сорвало парус. Так хоть как-то можно было управлять судном. Даже и не «как-то», а очень неплохо! По крайней мере, галера не становилась к волне боком и хорошо слушалась руля, который так и не успели заклинить враги, отгоняемые комовыми пушками. Изменившийся ветер нес их на юг, к берегам Триполи. Трещали мачты, вышвырнуло в море остатки весел. Гребцы, те кто еще остался в живых, в страхе сидели, прикованные к своим банкам, захлестываемые «зелеными барханами океана». Нескольких матросов смыло за борт. Обломком бизани ранило четверых. Пару раз корабль едва не напоролся на скалы. Ветер играл «Тимбаном», словно щепкой. Но они все-таки плыли. И не как российская молодежь по жизни – «без руля и ветрил», а как раз и с рулем, и с ветрилами! И четко держались курса. А враг? Врага тоже изрядно трепал шторм. «Тимбан» венецианцы давно потеряли, удовольствовались уже захваченными судами. Парусов не поднимали – себе дороже, – только разошлись подальше, но держались в виду друг друга. Все-таки задали перцу поганым пиратам! А шторм… Что шторм? Мало ли штормов пережили – и этот не первый, не последний. Лишь адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, недовольно поджимал губы в своей шикарной каюте: ушел Селим-бей, опять ушел!
Глава 7 Стамбул – Магриб. Декабрь 1472 г. – январь 1473 г.
Наша злоба на вас – что в глазу песчинка, Вы хитрите, но мы расправимся с вами! Не хотите вы с нами поладить миром — Или тех вы нашли, кто славнее делами?Над Стамбулом нависал туман – низкий, серый, плотный и настолько густой, что не было видно ни строгой красоты купола Айя Софии, ни изящных игл минаретов, ни высоких башен по краям бухты, Румелихисары и Анадолусары. Накрапывал дождь – мелкий, противный и нудный, заставляя прижиматься к стенам домов многочисленных нищих. Народ посолиднев оккупировал древние портики – наследие славы Восточного Рима. Общественные бани в центре города были переполнены– всем хотелось согреться. Даже во дворце султана курились благовониями жаровни, а слуги в саду старательно укрывали дерюгой нежные пальмы. В этот ненастный день в район Галаты, миновав западные ворота, въехал всадник: молодой человек со спутанными белесыми волосами и мокрой от дождя бородкой. Голову и плечи всадника покрывал коричневый дорожный плащ с капюшоном, подбитый теплым бобровым мехом. Серый ослик, покрытый сиреневым чепраком, был явно низковат для всадника, длинные ноги которого, обутые в высокие сапоги, едва не чертили по булыжникам мостовой. Молодой человек пару раз останавливался, сверяясь с начертанным на пергаменте планом, пока, покружив с полчаса по узким кривым улочкам, наконец не понял, что окончательно заблудился. Чертыхнувшись, он слез с ослика и поднялся по ступеням портика. Что-то спросил собравшихся на ломаном греческом языке, настолько плохом, что никто ничего не понял. Белобрысый повторил вопрос на латыни и здесь нашел понимание. Кто-то из прятавшихся от дождя румелийских торговцев знал наречие гяуров. – Рынок? – Торговец выглянул из-за колонн, махнул рукою, указывая в сторону Ускюдара. – Пока прямо, потом через два квартала направо, а дальше сам увидишь. Парень взобрался на ишака и потрусил дальше. Он проехал прямо, затем, повернув, взобрался на холм. В этот момент сквозь желтые разрывы туч на миг проглянуло солнце. Вспыхнул золотом купол древней Софии а Босфор загорелся, заиграл искрящимся разноцветьем: палевым, розовым, нежно-зеленым. Великий город императора Константина распростерся перед всадником во всем своем великолепии, от Галаты до редких строений Ускюдара. Молодой человек завертел головой во все стороны, впитывая терпкую южною красоту, совсем не похожую на красоту его северной Родины. Полюбовавшись, тряхнул поводьями и медленно поехал вниз – вдоль широкой и опрятной улицы, сплошь застроенной беломраморными дворцами. Кое-где за оградами росли стройные кипарисы. Улица оказалась длинной и довольно людной. Даже несмотря на ненастье, в попутном и встречном направлениях двигались обозы, носилки, всадники, да и просто пешеходы в разноцветных одеждах, с преобладанием изумрудно-зеленых и темно-голубых тонов. Видно, эти цвета были в моде. Улица вела в гавань. Но всадник свернул направо, а там… А там шумело людское море! Спору нет, велик новгородский Торг, велик и славен, но тут… Люди всех рас, всех цветов кожи, азартные крики, блеск дорогих тканей, полуобнаженные танцовщицы в золотых браслетах, запах пряностей и всепроникающий разноязыкий гул. Белобрысый спешился, взял ишака под уздцы, стал пробиваться вперед, то и дело глазея по сторонам. Танцовщицы! Акробаты! Фокусник, глотающий пламя!.. Белобрысый задержался у рядов башмачников, обернулся и… О, Боже! От ишака-то осталась одна уздечка! Сперли, сволочуги! Досадливо сплюнув, он швырнул бесполезную уздечку оземь: – Эх, мать твою… Волшебная фраза! Башмачник, оказавшийся подле него, подпрыгнул, показал в улыбке редкие зубы: – Рус?! – Рус, рус. Башмачник отвернулся от него, заорал кому-то: – Яган! Эгей, Яга-а-ан! – Салам, Мюккерем-ага, – растолкав плечом приценивающихся к разноцветным башмакам покупателей, подошел мужик с русой бородой, в коричневой кожаной шапке с отворотами и добротном темно-голубом полукафтане с коричневыми обшлагами, какой носили турецкие артиллеристы – жопеги. К желтому шелковому поясу была привешена сабля. – Салам, Яган-эфенди! – Башмачник кивнул на белобрысого: – Рус. – И что с того, что рус? – недовольно буркнул мужик по-русски и уже собрался уйти. И ушел бы, если б белобрысый крепко не ухватил за рукав: – Невольничий рынок подскажи, батя! – Шайтан тебе батя! – ухмыльнулся мужик. – Просто так любопытствуешь иль продать кого хочешь? – Скорее, купить… Мне бы раиса, управляющего. – А зачем тебе раис? – Воровато оглянувшись, мужик отвел парня за портик. – В этом деле и я тебе помочь могу, без раиса. Ты не думай, это тебе значительно дешевле станет! Ну, так как? Какой товар нужен? Девки? Парни? Мастеровые? И сколько? – Пока только двое… Даже не знаю, и где они. – Найдем, если в Стамбуле, не сомневайся! Я на рынке всех знаю. И раиса, и тех, кто учет ведет… А ты так бы сразу и сказал, что с выкупом приехал. – Так я… Эх!.. В общем, меня интересуют двое. Муж – примерно твоего возраста, только повыше будет. И парень, вьюнош, – лет пятнадцати. Парень белявый, очи синие. А муж… хм… в общем, тоже не урод какой… Да! На щеке родинка! – Вот тут? – Мужик показал пальцем себе на щеку. – Тут, – обалдел парень. – Зовут Олег… – …Иваныч. Знаю такого. Здесь его Ялмыз Эфе кличут. Вернее, кликали… Опоздал ты, паря! Хотя… Говорят, они в Магриб ушли с «Йылдырымом»… – Мужик почесал бороду, потом хлопнул белобрысого по плечу: – Есть у меня в порту один парень на фелюке, сделаем так… Выслушав неожиданного знакомца, белобрысый воспрянул духом. Спросил даже, кого хоть благодарить за помощь. – Иван я. Яган по-здешнему. А тебя как кличут? – Олександр из Новгорода. – Оба-на! Далече забрался. Видно, важные знакомцы у Иваныча… С тебя, кстати, десять акче. – Чего? – Ну, монет местных… Шайтан с тобой, возьму и новгородские. – Да хоть сто бери, добрый человек! Яган строго взглянул на возрадовавшегося Олександра: – Сказал десять – значит, десять. И не для корысти, а для порядку. Деньги тебе, чай, и в Магрибе сгодятся, только смотри не проворонь, разиня! – Это почему же разиня? – А ишака на базаре не у тебя, что ль, сперли? Ладно, прощевай, паря! Счастья тебе и удачи. – Тебе так же, Ива… Яган. …Плыть в Морею хозяин фелюки Гасан наотрез отказался – нечего там ему делать было. А вот Магриб оказался ему в самый раз. С утра и отчалили. По маршруту Триполи – Махдия – Тунис.Аль-Харис ибн Хиллиза
Зеленоватые волны мерно наползали на низкий песчаный берег, шипели, исходя грязно-бурой пеной, и медленно откатывались обратно. На рейде небольшой бухты, в стороне от других кораблей, словно чумной, стоял «Тимбан» – потрепанный врагами и бурями корабль Селим-бея. Покачивался на волнах, щетинился обломками весел. Рваные флаги его уныло провисали в воду. Под стать кораблю было и настроение у команды – у тех, ктоостался в живых, уцелел после страшного боя. От венецианцев ушли. Не только чудом и волей Аллаха, но и благодаря собственному мужеству и опыту капитана. Пока команды нескольких галер находились в столь печально закончившемся рейде, остальных людей Селим-бея вводил в искушение коварный красавец Джафар аль-Мулук, давно уже метивший на роль предводителя тунисских пиратов. Он давно уже интриговал против Селим-бея, наушничая правителю Туниса Осману, даже подкупил старого слугу Селима – пройдоху Касыма. Осман, благосклонно внимая сплетням молодого Джафара, предпочитал все же придерживаться золотого римского правила: «разделяй и властвуй». Но теперь выдалась наконец замечательная возможность уничтожить старого Селима – и Джафар упускать ее не собирался. Сразу после возвращения в Тунис потрепанной штормом эскадры во главе с «Йылдырымом» Джафар аль-Мулук начал подбивать людей провозгласить своим пашой именно его, Джафара. Не поленился, самолично обошел всех раисов – спонсоров пиратских набегов, не забыв зайти и к «теневому раису» – мулле Новрузу-хаджи, хоть и знал, что тот приятельствует с верным Селиму Шафихом-эфенди. Все рассчитал коварный Джафар. Одного не учел – что вырвется вдруг Селим-бей из расставленной ловушки. Не прибили его венецианцы, чтоб их ифрит сожрал! Впрочем, по возвращении «Тимбана» Джафар долго не переживал, а вскочил на коня и поскакал во дворец к бею Осману. Интриговать дальше. С собой взял лишь одного слугу – новообращенного ренегата Матоню – звероватого мужичагу с пудовыми кулаками и злобностью, равной злобности ста ифритов. При переходе в истинную веру пророка Матоня принял новое имя: Маруф абд-Джафар – «Маруф, раб Джафара», что очень импонировало себялюбивому красавцу, весьма чувствительному к лести. Удобен оказался новый слуга! Ни от каких поручений не отказывался: надо – башку рубил, надо – пытал. Пытал, правда, коряво, без выдумки, но с огоньком, с большой любовью к этому делу. Особенно любил глаза раскаленной саблей выкалывать – ловко у него получалось: был глаз, и нету! А еще научился Маруф метко стрелять отравленными стрелами из духовой трубки. Это искусство перенял он от Маварбы, старого полуслепого зинджа, жителя дальних саванн Ифрикии, в доме которого и жил. Джафар аль-Мулук подкармливал Маварбу, частенько поручая ему всяческие неблаговидные дела с мальчиками, на которых был падок. Мавар-ба был предан, как пес, и нем, как древний истукан неведомого злобного бога, стоявший в песке недалеко от Туниса. Люди говорили, что это Ваал – древний бог финикийцев, жестокого народа мореплавателей и купцов, когда-то основавших в здешних местах Карфаген, до поры до времени соперничающий с могучим Римом. Войдя в покои правителя Туниса, аль-Мулук упал на колени и, схватив старого бея за туфлю, вскричал, словно бешеный дромадер: – О великий бей! Недостойный негодяй Селим возвратился сегодня с позором, погубив весь флот Туниса! А я же ему говорил! Я же предупреждал его… О небо! А он… О! Подлый поклонник сока виноградной лозы, да поразит его карающая длань Аллаха! – Что? Что я слышу? – Бей на всякий случай отдернул от неистового Джафара туфлю. – Селим – поклонник сока виноградной лозы? О святотатец! Да разве могут выдержать это известие мои уши? Правитель Осман обхватил голову руками и притворно застонал, время от времени бросая на Джафара хитрые пристальные взгляды. Старый бей был уже проинформирован о беседах аль-Мулука с раисами, а также и о настроениях среди тунисских искателей приключений, весьма недовольных последними неудачами Селим-бея. Очень многие, особенно молодежь и недавние ренегаты, поддерживали Джафара. К их мнению стоило бы прислушаться. Даже необходимо прислушаться, если не хотелось потерять трон. Потому хитрющий бей не спешил урезонить Джафара, а довольно благосклонно выслушивал все те гнусности, которые коварный красавец ничтоже сумняшеся приписывал Селим-бею и преданным ему людям. Кроме любви к забродившему соку виноградной лозы (которой, надо признать, страдала большая часть магрибских авантюристов), Селим-бею приписывались колдовство, лжесвидетельство и постоянные половые сношения с верблюдицами. Откуда на корабле верблюдицы, Джафар не пояснял. Да бей его о том и не спрашивал. Слушал, закатывая глаза в притворном ужасе. Только вот задал скромный вопрос о свидетелях всех этих ужасных преступлений. Джафар замолк на секунду, задумался, покусывая тонкие напомаженные усики. Потом воздел руки к небу: – Старый слуга Селима, достойнейший Касым, известный всем в Магрибе своей честностью и благородством, может подтвердить все сказанное, с болью в душе за своего недостойного господина. – А кроме слуги? – поморщился бей. И «честность», и «благородство» Касыма были уж слишком хорошо известны если и не по всему Магрибу, то в Тунисе точно. – Кроме слуги? М-м-м… А! Рыбацкий староста Юсиф Геленди часто страдал от непотребства Селима. Юсифа каждый в порту знает! Вот поистине честнейший и достойнейший муж… Перечислив еще человек десять, таких же «честнейших и достойнейших», как и Касым с Юсифом Геленди, Джафар аль-Мулук призвал «великолепнейшего эмира Османа» немедленно предать казни «редкостного богопротивца Селима». Ну, насчет немедленной казни, это он погорячился. Однако гонца с приказом Селим-бею немедленно прибыть во дворец Осман все-таки отправил. Казнить предводителя пиратов он, конечно, не собирался. А вот подержать в заточении где-нибудь в башне – почему нет? Мало ли, пригодится когда… хотя бы вот против этого нахального молокососа Джафара. Вообще-то шайтан с ними со всеми! Пусть бы и Джафар стал во главе разбойников, вот если б только Селим-бей умер, погиб бы или в плен бы попал к неверным. Самому стать причиной гибели Селима правителю что-то не очень хотелось – слишком Селим-бей был известен, и не только в Тунисе. А Джафар… Что ж… Посмотрим. Умный поймет…
Джафар все понял правильно. Предводитель тунисских пиратов, капитан «Тимбана» Селим-бей, по пути к дворцу правителя Туниса был смертельно ранен отравленной стрелой, выпущенной из духовой трубки. Преступник, осмелившийся поднять руку на достойнейшего члена тунисского общества, был тут же задержан негодующими прохожими: слугой самого Селим-бея Касымом, рыбацким старостой Юсифом Геленди и прочими столь же уважаемыми людьми. В порыве праведного гнева Джафар аль-Мулук, проезжавший по своим делам чуть позже, лично отрубил недостойному голову, приговаривая шепотом: – У, шайтан, стрелять не умеешь! При этом смотрел почему-то не на пойманного преступника, а на своего звероватого слугу Маруфа. Старый Селим-бей умирал. Он лежал на низком, устланном верблюжьим покрывалом ложе в кормовой каюте «Тимбана», желтый, сморщенный и никому не нужный. Только самые верные люди стояли на страже у входа. После очередных судорог старый пират велел кликнуть Ялмыза Эфе. И на что ему тот понадобился? Впрочем, у Селима, похоже, и не осталось больше никого из тех, кому он мог бы полностью доверять: Шафих-эфенди убит в последнем бою, остальные преданные люди погибли намного раньше. Да вот старый Касым, верный слуга, почти не отходил от ложа. А ведь в последнее время Селим-бей не брал его с собой в походы – и старик вроде бы отошел от дел, зажил себе на берегу, в одиночестве. Но вот теперь, в такой горький час, надо же, вспомнил хозяина. Старый пират Селим встречал свой смертный час в муках и судорогах, его выпученные глаза, словно две раковины, сверкали на смуглом лице, седая борода пожелтела, с губ слетали ошметки кровавой пены. Он что-то шептал в бреду, какие-то слова на непонятном наречии – Касым, как ни прислушивался, не мог ничего разобрать. Потом Селим, ненадолго придя в сознание, велел позвать рыжебородого Шафиха… Убит? Ах да… Тогда… Тогда… Кого же? Ялмыза Эфе! Он, кажется, дружен был с рыжим… Придерживая тяжелую саблю, Олег Иваныч осторожно вошел в каюту умирающего. Старый пират поднял глаза: – Ты… понимаешь… латынь? – прошептал он на языке древних римлян. Олег Иваныч кивнул. – Я… дворянин… португалец Жуан… Жуан Марейра… У меня… единственный сын… Жоакин. В Лиссабоне. Лишбоа. В старом доме семьи Марейра. Внизу, в подвале. Чертеж. Карта… Гольд… Гольд… Найди, Ялныз Эфе… Глаза Селим-бея закатились. Из груди вырвался хрип. Горлом хлынула черная желчь. Старый пират умер. Умер как моряк – под крик чаек и свежее дуновение ветра. Лиссабон. Жоакин, сын. Карта в подвале дома Марейры. Гольд – золото. В общем, полный арсенал из «Острова сокровищ». Бред какой-то! Впрочем, может, и не бред. Может, когда и сгодится Олегу Иванычу…
Мучался, подскакивая на верблюжьем горбу, старый пройдоха Касым, тишком-молчком покинувший «Тимбан». Мучался не от дороги, от мыслей: как бы не забыть слова на незнакомом языке – Лишбоа. Жоакин. Гольд. Язык незнакомый, а слова понятны.
Их схватили сразу. Ночью, сонных. С утра Олег Иваныч с Гришаней намеревались пройтись вдоль гавани, поговорить с капитанами мелких суденышек, а если повезет, и встретить кого-нибудь из монахов «выкупного братства». Кто-то из пиратов «Тимбана» говорил, что не так давно видел в порту людей в белых плащах с голубыми крестами – монахов-тринитариев, видимо, прибывших выкупить кого-то из рабства. Хорошо бы вместе с ними добраться хотя бы до берегов Сицилии. Олег Иваныч долго не мог заснуть в ту ночь. Видения, грезы, воспоминания нахлынули на него, затопляя сознание подобно огромным штормовым волнам. Привиделась Софья – в легком сарафане, с непокрытой, по новой новгородской моде, головой и почему-то босая. Бежала будто бы над травой, зеленой и колыхающейся от ветра. Волосы развевались за плечами, словно у валькирии, золотисто-карие глаза сияли. В руках боярыня держала большой серебряный крест, а позади, за нею, шел крестный ход – от Софийского собора к Торгу, по мосту через Волхов. Софья повернулась к идущим и протянула им крест. Какой-то человек с иконой Николая Чудотворца, поклонясь, принял святое распятие… Это Олексаха – длинный, белобрысый, почему-то в турецком платье, с янычарской саблей. Софья вдруг испуганно обернулась, взгляд ее изменился, словно увидела боярыня вдруг что-то страшное. Пригнулась, закрыла голову руками… Олег Иваныч бросился к ней – защитить… И проснулся. В угловой каюте «Тимабана». Рядом, на соседних нарах, тяжело дышал Гриша. Олег Иваныч снял с двери циновку – хоть и холодноваты были ночи, а весь изошел потом. Отдышался, снова лег, стараясь заснуть. Понимал – сил и энергии завтра потребуется много. Однако сон не шел, только лишь лезли в голову разные нехорошие мысли. Вспомнились погибшие друзья: Илия, Ян, Шафих. Первый – православный, второй – католик, третий – вообще ренегат-мусульманин. Славные были люди. И они, и даже пиратский предводитель Селим-бей, умерший такой странной и страшной смертью… Маленькая отравленная стрелка, выпущенная из духовой трубки, – оружие зинджев Ифрикии. Олег Иваныч вдруг припомнил свои старые милицейские профессии – опера и дознавателя. Принялся выстраивать версии гибели Селим-бея. Кому выгодно? Джафару аль-Мулуку – к бабке не ходи! Именно он сейчас возьмет власть в анархичном пиратском братстве… на первый взгляд анархичном. Больше, пожалуй, никто от смерти старого пирата особо не выиграл. Значит, точно – Джафар. Причины – на ладони. А доказательства? Кто-то вроде был схвачен на месте преступления. И, кажется, еще не допрошен? Или уже успели? А может… Может, и казнили уже! Тогда это – кирпич в здание обвинения Джафара. Почему исполнитель казнен так быстро? Или еще не успели казнить? Вряд ли… А кто его задержал-то? Довольно странная компания. Рыбаки какие-то… И… и слуга Селим-бея Касым. Касым. А с чего это Касым потащился из города в порт? Не мог дождаться приезда Селим-бея? И что старому слуге было нужно на «Тимбане»? Ну не мог же он предвидеть смертельного ранения своего хозяина! А если мог? Тогда Касым, Джафар и этот рыбак, как там его… Геленди… да, Юсиф Геленди… или Юсуф… ну, черт с ним… Короче, все они – одна шайка-лейка. Интересно бы допросить Касыма – подготовил он более-менее правдоподобную версию своего появления на месте преступления или не удосужился? Скорее, второе. А почему? А потому что главный организатор сего преступного деяния, господин Джафар аль-Мулук, коварный и осторожный, никогда и ни за что не осмелился бы пойти на устранение конкурента, не прозондировав предварительно почву. А именно – как к этому устранению отнесутся: а) правитель Туниса бей Осман, б) раисы, спонсоры-организаторы-арматоры всех разбойничьих рейдов магрибских пиратов, в) капитаны остальных кораблей пиратского флота. Видимо, зондирование Джафар аль-Мулук и проделал. А тут просто удобный случай подвернулся – с этим штормом и неудачным рейдом в Морею. Впрочем, как раз сам рейд-то оказался, можно сказать, удачным, но вот встреча с венецианским флотом… Словно сам Джафар попросил о том итальянского адмирала. Было б здесь радио, Джафар так бы и сделал, но вот в данных исторически-конкретных условиях сама возможность столь быстрой передачи информации довольно проблематична. Когда бы Джафар успел? А если – не сам? Ну, например, послать к итальянскому побережью мелкое суденышко, их там много рядом болталось. Да, но где бы оно разыскало вражеский флот? Или знали, где искать? Ну, тогда надо признать, что Джафар аль-Мулук не негодяй местного разлива, а фигура масштабная, этакий магрибский Штирлиц, во что верится слабо. Ладно, спишем венецианцев на простую случайность. Кстати, о Джафаре. Смерть Илии Костадиноса – наверняка тоже на его совести. Интересно получается: после убийства Илии Джафар становится капитаном «Йылдырыма», после смерти Селим-бея – вот-вот получит власть над тунисским пиратством… А кто следующий? Бей Осман?! Интересно, эта старая сволочь умеет логически мыслить? Умеет, иначе не был бы правителем разбойничьего края. Следовательно… Следовательно, и Джафар ходит по краю. Наверняка есть у бея Османа и кое-кто другой на примете. Или другие. Итог полуночных рассуждений Олега Иваныча… Основная опасность для него и Гриши будет исходить от Джафара. И не потому, что они уж очень ему мешают. Так, пришибет – на всякий случай. Но пришибет обязательно, не ходи к бабке! Следовательно: Против Джафара можно опереться, как это ни странно, на того, кто Джафара продвигает, – на бея Османа. И поддержку он окажет по тем же причинам, по которым Джафар постарается пришибить, – на всякий пожарный. Лучший же вариант из всего сказанного: Валить отсюда как можно скорее, наплевав и на бея Османа, и на Джафара с его интригами. В конце-то концов, вовсе не собирался Олег Иваныч до конца жизни в Магрибе пиратствовать. Есть же Новгород, есть старые друзья, есть, наконец, Софья… Софья… Уматывать из Магриба первым же пароходом… тьфу ты… первой же фелюкой. Еще один неплохой вариант имеется – пришибить Джафара первым, на опережение. Этот козел и так уже лишних лет пять на свободе ходит! Чем не выход? Превентивный удар – самый лучший. А что Джафар обязательно устроит им с Гришей какую-нибудь пакость – сомневаться не надо. Знает хорошо и об их дружбе с Шафихом – увы, покойным, – и о последней ночи в каюте умирающего Селим-бея… оказавшегося португальским дворянином Жуаном Марейрой. А там, кстати, еще и Касым был, в каюте-то! Умирающему прислуживал – образец преданнейшего слуги. Мог и услышать ту же сказку о сокровищах… Правда, откуда Касыму знать латынь? Сам-то Олег Иваныч ее не так давно осилил с помощью Гриши да Софьи. Нет, ничего не понял Касым, языков иностранных не зная! А вдруг понял? Догадался? Гм… Поворочался Олег Иваныч на ложе, на другой бок перевернулся… заснул вроде. Так и не домыслил про Касыма… А утром схватили. Навалились, скрутили – Олег Иваныч и глаза-то толком открыть не успел. Вытащили волоком с галеры – у, заразы! – в какие-то большие корзины кинули, сверху закрыли плетеной крышкой. К верблюду привязали: корзина с Гришаней – справа, с Олегом Иванычем – слева. Ремни затянув, погонщик верблюда ударил. Поднялся корабль пустыни, плюнул – жаль, не в погонщика, – пошел медленно, величаво, раскачиваясь, словно и в самом деле корабль… Сквозь щели в корзине видел Олег Иваныч серую ленту песка, редкие низкие кустики да камни. Качало, словно на море, даже в глазах замутилось. Во рту кляп, ноги затекли, туго стянутые за спиной руки вообще не чувствовались. Олег Иваныч даже голову не ломал по поводу случившегося. Ясно – Джафар! Только одно занимало – интересно, почему все-таки их куда-то везут? Почему не убили сразу? Это же легче… О шайтан! И триста ифритов в придачу! Олег Иваныч застонал. Лучше б уж их убили сразу! По крайней мере не мучались бы. Селим-бей, Жуан Марейра! Вот кто всему причина. Вернее, его россказни о сокровищах! Да, Касым-то латыни не знает. Но кое о чем догадаться мог. И сообщить своему хозяину, Джафару! А уж тот-то быстро языки развяжет. Впрочем, а зачем молчать-то? Сдались они ему, эти долбаные сокровища, триста лет! Правда, пыток в любом случае избежать не удастся – не верят здесь на слово. А затем все равно убьют. Н-да, ситуация… К полудню пустынные области кончились. Потянулся кустарник, кое-где даже попадались пальмы – чахлые, унылые, желтые, с поникшими кронами. Ага, вот дома! Выбеленные строения города Туниса. Глухие заборы, узкие вонючие улочки. Скоро эмирский дворец. Нет, что-то не видать. Сразу в тюрьму везут? В личную земляную яму Джафара? Сомнительно, чтоб у него такая была, хотя, кто знает? Однако они явно куда-то не туда едут. Заборы какие-то. Резные ворота с арабесками. Женский смех! О шайтан! Это ж злачное заведение тетушки Шехбийе! Притон высшего класса, с соответствующими расценками. Видно, добрый Джафар решил подарить им перед смертью ночь изысканной продажной любви! Вай, молодец, а?! Нет. Фиг, а не девки! Мимо проехали, даже не остановились. И куда теперь, интересно? Запахло гнилой рыбой. Затем еще более резкий запах – амбре давно не чищенной свинофермы. Что-то зачавкало под копытами. Грязь, что ли? В здешней-то бездождливой сухости? Оп! Кажется, приехали! Остановились перед высоким дувалом. Стук в маленькую дверцу. Какой-то шайтан в коричневой джеббе. Морда замотана тюрбаном, одни глаза торчат – омоновец хренов. Гортанно крикнул погонщик. Верблюд опустился на колени. Корзины сняли, потащили к калитке. Занесли во внутренний дворик – правда, рассмотреть его пленникам не дали. Бесцеремонно вытащили из корзин и втолкнули в низкий глиняный сарай или амбар. Захлопнулась дверь, заскрипели засовы. В сарае воцарилась непроглядная тьма. Олег Иваныч прислушался. Что-то звякнуло, словно кто-то старательно отсчитывал деньги. Хлопнула калитка. Лошадиное ржание. Стук копыт. Тишина… Нет, не надолго. Снова хлопнула дверь, на этот раз где-то в доме. Что-то загремело, словно уронили подвешенный к стене железный чан. Визгливый женский голос. Женщине ответил мужчина, стоявший у сарая с пленниками. Мужской голос показался Олегу Иванычу знакомым… Они довольно долго препирались, мужчина и женщина. Жаль, ни Олег Иваныч, ни Гриша не знали арабского языка, жаль… Ибо: – Здравствуй, матушка. Как видишь, я не задержался. – Да уж, приперся раньше времени, старый ишак! – Не шуми, глупая женщина! Лучше скажи, никто из соседей ничего не заподозрит? – Какие соседи, ты в уме ли? Что, башмачник Али что-то должен заподозрить? Или этот шайтан Хасмедди, что должен мне полмешка соли? Скорей, это я должна заподозрить, снова ведь меня обманешь, тысяча ифритов тебе в задницу и одна ифритка в гнилые зубы! – Когда я тебя обманывал, ну скажи, когда? – Когда? Да всегда! Всегда. – Побойся Аллаха! – Ага, побоюсь! Сейчас огрею палкой, последние зубы выбью! Сколько ты заплатил погонщику? – Оставь в покое мои зубы, уважаемая. Три динара. – Сколько?! О помет беременной верблюдицы! Три динара!!! Три динара!!! О шайтан, о бесхвостый ишак, о… – Кончай лаяться. Деньги-то ведь мои были. – Твои? О плешивый любовник ифритов! А кто тебе их дал, кто? Я! Старая, доверчивая женщина с добрым сердцем! – Да уж, доверчивая… – Что там шепчут твои нечестивые уста, годные лишь для лизания задниц верблюдицам? – Говорю, хватит ругаться. На этот раз дело верное! – И в прошлый раз тоже было верное, помнишь? С теми румийскими мальчиками, которых ты впарил по десять динаров, а мне сказал, что по шесть, о помесь гиены с крокодилом, что б тебя поимело стадо шайтанов! Вах! Иди куда хочешь и с кем хочешь договаривайся! А я тебя и знать не желаю! Хлопнула дверь. – Хм… Ушла, что ли? Ну и дура. Хотя куда ж она от меня денется? Дверь снова приоткрылась: – Эй, беременный гнилозубый ифрит! Ты так и будешь подпирать ограду, как слоновий член? Заходи в дом, шайтан облезлый! – О! Так бы и давно. Надеюсь, ты еще не разучилась варить мясную похлебку? – Ва, Алла! Этот старый шайтан еще и просит похлебку! Ладно, дам тебе похлебки… Но смотри! Если и на этот раз обманешь, пеняй на себя! Кстати, проверь-ка засов на сарае, хорошо ли задвинул, не то… Чьи-то шаги прошлепали по двору. Кто-то подергал засов. Потом шаги прошлепали обратно и затихли, после хлопанья двери. Надо понимать, «облезлый шайтан» пошел есть мясную похлебку. Однако… Однако никаким Джафаром тут, похоже, не пахло! Тогда… Касым! Старый пройдоха Касым! То-то голос знаком. Видно, этот «беременный ифрит» решил сделать собственный бизнес, без привлечения Джафара. И правильно! Чего с ним делиться? Интересно только, хватит ли у старого дурака возможностей? А ведь неплохо может получиться! Уж Касыму-то он, Олег Иваныч, на мозоль не наступал, и никаких личных претензий старик к нему иметь не может. Так что очень даже не худо выйдет – немедленно рассказать о сокровищах, но не все. Показать, где лежит карта. И без всяких комиссионных – из одного только уважения к старому Касыму-эфенди. Ну, в Португалию подбросит – на том и спасибо. Дальше как-нибудь самим можно добраться – сначала в Англию, потом в Любек. А там рукой подать! Не прошло и получаса, как по двору снова прошлепали шаги. Загремел отодвигаемый засов, дверь открылась. – Салам, Ялмыз Эфе! – издевательски приветствовал старый Касым. За ним, в черной накидке, любопытствуя, – одноглазая сморщенная старуха, этакая Баба-яга. Хаспа – так ее звали, насколько помнил Олег Иваныч со слов покойного Шафиха. Именно старухе Хаспе принадлежал самый отвратительный вертеп Туниса, на заднем дворе которого и находились сейчас пленники. Что хотел от них Касым, понятно. Другое дело, каким образом Касым собирается общаться? Ни Олег Иваныч, ни Гриша практически не владели арабским. Разве только несколько обиходных фраз. Сам же старик не знал ни единого слова ни по-русски, ни по-латыни, ни на каком другом из известных пленникам языке. Похоже, никак не обойтись без переводчика. Однако тому нужно платить или брать в долю. Пойдет ли на это жадноватый Касым? Но, с другой стороны, расспросить Олега Иваныч он хоть каким-нибудь образом должен. Может, одноглазая Хаспа владела русским? Вряд ли. Иначе б не стояла столбом да не пялилась. Касым быстро заговорил по-арабски. Нет, не понимаем. Моя не понимай! Касым умолк и задумался. Проблема перевода обозначилась перед ним только сейчас. До этого старый шайтан наивно полагал, что сможет обойтись собственными силами. Касым что-то спросил у Хаспы. Та зачесала башку под покрывалом, забурчала. Потом обрадованно хмыкнула и, подобрав подол, с неожиданной быстротой побежала к дому. – Гольд! Гольд! – наклонившись к Олегу Иванычу, защелкал пальцами Касым. Щас!.. Моя не понимай! Вернулась Хаспа. Да не одна, а с тощим мальчишкой в лохмотьях. Глаза у него какие-то слишком светлые, словно светящиеся изнутри желтоватым тигриным светом. Странные глаза. Олег Иваныч когда-то частенько видал такие у больных гепатитом бомжей. На левом плече мальчишки зияло выжженное клеймо – равнобедренный треугольник в круге. Отвесив мальчишке смачную оплеуху, видимо, чтобы лучше переводил, одноглазая кивнула на пленников. Не обратив на оплеуху внимания – верно, привык, – пацан обратился к Олегу Иванычу на каком-то певучем наречии, несколько похожим на латынь. Итальянский? Или испанский? Олег Иваныч понял только одно слово – «сеньор». Однако кивнул: – Скажи, что я согласен помочь им в поисках золота Селим-бея! Парень немедленно перевел. Он что, и русский знает? Полиглот! Хаспа и Касым радостно переглянулись и потерли ладони. – Да, я согласен рассказать. Но позже! И только в обмен на одну услугу. Чтобы доставили нас, – Олег Иваныч кивнул на Гришаню, – в Сицилию или любой другой христианский порт. В крайнем случае согласны на Лиссабон. Ну как? Выслушав перевод, Касым и Хаспа принялись совещаться. Касым на чем-то настаивал, старуха протестовала, бросая на Олега Иваныча подозрительные взгляды. Наконец вроде бы пришли к соглашению. Касым пнул ногой переводчика. – Они согласны, – сообщил тот, – только тоже с условием: на время всего плавания ты и твой друг будете прикованы цепями. – Хорошенькое дело! А вдруг тонуть будем? Касым лишь пожал плечами. Что-то пробурчала Хаспа. – Старуха говорит, что они еще милостиво обошлись с вами, неблагодарными гяурами. Могли бы бросить собакам. – Что, и в самом деле бросили бы? – Запросто! Кстати, вы им не очень-то верьте… – добавил пацан от себя. И тут же получил палкой по спине от Касыма. Ишь, мол, разговорился! Старуха Хаспа накинулась на компаньона с руганью – вступилась за свою собственность. Так, препираясь, они и вышли, зачем-то прихватив с собой Гришу. Зачем? – А чтоб не сговорились да не развязались. С вас станется! – задержавшись на пороге, пояснил переводчик. – Ну, бывайте. Да, вечером вас покормят. – А… – А твоего приятеля подержат пока в стойле. Там воняет, да зато ночью теплее. Ну вот, блин! Сиди теперь один-одинешенек. Одно хорошо – много времени для размышлений. Жаль, информации маловато. Этот пацан, переводчик. Может, его использовать для побега? Вроде несладко ему здесь приходится. Взгляд у него смирившийся какой-то, покорный. Но о том, что Касыму и старухе верить нельзя, ведь предупредил же! Впрочем, это Олег Иваныч и так знал. Имелись и догадки о том, как с ним и Гришей поступят дальше. Невеселые догадки. Хотя как посмотреть. А что, если Касым считает отношения Олега Иваныча и покойного Селим-бея гораздо более доверительными? Не зря же Селим позвал к смертному одру этого презренного гяура! Гм, ежели Касым так считает, убеждать его в обратном не нужно. Как раз наоборот… Вечером и правда принесли еду. Полгоршка бурды, похожей на вареную брюкву. Рук не развязали. Какая-то исцарапанная девчонка покормила Олега Иваныча под жестким присмотром Касыма. Красивая, между прочим, девчонка, только страшно худая и с глазами… Да! Такими же светлыми и по-тигриному желтоватыми, как и у мальчишки-переводчика! Может, родственники? Брат и сестра? И клеймо, вот оно, на предплечье – равнобедренный треугольник, вписанный в круг. Неплохая девочка, прямо зайчик. На вид – лет шестнадцать– восемнадцать. С такой бы… Даже несмотря на явные признаки желтухи. Или и не желтуха вовсе – просто глаза такие. Девчонка вдруг улыбнулась Олегу Иванычу, словно прочитала ход его мыслей. Ой, какая чудная улыбка! Хорошая девочка. Еда, правда, дрянь… После того как вновь захлопнулась дверь, Олег Иваныч растянулся на земляном полу. Холодно, блин, даже здесь, в Северной Африке. Градусов десять—двенадцать. Ясное дело – не мороза, но тем не менее… Хорошо хоть тряпье на пол бросить догадались, а то наживешь тут с ними радикулит!.. А славная девчонка! И чем-то похожа на Софью… Прости, Господи, нашел кого сравнивать! Нет, в самом деле… Впрочем, шайтан с ними – и с девчонкой, и с мыслями этими греховными, за которые – точно, точно! – будет потом перед Софьей стыдно. Софья… Такая далекая, такая желанная… Или привиделось все, словно дивный сон? И Софья, и Новгород, и вот этот вонючий сарай в Магрибе… Вот он сейчас зажмурит глаза, сильно-сильно. А когда разжмурит, очнется у себя в кабинете, в отделении милиции на Петроградской. Олег Иваныч зажмурился и отчетливо представил себе: вот здесь, слева, на столе, меж грудами бумаг, – телефон. Дальше, у стены, – сейф. На стене календарик с портретом группы «Кисе». В открытом ящике стола – банка пива. А напротив – такой же заваленный бумагами стол коллеги, похожего на трудного подростка капитана милиции Кольки Вострикова, всю жизнь ходившего в старых потрепанных джинсах. Повернуть голову – дверь. Вот-вот откроется, заглянет начальник, скажет что-нибудь гадкое – типа, сколько дел вы, майор, изволите направить в суд к Дню милиции? Олег Иваныч настолько отчетливо все представил… Даже к телефону рука потянулась. А вдруг… Вдруг – и вправду сон? Новгород, друзья, Софья? Резко выдохнув, открыл глаза… Нет никакого кабинета. Грязный, вонючий сарай. И он сам, лежащий на каком-то рубище… Слава Богу!!! М? Слава Богу? Слава, слава!.. Не кабинет, не Петроградская, не постылая прежняя жизнь! Пусть Магриб, пусть плен… Но есть надежда! Вырваться отсюда, вернуться домой, в Новгород. К любимой работе, к друзьям, к Софье! Олег Иваныч снова прикрыл глаза. Кабинет больше не возвращался. Зато возникла та девчонка, что приносила пищу. Почему-то обнаженная… К черту, к черту подобные мысли! Лучше о чем другом подумать. Например, очень интересно, что именно предпримут Касым и Хаспа в ближайшее время? Он мысленно представил обоих компаньонов – высохшего, похожего на вяленую воблу Касыма и его напарницу – высоченную одноглазую бабу, довольно сильную, между прочим, несмотря на кажущуюся дряхлость. Парочка та еще, прикольная. Что они будут делать – вопрос несложный. Наверняка завтра с утречка или вот уже сейчас Касым направится в порт, договорится с кем-нибудь из знакомых моряков… Стоп! А зачем Касыму переться в порт, когда этих самых моряков в этом самом месте – то есть в вертепе Хаспы – к ночи соберется хоть пруд пруди. В основном мелкого пошиба людишки. Те, кто покруче, ходят к тетушке Шехбийе. Но как раз такие и нужны! На дворе зима, крупных рейдов не предвидится, а лишние деньги за спокойное плавание, скажем, в Сеуту, да даже и в сам Лиссабон, чего ж не заработать! Ну, штормы, оно, конечно… Но ведь и зимой по Мусульманскому озеру корабли ходят, не на Севере живут, льда нет.
Как в воду глядел Олег Иваныч! Ближе к ночи, когда над черными кварталами Туниса тяжело нависла золотая луна, на зловонную окраину, в заведение одноглазой Хаспы, потянулись люди. Кто на верблюде, кто на ишаке, кто на лошади. А кто и так, на своих двоих. Стражники у ворот и на башнях видели в свете луны лишь бесшумно скользящие тени. Никто не поднимал тревоги – всем хорошо было ясно, куда направляются эти падшие, напрочь лишенные даже подобия морали людишки, влекомые демонами и черными ифритами. И демоны, и ифриты влекли их в греховный сад наслаждений к одноглазой старухе Хаспе. Сад этот, впрочем, иногда посещали и сами стражники, потому и к людишкам относились снисходительно. Пусть идут куда хотят, шайтан с ними. В большом зале, наполненном ароматами дешевых наркотиков, тлеющих сладковатым дымом в помятых курильницах, постепенно становилось все больше народу. Кто сидел на низком помосте, азартно играя в кости. Кто курил гашиш, то и дело сплевывая на пол. Кто тут же, на полу, и валялся в объятиях грез. Наркотический дым становился все гуще, а посетители – заросшие бородищей пираты – все развязнее. Дело уже дошло до вина, подававшегося подогретым в широких чашках! По сравнению с таким наглым попранием всех заповедей ислама появление полуголых танцовщиц уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Их было трое – покачивающих бедрами девиц с узкими талиями и плоскими животами. Кое у кого из них виднелись синяки на руках. Красивы девицы или страшны, сказать затруднительно – лица закрывали накидки, оставляющие открытыми одни лишь глаза. Яркие разноцветные мониста со звоном покачивались на обнаженной груди каждой танцовщицы. Морщинистый грек в углу заиграл на свирели. Звякнули бубны. Распаленные гашишем, алкоголем и танцем, посетители притона старухи Хаспы пустились в пляс. Сама Хаспа, скромненько сидя в углу, словно паучиха, оглядывала танцующих хозяйским взглядом и улыбалась, показывая редкие гнилые зубы. Старый пройдоха Касым из-за плотной занавески выглядывал знакомых… Вон тот, в чалме, – Казим, новый пушкарь с «Йылдырыма». Рядом с ним – Керим-ага, владелец двух рыбацких лодок. Жаль, маловаты лодчонки… На полу валяется Фирман, плетенщик. Щиплет танцующих девок погонщик ишаков Маймун, старый шайтан – скоро шестьдесят, а туда же! А кто это там, в углу, в красном халате? А не Юсеф ли? Ну да, Юсеф! Юсеф Геленди, владелец фелюки! Бывало, обделывали с ним делишки. Как говорится, на ловца и крокодил… – Салам, Юсеф-эфенди! Зайди-ка, надо поговорить. Юсеф Геленди – смуглый, черноглазый, с неприметным лицом – кивнул и, хлопнув по заднице одну из танцовщиц, медленно направился к занавеси. А веселье продолжалось. Правда, уже стало не столь людно. Получив девочек (или мальчиков… заведение одноглазой Хаспы учитывало любые вкусы, вплоть до ишаков и верблюдиц), клиенты расползались по задним комнатам. Но кое-кто еще приходил, не страшась темных улиц и возможности попасть на нож грабителя. Сами, в большинстве-то своем, грабителями и были. Ближе к утру уже завалил один такой. Огромный, мощный, с кулаками, как голова ишака. Морда бородатая, красная, злая. За поясом плеть-семихвостка. Выпил вина, покривился. Сплюнув на пол, подозвал пальцем утомленных танцовщиц. Девчонки оглянулись на хозяйку – та кивнула. Припозднившийся гость придирчиво осмотрел каждую, провел пальцем по животу, по обнаженной груди. В глазах его зажглась похоть, расширились заросшие волосами ноздри. – Господин хочет всех трех? – осведомилась Хаспа. – Господин получит небесное удовольствие! Три динара за каждую. – Три? Дорого просишь, старуха! – Дорого? Да ты посмотри, какие девушки! Не девушки – пэри! Бери, не пожалеешь! Гость еще раз осмотрел всех. Достал из-за пазухи завернутые в грязную тряпку деньги. Пересчитал, сплюнул: – Возьму одну. Вот ту, желтоглазую. – О, ты выбрал настоящую красавицу, господин! Флавия – украшение моего сада. Подать в покои благовония? Или господин предпочитает вино? – Не надо вина – кислое! Принеси только веревку, старуха! Странная его просьба вовсе не показалась странной одноглазой Хаспе. Немало она повидала на своем веку извращенцев. Однако! Не так уж и дешево стоила Флавия, чтобы отдавать ее на расправу. Ладно, если гость просто ее постегает – заживет, как на собаке. А если дело дойдет до смертоубийства? Нет, была бы на месте Флавии, к примеру, вислогрудая Зульфия, так и шайтан-то с ней, но Флавия… Уж слишком красива! Неплохо на ней зарабатывать можно не один год, а пожалуй, и все два. Как ее такому отдать? Может, подменить незаметно? На ту же Зульфию? Нет. У Флавии глаза приметные. Или просто не давать бородатому Флавию? Кликнуть слуг да ткнуть под ребро острый нож? Тело вывезти на верблюде в пустыню, выкинуть. Пусть у гиен да шакалов тоже будет праздник. Эх, посоветоваться бы с кем… Ха! Как это с кем? С Касымом! Поглядев в дыру на занавеси, Касым вздрогнул: – Это Маруф! Северный варвар, верный слуга Джафара! Не иначе, Джафар что-то заподозрил. О горе нам, о горе!.. – Хватит причитать! – оборвала Хаспа. – Если бы Джафар что-то заподозрил, стал бы он действовать так открыто? Тем более посылать слугу, плохо понимающего язык? – Но он может узнать! – Так ты не показывайся ему на глаза, старый ишак!.. А девку придется отдать этому Мару-фу. Жаль, конечно, да что делать?.. Эй, Марко, сын ифрита! Ты принесешь наконец веревку?! Или хочешь снова испробовать палку? Запыхавшись, в отгороженный коврами и занавесями закуток вбежал Марко, тот самый желтоглазый пацан, переводчик. С мотком веревки в руках. – Отнеси вон тому господину… Марко бросился исполнять. Получив веревку, недавно принявший ислам Матоня-Маруф молча направился в указанные мальчишкой покои. Флавия покорно следовала за ним. Глянув на нее, тяжело вздохнул Марко. Но вздохнул только на миг. Чего вздыхать-то, если каждую ночь так? И не сбежишь – повсюду верные Хаспе люди. – Эй, Марко, шайтан тебя раздери, где ты там? Иди разожги курильницы! Да стой-ка! Что-то ты не больно поворотлив, спишь на ходу! Ну-ка, подставь спину… На! На! На! Не нравится? Получишь еще, коли будешь, как сонная муха! Несчастный Марко опрометью бросился исполнять приказание. Войдя в завешенный толстыми коврами угол, Флавия разделась и легла на низкое ложе. И ни намека на какие-то эмоции. Как ни лупила ее за это Хаспа, а все зря. Жаловались клиенты – не хотела изображать страсть Флавия, вялой была и холодной. Ренегат Маруф окинул обнаженную красавицу похотливым взглядом. Перевернув на живот, привязал к ложу. Та не сопротивлялась, привыкла. Бывало здесь и такое. – Эх, был бы жив Ставр-боярин! – Маруф вынул из-за пояса плеть из кожи гиппопотама. – Ужо, потешился бы! Удар! И кровавая полоса по спине! И крик. Страшный крик боли. Не удержалась Флавия, закричала. Еще удар! Брызги крови. И снова крик. Пробегавший мимо Марко остановился, не замечая, как с опущенной жаровни сыплются ему на ноги раскаленные угли. – Что встал, змееныш? Быстро в амбар! Неси гостям вина. Все чаще доносились из-за ковров в углу крики. Все больше в них было боли. Никто не обращал на них внимания. Ни обкурившиеся гости, ни танцовщицы, ни старуха Хаспа. Лишь во дворе, в амбаре, прислонившись к большому кувшину с вином, плакал навзрыд маленький Марко…
Грязно-бледный диск луны уныло освещал Тунисскую гавань. Желтая волнистая дорожка бежала через всю бухту, от величественного «Тимбана» к мелким рыбацким суденышкам – доу, фелюкам, лодкам. Среди этой мелочи затерялось и причалившее судно Гасана, мелкого стамбульского негоцианта. Гасан привез в Тунис серебряные блюда, украшенные прихотливой чеканкой, крепкие башмаки работы знаменитого мастера Мюккерема-аги и – контрабандой – с десяток больших амфор румийского вина – исключительно для лечения правоверных. Кроме груза, на борту находился и пассажир – Олександр из далекого Новгорода, прибывший с выкупом, а значит – достойный всяческого уважения. Торговля людьми приносит магрибским пиратом хороший доход, потому любой человек, приехавший с выкупом, мог чувствовать себя в безопасности. И он сам, и тем более его деньги. Горе тому пирату, который такого человека обидит! Головенку оттяпают или, того хуже, повесят за ноги – помирай медленно, собака, будешь знать, как покушаться на источник прибылей! В денежном отношении разбойники успешно создавали себе имидж честных людей, чем очень гордились. Их щепетильность простиралась так далеко, что, даже не договорившись или не найдя своих, приехавший с выкупом человек мог спокойно уехать обратно. И никто не смел его задерживать или, упаси Боже, грабить! Пираты даже предоставляли ему охрану. Таким человеком и был сейчас Олексаха. В пути суденышко Гасана неоднократно задерживали разбойничьи суда – и всегда отпускали за определенную плату. А что касается Олексахи, то, узнав цель его поездки, пираты выказывали уважение, лишь интересовались, не заломил ли прощелыга Гасан слишком несуразную цену за перевозку. Так и плыли. Пару раз попали в шторм – не хуже, чем на Балтике, но Бог спас от гибели в разбушевавшейся морской пучине. К тунисскому берегу пристали к вечеру. Олексаха хотел немедленно броситься на поиски раисов-посредников, да Гасан отговорил. Что соваться на ночь глядя, не зная куда! Гасан хоть и казался простым, однако знал немного латынь и греческий. Скрепя сердце Олексаха согласился. И ворочался теперь в угловой каюте, где нельзя даже вытянуть ноги. Запоминал имена раисов, названных тем же Гасаном: Ганим аз-Заван, Акбар ат-Давахи, Нов-руз-хаджи. Гасан назвал и некоего Джафара аль-Мулука, но предупредил, что с ним ухо надо держать востро. Как, впрочем, и со всеми остальными. Луна все светила. И не находилось тучи, чтобы затянуть ее надоевший глаз черным ночным покрывалом. Дул теплый ветер. Мягко покачивалось на волнах судно Гасана. Свернувшись калачиком, спал Олексаха, крепко прижимая к груди пояс с зашитым в него серебром.
Олег Иваныч проснулся от чьих-то воплей. Приснилось? Нет. Прислушался. Возня, удары… Он не мог видеть происходящего на дворе. Зато это хорошо видел Марко, спрятавшийся за углом амбара. Сначала распахнулась дверь, выплескивая наружу сладковатый запах гашиша. Затем показались трое – тяжело дышащий Маруф, тащивший за волосы обнаженную девушку, и хозяйка притона Хаспа. – Не гневайся, уважаемый Маруф, – подталкивая гостя в спину, быстро говорила Хаспа. – Что поделать, гости устали от этих воплей, а желание гостя – закон. – Я – гость! – И самый лучший! – согласно закивала старуха. – Потому и дарю тебе эту девку! Делай с ней что хочешь. Хочешь – убей! Все даром, исключительно из уважения к тебе, о Маруф абд-Джафар, и к твоему всемилостивейшему хозяину, да продлит Аллах его годы!.. Вон, видишь, амбар! Там и развлекайся сколько влезет, никто не услышит. А если свет тебе нужен, я мальчишку пришлю со светильником. Эй, Марко! Марко! И где его только шайтан носит? Маруф-Матоня понял только два слова: «амбар» и «даром». Похлопал старуху по плечу. Иди, мол, без тебя управлюсь. Иди так иди… Хаспа удалилась в дом, громко призывая невесть куда запропастившегося Марко и грозя ему всяческими карами. Маруф же, оказавшись наедине со своей жертвой, огляделся. Заметил рядом сарай, запертый на засов. Видно, про него и говорила одноглазая ведьма. А ну-ка! Правой рукой сжимая за горло связанную девчонку – та давно уже не сопротивлялась, – левой отодвинул засов. Пинком распахнул дверь… Олег Иваныч едва успел отпрянуть внутрь и прикинуться ветошью. Не очень ловко получилось со связанными-то руками и ногами в деревянной колодке – шибанулся носом об землю, аж искры из глаз полетели! Хорошо, пока темень, да ведь скоро светильник принесут. Ну и луна, само собой. Светит, зараза! На фоне залитого лунным светом дверного проема возникли две черные тени. Одна – здоровая, бородатая. Другая – маленькая, изящная. Вторую тащили… – Ну что, цаца! – бросил своюношу на землю бородатый. По-русски ведь сказал, пес! А кто здесь мог выражаться по-русски? Ясно кто! Матоня, чтоб ему пусто было! Или как там теперь его… Маруф абд-Джафар. Веру поменял, а привычек подлых не изменил, пес! Ишь, как девчонку плетью перетянул, падла! Флавия вскрикнула от удара. – Кричишь? – нехорошо засмеялся Маруф. – Кричи-кричи. Теперь ты моя… даром! Он опустился на колени, с рычанием прильнув к истерзанному телу. Похотливо задергался, схватил девчонку за волосы… И вдруг обмяк. Вбежавший в амбар Марко ударил Маруфа по башке увесистым камнем. Зарыдав, бросился к Флавии. – Эй, хватит реветь! – подал голос из глубины сарая Олег Иваныч. – Кто здесь? – испугался Марко. – А то не знаешь! Давай развязывай меня скорее! – Я тебе не верю. – Твое дело. Выпутывайтесь тогда сами… – Нет-нет, Марко. Развяжем его… О святая Мадонна, как больно… Ура, руки свободны! Теперь эта чертова колодка… Что, нет никакой железяки? – Сейчас… Я знаю, где ключ. Марко выбежал во двор. Флавия всхлипнула. Олег Иваныч осторожно прижал ее к себе, погладил: – Ну, успокойся же. Вернулся Марко с ключом, завозился с колодкой. Ну, наконец-то! Свободен! Олег Иваныч вскочил на ноги: – Где мой товарищ? – Здесь, рядом, в амбаре. Я покажу… Скрип двери, темнота. – Гришка, спишь, что ли? – Иваныч, ты?! – Извини, брат, что разбудил! – Мы что, разве бежим? – Видимо, так. И, кстати, не одни. Навязались тут еще клиенты на нашу голову. Ну что, готовы? Тогда – через забор, ать-два! – Там, на улице, может быть стража. – Да что ты! Это в этом-то районе отбросов? Ни в жисть не поверю! Ну, чего стали? Сказано, через забор! Так вперед! Да побыстрее! Иначе самолично сейчас придам ускорение. Они побежали вдоль по узкой улице. За глухими заборами лаяли собаки. Где-то на краю пустыни хохотала гиена. Они неслись вперед. Не зная куда. Пока – лишь бы подальше от вертепа одноглазой Хаспы. А там видно будет. Олег Иваныч, два подростка и девушка. Ни оружия, ни еды… А девчонка еще и без одежды. Олег Иваныч, правда, бросил ей какую-то ветошь, когда убегали, так на улице-то не май месяц! Декабрь, хоть и Африка. Они бежали и бежали. Одинокая луна светила в спину.
Глава 8 Магриб. Январь-март 1473 г.
Я шел сквозь пустыню, а со мною попутчики — И стужа, и дрожь, и страх, и ливень, и мрак ночной.Светило солнце – ласково, не по-зимнему нежно. Ветер играл барашками волн, бьющихся о черные камни. Низкий берег был пуст, лишь сохли растянутые на кольях длинные рыбацкие сети, да кое-где шевелили поникшими кронами пальмы. Корабли – от осанистого «Тимпана» до самой последней фелюки – выглядели настолько уныло, насколько могут выглядеть суда, давно лишенные моря. Обвисший такелаж, выцветшие знамена, покосившиеся от штормов мачты. На палубах пусто. Лишь пробредет изредка пара вахтенных, да вознесется иногда к небу хилый дымок камбуза. Свободные от вахты моряки ошивались в Тунисе. Кто в вертепах, кто в гостях, а кто и в лоне семьи… Многие пираты, скопив деньжат, переставали разбойничать: заводили дом, гарем и детей, становясь почтенными негоциантами или ремесленниками. Только нет-нет да и вспоминали прежнее ремесло, особенно когда становилось туго с деньгами. Тогда снимали со стены саблю, прощались с женами и детьми и шли к первому попавшемуся раису – наниматься матросом на любое уходящее в разбойничий рейд судно. Кто-то таким образом поправлял свои пошатнувшиеся финансовые дела, а кто-то лишался жизни. Рисковали все. Капитаны, пушкари, матросы. Даже организаторы – раисы. Те, правда, деньгами. Но не маленькими деньгами, а целым капиталом. Сколотить хорошую экспедицию дорого стоило! Во-первых, ремонт. Во-вторых, провизия. В-третьих, предварительная разведка. В-четвертых, подкуп должностных лиц. В-пятых… В общем, много на что нужны деньги. Но после удачного рейда все расходы окупались сторицей. Да еще немалый доход приносили выкупные братства. Особенно «новому магрибскому» мулле Новрузу-хаджи. У него-то и гостил третий день Олексаха, надеясь узнать хоть что-нибудь о судьбе разыскиваемых им людей – об Олеге Иваныче и Грише. Об Олеге Иваныче – Ялныз Эфе – мулла еще мог что-то сказать. А вот относительно Гриши был абсолютно не в курсе. С того самого несчастливого плавания в Морею не видал больше ни Олега Иваныча, ни своего старого друга Шафиха-эфенди. Видно, сгинули оба. С утра Новруз-хаджи отправился во дворец эмира Османа, правителя Туниса, пригревавшего пиратов за двадцать пять процентов добычи с каждой ходки. Если кто и знает хоть что-нибудь о судьбе участников последней экспедиции покойного Селим-бея, так это Осман и близкие к нему люди. В том числе и новый предводитель пиратов Джа-фар аль-Мулук. Вон он прохаживается по ковру в приемной эмира: молодой, красивый, в желто-голубом кафтане и белоснежной накидке-джеббе. На запястьях – изящные золотые браслеты, на пальцах – перстней штук десять, все с крупными самоцветами, стоимостью… пожалуй, на снаряжение галеры хватит. Новруз-хаджи подошел ближе, подхватил Джафара под руку, поинтересовался новостями. Немного поговорив ни о чем, перешел к делу. Джафар насторожился. Ялныз Эфе? Да, знал такого. Тот поначалу на «Йылдырыме» ходил, а затем на «Тимбан» перебрался, к начальству поближе. Нет, никакого молодого человека с Ялнызом Эфе не было… Впрочем, нет. Был один. Поляк, кажется. Оба они погибли во время несчастливого рейда в Морею. А ведь он, Джафар аль-Мулук, предупреждал Селим-бея, да тот ведь его не слушал, алчен был, кидался во всякие авантюры, несмотря на возраст. Ну, теперь уж все иначе будет. Намного продуманнее, выгоднее, изящнее. Кстати, не хочет ли досточтимый мулла Новруз принять долевое участие в финансировании весеннего рейда? Кто еще будет? Ну, бей Осман – точно. Об остальных пока говорить рано. Условия? А вот милости просим уважаемого муллу в гости, там и обговорим все условия. Спокойно, без спешки. В общем, новый пиратский вожак Новрузу понравился. Хоть и молод, да слов на ветер не бросает, говорит все по делу. И предложение его – весьма кстати. Пока только бей Осман в доле. Тем и лучше. Тут, главное, не напороть горячку. Вложить-то можно пока сколько угодно. И даже довольно много. А ведь всем известно – как вложишь, так и получишь. Вложишь много, получишь… можешь и вообще ничего не получить, в случае неудачи. Потому все здесь очень важно, любая мелочь: сколько кораблей, какого типа, кто капитаны, есть ли лоцман и верные люди на берегу. Все это крайне нужно вызнать прежде, чем идти договариваться с Джафаром. Потому с визитом особо торопиться не надо, но и затягивать тоже не годится. Джафар ведь может и кому другому предложить. – О, уважаемый Джафар, если твое благословенное Аллахом долготерпение выдержит мои скромные, но весьма неотложные дела, то, конечно же, я навещу твой дом, да хранит Аллах его хозяина, не далее как через три дня и почту за великую милость просить тебя, о почтеннейший, принять от меня по приходу очень скромный подарок, годный лишь на то, чтобы иногда напоминать тебе о моей дружбе и восхищении! – Жду тебя в любое время, достопочтенный Новруз-хаджи. Хотя, поистине, ворота моего гостеприимства вряд ли могут сравниться с потоком твоего красноречия. Простившись с Джафаром, Новруз-хаджи с достоинством вышел во двор. Сел с помощью слуги на белого коня. Так же неторопливо отъехал. А завернув за угол, хлестнул коня плеткой и во весь опор помчался в гавань. Следовало спешить! Как бы конкуренты не прознали про выгодное предложение Джафара. Поистине, этот Джафар аль-Мулук мудр не по годам, дела с ним делать можно, хоть и, поговаривают, любит мальчиков. Ну так ведь это один Аллах без недостатков. Погруженный в собственные заботы, не вспоминал больше Новруз-хаджи об Олеге Иваныче, известном в Магрибе под именем Ялныза Эфе. А чего о нем вспоминать-то? Сказал ведь ясно Джафар, что погиб тот во время плавания в Морею. Неудачным рейд оказался, многие хорошие люди погибли, не только Ялныз Эфе.Аш-Шанфара. Песнь пустыни
Так и сообщил он вечером гостю, новгородскому раису Искандеру, что приехал с выкупом за Ялныза Эфе. Погоревал за компанию, молча, почмокал губами. Потом осведомился, не нуждается ли Искандер в охране на обратном пути. Искандер заявил, что в охране не нуждается, проявив тем самым, по мнению муллы, явную глупость. До чужих-то деньжат много охотников есть! Так что лучше бы с охраной. Посадили б на попутный корабль, высадили б в Сицилии или в Сеуте. Ну, а дальше – его заботы. Поблагодарив за гостеприимство, Олексаха лишь попросил доставить его в порт. Мулла кивнул: а как же! Предоставил верблюда с погонщиком. Уже по пути Олексаха запоздало подумал, что зря он еще не попросил гостеприимного раиса-муллу свести его с кем-нибудь из капитанов. Найди-ка теперь в гавани попутное судно, коли, пожалуй, все кормчие в Тунисе по вертепам шляются. Однако и черт с ними. Рассудив, что с имеющимися деньгами он вполне может нанять до Сицилии небольшое судно, Олексаха приободрился. Хотя чего бодриться-то?.. Олег Иваныч-то погиб, оказывается! Пал смертью храбрых. Жаль… Зря, выходит, ездил Олексаха! Эх, Олег Иваныч, Олег Иваныч! Хороший был мужик. И друг – каких мало. Да будет тебе земля пухом… Вернее, вода. Но может, и не погиб Олег? Может, в плен захватили венецианцы? Такое случалось. Тем более что, по словам того же муллы Новруза, мертвое тело Ялныза Эфе никто не видел. Так, может, и вправду – в плену? Или – в Морее? Может, встретил-таки Гришаню? И вместе теперь сушей домой пробираются? Нет, не хотел Олексаха вот так запросто поверить в гибель Олега, не хотел! Все лазейки выискивал. А даже и не лазейки – возможности. Мог ведь и не погибнуть Олег Иваныч в Морее, вполне мог в плен попасть или бежать. А значит, нечего падать духом! Искать надо! Начать с Морей. Туда, кажется, Гришаню продали… Теперь бы кораблишко какой… Еще издали, к радости своей, увидел Олексаха болтающееся на якоре судно старого знакомца Га-сана, с которым и прибыл сюда. Гасан тоже обрадовался, зацокал языком. По плечу Олексаху похлопал. – В Морею? Нет. Извини, Искандер-ага. Рад бы, да не могу. Завтра в Алжир, потом в Оран. Затем к неверным, в Сеуту. Сам пойми, у меня товар. В Сеуте ждут. Раз не привезу, два – кто с Гасаном дела иметь будет? Да ты не переживай, найду я тебе корабль в Морею. Видишь, во-он там, у мыса, фелюка? Да-да. С двумя мачтами. Хозяина зовут Юсеф Геленди, запомнил?
Выйдя из дворца эмира, Джафар аль-Мулук отправился прямо к себе. Его трехэтажный домик, с конюшней и апельсиновым садом, находился в двух кварталах от дворца, недалеко от развратного заведения матушки Шехбийе. Бросив поводья коня слугам, Джафар прошел в покои, переоделся. С чашей холодного шербета уселся на помосте во внутреннем дворике, рядом с прудом, обсаженным разноцветным кустарником. И за прудом, и за кустарником, и за садом ухаживал старый мавр Шахрияр – беженец из Кордовы. Он понимал толк в садоводстве, архитектуре, искусстве, этот беглый испанский мавр. Видно, Аллах отнял у гяуров разум, коль от них убегают такие мастера своего дела, как Шахрияр. Ну, то на пользу Магрибу! Вон как расцвели Тунис, Алжир, Оран и прочие магрибские города. Не сады теперь в них – райские кущи. А дворцы, а башни, а крепостные стены?! Это же просто невозможно представить. Каменная феерия из базальта, мрамора, туфа. Каждый год правители Магриба что-то строили, перестраивали, чинили – было кому. А ведь еще лет десять назад на беженцев смотрели косо. Мол, конкуренты. Теперь-то поняли, что к чему. Те из испанских мавров, кто не имел знатного ремесла, нанимались лоцманами на время рейдов. Ведь все они более чем хорошо знали побережье Испании, устья Гвадалквивира, Дуэро, Тахо… Джафар с удовольствием бросил взгляд на не так давно надстроенный третьим этажом дом. Легкие крытые галереи. Лестницы. Украшенный золочеными арабесками фронтон крыши. А узорчатый переход в гарем изяществом, пожалуй, не уступит и эмирскому! Имелся у Джафара и гарем, как и полагается, однако не очень-то баловал он своим вниманием многочисленных жен. Джафар улегся на мягкое ложе перед бассейном, задумался. Не о женах любимых думал, не о страстных наложницах. А о красивом желтоглазом мальчике, что присылала как-то одноглазая старуха Хаспа. Хороший был мальчик. Хотя почему «был»? А не послать ли к Хаспе Касыма? Этот старый шайтан после смерти хозяина постоянно ошивался здесь, в доме Джафара… Эй, раб, покличь Касыма, да побыстрее!.. Нет нигде? То есть как это «нет»? А где же он, интересно знать? Хм… Ну тогда, раб, покличь Маруфа. Он-то, по крайней мере, тут? И его нет?! Ва, Алла! Никого нет! Все покинули Джафара… Давно ушел? Ну, это Касым давно, а Маруф? И Маруф давно? И куда ж этот ифрит подевался? Отдать его, что ли, обратно в гребцы?.. Стрелять из духовой трубки толком не умеет, разговаривать на языке правоверных тоже не научился – туп, как башмак. И что с таким делать? Правда, верен, словно пес – и то дело… Что-о? К старухе Хаспе отправился? Кто, Касым? Ах, Маруф. Ну, пойдите тогда… Впрочем, нет. Ближе к ночи сам съезжу. Джафар переключил мозги на более прагматические думы. Например, о мулле Новрузе. Как вовремя он предложил тому профинансировать весеннюю экспедицию! Убил двух зайцев! И деньги, несомненно, получит – Новруз жадностью не страдает. Впрочем, излишней щедростью – тоже. А Джафар уважение оказал – муллу первого пригласил. Разумеется, после бея Османа, хотя мог бы и кого другого. Мог бы… Если б не знал, каким авторитетом пользуется слово Новруза на невольничьих рынках Магриба. И не только на невольничьих рынках – и в выкупных братствах. А это дело перспективное. Потому муллу надо приветить. Дать возможность не просто вложить деньги – окупить вложения сторицей. Да не один раз – второй, третий. А уж тогда… Тогда можно подумать о судьбе эмира Османа. Слишком уж стар Осман, давно на свете зажился. Быстро темнело. Высыпали на небо звезды. Луна повисла прямо над домом. Казалось, ее можно запросто достать с крыши, как хотелось Джафару когда-то в детстве. Накинув черный плащ с капюшоном, Джафар легко вскочил на коня, кликнул слуг… Объехав злачный район, он уже через полчаса стучал рукояткой плети в окованные ржавым железом ворота. Открыл ворота слуга – худощавый зиндж с толстыми, как подошва, губами. – Веди к хозяйке!.. – Вах, какой гость! – всплеснула руками Хаспа, засуетилась, провожая в отдельный, занавешенный коврами угол – для почетных гостей. – Твой человек в полном здравии, о почтеннейший! – предварила вопрос. – Дня два – и полетит, словно птица!.. – Да по мне, пусть хоть как курица, – оборвал Джафар. – Касым не появлялся? – Что ему тут делать? Получить палкой по хребту за все свои подлости? – Ах да! Вы же в ссоре! – вспомнил Джафар. – Ладно, шайтан с ним и четыре ифрита. Вот что, старуха. Был у тебя тут мальчишка. Ну такой, желтоглазый… – А, ты про Марко? Он один у нас желтоглазый. Да еще сестрица его, Флавия. – Давай-ка пришли парня мне. Что стоишь? – Не знаю, как и сказать, почтеннейший… Сбег он, паразит, третьего дня, вместе с сестрицей, чтоб их шайтан забрал! Да, еще! Твоего человека, Маруфа, они же и пристукнули по башке каменюкой. – Что, один мальчик и одна девица справились с Маруфом? Хаспа лишь пожала плечами и посоветовала справиться у самого Маруфа. Что гость, подумав, и сделал. …Маруф абд-Джафар, с головой, густо обвязанной окровавленными тряпками, хозяина узнал, но на вопросы отвечал невнятно: – Падлы! Курвины дети! Псы смердящие! Убью сволоту! Больше ничего добиться от Маруфа не удалось, поскольку весь курс лечения, заботливо предоставленный ему одноглазой Хаспой, заключался в изрядных дозах гашиша, и посейчас еще дымившегося в курильнице. Плюнув, Джафар покинул заведение Хаспы. Вскочив на коня, поехал домой, на ходу бросив пару слов слугам. Те разъехались в разные стороны. Один – в гавань, другой – к восточным воротам, третий – к западным. Ну а остальные – в караван-сарай, где обычно останавливались члены выкупных братств. В порту были подняты люди Джафара. В городе были подняты люди Джафара. Даже в пустыне были подняты люди Джафара. Никуда не уйдут желтоглазые – да и куда им тут деться?
Да… Если б не особые пристрастия Джафара, не было б никаких поисков и никакой погони – не нужны беглецы никому даром. А так… Да, неподходящую компанию выбрал Олег Иваныч для побега, неподходящую. А и разве выбирал? Он и бежать не хотел, на фиг это ему надо было. Вот пришлось… Они переждали ночь в зарослях, в виду городских стен. Не зная местности, куда сунешься ночью? Да и днем чревато. Особенно в таком виде. Ладно – Олег Иваныч с Гришей, в полосатых желто-зеленых кафтанах, как два арбуза на бахче. Подпоясаны, правда, веревкой, но вид имеют солидный. А вот эти два оборванца – брат с сестрицей…. Без жалости и не взглянешь. У Курского вокзала стою я молодой, Подайте, Христа ради, червонец золотой! Может, в гавань их попрошайничать отправить? Так ведь не подадут местные! Или сами портовые нищие прибьют конкурентов. Придушат, не говоря худого слова, кинут в море – плавайте, желтоглазые. Н-да-а… Надо что-то делать. Впрочем, Олег Иваныч не очень-то кого и опасался, не знал про происки Джафара. А потому и не таились они. Как рассвело, так прямо и пошли в гавань. Кому их ловить-то? Одноглазой Хаспе? Ну, та может, конечно, слуг послать. Так ведь нарвутся, слуги-то! Зря, что ли, Олег Иваныч по пути увесистую палку подобрал – а ну, сунься кто! Получишь по рогам – рад не будешь. Кроме Хаспы да Касыма, опасаться некого, да и тех в расчет особо можно не брать. Оставалась одна проблема – выбраться из Магриба. Ребята говорят, они итальянцы, из Калабрии, области на юге, напротив Сицилии. Близко, рукой подать. Сейчас в гавани наймем кораблик… Ага, наймем! Олег Иваныч хлопнул себя по лбу – хорошо, не палкой. А на какие, собственно, шиши нанимать-то? – Гриша, у тебя деньги есть? Гришаня даже и не ответил. – А у тебя, Марко?.. Можешь не отвечать… Что ты там мычишь, Флавия? Больно? Потерпи, горе мое. В гавани придумаем что-нибудь. Скажи спасибо, что этот негодяй Матоня… тьфу, Маруф… кожу с тебя не снял своей плеткой. Вот пес! Жаль, мало ему попало. И я-то, старый дурак, забыл про него, а стоило бы немного помешкать, прибить змею подколодную. Да ладно, чего уж теперь… Флавия, не холодно? – Спасибо, добрый господин, твой плащ очень удобен. Вот только ноги… – А! Ты ж босиком. Ну, наша обувка тебе великовата будет. Терпи уж, не так и много осталось. Где бы разжиться деньжатами, где? Можно попытаться занять на галерах. Если встретится кто знакомый. И если у того знакомого будут деньги… Да-а, задачка. Или из одежонки что продать? А самим ходить голыми, как недавно Флавия? Красивая девчонка. Кожа бронзовая, грудь твердая, а ноги, а животик… Ух! Где бы денег раздобыть? Деньги. Деньги, деньги, деньги. Динары, акче, пиастры. А также гульдены. Ладно, придем в гавань, там видно будет. По пути остановились отдохнуть. Забрались на скалу в поисках птичьих яиц. Жрать хотелось со страшной силой. В одном из гнезд, словно по заказу, обнаружилось целых четыре яйца. Крупные, коричневые в мелкую черную крапинку. Марко, не долго думая, разбил одно и тут же с жадностью выпил. Олег Иваныч осторожненько отколупнул скорлупу. Поморщившись, втянул в себя холодную жижу. Гадость редкостная! Но, в общем, не до тошноты. Пока они таким образом подкреплялись, внизу, на дороге, показался одинокий всадник. Не то чтобы несся во весь опор, но и не ехал шагом. Так, поспешал не спеша. Олег Иваныч помахал ему с кручи. Чуть замедлив ход, всадник кивнул в ответ и, хлестнув коня, поскакал дальше. Олег Иваныч оглянулся – и не увидел рядом с собой ни Флавию, ни Марко. – Вы где, ребята? – Здесь, в расщелине. – И какого черта вы туда забрались? – Всадник! Это человек Джафара аль-Мулука. – И что с того? Тут скоро каждый второй будет человеком Джафара аль-Мулука. – Но ведь Маруф – тоже его человек! – дрогнула ресницами Флавия. – Они думают, что их ищут за убийство Маруфа, – произнес до того молчавший Гришаня. – Насколько я наслышан про Джафара, он не из тех, кто прощает убийства своих верных слуг. Да, эту возможность Олег Иваныч как-то не учел. А надо бы. Как бы действовал он сам, если б захотел поймать малолетних преступников? Разослал бы ориентировки агентам – в гавани, в людных местах, в караван-сараях. Если не хватает агентов, послал бы своих людей. Причем сначала хорошо подумал бы, куда могут направляться бежавшие. В ту же гавань, ясное дело. Или в какой-нибудь караван-сарай. Нет, пожалуй, в караван-сарае им делать нечего. Значит, гавань! В пустыню ведь не пойдут! А в гавань из города только одна дорога – вот эта… Эх, сходить бы на разведку, да с языками проблема. Что толку шататься по берегу – спросить все равно нет возможности. Латынь здесь мало кто знает, тем более немецкий или русский. Блин, как же узнать, есть в порту засада или нет? Гришу послать? Он такой же «знаток» арабского. Ребят – нельзя. Если и в самом деле посланец Джафара приезжал по их душу, срисуют враз. Или не рисковать зря? Переждать, пока все уляжется, потом пробраться в гавань… Неплохо, конечно, только где пережидать? – Ребята, вы знаете пустыню? – просто так, ни на что особо не надеясь, поинтересовался Олег Иваныч. Оказалось, знают. Флавия, во всяком случае. Погонщики верблюдов и прочие караванщики – постоянные клиенты борделя старухи Хаспы. А эти самые караванщики не все время… гм… занимались любовью, ежели в данной ситуации уместно употребить это слово. Даже меньше занимались, а больше трепались с красивой девчонкой на разные темы. За жизнь, в общем. Про селения свои рассказывали, про караван, про пустыню. Про разные города и селения. Да ты просто кладезь знаний, девочка! Ну-ка, давай подробненько, Где какой город, да сколько до него идти, да есть ли по пути оазисы? Память Флавии оказалась выше всяких похвал. Всех подробностей она, может, и не знала, зато прекрасно помнила, что если идти караванной тропой на юг, то дней через пять пути там окажется портовый город Махдия. А если отправиться из Туниса на северо-запад, через пару дней выйдешь к Бизерте на самом берегу моря. Правда, там идти через пески. Но немного. Вообще же все побережье Магриба довольно плотно заселено, исключая разве что Триполи. По пути попадутся оазисы, и не один. Так что смерть от жажды им не грозит. Разве что от голода…
В ранний утренний час, когда солнце только что встало и еще не напиталось жаром, который тут чувствовался даже зимой, в Тунисской гавани появилась длинная белобрысая фигура. Смешно коверкая слова, белобрысый интересовался кораблем Юсефа Геленди. – Юсеф Геленди? – переспросил здоровенный рыбак, больше похожий на пирата. – Во-он там его фелюка. Не знаю, правда, пойдет ли он в Морею. Впрочем, за хорошую плату пойдет хоть к шайтану с ифритами! Рыбак засмеялся и, показав белобрысому направление, отправился по своим рыбацким, а может, и пиратским делам. А белобрысый новгородец Олексаха уже кричал у борта фелюки, пытаясь добудиться ее хозяина…
Они повернули на север и, обойдя бухту, свернули влево, на караванную тропу, пропахшую верблюжьей мочой. Это запах позволял не терять направление и ночью. Уныло скрипел под ногами теплый серо-желтый песок. Заночевали рядом с тропой, средь колючих кустов. Обессиленные, уснули, тесно прижавшись друг к другу. Пели пески – пронзительно жалобно, свистяще, призывно. Говорят, так ветер перебирает мелкие, почти невесомые песчинки. Ни единой души вокруг. Только где-то далеко хохотала гиена. Да сверху, с бархатно-черного неба, смотрели далекие равнодушные звезды. …Олег Иваныч проснулся от голода – в животе ныло. Остальные, похоже, испытывали те же чувства. По крайней мере, выглядели не очень. Гришаня попрыгал, пытаясь согреться. Ночью было довольно прохладно. Подпрыгнул… И – вдруг усмотрел! Дым! И не один. Множество дымов. И не так далеко – верстах в трех. В той стороне маячила на сером фоне песков какая-то прозелень. Оазис? Оазис! Да, но там и люди… А, была не была! Пить-то хочется. И есть тоже. – Флавия, ты петь умеешь? Да? Отлично. А танцевать? Впрочем, что я спрашиваю, чем же ты еще у бабки Хаспы занималась, как не… – Олег Иваныч осекся. – Ну, в общем, и танцами тоже. Короче, команда, слушай сюда. Мы с вами – и ты, Гриша, и я, и вы оба – отныне бродячие артисты. Для которых фургончик в поле чистом – привычный дом. Не знаю, конечно, водятся ли тут такие. Впрочем, тут все водится. Осталось определить амплуа. Марко, ты что умеешь делать? Арабские песни немного знаешь? Замечательно! Мы с Гришей в этом ни в зуб ногой, так что на вас основная нагрузка, хорошие вы мои. А мы уж так, администраторами. Билетики продавать. Кто возьмет билетов пачку, тот получит… Короче, вперед, родные мои, на амбразуры! Веди-и-и, Буденный, нас смелее в бой! …Вопреки легким опасениям, представление получилось на славу! Гриша хлопал в ладоши. Марко пел. Флавия танцевала. Олег Иваныч, не имевший ни слуха, ни голоса, выступать не рискнул, а, как и подобает администратору, скромненько притулился рядом. Следил, как в брошенную на землю шапку летели мелкие медные монетки. Сначала, как они только появились, караванщики встретили их с подозрением – как бы не украли чего, случаи бывали. Хотели даже побить камнями, да Флавия что-то крикнула начальнику каравана – худому смуглолицему старику в сером запыленном халате, подпоясанном золоченым поясом. Старик недоверчиво усмехнулся, посмотрел на «артистов», склонив голову набок. Подумал и махнул рукой. Давайте, мол, показывайте свое искусство, да только побыстрее – в путь собираться надо. Если понравятся ваши танцы, с собой возьмем до Бизерты – вечером, на ночлеге, будете развлекать. Флавия взяла за руку брата, что-то быстро заговорила по-итальянски. Марко кивнул и поежился. Боязно выступать-то – публика простая, могут и камнями побить! Но куда деваться! Хлопнул в ладоши, запел. Голосок слабый, но приятный. И пел что-то смешное– обступившие «актеров» караванщики смеялись и прищелкивали пальцами. Даже на суровом лице караван-баши промелькнула улыбка. Флавия танцевала, подвязав веревкой ветхое рубище. Нижнюю часть лица закрывала повязка, оторванная от подола Грищиного кафтана. Покачивалась, словно молодая газель. Затем замирала, будто целилась из лука. Потом, высоко подпрыгивая, забегала по кругу. Караванщики восхищенно цокали языками, особенно один, косоглазый. Он как-то сразу не понравился Олегу Иванычу. – Э, шайтановы дети! – взглянув на праздных караванщиков, опомнился караван-баши. – Что встали? А ну быстрей собираться! А вы, артисты, так и быть, поедете с нами. Но – только до Бизерты. Весу в вас немного… гм… кроме хозяина вашего, ну, шайтан с ним. Поедете на верблюдицах Нусрата, погонщика. Вон тот, косоглазый. Ему скажете – Хаким-бей приказал. – Да благословит тебя Аллах, о почтеннейший, за твою доброту и милость! Все четверо отправились в конец каравана, к Нусрату-косоглазому. Тот сначала заохал – мол, не выдержат верблюдицы лишнего груза. Но Флавия несколько раз твердо повторила имя Хаким-бея, и Нусрат унялся. Опустив верблюдов на колени, даже помог Флавии забраться в седло. Вид у него при этом был, как у кота, трущегося вокруг крынки со сметаной. Ладно, учтем! Поехали как поплыли – покачиваясь. Олег Иваныч сидел меж двух тюков на самой последней верблюдице – существе, как выяснилось, весьма капризном и своенравном. То и дело останавливалась вдруг ни с того ни с сего. И не имевшему опыта обращения с верблюдами Олегу Иванычу приходилось громко подзывать на помощь Нусрата. Тот подходил, конечно, ругаясь. Колотил верблюдицу палкой, уговаривал, кормил чем-то. Верблюдица надменно шевелила губами. Вот бы плюнула в косоглазого! Нет, не плевалась, косилась на палку – видать, погонщик частенько применял ее в качестве основного аргумента. Так и передвигались. Встанут, поругаются, дальше поедут. Некогда и по сторонам смотреть было. Впрочем, чего там смотреть – грязно-желтый песок, камни, редкий коричневато-зеленый кустарник. Ничего интересного. Хорошо хоть на ходу перекусили пресными лепешками, а напились еще раньше, в оазисе. Вода, правда, оказалась теплой и солоноватой на вкус, но и на том спасибо. К вечеру остановились в очередном оазисе. Протянулись по песку длинные оранжево-черные тени верблюдов. Несколько пальм, убогие хижины с провалившимися кое-где крышами, приземистое строение караван-сарая, окруженное чахлыми апельсиновыми деревцами, – вот и весь оазис. Прямо скажем, небогато. Однако колодец с водой посреди пустыни – это уже немало. Напоив верблюдов, караванщики разбивали шатры – ночевать в душном караван-сарае мало кто собирался. А вот воспользоваться очагом да поесть горячей похлебки – другое дело. Тем более ужин обещал быть приятным – зря, что ли, везли с собой бродячих артистов?! В задней комнате караван-сарая Флавия репетировала с Марко и Гришей песни. Она-то их знала много, но только петь не могла: поющая девушка с открытым лицом – прямая дорога в ад правоверному последователю Магомета. Флавия могла только танцевать, да и то не открывая лица. Потому петь должен был Марко. А он слова плохо знал. Вот учил теперь. Обязанность же Гришани – музыкальное сопровождение. Правда, кроме собственных ладоней, никаких других музыкальных инструментов в наличии не имелось. Да вот Олег Иваныч обнаружил за очагом поломанный бубен. Ремонтировал теперь, испросив у хозяина караван-сарая дратву и шило. Хозяин, звали его Абу-Факр, оказался весьма колоритной личностью – стройный, подтянутый, мускулистый, с буйной черной бородищей, покрывающей все лицо, почти до самых глаз. Ему бы берет – вылитый Че Гевара! У Олега Иваныча сложилось впечатление, что почтеннейший Абу-Факр промышляет не только предоставлением крова и воды усталым караванщикам. Иначе зачем бы ему столько оружия – вон, вся стена увешана. Алебарда. Две короткие итальянские пики. Небольшой круглый щит, выпуклый, с бахромой. Наконец, сабля – простой, без всяких выкрутасов, эфес, чуть тронутый тонкой серебряной нитью, черные кожаные ножны, не скрывающие изящной формы клинка. Олег Иваныч подошел к стене. Оглянулся на хозяина: можно ли? Тот кивнул. Осторожно сняв со стены саблю, Олег Иваныч обнажил клинок. Характерный голубоватый блеск клинка – настоящая дамасская сталь! Абу-Факр хитро улыбнулся: – Ты не актер, нет. Воин! Так? – Ну, допустим… – А чего тут таиться? И от кого? От этого «Че Гевары»? Так они друг друга в первый и в последний раз видят. Абу-Факр довольно кивнул. Забрал у Олега Иваныча бубен, унес куда-то на женскую половину дома. Вернулся, неся в обеих руках пару кожаных нагрудников и две сабли. – Бубен починят женщины. А мы с тобой – воины. Сразимся? Спарринг, что ли, предлагает? Что ж, размяться никогда не лишнее. Темновато, правда… Олег Иваныч проследовал во внутренний дворик за Абу-Факром. Двор оказался неожиданно хорошо освещен, насколько это возможно при здешних условиях. С десяток светильников, факелы – все это зажгли слуги по приказу хозяина. Не слишком ли много слуг у владельца захудалого караван-сарая? В одном дворике Олег Иваныч насчитал пятерых. Да еще сколько в доме? Сняв халат, Абу-Факр надел нагрудник. Олег Иваныч последовал его примеру, ощутив вдруг давно забытое радостно-щемящее чувство, чувство предстоящего поединка. Как когда-то в детстве, вернее, в ранней юности, в фехтовальной команде холодильного техникума. Правда, тогда Олег фехтовал на рапирах, потом на шпагах. Пробовал и саблю, но так, интереса ради. Фехтование на саблях, как и на рапирах, во многом условно. Уколы засчитываются только те, что нанесены в «поражаемую поверхность» —туловище и спина до пояса. Руки, ноги, маска – не учитываются. Кроме этого, существует «право атаки» – нападать сам можешь только тогда, когда закончил свою атаку противник, так что сражаются по очереди, а если оба нападают сразу – уколы не засчитываются, да еще и штрафы можно заработать. Ну да вряд ли «Че Гевара» будет придерживаться классической фехтовальной тактики. Он ведь понятия о ней не имеет. Выбрав саблю (с затупленным лезвием), Олег Иваныч встал в фехтовальную стойку: правая нога вперед, левая – под углом, туловище повернуто боком – поражающая поверхность уменьшилась вдвое. Подобная поза оказалась в новинку для Абу-Факра. Он хмыкнул. Начнем? Начнем. Олег Иваныч произвел первый выпад, отбитый противником и перешедший в новый скользящий удар с оппозицией. Абу-Факр отбил и его. Хоть не силен в теории, зато практики явно хватало. Практики, полученной не иначе как в лихих пиратских рейдах. Улучив момент, Абу-Факр сам перешел в атаку, совершив длинный выпад и чуть было не коснувшись острием нагрудника Олега Иваныча. Так называемая атака стрелой. Сразу же последовал отбив. Затем – ложная атака с финтом. Олег Иваныч якобы вознамерился нанести рубящий удар справа, но в последний момент молниеносно перенес атаку вниз… А он довольно ловок, этот пустынный «революционный романтик». Среагировал мгновенно. Хотя, конечно, не успел парировать удар, но уклонился. Улыбнулся, крикнул: «Якши!» Сам перешел в атаку. Яростно, страстно. Только мелькало в свете факелов блестящее лезвие, да бегали по стенам стремительные тени. Олег Иваныч произвел ряд отбивов, уклонился и… Эх, все-таки света явно недостаточно! Получил-таки колющий в грудь! Расслабился, блин, импресарио чертов! Абу-Факр издал победный клич. С вызовом глянул. Еще, мол? Ну, еще так еще! Теперь Олег Иваныч стал осторожнее. Тщательно маскировал атаки. Ни одного прямого удара не наносил, все с подвохом. Загонял соперника, не давал ни на мгновение расслабиться. А когда казалось: вот-вот, вот сейчас будет удачный момент – нарочно сделал удары чуть вялыми. Устал, мол, слегонца, притомился. Ты ждешь этого момента, Абу-Факр, так вот он, пользуйся! Абу-Факр воспользовался. Сорвался в атаку, обрушив на противника целый каскад ударов. Рубящих, колющих – всяких. Не заметил, как клинок Олега Иваныч змеей коварно скользнул вдоль собственной его сабли. Оба лезвия слились на миг в каком-то почти что сексуальном единстве. И… Оп! Одним движением Олег Иваныч резко потянул саблю противника вперед и вверх. Словно выпорхнувшая из гнезда птица, клинок Абу-Факра взвился в воздух, казалось, в самое небо. Упав на землю, откатился с жалобным звоном. Знай наших! Так-то. Абу-Факр восхищенно хлопнул его по плечу: – Не опасаясь, назови свое имя, воин! И скажи, что ты делаешь в компании этого старого ишака Хакима? Олег Иваныч, во-первых, и понял-то всего несколько слов: «имя», «ишак Хаким». А во-вторых, почему б и не сказать имя? Не зваться же «артистом больших и малых академических театров», все равно не поверят. – Местные называли меня Ялнызом Эфе… – Ялныз Эфе! Так это ты! Ва, Алла! Вот так встреча! Абу-Факр восхищенно зацокал языком. Нельзя сказать, чтобы Олегу Иванычу была так уж неприятна подобная слава. Скорее, наоборот. Вот, оказывается, знаменит на всю Нумидию, как здесь называли Тунис и Ливийскую пустыню. Впору автографы раздавать. Интересно только, откуда о нем знают в этой дыре? – Один мой тунисский знакомый сражался с гяурами на «Тимбане» у берегов Морей. Ах, вот оно что. Знакомый. «Тимбан». Морея. Ну, в общем, ясно. Ну, сразились, теперь хорошо бы поесть и, если можно, выпить. – Вах! – всплеснул руками хозяин. – Да ты и в самом деле страшный богохульник, Ялныз Эфе! О нет! Имидж богохульника Олегу Иванычу ни к чему. Вдруг этот «Че Гевара» – религиозный экстремист? Ночью отрежет головы всем «артистам», запросто! Надо выкручиваться. – Фетва! – припомнил он наставления рыжебородого немца Шафиха-эфенди. – Мулла… Э… Мулла Новруз дал мне. Фетва. Их бин больной. – А, фетва. – Понятно. Хотя не очень-то ты похож на больного. – Так ты вина-то принесешь, или нет у тебя? «Че Гевара» приказал слуге. Тот поклонился, ушел и вскоре вернулся с большим оловянным кувшином. Налил одному Олегу Иванычу. – А ты что, не будешь? – Вах, вах! – А, да… Ладно. Ну, будь здрав тогда! А ничего винишко! Похоже на рислинг, даже повкуснее. …Пока он таким образом развлекался, его приятели развлекали других. После намаза перед караван-сараем, под пальмами, расселись караванщики во главе со стариком Хакимом. Горели воткнутые в землю факелы. Первыми перед публикой – а собралось много, человек сорок, караванщики и обитатели оазиса – появились ребята: Гришаня и Марко. – По всей Нумидии и Берберии, от Ливийской пустыни и до земель черных зинждей, – нараспев начал Марко, – по всему Магрибу, по всей Ифрикии кочуем мы, неся людям радость. Все знают нас, а не знают, так скоро узнают, да пребудет с вами милость Аллаха. Слушайте же грустную песню о пылкой красавице Лейле и влюбленном в нее юноше Меджнуне. Начинай, Гриша. Гришаня мерно забил в бубен. Покачиваясь в такт ударам, Марко запел о несчастной любви, приведшей к смерти. Слова выучил хорошо – ни разу не сбился. Никто из слушателей не шелохнулся. Сидели раскрыв рты. Кто-то даже всхлипнул. В призрачном свете факелов словно бы ниоткуда возникла хрупкая фигурка танцовщицы. На Флавии была лишь набедренная повязка да зеленая полупрозрачная лента, закрывающая нижнюю часть лица. Такая же лента прикрывала грудь. На ногах и руках сверкали дешевые браслеты, издали казавшиеся золотыми. И браслеты, и ленты были подарены женами Абу-Факра. Подняв к небу тонкие руки, Флавия на цыпочках прошлась по кругу, слегка покачивая бедрами. Потом закружилась в танце, все быстрее, быстрее, быстрее. Затем вдруг замерла, упав на колени и низко склонив голову. Вздох восхищения пронесся среди собравшихся. Вроде бы конец представлению. В этот момент Флавия резко вскинула голову, подпрыгнула, подтолкнула Гришу. Тот истово заколотил в бубен. А Флавия… Флавия завертелась, подпрыгивая, с бешеной скоростью, забегала по кругу, затем резко остановилась, изогнулась, проведя руками по животу и бедрам, и с томным вздохом упала на землю… – Вах! Вах!!! – Восхищенные зрители щедрою рукой бросали монеты. Жаль, медные. …Усталые, они сразу же уснули – Гришаня, Марко и Флавия. Для Флавии натянули на каркас из прутьев верблюжью шкуру – получилось что-то вроде палатки. Тесно, конечно, да ведь ей там не гостей принимать – ночевать можно. Ребята же спали прямо на улице, под пальмой, на постеленной на траву кошме. Такой же кошмой и укрывались. Олег Иваныч хотел улечься рядом, да возникший из темноты слуга в черном бурнусе тихо шепнул что-то. Что? Ах, хозяин зовет для важной беседы, Еще бы понять ее, эту беседу, – Абу-Факр вряд ли какие европейские языки знает.
Тем временем в облезлом шатре около спящих верблюдов косоглазый Нусрат сговаривал своего приятеля, – погонщика ишаков Ридвана с плоским, как лепешка, лицом. Не на хорошее дело сговаривал – выкрасть заезжую танцовщицу-пэри да сотворить с ней черное дело, удовлетворить похоть. Ридван, конечно, соглашался, да только опасался гнева караван-баши и того здорового мужика, что охранял юных музыкантов. Впрочем, на последнего плевать, а вот с начальником каравана Хакимом ссориться не хотелось. О том, что танцовщица страшно понравилась Хакиму, Нусрат догадывался – видел, какими глазами смотрел на нее караван-баши сегодняшним вечером. Это и Ридван видел, уж на что тупой. Потому и опасался. Косоглазый Нусрат уговаривал. Да, опасаться гнева Хакима, конечно, надо. Но откуда он про нас узнает? Сама девка расскажет? А если не расскажет? Утащим за пальмы, свое дело сделаем да придушим. Тут же и закопаем по-быстрому, хотя… Хотя можно и не закапывать – придушить да бросить. Вон гиены-то как развылись – голодные. Придушить – это Ридвану очень понравилось. Плоское лицо его аж засветилось от предвкушаемого удовольствия. Ридван сглотнул слюну и выдвинул встречное условие: душить будет он, один и самолично. А дальше уж с трупом пусть Нусрат что хочет, то делает. Хочет – закапывает, хочет – гиенам оставляет. Без разницы. В общем, сговорились. – Вон она, там, под шкурой… Да не шуми ты. Тихо. Мешок приготовил? Флавия даже проснуться не успела. Чьи-то сильные руки заткнули ей рот куском верблюжьей шкуры. Туго связали руки и затолкали в мешок. Она пыталась вырываться, но, получив пару увесистых ударов, затихла. А похитители, крепко держа свою ношу, скрылись в ночи. Чуть погодя главный караванщик Хаким решил прогуляться. А то что-то не спалось. Может, ночной воздух поможет? Да и… гм… танцовщицу проведать надо. Как там ей ночуется? Зря, что ли, он ей верблюжью шкуру дал, почти целую. За шкуру-то платить полагается. А чем платить? Ясно чем… Правда, с собою Хаким прихватил несколько серебряных монет. Мало ли, девка начнет артачиться. Однако и кроме монет возможности ее урезонить были. У танцовщицы-то, да и у мальчишки-певца, клеймо имеется – треугольник в круге. Клеймо это Хаким сразу же заприметил, еще при первой встрече, уж больно оно знакомо. Еще бы! Был помоложе, захаживал в Тунисе в харчевню одноглазой Хаспы. Именно Хаспа так метила своих невольников. Так что у желтоглазой плясуньи наверняка и кое-какой другой опыт имеется. Вот и проверим. Если что – можно пригрозить выдать ее одноглазой. В бегах ведь оба – и девка, и пацан. «Артисты», понимаешь! Во власти сладостных мечтаний Хаким подошел к маленькому шатру, что по его приказу и ставили. Споткнулся о камень. Да так, что с ног свалился. Помянув ифритов, встал, отряхнулся и, оглянувшись, нырнул в шатер танцовщицы… Эх, старый дурень. Тебе бы не по сторонам смотреть, а под ноги. Тогда бы приметил, что не о камень ты зашибся, а о мирно спящего Гришаню, полноправного новгородского гражданина, который и вообще-то спал в последнее время чутко, а уж от такого обращения форменным образом возмутился. Шляются тут всякие по ночам, пинаются! Гриша приподнялся на локтях. Ага! Вон куда направился неведомый гость – к Флавии в гости. Однако недолго же он там пробыл! Выскочил, заохал, побежал куда-то… Ба! Знакомые все лица! Это ж наш старший караванщик Хаким. Верно говорят – седина в бороду, бес в ребро. Однако что-то быстро свалил. Флавия его выкинула? Или… Гришаня выскочил из-под кошмы и заглянул к Флавии. Девчонки на месте не было… Ну, она, конечно, девушка взрослая – где хочет, там и спит. Однако предупредить Олега Иваныча следует. Хотя бы ипросто так, для порядку. Гриша направился к воротам караван-сарая. Видал уже сегодня Олега Иваныча в компании хозяина, бородатого мужика. Вроде толковали они о чем-то. Может, и сейчас Олег Иваныч в гостях? Где ему еще быть-то? Гриша приоткрыл ворота и только просунул голову, как тут же был схвачен за горло и бесцеремонно втянут во двор. После чего ворота аккуратно закрыли.
Понять, что хочет от Олега Иваныча Абу-Факр, оказалось вовсе не сложно. Речь хозяина караван-сарая изобиловала специфически пиратскими словечками и терминами – наполовину арабскими, наполовину тюркскими. Их Олег Иваныч худо-бедно изучил, еще будучи на «Йылдырыме». Новоявленный Че Гевара предложил ему ни больше ни меньше, как принять участие в налете на Бизерту – город на побережье, куда, собственно, и направлялся караван Хакима. Город предлагалось взять на ножи. Не сейчас, естественно, а ближе к весне. Силы для этого, по словам Абу-Факра, имелись, и немалые. Берберы-кочевники. Да и сам Абу-Факр оказался «дитем пустыни», младшим сыном вождя одного маленького, но гордого кочевого племени. Расписывал прелести пустыни – аж глаза горели, – затем принялся хвастать количеством своих сторонников. Скорее всего, врал. Ну не могло у мелкого берберского вождя быть столько людей. С кем он собирался брать Бизерту, Олег Иваныч так и не понял. Уяснил одно – авантюра полнейшая. Впрочем, могла и закончиться вполне удачно. Примеров, когда горстка решительных безумцев становилась во главе захваченного города, хоть отбавляй. Шансов – пятьдесят на пятьдесят. Может, повезет и Абу-Факру, если горожане Бизерты поддержат. Может быть, повезет. А может, и нет. Во всяком случае, Олег Иваныч долго задерживаться не собирался – ни здесь, ни в Бизерте. Домой, в Новгород, как-то уж очень хотелось. Загостился здесь, в Ифрикии, спасу нет. А тут предлагают остаться, пост сулят чуть ли не министерский. Надо бы повежливее отказаться, чтобы не обидеть представителя восставших племен. Ишь, рад он, что Ял мыз Эфе будет сражаться с ними. Имя откуда-то узнал, вернее, прозвище. Откуда-то? Так ведь он вроде хвастал, что человечек у него в Тунисе имеется. Ха! В Тунисе! А почему бы не вспомнить светлый обычай мести? Не по-христиански это, верно, да уж больно человечек там подлый имеется. Которого самолично достать, конечно, можно, да уж больно неохота возиться. Тем более опять же время. А человечек подлейший! Смерть грека Илии – его работа. А Илия был другом Олега Иваныча, одним из немногих друзей. Селим-бея тоже по приказу того человечка пришили отравленной стрелкой. Да и Марко, как выяснилось, большие претензии к тому человечку имеет. Ладно… – Хочу предупредить тебя, благородный Абу-Факр, – тщательно подбирал слова Олег Иваныч. – В Тунисе у тебя и твоих людей имеется страшный могущественный враг. Скажи-ка, часто ли к тебе приходят вести оттуда? – Да нет, не очень часто. А что? – А то, что твой враг давно схватил и казнил верных тебе людей. – Скажи, как имя этого пса? – Джафар. Джафар аль-Мулук. – Ах шайтан и тысяча ифритов! Я лично разорву его на куски. – Это еще не все. – Вполне к месту припомнился недобитый каменюкой Матоня. – У Джафара есть верный слуга, Маруф. Он поклялся убивать каждого жителя пустыни, кто только осмелится показаться в Тунисе. – Вах! И ему не уйти от расплаты. – Да, насчет самого Джафара… – Олег Иваныч вдруг подумал, что если слуги Джафара организуют правильные поиски, то уже через несколько дней смогут вычислить беглецов в Бизерте. – Что ты еще хотел сказать про этого шакала Джафара, о уважаемый Ялныз Эфе? – Да. Я. Хотел сказать. А, вот… Он очень скоро может быть здесь, ибо как-то прознал про тебя. Явится с воинами сам или его посланцы. – Я убью и его, и его посланцев! Нет, не стану убивать. Посажу в земляную яму и буду кидать туда кости. – Правильно поступишь, уважаемый Абу-Факр. Очень правильно. – Так ты с нами, Ялныз Эфе? – Конечно, с вами. – Олег Иваныч встал во весь рост, словно уже сейчас собрался лезть на стены Бизерты. – Только чуть позже. Сначала я должен отомстить за смерть отца и братьев. – Месть? Да, это важная причина. Успеешь до весны? – Конечно! – Рад. И мои люди будут рады, что Ялныз Эфе с ними. Про тебя уже ходят легенды. Дам тебе тайные слова к верному человеку в Бизерте. Зовут его Али, живет в старом доме, третий поворот направо, если идти от базара. Запомнил? – Запомнил. – Теперь запоминай слова. «Плеть» и «рука». – Запомнил. Абу-Факр довольно рассмеялся, крикнул слуге: – Эй, Халим, неси еще вина! Ради такого случая и я выпью. Явился слуга. Почему-то с пустыми руками. Прошептал что-то хозяину на ухо. – Вах!.. Ты был прав, Ялныз Эфе! Шпионы коварного ифрита Джафара уже здесь. Мои слуги поймали одного. Сейчас выпустим ему кишки. Слуги втолкнули в помещение связанного человека. Небольшого, худощавого, в полосатом халате, таком же, как и у Олега Иваныча. Стащили с головы мешок… Батюшки! Гриша! – Ты как здесь? – Да вот, гулял, Олег Иваныч… Да, Флавия исчезла. – Как «исчезла»? – Совсем. – Уважаемый Абу-Факр, тут поблизости есть где спрятать девушку? – Старый мазар на заброшенном кладбище. Нехорошее место… Не прошло и двух минут, как выскочившие из караван-сарая всадники пронеслись между пальмами и скрылись в ночной тьме. Первым скакал Абу-Факр с охотничьим гепардом на тонкой стальной цепочке. За ним, не отставая, несся Олег Иваныч.
Нусрат с Ридваном, задыхаясь, скинули мешок на окраине оазиса, на самой границе пустыни. – Уф… Вроде бы никто за нами не гонится. – Нусрат вытер пот со лба. – А ты боялся? – Кто боялся?! Я?! – Ладно. Вон там, кажется, подходящее место. Смотри, какие-то развалины, кости… – Вах-вах, Нусрат! – застучал зубами плосколицый Ридван. – Ва, Алла! Это чей-то мазар… Слушай, Нусрат, уйдем поскорее отсюда. – Что? Уйдем? Ты глянь, какая девка! Нусрат стащил с танцовщицы мешок. Флавия испуганно сверкала глазами. Кричать она не могла – во рту кляп. – У, какая… – Косоглазый погонщик верблюдиц набросился на несчастную девушку. – Вах, какая грудь, какие соски, какой животик… Вах! – Вай, Нусрат. Кто-то там скачет! Кони хрипят. И кто-то рычит, вах! – Трусоватому Ридвану явно было не до девчонки. Глаза округлились от страха. – Это ифриты, черные всадники Ада! Вах, зря мы потревожили мазар. И с ними демоны. Слышишь, рычат?! Бежать надо, пока не поздно, бежать! Слышишь?! Нусрат не слышал. Он похотливо гладил тело танцовщицы: – Никому тебя не отдам, никому! Сам задушу, сам… Ууу! Он вдруг впился зубами в тонкую шею девчонки. Не заметил, как куда-то делся Ридван. Как приближался топот копыт и все яростнее и громче становилось рычание. Лишь тогда, почуяв неладное, обернулся погонщик. И крик ужаса застыл в груди его – пятнистый Зверь Ада порвал ему горло острыми, как бритвы, клыками.
Утром, когда караван отъехал и несколько утомленный ночным приключением Абу-Факр прилег отдохнуть, перед воротами караван-сарая спешились всадники. Застучали рукоятками сабель… – Халим, кого там шайтан принес? – Там десять человек, господин. И все эти люди называют себя посланцами тунисца Джафара! – Джафара!!! Абу-Факр вскочил с ложа. Сна – как не бывало: – Зови же их в дом, что стоишь? А вы двое… Готовьте земляную яму!
Глава 9 Бизерта. Апрель 1473 г.
И нам показалось: мы близко от цели. Вдруг свет погас, И вздрогнул корабль, и пучины взревели… Наш пробил час. В. Брюсов. Звезла морей Улица была – как буря. Толпы проходили, Словно их преследовал неотвратимый Рок,– Ну, и где нам тут искать людей Абу-Факра? Не знаешь? И я не знаю… Олег Иваныч вздохнул, покосясь на Гришаню. Они, вместе с Марко и Флавией, уже с полдня бродили по узким кривым улочкам Бизерты – города старинного и чрезвычайно запутанного. Собственно, Бизертой именовалась лишь крепость – солидные, с полукруглыми зубцами, стены толщиной в добрый десяток локтей, высокие башни с мощной артиллерией. Стволы пушек устремлены к морю, точно на север, в сторону гяурской Сицилии, до которой от Бизерты самый прямой путь. Крепость здесь была всегда, начиная с финикийцев и римлян. По крайней мере, так утверждали местные жители. Хотя, если хорошенько разобраться, кого тут считать местными? Греков, иллирийцев, арабов? Или туарегов пустыни? Весь это разномастный сброд постепенно окружил крепость многочисленными глинобитными, а потом и каменными домиками, домами, домишками. Понастроил глухих заборов, внутри которых во внутренних двориках выросли апельсиновые деревья и пальмы. Кое-где за заборами плескалась в прудах вода – великая роскошь по здешней жизни. Но большую часть строений составляли непритязательные хижины из необожженного кирпича, расположенные в хаотичном беспорядке. Строили, как Аллах – а скорее, шайтан – на руку положит. Вот и пойди разберись. Следуя советам Абу-Факра, они уже раз пять обошли рынок. В указанном адресе – одни развалины. Рынок. Фиги, инжир, финики, еще какие-то экзотические, пряно пахнувшие плоды, привлекавшие стаи жирных зеленых мух и тощих смуглокожих мальчишек. Тут же – мясной ряд. Торговали верблюжьим мясом и бараниной. Далее – рыбный ряд, позади которого стучали молотками чеканщики. А далее – торговали рабами. В основном черными, и весьма немногочисленными. Сей бедный ассортимент объяснялся сезоном – крупных морских рейдов не было, распродавали остатки зимней охоты на чернокожих. Шум, крики торговцев и железное лязганье чеканщиков дополнялись вонью протухающей рыбы, дымом жаровень, истошными криками ишаков. Все это действо происходило в полутьме: базарная площадь сверху была накрыта растянутой на длинных шестах парусиной. От солнечных лучей это спасало, от жары – нет. Впрочем, жара здесь никого особенно не смущала – привыкли. А вот Олег Иваныч уже несколько раз подзывал торговца водой, да и Гришаня взмок от пота. На Марко и Флавию жара действовала меньше. Видно, и они тоже привыкли. Но и те уже устали – надоело крутиться по городу с самого утра. – Ладно, идем в корчму! Через минуту все четверо, скрестив ноги, сидели под навесом во внутреннем дворике постоялого двора и с аппетитом уплетали нежные куски мяса, завернутые в лепешки. Марко, вытирая стекающий с подбородка жир, внимательно прислушивался к разговору двух рыбаков, азартно играющих в кости рядом. – А нужен ли нам этот чертов бизертец? – чавкнул Гришаня. Олег Иваныч пожал плечами. Он и сам в этом уже сильно сомневался. И в самом деле, чем тратить время на бесплодные поиски человека Абу-Факра – и поможет ли он, еще неизвестно, – лучше постараться заработать еще немного денег, теми же танцами. Уж как-нибудь хватит до Сицилии – тут и плыть-то всего ничего! Отправить ребят, а сами уж как-нибудь. В крайнем случае, завербоваться на пиратское судно, опыт есть. Марко вдруг быстро заговорил по-латыни. Так быстро, что Олег Иваныч не поспевал за смыслом. Хорошо, Гришаня помог: – Те двое рыбаков говорят о большом флоте на рейде Бизерты. Так вот. Это флот тунисского бея. Ого! Встреча с людьми бея нежелательна. И командует ими, надо понимать, Джафар аль-Мулук… – Марко, как эти двое, – Олег Иваныч кивнул на рыбаков, – настроены к пришельцам? – Плохо. Ругают непотребно. Дескать, в море теперь особо не выйдешь – перехватят да отнимут весь улов. Видно, пираты бея задумали набег на Сардинию или Сицилию. Теперь остерегаются, как бы кто-нибудь не предупредил – вряд ли какой корабль выпустят. М-да. Ситуация хреновенькая. Главное, не только в Сицилию ребят не отправить, но и не заработать. Попробуй-ка попляши на улицах – а вдруг заявятся люди Джафара? И ни одного знакомого вокруг. Не то что знакомого, а и просто доброжелательно настроенного человека. В лучшем случае – всем до них фиолетово. А ведь с помощью танцев и представлений они вполне могли бы обзавестись дружеским участием. Могли бы… Олег Иваныч задумался, краем глаза наблюдая за игрой рыбаков. Тощий, словно кочерга, тот, что сидел слева, ближе к ступенькам, схватив в обе руки бронзовый стаканчик, сильно тряс его со сноровкою эпилептика, бормоча себе под нос. Наконец резко вышвырнул из стаканчика костяшки на потертое покрывало помоста. Сразу пришлепнул их ладонью – вообще-то не по правилам! – медленно открыл… – Ва, шайтан! – сплюнул. Его визави, плотненький веселый толстячок в сдвинутом на затылок тюрбане, забирая монеты, утешающе похлопал тощего по плечу. Мол, когда-нибудь и тебе даст Аллах. По всему видно, что толстячок сыграл бы еще, да вот у его напарника, похоже, кончились деньги. Может, на халат? Ха! Точно, снимает! Снова трясение. Бросок… Мимо! Потертый желтоватый халат перекочевал под зад толстячка. Оставшийся в одних шароварах тощий выругался, снова плюнул и стащил с ног юфтевые чувяки. – Сколько у нас осталось денег? – как бы равнодушно спросил Олег Иваныч. – Ты хочешь выиграть, Ялныз Эфе? – Я хочу проиграть. Так сколько? – Три золотые монеты, ну, те, которые у тебя, и немного меди. – Давайте сюда медь. Ага… Олег Иваныч подошел к играющим и сел рядом, высыпав перед собой горсть мелких медных монеток. Толстячок пожал плечами. Олег Иваныч выложил рядом с медью сверкающий золотой динар. Толстячье лицо засветилось лучистой улыбкой. Взяв у незадачливого партнера стакан и кости, дородный рыбак вручил их новому игроку. Олег Иваныч и раньше, еще в Тунисе, пробовал метать кости, но нельзя сказать, чтоб он набил на этом руку. Так себе играл, средненько. А толстячок на поверку оказался настоящим асом! Как он брал стаканчик – поистине царственно, – как изящно мешал кости, как ловко кидал… И кинул-таки Олега Иваныча на все деньги! Впрочем, Олег Иваныч того и добивался, не обращая внимания на Гришаню, делающего ему знаки: что, совсем одурел? За игрой – в ней принял участие и тощий, отыграв обратно халат, – разговорились. Познаний Олега Иваныча в арабском – «рыбак», «корабль», «воин», «плохо» – вполне хватило для первоначального знакомства. И еще одно слово он знал – «вино». Его и произнес, утирая пот, и многозначительно посмотрел на партнеров. Те переглянулись. Перебросились парой фраз, засмеялись. – Мы решили угостить тебя вином, Ялныз, – радостно сообщил толстый. – Хоть и не велит Аллах, да уж больно ты парень хороший. Скажи, Шахди? – Да, ты нам пришелся по нраву, – закивал головой тощий Шахди, кроме своего халата, еще выигравший с десяток медяшек. Все их речи переводил Марко. – Скажу вам: и вы оба мне очень понравились. И ты, Махмуд, и ты, Шахди. Редко встретишь таких замечательных людей, клянусь знаменем Пророка. Не терпится поскорей за вас выпить. Эй, хозяин! – Что ты, что ты, Ялныз! Тут слишком людно. А вот знаем мы одно местечко неподалеку… – Но я с друзьями. – Им тоже хватит. Еще бы не хватило! На такие-то бабки! Злачное заведение, куда они пришли, оказалось не так уж и близко и обходилось без всякой рекламы. Ни тебе зазывал, ни манящего запаха, ни упившихся алкоголиков, валяющихся под забором. Оно и понятно – мусульманская страна. Толстый Махмуд осторожненько постучал в окованную позеленевшей медью дверцу в стене. Постучал особым стуком, условным знаком для местных алконавтов, плевавших на запреты Корана. Дверца распахнулась не сразу. С той стороны их внимательно рассматривали. Наконец врата вертепа распахнулись, и ведомая чернокожим слугой процессия скрылась в полутемном глинобитном сарае, обставленном с некоторой претензией на уют: облезлый ковер на полу и бронзовые светильники на стенах. Светильники безбожно чадили. Гм! Если и вино соответствует антуражу… Нет! Вино неожиданно оказалось очень неплохим – терпким, прохладным, пахнущим виноградной лозой. Типа «Саперави», лишь чуть слаще. Негр-слуга принес лепешки и плошку оливок. Говорили за жизнь. Болтал больше Махмуд, Олег Иваныч с помощью Марко лишь направлял беседу в нужное русло. Собственно, во многом ради этого он и играл сегодня. Дом у базара? К югу? Третий поворот направо? Как же, знаем! На той неделе еще стоял. А вчера… Или позавчера? Нет, вчера. Когда пришли корабли этого шайтана тунисца? Позавчера? Ну, значит, позавчера. Короче, хозяина нашли убитым! Оказалось, у него много долгов – дом за долги и разобрали на кирпичи. Там больше и брать-то было нечего. Как хозяина звали? Хм… Он вообще-то не из наших. Он из этих, пустынников-берберов. Али какой-то, шайтан его… Крутил чего-то с зинджами этот Али. Торговал. То ли маслами, то ли благовониями. Поговаривают, и колдовскими амулетами. Вот его ифриты и взяли. Вернее, зинджи. Они, они, больше некому! Ведь как его убили-то! Отравленной стрелой! И не из лука выстрелили, как всякий порядочный мусульманин бы сделал, – из духовой трубки. Значит, точно зинджи, только они так могут. Знакомые? Нет, никто из наших этого Али близко не знал, да и откуда? Не так и давно он тут жил – года два. А что вы про него спрашиваете? И вам был должен? И много? Ну, так плюньте – никто вам долги Али не отдаст. Ну как? Еще партию в кости? Вина? Пожалуй, вина. Эй, зиндж! А потом – в кости…В. Брюсов. Конь блед
Ночевать пошли к Шахди – он жил у самого берега, в доме с плоской крышей. Во внутреннем дворике росли апельсиновые деревья и пара олив. Освещенные луной верхушки деревьев бросали на крышу причудливые, чуть шевелящиеся от тихого дуновения ветра тени. Утомленные за день ребята спали как убитые. А вот Олег Иваныч никак не мог уснуть – гостям постелили на крыше – то ли тени мешали, то ли шум близкого моря, то ли невеселые мысли. Честно сказать, он весьма рассчитывал на людей Абу-Факра. На людей? Но ведь убит пока один Али! И, кроме него, у жителей пустыни в Бизерте должны быть еще свои люди. Помнится, там, в оазисе, Абу-Факр так и сказал: «верные люди». Да, именно так и сказал. Не «верный человек», а «верные люди». Правда, пароль дал только к одному, что, в общем-то, понятно – не хотел «светить» остальных. Но ведь они есть, эти остальные, не могут не быть. А как их найти? Ведь тайное слово, вернее, слова он должен был сказать лично этому Али, ведь не кричать же их на весь базар… Стоп! Конечно же, не кричать… Далеко на востоке темно-синие воды моря уже окрасились алым. Олег Иваныч растолкал Марко: – Ты умеешь писать по-арабски? – Немного могу. Не все слова. Какие надо? – «Плеть» и «рука». – Что?! – переспросил Марко с каким-то страхом в глазах. Потом быстро заговорил по-итальянски, лишь иногда вставляя кое-где латинские и арабские слова. Олег Иваныч не понял ни черта и разбудил Гришаню. – Он говорит, что писать такое на заборах довольно опасное занятие. «Плеть» и «рука» могут быть поняты как открытый призыв к бунту. Есть одна история. Во времена халифа Ал-Мутасина жил в Палестине один парень по имени Абу-Харб. Как-то, в его отсутствие, в селение, где жила его семья, вошли воины халифа, и один из них пристал к жене Абу-Харба. Чего уж он там от нее хотел – дело темное, вернее, вполне ясное, а только ничего она ему не дала. Даже и на порог не пустила. Тогда он ударил женщину плетью – та успела подставить руку, на которой остался след от удара. Этот след и был показан возвратившемуся мужу. Тот собрал всех недовольных, а таких было множество… В общем, через неделю вся Палестина пылала в огне бунта. И с большим трудом халифу Ал-Мутасиму удалось подавить восстание, однако память о нем осталась – и в книгах, и в песнях кочевников. Так что «плеть» и «рука» имеют вполне понятный смысл. Да-а. Вот оно что, оказывается!.. Послал бы сейчас поутру Марко с куском угля – тут бы его, не дай Бог, и схватила городская стража. М-да. Тогда иной план…
Все прошло удачно. Не особенно кто и интересовался полуразобранной оградой у дома покойного Али. Так что не составило большого труда написать там углем слова «плеть» и «рука». И нарисовать углем садящееся в море солнце и башню. Рисунок – словно дети баловались. Однако умному и заинтересованному человеку все должно быть понятно. А чтобы у стражников не возникло особой заинтересованности, Олег Иваныч лично изобразил на заборе пару кривобоких пальм, каких-то зверей и закончил шедевр уличной живописи надписью: «HARD ROCK FOREVER». Получилось очень даже ничего! Ну, теперь оставалось только ждать.
Они появились на второй день, вечером. Двое высоких мужчин в черных бурнусах с саблями на шелковых поясах. Появились, по оценке Олега Иваныча, довольно неосторожно – не осмотрели тщательно местность, в том числе перевернутые рыбачьи лодки, за одной из которых и затаился он сам вместе с Гришей. Прикрывали Марко, одинокая фигура которого маячила в тени башни. Рядом, всего в нескольких шагах, плескалось море. На западе, за городской стеной, садилось солнце, почти половина оранжевого шара уже плавилась в море. – «Плеть» и «рука», – подойдя к Марко, глухо произнес один из мужчин. Итальянец кивнул, улыбнулся. Оглянулся на лодки. Олег Иваныч и Гриша покинули укрытие, приветственно помахав руками. Прятавшаяся под соседней лодкой Флавия тоже решила было выйти за ними. Однако Олег Иваныч шепнул: «Сидеть!» Так, на всякий случай… – Друзья Абу-Факра – наши друзья, – сказали оба бербера. – Мы дадим вам воду и кров. Воду и кров. Именно так. Воду и кров, а не хлеб и крышу. У жителей пустынь своя логика и свои понятия о жизни.
Они долго ехали на приведенных пустынниками лошадях по изогнутым улочкам Бизерты. Пару раз Олег Иваныч ловил жадные взгляды берберов, направленные на Флавию – уж слишком та была красива. Хоть они и друзья Абу-Факра, но с новыми знакомцами, похоже, следовало держать ухо востро. Они спешились во дворе какого-то дома, приземистого и широкого. Кочевники привязали лошадей, гостеприимно пригласили внутрь. Полутьма, чуть разгоняемая светом жаровни и чадящего светильника. Потрескавшийся глинобитный пол с ковром посередине. Ковер неожиданно оказался хорошим – толстый, с большим ворсом и затейливым геометрическим рисунком. На него все и уселись. Пока один из берберов куда-то отлучился, другой не спускал с них жгучих черных глаз. Впрочем, без бурнуса он выглядел не так устрашающе – молодой смуглокожий парень лет двадцати, с небольшими усиками и бородкой. Никакой готовности к светской беседе бербер не выказывал. Ну и Олег Иваныч не стал растекаться мыслью по древу. Так, перекинулся парой фраз с Гришаней да подмигнул Флавии. Та слабо улыбнулась. Вообще-то выглядела довольно испуганной. Вернулся второй пустынник, принес большое серебряное блюдо с лепешками и вяленым мясом и глиняный кувшин воды. Поев – так же, в полном молчании, – Олег Иваныч поблагодарил хозяев кивком. Молодой бербер что-то отрывисто спросил у Марко. – Что он у тебя спросил, Марко? – Про Флавию. Кто она? – Скажи – моя младшая, но самая любимая жена. Марко перевел. Флавия рассмеялась. Берберы синхронно покачали головами и поинтересовались, почему младшая жена уважаемого друга шейха Абу-Факра ходит с открытым лицом. – Это я наказал ее. За то, что плохо прожарила баранину к ужину. Гриша фыркнул. А оба бербера в ужасе подняли глаза к небу, вернее, к закопченному потолку. Что-то забормотали о запрете Аллаха, о душе, об аде и демонах-ифритах. – Вот и я ей говорю. Еще раз не прожаришь как следует мясо, пусть ифриты возьмут твою душу! А я возьму себе новую жену. – Ты очень строг к женам, – поцокали языками берберы. – Что ж, можете спать здесь же, ну а женщине мы, конечно, предоставим другое место… – Не-е-ет, – погрозил пальцем строгий муж Олег Иваныч, – не надо ей никакого другого места, она еще недостаточно исправилась. Пусть спит с нами, с мужчинами!
– Что-то не нравятся мне они оба, – поудобнее устраиваясь на ковре, шепнул Гриша. – Как бы не прирезали нас тут ночью. Ишь, как на Флавию пялятся, душегубцы! – Не прирежут. По крайней мере, не должны. Впрочем, спать лучше по очереди. Гриша, сейчас ты сторожишь. Потом Марко. А я уж ближе к утру. – А как мы узнаем… – Смотрите на луну. Вон, видите, в окошке, где карагач. – Это олива. – Пускай будет олива. А если вам, товарищ Гришаня, не нравится разгружать люминий, будете разгружать чугунец. – Что-что? – Да так, к слову. Был такой анекдот… раньше. Короче, когда луна подойдет во-он к той ветке – будишь Марко. А ты, Марко, – караулишь до крыши сарая. Поняли? Поняли. Олег Иваныч тут же уснул. Сказались прошлые бессонные ночи. Ему приснилась Софья. В бальном платье из блестящего светло-лилового шелка, с голыми плечами, на шее брильянтовое колье. Они ехали в шикарной машине, в «мерсе» или в «саабе». Софья почему-то за рулем. Ехали, кажется, по Московскому… Ну да, вот и ДК Ильича, Московские ворота. Проспект расширился, и боярыня, лихо обогнав маршрутку, резко прибавила скорость. А впереди – Олег Иваныч это отчетливо видел – перекрывая весь проспект, в ряд, не торопясь ехало пять или шесть милицейских уазиков, желтых, с синими полосами и мигалками. Расстояние между ними – с полметра. Не проскочишь! А Софья так и гнала, не снижала скорость. Тормози! Тормози! Олег Иваныч сам уже нажал на тормоз и успел-таки. Машина лишь ударила в бампер идущего впереди «козла». В решетчатое оконце задней дверцы, там, где размещался отсек для задержанных, удивленно выглянуло лицо. Олег Иваныч отшатнулся. Это было лицо Олексахи! – А? Что? Ах это ты, Марко. Что, уже? Все в порядке? Ну, хорошо. Спи. Олег Иваныч сел на ковре, попил воды из кувшина. А перед глазами так и стояло лицо Олексахи. За решеткой. К чему бы сон? Олег Иваныч прошелся по ковру к окну, выглянул. Словно бы кто-то бормочет там, во дворе. Точно! У стены дома, лицом к луне, сидел на корточках один из берберов и что-то тихо говорил себе под нос. Тихо, но довольно зло. Отрывисто, резко. Не замыслил ли что худое? Олег Иваныч переместился поближе к дверному проему, затянутому куском плотной ткани. Потом подумал и разбудил Марко. – Ну-ка, послушай… – Горюет. О каком-то Али. Называет его «бедным братом» и обещает отомстить. – Ах вот та-ак… Олег Иваныч не сдержался и чихнул – ковер-то довольно пыльный. Сидевший во дворе бербер вздрогнул и вытащил саблю. – Пойдем-ка, Марко, на улицу. Что-то душно. Марко зевнул. Конечно, жаль парня, да ведь кто-то же должен быть переводчиком. Бербер вопросительно взглянул на проснувшихся гостей. – Спроси, знает ли он, кто убил Али? – Не знает. Но обязательно найдет и убьет этого шакала. – Когда произошло убийство? – Через день после появления галер Осман-бея. Али убили отравленной стрелой, пущенной из духовой трубки зинджей. Убили плохо. – Как это «плохо»? – Ну, как… Неумело. – Что значит «неумело»? – Я не совсем понимаю. Язык не очень чистый… Ага. Он говорит, что есть такие умельцы, которые попадают в кадык или яремную вену. Тогда смерть наступает сразу. Есть и другие – те, что стреляют в затылок или в то место, которое за ушами. И тогда смерть приходит незаметно для остальных. Но этот, который убил… Он словно бы стрелял наугад, куда попадет. – Так я и думал. Он не расспрашивал соседей? – Расспрашивал. Ничего подозрительного. Да и убили-то ночью. – А не видели ли они рыжебородого человека с красными жилистыми руками и звероватым взглядом? Олег Иваныч пристально посмотрел в глаза берберу. Тот вздрогнул, услыхав перевод Марко: – Соседи не видели. Видел я. На постоялом дворе хромого Эйюба, за день до смерти брата.
«Тимбан», надежно закрепленный на двух якорях, покачивался на рейде Бизерты. С окруженной резной балюстрадой кормы судна был хорошо виден весь тунисский флот – десять крупных судов и около двадцати мелких. Украшенная зелеными флагами пиратская эскадра располагалась позади флагмана. У причалов крепости не стоял никто. Главарь, Джафар аль-Мулук, справедливо опасался быстрого морального разложения команды – что вполне естественно и оправданно после удачного рейда, но никак не перед ним. Главной целью пиратов были благодатные земли Кастилии. Если повезет и не помешает кастильский флот, хорошо бы разграбить Палое или Кадис. Джафар, конечно же, облизывался еще и на Севилью, но осторожничал. Уж больно далековато она располагалась от моря. На самом-то деле, конечно, и Кадис для галер Джафара – слишком большой кусок, вполне подавиться можно. Вот прибрежные рыбацкие деревухи пограбить да перехватить пару-тройку купеческих судов, идущих в Португалию или Арагон, – другое дело. В Бизерту Джафар зашел по пути, выполняя просьбу бея Османа. Старый владыка Туниса страховался от возможного восстания кочевников-берберов. Отношения с беем Бизерты у него давно сложились к обоюдной выгоде, а что будет, ежели к власти придут берберы, один Аллах ведает. А такая возможность вовсе не исключалась, о чем доносили Осману верные люди. Весьма кстати подвернулся Джафар со своим первым весенним рейдом. Вместе с благословением бея Джафар получил попутное задание – якобы для пополнения запаса продуктов зайти по пути в Бизерту и уничтожить всех проживающих там людей пустыни, известных правителю Туниса. Чтобы не спугнуть их, действовать надлежало немедля, не ставя в известность власти Бизерты. Что и проделали. Правда, не полностью. Удалось уничтожить лишь одного, ливийца Али. Преданный слуга Джафара Маруф убил его с помощью духовой трубки зинджей, чем очень гордился. Правда, по мнению самого Джафара, гордиться тут особо нечем: остальные берберы успели скрыться, да и их точное местожительство так и не удалось установить. А стоило ли вообще убивать этого Али? Может, было бы лучше предупредить его и наладить в будущем прямую связь с жителями пустыни? Они могли бы стать неплохим подспорьем в борьбе за власть с тем же Османом. Так ведь… еще ничего не поздно исправить! Али? А кто сказал, что его убили по велению Джафара? Вовсе не так. Джафар – первый друг пустынников. Вот только не видел ли кто Маруфа с духовой трубкой, отирающегося возле дома ливийца? Могли видеть, могли. Слишком уж простоват Маруф, вполне мог подставиться. А значит… Значит, надо от него избавляться. Жаль, конечно. Но – интересы дела требуют. Лучше бы его убили в походе. Да, пусть убьют. Пусть верный раб погибнет геройской смертью. Чтоб не ляпнул чего. Пусть. На палубу поднялся Матоня. В зеленом с золотыми полосками халате, подпоясанном наборным поясом. С непокрытой, наголо обритой головой, перевязанной белой тряпицей – последствия удара Марко, – с торчащей в стороны бородой. На поясе кривая абордажная сабля. – Рад приветствовать тебя, мой верный Маруф. Ты хорошо исполнил поручение и достоин награды. Матоня осклабился и поклонился, прижав руки к груди. – Сегодня, после обеденного намаза, вместе с другими командирами можешь навестить дома развлечений в Бизерте, Маруф. Вот тебе серебро. – Джафар отсчитал несколько турецких акче. – Ни в чем себе не отказывай. Рядом с базаром есть одно заведение. Хозяин – хромой Эйюб. Намекнете ему про гурий – он все сделает. – Благодарствую, хозяин, да хранит тебя Аллах милосердный и милостивый. – Ладно, не благодари, заслужил… Утром выступаем. Смотри не опоздай к отплытию. Иначе золото, богатые ткани и горячие кастильские женщины достанутся другим. Подтянули болтающуюся за кормой разъездную лодку, в которую уселись Джафар и другие офицеры с «Тимбана». – Постой-ка, Керим! – Джафар задержал за локоть последнего – молодого безусого парня. – Помнишь мое поручение? – Да, благолепнейший! Парень и девка с желтыми глазами. Увидим – схватим обоих. – Молодец! – Джафар наклонился к самому уху: – Проследи за Маруфом, Керим, только осторожно. – Понял, благословенный. – Кериму очень нравились подобные поручения. Они придавали ему значительность и ощущение собственной избранности. Джафар аль-Мулук давно приметил эти качества Керима и использовал их для собственных надобностей. Если б он только знал, что услужливого Керима подставил ему не кто иной, как сам Осман-бей! Спустившись в лодку последним, Керим принял сброшенный матросом конец, и гребцы вспенили веслами волны.
– Есть один человек, Китаб ибн-Хасан, купец из Сирии, – войдя в дом, произнес старший бербер, Иса. – Он многим обязан народу пустыни и доставит вас туда, куда вам нужно, даром. – Как это «куда нам нужно»? – через Марко уточнил Олег Иваныч. – У этого ибн-Хасана что, своих дел нет? Иса пояснил, что, конечно, благорасположение сирийца будет распространяться только на попутное его кораблю направление. – Сегодня вечером он зайдет по делам к хромому Эйюбу. Там и договоримся. Если сладится, покинете нас уже ночью. Так что возьмите с собой все свои вещи… Как, говоришь, зовут ту собаку, что убила Али? – Маруф. – Маруф. Ладно… Ну, собирайтесь. Да, Ялныз, я, конечно, тебя очень уважаю, но, послушай, не позорь больше свою жену – разреши ей прикрыть лицо. Она и так уже сильно наказана. – Обещаю исполнить твою просьбу, Иса!
К вечеру впятером – младший бербер еще с утра ускакал куда-то за город – направились на постоялый двор хромого Эйюба. Базар уже затих. Лишь кричали кое-где последние торговцы, навязывая припозднившимся покупателям нераспроданный за день товар. Посреди площади, там, где располагался мясной ряд, с оглушительным лаем дрались бродячие псы. На помосте под старым карагачем уже сидели посетители. Ели жаренную на углях баранину да вели неспешную беседу. Оглядев собравшихся, Иса обернулся к Олегу Иванычу и кивнул в дальний угол. Там, в отбрасываемой карагачем тени, на толстом ворсистом ковре сидели двое: хромоногий тощий старик в небольшой чалме и скромном затрапезном халате – хозяин постоялого двора Эйюб – и плотный изысканно одетый мужчина средних лет в шелковом тюрбане, с крашенной охрой бородой. Как догадался Олег Иваныч, это и был сирийский купец Китаб ибн-Хасан. Увидев Ису, он поднялся на ноги и поклонился. Затем оба обнялись. – Это мои друзья, – представил Иса спутников и попросил Эйюба на славу угостить женщину. Поклонившись гостям, хромой жестом пригласил Флавию следовать за собой. Олег Иваныч ободрил взглядом. Иди, мол, не бойся.
Офицеры с «Тимбана» подошли к заведению хромого Эйюба с черного хода. Знали – для тех, кто приходит просто посидеть, покушать да обсудить дела, – для таких существует терраса, помост под старым карагачем. Для других же, имеющих к заведению Эйюба совсем другой интерес, внутри дома имелась тайная зала. Входили с нее с черного хода, хотя имелся и другой, с женской половины. Тунисцы по одному скрылись в узкой калитке. Лишь Керим задержался, обежал вокруг дома. Осмотрел тех, кто ужинал под карагачем. Кажется, вон того юношу в углу он, Керим, встречал как-то в одном из злачных мест Туниса. Уж больно лицо приметное. Да и глаза. Желтоватые! Он или нет? Но тогда где-то рядом должна быть и девка. Сколько за них обещал Джафар? Три золотые монеты? Маловато. Ладно, потом посмотрим. Керим обошел забор и, постучав, юркнул в неприметную дверцу. В клубах желтоватого наркотического дыма он сразу заметил своих. Впрочем, кроме тунисцев, тут больше никого и не было. Может, еще рано, а может, жители Бизерты отличались на редкость скромным нравом. Керим, помня наказ Джафара, подсел ближе к Маруфу. Где-то на женской половине дома грустно играла флейта. Ей вторили лютня и бубенцы. Офицеры «Тимбана» пили вино из больших глиняных чашек и ждали женщин. Керим бы тоже выпил, но, в силу молодости, пока остерегался – боялся гнева Аллаха. Приложился к позолоченному мундштуку кальяна. Хромой хозяин возник незаметно. Вошел с женской половины. Поклонясь, присел рядом, зашептал: – Есть две ливийки, страстные, как леопарды. Пара чернокожих – на любителя. Ну и пухлая красавица Зухра. Чего изволите? Многие из тунисцев были здесь впервые, а потому, прежде чем платить, пожелали сначала взглянуть. Убедиться, не старые ли ливийки и такая ли уж Зухра красавица, как расписывает хозяин. Сразу за залой располагалось низкое просторное помещение, довольно темное, разделенное на отдельные отсеки занавесями из полупрозрачной ткани. За занавесями мелькали женские фигуры. – Выбирайте! – пересчитав полученные деньги, предложил хромой. – Кто понравится – возьмите за руку. Они готовы. Пожелав приятных развлечений, Эйюб покинул гостей. Необходимо закончить обсуждение дел с сирийцем, корабль которого отправлялся в Сеуту с утра. То есть сириец еще и сам не знал, когда отправится, хотел только побыстрее и ждал одного – отплытия тунисского флота, потому как пираты не выпускали из Бизерты ни одного судна. А вот от новых гостей-тунисцев Эйюб уже узнал порадовавшую его новость – пираты отправлялись в поход ранним утром, еще до восхода солнца. Следовало немедленно сообщить это сирийцу. Ну и кое-что профинансировать.
Кериму понравилась Зухра. Нагая – шелковый пояс лишь чуть-чуть прикрывал полные бедра, – она возлежала на маленьких атласных подушках и гладила большую черную кошку с золоченым ошейником. Кошка мурлыкала. Керим хотел уж было ломануться за занавеску, да вовремя вспомнил о субординации. Поди-ка не пропусти старших! Мигом головенку срубят, не заржавеет. Пришлось утереться слюной и ждать. Женщин сразу на всех не хватило. Ну, Зухра, понятно. Ну, чернокожие зинджки – кстати, довольно красивые – их тут же и разобрали оставшиеся офицеры. Маруф презрительно скривился. Не нравились ему зинджки! Но ведь, хозяин говорил, есть еще и ливийки, «страстные, как леопарды». Ливийки… Вон они, слева. Н-да… Если это и леопарды – то весьма потасканные. Кожа дряблая, сморщенная, груди висят, как хвост у побитой камнями собаки, – ну что это за товар? Где, кстати, Маруф? Керим огляделся. Пока он рассматривал ливиек, Маруф прошел далеко вперед, туда, где и занавесок-то больше не было, а была какая-то дверь. Туда Маруф и направился. Видно, у хитрого хромца-хозяина именно там и припрятаны красивые женщины! Ну правильно, на лютне же где-то там и играли. Не замечая следующего по пятам Керима, Маруф вошел в полутемную комнату. У самой стены, на столике, потрескивал светильник, отбрасывая дрожащие тени. С потолка ниспадали вниз плотные шторы из темного бархата. За шторами, на низкой тахте, скрестив ноги, сидела девушка, одетая в какое-то рубище, и ела гранат, запивая его – Ва, Алла! – вином! Маруф присмотрелся и вздрогнул. Магомет и святые угодники! Да это же… Это же… – Ну, ку-урва! Попалась. Он тигром набросился на опешившую девчонку. Керим лишь успел заметить, как в ее желтоватых глазах мелькнул ужас. Желтоватые глаза. Красивая девчонка. И тот парень на террасе. Тоже желтоглазый. А не за них ли обещал награду Джафар? Ва, Алла! Но что делает этот Маруф? Видно, Аллах совсем лишил его разума. Он ведь сейчас ее задушит! И что – три золотые монеты ишаку под хвост? Керим быстро прошел вперед по узкому коридору и оказался на ярко освещенной луной террасе. Ага, вот и хозяин, в углу. Ха! И желтоглазый там же. На ловца и зверь… Керим взял Эйюба за рукав халата, что-то шепнул. Эйюб нахмурился и, кивнув гостям, быстро направился к дому, на ходу подзывая слуг. Они успели вовремя. Еще б немного, и Маруф задушил бы девчонку. Слугам еле-еле удалось оторвать его от гостьи. Тяжело дыша, Маруф что-то пытался сказать, но язык плохо слушался, и изо рта вырывалась лишь грязная ругань. «Этак он и сам сдаст желтоглазых Джафару!» – запоздало подумал Керим. Облизнулся, взглянув на плачущую девчонку. Разорванная до пояса одежда, плоский живот, вздымающаяся грудь. Ва, Алла! Керим подошел ближе, протянул руку… Девчонка, казалось, не могла шевельнуться после пережитого ужаса. На горле ее алели отпечатки ладони Маруфа. Вах, красавица… Керим наклонился… Тонкая, полуголая, беззащитная… Беззащитная? Как бы не так! Не успел Керим дотронуться до ее живота, как девчонка вдруг встрепенулась, словно кобра в броске! Ударила ногой в живот Керима, укусила за руку кого-то из слуг. С воплем выбежала на террасу, прикрывая лицо остатками одежды. Олег Иваныч схватился за кинжал: – Что случилось, Флавия? – Там… Там… Там, в доме, Маруф! Услышав ненавистное имя, Иса вскочил на ноги и вытащил саблю: – Веди, женщина! Все пятеро – Флавия, Олег Иваныч, Иса и Гри-шаня с Марко – направились к дому, расталкивая посетителей. А их, посетителей, к вечеру собралось довольно много. Ели, шутили, играли в кости. И вовсе не хотели, чтоб их толкал неведомо кто! Лязгнули сабли… Кто-то схватил Олега Иваныча за локоть: – Э, Ялныз! Салам! Что такое? – А, Шахди, Махмуд! Мир вам. Там, в доме, тунисцы! Бьют наших! – Тунисцы бьют наших? Наших бьют! Тунисцы! Вах, проклятые собаки! Слух о том, что проклятые тунисцы, изрядно надоевшие всем морякам Бизерты, настолько обнаглели, что осмеливаются бить кого-то из местных, распространился по городу с быстротой летнего пожара. Толпы вооруженных горожан вышли на улицы и, за неимением конкретных врагов, грозили кулаками в сторону моря, где покачивались на волнах галеры Джафара. И Маруфу, и остальным тунисским офицерам хватило ума, чтобы в момент оценить опасность. Похватав в охапку оружие и одежду, они настолько быстро выскочили на улицу, что разгневанному народу достался на расправу лишь корчившийся в судорогах Керим. Он валялся на полу, держась за живот, и выл, причитая: «Ничего не сделал! Ничего. Просто стоял, вах!» Страх перед разъяренной толпой наступал на пятки бегущим пиратам. Глухое недовольство народа, лишенного заработка запретом Джафара на выходы в море, вырвалось наружу, словно гной из фурункула. – Море, море! Не пускайте их к лодкам! Удалось схватить почти всех. Ушли только двое.
Керим, всеми в суматохе забытый, очухался наконец. И медленно побрел к морю. То есть примерно в ту сторону, где, как он предполагал, находилось море. И вышел-таки. Только совсем с другой стороны. Там, где его никто не ждал. На востоке алела заря. С «Тимбана» – вон он, совсем рядом – доносились команды и свистки подкомитов. Отплывают?! А как же он, Керим?! Эй! Эй! Погодите. Вай, да поможет мне Аллах! Керим скинул с себя одежду и бросился в воду. Лишь бы успеть, лишь бы… Ага, вот и борт! Весло… Какое же оно скользкое! – Эй, шиурма! Зови подкомита. …Джафар аль-Мулук самолично выслушал поднятого на борт «Тимбана» Керима. – Говоришь, в городе бунт? Угу… А Маруф? – Маруф убит! Сам видел. Из-за него и бунт. Неподелил с бизертцами какую-то девку. – Убит? Что ж, на все воля Аллаха! Эй, комиты! Трубите в путь! Под скрип уключин, под ругань надсмотрщиков и стоны шиурмы галеры Джафара вышли в открытое море и взяли курс на запад.
– За ними! За ними! – страшно вскричал мокрый человек с бритой наголо головой и со шрамом на макушке, недавно выловленный из воды командой турецкой фелюки. – За ними! – За кем? – переспросил капитан Бен-Ухунд-жи, одноглазый толстяк, известный клиент всех игорных притонов Стамбула. – За ними? За этими галерами? Ха! Нам туда не надо. Нам надо в Измир. А это, если хочешь знать, совсем в другой стороне… Но, если ты хочешь, мы можем сбросить тебя обратно в море. Плыви, догоняй. Эй, ребята… – Нет-нет, драгоценный! Я передумал, передумал. Измир так Измир. Где наша не пропадала! Маруф абд-Джафар остается с вами, правоверные, да воздаст вам Аллах за доброту вашу! Вылезло на небо утреннее желтое солнце. Отразилось в воде золотыми брызгами. И попутный ветер наполнил паруса судов, наконец-то дождавшихся свободного выхода в море. Корабль Бен-Ухунджи вышел в море вместе с ними, какое-то время шел параллельным курсом, а затем, отсалютовав флагом, повернул на восток. Там ждал Измир, красивейший город Империи турок-османов.
Глава 10 Средиземное море. Апрель 1473 г.
Спеша на север издалека, Из теплых и чужих сторон…Вместительное длинное доу на всех парусах неслось по синим волнам Средиземного моря. Осталась позади Бизерта с ее белыми стенами и постоялыми дворами, полными вкуснейшей еды, где люди шейха пустыни Абу-Факра помогли Олегу Иванычу и его друзьям с судном. Доу Китаба ибн-Хасана оказалось кораблем стремительным и быстрым. Никаких дурацких весел, одни косые паруса, позволявшие ловить любой ветер. Ветер поймали. И мчались теперь, оставляя позади пенные буруны. Прощай, Бизерта, прощай, белокаменная крепость, прощай, мелкий колючий кустарник. Здравствуй, город Беджайя. Сероватые стены, два каменных причала, рыбацкие сети на берегу… Прощай, Беджайя. Здравствуй, Алжир. Великий и богатейший Алжир! Город разбойников, рыбаков и невольников. Минареты, мечети и узкие улицы. И рынок – о, поистине, там можно было купить все! Жаль, ненадолго заглянули. Прощай, Алжир… Здравствуй, Оран… Прощай… Впереди – Сеута. Сожженная португальцами лет шестьдесят назад, но вновь отстроенная и служившая теперь передовой крепостью христианнейшего короля Португалии Аффонсу Африканского. Уже появились на мачтах корабля чайки, и береговой ветер дышал жаром.М. Ю. Лермонтов.
В тот самый час, когда судно ибн-Хасана подходило к Сеуте, от рыбацких причалов Орана отошла неказистая, пахнущая рыбой фелюка. В кормовом трюме, однако, не было рыбы. Там томился новгородец Олексаха, обобранный до нитки хозяином фелюки, коварным Юсефом Геленди, и его новым компаньоном – старым, похожим на вяленую воблу Касымом. Юсеф Геленди тоже решил забыть на время все свои делишки с Джафаром. Потом, уж когда вернется, можно будет и возобновить взаимовыгодное сотрудничество. Если вернется Юсеф. Нет, всем назло, вернется! И вернется богатым. Если… Если не соврал про сокровища старый прощелыга Касым.
В Тунисском дворце, среди расписанных золотистыми арабесками стен, вздымались к потолку изящные колонны из красного гранита. В середине зала тихо журчал фонтан, перед которым, на низком ложе, возлежал старый бей Осман – хитроумный владыка Туниса. Чисто выбритая голова бея покоилась на атласных подушках, украшенная изумрудами чалма из зеленого шелка лежала на полу, рядом. Курился наркотическими благовониями кальян, и красноватый дымок, поднимаясь вверх, скользил под самым потолком, исчезая в узких, задернутых сетками от насекомых окнах. Осман, казалось, спал – веки его смежились, нижняя губа отвисла. Стоявший позади раб – здоровенный фиолетовый зиндж – обмахивал хозяина большим пальмовым опахалом. Не осмеливаясь мешать, выскользнули в коридор слуги и – надо признать, их хозяин был не дурак поспать – разбежались по своим делам, зная – некоторое время у них есть, до вечернего намаза как минимум. Лишь бы никто не разбудил бея раньше времени. Лишь бы…
Четверо белых рабов, покрытые потом, изнемогая от жары, тащили крытые носилки. Изящные, с позолоченными стойками, затянутые шелковой полупрозрачной вуалью. В таких носилках любили передвигаться знатные магрибские дамы – старшие жены или любимые наложницы раисов. Свернув от дворца налево, носилки миновали гарем и, оставив позади базарную площадь – пустую, ввиду полуденного зноя, – направились к заведению матушки Шехбийе. К слову сказать, не очень-то подходящему месту для визита уважающей себя женщины. В тот миг, когда носилки вот-вот должны были достигнуть дверей злачного заведения, наперерез им, из-за угла, выскочил закутанный в белый бурнус всадник на вороном жеребце. Подняв на дыбы коня, он спешился и опустился на одно колено перед носилками. Вуаль откинулась, и пожилой седобородый человек с темным от загара лицом недовольно выглянул из носилок. – Салам, достопочтенный Кятиб ибн-Гараби, – почтительно приветствовал седобородого так и не открывший свое лицо всадник. – Салам и тебе. – Кятиб ибн-Гараби кивнул в ответ. – Не припоминаю, как твое славное имя? – Ты не знаешь меня, о мудрейший! Но позволь мне передать от моего хозяина письмо твоему господину, великому Осман-бею, солнцеподобному владыке Туниса. Закутанный в бурнус незнакомец с поклоном протянул Кятибу свиток, перевязанный желтой шелковой нитью, скрепленной красной печатью. Тут же впрыгнул в седло и умчался прочь, подняв тучу пыли. – Ифрит тебя раздери! – отплевываясь от песка, пожелал ему вслед ибн-Гараби. Откашлявшись, он осторожно поднес свиток к глазам, понюхал… Пахло полынью. – Бербер-пустынник… – прошептал ибн-Гараби. – Интересно, что нужно берберам от повелителя? Хитрый ибн-Гараби, секретарь Осман-бея, конечно же, первым делом прочел бы письмо сам, потом бы запечатал не хуже, чем было. Уж решил бы, что с этаким посланием делать – передать господину или попридержать, а то и сжечь, от беды подальше. Так бы и на этот раз сделал, если бы бербер передал ему свиток с глазу на глаз. Однако житель пустыни оказался хитрее. Вон, носильщики-то, гяурские собаки, все видели. Наверняка кто-то из них «стучит» бею, если не все четверо. Да и заведение матушки Шехбийе – вот оно, рядом. Слышно, как дверь скрипнула – уж явно не ветер. Значит, и там – головой ручаться можно – о письме уже знают. Тьфу ты! Весь послеобеденный отдых – ишаку под хвост! Попробуй теперь не передай послание, можно и головы лишиться. Вдруг действительно что-то важное. Плюнув, ибн-Гараби досадливо махнул рукой и велел носильщикам заворачивать обратно. От злачного заведения Шехбийе до дворца бея было… ну, минут десять, если быстрым шагом. Носильщики шли быстро… Задернув вуаль, ушлый секретарь вытащил из-под полы халата острый узенький ножик. На всякий случай оглянувшись – нет, задним носильщикам вряд ли что видно, – сноровисто поддел печать на свитке ножиком и, осторожно перерезав шнурок, бегло прочел послание. Хмыкнул. И вытащил из поддерживающего вуаль шнурка точно такую же желтую шелковую нить, как и недавно разрезанная. Поплевав на печать, приложил ее на несколько секунд к нагретой от солнца стойке и плотно прижал ее к аккуратно перевязанному свитку. На все про все ушло минуты три. Когда носилки остановились перед воротами дворца, Кятиб ибн-Гараби прошел во двор, расшугав слонявшихся без дела слуг. На смуглом лице секретаря играла усмешка. Что ж, господин Джафар, Джафар аль-Мулук, Кятиб ибн-Гараби, конечно, ничего не имеет против тебя, но… Помнится, ты как-то раз неосторожно пошутил по поводу его бороды…
– Кто такой этот Абу-Факр? – Осман-бей быстро пробежал глазами послание. – И откуда он знает о том, что Джафар снюхался с Мехмедом Фатихом и хочет занять мое место? – Абу-Факр – очень уважаемый человек, повелитель, – глубокомысленно кивнул Кятиб ибн-Гараби, узнавший это имя только сейчас, из письма. – Он пользуется большим влиянием у всадников пустыни и, как я неоднократно слышал от купцов, очень уважает тебя, о надежда правоверных! – Уважает, говоришь? Видно, и в пустыне живут неглупые люди. – А знает он обо всем тоже через купцов. И о султане, и о связях с ним Джафара. – Подлый предатель! – Воистину так, о луноликий! – Кятиб ибн-Гараби повалился на колени. – А о том, что этот недостойный сын шакала Джафар хочет стать владыкой Туниса, ты, повелитель, и сам давно знаешь. – Знаю… Ты вот что. О письме пока молчи, а что делать с Джафаром… подумаем. – Может, как вернется из похода, в яму его? – Хм. Нет, слишком уж много он сейчас значит. Вот если б раньше, когда еще жив был старый Селим. Да, может, со славою и богатством вернется он из земель неверных. Куда уж тут сразу в яму? Нет, подождем… Подождем, но запомним. А потом… Мало ли, налет на гяурские города окажется неудачным… Да если и удачным… Я слыхал, Джафар аль-Мулук не очень-то справедливо делит добычу, а, Кятиб? – Воистину так, повелитель!
Нежно-голубое море играло барашками волн. Теплые брызги заливали форштевень. Над самой водой проносились крикливые чайки. Быстрокрылый корабль Китаба ибн-Хасана входил в гавань Сеуты. Мощные стены, пушки, апельсиновые деревья. Флаги с крестом на башнях. И церкви. Пусть католические. Но ведь все равно христианские. Строгая стража, придирчивый досмотр. Да не слишком придирчивый – ибн-Хасана здесь знали. С большей подозрительностью пялились на Олега Иваныча и его подростковую компанию. Флавию даже ущипнули. Та тут же высказала стражникам все, что про них думала. Правда, по-итальянски, как привыкли выражаться рыбачки Калабрии. Судя по хохоту стражников, они ее поняли. Китаб ибн-Хасан чуть задержал на выходе капитана стражи. Сунул пару монет, заодно справился по поводу судна в Италию. На хорошем португальском языке справился. – В Италию? А зачем тебе Италия, ибн-Хасан? Ладно-ладно, не буду лезть в твои контрабандные дела. Хороших ты себе пассажиров взял. Особенно пассажирку. В Италию… Гм… Ха! Тут вчера причалил Гасан-стамбулец. Ты его должен знать. Так вот, он уже завтра собирается отплывать обратно в Стамбул, через Сицилию и Морею. Подойдет Сицилия? Ибн-Хасан переадресовал вопрос подошедшей Флавии. – Сицилия? Да! Конечно. Сколько денег возьмет этот Гасан? Капитан, приподняв открытый шлем, улыбнулся в усы: – Думаю, с тебя много не возьмет, красотка!
Договорившись с Гасаном – действительно, тот много не взял, – к вечеру собрались. Приготовили вещи. Флавия отправила вперед брата вместе с Гришаней – тот вызвался проводить. Сама же прошла в кормовую каюту, крохотный закуток, любезно предоставленный ей ибн-Хасаном по просьбе Олега Иваныча еще в самом начале плавания. Олег Иваныч заглянул, проходя мимо. Флавия лежала лицом вниз на узком самшитовом ложе, закрыв лицо руками. Плечи ее дрожали. Плачет? Олег Иваныч погладил девчонку по волосам: – Ну, что ты? Случилось что-нибудь? – Случилось, Ялныз Эфе. – Но что? Кто тебя обидел? – Ты! – Я?! – Ты не замечал, как я смотрела на тебя там, в этом проклятом оазисе, когда ты вез меня на коне, ночью? Не замечал, как в Бизерте я старалась угодить тебе? Не замечал, как я плакала ночи напролет в этой каюте, потому что ты даже не смотрел на меня! Ни разу не подошел, не прижал к себе, не поцеловал… Почему ты такой, ну? Ты не хочешь меня, потому что… потому что тебе противно? Противно, потому что я… была наложницей? Да, мной обладали все. Но это не значит, что я их хотела! Так ответь же, я тебе противна? Олег Иваныч не знал, что и думать. Робко протянул руку… Флавия перестала рыдать, взяла его ладонь, прижала к себе. Потом вдруг улыбнулась – озорно, почти по-детски. Обхватила Олега Иваныча руками за шею, осыпав поцелуями, повалила на ложе. Затем отстранилась и все с той же улыбкой медленно стянула с себя длинное зеленое платье, купленное на базаре в Бизерте, обнажив дивное тело, несколько исхудавшее, но от этого вовсе не менее прекрасное. – Ты будешь самым последним подлецом, Ялныз Эфе, если прогонишь меня сейчас!
Громко кричали чайки на мачтах фелюки стамбульского негоцианта Гасана. На корме, у ограждений, стояли двое: Марко и Флавия, брат и сестра. Невольники, обретшие свободу. Не без помощи Олега Иваныча и Гриши, которые, стоя на причале в гавани Сеуты, махали им руками. По лицу Флавии медленно текли слезы. Плакали и Марко, и Гриша. Даже Олег Иваныч нет-нет да и покашливал смущенно… Эти люди – Марко и Флавия – стали родными. Настолько родными, что Гриша предложил им поехать в Новгород, на что Марко недоуменно рассмеялся. У них с Флавией была своя Родина. И своя дорога. Дай Бог, чтобы дорога эта оказалась счастливой. А его дорога? Олег Иваныч вздохнул. Но не с грустью. С надеждой и радостью. Новгород… Белоснежные стены, солнце в куполах церквей, люди. Вольные новгородские люди. Софья. Друзья – Панфил Селивантов, Олексаха, архиепископ Феофил… – Что плачешь, Гришаня? – Хорошие они люди, Флавия с Марко. Жаль расставаться. – Однако не только от этого плачу. – Он вдруг рассмеялся. – Ведь как же, Олег Иваныч, ведь дошли… ну, почти дошли уже… Прямо не верится, а ведь скоро дома будем! А ведь и вправду – скоро! Вдруг запершило в горле. Неужели кончилось все? Турецкое рабство, галеры, пиратская кровавая вольница. Бесконечные пески, ветер, приносящий жар близкой пустыни, города, утыканные башнями минаретов. Города. Да, по-своему красивые, сказочно богатые, но… чужие. Чужие, чужие, чужие. А так хотелось вновь увидеть свои! Упасть на траву перед детинцем, напиться прямо из Волхова! Обнять крепко Софью – поди, и не ждет уже? – да заказать на радостях молебен в Софийском соборе. Олег Иваныч посмотрел в небо. Выцветшее, южное. Дул северный ветер, пахнущий цветущими яблонями, проплывали по небу полупрозрачные облака, накрывая стены крепости быстрой невесомой тенью. И эти стены, стены Сеуты, на миг показались родными, новгородскими, а северный португальский ветер… ах, как он пах яблоками, совсем так, как пахло в саду у Софьи, на Прусской… Пусть он дул из Португалии, этот ветер, но это был ветер с севера, ветер, пропитанный запахом яблонь. И для Олега Иваныча, и для Гриши, для них обоих, сейчас это ветер с Родины. Доберемся! Дойдем! Уж малость осталась. Еще чуть-чуть и… здравствуй, Господин Великий Новгород!
Андрей Посняков Час новгородской славы
Глава 1 Побережье между Кастилией и Андалузией. Апрель 1473 г.
Погода начинала портиться. Усилился ветер, над морем повисла мгла. Волны с шумом разбивались о нос «Атлантиса», захлестывая полубак пеной и брызгами.Игорь Бунин «Пираты фюрера»
И воин грубый и жестокосердный, Чья совесть все вмешает, словно ад, Руке своей кровавой даст свободу.Море стремительно становилось серым. Все выше вздымались волны, угрожающе ворчали, нагоняя одна другую. Самые наглые из них уже перекатывались через форштевень «Очей Валенсии», трехмачтовой каравеллы-латины. Арагонский капитан Хорхе Родригес стоял на корме, широко расставив ноги в высоких сапогах из воловьей кожи и, хмурясь, смотрел на небо. Еще с утра чистое, сейчас, к полудню, оно полностью затянулось огромной лиловой тучей. Капитан, невысокий светловолосый крепыш, круглым лицом и курносостью больше походил на рязанского крестьянина, а никак не испанского идальго. И повадки у Хорхе Родригеса вполне простецкие – как вышли из Сеуты, так заперся в каюте и пил. Вот только в преддверии бури выбрался на палубу. Матросы – сборище оборванцев – с озабоченным видом сновали по палубе. Непохоже, что все их передвижения имели хоть какой-то конкретный смысл. По крайней мере, у Олега Иваныча вместе с Гришей сложилось именно такое впечатление. Очень может быть, что и неверное. При появлении капитана хаотические передвижения матросов приняли более организованный характер. Кто-то задраивал трюм. Кто-то тщательно укутывал парусиной объемистые тюки, лежащие прямо под мачтами. А кое-кто с большим проворством вскарабкался по вантам – спускать паруса. Судно Родригеса – ну явно не дворянская фамилия, хоть убейте! – несло только косые, латинские, паруса на всех мачтах, что давало большую маневренность и было вполне оправдано в условиях каботажного плаванья. На дальние рейсы хорошо бы иметь и прямые паруса – для большей скорости. Но похоже, каравелла-латина ходила недалеко. Максимум: Валенсия – Сеута – Лиссабон и обратно. Корабль не производил впечатления надежного судна – весь какой-то мелкий, узкий, грязноватый. А нарисованные на носу глаза – «Очи Валенсии» – давно потекли краской и, казалось, плакали. Ну, какое ни есть – а все же судно. И до Лиссабона, если верить капитану, оставалось всего ничего. Вот только шторм совсем некстати. – Спаси нас, Пресвятая Дева Мария! – громко произнес по-латыни еще один пассажир, монах-доминиканец. Уже немолод, лет пятидесяти на вид. Длинный, худой, горбоносый. – Я же предупреждал этого мерзавца, – оглянувшись на капитана, монах понизил голос, – чтобы вышли в море хоть на день раньше, давно были бы в Севилье. И это, – он кивнул на тучу, – нас бы не коснулось. А он набрал всякого сброда и… Кстати, а вы кто будете? Он смерил подозрительным взглядом Олега Иваныча и Гришу. Те имели довольно скромный вид – на что хватило денег, то и купили: потертые камзолы, не первой свежести башмаки, штопаные чулки из льняной ткани. Хорошо хоть на меч хватило – узкий, прямой – на местном испанском наречии называющийся эспадой. Шпагой, короче. В принципе, подобного вида дворян, у которых всего и добра, что кляча да ржавая шпага, в испанских землях – от Кастилии до Арагона – водилось во множестве. Промышляли они себе на жизнь разбоем да войной. Еще не закончилась Реконкиста. Еще не все испанские земли отвоеваны у проклятых мавров. Еще существует на юге исламский эмират с центром в Гранаде, противный всякому нормальному христианину. Еще можно и нужно воевать, грабить мавров и получать награды от кастильских или арагонских монархов. Пройдет совсем немного времени, каких-то шесть лет, и Кастилия объединится с Арагоном в католическую Испанию. А еще годков эдак через десяток под натиском испанцев падет последнее пиренейское государство мавров – Гранадский эмират. Реконкиста закончится славной победой – и десятки тысяч людей останутся без любимой работы. Целое поколение многочисленного дворянства. Алчного, чванливого, не знающего иного дела, кроме войны, да и знать не желавшее. Начнут промышлять кинжалом и шпагой. И даже окрестности крупнейших городов Испании станут непроходимыми для купцов и путников. И сами монархи, их католические величества, Фердинанд и Изабелла, схватятся за головы: а что с этими нищими идальго делать? И кто-то умный сообразит: надо их куда-нибудь услать! А что, войны-то никакой нет? Нет? Какая жалость. Война-то уже кончилась. Мавров выгнали, а локальными междусобойчиками эту ораву не занять. И тут очень вовремя подвернется Колумб… И схлынут в Новый Свет идальго, и начнется Конкиста. Но это уже другая история. А пока… – Мы добрые католики-поляки, – наступая на ногу открывшему было рот Гришане, на плохой латыни ответил монаху Олег Иваныч. Откуда ж взяться хорошей латыни у майора милиции, старшего дознавателя энского РОВД славного города Санкт-Петербурга, волею судьбы заброшенного в конец пятнадцатого века, время удивительное и дикое. Ну да Олег Иваныч обрел тут и верных друзей, и любимую женщину – новгородскую боярыню Софью. Так что время это вовсе не казалось ему диким. Скорее уж то, прежнее, петербургское, было диким. Олег Иваныч улыбнулся своим мыслям. Порывы ветра трепали его светлую бороду и успевшую отрасти шевелюру. Рядом – Гриша, шестнадцатилетний новгородский вьюнош. Ученейший и прилежный, книжник и знаток языков, верный помощник Олега Иваныча, занимавшего немалую должность в аппарате исполнительной власти Господина Великого Новгорода. Интриги врагов бросили их в страшное турецкое рабство, откуда Бог дал выбраться. И теперь, простившись с постылым Магрибом, друзья добирались домой по более-менее приемлемому маршруту: Лиссабон – Лондон – Новгород. Более короткий путь, через Черное море, невозможен – турки. – Ах, поляки… – монах скорчил гримасу, которую с равным успехом можно принять за выражение отвращения или, наоборот, особой приязни. – Меня зовут отец Томас. – А я – пан Олег Завойский. Это – мой племянник, Григорий. Святая Дева Мария сподобила нас бежать из мавританской неволи… – Олег Иваныч хотел было перекреститься, да вовремя осекся – католики крестились не так, как православные. Как бы не перепутать. – Сдается мне, этот пьяница капитан приведет всех нас прямо в пасть к дьяволу, – изрек отец Томас. – До Кадиса слишком далеко, мы не успеем. А идти в крепость мавров я бы никому не советовал. – Да и мы вовсе не намереваемся спешить обратно в рабство… Но, я смотрю, капитан знает, что делать. Монах саркастически хмыкнул. По указанию капитана матросы подняли небольшой парус впереди, на бушприте. Только чтобы задать судну направление, ибо нет ничего хуже неуправляемого корабля. «В шторм – бойся берегов». Вопреки этой пословице «Очи Валенсии» повернули к виднеющейся на горизонте темной линии берега. Корпус судна трещал по всем швам, сквозь щели хлестали потоки воды. Что ж, капитан Родригес выбрал не самый плохой вариант из всех худших. Судно явно не выдерживало напора стихии. Прямо по курсу корабля показались черные скалы – острые, как зубы дракона. Капитан приказал готовить шлюпки. Матросы и пассажиры сноровисто столкнули с низкого борта две вместительные лодки, покидали в них какие-то мешки. Слава Богу, о запасе пресной воды и провизии думать не надо. Берег-то – вот он. Капитан Родригес предпочел остаться на судне. Но от пассажиров возражений не слушал. Сказано в шлюпку, значит, в шлюпку. И нечего выпендриваться, не на суше! Только-только Олег Иваныч спрыгнул с палубы вниз, и налетел шквалистый ветер. Он подхватил деревянную скорлупку обреченного корабля, поиграл ею немного и с размаху шваркнул о камни. Жуткий треск. Кажется, судно элементарно рассыпалось. Впрочем, та же судьба грозит и шлюпке со всеми, кто в ней. Шлюпку… – Греби сильней, левый борт! Тоже… – Поворачивай, поворачивай! Несло… – Да держи же крепче весло! На… – О, Пресвятая Дева! Камни! И… – Господи Иисусе! Хряснуло!!!Уильям Шекспир «ГенрихV»
Они выплыли все. Шлюпку перевернуло, но никто не погиб. Быть может, потому что мелко – по пояс. Да, корабль бы тут не прошел. Он и не прошел… Упокой, Господи, душу капитана Родригеса. Все шестеро – Олег Иваныч с Гришей, отец Томас и трое матросов с «Очей Валенсии» кое-как укрылись под деревьями от дождя и ветра и теперь стучали зубами от холода. – Ничего, до утра продержимся и так, а утром поищем селение. А что еще остается, кроме как продержаться?! Попробуй сейчас поищи какое селение! Фиг найдешь. Ветер, дождь, грязища. Хорошо хоть не холодно – что значит юг! …Утром засияло солнце. Над мокрой землей клубился туман, таял в расщелинах между холмами, покрытыми терновником и красноватыми папоротниками. Решили разбиться на две группы – искать в разных направлениях. Затем встретиться здесь, у высокого приметного дуба. Олег Иваныч, Гриша и отец Томас пошли вдоль кромки воды на восток. Матросы направились к западу. В сапогах Олега Иваныча хлюпало. В этом смысле монаху легче, он в сандалиях. Ну а Гриша, сбросив башмаки, шел босиком. Они прошагали так несколько часов. Солнце уже успело накалить песок и камни. Поднявшись на вершину заросшего малиной холма, увидели внизу, у самого моря, большое селение. Домов двадцать – глинобитных, беленых, с плоскими крышами. Причал с рыбацкими лодками, развешанные для просушки сети. В центре селения – округлая площадь, рядом – аккуратная церковь с колокольней. И тут округу прорезал вопль. Высокий, тягучий, звонкий – он бил по ушам даже на расстоянии. Его нельзя не узнать, этот вопль. Олег Иваныч достаточно наслышался подобного на чужбине – ив Магрибе, и в Турции. Призывный клич муэдзина! Колокольня оказалась минаретом, а церковь – мечетью. А мирное селение, в котором усталые путники надеялись найти кров и пищу, превратилось в место повышенной опасности. Теперь следовало быть весьма осторожными – очень уж не хотелось в рабство. – Гранада, – с ненавистью прошептал отец Томас. – Последний оплот мавров. Гранадский эмират словно врезался в южное подбрюшье Кастилии. Границы его проходили не так уж и далеко от кастильских городов Севильи и Кордовы. И не так далеко от Кадиса. Потерпевшие кораблекрушение вполне могли оказаться на кастильской земле, но вот судьба решила иначе. М-да, матросам, ушедшим на запад, вероятно, повезло больше. Видно, Олегу Иванычу, Гришане и отцу Томасу тоже придется подаваться к западу. Снова потянулись нескончаемые холмы, и жаркое солнце палило спины. Пару раз встречались отары с пастухами – собаки загодя предупреждали лаем. Путники прятались в ближайших кустарниках, и Олег Иваныч вытаскивал из ножен шпагу. Но пока Бог миловал, надобности в оружии не было. Однако не было и селений. Нет, пару раз встречались обширные пожарища, обгорелые дома, пустоши, заросшие лопухами. Следы пиратских набегов. То ли кастильцев, то ли мавров – поди разбери тут. Один Бог знает, на чьей они сейчас территории. А отправившихся на разведку матросов что-то не видно. Забыли вернуться? Или просто бросили? А может, дело похуже? Попались на глаза маврам? За дубовой рощицей забелели увитые виноградом стены. Деревня. Аккуратные, крытые красной черепицей домики, апельсиновые деревья, церковь. Да, на этот раз – церковь, не мечеть. Золотом сияет крест на шпиле! Путники повеселели. Перекрестились на колокольню и по широкой тропе направились в селение. Оставив слева высокий холм, спустились в долину. Тропа свернула к морю. Оно неожиданно выплеснулось из-за холма – синее, блестящее, с пенными бурунами. Над кромкой прибоя парили крикливые чайки. Блики от солнца тянулись к берегу узкой золотистой дорожкой, заканчивающейся у причала, сложенного из больших валунов. Суденышки – в основном, рыбачьи лодки. Впрочем… С противоположной стороны причала виднелись высокие мачты, торчали надстройки – довольно низкие для каравеллы или иного торгового судна. Галеры! Что делают военные корабли в мирном рыбачьем поселке? Зашли переждать шторм? Или пополнить запасы воды? Все может быть. Гришаня, приложив ладонь ко лбу, настороженно рассматривал корабли. – Что, галер давно не видал? – Олег Иваныч хлопнул отрока по плечу. – Там, на бизани, флаг. По-моему, зеленый. – Зеленый? Так ты полагаешь… Эй, отец Томас, не стоит так спешить! Прежде чем идти в деревню, хорошо бы рассмотреть вон те галеры поближе. Монах пожал плечами. Вот – церковь, вон – крест. Чего еще надо-то? Какие пираты? – Если тут и есть военные суда, то это наверняка часть флота кастильского адмирала Гуэрьеса. Адмирал периодически выходит из Кадиса, высматривая мусульманских собак, коих тут много. Впрочем, вы идите, смотрите. А я, пожалуй, отправлюсь в деревню да помолюсь Господу! Что и вам советую. – Отец Томас строго посмотрел на «поляков». – Что-то не слишком-то ревностно вы чтите молитвы! – Да ну его к черту, со своими молитвами! – по-русски сказал Гриша в спину уходящему монаху. – Пойдем, Олег Иваныч, посмотрим. Ох, чует мое сердце… Гришанино сердце не напрасно терзалось нехорошими предчувствиями. Старательно прячась за кустами – хотя людей, что странно, нигде видно не было – они обошли деревню и оказались по другую сторону гавани. Уж теперь-то галеры можно хорошо рассмотреть. Их было три. Две маленькие и одна большая, громоздкая. Изрядно потрепанные штормом, с обломанными мачтами и обвисшим такелажем. Две маленькие Олег Иваныч раньше не видел. А вот что касается большой, с зеленым знаменем пророка на мачте… – Да это же… «Тимбан»! Только его им и не хватало! А монах-то явно поспешил молиться! На галерах стучали топоры – ремонт шел полным ходом. Ни на одном рыбацком судне людей видно не было. Пираты их перебили? Или заперли где-нибудь, вот в той же церкви. – Что будем делать? – Гришаня взглянул на Олега Иваныча. Тот лишь пожал плечами. Можно плюнуть на все – в том числе и на доминиканца – обойти деревню да пробираться вдоль моря к Кадису, где уж точно никаких мусульман нет. Дня через два вполне можно добраться. Вот только насчет пищи… Да и ту раздобыть можно. Чай, не в пустыне. А с чего вдруг они так опасаются мусульман? Или те, все до одного, хотят их смерти? Нет, действительно, с чего вдруг? С того, с того! Хотя бы потому, что Джафар… «Тимбан» ведь теперь его галера. Ничего хорошего от Джафара однозначно ждать не приходится. Что же касаемо других, то пес их знает. Не очень-то много знакомцев у Олега Иваныча на «Тимбане». Нет, его, конечно, там знали. Но не настолько, чтобы не выполнить приказ предводителя. А каков будет тот приказ, Олег Иваныч догадывался. – Идем в Кадис! – решил он. – Нечего тут болтаться. Своих дел в Новгороде полно. – Думаю, стоит пойти во-он по той тропке, – Гриша показал на узкую пастушью тропу, вьющуюся меж пологих холмов, – вряд ли мы там кого встретим. Пожалуй… Узкая тропа, выбравшись в долину, поросшую молодой травой, резко расширилась. Слева плескалось море. Справа нежно-зеленым амфитеатром – холмы, поросшие оливами и дубовыми рощицами. А впереди, переливаясь всеми оттенками изумрудного и голубого, – почти до самого горизонта луга. В кустах жимолости пели птицы. Радовало глаз разноцветье – васильки, ромашки, анютины глазки, еще какие-то темно-оранжевые цветы, похожие на бабочек. – Ох, красота-то какая! – восхищенно воскликнул Гришаня. Олег Иваныч рассеянно кивнул, вглядываясь вперед. Очень не нравилась ему клубившаяся над тропой пыль. Главное, спрятаться-то некуда. Упасть в траву? Несерьезно – заметят. Да уже, поди, давно увидели, вон как прибавили скорость. Олег Иваныч положил руку на эфес шпаги: – Похоже, гости к нам. Ну, посмотрим, кто такие… Запомни, Гриша, мы с тобой – добрые католики-поляки. Молитвы латинские знаешь? – Ну, ты спросил, Иваныч! Молитвы!.. Могу ученый диспут вести! – Тогда готовься. Может, она и к лучшему, эта встреча. – А если разбойники? – А что с нас взять-то? Всадники приближались. Уже стали хорошо различимы блестящие на солнце панцири, копья… чалмы! Да, на головах у всадников чалмы! Значит, не кастильцы. Местные, с Гранадского эмирата? Или охранный отряд с «Тимбана»… Подъехав ближе, всадники выхватили сабли и понеслись на путников. Однако! Ну дела! И как зовут, не спросили! – Салам, славные воины Аллаха! – вложив в ножны шпагу, крикнул Олег Иваныч, вспомнив все слова, которые знал по-арабски. – Как поживает блистательный эмир Гранады? Всадники остановились. Удивленно посмотрели на оборванцев – таких бы изрубить в куски за милую душу! Но… Откуда оборванцы знают арабский? На мусульман не весьма похожи… – Мы не из Гранады! – ответил один из всадников, молодой парень с плоским, как блин, лицом. Ах, не из Гранады? Тогда, ребята, ясно, кто вы. – Салам воинам блистательного Джафара аль-Мулука, да продлит его годы Аллах, милосердный и милостивый! Где же сам Джафар? Воины вложили сабли в ножны. Плосколицый спрыгнул с коня. На всякий случай поклонился. – А кто вы, почтеннейшие? – Мы попали в шторм… Осман-бей послал на помощь блистательному Джафару двадцать галер. – Ва, Аллах! Двадцать галер. Теперь мы покажем этим проклятым гяурам! – Они стоят в Малаге. А мы, говорю, попали в шторм, и вот… – Будьте же гостями славного Джафара аль-Мулука, о… не знаем ваших имен. – Меня называют Ялныз Эфе! Имя возымело эффект. Тут же спешились остальные, низко поклонились. – Я вспомнил тебя, славный Ялныз Эфе, вспомнил! – воскликнул плосколицый. – Ты плавал на «Йылдырыме», еще когда был жив покойный Селим-бей. – Да, Селим-бей был моим другом.
Путь обратно в селение Олег Иваныч и Гриша проделали на лошадях, хозяева которых почтительно бежали рядом. Пока все неплохо. Пока… Вот только приближающаяся встреча с Джафаром… Может, забрать у этих пиратов коней? Их, пиратов, всего-то пятеро. Или не стоит рисковать? В конце концов, кто такой этот Джафар? Всего лишь влиятельный слуга правителя Туниса Османа. Эх, знать бы получше арабский. Не на уровне общих фраз, а поглубже. Такую б интригу завернули против Джафара – поплыли б на «Тимбане» в Кадис. Да что там в Кадис – до самого Лиссабона! Джафар… Давний недруг и завистник Олега Иваныча, убийца многих его друзей – еще там, в Магрибе, при дворе властителя Туниса, где некоторое время пришлось провести и Олегу Иванычу. Прозвище Ялныз Эфе, «одинокий храбрец», Олег Иваныч получил в Стамбуле, когда побил палкой негра Эфруза, лучшего палочного бойца и вместе с тем любовника Ыскиляра-каны, главного евнуха турецкого султана Мехмеда Фатиха. А когда Олег Иваныч еще и занялся любовью с султанской наложницей прямо в серале!.. О, слухи со скоростью летящей стрелы распространились по всем мусульманским странам, от Османской империи до Магриба. Джафар, правда, тоже интриган не из последних… Он встретил гостей достаточно радушно, даже медоточиво. Расспрашивал о здоровье, цокал языком, узнав, в какой страшный шторм попал намедни мифический флот Осман-бея. Улыбался, теребил усики. Но в глазах – змеиный холод. Не нужен Джафару никакой Ялныз Эфе, не зря он посылал к нему убийц еще в Тунисе. Но Ялныз Эфе был сейчас вроде как представитель эмира Туниса, второй флот которого стоял сейчас у братьев-мусульман в Малаге. Эх, не нужен бы этот флот. Вернее, конечно, нужен… Только без Ял-ныза Эфе! – А кто там капитанами на галерах? – словно невзначай интересовался Джафар, угощая гостей шербетом. Олег Иваныч перечислил всех, кого знал. Джафар удовлетворенно кивнул. Большая половина из них давно уже подчинялась только ему, а вовсе не тунисскому бею. Так-так… – Что ж, отдыхайте с дороги. Не буду вам мешать. А вечером устроим пир! Заодно казним гяуров, что заперты в их же молельном доме.
Джафар вышел во двор. Пока шел ремонт на «Тимбане», он занимал дом старосты деревни, алькальда. Подозвал плосколицего Керима. – Возьми еще людей и не спускай с них глаз. И помни, если с Ялныз Эфе что-то случится… что ж, на все воля Аллаха. Да, ты не забыл, что я собираюсь назначить тебя капитаном? Керим бросился целовать руки Джафара.
– Эй, Гриша, не спи! – Да я и не… – Выйди-ка во двор, осмотрись. Вышел. Вернулся. Двор тщательно охраняется. Плосколицый парень и еще трое. На улицу не выпустили. Вполне вежливо, но непреклонно. Понятно. Что ж, будем думать. Впрочем, думать ему не дали. Тот самый плосколицый Керим. – Как чувствует себя славный Осман-бей? – Слава Аллаху, неплохо. – Олег Иваныч лихорадочно припоминал кого-нибудь из царедворцев Османа. Ага, одного вспомнил. – Недавно беседовали с беем в присутствии уважаемого Кятиба ибн-Гараби. Керим вздрогнул: – Не вспоминал ли уважаемый Кятиб обо мне, недостойном? – Вспоминал, а как же! Надо, говорит, наградить молодого Керима за верную службу. Сморозил, Олег Иваныч, сморозил! Хотел сделать парню приятное и посмотреть на реакцию. И неожиданно попал в точку! Неожиданно ли? Немного поварившись в тунисских интригах, так и действовал, в верном направлении. Хотя и не знал, что молодой Керим – с недавних пор правая рука Джафара – давно уже перевербован хитрым эмиром Осман-беем и ежедневно писал отчеты ушлому секретарю эмира Кятибу ибн-Гараби, которого Джафар имел неосторожность когда-то оскорбить. – Джафар хочет убить тебя! – осмотревшись по сторонам, предупредил Керим. – Он давно неверен Осман-бею и хочет сам стать эмиром! А еще этот ифрит Джафар… Керим высыпал целый сонм прегрешений Джафара. Начиная от любви к мальчикам и заканчивая связями с черными колдунами зинджей. Олег Иваныч, конечно, не понимал большую часть речи Керима, но и того, что понял, хватало, чтобы красочно доложить Осман-бею и свалить Джафара. На что, по-видимому, и надеялся плосколицый. – Ты будешь щедро награжден, о, верный Керим! – торжественно произнес Олег Иваныч. Он угостил разомлевшего Керима шербетом и, в который раз досадуя, что не знает толком арабского, попытался, как мог, узнать о судьбе жителей деревни и о техническом состоянии пиратских судов. Простившись, обнял плосколицего и еще раз повторил о щедрой награде. Хуже не будет! Сияющий, словно голый зад при луне, Керим с поклонами покинул дом. Эх, Джафар, Джафар. Хитрый ты, хитрый, а какую змею проглядел! Так чаще всего и бывает. Тот, кто считает себя самым хитрым, ни во что не ставит хитрость других. И проигрывает.
Выйдя на двор, Керим еле смог скрыть торжествующую улыбку. Он сделал когда-то верный выбор, предпочтя Джафару старого, но опытного Осман-бея. И не прогадал. Еще недавно Джафар был силен, как никогда. Кто в Магрибе не завидовал славе удачливого пирата Джафара аль-Мулука?! Но вот удача прошла. Было двадцать галер – осталось три! Из которых, по милости Аллаха, удастся починить хотя бы одну. «Тимбан», похоже, зря ремонтировали – уж больно велики пробоины. Да и начался рейд неудачно: встреча с замаскированным под мирных купцов военным флотом Кастилии, где потеряли двенадцать кораблей, затем шторм – еще минус пять. Где она, удача? Полный крах. И очень хорошо, что он, Керим, не связал свою судьбу с неудачником! Очень хорошо.
В то самое время, когда Олег Иваныч с Гришаней, разгоряченные сообщением Керима, строили планы спасения, казавшиеся теперь вполне реальными, их жизни неожиданно появилась угроза. И вовсе не со стороны Джафара. Она пришла со стороны моря. Маленькое рыбацкое судно, приплывшее из соседней Андалузии. Вернее, из мавританской Гранады. Никакие это были не рыбаки, хотя на суденышке имелись и сети и рыба. Контрабанда шелком и пряностями – вот то, что связывало мусульманского капитана ибн-Фардаби с добрым католиком, алькальдом деревни. И различия в вере вовсе не мешали их доходному бизнесу. Ждать пакостей приходилось лишь от кастильских и гранадских чиновников, одинаково падких на взятки. Правда, встреча с военным флотом – безразлично с каким – тоже не входила в планы контрабандистов. Потому, приметив у причала галеры, ибн-Фардаби собрался было повернуть обратно, да вот беда, ветер встречный – догонят галеры, им-то что этот ветер. Ибн-Фардаби решил не спешить. Обойдется. И не в таких переделках бывали. Тем более, над самой большой галерой гордо реяло зеленое знамя Пророка. После полудня в дом снова заглянул Керим. Поинтересовался, не надо ли чего, и простился до вечера. Пришел какой-то корабль из Малаги, и Джафар велел разузнать подробней, зачем. – Откуда, он сказал, корабль, Гриша? – Из Малаги. А что? – А где стоит наш выдуманный флот? Там же, в Малаге! Якобы… Вот сейчас наш любезнейший друг Керим и выяснит, что никакого флота там нет и никогда не было. Как думаешь, что он потом будет делать? И главное, что будет делать наш второй друг, Джафар? – Ой-е! – То-то и оно. Будем спешить. Я велел Кериму отправить наших сторожей за вином. Он поморщился, но отправил вроде. Выгляни-ка в окно, только осторожней. Ну? – Один страж маячит. – Хорошо. Значит, двух других некоторое время не будет. Ну-ка, кликни его… Дверь распахнулась. – Что угодно уважа… Стоявший за дверью Олег Иваныч ударил стражника по затылку. Тот беззвучно упал на руки Грише. Быстро раздели, связали, бросили за тахту. – Переодеваемся. Эх, маловат халат-то… Разматывай чалму. Рви. Ага. Крути теперь две. Они выбежали на пустынную улицу – все мужчины деревни частью убиты, частью заперты в церкви, а женщины и дети опасливо сидели по домам, вознося молитвы. Полуденное солнце жарило просто невыносимо. Час сиесты. Даже на галерах не стучали топоры. Добравшись до церкви, они увидели всадника на взмыленном коне, мчащегося во весь опор навстречу, и укрылись в ближайших кустах. Вовремя! Это был Керим! Страшный, с пылающими праведным гневом глазами, он яростно нахлестывал задыхавшегося коня плетью. Губы плосколицего изрыгали ругательства. – Уже, похоже, знает про наш липовый флот… – усмехнулся Олег Иваныч. – Однако у нас слишком мало времени, Гриша… Кто там орет? – Это в церкви. Видно, жарко… – В церкви… А что, эти дурни даже не выставили часового? Нет, вот он. Ложись, Гриша… Ползи к паперти и отвлеки его. Только быстро. Ага… Ловко нейтрализовав часового, Олег Иваныч и Гриша затащили его поглубже в кусты и камнем сбили замок на дверях. Управились быстро – замок оказался ржавым. Был бы тихвинской или немецкой работы, нипочем бы не открыли. – Глянь-ка, Олег Иваныч, кто это там, на колокольне? А не наш ли монах? Ну, отец Томас? Вон, висит вверх ногами. – Пожалуй, ему требуется помощь. Ну-ка, поднатужься. Засов поддался со страшным скрипом. Лязгнула дверь. – С нами Пресвятая Дева! Ха! И вы здесь, сеньор капитан! Рад, что не утонули. Гриша, развязывай их всех, а я на колокольню… В несколько прыжков Олег Иваныч преодолел узкую лестницу и ударом шпаги перерубил толстую веревку, удерживающую почтенного патера в весьма непотребном виде. Еле успел подхватить упавшее тело. – О, Дева Мария! О, святой Доминик! – открыл глаза монах. – Проклятые язычники! Поистине, они уготовили мне подвиг веры. Благодарю тебя за спасение, сеньор Олег. Зря я не послушал вас. Вместе со спасенным монахом спустились вниз, где уже распоряжался похожий на крестьянина капитан Хорхе Родригес. – Рад вас видеть в добром здравии, святой отец! – без особой приязни он поздоровался с монахом. С Олегом Иванычем обменялся крепким рукопожатием. – Мы вот тут решаем, что делать. – Сражаться! – брякнул кто-то из освобожденных матросов. – Ты, верно, хотел сказать – умереть? – съязвил капитан. – Нас тут всего пятнадцать, а проклятых мавров – три галеры! – Так что, бежать? Оставить маврамдетей и женщин? – Ни то ни другое! – неожиданно заявил отец Томас. – Вернее – и то и другое. – Ты как-то туманно выражаешься, падре! Разъясни-ка нам, неразумным. – В Кадисе стоит флот адмирала Кастилии. Может, мы встретим его уже по пути. Моряки угонят галеру – спасший меня сеньор утверждает, что одна из них вполне пригодна для плавания. Местные же тайно уведут из деревни детей и женщин. Ну, кого смогут, конечно. Впрочем, они могут оставаться и в домах. Думаю, уже к вечеру христианнейший адмирал Гуэрьес будет здесь и разгромит мавров. Пользуясь безлюдьем из-за полуденного зноя, Олег Иваныч, Гриша, отец Томас и капитан Родригес со своими матросами покинули деревню, никем не замеченные. Обойдя гавань, подобрались к галерам. Боже, как же там много мавров! Ну да беглецам только бы пробиться во-он к тому дальнему судну. Гребцы, надо думать, примут их сторону. – Сеньор Олег, ты умеешь командовать галерой? – Вполне, сеньор капитан! Имеется кое-какой опыт. – Тогда чего же мы ждем? И действительно, чего? …Переодетых маврами Олега Иваныча и капитана Родригеса никто не окликнул. Тут много таких шаталось. Ремонт… Они подошли к самому причалу и, взяв пару ведер с разогретой смолой, опустили их в одну из лодок. После чего спокойно взялись за весла и, обогнув причал, направились к поджидавшим на берегу приятелям, пройдя мимо борта галеры. Весла были втащены внутрь, и подойти удалось довольно близко. – С нами Святая Дева! – шепнул гребцам капитан. – Много ли на галере мавров? – Капитан и еще человек двадцать, – по-испански откликнулся кто-то, звякнув цепями. – Кто вы? – Ваши друзья. Уже недолго вам оставаться в рабстве. Будьте готовы уйти в Кадис. Гребцы заволновались, зашептались, напряженно оглядываясь – не подкрадывается ли подкомит с плеткой. Погрузившись в лодку, заговорщики-христиане быстро подошли к борту галеры. Ах, черт! Надсмотрщик. И принесло же! – Эй, парень, держи-ка! – Олег Иваныч протянул надсмотрщику тяжелое ведро со смолой. Тот, брезгливо поморщась, взял… И тут же полетел в воду! Капитан Родригес вспрыгнул на длинный помост-куршею, проходивший посередине галеры, и крикнул шиурме: – Ребята, гребите! И – вон из гавани! С нами Пресвятая Дева! – Раскуйте, раскуйте нас! – закричали в ответ гребцы. – Снимите цепи! – Не время сейчас, – Родригес взмахнул саблей, и голова приблизившегося пирата кровавым арбузом покатилась вниз. – Главное, выйти в море! На корме завязалась схватка. Олег Иваныч, проткнув шпагой очередного мавра, пробился вперед, к пушке. Небольшая кулеврина. Похоже, заряженная… Олег Иваныч снял казенник – точно, заряжена! Он забил клин. – Гриша, быстро фитиль! Черт, попробуй найди. А, вон там, на причале, костер. Греют смолу. Ну-ка… Перепрыгнув через спины гребцов, Гришаня прорвался к костру, растолкав всех, схватил горящую головню, обжигая пальцы. Он не чувствовал боли. Главное, успеть вернуться. Кромка воды между причалом и кораблем становилась все шире. Гриша прыгнул с разбега. Уцепился за весла левой рукой, правой держал головню. Пущенное ему в спину копье просвистело мимо, воткнулось в куршею. Схватившись за него, Гриша подтянулся, забросил ноги на помост, вскочил и бросился к корме. Корма была уже в руках христиан, а вот на носу толпились пираты. Олег Иваныч разворачивал пушку. – А, Гришаня! Пришли с огнем… Крикни Родригесу, пусть возвращается. Ах, ты ж… К корме пристала пиратская шлюпка. И мавры, зажав в зубах сабли, полезли из нее на палубу. Однако начеку оказался монах, отец Томас. С криком: «Да поглотит вас ад!», схватил обломок весла и принялся лупить по головам лезущих на корму пиратов. Те градом посыпались в море. – Зря ты это! – прокричал Олегу Иванычу вернувшийся с куршеи Родригес, кивая на кулеврину. – Снесешь мачту! – Пустое! Дойдем и на веслах. Олег Иваныч тщательно навел ствол кулеврины на нос судна. Приложил горящий фитиль к затравке. Чуть повернул ствол и… Ага! Ядро со свистом пронеслось над куршеей и ударило в мачту. Та повалилась со страшным треском прямо на головы пиратов, толпящихся на носу галеры. На стоящем позади «Тимбане» почуяли наконец что-то неладное. Тоже наладили пушку… – Гриша, заряжай! – крикнул Олег Иваныч. – Где дудка? Вот дудка. То бишь свисток комита. – Эй, шиурма! Постоим за святого Яго! Олег Иваныч поднес свисток к губам. Пронзительная трель! Он свистнул три раза. Послушно поднялись к небу весла. – Ну, с Богом! Сеньор Родригес – на руль! – Давно уже. И – раз! Свисток – и вспенили воду весла. Галера дернулась и медленно пошла вперед, постепенно набирая скорость. Раз… Два… Раз… Два… Мерно опускались весла. Все дальше оставался причал. Увидевшие такой поворот дела пираты прыгали с носовой палубы в воду. Вослед галере раздался выстрел. Не причинив вреда, пущенное с «Тимбана» ядро упало в воду левее, подняв тучу брызг. Раз… Два…
Джафар на «Тимбане» приказал идти следом. – Но мы не догоним их, уважаемый! – вскричал плосколицый Керим. – Слишком велики пробоины! – Нам вовсе не нужно их догонять, Керим. Уже к вечеру здесь будет кастильский флот из Кадиса. А мы спокойно дойдем до Малаги. Как ты, наверное, уже догадался, там нет никакого флота эмира Османа. – А эти? – Керим кивнул на пиратов, оставшихся на берегу. – «Тимбан» не выдержит всех. Ты же сам только что вопил о пробоинах. – Вах, поистине безгранична твоя мудрость! Кое-как, со скрипом, «Тимбан» выбрался в открытое море и повернул направо, к Малаге, оставив на растерзание испанцев остальных пиратов. – Ну, Ялныз Эфе, ты опять жестоко обманул меня! – с ненавистью прошипел Джафар. – Впрочем, и ты уже не достанешь меня, на что, верно, надеешься… Да, пусть этот рейд и неудачный, волею Аллаха мы повторим его вскоре. Верно, Керим? Керим согласно кивнул. Хотя насчет дальнейшей успешной карьеры Джафара у него имелись большие сомнения. Вполне оправданные.
«Астурия», флагман адмирала Гуэрьеса, и остальные корабли кастильского флота, числом около двух десятков, уже поднимали паруса, готовясь идти к побережью. В ту самую, захваченную маврами, деревню. И отец Томас намеревался вернуться туда, как он выразился, «по делам веры». Он, приор монашеского ордена, основанного более двух столетий назад Домиником Гусманом в Тулузе во время похода французского рыцарства против ереси альбигойцев, не верил ни марранам, ни морискам. Марраны, «свиньи», – так здесь называли крещеных евреев, по мнению отца Томаса, тайно исповедовали свою веру. Перешедших в католичество мавров так же презрительно именовали морисками. Да и обычным-то «добрым католикам» отец Томас тоже не верил. Доминиканцы, с соизволения Папы Римского, подмяли под себя практически всю инквизицию – церковный розыск и суд. Потому, конечно, и не верили никому, включая папу. Профессиональная деформация личности. Олег Иваныч частенько сталкивался с такими людьми во время своей прошлой жизни, когда работал в одном из Петроградских РОВД в должности старшего дознавателя. – А ты неплохо управляешься с саблей, сеньор Родригес, – отец Томас утер пот с тонзуры тонким батистовым платком. Прозвучало у него и как похвала, и как обвинение. Тем самым тоном, характерным для людей с профессиональной деформацией личности. – Что есть, то есть, – буркнул капитан. В смысле, «только отвяжись». – Да вы, вероятно, с не меньшей сноровкой, чем саблей, действуете и еще каким-нибудь оружием. Например, крестьянской косой. Родригес невольно спрятал глаза, как и всякий иной при общении с людьми с профессиональной деформацией личности. Даже если ты ни в чем не виноват, чувствуешь – виноват. – Славная, наверное, выдалась у тебя, Родригес, косьба в Каталонии, не так ли? В Барселоне, так? – Да узнал я тебя, монах, узнал! – не выдержал Родригес. – Ты был в Барселоне, тогда, когда… – Когда чернь во главе с неистовым Варнталятом пыталась расправиться с лучшими людьми города!
– Между прочим, в этом ей активно помогал его величество Хуан, добрый король Арагона. Он, кстати, даровал Варнталяту дворянство. Ну и мне… кое-что перепало. Капитан Родригес подмигнул Олегу Иванычу: – Ты не связывайся с ним. От этих монахов добра ждать не приходится. – Ах, не приходится?! – взвился монах. – Как раз наоборот! – Он повернулся к Олегу Иванычу. – Я знаю, вы, сеньор Олег, собираетесь в Лиссабон. Вот вам рекомендательное письмо к моему другу, отцу Алонсо, в Кадис, адрес в письме указан. Он поможет вам добраться до Лиссабона. Ну, спасибо. С паршивой овцы…
Уже вечером, когда ведомая счастливой свободной шиурмой галера входила в гавань Кадиса, Олег Иваныч развернул письмо. Ага, как водится, по-латыни: «Добрый брат мой во Христе Алонсо. Податели письма – добрые католики-поляки, коим я очень обязан. Прошу тебя помочь им добраться до Лиссабона на попутном судне. С ними ты можешь заодно и отправить весточку в нашу миссию в Польше. Да пребудет со всеми нами благодать Божия. Писано апреля 12 дня 1473 года от Рождества Христова. Верный твой брат, Томас Торквемада». Торквемада! Так вот он кто, оказывается, отец Томас!.. Томас Торквемада, приор и генерал ордена доминиканцев. Не пройдет и семи лет, как он возглавит святую инквизицию объединенной Испании, по всем городам которой – от Астурии до Гранады и от Каталонии до Кастилии – запылают костры под вопли сжигаемых еретиков. Может, зря его спас Олег Иваныч? Впрочем, не Торквемада, так другой на его месте возник бы. Свято место пусто не бывает.
В то самое время, когда Олег Иваныч и Гриша спускались по сходням на причал Кадиса, воды Гибралтарского пролива бороздила пропахшая рыбой фелюка. Владелец – некий тунисский господин по имени Юсеф Геленди. Посредник во всех нечистых делах Джафара, он решил теперь пытать счастья самостоятельно. Не так просто решил – наслушался сказок Касыма, слуги покойного Селим-бея. Сказок о несметных сокровищах, спрятанных старым корсаром на острове в холодном северном море. О тех же сокровищах, кстати, подумывал и Олег Иваныч. Вернее, не столько о сокровищах, сколько о том, как выполнить просьбу Селима – португальского дворянина Жуана душ Сантуша. Не всякая, конечно, просьба подлежит выполнению. Но та, что высказана на смертном одре… Да еще с учетом того, как закончил свои дни Селим, португальский дворянин Жуана душ Сантуша… Его сразила отравленная стрела, пущенная Маруфом. А Маруф действовал по наущению коварного Джафара. Ну, звезда Джафара, допустим, клонится к закату. А вот Маруф…
Маруф. Или, как раньше, Матоня. Служилый человек московского князя Ивана, попавший, как и Олег Иваныч, в турецкое рабство, бежавший оттуда в Магриб и принявший ислам. Пришлось ему бежать и оттуда. Так сложилась судьба. Темной ночью в Бизерте – одном из портов Магриба – Маруф еле спасся от разъяренных жителей города, бросившись в бурное море. Он утонул бы, не случись поблизости корабля османского негоцианта Бен-Ухунджи. А Бен-Ухунджи вовсе не собирался ради спасенного отказываться от своих планов, куда-то там сворачивать, заходить… Да больно надо! Так и оказался Маруф в Измире, а затем и в Стамбуле. Без гроша в кармане, без языка, без связей. Хоть бросайся в Босфор с высокой башни Румелихисары. Не бросился, конечно, нашел выход. Завербовался кашеваром в отряд Кяшифа Инзыглы, которого и предал в первой же стычке с мадьярами. Голову Кяшифа Маруф привез с собой гайдукам. Те были рады новому бойцу – весьма неплохому. Поначалу Матоня-Маруф служил исправно, в бою не знал пощады. Приобрел в Трансильванских горах зловещую славу нового колосажателя – Цепеша. Впрочем, недолго он упивался славой. Однажды на пиру приглянулась ему одна девушка, Яношка Вереш, дочь трансильванского воеводы Иштвана. Возжелав Яношку, Маруф, улучив момент, вызвал ее из замка да, набросив на голову мешок, бросил через седло… Лил дождь, яростно и неудержимо. Комья грязи летели из-под копыт. Маруф понукал и понукал коня. В замке опомнились к ночи. Где Яношка? Не видали ли слуги? Нет, не видали. Видели только, как гайдук по имени Маруф проскакал через мост с мешком через седло. С мешком?! Маруф?! Затрубили трубы, и все гости воеводы Иштвана пустились в погоню. Они поскакали на север, и никто не додумался повернуть на восток. Там, на востоке, татары – злейшие враги мадьяр, не лучше турок. Что ж делать там гайдуку? И ясно, куда тот направился – на север, в горы. Там есть где укрыться. А на востоке что? Пушта. Унылая степь без конца и без края. Вот туда-то, на восток, и повернул Маруф. Надоело у гайдуков. Чужой он для них был, и они ему чужие. Давно уже хотел уйти, да все случая подходящего не было. И вот подвернулся случай, а заодно и девка. Целый день скакал Маруф по пуште, вдыхая горький запах полыни. Лишь к вечеру, завидев лес, остановился. Сбросил в мокрую траву мешок. Развязал. Яношка открыла глаза – изумрудные, словно весенние травы. Разметались по плечам черные волосы. На белой шее красноватый след – натерли веревки. Красавица… Рыча по-звериному, Маруф бросился на нее, разорвал платье, обнажив грудь. Вцепился зубами, раскидывая вокруг остатки одежды. Зажал жертве рот, чтоб не кричала. Потом передумал – кричи… Кричи громче! Никто не услышит, а на сердце от того крика – радость. Осатанел Маруф-Матоня, не раз и не два насиловал несчастную, покуда не утомился к ночи. Недвижная, лежала в траве опозоренная Яношка. Матоня развел костер, накалил на огне саблю. Приговаривал: – Глаз, он шипить, когда его вымают. Подошел, примерился. Поднял над головой кривую саблю. С хэканьем опустил ее вниз, отделяя голову от тела. Утром пустился в путь. Скакал, радуясь неизвестно чему. В переметной суме билась о круп коня окровавленная голова мадьярской красавицы Яношки Вереш. Теперь поверят татары! Должны. Татары не поверили. Но и убивать Маруфа не стали. Связали руки да погнали в Орду. Туда ему и дорога, душегубцу.
Плескались волны, качая на своих зеленоватых спинах небольшое испанское судно, шедшее курсом Кадис – Лиссабон. В кормовой каюте спали на рундуках два пассажира, Олег Иваныч и Гриша. Не обманул Торквемада – его приятель, доминиканский приор отец Алонсо все-таки устроил новгородцев на попутное судно. И на том спасибо.
Луна отражалась в море. Ее серебристый свет проникал сквозь щели палубы в трюм судна. Судна Юсефа Геленди. В трюме томился новгородец Олексаха, явившийся в далекий Магриб с выкупом за друзей, но сам так глупо попавшийся. Нашел, блин, перевозчиков. Двух прохиндеев, Юсефа с Касымом. Хорошо, те не убили его сразу, имели насчет новгородца свои планы. Какие? Естественно, денежные. Продать с выгодой – лучше по возвращению, в Магрибе, ну, или в Гранаде, тоже на обратном пути. А пока пусть посидит в трюме. Раз в день бросят ему рыбинку – тем и сыт. Ну и затхлой водицы попить давали, чтоб не умер от жажды. Красота, ежели разобраться, везут бесплатно, на халяву поят-кормят. Сиди себе, Олексаха, посиживай!
В Новгороде, в храме Святого Михаила, что на улице Прусской, истово молилась боярыня Софья. В золотисто-карих глазах ее стояли слезы. – Боже! Всемилостивый Господь наш Иисус, помоги же суженому моему и друзьям в далекой турецкой неволе. Верю, живы они. Верю! Последнее слово прокричала боярыня, повысив голос. Да так громко, что спускавшийся с колокольни пономарь Меркуш с испугу свалился с лестницы. Хорошо, лоб не расшиб! Боярыня, в возок возвращаясь, протянула ему монетку. – Верю, что жив. Верю!
Глава 2
Португалия. Апрель – май 1473 г. – Нам нужен капитал. – Большие деньги, да? – Для того, кто ничего не имеет, даже маленькая сумма – большие деньги.На семи холмах, поросших благородным лавром и миртой, раскинул свои узкие улочки продуваемый океанскими ветрами город. Лишбоа – Лиссабон, город белых стен, уютных двориков и красных черепичных крыш. В далекие времена Римской империи это город, называвшийся тогда Олисипа, был центром провинции Лузитании, названной так по названию гордых племен лузов. С течением времени исчезли римляне, появились арабы, давшие Лузитании ирригацию и изящные архитектурные формы. На севере, в горах, началась Реконкиста. Освобожденные от арабского владычества земли вошли в состав королевства Леон. Король Леона Альфонс, стремясь к укреплению западных границ королевства, создал из части древних земель Лузитании графство, которое и пожаловал своему зятю Генриху Бургундскому. Генриху очень понравилась новая резиденция – город Портус-Кале, по названию которого он и стал именоваться графом Португальским. А через несколько десятков лет его сын Афонсу Энрикеш провозгласил себя королем. И появилось на карте Европы независимое королевство Португалия, столицей которого с тринадцатого века стал прекрасный город в устье Тежу Лиссабон, на местном наречии – Лишбоа. Узкие, лестницами спускающие с холмов улочки сбегались к низине, разделяющей город на две примерно равные части. Чем дальше от реки, тем более холмистой становилась местность. А улицы так запутывались, что добраться в нужное место человеку, плохо знакомому с городом, было весьма проблематично. Выручали церкви. Их остроконечные, украшенные крестами шпили видны издали. Оставалось только не перепутать… Вот этот, например, шпиль – затейливый, с флюгером. Сразу ясно – колокольня монастыря кармелиток. А тот, похожий на тупое копье, – церковь Святого Фомы. Если пойти прямо к ней, то сразу через квартал будет поворот налево, а уж там рукой подать до улицы Медников, где постоялый двор сеньора Мануэля Гонсалвиша. Туда-то и направлялся сейчас Олег Иваныч. Поглядел на шпиль церкви Святого Фомы, прошел квартал. Где-то тут и должен быть поворот налево… Да вот только где же? Ведь был поворот-то! Еще утром был! И куда ж, интересно, делся? А, выходит, это вовсе не церкви Святого Фомы шпиль. Ну да, это церковь Святой Марии Бургундской. А церковь Фомы там, чуть к северу… Вроде… Блин. Чего-то не видно. А, черт! Спросить у прохожих? – Эй, уважаемый… Да куда ж ты, не съем ведь. Ушел. Сеньор, будьте любезны, улица Медников. Ах, совсем в другой стороне. Ну, благодарствуйте. Сдвинув на затылок щегольскую шляпу, черную с зеленым пером, Олег Иваныч поправил внушительных размеров шпагу на кожаном поясе. Очередное посещение порта, что находился ниже по течению Тежу, в поисках попутного судна, грозило затянуться надолго. Или снова спуститься вниз, к реке, и уже оттуда двигаться сразу в нужном направлении? Тяжелый город Лиссабон, запутанный. Правда, красивый. Уж этого не отнимешь. Пожалуй, красивей нет во всей Эстремадуре. Да что там Эс-тремадура – во всей Португалии. Хотя, говорят, прежняя столица, Коимбра, тоже ничуть не хуже. И славится ученостью жителей, недаром туда перевели университет. Ну, неизвестно, как насчет Коимбры, Олег Иваныч там не бывал, а Лиссабон ему нравился. Нравились чистые, ухоженные дома, узкие улочки, продуваемые океанским ветром. Нравилась река Тежу, нравился порт в устье, у самого океана, полный многочисленных кораблей всех видов, от каравелл до галер и коггов. Стамбул или, к примеру, Измир, может, даже и красивее. Но Лиссабон ему нравился больше. Чем? Тем, что здесь не было рабства? Или тем, что именно здесь поселился счастливый дух удачи, дух дальних странствий и морских скитаний? Начиная с принца Энрике, прозванного Мореплавателем, и даже еще раньше, со времен почти столетней давности войны с Леоном, самая почетная профессия в Португалии – моряк, а самое прибыльное дело – организация морской экспедиции. Отвоевав у арабов Сеуту, разрушив Танжер, португальцы двинулись вдоль западного побережья Африки, основывая крепости и вывозя золото, слоновую кость и черных рабов. Золотой Берег, Невольничий Берег, Берег Слоновой Кости – названия красноречиво говорили сами за себя. Африка сулила барыши и приключения. Африка манила, Африка звала всех, кто после завершения войн с маврами не мог найти применение своей буйной силе и удали. Африка давала такую возможность. С африканским побережьем связывала Португалия свои надежды, пока не зная, что далеко на Западе, за океаном, есть и другой материк. Но пока – Африка… Волшебное, манящее слово. Слово, в котором слились звон шпаг и глухой рокот тамтамов, сияние золота и блеск воинской славы, чувственные пляски африканок и океанский ветер в белых парусах каравелл. Все это давала Африка. Недаром нынешний король Афонсу был прозван Африканским. Спустившись к реке, Олег Иваныч полюбовался рыбачьими лодками, возвращающимися с уловом, отмахнулся от кучи галдящих ребятишек. Вздохнув, направился вверх по узенькой улочке, вымощенной аккуратным серым булыжником. На сей раз направление – на шпиль церкви Святого Фомы – выбрано верно. Сегодняшний вояж в порт опять оказался не очень удачным. Ни одно судно не отправлялось в ближайшие дни в Англию или Фландрию, пережидали шторма, бушующие в Бискайском заливе. Плохо. Не потому, что нетерпение давно жгло сердца Олега Иваныча и Гришани – хотя и это было, – а по причинам сугубо материального характера. Немного денег, которые пожертвовали Олегу еще в Бизерте люди «пламенного революционера пустыни» Абу-Факра, давно закончились. Едва хватило на путь от Сеуты до Лиссабона. Впрочем, и то было очень хорошо. В Лиссабоне начались трудности. Хозяин постоялого двора Гонсалвиш – хороший знакомый капитана каравеллы, на которой и прибыли в Португалию Олег Иваныч и Гриша, – хоть и приютил на первое время «молодых новгородских дворян», отсрочив платежи на несколько дней, но эти дни пролетели быстро. А попутное судно до Англии все не находилось. Да и на дальнейшую дорогу, как и для уплаты долга Гонсалвишу, нужны деньги. А их нет. Вот задача! Как заработать деньги в чужой стране, практически не зная языка и не обладая никаким полезным ремеслом? Хоть выходи на большую дорогу или… – Олега Иваныча вдруг осенило! – …или открывай фехтовальную школу! Неплохая идея. И как она раньше в голову не приходила? Впрочем, раньше не до того было – суета сует и всяческая суета. Каждый день они с Гришей – в порт да по портовым притонам, попутный корабль искать. Хватит, пора прерваться, так и ноги протянуть можно! Да, что касается просьбы покойного магрибского пирата Селим-бея, на поверку оказавшегося португальским дворянином доном Жуаном Марейрой, то и ее пока исполнить не удавалось. Не знал здесь никто никакого Жоакина Марейру. Словно и не было никогда такого в Лиссабоне! Ни капитан не знал, ни сеньор Гонсалвиш, ни ближайшие соседи. Ну, а дальних пока и не расспрашивали, не было случая. А насчет фехтовальной школы – вроде бы неплохая идея! Олег Иваныч толкнул резную дверь постоялого двора. Довольно неплохое местечко, совсем не такое, какие приходят на ум при словах «постоялый двор». Трехэтажный дом с харчевней внизу. Внутренний дворик, усаженный апельсиновыми деревьями и миртом. Служанки вежливые, улыбчивые, красивые… Нет, Олег Иваныч к ним не приставал, блюл имидж. – Кружку вина, сеньор Олвеш? – благодушно предложил расположившийся у очага хозяин сеньор Мануэль Гонсалвиш – красивый черноволосый мужчина с тщательно подстриженной бородкой, чуть тронутой проседью. Гм! Вино сейчас не помешает. Хоть и теплынь кругом, а ветерок в порту тот еще! Простудиться – раз плюнуть. «Олвеш» – так здесь переиначили его имя. А вот Гриша так и остался Гришьей. Олег Иваныч, естественно, не говорил по-португальски, но многие слова понимал. Особенно когда говорили четко и медленно. Язык был здорово похож на латынь, только больше шипящих, а уж латынь Олег Иваныч в Новгороде еще изучил, спасибо Софье. Софья… Уже не так и много осталось до встречи. И, кажется, все неплохо складывается! Вырвались из мрачного османского рабства, ушли от пиратов Магриба… Теперь бы только денег. И не сглазить бы удачу. Служанка – племянница хозяина, смешливая толстушка Мария – принесла на оловянном подносе два высоких бокала тонкого венецианского стекла, гордость хозяина. В бокалах терпкий рубиновый напиток – нектар, а не вино. Вынув из бокала теплую серебряную палочку, подогретую на специальной жаровне для придания вину теплоты, Олег Иваныч выпил за здоровье хозяина. Поинтересовался, не вернулся ли Гриша. Нет. Пока нет. Гриша тоже с самого утра направился в ближайший мужской монастырь, вроде францисканский. Чего ему там делать? Вчера Олег Иваныч и не поинтересовался. Шибко спать хотелось. Ну не в монахи же отрок решил податься! Гришаня явился к ночи. Олег Иваныч уже поужинал в компании с хозяином печеной рыбой и поднялся наверх, спать. Отдельных комнат на постоялых дворах нет. Не те еще времена. Были анфилады, разгороженные циновками или коврами. Одну из них, угловую, с большой кроватью, и заняли новгородцы. Олег Иваныч как старший по возрасту и по должности спал на кровати. Гришаня – в углу, на ковре. Олег Иваныч, правда, расщедрился, бросил в угол одеяло, так что спать отроку было мягко. По крайней мере, лучше, чем на кошме в оазисе или на палубе галеры. От вернувшегося Гришы довольно явственно попахивало винцом. Он довольно бесцеремонно зажег светильник, снял куртку… Не обычный свой наряд, купленный в Бизерте, – простую матросскую куртку грубого сукна, а нечто куда более изящное: сиреневого бархата приталенную котту с широкими, по бургундской моде, плечами и завязками из толстого золоченого шнура. Под курткой, правда, ничего не было, кроме успевшего загореть тощего Гришаниного тела. Ну да рубахи у него и раньше не было, а вот куртка… – Никак монастырь ограбил, паршивец! – оценил Олег Иваныч. – И как только у тебя рука поднялась, богохульник?! Хоть и католики они, а все ж, как мы, христиане. – Что ты, Олег Иваныч! Нешто я на такое способен? – Тогда колись, откуда куртка? Отрок хмыкнул. Поведал… Еще позавчера встретил здесь же, в харчевне Гонсалвиша, одного аббата – настоятеля монастыря францисканцев в Кабу-Руйву – это не далеко, но и не очень близко. Аббат нес под мышкой увесястый том Вергилия. Конечно, книжник Гришаня такого не мог пропустить. Разговорились. Святой отец оказался не только знатоком латыни – что и понятно, профессия обязывает – но и большим поклонником старых римских поэтов. Вергилий, Петроний, Лукреций. В общем, они, Гриша и аббат, отец Карлуш, друг другу понравились. В ходе взаимоинтересной беседы о жизни и творчестве древнеримских поэтов отец Карлуш обмолвился о своем непутевом племяннике. Собственно, его-то он и поджидал здесь, «дабы не позорить светлые своды святой обители видом сего недостойного отпрыска когда-то славного ученостью рода». Именно такими словами аббат охарактеризовал родственничка, кстати, студента университета Коимбры. Правда, студентом тот был никудышным. Больше о девках думал да грезил всякими военными подвигами. – Дальше можешь не рассказывать! – махнул рукой Олег Иваныч. – Конечно же, ты написал нерадивому студиозу курсовик. В обмен на куртку. – Трактат «О небесных сферах»! – Гришаня гордо поднялся в своем углу, закутавшись в одеяло, как римский патриций в тогу. – И не только за куртку… Вот! Отрок подбросил на ладони два увесистых золотых кружочка: – Эшкудо! – А хорошо тут идут курсовики! – присвистнул Олег Иваныч. – Ты, надеюсь, сговорился с тем славным студиозом еще на пару-тройку рефератов? – Да сговорился бы. Коли б он завтра с утра не уезжал. В эту, как ее… В Коимбру. На сессию. – И надолго уезжает? – На три недели. – Да-а… Ладно. Как говорится, на безрыбье и хлорка творог. Молодец, Гриша! Начальный капитал у нас теперь есть. – Это как? – Завтра открываем фехтовальную школу. Твоих денег нам все равно не хватит – даже до Фландрии. – Школа так школа, – покладисто согласился Гришаня. – Ну, тогда спим. – Спокойной ночки. Винищем-то тебя тоже студент угощал? – Он. Хороший парень. Только вот учиться не хочет. Тонкий серп месяца заглядывал в распахнутые ставни, пахло цветущим миндалем и миртой. Северный ветер приносил прохладу.Жозе Ж. Вейга «Тени бородатых королей»
В устье Тежу вошла фелюка. Приткнулась к причалу – маленькому, захудалому, неприметному. Матросы бросили швартовы. Капитан – смуглый и невзрачный – что-то хмуро сказал выбравшемуся на палубу пассажиру – высокому старику, чем-то похожему на вяленую воблу. Оба смотрели вдаль, где в вечерней тающей дымке смутно угадывались красные крыши Лиссабона.
Поутру Олег Иваныч и Гриша направились в монастырь францисканцев. Не то чтоб они всерьез заинтересовались католичеством, а в сугубо меркантильных целях – раздобыть бумагу и краску. Настоятель, новоявленный Гришанин друг отец Карлуш, в разговоре с отроком упоминал про группу художников-итальянцев, подновляющих в монастыре фрески. Обитель находилась хоть рядом, да за городскими стенами. Разглядев с одной из площадей воротные башни, приятели спустились с холма по узкой кривоватой улочке, кое-где поросшей оливами, молодым вереском и еще какими-то кустарниками, произраставшими прямо между домами. На улицах было довольно людно. Народ здесь вставал рано. Спускались к реке рыбаки в коричневых куртках. Направо, в сторону городского рынка, свернули девчонки-зеленщицы – с луком, чесноком и лавандой в больших дерюжных мешках. На тех улицах, что пошире и побогаче, открывали свои лавки купцы, клацали ножницами брадобреи, оружейники раздували меха, златокузнецы-ювелиры звенели своими изящными инструментами. Чем дальше от центра, тем больше попадалось встречного люда. Мелкие торговцы, разносчики, прислуга – все спешили на рынок. Попадались и местные арабы-мавры в белых тюрбанах, и менялы-евреи в высоких квадратных шапках. В отличие от соседней Испании (Кастилии и Леона), здесь никто их особо не притеснял. И мавры, и евреи старались селиться рядом друг с другом, образуя Целые кварталы. Каждый из густеющей толпы торопился рассказать попутчикам последние новости. Причем во весь голос. А как же! Вдруг не услышат. Если бы Олег Иваныч и Гриша владели португальским чуть лучше, они узнали бы немало интересного о городских жителях. Например, что торговка рыбой Эштелла с Кар-нейры родила вчера двойню, и явно не от мужа. Рыжих. Муж Эштеллы, хромой Антониш, – смуглый, как мавр, зато сосед, суконщик Эгнасио, – рыжий, с веснушками. Еще судачили о старике Энрикеше, что жил на самой окраине, у площади Гимарайнш, и по вечерам – соседи видели – смотрел на звезды сквозь какую-то длинную трубку. Не иначе, колдун этот Энрикеш! Недаром борода у него пегая, что, как известно, является очень нехорошей приметой. Хорошо бы сообщить об Энрикеше и его трубе верным слугам святой матери церкви, хоть тому же епископу Кастельоншу. Что ж это такое! Колдун налицо, сатанинская труба тоже имеется. А святая инквизиция – ни ухом ни рылом! Непорядок! Посудачив о старике, перекинулись мыть косточки красавцу Диогу Пезаньо – популярному исполнителю народно-романтических песен-фаду. Одни говорили, что Диогу спутался с графиней из Коимбры, и та бросила ради него своего мужа, старого графа. Нет, поправляли другие, вовсе не с графиней Диогу сошелся, а с герцогиней, и не из Коимбры она, а из Лагуша. И не она ради Диогу бросила своего мужа, а Диогу ради нее порвал со своей возлюбленной, прекрасной Луизой Орландуш. Моряки – а это именно они со знанием дела судачили о Диогу – чуть было не перессорились. Даже, может, и подрались бы, если б не грузчики, вернее, их староста Вашко Сикейрош – здоровенный, под два метра, мужик, которого все в порту уважали. Вашко и утихомирил по пути матросов, посмеиваясь в усы. Уж кто-кто, а он-то точно знал, кто ходит в любовницах у молодого певца фаду. Какая там к черту герцогиня! Обычная девчонка, златошвейка Инеш, дочка садовника. Правда, красавица! Не оторвать взгляд, куда там герцогиням! Впрочем, черт с ними, с моряками, златошвейками и певцами фаду! И Гришу, и Олега Иваныча они как-то интересовали мало. Их больше занимал монастырь братьев святого Франциска Ассизского, расположенный в Кабу-Руйву. Туда вела пыльная, хорошо утрамбованная дорога через холмы между маквисами – почти непроходимыми зарослями, достигавшими в высоту двух метров. Фисташковые деревья, лавр, мирта, вереск, олеандр и ладанник сплетались в такие дебри – нарочно так не запутаешь. И не поймешь сразу, где тут лавр, а где олеандр. Один ладанник хорошо узнаваем – блестящие беловато-зеленые листья, большие, похожие на розы, цветы – ярко-белые, красные, пурпурные. По пути, как раз у ладанников, встретилась группа монахов, которых интересовали вовсе не прекрасные цветы, а смола – источник ладана, которого боится даже сам нечистый. Пройдя по натоптанной тропке сквозь заросли можжевельника и пробкового дуба, Олег Иваныч и Гриша обогнули холм. Оказались перед воротами монастыря францисканцев. Спросив у привратника отца настоятеля, они уселись на траву прямо у монастырских стен – потрескавшихся, замшелых, помнящих еще древних лузов и вестготов. Насчет бумаги и краски с отцом Карлушем сговорились быстро. Могли бы и быстрее, да аббат пошел показывать гостям монастырскую библиотеку. Действительно, там было чем гордиться! Рукописные Евангелия! Римские поэты! Данте! Даже какой-то тяжеленный «Flos duellatorum», трактат о владении мечом и науке рыцарской, какого-то «маэстро Фьоре деи Либери» – с иллюстрациями, в переплете бычьей кожи, окованный железными полосами. Олег Иваныч его полистал с интересом. Хотел было попросить почитать, да лень нести. Уж больно тяжел – килограммов двадцать! Такой книжицей и убить можно. Аббат и Гришаня бойко общались на латыни в течение часа. Болтали бы и больше, кабы несколько утомленный беседой Олег Иваныч не наступил Грише на ногу. Гриша ойкнул, укорил Олега Иваныча взглядом и напомнил отцу Карлушу про краски. – Да, и вот еще что, святой отец… – чем черт не шутит, подумалось Олегу Иванычу. – Не знал ли ты лиссабонского дворянина Жуана Марейру? И если знал, то не в курсе ли, где сейчас находится сын Жуана Марейры Жоакин? – Нет, не знал. А он точно из Лиссабона, этот Марейра? Не из Коимбры? Не из Браги? Не из Эшторила? – Вроде из Лиссабона, – пожал плечами Олег Иваныч. – Только уехал отсюда давно. Лет тридцать – сорок назад. Аббат задумался, затем позвонил в серебряный колокольчик. Шепнул что-то подошедшему послушнику, отослал. Тот вернулся, но не один, а со старым седобородым монахом, морщинистым, словно высохшая слива. Брат Рауль. Если кто тут и знает про этого Марейру, так только он. Больше никого из таких стариков не осталось. Марейра? Да, знавал брат Рауль когда-то такого. Жуан Марейра… Да, их два брата были. Жуан и Диогу. Только они не жили в Лиссабоне. – То есть? Как это – не жили? – Их замок стоял рядом, в местечке под названием Сетубал. Теперь-то уж он давно развалился. Хозяева умерли, родственники – то ли есть, то ли нет, непонятно. – А сын? Был у этого Жуана сын? Бог весть. Если и был, да умер, можно узнать в церкви. Там отец Хрисанф священником. Это мысль! Не напишет ли святой отец, почтенный Карлуш, святому отцу, почтенному Хрисанфу? Отчего ж не написать. Подождете? Конечно, святой отец!
До города их подбросили на монастырской повозке. Монахи везли на рынок остатки прошлогоднего меда, а на обратный путь намеревались затариться рыбой со свежего, утреннего улова. Было тепло, градусов двадцать. Дул южный, пахнущий цветущими апельсинами, ветер. Вообще-то он тут вел себя довольно странно, этот ветер. Утром дул с суши – что удобно для рыбаков. В полдень, вот как раз сейчас, менял направление на южное. Вечером дул с гор Серра-ди-Гральейра. Так и крутился весь день, что чрезвычайно благоприятно сказывалось на климате. Не сухо, не мокро, не жарко, не холодно. Олег Иваныч раньше думал – снег будет сниться, морозец… А вот фиг! Ничего подобного! Новгород снился, храмы новгородские, Софья. А снег – не снился. Чего в нем хорошего, в снеге-то? Да и в зиме – ну ее к ляду, сопли только морозить! Вот было бы в Новгороде, как в Лиссабоне! Эх, Господи, все мечты пустые. В замок семейства Марейры решили поехать послезавтра. А завтра… На завтра назначено торжественное открытие фехтовальной школы. На большом белом листе Гриша яркими красками, художественно изобразил афишу-вывеску. «Обучение бою на мечах и саблях научным методом. Недорого. Знаменитый мастер сеньор Олвеш. Только для лиц благородных сословий. Оплата по результатам. Третьим сыновьям в семье – скидка». «Научный метод» Олега Иваныча состоял в том, что он тщательно разлиновал палкой усыпанный желтым песком внутренний дворик Гонсалвиша, который последний любезно предоставил в качестве места для тренировок за небольшую арендную плату. Плату, правда, потребовал вперед. Пришлось раскошелиться. Проведя несколько параллельных линий, Олег Иваныч доверил Гришане рисование квадратов. Сам же уселся на скамеечке под агавой и, то и дело прикладываясь к кувшинчику розового вина, с удовольствием рассматривал двор. Получилось что-то вроде разметки, какие делают за фасадом школы учителя ОБЖ – в целях обучения нерадивых питомцев строевому шагу. Все эти линии и квадраты Олег Иваныч подсмотрел вчера в монастыре в старинном фехтовальном трактате. Мало ли! Попадется кто из учеников образованный… Пусть видит – не зря в аннотации заявлен «научный метод»! По здравому размышлению, Олег Иваныч решил не ставить фехтование так, как это было принято в XX веке. Узкий меч – не рапира. Даже не шпага. Хотя похож, спору нет. Особенно эфес. Однако клинок гораздо массивнее, хоть и с ложбинкой посередине. Ложбинка та вовсе не для стока крови, как думают некоторые, а для облегчения веса. Биться тут принято грудь в грудь, безо всяких «правая нога вперед, левая под углом» и прочих боковых стоек. Если б Олег Иваныч стал их показывать – сочли бы за шарлатана. Потому приходилось действовать исключительно в русле местных фехтовальных традиций… В Португалии, в соседних Кастилии и Леоне, как и на Руси, – сплав запада и востока. Только в русских землях роль востока играли татары, а здесь – арабы. А так – почти то же самое. Излюбленные верхние удары сочетались с резкими выпадами и чисто маховыми приемами.
В первый день явилось всего двое. И то ближе к вечеру. Юные оболтусы, третьи сыновья обедневших родителей. Обшитые потертой тканью нагрудные латы-«бригантина», помятый шлем-салад, заржавленный меч – вот и все их богатство. Ничего! В морских походах они добудут все, слава его величеству королю Афонсу! Ну, в походах, так в походах. Они и пришли-то сюда чуть подучиться. Олег Иваныч отработал честно: поставил удар, поучил хоть чуть-чуть двигаться, ставить защиту. Загонял дворянчиков до седьмого пота, но, чувствовалось, те остались довольны. После занятия поклонились, угостили мастера вином. Попрощались до завтра. А назавтра их явилось шестеро. В том числе и два депутата кортесов от Эстремадуры. Потом пришли еще двое. Через три дня «школа боя» насчитывала пятнадцать человек! Было бы и больше – да Олег Иваныч не брал, не хотел откровенно халтурить. И так-то еле управлялся! Некогда даже выбраться за город, к замку Жуана Марейры. Через неделю только и получилось. Замок… Если это замок, то «запорожец» – джип, а ржавая ЛЭПовская опора – Останкинская телебашня! Более убогого сооружения Олегу Иванычу видеть давно уже не приходилось. Даже вертеп одноглазой старухи Хаспы в Тунисе – хоромы! По сравнению с этим замком… Разрушенные, вернее, разобранные ушлыми местными жителями, стены. Покосившаяся, подлатанная местами башня – Олег Иваныч не рискнул бы в такой жить, а Гришаня так даже и подойти не решился. Как тут же выяснилось, за замком присматривал староста ближайшей деревни – алькадуш. То ли по поручению канувших в лету хозяев, то ли по собственной инициативе – черт его знает! Он не признавался. Только грозился королевской карой за неуважение к чужой собственности. А что сделали-то? Забрались в эту страхолюдину-башню? Да себе дороже – грохнется еще, после костей не соберешь. А что походили рядом – так это да, походили. Нет, не искали, чего бы украсть. Мы что, на воров похожи, пес? Это мы-то, благородные кабальерош?! Известные на весь Лиссабон?! Да что там Лиссабон! На всю Эстремадуру! После такого наезда староста – узколицый и тощий мужик с отвислым носом и реденькой бороденкой – несколько поутих и продолжал беседу вполне вежливо. Поинтересовался, чем это известны во всей Эстремадуре благородные сеньоры? Неужели они участники боя быков – торады? Или знаменитые певцы фаду? Или… – Мы – известнейшие мастера меча! Я – владелец фехтовальной школы, а это – мой помощник. Да уж, скромность – лучший путь к неизвестности, да уж. Староста захлопал глазами. Терзаемые любопытством, подошли здоровенные деревенские парни, до того прятавшиеся в маквисах. Остановились в нескольких шагах, картинно опершись на дубинки. Сыновья? Или просто местные?.. То-то староста был поначалу так смел! Серебряная монета, опущенная в карман старосты, окончательно растопила лед недоверия. А еще Олег Иваныч предложил выпить вина. Ну, за знакомство. Чего ж не выпить с хорошим человеком? А староста – сразу видно, человек хороший. Да что мы все – староста, староста! Как звать-то тебя, любезный? Педру? И то! Мало ли в Лишбоа Педру! И не сосчитаешь! Педру и подсказал, у кого в деревне можно купить самое лучшее вино. Вино действительно оказалось хорошим – терпким, пахучим, крепким. Но гораздо лучшим было то, что после третьей кружки у старосты развязался язык. Сначала он начал что-то рассказывать про тораду, про бой быков. Но эта тема ему быстро надоела. В деревне о тораде судачили с утра до вечера – о чем тут еще говорить-то? О видах на урожай? Так эти речи прискучили еще больше. А перемывать косточки соседям… Гости их все равно не знают. Сидели у старосты, во дворе дома. Справный домик – двухэтажный, крепкий, видно, недавно побеленный. И не только побеленный, но и заново покрытый черепицей. Во дворе росло несколько апельсиновых деревьев, оливы и два олеандра. За домом, в сараях, мычали быки, выращиваемые специально для торады. Остальные крестьянские дома выглядели гораздо хуже. Довольно убогие хижины, крытые прелой соломой. С такими крестьянами и немудрено, что местный сеньор разорился. И, судя по замку, очень давно. Ведь не зря же Жуан Марейра – а именно он и был здесь сеньором – подался в пираты, да еще и принялислам. А спросить про него? Вроде староста уже дошел до нужной кондиции. Костерил местный парламент, кортесы. Порывался петь песни, фаду. – Дон Жуан Марейра? – Педру поперхнулся вином. – К-ха-а-а! Да, именно так звали хозяина замка. А что? Вы про него что-нибудь слышали? – Нет-нет. Просто так интересуемся, из чистого любопытства. Больно уж замок понравился. А где сейчас сын этого дона Жуана? У нас для него есть кое-что. Педру прищурил левый глаз и протянул руку: – Давайте! – Э… Что? – Ну, что у вас есть для Жоакина, то и давайте. Не бойтесь, передам прямо в руки. Думаете, я зря на вас бросился? Ну, когда вы у старого замка шарились? Не-ет!.. Лично дон Жоакин, сын старого сеньора, просил меня присматривать за развалинами… тьфу… за замком. Да! И, если повезет, – найти покупателя. Вы, кстати, не купите? Кладка хорошая, крепкая. Сто лет еще продержится, если землетрясений не будет. Всего-то триста эш-кудо. Ну, двести… Ну… – Спасибо, нет, – Олег Иваныч с достоинством отклонил навязываемую сделку. – Продай кому-нибудь другому. Да хоть соседнему сеньору. – Это старому-то скряге Сикейрошу? – староста воздел руки к небу. – Он и пяти эшкудо за него не даст! – Так на вес продай! – усмехнулся Олег Иваныч. – Как стройматериал! У меня знакомые и в королевской канцелярии, и в кортесах. С документами посодействую. Чего ж не помочь хорошему человеку? Староста вдруг замолчал, обдумывая совет. Подобная мысль ему как-то в голову еще не приходила. Прикидывая в уме, он шевелил губами, загибая на руке пальцы. Подсчитывал возможную выгоду. Гриша порывался спросить еще что-то, но Олег Иваныч весомо наступил ему на ногу. Наконец, закончив подсчеты, Педру просветлел лицом. Кликнул: – Марта! Какая еще Марта? А, ну да. Жена, надо полагать. Да, так и есть. С кем бы еще Педру был столь бесцеремонен! – Эй, Марта! А ну, беги в подвал, принеси дорогим гостям лучшего вина! Да окорок, смотри, не забудь. – Педру снова перевел взгляд на Олега Иваныча: – А что, любезнейший сеньор, и вправду можете помочь с бумагами? – Запросто. Даром, что ли, у меня два депутата кортесов тренируются! Поможем тебе, Педру, в самое ближайшее время. Спросишь в Лиссабоне, где найти фехтовальную школу сеньора Олвеша, – тебе каждый покажет. А пока же – прощай, что ли. Дела… Да! Как же мне все-таки навестить моего друга Жоакина Марейру? Педру замялся. Потом махнул рукой: – Разве что ради нашей будущей дружбы! На севере, в устье Дуэро, есть одна верфь. Рядом с Портус-Кале, или, как его там называют, Порто. Там и ищите Жоакина. Только, прошу, не выдавайте, что это я вам сказал, где искать. Будет спрашивать, говорите: сами, мол, случайно наткнулись. Договорились? – Честное благородное слово! Да поразит нас гром во веки веков, аминь! – Аминь! – торжественно поддакнул староста. Он велел слуге запрягать повозку – для доставки дорогих гостей в Лиссабон со всем мыслимым комфортом. Заодно заедут потом в мавританский квартал, к Амиру бен-Ходже, отвезут мирт с пустынником – Амир их скупал – хоть небольшие, а все деньги. – Да, чуть не забыл! – Педру вдруг подхватил под уздцы лошадь. – Вашего друга теперь зовут душ Сантуш. Жоакин душ Сантуш. По фамилии приемных родителей.
Они добрались в Порто морем, на каботажном судне, направляющемся туда с грузом сукна и оливок. Второй по величине, после Лиссабона, город – он считался столицей Северной Португалии. Сиреневые горные хребты, широкое устье реки Дору, берущей начало в Испании. На правом берегу реки, на холмах, амфитеатром располагался город, построенный еще во времена Древнего Рима. Именно римляне дали ему такое название – Портус-Кале, сокращенное местными жителями в Порто. Это название почему-то сильно напоминало Олегу Иванычу молодость и раннюю юность. Он даже вздохнул, припомнив портвейн из горла. В песочнице. В компании таких же пятнадцатилетних оболтусов – вот, как Гриша сейчас. Гитара, песни… Иволга поет над родником, Иволга в малиннике тоскует. Почему родился босяком? Кто и как мне это растолкует? – Ты чего, Иваныч? Песни поешь? – поинтересовался Гришаня, по обыкновению случившийся рядом. Перед самой поездкой Гришаня прикупил себе ослепительно белую рубаху и ярко-голубой берет с длинными зелеными перьями. Рубаху надел под котту, выпустив из рукавов пышные манжеты, а берет гордо сдвинул набекрень. И теперь, приложив руку козырьком к глазам, деловито рассматривал город. Холмы, поросшие сосной и дубом, гранитные здания, облицованные вспыхивающей на солнце разноцветной плиткой. – Да так, Гришаня, накатило… Певец, блин! Шкипер, оказавшийся уроженцем Порто, посоветовал обязательно сходить на состязание певцов фаду, которое будет проходить здесь уже в ближайшие дни. – Обязательно сходим! Гм! А где тут верфь? – Хотите заказать судно? Тут нужен надежный человек. Могу посоветовать Хорхе ду Брагу. Хоть он и жуликоват малость, зато у него самые крупные верфи. И строит быстро. – В Лиссабоне нам рекомендовали душ Сантуш… – подпустил Олег Иваныч. – Жоакина? Да, мастер он неплохой. Только, честно сказать, дела у него на верфи идут неважно. Он одно время собирался распродавать все имущество. Не знаю даже, застанете ли вы его. Вон, видите – пара недостроенных каравелл, там, слева? Это она и есть. Верфь душ Сантуша. – А как насчет причалить? – Можно было бы… Если б вы чуть пораньше сказали. А то вон – прямо перед нами мель. Если только спустить лодку… – Мы заплатим. – Хорошо. Эй, Фернанду, Мигуэль, Жуан! Спускайте шлюпку! Да быстро слетайте на левый берег, высадите гостей. Приятно было с вами познакомиться, сеньоры! – Взаимно. Верфь, представшая глазам, и впрямь не производила впечатления процветающего производства. Пара недостроенных суденышек размерами чуть больше обычной рыбачьей лодки. Покосившиеся сараи. Дом с огороженным каменной оградой двором. Рядом – обширная черная проплешина, пахнущая гарью, – след недавнего пожара. У суденышек копошились плотники с топорами и прочими инструментами. – Хозяин? А во-он, дом, видите? Вот туда и идите. Не знаем, правда, примет ли он ваш заказ, сеньоры. Но все же попытайтесь.
– Да, я Жоакин. Жоакин душ Сантуш. Светлобородый мужчина лет тридцати. В узких штанах, заправленных в высокие сапоги желтой кожи. В добротной короткой куртке из черного бархата с белым отложным воротником. На лишенном каких-либо украшений поясе – узкий нож в зеленых сафьяновых ножнах. Хозяин верфи производил скорее приятное впечатление. Мужественный, резко очерченный рот. Нос чуть грубоватый. Падающая на лоб прядь волос, уже седеющих, несмотря на молодость. Внимательные желтовато-серые глаза с чуть припухшими веками. На столе перед Жоакином был развернут чертеж какого-то большого трехмачтового судна. – Боюс ь вас разочаровать, сеньоры, но… – Нет, мы вовсе не собираемся заказывать судно. Вы знаете латынь? – Да. – Тогда давайте перейдем на латынь. Португальский для нас слишком сложен. – Давайте. Чего же вы… – У нас к вам дело. От некоего… ныне покойного… сеньора. По имени… по имени Жуан Марейра. В глазах сеньора душ Сантуша на миг вспыхнул огонь. Сразу, впрочем, угасший: – Я не имею ничего общего с упомянутым вами человеком. И хотел бы просить вас… – Выслушайте нас, и мы уйдем, – Олег Иваныч предостерегающе поднял руку. – Тем более, что доставленное нами известие, вполне возможно, поправит ваши пошатнувшиеся финансовые дела. – Какое вам дело, любезнейший, до моих финансовых дел? – Рука Жоакина душ Сантуша скользнула на рукоять кинжала. – Не советую пользоваться режущими предметами, дон Жоакин, – мягко предупредил Олег Иваныч. – Поверьте, я это делаю намного лучше. Так будете слушать? – Говорите. Но потом обещайте сразу же… – Да-да. Сразу же удалимся и больше никогда с вами не встретимся. Так вот… Некоторое время назад мы с моим другом не по своей воле оказались в Тунисе… – Что ж. История занимательная. Без сомнения. Но чего же хотят от Жоакина душ Сантуша уважаемые иностранцы? Денег? Так? – Да, денег, – бесхитростно подтвердил Олег Иваныч. – О-о, малую толику из оставленного Селим-беем для потомка. Только ту сумму, которой нам хватит, чтобы добраться до Новгорода. Признаться, осточертело мотаться по чужедальним землям. – И много там… э-э… оставленных для потомка денег? – Селим-бей… прошу прощения, дон Жуан Марейра говорил, что очень много. Часть он просил передать церкви, остальное – вам, уважаемый Жоакин. Золото, изумруды, сапфиры. – Они меня нисколько не интересуют, – спокойно сказал Жоакин. – Вернее, не интересуют сами по себе – эти холодные пустые камни, каждый из которых, я уверен, окрашен кровью! Однако их можно продать. И на вырученные деньги восстановить верфь. И даже построить корабль просто так, без заказа! Если, конечно, ваши слова – истина… – Вы считаете нас лжецами, сеньор? – Упаси Боже! Так, значит, уже успели побывать на развалинах замка? И я догадываюсь, от кого вы узнали, где меня разыскать. Молчите, молчите! Я сам виноват – доверился лицу подлого сословия. Впрочем, тогда там никого и не было, кроме алчного скряги Сикейроша… Что ж, прошу быть гостями! Ну вот, давно бы так!
История Жоакина Марейры оказалась, в общем-то, весьма незатейливой. Ни роковых тайн, ни головокружительных приключений. Одни только глупые сословные предрассудки, коими обожало себя тешить нищее португальское дворянство, особенно в провинции. Отец Жоакина, будущий пират дон Жуан Марейра, по молодости впал в долги и вынужден был оставить семью, предложив свой меч венецианскому дожу. С тех пор и не было о нем ни слуху ни духу. Ветшал замок, сбежали слуги, в нищете умерла мать – донья Рамира. Юного Жоакина принял в свою семью старший брат его кормилицы, Эмиль душ Сантуш, корабельный мастер из Порто. Старик душ Сантущ был одиноким человеком и замечательным мастером – хоть и жил скромно, но в деньгах не нуждался. Все свои знания, весь свой талант он передал наследнику – Жоакину. Жоакин душ Сантуш рос юношей любознательным и сложную науку строительства кораблей постигал быстро. Однако не забывал и о своем благородном происхождении. Благородному кабальерош не к лицу заниматься работой – эту истину Жоакин усвоил еще с раннего детства. Лучше уж продать свой меч какому-нибудь уважаемому сеньору или пойти разбойничать в горы. Жить шпагой – честь, трудом – бесчестие. Позор для кабальерош! Потому-то и поменял фамилию Жоакин. Мог бы ведь зваться – дон Марейра душ Сантуш. Если бы был разбойником или наемным сольдадос. Но Жоакин был строителем кораблей. Мало того, это дело ему нравилось настолько, что он не представлял, что можно заниматься чем-то другим. Уже в двадцать лет молодой душ Сантуш стал признанным мастером. А после смерти старика Эмиля унаследовал его состояние. Денег оказалось немного, но вполне достаточно для того, чтобы основать собственную верфь в устье Дору. Небольшую, но быстро ставшую популярной. До того момента, как конкурент, сеньор Хорхе ду Брагу, пользуясь своими связями, не стал перебивать клиентов. У Хорхе большая верфь – он мог немного сбросить цены, в отличие от Жоакина, который себе такого позволить просто не в состоянии – мигом вылетел бы в трубу. Ведь он-то, Жоакин, гнался вовсе не за количеством! – Он ставит борта внакрой, Олвеш! – разговорился-разгорячился Жоакин за кувшином красного. – Понимаешь, Олвеш?! Внакрой, а не встык! И называет получившиеся корабли каравеллами! Как язык-то поворачивается?! А из какого дерева он строит суда, вы бы только знали! Их же в море матросы стягивают канатами, чтобы не рассыпались! Представляете себе? Самая натуральная халтура! Не должно стягивать корабль канатами! Корпус и без этого должен быть надежен! А паруса?! Считается, что каравелла должна нести только косые паруса, как доу у мавров. Да, спору нет, с косым парусом можно ходить как угодно, даже зигзагами против ветра. Но если ветер попутный или дует под небольшим углом, такой корабль сильно проиграет в скорости тому, у которого прямые паруса. И очень сильно проиграет, очень! Значит, нужно оставить косой парус лишь на бизани – этого вполне хватит, чтобы ловить ветер и маневрировать. А на остальные мачты ставить прямые. – Да, – поддакнул Олег Иваныч, – как на немецких коггах. Лучше б он этого не говорил! Поставив на стол недопитый бокал, Жоакин презрительно рассмеялся: – Когги? Видел я один такой в Порто. Редкостный уродец! Толстый, неповоротливый, тихоходный! Каравелла по сравнению с ним птица небесная! Такому только вдоль берегов и ходить! Что же касается океана-моря, то тут… – Жоакин взял с полки какой-то небольшой бочкообразный предмет, взглянул. Олег Иваныч мельком углядел циферблат и стрелку. Часы! Механические часы! Причем карманные! – Идемте-ка! – захмелевший сеньор душ Сан-туш подмигнул гостям и потянул за собой к выходу. Ну-ну. Никак лед тронулся? Выйдя во двор, они прошли между приморскими соснами-пиниями, свернули к верфи. Не доходя до нее, уперлись в длинный сарай. – Мы делаем не только корабли! – Жоакин распахнул дверь. – Смотрите! Человек десять работников прилежно стучали деревянными молотками. Некоторые что-то строгали на длинных верстаках из крепкого дуба – нечто похожее на большие деревянные кресты. – Посох святого Иакова! Служит для измерения высоты светил! С его помощью шкипер в открытом море всегда узнает, где находится корабль, пользуясь измерением звезд, солнца – с помощью вот такой астролябии – и с помощью астрономических таблиц-эфемерид, в которых указаны точные места Солнца и всех главных звезд на небе, начиная со следующего, 1474 года и заканчивая аж 1506-м! Составил хранимый Богом астроном и математик Иоганн Мюллер Региомонтан Кенигсбергский и, по моей нижайшей просьбе, переслал мне с оказией. Слышали про такого? – Конечно, слышали! – не моргнув глазом, соврал Олег Иваныч. – Как, говоришь, его фамилия? Кенигсбергский? Ну вот, почти земляк! – Сам папа… – Жоакин многозначительно поднял указательный палец к небу, – …хочет пригласить достопочтеннейшего сеньора Региомонтана в Рим! Для исправления календаря! В общем, рее готово для океанских плаваний. Загвоздка только в одном… – В деньгах? – В них, проклятых. Век бы их не видать! То есть… наоброт!
Они приплыли в Лиссабон вечером. Еле дождались утра, чтобы, наняв лошадей, добраться до Сетубала. Вот он, замок рода Марейра! Вот они, покосившиеся, потрескавшиеся от времени стены! Вот и башня! А вот и Педру, староста деревушки! – Что ж ты не выполнил обещание? Или я мало тебе платил за пригляд? – слегка попенял ему Жоакин. Потом махнул рукой: – Сбегай-ка за киркой… Ну? Где копать-то, сеньор Олег? – Тебе виднее, Жоакин. Звякнула принесенная старостой кирка…
В указанном Селим-беем месте они нашли лишь маленькую шкатулку. Это и есть клад? В шкатулке – свернутая в трубочку карта, нарисованная на пергаменте черной угольной тушью. Жоакин глянул, усмехнулся: – Тут обозначен безымянный островок с крестиком, где и спрятано сокровище. Видите, вот Португалия, Испания, Бретань. Вот Англия. А вот островок, не так далеко. В общем, это совсем рядом. Даже, может быть, прямо в виду торговых путей. Если, скажем, плыть из Порто в Бристоль. – Так поплывем? – А верфь? Мне и так ее почти сожгли. И я подозреваю – кто. – Сожгут и при вас. А так вы получите средства для расширения дела. Ну, решайтесь же, Жоакин! В конце концов, что вы теряете? Все расходы – пополам. Из Англии гораздо легче добраться до Новгорода, в Лондоне имеется ганзейская контора. Так по рукам, сеньор душ Сантуш? По рукам? А почему бы и нет?! Жоакину уже начинал чем-то нравиться этот высокий блондин с косматой бородой и серыми глазами, в которых нет-нет да и мелькали чертики. Да и его юный помощник со смешным именем Гришья: как он смотрел на астролябии, таблицы, чертежи! Там, в мастерской на левом берегу Дору! Ни тот ни другой не похожи на обычных искателей наживы. Рискнуть? В самом деле! Оставить пока на верфи за себя старшего из работников, а самому… – По рукам, сеньор Олвеш, черт с вами! – Не черт, а Бог, сеньор душ Сантуш, – подал руку Олег Иваныч. – А если уж совсем пролетите с верфью, помните: Великому Новгороду очень нужны мастера-корабельщики. – Буду иметь в виду. Кстати, завтра утром из Лиссабона в Плимут, с заходом в Порто, отправляется «Санта Анна», добрая каравелла. Капитан – мой хороший знакомый. Советую поспешить. – Великолепная идея, сеньор! Великолепная! Так поспешим же. …Проводив всадников глазами, староста повторил про себя название корабля – «Санта Анна». Хорошее название! У него племянницу тоже Анной звать.
В лавке хитрого лиссабонского мавра Амира бен-Ходжи обедали. Ели мясо. Баранину, поджаренную на вертеле во внутреннем дворике, выложенном изразцами. Легкий ветерок шевелил зеленые ветви олеандров, сквозь распахнутые ставни долетал запах ладана и мяты. Амир бен-Ходжа – чернявый редкобородый человечек небольшого роста, чрезвычайно подвижный, бойкий. Из тех, про кого говорят, что они не имеют возраста. Умерив на время свой темперамент, он внимательно слушал гостей из Магриба – почтенного негоцианта Касыма-агу и корабельщика Юсефа Геленди, владельца судна, что стояло сейчас на якоре в Лиссабонском порту. Гостей интересовал один разорившийся дворянин, пропавший без вести лет двадцать тому назад, может, и еще раньше. Чего уж им от этого дворянина надо, Амир бен-Ходжа не вникал. Меньшее знаешь, крепче спишь. Да они особо и не рассказывали. Только очень хотели узнать, где жил этот самый пропавший дворянин, которого зовут… Как зовут, не знали. Знали только, что был у него сын Жоакин, ныне совсем взрослый. За сведения обещали деньги. И принесло ж их! А никуда от них не денешься. Вдруг в Магриб срочно свалить придется? Времена стоят лихие. В таком разе их помощь весьма понадобится. А так бы – да пошли они на фиг со своими дурацкими просьбами! Поди разыщи им… кого? Сами не знают, кого. И зачем – похоже, тоже не знают. Бывают же идиоты! Ладно, пусть себе разглагольствуют. Можно их и не слушать. Но Думать при этом, думать: как бы их половчее спровадить, ничем не обидев. Неслышной тенью скользнул слуга, шепнул хозяину на ухо. Тот извинился перед гостями, вышел. Приехали работники Педру, сетубальского старосты, у которого Амир бен-Ходжа постоянно покупал мирт, лаванду, мяту и прочие травы, из которых мастер Сайд на соседней улице варил благовония. Адрес Сайда хитрый Амир засекретил и старосте не давал. Не фиг! И на посредничестве имел очень неплохо. Вот и несколько дней назад работники старосты снова привезли товар – целую телегу. Амиру тогда некогда было, готовилась большая сделка с шелком. Сказал, после пусть зайдут за деньгами. Вот, пришли… – Доброго вечера, сеньор Амир. – И вам всего хорошенького, дорогие мои. Вот ваши денежки. Пересчитайте… Я бы пригласил вас в дом, да родственники пришли. Вот хожу теперь, их развлекаю. Что новенького в вашей деревне? Амир бен-Ходжа спросил просто так, из вежливости, как и всегда. Но вот ответ заставил призадуматься. В деревне объявился старый пропавший сеньор. Вернее, его исчезнувший сын, Жоакин. Жоакин?! А эти идиоты кем интересовались? Тоже Жоакином. Ага! Как все хорошо складывается. Сейчас их в момент спровадить можно, пускай себе едут, ищут этого Жоакина, или кто там им нужен, и не отвлекают занятых людей от дел. Выпроводив людей старосты Педру, Амир бен-Ходжа сделал значительное лицо и вернулся к гостям. – Ну, наконец-то тяжкие мои труды по выполнению вашей просьбы увенчались успехом! – торжественно сообщил он. – О вашем пропавшем Жоакине хорошо осведомлен некий Педру Рибейро – староста близлежащей деревушки, куда вы, если захотите, можете сейчас же отправиться. О, один Аллах ведает, каких трудов мне стоило раздобыть эти сведения. О! Касым-ага кивнул и полез в кошель за деньгами. Одна, две… Десять. Получи, уважаемый. Всего десять серебряных монет! За такой тяжкий труд!.. Ладно, шайтан с ними, пусть проваливают. – Добренького вам пути, гости дорогие. Желаю, чтоб вы всегда были моими гостями… Забери вас шайтан! Последнюю фразу Амир произнес, захлопнув за гостями калитку. До чего же противный этот старик Касым! И как похож на вяленую воблу, хоть употребляй с кислым вином, прости. Да и этот, Юсеф Геленди, – какой-то он никакой. Смуглый, тощий, носатый – и больше ничего запоминающегося. А в Магрибе смуглых и носатых – ложками есть можно. Ладно, шайтан с ними. Пусть прокатятся до деревни, бока порастрясут. Авось и узнают что. Лишь бы больше с подобными просьбами не наведывались.
Касым и Юсеф Геленди, взалкавшие чужих сокровищ, смогли, однако, здраво рассудить и отправиться в деревню утром. Наняли лошадей, ехали неспешно, беседовали. В частности, и о том, что Делать с русоголовым пленником, скучающим в трюме. Хотели ведь его продать в Сеуте. В Бизерте и Оране некогда было – не хотелось в шторм попадать, пользовались и погодой, и попутным ветром. Хотели, да не стали. Сеута – крепость гяуров. И вдруг какие-то мавры будут там торговать белыми людьми! Но – одно дело Сеута, где никого почти не знаешь, а другое – Лиссабон-Лишбоа, где есть хорошие друзья в мавританском квартале. Да вот хоть тот же Амир. Пусть и толкнет кому-нибудь из своих белого невольника. Слишком тот беспокойный – однажды даже пришлось насильно напоить раствором опиума, уж слишком буянил. – Продать, продать его немедленно, – говорил Юсеф Геленди. – Пусть Амир поможет. – Нет, эфенди, – осторожничал Касым. – Не стоит его здесь продавать. Мало ли что! И так тут нас еле терпят. Лучше потом, на обратном пути. И что, мы его хорошо кормим? Да от такой еды я бы давно уже умер, так что ничего он нам не стоит. Ругается? Так предупредить надо, чтобы не ругался. А не поймет, можно и плетьми постегать для острастки. Нет, лишний раз тут светиться не надо. – Ладно, Касым, делай как знаешь. Мне-то все равно, где от гнева Джафара скрываться, как, впрочем, и тебе. И кто ж на меня ему донес? Не знаешь? – Знал бы – убил! – приложил руку к сердцу Касым, сделавший в Тунисе немало для того, чтобы опорочить Юсефа в глазах Джафара. – Эх, Джафар, Джафар… – посетовал Юсеф Геленди. – Не было у него человека преданнее меня! И вот… поверил наветам! – Все они такие. Нам с тобой, Юсеф, нужно всегда вместе держаться. Вот и деревня. Заросли маквисов, холмы, замок с покосившейся башней. А вот и дом старосты. – Уважаемый, нам посоветовал обратиться к тебе наш почтеннейший земляк, Амир бен-Ходжа. Он говорил нам о тебе много самых хороших слов. – Амир? – староста зевнул. – Ну, знаю такого. Тот еще жучила. Так вы-то чего от меня хотите? – Жительство сеньора Жоакина. Мы его друзья. – Ага. Охотно верю. Самые лучшие. Слушайте, черные, шли бы вы отсюда. А будете надоедать – ребят с палками кликну. – Не надо ребят. Мы бы могли заплатить, и щедро. – Вот с этого бы и начинали! Ну, пошли в дом… Пошли. – Полста эшкудо, – объявил цену староста. Начался торг. Были последовательно упомянуты черти, шайтаны, демоны, инкубы с суккубами и ифриты с ифритками. Упрямый староста так и не снизил цену. В конце концов мавры плюнули и отслюнявили деньги. Пересчитав серебро, староста объяснил, где искать Жоакина. – Еще пару монет, уважаемые, – понизил он голос, – и я вам поведаю, кто тут интересовался вашим Жоакином до вас. И даже подскажу, какой корабль наймут эти люди.
Олег Иваныч и Гриша спали на узких рундуках в кормовой каюте «Санта Анны». За стенкой, в каюте капитана, похрапывал сеньор Жоакин Марейра душ Сантуш. Ветер раздувал паруса. Бушприт каравеллы вспенивал темные зеленые волны. Олегу Иванычу опять снился Новгород. Будто идут они по Прусской улице под руку с Софьей. Позади – целый выводок детей, их детей. Идут в церковь Михаила Архангела, вот уже почти подошли. А небо такое чистое, высокое, голубое. И колокола: бомм-бомм, бомм-бомм. На колокольне – пономарь Меркуш наяривает. А внизу – батюшки, на паперти стоит на коленях сам Иван, Великий князь Московский. Стоит в одежде богатой да в руках шапку держит. И строго так смотрит, бороду узкую теребя. Подайте, мол, Христа ради, а не подадите, я ваш Новгород в кровищи утоплю! Утоплю! Утоплю! Утоплю! И вороны на деревьях – карр! карр! карр! Развернулась вдруг Софья, сняла с себя ожерелье жемчужное да швырнула в Ивана. Тот и пропал, как и не было! Улетел прямо в небо. А в полете в султана турецкого, Мехмеда, превратился. Плюнул Олег Иваныч, обернулся к Софье. Глядь – а они уж у него дома, в усадебке на Ильинской. И Софья почему-то в джинсах узеньких, рубаха белая на животе узлом, волосы по плечам водопадом. «Иди сюда!» – молвила. Бросился к ней Олег Иваныч, обернулся в окошко – и там, на дворе, Олексаху увидел. Стоит Олексаха в кандалах, смотрит скорбно… Каравеллу сильно подбросило на волне, и сон прервался. К великой досаде Олега Иваныча. Попытался заснуть снова – так больше ничего хорошего не снилось. То старый пират Селим-бей в ондатровой шапке, то торжественное заседание, посвященное Дню милиции. На соседнем рундуке спал Гришаня. Снилась ему Ульянка. Качались они на качелях. До неба качели те поднимались, а потом вдруг совсем от столбов оторвались и полетели. Испугалась Ульянка, прижалась к Гришане крепко. Тот – давай ее целовать, аж глаза закрыл от удовольствия. А когда открыл – вместо глаз лучистых Ульянкиных увидел толстую рожицу Марты, служанки хозяина постоялого двора сеньора Гонсалвиша. Потом вдруг Олексаха привиделся. Смутно так, словно отражение в воде. А затем начались кошмары – рожи разные страшные, кострища. Заворочался Гришаня, с рундука свалился – шишку набил на лбу. Так и плыли.
А за ними, почти что рядом, маячила пропахшая рыбой фелюка. В грязном трюме валялся без сна Олексаха. Валялся да думал горькие думы. Вот ведь послали его люди с выкупом, доверили деньги, а он? Друзей не нашел да не выкупил. Сам в плен попался. Еще и всех денег лишился. А и поделом! Нечего всяким прохиндеям верить! Расслабился Олексаха – уж слишком у него все гладко складывалось на первых порах. И в Венгрии, и в Стамбуле, и в Магрибе. Вот и сидел теперь в темном вонючем трюме – пока стояли в Лиссабонском порту, на палубу его только ночью и выводили. Не спалось Олексахе – днем выспался. Только теперь мысли его горькие несколько другое направление приняли. Город-то был – христианский. Олексаха, правда, не знал, какой, да ведь не глухой – слышал звон колокольный. Может, они в Греции? Иль в Венеции, Кроатии, Генуе? В общем, город-то христианский, не Магриб этот чертов. А значит, и бежать можно! Попытка не пытка. Неужели не найдется гвоздика какого? Весь трюм, пока плыли, пересмотрел. Нету. Но вот вчеpa вечером кинули сюда какие-то бочки, ящики. Да и цепь, что руки стягивала, ржаветь начала потихоньку. Ее бы еще подточить чем-нибудь… Хоть вот об этот сундук, железом окованный. Об угол и стал точить. Эх, неудобно. Так и времени не занимать – днем спать, а ночью работать можно.
Попутный ветер надувал паруса кораблей, на небе высыпали звезды. Старый, похожий на воблу Касым то и дело выбегал на палубу, всматривался в ночь, надеясь увидеть впереди «Санта Анну». Ничего, конечно, не видел, ругался. Пока Юсеф не сказал ему, что до Порто никуда эта «Санта Анна» не денется, а уж потом, в Порто, можно и поинтересоваться ее дальнейшим курсом – у тех же грузчиков. Хотя и так ясно, куда она идет – в Плимут либо во Фландрию. Близилось утро. По левому борту алела полоска рассвета.
Глава 3 Остров Святого Бернара – Юго-Западная Англия. Июнь – июль 1473 г.
Могилы полны мертвецами, Деньгами полны мошны.Назым Хикмет
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак, Куда веселей придорожный кабак.«Санта Анна» оказалась добрым судном. Быстрым, хорошо управляемым, крепким. Три мачты. На грот– и фок-мачтах – по два прямых паруса. Такой же – блинд – впереди, на бушприте. Лишь на бизани парус был косым. Корабль относился к классу каравелл – судов, построенных с обшивкой «карвель» – вгладь, – и более точно именовался каравелла-редонда, в отличие, скажем, от тех каравелл, что имели исключительно косые – латинские – паруса и назывались каравелла-латина. Высокие – голова кружилась – надстройки на носу и корме, борта, заваленные внутрь корпуса, поперечные стягивающие брусья – все для океанских плаваний. Каравеллы имели хорошую остойчивость, скорость 14 – 15 узлов (почти в два раза выше, чем у галеры!), на высокие мачты вели ванты с выбленками, матросы называли их «лестницей святого Иакова». Вооружались каравеллы теми же пушками, что и галеры: тяжелыми бомбардами – обычно на корме и баке и легкими кулевринами по бортам. Пушечных портов еще не было, и бортовая артиллерия устанавливалась на верхней палубе, ежели таковая имелась. Как, например, на «Святой Анне». Капитанский салон и каюты для офицеров и важных пассажиров – в высокой кормовой надстройке, украшенной затейливой резьбой. На корме «Санта Анны» были изображены наяды и русалки, вырезанные из крепкого ясеня известным мастером Адольфо Калиношем. Какое отношение все эти существа имели к названию судна, сказать трудно. Впрочем, корму они собой украшали, а какого-то иного предназначения у них и не было. Олег Иваныч, Гришаня и Жоакин расположились в левой кормовой каюте – за особую плату. Особых удобств не было. Темно, тесно, сыро. Да и спать неудобно – на сундуках с провизией. Там же, на корме, обитали помощник капитана, шкипер, боцман и суперкарго, отвечавший за сохранность груза. Команда – свободные от вахты матросы – в душном помещении на баке. А то и вовсе спали на палубе, подсунув под голову что придется. В трюм им вход был заказан: «Санта Анна» шла в Бристоль с грузом вина и оливкового масла. Ну, масло матросам без надобности, а вот что касается вина… Еще при погрузке невесть куда пропали два бочонка, да так и не нашлись, как ни кричал суперкарго. Зато вся команда целые сутки горланила песни. Капитан Жозе Алфейрош посмотрел на матросов, переглянулся с помощником и плюнул. Пусть жрут, пропойцы. Вино потом вычтем из жалованья. В общем-то, капитан «Святой Анны» оказался довольно неплохим человеком. Из обедневших дворян. Антуанш Жозе Мария Педру Алфейрош ду Мариншу – таким вот было его полное имя. Ну да откликался он по-простому – на «дон Алфейрош». Выглядел вполне импозантно. Высокий – даже, пожалуй, чересчур. Потому сутулый. Черные как смоль волосы, небольшая бородка. Одевался капитан тщательно – в приталенную куртку с модными рукавами-пуфами, сквозь разрезы которых просвечивала ослепительно белая сорочка. Узкие штаны. Сапоги выше колен. На кожаном поясе – узкий короткий меч. Несколько раз дон Алфейрош бывал в Африке, ходил и на Азорские острова. Ну и в Бристоль – это как в соседнюю лавку сбегать! И за плавание-то никто не считал. Так, по-быстрому деньжат сделать да сбегать в английские пабы – похлебать пива, которое, к слову сказать, мало кто из португальцев и любил. Португальцы с детства к винищу привыкли. Дон Алфейрош собирался на Азорские острова, а затем планировал посетить западный берег Африки – Невольничий Берег. Кто-то из лиссабонских снобов заказал ему черных рабов. Рабов в Африке можно наловить самим или обменять у местных племенных царьков на пару дешевых стеклянных бусин. Бусины и прочие товары для работорговли, включая цепи и кандалы, капитан собирался закупить в Англии. Там все это стоило гораздо дешевле, так как производилось не в мелких частных мастерских, а на мануфактурах – больших предприятиях с разделением труда и огромным количеством наемных рабочих. Особым спросом торговцев пользовались кандалы из знаменитой шеффилдской стали – попробуй, распили напильником! Да и почти не ржавеют. …Без особых приключений прошли Бискайский залив и от полуострова Бретань повернули на северо-запад. На следующее утро по левому борту показался небольшой островок. Холмистый, поросший редковатым лесом. Ничего интересного. Разве что иногда проходящие мимо суда пополняли там запасы пресной воды, да лет двести назад какой-то безымянный отшельник построил там скит и небольшую часовню. По имени основателя скита – монаха Бернара – так и называли островок. Правда, на большей части карт он значился как безымянный, если вообще значился. Как сказал дон Алфейрош, если и есть на земле самое скучное место – это место называется остров Святого Бернара. Впрочем, к желанию пассажиров поискать там местечко для основания монастыря он отнесся вполне уважительно. Олег Иваныч и Гриша были представлены ему в качестве польских послушников, а Жоакина душ Сантуша он и без того хорошо знал. Ну, устал человек от суеты жизни, решил поискать местечко поспокойнее, о душе подумать! Уважив просьбу новоиспеченных паломников, дон Алфейрош тем не менее в бухту заходить отказался – чего зря время терять? Встали на рейде. Спустив большую разъездную шлюпку, матросы доставили пассажиров на остров и, на прощание помахав руками, с веселыми прибаутками пустились в обратный путь. Матросам было с чего веселиться: уже вечером они смогут приятно провести время в притонах Плимута. С капитаном новоиспеченные паломники договорились – тот планировал возвращаться через три дня, так и обещал завернуть к острову. Таким образом, для одного из «паломников», Жоакина Марейры, все складывалось довольно удачно. Уже через три дня он сможет вернуться в Португалию с парой сундуков «священных книг и реликвий», коих возжаждал найти в заброшенной часовне. Вряд ли сокровищ окажется больше. Даже если и больше – нанять в Порто небольшой кораблишко – дело плевое, были б деньги! А деньги, как надеялся Жоакин, будут. В общем, для него все решалось неплохо. А вот что касаемо Олега Иваныча с Гришей… Они-то ведь ни в какую Португалию обратно не собирались! Наоборот, планировали из Бристоля – в Лондон, а там сесть на какой-нибудь ганзейский корабль и… здравствуй, Господин Великий Новгород! Завернуть на островок уговорил их Жоакин: как дворянин и благородный человек он счел себя обязанным поделиться с новгородцами частью сокровищ отца. Олег Иваныч было задумался – уж слишком домой побыстрее хотелось – да Гриша вовремя напомнил про деньги. Что, мол, закончились. И каким образом платить ганзейцам за перевоз, неизвестно. Можно, конечно, в долг. Да не те отношения сейчас у Новгорода с Ганзой. Грызутся меж собой относительно условий торговли, никто уступать не хочет. Новгородцы большей свободы для себя требуют, сами хотят торговать с заморскими странами и на своих судах, без посредничества Ганзы. Как же ганзейцы тут уступят?! Так и будут гноить Новгород, как англичан гноят, датчан и разных прочих голландцев. Англичан – тех жестче всех ганзейцы третируют, чувствуют, сволочи, конкурентов! В общем, нужны деньги. И на плату за дорогу до Новгорода, и так, чтоб водились. Куда приятнее на Новгородский вымол сойти, когда в кошеле серебришко звенит, чем нищепаном каким притащиться. Нищим быть – самое последнее дело. Бедность – порок, и довольно гнусный. Обычно сам человек виновен в нем не меньше обстоятельств, на которые кивает, оправдываясь. Государство, мол, плохое, поганое. Власть сволочная зарплату не платит или платит, да маленькую. Отговорок можно много придумать, как Олег Иваныч когда-то и делал, в Петроградском РОВД трудясь дознавателем. А чего на других кивать, когда в первую очередь на себя взглянуть надо! Мало ли возможностей! Там не поучаствовал – мало, это не смог – лень, то – даже и не пытался. Не пытаешься – вот и сиди, считай крохи. А про то, что где-то чего-то мало, – так не бывает денег маленьких, как не бывает денег лишних. Так и Олег Иваныч считал теперь, с тех пор как почувствовал себя новгородцем. А новгородцы – люди гордые, бедными быть не любят! Потому предложение Жоакина с благодарностью учтивой приняли и даже в розыске клада обещали поспособствовать. Да и как не поспособствовать – азарт! Островок хоть и мал, а кораблишки торговые мимо проходят. Он – как ориентир у них. В тот же Бристоль из Ла-Рошели, из Бреста, из Нанта. И это еще не считая рыбаков. Словно на обочине дороги остров. Так что с попутным судном проблем не будет. Проводив глазами уходящий корабль, искатели сокровищ вскинули на плечи котомки с припасами и ходко направились к ближайшему холму – осмотреть остров. Провести, так сказать, рекогносцировку. Слева шумела буковая рощица, справа тянулся орешник, а впереди, ближе к холму, желтели кусты жимолости и дрока. На вершине холма росла корявая сосна, толстая, с кривыми могучими ветками. По тому, как посмотрел на нее Жоакин, Олег Иваныч сразу же догадался: сосна – ориентир, указанный в приложении к карте. Видно, именно от нее должны были вестись все расчеты. С вершины холма остров представлял собою холмистое возвышенное плато, размерами около десяти квадратных километров, круто обрывающееся к северу. На юге находилась бухта, сейчас почти скрытая от глаз орешником и буком. Широкой полосой от запада к востоку острова рос сосновый лес. И где-то на востоке, за лесом, должны находиться бревенчатый скит и часовня. Через лес – то ли к скиту, то ли к источнику пресной воды – и очень может быть, что все это находилось вместе – вела утоптанная тропка. Прямо от бухты она тянулась через луг, поросший васильками и анютиными глазками. Затем круто взбиралась на холм, падала с него в заросли вереска и исчезала среди сосен. Судя по всему, тропинкой довольно часто пользовались экипажи проходящих судов. Пока Жоакин и Олег Иваныч осматривали окрестные пейзажи с холма, Гришаня, не долго думая, взобрался на сосну, откуда мог обозревать весь остров. Далеко на севере, у самого горизонта, маячили паруса «Святой Анны».Уильям Блейк «Маленький бродяжка»
Капитан дон Алфейрош посматривал на небо и улыбался. Все складывалось удачно. До наступления темноты они вполне успевали войти в плимутскую гавань. Когда экипаж «Санты Анны» уже вовсю прожигал жизнь в портовых тавернах, в гавань вошло еще одно судно: маленькое, пахнущее протухшей рыбой и розовое от заходящего солнца. – Ну, вот он, корабль португальца, – кивнул на «Святую Анну» Юсеф Геленди. Похожий на вяленую воблу Касым лишь поджал губы. Неспокойно было у него на душе, ох, неспокойно. Недаром всю дорогу старый пройдоха страдал от морской болезни, и нехорошие предчувствия терзали его сердце. Как выяснилось к ночи, предчувствия его не обманули. Посланные на разведку члены команды, явившись обратно, доложили, что португалец Жоакин с какими-то двумя монахами сошел с каравеллы раньше, высадившись на остров Святого Бернара. – Ва, Алла! – Касым воздел руки к небу. – А я ведь предупреждал тебя, Юсеф! Предупреждал! Что ты сидишь? Вели скорей поднимать паруса! – Ночью? В незнакомом месте лучше выйти в море с утра. Тем более, разведчики донесли, что португальцы собираются забрать Жоакина с острова только через три дня. А мы явимся раньше. Думаю, двух суток нам хватит для… гм… наших важных дел.
В первый день они не нашли ничего. Нет, часовню и скит обнаружили. Часовня полуразрушена. А скит – вполне крепкая хижина, весьма даже пригодная для жилья. Там и решили заночевать, когда безуспешно излазили все прилегающие холмы, устав, словно собаки. Рядом со скитом располагался бревенчатый колодезный сруб. Неподалеку, в десятке саженей, журчал ручей. Разувшись и развесив у разожженного очага одежду, растянулись прямо на полу, подстелив наломанных веток. В очаге потрескивал огонь, в котле варилась густая мучная похлебка, обильно заправленная солониной. Гришаня помешивал варево оловянной ложкой, то и дело пробуя. Олег Иваныч напевал что-то вполголоса – то ли «Дым над водой», то ли «Эх, ухнем». Ни голоса, ни слуха у него отродясь не водилось. Хотя в пятом классе пел в пионерском хоре песню про жирафа. С той поры и любил попеть, особенно когда выпьет. Как, например, сейчас: не дожидаясь закуски, хватанул с полкувшина красного португальского – типа жажда сильно замучила. Заодно с песней занимался и полезным делом – очищал от попавшего песка ствол аркебузы, фитильного ружья длиной чуть больше метра. Ружье это Олег Иваныч выиграл у капитана Алфейроша в новомодную игру – карты. И теперь собирался при случае попрактиковаться в стрельбе. Правда, подходящий случай все никак не представлялся, а тратить порох и пули просто так жаль. Жоакин у очага хмуро разглядывал карту. Вернее, вчитывался в пояснение к ней. Шептал что-то про себя, подсчитывал да вздыхал. – Вот здесь ведь должно быть! – он протянул карту Олегу Иванычу. – Смотри сам, Олвеш. Тут – ручей, вот здесь – часовня. А напротив – холм, где буковая роща. Там и нужно было копать. – Мы там и копали. Только без толку. – Дайте-ка взглянуть! – Гришаня покрутил карту и так и этак. – Надписи не особенно-то и разобрать можно… Ладно, спим тогда. Утро вечера мудренее. Завтра чего и надумаем. Олег Иваныч и Жоакин заснули сразу. А Гришаня все ворочался, не спалось ему что-то. Посреди ночи вставал раза три, все разы свечу зажигал – и так, зараза, кресалом трескал, аж Олег Иваныч проснулся, заворчал недовольно: – Ежели не спится, так иди, вон, погуляй. Или комаров побей. – Слушай, Иваныч! Ответь-ка, а зачем здесь колодец? – Ну, ты и спросил! – Олег Иваныч уселся по-турецки. Отрок все равно не отстанет, коли в башку что втемяшилось. – Ясно зачем! Для во… Оп! Внезапная догадка. Такая простая, что странно, о чем это они раньше думали. – Для воды, да?! А ручей для чего тогда, Иваныч? – Да понял, понял! Толкни-ка Жоакина… Впрочем, нет. Утром скажем. Что ж в темень-то по колодцам лазить? …В самом деле, зачем копать колодец для пресной воды, когда эта самая вода – вот она, в двух шагах, вернее, в десяти саженях, в ручье. Свежая, прохладная, чистая! Зачем колодец-то? Никто этим вопросом, похоже, и не задавался. Ну, вырыли монахи колодец, и что с того? Может, им из колодца больше пить нравилось!
Их оказалось пятнадцать. Окованных железом сундуков, забитых монетами, золотой и серебряной посудой, дорогим оружием, толстыми свертками шелка и бархата. Поначалу опущенный на веревке на самое дно колодца Гришаня не обнаружил ничего интересного. Не обнаружил бы… Если б не знал, что искать! До совету Олега Иваныча, он простучал сруб прихваченной с собойдубинкой и нашел-таки пустоту в левой стенке. Полусгнившие доски легко поддались, открыв сухое песчаное пространство, тянувшееся под землей шагов на двадцать. Ну, а дальше уже дело техники. Один сундук – который можно было представить перед экипажем «Святой Анны» как вместилище мощей и святых книг – с неимоверными трудами подняли на поверхность. Остальные оставили в схроне, тщательно прибив доски на место. За ними Жоакин душ Сантуш намеревался вернуться позднее. Да и этот-то не очень понятно как дотащить до гавани. Тяжелый, сволочь! Увесистый. Цеплялся за ноги окованными в ржавое железо углами – Гришаня штаны порвал под коленкой. Хорошие штаны – узкие, зеленого бархата, по последнему писку высокой бургундской моды скроенные. Немалых денег такие штаны стоили – пять эшкудо. Да ведь и не жаль – вещь стоящая! Жоакин, услыхав невзначай за беседой цену портков, долго качал головою, с осуждением посматривая на Гришу. А Олег Иваныч, наоборот, отрока не осуждал – понимал даже. Вспоминал, как сам в таком же, как Гришаня, возрасте давился в Гостинке за индийскими джинсами. Три часа стоял – уж очень не хотелось галерным мажорам переплачивать. И купил-таки! Деньги у матери взял (Царствие ее Небесное, скончалась старушка еще в начале девяностых, на свое счастье не дожив до реформ) – сто один рубль пятьдесят копеек. Мать поворчать поворчала, но денег дала. В общем, купил. Хорошие оказались джинсы, темно-голубые, коттоновые, фирмы «Милтон», с заклепками, с оранжевой строчкой – не какая-нибудь болгарская «Рила»! Правда, размерчик не совсем подходил – пятьдесят четвертый. А Олегу Иванычу в те далекие времена на десяток бы номеров меньше. Ну, выкрутился вообще без всяких затрат: одноклассницам на дискотеку дал, напрокат. А взамен – чтоб ушили как надо. Те и ушили как надо. Им, не Олегу… В общем, Олег Иваныч Гришу понимал и на дорогие бархатные штаны смотрел с одобрением. Вот их-то и разорвал Гришаня, поднявшись на вершину холма. Слишком резко бросил ручку сундука, увидев в гавани острова Святого Бернара кораблик. Нет, не «Санта Анна». Другое, более мелкое судно. Типа тех, что Олег Иваныч не так и давно видел в портах Магриба. Впрочем, и у нормандских или бретонских рыбаков подобных суденышек тоже хватало. Гришаня даже обрадовался: вот оно, попутное до Бристоля судно. Ни ждать, ни искать не надо! Однако… Однако! За буковой рощей и дальше, за соснами, величаво проплывали стройные высокие мачты, окутанные белыми парусами. На секунду скрывшись за скалами, они возникли снова. Затем показались надстройки. Три корабля. Низкие, приземистые, быстрые. Олег Иваныч вздрогнул, узнав первое судно. Не мог не узнать. Слишком много с ним было связано. «Благословенная Марта» – так назывался этот корабль, когда еще принадлежал герру Иоганну Штюрмеру, почтенному негоцианту из Нарвы, убитому в морском сражении голландцем Хорном ван Зельде, предводителем балтийских пиратов. С тех пор, вот уже около трех лет, корабль, несомненно, принадлежал разбойничьей шайке. И только морской дьявол ведал, как он теперь назывался. Черт! Они даже не сменили щиты на бортах. Вон, остались и красный, и синий, с ливонскими крестами. Хотя надстройку на носу, похоже, снесли… Ну, да. Так и есть, «Благословенная Марта». Две мачты. Добрый был когг. Ха! Да на ней паруса, как на каравелле! Действительно, парусное вооружение двухмачтового когга было переделано по-новому: на передней мачте – два прямых паруса, позади, на бизани, – косой, латинский. На баке опирался на полуторный меч-бастард высокий человек в черных латах, сам Хорн ван Зельде. Рваный шрам на левой щеке… Разбойничьи суда входили в гавань по-хозяйски: не опуская загодя парусов, не сбавляя хода. На маленьком кораблишке, зашедшем в гавань до них, похоже, началась паника. Забегали по палубе люди, на мачтах поднимали паруса. Это вы зря, ребята! Поздно пить боржоми, когда почки опущены. Ну, кто же вас теперь выпустит? Готовьте восемь десятых улова. И хорошо, если он у вас есть. Спрятав сундук в зарослях вереска, искатели сокровищ подобрались поближе к гавани и, скрывшись в густом орешнике, принялись наблюдать за пиратами. Да, да, именно за пиратами! То, что Хорн ван Зельде и его люди сменили абордажные сабли на четки паломников, верилось слабо. Но, черт побери, как нагло действуют! И главное, где! Довольно-таки далеко от Балтики – у самых, можно сказать, берегов Англии и Франции. Олег Иваныч зажег фитиль аркебузы. А на всякий случай, мало ли! Дай Бог, конечно, чтобы случая такого не представилось. – Пауль Бенеке… – кивнул на корабли Жоакин. – Разбойничий адмирал Ганзы. Хозяйничает на английском побережье, как у себя дома. Олег Иваныч хотел возразить относительно имени пиратского предводителя. Но прикусил язык, не желая казаться глупее, чем есть. Вполне естественно, что ван Зельде поступил на службу к ганзейцам и тиранит теперь их торговых конкурентов-англичан в свое удовольствие под верховным командованием этого самого Бенеке. А у последнего, вероятно, силенок вполне хватает – иначе не посмел бы голландец так нагло шариться у британских берегов. Тем более смута у англичан какая-то. Может, Столетняя война? Да нет, она давно кончилась. А! Война Роз! Алой и белой. Ланкастеров и Йорков. – Жоакин, какой король царствует нынче в Англии? – Эдуардо из семьи Йорков. Белая роза. – Эдуард, значит. Следовательно, пираты – союзники ланкастерцев. Значит, нам, в случае чего, можно рассчитывать на помощь Йорков. Как там пелось раньше в песне? «Красная гвоздика – наш цветок!» Ну, в данный момент – не гвоздика, а белая роза – эмблема Йорков. Слышь, Гриша? Сам король Британии на нашей стороне! – Король-то – на нашей. Да он далече будет, а эти черти здесь уже. И островок уж больно мал. – Это ты верно заметил. Ежели надолго они здесь, скоро и нас сыщут. Одна надежда – если они тут проездом. Вернее, проплывом… или проходом. В общем, ненадолго. За водичкой, к примеру, завернули… Жоакин развеял иллюзии: – Вон то последнее судно! Ну, там, где бук. Они явно собираются его кренговать – место больно удобное, пологое и низкое. Тем более и устье ручья там довольно глубокое. Работа на неделю. М-да… – Ой, смотри-смотри, Иваныч! – Гришаня показал пальцем на мелкий кораблик. На кораблишке этом, так некстати забредшем в гавань острова Святого Бернара, уже хозяйничали люди ван Зельде. Выстроили на баке команду, шарились по корме… Полезли в трюм. Нет! Вон, столпились все у левого борта. Смотрят в воду. Уронили что? А, нет… Человек за бортом! И ведь быстро плывет! Ишь как режет саженками! И прямо сюда, к кустарникам. Ну, правильно, тут легче скрыться… Между тем из-за правого борта суденышка выскользнула пиратская шлюпка. Сидевшие в ней разбойники умели грести. Олег Иваныч оценил это сразу, сам гребал когда-то на турецкой галере. Подгоняемая мерными ударами весел, шлюпка, казалось, выскакивала из воды. Похоже, у пловца – ни одного шанса. Ни одного? А как насчет аркебузы Олега Иваныча? Зря он, что ли, ее таскал? Так нанесем же удар первыми! Пусть трепещут! Беглец выскочил на берег – грязный, оборванный, тощий. Пират на носу лодки поднял короткую пику. Намерения его… понятны. Выстрел оказался неожиданно громким – словно пальнули из пушки! Или постаралось эхо, или Олег Иваныч при снаряжении аркебузы сыпанул излишку пороха. Круглая каменная пуля сшибла сразу двоих – того, что на носу с пикой, и левого гребца. Остальные тут же залегли на дне лодки. Скрытый зарослями от пиратов, Олег Иваныч первым подошел к обессиленному, рухнувшему на песок беглецу. Перевернул на спину… Боже!!! – Гриша, иди-ка, глянь… Я сплю? Или сошел с ума? – О, Святая Софья! Да никак это… – Олексаха!!! Но откуда?! Олег Иваныч тряхнул закатившего глаза парня. Придя в себя, тот плюнул Олегу Иванычу в морду. Видно, принял его за пирата. Борода, загорелое до черноты лицо – ну, чистый мавр, а не знатный новгородский боярин! – Да чего ты расплевался-то, Олексаха? – звонко воскликнул Гришаня. Вот его-то Олексаха узнал сразу. Ничуть не изменился отрок, разве что в плечах чуть раздался. А так прежний – худой, длинный, ловкий, как и был. Ну, загорел, конечно. – Гриша… – прошептал Олексаха, слабо улыбнулся и впал в беспамятство. – Советую поторопиться! – разрушил «кульминацию сериала» Жоакин. – Эти дьяволы скоро будут здесь! – перевел, так сказать, в режим «экшн». Подхватив на руки Олексаху, они выбрались из кустов и быстрым шагом направились к буковой роще. Укрыться на первое время. Дальше видно будет. Может, удастся в скиту отсидеться? Хотя навряд ли… – А собственно, какого дьявола нам где-то отсиживаться?! – вдруг чисто по-русски сорвался Олег Иваныч, взорал. – Олег… Ива… Иваныч… Это ты?! – отреагировал на ор Олексаха. – Я! Йа-йа!.. Только не вздумай снова плеваться! Ну-ка! Поведай нам, что это за кораблик, с которого ты так удачно свалил? – Это… Это фелюка каких-то арабов. Одного зовут Касым. – Касым?! Старый такой? Похожий на воблу? – Точно! На воблу. – Ясненько… Вернее, ни хрена пока не ясненько, но хоть что-то прояснилось. Они решили не ждать, пока пираты прочешут весь остров. Самим напасть сразу, внезапно. Ну, не на всех сразу, конечно. На нескольких. Хотя бы вон на тех, дальних. Нужна-то всего-то навсего лодка! Желательно, чтоб она ходила под парусом. До Англии не так далеко. Жоакин сказал – Даже с вершины корявой сосны на холме должен быть виден британский берег. Ну, раз виден… Только особо не лезть на рожон и тщательно подготовиться. Они и готовились. Олег Иваныч заряжал аркебузу – дело, не терпящее спешки и непродуманности. Пока сидели в кустах, фитиль истлел почти весь. Следовало его вытянуть, а лучше – поставить новый. Да не абы как, а приладить к железному курку-серпентину так, чтобы он ложился точнехонько на пороховую затравочную полку, напротив которой и находился вырез канала ствола. Жоакин с неудовольствием посматривал на аркебузу, даже высказался по поводу того, что сражаться таким оружием – не очень-то хорошее дело для такого благородного и храброго кабальерош, как сеньор Олвеш. Аркебуза – подлое оружие! Любой простолюдин может запросто сразить рыцаря, даже и двух кряду. Недаром все благородные рыцари не берут в плен аркебузиров, а вполне справедливо вешают их на ближайших деревьях. Нечего побеждать столь подло! Дым, грохот, пламя – поистине дьявольское изобретение. Куда смотрит святейшая инквизиция? Олега Иваныча, по мнению Жоакина, оправдывало лишь то, что силы врага намного превосходили их. Сам же Олег Иваныч был совершенно другого мнения. Если в далекой юности он, фехтовальщик-рапирист, свысока посматривал на каких-то там стрелков и прочих биатлонистов, то теперь… Эта аркебуза… Солидная вещь! И страшной разрушительной силы штуковина, если уметь ею пользоваться! Единым махом двух побивахом. А звук какой! А эффект! Куда там автомату Калашникова! Заряжается, правда, долго. Да и отдача… Все правое плечо отшибло! Вот зачем, оказывается, на нижней стороне приклада, впереди, под стволом, привинчен железный крюк – гасить отдачу, упирать его во что-нибудь – типа бруствера или крепостной стены. Собственно, слово «аркебуз» – или «аркебуза», по-разному называли – в переводе с немецкого и значит «ружье с крюком». Чтоб его, крюк этот, куда-нибудь упирать. На худой конец, подойдет и скала или лодочная корма. Олег Иваныч погладил ствол аркебузы – нет, все-таки совсем неплохо, что он ее выиграл. В карты. Они осторожно спустились к устью ручья. Берега густо поросли осокой и камышами. Спугнув стаю птиц, Олег Иваныч, шедший налегке впереди, осторожно раздвинул камыши. Пиратский корабль – широкое двухмачтовое судно, явно бывший торгаш – уже стоял у самого устья, подведенный канатами, которые удерживали несколько десятков матросов. Заводя судно на мель, они перебрасывались шутками и оглушительно хохотали, словно прибыли сюда исключительно для веселья. Было жарко. Ветер приносил из глубины острова запах лугов и сосен. – Ветер благоприятный, – шепнул на ухо Жоакин. – Вон там, слева… Да. Олег Иваныч и сам заметил ее, лодку. Широкая, вместительная. С тонкой, но крепкой мачтой и спущенным парусом. На носу специальное Железное кольцо – продевать канат, чтоб тащить на ходу за кормой судна. Подобная лодка называлась кимбой и была весьма распространена на Балтике, выполняя роль разъездного катера. Итак, покуда все складывалось благоприятно. Подходящую лодку нашли. Большая часть пиратов свалила прочесывать лес, и вернутся они обратно не раньше, чем к вечеру. До вечера время есть. Теперь – как им воспользоваться? Уж больно много здесь людей, десятка три. Всех не перебьешь и не обманешь – гиблое дело. Если б отвлечь как-нибудь… Шумнуть немного – вон там, ближе к холму. Пока разбойнички разбираются, оставшиеся уведут лодку. А тот, кто шумел? Взбежит на скалу, потом бросится оттуда головой в море – метров с пятнадцати – там его и подберут те, что в лодке. Красиво! Особенно прыжок со скалы. Найти б еще дурака, который бы с нее прыгнул! Да что прыгнуть – вряд ли и добежать получится. Пираты ведь тоже не пальцем деланные, враз окружат бегущего. Волюнтаризм, в общем. Вот если б сообщники… Которые могли бы остаться на берегу, в то время как… Остаться на берегу. Сообщников, конечно, нет. Но вот дорогие сердцу вещи… Олег Иваныч погладил ствол аркебузы. Жаль расставаться, да ничего не поделаешь. – Жоакин, Гриша! Ждите меня и будьте готовы. Он вынырнул из камышей и, скрываясь в траве, пополз в кусты жимолости, где спрятал аркебузу. Перекинув ее через плечо, поднялся на вершину холма… Ага! Вот вроде бы подходящее дерево. Сосна с раздвоенным стволом. Укрепив заряженную аркебузу между стволами, тщательно нацелил ее на хорошо различимый сквозь кусты корпус пиратского судна. Сколько до него? Метров семьсот. Пуля должна бы долететь. Впрочем, в крайнем случае, будет достаточно и шума. Поджег кресалом фитиль. Подставил под него смолистую лучину. Сверху, на курок-серпентин, положил для тяжести камень. Насыпал на затравку порох. Можно сыпануть и побольше – да не сдуло бы ветром. Перекрестился. Должно сработать. Поджег лучину и опрометью бросился вниз. Сколько времени он бежал? Полминуты? Или чуть больше? Бросился в траву. Прополз, нырнул к своим, в камыши. Оглядел всех тревожно – готовы ли? Гришаня вопросительно уставился на него синими своими глазами. Щелкнул Гришаню по носу – не нагнетай обстановку. Сам прислушивался, напрягся от ожидания. Ну, когда же? Когда? Неужели ветер задул лучину? Выстрел грянул внезапно. Оглушительный, мощный, словно артиллерийский салют в честь дня взятия Бастилии. Тяжелая пуля со свистом пронеслась над головами пиратов и оторвала верхушку мачты. Полетели по сторонам щепки. Опомнившись, пираты похватали пики и сабли и дружно ломанулись к холму. Наступали грамотно, тремя группами. Две – с флангов, и одна заходила далеко в тыл. Ни единого человечка не осталось у корабля. Да и к чему? Кого с этой стороны опасаться-то? Враг там, на холме, откуда выстрел! Так взять его, не дать перезарядить оружие. Спешить, спешить, спешить! А корабль, он подождет, кренговать его и вечером можно. Сейчас главное – поймать тех, неизвестно кого, но поймать! И поймаем! И вздернем на высоких соснах тех, кто останется жив! Так им! Пусть знают, собаки! Никого не осталось у корабля. Ни единого человечка. И вот она, лодка, покачивается на набежавшей волне.
Ранним утром 1 августа 1473 года флот Божьей милостью короля Британии Эдуарда Четвертого Йорка вышел из гавани Плимута и взял курс на юго-запад. Именно там, у неприметного островка Святого Бернара, были замечены пиратские суда некоего Хорна ван Зельде, одного из лейтенантов Пауля Бенеке, знаменитого капера Ганзы. Двадцать трехмачтовых каравелл, несколько коггов и большое количество всяческой мелочи – шняк, шебек и прочих. На мачтах развевались флаги с лежащими золотыми леопардами и белой розой – гербами Англии и Йорков. Командующий королевский флотом сэр Генри Лосквит – седобородый, маленький, юркий – покусывая усы, нетерпеливо прохаживался по палубе флагмана, носящего имя «Гордость Девона», и искоса поглядывал на грот-мачту. Верхний ее парус был украшен изображением геральдического щита с единорогом на лазоревом поле – древним гербом баронов Лосквитов. Именно на этой мачте и должен в скором времени повиснуть проклятый разбойник, голландец ван Зельде, за всю свою черную жизнь причинивший немало зла англичанам. Вслед за военным флотом темно-голубые воды Английского пролива разрезала «Санта Анна», каравелла Жозе Алфейроша. Трюмы судна были забиты добрым английским сукном и аркебузами, произведенными на мануфактурах Манчестера. На удивление быстро продав свое вино, капитан Алфейрош так же быстро закупил сукно и ружья. Неплохая сделка. Да, конечно, можно было бы и подождать, поторговаться, но… время, время! Сеньор Алфейрош вовсе не собирался торчать в Англии до сентября. До осенних штормов можно было сделать чрезвычайно выгодный рейс к побережью Западной Африки. Черные рабы, слоновая кость, золото. – Не хотите со мной, сеньор душ Сантуш? – прищурился капитан. – Нет. У меня для вас есть встречное предложение. – Какое же? – Вслед за сэром Лосквитом ненадолго причалить к острову Святого Бернара. – Какого черта мне терять время на острове Святого Бернара? – Пятьдесят эшкудо… – Гм… Пятьдесят эшкудо? А «ненадолго» – это сколько? – Полдня. В крайнем случае, сутки. Только погрузим пару сундуков с книгами и мощами святого Бернара. Алфейрош набожно перекрестился: – Хотел бы отказать вам… но не могу противиться столь богоугодному делу. А про пятьдесят эшкудо… это вы серьезно? – Я похож на шутника, дон Жозе? – Что ж. По рукам! Эй, Сантильо! Прибавить парусов, менять галс! Следовать за флотом сэра Лосквита! Хлопнул на бизани косой парус, заскрипел руль. «Святая Анна» устремилась за королевским флотом Британии.
Четверо всадников в черных плащах и шляпах выехали из Плимута утром, в пятницу. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись унылые болота Девона. Сиреневые заросли вереска перемежались с желтоватым дроком. Нескончаемо, нескончаемо… Нет, ну когда-то это должно кончиться. По крайней мере, передышку они заслужили. В первом же попавшемся на пути постоялом дворе. Они – Олег Иваныч, Гришаня, Олексаха и Джон Пенгастер. Джон Пенгастер? Джон Пенгастер. Джон Пенгастер – черноглазый парень из Корнуэлла, нанятый Олегом Иванычем в Плимутском порту за приличное знание русского языка. Еще подростком, сбежав от своего хозяина, захудалого корнуэлльского барончика, Джон три года прослужил матросом у ганзейцев и неоднократно бывал в Новгороде, где и наловчился базарить по-русски. В основном, ненормативно. Вот эту-то родную уху ругань и услыхал Олег Иваныч в одной плимутской корчме, куда завернул с Жоакином выпить пивка.
Пообедав вареной рыбой с элем, путешественники встали из-за стола. Наяривал дождь, лил сплошным темно-лиловым потоком, образуя на глинистой почве пенистые коричневатые лужи. Олег Иваныч поежился и, поправив притороченную к седлу аркебузу – купил в Плимуте на часть Жоакиновых денег, уж больно понравился этот вид оружия, еще с острова Святого Бернара – через проводника поинтересовался у хозяина харчевни, где можно остановиться на ночь. – Это смотря как ехать. – Нам в Бристоль. – Ага. Тогда, значит, через Тонтон. Ну, до него вы сегодня вряд ли доскачете. Погода у нас хорошая, но климат паршивый. Можете переждать у меня. Или вот разве что… У вас на пути будет одно местечко, замок одного из местных баронов. Баскервилль-холл. Не слыхали? Название замка Олег Иваныч понял без перевода, закашлялся. Где-то неподалеку в деревне глухо завыла собака. – Нет, пожалуй, мы все-таки переждем здесь. – Так послать мальчика за вином? – Пожалуй. И велите приготовить постели. Выспимся, уж коли есть такая возможность.
Харчевня – приземистое полутораэтажное здание, сложенное из серых валунов, – располагалась в полуверсте от деревни Лостманор, насчитывающей с полтора десятка домов. К западу от деревни, за лесом, торчали унылые башни замка. От харчевни к деревне вела узенькая желтая тропинка. Начинаясь от ворот, она ныряла в буковый лес, затем вновь проявлялась и некоторое время Шла вдоль болота, уходя в вересковые заросли Уже перед самой деревней. Сквозь чердачное окно, у которого с доброй кружкой эля расположился Гришаня, было хорошо видно, как под проливным дождем мелькнула Фигурка хозяйского мальчика в зеленой, отделанной коричневатой тесьмою, куртке. Гриша поежился – да, не сладко сейчас приходилось мальчишке. Дождь-то! Ишь, шпарит! И зачем нужно было мальчика за вином посылать? И куда – в деревню? Выходит, в корчме вино кончилось, а в деревне запасы и запасы, что ли? Виноградников вокруг что-то незаметно. Если и есть где в ближайшей округе вино, то уж не в деревне, конечно, а, к примеру, во-он в том замке, до которого далековато, однако. Гришаня допил эль. Не спалось ему. Лег на тюфяк, набитый сеном, подле храпящих спутников, поворочался… Нет, не спалось. Снова уселся у окна на лавку. А небо посветлело, у замка уже выглядывало солнце, а чуть дальше, за лесом, изогнулась дугою разноцветная радуга. Правда, с запада наползала очередная темная туча. Ага! Мальчишка уже добрался до деревни – мелькнула в вересковых зарослях зеленая куртка. Вон, видно, как забежал в дом. И… Что такое? Почти тут же из дома выбежал мужик, оседлал лошадь и опрометью пустился куда-то. Мальчишка побежал обратно. А в руках-то у него ничего нету! Никакого кувшина! Забыл, что ли, про вино, поганец? Внезапно ощутив жгучее желание избавиться от излишков скопившейся в организме жидкости, Гриша спустился вниз по узенькой крутой скрипучей лестнице. В зале пусто. Лишь из кухни доносился визгливый голос хозяина корчмы – видно, разносил повариху. В углу, на дубовой стойке, стояли кувшины. Сделав свои дела на дворе, Гришаня задержался в зале. Хозяин все так же ругался на кухне. Гриша наполнил кружку из кувшина со стойки. Хлебнул, ожидая сладковатой горечи эля. Вкус неожиданно оказался терпким и даже изысканным. Вино! Красное португальское вино! Уж его-то Гришаня напробовался всласть и ни с чем бы не спутал. Тогда зачем трактирщик посылал мальчика? Врал? Зачем? Может быть – прохиндей – хочет напоить их дешевым деревенским вином, вместо вот этого, дорогого, португальского? Но ведь у деревни нет виноградника. Тьфу… И засовы тут на двери солидные, дубовые. Скобы толстые. Интересно, зачем эти дырки с обратной стороны двери, напротив засова? Ладно, еще разберемся. На всякий случай, Гришаня сходил на конюшню, притащил на чердак отвязанную от седла аркебузу с припасами – целей будет. Ух, и тяжелая, зараза! И чего Олег Иваныч так полюбил это поганое ружье? Тяжелое, неудобное, опасное, в первую очередь – для самого стреляющего, запросто глаз выбьет. Или плечо ушибет отдачей. А запах? Так, верно, пахнет в Аду! Вот уж действительно – поганая штука! Правда, бьет с исключительной силой – вон, как на острове-то. За здорово живешь оторвало полмачты! Ну вот, теперь с чистым сердцем и соснуть можно. Можно? Нужно. Теперь нужно. И можно. Гришане приснился Новгород. Золотые купола Церквей. Набат. Пожар, что ли? Да, откуда-то с Ильинской поднимался высоко в небо черный столб Дыма. Опять, что ли, горит усадьба Олега Иваныча? Надо бежать, помочь тушить. Откуда ни возьмись, взялись ведра с водой, какие-то люди, Ульянка. Пожар быстро потушили, и они с Ульянкой, мокрые, оказались вдруг в бане. Сняли друг с друга одежду… А Ульянка-то… Ух, и красива же! Скорее обнять ее… Какая у нее горячая кожа. Гладкая, шелковистая. И твердые кончики грудей… – Гриша, ты чего тюфяк-то обнимаешь? – А? Что? Кто?! – Я это, я. Олексаха. Вечер уже. Все на свете проспишь! – А Иваныч где с Джоном? – Вниз пошли. Хотят сначала на конюшню заглянуть – как там лошади? Да потом корчмарь ужинать звал. Вино, говорит, парень его принес. – Вино?! – Гришаня схватился за голову. Та прямо раскалывалась. – Говоришь, на конюшню пошли? Отрок кубарем скатился с лестницы, едва не сломав себе шею. Вот зал – по-прежнему пусто. Улица. Дождь. Темень. Конюшня. – Олег Иваныч! …Внимательно выслушав Гришу, Олег Иваныч долго не думал – некогда было думать-то. Может, правда, и ошибся в чем отрок, однако поберечься стоило. – Джон, отвлечешь хозяина. Ты, Гриша, быстро хватаешь кувшин с элем и наливаешь нам в кружки. – А вино? – А вино мы к тому времени уже выплеснем за окно. Всем все понятно? – Угу. А потом? – А потом – видно будет. Вдруг в гости кто наведается… – Улыбка Олега Иваныча не сулила ничего хорошего возможным ночным гостям.
Ночью дождь так и не прекратился, быть может, только чуть поутих. Бесшумно, словно привидения, выскочили из дубовой рощицы всадники. Пять человек. В кольчугах, в латах, с мечами у пояса. У корчмы спешились, привязали коней к ограде. Хозяин – круглый, как колобок, – ждал их, освещая двор факелом. – К чему свет, Гилберт? – буркнул один из воинов. – Где эти? – На чердаке. Спят – мертвее мертвого. – Ну, мертвее мертвого они будут уже очень скоро. Однако поспешим. Готовьте мечи. Веди, Гилберт! Глухо лязгнула сталь. Они поднялись на чердак и остановились перед закрытой дверью. Корчмарь Гилберт вытащил из-за пояса металлический предмет, несколько напоминавший грабли. Ловко вставив его в специальные отверстия в двери, осторожно надавил вправо. Медленно, без скрипа, пополз за дверью засов, заранее смазанный маслом. – Готово! Можете начинать… Пятеро воинов с обнаженными мечами вошли. Идущий впереди главный понюхал воздух. – Что-то паленым пахнет. А, это ты, Гилберт. Стоявший позади хозяин поднял повыше факел. Два тюфяка прямо напротив двери. Остальные Два там, в дальнем темном углу. На ближайших – спящие фигуры, накрытые шерстяными пледами. Выпросили вечером – холодно, мол. Хозяин дал скрепя сердце – знал, дырявые будут пледы. – Руби! – скомандовал главный. Острый меч легко вошел в скрытое пледом тело. Уж как-то слишком легко. Пинком воин отбросил плед… Чучело! Соломенное чучело! И тот, второй… Но где же… Страшный дьявольский взрыв вдруг потряс здание! Вырвавшийся из дальнего угла длинный язык пламени лизнул вошедших. Трое упали, остальные бросились прочь. – Не выпускать их! – бросив аркебузу, крикнул Олег Иваныч и вытащил из ножен меч. Перепрыгнув через мгновенную лужу крови, Олег Иваныч слетел с лестницы вниз. Оставив Гришу на чердаке, за ним поспешали Джон с Олексахой. Хозяин скрылся в лесу, а разбойники замешкались, отвязывая коней. От земли поднимался густой белесый туман, и в его призрачном мареве Олег Иваныч едва не наткнулся на обнаженный меч. Хорошо – вовремя отпрыгнул в сторону. Одновременно ударил. Звякнула сталь. Тот, второй, увидев перед собой сразу двоих, счел за лучшее сдаться, а вот этот… Этот оказал ожесточенное сопротивление. Бросился в атаку первым – нанес несколько рубящих ударов слева. А, левша? С левшой очень непросто справиться без привычки. Впрочем, такая привычка у Олега Иваныча была. Вернее, не привычка – опыт. Надо просто представить себе, что репетируешь удары перед большим зеркалом. И тогда все станет понятным. И вот этот удар, слева – он оказался вполне предсказуем. Сейчас наверняка попробует снизу справа – ага, этот как раз не справа, а слева – и вверх. Так и есть. А силищи-то у него! Ладно, попробуем поиграть. Дабы усыпить бдительность противника, Олег Иваныч пока вел себя так, словно ему трудновато сражаться с левшой. Изображал излишнюю суетливость. Даже специально пропустил пару ударов. Правда, увернулся. А нападающий вошел в раж. Резкий выпад! Отбив. Аж искры! Снова выпад. Скрежет – отводка. Вот туда. Вправо, как ты привык… А вот теперь – как ты не привык! Выбросив руку вперед, Олег Иваныч неожиданно перевел удар влево. Лезвие его меча скользнуло по клинку противника и – легко, вдоль клинка – вонзилось в незащищенную шею. Захрипев, разбойник повалился на землю. Из раны на шее толчками вытекала кровь. Джон подошел к хрипящему ближе, нагнулся, подняв двумя пальцами плащ: – Серебряный гриф на пурпурном поле. Герб местного сеньора. У нас могут быть проблемы. Хозяин-то сбег! – Проблемы? Пусть они лучше будут у других. Давайте-ка сюда пленного. Джон, спроси его, уточни, чей это герб? – Это герб благородного рыцаря сэра Уолтера Мактайра, чей замок возвышается за тем лесом. Скоро, очень скоро его воины будут здесь, и вы заплатите за все обиды, причиненные его людям. – Как бы мы тебя вперед не вздернули! Пленник с опаской покосился на ворота, весьма подходящие для крепления хорошей крепкой веревки. – Твой хозяин, этот Мактайр, он человек умный? – Я бы не сказал, – уже другим тоном отозвался пленник. – Туп, как пробка. До сих пор грамоту не осилил. Зато свиреп и энергичен. – Угу. Это хорошо, что свиреп. Ладненько… Давай-ка, Джон, этого – в конюшню. И седлай лошадей. – Думаете, нам удастся уйти? – Ничего не думаю, Джон. Просто действую. Да, кстати, ты-то умеешь писать? – Да. Я же служил у ганзейцев. – И знаешь, как пишутся королевские указы? – Еще бы! Еще бы не знать, коли королевские герольды несколько раз за день горланили их на главной площади Плимута. – Тогда пойдем в дом. Думаю, там найдутся бумага и гусиные перья. Перья нашлись, нашлась и бумага и даже пергамент. – Садись, Джон. Пиши королевский указ! – Нас же за это повесят! – Нас повесят раньше, если ты сейчас не напишешь. Сэр Мактайр и его люди. Пиши, диктую! … Олег Иваныч лично прибил «Указ» к воротам и велел поджечь корчму, что все с большой охотой и проделали, предварительно выгнав из кухни обслугу. – А теперь – в путь, дорогие мои! – Олег Иваныч вскочил в седло. – Желательно поскорее отсюда убраться. Подстегнув лошадей, путешественники быстро поскакали на север. В Лондон, через Бристоль, Оксфорд и Виндзор. Едва они успели скрыться из виду, как из леса выскочил отряд всадников. Впереди, на вороном жеребце, рыцарь в блестящих латах и в шлеме с поднятым забралом. На его маленьком щите-гтарче красовался герб: серебряный гриф на пурпурном поле, что на геральдическом языке означало – «Неустрашимость и свирепость». Подскакав к ограде, рыцарь остановил коня, обернулся: – Эй, Майк. А ну-ка, взгляни, что там написано на воротах? Давай, давай сюда этот клочок пергамента… Читай, что там написано. Майк – рыжий долговязый детина в длинной блестящей кольчуге и панцире – не слезая с лошади, острием копья сорвал прибитый на воротную стойку пергамент. – Читай, что там. – Э-э… Сэр, я не умею читать. – Дьявол тебя разрази! А кто умеет?!! Я б и сам прочел, да не рыцарское это дело – разглядывать корявые буквицы. Эй, там! Джек, Лэйнс, Тимоти! И вы неграмотны? О, Боже! Где я только набрал таких остолопов? Что? Хозяин корчмы знает? Гилберт? Где этот чертов Гилберт? Позади? Так давайте его сюда! – «Именем божьей милостию Эдуарда, короля Англии, Нортумбрии, Уссэкса, Сэссекса и прочего и прочего. Повелеваю: предать огню и разграблению земли подлого предателя…» – Гилберт запнулся. – Читай, читай! Что встал?! – «… предать огню и разграблению земли подлого предателя, рыцаря Уолтера Мактайра, проклятого ланкастерца, сжечь его поля, луга и замки». – Что-о?! – взвил на дыбы коня рыцарь. – Это я-то – «проклятый ланкастерец»?! Я, чей меч верой и правдой служит Йоркам?! Ну, по крайней мере, последние два года… Оклеветали! Оклеветали! И я знаю, чьи это штучки! Дорогого соседушки, сэра Найджела. Он давно зарится на мои земли. Ну, вы, что встали? Да кончайте тушить эту чертову корчму, есть и поважнее дела! Быстро все в замок! Поднять мост, выставить двойные посты на башнях! Артиллеристам готовить пушки. Вскорости нужно ждать гостей. Вперед! Вперед! В замок! Да не стойте же столбами, уроды! У догоравшей корчмы остался лишь убитый горем Гилберт. А и поделом тебе, Гилберт! Не грабь путников, даже в доле с сэром Мактайром.
Никем не преследуемые, новгородцы вместе с проводником Джоном уже к вечеру въехали в ворота Бристоля.
Глава 4 Южная Англия. Август – сентябрь 1473 г.
К тебе я плыл из смутных стран на зыбкой каравелле, – Я видел тусклые порты, где вечер странно долог…По дороге в Бристоль захворал Гриша. Парня лихорадило: поднялась температура, сделались пунцовыми щеки, навалилась ужасающая слабость. Олег Иваныч с Олексахой молились – не дай боже, чума или еще какая-нибудь напасть. Может, просто простуда? Проводник Джон заставил Гришаню раздеться во время привала. Внимательно осмотрел, особенно под мышками и в паху, покачал головой: – Нет, это не черная смерть и не проказа. Обычная лихорадка. Ему бы горячего верескового меда да ноги попарить… Вам обязательно надо в Бристоль, господин Олег? Олег Иваныч пожал плечами. В Лондон ему, в Лондон. А каким путем, это дело десятое. Просто добираться через Бристоль посоветовал сеньор Алфейрош, владелец «Святой Анны», сказав, что так безопаснее. – Ничуть не безопаснее. Таких придурков, как давешний сэр Уолтер Мактайр, тут будто собак нерезаных! – проявил себя знатоком Джон. – Хотя… Вы, видимо, после Бристоля хотите добраться до Оксфорда, а дальше – вниз по Темзе, так? Ну, так. Именно такой путь и советовал сеньор Алфейрош. – Тогда не вижу смысла добираться в Бристоль. Советую заехать в городок Бат. Он не так и далеко от Бристоля, а по расстоянию отсюда это примерно так же, даже чуть ближе. – А смысл? – Горячие источники Бата! Мы там быстро вылечим вашего… нашего Гришу. – Горячие источники? Откуда тут? – Город основан еще римлянами в бог знает каком году от Рождества Христова. Назывался он тогда Аква-Сулис, и там до сих пор остались римские ванны. Затем город захирел, там поселились викинги. В общем, сейчас там вполне приличное место. Заплатите мэру – и сидите в источниках, сколько влезет! … Бат оказался компактным городком, с узкими улочками и широкой рыночной площадью, довольно людной. Купив на площади пару пшеничных лепешек и большую бадейку меда, новгородцы разыскали постоялый двор. Немного передохнули и отправились к источникам, в один из которых, под общий смех, и засунули Гришаню, забрав одежду, чтоб не вылез раньше времени. – Сиди, Гриша, грейся! – напутствовал отрока Олег Иваныч. – А мы пока в корчму сходим, промочим горлышко. В синем небе сияло солнце, будто и не было целой недели непрерывных дождей. В лугах, среди колокольчиков и ромашек, пели жаворонки. На колокольне городской церкви звонили к обедне. Взяв на постоялом дворе по паре объемистых деревянных кружек эля, Олег Иваныч, Олексаха и Джон вышли на улицу, где под большим раскидистым дубом стоял грубо сколоченный стол, широкий и длинный. По обеим сторонам стола тянулись лавки, уже более чем наполовину занятые различного рода людом – купцами и зажиточными горожанами, в большинстве своем не местными, а приехавшими на воды. Обед ожидался позже, ближе к вечеру. Потому пока перебивались салатами из спаржи, репы и лебеды, приправленными мелко порубленными печеными синицами. Вместе с конопляным маслом и перцем с корицею получалось довольно вкусно. Салат уминали за обе щеки. Олег Иваныч, правда, брезгливо выплевывал синиц. Не нравились они ему, жесткие. Перекусив, отправились к источникам за Гришей, прихватив с собою большую бадью с элем. Лошадей оставили на постоялом дворе. Тут и пешком всего ничего было. Олегу Иванычу было немножко неловко – пока они пили эль во дворе под дубом, Гриша сидел в источнике, скучая… Скучая? Девичий смех услышали еще издали. И не смех даже, а гогот. Дружно прибавили шагу, остановившись лишь за ивами, прикрывавшими окутанные паром источники. На ивовых ветках, на траве, повсюду были разбросаны предметы женского туалета: юбки, башмаки, платья, рубашки. Приложив палец к губам, Олег Иваныч осторожно развел руками ветви. В яме, наполненной теплой водичкой, азартно веселись трое – Гришаня и две девушки. Все трое – голые. Троица хохотала, верещала и брызгалась. Девицы время от времени окунали Гришу с головой. – Что-то меня тоже немного знобит… – прошептал Олексаха и, скинув с себя одежду, выскочил из кустов, с разбега бросился в воду. – Так бы и я полечился, – завистливо произнес Олег Иваныч, – ежели б не мои высокие моральные принципы. А ты как, Джон? – Я – нет. Это местные проститутки. В корчме сказали: сегодня, в это время, тут их день. Дай Бог, не заразят ваших людей, сэр. Говорят, в Бристоле закрыли из-за подобной заразы городскую баню, и все особы, там подвизавшиеся, перебрались в Бат. – Что?! Ну вот, только сифилиса нам и не хватало. Уж лучше простуда! – Олег Иваныч выбрался из кустарника, заорал: – А ну, вылазьте! Оба! – Тихо! – Джон вдруг хлопнул его по плечу и кивнул на нескольких всадников в богатой одежде, остановившихся неподалеку, средь молодых дубков. Все эти люди выказывали всяческое почтение благообразному седенькому старичку, которого буквально вытащили из седла, раздели и на руках опустили в источник. – Это сэр Арчибальд Фрейзи, королевский шериф Сомерсетшира, – прислушавшись к разговорам, пояснил Джон. – Приехал из Тонтона полечить подагру. Видите, сэр, он что-то диктует своим помощникам. Молодец, не тратит времени даром. Ага… Лицо Джона вдруг вытянулось, видно услышал он что-то такое… такое… – Ждите меня здесь, я быстро! Сомерсетшир? Ага, местное графство. – Эй, вы долго там с девками плескаться намерены? Впрочем, плескались Олексаха и Гриша уже без девок. Бристольские путаны словно испарились. То ли их так испугал внезапный приезд шерифа, то ли, наоборот, побежали ему услужить. Да и пес с ними. Отправив Гришу на постоялый двор в сопровождении Олексахи, Олег Иваныч уселся под ивами и принялся терпеливо ждать Джона. Тот появился только к вечеру, когда лучи заходящего солнца окрасили в оранжевый цвет серые городские стены. Разбудил задремавшего Олега Иваныча. Был чрезвычайно серьезен. – Что-то случилось, Джон? – Пока нет. Но вполне может случиться. Знаете, чем занимался сомерсетский шериф? – Принимал ванны. – Я не об этом… Он разбирал жалобы. И одна из них – жалоба некоего рыцаря, сэра Уолтера Мактайра, на обиды, причиненные ему и королю Англии неизвестными людьми, коих он принял за людей своего соседа, сэра Найджела. Приметы: четверо, все вооружены, в том числе – аркебузой. Один черен, как испанец или мавр, говорит с корнуэлльским выговором. Остальные трое иностранцы. Здоровый мужик – высок, светлая борода, на левой щеке родинка. С ним длинный белобрысый парень лет двадцати пяти и синеглазый юноша. Приметная компания собралась, да? Узнаете? – Да уж. Так нас теперь ищут по всему королевству? – Пока еще не по всему королевству. Но в графстве Сомерсет – точно. Думаю, в Бат нам теперь нельзя. По крайней мере, дождемся ночи. Вернувшись на постоялый двор ближе к ночи, уже ранним утром они расплатились за ночлег и пищу и, вскочив на коней, понеслись по пыльной Бристольской дороге, с которой, отъехав на приличное расстояние, резко свернули вправо и полями выбрались на укатанную колею, ведущую в Оксфорд. С многолюдной Оксфордской дороги путники тоже свернули, доехав до развилки на Рединг – вонючую деревуху с мычащими коровами. Зловонная навозная жижа стекала с низкого берега в Темзу, не очень-то широкую в здешних местах, но вполне годную для какой-нибудь плоскодонной барки, тем более учитывая нынешнее дождливое лето. Подобную барку и заприметил ближе к полудню Олексаха – как раз его очередь была дежурить, покуда остальные отсыпались в лугах, среди колокольчиков и лопухов. – Джон, Джон! Подъем! Поговори с баркой на своем, на аглицком! Уплывет же! Джон! – Эй! Эй, парень! – выбегая к самой воде, во всю глотку заорал Джон уже в корму. – Заработать хочешь?! Возьми до Виндзора. Ну, что ты вылупился?! Работай шестом, причаливай! Здоровенный «эй, парень» с шестом отозвался: – Я-то хоть сейчас. Да вот как хозяин на то посмотрит? – А где хозяин-то? – В Рединге. – Хо! Так он и не увидит. А ты заработаешь! – Я то бы… Да вон эти… – «эй, парень» кивнул на пару своих спутников, орудующих шестами с правого и левого борта. – И эти тоже заработают! Эй, парни, вам не хочется прикупить что-нибудь своим девчонкам в Виндзоре?! Как, согласны? По четверти фунта каждому! – По четвертаку?! А не обманешь? – Чтоб я сдох! Порази меня копьем святой Георгий! – О!.. Но – только до Виндзора. В Виндзоре они оказались к вечеру. Этот городишко в графстве Беркшир был известен каждому жителю Англии. Известен в первую очередь Виндзорским замком на вершине холма, рядом с Темзой. Построенный на месте деревянного укрепления времен Вильгельма Завоевателя, он охранял западные подступы к Лондону. Здесь родился знаменитый король Эдуард Третий, очень любивший бывать в замке и постоянно его перестраивающий. Однажды на балу в замке одна из дам, красавица Джоанна Кентская, графиня Солсбери, танцуя, потеряла с ноги голубую подвязку. (Это ж как надо было танцевать? С криком «Даешь рок-н-ролл!» конем скакать, не иначе!) Пикантная деталь женского туалета попалась на глаза Эдуарду, который со словами «Стыд тому, кто об этом плохо думает!» тут же привязал ее себе под коленку. Старый извращенец! Мало того! С тех пор Эдуард утвердил новый рыцарский орден, Орден Подвязки, покровителем которого считается святой Георгий. Кстати, та неугомонная плясунья Джоанна вскоре вышла замуж за королевского сына, тоже Эдуарда, прозванного Черным Принцем за цвет своих любимых доспехов, которые, по словам завистников, когда-то были белыми, но вот немножко запачкались с течением времени. И тот и другой – и король Эдуард Третий, и его сын, Эдуард Черный Принц, – немало крови попортили французам во время Столетней войны. Знаменитая битва при Креси, в которой погиб цвет французского рыцарства, – их работа. Все это поведал новгородцам их проводник Джон, пока лежали кверху пузом на барке с сеном, медленно продвигающейся вниз по течению Темзы. В Виндзоре причалили чуть ниже пристани. Интересно, добралась ли уже сюда весть о королевскихпреступниках-иностранцах? Надо сказать, приметы были переданы точно – хоть вообще в людных местах не показывайся! Вот и в Виндзоре тоже. Вернувшийся с разведки Джон с горечью покачал головой. В принципе, уж он-то мог давно всех бросить да смотать куда-нибудь. Однако нет. Честно выполнял условия договора – довести до устья Темзы, в крайнем случае – до Сити или Тауэра, что в славном городе Лондоне. Может, его удерживали деньги: пять соверенов – довольно много, а пока Олег Иваныч заплатил авансом только два. А может – и это вернее – имел ушлый Джон планы на Новгород. Знал он новгородцев неплохо. Зря, что ли, столько времени провел в ганзейской конторе?! Как только его, англичанина, туда взяли, интересно! А как, Джон? – Я был женат на дочке любекского олдермена, – грустно пояснил Джон. – Хорошая была женщина, Марта. Умерла пять лет назад от черной смерти, Царство ей Небесное. Все разом перекрестились. Они выбрались из Виндзора вполне удачно – на угольной барке. Черные от угольной пыли, новгородцы уже через час пути ничем не отличались от углежогов. Мимо тянулись низкие, покрытые ивами берега, какие-то строения, замки, аббатства. Все больше становилось судов – как крупных, так и совсем мелких. Впереди замаячили зубчатые стены Тауэра – крепости на небольшом холмике – с четырьмя двухэтажными башенками по углам. Удачное месторасположение – к востоку от главной части Лондона, от Сити, позволяло крепости контролировать практически все устье Темзы, забитое многочисленными судами. Остались позади, за излучиной Темзы, белесые стены Вестминстерского аббатства. Открывающийся глазам город казался огромным. Да и был таким. Зубчатые стены Тауэра, узкие улочки Сити сливались в одну бесконечную полосу, сопровождаемую криками лоцманов, руганью торговцев и скабрезными матросскими песенками, доносящимися из пивных, которых в лондонском порту было великое множество. Как раз возле одной такой, у затрапезного причала, покачивался на волнах приземистый одномачтовый корабль с восьмиконечным крестом Ливонского ордена на флаге. Обводы корабля показались Олегу Иванычу знакомыми. Как и пьяные, горланящие немецкие песни матросы. Углевозы разворачивали барку прямо к этому кораблю. И пристали прямо к борту, словно взяли на абордаж. После чего их главный – высокий угрюмый мужик в капюшоне – посоветовал пассажирам быстрее расплачиваться и проваливать с Богом. – Прямо через тот корабль и пройдете… – угрюмый кивнул на качающуюся палубу ливонского судна. – Видишь крест на флаге, Иваныч? – сказал глазастый Гришаня, уже вполне оправившийся от Оростуды. – Орденские немцы. Может, подбросят? Хотя бы до Нарвы, а? Олег Иваныч и сам уже про это подумал. Правда, не нравились ему какие-то тайные дела орденцев с углежогами. Ладно, рискнем. – Эй, парень! – по-немецки обратился он к пробегавшему мимо матросу. – Что это за судно и где сыскать капитана? – Капитана? – не весьма любезно отозвался матрос. – Он приказал не пускать на «Пленитель» ни одного постороннего человека. А капитан наш строг. Так что проваливайте! – Куда не пускать? На какой пленитель? – «Пленитель Бурь». Так называется судно. «Пленитель Бурь»? Олег Иваныч вдруг громко захохотал, утирая рукавом слезы: – Случаем, не из Нарвы? – Допустим. А тебе что за дело? – А капитаном по-прежнему Эрик? Эрик Свенсон? – Ну, Эрик. Ну? – А где ж ты друг, мой старый друг! Засыхает плавленый сырок! – немузыкально прогундосил Олег Иваныч по-русски. – Чего-чего? – Ничего-ничего. Так, полагаю, капитан Эрик должен быть в ближайшей корчме? – Кто это такие, Вильмар? – выглянул из трюма хмурый боцман, приземистый толстяк. – Пусть убираются к дьяволу или сейчас выкинем в реку. – Говорят, что друзья капитана. – У нашего капитана нет здесь никаких друзей, кроме стен во-он того паба. Там его и найдете, если друзья. А теперь – проваливайте. В паб они пришли вовремя. Капитан Эрик Свенсон как раз собирался учинить там хорошую драку. А матросы с «Пленителя» были заняты погрузкой. Последнего момента капитан Свенсон – швед вполне приятной наружности и, в общем, неплохой человек, только большой любитель выпить – как-то не учел. И теперь оказался в пиковом положении, зажатый в углу двумя бородатыми амбалами с большими деревянными кружками в руках. Такой кружкой можно запросто уложить быка! И если бы не новгородцы… Вернее, если бы не Олег Иваныч с мечом – аркебузу караулили оставшиеся на улице Олексаха и Гриша. – Джон, объясни этим двум, что тот человек, в углу, наш друг. Обнажив меч, Олег Иваныч осторожно похлопал по плечу одного из амбалов. Тот раздраженно обернулся… и медленно опустил кружку, увидев перед собственным горлом острое лезвие. – Джон, мы согласны поставить за капитана десять кружек крепкого ирландского эля. Услыхав про эль, бородач заулыбался и протянул руку. Пожать? Пожалуй. Только не убирать пока меч в ножны. Мало ли… Слава Богу, предосторожность оказалось излишней. Пока посетители пивной упивались халявным элем, Олег Иваныч поспешил вывести уже не шибко вменяемого шведа на улицу. – Новгород! – громко гаркнул он ему в Ухо. – Ревель! Томас. Томас Ленстеди. Олег Иваныч. Нарва. В глазах капитана Свенсона промелькнуло какое-то узнавание: – Томас. Ревель. Нарва… Олег… О!!! Олег Иванытш!!! – Дальше прибавил по-шведски. Верно, предлагал выпить. Вспомнил, алкаш хренов! Чудь белоглазая! И Ревель, и Нарву, и паленую медь с Кипра. А также организатора всей той аферы, ревельского мастера Томаса. Он, кстати, женился на Ленке? Ну, дочке второго ревельского прохиндея, Евлампия. А, Эрик?! – О, Евлампий, да! Он перешел в католичество. – Ну, я же и говорю – прохиндей. – Да, Томас женился. Не так давно. О! Олег Иванытш, ты откуда знаешь немецкий? – Выучил. Не все время вино пью. – Молодец. Пойдем-ка, еще выпьем. Тут есть одно чудесное местечко. – Погоди. Ты куда с кораблишком? В Нарву? Ревель? Любек? – В Выборг. – В Выборг? Отлично! Так мы с тобой, Эрик? Да не переживай, заплатим хорошо. – Конечно. Только сначала – выпить. С утра мы уже уходим. Можем не успеть. – Возьмем выпивку с собой. – Хм… Подобная идея почему-то не приходила еще капитану Свенсону в голову. Вернее, приходила, но не в новых, внезапно открывшихся масштабах. Раньше собутыльника подходящего не было. Боцман пил мало, а с командой Эрик не напивался – из принципа. Держал своих матросов в черном теле.Э. Багрицкий «Газэллы»
– Ну, мы, кажется, нашли нужное судно, – Олег Иваныч обернулся к Джону. – Вот твои деньги, получи. Может, с нами? В Новгород. – Чуть позже. Скоплю немного деньжат, и тогда ждите. А пока имеются другие планы. – Ну, как хочешь. Вольному воля. Рад был знакомству.
Под покровом ночи, наврав вахтенному про неотложные любовные дела, выскочил с борта «Пленителя Бурь» матрос в синей штопаной куртке. Не молодой, не старый, не высокий, не низкий – средний. Лицо благообразное, круглое, нос слегка крючком, окладистая бородка и кустистые брови. Пройдя по причалу, обернулся, свистнул чуть слышно. – Я здесь, брат Енике… – раздался из темноты отчетливый шепот. – Давай-ка отойдем к докам. Две тени быстро спустились вниз по течению Темзы. Народившаяся луна освещала их призрачным светом. Где-то гнусаво выла собака. На том берегу в болотах мычала выпь. – Есть новости для голландца, брат Рейнеке-Ханс. – Слушаю. – «Пленитель Бурь» завтра с утра отчалит с грузом олова и оружия. Нечестивый капитан Свенсон хочет продать все это в Выборге новгородским купцам, презрев запрет его святейшества Папы. Олово, кстати, вывозится тайно, без пошлины. Весь груз сверху присыпан углем, причем самым мелким. Пылища на судне такая – дышать невозможно, – круглолицый Енике закашлялся. – Мелковата добыча-то. – Тут дело не в деньгах. Уж больно насолил Свенсон любекским олдерменам. Кроме добычи – которую, кстати, можно будет выгодно продать тем же новгородцам – голландец может получить кое-что и от Совета Ганзы. Так и передашь ему, – круглолицый поднялся с корточек. – Да, вот еще что. Сегодня вечером на «Пленитель» прибыли крайне подозрительные типы. Вроде как новгородцы. По приметам похожи на королевских преступников, которых повсюду ищут. – Так, может, выдать их портовой страже? – Да? И тогда они перероют весь трюм и, конечно, отыщут и олово, и оружие. Тогда голландец останется без добычи, которой в последнее время у него и так кот наплакал. – Да… Плохи дела у хозяина. Слыхал, королевский флот недавно вышел из Плимута по его душу? – Слышал, как же! Только вот не знаю, с каким успехом. – Хозяин вывернется. Не впервой. В общем, при встрече сообщу ему твои сведения. В случае удачи можешь рассчитывать на куш. – «В случае удачи»! – отойдя, шепотом передразнил Енике. – Если она у голландца будет. Ладно. Поживем – увидим. Енике вернулся на судно. Выдал вахтенному пару скабрезных шуток да отправился на ют – спать. Утром «Пленитель Бурь» покинул лондонский порт и в составе других кораблей попутного каравана взял курс на Антверпен.
Но до того, в ночь, встало на рейде судно – ориентируясь на портовые огни, в устье Темзы, у берега, с разрушенными надстройками, с упавшей мачтой – видно, шторм или пираты… На смазанных салом канатах спустили шлюпку. Шевельнулись обернутые ветошью весла. Неслышно поднявшись вверх по реке, к докам, лодка причалила к левому берегу – на свет факела, выписывающего замысловатые круги. Да то и были круги – тайный знак пиратского резидента в Лондоне, рыжебородого Рейнеке-Ханса. Не особенно удачной была деятельность Рейнеке-Ханса на тайном поприще. Ни ему самому не нравилась, ни хозяину, Хорну ван Зельде. Уж куда лучше было раньше, там, на Балтике, в те благословенные времена, когда исполнял Рейнеке-Ханс обязанности палача-профоса. Да и сам-то голландец понимал – не годится рыжебородый для столь тонкой работы. Понимал, да оставил в Лондоне. Потому как остальным своим людям доверял еще меньше. А Рейнеке-Ханс хоть и туп, зато, как пес, предан. Правда, толку от него – чуть. Забрав резидента, пиратская лодка ходко пошла обратно, причалив к борту таинственного судна. Впрочем, какого еще таинственного? Это была бывшая «Благословенная Марта», переименованная голландцем в «Серебряного Волка». В принципе, неплохой корабль, но с королевскими каравеллами ему не тягаться. И скорость не та, и маневренность. Правда, Бог помог, с острова ушли удачно. Не зря выставили на холме наблюдателя после того выстрела. Как увидели английские паруса, так сразу и сдернул ван Зельде, бросив на произвол судьбы остальных. А чего их ждать? Повытаскивали на берег свои кораблишки – чинить. Ну, чинить теперь их вам англичане помогут. Да эти еще, мавры. Сказками про клад тешили. Дескать, тут где-то, на острове. Селим какой-то зарыл, тоже мавр, наверное. Врут, поди, собаки некрещеные, жизни лишиться боятся. Пытать бы их, хоть вот тому же Рейнеке-Хансу, да упустили. Как подошли англичане, так они и сдернули в глубь острова. Оба. И похожий на сушеную рыбу старик, и другой, помоложе, хозяин фелюки. После, небось, бросились к англичанам, кораблишко свой выручать, рыбой тухлой пропахший. Жертвами, подлюки, прикинулись. И ведь выручат свою посудину – не больно-то англичане на нее польстятся. Раздраженный, ван Зельде почесал страшный шрам, пересекавший левую половину лица от виска до рта. Скрипнула дверь, и в каюту, стесняясь, бочком вошел Рейнеке-Ханс. Голландец бросил на него недобрый взгляд: – А, явился! Ну, рассказывай. Выслушав резидента, голландец оживился. Велел принести кувшин мальвазии из трюма, угостил Рейнеке-Ханса, слегка обалдевшего от подобной милости. Выпил с ним, затем отослал. Сам к вину больше не притрагивался. Необходимо хорошенько обмозговать полученные вести. Корабль с грузом олова и оружия! Идет в Выборг. Места знакомые, хе-хе, и никакого английского флота! Хорошую засаду можно устроить, скажем, у острова Бьорке. Олово продать, оружие самому сгодится. Вообще надо завязывать подчиняться этому выскочке Бенеке. Да, прикрытие хорошее, но ведь и делиться приходится изрядно. А что касаемо прикрытия, так много он помог в последние дни, этот хваленый Пауль Бенеке? Где его флот, где его мощный флагман «Петер фон Данциг»?.. В общем, никакой помощи. По-прежнему только на себя и надеешься. А раз так, ну его к дьяволу, этого Бенеке! Да, не повезло тогда – разгромил орденский флот балтийскую базу. Эх, какая база была! Пресная вода, скалы, мыза. А сосны какие, а воздух! Ладно, еще возродится все, обязательно возродится. И деньги на то будут. Те, что спрятаны на острове Святого Бернара, чуть было не ставшего ловушкой. Что говорил Рейнеке-Ханс? О приметах преступников-иностранцев: синеглазый отрок, долговязый парень и мужик с родинкой на левой щеке. На левой щеке! Кажется, мы уже с ним встречались… Они, преступники-иностранцы, знают о кладе. Итак, у острова Бьорке берем «Пленителя Бурь» на абордаж. Ну а дальше все по плану. Олово – на продажу. Оружие – себе. Преступников-иностранцев, тех троих… или двоих?., ну, сколько их там ни есть – Рейнеке-Хансу, пусть вспомнит старое свое ремесло. Заговорят. Обязательно заговорят, а как же! Потом их – в море, на дно. Туда же и Свенсона. Или нет, Свенсона не стоит. Лучше отдать ганзейцам, пускай они его сами вешают, предварительно выложив за поимку кругленькую сумму. Ох, как складно все получается. А что? После стольких лет должна же, наконец, улыбнуться удача! Тогда вперед, нечего тут киснуть. Курс – Балтийское море. По пути можно заглянуть в ганзейские порты – за пресной водой и провизией. – Эй, боцман! – Да, герр капитан! – Мачту починили? – Почти уже. Скоро починят, герр капитан. Слышите, стучат? – «Стучат»! Скажи, чтоб пошевеливались! Как рассветет – поднимать паруса. Курс – датские проливы. Или нет. Сначала Антверпен – купим провизию, а уж потом – проливы. Все ясно? – Да, герр капитан. – Исполняй.
Глава 5 Выборг. Сентябрь – октябрь 1473 г. —
Он не погиб от дальней тетивы. Рука в ночи меч накренила верно. И стынет кровь на мышцах равномерно, И мрамор проступает синевы. Где ж голова поверженного тела?«Пленитель Бурь», счастливо миновав датские проливы, вошел в родные балтийские воды. Остался по левому борту Готланд, потянулся справа низкий берег Эзеля. Там и пополнили запасы воды, пошли дальше, не заходя ни в Ригу, ни в Ревель. Курс – шведский город Выборг. Уже был он почти рядом, близко-близко, уже бились холодные балтийские волны о темный берег мрачного острова Бьорке, поросшего угрюмыми соснами. Человек, забравшийся на вершину одной из сосен, напряженно всматривался в море. Там, на западе, между морем и небом, возникла небольшая белая точка. Она быстро росла, приближаясь, пока не превратилась в белый квадратный парус, набухший ветром. Человек, проворно спустившись на землю, опрометью бросился к берегу, где покачивалось на якорях большое двухмачтовое судно с изображением серебристого волка на форштевне. – Герр капитан? – заглянул в капитанскую каюту боцман. Голландец, небритый и опухший от вина, поднял на него мутные глаза. О, он уже устал ждать и надеяться. Но неужели? – Герр капитан, приближается судно! – Что за судно? – Одномачтовик, квадратный парус. – Это они. Ставьте паруса! Готовьте людей! Рейнеке-Ханс! – Да, мой капитан! – Проследи за пушками. – Боцман! Вооружить всех. И в путь, в путь! Быстро!К. А. Липскеров «Голова Олоферна»
– Будем принимать бой, кэп? – осведомился Олег Иваныч у Свенсона. – Бой? Зачем? Пойдем лучше выпьем. – Хорошая идея. Но как же эти? – Олег Иваныч кивнул на чужой корабль, идущий наперерез под всеми парусами. – А ты посмотри по другому борту, герр Олег! Олег Иваныч обернулся. Возникшие на севере паруса быстро росли, приближаясь. Олег Иваныч насчитал уже пятнадцать кораблей, а они все еще продолжали появляться. – Что за суда? – Шведский флот. Постоянно здесь патрулирует. Очень помогает от пиратов. – Так ты знал? – Конечно. А чего же тогда я, до того державшийся за караваном, пустился в дальнейший путь в одиночку? Признайся, ты подумал, что твой друг Эрик Свенсон сошел с ума? Без комментариев. А он далеко не дурак, этот капитан Свенсон, хоть и пьяница, надо признать, изрядный. – Шкипер на «Магнусе Храбром», на флагманской каравелле, – мой родной брат Карл. Он примерно знает, когда я возвращаюсь. – И, конечно, имеет за это кое-что, кроме бурного выражения родственных чувств! – Ха-ха-ха! Ну, конечно, имеет! Ты умный человек, герр Олег, просто приятно с тобой разговаривать. А пить – так еще приятнее! Ну, что ты встал? Пошли, что ли? Вина еще полбочки. До Выборга должно хватить.
– Тысяча морских дьяволов! Доннерветтер! – изрыгал проклятия невезучий пиратский капитан Хорн ван Зельде. – Чтоб вас разорвало! Чтоб вы все посдыхали! Чтоб ваши могилы были на дне и в самом глубоком месте! Провал. Полный. Полнейший. Так хорошо задуманная охота сорвалась в последний момент. И этот момент был кем-то хорошо подготовлен. Голландец далек от мысли, что появление шведского флота – просто роковая случайность. Нет, подобные случайности, конечно, иногда происходят, но обычно для их подготовки кое-кто прикладывает определенные усилия. – Убавить парусов! Убрать оружие! Боцман, приготовь шведский патент. Если кто пожалует на судно – улыбаться и быть вежливым. И не дай Боже… Раздался выстрел. Ядро, выпущенное из носовой пушки «Магнуса Храброго» недвусмысленно попросило «Серебряного Волка» лечь в дрейф. Со шведского флагмана спустили шлюпку. Сам капитан ван Зельде лично встретил гостей поклоном: – Рад видеть славных представителей шведского короля! По бокалу рейнского, лейтенант? Нет-нет, мы мирные негоцианты. Собираемся в Африку – для того и пушки. Там этих мавров – просто жуть. Да-да, патенты в порядке. Пожалуйста, взгляните. Мавры? А! В общем, был такой случай… Может, ко мне в каюту? Да ненадолго, всего по бокалу. Так идем, господа? Отлично. Прошу за мной. Одна просьба, мы можем спокойно зайти в ваш порт Выборг? Замечательно. Нет, ненадолго. Пресная вода, провизия – и все. Ваше здоровье, господа!
Город Выборг небольшой, но уютный. В бухте, на острове Линнасаари – крепость, построенная еще в конце тринадцатого века шведским рыцарем Торкелем Кнутсоном. Башня Олафа – главная башня замка – возвышается над крепостными стенами высоким дозорным стражем. На берегу, прямо напротив острова раскинулись высокие городские стены, над воротами герб – поддерживаемый архангелами щит, деленный на две части золотой горизонтальной полосою. В верхней части, на красном – три золотые короны Швеции, внизу – латинская буква W на лазоревом поле. В 1403 году по указу короля Эрика Тринадцатого Выборг официально стал городом, центром административного округа-лена. Олег Иваныч и капитан Свенсон прошли городские ворота, пересекли обширную Ратушную площадь и свернули на узенькую кривую улочку, носившую имя короля Магнуса. Улочка была темной, сырой и грязной. Задирая плащи редких прохожих, дул с Финского залива злой осенний ветер, накрапывал дождик, нудный и серый. Поплотнее запахнув плащи, Свенсон и Олег Иваныч выбрались на Соборную площадь – вот уж где ветер с дождем разгулялись! Пересекли ее почти что бегом, при этом Свенсон чуть было не завалился в большую коричневатую лужу. Снова свернули, на этот раз – к улице Двенадцати Апостолов. Та была пошире, чем только что пройденная улица Магнуса, домишки стояли каменные, трехэтажные, богатые. Еще бы – именно тут и проживали многие члены городского совета. В том числе и сам бургомистр. В конце улицы, на пересечении ее с безымянным переулком, сплошь застроенным каменными оградами, располагалась таверна некоего Гизелия Шмальца, выходца с острова Готланд. В память о главном городе Готланда таверна так и называлась – «Висбю». Кроме великолепного пива, славилась она жарким из дичи – кабанов и зайцев. На них слуги хозяина, с разрешения городского совета, охотились в близлежащих лесах, тянущихся далеко на восток, до самого Кексгольма. Именно таверну Шмальца с вывеской в виде кабаньей головы давно облюбовали новгородские купцы для решения всяческих дел – господин Шмальц был женат на русской. Нельзя сказать, что таверна была полной, но она и не пустовала. В небольшом зале с дубовыми панелями у горящего камина за столом собралось человек десять. Судя по одежде, местные горожане. Толстяк в полосатой красно-зеленой куртке с разрезными рукавами-пуфами наливал в дальнем углу пиво из большой дубовой бочки. Свенсон с шумом захлопнул входную дверь. Вздрогнули язычки пламени горящих по стенам свечей. Полосатый – видимо, это и был хозяин – оторвался от своего занятия, узнав Свенсона, заулыбался. Дав подзатыльника пробегающему мимо мальчишке с дымящимся блюдом, кивнул на гостей – встречай, мол. Поставив блюдо на стол, пацан, стуча деревянными башмаками, подбежал к вошедшим, подхватил сброшенные плащи. Повел было за общий стол. Схватив его за рукав, Свенсон кивком головы показал на столик у дальней стены, под большим Дубовым панно, изображающим крещение епископом Олафом язычников-финнов. Язычники были изображены плачущими – им не очень-то хотелось креститься, а епископ Олаф, наоборот, – смеющимся. Выражение лица этого святого человека было довольно ехидным, он словно подмигивал сидящим за столиком: пейте, мол, пока время ваше не пришло. Олег Иваныч и Свенсон уселись у стены на лавку, покрытую толстым ганзейским сукном. Хозяйский мальчик проворно притащил по паре кружек пива с белыми шапками пены. Хорошее оказалось пиво – вкусное, плотное. Хоть и мутноватое немного. Свенсон перекинулся парой фраз на шведском с хозяином. – Нам не очень-то повезло, – перетолмачил Олегу Иванычу. – Новгородские суда покинули выборгскую гавань неделю назад. До весны вряд ли кто из них появится. Да и, к слову сказать, не очень хорошие отношения сейчас между Швецией и Новгородом. Большой войны нет, а мелких стычек – вдосталь. Да ты лучше меня знаешь. Еще бы не знать. Жаль, конечно, что не будет попутного судна и в Новгород придется добираться на свой страх и риск. Ну что ж. Не впервой. – Правда, есть еще один вариант, – Свенсон оглянулся по сторонам и понизил голос. – Из Сигтуны уже бы должен отплыть караван одного новгородского купца. Если он не пойдет прямо в Неву, обязательно должен заглянуть в Выборг. Именно с ним мы и… тссс… – Чего ты опасаешься, Эрик? – Ганзейских шпионов. Их тут тоже полно. Не поручусь, что таковых нет даже на «Пленителе Бурь». – М-да. И долго ты собираешься ждать возможного прибытия новгородцев? – Почему же «возможного»? Они обязательно придут, если не будет сильного шторма или каких иных ганзейских козней. – Не преувеличивай возможности Ганзы, Эрик! – хмыкнул Олег Иваныч. – По-твоему, сильный шторм – это ганзейские козни? – Ну да! Чьи же еще?.. Однако где же наше пиво? Эй, парень, ты там уснул, что ли? Хлопнула дверь, на секунду обдав сидящих уличной сыростью. Пламя свечей дернулось, пробежали по стенам и потолку дрожащие тени. Человек в длинном сером плаще с низко надвинутым на голову капюшоном, пройдя через зал, уселся за дальний стол – прямо напротив пьющих пиво приятелей. Капли с его капюшона упали прямо в кружку Свенсона. Тот схватился за меч: – Эй, приятель. Ты не очень-то вежлив! Незнакомец откинул капюшон… Узкое смуглое лицо, покрытое сетью морщин. Черные, близко посаженные глаза. И ужасный, от виска до рта, рваный шрам на левой стороне лица. Голландец! Хорн ван Зельде! Олег Иваныч и Свенсон ахнули разом. Ну, наглец! Открыто объявиться в Выборге, городе, где каждый второй купец некогда пострадал от его людей!.. Или наглец, или глупец. Но Хорн ван Зельде никак не глупец. Если заявился, то, верно, не для того, чтобы раскаяться и сдаться властям. – Вижу, вы оба меня узнали. Я шел за вами от самой ратуши. Шел, чтобы поговорить. В порту это сделать невозможно – слишком много там нынче шведских матросов, а у них ко мне счеты. У меня для вас выгодное предложение, repp Олег. – Слушай, Эрик, – проигнорировал Олег Иваныч, – может, кликнем стражу? Виселица на башне Олафа явно нуждается в новом украшении. – Не к месту шутите, уважаемый господин. Короче, ваш парень у меня. – Что?! – Мои люди любезно пригласили прогуляться в своей компании одного молодого человека. Поначалу тот упирался, но потом его все-таки удалось уговорить. Кажется, молодого человека зовут Григорием. Олег Иваныч с грохотом опустил кружку на стол. – Тише, тише. Вы что, не желаете его больше увидеть? – Что ты за него хочешь? – Вот это деловой разговор!.. Вы мне расскажете об одном острове неподалеку от Англии. Подробно расскажете. Даже нарисуете, если потребуется. Заметьте, я уже много чего знаю от вашего друга. А теперь сравню. И не вздумайте хитрить – ваш приятель расплатится за каждое несоответствие собственной шкурой. Ну и, само собой, заплатите выкуп. Скажем, пятьдесят золотых гульденов! – Ты, верно, сошел с ума, ван Зельде! Про остров я тебе расскажу, но денег таких у меня нет. – Их можно занять, у того же Свенсона. Пускай продает свое олово, или что у него там еще есть. Ведь есть же, а, Свенсон? – Так и знал, что на моем корабле шпион! – Даю вам три дня. Потом возвращаю парня. По частям. Счастливо оставаться. Да, вот еще что. Не вздумайте сейчас пойти за мной. Замечу слежку – ваш парень будет умирать долго! Хлопнула дверь. Олег Иваныч понурился. Попили, блин, пива, порешали дела! Расплатившись с хозяином, покинули таверну и быстро направились обратно на судно. Погода прежняя. Дождь… На «Пленителе Бурь» Олексаха лишь горестно разводил руками. Ну, отправился Гришаня немного размяться. Чего ж все время на корабле-то сидеть? Кто ж знал, что этак все обернется? Тем более здесь, в Выборге! Почти что дома. Олег Иваныч лишь махнул рукой – что уж теперь оправдываться. И в самом деле, винить в случившемся некого, кроме, пожалуй, самого себя, – расслабился, блин, перед домом. Что ж, надо теперь думать-решать, как поступить. Сведения об островке Святого Бернара ван Зельде потребовал представить в письменном виде. Интересно, какие сведения голландец получил от Гришани? Хватило ли у отрока ума рассказать правду? Если «да», то и Олегу Иванычу врать не стоит. Да и знать про сокровище – еще не значит им владеть. Вряд ли голландец сунется к острову до весны, а вот Жоакин вполне может успеть. Так что пишем правду! Олег Иваныч описал все как есть. И скит, и ручей, и колодец. Пират останется доволен. Вот только с выкупом дело обстояло хуже. Может, не отдавать бумагу, пока… Пошантажировать? Нет! У голландца уже есть сведения от Гриши, вполне может ими и обойтись. А шутить с пиратом опасно. Больно неудачлив он в последнее время, а потому – злобен, как тысяча адских псов. Вполне может расправиться с Гришей и просто так, в приступе дурного настроения. Не стоит его провоцировать. А что тогда делать? Искать деньги? Пятьдесят гульденов?! Ага, найди их, попробуй! Но слухи распустить надо. Наверняка, как сказал Свенсон, на «Пленителе Бурь» есть шпион голландца. И наверняка ему сейчас поставлена задача – следить и сообщать, ежели что. Вот и пусть сообщает: Олег Иваныч активно ищет деньги, расспрашивает, встречается с различными людьми. Денег, правда, никто ему здесь не даст – никто его в Выборге не знает. Но изобразить кипучую деятельность – это пожалуйста. Ближе к ночи уселись с Олексахой в капитанской каюте – советоваться. Может, стоит вычислить шпиона голландца да потолковать с ним как следует? Если он все расскажет – хорошо, а если пошлет подальше? Взять с поличным во время встречи с ван Зельде? Тоже сомнительный вариант. Во-первых, кто сказал, что навстречу с агентом обязательно явится сам голландец? Что, у него людей мало? А во-вторых, как за ним проследить? В чужом-то городе – не представляешь даже, где какая улица. Нет, и это тоже дело гиблое. Тем более, что у ван Зельде должны быть и в Выборге свои люди. Ведь живет же он у кого-то, держит где-то Гришу – быть может, в холодном промозглом подвале. Пиратского кораблика, бывшей «Благословенной Марты», в гавани что-то не видно. Где-то поблизости хоронится, змей! Что же делать, Господи, что же делать?! Похоже, выход один – устроить засаду в момент передачи денег. Которые, правда, не будут собраны, но ван Зельде должен поверить в то, что они есть! Обязательно должен поверить, иначе просто не придет на встречу и пришлет Гришу «по частям». С утра Олег Иваныч направился в городскую ратушу, где пробыл с полчасика и вышел на улицу с широченной улыбкой на лице и увесистым замшевым мешочком. В мешочке что-то звенело. Никто ведь не знал, что в ратуше новгородец просто беседовал о погоде с одним из писарей, а звенящий мешочек незаметно достал из-за пазухи при выходе. Звенела там, кстати, медь. Ближе к полудню, на «Пленитель Бурь» заявились какие-то люди, судя по всему – купцы. О, сколько усилий стоило Олегу Иванычу уговорить завсегдатаев пивной «Висбю» прогуляться по дождю в порт. Обещанием португальского вина не отделался, пришлось опустошить и можжевеловую настойку капитана, которую, надо сказать, последний отдал безропотно. В каюте Свенсона «купцы» орали, ругались, а под конец, широко распахнув дверь, смачно ударили по рукам. После их ухода боцман велел матросам вытаскивать олово на палубу. Мол, за ним вот-вот приедут. Вечером и ночью дверь в капитанский салон не закрывалась. На весь корабль разносился оттуда веселый монетный звон. Усилия Олега Иваныча были оценены по достоинству. К исходу третьего дня пираты назначили встречу. Причем довольно хитро: Олег Иваныч должен узнать о месте в последний момент и явиться один. Кто подбросил на палубу «Пленителя Бурь» записку? Вопрос оставался открытым. Да Олег Иваныч и не жаждал его решать. Шпиона использовали «втемную».
– Эрик, надеюсь, ты перечислил нам все злачные местечки? – А как же! Признаться, никто здесь не знает их лучше меня! – Ну, тогда пора, друзья мои! – Олег Иваныч был как никогда серьезен. Серые глаза сияли холодным стальным блеском. Знак от пиратов был получен только что. Черная стрела, пущенная откуда-то сверху – быть может, с башни Олафа, – со свистом вонзилась в мачту «Пленителя Бурь». К стреле был привязан кусочек пергамента. Встреча должна состояться немедленно, в трех кварталах от Соборной площади, на улице короля Магнуса. В самой-то грязище! В целях защиты Олегу Иванычу разрешалось взять с собой трех человек. Дул ветер, сырой и холодный. Мертвенный свет луны освещал быстро идущие по площади фигуры. Одну – с небольшим замшевым мешочком в руках. В мешочке звякало. Лишь иногда попадались по пути редкие запоздалые прохожие. Вечер клонился к ночи. Каркали на крепостных башнях черные вороны. Откуда-то несло гарью. На улице Магнуса – узенькой, грязной и темной – Олега Иваныча тронули за рукав. – Следуйте за мной, господа! – Здоровенный малый в плотном дерюжном плаще. Миновав несколько улиц, они перелезли через забор, оказались в полутемном дворе. Остро пахло ладаном, дегтем и еще черт-те чем. Идущий впереди здоровенный малый в плотном дерюжном плаще обернулся, постучался в небольшую дверцу. Та тут же открылась. – Вы ждите здесь! – приказал проводник сопровождающим Олега Иваныча. Олег Иваныч вошел внутрь, оказавшись в маленьком помещении. Повсюду какие-то жернова, склянки. По стенам развешаны сушеные травы. Господи! Да это ж аптека! – Давайте гульдены. Олег Иваныч обернулся. У задней стены стоял ван Зельде. Выражение его лица в проникающем сквозь узкое оконце свете луны казалось особенно зловещим. – Гульдены – против парня! Голландец кивнул кому-то. От другой стены отделилась темная тень, сделала пару шагов, наклонилась. Лязгнул запор. Кто-то зажег свечку. Ага. Подвал! Они держали Гришу в подвале, сволочи! В этакую-то сырость. Что ж, тем лучше… Олег Иваныч сел на пол, свесив в подвал ноги. Темень там была кромешной. Лишь смутно угадывалось чье-то связанное раздетое тело. – Дайте-ка свечку! – протянул руку Олег Иваныч. – Что-то ни черта не разберу. Держащий свечу – тот самый рыжий амба-листый проводник – оглянулся на хозяина. Голландец кивнул, и парень протянул свечу Олегу Иванычу, фальшиво насвистывающему «Индейское лето». Тот посветил вниз, в подвал – точно, Гриша! – и на секунду нагнулся… В ту же секунду свеча погасла. С грохотом захлопнулась крышка подвала и все погрузилось во тьму. Нет, темнота не была полной! Все-таки что-то горело… Что-то? Ван Зельде подошел ближе. Ха, новгородец оставил на полу мешок… Он и горит. Какая-то тоненькая веревочка… О, Боже!!! Страшной силы взрыв потряс дом до самого основания! Из окон на улицу вылетела слюда. Словно горячим ветром сдуло со стен травы. В подвал, на головы Олегу Иванычу и Грише, сверху посыпался мусор. Оставшиеся на улице люди – Олексаха и капитан Свенсон – ломанулись в дом. Олексаха – первый, а Свенсон чуть подождал, пока не подоспеют пятеро матросов с «Пленителя» во главе с боцманом. Все вооруженные. – Осторожней! – предупредил Олег Иваныч, передавая из подвала Гришу. – Парень, кажется, бредит. Подхватив отрока – тот был без рубахи, в одних узких бархатных штанах – Олексаха закутал его в плащ. Без особой спешки – а куда уж теперь торопиться? – Олег Иваныч осмотрел комнату, всю забрызганную кровью. Тут и там валялись разорванные куски тел, а в углу скалилась человеческая голова, оторванная взрывом. Голова Хорна ван Зельде. Похоже, голландец закончил свое кровавое плавание. Дьявол давно уж заждался его в аду! Снаружи, на улице, послышался звон мечей. Он продолжался недолго и сразу затих. Лишь с Соборной площади донесся удаляющийся топот. – Люди голландца не очень-то спешат вслед за своим хозяином! – прокомментировал капитан «Пленителя Бурь». – Не ожидали встретить здесь наших так быстро. Ну, Олег! Ну, ты голова! Честно говоря, не думал, что все так здорово выйдет! Олег Иваныч тоже не думал, что все произойдет столь… кроваво. План-то был простейший, другого просто и выдумать за столь короткий срок нельзя. Что являться к голландцу одному или даже втроем опасно – это было ясно. Пираты наверняка устроят засаду. Конечно, нужна была подмога, которая смогла бы появиться достаточно быстро. Ну а дальше – совсем просто. Выборг – город маленький, компактный. Поделить его на десять квадратов, в каждом расположить пять человек команды – скажем, в каком-нибудь питейном заведении – и велеть ждать. Не говорить всем – чего именно ждать, только старшим, в которых Свенсон уверен. Олег Иваныч помнил про предателя. Всего команда «Пленителя» насчитывала чуть больше пятидесяти человек – по пять на квадрат. Таким образом, где бы ни была встреча – до подхода подмоги не более пяти минут. Оставалось придумать, как подать им знак? Олексаха и посоветовал затолкать в мешок вместо гульденов порох. Олег Иваныч покривился, но в конце концов согласился. Он вовсе не думал швыряться мешком в пиратов, не предполагал и про подвал. Хотел просто изловчиться и, выбрав удобный момент, швырнуть мешок в окно. А там бы те, кому надо, услышали… Ну, а подвал – это уж чистой воды импровизация. Просто очень уж удобно получалось там скрыться. Да и оконце в аптеке оказалось узким, не пролетел бы мешочек. Что ж. Получилось как получилось. Подлого пирата ван Зельде и его подручных не особо жалко. Собаке – собачья смерть! Как раз про таких и сказано. Ишь, сволочи! Продержали Гришаню раздетым в холодном подвале. Вернейший путь к быстрой смерти от лихорадки. Это на случай, ежели бы пришлось отрока все-таки выпускать в обмен на гульдены. Следует признать, ван Зельде был весьма предусмотрительным. Только и на старуху бывает проруха! А вот что касается Гриши… Он хрипел, задыхаясь, на лавке в капитанской каюте, раскинул в стороны руки. – Не протянет и до следующего утра… – Боцман единственный из команды «Пленителя» хоть что-то понимал в болезнях. – Хорошо бы лекаря. Лекаря… Он появился после полудня. Поднялся на палубу, элегантный, подтянутый, чернобородый. В развевающемся на ветру плаще темно-голубого бархата, в длинном коричневом балахоне, подпоясанном изящным наборным поясом. В руках – сундучок с лекарствами. – Лекарь Герозиус. Лучший лекарь Выборга. Еле нашли! Олег Иваныч устало кивнул – он уже не верил ни в каких лекарей. Потом удивленно поднял брови: – Геронтий. Черт побери, Геронтий! Так ты не погиб там, на Шелони? Что смотришь?! Не узнал меня? – Олег! Олег Иваныч! Так ты тоже жив? – И не только я, но и знакомый тебе Олексаха, и Гриша… Тот, правда, сейчас скорее мертв, чем жив. Лихорадка. Мы тебя к нему и звали. – Так что ж стоим? Ведите!
Лекарь – а по первой своей профессии – палач – Геронтий, старый новгородский знакомец Олега Иваныча, провозился с больным всю ночь. Вскрыв вены, выпустил дурную кровь, затем заставил выпить дурно пахнущий отвар. К груди приложил какие-то листья. Потом их снял, положил другие. Снова заставил что-то пить. Послал Олексаху с боцманом в аптеку за травами. Сварил зелье. Снова пустил кровь. К утру Грише если и не полегчало, то он явно был скорее жив, чем мертв. Нет, чуть-чуть полегчало все же. Дыхание легче стало, и бред прекратился. – Даст Бог, поправится! – Геронтий размашисто перекрестился. – Когда в Новгород, Олег Иваныч? – Думаю, скоро. С тем караваном, что ждет Свенсон. Ну, капитан этого судна. – Так это точно новгородцы? – Точно, – заверил Свенсон. – Правда, вас они могут и не взять, ежели хорошо не заплатите. Поробую их уговорить в долг. Ух, и трудно будет! Хорошо, купец – мой личный знакомый и давний компаньон. В Новгороде, говорят, известен. Панфил Макарьев, не слыхали? – Панфил?! – Олег Иваныч хлопнул себя по бокам. – То ж мой лучший приятель… Геронтий, Гриша выдержит ли? – Качку? Должон. Сырость, конечно. Так она и здесь сырость. В каюту жаровню поставить – выдержит. Худую кровь я ему выпустил, а больше не с чего болезни быть. Эх, самому бы с вами… – Так в чем же дело? – Московиты. Говорят, всю власть в Новгороде забрали. – Брешут! Ничего они еще не забрали. И вряд ли заберут. Так едем? – Хм… – Такие люди, как ты, очень нужны свободному Новгороду, Геронтий! – Ну… – Разве не тянет на Родину? – Тянет. Но у меня и здесь дела. Правда, лекарей в Выборге и без меня хватает. – Вот видишь! Едем, Геронтий, едем! – Подумаю… Оно, конечно, хотелось бы.
Через неделю, переждав очередной шторм возле острова Бьорке, в Выборгскую гавань вошли морские лодьи новгородского купца Панфила Селивантова. Быстро починив порванный штормом такелаж и перегрузив с «Пленителя Бурь» олово и оружие, новгородцы солнечным осенним днем вышли в Финский залив и спустя некоторое время уже входили в устье Невы. Среди пассажиров судна был боярин Олег Иваныч, его человек Олексаха и Гришаня, софийский отрок.
Глава 6 Господин Великий Новгород. Ноябрь – декабрь 1473 г.
Белые стены Новгорода стали серыми от налипшего снега. На их безрадостном фоне кое-где чернели голые, давно потерявшие листву деревья. На корявых ветках каркали вороны. Хмурилось утро. Злые ноябрьские тучи затянули все небо. Дул ветер, сыпал, кружил мокрым тяжелым снегом. Ложась на стылую землю, снег подмерзал скользкой коростой, налипал на полозья саней, что торили узкую колею. Несколько вооруженных всадников, что ехали впереди саней, подскакали к воротам проезжей башни. Застучали рукоятями мечей, заругались: что, мол, стража, спите там?! – Да идем, идем ужо! – пробурчал пожилой вислоусый стражник дядько Кузьма. Его молодой напарник, кругломордый Онуфрий, уже гремел внизу ключами. – Милости просим, господине! Распахнув ворота, Онуфрий низко поклонился переднему всаднику – узнал знатного боярина Олега Иваныча, хоть и закутан тот был в широкий бобровый плащ с капюшоном. Да и мудрено не узнать боярина: собою пригож, борода подстрижена ровно, голос зычный, на левой щеке родинка. Да и сосед – неподалеку от башни – во-он, видать! – на углу Ильинской и Славны усадьба. Бросив стражникам монету, Олег Иваныч пришпорил коня – уж больно хотелось побыстрее оказаться дома. Возвращались с Ладожской крепости, куда ездили с ревизией по поручению посадника Епифана Власьевича. Задержались вчера в пути. Погода-то – не приведи Господи! К вечеру не успели добраться, пришлось ночевать в лесу. Олег Иваныч – начальник комиссии. Гришаня – главный секретарь. Еще несколько писцов – служащих посадничей канцелярии, и десяток воинов для охраны. Простившись, те сразу подались на Ярославово дворище, в родную контору. А Олег Иваныч уговорил Гришу заехать к нему. В бане попариться да медку хмельного испить. По такой-то погоде сам Бог велел. Гришаня долго не думал – согласился сразу. И правда, подождет с докладом владыко. Уж если и требуем ремонт в крепости да в каком тамошнем храме – так не зимой же этим заниматься. Тем более проверку провели быстро – потому и вернулись дня на три раньше, чем планировали. У церкви Ильи свернули на Ильинскую – вот и Олега Иваныча усадьба. Частокол высок, крепок, над воротами башенка. – Эй, Исай, открывай воротца! – Кого там черт… Ой! Хозяин! Милости прошу, Олег свет Иваныч. С возвращеньицем. Исай – молодой, безусый еще парень – был принят на службу недавно, да и то с испытательным сроком: до конца зимы, когда вернется с дальнего Пашозерского погоста Демьян Три Весла, верный человек Олега Иваныча. В прошлую седмицу пал в ноги Демьян – отпросился в родные места на зимнюю охоту. Кабана запромыслить решил, да лося, да куниц, да белок пострелять на шапку. Дело хорошее. Отпустил Олег Иваныч Демьяна. По пути наказывал поклониться иконе Тихвинской, Богоматери, что, говорят, евангелист Лука самолично со Святой Девы писал. Демьян обещал – уж что-что, а Тихвинский посад он никак мимо не проедет. Сладки девки в Тихвине! Исай отворил ворота, и Олег Иваныч с Гришей въехали наконец в родные пенаты.Затворив ворота, кругломордый стражник Онуфрий, тщательно очистив ноги от налипшего грязного снега, влез обратно на смотровую площадку башни. – Осталось чего в баклажке, дядько Кузьма? Вислоусый Кузьмаотрицательно покачал головой. Медовуха в баклажке кончилась еще ночью. Впрочем, скоро полдень – смена придет. Пойти домой, недалеко, на Рогатицу, велеть жене топить пожарче печь. Хватануть корчемного зелья, что все чаще называли ласково водичкою-водкою, да завалиться на печь, укрывшись с головой теплою волчьей шкурой, лишь самую малость побитой молью… Или ну ее?! И покосившуюся избу, и постылую жену?! Спать ведь все равно не даст, зараза, разворчится, найдет причину. Может, в корчму? Хорошо бы. Жаль, деньжат маловато. Кто в такую погоду за город ездит? Вот и не надыбались денежки. Может, у Онуфрия чего есть. – Эй, паря. Кто там сейчас проезжал-то? – Да сосед наш, боярин Олег Иваныч, с Ладоги возвращался. – Олег Иваныч?! Что ж ты сразу не сказал, чучело! Помнишь ведь, кто просил про него сообщать? – И то правда! А я-то, дурень, и позабыл про Явдоху-корчемщика. Хорошо, хоть ты вспомнил, дядько Кузьма. Быть теперь нам с прибытком! – Да, медовухи жбан Явдоха нам выставит. Еще и с пирогами да со щами, с киселем сладким. Пойдешь сам-то? – А то! Может, еще и заплатит Явдоха за весточку. – Может, и заплатит. Стражники поплотнее закутались в плащи и принялись кружить по смотровой площадке башни, предвкушая близкую халявную выпивку. Впрочем, не такую уж и халявную. Боярин Олег Иваныч ведь в их смену домой возвратился. О том и просил сообщить Явдоха, что держал корчму на Загородцкой. Не ближний свет к нему тащиться – аж на другой конец города, да это как раз тот случай, когда охота пуще неволи.
Весь следующий день Олег Иваныч провел на Софийской стороне, в усадьбе своей нареченной невесты, боярыни Софьи Заволоцкой. Много смеялись – Олег Иваныч обучал суженую новомодной французской игре, в карты. Потом обедали. Неслышно скользили по горнице слуги с серебряными подносами. Подавали черную икру, заливную рыбу, уху из белорыбицы с кардамоном и перцем. Кроме того, теплые, с пылу с жару пироги с яйцом да с луком, кашу овсяную, ягодный застывший кисель из черники, большой рыбный пирог, мед в сотах. Запивали горячим сбитнем да мальвазией из тонких стеклянных бокалов венецианской работы. После обеда отправились отдыхать. Зря Олег Иваныч выходной себе выпросил? Повалились на перину, Олег Иваныч еще на ходу сарафан стянул с Софьи. Затем, лежа на перине, медленно снял с невесты рубаху. Красива боярыня – тонкий стан, высокая грудь, нежная шелковистая кожа. Светлые волосы распущены по плечам, в карих глазах золотистые чертики. Олег Иваныч крепче сжал объятия, потом отстранился, посмотрел на раскинувшееся на перине молодое крепкое тело. Ласково провел рукой по ложбинке грудей, спустился ниже, к животу, и дальше… Софья не выдержала, застонала. Изогнувшись, впилась губами в губы Олега Иваныча… Уже потом, ближе к вечеру, когда утомленная боярыня сладко спала, тесно прижавшись к нему, Олег Иваныч вспоминал во всех подробностях тот день, когда снова увидел Софью после долгой разлуки. Солнечный октябрьский день, золотые деревья и красные кленовые листья, плывущие по темной воде вслед за кораблями Панфила Селивантова. Софийский вымол. Грановитая палата. Встреча с архиепископом Феофилом и посадником Епифаном Власьевичем. Затем сразу бегом – некогда и коня испросить было! И вот она, Прусская улица, вот усадьба. Боярыня где? В церкви? Часто молится, говорите? Церковь Святого Михаила. Блестящие створки дверей. Красные клены. Народ, выходящий с обедни. Эй, красавица, не ты платок потеряла? Что… О, Боже… Увидев Олега, Софья повалилась без чувств. Тот еле успел подхватить ее. Поднял на руки, понес. Целовал на ходу в губы. Потом так и остался на Прусской.
Вечером кликнули слуг. Велели принести квасу, слишком уж жарко в опочивальне. Софья в одной рубашке прошлась по горнице, заглянула в окно – смеркалось – поставила на подоконник чашу. Потом уселась на ложе, взглянула в глаза суженому: – Послушай-ка, Олеже, знаешь ли ты, что срок посадничества Епифана Власьевича кончается? Скоро выборы. – Ну, это понятно. – Ивановские купцы тебя хотят крикнуть! – Угу, ивановские купцы… Что?! – Ты с лавки-то не падай. А что? Род у тебя достаточно знатен. Связей да знакомств важных полно. Да и сам ты в Новгороде известен. Феофил с тем согласен, да и Епифан Власьевич, посадник нынешний. Олег Иваныч не знал, что и сказать. С одной стороны – лестно. А с другой – новгородский посадник… Это ж такая должность! Почти президент! Не только о Новгороде заботы, но и о концах его, о пятинах. От Невы, Карелии и Ладоги до самого Белого моря! Забот полон рот. Да на фига ему все это нужно! Правда, раз народ за него… – Да, почти все посадничьи за тебя! И купцы! Только… – Софья вдруг тяжко вздохнула. – Только я против! – Она тесно прижалась к Олегу. – Умом понимаю – ты нужен Новгороду. Многие тебя еще по Шелони помнят. А московиты ведь свое гнут, порушить хотят новгородские вольности, свое собачье правление ввести. И введут, и порушат свободу нашу! И будут вольные новгородцы гнуть спину под кровавым московитским ярмом. А сколько крови прольется, сколько народу казнят! Это сейчас они чуть притихли, все выжидают чего-то. Ну, ясно чего. Выборов ждут. Своих людей в посадники и тысяцкие провести мечтают. Догадываюсь, деньги им для того даны немалые! Немногие московитской силе противиться могут. А ты – можешь! И в Москве тебя уважают, даже Великий князь Иван. Так просто с тобой не справиться, и опыт у тебя особый имеется. Нет для посадника человека лучше! Но нет ничего горше для меня, – Софья вдруг расплакалась. – Я потеряла уже одного мужа, боюсь потерять и тебя! Ведь убьют! Тут такие дела творятся. Ох, ни дня без драки да поножовщины. Думаю, то с московской подачи воду мутят. – Так, значит, надобно прекратить все это дело! – погладив Софью по спине, твердо произнес Олег Иваныч. – Чувствую, и в самом деле кандидатура моя подходящая. И хватит возможностей, и опыта, и связей, чтоб сохранить свободу Новгорода! Знаю, ноша посадничья тяжела. Тяжела и опасна. Так ты, Софья, хочешь, чтобы твой будущий муж оказался трусом?.. Ладно, трусом! Это дело личное. Но ведь и Новгород пострадать может. Народ новгородский, его вольности, честь и свобода. Нет, пусть хоть и опасна эта дорога, пусть ты против – все равно, раз ступив на нее, я выбрал свободу и должен теперь идти до конца! Прости меня, если сможешь… Олег Иваныч поднялся с лавки и посмотрел в окно. На заснеженный город опускались сумерки – медленно и величаво. Быстро темнело небо. Над церковью Богоявления, что на воротах Детинца, серебрился круглый, как новгородская деньга, месяц. По вершине стены, на деревянном забороле, двигалась стража. Дальше, за холмом, за Околотком и Детинцем, смутно угадывался Волхов. Мост, Торг, Славенский и Плотницкий концы. Великий, свободный город! Город мастеров и купцов, город свободных людей. Родной город… Сзади подошла Софья, обняла, прижалась горячей щекой. Тонкие пальцы ее медленно расстегнули застежки кафтана…
В церкви Бориса и Глеба, что взметнулась ввысь серебристым куполом на окраине Плотницкого конца, отзвонили вечерню. Собравшийся люд, растянувшийся вдоль по всей Загородцкой, сняв шапки, чинно входил в храм и крестился на икону первых русских святых. В первых рядах завсегдатаи, жители близлежащих улиц – Загородцкой, Конюховой, Запольской. Все больше ремесленники и торговцы, не такие богатые, как, скажем, ивановские купцы, но и не бедные. Средней руки купчишки. Принарядившись, чинно стояли в ряд и слушали дьячка, читавшего псалтырь. Вторые и третьи ряды занимали однодворцы. А позади них толпился и разный прочий люд, в телогреях, нагольных тулупчиках из собачей шерсти, с зажатыми под мышками потрепанными заячьими треухами. Средь них-то незаметно и затесался Олексаха. Здесь, довольно далеко от Торга, его мало кто знал. А учитывая царившую в храме полутьму, даже и знакомые не узнавали. Первым делом, конечно же, Олексаха прочел молитвы – не нехристь какой! – а уж потом приступил к тому, зачем, собственно, и пришел в этот дальний угол, исполняя тайное задание, полученное от своего непосредственного начальника, думного боярина Олега Иваныча Завойского, ныне объединившего под своим чутким руководством три спецслужбы: посадничью, тысяцкую и владычную. Спецслужбы эти занимались охраной безопасности Господина Великого Новгорода, а за общественный порядок отвечала посадничья канцелярия, Олегу Иванычу не подчиняющаяся, однако через особых дьяков согласовывающая с ним все свои действия. Такая должность была доверена боярину Завойскому решением правительства Новгородской Республики, Совета Господ. Заседавшие там люди Олега Иваныча знали давно и довольно хорошо представляли себе его возможности. Потому и утвердили данную кандидатуру практически единогласно, собравшись в Грановитой палате еще в конце октября. С того момента Олег Иваныч получил более чем приличное жалованье, людей и большую головную боль – московитское лобби в Новгороде не дремало и, готовясь к предстоящим выборам, резко активизировало свою деятельность. То, вроде бы ни с того ни с сего, вспыхивали пожары на купеческих складах. То ни с того ни с сего шли в бой стенка на стенку улицы, концы, даже стороны. Взять хоть недавнее побоище на Волховском мосту. Имелись и раненые и убитые. А три дня назад стража засекла у церкви Дмитрия Солунского на Пробойной подозрительных нищих. Те смущали собравшийся народ «прелестными письмами», в которых именем великого московского князя Ивана обещалось «скорое умиротворение». Всего же нищих было трое. Двоим незнамо как удалось ускользнуть, а третий повесился в порубе. Памятуя свое милицейское прошлое, Олег Иваныч однозначно решил: повеситься нищему помогли. И весьма грубо. Странгуляционная борозда на шее, конечно, имелась, но вот трупные пятна, оказавшиеся почему-то на спине и ягодицах, красноречиво свидетельствовали о том, что, прежде чем повеситься, нищий пролежал несколько часов на спине в виде хладного трупа. Потом вдруг воскрес и повесился. Конечно, не будь у Олега Иваныча соответствующего прошлого опыта – фиг бы кто догадался о преднамеренном убийстве. Труп беспечно записали бы в самоубийцы, что уже и сделали бы, не окажись случайно поблизости Олега Иваныча. На его вопрос, сколь тщательно обследован труп, проводившие предварительное расследование посадничьи дьяки лишь скорбно поджали губы и осуждающе покачали головами. Не христианское дело – трупы осматривать. Олег Иваныч только плюнул с досады. С таким персоналом можно только дров наломать! Да еще сильно подозревал он, что имелись среди писцов да дьяков и явно работающие на Москву людишки. Кто по скудоумию своему, а кто и за деньги. И всех необходимо было вычислить! Чем Олег Иваныч, засучив рукава, и занялся. Не его, начальника, это дело. Его дело – руководить. Только вот работать почти некому. Пока обходился старыми проверенными кадрами – Олексахой, звонарем церкви Михаила на Прусской Меркушем да Гришей. Маловато на весь Новгород. А еще пятины, в каждой из которых нужно иметь своего человечка. Хотя бы одного, а лучше – двух. Да и обучать всех нужно побыстрее. Азам следственной работы и оперативно-розыскной деятельности. Юристы нужны, юристы. Не только по уголовным, но и по гражданским делам. Эх, был бы свой университет! Ну, это в будущем. Пока приходилось крутиться. Насущная задача – ликвидация московской шпионско-диверсионной сети. Что самое смешное, Олег Иваныч и его доверенные люди хорошо себе представляли, где искать резидента. Его и не нужно искать, достаточно зайти на усадьбу, расположенную на берегу Федоровского ручья, прямо напротив церкви Федора Стратилата. Бывшая усадьба боярина Ставра, теперь приобретенная никому не известным московским боярином, явно подставным лицом. Козлобородый Митря Упадыш, по всем прикидкам, не тянул на резидента. Хотя… Хитрости ему не занимать, связей в люмпенских кругах тоже. Второй – Явдоха, корчмарь с Загородцкой. Но кто остальные? Где та мелочь, что составляет звенья шпионской цепи? Рассеяна по городу, по концам, по улицам, по погостам. И если захватить центр, Явдоху с Митрей, затаятся людишки, поди потом их сыщи. Потому и нельзя пока главных злодеев трогать. Лучше подождать, обложить их, как медведя в берлоге. На чем чаще всего «палятся» господа шпионы? Правильно, на связи. Те, кто работает на Москву, должны передавать информацию – что, все они в Явдохину корчму шляются? Слишком было бы глупо. Но вычислить хоть нескольких необходимо. Для того и стоял теперь Олексаха в церкви Бориса и Глеба. Наблюдал, примечал, догадывался. А глаз у него был приметлив. Хозяин окраинной корчмы Явдоха – мужик лет сорока, весь какой-то прилизанный, скользкий – быстро клал поклоны, стоя во втором ряду. С тщательно расчесанной бороденкой, в богатой бобровой шубе, крытой аксамитом. Тонкие губы растянуты в сладкой улыбке. Узнавая близких знакомых, кланялся – а таковых тут у него имелось в избытке, потому и кланяться приходилось часто. Олексаха тщательно осматривал молящихся. Надеясь на отличную зрительную память, выискивал знакомых. Вот, кажется, квасник – отсюда, с Загородцкой. Не то. А вон, в уголке, напротив Николая Угодника, еще один знакомец – Селифан-рыбник. Тот с Запольской, что здесь неподалеку. А вон те двое… Где-то их точно видел. Нет, не на Торге. Ха! Да то ж соседи – стражники с проезжей башни, что на Славне. Один вислоусый, пожилой. Другой молодой, кругломордый. Уж примелькались на своей башне. В принципе, неплохие ребята, старательные. Службу несут исправно – ни разу их спящими на посту не видели. Правда, от молодого попахивает иногда медовухой – так кто ж из нас без греха? На Плотницком, стало быть, живут. Однако далековато им на службу добираться – почитай, через весь город тащиться. Ну, то их дело. Ага! Вон еще знакомый. Посадничей канцелярии писарь. Кафтан красный, приметный. Узнаем завтра, где обитает. Вроде больше никого. Ладно, запомним пока писаря. Служба закончилась, люди благочинно направились к выходу. Из распахнутых дверей резко дохнуло холодом. Олексаха бочком протиснулся сквозь толпу, встал незаметно у коновязи – будто подпругу поправляет. На самом деле примечал за писарем. Ага, во-он красный кафтан, за стражниками мелькнул. Кстати, те явно в Явдохину корчму подались. Ну, правильно. Куда еще-то по такой погоде? А где наш писарь? Ага… У него, оказывается, и лошадь имеется! Знать, издалека приехал. Неужто поближе от дома церкву не сыскал? Ин-тере-е-есно. Дождавшись, пока писарь отъехал по Загородцкой шагов на тридцать, Олексаха вскочил в седло и, стараясь держаться за попутными всадниками, направился следом за ним. Проехав по Загородцкой, свернули на Большую Московскую дорогу. Слева показались яблоневые сады – голые, беззащитные, кое-где укрытые от холодов соломой. К садам не поехали. Писарь (оглянувшись!) неожиданно свернул на Запольскую улицу и пустил лошаденку рысью. Еще интереснее! С обеих сторон улицы потянулись ограды, за оградами виднелись искорки света – в домах жгли свечи. Улица становилась все безлюдней. Олексаха слез с коня и пробирался следом за писарем, держась в тени частоколов, – на небо выкатилась луна. Он собирался уже плюнуть на это дело. Ясно же, домой человек едет, не в корчму к Явдохе. Значит, и в церковь Бориса и Глеба заехал потому, что она ближайшая к дому. А оглядывался… Да мало ли почему люди оглядываются! Темно, страшно… Олексаха вскочил в седло… И увидел, вернее, услышал, как спешившийся писарь постучал в чьи-то ворота. Нет, пожалуй, домой так не стучатся! Олексаха вновь слез с коня. Прислушался. Во дворе усадьбы забрехала собака. Скрипнув, ворота открылись. Послышался высокий женский голос. Писарь завел на двор коня. И все стихло. Олексаха хмыкнул. Запомним усадебку. Завтра проверим.
Промозглым ноябрьским утром Олег Иваныч, проведший ночь у Софьи, отправился на владычный двор, где руководимая им служба занимала целый этаж в недавно пристроенном к владычным палатам помещении. Быстро расписав входящие материалы – две драки, изнасилование и насильственный акт мужеложства на Ильинском вымоле, Олег Иваныч направился в палаты архиепископа Феофила. Там сегодня ждали Орденское посольство. Ливонцы должны были пожаловать к обеду – до этого следовало подготовиться. Дело было секретным и не подлежало широкой огласке, на чем особо настаивал Ливонский магистр мессир Вольтус фон Герзе. Чего хотели ливонские рыцари, в принципе, можно догадаться: помощь в приобретении (читай: захвате) псковских земель. В обмен они пообещают все. В частности, военную помощь, в случае возможных осложнений с Москвой. А вот здесь следовало быть осторожным и учитывать множество обстоятельств. И то, что могущество Ордена давно подорвано Польшей, и что войско, которое они предоставят, наверняка будет небольшим отрядом кнехтов, а отнюдь не рыцарей, закованных в сталь. В лучшем случае прибавят несколько пушек. Определенная выгода от их помощи, конечно, имеется, но весьма невеликая. Больше проблем. Опять начнут верещать псковичи: новгородцы совсем потеряли остатки совести и вместе с немецкими псами-рыцарями подвергают разору и разграблению исконные псковские земли. Пскову почти наверняка окажет помощь Иван, Великий князь Московский. И политику будет гнуть такую: Новгород с немцами заодно, против всей земли русской. Чушь, конечно, да ведь поверят! Те же рязанцы, нижегородцы, тверичи. Нет, не нужен Великому Новгороду подобный имидж! Да и гораздо лучше задружиться со шведами или теми же поляками – они с Орденом далеко не приятели, а как бы не враги злейшие. Ну и Псков, конечно. В перспективе – союзник против московского князя. Когда вот только поймут псковичи, что Москва ничем не лучше Ордена – так же на их свободу да земли зарится. Обо всем об этом перетолковал Олег Иваныч с главой Софийского Дома архиепископом Феофилом, чье место в системе новгородских магистратур примерно соответствовало посту министра иностранных дел. Умен был Феофил. Умен и осторожен. Таких качеств и политика новгородская требовала. Вот только к Москве уж больно лоялен. Впрочем, уже нет. После Шелони-то прозрел Феофил. Он еще больше высох, пожелтел еще больше. Что там у него за проблемы? Почки? Печень? Одни глаза сияли прежним задором. – Не бережешь ты себя, владыко. А ведь не себе служишь – Господу и Новгороду, Господину Великому. Феофил устало отмахнулся. Некогда, мол, о телесном думать. С ливонцами решили пока повременить, не заключать соглашение. Но и не отшивать открыто. Мало ли когда и рыцарская помощь сгодится. С Софийской Олег Иваныч отправился в пристройку, к себе. Выслушал явившегося с докладом Олексаху, кивнул. Взяв принесенные им грамоты, сунул за пазуху да поехал на Ярославово дворище – в резиденцию посадника боярина Епифана Власьевича. И насчет ливонцев надо перетолковать, и о драках, и о людишках тех, что Олексаха в грамотке указал. – Не, стражники, то не наши, – замахал руками Епифан Власьевич. – Стражники, те под тысяцким, сам ведаешь. Ну, а про другого… Эй, Ермил! – посадник щелкнул пальцами, подзывая служку. – Прикинь-ка, кто у нас из дьяков да писцов в красном кафтане ходит? Ермил, невзрачный человечишко лет тридцати, почесал редкую бородку. – Гришаню-отрока в красном кафтане видал недавно, но то не наш – софийский. А из наших… Из наших никто такой цвет не нашивал. Хотя нет!.. Видать не видал, а слыхать слыхивал. Третьего дня Флегонт-писец кафтаном красным хвастал. Справил, дескать, обнову. – Ах, Флегонт? – нахмурился посадник. – Ну-ка, кликни! – Что ты, что ты, Епифан Власьевич! – упредил Олег Иваныч. – Не нужно никого кликать. Да и Ермила своего предупреди, чтоб помалкивал. Сперва поведай, где живет твой Флегонт-то? – А пес его знает! Где ж мне всех мелких людишек упомнить? – И то правда… А как насчет специальной книги? Куда записываются принятые на службу писцы да дьяки. Имеется ли таковая, иль нет? О книге Епифан Власьевич тоже ни черта не ведал, но вот Ермил быстро вспомнил, что таковая имеется. – Так что встал? Неси! – рыкнул посадник. Ермил вернулся не сразу, минут через двадцать. Епифан Власьевич уже успел обсудить с гостем недавнюю заячью охоту, большим любителем которой был. – Сыскал, батюшка Епифан Власьевич, – Ермил с поклоном протянул боярину толстую тяжелую книгу. Посадник брезгливо отстранился. Больно пыльной оказалась книжица. – Посмотрю? – Олег Иваныч протянул руку. – Смотри, коль глазам не лень… Эй, Ермил-ко! А принеси-ка нам жбан с медком стоялым. Выпьешь чарочку, Олег Иваныч? Отчего ж не выпить! Олег Иваныч, сдув с книги пыль, перевернул страницу. Искомый Флегонт обнаружился почти сразу. Проживал сей деятель гусиного пера и чернильницы на Софийской стороне, на улице Воздвиженской. А видел его Олексаха на Загородцкой да на Запольской. Далековато будет, другой конец города. Что посадничий канцелярский писарь забыл на Запольской? Не к Явдохе ли приходил? Вполне могли в церкви Бориса и Глеба встретиться, а уж информацию передать способов много. Сунул на выходе Явдохе грамоту березовую да и был таков. А тогда зачем на Запольскую ездил, Флегонт-то? Он ведь там не живет! Тогда – к кому? Ну, пускай Олексаха и устанавливает, ему вполне по силам будет – не то что испрашивать у самого посадника разрешения заглянуть в писцовую книгу. Епифан Власьевич и разговаривать бы с подобным мелким человечком не стал. Вот Олег Иваныч самолично и приехал. А теперь надо бы к тысяцкому, Симеону Яковлевичу. Тот тоже на Олексаху даже смотреть не будет. Какие хоть там, в церкви на Загородцкой, стражники были? Ах, да. Соседи, с проезжей башни, что на Славне. Один с усами обвислыми. Дядькой Кузьмой кличут. Другой – молодой, кругломордый, Онуфрий.
Министр обороны – так Олег Иваныч про себя именовал тысяцкого – Симеон Яковлевич Заовражский относился к тому довольно зажиточному и влиятельному слою боярства, что с давних пор селилось на улице Прусской и так и прозывалось – «прусским». Раньше, до того как Симеон Яковлевич был избран на пост тысяцкого, встречаться с ним Олегу Иванычу не приходилось. Ну, потом, конечно, виделись – и на вече, и на заседании Совета Господ, и на судебных тяжбах иногда встречались. В отличие от простоватого посадника, тысяцкий был себе на уме. Он и вид-то имел более подходящий какому-нибудь итальянскому жиголо, а не новгородскому вельможе. Маленький, чернявый, востроглазый, Симеон Яковлевич, однако, был весьма сведущ в военном деле, болтал на паре европейских языков – английском и датском – и, как сильно подозревал Олег Иваныч, юность свою провел в рядах британских корсаров. Олега Иваныча тысяцкий – его приказные палаты располагались здесь же, на Ярославовом дворище, только чуть в стороне от посадничьих, ближе к Никольской церкви, – принял с распростертыми объятиями. Угощал сливянкой да все расспрашивал о приключившейся с Олегом Иванычем авентюре. Так и называл – «авентюра». Олег Иваныч тоже не лыком шит – рассказал далеко не все, только в общих чертах. Что не очень-то удовлетворило любознательного тысяцкого. Симеон Яковлевич залпом выпил сливянку из высокого серебряного бокала и, хитро прищурившись, поинтересовался, не приходилось ли уважаемому гостю встречаться в Европах с неким голландцем по имени Хорн ван Зельде. – Приходилось. Он умер. – Как?! Хорн ван Зельде умер?! Ну, Олег Иваныч, за это стоит выпить! Не за упокой его черной души, конечно, а чтоб он вечно горел в аду. Наконец-то дьявол прибрал голландца! – Ты, я вижу, неплохо знал его когда-то, Симеон Яковлевич? – Что ты, душа моя! Так, слышал пару разов. Да пес с ним, с голландцем… Так, говоришь, англичане его достали? – Да. Королевский флот под командованием адмирала сэра Генри Лосквита. – Что? Как ты сказал? Сэра… Какого сэра? – Сэра Генри Лосквита, если я правильно запомнил. – Ха!!! Старый пират Лосквит стал адмиралом! Чудны дела твои, Господи! А леди Босуорт? Она с ним? – Не знаю никакой леди. По крайней мере, не видел. – Жаль, жаль… Ну, это так, к слову. Еще по одной? За торговое процветание Новгорода! Выпили. Олег Иваныч приступил к основной части беседы, ради которой, собственно, сюда и явился. А именно – поинтересовался местом жительства стражников с проезжей Славенской башни. – А, Кузьма Венедиктов и Елисеев Онуфрий, – тысяцкий и не заглянул ни в какие книги. – Есть такие. Бездельники, в общем-то, да где других взять? Живут… Живут… Кузьма Венедиктов – на Рогатице, за церковью Ипатия двор. С женой живет, деток нет. Так, это Кузьма. А Онуфрий… Онуфрий – рядом с ним, на Ильина, на той же стороне, что и церковь Спаса, только к стене ближе. А что, Олег Иваныч? Чай, натворили что? – Да пока и сам не знаю. Проверяем. – Ну, ну. Проверяйте. Могу, кстати, кой-чем поделиться. – Рад буду выслушать, Симеон Яковлевич. Вижу, ты человек в житейских делах опытный. – Ха! Опытный?! Ха! Ну, слушай, – тысяцкий оглянулся на дверь (это в собственной-то канцелярии!) и понизил голос: – Есть у меня сильные подозрения, что появились у моих стражничков – у этих двух, про которых ты спрашиваешь, – излишние денежки. – Откуда? – Вот и я гадаю. – Нет, откуда видно, что появились? – Знаешь, чем от них последние месяца два на разводе разит? Стоялым медом, а иногда и мальвазией! А раньше все больше корчемным переваром пахло – аж на версту. – Не показалось тебе, Симеон Яковлевич? – Ага, показалось, как же! Что я, мед от перевара не отличу? А по цене, между прочим, раз в пять отличие. Вот и смекай. Хотя по натуре – оба бездельники. Кстати, завтра они у меня петли на воротах дегтем смазать должны, чтоб не ржавели. Не знаю, уж и смажут ли. Хоть самолично иди проверяй. – Деготь – это хорошо. Спасибо, Симеон Яковлевич, за сведения. Ежели в чем твоя нужда будет… – Будет, будет! Но о том после поговорим. К зиме ближе. «К зиме ближе». Тысяцкий явно намекал на выборы. А что хотел предложить? Ладно, поживем, увидим… Ну, стражнички, блин! Вытянуть бы вас в поруб да поспрошать. А даже и не в порубе. Просто допросить или даже поговорить малость. Только не на их башне, не на улице, не дома. Вырвать из привычной среды – очень уж это откровенности способствует.
Олегу Иванычу вспомнился случай еще из той, прошлой, жизни. Случай со старшим участковым Игорем Рощиным. Работал Рощин на селе и периодически, раза два в квартал, брал на борт отделенческого уазика двух участковых да детского инспектора и устраивал рейды по окрестным деревням – по «краю непуганых идиотов». И заехали они как-то в дальнюю-дальнюю волость. Первым делом – к клубу, поскольку суббота. В клубе «культурно отдыхало» человек двадцать. Все, конечно, пьяные. Некоторые, особо утомленные, отдыхали прямо у клуба, на травке. Покидав спящих в «клетку» уазика, участковые с детским инспектором зашли в клуб шугануть не в меру пьяных. Некоторые «танцоры» вылезали в окна. Кто не стоял на ногах, прятались под скамейки. Рощин в это время на переднем сиденье уазика рядом с водителем писал протоколы. Из соседней с клубом избы кубарем выкатились двое мужиков – изрядно нажрамшись. Оглашая местность отборным матом, встали перед клубом в поисках удобного для дальнейшего распития места. Захотелось продолжить праздник на природе. Ну, а раз скамейки вокруг все до единой поломаны, то другого подходящего места, кроме капота желто-синего милицейского уазика, поблизости не наблюдалось. А раз не наблюдалось… Сидящие в кабине Рощин и водитель просто офонарели, глядя, как мужики, не говоря худого слова, поставили на капот стаканы, разлили водку, выпили. Потом решили повторить. Водитель посигналил. Ноль внимания… Уже потом, в отделении, утром, выписывая мужикам изрядный штраф, Рощин поинтересовался, чего это они так обнаглели? – Да ты чо, начальник? – несказанно удивились задержанные. – Мы не обнаглели. А что водку пили – так мы ж дома! Дома, как известно, и стены помогают. Потому и допрос подозреваемых все наставления для следователей предписывают проводить в кабинете. Чтоб чувствовалось давление казенного помещения. И еще как оно чувствовалось! Неоднократно проверено практикой.
Потому и беседовать со стражниками, Кузьмой и Онуфрием, Олег Иваныч решил в собственных казенных палатах, что пристроены к владычным. Осталось придумать, как выдернуть сюда стражников. Эх, в Москве оно бы, конечно, проще. Кинулся в ноги Великому князю, испросил разрешения. Да схватил, кого хотел, для государевой надобности. В Новгороде такой вариант не катил – значимый повод нужен. Свидетелем, а лучше подозреваемым вызвать. Вырвать из привычной среды, но только законно. Подставу сделать, как частенько практиковалось в родных милицейских органах. Олег Иваныч не поленился, самолично зашел в келью к Гришане. А чего тут идти-то – рядом, через двор. Гриша в сером, с серебром, кафтане тонкого английского сукна, высунув язык, азартно водил пером по листу пергамента: переписывал какую-то книгу. – Остромирово Евангелие, – пояснил. – Для боярыни Пистимеи Ивановны. Очень ей то Евангелие понравилось, вот и стараюсь. Бумагу боярыня терпеть не может. Вишь, по пергаменту работаю. Боярыня стара, да не прижимиста, деньжатами частью вперед уплатила. – Да уж я вижу. Кафтанец-то на тебе, чай, не за медяки! – Да уж… Серебришка отвалил изрядно. Рад тебя видеть, Олег Иваныч! Хотя… ты ведь теперь у нас человек важный, просто так не заходишь, – Гриша притворно вздохнул. – Понадобился зачем-то, так ведь? Олег Иваныч взял с подоконника глиняный кувшин, принюхался. Вроде пиво… Гриша кивнул: наливай. Сам тоже протянул кружку. – У тебя, Гриша, с Ульянкой-то как? – утерев бороду рукавом, поинтересовался Олег Иваныч. – Хорошо, слава Богу. А чего спрашиваешь, будто не знаешь? – Дело есть. – Наверное, пакость какая-нибудь? Как там? «В порядке оперативно-розыскной деятельности». Угадал? – Ну… Почти. А ведь и вправду – пакость. То, во что намеревался Олег Иваныч втянуть Ульянку. А как иначе? Добровольцев на такое дело не сыщешь, вот и приходится выезжать на родных и близких. Софью на такое дело не пошлешь. Происхождение не позволяет, да и известна она в городе многим. Олексахина Настена больно простовата да на руку тяжела, для тонких дел не годится. Остается одна Ульянка. Умна, красива, обучаема. И к авантюрам склонная. – Ладно, Олег Иваныч, не ходи вокруг да около. Говори, что надо?
– Ну, слушай. Мне напишешь сейчас две грамотки разными почерками. А насчет Ульянки сделаем так: завтра утром…
Утром чуть подморозило. Не так, чтобы мороз трещал, но щеки покусывало. Стражники, дядько Кузьма и Онуфрий, стояли в конце Славны, на проезжей башне. Воздух свеж, прозрачен и чист. Небо голубело так, словно вот-вот должны вернуться благословенные весенние дни. Наконец-то появившееся после долгих пасмурных дней солнце светило так ярко, что подошедший к самому краю заборола Онуфрий прищурил глаза. Дядько Кузьма кемарил в углу, завернувшись в бобровый плащ. Скоро подыматься ему. С утра прискакал подьячий, привез котел с дегтем. Сказано было: разогреть да петли на воротах промазать, чтоб не ржавели. Грязная работенка, да куда деваться! Самого тысяцкого приказ, Симеона Яковлевича. Запалили стражники костерок, котел подвесили. Теперь ждали, когда разогреется, Кузьма вон уж и заснуть успел. Обоз уже успел отъехать довольно далеко от городских стен и теперь чернел на фоне дальнего, покрытого белым инеем, леса, куда тянулись по недавно выпавшему снегу черные следы полозьев. Онуфрию представилось вдруг, словно бы он нежданно разбогател, справил шубу, коня и скачет теперь по той дальней дороге неведомо куда. А по сторонам дороги будто бы стоят девицы, одна другой красивее… Он тряхнул головой, перешел на другую сторону смотровой площадки, нагнулся к воротам. Батюшки, уж и костер почти прогорел! – Эй, дядько Кузьма! Хватит спать, пора петли красить. Я-то начну, а уж потом твоя очередь. Он спустился вниз, к воротам. Осторожно снял с костра котел с дегтем, взял паклю… Дело спорилось. Правда, весь измазался, ну да уж нарядного-то сегодня и не надевал, а кольчужка – так та давно ржавая. – Эй, стража, открывай ворота! – раздался вдруг позади звонкий девчоночий голос. Онуфрий едва обернулся – как был, с паклей – и, на тебе! Мазнул дегтем прямо по девичьей шубейке. Не соболья, конечно, шубейка. Но и не из собаки – кунья. Да цветастым аксамитом крыта! Недешевая шубейка. Не дай Бог, еще и девчонка – боярыня! – Ты что же, холопье рыло, меня эдак бесчестил? Холопье рыло? Это ж надо так стражников новгородских бесчестить! А девка не унималась. Про суд заголосила. Дескать, за шубу испорченную расплатиться кое-кому не мешало бы. – Да ты ж сама! Сама ж подбежала!.. Да вы ж видели, люди добрые! – Онуфрий обернулся к подошедшим паломникам. – Сама она… изгваздалась. – Сама, сама! – позевывая, спустился к воротам дядько Кузьма. – Я-то самолично видел. – Ах, сама?! – взъярилась девчонка. Ну, чисто ведьма! – Тогда уж точно – суд нас новгородский рассудит. А как рассудит, так тому и быть. – Суд так суд, – покладисто согласился Кузьма. Шепнул напарнику: – Не боись, Онуфрий, вдвоем ее на суде так уделаем, еще и должна нам будет. – Ждите к вечеру приставов, коль не боитесь! Девчонка, запахнув испачканную шубейку, побежала вдоль Славны. Куда свернула – то ни Онуфрий, ни дядько Кузьма не видали: открывали ворота паломникам. Те шли к Тихвинской.
Вечером по пути к дому – в этот раз не на Прусскую, а к себе на усадьбу, были и там дела, – Олег Иваныч завернул в посадничью судебную канцелярию. Епифана Власьевича уж давно на месте не было – домой почивать отъехал. Олег Иваныч поговорил с дьяками, про службу порасспросил, посмеялся. Дьякам лестно. Такой человек, да при такой должности с ними, сирыми, беседы вести не гнушается. В ходе беседы посетовал, дескать, живет в местечке опасном, на самой окраине конца Славенского, почти напротив проезжей башни. Вот несколько лет назад у него самого усадьбу пожгли, да и сейчас времечко лихое – то вопли какие-то по ночам, то поножовщина. Чего хоть там вчера было-то, у башни? Дьяки наперебой кинулись уверять дорогого гостя, что ничего подобного – ни пожара, ни поножовщины – в тех краях не бывало уже давно. Да и вообще ничего серьезного не бывало. Вот только сегодня одна девчонка исковое заявление написала – обвиняет стражника воротной башни Онуфрия Елисеева в том, что тот испортил ей шубу, ценою в двадцать серебряных денег. – Дело-то дурацкое, простенькое! Он хоть и испортил, да не нарочно. Девка сама под паклю подставилась. – Простенькое, говорите? Это хорошо. У меня в приказе людишек много молодых, новых. Вот бы их поучить на таком-то деле. – Так и берись, батюшка! – хором вскричали судейские дьяки. – Пусть твои людишки и пособирают материалы, поучатся. Потом к нам, в суд, передадут. А чего неправильно соберут – уж мы то поправим, по дружбе. – И вправду, взять, что ли? – Олег Иваныч почмокал губами. – Бери, бери, батюшка боярин. Завтра же к тебе иск и отпишем. – Гм… Ну, ладно. Только вы это, выемку шубы сами сегодня сделайте. Чтоб моим меньше возиться. Олег Иваныч вскочил на коня и поехал к себе. Погода, с утра игравшая проблесками весны, к вечеру посмурнела, поблекла. Затянули небо низкие серые тучи. Снег – мелкий, словно крупа. Он подъехал на Торгу к церкви Параскевы Пятницы. Рассчитал верно – как раз зазвонили к вечерне. Именно в этой церкви договорился сегодня встретиться с купеческим старостой Панфилом Селивантовым, старым своим другом-приятелем. Панфил должен возвращаться с Ивановской, где крутил свой непростой бизнес – продавал мелким оптом олово, привезенное из Англии капитаном Эриком Свенсоном. Олег Иваныч успел к вечерне вовремя, а вот Панфил чуть не опоздал. Уже окончился благовест, когда показалась в дверном проеме черная окладистая борода. Купец был в горностаевой шубе, сверху покрытой блестящей золотистой парчой, в черной собольей шапке с отливом, с золоченой цепью через всю грудь. Под шубой виднелись высокие желтые сапоги-ботфорты и короткая европейская куртка-вамс, сшитая из изумрудно-зеленого бархата. На поясе, тоже по европейскому обычаю, – узкий меч-эспада. Владел им Панфил довольно сносно. Во многом благодаря урокам Олега Иваныча. Войдя в церковь, купец снял шапку, перекрестился и поискал глазами. Увидев, подмигнул. Протиснулся. Службу вел молодой батюшка – с аккуратной бородкой и длинными вьющимися волосами. После молитв лично провожал всех у входа, и для каждого находилось у него доброе слово. А иногда и не просто доброе – иногда и веселое. – Как жизнь, Панфиле? – выйдя на улицу, поинтересовался Олег Иваныч, одетый почти так же, как купеческий староста. Только куртка не зеленая, а темно-голубая. Надо сказать, европейская мода довольно быстро распространилась в Новгороде. И не только среди мужчин. Девки и даже замужние женщины не прятали волосы, а сооружали на голове прически, что осуждалось ортодоксально настроенными священниками и вызвало созыв специального Святейшего совета Софийского Дома. Большинством голосов (включая и голос самого владыки архиепископа Феофила) Совет постановил: прически разрешить. В Москве это вызвало лютую, ничем не объяснимую злобу. Приближались выборы.
– Так вот и я о том, Олежа, – Панфил поставил на стол кружку с вином. – Мы, ивановские купцы, тебя поддержим. Нам другого посадника и не надо. Победишь ты – это и наша победа будет. Потому что ты думаешь как мы, как все новгородцы. Нет у тебя противопоставления: знатный – незнатный. И Европу знаешь, глаза безумством московским не застланы. А пройдет в посадники кто другой, даже не обязательно московский человек, вряд ли что улучшится в Новгороде… Ну, еще по одной, да пойду. О, чуть не забыл! – Купец хлопнул себя по лбу: – Мы ведь решили людей выбрать. Тебе в совет да в помощь. А то ведь дел у тебя полон рот, некогда об избрании помыслить. От ивановских купцов меня туда выбрали. – Рад, Панфиле! – От посадского люда – Геронтия-лекаря. Ну, ты его знаешь. – Больше, чем кто-либо. – От Софийских советуют… – Гришаню-отрока? – Его. Ума у него на то хватит изрядно. – Согласен. – Ну, остальных сам подберешь. Через три дня соберемся. Лучше у тебя. На окраине и глазу чужому незаметно. Ну, пора мне. Обнявшись, простились. Утром у себя в канцелярии Олег Иваныч обнаружил Ульянкин иск. «Прошу взыскати с Онуфрия за шубу двадцать денег да за испуг десять денег». Молодец, Ульянка! А это что? «Вымато…» «Вымато…» А! Протокол выемки. Той самой испорченной шубы. Четко сработали судейские! Любо-дорого посмотреть! И дата указана «восьмого дни», и время «до крика петуха», и даже понятые, «послухи». Все по закону – по «Новгородской судной грамоте». Ни одна собака не прицепится. С утра же приставы разнесли и вручили повестки: истице, ответчику и свидетелю. Все трое явились после обеда, ближе к полднику, как было написано в повестках «как солнце заиде за лес». Первую половину дела (о шубе) решили быстро, прекратили за примирением сторон. Ульянка тут же исчезла – убежала в Гришанину келью, а чем уж они там занимались, Бог весть. Олегу Иванычу то не интересно. Гораздо интереснее расколоть двух паразитов-стражников. При этом еще нужно не позабыть и о писце в красном кафтане. Выяснил уже Олексаха, что тот на Запольской делал? Ладно, это и потом успеется. Олег Иваныч мигнул дьякам. Те по-быстрому вышли. – А тебя, Онуфрий Елисеев, я попрошу остаться… Олег Иваныч старался придать голосу приличествующую случаю серьезность. Мысленно – Мюллер и Штирлиц. Глаза у Онуфрия беспокойно забегали. – Грамоте обучен, сын Елисеев? – Малость самую. – Ну, раз малость, тогда и записывай, Онуфрий. Олег Иваныч усадил Онуфрия на лавку, поставив позади него двух вооруженных воинов в блестящих кольчугах и пластинчатых нагрудниках-панцирях. – Сначала пиши вопрос. Когда и при каких обстоятельствах ты, Онуфрий Елисеев, получал от корчмаря Явдохи деньги? В каких размерах? Онуфрий дернулся: – Никакого Явдохи не знаю! – Не знаешь? Тогда пойдешь в поруб, будешь там гнить и думать… Знаешь, о чем? – О чем? – О том, почему ты сидишь, а твой напарник, дядько Кузьма, преспокойно пьет винище на Загородцкой! – Так он, змей… – Вон, почитай, что он про тебя пишет! Олег Иваныч вытащил из стоявшей на подоконнике шкатулки грамоту, недавно сотворенную Гришаней от имени стражника Кузьмы. – Чы… Чи… – захлопал губами Онуфрий. – Чистосердечное признание, – помог ему Олексаха. – Дальше честь? – Чти, – обреченно кивнул Онуфрий.
А с Кузьмой так легко не получилось. Или он предчувствовал что-то, или точно знал, что никаких грамот Онуфрий собственноручно написать не способен – не по плечу ему такой научный подвиг. Сломался только через три дня, после очной ставки с напарником, уже соответствующим образом обработанным. Кузьма пытался, конечно, кое-что Онуфрию объяснить. Да Олег Иваныч не дал и рта раскрыть. В том-то и состоит искусство проведения очной ставки: позволять говорить только тому, кому нужно, и только то, что нужно по делу. Кто этим искусством овладел, тот следак. А кто нет – тот так, погулять вышел. К вечеру Олег Иваныч хотел было предъявить обоим – Онуфрию и Кузьме – обвинение, но вдруг задумался. А что, собственно, предъявлять-то? В чем обвинять? В государственной измене? Ну, а Шелонский договор что гласил? Московский великий князь – главный судья и суверен Новгорода! Стало быть, не Онуфрия с Кузьмой в государственной измене обвинять нужно, а его, Олега Иваныча. Вон как дело-то обернулось! Ладно, сам с собой он как-нибудь разберется – Московскому князю не присягал. А вот касаемо стражников… По идее, их нужно отпускать. Но очень не хотелось. Отпустить – значит, вспугнуть резидентов, Явдоху и Митрю. А к ним еще ой-ой сколько народишку шастало. Все против Новгорода шпионили. Думал Олег Иваныч всю ночь, с Олексахой советовался. А выход неожиданно подсказал Симеон Яковлевич, тысяцкий, что на своих людишек взглянуть приехал. – Давай-ка, Олег Иваныч, мы их в дальний какой погост ушлем, службы ради. И Новгороду от этого польза, и Москве – шиш. Никто здесь и не спохватится. Ну, послали стражников в Обонежскую пятину – на то, видно, начальства соизволение. И то дело! Отпустили стражников. Уж те как рады были, ничего не понимали, только глазами пилькали. Весь день и ночь провели под зорким приглядомтысяцкого. А с раннего утра отправились в Тихвин – в качестве охраны паломников.
– Ну вот, одно дело сладилось! – потянулся за столом канцелярии Олег Иваныч. – Не совсем так, как хотелось, но все же лучше, чем никак. Как мыслишь, Олексаха? – Предатели они! – хмуро отозвался Олексаха. – Злыдни! – Ну, это для нас с тобой. Но не для закона нынешнего. А закон нужно чтить. По мере возможности… Олег Иваныч глянул на недавно приделанный над его креслом герб с новгородскими медведями. – А что, Олексаха, с тем писцом? Ну, в красном кафтане! Что-то ты не докладывал. – С писцом? Ах, с писцом!.. – Олексаха вдруг расхохотался. – Выяснил я, куда он ходил. К одной вдовушке, купчихе. На Запольской дом у нее. Вот писарь наш туда и хаживал, а жене врал, что на службу вызывают. Она-то, дура, верила да всем соседям порассказала, какой у нее муж труженик. Так-то! Олег Иваныч посмеялся вместе с Олексахой. Вышли на улицу. Снег падал. Тихо-тихо.
Глава 7 Новгород. Ноябрь 1473-го – февраль 1474 г.
Позор и грех, у них у всех Нет ни на грош стыла: Свое возьмут, потом уйдут. А девушкам беда.Велика семья у Еремеевой Феклы. Дети, дети. Старшей, Марье, семнадцатое лето побило. Две другие, Матрена с Маняшей, близняшки – на четыре года Марьи помладше. Да еще одиннадцатилетний Федя. Да двое малышей-погодков, Ваня с Павликом. Всего шестеро получается. Это не считая во младенчестве да в малолетстве умерших – трех пацанов да двух дочек. Но и без них детей в доме довольно. А вот хозяина нету… Елпидифор, муж Феклы, в ушкуйниках сгинул года два как. Где-то за Камнем. С тех пор совсем бедной бабе худо пришлось, одной с детьми-то. Прокорми этакую ораву! И раньше, при живом-то муже, не очень-то весело жилось Еремеевым, особенно в голодные годы. А сейчас и подавно. Нет кормильца, а родственники все дальние – седьмая вода на киселе. Да и у тех своих проблем в достатке, тоже, чай, не в масле катаются. Мыкала, в общем, горе Фекла. Хорошо еще коровенка была, да и та тощая. Молока давала – кот наплакал. Сама Фекла прирабатывала портомойкой – стирала. Дочки подрастали – и тех сызмальства к нелегкому труду приспосабливала. Младшие, Матрена с Маняшей, близняшки – круглоголовые, светлокосые, веснушчатые, ровно солнышки. А старшая, Маша, красавицей уродилась – да в кого, не понять! Сама-то Фекла белобрысая. Муж, Елпидифор, покойничек, так вообще рыжим был. А Маша – ни в мать, ни в батьку – высокая, смуглая, чернобровая. Волосы как смоль, глаза тоже черные, махнет ресницами – словно стрелой разит. Нос тонкий, с небольшой горбинкою. Родичи судачили, в дальнюю Елпидифорову родню греческую уродилась дочка. Многие парни с Молотковой улицы на Машу заглядывались. Да и не только парни, и женатые мужики облизывались, завидя тонкий Машин стан да глазищи черные. Пора бы уж и замуж Марье – ну, о том у матери голова болела. Думала Фекла дочку за приличного человека отдать, не за голь перекатную. А голи-то многонько вокруг Маши вилося. Но Фекла всех отваживала – строга была, не раз уж Машку вожжами потчевала. Все за дело. Увидала раз, как целовалась дочка с парнем здешним, с конца Плотницкого. Красив парень, хоть и малолеток еще: тонколиц, строен, волосы цвета спелой пшеницы, глаза светло-серые. Маше он, правда, не нравился, по всему видно было. Да и Фекле не очень. Ну что это за жених, прости Господи? Во-вторых, молоко на губах не обсохло. Ну это, в общем, не главное. Главное – во-первых. А во-первых, роду был низкого, небогатого – Ондрюшка, Никитки Листвянника сынок. В учениках у Тимофея Рынкина был, замочника со Щитной. Разве такого жениха Машке надо? Был у Фекли совсем другой человек на примете. Солидный, лет сорока. Лысоват, правда, плюгавист, изо рта слюна льется. Бороденка реденькая, как у козла. Зато богат! Фекла зашла как-то в трапезную Михалицкого монастыря, здесь же, на Молоткова, – принесла в монастырь бельишко, а в трапезную пришла для коровы попросить объедков, Амвросий, отец-келарь, не отказывал в том вдовице. Не одна в тот раз пришла, с Машей. А у отца Амвросия в тот момент гость оказался, как раз из трапезной выходил. Митрий Акимыч Упадышев – так гостя того звали. Человек спокойный, одет справно: соболья шапка, кафтан английского сукна, с золоченой нитью красным шелковым поясом подпоясан. Некрасив, правда. Так с лица воду не пить. Как он Машку увидел, глаза и загорелись. Нарочно несколько раз мимо прошел, все разглядывал. Даже ущипнуть пытался, да увернулась Машка, Фекла ее за то опосля дома прибила – попробуй, в следующий раз увернись! Как ушел гость – в крытом возке отъехал! – Фекла к отцу Амвросию: кто, мол, таков? «Митрий Акимыч-то! – со значением молвил келарь. – Покойного боярина Ставра делораспорядитель».Уильям Шекспир. Песня Офелии из трагедии «Гамлет»
Солнце сияло над Новгородом. Отражалось в куполах церквей. Тысячью разноцветных осколков сверкало во льду, затянувшем Волхов. Олег Иваныч, сойдя со степенного помоста, прикрыл глаза рукой. Повсюду, по всей вечевой площади, по всему Ярославовому дворищу, летели в небо шапки. Гул такой, что, казалось, разойдется на Волхове лед. Люд новгородский приветствовал нового посадника – боярина Олега Иваныча Завойского. По ступеням, покрытым красным персидским ковром, Олег Иваныч спускался с помоста. По левую руку – старый посадник Епифан Власьевич. По правую – похожий на фрязина Симеон Яковлевич, тысяцкий прежний. Рядом с ним – новоизбранный тысяцкий, Кирилл Макарьев, старый знакомый Олега Иваныча еще по литовскому посольству. Конечно, лучше б тысяцким стал Панфил Селивантов. Но тому некогда особо политикой заниматься, торговал с заморскими странами, все время почти в разъездах. До политики ли? Олег Иваныч шел по площади под приветственные крики народа, которому только что поклялся служить верой и правдой все два года. Именно на такой срок (вместо одного года) по новому закону выбирали новгородские граждане свою власть. В голове гудело от крика и радостного ощущения победы. Нелегко, ох, нелегко далась Олегу Иванычу эта должность! Да и не смог бы он победить, ежели б один был. Не столько его это заслуга, сколько команды – Олег Иваныч называл ее «предвыборный штаб». Руководила «штабом» Софья. И делала это довольно умело. Сперва четко распределила обязанности. Себя назначила ответственной за агитацию среди бояр и купцов, Олексаху – среди простого люда. Гриша возглавил отдел наружной рекламы. Агенты (Олег Иваныч, естественно, использовал и административный ресурс) рыскали по всему городу – добывали сведения относительно желаний жителей всех городских концов и пригородов. Все их желания тщательно фиксировались, затем жители собирались на местное вече, где обязательно выступал либо Олег Иваныч, либо его доверенные лица. Причем не только обещали – делали: на деньги спонсоров – ивановских купцов – поправили покосившийся мост через Федоровский ручей – летом было обещано построить новый; отремонтировали фасад церкви Бориса и Глеба на Загородцкой, подновили ворота на Людином конце, возле круглой Алексеевской башни, издали похожей на толстую тетку. Много чего сделали – и все за короткое время. Гришаня весь измазался киноварью – рисовал предвыборные плакаты – новшество, введенное лично Олегом Иванычем. Так и ходил Гриша немытый – все недосуг было. Плакаты расклеили на главных улицах – Славной, Пробойной, Кузьмодемьянской, Прусской. На Торгу и в Детинце – само собой. Текст сочинил Гришаня, включив в него всю предвыборную программу. «Боярин Олег Иваныч Завойский, славный муж, радеет за народ новгородский! Мост поправлен через ручей – летом новый будет. Ворота Алексеевские уже покрашены – весной все остальные починим. Дороги замостим и улицы, которые худые. О налогах и податях: какой муж новые земли або пустоши распахал – налогов никаких трое лет не брать. Буде кто из торговых людей захочет заводить мастерские или открывать какое новое дело – так тому и быть, разрешенья на то ни у посадника, ни у тысяцкого, ни у князя не спрашивати, сборы год не платити. Зато обязательны налоги – на воинство новгородское, что будет ополченья вместо, на пушки, на стены городские да башни – то от ворогов лютых, для новгородской свободы охранения. Войны да брани ни с кем не учиняти, ни с Орденом, ни со свеями, ни с Москвой, ни со Псковом. А буде сунутся – отпор надежный давати. С Ганзой замириться и торговлю, как прежде, вести. Как сказано, так и будет, да благословит нас Господь!» Соперники Олега Иваныча – бояре Ерофей Кузьмич да Нефил Дмитриевич – тоже прилагали усилия не меньшие. Ерофей Кузьмич на свои средства побелил городскую стену – считай, почти что треть Плотницкого конца – от Борисоглебской башни до Косого моста, что по Московской дороге. Нефил Дмитриевич – тот деньги берег, все больше занимался черным пиаром. То кричали его людишки на Торгу да вымолах, что боярин Олег Иваныч захудалый, не знатный, а Ерофей Кузьмич так вообще из купцов – теперь вот захотели оба со свиными рылами в калашный ряд. Данные сведения, конечно, больше знати – «золотых поясов» – касались. Да ведь у них, у знатных, и деньги, и сила, и власть. Ну, тут пришлось Софье подсуетиться, по гостям поездить, речи вести да уговаривать. Уговорила. Уж в ее-то знатности сомневаться не приходилось. Больше даже не с боярами спесивыми толковала Софья, а с женами их, матерьми да дочками. О том, чего не написал Олег Иваныч в программе, да что хотел провести: дать избирательные права женщинам новгородским. Не только пассивные, но и активные, чтоб могли должности важные исполнять, включая и посадничью даже. Дело такое новгородским теткам шибко понравилось. Правда и есть – надоели уж эти мужики! Чуть вольности новгородские князю Московскому не профукали! Надо, надо власть женским умом хитрым разбавить. Про то уж пол-Новгорода шушукалось в теремах да светелках девичьих. Поистине для Олега Иваныча это был туз в рукаве. Куда там соперникам! До такого – баб на должности избирать – никто еще не додумался, кроме вот Олега Иваныча. Да и того, честно говоря, Гриша на мысль навел – перечел недавно Аристофана «Женщины в народном собрании». И как хорошо получилось! Днем бояре-соперники знатных людей в свою пользу склоняют, ну а ночью жены в дело вступают. А ночная кукушка завсегда дневную перекукует – есть такая пословица. Выбрал Олега Иваныча народ новгородский – криком изошел на площади перед вечевым помостом. В храме Софийском Феофил-владыко лично приветствовал да молебен чел во здравие! Одна формальность осталась – утверждение княжеское. Раньше для Новгорода – тьфу! Да ведь не то после Шелони. Обязаны с московским князем советоваться. А ну как не утвердит князь? Правда, время выборов для Новгорода сложилось удачно – не так для Москвы. То пожар – почти весь город выгорел. То мор. То татары. То родные братья Великого князя Ивана бунтуют, не хотят терпеть его тяжелую руку. Да и боярам московским знатным, глядючи на Новгород, завидно. Вот бы и у них, в Москве, таковые штуки завесть, как в иных заморских землях, скажем, в Английской или Французской. Сами-то они, москвичи, не видывали, а змеи-новгородцы сказывали, будто в тех землях басурманских, кроме королей, еще и мужи знатные (и даже простые торговые мужики!) власть имеют, на сборище собираючись, самим королем уважаемое. Сборище то парламентом именуется или Генеральными Штатами. У Литвы поганой и то Сейм есть, у Новгорода – вече. А Москва что ж, хуже? Эх, побольше бы бояр знатных да от князя землями независимых, тогда бы… Или пора уже? Грохнуть кулаком перед Иваном: хватит, направился, дай же и людям знатным свое слово молвить!
Иван, те настроения зная, пресекал их жестоко. Не один и не два боярина странной смертью погибли. Страх поселился в Москве, страх перед гневом государевым. Да он никогда и не уходил оттуда. Ничего, кроме ненависти, не вызывал у Ивана и Новгород – жаль, не додавил тогда, на Шелони! Да покуда недосуг им заняться – своих проблем полно. Свои-то бояре, ух, змеи лютейшие, ужо держитесь, покатятся скоро ваши головы. Слава Богу, хоть еще торговые мужики не бунтуют. Пусть только попробуют, сволочи! Всех к ногтю! Войска верного хватит. А то моду взяли, на иные земли смотреть, сравнивать, думать. Не думы те богопротивные московскому люду нужны, а в благолепие княжеское вера! Зря, что ли, женился на византийской царевне Софье? Вот уж где крепкое государство – в Византии. Базилевс – все остальные – ничто. Вот так и в Москве надо! Жаль, пала Византия. Но Москва теперь – ее наследница. Второй Рим – Константинополь, Москва – третий. А четвертому не бывать! Потому нечего на басурманские страны смотреть, очи да языки поганить. Все, что в Москве Великий князь делает, то и есть правда. Все остальное – ложь и богохульство. Дай Бог управиться с пожаром да с боярами. Татары еще… Ладно, всех побьем, а уж потом за Новгород примемся. Ох, уж этот Новгород – словно бельмо на глазу. Выкорчевать, вырвать с корнем эту новгородскую заразу – вече да права какие-то. Какие, к чертям собачьим, права могут у худых мужиков быть, кроме как перед княжьим величием башку благоговейно склонять? То и боярам уразуметь не худо, ну а дворяне и так послушны – землицу-то им кто дает? То-то же! Князюшка! Хочет – даст, хочет – отнимет. Его государева воля. А Новгород – сжечь, чтоб и не было! Ну, это не сразу. Пока же… Кого они там посадником выбрали, государя не спросясь? Боярина Завойского. Не знаю такого. Старый-то посадник был, Епифан Власьевич, дурак дураком. Наверное, и этот такой же. Да черт с ними обоими. В следующее лето – новый поход. И к ногтю их всех, к ногтю. – Эй, кто тут, в покоях? Дьяка Курицына сюда! Да побыстрее! – Звал, великий государь? – Звал, звал… Новгородского посадника утверждаю. Все равно сейчас не до них, а не утверди – так ведь нового-то, чай, не выберут. Оттого нашей государевой чести поруха. Так? – Так, великий государь. – Ну, а раз так, отправь кого-нибудь в Новгород от моего имени. Да не из знатных кого. Так, худородных. Не шибко-то честь Новгороду… Все понял? – Исполню, великий государь. – Ну и исполняй. Да, скажи-ка, Федор, что братцы мои разлюбезные поделывают? Вот где змеи-то притаились.
Вырвавшись из дому, без оглядки бежала вдоль по Молотковой улице Марья, красавица греческая. В черных глазах ее застыла жгучая обида, катились по щекам злые слезы. Ветер сдувал их, сушил, морозил лицо. Черные косы бились по плечам, распахнулся полушубок. Прочила мать, Фекла, в женихи Маше давешнего старого урода. Низенького, плюгавенького, с бороденкой, как у козла. Нет! Никогда! Ни за что! Уж лучше Ондрюшка. Или… в проруби утопиться? Нет, убежать! Да, убежать. Вот прямо сейчас! Да не одной, а вместе с Ондрюшей. Одной-то страшно, а тот и сам бежать не раз подговаривал! Убегут далеко… Хоть в Тихвин, где икона. Про икону ту чудесную рассказывали в Михалицком монастыре монахи. Сказывали, всех привечают в тех краях. Хоть и тоже новгородская земля – Тихвин – а от Новгорода куда как далече. Уродец козлобородый вовек не сыщет! Мать вот только жалко. И сестер, и братьев. Эх, удалось бы хоть как-то разбогатеть, хоть чуть-чуть, немножко. Из нищеты проклятой выбиться. Может, в ушкуйники Ондрюше пойти? Не молод ли? Да нет. И помоложе него в ушкуйники хаживали. А зачем в ушкуйники? Он ведь года два уж у мастера Тимофея Рынкина замки делает. А Тихвин тоже кузнями своими славится. Чай, и Ондрюше работа найдется. Но захочет ли бросить отца своего, семейство? Они ведь тоже бедные. Пойдет ли со мной? Пойдет. Вроде любит. А там, Бог даст, и случится счастье. Матери будут серебришко присылать с оказией, да Ондрюшиным… Господи! Не заметив присыпанную снегом ямину у трапезной Михалицкого монастыря, свалилась Маша. Хорошо, не убилась. Снег мягок оказался. Оглянулась, из ямы вылезая. Не видал ли кто? Ведь позорище! Скажут потом матери – видно, бражки перепила девка. А мать… Рука у нее тяжелая. Вон как по щеке вдарила – до сих пор красная. Возок крытый по дороге от трапезной ехал, около ямы остановился. Подняла глаза Mania – глядь, а из возка-то плюгавец тот выходит! С бороденкой козлиной. Правду говорят, помянешь нечистого – он и объявится. Кинулась Маша бежать – да вскрикнула вдруг. Ногу, в яму упав, подвернула. Плюгавец кивнул кучеру. Тот нагнулся – ух и здоров же! – поднял на руки, понес к возку. Маша уж было в крик… – Не обижу тебя, девица, – дребезжаще, будто старик какой, промолвил плюгавец. – Знай, не хочу я на тебе жениться. И в мыслях такое не держивал – губить ваше с Ондрюшей счастие. Вот так да! Удивилась Маша, даже рот от удивления открыла. Не заметила, как и в возке оказалась. – Собрался я в монастырь вскорости. В дальний, Антониев-Дымский. В монасях решил жизнь свою закончить. А вроде и не злой он… как его… Митрий Акимыч. Смотрит ласково, ровно отец родной. – Понравились вы мне. И ты, и суженый твой, Ондрюша. – Не суженый он мне пока. – Ну, не суженый, так ряженый, дело молодое, знакомое… Хочу напоследок, в мирской своей жизни, дело сотворить доброе. Есть у меня знакомец на посаде дальнем, Тихвинском. – Ой! – вскрикнула Маша, зарделась. – Завел он мастерскую ткацкую, а прях не сыскать. Не просто так – за плату. Да при монастыре женском жить. У тебя пальчики долгие, проворные – как раз бы ему подошла. Да и для парня твоего дело найдется. У знакомца-то моего – кузня да мастерская замочная. Подмастерье рукастый нужен. Живет он хоть и небедно, да одиноко. Детушек Бог не дал, к старости некому и поддержать, в делах помочь. Ондрюша-то, говорят, замки делает? – Делает. В учениках он у мастера Тимофея Рынкина, самого Анкудинова Никиты племянника. – Вот и славно. Сделаю под старость доброе дело – и в монастырь. Иноческий постриг приму. По секрету скажу… Мать-то твоя, Фекла, горбуну-тиуну со Щитной хочет тебя отдать. Знаешь, горбуна-то? – Как не знать! – Сердце Маши захолонуло от тоски. – То верно ли? – Верно, верно. То мне сейчас только келарь Амвросий сказывал. Так поедете, с Ондрюшей? – Поедем, батюшка! Куда хошь поедем. – Так Ондрюша согласен ли будет? – Согласен! Ах, краса, прямо царевна греческая! Такую бы… Ладно, пока о том не время думать. Митрий Акимыч поскреб бородку: – Ты только матери не проговорись. Мы уж потом, как отъедете, сами все объясним, с Амвросием. Так что еще и благословенье ее получишь! – Благодарствую, мил человек! Вот ведь попадаются на свете святые люди! А она-то, дура, как раньше об этом Митрии думала!.. Митря говорил что-то ласковое, пока возок ехал к Машиному дому, держал девушку за руку. Та тихо смеялась, не в силах поверить своему будущему счастью. Ну, пусть пока и не так люб Ондрюша, да парень хороший. Стерпится-слюбится. Козлобородый Митрий теперь казался ей совсем другим – великодушным, благостным. И голос у него вовсе не дребезжащий – добрый, ласковый голос. Не видела Маша полуприкрытых веками глаз Митри – похотливых, жестоких, беспощадных.
Незадолго до того побывал он в доме у Феклы. Гостинцев привез детям, разговаривал долго. Сказывал, будто открылся в любви своей Маше и та не отвергла его. Говорил, что богат изрядно, что будет у него Маша, словно у Христа за пазухой, как и все Феклино семейство. Вот, правда, отец-келарь из монастыря Михалицкого сказывал, некий Ондрюшка-смерд, Никитки Листвянника сын, подговаривал Машу бежать. В Москву решили податься, чтоб не сыскать никогда было. Как бы не сбежала раньше времени, Маша-то. – Ты, Фекла, о разговоре нашем ей не говори ничего. Так, присматривай иногда. А как что худое заметишь – сразу беги к келарю. – К отцу Амвросию? – К нему. – Сполню, батюшка. – Ну, Бог в помощь.
Вечером, вытянув ноги к горячей печке, сидел Митря на лавке, в старом доме покойного боярина Ставра. Не нашлось у боярина смелой родни, чтоб высудить дом и усадьбу у московского князя. Так и поселились в доме московские, да и Митря прижился. А вольготно без Ставра – сам себе хозяин! И все дворовые девки – твои! Девки, значит… Хлопнул Митря в ладоши, слугу позвал: – Эй, Максютка! – Здесь, батюшка! – высунулся в дверь чернявый косоротый парень. Видно, в детстве порвали в драке рот, так и сросся, налево губами скособоченный. – Собирайся. Засветло поскачете с ребятами. Сам знаешь куда… Скажешь, есть для Аттамира-мирзы товарец. Парень и девка. Обоим лет по шестнадцать. Девка – красоты неописуемой. Ровно царевна греческая. Самому бы оставил, да деньги нужны… Ежели возьмет обоих, отправим обоих. Ежели только девку, то… Ну, там видно будет. Скорее всего, парня порешить придется.
– Сделаем, батюшка Митрий Акимыч! Порешить – это мы враз, сам знаешь. – На то вас и держу, смердов.
Над ночным засыпающим Новгородом вставала золотистая луна. Лаяли-заходились собаки во дворе усадьбы. За городской стеной воем отзывались волки. Олег Иваныч устало посмотрел на заваленный бумагами стол. Новая должность куда как хлопотна. Прежний посадник, Епифан Власьевич, возиться с бумагами не любил и просто забрасывал их в огромных размеров сундук, безо всякой регистрации. Думал поручить потом дьякам, да благополучно о том забывал, о чем не особенно и печалился. Пес с ними, с бумагами. Разобраться с подобным архивом оказалось делом трудным. Хорошо еще, помогал Гриша. Вот и сидели они сейчас вдвоем, полуночничали. С утра намечался молебен. Потом – ливонское посольство. Потом – купцы-ивановцы. Потом… В общем, не продохнуть. После вечерни – а они ведь с Гришей и туда не поспели, грешники! – заглянула Софья, поглядев на суженого, покачала головой да махнула рукою: сиди уж, разбирайся. Сегодня вечером обещались прийти новые подруги, из тех боярынь, с которыми Софья близко сошлась во время предвыборной агитации. Устроить небольшие посиделки, вспомнить девичество, заодно порешать, как ловчее провести через вече и Совет Господ закон о женском равноправии. Ну, хотя бы пока в вопросах голосования… Мужья на посиделки не пустят? Пусть только попробуют! Забыли, как горшки с кашей в головы летают? Ульянку, кстати, тоже позвали, секретарем – решения новоявленного женсовета записывать. Гришаня только и посетовал, что прошлой ночью слишком уж мало читал Ульянке Аристофана. «Женщин в народном собрании». Услыхав такое, Олег Иваныч засмеялся. Не просто засмеялся – захохотал: – Ночью, Гриша, делом заниматься надо, а не книжки умные читать! Гриша надулся, углубившись в бумаги. Аккуратно раскладывал в разные кучи, в соответствии с их принадлежностью. Уголовные дела – к уголовным, имущественные тяжбы – к имущественным, земельные – к земельным. – А вот это не знаю, куда и класть. Глянь-ка, Иваныч. Вон, тут человек пропавший… И вон, тоже такая же заява. – Складывай пока вон в тот угол, потом перечтешь и выпишешь общее. – Какие красивые девки! – не отрываясь от чтения бумаг, заметил вдруг Гриша. – Ты чего это про девок? Ульянки, что ли, мало? – Да нет, – Гриша смахнул со лба прядь длинных волос. – Вот ты сказал выписать общее. Я и выписываю. И смотри, что выходит: все пропавшие – а тут уже восемь случаев за последние два года – красивые молодые девчонки. Одной шестнадцать лет, другой четырнадцать, третьей… – И что, все красивые? – Сейчас прочту описание. К примеру, вот… – Ладно, верю. Только в чем тут странность? Мало ли мест для зарабатывания денег найдет себе красивая девушка? Если, конечно, наплюет на общественную мораль и нравственность. – На что наплюет? – На родителей и правила благочестия. – А! – Бэ! Из каких они все семей? – Сейчас посмотрю… Гм… Похоже, все из бедных. – Ну вот, я и говорю. Олег Иваныч вытер со лба пот. В палатах было жарко натоплено. Подошел к окну из венецианского стекла, распахнул. С улицы ворвался свежий ветер и громкая ругань стражников. Олег Иваныч прислушался. Ругались, похоже, по-латыни. Гм… – Слышь, Гриша, чего это они там расшумелись? Сбегал бы, посмотрел? Заодно голову проветришь. Отрок недолго отсутствовал. Вернулся… в компании португальского дворянина Жоакина Марейры! – Жоакин!!! Вот так встреча! Какими судьбами?! Блин, как же это по-латыни? – Сик транзит глория мунди, – улыбнулся в бороду Жоакин. – Так проходит слава земная. Это я о сокровище. – Ты его вывез наконец? – Вывезли. Но без меня. Полагаю, некий хорошо известный тебе Касым… – Не переживай, Жоакин! Думаешь, зря я так настойчиво приглашал тебя в Новгород? На Ладоге заложим верфь. Будем строить когги. – Когги? – Жоакин Марейра презрительно хмыкнул. – Каравеллы! Только каравеллы, друг мой! – Хорошо, каравеллы! Ты как здесь? Через Швецию или Литву? – Через Литву. Ехал с купеческим обозом. Я ведь разорен – интриги конкурентов! Моя верфь в Порто описана и продана за долги. Работники разбежались. Долговая тюрьма неминуемо ждала и меня. Оставалась еще надежда на сокровище, но… На острове Святого Бернара я обнаружил только опустевший колодец. Нечем было даже расплатиться с капитаном судна, что я нанял. Хорошо, тот удовлетворился авансом и подкинул меня до Брюгге. Я продал все драгоценности, что были при мне, – перстни, цепочку, даже ножны. Вот, наконец, добрался. Скажу вам, сеньоры, это был нелегкий путь, очень нелегкий. Особенно в Литве и псковских землях. Несколько раз на нас нападали разбойники. О, сколько раз я вспоминал о твоей аркебузе!.. Кстати, она еще цела? – Цела, цела. Олег Иваныч недавно передал достопамятную аркебузу Панфилу Селивантову. Тот весьма заинтересовался и теперь налаживал производство по образцу подсмотренных в Швеции мануфактур. Мануфактуры пооткрывали многие купцы, не только Панфил. Да и некоторые бояре вкладывали денежки – выгодно. Одним из первых был недавний тысяцкий – ушлый боярин Симеон Яковлевич. Начал вдруг производить паруса и канаты. Ну, Бог ему в помощь. – А не выпить ли нам? За встречу? – Дык!
Исходили лаем на бывшей усадьбе Ставра злющие цепные псы, еще прежнего хозяина помнящие. Видно, кто-то под вечер прохаживался вдоль по Пробойной, к мостику через Федоровский ручей. А чего не прохаживаться? Место бойкое. Кому на Плотницкий конец надо – уж никак мостика не минует. Хоть и смеркалось уже. Да темнота многим не указ! Находились «питухи», тащились через полгорода в корчму Явдохи, где подавали самое крепкое в Новгородской земле пойло – перевар-«зелье», что на Москве водочкой прозывался. Вот ради этакого питья и шли к Явдохе на Загородцкую – черт-те куда, к городской стене, перлись на ночь глядя. Раньше, года три назад, была у Явдохи еще одна корчма – на улице Буяна, что почти у самого Торга. Выгодное местечко! Да съели конкуренты, выдали налоговой службе. К тому же специальным указом Совет Господ запретил торговать переваром в людных местах – только лишь на дальних окраинах. Пришлось срочно убираться с Буяна на Загородцкую, благо, там торговлишка процветала. Вспомнив про Явдоху – давненько не было вестей, дня четыре уже – козлобородый Митря вышел из нужника, аккуратно прикрыв дверь. Вдохнул морозный воздух, постоял, прислушиваясь. И что там собаки разлаялись? Может, шильник какой через ограду пролезть хочет? Нет. Бона, уже и стучится кто-то. А Решет – пес агромаднейший – вместо того чтоб лаять и рычать пуще прежнего, вдруг хвостом завилял-запрыгал. Знать, из своих кто-то вернулся. Максюте бы пора, косоротому, что две недели назад к Аттамиру-мирзе на встречу уехал. Аттамир-мирза – доверенное лицо самого Аксай-бека. С ним, с Аттамиром, Митря еще в Орде сошелся. Купец знатный! Один из главных поставщиков девочек в татарские гаремы. Столковались быстро. И вот уже третий год вели совместный обоюдовыгодный бизнес. – Эй, робяты! – крикнул Митря стражникам. – Что, пооглохли все?! Стражники бросились открывать. На усталой, прядающей ушами кобыле во двор въехал Максюта. Осклабился, поклонился Митре: – Аттамир-мирза сказал, не нужны ему парни. Только девку возьмет. Девку так девку. Однако сговорены-то они оба! Значит… – Максюта! Михалицкий монастырь знаешь? – Знамо дело. – Завтра поедете с Фролом. Заберете обоих, парня и девку. Девку – к Аттамиру. Парня по дороге порешите. Смотрите только, не перепутайте! – Да что ты, дядечка Митрий! Нешто можно?! – Сполняйте.
С утра затянуло весь Новгород густым туманом. Таким, что и солнце почти не разглядеть. Олег Иваныч уже думал: весь день простоит туманище. Ан нет, распогодилось. Посветлело, заголубело. Перекликаясь, звонили колокола – рядом, на Торгу, в церкви Иоанна на Опоках, в церкви Успения, в храме Параскевы Пятницы, в Никольском соборе. С другой стороны Волхова с ними басовито перекликались колокола Софийского собора и – чуть пожиже – звонили в церкви Бориса и Глеба. Олег Иваныч пустил коня рысью. Торопился на встречу с владыкой Феофилом. Проезжая Волховский мост, невольно залюбовался городом, проявляющимся из тающей туманной дымки. Серебром и золотом сверкали купола, стены сияли сахарной белизной. А вдоль стен, на вымолах у замерзшего Волхова, разноцветной полосой тянулись шатры торговцев. Великий Город. Шум, толчея, неизбывное многолюдство. Казалось, не так и давно, после Шелонской битвы, что умер, притих Новгород. Ан нет! Возродился. Будто и не было страшного поражения на Шелони, будто и не было унижений в Коростыне, будто и не платил Москве… Ха! Уже не платил! За два года все выплатили! Ну, одной головной болью меньше. Олег Иваныч рассеянно отвечал на поклоны торговцев – тех, кто торговал здесь же, на мосту, в лавках. Личная стража отгоняла не в меру ретивых челобитчиков. Личная стража – четыре рослых молодца в стальных немецких латах и глухих, с опущенными забралами, шлемах. Страха ради забрала были умело выкованы под ужасные зубастые рожи. К охране, положенной ему по чину, Олег Иваныч привык быстро. Никак вот только не мог привыкнуть пользоваться закрытой повозкой (местным аналогом лимузина) – больно там, внутри, его мутило. Лучше уж так, верхом на белом коне проехаться! Хотя небезопасно. Не ровен час – стрела. Правда, Олег Иваныч надевал панцирь – легкую «бригантину», английскую, из лучшей шеффилдской стали, с изображением серебряного единорога – символом непобедимости и благородства. Шлем на голову не надевал, но в шапке тонкие стальные пластины были. Это только дураки покушений не боятся, а Олег Иваныч себя таковым не считал. Да и хорошо знал, сколько у него врагов. Оп! Пущенный из пращи камень со звоном ударил Олега Иваныча в грудь. Несколько бы дюймов выше и… Нехилая была бы травма! Да и так… Олег Иваныч резко пригнулся к самой гриве и пустил коня вскачь – к открытым воротам Детинца. Двое закованных в сталь охранников понеслись за ним, прикрывая от возможных ударов с флангов. Двое других уже бросились к Софийскому вымолу – низкой, устланной белым утоптанным снегом пристани. Именно там, в толпе богомольцев, и мог оказаться пращник. Хотя… Мог быть и на воротах Детинца. Впрочем, кто бы его туда пустил? Правда, это мог быть и кто-либо из Софийской стражи. Уже у владычных палат, в начале Бискуплей улицы, Олег Иваныч остановился, подождал стражей. – Ну? Те молча покачали головами. На вымоле бы, так или иначе, словили. Значит, с башни. Кто-то из стражи. Что ж, будем искать. – Вот только…
Один из охранников протянул Олегу Иванычу круглое металлическое ядрышко диаметром в полдюйма. Улика. Улика уже имеется.
Архиепископ Феофил в строгой черной рясе, с золотым крестом на изящной цепочке, перекрестил вошедшего. Поговорили сначала о внешней политике. О том, что надо бы отправить тайно людей в Рязань, Ярославль, Тверь. Надумает московский князь повторить Шелонь – чтоб все вокруг него загорелось. Вот людей толковых мало… Нет, люди-то есть, да отдавать их жаль. И здесь они не меньше нужны, в городе. Да и не только людей в княжества отправлять надо. Хорошо, кабы со всех русских земель в Новгород стремились. – Да ведь и так стремятся. К Тихвинской, к Софье, – Феофил развел руками. – Богомольцев-то – сонмища! – Так-то богомольцев. А вот назови-ка мне, владыко, лучших новгородских лекарей! – А зачем тебе лекари? Али захворал? Или с невестой что, не дай Бог, приключилося? – Да хорошо все. Спаси Господь. Так ты, владыко, лекарей хорошо ли помнишь? Феофил задумался, сжав в руках золоченый посох – символ архиепископской власти: – Ну, Антоха-немчин был когда-то… Кажись, умер… А! Герозиус из Выборга, недавно к нам приехал. Немец, кажется, или швед, но православный. – Вот и сам видишь. Раз, два – и обчелся! А стряпчих толковых много ли? А дьяков, в законах разбирающихся, да не только в наших новгородских, а и в иных каких? А со стригольниками, прости, владыко, много ль иноков в красноречии состязаться могут? – Говори кратко – к чему клонишь? – Университет Новгороду надобно, отче! Пока три факультета: богословский, юридический, медицинский. А дальше видно будет. И народ русский к нам потянется! Из Твери, Ярославля, Углича. Да и с той же Москвы. Пять – десять лет – и вся талантливая молодежь наша! – Вон ты куда гнешь, Олег Иваныч… Что ж, и я так же мыслю. Однако на университет деньги нужны. И немалые. Где возьмем? – Мало ли доброхотов в Новгороде! Ивановские купцы денег дадут, бояре некоторые. Мы за это их в числе основателей на золоченой доске вывесим – на всю Европу прославятся, пускай остальные завидуют, кто пожадней оказался. А с тех, кто деньги даст, можно и налогов брать поменьше. Ну, хотя бы год.
Идею с открытием университета Святой Софии обсудили тщательно, даже пригласили владычного казначея – посчитать, сколько денег надо. Ближе к обеду, когда Олег Иваныч уже собрался на Прусскую к суженой, Феофил, прощаясь, подмигнул: – Видал я намедни Григория. Есть у него одна затея. Ты в иных землях печатный станок не видал? – Монеты чеканить? – Книги. Изобретение немца Гуттенберга. – А! Вот, бестолочь! Это я про себя, владыко… Типография, спору нет, хорошее дело. Только вот вопрос тот же. Деньги? Казенные-то на университет понадобятся. – Казенные? – Феофил засмеялся мелким старческим смехом. – Так Гриша казенные и не разумел. О наших с тобой говорил. Я, да ты, да Гриша, да Панфил Селивантов, староста купеческий… Неужто на типографию не наскребем? Что у тебя со зверем-то? – Владыко кивнул на панцирь. Рядом с единорогом виднелась заметная вмятина. – Угостили сегодня, по пути. Не знаю, кто… Ну, пока не знаю. – Так съезди на Щитную, к знатному оружейнику Никите Анкудинову, выправи панцирь. Вот и Гриша на Щитную завтра поутру собирается – людей подыскать, в железном деле сведущих, печатные станки делать. С ним и панцирь отправь, ежели лень своих служивых гонять. «Своих служивых»! Так и Гриша тоже его, Олега Иваныча, служивый. В посадничьей канцелярии работает, старшим дьяком по особо важным делам. И вот, выясняется, еще и частную лавочку свою крутит – типографию – о чем его непосредственный начальник, Олег Иваныч, узнает почему-то последним. Еще и через третьи руки. Ой, не дело это, не дело!
Назавтра с утра в посадничьей канцелярии, что располагалась в каменных палатах рядом с вечевым помостом, Гришани не оказалось. Вот уже и на работу опаздывает – позже начальника приходит! Возмущенный до глубины души Олег Иваныч приказал дьякам, как только появится Гриша, гнать его к нему «на ковер». Поднялся к себе на второй этаж. Нуждаясь в опытных следователях, судьях, операх, Олег Иваныч, не дожидаясь открытия университета, организовал по средам собственные курсы, пока только для уже работающих сотрудников-дьяков. Так сказать, правовой ликбез. Сам читал лекции, дотошно спрашивал. Заодно и учился. Весь стол его был завален действующими правовыми актами, начиная с не так давно принятой «Новгородской Судной Грамоты» и заканчивая «Русской правдой». Некоторые нормы, по мнению Олега Иваныча, вполне пригодились бы и в двадцать первом веке (например, все, что касалось права наследования), а некоторые надо бы подправить или вообще убрать. Естественно, не сейчас, не здесь и не самолично. Вынести на ближайшее рассмотрение Совета Господ и веча. Взять хоть институт ордалий: Божий суд, поединки и прочее. Да и холопы – это как это: холоп за себя не ответчик? Ответчик – хозяин? Да и вообще, холопство убрать бы не мешало. Как? Прямо запретить? Нельзя – бояре-вотчинники заартачатся. Тогда просто ввести новый налог на холопов – прогрессивный: чем больше у тебя холопов, тем больше платишь! Так, глядишь, лет через пяток вообще холопов не останется. Зато свободных рабочих рук резко прибавится – на радость владельцам мануфактур, купцам и «новым боярам», типа жукоглазого Симеона Яковлевича, бывшего тысяцкого, ныне члена Совета Господ. Службу судебных приставов однозначно усилить, повестки подозреваемым и свидетелям-послухам пусть вручают при свидетелях. Ежели не явился в положенное время без уважительной причины, вот тебе арест! И думай, являться в следующий раз или нет. Следственные бумаги… Ну, протоколы выемки, те еще куда ни шло, хоть и на березовой коре нацарапаны. Свидетели, место, время, описание вещей – все честь по чести. А вот с протоколами осмотра места происшествия – беда, невесть что понапишут, прямо хоть бланки специальные создавай… Кстати, будет типография – там и напечатать, за счет городской казны. Отличная идея! Где только Гришаню черти носят? Не он там, внизу, кричит? Голос вроде его. Ну, иди! Иди сюда. Счас поимеешь! – Ну? – грозно вопросил Олег Иваныч, когда на пороге возник Гришаня. В щегольском красном кафтане с золоченой нитью. Не кушаком каким подпоясанном – поясом наборным, серебряным. На поясе – узкий меч в кожаных ножнах. Попробуй-ка, господин начальник, оскорби такого! – Странные дела творятся на Плотницком, Олег Иваныч! Помнишь те дела, по пропажам людей? – Красивых девок-то? Ну? – Был сегодня на Щитной, у Никиты Анкудинова, оружейника. Поклон он тебе передавал. У Никиты племянник имеется, Рынкин Тимофей, замочник. А у того Рынкина в учениках некий Ондрюша, Никиты Листвянника сын. Молодой совсем вьюнош, младше меня, а дело в руках спорится – любой замок соберет, как и всякий иной механизмус… – Короче! – Хорошо, короче. У парня этого, Ондрюшки, девчонка есть. Машка, красавица. Все мужики с Молоткова улицы – там она живет – вослед оглядываются! Да что мужики – монахи с монастыря Михалицкого, и те… – С монахами пущай владыко разбирается. Я так полагаю, надумал ты этого рукастого малого, Ондрюшку, переманить станки печатные делать, кои немец Гуттенберг придумал, да на тех станках книги печатать, начальнику своему ничего про то не сказав. – Кормилец, да я ж… – Цыц! Узнал уж о придумке твоей от владыки. Так чего дальше-то? С девкой той, Машей-красавицей? – А, так вот! – Гриша переключился снова на Ондрюшку: – Уговорил я его, Олег Иваныч и деньги приличные посулил, каковых он в учениках у Рынкина век не заработает. Так не согласился он! Не могу, говорит, и все тут. А я по глазам-то вижу – хочет он к новому делу пристать, жутко хочет, аж горит весь. Смекнул: значит, держит что-то. Или – кто-то. Ну, кто может молодого парня держать? Ясно, кто. Так и спросил прямо. Ондрюшка поерепенился для виду, да потом и выложил все про Машку. Матка, вишь, у Машки той строгая, замуж ее прочит за старика какого-то. А девка, конечно, того не хочет. Вот и сговорила она Ондрюху в бега податься – в Тихвин. – Эка невидаль! – Невидаль не невидаль, а дальше выяснилось, что доброхот у них в том деле имеется. Бескорыстный помощник, добрая душа. Не верю я в доброхотов, Олег Иваныч! Не верю. Особенно как про пропавших девок вспоминаю. Ведь все, как ты говоришь, «глухари». Красивые и бедные. И Машка эта тоже такая. Красивая и бедная. Я, правда, сам не видал, но Ондрюшка рассказывал, словно соловей пел… Олег Иваныч, можно, я пивка глотну вон с кувшинца? – Ну, глотни. Только там квас, не пиво. – Уф! Хорошо!.. Так вот, насчет доброхота. Низок, плюгавист, лет сорока, волос редок, кой-где плешь видна. Бороденка редкая, как у козла. Чья морда, улавливаешь? Вот и я про то подумал. Зашел в Михалицкую трапезную – Машку там этот плюгавец увидел, там и помощь предложил. И что же? Узнали его монахи по описанию. Упадышев. Митрий Акимыч! Поистине добрейшей души человек, а?! – Так ты думаешь… – Конечно, он! Не без его руки красивые девки пропадают. Нюхом чую! – Ладно. Олег Иваныч, как и Гришаня, нюхом чуял – вот возможность ущучить козлобородого московитского шпиона. – Где, Гришаня? – Завтра до заутрени у Косого моста. – Косой мост. Угу. Это по Московской дороге, так? – Именно. И Загородцкая недалеко, с корчмой Явдохи, где наш разлюбезный Олексаха агента своего потерял когда-то. – Его и направим! Олег Иваныч построжал: – Смотри, Гришаня, сам не вздумай сунуться! Испортишь только. Твое дело здесь, с бумагами. Понял? Гриша исподлобья глянул: – А сам-то что, неужели не поедешь? – Не твое дело. Митря мне личный враг, так-то! – Так… Так… Так он и мне – личный враг. Ну, Иваныч, ну… – Ладно. Делать будешь, что скажу. Не дай Бог где вылезешь. Аркебуз мой не у тебя ль? – У меня. Я ж с разрешения твоего тренировался. Специально малых ядрышек-пуль купил у шведов. Последние забрал, штук пять всего и осталось, хватит?
Трудность предстоящей операции заключалась в ее… тайности. Митря явно был связан с московским князем Иваном, и предпринимать что-либо против него открыто Олег Иваныч как глава вассального (хотя бы и на словах) от Ивана государства не мог. Не мог отдать такой приказ дьякам, страже, даже собственным охранникам не мог. Только попросить ближайших друзей, которым верил, как самому себе. И которых очень не хотелось подставлять. Но выбора, похоже, не было.
Уже с ночи они сидели в засаде на Московской дороге, верстах в трех от Косого моста: Олег Иваныч, Олексаха, Гришаня, Демьян Три Весла – парень с далекого Пашозерского погоста, тиун Олега Иваныча, вернувшийся не так давно с родных мест, куда ездил охотиться да навестить родню.
Расстояние выбрали оптимальное. Ближе – нехорошо, выстрелы услышит стража на воротной башне. А пострелять, скорее всего, придется. Олег Иваныч и прихватил с собой аркебуз. Ну, услышать-то их и с трех верст услышат, да не будет большой охоты отправлять туда – невесть куда – отряд с целью проверки. Устроить засаду дальше – тоже нехорошо. Мало ли, куда по пути свернуть могут. Дороги-то подмерзли, да и снега нетак много вокруг, езжай, куда хочешь. Потому расположились в небольшой рощице. Голо, конечно, да хоть какое-то прикрытие. Тем более светает сейчас довольно поздно. Оделись тепло, теперь сидели, балагурили шепотом, вслушиваясь в темноту – не всхрапнет ли лошадь, не скрипнут ли полозья? Не скрипели полозья, не всхрапывали и не ржали лошади. Вообще не было никого – ни прохожего, ни проезжего. А солнце-то уже встало. Может, передумали? От нечего делать Олег Иваныч достал из круглой деревянной коробочки пули, маленькие металлические ядрышки, штук десять. – Гришаня! Ты ж вчера говорил, всего пять осталось. – Говорил. Пять и было. А эти я у знакомого стражника вчера попросил – я тоже ему давал однажды, когда стрелять за Детинцем учился. Он не для ружья, для пращи брал – ворон с огорода сбивать. Все жаловался, ворон много. Олег Иваныч почувствовал вдруг, как словно сжал кто-то горло изнутри холодной рукою. Детинец. Стражник. Пули. Праща. И вмятина на нагруднике «бригантины», рядом с единорогом. Солнце между тем поднялось довольно высоко. Не к заутрене дело шло – к обедне! Никто не ехал. Олексаха и Демьян Три Весла зевали. Гришаня озабоченно чесал затылок. – Сворачивайтесь, други! – приказал Олег Иваныч. – Не будет нам ни Митри, ни его людей, ни Маши с Ондрюшей. Последних двух, скорее всего, вообще на свете не будет. В чем им следует благодарить нашего друга Гришу. Гришаня вздрогнул, глянул затравленно. Уже обо всем догадался: стражник!
Глава 8 Новгород. Весна 1474 г.
Убийца думает, что он Убил, убитый – что убит. Непредсказуемый закон Моих путей от глаз их скрыт.Ральф Уолло Эмерсон «Брама»
Смерть герцогу Немону угрожает. Мавр норовит опять его ударить.Кружили в безоблачном небе белые чайки. Покрытые барашками волны бились о низкий берег Магриба. Пропахшая рыбой фелюка входила в гавань тунисского бея. Уверенной рукою вел корабль кормчий – видно, хорошо знал фарватер. Да и ему ли не знать, прожившему здесь, в Тунисе, практически всю жизнь? На низкой корме стоял желтолицый старик, похожий на высохшую воблу, и угрюмо смотрел вдаль, туда, где, по его представлениям, находились страны неверных. Настроение Юсефа Геленди, хозяина судна, было таким же скверным. Зря наговаривал на них португальский дворянин Жоакин Марейра, сын покойного Селим-бея. Ничего у магрибских авантюристов не вышло: пленник, за которого рассчитывали получить хороший выкуп, бежал, самих чуть не убили. Слава Аллаху, удалось вырваться из лап проклятых северных пиратов, да и то с помощью английского адмирала сэра Генри. Потом, конечно, вернулись на остров – примерно через месяц, когда отремонтировали судно в Плимуте. Точно не знали, где сокровища Селим-бея, но надеялись на милость Аллаха и собственное упорство. Разыскали заброшенную часовню, ручей и колодец, возле которого валялись разбитые сундуки и две золотые монеты – все, что осталось от клада. Но кто, кто же опередил их, двух несчастных искателей сокровищ с Магриба? Пират ван Зельде? Скорее всего. Юсуф с Касымом так и подумали про проклятого голландца, не зная, что давно уже лежит он в выборгской земле с оторванной головою. Не повезло жителям Магриба, но больше не повезло голландцу.«Песнь о Силе»
Зато чуть было не повезло некоему Енеке, матросу с «Пленителя Бурь», не молодому, не старому, не высокому, не низкому, с круглым благообразным лицом, слегка крючковатым носом и кустистыми бровями. Давно уже он шпионил на ван Зельде и вовремя сбежал к голландцу в Выборге. Подумав, пошевелив бровями, решил Енеке бросить и ван Зельде – и очень вовремя решил. Так бы тоже мог погибнуть при взрыве, о котором узнал уже в Любеке от рыжего профоса Рейнеке-Ханса. Перекрестился от всей души да подался к Паулю Бенеке, ганзейскому корсару. Тот грабил англичан и французов, датчан и голландцев. Да последнее время не очень-то дела шли, не попадалось серьезной добычи. У Бенеке недолго пробыли Енеке и Рейнеке-Ханс, свалили в Брюгге, наняли небольшую шебеку и вскоре были на острове Святого Бернара. Благополучно выкопали сокровище, перенесли на шебеку и, убив капитана – чему матросы только возрадовались, – пустились в обратный путь с легким сердцем. Никогда еще не было у них столько денег! Размечтался Енеке купить большой дом в Любеке или Ревеле да с десяток коггов, стать богатым негоциантом, даже, может, жениться. Прибыль в уме подсчитывал… Рыжий Рейнеке-Ханс, в силу недостатка ума, ни о чем таком не мечтал, но тоже думал о чем-то приятном. И настолько расслабился, что даже не заметил матроса, подкрадывающегося к нему с острым широким ножом! Хорошо, Енеке был начеку. В принципе, он чего-то подобного давно ожидал и не расставался с абордажной саблей. Которую и всадил матросу прямо в сердце. Ловко проткнул второго. А уж с остальными пятью играючи расправился Рейнеке-Ханс – глуп не глуп, а силен был изрядно. Выкинув трупы в море, компаньоны смыли с палубы кровь и взяли курс на фландрский порт Антверпен. Так бы и разбогатели, да, видно, Бог им в этом деле не помощник. У самого берега внезапно налетел шторм, повернул кораблишко боком – а вдвоем-то совсем несподручно с парусами управляться! – поиграл немного и шваркнул с размаху о прибрежные скалы. Прогнивший корпус суденышка развалился со страшным треском, и нечистое золото Селим-бея поглотила морская пучина. Она же сожрала и рыжего. Лишь круглолицый Енеке спасся, выкинутый волной на песчаный берег. Очнувшись, принялся бегать да рвать на себе волосы. Напрасно надеялся он найти на пляже хоть одну золотую монетку. Таким и увидели его жители ближайшей фризской деревни. Приняв за умалишенного, излупили палками. Отчего Енеке и помер вскорости в госпитале францисканцев. А над сокровищами магрибского пирата играло зеленое, проникающее сквозь толщу воды солнце, да плавали вокруг юркие серебристые рыбы.
Оранжевый закат пламенел над Волгой, отражаясь в широкой ленте реки вселенским пожаром. На траве, перед походной юртой Аттамира-мирзы, любовался закатом Митря. Нет. Ничем он не любовался, просто сидел, вытянув ноги, да сытно рыгал, обожравшись конины и кумыса. Девку, Машку, выгодно продал тому же Аттамиру, а парню Ондрюшке сунули по пути острый нож в сердце – наверное, волки уже все косточки изглодали. А ведь все могло кончиться гораздо хуже! Хорошо, Амвросий, давно прикормленный келарь Михалицкой обители, вовремя предупредил о том, что Митрей какой-то парень интересуется. Узнал Митря парня, по описанию даже узнал. И насторожился. Ко всему был готов, да вот только намеченное предприятие – кражу красавицы Машки – отложить не захотел, уж слишком взалкал денег. И здесь вполне мог попасться! Да ведь для чего тогда повсюду верные люди? Даже в Детинце таковой человек имелся – стражник, когда-то промышлявший разбоем в глухих лесах под Тихвином. Он давно Митрей был в Детинец приставлен – за владыкой приглядывать да за Гришаней-отроком. Стражник и предупредил: собирается куда-то Гриша на ночь глядя, пули готовит. Ну, тут Митря быстро смекнул – и куда собирается, и для кого пули готовит. Но дело отлагать не стал. В последний момент послал Максютку к Маше. Шепнуть тайно, чтоб к Никитиным воротам шли с Ондрюшкой, не к Московской дороге. Те и пришли, дураки… Еще одна мысль не давала покою Митре в последнее время: а ну как дознаются недруги о его с татарами дружбе. Да подкинут в Москву Ивану письмишко тайное. Тот долго думать не будет – сразу на дыбу пошлет. А палачи в Москве знатные… Рыгнул Митря, помочился в кусты да пошел обратно в юрту – пить кумыс со слугами Аттамира. За черными волжскими утесами медленно опускалось солнце.
Конец мая выдался жарким. Вновь, как и три года назад, перед Шелонской битвой, испарились болота, пересохли ручьи и маленькие речки. Сушь стояла страшная, из горящих лесов тянуло дымом. На душе у Олега Иваныча было муторно. То ли перебрал вчера на открытии университета, то ли так, на погоду мутило. Погладив спящую Софью по спине, поднялся с ложа. Взял большой кувшин с квасом, пил длинными глотками, долго. Прислушался. На дворе усадьбы лаяли псы. Не просто так лаяли – кто-то изо всех сил барабанил в ворота. Забегали, засуетились слуги. Олег Иваныч накинул на плечи кафтан, вышел на крыльцо. Тяжело дыша, вбежал на ступеньки посланец – молодой парень, из Олексахиных: – Беда, батюшка! Макарьев Кирилл помирает, тысяцкий наш! – Как помирает? Еще вчера изрядно здоров был! – А с ночи все хуже. Олег Иваныч обернулся к слугам: – Коня! Опоясался мечом, вскочил в седло. Едем! По пути – тысяцкий жил на Торговой стороне, на Рогатице, – уже на мосту обогнали возок владыки. – Что с Кириллом? – высунулся на ходу Феофил. – Сам не знаю, отче! Еще вчера здрав был… Вот и Торг, вот и улица Ильина – прямо от моста идет, недавно дубовыми плашками замощенная. Скорее! У церкви Георгия свернули налево по Пробойной. Ивановская. Лубяница. Буяна. Вот и Рогатица наконец. Усадьба тысяцкого. Тын из сосновых бревен, высокий, черный. Распахнутые ворота. – Сюда, господине! Взбежал по ступенькам крыльца Олег Иваныч, расталкивая столпившихся слуг, бросился в опочивальню. И, не доходя до устланного волчьими шкурами ложа, понял, что опоздал. Кирилл Макарьев, его старый друг и тысяцкий Великого Новгорода, лежал лицом вверх, уставив широко раскрытые невидящие глаза в потолочные балки. На груди рыдала жена. Среди слуг, скорбно поджав губы, шарился Олексаха, занимаясь своими прямыми обязанностями – выспрашивал. Не видал ли, не слыхал ли кто-нибудь чего-нибудь такого этакого? Олег Иваныч кивнул Олексахе. В беседы вмешиваться не стал, видел – верно действует Олексаха, как учили. Вышел во двор, пропустил к плачущей жене только что подъехавшего Феофила, кликнул охрану да поскакал на Славенский. Там, в конце улицы Варецкой, у самой башни, скромно и неприглядно жил один человек, очень нужный сейчас не только лично Олегу Иванычу, но и всей новгородской республике. Звали человека Геронтий, Герозиус-лекарь. Олег Иваныч стукнул в ворота: – Вставай, поднимайся, господине Геронтий! Геронтий откликнулся сразу, будто и не спал вовсе. Распахнул дверь, пригласил в дом, даже вина предложил, удивления ничем не выказав. Олег Иваныч вина хлебнул с удовольствием. Подогретое рейнское, с корицей и пряностями. Осмотрелся. Давненько не бывал у Геронтия. Дом двухэтажный, по европейским меркам скроен. На втором этаже – жилье. Внизу, где сейчас сидели, – нечто вроде приемной или кабинета. Стол, две широкие лавки для осмотра пациентов, в углу тоже стол – большой, обитый тонкой сталью – ясно, для чего. По стенам – пахучие травы, гравюра с изображением Смерти, полки. На полках разноцветные склянки, кувшины, книги. Даже скалился человеческий череп! В Москве сожгли б давно Геронтия за подобные полочки. – Макарьев Кирилл умер, – сказал Олег Иваныч. – Полагаю, отравлен. Может быть, даже сегодня на пиру кто чего подсыпал. Геронтий понимающе ответил в тон: – Полагаю, мне вскрытие делать, да тайно. – Верно мыслишь. Жену его и детей на время Софья заговорит, слуг – Олексаха. Ну, а ты в это время… Только быстро. Жарко все-таки. – Понимаю. Едем? Олег Иваныч, выйдя на улицу, подозвал одного из охранников: – Поскачешь на Прусскую, к боярыне Софье. Объяснишь все. Скажешь, пусть немедленно приезжает. Чай, подруги они со вдовой-то.
Ближе к обеду Олег Иваныч заглянул в горницу, где уже в дубовом гробу лежал усопший. Тяжело пахло кровью. Знакомый запах, еще по работе в Петроградском РОВД. Только там в морге холодно, и патологоанатомы веселые анекдоты рассказывают. А здесь жара и тихо. В уголке Геронтий отмывал от крови в тазу принесенные с собой инструменты. Обернулся: – Желудок чист. Никакой отравы. Общие симптомы: скорее всего, мор. Но яд все же не исключен. На левой руке подозрительная царапина, – Геронтий чуть приподнял на покойнике рукав. – Но если и яд, то мне неизвестный. И не только мне… Не только мне неизвестный, но и всем врачам Запада… Так что, скорее, мор. Хорошо бы осмотреть супружницу и деток. Да и боярыня б твоя поменьше с ними общалась. Олег Иваныч лишь пожал плечами. Не верил он в мор, а вот в яд – вполне. …К себе в канцелярию ехал, в думы погруженный. А не было ли в городе еще подобных нелепых смертей? Не убийств, а именно смертей. Про убийства-то ему докладывали. Кстати, на все загадочные смерти – к примеру, жил себе человек, да вдруг ни с того ни с сего умер – по указу Олега Иваныча всегда направлялись дьяки. На всякий случай. Заодно тренировались в опросах свидетелей да в составлении протокола осмотра. Вот эти-то учебные протоколы и затребовал Олег Иваныч. Не так уж и много их оказалось, всего-то с полдесятка, да и те не очень-то интересные: фабулу дела пояснял принесший протоколы дьяк Фрол – молодой усатый парень. Нестарый мужик преставился вроде с перепоя. Так и оказалось. Две девки умерли в одночасье. Выяснилось, объелись грибами. Этот уксусом отравился – думал, вино. А вот этот… Один из Олексахиных парней… В причине смерти записано вполне анекдотично: «верно, чего-нибудь съел», что вполне возможно. – Ну-ка, подкинь, Фрол, протоколец. Чего краснеешь-то? – Этот сам писал, господине. – Посмотрим, что ты там написал. «Протокол осмотра места происшествия». Дата. Место. Понятые-послухи – две девчонки с Рогатицы. Дальше все, как полагается, слева направо. «Горница, размерами три на четыре аршина. Слева от входа лавка, в центре стол из досок. На столе кувшин с вином бело-золотистого цвета (строка перечеркнута и сверху надписано: „с жидкостью, похожею на вино“). – Вино на экспертизу отправляли? – Э… Дали собаке. Не сдохла. – Так. Ясно. Чтем дальше… Порядок вещей в горнице не нарушен, ставни окна распахнуты, на полу… в беспорядке разбросаны детские игрушки, как то: глиняный медведь-свистулька, деревянная трещотка в виде скомороха, стрела от детского лука… Стрела… Что за стрела? – Да тонкая, маленькая такая. Меньше вершка. – Понятно. А что, у умершего дети были? – Двое. Сын с дочкой. Теперь сироты. – Ясно. Кажется, и здесь пустышка. Хотя… Чем черт не шутит! – Ты вот что, Фрол. Сгоняй сейчас к сиротам. Опроси мальчишку. Были у него игрушки да какие? Если были, не было ли средь них стрелки – скажешь, какой. Все подробненько запиши, мне вечерком доложишь. – Понял, господине. Выбежавшего на крыльцо Фрола сбили с ног ворвавшиеся в палаты дьяки. Предстали всей толпой перед посадником, поклонились в пояс. – Что такое?! Опять кто-нибудь умер? – Хуже, батюшка! – хором рявкнули дьяки. – Три каравеллы сгорели вчера ночью на ладожской верфи! Тьфу ты! Час от часу не легче!
Беда не приходит одна. Не пришла она одна и в Новгород. Недовольный открытием университета – хороню понимал, чем это грозит Москве – Великий князь московский Иван перехватил идущие в Новгород караваны с «низовым» хлебом, закупленным в южнорусских, «понизовых», землях: в Чернигове, Путивле, Воронеже. Проходили эти караваны через московские земли, вот Иван и перекрыл краник, мотивируя очередной новгородской «изменой». Сулился даже снова собрать войско, наказать непокорных и, по отчетам верных людей, начал уже собирать. Таким образом замаячили пред Новгородской Республикой две большие проблемы: хлеб и война. Правда, нельзя сказать, чтобы новгородцы к ним не готовились. Последние три года, после Шелони, только этим и занимались. Ввели новый налог на постоянное наемное войско, которое и составило военную основу вооруженных сил. Войско оснастили по европейскому образцу: пикинеры, аркебузиры, латники. Каждый месяц проводили маневры, да и пообстрелялись, в приграничных стычках с теми же шведами под Кексгольмом, что на западном берегу Ладоги. Так что теперь далеко не ополчение встретило бы Ивана, а хорошо обученные профессиональные воины. А не поэтому ли и убили Кирилла Макарьева? Ведь именно он, тысяцкий, и занимался новым войском, набранным еще старым тысяцким, ушлым «новым боярином» Симеоном Яковлевичем. Олег Иваныч кликнул дежурного дьяка, не вернулся ли Фрол? Нет? Как вернется, сразу сюда. Сам же заходил по палатам, меряя шагами покрытый красным ковром пол. Думал. С войной все понятно – как будет, так и дадим бой. С пожаром на верфях Олексаха разберется, в этом ему, правда, и помочь нужно будет, как время появится, – дело-то государственного масштаба! Остается хлеб. Не пропустит хлеб Иван! А если через Литву попробовать? Ну, положим, из Переяславля далековато эдаким крюком будет, а вот из Чернигова или Путивля – в самый раз. Только, кроме Литвы, там и псковские земли. А уж Иван постарается, подговорит псковичей. Значит, надо и с ними договориться. Помочь против тех же ливонцев со спорными землями, хоть ливонцы давно в друзья набиваются, да все ж теперь выгоднее со Псковом дружить. Хорошая мысль. Надо обговорить срочненько с Феофилом, да вынести на Совет Господ. Посольство снарядить да побыстрее отправить. И в Литву, и во Псков заедут. А пока вмешаться в экономику: ограничить цены на хлеб. Правда, купцы могут хлеб придержать, но делать нечего, придется цены ограничивать. Иначе дело чревато бунтом. Новгородские «простые люди» – это вам не забитые российские бюджетники. Так перед властью кулаком стукнуть могут, мало не покажется! В дверь осторожно постучали. – Кто? А, Фрол. Явился. Ну, что там у тебя? – Вот, господине, – дьяк с поклоном протянул Олегу Иванычу грамоту. – Не было никакого лука игрушечного. И стрел тоже не было. – Но ведь валялась одна, на полу-то! – Валялась… – Валялась. А не через открытую ли ставенку залетела? – Уж больно мала для лука. – Самострел? – И не самострел. Стрелка тонка, легка, неказиста. Ну, точно – игрушка! – Ладно. Иди пока. Отпустив дьяка, Олег Иваныч задумался. Припомнилась ему загадочная смерть Селим-бея в далеком Тунисе. Маленькая тонкая стрелка… пропитанная ядом африканской гадюки или еще какой дрянью! Как выразился Геронтий: «неизвестным врачам Запада ядом». Не нужен ни самострел, ни лук, только длинная духовая трубка – изобретение диких племен чернокожих зинджей.
А на Загородцкой, в задних гостевых горницах корчмы Явдохи, сидел за широким столом звероватого вида кряжистый мужик. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с коричневым дурно пахнущим варевом. Высунув от усердия язык, звероватый мужик окунал в варево маленькие тонкие стрелки. Рядом, на скамье, лежала тонкая духовая трубка, изготовленная когда-то из озерного африканского тростника старым колдуном-зинджем. Скрипнув дверью, возник слуга: – В баньку, Матоня Онфимьевич? В баньку-то? Можно. После пребывания у татарвы никак не откажешься от баньки – хоть она и два раза на дню месяц за месяцем. Татары – степняки. Мыться им некогда, негде, да и зачем?! А как сдался Матоня татарскому разъезду, так волей-неволей пришлось степнякам соответствовать. Татары, конечно, не сразу ему поверили. Но пленник оказался истинным правоверным – пять раз в день творил намаз и гулко читал молитвы. Решили не убивать его, даже развязали руки. Так и очутился Матоня в Орде, где и предложил свою саблю хану Ахмату. В стычках с поляками и московитами пощады не давал, а потому скоро получил небольшой улус под Казанью. Правда, и там отличился – насмерть забил плетьми крестьянского мальчика, что вовсе не приветствовалось ордынским законом. Местный судья – кади – наложил на него епитимью да велел явиться к самому хану пред ясные очи. Там и встретился Матоня с Митрей. Хотели отсидеться в Орде годик-другой, да не получилось. Ахмат да мурзы его совсем по-другому ими распорядились. Служить великому хану желаете? Что ж, дело похвальное и Аллаху угодное. В таком разе идите, служите. В Москву соглядатаями, зорким ханским оком. Давненько уже назревало столкновение хана с Москвой, Иван, князь московский, пятый год дани не слал, сволочь такая! Новый Алексин захотел? Или уж лучше сразу Москву сжечь? Вот вам, Маруф и Митрий, золотые пропуска-пайцзы. Спрячьте их подальше да поезжайте в Москву. Втирайтесь в доверие, занимайте посты, вызнавайте, оговаривайте, убивайте – на все вам ханское благословение. Не рады были возвращаться в Москву Матоня с Митрей, ох, не рады. Вдруг кто их в Орде видел, да не пленниками – вельможами? Постоянно в страхе жить – куда же гоже? Потому, в государев приказ явившись, представились они, будто из татарского плена бежали, да попросились обратно в Новгород. Ну, в Новгород, так в Новгород – там, как никогда, верные люди нужны. Вызнавать, оговаривать, убивать. На все это – личное Ивана благословение. Не пайцзы от великого князя получили – деньги, и деньги немалые. В Новгород прибыли по отдельности, чтобы внимание не привлекать излишнего. Митря – с дьяками приказными, а Матоня – с купеческим караваном. Ладно у них с Новгородом вышло – и московский приказ выполнили, и ордынский. Вот и сидел сейчас Матоня в усадьбе на Федоровском ручье, смертоносные стрелы готовил да поджидал Митрю. А пока поджидал, можно и баньку…
Митря же под видом богомольца по надвратным церквям ошивался да возле городских стен. Инспектировал оставшуюся агентуру – людишек верных средь стражников. Все примечал, козлобородец чертов. Ага! На проезжей башне Славенской караул сменился – старую стражу, Кузьму с Онуфрием, за винопитие в Тихвин услали. О том Митре сменившийся стражник за вина баклагу поведал. К тому же присовокупил, что если уж их из Новгорода за винопитие выгнали, то в Тихвине они сопьются обязательно, поскольку что там еще делать-то? Митря только усмехнулся на это. Что-что, а дел он своим людишкам найдет – пожар пусть, на худой конец, устроят на посаде Тихвинском. Следующим шагом Митри был Детинец. Был там один человечек из стражи, верный. Филимоном звали. Правда, чего-то не видать Филимона ни на стене, ни на башне. Митря порыскал по Бискуплей да по церквям, порасспрашивал, поприслушивался. Не поленясь даже, зашел к Филимону домой – никого там не оказалось, бобылем Филимон жил. Жена умерла, а дочка, по малолетству еще, в татарский полон попала. Соседка сказала, направлен дядько Филимон на обучение воинское в карельские земли, к Кексгольму. К июлю месяцу, дай Бог, вернется. Ну, к июлю, так к июлю. Вернется, все о новом новгородском войске поведает – то делу на пользу. Везде прошарился Митря, только в трапезную монастыря Михалицкого не пошел – служку послал, Максюту. Тот и вызнал от Амвросия-келаря – убивается Фекла, что с Молоткова улицы, сгинула дочка Маша – не иначе, как с Ондрюшкой, полюбовником своим подлым, сбежала, тварь этакая. Только посмеялся Митря – вспомнил, как ощупывал девку при покупке Аттамир-мирза. Аж слюной истекал весь, может, себе захотел оставить? Да нет, вряд ли, торговля, она торговля и есть, а на такой красивой девке навариться можно неплохо.
Степенной посадник боярин Олег Иваныч Завойский нанес неофициальный визит сановному боярину, члену Совета Господ и старому своему приятелю Епифану Власьевичу. Как писали бы газеты, будь они в то время, «ужин прошел в теплой и непринужденной атмосфере». К столу подавали жаренных в масле осетров, белорыбицу, говяжий студень, копченые лосиные языки. Это не считая соленых рыжиков, стерляжьей ухи, гречневой, с горохом, каши, пирогов двух десятков видом. Выпив стоялого медку на малине, затянули песни. Пел больше Епифан Власьевич, и пел недурно, с душою – у боярина оказался совсем неплохой баритон. Олег Иваныч, от природы лишенный и слуха и голоса, лишь конфузливо подтягивал, а так больше молчал. После третьей кружки, к восторгу младшего сына Епифана Власьевича, тринадцатилетнего Ванятки, принялись вспоминать Шелонскую битву. Как дрались за свободу и честь своей Родины – Новгорода, Господина Великого. Дойдя до тяжкого поражения, замолчали. Жахнули в чарки перевара, выпили за упокой души казненных по приказу Ивана новгородцев: посадника Дмитрия Борецкого, боярина Арбузьева да прочих. Посидели молча. Ванятка не выдержал: – Дяденька Олег Иваныч, как будет с московитами битва, возьми и меня тоже! Уж постою за Новгород! – Возьму, Ванюша, обязательно возьму. Время такое – вырастешь, навоюешься. Олег Иваныч встал, откашлялся. Поклонился в пояс боярину: – Батюшка Епифан Власьевич, как старейший и родовитейший боярин новгородский выслушай просьбу мою и нареченной моей боярыни Софьи. Помолвлены мы давненько уже. За свадьбою дело. Феофилакт-владыко – мне отец духовный, а ты, буде против нас ничего не имеешь, стань же посажёным отцом на свадьбе нашей! Епифан Власьевич зарделся от удовольствия. Обнял гостя. Кивнул слугам: а ну, что встали? Наливайте! Этакое событие и обмыть не грех.
Утром голова раскалывалась – страх! Вот что значит – вино с медом да с переваром мешать. Софья лично кваску в постель принесла да уговаривала на работу не ехать. – То есть как это не ехать? А какой же пример я как степенной посадник буду подавать всем своим людям? Нет уж, съезжу. Вели-ка слугам коня седлать. Поехал. В канцелярии, в палатах, квас на подоконнике со вчерашнего дня стоял – пригодился. Испил, вошедши. Хотел было Гришу крикнуть, да вспомнил, что третьего дня еще уехал тот в посольство литовское, к королю Казимиру. Да во Псков на обратном пути заедет. Все насчет «низового» хлеба. Олексаха? Олексаха с лучшими людьми по важному государственному делу работает – расследует пожар на ладожских верфях, в чем бы ему и помочь – дело сложное. Эх, и башку ж ломит. Да еще кто-то с утра в дверь барабанит, рвется. – Кто там еще? – Я, господине. Фрол, старший дьяк. – А Фрол! Ну, докладывай, Фрол. – Соседка стражника Филимона сказала: спрашивали вчера про него. – Какая соседка? Какого Филимона? А!!! И что? Кто спрашивал? – Человечек один. Роста небольшого. Пустоволос, лицо овальное, вытянутое. Зубы гнилые, бороденка реденькая, козлиная. – Так-так-так! И что соседка ему ответила? – Ответила, как учили. Уехал, мол, Филимон на военную службу в карельские земли, к июлю только будет. Олег Иваныч постучал пальцами по столу. Жаль, конечно, что к июлю, можно было б и пораньше сказать. О том, что Филимон, стражник с Детинца, испортивший Олегу Иванычу латы, уже давно сидел в посадничьем порубе, никто не знал. Ради сохранения тайны даже пришлось пойти против закона. И вот теперь, кажется, незаконное сие действо начало приносить плоды. Об аресте стражника знали немногие: Олег Иваныч, Селивантов Панфил да Олексаха с Гришей. Ну, еще вот этот вот усатый дьяк, Фрол, парень отнюдь не глупый. Он и в Орду человечка послал – выведать насчет Авксиньи, дочки Филимоновой. Выведал, человечек-то!
Филимона Олег Иваныч решил взять в разработку сам. Не откладывая на вечер, спустился в поруб, поставив у дверей Фрола. Заросший бородой стражник сидел на лавке, прикованный цепью к стене. В углу смердела выгребная яма, забранная редкой решеткой. – Ну, здравствуй, Филимон Степаныч. – Здрав будь и ты, господин посадник, – стражник неловко поклонился, звякнув поржав-ленной цепью. – Видно, на казнь меня, а? – Да нет, поживешь еще пока. И может, дочку свою увидишь, Авксинью. Стражник вздрогнул. Спросил глухим голосом, откуда знают про дочку. Добавил, что именно потому и работал на Митрю – передавал тот время от времени от дочки из Орды весточки. – В Казани дочка твоя, у старухи Зельфеи в ткачихах. Может, и отдаст ее за выкуп старуха. До серебришка, говорят, она жадная. Луч надежды загорелся в глазах стражника. Загорелся и сразу угас. – Деньги… – Деньги? Хочешь заработать – спроси меня, как! Стражник лишь хмыкнул. Мол, не шибко-то глуп. – Митря вам нужен. И люди его. Помочь вам согласен, только… – Что «только»? – Ведь ежели ошибусь где, смерть дочке в Орде верная. – А ты не ошибайся. И на нас особо не рассчитывай – в Орду за дочкой поедешь сам, с деньгами, разумеется, и с провожатым. Слушай теперь, что делать…
В нескольких верстах к востоку от Новгорода, средь болот и пустошей расположен посад Ковалеве Деревянные избы, жиденький частокол, церковь – вот и все постройки. Да еще кузница – та за посадом, у самого болота. Дальше за болотом – черная лесная чаща. В былые весны и не доберешься до леса, сгинешь, пропадешь. Болота да леса, леса да болота. Так и тянулись они широкою полосою почти до самого Тихвина. На холмиках – как наиболее сухих местах – кое-где стояли посады, большей частью на столбах даже – предохранялись люди от наводнений. Правда, в эту весну, как и три года назад, не было особого половодья. Снег как-то уж очень быстро стаял еще в начале апреля, и сразу же пришла сушь. Такая, что от кузницы Ковалевского посада до чащи стало добраться… ну, если и не раз плюнуть, то вполне возможно для знающего человека. Такой человек и шел впереди небольшого числа одетых в легкие кольчуги воинов, показывая дорогу. В чаще находилось старое кладбище, где в стародавние времена и был захоронен новгородский витязь Твердислав Заволоцкий, предок боярыни Софьи. У самого кладбища еще Софьин дед выстроил небольшую часовню, куда хотя бы раз в два года, как путь через болото был, регулярно наведывалась Софья. Вот и сейчас собралась вместе с суженым, степенным новгородским посадником боярином Олегом Иванычем Завойским. Воинов-слуг немного, но вполне достаточно для охранения от лихих людишек, буде те напасть попытаются, что вряд ли. На самого посадника покушаться – это ж какую наглость иметь надо! Однако вовсе не простых шишей опасался Олег Иваныч, вглядываясь в чащу. На крупного зверя охота шла. И он, Олег Иваныч, в ней не только охотник, но и приманка, живец. Так же и Софья. В длинном беличьем плаще, чтоб не очень заметна была кольчуга, боярыня след в след ступала за суженым. Старалась не упасть да не зачерпнуть юфтевыми зелеными сапожками воду. В особо опасных местах проводник – из местных однодворцев – оборачивался, предупреждая. Где были проложены гати, а где так, хватались за кустики. Неприветливое местечко. Бурая, с зелеными проплешинами, трясина. Желтые заросли тростника. Хлюпающие под ногами скользкие кочки. И черные деревья вокруг. На деревьях каркали вороны. А вдалеке, впереди, чернели кресты. Еще по приезду, в посаде, на вопрос Олега Иваныча относительно нездешних людишек, староста лишь отрицательно покачал головой. Нет, никого не было. Да и что им тут делать-то? Бортникам не сезон еще. Охотникам… так особой дичи тут нет, одни кабаны да волки. Да, торговец кожами заезжал третьего дня из Новгорода, так он всегда в это время заезжает. Торговец, так. Расспрашивал ли про болото? Да пес его… Хотя да. Так, любопытства ради. Да-да, уехал уже. Вот вчера, кажись, и уехал, лошади-то нет. Провожал ли кто? Да кому он нужен-то, этот торговец! Каков из себя? Хм… Здоровый такой, кряжистый. Они все здоровые, эти кожемяки. Нет, в прошлый год не этот приезжал, другой. А вот в позапрошлый – точно этот… кажись. Почувствовал Олег Иваныч некий азарт сыщицкий. Кажется, клюнули, хари! Клюнули! Рисковать будущей женой особо не решился – воинов под видом обозов купеческих вокруг нагнали изрядно. Правда, в посад они не совались – не велено было панику создавать. Обложили всю округу, растянувшись на десяток верст по периметру. Залегли – благо тепло – дозоры выставили. Мышь не проскользнет! По здравому размышлению, до самого кладбища Олег Иваныч решил не доходить – остановиться на небольшом островке, примерно в версте от цели. Оставить там Софью с небольшой охраной, хотя и охраны-то не нужно – место голое, вокруг болото. От берега попробуй, дострели! В общем, притаившемуся – а как же, обязательно притаившемуся – где-то на высокой сосне «охотничку» с трубкой иль самострелом с кладбища деваться некуда. Да и на болото шли сейчас только для того, чтоб не спугнуть раньше времени. Мало ли! Не увидев никого, в бега ломанется прямо через трясину. Может, знает тропку какую? Главное – с поличным взять. Да осудить не как шпиона московского, а как преступника уголовного. Вон свидетелей-то вокруг полно. Свидетели, м-да. Молодые, статные, не только оружному, но и рукопашному бою обученные. Впереди, рядом с проводником, Онфим, самый молодой, почти мальчик. У самого островка проводник остановился, на сосенку молодую показал: – Вот за нее хватайтесь все – тут яма – и на остров выпрыгивайте. Раньше-то слегу приходилось втыкать, ужо провозишься. А сейчас, смотри-ка, сосна как по заказу выросла. Ну, не стой, Онфиме. Молодой воин Онфим протянул вперед руку и, ухватившись за сосну, ловко перепрыгнул на остров: – Колюча, сосенка-то, – поднял вверх окровавленную ладонь. – В рукавицах хватайтесь. Идущий за ним воин надел на руку перчатку. Оказавшись на острове, взглянул недоуменно – перчатка оказалась разорванной! Подошел к сосне, присмотрелся: – Ну и дерево, други! Иголки-то на ней железные! Надев перчатку, Софья осторожно протянула руку к сосне. Но прежде чем рука ее успела коснуться иголок, Олег Иваныч схватил ее за полу плаща. – Давай-ка на руки. Перенесу. Черт с ней, с ямой. Не нравятся мне такие иголки. И вы за них не хватайтесь, опасайтесь. Перенеся суженую на руках – яма оказалась не такой и глубокой, всего-то по пояс, – Олег Иваныч подошел ближе к сосне. Внимательно осмотрел, принюхался. К стволу и ветвям дерева были аккуратно примотаны острые стальные иглы. Нечто вроде колючей проволоки. Пахли они на редкость дурно и вообще казались какими-то масляными. Онфим со смехом заматывал поврежденную ладонь тряпицей. Не казался он ни больным, ни отравленным. Впрочем, еще не вечер. Оставив Софью с Онфимом – как тот ни протестовал, – примерно через час вышли к кладбищу. Вокруг тихо, даже вороны перестали каркать, то ли от жары утомились, то ли спугнул их кто-то. Олег Иваныч предупреждающе поднял руку. Выйдя на сухое место, рассредоточились, достали луки. Олег Иваныч подошел к часовне. Длинным копьем толкнул закрытую дверь – словно ждал нехороших сюрпризов. Потому даже несколько удивился, когда ничего не произошло. Может, зря пугался? Но сосна, сосна эта! Ведь кто-то да примотал к ней металлические иголки. Зачем? Против кого? Оп! Слева чьи-то осторожные шаги. Ага! Чуть качнулась ветка. Блеснула кольчуга… Ну, ребята… – Не стреляй, Олег Иваныч! – закричали из-за деревьев. – Не стреляй! Свои мы. Это были воины второго отряда, охранявшего болото по периметру. – Вы как здесь? – Так ты ж, батюшка, сам велел, с полудня окружать начинать. – Что, уже полдень? – А как же, кормилец! В церквях окрест давно уж обедню отзвонили. – И что, никого? – Олег Иваныч осмотрелся вокруг. К часовне подходил любопытный Онфим: – Был бы кто – не ушел. – Тогда непонятно… Стой! Стой, Онфиме! Поздно. Онфим скрылся в часовне. И почти сразу же раздался оглушительный взрыв. Огненный столб вырвался из часовни, разбрасывая вокруг обломки бревен, балки и куски человеческого тела, того, что еще совсем недавно было Онфимом… Похоже, парню еще досталась легкая смерть. Если вспомнить, как тот тщательно бинтовал раненую ладонь…
Взрыв был слышен далеко, аж до городских стен донесся. В версте от города вздрогнули стоящие у дороги лошади. А всадники – звероватый мужик и козлобородый плюгавец – переглянулись. – Ну, поспешим, братец! – потер руки Митрий. – Чай, все как надо сладилось. – А ежели не все как надо? Я б сходил. Да для верности сабелькой. Да по глазам, по глазам. Глаз – он шипить, когда его вымают. – Пока ты ходишь, там уж и народу понабежит. Нет, едем-ка поскорее! Двое всадников во всю прыть помчали к городу. Надо сказать, у Митри были причины спешить. Вчера еще, явившись с Торга, Максюта передал ему поклон от Аттамира-мирзы (с заезжим казанским купцом) и настоятельную просьбу: подыскать побыстрее двух деток лет по двенадцати – двух девочек, но можно и девочку с мальчиком, лишь бы оба были светлоглазые да светловолосые. На сей раз за срочность Аттамир обещался заплатить щедро. Да он и раньше не обманывал, а сколько сам наваривал – то его дело. Детей следовало переслать с тем же казанским купцом, который отъезжал уже завтра, в крайнем случае – послезавтра. Митря тогда не очень-то слушал Максюту. Попробуй-ка, разыщи так быстро товар, да еще сам не подставься (что главное!). Нет, пусть посланец Аттамира-мирзы уж в следующий раз за детьми приедет. А за то время Митря товар найдет. Первый раз, что ли! Мало ли в новгородской земле смердов! О том же и Филимон, стражник, недавно с карельских земель вернувшийся, говорил вскользь. Митря-то его вполслуха слушал, другим – знамо чем – поглощенный. А теперь вот вспомнил. О детях твердил стражник! Мол, есть у него соседка, бережливая такая девица. Из тех, у кого зимою снега не выпросишь. Так к ней, вишь, с голодухи племянники малолетние прибились. Она Филимона и выспрашивала, как бы их половчей в монастырь какой сплавить. Двое племянников-то. Племянник и племянница. Мальчик и девочка. Вот бы светленькие оказались! Глядишь, и навар был. – Детки-то? Светлые, сероглазые. Мальчику двенадцать годков. Девочка чуть постарше. Где девица та живет? Я покажу, – Филимон погладил лошадь по холке. Он встретил их у самой стены, жадно пересчитал деньги. Матоня отвел Митрю в сторону: – Вечерком надо бы убрать Филимошу. Ни к чему нам лишний послух. Митрий согласно кивнул. Предупредил только, чтоб подождал немного, да стражника подозвал вновь: – Филимон Степаныч, не откажи к вечеру на обед заглянуть, к нам на Федоровский. Там и еще важные дела порешаем, от которых тебе прямой прибыток. Только смотри, милый, не ляпни кому, куда идешь. В тайности все исполни. Филимон поклонился, приложив руку к сердцу, и предложил встретиться у него, как стемнеет. Живет он одиноко. Можно хоть до утра песни во всю глотку орать – никто не услышит. – Так-таки никто? – А некому! – Ты какое вино больше любишь, Филимон Степаныч? – Рейнское. – Ну, ужо будет тебе рейнское, принесу. Ты на улице встреть только! – Встречу. Простившись до вечера с Матоней, Митря с Филимоном, прихватив с собой косоротого Максюту, сели в крытый возок да отправились на Славен-ский конец. Там, по словам Филимона, и жила его чадолюбивая соседка. Вечерком туда же, правда, не к соседке, а к Филимону, должен был наведаться Матоня. Ехали как-то странно. Сначала по Трубе. Потом зачем-то свернули в Дубошин переулок. Потом продирались каким-то полем, пока не выехали непонятно куда – то ли на Ильина, то ли на Нутную. Филимон пояснил, что так быстрее. Ну, быстрее так быстрее – ему видней. И правда, вскоре приехали. Постучав в калитку, стражник что-то сказал вышедшей из дома женщине – дородной, русоголовой, с длинной толстой косой. Во дворе, перед домом играли дети, девочка и мальчик – светлоголовые, сероглазые, лет по двенадцати. Проходя мимо, Митря угостил детей специально припасенными пряниками, погладил по головам. Ну, вскорости будет доволен Аттамир-мирза. Зайдя в избу, Филимон вдруг резко нырнул куда-то в сторону. А вошедший вслед за ним Митря остановился как вкопанный. Хозяйка избы целилась прямо ему в лоб из здоровенной дуры, походящей на небольшую пушку. Скворчал горящий фитиль. – Руки в гору и не дури! – Ну, я тут явно лишний! – сказал сам себе косоротый Максюта, выбежал с крыльца. Он добежал бы и до возка, если б играющий во дворе мальчик весьма ловко не подставил ему подножку. Максюта кубарем покатился к забору, где и был связан невесть откуда взявшимися стражниками.
Вечерело. На колокольне у церкви Федора Стратилата за ручьем зазвонили. Матоня лениво поднялся с лавки, сунул в рукав кафтана кистень и прихватил на всякий случай широкий нож. Прямо с крыльца вскочил на подведенную кем-то из дворовых лошадь. Нужную улицу нашел быстро. А чего ее искать-то? С Пробойной – на Ильина, потом по Дубошину. Спросил у людей, не погнушался. Подсказали – затем по Трубе, через заросли. И вот она, Нутная. Третья изба слева. В самом деле, глухое и безлюдное место. Кусты да деревья. Остальные-то дома во-он, далече. А вот и сам Филимон, стражничек. Встречает, лыбится. Ну, лыбься, лыбься, дурень. Поднимаясь вслед за хозяином на крыльцо, Матоня незаметно вытащил из рукава кистень. Дождался, как вошли в сени. Место хоть и глухое, а мало ли, видит кто. Уж лучше в сенях, надежнее. Примерился, размахнулся… И – кто-то неведомый нахально вырвал у него кистень прямо на замахе! И этим же кистенем… Только искры из глаз полетели! Охнув, Матоня медленно опустился на пол. – Не окочурится? – Не должон. – Нет, вязать надо было, как Олег Иваныч наказывал. – Ага, свяжи этакого бугаину, попробуй!
Насвистывая веселое, ехал по Большой Московской дороге черноусый возчик. Вез в телеге дубовую бочку, в которой что-то плескалось. Обогнал длинный обоз. Проезжая мимо сада, протянул руку, сорвал с яблони ветку. Свернул на Загород цкую. – Эй, кочмарь, открывай ворота! Корчмарь Явдоха выглянул из окна, подозрительно осмотрел бочку. – Кто таков? – Купца Якова Меренкина приказчик. – Что-то не припомню тебя. – Так я из новых. Ихней тетки родственник. – Ну, давай тогда, вези бочку к амбару, родственник. Да осторожней ставь, чучело. Гляди, прольешь. Хозяину скажешь: как всегда рассчитаюсь. Поставив бочку, черноусый приказчик помахал шапкой хозяину и щелкнул вожжами… Свернув на Московскую, остановился у сада. Осмотревшись, молвил тихонько: – Можете ехать. И тут же вырвался из сада таившийся там целый отряд дьяков. С перьями, с бумагами, с книгами. Саранчой налетели на корчму: – Хозяин ты ли? Налоги за прошлый год уплачены ли? Все? Давай-ка сюда расписки. А что за бочка вон, у амбара? С нее почему не платил? Только что привезли? Ха! Так мы и поверили. С прошлого лета у тебя эту бочку видели! А ну, собирайся. В порубе покумекаешь, стоит ли налоги вовремя платить али нет. Да побыстрее, не мешкай! Ой, паря! Да в бочке-то у тебя перевар! У кого взял? Поди, сам гонишь? Какой еще Яков Меренкин? Спросим и с него. Полезай в телегу. Прихватив несчастного Явдоху, саранча дьяков исчезла так же быстро, как и появилась. Только один молодой дьяк остался. Описывать имущество. К нему и подошел вернувшийся черноусый приказчик: – Ну, как прошло? – Все путем, Фрол Иваныч!
Запыленный, усталый и злой вошел в своипосадничьи палаты Олег Иваныч. Но, завидев черноусого Фрола, помягчел: – Вижу, хоть вы четко сработали. По лицу твоему догадался. Все? – Все трое в порубе. Сидят, дожидаются. – Ну, пойдем, посмотрим. Да, – Олег Иваныч на ходу обернулся к остальным дьякам, – как придет Герозиус-лекарь, пусть тоже в поруб спускается.
В порубе – следственном изоляторе, на первом, нежилом этаже – было довольно прохладно. Вот повезло сволочам! Все добрые люди от жары парятся, а эти прохлаждаются! В первой камере «прохлаждался» Митря. Увидев Олега Иваныча, побелел, бухнулся в ноги с воплями о снисхождении. Пытался даже целовать сапоги, привык, верно, в Московии или в Орде. Олег Иваныч брезгливо отодвинулся: – Вот тебе бумага, вот перо. Пиши. А уж потом, в зависимости от написанного, будем и разговаривать. Как напишешь, в дверь стукнешь. Не торопись, пиши разборчиво, крупно. Да побольше – бумаги хватит. …Во второй камере, с Явдохой, пришлось потруднее. Злополучную бочку он яростно отрицал и призывал послухов. В общем-то, был вполне в своем праве. Только не учел повышенную озлобленность Олега Иваныча после нелепой смерти Онфима. – Значит, так, тварь! Сидящий по соседству с тобой Митря – ты знаешь, кто это такой – сейчас пишет нам об убитом два года назад юноше, твоем приказчике. Помнишь такого? Ты ведь его и убил! Тому и послухи есть. Страшно закричал Явдоха: – То не я! То они все, они! – Они? Так пиши тогда. Будешь писать? – Буду! …Хуже всего было в камере третьей. Матоня лишь презрительно скалился и вообще не отвечал ни на какие вопросы. На спасение, видно, надеялся. То ли от московского князя, то ли от Аллаха, пес его знает. Лязгнула дверь. – Звал, Олег Иваныч? Геронтий. Пришел наконец. – Звал, звал. Вон, видишь, сидит, деятель. Спросим-ка мы его насчет ма-аленьких таких стрелочек да насчет неизвестного африканского яда. И про часовенку на кладбище за болотцем спросим.
Геронтий пристально посмотрел на Матоню, словно узнал вдруг в нем кого-то знакомого: – Ну-ка, подними глаза, мил человек… Матоня вздрогнул. – Вижу, узнал… – в голосе лекаря, всегда таком тихом и приятном, послышалось вдруг шипение змеи. – М-московский палач… Гер-ронтий… – застучал зубами от страха Матоня. – Говори же, господине Матоня, говори… – улыбнулся уголком рта Геронтий. – А не то поздно будет. Обо всем рассказывай, не стесняйся! Матоня сглотнул слюну и лязгнул сковывающей руки цепью. – Ну, не буду вам мешать. – Олег Иваныч прикрыл за собой дверь.
Выйдя на улицу, поехал к Настене, на Нутную, забрать аркебуз. Весь этот план – с бочкой, с детьми, с Филимоном – Олег Иваныч придумал на всякий случай. И не прогадал – запасной план фактически стал основным. Суть его была примитивно проста. Олег Иваныч просто подставил шильникам то, что их цепляло. Матоне – убийство. Митре – детей, за которых обещаны деньги. Явдохе – утаенный от налогов перевар. Притом усыпил их бдительность собственным отъездом – ведь особо-то не таился. Все, кому надо, увидели. Просто? Да. Но ведь Олег Иваныч и не рассчитывал на умных – Матоня (скоре всего, с подачи Митри), конечно, напортачил ему, подложив порох в часовню. И когда вошедший Онфим смахнул тлеющий фитиль – прогремел взрыв. Но ведь не Олег Иваныч вошел, не Софья! И не было особой гарантии, что войдут. Хотя если подумать… Да, и эта еще елочка. Вернее, сосенка с железными иголочками. Наверняка яд. Тот воин, что порвал рукавицу… Еле откачал его сегодня Геронтий. А ранка-то была небольшая, маленькая такая царапина. Да и ту, хорошо еще, прижгли в кузне каленым железом. Зачем эта дурацкая сосна, когда есть порох в часовне? Грубо сработано, грубо. Хотя… Могло быть весьма действенно. Погруженный в размышления, Олег Иваныч и не заметил, как доехал до Нутной. Над великим городом плыл майский вечер, спокойный, тихий и теплый. Пахло сухой травой, цветущей сиренью и еще чем-то неуловимо летним. На улице играли дети. Настена, увидев его, улыбнулась. Закинула косу за спину, пригласила в дом. – Забирай ты, Олег Иваныч, поскорей эту свою аркебузу! А то Ванька мой вокруг нее ходит, как кот вокруг молока, да облизывается. Не дай Боже, пальнет! – А пусть пальнет! – Олег Иваныч крикнул в окно: – Ванька! Ванька и нарисовался – белоголовый, сероглазый, с босыми, в цыпках, ногами. – Хошь пальнуть? – Хочу, дядя Олег! А куда целиться? – Погодь. Давай хоть на улицу выйдем. Во-от. Теперь сбегай в дом, тащи лучину. Да горящую, чудо! Во-от. Поджигай фитиль. – А заряжено, дяденька Олег? – Заряжено, заряжено! Поджег? Вижу, тлеет. Теперь упирай аркебуз крюком – вон он, внизу, под прикладом – да хоть в эту корягу. Подожди, я и сам возьмусь. Ну, давай теперь – в ту березину. Жми! Ванька потянул спусковой крючок, и вставленный в курок фитиль плавно ткнулся в затравную полку. Вспыхнул порох и почти тут же оглушительно прозвучал выстрел. С вершины березы слетели листья, а по всему Славенскому концу заливисто залаяли собаки. Белоголовый Ванька, приемный сын Олексахи, восторженно заорал и самодовольно поставил на приклад босую, в цыпках, ногу.
Глава 9 Ладога – Новгород. Лето 1474 г.
Гроза похожа на взгляд палача, Ливень похож на нож, И в каждой пробоине блеск меча, И в каждой пошечине – дождь.Стояли белые ночи. Парило. Над озером Нево клубился ночной туман. Тихо шелестели волны. А где-то к югу, в болотах, кричала выпь. Порывы легкого ветра шевелили ветви высоких сосен. Сосны казались черными на фоне светлого неба. Далеко за лесом догорали малиновые остатки зари, а с севера наползала огромная сизая туча. Погромыхивало. На низком берегу, в дельте Волхова, громоздились полускрытые туманом огромные темные тени, напоминающие скелеты китов. То были строящиеся корабли – быстрокрылые каравеллы, основа будущей морской славы Великого Новгорода. Часть судов уже почти готова – по крайней мере, корпус – их осталось только проконопатить, просмолить да поставить мачты. Леса вокруг хватало. Здесь же, рядом с верфью, лежали на куче опилок заранее приготовленные бревна. Пахло древесной смолой, стружкой и дегтем. Чуть вдалеке, шагах в пятистах от верфи, располагался небольшой острожек – три избы и часовня, обнесенные новеньким тыном. Рядом с кораблями, у мыса, стоял маленький домик – сторожка с покрытой свежей дранкой крышей и крыльцом в три ступеньки. У крыльца дремал на цепи здоровенный лохматый пес. Пес ворчал во сне, поднимая ухо, прислушивался. Относился к порученному делу серьезно, чего никак нельзя сказать о стороже, дремавшем в домике. Впрочем, и сторож, нанятый ладожский мужик, тоже спал вполуха. Надеялся на пса. Ежели что – залает, проклятый. Пес вдруг встрепенулся, вскочив, гулко залаял. Выскочил на улицу всклокоченный сторож. А пес все не унимался, лаял, рвался с цепи куда-то к лесу. Сторож не успел ничего понять, как .мимо крыльца прошмыгнул быстрый серый клубок. Заяц! Ах, мать ити, жаль лук со стрелами не прихватил! Была бы к обеду дичина. Правду говорят, что их тут тьма, зайцев-то. Ишь, псина-то никак не уймется. Силки, что ли, завтра поставить? А и правда! Попадется зайчишко – все приварок. Сторож сладко зевнул и, посмотрев для приличия по сторонам, скрылся в сторожке – спать. А и что еще делать-то? Ежели худые какие люди нагрянут с Нева-озера – так на то на той стороне крепость есть. Там уж не проспят, увидят, забьют в колокола, из пушки выстрелят. Да и откуда быть худым-то? Со свеями – они там, на западном берегу, в Кексгольме – вроде мир. Конечно, пошаливают – и те и наши, пограбят иногда друг дружку да пожгут. Но большой войны нет. А худой мир всяко лучше доброй ссоры. Снова залаял пес, загремел цепью. Видно, многонько тут дичи, правду прежний сторож рассказывал. Впрочем, предупреждал, что посматривать надо – во прошлом месяце несколько кораблишек сгорело, почти готовых. Да не простых лодей, а новоманерных, каравелл трехмачтовых, с парусами в несколько рядов – залюбуешься. Идут ходко – куда там лодьям да коггам. И почти против ветра могут – разными боками-галсами. Вот их-то и пожег неведомо кто. Ведь и не дознались. Рабочие поговаривали, от молнии корабли те сгорели. Грозища в ту ночь была страшная. Сторож тем разговорам верил. Знал, грозы тут такие бывают – не приведи Господи! Вон и сейчас – ух, тучища-то! А пес все лаял. Сторож аж на голову шапку натянул, уши прикрыв. Потом не выдержал, снова выглянул с крыльца. Ох, мать честная, снова заяц! Ладно, завтра силки поставим. Сошел с крыльца, боязливо покосившись на тучу, закрыл поплотнее дверь. Того не видел, что совсем рядом, в кустах за большим камнем, сидели двое. Оба неприметные, серые, в армячишках заячьих. Один – высокий, с бороденкой узкой. Второй – покруглее, пониже, бородища лопатой. Высокий держал в руках большой мешок, на дне которого что-то шевелилось. Он сунул руку в мешок и, словно фокусник, вытащил оттуда… зайца! Развязал веревку, стягивающую лапы. Беги, серый, отвлекай собачку со сторожем. Еще пуще зашелся пес в лае. А сторож уж больше не вышел. Больно надо! Прятавшиеся в кустах переглянулись и быстро пошли к кораблям. Тот, что пониже, нагнулся, прихватил оставленное кем-то из рабочих ведерко с тягучей смолой. Плеснул на торчащие, словно ребра, шпангоуты, достал кресало… Высокий перехватил его руку, показал на тучу – погоди, мол. А чего ждать-то? Дождя? По дождю и возвращаться придется. Высокий махнул рукой – ладно, поджигай. Политые смолой стружки, затрещав, вспыхнули разом. Высокий кинулся к соседнему кораблю… И в этот миг вспыхнула молния. А потом так громыхнуло! Пес у сторожки заскулил, сердечный, да спрятал голову в лапы – боялся грозы, чего уж. Молния сверкнула еще раз… и еще… и еще… Гром – канонадой. Сторож глянул в окно. Мать честная, ведь горит что-то! Босиком выбежал на крыльцо. И в самом деле! Горели три корабля. И как горели! Словно костры на Ивана Купал у. Ох ты, Господи! Вот она, молния-то, что натворила, проклятая… Перекрестившись, сторож бросился к острогу, пригибаясь и крестясь на бегу при каждом ударе грома. Почти добежал уже – и тут ударил дождь! Сразу же вымокший до нитки, сторож застучал в ворота. Где-то за тыном забегали, заругались, ударили в колокол – и сами уже разглядели огонь. А дождь припустил со страшной силой, зашумел, забарабанил по крышам, серебристым от частых вспышек молний. Две почти готовые каравеллы выгорели изнутри полностью – что им дождь. А те, что были недавно начаты, практически не пострадали – ливень быстро потушил пламя. Да и рабочие тоже не дремали. Проснувшись, похватали ведра. Кто-то из начальства – похоже, господин Жоакин Марейра – в сердцах зарядил сторожу в ухо. Не фиг спать в этакую грозищу! За верфью смотреть надо, на то и нанят. Присланный из Новгорода для расследования прошлого пожара Олексаха метался вместе со всеми, да потом плюнул. Чего там! Что могло, сгорело уже. Видно, и вправду молния, впрочем, если и были какие следы, так ливень все смыл. Махнул рукой да решил с утра, как дождь кончится, порыскать вокруг верфей, посмотреть.Константин Кинчев «Новая кровь»
Посмотрел, порыскал… Все, что увидел, подробненько описал в докладе. «Великого Новгорода посаднику, боярину Олегу Иванычу Завойскому пишет Олександр с Ладожской верфи. Июня шестого дня приключилась у нас гроза великая, и от той грозы две каравеллы сгорели полностью и одна наполовину. Остальное потушили. Утром осмотрел все со тщательностью. Нашел: ведерко обгорелое со смолою опрокинуто в трех с половиной шагах от остова судна; мешок, большой, мокрый – за камнем, в кустах; от сторожки в двух десятках шагах, ближе к лесу. Следов человечьих или звериных не обнаружил, потому как ливень, зараза. Ведерко рабочие признали – их ведерко, там и оставили с вечера, на верфях, у них таких ведер много. Мешку же хозяина не нашлось. Более ничего обнаружено не было. Мыслю – от молнии корабли сгорели. Писано июня седьмого дня, сразу после пожара. В чем заверено собственноручно. Старший дьяк Гордиев Олександр».
Прочитал письмо Олег Иваныч. От молнии? Бывает. И довольно часто. Правда, как-то уж слишком часто. Второй случай за месяц. Надо поставить в известность Совет Господ, пусть решают. Впрочем, можно и самому съездить, проветриться. Никаких неотложных дел в городе нет: московская агентура выловлена, цены на хлеб ограничены, литовское посольство пока не вернулось. Застряли в Пскове. Ну, пусть договариваются. …Он приехал на верфь в середине июня. По-прежнему стояла жара, которую смягчал лишь налетавший с озера ветер. По голубому, выгоревшему на солнце, небу лениво ползли тонкие белесые облака. Посланная ладожским посадником вместительная лодка с тремя парами весел мягко ткнулась носом в пологий песчаный берег. Олег Иваныч соскочил на песок, за ним выпрыгнула охрана. В Ладогу-то приехал с солидным экскортом – по должности положено. А сюда взял двоих. Чего зря светиться? Вот и острожек. Высокий заостренный тын. Крытые дранкой избы. С верфи – стук топоров и ругань. Порывы ветра лениво покачивали распахнутые настежь ворота. В самой большой избе кто-то громко ругался. Причем явно не по-русски. Олег Иваныч взбежал на крыльцо, толкнул дверь. Приглашенный иностранный специалист португалец Жоакин Марейра шастал по чисто выметенной горнице из угла в угол и раздраженно плевался, держа в руках какую-то бумагу. На столе, на лавках, на сундуках и скамьях – повсюду разбросаны чертежи и инструменты. Увидев вошедшего, Жоакин удивленно похлопал глазами и… распахнул объятия. – Рад! Рад! – с сильным акцентом, но по-русски. Крикнул куда-то в смежную горницу: – Льешка, хей, Льешка! Давай вина! Жоакинов слуга, Лешка, тут же сбегал в погреб и вернулся с большой глиняной крицей: – На здоровье, Федор Михалыч. Холодненькое! Олег Иваныч хмыкнул: – Ишь, как тебя тут кличут, по Достоевскому. А почему Федор Михалыч? – Не знаю. Загадочный русский душа…
По словам Жоакина, Олексаха с утра куда-то отправился, но к обеду обещал быть. Он и пришел, как сказал, к обеду. Олег Иваныч едва успел искупаться – смыть дорожный пот. Блаженствовал теперь в тени, на завалинке, с большой кружкой рейнского. Жоакин ушел на верфь, оставив на столе бумагу, из-за которой ругался. То было письменное заявление, написанное третьего дня двумя немецкими инженерами, недавно приехавшими, между прочим. Заявление об уходе. Гамбуржцы Герхард Краузе и Клаус Венцель сообщали, что не имеют больше желания работать у герра Жоакина, так как их не очень устраивают условия труда. Не очень устраивают? Интересно, а где они найдут лучше? А и правда, где? – Как думаешь, Олександр? Олексаха усмехнулся. Хотел вставить срамное слово, да постеснялся. По специальности немцы эти вряд ли здесь что найдут. Если только на Белом море. – Но ведь, по-видимому, нашли же! Что, больше никто на Нево-озере лодей не строит? – Строит. Да так, по-нашему, безо всяких там заморских хитростей. Но то далече, к северу. Вряд ли они туда подалися – себе дороже выйдет. – Ну, запишем пока в загадки… Надеюсь, микрочастицы на пожаре собрал? – Ты про что, Иваныч? – Про… тьфу ты! Про мелочь всякую. – Из мелочи – только ведро со смолой да мешок. – Знаю, знаю. Ведро работники своим признали, так? – Так, да не совсем. Я уж тут совсем замылился, но выяснил. Пять ведер всего было. Да не казенных, своих. У каждого – своя метка. У кого буквицы, у кого цветы. А на том ведре – василек. Я проверил – ни у кого на верфи такой метки нет! Значится… – Значится, и не было его у работников. Кто-то с собой принес, подстраховался. И этот кто-то, по-видимому, потерял и мешок. Что за мешок, кстати? – Мешок как мешок. Обычный. Да вот, хоть сейчас принесу. Олексаха ушел за мешком, оставив Олега Иваныча в глубоких раздумьях. По всему выходило, прошляпил кого-то сторож. А допросить бы… – Допрошен в подробностях, – заверил вернувшийся с мешком Олексаха. – Вот… Он протянул Олегу Иванычу исписанный лист бумаги, произведенной на мануфактуре Панфила Селивантова. Олег Иваныч замолк, вчитался… Гроза, собака, зайцы… – Какие еще зайцы, Олександр? – Да обычные, серые… Их тут пропасть. – Вот что, Олександр. Нет ли у тебя здесь знакомого охотника? Только не с верфи, а, скажем, с Ладоги? – Ежели поискать, так сыщется. – Вот и сыщи. Да поспрошай его про зайцев подробно. Где водятся, да какого размера, да скачут ли стадами по побережью? После доложишь подробно. Да… Крикни моим – пусть готовят лодку в Ладогу. Скатаюсь проветриться.
Грузно катил свои воды седой Волхов. Среди лесов, болот да приземистых холмов, поросших корявыми соснами. Пользуясь попутным ветром, на лодке поставили мачту с парусом. Убрали весла – понесло и так, кормщик только успевал перекладывать руль. Вот и Ладожская белостенная крепость. Говорят, по ночам ее стены отливали истинным серебром… Ну, на такие тонкости Олегу Иванычу плевать – пускай бездельники стенами любуются, а ему работать надо. Правда, инкогнито не удалось высадиться – стражники на вымоле сразу признали. Пришлось вместе с посадником Ладожским отстоять обедню в Георгиевском соборе, как и стены, из серебристого известняка сложенном. Нравился собор Олегу Иванычу. Еще в прошлый свой приезд отметил он красоту неброскую, киоты, лампадки тлеющие. Да народ ладожский, богобоязненный. Не то что циники-новгородцы. Поклоны бил от души да от сердца. После обедни пошел в приказные палаты, опись товаров проходящих затребовал. Ведется ли? – Ведется, ведется, господине! – закивал кудлатой башкой ладожский посадник. Щелкнув пальцами, мигнул дьякам. Те принесли требуемые бумаги. Олег Иваныч вдумчиво прочитал все подряд. Чего искал? Сам не ведал. Однако отметил для себя некий товарец – канаты да смолу, что гнали мимо крепости в огромном количестве. Оно и понятно – для верфи. Правда, уж больно много. Ну-ка, бортовые описи покажите. Так… «Луфидия», свейский когг. Товар – пенька, смола да деготь. Пункт назначения – Висбю. Ну ни фига ж себе! Что, на Готланде своей смолы мало? Если и мало, так легче из Польши привезти? Там смолокурен полно. Гораздо дешевле выйдет… Интересно. Вот еще одно судно, «Светоч Гетеборга». С тем же грузом. И туда же, в Висбю. Что, порт назначения поленились разный придумать? Или никто и не допытывался особо? Да и больно мало кораблишек-то – это по высокой воде, в самый-то смак! За три дня всего два? Такую лапшу софийским дьякам вешать – и те не поверят. Значит, проходили беспошлинно. И наверняка есть среди них и с пенькой, и со смолой, и с дегтем. И не в Висбю они все шли, а гораздо ближе. Вот только куда? Ладно, запомним… Что еще верфям нужно, кроме всего вышеперечисленного? Правильно, работнички. – А что, господа дьяки, артели с Ладоги в последние месяцы уходили куда ль? Выяснилось, уходили. В основном, плотницкие. Так-так… – Католического костела в городе нет ли? – Что ты, что ты, батюшка! – Ладно креститься. Пошутил я. А вином заморским кто торгует? Никифор Фомин… Лабаз у стены… Ясненько.
Велев охране ждать в лодке, Олег Иваныч выбрался на берег у самой стены, в виду длинного приземистого лабаза, сложенного из скрепленных известкой камней. В тени лабаза, на травке, похрапывали двое мордатых парней в красных шелковых рубахах. Приказчики? Раз приказчики пьяны, хозяина в лабазе нет. Может, то и к лучшему. Олег Иваныч заглянул в распахнутую дверь лабаза. Двое подростков за дубовым прилавком азартно играли в зернь и ругались. Причем оба – по-немецки. Ну, то в новгородской земле не диво. Не Москва, чай, безграмотностью своей кичившаяся. – Эй, майне геррен! – не особо заботясь о чистоте языка, окликнул Олег Иваныч. – Вайн! Вайн! Ферштейн? – Яволь, майн герр! Бросив игорный стаканчик, мальчишки вытянулись по стойке «смирно», словно заправские солдаты вермахта. – Чего изволите, любезнейший господин? – разглядев в клиенте земляка, почтительно осведомился по-русски один из мальчишек. По-русски-то по-русски, но, по всему чувствовалось, ему больше приходилось общаться с иностранцами. – Романея, мальвазия, бургундское? Что господину угодно? – А что чаще спрашивают? – Ну… Вот, к примеру, господин Венцель хвалит белое рейнское. Господин Венцель? Уж не тот ли, что уволился с верфи? Кажется, тот… Очень интересно! – И как часто он его берет, рейнское, этот господин Венцель? Вперед заказывает? Молодец! На лодке возите?! К озеру?! А там? Ах, там другая лодка забирает вместе с припасами… Ну, то мне не интересно, я ведь у вас про вино спрашивал. Дальше, памятуя золотое правило Штирлица, о том, что больше всего запоминается последняя фраза, Олег Иваныч с видом заправского алкоголика перепробовал все имеющиеся в лабазе вина. После чего и ретировался, поблагодарив мальчишек и прикупив бочонок бургундского. А приказчики на траве так ведь и не проснулись, собаки! Ну, спите, спите…
В острог вернулись к вечеру. Солнце еще не зашло, тяжело висело над волнами оранжевым апельсином. Вернувшиеся с верфи работники ужинали – варили уху на кострах у самой воды да пекли в золе ракушки. Хлебом – в счет заработка – их снабжал Жоакин, Федор Михалыч. Он уже не раз подкатывал к Олегу Иванычу: хорошо бы выпить. Да Олег Иваныч его как бы не замечал. Не до выпивки, честно сказать. Кстати, у Жоакина-то и можно кое-что выспросить. – Сеньор Марейра, нет ли у вас карты ближайшего побережья? Такой карты у Жоакина не было. Зато нашелся в артели человек, ладожский рыбак, который сумел изобразить ее по памяти, да еще со всеми глубинами. Олег Иваныч удовлетворенно осмотрел поданный лист пергамента – бумага здесь была дефицитом, уж больно быстро отсыревала. Повернулся было к португальцу… Но тут вошел запыхавшийся Олексаха: – Зайцы здесь вовсе не водятся, Олег Иваныч! То есть водились когда-то, и во множестве. Но года два их уже не видали. Может, суше стало, а может, наоборот, мокрее. – А вот теперь идите сюда оба, – Олег Иваныч разложил на столе нарисованную карту. – Жоакин, если бы ты захотел заложить новую верфь? Не здесь, а рядом, верстах так в десяти – пятнадцати. Ты бы где строить стал? – Ну… Скорее всего, вот здесь, в заливчике, между мысами Княжой и Сафоша. Очень удобно. Ну, или… Вот, к северо-востоку…
Дня через три под вечер вышла в озеро рыбацкая лодка. Щурясь от лучей клонящегося к закату солнца, двое мужичков снимали сети. Больше, правда, по сторонам смотрели, чем на улов. Улов, правду сказать, весьма неказист: пара ершей да несколько красноперок. – Ну, на уху хватит! – один из рыбаков подкинул на руке серебристую рыбину. – Вот они, Олег Иваныч! – произнес сидевший на корме Олексаха. Кивнул на излучину Волхова, где примерно в полуверсте от лодки появилась темная точка. Челн. Узкий, выдолбленный из одного ствола. Пара мелькающих весел. Олег Иваныч натянул поглубже круглую шапку, узнал приказчиков. Тех, что везли сейчас белое рейнское некоему герру Венцелю. А вот и другие! Ходко, под парусом, идущая лодка. Заметив «рыбаков», на лодке спустили парус и укрылись за небольшим мысом. Челн с приказчиками быстро попер туда же. – Ишь, нагнали волну, черти! – вычерпывая из лодки воду, выругался Олексаха. – Однако не напрасно я вчера с приказчиками в Ладоге пьянствовал. Вызнал ведь, когда вино повезут! – Молодец, молодец, хорошо поработал, – похвалил Олег Иваныч. – Теперь пора в острог, спать. – Как – спать? Мы что, за ними не… – Нет! Вернее, да. Но чуть позже. Чего их зря гоношить?
Под утро, когда багряный круг солнца едва угадывался за покрытым перистыми облаками горизонтом, вылетел из острога небольшой отряд всадников. Олег Иваныч с охраной, Олексаха и напросившийся с вечера Жоакин – скучно ему, видите ли, на верфи стало в последнее время, приключений захотелось, кровь разогнать да сердце потешить. Олег Иваныч его хорошо понимал – сам ведь, считай, за тем же сюда и приехал. Ведь не посадничье это дело – самолично расследованием заниматься. На то исполнители есть – вот типа Олексахи. Так что можно вполне сидеть сиднем в Новгороде да читать донесения о ходе следственных действий. Что, Олексаха сам бы про другую верфь версию не выдвинул? Выдвинул бы рано или поздно. Заметил бы подозрительную лодку. Правда, у Олега Иваныча это все гораздо быстрей получилось. Опыт… Они неслись по побережью вдоль кромки прибоя, сквозь колючие заросли вереска и шиповника, меж высоченных сосен, похожих на корабельные мачты. И восходящее солнце светило им в спины.
Крепость – высокая деревянная башня, пахнущая свежей смолой, – появилась внезапно. Но все же не настолько внезапно, чтобы всадники не успели спрятаться. Скрылись в небольшом распадке, густо поровшем молодым ельником. В принципе, Олег Иваныч ждал чего-то подобного. Ну не могло же быть так, чтобы неизвестный хозяин подпольной верфи оставил ее безо всякой охраны. Правда, основное внимание сторожей должно быть приковано к озеру – именно оттуда следует ждать неприятностей, а не со стороны леса. Берега здесь пустынные, торговые пути неблизко – лихим людишкам делать нечего. Шведам тоже далече добираться, да и тем легче все-таки морем. А тут… – Я бы тут, конечно, поставил на всякий случай пару ловушек, – спешился Олег Иваныч. И еле успел схватить за рукав Жоакина, отошедшего по малой нужде в сторону и едва не свалившегося в скрытую лапником яму! – Гляньте-ка, тут и тропинка! – обнаружил Олексаха. – На ней и ловушку вырыли. Эх, неловок ты, Жоакин. Послышался свист. Олег Иваныч приложил палец к губам, прислушался. Свист повторился. Где-то впереди раздался стук копыт. Стук приближался. И наконец на полянку перед ямой вырвался отряд всадников в легких серебристых кольчугах и островерхих шлемах. Едва показавшись, они тут же рассредоточились по лесу, давая о себе знать лишь позвякиванием оружия. – А ведь они нас окружают! – догадался Олексаха. – И много же их! Десятка два. А нас семеро. – Эй, шпыни! – зычно закричали из ближайших кустов. – А ну, бросай оружие да выходи вон под ту сосенку! – Ага, дожидайтесь! – съязвил Олексаха и тут же пригнулся. В ствол дерева на высоте его головы впилась длинная ясеневая стрела. – Выходи! Не то пожжем всех! Олег Иваныч пожалел, что не прихватил с собой аркебуз. Хотя зачем аркебуз-то? Эх! Олег Иваныч вложил в ножны меч. Вскочил в седло. Выехал на поляну. – Сходь с коня! – гаркнули из лесу. – Я – посадник Господина Великого Новгорода! – скрестил руки на груди Олег Иваныч. – И пока ничего против вас не имею. Выходите же и не прячьтесь по кустам. В кустах, очевидно, совещались. А паршиво это – быть открытой мишенью. Хоть и надеялся Олег Иваныч, что все пройдет как надо… Чужие воины переговаривались явно с новгородским выговором… Тем не менее накатывала нехорошая мысля: а что, если… Вот сейчас… Вот просвистит стрела – не успеешь и увернуться. Он ждал этого свиста, готовился резко пригнуться к седлу и дать шпоры коню. Но свиста так и не последовало. Правда, и на поляну никто не вышел. Видно, кого-то ждали. Прошло минуты две. Олегу Иванычу они показались вечностью. Снова раздался стук копыт. В кустах зашумели, послышался чей-то повелительный голос. И на вороном коне, покрытом богатой, шитой золотом попоной, на поляну выехал пожилой господин. Поджарый, чернявый. С бородкой по английской моде – веником. – Ба! Знакомые все лица! – облегченно хохотнул Олег Иваныч. – Душа моя, Симеон Яковлевич!
– Батюшки! Никак Олег Иваныч?! – натянуто улыбнулся боярин, бывший не так давно тысяцким. – Вот уж не ожидал тебя встретить! Что ж ты тут делаешь, позволь спросить? Глаза боярина смотрели настороженно, жестко. Будь на месте Олега Иваныча кто другой – вряд ли ушел бы живым. – Что делаю? Грибы собираю! Заодно вот тебя встретил. Теперь уж зови в гости. Только не говори, что ты тут проездом. Все равно не поверю. Что наших мастеров переманил – за то винить не стану, тут всяк сам выкручивается. А вот насчет пожара… – Какого пожара? – Симеон Яковлевич удивился вполне искренне, даже подпрыгнул в седле. Неужели ни при чем он?
Оказалось, да, ни при чем. Не имел отношения к пожарам Симеон Яковлевич. У самого третьего дня почти готовую каравеллу спалили. – Вот наши вас за поджигателей и приняли! – угощая гостей вином, смеялся боярин. – Хотели там и пожечь, в ельнике. Да как ты сказал, что посадник, – сразу за мной послали. Я-то, грешным делом, подумал – самозванец какой выискался… Ты пей, пей! Хорошее рейнское! Да не смотри на меня так, Олег Иваныч! Вот те крест, не жег я твои кораблишки! – Я на тебя уж и не думаю. Думаю – тогда кто? – И меня этот вопрос весьма интересует… Для Симеона Яковлевича потеря даже одного корабля была весьма ощутимой. Настолько ощутимой, что он даже предложил действовать в этом вопросе вместе. Вместе так вместе! Тогда надо думать – а кто мог бы? Кому выгодно?
Не просто думали. Активно прорабатывали все, даже самые нелепые, версии. Это только дураки сразу ногами работают – умные прежде думают. Олексаха аккуратно расчертил листок бумаги. В углу тиснение: «Произведено на мануфактурах Панфила Селивантова в Новгороде». В левой части писали все, что работало на выдвинутую версию, в правой – против. Итак, версия первая. Шведы. «За». Они рядом. Чего тут плыть-то! Из Кексгольма через озеро – раз плюнуть. А навредить новгородцам для шведов – милое дело. «Против». Позиции регента Швеции Стена Стуре хоть и укрепились после победоносной войны с Данией, однако врагов у него хватает и внутренних, и внешних. Из внешних самый опасный – Ганза. В перспективе Швеция может надеяться на союз с Новгородом именно против Ганзы и портить сейчас отношения вряд ли будет. Нет, с большой долей вероятности, шведы тут ни при чем. Тогда версия номер два. Ганза. «За». Новгородские каравеллы – явные конкуренты ганзейской торговле на Балтике. Ежу понятно, зачем их новгородцы строят. Уж, конечно, не по Нево-озеру плавать. Уничтожить новгородский морской флот в зародыше – кровное дело Ганзейского Союза. «Против». Отношения с Ганзой восстановлены в прежнем объеме еще два года назад, в 1472 году. Причем в основе все тот же Нибуров мир, по которому ганзейцы имеют явные преимущества перед новгородцами. Чего ж им, собакам, еще надо? И так всего добились. Снова портить отношения – рыть могилу своей же торговой выгоде. Вряд ли Ганза. Третья версия. Ливонский Орден. «За». У Ордена великолепный флот, и ливонцы вовсе не заинтересованы в конкурентах. «Против». Так их шведы через Неву и пустили! Версия четыре. Татарский хан Ахмат. «За». Так ничего и не придумали – зачем бы ему новгородские корабли жечь? «Против». Новгород с Москвой в контрах – и Ахмат тоже. С чего б ему лезть против Новгорода? Версия пятая. Московский Великий князь Иван. «За». Ненависть к Новгороду. Желание ослабить Республику перед новым карательным походом, который явно скоро последует. «Против». Уничтожена практически вся московская агентурная сеть в Новгороде. Вряд ли московиты ее смогут быстро восстановить. Не до того сейчас Ивану, честно говоря: татары достают да собственные родные братья. Нет, вряд ли и Иван. Обсудив все выдвинутые версии, остановились все-таки на двух. На шведах и Ганзе. – Знаете, что меня заставляет задуматься? – Олег Иваныч обвел присутствующих долгим взглядом. – Ситуация, при которой совершены поджоги. А это явно поджоги! Часть несгоревшей до конца пакли явно не та, что используется корабельщиками. Как бы это сказать… она подогнана под грозу! Не ищите, мол, виноватых, от молнии все сгорело. И ночь именно так они выбирали. Могли ведь не валять дурака с мешком да с зайцами. Зачем сторожа отвлекать, когда можно ножом по горлу да в воду. Ан нет – так не сделали. Значит, намерение было под обычный пожар обставиться. Чтоб не искали. Чтоб и не подумали даже! Вроде бы сами собой каравеллы сгорели. И Новгороду худо, и виноватых нет… Что делать будем, други? – Пугнуть бы их надо, вражин тех неведомых! – вскинулся Олексаха. – Раз они так боятся показать на свет свои рыла! – Верно, мысль хорошая, – одобрил Симеон Яковлевич. Что ж. И впрямь мысль хорошая. Дело за малым – найти вражин.
Олег Иваныч имел некоторые наметки по поводу дальнейших оперативно-розыскных действий, чем и озадачил Олексаху. Наказал ему для начала составить точный список всех местных охотников. Трудноватая задачка. Тут, считай, каждый охотился. Если отбросить женское население, стариков и совсем уж малых деток, все равно остается никак не меньше двух сотен. Ну, пусть полторы – это в Ладоге и ближайших погостах. Сыщи, попробуй, кто тут зайцев в последнее время ловил да в мешки засовывал… или продавал кому. – Так ведь зайцев-то здесь почти что и нет! – напомнил Олексаха. – Давно уж всех перебили. Мужики говорят, в лесах, что подальше от озера, там еще и остались. Да еще сказывают, кудесник тут какой-то объявился – так тот любую дичь приманивает. – Что еще за кудесник? – насторожился Олег Иваныч. Были у него к волхвам свои счеты. Олексаха лишь пожал плечами. Пес его знает, что за кудесник! Никто его не видел, но все слышали. Да знали – волхвует. – Ах, он еще и волхвует! Ты, Олександр, о нем разузнай. Так, на всякий случай. Глядишь, змеиное гнездо – капище языческое – выжжем.
Нелегко приживалась в здешних суровых местах христианская вера, хоть и прошло уже лет пятьсот с тех пор, как Добрыня, боярин киевского князя Владимира Красное Солнышко, силой крестил новгородцев в Волхове. Да, в Новгороде, Ладоге, Тихвине – везде стояли православные храмы. И исполненный истинного благочиния люд возносил Господу самые горячие молитвы. Однако чуть зайдешь подальше, в лесок… Глядь – а там, в какой-нибудь деревеньке, не столь уж и позаброшенной, еще собираются старые языческие жрецы-волхвы, еще смущают народ, пляшут постыдные пляски, приносят старым Богам – Перуну, Велесу, Мокоши – кровавые человеческие жертвы. И вот ведь закономерность: чем хуже положение в Новгороде (голод ли или московское войско у стен), тем чаще да ближе объявлялись в новгородских землях волхвы. В других русских государствах точно так же дела обстояли. Особенно близ Москвы. Именно там, на островке в непроходимом болоте за Черным лесом, и находилось капище волхва Кодимира, в миру известного под именем Терентий из Явжениц. Кроме волшбы, Терентий промышлял и разбоем, организовав для сбыта награбленного целую преступную сеть. С этой целью и завел дружбу с Матоней и Митрей, еще когда те были в Москве. Олег Иваныч едва смог вырваться тогда из черных лап Кодимира, на всю жизнь запомнил его змеиный, приторно-ласковый взгляд. Потому и велел сейчас Олексахе заняться кудесником, хотя понимал – вряд ли тот имеет отношение к пожарам. Сам тоже не сидел без дела. Отправив Олексаху заводить дружбу с охотниками, со своими молодцами двинул в Ладогу. Помолиться в Георгиевском храме, разговоры послушать. Да прикупить какого-нибудь приличного вина. О последнем настоятельно просил Жоакин – ну не мог он пить местное пиво, медовуху. Тем паче, перевар. Пообедав с Ладожским наместником Петром Геронтьичем, грузным пожилым мужчиной с длинной окладистой бородой, Олег Иваныч откланялся. Не до посиделок! Разобраться б скорее с делами! Да – в Новгород! И так уж тут слишком задержался. Отпустив охрану – те не ушли далеко, учены, таились шагав в двадцати по стеночкам – Олег Иваныч спустился к вымолу. А что? Потолкаться по людным местам – по рынку, по лоцманской бирже. В корчму зайти… Да, там еще рядом амбар какого-то купчины, оптовый алкогольный склад. Вот там и хорошего вина поискать. Денег хватало. Хоть и не платили за посадничью должность, да Олег Иваныч, слава Богу, и так приподнялся в последнее время. Типография, комиссионные за олово, верфь вот… Да и в других мануфактурах часть денег крутилась. Это, не считая того, конечно, что нареченная невеста его, боярыня Софья Михайловна, тоже была далеко не бедной. И оставшееся от батюшки да покойного мужа богатство не промотала, а, наоборот, приумножить сумела. Было жарко. В палевом небе медленно проплывали серовато-белые облака, подсвеченные снизу золотистыми солнечными лучами. Налетавший лишь иногда ветер лениво играл листьями ив, склонявшихся над самой рекою. В тени круглых крепостных башен, сложенных из больших валунов, паслись козы. А чуть подальше, за пристанью, варили на костре нехитрую снедь перевозчики. Один из них – молодой рыжебородый мужик, грудь колесом – громко рассказывал что-то веселое. Собравшиеся вокруг люди – грузчики, лоцманы, рыбаки и уличные торговцы – то и дело прерывали рассказчика взрывами хохота. Олег Иваныч подошел ближе. В обычном, черном с зеленым, кафтане (специально такой надел), с простым поясом из свиной кожи, в скромном плаще. Вовсе не посадник, а скорее какой-нибудь шкипер или средней руки купец. – И вот зверь Китоврас спрятался у той бабы за печкой. И входит муж, старый боярин: «Зенусь-ка, сто зе ты не спись?» – заткнув левую ноздрю, мужик изобразил боярина. Народишко зашелся хохотом. Олег Иваныч – тоже. Он, правда, слышал уже эту историю от Гришани, но уж больно уморительно ее пересказывал лодочник. – И вот, заснул старый, – продолжал рассказчик. – А жена-то – р-раз ему по плеши! Спит ли? «Сто тебе, зенуська?» Спи, спи, милай!.. А зверь Китоврас ей уж груди щиплет! Верещит баба, довольна. А печь-то худенька. И ка-ак развалится по кирпичику – уж больно решительно миловались. Проснулся старый, увидал на бабе своей зверя. «Это хто?» – спрашивает. А жена: «Да то тебе снится, милай!» Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хе-хе-хе! После лодочника кто-то рассказал другую историю, тоже смешную. Потом его сосед начал. И пошло-поехало. Оглянулся по сторонам Олег Иваныч. Увидел охранников, кивнул – здесь, мол. Те сидели на пристани, притворялись, что чинили сеть. Молодцы, зря глаза не мозолили, работали вполне профессионально. Интересно, где они сеть сперли? Наверное, подобрали за вымолом какую-нибудь рвань. Вообще, народ потихонечку расходился – поздновато уже. Но, чувствовалось, неохотно уходили люди. Ежели б не семья да работа, до утра бы тут просидели с веселыми лодочниками. Тем более Олег Иваныч с лоцманом одним скинулись ребятам на пироги. Послали мальчишку – тот хвастал: у него мать пекла. Он и притащил огромный рыбник, с форелью да луком. Ну и мелких пирожков бессчетно. Олег Иваныч переглянулись с лоцманом – стремным таким, пожилым уже дядькой – кинули пацану серебришка: неси, мол, мамке за пироги. Протянули пироги перевозчикам: – Налетайте, ребята, не побрезгуйте! Сейчас и за вином пошлем. – Благодарствуйте! – лодочники кивнули разом. Их уже мало осталось – человек семь. Подвинулись у костра, места уступили. Олег Иваныч охранникам еще кивнул – идите, мол, сюда, нечего на вымоле-то торчать, глаза мозолить. Долго их звать не пришлось. Уселись, по пирогу получили, зачавкали. К кому б за вином… – А не надо за вином, у нас свое есть! – махнул рукой рыжебородый лодочник Трофим, рубаха-парень. – Кудесника одного сегодня отвозили – аж на Шурягский Нос. Тот и расщедрился, выдал винишка. Сам, сказал, такого не пьет – кисло. Денег не дал, зато вина – изрядно. Наливай-ко, Микола! И Олегу Иванычу протянули сплетенный из бересты туес… Неплохое вино. Да кисловато изрядно. Видно, прошлогоднее, осеннее. А в общем, Жоакину должно понравиться. Спросит потом у купцов – где есть такое. – Эй, мужики! Фляжку нальете? – Олег Иваныч отстегнул от пояса серебряную флягу. Один вид ее вызвал у лодочников смущение: – Да ты, видно, купчина изрядный, батюшка! Али, бери выше, боярин? – Где-то так… Не стал вдаваться в подробности Олег Иваныч. Поблагодарил за вино. Да и перевозчики уже стали подниматься. Значит, Шурягский Нос… Кудесник из Шурягского Носа…
Во фляге – вина с достатком. Жоакин? Выпили с Жоакином. Тот поцокал языком: – Давно забытый вкус! – Что, плохое? – Да нет. Скорее, весьма необычное. Такое редко привозят на продажу. Это домашнее вино. Обычно такое берет с собой в плаванье средней руки шкипер. Немецкий шкипер. – Почему именно немецкий шкипер? Не англичанин, не испанец, не португалец? Жоакин пояснил. Англичанин лучше возьмет с собой эль. Испанец или португалец такую кислятину и пить не станут. А для немца – вполне. То, что надо. Ну-ну. Кудесник. Мыс Шурягский Нос. Немецкое вино, не поступающее на рынок. Откуда у кудесника такое вино? От немцев, вестимо. От немцев…
Вернулся Олексаха – засиделся с охотниками. Поговорил с утра с местными парнями, что работали на верфи. Вычислил нужных людей – из тех, кого хлебом не корми, дай побродить с рогатиной на крупного зверя. Да и мелким, как оказалось, не брезговали – силки ставили, капканы, самострелы настороженные на среднюю дичь. Бывалыми оказались охотники. Про зайцев так сказали: есть, но мало. Кто б их скупал, да еще живыми – не знают. А вот про кудесника слыхали, есть такой, верстах в тридцати живет, на заимке али в скиту. Может ли дичь приманивать? А пес его… Олег Иваныч намотал на ус полученную информацию. Отправился было спать – не спалось. Вышел на крыльцо. На ступеньках сидел Жоакин, смотрел на бледное небо и вздыхал, прихлебывая из кувшина обыкновенную брагу – вино-то давно выпили. Олег Иваныч сел рядом. Жоакин молча протянул ему кувшин… Хорошая брага, ядреная! Олег Иваныч вытер губы рукавом, оглянулся… Олексаха! – Что, не спится, али чего задумали? – На звезды смотрим. А ты что не спишь? – Да комары, заразы. Бражки плесните. – Пей. Правда, они и тут, комары-то. – Так, может, костер? Да подымнее. – Ну, жги. Затрещал костер, задымил еловым лапником, выбрасывая в синее ночное небо малиновые горячие искры. Совсем как в пионерском лагере где-нибудь под Зеленогорском или Тихвином. Костер, бражка… Жаль, девочек нет – девочки в Новгороде остались. После третьей кружки Олег Иваныч напевать начал: – Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… Олексаха и Жоакин тоже подпевали. Каждый свое. Олексаха – «Сказание о доброй жене». Португалец – «Балладу о славном рыцаре Густаво Перейроше и его возлюбленной благородной деве Эльмире из Коимбры». Вместеполучалось славно. Где-то далеко в лесу выли волки, а за стенами острога, совсем рядом, истошно хохотала гиена. – Сам ты гиена, Жоакин! – пьяно возразил Олексаха. – Это ж наши, с верфи, ржут, байки травят. Вон, в той избе. – Ну вот, испортил все ностальжи своими гиенами! – вставая, усмехнулся Олег Иваныч. – Есть у меня предчувствие, Олександр, что эта последняя здесь наша с тобою ночка. – Так что, завтра… – Завтра.
Верстах в тридцати к северо-востоку от впадения Волхова в озеро Нево, недалеко от того места, где несут свои воды Свирь и Паша, есть узкий, выступающий в озеро мыс, загибающийся круто к северу, подобно носу зазнайки-отличника. Шурягский Нос – так мыс зовется. Болотистый, кое-где поросший кустами боярышника, малиной и вербою, открыт всем ветрам, если бы не сосны, тянувшиеся вдоль песчаного берега длинной ровною полосою. Вдоль берега, в виду отражающихся в воде сосен, приспустив паруса, осторожно пробиралось четыре лодьи под новгородскими флагами с изображением серебристых медведей. Лодьи дал ладожский наместник Петр Геронтьевич по личной просьбе посадника Великого Новгорода. Попробовал бы не дать! Лодьи, людей, снаряжение. Даже пушки дал. Снял с крепости. На передней лодье – «Николай-угодник» – у самого бушприта, изготовленного по-древнему, в виде головы сказочной птицы, стояли двое. Олег Иваныч в темной кольчуге. И лоцман, давешний рыжебородый Трофим-лодочник. Он и сейчас не переставал шутить. Уж такой зубоскал уродился. Перед ним, на специальном дубовом ложе, покоилась тяжелая, заряжавшаяся с дула пушка. Пушка тоже имела свое название – «Огненосное Копье». Была снята с Ладожской башни под личную ответственность пушкаря – дядьки Микиты, который весь путь глаз не спускал с эдакого-то сокровища, а как подошли к мысу, полез в трюм за запасными ядрами, коих и без того, по мнению Олега Иваныча, с избытком. Что ждало их впереди? Ветхая халупа кудесника? Или – вон там, за мысом, – хорошо вооруженный флот? Орденский, ганзейский, шведский? Олег Иваныч настороженно вглядывался вперед. Поднялся ветер, задул в левую скулу, захлопал парусами. Не к делу ветер – помешает высадке, снесет корабли на мель. И тогда… Боже, что это? Лодьи обогнули мыс. Глазам новгородцев и ладожан предстало чужое судно. Двухмачтовый красавец с высокой надстройкою на корме, совсем не похожий на приземистые широкие когги. В Голландии такие суда называли хольками. Быстрые, узкие, юркие. Всем хороши, да вот только остойчивости маловато. И корпус, что скрывать, слабоват, плохо держит продольную качку. Для прибрежных плаваний судно – не для океана-моря. Однако вооружен зело и опасен. И несся вперед на всех парусах! Как раз наперерез ладожскому флоту. Олег Иваныч приказал прибавить парусов. На хольке тоже заметили опасность, да слишком поздно – не уйти, не прорваться. Развернулись бортом, блеснули в утреннем солнце хищные жерла пушек. – Окружить! – скомандовал Олег Иваныч. – Фитили держать зажженными, но стрелять только по моей команде. Юнга, прокричать приказ другим! Словно псы-волкодавы, ладожане окружили хольк. А он, похоже, и не думал сопротивляться! Наоборот, на бизани вдруг взвился флаг. На синем фоне золотой бегущий олень – флаг одного из городов Ганзы. Любека? Штральзунда? Висмара? Олег Иваныч не помнил точно, какого. Одно наверняка – Ганза! Значит, Ганза! Торговый и политический союз северо-немецких городов, с которым издавна торговал Новгород. Ганзейцы имели там собственный двор, церковь, приказчиков. И эксклюзивные права на торговлю. И когда четыре года назад новгородцы потребовали равноправия, Ганза объявила бойкот, сильно сказавшийся на внешней торговле – а значит, и на всем хозяйстве – Новгорода. Только два года назад удалось урегулировать конфликт – снова уступить ганзейцам. Но сразу заметным стало улучшение. Слишком мал еще был Новгородский флот, а Ганза являлась вполне надежным посредником. И сильным. А корабли-то на верфях явно спалили ганзейцы при посредничестве кудесника. Но спалили хитро – никого не убили, сами не засветились. На грозы все свалено, на грозы. Конечно, хорошо бы проучить наглецов. Мощные пушки на лодьях стоят. Один только выстрел – и разлетится на куски нарядный ганзейский кораблик. Один только выстрел… Ответить ганзейцы уже не успеют. А первыми начинать драку не будут, боятся. Ну, сколько у них пушек? Десятка два, считая совсем уж мелкокалиберные фальконеты и кулеврины – вон они блестят на бортовых станинах. Практически это большие станковые аркебузы. Горох, а не ядра! Хотя при удачном выстреле и они бед натворить могут. А у нас? Олег Иваныч горделиво оглянулся. Да, кораблики неказистые, зато основательные, крепкие. И на каждом – на каждом! – по десять больших крепостных пушек. Эх, и вдарим сейчас! Узнают, как чужие корабли палить. Да? А дальше-то? Снова Ганза объявит бойкот, как уже было! И снова резко упадут прибыли, в несколько раз взлетят цены на медь и железную руду – товары весьма необходимые в свете грядущего конфликта с Москвой. А что Иван Третий не оставит в покое Новгород – в том Олег Иваныч не сомневался. На Ганзу же еще один расчет был – привезти из Европы хлеб. Пока там посольство литовское сладится, да пока с псковичами договорятся. Долго подобные дела делаются, хоть и хитер да опытен, несмотря на молодость свою, старший дьяк Гришаня Сафонов. А цены на хлеб уже сейчас вверх поползли, как завернул Иван Московский ярославских купцов. И еще ползти будут. Эх!!! Нельзя сейчас ссориться с Ганзой, нельзя! А народ вокруг Олега Иваныча глядел нетерпеливо, шипя горящими фитилями. Словно спрашивал: ну, когда же?! Ты только прикажи, батюшка посадник, прикажи только. А уж мы… – Лодка! – крикнул Трофим, указывая пальцем на хольк. Действительно, ганзейцы спустили лодку – легкую разъездную кимбу. Четверо матросов на веслах, еще молодой парень в щегольском зеленом плаще и короткой куртке с модными рукавами-буфами. Парень зазевался, оглянувшись на хольк, и порыв ветра сдул с его головы бархатный берет с синим пером. Ладожане хмыкнули: раззява! – Мой капитан, герр Михель Штокман, приветствует славных моряков Великого Господина Новгорода! Я – его помощник, Мориц Вельде! – ловко взобравшись на палубу флагманской лодьи, поклонился молодой ганзеец. – По пути из Новгорода мы оказались здесь совершенно случайно, занесенные недавней бурей, и теперь намерены возвратиться домой. Если господа новгородцы – мы узнали вас по флагу – имеют к нам какие-либо доказательные претензии… – Передай своему капитану, что он очень смелый человек, – по-немецки произнес Олег Иваныч, кивнул на пушки: – Эти крепостные орудия способны зараз пробить три таких судна, как ваше. Как, кстати, оно называется? – «Блаженная Катерина». – Также передай своему капитану, что если б не известные обстоятельства, мы бы разнесли его корабль в клочья. И еще дополни, что я бы сделал это, наплевав на все обстоятельства, если б был убит хоть один работник верфей. – О каких верфях вы говорите, уважаемый господин? – Ваш капитан хорошо знает, о каких. Пока для него путь свободен. Но пусть хорошо подумает, прежде чем еще раз соберется в Новгород. Все понял, герр Мориц Вельде?! Тот все понял. Заикаясь, промолвил, садясь в лодку: – Капитан также просил передать, если вам что-нибудь нужно… – Нам от вас ничего не нужно. Впрочем, момент! Пусть-ка пришлет немного вина. – А кому, уважаемый господин? С кем я разговаривал? – Передай своему капитану, что с ним через тебя общался лично я, боярин Олег Иванович Завойский, бургомистр Новгорода и глава герренсрата. По-русски говоря, посадник. – О! Герр бургомистр! – Кто? – переспросил возвратившегося помощника капитан герр Михель Штокман, старый морской волк, в высоких сапогах и стальном нагруднике. – Посадник, герр капитан. Бургомистр Новгорода. – Нет, имя! Как он назвал себя? – Олег Ивановитч. – Олег Ивановитч… – изменился в лице Штокман. – Святая Дева Мария! Нам, кажется, здорово повезло сегодня! – Он действительно так страшен? – Ха! Страшен? Мальчик, в портовых корчмах по всему восточному побережью болтают, что это именно он оторвал башку самому Хорну ван Зельде! – Что?! Оторвал башку Голландцу?! – Именно! – Представляю, что он мог бы сделать с нами… – в ужасе перекрестился Мориц.
Вино ганзецы все-таки прислали. Затем отсалютовали, приспустив флаг, и, подняв паруса, ушли. Красивый, как сказка, кораблик растаял в утреннем тумане Ладоги. Олег Иваныч видел скрытое недовольство в глазах многих своих воинов. Понимал, как им хотелось пострелять, показать свою силу проклятым немцам. Но сам понимал – свято в то верил – отпустив ганзейцев, поступил правильно. А что народу показалось не очень… Так в этом и есть тяжкий крест правителя – принимать непопулярные решения. Непопулярные, не прибавляющие славы – но необходимые. А вино с «Блаженной Екатерины» оказалось кислым. Тем самым… Высадившись на низкий берег, быстро обнаружили скит кудесника – грубое строение из неотесанных бревен. Распахнутая дверь, разбросанные по полу птичьи черепа, травы, еще какой-то скарб. Похоже, птичка улетела, не дожидаясь прихода незваных гостей. Олег Иваныч велел сжечь капище. Шепча угрозы, смотрел вслед уходящим кораблям спрятавшийся на вершине корявой сосны кудесник Терентий из Явжениц, известный язычникам да двоеверам как волхв Кодимир.
Глава 10 Москва – Новгород. Осень 1474 г.
Пусть враг попробует, сунется. Здесь люди, как бастионы. Их лбы – угловые башни, Их руки – огромные стены.Московский палач оказался умен. Падок на серебришко, падла! А вид имел страшный, какой и должен быть у палача. Приземистый, сильный, с перекатывающимися под рубахой мускулами. Борода всклокоченная, окладистая. Широкое, чуть тронутое оспинами лицо с маленькими, близко посаженными глазками. Корявые, с набухшими венами, руки ловко орудовали кнутом. – Хэк! Палач в очередной раз опустил кнут на спину пытаемого – волхва Кодимира, в миру Терентия из Явжениц. С силой разрезал кнут воздух. Однако кожи коснулся слегка, лаская. Не зря Терентий, прежде чем писать донос великому князю, две недели обхаживал палача: поил вином да дал денег, полученных еще летом от ганзейцев за поджоги ладожских верфей.Рафаэль Альберти
Рисковал Терентий, но рисковал осознанно. Уж больно надоело ему шляться по городам и весям да жить в вечном страхе – вот-вот поймают. Решил он – ни много ни мало – в дворяне московские поверстаться – землишкой владеть с крестьянами, да холопами… да холопками, средь которых такие ягодки попадаются, мммх! Знал Терентий – не только за военную службу храбрую поместья великий князь жалует. Ну ее, эту службу, убьют еще, али к татарам в плен попадешь. Хрен редьки не слаще. Другую дорожку к дворянству выбрал бывший волхв Кодимир – дорожку кривую, лживую. Не жаловал великий князь новгородцев, ненавидел просто, да и у себя в княжестве Московском повсюду измену видел. На то и надеялся Терентий, на то и рассчитывал. Познакомившись с главным княжеским палачом – свели верные люди, – за донос сел. Хитро писал, витиевато, хоть малограмотен был, да хитер. Знал, что за землица ему надобна, и что писать – знал. «Государю Великому Ивану Васильевичу человечишко худой Терентий из Явжениц челом бьет да желает сообщить новость худую, за что готов, по обычаю, подвергнуться пыткам, чтоб знал Государь, что все сказанное – правда. Ведомо мне, отчего во прошлом году великий пожар на Москве случился, а также знаю и отчего в мае собор Успенский, только что выстроенный, рухнул, людей погубив бессчетно. Не сам тот пожар приключился, и не сам собой собор рухнул. На то умысел был твоего, Великий Государь, дворянина, да не дворянина, а змея подколодного, переветника новгородского Силантия Ржы, что поместьице у Можайской дороги имеет с деревеньками Саймино да Силантьево, Жабьево да Явженицы. Поместьице то хитростью да пронырливостью получил Силантий, тебя, Великий Государь, в обманство введя. Сам же Силантий-то давно дружбу ведет с новгородцами, с посадником их Олегом, зело худым человечишкой. Ну, о том тебе, Государь, известно. Вот по приказу Олега, посадника Новгородского, и поджег вражина Силантий Ржа Москву, а также и храм Успенский порушил. Со своими холопами то зло великое сотворил: Онисимом Вырви Глаз, Хватовым Харламом да Епифаном Хоробром. Про то послухами будут известные тебе, Великий Государь, своей честностью и неподкупностью люди: Матоня Онфимьевич да Упадышев Митрий. Оба они не успели тебе, государь, пока про то поведать – схвачены были по приказу посадника и брошены в поруб, где по сей день пытки терпят лютые за тебя, Государь, да за Москву нашу, матушку. Не знаю наверняка, при том ли деле боярин Иван Костромич – страшно и думать, в каких верхах завелася измена. Врать про Костромича не буду, но ты, батюшка Государь, его сам о том поспрошай. Верный твой до гроба пес Терентьишко из Явжениц».
По требованию князя Ивана о всех подобных письмишках дьяки лично ему докладывали. А уж он потом распоряжался, вот как и сейчас. Встал со сна смурной – пожар прошлогодний московский приснился, вот уж не приведи, Господи! Вспомнил и про донос Терентьевский. Одеваясь да руки постельничьим подставляя, вопросил грозно: пытан ли доносчик? – Пытан, Великий Государь, страшною пыткой. Сам Агей пытал, палач твой главный. – Агей? Хорошо. И что? – Все, что в доносе сказано, подтвердил Терентий. – Что ж вы стоите, ироды? Быстро послать воинов на Можайскую дорогу, имать переветников!.. Ух, Силантий, борода многогрешная! А я-то верил ему. Права, выходит, жена моя Софья Фоминична, что говорила всегда: не верь никому, государь, обманут! Ей, выходит, виднее – недаром византийских императоров наследница… Ловить переветников да сегодня же – к палачу, на дыбу! Страшен был Иван во гневе. Ноздри расширены, левое веко дергается, изо рта слюна брызжет. Вспомнил было про людишек своих верных – Матоню с Митрием – давненько от них вестей нет с Новгорода – так вот, оказывается, почему! В поруб брошены злодеем Олегом! Вспомнил теперь его Иван Васильевич, вспомнил. Хитер тот Олег. Да нагл, да коварен. Посадником, вишь, стал! Так сам же он, Великий князь, и пропустил его на посадничью должность. Не упомнил обид прежних. Где тут упомнить, коли голова всем, чем угодно, забита: то пожар, то разруха, то вот – измена лютая. А бояре ближние да дьяки – что ж не подсказали тогда? Кто при том был-то? Иван Костромич, кажется… Иван Костромич?! Так ведь и про него в доносе сказано! Не прямо, правда, да ведь умный поймет. Так вот почему не подсказал, об Олеге-то! Имать его немедля! – Эй, слуги мои верные! Где у нас боярин Иван Костромич? – Так батюшка… В июле месяце еще в Венецию по твоему приказу уехал! С Толбузиным Иваном да с посольством. – С Толбузиным? Так и он, значит, с ними?! – Иван ударил об пол посохом. Да с такой силой ударил, что задрожали венецианские стекла в резных новомодных комодах. – Ну, как вернутся – имать обоих! Ишь, змеи подколодные, измену замыслили! Твари, шильники, шпыни ненадобные! Маленькой змеюшкой проскользнул в княжеские покои приказной дьяк: – Батюшка государь, а с Терентием что делать? – С каким Терентием? А! Наградить его за дело великое. Да вот хоть той землицей, что за Силантием Ржой числилась. Пиши грамоту!
Словно соколы, вынеслись из Кремля всадники на вороных конях. В стеганых тегилеях, в панцирях, на головах шлемы островерхие. Разогнали плетьми зазевавшихся прохожих, опрокинули пару возков. А не стой на пути! Государевы люди! Стража у башен еле успела ворота распахнуть пошире. Гремя копытами, проскакали всадники по мосту да поскакали по Можайской дороге, разбрызгивая по сторонам жирную – после вчерашнего дождя – грязь. – Сволочи! – жаловался потом, подвыпив, новоявленный дворянин Терентий. – Ладно, за бороду Силантия потрепали, так тому и надо. Девок дворовых снасильничали, от тех тоже не убудет. Но зачем же усадьбу жечь! Пригодилась бы усадебка-то. Теперь вот строй новую…
Страх прошел по Москве черной широкою полосою. Слухи ходили – один другого хуже. Разгневался государь на новгородцев, что сотворили в Москве измену. Схвачены многие бояре да дети боярские, схвачены дворяне да дьяки. Пытан воевода Силантий Ржа. Дьяки посольские, Федор Курицын да Стефан Бородатый, брошены в поруб. Сам же государь, Великий князь Московский, велел собирать войско – идти в новый поход на Новгород. Самое время для того было. Вернулось из Орды посольство Никифора Басенкова. Поведал Никифор: не хочет пока войны Ахмат, дружка своего бывшего Менгли-Гирея опасается. Доволен Иван Васильевич: не зря к Менгли-Гирею, в Крым, еще в начале лета посол Никита Беклемишев ездил, склонял Менгли-Гирея к союзу с Москвой против Ахмата и Казимира. На возможность такого союза крымский хан смотрел вполне благосклонно, хотя конкретного ответа так и не дал, собака! Ну, хоть что-то – явно напуган был Ахмат, скрипел у себя в Орде зубами, да напасть не смел. Вот и хорошо! Вот и есть времечко с новгородцами непокорными разобраться. Ишь, чего удумали – сами по себе жить. Быстро Шелонь забыли! Эх, тогда бы еще надобно было по Новгороду ударить. Сжечь дотла ненавистное отродье. Головы рубить, жечь, топить людишек новгородских, не жалея ни стара ни млада! За то, что спины гнуть не привыкли, за то, что себя ровней князьям считают – это мужики-то худые торговые! – за то, что свободой своей кичатся. Университет у себя удумали, сволочи! И на Москве уже нет прежнего благочестия – многие на новгородский университет со слюнями во рту посматривают. Нет, вовсе не русские они люди, эти поганые новгородцы. Какие истинных русских людей признаки? Кротость, покорность, благочестие. А в Новгороде что? Ни того, ни другого, ни третьего! Гордыня да словоблудие. Москва – вот где истинные русские люди. Москва – Русь и есть. И только она – Русь! Москва – Третий Рим, а четвертому не бывати! А Новгород… Ну, ужо, дождались гнева великого государя! Убивать, жечь, грабить! Всех, всех, всех… Желтая нить слюны стекала из полураскрытого рта Ивана, веко дергалось, глаза налились кровью. Снова, как и в прошлый раз, решил лично поход возглавить. И пощады новгородцам теперь не будет!
Напротив Кремля, за Неглинной, в конфискованной у одного из казненных бояр усадьбе отведены были палаты татарскому мурзе Кара-Кучуку, послу хана Ахмата, что приехал в Москву еще летом вместе с великокняжеским посланцем Никифором Басенковым. Не один приехал ордынец – со свитой богатой. Да и себя не забыл – сорок тысяч коней пригнал на продажу – добрые кони, они сейчас Ивану ох как понадобятся! Кроме этих коней, еще более трех тысяч обозов с товаром разным вместе с Кара-Кучуком приехали. Кроме воинов, еще и слуги, повара, гарем. Ну, гарем не весь, часть жен дома остались, под присмотром старшей жены Зульфари – той лень было в возке зыбком по пыльным дорогам дородные телеса трясти. Тех жен взял с собой Кара-Кучук, что помоложе. Кроме жен, еще и наложницу с собой прихватил – молодую, по весне еще у Аттамира-мирзы купленную. Не обманул в тот раз Аттамир, хороший товар продал. Красива была девка – смугла, черноброва, черноока. Словно родилась где-нибудь в Гранаде или, в крайнем случае, в Анатолии. Аттамир клялся, что испанка. Жаль, тоща больно – ребра пересчитать можно. Зато волосы кудрявились смолью, а уж губы… Красавица! Марьям ее звали. Нелюдима, замкнута, словно себе на уме. Кое-кто из слуг Аттамира рассказывал – поначалу с ножом кидалась, удавиться хотела. Ну, да со временем угомонилась. Люди Аттамира-мирзы и не таких обламывали. Постегали маленько плеткой из воловьей кожи так, что две недели на спине спать не могла. Потом, как раны подживать стали, еще раз плетью прошлись. А на третий раз – все. Утихомирилась девка, глаза потухли. Теперь слушалась Марьям всех беспрекословно да на Джаныбека – слугу Аттамирова, что плетью чудеса творил, – поглядывала со страхом. Страх – он рабыне только и нужен. Такой и предстала перед Кара-Кучуком – покорной, обузданной, очи опустив долу. Ну, красива девка! Только на любовном ложе холодна была – ну, на то обучение нужно, да и желание. Вот вернемся в Орду, тогда… А не будет и тогда желания – плеть быстро свое дело сделает. Правда, нет уж в живых Джанибека, мастера плетки. Люди говорят, нашли его утром возле мечети с длинной иглой в сердце. Да примет Аллах его душу, хороший был специалист.
На дворе стоял сентябрь. Теплый, солнечный, золотистый. Жали хлеб – прибывали в Москву обозы с пшеницей и рожью, тянулись по улицам золотистой рекою, обильно ссыпаясь в боярские да купеческие закрома.
Ближе к вечеру Кара-Кучук, сотворив намаз, возлежал на ложе. Хлопнув руками, приказал позвать наложниц – чтоб танцевали. И красавицу Марьям тоже позвал, испанку, по уверению Аттамира-мирзы. Две магрибинки в углу заиграли тягучую мелодию. Одна дула в зурну, другая била в маленький бубен. Изгибаясь, вплыли в покои наложницы – Наида и Марьям – в зеленых прозрачных шальва-рах из тончайшего шелка, в такого же цвета лифах, вышитых серебром. Звякнули золотые браслеты, в такт музыке затрепетали вдетые в пупки девушек драгоценные камни. Пои нас вином, красавица молодая, Неси андаринское, впрок не оставляя! — затянули магрибинки старинную арабскую песню, сложенную Амр ибн Кульсумом почти девятьсот лет назад. Песня эта – хотя и фривольная, про вино – очень нравилась Кара-Кучуку, понимавшему арабский с пятого на десятое. Тем не менее он тоже подпевал, глядя на плоские животы танцовщиц: Смешай с водой шафранное, густое, Пусть в чашах у нас бурлит оно, вскипая. Приходит муж, заботами нагруженный, А выпьет вина – забота уйдет любая. И ради вина становится щедрым скряга, Губя свое богатство и унижая. Но что же ты нарочно меня обносишь, Кувшин по кругу мимо меня пуская? В этом месте грузный Кара-Кучук не выдержал. Смахнув слезу, обнял в танце Марьям, зашептал страстно: Ведь я из друзей твоих не самый худший, А ты с утра не поишь меня, скупая! Потянул тонкие шнурки лифа, повалил Марьям на ложе… Другая наложница, Наида, быстро скинув одежду, бросилась следом. Действуя предельно нагло – скоро, скоро господин объявит ее законной младшей женою! – Наида незаметно, но настойчиво отпихнула Марьям от Кара-Кучука. А та не очень-то и настаивала. Не то что Наида – та аж дрожала от страсти. Кара-Кучук – мужчина красивый, видный, осанистый. Богат и в чести у хана. Такие мужья на улице в пыли не валяются, за них биться надо! Обняв ордынского вельможу за шею, силой притянула к себе, сдергивая халат. Наида… Рыжеволосая полногрудая красавица с Азова. Крепкая, пышнобедрая, решительная – из тех, кто всегда добивается цели. Марьям так и сидела сейчас в углу, безучастно наблюдая, что вытворяет с хозяином Наида и примкнувшие к ним магрибинки… Наконец, устав, Кара-Кучук взял с маленького столика серебряный колокольчик. Вызвал охранника: – Не пришел ли господин Басенков? – Сам не пришел, прислал слугу. Тот спрашивает, когда светлейший Кара-Кучук-мурза сможет принять его господина? – Скажи, вечером. Очень рад буду принять у себя господина Басенкова.
Кара-Кучук остался до вечера в опочивальне, с наложницами. Отдохнул, немного поспал. К приходу Никифора Басенкова был в полной форме. Облачившись в бордовый, расшитый золотыми павлинами халат и водрузив на голову невероятных размеров чалму, сидел на разложенных по необъятному ковру подушках с самым важным видом. Несмотря на распахнутые окна, было жарко. Две наложницы в темных, прикрывающих лица накидках – Наида и Марьям – обмахивали обливающегося потом хозяина опахалами из павлиньих перьев. Кара-Кучук приветствовал гостя стоя. Лично усадил напротив себя, поднес шербету и, оглянувшись на наложниц, вина. Неспешно потекла беседа – мурза неплохо знал русский, чего нельзя сказать о наложницах – ни о крымчаяке Наиде, ни о – тем более – испанке Марьям. Потому ордынец и не отослал их – пусть сидят, навевают прохладу. Заодно и перед гостем похвастать: вот у него какие девки есть! Похвастал. Не раз и не два ловил уже заинтересованный взгляд господина Басенкова на обнаженные животы наложниц. Покончив с угощением, перешли к главному. Никифор Басенков имел поручение от Великого князя Ивана приобрести у татарина лошадей. Много. Тысяч десять. Как раз примерно столько и оставалось их нераспроданных у Кара-Кучу-ка, который, конечно же, желал их побыстрее продать. Таким образом, сделка завершилась к обоюдному согласию. Правда, торговались до посинения. – Зачем Великому князю столько лошадей? – притворно удивлялся мурза, сам уже хорошо зная, для чего. – Тебе, как другу, скажу! – махал рукой слегка захмелевший гость. – Новгород воевать хочет. Через неделю поход! Пока дожди не нахлынули. Силища собрана – несколько дворянских полков, личная государева конница, наряды-пушки. По всему видать, и в этот раз побьем новгородцев. Только уж на сей раз пощады им не будет. Иван Васильевич намерен сжечь Новгород дотла! Чтоб и духу его крамольного не осталось. А ну-ка, Кучук, плесни-ка еще винца. – Пей, пей, дорогой! На здоровье. И я с тобой – в грех впаду – выпью. При слове «Новгород» вздрогнула Марьям, чуть опахало из рук не выпустила. Хорошо, справилась с собой, дальше так же мерно замахала. Никто и не заметил ничего, никто… Ни хозяин, Кара-Кучук, ни гость его захмелевший, Никифор Басенков. Вот только Наида… Ухмыльнулась злорадно: ну, Марьям, ну, тихушница, вот уж погоди, посмотрим.
Наступила ночь – темная, осенняя, но еще вполне теплая. Посреди ночи скрипнула вдруг дверь на женской половине дома. Кемаривший на посту стражник насторожился: в сени проскользнула закутанная в покрывало фигура, без страха подошла к стражнику. – Это я, Марьям. К хозяину, – тихо произнесла по-татарски. Стражник – молодой парень Юнус – кивнул, посторонился… Только попытался заснуть – привык уже, спал и стоя, – как вдруг… – Юнусик, не спишь ли? Ва. Алла! Наида-ханум. Красавица, вах! Как она к нему вчера прижалась – ууу! Такую бы жену да самому. Но – гнать поскорее эти мерзкие опасные мысли. – Марьям не видал, Юнусик, птенчик мой? – Марьям? Не… Ах, да. Только что прошла к хозяину. Что, я что-то неправильно сделал? Не надо было пропускать? – Нет, мой Юнусик! – Наида, бесстыдно обнажив лицо, подмигнула, вогнав воина в краску. – Скоро вернусь, смотри не усни… Стражник сглотнул слюну и снова привалился к косяку двери. Кошкой проникнув в покои Кара-Кучука, Наида огляделась. Как и следовало ожидать, хозяин спал сегодня один, утомленный вечерними любовными играми. А куда же делась эта тощая Марьям? «Испанка», ха! Не иначе, во двор выбежала…
Таясь в тени амбара, Марьям осторожно пробралась вдоль ограды и, обнаружив небольшую калитку, затихла. Дождалась, когда стихнут вдали тяжелые шаги охранника, тихонько отодвинула засов, выскользнула на улицу и… Почувствовала у самого горла острую холодную сталь. – И кого ты здесь ждешь? – зло прошептала по-татарски Наида! – Никого! Марьям попыталась перехватить руку с кинжалом, но неудачно. Теперь ждала быстрой смерти – Наида не из тех, кто отступается от своего. Неожиданно хватка ослабла. – Так ты собираешься бежать? Марьям лишь слабо кивнула. На губах Наиды заиграла довольная улыбка. – Так беги! Постой, я помогу тебе! Она протянула сопернице кинжал – красивый, с длинным тонким лезвием и рукояткой в виде золотой змейки с глазами-сапфирами: – Продашь, если нужны будут деньги. Беги же! Сейчас вернется стражник! Миг – и Марьям уже не было у ограды. Лишь ночной ветер тихо шевелил траву.
В усадьбе Софьи на Прусской деятельно готовились к свадьбе. Закупали на рынке снедь – быков, свиней целыми тушами. А уж вина – мальвазии, бургундского, рейнского – целый корабль. Веселиться так веселиться! И не три дня, неделю – как минимум. Сама боярыня – в светло-зеленом летнике, с волосами, забранными золотым обручем, раскрасневшаяся – носилась по дому, словно юница. Сердце ее радостно билось – не только от предстоящей свадьбы. Вчера вечером сдался-таки Олег Иваныч, разрешил вынести на Совет Господ новый законопроект «О предоставлении права голоса женам новгородским». Знал, конечно, что многие против будут. Особенно церковь. Да ведь обещал когда-то. В отличие от суженой Олег Иваныч сегодня спал долго. Утомился вчера – целый день пробегал. После заутрени читал лекции в университете. Потом присутствовал на молебне в честь первой новгородской экспедиции в Африку. Девять каравелл, выстроенных на Ладожской верфи, вышли в Балтийское море. Их целью был Золотой Берег. Золото, слоновая кость, черные рабы. Последние – неизвестно зачем. Тем не менее руководитель экспедиции боярин Симеон Яковлевич – старый авантюрист, как его называла Софья, – приказал погрузить в трюм дешевые зеркала и бусы. Для обмена в Африке. Деньги в сие предприятие вложили важные новгородские люди: Олег Иваныч, купеческий староста Панфил Селивантов, боярин Епифан Власьевич и даже сам Феофил-владыко. Взамен попросил выстроить на африканском берегу церковь. Нашлись и миссионеры – отец Иннокент и с ним два монаха из монастыря Антония Дымского. Вечером сидели по этому поводу у Панфила. Пили стоялые меды да пели песни, Олег Иваныч даже пытался играть на гуслях. Правда, неудачно. Зато уж повеселились от души – два окна разбили. Это уже под вечер, когда не так давно вернувшемуся из литовского посольства Гришане из аркебуза пострелять захотелось. Стреляли по очереди, на спор, по горшкам у забора. Как пули в окно залетели – то тайна великая. Олег Иваныч зашевелился на ложе. Башка побаливала после вчерашнего банкета. Ага! На лавке у ложа – серебряный кувшин с квасом. Видно, суженая постаралась… А вот и сама явилась! – Проснулся? Полдень уже. Олег Иваныч притянул Софью к себе, обнял, погладил, почувствовав под тонкой тканью летника упругое тело. Крепче прижав, поцеловал в губы – долго, не отпуская… Стянул с боярыни летник… – Да что ты, дел много… Ах… Погоди, хоть дверь на заложку закрою… Так и не закрыла… А потом, когда оба обессилели, Олег Иваныч приподнялся на локте, провел рукой по обнаженному телу боярыни. Та улыбнулась: – Что смотришь? – Нравишься! И тут – вбежал в покои Гришаня. – Ой! – сконфузился, потом махнул рукой. – Беда, Олег Иваныч! Московский князь Иван снова собрал войско. Идет войною на Новгород! Жду тебя во дворе, господине посадник. Так… Олег Иваныч споро оделся. Значит, вот так. Что ж, следовало ожидать, рано или поздно. – Откуда такая весть, Гриша? От купцов? – От каких купцов, Олег Иваныч?! Купцов уж давно из Москвы не выпускают – по велению князя. Девчонка одна, перебежчица… Добралась вот. – Что за девчонка? – Помнишь, Олег Иваныч, Машу с Молоткова улицы? Ну, Феклину дочь, чернявую такую… – А! Ту, что мы у Косого моста упустили, по твоей глупости. – Да ладно. Ну, было, было!.. Ума не приложу, чего теперь с ней делать? Домой, к матери, она идти ни в какую не хочет, в войско просится. – Аника-воин. – Вот и я про то.
Заседание Совета Господ затянулось за полночь. Судили-рядили, как и где Ивана встретить. Слава Богу, уже было чем. Однако хоть и готовились к тому давно, а все ж боязно было. Силен московит, силен. Да ведь и новгородцы теперь не слабы! Наемное войско: пушкари, аркебузиры, копейщики. Ну и ополчение, само собой, да еще флот. Двадцать каравелл выстроено на Ладоге, вот бы и их использовать! Жаль, Иван по сухопутью бредет. Да так ли уж совсем по сухопутью? Послали гонца на Ладогу. Успеет ли? Должен успеть, должен.
Утомленное переходом, сверкая в оранжевых лучах солнца бликами шлемов, грозное московское войско под личным командованием Великого князя Ивана Васильевича подходило к Торжку. Словно исполинская анаконда, выползал из лесу строй ратников. Панцирные бояре в пластинчатых бронях с зерцалами, в шлемах с бахтерцами, с пиками, саблями, шестоперами. За ними дворянская конница, всадники в стеганых тегилеях, на быстрых татарских конях. На таких же конях и боевые холопы. Затем пешие воины с пищалями-ружьями да зельем на повозках. За этими повозками другие – наряд… пушки, ядра, припасы. Пушкари у Ивана Васильевича добрые, пушки надежные. Враз разобьют новгородские стены, одни камни останутся. Правда, маловато их пешим ходом тащится. Большие-то пушки как по грязи везти? Вот и не везли их – по рекам на лодьях доставляли, а где – меж рек – и волоком. Бесконечной змеей втягивалось войско в городские ворота. Всем в городе мест не хватало, пушкари и пехота ночевали в поле, близ леса. С утра, выйдя из Торжка, повернули на запад, к реке. Туда и должны подтянуться основные артиллерийские силы да еще дополнительные отряды – на лодьях, еще летом конфискованных предусмотрительным Иваном у купцов. По Мете до озера Ильмень, дальше по Волхову – таков был путь московского войска. Еще и псковичи должны ударить – именно с этой целью не так давно было отправлено в Псков посольство. Правда, пока не вернулось, да Иван Васильевич и без того не сомневался, что псковичи выступят – не могут не выступить. Если и не за Ивана, то против Новгорода – точно. Об успехах Новгородского посольства не ведал еще Иван – агентура его вся повыловлена была, а псковичи тем не хвалились, помалкивали. В успехе похода никто из московитов не сомневался. Будет так, как три с лишним года назад на Шелони. Даже еще хуже для новгородцев. Что у них изменилось-то за три года? Зря так думали. В Новгороде изменилось многое. Начиная от запрета нового холопства и кабальных договоров и заканчивая открытием университета с православным богословским факультетом, между прочим. И кто теперь светоч православия – Москва или Новгород – еще хорошенько подумать надо. Далее: усилилась роль самоуправления городских концов. Да что там концов – улиц! Уличане превратились в мощную силу, имеющую представительство на общегородском собрании – вече. Вече тоже изменилось – не узнать. Не криком теперь решения принимали, а строгим подсчетом голосов – по черным и белым шарикам. Для того и урны поставили. Вообще же, главной своей заслугой в деле безопасности Новгорода Олег Иваныч считал отнюдь не повышение авторитета разведки, не создание профессиональной армии и флота, а один маленький, казалось бы, закон, прошедший, впрочем, с трудом на Совете Господ – верхней палате новгородского парламента – веча. Закон касался смердов, свободных крестьян-общинников, чьи права на землю постоянно нарушались. Что и запретил закон. Отныне земельная собственность смердов, именовавшихся теперь «свободные земледельцы», признавалась и защищалась самим Господином Великим Новгородом. Также несколько постановлений касались свободы уличной торговли и давали ряд прерогатив мелкому торговому люду. Все эти законы направлены на одно – создать Республике мощную социальную базу. Что и сделано. И если на Шелони всячески третируемым боярами смердам было, по большому счету, все равно, кто победит, то сейчас совсем другое дело. От добровольцев в ополчение не было отбоя. Даже брали туда далеко не всех, а только прошедших в течение последнего года специальные воинские сборы. Узнав о пути московского войска, Олег Иваныч и новый тысяцкий Игнатий Волк решили не прятаться за городскими стенами, давая возможность врагу безнаказанно жечь посады, а выйти навстречу и дать бой у Ильменя. Иван и его воеводы тому не удивились – их войсковая разведка тоже работала неплохо. Однако московиты были поражены другим: четкостью и слаженностью новгородского войска. На болотистой равнине близ озера Ильмень – под ногами кое-где чавкала жижа – ранним утром 21 сентября 1474 года выстроились новгородские полки. Впереди узенькой линией – конница, раз в десять меньше, чем московская. За нею, на флангах, в кусточках, скрытно расположилась артиллерия. Между пушками стройными рядами каре – отряды пехоты, наемной и ополчения. И те и другие подчинялись единому командованию – тысяцкий Игнатий Волк не новичок в этих делах. Прихотливая судьба младшего боярского сына, практически лишенного наследства, помотала его почти по всей Европе, от Швеции до Швейцарии. Пехотинцев Игнатий поставил в шестнадцать квадратов, по четыреста двадцать человек каждый. На углах квадратов – с зажженными фитилями, тщательно прикрывая затравные полки ладонями (от преждевременного выстрела), в спокойном ожидании аркебузиры. Стороны состояли из четырех рядов пикинеров, вооруженных длинными пиками, причем наибольшая длина – более пяти саженей – у пик в последних рядах. Ощетинившиеся, словно еж, пикинеры готовились прикрывать аркебузиров и отражать атаки конницы. В середине квадрата располагались ратники ополчения: в центре – мечники, пращники, алебардщики, по краям – лучники и самострелыцики. Все ждали.
Войско Ивана Московского пошло в наступление тремя группами. Первая – панцирная тяжелая конница под командованием знаменитого воеводы князя Дмитрия Холмского должна прорвать узкую линию новгородских рыцарей и смять, опрокинуть, уничтожить пехоту. Войска правого фланга – легкая дворянская конница плюс союзные Москве татары царевича Данеяра – брали на себя уничтожение артиллерии, ну и затем ударили бы по новгородской пехоте с фланга. Левый фланг – отборную конницу и тяжеловооруженную пехоту – Иван Васильевич оставил под своим командованием и, осторожности ради, решил пока в бой не бросать. Скорее всего, и не понадобится. Впрочем, на все Божья воля.
Кровавое солнце взошло над Ильменем, и черные тени воинов отразились в холодных серебряных водах. Две рати стояли напротив друг друга – Новгород и Москва. Два непримиримых врага – свобода и тирания. Силы были примерно равными, но московское войско могло быть гораздо большим. Если бы пришли псковичи. Не пришли… Если бы пришли-поддержали тверичи. Не поддержали… Если бы – ярославичи… Никого из них не было. То принесла свои плоды продуманная внешняя политика Новгорода. Правда, и новгородцам они не помогали. Что ж, можно понять, особенно псковичей. К Москве привыкли, ее боялись, а Новгород… Новгород далеко, хоть и немало там теперь учится тех же тверичей или ярославцев. Сидя на небольшом холме, в золоченом кресле, Великий князь Московский Иван поднял левую руку и медленно опустил ее, словно открыл шлагбаум. И сейчас же запели боевые рожки, заиграли дудки, с криком и дикими воплями московское войско бросилось вперед. – Москва! Москва! Москва! Новгородцы спокойно ждали. Лишь ветер развивал синие знамена с изображением Святой Софьи. Все ближе и ближе закованные в пластинчатые латы всадники. – Москва! Москва! С нами Святой Георгий! – кричали московиты. А некоторые кричали: – Шелонь! Победа или смерть!
Олег Иваныч вместе с тысяцким и охраной наблюдал за ходом битвы с кручи у самого берега. Увидел, как одним ударом смели стальные московские всадники куцую новгородскую конницу – прорвали, отбросили в стороны, даже не заметив… Нет, кое-где все ж таки завязались стычки. Но основная-то масса… Боже, как же их много! Все-таки прорвались, бросились на пехоту… И тут ударила новгородская артиллерия – с флангов, из кусточков. Словно коса по пшеничному полю, прошлись по московским всадникам каленые ядра. Много выстрелов прошло и впустую. Оно и понятно! Поди попади из пушки в скачущего во весь опор всадника. И вот она, новгородская пехота! Вот оно, сиволапое ополченное быдло! Из горла панцирных бояр вырвался победоносный крик. Сейчас мы вас! Растопчем, разорвем, смешаем с грязью. А пока пушкари презаряжают свои пушки, ими займутся татары да дети боярские в теги леях. Вон они уже скачут на правом фланге. – Москва! Москва! Мое… Бахх!!! …ква! Выстрелы аркебузиров смели половину всадников. Замялись враги, закружили – не ждали такого отпора. Но быстро опомнились. Сообразили – для перезарядки аркебуз тоже необходимо время. И вот этого-то времени нужно было новгородцам не дать. – Москва! Москва! Оставшиеся в живых панцирники – а их все еще было довольно много, куда больше, чем новгородцев – поскакали на стройные ряды новгородской пехоты. Раздалась команда – ряды пикинеров разомкнулись, пропустили за свой строй аркебузиров и снова сомкнулись, ощетинились пиками. И хваленая московская конница застряла перед непреодолимой преградой! Несколько всадников с ходу налетели на пики… Другие заметались, отъехали немного назад… Снова прозвучала команда. Пикинеры разомкнулись на два шага. И во всадников полетели стрелы! А когда разъяренные московиты вновь перешли в наступление – снова напоролись на пики. Вовремя сообразили – подтащили пушки. Один выстрел, второй – и вот уже в рядах пикинеров проделаны кровавые бреши. С криком, с улюлюканьем, с воплями бросились в брешь московиты: – Москва! Москва! Пало одно каре, второе… Остальные держали строй, что их сейчас и спасало. – Посыльные! – щелкнул пальцами зорко наблюдающий за битвой Игнатий Волк, в легкой английской бригантине из шеффилдской стали, крытой зеленым бархатом. – Скачите на правый фланг! Пусть выпускают лучников и алебардщиков. А те не за конницей должны гоняться. Пусть займутся пушкарями. Ясно?! – Ясно, господине! Посыльные умчались. И вскоре Олег Иваныч ясно увидел, как ситуация стала меняться. Все реже звучали выстрелы московитских орудий. И, кажется, пара их пушек стала стрелять совсем в другую сторону. Олег Иваныч с уважением взглянул на тысяцкого. Игнатий Волк и выбран-то был недавно, по совету Панфила Селивантова – вон он, бьется на белом коне. Дело свое тысяцкий знал – у Олега Иваныча вполне хватило ума признать это и не вмешиваться в распоряжения командующего, даже если его приказы и казались странными. Например, строгий запрет на преследование врага. А всадники в тегилеях, казалось, этот запрет знали, потому – то отступали, то снова возвращались. – Батюшка, разреши нашим наступать! Совсем достали, гады! – глотая слезы, бросился к тысяцкому ополченец. – Откуда? – тысяцкий строго взглянул. – Пятое каре. Во-он, у лесочка. Московиты попытались прорваться, да не тут-то было! А потом мы их с аркебузов да стрелами.Посланец я! Разреши, батюшка, догнать вражин да разбить! – Чье каре? – Командует старший дьяк Григорий Сафонов! – Старшему дьяку скажи: если только хоть один из каре бросит строй и кинется преследовать московитов, я его пристрелю лично! Все понял?! – Так как же, батюшка? – И тебя с ним заодно. Ступай, исполняй, тупое полено! – Слушаюсь, батюшка. – Ополченец быстренько скрылся в кустах. Игнатий Волк обернулся к Олегу Иванычу: – Того не понимают, глупые, что московиты нарочно их выманивают. А рассыплется строй – и конец. Много не навоюешь. Олег Иваныч глубокомысленно кивнул да посетовал про себя на старшего дьяка, Гришаню. Зря ему командовать каре доверили – молод еще, горяч слишком. А тут холодная голова нужна. Как вот у Игнатия или у него самого. Роль Олега Иваныча в развернувшейся битве была чисто представительской. Нет, конечно, можно сражаться в первых рядах да сложить со славой буйную голову. Но для того ведь много ума не надо. В трусости никто еще Олега Иваныча не упрекал, но и в глупой отваге тоже. Если бы морской бой – тут еще бы пригодился его пиратский опыт. Но в сухопутье… Да, он хороший фехтовальщик и вполне сносный аркебузир. Ан быть хорошим солдатом – совсем не то, что командовать армией. Лучше уж набраться боевого опыта у стоящего человека. А что Игнатий Волк был полководцем европейского уровня, Олег Иваныч теперь не сомневался. Над низким болотистым берегом клубился зеленый пороховой дым. Пахло гарью. Внизу, у болота, сталкивались друг с другом полки, звенели мечи, со свистом проносились ядра. Крики ярости и отваги сливались в многоголосый гул. Шум битвы. Приглядеться – можно увидеть воинов. Вон там, на коне, кажется, Олексаха. Ну да, в желтом плаще. Опасное ему досталось местечко, так и убить могут. А вот теперь можно и наступать! Тысяцкий обернулся к посыльным, всегда стоящим наготове со свежими лошадьми: – Скачите! Скажите – пора! Но пусть особо не увлекаются, держат строй. Отразив натиск врага, новгородская пехота перешла в наступление. Шли, как стояли, каре, выставив вперед длинные копья, и болотистая земля гудела под их сапогами. Разносилась удалая песня-былина, и реяло над наступающими синее новгородское знамя. Знаменосец – Демьян Три Весла, старый знакомец и мажордом Олега Иваныча, простой парень с далекого Пашозерского погоста. – За Святую Софью! За Новгород, Господин Великий! Рано радовались новгородцы. Опытный воевода князь Холмский, разгадав маневр врага, приказал готовить пушки и уговорил Ивана бросить в бой левофланговую отборную конницу. Снова зазвучали выстрелы и снова в проделанные кровавые бреши устремились московские всадники в пластинчатых латах. – Москва! Москва! С нами Великий князь, князь Великий! Московиты перешли в контрнаступление на левом фланге, у самого озера. Серые волны лениво бились о низкий берег, копыта коней вязли в желтом песке пляжа. – Эх, пушки бы туда, Олег Иваныч! – воскликнул тысяцкий. – Ну где наш флот? Олег Иваныч невозмутимо посмотрел на солнце: – Судя по времени, уже должен бы подходить… А вон, Игнатий, взгляни-ка на озеро! Видишь, там, на горизонте, белые пятна?! – Облака? – Нет, паруса! Наступающее московское войско, его элитный полк, был сметен одновременным выстрелом сотен тяжелых орудий. От адского грохота приседали кони, а свист пролетающих ядер был настолько сильным, что казалось, это стонет сама мать-земля. – Пушки? – вздрогнул князь Даниил Холмский. – Но откуда здесь пушки? Тут же озеро! – Новгородские корабли, княже. – Но как они подошли?! Ведь ветер с берега? – Они как-то умеют ходить против ветра, княже. – А наши лодьи где? – На дне, господине. Все потоплены разом. Князь Даниил зашел по колено в озеро, снял шлем и, зачерпнув им воду, долго пил, не обращая внимания на взрывы, крики и смерть. Он давно привык к подобным звукам. Напившись, оглянулся, подозвал боярского сына: – Трубите отход. Отступаем. – Но что скажет Государь? – Государь? Нашел полководца! – неожиданно взорвался князь. – Сейчас главное – сохранить часть войска. Понял, волчий хвост?! – Он с угрозой посмотрел на молодого воина. – Скачи же, не медли, иначе всех потеряем! Ты понял, всех! Московские трубы гнусаво заиграли отход.
Князь Даниил Холмский нагнал Ивана Васильевича уже за озером. В окружении стольников тот понуро качался в седле. – Я вижу, надо менять войско, князь… – хмуро произнес московский государь. – Не только войско, – совсем тихо, про себя, прошептал Холмский. Оглянулся. А ну как услышал кто? Донесет. Затем, устыдясь своего страха, дал шпоры коню и, нагнав государя, дальше поехал рядом. Пошел дождь – холодный, осенний, гнусный. Растянувшиеся по раскисшей дороге остатки московского войска медленно тонули в грязи.
А в Новгороде звонили колокола. Их радостный перезвон отражался от стен, поднимаясь высоко в небо. Это был звон победы, слух о которой достиг ушей новгородцев гораздо раньше победоносного войска. Миновав заболоченные берега Ильменя, новгородские полки вошли в город через Славенские ворота. Ликование народа достигло предела, когда у ворот, на белых конях, показались двое: тысяцкий Игнатий Волк и посадник Олег Иваныч Завойский. – Слава! – кричали новгородцы, подбрасывая к небу шапки, весело смеялись дети, и девушки украшали воинов венками из желтых осенних листьев. – Слава!
А на Прусской Олега Иваныча ждала Софья. Едва слез с коня, бросилась на шею: – Милый… Олег Иваныч обнял невесту, крепко прижимая к себе: – Ну, теперь уж за свадебку. Время есть!
Вечером к посадничьим палатам, что на вечевой площади, подошла девушка. Поболтала со стражей, пошутила. Потом попросила укрыться от дождя. Те и рады – пустили. Ну, выпивши, конечно, были. А кто в этот день в Новгороде был трезвым, исключая грудных младенцев и мертвецов на городском кладбище?! Да и девчонка, молодец, вина с собой принесла. Красивая такая девочка…
Свадьба получилась шумная. Даже слишком. Увлекшись стрельбой из аркебуз по воронам, гости продырявили крышу колокольни у церкви Ильи на Славне. Там и праздновали, в усадьбе Олега Иваныча. Епифан Власьевич – посажёным отцом. Старый боярин не участвовал в сече, годы не те – командовал стражей на городских стенах. Мало ли, вороги к городу пробьются. Слава Богу, не дошло до того! Рядом с боярином – тысяцкий, Игнатий Волк, в длинном французском плаще ярко-красного цвета с широкими короткими рукавами поверх черной бархатной куртки-вамса. Возле него – лекарь Геронтий, как всегда подтянутый, изящный и немного загадочный. Во время битвы нашлось и ему дело – перевязывал раненых, не один десяток душ спас. Рядом – Панфил Селивантов, друже, Олега Иваныча собутыльник старый. Подмигивал, змей, на вино косясь, мол, продолжим и завтра! А левая рука тряпицей перевязана – задела московская сабля. Ничего, главное жив, бодр и весел, даже чересчур. Супруга Панфила, Марфа Ивановна, женщина нрава строгого, нет-нет да и наступала мужу под столом на ногу: сиди, мол, спокойно, не прыгай да за вином не тянись раньше времени. – Эх! – наклонясь под лавку, шептал Панфил сидящему там коту. – Зря мы баб на пиры звать стали. Ой, зря! Московиты в этом вопросе, похоже, мудрее – ихние бабы на пирах во своей половине сидят, носа не кажут. Так, котище? Кот кивал да облизывался. – Ой, с кем это наш любезный адмирал сеньор Марейра? – тихонько спросил Олег Иваныч, кивая на португальца. – Как это с кем? – удивился Гриша, в белом с серебряными шнурами кафтане (он был сегодня неотразим и, пожалуй, великолепием наряда затмевал самого жениха). – Это ж Маша! Ну, та самая, помнишь? – Ах, да. Которая из татарского плена бежала и нас о московитах предупредила… А каким боком к ней наш португальский друг? – Я бы сказал, конечно, каким, – хрюкнул смехом Гришаня, – да монашеское воспитание не позволяет. Все-таки при монастыре вырос. В общем, дело простое… В войско-то мы ее не взяли, так она, не будь дурой, попросилась к Жоакину на корабль. Сказала, что из пушки зело стрелять умеет. Жоакин ее и взял по простоте душевной. Ну, потом оказалась, что стрелять она, конечно, не умеет. Но быстро научилась. И стрелять, и ругаться! Не хуже настоящего канонира. Там и сошлась с Жоакином. Вернее, он с ней. Как увидал – говорит, словно молнией ударило, не встречал еще никого красивей. – Ну, тут можно поспорить… Кстати, а где невеста? – А вон идет, с Ульянкой. Под одобрительный гул в горницу вошла Софья в белом платье с широкими рукавами. На голове изящный золотой обруч, усыпанный изумрудами. Изумруды очень подходили по цвету к ее золотисто-карим глазам, и Софья это хорошо знала. Шедшая чуть позади Ульянка – темноволосая, голубоглазая, стройная – подмигнула Гришане: не проворонил ли место? Тот кивнул: не беспокойся, мол. – Ну, наконец-то! – сидевший напротив Олексаха потянулся к кувшину с рейнским. – Куда?! – осадила его дородная супруга Настена. – Подожди, пока владыка благословит да все начнут! Зря осторожничала. Все уже давно начали…
Дня через три, несколько отойдя от последствий свадьбы, Олег Иваныч поехал на заседание Совета Господ. Снова шел дождь. Снова промозглый и нудный. Но настроение все равно было приподнятое, веселое. Университет основали, законы нужные провели, врагов разбили! Что еще нужно? Город процветает. Его, Олега Иваныча, город. Город его друзей, жены, город их будущих детей. Слава, слава Великому Новгороду! Благовестили колокола за мостом, на Софийской. Им басовито вторили с Торга. Опаздываю, черт! Олег Иваныч пришпорил коня. Рядом, по сторонам, скакала охрана. На заседании разбирали два вопроса. Первый – о том, что делать с осужденными не так давно шильниками. И второй – каким образом официально именоваться Новгороду в пику Москве, недавно объявившей себя Руссией. Первый вопрос вызвал у Олега Иваныча легкое недоумение. Как это, что делать с шильниками? Что суд решил – то и делать. – Так суд-то, мести Москвы опасаясь, их легко приговорил – к ссылке! – пояснил дьяк Фрол. – То еще до Ильменской победы было. А теперь… – Нет уж. Как суд решил, так и будет. Нечего решение отменять, не вижу смысла. А ссылка… Что ж, можно ведь в такие места сослать, что… Их ведь там трое всего. – Двое, господине посадник. – Как – двое? – Одного убили недавно, аккурат перед свадьбой. Ножом в сердце. – Расследование провели? А нож? Нож изъяли? И кого убили? – Упадышева Митрю… Материал проверки находится у нас в приказе. И нож тоже. Кстати, вот он… Фрол достал из-за пазухи сверток. Развернул, протянул Олегу Иванычу. Изящный тонкий кинжал с ручкой в виде золотой змейки. Вместо глаз вставлены маленькие сиреневые камни. Сапфиры, кажется… По второму вопросу разногласий не последовало. В официальных бумагах и во всех отношениях с иными странами Новгород получил официальное именование – Республика Руссия.
Приговоренных шильников, Явдоху с Матоней, сослали на север, на дальние острова Студеного моря. Завезли на корабле летом и бросили там, оставив мешок сухарей да со стрелами лук. Живите, ежели сможете.
Гришаня с Ульянкой поженились через месяц после Олега Иваныча. На свадьбе долго гуляли.
А Машу-Марьям увез к себе на верфь адмирал новгородского флота португальский дворянин Жоакин Марейра. Олег Иваныч все думал – как позовут на свадьбу, что подарить им? Может быть, маленький тонкий кинжал с ручкой в виде золотой змейки с загадочными сапфировыми глазами?
Андрей ПОСНЯКОВ ВОЕВОДА ЗАМОРСКИХ ЗЕМЕЛЬ
Глава 1 Монастырь Св. Антония Дымского — Господин Великий Новгород. Март — апрель 1476 г.
Слышите — стонет земля! Чуете — кровь колобродит! Решается — НЕТ или ДА! Море, вздымаясь, из пенного ложа выходит, Будьте ж готовы!В нескольких верстах к востоку от Тихвинского посада, среди густого леса, у озера с мягкой прозрачной водою притулился небольшой монастырь. По преданию, около двух веков назад молился на камне средь озера святой Антоний, он и основал пустынь. Деревянная церковь, частокол из мощных сосновых бревен, небольшой скит для братии, а кругом шумели черными кронами высоченные сосны. От ворот обители к озеру вели узенькие мостки, по которым шли два монаха в черных рясах, несли в больших деревянных бадьях воду. Стояла тишина, прерываемая редкими птичьими криками, воздух был свеж и как-то по-особому благостен. Зазвонил колокол, гулко, с надрывом, созывая братию к вечерне. Солнце скрылось далеко за лесом, сгущались сумерки, небо на западе оранжевело закатом. В кельях зажгли лампады. Услыхав колокол, монахи пошли быстрее, стараясь, однако, не расплескать воду. Заскрипели под их торопливыми шагами доски — скирлы-скирлы — эх, еще по осени собирался настоятель, отче Евфимий, перебрать мосточки, да так и не сподобилась братия. На весну оставили: вот, растает все, тогда… Мартовский снег лежал вокруг, ноздреватый, угрюмый, черный. У самого частокола уже успел подтаять, кое-где проглядывала землица, а чуть дальше, в лесу, так и лежал по-зимнему, вовсе не собираясь сдавать свои позиции вплоть до конца мая. Скирлы-скирлы — скрипели доски, покуда монахи не вошли в монастырский двор. Один из чернецов, поставив ведра, потянулся к воротам — закрыть да поторапливаться на молитву. Скирлы-скирлы… Монах оглянулся — кто бы это еще? Нет, на мостках никого не было. Однако скрип не утихал и, кажется, приближался. Заворчал в привратной конуре пес, выбрался наружу — огромен, что волк! — зазвенел цепью, затряс кудлатой головой и вдруг напрягся, повернувшись в сторону леса. Раздул ноздри, зарычал, залаял! Встрепенулся в башенке страж, замахал руками чернецам — мол, закрывайте ворота скорее. Тут и второй монах бросил кадки. Побежал помогать, за засов ухватился — тяжел засовец, дубовый, не всяким тараном сломишь, да и откуда ему здесь взяться, тарану-то? Хоть и были шайки в лесах — места дикие — да не такие, чтоб приступом обители брать. Однако опасаться стоило. На Бога надейся, а сам не плошай. На частокол-то не полезут, а в открытые ворота вполне ворваться могут, бесовские души. — Эй, стой, стой! — свесившись вниз, закричал чернецам сторож. — Отцу Евфимию скажите — мужик какой-то на лошаденке едет! Мужик? Это на ночь-то глядя? Настоятель, высокий седобородый старик с изможденным лицом и пронзительным взглядом, по зову чернецов подошел к воротам: — Кто таков, не сказывает? — Говорит, Мефодием кличут. Тебя вроде знает, отче! — Гм… Говоришь, один он? Схимник задумался, а затем велел медленно отворить ворота. Вооруженные рогатинами монахи настороженно встали по сторонам. — Нно, милая… — Скрипнув полозьями, во двор обители въехали сани. Сидевший в них чернобородый мужик в бобровой шубе, бросив вожжи, соскочил на землю и, сняв шапку, низко поклонился настоятелю: — Мир тебе, отче Евфимий. И вам мир, братие. Настороженный взгляд настоятеля неожиданно потеплел: — Мир и тебе, странник. Кажись, знакомы мы… — Знакомы, отче. У отца Филофея, в Успенья церкви Тихвинской, в прошлое лето виделись. Я Мефодий, своеземец с Шугозерья. Отче Евфимий улыбнулся: — Как же, помню тебя, Мефодий. Овес ты тогда привозил отцу Филофею. Что ж стоишь‑то? Пошли к вечерне, а уж опосля — милости прошу, о своих делах расскажешь. Чаю, не зря ты сюда с Шугозерского погоста тащился, путь-то не близок! — Не близок, отче, — со вздохом согласился Мефодий. — Да не своей волей… Не один я. Он кивнул на сани. Настоятель присмотрелся и увидел в соломе крытый волчьей шкурой куль. Кажется, куль шевелился. — Странник-то, — шепотом пояснил Мефодий, — из далеких земель странник — из-за Онеги-озера. Мои люди в лесу подобрали. Лежал, глаза закатив. Правда, лучше не стал. Видно, пришла пора помирать. Попросился вот в обитель Дымскую, место, говорит, для него дюже памятное. — Что ж, мы всякому гостю рады. Эй, братие… Настоятель кивнул монахам, и те, подхватив лежащего в санях человека, осторожно понесли его в скит. Он умер перед самой заутреней, когда первые лучи солнца окрасили желтым вершины сосен на дальнем холме. Перед смертью пришел в себя — седой, исхудалый до невозможности, с выпавшими зубами и свалявшейся в клочья бородой. Увидев отца Евфимия, улыбнулся светло, словно за этим только и шел. Собравшись с последними силами, попросил похоронить на кладбище при монастыре, среди братии, да, вытащив из-за пазухи тряпичный сверток, прошептал: — То Феофилакту, игумну Вежищскому, передай, отче. Да Настене с Нутной скажи, что… С этими словами отошел странник. Легко умер, благостно, с улыбкой на изъеденных язвой устах. — Прими Твою душу, Господи, — перекрестил преставившегося Евфимий, поднимая упавший на пол сверток. Тяжелый, перемотанный несколькими тряпицами и замшей, он разорвался при падении, и на ладонь настоятеля вывалился блестящий кусок металла. Небольшая, тщательно выделанная статуэтка какого-то человека-зверя, с широким лицом и коротким приземистым телом, опутанным изображениями змей. На шее — ожерелье из человечьих сердец. Глаза зеленовато-голубого камня сурово смотрели на настоятеля. — Тьфу-ты, проста, Господи! — в ужасе передернул плечами отец Евфимий. — Никак — самоедский демон. Настоятель осторожно засунул статую обратно и, перекрестившись, вышел, позвав братию. — Игумену Феофилакту, говоришь, передать? — остановившись перед кельей, прошептал он. — Так Феофилакт уже пять лет, как не игумен… Не игумен, и не Феофилакт, а Феофил-владыко, архиепископ Новгорода, Господина Великого! Заблаговестил монастырский колокол, над высокими соснами вставало солнце. Били колокола на Софийской звоннице, в храмах Детинца и рядом — на Людином конце да на Неревском. За рекой, за седым Волховом, разносился праздничный звон над Торгом, плыл по Пробойной улице, по всей Славне, а на Федоровском ручье, на границе меж Славной и Плотницким, сталкивался с басовым колоколом церкви Федора Стратилата. Гомонил на Торгу нарядно одетый люд, покупал пироги да сбитень, а кое-кто уже и успел пропустить кружку-другую хмельного кваса в ближайших корчмах. Толпами прохаживались по улицам новгородцы, улыбались друг другу, здоровались, целовались да поздравляли с великим праздником Святой Пасхи. — Христос воскресе! — Воистину воскресе! Владыко Феофил, архиепископ и министр иностранных дел Новгородской республики, высохший и желтый, но еще вполне бодрый, сидел в высоком резном кресле и, улыбаясь, беседовал с гостем — высоким светловолосым мужчиной с модно подстриженной бородой и небольшой родинкой на левой щеке. — Так, говоришь, не хочешь на второй срок, Олег Иваныч? — угощая гостя вином, поинтересовался владыко. — Нет, — покачал головой тот. — Не по закону это. Да и, честно признаться, охоты особой нет. Военные проблемы перед нами, слава богу, не стоят — Москве не до нас, да и слаб стал Иван с Новгородом, Господином Великим, тягаться, ему б с татарами управиться да с народом собственным. Бунтуют в Москве людишки, не хотят его тиранской власти! — Бунтуют, да не все. — Феофил предостерегающе поднял руку. — Кое-кому такая власть — в радость. Да и наши… Вспомни, что смерд Олелька на суде говорил? — Это который? Что за татьбу в дальний острог отправлен? — Нет, другой. Что напивался да орал словесами скабрезными. — А, хулиган-то. Вспомнил. Редкий ублюдок. Погоняло — Олелька Гнус, кажется. — Так вот, если помнишь, сетовал на суде Олелька, что, мол, порядка в Новгороде мало, дескать, с ними, смердами, построже надо. Построже… — Феофил вздохнул. — И, чаю, не один он таков. Многие б московитской строгости хотели. — А московитского рабства они б не хотели? — хлопнул ладонью по столу Олег Иваныч. — Дыбы, пыток, палачей-катов? Вот она, строгость-то! Да и кто только этого хотел бы? Нешто купцы-ивановцы? Или торговцы с Моста? Своеземцы? Да хоть и самый распоследний мальчишка-сбитенщик с Торга! Он, сбитенщик, своим трудом живет, со своих трудов деньгу имеет и ни в чьих указаниях не нуждается и нуждаться не будет. Другое дело — лентяи, холопьи рыла! Привыкли, что за них все решают, а как запретили холопство — амба! Жить сами по себе не хотят и не умеют, вот и бегут к государю Московскому — володей нами, батюшка, научи жизни. А уж он их научит! Или эти молокососы с Лубяницы. Ишь, удумали — по улице с кистенями ходить, задираться. Мы, мол, лубяницкие, а ты кто таков? А опосля, на суде, что канючили? Порядка в городе мало, потому как строгости нет. А как на правеж их поставили, так сразу другое запели! Кому ж охота вниз головой с моста в Волхов лететь? Раньше об этом надо было думать, ребята, когда к людям ни за что ни про что приставали. В общем, правильно тогда поступили с хамами — в Волхов, правда, не кинули, но кнутом постегали изрядно. Да, только так, по-хамски, другого языка они не поймут просто. Ишь — «порядка мало»! Хотя я бы их в Волхов не кидал — в Москву б отправил, пусть бы почувствовали «порядок»… Впрочем, может, они там и прижились бы, хамство всегда рука об руку с рабством ходит. Олег Иваныч махнул рукой и залпом допил квас. Хватало проблем в Новгороде и не только с бывшими холопами. С боярами тоже. Очень уж те были недовольны уравнением в гражданских правах с купцами да прочими. Некоторые — те, что поглупее, — на Москву сбегли, а некоторые зло затаили. Причем, все больше те, что только землицами своими, за счет челяди да смердов, жили. Другие, те, что мануфактуры да корабли заводили, давно уж ничем от купцов не отличались — ни повадками, ни привычками. Даже одеваться стали одинаково — с уклоном в сторону северной европейской моды — в куртки с разрезными рукавами-буфами да в широкие плащи из дорогих тканей. Кроме чисто политических, обострились и проблемы экономические. Верфи, заморские экспедиции, мануфактуры, университет — все это требовало притока капиталов, которых, увы, не было. Вернее, были, но не в таком количестве, как нужно бы. Эх, вот бы золотишка или кости слоновой, впрочем, сойдет и моржовая — «рыбий зуб», да меха — «мягкая рухлядь», что тоже на вес золота… Три экспедиции отправились на восток за пушниной и столько же в Африку, к Золотому Берегу. Из шести вернулась половина. Две пушных и одна африканская. Остальные пропали без вести. Пушная сгинула в непроходимых болотах Великой Пермии, а две африканские подстерегли на обратном пути пираты Пауля Бенеке. Многие людишки поразорились, из тех, что денежки в экспедиции вкладывали. Ну, оно и понятно — риск. Вот кабы в той же Африке — да свои остроги иметь. С верфями, кораблями, пушками… Или не обязательно в Африке, скажем, в той же Великой Пермии, или в полночных морях. Правда, климат там, упаси боже, да и золотишка маловато. Ну, тут думать надо. По той причине и собирал сегодня новгородский посадник Олег Иваныч Завойский Совет Господ. Последний совет за оканчивающийся срок посадничества. Трудное было правление, но многое и сделано: расширено избирательное право (даже женщины право голоса получили, пока, правда, только из благородных сословий), отменено холопство, открыт университет, куда стекались студенты со всех русских земель, усилено войско за счет европейской тактики и наемников-кондотьеров… Кстати, последним тоже бы заплатить не мешало — опять деньги нужны, а в городской казне их не так уж и много. Отменить льготные налоги на мануфактуры? Деньги появятся, так производство загублено будет. Повысить плату за учебу в университете? Нельзя, народ русский не очень-то богат, особенно из прилегающих к Москве княжеств, которые, слава Богу, все меньше на Москву смотрят и все больше — на Новгород. А что? Новгород и сильней, и богаче, да и татарам не кланяется, к тому же в Новгороде — свобода… Свобода… На одном из заседаний Совета Господ старое боярство вновь подняло вопрос о привилегиях. Типа — по отчеству только бояр надо звать, а не всяких там подлых купчишек. Олег Иваныч не выдержал тогда, сорвался — предложил выдать каждому боярину желтые и голубые портки, да и пускай они по очереди друг другу хоть по три раза «ку» делают. Потом спохватился — не смотрели новгородские бояре фильм «Кин-дза-дза», не оценят шутку. Впрочем, кое-кто за шутку слова посадника не принял — наоборот, со всей серьезностью обсуждать начали. Олег Иваныч, зубами скрипя, сдерживался, помнил, Новгород не Москва, здесь «каждый правый имеет право». Что хотят, то и обсуждают. Рукой махнул, отключился — не дело в гневе на Совете Господ выступать — таких дров наломать можно! Потому, вместо того чтобы в дрязги ввязаться, принялся Олег Иваныч фильм припоминать. Вот тот самый, «Кин-дза-дза», да жизнь свою прежнюю — в должности старшего дознавателя одного из Петроградских РОВД славного города Санкт-Петербурга. Сколько лет прошло с тех пор? Пять? Шесть? В общем, много. Все реже вспоминал Олег Иваныч прошлое, не до того было. Да и вообще — было ли оно, это прошлое? Олег Иваныч все больше сомневался. Господин Великий Новгород! Вот единственная его Родина, дом, Отчизна. И покуда будет стоять Новгородская республика, — до тех пор и в душе Олега Иваныча будет покой и счастье, а стоять Новгород будет вечно! По крайней мере, именно к этому прикладывал Олег Иваныч все усилия. И борьбе с происками московского князя Ивана, и против ганзейских интриг, и вот сейчас, решая трудную задачу не допустить падения экономического процветания Новгорода. — Народ в Совете — примерно наполовину. Одни — за «ушкуйников» в Великую Пермию, другие — за Золотой Берег, — пояснил ситуацию Феофил. — Потому, как мы с тобой скажем — так и проголосуют. Сам-то как мыслишь? — Пермия, конечно, ближе. Да только золота там маловато. — Задумался Олег Иваныч. — В этом смысле Африка получше будет. Однако маленькую экспедицию туда не пошлешь — пираты, — а на большую нужны опять-таки деньги. В общем, куда ни кинь… — …всюду клин, — закончил Феофил. — Кстати, из дальних обителей вот-вот должен вернуться наш человек, старший дьяк Григорий Сафонов, Гриша. Он ведь, если помнишь, не только за старинными книжицами послан. — Помню, — кивнул Олег Иваныч. — Сам ведь и посылал. Золото. Откуда-то ведь оно появляется в Приладожье да Заонежье? Откуда? Из Пермии? Может быть… там надо дороги разведать и прииски. — Не сгинул бы Гриша. — Не сгинет. Чай, не мальчик уже, осьмнадцатый год идет, да и не дурак. Правда… — Олег Иваныч засмеялся. — Я немножко в курсе его финансовых проблем, друг все-таки. Помнишь, владыко, последнюю ватагу в Африку? Деньги от всех желающих принимали, так люди и несли — незадолго прежняя команда вернулась, с золотом да клыками слоновьими. Нищие, что туда плыли, важными господами стали. — Да, удачно они тогда проскочили. Повезло, что Эдуард Английский хорошенько наддал этому проклятому пирату Бенеке, правда, ненадолго это его образумило… — Это точно. Так вот о Грише, вернее о его деньгах, кои у него, надо сказать, водились. Ну тут, правда, вина Ульянкина больше. Прельстилась, дуреха. Как же — «доходы высоки, как горные вершины!» А Бенеке возьми да ограбь весь караван. Вот и сидят теперь Гришаня с Ульянкой почти без гроша. Кабы не Гришине жалованье, так совсем бедствовали. Хорошо детей еще нарожать не успели. Простившись до завтра с владыкой, Олег Иваныч вышел из Грановитой палаты и, кивнув страже, вскочил на коня в богато украшенной сбруе. Полагающаяся ему по статусу охрана — четверо дюжих бугаев в пластинчатых латах и закрытых шлемах — дружно последовала за хозяином. Над Новгородом светило теплое апрельское солнце, с крыш капало, на улицах стояли лужи, ближе к ночи покрывающиеся еще тонкой корочкой льда. Около луж весело прыгали воробьи и еще какие-то мелкие пичуги, остро пахло оттаявшей землей и прелым навозом. Приходила весна. Законная супруга Олега Иваныча, боярыня Софья, встретила мужа на крыльце не со скалкой, как в пошлых анекдотах, а с улыбкой на устах. Олег Иваныч вспомнил, как впервые увидел ее почти шесть лет назад — да, уже почти шесть! — в Тихвинской церкви. Тонкий стан, карие, с золотистыми искорками глаза, чуть припухлые губы. И волосы — светлым водопадом… Она совсем не изменилась за эти годы, все такая же красавица, да и что там годы — чуть за тридцать — разве возраст? Не то что Олегу Иванычу — сорок с лишком, хоть, надо сказать, и он сохранился неплохо. На висках седина, правда, да зато ни рыхлости, ни живота — одни сплошные мускулы. В общем-то, понятно — то гребцом на галерах, то мечом машешь, как сумасшедший — от таких упражнений наживешь, пожалуй, живот, как же! — Рада видеть тебя, супруг мой! — Софья взяла мужа за руку, повела в горницу, обедать. Они так и жили вдвоем — хоть и прошло чуть меньше двух лет со дня свадьбы, а детей пока не было. То ли Бог не давал покуда, то ли береглись сами. Да Олег Иваныч и не задумывался о наследнике — некогда было. Вот окончится срок посадничества, тогда можно будет… Войдя в горницу, Софья отпустила слуг — любила сама покормить мужа. Подвинула ближе блюдо со студнем, уху-белорыбицу, жареных птичек. Налила рейнского в высокие, венецианского стекла, бокалы. Олег Иваныч отпил, взглянул на супругу: — Платье какое на тебе, зеленое… — Ой! — всплеснув руками, засмеялась Софья. — Никак заметил, любимый? Вот уж не ожидала! Ну, еще что увидишь? Поставив бокал на стол и сбросив на лавку расписной, прикрывающий плечи платок, боярыня грациозно изогнулась, вытянув вверх руки. Шелковое платье ее, цвета морской волны, плотно облегало тело… даже, пожалуй, слишком плотно, даже — довольно смело. Особенно если учесть нарочно распущенную шнуровку лифа. Талию Софьи обхватывал узкий наборный пояс из плоских золотых колечек, волосы разметались по плечам. Покончив с нехорошей традицией, новгородские женщины давно уже не прятали волосы под платком — чего их прятать-то, если красиво? Специальный закон о том провели через вече и Совет Господ, прошел единогласно, и попробуй-ка кто рыпнись против — может потом и домой не возвращаться. — Специально для тебя ткань выбирала, — улыбнулась Софья. — Знаю, ты любишь зеленое. Ведь так? Олег Иваныч встал из-за стола, подошел к жене и, обняв ее, медленно закружил по горнице, словно бы танцевал с нею вальс. Софья прильнула к нему, целуя в губы. Руки Олега Иваныча потянули шнуровку лифа, легкий шелк податливо пошел вниз, и губы Олега принялись целовать обнажившееся до пояса тело с такой же страстью, как тогда, первый раз, на корабле Иоганна Штюрмера. — Пояс… — прошептал он. — Где ж там застежка… — Сейчас… Вот… Так… В то же самое время в трапезной Немецкого двора, что на углу Пробойной и Славной, подле церкви Святого Петра, ганзейский ольдермен Якоб Шенхаузен угощал обедом герра Мальтуса — специального посланника Ганзы, недавно прибывшего из Ревеля. Сам Шенхаузен — толстенький, кругленький, румяный, с небольшой острой бородкой на круглом лице, одетый в короткий жакет черного бархата и такие же штаны — лично потчевал гостя, подливая рейнского в высокий серебряный кубок, стараясь не замочить вином бахрому рукавов. С шеи ольдермена, по бургундской моде охватывая жесткий стоячий воротник, свисала широкая золотая цепь — жазеран. На ногах башмаки желтой кожи с тупыми носами «утиный клюв», тоже весьма модные. Гость, пожилой, высокий, худощавый, с бритым лицом и длинными белокурыми волосами, в противоположность хозяину был одет скромно: в длинный серый гамбизон из дешевого сукна с нашитым на него поясом. Такого же цвета плащ лежал рядом, на лавке. Герр Мальтус пил мало, ел еще меньше: казалось, не очень-то привлекали его внимание ни рейнское, ни медовые кренделя, ни запеченная в тесте утка. Оно и понятно — не обедать приехал, по делам важным, а дело — прежде всего. Старик Альтмайер, ганзейский агент в Ревеле, знал, кого посылать в Новгород. Не впервой уже герр Мальтус выполняет деликатные поручения: по его наводке целых два новгородских каравана, возвращающиеся из Африки, были удачно встречены у фризских берегов корсарами Пауля Бенеке. Очень удачно. Лишь одному кораблю удалось добраться до Антверпенской гавани, остальные пошли на дно, а большая часть золота и слоновой кости перекочевала в трюмы «Петера фон Данцига» — флагманского судна Бенеке. С того золота немало перепало и Мальтусу — потому и к новому поручению он отнесся с той же тщательностью, что и прежде. — Я слышал, новгородский герренсрат вновь собирает экспедицию в Африку, — поставив на стол недопитый бокал, тихо сказал герр Мальтус, он всегда говорил тихо, заставляя собеседников почтительно прислушиваться. Якоб Шенхаузен согласно кивнул, но добавил, что, по его сведениям, новая экспедиция не обязательно будет иметь целью Золотой Берег: — Ведь не дураки же они, в конце-то концов! Скорее, новгородцы отправятся на этот раз в более традиционные для них места: Югру и Великую Пермию. — Да, но в таком случае им не нужно столько кораблей, сколько достраивается сейчас на Михайловской верфи, что в устье реки Двины, на берегах Студеного моря. — Герр Мальтус язвительно усмехнулся, показывая хорошее знание обстановки. — В устье Двины? — Ольдермен передернул плечами, отчего звякнула золотая цепь на его груди. — Но это же север! Мороз, ветер, льды! Да, да, Студеное море практически всегда затянуто льдами, и никакое плавание там невозможно. — Ошибаетесь, герр Шенхаузен, — откусывая кусочек утиного крылышка, сквозь зубы заметил гость. — Новгородцы давно плавают там и ведут устойчивую торговлю с Югрой. А значит — туда есть пути, и мы, Шенхаузен, должны их знать! Югра — это меха, моржовый клык, возможно, даже золото. Нам не нужно, чтобы Новгород имел много золота, совсем не нужно. Слишком силен стал этот город после победы над московитами, силен и самонадеян, хотя мы и сохранили здесь свои привилегии, но это все — до поры, до времени. Плесните-ка еще рейнского… Благодарю. Так вот… — Ганзейский посланец еще больше понизил голос: — От вас, уважаемый Якоб, требуется верный человек, желательно русский. Он должен завербоваться в экспедицию сразу, как только в Новгороде будет объявлен набор «охочих людей»… — Их называют «ушкуйники», герр Мальтус, — вставил свое слово Шенхаузен. — Я знаю, — спокойно продолжал ганзеец. — Так есть у вас такой человек? — Гм… — Имейте в виду, я должен лично побеседовать с ним. Так что? Ольдермен задумался, почесывая бородку, посмотрел в потолок, налил себе вина, отпил, снова почесал подбородок: — Русский — это сложно. — Я понимаю. — Впрочем, есть один молодой человек, если его еще не арестовали за приставание к прохожим. Нет, кажется, уже отпустили… — Что вы там шепчете себе под нос, Якоб? — Есть такой человек. Русский. Работает при нашем дворе грузчиком. Правда, глуп и молод. Зато очень любит деньги. — Любит деньги? Это хорошо. Впрочем, кто их не любит? Говорите, у него проблемы с властями? Олдермен молча кивнул, затем, выйдя из-за стола, подошел к двери — небольшой, толстой, сколоченной из крепких дубовых досок. Чуть скрипнули петли… — Эй, кто там есть? Иоганн! Пойди во двор, покличь того русского. Смерда Олельку… Солнце клонилось к закату, отражаясь в куполах церквей — Ильи и Петра и Павла на Славной, — окрашивая оранжевым цветом крыши, заглядывая в узкие переплеты окон. Отбрасываемые башнями тени протянулись до самой Ильинской, к усадьбе, что высилась на углу, напротив церкви Святого Ильи. С крутой крыши над воротами усадьбы свисали длинные сосульки. Снег частью растаял, а частью лежал еще у самого частокола синими ноздреватыми сугробами. По обеим сторонам уличного настила блестели лужи, хорошо хоть сам настил подсох за день, впрочем, грязи на нем меньше не стало. Разбрызгивая лужи, выехал из ворот усадьбы всадник на вороном коне, провожаемый чернобровой девицей в беличьей душегрее поверх летника лазоревого, как вот сейчас небо, цвета. — Не езди через реку, Гриша! — крикнула девица вослед всаднику. — Тонок лед-то на Волхове. Всадник — светловолосый юноша с синими, как море, глазами и пробивающимся над верхней губой пушком — лишь махнул рукой и, повернув к Славной, пришпорил коня. Полетели из-под копыт брызги, задул в лицо свежий апрельский ветер. Повернув, всадник снова оглянулся, щурясь от яркого солнца. Прошептал про себя: — Эх, Ульяна-краса, и хотелось бы с тобой подольше… Да только время не ждет — уж больно вести важные. Ничего, боле уж никуда в далекость не соберусь… Однако вот и Нутная. На перекрестке улиц Нутной и Славной, среди набухших почками верб, гоняясь друг за другом, играли ребята в смешных кургузых тулупчиках. Подъехав ближе, Гриша посмотрел на них с какой-то затаенной тоской — вот так и он когда-то. Подозвал одного из пацанов, вихрастого, в расстегнутом полушубке, без шапки. — Как звать? — Федором, мил человек. — Вот что, Федор. Хочешь пуло? Глаза мальчишки широко раскрылись. — Пуло! А что делать-то? — Видишь церковь Николая Чудотворца? — Ну. — Напротив — усадебка небольшая. Спросишь, дома ли хозяин. Понял? — Угу. — Ну, коли понял, беги. Пацан стрелой сорвался с места и вскоре возвратился обратно — да тут и бежать-то было всего ничего: от Славной улицы до церкви Николая Чудотворца едва ль и сотня саженей набиралась. Гриша и сам бы мог доскакать, да неохота было одежду пачкать — уж больно грязна Нутная, не то что Славная. А кафтан на Гришане новый — только что из сундука молодая жена достала. Английского сукна, василькового цвета, по обшлагам украшен битью — расплющенной серебряной проволокой. Правый рукав топорщится — словно засунуто что. Ну, а что именно — о том Гришаня даже Ульянке пока не рассказывал. Поверх кафтана небрежно накинут длинный ярко-желтый охабень с завязанными позади рукавами, тоже украшенный, только не битью, а узорчатой тканью. Выпендривался Гришаня — вполне мог бы и простой плащик набросить, не шибко-то холодно было, даже шапку на голову не надел, да не забыл золоченый обруч. Зато вид имел солидный, сразу ясно — старший посадничий дьяк едет, Григорий Федосеевич, человек всеми уважаемый и богатый. Ну, уважаемый, понятно, а вот насчет богатства… Пожалуй, окромя охабня с кафтаном да немецкого, расшитого серебром, вамса, ничего больше за душою и не было. Конь — и тот казенный, а в усадьбу на углу Ильинской и Славной сам посадник, Олег Иваныч Завойский, пустил пожить, пока молодожены свое жилье не купят. Да ведь и купил бы Гриша! Еще осенью бы купил, кабы не проклятые пираты, что оставили от всех Гришиных капиталов, вложенных в африканскую экспедицию, один пшик. Мог бы и не рисковать всеми-то деньгами, да бес попутал, вернее — жена Ульянка. Той все хотелось скорее. Вот и дохотелось, блин. Гриша сплюнул. Говорил ведь Олег Иваныч: «Выслушай бабу, да сделай наоборот!» Не послушал. Впрочем, не один он тогда пролетел. — Нету хозяина, мил человек, — подбежал ближе мальчишка. — Баба его сказывала: со службишки не вернулся еще. — Со службишки? Ага… На, лови пуло. Впереди, в сотне саженей, на перекрестке Славной с Витков-переулком, средь ивовых зарослей, в виду Ганзейского двора, стояли трое. Все молодые — вряд ли старше Гришани, двое — так вообще почти дети — в сермягах с заплатками, на ногах — кожаные лапти-поршни. Те, что помоложе, — пошатывались, будто пьяные, впрочем, они и были пьяными, потому как возвращались с Лубяницы, из корчмы, да вот по пути решили зайти к Немецкому двору, угостить переваром лепшего дружбана Олельку Гнуса. Тот их старше — вожак признанный — наглый, упитанный, краснорожий, что ни слово — то ругательство мерзкое. Высвистали Олельку со двора, из-за пазухи баклажку вытащили. Олелька на них шикнул, на двор оглянулся боязливо. Хозяин, господин Якоб, пьянства не терпит. — Дак ты не тут, во-он, в кусточках… — В кусточках? Ну, лады… Только быстро. Мне еще пару телег разгружать, как с Торга приедут. — Да пошли ты эти телеги! — Ага. И буду с вами тут бедовать. А так — заработок справный. Сделав изрядный глоток, Олелька вытер губы рукавом. Хорош перевар! Забористый. — Дак что, пойдем сегодня с кистенем? — предложили. Олелька пожал плечами, треух на затылок сдвинул, губы сложил дурашливо: — Тю… Чего ж не пойти? И тут же вдруг сник, нижнюю губу оттопырив. Вспомнил, что говорил хозяин. А говорил он многое, и не так он говорил, как хозяйский гость, недавно приехавший из Ревеля, — по всему видно, человек непростой, важный. Понадобился, вишь, им зачем-то Олелька. Денег много сулили и от суда новгородского упасти обещались — от того суда по сей день задница У Олельки болела — не наказывали допрежь плетью в Новгороде, а вот поди ж ты, ввели, специально для «вьюношей да отроков беспредельных». Ну, козлы, наплачетесь, узнаете еще, кто таков Олелька Гнус! — Гляньте-ко, друже! — один из мелких — Куроня — ткнул приятелей в бок. — Ишь, раскрасавчик. Прямо к ним, вдоль по Славной, приближался всадник — молодой светловолосый парень в богатой одежде. — Собьем? — Куроня деловито достал кистень. — Сдурел? — возразил второй. — У него ж сабля! — Не сабля это, шпагой знающие люди прозывают, — посмотрев на всадника, прокомментировал Олелька. — Эх, жаль, светло еще. Хотя… — Он посмотрел по сторонам. — Попробуем. Вроде тихо. Вы, ребята, с кистенями. Куроня, дай-ка пращу. Эх, камень бы… Вот, кажись, подходящий. Ну, пошли. Как всегда действуем. Не доезжая до Немецкого двора, Гришаня придержал коня около нищего. Молодой парень, пацан еще, с черной повязкой на глазах, шел прямо посередине улицы, стуча перед собой посохом, вернее, обломком ветки. Левая рука его, тоненькая, дрожащая, какая-то птичья, была вытянута вперед. — Пода-а-айте, люди добрые, за-ради Господа нашего, Иисуса Христа! — заблеял парень, оказавшись рядом с Гришаней. Тот потянулся к калите, поискать мелочь. Только нагнулся, как… бамм! Просвистело что-то да ка-ак треснет прямо по голове. Если б не обруч — несдобровать бы Грише, да и так-то в глазах потемнело. А нищий словно того и ждал — подпрыгнул, тигрой в рукав вцепился да потащил вниз. Никакой он не слепой оказался! Тут и второй откуда-то взялся — вместе навалились и давай мутузить. Гриша пару ударов пропустил, а уж потом-то изловчился, схватил татей за шеи да хряснул лоб в лоб. Те и сомлели, правда, ненадолго. Неподалеку, в кустах, третий обнаружился. Здоровенный бугай, красномордый. Стоял, лыбился. Пошатываясь, Гришаня поднялся на ноги,потянул из ножен шпагу… Увидев такое дело, красномордый подойти не решился. Свистнул только заливисто так, по-разбойничьи, да и скрылся за кустами, как и не было. И кому свистел? Не выпуская из руки шпагу, Гриша осмотрелся вокруг. Те двое, что валялись в грязи, исчезли вместе с Гришиным кошельком. Пес с ними, пусть подавятся, холопьи рыла. Однако впредь наука. Вдруг, словно вспомнив что, схватился за рукав, нащупал тяжелый сверток… Слава богу, на месте. Перекинув грязный охабень через луку седла — кафтан пострадал значительно меньше — старший дьяк Гришаня Сафонов рысью потрусил к Торгу. Не доезжая, свернул вправо у церкви Параскевы Пятницы — а тут уж и рукой подать до приказных палат посадничьих. Повезло парню: Олександр Гордиев, дьяк по особым поручениям, кого он на Нутной искал, на месте, в палате оказался. Да не один — с ним вместе и посадник, Олег Иваныч Завойский, боярин славный. Кивнув страже, Гришаня взбежал на крыльцо. Перед дверью остановился, волосы рукой пригладив, постучал вежливо. — Кого там несет, на ночь глядя? Сказано ведь всем было — рабочий день до пяти вечера. — Олег Иваныч, в коротком, до колен, кафтане изумрудного цвета, недовольно оторвался от кучи бумаг и березовых грамот, кои ему дьяк по особым поручениям почтительно подсовывал на подпись. Ярко-красная, расшитая золотыми цветами ферязь посадника, игравшая ныне роль плаща, валялась рядом, на лавке. — Ба! Да никак Гриша! — увидев вошедшего, разом воскликнули оба, дьяк и посадник. — Ну, заходи, заходи. Рассказывай. Чего такой всклокоченный? Ульянка на порог не пустила? — Если бы… Махнув рукой, Гриша в нескольких словах обрисовал случившееся с ним происшествие, после чего искательно посмотрел на серебристый кувшин, стоявший рядом с заваленным бумагами столом, на большом сундуке. — Испей, испей. Мальвазея знатная, — разрешил Олег Иваныч. — Олексаха, дай ему кружку. Пока пил, молчали. Даже от бумаг своих отвлеклись — так хотелось поскорей услышать известия, ради которых и посылали Гришу в дальние обители. Давно уж ждали его возвращения, давно. — Все — здесь. — Гришаня вытащил из-за пазухи плотный бумажный свиток. — Пока читаете, я ко владыке, на Софийскую, съезжу, с просьбой одной. После вернусь, доложу. Оно и тебя, Олександр, касается. Вернее, Настены твоей… — Не торопись к владыке, парень, — поднял руку Олег Иваныч. — Думаешь, мы тут кого дожидаем? Его, владыку Феофила. До вечерни обещался быть. О! Чьи там кони на дворе ржут? Загляни-ка в окно, Гриша, не владычный возок? — А и в самом деле — владыко. Архиепископ Великого Новгорода и всех сопредельных земель выглядел как нельзя бодро. Быстро — торопился к вечерне в собор Святой Софии — вошел в горницу, благословил склонившихся и — особо и с удивлением — бросившегося на колени Гришаню. — Рад тебя видеть, человече. Долгонько ж ты ездил. Надеюсь — не зря. — Не зря, владыко. — Ну, не томи! — взмолился наконец Олег Иваныч. — А то скоро ночь уже, а мы и не в курсе, чего ты там наразведывал. Да и владыко, поди, торопится. — За меня не волнуйтесь, — успокоил Феофил. — Когда надо — уеду. Ну, самое начало послушаю. Говори, Гриша. — Тогда, если позволите, начну сразу с просьбы. Поелику заезжал в обитель Антоние‑Дымскую, там перед моим приездом странник преставился да настоятелю наказывал передать некие вещи игумену Феофилакту — да, да, именно так он тебя называл, владыко! И кое-что — некой жонке Настене, что с улицы Нутной. Тут уж встрепенулся Олексаха. — Что ты там про Настену-то? — Тот странник, что помер, мужем ее оказался, Федором. Тем самым, который сгинувший. Передал он детишкам несколько золотых, а остальное — самое важное — завещал Софийскому Дому. Настоятелю Дымскому сказывал, что с дальних земель странствует, лежат‑де, земли те за ледяным морем-окияном, за полнощными странами да за лесами, горами, болотами. Но и там новгородские люди скиты да остроги устроили — и теперь помощи просят. Вот письмецо-то… Гришаня с почтением протянул архиепископу небольшой кусочек пергамента. Владыко, посетовав на зрение, передал письмо Олегу Иванычу. Тот кивнул и быстро пробежал глазами послание, зачитывая вслух наиболее интересные места. «…достигли мы благословенной Богом земли, что лежит на берегу океана, лето здесь сухое, жаркое, зима теплая — ни снега, ни града, ни изморози не бывает. Встретили здесь наших, давно там живут, еще деды их острог заложили, назвав в честь Михайловской обители, что у Студеного моря, Ново-Михайловским. Много разных чудес в земле той, и люди чудны, и птицы, и звери. Рай был бы, кабы не поклонники диавола, что красны кожей и ликом, да режут людей, словно овец, в богомерзких своих капищах. Славятся они богатством и многолюдством, и в царстве их о Ново-Михайловском покуда не знают, ну да на то уповаем, а помощи просим. Землица здесь зело чудная, дай Бог володеть ею Новгороду, Господину Великому. Кроме плодов разных, полно в ней и золота, и самоцветов — валяются под ногами, ровно каменья ненужные». — Ровно каменья ненужные! Последнюю фразу Олег Иваныч значительно повторил дважды. — Это еще не все, — улыбнулся Гришаня. — Ты, Олег Иваныч, переверни письмецо-то… Ага… Видишь? На обратной стороне пергамента яркой красной краской были нарисованы моря и льды, леса и горы, неведомые рыбы и огнедышащие вулканы. Карта! — Глянь-ко! — заволновался владыка. — Бона — Двина-река, монастырь Михаила Архангела, дале Студеное море, река Печора — ой, далека зело — Пустозерский острог… Смотри‑ко, и дальше стрелки идут. Мимо Югры, к Вайгачу-острову. Слыхивал я про те края… А дальше… Дальше, похоже, никто не хаживал. — Да уж, видно, хаживали, — хмыкнул Олег Иваныч. — Ну-ка, дале-то разворачивай, владыко… Хо! Однако! Олег Иваныч вдруг замолк, недоверчиво покачал головой. Как ни плохо он учил географию в школе, а все ж узнал Чукотку, Берингов пролив… и Америку! Именно туда, примерно в район Мексики, и упиралась своим концом стрелка. Там же была нарисована изба — «Острог Н‑Мих-й». — Тут и цифры какие-то мелкие, — сунулся Олексаха. — Льды, ветра, течения. И гляньте‑ка! «Десять ден пути при хорошей погоде», «пять ден пути при славном ветре, а так семь», «тут рыбий зуб», «тут немирная самоедь», «гусиное лежбище», «Кащеев скит». — Вот что, други, цены нет этому чертежу! — высказал общую мысль Олег Иваныч. — Однако все ж никто из нас не специалист. Потому — покажу-ка я ее кому из ушкуйников, кто там еще жив из старых. Стоит ли овчинка выделки? Может, врут все про золото? — Врут? — Гришаня схватил со стола нож и, скинув кафтан, достал из рукава что-то, замотанное в тряпицу. — Вот, тоже владыке передано! Медленно развернул… И в свете проникающего в окно прощального солнечного луча засверкал, словно взорвался шаровой молнией, неведомый золотой божок, страшный, как посланец ада, с оскаленной пастью и голубыми нефритовыми глазами на злобном широком лице. Приземистое тело идола было опутано изображениями извивающихся змей, в одной руке он держал лук, в другой — связку стрел, ожерелье из человечьих сердец охватывало короткую шею. Страшен был идол! — Спаси нас, Господи! — закрестился владыка, и все остальные последовали его примеру. Божок и в самом деле представлял из себя довольно жуткое зрелище, особенно ожерелье. Лишь один Олег Иваныч знал в этот момент, вернее, догадывался, вспоминая обрывки своей прошлой жизни, что не так уж и не правы были его друзья, посчитавшие статуэтку изображением злобного демона. Он и был демоном, этот кровавый бог ацтеков.Густав Суйте, «Конец и начало»
Глава 2 Северная Двина — Студеное море. Май 1476 г.
Уже с лица небес слетел туман унылый. Ты, кормчий, встань к рулю, пускай шумит ветрило, Режь соль седых валов рукой неутомимой. Простерся океан вдали необозримый.Адам Мицкевич, «Воспоминание»
Ты, Ванюша, пей да слушай — Однова теперь живем. Непрописанную душу Одним махом оторвем.На берегу Северной Двины, примерно в полсотне верст от впадения ее в Гандвик — Белое море, средь густой тайги затерялась Михайло-Архангельская обитель, одна из самых дальних в Новгородской земле, если не считать скит у Пустозерского острога, что на Печоре-реке. Ну, до того скита еще добраться надо. А к здешнему монастырю — пожалуйста. Хочешь, через Вологду, да потом по Сухоне в Великий Устюг, а там и до Двины рукой подать, знай, плыви по течению. А хочешь — напрямик, через Ладогу, Свирь, Онегу, дальше на север — где волоком, а где озерами малыми. Из Новгорода удобнее так, из каких других русских земель — через Устюг. В общем, добраться в монастырь Михаила Архангела невелика проблема, было б желание замолить грехи, или, наоборот, в ушкуйничий промысел пуститься — тоже через Двину неплохо. Сколотить ватагу, выстроить струги в том же Устюге да в путь. От устья Двины-реки все дороги открыты в стороны чужедальние, неведомые — в Печору, в великую Пермию, в Югру, где немирная самоедь так и норовит всадить в сердце ушкуйника острую костяную стрелу, смоченную гнилой рыбьей кровью. Тут же и путь иной — иноческий, к монастырю Соловецкому, впрочем, к нему лучше по Онеге, прямей будет. Олег Иваныч, назначенный воеводой новой новгородской экспедиции, использовал оба пути. Часть людей, вместе с ним самим, шла на небольших лодьях по Свири да Онеге, далее — по морю Гандвик, с заходом в Соловки на моление, и снова на юг, к Двине. Другая часть направилась через Великий Устюг, с наказом купить там лодей, для морских плаваний пригодных. Купили, чего уж. Кочами те лодьи назывались. Прямо скажем, не каравеллы, даже не когги. Мелкие какие-то, некрасивые, с полукруглым днищем. Некоторые уж хотели было морды плотникам за такие суда бить, да знающие люди отсоветовали. Во-первых, плотницких артелей в Устюге тьма, свару затевать себе дороже выйдет, ну, а во-вторых, такие вот кораблики и нужны, чтоб с удачей по ледовитым полуночным морям плыть. Корпус хоть и неказистый, да крепкий, теплый, в каюте-каморе даже печка небольшая имеется. А что с днищем полукруглым в море болтает сильно, так то невелика беда — зато льдами вовек не раздавит, а льдов в полночных водах — видимо-невидимо. Только что летом плыть и можно, и то — как Божья воля. Бывает, затянут море туманы, да такие, что носа собственного не разглядишь, или подует вдруг борей — северный ветер принесет громадные льдины — вот и думай, то ли дальше идти, то ли пересидеть, переждать, да только ждать-то долгонько можно. А северное лето короткое — не успеешь оглянуться, уже зима. Вот и сиди тогда, зимуй, если сможешь. Многое тут не от умения людского, от погоды зависело, ну, а уж погода, вестимо, от Господа. Можно ведь было и далече уйти, за три-то месяца, а можно и до Вайгача не добраться, туманы, да шторма, да льды пережидая. Спаси, Господи, на все Твоя воля! С такими мыслями и приплыли ушкуйники к монастырю, где их уже поджидал в нетерпении воевода Олег Иваныч. Ненамного и разминулись — сам только третьего дня до обители добрался. Морда от комарья да мошки опухшая, что у него, что у Софьи — та напросилась с мужем плыть. Олег Иваныч тому рад был, знал — дорога дальняя, не на месяцы, на годы. По тем же причинам и Ульянка с Гришей расставаться никак не хотела, тоже вместе плыли, да и многие охочие люди так. В конце апреля еще закончился срок посадничества Олега Иваныча в Новгороде. Совет Господ ему сразу и предложил возглавить дальний поход к неведомым землям, путь к которым был обозначен в земельном чертеже покойного ушкуйника Федора — мужа Олексахиной зазнобы Настены. Та уж второй раз на сносях от Олексахи была — так и отсоветовали Олексахе в поход ехать. Олег Иваныч, с одной стороны, переживал — одним верным да умным человеком меньше, а, с другой, понимал — надо ж кого-то и в Новгороде оставить. Олексаха по всем статьям подходил: умен, оборотист, порядочен, уж в этом Олег Иваныч сто раз имел случай убедиться. Да и новоизбранный, степенной, посадник — купеческий староста Панфил Селивантов был его давним другом и, правду сказать, собутыльником. Что греха таить, любил Олег Иваныч посидеть с Панфилом где-нибудь в корчме на Лубянице, вина попить да — хоть ни слуха, ни голоса — поорать популярные в народе песни, типа «Про злых и добрых жен». Песня та мотивом очень уж была похожа на «В ожидании солнца» Джима Моррисона, особенно припев. Олегу Иванычу, старому меломану, нравилось. Панфилу — тоже. Эх, Панфил, Олексаха… друзья. Удастся ли еще свидеться, винца попить, попеть песен? Удастся! Обязательно удастся, стопудово! Карта есть, желание тоже — да и финансы в экспедицию немалые вложены и Софийским Домом и, так сказать, частными инвесторами, боярином Епифаном Власьевичем, к примеру. Хоть и нельзя сказать, чтоб шибко умен был боярин, однако честен и, несмотря на годы свои, в боях за чужие спины не прятался, за то чуть было не казнил его Иван, князь московский, после битвы у Шелони-реки. Боярину Епифану, кстати сказать, и принадлежала недавно выстроенная неподалеку от монастыря верфь. Правда, не лично ему одному, а на паях с хитроватым боярином Симеоном Яковлевичем Заовражским. Хитер был Симеон Яковлевич, себе на уме. По-английски да по-голландски болтал как по-русски, всех старых английских пиратов, включая самого короля Эдуарда, знал лично, и Олег Иваныч подозревал — откуда. Не иначе, провел боярин свои молодые годы не в ушкуйниках, как он всем говорил, а на палубе крутобокой каравеллы с абордажной саблей в руках. Вот этот ушлый Симеон Яковлевич и переманил с государственных хлебов португальского мастера Жоакина Марейру. Не сам лично переманил, через Жоакинову подружку Машу — та больше не на русскую, на испанку обликом была похожа, хоть и роду простого да небогатого. Уж как не хотелось Жоакину покидать обжитые ладожские берега, да уговорили-таки. Кабы не работа да не жена — совсем бы заскучал привыкший к веселому многолюдству португалец, потому, как увидал спускавшегося по сходням на берег Олега Иваныча, старого своего знакомца, так сам не свой сделался. Бросился с объятиями, словно брата родного увидел. — Здрав будь, сеньор боярин, рог favor, приходи в гости. С супругой приходи и вот, с Гришей. Олега Иваныча долго упрашивать было не надо. Чего б не проведать хорошего человека? Посидеть за кувшинчиком хмельного напитка, вспомнить былое… Заодно обговорить ход строительства. Собственно, корабли уже были почти готовы, оставались мелкие недоделки, что можно было бы произвести и на плаву. Вернее, так Олег Иваныч думал, но, прежде чем приказывать, решил посоветоваться с мастером, четко все вызнать — с чем можно в море выйти, а с чем лучше погодить. Странные суда строил Жоакин на северной верфи. По оснастке вроде бы — каравеллы, да вот только корпус странный — округлый, с «шубой» — второй обшивкой ниже ватерлинии, сработанной из прочной, в воде не гниющей лиственницы. Такая обшивка — против льда — кто его знает, как там, в морях северных сладится? Пусть меньше скорость будет, зато надежней, мало ли. Не шибко осадистые получились каравеллы, больше на местные суда — кочи — похожи, Олег Иваныч даже засомневался — не перевернутся ли? Жоакин рассмеялся — не один корабли такие строил, с мастерами поморскими — а уж те дело свое дюже знали, лет пятьсот поморы по морям студеным хаживали. А что не осадистые каравеллы вышли — так то специально: хоть и не собирался адмирал-воевода Завойский волоками пользоваться, однако на зимовку суда все ж таки решил на берег вытащить. Обычные кочи таскать — плевое дело, у них и дно для того приспособлено, и форштевень наклонный, почти так же и на европейского типа кораблях сделали — красивые получились суда, северные каравеллы. На обеде немного народу было, только самые близкие Жоакину люди: Олег Иваныч да Гриша с женами, Да лекарь Геронтий. Геронтий в экспедицию согласился сразу, как только предложили — доверял новоиспеченному воеводе Завойскому, да и, видно, приелась ему размеренная спокойная жизнь городского эскулапа. По-прежнему вид имел Геронтий самый скромный: бархатный черный кафтан безо всяких украшений, коричневый пояс с большим широким кинжалом, больше напоминающим итальянский меч чинкведей, — вполне можно было таким кинжалом и от меча отбиться, а уж владел оружием Геронтий не хуже Олега Иваныча. — Кушайте, гости дорогие! — Супруга Жоакина Маша — смуглая, черноокая, красивая — с поклоном поставила на стол серебряное блюдо с печеной рыбой, улыбнулась застенчиво, пряча под летником заметный живот — ждала ребенка. — Рыбка! — обрадованно потер руки русоволосый отрок в красной шелковой рубахе, вышитой по вороту золотыми медведями — Ваня, старший Епифана Власьевича сынок. — Куда?! — строго посмотрела на него Маша. — Сначала уха, потом каша, а уж потом — рыбка. На вот тебе ложку, да смотри, как бы в лоб ею не получить! — Да ладно тебе, Маша, — Ваня хитро склонил голову набок. — Знаю, что сперва каша, да уж больно рыбки хочется! — Отрок вздохнул, пожаловался: — Вот, всегда так. Рыбки хочется — Маша не велит, с вами в поход — батюшка не пускает, мал, говорит. А какое мал? Двенадцать годков уже. На верфи у Жоакина учиться — так не мал. — Что поделать, отроче, — усмехнулся Олег Иваныч. — Не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Вот за это и выпьем. Чтоб совпали! Пили березовицу пьяную да ставленый мед — с вином тут, на краю света, проблемы были: не часто привозили, а виноград, естественно, в тайге не рос. Пользуясь благорасположением гостей, боярский сынок Ваня снова принялся напрашиваться в экспедицию, расписывал свою полезность: и что такое астролябия — знает, и как паруса называются, и кораблем управлять умеет, и из самострела метко бьет, правда, если сперва кто-нибудь этот самострел настроясит, и… — А к торговле способен ли? — в шутку спросил Олег Иваныч. Лучше б не спрашивал, черт запьянелый. Отрок аж подпрыгнул. — А как же, батюшка! Все монеты заморские знаю. В одном рейнском гроше — два цесарских крайцара, или три шиллинга. Сорок восемь грошей — одна марка, двенадцать — кварта. Три десятка грошей — один таможенный гульден, три десятка без двух — один немецкий гульден, сорок и пять — мустьянский гульден, еще дукаты знаю и флорины. Знаю, и сколько корабельным платят — десять шиллингов в день, на что можно прикупить сто куриных яиц, или одну треску рыбу, или полтора локтя серого вестфальского сукна, или… — Хватит, хватит, — поперхнулся березовицей Олег Иваныч. — Так берете? — А как же благословение батюшкино? — Благословение… Да куда им, старым-то людям, нас, молодых, понять? — Никак нельзя без благословения, Ваня. — Олег Иваныч назидательно поднял палец. — Вот подрастешь немного, уж в следующий-то поход обязательно тебя батюшка отпустит, к бабке не ходи. — Эх, — расстроено протянул отрок. — Следующий-то когда еще будет, а мне сейчас хочется. — А еще что тебе хочется? — подначила Софья. — Из аркебуза-ружья стрельнуть! — без раздумий выпалил Ваня и просительно заглянул в глаза Олегу Иванычу. — А что, на верфи не настрелялся? — Так там одни ручницы, с них и не интересно, и не попадешь никуда. — Такой, видать, стрелок. — Ладно, — усмехнулся Олег Иваныч. — Уж аркебузу мы тебе устроим, тятеньки твоего Епифана Власьевича уважения ради. — Прям вот сейчас?! — Гм… Знаешь, какой самый большой корабль на верфи? — Ха! «Святая София», вчера спускали. Там конопатить еще завтра надо… — Вот тебе перстень. — Олег Иваныч снял с указательного пальца личную золотую печатку. — Покажешь матросам… Аркебуза там, в кормовой каюте, и припасы для огненного боя там же. Найдешь? — Враз сыщу, Олег Иваныч, дай те Бог здоровьица! Отрока из-за стола — словно волной смыло. Сквозь редкие облака пробивалось неяркое солнце, освещая верфь, покачивающиеся на воде корабли и серые стены обители. Частокол, ворота с украшенными крестами деревянными луковками, избы-кельи да небольшая церковь с колоколенкой — вот и весь монастырь Михаила Архангела. Подле монастыря, ближе к лесу, табором встали ушкуйники, многие не одни — с женами да ребятами. Кто ловил в реке рыбу, а кто уже и уху варил, вполголоса напевая протяжные поморские песни. Пелось в них о Белом море — Гандвик — да о бесстрашных мореходах, что не боятся ни льдов, ни волн, ни ветра. Вечерело — готовились ко сну. Некоторые — в трюмах или на палубе, а большинство — на берегу, в шалашах, подстелив под себя здесь же нарубленный лапник. Не жарко было, да и не сказать, чтоб холодно — май все-таки, да и сухо, слава Господу, не дождило пока. Все бы хорошо, кабы не комары да гнус окаянный, многие, правда, уже с ним свыклись, впрочем, далеко не все. В дальнем шалаше, что у самого леса, ворочался молодой парень, наглый, упитанный, краснорожий. Приятели его, с кем в пути сошелся, тоже в шалаше спали, квасу неисполненного нахлебавшись. Погибельным еще тот квас называли — мутный, перегнан плохо, а уж запах — хоть нос затыкай, что некоторые и делали, когда пили. Ну, чего уж достали — то и употребили, не пропадать же зазря добру. Теперь храпели все, кроме этого молодого красномордого парня. Тот поворочался немного, потолкал упившихся — спят ли? — потом осторожно выбрался из шалаша. Отломил от дерева ветку — комаров отгонять да неспешной походкой направился к реке. Вернее, к обители. — Мир вам, отцы, — поклонился монахам, несущим воду в большой деревянной кадке. — Не подсобить ли? — Спаси тя Господи, добрый человек. Уж мы и сами управимся. — А не скажете, где найти конопатчика Игната? — На верфях, где ж еще-то? — Монахи переглянулись. — Стой, добрый человек. Тебя ж так просто туда не пустят. Этот Игнат тебе кто? — Да дядька. — Там Савва у ворот сторожит. Скажешь, что от чернеца Феодора. Да осторожен будь, пока идешь. — А что такое? — Медведица подраненная вкруговерть ходит. Кабы не вышло чего. — Благодарствую, Божий человек! Еще раз поклонившись монахам, красномордый оглянулся по сторонам и деловито зашагал к верфи, недоверчиво ухмыляясь своему везению. Ишь, как ловко все получилось! Прав был ганзейский староста Якоб: «Чаще улыбайся да кланяйся, спина от того не скрючится, а люди уважению рады». — Кто тут Савва-сторож? Чернец Феодор кланялся… Не, когда зайдет, не сказывал. А мне б дядьку своего повидать, Игната, конопатчик он тут. Куда, говоришь? Прямо, потом вправо… А, вон к тому большому кораблю, вижу! Не, медведицы не слыхал. Храни тя Господи, господине Савва! Трехмачтовая северная — с дополнительным корпусом — «шубой» — каравелла «Святая София», под новгородским, с золотыми медведями, флагом, гордо покачивалась у временного, недавно сколоченного из сосновых досок, причала. Вдоль всего корпуса корабля тянулась полоса затейливой резьбы, покрытой позолотой. Высокие, пахнущие смолой надстройки на корме и носу, казалось, закрывали небо. Туда же, к небу, рвался такелаж по составным мачтам с прямыми, а на гроте и бизани — и косыми — парусами. Вообще, «Святая София» производила впечатление мощного и быстроходного судна. На палубе, средь грозно торчащих пушек, не утихала работа. Стучали деревянные молотки, остро пахло дегтем, смолой, парусиной. — Бог в помощь, работнички! Кваску не хотите ли? — Угости, коль не жаль. Возившийся с вантами мужик тут же спустился по сходням. Поблагодарив кивком, взял предложенную баклажку, испил. — Ох, и ядрен квасок-то! Ну, чисто брага. Однако благодарствую. Конопатчик Игнат? Сейчас позову. Эй, Игнат! Игнате! Конопатчик оказался худым жилистым мужиком лет сорока на вид, с небольшой рыжеватой бородкой, висловатым носом и злым узким лицом. Сойдя по сходням, он неприветливо уставился на краснорожего. — Господин Якоб Шенхаузен поклон передавал, — тихо сказал тот. — Тесс! — приложив палец к губам, зашипел конопатчик. Оглянулся воровато. — Туда иди, за верфь, к лесу. Жди, там и поговорим. Ждать пришлось долго. Красномордый хотел уж было плюнуть на все, да вот как раз и объявился Игнат. Поглядел хмуро, что за дела, мол? — Олелька я, Олелька Гнус. А вот и от господина Якоба весть. — Олелька вытащил из-за пазухи обломок монеты. Точно такой же с ухмылкой достал Игнат. Приложили — сошлось. Внимательно выслушав посланца, Игнат недовольно скривился — уж больно не хотелось ему плыть с кем ни попадя в далекие полуночные страны. Впрочем, и на верфи в здешней тму-таракани тоже давненько уже опротивело. Так, может, оно и к лучшему, новое поручение Ганзы? — Слушай теперь меня, паря, — убрав обломок монеты, значительно произнес Игнат. — Завтра, как по кораблям определять будут, попросишься на коч к Ивану Фомину, то знакомец мой. Коч неприметный, да добротный, во льдах плыть может. Называется «Семгин Глаз», не перепутаешь. Главное нам пока сейчас с тобой — в доверие втереться, а уж потом… потом видно будет. С собой чего дал Якоб? — Вот. Олелька Гнус снял пояс и, распоров шов, вытащил небольшой мешочек. — Яд? — Он самый. — Олелька скривился и вдруг замер: — Кажись, крадется кто? Конопатчик прислушался. Некрасивое лицо его исказилось гримасой. — То медведица. Слышишь, рычит? Бежим, брат. Нечистая парочка опрометью бросилась обратно к верфи. И вовремя! Огромный рычащий зверь выбрался из лесу и, припадая на переднюю лапу, проворно помчался за ними. — Ой, батюшки, страсти Господни! — перекрестился на бегу конопатчик и прибавил ходу. Вот их-то, бегущих, — и медведя — заметил издалека, а вернее сначала услышал возвращающийся с аркебузой и припасами Ваня. Как услыхал рычание — долго не думал — скинул тяжелую аркебузу да бросился заряжать, дело непростое — успеть бы! Упер ружье прикладом в землю — эх, не достать… Вот, кажется, Рядом пень подходящий. Ага. Вот пороховница, мелкий, ровно пыль, порох. Хорошо, не отсырел, не слежался. Аккуратненько высыпать. Сверху пыж. Прибить шомполом. Теперь пулю. Черт, не лезет, прости, Господи! А так? Ага… Посильнее. Есть! Теперь поднимем ружьишко — ох, и тяжело же! А об пень и упереть! Где ж затравочный порох? Вот, кажется. Да. Он и есть. На полочку его… А где фитиль? Неужели, забыл? Нет, вот он, уже вставлен. Теперь огниво. Кресало, ветошь. Рраз! А медведь все ближе! Та самая, раненная в лапу медведица, о которой все говорили. Два! Ну, загорайся! Загорайся же. Ага, есть огонь. Ой, и зверюга! А как быстро скачет, что твоя лошадь. Вжечь фитиль… Ну, помоги, Господи. Разъяренный зверь приближался, бежал прямо на Ваню — к нему как раз и вела неприметная тропка. Несущиеся впереди, обезумевшие от страха люди — конопатчик с верфи и незнакомый краснолицый парень — наконец догадались разделиться. Конопатчик резко свернул влево, к реке, а краснолицый — как раз на ту тропку. Ваня тщательно прицелился. А вдруг… Вот уже ясно видна оскаленная пасть зверя… Вдруг — осечка? Так ведь часто бывает. Упал, споткнувшись, краснолицый парень, повезло — скатился в овраг. А зверь попер прямо на Ваню. Вот он, ужасный рык, смрадное дыхание — уже здесь, рядом. Если промахнешься — разорвет зверь. Впрочем, бежать уже поздно. Ну, с Богом! Мысленно перекрестившись, Ваня потянул спусковую скобу. Тлеющий конец фитиля уперся в затравочную полку. Вспыхнул порох… Бабах!!! Столб пламени и дыма с грохотом вырвался из ствола аркебузы, и тяжелая пуля разнесла разъяренному зверю голову. Полетели вокруг кровавые ошметки, остро запахло пороховым дымом и гарью. Сраженная Ваней медведица пронеслась по инерции еще немного и тяжело упала на землю в двух шагах от пня. Отброшенный отдачей далеко в сторону Ваня этого не видел. Он плакал. Потрясенный, выбрался из оврага Олелька Гнус и, не обращая внимания на убитого медведя и плачущего отрока, пошатываясь, побрел прочь. На выстрел уже неслись люди… — Ну что ты, Ваня, не плачь, — гладя по голове, утешал отрока Олег Иваныч. — Ты ж у нас молодец, ишь, какого зверища завалил! Шкуру мы обязательно тятеньке отправим, Епифану Власьевичу, пущай порадуется. Ну, не реви, не реви… Лучше скажи хоть что-нибудь. — Дядя Олег, плечо болит сильно. — Плечо? Ну-ка, покажи… Да… Синяк изрядный. Хорошо, ключицу не сломало. Поможешь отроку, Геронтий? — Поможем, не сомневайся, Олег Иваныч. Ну-ко, показывай плечо, чудо… Да не бойся, руку не отрежем… За всей суматохой внимательно наблюдал спрятавшийся за кустами рябины конопатчик Игнат. Посмотрел, как выбрался из оврага Олелька, как увели под руки плачущего мальчишку. После и сам пошел к верфи, Пожал плечами, прошептал про себя что-то — поди разбери, то ли Господа благодарил, то ли ругался. Следующий день выдался солнечным, светлым. Голубело небо, серебрилась чуть тронутая рябью река, в обители благостно звонил колокол. Верилось в такой день — все хорошо впереди будет, дойдут, доберутся в дальние земли и вернутся обратно в Новгород с богатством и честью. Вдоль берега выстроились в ряд корабли: двенадцать каравелл и двадцать северных лодей — кочей. Подле каждого — шкипер с командою, тут же и старосты, охочих людей к судам приписывали, всего ушкуйников около трех тысяч человек набралось — целый го-Род! Олег Иваныч смотрел на суда, на собравшихся на берегу людей — сердце пело, и мысли нехорошие, муторные, сомнения разные куда-то прочь убегали. Неужто с таким флотом да с полуночными морями не сладим? Сладим! Обязательно сладим, ишь, корабли-то! Да и народ радостен. А народ по-разному шел: к каким кораблям — хоть отбавляй желающих, а к каким и нет почти никого. Коч «Семгин Глаз» к последним относился. Неприметный серенький парус — дерюжка старая. Шкипер, Иван Фомин, из местных поморов мужик, роста среднего, оплывший, вид имел неопрятный — борода неровная, волос жирный, ладони потные, да еще и сплевывал все время, неприятный человек. Да и характер тот еще: кто от него зависел в чем — гноил, на чем свет стоит, а перед старостами да воеводами — лебезил, угодничал. Потому и не любили его местные, хоть и считался Иван опытным кормщиком. Стоял он сейчас, небрежно поставив ногу на сходни — охочих людей не очень хотел принимать — потом дели на всех прибыль какую, — но ждал, что поделать, да поплевывал в воду. — «Семгин Глаз» — этот, что ли? Шкипер встрепенулся, неласково взглянув на незнакомого красномордого парня с отвисшей нижней губой. — Ну, этот. А тебе что за дело? — Староста послал. Говорит, тебе человек нужен. Фомин неприязненно оглядел парня: — Мне зуек нужен, юнга. Староват ты для того дела, паря, так что лучше проваливай. — Шкипер отвернулся. — А Игнат, конопатчик, сказывал, возьмешь, — зло бросил несостоявшийся юнга. — Игнат? — Корабельщик обернулся к кочу, свистнул, нарушая все приметы — вообще-то ни свистеть на судне, ни плевать в воду не полагалось, но, похоже, ему на приметы начхать было. — А, пришел, господине Олелька Гнус. — На палубе показался конопатчик Игнат. — Давно жду. Заходи давай, чего встал? — Он строго посмотрел на кормщика. Тот пожал плечами и подвинулся, освобождая сходни. Вслед за Игнатом Олелька прошел по скользкой от разлитого кем-то жира палубе и спустился в носовой трюм, темный, но неожиданно чистый и сухой. — Тут твое место будет. — Конопатчик кивнул на узкий длинный сундук, в ряду прочих таких же стоявший у левого борта. — Зелье ядовитое давай, спрячу, авось пригодится. Олелька сунул руку за пазуху и вдруг побледнел. — Выронил, кажись, зелье-то вчера, в овраге. Сейчас сбегаю, быстро. Ничего не сказал на это Игнат, только презрительно сплюнул да про себя выругался: вот ведь удружил герр Якоб с помощничком. Олег Иваныч с Гришей стояли на высокой корме «Святой Софии», смотрели, как матросы загружают в трюм бочки с водой и порохом. Вокруг открывался великолепный вид на Двину с поросшими лесом берегами, на монастырь. Высокая маковка церкви словно лучилась солнцем. Оставив Гришу присматривать за погрузкой, Олег Иваныч — в высоких ботфортах, в камзоле из желтой кожи, с привешенной к наборному поясу шпагой — прошел в кормовую каюту, к Софье. Та разбирала личные вещи. Уже успела застелить волчьими шкурами лавки и теперь раскладывала воинские припасы: арбалет со стрелами и воротом, пару узких мечей, аркебузу с припасами. Вот припасов-то этих как раз и не хватало. — Пороховницы где, милый? — Как где? Тут должны быть. Впрочем… Олег Иваныч выбежал на палубу: — Гриша, Ваньку где сыскать? — А чего его искать? — удивился Гришаня. — Вон он, по вантам лазит. Только за ним и смотрю — как бы с нами не увязался. Эй, Ваныпа! Гриша заливисто свистнул. — Звал, дяденька Олег? — подбежал к Олегу Иванычу Ваня, русоволосый, светлоглазый, в простой пестротканой рубахе с расстегнутым воротом. Раскрасневшийся, довольный — гляди-ка, быстро плечо прошло, ну, за то Геронтия благодарить надо. — Ты куда пороховницы дел, отрок? — нарочито хмуро поинтересовался Олег Иваныч. — Иди, ищи. — Пороховницы? — переспросил Ваня. — А наверное, там вчера оставил, у пня. Сейчас сбегаю. Я быстро. — Беги, беги… Флаг тебе в руки. — Олег Иваныч проводил отрока взглядом и отдал приказ готовиться к отплытию. — Что ты, Иваныч, на отрока взъелся? — обернулся к нему Гришаня. — Нешто пороховниц у тебя мало? Олег Иваныч лишь усмехнулся: — Ты, Гриша, глаза его видел, какими он на каравеллу смотрел? — Ну, видел. — Так пусть лучше бежит, ищет. А мы тем временем отчалим, все лишних слез да уговоров меньше. — Мудр ты, Олег Иваныч, чисто змей, что в саду райском Еву яблоком соблазнил, — покачал головой Гриша и посмотрел на старого друга вроде как осуждающе. Олег Иваныч хлопнул его по плечу, расхохотался и велел сниматься с якоря. У самого тоже на душе кошки скребли. Жаль было вот так вот поступать с Ваней, да уж лучше так, чем слезы детские видеть — вот уж чего не терпел Олег Иваныч, так что пусть уж лучше обижается потом Ваня. Засвистела боцманская дудка, забегали по палубе матросы. Выбрали якорь, и, подняв на гроте косой парус, «Святая София» медленно отошла от берега, огромная, красивая, мощная. Вслед за флагманским судном по очереди следовали остальные. Сперва каравеллы, потом кочи. Лишь шкипер «Семгина Глаза» мешкал, все ждал чего-то, время от времени бросая злобные взгляды в сторону леса. Осмотрев пару заросших кустами оврагов, Олелька Гнус не обнаружил там ничего — даже следов падения, да и рядом не было ни тропы, ни пня, ни запекшейся медвежьей крови — ну, про это Олелька уж после сообразил, стал тропку искать. Нашел-таки, пошел прямо, ага — вот и пень, вон, слева, овраг, а… Интересно, кто это там лазит? Неужели — опять медведь? Затаился Олелька, нож из-за пояса вытащил. Затрещали окружавшие овраг кусты, раздвинулись… Олелька напрягся, из оврага, крепко прижимая что-то к груди, выбрался русоволосый отрок и бегом бросился к реке. Проводив его взглядом, Олелька Гнус сунул ножик обратно и спустился в овраг. Ничего не найдя, плюнул, выругался да поплелся обратно. Неужто пацан что нашел? Эх, надо было его ножичком… да хорошая мысль, как всегда, опосля приходит. Олелька выругал себя за нерасторопность и чуть не споткнулся, увидев, как из-за холма в излучине реки показались высокие мачты «Святой Софии». Олелька прибавил шагу. Те же мачты увидел на бегу и Ваня. Вначале не поверил глазам, затем остановился, глотая слезы. — Как же так? Как же… Даже не простились. Далеко по берегам разносил ветер команды. Выходя на середину реки, корабли поднимали паруса и, гордо развернувшись, таяли в синей дрожащей дымке. Всхлипывая, Ваня понуро плелся вдоль берега, вытирая нос рукавом. Под рубахой, холодя кожу, позвякивали два медных рожка с порохом. Еще там был и какой-то мешочек, тоже, видимо, с порохом, только более тонкого помола. «Эх, — думал Ваня. — Надо было б не мельтешить на мачтах, а сразу прятаться в трюм. Выждать пару дней — потом объявиться, уже в море. Не выгнали б. На первое время сухарей бы хватило, зря сушил, что ли. Или лучше не на „Святой Софии", а на каком-нибудь маленьком корабле спрятаться. Даже можно было б и не прятаться, а зуйком наняться, а уж дотом…» — Эй, долго там будешь ковылять? Ваня вздрогнул, увидев перед собой здоровенного чернобородого мужика в рыбацких бахилах, и непонимающе уставился на него. — Чего зенки вылупил, не тебя ль на «Семгин Глаз» зуйком взяли? — А… — Варежку закрой и быстро дуй на коч. Заждались уж тебя там. Ваня хотел было возразить, но вдруг осекся и, не говоря больше ни слова, побежал к неприметному кочу, последнему из судов, болтающемуся у причала. — Вы «Семгин Глаз»? — А тебе что за дело? — сплюнул сквозь зубы неприятного вида мужик с косо подстриженной бородой. — А сказали, вы зуйка ждете? — Так не тебя ж, парень… — Мужик вдруг задумался. Зуек-то ему был все-таки нужен. — Стой. Уху варить можешь? — Запросто! — заулыбался Ваня. — Тогда давай, заваливай. Жалованья пока никакого, но через месяц — три деньги. Быстро взобравшись по сходням, отрок оказался на палубе. — Где ж это твоего Олельку черти носят? — недовольно осведомился кособородый шкипер Фомин у поднявшегося на палубу Игната, бывшего конопатчика. Тот пожал плечами, всмотрелся в берег, приложив руку ко лбу: — Да вот он, кажись, идет. Ну да — точно он. — Ну, слава те… Когда запыхавшийся Олелька Гнус поднялся на палубу судна, кормщик мелко перекрестился и отдал приказ сниматься с якоря. — Зуек! — бросив взгляд на Ваню, вскричал он. — Давай, на мачту да поглядывай. Кораблей впереди много, мало ли что. Сидя на вершине мачты, прямо на поднятом рее, просунув ноги в специальные кожаные лямки, Ваня был на седьмом небе от счастья. И пусть корабль был неказист и мал, пусть был неприятен и зол шкипер — это все-таки был настоящий корабль, а где-то там, впереди, ждало настоящее море. Ждали приключения, честь и слава. Проводив в подзорную трубу последний корабль, корабельный мастер Жоакин Марейра спустился с холма и медленно пошел к дому, что стоял рядом с верфью, выделяясь среди прочих изб если и не добротностью, то изяществом и красотою — ну к какой еще избе был приделан балкон? На высоком крыльце стояла беременная супруга Жоакина Маша, держала в руке развернутый свиток и плакала. — Что ты, Мария? — ласково обняв жену, тревожно осведомился Жоакин. Маша молча протянула ему свиток. — «Боярину Епифану Власьевичу, в Новгород». Что за черт? — Читай дальше. — «Батюшка мой и матушка и братец, с поклоном к вам сыне ваш Иван. Мая двадцатого дня сего лета отправляюсь в далекое плаванье с кораблями боярина Олега Иваныча в полночные страны. Сам-то Олег Иваныч и люди его и Жоакин-мастер с Машей про то еще не знают. Сам я так решил и мыслю, что ты, батюшка, меня бы благословил, если б был тут. А так придется без благословения, хоть я и сухарей насушил и Николаю Угоднику в обители Михайло-Архангельской свечку поставил. Не ругай меня, батюшка, за то, что обманом на корабль восхотел проникнуть, боле никак было; Надеюсь, адмирал-воевода Олег Иваныч меня простит, а я уж заработаю роду нашему честь и славу. А то ведь годы идут, а никаких славных дел я еще не свершил, а ведь ты, батюшка, рассказывал часто, как в мои годы с московитами бился, живота своего не щадя. Так и я буду, как все в роду нашем. С тем и прощаюсь, сыне ваш Иван Епифаньевич. Писано мая девятнадцатого дня лета шесть тысяч девятьсот восемьдесят четвертого от сотворения мира». — Мальчик стал рыцарем, — прочитав, усмехнулся Жоакин. — Самое время. Что ж из-за этого плакать? — Да какое там время? Ведь дите дитем еще! — Все дети когда-то становятся взрослыми. Чем плакать, пойдем-ка лучше в обитель, помолимся за Ванюшу. — Аккуратно свернув послание, Жоакин поцеловал жену в шею. Над лесом, над рекой, над обителью и опустевшей верфью во всю жарило солнце. В высоком палево-голубом небе кричали птицы. Выйдя в открытое море, корабли прибавили парусов и ходко пошли на север, держа среднюю скорость в пять узлов. Каравеллы, конечно, могли бы и больше, но сильно тормозили кочи, без которых, в условиях полярного плавания, никак было не обойтись — мало ли льды… Вообще же Олег Иваныч планировал использовать их и для охоты на морского зверя, и для подъема по впадающим в северные моря рекам с целью пополнения запасов пресной воды — мелко сидящим поморским судам сделать это было куда как легче, нежели каравеллам, даже специальной постройки. Погода баловала путешественников — почти все время дул попутный ветер, и море было послушно-тихим, ласковым, лишь иногда кидая на корабли огромные белые волны. На седьмой день пути — в полном соответствии с планом, плыли и ночью, благо светло — флот новгородцев вошел в Мезенскую губу. В Лампожню, что вверх по реке Мезень, заходить не стали — чего там делать-то? Только время зря терять. Встали у впадения реки в море. Часть ушкуйников поднялась выше — пополнить запасы пресной воды, а часть занялась охотой на гусей и уток, имевшихся здесь в огромном количестве. Новопринятый зуек Ваня на «Семгином Глазу» прижился. Варил уху, лазил на мачту, даже драил палубу, что вообще-то для повадок шкипера Фомина было нехарактерно. Ну, раз есть зуек — так пусть работает. А уж как он смотрел на шкипера, когда тот перекладывал руль, точно сверяясь с компасом-маткой и еле заметными приметами на берегу! Хозяин «Семгина Глаза» аж слюну сглатывал, настолько было ему приятно, даже следить начал, чтоб не обижали зуйка. Впрочем, никто и не обижал. Кроме команды, на коче было еще полтора десятка ушкуйников во главе с конопатчиком Игнатом, да Ваня не с ними общался, а больше с командой. А в команде за старшого — дядько Никодим, хозяйский родственник по прозванью Ребро. Как-то, еще в дурной юности, на спор с высоченной сосны в лесное озеро спрыгнул — ничего, не разбился, только ребро сломал, вот с той поры и прилипло — Ребро. Был Никодим на вид страшен — бородища вразлет, шея — что жернов, кулаки — с голову. Нагл был, напорист, а уж приврать любил! Да так неуклюже, что никто ему и не верил-то никогда, кроме, вот сейчас, Вани. Тот аж рот раскрывал, когда начинал Никодим Ребро травить очередную байку, все дела свои бросал да рядом усаживался. А как слушал! Никодиму то лестно было, хоть и посмеивалась команда. А Никодим, как-то улучив момент, когда в трюме зуйка не было, показал кулачище самым отпетым — попробуй, забидь мальца! Те посмеялись только — нужен он, мол… Хотя, может, и были у них насчет зуйка какие нехорошие мысли. Вот у ушкуйников такие мысли точно были. У двоих — конопатчика Игната по прозвищу Греч иОлельки Гнуса. — Он, он это, точно, — клялся Олелька. — Я к оврагу, гляжу, он уже… — Это плохо, — задумчиво качал головою Игнат. — Значит, зелье наше малец прибрал, плохо, что не подобраться пока ни к мальцу, ни к зелью, буде запрятал его он. — Да черт с ним, и с зельем, и с малым, дядько Игнат, нешто занятий у нас больше нет, только об них думать? — Эх, глуп ты, паря! — с сожалением вздохнул Игнат. — Не в зелье дело и не в мальце, а в том, что дальше со всем этим статься может. Вот, прикинь: завтра охота — глядь, и малец наш пострелять с кем захочет. Ручницы-то у него нет, а порох — как он думает — есть, зелье-то ядовитое с пороховым вельми схоже. Вот и зарядят ручницу — ан не стреляет! Что такое? Может, пороховое зелье сырое? Лизнут, кто рядом, попробовать… Тут же и окочурятся! Хорошо, если наш малец первым. А если нет? Тут уж к нему вопросы: что, да как, да откуда зелье. А откуда зелье? В овраге подобрал. А кто еще у того оврага шастал? А наш глупый парень Олелька Гнус! А ну-ка, тащи его в пыточную! — Типун тебе на язык! — испугался Олелька. — Мудрено больно. Да и не запомнил он меня. — Это ты так думаешь. — Игнат Греч усмехнулся. — Я, между прочим, двадцать лет на Ганзу работаю. И здесь, и в Новгороде. И — никто ничего. Оттого, что предвижу многое, вот, как сейчас. Может быть, конечно, что и дурь все. А может — и нет. Потому, как опасность такая для нас существует, надо при удобном случае что сделать? Правильно. Опасность эту убрать. Как — поглядим, время есть. Не боись, правильно все сделаем, никто на нас не подумает, а потом и забудется все — плаванье-то далекое. Эх, врал почти все Игнат! Дался ему этот малец, как же. Будь Игнат один в деле — не стал бы огород городить, но тут… Напарничка-то бестолкового проверить надо да крепче к себе привязать. Кровью, чем же еще-то? На следующий день, с утра, кликнули охочих за утками. Почти все ушкуйники вызвались — наскучило по кораблям-то сидеть, да из команды «Семгина Глаза» двое — старшой Никодим Ребро да зуек Ваня. — Ну, с Богом, Олелька, — цинично напутствовал напарника Игнат. — Вот тетива, спрячь… Лук-то сладишь? — Да уж слажу, не маленький. А это что еще? Ну и стрела у тебя, дядька Игнат! Кажись, каменна? — У местной самоеди такие. Этой стрелой и бей. Смотри, не промахнись, хотя… вот тебе еще одна такая. Последняя. Ну, пора, вона, все вышли уж… Ушкуйники плыли к реке в .больших лодках, у кого луки со стрелами, у кого и сети. Шумно было, радостно, весело! Охота — есть ли еще лучшая потеха для русской души? В общей суматохе Олелька Гнус незаметно отошел в сторону. Пробрался вдоль реки, таясь по кустам да меж деревьями. Выжидал момент, знал — надоест вскоре охотничкам в шумстве да ватагой промышлять, захотят и отдельно потешиться. Главное, своих не проглядеть. Во‑он они, лодка приметная. Эх, кабы не к тому берегу направились, кабы к этому… Ага… Сюда, сюда, милые! Лодка с «Семгина Глаза» с пятью охотниками и зуйком Ваней, опередив остальных, медленно вошла в заводь. Птицы здесь было полно, другие лодки тоже повернули, что никак не входило в планы Олель-ки. Впрочем, выбирать не приходилось. Лодка подошла к самому берегу, так, что хорошо заметна стала небольшая фигурка зуйка на носу. Так… Еще… Олелька Гнус наложил на тетиву самоедскую стрелу. Прицелился… Пора! Просвистев, стрела впилась в шею Никодиму Ребро. Захрипев, он повалился в воду, чуть было не перевернув лодку. Остальные заволновались, заоглядывались. И снова просвистела стрела! На этот раз Олелька не промахнулся. Увидел, как взмахнул рукой зуек. Дальше смотреть не стал — сейчас быстро определят, откуда стреляли, да вон, уже стрелы посыпались туда, где только что был. Нет уж, нечего тут больше высматривать — ноги в руки — ив путь! Где-то там должен поджидать Игнат с лодкой… Да где же он, черт? А, вот… — Ну, как? — выгребая на середину реки, справился конопатчик. — Сделано, — ухмыльнулся Олелька. — Тогда греби. Что там за шум, ребята? — бросив весло, прокричал Игнат встречной лодке. — Убили… Самоеды наших убили. Ну, славненько. Игнат Греч обернулся к напарнику и весело подмигнул: — Наделаем еще делов, паря! В кормовую каюту «Святой Софии» ворвался гонец: — Беда, батюшка воевода! Немирная самоедь стрелами наших людей постреляла! Не раздумывая долго, Олег Иваныч выбежал на палубу. Для начала хорошо бы выяснить, требуется ли помощь. Ведь самоедов — как называли русские люди местные племена за любовь к строганине — сырому мясу — не могло быть много. Тем более все ушкуйники вооружены. Так что, скорее всего, сами давно сорганизовались — люди битые — и от бедных самоедов давно уже ничего не осталось. А похоже, так и случилось! Посланные разведчики вскорости возвратились, не встретив ни единого самоеда. — Да откуда слух-то такой?! — допытывался Олег Иваныч. — На «Семгином Глазу» двоих убило, — пояснил Гриша, принимавший активное участие в охоте, а потому более осведомленный. — Что это еще за «Семгин Глаз» такой? — Коч. А убиты — самоедскими стрелами. Уж это ушкуйники, кто рядом был, враз определили, людишки бывалые. — Пусть сюда эти стрелы тащат, посмотрим… Олег Иваныч ушел в каюту. Предстояло еще распланировать завтрашний день для всех капитанов. Софья неслышно подошла сзади, обняла, поцеловала в шею, уселась за стол напротив, взяв в руки гусиное перо и разложив перед собой бумагу. Секретарь из нее получился классный. — Пиши… — Олег Иваныч задумался. В дверь постучали. Вошел Гриша, молча положил перед воеводой обломок стрелы со странным оперением. — Ну, и из чего видать, что она самоедская? — Из перьев, господин адмирал. Видишь, крепленье-то ненашенское. Олег Иваныч недовольно буркнул, что хорошо бы взглянуть и на наконечник. — Да, и почему только одна? Гришаня пожал плечами: — Одна утопла вместе с ушкуйником да обломилась, а наконечник другой — в теле зуйка. — Кого? — Местные поморы юнгу так называют, — пояснил Гриша. — Есть такая небольшая верткая птичка — зуек. — Так вытащите стрелу-то! — Невозможно пока. Зуек-то еще жив, от боли воет. Геронтия бы послать. — Пошлем. Ты ему и передай, он у себя должен быть. Да приходите вместе на ужин. — Исполню, Олег Иваныч. Благодарствую за приглашенье. Они пришли вечером, Геронтий и Гриша с Ульянкой. Дымилась на столе уха, в бокалах плескалось рейнское, коего взят был с собой некоторый запасец. Вино особо не берегли, чего его беречь — в уксус чтоб превратилось? — Ты чего такой бледный, Геронтий? — приглашая гостей за стол, поинтересовался Олег Иваныч. — Зуек. — Что зуек? Умер? — Что ты, прости, Господи, не умер! — Геронтий перекрестился. — Ваня — тот зуек-то, боярина Епифана сын.А. Башлачев, «Ванюша»
Глава 3 Студеное море — о-в Вайгач. Июль 1476 г.
Дайте простор для похода, Мерзости дайте пройти! Много простого народа Встретится ей на пути.Шла третья неделя плавания по Студеному морю, остались позади два суровых, усеянных обломками лодей, мыса — Канин и Лайденный. От Лайденного повернули на северо-запад, к большому острову, обозначенному еще в старых новгородских лоциях. На острове, опять же судя по лоциям, имелся скит и небольшой острожек, кроме того, за счет озер и скапливающейся в расщелинах дождевой воды можно было пополнить корабельные запасы, чтоб идти дальше напрямик, к Вайгачу-острову, не сворачивая к Печоре, к Пустозерскому острогу. Тут, правда, мнения разделились: Грише, к примеру, уж очень хотелось посетить острог: сделать чертеж да записать беседы с жителями, а если повезет, так и обнаружить какие-нибудь древние книжицы. Значительная часть ушкуйников поддерживала Гришу, не из-за книжиц, конечно, а из желания вновь поохотиться на гусей да иную какую птицу. Олег Иваныч их понимал, но знал и другое: лишь одна восьмая часть пути пройдена, даже и того меньше, да и то — не самая трудная, плавали тут новгородцы и раньше, — карты и подробные описания берегов имелись вплоть до Вайгача да полуострова Югорского, а вот потом описания становились все более куцыми, карты — все менее верными, и должен был наступить такой момент, когда единственным источником сведений о неведомом пути останется карта покойного ушкуйника Федора. Олег Иваныч желал бы скорейшего наступления этого момента — чем больше будет пройдено, тем легче будет в следующий сезон, после зимовки, а что зимовки не избежать — о том Олег Иваныч и сам знал, и карта на то же указывала — даже несколько мест на подбор, все в дельтах больших сибирских рек, вот только Олег Иваныч не слишком хорошо представлял себе, каких — то ли Лены, то ли Колымы, то ли Индигирки. Реки-то обозначены были, и даже довольно подробно, вплоть до указания мест наибольшего количества птицы в какой-то Гусиной губе, однако названия вовсе не были привычно знакомыми — видимо, составители карты указывали их на местных самоедских наречиях. Ну, вот, пожалуй, Индигирка-река, кажется, знакома, а уж остальные… Еще одно тревожило — погода. Пока везло — что-то удивительно долго, следовало этим пользоваться. — Так что никаких тебе, Григорий, острогов! — посмотрев на вошедшего Гришу, строго сказал Олег Иваныч. — Ни Пустозерских, никаких иных. Время, время! На вес золота время сейчас. И у острова этого, что по правую руку виден, задерживаться тоже не будем. До Вайгача воды хватит, а там… Вон, смотри. — Олег Иваныч подвинул Грише карту, провел пальцем по стрелкам: — Вот Вайгач, идем к нему, входим в пролив Югорский Шар и сворачиваем к Югре — ежели что, нас Вайгач от северного ветра прикроет. А у Югры вон, реки — Ою и какая-то Хэйяха, вот эта Ою нам как раз подойдет, там водой и затаримся, не проблема. Но тоже долго ждать не будем — вон, впереди какая махина. Там, к северу, тоже речка имеется, Яхадыяха — к ней тоже кочи отправим, а дальше строго на восток, встречь солнышку. Землица рядом, рек впереди много, рыбы да птицы, да зверя морского — навалом, если и с погодой так, как сейчас будет, — на зимовке поставим Господу крест узорчатый. — Лучше уж скит или часовню. — Тоже верно. — Рыбу-то уж солить пора, — вмешалась в разговор Софья. — Зима в здешних краях ранняя, не заметим, как и наступит. Олег Иваныч согласно кивнул, добавив, что в Югорском Шаре хорошо б разделиться: часть кораблей повернет на юг, к югорской реке Ою, а часть — к Вайгачу, на зверье поохотиться, впрочем там, кажется, узко — так что друг друга даже из виду терять не придется. — Как там наш юный герой? — вспомнил вдруг Олег Иваныч про Ваню, закашлялся, увидев осуждающий взгляд Гриши. Ну, понятно, неделю уж про парня не спрашивал, не до того было — все заботы адмиральские одолели. Хотя, конечно, понимал Олег Иваныч, что не дело это, о болезных да выздоравливающих забывать — на то он и отец-адмирал, чтоб каждого своего ушкуйника в несчастье подбадривать, а уж тем более Ваню. — На поправку идет Ваня, — встав с резного кресла, сообщила Софья. — Только скучает — Геронтий не очень-то его выпускает по кораблю бегать. Поклон вон тебе передавал третьего дня. Олег Иваныч почувствовал укол совести. Хорошо бы, конечно, навестить мальчика, тем более на одном-то корабле. Вот сейчас и зайти, заодно несение службы лично проверить. — Проверь, проверь, — кивнула Софья — А мы с Ульянкой на «Николая Угодника» съездим, соленьями рыбными займемся. Отвезешь нас, Гриша? Григорий кивнул. Выйдя на палубу, Олег Иваныч помог спуститься вниз Софье с Ульянкой — в шлюпке их принимал Гриша с матросами. Помахал на прощанье рукой, усмехнулся — уж больно забавно выглядели девчонки в толстых куртках из нерпичьих шкур и высоких бахилах. По знаку Гришани, матросы оттолкнулись веслами от борта каравеллы, и шлюпка, тяжело переваливаясь на волнах, направилась к «Николаю Угоднику», большому трехмачтовому кочу — одна мачта основная и две съемных, — приспособленному адмиральским указом под плавучую рыболовецкую базу. В блекло-голубом небе по-прежнему светило солнце. Даже, может быть, жарило — ежели б не ветер, северный, довольно студеный даже сейчас, летом. Олег Иваныч поднялся на верхнюю кормовую палубу, оперся на парапет, приложив к правому глазу длинную подзорную трубу, изготовленную по специальному заказу на мануфактуре боярина Заовражского, если говорить когда-то привычными для Олега Иваныча словами — «по голландской лицензии». Впрочем, и сами голландцы не были оригинальными в подобном ремесле: шлифовать стекла в вогнутые и выпуклые линзы начали еще лет двести назад флорентийские мастера Армат и Спини, с них и пошли сначала очки да лорнеты, а потом и подзорные трубы. В окуляр трубы были хорошо видны все одиннадцать каравелл и кочи. Даже удавалось разглядеть лица матросов, лезущих по вантам убирать лишние паруса — ветер раздулся к обеду, и кочи за каравеллами не поспевали. Олег Иваныч поначалу злился, жалел, что не воспользовался одними каравеллами, но в последнее время оценил и мелкосидящие кочи — с них было куда как удобнее заниматься охотой на морского зверя. Опустив трубу, Олег Иваныч задумался вдруг, усмехнулся. Видели б его сослуживцы по Петроградскому РУВД! Ботфорты, шпага, развевающийся на ветру плащ — Христофор Колумб чисто отдыхает! А ведь и вправду… Какой сейчас год? Одна тысяча четыреста семьдесят шестой, до открытия Америки Колумбом еще целых шестнадцать лет, а новгородцы ведь именно туда плывут, в будущую Америку. Интересно, может ее как-нибудь по-другому обозвать, пока время есть? Скажем — Земля Святой Софии или Новая Новгородчина. Америка… Северный морской путь… Даже не верилось во все это, однако ж вот — плыли. Олег Иваныч иногда спрашивал себя (с Софьей на эту тему не говорил, опасаясь поубавить у нее оптимизма), а правильно ли он поступил, ввязавшись в подобную авантюру? Сидел бы сейчас в Новгороде, в усадьбе на Прусской, разводил бы кур или еще каким полезным делом занялся. Раз в неделю посещал бы Совет Господ, как пожизненный сенатор, говорил бы умные речи, смотрел, как постепенно хиреют заведенные предприятия от катастрофической нехватки капиталов. Вспоминал бы иногда об ушедшей к неведомым берегам экспедиции — ее б ведь и без него отправили, правда, гораздо труднее это было б сделать. Да и пункт назначения — он ведь его один, из всех европейцев, знал. Ну, если и не очень хорошо знал, то хоть имел представление. А одно это уже большое дело: далекие неведомые земли никакими неведомыми для новгородского адмирал-воеводы не были! Знал, представлял, готовился! Олег Иваныч внезапно почувствовал гордость: как он быстро все организовал, буквально за считанные недели! А ведь когда ехали к морю Гандвик, на Онеге еще, был момент, затосковал, испугался — куда ж я? Зачем? В какую, блин, еще авантюру? И вот, на поверку, вовсе не авантюрой экспедиция оказалась! Вон, корабли-то, плывут, мать их за ногу! И какие корабли! Мощные, изящные, быстрые. Как сказал кто-то в рок-опере Рыбникова «„Юнона" и „Авось"» — ходил с первой еще женой в ДК Ленсовета: «Да будет судьба России крылата парусами!» А кто у нас сейчас «Республика Русия», как не Господин Великий Новгород? Выходит, это его судьба крылата… Вернее — их. Новгорода и его, Олега Иваныча Завойского, бывшего милицейского майора и пожизненного сенатора Великой Русской Республики. — Ну, как ты, герой? — Олег Иваныч зашел в лазарет, размещающийся в носовой надстройке. Лежащий на узком ложе отрок улыбнулся. Бледный, лицо худое, темнорусые волосы разметались, одни глаза — не поймешь какие, голубые, зеленые, серые, в общем, светлые — светятся радостью. Олег Иваныч присел рядом, запоздало пожалел, что не принес хоть немудреный гостинец, мельком взглянул на стоящий у изголовья, впритык к стенке, стол. Батюшки! Никак, латынь! — Учу помаленьку, — тихо сообщил Ваня. — Гриша со мной занимается да супружница твоя, Софья. — Правильно. — Олег Иваныч погладил отрока по голове. — В будущем пригодится. — Почему в будущем? — Ваня приподнялся на локте. — Я тут думал, пока лежал. Зря с вами навязался. Не игрушки тут. Всяк в каком-то деле полезен. А я… Что я умею? Ну, из лука стрелять, даже из аркебузы — так все равно, со взрослыми-то мужиками не тягаться. — Отрок тяжело задышал, потянулся к стоявшей рядом с латинскими книгами кружке. — Так вот, надумал я, в чем пользу приносить. — Сделав несколько длинных глотков, продолжал он: — Буду Геронтию помогать людей лечить. Силы для этого не надо, ум только — так я ведь не дурак, ну, и крови не бояться, конечно. Я не боюсь, Олег Иваныч! Олег Иваныч сглотнул слюну, взял со стола книгу, прочел по-латыни: — «Авиценна. Канон врачебной науки: о простых лекарствах». Надо же! «Издано в году одна тысяча четыреста семьдесят третьем от Рождества Христова в славном городе Милане». — И много вычитал? — А как же! — Отрок снова взбодрился. — Вот, к примеру, утиный жир — он от боли, а медь с мышьяком — от язвы, а пупок ящерицы варана… От чего помогает пупок варана, Олег Иваныч не дослушал — с одного ив кочей вернулся Геронтий. — Слава Господу, обошлось. — Он с улыбкой поклонился, снимая мокрый плащ, все такой же стремительный, худощавый, элегантный — не скажешь, что когда— то был палачом в Москве, если выражения глаз не увидишь в особо значимые моменты, а Олег Иваныч такие моменты помнил. — Думал — черная смерть, — пояснил он. — Ан нет, просто лихорадка. Ты, Олег Иваныч, велишь ли корабельным отвар еловый пить? — Велю, — рассмеялся Олег Иваныч. — Да ведь не пьют, заразы, говорят — хуже перевара, а толку никакого, ни в голове не шумит, ни песен петь не тянет, горечь одна. — Надобно заставлять, — строго сказал Геронтий. — Иначе быстро зубы потеряют да десны кровоточить будут. Ну, как… — Он повернулся к Ване: — Много ль сегодня выучил? — О лекаре греческом Гиппократе, что четыре сока в теле человеческом выделил, — прикрыв глаза, скороговоркой выпалил Ваня. — Соки те: слизь, кровь и желчь, черная и желтая. Окромя того, о лекарях римских, Авле Корнелии Цельсе и Клавдии Галене тоже рассказать могу… Только вот повторю сначала маленько. — Выпей-ко сначала. Геронтий налил в кружку какого-то дурно пахнущего варева из серебряного кувшина, корабль качало на волнах, и варево расплескалось по столу, хорошо, не задело книги. Ваня сморщился и, закрыв глаза, выпил. — Ну, выздоравливай, — простился Олег Иваныч. — Завтра снова зайду, послушаю. Про этих… Цельса с Галеном. Друже Геронтий, выйди-ка со мной. На палубе, возле грот-мачты, они остановились у парапета по левому борту. Один вопрос беспокоил Олега Иваныча, все тот же — стрела. Извлек ее Геронтий — действительно, каменный наконечник, явно самоедов стрела. Да вот только не верилось почему-то в это адмирал‑воеводе. Сказывалось милицейское прошлое. Ну скажите, пожалуйста, с чего бы это нескольким — ну два-три, вряд ли больше — самоедам взять да обстрелять ни за что ни про что большой охотничий отряд? А потом исчезнуть, да так резко, словно сквозь землю провалились, сгинули. Так ведь и не нашли никого. Но, рассуждая здраво, ежели б самоеды хотели войны — напали бы всем племенем, а не баловались стрелами по одному. А были ли вообще самоеды? Чем больше размышлял об этом Олег Иваныч, тем больше сомневался. Эх, допросить бы всех участников, да с очными ставками, да… Жаль вот, обстановка пока не позволяет. Может быть, позже, на зимовке? Позже ли, раньше — но прояснить этот вопрос нужно было обязательно. Ладно, если и вправду самоеды, а если нет? Значит, среди ушкуйников есть и тайные враги — нормальное, в общем-то, явление по нынешним временам, впрочем, и не только по нынешним. Но что им (или — ему) в смерти ребенка? Или они попали в него случайно, имея главной целью убитого Никодима Ребро? Да, скорее всего, так. — Ты, Геронтий, ежели случится быть на коче «Семгин Глаз», поспрошай осторожненько — кто таков был этот Никодим. Геронтий кивнул. Олег Иваныч посмотрел вдаль, где громоздились друг на друга белые многоэтажные облака, почесал за ухом. Эх, как же не хватает сейчас Олексахи — опытнейшего новгородского сыскаря. Хорошо хоть Гриша под рукой, но пока ему на «Семгин Глаз» несподручно. Пока обойдемся Геронтием. Дул боковой ветер, ровный и сильный, гнал по бледно-синему морю белые клочки пены, по левому борту, еле различимо, виднелась полоска земли. Новгородский флот уверенно шел на восток. На восточном берегу острова Вайгач, в трех десятках верст от пролива Югорский Шар, есть мыс — Большой Лямчин Нос. Чуть от него к югу, прямо напротив небольшой, впадающей в залив речки располагаются несколько маленьких островков, большей частью скрывающихся приливом. Неказисты островки, невелики, словно наперстки — а вот птицы там — непуганые стаи! Сонмища! Гуси, бакланы, зуйки — словно все острова покрыты бело-серым покрывалом. А уж шум! Хоть уши затыкай. Пользуясь отливом, от вайгачского берега к ближайшему островку по пояс в воде шагали двое. В самоедских куртках-кухлянках из нерпичьих шкур, в таких же штанах, сапоги из шкур оленьих. Видно, выменяли когда-то у самоедов, а то и отняли — уж больно рожи у птичьих охотников были разбойничьи: красные, морщинистые, почти до самых глаз заросшие буйными кудлатыми бородищами. В руках оба несли сетки — из тех, что метают на птиц. Выйдя на низкий берег, подождали, пока стечет с одежды вода, затем осторожно пошли ко мху-ягелю. Обошли по ветру сопку, небольшую, пологую, круто обрывающуюся к морю, там разделились — один, худой, зашел с моря, другой, плотный, коренастый и, видимо, сильный — со стороны солнца. Подползли, таясь, по ягелю… Ага! Вот они, птички. Охотники приподнялись на локтях, кивнули друг другу и… опа! Разом бросили сетки. Поднялся гам, крылья взметнувшихся к небу птиц застили солнце… Коренастому повезло больше — в ловко накинутой сетке оказался упитанный гусь и пара бакланов, а вот сотоварищ его промахнулся. Досадливо выругался, поднялся на ноги, раскрутил над головой сеть, чуть назад отступив… И повалился с обрыва прямо на камни. Да так быстро, что и «ой» сказать не успел! Второй, аккуратно приложив камнями сетку с уловом, неторопливо спустился к морю. Упавший лежал на камнях, и прибой лизал его плечи. — Колено, — прошептал он. — Кажись, расшиб… Не бросай, а? — Да уж, не брошу, — усмехнулся второй, коренастый. — Смотри-ка, вроде идет кто! — Где? — лежащий в воде с надеждой повернул голову. Не говоря больше ни слова, коренастый быстро нагнулся, выбрал подходящий камень и со всего размаха опустил его на голову поверженного спутника. Тот дернулся и застыл. Холодная вода окрасилась кровью. — Ну, прощевай, друг Явдоха, — снимая с убитого куртку, прошептал коренастый. — Видно, пришла пора нам врозь быть. Да и кухлянка твоя потеплее моей, и пищи на двоих маловато. Отпихнув мертвеца ногой, коренастый закинул окровавленную кухлянку за плечи и, обойдя обрыв, вновь поднялся на сопку. Подняв сетку, осторожно вытащил оттуда гуся, и, ловко свернув птице шею, впился в нее зубами, жадно поглощая теплую живую кровь. Насытившись, вытер рот заскорузлой ладонью, оставив на щеках кровавую полосу. Оглянулся, посмотрел вниз — труп уже уносило в море. Убийца поднял глаза. — Мать честная! — взволнованно произнес он, напряженно всмотревшись в синюю морскую даль. — Никак, коч! Он вытащил из-за пазухи длинный широкий нож, выменянный в прошлом году у самоедского вождя Ылькаргика, проверил пальцем остроту лезвия и довольно кивнул. Зловещая усмешка искривила его лицо, из груди вырвалось какое-то злобно-тоскливое рычание. Между тем на горизонте возник еще один парус… Затем — еще… — В Югорский Шар идут, — определил убийца и досадливо сплюнул. — А может? Успеть бы… Успею. Всяко, к завтрему буду. Быстро добравшись до Вайгача, он направился вдоль небольшой речушки, на берегу которой, в версте от берега, имелась избушка, наспех сложенная из диких замшелых камней и редкого плавника. Зачем-то огляделся, затем нырнул внутрь. Запах гнилой рыбы резко ударил в нос, но убийца, похоже, был привычен к нему. Поднатужась, поднял лежащий на полу плоский, используемый вместо стола камень и с размаху опустил его на древнюю, сложенную из потерявших форму кирпичей печь. С хрустом отвалился угол. Убийца сунул руку в образовавшуюся дыру, пошарил там и с усмешкой вытащил оттуда тряпицу. Развернул — блеск золота ударил в глаза, и без того безумные. — Одна, две… пять. Пять! Хэ, думал не найду, Явдоша? Однако нашел. Тщательно переобувшись в сухие постолы из оленьей шкуры, коренастый закинул на плечо мешок с вяленой, дурно пахнущей рыбой, прихватил примитивный лук и, выйдя из избушки, быстро зашагал к югу, в сторону пролива Югорский Шар. Коч «Семгин Глаз» входил в пролив последним. Кормчий Иван Фомин — по-прежнему неопрятный, грязный, в потертом, накинутом на плечи зипунишке, осторожно сверялся с картой. Карта была старая, если и не столетней давности, то уж с полета — точно. — Медленно идем, Иване, — заглянул через плечо бывший конопатчик Игнат Греч. Краснорожий парень Олелька Гнус в числе других матросов управлялся с парусом. — А мы за ними и не сунемся, — погладив косо торчащую бороду, усмехнулся Фомин. — Больно надо! Вон тут, к полуночному ветру, встанем, в заливчике. — Правильно, — одобрительно кивнул Игнат. — На хрена нам ихнее многолюдство? Осторожно пробуя глубину, «Семгин Глаз» медленно приближался к низкому, поросшему серо-зеленым мхом берегу. — Все, здесь станем, — зорко следя за глубиной, махнул рукой кормчий. — Игнате, спускай лодку. Гарпуны не забудьте да сети. Игнат что-то проворчал себе под нос, вместе с остальными корабельщиками спуская на воду челн. Уселись — Олелька Гнус на носу — смотрящим. Вспенили воду весла. Челн ходко взобрался на волну и, скатившись, словно с горки, вниз, сразу оказался у каменистого берега. Лавируя меж камнями, подошли ближе. Спрыгнув, Олелька подтащил челн, да неловко — упав, навалился грудью, черпанул водицы. Ругаясь, корабельщики выбрались на берег. Игнат, ставший после смерти Никодима старшим, распределил ушкуйников, сам же подозвал Олельку — отдельно, мол, пойдем. Пошли… За короткое время набили гусей — умаешься коптить, довольные, покидали в сумы, навострились обратно… — Спаси вас Господь, добрые люди! Что такое? Из-за груды камней вышел какой-то мужик, видом — словно белый медведь — «ошкуй» — косматый, в куртке нерпичьей, а рыбой гнилой — так и разит. Игнат с Олелькой подняли луки: — Чего тебе, человече? Мужик бухнулся на колени: — Христа ради, возьмите с собой. Третий год зимую, как коч наш во льдах затерло. Переглянулись Игнат с Олелькой. А мужик уже золотой протягивал, только бы взяли. По виду — чистый упырь, рожа звероватая, глазки так и шмыгают. — Ладно, возьмем. Только уговор — во всем нас слушаться, иначе ссадим. — Согласен, благодельцы! — Как звать-то тебя? — Матонею. Золотой идол с суровыми глазами, страшный неведомый змеиный бог, висевший на стене адмиральской каюты «Святой Софии», словно бы осклабился в предчувствии неминуемой крови.Г. Орлановский, «О мерзости »
Глава 4 Ново-Аымский острог (Левый берег Индигирки). Осень 1476 г.
Снег. Город почти ослеп. Свет. Красок на свете нет — Есть только белый цвет.А. Макаревич, «Снег»
Пыль и пепел, Пятнаюшие наши лица, — Признаки вечно Длящегося убийства.По заснеженной тундре, похрустывая настом, быстро, друг за другом ехали оленьи упряжки — нарты. Ходко бежали запряженные цугом олени, седоки, одетые в теплые парки с капюшонами, внимательно осматривали местность. Их было трое — по числу упряжек — три друга из племени оленных чауча-чукчей: молодой, еще подросток, Чельгак, Томайхомэй — «Друг Томайхо», двумя годами постарше, и самый старший — богатырь Ыттыргын. В нартах лежали припасы — вяленое мясо, рыба, оружие — тяжелые луки да короткие копья-пальмы с широкими костяными наконечниками. Со стороны не такого уж и далекого от этих мест затянутого льдами моря дул ветер — холодный, пронизывающий, злой. Ехавший впереди Чельгак крутил головой, стараясь не показать вида, что уж очень хочется ему накинуть на голову капюшон — не богатырское это дело, настоящему богатырю все равно, какая стоит погода, а настоящим богатырем стать хотелось — зря, что ли, Чельгака и еще нескольких ему подобных учил воинскому искусству мудрый Чеготтайшаман, каждый день общающийся с духами. Нелегко давалась учеба, попробуй-ка, побегай целый день за оленями с привязанными к ногам камнями, да потом постреляй друг в друга тупыми стрелами, поуклоняйся, попробуй — луки-то в полную силу натянуты, а парки сняты — попадет такой стрелой в грудь или плечо — мало не покажется, однако терпи, не кричи, вида, что больно, не показывай. После стрельбы — борьба с нанесением ударов — все по-взрослому, в полную силу. Зато потом приятно, как, скупо цедя слова, похвалит иногда тот же Ыттыргын — двадцатилетний «наилучший богатырь», пожалуй, мало кто сравнится с ним в стойбище. Хотя есть там и богатыри, и ловкие охотники. Вот и Чельгак, как откочевало стойбище к западу, к озерам да рекам, в числе прочих молодых воинов отправился на охоту — силу свою показать, ловкость, умение. Долго шел Чельгак — три дня, что становились короче оленьего хвоста, лишь звезды да северное сияние освещали путь. Добыл-таки полярного волка! Да на обратном пути увидел неведомых людей, что встали стойбищем на левом берегу большой реки Индигирки, там, где меж сопками росли небольшие деревья. Незнаемые люди то были, и яранги их были такими же невиданными, странными. — Эвены? — допытывались старики в стойбище. Да нет, на эвенов не похожи, видал Чельгак эвенов, те совсем другие. Тогда кто? Вот и ехали сейчас на разведку — что за люди объявились в тундре? Старший, Ыттыргын, чуть слышно свистнул. Остановились, слезли с нарт, сгоняя оленей в кучу. Оставили Томайхомэя присматривать — мало ли кто по тундре шляется, может — эвены, а с них станется — не найдешь потом ни оленей, ни нарт. Вдвоем — Ыттыргын и Чельгак — осторожно прошли за деревьями к сопке. Снега здесь было мало, не пригодились и снегоступы. Старательно прячась за корявым кустарником, подобрались ближе… и тут же бросились в снег. Им навстречу шли двое — в шубах из лисьего меха и таких же остроконечных шапках. На длинном шесте несли большую бадью из деревянных плашек, стянутых такими же деревянными обручами. Чельгак быстро сообразил, куда шли незнакомцы: слева от них вела к реке чуть занесенная снегом тропинка. Ага, там и прорубь имеется. Не иначе — по воду незнакомцы собрались. Ростом высоки, не то что приземистые чаучи, тот, что слева, даже повыше Ыттыргына будет. Чельгак обернулся к старшему, кивнул на водоносов — те уж долбили намерзший в проруби лед — берем, мол, в плен, или… Ыттыргын покачал головой — «или». Рановато еще. Сначала присмотримся, понаблюдаем, а дальше уж видно будет, — а место хорошее, накинул аркан и в тундру. Быстро не хватятся, во-он стойбище незнакомцев, далече. А яранги действительно странные. В тусклом свете короткого полярного дня на фоне белесого неба чернели странные сооружения, похожие на огромные, вытащенные на берег, лодки-байдары с толстыми вертикально торчащими стрелами. Чуть дальше от реки, у сопки, стояло несколько яранг, немного отличных от чауча, а за ними сложенные из лиственницы избы. Впрочем, Чеготтай-шаман говорил, что избы — он так смешно произносил это незнакомое слово — здесь были и раньше. — Вай! — не удержавшись, шепотом воскликнул Чельгак, увидев, как из большой, украшенной изображением креста избы вывалилась целая толпа народа — мужчины, женщины, даже дети — в ярких нарядных одеждах. Послышался смех, радостные крики, песни… — Видно, в этом стойбище праздник, — кивнул Ыттыргын, подползая ближе. — Охота и рыбалка, по всему, была удачной. Сейчас будут пить сок мухоморов, гулять будут. — Да, гулять будут… — согласно протянул Чельгак, он вообще любил веселье, даже и без сока мухоморов. — Однако, пора, — проводив глазами возвращающихся в стойбище водоносов, поднялся на ноги Ыттыргын. — За реку откочуем, ярангу поставим. Каждый день здесь посматривать будем. Ну, в путь так в путь. Чельгаку, честно говоря, надоело уже тут лежать, смотреть на чужой праздник. А вот бы и самим пойти? Интересно, обрадовались бы им незнаемые люди? Чукчи-чаучи бы обрадовались. Соком мухоморов бы угостили гостей да забродившим настоем из ягод. Двое водоносов в лисьих шубах, отдыхая, поставили на снег бадью, чуть расплескав воду. Один потянулся, даже снял шапку, подставив голову ветру. — Вот и до Покрова дожили, дядька Матоня, — обернувшись к напарнику, произнес он. — Только невесело почему-то. — Уж конечно, невесело, — буркнул в ответ Матоня — коренастый, с заснеженной бородой и колючим звероватым взглядом. — С чего веселью-то быть, ежели всего по две кружки перевара выдали? — Да. Это плохо, что по две кружки. — И вообще, не нравится мне все это, — помотал головой Матоня. — И так почти до края света дошли — куда дальше-то? Эх, Олелька, вернуться бы обратно в Новгород, пройтись бы по девкам, а то ведь тут-то все на виду… — Да и тут есть по ком пройтись, — ухмыльнулся Олелька. — Вон хоть Евдокся-вдовица — всех принимает. — Стара больно, — махнул рукой Матоня. — Молодиц бы… Да кнутом их, кнутом, эх… — Ну, уж ты, дядька Матоня даешь, кнутом! Нет, конечно, поучить можно… — Сколь у тебя шкур-то? — хватаясь за шест, сменил вдруг тему Матоня. — Рухлядишки мягкой? — Да хватает. — Олелька довольно приподнял свой край шеста. — Еще и зуб рыбий имеется. Это ж какие деньжищи! — В Новгороде, знамо дело, деньжищи. А тут? ~ Матоня сплюнул. Олелька Гнус замолчал, задумался. Не впервой уж заводит с ним такие речи этот странный мужик, Матоня, с тех пор как понял, что не на тот корабль сел. Вернее, курсом корабли шли не тем, который Матоне был нужен, не в Новгород, а, наоборот, в неведомые полночные страны. А на кой ляд они Матоне сдались? Что два года на Вайгаче-острове, что здесь — одна и та же ссылка. А ведь как радовался, когда паруса увидел. Думал — добудут ушкуйники зверя морского, наловят рыбки — и домой, к Двине-реке, ну, на худой конец, в Пустозерский острог. А оттуда уж можно и в более людные места — в Великий Устюг, в Вологду — с купцами по пути зимнему добраться. Да, хорошо бы было… Ежели б не воевода. Ушкуйники в неведомые страны шли и возвращаться в этом году, похоже, не собирались. Да и в следующем — как сказать. Совсем то не нужно Матоне, совсем… А уж воевода — господи, вот ведь привелось свидеться — враг наипервейший, Олег Завойский, новгородский сенатор! Да с ним еще Гришка — смотри-ка, ничего с ним не сталось. У, гады… И тут умудрились все Матонины надежды похоронить, сволочи. Странное дело, старшой с «Семина Глаза», Игнат — ой, себе на уме хитрющий мужик! — вроде как тоже в дальние земли собрался. Почему б, интересно? Олелька, уж на что простоват, да про то молчал. Хотя догадывался Матоня — с Ганзой иль с Орденом дело связано. Вот и не противится походу Игнат — сидит себе тихонько, шпионничает. И Олелька этот с ним. Побаивается Игната, видать сразу. Побаивается… Много чего передумал Матоня еще там, на Вайгаче-острове, в ссылке. Явдоху корчмаря убивая, об одном думал — обратно домой вернуться. Хотя давно не было у него дома. Ну, да с деньгами — везде дом. Не в Новгороде, конечно, — там-то он преступник, да кроме Новгорода еще и Москва имеется, и Тверь, и Вологда. С деньгами везде хорошо, а деньги у Матони были — и Явдохины гульдены, и рыбий зуб, и рухлядишка мягкая — сиднем-то в походе не сидел, промышлял вместе со всеми. Вот только толку от всего этого богатства — чуть. Долго думал Матоня, и надумал-таки. Ну, пусть господин воевода и иже с ним следующей весной дальше к полуночи плыть собираются. Пусть. А ежели кто не захочет? Даже не так: ежели не на чем будет? Корабли-то — для пущего бережения на берег с трудами великими вытащенные — они ведь и подгнить могут за долгую зиму или сгореть… Сгореть! Во — сгореть! Ну, не все, конечно. Хотя б пяток — уже хорошо. А всего судов осталось — тридцать без одного. Три кораблика в пути уже потеряли: два коча выбросило штормом на камни, да каравеллу затерло плавучими льдами. А как еще пять-шесть сгорят? Куда народишко девать? Вот и придется здесь — в Ново-Дымском остроге, что за осень расширили изрядно, — оставаться на поселение. Тут-то и развернуться можно — ясное дело, захочет кой-кто и в обрат плыть. А на чем, если корабли пожечь? Значит, не все пожечь, а парочку, или хотя б один так испортить, чтоб потом починить можно было — да не быстро, а то ведь и починят, да уведут в полночные страны. Со всей осторожностью действовать надо: на глаза аспидам — Олегу с Гришкой — лишний раз не попасться, хоть вряд ли узнают те его, да лучше уж упастись. Дело не такое уж трудное, народу много — около двух с половиной тысяч — целый город! Одному трудновато, конечно, да и годы не те — помощник нужен. Вот, хоть Олелька Гнус. Жадноватый парень, наглый, трусливый — как раз такой для задуманного дела и нужен. Только уж сильно побаивается он Игната, а Игнат, ясное дело, пожара не одобрит — ему со всеми в дальнюю сторону надо — видно, большую деньгу обещали ганзейцы за сведения. Надобно Олельку из-под влияния Игнатова вырвать. Осторожно, не торопясь. С годами мудрее стал Матоня — сам себе удивлялся, вот когда опыт пришел, эх, кабы раньше, так, может, и не сидел бы сейчас здесь. Перед самым острогом остановились отдохнуть ненадолго, постояли, послушали песни — Покров все-таки, праздник! — да побрели дальше, к вытащенному на берег кочу, в котором, за неимением лучшего места, и жили пока. Многие, правда, ставили рядом с кораблями самоедские чумы из оленьих шкур, складывали посередине очаг из круглых камней, получалось тепло, даже жарко иногда. Изб-то на всех не хватало. Адмирал-воевода Олег Иваныч все чаще задумывался о предстоящей зиме, студеной и долгой. Хорошо хоть успели, пользуясь попутным северным ветром, подняться вверх по реке, к старому острогу. Все-таки не голая тундра, как на побережье — и сопки, и лесок, хоть и мелкий да редкий, имеется. А значит — и дичь, и топливо. Олег Иваныч прошелся по каюте, запахнул накинутую на плечи шубу — однако холодно, надо будет в избу переселяться или в чум. Эта идея с самоедскими чумами пришла ему в голову еще в Новгороде, когда читал отчет некоего проповедника, Степана Храпа, сто лет назад бродившего от Великой Пермии до Югры. По указу Олега Иваныча торговые агенты скупали по берегам моря Гандвик оленьи шкуры, ну а как чумы ставить — про то у Стефана Храпа подробно написано было. Вот и пригодились теперь. Вообще же Господь помогал в пути — с погодой везло, шли и ночью, вернее — полярным днем. Непривычно многим было — день-деньской солнышко по кругу ходит, ну, то экспедиции на руку. В пути охотились, рыбу ловили, с того и кормились и запасец изрядный на зиму сделали. Бог берег — только в пару штормов и попали, да под конец уже пригнал северный ветер льды. Еле прошли, один корабль потеряв. Тогда и принял решение Олег Иваныч — останавливаться на зимовку. Похоже, пора было: все сильнее становились ветры, шли дожди, да показывалась на горизонте белая кромка льдов. Обозначенный на карте покойного Федора острог представлял собой небольшую часовню да пяток полуразрушившихся от времени изб, давно покинутых, но еще вполне пригодных для жилья после небольшого ремонта. Все корабли, дабы упасти ото льдов и ветра, — воротами вытащили на берег — расставили кругом, словно стены, — во все стороны грозно смотрели пушки. Попробуй, сунься немирная самоедь — места мокрого не останется после первого же залпа. На высоких каравеллах, словно на башнях, ушкуйники несли караульную службу, к тому ж каждый еще был обязан трудиться для общего дела на заготовке дров, строительстве, расчистке снега и прочих работах — никто не роптал, понимали — для себя делают. Олег Иваныч подошел к кормовому окну — смеркалось; здесь вообще сейчас светло было часа два в день, да и это время ощутимо становилось меньше — в остроге зажигались светильники. Нерпичий жир хоть и воняет, да неплохо горит, и свет дает, и тепло. Олег Иваныч тоже достал кресало — зажег светильник. Потянуло дымом, затрещал, вспыхивая, пропитанный жиром фитиль. Снаружи послышались шаги. Кто-то поскользнулся на обледенелой палубе, упал, выругался… Олег Иваныч приоткрыл дверь — пахнуло сырым холодом. — А, Григорий Федосеевич! Заходи, давно с тобой поговорить хотел. Да шубу-то не снимай, холодно. Гость поздоровался, отряхивая снег на пороге. Вытащил из-за пазухи аккуратно сложенный бумажный лист: — Список охотников. Ну, тех, когда самоедь напала. Олег Иваныч довольно кивнул. За тем и ждал Гришу. Софья с Ульянкой отправились на девичьи посиделки — хоть обе и замужние женщины, да обычаи тут ломались — пусть повеселятся, праздник все-таки. А они с Гришей покуда делами займутся — не давали Олегу Иванычу покоя самоедские стрелы, вот, как жизнь в ост-Роге наладилась, самое время было разобраться. Гришаня сделал списки по-умному: не просто имена с прозвищами, а кто с кем в лодке, да еще и приписал к каждому — с какого судна: «Иван Корбут, Олешка Сергеев, Хват Коромысло да Людин Герасим — все с „Николая Угодника". Храмцов Степан, Краюшкин Федор да с ними еще пятеро — с коча „Маточкин Шар". Никодим Ребро с зуйком — с коча „Семгин Глаз"…» — Это какой зуек? Наш Ваня? Гриша молча кивнул, и Олег Иваныч принялся читать дальше: «Игнат Греч, с ним парень — тоже с „Семгина Глаза"». — Что за парень? — Красноморденький, кудрявый, зовут, кажется, Олежка. Да Ваня про него рассказывал. — Странно… — Олег Иваныч почесал бороду. — С одного суденышка, совсем небольшого, с «Семгина Глаза» этого — целых две лодки на четверых охотников, включая зуйка Ваню. Что они, в одну лодку не могли поместиться? Или еще людей взять, коли уж две? Кто там кормщиком, на «Семгином Глазу»? — Сейчас, посмотрю. — Гриша вытащил из привешенного к поясу кошеля пергаментные листки: — «Николай Угодник», «Быстрый Гусь», «Маточкин Шар»… Ага, вот и «Семгин Глаз». Кормщик Иван Фомин, из поморов. — Вызнать бы, в чем там дело, с лодками, — задумчиво протянул Олег Иваныч. — Хотя, вряд ли и помнит кто. Нет, должны, все-таки старшой их тогда погиб. А кто вместо него старшим стал? Ага, вижу — Игнат Греч.Ваня-то про него что говорит? — Да ничего. — Гришаня пожал плечами. — Он же, в основном, не с ним общался. С кормщиком да вот с покойным старшим. А может, Ване и навестить «Семгин Глаз»? Я-то уж, чувствую, примелькался везде, да и расспросы дальше вести — подозрительно, а Ваня… — Правильно, — улыбнулся Олег Иваныч. — Ваню и пошлем, они как раз еловый отвар по людям разносят с Геронтием, так что его появление на коче подозрений не вызовет. Вопросы для Вани сам составишь? Гриша лишь усмехнулся. Чего ж не составить, чай не в первый раз. Проводив Гришу, Олег Иваныч задумчиво мерил шагами каюту. Думал. Может, зря они так подозрительно отнеслись к гибели старшого с «Семгина Глаза»? Может, действительно, самоеды? Да, пожалуй, так оно и есть. Тогда к чему дальнейшее расследование? Может, и ни к чему. А может, и к чему. Чтобы одно уголовное дело расследовать, средненькое даже, не из самых сложных, сколько версий перелопатить приходится, даже самых фантастических! И часто бывает — самая дурацкая, на первый взгляд, версия верной оказывается. Потому — первое правило: все версии отрабатывать одинаково, ни одну не бросать на середине. Вот и здесь так же, с самоедскими стрелами. Пусть Ваня походит, поспрашивает — может, и всплывет что? Коптя, потрескивал в светильниках нерпичий жир, отбрасывая дрожащие тени. Слева от входа в каюту, кривя страшные рожи, сверкал нефритовыми глазами злобный золотой бог неведомого народа. Вечером — впрочем, в здешних широтах это было понятием относительным: тьма накатывалась сразу же после полудня — Олег Иваныч ужинал в веселой компании: он сам да Гриша — с женами, Геронтий с Ваней да отец Меркуш — бывший пономарь церкви Святого Михаила на Прусской, недавно рукоположенный в сан. Ели ушицу да жирную соленую рыбу — треску и пикшу, запивая душистой ягодной брагой, приготовленной уже здесь, на месте. Рыбы с брагой в остроге было навалом, а вот что касалось хлеба… С хлебом было хуже — давно уже съели размоченные в воде сухари, да и взятые с собой запасы зерна, из которого пекли лепешки, быстро подходили к концу. — Эх, жаль, маловато хлебушка, — посетовал отец Меркуш, зевнул, перекрестив рот, и продолжал с улыбкой: — Однако, спасибо Господу, и рыба есть, и бражка — не умрем, перезимуем! За орехами вверх по реке съездим! — Правильно, отче! — кивнул Олег Иваныч. — Вот за это и выпьем! Ну, вздрогнули… Выпив, запели песни. Начали Ульянка с Софьей — у них, в отличие от Олега Иваныча, и слух был, и голоса, да еще какие! А уж песня была: Я пью до дна За тех, кто в море. За тех, кого любит волна… Макаревича песня, Олега Иваныча по прошлой еще жизни любимая. Слова-то он хорошо помнил, давно еще научил Софью, вот с мотивом, правда, вышло похуже. Ну, да зато звонко! Такую песню и послушать приятно и самому подпеть голосом диким — не удержался Олег Иваныч, запел, хоть слуха отродясь не имел, сначала осторожно подтягивал, а затем уж и во весь голос — перестал стесняться: За тех, кому повезет, И если цель одна И в радости, и в горе, То тот, кто не струсил И весел не бросил, Тот землю свою найдет! «Тот землю свою найдет!» А ведь найдут, отыщут страны незнаемые! Пока ведь везло, правда, к везению этому, уж какие труды прилагались. Раскраснелись гости, в пляс пустились — отец Меркуш гусли принес — уж так наяривал, словно и не гусли у него, а какой-нибудь «Фендер Стратокастер», как у Ричи Блэкмора, гитариста «Дип Перпл». Впрочем, куда там Блэкмору до бывшего пономаря! Олег Иваныч и не знал раньше, что он так играть умеет. До упаду плясали. Лишь далеко за полночь утомились гости, ушли. Олег Иваныч хотел было их проводить, да махнул рукой — ну куда провожать-то? Все ведь тут же жили, на «Святой Софии»: Геронтий с Ваней в носовой надстройке, а Ульянка с Гришей — так и совсем рядом, в корме. Один отец Меркуш при церкви в избе ночевал, ну, тут рядом было, из окон видать… В каюте было жарко, душно даже — горела жаровня. Олег Иваныч подошел к Софье, обнял за талию. Та посмотрела на него своими карими, с золотистыми искорками, глазами, улыбнулась озорно. Сняла с головы золотой обруч — водопадом цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам волосы. Погладив мужа по левой щеке, боярыня развязала застежку лифа. Губы супругов слились в долгом затяжном поцелуе. Упал на скамью отороченный горностаем летник. Шурша, съехало вниз тяжелое бархатное платье. Подхватив на руки обнаженную женщину, Олег Иваныч медленно отнес ее на широкое ложе, покрытое шкурой медведя, на ходу целуя высокую грудь… За стенкой тем же самым занимались Гриша с Ульянкой, только, наверное, более энергично — слышались иногда их страстные крики. Далеко над унылой, затянутой твердым серебристым настом тундрой, изредка поросшей мелким корявым кустарником, разносилась такая же грустная тягучая песня. На мотив — грустная, но слова-то в ней были как раз веселые, скабрезные даже — такую песню в стойбище петь: всему народу оскорбленье. О неверных женах пелось в той песне, о злых вислогрудых шаманках, что раздевались донага во время камлания, поливая себя свежей оленьей кровью, о заговорах, что приманивают чужих мужей, и прочих тому подобных вещах, в приличном обществе не принятых. Пел ту песню хитрый эвенк Иттымат — в расшитой бисером малице, морда от ветра оленьим жиром обмазана, глаза — две щелочки, ну до того узкие — непонятно, как он вообще сквозь них видит. Быстро ехал Иттымат, погоняя олешек длинным шестом-хореем, иногда, чтобы согреться, и сам спрыгивал, бежал рядом с нартами. Торопился. Слухи по тундре быстро разносятся, хоть, кажется, и нет в ней никого. Однако где-где, а и пройдут охотники на зверя морского, или с последними оленями кто на юг откочует. О том, что появился в верховьях Индигирки-реки неведомый пришлый народ, белый, на больших байдарах, Иттымат узнал случайно — от старого охотника Итинги. Глуп был Итинги — большие байдары увидав, сразу прочь бросился. После рассказывал — духи моря, мол, от лютой смерти уберегли. Ага, как же! Больно нужен глупый старик пришлым белым людям! Как никто другой, знал Иттымат — никакие они, белые люди, не демоны и не духи злые, как полагал Итинги, а самый обычный народ, «русичи» или «новгородичи». Жили они тут когда-то, лет шесть-семь назад, Иттымат к ним неоднократно наведывался. Шкуры да якутское золотишко на железные ножи выменивал, выгодное дело. По-русски говорить насобачился немного — не так, чтоб особенно чисто, но ничего — понять можно было. Потом отплыли новгородичи в дальние земли — осталось лишь человек полтора десятка, из которых шестеро умерли от цинги в первую же зиму, еще двух задрал медведь, четверо утонули, перевернувшись с челном, а уж остальным — старикам да мальчишкам — умереть сам Иттымат помог: заехав в гости, лично заколол сонных острым ножом, все железо забрал себе — выгодно обменял по весне на целое стадо оленей. Когда убивал, не поленился трупы подальше отвезти в тундру — на поживу зверю, так что в избах ничьих костей не было, потому и не боялся Иттымат новых русичей, знал хорошо — среди них тоже разного народу полно, есть кто поумней, есть — не очень, а есть и совсем глупые, типа охотника Итинги. Вот ехал теперь — до больших зимних холодов успеть хотелось — в нартах шкурки да самородное золотишко. За такое золотишко многие русичи родного брата убьют — о том тоже знал Иттымат, на большую прибыль надеясь. — Хэк! Хэк! — закончив петь, подогнал олешек. — Ва-ах, моржовая задница! — выругался, увидев вдруг за сопкой у леса чужую ярангу. Узнал сразу — оленные чаучи-чукчи. Не любили чукчи эвенков, а уж Иттымата вообще терпеть не могли. Вскинул Иттымат хорей — побыстрей объехать ярангу, да не тут-то было: выскочили из яранги сразу трое — видно, чужих оленей услыхали. Двое мальчишек, один повыше, широкоплечий, в богатой парке — настоящий богатырь. Кажется, встречал его Иттымат еще по весне на большом оленьем празднике. Так и есть. Узнали и Иттымата. Дождались, когда подъехал ближе, поздоровались, однако в ярангу не пригласили — обида. Ну, обида на малице не виснет. Не показав вида, слез с нарт Иттымат. — Все ль здоровы в стойбище? Приносят ли важенки оленят? Камлает ли еще старый Чеготтак? Здоровы все в стойбище чаучей, и важенки оленят приносят, и Чеготтак камлает, спасибо за заботу. Только вот лучше уважаемому Иттымату к белым людям не ездить. Говорят, болезнь у них какая-то неведомая, видно, наслали духи. Так что лучше не ездить туда Иттымату, лучше не ездить. Совет этот сопровождал коренастый — Иттымат вспомнил: Ыттыргыном его зовут — весьма красноречивыми жестами, расшифровывающимися однозначно: убирался бы ты, хитрый проныра, из этих мест подобру-поздорову. — Да, позабыл я, — спохватился вдруг Иттымат. — Мне ж в гости надо, в стойбище на Чокырдахе-реке, свадьба там. — Вот, вот. Езжай, — бесстрастно кивнули чаучи, а Ыттыргын победно ухмыльнулся. Ухмыляйся, ухмыляйся, молодой дуралей, не родился еще в тундре человек хитрей Иттымата! Повернул Иттымат упряжку, прыгнул в нарты да погнал назад: — Хэк! Хэк! По пути оглядывался незаметно — ага, так и есть, бежит за ним малец-чукча. Ну, беги, беги, коли ног не жалко. Два дня ехал назад Иттымат. Не торопясь особо ехал, останавливался часто, отдыхал. Два раза светало. Два дня бежал за ним чукча-чауча. Два дня бежал, на третий исчез — устал, наверное. Хмыкнул Иттымат, надрезал пристяжному оленю вену, попил свежей кровушки да резко повернул вправо, к большой соленой воде. Затем объехал пару больших сопок — и суток не прошло — выбрался к Индигирке. Не с той стороны, где чукчей встретил, совсем с другой — знал, куда ехать. Поставил внизу, за сопкой, ярангу. Теперь — и за дело можно. — Хэк! Хэк! Ага — вот и прорубь. Вот и русичи — воду в бадейке тащат. Стегнул Иттымат оленей, обогнав водоносов, с нарт спрыгнул, закланялся, улыбаясь: — Здравы буди! Бог помочь. Вздрогнули водоносы — бадейку на лед опустили. — Смотри-ко, дядька Матоня, что за чудо такое? — Ишь, лыбится, нехристь. Может, ножичком его? Тебе чего надо-то, паря? Еще шире заулыбался Иттымат, глаза еще уже стали. Замахал руками: — Гости, гости. — Гляди-ко, Олелька. Вроде в гости зовет. — Гости, гости! — закивал Иттымат, призывно кивая на нарты. — И вправду поехать, что ли? — Что ты, дядька Матоня! — испуганно замахал руками Олелька Гнус. — Чай, сожрет еще, кто их, самоедов, знает? Матоня усмехнулся. Частенько они вдвоем хаживали за водицей. Не потому, что так нравилось таскать тяжелую бадью — просто так вольней говорить было. Не зря таскал воду Матоня — согласно кивал Олелька в ответ на его разговоры. И правда, мол, не дело в дальние страны тащиться — деньги да шкуры, да рыбий зуб есть — чего еще надо? По весне б и домой. Только вот побаивался Олелька корабли поджигать — а ну, как попадешься? Куда потом бежать-то? В тундру? О том и Матоня думал. Да ничего пока не придумывалось. А Иттымат между тем кланялся все ниже да приговаривал — гости, гости. — Гости твои далеко ли? — Нет, нет, совсем рядом. Вон за сопкой, в лесочке моя яранга. — Ага. Вас там, поди, с дюжину. — Нет, нет. Один я. Матоня переглянулся с Олелькой и махнул рукой. — А бадью куда девать, дядька Матоня? Тут оставить — враз украдут, потом наищешься. — С собой возьмем. Грузи в сани. Да воду-то сперва вылей! На чистом, усыпанном желтыми звездами небе ярко светила луна. Над замерзшей равниной реки играли палево-изумрудные сполохи. Иттымат, сидя на теплых шкурах в своей яранге, угощал гостей толченой олениной и странным горьковатым напитком — горячим и жирным. — Чай, чай! — прихлебывая, пояснял он. — Хоросе! Так, говорите, не продадут мне железных ножиков? — Неча и пытаться. Сами по весне в поход собрались. — Жаль, жаль. Много шкурок получили бы. Да и вот… Иттымат вытащил из-под шкуры небольшой золотой самородок. Матоня с Олелькой аж глаза выпучили: — Покажь! И много у тебя таких? — Да есть, однако. — Тогда так, Иттымат. — Матоня с видимым сожалением передал самородок обратно хозяину. — Вижу, хороший ты человек. Потому — поможем тебе, достанем и железных ножиков, и иного чего, что попросишь. Только сам в острог не ходи — воевода приказал всех пришлых людишек хватать да рубить голову без разбора. — Бай! — Вот тебе и «вай». Давай задаток покуда. Вон, хоть те шкурки. — А железный ножик? — Да я тебе свой отдам! На, владей, не жалко. Иттымат с поклоном взял протянутый Матоней нож, попробовал пальцем остроту лезвия и довольно зацокал языком. Они расстались друзьями, вполне довольные друг другом. Только Олелька Гнус на обратном пути недоуменно посматривал на Матоню. Тот ухмыльнулся: — Что, думаешь — ножик самоеду под ребро — и золотишко наше? Ведь так? Олелька кивнул. — И я б раньше так сделал, — хрипло засмеялся Матоня. — А теперь поумнел. Смекай: золотой камень у него пока один, ну, может и не один, да мало. Но где-то ведь их и много есть. Вот за железо мы их и будем брать потихоньку. — А как не станет железа? — А как не станет — скажем, много ножей принесем, езжай за золотишком. Привезет — вот тогда самое время будет… ножичком. Ничего не сказал на это Олелька Гнус, лишь восхищенно покачал головой да еще больше зауважал своего нового напарника. Нет, Игнат Греч тоже не дурак, но уж больно ганзейцам верен — видно, платят хорошо. Ну и пес с ним, пущай плывет себе в далекие страны, скатертью дорога. День все убывал, хотя, казалось, куда уж меньше. Солнышко давно уже не показывалось, рассветало буквально на час, а затем снова наваливалась гнетущая тьма. Хорошо, холодов особых не было, иногда и оттепель, но это пока — самая-то зима, чай, еще впереди. Чтоб не сидеть без дела, в светлый час охотились. Снаряжали ватаги к морю — били моржей да нерп на берегу, благо водились они там во множестве. На сопках промышляли мелкую дичь, а как-то завалили и белого медведя-ошкуя, здоровенный медведюга попался, матерый — Герасим Людин с «Николая Угодника» его на рогатину взял. Опосля набрали плавника да нажарили на костре медвежатники. У самой кормы «Николая Угодника» костер развели, чтоб ветер не задувал. Народ собрался — на медведя-то — мужики, девки да ребята. Кто-то гусли принес, кто-то на ложках наяривал. Пошла потеха — с песнями, плясками, прибаутками. А на ворона-коня Не пущает муж меня, Потому как старый муж На коня залезть не дюж! Сам воевода-адмирал на веселье присутствовать изволил да выкушал чарку перевара, что выгнали еще к Покрову ушлые поморы-ушкуйники с коча «Маточкин Шар». Поздненько угомонились, да и то не все — как отправился отец Меркуш почивать, сгоношили парни молодых девок через костер прыгать. Кроме молодых еще и Евдокся пришла — разбитная вдовица, ну, той ясно чего хотелось. Так до утра и провозились, правда, поди разбери, когда тут утро — темень, хоть глаз коли. — Эх, поздненько явились, дядько Матоня, — подходя к догорающему кострищу, с сожалением произнес Олелька Гнус. — И девки-то разошлись уже. — Кто и разошелся, а кто и нет, — поднялась со снега пьяная баба — вдовица Евдокся. Потасканная, далеко не первой молодости, в расстегнутом полушубке, со следами былой красоты на испитом лице. — Что, не нравлюсь? — Она усмехнулась, разглядывая мужиков. — А так? — Евдокся распахнула шубу, под которой, кроме меховых штанов, ничего не было. Медленно, несмотря на холод, провела себя руками по животу, потеребила груди, облизнулась призывно. — Ну, пойдем куда, ребята? Оба — Матоня и молодой Олелька — разом кивнули. Они уже были изрядно навеселе, а после корчаги перевара и Баба Яга Еленой Прекрасной покажется. — У нас на коче, в носовой каморе, нет посейчас никого, — возбужденно зашептал Олелько. — Все в избе ночуют. Туда и пошли. — Ну, заходи, — поднявшись на борт коча, кивнул Евдоксе Матоня. — Олелька, подождешь чуть? — А чего ждать? — расхохоталась Евдокся. — Разве втроем тесно будет? Пошли уж вместе, али стесняешься? Матоня лишь утробно заворчал. Зайдя в каморку, вдовица скинула шубу и опустилась на узкий рундук, задирая вверх ноги. Олелька проворно сорвал с нее штаны, уступил место Матоне, сам же пристроился к вдовице сзади. Пахло перегаром и гнилью. Несмотря на холод — натопленная с утра печка давно выстыла — со всех троих крупными каплями стекал пот. Евдокся довольно стонала, извиваясь в объятиях двух нетерпеливых любовников, ну а те уж старались, как могли. Коч, правда, не трясся — надежно вмерз в землю. Наконец, обессиленный, Матоня отвалился в сторону. Подтянув штаны, прислушался: за бортом уныло выл ветер. Хороший ветер. И костер хорошо горел рядом с «Николаем Угодником»… Рядом с «Николаем Угодником». А ведь «Николай Угодник» —самый вместительный коч. Его потеря была бы весьма ощутимой… И главное, делать-то ничего не надо — плеснуть на корму коча нерпичий жир да поднести головешку. Враз запылает! А потом и искать никого не будут — ясно, от костра загорелось. Возбужденный от новой идеи, не менее чем от Евдокси, Матоня осторожно перебрался через спящую в обнимку парочку. Скрипнул люк. Проснувшаяся вдовица приоткрыла правый глаз. Голова трещала — что значит перевар! — хотелось еще. И выпить, и секса. Выпить, по здравому размышлению, хотелось больше. Потому и не стала Евдокся будить красивого молодого парня с красным лицом, а, быстро одевшись, последовала за бородатым. Ну куда он ночью поперся? Либо помочиться, либо — ясно куда—к мужикам за переваром. Да вон он, у кострища уже. Крикнуть, чтоб подождал? Пес с ним, и так нагнать можно. Любвеобильная вдовица ускорила шаг. Дул восточный ветер, пронизывающий, противный и злой. Валил мокрый снег пополам с дождем. Сквозь разрывы туч иногда светил-серебрился месяц. Эх, не погас бы костер раньше времени. Нет, вон угли-то тлеют еще. Рядом с костром чернела широкая корма «Николая Угодника». Пошатываясь от выпитого, Матоня плеснул на мокрые доски нерпичий жир, поднес головешку… Миг — и дерево вспыхнуло, объятое пламенем. — Ты что же это творишь-то, аспид? — услышал вдруг он у себя за спиной пьяный женский голос. Обернулся, узнавая Евдоксю, нехорошо ухмыляясь, подошел ближе… и быстрым движением руки свернул вдовице шею. Осмотрелся — оттащить бы куда в сугроб. Шатнуло. Черт с ней, кому она нужна-то? Все видели, как эта пьяная тербень у костра на снегу валялась. Вот и замерзла. Бывает. Махнув рукой, Матоня пнул ногой остывающий труп и исчез во мраке ночной непогоды. — Беда, Олег Иваныч! — среди ночи, полуодетый, постучал в каюту воеводы Гришаня. — Пожар! — Мать ети… — выругался спросонья адмирал-воевода. Напольные часы в углу, недавно подаренные одним из капитанов, показывали пять. — Что горит-то? — «Николай Угодник». — Господи, надо ж, угораздило. — Олег Иваныч быстро оделся и накинул шубу. Жену, тоже заинтересовавшуюся пожаром, ждать не стал — выбежал вслед за Гришей, на ходу справился: — Тушат? — Тушат, — угрюмо кивнул Гришаня. — Только нечего уже тушить-то. Хорошо, народишку немного пожглось — в избах ночевали, а из тех, кто на коче, мало кто спасся. Выл ветер, бросая в лицо снег. В избах зажигали свечи. Глухо ударил церковный колокол. Со всех концов острога к «Николаю Угоднику» бежали люди. Кто с багром, кто с лопатой, кто с ведрами. Впрочем, тушить там уже действительно было почти нечего: нерпичий жир и ветер сделали свое черное дело, и взору Олега Иваныча предстали лишь догорающие остатки киля. Хорошо хоть, пороха на коче было мало — корабль использовался как рыболовецкая база и имел на вооружении лишь четыре пушки да пару кулеврин ближнего боя — иначе хороший взрыв далеко рассеял бы горящие обломки — а рядом стояли две каравеллы. Уцелевшие остатки команды коча молча оттаскивали в сторону обгоревшие трупы. Геронтий с Ваней деловито осматривали мертвых — а вдруг кто живой? Успеть бы вовремя оказать помощь. Олег Иваныч кивнул лекарю, подошел ближе: — Вы-то как узнали? — У отца Меркуша с Ваней гостевали, — утирая со лба пот, пояснил Геронтий. — Зарево-то поднялось — чуть не до неба. — Да костер тут жгли мужички, — вспомнил Гриша. — Нашли место. Видно, ветер и сыпанул искры на коч, он же просмоленный — много ли надо? Покачав головой, Олег Иваныч, отправив подвернувшегося под руку Гришу на выявление и опрос возможных свидетелей, самолично, скинув дорогую, крытую золотистой парчой шубу, замерил расстояние от костра до догорающих остатков судна, тщательно занес его в протокол осмотра, со слов Геронтия и Вани отметил месторасположение трупов. — Да вон они все тут, сердечные, — совсем по-взрослому махнул рукой отрок. — На корме, где каморка с печью. С кормы и пошел пожар. — Раненые есть кто? Подошедший Геронтий отрицательно покачал головой. Похоже, все спящие в кормовой части коча ушкуйники сначала отравились угарным газом, а уж потом обгорели. Впрочем, нет. Не все. — Вон, баба какая-то, — Ваня показал рукой на женский труп в расстегнутом нагольном полушубке. — Совсем не обгорелая. Правда, переваром от нее так и разит. Видно, отравилась или спьяну замерзла. Рядом е костром в снегу лежала. — В снегу, говоришь? — заинтересовался Олег Иваныч. — Геронтий, осмотришь? А ты, Ваня, видишь вон, мужики. Поспрошай, может, опознают. Довольный порученным делом, отрок степенно кивнул и, запахнув поплотнее шубейку — Геронтий велел беречь пробитое стрелой легкое, — подошел к группе ушкуйников, живо обсуждавших случившееся. Подумав, Олег Иваныч направился следом — мало ли, упустит чего пацан. Кто-то тронул его за рукав. Адмирал обернулся — Геронтий. Лекарь был крайне серьезен: — Отойдем? Олег Иваныч кивнул и вслед за Геронтием отошел от места происшествия, ближе к избам, кои образовывали, так сказать, центральную — впрочем, и единственную — площадь острога. — Девица умерщвлена, — тихим голосом сообщил Геронтий, он вообще не говорил громко. — Причем весьма ловко. — Как именно? — Скручена шея. По-видимому, одним движением. Тот, кто это сделал, не только очень силен, но и специально таким делам обучался. Молча кивнув — Геронтия можно было и не предупреждать о тайне следствия, и без того не отличался болтливостью, — Олег Иваныч поднял со снега шубу и, накинув ее на плечи, медленно направился к «Святой Софии». Евдокся. Распутная вдовица Евдокся — так звали убитую. Знал ее весь острог, особенно молодые неженатые парни — давала всем и каждому. Отличалась безобидностью и крайне незлобивым нравом, любила выпить, особенно на халяву, впрочем, «любила» — это еще слишком мягко сказано. И кому было нужно ее убивать? Причины? 1. Ревность. 2. Ссора. 3. Что-нибудь еще? Первые две версии были самыми простыми, лежащими на виду. Кстати, именно они обычно оказывались правильными. Бытовуха. Пили-пили, потом поссорились. Слово за слово — вот и нож в брюхе! Вернее, шея сломана. Тем более, эта самая Евдокся явно не отличалась богобоязненным поведением. Да, так, скорее всего, и было, об этом свидетельствовал весь прежний опыт адмирал-воеводы. Но вот что-то все равно тревожило. Не срасталось что-то. Труп — и пожар. А не связаны ли эти два события? Ну, если Евдокся сама не поджигала, так, может, видела что? За то и поплатилась. К чему оставлять живого свидетеля. Но ведь это означало бы, что ночной пожар возник вовсе не сам собою! Значит, имел место поджог. А кому он был нужен и зачем? — У владельца судна могли быть личные враги, — предположил Гриша. — Завтра проверю. Поспрошаю команду. Кроме того, — он усмехнулся, — мне кажется, далеко не все ушкуйники хотят плыть дальше. Рыбий зуб у них уже есть, мягкая рухлядишка, какая-никакая, тоже. Так зачем по весне лишние хлопоты? Уж лучше вернуться назад. А будет мало кораблей — часть людей придется оставить в остроге, а уж они тут найдут способ выбраться — починят какое судно или соорудят из плавника новое. — «Николая Угодника» сложновато будет починить, — усмехнулся в бороду Олег Иваныч. — Хотя версия принимается. Работай, Гриша. Да, Ваня про летнюю охоту не вспомнил? — Вспомнил, — Гришаня улыбнулся. — В лодке он был вдвоем с покойным Никодимом Ребро. И вот какое дело — они с Никодимом звали и остальных, да те отказались. Тем не менее другие видоки утверждают, что видели на охоте еще двоих с «Семгина Глаза», в отдельной лодке. И похоже, явились они позже других. — Вспомнили — кто именно? — насторожился Олег Иваныч. — Вспомнили одного — Игнат Греч, конопатчик с верфей. С ним был еще какой-то молодой парень, кто — видоки не помнят — молодежи-то на любом судне много. — Игнат Греч… — задумчиво протянул Олег Иваныч. — Игнат Греч. Может, конечно, и пустышку тянем. Однако возьмем-ка его в разработку, Гриша. — Не верится мне что-то, — помотал головой тот. — Как ты сам говоришь — мотивы? С чего бы конопатчику убивать Никодима Ребро? Хотя… — Стоп, Григорий Федосеевич. — Адмирал-воевода прихлопнул рукой по столу. — А почему именно Никодима Ребро? Ведь первая стрела попала именно в него. Тогда какой смысл выпускать вторую? — Ваня! — ахнул Гриша. — Ваня… Но… — Хочешь спросить, а Ваня-то чем помешал? — поднял руку Олег Иваныч. — А ничем. Не Ваня, а батюшка его, боярин Епифан Власьевич, вот в чем причина-то! У бывшего степенного посадника мало ли врагов? Да хоть те же холопы или смерды. Выяснить надобно доподлинно — кто таков этот Игнат Греч, да как на верфи очутился, да почему, верфь бросив, с нами счастья искать подался… — Ой, не гони, Олег Иваныч. — Гриша обхватил голову руками. — Легко сказать — выяснить. — Никто и не говорит, что легко. — Пытать бы этого Игната. Или в темную бросить. — Основания? — Олег Иваныч вздохнул. — Нет у нас оснований, одни догадки. А без всяких оснований людей хватать — это произвол полный. Мы же не московиты! Может, и не Игнат это вовсе… — Но как быть с Ваней? Он же… — Правильно, Гриша. — Воевода кивнул. — Не получилось один раз с Ваней, враг может еще раз попробовать. И на этот раз не торопясь все подготовить — время есть, выждать только момент удобный. Потому — присматривай-ка, Гриша, за отроком. И Ульянке про то же скажи, а я — Геронтию. Впрочем, Геронтий и так его никуда не отпускает. Не убережем Ваню — как потом в глаза боярину Епифану посмотрим? А с завтрашнего дня вообще запретить свободный выход из острога — еще сбегут шильники-поджигатели. Гришаня вдруг захохотал. Аж до слез, как давно уже не смеялся. Олег Иваныч недоумевающе посмотрел на него, пожал плечами, налил ему из кувшина ягодного морса. — Ой, уморил, Олег Иваныч, — отпив морсу, Гриша икнул от смеха. — Сбегут, ха! Здесь тебе что, Новгород? Сбегут. Ну, пусть бегут, в тундру. Где ни еды, ни тепла — да еще и морозы грянут. Глядишь, дня три протянут. Если немирная самоедь их раньше не сожрет. Сбегут… ну уморил. Тут захохотал уже и Олег Иваныч. Вошедшая Софья с удивлением посмотрела на них: с чего бы это такое веселье? Неужто перевару напились? Узнав, в чем дело, улыбнулась сама. Золотой бог на стене каюты угрюмо взирал на смеющихся. Нефритовые глаза его светились ненавистью и злобой. Все короче делались дни — вернее, светлые часы и даже — минуты. Ударили морозы — по ночам аж бревна трещали. Почти все ушкуйники переселились в избы — тесно, да зато тепло. Скрипя зубами, в числе прочих переселились в дальнюю от залива избу и трое ушкуйников с «Семгина Глаза»: Матоня с Олелькой Гнусом да бывший конопатчик Игнат Греч. Неспокойно в последнее время стало на сердце у Игната. Казалось, будто следит кто-то за ним. Пару раз, оборачиваясь, ловил взглядом чью-то удаляющуюся тень, а третьего дня неопрятный капитан Иван Фомин, непонятно с чего, начал вдруг расспрашивать Игната о верфях. С чего бы такой интерес? Ой, неспроста. Может, рассказал отрок Ваня про найденный яд да вышли-таки через Олельку и на него, Игната? Но, Олелькой, похоже, никто не интересовался. Таились до поры до времени? Адмирал-воевода хитростью своей далеко за пределами Новгородской земли славен был. Может, играл сейчас с Игнатом, словно кот с мышью. Нехорошо от таких мыслей было Игнату. Сам не свой стал: ходил — оглядывался, собственной тени пугаясь. Ночью не спал, ворочался. Вот и сейчас — мороз все крепчал снаружи, трескались бревна, небо на севере переливалось зеленоватыми сполохами. А Игнату не спалось. Вокруг храпели ушкуйники — на полатях, на печи, на широких лавках, вот как Игнат или Олелька. Смотри-ка, тоже, кажется, не спит паря! Олелька поворочался, повозился, осмотрелся, откинув медвежью шкуру. Осторожно встал, подозрительно оглядываясь, растормошил спящего рядом соседа. Зашептал: — Вставай, дядька Матоня. Матоня проснулся сразу же, словно того и ждал. Что это еще у них тут за тайны? Игнат Греч тут же притворился спящим. — Возьми-ка еще пару. — Олелька достал что-то из-за пазухи, да, неловкий, не удержал в руках, уронил. Это «что-то» упало с явным железным звоном. — Эх, косорукий, — зло буркнул Матоня. Осмотрелся — нет, все вроде тихо. Подобрал что-то. Шепнул, обернувшись: — Завтра будто бы по воду пойдем. Все в бадейку сложим. — Думаешь, не уехал еще самоед? — Не должен. Сказал же — ждать будет. Утром, проснувшись под звон колокола, оба засобирались. Выбрали бадью, шест. Игнат еще раньше приметил, что слишком часто они вместе по воду ходят. Дождался, как вышли, обернулся к ушкуйникам: — Микола, дай-ко самострел. Вроде в сопках песца видали. Пройдусь, как рассветет. — И мы с тобой, дядька Игнат. — Нет, вас не возьму — шумливы больно. Хотите — одни идите, а я, сами знаете, сам-один люблю. Он нагнал их на льду реки. Вернее, даже не нагнал — знал, куда ходят — обошел слева, затаился за снежным наносом. Ага — вот и подельнички. Что-то не очень спешат ковырять затянувшуюся льдом прорубь. Свернули зачем-то к другому берегу — и бадью не бросают, тащат. Игнат бы, конечно, еще за ними, прощелыгами, последил — да только где тут спрячешься-то? Положив в ложе самострела короткую стрелу-болт, Игнат возник перед истекавшими потом от тяжелой ноши шильниками, словно злой самоедский дух. Направил стрелу в грудь Олельке: — А ну, стоять, шпыни! Показывай, что в бадейке! Олелька повалился на колени: — Не стреляй, дяденька Игнат. Все, как есть, покажем!.. Матоня лишь хмуро кивнул. — Ну и где же ваш самоед? — насмешливо поинтересовался Игнат после часа блужданий по сопкам. Он таки вошел в долю, пообещав свою непосредственную помощь в установлении связей с неким кузнецом Онфимом, у которого «железья, словно у кобеля блох». Самого дюже разбирало любопытство — что это за самоед такой и много ль у него золотишка? А самоед не находился. Да он и не мог найтись. С ночи еще выходил хитрый Иттымат из яранги и подозрительно смотрел на небо. Не нравилось ему небо, ой, не нравилось! А как к утру резко спал мороз да заклубились тучи — собрал Иттымат ярангу, сложил в нарты да стегнул олешек хореем. Судя по всем приметам — хороший буран ожидался. Ну его к злым морским духам. Лучше подальше в сопки податься, переждать. Правда, там чукчи… Впрочем, Иттымат надеялся с ними не пересечься. А что касается «новгородичей» с железными ножами — подождут. Надо будет — еще придут, после бури, которая не заставила себя долго ждать. Закружил ветер, завертел снегом, завыл, словно лютый волк. И так рванул — Олельку аж с нот сбило. Понесло по озеру — еле поднялся. — Ой, дядька Игнат, пойдем-ка лучше обратно! Хорошо сказал — обратно! Да где теперь дорогу найти? Коли нет ни верха, ни низу — везде снег да ветер. Замело все следы — не сыщешь ни самоеда, ни обратного пути. Эх, видать, обманул проклятый самоед Иттымат. Ну да теперь уж не до навару — как бы самим уцелеть, ох, спаси, Господи! И погибли бы все трое, заметенные злым северным ветром, застыли бы ледяными столбами и только ближе к весне поел бы песец их оттаявшие трупы. Погибли бы… если б не Итинги — старик-чукча, что разбил маленькую ярангу в низинке, промеж двух сопок, верстах в трех от реки. Это для новгородцев ветер бураном был, для чукчей — так себе ветерок, сильный, правда, но далеко не смертельный. Бывало и хуже. Услыхав крики, послал в тундру внушу Еджеке — та и привела троих… Не знала, что на свою погибель. Нанес снегу буран, замел перевалы — однако не помеха это оленным чукчам — молодым богатырям Чельгаку с Томайхомэем. Старший с ними — Ыттыргын, всем богатырям богатырь: с детства дрова колол тупым топором — теперь руки, ровно камни — бедренную кость оленя-самца одним ударом перешибает. На такое, конечно, Чельгак и Томайхомэй пока не способны — но это только пока… Остановили нарты у знакомой сопки, где-то тут — знал Чельгак — старик Итинги кочевал с олешками да с молодой Еджеке, Чельгаковой невестой. — Зайдем, Ыттыргын, в гости? Ыттыргын кивнул, улыбнулся. У самого когда-то невеста была, теперь жена Ельмечей. Почему ж не зайти к старому Итинги? — Вот здесь яранга его, меж деревьев… была… Что это за пятна на снегу? Кровь! А эта круглая деревянная штука… и рядом — железный нож белых! — Мужайся, Чельгак. — Ыттыргын подошел ближе к юноше, обнял. — Ты воин — что говорят тебе следы? — Злые белые люди пришли в ярангу, — побледнев, отвечал Чельгак. — Убили старика и… и Еджеке. — Лицо Чельгака исказилось болью. — Украли ярангу, припасы, увели оленей… Ушли на восток. Разреши, Ыттыргын… — Да, — кивнул Ыттыргын. — Ты будешь преследовать убийц, но сразу не вступишь в бой. Подождешь нас. А мы выполним задание старейшин и нагоним тебя, Чельгак. — Да будет так, — кивнул Чельгак. Лицо его было бесстрастным, лишь глаза горели огнем мщения. Проводив друзей взглядом, он направил нарты по следам убийц и взмахнул хореем… А Ыттыргын и Томайхомэй вернулись. — Они вряд ли увезли убитых с собой, — резонно заявил Ыттыргын. — А для Чельгака сегодня — это лишняя ноша на сердце. Так, Томайхомэй? Томайхомэй молча кивнул. Поискав вокруг, они обнаружили укрытые наспех наломанным лапником и присыпанные снегом трупы. Старик Итинги и красавица Еджеке. Черноволоса, черноока… Была черноока. Томайхомэй невольно вздрогнул — вместо глаз у старика и девчонки зияли кровавые колотые раны. — Мы отомстим, Томайхомэй, — с ненавистью произнес Ыттыргын. — Обязательно отомстим. Мы вытянем из убийц жилы, вырежем желудки и заставим съесть. Погрузи мертвецов в нарты, Томайхомэй… Их ждет богатая зверем тундра верхнего мира. Будут славные похороны. Шаманы — Чеготтак с Четтамаем — будут камлать, и души убитых примут властители верхнего мира. Пока же… Нам надо выполнить задание старейшин. Устроим засаду, выберем человека в богатой одежде… Духи тундры помогут нам! — Духи тундры помогут нам, — эхом откликнулся молодой Томайхомэй. Игнат Греч исчез! Это оказалось весьма неприятной новостью для Гриши. Как именно исчез? Кажется, вместе с водоносами. А куда они обычно ходили за водой? Ясно куда — на дальнюю прорубь, там, говорят, вода вкуснее… Так-так… — Эй, воины. Идем со мною на поиски. Гришаня шел первым — в лазоревом, подбитом мехом, кафтане, в боровом плаще, крытом алым бархатом. В руке — обнаженная шпага. На голове расшитая золотыми нитками шапка… Он сам не понял, как… Словно вдруг со льда озера поднялась снежная пыль и ударила его по глазам. От полученного удара Гриша медленно повалился на снег, не чувствуя, как мгновенно подхватили его ослабевшее тело чьи-то сильные, чрезвычайно сильные руки… — Оставайся здесь, Томайхомэй. — Швырнув связанного пленника в нарты, распорядился Ыттыргын. — Ты убьешь преследователей и догонишь меня в сопках. Вместе мы поедем за Чельгаком. — Да будет так, — отозвался юный богатырь. Он убил всех преследователей — да их немного и было. Догнал упряжку Ыттыргына и вместе с ним направился к югу — именно туда вели следы нарт Чельгака. В стылом полярном небе сияла серебряная луна.Хосе Эмилио Пачеко
Глава 5 Река Индигирка. Ново-Дымский острог. Зима 1476—1477 гг.
И, наклоняя липа ниже, Сжав рукояти шпаг своих, Мы знали все, что ближе, ближе Час поединков роковых!Если от Индигирки-реки повернуть на запад и ехать, меняя оленей, четверо суток вверх по соседней реке Берелех, к исходу четвертого дня редкий лесок станет гуще, деревья — матерей и выше, а снег под полозьями нарт украсится плотной вереницей песцовых следов. Близ реки, в небольшой узкой долине, белой от слежавшегося снега, стояли яранги. Одна, две… восемь. Похрипывали в загонах олени, тянули к кормушкам влажные толстые губы. Вообще-то, летом здесь больше яранг было, куда как больше — да откочевало еще по осени большинство оленных людей — подальше к югу подались, к корму да зверю. Одни лишь воины задержались да старый шаман Чеготтай — разведать до весны, что за люди появились на берегах Индигирки-реки, надолго ли да каких ждать от них пакостей? А пакости уже были — Ыттыргын, старший над молодежью, дурную весть привез. Убили белые люди старика Итинги, что припозднился с кочевьем, да не одного его убили, еще и внучку, красавицу Еджеке. Вчера камлал шаман — просил духов заоблачной тундры принять новых поселенцев. Удачное было камлание — напившись мухоморовой настойки, в исступлении выл Чеготтай, катался полуголым по снегу, как когда-то в молодости, не чувствуя холода. И не зря ведь! Явились-таки духи, открыли свое повеление — не будут спокойны души убитых, покуда не принесены в жертву убийцы. Услыхав шамана, содрогнулись молодые воины, даже опытный богатырь Ыттыргын побледнел. Знали все — нет ничего хуже, чем неупокоенные души умерших. До весны, до лета, а может, и дольше, будут бродить они по тундре, пить кровь оленей да высасывать силы у людей. Повстречать такого бродячего мертвеца — к верной смерти. Потому — срочно нужно было разыскать убийц, впрочем, Ыттыргын это и без Чеготтая знал. Привез с собой пленного. Пленник оказался молодым, в красивых одеждах, в малице, украшенной нитью из сверкающего солнцем железа, что водится на юге, в земле якутов. Видно — не простой человек, шаман или сын вождя. Тем лучше. Тем угоднее духам… — Готовьте пленного, — после того как тела убитых отвезли далеко в тундру, приказал шаман. — Через три дня, едва покажет полглаза великий дух света, начну пытать. Ыттыргын кивнул. Через три дня. Хорошо б к этому времени найти убийц. Эх, кабы знать язык белых! Может быть, и сказал бы пленник, где искать нелюдей. Ва, а ведь тут может помочь хитрый эвенк Иттымат! Он ведь где-то рядом со стойбищем ошивается, вместе со своей упряжкой. Подумав, Ыттыргын кликнул Чельгака с Томайхомэем. А хитрый эвенк Иттымат, едва закончилась пурга, вновь нарисовался у острога. Ждал железо. Расставил ярангу, разжег очаг, в холодной части — чоттагыне — развесил мороженое мясо. Немного настругал костяным ножом — пообедал. Вышел из яранги наружу — и нос к носу столкнулся с целым отрядом белых! Оглянулся — ярангу уже окружили, бежать поздно. Закланялся: — Мир вам, добри луди. — Ишь ты! — удивился молодой воин в теплой телогрее, наброшенной поверх кольчуги. — Олег Иваныч, господине, тут, кажись, русский знают. Олег Иваныч, сбросив широкие, подбитые беличьими шкурками лыжи, быстро подошел ближе, подозрительно оглядывая хозяина яранги. Самоед — среднего роста, в странном, расшитом бисером полушубке мехом внутрь, глядел на него сощуренными глазами-щелочками и широко улыбался. Плоское лицо жителя тундры было покрыто толстым слоем оленьего жира. — Я — русский боярин, — ткнув себя рукой в грудь, представился Олег Иваныч. — Ты кто? — Иттымат я, господина. Эвенк, не чукча, нет, — снова закланялся Иттыммат. — Заходи в яранга, однако. Сидеть, говорить будем. — Иттымат гостеприимно распахнул край чоттагына. Пахнуло теплом и запахом протухшего жира. — Что ж, зовешь — зайдем. Пошли, Геронтий. — Наказав воинам глядеть в оба, Олег Иваныч вместе с Геронтием — оба в бобровых полушубках, в треухах — согнувшись, протиснулись внутрь яранги. Жилище изнутри оказалось куда более просторным, нежели выглядело снаружи. И более привлекательным, уютным даже. Не сказать, чтоб этот плосколицый самоед жил в пошлой роскоши, но и убогим внутреннее убранство назвать было нельзя. Добротные шесты, аккуратно затянутые оленьими шкурами стены, посередине — сложенный из круглых камней очаг, небольшой, что и понятно — камни-то приходится возить с собой, как, впрочем, и всю ярангу, в том числе и пол из лапника, застланного все теми же шкурами. — У нас пропал молодой охотник, — усевшись по-турецки, пояснил Олег Иваныч. — Следы, увы, успело занести снегом. Труп, слава богу, мы тоже не обнаружили. Может, ты чего видел? — Иттымат много чего видел, — хитро улыбнулся эвенк. — Только вспомнить трудно. Олег Иваныч молча расстегнул полушубок и вытащил из-за пояса нож с резной рукоятью из рыбьего зуба. Самоед испуганно попятился. — Не боись, — успокоил его воевода. — Что нужное вспомнишь — твой будет. — Уах! — Иттымат восторженно зацокал языком. Нож ему явно понравился. Угостив гостей строганиной — кстати, ничего себе оказалось это сырое промерзшее насквозь мясо, даже вкусно, — Иттымат полуприкрыл глаза и принялся задумчиво раскачиваться, несколько напоминая видом вконец обдолбанного нарка. Вспоминал он долго. Олег Иваныч переглянулся с Геронтием и медленно убрал нож обратно в ножны. Вернее, хотел убрать, но до конца не успел — самоед неожиданно быстро схватил его за руку: — Вспомнил! Видел следы, как же. А рядом — следы нарт, так. — Каких еще нарт? — разом поинтересовались гости. — Чукчи — народ оленей, — улыбаясь, пояснил Иттымат. — Их нарты. Говорю вам — увезли вашего в стойбище. — И далеко ли? — Три, нет, четыре раза посветлеет небо, пока доедете. Вверх по реке Берелех. Она тут рядом, я покажу. — Ну, уж, изволь. Держи нож. Передав обрадованному эвенку обещанный нож, Олег Иваныч выбрался наружу. Вслед за ним выбрались и Геронтий с хозяином. — Однако, сейчас к чукчам поедете? — Почти. Давай веди, показывай. — Во-он, видишь — следы полозьев? К Берелеху-реке те следы и приведут. Олег Иваныч усмехнулся: — Представляю ту речку. Летом рыбка в ней знатно ловилась. Эй, ребята, поворачивай-ка в острог. Вооружимся да припасы возьмем. Завтра, как рассветет, Поедем. — Оружье не забудьте, — посоветовал Иттымат. — Чукчи — народ военный. Проводив незваных гостей взглядом, хитрый эвенк ухмыльнулся и скрылся в яранге. — Эй, русичи! — хлопнул он в ладоши. — Выходите. Однако, уехали ваши.Совсем-совсем уехали. Из-за оленьих шкур в задней части яранги выбрались к очагу двое — Матоня и Олелька Гнус. Оба исхудалые, дрожащие. — Ну, удружил ты нам, Иттымат, век помнить будем. — Растирая затекшие руки, поблагодарил Олелька. Матоня лишь ощерил в улыбке-гримасе зубы. — Бадья железа за вами, — бесстрастно напомнил Иттымат. — Само собой. Сделаем, — разом заверили гости. Затем попросили принести мяса. Дождавшись, когда Иттымат выбрался в чоттагын, Олелька повернулся к Матоне: — Жаль, дядька Игнат в пурге потерялся. — Лучше б его вообще не было. Кто старика убил с девкой? — А ты сам-то… — Я лишь после потешился. Молодость вспомнил, как глаз шипить, когда его вымают. А твой Игнат дурака свалял — запомнят, дескать, расскажут. А чего рассказывать-то? Как мы эту самоедскую девку втроем снасильничали? Дак как же — аппетитная деваха попалась, особенно как одежки свои в чуме скинула. Я б, наверное, и не убил бы. Все Игнат. И золотую пайцзу с девкиной шеи себе забрал, гад. Он, он. После нам наплел — что из осторожности убил. Но пайцзы-то на шее убитой девчонки уже не было… Осторожный, мать его. Вот и доосторожничался теперь — сгинул. — Уах-уах, — покачал головой Иттымат, внимательно прислушивающийся к беседе из чоттагына. — Однако, я, кажется, знаю, кого убил этот Игнат. Не иначе — старого глупого Итинги с внучкой. Ну, таких и не жалко, дуракам — дурацкая смерть. А этот Игнат… Может ведь, и не сгинул. Кочевье Ирдыла рядом, если, правда, не подались на заход солнца. Заехать, что ли, к Ирдылу, узнать? Ладно, там видно будет. — Кушайте, дорогие гости. — Войдя в ярангу, Иттымат с поклоном протянул гостям строганину. Те просидели у него долго — совсем надоели хозяину. Гостили бы и дольше — тепло, ветер не дует — да Матоня толкнул в бок слишком засидевшегося приятеля: — Пошли уж, хватит рассиживать. Олелька согласно кивнул, и нечистая пара, от пуза поев строганины, пустилась в обратный путь. Было тихо — ни ветерка — мороз ослаб, сквозь разрывы низких облаков в полночном небе моргали звезды. А всего в нескольких десятках верст от Иттыматовой яранги, на берегах реки Берелех, остановилось на ночлег кочевье младшего рода Ирдыла — обедневшего эвенкского князька. Вытоптав снег, поставили три яранги — больше народу не было. Спать долго не ложились — гость в яранге Ирдыла ночевал — «русич», а старый Ирдыл, худо-бедно, русский знал — наловчился за долгую жизнь от новгородцев-ушкуйников. Гость — для яранги счастье, а для жителей кочевья — большое событие. Кругом ведь одни сопки да тундра — чего там интересного? Вот и слушали в яранге гостя — Игната. Сам Ирдыл переводил, смеясь, а на ночь, из уважения к гостю, уступил ему двух своих жен… С силой погоняя оленей, ехал по реке Берелех целый отряд воинов-чукчей: трое молодых богатырей — Ыттыргын, Чельгак, Томайхомэй, а с ними еще полтора десятка — больше в стойбище не было; главный род Ыттыргына давно к югу откочевал, оставив на берегах Берелеха лишь часть людей для разведки. Не появись чужой народ — и эти бы уехали. Сейчас не нападать ехали — уж больно велико стойбище белых — мстить тайно. Для того нужно было сначала убийц найти, что не так просто, но можно. Сопки — они ведь только для чужих пустынны, наверняка кто-нибудь что-нибудь да знает. Тот же дедко Ирдыл — он в тех местах кочевал — или хитрый эвенк Иттымат, коему, говоря по чести, давно пора было бы сломать шею за все его подлости. Шаман Чеготтай долго сидел вчера после камлания. Недвижно, в пустоту уставившись. После сказал: охотник, что ходит в верховьях Индигирки-реки, знает убийц. Правда, не уточнил — какой именно охотник, да тут и так ясно было — не Ирдыл, так Иттымат, последний, правда, не столько охотник, сколько жулик, впрочем, более подробно на эту тему духи тундры с шаманом не говорили. Первым встретился Иттымат — довольный ехал, песни эвенкские пел. Встречи с чукчами не ожидал, ощерился, видно, — поворотить назад хотел, да не успел, подлая росомаха. Заулыбался, глаза сощурив. Старика Итинги и внучку его кто-то убил? Надо же! И кто бы это мог быть? Покачивал головой Иттымат, сам же внимательно вокруг оглядывался, все примечал. И как незаметно — только не для Иттымата — окружали его нарты охотники-чукчи, вооруженные пальмами — широкими тесаками на длинных древках. Как недоверчиво усмехался, слушая его, Ыттыргын. Как один из молодых богатырей, сидя в нартах, нетерпеливо пощипывал тетиву тяжелого снаряженного лука. Все приметил хитрый эвенк, понял — не верят ему, пытать будут, затем убьют. Уах, нехорошо, однако. И как же это он так расслабился? Может, обрадовался целой бадье железа, что притащили — не обманули— «новгородчи», Матоня с Олелькой? Навар хороший — много чего можно получить за железные ножи в якутских стойбищах. Впрочем, не только в якутских… Добраться бы вот только до них теперь. — Эх, совсем забыл — голова дырявая стала. — Иттымат всплеснул руками. — Рассказывал знакомый русич — старика и девушку убил Игнат из племени новгородчей. — А он про то откуда знает, знакомец твой? — недоверчиво спросил Ыттыргын. — Он знает. — Иттымат усмехнулся. — Ему сам Игнат про то рассказывал. Да, с убитых этот Игнат блестящий амулет снял, с птицей. Чельгак вздрогнул, услышав про амулет. — Уах! И где нам искать Игната? В остроге? Поедешь с нами. — Нет, нет! — замахал руками эвенк, ехать с чукчами к русичам ему совсем не улыбалось. — Нет его в остроге. Либо в пурге сгинул — либо… Либо пригрел его старый Ирдыл! — Ирдыл? — Ыттыргын задумался. — Ирдыл… Выходит, прав был Чеготтай, не зря камлал. — В добром ли здравии славный Чеготтай? — льстиво поинтересовался Иттымат. — Помнится, мы как-то славно с ним повеселились на оленьем празднике! — Ирдыл… — прошептал про себя Ыттыргын. — Он ведь где-то здесь должен быть. Эй, Чельгак, Томайхомэй! Берите воинов, пробегитесь по берегам. Ищите ярангу Ирдыла. Спрыгнув с нарт, воины надели снегоступы и бросились исполнять приказ Ыттыргына, задумчиво наблюдавшего за ними. Позабытый всеми эвенк чуть слышно цокнул языком. Вздрогнули его олени, встрепенули ушами и потянули нарты вперед. Сначала медленно, потом все быстрее. Видел то Ыттыргын, да не до Иттымата было. Пусть уезжает, да заберут его сердце злые духи тундры. По-тихому скрывшись за поворотом, хитрый эвенк от души взмахнул хореем. Рванулись нарты, понеслись — только снег захрустел под полозьями. Стемнело. Но не остановился Иттымат, по-прежнему подгонял оленей. А чего останавливаться-то? Ночь теплая, олени отдохнувшие, сытые. А дорога — она по реке Берелех идет, никуда не свернешь, даже при всем желании. Так что погонял олешек Иттымат, пока рука не устала. Благодарил добрых духов, что привели в его ярангу новгородчей, Матоню с Олелькой. Не подслушай их разговор Иттымат — все, хана! Убили бы сейчас чукчи, не поверили б, что ничего о судьбе Итинги не знает. — Хэй, хей! — закричал Иттымат, снова взмахнув хореем… Стойбище Ирдыла отыскали быстро. Томайхо-мэю повезло — недалеко и отошел от реки, как встретил мальчишек-охотников, Ирдыловых внуков. Знавал он их и раньше, потому встреча была теплой. Обрадовались ребята, да и Томайхомэй не скрывал радости: — По-здорову ли дедушка Ирдыл? — Здоров, а как ты и все твои родственники? — Да пока не жалуюсь, слава духам тундры. Я со своими тут. Тоже охотимся. С Ыттыргыном, Чельга-ком… — У аи! Сам богатырь Ыттыргын с вами?! В гости, в гости поехали. Дедушка рад будет. У нас, правда, есть уже один гость, русич. — Русич?! Не Игнатом зовут? — Может, и так. Мы не помним. Так поедем, а? — Поедем! Сейчас, только своих кликну… Игнат Греч насторожился, услышав снаружи чьи-то радостные крики. Старый Ирдыл, с раскрытым ртом внимающий очередным россказням гостя, тоже прислушался и быстро выскочил на улицу. Заныло сердце у Игната. Нехорошо заныло, словно предчувствовало что-то дурное. Хотел было уже Игнат выскочить из яранги да по-тихому свалить, украв нарты. Но поздно уже было. Вслед за Ирдылом, стряхнув в чоттагыне снег, ввалились в ярангу трое чукчей. Один здоровый, с каменным лицом, в теплой, расшитой бисером, парке с капюшоном. Двое других молодые, почти мальчишки, только тоже с виду не слабые. Уселись у самого входа, разговор завели с дедом. Гыргычили что-то по-своему, время от времени бросая на Игната быстрые внимательные взгляды. А один, тот, что помладше, так вообще глаз с него не сводил. И с такой ненавистью? Неужели… «Ах, старый дурак!» — выругал себя Игнат. Понял, куда так пристально смотрел приехавший парень. Вовсе не на него, Игната, а на его шею, где, под распахнутым воротом рубахи, рядом с нательным крестом, висела на шнурке тяжелая золотая бляха с изображением птицы. Бляха, снятая Игнатом с трупа. Ах ты, это ж надо, как влип! Вчера еще хотел бляху в шубу зашить, да не успел… Игнат осторожно опустил правую руку, нащупал за поясом нож. Резкий удар в шею здоровому, потом — сразу — тому, что слева. Ну а с тем, молодым, проще будет, не говоря уже о старике. Только не шуметь — кто знает, сколько их там приехало. Осторожно вытащив нож, Игнат подобрался и резко, словно стрела, ткнул лезвием здорового… Тот тут же перехватил его руку, сжал. Легко и просто, словно давно того ждал. Выпустив нож, Игнат закричал от боли. Даже и не столько от боли, сколько от обиды на свою глупость. Всегда презирал самоедов, за людей их не считал — доверчивые и глупые, словно большие дети. Потому и расслабился… а не следовало бы! Здоровенный сжал пальцы на шее Игната. Тот захрипел, задыхаясь. — Не убивай его, Ыттыргын, — тихо попросил Чельгак. — Дай мне сделать это. Еджеке ведь моя невеста. — Он наклонился и резким движением сорвал с шеи задыхающегося убийцы амулет — золотую пластинку с изображением птицы. Пластинку эту в прошлое лето обменял Чельгак на десять песцовых шкур у заезжего охотника-якута. Подарил Еджеке — как та радовалась! Еджеке… Чельгак украдкой смахнул слезы… — Будем биться, — твердо сказал он. — Завтра же, когда посветлеет.. — Да будет так, Чельгак, — кивнул головой Ыттыргын и улыбнулся, ободряюще положив руку на плечо юноши. Завтра, как только начало светлеть небо, на льду реки Берелех очертили круг. Встали вокруг плотной стеной — люди старого Ирдыла и приезжие богатыри. Развязали убийцу, сорвав рубаху, сунули в руки копье, вытолкнули… Ровно посередине круга его уже ждал Чельгак, с таким же коротким копьем, тоже обнаженный по пояс. Он стоял, словно статуя, и, казалось, совсем не чувствовал холода. Не до того было и Игнату. Получив в руки копье, он перестал дрожать и, словно загнанный волк, приготовился подороже продать свою жизнь. Чельгак молча ждал. Зарычав, Игнат подбежал ближе и, сделав обманный выпад, достал концом копья плечо соперника. Тот переместился влево, все так же улыбаясь, не обращая никакого внимания на текущую вниз по руке кровь. Неуловимым движением руки чуть шевельнул копьем… Игнат еле увернулся. Однако… Следовало быть поосторожней с этим парнем. Похоже, он неплохо владеет копьем. Игнат, сам неплохой боец, перехватил древко двумя руками и завертел «мельницу», стараясь нанести удар в голову или шею. Чельгак отбил почти все удары, пропустив лишь один — снова в руку. На этот раз удар был силен и рассчитан — правая рука Чельгака бессильно повисла. Горестный стон пронесся среди зрителей. Игнат осклабился и тут же нанес новый удар, совершив длинный выпад снизу. Чельгак мгновенно перекинул копье в левую руку, подпрыгнул и ударил в спину… Игнат успел откатиться по снегу, но ребра острый наконечник все-таки задел. Грудь его окрасилась кровью, и Игнат почувствовал вдруг, что слабеет. А у его соперника, наоборот, словно бы прибавилось ловкости! Чельгак закружил вокруг убийцы, словно готовящаяся к прыжку рысь. Быстро перемещаясь, он перепрыгивал с ноги на ногу, нанося удар за ударом, отбивать которые становилось все труднее. В какой-то момент Игнат понял, что не выдержит больше. А умирать не хотелось. Он оглянулся, тяжело дыша, посмотрел вверх, на высокий берег… И, вздрогнув, затряс головой, не в силах поверить — на заснеженном берегу матово блестели доспехи новгородского войска! С матерным криком Игнат резко метнул копье, целясь сопернику в голову, и тут же отпрыгнул в сторону, к зрителям. Ударив в глаз подвернувшегося под руку старика Ирдыла, ганзейский шпион побежал навстречу своим. Ыттыргын натянул лук. — Нет!.. — хрипло прокричал Чельгак. Схватив брошенное копье, поставил его древко на ступню, размахнулся ногой… Пущенное с невероятной силой копье догнало убийцу у самой кручи, вонзившись в спину. Игнат застыл на бегу, с удивлением видя, как из груди его выползает наружу острый окровавленный наконечник, и упал в снег… …У самых сапог Олега Иваныча. — Да тут, кажется, заварушка, — усмехнулся адмирал-воевода, трогая носком юфтевого сапога мертвое лицо шпиона. — Пойдемте спустимся, познакомимся. Стрелки, готовьте аркебузы! Уах! Оглянувшись, воины-чукчи поняли, что окружены. Везде, со всех сторон, шли к ним странные высокие люди в блестящих железных доспехах. Некоторые держали в руках длинные, не менее странные, палки, совсем непохожие на копья. Пахло чем-то горелым и еще каким-то незнакомым неприятным запахом… Богатыри схватились за копья. Ыттыргын натянул лук — огромный, весом с хорошую нерпу, с тетивой, скрученной из оленьих жил, из тех, что далеко не каждый натянет. Недаром такие луки назывались богатырскими. Вряд ли защитит от него железный нагрудник на высоком светлобородом человеке в богатом плаще. Видимо, этот человек и есть главный у нападающих. Впрочем, зачем рисковать, пробуя на прочность злое железо? Можно ведь и поразить противника в глаз. Ыттыргын сместил точку прицела. — Стрелять, Олег Иваныч? Адмирал оглянулся. Стрелять? Может, и придется, конечно. Но ведь не за этим же они сюда пришли. Гришаня-то так и не найден. А эти, судя по всему, могли бы помочь. Может, они и похитили Гришу? Все может быть, народу в тундре мало. — Стойте! — Олег Иваныч поднял руку, останавливая воинов. Отцепил от пояса шпагу — демонстративно поднял вверх, положил на снег и, показав пустые руки, медленно — один — пошел к оленьим людям. Ыттыргын опустил лук. Дождался, когда человек в расшитом плаще подойдет ближе, и сам вышел навстречу. Они остановились друг против друга на льду реки — Олег Иваныч Завойский, новгородский боярин, адмирал-воевода и чукотский богатырь Ыттыргын. Оба уверенные в себе, осторожные, сильные. Ыттыргын, правда, чуть менее хитрый — все ж таки помоложе Олега Иваныча. — Приветствую славных воинов, — улыбнулся Олег Иваныч, в любую минуту ожидая стрелы. — Знает ли кто русский? Ыттыргын молчал, не зная, как поступить дальше. Вспомнил вдруг про Ирдыла, позвал. Тот подошел, прихрамывая и прикладывая снег к подбитому глазу: — Я мал-мало знаю. Ыттыргын посмотрел на старика: — Скажи им — они явились на нашу землю силой и уже убили наших людей. Их никто не звал — пусть уйдут, иначе будут уничтожены богатырями тундры. Ирдыл перевел, как сумел, — впрочем, Олег Иваныч понял. — Мы сожалеем о том, что случилось с вашими людьми, и сами караем убийц. Нам не нужна ваша земля — мы уйдем этим летом. У вас наш человек, именем Григорий. Верните его. Ыттыргын молча выслушал перевод. Он не доверял белым людям, да и как можно им верить? Вон их сколько вокруг — у десятка оленных племен не наберется столько воинов. Понимал Ыттыргын, одно осталось богатырям — умереть с честью, так бы и поступил, ввязался бы в битву, не раздумывая долго. Одно удерживало — кроме богатырей, тут еще и люди Ирдыла — старики, женщины, дети. Народ слабый — а ну как не выдержат пыток, покажут дорогу в стойбище? Что тогда? И ведь не предупредить никак. Впрочем… — Слушай меня внимательно, Томайхомэй, а ты, Ирдыл, эти мои слова белым не говори. Не знаю, что сейчас будет — поединок или битва. Как начнется, бери оленей и стрелой несись в стойбище. Скажешь Чеготтаю — мы все погибли в битве с белыми людьми из Гусиной губы, их очень много. Пусть оленьи люди уходят. А пленного — пусть принесут в жертву злым духам тундры. Впрочем, Чеготтай и так это сделает. Запомни мои слова, Томайхомэй, и все сделай, как я сказал. А ты, Ирдыл, скажи белому: Ыттыргын вызывает его на славный поединок. Если побеждаю я — они уходят, если он — уйдем мы. — Поединок? — Олег Иваныч усмехнулся. — Согласен. Только с одним условием: в случае моей победы они отдадут Гришу. Ыттыргын молча кивнул. — И оружие выбирать буду я. Постараюсь подобрать схожее. — Адмирал-воевода задумался. — Эх, если бы у них были мечи. — У Ыттыргына есть меч, — горделиво вскинулся старый Ирдыл. — И он владеет им, как никто в племени! — Что ж — тем лучше. Тогда — меч. И полное вооружение. Они сошлись там же, на реке, где еще не успела высохнуть кровь. Олег Иваныч — в легкой, но прочной, стальной бригантине-кирасе, работы нюрнбергских мастеров. Все сочленения перед боем смазаны жиром — двигаться легко, удобно, да и мороз небольшой — потому и новгородцы многие — в кольчужных доспехах поверх стеганых ватников. Было бы морозно — тегиляи б надели, а так — кольчужица из тонких колец, сверху — два панциря: «верховой» из крупных массивных колец и «низовой» — из более мелких. Кто и в байданах — тоже доспех кольчатый, только кольца плоские, в виде шайб, да расковка не очень надежна. На некоторых — пластинчатые брони тяжелые, тоже поверх кольчуг. Вообще же, давно заметил Олег Иваныч, западноевропейский «немецкий» полный доспех — стальные латы — наиболее удобен, прочен и легок. Скажем, вес сплошного латного нагрудника-кирасы — около семи килограммов, кольчужного панциря — двенадцать, а бахтерца — застегивающейся на боку кирасы из налезающих друг на друга пластин — и около пуда будет. Потому и предпочитал адмирал-воевода надежные и удобные немецкие латы. Фирма — она и в пятнадцатом веке фирма! Перед боем надел на голову круглый шлем-арме, что давно уже делали в Новгороде по образцу европейских. Холодное железо! Да ведь шлем не сразу на голову надевается — на ватный подшлемник. Соперник, чукотский богатырь Ыттыргын, облачился для боя в наборный панцирь из плотной моржовой кожи, с нашитыми поверху пластинками из оленьего рога — для пущей крепости. На голове — шлем из такой же кожи, с устрашающей полумаской, на левом плече — прикрепленный щит-крыло. Странный доспех, очень странный. А меч — так еще страннее: прямой клинок, заточенный с одной стороны, со скошенным концом. Длина — примерно с обычный европейский меч. Двуручная рукоять из рыбьего зуба. Заканчивалась рукоять большим кольцом, сквозь которое можно было бы продеть руку. Никогда не видал Олег Иваныч подобных мечей, потому следовало быть осторожным. С таким кольцом очень удобно вращать клинок над головою, словно мельничные крылья. Вот с этого Ыттыргын и начал: вращая мечом, сделал шаг вперед. Олег Иваныч даже не шелохнулся, как опытный фехтовальщик, знал — с такой позиции нанести точный удар довольно трудно, практически невозможно. Вряд ли молодой богатырь был продвинутым мастером меча — это оружие не так уж и часто встречалось у оленьих людей. Да и выбить из руки… Все‑таки помешало кольцо — иначе бы меч птицей вылетел из рук Ыттыргына после короткого верхнего выпада новгородского адмирал-воеводы. А так — нет. Удержался. Правда, лицо богатыря тундры на короткое время приобрело весьма глупое и озадаченное выражение, однако он быстро пришел в себя и резко сменил тактику — взяв меч двумя руками, принялся работать им, словно веслом — такую тактику иногда применяли ливонцы, используя полуторные мечи-бастрады. Олег Иваныч довольно легко отбивал все атаки — знал, какое оружие выбрать. Да, конечно, меч — не шпага, он тяжелей и массивней, — а шпагу выбрать никак было нельзя — сломалась бы от встречи с тяжелым клинком соперника. Впрочем, и мечом видавший виды адмирал-воевода действовал весьма недурно. Вскоре и сам перешел в атаку снизу — сверху мешал кожаный щит, неподвижно закрепленный на левом плече врага, словно крыло огромной птицы. В целом, доспех из кожи моржа хоть и держал удары, да, как сразу заметил Олег Иваныч, был весьма тяжел и, что хуже, сковывал движения. Таковых качеств были напрочь лишены дорогие немецкие латы адмирала: вот уж, действительно — словно вторая кожа! Нет, не правы некоторые горе-историки, приписывающие рыцарским доспехам несусветную тяжесть. Да, хватало в Европе и тяжеленных лат с толщиной брони, как у легкого танка, — но это же были турнирные доспехи. Ни одному нормальному рыцарю не могло прийти в голову пользоваться ими в реальном бою, себе дороже — выбьют из седла и лежи, как черепаха, дожидайся, когда прирежут. Северный богатырь был неповоротлив в своих латах, хоть и очень силен. Нет, все-таки не так уж и неповоротлив… Отбив слева…. Ага… Теперь отводка… Финт справа — а друат… …Скорее, не очень подвижен. Да и — видно было — не так часто доспехами пользовался, ощущалась некоторая скованность при ударах. Да, сильных и беспощадных — но весьма неточных. Олег Иваныч либо их отбивал, либо уклонялся, пытаясь, раззадорив соперника, вызвать его на ряд ошибочных действий. Таковых что-то долго не было видно, еще бы: сказывался психический тренинг, коему специально обучали каждого воина-богатыря главные шаманы племен. Что ж, придется атаковать самому! Не дожидаясь окончания атаки врага, Олег Иваныч сделал обманный финт — клинок его меча, изготовленный из знаменитой шеффилдской стали, птицей порхнул вниз и вправо, и сразу же, переводом — в голову. Этот удар очень любили немецкие рыцари. Будь у соперника турнирный рыцарский шлем или, хотя бы, армэ, Олег Иваныч даже и не пытался бы прибегнуть к такому удару, уж нашел бы что-нибудь похитрее, но тут… Отлетела в сторону кожаная полумаска, брызнула кровь — и северный богатырь тяжело повалился в снег. Зрители-чукчи оцепенели. Олег Иваныч поднял забрало и улыбнулся, кивнув на поверженного соперника: — Геронтий, перевяжи человека. Кажется, мы еще с ним не договорили. В этот момент один из молодых воинов — Чельгак, схватившись за копье, что-то прокричал остальным… — Стойте! — Олег Иваныч поднял вверх меч. — Переведи им, дед. — Он строго посмотрел на Ирдыла. — Если они так уж хотят умереть… то пусть сначала посмотрят, как это будет. Воевода махнул одному из воинов с аркебузой. Тот кивнул и, положив тяжелое ружье на воткнутую в снег рогатку, тщательно прицелился в соседнюю ярангу. Вопросительно взглянул на Олега Иваныча. — Пли! — скомандовал тот. Раздался грохот. Вырвавшееся из дула ружья пламя опалило стоявших поблизости чукчей. Оторванные клочья верхней части яранги медленно закружились в воздухе. Охотники-чукчи в ужасе попадали на колени. — О, огнедышащие духи! — взмолился, ползая по снегу, Ирдыл. — Не гневайтесь на неразумный народ мой. К Олегу Иванычу подошел Геронтий. Наклонясь, вытер о снег окровавленные руки: — Перевязал твоего вражину. Жить будет — силен. Кстати, пока вы тут развлекали народишко, один из местных чуть не сбег. — Геронтий усмехнулся. — Смотрю: бочком, бочком — и к саням ихним. Крикнул оленям — тут я аркан и метнул — обучен. Парень тот в заднем чуме, хочешь — поговори. Воевода задумался. Некогда вроде особо разговаривать… хотя… — А ну, давай их всех в один чум: главного — того, что я подранил, пойманного, ну и толмача деда. — Еще раз говорю — мы не желаем вам зла, — вытирая со лба пот, в который раз повторил Олег Иваныч. — А тот, что убил ваших людей… Мы за него не в ответе. Убили вы его — правильно сделали. Кстати, а где его одежда? Ирдыл с поклоном протянул кафтан, шубу, рубаху… — Геронтий, проверь. — Адмирал-воевода предал вещи убитого лекарю, впрочем, давно уже не только лекарю, но и его доверенному лицу. — Скажи им, старик, — мы уйдем летом. Уплывем на больших челнах далеко-далеко навстречу солнцу. Мы сохраним им жизнь и не будем нападать на их стойбище. Только один человек нас интересует — тот, что у них в плену. Впрочем, они знают… — Взгляни-ка, Олег Иваныч. — Геронтий протянул какой-то продолговатый предмет, похожий на скрученный кусочек пергамента. — В шов зашит был, в кафтане, — пояснил он. Олег Иваныч развернул… написано по-немецки, четкими готическими буквицами: — «Податель сего, Игнат Греч, имеет право бесплатно пользоваться услугами всех людей Ганзы на территории Новгорода и сопредельных земель. Олдермен Якоб Шеихаузен». Однако! — Олег Иваныч присвистнул: — Похоже, вот тот, кого мы с Гришей давно искали. Он таки уговорил раненого Ыттыргына, расположив к себе шутками и весельем. — Молодой воин Чельгак проводит тебя к стойбищу, — приподнявшись на локте, хрипло произнес Ыттыргын. — Но… — Он вдруг закашлялся, затем, отдышавшись, продолжил: — Дай слово, что поедешь туда один! Олег Иваныч молча протянул раненому богатырю руку. Они ехали молча — да и как было говорить? Чельгак не знал никаких языков, кроме родного, а старик Ирдыл остался со своими. Помимо меча и арбалета, Олег Иваныч прихватил с собой и аркебуз. Тяжелое ружье — пока не было разделения на мушкет и более легкий аркебуз, все назывались одинаково — лежало в задней части нарт. Там же позвякивали припасы. Ходко бежали олени по льду реки Берелех, ходко и плавно. Давно загорелись в небе желтые звезды, и серебристая луна заливала тундру своим дрожащим светом. Глядя на нее, затянул Чельгак грустную протяжную песню. Пелось в ней о юной красавице Бджеке с бровями чернее спинки соболя, убитой коварным врагом с растрепанной бородою. Никогда больше не сядет Бджеке в нарты, никогда больше не обнимет возлюбленного — никогда… Гриша очнулся в чуме из оленьих шкур. Сколько времени прошло — он не знал, только смутно помнил, как везли его куда-то в оленьих санях-нартах да поили по пути каким-то едким дурно пахнущим варевом, от которого болела голова, ноги делались ватными, а в глазах двоилось. Только к утру, когда выстывал сложенный из камней очаг, на холоде переставало действовать варево, и Гришаня принимался ворочать мозгами, соображать — как выбраться отсюда. Похоже, он находился в каком-то самоедском племени к югу от Ново-Дымского острога — пока везли, северное сияние (сполохи) были сзади. Значит, сам острог — на севере. Туда и нужно бежать… Бежать? Нет, лучше ехать — по морозу-то долго не побегаешь, хоть и не очень холодная пока была зима — не холоднее, чем бывало иногда и в Новгороде. Действовать надо, действовать — не сидеть тут сиднем, неизвестно чего дожидаясь. Не нравился Грише хозяин чума — тощий, узкоглазый, с хищным крючковатым носом. Не иначе — местный колдун. Такой и в жертву принесет запросто в капище богомерзком! Совсем незачем того дожидаться. Гришаня покрутил руками — ага, никто их не связывал, понадеялись на варево — а варево-то вчера постарался Гриша не выпить все — половину выплюнул. Потому и соображал сегодня гораздо лучше, хотя башка, конечно, болела, зараза. Перво-наперво, оглядеться. Чум большой, теплый — светильники, очаг, оленьи рогатые черепа — ну, точно, колдун хозяин! Чертов язычник. Интересно, где его черти сейчас носят? Наверное, в капище? А остальные тоже, может быть, бесам своим молятся? Чего-то не слыхать их снаружи. Гриша осторожно выбрался в чоттагын — знал уже, что так назывались местные сени — оттянул закрывающую вход шкуру, выглянул. Пусто! Луна на небе, звезды, а вокруг никого. Неужели — ив самом деле никого? Гриша, пошатываясь от свежего морозного воздуха, выбрался из чума. А не очень, кстати, и холодно. Тихо как… И вдруг тишину северной ночи прорезал пронзительный дикий вопль! Он был бы похож на вой голодного волка, если бы волк умел выть с такой злобой. Гриша вздрогнул. И тут же раздался ритмичный звук бубна. Вернее, даже, не одного бубна, а нескольких. Бум-бум… Бум-бум… бумм… Словно завороженный колдовской шаманской музыкой, Григорий медленно пошел на звук бубна. Отойдя от чумов шагов на полета, он наконец заметил источник шума и воплей. Посреди зарослей кривоватой березы горел большой костер, вокруг которого сидели, ритмично ударяя в бубны, оленьи люди. А между ними и костром кривлялся, издавая вопли, тощий полуголый мужик с оленьими рогами на голове — хозяин Гришиного чума — и вправду — колдун. Он то приседал на пятки, тут же взмывая вверх, словно пущенная стрела, то совершал немыслимо длинные прыжки, а то принимался кататься по снегу, выкрикивая какие-то бессвязные слова. Ну, это Гришане они казались бессвязными, но вовсе не собравшимся вокруг костра людям. — О, морозные духи тундры! — извиваясь, кричал шаман Чеготтай. — Изгоните же с Индигирки-реки и губы Гусиной неведомых белых людей. Помогите славному воину Ыттыргыну убить их! Убить! Убить! Убить! — три раза повторил шаман, и три раза эхом откликнулись оленьи люди: — Убить! Убить! Убить! — О, великие духи тундры! — катаясь по снегу, завывал шаман. — Скоро, скоро напьетесь вы свежей крови! Скоро… Чеготтай совершил очередной дикий прыжок и вдруг застыл, приложив ладонь ко лбу, словно высматривал что-то. Бубны притихли. — Вижу! — закричал шаман. — Вижу их. Они летят по небу в небесных нартах. Страшны их оскаленные лица, это лица смерти. Падайте, люди тундры! Сидящие вокруг костра в страхе попадали лицами в снег и обхватили головы руками. — Жертву! — громко заверещал Чеготтай. — Духи требуют жертву. Они хотят пить ее кровь, есть ее мясо… Люди! Приведите же скорей пленника из моей яранги! Он указал рукой в направлении стойбища, и сразу четверо охотников, пятясь и приседая от страха, отправились исполнять волю шамана. Впрочем, никакого пленника в яранге Чеготтая уже не было. Станет он их дожидаться, как же! Гришаня не долго любовался богомерзким шаманством. Плюнул, перекрестился да подался потихоньку обратно в стойбище. Выбрал, не торопясь, уже запряженные нарты — кто-то из охотников припозднился, убежал к костру и олешек своих не распряг. Влез Гришаня в нарты, тихонько тронул оленей длинным шестом… Вроде поехали. Куда только? Нет, вроде все правильно — на север, вниз по заснеженной ленте реки… Наверное, он никогда не добрался бы до острога — управленье оленьей упряжкой тоже искусство — ежели б не столкнулся нос к носу со встречными нартами. Те выехали из-за поворота — быстро, бесшумно, напористо. Были бы автомобили — разбились бы неминуемо, а олени все ж таки существа живые — прянули в сторону. Гришаня вылетел из перевернутых нарт, полежал на снегу, приходя в себя. Когда пришел, поднялся на ноги, пошел куда-то, потирая ушибленную коленку… — Далеко ль собрался, Гриша? — Да отстаньте вы… Ой! Что-то сообразив, Гришаня обернулся на голос: — Олег Иваныч! Кое-как объяснив на пальцах Чельгаку, что его миссия выполнена, они повернули нарты обратно. Молодой воин покачал головой. Ему нужно было в стойбище, а пришлым людям — обратно. Но они ведь не умеют управлять упряжью. Конечно, олени и сами помнят дорогу, лишь бы им не мешать. Да ведь как объяснить это? Чельгак присел на снег, нарисовал что-то костяными ножнами, подозвал Олега Иваныча — смотри, мол. Олег Иваныч догадался, кивнул, и Чельгак улыбнулся. Впервые за много дней. Поняли друг друга, слава духам тундры. Они простились. Чельгак пошел вверх по реке, к стойбищу, радуясь, что все так удачно прошло: Ыттыргын ведь просил вернуть пленного, не показывая чужаку стойбища. Так и вышло. Чельгак расправил плечи и зашагал вперед, как человек, довольный неожиданно свалившейся с плеч ношей. — Ой, слава Господу, наконец-то! — бросив шитье, Софья крепко обняла мужа. — Как я соскучилась за эти дни, как прислушивалась к скрипу снега, к шагам на палубе — может, ты? Поди, голодный? Ну, садись же, буду тебя потчевать… Давай протягивай ноги — сниму сапоги… Вот так… Теперь кафтан… — А рубаху-то, может, пока необязательно, Софьюшка? — оторвавшись от поцелуев, улыбнулся Олег Иваныч. — Как это — необязательно? — Софья хитро прищурилась и, быстро скинув платье, улеглась навзничь на ложе, призывно глядя на мужа: — Иди же сюда, не сиди сиднем… Олега Иваныча упрашивать было не надо… — Там, по твоему поручению, коч осмотрели, — уже ближе к утру вспомнила Софья. — Ну, этот, «Семгин Глаз»… В маленьком сундуке протокол и вещи… Да куда ж ты? Дня-то дождись, чай, успеется. Не в силах ждать до утра, Олег Иваныч распахнул крышку сундука. Заплечный мешок. С биркой — «принадлежность пропавшего Игната Греча». В мешке деньги — не ахти какие, запасная рубаха и мелкие неприметные камешки, по виду — грузила… Грузила? Олег Иваныч хлопнул себя по лбу. Никакие это не грузила, это… — Наконечники самоедской стрелы, — согласился днем Гриша. — А мы-то гадали, где эти самоеды? Так вот, оказывается, кто… Говоришь, ганзейскую бумагу у него в одежде нашли? Похоже, и Евдоксю — он… Ну, вот и покончили с гадом. Жаль не мы — самоеды. — Чего у тебя с шеей, Гриша? — словно невзначай, поинтересовался Олег Иваныч. — Не заболел ли? — Что? Ой… — Гриша смутился — вся шея его была покрыта весьма характерными гематомами, в простонародье похабно именуемыми засосами. — То не я, то Ульянка все. — Так и хорошо, что Ульянка, а не какой-нибудь Прохор Кузьмич! — захохотал Олег Иваныч. — Кого это там несет? Ишь, как по крыльцу-то топочет. Ровно медведь. В резко распахнувшуюся дверь вбежал Ваня. В расстегнутом зипуне, раскрасневшийся, взволнованный: — Вот вы здесь сидите, а там… там… — Да что там-то, отроче? Самоеды напали? Вроде не должны. — Да какие самоеды! Солнце! Солнышко показалось! Пока самый краешек. Бежим скорей на крыльцо, посмотрим! Весь народ острога высыпал на улицу. Многие стояли, взявшись за руки. Все, задрав головы, смотрели на юг, где, далеко-далеко на горизонте, показался над заснеженной сопкой оранжевый край солнца. Показался, но вскоре исчез, окрасив малиновыми лучами северное полночное небо. — Солнышко! Солнце, — проносилось в толпе. Расцветали улыбками изможденные лица, задорно смеялась молодежь, а многие — плакали. Солнышко… Солнце…В. Брюсов, «Освобожление»
Глава 6 Залив Аляска — о-в Ситха (Восточное побережье Северной Америки). Июль 1477 г.
Ты, родимый, справь мне лодку! Матушка, ветрило сладь — Я пушусь по синю морю Дочку Севера искать.В корме «Святой Софии», бросившей якорь в заливе, близ острова, называемого местными индейцами — Ситха, опять торчала стрела. С каменным наконечником, тщательно отшлифованным древком и черными перьями ворона — тотема одного из местных племен. Олег Иваныч вздохнул и сквозь подзорную трубу внимательно осмотрел берег, выглядевший подозрительно безлюдно. Высокие, поросшие соснами холмы, даже, можно сказать, — горы, особенно высокие в глубине острова, маячили вдали словно бы невесомым сиреневым маревом. Густой кустарник — кажется, стланник или малина, спускался уступами почти к самому заливу, глубоко вдающемуся в остров. Удобных для стоянки кораблей бухт здесь было много, море словно бы вгрызалось в берега, отвоевывая у суши часть территории. В заливах, по берегам островов, водились морские бобры — их промышляли местные индейцы-тлинкиты, часть которых именовала себя колошами. Впрочем, может быть, это были и не индейцы, а эскимосы или алеуты — особой разницы между ними Олег Иваныч что-то не видел, хотя эскимосы, скорей, не такие воинственные, как эти… Чертовы тлинкиты! Нет, это определенно индейцы — их молодой вождь Чайак Кхаанехеты — Красный Орел — по внешнему виду вылитый Гойко Митич! Впрочем, Гойко Митич, кажется, югослав… А уж насколько мстителен этот Чайак — ну, точно — типичный индеец из вестернов. Подумаешь, встав на якоря, случайно потревожили целое лежбище бобров, будь они неладны! Это же не повод, чтоб так подло, из-за кустов, осыпать ушкуйников градом стрел. Из всех высадившихся тогда на берег спаслись только двое. А эти чертовы дети тлинкиты, демоны в одеянии из черных перьев, выбежали из лесу, веселясь и подпрыгивая, пока их не отогнали парой пушечных выстрелов. С утра же приплыл на утлой лодчонке их вождь Чайак. Говорил по-русски (научился у прежних ушкуйников), правда, плохо, но понять можно было. Убирайтесь, мол, пока вам хуже не стало, и не трогайте наших бобров. Нужны нам больно ваши бобры! Нет, запромыслить их, конечно, можно, но уж больно рискованно. Убираться? Щас! Не дождетесь, покуда сами не захотим — потрепанные штормом суда практически все нуждались в ремонте, а тут было в самый раз ими заняться — заливы удобные, закрытые от морских ветров, да и сосны. Олег Иваныч, правда, осторожничал, сменив стоянку, да вот, судя по стреле — зря. Впрочем, он внимательно сверился с имевшейся картой — здешние острова были нарисованы на ней очень подробно, даже с художественными излишествами: в виде русалок и прочей нечисти. Зато все обозначено, включая самые мелкие ручьи и озера. Вот и здесь — ручей, а вот, чуть выше к горам, — озеро. Весьма подходящее для пополнения запасов пресной воды и рыбной ловли, рыбы здесь — тьма, а в лесу наверняка водится дичь. И индейцы, как, вслед за адмиралом, стали называть местных и все ушкуйники. Следовало быть осторожным. Олег Иваныч лично проинструктировал охотников и лесорубов. Сосны валили под охраной стрелков-аркебузиров. Тлинкиты не совались, хотя кое-кто из охраны и замечал быстро перемещающиеся в зарослях коричневые фигуры. Но пока не стреляли. Погода стояла чудесная — теплая, солнечная, с высоким ярко-голубым небом и бегущими по нему облаками. Греясь на солнце, Олег Иваныч с содроганием вспоминал зиму — таких жутких морозов он, как и все остальные ушкуйники, никогда еще в своей жизни не видел. В иные дни на улицу невозможно было высунуть носа — хорошо припасы имелись. Где-то к февралю, к марту стало полегче — прибавился день, подули влажные ветры, сдувая снег с вершин сопок. В апреле, когда самое страшное осталось позади, в церкви был устроен молебен. Исхудавшие, измученные цынгой ушкуйники впервые после долгой жестокой зимы испытали радость. Зима унесла пятьдесят шесть человек. Пятьдесят шесть трупов — такую цену запросил за зимовку суровый Север, или, как говорили местные самоеды, — злобные духи тундры. Если б не помощь оленьих людей, умерших могло быть гораздо больше. Хорошо, удалось тогда наладить отношения с племенем Ыттыргына, иначе б по весне, когда прикочевала к верховьям Индигирки-реки основная масса оленьего народа, плохо пришлось бы ушкуйникам. Весной времени зря не теряли, работали, как проклятые — каждый день был на счету. Готовили корабли, в июне, как сошел лед, спустили на воду — вот это был праздник! Выйдя в море, дождавшись попутного ветра, продолжили плаванье, у многих на глазах показались слезы при виде тающей за кормой серебристо-зеленой дымки. Тундра. Слишком многое с ней оказалось связано. А потом были гнус и мошка, и ветер, и огромные волны, и жестокий шторм в том месте, которое много лет спустя назовут Беринговым проливом. А потом еще один шторм — у Алеутских островов, и еще один — у Кадьяка — так и не подошли тогда к этому большому острову — побоялись разбиться о камни. И так уже потеряли шесть кораблей, из экипажей которых мало кто спасся — океан не любил шутить. Ветра дули сильнейшие, хорошо хоть, слава Богу, попутные — корабли, даже неповоротливые кочи, летели вперед словно стрелы. И вот наконец пришло время сделать остановку для ремонта и отдыха. Не думали, что местные индейцы окажутся такими негостеприимными, ведь на Алеутских островах новгородцам оказали весьма теплый прием: местный князь — тойон — даже устроил по такому случаю пир, правда, выпросил у Олега Иваныча с десяток стальных мечей и кирасу. Пришлось дать — куда деваться? Вот и здесь бы так, но… покуда не получалось. На «Святой Софии», как, впрочем, и на других кораблях, не умолкая, стучали топоры — меняли сломанные штормом мачты и реи. Олег Иваныч решил пройтись по острову — понаблюдать за ходом работ и охоты. Потянулся было к кирасе, да, махнув рукой — жарко! — прицепил к поясу шпагу. Стукнул по пути в каюту Гриши: — Эй, летописец! Я на берег, составишь компанию? Григорий положил перо — он вел журнал экспедиции, занося в толстую книгу все более-менее значительные события, как-то: шторма, острова и встречающиеся по пути народности, типа вот алеутов с тлинкитами. О последних он и раньше был наслышан от алеутского тойона, даже записал в журнал несколько индейских слов, так, для памяти: «Гьин — вода, тлинхит — человек, кимья — солнце, шьявит — женщина, куух —раб». — Сейчас иду, Олег Иваныч, только чернила просохнут. Они сели в привязанную к корме лодку и поплыли к берегу. Лес мачт высился слева и справа — то стоял на якоре могучий новгородский флот. С седловатых бортов каравелл угрожающе торчали пушки. Олег Иваныч горделиво повел плечами — экая мощь! Что им какие-то индейцы! Привязав лодку к дереву у впадения в залив небольшого ручья, адмирал-воевода и старший дьяк неспешно направились вдоль береговой линии, усыпанной круглыми, источенными водой камнями. Повсюду — на берегу, в лесу, у ручья — слышались веселые крики ушкуйников. Люди радовались хорошему спокойному дню, ясному небу, работе — пусть тяжелой, но нужной. Не умолкая, стучали топоры. Вот наконец послышался треск — завалили дерево — высокую сосну или ель. Обрубили сучья, обвязали веревками, потащили — эхма! Тут же рядом, на берегу, женщины варили обед, разложив с десяток, а то и больше, костров. В котлах булькала вкусная мясная похлебка. У крайнего кострища, за кустами, ближе к ручью возились Ульянка и Софья. Хоть и не боярское это дело — пищу готовить — да ведь охота, чем еще заняться-то? На корабле сиднем сидеть? Вон, Геронтий с Ваней еще спозаранку в лес Ушли — искать целебные травы. — Обедать будете? — обернулась к подошедшим Ульянка — красивая, молодая, с ярко-голубыми глазами, ну и глазища — словно два омута. Черная, как смоль, коса заброшена на грудь. Олег Иваныч улыбнулся, отрицательно покачал головой — потом, мол. Обнял жену — в зеленом, расшитом золотыми нитками-канителью, приталенном сарафане-, с распущенными по плечам волосами, Софья вряд ли выглядела сейчас старше Ульянки. — Ну, ладно, ладно… — шутливо отстранилась она. — Принеси-ка лучше, дров. Вон, у дерева, мужички с утра нарубили. — У дерева? Где? Не вижу. — Олег Иваныч притворно развел руками. Софья усмехнулась, пошла с мужем. Оказавшись в тени деревьев, обернулась… Олег Иваныч схватил ее в объятия и жарко поцеловал в губы. Эх, кабы кругом народу поменьше! Все жпришлось оторваться от столь увлекательного занятия. Кликнул Гришу и вместе с ним пошел в глубь острова по одной из многочисленных троп, явно указывающих на его обитаемость или, по крайней мере, на довольно частую посещаемость племенами тлинкитов — кому тут еще быть-то? Хотя, на первый взгляд, лес и маячившие впереди горы выглядели довольно мирно. Тенистые еловые заросли, пахнущие свежей смолой, прыгающие по стволам белки, перестук дятлов — все это вдруг напомнило Олегу Иванычу детство — пионерский лагерь близ Приветненского, на берегу Финского залива. Даже взгрустнулось немножко, но не так, чтобы очень, — назад, в прошлую жизнь не позвало. — Хорошо-то как! — посмотрев вверх, на солнечные лучи, пронзающие коричневато-зеленый полумрак, на белок и дятлов, на хрустящие шишки под ногами, тихо сказал Гриша. — Помню, давно уже, ездили мы с владыкой — тогда еще игуменом Феофилактом — в Дымский монастырь, что недалеко от Тихвинского посада. После заутрени пошли с братией в лес, за грибами, а потом… — Григорий вздохнул. — Интересно, а здесь есть ли грибы? — Наверное, — пожал плечами Олег Иваныч, осторожно переступая через узкий ручей. — Рано еще для грибов-то. А рыба точно есть, смотри-ка, форель! Он кивнул на ручей, где целой стаей резвилась серебристая рыба. Дело шло к обеду — солнце жарило так, словно собралось вознаградить ушкуйников за свое долгое отсутствие во время зимовки в полярной тундре. Гриша снял кафтан — упарился. Оглянулся на Олега Иваныча — куда, мол? Тот посмотрел вперед, прислушиваясь к стуку топоров и веселому матерку работников, махнул было рукой… И тут же замер, показав рукой прямо перед собой. Впереди, шагах в двадцати, за деревьями, синело узкое лесное озеро. Глубоко в озеро вдавался каменистый мыс, поросший зеленовато-голубым мхом, а на мысе, почти посередине озера, возвышалась небольшая часовенка с православным крестом на крутой, крытой дранкой, крыше. Выстроенная, похоже, довольно давно — бревна потемнели от времени. По берегу озера к часовне вела расчищенная от камней тропинка, довольно сильно заросшая папоротниками, видно, ею тоже мало кто пользовался. Олег Иваныч и Гриша переглянулись и, не сговариваясь, пошли к часовне. Узкие ступеньки, на балке крыльца — надпись, иструхлявилась уже, но буквы разобрать можно: «Строил мастер Иван Флегонтов в лето пять тысяч семьсот восьмидесятое от сотворения мира». — Однако! — присвистнул Олег Иваныч. — Почти двести лет прошло. Вот уж поистине — тут русский Дух, тут Русью пахнет! Внутри пахло сыростью. Олег Иваныч и Гриша молча подошли к иконе Николая Угодника и долго молились. За здравие участников экспедиции, за упокой мертвых, за удачу. Потом постояли немного, отдавая дань памяти прошлым поколениям новгородцев, и вышли, аккуратно прикрыв дверь. Прятавшийся в кустах на другом берегу озера молодой индейский вождь Чайак — Красный Орел — опустил лук. Да, конечно, хорошо было бы убить сейчас этих двух бледнолицых. Но только не здесь, у часовни! Чайак, хоть и не был православным христианином, однако побаивался чужих богов. — Прокрадемся за ними? — спросил его младший напарник, светлоглазый Кавак Тлет — Снежный Глаз. Юноша был одет лишь в набедренную повязку из оленьей шкуры — его кожу, достаточно светлую для индейца — украшала воинственная раскраска из охры, на шее висело ожерелье из зубов волка. Волка этого — белого, огромного до чрезвычайности — Кав-ак убил в прошлую зиму, чем очень гордился. Похожий на Гойко Митича Чайак лишь покачал головой в ответ на предложение юноши. Там, куда только что пошли вышедшие из часовни, слишком уж много бледнолицых, а их, людей-тлинкитов, всего двое. Может, это и плохо, что остальные остались на дальнем том берегу острова? Впрочем, Чайак так не считал — и двое индейских воинов уже большая сила! — Спустимся вниз по ручью, — подумав, сказал молодой вождь, и воины, вытащив из кустов спрятанную лодку из плотной коры, спустили ее в светлые воды озера. Быстро обогнув часовню — вода даже не плеснула под мерными взмахами весел! — они резко свернули вправо, где брал начало узкий, в несколько локтей, ручей, впадавший в залив. В обычные годы ручей это вряд ли был бы пригоден даже для небольшой лодки, но нынешний июнь выдался дождливым, и вода стояла достаточно высоко. К тому же, ближе к заливу сложили плотину бобры. Сильное течение быстро разогнало легкое суденышко — время от времени приходилось тормозить, не веслами, а хватаясь за спускающиеся к самому ручью ветки. Росшие рядом с ручьем деревья полностью заслоняли его от любопытных взглядов. Высоко, в вершинах, перепархивая с ветки на ветку, пели птицы… На берегу Софья с Ульянкой наконец сварили обед — наваристые щи с дичью — и теперь ждали возвращения мужчин. Солнце стояло высоко в небе. Жарило. Легкие порывы долетающего с моря ветра вовсе не приносили прохладу. — Пойду на корабль, переоденусь во что полегче, — не выдержала Софья. — Наши придут — пусть подождут… Впрочем… — Она улыбнулась. — Пусть уж обедают, меня не дожидаясь, поди, голодные. Пройдя несколько шагов по каменистому пляжу, она поднялась на судно по узким мосткам. Стоявший у трапа вахтенный с алебардой и в пластинчатом панцире — байдане, надетой ввиду жары прямо на рубаху, поклонился, пропуская боярыню. Та остановилась на корме, засмотрелась вокруг — уж больно красиво было. Синие, с белыми барашками волны неторопливо набегали на берег, поросший ярко-зеленой растительностью — малиной, орешником, жимолостью. Чуть дальше, у ручья, образовались настоящие заросли из кленов, ивы и дрока. А еще дальше над лесом дымчато-фиолетовыми уступами возвышались горы. Проводив боярыню взглядом, Ульянка сняла кипящий котел, осторожно поставив его рядом с углями — чтоб не сразу остыл — поди знай, когда мужчины вернутся? От костра — а еще больше — от солнца — несло жаром. Ульянка вытерла пот рукавом. Подойдя ближе к заливу, скинула башмаки — потрогала ногой воду — брр! Холодновато. Может быть, в ручье? Девушка быстро подбежала к ручью, разветвляющемуся ближе к заливу на множество рукавов, теряющихся в зарослях кустарника. А в ручье вроде ничего водичка! Не сказать, чтоб теплая, но, по крайней мере, теплее, чем в заливе. Оглянувшись по сторонам, Ульянка прошла ближе к ручью, за кусты и, стянув сарафан и рубаху, медленно вошла в воду. Распустила косу, нагнувшись, зачерпнула пригоршнями воду, плеснула на грудь — ухх! Погладила руками живот и, затаив дыхание, бросилась в воду. Вынырнула, отфыркиваясь, перевернулась на спину, подставляя солнцу грудь. Довольно улыбаясь, полежала немного и поплыла к бобровой запруде. Подплыв, выбралась на бревна — с тела ее стекали вниз капли воды. Скрытая от всех кустами, уселась, опустив ноги в воду — голубоглазая речная нимфа с черными как смоль волосами, наверное, такими были русалки. Счастливо улыбнулась солнцу, закрыла глаза… И вдруг кто-то сильно дернул ее за ногу! Ульянка полетела в воду, не успев даже вскрикнуть… Отсутствие Ульянки обнаружила Софья. Вернувшись с каравеллы, переодетая в тонкое платье цвета сирени, она прошлась до ручья — увидев сарафан, осмотрелась. Нигде не заметив купающейся девушки, покричала… Ответа не последовало. Встревоженная, Софья побежала к берегу, позвать людей. Когда из лесу вернулись Олег Иваныч и Гриша, поиски шли вовсю. Ушкуйники прочесали все берега ручья, все его ответвления — и, судя по всему, потратили время напрасно. — Словно стадо слонов прошло! — сплюнул Олег Иваныч, осматривая заросший кустами берег. На Гришу было страшно смотреть. И в самом деле — что с Ульянкой? Неужели утонула? А может… — Что гадать, осматривать надо, — как мог, утешал его Олег Иваныч. — Впрочем найдешь тут что, пожалуй. Презрительно фыркнув, он приказал привести разъездную лодку. Усевшись, вместе с Гришей подплыли к запруде. Проверять дно шестами никакой необходимости не было — настолько прозрачной оказалась вода в ручье — каждый камешек видно. И ничего больше. Никаких утопленниц, что, конечно, было, с одной стороны, хорошо, но с другой — заставляло теряться в догадках. — Ага! — воскликнул Олег Иваныч, внимательно осматривающий запруду. — Глянь-ка! — Он протянул Грише длинный черный волос, запутавшийся в пожухлых ветках поваленного бобрами дерева. Значит, они вели розыски в правильном направлении — девушка явно была здесь! Но — куда делась? Олег Иваныч и Гриша, оставив лодку у запруды, осмотрели все ответвления — и не обнаружили ни единого следа. Гриша совсем упал духом и лишь горестно вздыхал. — Что ж. Поднимемся вверх по ручью, — пожал плечами Олег Иваныч. — Только возьмем с собой ушкуйников с саблями… Хотя нет — от них тут толку, как от медведя в посудной лавке. Эй, ребята! — крикнул он, приложив руки к губам. — У вас там что, сабли? Топоры? Ну, давайте сюда топоры… Нет, уж без вас обойдемся. Лучше помогите прочесывать протоки… Идти по заросшему и коряжистому берегу ручья оказалось непросто. Ветки, крапива, какая-то ломающаяся под ногами трухлятина, сучки, так и норовящие попасть в глаз. В редких случаях, когда уж совсем невозможно было пройти, пользовались топорами. Кусты и деревья смыкались над ручьем узким зеленоватым шатром, скрывающим от палящих лучей солнца прохладный сырой сумрак. — Стой! — Олег Иваныч еле успел остановить размахнувшегося топором Гришу, которого неосторожно пропустил вперед. Тот недоумевающе обернулся. — Там, над ручьем, видишь? Ветка сломана. — Да мало ли… — Нет, Гриша, не мало. Я сам в юности на байдарках сплавлялся по подобным речкам. Видишь, там, с левого берега — коряги. А справа камни. Только посередине лодка пройдет — но и там ей ветки мешают. Их, видно, приподняли осторожно — а самая тонкая не выдержала, сломалась. Вон, излом-то совсем свежий! Григорий, не снимая сапог, ухнул в ручей. Добрался до искомой ветки, внимательно осмотрел: — Правда твоя, Олег Иваныч. Действительно, недавно сломана. Но как ты ее отыскал, тут же не видать ни черта? — Просто я знал, что искать, — усмехнулся Олег Иваныч. — Значит, ситуация такая — увезли твою Ульянку на лодке. Думаю, наши «друзья» индейцы. — Кто? — Ну, эти. Тлинкиты. Вопрос — зачем? Думаю — не затем, чтобы зажарить на костре и съесть. Да не делай ты такое лицо! Они для этого, по-моему, слишком цивилизованны, да и не нужно им то. А нужно другое — чтобы мы скорее отсюда убрались, о чем нас так нагло просил вчера тот молодой Чингачгук… Тьфу. Ну, Чайак, кажется, так его зовут. — Олег Иваныч протянул Грише руку, помогая выбраться на берег. — Экий ты мокрый, — засмеялся он, а потом продолжил: — Значит, я так полагаю — со дня на день нужно ждать тлинкитских посланцев. С предложением — мы вам девушку обратно, а вы… ну, ясно, что. — Твои бы слова, Олег Иваныч, да богу в уши! — воспрянул духом Гриша, но тут же погрустнел: — А вдруг не так все? — Ну, гадать не будем. А чую я, нужно нам на тот берег сего острова наведаться. На утлой лодчонке, Гришаня, по морю далеко не уплывешь! Вдоль берега только, и то, если волн больших нет. Смекаешь, о чем я? Гриша кивнул. Еще бы! Есть шансы, что похищенная Ульянка здесь же, на острове. Они дошли по ручью до самого озера. Обратно возвращались лесом, встретив по пути Геронтия с Ваней. — Я тоже думаю, что это местные, — выслушав Олега Иваныча, кивнул Геронтий. — К тому же расскажи-ка, Ваня, что мы встретили на том берегу озерка? — Силки! — воскликнул отрок. — Он вытянулся за зиму, только сильно исхудал — на успевшем загореть лице проступали скулы. Впрочем, серо-голубые глаза смотрели бодро: — Силки, Олег Иваныч! Видно, охотой промышляют местные. — Силки, говоришь… — Олег Иваныч задумался. — На мелкого зверя… На птицу? А ты место, где они стоят, хорошо запомнил, а? Молодой вождь Чайак — Красный орел — сын старого тойона Котлеаха, вернулся домой с пленницей, красивой как солнце! Всю дорогу он гладил связанную девушку по спине и улыбался. Нет, он вовсе не был злым человеком, этот молодой тлинкитский вождь, и свои действия вовсе не считал чем-то плохим. Вообще, идея захватить пленника возникла у них с Каваком спонтанно. Когда подплыли к запруде, услыхали плеск — бобры так не плещутся. Вместо того чтоб свернуть в протоку, быстро вытащили челн на берег, полюбовались обнаженной нимфой, переглянулись, нырнули… Ну, а дальше уж дело техники. — Отец, я привез себе жену! — входя в вигвам из оленьих шкур, обрадовал старика-тойона Чайак. Он весело улыбался, показывая ослепительно белые зубы. Мощные мускулы перекатывались под коричневой кожей, в длинные черные волосы были вплетены два пера — орла и ворона. Чайак звался Красным Орлом, а его род — род старика Котлеаха — был родом Ворона. Деревянный тотемный столб, изображавший мудрую птицу, горделиво возвышался перед вигвамом вождя. Возле столба сидела на корточках старуха с седыми распущенными волосами, курила трубку, и, покачиваясь, напевала что-то себе под нос. Кутханга Таат — Звезда Ночи — так звали старуху — приходилась Чайаку двоюродной бабкой и, поговаривали, была колдуньей. Отличаясь едким языком и злобным нравом, старая Кутханга не очень-то располагала к себе людей рода Ворона. С возрастом характер ее все больше портился, хотя, казалось, куда уж хуже… Вот и сидела сейчас одна, ждала, авось пройдет кто мимо, зацепится языком. Что сказать — надежда была слабая, а поговорить уж очень хотелось. — Здравствуй, бабушка Кутханга. Толст ли твой нос? — Выйдя из отцовского вигвама, почтительно приветствовал старуху Чайак. «Толст ли твой нос?» — было традиционной формулой пожелания здоровья: считалось, что чем здоровей человек, чем лучше он живет и питается — тем больше жира откладывается в носу. Нос старой ведьмы — длинный, костистый и крючковатый — вряд ли можно было бы назвать толстым. — А, мальчик мой Чайак, — прошамкала беззубым ртом старуха. — Что нового в мире? — Бобров нынче много, бабушка Кутхаыга. Промысел будет богатым. — Если не будет таких безруких охотников, как твой дружок Светлый Глаз — Кавак Тлеет. Лучше б его звали, как в детстве — Ниц Тлек-Каячин — Безрукая Морская Репка! Больше бы ему подошло. Видят боги, я ведь предупреждала его отца — зря он женился на пленнице — Светлоокой Тучке. Ну, кто такая была Светлоокая Тучка? Не наша, не нашего тлин-кинтского племени — из пришлых людей-«новгород-чей», все сидела, неизвестно о чем думала — даже бобра нормально разделать не могла, хорошо боги прибрали. И этот твой Кавак — такой же безрукий и ни на что не годный. А я ведь… — Бабушка Кутханга! — взмолился Чайак. — У меня ведь к тебе дело. — Какое еще дело? — Старуха подозрительно уставилась на молодого вождя. — Не иначе, замыслил набег за невестами к соседям, в род Морской Выдры? Молодец, если так. Знаю я там хорошую девушку — и тебе посоветую — внучка моей умершей подруги, зовут Тыйс Кхааша — Лунная Голова, вот уж, поистине, добрая девушка, смирная, работящая, такая жена и нужна настоящему воину, вот, помнится, приезжали они три года назад на палвай… Чайак, кивал, слушая разговорившуюся старуху вполуха. Знал он эту Тыйс, что расхваливала сейчас бабка. Страшная, как обглоданный сивуч! Да и из носа вечно течет — так и зовут все ее — Съим Текль — Худой Дождь. Нет уж — есть у него теперь кое-кто получше! Чайак усмехнулся про себя и поинтересовался — не хочет ли бабушка Кутханга несколько оленьих шкур, перекрыть вигвам. — Ва? — Старуха приложила руку к уху, хотя прекрасно слышала. — Что ты говоришь, Чайак? Оленьи шкуры? Хм… Да, неплохо бы было. А что, у тебя есть лишние? — Да неужели не найдутся для такой разумной женщины, как ты, бабушка Кутханга?! И друзья найдутся, которые тебе вигвам враз перекроют. — Только не безрукий Кавак! — Нет-нет, не он — другие, — поспешно успокоил вождь. — А дело-то пустячное — девку одну посторожить да приструнить немножко. — Приструнить? — оживилась ведьма. — Это можно. Давай, веди, показывай девку. Э, впрочем, нет. Сначала неси шкуры… Чайак ушел, по пути подмигнув девушкам, раскладывающим на траве свежие оленьи шкуры — просушить. Те рассмеялись. Вот бы взял кого из них в жены Красный Орел. Парень — хоть куда: и красив, и удачлив. Сын вождя к тому же. Ничего были девки — темненькие, фигуристые, глазки блестят, ресницы веером. Вернулся Чайак быстро. Да не один — верный Кавак тащил три шкуры. Да умудрился по пути споткнуться, чуть не упал, неловкий — видно, на девчонок засмотрелся. А те и рады — засмеялись разом. Кавак, конечно, не Красный Орел, но тоже ничего, симпатичный. Правда, светлый и несуразный какой-то. Тощий. К тому ж — вечно в какую-нибудь историю вляпается — то пчелы его покусают, то сверстники побьют. В общем, никакого авторитета — хоть и исполнилось недавно шестнадцать — самое время жениться. Кавак уж и невесту присмотрел — молоденькую, естественно, младше себя — Цыйн Каккаан — Солнышко в дымке. Чайак его выбор не одобрял — молода больно Цыйн да тоща, вертлява — веретено, не девка. А уж смешлива: палец покажи — на три дня смеху! Цыйн тоже отличалась от всех в роде Ворона — может, потому и сдружилась с Каваком? Только, ежели Кавак был светлым, то Цыйн совсем наоборот. Ее волосы были невозможно черными, а кожа — краснее, чем у остальных. А глаза… Ох, уж эти глаза. Нигде и ни у кого не видел Кавак таких удивительных глаз — зеленоватых, вытянутых к вискам, загадочных. Ее выловили в море лет шесть назад — охотники на бобров увидали после шторма большой плот с мачтой. Никого не было на плоту, лишь в шалаше из пальмовых листьев, что располагался посередине, у мачты, обнаружили плачущую девочку. Охотник по имени Кленовая Рука удочерил ее — жена была бездетной, в ребенке души не чаяли. А Цыйн — так назвали девочку, ибо, когда она улыбалась, вокруг словно становилось светлее — росла веселой. Быстро забыла все свои горести, лишь иногда вскрикивала во сне, да, забываясь, произносила некоторые слова не так, как говорили здесь: воду называла — атль, змею — коуатль, лань — мазатль. Еще одно слово было — Уицилапочтли. Слово это произнесла Цыйн со страхом, увидев несколько убитых змей. Что ей там почудилось, что вспомнила — никому не рассказывала, даже Каваку. Только нарисовала на песке изображение злобного демона с широким лицом и суровыми глазами, опутанного змеями, с ожерельем из человеческих лиц и оскаленной пастью. «Уицилапочтли, — с ужасом произнесла она. — Жестокий бог теночков. Бойся его, Кавак!» И сразу же стерла рисунок… С тех пор еще больше сблизились Кавак и Цыйн. Правда, над девчонкой подружки смеяться начали. Тоже, выбрала жениха, ну надо же! Даже перьев красивых не подарит подружке — где этакому неумехе птицу добыть. Однако Чайак все же в стан бледнолицых взял именно Кавака. Тот хорошо знал язык «новгородчей» — еще в детстве научила покойная мать, теперь вот пригодилось. Да и — об этом тоже знал молодой вождь — не таким уж и неумехой был Светлый Глаз. Просто привыкли все его дразнить — а ведь и ловким был Кавак, и упорным, и, когда надо, хитрым… — Здравствуй, бабушка Кутханга! — подойдя к старухе, почтительно приветствовал ее юноша. — Здравствуй, здравствуй, Безрукая Репка! Давай сюда шкуры, да не вздумай и близко подходить к моему вигваму — еще обрушишь. Чайак, я ж тебя просила… Девки покатились со смеху. Одна Цыйн — маленькая, тоненькая, хрупкая, с продолговатыми сияющими глазами — на этот раз не смеялась. Лишь вздохнула, с завистью посмотрев на подруг — у тех, у каждой, в волосы были вплетены птичьи перья — гусиные, утиные, какие угодно — подарки женихов-ухажеров. У одной Цыйн таких перьев не было. Пока не было… Украдкой взглянув на девушку, Кавак перехватил ее взгляд. Улыбнулся. Ничего, Солнышко в дымке, будут и у тебя птичьи перья. Зря, что ли, насторожены силки в лесу? Правда, уже темнеет — ну да ничего, до захода солнца можно успеть. Зато как обрадуется Цыйн! — Вот они, Олег Иваныч! — Ваня показал рукой на силки, растянутые меж ветками, в которых уже билась какая-то крупная птица. Интересно были расставлены силки, необычно, словно бы украдкой. Спрятаны меж ветвями — если не знаешь — ни за что не заметишь с тропинки, как ни вглядывайся. Как только Ване на глаза попались? — Случайно, — пожал плечами тот. — Я на дерево влез, листьев нарвать, тут их и увидел. Олег Иваныч задумался. Выходит, и в самом деле недалеко селенье тлинкитов. Однако зачем так тщательно прятать силки? Неужели, кроме индейцев, на острове живет кто-то еще? Или — от своих же спрятаны? И, что характерно, нигде рядом нет других ловушек. Может, на определенную птицу ставлены? Может. И раз тайно, может, имеет смысл подождать охотника? Он явно должен бы прийти за добычей один — иначе зачем силки прятал? — Ну да, Олег Иваныч! — усмехнулся Гриша. — Придет он, как же! Ну, кто ж будет тащиться на ночь глядя? И в самом деле — смеркалось. Нет, еще было далеко до ночной темноты, отнюдь не непроглядно черной в этих широтах. Так, чуть смурнее стало в лесу, да вершины холмов окрасились алым светом заходящего солнца. Небольшой ветерок, порывы которого явственно чувствовались днем, совсем стих — даже листья не шевелились. На узкую лесную тропу легли длинные черные тени. — Ну, вы идите с Ваней, — обратился Олег Иваныч к Геронтию. — А мы тут посидим. Глядишь, кого и высмотрим. Лекарь кивнул, как всегда подтянутый, строгий, с аккуратно подстриженной темной бородкой. Ваня сверкнул глазами, видно, тоже хотел напроситься в засаду, но, увидев укоризненный взгляд Геронтия, лишь тяжело вздохнул. Понимал уж — не маленький — нечего спорить по пустякам с господином адмиралом. Простившись с друзьями, Олег Иваныч и Гриша, подстелив травы, скрытно расположились в кустарнике, так, чтобы в случае чего быстро перекрыть тропку. — Увидим кого — хватать не будем, — шепотом инструктировал Олег Иваныч. — Просто поглядим, какого он там племени. Да и, если представится такая возможность, проследим до селения — вряд ли они выставляют посты со стороны леса, скорее уж с моря стерегутся. — А может, с собой? Там допросим. Воевода покачал головой: — На каком языке, интересно? Навряд ли местные знают латынь. И еще не факт, что все понимают русский. Впрочем, посмотрим. Гриша лишь расстроенно покачал головой — вряд ли вообще тут хоть кто-нибудь появится. Скорее всего, устал Олег Иваныч по ручью в зарослях пробираться, а признаваться не хочет, вот и придумал засаду — полежать отдохнуть на травке. А чего ж не отдохнуть? Гриша и сам вымотался. С хрустом потянулся, вытянул уставшие ноги, обернулся к Олегу Иванычу что-то сказать… И тут же получил по шее. — Тихо! — сквозь зубы прошептал адмирал-воевода. — Смотри. Меж деревьями, на фоне закатного неба показалась тонкая фигура молодого индейца в широкой набедренной повязке из расшитой бисером выбеленной оленьей шкуры. Он шел, не таясь, размахивал руками, подпрыгивал, раскачиваясь на толстых ветках деревьев, даже напевал про себя что-то. Особенно громко — когда обнаружил попавшую в силки птицу. — А ведь наша — песня-то! — возбужденно прошептал Гриша. — Новгородская! Хватаем его, Олег Иваныч, по всему — один он. Олег Иваныч и сам понимал, что случай удобный. Но, может, не хватать сразу, может, лучше проследить?.. Нет, для слежки слишком темно, да и местность индеец знает лучше. Значит — хватать. Тем более, тлинкит знает русский, песню новгородскую поет. Впрочем, в песнях Олег Иваныч не разбирался. «Лед Зеппелин» от «Бони М» еще мог отличить, а вот другие какие тонкости… Ну, раз Гриша сказал, что песня наша, — значит, наша. Приятели переглянулись. Бесшумными змеями подползли к тропе с двух сторон. И, как только молодой индеец с подвешенной к поясу птицей подошел ближе, разом вскочили… Тот даже пикнуть не успел! — Ну, вот. — Олег Иваныч вытер пот со лба. — Теперь допросим на базе, а с утречка нагрянем, пощупаем местных людишек. — Иваныч, — повернулся к нему Гриша. — Где допросим? — Да на ба… Тьфу ты. На корабле, в общем. Старая, похожая на облезлую ворону Кутханга аккуратно разложила в вигваме принесенные с собой шкуры. Те, что дал Чайак. Хорошие шкуры, почти не дырявые. Довольно похлопав по шкурам рукой, Кутханга повернулась к пленнице. Нагая черноволосая девушка с белой кожей лежала у дальней стены вигвама со связанными за спиной руками. Кутханга зажгла светильник и провела рукой по спине пленницы. Кожа теплая, гладкая. Действительно, красавица. Не дурак Чайак, хорошо глаз положил. Дурак в другом — зря доверил пойманную старухе Кутханге. Еще по весне, с праздника-палвая, обещала Кутханга старой подруге женить Чайака на девушке по имени Тыйс — Лунная Голова. Да, конечно, не шибко-то красива Тыйс, но уж и не как «обглоданный сивуч», зря так говорят охальники. И не сказать, чтоб очень работяща Тыйс, но ведь и не ленива. Главное ее достоинство в другом — приходилась она родной племянницей главному шаману рода Морских Выдр Ахучину. Большой вес имел Ахучин в роде, многие его побаивались. А для Тыйс этот жестокий шаман был просто дядькой. А дядя — это всем известно — первейший родственник, куда как ближе отца. Знал о том и старый вождь Котлеах — отец Красного Орла — Чайака. И идею Кутханги молчаливо поддерживал. В принципе-то, и сам Чайак ничего не имел против. Ну, некрасивая жена, и что? Зато с большими родственными связями. А для красоты можно и наложниц иметь или младших жен. Все бы хорошо, не привези Чайак чужую красавицу. И ладно бы, просто так привез — так и женой уже объявить успел — о том, кому надо, быстро донесут Морским Выдрам. И дернули же Чайака злобные оборотни отправиться на разведку в плавучее селение белых. Сначала б на Тыйс женился, а уж эдак месяца через два, ближе к зиме, и завел бы наложницу, ежели уж так хочется. А так… Ой, неладно получается. Как бы не обиделся Ахучин. А ведь так все хорошо складывалось. И главное, кроме приглашения на свадебный пир почетной гостьей, получила б Кутханга от Ахучина несколько красивых вытканных покрывал из волокон агавы, привезенных из далеких южных стран, где поклоняются кровавым богам. Такие покрывала много на чего обменять можно. Кутханга уже давно придумала — на что. И вот — такая неудача. — Мхх! — злобно скривившись, ведьма сильно пнула пленницу в бок. Та даже не застонала, бросив презрительный взгляд на страшную исходившую злобой старуху. Не понравился Кутханге такой взгляд. Ишь, зыркает, змея… Змея… Змея? А может, отравить эту тварь? Ну, змеиного яда, пожалуй, не найдется в наличии, а вот сок ядовитой ящерицы, сваренной с еловыми шишками, — то, что надо. Очень хорошее средство от ломоты в суставах — у старой Кре, жены вождя Котлеаха, еще должно бы остаться немного. Главное — яд ящерицы не надо вливать в рот — можно чуть надрезать кожу да втереть. Кутханга улыбнулась — впрочем, эта жуткая гримаса вряд ли сильно напоминала улыбку — и, плюнув в девушку, выбралась наружу. Главное, чтоб Чайак ничего не заподозрил. Они разговаривали с пленным уже около двух часов. Олег Иваныч, Геронтий, Гриша. И все без толку. Индеец — впрочем, видом он больше походил на русского — светловолосый, светлокожий, да и волосы не такие черные, как у местных. И очень молод. Все слова тлинкит игнорировал, словно бы не слыша, и лишь презрительно щурился. Олегу Иванычу уж очень не хотелось бы прибегать к пыткам, но, видимо, такой момент наступил. Геронтий вопросительно посмотрел на него. Адмирал-воевода кивнул, и лекарь удалился в свою каморку. За инструментами. Молодой индеец сидел в резном полукресле спиной к двери. Руки его были привязаны к подлокотникам. — Зря ты не хочешь разговаривать с нами, — вздохнул Олег Иваныч. — И не притворяйся, что не понимаешь. Пойми, мы не враги твоему племени, мы лишь хотим освободить нашу девушку, которую вы украли. Если ты не скажешь, где она… Скрипнула дверь, и пленник вздрогнул. Видно было, что он хорошо понял, куда и зачем пошел Геронтий, и теперь готовился к худшему. Олег Иваныч внимательно наблюдал за ним. Сглотнув слюну, тлинкит обернулся назад. В глазах его вдруг вспыхнул ужас. Неужели до такой степени его напугал приход Геронтия? А где же хваленая индейская выдержка? Олег Иваныч усмехнулся… однако… Однако молодой индеец смотрел вовсе не на Терентия. Взгляд его светлых широко раскрытых глаз был прикован к золотой статуэтке, висевшей на стене у двери каюты. Статуэтке неведомого страшного бога. — Уицилапочтли! — со страхом и ненавистью произнес пленник. — Жестокосердный бог теночков. — Он быстро повернулся к Олегу Иванычу. — Можете долго убивать меня, слуги жестокого бога, вы не услышите от меня ни слова. Печально улыбнувшись, юноша вдруг запел, настраивая себя на пытки. Слова песни были местными, индейскими, но вот мотив… — Ты рябинушка, ты кудрявая, — неожиданно стал подпевать пленнику Гриша. — Ты когда взошла, когда выросла? Молодой тлинкит замолк, ошарашенно глядя на Гришу. А тот продолжал, да не один, а с Геронтием, у которого оказался довольно приятный баритон: Ты рябинушка, ты кудрявая, Ты когда цвела, когда вызрела? Скрипнув дверью, в каюту заглянула заинтересованная Софья. Покачала головой, улыбнулась. И тоже подпела красивым грудным голосом: Я весной взошла, летом выросла, Я весной цвела, летом вызрела. Вся невозмутимость пленника словно бы улетучилась. До этого сидевший неподвижно, он вдруг заерзал, закрутил головой, захлопал глазами. — Вероятно, эту песню пела тебе мать? — исподволь поинтересовался Олег Иваныч, давно обративший внимание на светлую кожу индейца. Тот молча кивнул. — Она жива? — Нет, — ответил пленник по-русски. — Умерла, когда мне не исполнилось еще и четырех зим. — Он вдруг снова замкнулся, оглядываясь на золотого бога. «Жестокосердный бог теночков», — вспомнил Олег Иваныч. Интересно, кто такие эти теночки? Может, тлинкиты так называют ацтеков? Или майя? Нет, ацтеки, кажется, ближе. — Жестокие теночки наши давние враги, — смотря пленному прямо в глаза, сказал Олег Иваныч. Гришаня закашлялся. — Не веришь? — продолжил допрос Олег Иваныч. — Тогда посмотри получше на нас — сильно мы похожи на краснокожих ацте… тьфу… теночков? С приплюснутыми головами и украшениями из перьев. На этот раз и Софья с Геронтием бросили на адмирала удивленные взгляды. Чего он там мелет-то? Про каких-то теночков, никому в Новгороде неизвестных. А парень, похоже, ему верит! Ишь, как смотрит. — Как звали твою мать? — Светлоокая Тучка. — А тебя? — Кавак — Светлый Глаз. Небольшой хорошо вооруженный отряд во главе с Олегом Иванычем появился в селении тлинкитов вовремя. Старая ведьма Кутханга как раз несла в свой вигвам сок ядовитой ящерицы в небольшой глиняной ступке…А. Пумпур, «Наролу»
Глава 7 Восточное побережье Калифорнийского залива. Ново-Михайловский посад. Август — сентябрь 1477 г.
Быть может, стены будут падать снова И дым пороховой глаза нам снова выест, Быть может, для улыбок и для смеха Придется нам убежище искать…Росарио Мурильо
В нашем доме мыши поселились И живут, живут! К нам привыкли, ходят, расхрабрились, Видны там и тут.Смягчая накопившуюся за день жару, с залива дул ветер. В темном вечернем — а пожалуй что, уже и ночном небе загорались звезды, отражаясь в темно-синей воде залива яркими мигающими светлячками. Густая растительность — черная в полумраке наступающей ночи — начиналась почти сразу от песчаного пляжа и тянулась вдоль узкой кромки побережья, между заливом и горными хребтами Кордильер. Чем выше в горы — тем растений становилось меньше. Исчезали агава и пальмы, их сменяли папоротники, кактусы самых разных видов и колючки: креозотовые кусты и акации. Почти параллельно заливу вытянулось с юга на север небольшое озерко, соединенное узкими протоками с себе подобными. На северном берегу озера, рядом с морским побережьем, расположился довольно большой поселок, тысячи на четыре жителей, окруженный по периметру высокой кирпичной стеной. Пара ворот, очень хорошо укрепленных — кое-где даже торчали пушки — выходила к заливу и к озеру. Еще одни ворота на востоке перекрывали дорогу в горы. На первый взгляд типичное индейское селение, изнутри оно сильно отличалось, скажем, от соседнего городка под названием Масатлан, населенного местным племенем отоми. Во-первых, — крыши глинобитных домиков, образующих узкие улицы, не были плоскими, как принято у отоми да и у всех местных индейцев. Кровли были крыты камышом, и поэтому домики больше напоминали русские избы, а кое-где, и узорчатые терема. На центральной площади стояла церковь Святого Михаила Архангела — небесного покровителя посада, который так и назывался — Ново-Михайловский. Церковь была сложена из белого камня и по внешнему виду совсем не отличалась от новгородских храмов, ну разве что купол блестел ярче — был покрыт не позолотой, а тонкими золотыми листами. Рядом с церковью располагались приземистые палаты воеводы, отгороженные от площади глухой зубчатой стеной, а чуть дальше — лабазы и лавки. От главной площади во все стороны веером разбегались улицы, и чем дальше от Михайловский церкви — тем более запутаннее и уже. На вершине высокой башни, выстроенной меж лабазами и жилищем воеводы, прохаживался часовой — черноволосый и черноглазый парень в длинной, до блеска начищенной кольчуге старой новгородской работы и без штанов. В длинных волосах воина торчали перья, в руке он сжимал копье с обсидиановым наконечником. Часовой был местным уроженцем, здесь же, в Ново-Михайловском, он и родился, и крестился — нареченный именем Николай — и вырос. И вот, дослужился до младшего дружинника: дело почетное, как же — важный пост доверили! На посаде много было таких — лицом индейцы, душою — русские, самих-то природных русаков-новгородцев вряд ли насчитывалось больше трети от всего населения посада. Николай службу нес бдительно — слух имел отменный, зрение — орел позавидует. Потому давно уже услышал приближающиеся к площади шаги. Судя по разговору, шли двое. Явно чуть навеселе. И наверняка из недавно приплывших ушкуйников. Появление новгородского флота на Ново-Михайловском рейде стало настоящим шоком! Николай тогда тоже нес службу, только не здесь, а у морских ворот. С напарником Михаилом — старым ушкуйником — они и увидали по утру паруса, окрашенные алой зарею. Корабли! Немедля подняли тревогу, грянули в набат. Готовились к битве. Николай первым увидел на парусе самого большого судна вышитое изображение иконы Тихвинской Богоматери — список с той иконы висел в храме, а Николай был ревностным христианином и весьма богобоязненным человеком, даже пел в церковном хоре. Одигитрию Тихвинскую узнал сразу. Сказал напарнику, тот отмахнулся, готовя к бою ручницу. Со всех сторон посада бежали на стены вооруженные люди. Кто напал? Какое-нибудь из дальних племен отоми? Или пупереча? Или, не дай боже, жестокие пожиратели сердец теночки-мешика? Флот? Откуда у них флот? Тогда… А корабли подходили ближе — вот уже стали хорошо видны иконы и православные кресты на парусах. Тут и недоверчивый брюзга Михаил оторвался от своей ручницы. — Свои! — прошептал еле слышно. — Наши, Коля. Новгородцы! Услышала Пресвятая Богородица наши молитвы. Дождались все-таки. Дождались… Не скрывая слез, жители посада бежали к причалу… Праздник продолжался неделю, да и сейчас, похоже, не прекратился. По крайней мере — судя по приближающейся к площади парочке. Ага, вот они показались. Один — молодой круглолицый парень, кудрявый. Другой — кряжистый бородач. — Куда путь держите, православные? — свесившись с башни вниз, на чистом русском языке поинтересовался Николай. Да и на каком еще языке ему были интересоваться? С детства с русскими рос, да и сейчас каждое воскресенье пел по-русски в церковном хоре — очень нравилось Николаю это занятие. Идущие вздрогнули. Посмотрели вверх и разом открыли рты. Удивились. Надо же — неизвестно кто, а по-русски разговаривает, словно и не уезжали никуда с земли новгородской. — Нам бы корчму, какая поближе, — пришел в себя круглолицый. — Как пройти, показал бы, служивый. — Прямо идите, — ответил с башни воин. — Пройдете площадь, свернете направо, там, саженей через сорок — бочка — от нее в сторону — увидите стену, а за ней — корчма. Хозяина зовут Кривдяем. На постой он вас и определит, только, смотрите, перевару его не пробуйте — уж больно мерзкое зелье, спаси, Пресвятая Богородица! — Не будем, — заверил часового молодой. — Мы и сами-то перевара не пьем, а посейчас лишь бы где кости бросить — на корабль-то опоздали с вечерни. Верно, дядька Матоня? Коренастый кивнул: — Прямо, говоришь? — Угу. — Ну, благодарствуем. — Господь в помощь. Индеец Николай размашисто перекрестился. Индейцы. Так почему-то называл местных отец-воевода Олег Иваныч. Ну, индейцы так индейцы — хорошее слово, не обидное, типа «дикарей» или «краснокожих». Откинув почти невесомое одеяло из волокон агавы, Олег Иваныч встал с ложа и подошел к окну. Было жарко, и даже ночной воздух не приносил прохлады. Нагревшиеся за день стены неохотно отдавали тепло. Стояла тишина — почти полная, если бы не перекличь часовых… — Неревский конец сла-а-вен! — Людин сла-а-авен! — Сла-а-авенский… Олег Иваныч прикрыл глаза. Господи, словно и не уезжал никуда из Новгорода! — Не спится, милый? — сзади незаметно подошла Софья. Обняла, прижалась горячим телом — нагая, желанная. Олег Иваныч не стал противиться нахлынувшим чувствам. Подхватил жену на руки, поднялся по узкой лестнице на плоскую крышу — палаты воеводы, по странной прихоти архитектора, были выстроены в местном стиле. А пожалуй, тут попрохладнее будет! Олег Иваныч огляделся. Ага — вот и матрас из кукурузных листьев. Сам же его и велел принести сюда, вчера еще. Мало ли, пригодится. Вот, теперь сгодился. Олег Иваныч осторожно опустился на колени, ловя губами жаркие губы супруги… Потом, утомленные, они блаженно лежали рядом, подставив разгоряченные тела легкому ветру. В их глазах отражались звезды. — Неревский конец сла-а-авен! — раскатисто прокричали вдруг словно бы прямо над головою. Олег Иваныч вздрогнул. Неужели и сюда тоже часового поставили, на крышу? Ну, е‑мое… — Это не здесь, милый, — тихонько засмеялась Софья. — Вон, на той башне. Адмирал-воевода покрепче обнял жену, чувствуя, как та медленно засыпает. А вот к нему самому сон что-то не шел. Слишком уж много проблем скопилось в Ново-Михайловском, и главная проблема — соседи. Отоми, пупереча, еще не пойми кто, ну и, слава богу, пока что далекие теночки-ацтеки. Новомихайловцы хорошо знали всех, кроме, быть может, ацтеков, с ними не так часто встречались, хотя определенные слухи доходили, и слухи эти не радовали. Наиболее понятными были каита и отоми — из них и родственных им племен, принявших православие, и состояла большая часть населения посада. Это были веселые трудолюбивые люди, правда, довольно шумные, но честные и открытые. Их жившие в горах родственники, понастроив укрепленные городища, частенько воевали с народами пупереча, жившими далеко на юге, впрочем, так же частенько и мирились, и ездили друг к другу в гости и даже играли свадьбы. Они были очень похожи — каита и отоми — даже языки не сильно отличались, правда, отоми были более цивилизованные, имели что-то вроде государства, что же касается пуперечей, то их столица — славный город Цинцунцан располагался далеко на юге. В принципе, пупереча новомихайловцам не угрожали. А о коварных ацтеках-теночках здесь мало кто вспоминал — те жили еще дальше, чем пупереча. Даже дальше, чем совсем уж далекие тотонаки. Так что ацтеков местные не боялись. Опасался их, похоже, один адмирал-воевода Олег Иваныч Завойский. Читал в детстве «Дочь Монтесумы», и кровавые ацтекские жрецы запали в душу. Потому, сразу же, как окончились празднества, устроил Олег Иваныч смотр всему новомихайловскому войску и остался весьма недоволен. Ладно, вооружение — мало у кого байдана или пластинчатый панцирь, — в основном, кольчужки да местные доспехи из толстой ваты — такие удар меча держат хорошо, а вот от копья не спасут, уж тем более — от пули. Мечи, слава Богу, почти у всех были. Да десятка полтора ручниц и восемь пушек — это, конечно, не считая вооружения флота. Да, порох — вот проблема. Ну, пока был изрядный запасец — позавчера перетаскали в лабаз, поставили стража на башню. Однако хорошо понимал Олег Иваныч, что это не выход. Искать нужно. Серу, селитру, руду. Пороховую мельницу ставить, мануфактуры… Ладно. Главное — совсем местные воевать не могут! Ни европейского копейного строя не знают, ни маневров. Учить надо. И чем скорее, тем лучше. Правда, с масштабными маневрами придется пока подождать, по крайней мере до сбора урожая маиса. Новгородцам он тоже очень понравился, а особенно Олегу Иванычу — давно не ел кукурузы, а когда еще и сладкий картофель попробовал — совсем ему Ново-Михайловский посад раем земным показался. Да по сути, тут и был рай. Тепло круглый год. Климат благодатный, влажный, в горах, правда, похуже. Хлеб вот только плохо растет — жарко — но зато кукуруза-маис, фасоль, картофель, перец. Кажется, помидоры тут тоже должны быть. Или это дальше — у ацтеков? Страшненькие они люди, эти ацтеки, вернее, не сами они страшненькие, а их кровавые боги, постоянно алчущие теплой человеческой крови. Слава Богу, государство ацтеков далеко отсюда, вряд ли эти жестокосердные люди доберутся сюда. По крайней мере, не в этом веке точно. Не в этом… В это самое время, уже под утро, в двух десятках верст к югу от Ново-Михайловского посада, в отрогах гор, позднее названных испанцами Западными Сьерра-Мадре, спускался к побережью небольшой отряд. Носильщики, сгибающиеся под тяжестью тюков, вооруженные копьями воины в накидках из агавы — охрана, впереди, на украшенных разноцветными перьями носилках — двое. По виду — типичные купцы, да и кому тут еще быть-то? Один — с выпученными глазами, толстый, даже какой-то вздутый, словно вытащенная на берег глубоководная рыба, второй наоборот, худой, горбоносый, взъерошенный, похожий на общипанную ворону. Дремавшему под мерное покачивание носилок толстяку на вид было лет тридцать, тощий постарше, позлобнее, видимо, он был главным компаньоном в этой паре. Он не спал, вертел по сторонам головой, и носильщики ежились под его пронзительным взглядом. Идущие впереди воины вдруг остановились, настороженно прислушались, выставив вперед копья. — Что? Что такое? — озабоченно поинтересовался тощий. Один из воинов обернулся: — Всев порядке, уважаемый Таштетль. Это проводник, сын койота, свернул не на ту тропу. — Проводник? А ну, позвать его сюда! Воин исчез в зарослях. — Друг мой Таштетль, почему стоим? — проснулся толстяк. Закрутил круглой башкой, вытер со лба капли пота. Таштетль бросил на него быстрый презрительный взгляд. Затем улыбнулся: — Все нормально, друг Аканак. Это все наш проводничок путается. А кто его предложил взять, а? Толстый Аканак по-бабьи всплеснул руками: — Да где ж найдешь сейчас нормальных проводников? Тем более — сюда, на север. Ладно бы, на юг, к сапотекам… — К сапотекам каждый ребенок дорогу знает, — язвительно перебил его Таштетль. — А вот и наш провожатый! Что скажешь, Тламак? Тламак — тощий смуглокожий подросток — откинув со лба длинные волосы цвета воронова крыла, почтительно сложил на груди руки. На левой руке была хорошо заметна татуировка — зигзаги, перекрещивающие две прямые линии. — Немножко сбился, уважаемые, — поклонился проводник. — Три года назад был в этих местах. Но я уже отыскал дорогу! — В следующий раз получишь с десяток ударов палкой, — надменно бросил Таштетль. — И помни — боги Уицилапочтли и Тескатлипока смотрят на тебя. Таштетль чуть скривил губы в змеиной улыбке: — Похоже, татуировка на твоем запястье означает: заведу зигзагами неизвестно куда и назад не выйду. Толстый Аканак расхохотался. Улыбнулся и Тламак. Вообще-то, он до ужаса боялся горбоносого Таштетля — пучеглазый Аканак почему-то относился к нему намного лучше — но подумал, что виноватая улыбка может им понравиться. Так и вышло. Довольный удачной шуткой Таштетль милостиво разрешил проводнику удалиться. А ведь поначалу хотел строго его наказать! — Как ты сказал-то? — смеясь, переспросил Аканак. — Зигзагами — и назад не выйдет? Ха‑ха. — Он вытащил из-под маисового матраса оплетенную соломой флягу с октли — хмельным питьем из забродившего сока агавы. Таштетль неодобрительно посмотрел на компаньона, но ничего не сказал. Сам же от выпивки отказался. Что сегодня — праздник, что ли? — А ведь скоро конец пути, — оторвавшись от фляги, довольно произнес Аканак. — К вечеру будем в Ново-Михайловском, если, конечно, верить Тламаку. Услыхав имя проводника, Таштетль лишь презрительно скривился. Затем оглянулся — тропинка вилась меж горными утесами, поросшими колючими зарослями. — Надеюсь, ты не забыл имя нашего человека, друг Аканак? — обернувшись, шепотом поинтересовался он. Толстяк поперхнулся октли. — Не забыл, уважаемый. Э… — Он задумался. — Как же его… Такое трудное имя, сразу и не выговоришь. Э… Криротль… нет… Крипотль… О! Кривдятль! Точно — Кривдятль. — Думаешь, он будет верен нам? — Ха! — Аканак передернул плечами. — Три года назад я спас его от смерти — забредший далеко на север отряд молодых воинов во главе со славным Тисо-ком уже собирался принести его в жертву Тескатлипоке. Хорошо, я оказался рядом, возвращаясь с товаром из земель отоми, и счел, что пленный будет нам куда как полезней живым. И свободным. — И что, Тисок вот так запросто тебе подчинился? — недоверчиво переспросил Таштетль. — Я слышал эту историю, но не знаю подробностей. — Ха! — самодовольно ухмыльнулся толстяк. — Еще бы он не подчинился. Если б ты только знал, благородный Таштетль, сколько всего Тисок задолжал нашему клану уважаемых торговцев-почтека! — Ты правильно поступил, друг Аканак, — кивнул Таштетль. — Свой человек на чужой стороне — куда лучше, чем лишнее сердце на алтаре Тескатлипоки. Аканак закашлялся. Уж от кого-кого, а от Таштетля он никак не ожидал такого циничного святотатства. — А нам поверят там, уважаемый? — хлебнув из фляги, переспросил он. — Ну, в этом Ново-Михайловском. Ну и название — язык сломаешь! Поверят, что мы отоми? — А почему бы нет? — удивился Таштетль. — Воинов и носильщиков мы набирали в землях отоми, языки наши схожи. Тем более, вряд ли кто здесь бывал в городе Семпоале — это слишком далеко от здешних отоми. Вот только проводник меня смущает. Не проговорится? Да и этот… Кривдятль. Аканак лишь усмехнулся, выразив полнейшую уверенность в преданности проводника. А что касаемо Кривдятля, то он настолько любит золото, что продаст за малый кусочек родную мать. — А золота мы ему везем много, — соглашаясь, кивнул Таштетль. — И еще привезем, лишь бы верно служил нам. Впрочем, думаю, в Ново-Михайловском мы со временем сможем найти и других верных людей. Эти белые «новгородчи», говорят, все сильно любят золото. Что ж — пусть они им подавятся! А уже весной, когда распустятся цветы, наш великий император Ашаякатль расправится с пришельцами. — Уже весной? — Шепотом переспросил Аканак. — Так скоро! — Да, скоро. Наше задача — вызнать все. Количество воинов, оружие, укрепления… Все! — Таштетль, словно принюхиваясь, поводил по сторонам огромным крючковатым носом. — Ив этом нам поможет наш друг Кривдятль. Он узнает тебя, друг Аканак? — Думаю, что должен. Проводник нашел верный путь. Уже к обеду тропинка выбралась из каменистых расщелин и спустилась вниз. Пахнуло соленым ветром. Впереди показалась безбрежная синь океана. Олег Иваныч — в лазоревом легком кафтане, расшитом золотой канителью, важно восседал в центре большой, выложенной разноцветными изразцами залы, располагавшейся в адмиральских палатах. По левую и правую руку от него тянулись покрытые бархатом лавки. На лавках сидели должностные лица — чиновники и бояре: старший дьяк Григорий Сафонов, главный лекарь Геронтий, буквально вчера получивший дворянский чин, капитаны прибывших в Ново-Михаиловский посад судов и местные «лучшие люди», выбранные на вече. Все вместе назывались — «Ново-Михайловская Господа», или «Правительство посада Ново-Михайловский». Главой правительства, естественно, являлся новгородский боярин Олег Иваныч Завойский, носивший высокий чин адмирал-воеводы. Доклад главы местного ополчения о состоянии войска Олег Иваныч выслушал еще вчера и долго ругался. Под конец махнул рукой — чего уж тут разоряться, нужно дело выправлять. С этой целью издал несколько указов: об организации экспедиции по поиску месторождений руды и селитры, о создании наемного войска и об обязательных общественных работах на строительстве укреплений. Последний указ сразу же вызвал явное недовольство многих местных жителей, впрочем, Олег Иваныч этого и ждал — заранее отдал приказ выявлять и хватать всех смутьянов-зачинщиков да кидать до суда в поруб. Троих уже схватили к утру — остальные попритихли. Выйдут на строительство, никуда не денутся! Суд наверняка пойманным солидные штрафы начислит, к бабке не ходи. С судьей — сухоньким старикашкой Анкидином Михалычем — Олег Иваныч познакомился в первый же день и близко сошелся на почве необходимости строгого соблюдения законов. Суд в Ново-Михайловском был что надо! Сам Анкидин Михалыч производил впечатление строгого буквоеда-законника, да и остальные судьи были ему подстать. Имелись даже вполне квалифицированные приставы, вот только жаль, института судебного следствия пока не было, ну — на то сюда и взят Гришаня Сафонов — старший дьяк по особым поручениям. Пусть следствие возглавляет, ну и заодно агентурой займется, следствие без агентов — пустой звук. Олег Иваныч скосил глаза на Гришу. Тот чинно сидел на своем месте, слева от адмиральского кресла, парился в дорогом бархатном кафтане, ярко-красном, с золотой вышивкой. Из-под собольей шапки ручьями стекал пот. Остальные члены Совета Господ вид имели не лучший. Даже местные индейцы — купеческий староста и тиун — тоже явились на заседание в сапогах и тяжелых кафтанах. От жары не спасали даже распахнутые настежь окна. Женщин на Совете пока не было — запаздывали новгородские веяния, Олег Иваныч пока побаивался резко нарушить здешний патриархальный уклад — объявить об избирательных правах женщин. Ну да ладно. Успеется еще. Сегодня не по этому поводу собрались — другое важное событие — послы отоми. Вот они вошли — четверо, в хлопковых набедренных повязках и плащах из птичьих перьев. Двое стариков — седоволосые, морщинистые, двое — помоложе. Олег Иваныч поднялся навстречу. Лично проводил вошедших отоми до кресел. Видел — по нраву такое послам. — От имени народов отоми приветствуем великого касика белых людей, приплывшего из-за океана на большой лодке, — бойко перевел один из судейских, тоже индеец. — И желаем ему здравствовать во веки веков, насколько позволят боги. Олег Иваныч выступил с ответной речью, обильно украсив ее цветистыми восточными оборотами, взятыми на вооружение еще с Магриба. Послам были приготовлены подарки — несколько железных мечей и кольчуги. Они вызвали неприкрытый восторг — индейцы совсем не знали железа, как не знали они колеса и домашних животных. Последнее обстоятельство сильно смутило Олега Иваныча, не догадавшегося взять в экспедицию лошадей. Впрочем, их, скорее всего, съели бы во время зимовки. Несколько отвлекшись, Олег Иваныч не сразу заметил, как послы перешли к главному. — Свирепые теночки терзают соседний с нами народ тотонаков, — со скорбью в голосе произнес один из стариков. — Нападают их отряды и на наши селения, все чаще и чаще. Всех жителей приносят в жертву богам. Теночки очень жестоки. Хуже, чем другие наши соседи — воинственные пупереча. Отоми просили военного союза. Мало того, они хотели бы немедленно выступить в совместный поход против пупереча, что в планы новгородцев, естественно, не входило. Олегу Иванычу еле удалось отговорить послов от этой затеи, пообещав немедленную помощь в случае нападения. Зато были успешно решены вопросы по поводу поисковой экспедиции. Послы клятвенно обещались дать проводников и всячески помогать новомихайловцам в розыске руды и селитры. Кроме того, обговорили некоторые вопросы, касаемые торговли. Под конец был устроен пир. Еду подавали по-русски: обильно, жирно, с разносолами и продуктами местной кухни. Уха, зайчатина, пироги с мелко порубленными птичками и рыбой, фасолевая похлебка, запеченный сладкий картофель, вареная кукуруза, студень — и это лишь малый перечень блюд. Запизали бражкой из сока агавы. Хорошая, в общем, штука. Правда, по сведениям Олега Иваныча, нашлись умельцы, перегонявшие ее в перевар — да такой убойный, куда там московитскому! — Как дела с агентурой? — словно невзначай поинтересовался Олег Иваныч у Гриши. — Нормально с агентурой, — вытерев губы полотенцем, важно кивнул тот. Улыбнулся, откинув с лица светлые волосы, потеребил модную узенькую бородку. В левом ухе сверкнула круглая золотая серьга. Олег Иваныч усмехнулся — продвинутый молодой человек — встал, произнес цветистый тост за посланцев отоми. — Есть один надежный парень, — выпив, прошептал Гришаня. — Из местных индейцев. Все про всех знает. Стражник. Зовут Николаем Акатлем, в церковном хоре поет. Мне его отец Меркуш посоветовал, а уж он зря не скажет! Олег Иваныч кивнул. В давние времена отец Меркуш, еще в Новгороде, будучи пономарем церкви Святого Михаила на Прусской, являлся его секретным сотрудником. Делал свое дело профессионально — тихо, незаметно и качественно. А таких людей — основу оперативно-розыскного дела — следовало беречь и к словам их прислушиваться. Без них нет никакой информации, а следовательно — нет безопасности и порядка. — Николай Акатль, говоришь… Индеец. — Олег Иваныч пощипал бороду. — Что ж, поговори с ним. Если действительно толковый, то есть смысл его чему-то учить. — Слушай, Олег Иваныч. Ты почему всех местных таким непонятным словом зовешь — индейцы? — неожиданно поинтересовался Гриша. — Привычка, — кратко отозвался адмирал-воевода. — Да и мне, хоть убей, кажется… — не унимался Григорий, — …словно б ты раньше здесь когда-то жил. Может, давно, в детстве? Ты никогда не рассказывал. — Потом расскажу. Как-нибудь, — отмахнулся Олег Иваныч. — Пока же дай этому Николаю задание — пусть вызнает, кто да где перевар варит, да народишко против общественных работ подстрекает. — Сделаем, господин адмирал, — посерьезнел Гриша. — Завтра с утра и поговорю с ним, он как раз со службы сменится. — Да, — вспомнил Олег Иваныч, — а где Ваня наш? — В гости ушел. — Гриша засмеялся. — И знаешь, к кому? К знахарю местному, с Геронтия поручением. Уже немного по-местному говорит, Ваня-то! — Молодец. — Олег Иваныч покачал головой. — Не то что мы с тобой, все некогда. Ну, уж придется и нам языком заняться. — Вот Ваня нам в этом и будет помощником. Пир продолжался за полночь. К полуночи появились женщины — Софья с Ульянкой да еще несколько капитанских жен. Запели песни, жалостливые, тягучие. Пелось в них о далекой родине, о Новгороде, Господине Великом, о свободе и верности. И так душевно выводили — Олег Иваныч не выдержал, присоединился, правда, пел тихо, зная прекрасно, что ни слуха у него, ни голоса. Ой, летели по небу гуси-лебеди От Ильмень-озера до Нова-города, Над рекой седой, Над Волховом. Матоня и Олелька Гнус засели в корчме Кривдяя крепко. Пили местное вино из какого‑то сока. Ничего, забористо. Несколько напоминало обычную бражку, только покрепче. Ночью на коч не пошли, а утром, договорившись с Кривдяем о постое, забрали с корабля вещи — впрочем, там особенно-то и нечего было забирать — две котомки с рыбьим зубом и ганзейским золотом покойного Игната. — Ты смотри, смотри, дядька Матоня! — озирался вслед прохожим индейцам Олелька Гнус. — Золота-то на них понавешено! На корову — точно хватит, а то и на две. Вот бы ночью кого подстеречь с кистеньком! — Погоди, — зловеще ухмылялся Матоня. — Подстережем ишо. Сначала присмотреться надо да домишко какой найти — не все время у Кривдяя жить. Он-то не прогонит, да ведь деньгу дерет изрядно, собака! Олелька уныло согласился. Однако на домишко тоже деньги нужны. А откель взять? Ну, золотишко — оно только среди новгородцев ценность, местные-то так себе к нему: есть — хорошо, сразу на себя повесят, нет — и черт с ним, плакать не станут. Железо — вот то, что надо! За железный нож отоми столько золотишка дадут — вот скопить бы — да в Новгород. — Слыхал я, охочих людей в горы вербуют, руду искать, — подходя к корчме, произнес Олелька. — Может, и нам завербоваться, а, дядька Матоня? Тот хмуро отмахнулся: — Там видно будет. — Он вдруг замедлил шаг. — Смотри-ка, чего-то наш хозяин в окошко смотрит? Вроде, озирается… А ну-ко, спрячемся за забором… Ага… Так и есть! Таится чего-то. — Да и черт с ним, — махнул рукой Олелька. — Нам-то с того какая выгода? — Ой, не скажи. — Матоня ощерился, показав крупные, словно у волка, зубы. — От того и нам прибыток образоваться может. С утра новые постояльцы прибыли, не видал? — Видал, как же. Купчишки местные. Один пучеглазый, опухший, все местную бражку пил, второй горбоносый, на ворону похож. Да их тут много таких. — Олелька презрительно сплюнул. — А насчет домишка… — Он прокашлялся. — Насчет домишка, думаю, дядька Матоня, уж местную хижину мы и сами смастерим — дело нехитрое. Изба-то здесь не нужна — тепло, чай. — И то правда, — удивленно покачал кудлатой головой Матоня. Подобного предложения он уж никак не ожидал от своего глуповатого напарника. Они вошли в корчму — узкий, длинный зал, длинный стол, скамейки. С внутреннего окна в оконце несло дымом — там был сложен очаг — слуги жарили на вертеле зайчатину, пекли маисовые лепешки. Подбежал служка — из местных — приветливо поклонился: — Чего господа изволят? — Мясо тащи, — буркнул Матоня, кидая служке завалявшуюся в калите медяху. — «Пуло московское», — по слогам прочел служка и недоуменно выпялился на гостей. — Ах, ты ж… — Матоня хлопнул себя по лбу и вытащил из-за пазухи свернутую связку хлопковых тканей — местный аналог денег. Их повсюду тут принимали к обмену, Кривдяй тоже. Кроме тканей, аналогичную роль играли маленькие медные топорики в виде буквы «Т», семена какао, птичьи перья — вернее, их полые стержни — и маленькие костяные трубочки, наполненные золотым песком. Последние «деньги» очень нравились и Матоне с Олелькой. Еще раз поклонившись, служка побежал во двор за мясом и лепешками. — Выпить чего-нибудь принеси, — вдогонку крикнул Матоня и, оглянувшись на скромно сидящих в углу посетителей-индейцев, шепнул Олельке: — Загляни-ка на хозяйскую половину. Ежели что, скажешь, на двор хотел, да ошибся дверью. Олелька кивнул и сунулся было к двери. Но опоздал — быстро вышедший навстречу хозяин корчмы чуть было не пришиб его тяжелой створкой, сработанной из крепкого калифорнийского дуба. — На двор я, — развел руками Олелька. — Дымно тут у вас. — Вон там выход, — кивнул корчмарь и проводил парня долгим подозрительным взглядом. Матоня нарочно отвернулся, внимательно разглядывая отражение хозяина корчмы в тяжелом медном блюде. В начищенном до зеркального блеска стараниями слуг блюде отразился не только хозяин, во и тот, кого он с большим почтением выпроводил со своей половины, — тощий, похожий на общипанную ворону индеец с неприятным горбоносым лицом. Подойдя к сидевшим в углу, он что-то повелительно им сказал. Индейцы (по всей видимости, слуги горбоносого) разом вскочили из-за стола и вышли на улицу вслед за своим хозяином. «Ну, Кривдяй… — подумал Матоня. —Похоже, у тебя тайные дела с купцами. Интересно, какие? И можем ли мы с тебя что-нибудь поиметь?» Он наконец повернулся: — Здрав будь, друже Кривдяй. Кривдяй вздрогнул, поклонился с фальшивой улыбкой: — И тебе здравствовать, уважаемый. Узкое лицо корчмаря походило в этот момент на хитрую лисью морду. Темный, аккуратно подстриженный, Кривдяй мог бы показаться на первый взгляд вполне симпатичным и веселым — если б не глаза, лживые, как у койота. Да и вид — какой-то прилизанный, скользкий. К тому ж, скуп изрядно — кафтанишко, вон, из наидешевейшего сукна надел, а ведь богат, собака, богат! Поставив перед гостем большую кружку октли, Кривдяй немного поговорил ни о чем, пожаловался на жизнь и, сославшись на дела, вышел во внутренний дворик. — Ну что, дядька Матоня? — появился со двора Олелька, уже изрядно навеселе. — Ты где успел? — удивился Матоня. Олелька — еще более румяный, чем обычно — ухмыльнулся: — С купчишкой местным познакомился, как зовут, не запомнил, имя больно трудное. Толстый такой, пучеглазенький. Как узнал, что я с корабля — ровно лучшего друга встретил, бражкой угостил, да все выпытывал: что за корабли да далеко ли плавают. — Он что ж, купчина твой, русский знает? — Слуга его знает, мальчишка, проводник ихний. Через него и общались. Душевный человек этот толстяк, жаль, имя его не помню. — А мальчишка, говоришь, русский знает? Олелько кивнул. Матоня надолго задумался, что-то прикидывая в уме и шевеля губами… Стемнело очень быстро, как всегда в тропиках. В корчме — ив зале, и во дворе, возле очага, зажгли светильники. Впрочем, сейчас в них не было особой надобности — над крышами посада висела огромная, в полнеба, луна, заливая все вокруг золотым, каким-то звеняще-металлическим светом. Зазвонили к вечерне. В церкви Михаила Архангела — басовито, гудяще, в окраинных храмах иначе: в церкви Фрола и Лавра, что почти рядом с корчмой — чуть тише, но тоже басом, а в дальней церквушке Николая Угодника — нежным малиновым звоном. Классный был звон — даже из соседнего Масатлана приходили послушать. Православные — индейцы и русские — потянулись к храмам. Шли пешком, степенно — лошадей не было — лишь некоторых слуги несли в носилках. Немного протрезвевший Олелька встал было — шатнуло — махнул рукой — а, обойдусь на этот раз без вечерни. Глянул вокруг: дядька Матоня за мальчишкой-проводником присмотреть зачем-то просил, а сам-то вон, глушит с хозяином бражку. А где проводник? А и нет! И куда ж делся? Для дел торговых вроде поздно уже. Эх, пропустил! Дядька Матоня завтра ругаться будет — вот, скажет, пропойца. А выйду ка на улицу — может, и нагоню еще. Подтянув порты, Олелька Гнус накинул на плечи кафтан и быстрым шагом направился со двора. На улице было людно — люди шли молиться. И русские, и индейцы, всех возрастов — попробуй тут разыщи молодого индейца, все тут на одно лицо. Пока высматривал — пару раз возвращался — нет, не тот, у того на левой руке татуировка — зигзаги с линиями. Забегался, как собака, употел даже — похмелье выходило крупными солеными каплями. Так ведь и опоздал к вечерне. Подошел к церкви — уже началась служба, сел невдалече на лавочку под раскидистым деревом. Сейчас бы пива, а еще лучше забористого перевару, от которого гудит на утро башка, ровно пустая бадья под ударами увесистой палки… Оба! Тут вдруг Олелька Гнус наконец увидел индейца! Того самого мальчишку‑проводника, татуировка на его левой руке была хорошо заметна в желтом свете луны. Мальчишка тревожно оглядывался — неужто чего заподозрил? Осмотрелся, отошел подальше, за кусты, в тень храма. Олелька тоже не лыком шит, хоть и пьяный. Бывало, с дружками в Новгороде у церквей мужиков грабили. Сворачивает мужик за угол, после молитвы благостный, тут ему и кистенем в лоб! Главное, подобраться незаметно, откуда не ждет. Поднявшись с лавки, Олелька направился совсем в другую сторону, не туда, где скрылся индеец. Быстро обошел церковь, подкрался к кустам. Прислушался. Вроде нет никого. Ага — во-он, кажется, он, у самой церкви. Черт, из-за кустов не видно. А если — на это деревце? Уцепиться за сук. Подтянуться. Ну вот, отлично все видно. Aral Что это делает там индеец? Никак на колени зачем-то упал! Крестится. Во, дает! Что ж в церковь-то не пойдет, чучело? Ваня, старший сын боярина Бпифана Власьевича, темно-русый, светлоглазый, вытянувшийся за зиму аж по плечо Олегу Иванычу, тяжело дыша, остановился напротив корчмы Кривдяя. Глаза его были непривычно расширенными, какими-то шалыми. В боку с непривычки сильно кололо. Давно так не бегал — да и где на корабле побегаешь? Бежал с самой окраины, от знахаря Чекильтая, у которого, по просьбе Геронтия, составлял список лечебных трав. Знахарь говорил по-русски, можно было понять, правда, далеко не с первого раза. Ваня аж вспотел, записывая. Много чего узнал нового, а особенно, о соке кактуса-пейотля, который старый Чекильтай признавал основным средством ото всех болезней. — Велика сила пейотля, — раскачиваясь, шептал знахарь. — Человек может познать лишь десятую часть этой силы. Пейотль дает видения, дает излечение от недугов и общение с богами. Дает надежду. Только использовать его надо правильно. — А как правильно? — Собрать сок по весне, выпарить, приготовить… Долго это все, и каждое действие должно быть обязательным и строгим. Тогда пейотль покажет свою силу. — А я могу узнать? — Можешь. Если захочешь. Весной возьму тебя в горы. Там, на границе пустыни, на границе света и тьмы, дня и ночи, произрастает чудесный пейотль. Я возьму тебя, да… — А у тебя сейчас ничего не осталось, уважаемый Чекильтай? — Есть немного. Совсем немного. Хочешь — дам? — Конечно, хочу! — Тогда вот… Выпей… Не больше глотка. Теперь возьми трубку. Вдыхай дым… Сильней, не бойся! Хватит… Эй, хватит! Стой! Открой глаза… Да не так. Посмотри внутрь себя. Что ты видишь? — О, боже… я… Я как будто лечу. Ну да, лечу… Какой-то большой город. Река. Да это же Волхов! Новгород! Подлетаю ближе — ух, как здорово… А ну-ка, сверну на Кузьмодемьянскую… Ага! А вот — Пробойная, Федоровский ручей… Храм Феодора Стратилата, люди выходят — видно, кончилась служба. Все такие нарядные, особенно вот эта дородная боярыня… Вот, осторожно спустилась с крыльца, оглянулась… Матушка!!! Матушка!!! Это я, Ваня, твой сын! Ты знаешь, я здоров, у нас все хо… Да посмотри же на меня, матушка! Это же я, я! Почему же ты не узнаешь меня, проходишь мимо. Остановись же, поговори со мной. Куда же ты, куда?! Матушка!!! Плача, Ваня выронил из руки трубку и тяжело упал на циновки… Когда он очнулся, Чекильтай невозмутимо протянул ему чашку с водой, напиться. Ваня припал губами к воде, напившись, облизал губы: — Почему вода такая соленая? — Это твои слезы. — Я плакал? Знахарь лишь усмехнулся в ответ. В голове шумело. — Дойдешь до дома сам? — Конечно. — Ваня усмехнулся. — И завтра снова приду. Только пейотль, наверное, уже не буду больше… — А это лишь малая доза, — покачал головой Чекильтай. — Впрочем, похоже, пейотль уже покидает тебя. — Ну, тогда я пойду. — Иди. Около церкви Фрола и Лавра коварный пейотль снова достал Ваню — его стало рвать прямо у паперти. А в тени храма, скрытый от чужих взглядов колючим кустарником, молился юный Тламак. — О, Бог мой, Иисус Христос, прошу тебя, как никогда еще не просил, помоги мне! Я зря ввязался в это дело. Эти купцы — они вовсе не обычные купцы-почтека — по крайней мере, Таштетль. Кажется, я видел его приносящим жертвы в храме Уицилапочтли в жреческой одежде из человеческой кожи. Теночки верят в кровавые жертвы — ибо без человеческой крови остановится бег солнца и все живое погибнет. Они верят. Я тоже из народа теночков, я люблю Теночтитлан, великий город. Но я не верю кровавым богам жестоких жрецов, я верю в тебя, Иисус! А этот Таштетль… Мне страшно. Он знает о моей сестре. Боже, помоги ей! Прости меня, Господи, что я делюсь с тобой своими заботами — мне просто больше не с кем. Ты знаешь — и в Теночтитлане есть православные христиане, есть тайный храм — и там сейчас молятся за меня. Я верю тебе, Иисус. Прости, что я возношу тебе молитвы не в церкви: боюсь быть замеченным кем-то из людей Таштетля. Боже, как я рад, что ты сейчас слышишь меня. Спасибо, что ты есть. Помолился — и стало легче. И Таштетль уже не кажется таким страшным, в конце концов, он всего лишь человек… Свет луны отражался в блестящей от пота коже юного ацтека, в глазах его отражалась надежда и радость. Какой-то шум послышался вдруг у паперти. Тламак вздрогнул. И в этот момент откуда-то сверху прямо под ноги индейцу с треском свалилась тяжелая туша. Люди Таштетля? Неужели выследили? И теперь только Иисус может помочь… Бежать! Немедленно бежать. До крайности взволнованный Тламак бросил взгляд на упавшего… Тот совсем не походил на теночка или отоми. Белый! Круглолицый, круглощекий парень с кудрявыми волосами. А как от него разит соком агавы! Интересно, что он делал на дереве — неужели спал? Тламак неожиданно рассмеялся. Настолько рад он был, что это не Таштетль или его люди. Криво улыбнулся и сверзившийся с деревины Олелька Гнус: — Ну, чего ржешь-то? Не видел, как люди с дерева падают? Тьфу. Отряхнувшись, Олелька сплюнул под ноги. И тут повторился тот самый звук, что привлек его внимание еще на дереве. Словно бы рычит кто-то там, у паперти. Не сговариваясь, оба — Тламак и Олелька — заглянули за церковь. На земле в луже рвоты стоял на четвереньках белый темно-русый подросток. Его продолжало рвать. Пожав плечами, Олелька поднял за волосы голову блюющего подростка. Заглянул в лицо — и сразу отпрянул. Этого еще тут не хватало. Жаль, не убили тогда стрелой, змееныша. Тламак принюхался к рвоте. Усмехнулся: — Кажется, этот парень близко сошелся с пейотлем. Хотя сейчас ему должно полегчать. Эй… Эй… Ты меня слышишь? — Слы… слышу, — еле-еле откликнулся Ваня. Из глаз его градом текли слезы. Тламак повернулся было к круглолицему: — Давай отведем его… Ой… Олельки Гнуса уже и след простыл. А чего ему тут оставалось делать? Тламак вздохнул: — Я отведу тебя домой. Где ты живешь? Не опускай лицо. Где? Ты? Живешь?! — У… у церкви… Мих… Мих… — А, у церкви Михаила Архангела. Знаю. Вставай, пойдем. Ваня, шатаясь, поднялся. С помощью Тламака сделал первый шаг. Затем еще. Так и шел всю дорогу, держась правой рукой за теплое плечо молодого ацтека. — Олег Иваныч, там Ваню привели, — заглянув в палаты воеводы, произнес стражник. — И что… Как — привели? — Адмирал-воевода оторвался от груды бумаг. — Давайте его сюда. И зовите Геронтия. Поддерживая под руки, слуги ввели Ваню. Да… Действительно, почти невменяем. Упился, что ли? Нет, бражкой вроде не пахнет… Какой странный у него взгляд — словно бы и не узнает. Зрачки расширены. То плачет, то смеется. Ха! Олег Иваныч хлопнул себя по лбу. Наркотики! Явно чего-то нанюхался парень! Или обкурился. От чего здесь можно так забалдеть? Кокаин? Нет, тот южнее, в Перу, у инков. Значит, еще какая местная дрянь. Куда Ваня ходил-то? А к знахарю! Вот завтра этому знахарю… — Ведите-ка его спать, — приказал Олег Иваныч. — Только, сперва умойте. Завтра, ужо, разберемся. Кто его привел-то? — Парень один. Местный. Ушел уже. — Ушел… Ну, ладно. Только наркомана нам и не хватало! Олег Иваныч потряс головой. Сердито сдвинул к краю стола кучу бумаг — отчеты, карты торговых путей, списки имущества — возился с ними с утра, сам уже как наркоман стал. О доме позабыл, о жене. Бедная Софья! Последнюю неделю сидит все вечера одна-одинешенька — местные языки учит. Эх, в кино б ее сводить или на концерт. В крайнем случае — в кабак… А что? Неплохая идея. Улыбнувшись, Олег Иваныч накинул кафтан и, пристегнув к поясу шпагу, поднялся этажом выше — в собственные жилые апартаменты. Софья еще не ложилась, сидела грустная — ждала мужа. Дал же Бог счастье такое… — Не спишь, Софьюшка? Боярыня оторвалась от книги: — Олег! Наконец-то. — А пойдем-ка в корчму завалим! — Так ведь… Поздно уже. — Аи что, что поздно? Идем, развеемся. Наших позовем, Гришаню с Ульянкой. Софья лишь рассмеялась и махнула рукой. Выбрала самый красивый летник — цвета весенней листвы. Погляделась в зеркало: — Ну, идем, что ли? В корчме — ближней, на главной площади, что называлась по имени хозяина «У Мирона» — плясали. Народу было порядочно — почти все с кораблей. Выкушав пару кружек бражки, Олег Иваныч поцеловал жену и, вытащив ее из-за стола, закружил в танце. Местные музыканты играли на свирелях. Цыкали бубенцы и трещотки. Welcome to the hotel California… — подпевал Олег Иваныч. Как раз в тему!В. Брюсов, «Мыши»
Глава 8 Ново-Михайловский посад. Зима 1477—1478 гг.
И были, кто избрал себе торговлю: Известно, — процветают торгаши.Ленгленл, «Виление о Петре-пахаре»
Серый-серый человек следит за нами, Серый-серый человек с липкими руками. Зачем ты за нами следишь, серый человек?В палатах адмирал-воеводы ждали гостей — купцов из дальних земель. Суетились-бегали слуги, повар готовил угощенье — обычную в Ново-Михайловском посаде смесь русской и индейской кухонь, с пирогами, лепешками и ухой. Олег Иваныч затеял эту встречу не просто так — купчишки-то с далекой стороны пришли, из города Семпоалы, что на восточном краю земель отоми. Стало быть — знали дороги, перевалы, ночевки. Может быть, и про металлы ведали, хотя, конечно, о железной руде вряд ли — железа индейцы не знали. Камень: кремень, обсидиан, яшма, — медь, золото — это да, это использовали, а вот железо… Даже мечи из дерева делали, потом втыкали по периметру широкого лезвия острые обсидиановые кусочки — неплохо выходило, остер такой меч гораздо, правда, по боевым качествам со стальным ну никак не сравнится — тяжел и неудобен, фехтовать таким — рука устанет. Но не может же такого быть, чтоб железной руды нигде поблизости не было! Найти надо, да желательно еще и селитру. Купцы явились к вечеру, важно вылезли из носилок, поклонились, по русскому обычаю, в пояс — встречал сам хозяин, Олег Иваныч с супругой, боярыней Софьей. Закончив раскланиваться, тощий, похожий на растрепанную ворону купец через переводчика приветствовал «белого новомихайловского владыку» в самых высокопарных выражениях. Его напарник — пучеглазый толстяк — лишь растянул толстые губы в улыбке, которая стала еще шире, как только он узрел за столом большие кувшины с октли. Олег Иваныч усадил купцов за стол: — Кушайте, гости дорогие! Похоже, тех — особенно толстяка — и не надо было долго упрашивать. Уселись, сразу приступили к еде, словно только того и ждали. Переводчик — мальчишка-индеец — почтительно стоял сзади. Олег Иваныч поднял бокал: — За дружбу между нашими народами. Софья улыбнулась самой лучезарной улыбкой — толстяк с нее глаз не сводил, видно, понравилась. Чуть не подавился рыбьей костью, чучело пучеглазое. После третьей кружки Олег Иваныч перешел к делу. Порасспросив гостей о красотах их родного города — те отвечали словно бы не очень охотно — адмирал-воевода ловко перевел разговор на торговые пути, тропинки, перевалы. Тут купцы отвечали подробней, но как-то… У Олега Иваныча сложилось впечатление, что говорил больше переводчик. Тощий и пучеглазый отделывались короткими фразами, а у переводчика полуучалась целая речь с подробным описанием местности. Олег Иваныч хорошо понимал купцов — он на их месте тоже бы не выкладывал все тайны первому встречному владыке — сегодня он для них пир горой устроил, а завтра, может, войной пойдет! Всякое бывает — осторожность, она в купеческих делах не помеха. Потому, услышав краем уха, как в перерывах между тостами тощий купец, обернувшись, что-то строго сказал переводчику, лишь понимающе усмехнулся. Видно, одернул парня купец, чтоб болтал меньше. Тот, бедный, аж съежился. Явно купчишки что-то скрывают — блюдут свои интересы. А ну-ка, поставим их ра… тьфу… как бы это помягче… в неудобное положение. Олег Иваныч незаметно подмигнул Софье и обратился к тощему: — Сколько еще времени почтенные купцы намерены пробыть у нас? Купцы переглянулись, переговорили по-своему. Толстяк улыбнулся, ответил уклончиво: — Кто знает? Может, мало, а может, много. Как пойдут дела. — Хорошо, — кивнул Олег Иваныч. — Тогда не согласятся ли почтенные купцы, чтобы их переводчик хотя бы чуть-чуть поучил нас вашему языку? Кажется, он несколько отличается от языка, на котором говорят наши соседи-масатланцы. Тощий нахмурился, опустил веки — видно, думал, как половчее отказать. Предложение адмирал-воеводы явно не вызвало у него особого энтузиазма. — Э… К сожалению, мы сами плохо знаем язык новгородичей, поэтому постоянно нуждаемся в переводчике, — высказался наконец тощий. — И только из исключительного уважения и безграничного почтения к владыке белых людей мы, конечно, выполним вашу просьбу. Тламак — так зовут переводчика — будет у вас каждый вечер в течение трех дней… Смотри, порождение ящерицы, не сболтни лишнего! — строго предупредил он Тламака. Олег Иваныч удовлетворенно кивнул. Он давно уже заметил на левой руке юного индейца изображение зигзагов и линий. Именно такая татуировка была у того скромника, что не так давно привел обкурившегося пейотлем Ваню и быстро удалился, не дожидаясь слов благодарности. Ближе к ночи, выпроводив с почетом гостей, Олег Иваныч пересек просторный двор с хозяйственными постройками и цветником и, пройдя сквозь небольшую дверцу в стене, оказался во внутреннем дворике небольшого домика лекаря. — Не помешал? — поднимаясь по невысоким ступенькам, весело спросил адмирал‑воевода. Геронтий — как всегда, аккуратный, подтянутый, с черной холеной бородкой — оторвался от своих дел — толок что-то в небольшой медной ступке — встал навстречу гостю, пододвинул резное кресло: — Садись, Олег Иваныч. Завсегда тебе рады. Кваску? Адмирал-воевода кивнул. Маисовый квасок у Геронтия был знатный — все признавали. Выпив с хозяином, Олег Иваныч поинтересовался Ваней. Где, мол, младого вьюношу черти носят? — На залив ушел, рыбу ловить. Скоро вернуться должен. — Геронтий заметил беспокойство, промельк-аувшее в глазах гостя. — Да не волнуйся ты, Олег Иваныч, не один ведь пошел-то, с дружинниками. Хороший парзнь там есть, Николай Акатль, надежный, богобоязненный. В хоре у отца Меркуша поет. Олег Иваныч кивнул. Уже вторую неделю крещеный индеец Николай Акатль работал под началом Гришани младшим опером, сиречь — приказным ярыжкой. И делал успехи. По крайней мере, Гриша его хвалил. Умен-де и исполнителен. Ха! А не Гриша ли к Ване этого Николая приставил? После того случая с пейотлем. С улицы послышался смех, кто-то шумно, по-индейски, прощался. Хлопнула створка ворот, легкие шаги взбежали по ступенькам крыльца. Снимая на ходу мокрую рубаху, в горницу вошел Ваня, оставляя после себя влажные следы. — Дядюшка Геронтий, во-от такую рыбину чуть с Николаем не поймали! — Запутавшись в рукавах, Ваня тем не менее попытался широко развести руками. — Чего ж — чуть? — усмехнулся адмирал-воевода. — Ой! Здрав будь, господине Олег Иваныч! — сняв, наконец, рубаху, радостно приветствовал гостя Ваня. Затем огорченно махнул рукой: — Как ни тянули с Колей — ушла, зараза! Самих чуть не утянула, вон, все мокрые! — Хороша, видно, была рыбина. — Олег Иваныч внимательно посмотрел на мальчика. — Вот что, Иван, — значительно произнес он. — Есть у меня к тебе важное поручение. — Исполню все, что велишь! — заверил Ваня, посмотрев прямо в глаза грозному воеводе. — Тогда слушай. Начиная с завтрашнего вечера, будешь учить местный язык. Учить тебя будет некий Тламак, переводчик, чуть тебя старше… Подробно проинструктировав Ваню, Олег Иваныч выпил с Геронтием на посошок и удалился тем же путем, что и пришел. На окраине, в корчме Кривдяя, гуляли рыбаки-поморы с коча «Семгин Глаз» вместе с кормщиком Иваном Фоминым. Невесело гуляли, больше так, по привычке. В конце осени зарядили дожди, завыли злые ветра, и вздыбившийся, словно необъезженный жеребец, океан терзал берега залива огромными темно-бирюзовыми волнами. Никакой рыбалки и прочего промысла, естественно, не было. Вот и шлялись рыбаки по злачным местам. Не хватало в Ново‑Михайловском — так индейский Масатлан, считай, рядом. Туда тоже ходили, драки устраивали — сам адмирал-воевода лично конфликт улаживал. Вернулся злой, на площади у церкви сразу указ вывесил, буде кто в пьянстве буянит — имать нещадно, да в поруб. Пущай посидит, подумает. Человек с десяток уже бросили — попритихли рыбачки. Теперь вот по-тихому гулеванили, без драк особых — ну там, пару ребер кому сломают либо сопатку расквасят — то разве драка? Так, ерунда. На улице змеилось дождем хмурое небо. Дымил, догорая, очаг. У стены, рядом с входом, наигрывал что-то грустное на длинной свирели спившийся пожилой индеец. Тоска… — Ну, давай, тащи перевару, Кривдяй! — хлебнув кислого октли, скривился Фомин. — Верно, Иване! — тут же поддержал его Матоня. — Да не жалей в долг, Кривдяюшка, потом, как пойдет рыба, расплатимся! — Да уж, расплатитесь вы, — пробурчал про себя Кривдяй, поставив на стол захватанный жирными руками кувшин. Рядом, положив нечесаную башку на руки, храпел Олелька Гнус. Его не будили — и самим выпивки мало: Кривдяй, черт жадный, не наливал много. — Пейте по чарке за мой счет, — махнул серым полотенцем хозяин корчмы. — Да собирайтесь по домам — время позднее, не ровен час, корчму из-за вас прикроют. Вчера вон приказной дьяк наведывался, все вынюхивал что-то. — Так ты виру-то плати, Кривдя, вот и не закроют! — со смехом бросил Фомин. — Виру? — Кривдяй взвился, видно, подначка задела его за живое. — Заплатишь тут с вами виру, как же! Вон тот молодой господин, что храпит сейчас на столе… — Олелька, что ли? — Ну да, он. Знаете, сколько он мне должен? Давно его пора за долги в поруб! Вот первой же страже и сдам! Ей-богу, сдам. Ты б хоть сказал ему, дядька Матоня! Матоня осклабился: — Не раз уж говорено было. Да ведь он, вроде, и не пил без меня. — Ага! — Кривдяй покачал головой. — Не пил, как же. На него одного почитай бочка браги ушла. — Он наклонился ближе к заросшему волосами Матониному уху, шепнул еле слышно: — Не уходите сразу. Поговорить бы… Наступала ночь. В корчму уже заглядывали стражники — закрывай, мол. Выпроводив припозднившихся гуляк, Кривдяй поднес стражникам по чарке перевара и, пожелав им доброй стражи, вернулся к столу. Матоня толкнул в локоть Олельку. — А? Что? — спросонья замахал тот руками. — А, это ты, дядька Матоня? Когда за зипунами пойдем? — Вот и я о том же, — хищно усмехнулся Кривдяй. — Вижу, какими глазами вы на цацки у местных смотрите. Пора б уж и не смотреть. Пора дела делать. — Он деловито щелкнул пальцами — служка вмиг принес кувшин с октли. — Расклад такой. — Кривдяй самолично разлил напиток по кружкам. — Половина добытого — мне, половина — вам. Матоня недобро скривился: — Это ж ты без ножа нас режешь, родимец! — А вы что-то другое предложить можете? — вопросом на вопрос ответил Кривдяй. — Вы не местные, ходов-выходов здесь не знаете, с добычей запалитесь запросто. Я все ж кой кого знаю. — Это дикарей купчишек-то? — пьяно засмеялся Олелька. Серая тень страха на миг промелькнула по узкому лицу корчмаря, всего лишь на миг, затем он совладал с собой. Но Матоне вполне хватило и этого мига. Понял — боится купцов Кривдяй, смертельно боится! Ничего не сказал Матоня, лишь незаметно наступил под столом Олельке на ногу. — Что ж делать, согласны мы, — с притворным вздохом согласился он. — Только запросто так шататься по улицам — себе дороже выйдет. Может, наводки какие есть? — Все есть, други! — заулыбался корчмарь. — И места, и наводки. Людей только мало… Он тут же замолк, спохватившись, что на радостях от удачной сделки сболтнул лишнего. Матоня и это запомнил. Пригодится. Они с Олелькой все-таки успели выстроить хижину до дождей. Да и что там строить-то? Вкопали четыре столба, повесили плетенку, глиной обмазали — все, готов дом. Крышу камышом прокрыли, из такой же плетенки соорудили забор, во дворе сложили камни для очага. Не хуже, чем у многих других получилось… хотя это, конечно, смотря с чем сравнивать. Ясно, что не хоромы. А на хоромы — заработать надо! Да не здесь, у черта на куличках, хоромины те поиметь, а, скажем, хотя бы в Москве или в Вологде, на худой конец, в Устюге. В Новгороде-то уж больно наследил в свое время Матоня — боялся соваться. Ничего, будут еще хоромы, будут. Матоня усмехнулся и, простившись с Кривдяем до завтра, подхватил под руку Олельку. Порывы ветра разгоняли облака, ненадолго открывая желтые огоньки звезд. Низкое черное небо дышало влагой. Он пришел на следующий день, сразу после обеда — проводник и переводчик Тламак. Поклонился, тщательно обтер от грязи босые ноги — грудь и плечи его прикрывал плащ из волокон агавы, набедренная повязка была расшита бисером. — Вот тебе ученики, — поздоровавшись, Олег Иваныч провел юного индейца вгорницу, где чинно сидели за столом несколько молодых дьяков и Ваня. Увидев последнего, Тламак вздрогнул — впрочем, Ваня не узнал его, по крайней мере, никак не выказал этого. — Язык науйа прост. — Молодой индеец улыбнулся ученикам. — На нем говорят отоми, миштеки, пупереча, даже далекие ацтеки-теночки. — Он вздохнул. — Правда, некоторые слова могут отличаться, но, в общем, они довольно схожи. Можете их записать, если боитесь, что забудете. Дьяки послушно окунули в чернильницу перья. — Коатль, — продиктовал Тламак первое слово. — На языке науйа это значит — змея. Мазатль — лань, атль — вода, теспатль — нож, точтли — заяц, гуаут-ли — орел… — Он посмотрел в окно — опять дождило. — А на улице — киютли эекатль — дождливый ветер. Или ветреный дождь. В общем — сыро и неуютно. — Откуда ты так хорошо знаешь русский, Тламак? — спросил после окончания занятия Ваня. Молодые дьяки уже ушли, поклонившись и заложив за уши перья, собирался в путь и Тламак. — Я часто бывал здесь, с купцами. — Поправив на плечах плащ, индеец задержался в дверях. — С самого детства я слышал язык белых людей. Вот так, понемногу, и научился. Тламак врал, отвечая Ване. Вернее, не говорил — потому что боялся — всей правды. О тайном православном храме на его родине, где часто поют песни по-русски, о старом монахе-подвижнике, что крестил его когда-то в далеких горах отоми, о часовне, разрушенной отрядом молодых воинов-ацтеков. Тламак и сам был ацтеком. Только — тайным христианином. Он спрятал тогда святые книги, жаль, не смог спасти монаха — его принесли в жертву на алтаре Уицилапочтли — племенного ацтекского бога. Ничего этого не рассказал Тламак: жестокий Таштетль, похожий на ощипанную ворону, приказал не болтать в жилище владыки белых, а наоборот — широко раскрыть уши. И слушать, слушать, слушать. Если надо — спрашивать. Все вызнать. О больших морских лодках, об укреплениях, а самое главное — о страшном оружии белых, по мощи сравнимым с могуществом богов. Он вернулся в корчму ночью — по пути опять подходил к церкви Фрола и Лавра, украдкой молился, спрашивая у Господа совета. А может, рассказать все о Таштетле владыке белых? О том, что страшные ацтекские боги давно жаждут их сердец и, похоже, скоро дождутся — не зря же Таштетль и толстый Аканак так настойчиво собирают сведения о Ново-Михайлов-ском. Того же они требуют и от него, Тламака! И торопят — быстрее, быстрее. Иначе… Иначе — его ждет пирамида с храмом Уицилапочтли на плоской вершине. И жертвенный обсидиановый нож в кровавой руке жреца! Тламак не хотел такой смерти, вполне обычной и даже почетной для ацтеков и подвластных им племен. Ацтеки верили — без человеческой крови остановится бег солнца, и все живое на земле погибнет, погрузившись в пучину мрака. Верили. Но он-то, Тламак, знал, что это не так! Что почитаемые его племенем боги — Уицилапочтли, Кецалькоатль, Тескатлипок — вовсе не боги, а мерзкие языческие демоны, что на самом деле мир устроен гораздо добрее и лучше, чем рассказывают жрецы, что… Нет, вряд ли его поволокут на жертвенный камень — слишком много чести. Просто сдернут кожу да кинут священным змеям шевелящийся кусок красного живого мяса. Бррр… От подобной перспективы Тламак передернул плечами и снова подумал: а смог бы он совершить подобный подвиг за православную веру? Покачал головой, усмехнулся. Нет, вряд ли. Нечего и думать. Слишком слаб он, слаб и труслив. И слишком боится боли. — А что, Гриша, работать, я смотрю, ты совсем разучился? — Олег Иваныч строго взглянул на старшего дьяка. — Уличные грабежи — почитай каждый день, да некоторые — со смертоубийством! Ух, силы небесные! Старший дьяк Григорий молчал — а что ответишь-то? Сам знал: запустил оперативную обстановку, со статистикой полный беспредел — число грабежей увеличилось в несколько раз по сравнению с весной — если верить записям в писцовых книгах. Олег Иваныч, похоже, верил. Да и попробуй, не поверь тут, когда… Да еще и со смертельным исходом! — Глянь-ка, Григорий! — Адмирал-воевода потряс пачкой листков, густо исписанных красными чернилами. — Думаешь, что это? — Тут и думать нечего, — покраснел Гриша. — Челобитные. — То-то и оно, что челобитные, — усмехнулся Олег Иваныч. — И, заметь, все не от наших, вновь прибывших, а от местных, кто и раньше тут жил. Тати, пишут, бывали и раньше, но нынче уж от них совсем спасу нет! Нынче — это с нашего появления. О чем это говорит? — Из наших кто-то крысятничает, — тихо произнес Гриша. Он как будто стал ниже ростом — дружба дружбой, а за работу адмирал-воевода строго спрашивал. — Думаю привлечь к раскрытию лучшие силы… — Чего? — Олег Иваныч скептически усмехнулся. — А они у нас есть, эти лучшие силы? Кроме этого, ну, того, что в церковном хоре поет у отца Меркуша… как его? — Николай Акатль. — Во-во. Кроме него, имеется кто-нибудь? Из местных, я имею в виду. — Есть пара ребят. — Гришаня потупился. Олег Иваныч лишь вздохнул тяжело: — То-то и оно, что пара… Чего делать-то будем? Последнюю фразу Олег Иваныч произнес спокойно, тихо. Понимал — отсутствие агентурной сети вовсе не вина Гриши, тем более не его вина, что кривая преступности с появлением в Ново-Михайловском новгородской экспедиции резко пошла в верх. Кто приплыл-то? Ушкуйники. А ушкуйники через одного с законом не дружат, как ни тщательно отбирал их Олег Иваныч для экспедиции. Однако ж за каждым не уследишь, да и не нужно это. Другое нужно — повышения процента раскрытия и, соответственно, — наказания. Говоря простым языком — сыскать шильников, имать да — до суда — в поруб. — Сыскать, — обиженно пожал плечами Гришаня. — Легко сказать. Кто искать-то будет? Коли… — Знаю. Все знаю, Гриша! — Олег Иваныч положил руку на плечо старому другу. — И что агентуры нет, и сотрудников пока мало, и людишки у нас, сам знаешь какие… Но что местные жители о нас с тобой скажут? Да ладно о нас, о Новгороде, Господине Великом? Что нет, мол, порядка, даже шильников имать не могут. Жили-де без них спокойно, и еще прожили бы, лучше б не приезжали. Плохо, Гриша, когда про власть таковы слова глаголют. — Ясно — плохо. — Потому — вычислить надобно татей как можно быстрее. Давай-ка вместе думать. — Давай, Олег Иваныч! — воспрянул духом Гриша. — Тогда вот тебе первое задание. — Адмирал-воевода потеребил бороду: — Рисуешь чертеж посада и — буквально по улицам — расписываешь все грабежи, с указанием числа и времени. Понятно? Гришаня кивнул. — После с чертежом ко мне. Да, и этого с собой захвати, Николая. Поклонившись, старший дьяк Григорий Сафонов удалился, прихватив с собой челобитные. Олег Иваныч вышел во двор — сквозь разрывы золотисто-фиолетовых туч ярко голубело небо. Солнечные лучи, высвечивая тучи, падали на Ново-Михайловский посад почти осязаемыми — можно потрогать — параллельными линиями. С моря дул влажный ветер. Было тепло. Олег Иваныч улыбнулся. Ему нравилась здешняя зима. Адмирал-воевода прошелся по двору, перекинулся парой фраз со стражей, остановился на высоком крыльце, вздохнул полной грудью. К чему-то вспомнились стихи про мороз и солнце — день чудесный. Мороз… Олег Иваныч поежился, вспомнив зимовку на берегах Индигирки, унесшую столько жизней. Радоваться морозу может, пожалуй, лишь полный идиот. А вот здесь — хорошо! Ни те снега, ни те льда. Красота! О чем еще и мечтать человеку? Тем более, что заканчивался сезон дождей, и небо все чаще светилось синью. Сверху по лестнице вдруг прогремели чьи-то шаги. Пронеслись, словно кто скатился кубарем. Распахнулась дверь — чуть не в лоб Олегу Иванычу, — вот и помечтай тут, повспоминай стихи — пришибут! Словно бы не замечая никого вокруг, сбежал с лестницы во двор купеческий переводчик Тламак. Обернулся на миг и скрылся в воротах. В глазах юноши Олег Иваныч заметил страх. Интересно. Кто б его мог так напугать? Индейцы вообще не склонны к излишним эмоциям. Олег Иваныч пожал плечами, задумчиво протянул руку к двери… И получил-таки! Хорошо — по руке, не по лбу, объясняй потом Софье, что не по пьяни. — Ой, Олег Иваныч… — затормозил на крыльце Ваня, в красной шелковой рубахе, без шапки, с взъерошенными темно-русыми волосами. Светлые глаза смотрели прямо. — Спасибо, что не зашиб, — усмехнулся адмирал-воевода. — Носитесь тут, на пожар будто. — Да не на пожар, батюшка! — Ваня был явно взволнован. — Ведь ты ж, Олег Иваныч, самолично мне указал Тламаку божка золоченого показать! — Ну, показал? — Олег Иваныч начал кое-что припоминать. — Показал, — кивнул Ваня. — Он, Тламак-то, ровно сам не свой сделался. Прошептал что-то — и ну бежать. — А что именно прошептал. — Да не запомнил я. — Ваня махнул рукой. — Ицила… Уцила… — Уицилапочтли? — Вот! Так и прошептал. А ты, Олег Иваныч, откуда знаешь? — Уицилапочтли. — Не отвечая на вопрос, тихо повторил адмирал-воевода. — Уицилапочтли. Это ведь вовсе не божество отоми. Откуда его знает Тламак? Сталкивался раньше? Вполне возможно. А может… может, этот Тламак вовсе не из отоми? А тогда кто купцы? Дул ветер, нес по улице коричневую песчаную пыль, еще вчера плотно прибитую дождями. С утра уже проглядывало солнце, высушивая напоенную дождями землю и поднимая пыль, так же как и летом. Порыв налетевшего ветра качнул плетенную из агавы циновку, закрывавшую узкий вход в глинобитную хижину, маленькую, с плоской тростниковой крышей. Она стояла на самой окраине посада, почти у стены, скрытой колючим кустарником. Сразу же за стеной располагались предгорья, начинались дикие места, с доносившимися по ночам рычаньями оцелота и пумы. Распахнув циновку, ветер швырнул в хижину пыль, разбудив спящих там мужчин — Матоню и Олельку Гнуса. Проснувшись с чиханьем, Матоня высморкался, выругался, потянулся. Протерев глаза от закиси, ткнул пяткой Олельку. Тот недовольно засопел, пробурчал что-то. — Вставай, вставай. Хватит спать. На рынок пора! — Да ну, дядько Матоня, — заныл Олелька. — Завтра сходим. — Вставай, говорю! Некогда завтра, — сурово прикрикнул Матоня. — Нам краску покупать, забыл, что ли? Краска кончилась. — Так сам-то… — Я те дам — сам! — всерьез рассердился Матоня. — Ужо как огрею веткой! Убоявшись угрозы, Олелька вскочил на ноги. Ново-Михайловский рынок располагался на главной площади посада, у храма Михаила Архангела. Небольшой — ясно дело, не чета новгородскому Торгу — но все же довольно людный и шумный — индейцы народ сдержанный, но шуму добавляли новгородцы, которых среди рыночных торговцев было примерно половина. Поначалу, лет пятьдесят назад, пришельцы и местные различались по предмету торговли: новгородцы в основном торговали кузнечными изделиями, горшками и сукном, а индейцы — маисом, плодами и красивыми плащами с мозаикой из разноцветных птичьих перьев. С течением времени ситуация изменилась, и теперь в этом смысле царила подлинная демократия — кто чего промыслил, тот тем и торговал. Было совсем неудивительно увидеть на лотке бородатого новгородского купца бирюзовые подвески с пером кецаля, а на циновке перед босоногим индейцем были беспорядочно разложены замки и подковы тихвинской работы. Как они попали к индейцу и на кой черт ему подковы — за неимением лошадей — одному Богу известно. Пройдя мимо мясного ряда, где продавали тушки индюков и кроликов, Матоня с Олелькой свернули ближе к церкви, где в тени деревьев притулилась небольшая открытая с фасада лавка Онисима. Сам хозяин, новгородец Онисим, иногда промышлял настенной росписью, потому и в лавке его, наряду с расписными глиняными корчагами и деревянными мисками, можно было за сходную цену приобрести растительные и минеральные краски, олифу, кисти и прочие принадлежности художественной богемы. Подойдя к лавке, Матоня с Олелькой оглянулись — все в порядке, любопытных поблизости нет — и поздоровались. — И вам доброго здравия, господа богомазы! — улыбнулся им Онисим — длинный лошадинолицый мужик, похожий на высохшую жердь. — Снова охру брать будете? — Ее, — кивнул Матоня. — А кистей не надобно ль? — А на фига нам твои… — начал было Олелька, но тут же умолк, получив хорошего тумака. — Возьмем и кисти, друже Онисим, — фальшиво улыбнулся Матоня. — Старые-то совсем истрепались. Ну, пока красочки заверни. — И куда ж вы столько охры изводите? — взвешивая на ржавых весах краску, поинтересовался Онисим. — Что, в Ново-Михайловском новый храм расписывают? — Не, не в Ново-Михайловском, — отмахнулся Олелька. — В этом… ну, который рядом… — В Масатлане? — В Мае… В нем. — Ну, Бог вам в помощь, работнички. Ближе к ночи — уж кончилась вечерняя служба — Олег Иваныч с супругой, благостные, вышли из церкви Михаила Архангела. Хорошо вел службу бывший пономарь отец Меркуш — хоть сам на вид и неказист будто, незаметный такой, серенький — а выйдет к алтарю, так словно плечи расправятся! Очи пылают, голос звучит торжественно, чинно: Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… А хор как поет! Слезу вышибает. Сразу видно — от души славят Господа. Федот, псаломщик, нет-нет, да и глянет на паству — как, мол, хористы? Да чего глядеть — и так все ясно — замечательные хористы, хоть и непрофессионалы, так, самодеятельность. Почитай все из местных индейцев, ну, есть, конечно, и русские, к примеру во-он тот тощий мужик, что стоит у колонны — ну и морда у него, прямо лошадиная! А голос громкий, приятный — бас, кажется. Рядом молодой парень из местных, Николай Акатль. Олег Иваныч его сразу с подачи рядом стоящего Гришани заприметил. Николай видом приятен, черноволос, ликом смугл, одет по-православному — в порты с онучами и белую подпоясанную рубаху с вышивкой. — Я чертеж-то составил, что ты просил, — шепнул Гриша. — После вечерни принесу. — Ладно тебе, — махнул рукой Олег Иваныч. — С утра давай. Софья неодобрительно посмотрела на них — начиналась служба, а они, ишь, шепчутся! Ох уж и должность у Олега Иваныча хлопотная — даже в храме Божьем покоя нет. К ночи вызвездило. Из-за облака выплыл месяц — золотистый, рогатый, подобрался неспешно к звездам, видно, завел беседу. На площади перед храмом зажгли светильники. Народ не расходился — завтра было воскресенье — радовался погожему дню — а похоже, именно такой и будет завтра, распогодилось. Надоели уж дожди, правда, многие новгородцы, что зимовали в Гусиной губе, считали — теплый-то дождичек куда как лучше мороза. Олег Иваныч посмотрел на небо, приобнял жену, да сам же сконфузился — уж больно большая вольность, по нынешним временам, на людях вот этак вот. Софья повела плечами, оглянувшись украдкой — улыбнулась. Видно, понравилось. — А пойдем-ка, жена, погуляем, — неожиданно предложил Олег Иваныч. — От охраны сбежим да, как в детстве, попровожаемся. У моря-то ночного давно ль была-то? — Сто лет не была, — усмехнулась боярыня. Снова оглянулась. Засмеялась чему-то. Да вдруг схватила супруга за руку, оттащила в тень и ну давай целовать! — Ну, ты даешь, супружница! — отдышавшись после жаркого поцелуя, прошептал Олег Иваныч. — Так пойдем, прибой послушаем. Заодно корабельную стражу проверим. — Ну, вот! — шутливо обиделась Софья. — А я-то думала… Опять дела! — Все успеем, — многообещающе улыбнулся адмирал-воевода. Они прошли небольшим переулком, свернув на людную улицу — народ возвращался с вечерни. Многие узнавали отца-воеводу, кланялись. Откуда-то быстро нарисовалась охрана — четверо дюжих молодцов в кольчугах и с копьями. — Куда идем, господин воевода? — поинтересовался старший охранник. — В гавань. Посты проверим. Стражник молча кивнул и ретировался. Знал — не любит адмирал-воевода слишком навязчивой охраны. Ближе к городской стене улица стала сужаться, кое-где в лунном свете блестели лужи. Олег Иваныч поддержал супругу под локоть. Вот и ворота — мощные, хорошо укрепленные, с четырьмя пушками, недавно снятыми с какого-то судна. Ночная стража не спала: — Кто идет? — Руса. — Тихвин. Проходи. Тихо, без всякого скрипа, отворились ворота — хоть и не проверял никто специально: а смазаны ль петли? Стражникам платили не худо — те и старались, дорожа службой. Шумел близкий прибой, дул ветер, растрепывая волосы и запутывая складки плаща. Где-то далеко в горах слышался затихающий вой койота. Впереди, в гавани, виднелись дрожащие огоньки. Черные громады судов покачивались у причалов, чуть слышно скрипя снастями. Слева, у масатланской дороги, шумела дубовая рощица. Отправив охрану вперед, Олег Иваныч и Софья взялись за руки, переглянулись и, не говоря ни слова, свернули в рощу. Обняв супругу, адмирал-воевода нащупал завязки платья… Грудь боярыни тяжело вздымалась, в широко раскрытых глазах на миг отразились звезды. Олег Иваныч улыбнулся… И вдруг услышал странный свист. Что-то твердое стукнуло в ближайшее дерево. Супруги вздрогнули, Олег Иваныч протянул руку… В коре раскидистого калифорнийского дуба торчала длинная черная стрела! Софья вскрикнула, увидев что-то в ночной тьме. Олег Иваныч обернулся, вытащив меч. Со стороны масатланской дороги к ним бежали двое и, видимо, с самыми серьезными намерениями. В свете месяца были видны их мускулистые, обнаженные до пояса фигуры, красная боевая раскраска воинственных индейцев каита покрывала грудь и плечи. Лица скрывали шаманские маски из перьев ворона. Один доставал на бегу стрелу, второй махал саблей… Ну, ну… Посмотрим. Выскочив навстречу шильникам, Олег Иваныч нанес быстрый удар, намереваясь выбить из рук нападавшего саблю. Однако не тут-то было! Адмирал-воевода неожиданно для себя встретил достойный отпор. Ночной тать ловко парировал удар и, в свою очередь, нанес свой — быстрый, с финтом и выпадом. Будь на месте Олега Иваныча менее опытный фехтовальщик… Да к тому же, следовало иметь в виду второго. Впрочем, адмирал среагировал быстро. Отпрыгнул влево, сделал обманное движение и неожиданно изменил направление клинка прямо во время атаки. Узкое стальное лезвие должно было проткнуть индейцу грудь… Но не проткнуло! Поскольку тот вдруг бросил саблю, резко отпрыгнул в сторону и ретировался в рощу со всей возможной прытью. Туда же бросился и второй. Олег Иваныч не преследовал их — попробуй-ка, в темноте да в незнакомом лесу. Обернулся к Софье: — Ты в порядке? — Вполне. Однако хорошая у нас авантюра вышла, верно? — Сволочи, — раздраженно сплюнул Олег Иваныч. — Совсем обнаглели. Уже самому воеводе с супружницей в лесочке прогуляться нельзя. Ну, ужо завтра поутру… О, смотри-ка, услышали что-то! Со стороны гавани послышался топот. Это бежала стража. — Индейцы? — Гришаня пожал плечами. — Скорее всего, лазутчики из Масатлана. Или эти, как их… пупереча. — Один из них здорово владеет саблей. Странно для местного. — Да простит меня уважаемый господин, — тихо сказал скромно стоявший в углу (из скромности отказался присесть рядом, на лавку) Николай Акатль. — Что-то хочешь добавить, Николай? — повернулся к нему Олег Иваныч. — Ну, говори, говори. — Владеть саблей или мечом вовсе не так уж и странно, — твердо произнес молодой индеец. — У многих племен используются деревянные мечи с лезвием из мелких острых камешков. Называются — «макуавитль». Довольно увесисты, и сражаться ими трудно — этому учат. Есть умелые воины. У теночков, у миштеков, у пупереча. — Даже так? — удивился Олег Иваныч. — Спасибо, Николай. — Жаль, ты, господин адмирал, не запомнил раскраску, — задумчиво произнес Гришаня. — А то бы сейчас Коля… — Как это — не запомнил? — усмехнулся Олег Иваныч. — Еще как запомнил. Он пододвинул лежащий на столе лист плотной желтой бумаги местного производства и, окунув в чернильницу перо, быстро изобразил зигзаги, круги и линии. — Не ручаюсь за художественную ценность, — усмехнулся он. — Но — довольно точно. Что скажешь, Коля? Николай Акатль внимательно всмотрелся в рисунок. — Нет, это не пупереча, — спустя некоторое время покачал головой он. — Вот эти круги — похожи на те, что бывают у теночков, а вот эти линии — у отоми. А это вообще… Да. Каита. Скорее всего — каита. А какой был рисунок? Толстые линии, тонкие? Какого цвета? — Да, скорее толстые, — пожал плечами Олег Иваныч. — Словно бы ребенок рисовал. А цвет — красно-коричневый. Ну, охра. Впрочем, не уверен, темно было… Чего ж они убежали-то так быстро? Убоялись охраны? Нет, охрана гораздо позже прибежала. — Что, Олег Иваныч? — переспросил Гриша. — Да так… — задумчиво произнес адмирал-воевода. — Каита не делают толстых линий, — глухо заметил индеец. — У них они тонкие, словно иглой рисованы. Хотя маски ворона они носят… Охра. — Чего ж они так сорвались-то? — словно не слыша его, Олег Иваныч потеребил бороду. — С чего? И как раз в тот момент месяц из-за тучи выполз. Да, именно так. Светло стало. Тогда я раскраску и разглядел… Что ты сказал, Коля? — Охра, — снова повторил индеец. — Со мной в хоре один белый поет. В Михайловской церкви. Онисим, торговец с рынка. Кистями торгует, красками. Хвастал, охру у него недавно брали. Много. Двое белых — один коренастый, с бородой, второй молодой, кудрявый. Сказали — художники-богомазы. Храм в Масатлане расписывать. — Ну, ну? — заинтересовался Олег Иваныч. — У меня друг в Масатлане. Вчера виделись. — Николай переступил с ноги на ногу. — Не строят в Масатлане никакого храма. И старый не расписывают. В гостевой зале Кривдяевой корчмы дымно горели светильники. Дрожащий зеленоватый свет их выхватывал из полутьмы опустевшие, ввиду позднего времени, лавки, длинный, усыпанный объедками стол с жирными мухами, жужжащими над кислыми лужами пролитого октли. Во внутреннем дворике переговаривались слуги. Сам хозяин, поглаживая чернявую бороду, сидел в своем углу и деловито подсчитывал выручку, время от времени бросая внимательный взгляд на суетящихся служек. Неожиданно послышался громкий стук в дверь, закрытую на тяжелый засов. Похоже, стучали ногами. Ночная стража? Крикнув слугам, чтоб взяли копья, Кривдяй велел открыть дверь. Откатился в сторону засов. Чуть скрипнули петли. С улицы ворвался ветер. В дрожащем пламени светильников в корчму вошли двое — оба давние знакомцы хозяина — Матоня и Олелька Гнус. Последний нес что-то увесистое в большой торбе. — Здрав будь, Кривдяюшко, — кивнул Матоня. — И вам так же. Чего на ночь глядя? — Кривдяй подозрительно осмотрел вошедших своими маленькими все подмечающими глазками. Незаметно оглянулся на слуг. То же сделал и Матоня. Шепнул: — Отошли ребят, поговорить надо. Кривдяй шикнул на служек — те убрались во внутренний двор — и заинтересованно воззрился на торбу. Матоня удовлетворенно кивнул и махнул рукой Олельке. Не говоря ни слова, тот опустил на пол торбу… и, быстро вытащив оттуда снаряженный к выстрелу арбалет, направил его прямо в сердце хозяина корчмы! — Что, что такое? — испуганно дернулся было Кривдяй. — Спокойно, паря! — осклабился Матоня. — Я ж сказал — разговор есть. — Что еще за разговор такой? — зло прошептал корчмарь. — С самострелом-то. Да убери ты эту штуку, не ровен час, само выстрелит. — Убери, Олелька, — разрешил Матоня. — Но наготове держи. Так вот, Кривдяюшко, — нехорошо усмехнулся он. — Говоришь, купчишки масатланские вчера припозднились? — Ну? — непонимающе кивнул Кривдяй. — Вы что, их не встретили в роще? Так то ваша вина — наводка-то верная! — Верная?! — Матоня гневно выпятил верхнюю губу, показав редкие желтые зубы. — Еле упаслись, хорошо темно было. Кривдяй удивленно посмотрел на него: — Что, купчишки сопротивляться начали? Так убили б. Воинов-то с ними не было. — Купчишки?! — не выдержав, сорвался на визг до того молчавший Олелька. — Дай я его застрелю, дядька Матоня! Купчишки… — Не встретили мы там купцов, Кривдяй. — Матоня уставился на побледневшего корчмаря тяжелым взглядом. — На самого воеводу нарвались, со стражниками. А все ты! — Я? — возмущенно всплеснул руками тот. — Я? Вы промахнулись — не на того напали — а я виноват? Так, по-вашему, выходит? Да я вас… — Не шуми, Кривдяюшко. — Матоня приложил палец к губам. — А то ведь и мы где надо шумнуть можем. Про твоих гостей — купцов индейских. Про толстяка и на ворону похожего. Видим, как ты их улестиваешь. Да и купцы они какие-то не такие — давно весь товар продали, а все сидят тут, выжидают чего-то, вынюхивают. Корчмарь сверкнул глазами. Злобно, словно загнанный волк. — Что хотите? — просипел он. — Долю, — ухмыльнулся Матоня. — Повысить бы надо, Кривдяюшко. А то мы работаем, а ты… — Так давно б переговорили, — пожал плечами Кривдяй. — Может, и договорились бы. А то пришли тут с самострелом… В общем, посидите пока. Вот вам октли. — Он поставил на стол запотевший кувшин. — Пейте, я сейчас. Олелька дернулся было с самострелом, но притих под взглядом напарника. Спросил только, глядя в спину хозяину; — Не сдаст он нас? — Не сдаст. — Матоня покачал головой. — Нужны мы ему… как и он — нам. Кривдяй вернулся довольно скоро. Куда и злоба со страхом делись? Улыбался, аж лучился добродушием. — Ну, вот, — потер руки корчмарь. — Считайте, договорились. Кроме работы разбойной — тут уж я вам, так и быть, увеличу долю — будете еще кое-что делать. Вызнать надобно все о крепости, да о страже, да много чего. За то вот вам задаток! Кривдяй швырнул на стол блестящую бляшку с изображением солнца. — Золото, дядька Матоня! Ей-богу, золото! — От радости Олелька Гнус уронил самострел на пол. На шум из приоткрытой двери во внутренние покои высунулась голова юного индейца. Высунулась и тут же скрылась. — Ну, так по рукам? — Кривдяй выжидательно посмотрел на Матоню. — А по рукам! — хохотнул тот. — По такому случаю неси-ка, Кривдяюшко, браги. Усмехнувшись, Кривдяй щелкнул пальцами. — Это что за парень? — вытерев рот рукой, подозрительно поинтересовался Олелька. — Какой еще парень? — удивленно переспросил корчмарь. — Ну, тот, что сейчас из покоев выглядывал. Смуглый. — А, то проводник купеческий, Тламак. Не бойся, человек верный. — Кривдяй махнул рукой. — А чего ты про него спросил? Понравился? Могу с купцами договориться — уступят на ночку. — Корчмарь глумливо засмеялся. — Не, я девок люблю, — под общий смех покачал головой Олелька. — А только видел я недавно этого парня у здешней церкви. — И что он там делал? — Молился. — Что? — Молился, говорю. Ну, молитвы чел. «Отче наш», по-моему. — Молился, говоришь… — Кривдяй нехорошо прищурился. — Ну, тихоня Тламак, выходит ты хитрей, чем кажешься. Намного хитрей. Ну да ничего, и на хитрую жопу кой-что найдется. Выпроводив надоевших гостей, корчмарь задумчиво заходил из угла в угол, вспоминая ацтекские слова, те, которые знал. Для разговора с главным, Таштетлем, с глазу на глаз, без переводчика. Вспоминались слова плохо. Ну, не помнил Кривдяй ни «врага», ни «предателя». Одно только вспомнил — «коатль» — «змееныш».Сергей Рыженко, «Серый человек»
Глава 9 Ново-Михайловский посад — г. Киниуниан. Весна 1478 г.
И вот увидели они, Как, извиваяся змеей, Ползет вдали за строем строй; Сверкают шлемы золотые, Шиты, топорики литые, И копий целый лес встает…Олег Иваныч проснулся посреди ночи и уставился в потолок, расписанный по местным обычаям красным и синим узором. Что-то непонятное снилось. Нехорошее такое. То змеи какие-то, скользкие, отвратительные, то районный прокурор Чемоданов с большим обсидиановым ножом в руках. Грозя ножиком, прокурор дико ругался на языке науйя, а потом вдруг обратился в тощего купца Таштетля, похожего на общипанную ворону. Таштетль перестал ругаться, зато замахал саблей и приговаривал: «Глаз, он шипить, когда его вымают». Совсем, как когда-то злодей Матоня, сосланный по приговору новгородского суда на дальние северные острова, где, вероятно, и сгинул давно вместе с подельником своим, корчмарем Явдохой. Туда и дорога. А вот Таштетль… Хитер больно купец. Когда еще уезжать собирался — а все сиднем сидит. Один толстый отъехал — Аканак — что на пучеглазую рыбу смахивает. За товаром, сказал. А Таштетль здесь остался — за торговыми агентами присматривать да товаришко какой скупать. Тламак — переводчик — с ним. К нам больше носа не кажет — видно, Таштетль запретил. Хотя Ванька вроде с ним подружился. Надо будет попросить — пускай дружка своего поподробней о Таштетле выспросит. Пускай… Олег Иваныч перевернулся на левый бок, обнял спящую супругу. Ближе к утру задремал. Только уснул — стук в дверь. Настойчивый, громкий. — Кого с утра черти носят? — Беда, батюшка воевода! — с криком распахнул дверь стражник. — Войско чужое к посаду идет! Масатланские купцы увидали. — Войско? — Олег Иваныч не показал виду, что известие его взволновало — нечего панику наводить. — Ну и что, что войско? Дежурная стража что, не знает что делать? Ворота на засовы, войско на стены, пушки заряжать. Все пока. — Давно так и сделали, батюшка воевода! — Ну и молодцы. Теперь ждите. Скоро самолично прибуду. Старшего дьяка разбудили? — Ну, ждите. — Не дожидаясь ухода стражника, Олег Иваныч широко зевнул и лениво потянулся за одеждой. Дождавшись, когда за воином хлопнула дверь, он тут же вскочил и быстро оделся: узкие немецкие штаны, сапоги, короткую куртку-вамс, сиреневую, с золотой вышивкой. Прицепил к поясу шпагу. — Латы надень, — открыла глаза Софья. — Те, нюрнбергские. Легки, удобны, прочны. Да и вид имеют достойный — сразу видно, адмирал-воевода, а не шпынь какой ненадобный. — Латы… — Олег Иваныч задумался. Жена дело говорила. Вышел в горницу, кликнул слуг — одеваться. У стен посада уже кипела деловитая суета. На башнях калили ядра, кипятили котлы — лить на головы осаждающим. В сторону гор грозно смотрели мощные пушки. В гавани поднимали паруса суда, поворачиваясь бортами к берегу — немалое артиллерийское подспорье. У дальней стены распоряжался Гриша. Махнув ему рукой — продолжай, мол — Олег Иваныч забрался на воротную башню. Поздоровался со стражей, с пушкарями. Лично осмотрел пушки — на башне их было четыре. Средь них самая мощная, устрашающая — «Серебряный Змей», три года назад отлитая в Новгороде. По обеим сторонам ствола с изображением обвивающей его серебряной змеи имелись специальные шипы для наведения, отлитые вместе со стволом. Шипы опирались на тяжелый деревянный лафет с винтовой системой наведения — с помощью вертикально закрепленного винта жерло пушки можно было легко поднимать и опускать. Подобный же винт был закреплен и горизонтально — для наведения орудия вправо-влево. Рядом с пушкой в специальном ящике лежали чугунные ядра размером с человеческую голову. Около них суетился артиллерийский наряд — трое белых парней с перекатывающимися под одеждой мускулами. Парни беспрекословно подчинялись старшему — немногословному индейцу лет тридцати, одетому в красно-черный короткий кафтан европейского покроя, из тех, что были в моде в Новгороде, Швеции и Ганзе лет тридцать назад. — Прохор Коитль, — представил его поднявшийся на башню Гриша. — Лучший новомихайловский пушкарь. Индеец молча поклонился, скрестив на груди руки. — Откуда огненный бой ведаешь? — удивленно поинтересовался Олег Иваныч. — Был мастер. Овчинников Иван, из Русы. Пять лет назад помер, — кратко пояснил Прохор. — Хороший был человек, царствие ему небесное. Пушкарь перекрестился. Достав подзорную трубу, Олег Иваныч внимательно осматривал окрестности. Уходя от ворот, поднималась в горы дорога, примерно через полверсты делающая крутой поворот у высокой красной скалы с росшей на ее вершине кривоватой сосной или иным каким деревом — адмирал-воевода не шибко разбирался в ботанике. Дорога исчезала за скалой, уходя в отроги — в принципе, вражеское войско могло показаться внезапно, в любой момент. Олег Иваныч повернулся было к Грише — отдать приказ выставить на скале наблюдателя. Потом вдруг посмотрел на пушку, задумался. Спросил Гришу о неизвестном войске. — Купцы-масатланцы не успели к вечеру к нам, — охотно разъяснил Гришаня, поднявшийся сегодня, видно, гораздо раньше воеводы. — В горах ночевали. К утру пошли к ключу — за водой — а там лагерь. Хорошо — рано заметили, ноги в руки — да бежать скорее. Говорят, человек триста. — Всего-то? — Ну, вероятно, это только разведка. — Тоже верно. Ладно, поглядим. — Олег Иваныч подозвал старшего пушкаря. — Ту скалу видишь? Индеец кивнул. — Сосну собьешь с первого выстрела? Прохор неожиданно улыбнулся. Кивнул, вытащил из-за ящиков деревянный угольник с делениями, гирьку-отвес. Отправив пару человек к винтам наводки, подошел к пушке, к самому жерлу — начал что-то измерять, подвесив гирьку и командуя наводчикам: — Полвинта… Треть… Четверть. Чесал затылок, шептал про себя какие-то цифры. Потом обернулся к Олегу Иванычу: чумазый, пахнущий порохом и серой. Улыбнулся, сверкая зубами. — Хороша пушка. Такой не видел еще. У нас все с казенника заряжались — иногда и вырвет казенник, как пересыплешь зелья. А эта — с жерла заряжается, да и зелье крупное — не то что наша прежняя пыль. Такое зелье вели пушкарям осторожно использовать, особенно в старых пушках. Больно мощное. — Новгородского помола зелье, — довольно пояснил Олег Иваныч. — Жаль, маловато его осталось. Ничего, скоро свое зелье приготовлять будем. Вот серу да селитру разыщем… Смотрите-ка, кто это? Из дубовой рощи, что слева от масатланской дороги, выбежал человек — судя по одежде (набедренная повязка и ожерелье) — индеец. Быстро добежав до стен посада, он остановился подле ворот и громко сообщил: — Идут. С башни ему сбросили веревку с петелькой на конце. Ухватившись за веревку, индеец продел ногу в петельку и в несколько секунд оказался на башне. И тут же, почти сразу, из-за красной скалы показалось войско. Первыми шли молодые мускулистые воины в хлопковых стеганых панцирях, с деревянными мечами, утыканными острым вулканическим камнем обсидианом. Головы воинов украшали разноцветные перья кецаля и устрашающие деревянные шлемы. На плечах некоторых красовались пятнистые шкуры оцелота. Целый лес копий колыхался над головами. Воины остановились у самой скалы. Почтительно расступились, пропустив вперед носилки с важным сановником — видимо, генералом. Нет, судя по количеству воинов — майором. Хотя нет. Учитывая важность, с которой держался сановник, — уж никак не меньше полковника. Олег Иваныч внимательно рассматривал врагов в подзорную трубу. Вот «полковник», в пижонском переливающемся плаще из разноцветных перьев, выбрался из носилок. Уселся в подставленное кресло — ну прямо Наполеон Бонапарт на барабане. Махнул кому-то рукой… С десяток воинов отделились от основного отряда и под бой небольших барабанов торжественно направились к воротам посада. — Наш командир, великий окамбеча Кучунцин, любимец бога Огня Курикавери и богини Солнца Куе-равапери, милостиво предлагает вам сдаться и не портить себе жизнь ненужным сопротивлением, ибо войско наше многочисленно, а воинский талант великого Кучунцина гремит по всей земле, от северных стран Желтого Бога до южных Черных Богов и от Красных Богов востока до Белого Бога запада. Наш милостивый окамбеча Кучунцин согласен принять ваши поклоны. Пока согласен. Выслушав перевод, Олег Иваныч пожал плечами. — Скажите, пусть передадут своему полковнику — адмирал-воевода желает встретиться лично. Переговорить. Желательно здесь же, можно даже у той скалы. Выслушав ответ с каменными лицами, воины молча повернулись и ушли под бой барабанов. — Это тараски, — шепнул адмиралу Григорий. — Многие узнали их раскраску и шлемы. — Какие еще тараски? Что-то про таких не слышал. — Они называют себя — пупереча. — Ага… Что-то припоминаю. Кажется, купцы мне про них рассказывали. Между тем за стенами посада вновь раздался бой барабанов. Вернулись прежние переговорщики с ответом. Великий окамбеча Кучунцин великодушно согласился на встречу у красной скалы. — Что ж, пойдем. — Олег Иваныч потер руки и, прихватив с собой полтора десятка аркебузиров и Гришу, отправился на переговоры. Он чуть задержался, дожидаясь, когда закроют ворота, махнул рукой старшему пушкарю Прохору. Тот чуть поклонился и приложил руку к сердцу. — Ну, будем надеяться на лучшее, верно, Гриша? — Ох, верно, Олег Иваныч. Только я бы не очень-то доверял этим раскрашенным демонам. — А мы им и не доверяем, — успокоил адмирал-воевода. — Чего ж тогда идем? — Сам увидишь. От скалы только встанем подальше. Великий окамбеча, любимец бога Курикавери и богини Куеравапери, Кучунцин — «полковник», как его сразу прозвал Олег Иваныч — принял гостей, не вставая с носилок, с маской холодного равнодушия на лице. Дескать, ходят тут всякие, нет, чтобы сразу сдаться, не тянуть зря время. Поди, подарки принесли, сейчас разные послабления выпрашивать будут. Кучунцин улыбнулся — молодой, лет тридцати, цветущий мужчина, вальяжный, красивый, с тонким смуглым лицом и спускающимися на плечи черными волосами, украшенными золотой диадемой. Кто-то из воинов с поклоном передал ему раскуренную трубку. Сделав затяжку, Кучунцин недовольно взглянул на новомихайловцев и что-то буркнул сквозь зубы. — Падайте на колени перед милостивым окамбе-ча! — с акцентом прошамкал грязный, неизвестно откуда взявшийся старик. — Да щас! — усмехнулся Олег Иваныч. — Впрочем… — Он повернулся к аркебузирам с тлеющими фитилями. — Просят — упадите. Только на одно колено, да насыпьте на затравочные полки порох. Стрелять — только по моему приказу. Аркебузиры так и сделали, звякнув байданами. Уперли ружья прикладами в землю, ждали. Олег Иваныч обернулся, ища глазами старика. — Эй, старче! Русский знаешь — подойди ближе, будешь переводить. Грязный старик посмотрел на «полковника» — окамбеча. Тот презрительно кивнул. — А мы пока присядем — в ногах правды нет. С этими словами Олег Иваныч поклонился Кучунцину и уселся рядом с ним на носилки. От подобной неслыханной наглости окамбеча на миг растерялся, даже выронил трубку. Олег Иваныч ловко подхватил ее, затянулся, закашлялся: — Курил как-то в детстве «Астру», так и та лучше была, чем эта дрянь! Плохой у тебя табачок, полковник. Пришедший в себя любимец богов что-то яростно прокричал и попытался встать с носилок, да Олег Иваныч не пустил: — Сиди, сиди, друг, иначе я в один миг уничтожу все твое войско и тебя, родного. Эй, дед! Ты переводи, не филонь. Полковник, отгони своих воинов. Особенно тех, со стрелами. Отгоняй, отгоняй, не обижу. Видишь, у меня и оружия-то нет. — Я сделаю из твоей кожи плащ, — проскрипел Кучунцин, приказав воинам удалиться. Он вовсе не хотел показаться трусом. — Это ты всегда успеешь, если получится, — выслушав перевод старика, усмехнулся адмирал-воевода. — Видишь эту скалу? Она мне очень не нравится. Хочешь, я ее уничтожу в единый миг? Кучунцин презрительно пожал плечами. Что плетет здесь этот чужак? А сам-то он, любимец богов Кучунцин, сидит уши развесив, словно больше заняться нечем! Нет, хватит уже терпеть это нахальство. Видят боги, он и так слишком милостив к чужакам. — Ну, так как насчет скалы? Уничтожить? — не отставал проклятый чужеземец. — Тогда смотри… Адмирал-воевода поднялся на ноги, высоко подняв руку в блестящей латной перчатке. Резко махнул ею — в перчатке отразилось солнце. В тот же миг воротная башня окуталась пороховым облаком. Раздался ужасный грохот, словно раскатистый гром прокатился по небу. В ужасе попадали на колени воины-пупереча. Даже сам любимец богов великий окамбеча Кучунцин вздрогнул, прикрыл на миг глаза. А когда открыл — верхушка скалы вместе с росшей на ней сосной была срезана, точно ножом. — Видал, господин полковник? — усмехнулся Олег Иваныч, жестом подзывая аркебузира. — Дай-ка ружьишко… Эй, полковник. Ты чего побледнел-то? Мне еще во-он то дерево не нравится. Метну-ка в него молнию. Олег Иваныч тщательно прицелился и плавно потянул спусковую скобу. Вделанный в курок тлеющий конец фитиля уперся в затравочную полку. Небольшая вспышка… И грохот! Не такой, конечно, как от орудия «Серебряный Змей», но тоже весьма впечатляющий ввиду близкого расстояния. — Вы — посланцы западного Белого Бога, бога вечерней звезды, покровителя ветра, — благоговейно прошептал Кучунцин. Бедные наивные тараски! Они никогда раньше не сталкивались с жителями Ново-Михайловского посада, лишь только слыхали о них от отоми. Олег Иваныч был хорошо осведомлен об этом, потому и вел себя, мягко говоря, не вполне адекватно. Главное было — поразить. А уж потом — договариваться. — А теперь послушай меня, полковник. — Олег Иваныч обернулся в поисках старика-переводчика. Где там! Его уж давно и след простыл. Оглушенные воины пупереча пошатываясь от пережитого ужаса медленно поднимались на ноги. — Гриша, кто у нас местные языки знает? — Да вон, те двое. — Григорий кивнул на двух молодых аркебузиров — уроженцев посада. — Здесь росли. Поди, должны знать. — Маленько мерекаем, — кивнул один из парней. — Не знаю только, поймет ли этот черт? — Скажи — приглашаем в гости. Парень проговорил что-то на языке отоми. Кучунцин закивал — видимо, понял. — На кой они нам сдались, Олег Иваныч, — зашептал Гришаня. — Пускай себе уматывают, откуда пришли. Да другим расскажут, чтоб неповадно было — Нет, не прав ты, Гриша, — покачал головой адмирал-воевода. — Сам посуди, кто у нас в Ново-Михайловском лучший канонир? — Индеец Прохор Киотль. — Верно. А ведь лет двадцать назад и Прохор бы при первом выстреле наземь кинулся, богов своих призывая. Чуешь, про что я? Гриша задумчиво кивнул: — Через лет пять-десять — и у этих пушки появятся. И пушкари — не хуже наших. Тогда — конец. А ведь появятся — посад-то от купцов, мастеров да прочих бродячих людей не закроешь, да и не нужно то — взаперти долго не высидишь. — Потому — не в пороховом зелье наша сила, Гриша, — улыбнулся Олег Иваныч, — а в дружелюбии нашем и Христовом имени. Глянь-ка — уже в Масатлане православный храм собираются ставить, хоть там и нет русских. И это — начало только. К тому же… — Он помрачнел. — К тому же и у этих, и у нас, и у отоми могучий враг имеется. — Теночки? — Именно. Хоть и не сталкивались мы пока с ними — да, мыслю, не за горами то. А у них силища — сомнут нас поодиночке. Это и пупереча понимают, по крайней мере должны понять. С нашейпомощью. Потому — примем сегодня ихнего черта со свитой по высшему разряду. Эй, ребята! Скажите полковнику — приглашаем на пир, в гости. Понравился он нам. И гостем будет, и богатые подарки получит. Да вот, хоть бы… Олег Иваныч снял с пальца золотой перстень, которыми, по европейским обычаям, были обильно украшены обе его руки. В перстень работы новгородских ювелиров был искусно вставлен значительных размеров рубин. — Бери, полковник, владей. От чистого сердца! В палатах воеводы ломились столы, накрытые к пиру. Жареные гуси, уха, запеченные в глине кролики, тушеные овощи, щи с фасолью, пироги: с рыбой, с мясом, с той же фасолью пополам с острым красным перцем, местные маисовые лепешки. Из напитков, естественно, местная бражка-октли, но и не только — еще и перевар, ну, это уж для особо желающих. Олег Иваныч налил Кучунцину малую чарку. Тот принюхался поначалу, глядя на хозяина, выпил… Похватал воздух губами — быстренько сунул в рот сладкий вареный картофель. Перевел дух, потом улыбнулся — вроде ничего пошло. Олег Иваныч тут же с предложением: еще по одной. Пуперечский окамбеча замотал головой. Потом, мол, чуть позже, известное дело — привыкнуть надо. В углу большой, украшенной затейливой потолочной резьбой залы играли специально приглашенные музыканты. Гусли, флейты, арфа. Ну и пара больших барабанов из кожи аллигатора — в качестве местного колорита. Музыканты — индейцы и русские — завели что-то тягучее, грустное, такое, что спать только. Олегу Иванычу не понравилось. Хватил на пару с «полковником» Кучунцином чарку перевара, подошел к музыкантам: — Шизгару давай! — Что, батюшка-воевода? — Ну, повеселей что-нибудь. Заиграли. На этот раз вроде ничего — ноги сами в пляс пустились. Ульянка подхватила Кучунцина — повлекла в хоровод, с девками. Олег Иваныч — к Софье. Пошли, мол, попляшем. Та лишь улыбнулась в ответ. — Да что с тобой? — Адмирал-воевода встревоженно посмотрел на супругу. — Али нездоровится? Или какой-нибудь гнус покусал, так возьми мазь. Последнее не зря было сказано. Во множестве водились тут разные летучие паразиты, типа комаров, гнуса, москитов. Жалили не переставая — особенно в межсезонье. Только мазью и спасались — ее местный знахарь делал, тот, что Ваньку пейотлем угощал, наркоман старый. — Нет, Олежа, есть у меня мазь еще, — покачала головой Софья. — А только плясать не пойду, не упрашивай. — Да ты и не ела сегодня, да и не пила почти, я видел. Точно — лихоманка приключилась, а ты молчишь. — Нет, не лихоманка. — Софья лукаво взглянула на мужа. — Экий ты недогадливый, Олег Иваныч. Ребенок у нас с тобой будет. Олег Иваныч закашлялся. Рад был, конечно. Но и тревожно было за Софью — как там все еще здесь сладится. С пуперечами этими. Нет, вроде «полковник» неплохой мужик оказался. Как же, блин, его? Кучун… Кучум… А, черт с ним! — Эй, господин полковник! — Олег Иваныч потянул расплясавшегося гостя за локоть. — Хватит скакать, пойдем-ка лучше выпьем. Повод есть! Эх… Полковнику никто не пи-и-ишет… С утра светило солнце. Ярко — аж глаза резало. Висело в синем, словно бы неземном, небе желтым пылающим жаром шаром, да так парило! К обеду даже москиты куда-то попрятались. Змеи и те уползли. Впрочем, их и без того мало осталось, змеюк-то, — уж больно шкуры у них красивые — на ножны шли, на кошельки, сумки. Да и мясо — вкусное, белое, словно у кролика, пальчики оближешь, ежели хорошо приготовить. Да с красным перчиком, да с картошкой сладенькой, да под бражку! Вот и переловили всех гадов в округе. Редко какой вблизи масатланской дороги появится — и на того сразу охота. Мальчишки друг с другом до крови передерутся — кто змеюку первый увидел. А та шипит, бросается, хвостом гремит устрашающе. Шипи, шипи, зараза! Палки с острыми шипами на что? А камни? Так что — на кошельки тебя да на ножны — шипи не шипи. Тламак давно такую змею выслеживал. Специально отпрашивался у Таштетля за ворота — тот не препятствовал: о том, как именно и через какое время сменяется воротная стража, исправно доносил Тламак, а что ему поделать было? Вот и сейчас пошел. Прихватил с собой мешок да палку-рогатину. Видел вчера змеиный след на песке. Опасное, конечно, дело — раздобыть змеюку, но… Уж больно хотел Тламак подарок сделать новому своему другу Ваньке. Уже и с кожниками договорился заранее — приноси, говорят, змеюку — полшкуры твои, ежели платить не хочешь, ну и мясо нам останется — зажарим на угольках, хочешь, есть оставайся. Тламак лишь улыбнулся. Можно и поесть, мяса-то. Да не одному — друга Ваню позвать. Когда еще свидятся — Таштетль на днях в обратный путь собирался, видно, все вызнал, что ему надобно было. Тламак ушел, прикрыв за собой дверь. Дремавший на лавке — посетителей ввиду жары пока не было — Кривдяй проводил его ленивым взглядом. Вспомнил вдруг, что не сказал еще Таштетлю о том, что видел Олелька. А тот ведь утверждал, что молодой проводник Тламак молился у православного храма. Значит — крещеный. Знает ли об этом Таштетль? И самое главное, какая выгода будет ему, Кривдяю, ежели Таштетль об этом узнает? Потому и не торопился пока Кривдяй, выжидал. Ха! А может, золотишка попросить у Таштет-ля за важную новость? Даст ведь, когда надо — не жадный. Кривдяй нацедил себе в кружку октли и задумчиво выпил. Змея лежала на камне. Мощная, красивая, блестящая. Свернутая, словно пружина. Тламак отыскал ее сразу — недалеко и ушел с масатланской дороги. Осторожно подошел ближе. Ух, красавица! Словно живое воплощение великого бога Кецалькоатля. У какого иного ацтека рука бы не поднялась, но только не у тайного христианина Тламака. Ну, что это за бог? Змея — змея и есть. Подлая ядовитая гадина. Какой от нее толк? Вред один. Ну, красива, да… К тому же — довольно вкусна, доводилось как-то пробовать у каита. Тламак раскрутил пращу, вложил специально приготовленный камень. Змея дернулась вдруг, словно что-то почувствовала. Подняла узкую треугольную голову, увидев юношу, яростно зашипела, завернулась кольцами… и прыгнула! Ну, дура… Тламак только свистнул, на лету сшибив гадину камнем. Умная змея уползла бы быстренько в камыши от греха — ищи потом ее там, свищи. А эта, вишь, завыпендривалась. Мол, прыгнет сейчас, укусит. Ну что, тварюга, прыгнула? Осторожно отделив обсидиановым ножом раздробленную камнем голову, Тламак спустил на песок кровь и, свернув кольцами безголовое змеиное туловище, сунул его в мешок. Олег Иваныч оклемался лишь к вечеру — голова болела безбожно, вот что значит перевар с бражкой мешать. Интересно, как этот… «полковник»? Адмирал-воевода испил принесенного сердобольной супругой сока каких-то ягод и, накинув плащ прямо на рубаху, отправился в палаты гостей. Великий окамбеча «полковник» Кучунцин, взъерошенный, в подаренной вчера лазоревой рубахе с вышивкой, сидел на верхней ступеньке крыльца и тоскливо плевал вниз во двор зеленой тягучей слюной. Олег Иваныч присел рядом: — Что, брат, тяжко? Кучунцин кивнул, словно бы понимал русскую речь. Впрочем, чего тут было непонятного? Адмирал-воевода подмигнул гостю и, выловив взглядом слугу, послал его в амбар за брагой. Вроде не все октли вчера выпили. — Ну, вот. — Отхлебнув прямо из кувшина, Олег Иваныч передал его Кучунцину. Тот, поблагодарив кивком, тоже припал к горлышку. Неплохая бражка, холодненькая. Олег Иваныч доверительно повернулся к «полковнику»: — Вот так, бывало, придешь на работу — а работал я дознавателем на Петроградской — после какого-нибудь праздника. Башка раскалывается, а тут еще «двести первую» выполнять да две очные ставки. Ну, очняки отменяю, конечно. А «двести первую» — уж никак, сроки. А прокурор, зараза… ууу… Понимаешь меня, да? Кучунцин улыбнулся. Мотнул головой, тоже на жизнь пожаловался. Мол, одна у него жена — дочка правителя — можно бы и вторую, да нескромно это. Всякие лицемерные уроды, типа главного жреца-петамути, возмутятся. Скажут, слишком много возомнил о себе окамбеча, не пора ли принести его в жертву Красному Богу Венеры? Ох уж эти жрецы — так бы их и поубивал бы! Нет, ладно, бывает, попадаются и среди них хорошие люди, с которыми и октли попить, и по девкам, но нынешний петамути, старый пердун, уж такой аскет да скромник, дальше ехать некуда. Правда, недавно узнал, уж больно сильно он мальчиков любит. Это хорошо. Подставим ему нужного мальчика, потом посмотрим — кто кого принесет в жертву Красному Богу Венеры. А еще, говорят, петамути с теночками связан. Ух, старая ящерица! Теночки спят и видят, как бы всех тарасков-пупереча принести в жертву своим дурацким богам. Да, в Цинцунцаые тоже приносят человеческие жертвы, но не в таком количестве, как теночки! Надо ведь и меру знать, а то скоро совсем людей не останется. — Слушай, — Кучунцин хлопнул Олега Иваныча по плечу. — Достали совсем эти гады-жрецы! Блюстители морали, иметь их всех в задницу! У меня приятель есть, касик отоми, так он, как только стал касиком, сразу всех своих жрецов в жертву принес. Вот молодец, очень правильно сделал! Теперь сам — и касик, и жрец. И никаких жертв богам — перебьются. И не сказать, чтоб они очень на него за это гневались, я имею в виду богов. — Да и я тоже с тобой совершенно согласен, — кивнул Олег Иваныч. — Конечно, выпить еще обязательно надо. Немножко. Пару кувшинчиков. Вот этой вот кислой бражки — перевар уж не лезет больше, упаси, Господи! Так они и общались — новгородский боярин Олег Иваныч Завойский (бывший старший дознаватель) и полководец тарасков Кучунцин. Хорошо общались, весело, истории разные друг другу рассказывали. Олег Иваныч — по-русски. Кучунцин — на языке науйя. Смеялись, аж до хохота. Заглянул на двор Гриша. Поприветствовал. Олег Иваныч и его позвал, на крыльцо. — Не, некогда мне, — покачал головой Гришаня. — В гости собрались с Ульянкой. К отцу Меркушу. Пойдете с нами? — Не, пожалуй, тут посидим. — Олег Иваныч покачал головой. — У нас тут весело— «полковник» анекдоты рассказывает. Я, правда, ни хрена не понимаю — но, видно, смешные. Слушай, Гриша. Не в службу, а в дружбу — зайди по пути к Геронтию, у него там рыбка вяленая была. Пусть пришлет с Ваней. — Зайду, Олег Иваныч. Гриша удалился. За горами опускалось солнце, окрашивая оранжевым пламенем купол Михайловской церкви. Прибежал Ваня с рыбой. Олег Иваныч и его на крыльцо усаживал, да и тот тоже отказался — в кои-то веки друг зашел. — Да ты его знаешь, Олег Иваныч, Тламак, переводчик. Во-он он, у калитки торчит. Простившись, Ваня сбежал вниз по ступенькам крыльца и помчался через сад к калитке, где его ждал приятель. И когда, спрашивается, успели подружиться? Олег Иваныч обернулся к «полковнику»… Вместо веселого приятного в обращении человека перед ним сидел истукан с сурово сдвинутыми губами. — О благодушный хозяин, знаешь ли ты, кто этот парень, что стоит в конце сада? — спросил он воеводу. Естественно, на языке науйя. Впрочем, Олег Иваныч на этот раз его понял — уж сейчас-то можно было догадаться, о чем спрашивают. — Это Тламак. Индеец. Впрочем, вы все тут индейцы… Отоми, кажется. Да, отоми. Отоми. — Отоми? — Кучунцин скептически хмыкнул. — Нет, он не отоми. Не так давно я видел его в свите ацтекского купца Аканака, похожего на глупую рыбу. Этот парень — теночка, ацтек, мешика… или как там они еще себя называют, зловещие правители Теночтит-лана, города жестоких кровожадных богов. Они уже добрались и до вас, ждите, вслед за купцами придут воины. Задержите же этого юного шпиона! Убейте его! Убейте всех купцов — быть может, тогда вы спасетесь от нашествия теночков, и ваши бьющиеся сердца не станут украшением золотых сосудов в их храмах. Впрочем, ненадолго. Олег Иваныч, не перебивая, выслушал речь гостя и решительно послал слугу за переводчиком. Не за Тламаком, естественно. — Я скоро уеду, — сказал Тламак Ване уже на рынке. Они сидели на траве под деревом и ели вкусное мясо. Завернутое в маисовые лепешки. — Потому, прими от меня подарок. — Молодой индеец протянул мальчику изящный браслет из блестящей змеиной кожи. — Красивый. — Ваня погладил браслет пальцем. — Но… Вот… Возьми. — Он протянул другу серебряную новгородскую деньгу. — Проделаешь дырку — повесишь на шапку… впрочем, у вас и шапок-то нет… Ну, на шею повесишь. Вспомнишь когда-нибудь. Хотя, думаю, еще увидимся. — Лучше б нам не пришлось больше увидеться, — прошептал Тламак. — Лучше б о вас никогда не узнали правители Теночтитлана. Ваня вдруг замер, увидев молодого круглолицего парня. Парень — кудрявый, краснощекий, красивый — покупал у торговца крючки для рыбалки. Торг на базаре продолжался почти до темноты — днем-то, в жару, кто на рынок пойдет? Круглолицый вдруг обернулся — встретился взглядом с Ваней… Ну, это ж с «Семгина Глаза» матрос. И… Ха! Так ведь это он скатился тогда, на Двине, в овраг, когда пришлось застрелить медведя. Точно — он. А впрочем, может, и нет, времени-то прошло изрядно. Спросить, что ли? Нет, уже ушел. Во, блин! Испарился. Даже не поздоровался! Таштетль был зол. Прямо пылал злобой. И это его — одного из жрецов Уицилапочтли — пытался обмануть какой-то мальчишка, место которому — теокалли — пирамида великого бога. Только не на жертвеннике — слишком жирно — а под ним, со сдернутой кожей, в качестве пищи для священных аллигаторов. Надо же — молиться христианскому богу! Но пока… Он ведь один хорошо знает дороги. Пока его не стоит трогать. Вот вернемся обратно в Теночтитлан, тогда… уж тогда… — Что ты хочешь сказать мне, мой верный Тламак? — ласково улыбаясь, спросил Таштетль возвратившегося с базара юношу. Тот вздрогнул, чувствуя, как откуда-то изнутри нахлынула вдруг гнетущая волна страха. Тламак очень боялся Таштетля. — Где ты был сегодня, Тламак? Расскажи. — Я… я был сегодня во дворце правителя… как ты и приказывал, кецалеподобный. — Я не приказывал тебе сегодня посещать дворец. — Таштетль недовольно поджал губы, и Тламак съежился, низко опустив голову. — Придется тебя наказать. — Таштетль поднял голову мальчика за подбородок и заглянул ему прямо в глаза. — Я… Я видел во дворце… — заикаясь, произнес Тламак. — Видел… мне показалось… — Так кого же? — Кучунцина — окамбечу тарасков! Таштетль вздрогнул. Надо же! Он знал уже, конечно, о том, что войско тарасков отказалось от штурма. Но чтоб им командовал Кучунцин… — Ты точно видел его или тебе показалось? — Жрец пытливо воззрился на трясущегося от страха мальчишку. — Точно, — кивнул тот. — Это точно был Кучунцин. Я ведь видел его в Семпоале. — Молодец, — похвалил Таштетль. — Ты не зря посетил сегодня дворец. Дальше нам здесь оставаться опасно. А ну, позови-ка Кривдятля! Договор с владыкой пупереча-тарасков Ва-арати Куримчи был заключен в столичном городе Цинцунцане, куда Олег Иваныч и Гриша, в сопровождении отряда воинов, немедленно выехали по приглашению окамбе-чи Кучунцина. Цинцунцан оказался большим городом, с прямыми улицами и каменными домами красноватого цвета. Дворец правителя — иречи — высился в центре города, напротив длинной вереницы ступенчатых храмов, и представлял собой прямоугольное в плане здание, выстроенное добротно, но без особых ухищрений, типа каких-нибудь теремов, балконов и башенок. Город располагался в нескольких верстах от большого горного озера под названием Пацкуаро — основной пищей тарасков была рыба. Ее и жарили, и парили, и сушили. Варили из нее похлебку, а иногда ели и сырой. Рыбак и— пу переча ловили рыбу с длинных челнов при помощи оригинальных сетей, напоминающих крылья бабочек или гигантских стрекоз. Встреча с правителем с помощью того же Кучунцина прошла как по маслу: старый седовласый иреча во всем доверял своему зятю. Разговор сразу же вошел в нужное русло — борьбе с экспансией могущественной ацтекской империи. — Ты вовремя явился, Кучунцин! — тряс седыми космами Ва-арати Куримчи. — Не далее как вчера проклятые теночки снова напали на несколько селений в глубине наших земель. Наши воины доблестно сражались, но все же им пришлось отойти. Боги теночков вновь насытятся сердцами нашего народа! Вы вовремя пришли, и твое предложение о союзе, уважаемый Белый Касик, сделано вовремя. — Секундочку, — перебив переводчика, Олег Иваныч поднял вверх руку. — Вы что-то сказали о месторасположении захваченных селений. Они что, действительно находились в глубине вашей территории? — Увы, это так. — Тогда как теночки смогли незамеченными подойти к ним? У вас что, нет охраны границы своих земель? — А зачем охранять пустыню и горы? — вопросом на вопрос ответил иреча. — Да затем, чтобы теночки не смогли так вот запросто захватывать ваши селения! — воскликнул Олег Иваныч. — Надо выстроить крепости в горах, на перевалах, около озер и рек. Дальше — за линию крепостей — никакой враг пройти не должен! Это и есть граница! — Но некоторые крепости будут находиться очень далеко от нас! — возразил правитель. — В случае чего, мы не сможем оказать им помощь. — А для этого мы и заключаем с вами союз. — Адмирал-воевода двинул Гришаню локтем, шепнул: — Ты смотри, как живут: приходи в их страну кто хочешь, что хочешь бери. Нет, так дело не пойдет. Будем строить крепости на границах земель. Ваши материалы, а рабочие — наши воины. Отоми тоже, думаю, присоединятся. — И тотонаки. — Ну, вот! И тотонаки. Не знаю, правда, кто это такие, но, если вы говорите, что присоединятся — замечательно будет. И пусть только попробуют теночки сунуться! В корчме Кривдяя на окраине НовоМихайловско-го посада было людно. Наступавший вечер еще только набирал силу — народишко шел с вечерни, на улицах людно, не жарко, ветер с океана свежий — унес к чертям собачьим всякую жалящую летучую нечисть. Хорошо! За длинным столом, на лавках вдоль стен набиралась октли довольно разношерстная компания: крестьяне-каита, торговцы-отоми, сменившиеся с дежурства стражники, компания промысловиков с «Семгина Глаза», пара подмастерьев с кузницы. Крестьяне, полуголые, с большими мозолистыми руками, видно, не успевшие до конца дня справить свои дела — судя по большим плетеным корзинам — ходили на рынок, да задержались почему-то, бывает. Сидели теперь у самой двери целой компанией — человека четыре — неторопливо потягивали октли да присматривались, выспрашивали у служек насчет ночлега. Дорого ли? Ну, во внутреннем дворе — недорого. На своих же подстилках, если есть. Нету? Ну, тогда чуть дороже выйдет. Впрочем — можете отработать — натаскаете хозяину воду. Крестьяне оживились, кивнули — чего ж не натаскать, воды-то, натаскаем! Вот, допьем, сразу на колодец отправимся или к ручью. Иван Фомин, кормщик с «Семгина Глаза», недовольно покосился на индейцев. И куда только хозяин смотрит? Пускает в корчму всякую босоногую тварь. Так и приличных клиентов запросто лишиться можно. Типа вот, рыбаков с «Семгина Глаза». А вообще же, Иван, как и другие рыбаки, на жизнь не жаловался. А чего жаловаться-то? Морозов нет, дожди только. Рыбы — завались, бобра тоже, еще и золотишко кое-где имеется, если голова на плечах есть — подразжиться можно. Еще бы людишек, на все готовых. Вот как эти… — Чего мимо проходите? — Кормщик схватил за рукав проходившего мимо знакомца — Олельку Гнуса. Не один Олелька был, с Матоней, мужиком на вид звероватым — чувствовал Иван, есть у них какой-то приработок, недаром на коч давненько уж глаз не кажут. — А, Иване! — осклабился Матоня. Олелька поклонился: — Здрав будь, дядька Иван! — Присядьте-ка, дело есть. Матоня с Олелькой переглянулись, присели, кивнув другим знакомцам — рыбакам с коча. Взяли по кружке с заедками… Кормщик предложил им спуститься на коче к югу, где, по словам его знакомых индейцев, «золота, что грязи». Олелька почесал кудрявую башку, Матоня тоже задумался. От дум отвлек Кривдяй — самолично принесший кувшин с октли. Мигнул незаметно от кормщика — пошли, мол. — Мы сейчас. — Оба разом вскочили и последовали вслед за хозяином корчмы. — Вот что, робята. — Поплотней закрыв за вошедшими дверь, Кривдяй указал на лавку перед небольшим столиком с закусками. — Есть для вас работенка. Слыхали, охочих людей набирают в дальнюю крепостицу? Вот вы в крепостицу ту и поедете. — Да что нам, больше делать нечего? — Молчи, паря! За это дело вы столько золотишка огребете — враз богатеями станете. — Купчишки, что ль, платят? Кривдяй лишь хмыкнул. — Не так просто поедете. Вызнаете все: как стража на стены ходит, есть ли наряд пушечный да сколько, где воду берут, откуда пища. Будут в другие крепости зачем посылать — не отказывайтесь. Вот вам задаток… Велено передать. Кочмарь швырнул на стол изрядный кусок золота. Глаза шильников алчно расширились. — Все исполните — получите вдесятеро против этого, — усмехнулся Кривдяй. — Для Таштетля это золото — что для вас на дороге каменья. Да, вот еще что. — Он отвернулся к небольшому резному шкафчику и, достав оттуда шкатулку, вытащил небольшой округлый предмет — золотой человеческий череп с глазами из бирюзы: — Это вам. По голове этой мертвенькой признают вас кому надо. А кто такую же голову покажет — тот заодно с вами. Того слушайтесь. Все поняли? — Да, чай, не дурни. — И с этим… С Фоминым с коча не заморачивай-тесь — ничего не выгадаете. Зря вообще вы к нему подсели, он тут не впервой — приставучий. Сейчас начнет уговаривать, взгляды привлекать лишние. Пошли-ка… Провожу вас тайным ходом. А в это время из земель отоми возвращался в великий город Теночтилан караван купцов‑почтека. Покачивался на носилках похожий на общипанную ворону Таштетль, позади, на таких же носилках лежал связанный Ваня, а впереди, глотая слезы, шел Тламак. Друг Вани. Бывший друг. Предатель. Именно он, не имея в голове никаких дурных мыслей, разболтал когда-то Таштетлю о сыне богатого вельможи из-за далекого моря и чуть ли не родственнике самому Белому Касику, повергнувшему в ужас целый отряд тарасков. Уходя, прихватил Таштетль с собой и Ваню. На рынке еще, когда ели с Тламаком лепешки, попались на глаза Таштетлю. Кивком головы жрец отозвал в сторону проводника, а Ване… Мешок на голову — и все, не трепыхайся. Слуги Таштетля дело свое хорошо знали. Шел Тламак впереди, мучался. Совесть заедала — ведь это из-за него все, из-за него… А может, ночью напасть на стражников, развязать Ваню, бежать? Нет. Страшно это все. Боязно. Разве может он, Тламак, тягаться со страшным Таштетлем? Не получится ничего. Нечего и пытаться. Шел Тламак впереди да глотал соленые слезы. В синем небе за его спиной взрывалось жаром жестокое солнце.Ажон Барбор, «Брюс»
Глава 10 Крепость на плоскогорье Анауак — озеро Тескоко. Июнь 1478 г.
Рыцарь опасной дороги не минет! Враг неподвижен за серой скалой, Прыгнет и крикнет, опустит и вынет, Красный от крови кинжал роковой.В. Брюсов.
«Витраж — триптих». Я привык к тому, что всю жизнь мне везло, Но я поставил на двойку, а вышел зеро.Стояла жара — земля раскалывалась черной паутиной трещин. Зной почти высушил русло небольшой речки, оставив лишь узкий коричневатый ручей — но и то было благо. Именно к этому ручью, оставив на время горные отроги, спускались на водопой дикие звери, именно к нему приходили люди смыть въевшуюся песчаную пыль. В двух полетах стрелы от ручья вздымались к небу красные скалы, а за ними тремя широкими уступами спускалась к реке долина, поросшая густой травой. Ветер гнал по траве голубоватые волны, играл листвой редких раскидистых деревьев, дававших густую тень — спасение путников. Целое стадо ланей, спасаясь от оцелота, пробежало на запад, где, ближе к океану, угадывалась фиолетовая дымка непроходимого леса. На границе гор и долины, среди скал, угнездилась небольшая крепость — мощные стены из красноватого камня, обитые медью ворота и две высокие башни. Мимо крепости проходила узкая дорога, выбегала из горных ущелий к змеилась внизу, в долине. Дорога эта была одним из немногих путей, что вели на север, в земли отоми и пупереча и дальше, к Ново-Михайловскому посаду и Масатлану. К югу от крепости — вон, видно с башен — простиралось обширное плоскогорье Анауак — земли могущественной империи ацтеков. Крепость называлась Теспатль, что в переводе на русский имело два близких по смыслу значения — кремень и нож — и когда-то принадлежала отоми. Если смотреть сверху, крепость Теспатль действительно напоминала лезвие широкого кремневого ножа, широкое к воротам и сужающееся позади, к скалам. Глубокое ущелье защищало крепость с востока. С запада и севера громоздились неприступные скалы. Лишь южная — широкая — сторона, там, где ворота, выходила к дороге — именно над ней и нависали башни, да так удобно — что без соизволения коменданта крепости вряд ли кто мог бы проследовать на север. Чужой отряд ждал бы целый град камней, а теперь еще — и грозные тяжелые пушки, с великим трудом доставленные в Теспатль двумя артелями неприхотливых носилыциков-каита. Нависающие над дорогой башни отбрасывали на плато длинные черные тени. Дувший с гор ветер бросал в глаза часовым мелкую красную пыль. — Вот послал черт работенку! — отплевываясь, выругался Олелька Гнус. — Спасибо, Кривдяюшко, присоветовал. — Не ворчи, — усмехнулся Матоня, стоявший рядом с Олелькой на крайней, ближней к горам, башне. — Уж лучше пыль, чем кровососы. Хоть чесаться не надо. — Да уж, — поправив висевший на поясе меч, махнул рукой Олелька. — Все одно, не от этих зараз, так от пылищи чешешься. В баньку бы… Матоня вытер со лба пот: — В баньку не в баньку, а к ручью сегодня сходим, как сменимся. — Угу. Ужо в грязи пополощемся. — Олелька скептически скривился и сплюнул вниз, на дорогу. — Ну, уж коли неохота — черт с тобой, ходи грязным, — хохотнул Матоня. — Нам тут еще сколько гнить? Три недели. Зато, коли Кривдяй не обманул, заработаем. Не должон обмануть, какой ему интерес нас обманывать? — Так ведь не приходил к нам никто со знаком тайным, — резонно возразил Олелька. — За что ж Кривдяй платить будет? — А то уж не нашенское дело, что не приходил. — Матоня осклабился. — Не приходил — и слава Богу — неча нам подставляться. А что касаемо Кривдяя — так ведь не он платит. Олелька Гнус согласно кивнул. Они пошли на ручей вечером, но не поздно, сразу, как только сменились. Отпросились у коменданта — добродушного Текультина (в крещении — Федора Власьича) — толстого пожилого индейца, уроженца Масатлана, имевшего в Ново-Михайловском посаде дом и выборную должность ополченного сотника. В крепость он напросился сам, прельстившись резким повышением статуса, высоким жалованьем и спокойной службой. Слухи о всяких там теночках Власьич считал явным преувеличением и им не верил. Одно знал — в таких вот дальних крепостицах самая спокойная служба и есть — от начальства далеко, к Богу — ближе. Вместе с Власьичем приехали в крепость его жена — худая, как тень, Таиштль — и две дочки на выданье — Маланья и Вера. Дочки были ничего себе, симпатичные, черноглазенькие. Только уж больно шумные — хохотушки да сильно петь любили, особенно старшая, Маланья. В Ново-Михайловском постоянно на хор бегала, что при церкви Михаила Архангела. Там и глаз положила на одного парня. Красивого, смуглого, молодого. И в должности приличной — не большой, но и не малой — младший дружинник. А как пел! Очень тот парень Маланье понравился, вот бы, думала, посватался! Но ведь скромник — даже не познакомился, стеснялся. Сама-то Маланья, хоть и на язык востра, а тоже, как сядет рядом на лавку — словно язык проглотит. Сидит — ни жива ни мертва, эх, колода. Сиди вот теперь в крепости, слушай маменькины наказы да плети из агавы циновки. Скукотища. Хорошо хоть батюшка, говорил, не надолго это — следующим летом вернутся обратно в посад, к тому времени подкопят на приданое. Вот тогда можно будет и сватов ждать. А пока — цыц — и никаких игрищ! Сидите, циновки плетите. Ну, песни петь можете. Вот и пели девки. То масатланскую, про кривого койота и хитрого зайца Тоштли, то русскую, про красну девицу-бесприданницу, а то псалом какой-нибудь красивый затянут. Стражники на башнях заслушивались, уши развесив. Власьич дочек за это ругал — те отнекивались, за стражниками своими лучше следи, вон, Мишка Косой третий день пьяный ходит, собака. И где только бражку берет? Хотя понятно где — кузнец все-таки. А хороший кузнец всегда на бражку заработает. Вот и сегодня, день еще не кончился, а уж идет по двору, песни горланит: Аи, как шел молодец Да похаживал. На девок красуль Да поглядывал. Перед домом Власьича остановился Мишка — хоть и косит немного, да парень собой видный, высокий, светлоглазый, шутозерского своеземца Мефодия дальний родственник. Крикнул вроде бы никому — вокруг дома забор глухой, глиняный: — Затянуть, что ли, нашу? — И тут же: Эх, как собиралися, да красны девки, Эх, да красны девки, да собиралися… Почти сразу подхватили за забором звонкие девичьи голоса: В лес по грибы, по ягоды, Да не одни — с ребятами. Ухмыльнулся Мишка: — Эй, Верушка, Маланья! Орехов не хотите ль? — Хотим!!! Подставив к забору скамейку, сестры проворно вскочили на нее, показав над краем забора свои улыбающиеся лица. Как же, Мишка орехами угощает. Мишка улыбнулся, подошел ближе… Однако тетка Таиштль, жена Власьича, тоже не лыком шита, не койотом едена — давно уж услыхала Мишку. Приготовила палку. А как утащили девки скамейку, тут же и выскочила, да с палкой! — Ах, вы ж, заразы! Вместо того чтоб циновки плести чинно? Вот уж пожалуюсь батюшке, будет вам приданое! — Не шуми, Таисья Батьковна! — вступился за девок Мишка. — Пусть орешками полакомятся. — А ты вообще молчи! — Над забором появилась рассерженная физиономия Таиштль. — Ишь, защитник выискался. Кто блюдо починить брался? И где то блюдо? — Так починил я твое блюдо, тетушка Таисья. Только прополоскать осталось — копоть кузнецкую смыть. — Мишка сделал руками вращательное движение. — Сейчас вот прямо и пойду к ручью, отмою. Хорошее блюдо стало — как новое. Все дырки самолучшей медью заделал, лучше прежнего. — Починил, говоришь? — Тощая Таиштль сменила гнев на милость. — Ну, как принесешь, заходи, Миша, гостем будешь. Блюдо это мне Текультин еще в молодости подарил, в Масатлане. Думала — уж совсем прохудилось. Молодец, что сделал, коли не врешь. — Да что ты, тетушка Таисья! Как можно… Жди, ужо к вечеру блюдо занесу. Да не тирань дочек, они у тебя золото. — Уж и без тебя знаю. — Таиштль улыбнулась. Дочки, что, правда, то правда, хорошие. Вот бы еще и замуж их хорошо пристроить. — Да кто там орет на всю крепость? — спускаясь после дежурства с башни, недовольно произнес Матоня. — Уши уж от криков болят. — Мишка-кузнец разоряется, — усмехнулся Олелька Гнус. — Видно, опять браги напился. И где только берет? — Ну, где берет — ясно. У купчишек проезжих — кому носилки починит, кому ожерелье выправит — те и расплачиваются. Были б тут лошади — на одних подковах озолотился бы Мишка. — Матоня завистливо вздохнул. — Да, Мишка — кузнец отменный, — согласно кивнул Олелька. — Нам бы вот тоже не помешало раздобыть бражки, а, дядька? Купчин прижать за горой… Ну и что, что Кривдяй разбойничать не разрешил? Кто он такой, этот Кривдяй? Выжига! Да мы ж и не часто. Вот, завтра туспанский караван ждут. Может, порастрясти купчишек, а то засиделись без дела-то? Матоня задумался. Да, пожалуй, купчишек потрясти стоит. Тихонько. Ну, конечно, не туспанский караван — он уж слишком велик — а вот кого поменьше… — Ладно, там видно будет. — Махнув рукой, Матоня направился к воротам, а оттуда — к речке, вернее — к коричневому ручью. Разрешение на то от Власьича было получено еще вчера. Хоть и неказист ручей, а все ж сполоснуться можно. Они пересекли овраг и, пройдя по узкой тропинке меж колючим кустарником, спустились вниз. Скинув одежку, вошли в воду и принялись мыться, пофыркивая от удовольствия, совсем не замечая, как с противоположной стороны ручья, из зарослей агавы, наблюдают за ними внимательные глаза индейца. Судя по татуировке на груди в виде вытянутых овалов и ожерелью из зубов пумы — это был отоми. Яркий плетеный плащ со вставками из разноцветных перьев указывал на непростое положение индейца — ну, если и не касик, то явно зажиточный торговец. Последнее предположение, скорее всего, было правильным, если принять во внимание пять пар носильщиков, отдыхающих невдалеке возле поклажи. Впрочем, носильщики эти больше напоминали воинов: все как на подбор мускулистые, рослые — грудь многих украшали шрамы. Посмотрев на купающихся, индеец сделал знак носильщикам быть наготове и, выбравшись из кустов, направился вниз, прихватив с собой небольшой кувшин. — Дай Бог здоровья, — подойдя ближе к ручью, чинно поздоровался он почти без акцента. Матоня с Олелькой молча кивнули в ответ и вопросительно уставились на индейца. Они вовсе не боялись невесть откуда взявшегося чужака — крепость-то, вот она, рядом! Большой отряд давно бы заметила стража, а маленький — чего ж в них опасного? Тем более — один человек. Интересно только — что у него в кувшине? — Не хотите ли октли? — усаживаясь на корточки, улыбнулся индеец. Вытянутое безбородое лицо его вряд ли можно было назвать симпатичным. Впрочем, и слишком уж отталкивающим — тоже. Так, ничем особенно не приметное, каких много. Посмотришь и сразу забудешь. Купальщики переглянулись и, быстро выбравшись на берег, натянули на себя одежду. — Вот только жаль, кружек нет, — посетовал отоми. — Ничего, — ухмыльнулся Олелька Гнус. — Мы прямо из кувшина. Подхватив протянутый кувшин, он припал к горлышку и принялся пить со страстью жителя безводной пустыни. Острый кадык насосом заходил по его так и не отмывшемуся от въевшейся пыли горлу. — Хорош октли! — вытерев губы, похвалил он и передал кувшин Матоне. Тот сделал длинный тягучий глоток и подозрительно взглянул на отоми: — Никак с торговлишкой к нам? Индеец кивнул. Это и так было каждому ясно: ежели человек угощает стражников брагой, значит, не просто так, значит, чего-то хочет от них, скорее всего — посредничества, и наверняка тайком от коменданта, чтоб не платить пошлину. Подобные случаи не были редкостью в любой дальней крепости. — Хочу добраться до Ново-Михайловска, — пояснил торговец. — Доставлю кое-какие товары корчемщику Кривдятлю. — Кривдятлю? — переспросил Олелька. — А что у тебя с ним за дела? — Да разные, — уклончиво ответил купец. — Я давно с ним знаюсь. Через других купцов сообщал Кривдятль — есть у него знакомые в Теспатле: Матон и Олетль. Они, он говорил, мне помогут. Шильники переглянулись. — Ну, мы это, — недоверчиво скривив губы, произнес Матоня. — Я, Матоня, а вот он, — кивнул на приятеля, — Олелька. И чем это мы тебе должны помочь? — Вот игрушка. За сколько купят? — Индеец с усмешкой достал из привязанной к бедрам сумки маленький золотой череп с глазницами из бирюзы. — Нет ли у вас подобного? — Подобный? А пожалуй, найдется. Хмыкнув, Матоня развязал кушак и, аккуратно надорвав его, вытащил наружу точно такой же череп. Тайный знак, данный Кривдяем. — Вот что, — хрипло сказал индеец, в голосе его на этот раз слышались хозяйские нотки: — Совсем скоро здесь будут нужные моему повелителю люди. Сделаете так… Узкая дорога змеей извивалась меж горными отрогами, взбиралась на поросшее кактусами плоскогорье и, пересекая иссохшее русло реки, выводила к красным скалам, за которыми скрывалась крепость Теспатль. Небольшой, но хорошо вооруженный отряд — воины, носильщики, слуги — продвигался по дороге, поднимая красную пыль. В выцветшем блекло-голубом небе парил орел, высматривая добычу. Кто-то из воинов, посмотрев на орла, потянулся к луку, звякнув кольчугой. — Не стоит, — оглянулся Олег Иваныч. — Некогда нам с орлом возиться. И тебя ждать не будем. Он шагал в середине отряда, в простой дорожной одежде: серые штаны с чулками, башмаки с тупыми носами «утиный клюв», коричневая куртка из тонкой замши с разрезными рукавами-буфами, сквозь которые просвечивали желтые рукава рубашки, на простом кожаном поясе — узкий немецкий меч. Обычный наряд странника-кондотьера. Лишь ярко-красный, богато расшитый золотом плащ да залихватски сдвинутый набекрень берет с пером кецаля напоминали о высоком положении их обладателя. Рядом с воеводой шел старший дьяк Григорий, в такой же куртке и башмаках, что и Олег Иваныч, только что поярче расцветкой — лазоревая куртка, красные бархатные штаны, плащ травянистого цвета. Могли б, конечно, на носилках ехать — да Олег Иваныч считал — не по-мужски это. Были б лошади, другое дело. Вот только уж больно сложно их сюда доставить, учитывая зимовку. Может быть, позже, другим путем — через Атлантический океан — учитывал адмирал-воевода и такую возможность, на будущее. Конечно же, новомихайловское начальство шаталось пыльными дорогами не просто так — инспектировало крепости, как и предписывалось договором с тарасками-пупереча, ну и, заодно, решало проблемы менее глобальные, но от того не менее значимые — поиски пропавшего Вани. Олегу Иванычу с Гришей казалось, что таинственное исчезновение мальчика неразрывно связано с отъездом купцов-отоми. Ведь они исчезли одновременно: Ваня и его приятель Тламак, переводчик и проводник отоми. Правда, Олег Иваныч все больше сомневался — отоми ли были купцы? И чем больше думал на эту тему, тем больше приходил к выводу, что похищение — дело рук теночков-ацтеков. Ведь недаром так заволновался Тламак, увидев изображение бога Уицилапочтли! А еще это странное покушение на него, Олега Иваныча, и Софью. Слишком быстро ретировались нападавшие, словно не тех встретили. Так, может, и правда — не тех? Рожи закрыты масками из перьев ворона, тела обильно расписаны охрой. Причем непонятно каким узором — то ли отоми, то ли каита, то ли вообще неизвестно кто. По поручению воеводы Николай Акатль поговорил с продавцом красок — охру покупали двое. Оба белые — один пожилой, коренастый, с буйной бородой и маленькими глазками, второй — обычный парень, кругломордый, краснощекий, кудрявый. Первого-то продавец еще, может, и опознал бы, а вот второго… Таких парней среди новгородцев — как собак нерезаных. Николай Акатль по собственной инициативе пошатался по злачным местам — вот уж действительно прирожденный опер — и разузнал-таки кое-что. Частенько заходила подобная по приметам парочка — коренастый пожилой бородач и краснощекий парень — в корчму некоего Кривдяя, выходца из тихвинских смердов. Хозяина корчмы это, впрочем, никак не характеризовало — к нему в корчму кто только не шлялся, однако один из кривдяевых слуг-индейцев в приватной беседе поведал Николаю о том, что подозрительная парочка перестала появляться в корчме с неделю назад, а раньше часто захаживала. Примерно тогда же съехали и купцы-отоми. Отоми ли? Ну, слуги и носильщики — точно отоми, а вот их хозяева — одни духи пустыни знают. Может быть, и отоми, может — и нет, по внешнему виду не скажешь, а близко слуги с ними не общались. Доложив обо всем своему непосредственному начальнику — старшему дьяку Григорию, — Николай Акатль высказал вполне здравую мысль — что наглядно свидетельствовало о его остром уме — связать исчезновение парочки «бородач» — «краснощекий» не с отъездом купцов, а с какими-нибудь другими событиями. Стали думать вместе с Олегом Иванычем. По всем правилам думали — устроили даже мозговой штурм. Одну причину установили быстро — примерно в то же время, когда те исчезли, закончился набор охочих людей на службу в дальние крепости на границе с Анауаком. Стало быть, с большой долей вероятности можно было утверждать, что и те двое туда же намылились. Что следовало проверить. Однако не это больше всего смутило Олега Иваныча и Гришу, другое. С неделю назад прекратились ночные грабежи и разбои! Значит — эта парочка и орудовала, вот так-то. Значит — нужно было искать. Значит — нужно было найти. Как в старом фильме: найти и обезвредить! Плановая инспекция крепостей подвернулась кстати. Олег Иваныч не собирался лично ехать, хотел послать одного Гришу, но, рассудив здраво, передумал. Уж слишком много там завязывалось. И если подумать об исчезновение (а лучше — о похищении!) Вани… Ведь дороги из земель отоми к ацтекам шли через дальние крепости. А вдруг повезет? Вдруг, информация какая-то проклюнется о похищенном? Ну, пускай для начала немного, крупица. Но ведь курица по зернышку клюет. — Знаю я, Гриша, эти дальние гарнизоны, — отхлебнув из баклажки водицы, продолжал начатую беседу адмирал-воевода. — Там только с виду тишь да гладь да мухи жужжат, а на самом-то деле… И винишко могут на службе жрать изрядно и, не дай бог, чем похуже заниматься. Ну, винишко — это ладно, это не самое страшное… Вот, помнится, приезжаю как-то в Капшинское отделение… Эй, чего там остановились, нашли что? Олег Иваныч быстро прошел вперед. Действительно, нашли. Один из идущих в авангарде воинов молча протянул ему небольшой изящный браслетик из змеиной кожи. — А ведь на детскую руку браслет! — измерив находку пальцами, тут же заявил Гриша. — Не было такого у Ваньки? — Нет, вроде. — Олег Иваныч покачал головой. — Хотя, кто его знает? Находку прибери. У Геронтия потом спросим. В крепости их уже ждали. То ли известил кто через проезжих купцов, то ли примерно представляли — когда приедут. Двор крепости был чисто выметен, кусты аккуратно подстрижены. На одной из башен колыхался новгородский флаг с медведями. У гостеприимно распахнутых ворот, блестя на солнце кольчугами и шлемами, выстроился весь гарнизон — с копьями, луками, аркебузами. Пушки, конечно, не стали ради показухи с башен снимать для парада, хотя, кое-кто такое Власьичу советовал. Да тот отмахнулся — ну его к ляду: снимать, потом обратно затаскивать — мороки выше крыши, тем более адмирал-воевода в делах строг и показухи страсть как не любит. А вот от обеда у коменданта не отказался. Да и чего отказываться: крепость в состоянии приличном, службу несут исправно, пара стражников, правда, за пьянство сидела в порубе, и Олег Иваныч подозревал, что на самом-то деле вовсе не пара нашлась бы таких, да уж черт с ними. Обедать так обедать. Заодно выспросить у коменданта о гарнизоне, ну и про этих, про «бородатого» с «краснощеким». — Да у нас, почитай, все такие, — улыбнулся Текультин Власьич. — Ну, которые русские. Их тут при крепости четыре с половиной десятка: из них один кузнец и два молотобойца. Остальные полторы сотни — отоми. Хорошие ребята, службунесут с охотою. Кузнец, правда, чего греха таить, выпить любит. Но кузнец хороший, еще и другие работы знает — вон, супружнице моей блюдо прохудившееся заделал, не знаю, правда, как, не приносил еще. Эй, Таиштль, не принес еще Мишка блюдо-то? Последнюю фразу Текультин произнес на языке науйя. Тощая Таиштль покачала головой. Не приносил еще. Как ушел на ручей — блюдо прополоскать — так пока и не приходил. — Утонул, что ли? — пошутил Текультин и повернулся к гостям: — Кушайте, кушайте. Вот, крольчатники с маисом попробуйте — Таиштль запекала. Снаружи, во дворе, послышался какой-то шум, перепалка, словно бы кто-то рвался на пир, а его не пускали. В принципе, наверное, так дело и обстояло — появившийся в дверях молодой мужик с чуть косящим на сторону левым глазом тяжело дышал и отфыркивался, словно только что выдержал какое-нибудь тяжелое испытание. Рожа красная, зипун расхристан, в руках непонятная такая тряпица, красная, переливчатая. Позади парня виднелись смущенные слуги. — Извиняй, батюшка Текультин Власьич, — парень поклонился в пояс. — Ходил сегодня на ручей, так вона, смотри, что нашел! Он развернул тряпицу. Шитая золотом рубаха красного аксамита вспыхнула алой кровью в лучах заглядывающего в узкое окно солнца. — На отрока рубашонка, — пояснил парень. — Порвана да в крови. Не иначе — смертоубийство на ручею было — а мы проморгали. Олег Иваныч вздрогнул. Попросил передать находку. Осмотрел, пощупал руками — дырки, на левой стороне ворота — пятно бурого цвета, то ли томатный сок, то ли действительно кровь. Гриша протянул руку, поколупал пятно, ощупал ворот, потом кивнул: да, Ванькина рубаха, была у него такая. — Рубаха рубахой, — недовольно бросил Текультин (Мишка, ящерицын сын, мог бы и выждать, перед гостями не позорить, скажи-ка: «проморгали»!). — А блюдо, блюдо-то где? — Какое блюдо? — Кузнец Мишка недоумевающе мотнул головой, потом хлопнул себя по лбу: — Да, кажись, на ручье и оставил, блюдо-то! — Эх ты, ворона! — в сердцах плюнула на пол Таиштль. — Счас, сбегаю, принесу… — Стой, парень! — властно произнес адмирал-воевода. — Вместе пойдем. Покажешь все: и где ручей, и где именно рубаху нашел. — Ну вот, вот тут она и лежала, в кусточках. — Кузнец показал рукой на левый берег ручья, густо поросший колючками. — Приметливо так лежала, с дороги видать, да и как не увидеть — цвет-то, словно костер пылает! Олег Иваныч с Гришей принялись за осмотр места находки. Осматривали тщательно: просеивали через пальцы песочек, камни переворачивали. Вдруг да еще что найдется-покажется! А невдалече, шагах в сорока, за кактусами, внимательно наблюдал за ними индеец-отоми в богатом плаще со вставками из птичьих перьев, с чуть вытянутым книзу лицом, ни красивым, ни уродливым, неприметным таким, средним. Увидишь — и сразу забудешь. Понаблюдал немного, кивнул удовлетворенно, вышел из-за кактусов и направился вниз, к ручью. — Бог в помощь, — поздоровался. — И тебе, мил человек. — Олег Иваныч подозрительно оглядел незнакомца. — Я — Тускат, купец из Масатлана, — широко улыбнулся тот. — В Ново-Михайловском бывал не раз — про вас знаю. Купец поклонился, приложив руку к сердцу. Олег Иваныч и Гриша кивнули. — Давно в здешних краях? — поинтересовался адмирал-воевода. — К сожалению, уже третий день, — снова улыбнулся купец. — Один носильщик ногу подвернул, другого змея укусила. Вот и сижу пока тут, в Мештитаке — это деревня здесь рядом. — Ничего себе рядом! — буркнул про себя скромно стоявший в сторонке кузнец. — Ну, да бешеной собаке двадцать верст — не крюк. — Сейчас вот из крепости возвращаюсь, думал, может, сговорю кого в носильщики до Масатлана. — Тускат вздохнул. — Да, видно, боги того не хотят. Придется с крестьянами договариваться. — Мештитак — это ближайшая деревня? — тихо спросил Олег Иваныч кузнеца. — Другая в три раза дальше, — кивнул тот, тщательно оттирая от грязи блестящее серебряное блюдо. Олег Иваныч взял масатланца за локоть и поинтересовался, не рассказывали ли ему в Мештитаке о белом мальчишке. — О белом мальчишке? — Тускат почесал нос. — Нет, кажется… Хотя… Что-то такое старики болтали, да я не прислушивался — у меня и у самого забот по горло. Вам бы лучше самим спросить. Хотите — пойдемте со мной, к вечеру будем. — Лучше завтра идите, — посоветовал кузнец, с удовольствием рассматривая свое отражение в блюде. — Завтра у них в Мештитаке праздник — сын старосты женится. — А ты откуда знаешь? — с явным неудовольствием обернулся к нему масатланец. — Так у нас в крепости, считай, человек двадцать оттуда. — Мишка пожал плечами. — На завтра все отпросились со службы — с раннего утречка домой двинутся, рады: почитай, уж месяц там не были. Эх, и нагнали ж бражки в Мештитаке! Сам бы с вами отправился, да не могу — мне еще ворота чинить, да вот вещь вернуть хозяйке. Кузнец плюнул на блюдо и принялся тщательно полировать его рукавом. Они решили идти сразу, не заходя в крепость. Тем более, как утверждал Тускат, тут и дороги-то было на два часа, если прямиком, через горы, охотничьей тропкой. Выспросить уже сегодня вечером стариков, завтра остаться на праздник (уйти со свадьбы — кровно обидеть), а уж послезавтра вернуться обратно в крепость вместе с воинами. Мештитак… Известная всем в крепости мирная деревня отоми… Или все-таки подождать до завтра? Но не факт, что завтра все мештитакцы будут трезвыми, скорее — наоборот, свадьба все-таки. Напутают еще чего при расспросах, нет уж, лучше сегодня. — Ну, пойдем, что ли, масатланец? Кстати, ты хорошо русский знаешь! — Так я в Ново-Михайловском частый гость. Племянник там у меня дружинником служит — Николай Акатль, может, слышали? — Слыхали, как же! — улыбнулся Олег Иваныч. Вот ведь как мир тесен. «И чего он там мелет про Николая Акатля? — помахав на прощанье рукой, подумал кузнец. — Вроде нет у Николы никаких родственников, сам говорил как-то. И чего врет масатланец? Верно, понравиться хочет — все они, толстобрюхие купчины, такие! Впрочем, их дело…» Поудобнее ухватив блюдо, молодой кузнец Мишка, дальний родственник шугозерского своеземца Мефодия, насвистывая, направился обратно в крепость. Еле заметная горная тропинка, петляя, тянулась меж колючих кустов и кактусов, ныряла в расщелины, словно по гигантской лестнице, взбиралась по крутым, изрезанным ветрами склонам. Блеклое небо дышало зноем, и только лишь западный ветер приносил с океана какой-то — совсем небольшой — намек на прохладу. Белое палящее солнце медленно клонилось к закату, вызывая оживление местной фауны. Вот проползла змея, вот ящерица взобралась на камень, любопытствуя, покрутила головой с бусинками глаз и тут же исчезла из виду. Слева от тропинки мелькнул и пропал серовато-желтый, с рыжими подпалинами, койот, рядом, в креозотовом колючем кустарнике, заклекотала какая-то птица. Тускат шел впереди, указывая дорогу, за ним двигались Олег Иваныч и Гриша. Высокая фигура масатланца в украшенном перьями плаще мелькала меж кустами и кактусами. Иногда торговец оглядывался, улыбался, кивал или показывал рукой на скалу или дерево — сообщал название, сначала по-русски, затем на науйя. Олег Иваныч повторял, смешно коверкая слова, и сам же смеялся. Шедший позади — при всем желании на узкой тропинке не поместилась бы пара — Гриша пытался завести разговор о новомихайловских делах. Олег Иваныч беседу не поддержал — масатланец-то отлично знал русский — не то чтобы адмирал-воевода его в чем-то подозревал, а просто осторожничал, по привычке, на всякий случай. Да и к чему посвящать человека в то, о чем ему знать вовсе не нужно? Пот уже не лил с новгородцев градом — привыкли — наоборот, чем выше поднимались на плато, тем лучше они себя чувствовали. Уже давно исчезли так надоевшие мошки, с вершин гор потянуло прохладой, и Олег Иваныч почувствовал себя так комфортно, как давно уже не чувствовал — словно бы повеяло вдруг чем-то родным и близким. — А что, Гриша, вот бы сейчас снег пошел! — обернулся адмирал-воевода. — Пушистый такой, легкий. — Окочурилась бы половина новомихайловцев от холода, коли б и вправду снег выпал, — хмыкнул Гришаня. — И почти все масатланцы. О прочих и говорить нечего. Что в нем хорошего, в холоде-то? Забыл, Олег Иваныч, как в Гусиной губе намерзлись? — Не отставайте, заблудитесь! — крикнул ушедший вперед торговец. — Здесь, на развилке, налево. Он исчез из виду, свернув за источенную ветрами оранжевую скалу странной каплевидной формы, напоминающую деталь пейзажа из фантастического фильма. Прибавив шагу, Олег Иваныч свернул за скалой налево, в небольшое ущелье. Тропинка и там разделялась, в конце ущелья ныряя в колючие заросли. Масатланца впереди не было. Олег Иваныч подождал Гришу и, приставив руки рупором к губам, покричал торговца: — Тускат! Эй, Тускат! — Незачем так громко кричать, достопочтенный, — послышался откуда-то сверху насмешливый голос масатланца. И тут же перед самым носом воеводы впилась в землю стрела. Подняв головы, Олег Иваныч и Гриша увидели десятка полтора украшенных зелеными перьями воинов, стоящих по краям ущелья и целящихся в них из луков. Олег Иваныч обернулся. — Назад не советую, — покачал головой Тускат. — Там тоже наши воины. Они же и впереди. Так что, уважаемые гости, положите-ка лучше свое оружие на тропу и отойдите. Олег Иваныч пожал плечами и, вытащив меч из ножен, небрежно бросил его на землю. Так же поступил и Гриша. А что еще оставалось делать? Геройски погибнуть в неравном бою? Впрочем, тут и боя-то никакого не было бы — утыкали б стрелами в пять секунд. — Ну и дурень, — произнес про себя Олег Иваныч. В прямом смысле — про себя. Один из стоявших впереди молодых воинов ловко подхватил оружие и почтительно протянул его находившемуся позади него человеку. Это был достаточно молодой — вряд ли больше тридцати — красивый индеец с надменным лицом и длинным, с небольшой горбинкой, носом. Грудь его закрывали латы, обильно украшенные золотом, а может, и полностью золотые. С плеч небрежно ниспадала пятнистая шкура ягуара, выделанная в виде капюшона голова зверя покрывала голову воина, нависая надо лбом длинными острыми клыками. В правой руке воин держал плоский деревянный меч — макуавитль — длиной чуть меньше сажени, с лезвием из обсидиановых пластинок. Потом, взяв в левую руку стальной меч Олега Иваныча, сравнил, со свистом перерубив подброшенную вверх ветвь, после чего отдал макуавитль молодому индейцу в хлопковом стеганом панцире, видимо оруженосцу. Дождался, когда подойдет Тускат, что-то сказал, потом неожиданно поклонился пленникам, приложив руку к сердцу. — Великий вождь Тисок рад приветствовать великого белого касика и его друга и просит прощения за то, что вынужден связать вам руки, — перевел масатланец и, в свою очередь, поклонился. — Подлый предатель, — сквозь зубы прошептал Гриша. — Нет, — усмехнулся торговец. — Я не предатель, я лишь исполняю свой долг перед моей родиной — могущественным городом Теночтитланом. Тускат горделиво расправил плечи. Теночтитлан! Вот оно, свершилось. Объявились-таки главные враги тарасков. — По приказу великого правителя Ашаякатля вам будут предоставлены носилки и еда, какую захотите, — торжественно объявил Тускат. — Все жители Теночтитлана будут рады высоким гостям. — Ага, — невесело усмехнулся Олег Иваныч. — В гости-то, пожалуй, насильно не ходят. — Русские говорят: незваный гость хуже татарина, — улыбнулся Тускат. — А вы — как раз званые. И даже очень. Правитель Ашаякатль много слышал о вас и давно желал познакомиться. Украшенный шкурой ягуара вождь, обернувшись, что-то бросил сквозь зубы. В ту же секунду на тропинке появились носильщики. — Пожалуйте! — кивнул лжеторговец, и Олег Иваныч с Гришей уселись в богато украшенные золотыми пластинками носилки. В подобных же носилках передвигался и вождь, Тисок, все остальные воины, включая Туската, шли пешком. — Не советую бежать, — наблюдая, как пленникам связывают руки, предупредил масатланец. — Здесь полно змей, да и дорогу вы не знаете. К тому же… — Он усмехнулся. — Вам ведь хочется встретиться с молодым воином Ваней? — Что? — Олег Иваныч вздрогнул. — Ваня у вас? — У нас, — кивнул Тускат. — Жив и здоров. Поэтому — будьте благоразумны. Он поклонился и отошел в сторону. Ацтекский отряд во главе с военным вождем Тисоком быстро направился к югу. Из-за черных отрогов гор светил в правый бок красный осколок солнца. Влипли! Олег Иваныч ругал себя последними словами. Расслабился, блин! Ну да, крепостица Теспатль — тишайшее, далекое от любых треволнений место, настоящая «Белогорская крепость», с почти домашним уютом и спящими на ходу стражниками, многие из которых, кстати, — из ближайшей округи. Да еще прежний опыт, еще с тех пор, как работал дознавателем в одном из Петроградских РОВД. Выберешься, бывало, в провинцию — в то же Капшинское отделение — и думаешь: вот где благодать-то! Ни тебе близкого начальства, ни спешки — полный покой. Сиди да пей пиво. Хотя и там запарки бывали, да Олег Иваныч все питерскими глазами воспринимал, когда дел гора, народу нет, а прокурору сроки — вынь да положь. Вот и отдыхал в провинции, душой и телом. Это ощущение покоя, нахлынувшее на Олега Иваныча после разговоров с кузнецом и масатланцем, сыграло с ним и Гришаней плохую шутку. Никак не ждали ацтеков, а они — вот, объявились! Надо было завтра ехать, с мештитакцами. Впрочем, вероятно, ацтеки напали бы и на них — как следует из слов Туската, сам император Ашаякатль дал добро на похищение. А оно, надо признать, было организовано мастерски! Сначала — Ваня. Затем — по пути в Теспатль — несколько прямых указаний на то, что поиски идут в нужном направлении. Наверняка и подкинутый — да, да, именно подкинутый! — на дорогу браслетик из змеиной кожи был Ванин. Не отреагировали — вот вам рубашка. Нате, получите, чего хотели! Вот рты и раскрыли. Ишь, как здорово вышло, скоро отыщется Ваня! А что, кузнец, выходит, он тоже с ацтеками? Нет, похоже, не при делах. Скорее всего — втемную использовали. Но этот Тускат… Ну, силен, бродяга! Лжемасатланец. Впрочем, может, он и жил в Масатлане, да, скорее всего, так и есть — уж больно хорошо русский знает, чисто говорит, без акцента, так за год не выучишь, да и за два вряд ли — видимо, с детства общался с нашими. Не разглядели змею вовремя. Хотя, запросто могли и потом завербовать. Поехал с товаром в Теночтитлан, а там: милости просим, уважаемый господин Тускат, на пирамиду, к храму Уицилапочтли. Что-что? Не хотите в жертву? Ай, как нехорошо. Честно говоря, и мы того не очень хотим. Человек вы симпатичный, умный, нам сразу понравились, опять же — язык белых знаете как родной. Давайте-ка сотрудничать, а? Рады будете? А уж мы-то как рады! Не бойтесь, в долгу не останемся, еще богов молить будете, что нас встретили. Вот такой или примерно такой разговор мог иметь место. И подобный же — будет уже с ним, с Олегом Иванычем, великим белым касиком, как его тут называют. А может, дело обернется и хуже: принесут его с Гришей в жертву какому-нибудь омерзительному кровавому божку да нападут на Ново-Михайловский посад, как, вероятно, уже давно и планировали. Впрочем, напасть и без них могли бы. Собрались пытать? Выяснить систему обороны? Хм. Маловероятно. С такими-то «штирлицами», как этот Тускат — вообще молодец, профессионал, надо отдать ему должное, — не нужны и пытки. И так наверняка все известно. Ну, в общих чертах, конечно. Тем более, что новомихайловцы ни от кого железным занавесом не отгораживались. Тогда зачем он с Гришей ацтекскому императору? Кто такой для него Олег Иваныч? Что за хрен с горы? Да никто, и звать его никак. И ни к чему вроде. А может быть, и «к чему». Великий белый касик. Такого принести в жертву — дело богам очень даже угодное, насколько Олег Иваныч помнил ацтекскую мифологию, хреново, правда, помнил, но уж кровавые жертвы отложились в памяти, спасибо Хаггарду. Читал в пятом классе «Дочь Монтесумы» и еще кое-что. Про этих же кровожадных ацтеков. « Воин из Киригуа». Нет, это про майя. Впрочем, и те тоже такие же кровожадцы! Так, может, прыгнуть вдвоем с Гришей в ближайшую же пропасть? Все лучше, чем пытки и смерть на жертвеннике. Ага, прыгнуть. А Ваня? Ему ж сказали, что мальчик жив. Врут? А смысл? Нет, все-таки придется ехать в Теночтитлан, а там… а там видно будет. Нечего себя раньше времени хоронить — Бог даст, поживем еще. К тому же… К тому же Софья скоро родить должна. Интересно, кого он сам-то, Олег Иваныч, хочет? Сына иль дочку? С одной стороны, сын — как бы наследник. А с другой — грязный сопленосый оболтус-двоечник. Дочка в этом смысле лучше. Хотя и девочки такие бывают — оторви да брось. Ну, ладно, кого родит, того родит. Вот имечко придумать заранее б не мешало — чем мыслями страшными тешиться. — Гриша, тебе какое женское имя нравится? Дарья? Хм. Как-то уж больно простовато. Флегонтия? Ну, уж это слишком экзотично… Павла? А разве есть такое? В святках есть? Вот не знал. Павла… Павла… Красные горы, освещенные закатным солнцем, широкими уступами спускались вниз, в долину. В темно-голубом небе загорались первые звезды, пока еще белесые, тусклые, но и такие они словно бы становились красивее, отражаясь в спокойном зеркале озера. Озера Тескоко.Майк Науменко, "Старые раны»
Глава 11 Теночтитлан. Июнь 1478 г.
Моя любовь — палящий полдень Явы, Как сон разлит смертельный аромат, Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат, Здесь по стволам свиваются удавы.В. Брюсов, «Предчувствие»
За синей гладью озера виднелся огромный город, к которому вела широкая дамба, усыпанная белым песком. Рвались к солнцу огромные ступенчатые пирамиды, увенчанные храмами; утопающие в прекрасных садах дворцы отражались в воде многочисленных каналов, прорезающих город насквозь. Он стоял на большом острове, город Теночтитлан, столица ацтеков, со всех сторон окруженный озером Тескоко, и был настолько великолепен, что просто не поддавался описанию. Олег Иваныч, в принципе, ожидал увидеть нечто подобное и был поражен уже в самом начале, приняв за столицу небольшой, но очень красивый городок Тепейак, располагавшийся сразу перед дамбой. Мудрено было не принять — уж слишком быстро неприхотливые крестьянские хижины сменились дворцами, украшенными росписью и со всех сторон окруженными цветами. Впрочем, создавалось такое впечатление, что цветы здесь выращивали в каждом дворе, настолько их было много. Олег Иваныч узнал подсолнечник, маргаритки, магнолии, еще какие-то оранжевые цветы, напоминающие гладиолусы. Просто город цветов. Гриша, тоже пораженный, вертел головой во все стороны… И это они еще не въехали в Теночтитлан! А когда въехали… Велик город Новгород и Константинополь-Стамбул ничего, но это… Это было словно во сне. Дамба, длиной в несколько верст и в десяток саженей шириной, в нескольких местах прерывалась подвесными мостами — на случай нападения врагов. С одной стороны дамбы находился акведук, в котором журчала чистейшая вода с гор. По всей ширине дамбы пролегала дорога, по которой нескончаемым потоком шли люди: полуголые крестьяне, купцы в плащах из блестящих перьев, воины в звериных шкурах и стеганых панцирях. Расталкивая толпу, слуги проносили паланкины с важными сановниками, но особой ругани не было — видно, привыкли к порядку или хорошо работала городская стража. Слева от дамбы плыли в город груженные товарами челны-каноэ. Незаметно для глаз дамба переросла в городскую улицу, причем челны слева как плыли, так и плыли. Олег Иваныч аж головой помотал, потом присмотрелся, заметил блеснувшую на солнце воду канала. Таких каналов, запруженных лодками, здесь было множество, похоже, они тянулись через весь город. Аккуратные хижины уступили место двухэтажным каменным зданиям, те вскоре сменились дворцами, широкую, заполненную народом улицу, украшали раскидистые деревья и, конечно, цветы. Фиолетовые колокольчики, нежно-голубые незабудки, малиновый иван-чай… Все крыши этого города были плоскими и каждая (каждая!) представляла собою цветник! Да и сами жители, украшенные разноцветьем перьев, тоже напоминали красивые сказочные цветы. Не сказать, чтоб на сидевших в носилках новгородцев совсем не обращали внимания, но и толпы любопытных по этому поводу не собирались, зеваки сзади не шли, не заглядывали в лицо, не цокали языками, не улюлюкали. Видно, давно уже ко всему привыкли, что и понятно — город-то был огромен. Да не просто огромен, а невероятно огромен. Одно слово — мегаполис! Навскидку — населения тысяч сто, и это как минимум. В Таллине, к примеру, в это время проживало тысячи три, и он считался крупным торговым центром. А тут… — Тлателолько! — подойдя к носилкам, обвел вокруг рукою Тускат. — А я-то думал — Теночтитлан, — усмехнулся Олег Иваныч. — Нет, ты не совсем меня понял, достопочтенный касик, — тактично возразил масатланец. — Это и есть Теночтитлан — Город Теночков. Просто Тлателолько еще пят лет назад был отдельным городом, а теперь — часть Теночтитлана. Его побежденный правитель покончил с собой, бросившись вниз во-он с той пирамиды, пораженный величием теночков! Та часть города, что по левую руку от нас называется Куэпопан — «место цветения цветов», по правую — Астауалько — «Дом Цапель». Есть еще Теопан — «Место бога» и, на юге, Мойотлан — «Комариное место». — Ясно, — кивнул Олег Иваныч. — Типа там, Васильевский, Кировский, Петроградка. Там, впереди, что за пирамидки? — А, впереди… — Тускат вытянул вперед руку со сноровкой опытного гида. — Теокалли, дворцы и храмы. Красиво? — Пожалуй, — вынужден был признаться Олег Иваныч. Гриша не принимал участия в разговоре, полностью поглощенный увиденным. Адмирал-воевода тоже откровенно глазел по сторонам, довольно мирно беседуя с предателем-масатланцем. Тот, правда, вырвался вперед, к носилкам молодого военачальника Тисока. Догнав, сказал что-то, видно, о впечатлении, которое произвел город на пленников. Тисок обернулся, склонил голову, приложив руку к груди — Олег Иваныч и Гриша ответили тем же самым — руки им развязали перед въездом. Не опасались, что убегут, даже честное слово не взяли. Впрочем, куда тут бежать-то? Поди знай. Да и зачем? Ваню-то еще не встретили. Улица с тянувшимся параллельно каналом вышла на просторную площадь перед большим храмом. Площадь была полна людей. На что уж многолюден родной новгородский Торг, но и тот, похоже, отдыхал перед столицей ацтеков. — Рынок, — вернулся к носилкам пленников Тускат. — Как раз сегодня базарный день. — Что-то не очень-то шумно, — заметил Гриша. — Мы, народы науйа, вообще не склонны устраивать шум, — горделиво ответил масатланец. — К тому же народ приучили к порядку. Вон, видите, у храма трое людей в разноцветных плащах? Это судьи. Они постоянно здесь. А вот эти… — Тускат кивнул на быстро прошедших мимо вооруженных копьями воинов. — Это тиайкиспан тлайакаке. Как бы вам сказать… те воины, что надзирают здесь за порядком. — Ясно: народная дружина, — хмыкнул Олег Иваныч. — Видно, не дают они спорщикам спуску! Потому так и спокойно. Пленники с любопытством оглядывали торговцев и предлагаемые ими товары, разложенные на специальных помостах. Вот модные плащи из зеленоватых переливающихся перьев, набедренные повязки, юбки из волокон агавы и хлопка. Тут же какие-то одеяла, веревки, нитки. Рядом… О, господи! Золото! Ювелирный ряд. Толстые нагрудные цепи в стиле новорусских братков, совсем тоненькие изящные цепочки, ожерелья, украшенные драгоценными камнями, перстни, браслеты, блюда… Глаза разбегаются — чего тут только нет! Даже знаменитый мексиканский тушкан — крашенный в зеленый цвет кролик, услада незабвенной людоедки Эллочки Щукиной. Впрочем, и не только зеленый, кроличий мех тут в самые различные цвета красили, вон хоть как тот, желтый — и не подумаешь, что кролик — настоящий шанхайский барс. Носилки пронесли дальше. Запахло рыбой — потянулись продуктовые ряды. Рыба, раки, лягушки, кукуруза, какао, перец, фасоль, картофель, лук… А вот, совсем рядом, мальчишка-разносчик продает пирожки. Судя по запаху, кажется, с мясом. — Эй, парень! — не удержался Гришаня. Тускат улыбнулся: — Не стоит облизываться на тамалли — вас скоро накормят обедом. — Скорей бы. — Григорий нахально сощурился. — А то с утра уже в брюхе бурчит. — Очень красивый город, — заглядевшись на высокую пирамиду, счел нужным высказать Олег Иваныч. — И цветов сколько вокруг! Не город, а прямо клумба. Тускат расплылся в улыбке: — Рад, что вам понравилось. И это вы еще не видели дворца правителя-тлатоани, благородного Ашая-катля. — Слушай, Тускат, — перегнувшись через край носилок, Олег Иваныч положил масатланцу руку на плечо: — Чем ты тут так гордишься? Ты же из Масатлана. — Во мне течет кровь теночков. — Тускат горделиво расправил плечи. — Моя мать была родом из Койокана, а это рядом, у южной дамбы. — Койокан… Койокан, — повторил Олег Иваныч. — Знакомое что-то, кажется, и раньше про него слышал, вот где только? — Да где ты мог про него слышать, Олег Иваныч? — пожал плечами Гриша. — Разве что в крепости. — Да нет, не в крепости… где же… А! Вспомнил! Троцкого там убили ледорубом по башке по приказу товарища Сталина! По первому каналу еще передача была, мы на дежурстве смотрели… — Кого убили, Олег Иваныч? По чьему приказу? — А? Кого надо, Гриша, того и убили. Ты не вникай, смотри лучше, вон, какие девки классные! Попавшиеся навстречу девчонки действительно были классные. Молодые, красивые, шумные — куда только дружинники смотрят? Кроме цветастых юбок никакой другой одежды на девчонках не было, если не считать ожерельев. Каждая несла за спиной большую плетеную корзину с поклажей, широкий ремень от корзины плотно охватывал лоб. Увидев носилки, девчонки почтительно посторонились и, любопытствуя, стрельнули глазками на Олега Иваныча и Гришу — оба (светловолосые, светлокожие, светлоглазые) были здесь достаточно необычны. Гриша улыбнулся им, помахал рукой. Девчонки засмеялись, одна, кажется, даже подмигнула. А может — и нет, может, показалось просто. Между тем небольшой караван Тисока миновал высоченную пирамиду — на взгляд Олега Иваныча — метров тридцать — подобные же сооружения, только чуть поменьше, располагались напротив, по другую сторону площади. — Святилище Уицилапочтли, главного бога теночков, — кивнув на пирамиду, благоговейно произнес Тускат. Адмирал-воевода усмехнулся. Ну вот и встретились. Так вот ты какой, северный олень… Уицилапочтли. Не зря, выходит, твое изображение украшало стены адмиральской каюты «Святой Софии». Видно, в недобрый час привез тебя на новгородскую землю покойный ушкуйник. — А рядом с ним — храм Тлалока, древнего божества дождя и цветов. — Тлалок? — переспросил Гриша. — Почти как — Тламак. — Именно, — кивнул Олег Иваныч. — Я, правда, не подозревал, что Ванькин приятель — ацтек, врать не буду, но все же… Помнишь, как он испугался, увидев изображение Уицилапочтли? Гриша ничего не ответил. А что тут было отвечать? Проморгали целую шпионскую сеть — вернее, почти вычислили, да поздно! Вот и вляпались теперь по уши. Попробуй, выберись. — Мы пришли, — прервал его невеселые думы Тускат. — Дворец Ашаякатля, великого тлатоани теночков! Резиденция правителя ацтеков находилась на противоположной от храмов стороне площади и растянулась версты на три, если не больше. Вышедший к каравану воин в блестящем плаще из перьев — видимо, начальник дворцовой стражи — приветствовал выбравшегося из носилок Тисока. Тот что-то быстро заговорил, время от времени кивая на пленников. Выслушав его, начальник стражи сделал знак воинам, к те вмиг окружили Олега Иваныча и Гришу. Затем оба — Тисок и стражник — поднялись во дворец по высоким ступеням. Задержавшись у самого входа, Тисок оглянулся, жестом подозвав масатланца. Тот низко поклонился и быстро взбежал на крыльцо. Предоставленные самим себе (и воинам) пленники с любопытством осматривали двор. Прямо перед ними располагался собственно дворец — широкое трехэтажное здание из красноватого камня, выстроенное террасами — каждый последующий этаж занимал меньшую площадь, нежели предыдущий. Все выступы и крыша, естественно, были покрыты цветами, названия которых ни Олег Иваныч, ни Гриша не знали, но определенное эстетическое удовольствие от их созерцания все-таки получали. Слева от дворца, к которому вела усыпанная мелким желтым песком дорожка, находился сад, а чуть дальше, за раскидистыми деревьями, клетки с рычащими зверями. — Надеюсь, у них нет милого обычая бросать гостей на растерзание тиграм, — покосившись в ту сторону, пошутил Олег Иваныч. Гриша его не слушал — он не отрываясь смотрел на дворец. Вернее, на процессию, спустившуюся из дворца к дорожке и направляющуюся сейчас к ним. Это были полуобнаженные девушки в узких набедренных повязках, расшитых бисером. Девушек вел Тускат. — Белый касик и его друг! Великий тлатоани Ашаякатль примет вас вскоре, — подойдя ближе, торжественно провозгласил он. — Пока же — совершите омовение и отдохните с дороги. Девушки проводят вас. Пленники переглянулись и пошли вслед за девушками. Позади двинулись воины. Оставшийся во дворе масатланец проводил их долгим завистливым взглядом. Пройдя мимо зверинца, девушки с гостями свернули налево, туда, где среди цветущих растений сверкнула голубизна бассейна. — Ох, Олег Иваныч, чувствую, влипли мы, — покачал головой Гриша. — Сейчас искупают нас да там же и утопят. — Он подозрительно осмотрел бассейн. — Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест! — махнул рукой Олег Иваныч и, быстро сбросив одежду, с разбега нырнул в воду. — Давай, Гриша! Хорошо! — вынырнув, засмеялся он. — Боюсь я, сомневаюсь… Девушки, окружив Гришу, со смехом принялись стаскивать с него одежду. — Ой, Олег Иваныч! Напали… Ай, щекотно. Наконец и освобожденный от одежды Гриша тоже оказался в бассейне. — Чего девчонок с собой не позвал? — хлопнул его по плечу Олег Иваныч. Гриша призывно махнул рукой. Девушки что-то быстро заговорили, видно, нельзя им было вместе с гостями купаться. — А водные процедуры здесь, кажется только для ВИП-персон, — перевернувшись на спину, заметил Олег Иваныч. — Для кого? — Для особо почитаемых гостей, типа вот нас с тобою. — Ага, — невесело усмехнулся Гриша. — Особо почитаемых гостей, чай, силком-то в гости не волокут! А девки вообще ничего тут, не страшные, особенно вон та, черноглазая. — Да все они тут черноглазые. — Нет, у этой глаза другие, — возразил Гриша. — Не как у остальных, узкие, а словно бы у турчанки. Ишь, как ресницами хлопает. Красивая. Олег Иваныч посмотрел на девушку, удостоившуюся особой отметки старшего дьяка Гришани. Действительно, красивая. Стройная, длинноногая, живот плоский, грудь… высший класс! На шее — золотое ожерелье дивной работы. — Повелитель Ашаякатль желает видеть вас! На краю бассейна неслышно возник Тускат. Прогнал куда-то девчонок, одну, кажется, ущипнул. — Ну, веди нас, друг Горацио, — одевшись, пошутил Олег Иваныч. Они снова пошли меж деревьев, меж разноцветных клумб, меж искусственных гротов, журчащих ручейков, дорожек, ажурных беседок, мостиков. В ветвях деревьев негромко пели птицы. — Да это же просто рай! — восхищенно присвистнул Гришаня. Великий тлатоани Ашаякатль — высокий, не старый еще мужчина в бирюзовом плаще с рисунком в виде голов чудовищ и золотой пекторалыо на груди — принял гостей в низкой просторной зале, по стенам которой были развешаны различные образцы оружия. Деревянные мечи со вставками из острейшего обсидиана, украшенные перламутром палицы, кремневые дротики, обильно покрытые полированным золотом щиты, копьеметалки. Вдоль стен толпились сановники — также полуголые и босиком, но в великолепных плащах с мозаикой из птичьих перьев, на груди мерцали золотом ожерелья, на руках и ногах сверкали драгоценными камнями браслеты. Вельможи с любопытством смотрели на вошедших пленников. Сам правитель сидел на широкой скамье в окружении мудрых старцев и еще каких-то людей самого отвратительного вида с нечесаными космами — видимо, жрецов. Тут же вертелся масатланец Тускат — видимо, в роли переводчика. — Приветствуем тебя, о великий Ашаякатль, царь теночков! — поклонившись, произнес Олег Иваныч. — Жаль, мы в гостях у тебя не по своей воле. Ашаякатль улыбнулся краем рта. Что-то негромко сказал почтительно склонившемуся перед ним Тускату. — Во всей вселенной есть только одна воля — воля богов, — перевел слова тлатоани масатланец. — А мы лишь ее исполнители и не более. Раз ты и твой друг здесь — значит, на то была их воля. — Логично, — кивнул Олег Иваныч и тут же поинтересовался планами ацтекского правителя в отношении Ново-Михайловского посада и вообще новгородцев. Дружить хотят иль воевать? Тлатоани ответил уклончиво. Снова сослался на богов, на то, что надо сначала посоветоваться с ними, а уж потом решать — война или мир. Олег Иваныч не отставал: решительно задал несколько вопросов относительно их с Гришей статуса здесь — гости или почетные пленники? — а также поинтересовался, не знает ли великий ацтекский царь о судьбе одного белого отрока из Ново-Михайловского посада. Прямых ответов от Ашаякатля Олег Иваныч так и не дождался. Владыка ацтеков говорил много, но как-то туманно и непонятно, короче говоря — пудрил мозги. Может, уже давно принял какое-то решение, а может, и в правду решил тщательно обмозговать все вопросы, посоветоваться с облеченными властью товарищами: военачальниками и жрецами. Какой-то косматый черт в зеленом плаще с изображением человеческих черепов и костей, подойдя к тлатоани, что-то зашептал ему на ухо, то и дело показывая на пленников грязным указательным пальцем с длинным, загнутым книзу ногтем. — Великий Асотль, скромный служитель Уицилапочтли, говорит, что боги имеют на вас свои виды, — перевел масатланец. — До их решения вы будете жить во дворце под охраной. Такова воля правителя Ашаякатля! И да будет так. — Не нравится мне этот Асотль, — зашептал Гриша. — Ишь, глаза-то у него так и бегают, да и рожа — так харкнуть и хочется! Физиономия главного жреца Уицилапочтли действительно не отличалась особой красотой или утонченностью. Низкий скошенный лоб, огромный нос с хищно очерченными ноздрями, выдающийся вперед подбородок, космы нечесаных, дико торчащих волос, смазанных какой-то дурно пахнущей дрянью, по всей видимости — запекшейся человеческой кровью. Он еще о чем-то говорил с правителем и — у Олега Иваныча сложилось именно такое впечатление — словно бы настаивал на чем-то, причем предельно нагло. Лез своим носом чуть ли не в глаза тлатоани. И великий император Ашаякатль молча терпел подобное нахальство! Нет бы крикнуть воинов, да плетей, да выгнать взашей пинками — пускай у храмов милостыню собирает, кровожаден, чертов! Не понравился Асотль ни Олегу Иванычу, ни Грише. Тем более не понравился, когда заметили они в свите жреца воронью физиономию фальшивого купца Таштетля. — Уж этот-то точно знает, где наш Ваня, — выходя из залы в сопровождении воинов, усмехнулся Олег Иваныч. — Похоже, тут только один человек ничего не знает и ничего не решает — сам царь Ашаякатль. Как он тебе, Гриша? — Хитер больно. — Гришаня пожал плечами. — Увертлив. И, кажется, побаивается волхвов. — Каких еще волхвов? А, ты имеешь в виду жрецов Уицилапочтли! Да… Видно, правитель тут мало что решает. Вот тебе и император! Да есть ли империя? Им предоставили две небольших комнаты во дворце — перед входом стояла стража — как узнал позднее Олег Иваныч: элитная гвардия — «воины-орлы» — в плащах из орлиных перьев, в высоких деревянных шлемах в виде большой головы хищной птицы с раскрытым клювом. Другим подобным отрядом — «воинов-ягуаров» — командовал пленивший новгородцев Тисок. Между двумя отрядами имело место соперничество, примерно такое же, как между королевскими мушкетерами и гвардейцами кардинала, описанное в знаменитом романе Дюма. На следующий день куда-то исчез Тускат. В принципе, его потом и не видно было больше, что и понятно — послали за информацией в Ново-Михайловский посад, поскольку непозволительная это роскошь использовать квалифицированного шпиона в качестве переводчика. На его место пришел некий Майотлак — приятной наружности молодой человек, довольно опрятный, одетый, по местным меркам, просто щегольски: желтый плащ с вытканными по краям красными рыбьими головами и змеями, отороченный понизу все тем же «мексиканским тушканом» — крашенным в синий цвет кроликом. — Ах, какой мех! — увидев вошедшего, издевательски воскликнул Олег Иваныч. — Смотри, Гриша, как он играет на солнце! Выкрашенный акварелью кролик — это тебе не какой-нибудь горностай или соболь. Ну, что тебе, любезный? — Я Майотлак, жрец Тонатиу, — приложив руку к груди, ответил молодой человек по-русски. — Буду вам… заменить… заменять… замещать… Туската. — А Тускат-то побойчей говорил, — усмехнулся Гришаня. — Тускат вырос в далеком Масатлане, что рядом с вами, — возразил жрец. — А я… знать… изучать… учить… ваш язык здесь. — Понятно. — Олег Иваныч поднялся с ложа и подошел ближе к жрецу: — Так как тебя звать, ты говоришь? — Майотлак. — Угу… Вот что, Митя. Хорошо бы покушать чего-нибудь, а то со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. — Покушать? — Майотлак улыбнулся. — Я мигом. Распоряжусь! — Смотри, выпить не забудь, — напутствовал его Олег Иваныч. Дождавшись, когда жрец уйдет, он повернулся к Грише. — Надо его разговорить. Я бражку подливать буду, а ты тоже не молчи, расспрашивай. Глядишь, чего и вызнаем. Где, думаешь, они Ваню прячут? — Знаешь, Олег Иваныч, честно признаюсь, думаю, что… — Гриша замялся. — Что убили его давно уже, — продолжил адмирал-воевода. — Может быть. Но — может быть, и не так. Мы наверняка-то не знаем, а значит — будем пока считать, что жив. А если жив — то где? — В темнице, вестимо. Олег Иваныч покачал головой: — Вряд ли. Нас-то они в темницу не упрятали, вряд ли и Ваню. Может, тоже, как мы? Только не у правителя во дворце, а при каком-нибудь храме. Богов-то у них тут, как собак нерезаных. — А я у них тут собак вообще не видел, — засмеялся Гриша. — Как и лошадей и вообще каких других животин, в хозяйстве полезных. Даже повозок у них нет! — Зато золота хоть жопой ешь! — Да уж, золотишка здесь много. — А собаки у них есть. — Олег Иваныч подошел к выходящему во двор оконцу. — Тускат говорил. Маленькие такие, почти без шерсти. Говорят, вкусны изрядно. Гляди-ка, вон и Митяй наш уже обратно идет, со слугами. Еду тащат. — Какой Митяй? А, этот… Майотлак. — Гриша усмехнулся. — Как же мы его напоим? А вдруг он непьющий? — В таком дивном плаще — да непьющий? — усомнился Олег Иваныч. — Тем более, мы тут за казенный счет ночуем, а он, стало быть, при нас. Значит, тоже за счет казны. А за казенный счет, Гриша, как говорится, пьют даже трезвенники и язвенники. Улыбаясь, в комнату вошел Майотлак в сопровождении четырех слуг, несущих большие серебряные блюда с пищей. Вкусно запахло жаренной на открытом огне дичью, свежеиспеченными маисовыми лепешками-тлашкалли, сваренными на пару пирожками-тамалли. Слуги деловито расставляли на столе блюда, миски и мисочки с вареным картофелем, луком, фасолью и горячей кукурузной кашей с соусом из острейшего красного перца. Ровно посередине стола возвышались два больших серебряных кувшина объемом литров по пять каждый. Из одного точно несло кисловатым запахом бражки-октли, а из горлышка другого курился дымок. С этого-то кувшинца Майотлак и начал. — Чоколатль! — горделиво похвастался жрец, лично разливая в кубки густой пузырящийся напиток. Гриша подозрительно понюхал, осторожно поднес кубок ко рту, отхлебнул и тут же выплюнул на пол. Олег Иваныч тоже скривился, когда попробовал. Ну и гадость! В эпоху всеобщего дефицита был когда-то такой кофейный напиток из цикория, «Утро» назывался, по тридцать восемь копеек. Так вот, это «Утро» по сравнению с чоколатлем — нектар богов! — Митя, плесни-ка нам лучше бражки! И себе. Чего не наливаешь, нас, что ли, не уважаешь? — Олег Иваныч строго посмотрел на жреца. — Ну, если только на два кролика, — дал себя уговорить тот. — На сколько, на сколько? — переспросил Олег Иваныч. Видимо, молодой жрец что-то напутал, ввиду не очень хорошего знания русского. — Нет, ничего не попутал, — решительно возразил Майотлак. — Октли тоже имеет своего бога — Два-кролик. Он и дает опьянение. «Два кролика» — немножко, «сто кроликов» — изрядно, а уж четыреста — ууу! За это могут и с пирамиды сбрасывать… сбросить… выкинуть. Вообще же, в будний день октли только старикам разрешается. Остальным — только в праздник. — И часто у вас праздники? — Через день. — Однако, — подивился Олег Иваныч и предложил первый тост: за то, чтоб мир стоял и солнце светило. Выпив — а бражка оказалась ничего себе, крепкая! — потянулись закусить. Олег Иваныч кинул в рот полную щепоть чего-то… по виду — икры. — У мм… Это что у вас за икорка? — прожевав, спросил у Майотлака. — Вкусная. — Этогм… не икорка. Это такие яйца разных… мух, пчел, комаров. В пруду на воде собирают. — Спасибо за разъяснение. — Олег Иваныч скривился и побыстрее запил подозрительную еду изрядным количеством октли. Однако следовало приступать к делу: — А скажи, Митя, много ль у вас храмов с темницами? — С чем? — Ну, вот, как нас держат у правителя вашего… Так бы и при храме каком можно? — Можно, — кивнул жрец. — Много где. И в храме бога солнца Тонатиу — но там пока никого не держат, и рядом — в храме Кецалькоатля, и, конечно, лучше всего при храме богов — теокалли — там вообще много разных пристроек… построек… строений. — А что это — теокалли? Та большая пирамида, что видна из окна? — Ну, пирами… да? Не только. — Жрец покачал головой. — Там, на вершине, два почитаемых храма — Тлалока и Уицилапочтли. А рядом — много чего. — Вот бы нам посмотреть. — Если позволит правитель. Олег Иваныч взял бразды разливания браги в свои руки. — А как ты думаешь, Митя, что с нами-то будет? — выпив, поинтересовался он у жреца. — Думаю, ничего плохого, — рассмеявшись, успокоил тот. — Наоборот! Скорее всего, вы удостоитесь великой чести, какой мало кто удостаивался из знатных пленников. — Это какой же? — Пошли, взглянем… увидим… посмотрим. — Майотлак встал и подошел к дверям, призывно махнув пленникам. Они прошли мимо безмолвной стражи и вышли на террасу, усаженную цветами. Алые, нежно-голубые, фиолетовые цветы чуть колыхались под легким дуновением ветра. Вокруг порхали разноцветные бабочки, не менее красивые, чем цветы. Слева от дворца, отбрасывая на площадь длинную черную тень, возвышалась громада теокалли. — Не туда смотрите. — Майотлак взял Олега Иваныча под руку. — Вон там, на юге, видите, большой зеленый мыс? — Ну, допустим. — Слева — Истапалапан, справа Койокан, между ними — пролив. За ним — озеро Шочимилько. А на мысе, прямо напротив дамбы, гора Ситлальтепетль — Звездная гора. — Видим, высока изрядно. — Это самая почитаемая гора. Именно там вас, может быть, принесут в жертву Уицилапочтли. Хотя, может, и в храме. Олег Иваныч, сглотнув слюну, обернулся: — Слыхал, Гриша? Это, по-ихнему, и есть великая честь — быть принесенным в жертву какому-то демону! Эх ты, Митька, Митька. Чего ж ваши боги так кровь-то людскую любят, а? — Нельзя без крови, — серьезно заявил Майотлак. — Видишь — солнце? Что будет, если оно погибнет? Погибнет и жизнь. Погибнет вселенная. Только человеческая кровь питает солнце, и если пищи не будет — оно погибнет, как погибает и человек. — Однако, философия, — вздохнул Олег Иваныч. — Что-то жарковато тут. Пошли, что ли, выпьем? В продолжение обеда — три раза посылали за октли — Майотлак, достигнув степени опьянения, примерно определенной Олегом Иванычем как «двести кроликов», принялся рассказывать различные легенды и байки. О том, как изгнанный врагами, странствовал в нищете и безвестности народ мешика. О том, как, выйдя в плодородную долину Мехико, мешика основали город на озере, в том месте, где на кактус уселся орел. Назвали город Теночтитланом, в честь мешикского предводителя Теноча. Было то больше ста лет назад. А совсем недавно, в год старого Тростника, в союзе с соседними Тескоко и Тлакопаном, покорили всю долину Анауак. Так с тех пор и владеют ею эти три города. Ах, вот что! — мысленно хлопнул себя по лбу Олег Иваныч. Значит, могущественная империя ацтеков вовсе никакая не империя. Обыкновенный локальный город-государство, только очень мощный. Но — всего два союзника: Тескоко и Тлакопан, а остальные, надо полагать, враги. Полученные от пьяного жреца сведения не очень-то соотносились с теми, что Олег Иваныч помнил по книгам или еще со школы, впрочем, и в глазах далеких отоми государство ацтеков выглядело могучей империей. А на самом-то деле, все обстояло далеко не так! И грозный Ашаякатль оказался вовсе не абсолютным властелином-императором, а всего лишь городским главой, одним из многих. Владыки Тескоко и Тлакопана навряд ли ему особо-то подчинялись. Олег Иваныч мысленно поаплодировал себе: хоть пока не узнали про Ваню, однако все же не зря Майотлака напоили. А молодой жрец принялся вдруг декламировать стихи-песни. Останавливался, путался, старательно перекладывая на русский, ловил, как умел, рифму. Неплохо, в общем-то, получалось. Сам-то Олег Иваныч никогда бы так не сумел. Даже известный книжник Гриша поглядывал на жреца с уважением. Особенно когда тот стал читать длинную эпическую поэму о Топильцине-Кецалькоатле — древнем вожде тольтеков: Народ Кецалькоатля, тольтеки, Был многоопытным средь народов. Все им давалось легко и просто… Но Кецалькоатля, живущего с ними, Маги ложью привлечь пытались к человеческим жертвам — Чтобы людей убивал. Кровожадные маги разгневались за это на Кецалькоатля, злобствуя, разъярились, стали интриговать, насмехаться, грозить. Кецалькоатль вынужден был уйти в изгнание, где и умер. В год Тростника, в первый год он умер. Едва лишь пламя костра погасло, Взвилось Кецалькоатля сердце, Неба достигло и там осталось. И, говорят старики, это сердце Утренней стало звездою! Прочитав последний куплет, Майотлак тяжело опустился на скамью. — Кецалькоатль — великий бог, — тихо сказал он. — Бог воздуха, бог письменности и знаний. — Он был белый и бородатый? — что-то вспомнив, быстро поинтересовался Олег Иваныч. — Белый и бородатый? — Майотлак пожал плечами. — Конечно же, нет. Его звали Топильцин Се Акатль — и был он из народа тольтеков. — Все равно хороший человек, этот ваш Кецалькоатль, — вступил в разговор Гриша. — За что его волхвы изгнали-то? За то, что жертвы людские приносить отказался. Так ведь ты говорил? Жрец кивнул. — Ну вот, — усмехнулся Гришаня. — А вы теперь этих жертв столько наприносили — Кецалькоатль смотрит сейчас с неба, плюется. Майотлак ничего не ответил на это. Задумался. Простившись, вышел из покоев, шатаясь. Олег Иваныч встревожился — как бы не сбросили Митяя с пирамиды за пьянку — нет, вроде по двору молодой жрец шел твердо. Вот дошел до ворот, кивнул страже. Вышел. Ну, даст бог, доберется до дома. К ночи сменилась стража — двое молодых воинов-«орлов», не смыкая глаз, охраняли покои пленников. Они стояли двумя безмолвными статуями, неподвижные, словно бы неживые, в накидках из перьев, в шлемах, похожих на голову хищной птицы. Короткие копья в руках, развернутые щиты, у пояса — палицы. Никто не проникнет в покои, но и из покоев никто не выйдет, кроме молодого Майотлака, приставленного к пленникам самим тлатоани. Даже самого Таштетля — верного слугу главного жреца Асотля — и того не пропустили воины. Молча скрестили копья. Олег Иваныч уж спал давно, на шум вышел Гриша и сразу узнал лжекупца Таштетля. Тот что-то грозно шипел воинам, видимо, опасаясь повышать голос. Нечесаный, с золотой пекторалью в виде человеческих черепов, жрец имел весьма устрашающий вид. А пектораль была настолько искусно сделана, что казалась сотканной из мельчайших золотых нитей. Впрочем, не она привлекла внимание Гриши. Плащ жреца! Это был не обычный плащ-тильматли с узором из птичьих перьев, нет, плечи Таштетля украшала накидка из человеческой кожи. Кожа была очень тщательно снята: видны были руки, ноги, пальцы… Гриша вдруг вздрогнул: увидев на запястье содранной кожи татуировку, изображающую пересекающие линии зигзаги. Именно такая татуировка была у Тламака! Так они его… Таштетль вдруг прислушался к чему-то. Замер на миг… и быстро выбежал из дворца, бросив испепеляющий взгляд на Гришаню. Сверху, с лестницы, ведущей с третьего этажа, донеслись чьи-то легкие шаги. Гриша повернул голову… Он узнал ее сразу, как только увидел. Та самая девушка с ожерельем и глазами, как у турчанки, что подмигивала ему третьего дня в бассейне. Только теперь на ней было длинное полупрозрачное одеяние из тонкого белого хлопка. Тонкие, обнаженные до плеч руки украшали изящные золотые браслеты. Девушка подошла к воинам, что-то шепнула. Те переглянулись и, словно по волшебству, отошли в стороны. — Ид-ти! — с улыбкой произнесла красавица и, взяв Гришу за руку, быстро повела за собой. Гриша не сопротивлялся — ну явно не на жертвенник тащат! Поднявшись по покрытой толстой тканью лестнице в верхние покои дворца, они оказались в небольшой комнатке, размером примерно с две корабельных каюты. Изящные циновки, сотканные из синих и белых перьев, украшали стены. У дальней стены располагалось широкое ложе, накрытое синим покрывалом. Рядом, на небольшом столике, горел светильник. — Шошчицаль, — усевшись на край ложа, девушка ткнула себя рукой в грудь. — Я — Шош-чицаль. — А я — Григорий, — прошептал Гриша, сев рядом. — Гри-го-рий. — Гри-го-рий, — повторила девушка и засмеялась. — Я красиввая? — Очень. Знаешь русский? — Пло-хо. Ху-до. Меня учить Майотлак. Мало. Ты — красив-вый. — Шошчицаль провела руками по светлым волосам юноши: — Шошчицаль. Гри-го-рий. Гри-го-рий. Гришаня густо покраснел, впрочем, в дрожащем пламени светильника это не было слишком заметно. Молодой дьяк почему-то хорошо представил себе, что произойдет дальше, и даже на миг ощутил чувство стыда перед законной супругой Ульянкой. Но — что ему делать сейчас? Ведь эта красивая девчонка явно не из простых — разве б пропустила стража простую девушку? Значит, она родственница кого-то из высших сановников, может быть, даже самого тлатоани или главного жреца. Немного знает русский. Вполне достаточно, чтобы кое-что у нее расспросить. Значит… Лукаво взглянув на Гришу, Шошчицаль поднялась и одним движением стянула с себя платье. Упав на пол, звякнуло ожерелье. Погладив себя руками по груди и бедрам, девушка подошла к Грише и, потершись щекой, быстро освободила его от одежды. Впрочем, дьяк и не думал сопротивляться… Она оказалась большой искусницей в любви, ацтекская красавица с сияющими турецкими глазами. Прижималась к Грише всем своим горячим телом, изгибалась, как лань, сладострастно стонала… И все приговаривала: — Ес-чо. Ес-чо. Ес-чо… Она утомилась только под утро, когда на улице стало заметно светлей и вот-вот должно было показаться солнце, лучи которого уже окрасили в золотой цвет верхушку теокалли с храмами Тлалока и Уицилапочтли. Девушка отвела Гришу обратно, улыбнулась, а простившись с молодым дьяком, по очереди обняла каждого из воинов: — Да хранят вас боги, и пусть в ваших семьях всегда будет много маиса. — Счастья и тебе, милая Шошчицаль, — искренне пожелал ей молодой стражник. Звякнув браслетами, хрупкая фигурка девушки исчезла в желтом свете утреннего тумана. — Кто такая эта Шошчицаль? — спросил Гриша на следующий день Майотлака. — Молодая вдова. Племянница тлатоани, — пояснил тот и почему-то грустно вздохнул. Следующей ночью девушка пришла снова. И на следующую ночь, и потом… — Шошчицаль нашла Ваню, — вернувшись как-то под утро, разбудил Олега Иваныча возбужденный Григорий. — Кто? — спросонья не понял тот. Потом сообразил: — Кого нашла? Ваню?! Ну, Гриша, не зря ты… И где же он? — Его держат взаперти жрецы храма Унцилапочтли. Вот план. Гриша вытащил из-за пазухи кусок плотной бумаги, больше напоминающий твердую ткань. На нем аккуратными синими и красными линиями был вычерчен подробный план дворца и храма. С лестницами, оградами, помещениями и потайными ходами. Отдельно было помечено место содержания Вани. И — красными стрелочками — показан путь бегства. — Молодец, Гриша! — сказал Олег Иваныч, в мельчайших подробностях представив себе племянницу тлатоани красавицу Шошчицаль, высунув язык, усердно вырисовывающую чертеж. — Нам бы еще план города. — Нарисует, — кивнул Гриша. Адмирал-воевода только присвистнул. Надо же. Он был какой-то грустный сегодня, молодой новгородский дьяк. Впрочем, не только сегодня, а с тех пор, как начались его ночные похождения. Вот и теперь. Не ложась спать, заходил кругами по комнате. Сел рядом с воеводой. — Ты знаешь, Олег Иваныч, как я люблю Ульянку, — тихо прошептал дьяк. — И дите у нас с ней скоро будет. Люблю. — Ну, так в чем же дело? — Шошчицаль. Она очень, очень хорошая… не говори ничего, Олег Иваныч! И очень несчастлива. Стать вдовой в четырнадцать лет! А через год — овдоветь вторично. Чуешь, какая слава? Дядя, правитель Ашаякатль, ее, конечно, любит. Но не настолько, чтобы ссориться из-за нее со жрецами. А те имеют на Шошчицаль свои виды. Мол, угодна будет богам. — В жертву хотят принести, сволочи! — Так, — Гришаня кивнул. — И наш знакомый воевода Тисок тоже к ней метит. Трех жен уже на тот свет спровадил — все мало. Боится его Шошчицаль. Был бы хороший человек — вышла б, не раздумывая, а так… Говорит: что к Тисоку, что с башни головой вниз. К тому ж Тисок — предводитель воинов-«ягуаров», а из ее рода братья — воины-«орлы». В общем, жалко девку. Красивая, добрая, иногда так засмеется — ровно колокольчики зазвенят. — Эх, Гриша, Гриша, — вздохнул Олег Иваныч. — Ты в нее влюбился, что ли? — Не знаю, — еле слышно отозвался молодой дьяк. В окно пахнуло золотым жаром — над грозной столицей теночков вставало солнце.
Глава 12 Крепость Теспатль — Теночтитлан. Июль 1478 г.
Змеи на стенах, змеи в углах, Змеи в кастрюльках, змеи в глазах, Змеи повсюду, змеи—везде… Серое солнце в холодной воде.Андрей Романов, «Змеи»
С какой непонятной мукой Встретил тогда я взор твой! Я увидел себя безутешным, А тебя я увидел — мертвой!Хуан Клементе Сенеа, «Филелия»
Солнце садилось. Пряталось за горами на западе, отражалась в перевернутом зеркале тускло-голубого, палевого на западе, неба. Черные тени скал тянули к долине Анауак длинные, изломанные отрогами, лапы, с гор тянуло прохладой. В небе над скалами, высматривая добычу, парил орел; прячась в густых зарослях акации, на пересечении горных тропок, жалобно скулил одинокий койот, хитрый и коварный зверь, добыть которого под силу далеко не всякому охотнику. Правда, на что он и нужен-то, этот койот? Ни шкуры с него нормальной, ни мяса, один жир, что используют колдуны для приготовления самых омерзительных снадобий. Вот и не промышляли особо койотов — а те наглели, шарились вблизи дорог, искали добычу, а иногда и нападали на спящих одиноких путников. Вот и сейчас — скулил койот почти у самой дороги, что, змеясь меж отрогами гор, тянулась в Анауак из далекого Масатлана. По дороге, поднимая красную пыль, двигался небольшой отряд — десятка полтора воинов в кольчугах и стальных остроконечных шлемах и столько же носильщиков с поклажей: щиты, панцири, арбалеты, даже несколько аркебуз и припасы к ним. Возглавлял отряд новоиспеченный дьяк Николай Акатль — человек еще достаточно молодой, но уже имевший кое-какой опыт в тайных делах. Конечной целью отряда была далекая крепость Теспатль, что затаилась меж красных скал по дороге в Анауак. С тех пор как в тех местах бесследно исчезли адмирал‑воевода со старшим дьяком, прошло около двух недель. Местные, во главе с комендантом крепости Текультином Власьичем, конечно, прочесали все окрестные деревни — увы, с отрицательным результатом. Плюнули, да — делать нечего — доложили в посад. Ульянка Гришанина — сразу в плач, а Софья ничего, держалась. Не впервой уж пропадал Олег Иваныч — и всегда возвращался. Возвратится и на этот раз — в то Софья верила, в том и Ульянку утешала. Тем более адмиральская жена Софья Михайловна Завойская не какая-нибудь там безграмотная крестьянка-смердка — к высшей новгородской аристократии — «прусскому» боярству — принадлежала по роду, не пристало знатной боярыне на людях грусть-тоску выказывать, хотя, конечно, как оставалась одна — ныло сердце. Но гнала от себя нехорошие мысли Софья, понимала — не могли Олег Иваныч с Гришей по-глупому сгинуть, не таковы люди. А раз так — искать надо! Где? Софья недолго думала — конечно, в стране теночков! Именно об этом загадочном народе больше всего рассуждал в последнее время Олег Иваныч, именно для борьбы с ними и были перестроены дальние крепости, в том числе и Теспатль, где пропали оба, воевода и дьяк его, Григорий. От Теспатля до озера Тескоко — всего ничего, три дневных перехода, а на этом озере — то Софья доподлинно знала — и располагался загадочный Теночтитлан, город воинов и жестоких богов, золотое изображение одного из которых висело на стене в воеводских покоях. Николай Акатль вызвался помочь Софье, Ульянке и Совету Господ, тоже весьма озабоченному исчезновением отца-воеводы. Собственно, Софья Николая раньше почти и не знала — ну, пришел какой-то индейский парень с соболезнованиями, спасибо, конечно, но лучше б кто поопытней… Тут уж Ульянка вмешалась — как раз в гостях у Софьи была — а уж ей-то родный супруг, Гришаня, этого самого Николая нахваливал. Ульянка и присоветовала назначить Николая Акатля во главе расследования. Софья, после ее уговоров, поддержала данную кандидатуру на Совете Господ и, выслушав подробный план действий, лично благословила в дорогу. Таким вот образом и пошла резко в гору карьера молодого индейца — еще и двадцати пяти нет, а уже начальник отряда и тайного приказу дьяк! Николай, надо сказать, оказанное доверие вполне оправдывал. Вел себя скромно, излишне не суетился, однако торговца красками разыскал, еще раз подробнейше выспросил насчет покупателей охры, коренастого здоровяка средних лет и молодого красномордого парня. Порасспрашивал еще торговцев — вышел на корчму некоего господина Кривдяя. Хотел уж было арестовать хозяина — да не рискнул пока, уж больно много нехороших подозрений зародилось в отношении Кривдяя в голове Николая Акатля, их проверять осторожно надо, не спугнуть бы. Сыскал Николай в корчме человечка толкового, из слуг, наказал, чтоб за хозяином присматривал да доложил опосля. Сам же — ноги в руки да в крепость Теспатль. Вон она, за скалою торчит! Узкая — действительно похожа на кремневый нож — башни нависают прямо над дорогой, из недавно прорубленных бойниц угрожающе смотрят на путников жерла нескольких пушек. — Эй, стража! — крикнул Николай, подойдя ближе. — Отворяй ворота да кличь воеводу, Текультина Власьича. — Воеводу, гришь? — С воротной башни высунулась круглая красная рожа. — А вы кто ж такие будете? — О том велено воеводе сказать, — отрезал дьяк. — Иди, докладывай сотнику. Стражник — молодой краснолицый парень — исчез. Усевшись на корточки в тени крепости, воины терпеливо ждали. Вскоре, заскрипев, бухнулся через ущелье подъемный мост. — Ну, наконец-то. Встречал сам воевода Текультин. Дородный, в красном кафтане с золотыми пуговицами, с длинными, начинающими седеть волосами. — Ждали, ждали вас. — Выслушав Николая, воевода пригласил его в дом. — Там и поговорим. Распорядившись насчет ночлега и пищи для простых воинов, Текультин Власьич лично препроводил важного гостя в собственные покои. Наполовину деревянный, наполовину — из красноватого камня — воеводский дом стоял в самом углу широкого крепостного двора, напротив амбаров. Высокий глинобитный забор, по местным обычаям, отгораживавший дом от любопытных взглядов, тянулся параллельно дальней крепостной стене. За забором виднелись деревья — липы и пара старых платанов — да слышались звонкие девичьи голоса. У Николая захолонуло сердце… А еще сильнее оно забилось, когда он, вслед за хозяином, пересек двор. Две девушки, хозяйские дочки, сидели под деревьями на скамейке и чинно чесали пряжу из волокон агавы. Маланья! Сразу узнал Николай старшую — и словно ожгло его. Знал, конечно, что встретит ее в крепости, надеялся на то, но вот чтоб так приятна была ему эта встреча… А, интересно, Маланье? Девушка тоже заметила гостя. Встрепенулась, узнав… и ту же потупила взгляд. Вон он теперь какой важный, этот Николай Акатль, вспомнит ли? — Ты чего притихла, Маланья? — толкнула под руку младшая сестрица. Хихикнула: — А он ничего, красивый. — Милости прошу дорогого гостя! — немного коверкая русский язык, поклонилась в дверях тощая Таиштль. Могла б, конечно, и на своем языке поздороваться, да принято так было — должностных лиц по-русски приветствовать, несмотря на то что многие из них местными были. Сели обедать: пироги, маисовые лепешки, дичь. Таиштль все бражки подливала — выпил одну кружку гость, больше не стал, вежливо отказался — дела, мол. Ну, дела так дела. Очень это Таиштль понравилось, да и любопытство снедало — женат ли гость или нет? Вроде молод еще, да ведь кто их, молодых, сейчас знает? Пыталась было в горницу с кувшином проникнуть, как беседовать стали, типа — попить принесла. Не удалось — цыкнул на нее Текультин Власьич — неча бабам в важные дела носы совать длинные! А Маланья, бросив пряжу, прижалась вдруг к дереву да псалом затянула тихонько. К тому времени и посланец важный все свои дела с хозяином обговорил — почивать собирался в гостевой горнице. Только лечь собрался — песню услышал. Подумал было — поблазнилось. Прислушался — ан нет… Накинув на плечи плащ, вышел на крыльцо — серебряный месяц качался в небе, казалось, близко-близко, протяни руку — достанешь. В раскидистых ветвях платанов застряли желтые звезды. В их призрачном свете стояла, прижавшись к дереву, тонкая девичья фигурка. — Маланья, — тихо произнес молодой индеец. Девушка вздрогнула, обернулась — в глазах, широко распахнутых, темных — отразились звезды. — А я-то думаю, что-то давно тебя в церкви не было. — Николай подошел ближе. — А ты, оказывается, вон где… Рад. Очень. — И я… — прошептали девичьи губы. Наутро Николай Акатль арестовал Матоню и Олельку Гнуса. Обвинение пока не предъявлял, но подозрения имелись, правда не очень веские: показания продавца красок, слуги из Кривдяевой корчмы, еще некоторых ограбленных. Ну, и собственная интуиция, конечно, тоже подсказывала — за ночными грабежами с убийствами, что произошли в Ново-Михайловском посаде, явно стояла эта парочка. И хорошо, если только они одни. Имелись у Николая Акатля сильные сомнения насчет добропорядочности хозяина окраинной корчмы Кривдяя. Да вот только с доказательствами дела обстояли худо. Может, арестованные чего покажут? Бить бы кнутом, пытать — да адмирал-воевода специальным указом строго-настрого запретил такие вещи. Оно и правильно, с одной стороны, под пытками-то чего только люди на себя не покажут! А с другой — чего вот сейчас с пойманными делать-то? Николай лихорадочно пытался представить, что б на его месте сделал сейчас старший дьяк Григорий или сам воевода-касик? Ну, сперва подержали б дня три без допросов, а затем — почему-то обязательно к вечеру третьего дня, не позже — допросили б по одному, причем, словно бы один уже во всем признался — «раскололся», как любил говорить воевода. Потом бы с тем же продавцом красок, да и с Кривдяем, допросные встречи устроить — «очные ставки» называются. Ну, это не сразу, сперва допросить… Черт! Так они ж вместе в поруб брошены! Эх, незадача! Не сообразил сразу, а теперь уж, наверное, поздно — наверняка сговориться успели. Впрочем, все равно, поодиночке их разбросать надо, пусть пока сидят. Самому в соседнюю деревню, Мештитак, отправиться — ведь именно туда воевода с дьяком ушли, да так по пути и пропали. Одному не стоит соваться — со стражей — да еще кузнеца Мишку прихватить, приятеля старого, ежели Текультин отпустит. Текультин Власьич кузнеца отпустил — поскрипел, правда, сперва зубами — кузнец-то в крепости каждый день нужен, да ладно — уж если так надо… Поутру вышли с отрядом в Мештитак — Мишка-кузнец дорогу показывал. Из-за далеких гор вставало солнце. Светлое небо еще не дышало зноем — рано — но, по всему чувствовалось, за этим дело не станет, разжарит к обеду так, что идти невозможно будет. Кузнец уже прикидывал — где б остановиться на дневку. За ручьем, на фоне красновато-желтого песка корявились длинные тени кактусов и юкки, узкая дорога, пересекая ручей, поворачивала на юг, к Анауаку. Вокруг было пустынно — ни человека, ни зверя какого — только следы койота на песке да змеиные выползни меж черных камней. А солнце уже поднялось, жарило, подлое, хорошо хоть задул ветерок, принес хоть какой-то намек на прохладу. С обеих сторон, слева и справа, тянулись красные скалы, перемежающиеся колючим кустарником и желтыми пустошами, поросшими кактусом-пейотлем да колючим кустарником — креозотом. В полдень уселись отдохнуть в тени огромной пихты. Дерево было старым, с морщинистой корой и длинными корявыми ветками. Вокруг росла невысокая коричневато-зеленая трава, рядом журчал ручей — студеный, от глотка воды заломило зубы. От этого места дорога раздваивалась: та, что поворачивала налево, вела в Мештитак, другая, правая, спускалась вниз, к Анауаку. Там же, у пихты, встретили двух индейцев-охотников, оба из Мештитака, один даже служил когда-то стражником в Теспатле, да то ли сам бросил это дело, то ли был выгнан за какую-нибудь провинность, кузнец Мишка этого не помнил, помнил только самого парня — да, был такой в крепости. Индеец тоже узнал Мишку — вздрогнул от неожиданности — чего кузнецу здесь делать? — К вам в Мештитак идем, — пояснил тот. — Узнать кое-что. Вы с нами? Индеец отрицательно покачал головой. Дескать, только что на охоту выбрались. — Да тут дорога одна, не заблудитесь, — улыбнулся он. — Только поторапливайтесь — как бы грозы не было. Охотник кивнул на запад, где ползли со стороны океана маленькие кучерявые облака. Приползут — может, и будет гроза с ливнем, а скорее всего, разнесет их ветер, как уже бывало в здешних местах не раз. — Вряд ли разнесет, вряд ли, — упрямо усмехнулся индеец. — Лучше б вам сейчас уже выходить, не задерживаясь. — Что ж, и мы так же думаем, — согласно кивнул Николай Акатль. — Будет гроза — не будет — а все ж не хотелось бы, чтоб в пути застала. Эй, ребята, хватит дремать, давайте-ка, собирайтесь! Хотя… — Он внимательно посмотрел в небо. — Можем и не успеть. Может, тут и остаться, у пихты? Охотник вздрогнул, переглянувшись со своим напарником. — Здесь? — саркастически переспросил он. — Да вам, похоже, жить надоело! Взгляните-ка на вершину! Николай и Мишка одновременно подняли глаза — вершина дерева была обугленной от ударов молний. — Да… Пожалуй, мы все-таки пойдем. Быстро собравшись, отряд Николая Акатля выступил в путь, свернув на мештитакскую дорогу. Впрочем, слово дорога вряд ли было уместным по отношению к этой узенькой, едва заметной тропке. Помахав на прощанье ушедшим и дождавшись, когда те скроются за поворотом, индейцы-охотники дружно, как один, взобрались на дерево. — Слава богам, мы вовремя прогнали этих теспатльцев, — вглядываясь вдаль, усмехнулся один, тот, что служил когда-то в крепости. — Наши, похоже, уже идут. — Он показал рукой в направлении Анауака, где за скалами уже поднималась видимая лишь опытному глазу пыль. Пыль под ногами воинов. — Гроза! Ну надо же — гроза! — слезая с дерева, засмеялся второй. — Здорово ты одурачил теспатльцев, Тлакаш! А те и поверили — вишь, как припустили. Что, пойдем навстречу или будем здесь дожидаться? — Здесь. Ведь договорились — у кедра. Тем более — они уже скоро здесь будут. «Они» действительно появились довольно быстро. Отряд воинов-«ягуаров», вооруженных мечами и палицами. Шедший во главе отряда человек с неприметным лицом — не красавец и не урод — подошел к кедру, небрежно кивнув охотникам. — Приветствуем тебя, досточтимый Тускат! — низко поклонились те. — Все поручения, что ты нам дал, мы выполнили, слава богам. — Что узнали? — присаживаясь в тени кедра, строго поинтересовался Тускат. Докладывал бывший стражник Тлакаш: — От масатланских купцов вызнали: в Ново-Миайловском о том, что их касик пропал, простые люди не знают — знают только, что отправился проверять крепости. — Ага… — усмехнулся Тускат. — Значит, не говорят о том народу. Дальше! — Однако знатные люди посада отправили отряд воинов на поиски касика. Они только что направились в Мештитак! — Отряд? — оживился ацтек. — Сколько в нем воинов? Как вооружены? Тлакаш подробно перечислил. — Стреляющие молнией палки под названием аркебузы, — задумчиво повторил Тускат. — Есть у нас пара таких, только что-то не хотят они метать молнии, как ни упрашиваем богов. — Для того зелье нужно особое — его тут охотные людишки искали, да не нашли, видно, — пояснил Тлакаш. — А к зелью еще и умение нужно. — Давно я советовал Тисоку предложить Ашаякатлю пленить такого умельца, — прошептал про себя Тускат. — Да те все войском своим кичились, не надо нам, мол, ничего боле, кроме храбрости воинов. Эх, да и род мой не таков, чтоб тлатоани советы давать… Ладно. Теперь в Теночтитлане есть таковые умельцы. Самые главные… Хха! — Он вновь обратился к охотникам: — С новомихайловцами мне все ясно. А что в Теспатле? Какие новости? Тлакаш замялся. Пробормотал что-то о том, что ничего там особенного и не происходит. — Как это не происходит? — змеино улыбнулся ацтек. — А вот этот отряд, что направлен на поиски касика? Выходит, вы случайно здесь с ним встретились? — В голосе Туската послышался гнев. — Вы не знаете ни их намерений, ни командиров, только оружие и количество воинов — то, что увидели здесь. Что, нашим друзьям в Теспатле больше не нужно золото, до которого они так охочи? Тускат бросил злобный взгляд на охотников, и те поникли головами. Похоже, зря они упомянули про отряд — хотели, как лучше… — Вы что, вообще не были в крепости? — все больше распалялся ацтек. — Да я вас… — Были, — робко возразил Тлакаш. — Только наших друзей не видели. — Это вы их не видели или они с вами не захотели встречаться? — уточнил Тускат. — А может, и нет там их, а? Может, вернулись они обратно в Ново-Михайловское селенье? А вы об этом и не знаете, несмотря на то что я вам наказывал. Нет, видно, ваши шкуры украсят торжественный наряд жреца Тескатлипока. Хотите, а? Ацтек с угрозой взглянул на распластавшихся по земле незадачливых шпионов. — Не гневайся, о почтенный Тускат! — взмолились те. — Мы сейчас же отправимся в Теспатль и все вызнаем! — Прочь! — Тускат вытянул вперед руку. — Один из вас пойдет в крепость, другой же вернется в Мештитак, вызнает, кто командир отряда. Жду вас к утру с подробнейшими сведениями. И попробуйте только не явиться! Он устало откинулся спиной на ствол пихты. Шпионы вернулись к утру, как и обещали. Сначала Тлакаш из крепости, потом его напарник из Мештитака. Судя по довольным рожам, кое-что вызнали. — Они в тюрьме, мой повелитель, — сбивчиво доложил Тлакаш. — Наши друзья. — В тюрьме? — недоверчиво переспросил Тускат. — Так вот оно что. А начальник крепости — по-прежнему толстый, ленивый Текультин? — Да, он. — Угу… А что с отрядом? Кто командир? — Некий Николай Акатль из Ново-Михайловского посада. — Николай Акатль… Это плохо, что наших друзей в чем-то подозревают. А они ведь могут кое-что рассказать. Что же легче — убить их или вызволить из крепости? И что нужнее? — Ацтек махнул рукой. — Уйдите все. Буду думать. Итогом его размышлений стало небольшое письмо, быстро написанное им по-русски и врученное Тлакашу с приказом как можно быстрее вручить его коменданту крепости Текультину. — Лети, Тлакаш, словно копье, выпущенное из копьеметалки! — напутствовал Тускат. — И помни о своей шкуре. — А вы будьте готовы к небольшой битве, — дождавшись, когда Тлакаш убежал, ацтек обернулся к воинам-«ягуарам». — Спрячьтесь здесь, у пихты. Метайте копья по моему знаку, перебейте всех, кроме Тлакаша. Да, смотрите, не трогайте наших белых друзей, думаю, они нам еще пригодятся. — Тускат усмехнулся. Уже к полудню комендант крепости Теспатль Текультин Власьич получил предписание, подписанное следственным дьяком Николаем Акатлем: «Напал на след. Прошу срочно отправить двух иматых в Мештитак с охраной. Николай Акатль». Письмо было написано по-русски — сам Текультин его прочитать не смог, пришлось звать старшую дочку, Маланью, та знала буквы. А уже после полудня двух закованных в тяжелые цепи задержанных, Матоню с Олелькой Гнусом, вывели из крепостных ворот под надежной охраной, которая и была успешно перебита ацтеками в засаде у старой пихты. В центре города Теночтитлана, посреди цветников и садов, на главной площади, опоясанные высокой зубчатой стеною с изображением змей, прямо напротив дворца расположились вереницей величественные храмы. На южной оконечности площади, ближе к городскому району Мойотлан, высился храм Тескатлипоки, божества ночи, войны и молодости, покровителя молодых воинов — йааков. Звание это давалось мальчикам-подросткам, окончившим воинскую школу тельпочкалли, только после первой битвы. Напротив этого храма — большое прямоугольное здание, где находится куашикалли — золотой сосуд в виде лежащего ягуара. Сосуд этот — для вырезанных человеческих сердец, что плавают там, в крови, угодные богам и Солнцу. За куашикалли — высокий цилиндр, сложенный из крупных каменных блоков — храм Кецалькоатля — Пернатого Змея — божества ветра и воздуха, покровителя искусств. Внутрь храма ведет вход в виде раскрытой пасти змеи, змеиное туловище же, расписанное яркими красками — зеленой, белой, бирюзовой — словно обвивает полукруглые стены храма. Сверкают вделанные в стены золото и самоцветы. Рядом — приземистое сооружение для священной игры в мяч, чуть подальше — святилище богини-матери Сиуакоатля, за ним — украшенный драгоценными камнями храм бога солнца То-натиу, дальше — Дом Змеи — храм богов покоренных народов, тут же огромное количество всяческих каменных сооружений, больших и маленьких, высоких и низких, а в центре — громадная пирамида теокалли — Дома Богов. Основание пирамиды — саженей сто, никак не меньше, на западной стороне — широкая лестница с балюстрадами в виде извивающихся змей, устрашающе мерзкие головы которых лежат на земле, обрамляя вход. На вершине теокалли рядом расположены два храма — бело-голубое святилище бога влаги Тлалока и бело-красное, украшенное черепами — Уицилапочтли, племенного бога теночков-ацтеков. Кроме черепов, храм украшен изображением бабочек — символов огня и солнца, у входов (их два, с востока и с запада) мужские статуи, а перед ними — большие продолговатые камни, облитые запекшейся кровью, — жертвенники. — Шошчицаль говорит — там наш Ваня, — показал на громаду теокалли Гришаня. Они с Олегом Иванычем стояли на украшенной цветами дворцовой террасе, любуясь — стороннему наблюдателю могло показаться именно так — величественной панорамой города. На самом же деле почти ничего от подобных чувств, охвативших пленных новгородцев в первые дни, уже не осталось. Теночтитлан был для них сейчас — город-враг, город жестоких воинов, город жестоких богов, жаждущих человеческой крови — их крови, крови Вани, крови всех жителей Ново-Михайловского посада! Не утопающие в садах улицы видели сейчас пленники, не великолепные дворцы и храмы, не блистающие воды каналов, а огромные каменные кольца — кольца змеи с отвратительно разинутой пастью. Из пасти этой, из пасти города Теночтитлана, остро смердело кровью. — Мы должны выбраться, Гриша, — положив руку на плечо другу, тихо сказал Олег Иваныч. — И забрать с собой Ваню. А дальше… — А что — дальше? — тяжело вздохнул старший дьяк. — Ты только посмотри, Олег Иваныч, какая силища у этих проклятых теночков! Ну, выберемся мы, а потом? Представляешь, толпы демонов навалятся на посад? Их же множество — не помогут никакие пушки, и хорошо, если многим жителям удастся погибнуть в битве, потому что с пленными… ты сам знаешь, что будет! Ух, злобные мерзкие созданья! Олег Иваныч покачал головой, вглядываясь в мерцающие за городскими кварталами воды озера Тескоко, в белый песок дамбы, в рыжеватые горы на горизонте: — Нет, Гриша, не прав ты насчет силищи. Сколько врагов у теночков? То-то. Да и у правителя — он, кстати, по-моему, неплохой мужик — недоброжелателей хватает. Что же касается злобности… Что, Шошчицаль — особо злобная? Гриша покраснел. — Она хорошая, — тихо произнес он. — А остальные? Эти уроды жрецы — Таштетль, Асотль, прочие… Кажется, и нет во дворце, кроме Шошчицаль, ни единого доброго человека. Правда, этот наш парень, Майотлак, тоже вроде не злой, хоть и жрец. Тлакуил. — Кто? — Тлакуил, — повторил Гриша. — «Книжник», по-ихнему. Вчера мне про свой народ рассказывал — ты спал уже. Половину по-русски, половину по-ацтекски, ну, я ж немножко уже понимаю науйя. Язык простой. — Гриша усмехнулся. — Много народишку на нем говорит, только каждый чуть по-своему. Однако понять можно. Так, Майотлак рассказывал, как город зачинался. Они же не всегда здесь, в Анауаке, были, эти теночки. Жили когда-то давно на севере, в местечке Ацтлан, потому и — ацтеки. Воевали. Вышибли их враги из Ацтлана, вот они и пошли странствовать. Князь их звался Меши — потому и народ Ацтлана — ацтеков еще так же называют мешика или Мехико Вот и Теноч — кажется, у них и такой князь был — потому и — теночки. Теночки, мешика, ацтеки — это все разные прозвища одного и того же народа. Они бежали под ударами врагов — бродили-бродили по всему Анауаку, а им знак должен был быть, главным богом Уицилапочтли обещанный. Орел, мол, змеюку клюющий, где на пейотль усядется — ну, ты пейотль знаешь, такой, с колючками — вот, где орел со змеюкой на него сядет — там и быть городу. Вот скитались, скитались — увидели-таки, что ждали, орла на пейотле. Тут и выстроили городок, сначала маленький, потом побольше. Григорий потянулся, зевнув. — Зря ты вчера спал, мы с Майотлаком до утра проболтали, ученейший человек, говорит, тут таких, как он, много. Кто звезды смотрит, кто книжицы пишет. Видал я их книжицы, вот умора! — Гришаня хмыкнул. — Не слова, не буквицы — одни рисунки. А слова по ним Майотлак произносит точно, ни разу не сбился — и каждый, говорит, так же читать будет. Рисунками, да из уст в уста былины свои передают, как у нас до сих пор калики перехожие. А вообще — интересно. Про звездное небо столько знают — я того не ведаю, и, пожалуй, мало кто даже у нас в Новгороде, не говоря уж о Москве и прочих. Олег Иваныч слушал Гришу вполуха, погруженный в свои мысли, однако отметил, что его приятель был крайне непоследовательным в своем отношении к ацтекам. С одной стороны — «злобные омерзительные идолопоклонники», с другой — «книжники и звездочеты». Вот и пойми его. Впрочем, Олег Иваныч и сам ацтеков до конца еще не понял. Трудно было понять. Великолепные сады, огромный красивейший город — и отсутствие колеса, повозок, даже домашних животных, кроме индюков и маленьких вкусных собачек. А эта странная фраза— «без человеческой крови погаснет солнце»! Как можно в эту чушь верить? Да мало того, что верить — убивать себе подобных, да и самим с радостью и спокойным сердцем идти на смерть на жертвеннике какого-нибудь храма! Трудно было понять ацтеков, трудно. Не только ему, но и Грише, судя по всему, тоже, хоть и вошкался он с красавицей Шошчицаль. Сам он, Олег Иваныч Завойский, человек, родившийся в двадцатом веке, в принципе, довольно легко принял и понял средневековых людей, новгородцев, да и не только их. Впрочем, наверное, это время, конец пятнадцатого века, вряд ли можно было считать таким уж кондовым Средневековьем — люди уже стремились к удобствам жизни, все чаще говорили «я» вместо «мы», а многие — купцы, некоторые бояре, ремесленники — вели себя почти точно так же, как бывшие современники Олега Иваныча. Ну, отличались, конечно… но так, самую малость. В судьбу истово верили, в предопределение, в незыблемость устоев. В последнее, правда, далеко не все… А вот эти… Народы науйя. Насколько они были далеки от Олега Иваныча, настолько же — и от Гриши, человека пятнадцатого столетия. Непонятные были ацтеки, словно древние египтяне. Да, может быть, именно древний египтянин или, скажем, житель Вавилона принял бы ацтеков за своих! Ведь все то же. Те же владыки, города-государства, жрецы. Та же клановость и мелочная регламентация жизни. — Так что тебе рассказала Шошчицаль о Ване? — сменил тему Олег Иваныч. Гриша улыбнулся: — Хвастала, что узнала точно — в храме Уицилапочтли наш Ванюша. — Это во-он в той громадине? — Олег Иваныч присвистнул. — Высоковато забираться будет. — Не, не в самом храме, — помотал головой Гришаня. — Шошчицаль говорила, там, у храмов, пристройки есть, целый город. Вот в одной из таких и тешится Ваня. Шошчицаль обещала показать. — Показать? — изумился Олег Иваныч. — Да нас же с тобой из дворца не выпустят! Впрочем, охрану убрать дело плевое… — Выпустят, — усмехнулся Гриша. — Завтра у них тут какой-то праздник. Веселиться все будут, октли пить — опьянение до «двух сотен кроликов». Лично разрешено самим князем Ашаякатлем и главным жрецом. Били бубны, вопили свирели, облаченные в разноцветные одежды танцовщики плясали на главной площади в честь бога Шочипилли — веселого покровителя цветов. Сам владыка Ашаякатль, великий тлатоани теночков, приветствовал танцующих, стоя на ступеньках длинной лестницы теокалли в окружении воинов и жрецов. Почетным пленникам — Олегу Иванычу и Грише было милостиво разрешено посмотреть на праздник. Вместе с Майотлаком они разместились справа от подножия теокалли, ближе к круглой башне Кецаль-коатля и вместе со многими горожанами лицезрели красочное зрелище. Все двадцать городских общин — кальпулли — выставили на праздник цветов отряды танцовщиков и музыкантов, как профессионалов, так и любителей из числа молодых воинов и простых об-щинников-масеуалли. Повелитель цветов Шочипилли был близок Луне и «лунным» людям, коими считали себя певцы, музыканты, танцоры, а также игроки в священную игру в мяч. Вот они шли сейчас, извиваясь в танце, подпрыгивали, переворачиваясь через голову и горланя песни, — видно было, им очень нравился праздник, как нравился сам веселый бог Шочипилли, покровитель цветов. Цветы и так-то были в Теночтитлане повсюду, а уж в такой день — и говорить нечего. Цветы сияли вокруг, словно драгоценные камни, вплетенные в прически знати, ожерельями висели на шеях простолюдинов: огненно-красные, ярко-оранжевые, синие, пурпурные, небесно-голубые. Некоторые танцующие девушки, казалось, были одеты только в цветы, да что «казалось» — так оно и было. Правитель Ашаякатль улыбался народу, его седеющая голова была украшена длинными зелеными перьями — перьями кецаля, кои разрешалось носить только самой высшей знати — пилли. Все окружение тлатоани сверкало подобными перьями, словно изумрудами: Асотль, главный жрец Уицилапочтли, военачальник Тисок, несколько важных сановников, среди них — даже старый Тлакаелель — самый уважаемый советник тлатоани, о котором Олег Иваныч слышал много хорошего от Майотлака, но вот до сих пор никогда не видел. Позади вельмож, кажется, мелькнуло знакомое личико Шошчицаль. Интересно, не подведет ли она сегодня? Под гром барабанов танцующая процессия прошествовала мимо громадной пирамиды теокалли и, приветствуемая правителем, вельможами и жрецами, по широкой улице направилась к тиангису — огромному рынку, что располагался на площади Тлателолько. Участников празднества на рынке ждали большие кувшины с октли. Пей, народ! Пей, гуляй, веселись в честь жизнерадостного бога. Вечером ему принесут жертвы — пару красивых юношей и девушек из народа отоми. Пусть и они войдут в небесный храм бога, благоговея перед его красотою. Наряду с этим ожидалось и жертвоприношение Уицилапочтли — цветы цветами, но и племенное божество забывать негоже. По той же причине готовили жертвенные ножи и жрецы бога влаги Тлалока — какие же цветы без дождя? Готовили жертвенники и жрецы богини плодородия и матери всех богов Коатликуэ, и жрецы маиса Сентеотля, и жрецы богини цветов Шочикецаль, и многие другиежрецы, и даже жрецы пьяного бога Октли — Два Кролика плотоядно протирали золотые сосуды для сердец, вырванных из груди жертв. Они не были жестоки, нет! Просто весь народ теночков свято верил, что без человеческой крови погаснет, остановится солнце и наступит конец света. И жрецы, и простые люди делали все, чтобы этого не случилось, почитая за великую честь смерть на жертвенном камне. После того как украшенная цветами процессия проследовала в Тлателолько, представители знати вслед за Ашаякатлем потянулись во дворец. Позади них, в окружении привычной стражи из воинов-«ягуаров» шагали и Олег Иваныч с Гришей. Красавица Шошчицаль, чуть поотстав, обернулась к ним, улыбаясь. Узкая набедренная повязка девушки была украшена желтыми цветами, с правого плеча, обнажая левую грудь, ниспадала на землю длинная белая накидка из тончайшего хлопка, украшенная аппликациями из перьев. В волосах цвета воронова крыла торчало длинное изумрудно-зеленое перо кецаля. — Вечером, во время жертвы, — тихо шепнула Шошчицаль по-русски, — будьте у храма Уицилапочтли. Я уже приготовила октли для жрецов Тлалока, — непонятно добавила она. — Почему — для жрецов Тлалока, если Ваня в храме Уицилапочтли? — попытался спросить Олег Иваныч, но не успел. Девушка махнула рукой, еще раз улыбнулась и, кивнув воинам-«ягуарам», исчезла в толпе блестящих аристократов — пилли. Только им разрешалось носить священные перья кецаля. — Эх, хороша девка! — улыбнулся Олег Иваныч. — Только несчастлива, — тихо отозвался Григорий. Не они одни любовались сейчас стройной фигурой девушки. С другой стороны храма, медленно спускаясь по лестнице, с болью в сердце высматривал Шошчицаль молодой военачальник Тисок — вождь воинов-«ягуаров». «Почему, почему она не станет моей?» — горько спрашивал он себя, яростно закусывая губы. Ближе к вечеру, на вершине теокалли готовились к жертве в храмах Тлалока и Уицилапочтли. Младшие жрецы, пропахшие кровью, протирали жертвенники, раскладывали острые ножи из обсидиана, готовили парадное облачение — накидки из человеческой кожи. Приготавливая, весело судачили — о видах на урожай, о веселых доступных девицах, привезенных позавчера купцами-почтека, о жертве — вырвут ли именно сегодня сердце белого юноши, что давно уже томился в храмовой темнице, или оставят для следующего, более серьезного праздника — праздника урожая? — Я бы оставил, — пробуя остроту ножа пальцем, безапелляционно заявил один из жрецов — молодой парень с большим, каким-то лягушачьим ртом. — На день Цветов хватит и парочки пупереча или отоми. — Не скажи, Тшалак, — возразил его напарник, тощий болезненного вида парень. — Веселого Шочи-пилли тоже обижать нельзя. Неужели ж тебе не нравится сегодняшний праздник? По мне — так очень! Сколько октли мы сегодня выпили? И еще выпьем, слава Шочипилли. — Оба вы не правы, — выслушав обоих, сказал третий жрец, чуть постарше остальных, недавно зашедший снаружи через западный вход. — В любом случае сердце бледнолицего достанется Уицилапочтли, что сейчас, что потом, на празднике урожая. Так что не спорьте, спорщики. Лучше вознесите хвалу Уицилапочтли за нашу счастливую жизнь. — О, это ты верно придумал, славный Тлакетль! Накинув черные одежды, жрецы повалились на колени перед изображением своего жестокого бога и, расцарапав лица ногтями, негромко запели какой-то гимн. — Кстати, знаете, чем сейчас занимаются наши соседи, жрецы Тлалока? — после окончания гимна негромко поинтересовался жрец. Двое других отрицательно качнули головами. — Пьянством, вот чем! — усмехнулся Тлакетль. — Не боятся ни Тлалока, ни главного жреца. Им кто-то принес несколько кувшинов октли, и знаете, где они его спрятали на всякий случай? Ни за что не догадаетесь — вылили в священный сосуд для жертвенных сердец! — О, святотатцы… Впрочем, наверное, в такой праздник — можно. Интересно, кто этот добрый человек, что принес тлалокцам октли? — И я так думаю, что можно, — кивнул Тлакетль. — Все-таки — день цветов. Только, вряд ли так считают старшие жрецы. — Он усмехнулся и пояснил, что «те недоумки», жрецы Тлалока, уже никак не могут допить откли до дна и не знают, что делать. Вылить — опасно, пахнуть будет на всю теокалли. — Вылить? Вот койоты! — Тшалак грязно выругался. — Это ж надо додуматься. — И вылили бы, коли б я к ним не зашел. — Тлакетль горделиво выпятил грудь. — Обещал, что поможем. Ведь поможем, ребята, а? — Запросто! — враз оживились молодые жрецы. — Сколько у них там не выпито? Щас! — Ну, пошли тогда. — Тлакетль потер руки. — А то пока собираемся — и в самом деле выльют, с этих койотов станется! — А… — Да никто сюда раньше ночи не придет… А если и будут искать, скажем — за жертвенными ножами ходили, старые-то все искрошились. — Точно — искрошились! — Схватив тяжелый обсидиановый нож, Тшалак с размаху хрястнул его об пол, так, что во все стороны полетели осколки. — Это ты хорошо придумал, Тлакетль! — одобрительно заявил он. — Я всегда знал, что голова у тебя варит. Польщенный Тлакетль усмехнулся. Побросав ножи, молодые жрецы вышли из храма и, пройдя несколько шагов, оказались у входа в бело-голубой храм Тлалока, где их уже ждали веселые от выпитого коллеги. В храме Тлалока, как и в храме Уицилапочтли, как и во всех других храмах, тяжело пахло кровью. Они вовсе не были жестоки, эти молодые парни — жрецы, просто это была их жизнь, и другой они не знали. Стоя у восточного входа в бело-голубой храм Тлалока, за пьянством жрецов одобрительно наблюдала фигура в черном плаще из перьев. Такой же капюшон был надвинут на самые глаза, впрочем, половину лица незнакомца и так закрывала золотая маска ягуара. Вот уж не знали младшие жрецы, что в то самое время, как они вожделенно нагнулись к жертвенному сосуду с октли, на первую из ста четырнадцати ступеней теокалли опустилась нога главного жреца Асотля. Вслед за главным жрецом на пирамиду поднималась целая процессия: помощник, похожий на общипанную ворону Таштетль, пара воинов-«ягуаров» и старый знакомец-шпион Тускат в сопровождении двух бледнолицых — кряжистого густобородого мужика со звероватым взглядом и молодого кругломордого парня. — Ой, страшно мне чего-то, дядька Матоня! — поднимаясь, стонал кругломордый. — И чего они нас на эту громадину тянут? — Молчи, глупой, — угрожающе шептал Матоня. — Если б убить хотели — давно б убили. Нужны мы им зачем-то. — Нужны, нужны, — обернувшись, ободряюще кивнул Тускат. — Просто главный жрец Асотль желает беседовать с вами в более спокойной обстановке. Сто потов сошло с Матони и Олельки Гнуса, пока поднялись на вершину, а жрецы и Тускат ничего, даже не запыхались ничуть, видно частенько тут поднимались, проклятые. На плоской вершине теокалли стояли два храма, жрецы свернули к левому, красному, с белыми черепами и входом в виде раскрытой пасти змеи. — Ой, любят они гадов, дядька Матоня, — кивнув на змею, зашептал Олелька. — А каменья-то в глазах, ишь, так и играют! Дядька Матоня, да то ж самоцветы ценности неписаной! Вот бы выковырять как-нибудь ночкой, а? Враз обогатились бы! — Погодь. Может статься — и выковыряем, — обернувшись, тихо произнес Матоня и засмеялся. Впрочем, так и не выковыряли. Уже на следующую ночь опередил их знаменитый теночтитланский вор Койот со своими людьми. Вошедшие в храм жрецы вышли оттуда с обескураженным видом. — Да куда ж они все подевались? — изумленно пожимал плечами Таштетль. — Я ведь предупреждал, чтоб сегодня пораньше пришли. Эй, Тлакетль, Тшалак, где вы? — Мы здесь, уважаемые! — откуда-то со стороны послышались крики. — За ножами к соседям ходили. Появившиеся младшие жрецы низко склонились перед Асотлем. — Пьянствовали поди? — грозно принюхался тот. — Ох, найду я на вас управу! Ладно. Давайте быстро сюда жертвенные колючки и листья. Младшие жрецы опрометью бросились выполнять приказание. Тшалак от усердия даже запнулся о жертвенный камень, хорошенько приложившись лицом к каменной кладке. — А теперь подите прочь, — получив острые колючки и широкие, бархатистые на ощупь листья, приказал младшим жрецам Асотль. — Стойте у края теокалли вместе с воинами и никого сюда не пускайте, — напутствовал их Таштетль. — Никого, кроме военачальника Тисока. Что-то он задерживается, неужто тоже пьянствует? — Тисок не пьянствует. Тисок был занят важным государственным делом, — прогремел под сводами храма Уицилапочтли громовой голос военачальника. С надменным лицом, в плаще из разноцветных перьев, Тисок приблизился к жрецам и, взяв в руки колючки, как и все остальные, принялся ожесточенно царапать себе щеки. Капли крови падали на мягкие листья — то была жертва, угодная богу. — Дядька Матоня — что ж, и нам эдак царапаться? — округлив глаза от страха, прошептал Олелька. Матоня ничего не ответил, лишь махнул рукой. Впрочем, похоже, пока никто не обращал на них никакого внимания. Закончив молитву, собравшиеся приступили к делу. — Я давно хотел поговорить с тобой, славный Тисок, — улыбаясь, начал беседу Асотль. — Наш тлатоани, великий Ашаякатль, слишком стар и немощен — нет славных битв и алтари богов Теночтитлана стонут без крови жертв. Солнце может остановиться, если так пойдет и дальше. Вся надежда на тебя, славный Тисок… — Жрец испытующе посмотрел на военачальника. — Ты… Ты должен быть следующим тлатоани! Ты, и никто другой. Тисок вздрогнул, ноздри его породистого носа хищно раздулись, как у хищника, почуявшего добычу. Асотль говорил то, о чем сам Тисок давно думал, не признаваясь даже самому себе. — Все жречество Уицилапочтли, Тескатлипока и Кецалькоатля поддержит тебя, о славный Тисок! — позмеиному улыбаясь, говорил сладкие речи жрец. — А это — великая сила. Ты же должен будешь совершить далекие походы и привести из дальних стран тысячи жертв, первыми из которых будут пупереча, отоми и их союзники белокожие «новгородчи». — Я завоюю пупереча, отоми и «новгородчей», — приложив руку к сердцу, заверил Тисок. — Клянусь в этом на алтаре великого бога Уицилапочтли. — Мы поможем тебе, Тисок, — кивнул главный жрец. — Именно этого мы от тебя и ждали. Вот, кстати, твои верные слуги. — Он кивнул на ничего не понимающих бледнолицых, Матоню с Олелькой. — Переведи им мои слова, Тускат… Скажи также, что за верную службу Тисок даст им столько золота, сколько они смогут унести. Но если предадут, жрецы Уицилапочтли медленно снимут с них кожу. Что ты так напрягся, Тисок? — Там кто-то есть, у восточного входа! — расширив ноздри, заявил Тисок и, приложив палец к губам, вытащил из-за пояса палицу. — Пойду, проверю… Бесшумно, словно пантера, молодой воевода ацтеков прошмыгнул через весь храм… Но соглядатай — если он там и был — оказался проворнее. Только ветер шумел на вершине теокалли. Да, кажется, какая-то тень промелькнула в тусклом свете звезд. В накидке из перьев ворона. Промелькнула и скрылась в храме Тлалока. Кто это? Жрец? Мысли Тисока были вполне конкретны. Скорее всего, жрец. Соглядатай? Может, и показалось. Может, и ни при чем жрец. Но, на всякий случай, его надо убить. Убить и сбросить с вершины теокалли. Слишком многое поставлено на кон, слишком многое… Подняв палицу, Тисок решительно направился к храму Тлалока. Он не дошел и до середины, как услышал поднимающийся снизу гул. Тисок остановился, прислушался… — Слава великому владыке Ашаякатлю! — кричали на лестнице, все ближе и ближе. Вот уже на вершине пирамиды показался и сам тлатоани в изумрудном плаще из мерцающих перьев кецаля. Тисоку ничего не оставалось делать, как только приветствовать правителя и молча присоединиться к процессии. Около сотни людей — вельможи, жрецы, сановники — окружив тлатоани, направились к храму Уицилапочтли. В их числе — Олег Иваныч и Гриша — практически без охраны, а куда они денутся с теокалли? Не птицы, крыльев нету. Горели светильники, с черного неба, не мигая, смотрели звезды. Узкая полоска луны притаилась у самой вершины храма золотым кривоватым кинжалом. Младшие жрецы, распевая гимны, вытащили из толпы пленников первую жертву — юношу-отоми. Поглаживая его по плечам, подвели к плоскому, чуть выпуклому сверху камню, распяли, крепко держа за руки и за ноги. Жертва трепыхнулась, пытаясь вырваться, — тщетно, жрецы знали свое дело. Главный жрец Асотль возник, словно из ночного воздуха, в накидке из человеческой кожи. Приблизился к юноше… Поднял обсидиановый нож… С хрустом разрезались ребра, горячим фонтаном хлынула кровь, орошая жреца и жертвенный камень. Юноша закричал и тут же затих — сильная рука Асотля привычным движением вырвала из разверстой груди еще живое, трепыхающееся сердце и бросила его в золотой сосуд, брызнув кровью на стоящих сановников. — Слава, слава Уицилапочтли! — громом пронеслось среди всех. Жрецы вновь запели гимн. Гришаню тошнило. Олег Иваныч и сам был бы не прочь поблевать, хоть никогда не считал себя до такой степени сентиментальным — в прежние времена, бывало, и в морге пьянствовал, за экспертизами заходя. Но то — совсем другое дело. В морге — там мертвые. А тут — живые. Ну и вера! Наглое и циничное убийство на религиозной почве. Взять бы всех этих гадов-жрецов да сослать куда-нибудь на север, да хоть на ту же Индигирку-реку! Пускай там попляшут, упыри чертовы! Какое-то смрадное чудище в золотой маске ягуара и заляпанном кровью плаще из вороньих перьев, приблизившись к Олегу Иванычу, взяло его за руку. Тот отстранился. — Пойдем, — тихо сказало существо голосом Шошчицаль. — И ты, Гриша. Быстрее. Вслед за Шошчицаль, они пробрались сквозь толпу и, обогнув святилище Уицилапочтли с юга, вошли в храм Тлалока, где тоже готовились к жертве. — Эй, жрецы, — Шошчицаль заглянула в храм, не снимая маски. — Вы, кажется, мне что-то обещали сегодня. — Тсс! Не ори так, — выбежал из храма молодой жрец. — Эти с тобой? Закутанная в плащ Шошчицаль кивнула. — Ну, идемте, — призывно махнул рукой жрец и, обойдя храм, стал быстро спускаться с теокалли. Это оказалось далеко не так просто — угнаться за жрецом, пусть и пьяным. Ступеньки-то были высокими, узкими — ступня не помещалась, вот и попробуй тут, пойди быстрее — живо скатишься кубарем вниз, все кости переломаешь. — Ну, быстрее же, быстрее! — оглядываясь, поторапливал жрец. Впрочем, Олег Иваныч и Гриша и без того торопились, как могли, вот только свалиться вниз им никак не улыбалось. Наконец они спустились к подножию теокалли, вслед за жрецом свернули налево, в храмовый город. Прошли мимо кучи каких-то отбросов, судя по запаху — не иначе, как расчлененных трупов, снова повернули, пока не оказались перед глухой стеной с небольшой дверцей. — Стойте, — поднял руку жрец и… исчез. Правда, примерно через минуту послышались глухие голоса, дверца раскрылась. — Заходите, только быстро! Внутри дворика находилось низкое квадратное здание, выстроенное грубо и надежно, безо всяких архитектурных излишеств, с узкими оконцами размером с ладонь и черным провалом входа. Олег Иваныч недоверчиво остановился у входа: — Нам туда? — Туда, туда, — подтолкнула его Шошчицаль, выглядевшая довольно зловеще в своем перьевом наряде и ягуаровой маске. — Это узилище храма. Только недолго, прошу… Она отошла в сторону, заговорив о чем-то с жрецами… Олег Иваныч и Гриша переглянулись. — Что ж, предлагают — пойдем, — усмехнулся адмирал-воевода. — Надеюсь, не зря мы сюда приперлись. Они вошли внутрь, в полную темноту, если не считать света звезд, проникающего снаружи. Кто-то, кажется, Шошчицаль, зажег тусклый светильник. Посреди низкого помещения находилась яма, забранная деревянной решеткой. Олег Иваныч подошел ближе, нагнулся и тихо позвал: — Ваня! Ваня… Иван! — Кто здесь? — послышался со дна ямы далекий, чуть слышный голос. — Я, Олег Иваныч. И Гриша. — Олег Иваныч! — В крике слышалась боль и одновременно — надежда. — Олег Иваныч. Гриша… — В яме раздались рыдания. — Не плачь, Ваня, не надо, — как мог, успокаивал мальчика адмирал-воевода. — Знай, мы пришли за тобой. — Мы обязательно освободим тебя, — добавил Гриша. — Ты только держись. Тебя хоть здесь кормят? — Кормят, — совладав с рыданиями, глухо отвечал Ваня. — Вас много? — Достаточно для твоего спасения. — Все, вам пора уходить, — предупредила Шошчицаль. — Скоро сюда вернутся остальные жрецы. — Прощай, Ваня. Молись и жди. — Стойте, не уходите! — крикнул из ямы Ваня. — Здесь, в Теночтитлане, есть христиане, есть тайный православный храм. Они помогут нам, надо только их отыскать… Тламак… Он должен знать, он говорил мне… Найдите Тламака. — Найдем, — уверил Олег Иваныч, хотя сам был уверен в обратном — не в первый раз он уже замечал зигзагообразную татуировку Тламака на левой руке жреческой мантии из человеческой кожи. Простившись с Ваней, они быстро вышли наружу — и вовремя! С теокалли уже спускался народ: правитель Ашаякатль, жрецы, сановники, воины. В глазах рябило от света факелов и золотых украшений. Словно сами собой возникли вокруг Олега Иваныча и Гриши воины-«орлы» в высоких, украшенных перьями, шлемах. Молча поклонились Шошчицаль — и как только узнали? Наверное, по ягуаровой маске. — Прощайте, — шепнула девушка, исчезая в толпе. — Вот он, соглядатай! — спускаясь с пирамиды, узрел перьевую накидку Тисок. — Тускат, скажи белым, пусть поймают… Нет, не надо! Судя по перьям кецаля — это кто-то из пилли. Тогда… Тогда пусть лучше убьют! Вон там, между храмами, как раз удобное место… Тускат кивнул, сказал Олельке с Матоней несколько слов и протянул нож. Не местный, обсидиановый. Стальной — новгородский. Шильники исчезли в толпе. Шошчицаль быстро шла по улице, раздумывая, где бы половчее сбросить накидку. Вот, кажется, удобное местечко, там, между храмами. И темно, и близко. Обернувшись — возбужденные толпы людей проходили мимо, толкаясь и распевая гимны — девушка юркнула за угол, не заметив, как тот же самый маневр ловко проделали двое. Правда, уловила какой-то шорох… Обернулась и… Острое лезвие ножа впилось под ее ребра… — Готово! — вернувшись, доложили ушкуйники. — Даже не пикнул. Там и лежит, где ты сказал, отдыхает. — Матоня ухмыльнулся. — Хорошо, — надменно улыбнулся Тисок. — Возьмите факелы, пойдем осторожно, посмотрим. Дождавшись, когда схлынет толпа, Тисок и его люди свернули в узкую щель меж храмами. Тело в накидке из перьев лежало навзничь, золотая маска ягуара закрывало лицо. — Сейчас мы узнаем, кто ты такой, предатель! — усмехнувшись, Тисок наклонился, срывая маску… Страшный крик тоски и боли прорезал ночную тьму, рассеиваемую лишь дрожащим пламенем факела. — Как же ты могла, Шошчицаль? Как ты могла? — опустившись на колени перед трупом, шептал Тисок. — Кто приказал тебе следить за мной, кто? Я узнаю, клянусь тебе, узнаю! И смерть его будет страшной… О, Шошчицаль! Почти до утра простоял на коленях Тисок. По лицу его, всегда надменному, а нынче раскисшему и жалкому, текли слезы. А губы шептали: — Шошчицаль…
Глава 13 Теночтитлан. Июль — август 1478 г.
Он в боевом уборе Из перьев синих и белых. Шагают воины следом, Сверкают копья и стрелы. На улицах и на крышах, Ликуя, народ толпится. Лиловый дым благовоний Навстречу бойиам струится.Ужасное известие о смерти Шошчицаль достигло пленных новгородцев лишь на третий день, уже после похорон. У Гриши эта весть вызвала шок, он целый день просидел на своем ложе, тупо уставившись в разноцветное панно на задней стене. Яркими, красными, синими и желтыми красками на стене был нарисован блистательный бог солнца Тонатиу, сидящий на спине Огенного Змея. С обеих сторон сверкающего бога сопровождали полуобнаженные женщины-воительницы — сиуатетео. Одна из них настолько была похожа на Шошчицаль, что, казалось, художник писал ее именно с несчастной девушки. Однако стены были расписаны давно, еще при прежних тлатоани Ицкоатле и Моктекусоме. Но, кто знает, может быть, изображенная на стене женщина приходилась покойной принцессе родной бабкой? Олег Иваныч, как мог, утешал Гришу, хотя и сам чувствовал себя довольно паршиво — ведь погиб их единственный друг и союзник. Несчастная Шошчицаль, полюбив Гришу, успела сделать для пленников многое, очень многое, и, главное — привела-таки к Ване! Вот теперь бы и выкрасть его из храмовой темницы и бежать, бежать, пока не поздно. Чувствовал Олег Иваныч, что их пребывание в столице теночков уж слишком затянулось. После смерти принцессы положение пленников резко ухудшилось — была усилена охрана — знакомых воинов-«орлов» сменили их конкуренты воины-«ягуары», причем в удвоенном количестве. Пленников никуда уже больше не выпускали, фактически заперев в покоях дворца, свирепо раскрашенные воины не шли ни на какие разговоры — просто не открывали двери. Даже на террасу выход был запрещен — там тоже дежурили воины в пятнистых шкурах. Все они, естественно, были людьми Тисока, и Олег Иваныч терялся в догадках — чем же они вызвали немилость этого могущественного военачальника. А может, все это делалось по прямому приказу Ашаякатля? Был бы Майотлак, можно было б спросить у него, да вот беда — молодой тлакуил давно уже не появлялся. — Что будем делать, Гриша? — усаживаясь рядом на ложе, Олег Иваныч положил приятелю руку на плечо. — Чувствую, сгущаются тучи. Гриша реагировал вяло. Растянулся на ложе, подложив под голову руки, и бездумно смотрел в потолок мокрыми от слез глазами. Переживал. Олег Иваныч вздохнул и, решив перенести разговор на завтра, поднялся с ложа. Внезапный сквозняк вдруг сдул разбросанные на прикроватном столике рисунки, когда-то принесенные Майотлаком. Хлопнула входная дверь. Олег Иваныч насторожился. Причиной сквозняка оказался Майотлак, которого Олег Иваныч встретил как самого долгожданного гостя. Даже, казалось бы, ко всему безучастный Гриша, приподнялся на ложе, в полголоса приветствуя молодого жреца. — Плохи ваши дела, скрывать не стану, — сразу же сообщил Майотлак, впрочем, об этом можно было бы догадаться и без его слов. — Вас подозревают в смерти пилли Шошчицаль. — Вот те на! — изумился Олег Иваныч, а Гриша вскочил с ложа. — И что же, для этого имеются достаточные основания? — Военачальник Тисок утверждает, что вы странным образом исчезли… убежали… пропали с теокалли во время празднества, примерно в то же время была убита и Шошчицаль, — пояснил тлатуил. — И это еще не все! — Он заходил по комнате. — Рана, послужившая причиной смерти молодой пилли, нанесена не обычным ножом-теспатлем из обсидиана. — Остановившись посреди комнаты, Майотлак многозначительно поднял вверх большой палец. — Она глубока и узка — пилли умерла сразу. Известный вам Тускат говорит, что такие раны наносит только черное оружие белых. — Однако, заявочки! — выслушав жреца, присвистнул Олег Иваныч. — У нас что, оружие при себе было? — Не было, — пожал плечами Майотлак. — Но, говорят, могло быть. — Постой, откуда могло-то? — не выдержал Гриша. — И что, у вас в Теночтитлане нельзя приобрести железный нож? — Жел… Такое оружие вряд ли есть здесь у кого. Мы не настолько близко к Ново-Михайловскому селению. Хотя… — Молодой жрец замялся. — Я думаю, вся эта история высосана из пейотля, — заявил он, понизив голос. — Если кто-то и выиграл от смерти несчастной пилли, то это явно не вы. Говорят… — Он оглянулся и перешел на еле слышный шепот: — Говорят, сам военачальник Тисок стремился… набивался… напрашивался… в любовники к покойной пилли. — И что? — Олег Иваныч посмотрел на молодого жреца наивными, чистыми, словно слеза, глазами. Гришаня отвернулся к стене. — Как что? — усмехнулся Майотлак. — По дворцу давно уже ходят слухи о связи между Шошчицаль и моим уважаемым другом Григорием. Тисок тоже имеет уши. Думаете, зря вас теперь стерегут воины-«ягуары» ? — Думаем, что не зря, — кивнул Олег Иваныч и спросил напрямик, в лоб: — А зачем ты нам все это рассказываешь? Майотлак снова замялся, огляделся по сторонам, даже, казалось, собрался заглянуть под столик и ложе, да постеснялся. — Я… я долго… размышлял… раздумывал… думал. И не один я, — волнуясь, тихо проговорил он. — Помнишь, мы беседовали с тобой, Григорий, о Кецалькоатле, великом Пернатом Змее? Это правда, что жрецы изгнали его за отказ убивать людей. Значит, выходит, сам Кецалькоатль был против человеческих жертв, но мы ведь их приносим, правда, не часто! Жрецы других богов: Тонатиу, Тлалока, Тескатлипоки, особенно Асотль, жрец Уицилапочтли, упрекают нас за это. Говорят, что мы не любим своего бога. Это не так! Мы очень любим Кецалькоатля… но мы любим и всех людей, как Он завещал нам! Сейчас я скажу вам тайну. — Майотлак сглотнул слюну. — Жречество Уицилапочтли и многих других богов поддерживает Тисока в его стремлении стать тлатоани! Говорят, что наш нынешний тлатоани Ашаякатль стар и ленив. Говорят, что давно уже не было настоящей, хорошей войны, одни только войны цветов, давно уже ступени теокалли не делались скользкими от крови, а куашикалли — Сосуд Золотого Ягуара — не переполнялся еще живыми сердцами! — Молодой жрец вздохнул. — Ты говорил о войнах цветов, — переспросил Олег Иваныч. — Что это? Майотлак невесело улыбнулся: — Это один из способов повысить количество жертв. Когда тлатоани приказывает одному из слабых, покорившихся теночкам, племен пойти войной на Теночтитлан, только вместо оружия — боевых палиц, копий и мечей-макуавитлей — использовать букеты цветов. Всех вражеских воинов тотчас берут в плен и сердца их попадают в Сосуд Ягуара. Не смотрите на меня так! — Майотлак замахал руками. — Не надо! Вовсе не все теночки такие кровожадные. Многие из моих друзей — тлакуилы, художники, зодчие — по-новому смотрят на учение Кецалькоатля и против излишней жестокости. Нас поддерживает сам Тлакаелель, управитель дворца, жаль только, что он далеко не молод, и пока нам трудно бороться с влиянием военачальников и жрецов. Вот и сейчас они требуют немедленно принести вас в жертву. Ашаякатль пока не сказал ни да, ни нет. Тлатоани вовсе не жесток и весьма просвещенный правитель, но искать ссоры с влиятельными военачальниками и жрецами — верный путь к гибели. Даже для тлатоани. — Что же ожидает нас? — поинтересовался Гриша. — Вас? Скорее всего, на завтрашнем Совете жрец Уицилапочтли Асотль предложит тлатоани решить вашу судьбу путем священной игры в мяч или в сражении, привязанными к темалакатлю. Если мы не добьемся своего, все именно так и будет. В хорошем… не худом… лучшем случае, тлатоани предложит вам выбор: мяч или темалакатль. Что хуже — не знаю. Наверное, все-таки темалакатль. — Ты объясни хотя бы. Про мяч да про темалакатль этот, — попросил Олег Иваныч. — А то сидим тут, своей судьбы не ведая. — Место для игры в мяч как раз рядом с храмом Кецалькоатля, — пояснил Майотлак. — Играют две команды — каждая должна бросить тяжелый мяч сквозь каменное кольцо на высокой стене. Руками и ступнями бить по мячу нельзя. — Проигравшая команда, согласно вашим милым обычаям, наверняка приносится в жертву? — Ты, к сожалению, прав, о великий белый касик. — Ладно, с мячом разобрались. Теперь о темалакатле. — Это такая круглая каменная плита, недавно доставленная из Койокана по приказу правителя. К центру ее привязывается веревка, другой ее конец — к поясу кого-либо из вас. Оружие — длинная палка с цветами. У противников — их обычно несколько — макуавитли. Победить их очень трудно, почти невозможно. Это великая честь. — Угу… — задумчиво промычал Олег Иваныч и поинтересовался, от чего зависит исход игры в мяч — от милости богов или от прихоти жрецов. — У нас это по большей части одно и то же, — потупив глаза, признался молодой жрец. Снаружи послышалась чья-то громкая речь. Майотлак вздрогнул, вскочив со скамьи: — Мне пора, — приложив руку к сердцу, низко поклонился он. — Я и так слишком задержался у вас. Знайте же: мы будем бороться за влияние на Ашаякатля. Если победим мы — судьба ваша изменится к лучшему, если же нет — у вас выбор между игрой в мяч и темалакатлем. Прощайте же, и не думайте, что все жители Теночтитлана кровожадные дикари! Майотлак ушел, чтобы больше никогда не вернуться. Уже вечером его вырванное из груди сердце упало в Золотой Сосуд Ягуара. Коварный жрец Асотль, его помощник Таштетль и военачальник Тисок торжествовали победу. Многие друзья Майотлака закончили свой жизненный путь так же как и молодой тлакуил. Лишь управитель двора Тлакаелель уцелел — уж слишком он был стар и авторитетен. Однако влияние его упало. Уже на следующее утро пленникам был предложен выбор: мяч или темалакатль. — Темалакатль! — тут же заявил Олег Иваныч пришедшему с этим объявлением Тускату. — Там я хоть могу на что-то рассчитывать, — пояснил он Гришане. — А исход игры в мяч — бабушка надвое сказала. Тускат улыбнулся. Ему все больше нравились эти белые люди. И все меньше — жрецы и аристократы, впрочем, последние ему никогда не нравились. За восточными отрогами гор поднималось солнце. Длинные тени скал протянулись далеко на запад, к маленьким городкам Коатлинчан и Уэшотла, что располагались почти у самого озера Тескоко. Вырвавшиеся на лазурный простор неба лучи окрасили золотом вершины величественных пирамид, осветили широкие улицы и каналы, щедрой рукой плеснули свет садам, цветникам и плавучим огородам, во множестве окружавшим гордую столицу ацтеков. Улицы Теночтитлана — часто называемого также — Мехико, в честь бога войны Мехиатля — несмотря на ранний час, были полны народу. Рыночные торговцы и почтенные негоцианты-почтека, общинники-масеуалли и старосты городских общин кальпуллеки, воины и жрецы — все, кто смог, кому хватило места, собрались сейчас на площади перед храмом Кецалькоатля, рядом с длинным строением для священной игры в мяч. Именно там, в сотне шагов, располагался знаменитый темалакатль — круглая каменная плита, недавно доставленная из Койокана. Сотни рабов-тлакотлей едва смогли установить этот огромный камень на вершину небольшой пирамидки. По приказу правителя Ашаякатля искуснейшие ремесленники начали вырезать на нем рельефные изображение пяти богов: бога солнца Тонатиу в центре — владыки текущего космического цикла — и еще четырех богов, владык прежних эпох: Тескатлипока, Кецалькоатля, Тлалока и Чальчиуитликуэ. Однако не работа художников — еще не вполне законченная — и не сам камень привлекали сегодня внимание собравшейся толпы. В середину камня было вделано медное кольцо с привязанной к нему прочной веревкой, другой конец которой крепился к специальному кожаному поясу, застегнутому на талии великого белого касика — почетного пленника тлатоани. Сам белый касик — светловолосый, бородатый, красивый, с глазами, серыми, как дождливое небо — стоял в центре темалакатля, опираясь на плоский макуавитль без режущих обсидиановых вставок, и безмятежно улыбался. Следившие за порядком стражники поглядывали на него с почтением — не каждый бы вот так улыбался в предвкушении боя с отборными воинами. Вот появились и они — пара воинов-«орлов» в стеганых ватных панцирях и высоких деревянных шлемах, украшенных разноцветными перьями. С противоположной стороны, от храма Сиуакоатля, двигались воины-«ягуары» в пятнистых шкурах, с высокими прическами, несколько напоминающими знаменитые хохлы запорожских казаков — полголовы бритая, а на макушке — длинный чуб, украшенный зелеными перьями. И те, и другие были вооружены боевыми макуавитлями и палицами. Восхищенный вздох пронесся вдруг в толпе, и все пали ниц, приветствуя владыку Ашаякатля, появившегося в паланкине, отделанном полированным золотом. Великий тлатоани теночков был одет в изумительной красоты плащ цвета бирюзового неба, украшенный по периметру мозаикой из блестящих перьев — желтых и синих. Высокую прическу правителя украшали зеленые перья кецаля, на груди сияла золотая пектораль, выполненная искуснейшими ювелирами Теночтитлана. Вслед за правителем шли его родственники, в том числе и молодой вельможа Ауисотль, и жрецы — Олег Иваныч узнал мерзкие рожи Асотля и его помощника Таштетля, за ними — военачальники, средь которых Тисок — вождь воинов-«ягуаров». Все это скопище знати сверкало золотом и плащами всевозможных расцветок, кроме бирюзового — это был цвет тлатоани. Усевшись в принесенное слугами кресло, так же обильно украшенное золотом и драгоценными камнями, как и носилки, Ашаякатль взмахнул рукой. Воины-«орлы» и воины-«ягуары», поклонившись правителю, медленно направились к темалакатлю, поигрывая дубинами и мечами. Четверо против одного. Гриша, под зорким присмотром стражников находившийся среди знати, тяжело вздохнул. И на что же надеялся Олег Иваныч? Четверо — это слишком много, а боевые макуавитли и палицы — страшное оружие, против которого, может быть, и можно отбиться стальным мечом, но вовсе не простой деревяшкой, пусть даже прочной и длинной. Они напали сразу, все четверо. Поднялись и опустились палицы, послушался треск — с макуавитлей воинов-«орлов», больно раня ближайших зрителей, полетел во все стороны искрошившийся от ударов обсидиан. Олег Иваныч волчком крутанулся на камне. Он по-прежнему улыбался, и улыбка эта была, пожалуй, не слишком понятна Грише. Чему радоваться-то? Один Олег Иваныч знал — чему. Воины-«орлы» и воины-«ягуары». Королевские мушкетеры и гвардейцы кардинала. Соперники… Вот они отошли на миг в стороны, закружили, словно коршуны, вокруг камня. Олег Иваныч не стал дожидаться атаки — сам напал первым, достав длинным выпадом физиономию воина-«ягуара». Эх, был бы меч — было б больше не о чем говорить, по крайней мере, в отношении одного. А так… Из разбитого концом деревяшки носа обильно потекла кровь, но воин не обратил на это внимание, однако — Олег Иваныч это хорошо видел — глаза его загорелись злобой. Что и было нужно. А ну-ка, еще раз… Быстрым — в доли секунды — ударом выбив из руки воина макуавитль, адмирал-воевода резко отпрыгнул влево — и вовремя: мощный удар одного из воинов-«орлов» просвистел мимо его уха. Олег Иваныч хорошо понимал — чем быстрее он будет двигаться, тем больше у него шансов. Учитывал и соперничество между воинами — вряд ли воины-«орлы» позволят своим конкурентам нанести решающий удар. Вот и сейчас они подошли к нему слишком близко и не столько наносили удары, сколько мешали друг другу. Особенно неистовствовал тот, с расквашенным носом, он размахивал теперь палицей, заменив ею валяющийся под ногами макуавитль. Олег Иваныч, уйдя в подвижную оборону, ждал удара — и дождался. Издав громкий устрашающий вопль — спасибо за предупреждение! — обиженный воин-«ягуар» с силой метнул палицу… Ой, дурак! Ой, дурак! Кто ж тебя просил метать-то? Уж явно не твой конкурент, повалившийся сейчас навзничь — пущенная со страшной силой палица вдребезги разнесла деревянный шлем воина-«орла» и раскроила череп. Минус один… В толпе пронесся вопль, и неясно было, чего в нем больше — досады или восхищения. Впрочем, Олегу Иванычу некогда было расслабляться. В считанные секунды он подхватил валяющийся на камне макуавитль, и острое, утыканное кусками обсидиана лезвие впилось в горло воину-«ягуару». Олег Иваныч рисковал— легче было бы достать воина-«орла», но тогда ему пришлось бы иметь дело не с конкурентами, а с соратниками. Допустить этого было нельзя. Двое оставшихся воинов, зайдя с разных сторон, вновь начали атаку: их макуавитли с силой рассекали воздух, а устрашающих криков хватило бы на дюжину армий. Макуавитль — плоская деревянная основа из крепкого дерева, усаженная острейшим вулканическим стеклом. Таким мечом — или плоской дубиной? — не пофехтуешь, как шпагой. Хорошо, у Олега Иваныча был неплохой опыт владения абордажной саблей, полученный когда-то в пиратских рейдах Магриба. Именно этот опыт и пригодился теперь… Уклонившись от одного удара, Олег Иваныч нарочно пропустил другой. Не так, конечно, чтоб в полную силу, — чуть-чуть парировал, но сделал вид, будто его защита оказалась недейственной — что-то кольнуло в грудь, не сильно, но вполне достаточно для того, чтоб сквозь рубаху выступила кровь. Оба противника теперь вели себя более сдержанно — сразу же отскочили метра на полтора каждый. Схватившись за грудь, Олег Иваныч медленно осел на одно колено. Оглянулся… Так и есть! Подозрительный взгляд воина-«орла» был направлен вовсе не на него, а на соперника. Воин— «ягуар» тоже не отрывал глаз от конкурента. Вот так они и приближались к «безропотной жертве» — медленно, с оглядкой друг на друга. Олег Иваныч тем временем незаметно подтянул веревочку, ту самую, что связывала его с темалакатлем. Перевалился на другую ногу, расправил петельку. Про веревочку-то его враги забыли — а хитрый Олег Иваныч вспомнил! И, как только воин-«ягуар» перешел в атаку, дернул… Тут же обернулся и бешено атаковал другого, краем глаза наблюдая, как под свист и улюлюканье толпы «ягуар» кубарем свалился с темалакатля. Воин-«орел» оказался еще совсем молодым — вряд ли он успел побывать хотя бы в одной серьезной битве — пара обманных финтов, обводка, и его макуавитль со свистом полетел в нежное голубое небо… Жаль, что среди собравшихся зрителей не было обычая кидаться в проигравших гнилыми помидорами. Пристыженные конкуренты, взяв в руки палицы, снова полезли на камень. Олег Иваныч спокойно ждал. Первого он собирался достать сразу же, а со вторым, молодым «орлом», расправиться после — воевода не сомневался в том, что сможет выполнить это… Однако прихотливая судьба в лице военачальника Тисока распорядилась иначе. Что-то шепнув тлатоани и, видимо, получив согласие, он небрежно кивнул жрецам, и те, проворно схватив незадачливых соперников Олега Иваныча, с радостными воплями потащили их к жертвеннику. Сам же Тисок, бросив на землю роскошный изумрудно-малиновый плащ, лично влез на темалакатль, угрожающе размахивая макуавитлем. Ну, что ж… Ежели желаете… Олег Иваныч вовсе не чувствовал себя уставшим — вся произошедшая схватка длилась вряд ли больше двух с половиной минут. Впрочем, он вовсе не собирался недооценивать соперника — Тисок был типичным представителем высшей военной знати, окончившим в юности сразу две школы — обычную, для детей жрецов и знати — кальмекак и военную — тельпочкалли. Сами же ацтеки считали, что мужчины рождаются для войны — стать купцом, ремесленником или крестьянином-масеуалли — постыдная насмешка судьбы. Судя по всему, Тисок успешно избегнул такой насмешки — его удары были точно выверенными и сильными. Будь в руках у Олега Иваныча не боевой макуавитль, а лишь его деревянная основа — туго б пришлось новгородскому воеводе! А так хотя бы силы были равными. Подбадриваемый криками знати, молодой военачальник сразу же пошел в атаку, яростно нанося прямые рубящие удары, парировать которые для такого опытного фехтовальщика, как Олег Иваныч, не составляло никакого труда. Правда, обсидиановые вставки ломались с противным скрежетом бормашины — ну, так и нападавший был в такой же ситуации. Правда, у его пояса еще болталась и палица. Парировав удары, Олег Иваныч сам перешел в наступление — Тисок атаковал с голой грудью, лишь чуть прикрытой сверху массивным золотым ожерельем. Не слишком-то осторожно с его стороны. Перенеся тяжесть тела на левую сторону тела, Олег Иваныч резко «качнул маятник» — Тисок, впрочем, этого ждал, в чем воевода и не сомневался — тут же совершил обманный выпад вправо, затем — влево и вперед, целясь в незащищенную грудь… Все-таки Тисок был отменным бойцом. В последний момент каким-то чудом ему удалось парировать удар, впрочем, острые куски обсидиана раздербанили его кожу не хуже пилы — брызгами хлынула кровь. Толпа замерла в экстазе. Никто из собравшихся не заметил, что старший жрец Асотль давно уже что-то настойчиво шепчет тлатоани. Ашаякатль недовольно морщился, но все же наконец кивнул. С радостной гримасой на физиономии Асотль исчез за углом храма… откуда тотчас вышли десять воинов с палицами и длинными копьями и быстрым шагом направились к месту ристалища. Гриша слабо вскрикнул, увидев их. В намерениях воинов сомнений ни у кого не было. В толпе пронесся разочарованный гул, когда те подошли к темалакатлю. Олег Иваныч оглянулся… Сражаться с десятком? Против длинных копий? Ну, отобьешь одно-два? А вот если не сражаться? Вон там, слева, удобный выступ в стене храма. Перерубить веревку, разбежаться… Так, видимо, и придется поступить. Жаль вот только Гришу. Впрочем, вряд ли его принесут в жертву сегодня. А значит, еще поборемся… Олег Иваныч незаметно сделал шаг в сторону, примерился… И в этот момент молодой военачальник Тисок, повернувшись к нему спиной, с силой бросил свой макуавитль на камень. Полетели в стороны куски обсидиана. Тисок обратился к копьеносцам, пылая гневом! Еще бы… Сам того не желая, тот, кто послал этих воинов, жестоко унизил его. Вот удобный момент, чтобы бежать… Впрочем, воины опустили копья. Подойдя к краю платформы, Тисок что-то крикнул Ашаякатлю. Тот кивнул, и толпа ответила приветственным криком. — Великий тлатоани Ашаякатль и воевода Тисок провозглашают тебя победителем, белый касик! — взобравшись на темалакатль, с поклоном произнес Тускат, также не упустивший случая полюбоваться эффектным зрелищем. Олег Иваныч поискал глазами Гришу, подмигнул — поживем еще! Улыбнулся, помахав толпе. Тисок подошел к нему, бледный, с кровоточащей грудью и улыбающимся лицом. Наклонясь, лично перерубил веревку. — Вот благородный поступок, достойный великого мужа, — громко произнес кто-то в толпе. Ликующие крики собравшихся, приветствовавшие Олега Иваныча и воеводу Тисока, гремели в городе храмов, от башни Кецалькоатля до теокалли и Дома Змеи, уносясь в чистую лазурь неба. А в это время, совсем недалеко от темалакатля, в каменном мешке, принадлежавшем жрецам храма Тлалока, грустил Ваня, старший сын новгородского боярина Епифана Власьевича. Он исхудал за это время, кожа его была бледной, отросшие волосы свалялись в нечесаный ком. А вот в глазах, после встречи с Олегом Иванычем и Гришей, жила надежда. Надежда на освобождение. — Вы можете гулять по всему Теночтитлану где хотите, — сообщил Тускат вечером на пиру, устроенном Тисоком в честь белого касика. — Правда, в сопровождении воинов-«ягуаров», — тут же добавил он. — Спасибо и на этом, — поблагодарил Олег Иваныч, обмакивая маисовуюлепешку в острый перцовый соус. — Ване нашему нельзя ли с нами? — Нет, — покачал головой Тускат. — Жрец Уицилапочтли Асотль против. — А князь Ашаякатль? Тускат усмехнулся. — Это жертва жрецов, а не тлатоани, — пояснил он. — Им и решать. Впрочем, Асотль уже решил. — И как скоро они хотят совершить жертву? — хмуро поинтересовался адмирал-воевода. — Осенью, на празднике урожая, — ответил Тус-кат, уходя. — Это великая честь для вашего отрока. — Осенью… — прошептал про себя Олег Иваныч. — Есть еще время… Певцы и музыканты услаждали слух пирующих, полуобнаженные танцовщицы позвякивали золотыми браслетами в такт ударам бубна. Вокруг низкого длинного стола, сплошь уставленного яствами в великолепной золотой посуде, собралось не так уж и много людей: сам хозяин, воевода Тисок, в щегольском красно-желтом плаще, украшенный невообразимым количеством золота, пара его приятелей-военачальников, дворцовый архитектор Макчиашатль — грузный седеющий мужчина — ну, и Олег Иваныч с Гришей. Никого из высших жрецов не было — ни Асотля, ни Таштетля — то ли сами не пришли, то ли Тисок не позвал в целях конспирации. Тисок был весел — много смеялся, шутил — и было от чего: он хорошо расслышал донесшиеся из толпы слова о благородном поступке «великого мужа» да и последовавший восторг толпы был ему более чем приятен. А этот белый касик… Действительно, могучий воин. Впрочем, его все равно принесут в жертву, рано или поздно — таково решение совета жрецов, утвержденное тлатоани. Осенью, в день урожая, все бледнолицые встретят почетную смерть на жертвеннике у горы Ситлальтепетль, что возвышается на полуострове, между озерами Тескоко и Шочимилько. Говорят, это самая красивая гора в Анауаке. Впрочем, горы на востоке не хуже: и Белая Женщина — Иштаксиуатль, и вулкан Попокатепетль, дымящийся и страшный. О, он иногда мечет такие камни со своей вершины — даже у видавших виды жрецов холодеют сердца! Тисок потянулся. Все-таки сегодня был славный день. Поговорить бы с бледнолицыми. Где же этот Тускат? А Тускат быстро спускался вниз по ступенькам дворца Тисока. Двое бледнолицых, Матотль и Олетль, закутанные в дешевые плащи из волокон агавы, с поклоном проводили его. — Скажи хозяину — белого воеводу надо убить! — задержав Туската за локоть, свистящим шепотом произнес коренастый Матотль, сверкнув звероватым взглядом. — Убить как можно скорее, иначе будет поздно. — Его и так убьют, — спокойно возразил Тускат. — Уже осенью, на празднике урожая. — Скорей бы… — с придыханием прошептал Матотль и, проводив гостя, повернулся к своему молодому приятелю: — А что, Олелька, неплохо бы и нам бражки выпить? — Неплохо, — мотнул кудрявой башкой тот. — Только сперва дождемся, когда те уйдут. Тускат медленно поднимался по ступенькам дворца Тисока. Бывший купец, а ныне шпион, правда, вовсе не бедный. Да что толку от богатства простолюдину в Теночтитлане, городе жрецов и знати? Тускат с горечью сглотнул слюну… — Ну, знамо дело, дождемся, — проводив глазами Туската, Матоня тряхнул кудлатой бородой и осклабился: — Глядишь, вскорости и дождемся смертушки ворогов наших, Олеги с Гришкой. Да и какой смертушки-то? Не приведи, господи! — Матоня набожно перекрестился на резное изображение Тонатиу. На огромной площади Тлателолько шумел, волновался тысячами людей гигантский рынок — тиангис. Тысячи продавцов и покупателей, да и просто праздных зевак заполонили рынок, покупая — нет, скорее, обменивая — понравившиеся товары на зерна какао, драгоценный нефрит или полые костяные трубочки, наполненные золотым песком. Несмотря на поддерживаемый порядок, гул тиангиса был слышен уже за пару кварталов от Тлателолько. Олег Иваныч и Гриша в сопровождении четверки воинов-«ягуаров» быстро шли к рынку по широкой улице, вымощенной ослепительно белым камнем. В лазурной вышине неба сияло солнце, стояло почти в зените, быстро подбираясь к вершине главной пирамиды Тлателолько, у подножия которой и располагался тиангис. Черная ступенчатая тень пирамиды падала на дома и храмы Астау-алько — обширного северо-западного района города. Вдоль улиц по мраморным акведукам журчала чистейшая вода с гор, прозрачная и холодная, так, что сводило зубы. Напившись, Олег Иваныч вытер губы рукой и позвал ушедшего вперед Гришу, любовавшегося ювелирными изделиями, выставленными на торговых рядах. Золотые цепочки, пекторали, перстни, украшенные драгоценными камнями, небольшие статуэтки, изображающие богов, людей и зверей, — все это так сверкало на солнце, что было больно глазам. — Ульянке подарок присматриваешь? — пошутил Олег Иваныч. Гриша чуть улыбнулся — он вообще стал более сдержанным после загадочной смерти Шошчицаль и исчезновения Майотлака. — Как бы нам от наших провожатых отделаться? — подойдя к воеводе, шепнул Гриша, кивая на воинов. Мог бы и не шептать — те вряд ли понимали по-русски. Впрочем, кто знает? От Тисока — вернее, от начальника шпионов Туската — можно было ожидать всего. Хорошо хоть, сам Тускат отсутствовал уже дня три, по крайней мере, новгородцы его именно столько времени не видели: то ли просто не заходил, то ли вновь занялся разведывательной деятельностью в районе Теспатля или какой-либо другой крепости Приграничья. Ну и черт с ним, с Тускатом. На рынке, чай, и без него обойтись можно, торговля — дело нехитрое, знай, показывай пальцем, чего хочешь. К тому же пленники даром времени не теряли — благодаря Майотлаку могли уже чуть-чуть общаться с ацтеками, уж на это познаний хватало. — А зачем нам от них отделываться? — вопросом на вопрос ответил Олег Иваныч. — Они нам не мешают. Пойдем-ка, посмотрим на цепи да перстеньки. — Да я смотрел только что. — Еще раз посмотрим, — с нажимом произнес Олег Иваныч. — Мы ведь, Гриша, сюда не развлекаться пришли и не за сувенирами. Посматривай, может, среди безделиц и крест православный сыщется! — Так ты думаешь… — Tcc— Олег Иваныч покачал головой. — Сначала отыщем чего, а там уж дальше видно будет. Они еще раз медленно прошлись мимо ювелирного ряда. Брали в руки цепочки и ожерелья, приценивались, восхищенно щелкали языками… Нет, изображения креста что-то не встречалось. Прошлись еще раз — с тем же результатом. Купили у мальчишки — разносчика воды, напились, задумались. — У гончаров посмотрим? — Гриша кивнул на следующий ряд. — Давай, — согласился Олег Иваныч. Аккуратно вылепленные глиняные горшки, миски, чаши во множестве громоздились на прилавках, соседствуя с посудой, искусно вырезанной из дерева. Вот блюда, покрытые бесцветным лаком, а вот другие — синие, зеленые, оранжевые. Рядом детские игрушки, изображения богов: Кецалькоатль, Тонатиу, Уицила-почтли, а вот это, кажется… Олег Иваныч присмотрелся внимательней… нет, показалось. Уж больно похож был небольшой божок на ангела с крыльями. Только вместо головы — человеческий череп. Пахнуло смрадом — рядом тянулся кожевенный ряд: шкуры ягуаров, пум и лисиц, только что содранные и дубленые, знаменитый «мексиканский тушкан» — разноцветный кроличий пух, связки перьев — красных, желтых и голубых. Нет, похоже, и здесь ничего. — Может, сами нарисуем крест, вот хоть на пирамиде? — предложил Гриша. — Как тогда, в Магрибе… Напишем, где нас искать. Олег Иваныч с сомнением покачал головой. Вряд ли это сработает — не могут же все христиане Мехико (если они, правда, здесь есть) знать русский! Дай бог, молитвы читают, а уж, чтобы надписи разобрать… Да и не потерпит рыночная стража такого безобразия — враз соскребут надписи. К тому же — как рисовать-то? Прямо сейчас вот, средь бела дня? Охранников еще попросить, чтоб на стреме постояли? — Ну, а как же тогда? — Гриша расстроенно огляделся по сторонам, принюхиваясь к аппетитному дымку, поднимающемуся над жаровней, чуть в стороне от кожевников. — Подумаем. — Олег Иваныч посмотрел туда же. Показав на жаровню, ткнул в бок подошедшего охранника-«ягуара». Тот улыбнулся, кивнул. Взяв по паре тамалли — небольших пирожков с мясом, фасолью и перцем — все, включая воинов, наскоро перекусили. Подозвали мальчишку с водой. Небольшого, худющего, с огромными черными глазами. Олег Иваныч задумчиво посмотрел на него, затем перевел взгляд на Гришу, поинтересовался: — У них, кажется, школы какие-то есть? — Есть. — Григорий кивнул. — Кальмекак называются. И еще эти, тельпочкалли, но те больше для воинов. — Вот бы нам посмотреть хоть одну. Как думаешь, разрешит князь? — Думаю, разрешит. — Гриша задумчиво взглянул на Олега Иваныч и вдруг задорно улыбнулся: — Понял, понял, понял, Олег Иваныч, зачем тебе ихние школы! Не иначе, хочешь с ребятами договориться, чтобы те в местах людных кресты животворящие нарисовали, так? — Ну, так. — Неплохо придумано. Никто и не заподозрит ничего — подумаешь, ребятишки балуются. Только вот как договариваться будем? — Ну, уж это дело техники. — Олег Иваныч махнул рукой. — Нам, главное, в школу попасть. О! Знаешь, что? Как объявится Тускат, скажем, что ты в Новгороде отроков учил, в общем, учитель. Есть у них такое слово? — Есть. Пипильцин называется. И наука целая о воспитании, Майотлак рассказывал. Как же она… тла-ка… тлакауэ… тлакауа… Тьфу ты, и не выговоришь. Гриша сплюнул и неловко выронил недоеденный тамалли, запачкав соусом плащ — синий, с желтыми рожами из птичьих перьев — накинутый прямо на рубаху. Олег Иваныч тоже ходил так же — кафтан не надевал, уж больно жарко, в рубахе-то спаришься, ну а местный перьевой плащ — он хоть лишнюю тень дает, все приятно. Плащ Олега Иваныча был переливающимся, ярко-красным, с белыми перьевыми вставками. Подобная расцветка воеводе не очень нравилась — он никогда не болел за «Спартак» и предпочел бы другой плащик — сине-бело-голубой. Ну, уж какой подарили… Хотя, можно ведь и другой купить, вернее, обменять: какао-бобы есть. — Пойдем-ка, Гриша, плащи посмотрим. Пройдя мимо строительных рядов, где продавались деревянные балки, камень, известка и разнообразная мебель, они свернули влево и, обойдя часть рынка, примыкающую к Астауалько, оказались перед продавцами тканей. Набедренные повязки, юбки, плащи — синие, зеленые, ярко-желтые, голубые. Дешевые — из волокон агавы, более дорогие — из хлопка. Занавески, одеяла. Пряжа. Напротив — ряд составителей мозаик из птичьих перьев. Именно такие мозаики украшают плащи аристократов-пилли и щиты прославленных воинов. Олег Иваныч выбрал подходящий по виду плащ — какой и хотел: светло-голубой, с изображением морских раковин, отороченный двумя рядами перьев — белых и темно-синих. Не хватало еще изображения футбольного мяча и надписи — «Зенит — чемпион». Олег Иваныч усмехнулся, оглянулся на Гришу. Тот, застыв как изваяние, недвижно смотрел в сторону. — Эй, Гришаня. Григорий вздрогнул, обернулся: — Посмотри-ка туда, Олег Иваныч, — тихо сказал он, незаметно от воинов-«ягуаров» кивая на последний ряд составителей мозаик. Олег Иваныч взглянул… Вздрогнул. Не может быть! Хотя они, в принципе, надеялись на что-либо подобное. Но чтоб такое! В обрамлении светло-синего кроличьего пуха, на лицевой стороне дорогого плаща красовалось великолепное по исполнению и яркости красок изображение особо почитаемой на Руси Тихвинской иконы Божьей Матери, выполненное из птичьих перьев. — Господи, поистине, велики чудеса Твои! — перекрестившись, благоговейно прошептал Олег Иваныч.Габриэль ле ла Консенсьон Вальлес (Пласило), «Хикотенкал»
Глава 14 Теночтитлан. Сентябрь 1478 г.
И вот уже звезды окружили молчание ночи, И медузы рассыпались на отмели звездами, И знамения нашей ацтекской судьбы, упав, Догорели… Далия Мендоса. Плавится воск. На розовых ликах жрецов, На ликах убийц — Предвкушение новых побед. Это обряд. И жертву никто не спасет…Небо горело пожаром. Оранжевое солнце проваливалось в горные пропасти за городами Тлакопаном, Та-кубой и Чапультепеком, что располагались к западу от Теночтитлана. Быстро темнело, как всегда в тропиках, с гор задул свежий ночной ветер. Запели, загундосили комары, набрасываясь на припозднившихся прохожих. Жители города готовились ко сну, хотя кое-где еще слышалась музыка, а во дворцах пилли она иногда вообще не умолкала всю ночь, вызывая справедливое нарекание старост-кальпуллеков. А поди их успокой, попробуй, этих долбаных аристократов, как бы сами кого не успокоили. Вот и сейчас постояли воины городской стражи напротив роскошного, украшенного резными изображениями богов здания, послушали завывание свирелей да грохот бубнов, плюнули и направились на южную окраину, в район Мойотлан — комариный. С кварталами общинников-масеуалли вообще было легче: под страхом сурового наказания по ночам им полагалось спать, а не плясать или декламировать стихи, как поступали аристократы-пилли. Потому и в общинах-кальпулли ремесленников по ночам было тихо — только доносились приглушенные расстоянием гимны, что пели молодые жрецы на вершине теокалли во славу богов. Жрецы пели всю ночь напролет, и горе тому, кто осмеливался вслух покритиковать содержание песен или голоса исполнителей. Таких, правда, и не находилось. Еще бы — враз сбросят вниз с пирамиды, уже без сердца, а то и без кожи! Осторожно обогнув канал, стражники перебрались в Мойотлан по узенькому мосточку и, прислушиваясь к далекому пению жрецов, направились в сторону южной дамбы, вдоль по дороге, ведущей в ближний пригород — Акачинанко. После Акачинанко дорога раздваивалась, поворачивая влево — к Койокану и вправо — к небольшому старинному городку Истапалапану, что у подножия Звездной горы Ситлальтепетль. Со стороны Акачинанко доносились крики — видно, местные уже успели набраться октли по случаю храмового праздника, причем набрались изрядно — многоопытный начальник стражи на слух квалифицировал степень опьянения акачинанкцев в размере «трехсот кроликов». А это, если пользоваться терминологией водки «Русский размер», соответствовало стадии «опоздали на метро». Подумав так, Олег Иваныч усмехнулся, неспешно отхлебнул октли из прекрасного серебряного кубка. Он и Григорий находились в гостях, в доме мастера Шлатильцина, старосты составителей перьевых мозаик. Кроме почетных гостей-новгородцев, за узким, обильно уставленным яствами столом сидели двое уже женатых сыновей Шлатильцина — Тлаштилак и Шомицильтек, достигших степени опьянения — «о политике» — или, по местному, — «двадцать кроликов». Охрана, вернее — стража почетных пленников тлатоани находилась во дворе, кусаемая комарами. Несмотря на все уговоры Олега Иваныча, воины в дом не входили — не было положено по регламенту. Как не было положено и мастеру Шлатильцину принимать гостей на ночь глядя — ну, на то было получено специальное разрешение тлатоани и верховного жреца Асотля. Уж больно не хотелось Олегу Иванычу в гости по жаре тащиться. В этом его поддержал и недавно вернувшийся неизвестно откуда Тускат, которой явно хотел расслабиться, да вот опасался жрецов. Впрочем, Тускату они, похоже, доверяли — потому и новгородцев отпустили в гости. Стражники были снаружи — осталось лишь напоить Туската — что, по наказу Олега Иваныча, и делал весьма активно Гриша, подливая в кубок шпиона забористого октли. Тускат не отказывался и не пропускал ни одного кубка, видно было — достали его вечные странствования по горам и пустыням. А может, и не только странствия… Сыновья старосты, вначале с подозрением косившиеся на Туската, к ночи сделались с ним самыми лучшими друзьями, даже обменялись перстнями. Под дешевыми накидками из волокон агавы у Тлаштилака с Шомицильтеком оказались другие плащи, изысканно расшитые, щегольские, на груди блестели массивные золотые ожерелья, по всему было видно, что это люди далеко не бедные. Городским уставом ремесленникам, впрочем, как и купцам, строго-настрого запрещалось носить подобные предметы роскоши — если б увидели на улице стражники, то на вполне законных основаниях немедленно б конфисковали в пользу заслуженных воинов. Потому и конспирировались мастера, бедняками прикидывались. Впрочем, не это сейчас занимало Олега Иваныча. Поговорить бы с глазу на глаз с хозяином. Кое-какие слова на языке науйа адмирал-воевода знал, мало правда, но вполне достаточно для начала серьезного разговора. Главное было — начать. Потому как сильно подозревал Олег Иваныч, что не так прост Шлатильцин, как кажется, вернее, как хочет казаться. Знал уже — плащ с Богоматерью Тихвинской — его, Шлатильцина, работа. Ой, неспроста это… Когда остальные гости перешли к песенной стадии, Олег Иваныч кивнул старосте — попросил через Туската показать мастерскую. Шлатильцин встал, накинув на худые плечи серенький плащ, Тускат с ними не пошел, не до того было, стихи декламировал: Трепещет небо нефритовым звоном, Как сердце, бьется барабан из нефрита, И звуки нефритовой флейты волнуют душу. Она пришла, обнаженная, в перьях кецаля, Такими же изумрудами Ее глаза сверкали… Гриша одобрительно кивал, не забывая подливать октли в бокал обер-шпиона. Мастерская Шлатильцина помещалась в пристройке, имевшей два выхода — в дом и во двор. Деревянные станки с натянутыми нитяными рамами, часть из них уже утыкана цветными перьями. Олег Иваныч разглядел рисунки в виде диковинных рыб, черепах и морских раковин. А вот, рядом… Какой-то старик с длинной белой бородой. Невод. Крест! Господи, уж не святой ли Николай? — Да, то Николай Угодник, — усмехнувшись, по-русски произнес Шлатильцин. — Мы давно ждали тебя, белый касик. — Мы — это кто? — поинтересовался Олег Иваныч, даже и не пытаясь скрыть свою радость. А почему, черт возьми, он должен был ее скрывать? — Мы — православные Мехико, — тихо, с какой-то затаенной гордостью, ответил староста составителей мозаик. — Больше я пока не могу сказать даже тебе. Слишком тяжело приходится нам и слишком много наших погибло во славу Господню. — Шлатильцин вздохнул. — Да будет им царствие небесное. — Аминь, — кивнул Олег Иваныч. — Богоматерь Тихвинская — чья придумка? — Тлаштилака, моего старшего сына. Мы давно ее выставили на рынке, как только узнали про вас. — От кого узнали? Шлатильцин игнорировал вопрос, и Олег Иваныч не стал настаивать. Захочет — скажет. Вместо ответа староста подвел гостя к роскошному плащу ярко-красного цвета с человеческими черепами из черных блестящих перьев и изображением извивающейся змеи с открытой: пастью — из белых. Змея точь-в-точь походила на логотип знаменитой английской группы «Уайтснейк», которая очень нравилась Олегу Иванычу в юности. Рядом, на скамье, лежала искусно сделанная маска, вернее, даже целый шлем, надевающийся на голову. Он был сделан в виде головы змеи и украшен красными и белыми перьями, глубоко в раскрытой пасти гада, украшенной клыками ягуара, темнело отверстие для глаз. — Это парадное облачение верховного жреца Асотля, — пояснил Шлатильцин. Олег Иваныч пожал плечами — сказать по правде, ему сейчас не было никакого дела до парадного одеяния жреца. Он неплохо говорил по-русски, мастер Шлатильцин, только путался иногда в падежах да иногда замолкал, подыскивая нужное слово. Вероятно, у старосты был хороший учитель. Ушкуйник? Монах? Кто знает. Олег Иваныч не стал даже спрашивать — не время было, да и все равно не ответил бы Шлатильцин, сохраняя тайну. Даже не сказал точно, есть ли в Теночтитлане или округе тайный православный храм. Кивнул только, мол, есть, но вот — где — не сказал. Хотя чувствовалась во взгляде и голосе старого мастера какая-то тщательно скрываемая подспудная радость, видно, именно с новомихайловцами связывали тайные христиане Мехико свои самые сокровенные чаяния. Но ничего больше не рассказал Шлатильцин новгородскому воеводе — и прав был, а ну, как пытать начнут пленников? А ну, как расколются? И тогда пойдут под жертвенный нож все христиане Теночтитлана. А в том, что жрецы вполне способны провернуть подобную операцию, Олег Иваныч не сомневался. — На празднике урожая будут играть в мяч, — уже у выхода придержал его под руку староста. — И вас принесут в жертву. Олег Иваныч вздрогнул. Что ж, в принципе, он этого и ждал. — Хорошо, если победит команда с красными перьями, и худо — если белые. — Почему? — Белые перья — за храм Уицилапочтли. Красные — за гору Ситлальтепетль. Это место жертвы, — пояснил Шлатильцин. — У горы, за городом, у нас больше возможностей вас спасти. Совсем не то — на алтаре Уицилапочтли. Эх, если могли бы договориться с играющими, хотя… — Староста махнул рукой. — Будем надеяться на Господа! — Не самая плохая надежда, — улыбнулся Олег Иваныч, и оба размашисто перекрестились. Яркие цветы — небесно-голубые, огненно-красные, рыжие — одуряюще пахли на террасах дворца тлатоани. В саду, средь тенистых деревьев — лип, платанов, магнолий — журчали прозрачные ручьи, в прудах резвилась рыба. Первые лучи солнца уже коснулись вершины теокалли, спустившись по ее массивным ступеням, достигли дворца, заливая ослепительным светом террасы. В храмах с новой силой запели жрецы, приветствуя солнечного бога Тонатиу, взмывающего к зениту на спине Огненного Змея. Многотысячная толпа людей, подхватив гимны, направилась к храмам. Олег Иваныч и Гриша, окруженные воинами, стояли на широкой стене, полной волнующихся зрителей: аристократов, жрецов, воинов, даже масеуалли — последние, правда, толпились на противоположной стене, точно такой же широкой. Сам император Ашаякатль сидел в резном кресле, обильно украшенном золотом и нефритом, вокруг него располагались военачальники и вельможи, в их числе Тисок и верховный жрец Уицилапочтли Асотль. Тускат с Таштетлем стояли в заднем ряду, откуда похожий на общипанную ворону жрец, облаченный в черный плащ с изображением человеческих черепов, время от времени бросал на пленных новгородцев торжествующе-плотоядные взгляды. Выражение лица Асотля тоже было довольно хищным: ноздри раздулись, приподнятая в ухмылке верхняя губа обнажала желтые неровные зубы. Несмотря на жару, Олег Иваныч зябко кутался в сине-голубой плащ, недавно приобретенный на рынке, еще до встречи со Шлатильцином. Григорий покосился него и усмехнулся — под плащом воевода явно что-то прятал. Нож? Небольшой арбалет? Медный метательный диск? Порыв ветра на миг распахнул плащ, и Гриша заметил желтый блеск: грудь новгородского воеводы прикрывала тонкая пластинка из полированного золота, явно открученная от паланкина кого-нибудь из пилли. Григорий повернулся было к Олегу Иванычу спросить, да не успел. Из тысячи глоток вырвался приветственный вопль, да такой громкий, что, пожалуй, было слышно по всем берегам озера Тескоко. Внизу, между стенами, на площадке для священной игры в мяч появились команды. Украшенные белыми перьями — «орлы» и красными — «ягуары». Вожаки обеих команд, в набедренных повязках из самых дорогих тканей, торжественно приветствовали тлатоани и вознесли хвалу богам, попросив победы в игре. Милостивым кивком император Ашаякатль дал сигнал к началу. Удар! Взмыл над головами литой каучуковый мяч. Один из «красных» игроков, подпрыгнув, ловко отбил его локтем. Так же на лету мяч перехватил «белый», ударив голенью. Пущенный с силой мяч ударился в стену рядом с вделанным в нее каменным кольцом, почти напротив Олега Иваныча. Неточный удар тут же вызвал хохот и насмешки зрителей. Пристыженный игрок отпрыгнул от стены прочь, вливаясь в команду. До сих пор мяч так и не коснулся земли, что свидетельствовало о довольно хорошем уровне подготовки команд. Бить по мячу не разрешалось ни ладонями, ни ступнями, и попасть в вертикально укрепленное кольцо было задачей довольно трудной, но, в принципе, выполнимой, о чем и свидетельствовал очередной удар «белых». На этот раз бил вожак: ловко приняв падающий мяч на голень, он чуть подбросил его вверх и тут же, подпрыгнув, ударил его локтем. Словно пушечное ядро, мяч помчался к кольцу. И на этот раз удар достиг цели. Часть зрителей с дикими воплями принялась скакать на стенах, остальные— по всей видимости, болельщики «красных» — угрюмо молчали. Кое-кто, радуясь, заключал очередное пари. В азарте на кон ставили все — украшения, дома, жен с детьми, даже собственную свободу. Бывали случаи, когда аристократ-пилли из-за проигрыша любимой команды в одночасье становился бесправным рабом-тлакотлем. Олега Иваныча и Гришу, помимо воли, тоже захватило развертывающееся на игровом поле действо. На этот раз атаку на мяч начали «красные». Их капитан, высоко подпрыгнув, ударил мяч головой, пасуя его левому крайнему нападающему. Один из защитников «синих» прыгнул навстречу мячу, но промахнулся, грузно свалившись на землю. Правда, тут же вскочил, запрыгал как ни в чем не бывало. Вообще, игра в мяч отличалась завидным количеством действий, даже по сравнению с футболом. Никто не стоял на месте — все перемещались по полю быстрыми забавными прыжками. На трибунах — сиречь, на стенах — азартно подпрыгивали зрители. Разнесся слух, будто сам император Ашаякатль поспорил с жрецом Асотлем. Тлатоани поставил на «красных» свое резное кресло, а жрец — естественно, на «белых» — три своих самых дорогих плаща и накидку из человеческой кожи в придачу. Так ли обстояли дела, или нет — сказать было трудно. Но, судя по улыбающемуся Асотлю и понурой физиономии императора, со вздохом поглядывающего на трон, сделка все-таки имела место. Тем временем, получив пас обратно, подобравшийся к самой стене украшенный красными перьями вожак снова высоко подпрыгнул, перевернулся в воздухе через голову и, находясь еще вниз головой, ударил по падающему мячу обеими голенями сразу. Есть! — Гол! — вместе со всеми заорал Олег Иваныч. — Давай, «красные», дава-ай! Игра продолжалась долго, и, хотя толпящиеся на стенах зрители совсем не замечали зноя, игроки исходили потом. Их лоснящиеся тела не растеряли прыгучести, только движения становились все более экономными, вялыми, неточными. Уже никто больше не совершал эффектных прыжков, как в начале игры, не разыгрывал и лихих комбинаций. Приободрившийся тлатоани, оглянувшись на Асотля, кивнул. Тот с поклоном приложил руку к сердцу и что-то закричал распорядителям игры — одетым в красочные плащи жрецам. Среди зрителей пронесся заинтересованный гул. Как верно догадался Олег Иваныч, император распорядился продолжать игру до первого гола. На стенах резко накалились страсти. На игровой площадке — тоже. К игрокам словно пришло второе — а, скорее, третье или даже четвертое — дыхание. «Белый» вожак ударил по плечу одного из своих игроков, тот кивнул, что-то сказал следующему, все снова запрыгали, помчались на мяч. А тот летел в воздухе, даже, казалось, завис на секунду в лазурной хмари неба. К мячу было приковано все внимание зрителей и игроков. Олег Иваныч опустил глаза и увидел, как пара «белых» прыгнула, разбежавшись. Причем прыгнула вовсе не на мяч… а на вожака «красных», с треском сшибив его в воздухе. Вся троица упала на землю, а мяч легко подхватил капитан «белых». Легко — так как остальные его игроки блокировали соперников, на какое-то время лишенных капитана. По мнению Олега Иваныча, судьи-жрецы за такие проделки должны были бы назначить чистое пенальти, однако те молчали. Кое-где на стенах прокатился недовольный гул — видно, не только Олег Иваныч заметил сволочизм «белых». Жрецы, видимо, подсуживали Асотлю, собаки бешеные! Впрочем, гул тут же затих — все внимание было приковано к «белому» лидеру. Тот продвигался к кольцу легко и изящно, короткими прыжками, на лице его играла торжествующая улыбка — соперники явно не успевали. Подбросив мяч локтем левой руки, «белый» капитан поднял правую, готовясь ударить. Исход борьбы уже ни у кого не вызывал сомнений. Подброшенный в небо мяч опускался медленно, словно бы невесомо — или так просто казалось зрителям? «Белый» капитан тоже словно бы завис в воздухе, развернул локоть, примерился… В голубом небе плавился желтый шар солнца. Посмотрев на него, стоявший рядом с кольцом Олег Иваныч на секунду распахнул плащ… Потом запахнул, как ни в чем не бывало. «Белый» промахнулся! Взревели зрители, «белые» — негодующе, и с облегчением — «красные». Прихрамывающий капитан «красных» перехватил мяч голенью и переправил его нападающим, один из которых и забросил его в кольцо ловким и красивым ударом. Игра закончилась. Многоголосый вопль вновь потряс Мехико, и теперь уже его услыхали не только на берегах озера Тескоко, но и гораздо дальше, даже в далеком Теотиуакане. «Надо, чтоб победили „красные" — вспомнил Олег Иваныч наказ тайного христианина Шлатильцина. Что ж, так и случилось. Улыбающийся тлатоани Ашаякатль довольно посматривал на верховного жреца, терзаемого злобой. Напомнил про плащи и накидку, чтоб не забыл принести. Хоть и не нужны были правителю Теночтитлана ничьи плащи и накидки, так ведь дело не в них, дело в принципе. Олег Иваныч поискал глазами Туската. Тот тоже явно выглядел обрадованным, видно, ставил на «красных». Подхватив шпиона под руку, воевода пробился сквозь нахлынувшую толпу к императору. Низко поклонился, приложив руку к груди. Ашаякатль чуть нахмурился. Что-то сказал Тускату. Тот перевел: — Завтра утром вам будет оказана великая честь — сердца ваши будут принесены в жертву богам у подножья священной горы Ситлальтепетль. Сегодня же — просите, что хотите, у тлатоани. Вкусной еды, красивейших женщин — чего пожелаете. Олег Иваныч пожелал видеть Ваню. «Белого отрока», как он выразился. — Что ж, вы его увидите, — согласно кивнул император. — Только поторапливайтесь — вечером жрецы Тлалока и Уицилапочтли поделят меж собой его кожу. Олег Иваныч сглотнул слюну и попросил тлатоани оказать великую милость и Ване. — Отрок сей знатного новгородского рода, — твердо произнес Олег Иваныч. — И тоже достоин великой чести — умереть на жертвеннике вместе с нами. Окажи же ему такую честь, о великий тлатоани теночков! — Я бы с удовольствием, но вот жрецы… — замялся Ашаякатль. — Впрочем, Асотль сегодня, кроме плащей, проиграл мне и желание. Что ж, будь по-вашему. Вы умрете вместе. Сегодня же — прошу ко мне. На пиру вы будете моими самыми именитыми гостями. Олег Иваныч поклонился: — О, выслушай меня, великий император. Нам бы хотелось вечером, перед смертью, помолиться своему Богу у горы Ситлальтепетль, слава о которой докатилась и до Великого Новгорода. Я знаю, уже вечером там будет много жрецов, занятых подготовкой к празднику. Мы не будем им мешать, будем только молиться. Молиться всю ночь, после чего с великой радостью отдадим свои сердца Солнцу. — Вот, поистине, слова великого воина и благородного человека! — растроганно заметил Ашаякатль и, подойдя к Олегу Иванычу, обнял его, как самого лучшего друга. — Мне жаль расставаться с тобой, — прошептал он. — Но я горжусь тем, что смог оказать тебе великую честь перед богами. Сейчас приведут вашего юношу, а вечером сотня красивейших юношей и девушек всех подчиненных теночкам народов сопроводят вас к Звездной горе и утром умрут вместе с вами. Сам Асотль, великий жрец Уицилапочтли, вырежет ваши сердца. — Благодарю тебя за великую честь, князь! — приложив руку к груди, низко поклонился Олег Иваныч. Этот ацтекский правитель Ашаякатль в сущности был неплохим человеком, уж куда добрее и человечнее, нежели, скажем, московский князь Иван Третий. И не вина тлатоани в том, что обычаи его народа были слишком кровавы. Полуостров между озерами Тескоко и Шочимилько покрывала густая зелень кустов и деревьев, начинавшаяся почти от самого берега. Неподалеку от берега, среди зарослей, стоял небольшой храм с жертвенником у входа, а позади, сразу за храмом, возвышалась черная громада горы Ситлальтепетль — красивейшей из горных вершин Анауака. Высыпавшие в черном небе звезды окружали гору так близко и были столь многочисленны, что явно оправдывали ее название — Звездная гора. Студеный ветер дул с гор, принося прохладу. Олег Иваныч поежился, глядя на полуголых юношей и девушек, со смехом разводящих костры и поющих гимны в сопровождении флейты и тихого рокота барабанов. Завтра их всех убьют. Зарежут самым зверским образом, вытащив из груди еще бьющееся сердце. Подобная перспектива, похоже, ничуть не омрачала сердца собравшейся на полуострове молодежи: кто-то пел, кто-то плясал, а кое-кто даже занимался любовью, в предвкушении слияния с божествами. Впрочем, далеко не все испытывали восторг от предстоящего утром события. Несколько юношей, скрывшись за кустами акации, явно утешали дрожащих от страха девчонок, в глазах многих стояли слезы. Если, по уверениям жрецов, все люди, как один, почитали смерть на жертвеннике за великое счастье, зачем тогда цепь воинов, зорко стерегущих горные проходы? Да и вокруг всего полуострова, в темных водах озер Тескоко и Шочимилько, покачивались челны с воинами. Боялись, значит, что разбегутся. Олег Иваныч положил руку на плечо Вани. Отрок исхудал за время заточения и имел бледный вид, даже при свете костров были заметны синие круги под его глазами. Мальчик был бос, худые плечи его покрывал щегольской плащ из тонкого хлопка. На руках и ногах виднелись парные кроваво-красные точки. — Они пускали в яму змей, — заметив взгляд воеводы, тихо пояснил Ваня. — Огромных отвратительных гадов. — Он передернул плечами. — Хорошо хоть, они не были ядовитыми — иначе б не стоял я сейчас перед вами. — Что ж ты не сказал им о том, что ты из знатного рода? — удивился Гриша. Ваня мотнул головой: — Я говорил. Только они насмехались надо мной и вряд ли доложили князю. Похоже, я был нужен лишь как приманка для того, чтобы поймать тебя, господин воевода. Я же глупо попался, поверив Тламаку. Помните отрока-толмача? Олег Иваныч угрюмо кивнул. — Он неплохой парень, этот Тламак, — глядя на звезды, задумчиво произнес Ваня. — Спокойный и добрый. Даже браслет мне подарил из змеиной кожи, да я по пути потерял. А предать его заставили — он жутко боялся Таштетля. Жаль, что он погиб такой страшной смертью. — Отрок замолчал, задумался, в уголках его светло-серых чуть продолговатых глаз показались слезы. У подножья Звездной горы все громче звучали песни. По всему побережью ярко горели костры, выхватывая из темноты смуглые тела будущих жертв и темные фигуры в жреческих одеяниях. Жрецы суетились, спешили — скоро утро, а еще не приготовлены все жертвенники, вон, рабы еле-еле подтаскивают к храму круглый жертвенный камень из черного мрамора. Долго же эта плита валялась в траве! Лежала бы и дальше, если б не праздник и не желание императора Ашаякатля доставить максимум удобств Олегу Иванычу и компании. Ведь любому ясно, что принять смерть на мраморном жертвеннике куда как веселей и приятней, чем на обычном шершавом камне! Под бичами младших жрецов рабы выбивались из сил, но тяжелая плита поддавалась слабо. Наконец, кто-то из жрецов догадался подложить под нее круглые деревья, дело пошло, особенно, когда на помощь рабам поспешили почти все собравшиеся у храма жрецы. Интересно, с чего б им этак корячиться? Разгадка объяснялась просто: к берегу причалила роскошная лодка с Асотлем. Видно, верховный жрец Уицилапочтли решил лично поучаствовать в подготовке предстоящего празднества. Он был важен и неприступен, в окружении нескольких младших жрецов, и даже казался чуть выше, чем обычно. Асотль был ниже среднего роста и очень по этому поводу комплексовал. В роскошном одеянии — закрытой «змеиной» маске из перьев и ярко-красном плаще с черными черепами и белой извивающейся змеей с открытой пастью — логотипом группы «Уайтснейк». Змею эту, как и все одеяние, Олег Иваныч недавно видел в мастерской Шлатильцина. Где же, кстати, его люди? Уж пора б им и появиться. Вон, за горой-то, светает. Гляди — не успеют. Олег Иваныч незаметно оглядывал молодых жрецов — может, они? Нет, они вели себя вполне адекватно — помогали транспортировать тяжелую жертвенную плиту, подстегивали бичами рабов, пели гимны. Асотль, что-то надменно бросив благоговейно вытянувшимся жрецам, направился прямиком к самому большому костру, у которого сидели почетные пленники. Остановившись, он жестом приказал им встать и идти за ним. О том же недвусмысленно напомнили и окружавшие жреца воины, угрожающе качнув копьями. Что было на уме у Асотля — никто не знал. Может, он просто хотел подготовить пленных к обряду, а может, кто его знает — уже настала пора для жертвы. Хотя что-то не было пока видно ни императора, ни Тисока, ни других сановников, даже Таштетля с Тускатом, а уж те-то — каждой бочке затычки. Пожав плечами, Олег Иваныч и его друзья — Григорий с Ваней — неспешно направились вслед за Асотлем. На полпути к храму жрец остановился, оглянулся на них — огромная страшная маска, только в глубине раскрытой змеиной пасти угольками сверкали глаза. — Быстрее! — глухо приказал жрец и, прибавив шагу, не оглядываясь, пошел к храму. Там, у жертвенника, процессия остановилась. Асотль вытащил кривой обсидиановый нож. «Неужели — все?» — подумалось Олегу Иванычу, уже присматривающемуся, в какую сторону кинуться бежать. Однако никто из жрецов не спешил распинать их на жертвеннике. Лишь Асотль потребовал протянуть руки, что все пленники и проделали, чуть помедлив. Холодное острие ножа скальпелем скользнуло по коже, и тяжелые кровавые капли оросили жертвенник. Младшие жрецы пали ниц и хором затянули гимны. Но, похоже, это было еще не все. Суровым кивком Асотль вновь потребовал двигаться следом за ним. — Не идти! — остановил он младших жрецов, двинувшихся было за ним. — Мы вознесем хвалу утреннему солнцу у вершины горы Ситлальтепетль и тут же спустимся вниз. К тому времени у вас все должно быть готово для жертвы — сам тлатоани прибудет лицезреть церемонию. Голос жреца звучал необычно глухо из-под змеиной маски. Сказав это, Асотль гордо отвернулся. Жрецы вновь попадали на колени. Сзади пленников подтолкнули копьями воины. Вслед за верховным жрецом Олег Иваныч первым вошел в храм, сквозь который и пролегала узкая тропа в горы. В храме тускло горели светильники, и ужасные статуи кровавых ацтекских богов сверкали вставленными в глазницы рубинами. Перед статуями находился огромный сосуд для сердец, вытесанный из белого камня, рядом с ним лежал оправленный в золото человеческий череп со вставленными в глазницы нефритами. Нехорошие подозрения зародились в душе новгородского воеводы — уж слишком устрашающе и необычно все выглядело: ни сановников, ни знакомых старших жрецов, ни толпы жаждущих развлечения зрителей. А не замыслил ли коварный Асотль самолично принести в жертву богам ненавистных пришельцев, не дожидаясь присутствия тлатоани? С него станется. Так может… Сначала — в горы, а дальше видно будет. Остановившись перед статуями, жрец поднял руки, касаясь своей ужасной маски. Молниеносно Олег Иваныч схватил правой рукой увесистый золотой череп, левой же сильно сжал Асотля за горло. — Брось череп, белый касик, — сипло и как-то жалобно попросил жрец. Олег Иваныч удивился — он и не догадывался о том, что Асотль знает русский, а вот, поди ж ты. — Да и горло отпусти, больно, — снова пожаловался жрец. Ишь ты, больно ему. А вот как сейчас звездануть черепом по башке? Мало не покажется! — Не надо… черепом… — замахал руками Асотль и, изловчившись, сорвал с головы змеиную морду, искусно сделанную мастерами составления мозаик из черных блестящих перьев. — Тламак!!! — не выдержав, закричал вошедший в храм Ваня. — Так ты жив?! — Быстрее идите за мной, — кивнул Тламак. — Нас ждут в горах верные люди. — Да ну? — деланно изумился Олег Иваныч. Ваня уже однажды поверил Тламаку — и что из этого вышло? — И куда ж ты нас заведешь, юный предатель? — Я не предатель, — опустив глаза, тихо произнес Тламак. — И желаю вам только добра, клянусь Святой Троицей! — Он перекрестился на изображение какого-то бога. — Не богохульствуй, — строго сказал Олег Иваныч. — Ишь, взяли моду — Святой Троицей клясться. Ну, что, ребята? — Он обернулся к своим. — Пойдем с ним или как? — Пойдем, — кивнул Гриша. — Не обратно же возвращаться! Да… — Он оглянулся. — А где же стража? — Стражники остались у входа в храм, — слабо улыбнулся Тламак. — И будут ждать до утра. — Но как ты… — Потом. — Юноша поднял руку. — Скоро взойдет солнце, поторопимся же! Солнце застало их часа через три, умаявшихся, истекающих потом, но вполне довольных — вряд ли кто скоро обнаружит их здесь, средь горных отрогов. Еле заметная узенькая тропинка огибала красноватые скалы, часто проходя по самому краю пропастей, черных, как совесть жреца. Тламак не давал отдыха, все время шел вперед и разрешил ненадолго присесть лишь только тогда, когда тропка вывела беглецов к дороге. — Куда ведет эта дорога? — поинтересовался Олег Иваныч. — В Истапалапан, — ответил Тламак. Он так и остался в красном плаще жреца. Олег Иваныч усмехнулся. — Составители перьев изготовили два одинаковых плаща, — пояснил юноша. — И две маски. Так что я вполне сошел за главного жреца Уицилапочтли. — Он неожиданно рассмеялся, да так, что сидевший рядом с ним Гриша вздрогнул. Уж больно смех Тламака напоминал ему другой смех. Нежный девичий смех красавицы Шошчицаль. — Почему — ты? — кивнув на плащ, спросил адмирал-воевода. Тламак улыбнулся: — Я хорошо знаю и ваш язык, и вас самих. К тому же… — Он виновато оглянулся на Ваню. — Я должен был исправить то, что совершил злою волею помощника верховного жреца Таштетля. — Ты имеешь в виду предательство? Тламак грустно кивнул, но тут же улыбнулся снова: — Похоже, мне это удалось! — Не знаю, не знаю, — оглядываясь вокруг, с сомнением покачал головой Олег Иваныч. — Мы пока в горах, неизвестно где, ни оружия, ни еды, а скоро — я так мыслю — погоня. — Верно, — кивнул юноша. — Потому — поспешим. — И куда же? — А ты, Олег Иваныч, сам-то как думаешь, где легче сейчас спрятаться? — Тламак лукаво посмотрел на воеводу. Тот усмехнулся: — В Теночтитлане — тут и думать нечего! Ваня, вздрогнув всем телом, чуть было не свалился с камня, на котором сидел. — Как — в Теночтитлане? — с ужасом воскликнул он. — Ведь мы только чудом Господним спаслись оттуда! — Мы сейчас не уйдем далеко, — подойдя ближе, Григорий положил Ване руку на плечо. — Не знаем гор, да и не спрячешься в маленьких городках — враз отыщут. Другое дело Теночтитлан — это ж не город, целая страна! Имей знакомого старосту — годами отсиживаться можно, как местные православные и делают, верно, Тламак? Проводниккивнул, прислушиваясь к чему-то. Олег Иваныч насторожился: — Погоня? — Нет, вроде, рано еще. — Тламак предупреждающе поднял руку. — Кажется, это купцы. Так и оказалось. Купеческий караван — носильщики, прислужники, воины — шумной толпой двигался в направлении города Истапалапана. Видно, шли издалека и теперь радовались, предвкушая возвращение в родные пенаты. В носилках — раковины, какие-то блестящие камни, тюки с перьями. За ними, в середине каравана, еще одни носилки, с толстым купчиной-почтека. Ба! Знакомые все лица! Олег Иваныч вздрогнул, узнав в толстопузом купце старого знакомого Аканака, похожего на пучеглазую, вытащенную из воды рыбу. Давненько не виделись. Выходит, жив, курилка! — Хорошо, что мы вовремя заметили их, — проводив проходящий караван глазами, прошептал Ваня. — А купчина там… такой противный, толстый… Ха! Так ведь он и был когда-то у нас в Ново-Михайловском посаде. Вместе с тощим Таштетлем. У, гад! — Аканак неплохой человек, — задумчиво произнес вдруг Тламак. — Изо всех купцов он лучше всех относился ко мне, никогда не бил, даже заступался иногда. — Да он же подручный Таштетля! — И что? Вы думаете, кто-то из купцов-почтека сможет отказать могущественным жрецам? А сейчас-то Аканак один, без Таштетля. — Дался вам этот Таштетль, — усмехнулся Гришаня. — Лучше б какого хорошего человека поминали, ей-богу! Тем более и тебя, Тламак, этот Таштетль подвиг не на самое хорошее дело. — Он знал кое-что… — туманно заметил юноша. — Но, к сожалению, сейчас Таштетль не имеет надо мной власти. — Тламак внезапно погрустнел. — Ты сказал — к сожалению? — поднимаясь с камня, спросил Ваня. — Почему? — Потому что раньше он держал в руках не только меня, но и мою сестру! — повысил голос Тламак. — Но теперь… — Он невесело усмехнулся. — Теперь моя сестра мертва, и Таштетль ничем не может навредить ей. Жаль только, что она умерла язычницей, о моя бедная сестра… Из глаз юноши полились слезы. Рыдая, он опустился на землю. — Зря мы его про сестру спросили, — шепнул Олег Иваныч. — Теперь жди, пока успокоится… Эй, Тламак! Тламак! — О, бедная, бедная Шошчицаль! — поднимаясь на ноги, причитал юный индеец. — Я ведь так ее и не увидел. Гришаня вздрогнул, услышав знакомое имя: — Как звали твою сестру, Тламак? — Шошчицаль, — вытирая слезы, тихо ответил юноша. — Шошчицаль!!! — Гриша ударил кулаком в скалу. — Племянница тлатоани? — поспешил уточнить Олег Иваныч. — Она не родная дочь своего отца, — покачал головой Тлалок. — Тем не менее говорят, что тлатоани Ашаякатль ее любил. — Он снова заплакал. Олег Иваныч подошел к нему ближе, легонько похлопал по щекам: — Эй, Тламак. Нам, кажется, пора идти? — Да, конечно. — Тламак закивал, даже чуть улыбнулся. — Мы хорошо провели сегодня жрецов, а? — Здорово! — поддержал его Ваня, даже помог подняться на ноги. Никого не встретив, они быстро пересекли истапалапанскую дорогу и, пройдя еще немного, свернули налево. Громоздились вокруг черные и красные скалы, средь камней, ласково касаясь ног, колосились дикорастущие злаки, все чаще по сторонам попадались стройные длиннохвойные сосны. Еще несколько верст — и перед глазами блеснула синяя гладь озера Тескоко. Далеко-далеко, на середине, виднелась смутная громада теокалли. Рядом, у берега, покачивалась на волнах лодка. Не останавливаясь, Тламак сбежал вниз. Обернулся, улыбаясь и махая рукой: — Что стоите? Скорее! Олег Иваныч переглянулся с Гришаней, и вся компания спустилась к лодке, на корме которой, вооруженный длинным веслом, весело улыбался Тлаштилак — старший сын старосты мозаичных мастеров Шлатильцина. Верховный жрец Уицилапочтли Асотль был вне себя. Словно раненый ягуар, он метался по храму, оглашая округу градом жутких ругательств. Даже плавающие в каменном сосуде сердца только что принесенных в жертву людей не радовали его черную душу. Главные жертвы исчезли! Растворились без следа, словно их и не было. Впрочем, нет, след был — разбитый череп в погнутой золотой оправе. Император Ашаякатль сразу же отправил воинов в погоню, хотя и подозревал, что уже поздно. Ну, хоть в этом уступил верховному жрецу, уж больно тот был смешон в своем гневе. Возглавил погоню военачальник Тисок, с которым напросился и Таштетль в качестве представителя жречества. Воины-«ягуары» задыхались на бегу в своих стеганых панцирях и высоких деревянных шлемах, украшенных целыми султанами разноцветных перьев. Отправив их в разные стороны — к Истапалапану, к Коатлинчану, даже в сторону соседнего озера Чалько, Тисок снял шлем и устало уселся в тени корявой сосны. Слуги подали кувшин с октли, прихваченный с праздника запасливым Таштетлем. — Хорош октли, — отпив, вытер губы Тисок. — А ты молодец, Таштетль, не растерялся. — Он кивнул на кувшин и улыбнулся. Таштетль тоже показал зубы. Только улыбка его больше напоминала гримасу. Впрочем, он и не умел улыбаться иначе. — Давно я хотел поговорить с тобой, о блистательный воевода Тисок, — оглянувшись по сторонам, вкрадчиво начал жрец, подливая военачальнику октли. — Теперь, по-моему, для этого наступил удобный момент. Вот только б отправить подальше этих… Заинтригованный Тисок жестом отослал слуг за скалу и воззрился на Таштетля надменно-заинтересованным взглядом: — Говори же, жрец! — Я хочу видеть тебя, Тисок, великим правителем теночков! — без раздумий выпалил Таштетль. Подобная фраза не произвела впечатления на Тисока, уж слишком многие ему это говорили в тайных беседах, в том числе и верховный жрец Уицилапочтли Асотль, кстати, в присутствии вот этого самого Таштетля, что стоит сейчас здесь и делает вид, будто сообщил нечто из ряда вон выходящее. И стоило из-за этого прерывать питие октли? — И я знаю, кто мешает тебе, — закончил фразу жрец, что опять никак не повлияло на Тисока. Уж о тех, кто ему мешает, он был прекрасно осведомлен и безо всяких жрецов. Сам тлатоани Ашаякатль — раз, Тикулькультин — западный воевода — два, Куатепомак — воевода Востока — три, Шичипикуальтль — военачальник воинов-«орлов» — четыре. И список смело можно было продолжить. — Я говорю не о них, о мой повелитель. Это все люди известные. Но есть еще и неизвестные… Не отрываясь от октли, Тисок поднял левую бровь. — Ты, кажется, был знаком с девушкой по имени Шошчицаль? — невозмутимо спросил жрец. Октли встало в горле молодого военачальника комом. — Что ты еще знаешь о ней, старый койот? — с угрозой в голосе поинтересовался он, чувствуя, как опять подкрадывается к самому сердцу тяжелая, казалось бы, уже давно прошедшая грусть. — О, не сердись, повелитель! — упал на колени Таштетль — старая, отвратительная ворона: — Знаешь ли ты, что Шошчицаль — внучка Ицкоатля? — Что?! — Тисок выронил из рук серебряный кубок с октли. — Шошчицаль — внучка знаменитого тлатоани — победителя владык Аскапоцалько? — Да, мой тлатоани. — Таштетль приложил левую руку к сердцу. — Но это еще не все. Оказывается, у нее есть брат. — Жрец усмехнулся. — И он еще жив. — Ты, наверное, хотел сказать «пока еще жив», не так ли, мой верный Таштетль? Жрец сложил на груди руки: — Я скоро найду его, о великий. И принесу тебе его сердце в золоченом сосуде. — Тогда ты поистине будешь достоин награды, жрец! — Тисок оглянулся и на всякий случай понизил голос: — Кто еще знает об этом? — Думаю, старый вельможа Тлакаелель. Не может не знать. — И я так думаю, — согласно кивнул Тисок. — А еще думаю, что этот старый койот слишком долго задержался на этом свете. Надо помочь ему перейти на ту сторону неба, боги давно уже заждались его, а, Таштетль? — Поистине так, повелитель. От дальнего берега Тескоко уже возвращались посланные на разведку воины. Военачальник Тисок — молодой, красивый и сильный — встретил их стоя, как и подобает будущему правителю. Стоящий чуть в стороне Таштетль представил себе Тисока в бирюзовом плаще тлатоани, с зеленым венцом из волшебных перьев кецаля. А рядом с молодым военачальником представил себя. Ведь если Тисок станет правителем Мехико, кто тогда займет пост верховного жреца Уицилапочтли? А старого дурака Асотля, проворонившего почетных пленников, самого давно пора принести в жертву. Улыбаясь, стоял Таштетль около кривоватой сосны, любуясь высоким лазурным небом, красной скалою в окружении магнолий, Тисоком и собственным великолепным будущим.М. Борзыкин, «Мы за мир»
Глава 15 Теночтитлан. Сентябрь — октябрь 1478 г.
Убежим! Убежим скорее! Доберемся до той долины, Где пасутся дожди в кипрее. Не на небо уйдем. На землю. И услышим опять цикаду, И увидим, как вьются травы И плывут облака к закату…Федерико Гарсиа Лорка, «Когда пройдет пять лет»
«…явно преувеличивают, когда говорят, что побег на этот раз был физически невозможен; но он, несомненно, наталкивался на серьезные трудности».Над Мойотланом— «комариным» районом Мехико — тяжело нависала полная оранжевая луна, заливая улицы, дома и храмы мерцающим медным светом. Ветер дул с западных гор, принося прохладу, шевелил корявые лапы деревьев, гнал по каналам мелкие оранжево-черные волны. Ничто не нарушало ночной тишины, кроме плеска волн, отдаленных песен жрецов с теокалли да переклички стражи. Пятеро воинов, с маленькими круглыми щитами, украшенными разноцветными перьями попугая, прохаживались вдоль главной улицы Мойотлана, тянувшейся дальше по дамбе за черту города, к крепости Акачинанко. Воины, вооруженные копьями и палицами, внимательно вглядывались в городскую окраину — райончик-то был тот еще! Третьего дня, к примеру, у оставленной в храме умершей женщины отрезали и украли большой палец с левой руки — гарантия счастья и удачи для воров, коими кишмя кишел не только главный рынок-тиангис, но и почти все окраины, тем более — Мойотлан. Проходя мимо небольшого квадратного здания, стражники крепче сжали в руках оружие — именно из этого храма унесли палец и явно уж не для того, чтоб просто так им любоваться — видно, готовили крупное дело: налет на какой-нибудь купеческий склад или на богатый дом. — Посматривайте внимательней, ребята, — остановившись на небольшой круглой площади напротив храма, напутствовал стражников старший. — Да в переулки без нужды не суйтесь, особенно по одному. Молча кивнув, разделившиеся на пары воины направились вдоль главной улицы, останавливаясь почти на каждом углу, но никуда не сворачивая — помнили наказ старшего, на рожон не лезли, да и, честно говоря, нужды особой не было останавливаться — тихо все было, спокойно. Только вот, как только разошлись стражники, промелькнули в боковом переулочке темные, закутанные в плащи, тени. Конечно же, их и не заметили ушедшие воины, зато хорошо видел старший. Но, странное дело, никак не отреагировал: ни соратникам не крикнул, ни палицу от пояса не отцепил. Наоборот, копье к глиняному заборчику прислонив, небрежно так к дереву привалился да спокойно сказал в темноту: — Можете идти, друзья. Только быстрее. Ночные тени словно того и ждали. В миг объявились у дерева, по одному перебежали улицу. — Спасибо тебе, Куамок, — обернувшись, поблагодарил стражника последний из убегающих. — Храни тебя Христос за все дела твои. Может, пойдешь сегодня с нами? — И вас пусть охраняет Господь, — перекрестился в темноту Куамок. — Увы, сегодня не смогу быть с вами — со мной молодые йааки. Свет учения Христова еще не дошел до их бедных сердец. Идите же быстрее, друзья, пока не вернулись мои йааки. На обратном пути будьте осторожней — говорят, сам нечестивый воевода Тисок сегодня проверяет посты. Может, конечно, и врут — но вы все равно опасайтесь, уходите через Астауалько. Хоть и дальше, да зато и там сегодня наши дежурят, Иштиак, наверное. Вы его знаете. — Иштиак — добрый христианин, — согласились из темноты. — Еще раз спасибо тебе, Куамок, и да пребудет с тобой благодать Христова. Зашуршали под ногами уходящего сорванные ветром листья. Едва христиане ушли, как слева и справа от площади послышались чьи-то приглушенные голоса — это возвращались молодые воины — йааки. — Ну, как? — выйдя из темноты, спросил у них Куамок. Свет луны осветил его лицо — некрасивое и страшноватое на вид. Через все лицо, от левого уха до нижней губы, тянулся рваный уродливый шрам — след тлашкаланского макуавитля. — Все в порядке, досточтимый Куамок, — все, как один, доложили йааки… Нет, впрочем, не все, как один, — самый молодой, пятнадцатилетний Кашатль конфузливо переминался с ноги на ногу. — Что-то не так, мой мальчик? — Куамок внимательно вгляделся в карие глаза воина. — Кажется, там… — отвечавший кивнул в сторону дамбы, — …лодка покачивается на волнах. — И что? Мало ли, чья там лодка. — Нет, досточтимый. — Кашатль покачал головой. — Как-то не так покачивается она, словно бы и не по ветру, словно прячется там за ней кто-то в воде. И… — Он замялся. — И там, я заметил, из воды палочка торчит, тростинка… Думаю, через нее вполне возможно дышать. — Да не слушай ты его, Куамок! — со смехом махнул рукой напарник Кашатля. — Показалось ему все, а насчет тростника — так что там, в полутьме, увидишь? — Нет, не показалось! — заспорил Кашатль и совсем по-детски обиженно поджал губы. — Не показалось, а точно было! — Чего ж ты не проверил? — Так ведь досточтимый Куамок запретил с улицы уходить! Йааки посмотрели на старшего. — Что ж, — немного подумав, кивнул тот. — Вы дежурьте дальше — пройдитесь к центру, а мы… а мы с Кашатлем проверим, что там за лодка да что там за тростник. — Может, все-таки вместе? — Чтобы спугнуть? Нет уж, идите. Ну и прислушивайтесь. Если что, крикнем. Воины ушли. Куамок посмотрел им вослед, перевел взгляд на луну, висевшую в темном небе оранжевым шаром, затем взглянул на молодого йаака: — Ну, пошли, Кашатль. Посмотрим, что там за тростник. Они свернули за угол и осторожно спустились к каналу. Чуть слышно плескались волны, в них отражалась луна и черные тени деревьев. Никакой лодки видно не было. — Вон она, там! — возбужденно шепнул Кашатль, вглядевшись во тьму. Да Куамок и сам уже увидел, вернее, сначала услышал еле различимый плеск весла. — Бежим наперерез, через площадь! — Молодой воин сжал двумя руками копье. — Никуда они от нас не денутся! Куамок кивнул и побежал вслед за йааком, на ходу нащупывая под плащом острый обсидиановый нож. Такой нож хорошо незаметно вонзить под ребро… несчастному Кашатлю. Если, конечно, в лодке были именно те люди, про которых думал Куамок, — тайные христиане Теночтитлана. Ну, а кому еще там быть? Как раз сегодня ночью, вот уже сейчас, начиналась служба в храме Николая Угодника, что спрятан средь подсобных помещений старого мастера — составителя перьев Шлатильцина, старосты православной общины. Именно туда и пробирались сегодня люди, верующие во Христа. Если бы кто-то из представителей власти узнал об этом храме — все его посетители приняли бы мученическую смерть на алтаре Тлалока или Уицилапочтли. Впрочем, они не боялись смерти. Гораздо хуже был бы полный разгром храма и уничтожение общины. Поэтому не в меру внимательного йаака необходимо было убить, хоть это и шло вразрез с учением Иисуса Христа и личными симпатиями Куамока — он любил Кашатля, как сына. Они нагнали лодку на повороте. Небольшой, узкий челн неслышно причалил к берегу, чуть ниже храма одного из квартальных богов. Рядом, прямо напротив, находился просторный дом старосты Шлатильцина, огороженный глухим высоким забором. Там, в кустах, и затаились стражники. Куамок вытащил из-за пояса нож. Прости, Господи… — Вылезли из лодки, — прошептал Кашатль, внимательно вглядываясь в темные воды канала. — А ведь, похоже, они идут сюда. Куамок невесело усмехнулся. Ну, куда им еще идти? — Ты где спрятал лестницу? — подойдя ближе к забору, шепотом поинтересовался один из лодочников — стройный, ловкий и, по всей видимости, сильный. Несмотря на ночной холод, он был без плаща, в одной набедренной повязке, и было видно, как бугрились его мускулы. — Где-то здесь бросил, — дрожащим голосом ответил его напарник — молодой, чуть старше Кашатля — парень. — «Где-то»! — передразнил первый. — Давай, ищи скорей. И дернуло же меня связаться с тобой, Кастиак! — Да вон она, лестница! — нашарив что-то у стены, глухо воскликнул Кастиак. — Помню ведь, именно сюда и положил. Не сердись, Койот! — Койот! — ахнул в кустах Кашатль, и Куамок еле успел зажать ему рот ладонью. Он и сам-то был удивлен, еще бы! Койот, он же — Хитрый Койот, он же — Синий Койот (за любимый цвет перьев) был самым удачливым вором в Мехико, да и, пожалуй, во всем Анауаке! Ведь это он — а кому же еще? — совсем недавно так дерзко очистил от драгоценностей храм Уицилапочтли! Так вот какая птица собиралась залететь к старому Шлатильцину! И уж явно не затем, чтобы помолиться Господу. — Не трусь, Кастиак! — насмешливо сказал Койот, прислоняя лестницу к ограде. — Заберем мозаики и завтра будем уже в Тлашкалане. Помни, с нами Палец. — Да, с нами Палец, — послушно отозвался Кастиак, а прятавшийся в кустах Куамок догадался, кто украл в храме палец умершей. Непростая задача встала перед начальником стражи: если Койот заберется в дом Шлатильцина — он неминуемо наткнется на людей, пришедших в храм Николая Угодника. И конечно, непременно расскажет о том властям, когда его схватят, — а схватят его неминуемо. Значит, нужно его убить, а также нужно убить его напарника, трусоватого Кастиака… и, конечно, молодого йаака Кашатля — уж слишком подозрительной будет выглядеть в его глазах одновременная смерть двух налетчиков, которых можно было бы и пленить. А впрочем, чего дожидаться? Лучше напасть на Койота сейчас, пока он еще не забрался в дом, пока не увидел. Хорошо бы получилось без шума… Ну, дай-то, Господи! В небольшой пристройке, выстроенной старостой Шлатильцином сразу за мастерской, шла тайная служба. В роли батюшки выступал сам Шлатильцин, выглядевший, на взгляд Олега Иваныча, весьма забавно в одежде из птичьих перьев с изображением креста и икон. Внутреннее убранство храма тем не менее поражало великолепием и искусной отделкой. Алтарь из фигурного золота, иконы из цветных перьев, серебряные лампады, украшенные самоцветами, — все было сделано с огромной любовью к Господу, и видно было, что свет православия озарил не только составителей мозаик, но и ювелиров, огранщиков, художников. Вот они все — средь них были и женщины! — стояли перед иконами с просветленными лицами, люди, имевшие смелость покончить с привязанностью к своим жестоким богам и обратить свои души к светлому образу христианства, подобно тому, как делали первые общины в Египте, Палестине и Риме. Олег Иваныч, Гриша и Ваня стояли, пораженные неожиданно обнаружившейся красотою, да даже и не столько ею, сколько самим существованием православного храма здесь, в городе кровожадных жрецов и залитых кровью жертвенников. — …Господи Иисусе, — торжественно, нараспев читал Шлатильцин. — Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое… Перед ним, на аналое, лежало старинное Евангелие, работы новгородского мастера Зосимы. Прямо напротив истово молился Тламак. От всего происходящего Олег Иваныч вдруг ощутил огромный прилив светлой щемящей радости, словно повеяло вдруг каким-то родным, любимым, близким, без чего и жизнь бессмысленна и словно бы не хватает чего-то. Адмирал-воевода горячо молился. Молился за Гришу, за Ваню, за Софью. Как-то она там, одна? Впрочем, не одна, это он, Олег Иваныч, один… Один? Он улыбнулся, широко и благостно, сотворив крестное знамение, скосил глаза на Ваню — щеки его были мокрыми, в светлых глазах стояли слезы. Слезы счастья и непоколебимой уверенности, словно бы все плохое уже кончилось. Да и сам Олег Иваныч так думал, хотя, конечно, понимал — самое трудное еще впереди. — Ну, Олег Иваныч, как будто дома побывали! — словно читая его мысли, обернувшись, шепнул Гриша. — Жаль, служба быстро кончилась. Но то и понятно — тайна. После окончания службы гости расходились по одному, провожаемые сыновьями хозяина, Тлаштилаком и Шомицильтеком. Олег Иваныч тоже вышел во двор. Чувствовал, как накатили слезы, стесняясь, отошел подальше, к стене. Чу! Вроде кто-то лез со стороны проходившего позади забора канала. Олег Иваныч на цыпочках подобрался к ограде, прислушался… И тут же где-то за оградой затрещали кусты. Кто-то глухо упал на землю, вскрикнул. Завязалась борьба. Не раздумывая, адмирал перемахнул через забор — вероятно, ночные тати напали на кого-нибудь из гостей. Так и есть! В свете луны были хорошо различимы катающиеся по земле пары: двое азартно царапающихся юношей и двое людей постарше — молодой полуобнаженный атлет и человек лет сорока в плаще стражника. Кажется, кого-то из них Олег Иваныч видел сегодня на службе. Вот только кого? Вроде, атлета… Или — нет? Как узнать, кого из боровшихся следует немедленно огреть по башке подобранной у забора палицей? Олег Иваныч усмехнулся и громко произнес: — Христос воскрес! Хоть и далековато еще до Пасхи, да свои должны бы откликнуться. И точно! — Воистину воскрес! — обернувшись, немедленно отозвался стражник. Боже, ну и рожа у него! Получивший по кумполу атлет затих. Естественно — не навсегда. Бил Олег Иваныч, как в известном фильме — аккуратно, но сильно. Поднявшийся на ноги стражник немедленно бросился к катающимся по траве юношам. Воевода не вмешивался — там, похоже, и без него разберутся. Сзади, с ограды, спрыгнули двое — не слабые, в общем, ребята: сыновья хозяина, Тлаштилак с Шомицильтеком. Оглушенного атлета и второго — хнычущего дистрофика с выступающими ребрами — быстро скрутили и перекинули через забор во двор. Там видно будет, что с ними делать. Оставались еще, правда, стражники. Один-то, тот, что со шрамом, похоже, тоже христианин, а вот насчет второго — молодого кареглазого парня — было неясно. — Куамок советует его убить, — выслушав стражника, перевел Тламак. — Слишком важная добыча была у них в руках — знаменитый тать по кличке Койот. Парень обязательно расхвастается, а нам бы не хотелось отпускать Койота со стражей. У старосты на его счет есть кое-какие мысли… — Может, подержать его пока здесь? — осторожно предложил Олег Иваныч. Тламак перевел, и уродливая физиономия стражника Куамока вдруг озарилась улыбкой. — Да, да! — быстро заговорил он. — Хорошо бы не убивать Кашатля. Просто подержать его несколько дней. Поговорить с ним. — А потом? — А потом пусть-ка попробует он вернуться в стражу! — Куамок усмехнулся. — Как он объяснит, где был столько дней? А я скажу — сбежал наш Кашатль, затерялся. Уже сейчас так воинам и скажу. Придумал про какую-то лодку, треснул меня по голове и сбежал к себе в деревню. Так-то! Хоть и нехорошо, конечно, лгать, да ведь все ж таки лучше, чем убивать. Честно говоря, жалко Кашатля, неплохой парень. — Хорошо, заприте его пока в мастерской, а дальше видно будет, — кивнув на йаака, сказал сыновьям староста. Указание его было тут же исполнено вполне качественно и быстро, несмотря на все попытки Кашатля оказать достойное сопротивление. Да какое там сопротивление? Что против двух бугаев сопленосый мальчишка? — Однако, мне пора, — спохватился Куамок. — Прощайте, друзья. — Храни тебя Господь, Куамок. Староста лично проводил стражника до ворот. И вовремя — невдалеке на площади уже давненько скучали его молодые напарники. — Этого Койота нам послал Господь, — посмотрев на Олега Иваныча, Тламак хитро прищурился: — Это самый знаменитый тать Мехико! — Чем же он так знаменит? — усмехнулся адмирал-воевода. Вместе с Гришей и хозяином они сидели в гостевой зале и ужинали — если эту трапезу по времени можно было бы назвать ужином — на улице уже светало. Ваня давно спал, как и сыновья старосты и их жены. — В год Тростника Койот обчистил дома сразу нескольких купцов-почтека, а совсем недавно не побрезговал выковырять самоцветы из стен храма Уицилапочтли! — Силен, бродяга, — покачал головой Олег Иваныч. — И что же его никак не поймают? Тламак улыбнулся: — Думаю, купцы не очень-то заинтересованы в этом — у Койота обширные знакомства в Тлашкалане, среди сапотеков, даже в землях отоми. — К тому же Койот сбывает краденое с помощью тех же купцов, — с усмешкой продолжил Олег Иваныч. — Откуда ты это знаешь, почтеннейший касик? — удивился Тламак. — Адмирал-воевода еще и не то знает! — значительно сказал Гриша. — Знает даже и то, что доверять этому Койоту, конечно же, нельзя. Но использовать — можно. Тламак уважительно посмотрел на Олега Иваныча. — Как-то раньше я видел Койота в компании купца Аканака, — произнес он. — Помните такого, он был у вас в Ново-Михайловском посаде? — С Таштетлем к нам приезжали, — вспомнил Олег Иваныч. — И с тобой, Тламак. Тламак покраснел: — Таштетль — жрец, а Аканак настоящий купец и пользуется большим влиянием. Его отец был кальпуллеком Почтлана — квартала купцов Мехико. — Да, я знавал отца Аканака, — кивнул староста Шлатильцин. — Влиятельный был купец, жаль, рано умер. Кажется, разбойники убили его в Тлашкале… — Так что Аканак? — Думаю, Аканак может тайно вывезти нас из Мехико, — сообщил Тламак. — Только попросить его об этой услуге должен Койот. Якобы — для себя и своих друзей. О вас, белых, упоминать ни в коем случае не надо — Аканак не будет ссориться со жрецами, а к Койоту они относятся безразлично, даже несмотря на то, что тот украл все самоцветы из храма Уицилапочтли. Да, Койота и его шайку Аканак согласится вывезти, как, я думаю, не раз уже делал. — Тламак улыбнулся. — За малым дело, — вмешался Григорий. — Как нам уговорить Койота? — Для начала пусть уважаемый Шлатильцин велит привести сюда этого урку, — попросил Олег Иваныч. — После всего услышанного я просто жажду с ним познакомиться. И меня терзают смутные сомнения — уж как-то мы слишком легко его словили. — Пейотль, — тут же пояснил староста. — Я видел глаза Койота — видно, он принял хорошую дозу. — Тогда есть ли смысл сейчас говорить с ним? — А вот посмотрим… Все вместе: Шлатильцин, Олег Иваныч и Гриша с Тламаком перешли на другую половину дома, где в боковой комнате на циновках из волокон агавы валялись связанные налетчики. — Мы желаем говорить с тобой, Койот, — тихо сказал Шлатильцин. — Не притворяйся, что ты спишь. Поднимись на ноги и иди за нами. Руки мы тебе не развяжем. — И что ж уважаемому мастеру нужно от бедного вора? — встав на ноги, усмехнулся Койот. — От богатого вора, — поправил его староста. — И надеюсь, что — умного. Впрочем, будь ты глуп, Койот, мы с тобой и разговаривать бы не стали — придушили б веревкой да сбросили в выгребную яму. — Благодарю за откровенность, — криво улыбнулся Койот. Судя по его речи, он был хорошо образован. Слишком хорошо для обычного вора. Луна так и висела в светлеющем небе, только сменила цвет с оранжевого на серебристо-белесый. Вершина Звездной горы уже окрасилась первыми лучами солнца. — Хорошо, я поговорю с Аканаком, — выслушав старосту, неожиданно быстро согласился Койот. — Только одно условие. — Мы же даем тебе жизнь и возможность продолжать заниматься своими грязными делами! — Меня интересует не это. — Койот усмехнулся и вдруг быстро повернулся к Тламаку: — Пусть вот он! — громко воскликнул вор. — Пусть он лично попросит меня о подобной услуге! Тламак недоуменно пожал плечами: — Ну, да… Я прошу. Лично прошу — помоги моим друзьям и мне. — Смотри, не забудь это. — Койот вдруг поклонился юноше с таким благоговением, словно бы перед ним стоял сам тлатоани. — Старик! — Он взглянул на старосту. — Готовь завтра своих людей, что пойдут со мной к купцу. А ты, белый касик, готовь охру! Хоть вы и не совсем ослепительно белые, а все ж посветлее многих. Выкрашенные охрой — будете, как все. Итак — до завтра, белый касик. А ты, парень, — он снова посмотрел на Тламак, — помни о том, кто выручил тебя и твоих друзей. Теперь ведите меня обратно, спать. Да помощника моего, Кастиака, не трогайте. Хоть и труслив, да пригодится. Все. Пока. Завтра разбудите. Высоко подняв голову, Койот направился к выходу. Аканак согласился. Выслушав просьбу Койота, он задумчиво пошевелил толстыми губами и через пару минут раздумий велел быть готовыми завтра к утру. Караван Аканака как раз в это время выходил в далекую страну Шоконочко — знакомая стража никогда особенно не пересчитывает количество носильщиков и слуг. Впрочем, на всякий случай следует нанести визит начальнику стражи в Акачинанко и, если будет угодно ушлому богу торговли Йакатекутли, то… — Ты не понял, Аканак, — усмехнувшись, поднял руку Койот. — Нам не надо ни в Акачинанко, ни тем более в Шоконочко — это вовсе не по пути… Толстый Аканак неожиданно рассмеялся: — А ты слишком поглупел за то время, что мы не виделись. — Купец полюбовался драгоценными камнями, играющими в золотых перстнях, обильно украшавших его толстые, поросшие жесткими волосками пальцы. — Доходим до Истапалапана, а дальше можете хоть морским богам в пасть. У меня свой путь — Шоконочко, у вас — свой. Надеюсь… — Не беспокойся, друг Аканак. Твое богатство после нашей сделки значительно увеличится, — заверил торговца сын старосты Тлаштилак, вместе с младшим братом Шомицильтеком сопровождавший визит Койота в Почтлан — купеческий район Мехико, где в большом двухэтажном доме и проживал Аканак. После их ухода купец прямиком отправился во дворец — естественно, не к правителю, а так, повидать кой-кого из дворцовых, поговорить, разведать. Плохой бы он был почтека, если б не догадался — кто именно хочет свалить из Теночтитлана с такими предосторожностями. Конечно же те, кого все ищут! Белый касик с друзьями. Может, выдать их? И в самом деле, чего зря рисковать-то? Богатство он и без того наживет, слава Йакатекутли, да и так не беден. К тому ж опять же — уважают его во дворце: и влиятельный жрец Таштетль, и не менее влиятельный военачальник Тисок. Решено: вот с ними-то он сегодня и посоветуется насчет Койота и всего такого прочего. Проходя мимо дворцовой стражи, Аканак поклонился начальнику караула воинов-«орлов» и незаметно сунул ему несколько десятков семян какао, заботливо уложенных в черепаховую шкатулочку, украшенную изысканным узором. Ничего пока не хотел от начальника Аканак, так просто сунул, на будущее. И не прогадал ведь, пройдоха! Не прошел он и двух десятков шагов по саду, как позади послышался топот. Купец обернулся. Его догонял начальник караула — еще достаточно молодой, но, видно, уже опытный воин, с суровым лицом, украшенным небольшими шрамами. — Послушай-ка, достопочтенный Аканак, — оглядевшись по сторонам, обратился к купцу воин. — Есть разговор. Пойдем-ка туда, в беседку! Начальник караула кивнул на небольшое изящное строение, располагающееся на узком мостике через ручей. Аканак улыбнулся и, выразив полнейшее согласие с полученным предложением, быстро направился в указанную сторону. Поудобнее устроившись на скамье, еле-еле выдерживающей вес его грузного тела, торговец вопросительно поглядел на стражника. — Ты сегодня рано пришел, Аканак, — тихо сказал тот. — Великий тлатоани Ашаякатль еще спит, нет и важных жрецов или военачальников. Что ж погнало тебя сюда в ранний час? Видно, хочешь узнать новости. — Ты прав, о достойнейший, — улыбнувшись, кивнул заинтересованный Аканак. Не часто дворцовые стражники проявляли такую редкостную проницательность. — Знай, у меня для тебе еще кое-что найдется… за хорошие новости. — Боюсь, для тебя они будут плохими, — покачал головой воин. — Слушай же! Понизив голос, он сообщил внимательно слушавшему торговцу о том, что вчера ночью умер наконец старый вельможа Тлакаелель, что, впрочем, еще не такая уж и плохая новость. Правда, как для кого. Вот, к примеру… — Ближе к делу, уважаемый, — нетерпеливо перебил стражника купец. — Что ты еще хотел сказать плохого? — Вчера во дворец приходили жрец Таштетль, твой знакомый, и Тисок, этот молодой выскочка-«ягуар», похожий на… — Тисока я тоже знаю, — вскользь заметил Аканак. — И что же? — Они говорили о тебе, почтенный! — Обо мне? — Аканак удивился. — Что, прямо так и орали на весь дворец, что даже ты в курсе? — Что ты! — воин замахал руками. — Говорили тихо, да я расслышал — как раз проверял стражу. И не во дворце они были, а возле зверинца, ну, не там, где клетки с ягуарами, а там, где змеи. Змеи у нас хорошие, толстые такие, откормленные, а две, так такие красавицы, что… — Короче, уважаемый! У нас мало времени. — Ага. Так вот. Они говорили о смерти. И я хорошо расслышал твое имя. — Так-та-ак… А больше ты ничего не расслышал? — Да нет. Они быстро ушли. Впрочем, они еще упоминали старого владыку Ицкоатля и какого-то юношу. — Владыку Ицкоатля и юношу?! — вздрогнув, повторил Аканак. — Но что именно про них говорили, я не слышал. А старый владыка, говорят, был неплохой человек. Вот мне бабка рассказывала… — Прими и сей дар, красноречивейший воин! — Торговец снял с левой руки изящный золотой браслет с тремя крупными изумрудами. Глаза воина засияли. — А теперь вот что, — проговорил Аканак, дождавшись, когда браслет исчезнет в складках набедренной повязки начальника воротной стражи. — У тебя есть знакомые на дамбе, в Акачинанко? — В Акачинанко? Дай подумать. Кажется, есть, а что? — Воин плотоядно поглядел на купца. — Сделаешь так… — Аканак нагнулся ближе к начальнику стражи и зашептал ему на ухо придуманный только что план. Воин закивал, ухмыляясь. Торговец ему еще что-то наобещал, после чего попрощался. — Да, забыл спросить твое славное имя, уважаемый? — оглянулся он, уходя. — Шлакатетециштль, — назвался воин. — Друзья называют меня — Шлакат. — Запомню, — кивнул торговец и быстро вышел в ворота. Над дворцом, теокалли и храмами уже сияло чистое утреннее солнце. — Да где же этот чертов Шлакат? — пристроившись у края стола в дальнем углу рынка, нетерпеливо осведомился молодой краснощекий парень — белый, вернее, уже успевший загореть — одетый в подкатанные порты и дешевый плащ из агавы. На грязной шее у него тем не менее сияло золотое ожерелье, у пояса покачивалась палица. — Не шуми, Олелька! Придет твой Шлакат, никуда не денется, — усмехнулся заросший косматой бородою Матоня, косясь на продавщицу тамалли маленькими звероватыми глазками: — Ничего девка. — Ухмыльнулся. — А титьки-то! Аж до земли свисают, как наклонится! А во-он, гляди-ко, и Шлакат. Думаешь, сыграет сегодня? — Сыграет. — Ловко крутя между пальцами фальшивые игральные кости, уверенно кивнул Олелька Гнус. — Раз запал на костяшки — все, хана парню. Вот только есть ли у него на что играть? Как бы опять эти чертовы зерна не подсунул, как их, забыл… чоколатль, кажется. Уж на них мы играть не будем, пусть даже и не надеется. — Не должен бы сегодня. С утра его во дворцовом саду видал — шушукался о чем-то в беседке. И знаешь, с кем? — С кем? — С толстым купчиной, что как-то к Кривдяю в корчму приезжал, помнишь? — А! — вспомнил Олелька. — Так, думаешь, купчишка дал ему что? — А ты как мыслишь? Зря, что ль, шептались? Эй, Шлакат! Что по сторонам смотришь? Мы здесь, здесь. Матоня с Олелькой говорили на смеси русского и науйа, и, как ни странно, их понимали, правда, только кто сильно хотел понять. — Да пребудет с вами милость богов, — подойдя ближе, приветствовал прохиндеев Шлакат. — Привет и тебе. Сыграем? — Ну, пошли в кусточки, там у нас уж и столик имеется… К вечеру Шлакат проиграл все: несколько блестящих перьев, серебряную пектораль, палицу, цветастый плащ из хлопка, ну и, конечно, браслет с тремя изумрудами. Играл бы и дальше — на зерна какао, да их в качестве ставки почему-то не принимали. Впрочем, потом смилостивились: Матоня мигнул напарнику — пошли в ход и зерна. Их Олелька сначала выиграл, а затем специально проиграл назад. Стратегия! Зачем терять клиента? После выигрыша Шлакат повеселел, а когда отыграл и палицу — совсем воспрянул духом. — Ну, все, — прикрыл лавочку Матоня. — Везучий ты, Шлакат. Видно, благоволят тебе боги. — Может, угостишь с выигрыша-то, а? — разулыбался Олелька. — Не, ребята, — стражник покачал головой. — Я бы и рад, да с утра надо в Акачинанко. Понимаете — в Акачинанко? — Акачинанко какое-то. — Олелька покачал головой. — Ну, как знаешь. — Я обещал Аканаку, купцу, там договориться надо. Да не просто так — тайно, тайно — без меня никак Аканаку не обойтись, а я уж умею такие дела делать. Вот, к примеру, в прошлое лето… Шильники почти ничего не поняли из его речи — слишком быстро говорил. Одно уяснили: Акачинанко, купец, тайна. — А послушай-ка меня, Олелька, — проводив уходящего стражника взглядом, задумчиво произнес Матоня. — Шлакат-то этот про каких-то купцов талдычил. В Акачи… Амачи… В общем, куда-то с утра попрется договариваться насчет купца. — И черт с ним, пусть договаривается, — пожал плечами Олелька. — Нам-то какое дело? — Не скажи, парень, ой, не скажи. Есть у хозяина нашего надежные люди, да ты их знаешь. Вот бы на завтрашнюю ноченьку сговориться. Потрясли бы купчишек, а? — Здорово б было! — одобрительно кивнул Олелька. — Давненько, дядько Матоня, мы за зипунами не хаживали! — Он с хрустом потянулся. — Вот и я говорю. Ну, ежели с воинами сговоримся… Запомнил, как место-то называлось? Ачака… Ака-ма… Тьфу! — Акачинанко, дядька Матоня. — Олелька Гнус широко улыбнулся, показав крепкие белые зубы. — Крепостица такая, как раз на южной дамбе. — Ну, все! Вот канал, вот лодки. И больше я вам ничего не должен. — Закутанный в плащ Койот насмешливо поклонился и исчез в предрассветной мгле, как исчезают призрачные ночные тени. — Не предаст, — кратко ответил Аканак на немой вопрос Олега Иваныча. — Он нуждается во мне. А я — в нем. Адмирал-воевода понял, хотя Аканак, естественно, говорил на языке науйа. Осторожно спускаясь к лодке, кивнул остальным: Гришане, Ване, Тламаку. Люди Аканака — человек сорок — уже размещали в лодках товары. Был тот ранний час, когда солнце еще не показалось, но вот-вот обещало взойти, взорвав светло-голубое небо желтой ослепительной вспышкой. Ветер приносил с теокалли хриплые песнопения жрецов — ухайдакались за ночь, бедолаги. Кое-где слышались уже голоса идущих на рынок торговцев, крестьян-масеуалли да сменяющихся с ночи стражников. Теночтитлан просыпался. Город-красавец, город величественных пирамид и великолепных дворцов, город цветов и песен, каналов и водных садов, город ученых и поэтов, город жрецов, город человеческой крови. Он расстилался перед глазами в сияющей утренней дымке, сверкал изумрудами, вмурованными в стены храмов, гудел тысячью — десятками тысяч — глоток тиангиса, рвался ввысь, к солнцу, ступенчатой громадиной теокалли. Огромный, великолепнейший и красивейший город мира. И все это скоро будет безжалостно уничтожено алчными конкистадорами Кортеса! Уничтожено? Олег Иваныч усмехнулся. А вдруг… Он сам испугался своих мыслей, мыслей о православном ацтекском царстве, царстве добра и божественной благодати. И откуда только такие мысли? Пока ведь теночки — самые страшные враги… пока… — А вот хорошо было бы взять с Новгорода хотя бы храм Параскевы Пятницы… — мечтательно глядя в небо, тихо произнес Ваня. — Да перенести его на самую вершину теокалли, вместо их богомерзких капищ! — Да, колокола-то далеко б слышны были! — поддержал мальчика Гриша. — А купола б, наверное, до самого Истапалапана сияли. Олег Иваныч ничего не сказал, только посмеялся. Мечтать не вредно. — Дядя Олег, а чего нас Аканак через крепость ведет? — обернулся к адмиралу Ваня. — Взяли б сейчас да повернули на север, к Тепейаку. Нам же через него добираться. — Вот там-то нас и поджидают, — пояснил Гриша. — Не поможет и охра. Новгородцы, в целях конспирации облачившиеся в длинные индейские одежды, выкрасили лица раствором охры и теперь обличьем совсем походили на местных. Даже Олег Иваныч бороду сбрил… вернее, подстриг да надел на голову султан из вороньих перьев — скрыть светлые волосы. Ване и Грише такого украшения, как и длинных одежд, не полагалось — слишком уж молодо выглядели. Пришлось красить и волосы, да покрыть охрой все тело. Забавно выглядели друзья воеводы, по его мнению — совсем как цыгане. На озере, по правую руку, показались лодки с воинами. Олег Иваныч встревоженно потянулся к макуавитлю. — Это обычная стража, — улыбнулся Тламак. — Просто усилена по приказу Тисока, так, на всякий случай. Вас ждут на севере, в Тепейаке. Но все лодки должны плыть только вдоль дамбы, вот как мы сейчас. Стражники, приблизившись, медленно проплыли мимо. Приподнявшийся во весь рост Аканак вежливо приветствовал их. — Счастливого пути, купцы! — крикнул на прощанье начальник стражи. Крепость Акачинанко фактически представляла собой разросшиеся воротные укрепления перед подвесным мостом, разделяющим дамбу. Рядом с мостом был устроен проверочный пост, перед которым уже скопилось с десяток лодок — не один Аканак начинал свой путь в этакую рань. На посту маячило с полтора десятка воинов во главе с толстым имперским чиновником в богатом разноцветном плаще с опушкой из крашеного кролика. Увидев пучеглазого Аканака, толстяк приветливо кивнул и заулыбался. Состроив на лице приветливую мину, Аканак со вздохом полез в мешок за семенами какао. — Все в порядке, слава Йакатекутли, — вернувшись, доложил он. — Первые три лодки могут плыть дальше. — Почему только первые три? — выслушав перевод Тламака, поинтересовался Олег Иваныч. — Не знаю, — пожал плечами купец. — Но всех пропускают только по трое, не больше. Таков приказ тлатоани. Жаль, задержимся. — Ну, приказ, так приказ. — Адмирал-воевода с хрустом потянулся. — Тламак, давай-ка в нашу лодку, а то просидишь тут до вечера. Спроси у Аканака, он с нами или останется здесь? — С вами, с вами. — Торговец недовольно махнул рукой, бросив злобный взгляд в сторону толстяка чиновника, явно напрашивающегося на очередную взятку. Важно выпятив нижнюю губу, тот неспешно прохаживался около следующего в Мехико каравана и придирался. То мешки не по установленной форме, то лодки недостаточно чистые. — Останешься тут, — садясь в переднюю лодку, сквозьзубы прошипел Аканак, — последних бобов лишишься. Эй, Тлаштикутль! Остаешься за старшего. Вот тебе связка перьев, ежели что — отдашь толстяку. К вечеру ждем вас в Истапалапане. Отдав последние распоряжения, Аканак махнул рукой гребцам. Справа медленно поплыла дамба. Впереди, отражаясь в синих водах озера Тескоко, возвышалась приснопамятная гора Ситлальтепетль, у подножия которой, слева, на берегу озера и располагался небольшой городок Истапалапан, до которого караванщикам оставалось версты три. Чуть отдалившись от дамбы, поплыли быстрее — здесь проходило течение. На горизонте виднелись белые стены Истапалапана, путь был чист — ни лодки, ни плавучего огорода, что и понятно — на пути к берегу Аканак оказался первым, а торговцы и крестьяне, плывущие в Мехико, естественно не шли против течения, держась ближе к дамбе. К северу, насколько хватало глаз, синела необъятная ширь озера. Олега Иваныча так и подмывало не плыть ни в какой Истапалапан, а просто повернуть на север, ну пускай не к самому Тепейаку, где их, по словам купца, уже ждали, а хотя бы к какому-нибудь относительно безлюдному берегу. Адмирал-воевода сильно подозревал, что россказни Аканака относительно того, что все озеро перекрыто челнами стражи, мягко говоря, не соответствуют истине. У торговца, конечно же, были свои интересы — он держал путь на юг, в Шоконочко, и на север сворачивать не собирался. Ну, обещал уважаемому старосте перьевиков Шлатильцину вывезти его приятелей из Мехико — вывез. Доберутся до Истапалапана, а дальше как знают. Олег Иваныч украдкой посмотрел на купца. Может, треснуть ему по башке да свернуть на север, пока не поздно? Что-то не нравился ему этот Истапалапан. Аканак внимательно смотрел назад — там виднелись чьи-то быстро приближающиеся лодки. Интересно, кто бы это мог быть? Наверняка кто-то из знакомых. Неужели — конкуренты? Никак, тоже собрались в Шоконочко? Торговец нахмурился. — Что случилось? — посмотрев на лодки, Олег Иваныч ткнул локтем Тламака. — Похоже, наш хозяин увидел соперников, — усмехнулся тот. — Как бы не завязалась драка, место подходящее — никто и не увидит, ежели что. — А что, так бывает? — удивленно поинтересовался Гриша. — А мне казалось, что для хорошей драки здесь, в Теночтитлане, все слишком уж на виду. — Это в Теночтитлане — на виду, а здесь… налетят, заберут товар, утопят лодки. Потом вернутся через полгода из Шоконочко: «Какой такой Аканак? Не, не видали. Так, слыхали только, будто его караван разграбили коварные тлашкаланцы, они, они, больше некому!» — Тламак настолько уморительно передразнил торговцев, что Гриша с Ваней зашлись в хохоте. Даже Олег Иваныч чуть улыбнулся. Тут что-то просвистело в воздухе. Аканак вскрикнул и, схватившись за бедро, с воем скатился на дно лодки. Олег Иваныч вскочил на ноги — из раны на бедре незадачливого купца фонтаном хлестала кровь. Рядом, на дне, валялось короткое копье с окровавленным наконечником из обсидиана. — Пригнитесь все! — скомандовал Олег Иваныч. Судя по расстоянию, копье было пущено из копьеметалки — гибкого прута с упором для конца копейного древка, с таким приспособлением копье летело дальше и сильнее, нежели просто брошенное рукой. Преследователи метнули еще несколько копий, полетели и стрелы — пара воткнулась в борта лодки, остальные — мимо. — Тламак, кричи гребцам — пусть гребут навстречу этим козлам, да побыстрее! —распорядился Олег Иваныч. — Иначе они всех нас тут перебьют копьями. Кивнув, Тламак что-то крикнул. Лодки застопорили ход и тут же поплыли обратно, быстро приближаясь к нападавшим. Те, видно, не ожидали такого маневра — очередная порция стрел пролетела слишком высоко. Гребцы поднажали… И вот уже последняя — а теперь идущая первой — лодка коснулась борта врагов. Затем вторая… Третья… Преследователей было с дюжину, на трех узких и длинных челнах. Трое воинов-«ягуаров», несколько стражников (их можно было узнать по плащам) и пара каких-то оборванцев в рубищах. Самыми опасными были воины-«ягуары», ну, может, еще стражники, но уж никак не оборванцы. Какие-то они странные были, вроде бы как бы и не к месту здесь. Олег Иваныч не додумал, мысль его высказал Гриша: — Смотри-ка, Олег Иваныч! Шильники-то в третьей лодке в одежке нашенской. Олег Иваныч пригляделся. Действительно: на двоих были оборванные порты с рясьем и такие же рубахи-косоворотки, давно выцветшие на солнце. Оба — светлокожие! Один — молодой круглолицый парень, другой — коренастый мужик с всклокоченной бородой и звероватым взглядом. Олег Иваныч вздрогнул. Неужели это… Кровавый призрак из прошлого… Нет, не может быть, тот давно уже сгнил в холодной могиле, если кости не растаскали белые медведи-ошкуи. Нет, показалось… Ладно, потом разберемся. — Гриша, давай налево. С тобой Тламак и Ваня. Средняя лодка — моя. Выхватив макуавитль, Олег Иваныч перепрыгнул во вражеский челн, с маху сразив зазевавшегося гребца. Крича от боли, тот повалился в воду, подняв кровавые брызги. Уклонясь от копья, воевода взмахнул макуавитлем. Челн был узок, и воины не могли нападать вместе. Первым шел здоровяк с угрюмым вытянутым лицом и смешными близко посаженными глазками. В обеих руках он держал огромных размеров макуавитль, больше напоминающий дубину. С плеч воина щегольски свисала пятнистая шкура ягуара. Здоровяк замахнулся — его страшное оружие со свистом ударилось в дно лодки, гремя раскрошившимся обсидианом. Олег Иваныч легко уклонился — он уже сразу сообразил, что приемы боя здесь будут те же, что и у европейцев с двуручным мечом, а следовательно, и ошибки — те же. К тому же — макуавитль, это все-таки не стальной меч, а плоская дубина, утыканная по периметру острыми осколками вулканического стекла или кремня. Адмирал-воевода не стал выжидать — время было дорого — пока нападавший поднимал макуавитль для удара, он произвел быстрый выпад вперед и вправо, достав-таки шею здоровяка. Злобно рыча, тот рванулся вперед, не обращая внимания на льющуюся кровь. Макуавитль в его руках вращался, словно мельничные крылья в хороший ветер. Олег Иваныч просто сделал шаг в сторону, уклонился… И полетел в воду вместе со всеми остальными пассажирами перевернувшегося челна! Быстро слабеющий здоровяк камнем пошел на дно — щегольская пятнистая шкура окончательно сковала его движения, и без того уже слабые. Однако остались еще двое… Ага, вот одного ловко ударил веслом по башке Ваня. Молодец, парень! А где же другой? Что-то не видно. Олег Иваныч обеспокоенно осмотрелся — он не настолько хорошо плавал, чтобы выдержать драку в воде. Нет, второго «ягуара» нигде видно не было. Тоже утонул, что ли? А вот на том челне, что слева, кажется, победили наши. Подплыв ближе, адмирал-воевода, отфыркиваясь, словно тюлень, тяжело перевалился в лодку. Весело подмигнул Гришане с Ваней: — Ловко вы тут. — Да это и не мы вовсе, — скромно заметил Гриша. — Это наши караванщики копья хорошо пометали. — Он кивнул на широкие лодки Аканака. Нет, не зря осторожный купец всегда брал с собой отменных воинов. — Ну и слава Богу, — заключил Олег Иваныч. — Покрывающая его лицо краска во время недавнего купания пошла забавными полосами, головной убор из перьев давно потерялся. — А где Тламак? — осмотревшись, спросил он. — Тламак? — Гриша огляделся. — Похоже, он тоже свалился с лодки. Утонул? — Нет, не утонул, — покачал головой Ваня. — Тламак хорошо плавает. Смотрите-ка! — Он указал на восток, где виднелся еще среди волн быстро удаляющийся вражеский челн. — И черт с ними, пусть уходят, — качнул головой адмирал. — Но, может быть, с ними Тламак? Похоже, его подобрали с той лодки. Олег Иваныч оглянулся на страдающего Аканака. С перевязанным бедром купец лежал на тюках с перьями и чуть слышно стонал. — Есть ли тут где спрятаться? — как мог, спросил он на науйа, тщательно выговаривая слова. Поймет ли купец? Купец понял. Закивал головой: — Тут рядом… остров. Напротив Иста… Истапалапана… Гребцы знают. — К острову! — взмахнув трофейной палицей, воскликнул Ваня.Лев Троцкий, «Сталин», том 1
Глава 16 Озеро Тескоко — Ново-Михайловск. Октябрь 1478 г.
Здесь нынче солнце Йорка злую зиму В ликующее лето превратило; Нависшие над нашим домом тучи Погребены в груди глубокой моря. У нас на голове венок победный; Доспехи боевые на покое. Глостер: Принц милый, чистота и юность ваша Мешают вам понять всю лживость мира.Остров оказался гористым, густо поросшим пушистыми длиннохвойными соснами и кустарником. Высокая скала, у которой причалили лодки Аканака, отбрасывала в светлую воду озера густую черную тень. Никаких следов на песчаном берегу не было — видно, преследуемые высадились на другой стороне острова либо вообще обогнули его и плыли теперь к ближайшему берегу. Послав лодки вдоль береговой линии, Олег Иваныч, прихватив с собой Григория и полдесятка воинов, решил осмотреть остров лично — не так уж он был и велик. Помахав на прощанье оставшимся в лодках, небольшой отряд углубился в лес, вернее, в маленькую рощицу, начинавшуюся почти сразу от берега и состоявшую, в основном, из кустов акации и сосен, лишь иногда, на возвышениях, попадались молодые дубки и липы. Меж деревьями извивалась тропка, весьма заметная, видимо, остров часто посещался рыбаками, о чем свидетельствовали и остатки кострищ на белом песке пляжа. Солнце стояло в зените, но было не так уж и жарко — все-таки осень. Олег Иваныч смахнул с лица комаров и оглянулся: идущие следом за ним гуськом воины и Гриша внимательно осматривали окрестности. Вокруг цвели дивные пурпурно-оранжевые цветы, пели птицы, налетавший иногда легкий ветерок чуть шевелил тяжелые ветви сосен. Судя по всему, в роще никого не было. Тропинка, извиваясь, вела меж горными кряжами, спускаясь в небольшую долину, тянувшуюся до южного края островка. С одной из вершин был хорошо виден противоположный берег, похоже, тоже пустынный. В долине росли те же сосны и кустарник, только дубков было побольше — они столпились на невысоком холме густой маленькой рощицей вокруг старого корявого дуба, словно юные пионеры вокруг вожатого. Меж деревьями и горами ярко зеленела трава, какая-то подозрительно свежая, блестящая, ровная, словно английская лужайка. Кое-где блестели небольшие, густо поросшие камышом лужи. — Болото, — догадался Олег Иваныч. Доходя до камышей, тропинка круто сворачивала вправо, проходя вдоль берега, и затем возвращалась к дубу. Вокруг была тишина и спокойствие. Ни криков, ни воплей, ни костерка. — Станут они тут задерживаться, как же! — недоверчиво покачал головой Гриша. — Наверняка, мимо проплыли, чай, не дураки, тут-то их разыскать — раз плюнуть. — Не скажи, — задумчиво покусывая сорванную травинку, возразил Олег Иваныч. — Искать их здесь — тоже время нужно, а его у нас мало, и они об этом знают. Высадись они сразу на берег — так им известно, что и нам примерно туда надо. Ну, Аканаку — в Истапалапан, а наши пути дорожки… — Он усмехнулся. — Думаешь, опознали нас? — вскинул глаза Гриша. — Почти наверняка, — кивнул адмирал-воевода. — Особенно меня, когда я из воды выбирался. К тому ж я, кажется, знакомого встретил… Кто ж этот там такой был, с бородищей, а? — Боюсь соврать, Олег Иваныч… Но уж больно на Матоню похож, хотя, конечно, не может того быть, — осторожно предположил Григорий. — Поближе б на него посмотреть — глазки его змеиные я до сих пор помню, еще с той поры, как в Литву ездили. И словечки его любимые: «Глаз, он шипить, когда его вымают». Тьфу-ты, прости, Господи! — Да и я его не забыл, — почесал бороду Олег Иваныч. — Матоня… Нет, он же Маруф! В Магрибе ислам принял. Маруф абд-Джафар. — Поганец! — Ладно, он — не он, гадать не будем. — Воевода поправил висевший у пояса макуавитль. — Нет, Гриша, ни к какому берегу они не поплыли — здесь где-то прячутся. Сам поразмысли: ну будет ли беглый белый касик, как они тут меня величают, тратить время на никому не нужных разбойников, к тому же и неудачливых в своем деле? В то время как вот-вот начнется погоня! Они об этом знают не хуже нас с тобой. В общем-то, правы. Сдались они нам, если б не пропавший Тламак. Все-таки жаль парня. Ты точно видел, что его подняли на их лодки? — Да, видел. — Григорий вздохнул. — Толстоморденький такой за волосы его вытащил. Хоть и пловец Тламак изрядный, а все ж, видно, палицей по башке попало — если б не вытащили, так утоп бы. И зачем им этот Тламак? Как мыслишь, Олег Иваныч? Про нас через него хотят вызнать? — Может, и про нас… — задумчиво протянул воевода. — А может, и не про нас. Может, у них тут свой какой интерес есть. Впрочем, чего зря гадать? Поторапливаться надо — во-он до того дуба дойдем, и все. Времени у нас действительно мало. Приложив ладонь к глазам, Олег Иваныч внимательно осмотрел болото, рощицу и вершину старого дуба. Затем махнул рукой воинам, и маленький отряд направился по тропе к берегу. Обогнув болото, они миновали рощу и, выйдя к небольшой бухте, увидели на песке лодки. — Вот они! — оглянувшись, возбужденно шепнул Гриша. — Не спеши радоваться, — охладил его Олег Иваныч. — Это же наши! Вон и Аканак, под сосной, на циновке. Похоже, совсем плох. И с чего бы? Рана-то пустяковая. Рана торговца и в самом деле была пустяковой, даже кость не задета, крови, правда, вытекло много, но… но выглядел Аканак — краше в гроб кладут! Осунулся, лицо стало серым, страшным, все тело пошло какими-то складками, словно сдувшийся мяч. — Мне не выжить, — увидев Олега Иваныча и Гришу, тихо прошептал купец. — Найдите Тламака, если сможете… Там, за болотом, у дуба… есть старый жертвенник… бога огородников Шочипилли… там… — Торговец впал в забытье. Находившийся рядом Ваня осторожно поправил циновку в его изголовье. Услышав про жертвенник, Олег Иваныч и Гриша переглянулись. Подняв с земли тяжелую палицу, белый касик кивнул воинам. Те быстро взяли в руки копья и бесшумно скрылись в кустах следом за ним. Бронзовое тело Тламака отчетливо выделялось на фоне черного квадратного камня с истершимся от времени барельефом. Руки и ноги юноши были привязана к вбитым в землю кольям, кожа на груди его натянулась так, что, казалось, вот-вот лопнет сама собою и вырвавшееся на волю сердце вознесется прямо в небо. — Господи, Иисусе Христе… — тихо шептал Тламак слова молитвы. — Я рад умереть за Тебя, я знаю — я помог друзьям, теперь помоги же им Ты. Странно, но в душе юноши не было страха. Может, он просто уже устал бояться жестоких жрецов, а быть может… быть может, сам Иисус дал ему силы, чтобы спокойно встретить смерть, подобно древним христианам. — Напрасно мы это затеяли, — по-волчьи оглядываясь вокруг, произнес кругломордый Олелька. — Лучше б с собой его прихватили, может, и пригодился б на что. В крайнем случае — нож под ребро всегда успеем. А так… Только время теряем. — Помолчи, парень, — недовольно прервал его Матоня, с самым деловым видом проверяя крепость распинавших пленника веревок. — Таштимак знает, что делает. — Да уж, — усмехнувшись, Олелька недозерчиво покосился на Таштимака — угрюмого тощего воина, одного из трех, что оставались сейчас с ним и Матоней. Говорили, что Таштимака выгнали из клана жрецов Уицилапочтли за чрезмерное пьянство. Хорошо зная жестокость жрецов, Олелька этому не верил — станут они выгонять кого-то, как же! Скорей, распнут на жертвеннике, как вон этого Тламака, да вырвут сердечко. Умело это у них получалось, по праздникам словно соревновались они друг с другом — у кого ловчее сердце достать получится. Так что врал, наверное, Таштимак, про свое жречество, да не просто так врал, с прицелом — чтоб боялись да уважали. Правду сказать, воин-то из него никакой. А дядька Матоня что-то явно не то сейчас делал. По мнению Олельки, чем возиться с жертвенником, лучше б было давно уже треснуть Таштимака по кумполу камнем, так же как и его соратников, что конопатили сейчас лодку на берегу — ну, от тех хоть польза — пленника утопить да свалить налегке обратно в Мехико, а там видно будет. — Не лыбься, не лыбься, паря! — обернувшись к Олельке, вдруг с угрозой в голосе произнес Матоня. — К чужим богам тоже почтенье иметь надо. Глядишь, и помогут. — Да что нам их помощь, дядька? — не выдержал Олелька. — Нам бы скорее обратно в город. Погони-то за нами нету — иначе б давно появилась уже. Да и чего им за нами гоняться, сами, чай, беглые. — Это ты про Олегу с Гришкой? — Матоня нехорошо прищурился. — А то про кого же? — засмеялся Олелька. — Мы тож не лыком шиты! Понимаем, что к чему. Ишь, переоделись, сволочи, морды раскрасили… ха, дядька Матоня, как мы когда-то, помнишь? Думают, не узнали. Узнали! Эх, жаль, конечно, не потопили, воинов маловато взяли. — Так ты ж и был против, — возразил Матоня. — Нечего, говорил, с ними делиться. — Так я ж думал, что за зипунами мы… И ведь мы вроде и шли за зипунами, однако ж вон как оно вышло. Зашуршали ветви. С берега вернулся воин, доложил, что лодка готова. Таштимак кивнул, как всегда, угрюмо. Буркнул что-то себе под нос. Воин еще что-то сказал, показав рукой в сторону леса. Таштимак встревоженно посмотрел туда, затем перевел взгляд на небо, посмотрел на распятую жертву и, хищно улыбнувшись, покачал головой. В глазах воина на миг промелькнул страх. Олелька хоть и не расслышал слова, да догадался — наверняка о погоне сказал воин. А этот придурок Таштимак, видно, решил сначала с жертвой разобраться. Да и дядька Матоня тоже что-то задурковал. Чужих богов, видите ли, решил ублажить. Да нет, не богов, конечно. Похоть свою богопротивную потешить. С Таштимаком поспорил, что и сам сердце взрежет, не хуже жрецов. Ну, так скорей бы. Если и вправду погоня, нечего тут торчать — прятаться надо. А ведь и правда! Олелька только сейчас сообразил, что дело становится опасным. А ну‑ко, сейчас явятся адмирал-воевода с Гришкой-дьяком да людьми своими, на все готовыми? Ждать им некогда, чикаться не станут — перебьют всех, так, на всякий случай, да быстрей с острова. Рассудив таким образом, трусоватый Олелька незаметно передвинулся к дубу, затем бочком-бочком зашел за кусты акации. Оглянулся… Да так припустил — только его и видели, потому как услышал рядом чью-то тяжелую поступь. На бегу нырнул с тропки в траву, перекатился в кусты, затих, тяжело дыша… Из рощицы вышли люди. Один, два… десять! Адмирал-воевода, Гришка-дьяк, воины… Подать, что ли, какой знак своим? Олелька тут же ухмыльнулся своей дурацкой мысли. Ага, подай. А лучше — выйди да сдайся в полон — мол, вот он я, берите. Ну, нет, не такой уж он простак. Пускай дядька Матоня сам выкручивается, коль с похотью своей совладать не сумел. Ишь, приспичило ему сердце взрезать, а ведь вроде умный мужик. Ну, страсть, она и есть страсть, многих сгубила. Проводив глазами воинов Олега Иваныча, Олелька тихо-тихо, словно змея, выполз к тропинке и, бесшумно перейдя ее, углубился в рощу. За рощей, за болотцем — обойти слева, Олелька знал, как — скала, а за скалой уже и озеро. Там и лодка. А те пусть, как умеют, выпутываются! Зелено-золотистые солнечные лучи, проникая сквозь густую листву дуба, падали вниз зеленовато-желтой, еле уловимой дымкой. Корявые коричневые ветви шумели, покачиваясь, отражались в широко раскрытых глазах Тламака. Он уже не шептал молитвы, просто лежал, улыбаясь, спокойно и благостно, как человек, полностью готовый к встрече с Господом. Жаль вот, нет священника — некому исповедаться. Таштимак и Матоня стояли напротив жертвенника, опустив головы, и чего-то ждали. Грудь Матони тяжело вздымалась, маленькие злобные глазки блестели дьявольским пламенем. Ну вот, уже скоро. Он посмотрел в небо, лазурно-голубое, безоблачное, высокое. Вытащил из-за пояса широкий нож — в стальном лезвии на миг отразилось солнце. Матоня усмехнулся. Глядя на орудие убийства, вспомнилась ему вдруг дочка мадьярского воеводы, когда-то изнасилованная и убитая им в далекой Валахии. Еще вспомнилась Шошчицаль. У той тоже были такие же блестящие глаза, как вот у этого. Он перевел взгляд на Тламака. — Пора! — кивнул Таштимак, когда тень дуба полностью скрыла жертвенник. Матоня ощерился, показав желтые зубы, покрутил между пальцами нож, примерился. — Не знаю, как сердце, а глаз, он шипить, когда его вымают, — с усмешкой произнес он, глядя в широко распахнутые глаза жертвы. Олег Иваныч вздрогнул, услышав эти слова. Не раздумывая, на бегу, швырнул палицу. Жалобно звякнул упавший на жертвенник нож. Схватившись за голову, Матоня с рычанием повалился в траву. Таштимак и молодой воин, словно зайцы, бросились в лес. Не успели они пробежать и нескольких шагов, как были настигнуты копьями воинов Аканака. Олег Иваныч и Гриша подошли к лежащему навзничь Матоне. Сивая всклокоченная борода его торчала кверху нелепым куском пакли. Застонав, Матоня очнулся и, с ненавистью взглянув на Олега Иваныча, зарычал, словно раненый волк. Левая рука его потянулась к ножу, скатившемуся в траву с жертвенника. Взяв у Гриши копье, Олег Иваныч с холодным презрением заколол убийцу, просто и без особых эмоций, как убивают змею, злобно шипящую ядовитую гадину, свернувшуюся скользкими отвратительными кольцами. Никаких угрызений совести адмирал-воевода не чувствовал — бывают твари, с которыми нельзя играть в благородство, и Матоня был из их числа. — А ведь он, похоже, с нами в Ново-Михайловский прибыл, — глядя на убитого, задумчиво произнес Гриша. — И ведь как ловко затаился, зверь, что… — Думаешь, сообщники могут в Ново-Михайловском быть? — вскинул глаза Олег Иваныч. — Ничего, вернемся, обязательно проведем проверочку. Внезапно раздался тихий голос привязанного к жертвенному камню Тламака. — Стесняюсь отвлекать вас от важной беседы, достопочтенные господа, — спокойно произнес он. — Но, все же, если бы вы нашли немного времени, чтобы развязать веревки… А то этот камень, он такой жесткий, что… — Ах, да! Переглянувшись, Олег Иваныч и Гриша рассмеялись. Аканак умирал. Он лежал на циновке, еще больше, чем всегда, похожий на глубоководную рыбу с выпученными, подернутыми какой-то сероватой пеленой глазами. Рот его беззвучно открывался, на губах застыла желтая пена. Подойдя к лежащему купцу, Олег Иваныч опустился на одно колено. — Тламак… — еле слышно прошептал Аканак. — Вы… вы нашли его? Последнюю фразу Олег Иваныч не понял, но смысл был и так ясен. Он просто подвел к умирающему Тламака. Юноша сел рядом, внимательно посмотрел на купца. — У тебя… у тебя была сестра … — собравшись с последними силами, произнес Аканак. — Да, я знаю, — кивнул юноша. — Ее… ее звали… Шошчицаль. Она жила во дворце… но… но ты… Вы оба… внуки Ицкоатля! — как мог торжественно произнес Аканак, приподнявшись на локте. — Берегись, Тламак! Шошчицаль… уже мертва. И ты… Таштетль и Тисок… тоже знают… Знал Тлакаелель. Знает Койот. И многие старые жрецы… Они помогут… Берегись Таштетля… тлатоани Тламак! Вели-кий… тлато… ани… С последним слогом жизнь покинула купца. Грузное тело его нелепо дернулось, круглая голова свалилась на циновку. Великий тлатоани! Он, Тламак, мог стать им! Внук Ицкоатля Освободителя, великого правителя великого народа теночков, возглавившего борьбу против угнетателей, могучих владык Аскапоцалько. И племянник нынешнего тлатоани Ашаякатля… А ведь именно братья и племянники тлатоани имели право на престол. Именно из них, строго следуя праву наследования, выбирали правителя ацтеков четыре высших военачальника. И не так и много их оставалось, наследников. Поглощенный услышанным, в глубокой задумчивости смотрел Тламак в прозрачные воды озера, даже не заметив, как лодка мягко ткнулась носом в песок. Дальше они углубились в горы. Олег Иваныч, Григорий, Ваня, Тламак. Люди безвременно почившего Аканака на оставшихся лодках свернули в Истапалапан, тепло простившись с беглецами. У всех была своя дорога. Дорога Олега Иваныча тянулась горными кряжами, ныряла на дно долин, зависала над темными ущельями узенькой лентой и вновь выбиралась в долину. Можно было бы, правда, пойти по равнине, вдоль берега озера, но Тламак не советовал этого делать, справедливо опасаясь погони. И правда, весть об озерной битве наверняка уже достигла ушей Тисока и Асотля, и целые армады челнов курсировали вдоль берегов в поисках беглых. Переправившись через бурную горную речку, они обошли городки Коатлинчан, Уэшотла, Тескоко и вдоль горных хребтов направились на северо-восток, к Тепеспану и расположенному рядом с ним Акалиану. Хорошо знающий местность Тламак хотел проскользнуть между ними, снова переправиться через реку, благо все они были неглубоки и довольно узки, и выйти к озеру недалеко от Чиконаутлы, деревни, располагавшейся на глубоко вдающемся в озеро мысе. Далее можно было либо обойти оставшуюся часть озера по суше — на северном берегу не было больших селений — либо рискнуть — украсть рыбачью лодку и переправиться через относительно узкое — верст шесть — озерное горлышко. — Тогда мы бы вышли к реке, вот, смотрите. — Тламак ловко чертил прутиком на песке. — Здесь — небольшой городок Экатепек, он не у самой реки, там десять полетов копья, только надо ночью. Правда, это, конечно, опасно. — А что на севере? — внимательно вглядываясь в чертеж, поинтересовался Олег Иваныч. — На севере ничего, — пожал плечами Тламак. — Вот, чуть ближе к горам — Теотиуакан, древний город, он тоже не очень-то большой, мы его огибаем за горами, ну и дальше, вдоль реки, на север — земли отоми. Туда ведь нам и надо. — Так же мыслит и Тисок, — усмехнулся Гриша. — То-то и оно. — Олег Иваныч потер отросшую щетину. — На месте Тисока я бы как раз и перебросил главные силы к этой Чиконаутле. Выслал бы отряд к Теотиуакану — перекрыть горы — а на лодках контролировал бы всю горловину озера. И никуда б нам не деться! — Тисок не дурак, — заметил Тламак. — То и нам ведомо. Тламак, а что у нас дальше к закату, за горами? — За горами — тотонаки. Ужас, до чего свирепые! — Все вы тут… недобрые, — хмыкнул Григорий. — Ладно, ладно, Тламак, не обижайся. В общем, в любом случае, нам рассчитывать не на кого. Олег Иваныч задумался. Помолчал. Снова потер щетину. Потом вдруг неожиданно улыбнулся, словно придумал что-то такое, что явно указывало беглецам путь к спасению. — А вот тут ты не прав, Гришаня! — Где не прав? — По поводу того, что нам рассчитывать не на кого. Сколько мы в Мехико, три месяца? Около того… И ты, Гриша, думаешь, что нас никто не ищет? Что все думают, что сгинули мы в горах да пустынях? Плохо ж ты знаешь свою Ульянку и уж тем более мою Софью Михайловну! Ты, Тламак, все торговые пути здесь ведаешь? — Ну, не все, но главные. — Тламак кивнул. — Эх, кабы наши про нас точно знали, — почесал затылок Ваня: смешной, загорелый, худой, с длинными, выгоревшими на солнце волосами. В куцем плащике из агавы и набедренной повязке, однако с устрашающих размеров макуавитлем у пояса. — Вот бы раньше весточку им подать через купцов каких. Да теперь, пожалуй, поздно. — Подали уже весточку, — усмехнулся Олег Иваныч. — Уж ты, Ванюша, совсем нас с Гришей за дурней держишь. Зря мы с ним на рынок почти каждый день хаживали? Не только христианские знаки искали, но и около купчишек болтались. Наших соседей масатланцев, правда, там не было, да зато были другие. Нет, Ваня, весточку мы подать не могли — перехватили бы, совсем не дураки жрецы, и Тисок не дурень — но ведь мы и сами по себе — весточка. Двое бледнокожих ходят по рынку, одного называют белым касиком… О ком купцы рассказывают? Кому надо — враз догадается. — Так ты думаешь, наши поблизости где-то? — Думаю? Уверен! — Олег Иваныч рассмеялся. — Нам остается только лишь их найти. Пустое дело! Все повеселели. Дальше пошли легко, с задором да шутками, только что песен не пели. Олег Иваныч шел сразу за Тламаком, насвистывал, отмахиваясь от комаров сорванной веткой, улыбался… хоть самому и не до смеха. Уверенности во встречных поисках особой не было. Это уж так просто про то брякнул — парней подбодрить. И смотри-ка, достиг успеха, так бы и раньше. Хотя, по логике вещей, конечно же, должны быть поиски, только вот встретиться с вышедшим из посада поисковым отрядом задача наитруднейшая. Повезет, будем надеяться. Ну, а не повезет — будем сами выбираться, в первый раз, что ли? С вершины крутого холма, поросшего редкими корявыми сосенками, открывался вид на широкую долину, тянувшуюся до голубой полоски реки, играющей на солнце верстах в трех от холма. Прохладный, налетавший с гор ветер шевелил траву, желтовато-голубыми волнами разбивавшуюся, словно прибоем, о далекие желтые скалы. Олег Иваныч как увидал эти волны — ну точно, думал, озеро или, того лучше — океан. Они не пошли пешком через горы у Теотиуакана и не переправились на западный берег озера у Чиконаутлы. Украв ночью рыбацкую лодку, поплыли на север, где, никем не замеченные, и выбрались на пологий болотистый берег напротив маленького островка Сумпанго. Никто их не ждал здесь, и никто за ними не гнался — уж больно гнилым было место, и даже возглавивший погоню многоопытный Тисок лишь презрительно скривился в ответ на предложение жреца Таштетля тщательно осмотреть северный берег. — Мы не найдем там никого, кроме змей да болотных ящериц, — сквозь зубы бросил Тисок и отдал приказ воинам-«ягуарам» прочесать все западное побережье, от Экатепека до Теолоюкана. — Главное — не пустить их к рекам, что текут в океан. Не пустить… Три сотни воинов-«ягуаров» поклялись в этом своему покровителю Тескатлипоке. За это жрецами им было обещано сердце самого молодого белого. Сам же белый касик и его помощник уже принадлежали Уицилапочтли. Почти принадлежали. Осталось всего лишь изловить их да бросить на жертвенник теокалли. И пусть насытится радостью сердце небесного покровителя ацтеков, пусть горячая кровь чужеземцев оросит священные камни храма. Недолго уж осталось ждать, недолго. Повсюду — воины и верные люди. Всем старостам городков и селений разослан строгий приказ — хватать чужих, где увидят, и везти в Теночтитлан. Не спастись беглецам, не укрыться от зорких взглядов, ибо велика и могущественна власть теночков в долине Анауака! Представив это, Тисок горделиво улыбнулся: он нисколько не сомневался в успехе погони — дело было лишь только за временем. Так же рассуждал и Таш-тетль, увязавшийся за Тисоком, хоть и не было никакой в том надобности. Впрочем, не было-то не было, однако не гнал его Тисок, наоборот, окружил почетом да шептался с ним частенько о чем-то вдали от охраны. Не только белые беглецы были нужны обоим. Скажем так — совсем даже и не они… — Тлашумок, спасшийся с острова, точно видел его! — шептал Таштетль, кривя тонкие губы. Ветер трепал его грязную шевелюру, а накинутый на сутулые плечи плащ из тонкого хлопка вовсе не защищал от холода. — Тламак. Значит, он с ними, — потирая руки, зловеще шептал Тисок. — Только, друг мой Таштетль, никаких жертвенников! Надо убить его сразу, как только увидим. — Ты очень верно рассуждаешь, о досточтимый Тисок! — льстиво кивал жрец. — Очень верно. — Похожий на растрепанную ворону Таштетль в мечтах уже представлял себя на месте Асотля, главного жреца храма Уицилапочтли. Кем себя представлял Тисок — яснее ясного. Сладостны были мечты их, которым предстояло так скоро превратиться в реальность! По крайней мере, так думали жрец и военачальник. Не только думали, но и активно действовали, подгоняя воинов именем верховного владыки Ашаякатля. Ох, напрасно старый тлатоани доверил погоню этим двум змеям, напрасно. Вовсе не о государственной важности думали они, вовсе не о том рассуждали, однако деятельность проявляли кипучую. Притом, ясно всем было, что не уйти беглецам, что не сегодня-завтра выловят их. Но вот хотелось скорее. — Люди! — сидевший на толстой ветке сосны Ваня ящерицей соскользнул вниз, ободрав об кору коленки. Сейчас как раз была его очередь дежурить. Разбуженный Олег Иваныч внимательно всмотрелся в долину. Меж трав, по узкой дороге, двигался небольшой купеческий караван — охрана, купцы, носильщики. Дорога сворачивала на север как раз у того холма, где еще вчера устроили привал беглецы. Поужинали подстреленным Ваней кроликом, запили водой из ручья. Неплохой получился ужин — последнее время все подножным кормом перебивались: ящерицами да змеями. Последние, правда, вкуснющие попадались, по мнению Олега Иваныча, уж никак не хуже кролика, однако Гриша, а особенно — Ваня от них попервости носы воротили. Зато кролика срубали в один миг, один запах остался от косточек. Хорошо, что здесь нет собак, глядя на приближающийся караван, подумал Олег Иваныч. Маленькие собачки, что разводятся для еды, — не в счет, они и лаять-то, похоже, не умеют. — Тотонаки! — приглядевшись, взволнованно прошептал Тламак. — И мы вряд ли сможем убежать — носильщики-скороходы догонят очень быстро. Остается молить Господа, чтобы тотонакам не пришло в голову остановиться на привал здесь, на холме. А ведь больше, похоже, и негде! Действительно, этот поросший редколесьем холм представлял собой очень удобное место для привала — тень, дрова, ручеек, чего еще желать стремящемуся отдохнуть путнику? — Сворачивают! — схватился за палицу Гриша. — Что ж, не посрамим земли новгородской и Святой Софии! — Не спеши, Гриша. — Но ведь они, похоже, как-то нас заметили! Вон, окружают! Тотонаки, поставив в траву груженые носилки с товарами, растянулись в траве полумесяцем и медленно приближались к холму. В руках у них были копья. — Что они там кричат, Тламак? — звонко спросил Ваня. — Ругают ацтекских тварей. — Это кого же? — Вас, — пошутил Олег Иваныч. — Впрочем, я так и предполагал. Григорий, брось палицу, мы не собираемся с ними сражаться, мы же не ацтеки… И ты не журись, Тламак, не дадим в обиду. Шлатильцин говорил, недавно с тотонаками была война цветов, я правильно его понял? Тламак кивнул, сумрачно глядя на приближающихся врагов. — Ну, хватит ждать. — Олег Иваныч поднялся с земли во весь рост. — Пойдем, Тламак, толмачом будешь. — Олег Иваныч, а что такое война цветов? — не в тему поинтересовался Ваня. — После Тламак объяснит, — отмахнулся адмирал-воевода. — Ну, пошли мы. — А нам что делать? — Кролика пока доедайте. — Да там уж и есть нечего. Последних слов друзей Олег Иваныч уже не слышал. Вместе с ацтекским принцем он шагнул в желто-голубое травяное море. Они медленно двинулись по колено в траве, приветственно подняв над головой руки. Адмирал-воевода широко улыбался. В землю перед ними воткнулось копье. — Ты не молчи, парень! — оглянулся Олег Иваныч. — Кричи — великий белый касик желает говорить с ними. Впрочем, похоже, они уже меня разглядели. «Великий белый касик» неторопливо шествовал навстречу караванщикам той самой, важной, «боярской», походкой, неспешной и степенной, что выучил когда-то еще в Новгороде под руководством Софьи. Из травы, изумленно глядя на него, поднимались воины и купцы, вооруженные палицами и копьями. Впереди появился пожилой, довольно-таки скромно одетый индеец, судя по тому почтению, что оказывали ему остальные — главный. Остановившись пред ним, Олег Иваныч приветственно приложил к груди руку: — Белый касик, преследуемый коварными теночами, рад встретить тебя здесь, досточтимый торговец! Тламак быстро перевел. Глава караванщиков улыбнулся, услыхав про «коварных теночков» и, в свою очередь, произнес несколько фраз. — Его зовут Типильтек, он староста каравана, — пояснил Тламак. — Они тотонаки и с радостью помогут тебе, великий белый касик. Весть о твоем мужестве давно разнеслась по всему Анауаку. — О да, мы теперь известные, — не удержавшись, хохотнул Олег Иваныч. — Спроси, не идут ли они на запад, к отоми или тараскам? — Нет. — Купец покачал головой. — Но мы окажем тебе и твоим друзьям всяческую помощь. — Война цветов? — через Тламака переспросил Типильтек Ваню. — Это коварство и жестокость ацтеков! — На скулах торговца заиграли желваки. — Вот как это происходит: наш род — род Итикаитци — давно уже живет на землях, подчиненных ацтекам. Мы исправно платим им, чиним дороги и, если надо, доставляем с гор камни. Но жестоким теночкам этого мало! Раз в год, самое малое, они являются в наше селение за сердцами молодых воинов. Явившись, объявляют войну. Ацтеки — в полном вооружении, в деревянных шлемах, в панцирях, со щитами. А наши воины должны сражаться цветами. — Как так — цветами? — Большими букетами, собранными красивейшими девушками. Сколько нужно воинов — столько теночки и возьмут в плен. Сердца пленников будут выдраны на жертвенниках Мехико. — А если сопротивляться? — Они возьмут наших детей, как уже поступали не раз. — Но ведь так нельзя жить! — Мы знаем. И не живем. Вернее, скоро не будем — придется уходить на восток, к Великой Воде, пока и туда не успели добраться теночки. Впрочем, это им будет трудно — народ тотонаков издревле отличается доблестью и военным искусством. Беглецы и караванщики-тотонаки сидели у костра, разведенного на вершине холма, между соснами. Неспешно текла беседа, переходил из рук в руки небольшой кувшин с октли, на углях жарился кролик. Вполуха слушая старосту Типильтека, Олег Иваныч думал о своем. Как он давно уже предполагал, империю ацтеков — вернее, союз городов-государств — давно разъедали не только внутренние противоречия. Кроме мощного христианского движения и борьбы группировок за власть, существовала еще и иная борьба. Борьба покоренных ацтеками народов за свою свободу. Борьба соседних, пока еще свободных племен — за то, чтоб не покорили. И, судя по всему, ацтекам в этой борьбе приходилось туго. Да, пока что они были победителями, покорителями и властителями Анауака. Но все больше было недовольных среди подвластных племен, все меньше хотели они видеть свои сердца в жертвенных сосудах ацтекских храмов. И восставали. И грабили купцов, убивали чиновников, а в некоторых районах Анауака, даже неподалеку от озера Тескоко, бесследно исчезали небольшие ацтекские отряды. Пока небольшие. Насколько помнил Олег Иваныч из истории — именно эта ненависть подвластных и соседних племен и поможет покорить Теночтитлан конкистадорам Кортеса. То же самое произойдет и южнее, в Империи Инков. Да, иногда на костях и пепле подданных вырастают удивительные по красоте цветы, но ни одно жестокое государство не может цвести долго. Когда-нибудь люди устанут бояться и устанут терпеть. И тогда придется ответить за все. За войны цветов, за вырванные бьющиеся сердца и реки человеческой крови, проливаемые на жертвенниках. За все. И отвечать будут не только правители, но и весь ацтекский народ. Олег Иваныч рассеянно смотрел в быстро темнеющее небо. Он уже знал, что не зря был пленником Те-ночтитлана. Он знал, что никогда — никогда! — ацтеки не посмеют напасть на Ново-Михайловский посад, даже земли пупереча и отоми не захватят. И он знал теперь, как этого добиться. Тотонаки проводили их до какой-то большой реки, имеющей несколько названий. Река, как они говорили, текла далеко на запад, впадая в Великую Воду. Тепло простившись с торговцами, беглецы связали плот и, погрузившись на него, поплыли вниз по реке, никем не задерживаемые. А далеко к югу, у маленького селения Экатепак, что на самом берегу озера Тескоко, их напрасно поджидали Тисок и Таштетль. Военачальник и жрец, несмотря на весь их ум и природную хитрость, слишком верили в страх. Ведь это именно из-за страха перед мощью и мстительностью ацтекского государства должны были ловить беглецов мирные племена Анауака. Вот, видимо, и ловили, только пока что-то больно медленно. Впрочем, Тисок с Таштетлем еще не устали ждать. Ну, ждите, ждите… А река, расширяясь, катила свои бурные воды к Великому Тихому океану. Все меньше становилось скал по обоим берегам, все больше появлялось зелени — деревьев, кустарников, трав. Глубокий каньон медленно сменялся низменностью. С погодой, правда, не везло — пошел дождь. Сильный, плотный, целый ливень. Тяжелые капли пускали в воде пузыри и рябь, гулко барабанили по крыше шалаша, устроенного на плоту предусмотрительным Олегом Иванычем. На передней площадке, вооруженный длинной жердиной, сидел Ваня и, не обращая никакого внимания на дождь, внимательно всматривался вперед, насколько позволяла серая, зависшая в воздухе пелена. Однажды так вот чуть было не напоролись на камни — еле выплыли. Река медленно огибала мыс, а за мысом… За мысом качались на волнах несколько вместительных лодок — из-за дождя Ваня слишком поздно заметил их. Впрочем, особо он и не волновался — вряд ли это были ацтеки, скорее всего — союзное Ново-Михайловскому посаду племя тарасков-пуперечей. Хотя никаких рыбацких снастей видно не было, а уж похожие на крылья бабочек сети пуперечей узнавались мгновенно. Убрали — потому что дождь? Тогда что они вообще на середине реки делают? А ведь направляются к плоту! Наперерез! И что теперь? — Олег Иваныч, вставай! Лодки. — Счас, — лениво отвечал из шалаша адмирал-воевода. — Поглядим, какие лодки… Ох, ну и дождина же! Сидевший на носу передней лодки индеец в длинном, насквозь промокшем плаще встал, стараясь зацепить плот багром. Несколько воинов нацелили луки. По знаку стоящего впереди гребцы взмахнули веслами, и получившая дополнительное ускорение лодка с ходу врезалась в плот. От получившегося сотрясения Ваня чуть было не полетел в воду. — Смотри, куда правишь, черт мокрый! — в сердцах выругался он. Мужик на носу лодки вдруг уставился на мальчика, словно на привидение, и выронил багор в реку. — Ваня! — громко воскликнул он. — Ванька! Вот радость-то. Ваня присмотрелся. С чего бы этому индейцу так радоваться? Ой… Да, кажется, он и не индеец вовсе. Да, волосы черные… Бородка… Небольшая, аккуратно подстриженная… — Дяденька Геронтий… Всхлипывая, Ваня прыгнул с плота в лодку. Не подхвати Геронтий, так и свалился бы в воду… — А я вас раньше ждал, у озера, — сидя на корме, объяснял Олег Иваныч обрадованным Геронтию и Николаю Акатлю. — Думал, там и ищете. — Так и там тоже наши. — Геронтий усмехнулся в бороду. — Ополченцы из Мештитака, с ними несколько теспатльских, с крепости. Ну, Мишку-кузнеца, верно, знаешь? — Знаю, как не знать? Починил он воеводское блюдо? — Давно починил, — улыбнулся Николай Акатль. — Уже и к младшей воеводской дочке, Верке, успел посвататься. Текультин Власьич-то не против, да вот женка его, Таиштль, говорит, пущай Мишка подзаработает вначале. — Подзаработает, кузнецывезде нужны. Как наши-то? Все ль по-хорошему? — Олег Иваныч внимательно посмотрел на Геронтия. Знал — тот врать не будет, скажет, как есть. Геронтий загадочно улыбнулся, ответил уклончиво: — Сам увидишь, Олег Иваныч. Плохого ничего нету. — Ну и слава Богу. Так, за разговорами, доплыли к устью реки. А в устье… Доплыть не успели еще, как из-за деревьев показались мачты. Олег Иваныч улыбнулся, кивнув: — Не «Святая Софья»? — Она. С каким удовольствием адмирал-воевода поднялся на палубу судна — вряд ли было можно описать! Да и не только он. Все: Гриша, Ваня, даже Тламак почувствовали наконец себя в безопасности, в тепле, в уюте, в общем — дома. Особенно — Гриша. На верхней палубе, держась за ванты, махала ему рукой дражайшая супружница Ульянка. Красивая до невозможности, с мокрыми от дождя косами, с глазами сине-голубыми, как омуты или ширь океана. Не стесняясь никого — все же свои — навалилась с поцелуями, схватила Гришу за руку, потащила на корму, в каюту. — Любый мой, любый… — приговаривала, срывая с себя одежду, не замечая, как текут по щекам слезы… Потом уже, разомлевший от теплоты Гриша, поглаживая жену по округлившемуся животу» мечтательно смотрел в потолок и тоже плакал. Если родится дочка — он знал, как назвать… Поймет ли только Ульянка? Простит ли? Может, лучше скрыть все? Забыть, выкинуть из головы черноглазую Шошчицаль? Нет! Нет! Нет! — Тише, тише, Гриша! — улыбаясь, успокоила мужа Ульянка. — Не кричи, что ты. Григорий молча прижался к жене всем телом. — Мы давно вас, как ты любишь говорить, вычислили, — попивая недавно сваренное в посаде пиво, рассказывал адмиралу Геронтий. — Герренсрат собрали, вече. Софья подсказала — среди купцов поискать. Нашли. Не сразу, но нашли. Через масатланца одного разыскали, известного тебе Туската. — То-то я гляжу, давненько его в Мехико не было, — не удержался Олег Иваныч. — Так это вы, значит? Молодцы, крупную рыбу поймали! — Все Николай. — Геронтий потрепал по плечу несколько смутившегося от похвалы индейца. — Тускат этот, кстати, не прост, ох, не прост. — Кто бы спорил, — усмехнулся Олег Иваныч. — Он не только из-за богатства на нас работает, — дополнил Николай Акатль. — И не из-за страха. Чего-то хочет. Знает что-то про то, что в Теночтитлане делается. — Ну, и мы теперь кое-что знаем! Олег Иваныч не выдержал, вышел на палубу. Судно заметно качало. С шипением разбивались о форштевень волны, зеленовато-синие, опасные, злые. Несмотря на всю злость их, на мощь и шипенье, новгородская каравелла «Святая София» стремительно неслась вперед, в гавань Ново-Михайловского посада. Стоя на носу, у бушприта, Олег Иваныч высматривал в толпе встречающих Софью и не видел ее. Случилось что? Слегла? Заболела? Или — разлюбила? Ну — последнее предположение Олег Иваныч отмел сразу, как нереальное. Выскочил на пристань, наспех поздоровался с Господой, со старостами и бросился к дому, перепрыгивая лужи. Вбежал по лестнице — грязный: — Где супружница? Слуги только охнули: — Там она, в горнице, с Павлом. С Павлом?! С каким еще, к чертям, Павлом? Толкнул с порога дверь… Софья сидела на лавке, вполоборота и… не замечая ничего вокруг, кормила грудью младенца. Младенец — кругленький розовощекий бутуз — старательно чмокал губами и смотрел на мать чудными большими глазами, серыми, как новгородская сталь. Софья вдруг оглянулась, охнула. Встав с лавки, улыбаясь, протянула младенца мужу… — Прости, что не встретила. — Чуть позже, обнимая супруга, тихо прошептала она ему на ухо: — Кормилицу залихорадило, пришлось самой кормить. А Павел… — Она посмотрела на колыбель с сыном. — Ждать не будет. Мал еще. Назавтра созвали Совет Господ. Решали — когда ждать ацтеков. Подробно обсуждали, сколько пушек следует выставить в крепости на границах отоми и пупереча, сколько зелья смолоть на пороховых мельницах, может, даже, пустить несколько каравелл вверх по большой реке… Олег Иваныч слушал-слушал, потом махнул рукой — уверен был, не нападут ацтеки. С ночи еще уверенность та возникла, когда, ненадолго оставив Софью и сына, принял по важному делу Гришу и Николая Акатля. Речь шла о Кривдяе, давно являвшимся платным агентом ацтеков. — Он же и краденое скупал у ночных татей, — пояснил Николай. — Было когда-то на посаде ночью не пройти, помните? — Да уж помним, — с усмешкой кивнул Олег Иваныч. — Самого чуть не убили. — Тоже Кривдяева работа. Не сам, конечно. Через людишек прикормленных… — Николай достал из-за пояса специально захваченные с собой листочки. — Людишки те: московит Матоня, беглый с Вайгача-острова, куда был помещен судом Господина Великого Новгорода за многаждые беды, и обманством проникший на коч «Семгин Глаз», где и вредил дальше. — Ну, про вредность Матонину мы, Коля, побольше твоего знаем, — не выдержал Гриша. — Слава Богу, не будет уж больше вредить. Еще кого вызнал? Николай кивнул: — Напарник Матони — новгородец Олелька по прозванию Гнус. — А вот этого, похоже, мы упустили. Приметы имеются? — Есть. Вот: голова круглая, волос кудрявый, морда красная. — Ладно, попадется еще… Теперь насчет Кривдяя подумаем. — А что о нем думать? — Николай пожал плечами. — Хватать — да в поруб! — А вот это пока рано! Слушайте, как поступим… Уже через неделю после этого разговора вышел из Ново-Михайловска — теперь он так назывался, город! — небольшой караван масталанцев, направляясь якобы в земли отоми. На самом же деле целью каравана был Теночтитлан-Мехико. Имелись среди купцов и доверенные лица жреца Таштетля. Перед самой отправкой заглянули они в корчму Кривдяя, а уж потом с караваном отправились. А вскоре узнал император Ашаякатль, что окрестные племена — тотонаки, сапотеки, миштеки — затеяли ударить по Теночтила-у и только ждут, враги, подходящего момента, как только уйдет ацтекское войско в дальний поход. Нехорошая это была новость. Самое плохое то, что не поодиночке вражины удар нанести решили — все вместе. С юга — сапотеки с миштеками, с востока — тотонаки, отоми с севера и с запада — пупереча. И когда, спрашивается, спеться успели, сволочи? Разведка только что донесла, а куда раньше глядела? — А позвать сюда Таштетля! Может, настала пора жрецу стать гораздо ближе Уицилапочтли, подарив ему свое сердце? Что? Ах, и Асотль так же считает? Ну, тогда — тем более… Тисок против? Зато Асотль — за. А он все-таки главный жрец, не Тисок. Так что поступим, как велит сам Уицилапочтли в лице своего лучшего представителя. А Тисок… Он тоже что-то слишком много на себя берет. Пустька отправится к тотонакам с небольшим отрядом, мятеж подавит. Нет, много воинов ему давать не надо! Враги тогда сразу же нападут, как только узнают, что Теночтитлан без войска остался. Так что пусть Тисок так, с малыми силами справляется. — Ты можешь не верить мне, белый касик, но я на стороне Тламака! — Тускат, идеальный шпион с серым неприметным лицом — увидишь и не вспомнишь — порывисто вскочил с лавки. — На стороне тлатоани Тламака. Спросишь — почему? Тому есть много причин. И то, что вы взяли меня в плен — не самая главная. Может, я сам к вам шел? Сдаться, чтобы уцелеть в интригах. — Как я могу верить тебе, Тускат? — Олег Иваныч воздел руки к небу. — Ведь твоя профессия: вынюхивать, разведывать, убивать. — Да, — согласно кивнул шпион. — Мое дело, оно такое же, как и твое, о великий белый касик. Только лучше заниматься этим, если и не для большинства теночков, то, хотя бы для себя, в своих личных целях. Не смейся, не надо! Думаю, это куда благородней, чем потакать коварным замыслам Асотля или Тисока. Да, благородней! — Ты, наверное, хотел сказать — выгодней? — А ты догадлив, касик! — Тускат рассмеялся. — И думаю, ты воспользуешься мною, иначе б давно уже казнил. И не кувшин ли с октли торчит у тебя из-под плаща? Олег Иваныч хмыкнул. Обмануть пройдоху шпиона было почти невозможно, да он и не собирался этого делать. В какой степени можно ему доверять? Вот что интересовало сейчас Олега Иваныча. Ведь придется отпускать с Тускатом Тламака, парень рвется вернуться в Мехико. Хочет стать тлатоани. И — не ради власти, как он говорит, а чтобы изменить все по-новому, уничтожить кровавые культы и распространить христианство, как когда-то Константин Великий, император Восточной империи Ромеев. Изменить! Тоже, блин, революционер хренов. Романтик недорезанный. А не отпустишь — так сбежит, уж больно тянет его на христианские подвиги. Уж в таком разе лучше действительно послать с ним Туската — душа спокойней будет. — Ну, и в чем твоя выгода? — Олег Иваныч поставил на стол кувшин и разлил в кружки пиво. — Я далеко не беден, но родом не из бояр-пилли, — развел руками Тускат. — Ты достаточно прожил у нас, чтобы понимать, что это значит. Я зависим, и все, такие, как я — а нас много — зависимы. От пилли, от старост-капуллеков, которые следят за каждым нашим шагом и доносят, доносят, доносят. У меня есть хороший дом, жена — да, да, не усмехайся — но я могу в любой момент лишиться всего по прихоти императора или жрецов. А я не хочу! И не только я! Я знаю всех богатых купцов Почтлана — они выходят на улицу в рубищах, и любой сопленосый йаак может оскорбить их! Почему мы должны бояться своего богатства? Почему Совет жрецов или военачальников может его спокойно отнять? Почему они вмешиваются в мою жизнь, говорят, когда мне ложиться спать, а когда праздновать, когда радоваться, а когда грустить? Раньше, до встречи с белыми людьми, я как-то не задумывался об этом, просто делал свое дело, на которое меня поставили жрецы. Но чем ближе я узнавал вас, тем больше сомнений закрадывалось в мое сердце. Ваши законы… Они мудры! Зажиточный купец в Ново-Михайловске ничуть не менее уважаем, чем боярин-пилли! И они вместе управляют посадом. Почему такие, как я, не могут управлять Мехико? Законы не те? Значит, их надо менять! Не позволяют боги? Сменим и богов! Тем более, в Анауаке все больше становится христиан. Их очень много и в Теночтитлане, мне ли не знать? Хочешь, скажу, что это именно они помогли вам бежать? Назвать — кто? Олег Иваныч кивнул — разговор становился забавным. — Староста составителей перьев Шлатильцин, его сыновья, Тлаштилак и Шомицильтек, — перечислял Тускат. — Начальник ночной стражи Куамок, купец Шикатетль, купец Куамакатль, купец… Хватит? То-то же! Я на вашей стороне, прошу тебя, касик, поверь! — Допустим, поверил. — Адмирал-воевода пристально взглянул на Туската. — И чем ты займешься, вернувшись в Мехико? Тускат горделиво улыбнулся: — Заговор. Только заговор. Ашаякатль не очень опасен, опаснее другие: Асотль, Таштетль, Тисок. Если они договорились между собой о власти — нам придется туго, если же нет — а зная их, думаю, что они вряд ли договорились — у нас есть все возможности. Слух о Тламаке уже наверняка распространился по всему Анауаку. Тем лучше! Нечего выжидать — надо действовать! Богатые люди Теночтитлана — на нашей стороне, и они нас поддержат, если мы не будем мешкать. Олег Иваныч в ответ снова лишь кивнул. С этим было все ясно. Даже если и предаст — черт с ним. А вот Тламак… Как быть с ним? Не пустишь с Тускатом — убежит сам. Сунет голову в пасть, уж лучше пусть идут вместе со шпионом. На следующее утро вместе с масатланским караваном Ново-Михайловск покинули двое — Тускат и Тламак, шпион и будущий тлатоани. Покинули, чтобы привести народ Мехико к новой вере и к новому государственному устройству. Судя по их довольным лицам, это им было — раз плюнуть. Олег Иваныч с Гришей смотрели с крепостной башни вслед каравану, а вышедшее из-за гор солнце висело над головой юного принца теночков царственным сияющим нимбом. Храм Святой Софии на вершине теокалли понемногу переставал быть химерой… — Паруса! В море — паруса! — На башню по узкой лесенке взобрался начальник стражи. — Прикажете развернуть пушки? — Не будем спешить, — успокоил адмирал-воевода. — Сначала посмотрим — чьи паруса? Прихватив подзорную трубу, они с Гришей спустились вниз и в сопровождении стражников быстро направились к гавани. С моря дул сырой ветер, развевая полы красного, вышитого золотыми нитками плаща адмирала, трепал его светлые волосы, задувал под короткую куртку сквозь щегольские прорези в рукавах. Олег Иваныч встал на пирсе, широко расставив ноги, приложил окуляр трубы к правому глазу… Суда. Около двух десятков. Судя по парусам — каравеллы. У многих обломаны мачты — видно, недавно попали в жестокий шторм. Несмотря на это, корабли быстро приближались, настолько быстро, что уже хорошо заметными стали кормовые флаги с вышитым изображением Святой Софии. — Наши, ребята! Наши, — опустив подзорную трубу, широко улыбнулся Олег Иваныч. — Быстро же они, однако… На, Гриша, взгляни сам. — Рожи — точно новгородские, — глядя в окуляр, промолвил Григорий. — Того, что машет руками в корзине на мачте, я на Торгу не раз видел. Так, а на корме… Ага, сейчас, уберут парус… ха! Мать честная, Жоакин, собственной персоной! Ну, теперь наладим кораблишки. Интересно, с женой он или так, а, Олег Иваныч? — Я почем знаю? Эй, ребята! — Адмирал-воевода повернулся к стражникам. — Пошлите кого-нибудь в собор, к отцу Меркушу — пусть во все колокола трезвонят, пусть все знают — радость в Ново-Михайловске нынче! Великая радость! Ударили колокола в церквях, почти что все разом. Отражаясь от волн, от облаков, от скал, поплыл над побережьем Калифорнийского залива малиновый русский звон. И под звон этот, до боли знакомый, близкий, родной, салютуя пушками, входили в Ново-Ми-хайловскую гавань суда — второй флот Господина Великого Новгорода. Впереди, легко взбираясь на волны, шел флагман — «Святой Антоний Дымский». Звон колоколов разбудил странника — одетый в лохмотья, тот спал в ущелье, спрятавшись меж кустами. Услыхав звон, странник встрепенулся. Молодой круглолицый парень. Вскочив на ноги, огляделся вокруг безумными широко раскрытыми глазами. Подхватив пожитки — небольшую котомку — бросился по тропке куда-то, мелькая грязными кудрями. Бегом спустившись в долину, наткнулся на пастухов, испуганно попятился, потом перекрестился, молвил: — Мир вам, добрые люди. — Мир и тебе, странник. Поди, в монастырь идешь? — Туда, — кивнул парень. — Далеко ль еще до обители? — К обедне будешь. Если поспешишь, конечно. — Храни вас Господь, пастушки. — И тебя тоже. К вечеру в небольшой обители близ Масатлана объявился новый монах — брат Афанасий, молодой круглолицый парень. Братия смиренно приняла нового члена, тихого да исполнительного. Очень в колокола звонить любил новый брат да глядел иногда долго на небо смурными, какими-то потерявшимися глазами. А над главной площадью Ново-Михайловска сияло солнце. Разогнав тучи, кувыркалось в лазурном небе, весело подмигивая прохожим. Лучи его, теплые, ласковые, нежные, проникая через распахнутое оконце, падали, золотистые от танцующих мелких пылинок, на лицо спящему младенцу. Младенец иногда открывал левый глаз и смешно морщился. Павел. Павел Олегович Завойский. Сын.Уильям Шекспир, «Ричард III»
Последние комментарии
14 часов 29 минут назад
23 часов 21 минут назад
23 часов 24 минут назад
3 дней 5 часов назад
3 дней 10 часов назад
3 дней 11 часов назад